Цепенюк Евгений : другие произведения.

За миллиард У.Е. до конца света

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Безоблачный период в жизни Семёна Степанова закончился ранним утром последнего летнего четверга. Прогуливаясь по двору вслед за своей собакой, двортерьером по кличке Лютик, дотягивая сигарету, вспоминая услышанный во сне анекдот, он наслаждался полным отсутствием планов на сегодня. Свежий ветерок укоризненно шелестел листвой: мол, это же преступление - начинать такой замечательный денёк не с зарядки! Степанов легко соглашался: в следующий раз - обязательно.
  И тут его окликнул Тёзка.
  Тёзка был тихим, вежливым алкоголиком, опустившимся до той шаткой ступеньки, на которой у человека ещё есть возраст, семейное положение и род занятий, но определить их на глаз уже невозможно. Он никогда не унижался до банального выклянчивания денег на выпивку - просил только на утреннее лечение, и всегда обещал вскорости отдать. А звали его, на самом деле, может быть, вовсе и не Семёном, а Александром или даже Петром, но это значения не имело. Никаких других обращений Тёзка не признавал. То ли по простоте своей, то ли потому, что психологически гораздо труднее отмахнуться от человека, с которым у тебя есть хоть немного, но общего. А может, ты и вовсе был с ним знаком в его прежней жизни?..
  Обернувшись, Степанов остолбенел от изумления. Если бы не знакомый голос, он с первого взгляда ни за что бы не признал Тёзку в гладко выбритом обладателе темно-серого в полоску костюма. Со второго-то взгляда в глаза бросались завязанный пионерским узлом галстук и лаковые туфли на босу ногу, но всё равно - перемена была разительной.
  - Вот, видишь, тёзка... Вроде вот как бы решил новую жизнь начать, как говорится.
  Тёзка проделал трудноописуемый, но очень выразительный жест: сначала провел ладонями сверху вниз, как бы вытирая их о лацканы пиджака, затем широко развел руки в стороны и, наконец, с громким хлопком уронил их на бедра, после чего вдруг полез во внутренний карман.
  - Ты вот, тёзка, человек с пониманием, не то, что вот, скажем, некоторые всякие. А я вот, раз уж думаю, такое дело, то долг - он, как говорится, платежом красен, и в ознаменование пошел вот бутылки сдал с балкона. У меня же их много там накопилось, ну и вот, соответственно, и уж раз так, то и как бы с процентами.
  С этими словами Тёзка извлек из-за пазухи перемотанную куском лохматой чёрной изоленты пачку купюр. Настолько внушительной толщины, что первой мыслью Степанова было: "Ну ничего себе у него там грудь такая впалая, что пиджак совсем не топорщился!". Выдав это тонкое наблюдение, мозги Семёна застопорились, не выдержав напора информации. А рука тем временем деловито потянулась за деньгами.
  Но тут вдруг Лютик, за свою долгую жизнь заслуживший репутацию самого спокойного и дружелюбного пса во дворе, угрожающе взрыкнул и показал клыки. Тёзка в испуге отскочил, выронив обналиченные бутылки. Лютик в один прыжок очутился на месте падения, задрал лапу и окатил деньги мощной струёй.
  - Вот же собака! - только и вымолвил Тёзка.
  - Лютик, фу! Извините... то есть, в смысле, извини, конечно, но надо же момент выбрать было как-то всё-таки... и потом, какие ещё, блин, проценты?.. Ты чего это вообще?!
  - Ну и вот, значит, так и конечно! Я-то ничего - вот собачка, и та сразу правильнее всё понимает. А их вот теперь отмывать надо, так что я обязательно в скорейшем сразу!.. - захлебнувшись бормотанием, Тёзка подхватил деньги из образовавшейся лужи (вернувшийся к хозяйским ногам Лютик не возражал), развернулся и зашагал к своему подъезду. Но возле самого крыльца внезапно сменил курс и, судорожно срывая галстук, рванул в сторону магазина.
  - Ты можешь объяснить, зачем ты это сделал? - поинтересовался Степанов у Лютика.
  - "Во многих знаниях - многия печали, дитя моё", - ответил пёс своим фирменным выразительным взглядом.
  - Ну и ладно, - подытожил Степанов, и оба отправились домой, завтракать.
  
  Конечно же, загадочное происшествие не оставило Степанова равнодушным. Боле того, он был заинтригован. Но не до потери аппетита.
  Таким уж редким сочетанием душевных качеств он обладал: с одной стороны, умел замечать необычное даже там, где большинство людей проходят мимо, не поворачивая головы. С другой стороны, никогда не лез не в своё дело без спроса.
  Однажды он повстречал на оживлённой улице человека в дорогом чёрном костюме и при галстуке, с букетом алых роз в одной руке и топором - в другой. Миновав снимавших предвыборный опрос телевизионщиков, человек остановил Степанова и бархатным баритоном попросил сигарету. Семён протянул открытую пачку, и некоторое время наблюдал, пряча улыбку, как тот пытается одновременно справиться с топором, букетом, сигаретой и спичками. Потом поднёс зажигалку. Человек затянулся, поблагодарил, взял топор подмышку и пошёл дальше. И Степанов пошёл дальше. Удивляясь про себя, как много людей ходят по одной и той же улице, но при этом каждый - своей дорогой.
  В другой раз он увидел возле крытого рынка мужчину средних лет, с сосредоточенным видом орошавшего клумбу минеральной водой из пластиковой бутылки. Когда вся вода из бутылки вылилась, мужчина завинтил крышку и спрятал пустую тару в полиэтиленовый пакет. Потом достал из пакета такую же, но полную бутылку, отвинтил крышку (газированная минералка так и брызнула, заляпав ему брюки) и снова принялся поливать цветы. А Степанов, опять-таки, пошёл дальше. Раздумывая, почему сверкающие в солнечных лучах капли одинаково хорошо смотрятся как на лепестках анютиных глазок, так и на листьях сорняков.
  Наверное, за эту особенность характера его и взяли на ночную работу.
  
  Ночь через две, с ежегодным сорокадвухсуточным перерывом, Семён засыпал в своей постели, чтобы спустя мгновение обнаружить себя на проходной вселенского хранилища великих открытий, гениальных изобретений и научных парадигм. Ничего, кроме названия (и очевидного из названия вида деятельности) он об этом предприятии не знал, и узнавать не собирался. И ни разу, проходя вдоль полок, уставленных разнокалиберными ящиками, контейнерами и коробками, в которых от начала времён и до срока, указанного в накладной, бережно пылилась бесценная информация, не возжелал он заглянуть под крышку, чтобы выяснить, что же там конкретно находится внутри. На каждой упаковке имелась наклейка с надписью "не кантовать" и инвентарным номером - и ничего более, но этого было вполне достаточно, чтобы Степанов мог успешно справляться со своими служебными обязанностями: пару раз в месяц отгружать требуемую единицу хранения в обмен на несложные формальности. Однажды он, правда, задумался - действительно ли ряды стеллажей тянутся в бесконечность, или же просто очень далеко, но сходить проверить так и не удосужился.
  Что его действительно интересовало, так это, во-первых, существуют ли аналогичные учреждения, рангом пониже, занимающиеся хранением рацпредложений, проходных диссертаций и дипломок с курсовыми; и если "да", то как же, должно быть, зашивается тамошний персонал?! И, во-вторых, почему курилочный трёп с коллегами всегда получается таким обтекаемо-абстрактным, как сферический конь в вакууме. Ладно, коллеги, так ведь и сам он, бывало, откроет рот, чтобы поделиться новостями - а выдаст нечто такое, из чего совершенно невозможно понять, коммунальное хозяйство какого города какой страны развалила "руководящая задница, имеющая значительные шансы вопреки всем усилиям оппозиции сохранить своё кресло", или на каком чемпионате не смогла достойно выступить "команда, вялость игры которой, по всей вероятности, обусловлена не вполне традиционной половой ориентацией тренера". Любой специалист по корпоративной безопасности душу бы продал за технологию, позволяющую добиться подобного эффекта!
  Впрочем, Степанов не был безопасником ни во сне, ни наяву. Наяву он пять дней в неделю, с девяти утра до шести вечера минус обеденный перерыв, трудился компьютерщиком широкого профиля в одной крупной, по местным меркам, конторе. Хотя "трудился" - это, пожалуй, сильно сказано. Большую часть его рабочего времени занимали вылазки в интернет, чаепития да перекуры. Семён даже сам порой недоумевал, как же так он сумел безо всякого блата получить это место и, не ввязываясь ни в какие интриги, пересидёть на нём вот уже троих начальников - и неизменно приходил к выводу, что он, по всей видимости, интуитивно выбрал единственно правильную стратегию поведения в коллективе. А значит, ему следует, не заморачиваясь, продолжать в том же духе.
  
  Плотно закусив, Степанов чмокнул жену, потрепал за ухом собаку и отправился на работу. Обычным своим маршрутом, по руинам периода недостроек - дорогой, авансом произведённой в звание переулка, мимо голых каркасов так и не ставших жилыми зданий, через так и не сделавшийся двором пустырь, посреди которого торчал круглосуточный ларёк "Оазис" - к остановке общественного транспорта. Личным транспортом Семён до сих пор не обзавелся, потому как, во-первых, полагал автовладение делом слишком уж хлопотным, во-вторых, редко куда-либо торопился, даже если опаздывал, а в-третьих, совершенно не умел копить деньги.
  На обочине возле "Оазиса" стоял чёрный джип. Не сказать, чтобы фигура Степанова была очень уж заметной, но всё же водителю надо было быть либо слепым, либо полным идиотом, чтобы тронуться с места именно в тот момент, когда Семён с ним поравнялся. И все же он определённо был кем-то из вышеперечисленных, потому что так и сделал - несмертельно, но чувствительно наподдав Степанову бампером пониже спины.
  Вывалившийся с пассажирского места бычара (кто бы ни сидел за рулём, наружу он так и не показался) выглядел подстать пейзажу, невесть как сохранившимся реликтом: малиновый пиджак, спортивные штаны с лампасами, отбойные кулачищи. Даже мобила, болтавшаяся у него на массивной золотой цепи, была какая-то уж очень здоровенная. Первым делом реликт придирчиво осмотрел бампер, и лишь убедившись, что пострадавший здесь таки не он, обратил внимание на Семёна.
  - Где болит? - осведомился он с неожиданным участием в голосе.
  - А что, блин, типа непонятно?! - огрызнулся Семён, обеими руками ощупывая ушибленное. Бычара, уперев руки в боки, жизнерадостно заржал.
  - Не уберег, значит, жопу, пешеход? А внимательней надо ходить, где люди ездят! Не ссы, заживет. На вот тебе на лекарства.
  Отслюнявленной суммы запросто могло бы хватить на вип-лечение серьёзного перелома и ещё осталось бы на зубного, но Степанов не привык унижаться за деньги (до сих пор он всегда получал их более простым и удобным способом), а потому предпочел возжаждать справедливости:
  - На штраф бабки свои прибереги! Тоже мне тут, меценат нашелся...
  - И кто, значит, тут на кого наехал, я не понял?! - ещё сильнее развеселился бычара. - Твоё счастье, что я принципиальных уважаю. Я сам принципиальный. Только вот менты с тобой делиться не будут, подумай. Я не крошечка-хаврошечка, третий раз предлагать не буду.
  - Перебьюсь уж как-нибудь. Да где ж он... Ага! - мобильник наконец-то выудился из кармана, и Степанов принялся судорожно вспоминать, как там набираются экстренные вызовы: через восьмерку межгород, значит, через семерку или девятку...
  - Ты, главное, номер записать не забудь, - посоветовал бычара, после чего, потеряв к Семёну всякий интерес, небрежно запихал бабло в бумажник и сам влез обратно в машину; слепотупой шофёр дал по газам, и несколько секунд спустя Степанов остался в гордом одиночестве.
  - Вот и сходил на принцип... - номер он запомнить успел, но толку-то с того что? Свидетелей-то нет... да и вообще, общаться с милицией... и ехать в травмпункт за справкой... да и вроде ничего серьёзного... да и хрен с ним.
  Степанов постоял еще немного, переминаясь осторожненько с ноги на ногу, да и поковылял потихоньку домой: нет худа без добра, о присутствии на рабочем месте сегодня не могло быть и речи. Доверием начальства он не злоупотреблял, поэтому и безо всякого там больничного листа, под честное слово, имел право на денёк-другой постельного режима.
  
  Вообще-то, за последние несколько лет (как раз с тех самых пор, как начались эти его "трудовые" сны) Степанову ни разу не приходилось пострадать ни от несчастного случая, ни от злоумышленника, ни даже от собственной рассеянности. Ему вообще, по жизни, везло: не то, чтобы по-крупному, зато постоянно. Потерянные вещи находились сами собой, стоило только перестать их искать; люди, чьи номера он записывал на бумажках, которые потом стирал вместе с джинсами, звонили сами, причём именно тогда, когда в них возникала нужда. Когда какие-то воры попытались взломать дверь его квартиры, сработала охранная сигнализация у соседа по лестничной клетке. А самое существенное: где-то раз в месяц Семён получал в виде лотерейного выигрыша, или калыма за немыслимо легкую, но вполне законную подработку, или неожиданной премии, или даже наследства от доселе неведомых родственников сумму денег, внушающую определённую уверенность в завтрашнем дне, а пару раз в год - так и просто большую.
  Разумеется, жизнь Степанова нельзя было назвать вполне беззаботной. Во-первых, любой, даже самый успешный везунчик имеет свои основания для жалоб на судьбу: у одного, как говорится, суп не густ, а у другого жемчуг мелок. А во-вторых - опять же, сны. Не то, чтобы они его мучили - напротив, он просыпался бодрым и полным сил, но... скажем так, они его беспокоили. Особенно с тех пор, как Семён подметил, что отмеренная незримой рукой порция везения заметно сокращается всякий раз, когда ему случалось, подзагуляв, упасть в кровать под утро - но отнюдь не под всякое утро, а только под то самое, которое одно через два.
  Увы, но Степанов родился не в той стране, вырос не в той среде и жил не в том городе, чтобы доверить содержимое своей черепной коробки профессионалу-психоаналитику. Максимум, что он мог себе позволить - периодически покупать книжки из серии "психология для чайников". Семён штудировал их от корки до корки, выполнял практические рекомендации - до того старательно, что заимел несколько бесполезных привычек (например, во время разговора внимательно наблюдать за жестами собеседника). Но в итоге неизменно убеждался в том, что "познать себя" ему не по силам. Этот вывод, как ни странно, действовал на Степанова успокоительно - и он снова на некоторое время становился беззаботным лентяем.
  
  Дома Степанова поджидали мягкий диван, который можно было дооснастить дополнительными подушками, ноутбук с модемом и, как финальный аккорд симфонии мещанского блаженства, холодное пиво. Вот только Нада уже успела упорхнуть в своё дизайн-бюро, так что Семёну пришлось ухаживать за собой самостоятельно. Да и это, впрочем, тоже было к лучшему: жену он любил, но слова "уют" и "покой" ассоциировал с тишиной и одиночеством.
  Расположившись с комфортом, Степанов отзвонился начальству, подключился к интернету и полез проверять почту. Служебный ящик был пуст, а вот в личный упало аж сто девяносто восемь писем. И что-то подсказывало Семёну, что далеко не все они - от друзей и знакомых. По крайней мере, не от тех, кого он сам считал своими друзьями и знакомыми.
  Надо сказать, Степанов отнюдь не поддерживал призывы заливать офисы спаммеров напалмом. Как и многие по-настоящему благополучные (то есть не боящиеся в любой момент всего лишиться) люди, он был склонен к мягкотелому благодушию: ну подумаешь, пара сотен нажатий на Delete - будь это клавиши с буквами, получилась бы коротенькая и совсем не обязательно умная фразочка. И вообще, в реальной жизни тратить время и внимание на ерунду приходится гораздо чаще. А при должном настрое от чтения рекламных рассылок можно даже получать удовольствие. Пусть не такое эстетское, как от очередного сборника "Каннских Львов", но зато азартное - как у биолога, изучающего мутации особенно живучей разновидности сорняка.
  В первом послании, призывавшем избавиться от никотиновой зависимости с помощью новейшей патентованной методики (быстро и без сожалений), Степанова позабавил постмодернистский заголовок: "Не хочешь быть курильщиком - не будь им! Кзмпркв", но содержание не впечатлило. Бросать курить Семён не собирался не столько от отсутствия силы воли, сколько от избытка скептицизма. То есть не то, чтобы его, скажем, не пугало зрелище заспиртованных курильщицких легких, но хотелось бы сначала убедиться, что легкие мёртвых не-курильщиков выглядят как-то иначе (уж не сочтите за кощунство, но здоровые люди тоже не бессмертны). А по умолчанию он воспринимал любую антиникотиновую кампанию не как пропаганду здорового образа жизни, но как чью-то попытку переложить ответственность за раковую статистику на чужие плечи. Потому что ещё неизвестно, чем вреднее дышать: сигаретным дымом или же обычным городским воздухом.
  Автор(ы) следующего предложения, изложенного в сухом бизнес-стиле и озаглавленного "Руководителю предприятия!", воздав должное деловым заслугам и авторитету получателя, приглашал(и) его(её) на "сименар по актуальным вопросам управления пирсаналом". Попав по назначению, письмо, пожалуй, могло бы произвести надлежащее впечатление, несмотря на орфографические ошибки - если бы не обращение "Уважаемый(ая) господин(жа) s_stepanov!".
  Третье письмо - типичный продукт местечковой мегаломании - в выражениях, тупо скопированных из глянцевого журнала, заманивало гостей города насладиться потрясающим комфортом шикарных номеров многозвёздочного отеля "Маяк".
  Прочая корреспонденция, отправленная со ста девяносто пяти разных адресов, содержала один и тот же текст: "Привет! - писал пожелавший назваться Лёхой доброжелатель, - Вот думаю туда пишу или нет. Я твой адрес стер нечаянно, сейчас только вспомнил. Можешь посмотреть, хохотал полчаса (ссылка на картинку). Помнишь мы спорили что можно получить кучу бабок за простотак? Вот сайт (ссылка на сайт). Надо только зарегиться, зато ничего потом больше делать не надо. У меня кстати новая девушка, ей правда всего 18, но ничего так, стройная. Ты не теряйся - пиши".
  На картинку, оказавшуюся экспонатом кустарной "мегагалереи фотоприколов", Степанов глянул. Из чистого любопытства, в котором сразу же и раскаялся: последней свежести тётка, самозабвенно отдающаяся троим татуированным качкам - зрелище само по себе на редкостного любителя, а тут ещё всем участникам мероприятия кто-то неумело прифотошопил головы популярных телеюмористов. Впечатление, произведённое коллажом (у него, между прочим, и название имелось: "Ну, и кто тут говорил, что в шоу-бизнесе одни пидорасы?!") было столь отталкивающим, что следующие полчаса Семёну пришлось посвятить чтению доброй старой бумажной книги.
  Лишь после этого он нашёл в себе силы вернуться в интернет. Поучаствовал в обсуждении нового голливудского блокбастера (фильм Степанову не понравился, но вовсе не потому, что, как выразился некий Красный Пых, "все пиндосы - тупые уроды"). Выяснил, что нового произошло в жизни и в политике (ничего нового, ничего хорошего: террористы захватили заложников, в Тихом Океане затонул батискаф, горячую воду обещали дать не раньше октября). И, наконец, занялся обновлением корпоративного вебсайта, за каковым занятием сначала задремал, легко и сладко, а потом вдруг провалился в глубокий сон, как в чёрный омут.
  
  Степанов обнаружил себя стоящим посреди двора, залитого потоком света - столь равномерным и интенсивным, что он смыл отовсюду и тени, и оттенки цветов. Очень хотелось посмотреть, что там такое случилось с солнцем, но голова почему-то отказывалась задираться. Было тихо и душно. И ни души, только здоровенная ворона подрёмывала на перекладине неподвижных качелей. И ничего не происходило до тех пор, покуда Степанов сам не шевельнулся - в тот же миг ворона, всхлопнув крыльями, сорвалась в воздух и понеслась прямо на него, но чем ближе она подлетала, тем медленнее, словно бы двигаясь против сильного ветра (Семён и в самом деле ощутил холодок спиной и затылком); чуть ли не в метре совсем остановилась, бешено молотя крыльями, вытянув к его лицу когтистые лапы, затем "свечкой" взмыла вверх и пропала из виду.
  Теперь Семён и в самом деле почувствовал движение воздуха. Вздохнув пару раз робко и неуверенно, ветер быстро окреп, подхватил с тротуара пыль и окурки, потащил куда-то, и стало совсем неуютно. Подталкиваемый в спину, Степанов сделал шаг, другой и вдруг понял - да это же его собственный двор! А вон и его подъезд. Ещё пара шагов - и он вдруг оказался на крыльце.
  На площадке нежилого первого этажа всё было почти как обычно: неуютно, но чистенько. Сине-зелёные стены, многозначительная (и единственная: дети первого поколения жильцов уже выросли, но ещё не успели завести своих) надпись "Здесь был ты!" между ржавой батареей и трубой бездействующего мусоропровода. Только вместо замурованного проёма, за которым должна была находиться колясочная, давным-давно сданная ЖЭКом в аренду под продуктовый магазин, матово поблёскивала металлическая дверь. Слегка приоткрытая (Степанов почему-то сразу решил, что она приоткрыта не просто так, а зазывно).
  Порывшись в карманах, Семён выудил пятирублёвую монетку. Загадал: орёл - заглянуть за дверь, решка - посмотреть, что там на следующих этажах. Подкинул: выпал орёл. Подкинул ещё раз, для верности: снова орёл. Но Степанов уже решил, что дверь выглядит подозрительно, и входить в неё ему совершенно не хочется. Он всегда считал, что гадание нужно не для того, чтобы указывать человеку, что ему делать, а затем, чтобы помочь ему своим умом разобраться в своих же запутанных мыслях. Спрятав монетку обратно, Степанов начал подниматься на второй этаж...
  ...и оказался снова на первом. Труба, батарея, настенная надпись, приоткрытая железная дверь. Только теперь здесь стало как будто бы чуть темнее. Поборов недоумение, он предпринял ещё одну попытку подъёма...
  ...буквы "есь" в узкой полосе света, льющегося из приоткрытой двери; внезапно сгустившиеся сумерки замазали остальное, но это, определённо, было то же самое "здесь". Поборов панику, Степанов поднялся на три четверти пролета, а потом метнулся вниз по ступенькам...
  ...попытался выйти обратно на улицу...
  ...постоял немного, переводя дух. И, вытянув на всякий случай перед собой руки, осторожно пошёл на свет.
  
  Ярко освещённая комната за дверью оказалась его собственной гостиной. Сам он лежал на диване с ноутбуком на коленях, в той же позе, в которой заснул, и негромко похрапывал. К дивану были придвинуты журнальный столик (на котором стояли две чашки, цветастый китайский термос и сахарница) и два кресла. В одном из кресел расположился мужчина лет сорока с небольшим: внешности мужественной, но не грубой; одетый в костюм тёмных тонов, но не то, чтобы строгий; без особых примет и ярко выраженных национальных признаков, но, что называется, видный. В общем, располагающий наружностью чрезвычайно располагающей, но при этом совершенно незапоминающейся. На второе кресло незнакомец широким взмахом руки указал застывшему в дверях Степанову:
  - Присаживайтесь, Семён Валерьевич. Мы вас уже, право слово, заждались. Неужто заплутали?
  - Кто это "мы"? - огрызнулся Степанов. - Николай Второй?
  - Ну почему же "второй"! - дружелюбно заулыбался мужчина, с заметным усилием поднимаясь на ноги. - Первый и единственный в свом роде. Николай Вениаминович Осмодуй, для вас, если пожелаете - просто Николай.
  Николай протянул руку. Степанов автоматически отметил: большой палец отставлен, остальные плотно прижаты друг к другу, напряжённая ладонь строго перпендикулярна полу. Пожимать не стал. Николай, не переставая улыбаться, трансформировал зависший жест в повторное приглашение:
  - Так вы присаживайтесь, прошу!
  - Да я как бы уже лежу, - Степанов выразительно кивнул в направлении дивана.
  - Два превосходных каламбура за столь непродолжительный период времени! Вы, я вижу, действительно наделены острым умом. Это прекрасно: теперь я совершенно не сомневаюсь в успешном исходе предстоящего нам с вами диалога. И всё же в ногах, как говорится, правды нет... но нет её и выше! Видите, я тоже умею играть словами.
  - Я полагаю, что вправе потребовать немедленных разъяснений... то есть что вы тут вообще делаете в моей квартире?!
  Степанов вовремя поймал себя на том, что чуть было не заразился витиеватой манерой Николая. Но, перейдя обратно на нормальный язык, вдруг почувствовал неловкость, словно бы ни с того, ни с сего нагрубил хоть и незваному, но деликатному гостю.
  - Вы, по всей вероятности, собирались сказать "в вашем сне"? - на лице Николая не промелькнуло ни тени смущения. - Ну разумеется, Семён Валерьевич, вы получите все необходимые разъяснения. Только убедительно вас прошу: не стоит воспринимать происходящее, как это у вас говорится... ах да, по умолчанию - и сразу в штыки. Вы ведь, как мне кажется, не выказывали особого недовольства давешней ночью, по поводу нежданного визита вашей сослуживицы Татьяны Михайловны?..
  Николай, вопросительно приподняв левую бровь, выдержал небольшую паузу, но Степанов от изумления, смущения и возмущения временно лишился дара речи.
  - Уверяю вас, ни одна из ваших пикантных грёз никоим образом не умаляет восхищения, которое вызывает во мне ваша действительная супружеская верность. Более того, мы со всем уважением, на которое только способны, относимся к вашей, как это модно сейчас называть, приватности - потому, собственно, и не позволили бы себе ни при каких обстоятельствах вторгнуться в ваше жилище наяву. Вышеприведённый пример потребовался лишь затем, чтобы наглядно продемонстрировать: в мире, так сказать, сновидений, действуют нормы поведения, отличные от тех, которых вы придерживаетесь, бодрствуя. Да и, в конце концов, нас никоим образом не интересуют ваши частные сны.
  - А какие же тогда интересуют? Общественные, что ли?!
  - Вы меня прямо-таки смущаете: вот так, буквально с полунамёка, уловить суть дела! И всё же... мне, право, неловко, но вы меня чрезвычайно обяжете, если согласитесь продолжить нашу беседу, приняв более удобное положение...
  - Ладно, ладно, - Степанов опустился в кресло. - А вы меня чрезвычайно обяжете, если перейдёте, наконец, прямо к тому, что я там, по-вашему, уловил.
  - Ох, благодарствую... нога, знаете ли - старая травма даёт о себе знать... А всё же замечу, что и вкус ваш меня восхищает: эта Танечка... кстати, причёска у неё на любопытном месте наяву немного другая - такой, знаете ли, игривой полосочкой...
  - Да кто вы, наконец, такой, и чего вам от меня надо?!
  - Кто я таков - это как раз к делу не относится, - отрезал Николай, и сквозь бархат его баритона вдруг почувствовался иной, куда более жёсткий материал. - Важно, кого я представляю. А представляю я некую организацию, никоим образом не благотворительную, но своими действиями нередко оказывающую положительное влияние на самые разные аспекты... скажем так, общественной жизни. Весьма влиятельную и традиционно предпочитающую не афишировать свою деятельность. Но с теми службами, о которых вы, вероятно, сейчас подумали, ничего общего не имеющую. Уверен, что прочие подробности вам совершенно не интересны.
  - Ну почему же...
  - Потому, что вы, Семён Валерьевич - разумный человек. И вас, как всякого разумного человека, в гораздо большей степени занимает предложение, которое мы собираемся вам сделать. Чертовски, я бы сказал, заманчивое предложение. Как насчёт чашечки кофе?
  - Кофе? - недопонял Степанов. - Нечего сказать, выгодное предложение!
  - Нет-нет, я в смысле угощения! Совместное распитие кофе является частью ритуала делового общения и не накладывает на вас никаких обязательств по отношению к представляемой мной организации, - последнюю фразу Николай оттарабанил хорошо заученной скороговоркой. - Вам с сахаром?
  Сделав пару глотков, Степанов отставил чашку: напиток оказался бурдой, какую надо ещё суметь намешать. А вот Николай свою порцию выхлебал чуть ли не залпом. После чего энергично хлопнул ладонью по подлокотнику и заявил:
  - А действительно, приступим-ка мы с вами, наконец, к делу!.. Итак. Немногим менее чем через сутки с половиной вы, как обычно, заступите на дежурство. Разумеется, я имею в виду отнюдь не эту вашу информационно-технологическую синекуру, но место исполнения ваших подлинных обязанностей. Всё будет проходить обычным образом, без каких-либо инцидентов. Ближе к утру прибудет представитель транспортного департамента с документами на получение груза. Бумаги у курьера будут в полном порядке. В полном соответствии с должностными инструкциями вы произведёте выдачу указанной единицы хранения, внесёте соответствующую запись в журнал, а затем вернётесь к рутинным занятиям. В качестве стимула к тому, чтобы всё произошло именно так, как я только что описал, мы готовы предоставить вам в личное пользование значительное количество земных благ в удобной для вас форме.
  - И в чём здесь подвох? - без обиняков поинтересовался Степанов.
  - Помилуйте, Семён Валерьевич, ну откуда в моих словах взяться подвоху?! - всем своим видом Николай выражал искреннюю, хотя и по-детски преувеличенную, обиду. - Позвольте полюбопытствовать, что именно вас насторожило?
  - Вы, конечно, извините, но, во-первых, это всё вообще как-то несерьёзно...
  - Так и замечательно! Тем легче вам согласиться, не правда ли?..
  - А во-вторых: если вы сами же настаиваете, чтобы я делал всё по инструкции, то зачем, вернее, за что предлагаете взятку?!
  - Взятку? Это вы о чём? - Николай недоумённо нахмурился. - Вы же сами только что наиточнейшим образом сформулировали: речь у нас идёт о стимулировании. Понимаете? Не более и не менее того. Можно сказать, о премии за безупречную службу, назначенной из стороннего источника.
  Степанов отметил про себя, что слово "стимул" на самом деле употребил вовсе не он, но вслух спросил о другом:
  - А ведь вы заявляли, что организация у вас никоим образом не благотворительная. Неувязочка получается.
  - Вы просто-таки вынуждаете меня пойти на откровенность! - произнёс Николай с интонациями, которым больше соответствовали бы слова "вы делаете мне огромное одолжение". - Дело в том, что реализация содержимого интересующего нас контейнера в настоящее время, вообще-то, не входит в планы вашего руководства. Но! Лишь от вашей доброй воли зависит, будут ли все необходимые документы соответствовать предъявляемым требованиям.
  - Попросту говоря, вы хотите, чтобы я выдал груз по фальшивой накладной?
  - Семён Валерьевич, миленький! Право слово, сторонний наблюдатель мог бы сейчас вообразить, будто мы с вами планируем кражу мешка гнилой картошки из урюпинского районного овощехранилища. Нет, на самом деле всё гораздо сложнее, и в то же время проще. Как бы это изложить наименее запутанным образом...
  - А вы начните с начала.
  - И снова - в самую суть! Да, вы совершенно правы, всё дело в причинно-следственных связях. Вот, скажем... да хоть тот же Ньютон. Как вы полагаете, почему яблоко упало ему на голову?
  - Ну... - Степанов слегка замялся, хотя прекрасно помнил ответ, - потому, что на яблоко подействовал закон всемирного тяготения.
  - Действительно, так принято считать. Но, остановившись на этой версии, наделённый сколько-нибудь пытливым умом человек (например, ребёнок) не может рано или поздно не задаться вопросом: а почему, собственно, закон всемирного тяготения подействовал на яблоко?.. Потому, что этот закон действует вообще на все объекты во вселенной?.. А почему, собственно, он действует на все объекты во вселенной?.. Потому что так уж наша вселенная устроена?.. А почему наша вселенная устроена именно так?.. И так далее. Как видите, детским вопросам никогда не будет конца, потому что ни один ответ не будет достаточно полным, чтобы его можно было счесть окончательным. Или, может быть, вы знаете такой ответ?
  - Да я как-то над этим вообще не задумывался, - пожал плечами Степанов. - Наверное, что-то не так с моим умом.
  - С вашим умом, Семён Валерьевич, всё более чем в порядке. Просто вы уже не ребёнок. Вы устали от детских вопросов, и это совершенно естественно. Ну, так вот вам взрослый ответ: яблоко упало на голову Ньютону потому, что тот сидел под яблоней. Простое и изящное, а, главное - исчерпывающее объяснение! Так вот и в нашем конкретном случае, Семён Валерьевич: накладная, как и все прочие документы, будет самой, что ни на есть подлинной потому, что вы не обнаружите в ней ни малейшего изъяна.
  - А изъяна я не обнаружу потому, что соглашусь на ваше предложение? - догадался Степанов.
  - Совершенно верно! А согласитесь вы потому, что примете предложенное нами вознаграждение.
  - А если не приму?
  - Тогда вы, разумеется, обнаружите попытку подлога и, как ответственный работник, будете вынуждены не только отказать в запрашиваемом, но и подать сигнал в отдел безопасности. Чего мы, разумеется, никак не можем допустить.
  - Теперь вы меня шантажируете? - насторожился Степанов.
  - Что вы, даже не пытаюсь! - шутливо отмахнулся Николай. - Да и ни к чему это. Позвольте на всякий случай ещё разок уточнить: всё, что от вас требуется - принять заслуженное вознаграждение. И можете потом хоть десять раз тщательнейшим образом перепроверять документы - придраться будет не к чему.
  - Всё равно бред какой-то, - поморщился Степанов. - Ну, да ладно. В любом случае, вы ведь не ждёте, что я соглашусь... или не соглашусь прямо сейчас?
  - Разумеется! Времени у нас с вами более чем достаточно. Хотя я бы на вашем месте особенно не задумывался. Знаете, как в пословице: дают - бери... Да, кстати! Примите мои искренние извинения за неудобства, причинённые действиями моих не в меру ретивых коллег. Особенно за дорожно-транспортный инцидент, - Николай сокрушённо покачал головой. - Насколько мне известно, водителю было предписано почти, я подчёркиваю - почти совершить наезд, но он, увы, не отличается остротой ни зрения, ни ума. Поверьте, лично я тут не при чём: предпочитаю договариваться, так сказать, полюбовно... но, как вы, конечно, понимаете, в любой достаточно крупной организации правая рука просто не в состоянии полностью контролировать действия левой. Так что, пользуясь случаем, прошу уж заодно не держать на меня зла и за всё, что может случиться в дальнейшем.
  - Та-ак, - протянул Степанов, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойней. - И что же может случиться?
  - Ну откуда же я-то могу знать, Семён Валерьевич! - Николай выразительно развёл руками. - Есть множество различных способов достигнуть одной и той же цели. Более того, причитающиеся вам блага вовсе не обязательно должны иметь денежную форму - да и вообще материальную. Со своей стороны могу лишь обещать, что приложу все возможные усилия к тому, чтобы кое-кто не слишком увлекался эффективностью в ущерб этическим нормам, но... гарантировать ничего не могу.
  Он внезапно замер, словно бы к чему-то прислушиваясь, затем договорил торопливо:
  - Предлагаемый мной вариант оптимален, но, в сущности, всё зависит от вас. Вы ведь запомнили номер автомобиля? Допишите к нему необходимое число нулей - и звоните. В любое время. А сейчас я вынужден откланяться. Да, и мои наилучшие пожелания вашей супруге передавать, пожалуй, не стоит.
  В глазах у Степанова помутилось, всё как-то побледнело, поплыло, и в следующий миг он обнаружил себя напряжённо всматривающимся в мельтешение теней от листвы на потолке собственной гостиной.
  Из прихожей, меж тем, сквозь радостный лай и топотание послышался щелчок отпираемого замка, а затем донеслось удивлённое "Сёма, ты, что ли, дома?".
  
  Прекрасную половину семейства Степановых обычно звали Нада, Надик, Надяха, Надир (в компании товарищей по многочисленным увлечениям, откликавшихся на столь же экзотические прозвища), очень редко - Надежда или Надя... и уж ни в коем случае не Наденька и не Надюша. Столь странную, на первый взгляд, нелюбовь к собственному паспортному имени и его общепринятым вариациям несложно понять, зная, что в девичестве она носила фамилию Крупенникова.
  Что ещё можно сказать о ней... да, в принципе, много чего разного - смотря по обстоятельствам. Она бывала то исполнительным и аккуратным работником, то склонным к авантюрам заводилой; то безудержной фантазёркой, а то - внимательным и понимающим слушателем; порой вела себя как авторитарная домоправительница, а порой - как маленькая обиженная девочка. Если в себе самом Степанов ещё порой пытался разобраться, то с надеждой понять собственную супругу он распрощался давным-давно. Он даже не мог назвать её взбалмошной и непредсказуемой, потому что стоило ему только прийти к такому выводу, как Нада принималась себя вести на редкость рассудительно. В конце концов, Семён начал воспринимать жену как телепрограмму - очень интересную, но совершенно не интерактивную: всё-таки лучше уж искреннее непонимание, чем неправильное понимание. Так он думал. И не сказать, чтобы её устраивало такое отношение. Оно её совершенно не устраивало. Наверное. Но как-то они всё-таки жили вместе - и, как казалось Степанову, в общем-то, не так уж и плохо жили...
  Нада заглянула в комнату с озабоченным видом, но, разглядев разлёгшегося с ноутбуком на коленях мужа, рассмеялась:
  - Ну конечно! Я же звонила тебе на работу, и там сказали, что ты заболел. А дома телефон всё время занят, я так и подумала, что ты в интернете засел... а мобильник зачем отключил? Или батарейки сели? А что случилось-то с тобой, чем страдаешь?..
  Степанов объяснил, что мобильник он вовсе не выключал, а просто забыл вытащить из кармана пиджака, оставленного на вешалке, вот и не слышал звонка. Утреннее же происшествие пересказал, по возможности стараясь избегать деталей, которые могли бы потянуть за собой подробности, которые спровоцировали бы долгий и утомительный разговор, на который у него совершенно не было настроения.
  - Ну и хорошо, что всё в порядке. Хотя мог бы в таком случае и полезным чем-нибудь по дому заняться. Да не злись ты, это я так, для профилактики... но целовать больное место не буду, не надейся. Да, слушай, я чего названивала-то: можешь поискать в интернете, где вот такое делают?
  "Такое" оказалось весьма оригинальной визитной карточкой. С одной стороны она представляла собой что-то вроде переливного календарика, наподобие тех, что Семён в детстве выменивал на жвачку и марки. Только здесь вместо мультяшек, если посмотреть под одним углом, был виден белый кружок на чёрном поле, а под другим углом - чёрный кружок на белом. Если же держать карточку строго перпендикулярно направлению взгляда, изображения накладывались друг на друга, образуя ровный серый фон. На обороте значилось: "Открытое общество содействия недеянию. Александр Венедиктович Гаврилов, представитель по связям с общественностью".
  - Это клиент сегодня визитку оставил, шефу ужасно понравилось, хочет такую же технологию запустить. Такой, кстати, интересный человек! В смысле, Александр Венедиктович, а не шеф. Будет рассказывать про новое духовное учение... то есть, конечно, древнее, но для нас, как всегда, новое. Афиши заказывал. Надо будет обязательно сходить! Намёк ясен?.. Так, мне нужно срочно поесть и расслабиться!
  Нада, не прекращая говорить, переместилась на кухню, и Семёну пришлось последовать за ней. Покряхтывая и постанывая, конечно - но по большей части уже притворно: ушиб и в самом деле оказался не таким уж серьёзным.
  - Ты сам-то обедал? Сейчас будешь у меня питаться супом... нет, суп скис уже. Ты почему суп не ешь совсем, гастрита тебе для полного счастья не хватает?! Ну, будем кушать кашку, кашка тоже полезная... Слушай, как хорошо, что ты дома оказался! Девчонки утром радио включили на всю катушку, так одна песня дурацкая на полдня привязалась, всё никак не могла её из головы вытряхнуть. А поболтала вот с тобой - она и отвязалась... "Она живёт на втором этаже, я на крутом вираже, ей восемнадцать уже"... блин, ну вот, опять.
  - "Она совсем в неглиже". Интересно, а ему самому сколько лет?
  - Ну, на вид лет сорок, не больше, но волосы совсем седые... а почему ты спрашиваешь?
  - Кому лет сорок?!
  - Александру Венедиктовичу. А ты про кого?
  - Я про этого, который песню поёт, как его там... я как раз хотел сказать, что он уж очень ненатурально под моложавчика косит, но не настолько же!
  - А чего это ты вдруг интересуешься?! Ну-ка, признавайся: небось, под подушкой фотографию прячешь, в полном неглиже?
  - Ага, и с автографом. Хотел тебе подарок сделать, но вот не получилось сюрприза. Придётся теперь что-нибудь новое выдумывать... как насчёт мраморного бюстика американской мадонки?
  - Да ну тебя на фиг, аппетит мне тут портишь!
  - А если в масштабе три к одной?
  - Я бы тебя, любимый, придушила подушкой, чтоб не мучался, да ты их все уже себе загрёб... под то место, которым думаешь, прежде чем говорить. Ну ладно, я побежала, мы ещё с Настей договорились кой-куда заскочить.
  - Надик... ты, это...
  - Быстрей излагай.
  - Поосторожней сегодня себя веди, пожалуйста. День какой-то такой... дурацкий.
  - У тебя точно голова не пострадала? Замечательный сегодня день по всем признакам - что для меня, что для тебя. Да если бы я за каждый шлепок по заднице получала оплачиваемый отгул... спокойствие, только спокойствие, это была шутка! Ну всё, поправляйся...
  
  Оставшись в одиночестве (если не считать Лютика, успевшего оккупировать диван и притвориться мирно спящим), Степанов предался размышлениям. Если, конечно, так можно назвать судорожный перебор разнокалиберных и разнохарактерных сомнений.
  С одной стороны, он определённо не имел ничего против денег, тем более - лёгких (и у него всегда было, на что их потратить). Не то, чтобы Семён любил деньги - нет, он считал их дерьмом. И относился к ним соответственно: как к не самому приятному, но необходимому этапу круговорота вещей в природе. Ненависть же к деньгам, равно как и ненависть к дерьму, всегда казалась ему извращением не меньшим, а то и большим, чем любовь к этим недостойным предметам.
  С другой стороны, Степанов полагал себя человеком пусть и не слишком честным, но зато порядочным: если что и нарушал, то лишь будучи уверен, что своим маленьким беззаконием не нанесёт никому конкретному существенного вреда. А в предложении Осмодуя, при всей его формальной чистоте... что-то в нём было не так.
  Семён попытался понять, что же именно его так настораживает, и тут (наконец-то!) до него дошло, что речь и впрямь идёт отнюдь не о мешке картошки. А вдруг - об изобретении, которое может стать основой конструкции нового сверхмощного оружия, которое может попасть в неправильные руки и привести к неисчислимым бедам - и всё потому, что изобретение будет сделано не вовремя или не тем человеком?! Хотя, конечно, кто его знает, какое время и каких людей считает подходящими его собственное начальство...
  Степанов любил на досуге поразмышлять глобально. Теоретически, он был бы отнюдь не против избавить землю от какой-нибудь напасти. Но только вот "стать спасителем человечества" и "быть в ответе за человечество" - это две совершенно разные вещи. А уж если в деле замешаны интересы серьёзных организаций (а то и, чего доброго, органов) - тогда вероятность оказаться козлом отпущения гораздо выше, чем вероятность сделаться героем. А значит...
  Однажды, несколько лет назад, Семён, по просьбе старого приятеля, распечатал на струйном принтере недостающую печать на одном документе - и, в результате, привлёк внимание серьёзных людей. Один из них, Виталик, пару раз в неделю навещал Степанова прямо на рабочем месте, угощал пивом из неизменной "медузы" и задушевной болтовнёй. Чисто дружескую просьбу об очередной полиграфической услуге он ухитрялся ввернуть между слёзными жалобами на жлобство коллег из конкурирующих организаций и вполне квалифицированным, хотя и несколько бесцеремонным разбором книги или же фильма из категории "не для всех":
  - И вот режиссёр, - разглагольствовал Виталик, - спрашивает: а скажи-ка мне, дорогой зритель, почему это вдруг испражняться, по-твоему, неприлично, а питаться - наоборот, прилично? Ведь это же одна и та же, в сущности, физиология?! И тут же моделирует ситуацию: приехали, значит, гости в богатый дом, расселись в гостиной по унитазам и непринуждённо так срут под светскую беседу. И этим "званым антиобедом" режиссёр намекает, что, мол, в обществе потребления считается красивым и правильным - когда ты что-нибудь в себя запихиваешь. А правильно, типа, наоборот - из себя творить. А я вот смотрю и думаю: да у нас в любом общественном сортире - точно такая же картина: пацаны над очками сидят, курят и треплются за жизнь... а коммунизма-то как не было, так и нет!
  После "Скромного обаяния буржуазии" Семён попытался объясниться как интеллигентный человек с интеллигентным человеком - и в тот же вечер познакомился с друзьями Виталика, которые доходчиво объяснили, что, по их мнению, такое поведение называется "косить под дурачка" и является неприемлемым.
  В конце концов, Степанову пришлось сделать то, о чём он постарался как можно скорее забыть. А теперь вот вспомнил. Пришлось вспомнить. Потому что, как и тогда, иного выхода у него не было.
  Семён вышел в прихожую, закрыл двери во все комнаты и кухню. Чертыхаясь в темноте, нашарил на вешалке пиджак, выудил из кармана зажигалку. Встал перед зеркалом и, держа огонёк возле правого уха, сдавленным шёпотом продекламировал:
  Маркес, Борхес, Кортасар -
  На верёвочке оса.
  Игрек фэ дэ тэ аш дэ,
  Ноль икс эр тэ ноль си фэ.
  С последним слогом за плечом его зеркального отражения обозначилось смутное подобие человеческой фигуры. Степанов уронил руку с зажигалкой, но язычок пламени остался на месте.
  - Здравствуйте, Семён Валерьевич! Какими судьбами? - радостно осведомился туманный силуэт. - Неужели же, наконец, нашли время прослушать инструктаж?..
  
  Как и на любом крупном предприятии, на вселенском складе открытий имелась своя служба безопасности, с сотрудниками которой работники прочих отделов предпочитали без особой необходимости не пересекаться и разговоров "за жизнь" не вести. Безопасники, надо сказать, относились к этому с пониманием. Они, кажется, вообще ко всему относились с пониманием, никогда не снимали с лиц доброжелательных полуулыбок, всех называли если не по имени-отчеству, то исключительно "коллегами", и любой разговор заканчивали неизменным "с любыми проблемами - милости просим к нам!". И никогда ничему не удивлялись. Вот и сейчас дежурный отнёсся к экстренному вызову как к явлению совершенно обыденному.
  - Серьёзные неприятности - это те, о которых вы узнаёте от нас, а не наоборот, - заверил он, - так что спокойненько излагайте всё по порядку. Уж извините, что сесть не предлагаю: технические, знаете ли, ограничения.
  Совсем уж спокойненько, конечно, не получилось: поначалу Степанов сбивался, путался и периодически принимался подробно расписывать не относящиеся к делу обстоятельства. Но, благодаря благожелательному тону и наводящим вопросам (больше всего безопасника заинтересовали почему-то родословная Лютика и хромота Осмодуя), сумел закончить повествование более-менее связно.
  - М-да. Ну, и каково же ваше решение? - осведомился дежурный после недолгой паузы.
  - В смысле, "каково"?! Вот, я решил позвонить вам.
  - То, что вы с нами связались - это, конечно, очень правильно. Но это не совсем то, о чём я спрашивал. Хотя... знаете что, коллега? Что-то мне подсказывает, - дежурный снова ненадолго замолчал, видимо, советуясь с кем-то на своей стороне, - что лучше бы вам продолжить разговор с кем-нибудь покомпетентнее. Так что отправляйтесь-ка вы в гостиницу "Маяк"... знаете, где это? Вот и отлично. Четвёртый этаж, номер четыреста тринадцатый... ну и вот, собственно.
  - Так что, дело всё-таки настолько серьёзное?! - запаниковал Степанов.
  - Ну, не "настолько", конечно. Так... настолечко. Но затягивать, конечно, не стоит.
  
  Казалось бы, самое время задаться вопросом: так считал ли Степанов свою ночную работу и всё, что с ней связано, всего лишь сном, или же не считал? И если считал... а тем более, если не считал... и даже если сначала считал, а потом перестал - в общем, в любом случае, где в его действиях логика?! А нет там никакой логики, любезный читатель, и неоткуда ей взяться. Так уж устроены люди, что глаза у них боятся, а руки делают; сердца доверяют, а мозги проверяют; ноги лихо отплясывают под душераздирающие напевы о навек потерянной любви, а половые органы тем временем и вовсе живут своей собственной жизнью. Не верить, но при этом пользоваться - для человека так же естественно, как желать отвратительного. Людям, которые так не умеют, живётся просто - но трудно. А нашему герою жилось легко. И не нам с вами его за это осуждать.
  
  Собираясь на встречу с компетентным лицом, Семён напялил драный джинсовый жилет, в котором изредка выбирался к тёще на дачу, надину бейсбольную кепку и тёмные очки. И вызвал такси, хотя до "Маяка" было от силы минут пятнадцать неспешного ходу. Тигриным рывком запрыгнул на заднее сиденье; на месте трижды пересчитал сдачу; в холле гостиницы грозным рыком отпугнул миловидную блондинку, попытавшуюся пригласить его на бесплатную дегустацию "нового элитарного сорта растворимого кофе". Но все предосторожности не предотвратили очередную неожиданную встречу - на сей раз, правда, скорее приятную.
  - Сёма, стоять, раз-два! Ты чего это тут? В таком виде, в отеле, днём?! Неужели завёл таки любовницу?! Смотри - как гетеросапиенс гетеросапиенса я тебя, конечно, осуждать не вправе, но я ведь не только твой друг, но и надяхин. Так что ты просто-таки обязан в качестве платы за молчание угостить меня сигаретой! А другую сигарету - выкурить со мной за компанию, уже в качестве моральной компенсации.
  Серёга Струев был поэтом и бизнесменом. Точнее говоря, не "был", а "бывал". И не "и", а "или": то есть поочерёдно. Когда он писал стихи (весьма, между прочим, недурственные) - то беспробудно пил, мечтал, всячески чудил и вообще раздолбайствовал. Но вдруг, ни с того, ни с сего протрезвлялся, приводил в порядок себя и свою холостяцкую берлогу, безжалостно отправляя в помойное ведро клочки бумаги, исцарапанные "дурацкими виршами", и начинал увлечённо заниматься бизнесом. Демонстрируя чутьё и хватку подстать поэтическому таланту, Серёга в кратчайшие сроки буквально из ничего сколачивал скромный, но достойный капиталец - лишь затем, чтобы всё подчистую пропить в очередной лирический период.
  Особенно колоритен Серёга бывал в короткие промежутки между основными фазами, когда романтическое и прагматическое начала сливались в его душе в шипучий авантюрный коктейль: тогда весь он бурлил невероятно смелыми и изящными, но, мягко говоря, с трудом поддающимися реализации прожектами. В числе наименее амбициозных: ферма по разведению мидий на базе пруда в городском парке (воду, конечно, пришлось бы подсолить) и мужской журнал кулинарных рецептов "Огурец" (в обложке из упаковочного картона и под девизом "Мы не считаемся ни с какими калориями!").
  При всей своей неординарности Серёга всегда оставался человеком глубоко порядочным и даже, в хорошем смысле слова, интеллигентным, за что его и любили многочисленные друзья и подруги. Кстати, именно он когда-то познакомил Степанова с Надой, тогдашней своей музой, о каковой оплошности потом сокрушался много и красиво, но исключительно лишь в форме сонетов и поэм.
  Судя по кристальной трезвости, художественной небритости и лихорадочному блеску в глазах, поэт-бизнесмен в настоящий момент как раз находился на самом пике своего межсезонья. И это было очень кстати: о странности степановского облика он тут же забыл, принявшись вываливать на приятеля кипучее содержимое своей черепной коробки.
  - В общем, я тут как раз беседовал сейчас с одним типом. Приехал с теологическими лекциями... я, собственно, на этой почве с ним и законтачился. Русским владеет, как Джеки Чан кун-фу, и фамилия русее некуда, но сам явно откуда-то с цивильного запада. Путешествует, соответственно, налегке: полтонны литературы и смена белья. С дороги захотел помыться. Заходит в ванную - а там, вроде бы, всё как положено: полотенца, мыло, зубная щетка и паста при ней, шампунь: в общем, под душ и с песней. Только вот незадача: шампунь-то - для нормальных волос, а у него - сухие; мыло он предпочитает пожиже, к тому же на лаванду у него аллергия... зубная щётка ему тоже не по зубам пришлась. Ну ладно, думает, на всех не угадаешь, спущусь-ка я в холл, и там, в каком-нибудь магазинчике, всё, что нужно, и куплю. Ага, как же! В гостинице - полтора десятка киосков, причём половина из них - круглосуточные, и во всех продаются исключительно матрешки с физиономиями Путина и Буша, гобелены с куполами и крупнолитражная гжель. Да, ещё ювелирный есть, и там всё то же самое, но из золота. И вот от столкновения с этой сувенирной реальностью бедняга такое глубочайшее охренение прочувствовал, что будь я на его месте буддистом - тут же бы, не сходя с места, и просветлился.
  - И что, ты собираешься открыть здесь "тысячу мелочей"? - недоверчиво поинтересовался Степанов.
  - Фи, как это мелко и пошло! Нет, Сёма, я всего лишь делюсь с тобой бесценными крупицами впечатлений с золотого пляжа, что раскинулся на берегах океана мудрости, открывшегося мне в ходе беседы с высокодуховным учителем... зря, кстати, иронизирую. По привычке. Занятный, на самом деле, мужик, и вещи интересные говорил - хотя как-то, увы, не проняло с первого раза. А насчёт "открыть лавочку" - ты же меня знаешь, мне бы чего помасштабнее, чтобы ни в success story сказать, ни в налоговой декларации описать. Чтобы ух! Только вот ничего такого в голову пока не приходит. Чую - вертится идея где-то рядом, в глаза заглядывает, нос щекочет - а в голову нейдёт. Даже странно... Вот и ищу вдохновение везде, где ни попадя. А может, ты мне мыслишку подкинешь?
  - Ну, скажем... - с ходу предложил Степанов, - как насчёт поддельных фальшивых брэндов? Построй фабрику по выпуску "Патасоников" и "Сани" - марки уже по-своему раскрученные, причём даже вдвойне, но и за пиратство, с другой стороны, никто гонять не будет. А главное - любой брак будет восприниматься как должное.
  - Неплохо! Но негуманно. Нет, мне бы что-нибудь такое, чтобы нобелевку по экономике получать было не стыдно. Вот, скажем... хотя нет... Ладно, забегу как-нибудь на днях вечерком, поболтаем пообстоятельней. Надяхе привет!
  Серёга ускакал столь стремительно, что Степанов даже слегка оторопел: обычно, повстречавшись случайно на улице, друзья болтали как минимум минут по двадцать, невзирая на погоду и текущие дела. Видимо, у Струева и вправду сильно зудело в голове. Впрочем, вспомнив, зачем он сюда приехал, Семён заторопился и сам.
  
  Постоялец из четыреста тринадцатого номера, представившийся Александром Венедиктовичем Гавриловым, оказался здоровенным, почти двухметрового роста и пропорциональной ширины дядькой, совершенно седым, но по всем прочим признакам - никак не старше сороковника. Рукопожатие его было скорее бережным, нежели мягким; улыбка, судя по морщинкам в уголках пронзительных чёрных глаз - искренней; манеры - простыми, но обходительными. В своём кресле напротив притулившегося на краешке Степанова он развалился, как на пляжном шезлонге, только что голову не запрокинул, пожаловался на погоду, на чрезмерную ненавязчивость гостиничного сервиса, и лишь затем перешёл к делу.
  - Ну-с, Семён Валерьевич, ваши злоключения мне уже известны. Позвольте, однако, поинтересоваться, какова же будет ваша резолюция?
  - Вы меня, конечно, извините, - как бы оправдываясь, ответил Степанов, - но я слышу этот вопрос уже во второй раз, а его смысл до меня по-прежнему не доходит.
  - Нет уж, это вы меня простите за чрезмерно архаичный лексикон. Дайте-ка перефразировать: что вы выбрали? Как именно вы собираетесь поступить?
  - Я... меня лексикон ваш никоим образом не смущает. Просто я никак не могу взять в толк, о каком выборе идёт речь? Если я - уже здесь?!
  - Экий же я, однако, дурень! - Александр Венедиктович с размаху хлопнул себя по лбу. - Вы ведь, небось, полагаете, что перепоручили проблему специалистам! И что от вас теперь, якобы, ничего не зависит! Верно?..
  - Ну, в общем, да. А что, разве нет? Вы разве теперь не собираетесь этих... ну... - Степанов замешкался в затруднении: кого, собственно, "их"? Конкурентов, шпионов, террористов?.. - в общем, врагов. Ловить, арестовывать и так далее?!
  Александр Венедиктович рассмеялся, но как-то не очень весело.
  - Вы даже не представляете, насколько заманчиво звучит ваше предложение, но... Эх, Семён Валерьевич, если бы всё было так просто! Во-первых, ловить их мы не имеем возможности, арестовывать - не имеем права. Увы. Всё, что нам остаётся - это лишь "...и так далее". По счастью, весьма расплывчатое. Вот, скажем, утренний дорожно-транспортный инцидент мог бы иметь куда как более серьёзные последствия, не будь водитель лишён остроты ума и зрения...
  "Утреннее" - значит, случившееся не только до обращения в службу безопасности, но даже и до визита загадочного Николая, - сообразил Степанов. Следовательно...
  - То есть вы хотите сказать, что обо всём знали заранее?!
  - Я хочу вас заверить со всей возможной искренностью, - Гаврилов подался вперёд всем корпусом, отчего кресло под ним натужно заскрипело. Локти он упёр в колени, а открытые ладони развернул к собеседнику, и каждый знак препинания подчёркивал резким встряхиванием запястий, - что никто не собирается бросать ценного сотрудника на произвол... этих, как вы выразились, врагов. Полностью исключить нежелательные контакты мы не в состоянии, но ничего по-настоящему опасного ни с вами лично, ни с вашими близкими случиться не может. Ни при каких обстоятельствах.
  - Нечего сказать, успокоили! А почему, всё-таки, "не в состоянии"?!
  - А это, собственно, уже во-вторых. Скажите, этот господин... ну, вы понимаете, о ком я, он ведь вам приводил пример с Ньютоном и яблоком?
  - Да. Но я ведь, вроде бы, об этом не...
  - Он гораздо более предсказуем, чем кажется. В том числе и ему самому... впрочем, важно вовсе не это, а то, что он, вопреки обыкновению, не солгал. Допустим, вы принимаете их предложение - следовательно, распоряжение об отгрузке контейнера приобретает законную силу - следовательно, никакого формального повода для перехода к активным действиям у нас нет.
  - Но я ведь не согласился!
  - Но вы ведь и не отказались. А, следовательно, можете согласиться в любой момент... до тех пор, пока непосредственно не заступите на дежурство.
  Степанов не нашёлся, что ответить. Совсем как накануне утром, когда отёчная тётка-продавщица вылупилась на пятисотенную бумажку (единственную, имевшуюся в его карманах) так, словно это были не рубли и даже не баксы, а какая-нибудь инопланетная валюта: откуда, мол, у неё с утра такая сдача?! А на саркастическое "Вы сигареты продаёте, или это у вас выставка?!" отбрила: "Да, мы тут сигареты продаём, а не ювелирку!".
  - Увы, Семён Валерьевич, боюсь, что, будучи предельно с вами откровенным, - а я придерживаюсь именно этой линии поведения и надеюсь, что вы это оцените, - могу ободрить вас лишь ещё лишь одним однозначно приятным известием: работнику, проявившему служебное рвение, полагается официальная премия.
  Степанов ухмыльнулся:
  - Таким образом, без вознаграждения я в любом случае не останусь.
  - Можно сказать и так.
  - Ну, хорошо. В любом случае, значит, хорошо. Ладно. Но, всё-таки! Зачем так настойчиво выспрашивать, на что я решился?! - Семён вовсе не был параноиком, просто полагал, что склонность во всём искать подвох есть базовая стратегия выживания при общении с людьми, находящимися при исполнении. - Всё равно ведь до послезавтрашнего вечера вы ничего не собираетесь предпринимать. Или... стоп! А что, если бы я признался, что уже собираюсь согласиться...
  - Разумеется, я бы постарался вас переубедить! - воскликнул Александр Венедиктович, испуганно всплеснув руками. - Я, кажется, догадываюсь, о чём вы подумали, но это же...
  - Не наш метод?..
  - Вот именно! И вопрос, показавшийся вам столь скользким, поднимался лишь затем, чтобы, выяснив, что мне предстоит, - отговаривать, уговаривать или же мотивировать, - я мог бы выработать соответствующую стратегию. Но проявил вопиющий непрофессионализм, вынудив вас поволноваться при полном отсутствии повода... покорнейше прошу простить.
  Степанов решил сделать вид, что простил и поверил. Хотя он всё еще ощущал в словах собеседника некое внутреннее противоречие, но никак не мог понять, в чём же оно заключается - что и неудивительно, учитывая общую парадоксальность ситуации.
  - Хорошо. Попробуйте, в таком случае, меня мотивировать. И начните знаете с чего? С объяснения, что же всё-таки это за груз такой, который я должен буду, или не должен буду, выдать. И чем грозит его преждевременное открытие. И кому.
  Гаврилов сокрушённо покачал головой.
  - Об этом, коллега, мне известно не больше вашего. А вам прекрасно известно, что ничего, представляющего непосредственную опасность - или же непосредственное благо для кого бы то ни было, мы на нашем складе не держим. Только информацию. О том, как устроены атомы, и живые организмы, и галактики... и такие вещи, само существование которых еще предстоит открыть. Чистые факты. А выводы из них... и оружие, и лекарства, и космические корабли, и, разумеется, множество совершенно бесполезных вещей - делают люди. Причём, как правило, вовсе не те люди, что обозначены в графе "получатель".
  - Ну, это-то всё понятно, - нетерпеливо отмахнулся Степанов. - Но кому и когда подкинуть очередную порцию знаний - решает начальство, верно? Исходя из соображений типа: готово уже, или не готово ещё человечество...
  - Теоретически, да. Но в данном случае... фактически, решение принимаете вы.
  Семён оторопел. И возмутился:
  - Да как я могу брать на себя такую ответственность?!
  - Вот именно!..
  - Причём вслепую! Я вам что - монетка для гадания?!
  - Вот и я о том же! - всплеснул руками Александр Венедиктович. - Семён Валерьевич, дорогой, я прекрасно понимаю и где-то в чём-то даже разделяю вашу точку зрения, с которой сложившаяся ситуация выглядит вопиюще абсурдной. Но, поверьте, в конечном счёте она полна глубочайшего смысла. И если вы этот смысл нащупаете - тогда вам больше не нужны будут ни уговоры, ни мотивации. В противном же случае мне остаётся лишь надеяться, что вы прислушаетесь к нашим, так сказать, рекомендациям. Именно к нашим...
  - Дзинь, дзинь, дзинь! - прервал его степановский мобильник голосом Нады, - Товарищ, вам, между прочим, звонят!
  Надин голос в трубке жутко диссонировал с игривым сигналом вызова.
  - Приезжай. В парк Ленина. Прямо сейчас, - словно бы с огромным напряжением выговаривая каждое слово, она постепенно повышала тон. - К лодочной станции.
  - Надик, что случилось?! Ты где? Ты меня в парке ждешь?
  - Немедленно приезжай! - Нада сорвалась на визг, оборвавшийся короткими гудками.
  В голове у Степанова стало пусто и гулко.
  Он попытался перезвонить, но Нада не отвечала или находилась вне зоны действия сети. Он попробовал ещё раз, потом ещё и ещё - с той же безрезультатностью. Выдохнул. Поднялся.
  - У вас, очевидно, появились неотложные дела? - деликатно осведомился Гаврилов. - Ничего-ничего, всё наиболее существенное я вам успел сообщить.
  Очень хотелось высказать Александр Венедиктовичу всё хорошее насчёт практической ценности его сообщений. Ещё хотелось закурить. Ни на то, ни на другое не было времени.
  Уже у самой двери Александр Венедиктович вдруг схватил Семёна за плечи, развернул к себе, пристально посмотрел в глаза; потом усмехнулся, достал из нагрудного кармана какой-то невзрачного вида амулетик на верёвочке, надел Степанову на шею и сказал что-то крайне неуместное: дескать, такие девушки, как Нада, даже выйдя замуж, заставляют спрашивать "дорогая, что ты делаешь сегодня вечером?", - и, странным образом, слова эти подействовали ободряюще.
  
  Парк Ленина делился на три примерно равных по площади участка, соединяемых в единое целое громадой общественного туалета, отгроханной на перекрёстке всех аллей - и каждая из этих зон Степанову по-своему не нравилась. В первой даже в будние дни было не протолкнуться в толпе прогуливающихся, и невозможно было дышать от дыма бесчисленных мангалов; а в наиболее живописных местах ещё и нестерпимо громко орал музон-шансон, словно бы компенсируя облагораживающее влияние природы. В другой зоне, забитой аттракционами и игровыми автоматами, Семёна мало что интересовало.
  Кратчайший путь от северного входа до лодочной станции пролегал через третью зону - запущенную, одичавшую и безлюдную, мимо развалин летнего кинотеатра. Степанов, не замедляя шага, привычно задумался, будут ли эти бетонные балки спустя пару столетий вызывать такие же умиротворяющие чувства, что и камни старинных замков; и задумался так крепко, что чуть было не налетел на невысокого, но крепенького паренька. Тот, казалось, ничуть не рассердился: растянул рот в гнилозубой улыбке и попросил закурить.
  - Не курю, - коротко ответил Семён и попытался обойти паренька с фланга, но тот ловко переместился, снова заступив дорогу, и по-прежнему приветливым голосом возразил:
  - Да ты что, зёма, так не бывает. Наверное, просто торопишься, да?
  - Да, тороплюсь. Очень. Ладно... - Степанов остановился и принялся охлопывать себя по карманам. И это было большой ошибкой.
  - Опа! Да он просто жопится! - возмутился один из ещё двоих, незаметно подошедших со спины. - Тебя что, приличному тону не учили?
  - Да ладно, Витёк, не горячись. Видишь же - человек опаздывает куда-то, а так он наверняка человек хороший, ему для своих пацанов поделиться не жадно... Слышь, зёма, а дай мобилу позвонить по-быстрому, а?
  Ситуация стремительно прояснялась, обретая классический формат. Степанов судорожно завертел головой. Глянул через плечо налево - аллея была совершенно безлюдна; глянул направо - ни души; снова налево - и вдруг обнаружил невесть откуда появившегося прохожего. Утренний верзила из джипа, переодевшийся во всё чёрное, теперь ничуть не походил на ископаемого нового русского - скорее, на молодящуюся рок-звезду. Только выглядел он совсем не забавно: что-то в его облике создавало ощущение чуточку ленивой, но нешуточной угрозы. А может быть, дело было и не в одежде, а в манере двигаться: мягко и словно бы неспешно, но в то же время стремительно. Он словно бы не просто подошёл к Степанову и окружившим его гопникам, а в буквальном смысле сократил расстояние до них.
  - Ну что, пешеход, всё ищешь приключений на свою жопу? - расхохотался верзила. По крайней мере, его лексикон остался неизменным. - Судьбу на прочность испытываешь? Смотри, удача - она как гондон: сто раз растянется, а на сотый порвётся.
  - Ну что, ребятушки, - добавил он, обращаясь уже к гопникам, - вот я и пришёл! Угадайте, как меня зовут?
  Он щелкнул улыбчивого паренька по носу: тот не пошевелился и даже не моргнул, потому что окаменел с протянутой рукой - и отнюдь не от страха, и вообще не в переносном смысле.
  Степанов выдохнул. Глубоко вдохнул, и снова выдохнул. И заявил, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее и увереннее:
  - Я в вашей помощи не нуждаюсь. Уходите, пожалуйста.
  - Да ну?! - верзила выпучил глаза в притворном удивлении. - Ты, значит, крутой? Как Джеки Чан? Или ещё круче? Троих на одного не боишься? Гы! Да у тебя же ещё с самой школьной поры на лбу написано, трогательным детским почерком: "Я слабак, можете меня чмырить, бить ногами по яйцам и отнимать мелочь, и ничего вам за это не будет". И такие вот гаврики эту надпись за километр в темноте видят.
  Семён молча пожал плечами. Он и сам прекрасно понимал, что выглядит не круто. И даже, более того - что его внешний вид вполне соответствует бойцовским качествам.
  - Думаешь, раз много лет прошло - так, значит, всё уже и смылось, со лба-то? А вот ни хрена! - продолжал разглагольствовать верзила (уперев левую руку в бок, а правой, полусогнутой в локте, проделывая однообразные загребающие жесты, словно бы настойчиво приглашая Степанова войти в невидимую дверь). - Это на всю жизнь. Или, может, надеешься, что всё как в детстве обойдётся: деньги отберут, поглумятся недолго, да и отпустят? Опять-таки ни хрена! Они же тоже подросли, и аппетит у них вырос. Могут запросто и до смерти запинать. Это ж уже не люди! Они и сами-то себя считают волками, типа, одинокими-свободными. Хотя на самом деле, какие они волки? У волков свобода своя, прирождённая... правда, если они её всё же теряют - то уже навсегда. А эти хоть без свободы жить не могут, но своей не имеют: вот и отгрызают у других. Сначала понемногу, а потом и помногу. Точнее говоря, даже не отгрызают, а отсасывают. Как глисты. А ты думал, им деньги твои нужны? Да на хрена глистам деньги!
  Верзила вытянул руку, уперев указательный палец Степанову в грудь - таким резким и сильным движением, что тот поперхнулся.
  - А ты не такой, как они. Ты человек! Помнишь, как в детстве возвращался из школы, запирался в своей комнате, и правильные книжки запоем читал? Это ты в себе вырабатывал свободу, и честь, и достоинство, и так далее. Только настоящий человек умеет всё это добро в себе самом для себя вырабатывать, как пчёла - мёд. А наутро паразиты снова высасывали тебя досуха, и им всегда было мало. А теперь вспомни, как ты воображал, что у тебя, как у книжных супергероев, вдруг появляется суперсила, и ты их всех ставишь на место. Единственным им понятным способом. Потому что ты их так сильно ненавидел, что завидовал им. Причём ты же хороший человек - значит, завидовал, конечно, белой завистью. Чёрная зависть - это когда ты хочешь, чтобы кто-то стал таким же, как ты, а белая - это когда ты хочешь стать таким же, как кто-то, только ещё круче. А какими сладкими были эти мечты - даже слаще онанизма!
  Верзила широко ухмыльнулся и ткнул себя в грудь большим пальцем.
  - И вот мечта сбывается! Я - твоя суперсила. Хватит быть тварью дрожащей. Имеешь совесть - так поимей, наконец, и право! Ну?!
  Насчёт ежедневных школьных унижений, правильных книжек и онанизма он попал в самую, что ни на есть болевую точку. И напрасно. Будь Степанов помоложе, да более высокого мнения о себе, или не в таком нервическом состоянии, или если бы его голова не была забита другими проблемами, или если бы нежданный спаситель явился в каком-нибудь другом облике, а его риторика не звучала бы столь агрессивно... Или если бы верзила хотя бы говорил покороче: Степанов принадлежал к числу людей, в случае опасности впадающих в ступор, но быстро приходящих в себя (в отличие от Нады, чуть что сразу начинавшей метаться - возможно, именно из-за этого разнобоя трудные времена для их семьи всегда были ещё и бурными). В общем, в каком-нибудь ином случае соблазн оказался бы достаточно велик, и уговоры, возможно, достигли бы цели. Но здесь и сейчас Семён предпочёл своих старых врагов самозваному другу.
  - Нельзя ненавидеть глистов. И вообще, мои глисты, равно как и мои тараканы в голове - это мои проблемы, собственные. И вообще, я спешу! Уходите, пожалуйста.
  - Ну, смотри, пешеход. Моё дело - предложить.
  Верзила развернулся, сошёл с аллеи (в ту сторону, откуда доносилось приглушенные звуки Димы Билана) и, продравшись прямо через густые кусты, спустя пару мгновений пропал из вида. А в следующую секунду ожили гопники.
  - Ты, зёма, не ссы! Позвоню и сразу отдам, - словно снятый с паузы видеопроигрыватель, продолжил улыбчивый паренёк.
  - Да на, забирай! - Степанов принялся выгребать из карманов мобильник, деньги, сигареты... - Отвяжитесь только все от меня! Забирайте быстрее и валите отсюда! Вы мне никто ничего не должны!
  - Ты что, охренел?! - нестройным хором возмутились гопники. А один из стоявших за спиной от обиды даже выразился литературно:
  - Да за кого ты нас принимаешь! - и двинул Семёну кулаком между лопаток, да так крепко, что тот, потеряв равновесие, полетел головой вперёд. Улыбчивый отпрянул, уклоняясь от столкновения... и Степанов неожиданно вырвался из окружения. И помчался со всех ног!
  Гопники, после короткого замешательства, рванули следом. Их топот и угрожающие выкрики раздавались всё ближе. И чёрт его знает, по какому наитию, но в этот момент Степанов вдруг вспомнил эпизод из прочитанной в детстве сказки про медвежонка Умку. И принял его как руководство к действию. Он стянул с себя жилет и, не оглядываясь, швырнул за спину, потом часы, потом подаренный Гавриловым амулет...
  Что за такую штуковину всучил ему Александр Венедиктович, Семён так и не понял: бесшумная вспышка на мгновение выбелила картинку перед глазами в подобие передержанного снимка - и погоня смолкла. Пробежав по инерции пару шагов, он всё-таки обернулся, ожидая увидеть воронку и обугленные трупы - но аллея была безмятежно спокойна и пуста. И гопники, и амулет исчезли бесследно - если даже они рассыпались кучками пепла, то идентифицировать их на замусоренном асфальте не представлялось возможным. На всякий случай Степанов ощупал спину и затылок - никаких волдырей, всё на месте, включая намечающуюся лысину. Под лысиной не обнаружилось ни единого подходящего к ситуации поведенческого шаблона... так что Семён просто подобрал свои вещи (между прочим, целые и лишь слегка запачкавшиеся) и продолжил путь. Ему не нужно было особо напрягаться, чтобы заставить себя немедленно начать думать о чём-то другом.
  
  Нада, живая и невредимая, и даже без малейших признаков заплаканности на лице, сидела на скамейке у пруда и, за отсутствием лебедей, кормила вареной колбасой большущую ворону. При появлении Степанова птица деликатно ускакала в заросли барбариса, Нада же поднялась, запихала остаток колбасы в сумку, упёрла руки в бёдра и грозно вопросила:
  - И где ты шлялся, позволь тебя спросить?!
  - Надик, так ты это... ты чего ж так кричала-то?!
  - Чего-чего! Связь плохая была, вот и кричала.
  Оказывается, ей просто захотелось покататься на лодке. Только и всего-то! Огромный камень свалился у Семёна с души, и образовавшаяся на месте камня каверна заполнилась благодатью столь высокой концентрации, что Семён безоговорочно признал себя копушей сонным и мхом диванным. И вприпрыжку помчался в кассу.
  И они катались на лодке. Если, конечно, это можно назвать катанием: когда Степанов наконец-то выгреб на середину пруда, с пристани как раз закричали, что лодочная станция закрывается. Нада поначалу ругалась и требовала немедленно пристать обратно - взять водный велосипед, но после того, как Семён в третий раз окатил её и себя забортной водой, рассмеялась и перестала злиться (к тому же было тепло и почти безветренно, и одежда высохла прежде, чем они добрались до берега). А потом они сидели на скамейке, жевали импровизированные бутерброды и смотрели, как закатное солнце забавляется алхимическими опытами, превращая водную гладь из позолоты в тусклый свинец, а потом - в чёрный шёлк, и болтали о всяких разностях. Неважно, о каких конкретно, потому что дело было совсем не в словах...
  А потом они пошли домой, взявшись за руки, и дошли до дома... и ещё издали узрели рассевшуюся на ступеньках крыльца фигуру, раскисшую до безобразия, но всё же не настолько, чтобы в ней нельзя было признать Серёгу Струева.
  
  - Меня не ждали, а я заждался! - провозгласил Серёга, поднимаясь на ноги. - Сёма, не делай вид, будто я тебя не предупреждал, что зайду. Или ты про это уже забыл?.. Может, вы и вообще уже оба про меня совсем забыли, такого жалкого и никчёмного?.. Может, вы мне принципиально не рады?! Может, вы меня все эти годы тайно ненавидели, а сейчас, наконец-то, решили сознаться и тем меня добить, чтоб не мучался, то есть из чистого человизма?! Ой, блин, ну и чушь же я несу... пойдёмте-ка вам в гости, выпьем дружно, чтобы вы мне могли помочь её нести, а то уж очень мне одному тяжко...
  - Ты её, бедняжку, не несёшь - ты её порешь, жестоко и беспощадно. Чего это с тобой?! - удивилась Нада: обычно, сколько бы Серёга-поэт ни выпивал, до распускания нюней дело у него не доходило (байроническая сумрачность не в счёт). Иногда только заводил "как же оно всё зае..." - да и то, падал и засыпал прямо на полуслове.
  - У меня мозговой запор, - объяснял Серёга, взволакиваясь по лестнице (ни у Семёна, ни у Нады не возникло и мысли послать его подальше), - причём осложнённый словесным поносом... То есть как же это я смею: о Столь Высоком - и в таких выражениях!.. Анду. У меня трудные роды. И не смейте смеяться! Да, роды. Да, как у бабы. Да, все творческие люди в этом смысле - бабы... Причём, что обидно, не просто бабы, а в основном бляди! Опять Анду. Ундо. Японская борьба, школа пьяного юзера... Блин. Вы же знаете: как некоторые отдельные, на которых я всегда буду показывать средним пальцем... разумеется, когда они будут смотреть в другую сторону... вот как они привыкли к роскошной жизни, так я привык к осмысленной жизни. Не смотрите на меня так: я не знаю, что такое смысл жизни, но я знаю, что сейчас его у меня нет!
  Приземлившись на диванчик у Степановых на кухне, Серёга значительно снизил интенсивность причитаний. Собственно, пока Нада выгуливала собаку, а Семён нарезал закуску, он вообще только гулко вздыхал, уставившись в окно. А после первой рюмки словно бы даже слегка протрезвел - по крайней мере, выражаться стал гораздо яснее. Оказывается, до такого состояния его довел первый в жизни настоящий творческий кризис.
  - Чую я, пришёл мой час "Ч", день "Д", месяц "М"... год - так вообще полное "Г"... в общем, острый вопрос под ребро: либо я прямо вот в ближайшие двое-трое суток осеняюсь чем-то до боли эпохальным, либо так и застреваю навеки в этом дурацком переходном периоде, ни туда - ни сюда. И остаюсь в памяти ваших потомков... вы же будете про меня потомкам рассказывать, когда их заведёте? Ибо воочию они меня вряд ли сами увидят, алкоголики столько не живут, а я обязательно сопьюсь... и останусь я для них только лишь автором каламбуров. Которые они всё равно не поймут, потому что русский язык умрёт вместе со мной.
  Нада порекомендовала Серёге поискать добра от худа, то бишь отнестись к вынужденному простою как к подобию отпуска. И, соответственно, употребить его на что-нибудь полезное: сделать, к примеру, в квартире ремонт. И вообще заняться, наконец, обустройством личной жизни. Или, на худой конец, подумать о душе.
  На что Серёга резонно возразил, что переводить отпуск на ремонт - удел семейных людей. И именно поэтому он, собственно, и не торопится обзаводиться семьёй. Ну, а думать о душе - это всё равно, что говорить о музыке или танцевать об архитектуре. Хотя, конечно, случаются и исключения. Вот, кстати, не далее, как сегодня он завёл весьма любопытное знакомство с заезжим мелкооптовым распространителем веры...
  Тут же выяснилось, что речь идёт о том самом клиенте с переливными визитками, которые так заинтересовали надиного начальника, и до самой пятой рюмки Серёга с Надой обменивались впечатлениями. Степанов даже не пытался внимательно вслушиваться, тем более - вклиниваться, но понял, что Наде новое учение показалось красивым, но слишком уж заумным, Серёге же - интересным, но недостаточно комфортным с точки зрения массового потребителя.
  - Я вот насчёт морали как-то не въехала. То он говорит, что видеть мир чёрно-белым, без оттенков - это юношеский максимализм, поскольку, дескать, ни добро, ни зло в чистом виде не существуют в природе, а существуют только в сознании людей. А потом вдруг заявляет, что любое человеческое деяние и любое вообще явление - в каждый момент либо доброе, либо злое, в зависимости от точки зрения. А точка зрения у человека только одна, потому и называется точкой... а если, значит, попытаться увидеть сразу всё - то не увидишь вообще ничего.
  - А мне зато понравилось, как он предлагает замирить религию с наукой: через жабу! У которой глаза так устроены, что видят только движущиеся предметы. А значит, с точки зрения жабы - не бывает неподвижных мух. А они есть! Так же вот и с точки зрения человеческих учёных чудес не бывает, потому что их нельзя проверить экспериментом. Жаль, конечно, что академии с церквями такими рассуждениями не проймёшь - но тут уж ничего не поделаешь: где замешаны бабки, там и мессии лучше не вмешиваться.
  После пятой Серёга пришёл в норму настолько, что принялся травить коллекционные байки из жизни местечкового бизнеса. Нада, напомнив Семёну, что кое-кому, в отличие от некоторых, завтра с утра на работу, выдала Серёге постельные принадлежности и отправилась на боковую. Степанов и сам от выпитого и пережитого вовсю уже клевал носом, но спать не хотел. Точнее, боялся. А потому, поминутно невероятным усилием воли разлепляя глаза, сидел и пытался слушать.
  - Или вот ещё такой был случай. Сугойкин Гриша... ну, ты его не знаешь... в общем, неплохой музыкант. Так вот, вычитал он где-то, что бывают в природе такие миди-кабели, посредством которых можно синтезатор с компом соединять. Не спрашивай, зачем - но это, типа, круто. Ну, и отправился наивный юноша по магазинам. В музыкальных продавцы ему вежливо объясняли, что здесь компьютерными комплектующими не торгуют, в компьютерных, само собой - наоборот. Но это только присказка, настоящую сказку ему в "Нетинфо" рассказали. Заходит, значит, Гриша в торговый зал, и уже без особой надежды интересуется: у вас, мол, миди-кабели в продаже есть? А ему в ответ: были, но уже закончились. Гриша, естественно, делает вывод, что раз были - значит, вероятно, и ещё будут. И спрашивает, приободрившись: "Когда же следующий завоз?". А менеджер в ответ: "Не знаю даже, мы их привозим иногда по нескольку штук, и их буквально за пару дней раскупают". Гриша: "Так что ж вы их больше да чаще-то не возите?!". Менеджер: "Так ведь товар-то экзотический, спроса на него нет!". Не правда ли, забавно: пока высоколобые интеллектуалы обсуждают проблемы интеграции технологических фокусов, называемых ими "виртуальной реальностью", в реальность, воспринимаемую ими как единственно подлинную - тем временем простые люди умудряются безо всяких там электронно-вычислительных устройств создавать подлинно виртуальные миры. В которых популярные товары не пользуются спросом, Иегова изгоняет Адама и Еву из рая за попытку заняться сексом, а национальная принадлежность гарантирует право на ношение идеи. И эти маленькие демиурги не только сами проживают в этих своих мирках практически безвылазно, но и затаскивают туда подчинённых...
  Степанов рывком поднял голову от скатерти. И точно: напротив него за столом вместо Серёги Струева расположился, уперев подбородок в переплетённые пальцы, Николай Вениаминович Осмодуй собственной персоной.
  - Спите-спите, Семён Валерьевич, я ненадолго. Так, знаете ли, заглянул проведать... убедиться, что всё у вас в порядке. Ну и, разумеется, поинтересоваться, не готовы ли вы, наконец, принять положенное вам вознаграждение.
  - А вы, часом, не готовы ли оставить меня, наконец, в покое?!
  - Знаете, ваше упорство было бы достойно восхищения, если бы только вы нашли ему лучшее применение. Семён Валерьевич, вы же не только культурный человек, вы - интеллигент. В подлинном смысле слова. Когда вы читали и перечитывали повесть Стругацких "За миллиард лет до конца света" - ваши симпатии безоговорочно принадлежали тому из персонажей, который не устрашился борьбы за истину против воли самой вселенной. И вот, когда вам, наконец, представилась счастливая возможность самолично поспособствовать прогрессу - вы колеблетесь, словно какой-нибудь замшелый бюрократ...
  Хотя в голосе Николая звенели отзвуки сильных эмоций, а брови так и прыгали вверх-вниз, руки оставались неподвижными.
  - Хотя нет, бюрократ ведь опасается нарушить свою священную Инструкцию - от вас же и того не требуется. Чего вы ждёте? Ну не знамения же свыше?! Разве вам ещё в детстве не опротивели чужие решения "ради вашей же пользы"?..
  Прежде, чем ответить, Степанов шумно и продолжительно вздохнул. Уж очень много ему пришлось сегодня выслушать - как несомненно правильного, так и сомнительного; и в свой собственный адрес, и вообще. Он очень устал. Вот честное слово - он предпочёл бы сейчас вымыть всю скопившуюся в раковине посуду, или заняться какой-нибудь тупой и монотонной работой, чем спорить или даже просто размышлять о серьёзном. Увы, но усталость Степанова была Осмодую только на руку - так что отложить разговор на утро, которое вечера мудренее, он вряд ли согласился бы.
  - Знаете, Николай, а я ведь с тех пор повзрослел. И теперь мне кажется, что переть, как танк, по направлению к истине - не так уж, на самом деле, и трудно. Если знаешь, что последствия скажутся не раньше, чем через миллиард лет... тогда и пропереться не страшно. А я вот никак не могу перестать думать о последствиях. Вы мне скажете, наконец, что там в этом чёртовом ящике, или нет?!
  - Вы бы ещё сказали "дьявольском", - брезгливо поморщился Осмодуй. - А почему, позвольте спросить, не "божественном"? Впрочем, это вполне закономерно: людям свойственно демонизировать всё, что вызывает перемены, и сакрализировать стабильность. Но отчего, скажите на милость? Ведь неизменная твёрдость - свойство, присущее мёртвой материи, тогда как изменчивость, гибкость - признаки жизни!
  Степанов решил промолчать.
  - Почему вы молчите? - Осмодуй повысил голос. - Вам нечего мне ответить?
  - Ну почему же "нечего"...
  - Если вам приходится подыскивать аргументы - значит, у вас их нет.
  - Ну почему же "нет"? Просто неожиданная точка зрения...
  - Зачем вы мямлите?! Зачем пытаетесь укрыться за нагромождениями логических конструкций? Мне не нужны ваши оправдания. Вам, Семён Валерьевич, самому не нужны оправдания. Так перестаньте же их искать!
  Николай энергично выбросил перед собой кисть руки с растопыренными пальцами; затем неторопливо сложил ладони перед собой на столе (правую поверх левой).
  - Я знаю, что вы любите со вкусом поспорить - не столько ради того, чтобы в чём-либо убедить собеседника, сколько ради самого процесса. Бывает даже, что, услышав интересный аргумент, вы принимаетесь увлечённо отстаивать точку зрения, прямо противоположную той, которой обычно придерживаетесь. Милая, более чем простительная слабость. Но сейчас я обращаюсь не к вашему рассудку, а к вашей совести. К вашим простым человеческим чувствам.
  Осмодуй привстал, перегнулся через стол, доверительно наклонившись к Степанову.
  - Уж не серчайте, что я вынужден выразиться столь прямолинейно, но вы, Семён Валерьевич, только о себе думаете. Вас настораживает вознаграждение, фигурирующее в нашем предложении? Полагаете, что благое деяние в принципе несовместимо с корыстью? Не буду сейчас объяснять, почему данное воззрение является ложным; замечу лишь, что вы вправе распорядиться вознаграждением по своему усмотрению. Вы имеете возможность пустить его на какое-нибудь безусловно благое дело - ну хоть, сажем, пожертвовать детскому дому. Однако же такая простая мысль вам даже в голову не приходит! Впрочем, это всё частности. Но скажите честно: неужели вам всё в этой жизни нравится? Всё устраивает, ничего не раздражает?! Вы ни к кому не испытываете сострадания? Неужели, по-вашему, в этом мире нечего менять? Я, конечно же, не имею в виду вашу личную жизнь. Она может быть сколь угодно прекрасна, даже счастлива - но не кажется ли вам, что, затворившись в своей маленькой уютной вселенной, вы уподобляетесь вышеупомянутым господам, запутавшимся в ими же сплетённых виртуальных тенётах?..
  - Давайте об этом не сейчас! - взмолился-таки Степанов.
  - А когда же, Семён Валерьевич?! - изумлённо воскликнул Осмодуй, опускаясь обратно на стул. - Да и какая разница, когда? Думаете, в другой раз вам будет легче говорить на эту тему? Сомневаюсь, и весьма. Вы чувствуете мою правоту, вы сами, в сущности, считаете точно так же, потому и сопротивляетесь. Не мне сопротивляетесь, не с моими словами боретесь, а сами с собой. Я могу умолкнуть, и я вскоре умолкну, вне зависимости от того, примете ли вы решение, или же продолжите удерживать себя в этом бессмысленном и болезненном состоянии - но от себя самого вам никуда не деться.
  Состояние Степанова, и в самом деле, было мучительным. Хотя Осмодуй не загонял ему под ногти иголки, и не прижигал пятки, но происходящее всё сильнее напоминало изощрённую пытку. Семён обхватил голову руками, заткнув уши ладонями, и хотел прокричать, а получилось - простонал:
  - Я не хочу вас слушать! Я не буду вам отвечать!
  - Вас, Семён Валерьевич, никто и не заставляет, - усмехнулся Николай. Как и следовало ожидать, голос его слышался ничуть не менее отчётливо. - Не хотите слушать - что ж, извольте, не буду ничего больше говорить. Я вам лучше покажу кое-что.
  Он извлёк откуда-то из-под стола и пододвинул к Степанову обычную пластиковую папку для документов.
  - Это личное дело курьера. Того самого, который, спустя менее чем сутки, предъявит вам запрос на контейнер, содержимым которого вы так живо интересуетесь. Видите ли, по очевидным причинам мы не имеем возможности поручить данное задание штатному сотруднику - так что пришлось воспользоваться услугами волонтёра. Разумеется, это мог быть только преданный делу прогресса, каковое мы, в определённом смысле, представляем, носитель высоких моральных качеств... впрочем, вы не хуже моего знакомы с её многочисленными достоинствами. Да вы раскрывайте, ознакомляйтесь.
  Степанов покорно раскрыл папку. В левом верхнем углу единственного бумажного листа была аккуратно подклеена фотография, цветная и радостная: волонтёр был запечатлён на фоне памятника Пушкину, с букетом тюльпанов в одной руке и недоеденным мороженным в другой. Семён сам сделал этот снимок в начале лета. Ниже значилось: Степанова Надежда Константиновна... дата и место рождения... образование... состоит в законном браке...
  Семён прочитал и понял каждое слово. Но перечитал ещё раз, и ещё - потому что не понял самого главного: что из этого следует, и как ему теперь следует поступать.
  - Вы уж не обессудьте, но остальные страницы я вынужден был изъять, - развёл руками Осмодуй. - Зафиксированная на них информация в основном такова, что вы либо уже и сами всё знаете, либо же вам этого знать и не следует. Надежда Константиновна - взрослый человек, и в таковом качестве имеет полное право иметь секреты даже и от собственного супруга. А мы, как я уже упоминал, крайне щепетильно относимся к вопросам приватности.
  Николай, широко разведя локти, взялся руками за край стола, словно бы собираясь опрокинуть его на Степанова.
  - Откровенно говоря, я только что совершил должностное преступление. Но для меня это вопрос принципиальный. Я твёрдо уверен, что вы имеете полное право знать то, что вас непосредственно затрагивает. И, поверьте, это нелегко - объяснять поросёнку, что его соломенный домик хотя и, несомненно, мил и комфортабелен, но совершенно не годится в качестве убежища.
  - Да уж верю, - оторвавшись, наконец, от бумаги, в тон ему ответил Степанов. - И даже сочувствую. Трудная у вас, должно быть, работа...
  Простые эти слова оказали на Осмодуя неожиданное действие: он дёрнулся всем телом и побледнел, как если бы Семён его ударил. Резко вскочил, выдернул у Степанова папку.
  - Приберегите сочувствие для более подходящего случая, - прошипел он сквозь зубы. - Если вас интересует, что станется с курьером в случае, если вы всё-таки продолжите упорствовать - проконсультируйтесь у этого вашего... хранителя. У него наверняка найдётся парочка-тройка успокоительных предписаний. А я удаляюсь.
  Свет пред глазами Степанова привычно померк, и он без всплеска погрузился в беспокойный, мутный поток обычных сновидений.
  
  Степанов проснулся без будильника, минут за пятнадцать до выставленного времени, в прекрасном самочувствии. Полежал немного, глядя в потолок, пытаясь вспомнить что-то очень важное, случившееся накануне - но так и не вспомнил; в конце концов, плюнул, поднялся тихонько, стараясь не разбудить сладко посапывающую Наду, и направился к окну, возле которого на стуле лежала его одежда, сложенная аккуратной стопочкой. Стараясь ступать легко, Степанов с каждым шагом всё слабее касался ковра и, в конце концов, совсем потерял с ним сцепление, и пошёл прямо по воздуху. Лишь проделав большую часть пути, он начал соображать, что что-то не так; лишь натянув джинсы (возможность поднять одновременно обе ноги оказалась очень кстати) - догадался, что именно не так. Лишь задумавшись, понял: ещё один сон, только хитро замаскированный!
  Первым порывом было, раз уж такое дело, выпрыгнуть в окно и насладиться полётом по полной программе. Но тут вдруг накатила и ударила, пригибая к полу, другая мысль: а ну как он спустя время проснётся, думая, что пробудился уже по-настоящему, но это будет на самом деле ещё один сон, ещё более коварный, который запрячет улики в самые укромные места и уже не позволит себя так легко раскусить, и вот так вот он проживёт день, два, а может, и всю жизнь во сне, и состарится... и, возможно, даже умрёт. А может, это уже случилось, и всё, что он считает своей настоящей жизнью - это и есть такой сон? Как проверить всамделишность всего, если он не помнит, как всё должно быть на самом деле?! Степанову стало так невыразимо горько и страшно, что он горько заплакал... и проснулся.
  "Вот прибредится же такая хрень! Да ещё и такая банальная..." - только и сказал он себе, а щипаться не стал за ненадобностью: настолько паршивой могла быть только самая, что ни на есть настоящая и окончательная действительность.
  Дело было не в головной боли - она, можно сказать, и не ощущалась вовсе. И даже не в аромате серёгиных носков (друг не позволил другу провести ночь мордой на столешнице, оттранспортировав Семёна на лежанку; сам же пристроился рядом, для экономии места - валетом). Дело было в совокупной дерьмовости положения дел.
  "А неплохо было бы, наверное, взять да и сойти с ума, - подумалось Степанову, - тогда-то уж точно отстанут". Но как этого добиться специально, и к тому же за достаточно короткий срок, он не знал - по крайней мере, ни один из описанных в книжках способов не казался подходящим. И потом, сбежать от ответственности можно было и куда как более простым и коротким путём: например, напиться в мегазюзю и прогулять дежурство. Или напиться кофе и, опять же, прогулять...
  Но что если на складе его просто заменят кем-нибудь другим, а Осмодуй с подельниками не успеют или не захотят отменить операцию? Что тогда будет с Надой?!
  С другой стороны, Нада - взрослый, самостоятельный человек. Значит, должна сама отвечать за решения, принятые самостоятельно. С чего это он обязан на неё оглядываться - она ведь не сочла нужным посоветоваться с мужем. Хотя чего тут советоваться: он не вправе решать за неё, она - не вправе решать за него...
  Нет-нет, нельзя так думать. Рассуждать подобным образом - малодушно и недостойно мужчины. Пусть даже и логично...
  Хотя ведь удобней и логичнее всего - просто принять вознаграждение, выдать груз и всё равно остаться в белом. Если, конечно, верить Осмодую с Гавриловым.
  - Вы мне, конечно, не поверите, если я ещё раз скажу, что в любом случае ничего такого особенного с вашей супругой не сделается? - послышалось со стороны открытого окна.
  Степанов не особенно-то и удивился примостившейся на подоконнике говорящей вороне. Тем более - вороне, говорящей голосом Александра Венедиктовича.
  - Не поверю, - прокряхтел он, усаживаясь. - Я же знаю, как это бывает: над вами своё начальство. Оно сейчас распорядилось так, а вечером вдруг передумает - а вы и не при чём. Уж извините.
  - Да чего уж там... В обстоятельствах, не предусмотренных должностной инструкцией, я не вправе требовать от вас слишком многого. Тем более во внеслужебное время.
  - Я ведь не то, чтобы лично вам не доверяю, а как должностному лицу... - Степанов, на столь быстрое и полное понимание никак не рассчитывавший, пришёл в некоторое замешательство. Но ему уже надоело постоянное чувство вины. - Вы, небось, пришли... то есть прилетели... прибыли, чтобы снова меня мотивировать? Знаете, я устал от разговоров. Мне нужна помощь. А вы, вместо того, чтобы защитить, всё норовите оставить меня наедине с проблемой. Между прочим, это в первую очередь ваша проблема.
  - Ну разумеется, Семён Валерьевич. Скажу больше: в определённом смысле, вы и есть наша проблема. Памятуя вашу давешнюю реакцию, спешу напомнить, что "нет человека - нет и проблемы" - это, как вы остроумно выразились, не наш метод. И, поверьте, мы делаем всё, что в наших силах. Но бывают, знаете ли, такие напасти, от которых даже мы не способны защитить человека.
  - Например?..
  - Ну, например, от него самого... Да ладно вам, не морочьте себе голову! - хоть и без помощи лицевой мимики, одним лишь движением оперённых плеч, птица сумела придать этому "да ладно!" более чем достаточную выразительность. - В конце концов, что бы вы ни решили - то и окажется единственно верным.
  - Опять не верю. Если всё так просто, тогда чего ради тогда вся эта нервотрёпка?! - возмутился Степанов.
  - Вы уж не обессудьте за невольную грубость - но исключительно ради того, чтоб вы спрашивали.
  - Кого?
  - Вот и об этом тоже, причём не в последнюю очередь! - невпопад ответила птица. - Ладненько, прежде чем вы спросите, зачем я, в таком случае, так сказать, припёрся - позвольте откланяться.
  С этими словами она и в самом деле проделала нечто вроде поклона, но затем, вместо того, чтобы сразу выпорхнуть в окно - принялась чистить перья. Задумчиво и тщательно. Спустя пару минут Семёну надоело ожидать то ли продолжения, то ли завершения визита, и он деликатно прокашлялся. Крылатая гостья отвлеклась от своего занятия лишь для того, чтобы бросить в его сторону один пристальный взгляд, и снова продолжила прихорашиваться. Тогда Степанов демонстративно потянулся и зевнул. И тут ворона, стремительно соскочив с подоконника на стол, подхватила клювом наручные часы Степанова (в блестящем хромированном корпусе, пластмассы он не признавал) - и была такова!
  В то же мгновение из спальни донеслось нестерпимо противное пипиканье будильника, и с тем начался новый день.
  
  Ни бог, ни наследственность, ни социальная среда - словом, никто из тех, на кого Семён мог бы возложить ответственность за свои недостатки, не одарил его актёрскими способностями. Как бы Степанов не старался вести себя так, будто ничего не случилось - получалось непохоже. Зато его заморенный вид, тяжелый взгляд и односложные реплики органично складывались в образ человека, слегка перебравшего накануне вечером, но полного решимости перебороть слабость и отправиться на работу, чтобы там выполнять свой долг. Так что Нада с Серёгой не только ничего не заподозрили, но и отнеслись с сочувствием.
  Нада даже посоветовала Семёну выпросить ещё один отгул и никуда не ходить - но он отказался. Во-первых, из упрямства. А во-вторых, потому что прекрасно понимал: не обременённые щепетильность коллеги Осмодуя всё равно его достанут - где угодно, и лучше уж тогда где-нибудь подальше... хотя кой смысл отводить беду от дома, раз уж его жена увязла ещё глубже, чем он сам?.. Ну тогда, значит - из чистого упрямства.
  А прогуляться пешком он решил просто так. Чтобы немного проветрить мозги (упорядочить мысли Семён уж и не надеялся). И приблизительно через тысячу шагов пришёл к выводу, что это было единственное правильное решение из всех, что он принял за последние сутки.
  Когда в точке "А" оставляешь тревоги, а в точке "Б" ожидают заботы, тогда путь между этими двумя точками становится для тебя состоянием покоя. Фоновый (то есть не сообщающий лично тебе ничего важного) городской шум звучит тише тишины; отсутствие необходимости с кем-либо общаться вполне заменяет одиночество; мелькание незнакомых лиц и затылков на фоне привычных пейзажей и бессмысленной рекламы расслабляет глаза не хуже полумрака.
  Радуясь своему открытию, Степанов буквально споткнулся о тело, растянувшееся ничком на тротуаре, на дальнем от проезжей части краю.
  Тело, не подававшее признаков жизни, было одето в костюм - ещё вчера, по-видимому, неплохой, но сегодня уже изжёванный и грязный. Сквозь зияющую прореху на локте виднелась ссадина, покрытая запёкшейся кровью. На затылке поблёскивала седина.
  Прохожие и проезжие следовали мимо, не снижая скорости. Семён, пожалуй, тоже прошёл бы мимо, будь он твердо уверен, что на земле валяется просто пьяный бомж, которому уже всё равно, как и где спать, и вообще жить, и даже умирать. Кое-кто из знакомых Степанова счёл бы такой поступок своеобразным проявлением милосердия.
  Но Степанов не был уверен, а утро выдалось прохладным. Поэтому он присел рядом с человеком на корточки и принялся трясти его за плечо, приговаривая с нарочитой грубостью:
  - Эй, вставай давай! Нечего тут лежать, замёрзнешь ещё. Поднимайся, домой к себе иди, там выспишься!
  Лежащий застонал, оторвал голову от асфальта, повернул к Степанову землисто-серое лицо. И неожиданно ясным голосом сказал:
  - Доброе утро, Тёзка.
  Степанов выругался про себя - но чего уж теперь: не бросать же в таком виде знакомого, пусть даже и вот такого (эх, не пошло ему на пользу внезапное обогащение). А Тёзка, не дожидаясь ответного приветствия, заговорил негромко, но торопливо и настойчиво, словно бы о чём-то крайне секретном и важном:
  - Вот представь, что к тебе в форточку залетела оса. А ты вот, вместо того, чтоб прихлопнуть, пожалел божью тварь, хоть и насекомую, ну и, соответственно, поймал и выпустил в форточку. Это, получается, ты доброе дело сделал, так?
  - Доброе-доброе, - пробурчал Семён. - Ты до дома-то сам дойдёшь, или как?
  - А вот если, скажем, эта самая оса потом полетала-полетала, да взяла и ужалила ребёнка? А у ребёнка вот аллергия, и от укуса у него сразу анафилактический шок и летальный исход - это уже, выходит, ты злое дело сделал? - не реагируя на вопрос и не меняя позы, напоминающей асану "Кобра", продолжал допытываться Тёзка. - А если вот не будь тот ребёнок укушен, то, когда вырос бы, пошёл бы в политику, и сделался бы самым жестоким диктатором, и уморил бы кучу народонаселения - это вот теперь получается, что ты всё-таки хорошее дело сделал, так?..
  - А на самом деле, если вот взять вообще - так просто ведь всё херня, кроме пчёл! - опять-таки не дожидаясь ответа, подытожил Тёзка (уже в полный голос), после чего поднялся на ноги (покряхтывая, но без посторонней помощи), и по-крабьи, бочком-бочком, отодвинулся куда-то в сторону. А с другой стороны высунулось и бесцеремонно уставилось Степанову в переносицу циклопье рыло телекамеры. И кто-то затараторил с характерной (деловитой, но развязной) жизнерадостностью:
  - Десятки, если не сотни людей на наших глазах прошли и проехали в этот ранний час по одной из основных магистралей города, не повернув, как говаривал классик, головы кочан. Все они стали невольными участниками нашей игры. И все до единого проиграли! И это при том, что прекрасно знали правила - ну, или, по крайней мере, должны были бы знать: ведь им учат даже в самой, что ни на есть, средней школе.
  Повернувшись на звук, Степанов увидел пару стройных женских ног. А подняв глаза, обнаружил, что растут эти ноги из эффектной блондинки. Эффект, производимый блондинкой, мог бы быть менее неоднозначным, если бы она стояла молча и неподвижно. Но она говорила, изо всех сил стараясь при этом не шевелить ни головой, ни микрофоном. Свободной же рукой и нижней частью туловища непрерывно выписывала фигуры высшего пилотажа - и в целом обладателю богатого воображения, интересующемуся (среди прочего) научной фантастикой и порнографией, напоминала безнадёжно бракованную кибернетическую секс-куклу.
  - Правила эти просты: твори добро, помогай попавшим в беду, будь бескорыстным - и будешь вознаграждён. Неужели для кого-то это новость?! Не верю. Остаётся только предположить, что большинство наших сограждан имеет серьёзные проблемы со зрением - которые, кстати, легко решить с помощью нашего генерального спонсора, сети магазинов "Мир оптики". Ну что ж, в любом случае, вот перед нами единственный (как минимум, на этой улице) человек с острым зрением, горячим сердцем, чистыми руками и длинным... кажется, я увлеклась. Ничего удивительного: он ведь не только элита, не побоюсь этого слова, духа, но и, конечно, настоящий мужчина - судя по тому, как пристально он заглядывает ко мне под юбку.
  Степанов, покраснев, поспешил принять вертикальное положение, более приличествующее элите духа. Блондинка же, не выказывая ни малейших признаков смущения либо иронии, перешла к сути дела:
  - Одним словом, победитель отборочного тура, только что, на наших глазах, завоевавший право участвовать в уникальном реалити-шоу "Горячее сердце" - единственном, в котором участники будут соревноваться не в умении плести интриги, и даже не в сообразительности, ловкости и силе - а в отзывчивости, чуткости и милосердии. Единственном, зрители которого могут быть уверены, что победитель распорядится призом по чести и по совести. И, наконец, единственном, где проигравшие не останутся внакладе, получив не какую-то там мимолётную популярность, а заслуженный всеобщий почёт и уважение. Меня по-прежнему зовут Анастасия Джамп - а вас, мой герой, как прикажете величать?..
  - Андрей Гойман, - не задумываясь, выпалил Степанов в протянутый микрофон. И сам поразился: вот ведь до чего компьютерная паранойя довела! Этот псевдоним он привык использовать в интернете - брякнул и сейчас, чисто автоматически: вроде как зарегистрировался для участия в игре. Однако Анастасия об этом знать не могла - так почему же она застыла в немом изумлении?..
  Хотя почему же "не могла"... возможно, они когда-то случайно познакомились, да хоть через того же Серёгу, и Степанов её забыл, а она его - нет: профессиональная память. Или ещё проще: она хорошо знала виртуального Андрея Гоймана, и представляла его совсем другим - равно как и Степанов не признал в Анастасии какую-нибудь Рогатку, или даже Красного Пыха, с которым вчера насмерть рассорился на кинофоруме.
  В любом случае, ему следовало хотя бы попытаться сохранить лицо. А сделать это, вляпавшись в дурацкую ситуацию, можно было только одним способом: продолжить дурачиться.
  - Прежде всего, хотелось бы выразить искреннюю признательность за тёплые слова, прозвучавшие в мой адрес. Считаю своим долгом отметить, что мне, как следующему президенту страны, ваше начинание представляется глубоко своевременным, а в перспективе - могущим принести значительную пользу отечеству. Однако не могу не выразить озабоченность тем фактом, что моё участие в шоу, как персоны, безупречной по долгу службы, может поставить организаторов в затруднительное положение. Также, невозбранно пользуясь случаем, хочу внезапно передать привет всем двачерам и лично Анонимусу.
  Пока Семён нёс свой вдохновенный бред, выражение на лице Анастасии постепенно сменялось с недоумённого на раздражённо-скучающее. В конце концов, окончательно потеряв интерес к своему незадачливому герою, она вышла из кадра и, брезгливо обогнув Степанова по крутой дуге, нырнула в припаркованный прямо на тротуаре джип с тонированными стёклами. Следом за ней последовал и оператор, суетливо пробормотав на прощание что-то насчёт технических неполадок. Джип газанул - и растворился в транспортном потоке.
  Степанов огляделся по сторонам, но Тёзки нигде не увидел. Возможно, тот умчался в автомобиле вместе с телевизионщиками, а может, сразу удалился по своим делам - в любом случае, вряд ли он действительно нуждался в помощи. Ну и ладно.
  
  Шагая дальше, Степанов размышлял о мудаках и чудаках. Первыми он считал практически всех постоянных персонажей средств массовой информации. В число вторых входили все без исключения постоянные зрители, слушатели и читатели. Именно так, а не наоборот: любые, сколь угодно эксцентричные выходки мудаков давно уже перестали вызывать у Семёна не то что удивление, а даже простое досужее любопытство. А вот что его действительно удивляло и по-своему восхищало - так это способность чудаков постоянно, ненасытно удивляться и восхищаться мудаками.
  Припомнив прочитанное на днях от нечего делать интервью, в котором кто-то очень популярный жаловался на трудную жизнь (особенно личную) и тяжёлую работу, Семён вообразил себе такую картину: бескрайняя пустыня; посреди пустыни - огромная открытая шахта, на дне которой залегает тёмно-зелёная тоска в серых прожилках уныния, источающая ядовитое зловоние. К краю шахты тянется из-за горизонта нескончаемая вереница забавных уродцев в разноцветных клоунских костюмах химзащиты и смешных противогазах. Один за другим, раскинув руки в порыве жертвенной любви к человечеству, уродцы бросаются в чёрное жерло - чтобы, заполнив своими телами, заткнуть эту омерзительную дыру (и тогда на месте пустыни расцветёт чудесный зелёный сад). Всё бросаются и бросаются, а шахта всё никак не заполняется - даже как будто углубляется с каждым упавшим. А почему? А потому, что серо-зелёная субстанция на дне пружинит под клоунскими ботинками, как батут, и большинство уродцев вовсе не разбиваются насмерть, но лишь отделываются лёгкими ушибами. Отлежавшись, они резво вскакивают, извлекают из необъятных клоунских шаровар сапёрные лопатки и принимаются копать. И копают до тех пор, пока не отроют себе комфортабельную многокомнатную пещерку с парой уборных. А эти самые залежи тоски и уныния есть ни что иное, как...
  Картинка вырисовывалась настолько гадкая, что Степанов даже обрадовался, когда его отвлекли на полуобразе. Пусть даже суровым милицейским окриком.
  Окрик испустил один из двоих в форме: скорее, коренастый боров с багровой рожей, чем лупоглазый блондинчик с масляной улыбочкой. С ними был ещё один гражданин: худощавый паренёк неприметной внешности, которого красномордый удерживал, заломив руку за спину (хотя паренёк вовсе и не пытался сбежать, а только что-то настойчиво втолковывал - но, судя по всему, без толку).
  - Да вы не стесняйтесь, пострадавший, подходите поближе, - скорее даже не подозвал, а радушно пригласил блондинчик. Степанов, конечно, подошёл. При его приближении паренёк умолк, обречённо понурив голову.
  - Старший лейтенант Бисенян Владислав, - отрекомендовался блондинчик, предъявляя корочки. Протягивал он их не просто в раскрытом виде, а сжимая за уголки обеими руками, и слегка сгибая при этом поясницу в подобии поклона.
  - Отоков, лейтенант. Руки заняты, - отрывисто пролаял красномордый.
  Степанов, в свою очередь, представился (на сей-то уж раз по паспорту), а документы доставать не стал: пусть сначала попросят, если им надо. Но стражи порядка, вроде бы, поверили на слово.
  - Вот этот вот гражданин, - жизнерадостно сообщил Бисенян, - только что украл у вас наручные часы. А мы его буквально на месте-то и задержали! Как вам оперативность, а?!
  - В смысле, "только что украл"?!
  - Тебе что, лекцию прочитать по воровским технологиям? - прорычал Отоков. - Ты топаешь по улице весь в мыслях. Он тебя толкает плечом, как бы невзначай. И всё: были часы твои - стали его...
  - Стали бы его, - поправил товарища Бисенян, - но тут, на счастье, подоспели мы с коллегой. Да вы сами взгляните на своё запястье.
  Семён послушно вскинул руку: и ничего там, разумеется, не оказалось.
  - Вот, извольте видеть: пусто! Вы спросите, а где же они находятся сейчас? А вот они! - артистичным жестом иллюзиониста Бисенян извлёк из нагрудного кармана задержанного наручный хронометр в массивном корпусе платинового цвета (и с таким же браслетом).
  Степанов изумлённо вытаращил глаза: если бы он не был уверен, что его собственные часы сто десять минут тому назад стащила наглая ворона, то мог бы поклясться, что в горсти у старшего лейтенанта - именно они самые и есть... Хотя... Сказать по правде, он уже ни в чём не был уверен... И, надо же, даже неглубокая царапина виднелась на том же третьем звене браслета!.. Хотя... Степанов взглянул ещё раз, ещё пристальней. И вздохнул одновременно с разочарованием и облегчением:
  - Нет, это не мои.
  - А чьи же ещё?! Ты глаза-то разуй!
  - В самом деле, Семён Валерьевич, ошибки быть не может. Посмотрите, пожалуйста, повнимательней, - попросил Бисенян. И принялся, ловко перебирая звенья браслета пальцами правой руки, пускать в глаза Степанову солнечные зайчики.
  - Я и посмотрел. У моих на циферблате написано Rollex. С двумя "эль". Мне друг из Китая привёз, в качестве сувенира. А это у вас Rolex. Может даже, настоящий.
  Бисенян на секунду замер, а затем, как ни в чём не бывало, возобновил свои завораживающие манипуляции, задействовав теперь и вторую руку: сверкающий металл словно бы переливался из ладони в ладонь.
  - Помилуйте, - вкрадчиво осведомился он, - но откуда, по-вашему, у мелкого воришки может взяться настоящий Rolex?!
  - Да понятно, откуда: спёр у кого-нибудь. Не у тебя, так у другого такого же! - Отоков энергично, как куклу, встряхнул паренька, и тот надсадно заверещал:
  - А я чо! А мне, может, тоже друган подогнал! А правов не имеете!
  - Видал?! А мы его теперь, значит, отпускай - потому как ты, видишь ли, признавать вещь за свою не желаешь. Вот из-за таких вот чистоплюев преступность-то и размножается!
  - Знаете, Семён Валерьевич: мой коллега, возможно, слегка грубоват, но мысль высказал здравую: вы ведь сейчас посредством своего упорства, фактически, потакаете правонарушителю! - Бисенян сокрушённо покачал головой. - Я, собственно, к чему веду: мы все уважаем Букву Закона, но ведь в данном конкретном случае, если вдуматься, речь идёт всего лишь об одной маленькой буковке в названии торговой марки. Так ли уж она, в сущности, важна?..
  Степанов не сразу понял, на что намекает и что предлагает доброжелательный старлей. А когда понял, не испытал ни малейшего желания ввязываться в дискуссию "Законность vs. Справедливость". По крайней мере, в данных обстоятельствах и с этими конкретными оппонентами.
  - Не понимаю, о чём вы говорите, - заявил он как можно бесстрастней. - И, знаете, я уже опаздываю на работу.
  - В самом деле? - Бисенян, продев четыре пальца в браслет часов, сжал кулак (получилось подобие кастета); резко согнул руку в локте; бросил взгляд на стрелки; вскинул брови; криво усмехнулся. - Да, и в самом деле. Опаздываете. Ну что ж, можете идти.
  Степанов развернулся и пошёл, не оглядываясь.
  
  Не сделал он и ста шагов, как из внутреннего кармана куртки послышался "Полёт валькирий": звонил кто-то с работы. А конкретно - секретарша шефа Таня (та самая Танечка, похабный образ которой являлся Семёну позапрошлой ночью). Вообще-то, наяву он её терпеть не мог - за вздорность, глупость, непомерное самомнение и чудовищно едкий парфюм... то есть терпеть-то, конечно, приходилось, но с большим трудом.
  Хотя сама Танечка относилась к Семёну с нескрываемой симпатией. И, кто знает: возможно, на самом деле она была вовсе даже не такой, какой казалась, в свободное время почитывала в оригинале какого-нибудь там Хайдеггера и защищала от истребления серых китов. Вот, скажем, был у Степанова один дальний знакомый шофёрюга: с одной стороны, стопроцентный пролетарий, грубиян и матерщинник, а с другой стороны (которая открывалась далеко не каждому) - человек неестественно широких взглядов и большой знаток классической музыки... Но так уж сложились обстоятельства, что желание принять танечкино недвусмысленное предложение познакомиться поближе у Степанова ни разу не возникло и возникать не собиралось.
  - Сёмочка, ты когда на работе будешь?.. Сразу же зайди в кабинет к Владимиру Борисовичу: он уехал в командировку, а мне надо срочно отчёт просмотреть - он у него в компьютере должен быть, а компьютер не включается!
  Пока Степанов на бегу уточнял, что конкретно подразумевается под "не включается" ("совсем не включается" или "жужжит, но не работает"), горит ли зелёная лампочка на мониторе, действительно ли проблема такая уж срочная и так далее и тому подобное, он успел добраться не только до здания, в котором помещалась его контора, но и до двери в директорский кабинет. А значит, вроде как и не опоздал.
  Танечка, вырядившаяся сегодня во что-то даже по её меркам излишне откровенное, встретила его с распростёртыми объятиями. Буквально.
  - Ой, Сёмочка, спаситель, ты уже пришёл!
  Ловко увернувшись, Степанов молча плюхнулся в кресло.
  - Какой ты сегодня решительно настроенный! А как долго у тебя это времени займёт?
  - Сейчас вот посмотрим - там и видно будет.
  - Но мне очень-очень срочно надо! Я уже после обеда должна по емэйлу отчитаться! Сёмочка, миленький, пожалуйста, сделай его поскорее - а я тебе тоже сделаю что-нибудь очень хорошее...
  Семён жамкнул кнопку питания. Системный блок весело заурчал и принялся загружаться.
  - Так. Ты на эту кнопку нажимала?
  - Ой, я не помню, вроде на эту, но там же так много всяких кнопок... Ну ты просто волшебник! Вот так всегда бывает - придёт настоящий мужчина, и сразу всё заработает и станет хорошо. Давай, я тебе кофе налью с ликёром? Я вчера такой элитный кофе купила прямо на презентации!
  - Нет, спасибо. Проверь на всякий случай - всё нормально? Твой документ открывается?
  - Ой, Сёмочка, ты такой заботливый! Я прямо таю вся от твоего внимания.
  Степанова окутало удушливое облако духов, и в следующую секунду вокруг его шеи обвились мягкие, но уверенные руки, причём пальцы одной из них с ходу принялись теребить пуговицы рубашки. Семён, задержав дыхание, вырвался и отскочил к двери - с деликатностью хоть и всей возможной, но, видимо, всё же недостаточной: обернувшись, он обнаружил Танечку уже в слезах.
  - Как ты можешь так со мной поступать?! - вхлипывала она. - Я тебе доверилась, а ты!..
  - Таня, ты, конечно, замечательная девушка, но пойми: я ведь женатый человек! - Степанов, без особой надежды на успех, попытался воззвать к её разуму, но логические доводы лишь спровоцировали дальнейшее усиление рыданий.
  - Все вы так говорите!
  Степанов набрал было в лёгкие ароматизированного воздуха, собираясь сказать ещё что-нибудь успокоительное, ну там комплимент какой-нибудь (всё ж таки женские слёзы в два счёта разъедают камень, который воде пришлось бы точить годами), и кто знает, как бы оно всё в итоге обернулось... Но вместо этого молодецки чихнул. Потом ещё раз, и ещё. И очень кстати!
  - Извини, что-то на меня аллергия напала... надо срочно таблетку выпить... потом поговорим, - пробормотал он между чихами, и выскользнул за дверь.
  
  Степанов спустился на этаж; показал пластиковую карточку бдительному красному глазку. Глазок приветливо позеленел, замок смачно клацнул, отмыкаясь, и Степанов наконец-то вступил на территорию родного отдела информационных технологий. Здесь, за массивной металлической дверью, за решетками на окнах, под защитой хитроумной сигнализации и системы видеонаблюдения, он, по идее, мог бы почувствовать себя в относительной безопасности. Но не почувствовал.
  Потому что, во-первых, все эти меры предосторожности его слегка угнетали. То есть не только сегодня, а вообще. И не его одного: весной, когда руководство компании, одержимое корпоративным духом, затеяло конкурс инициатив, Олег Сомов (сосед Степанова по кабинету) предложил каждому компьютерщику выдать по табельному пистолету или хотя бы по пузырьку быстродействующего яда. Чтобы, когда случится пожар, и электронный замок заблокируется, и они все окажутся запертыми в помещении, как в духовке, у них была бы возможность быстро покончить с собой - вместо того, чтобы запекаться заживо. Генеральный сделал вид, что оценил юмор, похвалил за критику и приказал установить в отделе дополнительный огнетушитель. Короче говоря, охранять можно по-разному. Когда тебя берегут - это даже приятно. А вот когда стерегут - уже как-то не очень.
  Во-вторых, в помещении стоял страшный грохот и гул. Здесь никогда не бывало по-настоящему тихо, но на сей раз источником шума являлись не какие-нибудь там два десятков вентиляторов, а три-четыре отбойных молотка, которыми дорожные рабочие бодро долбили асфальт прямо под окнами.
  В-третьих, на рабочем столе Степанова, точно посередине между краем столешницы и клавиатурой (недавно купленной, но уже дважды залитой чаем) лежала, кокетливо поблескивая, новенькая пятирублевая монетка.
  - Чего вылупился, как москвич в метро на забытую сумку? - проорал Олег. - Ты мне позавчера на сигареты одалживал? Одалживал! Я тебе долг вернул? Дык вот он лежит! Ты мне, между прочим, мелочью отсыпал, а я тебе одной монетой возвращаю. Типа, с бонусом. Курить, кстати, пойдешь?
  - Да нет, пожалуй, пока не хочется, - отказался Степанов. - Но я так, в принципе, чувствую, что мы с тобой сегодня проторчим в курилке не менее чем полдня.
  - Ага, выбор богатый, что вредить: нервы либо легкие. Но тебе эту дилемму придется решать самостоятельно. Как и все важные вопросы в этой жизни. Вчера вечером почтовый сервант упал, ну, и я до утра с ним протрахался. И это, между прочим, несмотря на простуду! Так что сейчас я тебя с чистой совестью покидаю, - Олег вылез из-за стола и принялся выполнять наклоны и приседания, разминая затекшие члены. Вид у него, и в самом деле, был болезненный, и глаза краснее обычного. - Блин, ну почему люди уже марсианскую экспедицию планируют, а бесшумный отбойный молоток так до сих пор никто изобрести и не додумался?!
  - Или хотя бы безглючный компьютер.
  - Безглючный компьютер - это выключенный компьютер. Работающий безглючный компьютер невозможен в принципе, - Олег наставительно воздел палец. - Как вечный двигатель или безпохмельная водка.
  Сисадмин на корточках (он как раз присел, а встать забыл), в огромных ботинках на толстенной подошве и в очках с такими же толстыми стеклами, тыкающий пальцем в потолок и поучающий, смотрелся уморительно. Но Степанов даже не улыбнулся: он давно привык к тому, что Олег способен разглагольствовать на любимые темы в любое время, в любом положении и в любом состоянии.
  - И даже если кто-нибудь когда-нибудь все-таки смастерит такую железку, то все равно самый глюкогенный компонент в системе останется прежним: прокладка между клавиатурой и креслом. И это значит, что без работы мы с тобой по-любому не останемся! - как всегда, внезапно перескакивая с пессимизма на оптимизм, заключил Олег.
  - Не любишь ты нас, органических существ!
  - Да, я не люблю пролетариат, - все так же не разгибаясь, гусиным шагом Олег просеменил к своему рабочему месту, вытащил из-под стола сумку, закинул ремень на плечо, и лишь тогда распрямился в полный рост.
  - Ну так что, может, все-таки пойдём, покурим на дорожку?
  - Ну, пошли.
  
  Коллеги отправились не в курилку, а на крыльцо парадного входа. Дорожники орудовали за углом, а здесь царили тишина и спокойствие - если не обращать внимания на вой сигнализации припаркованных автомобилей, и на прохожих, надсадно орущих в сотовые телефоны, и на назойливых мальчишек-газетчиков. Олег болтал без умолку, перескакивая с темы на тему, и все темы были интересными, и ни одна не была по-настоящему важной. Степанов начал понемногу расслабляться и даже сам принялся пересказывать что-то недавно просмотренное. Но его, конечно же, прервали. На сей раз, правда, не самым грубым образом.
  Мужчина лет шестидесяти, с окладистой бородой и усами, в военной форме без знаков различия, поджарый и прямой, как палка, приблизился и застыл по стойке "смирно" тремя ступеньками ниже беседующих, вперив в них пронзительный взгляд из-под кустистых седых бровей. Минуты две деликатно ожидал, пока на него обратят внимание. Степанов заметил его ещё издали, но не подал вида - потому что принял за казака, а Семён терпеть не мог этих ряженых. Наконец, Олег осведомился, чего ему надо. Старче поднялся ещё на ступеньку, гулко прокашлялся и обратился к Степанову с такими словами:
  - Ты, зовущийся так-то (буквально так и сказал: "так-то"!), живущий там-то, зарабатывающий на жизнь тем-то, ответь мне: веришь ли ты, что у каждого человека есть свое предназначение в жизни?!
  Степанов, хоть и любил подискутировать о том - о сём, но от разговоров с уличными агитаторами обычно воздерживался: все они недостаточно хорошо разбирались в сути предмета. Распространители, снующие по коридорам офисных зданий с баулами, набитыми косметикой, книгами и всякой мелкой рухлядью - и те рассказывают о своем товаре интересней и подробнее. Но этот, - кто бы он ни был, - вопрошал так властно, так требовательно (и с таким нестандартным вступлением!), что Семен, как прилежный ученик у доски, оттарабанил:
  - Не верю. Когда вещь для чего-то предназначена - это значит, что больше ни на что другое она не годится. А я лично знаком с одним инженером, который сочиняет отличные песни под гитару.
  Старик кивнул - то ли соглашаясь, то ли просто поставив мысленно галочку в анкетной графе, и задал следующий вопрос:
  - А как насчет человечества в целом?
  - Если бы у человечества было предназначение, как у телевизора или иного сложного устройства, - уже с легким раздражением объяснил Степанов, - то и каждая деталька в нём была бы для чего-нибудь предназначена. А этого не наблюдается.
  Старик ещё раз кивнул, а потом вдруг грозно рявкнул... то есть это Семену показалось, что он повысил голос до крика, а из прохожих никто даже не вздрогнул:
  - Так фули же ты выгрёбываешся?!
  Это сюсюкающее "фули" вместо нормального русского мата поразило Степанова даже сильнее, чем абсурдность неожиданного обвинения. Он невольно попятился и робко переспросил:
  - Я выгрёбываюсь?!
  - А кто же еще?! Он, что ли? - старик взошёл на следующую ступеньку, ткнул узловатым пальцем в грудь Олегу (которого происходящее откровенно забавляло). - Ну-ка, скажи: Бог есть?
  - А чёрт его знает, - усмехнулся Олег. - Грабли убери, уважаемый, а то у меня насморк - могу и заразить ненароком.
  Старик послушно отдернул руку, уронил вдоль тела. Кивнул в третий раз. В четвертый. В пятый...
  - По-моему, он клюет носом, - заволновался Олег. - У меня бабушка однажды вот также заснула стоя. Хорошо хоть, стояла в очереди - не дали упасть, а то могла бы и сломать чего-нибудь. У пожилых знаешь, какие кости хрупкие?..
  Но отставной вояка (или кто он там был) не имел намерения падать в обморок. Вскинув голову после девятого кивка, он навел взгляд прямо в глаза Степанову, и улыбнулся. И сделался на миг чрезвычайно похожим на Александра Венедиктовича Гаврилова. Только улыбка Гаврилова производила двойственное впечатление: от неё на душе становилось легко и спокойно, и в то же время где-то в затылочной области появлялось ощущение напряжения, неловкости, даже почти что стыда - непонятно за что; а хоть бы и за то, что минуту назад позволял себе беспокоиться. Стариковская же улыбка казалась одновременно благостной и задорной; мудрой и дурашливой; жизнерадостной и печальной; всепонимающей, всепрощающей - и невыносимо насмешливой. Все это непостижимым образом уложилось в одно короткое движение губ, в стремительную пробежку морщинок по уголкам глаз. Спустя мгновение старик отвел взгляд, нахмурил брови. Пробормотал задумчиво: "А может, это и хорошо, что ты выгрёбываешься. Может, в этом оно и есть...". А затем, резко выбросив руку, схватил Олега за нос и дёрнул. Несильно так, но чувствительно. После чего развернулся кругом и, не произнеся более ни слова, отбыл.
  Коллеги остолбенело смотрели вслед, пока он, чеканя шаг, не скрылся за углом.
  - М-да... - протянул, наконец, Олег. Порывшись в сумке, вытащил оранжевую пластиковую тубу, извлёк из нее влажную салфетку для очистки монитора и принялся тщательно протирать нос. - Похоже, у Государя Императора появился достойный наследник.
  Государем Императором величал себя знаменитый (лет семь тому назад) городской сумасшедший. Совершенно безобидный, опрятный и весьма забавный, только с очень уж зычным голосищем. Он никогда ни кому не приставал, требуя почестей. Он вообще нечасто снисходил до общения с подданными - разве что иногда по выходным, сидя на скамеечке в парке, выдавал прогуливающимся гражданам предписания типа: "Немедленно бросить пить, жениться на блондинке", или "В связи с бесперспективностью сменить пол". Степанов удостоился такой формулировки: "Для Отечества бесполезен, жить дальше".
  По будним дням августейшую особу чаще всего можно было встретить в салоне автобуса. Там Государь Император зачитывал (стоя, даже при наличии свободных мест) свежие указы, постановления и, конечно же, воззвания. Особенно сильно его волновали две проблемы: истощение генофонда и оскудение культурного наследия. К ним он обращался регулярно, всякий раз изобретая свежее, небанальное решение. Но и про упадок науки, и про загрязнение окружающей среды, и про вымирание села, и про все вообще что угодно ему тоже было что сказать. Не раз и не два, заслушавшись, Семен проезжал свою остановку...
  А потом юркие, но мелковатые для монарха микроавтобусы постепенно вытеснили "Лиазы" и "Икарусы" с городских маршрутов на пригородные. И живая достопримечательность куда-то запропала. Возможно, Государь Император и сейчас посвящает дачников в свои грандиозные планы. А может, излечился и стал полноценным, то есть тихим и незаметным, членом общества. Или его до смерти избили какие-то подонки - ходил и такой слух. В любом случае, жалко... Жизнь без него стала скучнее.
  Степанов уж совсем было собрался погрузиться в ностальгические воспоминания о совсем недавних, но уже безвозвратно ушедших временах, когда он был чуточку здоровее, капельку беззаботнее и намного увереннее в себе, но тут Олег шумно задышал, широко раздувая ноздри.
  - Ты прикинь, насколько салфетки-то, оказывается, универсальные! - воскликнул он между вдохами. - Насморк, блин, сразу прошел! Чем их там пропитывают? Я дышу, я даже чувствую запахи!
  И тут же скривился:
  - Но лучше бы и дальше не чувствовал. Ну и загазовано же тут у нас всё!
  
  Степанов решительно сгрёб со стола пятачок. На самом деле, ему совсем не хотелось даже прикасаться к монетке. А хотелось, вернувшись в кабинет, сначала взять чайник, сходить набрать воды, вскипятить, залить кипятком чайный пакетик, дождаться, пока заварится, взять кружку, подойти к столу и поставить кружку донышком прямо на монетку, а потом, как бы невзначай, отодвинуть к краю стола и забыть. Благо, кружек у Семена было две: первую он сам притащил когда-то из дома, а вторую ему подарили на двадцать третье февраля (как и всем работающим в организации мужчинам, кроме Олега, который отказался из принципа - потому что, видите ли, не служил и, следовательно, не считает этот праздник своим). Правда, дареная кружка Степанову не нравилась: слишком объёмистая. Если заваривать в ней два пакетика чая, напиток получался чересчур крепким. Если только один - слабым. В таких случаях, по уму, следует просто наливать воды на три четверти, но это у Семена почему-то никогда не получалось: посудина словно бы сама собой наполнялась доверху, порой даже с "горкой"...
  Стоп! Какие, к черту, кружки-чашки, какие еще пятачки-денежки?! Совершенно не о том следует думать. Не о том и не так!.. Степанов машинально подкинул монетку. Ничего не загадывая - просто подкинул и замер, наблюдая, как металлический кругляшок, вращаясь, взмывает в воздух, зависает на долю секунды под самым потолком, устремляется обратно, отскакивает от полировки столешницы, перепрыгивает через край, ударяется об пол ребром, катится по полу и закатывается прямо под нагроможденную в углу огромную груду электронного хлама.
  Опустившись на четвереньки, Семён заглянул в щель между допотопным монитором и матричным принтером (всему этому антиквариату давно бы уже пора на помойку, да жалко же выкидывать, потому как ведь все в рабочем состоянии!). Ничего, разумеется, не разглядел. Просунул руку - ничего не нащупал, только расцарапал до крови запястье о какой-то острый выступ.
  И впервые по-настоящему вышел из себя. Озверел и взбесился! Вскочил с намерением разметать барахло к чертовой матери! Но в этот момент отбойные молотки за окном внезапно смолкли, и Степанов в ужасе обомлел, услышав в наступившей тишине свой собственный нецензурный рык. Заозирался в панике - уфф, да нет же, слава богу: в помещении он находился по-прежнему один, без свидетелей.
  А потом сразу же прозвучал сигнал телефона: звонила Нада.
  Нада сказала, что, собираясь на работу, нашла часы Семёна на тумбочке в прихожей. Вот и замечательно, но главным для Степанова было отнюдь не это. Главное - что Нада о нём беспокоилась, переживала за его состояние, и вообще... И пусть на протяжении разговора она трижды обозвала его придурком и один раз - идиотом, но закончила-то "любимым, хорошим"!
  И вот тут-то его и осенило.
  Да-да! Вот именно это и есть то, что важнее всего. Для него, любимого. И хорошего. Не для начальства, сколь угодно высокого. Не для сил, сколь угодно влиятельных. И не для человечества, с большей частью которого он, между прочим, даже не знаком лично. Для него самого. Вовсе не служебный долг, не деньги, не справедливость, не слава, не всеобщее благо, а всего лишь любовь одного-единственного человека - вот что, оказывается, интересует его в первую очередь. Все остальное - постольку-поскольку. А чтобы Нада продолжать его любить - она должна быть, как минимум, жива, здорова и, по возможности, счастлива...
  Степанову было очень стыдно за свой эгоизм. Но зато он испытывал огромное облегчение от того, что наконец-то в нём себе признался. И, хотя он отнюдь не был уверен в том, что это и есть то самое прозрение, о котором говорил Гаврилов - но теперь он твердо знал, как ему следует поступить.
  И гори всё синим пламенем!
  Степанов искоса глянул в угол, где пряталась злосчастная монетка (наверняка она там стояла на ребре, облокотившись на облупленный бок системного блока, и злорадно подхихикивала). И набрал номер.
  Тот самый.
  
  - Управление!..
  - Здравствуйте. Могу я услышать Николая Вениаминовича?
  - Ба, Семён Валерьевич! Богатым будете, - с каждым словом тембр голоса, показавшегося поначалу незнакомым, неуловимо менялся, постепенно приобретая узнаваемые модуляции, - если, конечно, верны мои предположения относительно причины, побудившей вас совершить этот звонок.
  - Верны, куда уж вернее.
  - Вот и чудненько! Выходите, в таком случае, прямо сейчас на крыльцо. Или желаете благ земных в какой-либо нестандартной форме?
  - Да нет, наличными вполне устроит. Только вот что... не сейчас.
  - Простите, не понял?!
  - Вечером. После работы. В парке, возле лодочной станции. Там и передадите. И, пожалуйста, без этих ваших ретивых коллег.
  - Ну, положим, унять коллег мне, по такому случаю, не составит особого труда... а всё ж таки к чему, как говорится, тянуть-то?..
  - Не хочу изменять привычкам. Я всегда всё откладываю на последний момент.
  - Ну что ж: клиент, как говорится, всегда прав. Забавная пословица... я имею в виду, какому-нибудь патрону она показалась бы чрезвычайно забавной... Значит, вечером - так вечером. Только учтите, Семён Валерьевич, я в очередной раз беру на себя большую ответственность, и мне крайне неприятно было бы думать, будто вы что-то замышляете.
  - Да ничего я не замышляю! - отрезал Степанов и оборвал звонок. И ведь не соврал ни на полслова: он и в самом деле ничего больше не замышлял. Надеялся, конечно, втайне на что-нибудь... да хоть бы и на чудо. Но это было всё, что он мог себе сейчас позволить: надеяться и тянуть время.
  И время потянулось - столь мягко и плавно, так нежно и деликатно, словно бы вся родная планета, со всем своим населением - и разумным, и просто двуногим, и всем прочим животным, насекомым и растительным, вдруг задалась целью убедить Степанова в совершеннейшей своей лояльности. Дорожные рабочие переместились на другой объект. Назойливые мухи и шальные осы вдруг научились самостоятельно находить открытую форточку. Погода установилась прекрасная, но не настолько, чтобы было мучительно больно за штаны, просиживаемые в душном офисе. Очередь в столовой к приходу Степанова успела рассосаться; бухгалтерия продлила срок, отведённый на инвентаризацию оборудования, на две недели; встреченная в коридоре Анечка улыбнулась и спросила "как дела" таким тоном, будто ничего особенного между ними не произошло. Террористы сдались, батискаф подняли с живым экипажем, на выходных пообещали дать горячую воду. Кактус расцвел. И даже уборщица дождалась, пока Семён освободит кабинку в туалете, прежде чем приступить к исполнению служебных обязанностей.
  Увы, но сам Степанов пребывал совершенно не в том состоянии, чтобы расслабленно наслаждаться всей этой благодатью.
  
  В естественном освещении господин Осмодуй смотрелся не так уж и импозантно: на висках его обнаружились проседи, под глазами залегли иссиня-чёрные мешки, лоб прорезали морщины, и вообще он был какой-то потасканный и белёсый, словно застиранная гавайка. Тяжело поднявшись навстречу Степанову, Николай протянул руку для приветствия. Степанов руки не подал. Не переставая улыбаться, Николай протянул левую руку, в которой сжимал ручку небольшого чёрного чемоданчика. Степанов, демонстративно проигнорировав и этот жест, достал сигарету и не спеша закурил. Николай вопросительно вздёрнул бровь.
  - Я предпочёл бы символическую сумму, - горделиво заявил Семён (всё-таки попонтоваться напоследок - это святое).
  - Тридцать серебренников вас устроят? - в тон ему осведомился Осмодуй. И расхохотался (добродушно и даже, кажется искренне - и оттого ещё более неожиданно), увидев, как Степанов выпучил глаза и закашлялся, поперхнувшись дымом.
  - Вы бы, Семён Валерьевич, поосторожнее с символами. А то ведь, знаете, всякая вещь, исполненная смысла, на поверку может оказаться двусмысленной. Не говоря уж о слове или жесте. Вот, примите.
  Николай протянул Степанову монетку достоинством в пять рублей. Внимательно проследил, чтобы Семён не только взял её в руки, но и спрятал в карман. После чего, широко размахнувшись, зашвырнул чемоданчик в пруд. Пояснил:
  - Всё уже списано - и саквояж, и его содержимое. Думаете, в нашей бухгалтерии иные порядки, нежели чем у вас? Ах, если бы!.. Впрочем, для вас с формальностями покончено.
  Степанов уж собрался уйти, но Осмодуй, задумчиво пожевав губами, добавил:
  - Да, и вот ещё что, молодой человек... В качестве премии, или, как сейчас принято выражаться, бонуса. От меня лично - бесплатный совет. Вы, надо полагать, слышали, что в этом мире ничто не даётся даром. Вообразите себе: это правда. За всё приходится рано или поздно расплачиваться: не презренным металлом, так своим драгоценным временем, молодостью, талантом. Самое дорогое достанется ценой здоровья, личной свободы, а то и самой жизни. Так вот, что бы вам не понадобилось, чего бы ни возжелала ваша душа... Послушайте эксперта: всё, что можно купить за деньги - покупайте за деньги.
  Ничего не ответив, Степанов метким броском отправил сигарету в урну и зашагал прочь - точнее говоря, побрёл.
  На третьем шаге растянувшееся до предела время наконец лопнуло, как гигантская резинка от трусов; в небесах (и когда они успели затянуться тучами?!) громыхнуло, и хлынул мощнейший ливень. Потоки мокрых, озлобленных отдыхающих устремились к узкой горловине ворот на выходе из парка, забурлили водоворотами на автобусных остановках.
  Трижды более проворные пассажиры оттирали Степанова от дверей маршрутки, а, кое-как втиснувшись в четвёртую, он получил по ногам тяжеленной сумкой. Беспардонная владелица сумки ("А куда ж я тебе её дену?!") весь остаток пути пронзительно перекрикивалась через его плечо с водителем насчёт некоей Танюшки и её безуспешных попыток отыскать подходящего хахаля.
  Возле подъезда дорожные рабочие за день разворотили весь тротуар, да так и оставили. И теперь, как минимум до понедельника, дом превратился в подобие замка, укреплённого рвом.
  Короче говоря, жизнь вернулась в своё обычное русло.
  
  Нада лежала на диване, натянув одеяло по самые свои огромные, прекрасные глаза.
  - Не включай свет, - попросила она жалобным голосом, - и не шуми, пожалуйста. Обними меня. По телевизору весь вечер всякие ужасы показывают. Ладно бы фильмы ужасов, а то - новости. А у меня и так самочувствие паршивее некуда, голова болит... А теперь вот и настроение испортилось.
  - Это давление скачет из-за перемены погоды. Скоро пройдёт, - бормотал Степанов, скидывая тапочки.
  - Заткнись, ладно? Я же тебя попросила не шуметь! А ты как будто не слышишь... И не надо меня успокаивать, это у тебя плохо получается. Просто обними.
  Степанов крепко обнял Наду, прижал к себе и затих.
  - Ну, - осведомилась Нада через некоторое время (теперь в её голосе сквозило раздражение), - и долго ты собираешься так лежать, как бревно?!
  Семён неловко погладил жену по плечу.
  - Идиот! Ну что это за телячьи нежности?! Я тебя что, совсем не привлекаю?
  - Милая, единственная, ну что ты - ты самая привлекательная, самая красивая, самая...
  - Не верю! Если бы это было правдой, ты бы сделал так, чтобы я поверила.
  Степанов отнял руку и весь съёжился. Всё сказанное им было чистой правдой; по крайней мере, сам-то он в это верил. Но меньше всего на свете ему сейчас хотелось что-либо делать. Что угодно, только бы не делать ничего. А заниматься сексом без обоюдного желания казалось ему... неправильным, что ли. И унизительным, прежде всего для самой Нады. Хотя, конечно же, она была права: что значит "не хочу"? Если уж он действительно любит её, должен захотеть сделать так, чтобы ей было хорошо...
  - Ладно, не напрягайся, - сказала Нада, снова другим голосом: на сей раз - усталым, но нежным и ласковым, и легонько взъерошила ему волосы. - Я тоже сегодня вымоталась. Ничего, завтра уже выходной.
  - Завтра всё будет хорошо.
  - Обязательно. И завтра, и послезавтра, и всегда-всегда...
  Супруги лежали, убаюкивая друг друга в объятиях, пока, наконец, не задремали.
  
  На проходной Степанова ждала записка с приглашением немедленно зайти к замначальнику службы безопасности.
  - Ну, коллега, принимайте поздравления! - Александра Венедиктович Гаврилов так обрадовался появлению Степанова, так заторопился пожать ему руку, что, кажется, с трудом удержался, чтобы не перепрыгнуть прямо через стол. - А я-то, каюсь, поначалу сомневался. Как-никак, Надежда Константиновна к вам, по понятным причинам, небеспристрастна, а уж своему-то собственному мнению я и подавно доверять не привык... Но вы не подвели. И ещё как не подвели!
  - Кто-кто, говорите, ко мне небеспристрастен?
  - Хе-хе, Семён Валерьевич! Думаете, на свете так уж много существ, неравнодушных к вашей персоне?.. Да, их много. И даже гораздо больше, чем вы думаете. Но Надежда Константиновна среди них - единственная.
  Гаврилов, лукаво подмигнув, отпустил, наконец, ладонь Степанова - чтобы мощным хлопком по плечу усадить его в кресло. Сам пристроился на подлокотнике соседнего кресла, чуть откинувшись назад, облокотившись локтем о спинку, ладонь другой руки уперев в колено: поза получилась одновременно расслабленной и динамичной.
  - Ваше смятение понятно и, я бы сказал, вполне обоснованно. Я даже мог бы принести вам свои извинения, но лучше я просто всё объясню - и вы сами увидите, что волноваться более не о чем.
  Степанов был скорее растерян и подавлен, чем взволнован. Слова доносились до него как сквозь толщу воды, и чтобы воспринимать их, требовалось прилагать усилие. Но если это усилие и в самом деле имело шанс оказаться последним, хотя бы на сегодня - значит, оно того стоило.
  - Ну-с, Семён Валерьевич. Как вам уже известно, та же самая личность, что уже несколько лет является вашей верной супругой - также является и нашим сотрудником. Смею заметить, одно другому никоим образом не мешает - и, надеюсь, не помешает и в дальнейшем. Да, и я, право, не берусь предполагать, имеет ли для вас хоть какое-то значение нижеследующее обстоятельство, но, для полной ясности, сообщаю: в сферу служебных полномочий Надежды Константиновны не входит доступ к вашему личному делу, а равно к каким-либо иным материалам интимного свойства. Всё, что ей о вас известно - она узнала из, так сказать, открытых источников. А это хотя не так уж и мало... в определённом смысле, существенно больше того, что знаете о себе вы сами - но далеко не всё.
  - Далее, - Гаврилов ненадолго задумался, по-видимому, подбирая слова; при этом он легонько поскрёбывал обивку кресла кончиками скрюченных пальцев. - Некий господин, чьё имя мне не хотелось бы упоминать без особой необходимости, счёл сложившиеся обстоятельства идеальными для осуществления своих планов. Тайно вступив в контакт с Надеждой Константиновной, он без особого труда завербовал её...
  - Простите мне профессиональное дурновкусие, но детективный жаргон в данном случае представляется уместным, - Александр Венедиктович виновато развёл руками. Так широко, что покачнулся, потеряв равновесие (похоже, он нарочито старался казаться немного неуклюжим, чтобы без нужды не смущать собеседника своей значительностью). - Итак, этот господин полагал, что тайно завербовал её - на самом же деле, она действовала в соответствии с нашими указаниями. Да-да, Надежда Константиновна любезно согласилась исполнить роль двойного агента!.. Ну, а дальнейшие события развивались уже при вашем, Семён Валерьевич, непосредственном участии: наши... скажем так, конкуренты исчерпали практически все локальные ресурсы, полностью раскрыли свою агентурную сеть - одним словом, пошли на огромный риск, оказавшийся, в конечном счёте, неоправданным. Ибо (с вашего позволения, перехожу прямо к развязке) контейнер, который вы уже не далее как через пару десятков минут выдадите курьеру - не совсем тот, который они так жаждут заполучить. Соответственно, изобретение, которое один весьма одарённый человек совершит на рассвете - будет также, в своём роде, революционным, и даже имеющим смежную область практического применения - но значительно более своевременным, а потому эффект от его воплощения окажется, в итоге, принципиально иным.
  - Скажите, - спросил Степанов (не поинтересовался, не осведомился, а просто и прямолинейно спросил), - а если бы я всё-таки проявил верность долгу и не принял их предложение, то вы ведь сейчас точно так же поздравляли бы меня с победой? Получается, на самом деле от меня ничего не зависело? А почему нельзя было и меня заранее поставить в известность?..
  Александр Венедиктович окатил Степанова долгим, многозначительным взглядом, в котором среди прочего явственно читалось "мне бы ваши проблемы", но вслух сказал по-другому:
  - А потому, Семён Валерьевич, что на самом деле всё зависело от вас. И ключевая роль, уготованная вам в этом деле - вовсе не роль, и сыграли вы её столь блестяще именно потому, что никого не играли. Видите ли, я не имею ни права, ни желания лгать. Верите вы или нет - мы и в самом деле не можем сделать ваш выбор за вас. Но зато, если верите - можем сделать его беспроигрышным...
  Гаврилов вскочил на ноги и приставным шагом пододвинулся в направлении двери, недвусмысленно намекая, что время, отведённое на аудиенцию, подошло к концу. На прощание он ещё раз ободрительно улыбнулся и добавил:
  - Впрочем, если мои объяснения представляется вам слишком уж иррациональными - можете для удобства считать, что дело лишь в отсутствии у вас таланта к лицедейству. Надеюсь, вы не в обиде? У вас немало иных, не менее ценных талантов!..
  
  Степанов шёл знакомым коридором на своё привычное рабочее место. Поводов для беспокойства больше не было. Он и не беспокоился. Только очень хотелось проснуться...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"