Один Современный Автор : другие произведения.

Приезжий. Рассказ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попытка изобразить "тяжелые стороны" студенческой жизни. Приезжий студент-лимитчик не успевает сдать сессию в своем институте и одновременно получает повестку в армию. Чтобы избежать трудностей, он обращается к врачам, которые кладут его на обследование в психиатрическую больницу. Здесь у него появляется достаточно времени, чтобы вспомнить весь период своего неудачного учения в Москве и кое-что обдумать. Рассказ о проблемах молодежи, в особенности студенчества. Стремление совместить описание объективной реальности с изображением внутреннего мира человека. Достаточно ясный язык. Объем - ~30 стр.

  
  
   ПРИЕЗЖИЙ
  
   (рассказ)
  
  
   Автор задался вполне определенной целью. Представьте: Моск-
  ва; десятки и сотни самых разнообразных институтов, которые пред-
  лагают нашей зеленой молодежи такие разнообразные возможности;
  десятки и сотни тысяч молодых людей, которые съезжаются каждый
  год в столицу, чтобы "штурмовать" эти институты. Они, пожалуй, не
  то чтобы гонятся за этими чудесными возможностями, а скорее желают
  испытать судьбу. Они оставляют свои провинциальные города и слетаются в
  столицу, как мотыльки на свет, чтобы своими талантами ее покорить,
  а может, и с более простой целью - как-то устроиться в жизни,
  встать на ноги.
   И вот они приезжают... сдают экзамены... и тут начинается совсем
  новая и непривычная жизнь. Как-то она сложится? Что ждет здесь
  этих молодых людей? Как протекут для них эти пять долгих лет,
  в которых начало так непохоже на середину, а середина - на конец?
  Да, велика разница между робким приезжим, который, дрожа, сдает
  вступительные экзамены в какой-нибудь ВУЗ, и умудренным выпускником,
  который заслуженно получает дипломную "корочку" и готовится в плаванье
  своей дальнейшей жизни - впрочем, по опыту зная, что там эта корочка
  ему уже не пригодится.
   Вот об этом я веду речь. Вот эти студенты меня теперь волнуют.
  Впрочем, не совсем ясно, как браться за эту тему. Студенческая жизнь - не слишком ли это большая тема, чтоб можно было ее вместить в один рассказ?
  Упрощу себе задачу - из всех ее сторон возьму лишь одну, но в некотором
  смысле достаточно знаменательную. Представлю себе одного студента,
  который так же вот приехал в Москву, два года проучился... и после этого попал в весьма интересную ситуацию. И вот, он теперь в этой ситуации сидит и размышляет, и вспоминает все свое прошлое и всю свою студенческую жизнь - благо времени для этого у него теперь достаточно. Вот эту частную тему и попробую взять. Буду рассказывать как бы от его лица - надеюсь, так будет более ярко.
  
  
  
   I
  
   ...Вот я сижу теперь на своей постели. Скоро будет ужин, и
  нас всех поведут, потом - мастерская, потом снова вернемся сюда -
  а там уж и спать. Тут, правда, еще целый час будет шум, и разго-
  воры, и гитара - но тут уж ничего не поделаешь, с этим приходится
  мириться, когда в палате 15 человек. Я уже привык и смирился. Я
  не знаю, сколько я здесь пробуду, когда меня отсюда выпустят. В
  Москве у меня никого, никому до меня дела нет - так ведь и пропа-
  дет человек, так и сгинет...
   ...Так лежишь иногда в темноте, слушая дыхание больных - и
  невольно начнешь вспоминать... Вся жизнь так и проходит перед
  глазами - и особенно эти, последние годы, Московские. Почему ока-
  зался здесь, да как все начиналось, да как дальше шло, да почему
  к этому пришло... Все как-то особенно в памяти встает... Что ж,
  попробую вспомнить, разобраться, а заодно и... понять.
   Почему я оказался в Москве? Да потому что так надо было, к
  этому все шло, и не могло к другому прийти! Провинция, захо-
  лустье, дыра! У нас половина ребят из класса думала ехать в круп-
  ные города. Чуть отзвенел последний звонок, кончились экзамены -
  у нас все уже навострились - кто в областной центр, кто в Киев,
  кто в Питер, а кто - страшно сказать - в Москву! Подумайте - про-
  учиться десять лет в своем городишке, чтобы потом провести в нем
  всю оставшуюся жизнь, чтобы так и не попробовать, не испытать себя!..
  Конечно, все у нас хотели попытать счастья, поехать покорять
  столицу, а, может быть, и весь мир!..
   Экзамены... Ну тут, положим, я не так много и знал. Даже во-
  обще ничего не знал. Не так-то просто приехать за тысячу километ-
  ров и оказаться на высоте, попасть прямо в мишень. Здесь всегда
  есть элемент случая, лотереи. Ну, сосредоточился, собрался с мыс-
  лями, ну, в нужный момент оказался язык неплохо подвешен, сочине-
  ние неплохо написал. Я до последней минуты не верил, и даже вещи
  собрал, чтобы назад отправиться. И вдруг - в последний день выве-
  шивают результаты, и оказалось, что я зачислен. Я даже не мог по-
  верить сначала, все не знал, радоваться мне или плакать.
   И вот, через два месяца, т.е. ближе к осени я вновь собираю
  вещи и отправляюсь в столицу - уже надолго. На душе у меня было,
  конечно, радостно, я чувствовал некоторый азарт - и в то же время
  одолевали тревожные мысли. Как-то пройдет этот год, как-то все
  сложится?..
  
  
   Первые впечатления, впрочем, были вполне нормальные. Нас по-
  селили в корпусе общежития, в небольших комнатах на 4 человека.
  Нас - я имею в виду, таких же студентов, как я, съехавшихся с
  разных сторон в столицу в поисках счастья. Все мне было внове, я
  ко всему только приглядывался. Товарищи мои вызывали мой интерес.
  Мы даже немного сошлись, познакомились - в те еще, первые дни, до
  начала занятий. Кажется, я вполне освоился, жизнь эта - по перво-
  му взгляду, если не копать глубоко - казалась мне сносной.
   Тут, впрочем, начались и занятия. Помню этот день - 1-е сен-
  тября. Мы рано с утра пришли к институту - но нас не пустили сра-
  зу на занятия, а повели зачем-то во двор. Погода, надо сказать,
  была пакостная. До этого несколько дней было ясно - а тут, как
  назло, холод и дождь. Все небо заволокло, из него непрерывно сея-
  ло. Нас во дворе стали строить в ряды и учить выполнять команды.
  Мне странно было, куда мы попали - но оказалось, что нас всего
  лишь готовят к завтрашнему празднику. Праздник был посвящен нача-
  лу учебного года, и на нем должно было выступать все институтское
  начальство, а нам надо было аккуратно пройти вдоль трибун. "Уче-
  ния" эти тянулись нудно и долго. Мы намокли и замерзли, потому
  что дул резкий, холодный ветер. Я смотрел тоскливым взглядом на
  это серое небо, на серые стены института, на на озябшие лица моих
  новых товарищей, и мной все больше начинало овладевать какое-то
  странное чувство. "Вот Москва, вот моя новая жизнь, - как бы ду-
  мал я, - И в этих стенах, с этими людьми мне предстоит провести
  месяцы, годы..." Чувство было неопределенное и бессознательное,
  но оно было. Я будто уже предвидел, предчувствовал все мое буду-
  щее, всю мою жизнь...
   Кстати, на тот праздник я так и не пошел. Заболел во время
  "репетиции" и на следующий день остался дома. Но в институте в
  тот день я все же побывал.
   ...Вот как вам объяснить? Представьте себе огромный каменный
  мешок, набитый классами и коридорами. По коридорам этим бродят
  люди - вернее нет, _тени людей. Я так и привык на них смотреть как
  на тени. Тоска была страшная. Я вспоминаю уже не первый день, а
  весь первый год. Так приходишь уже где-нибудь зимой на лекцию. На
  улице еще темно, только рассвет пробивается - а надо уже вставать
  к первой "паре". Спать хочется страшно. Прихожу - народ уже по-
  немногу собирается. Все какие-то хмурые, сонные. Никто почти не
  разговаривает - обстановка какая-то нервная, трудно разговари-
  вать. Все кучками ютятся в разных углах большого зала. Приходит,
  наконец, лектор. Он такой самоуверенный, довольный - видно отто-
  го, что занимается таким важным делом. Начинает лекцию. Это - са-
  мая главная тоска. Добро бы еще что было понятно - а то ведь зву-
  чат совсем бессмысленные слова, которые совсем не хочется слу-
  шать. Они разносятся по большой аудитории, проникают в мозг, от
  них никуда не спрятаться, они все капают, капают...
   Хорошо, что я приспособился - ложился где-нибудь сзади, за
  партой, на лавке, и досыпал. Хоть какая-то польза была от этих
  лекций! А то ведь в корпусе у нас ночью не больно выспишься.
   Иногда проснешься где-нибудь к концу и примешься рассматри-
  вать вокруг студентов. Все лица глупые - видно, что тоже ничего
  не понимают. Но кое-кто все же пытается писать - старательно,
  склонившись над тетрадкой, выводя эти дикие формулы. Когда они
  отрываются и вытягивают шеи, чтобы разглядеть что-то на доске,
  глаза их и лица совершенно обессмысливаются. Мне надоедало смот-
  реть на них и я принимался смотреть в окно. Там не было видно ни-
  чего, кроме посветлевшего уже хмурого неба и серой стены соседне-
  го здания. В небе, высоко-высоко кружил голубь. Я только и мог,
  что тоскливо смотреть на него, думая, что вот он - в вышине, на
  воле, а я здесь, должен сидеть в этом каменном мешке.
   Впрочем, у нас многие студенты были умные и этой обстановке
  не поддавались. Одни спали на лавках, как я, другие играли в
  "морской бой", третью - что-то читали, четвертые - рисовали. В
  них одних было что-то доброе и свежее. Я таких уже тогда, в пер-
  вый год, начал невольно уважать.
   Кроме лекций, в институтах бывают перемены. Вот где вроде бы
  можно расслабиться - ан нет, там совсем тошно. Выйдешь после лек-
  ции в коридор - кругом хмурые, чужие лица. Серый свет пробивается
  в окна, и в нем бродят такие же серые фигуры - вернее, нет - те-
  ни. Некоторые особо умные студенты заведут какой-то "высокий" и
  непонятный разговор. С другими из-за напряжения не заговоришь. Я
  уж потом и не пытался разговаривать, а весь перерыв простаивал у
  окна, глядя на улицу и повернувшись к ним спиной. Тоска!.. Не хо-
  чется даже об институте вспоминать. Впрочем, он и не был для меня
  никогда слишком важным, не так уж много и играл в моей судьбе.
  Было место, которое сыграло в моей жизни роль и поважнее. К нему
  сейчас и перехожу.
  
  
   В общежитие меня поселили сразу, как только я приехал - я
  уже об этом вспоминал. Тут же, как сказал я, я и познакомился со
  своими будущими товарищами - с ними я потом провел два года. Зна-
  комство это, как тогда казалось, было довольно добрым и приятным
  - по непривычности впечатлений и новизне. Нас расселили по комна-
  там, мы все привыкли к своим новым товарищам. Но, я бы сказал,
  только тогда это знакомство и было приятным - в первую неделю. Мы
  еще как бы "сидели на чемоданах", ко всему с интересом пригляды-
  вались. Тут еще была романтика, необычность положения - и не было
  _жизни. Жизнь началась позже - тогда-то все и представилось в нас-
  тоящем свете.
   Как бы лучше объяснить? Представьте себе корпус в пять эта-
  жей, и на каждом этаже - длинный-предлинный коридор. По обе сто-
  роны коридоров - двери, все одинаковые, бесконечные ряды дверей.
  За этими дверями - комнаты, тоже совершенно одинаковые, малень-
  кие, на 4-ых человек. Стандартная простая обстановка - четыре
  кровати, стенной шкаф, стол для занятий, еще кое-где полочки по
  стенам. В этих комнатах и коротает свои дни наш брат-студент. Од-
  ной из таких комнат - ничем не отличной от сотен других таких же
  - я и сделался обитателем.
   Как вам кажется - легко ли жить в общежитии? Сойдетесь ли вы,
  уживетесь ли с тремя такими же, как вы, студентами, съехавшимися
  с разных концов страны и оказавшихся с вами в этой комнате слу-
  чайно? Каждый здесь живет, занимается, ест, спит. У каждого -
  свой характер, личность. Каждый хочет самостоятельно жить, своей
  жизнью, расчистить себе место под солнцем. У нас все в это и упи-
  ралось первые месяцы - в необходимость жить вместе, и в то же
  время самостоятельно. Вряд ли в мире найдутся два одинаковых ха-
  рактера. Один непременно хочет спать - а другой заниматься. Один
  - включить магнитофон, а другой - чтоб была тишина. К тому же эта
  привычка, которая как-то сама собой у нас в корпусе сложилась. С
  наступлением темноты жизнь в нем не затихала, как следовало
  ждать, а, наоборот, разгоралась. Апогея это достигало к двум ча-
  сам ночи. Вот и получалось, что у нас в корпусе было совершенно
  невозможно спать. Никакие ухищрения не помогали - как ни закры-
  вайся сверху подушкой, как ни натягивай на уши одеяло - все равно
  от шума никуда невозможно спрятаться. Поэтому все поголовно у нас
  досыпали днем. Из-за этого я, кстати, и на занятия регулярно про-
  сыпал, а если приходил, то спал на лекциях. У меня перед глазами
  так и стоит картина - заходишь как-нибудь днем к нам в комнату -
  а там все спят, будто какое-то мертвое царство.
   Ну как же в таких условиях можно было нормально жить? Ночью
  бедлам, вечное недосыпание, куча незнакомого народу вокруг, а
  главное - учеба, и вагон непонятного, и страх предстоящих экзаме-
  нов!.. Не пожелал бы такой жизни врагу.
   Потом еще - веселая деталь нашей жизни. Корпус-то огромный,
  и множество комнат, и все хоть отдельно живут, но все же как бы
  вместе. Я эту "общность" жизни на себе очень хорошо начал ощу-
  щать. Бывает, вернешься домой а там на твоей кровати уже кто-то
  спит. Да не из твоих соседей, и даже не из ближних комнат - а
  кто-то совсем незнакомый, чужой. Я на это очень часто натыкался.
  Потом - полотенце вдруг пропадет, или носки. Знаешь уже - непре-
  менно кто-нибудь воспользовался. Ну как в таких условиях жить,
  как _сохранить _себя?..
   Так что корпус наш был интересное место. Настоящее испыта-
  ние, которого, наверно, никому бы не пожелал.
  
  
   Я понемногу присмотрелся к студентам в нашем институте. Ко-
  нечно, все они были разные, каждый - свой характер, своя судьба -
  и все же были у них общие свойства, которые одних объединяли, а
  других, наоборот, разделяли. Важнейшие две группы наших студентов
  были: иногородние, как я, и остальные - "москвичи". Последние от-
  личались тем, что не жили в нашем корпусе, а ездили на занятия
  "из города". Вот что я сумел заметить за два этих долгих года -
  любой иногородний даст сто очков вперед "москвичу". Конечно они,
  т.е. московские, и покультурней, и поинтеллигентнее - но во всем
  остальном полностью пасуют перед нами. Наши, хоть и погрубее, но
  зато и покрепче - т.к. после жизни в нашем корпусе их уже ничто
  не собьет. Те же - "хлюпики", на них ветер дунет - и нет их, я
  это в течение всего первого года замечал. Накатились трудности
  учебы, стала мучать неизвестность экзаменов - и их лиц невозможно
  было узнать. Все они как-то побледнели, осунулись, стали неразго-
  ворчивыми - видно, замучились от постоянных поездок и бесконечно-
  го ночного сидения над заданиями, от которого все равно не было
  толку. Наши как-то спокойнее это воспринимали.
   Я вообще думаю - роль в Москве приезжего особая. Кто, если
  подумать, хозяин Москвы - приезжий или москвич? Кто здесь оказа-
  лись самые известные артисты, банкиры, политики, и даже еще не
  знаю кто? Нет, все-таки есть в нас какая-то сила, заряд - уж не
  из-за этой ли школы жизни, которую мы проходим? Я вспоминаю сей-
  час старшекурсников, которых успел узнать - они уже все твердо
  стоят в жизни, где-то работают... Нет, есть все-таки что-то в
  том, чтобы так вот уехать из родного города, покинуть родных,
  вести здесь жизнь приезжего...
   Другое различие было между студентами простых, и сложных,
  "теоретических" факультетов. Я сказал уже, что студенты нашего
  института были похожи в коридорах на тени - так вот, что же можно
  было сказать в этом плане об этих, вторых?! Такой засушенности и
  отсутствия жизни я больше нигде не видел. Это они вели сложные,
  недоступные разговоры, уединялись кучками и группками и не допус-
  кали в свою, на мой взгляд, вовсе отсутствующую, жизнь никого
  посторонних. Я на тех этажах старался и не появляться, довольст-
  вуясь той тоской, которая была на наших, "обыкновенных" факульте-
  тах.
   Еще разделялись студенты на тех, кто серьезно, и кто несерь-
  езно относится к учебе. Я сказал уже, что последних я с первых
  дней как-то невольно уважал. Но сам я не мог так свободно махнуть
  на все рукой, опасаясь экзаменов - и вот уже через несколько не-
  дель стал смотреть на таких с завистью. Робко стоя где-нибудь в
  углу институтского коридора, я завороженно смотрел, как они соби-
  раются компаниями и после занятий решают пойти куда-нибудь в кино
  или в бар. В них одних, из всех наших студентов, ощущалось ка-
  кое-то биение жизни.
   Так я невольно "делил" окружающий народ, независимо от лич-
  ностей, на группы, в которых мне виделось что-то важное. Были и
  другие такие группы, но именно эти мне как-то бросились сразу в
  глаза.
   Что же касается общежития, то тут разговор особый. Дело в
  том, что тут все представляли собой одну группу - "иногородние
  студенты" - но внутри нее было градаций и подразделений множест-
  во. Я о них потом специально расскажу, а пока вспомню только в
  общем.
   Как-то сразу определились группа студентов, которые держа-
  лись компаниями - и "одиноких". Сам я, скорее, принадлежал к пос-
  ледним. Те, которые составляли компании, жили более яркой и весе-
  лой жизнью, ходили друг к другу в гости, устраивали вечера-чаепи-
  тия, и вообще держались как-то более независимо и свободно. Они
  потом отправлялись в стройотряды и походы, и из них, в основном,
  набирался т.н. "актив курса". Другие - таких, как всегда, боль-
  шинство - держались как-то поодиночке, стремясь наладить в первую
  очередь не общую, а свою личную жизнь. В них как бы не было сил
  преодолеть отчуждение и свою самоуглубленность - и они сами впос-
  ледствии от этого очень страдали. Такие редко отправлялись в
  дальние поездки и на зарабатывание денег, и не занимали общест-
  венных должностей.
   Очень скоро, оттеснив на задний план все прочие различия, на
  первый план вышло одно основное качество - занимался или не зани-
  мался студент спортом. Это стало чуть ли не главным свойством,
  которое рисовало в общих глазах ценность человека. Все как-то
  ощутили, что в этих странных условиях, в которых в полном смысле
  шла "борьба на выживание", это свойство очень ценное, от которого
  во многом зависит исход борьбы. "Хлюпиков" не уважали. Не прошло
  и полгода, как все мои товарищи - и в моей комнате, и в соседних
  - уже занимались каким-нибудь видом спорта. Кто пренебрегал этим,
  не мог почти рассчитывать на достойную жизнь в нашем корпусе. Та-
  кие с течением месяцев и лет слабели, как бы истощались - и в кон-
  це концов скатывались "на дно". Примеры этого были у всех перед
  глазами. Так что заботу о своем здоровье, о своей "физической
  форме" студент должен был проявлять сам.
   Главный вид спорта, который у нас был распространен - фут-
  бол. Площадка для него была перед корпусом, прямо у нас под окна-
  ми. Оттуда в любую погоду можно было слышать стук мяча и крики
  играющих. Я им, честно говоря, немного завидовал - как же, нашли
  себе все же какую-то опору в этой беспорядочной и тревожной жиз-
  ни. Сам я из-за плохого здоровья к ним присоединиться не мог. И
  вообще - безнадежно опоздал с выбором спортивной секции и не про-
  явил должной находчивости в подкреплении своего здоровья. Вместо
  этого я с первых недель взял себе привычку совсем уж вредную -
  часто уходить из корпуса "в город" и подолгу бродить. Уж этого-то
  делать совсем не следовало - занятие расслабляющее и отрывающее
  от людей. Но именно эти одинокие впечатления составляли мою пищу
  в течение первого года, и как знать - может быть, подготовляли
  то, что со мной теперь, этот бесславный финал.
  
  
   ...Вот так пройдешься иногда вечером по нашему коридору в
  корпусе. Тускло горят редкие лампы - половина из них вывинчены
  или разбиты. На полу у подоконника валяются какие-то окурки и бу-
  мажки - бог знает, кто и когда здесь убирается. Краска на стенах
  облупилась, так что кое-где даже висит клочьями, ремонта уже дав-
  но не делали. Редко встретишь здесь какого-нибудь человека -
  большинство стараются здесь не показываться и предпочитают сидеть
  в комнатах. Лишь изредка попадется тебе хмурая фигура студента,
  вышедшего сюда "по нужде" - в самом деле в уборную, или на кухню,
  с чайником. Идут такие как-то обычно понуро, опустив голову. И,
  кроме этого - только длинный коридор и двери, бесконечные двери.
  А за этими дверьми - люди, десятки, сотни людей. Кто они, как они
  живут, что их собрало здесь? Только ли как меня - детская наив-
  ность, надежда в Москве "блеснуть", начать новую жизнь?.. Да, бы-
  ли когда-то мечты, надежды, пылкость молодости... А теперь - вот
  она, суровая жизнь. Этот тусклый коридор, эти тесные комнаты на
  четверых... Были мечты - а теперь реальность. И единственная цель
  осталась - выжить в этой реальности, не сдать, не опуститься, не
  скатиться "на дно". Прощайте все мечты, надежды - теперь суровые
  будни, унылые, скучно катящиеся друг за другом дни.
   Я потому и полюбил надолго уходить из корпуса. В этих про-
  гулках хоть забудешься, на какое-то время отвлечешься от неумоли-
  мых будней, от прозы жизни. Грустный осенний город... Облетевшие
  деревья, несущийся по тротуару от ветра сухой ворох осенних
  листьев... Небо, высокое и чистое, как слеза, какое бывает только
  осенью... Я полюбил одиноко бродить по Москве, глядя на ее при-
  тихшие улицы и дворы. Я выбирал спокойные места, шумных мест я
  избегал - и эти прогулки приносили мне успокоение, душа моя как
  бы в них отдыхала. Но невозможно же вечно бродить - за часами ус-
  покоения и отдыха неизбежно следовало возвращение "домой". И как
  же убийственно действовали на меня эти возвращения - вновь вид
  той же комнаты, того же серого коридора, той же обстановки и лю-
  дей! Вот уж и вечер; вот снова оживляется общая жизнь, чтобы дос-
  тигнуть своего апогея в полночь и потом понемногу стихнуть. Снова
  приходится оставить всякую надежду заснуть, и поневоле участво-
  вать в этой жизни, без всякого удовольствия и желания, лишь в си-
  лу жестокой необходимости. Сколько здоровья я потерял из-за этой
  "ночной" жизни - да и многие потеряли!.. Но вот, наконец, все
  стихает. Жильцы нашей комнаты понемногу ложатся спать. Стелятся
  постели, понемногу утихает возбуждение. Вот уже и погас свет. Я
  лежу в постели, слушая дыхание товарищей. Темно в комнате, только
  бросает полосы света на стену и на постель фонарь, который стоит
  на улице около корпуса, прямо напротив нашего окна. За окном шу-
  мит осенний ветер. За стенами комнаты, в корпусе смолкает послед-
  ний шум. Громко капает вода в умывальной, дверь которой находится
  прямо рядом с нашей. Я уже готовлюсь заснуть - но вдруг какой-то
  звук вторгается в мое сознание, отвлекает от сна. Где-то в корпу-
  се - я пока не знаю, где - кто-то будто тихо скулит, или плачет.
  Всхлипывания раздаются совершенно явственно, они где-то здесь,
  совсем рядом. Да, совершенно ясно слышны сдавленные рыдания. Это
  где-то совсем рядом со мной, в моей комнате. Я открываю глаза. В
  противоположном углу комнаты, на постели как бы что-то вздрагива-
  ет. Там спит мой друг Колька - единственный, может быть, из всех,
  с кем я подружился. Он укрылся с головой одеялом - но рыдания
  пробиваются даже сквозь одеяло. Почему, о чем он плачет? О своих
  ли несбывшихся мечтах? О своей ли молодой жизни, погребенной, по-
  губленной в этом полужилом корпусе, одним из многих таких же в
  Москве, среди тысяч таких же, как он, молодых людей?.. Долго я
  лежу и как-то тревожно вслушиваюсь в это всхлипывание. Да, стран-
  ное место, странная жизнь!..
  
  
   Правда, теперешнее мое положение еще более странное. Даже
  будущее мое не совсем ясно, и иногда одолевают тревожные мысли -
  а выберусь ли я отсюда? По палатам ходят грустные больные - все
  какие-то одинаковые, в серых одинаковых пижамах. Я сам тоже в
  этой пижаме, и от этого тоже одинаковый со всеми, как бы потеряв-
  ший себя, свою личность. Одежду мою отобрали. Сегодня встретил в
  коридоре паренька - совсем еще молоденький паренек, лет 18-ти. У
  него, правда, своя история, его из армии прислали. Он по подобным
  больницам и отделениям скитается уже 4-ый месяц. У него уже в
  глазах жизни нет, никакой радости, одна тоска - и он только хмуро
  ходит по отделению, подходя к каждому и тоскливо спрашивая:"Вы не
  знаете, когда меня отсюда выпустят?" Не повезло парню, а ведь,
  если подумать, такое может случиться с каждым. Вот уж не дай
  Бог!..
   Меня вообще здешние характеры все больше привлекают. Тоже
  ведь люди, и тоже ведь живут, к чему-то стремятся... Интересно,
  как сюда попадают? Я думал, так же, как я - через военкомат, а
  оказалось, что сюда приходят и другими способами. Вот, например,
  соседа моего прямо из дома забрали - у него были нелады с родс-
  твенниками, и они решили таким образом от него "избавиться". Не-
  которые, как я узнал, сами приходят - хотя вот уж что кажется
  странным!.. Здесь есть один бродяга, который приехал в Москву, и
  у него в Москве никого - так он неведомо какими путями сам при-
  бился к этому отделению и, можно сказать, "живет" здесь уже год.
  Вообще, самое необычайное собрание людей. Я бы даже сказал, что
  здесь своя жизнь, свой мир, и в нем можно жить неделями и месяца-
  ми, даже в каком-то смысле содержательно и полно - если, конечно,
  забыть, что здесь все же неволя, что здесь решетки на окнах и
  ключи от дверей только у санитаров. Я еще постараюсь к этому миру
  попристальней приглядеться. А пока возвращаюсь мыслями к моему
  студенчеству, к моему корпусу.
  
  
  
   II
  
   ...Мне часто не спалось ночью, и тогда я снова выходил в ко-
  ридор. Вся эта нежилая обстановка в ночные часы действовала на
  меня еще более угнетающе. Я при тусклых лампах бродил мимо этими
  длинными рядами дверей, и мог проводить так часами, в каком-то
  странном и болезненном состоянии. Никто почти мне не попадался
  в это время, весь длинный коридор был пуст, и от этого еще более
  неуютен. Так и хочется вроде бы встретить кого-то, поговорить,
  отвести душу - но странная эта обстановка разъединяет людей, и
  поэтому от каждого встречного как-то невольно шарахаешься. И вот
  - в конце коридора, у двери в кухню я в эти часы стал часто заме-
  чать какую-то компанию. Несколько серых фигур, одинаковых в сум-
  рачном свете, расположились на каких-то стульях и табуретках, бог
  весть кем сюда поставленных. Хмурые лица, сигаретный дым, тихие
  ночные разговоры... Я как-то, бродя так по коридору, присоединил-
  ся к ним - к этой компании таких же, как я, полуночников, научив-
  шихся коротать часы бессонницы в долгих откровенных разговорах.
  Не одну ночь провел я с ними в сигаретном дыму, не один рассказ,
  не одну жизненную историю выслушал. Теперь хочу вспомнить пару
  этих историй, чтобы всю нашу студенческую жизнь высветить ярче.
  
  
   ...С ним я познакомился во время этих ночных разговоров. Он
  имел вид мрачный, замкнутый, как бы углубленный в себя. Приходил,
  садился подле на корточках, и слушал, изредка взглядывая на гово-
  рящих. Взгляд имел глубокий и выразительный. Впечатление было,
  что он живет какой-то глубокой внутренней жизнью, быть может,
  высшей, чем у большинства и недоступной многим. Подозреваю, что
  он даже был с талантом. Но грубая жизнь в общежитии, наши неес-
  тественные условия сделали его каким-то ранимым, диким. Во время
  разговоров он все сидел и молчал, и, видимо, чувствовал опреде-
  ленные затруднения в том, чтобы вступить в беседу. Когда говорил,
  очень заметно заикался. Говорили, что раньше этого у него не бы-
  ло. Приехав в Москву тоже, видимо, с какими-то своими надеждами,
  он тоже очень скоро в них разочаровался и погрузился с головой в
  грубую реальность. Никто, однако, не знал, что у него на душе -
  из-за его малой склонности к общению, что, кстати говоря, в наших
  условиях было губительно. Со второго года у него начались новые
  трудности. Программы в институте усложнились, и он перестал
  справляться с учебой. Все чаще его видели в нашей читалке, как-то
  безвыходно и напряженно склонившимся над книгами. Потом он и это
  делать перестал. Третьи свои экзамены он с треском провалил, и,
  чтобы спастись от отчисления, начал обращаться к врачам. У нас
  это был обычный путь для студентов, не справлявшихся с учебой.
  Поскольку большинство из них жаловалось на умственное переутомле-
  ние, они очень скоро, странствуя по врачам, попадали в ту область
  медицины, которая у нас очень непопулярна и с которой большинство
  не хочет встречаться. Здесь же нет других путей "помочь" бедному
  студенту, как только положить его на обследование в известную
  больницу. Это и произошло с нашим другом. В больнице он провел
  месяц, а когда вернулся, стал еще более замкнут и мрачен, чем
  прежде. О том, что было с ним в больнице, никому не рассказывал.
  Освобождение от экзаменов, конечно, получил, а также отпуск на
  полгода, чтобы поправить здоровье. Осенью снова вернулся - но
  учеба у него опять не сложилась. Мрачной тенью ходил он по кори-
  дорам нашего корпуса, наводя тоску на всех, кто с ним встречался.
  Учеба, а также его проживание в Москве потеряли для него всякий
  смысл. И этот корпус, и студенты, которые вокруг живут, явно не-
  навистны ему. Но, как это часто бывает у нас, он не имеет сил
  порвать с этим, ясно оглядеться вокруг, начать какую-то другую,
  новую жизнь. Эта обстановка засасывает. Студенчество, Москва, не-
  померно длинный срок учебы (5 лет, целая жизнь!) застилают все
  вокруг, и не дают видеть иных жизненных возможностей и стремиться
  к ним. Последний раз, когда я его видел, он мне говорил, что если
  снова не сдаст экзамены, то снова обратится к врачам, ляжет в
  больницу и снова отстанет на год. Вот странно - вроде бы ничто не
  должно его держать здесь, вроде ясно, что к нам он попал "не ту-
  да", что он здесь чужой - а он уже старается продлить эту жизнь
  на годы, попав в разряд "вечных студентов". Такова сила притяже-
  ния Москвы, высшего образования - а также привычки, нежелания
  что-то менять, незнания жизни. Это как сети или силки, куда чело-
  век летит и потом запутывается в них.
   Другого я тоже видел по ночам, но также и в любое время дня.
  Он, казалось, вообще никуда не ходил, в т.ч. и в институт, и ни-
  когда не покидал корпуса. Всякий раз, когда я опускался или под-
  нимался по лестнице, уходя или возвращаясь в корпус, я видел его
  на площадке между этажами, на подоконнике, с гитарой. Он тихо на-
  игрывал что-то, как-то особенно заглядывая в глаза проходящим,
  будто стараясь привлечь их внимание или получить оценку своего
  труда. Я слышал, что он действительно, быть может, талантлив, и
  даже сам что-то сочиняет. Я этого не мог оценить, поскольку в
  этих делах вовсе не разбирался. Мне вся фигура его и занятие,
  напротив, казались странными. В этих тяжелых условиях, где каждый
  сам за себя, где идет суровая борьба за существование, предавать-
  ся делам таким необщим и неважным! В этой обстановке, где только
  чуть забудешься, чуть слишком уйдешь в себя - и оступился, и про-
  пал! Конечно, такое излишнее сосредоточение на себе, развитие
  только своих талантов казалось опрометчивым. Он же этого будто не
  замечал - видно, не мог иначе. Говорили, что он что-то все пишет
  по ночам - оттого и по коридору гуляет. Из-за этого же, конечно,
  он на учебу совсем внимания не обращал. Бывает, все готовятся к
  экзаменам - а он все так же в коридоре сидит, на гитаре бренчит.
  Это, конечно, имело свои результаты. В середине второго года он
  не справился с сессией и был исключен. Начались его одинокие ски-
  тания, поскольку домой он, хлебнув Москвы и образования, ехать не
  хотел. Из общежития его выгнали, но он все равно у нас жил, уст-
  раиваясь в разных комнатах. Тут начались трудности с армией. При-
  зыву он подлежал, а "крыши" института у него теперь не было. Ме-
  сяц его тягали по военкоматам - и он вынужден был, наконец, при-
  бегнуть к последнему средству, которым все до того не хотел поль-
  зоваться - бежать в родной город. В этом захолустье от него, ка-
  жется, отвязались - но через несколько месяцев, ближе к осени он
  вновь оказался у нас. Действовали все-таки притяжение вольной
  студенческой жизни и столицы! У нас почти все этому подвластны,
  никто не мог противостоять! Так он теперь продолжает учебу - но
  снова все больше ходит и бренчит на гитаре, или по ночам что-то
  пишет - видно, скоро все повторится опять.
   Вот таких людей встретил я у нас в коридоре, во время моих
  ночных прогулок по этажам. Рассказы эти (и другие подобные)
  как-то расширили мой горизонт, отвлекли меня от себя самого. Пер-
  вые полгода я как бы ушел в себя, оставался наедине со своей тос-
  кой - а тут будто глаза мои открылись. Вот, оказывается - вокруг
  полно людей, и у каждого - характер, судьба, и судьбы некоторых
  сложились гораздо труднее моей. Я с этого времени начал обращать
  гораздо больше внимания на людей вокруг. Собственная личность
  почти перестала для меня существовать. И сколько же увидел и уз-
  нал я, глядя на эту пеструю толпу вокруг, на моих товарищей-сту-
  дентов!..
  
  
   ...Где-то в середине декабря нас всех потрясла весть. Сту-
  дент, с одного из старших курсов, которого некоторые знали у нас
  в корпусе, упал из окна и разбился. То есть это все только так
  говорили, что "упал" - на самом деле внутренне почти все были
  уверены, что он сам выбросился. Об этом тихо переговаривались в
  комнатах и на лестничных клетках - как у нас в корпусе, так и в
  институте. Те, кто его знал, припоминали подробности его жизни и
  характер. Оказалось, он был с одного из сложных факультетов -
  "теоретических". Там студенты вообще отличались большей сухостью
  и "заученностью". Сложность и "высота" получаемых знаний приводи-
  ли к некоторой оторванности их от остального студенчества и вере
  в свою "исключительность". Этот, впрочем, говорят, был не из та-
  ких. Более чувствительный и ранимый, он прилагал все усилия, что-
  бы освоить эти знания - но душа его, видно, жаждала иного, и он
  задыхался в этой мертвящей атмосфере. По внутреннему складу он не
  подходил к большинству своих товарищей - но, по уже замеченному
  человеческому свойству, не мог вырваться из этой атмосферы, найти
  какие-то иные возможности - и вынужден был в ней задыхаться. Ко-
  нец таких людей известен - истощившись душевно, а, может быть, и
  телесно, они, наконец, перестают справляться с учебными требова-
  ниями, и жизнь их совершенно приходит к бессмыслице и тупику. Не
  все только доходят при этом до последнего шага - ужас ситуации,
  как всегда, проявляется на самых чувствительных и слабых. Также и
  этот студент - гибель его наверняка всколыхнула в сотнях голов
  ту же мысль - что на его месте мог бы быть я. Жизнь была общая,
  проблемы были общие. Эти единицы, которые гибли, только проявляли
  ясно проблему - но на самом деле она была свойственна всем.
   Вспоминали, кстати, всвязи с этим случаем, и другие подобные
  случаи, происшедшие полгода, год, два назад. Память студентов яс-
  но хранила истории о товарищах, бросившихся из окна, или повесив-
  шихся в своих комнатах, умерших в больнице или утопившихся в ре-
  ке. Так, слышал я историю об одном студенте, который, тому назад
  уже два года, повесился в туалетной комнате на третьем этаже.
  Причин, конечно, ясно не передавали - трудно упомнить за три го-
  да, да и всегда в таких случаях они остаются в чем-то неясными.
  Видимо, снова были неувязки с учебой, плохое здоровье, очевидная
  тягость условий, трудности общения. Известно только, что его од-
  ним холодным утром, осенью, нашли висящим в туалете на трубе.
  Кто-то рассказывал о студенте, бросившемся под поезд. Причиной,
  говорят, были его отношения с девушкой. Особую статью в этом
  грустном счете составляли студенты, которые, истощившись физичес-
  ки и духовно, попадали в больницу и там умирали. Конечно, таких
  было немного. На последний шаг решаются и к последней черте под-
  ходят всегда единицы. Но то, что это составляло как бы неотъемле-
  мую черту нашего института и происходило регулярно, конечно, в
  чем-то влияло на его атмосферу. Такие случаи можно было вспомнить
  и год назад, и три, и пять лет, и десять. Речь шла о вполне опре-
  деленной, постоянной черте. Поэтому-то и призадумывались студен-
  ты, услышав о таких случаях, и поэтому же после, когда первое
  впечатление угасало, избегали о них говорить. Последнее, впрочем,
  могло быть и с тем связано, что среди "нормальных" студентов в
  этих условиях естественно возникал культ уверенности и силы, а
  эти, которые подошли к последней черте и ее перешагнули, как-ни-
  как, показали себя существами слабыми.
  
  
   Я вообще успел заметить, что у нас студенты делились на три
  группы. Первые - самые сильные и крепкие, так сказать, "хозяева
  жизни". Они всегда и во всем были впереди, и больше всех занима-
  лись спортом, и всегда держались своей компанией. Они же и в по-
  ходы чаще ездили, и в стройотряды, и вообще, из них в основном
  было все наше курсовое начальство.
   Другие попроще, "середнячки". Эти жили потише и не поднимали
  вокруг себя такого водоворота. Они не составляли компаний, жили
  как бы поодиночке - но, в общем, тоже неплохо. К ним я и себя от-
  ношу. Таких всегда большинство, это так называемые "средние лю-
  ди", но на них-то, может, все и держится. В самом деле, не всем
  же "заводилами быть"! Простая тихая жизнь, дань за днем, год за
  годом тоже, может быть, кое-что значит.
   Третья группа была самая грустная. Это всякого рода "опус-
  тившиеся", "скатившиеся", оказавшиеся "на дне". Я таких у нас
  часто встречал. Это они тоскливо бродили по коридорам или сидели
  по ночам в углу, будто не зная, чем заняться, куда себя деть. Это
  их истории, таких людей я слушал по ночам в коридоре. Уж не знаю,
  в чем тут было дело - в плохом здоровье или отчасти в характере.
  Факт оставался фактом - они не справлялись с этой жизнью, она бы-
  ла непосильна для них. Это из их числа люди вечно проваливали эк-
  замены, отправлялись в академки, подвергались отчислениям, высе-
  лениям, попадали в больницы, вешались на трубе или выбрасывались
  из окна. Впрочем, последнее было крайней ступенью этой неприспо-
  собленности.
   Почему они сюда попали, как их занесло к нам? - я об этом
  часто размышлял. Ведь ясно же было, что они неспособны, что они
  не выдержат! Лишь позже этот ответ стал представляться мне.
   Конечно, отправляясь в Москву, никто из них не предполагал,
  что окажется в этой, третьей группе, что скатится "на дно". Все
  ехали сюда как обычные студенты, со своими надеждами, планами,
  уверенные, что для осуществления их у них хватит сил. Но жизнь
  повернула все по-своему. Трудности учебы, условия общежития пос-
  тавили все на свои места, каждый занял то место, которое ему в
  жизни полагается. У некоторых оно естественно оказалось внизу,
  "на дне". Происходило это подспудно, незаметно, так, что человек
  даже сам не замечал. Просто живет-живет, пытается как-то справ-
  ляться, а потом глядь - он уже занял в жизни свое собственное
  место, и поправить нельзя. И где те первые надежды, где гордые
  горячие планы - вокруг только совсем другая, суровая и непригляд-
  ная жизнь.
   Я думаю, между этими группами нет каких-то твердых, опреде-
  ленных граней. "Заводила" может забросить свою яркую жизнь и
  стать вдруг "середнячком". Средний студент, сойдясь с какой-то
  компанией, может на время зажечься их энергией и стать одним из
  заводил. Обе эти группы, при несчастном стечении обстоятельств,
  могут со временем пополнять третью - я несколько раз видел приме-
  ры таких печальных "переходов". Вот только чтобы "снизу", "со
  дна" кто-то выбирался "наверх" - такого что-то я за все время не
  припомню.
   Я сам поначалу вращался среди "средних", иногда забираясь и
  "наверх". Уверенность и здоровье меня тогда все же больше привле-
  кали. Но прошло время - и я стал все больше обращать внимание на
  третьих, тех, которые "на дне". Что-то чудилось мне в них важное,
  быть может, более глубокое, то, чего не мог я найти в первых двух
  группах. Там была поверхностность, бравада - а здесь жизненный
  опыт, даже страдание. Здесь часто была опущенность, разочарование
  - но за этим как-то ярче проступала жизнь. И я полюбил не шумные
  сборища, не бурную деятельность и походы, а одинокие комнаты, ти-
  хие, неторопливые разговоры, эти грустные ночные сборища в полу-
  темном пустом коридоре. С чем это было связано, какую причину
  здесь можно назвать? То ли, что в этих опустившихся, оказавшихся
  "с самого краю", как мне казалось, содержится что-то важное, бро-
  сающее некий особый, беспощадно яркий свет на всю жизнь вокруг? С
  тем ли, что я видел в них воплощение тех проблем, которые, кото-
  рые на самом деле всех касались, но просто другие к ним еще не
  пришли? Или просто с тем, что я уже нечувствительно, незаметно
  сам для себя все опускался, выпадал из деятельной, здоровой жиз-
  ни, сам со временем все больше принадлежал к этим, последним,
  "упавшим"?.. Не знаю, но факт остается фактом - к концу второго
  года своего злополучного пребывания в Москве я совершенно перес-
  тал быть "деятелем", энергичным молодым человеком со своими чес-
  толюбивыми планами и как-то незаметно превратился в совершенно
  другое существо, нездоровое и замкнутое, принадлежащее скорее к
  внутреннему типу "наблюдателей".
  
  
   В сущности, я и сейчас продолжаю те же наблюдения. В нашем
  больничном отделении три палаты. Две из них днем запираются, а в
  третьей, похожей больше на коридор, можно гулять. Про замки на
  дверях и решетки на окнах я уже сказал. В сущности, единственное
  место на улице, куда мы можем выходить - это внутренний двор. На
  днях нас для разнообразия выпустили туда, чистить снег. Полчаса я
  провел на свежем воздухе и солнце, любуясь на голубое небо и на
  сугробы - и эти полчаса, надо сказать, были одним из счастливей-
  ших моментов моей жизни. Здесь такое место, поневоле начинаешь
  довольствоваться малым. А если говорить о том, что внутри, то лю-
  ди здесь тоже представляют порядочный материал для наблюдений. В
  прошлый раз я обратил внимание на тех, кто попал сюда несправед-
  ливо. Теперь попробую описать тех, кто по делу попал сюда,на "тя-
  желых" больных. Их здесь немного, но такие тоже есть. Они обычно
  тихо лежат, и почти не поднимаются, и в разговоры не вступают.
  Скучным и равнодушным взглядом скользят они по другим больным,
  т.е. по нам, которые попали сюда ненадолго, которые через недол-
  гое время выйдут и которых они уже не увидят. Среди этих, тяже-
  лых есть здесь и "завсегдатаи". Некоторые лежат здесь по нес-
  колько месяцев, некоторые и больше года. Я иногда пытаюсь предс-
  тавить себя на месте этих давних "постояльцев". По-моему, они
  считают уже это место своим домом. Здесь есть один человек, он
  лежит в коридоре, в углу - так он, по-моему, уже совсем забыл о
  воле и даже уверен, что он здесь умрет. О салагах из армии или
  наших бедных студентах я потому и не говорю, что в них нет этой
  обреченности, глубины. Но больше всего меня поразила картина в
  другом отделении, соседнем с нашим, куда нам разрешают иногда
  прогуляться. Вот там действительно "тяжелые" - и,быть может, без
  всякой надежды выйти отсюда. Кровати там стоят вплотную, раза в
  три чаще, чем у нас, и такой запах, что не хочется даже заходить
  к ним в коридор. Вот где с первого взгляда видно, что люди боль-
  ные. Здесь кто-то бьется, кто-то плачет, кто-то уже ни на что не
  отвечает и ни с кем не разговаривает, а только лежит и бессмыс-
  ленными глазами смотрит в потолок. Говорят, здесь и умирают чаще.
  Только в прошлом месяце, говорят, двоих увезли. Я в это отделение
  стараюсь все же не показываться. Достаточно мне и нашего, с моими
  грустными товарищами, тоскливо ожидающими выписки, которая поче-
  му-то все откладывается. Вернусь лучше снова к моим студенческим
  впечатлениям.
  
  
   III
  
   Вот вы спросите по поводу того, что я описал - как, неужели
  все так мрачно? Неужели от всего этого времени, которое называет-
  ся "студенческая жизнь" и в котором многие видят так много прив-
  лекательного и заманчивого, у тебя не осталось ни одного доброго,
  светлого впечатления?! Но я ведь уже написал, что далеко не все
  было мрачно. Я уже привел наряду с бедными студентами, которые
  оказывались "на дне", и вполне обычных, добропорядочных студен-
  тов, и даже тех, которые оказывались "на вершине", жизнь которых
  текла даже очень разнообразно и ярко. Я даже сказал, что был бли-
  же к ним, что был, пожалуй, один из них. Да, и меня коснулась эта
  студенческая жизнь, эти походы и театры, это сидение по вечерам и
  выпивки в компании, даже отчасти отношения с девушками. И я чувс-
  твовал себя временами "на вершине жизни", в самой сердцевине об-
  щества, мысленно благословлял студенчество и тот счастливый мо-
  мент, когда я покинул родной дом и отправился в Москву. И я был
  иногда душой компании, и за верчением окружающей студенческой
  жизни, особенно весной и летом, не знал, когда мне скучать. Но
  странно - теперь, когда я вспоминаю и окидываю взглядом все это
  время, эти моменты почему-то мне не приходят. В них есть будто
  что-то напускное и ненатуральное, увлекающее на миг, но не касаю-
  щееся глубины, сути. Ну взять хотя бы эти походы. Конечно, это
  здорово - вырваться вдруг из Москвы, уехать за тысячу километров,
  забраться куда-то в горы. Это как-то взбадривает, вдыхает новые
  силы, поднимает. Но вот стоишь ты где-нибудь на вершине, огляды-
  вая кругом сотню километров - и вдруг тебя охватывает мысль, что
  все это не настоящее, что это не сама жизнь, а только бегство.
  Это всего лишь краткий миг, на который удалось вырваться и сбро-
  сить все с плеч - а дальше что? А дальше все то же - возвращение,
  снова Москва, и это общежитие, и скучные занятия. Вот настоящая
  жизнь, реальность, а это - так, случайное состояние, перерыв,
  "антракт"!.. И как подумаешь это, перестанут радовать и горы, и
  стокилометровая окрестность. Потом все равно придется жить лишь
  воспоминаниями, но воспоминания - не реальность, и это - не
  жизнь.
   То же и с театрами. Спору нет, это было приятно (я имею в
  виду не только театры, но и все городские увеселения) - но толку
  то! Все равно это была не жизнь, а только видимость жизни. На
  время спасало - а за этим разверзалась пустота. Я потому и перес-
  тал туда ходить, что они только показывали отсутствие у нас под-
  линной, реальной жизни. Ну, на вечер сходил туда (или в кино, или
  в ресторан) - а дальше-то? Дальше - снова общежитие, та же обста-
  новка, серость и тоска нашей жизни.
   Нет, все это была иллюзия, суррогат реальности, которая
  только еще сильней обнажала нашу пустую жизнь. Поэтому я и гово-
  рить о ней не хочу. Пусть восхищаются этим те, которые ничего не
  видят и не понимают, которые рады клюнуть на все блестящее, а __су-
  __ти _.не хотят знать.
   Но, - скажут мне, - с домашними же какие-то отношения сохра-
  нились у меня? Поддерживала же меня как-то мысль, что когда-то я
  увижу их, вернусь в родной город, как-то применю там то, что уз-
  нал за годы в столице? Прямо я отвечать не буду, а вместо этого
  приведу эпизод, который был со мной в середине второго года, ког-
  да я во время зимних каникул решил съездить домой. Вот я двое су-
  ток трясусь в поезде. Мелькают реки, знакомые города, станции.
  Все ближе, ближе... Вот уже и подступы к моему городу, знакомые
  поля, деревни, заснеженный шлагбаум... Вот и перрон, и станция.
  На перроне меня встречают те, которых я столько лет знал, с кото-
  рыми провел всю жизнь - и мать, и отец, и бабушка, и еще некото-
  рые близкие люди, и младший брат. Первая радость, приветствия
  после долгого расставания... Мы все вместе едем домой. Вот и мой
  дом, и знакомые стены, и обстановка, и следы каких-то моих давних
  занятий и увлечений... Все, вроде, такое близкое, родное, такое
  дорогое и единственное. Но что это? Почему так напряженно и не-
  ловко за столом? Почему нам как бы не о чем говорить, как бы не-
  понятно зачем вообще общаться? Почему эти стены и комнаты кажутся
  мне какими-то странными,чужими, и пребывание здесь не радует ме-
  ня, а, наоборот, наводит какие-то грустные, тяжелые чувства? Все
  ясно - я слишком давно не был здесь. Я слишком надолго покинул
  свой дом, и разорвалась какая-то связь. Та жизнь, другая - в том
  шумящем городе, среди незнакомых людей, с трудностями самостоя-
  тельности и одиночества - она-то и стала моей настоящей, она-то и
  заполнила меня теперь всего, вытеснив из меня эту, прежнюю .жизнь.
  Мой дом теперь там - в огромной Москве, в этом диком корпусе,
  среди моих новых товарищей-студентов. Они теперь моя родня. И я с
  удивлением смотрю на эту прежнюю, давно забытую обстановку, как
  на что-то постороннее и чужое, и на прежних, столь когда-то близ-
  ких и родных людей - почти как на чужих. Москва, студенчество ли-
  шили меня дома. Я теперь взрослый, самостоятельный человек -
  один, совсем один... Помню, я тогда так и не добыл там срока -
  уехал через три-четыре дня.
   Единственное, что меня иногда развлекало - это общение с
  природой. Уж не знаю, почему мне это так сильно полюбилось. Я
  иногда выбирался один в подмосковные поля и леса - и только тут
  получал полное облегчение. Я непременно любил, чтоб один. Так уе-
  дешь иногда на какую-нибудь незнакомую станцию, отойдешь, выйдешь
  в поле - и тут, что называется, можно только рот раскрыть. Золо-
  тятся кругом хлеба, рядом стоит стог. Из ржи синими глазками
  смотрят на тебя васильки. Зеленеет на горизонте дальняя полоска
  леса. Над всем этим, в бездонном синем небе кружит жаворонок. И
  небо - огромное, от горизонта до горизонта, и клубящиеся облака в
  нем, и ослепительное, так жарко греюшее солнце... И видя это, я
  как-то отходил, и глаза мои открывались, и душа моя распахива-
  лась. И бродя часами в полях, я иногда замирал от странного, но
  очень твердого чувства. Я вдруг вспоминал город, и то, что там
  было со мной - и вдруг ощущал, что вот оно - то, что со мной сей-
  час - настоящее. А то, что со мной было там, все эти месяцы и го-
  ды, вся эта жизнь, которой мы все вместе живем, все это студен-
  чество и институты - так, обман, мираж. И все, что было со мной и
  этот год, и прошлый - и со мной, и со всеми моими товарищами -
  ненастоящее, какое-то _нереальное. И, расправив плечи и дыша пол-
  ной грудью, я шел все дальше и дальше, в каком-то особом волнении
  - конечно, все же для того, чтобы к вечеру снова повернуть к
  станции и вернуться в Москву. Конечно, это чувство тоже было
  что-то вроде миража.
  
  
   Но как же так, спросите вы, - разве можно так отзываться о
  целой области жизни, о жизни всего студенчества? Ведь таких людей
  миллионы, и для города это обычное дело - по крайней мере, поло-
  вина именно таким образом входит в жизнь! Неужели объявить жизнь
  всех этих людей ложной - и, в конце концов, куда же все-таки деть
  те добрые воспоминания, которые во многих этот этап оставляет?
   О добрых воспоминаниях я уже сказал. Что же касается мно-
  жества людей, то это-то, по-моему, и самое ужасное. Ну я бы мог
  понять, если бы такое делали с одним, специально в виде наказа-
  ния, или уж, по крайней мере, с немногими. Это было бы тяжело, но
  по крайней мере можно понять - человек провинился и за это стра-
  дает, иначе в этом мире нельзя. Но массовость явлений, их "узако-
  ненность", включенность даже как нечто естественное и неизбежное
  в определенную область жизни!..
   Я невольно чувствовал, когда писал, что это похоже немного
  на Достоевского с его "Мертвым домом". Но Достоевский-то знал, о
  чем писал, и что там иначе и нельзя. Это ведь было одно такое
  место, или, по крайней мере, несколько мест, где людей специально
  собрали, чтоб наказать, и не каких-то людей, а особых, нечто пло-
  хое совершивших - так что понятны все эти ужасы. Но здесь, здесь,
  в центре культуры и цивилизации! Столица, и множество приезжих, и
  эти "корпуса", общежития - в т.ч. и студенческие, и целая область
  жизни этих иногородних, рядом с которой другая область жизни, от-
  части с ней связанная - образование. Приехать за тридевять зе-
  мель, с надеждами и мечтами, чтобы потерпеть в жизни крах, под-
  линное крушение, или потратить уйму сил на изучение вещей пустых
  и непонятных, чтобы потом убедиться, что они не нужны тебе в жиз-
  ни - не вещи ли это одного порядка? А нам их еще пришлось в себе
  соединить.
   У Достоевского, когда читаешь, находишь то, что и ожидал, к
  тому же знаешь, что это далеко, в особых местах, которые специ-
  ально для этого и предназначены. Здесь - весь эффект в неожидан-
  ности, ибо как же ты можешь предполагать, что приезжая в столицу
  и пробираясь к вершине образования ты такое здесь встретишь! К
  тому же впечатляет и неограниченность, ибо все это не собрано в
  одном месте, а раскидано по Москве, везде, где по ней стоят эти
  корпуса-общежития и высятся здания институтов.
   Я знаю, многие со мной не захотят соглашаться, скажут, что я
  смотрю предвзято, что меня сбили с толку, быть может, случайности
  или обстоятельства моей собственной жизни. Что ж, может быть и
  так, я о себе судить не могу - может быть, случайности жизни или
  качества характера наложили свой отпечаток; но в одном я пок-
  лясться могу. Как бы ни были искажены и предвзяты мои взгляды - я
  искреннен. То, что я решил записать сейчас - мой опыт, опыт двух
  с половиной лет, когда я жил этой жизнью и видел все это своими
  глазами. И пусть кто-то говорит, что это не может быть так, что я
  гляжу мрачно, что в жизни этой гораздо больше света и радости. Я
  не буду с ним спорить. Точнее, я не буду доказывать ему что-то
  доводами и логикой. У меня перед глазами просто стоит тот сту-
  дент, который в середине второго года у нас покончил с собой,
  выбросившись из окна.
   Другие, может, и согласятся со мной, но скажут, что это все-
  го лишь эпизод - студенческая жизнь, что это всего лишь несколько
  лет, так сказать, дверь, за которой все и начинается. Что ж, я
  согласен, что это дверь. Но я не в состоянии назвать "эпизодом"
  целых пять лет. Вернее сказать, что это как раз наоборот, целая
  жизнь, быть может, даже более глубокая и яркая, чем все остальные
  годы, судя по возрасту, на который она пришлась. И потом - если
  такая дверь, то что же можно ожидать за этой дверью? Будет ли у
  вас желание входить туда? Я иногда пробовал говорить со студента-
  ми старших курсов, которым уже приоткрылось краешком, что будет
  дальше, и с некоторыми выпускниками - картина, честно говоря, та-
  кая, что меня что-то туда не тянет. Эти годы учебы имели по край-
  ней мере один результат, который я ясно в себе ощущаю. Я стал бо-
  яться жизни. Я вовсе не стремлюсь окончить и как-то начать дальше
  жить, я не хочу узнать, что там, за дверью.
  
  
   Но я должен вспомнить, наконец, почему я здесь, как я здесь
  оказался. Вот уже месяц, как я лежу в палате и наблюдаю жизнь
  больных, и, кажется, уже начал привыкать к этой жизни. Иногда да-
  же кажется, что так всегда было и будет, и странно - меня послед-
  няя мысль даже не очень пугает.
   А началось все просто. Два с половиной года я учился спокой-
  но, и только наблюдал все эти ужасы и странности, которые бывали
  у нас в институте и общежитии, пока, наконец, не пришло время
  этим тучам сгуститься и надо мной. Началось, как обычно, с того,
  что я не сдал экзамены. Я и сам не заметил, как эта опасность ко
  мне подкралась - видимо, решил после двух лет, что все в порядке,
  перестал заниматься - ан, тут это и произошло. Я кинулся на пе-
  ресдачи, пробовал учить - но все уже было без толку. В феврале
  меня отчислили из института по неуспеваемости - и тут же, через
  несколько дней, выселили из общежития. Но перед тем, как меня вы-
  селили, на мой адрес пришла повестка. Они в месяц призыва обычно
  присылают, и всякий раз надо им предъявлять бронь, т.е. что я
  студент института, и у нас с первых курсов не забирают. Но на
  этот раз брони у меня уже не оказалось. Я туда, сюда ткнулся -
  все без толку, потому как я несколько дней уже вовсе не студент.
  Пришлось идти в военкомат. Там меня сразу стали записывать, ос-
  матривать, так что чую - плохо дело, вот-вот заберут, к тому все
  идет. Стал с ребятами советоваться. Ребята подсказали, что единс-
  твенный путь - через здоровье, т.е. освобождение по медицинским
  мотивам. Тут я забегал. Потому что это только говорится так, что
  "доблестные вооруженные силы", и что служить в них для каждого -
  большая честь, а по правде-то туда не больно рвутся, особенно из
  студентов. Обошел несколько поликлиник, в одной из них мне, нако-
  нец, дали нужную справку. Тут еще тоже вопрос - какая справка
  нужная. У нас, студентов, есть целая система о том, по каким бо-
  лезням освобождают, а по каким нет. Если, например, жаловаться на
  живот, или на то, что нога болит - не освободят. Я выбрал нужную
  болезнь и получил справку. Но тут оказалось, что этого мало, что
  не верят так, по справке, и что нужно проходить обследование. Нас
  прямо от военкомата, прямо с комиссии погрузили в их "воронок" и
  повезли. Приезжаем, я оглядываюсь. Какая-то заснеженная террито-
  рия, на ней - домики, раскиданные то тут, то там, вокруг каждого
  домика и вокруг всей территории - заборы. Нас ввели в один из
  них, водитель открыл дверь, я не понял как, мы вошли и он сразу
  же за нами закрыл. Я сразу понял, что больница. Вокруг люди в бе-
  лых халатах и стены больничные. Нас сразу раздели, отвели в душ,
  забрали одежду и документы и одели в какие-то костюмы, одинаковые
  и синие. Это у них такая общая форма для больных. Я сразу, как
  надел этот костюм, так почувствовал себя каким-то каким-то дру-
  гим, будто не я, а другой человек. Точно говорю. что-то с того
  момента во мне изменилось. Врач отпер другую дверь - и мы вошли
  уже внутрь, в главное отделение. Дверь за нами снова закрылась. Я
  огляделся...
  
  
   Вот я здесь уже больше месяца, и все продолжаю оглядываться.
  Некоторые впечатления от этого места я уже описал. Я бы с удоволь-
  ствием привел их и больше - но уж больно они скучны и однообраз-
  ны. В один и тот же час - подъем. Застилаем постели и уборщица
  моет пол - и тут же сразу на завтрак. После завтрака палата зак-
  рыта, нас туда не пускают - вот и приходится до обеда слоняться
  по коридору. Так и вижу этот коридор, полный одинаковых синих фи-
  гур. Кто-то сидит на скамейке, кто-то у стены на кровати (они у
  нас даже и здесь стоят), кто-то без цели слоняется между ними.
  Лица у большинства какие-то потерянные, замкнутые, люди будто уш-
  ли в себя, так что не встретишь открытого взгляда. Разговоры ка-
  кие-то краткие и напряженные. Редко с кем удается спокойно пого-
  ворить - таких здесь всего несколько человек. Наконец, эта пытка
  кончается (а это действительно пытка, такое времяпровождение,
  лучше, чем в одиночной камере) - нас ведут на обед. После обеда
  вновь тоска, но тут нам разрешают разойтись по палатам. В эти
  спокойные часы я обычно и пишу на этих листках. Что делать - за-
  нятий здесь никаких, книг мало, никто меня не навещает - вот и
  попробую научиться связно излагать свои мысли, а заодно кое-в-чем
  в жизни разобраться. Так время идет до ужина, после которого мы
  снова не можем попасть в палаты, а идем в комнату для игр, где
  стоит также телевизор, или остаемся в столовой, где происходит
  что-то вроде лечения, состоящего из склеивания конвертов и соби-
  рания розеток. (Монотонная эта работа, как предполагается, спо-
  собствует укреплению психики больных.) В игровой комнате мы сидим
  за нардами и шашками, и одновременно смотрим телевизор - а потом
  идем спать. Вот и все наше разнообразие. Так повторяется изо дня
  в день.
   Я уже давно на это и не обращаю внимания, а иногда вместо
  этого предаюсь странным мыслям. Иногда мне кажется - ну, в конце
  концов, какая разница - дома, или в общежитии, или _здесь? Везде
  люди, везде жизнь. Здесь даже какая-то особенная, поскольку люди
  на долгие недели оказались в закрытом пространстве. Здесь понево-
  ле появляется какая-то мягкость, предупредительность. Люди, ли-
  шенные практически всего, оказавшиеся "на дне", как-то по-особому
  начинают замечать друг друга. Честное слово, я удивился - здесь
  как-то особенно много тепла, больше, чем в остальной жизни, я в
  некоторые моменты особенно это замечал. Вот я временами и думаю -
  какая, в конце концов, разница, где?.. Лишь бы были люди вокруг, и
  тепло, и давали спать, и кормили. В корпусе-то нашем этого почти
  не было. Здесь к тому же и лекции не заставляют учить. Я тут, на-
  конец, со многими уже познакомился. Больные, конечно, искалечен-
  ные люди, с неудавшейся судьбой - но ведь - живые!.. Такие, кстати,
  как раз особенно и нуждаются в заботе. Мы так с некоторыми здесь
  по вечерам сидим, разговариваем - так ведь все живые души, и каж-
  дый по-своему глубоко раскрывается. Иногда, честное слово, начи-
  наю так размышлять, последнее время все такие мысли приходят.
   Но на время им поддашься, а потом опомнишься и скажешь себе
  вдруг - нет! Нельзя поддаваться, нельзя себя хоронить! Потому что
  здесь не жизнь - а только видимость жизни! Даже, лучше сказать -
  настоящая могила! Это какой-то свой мирок, искусственный и ненас-
  тоящий, в нем воздуха нет, в нем можно задохнуться! Только хоро-
  нить людей можно в таких местах! И вдруг так страстно захочется
  выйти отсюда, что так и ждешь, когда закончится срок обследова-
  ния, и даже не важен результат - уж лучше, чем здесь, в армию ид-
  ти!
   Но если все кончится благополучно и меня освободят, тут не
  легче вопросы. Что дальше делать? Как жить? Неужели снова в мой
  институт? Но это значит - снова книжки, снова экзамены. Домой я
  ехать не могу - с домом меня уже ничто не связывает. Делать я то-
  же ничего не умею - за два года учебы так ничему и не научился.
  Жить бездомным и воровать как-то вроде не к лицу. Нет, пожалуй,
  придется все-таки поступить в институт. Сделаю это не потому,
  чтобы я к этому очень стремился, а потому, что нет другого выхо-
  да. Затянула, засосала меня все-таки эта жизнь, так что я неволь-
  но стал ее частью. Я теперь - часть системы образования, вовсе не
  желая того, а значит и всего, что за этим следует - всей этой
  "научной жизни" и всех этих институтов, контор, "ящиков". Я знаю,
  что со мной будет, если меня освободят и я окончу. Наши студен-
  ты-выпускники подают хороший пример, я специально об этом говорил
  с ними. Буду сидеть в какой-нибудь конторе годами и стул проти-
  рать, да носить какие-то бумажки. Это вся система такая, вся та-
  мошняя жизнь - а я, сам не зная как, в нее попался. А начинается
  все с образования. Я потому и смотрю на него, как на "дверь" во
  все дальнейшее - потому что все в жизни связано, и одна область
  вытекает из другой, и все это вместе складывается в общую нашу
  жизнь. Какова же тогда эта жизнь?..
   Я, в сущности, потерял силы, мне ничего не хочется. Я смотрю
  на мое студенчество как на нагромождение каких-то бессмыслиц, и
  из них главная - это мое вынужденное пребывание в "желтом доме"
  в самой середине моего учения, так сказать, на его вершине -
  в середине третьего года. У меня нет сил жить. Все лишено для ме-
  ня ценности и смысла. Три года назад у меня были какие-то планы,
  надежды. Столица представлялась мне желанной, образование - за-
  манчивым. Я ехал сюда с надеждами, строил планы, представлял себе
  какое-то будущее. Теперь все ушло. Осталась только эта палата и
  больные. Все сошло на нет, превратилось в бессмыслицу. Я, навер-
  но, когда выйду отсюда, все буду сюда приходить. У нас многие
  приходят из прежних - приносят сигареты, бумагу. Все-таки здесь
  тоже жизнь - и не так-то просто избавиться от памяти о людях, с
  которыми провел в закрытом помещении долгие недели. У меня как-то
  все прежние лица побледнели в памяти, и это будет единственной
  возможностью о ком-то заботиться, чувствовать свою связь с
  жизнью. Но, впрочем, что я говорю! Нет, конечно нет - я и глазком
  не приду взглянуть сюда! Как только выпишут, тут же забуду нав-
  сегда и это место, и все здешнее. Потому что, как ни бессмысленно
  и дико все _там - но там все же свобода, а здесь - тюрьма. Даже и
  не вспомню об этом месте, и всякую мысль буду гнать...
  
   Нет, все же как странно! Здоровый, молодой, полный когда-то
  таких надежд - и вдруг оказался у разбитого корыта! Нет планов, нет
  целей, везде кругом полная бессмыслица. Мне ничего не нужно, я
  ничего не хочу. Что будет со мной дальше - мне все равно.
   Сегодня я, наконец, узнал, что я освобожден от армии и что
  Меня скоро выпишут. Я не знаю, радоваться ли мне этому. Нет планов,
  нет никаких желаний. Все пусто. Зачем жить?..
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"