Рыженков Вячеслав Борисович : другие произведения.

Между раем и раем

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение книги "Я тоже из МИХМа" Следующая по счёту в ряду воспоминаний ( "Своими глазами", "Путь лоботряса", "Между раем и раем")Рассказ о том, как человек советского склада пытался понять, что же ему теперь делать.

  МЕЖДУ РАЕМ И РАЕМ
  
  Третья книга воспоминаний
  
  Предисловие
  О каком "рае" я собираюсь вести речь? Конечно не о небесном, а о самом земном. Начинаются описываемые события приблизительно в 1985 году, когда было окончательно постановлено, что коммунистический рай не состоится. После чего наши люди устремили свои голодные взоры к раю капиталистическому, и рвались к нему до самого 2000 года. Именно тогда было подытожено, что рай состоялся. А кто в него не попал, тем хуже для них, значит, плохо старались. И вообще. Кто и где вам сказал, что в рай берут всех поголовно?
  Я только рядовой участник, а порой даже просто свидетель, событий тех лет, что прошли, начиная с Горбачёвского ускорения, через Ельцинскую демократию к Путинской стабилизации. Для меня, как и для любого человека, зачастую важнее были не эти эпохальные перемены, а гораздо более мелкие собственные рывки, броски, перескоки и выжидания. Но очень часто одно трудно отделить от другого, поскольку всё варилось в одной печи - ищущей свою судьбу России.
  Так и получилось продолжение записок книги "Я тоже из МИХМа".
  
  Оглавление
  
  Маленькое введение
  Гл. 1 Развилка
  Гл. 2 Два года строгого порядка
  Гл. 3 Муки поступления
  Гл. 4 Гранит науки
  Гл. 5 Что вы делали двадцатого августа?
  Гл. 6 Слишком логичное завершение
  Гл. 7 Абразивное разнообразие
  Гл. 8 Размахи и замыслы
  Гл. 9 Хрустальный удел
  Гл.10 Зелёная лихорадка
  Гл. 11 Визитка из прошлого
  Гл. 12 Аптечный старт
  Гл. 13 Эстафетная палочка
  Гл. 14 Гроза фирмы
  Гл. 15 Прыжок с зажмуренными глазами
  Гл. 16 Двуликая луна
  Гл. 17 День космонавтики
  Гл. 18 В большой семье...
  Гл. 19 Дрейф на "оторванной льдине"
  Гл. 20 Родные пенаты
  Заключение
  
   КНИГА ТРЕТЬЯ
  
  
  МИХМ сентябрь 1979 - август 1986
  НИИприборов сентябрь 1986 - декабрь 1988
  ИМет декабрь 1988 - декабрь 1991
  УНИП КАРМА март - декабрь 1992
  Геркулес январь 1993 - январь 1996
  Протек февраль 1996 - ноябрь 1998
  Айпара ноябрь - декабрь 1998
  Милосердие март 1999 - март 2000
  МИХМ июнь 2000 - июнь 2001
  
  
  Маленькое введение
  
  Как я уже писал в своих мемуарах "Я тоже из МИХМа" или "Путь лоботряса", в 1979 году мне удалось успешно закончить свой родной МИХМ. Еще шесть с лишним лет я отработал в нём инженером кафедры "Процессы и аппараты химической технологии" под чутким руководством Геннадия Яковлевича Рудова. Но эти шесть с половиной лет прошли довольно быстро и не принесли мне ничего, чем я на тот момент с чистой душой и сердцем мог бы похвалиться. Как обычно, я в очередной раз встал перед выбором, и, собрав остатки воли в кулак, наконец его сделал.
  
   Гл. 1 Развилка.
  
  Моё решение - уйти из МИХМа, Московского института химического машиностроения, получилось по-своему судьбоносным. Разумеется, именно для меня. Причем, не в том смысле, что с этого момента моя судьба стала особенно выдающейся или даже великолепной. Ничего подобного. Она просто сошла с колеи, и так в нее больше и не возвращалась. Даже теперь трудно понять - хорошо, что так произошло, или плохо. Но ясно одно, так или иначе, но это всё равно бы произошло.
   До этого события были, разумеется, на протяжении моей жизни и другие особые точки, когда я оказывался как бы на распутье. Но скажем, если взглянуть в самое начало, после детского сада ни у меня, ни у моих родителей выбора практически и не было. Все мои ровесники-современники однозначно шли в первый класс, и даже школы были расписаны заранее, по месту жительства. Такой порядок никто не пробовал, да не хотел изменить. (Кроме некоторых ушлых взрослых, но таких было на общем фоне ничтожно мало). И только чуть позже, уже в школе начали проявляться первые бунтари против "жестокой судьбы" - наши хулиганы и двоечники. Они делали всё от них зависящее, чтобы избежать предписанной сверху линии жизни. И некоторым действительно удавалось "соскочить с подножки", вырваться из школы, уйти раньше времени на фабрику, а то и в значительно более удаленные места.
  Такой ранний бунт был не в моем характере, тем более, что жизнь в школьной колее давалась мне легко и комфортно. Заботиться до восьмого класса было совершенно не о чем.
  Первый настоящий возможный выбор моей судьбы тоже не состоялся. Кто-то уже тогда свернул на свою дорожку, уйдя после восьмилетки в техникум, ПТУ или хотя бы выбрав девятый класс какой-то другой школы, кроме четырнадцатой, куда мы пошли все скопом. Мне подобные шаги предпринимать не хотелось, гораздо проще казалось катиться дальше туда, куда и так всё катится. Призвание же, которое, как принято считать, сидит в каждом человеке, упорно не хотело себя обнаруживать.
  Кстати о нем, об этом самом призвании, в последних двух классах школы активно заговорили учителя. Нас уже не в шутку призывали искать его и искать серьезно. Правда, никто не мог научить, а как именно это нужно делать.
  Мне, впрочем, припоминается и похожая беседа еще в детском саду, прошедшая тогда весело, с прибаутками. Девчонки поголовно собирались стать врачами, мальчишки - летчиками. Воспитательница, Вера Порфирьевна, обхохоталась, вот, мол, какая жизнь настанет, никто болеть не будет, и пешком ходить не придется. Я впрочем, тогда ответил: "Не знаю". Был немного постарше своих одногруппников, чтобы ляпать первое, что придёт в голову, или повторять за другими, да и подготовлен был к осторожности беспощадными насмешками своей суровой бабушки. Говорил ведь и я когда-то, лишь, например, увидев по телевизору цирк, к примеру - "Буду жонглером", чтобы тут же услышать: "Да из тебя жонглер, как из меня барабанщик!" Почему барабанщик, не понимаю до сих пор, но в тот момент понял главное - взрослые уверены, жонглером мне не быть. И еще одно. Если чего-то действительно хочешь, держи это лучше при себе. А хотелось-то, как правило, несбыточного.
  Мечта, единственная настоящая мечта моего детства, стать художником, быстро рассыпалась в прах, как только попались на моем пути ребята действительно одаренные, с которыми себя можно было сравнить. А в школьных сочинениях, периодически задаваемых на ту же тему, уже не хотелось даже приближаться к потаенному, но там ведь не возбранялось сочинять любую экзотику. Кем я только не описывал себя в будущем - биоником, геологом, селекционером, водолазом-археологом, кем угодно, лишь бы почуднее. И за любую выдумку спокойно получал стандартные пятёрки. А до реальных наших наклонностей, похоже, никому не было дела. Впрочем, обижаться на это не приходило в голову ни нам, ни нашим родителям.
  Короче, собираясь после школы в институт, я и тут меньше всего думал о призвании. Выбранный мною МИХМ по размеру конкурса и степени известности был заурядным середнячком. Причем не скажешь, что еще ниже, всего лишь потому, что был он ВУЗом столичным. Такой шаг мне виделся и реально становился продолжением всё той же школьной колеи. Несмотря на понятную робость и дрожь в коленках, на самом донышке души я был уверен, что в такой институт попаду обязательно. После прекрасно усвоенной школьной программы, двух лет чтения подписного "Кванта" и усиленных занятий на протяжении всего июля по различным пособиям для поступающих? Подвести, вмешаться в мою судьбу, могла только невероятная случайность, но такого потрясения не случилось.
  И только легкость уже сданных вступительных экзаменов подняла первые сомнения, а туда ли я иду, куда мне должно идти? Возможно, на этот раз стоило бы и рискнуть? Не спорю. Может быть, и стоило, если бы я хотя бы знал - где, и ради чего. Не рисковать же только во имя спортивного интереса, чтобы потом рассказывать, как вместо конкурса в два с половиной человека на место, я сумел пройти туда, где на место было человек пятьдесят. Успех бы это был? Несомненно. Но ведь человеку нужно и другое - найти все-таки тот путь, к которому лежит его душа. А нужны ли трудности просто ради трудностей? Может быть, кому-то и нужны. Но ведь не для всех жизнь - спорт.
  Впрочем, эти первые сомнения я быстро заглушил и успокоил. МИХМ, как таковой, мне не нужен, рассуждал я просто, зато стоит получить высшее образование. А там поглядим! Впрочем, это самое "там", через пять студенческих лет отодвинулось еще дальше. Предложили остаться в институте инженером, чего уж лучше?
  Были, конечно, чуть раньше и другие предложения. Например, пройти производственную практику в институтском вычислительном центре. Или в тот же год доцент Беленов приватно доводил до нас, парней нашей группы, другое предложение (девчата, как правило, никакое из предприятий не интересовали) - отправиться на нефтезавод в Капотню. На ту же практику, но с дальним прицелом. Сейчас пообтереться, потом распределиться, а там и должность, и квартира, короче, как завершил тот же Беленов, "на всю оставшуюся жизнь". Не знаю как кого, но меня повергла в трепет и неприятие именно эта беспощадная фраза. О конце не хотелось думать, пока жизнь казалась условно бесконечной.
  И вот настали будни рядового михмовского инженера. Не серые, и не радужные, а просто никакие. Постепенно становилось ясно, что кончились жизненные этапы, которые автоматически считаются временными. Дескать, сделать только вот это и вот это, а там... на все четыре стороны и твори что угодно! Так думалось про школу, думалось про институт, предлагалось сперва думать так же и о теперешнем положении. Напиши диссертацию, защитись - и беги подальше, туда, где гораздо лучше. Где такие места - неизвестно, но ведь они же есть наверняка. И одно из них придётся уже выбирать именно навсегда.
  Но месяцы теперь слишком быстро стали складываться в годы. День ото дня всё чаще казалось, что невыбранное "навсегда" легко может превратиться в "никогда". Особенно отчетливо такие мысли у меня проявлялись во время ночных пожарных дежурств. Тишина, полутемные пустые коридоры, знакомые уже до последней царапины и пыльной щелки в полу. Безлюдье и пустота на смену дневной суете дает чёткий контраст, ничто не отвлекает, и на свое обитание среди этих стен можно взглянуть как бы заново и совершенно иначе. Становится ясно - то, что тебя сейчас окружает и может так и остаться тем самым "навсегда". На всю оставшуюся жизнь... Сначала долгий поход за диссертацией и степенью, а ради чего? Ради того, чтобы стать в очередь тех, кто пытается выйти в преподаватели. Для кого-то это и есть вожделенная мечта, но нужно ли это тебе самому?
  А всё остальное? Уже ясно, что МИХМ - это вуз, высшее учебное заведение, царство преподавателей и ничего больше. Всё прочее следует искать в других местах. Так стоит ли застревать здесь на годы и годы ради кандидатской степени, если ты сам пока еще не понял, а что тебе от жизни нужно. Ведь жизнь проходит быстро. Время не стоит на месте. Это, по крайней мере, уже очевидно. Уж на что мелкие дикие деревца в заднем закоулке, на задворках кафедры, куда выбегаешь иногда потрепаться с курящими ребятами, и те, зелененькие, подрастают прямо на глазах. По первому году работы на кафедре был бойкий росток до колена, затем потянулся кверху тонкий стебель, а сейчас уже прямо над головой раскинулись еще гибкие ветки, и листья уже бросают легкую тень. Не сегодня-завтра наметится и крона, а ты всё ещё продолжаешь бегать в мальчишках-выпускниках. Не пора ли набрать воздуха и сделать шаг? Если не вперёд, так хотя бы в сторону.
  Как я не отгонял от себя на первых порах эту мысль, всё яснее мне становилось, что именно сейчас я и стою на развилке. Пора выбрать окончательно: МИХМ - моя жизнь, или нет. Нравится ли мне здесь, и хочу ли я здесь оставаться? А если нет, то какой всё-таки жизни я хочу. И где же оно, наконец, моё сокровенное призвание?
  Так и наступил тот год, когда тянуть уже больше не стало сил. Год юбилейный, к его исходу мне должно было исполниться тридцать. Уже тридцать! Другие к этому времени... Впрочем, речь не о других, речь обо мне самом. Пора понять, что скоро менять что-либо станет уже слишком поздно. И надоело просто ждать, пора действовать! Давно пора.
  Призвание моё так и не проявилось, и единственное, что я осознавал на тот момент, кроме того, что пора действовать - желание расстаться с Москвой. Сыт я ей был уже по горло. И той неустроенностью, которая вынуждала меня кататься каждый день по полтора часа на электричке, и той неприязнью, что вспыхивала в любом месте на периферии - в том числе ко мне - стоило произнести вслух это слово. А поездил в михмовские командировки я уже немало, побывал на многих химических комбинатах, тяжело ворочающихся в собственных проблемах. И о чем бы не возникал вопрос, разговор быстро сворачивал на Москву и на Кремль.
  Не только мне, застрявшему на перепутье, и многим другим людям в стране давно уже хотелось перемен к лучшему. Еще со студенческих лет осталось в памяти, как все поглядывали на бесчисленные портреты Брежнева и вполголоса говорили: "Пора". В полный голос, конечно, не кричали, но особенно и не стеснялись. В том числе и при пересказывании анекдотов с негуманным, если брать чисто человеческий смысл, но политически с давно для всех очевидным подтекстом. С тем самым - "пора". Его улавливали сразу. Но справедливости ради стоит сказать, что почти всеми нашими людьми в подобных разговорах двигала не неприязнь или ненависть, а главным образом надежда!
   Кто не надеялся, тот или уже удрал в теплые страны, или твёрдо собирался удрать. Но ведь оставались не те, кому удрать не удалось, а те, кто при всём надоевшем по жизни, всё-таки хотел остаться. Остаться, и продолжать жить. Никто не собирался жить непременно по-другому, всем просто хотелось, чтобы стало еще лучше, а потом, по мере ухудшений всего и везде, хотя бы просто лучше.
  Надежды, тем не менее, не оправдывались. Вот уже и залпы прогремели, и бессменный глава партии и правительства ушел в последний путь, а и в стране, и в институте - всё как застыло. Опять пошли разговоры: "Пора, пора", "Не волнуйтесь, это не надолго", "Уже скоро!". Терпение людей натягивалось как застрявший канат, и всё меньше оставалось у них уверенности, что хоть когда-нибудь что-нибудь будет.
  Не знаю, как кто, но лично я в масштабах страны ждал изменений радикальных. Ждал и надеялся. Мол, только тогда и в институтах жизнь сразу обновится и зашевелится по новому. Но когда, наконец, несуразных стариков сменил вождь молодой и бодрый, мои молодые надежды сменились, наоборот, как мне тогда виделось, возрастным скепсисом. Не надейтесь, реального обновления не будет - так следовало понимать первые слова и действия Горбачёва. И теперь для меня всё сошлось как бы в одну точку, и обстановка в институте, и жизнь в стране... Настало время сказать себе: "Хватит!". Ты должен хотя бы попробовать жить и действовать как-то иначе.
  
  Гл. 2 Два года строгого порядка
  
  Иначе-то иначе, но как? Переменить работу! Собственно говоря, если не претендовать на должности с высоким положением, проблем с переменой работы не было никаких. Взять тогда могли с ходу в выбранное просто наугад любое учреждение, предприятие или заведение - от сторожа в детском саду какого-нибудь мелкого городишки до дворника на любой столичной улице, хоть в окрестностях Кремля. И платить бы стали не хуже, кстати, чем рядовому институтскому инженеру. А что до цехов, то объявления о приеме висели на всех заводах и фабриках. Да и в деревне тогда заработки пошли, что надо, лишь бы не боялся грязи и не бегал от работы.
  Вот те раз! - скажет кто-то в ответ. Надо ли было получать высшее образование, наработать семь лет стажа в институтских лабораториях, чтобы говорить о таких крайностях? Ведь институт, диплом для того и нужен, чтобы выбиться, пробиться, пролезть... в общем куда-то туда, куда берут не каждого.
  Не знаю, после первого опыта работы мне вообще расхотелось куда бы то ни было пролезать и выбиваться. Может быть, сказывались корни? Я вырос в рабочей семье и никогда такой жизнью не тяготился. Собственно и в институт-то я пошел не для того, чтобы выбраться "из черни" в белые люди. А для чего тогда? Не сытой, богатой, роскошной виделась мне в тот момент моя будущая жизнь. Нет. Я хотел жизни интересной.
  Не ради заработков рвался я в студенческие стройотряды, не ради кормовых и суточных охотно, с восторгом, соглашался и без оглядки кидался в любые командировки. Ради нового, ради разнообразия, ради того, чего еще не видел. Эх, если бы можно было стать просто вольным бродягой! Но нет. Корни, крепкие семейные корни, убеждения и традиции. Человек должен работать, только тогда он чувствует себя человеком.
  Итак, я не знал - чего я хочу, но я уже твердо понимал - чего я не хочу. Я не хочу больше работать в Москве. Достаточно. Но если так, почему просто не обосноваться для начала в своем родном райцентре. Ведь я, если не считать школьных лет, в нем практически и не жил. Идёт ли в счёт жизнь от электрички до электрички в будние вечера и ночи, и долгое, на полдня, отсыпание по воскресеньям.
  Но если перебираться в Ногинск, нет нужды говорить о сторожах и дворниках. Какая разница, городок вполне индустриальный, там и инженером устроиться не проблема.
  На всякий пожарный я закинул удочку и по ближайшим окрестностям - Электросталь, Железнодорожное, Черноголовка... Действительно, сразу обозначилось несколько точек, куда меня спокойно могли принять в полном соответствии с моим МИХМовским дипломом. Но это опять ездить и кататься. И я остановил свой выбор на небольшом закрытом предприятии. Серьезное заведение, при нём конструкторский отдел, в целом - полная определенность. Разговор с будущим начальством показался мне весьма неплох, решение было принято. Может быть, хоть здесь подаст голос моё затаившееся призвание? Оставалось последнее - уволиться.
  Мой шеф и научный руководитель, Геннадий Яковлевич, был искушенный проницательный человек. Он сразу понял, что ухожу я не на какое-то вожделённое место, куда хочу попасть во что бы то ни стало, а просто, лишь бы подальше от приевшегося МИХМа. Он вернул мне моё заявление со словами, чтобы я больше к нему с этим не подходил и не заикался. А заявление от такого же инженера, Юрки Ларченко, написанное днём позже - завизировал сходу. Ларченко уходил не просто так, он шел на очень хорошую должность по линии своего тестя. Меня же он, как сотоварища, в те дни поддерживал морально.
  Поддержка - вещь полезная, но она служила лишь маленьким дополнением. Не в моем характере было в подобных случаях поворачивать на сто восемьдесят градусов. Слишком много я передумал, слишком тяжело подталкивал сам себя на последний шаг. Но шаг был сделан, пружина сорвалась со спускового крючка, и наступившее внутреннее облегчение я бы теперь не променял ни на что. Камень покатился с горы.
  В тот же день, по совету более опытного Ларченко, я завизировал заявление, отброшенное шефом, прямо в отделе кадров. Чем, кстати, произвел у них большой переполох. Меня перекидывали от одного инспектора к другому, пока не дотолкали до начальника отдела. Из МИХМа люди увольнялись регулярно, но с таким скрипом, похоже, не особенно часто. Однако закон никто нарушать не стал. И я тут же сообщил Дольникову, своему будущему начальнику, что через два месяца буду в его полном распоряжении. Он досадливо посмеялся: что за глупости, я, мол, своих увольняющихся отпускаю сразу. (Врожденная скромность помешает мне напомнить ему эту фразу спустя два года, которые я славно проработал в его конструкторском отделе).
  Два года, проведенные в этом институте приборов, так замаскировано называлось моё новое место работы, я всегда вспоминал с искренней благодарностью. По-своему - это было образцовое предприятие. Всё здесь делалось строго по регламенту, строго по расписанию. Войти в новый рабочий ритм не составило большого труда. Гораздо сложнее оказалось сойтись с коллективом, здесь не было и намека на ползучую михмовскую вольницу. Собственно говоря, даже о коллективе нашего большого конструкторского отдела можно было говорить только в официальном смысле.
  Работали здесь каждый в своем закутке, меж двумя стенками - чертежными досками - своей и следующей по ходу. Отдел занимал половину этажа, доски стояли сплошным непрерывным рядом, примыкая к непрерывной же полосе окон в фасадной стенке здания. Вдоль этого ряда досок, чуть глубже внутрь - располагался проход, по которому было удобно прогуливаться время от времени начальнику отдела Дольникову, когда он выбирался из своего кабинета. Идёт, бывало, не спеша, заглядывает в каждую ячейку, но обычно ни к кому не подходит и не говорит ни слова. Зачем? Все конструктора (а я теперь тоже назывался конструктор) разбиты на группы по четыре-пять человек во главе с ведущим конструктором, тот-то и отвечает за работу каждого в своей группе. И по количеству, и по качеству.
  О качестве, кстати, долго гадать не приходилось, всё сконструированное почти сразу поступает через двор - в цеха. И если там обнаружат какой-нибудь зевок или недосмотр, из невыявленных на проверке и контроле внутри отдела, то вызовут сходу - фамилия на чертеже проставлена. А с количеством еще проще - есть норма конструктора на месяц, пять листов сборки и двадцать листов деталировки (не любых, а именно в сумме с пересчетом на большой формат). В конце месяца все сдают заполненные квиточки с подсчётом - без исключений. И конечно собранная из наших деталек машина непременно и с ходу должна заработать, когда её завершат собирать в цеху, это не обсуждается.
  Наших ведущих регулярно, не реже раза в неделю, собирают за стенкой, в кабинете Дольникова. О чём они там говорят, кто их знает. Мы же получаем от старшего по группе (Хахаева Николая Михайловича) уже конкретные задания. С подробными разъяснениями и правом по ходу дела задавать любые вопросы. Он, собственно и сам, время от времени, подходит, чтобы заглянуть в твой, приколотый к доске лист. Всё на виду, понимающему человеку лишних слов не надо.
  И таким вот манером каждый день и целый день. Порядки совсем не институтские. Подойти к кому-нибудь, потрепаться, или вместе отойти в сторонку, например на лестничную клетку, здесь не принято. В принципе для этого есть большой обеденный перерыв, но и он не располагает к долгим разговорам и многолюдным сборищам, тем более, что половина сотрудников убегает обедать домой, в находящиеся по соседству ведомственные дома.
  Начальника же отдела мы слышим только тогда, когда он выступает на общих собраниях-совещаниях. Такие тоже бывают, хоть и не слишком часто. Ну и конечно, когда он вдруг разносит одного из нас прямо на рабочем месте. Но это не за текущую ошибку на листе, а за накопившиеся грехи. Казалось бы - приглушенным голосом, тем не менее, смутно слышно всем. Чтобы помнили - всё известно и всё под контролем.
  За два года такой работы я стал вполне профессиональным, хорошим конструктором. Конечно не выдающимся, это уже вопрос таланта, но специалистом без всяких кавычек. К исходу второго года меня уже не смущало никакое задание, к тому же работал я всегда быстро, не любил засиживаться у доски и подолгу разглядывать собственный чертеж. И вообще, в отличие от многих наших женщин (их в отделе было заметное большинство), чертить предпочитал исключительно стоя.
  И в тот момент, когда, казалось, жизнь вошла в прямое чёткое русло, почта доставила мне домой весьма сумбурную телеграмму. Прислал ее мой друг еще со времен студенческой группы Володя Маслов. Он, как и я, сразу после окончания института распределился на одну из кафедр МИХМа, занимался сейчас плазменной и высокотемпературной техникой. Правда, загодя он сам выбрал эту кафедру, а потому был горд и решителен в своих планах. Мой уход из института он не одобрял, но относился к нему с пониманием. А тут Володьке выпал случай дать мне, в его представлении, еще один шанс покорить столицу. Ведь он-то категорически не понимал, как так можно, самому не хотеть обосноваться в Москве.
  Как когда-то говорил мне по другому поводу другой одногруппник Женя Якоби - если уж ты попал в институт, сам ты отсюда не уйдешь. Уйдешь только тогда, когда тебя отсюда выставят, да еще и очень попросят. А пока до этого не дошло, крепись, но цепляйся. Был этот разговор в стародавние времена, еще на третьем курсе. А всего год с небольшим до этой знаменитой Масловской телеграммы сам Женя тем не менее отправился в собственную дальнюю дорогу. Уже не из института или Москвы, а вообще из Советского Союза. Впрочем, никто тогда не думал, что мы расстались навсегда.
  Телеграмма от Маслова была из новых, уже не состояла из наклеенных полосок, а напечатана вся единым текстом и шрифтом на аппарате, который еще не привыкли называть принтером. При ее передаче произошел какой-то сбой, техника только осваивалась. Там, где положено было быть основному тексту, царил какой-то хаос из букв, цифр значков и интервалов к месту и не к месту. Связные слова вылезали из сумбура, обрывались на полуслове, начинались сызнова. Следовали в тех же строках пояснения, типа "сбой", "повтор", "так".
  Но это всё я стал рассматривать позже, когда пытался разобрать, нет ли в телеграмме чего-нибудь еще. А основной ее смысл дошел до меня сразу: "приезжай до 20го тебе предлагают очную аспирантуру".
  Эти слова отозвались в моем подсознании бравурной музыкой, потому что жизнь конструктора начала мне понемногу приедаться. Я уже видел, какими границами очерчен мой профессиональный и карьерный потолок, чего я могу на этом поприще, и что мне явно не по силам.
   Не так давно нам поставили перед всем отделом одну техническую задачу, которая так и осталась нерешенной. Это был один из вариантов будущего направления, он был отброшен и отрасль пошла по другому пути. Но для себя я чётко увидел, какие задачки мне не только неинтересны, но и не по зубам. Неважно, что я не захочу сидеть над ними неделями и месяцами, внутри появилось жесткое убеждение о заметной ограниченности в конструкторском деле моих способностей. Ведь у меня не появилось по этой проблеме никакой, даже самой глупой или примитивной идеи.
  Говоря иначе, я сразу решил, что телеграмма Маслова пришла вовремя.
  Приглашал Володька меня не к себе в товарищи на ту же кафедру, и вообще не в МИХМ. Он выступал посредником между мной и человеком, которого я по прошедшим михмовским годам смутно помнил. Мало ли с кем не приходилось сталкиваться в коридорах института, тем более, что внешность у этого человека была запоминающаяся. Был он худощав, подтянут, без малейших признаков лишнего жира, хоть и носил не пиджак, а свитер. Крупные очки, борода и лоб, без всякой видимой границы переходящий в голую макушку. Теперь же я узнал его имя - Алексеев Николай Васильевич. Человек резких суждений и стойких антисоветских взглядов.
  Впрочем, всё это выявилось уже потом, да и вообще, кого можно было в 88 - 89 году двадцатого века удивить антисоветскими взглядами. Алексееву нужны были люди, согласные и способные работать головой и руками. И при этом еще достаточно молодые, чтобы без лишних вопросов взялись за любое задание. Николай Васильевич только-только перешел из МИХМа в Институт Металлургии (кстати академический) и разыскивал людей для своей будущей исследовательской группы. Работать предстояло на плазматронах, тех самых, которые Володька Маслов изучал и эксплуатировал уже почти десять лет, я же столкнулся с ними впервые.
  Значит - снова Москва? Но сначала нужно было сдать вступительные экзамены.
  
   Гл. 3 Муки поступления
  
  Как всё-таки быстро менялись времена! Еще лет пять назад к такому заведению, как аспирантура, без покровительства очень сильного шефа или иного рекомендательного документа было и близко не подступиться. Наши ПАХТовские инженеры посматривали на того же Саню Кудрявцева - очного аспиранта - с легкой, но тоскливой завистью. Он мог не ездить ни в какие командировки, появлялся и уходил, не вспоминая ни про какой табельный учёт, и, самое главное, его диссертация была убедительно включена в план. По этому плану именно через три года он должен был стать кандидатом, о чём теперь заботились и его руководитель, и кафедра. Так оно и произошло.
  Но теперь аспирантом предлагали стать мне. Да еще в институте ИМет Академии Наук! Неспроста я так встрепенулся от удивительной телеграммы. И в назначенный срок с надеждой и волнением был у Алексеева.
  Однако мир и дух Советского Союза, а тем более в Москве, выглядел уже иначе. И не был-то я в столице всего два года, и в нашем "почтовом ящике" за эти годы тоже вскипало время от времени кое-что. Но всё-таки не настолько. Люди, как и прежде всерьёз не помышляли ни о каком другом месте работы, завод продолжал методично выдавать грузовиками и платформами продукцию оборонного значения.
  А тут! Курский вокзал уже пестрел рекламными вывесками, в залах ожидания стояли игральные автоматы, на платформах в полный голос зазывали напёрсточники. Где только можно, торчали частные палатки с заумными ценами. И разговоры в вагонах и очередях уже шли о кооперативах и малых предприятиях. До акций и облигаций, правда, еще не дошло.
  Представленный мне Масловым Алексеев был бодр, хоть и слегка озабочен. Он как-то буднично пояснил, что, несмотря на надежно поддержанные его планы и большие перспективы, вакантных мест для его будущих сотрудников пока не предоставили. И завлаб, профессор Цветков Ю.В. и начальник самого Алексеева, подсказал ему выход. В аспирантуре сейчас есть два места, и на них пока ни одного заявления. Какая разница, кем я буду называться, мэнээсом или аспирантом. Работа всё равно та же самая. Стипендия аспиранта (не так давно из 90р. ставшая 120) конечно немного меньше, чем зарплата у научного сотрудника. Но этот вопрос всегда решался совместительством.
  Зарплата меня пока не интересовала, остальное же выглядело не совсем так, как представлялось. Но в целом я готов был рискнуть, положившись на свой, уже накопленный опыт. По месту работы, еще не увольняясь, я оформил отпуск за свой счёт, не скрывая, что собираюсь сдавать вступительные экзамены. Сотрудники постарше отнеслись к новости с сочувственным уважением, молодые - снисходительно. В кулуарах они обсуждали сейчас совсем другое - можно ли разбогатеть и развернуться, и кто этому мешает. Желание уйти на целых три года "делать науку" казалось им теперь достаточно странным.
  Аспирантский год начинался не 1 сентября, а 1 января. Экзамены пришлись на декабрь. Прежде всего предстояло сдать спецпредмет, и тут случился первый сюрприз. Уже не Алексеев, а сам Цветков (официально моим руководителем был он) пожелал сделать мне некоторое предупреждение. У меня появился конкурент на то же место, молодой сотрудник отсюда же, из ИМет. Но дуэль устраивать никто не собирается. Мне просто изменят тему в соответствии со второй, так и не занятой аспирантской вакансией. Экзамен надо сдать по специальности: "Технология цветных металлов и сплавов".
  Вот так штука! По плазмотехнике и металлическим порошкам я уже успел за месяц прочесть несколько серьезных книг, а тут... Что я могу сказать по металлургии аллюминия или свинца, кроме кусочков из школьной химии. При учёбе в институте по курсу химии в это направление вторгались еще меньше.
  -- Ничего, - спокойно сказал Цветков, не дав мне даже переварить новость и как-то на нее отреагировать. - Вот билет и список учебников. Сейчас пойдёте в библиотеку, напишете ответ вот на этом бланке. А потом, к двум часам в (двести какую-то) комнату.
  Таким образом, у меня было пять часов. Учебников было четыре, они оказались достаточно тоненькими, вопросы в билете не заумные. Стали понятны сразу. Часа за полтора ответы лежали на столе готовыми, в приличном объёме. Остальное время я читал учебники, готовясь к расправе и позору, кстати, узнал довольно много нового и интересного.
  В названной комнате меня встретил не Цветков Юрий Владимирович, а какой-то другой институтский профессор. Маленького роста, очень культурный и интеллигентный. Он действительно был похож на "настоящего" профессора, Цветков же скорее напоминал начальника цеха с какого-нибудь химкомбината. Гораздо легче его было представить проводящим шумное технологическое совещание, нежели сидящим и думающим над научной проблемой.
  Маленький профессор вдумчиво и серьёзно прочитал моё изложение, несколько раз подчеркнул что-то волнистыми линиями, а в одном месте поставил на полях два восклицательных знака. Потом спросил:
  -- Следующий какой экзамен? Марксизм? И когда?
  Я ответил. Он кивнул.
  -- Хорошо. Сдавайте остальное, потом приходите. Это всё оставьте, мы с Юрием Владимировичем оформим и передадим в отдел аспирантуры. Счастливо, до свидания.
  Говоря образно, история с Нестером Петровичем Северовым из известного фильма - не повторилась.
  Марксизм-ленинизм, а затем и английский язык мне предстояло сдавать не здесь, в институте, а в специальных институтах Академии Наук соответствующего профиля. Марксисты к стайке претендентов на аспирантуру от разных академических институтов отнеслись снисходительно, как к воспитанникам детского сада. Спрашивали лениво, на всё кивали.
  Мои же познания экзаменаторов заметно порадовали, а один раз даже насмешили неожиданной параллелью с событиями из иных исторических эпох. Всё-таки мне посоветовали не увлекаться, но вторую пятёрку добавили. Зато на английском я провалился не только ниже плинтуса, но даже ниже пола. Хорошо, что ещё не долетел до подвала. До него было недалеко.
  Особенно меня поразило, что насколько вся сдающая публика плавала в истории КПСС и философии, настолько же лихо она расправлялась с языком. Люди были одни и те же, и конечно мы общались между собой перед вызовом к экзаменаторам. У меня всё выходило наоборот.
  Комната, четыре женщины-эзаменатора, из них пожилая только одна. С нами и даже между собой - ни одного русского слова. Зашёл - прежде всего уточняющий распрос: кто, откуда, где живёшь, где учился, где работал, почему собрался в аспирантуру. Вопросы-ответы тоже английские.
  Когда очередь дошла до меня, три молодых экзаменаторши быстро отодвинулись в стороны, со мной осталась говорить пожилая. Перешла на предельно-медленный темп, слова выговаривала очень тщательно и отчетливо, как на уроке с новичками. Только время от времени бросала вполголоса самой себе короткие быстрые английские реплики, типа "да что же это такое", "что же теперь делать".
  Не скажу, что я не отвечал или отмолчался хотя бы на один вопрос. По существу ответы я давал правильные, понятные собеседнице. Она иногда даже удивленно переспрашивала, повторив вопросительно последнее из произнесенных мною слов. Я кивал, говорил "ес".
  Потом, сидя над письменным переводом статьи из журнала, я с удивлением слушал, как бойко тараторят все мои сотоварищи по экзамену. Перевод я сделал, со скрипом уложившись в заданное время и казалось бы, всё было верно и связно. Но одна из молодых женщин просто взяла авторучку с красной пастой и начало лихо расправляться с моим текстом. Не вычеркнула ни одного слова, но обводила куски предложения, стрелочками указывала, на каком месте их следовало поставить. Вписывала сверху разные предлоги, местоимения, частицы. После такой редакторской правки красного цвета на листе стало заметно больше синего.
  В общем, вроде бы всё верно, но граматически абсолютно безграмотно. Лист передали пожилой женщине. "Йес, вэри-вэри вик!". Она спросила (опять по-английски) сколько мне лет. Тридцать два!? Ит из тэррибл!... К тому времени все уже рассеялись, я был почти последний. Разговаривать со мной устно (как полагалось по билету) никто больше не стал. Ладно, тройка, спаси меня господи (Сэв ми, май год). Гуд лак.
  Алексеев поругался за тройку, хотя до этого утверждал, что отметки эти значения не имеют. Лишь бы не двойки. Зато Дольников, когда я пришел увольняться, разразился бранью и сказал, жаль, что закон не позволяет, а так меня в наказание следовало бы не отпускать до конца марта. Он утверждал, что был уверен - я поступаю в заочную аспирантуру, хотя характеристику на меня он подписывал сам, а там всё было сказано. Я же подозреваю, Дольников просто рассчитывал, что я благополучно засыплюсь. По разговорам, я знал, на предприятии уже были заочники-аспиранты, и кажется мало кто из них прошел с первого раза. Обходной и пропуск на окончательный выход с режимного завода по распоряжению Льва Яковлевича Дольникова оформлял для меня его зам., сам он со мной напоследок не пожелал и видеться.
  Так я стал аспирантом.
  Настроение было воздушное. Каждые полтора часа я внутренне напоминал себе, что как вовремя я вступаю в возраст Христа - время главных жизненных свершений. Мне казалось, что ошибок, совершенных за время работы в МИХМе - а их сейчас мне виделось в воображении не две и не три - я больше не повторю.
  
  Гл. 4 Гранит науки
  
  Группа Алексеева занимала помещение из двух смежных комнат. В первой находились раковина, большой бокс и под потолком вентиляция, трансформаторы, у стены - лабораторный стол, у окна - письменный. Здесь обитал сам Николай Васильевич.
  В дальней комнате - несколько столов по смежной стене, выше, тут же по всей стене, большой стеллаж для книг и папок, по притивоположной стене - электрические шкафы и разные стойки, над ними, до потолка, шкафы-кладовки. Часть середины комнаты занимала большая рама, как своеобразный комод, на ней - всевозможные объёмистые приборы.
  В целом - довольно хорошо оснащенное лабораторное помещение, способное вместить и предоставить возможность работать человекам пяти, и даже больше.
  Я с самого первого дня горячо приступил к сооружению исследовательского стенда в дальней комнате. Предстояло изготовить и собрать второй бокс чуть поменьше первого, оснастить его вентиляцией, установить в нем реактор, подвести электричество, воду, вывести линии с датчиков приборов. В принципе, ничего нового, по сравнению с тем, что я делал в МИХМе - здесь не было. Алексеев тем временем заказал у своих знакомых в Черноголовке соответствующий плазмотрон, их собственной конструкции.
  К кому ходить по поводу всех подобных работ, что писать, с кем решать и кого уговаривать, я уже знал и понимал. К концу лета мы получили в новом реакторе нового бокса первый металлический молибденовый порошок. (Исходное сырьё - 50кг концентрата оксида молибдена я приволок для этого лично в рюкзаке из города Скопина) Но это была просто проба, испытание установки в работе. Надо было переходить к основной задумке Алексеева - подавать плазменный факел не в пустой реактор, а прямо в слой воды. Точнее - водного раствора какой-нибудь соли - меди или никеля. Именно эти металлы были заявлены в программе исследования.
  Когда я только шёл в ИМет, то сразу про себя решил, что не нужно терять время со снабженцами по мелочам, типа электрических розеток, трубок, шлангов, крепежа, инструмента и т.п. - короче того, что было под силу купить за деньги в магазинах. Своих личных денег у меня к тому времени немного поднакопилось, ведь я был холост, жил в квартире с родителями, и большую часть своего заработка с их безусловного согласия оставлял себе. Небольшой частью этих сумм ради аспирантуры можно было вполне пожертвовать.
  Время над моими планами только посмеялось.
  К сожалению дефицит, а точнее, паралич обеспечения уже вовсю охватывал и области наличных продаж. И то, что тогда исчезало, нельзя уже было купить ни за какие деньги. А с точки зрения моих лабораторных нужд, это в первую очередь коснулось материалов. Я с большим трудом раздобыл несколько килограммов медного купороса (через отца, на Ново Ногинской фабрике), а какую-либо подходящую соль никеля так и не смог достать нигде. Таким образом, все три года я работал только с ярко-синими растворами купороса.
  Но даже и запас купороса не позволял проводить эксперименты слишком часто. Стало неимоверно трудно доставать баллоны с водородом, основным газом, с которым мы работали. Десяток баллонов в год на всю группу, с учетом того, что одного баллона хватало только на четыре эксперимента. И получить эти "золотые" баллоны можно было только через бартер. Денег, неважно безналичных или наличных, и без нас у всех было, хоть отбавляй. А за живой товар все требовали только живого товара. Менять же было практически не на что, институт - не завод.
  Плюс, наложили свою лапу тяжелые условия самого эксперимента. При подаче плазменной струи не в воздух, а в воду моментально выходили из строя сопла плазматрона. Если на воздухе медное сопло могло выдержать и месяц ежедневной работы, в наших экспериментах счет шел на разы, несколько запусков - и точи новое сопло. С токарями проблем не было, в институте действовал приличный парк станков, и все на ходу и в работе. Но чтобы тебе что-то сделали - неси токарю болваночку, в моём случае - чисто медную. А медь тоже исчезала на глазах.
  Единственное, что поступало по-прежнему регулярно с завидной стабильностью - это спирт. Его мы в ИМете получали заметно больше, чем, например, в том же МИХМе. Но в те годы даже спирт потерял свою универсальную силу, он перестал быть "жидкой валютой", открывающей двери любых складов и цехов. Склады стояли пустые, весь дефицит был упрятан до поры в дальних закромах, а спирт разлетался по мелочам. И гораздо чаще стал просто употребляться самими институтскими работниками. Его переставали жалеть и хранить "для ускорения важного дела".
  Но всё-таки на первых порах всё начиналось хорошо. Цветков смотрел милостиво, Алексеев был доволен. Его планы понемногу воплощались в реальность. В минуту откровенности он мне как-то сказал:
  -- Теперь, я вижу, всё пойдёт нормально. Осталось только избавиться от пьяницы Злобина, хама Хайкина и бездельника Корзинова.
  Прозвучали слова Алексеева, надо признаться, чересчур грубовато и нелепо. Витя Злобин, Дима Хайкин и Лёва Корзинов состояли сотрудниками этой группы, когда ее еще возглавлял сам Цветков. И было это совсем недавно. А сейчас, кроме этой троицы, в двух названных комнатах кроме меня и самого Алексеева не обитало больше никого. Правда, ненадолго здесь подвизалась Елена Троицкая, она работала вместе с Алексеевым, но быстро ушла в декрет.
  Как мне рассказали сами эти ребята, во времена Цветкова здесь работали еще двое сотрудников, но они расстались с Алексеевым еще до моего прихода. И, по его понятиям и планам, очередь была за последними тремя.
  Забегая вперёд, скажу, что так и случилось в течение следующего года. Конечно, никто из названных не сгинул в неизвестности. Злобин и Корзинов перешли в другое подразделение, а Димка Хайкин умчался в совсем иные, более благодатные сферы. Весь последний год он висел на телефоне, участвуя в каких-то сделках по закупке и продаже компьютеров. Как раз эти вычислительные машины в тот момент повалили в нашу страну просто валом. Не было еще ни мышек, ни системы Виндоус, ни даже допотопных жестких записывающих дисков. Информацию и программы с большими предосторожностями переносили в портфелях, пачками гибких круглых пластинок. Но по институтам компьютеры ставили уже массово, всем без разбора, и уже ходили из отдела в отдел тихие серьезные мальчики, не желающие теперь больше заниматься ничем, кроме программ и машинных расчетов. Они верили в уникальность выбраного ими еще самодеятельного пути, не подозревая, что всего через несколько лет элементарная работа на компьютере станет доступна любому, практически без всякого обучения.
  Незаметно мелькнули два года. В моих исследованиях всё шло хорошо, но невыносимо медленно. Собственно говоря, мы сделали только небольшой первый шаг. По моим прикидкам на формулах и графиках - для очерчивания мало-мальски удобоваримого результата следовало провести хотя бы один раз обработку нашего раствора в течение часов десяти непрерывно. То есть сжечь за один эксперимент три баллона водорода.
  Но это только говорится - хотя бы один раз. Мало ли что может случиться непредвиденное. Хотя и к одному разу, так теперь получалось, требовалось бы готовиться полгода. Всё чаще я разглядывал свой заветный листок. Из угла в угол его пересекала моя теоретическая кривая, не слншком фундаментальная, зато собственная. Экспериментальные точки прекрасно на неё ложились, но на таком коротком мизерном участке, что я не знал, смеяться мне теперь или плакать. В железном шкафу на улице сиротливо мёрзли полтора баллона и ждать пополнения предстояло месяцы.
  Сжигать остатки газа не имело смысла, появилось бы еще несколько точечек на том же участке графика. Процесс нельзя было запустиь сразу с середины, этому препятствовала в том числе узкая аналитическая база, вся на стороне - по знакомству, или ради бога. Хоть у Алексеева были в исследовательском мире обширные связи, но и эта поддержка слабела на глазах. То и дело ему стали отказывать взять образцы на анализ - "наша установка пока больше не работает".
  Впрочем, сам Алексеев ничуть не унывал - подумаешь, сроки. Работай, пока работается. Он сейчас вовсю оседлал новенький компьютер и не вылезал из-за него часами. Справедливости ради могу сказать, что никаких игрушек на экране он не позволял ни себе, ни другим. Считать, обрабатывать данные - пожалуйста, пользуйся и даже сердился слегка, когда я отказывался от услуг техники. Но мои скудные данные давным-давно были обработаны мною на бумаге вдоль и поперек. Времени на это хватало в избытке. Только один раз я попробовал привлечь помощь вычислительной машины, но это особый случай, и о нем я скажу позже, отдельно.
  Завлаб Цветков по мере утечки из группы его бывших сотрудников, заглядывал к нам всё реже и реже. Алексеева такая автономия вполне устраивала. Он продолжал пополнять группу михмовцами. Одновременно боролся со своими компьютерными проблемами - сначала у него сгорел монитор, затем украли принтер. Новый монитор подарила Черноголовка, принтер искала милиция. Исчезли куда-то при общей делёжке в масштабе всей Цветковской лаборатории несколько, только что появившихся, дефицитных жёстких дисков. Подозревали элементарное шкурничество, не исключали в том числе и меня, и я всё больше старался держаться подальше от таких опасных новшеств. Искал выход из очередного логического тупика, в который меня завела невозможность продолжить эксперименты. Думал свою бесконечную думу, параллельно занимаясь всякой институтской текучкой. Разумеется, побывал и на разных конференциях, и в колхозе. В общем, всё понемногу двигалось в тишине вконец обедневшей лаборатории к завершению моего аспирантского срока.
  А вокруг, если выйти за стены наших комнаток, уже всё кипело. Горбачев изо всех сил бился, чтобы успокоить собственный народ и заодно сражался с Ельциным. Ельцин набирал сторонников, моральную силу и авторитет. Были и у нас его горячие поклонники, например Витька Злобин, а над Горбачёвым смеялись, кому не лень, и считали, что он всё больше и больше становится похожим на Брежнева.
  В третье лето работы в Институте Металлургии я взял большой отпуск, приплюсовав к нему неделю накопившихся дней. Алексеев не возражал, сам он только что возвратился из поездки в Америку, и ходил слегка очумелый. Мне же хотелось перевести дух, взглянуть на все проблемы отстранённо, успокоиться и привести мысли в порядок. Уже стало ясно, что до защиты моей диссертации пройдёт еще года два, а то и все пять. Срок колебался в зависимости от того, выровняется жизнь в стране или еще резче погонит под откос. Лучше всего мне казалось побыть некоторое время одному, среди природы своего огорода.
  Кстати, распахал я эту делянку под огород в год ухода из МИХМа, взяв ее, заросшую берёзками и ёлками, почти самозахватом. Тогда, когда я по прихоти Рудова остался на всё лето отработчиком завершающего двухмесячного срока, мне с помощью друзей удалось превратить этот срок в двухмесячный отпуск. Отгулы за народную дружину, пожарные дежурста, стояние на вахте, работа агитатором и все прочее в этом духе - как раз еще один месяц к очередному отпуску, который и сам был оформлен у меня загодя, еще до подачи заявления. И таким образом, вместо ежедневных поездок в Москву, я всё лето с упоеним корчевал пеньки, копал землю, прокладывал канавы и тропинки, заготавливал столбы и жерди для сарая...
  Не забывал я свой, а точнее уже наш домашний огород, и работая в конструкторском отделе у Дольникова. Тогда можно было кататься на него и вечерами, не дожидаясь выходных. С возвращением в Москву, хозяйство на огороде слегка запустело, но сарай уже стоял. Поэтому, если уж в институте пошли такие скучные дела, я решил устроить себе и своему участку еще одно ударное лето.
  Туда на огород и пришла ко мне поразительная новость.
  
  Гл. 5 Что вы делали двадцатого августа?
  
  Было часов десять утра, может быть даже и раньше, вовсю светило солнце, но на затенённых участках ещё густо лежала роса. Пора было браться за лопату. И тут я увидел на дороге мужскую фигуру. Странно, кругом пусто, час неурочный. Я разглядел - это был стародавний знакомый еще моих родителей, дальний сосед и по огороду, и по дому, Николай Сорокин (по другому - дядя Коля). С какой-то стати он проехал мимо своего огорода и направляется ко мне прямо с велосипедом. Надо узнать, в чём дело.
  -- У нас теперь хунта! - крикнул сосед довольным голосом, как будто сообщал о неожиданном приезде хорошего знакомого, совпавшим с его днём рождения, на который мы оба приглашены. - Горбатому всё, хана. Бросай к чертям своё болото, теперь всем дают прямо на полях. По шесть соток каждому.
  Я стоял молча. Поверил сразу, в стране уже творилось такое, что в любую минуту можно было ожидать чего угодно, от повального голода до ядерной войны. Известие о "хунте" на этом фоне отдавало даже легким оттенком возможных перемен к лучшему. Но я сейчас боялся пошевелиться или даже произнести лишнее слово, как будто новость можно было спугнуть. Вдруг сейчас окажется, что ничего нет.
  -- Не слышал? С утра по радио и телевизору.
  -- И кто его? - решился, наконец, заговорить я.
  -- Какие-то генералы, министры, начальство в общем. Вот ищу, где бы занять троячок по этому поводу. У тебя с собой нет?
  У меня не было. Дядя Коля развёл руками, скривился и поехал прочь, не заезжая на свой участок.
  "Значит по хрущевскому сценарию", - слегка разочаровано подумал я. - "Но всё-таки надо узнать, что там".
  На следующий день, с утра, я отправился в Москву, прямо в институт.
  В Институте Металлургии, на Ленинском Проспекте было по-будничному тихо и спокойно. Все находились на местах и выглядели какими-то растерянными. Молча сидела за своим столом Ольга Зубенко, Костя Агафонов бесцельно бродил по комнате, не видно было только Гришки Клящицкого. Но впрочем, он скоро появился, вошел неторопливо, обыденно, в обыкновенном рабочем халате. Все эти новые сотрудники группы Алексеева сегодн встретили меня равнодушно, без реплик, и вот это как раз показалось знаком особенным. В другое время неурочно заявившегося отпускника осыпали бы шутками и насмешками.
  Еще одна деталь из ряда вон - за своим старым столом сидел Хайкин. Я его не сразу разглядел с порога. Димка не появлялся давно, кажется уже не работал и в институте, а тут вдруг нарисовался!
  -- Ну! Что у вас тут? - спросил тогда я, не выдержав паузы.
  -- Сегодня ничего, - ответила Ольга. - А вчера, прямо по Ленинскому проспекту, шли танки.
  -- В центр?
  -- Конечно! - ответил Агафонов. - Так вот всё и делается, по-глупому.
  -- Ну, неужели! - это уже не сказал, а почти взвыл Хайкин. - Неужели Ельцин вот так всё и проспал? Что, нельзя было найти хоть одного маленького стукачка? Который шепнул бы - Борис Николаич, завтра начнётся. Трудно было такое устроить? Ведь проблем-то никаких.
  -- Теперь чего говорить, - махнул рукой Костя.
  Разговор не клеился, если кто что произносил, то лишь коротко, вскользь. Всем и так всё было ясно. Горбачева, уже давно ставшего почти посмешищем, никто не жалел, но и камни ему в спину тоже не бросали. Его просто не упоминали. Он уже был как будто единым махом вычеркнут из жизни страны. Сожалели о другом, о том, что перестройке, так путём и не начавшейся, пришёл конец.
  Наконец Хайкин с шумом встал, выдохнул и вперевалку выбрался из комнаты. Наверное, он отправился бродить по институту, по знакомым, как делал в последнее время в дни своих приездов. Почти следом за ним ушел и я. Казалось, можно было куда-нибудь подъехать, поглазеть по Москве на улицах, послушать разговоры, потолкаться в центре и около.
  Но я отправился на Курский вокзал и сел в электричку. Не было никакого ощущения, что вокруг происходят исторические события. Люди в метро, на вокзале, как всегда торопились по своим делам, и даже разговоров сегодня не было слышно.
  В Ногинске мои домашние не отходили от телевизора. Сведения о событиях шли очень скудно, всех удивляло, что самих "чепистов" не видно, и не слышно. Кроме того, они совершенно не смотрелись в том виде, как подали себя народу - бесформенной кучей без явного лидера. Люди гадали, а кто же сейчас в стране будет главным? И не соглашались друг с другом. Даже по телевизору было заметно, что везде к новой верхушке проскакивает какое-то несерьезное отношение.
  Я подтвердил, что в Москве ничего существенного нет, рассказал, правда, и про вчерашние танки. Но поскольку через телевизор о них практически не говорили, мои слова прозвучали, как пересказ сплетен. В целом, решив для себя, что в Кремль протиснулся или протискивается какой-нибудь очередной Черненко, я запланировал на следующий день снова отправляться на огород. Не сидеть же из-за "хунты" без урожая, к тому же неизвестно, что еще останется в магазинах к зиме. Картошечка и прочее - хороший довесок к уже подкопленному у нас в квартире запасу макарон и круп.
  В садоводстве нашем было по позавчерашнему малолюдно - середина недели, все на работе. И настолько всё спокойно и мирно, что домой совершенно не тянуло. Я провозился с разными делами почти до темноты. Приехал домой - всё как вчера, но чуть-чуть иначе. Телевизор работает, дикторы монотонно толкуют, а мои домашние - родители и младшая сестра Галя - не ловят каждое слово, а спокойно бродят по квартире, совершенно не прислушиваясь. Им, да и мне, становилось ясно, что "чеписты" постепенно отходят со своих позиций и драться, в случае чего, уже не будут. События как будто сами собой сходили на нет.
  Включилась прямая трансляция. В Москве шёл большой митинг. С трибуны страстно взывали к народу давно известные или уже известные личности, уверенным баском произнёс весомые слова и Ельцин. Странное ощущение. Никто из них не говорил о победе, но тон у всех был такой, как будто тяжелый перевал уже несомненно пройден. Трансляция митинга прервалась, заговорил диктор за кадром. Какие-то общие слова на фоне чередующихся московских пейзажей. Снова включилась трансляция, но не митинга, а панорамы кремлёвской стены на фоне ночного неба. И диктор продолжает комментировать, типа, жизнь идёт, события происходят, словам разных Нострадамусов можно не верить, но тем не менее - сегодня как раз полнолуние. И огромная круглая луна на экране, освещающая крыши кремлевских зданий. Голос умолк, луна продолжает светить в наступившей тишине. Как многозначительная театральная пауза...
  Я покосился на своих домашних, которые тоже умолкли и застыли.
  -- Что, революция что ли? - вырвалось у меня совершенно произвольно.
  Никто не хмыкнул и не возразил. Было похоже, что так оно и есть, в стране произошли необратимые перемены.
  Прошло несколько дней. Чисто внешне казалось, прежнее вернулось и восстановилось. Но все ещё не столько понимали, сколько уже чувствовали - свершилось!
  Все предыдущие разговоры, споры, обсуждения - порой даже очень бурные - закончились, то есть потеряли свой судьбоносный смысл, и продолжать их нет интереса. Они ни на что больше не повлияют.
  Теперь остается только вспоминать, как постепенно накапливался взрывоопасный материал. В год моего перехода из МИХМа в "институт приборов" только начинался робкий разговор о хозрасчёте и материальной заинтересованности (т.н. политика ускорения).
  Этот разговор уже в "институте приборов" шел у нас в два потока - иногда после работы нас оставляли на часок, выслушать доклад или сообщение об одном из вариантов, как можно реорганизовать производственный процесс в стране в целом и на нашем "почтовом ящике" в частности. Если здесь и задавались кем осторожные вопросы, то только о том, а будем ли мы в результате больше зарабатывать. В кулуарах, в основном в обеденный перерыв, говорящие между собой заходили дальше, касаясь уже самих экономических принципов и сомнения в социальной экономической справедливости нашей жизни,
  Прежние разговоры о наших проблемах, запомнившиеся еще с МИХМовских времен, теперь конкретизировались и постепенно принимали всё более радикальный оттенок. Конечно не у всех. Самым твёрдым сторонником поворота к капитализму был Коля Болдинов, работавший рядом со мной за соседним доской-кульманом. Лешка Яхин настаивал, что частнику надо дать волю только в сельском хозяйстве, Вадим возражал, что хватит и сферы сервиса. Но при всех спорах лично для себя никто не считал возможным бросить работу конструктора и уйти исключительно в частный сектор. Обсуждались не возможности разбогатеть, а нерешенные проблемы советского хозяйства.
   И вообще, на режимном предприятии даже в междусобойных разговорах люди помнили рамки, поэтому никогда не раскрывались до конца. Таким образом, насколько были остры истинные взгляды моих тогдашних коллег, я сужу только по их коротким осторожным высказываниям. Да и высказывания такие делал далеко не каждый член нашего коллектива.
  Девчонки и женщины, кстати, были настроены куда менее радикально. Они в целом придерживались мысли, что как следует взяться и навести порядок должно само государство. И нечего ему давать советы. А Маринка Поверинова со смехом называла ребят, симпатизирующих товарно-денежным принципам - частным сектором, а иногда просто кулаками. Между прочим, мы встретились с ней здесь впервые со времени одновременного окончания нашего института. Когда я шёл к Дольникову в отдел, я и не подозревал, что Маринка тоже там работает. Через несколько лет подобный вариант повторился снова, уже в "Геркулесе". Или тесен мир, или же дорожки наши попадали в некую единую струю? Но каждый раз ненадолго. Между прочим, в самый первый день работы на ящике она мне сказала, что зря я сюда пришёл и вряд ли задержусь надолго.
  Потом наступил "год гласности". Все ждали выхода очередного из толстых журналов и находили в каждом из них или запрещенное прежде произведение, или сочинение кого-нибудь из современных авторов, слишком смелое для публикации еще год назад. И с каждым месяцем планка запрета опускалась всё ниже и ниже. Всё больше смелело и телевидение. У нас же, во время толковища в обеденные перерывы, начались бесконечные пересуды о Берии, Сталине, Бухарине, Троцком, волна антипатии постепенно приближалась к самому Ленину. На очереди был "Архипелаг Гулаг" Солженицина.
  Но его появление на широкую публику произошло уже позже, во времена ИМета. А в момент ухода из конструкторского отдела, я, помнится, был настроен еще весьма умеренно. Так, в последние дни, когда у меня наступило естественное затишье в работе, что случается перед увольнением, маясь от безделья, я стал набрасывать вот такие стихи (которые потом называл незаконченной поэмой о букве Эр):
  Хоть думаю не то, что говорю
  Давно не веря органам центральным.
  Но всё ж свои сомненья претворю
  В открытое письмо секретарю,
  Тому, что называют генеральным.
  Как можно понять - о том, чтобы вообще избавиться от генерального секретаря, в моих мыслях не было тогда и речи.
  
  Гл. 6 Слишком логичное завершение
  
  Люди, окружившие меня в Институте Металлургии ушли в своих сокрушающих устремлениях гораздо дальше моих недавних коллег. Дело, наверное, не только в сказывающихся тенденциях времени, не малую роль играла и география. Скептиков и поклонников заграницы, правда в основном на бытовом уровне, в Москве всегда хватало даже с избытком.
  Категорическим антисоветчиком и прозападником был сам Алексеев. Он не только не признавал ничего советского, но даже не выносил никаких упоминаний о коммунизме или советской действительности. Его единственный аргумент казался ему самому непробиваемым: "У человека даже руки устроены так, чтобы грести к себе". Мало в чём ему уступал Дима Хайкин, и это притом, что одновременно они взаимно не переваривали друг друга.
  Витька Злобин, как я уже говорил, вовсю симпатизировал Ельцину. Лёва Корзинов в высокие материи обычно не забирался, по своему складу он был прагматик, а по взглядам - иронический скептик. Впрочем, если брать чисто по человечески, оба они были просто душевными парнями, и в другие времена вряд ли стали бы обсуждать что-то кроме замысловатых технических вопросов. Но времена как раз были не "не те", а те самые.
  Примерно такие же, в целом безобидные для окружающих натуры представляли собой Агафонов Костя. Андрей Самохин и его двоюродный брат Димка Молчанов. Их собственно разделили со Злобиным и Корзиновым только боевой настрой и категорическая настойчивость Алексеева. В противном случае, они бы легко соединились в одну компанию. (Исключение составлял только Клящицкий Гриша, его тихая, но твёрдая внутренняя установка была не дань времени, а подспудно выношенное убеждение). Но при том, что Костя был горячий патриот России, а Молчанов, к примеру - весьма симпатизировал Европе, в одном они уже все были согласны - советские порядки давно пора без малейшей жалости выбросить на свалку истории.
  Поэтому не удивительно, что после августовских событий, в группе Алексеева народ сильно воспрянул духом. Поскольку Николай Васильевич уже успешно вышел на контакт с западными фирмами, как представитель института, то теперь открывалась возможность переиграть эти деловые отношения в прямые. Таким образом Самохин, например, окончательно утвердился с решением о переходе в ИМет (до этого он участвовал в делах группы в пределах собственной бескорыстной инициативы). Димка Молчанов, в солидарности с ним, незадолго до бурного августа тоже вошел в состав команды Алексеева. Лишними себя почувствовали только Гришка Клящицкий и я.
  Если прежде Григорий еще испытывал какие-то колебания, то теперь они кончились. Он с семьёй уезжал за рубеж. Как и все, Гриша не сомневался, что Советский Союз скоро переменится, не согласен он был только с тем, что изменения эти будут к лучшему. На моё непонимание его планов, он отвечал мне встречным недоумением. Ему тоже казалось, что я пытаюсь оспаривать очевидные вещи.
  Я, наоборот, впервые за последние несколько лет был настроен оптимистически. Настолько, что поверил, советской исключительности Москвы пришел конец! Если страна поворачивает к капитализму, деньги найдут себе путь в любую глубинку. И именно там, а не в столице, начнётся сейчас самая бурная жизнь. А диссертация? Кому она теперь будет нужна, если не останется ни советской системы, ни советской шкалы ценностей. Сейчас всё будет решать деловая активность и частная инициатива.
  Так я говорил не только окружающим, но и самому себе. Но если быть до конца честным... Если бы до завершения кандидатской мне оставался какой-нибудь обозримый шаг, наверное, я постарался бы дотянуть ее до финиша. Теперь же дело оборачивается так, что оставшись у Алексеева и Цветкова, я как и остальные, должен буду пахать по контрактам, которые заключены с заокеанскими господами. Диссертация моя превратится в моё личное, исключительно собственное дело. И зная себя, я могу быть уверен, что всё равно ее заброшу. А потому, по завершении аспирантского срока, о ней лучше сразу и навсегда забыть.
  Тем более, что в перспективу успешной и привлекательной работы в новых условиях я тогда действительно верил.
  Кроме меня, в отличие от других, эту мою уверенность разделял мой новый друг, оказавшийся примерно в той же ситуации, что и я. Прошло уже два с половиной года с тех пор, как судьба весьма странным образом свела меня с ним - выпускником Физтеха Юрием Васильевым.
  В самом начале, поступая в аспирантуру ИМета, я был настроен на то, чтобы работать, не считаясь со временем. Поэтому при оформлении приятным сюрпризом прозвучал для меня вопрос, буду ли я писать заявление на общежитие. Ведь действительно, я же не просто инженер, у аспиранта в этом плане есть определённое преимущество - в виде того самого права на трехгодичное предоставление жилья!
  Конечно же, я захотел получить в Москве своё законное койко-место. Но, как обычно, началась волокита: подождите, сейчас никак, вопрос решится, но попозже. Мы тогда сообщим сами. Было весьма досадно, работать действительно приходилось много, дорога отнимала время, да и на житьё в Москве я уже настроился. При случае я посетовал на неповоротливость системы своему другу Виктору, который, в отличие от меня всё ещё продолжал трудиться на МИХМовской кафедре ПАХТ.
  Ушлый Витька сразу посоветовал мне испытать другой вариант, а именно - тот самый, который он уже заприходовал и опробовал для себя. В отличие от меня, кстати, он уже был женат, причем во второй раз. Поэтому не брезговал никакой возможностью решить для себя жилищный вопрос, пусть даже и весьма трудной. А найденная им возможность действительно была сопряжена с реальными трудностями.
  В те годы практиковался хитрый способ пополнять ряды дворников, которые обихаживают московские улицы. Если в отдаленных районах столицы дворников находили легко, просто обещая, а потом действительно давая им квартиры, то центральные районы Москвы такую роскошь себе позволить не могли. Поэтому в дворники там набирали народ, согласный не на квартиру, комнату или что-либо получаемое в собственное распоряжение, а просто на разрешение пожить в комнате не принадлежащей тебе квартиры. Квартира по неизвестным причинам пустует, велика ли беда, если в ней временно поживут некие, нужные для дела, личности.
  Таким вот путём мой дружок Виктор сумел обосноваться до поры, до времени аж на улице Грановского, в двух шагах от библиотеки Ленина, под боком у Кремля. Одну из комнат в той же большой квартире (в которой по слухам жил когда-то не кто-нибудь, а Ворошилов) он предложил занять мне, разумеется, если я соглашусь работать на условиях здешнего ЖЭКа. Пораскинув мозгами, я решил попробовать.
  Оформили меня на скорую руку, пока на месяц, выделили участок и инструмент, разрешили вселиться в комнату. Недели две я лопатил снег, колол лёд, проклиная всё на свете. Если бы мне, как дворнику, разрешалось убирать снег вечером, после возвращения с работы, всё было бы идеально. Ан нет! Дворники приступают к работе затемно, чтобы к утру уже избавить тротуары от снега. Шел ночью снег - можешь, не можешь - беги, чтобы успеть до утра. С каждым днём я всё больше убеждался, насколько трудно мне будет выдержать подобный график. И небо услышало молитвы моих измотанных души и тела.
  Меня вызвали в контору, чтобы уже оформить постоянно. Расписали, какие бумаги потребуется принести, в числе которых было и разрешение на совместительство с места основной работы или учёбы. К Цветкову Ю.В. я пошел, терзаемый противоречивыми желаниями, так как уже не мог сказать определенно, нужно ли мне жильё, оплачиваемое так недешево.
  Юрий Владимирович изумился, когда я изложил ему свою дворницкую эпопею. Я вздохнув, добавил, что слишком долго ждать, пока освободится место в общаге на улице Островитянинова. А так я, мало-мальски выхожу из положения. Но визит мой так и окончился ничем. Цветков оставил мою бумагу у себя, неподписанную, сказал, что подумает, и предлагал заодно подумать и мне. Что ж, решил я, в конце концов, может быть всё к лучшему. Не разрешит - ну и шут с ним, с этим дворництвом.
  Через несколько дней меня вызвали в отдел аспирантуры и выдали ордер на временное вселение в общежитие на улице Д. Ульянова. Это было центральное общежитие, почти рядом с институтом. Туда мне сразу отсоветовали писать заявление, поскольку места пришлось бы ждать не меньше года. А теперь... Видимо кем-то, как-то был задействован резерв и вопрос с общежитием решился в одночасье. Улицу Герцена отныне будет убирать уже другой дворник.
  А я двинулся обживать своё столичное пристанище!
  В этом общежитии, за редким исключением, обитали аспиранты из двух сплоченных коалиций - Кавказа и Средней Азии. Они по своим соображениям делили места и комнаты, боролись за верховенство в совете общежития и постоянно сводили счеты. К счастью - только словесно, без рукоприкладства и холодного оружия. Но тем не менее, два моих первых посещения своего нового жилья (я там был хоть и временно, но прописан в собственном паспорте) шокировали меня основательно. Сказывалось отсутствие опыта общения с представителями других народов. Лишь к концу недели до меня постепенно дошло, что любой из моих новых соседей по комнате и номеру не страшнее меня самого.
  Одно место из трёх в комнате постоянно пустовало. Алишер, другой мой сосед, пояснил, что его занимает Юра, но он этого Юру никогда не видел. Мне повезло больше. С Юрой я столкнулся в третий раз, он заехал на минутку, бросить в комнату какой-то пакет с пачкой исписанных листов. После двух-трех слов я уже знал, что живет Юра Васильев в Электростали, а общежитие он взял на всякий крайний случай, так как предпочитает ездить домой.
   Алишер в этот вечер отправился куда-то к землякам, и Юра вдруг решил, что сегодня переночует в общежитии. Похоже я заинтересовал его в качестве нового лица, какого он не ожидал здесь увидеть.
  Слово за слово за вечерним чаем, и совершенно незаметно мы проболтали половину ночи. Этот выпускник Физтеха, убежденный в недосягаемом уровне собственных научных познаний, никак не ожидал встретить собеседника, не только готового его выслушивать, но и понимающего его глубокие рассуждения и выкладки. А лучше сказать, что он давно стосковался по подобным научным разговорам.
  Довольно быстро мы стали с Васильевым Юрой добрыми приятелями. Несмотря на нотки высокомерия и некоторую несдержанность в высказываниях, Юра на деле был очень порядочным человеком и, как позже выяснилось, надежным другом. А кроме того, очень гостеприимным, любящим гостей, хозяином. Мне не раз приходилось бывать в его электростальском доме, порой Юрино хлебосольство просто не знало границ!
  Дела аспиранта Васильева шли еще хуже моих, разных утомительных проблем в обеспечении и снабжении его опытов по лазерам было не меньше. Но на шее у Юры висели и семейные заботы - жена, сын, дочь - и на всех от него только его стипендия? Конечно, серьезный человек такого не допустит.
  Юра не вылезал из подработок по заказам уже появляющихся фирмочек, еще числящихся кооперативами и малыми предприятиями - налаживал компьютеры, писал программы. Сидеть ночами за компьютером у очередного заказчика для него было в порядке вещей. Так он и метался: подработка, общежитие, Электросталь. В последнем случае мы обычно созванивались и ехали электричкой вместе, он сходил в Электростали, я проезжал дальше - до Ногинска. Иногда я сопровождал его и по заказчикам, Юра упорно настаивал, что несмотря на моё нежелание, работу на компьютере мне знать всё-таки надо.
  Однажды мы попробовали обработать и мои экспериментальные данные по каким-то замысловатым нестандартным методикам. Зелёные линии на черном экране вместо постепенного выстраивания вдоль какой-нибудь полосы, заплясали в буйном беспорядке и замелькали в странном неустойчивом ритме по всему экрану. Машина подтвердила - маленький интервал точек не дает устойчивого решения в рамках принятой модели. Спасибо! Я каким-то образом знал это и без ЭВМ.
  Конечно, устраивали мы себе и отдушины, но тоже в духе времени - ездили послушать, что говорят на митингах, бывали в самодеятельных видеосалонах. Там можно было попасть и на бесплатный сеанс - если шел фильм с политической начинкой или запрещенный репортаж какого-нибудь оператора. Ближайший салон был в соседней общаге, и надо сказать, на политический сюжет набивалось несравнимо больше народу, чем оставалось потом - на очень дорогую порнографию.
  Градус политических настроений в общежитии заметно превышал институтский, здесь добавлялись еще и национальные разногласия и симпатии. Напрямую об отделении республик мало кто говорил вслух, но Москву и высшее московское руководство без колебаний рисовали жестоким грабителем и деспотом.
  После августа и здесь смыло плотину, всё общежитие стала поглощать коммерция. Первыми, опережая всех, преуспевали в этом вьетнамцы. В последний год мы сумели с Васильевым переселиться в комнату-двушку, и теперь нас буквально пасли и одолевали жители Вьетнама. Им не давала покоя комната, которая используется для ночлега два-три раза в неделю, а остальное время пустует. В институте у нас оставалось всё меньше серьезных причин задерживаться, наконец мы плюнули и согласились - вьетнамцы брали нашу комнату в аренду. Через день ее набили полностью до самого потолка огромными неподъемными тюками с джинсами.
  Вьетнамец Ли честно расплатился за аренду. В первый раз я увидел, как из бокового кармана небрежно достают и бросают на стол пачки еще советских денег в чистеньких банковских упаковках. Каждая пачка - пятьсот рублей пятерками. ( Моя стипендия с подработкой не достигала тогда и двухсот). Правда, на эту, причитающуюся мне тысячу, уже мало что можно было купить. В магазине за углом с утра, на весь день, выставляли десятка два пакетов с крупой, горохом или лапшой. Один пакет - в одни руки. Все остальные полки магазина откровенно стояли пустыми, если не считать каких-нибудь маринованных водорослей.
  Что делать с уже близким завершением срока аспирантуры - такой вопрос перед Юрой Васильевым, с его материаьными проблемами, не стоял. Среди своих клиентов он давно подыскал фирму строительства и строительных материалов, и его там ждали. Ждал и он, когда наконец приступит к работе и развернётся в полную силу. Похожую фирму по моей просьбе присмотрели и мне - Ольга, подруга моей сестры, перешла к тому времени работать в налоговую инспекцию Ногинска и легко подобрала подходящий вариант. Выбора в нашей провинции стало вполне достаточно, любой как мог и как захотел, бросались в бизнес. Значит, до свиданья, Москва.
  Алексеев меня не удерживал, он, человек весьма и весьма неглупый, разумеется, видел настроения, одолевавшие меня на последнем году, и наверное, давно уже мысленно со мной расстался. Тем более, что команда у него подбиралась уже и без меня.
   Даже наоборот, напоследок я готов был оказать ему маленькую услугу. Уходя, я мог отказаться от распределения, точнее какой-то бюрократической процедурой переиграть его в пользу Самохина. Это сразу облегчало его оформление в лабораторию. А Андрюха, искренний энтузиаст в вопросах плазменной техники, был как раз тот человек, который и требовался Николаю Васильевичу. Мне же это даже льстило - дать возможность устроиться хорошему парню, не шевельнув при этом и пальцем.
  И в самом конце исторического года я со вздохом поставил крест на своей, так и не состоявшейся, научной карьере. Мой друг, Юрка Васильев, поступал точно так же, это поневоле придавало уверенности. Но меньше всего мы тогда думали о том, что примерно в это же время и примерно так же поступил и последний генсек ЦК КПСС, так и не сумевший стать настоящим, а не липовым президентом. С Советским Союзом, а заодно и с советской жизнью, в стране было покончено.
  
  Гл. 7 Абразивное разнообразие
  
  Надо было осмотреться и начинать действовать. Чувствовал я себя в тот момент созревшим человеком и вполне подготовленым профессионалом. А тем более - повторюсь - в перспективу успешной и привлекательной работы в новых (товарно - денежных) условиях я тогда действительно верил.
  Фирма (уже фирма, а не предприятие!), на которой я намерен был творить большие дела, именовалась заковыристо - УНИП КАРМА. Если слово КАРМА помимо переносных многозначительных намёков отражало сущность дела, добавка УНИП таила в себе не всем сходу понятные намерения и планы ее организаторов.
  КАРМА расшифровывалось - кристаллические абразивные режущие материалы. Здесь было всё понятно. А УНИП означало - учебное научно-исследовательское предприятие. Этой добавке я не придавал особенного значения, так же как и прежним советским - НПО, ПО или ХНО. КАРМА эта базировалась в пределах Электростальского института Стали И Сплавов, заведения учебного, что, как мне казалось, и объясняло сочетание УНИП.
  Держа в руках Ольгину записку я пришел на собеседование, так было условлено, сразу после январских студенческих каникул. Начинался 1992 год. Помещение фирмы располагалось в светлой капитальной пристройке к зданию института. Светлой она была еще и потому, что потолок помещения уходил ввысь, на уровень потолка уже второго этажа, а перекрытие этого второго этажа отсутствовало. Получался как бы узенький, но высокий зал.
  Внутренняя железная лестница вела на антресоль. Там был своеобразный балкон с барьером, через который можно было глядеть на макушки тех, кто находился в названом двухэтажном зале. А дальше вглубь балкон переходил в глубокую нишу-комнату, заставленую столами и шкафчиками. Как я узнал позже, это был учебный класс.
  Встретили меня два улыбчивых человека, а я держался теперь вполне уверенно. Беседа шла как раз на том самом балконе за широким и длинным столом, словно на важных переговорах. После пережитых перипетий я не ожидал услышать при подобном предварительном знакомстве ничего нового. Так собственно и получилось. Выслушав мои спокойные ответы, меня передали на попечение одному из молодых парней, крутивших внизу. Он мне представился строго - Николай, и вообще стремился выглядеть по-взрослому, но на самом деле был зелененьким пареньком, как и все остальные. Мне они казались совсем мальчишками. Старше меня были только те первые двое - официальный директор Куркин и Тихоныч, реальный глава и истинный вдохновитель всего дела (Борис Тихонович Горшков).
  Надо отдать должное моему провожатому, он не стал устраивать длинную экскурсию по двум прилегающим лабораторным комнатам, уставленым различным заводским оборудованием, а сразу надел рабочий халат. С попутными коментариями Коля довольно быстро и ловко приготовил исходную смесь, зарядил ею четыре пресс-формы. Затем он привел в действие огромный пресс, пропрессовал разом все четыре образца и отправил их в обжиговую печь. Наступила технологическая пауза.
  Во время паузы Николай продолжил экскурсию-обход станков, печей и прессов. Большой пресс в дальней комнате был в совместном пользовании с параллельной фирмой, остальные - Коля не скрыл гордости - принадлежали УНИП КАРМе. И вообще, пояснил он, мы тут не просто продукцию на сторону гоним, а кое-что умееем. Борис Тихонович - признанный авторитет в научно-техническом мире, а уж на Электростальских заводах... об этом и говорить не приходится. Вот например, мы делаем прямо сейчас абразивные круги не горячим прессованием, как на Западе, но и не холодным, как было принято в Советском Союзе. Это способ оригинальный, он сочетает в себе преимущества обоих!
  Тем временем недопеченные круги в формах дошли до полузрелости, крышки слегка поднялись. Прямо горячими, мы сунули их под плиту пресса, вогнали крышки на прежнее место и вернули в печь. Где-то через час достали, вскрыли формы на маленьком прессе и извлекли готовые круги. Осталось проверить их неуравновешенность или дисбаланс - почти как на велосипедном колесе. Затем Коля проставил на кругах мелом какие-то цифры и отправил меня назад к Куркину.
  Оказывается, некоторые сомнения по поводу моей кандидатуры еще обсуждались за закрытыми дверями и были до поры отодвинуты в сторону. Куркин сказал, что на первую неделю они меня готовы взять под честное слово, и выглядеть это будет, как работа подёнщика. Задача для меня - ежедневно изготавливать партию кругов, остальное время присматриваться. Приход и уход пока вольный, ведь на партию кругов требуется всего часа три, а на две - шесть. Если проработаю месяц - получу тысячу. Это было заметно больше ИМетовской зарплаты со стипендией. Прочие же странности я легко списал на то, что эта фирма - заведение частное, и здешние деятели сами себе хозяева.
  Так началась работа в условиях рождающегося капитализма.
  На самом деле капиталистического в УНИП КАРМе было немного. Они располагали в собственной кассе фирмы некоторыми наличными суммами, и зачастую расплачивлись этими деньгами при контактах с внешним миром. Но гораздо чаще расплата шла натурой, продукцией собственного производства - шлифовальными кругами, дисками для болгарки (как стали называть эту машинку позже, а тогда это была еще диковинка) и большими станочными дисками. Но самое главное, деньги еще не приходили на фирму в результате продажи продукции, а перечислялись вынужденными спонсорами и потенциальными компаньонами под будущие прожекты. То есть в этом плане надежной опоры делу не было.
  Помещение, оборудование и даже запас сырья достались КАРМе через отчуждение институтского имущества, на основе каких-то, так и оставшихся тёмными для меня, соглашений с институтом. Куркин и Горшков продолжали оставаться штатными институтскими преподавателями, через мастерские КАРМы регулярно проходили студенты, здесь выполнялись практические занятия по учебному плану.
  В общем - получался непривычный гибрид инстутутской кафедры и обособленной, но зависимой договорной организации, переплетенных в порядке импровизации в единое целое. Оставались достаточно спорные шансы, что из него вырастет производствено-экономическая компания, способная обеспечивать сама себя и свой собственный рост. Но по крайней мере - начало было положено, а где сейчас найдёшь организацию перспективнее - неясно. Здесь, по крайней мере, почти всё на виду.
  К изготовлению кругов я приступил без всякого трепета, хитрого в этом производственном процессе было немного, а Николай успел мне показать практически всё. И лишь директор Куркин внёс небольшую поправку - все силовые операции выполнять на втором, малом прессе. Разница была небольшая, на следующий же день я выпек четыре круга самостоятельно. Они так и остались лежать под верстаком в ожидании приемки. Собственное устройство УНИП КАРМы для проверки балансировки ожидалось со дня на день, и не стоило пока бегать одалживаться к соседям, как мы это делали вчера.
  Через день-другой, уяснив слегка, кто есть кто, я напросился на еще одну работу. Еще в первый день я обратил внимание, что Марина - единственная девушка среди работников фирмы и студент Антон заняты каким-то странным делом. Они копировали на карандашную кальку разные детали, выуживая из большой стопки чертежи-синьки. Судя по объёму стопки и отдельным черточкам - это была полная деталировка какой-то машины. Но само конструкторское исполнение этих деталей явно отдавало десятилетней давностью и было сделано шаблонно, без окончательной доводки. Поскольку теперь я здесь работал, никто не возражал, когда я захотел полистать эту пачку синек. Первое впечатление не обмануло, то и дело там попадались если не ошибки, то по крайней мере явные просчеты с точки зрения техно и нормо контроля.
  Я спросил прямо у Куркина, что это за машина, и не надо ли местами слегка подправить документацию. Владимир Георгиевич сначала отмахнулся - дескать они и так еле-еле поспевают к сроку. Но довольно быстро в его глазах мелькнула другая идея - присоединяйся-ка к ребятам. Им явно третьего не хватает.
  Разумеется я согласился. Изготовлять круги и уходить домой - такой стиль противоречил бы не только укреплению моей репутации, но и расходился с моими намереньями - занять одно из ведущих мест среди работников фирмы, благо их было всего шестеро, и трое из них - вчерашние студенты. А просто слоняться, рассматривая станки и печи уже надоедало. Кроме того, взявшись за копировальную работу, можно было закрепить за собой место за одним из рабочих столов, которого мне пока персонально не выделили. И тем самым оказаться сразу среди общих разговоров и перекличек, не смотрясь слоняющимся чужаком. Тогда быстрее станет понятна вся подноготная здешней компании. В итоге, день у меня сразу стал загружен до предела. С утра я штамповал круги, затем садился за кальку. Увидев такое дело, Антон, всего лишь студент-исследователь, стал появляться всё реже и реже.
  Первый шок случился, когда доставили установку балансировки и проверили наваянные мною круги. Больше половины из них оказались за гранью допуска, то есть ушли в брак. Прежде всего такой результат смутил меня самого, я не понимал причину произошедшего, но Коля довольно легко прокомментировал эти итоги. Из его слов выходило, что брак есть всегда, а я только слегка превзошел обычный процент отбраковки. Ничего, придёт опыт, всё будет нормально. Странно. Я сразу попытался уточнить, не делаю ли я какой-нибудь ошибки, но Николай лишь предложил слегка изменить состав исходной смеси. На вопрос "зачем?" беззаботно ответил - "поглядим". Главные специалисты фирмы вообще не проявили к вопросу никакого интереса, в смысле - разберетесь сами.
  Неделю я пытался разобраться и где только мог, слегка переиначивал алгоритм изготовления круга. Мои опыты сразу сказались на качестве - брак по дисбалансу пошел сплошняком, а показатели брака стали достигать каких-то запредельных цифр. В принципе, это меня воодушевило - на процесс можно влиять. Вот только как его сдвинуть в нужную сторону, мне было совершенно неясно. Тогда я заявил открыто - я новичок, вы специалисты, зачем темнить, подскажите, что нужно сделать. И тут же испытал первое разочарование.
  Тихоныч не стал ничего уточнять. Он уверенно, как профессор на лекции, объявил, что я наверняка неверно закладываю в формы смесь. Куркин прошел со мной к верстаку и прессу, молча понаблюдал, и сказал, что ему всё ясно - прессовать надо более чётко и аккуратно. Был там еще один специалист, сотрудничающий с УНИП КАРМА на особых правах, некий Олег Рубан. Он слышал мои мольбы о помощи, ответы руководителей и уходя, шепнул мне, что вернее всего дисбаланс в кругах возникает при их термообработке в печи. Мне оставалось только покивать и пообещать, что я попробую еще раз. Что толку было говорить, что все эти влияния я уже давно отмёл, как несущественные. Решающая причина брака была в другом, но теперь ее нужно было искать самостоятельно.
  На следующий день ко мне прикрепили студента Андрея Мурашко - будете делать круги вместе. Я отозвал Кольку в сторону - что за новости? Коля как всегда излучал оптимизм. Не обращай внимания, по хорошему, никто из инженеров КАРМы и не должен делать круги сам, а студенты - обычная практика. Они по всем замыслам должны составить со временем единственную рабочую силу фирмы, причём бесплатную. Не расстраивайся, всё хорошо, на тебя посмотрели и готовы взять. Обучи Андрея и потихоньку отваливай в сторону, скажи, что не успеваете с чертежами.
  А как быть с браком, не унимался я. Коля скосил глаза куда-то вбок. Ну, не выходит и ладно, люди разные бывают. Вот Мурашко начнёт работать, может быть у него пойдет лучше, так случается. А ты человек с высшим образованием, займёшься другими вопросами. Словом, разговор получился весьма двусмысленный.
  Студент Андрей на первых порах мне не понравился, но скоро я убедился, что впечатление ложное - он готов работать не только руками, но и головой. Такого парня не грех было откровенно посвятить во все мои трудности и сомнения. Но пока мы разбирались вдвоем, пошли насмарку еще две порции кругов, которые мы прогнали за один день. Я пошел к Тихонычу.
  Мой вывод был таков - абразивное зерно, на основе которого готовится смесь, идет у нас в работу недостаточно смоченным. Дефицитную жидкую смолу приходится экономить и получается тупичок.
  -- Так в чём дело? - ответил Горшков. - Смачивайте просто водой.
  Я повертел в голове неожиданные слова. Действительно, вода всё равно образуется при нагреве из сухой смолы, которую мы используем в качестве связки. Предложение вполне законное. И Тихоныч, вообще, кажется доволен возможностью дёргать туда-сюда технологические параметры, как будто мы не продукцию штампуем, а просто ставим интересные эксперименты.
  С утра мы замесили смесь на воде. Подошёл Рубан, посмотрел и сказал мне по секрету, что где-то, кажется на заводе в Магнитогорске, экспериментировали с водой и бросили. Такое было нам доброе напутствие от Олега Леонидовича, но всё-таки смесь на вид получилась просто отличная. Мы с большой надеждой зарядили ее и отправили формы уже в вакуумную печь. Этого требовал избыток водяных паров, которые неизбежно попрут из формы. Андрей вообще предложил из-за воды сделать эту партию на более щадящем режиме, но я настоял, чтобы мы максимально повторили предыдущие неудачные пробы. Студент заспорил, он не видел смысла в заведомо пустой попытке.
  Так и начался этот день, Мурашко продолжал спорить, а печь делала своё дело. Круги дошли до кондиции, мы их вытащили, обмерили. Опять брак, и близкий к максимальному. Заглянул Горшков, спросил, как обстоят дела с водным увлажнением. Я ответил, что еще не заряжали, потому что... потому что... Во время спора со студентом перед нами промелькнула свежая, хоть в общем-то очень простая мысль, и кажется мы оба, сразу, обратили на нее внимание.
  Следующую партию мы с Андреем подготовили как в лихорадке, очень быстро. Термообработку повели осторожно, так, чтобы крышка пресс-формы осталась неподвижной, чтобы потом не делать никаких дополнительных ее вдавливаний! Вот тот вариант, который мы еще не пробовали! Я почти не волновался, чувствовал, что мы делаем, наконец, ход в нужном направлении.
  А через два часа я позвал своего недавнего наставника, чтобы он сам проверил качество круга. Колька попробовал, потом перепроверил, наконец поразился и сбросил с себя всю напускную снисходительность. Это был не третий сорт, и даже не первый. Нулевой, абсолютный. Устройство вообще не улавливало никакого дисбаланса. И такими были все четыре круга! Вся партия даже без намёка на брак.
  Я предложил присвоить технологическому способу имя Андрея Мурашко. Шутка понравилась, мы все трое дружно захохотали. Не скажу, что мне сразу захотелось в знак победы пренебрежительно фыркнуть в сторону старших коллег из КАРМы. Но что-то такое внутри всё-таки шевельнулось. По крайней мере, можно было считать, что ремесло изготовления абразивных бакелитовых кругов я освоил в кратчайшие сроки. Их высокая сортность теперь была обеспечена, причем, как на смачивающей смоле, так и на воде. Получилось так, что мы со студентом заодно, попутно запустили в дело технологию, за которую, как утверждал Рубан, никто здесь не хотел браться.
   И коллектив УНИП КАРМА признал результаты безоговорочно. Теперь на совещаниях меня с моими высказываниями приходилось слушать, а при несогласии - спорить и возражать. Споров же впереди нам предстояло чем дальше, тем больше.
  Мурашко продолжал делать круги, я же оказался один на один со стопкой чертежей - Марина неожиданно ушла в отпуск за свой счёт. Впрочем, я говорю неожиданно, имея в виду только себя, другие-то знали, что она студентка последнего курса и должна к июню завершить диплом. Я стал уточнять подробности и наконец выяснил: комплект копий предназначался по сути к продаже - кто-то его заказал. УНИП КАРМА выдавала проект машины (это был механический смеситель) за свою старую разработку, а на деле при случае позаимствовала его год назад в каком-то КБ из Сибири.
  Такой оборот менял ситуацию. Прежде я думал, что копии нужны для собственного пользования. А теперь беспечность руководства меня удивила - какой ненормальный заплатит деньги за разрозненные деталировки. Требовалось срочно провести ревизию комплекта и хотя бы составить спецификацию, которая тоже отсутствовала. Сделал я это сразу, лишь узнал суть задания, поступил так, как привык действовать в конструкторском отделе "института приборов". И моментально выявилась нехватка как минимум пяти чертежей, в том числе сборочного.
  Тихоныч воспринял мою новость благодушно. Он сейчас был захвачен идеей разработки и изготовления высокоскоростных кругов, и всё остальное ему казалось мелочью. Он предложил взять и сделать сборочный чертеж самим на основе деталировки, а заодно доработать и недостающие летали. Я сказал, что в принципе такое возможно, во всяком случае можно попробовать. Куркин на это предложение хмыкнул и отмолчался.
  В любом случае нужно было гнать копии дальше, тем более, что и Антон окончательно вышел из дела. В паузы, вместо перекура, я прикидывал попутно на большом листе эскиз сборки. Хорошо выходили пока отдельные узлы, нехватка касалась существенных деталей. Время от времени подходил директор Куркин, поглядывал. Владимир Георгиевич, в отличие от технолога Горшкова, оказался сильным конструктором, ему не требовалось никаких комментариев. А дней через десять директор преподнёс сюрприз, положив мне на стол недостающие синьки, которые потихоньку добыл по своим каналам. Они были из другого комплекта, со штампами другого ведомства, но именно те, что нужно. Сам же Куркин при этом так и лучился хитрой кошачьей улыбкой.
  Не знаю, сумели бы мы обойтись своими силами, но теперь об этом можно было уже не гадать. Заказанные копии ушли клиентам в оговоренный срок и даже чуть раньше. Казалось, что дело УНИП КАРМы начинает разворачиваться. На дворе уже стоял май, настроение у всех было прекрасное.
  
  Гл. 8 Размахи и замыслы
  
  Скоро мы съездили в Вишняково, на осмотр помещения, в котором, возможно, нашей фирмой будет размещён производственный участок по изготовлению абразивного инструмента. Через два дня я принёс эскизы планировок и схем технологических цепочек, прикидки и расчеты. Планы компании мне начинали нравиться, загоревшись, я набросал всё сходу, вечерами и ночами. Все эти бумаги проглядел Куркин и оставил пока у себя, как он пояснил: пусть будет, но обсуждать конкретные вопросы еще рано.
  Затем появился человек, которого мы за глаза сразу стали называть "Эмир". Самое интересное, что это не было кличкой или каким-то условным поименованием, а наоборот, самым настоящим его именем (Эмир Исхакович). Хотя сам он предпочитал и даже настаивал, чтобы во время разговоров и общения мы обращались к нему проще - Игорь Александрович. Игорь Александрович заинтересовался планами УНИП КАРМы и готов был вложить деньги. Оставалось только всё утрясти, увязать и, как говорится, расставить по местам.
  А тем временем началась предзащитная лихорадка. Четыре пятикурсника, бывшие по совместительству одновременно сотрудниками КАРМы, забегали с доводкой своих дипломных проектов. Я был несколько удивлен, когда узнал, что никого из них на фирме оставлять не собираются. Андрей Мурашко ушел на сессию и каникулы. И последним звеном оскудения людских ресурсов стал тихий скандал с Мариной. Она как вечерница, была не совместителем, а штатным сотрудником, и даже вела свой договор. Но отказ Горшкова и Куркина оплатить ей учебный дипломный отпуск перерос в принципиальный конфликт и кончился разрывом.
  На фирме, кроме двух руководителей и меня, реально осталось только два молодых инженера. Один из них - тот самый Николай, который, как я узнал только теперь, был сыном Бориса Тихоновича, выросшим без него, но тем не менее родным. Он неявно, и всё-таки несомненно, претендовал на особое положение. Второй - Алексей Цапаликов - примерно в конце марта был переведен в главные бухгалтера и теперь полностью погрузился в постижение азов отчётности. Приходящая женщина, которая вела до сих пор бухгалтерию, показалась руководителям лишней единицей.
  Существовал правда, кроме упоминавшегося Олега Рубана, еще один сотрудничающий с фирмой специалист - Юрий Васильевич Виноградов, мягкий, интеллигентный человек, хороший инженер-производственник, но, к сожалению, уже пенсионер. Его в основном привлекали для установления контактов с Электростальскими заводами, используя его старые связи.
  Поэтому не стоило удивляться, когда Куркин сказал мне довольно торжественно и важно:
  -- А теперь, Вячеслав Борисович, бери на себя тонкий круг. Ждать мы не можем, надо сделать.
  Это была работа, не завершенная Мариной и Антоном. Они научились пока, неимоверными усилиями и весьма хлопотно, изготовлять только опытные образцы. Нужно было поставить изготовление на поток и кроме того, подобрать рецептуру по содержанию зерна и связки, соответствующую условиям работы инструмента.
  Могу сказать сразу, на поиски и испытания ушла весомая половина лета. Сверхтонкий (полумиллиметровый) неармированный диск большого диаметра, да еще на толстый вал, легко в руки не давался. Пришлось изгаляться, использовать и прокладочный промасленный ватман, и тонкую лезвийную ленту, добытую Виноградовым. Но с производительностью отдельных операций я справился довольно быстро, стал делать без суеты и спешки по полтора десятка тонких кругов за смену. Труднее было со свойствами, эти диски должны были затачивать иглы на чесальных лентах и выдерживать не меньше недели работы. Окончательные испытания я проводил на Ногинском заводе РТИ, куда собственно они и предназначались. Наши диски на тот момент работали в целом не хуже тех, которое им поставляло другое предприятие.
  Но "не хуже" - маловато. Чтобы вытеснить чужой инструмент и стать на его место, требовалось "лучше", а вернее сказать - "значительно лучше". И тут уже пришлось бы вести широкие поиски по составам смесей, не только количественные, с изменением пропорций, но и качественные - по подбору дополнительных компонентов.
  Конечно, я поступал не так, как в бытность моего обучения Коля. Он тогда задавал мне составы смесей, прикидывая "на глазок". У меня же была расчерчена плоская трехосевая диаграмма, куда я наносил опробованные составы и полученные свойства инструмента. Так закрывались, как сомнительные, целые диапазоны. Другие становились желанным берегом, до которого следовало добраться.
  Был у меня уже один заветный круг - превосходный по качеству, но совершенно не технологичный, его было почти невозможно без поломки извлечь из формы. Такая операция удалась мне единственный раз, после четырёх попыток с загубленными образцами. Но зато свойства у этого диска получились исключительные, и я припрятал его до поры с глаз долой, пока занимался другими пунктами плана. Короче, пути поиска еще оставались.
  Но руководителям, похоже, эта тема уже надоела. Как и мои диаграммы, в назначения которых никто даже не вникал. Уходить в большой поиск с целью вытеснить конкурентов? Зачем? На заводе РТИ и так не отказываются от поставок наших дисков, параллельно с основными поставщиками. Вот придут по осени студенты, обучатся всем хитростям и пусть ляпают потихоньку.
  Кроме того, к тому времени вылезли и другие проблемы. Крупные литейные и судоремонтные заводы, которые раньше брали шлифовальные круги в любых количествах, стали работать с большими перебоями. Производство везде сокращалось, традиционная продукция УНИП КАРМА стала залёживаться. Не оправдал себя и доведённый Николаем до благополучного, успешного результата высокоскоростной круг. Ни он сам, ни скоростные машинки, которые мы рассчитывали продавать с ними в комплекте (их делала дружественная фирма) не нашли реальных потребителей.
  Я предлагал отказаться вообще от шлифовальных и обдирочных кругов и полностью перейти на отрезные диски, применение которых на производствах и в повседневности только расширялось. Эмир дополнительно настаивал, что гораздо лучше плоских должны пойти круги в форме "тарелки" и "чашки", с ориентацией на авторемонт. Возможно был прав и он, но их изготовление еще нужно было освоить.
  По созданию участка возникли прежде всего проблемы организационные. Никто из трех сторон - участников соглашения, не хотел брать на себя главную тяжесть работ. Всем хотелось принять ограниченное участие, войти в долю и затем пользоваться результатами. И вообще, производственный участок окупал бы себя только при большом выпуске продукции. Его я, кстати, заложил когда-то в расчеты, по которым заодно выходило, что на участке должно работать минимум восемь человек. Специализация, разделение операций и так далее.
  Затевать дело в таком (не огромном, но для начинающей фирмы заметном) масштабе означало серьёзный риск, в том числе привлечение кредитов. Но риск никого не привлекал, все склонялись к тому, чтобы для начала попробовать понемножку, без особых затрат. Зачем тогда весь сыр-бор, когда уже есть производственные мощности КАРМы. Завози сырьё, нанимай рабочих и пробуй.
  Одним словом, чем дальше, тем больше времени мы тратили в совещаниях, которые переходили в бесконечные дискуссии. УНИП КАРМА уже достигла потолка своих возможностей, чтобы идти дальше, надо было серьёзно меняться. А вот этого как раз не хотели ни Горшков, ни Куркин. Им было вполне уютно обитать при институте и черпать понемногу, сколько зачерпнётся. Создавалось впечатление, что они хотят просто пересидеть неблагоприятное время, которое, по их понятиям, всё равно должно закончиться.
  Они всё чаще напоминали, что мы не просто КАРМА а именно УНИП КАРМА. Одним из направлений фирмы была заявлена переподготовка специалистов по изготовлению нового абразивного инструмента. Обучение добровольцев, проектирование производственных участков, консультации и экспертизы - именно к этому мы и должны стремиться. И именно этим зарабатывать.
  Колька добавлял ещё один возможный вариант - патенты. Он к тому времени был соавтором трех авторских свидетельств, считал, что дорожка протоптана и не следует с неё сходить. К концу лета мы уже общались с ним накоротке, обсуждали проблемы КАРМы с глазу на глаз. Надо сказать, Николай Борисович заходил в критике отцов-основателей гораздо дальше меня, вплоть до того, чтобы вообще отделиться и заняться абразивными кругами в одиночку. Для такого варианта им была спроектирована специальная пресс-форма, пользуясь которой, можно было обойтись без пресса, двойными винтовыми зажимами. К слову сказать, я помог ему довести до рабочего уровня чертежи, и, пользуясь каналом фирмы, мы даже заказали и изготовили на Машиностроительном заводе опытный образец. Сделали и круг, украдкой и пока в настоящей печи, но собирались даже попробовать для такой цели газовую духовку.
   Впрочем, всерьёз я к такому пути не относился, участвовал чисто ради экзотического эксперимента. Сам я считал, что КАРМе просто надо расширять диапазон возможной продукции в сторону упрощения, делать, например, просто ручные точильные бруски и вставки. Кроме того, оценить возможность пусть для узкого применения, но заметно более дешевых связующих материалов, например цемента или битума. Ведь бакелит (т.е. фенольная смола) был дорог, а керамика - энергоёмка.
  Следует сказать, что мы с Николаем не были исключительными чудаками-выдумщиками. Я уже говорил, что директор Куркин в конструкторском деле был продвинут заметно больше, чем, например, я. Более того, в нем явно жила настоящая изобретательская техническая жилка, и пойди он в этом направлении - стал бы незаурядным конструктором. Он тоже, в промежутках между текучкой, бывало сидел и что-то прикидывал за своим директорским столом. Когда стало известно, что я - человек с хорошим опытом конструкторского отдела, Куркин иногда показывал мне свои эскизы. Там были варианты печей и особых термических камер, пресс-формы, всевозможные причудливые абразивные инструменты, предназначенные для специальной обработки каких-нибудь сложных поверхностей.
  Проще говоря, одного Вадимира Георгиевича хватило бы на три УНИП КАРМы. Чего стоил один "осциллирующий круг", изобретенный, изготовленный и испытанный им еще до моего прихода совместно с Горшковым. Этот инструмент давал необычайно гладкую обработанную поверхность, причем, при использовании в круге не мелкого - полировочного, а крупного обдирочного зерна. То есть за один проход достигался результат двух.
  Борис Тихонович достойно венчал наше сборище изыскателей. Он не особенно заходил в процессы изготовления, производства и применения абразивного инструмента, а углублялся в сами основы. Неспроста он так ухватился за скоростные круги. Это вытекало из его собственного описания механизма резанья металла абразивом, особого его понимания. Из замеров и оценок Горшкова выходило, что резанье металлов происходит не чисто механическим, а механико-химическим путём. Когда я прочёл его большую статью, очень удивился, что вывод, сделанный Тихонычем не сформулирован им прямо. В статье делался намёк - при резанье металла твёрдым каменным зерном происходит прямой переход механической энергии в химическую, минуя тепловую. Так выходило из расчета теплового баланса.
  Впрочем, расчеты Тихоныч не сильно жаловал, больше ценил творческую интуицию. Когда я, еще при освоении КАРМой скоростного круга, предложил рассчитать прочность этого круга и предельную величину оборотов, до которой его можно раскрутить, он откровенно отмахнулся. И не шевельнулся даже тогда, когда моя простенькая формула неплохо подтвердилась на заводском испытательном стенде.
  То обстоятельство, что УНИП КАРМА по осени сильно забуксовала, разумеется не могло мне нравиться. Если с собственными материальными проблемами я еще мог примириться, идейные шатания и разброд в команде, потеря перспективы грозили гораздо более худшими испытаниями.
  Дела и в стране, вокруг нас, шли не лучшим образом. Обещанного антисоветчиками резкого сдвига в хозяйстве никак не наступало, происходило мелкое шевеление на фоне рассыпающегося советского производства. На Машиностроительном заводе, от посещения к посещению, в цехах становилось всё тише и малолюдней. Наши мелкие частные заказы пресс-форм, оправок, втулок, валов там хватали с радостью и делали в кратчайшие сроки без всякой очереди.
  Московский абразивный завод, куда мы ездили за сырьём, еле теплился, даже воздух над ним стоял прозрачный и чистый. А судя по толстенному слою тяжелой пыли, лежавшей там буквально на всём, когда-то эти цеха целые дни накрывало едва проницаемое облако. Завод, как и другие - издыхал. Как-то я попросил там разрешения позвонить к себе на фирму в Электросталь, и мне ответили, что теперь это делается только за деньги с разрешения дирекции. Ногинский завод РТИ дышал с перебоями, а когда я на всякий случай спросил, не возьмут ли они меня, в случае чего, на работу, ответили: "Приходи, если хочешь сидеть без зарплаты".
  Да, тут не стоит кривить душой, обещанную мне тысячу в месяц, Куркин выплачивал без обмана. Правда, постепенно эта сумма значила всё меньше и меньше. В магазинах появился некоторый минимум продуктов, ведь они еще в массе оставались государственными. Но цены в них всё-таки понемногу и заметно росли. Разумеется рынки торговали вовсю, но с моей зарплатой я туда и не заглядывал. В институте продолжала работать столовая, хоть наесться тамошним обедом было уже нельзя. Одно утешение, что он недорого стоил. С этим утешением я и проходил целый год, постоянно испытывая желание поесть чего-нибудь еще.
  Время от времени нам подкидывались крошечные разовые добавки, как выражался Куркин, "для поддержки штанов". Но чаще эта поддержка штанов принимала формы вечернего коллективного минибанкета. Благо, что уж чего-чего, а вина и водки в магазинах стало навалом. Плюс - постоянно стояло и пиво, один из дефицитов советского времени. Плюс, для особо экономных, появился уже и спирт Ройяль. Были бы деньги.
  А вот где взять деньги, становилось всё более серьёзным и ключевым вопросом. Жизнь дорожала не советскими темпами. В постоянном поиске оных особенно отличался Николай Горшков. Я уже говорил про его попытки подпольного изготовления собственных шлифовальных кругов, но ими этот беспокойно-активный молодой человек не ограничивался. Время от времени он отыскивал разные халтурки, за которые мы чаще брались вдвоем. Однажды выкопали даже пару могил на кладбище. Копал в основном я, зато Коля сумел выторговать за них хороший куш. Я в таком умении многократно ему уступал.
  В разгар осени начались разговоры о ваучерах. Куда и как их девать, мало кто себе представлял, но Эмир Исхакович, например, не скрывал от нас, что он их понемногу прикупает, и даже показывал, как они выглядят. Он намекнул, что эти бумажки могут пригодиться для общего дела, и нам всем ни в коем случае не стоит их разбазаривать. А если кому невмоготу, он может взять их до кучи на сохранение, либо - при желании владельца - даже отдать за них некоторую сумму.
  Затем, уже впятером, без Эмира, разговор о ваучерах был продолжен. Мол, Игорь Александрович всё-таки не наш человек, но насчёт ваучеров он прав. Они ещё пригодяться всем нам. А посему - торжественная пауза, взгляд в мою сторону - скоро проведём расширенное собрание акционеров УНИП КАРМА! Стало ясно, что мне предлагается войти в долю. Что ж. на фоне наступающего упадка нашей деловой активности это показалось последним многообещающим известием.
  Я уже знал от Кольки, что он и Лёшка Цапаликов имели по пятнадцать процентов от капиталов КАРМы. По тридцать пять оставляли за собой Горшков и Куркин. Теперь какой-то частью от своих долей они согласны были поделиться со мной, сделав пятым акционером. Понятно, что дадут мне немного, и всё-таки стоит попробовать. Может быть, тогда мы сумеем договориться, что делать дальше. Фигура из пяти углов вместо четырёх будет менее склонна к симметричной неподвижности.
  Но прошедшее вскоре собрание меня просто доконало. Я надеялся, что два начальника скинут с себя по пятачку, подарив мне десять. Ведь по сути, мы тогда делили шкуру медведя, которого еще предстояло долго и трудно убивать. И кто насколько активно будет в будущем бить этого "медведя", мы сейчас как раз и решали. Моя доля значила бы только, насколько ценным участником команды меня рассматривают.
  На крайний случай я допускал, что мне кинут по проценту от каждого, то есть предложат не десятку, а четвёрку. Держи карман шире! Мне предложили полтора процента. Эту нелепость озвучил Куркин, а остальные закивали с серьёзным видом. Можно было засмеяться в ответ, или пошутить, но я побоялся, что не совладаю с голосом.
  После собрания я, никому ничего не говоря, продолжал ходить на работу, дорабатывая месяц. Однажды, ближе к вечеру, мы включили радио. Шла прямая трансляция о выборах нового премьер-министра. Тихоныч полушутя предложил устроить тотализатор. Но мы, хоть и со смехом, всё-таки бросили в чашку по сотне Большинство ставило на Гайдара, один я выбрал Черномырдина, так поразила меня свежая необычность его фамилии. Надо мной только посмеялись - не бывает руководителей страны с такой фамилией - но маленькое чудо произошло, Черномырдин стал премьером.
  Недрогнувшей рукой я выгреб деньги из чашки. Получилось хоть маленькое, но утешение, судьба бывает иногда и на моей стороне. Это был мой последний заработок на фирме УНИП КАРМА.
  
   Гл.9 Хрустальный удел
  
  После бесплодных разговоров на заводах, мне пришлось снова обратиться всё к той же Ольге. Теперь я уже был менее разборчив и просил навести меня на любую фирму, которая хотя бы реально работает. Ольга выбрала торговую компанию "Геркулес".
  Хоть оставаться на КАРМе я уже не видел возможности и смысла, покидать её мне всё-таки было искренне жаль. Год прошел в бурной активной творческой работе, в которой наконец мне не мешала никакая бюрократия, никакие посторонние мероприятия. Всё было под руками и на мази, не требовалось ничего искать, просить, добывать, уламывать изготовителей и снабженцев. Результаты моих изысканий достигались непривычно быстро, проблемы отличались разнообразием и поиск решений входил естественным образом в мои обязанности. Но - к сожалению, не срослось.
  (В скобках замечу, после моего ухода проблемы "кармовцев" никуда не делись, они не проработали и года. Потом я иногда встречал Цапаликова, торгующего куртками на Ногинском базаре).
  Но пора переключиться на "Геркулес". Его возглавлял уже не "итээр - предприниматель по совместительству", а настоящий бизнесмэн. То есть человек, весь смысл деятельности которого - делать деньги из чего угодно. Таков и был хозяин "Геркулеса" Сидоров, по нашим меркам - человек почти без образования, но с отличной деловой хваткой, коммерческим чутьем и одержимый одной целью - расширять и укреплять своё собственное дело. Этой цели он отдавался с искренней страстью, не щадя ни сил, ни времени, ни собственных работников.
  На работу он меня принимал с неохотой, хоть вопрос уже и был решён заранее, я ведь оформлялся "по знакомству". Оставалось тактично выбраться из щекотливой ситуации. Чистые должности у Сидорова были все заняты, к тому же их было совсем мало, и непроверенных людей он на них не держал. А просто поставить меня грузчиком ему не позволял мой прежний послужной список - при вспыльчивом характере и внешней бесцеремонности, выползающей под горячее настроение, Борис Иванович Сидоров был по натуре человек удивительно деликатный и охотно уважал в людях их реальные достоинства, если таковые имелись.
  Наш первый, ещё совсем неопределенный, разговор в первый час знакомства прервала прибежавшая кладовщица Вера: кошмар, машина стоит, время идёт, грузчики не справятся. Сидоров тут же поднялся из-за директорского стола, быстро глянул в мою сторону:
  -- Нужна работа? Пошли!
  На посудном складе происходила бестолковая толчея, какие-то мальчишки кричали друг на друга, переставляли и передвигали с места на место пластмассовые и деревянные ящики. В некоторых тренькали пустые бутылки, в других ничего не было. К эстакаде задним бортом был пристыкован крытый грузовик-фургон, в нём тоже кто-то бегал.
  Иваныч, так чаще всего в то время обращались к Сидорову, вклинился в самую серёдку и принялся сам принпмать и закидывать ящики в машину. Одновременно он бросал короткие команды или просто показывал жестом, какой ящик ему подавать, какой откинуть в сторону и что с ним сделать. Подошли еще люди из столярной и строительной бригад, стало людно, но толчея кончилась. К машине с трех сторон потянулись цепочки, справа и слева возникли кучки, где бутылки пересортировывали из ящика в ящик. Я встроился в одну из цепочек и постепенно понял, что идёт отгрузка исключительно водочных бутылок, причем только тех, горлышко которых предназначено для винтовой пробки.
  Ящики с такими бутылками и направлялись к машине. Но в штабелях они стояли вперемешку с другими ящиками, попадалась или пивная бутылка, или водочная с длинным горлом. А в иных ящиках вообще было намешано всё подряд.
  Шум, гам, суета, я и не заметил, как промелькнуло время. Но все вдруг остановились и машина отъехала. Мужички постарше потянулись прочь, среди штабелей и ящиков остались только два паренька и две молодые девчонки. Сидоров удовлетворенно выдохнул, а уходя назад, к себе в контору, велел мне пока здесь и оставаться. Скоро подошла Вера-кладовщица, ничего мне не сказала, только окинула взглядом с головы до ног.
  Так в молчании прошло два или три дня. Я регулярно являлся по утрам, делал то же, что и все, и не знал, поставили меня сюда на работу, либо всё это "пока". Со мной никто не разговаривал, сам я тоже отмалчивался, и вдруг под вечер какой-то человек с подъехавшей к складу машины заговорил со мной так непринужденно, как будто мы болтали только час назад. Откуда-то он уже знал моё имя.
  Я сообразил, что это тот самый попутчик с которым мы вместе добирались в первый день до "Геркулеса". Он шёл поговорить о возможности устроить свою жену в один из Сидоровских магазинов и довольно быстро тогда исчез. А вот теперь выяснилось, что Борис Иванович предложил работу ему самому, взяв приёмщиком стеклотары у населения. По городу и району от "Геркулеса" разъезжало несколько машин, они принимали пустые бутылки прямо в жилых кварталах.
  Вот и появился у меня на "Геркулесе" первый знакомый.
  Основная база Сидорова, где помимо посудного и продуктового склада располагалась вся его колёсная техника, столярная мастерская и бригада строителей, находилась на северо-восточной окраине Ногинска вдоль берега небольщой реки Загрёбки. К строениям с одной стороны подступал лес, с другой большое непаханное поле, вдоль края которого шла мощёная дорога к воротам и проходной "Геркулеса". При проходной круглые сутки торговала небольшая, но хитрая лавочка.
  Со временем, уже на моих глазах, к этой базе добавились еще три капитальных строения. Они со всех сторон окружили общий двор, отапливались общей собственной котельной и были обшиты снаружи в едином стиле рыжим облицовочным кирпичом.
  Всё это вместе в разговорах работников называлось "фазенда", и людям тех лет можно не объяснять, с чего вдруг взялось такое название. Не так давно, если брать по меркам мирного времени, с шумом и плеском через нас прокатилась многосерийная "Рабыня Изаура", огорчившая и разжалобившая всю страну. Правда, по моему ощущению, было это давно, когда я еще работал в ИМете, но в провинциальном Ногинске у знаменитой рабыни видимо нашлось больше почитателей. В УНИП КАРМовские времена Изауру уже вытеснила "Санта-Барбара", но здесь продолжали чтить память о бразильских фазендах. А на очереди была "Просто Мария", хотя это будет уже потом, когда я стану в "Геркулесе" своим человеком....
  Неопределенность моего положения на фирме закончилась быстро и внезапно, как будто в события решила вмешаться некая могучая потусторонняя сила. Небольшая машина типа "Газели", на которой подъезжала на работу часть работников "Геркулеса", попала в аварию. Большинство из сидевших в ней отделались легко, единственной серьезно пострадавшей оказалась кладовщица Вера. Перелом ноги, гипс, долгое лечение.
  Посудный склад остался сиротой. Несколько дней записи по учету приходов и расходов вела молоденькая Наташка, но потом в руководстве решили, что кроме учёта, на складе должен быть и кто-то главный. Так, не успев как следует побыть в грузчиках, я перешёл в кладовщики. Именно таким образом и почему-то только теперь, вписали мою новую должность в трудовую книжку. И почти сразу о переводе на склад из приёмщиков посуды попросился у начальства мой новый знакомый. Его, кстати, звали Эдик. Я был такому повороту только рад, двадцатипятилетний молодой мужичок, к тому же - семейный, гораздо надёжнее Лёшки и Сереги - двух несовершеннолетних мальчишек, оказавшихся в моём подчинении. Наташка же и Танька, две девчонки, на стеклотаре не задержались. Работа там была физическая, и они стали явно лишними.
  Главный склад "Геркулеса" - через двор от посудного - был битком набит товарами для продовольственных магазинов - от водки, сигарет и крупы до жевательной резинки и экзотических фруктов. Ворота этого склада редко стояли закрытыми, целый день с восьми утра и до полной темноты, а то и глубоко в ночь, сюда одна за одной въезжали машины под погрузку, или фуры с привозом очередной партии товаров. Целая бригада крепких парней почти без роздыху ворочала коробки, мешки и ящики. Сидоров ежедневно отправлял товар в свои магазины, которых у него на момент моего прихода насчитывалось четыре. Кроме того, пять машин-фургонов выезжало по разным направлениям для торговли с колёс. Появлялись периодически и грузовики оптовиков-частников, закупавших продукты в "Геркулесе" прямо на складе.
  У свежего человека мог возникнуть совершенно очевидный вопрос: для чего тогда, при таких бешенных товарных оборотах Сидоров завёл у себя ещё и совершенно обособленный склад стеклотары, или как его называла бригада грузчиков - "хрусталь". Держать, собирать, отгружать копеечную пустую посуду, которая даст на общем фоне пустяковую прибыль? Где здесь коммерческий расчёт? Тем не менее к посуде хозяин явно относился со всей серьёзностью. Все эти пустые бутылки не только шли попутно из магазинов, где их безоговорочно принимали от покупателей, ездили за ними и специальные сборщики. Они забирались в самые глухие места района, выгребали из дальних закромов, домов и домиков застоявшиеся и залежавшиеся запасы. Зачастую привозили бутылки, покрытые толстой пылью, а иногда, по недосмотру сборщиков, среди них попадались образцы, лет тридцать, как снятые с производства.
  Зачем было возиться с этим бьющимся товаром, да еще занимать целый ангар под хранение почти воздуха. Пустая бутылка, к тому же в специальном посудном ящике - пустота, да и только. И хотя мы сооружали целые штабели ящиков высотой под шестиметровый потолок, места для их хранение периодически не хватало. Год от года посудный склад постепенно расширялся, сначала получал дополнительные уличные контейнеры, потом присоединил второе построенное здание. Но и этого было - впритык, через два года нам дополнительно был передан целый железнодорожный вагон, поставленный на бетонные опоры.
  Загадка объяснялась просто, это было требование того времени. Спиртные напитки составляли изрядную долю в торговом балансе "Геркулеса". Но производство в стране на всех предприятиях уже упало до минимума. Стекольные заводы, в том числе, не только стояли, они понемногу начали закрываться. Тара из пластика еще не появилась, к тому же была непопулярна у покупателей. Пивные же и водочные заводы всё-таки постепенно подымались, но им не хватало практически всего, в том числе и стеклотары.
  Чтобы получить с Лакинского завода автофуру пива, туда нужно было отправить соответствующее количество ящиков с соответствующим количеством пустых бутылок. Да если бы только бутылок! Торговые представители "Геркулеса" периодически закупали в чернозёмных областях и отвозили на завод солод и прочее сырьё, по требованию пивного изготовителя. Но зато через "Геркулес" в Ногинский район шел непрерывный поток - по три фуры в неделю.
  Пиво было у Сидорова одной из самых постоянных статей дохода, особенно в пору, когда он владел пивным залом, а точнее - просто большой пивнушкой, возле главного Ногинского рынка, то есть почти в сердце города. Это, без преувеличения, было настоящее золотое дно, если к тому же еще вспомнить про отсутствие в ту пору кассовых аппаратов. "Геркулес" поднимался, как на дрожжах, в том числе - и на вольном лакинском пиве.
  То же самое было с вином и водкой. На Курский водочный завод из "Геркулеса" уходили целые фуры с посудой, причем груженные не в ящиках, а полный фургон битком - аккуратно, от передней стенки до самой двери уложенный под потолок сплошными стенками из водочных бутылок. Винные бутылки наперебой, с руками расхватывали представители всевозможных частных южных заводиков. Даже "бомбы" - бутылки из-под шампанского, безотказно уходили прямиком на Очаковский завод. Считалось, что по второму разу в эти бутылки будут разливать просто сухие вина. Но что-то я не разу тогда не встречал вино в толстостенных бутылках, хотя сам лично отгружал на завод целые машины этой приметной и дорогой тары. А вот шампанское с завода привозили постоянно, в том числе, и в наш "Геркулес".
  Разумеется Борис Иванович Сидоров и его компаньоны торговали не только водкой. Они держали весь ассортимент продуктов, необходимых для продовольственного магазина. Фрукты они возили собственными машинами прямо с Кавказа; колбасные изделия, преодолевая административные и корыстные заслоны - с Микояновского мясокомбината. Примерно так же обстояло дело с молоком, сыром, конфетами и сдобой, подсолнечным маслом... По особым хитро установленным каналам завозились огромные, в человеческий рост, картонные короба с сигаретами; жесткие, размером в створку оконной рамы, коробки с блоками жвачек; целые фуры мороженных куриных окорочков...
  Просто я подробно остановился на напитках и стеклотаре, поскольку сам угодил именно на посудный склад. Насколько я теперь понимаю, этот самый посудный склад в ту пору на "Геркулесе" только обособлялся в отдельное подразделение. Во времена Веры, и возможно до неё, дополнительной второй, то есть "хрустальной" погрузочно-разгрузочной бригады еще не существовало. При кладовщице, для подмоги, состоял мальчишка - Сергей Калмыков - племянник жены Бориса Ивановича Сидорова и две девчонки, одна - дочь начальницы СЭС, вторая - одного из Ногинских подпольных "авторитетов", к тому времени уже вышедших из подполья. Плюс - Лёшка Рогов, второй парень того же возраста, что и Серёга, который появился здесь всего на три недели раньше меня, и обретался еще по сути на испытательном сроке.
   На все большие погрузки, да и разгрузки наверное, кладовщица призывала целиком или частично грузчиков из основной бригады. Часть посудного ангара, который потом мы целиком заставили пустыми бутылками, еще была занята ящиками с консервами, бочками с красной рыбой или подсолнечным маслом.
   Да и сама пустая посуда здесь пока не хранилась, а фактически скидывалась, как есть, в том виде, в котором была привезена. Поэтому при больших отгрузках возникали, говоря попросту, суетные авралы, вроде того, какой я застал в первый свой день появления в "Геркулесе". И только с моим назначением (я в отличие от Веры мог работать сразу и кладовщиком, и грузчиком), а особенно с переводом Эдика, появилась возможность требовать от "посудников" серьёзной работы, как от самостоятельного и самодостаточного участка.
  Эдик стал на все три года, что мне довелось проработать в "Геркулесе", моим бессменным помощником и даже замом, поскольку неделя у Бориса Ивановича никогда не знала выходных. Труднее были отношения с основной бригадой грузчиков, которых возглавлял хитрый и амбициозный Мишка Алексеев. Мы всё время стремились обособиться, они пытались рассматривать себя и нас как единое целое, а руководители сверху придерживались половинчатой позиции, отклоняясь каждый раз в ту сторону, которая там на тот момент казалась выгоднее.
  
  Гл.10 Зелёная лихорадка
  
  Мой первый январь в "Геркулесе" закончился быстро и завершился лёгким шоком. Правда шок этот был не убийственный, а совсем противоположного рода. Я получил на руки семнадцать(!) тысяч за неполный месяц.
  При этом не следует забывать, что работников здесь кормили в собственной столовой фирмы, а обеды готовились отличные. Да и как могло быть иначе? Сам хозяин, сияя непринужденностью, усаживался с нами за тот же стол, получал порцию из рук поварих, и под легкий разговор, с хорошим аппетитом, ежедневно снимал пробу. Чистая тёплая столовая, светлые лакированные столы, четыре молоденькие красавицы-поварихи, одна симпатичнее другой. Смех, шутки. Поневоле забудешь и про гудящие руки-ноги, и про то, что ты здесь всего-навсего грузчик.
  Грузчик, который зарабатывает... Буржуйские мерки к заработкам инженера, если оглядеться вокруг, оставались всё ещё журавлём в небе, а синица в руках - вот она. Да еще какая тяжёленькая синица, целая ворона! Но такую ворону держал здесь в руках любой и каждый. И это чувствовалось. Я впервые попал в окружение людей, относящихся к деньгам, как к ерунде, и способных тратить их не особенно считая, в полной уверенности, что завтра в кармане их будет не меньше. Какая-то золотая лихорадка. Это было не просто непривычно, это вообще противоречило моим представлениям о том, как выглядит сам человек, мир человека и жизнь человека. Периодически я ловил себя на мысли: "Где я, куда попал? В реальности ли происходит всё, что сейчас меня окружает?"
  Поражало и другое - реализованное желание потратить не гасило в людях жажду, а только раздувало. Мысли почти любого из работников "Геркулеса" упорно толклись в одном направлении, сегодняшние траты - только проба, надо достать столько, чтобы суметь потратить не по мелочи, а в полном смысле этого слова. Тем более, что примеры успеха были не где-то, а тут, ходили на двух ногах прямо перед глазами. И их было видимо-невидимо: компаньоны и полукомпаньоны Сидорова, поощряемые им прожектёры с неожиданными идеями, его же партнёры по бизнесу, деловые клиенты, сомнительные высокомерные гости... А уж они-то тратили, так тратили, подавая пример всем, кому очень не хотелось отставать.
  Слово "деньги" вдруг выбралось из рамок скучной необходимости. Оно перестало быть мятой бумажкой, упрятанной куда-то в боковой карман, или горстью монет, надоедливо побрякивающих при неосторожном обращении с брюками. Слово это теперь мягко всплыло на самый вид и торжествующе заулыбалось. Казалось здесь, на фазенде, оно было написано над каждой дверью и окном, больше того - на каждой коробке, и на каждом ящике. Окружающие меня люди все поголовно разделились на две команды: на тех, кто делает деньги и на тех, кто стремится их делать.
  И стремились они не на словах. То и дело кто-то затевал хитроумные сделки на стороне, влезал в долги или наоборот, понадеявшись на удачный расклад, становился сам безнадежным кредитором. Казалось, и окружающая обстановка сама подогревала даже наиболее недоверчивых. В "Геркулесе" периодически появлялись незапланированные клиенты, готовые оплатить выгрузку-погрузку и другую помощь от здешних ребят, тем более, что ни хозяин, ни его окружение в такие соглашения не вмешивались. Кроме того иные задания от самого Сидорова сопровождались прохождением через руки исполнителей реальных наличных сумм, которые никто скрупулёзно не учитывал. Что уж говорить об элементарных покражах при таком обилии на складе всевозможного добра.
  Впрочем, это был уже край. Начиналось, как правило, с того, чтобы заиграть ненароком упаковочку-другую у зазевавшегося поставщика, не нарушая негласный, но очевидный уговор с хозяином - у своего не брать. Но лёгкая пожива расслабляла, жадность росла и гасила доводы разума и осторожности. И вот уже очередной приговор: такой-то такой-то попался на воровстве и в ту же минуту выставлен за ворота. Хорошо, если попался трезвый. Иначе мог в довесок огрести и увесистую оплеуху лично от своего бывшего хозяина. Это был тот случай, когда целесообразность меры соединялась с искренним негодованием Бориса Ивановича по поводу человеческой низости.
  Если уж я затронул тему пьянства. Пьянства Сидоров, как впрочем и любой из хозяев-частников, которых мне пришлось повидать, категорически не любил, равно как и его компаньоны. Но роль жёсткого моралиста он на себя никогда не брал и держался в этом вопросе прагматической середины. Он мог закрыть глаза на глубокое похмелье или малозаметный свежий опрокидонт своего работника, если это не сказывалось на общей работе. Впрочем, на продавцов и служащих, а тем более на шоферов, такая "мягкость" не распространялась.
  Ко мне в этом плане судьба оказалась благосклонна. На посудном складе реально и всерьёз украсть было нечего. И насчёт пьянства сильно беспокоиться не приходилось. Лёшка и Серёга были малолетки, ещё не пристрастившиеся к зелью, и главное тут было, не выступить самому в роли наставника. С Эдиком получилось ещё проще. В прошлом он оказался спортсмен-велогонщик, выпавший из спортивной карьеры после серьёзной травмы. Затем прошёл все тяжелые круги самодеятельной адаптации, включая и бутылку, но сумел полностью и безоговорочно "завязать". Таким образом мне в руки попала работящая и трезвая команда, которую нужно было просто сохранить. В принципе это удалось. За три года к нам попадали разные люди, но всем приходилось соблюдать уже установившиеся "чистые" правила.
  Помогло и то, что первые месяцы, люди у меня не сидели без работы. Разношёрстные кучи посуды, приходящие каждый день, мы теперь без переборки и сортировки просто не пропускали дальше эстакады или разгрузочной площадки. А там дошло дело и до старых завалов. Даже отсортированные по видам бутылки, но привезённые или стоящие не в своих ящиках подлежали обязательной перетарке. И скоро по всему складу стояли только ровные однотипные штабеля - "чебурашка", "винтовуха", "обкатка". То есть бутылка пивная и два вида водочной. Так мы их называли между собой, так, впрочем указывали и в сводках для бухгалтерии.
  Шла через нас, конечно, и прочая бутылочная братия, а одно время даже и майонезные банки, но всё это было мелочью. Три главных "кита" подавляли всех остальных своей несравнимой численностью и непрерывными отгрузками. И диких авралов больше не было. Посуда стояла наготове, даже винтовая водочная была полностью заранее очищена от ее главного бича - алюминиевых колечек на горлышках.
  Но если тема потребления алкоголя обходила "хрустальную" бригаду стороной, то модные страдания о деньгах и богатстве не давали покоя и нам. Тем более, что жили мы, не тужили - зарплата шагала бок обок с бешеной инфляцией, резко возрастая в каждый очередной месяц. Не проходили мимо нас и подработки, когда появлялся на большом складе очередной богатый дядя со срочной работой. В таком случае частенько звали на подмогу и нас. А когда в руках появляются неожиданные деньги, почему-то хочется еще.
  Какое-то время преследовала моих ребят шальная мысль - пустить часть лишних денег на лотерею. Тем более, что по Ногинску пооткрывались везде игровые ларьки, да и рекламщики по телевизору вовсю дразнили людей, демонстрируя пачки денег целыми коробками. Хотелось-то хотелось, да в одиночку почему-то было страшно. Тут подумалось даже и мне - а вдруг? Деньги-то есть! Взял на себя инициативу, съездил на всех за билетами. Но после двух попыток стало ясно - вдруг не бывает. Народ у меня пока призадумался, нет ли иных возможностей, но я решил, что с "лишними" деньгами баловаться больше не стоит. Пора освоить совсем другую меру - переводить рубли в доллары.
  За первыми долларами в Москву я ехал с невольной дрожью, сказывалась советская строгая закваска. Хотя сами доллары мне однажды уже приходилось держать в руках, с подачи Димки Молчанова. Но тогда это была просто странная бумажка, уже не опасная, но непонятно для чего существующая. А тут я за похожую бумажку собирался отдавать заработанные деньги. Было от чего ёжиться и чесаться.
  Кто-то из геркулесовских посоветовал мне обменный пункт в банке на "Лермонтовской", дескать там честно и не опасно. Но первое, что бросилось мне в глаза при выходе со станции метро - какая-то непрерывная цепочка из стоящих людей - у входа, по тротуару, вдоль бортиков ограждения и куда-то вдаль. Нет, люди стояли не вдоль дороги в банк. В эту сторону указывала другая стрелка, с надписью "Гермес-Союз". Знакомое название по рекламам в газете. Это не Лёня Голубков, над которым у нас уже смеялись даже грузчики. Тихая фирмочка, претендующая на основательность.
  Я не поленился, прошёл до Гермеса. Чем ближе я подходил, тем чаще меня окликали: "Вы хотите купить акции? Купите лучше у меня!". Но я дошел до самой кассы. Невзрачное окошечко меня непонятно чем насторожило. Честное слово, если бы здесь стоял открытый лоток и акции можно было покупать, просто как огурцы на базаре... Может быть я бы и решился. Но лезть в окошко, чего-то там выяснять и выспрашивать? Или, тем более, покупать с рук неизвестно что. Я повернулся и пошел в банк - он был новенький, частный, кассиры сидели на виду, за большими светлыми стеклами.
  С меня не спросили паспорта, не задали никаких вопросов - так тогда было принято. Просто деловитая женщина пересчитала мои рубли и протянула две бумажки. Они были новенькие, словно только с печатного станка, как впрочем и все другие доллары, на которые я потом регулярно обменивал зарплату. А доллары потертые, как обычные деньги, да еще в мелких купюрах, я увидел позже, ещё через несколько лет, когда мой дружок Витька вернулся из туристической загранпоездки и вернул мне должок. Но тогдашние "российские" доллары, они же баксы, которые люди по всей стране, не надеясь больше на ваучеры, скрупулёзно откладывали в чулок, были все, как с иголочки.
  Довольно быстро начал собирать баксы и Эдик. В разряд простодушных хитрецов, которых ободрали МММ или "Властелина", мы не попали. Я - вернее всего потому, что когда-то старшеклассником читал про эти фокусы у Перельмана, которые тот называл ещё "лавиной" или "снежным комом". А сейчас уже я, как можно доходчивее, пересказывал эти статьи из брошюр по популярной математике своим молодым соучастникам. Убедить Эдика было тем более проще, он к тому времени имел собственный финансовый опыт. Моему напарнику уже приходилось выращивать поросят в тёщином сарае и реализовывать свинину через базарных теневых дельцов.
  Еще нагляднее была его эпопея с перекупкой вишни. Тут в ход шёл полный цикл - поездка в чернозёмные области, соглашение с деревенскими частниками, закупка, перевозка, сдача оптом рыночным заправилам. Между прочим, когда-то так начинал и Борис Иванович. Не помню, сколько сезонов шла у Эдика такая игра, то ли два, то ли три. Но красноречив оказался итог. Действовали они сообща, втроём, и заработав желаемое, расстались, поделившись поровну. Один купил машину, второй - видеомагнитофон, а Эдик обзавёлся кооперативной квартирой. И уже пару лет спустя было смешно ставить эти три, в своё время равноценные покупки, в один ряд.
  Кстати в той квартире Эдика мне как-то пришлось побывать. Она была полупустая, то есть очень свободная, обставленная минимумом мебели. Видно было, что люди еще не обжились, хотя Эдик уже вынашивал проект обмена двушки на трёшку. Я же в тот момент ощутил лёгкий укол укоризны - будучи старше почти на десять лет, еще не смел и думать о собственном жилье. Мечтать - это да! А много ли я для того способен сделать? Эти зеленоватые баксы, которые у меня завелись - и те прибывают по чайной ложке и не хватит их пока даже на балкон с коридором.
  Кстати и они в какой-то момент внезапно ополовинились, эпидемия желания разбогатеть всё-таки зацепила и меня. Работали в "Геркулесе" два шустрых брата по фамилии Кулёмины - Сергей и Сашка, и затеяли они собственное дело. Замысел был достаточно практичен: закупать разбитые легковушки, ремонтировать в своём гараже и сбывать с некоторым наваром. Сергей, замкнутый и молчаливый, ценился умелыми руками, а Сашка - находчивый, разговорчивый и остроумный, как потом говорили - коммуникабельный - должен был обеспечить коммерческую сторону. Он-то и подкатил ко мне с нехитрым предложением.
  Речь шла о займе, причём весьма выгодном. Братья брали у меня в долг сумму на полгода, и одновременно обязывались ежемесячно выплачивать мне некие проценты. Через шесть месяцев возвращенный долг имел бы солидное, более чем полуторное приращение. Я согласился рискнуть. Месяца три проценты шли исправно, а сами Кулёмины ходили невыразимо довольные.
  Потом началось. Сашка не уклонялся от контакта, но всячески уговаривал меня подождать. Подошёл и срок возвраты долга. Я уже не заикался про обещанные, но забытые проценты, настаивал просто на возвращении своих несчастных долларов, хотя бы постепенно, частями. Бесполезно. Вполне возможно, что изначально никто и не планировал меня "надувать". Видимо, просто дело оказалось не таким прибыльным.
  Сашка Кулёмин убедительно подавал себя, как добросовестного, но попавшего впросак человека. У меня нет основания ему не верить, поскольку в конце концов он предложил мне решить вопрос иначе, погасить долг переоформлением на меня небольшого земельного участка. Сразу могу сказать, что участок я действительно получил, но с ним и уйму головной боли, пока не продал его, наконец, лет восемь спустя. Разумеется, пошел он уже по иным ценам, и сделку можно было бы даже счесть весьма прибыльной, если бы вся канитель с продажей не надоела мне к тому времени хуже горькой редьки.
  Одновременно, примерно в тот же "геркулесовский" год скинул я с рук и ваучеры, окончательно уверившись, что вес сейчас имеют только зеленые бумажки. Со всех сторон приходили истории о якобы вложенных, но неизвестно куда сгинувших чубайсовских чеках, люди ругались, матерились, хотя почти все уже успокоились. А через год-два позабыли и само слово.
  Поэтому, отправившись как-то на Черкизовский рынок в компании с поварихой Машей, я обратил внимание, что здесь за ваучеры дают что-то уж слишком много, совсем не по Ногинским меркам. И сбыл их все с рук долой. А потом Машка попросила, чтобы я сбегал к этому скупщику еще разок. Её ваучеры тоже лежали в кармане без дела. Расставание с иллюзиями прошло в тот день у нас спонтанно, то есть без сговора. У неё к тому времени были свои особые планы, а у меня по сути - пока никаких.
  Тем не менее, иллюзию о всеобщем лёгком богатстве долларовая реальность утопила уже без следа.
  
  Гл.11 Визитка из прошлого
  
  Но кто бы, как бы, ни пытался закрутиться и развернуться, основным занятием оставалась ежедневная работа. Только она давала всем "геркулесовцам" и доллары, и средства к жизни. Общее брожение пока не мешало фирме "Геркулес" подниматься и разрастаться. И это несмотря на то, что изыскам иной жизни подвержены были не только рядовые работники, но даже сам Борис Иванович Сидоров. Его постоянно тянуло уйти в сторону от торговли. Периодически он что-то затевал - то организовывать грибную теплицу, то открывать у себя столярный цех, то распахивать и засевать картошкой огромное прилегающее поле, то брать под крыло мебельную артель, то строить молочно-товарную ферму.
  И всё же больше всего Борис Иванович любил просто строить. Я уже говорил, что он постоянно расширял свою фазенду. Мало того, прямо тут же, на территории, выступая в роли прораба, он возвёл трёхэтажный капитальный дом довольно необычного вида, с жилыми комнатами и даже с бассейном. То ли гостиница, то ли собственная временная резиденция.
  На другом краю города строился и настоящий кирпичный особнячок. Мало того, рядом со своим будущим домом, силами своей строительной бригады, Сидоров взялся возвести еще два. Из нас там побывали почти все - на разгрузке стройматериалов, на благоустройстве территории. Кому и каким образом предназначались эти дома - мы не знали, но конечно, изобретали разные версии.
  Строил Сидоров и магазины. На моей памяти он возвел, оснастил и запустил в дело булочную напротив железнодорожного переезда, что ведет на Красный Электрик. В этом магазине, пока он не был булочной и принадлежал "Геркулесу", мне приходилось бывать частенько. Заведовала там Света, в прошлом - кладовщица с фазенды, иными словами - хорошая знакомая.
  Другой магазин - "дом с арками" - Сидоров построил на Рогожской улице, недалеко от Базарного моста. До сих пор, проходя мимо него, давно проданного и перестроенного, я невольно вспоминаю былые геркулесовские времена.
  Одним словом, фирма "Геркулес" непрерывно находилась в состоянии изменений и переделок. При том шла весьма заметная текучка, кого-то выгоняли с треском, кто-то убегал сам за призраком лучшей доли - приходили новые люди. Пожалуй, только наш посудный склад, разросшийся до целого участка, оставался островком устойчивой стабильности с раз навсегда заведенными порядками. Но люди менялись и у нас. Перешёл учеником в столярный цех Лёшка Рогов, пришли и скоро ушли два Андрюхи, появились новые люди - недоучившийся школьник Владик и Галина Соловьёва.
  Их появление было знаком уже заметных перемен в стране. В "Геркулес" стали приходить не молодые парни, которых привлекали хорошие деньги и возможность весёлой жизни в беззаботной компании, или вольные перекати-поле вроде меня с Эдиком, а мужчины и женщины среднего возраста, вынужденные оставлять окончательно пришедшие в упадок государственные предприятия. Скоро, кстати, и моя сестра бросит развалившуюся Ново-Ногинскую фабрику, которую не покидала с семнадцати лет, и уйдёт на хлебозавод, приватизированный его бывшим директором.
  Галя Соловьёва полжизни смолоду проработала в цеху прядильно-ниточной фабрики. Владик пришел не один, а с родителями, которые нанялись работать в фирму на торговый фургон продавщицей и шофером. Ни Галина, ни Владик бездельниками не были, поэтому легко вошли в нашу "хрустальную" бригаду. Потом к нам присоединился и муж Галины, Дмитрий, в прошлом мастер с той же ниточной фабрики. Он уже досыта намотался по разным ремонтно-отделочным шабашкам, и был рад перевести дух на стабильной работе и приличном заработке.
  Мы уже обжились, выстроили своей заботой и своими силами деревянно-фанерную будочку, чтобы укрываться от зимних морозов ( посудные склады из соображений экономии не отапливались), но постепенно обозначились приметы приближающегося конца. Посудная эпопея начала давать перебои. Давно уже у людей были выгребены все запасы, бутылки в складе копились всё медленнее, а исчезали всё быстрей. Потребители стали придирчивы: один брал только бутылки, отмытые от этикеток, другому требовалось рассортировать "чебурашки" желтые от "чебурашек" зелёных. Напрочь отказывались брать посуду в деревянных "шиловских" или обычных овощных ящиках, поставщики напитков переходили исключительно на упаковку из пластика.
  Минское пиво в магазинах Сидорова сменило продукцию Лакинского пивзавода, его разбирали более охотно. Закрыли власти и геркулесовскую пивнушку на рынке. Стальные сетки, в которых поставлял продукцию Лакинск, тоже остались у нас без дела, они постепенно ушли к строителям на сырьё. Мы не шибко по ним горевали, однако не могли не видеть перемен. И вот прошел тревожный слух - "Геркулес" заключил соглашение с нефтебазой.
  Вынужденно ли пошёл Сидоров на такой шаг или просчитался в дальних расчётах, я сказать не могу. Возможно, повлияло и то, и другое. Но разговоры о том, что теперь товаров в магазинах прибавится, поскольку пойдут в дело бартерные запасы нефтебазы, оказались пустым звуком. Избытка хороших, ходовых товаров не появилось. Вдобавок ко всему в стране пошла компания по сокращению наличных платежей, принудительно устанавливались кассовые аппараты.
  Перемен к лучшему ждать не приходилось. Пока мы видели одно - упали обороты, начались перебои с зарплатой. Одновременно стало разрастаться и управленческое звено (именно тогда и пришла в "Геркулес" бухгалтером моя давняя знакомая Марина Поверинова). В столовой людей теперь делили на чистых и нечистых. Обедать стали в две смены, управленцы усаживались позже, обособленно. От поварих я знал, хоть они и неохотно в этом сознавались, что для чистой публики отдельно готовят и некоторые блюда. Мелочь, но из мелочей складывалась общая картина бесперспективности. Люди это чувствовали. Уволился из остановившейся столярки Лёшка Рогов. Галина Соловьева перешла от нас продавщицей в Светкин магазин, который почти сразу отошел хлебозаводу.
  Вдобавок прошла тихая информация, что Тарасенко - директор и хозяин нефтебазы - выступает против самого существования посудного склада. И тогда мы с Эдиком наконец решили действовать.
  Опыт по приёму бутылок у Эдика был. Потребителей стеклотары, приезжающих в "Геркулес", мы знали наперечёт, поскольку сами их отоваривали. По случаю нам удалось перехватить и перекупить партию пластмассовых посудных ящиков. Приезжали иногда к Сидорову добытчики левого товара, в том числе и ящиков, например, грузчики из какого-нибудь обанкротившегося магазина. Обычно они заходили в первую очередь к нам, на разведку. Мы узнавали мнение хозяина. Иногда ящики сгружали, иногда клиенту давался от ворот поворот. А в случае согласия расплата с калымщиками шла через меня или Эдика.
  Теперь перехваченную партию мы оплатили сами, и Эдик переправил ее в тот же знаменитый вместительный тёщин сарай. Договорились с Валерой, одним из шоферов, который работал у Сидорова по вызову, катаясь на собственном грузовике. Поскольку выходные дни мы назначали себе сами, определили и день, когда Эдик в свой выходной на неделе поедет собирать посуду.
  Оставался последний пункт - реализация. Но тут у нас уже была предварительная беседа с двумя армянами-предпринимателями, дядей и племянником. Если не ошибаюсь, звали их Артём и Левон, но кого как - боюсь перепутать, общался с ними больше Эдик. Они проявили интерес к нашим разговорам и указали адрес, по которому находилась их точка по разливу фруктовой настойки. Для этой настойки и требовались водочные бутылки.
  Казалось, всё складывается удачно. Я взял выходной и поехал на электричке в Кучино. Один из потенциальных наших партнёров любезно встретил меня, даже провёл и показал их разливочную линию. Показал и склад с готовой продукцией. Я назвал день, когда Эдик привезёт посуду, вместе обговорили цену и сумму. Вполне удовлетворённый результатами поездки, я вернулся на станцию и сел в электричку.
  И вдруг, поразительная история, прямо в вагоне меня окликнул Юра Васильев.
  До сих пор я удивляюсь и не могу надивиться ничтожной случайности этой встречи. Вагон был полон, я шёл вдоль него, чтобы перейти в следующий. Если бы Юра дремал или, допустим, читал, или вообще просто задумался, он мог бы меня не заметить, или не узнать со стороны спины, как я не узнал его, пройдя мимо. И вообще, в этом неурочном поезде, в дневное время, он оказался по невозможному стечению обстоятельств - забыл захватить из дома папку с материалами, и теперь с полдороги возвращался назад в Электросталь. Да и моя поездка была в своём роде единственная, и как показало дальнейшее - последняя. Одно слово - случай!
  Разумеется, я остановился, и когда в Железнодорожном освободились некоторые места, мы сели рядом. Юрий Павлович был вполне доволен жизнью, и ему не терпелось рассказать о своём новом месте работы. Это был "Протек", фирма, открытая в Москве его знакомыми, как он выразился "нашими ребятами из Физтеха". Дела идут превосходно, перспективы обнадёживающие. Потом и я похвалился удачной поездкой, объяснил к кому и зачем. Разговор ушёл в сторону, мы стали болтать обо всём понемножку, вспоминали былое.
  А уже в Электростали, выходя. Юра сказал:
  -- Если будет плохо, приезжай, - и протянул маленький сине-белый кусочек картона с золотистыми буквами. Это было как раз то, что в книгах о старой светской жизни называлось визитной карточкой. Например, в "Ибикусе" Толстого - Симеон Иоанович граф Невзоров. "Ваши карточки готовы, граф!". И начались, закрутились похождения авантюриста Невзорова.
  На этой же новой карточке всё было просто: " Васильев Юрий Павлович, начальник службы электронной почты". Но всё равно, я понимал, что из любви к диковинкам непременно запрячу среди прочего и эту визитную карточку. Приятная встреча, забавный сувенир...
  Прошло два дня. Эдик приехал на работу в "Геркулес" злой и растерянный. Он смог сказать только две фразы:
  -- Отказались брать, сволочи. Привёз домой полную машину посуды, - но и этого было вполне достаточно.
  Потом среди дня мы нашли время поговорить. Прежде всего выяснили, что я общался с племянником, а Эдика отрулил уже дядя. Вроде бы племянник пробовал уговорить своего дядю выполнить данное им самовольное обещание, но тот упёрся. Не согласился даже просто сгрузить машину авансом, а деньги отдать потом. Главное, на что он упирал - их будущий полный отказ от стеклянной посуды. Заказана уже партия пластиковых литровых баллонов, в них и пойдёт в дальнейшем вся их настойка.
  В принципе, в таком повороте к смене посуды не было ничего удивительного. Полимер был дешевле, не бился при перевозке. Он не требовал специальных транспортных ящиков, значит, и машины продукцией можно было нагружать гораздо полнее. А доставка пустой тары от изготовителя вообще не представляла проблем, их можно было возить хоть в легковушке мелкими партиями.
  Логика была на стороне этого гадского дяди, но она совсем не утешала. И главным образом бесила пока бестактность - если не будешь брать, скажи об этом заранее. Но, похоже, мы попробовали сделать шаг в такой мир, в котором благородства и даже простой вежливости не бывает.
  Но главным образом смущало другое, что делать дальше? Найти нового потребителя посуды опять среди геркулесовских клиентов или разыскивать кого-то постороннего? Поговорить с Малхазом? Или с Бесланом? Отвезти посуду просто на какой-нибудь большой завод нам почему-то не представлялось возможным. В любом случае, такая операция не могла быть быстрой, кроме того, мы рисковали засветиться и нарваться на конфликт с Борисом Ивановичем. Его невозможно будет убедить, что здесь обошлось без воровства с его склада, а точнее, он просто не станет выслушивать никаких оправданий. Не поможет даже наша общая безупречная репутация.
  Пока суд да дело, Эдик столковался с одним из наших продавцов-фургонщиков, которые продолжали параллельно с торговлей принимать и посуду, и в несколько приёмов, его руками, вывез набранные им бутылки на наш же геркулесовский склад. Эти небольшие расходы таким образом мы закрыли. Не закрыли пока только главный вопрос.
  Каждый из нас предлагал свой выход. Я считал, что поскольку "Геркулес" доживает последние месяцы, надо с него увольняться и попробовать для начала заняться этой посудой в полную силу. Искать источники, сбыт, места временного хранения, способы оплаты, и по приходам-расходам оценить, будет ли из всего этого толк.
  Насчёт последних месяцев "Геркулеса" Эдик был категорически не согласен, и увольняться не собирался. Кстати, не прошло с этого разговора и полгода, как при случайной встрече на Ногинском вокзале он честно признался мне, как жалеет о том, что сразу не послушал меня. Зарплата в том месяце, когда мы это обсуждали, на "Геркулесе" была последней. А потом людей несколько месяцев кормили только обедами и обещаниями.
  Между прочим, на всякий случай, сразу после того разговора, я решил навести справки через Поверинову Маринку. Как, мол, настроение наверху, и какова ситуация с деньгами? Вместо того, чтобы сослаться на незнание, она горячо заверяла меня, что дела - лучше некуда, а если где-то что-то заскрипит и закачается, она тут же шепнёт мне об этом на ухо.
  Эдик предлагал другой способ - попросить поддержки у Бориса Ивановича. Найти какую-нибудь форму подработки, которая устроит и нас, и его. Иными словами, работать под его прикрытием, и за это делиться с ним частью прибыли. Но при этом обязательно сохранить за собой рабочее место и зарплату в его фирме.
  Вариант был сомнительный, но я взялся поговорить с Сидоровым. Я так легко согласился на рискованный шаг именно потому, что уже не верил в будущее "Геркулеса". Кроме того, опыт общения с Иванычем позволял предположить, что он воспримет мои вопросы без возмущения. Относился он ко мне хорошо, и в былые времена, частенько захаживал к нам на посудный - посидеть, поболтать. Причем не отмахивался и от вопросов на важные темы. Например, однажды мы с ним спокойно обсуждали, стоит или не стоит "Геркулесу" купить долю в Лакинском пивоваренном заводе.
  Более того, дважды я даже занимал у Сидорова в долг небольшие суммы. Правда, не для себя, а всё для той же Маши-поварихи. Она утверждала, что сама попросить денег не посмеет. Конечно, я не говорил, кому нужны деньги, но Борис Иванович воспринимал такие просьбы спокойно и даже предлагал мне не стесняться, а говорить прямо, если на самом деле денег нужно больше...
  Я перехватил Сидорова во дворе и завёл разговор на ходу. Подходил осторожно, издалека, но он легко понял всё, и сам досказал то, чего я не договаривал. А потом ответил предельно коротко:
  -- Поздно. Если раньше и было, что украсть, сейчас уже всё украли.
  Сказав так, Сидоров сразу повернул к лестнице, которая вела на второй этаж: в столовую, бухгалтерию и его кабинет. Мне там делать было нечего.
  Но разговор на этом не закончился. Примерно через час, Иваныч сам пришел к нам на посудный, знаком руки подозвал меня и Эдика.
  -- Ну, что бизнесмэны! (если бы он сказал - мафия, это бы значило, что разговор шутейный и у него просто хорошее настроение). Я завтра уезжаю, поэтому послушайте сейчас. Откладывать не будем.
  Сидоров коротко пояснил, как и с чем можно сейчас начинать бизнес. И почему не стоит по-другому. Потом чуть-чуть коснулся проблем "Геркулеса", для примера и сравнения. Расстались мы по-хорошему, и для меня это был с ним последний разговор. Несколько раз потом я видел Иваныча в Ногинске, но каждый раз издалека.
  Не знаю, какие выводы сделал Эдик. Я же на следующий день подал Андреичу (Борису Андреевичу Титову, компаньону и заместителю Сидорова), заявление об уходе. Мимолётная откровенность Бориса Ивановича подтвердила мои худшие опасения.
  
  Гл.12 Аптечный старт
  
  Юркину визитку, уже куда-то запрятанную, я разыскивать не стал. Смысла не было, поскольку домашних телефонов не имели мы оба. Даже позвонить к нему на новую работу было не с чего. А первые мобильные телефоны-рации тогда появились только у самых крутых богачей, но считались они буквально по пальцам. Сидоров, например, всё ещё обходился без мобильника.
  Поэтому я просто собрался и без церемоний заявился к Васильевым на дом. Юра словно ждал моего приезда. В портфеле у него нашёлся и бланк заявления (заявления в "Протек" писались на бланках!), и анкета, и какое-то обязательство по соблюдению коммерческих тайн. Впрочем, эти первые, заполненные мною бланки, Юра благополучно потерял, и когда мы, наконец, отправились в Москву вдвоём, я уже на месте заполнял их сызнова. Но, тем не менее, с момента моего приезда события пошли без лишних вопросов и сомнений, чёткой поступью, как будто всё было много раз обдумано и обговорено.
  А ведь не столкнись мы тогда в вагоне между станциями Кучино и Железнодорожная, мне бы и в голову не пришло потревожить человека, с которым не виделись уже четыре года. Мало ли с кем сводит нас и разводит жизнь...
  "Протек" в то время располагался еще на старой территории, возле метро "Каширская". Да, не ближний свет, и даже не МИХМ, что обитает почти у самого Курского вокзала! Но после КАРМовских шатаний и жёстких воспитательных уроков "Геркулеса", когда я порой сам в душе не понимал: работаю я здесь, прохожу особый курс обучения или просто отбываю срок наказания, обстановка в "Протеке" показалась чем-то своим и привычным. Торгующая организация, но не видно ни одного человека из тех, кого мы еще с советских времен привыкли называть торговыми работниками. Все сплошь, такие же, как и я - люди, случайно затесавшиеся не в своё дело. И все подряд как будто экспериментируют, импровизируют, ради интереса пробуют свои силы в непривычном занятии. Дистрибьютор, менеджмент, маркетинг, системы и импровизированные методики... Но дело их, несмотря ни на что, шагает уверенно. Энтузиазм самых активных и ярых, на ком держится фирма, преодолевает всё.
  К одному из таких энтузиастов и привёл меня Юра в самый первый день. Астафуров Олег Игоревич возглавлял одно из трех главных направлений сбыта - через аптеки города Москвы. Я, кстати, забыл сказать, что "Протек" торговал лекарствами и лекарственными средствами, от наркосодержащих препаратов вплоть до лечебной косметики и подгузников. Астафурову подчинялись аптечный отдел и так называемый аптечный склад (кроме него были склады крупного и мелкого опта, но это я узнал позже).
  Олег Игоревич допрашивал меня с пристрастием и сверх меры, хотя работать мне предстояло всего-навсего на складе. Пусть даже и аптечном, но какая разница. Юра заранее предупредил, что возьмут меня только грузчиком, но и это хорошо, для начала в "Протек" надо хотя бы попасть. Берут далеко не всех. А уж потом будет гораздо легче куда-нибудь переместиться... Да, что берут не всех - это было похоже. Астафуров допытывался, знаю ли я компьютер и насколько, чему меня обучали в институте и аспирантуре, как было поставлено дело в "Геркулесе". Признаюсь честно, я не старался подавать себя в особенно выгодном свете, опасаясь обратного эффекта. Скажут - к чему нам такие грузчики - и привет. Но хоть некоторые мои ответы Астафурову явно не понравились, в "Протек" он меня всё-таки взял.
  Про компьютеры начальник аптечного отдела спрашивал не просто так. В сравнительно небольшой комнате, где отдел - порядка пятнадцати человек - полностью располагался, не было ни одного стола без компьютера. За этими столами, среди гор бумаги, каких-то больших и малых коробок, сидели люди, преимущественно молодые, и действительно, почти все бегали пальцами по клавиатурам. Было, чему удивиться.
  А вот весь управленческий аппарат Сидоровской фазенды состоял из его зама, двух бухгалтеров и кассира, и все они периодически, при больших привозах, на время становились кладовщиками. И только в последний год аппарат этот "разбух" до семи человек. Здесь же - в "Протеке" - стояло двухэтажное здание размером с заводоуправление заводика среднего масштаба, и оба его этажа довольно плотно были заполнены разными отделами и службами. Правда и один только аптечный склад по размерам был вполне сопоставим с главным складом "Геркулеса", а по штату работников превосходил его вдвое, если не втрое.
  Этот склад занимал заново отстроенный ангар из металлического профиля в виде больших арок. Был он узкий и длинный с воротами по обоим торцам, а внутри еще перекрытием делился на нижний этаж и верхний - полуэтаж получердак. Мне предстояло работать на нижнем этаже и обслуживать третью часть складского пространства в виде длинных стеллажей со специальными открытыми ячейками. Михаил Дмитриевич, начальник, или как здесь было принято говорить - менеджер склада, глянул на меня слегка прищуренным глазом и передал на обучение строгому молодому человеку - Андрею Горелкину.
  Андрей держался, как ефрейтор перед новобранцем. Говорил он со мной строго официально, никакого намека на фамильярность или даже просто легкого уклона в небольшую эмоциональность. Но объяснил всё коротко и толково, причем с неким оттенком гордости, как будто это он сам придумал и выстроил такой склад. Потом подчеркнул, что здесь не надо бить баклуши, если даже выпадет пауза, всегда есть чем заняться. Напоследок добавил, что обеденный перерыв - полчаса. Внешне получалось, работа на "Протеке" хуже каторги. Возможно, кому-нибудь так бы и показалось, но после "Геркулесовских" нагрузок мне это было достаточно смешно слушать. Я еле-еле сдержал улыбку, чтобы всё-таки суметь поддержать своим видом строгий тон своего молоденького наставника.
  На этом складе не было кладовщиков (за исключением особой, закрытой для всех, комнаты наркоты) и только два грузчика. Основную массу работников склада составляли наборщицы и упаковщицы (они же контролёры). А меня, хоть я и назывался грузчиком, точнее следовало бы называть приёмщиком товара. Я ничего никуда не грузил - моя задача заключалась в том, чтобы из очередной привезенной партии забрать свои коробки с медикаментами и разместить их по стеллажам. Учёт, распределение по складам, набор заказов строился на кодировке. Каждому препарату присваивался цифровой код, который так и сопровождал его во всех документах и на всех местах хранения. Это ведь не "винтовуха" с "чебурашкой", и даже не колбаса и мандарины. Список наименований препаратов, которыми торговал "Протек" уже тогда далеко перевалил за тысячу.
  С утра начинался гвалт. Мои стеллажи были первыми в пути обхода, и в самом их начале спозаранку сбивались в кучу все наборщицы. Это уже потом они постепенно вытягивались по всему маршруту в зависимости от заказа аптеки, то есть того наборного листа, по которому шёл набор заказа. К тому же стеллаж начинался с лекарств "Гедеона Рихтера", которыми "Протек" торговал на особо выгодных условиях, как официальный дистрибьютор этого производителя. Соответственно, лекарства "Гедеона" попадали практически в каждый наборный листок. Девушки тоже стремились пройти побыстрее этот Гедеоновский пятачок, где им приходилось толкаться и выхватывать коробки друг у друга. Но суета от этого только усугублялась.
  Затем примерно на час наступала тишина. Наборщицы укатывали дальше свои сетчатые тележки, а потом вообще скрывались с глаз - уходили ко второй группе стеллажей, а там и лифтом к третьей. Теперь какое-то время могла появиться лишь случайная наборщица с запоздавшим заказом, и можно было слегка навести порядок. Но вот снова шум. Это значило, что основная масса девушек завершила свой первый набор, отправила его в отделение упаковки и отгрузки, и все они опять кучей двинулись с новыми листками по второму кругу. Правда, эта кучка наборщиц будет уже немного поменьше, не все еще справились с первым набором.
  Мне с первых дней показалось странной такая система последовательного обхода всего склада. Довольно быстро представился случай сказать о своих сомнениях Астафурову. Разговор инициировал Юра Васильев, он был с начальником отдела накоротке, они частенько застревали после работы и имели возможность общаться без субординации. Юра по старому привычному обыкновению засиживался со своими почтовыми программами до утра, а Олег Игоревич не любил вечером торопиться с отъездом. Кроме возможности отложить на это спокойное время наиболее запутанные дела и размышления, у такого стиля работы были и более прозаические причины. Москва постепенно начинала виснуть в пробках, на дорогах стали появляться, а там и преобладать иномарки. Поэтому Астафуров тянул время, чтобы ближе к вечеру быстро проскочить через те места, где часа два назад просто бы застрял.
  Кстати, собственная шикарная машина у начальника отдела диковинкой уже не казалась. На автомобилях разъезжали и просто менеджеры, хоть в общем-то они всё-таки были служащие высшего звена, а не рядовые работники. Но при всём при том, большая зарплата "Геркулеса", когда-то поразившая меня, скромно меркла на фоне протековской. В "Геркулесе" на иномарках катались только компаньоны Сидорова, да и сам он лишь недавно отправил в отставку свою "Волгу". Так что пробки в Москве взялись не от святого духа.
  Итак, Юра пригласил меня однажды вечером не убегать сразу, а задержаться и почаёвничать в комнате приёма телефонных заказов. Была такая при аптечном складе, еще не так много аптек Москвы перешли на продвигаемые самим Юрой заказы по электронной почте. Он сказал, что скоро закончит дела, и тогда за компанию поедем электричкой вместе. Я согласился, и минут через десять к нам вдруг присоединился и начальник отдела. Астафуров зашёл якобы за заваркой, но задержался и стал расспрашивать меня о впечатлениях по работе. Подозреваю, что так у них было условлено заранее.
  Я рассказал о всяких, вызывающих сомнения мелочах, а потом перешел к наборщицам. По моему мнению их надо было разделить на три бригады по числу групп стеллажей и, соответственно, разбить маршрут на три самостоятельных участка. Вроде бы так будет и быстрее, и меньше ошибок при наборе. Астафуров не согласился. Сначала он пробовал возражать по отдельным деталям, но я разгорячился и не уступал. Наконец, Олег Игоревич выдвинул главный аргумент. Дескать, так как я говорю - работает оптовый склад, но это вчерашний день. А генеральная задача - отработать пока на аптечном складе конвейерный принцип, чтобы в перспективе использовать его потом по всем складам.
  Такое возражение мне не понравилось особенно, оно напомнило мне спор еще в УНИП КАРМе по линии производства кругов. Я начал возражать, что конвейер не должен быть самоцелью, и если он даст внешне эффектную картинку, это не значит, что оправдается экономически. При недостаточном уровне автоматики вспомогательные операции и обеспечение потребуют массу работников, а в результате угробят весь эффект.
  Вроде бы мог разгореться спор, но Астафуров резко закончил дискуссию, распрощался и ушел. Юра сидел, улыбался, кажется он был ужасно доволен и считал, что после таких разговоров Астафуров меня оценит. Я сомневался, было в этом разговоре кроме логических аргументов и контраргументов, некое эмоциональное взаимное отчуждение. И как мне кажется - я оказался прав. После этого разговора Астафуров стал общаться со мной почти приятельски, всегда здоровался первым, за руку, улыбался, иногда шутил, но никогда не заговаривал серьезным тоном. Он тоже убедился, что у нас просто разные взгляды, и обсуждать что либо, как у них частенько случалось с тем же Юрой, со мной не имеет смысла. То есть, говоря проще, я знаю - ты не дурак, но человек не наш.
  Довольно быстро я уяснил все нюансы аптечного товара, что различать надо не только наименование, но и дозировку, а главное - производителя. Зачастую упаковки таблеток или ампул внешне были почти близнецами и различались одной единственной строчкой. А вначале не обходилось без ошибок - препараты у меня попадали не в свою ячейку и даже сбивали с толку некоторых из неопытных наборщиц. И тут я был готов спорить, что практика удаления на стеллаже препаратов-близнецов на большое расстояние одного от другого только замедляет усвоение работником их различия. По мне - их надо было, наоборот, соединить под одной шапкой, но на каждой ячейке крупно проставить главный отличительный признак. Чтобы человек сразу видел - таких несколько, внимание. Не путай!
  Но на такие попутные замечания Андрей Горелкин, например, да и сам менеджер Дмитрич, отвечали, как заученный урок: работать надо не по названиям, а по кодам. Определи правильно код, и не будет проблемы. А как раз к кодам у меня и возникла главная нелюбовь, я никогда не мог запоминать цифры механически. Еще со школы мучился с датами и константами. Поэтому на складе "Протека" я периодически украдкой подглядывал в записную книжку, там у меня лекарства были переписаны, как телефоны - по алфавиту. Названия-то я запомнил все сходу, за несколько дней, мог легко представить внешний вид любой упаковки. А вот где что стоит - это улеглось не сразу. Потому и подглядывал в книжечку, где код - там и место, коды-то по ячейкам и полкам шли подряд.
  Впрочем, проработай я у того стеллажа хотя бы полгода, знал бы всё и так, без кодов, забыл бы и про книжечку. Но события развивались быстро.
  Юра Васильев не прекращал попыток "вытащить" меня со склада и перевести в контору, точнее, в "Протеке" это называлось - в офис. Я даже пытался его успокоить, мол какая разница, торговая фирма, работы по сердцу здесь всё равно не найти. А склад мне не шибко претит, научился уже забывать про своё честолюбие. Кататься из дома в Москву придётся так и так, работать же можно и на складе. Юра только качал головой и вздыхал: "Ты забываешь, что в офисе по-другому платят". Это верно, кому сколько платят в "Протеке" - я действительно не знал, об этом категорически не рекомендовалось делиться с коллегами и вообще говорить вслух. Но думаю, что главным Юркиным побуждением всё-таки была неловкость, которую он - офисный работник испытывал передо мной - грузчиком.
  Примерно через месяц Юра сообщил, что освобождается место диспетчера. Диспетчера относились не к отделу, а к складу, их кабинет находился в том же тупичке ангара, что и комната приёма телефонных заказов. Были там, кстати, и другие служащие, например, сертификатчики. Ведь заказ на аптеку сопровождала не только накладная, но и копия сертификата на каждый из препаратов, заверенная печатью фирмы. То есть, к двум-трём бухгалтерским бумажкам добавлялась еще небольшая стопочка. Разумеется и наборные листы, и сопровождающие заказ счета, и накладные готовились в таких же комнатках при складе. Но одних только накладных набирались толстенные стопки, их несколько раз на дню относили на подпись к Астафурову. И что бы Олег Игоревич не делал, с кем бы не разговаривал, он обычно целый день параллельно прогонял через свою подпись эти толстые пачки.
  Удивительно ли, что сертификатчики работали в полном смысле по ночам, чтобы к утру были готовы бумаги на вывоз заказов. Разумеется полуночник Юра водил компанию и с ними. Впрочем, один из сертификатчиков - Валера Царьков, был и так его электростальский знакомый и партнёр по каким-то подработкам. Кажется этот ушлый мужик и указал Юре дорожку на фирму. Другим ночным сертификатчиком был не менее приметный человек - Александр Павлович, скоро сменивший Дмитрича на посту менеджера аптечного склада. Сам Дмитрич ушел в общий отдел - такое было время, "Протек" рос и расширялся на глазах. Но не стоит спешить.
  Освобождающееся место диспетчера было в общем, в ведении Михаила Дмитриевича, а не Астафурова, и Юра посоветовал мне поговорить с ним напрямую. Идея показалась мне сомнительной, Дмитрич в мою сторону поглядывал явно с прохладцей. Я решил начать с его зама, Димы Редозубова. С ним мы еще ни разу не общались, но он казался мне со стороны вполне доброжелательным, контактным человеком. Действительно, разговор вышел легкий. Дима не стал крутить, сразу сказал, что у Дмитрича всё расписано на три шага вперёд, кого куда в случае чего передвинуть. И я в этих списках не значусь.
  -- Ну посуди сам. Тебя ведь еще придётся обучать нашей программе, ты ведь не работаешь в АБЦ? Ну вот. А что такое "зелень", ты знаешь? Ты бы лучше попросил Юру Васильева тебя поднатаскать немножко, он ведь всё равно сидит ночами. Ведь без этого никак.
  Трудно понять, зачем диспетчеру надо было уметь работать в АБЦ, учётной бухгалтерско-складской программе, но, что такое "зелень", я действительно не знал. Как, впрочем, не знаю и до сих пор. Только догадываюсь, что ничего особенного. Просто в тогдашнем "Протеке" при глобальной компьютеризации и почти глобальной неподготовленности к ней большинства работников, люди мало мальски разобравшиеся в программе АБЦ, имели возможность щегольнуть этим перед другими. Впрочем, не всё было так просто, как кажется сейчас. Виндоус едва начинал распространяться, Ворд и Эксэль были свежей новинкой, а фирменная программа "Протека" - АБЦ была написана в Нортоне. Юра же Васильев свою программу заказов по электронной почте вообще строил на Бейсике, ведь системы связи были еще слабые и большие объёмы информации просто не пропускали. А слово "интернет" знали тогда только программисты и продавцы компьютеров.
  Разговор с Димой Юра Васильев прокомментировал довольно резко, дескать мы еще поглядим. А по поводу совета Редозубова, поучить меня компьютеру, он проехался в своей обычной едкой манере, в какой высмеивал мнения тех, кого считал дилетантами. Программы писать ты всё равно не будешь, сказал он, а для пользования готовыми достаточно знать, где находятся две главные кнопки: "Ввод" и "Сброс". Впрочем, прошло всего несколько дней, и наш разговор повторился в иной тональности:
  -- Готовься, завтра ночью будешь обучаться. Чтобы знал Эксэль, и никто ничего не говорил.
   В назначенную ночь мы расположились в той же комнате приёмщиц заказов, поскольку в ней стояло два компьютера. Было тихо, лишь периодически доносилось щелканье, это Палыч проштамповывал сертификаты. И тут надо сказать, что при всех своих талантах, Юра категорически не годился в учителя или наставники. Ему казалось что любой человек и сам должен всё понимать, а если не может, то его и учить незачем. Он показал мне, как выглядит программа Эксэль, как в неё войти и завалился в кресло спать. Я несколько часов возился, пока не понял, что эта программа - просто готовая таблица, которую можно по разному заполнять, и ничего больше. Я-то думал, что все системы предназначены для сложного писания программ, причём любых без всякой специализации. А тут меня обвиняют в том, что я пустое место, так как ни разу в жизни не заполнял готовых электронных таблиц. И в этом вся закавыка?
  Когда среди ночи Юрка отлежал бок и пробудился, я поделился с ним своими открытиями.
  -- Конечно, - ответил он. - А ты что, не знал? Ну вот видишь, сам всё понял.
  Утром я услышал разговоры, что Астафуров уходит на повышение, заместителем генерального директора. Тяжесть ночи, проведённой почти без сна, давила на мозги, но я решил, что ситуация с Юркиными планами ухудшилась, и шут с ней. Мне и изначально не особенно хотелось идти в диспетчеры. А теперь тем более. Пусть Михаил Дмитриевич ставит, кого хочет, а мне лишь бы день доработать.
  И тут вдруг сам Дмитрич возник перед глазами:
  -- Ступай к Астафурову. Не беспокойся за стеллажи, тут теперь мне решать. Да чего там решать, я ведь знал, что ты ненадолго.
  
  Гл.13 Эстафетная палочка
  
  В комнате аптечного отдела я застал сдвинутые столы, толкущихся людей, упакованные в коробки бумаги. Виктор Комаров, один из менеджеров, с которым я был шапочно знаком еще в старые времена, когда он был в Электростали соседом Васильевых, пояснил, что отдел переезжает. В глубине территории, возле оптового склада завершено здание новой столовой. Там же, на втором этаже, будет теперь находиться и аптечный отдел. Астафуров, кстати, сейчас тоже там.
  Астафуров действительно был в новом помещении. Они ходили вдвоем по большой пустой комнате с каким-то подвижным мужичком с бородкой, как я подумал, строителем. Но я ошибся.
  -- Иди сюда, - весело позвал меня Олег Игоревич. - Юра сказал, что Эксэль ты уже изучил?
  Будь я в нормальном физическом состоянии, наверное вытаращил бы глаза и брякнул бы что-то протестующее. Но мне было вообще не до разговоров, и я только важно и смутно кивнул головой.
  -- Вот Андрей, забирай в аналитическую группу. Принято решение ее расширить, Наташа и Юля не управляются.
  Шустрый Андрей быстро потряс меня за руку, как бы принимая эстафету.
  -- Как переедем, приходи. Ты пока на складе? Ну, еще денька два поработай.
  Это был новый начальник аптечного отдела, бывший менеджер мелкооптового склада Апполонин Андрей Владимирович. Шёл конец апреля, с мая он вступал в должность, и теперь получалось, что одновременно со мной. В этом мы оказались в сходном положении. Был ли это прощальный жест Астафурова навстречу просьбам Юры Васильева, или действительно плановое расширение отдела, кто сейчас угадает. В любом случае, одновременно со всей мебелью поставили стол и для меня. Разумеется, по-протековски это означало "стол с компьютером".
  Я теперь располагался в самом дальнем от начальства углу комнаты, там был своеобразный карман, в котором кроме меня разместились как раз те две девчонки с телефонными заказами - Ольга и Светлана. Васильев Юра тоже получил рабочее место, которого, оказывается, у него до того времени не было. Это, правда, его совсем не смущало, он усаживался за любое свободное и оставался бодр и жизнерадостен. Зато теперь, под специальную группу, которую начальнику Васильеву еще только предстояло организовать, выделили специальное отдельное помещение. Пусть это была комнатушка, в которой умещалось только три стола, зато Юрка стал в ней полным хозяином. Набирать людей в группу электронного заказа он не торопился, предпочитал объезжать аптеки сам. Единственный человек, Виктор, был взят им под специальную техническую программу - оснащение компьютерами тех аптек, которые таковых еще не имели. Их по Москве было большинство, и Виктору предстояло много работы.
  А что касается меня, то вокруг всего, чем предстояло заниматься мне, начались непонятные игры. Ведь я был, якобы, введен в аналитическую группу отдела, где уже работали Юля и Наташа. Но чем занимается эта группа в полном объеме, мне сообщать никто из них не только не торопился, но и не собирался. Будь в отделе прежний начальник, я бы попросил разъяснений непосредственно у него, сразу после перевода на должность. Но в отделе был только что назначенный начальник - Апполонин, у него тоже шёл адаптационный период, и спрашивать у него что-либо казалось мне несолидным. Все прочие работники отдела, именовавшиеся просто менеджерами, а на деле бывшие торговыми представителями по закрепленным за ними аптекам, явно не шли на контакт.
  Взять к примеру Виктора Комарова, которого я мог бы считать своим знакомым. На какие-либо вопросы, пусть даже просто по компьютеру, он давал уклончивые пустые пояснения или просил подойти в другое время, когда он будет меньше занят. Хотя короткие ответы по каким-то элементарным проблемам, как я иногда успевал подглядеть, он безусловно знал. Так уж было принято в этом отделе. Другие отделы, к слову, тоже не отличались дружелюбной атмосферой, но аптечный я без сомнения ставлю в этом смысле на первое место.
  Под руководством Натальи, менеджера-аналитика, мне предстояло пока освоить простейшие операции. Зачем и для чего, этот вопрос считался лишним. Мы обрабатывали информацию по поступлению денег от аптек. В общую базу заносилась ежедневная информация от банка, общим списком. Затем, по мере прихода бумажных платежных документов, эти выплаты следовало привязывать к аптекам, и даже не просто аптекам, а к конкретным, выполненным для аптеки, заказам. Аптеки же выплачивали суммы по своему усмотрению, могли в разбивку, могли сразу за два заказа, а то и за два с половиной. То есть автоматической привязки счета к платёжке по равенству сумм не возникало, аналитики сами дробили или суммировали эти платежи, чтобы в отчёте за месяц один столбец - "отгружено" - был полной копией столбца "уплачено". Могли фигурировать и аптеки-должники, ведь медикаменты отпускались без предоплаты.
  А где оплаты, там и бухгалтерия. Бегать туда теперь тоже входило в мои обязанности. Нужно было забирать поступающую информацию, затем относить уже обработанную. Раньше от отдела до бухгалтерии была только одна дверь по коридору, теперь же, после переезда, я гулял через двор, обходя вокруг пару зданий. Иногда мне даже приходила в голову шальная мысль, что меня взяли в отдел лишь потому, что стало далеко ходить в бухгалтерию.
  Наталья, за два-три часа показав мне внешнюю сторону требуемых действий, больше в мой компьютер не заглядывала, предоставив мне полную возможность самому бороться с цифрами, самому ошибаться и выпутываться. К тому же у неё были какие-то собственные заморочки, она постоянно отпрашивалась, исчезала, выходила по выходным, срывалась с половины дня. Юля, на которую в результате легла двойная нагрузка, сидела безвылазно, не отрывая глаз от экрана, а пальцев от клавишей. Ей тоже не было дела, что там делается у меня, правильно ли, и всё ли. Зато уже через день-два появился Астафуров.
  Он вообще, в первое время, бывал в отделе часто. Видимо и по обязанности, и по ещё не остывшей памяти. Но ко мне он подошёл не ради проформы, видимо были люди, доведшие до него текущую информацию.
  -- Всё понятно, что надо делать? - спросил он для начала. Я подтвердил. Понятно.
  -- А Эксэль ты не знаешь, - добавил он сразу, без перехода, укоризненным тоном. - Напрасно Юра меня уверял. На, возьми, вернёшь - когда освоишь.
  Это было подробное двухтомное описание программы для пользователей. Руководство для самостоятельного обучения работе в Эксэле, причём новенькое, еще ни разу не открывавшееся. Возможно, Олег Игоревич держал его для себя, но так и не собрался заглянуть. Трудно было продолжать неприятный разговор, но Астафуров и не собирался тянуть резину. Он молча повернулся и вышел из отдела, благо, дверь от моего стола находилась недалеко.
  Как бы не показалось странным, но времени на освоение этой рабочей программы у меня было навалом. Общую распечатку от банка я получал с самого утра. На внесение этих данных уходило не больше часу, и в любом случае это полагалось сделать до десяти часов. А платежки из бухгалтерии мне выдавали не раньше четырех. И опять же, до пяти часов с ними полагалось управиться, чтобы передать сводку в другой отдел бухгалтерии. То есть - час утренней гонки, час гонки вечером и между ними пауза. Пауза, длинною почти в целый день.
  Первую неделю мне было не до Эксэля. Я не успевал то утром, то вечером, ошибался, путался. В конце концов что-то как-то впихивал, а потом весь день разбирался, что у меня пошло так, что не так, как мне следует поступить завтра, чтобы не повторилось сегодня. И одновременно пытался узнать от сотрудников отдела, зачем делается вся эта канитель, зачем мы то ли дополняем, то ли дублируем бухгалтерию. А как реагировал отдел на очень осторожные дипломатичные вопросы, я уже говорил. Но наконец с техникой обработки данных стало полегче. Я усвоил, на что надо обращать внимание, где прячутся распространенные ошибки, пальцы привыкли быстро отстукивать цифры, а глаза - сходу улавливать огрехи. Появилось время не паниковать и дёргаться, а думать, присматриваться и осваивать технику.
  Я стал догадываться, что на нашей информации "привязки" счёта и его оплаты строится замысловатая система экономических поощрений. Разумеется, поощрялись за свою активность менеджеры, но на сведения такого рода, их разглашение и обсуждение в "Протеке" налагался строгий запрет, и я, следовательно, не был введён в число посвященных. Дошло до меня и кое-что другое, просочилось понемногу через обрывки коротких разговоров, которыми наши сотрудники всё-таки иногда перекидывались. Система поощрения существовала и для аптек и их работников. Но уж такая тема не могла не числиться вообще тайной за семью печатями! Юра Васильев, когда я поделился с ним своими подозрениями, в общих чертах подтвердил, что я прав, но от себя ничего не добавил, возможно опасаясь, то ли меня, то ли за меня.
  Как только мне стало ясно, что моя роль - роль безмозглого отжимного пресса, на душе наступило некоторое спокойствие. Прессом работать не трудно, а большего от меня здесь не хотят. Завалы по текущей работе у меня прекратились, и я приступил к основательному чтению Астафуровских учебников. Времени, как я говорил, вполне хватало. Чтение было полезным, но теперь не таким захватывающим. Часть навыков и принципов работы в Эксэле я уже усвоил из своего короткого опыта "методом тыка". Но самое главное, как я уже говорил, состояло в том, что программа Эксэль пока стояла особняком ко всему остальному обеспечению Протековской компьютерной сети. Новая версия главной программы - АБЦ - на основе Виндоус, еще только писалась в отделе программирования, существующая не позволяла переносить данные напрямую из АБЦ в Эксель и обратно. Таким образом, хорошее умение управляться с Эксэль превращалось почти в развлечение.
  К исходу месяца, я с удивлением убедился, что практически все сотрудники аптечного отдела владеют Вордом и Эксэлем не лучше меня-лапотника. Просто с них это не особенно спрашивают, и они ловчей умеют скрывать собственные пробелы. А мне, собственно, вполне пора уже было возвращать Олегу Игоревичу временно презентованный мне двухтомник. Нужную информацию я теперь научился извлекать из самой программы. Книги забрал Юра, он пообещал, что передаст их Астафурову, но сперва кое-что посмотрит.
  Тем временем Наталья-аналитик уволилась, осталась, кроме меня, только Юля. Но работы мне никто не добавлял, с той же, что была назначена изначально, я теперь справлялся, как с семечками. Просить взвалить на меня что-то еще я уже не испытывал интереса, а предложить Юле в чём-то ее разгрузить - не видел возможности. С ней у меня не было не только взаимопонимания, но даже и общения, как будто мы сидели в разных отделах. И всё-таки тужить я по легкомыслию не видел оснований. Апполонин, начальник отдела, никаких претензий не выдвигал, и даже давал иногда крошечные маленькие задания - подготовить ему табличку, построить график. Зарплата же здесь действительно была выше, чем на складе, а ту ее часть, которая в "Протеке" стыдливо именовалась премией, вообще выдавали сразу в долларах.
  Таким образом, загнав с утра в базу цифры, я весь день возился в Эксэле с разными разностями - строил всевозможные управляемые таблицы, которые могли уже сойти и за математические модели, если бы имели практическое приложение. А параллельно, как бы со стороны, наблюдал из своего угла за сотрудниками отдела, это тоже было интересно. Редко кто из менеджеров приезжал в отдел с утра, обычно они выделяли это время на объезд аптек. Москва была разбита на девять округов, и члены славной девятки менеджеров окучивали каждый свой округ. Но к обеду, и немного после, постепенно собирались все. Возвращаясь, они делились впечатлениями на своем птичьем - полумедицинском-полуторговом - языке.
  Забавно выглядело это сборище специально подобранных людей. Троица моложавых мужчин-мальчиков: Витя Комаров, Максим Коваленко, Сережа Нежданов чем-то напоминала один другого. Все улыбчивые, вежливые, обаятельные, по-мужски представительные. Женщины были разнообразней - от яркой Вики, шустрой Гузели, миловидной Лиды - до беспокойной Ольги, нервной Людмилы и суровой Гули. Последнюю вообще, встретив один раз, трудно было забыть. Ей впору подошло бы работать строгой наставницей в закрытой школе для склонных к криминалу девочек. Именно Утарова Гуля держала в руках самый главный и денежный - Центральный округ и считалась заместителем Андрея Апполонина. А неприветливая атмосфера отдела была, несомненно, частью ее ауры.
  Как-то Юра за глаза умудрился назвать ее Гулькой, чем поверг меня почти в истерический хохот, так не подходило это имечко к облику Утаровой. Зато как пошло бы ей ее полное имя - Бахытгуль Елемесовна! Но Гуля предпочитала представляться и зваться просто Гулей, а спорить с ней было трудно.
  Шло лето, довольно жаркое и душное. Менеджеры возвращались в отдел из своих поездок совершенно измочаленные и тихо отдыхали в прохладной атмосфере. Юра Васильев почти всё время тоже проводил на выездах. Ему, наоборот, такая погода нравилась, и поболтать с ним, даже чуть-чуть, почти не получалось. Тем не менее, о каких-то его планах я уже был наслышан от него. Он хотел, пользуясь слабостью по части вычислительной техники нового начальника отдела (Астафуров был один из физтеховцев, а Апполонин - всего лишь дипломированный провизор) переподчинить самому себе всю систему заказа, включая телефонную, и вдобавок, аналитическую группу. Её-то он собирался сделать истинно аналитической - заняться анализом рынка, торговых и товарных потоков, перспективностью для "Протека" любого из лекарств.
  Что на фирме уже существует отдел маркетинга, Юрия Павловича не смущало. Ведь есть же отдел программирования, а программы обеспечения электронных заказов пишет он, специалист из аптечного отдела, и переходить к программистам не собирается. Отдел же маркетинга занимается только рекламой и презентациями, по части анализа у них слабовато. Во многом он был прав, но слабым местом в построениях Юры Васильева всегда было то, что он никогда не учитывал, а вернее, враждебно игнорировал человеческий фактор. Знал бы он тогда, что в сегодняшнем, успешно действующем "Протеке", заслуга создания "первой в России системы электронного заказа" числится за отделом программирования и его начальником, Горбуновым Вадимом, и это вынесено на всеобщее обозрение в официальных "Протековских" сайтах.
  Тем временем вместо уволившейся Натальи подыскали замену - в аптечный отдел пришла бесшабашная, трескуче-говорливая Светка, кажется из города Павлово-Посада. Опыт бухгалтерской работы у неё был, её требовалось только обучить работе с базами. Это без вопросов поручили мне. Одновременно началась и общая учеба всего отдела - программист Володя Петров объяснял и показывал, что собой представляет новая версия АБЦ, главное детище Вадима Николаевича Горбунова. На эту версию фирма должна была перейти по осени.
  Володя на самом деле ничего особенно не объяснял. Он просто выводил на один из компьютеров демонстрационную версию программы и предлагал тренироваться на ней всем желающим. А пока это происходило, просто бродил по отделу, ожидая возможных вопросов. Как-то он подошел и в тот угол, где я доходчиво объяснял Светке очередную неясность. Петров послушал, потом высказался в том смысле, что бросали бы эту ерунду и шли бы лучше обучаться со всеми. Я возразил, программу когда еще запустите, а девчонке работать уже завтра. Я сейчас ее всё-таки обучу, и мне тогда делать будет вообще нечего, вот и начну осваивать обновлённую АБЦ.
  Петров только хмыкнул, но и мне самому собственные слова вдруг показались странными. Как это так - будет нечего делать? Ведь на воплощения Юриных дальних намерений не было пока никаких видов. Правда, в "Протеке" всё меняется быстро - вон уже и на аптечном складе, вместо перешедшего на крупный опт Димки Редозубова в замах у Дмитрича бегает бывший ночной сертификатчик - Александр Павлович. Да и Дмитрич, по слухам, тоже собирается менять место. Ротация кадров - именно вот так тоже любили выражаться в "Протеке". Но в любом случае, Юре надо бы думать быстрее, не надеяться шибко на своё знакомство с Якуниным - владельцем "Протека".
  Ведь планы строил не только Юра Васильев. Как только Светка была обучена, Аполлонин подозвал меня к себе.
  -- Вяткин... Ты знаешь Влада Вяткина? Нет? Неважно...Влад Вяткин формирует новый отдел, я предлагаю тебе пойти к нему.
  При этом он смотрел мне в глаза очень внимательно и с лёгкой усмешкой. А я уже убедился, Андрей Аполлонин очень осторожный человек, и если уж что говорит, значит, не просто так. Вопрос где-то обговорен, и будет решён именно в эту сторону, и никак не по другому. Поэтому без особых вопросов и комментариев я согласился поговорить с Вяткиным.
  
  Гл.14 Гроза фирмы
  
  Оказалось, что с Вяткиным я мимолётом уже встречался. Однажды он руководил большой инвентаризацией на аптечном складе, в которой мне, как и всем работникам склада, пришлось участвовать. Правда, я тогда понятия не имел, кто он такой - этот молодой человек, очень белокожий лицом, со светлыми, слегка рыжеватыми волосами и легкой картавинкой в голосе.
  А теперь мы по уговору встретились с ним во дворе, присели тут же, для разговора, на штабель бетонных блоков. Комната под отдел Вяткина только готовилась, идти разговаривать к нам, в аптечный, Влад не захотел. Тем более, что погода позволяла побеседовать просто под открытым небом. Разговор прошёл быстро, Вяткин вообще всё делал быстро. Он рассказал о стоящих задачах, я подтвердил, что такая работа меня устроит.
  По случаю перехода в другое подразделение мне нужно было устроить небольшой выпивон, так было принято. И я перестарался, из работников аптечного отдела собрать за стол удалось троих-четверых - не больше. У меня так и завалялось в портфеле невостребованными пять плиток "Альпен Гольд", невиданного шоколада, впервые появившегося в тот год. Он, кстати, был тогда на редкость хорош и ценился на "Ура!". Фрукты и несколько бутылок сухого вина конечно так и остались в отделе, в пользу опоздавших и неявившихся.
  Одним среди тех троих-четверых, провожавших меня из отдела, был конечно Юра Васильев. Юрка выглядел и довольным, и недовольным одновременно. Вышло не по его, но, тем не менее, с моим обустройством всё-таки что-то получилось. Теперь я тоже, как и все, стал называться менеджер...
  А отдел Вяткина назывался ОВК.
  То есть - отдел внутреннего контроля, отдел новый, невиданный. Собственно говоря, менеджер внутреннего контроля из отдела маркетинга - Владислав Вяткин - лишь неделю, как был возведён в новое качество. Вместе с тем, его резкий характер уже давно стал известен всему офису, и добровольцев, чтобы работать с ним, среди офисных пока не находилось. Всё, чего он на тот момент добился в организационном плане - переподчинить себе одну пожилую сотрудницу из отдела филиалов (у "Протека" уже было несколько филиалов по областным городам). Она до этого занималась уточнением наличного количества, и снятием остатков в оптовом складе в ожидании или после больших отгрузок в склады филиалов.
  -- Правильность учета очень волнует дирекцию, обороты нарастают. Есть много расхождений и склад не может найти концы. А ни филиалы, ни маркетинг этим заниматься не хотят. Да и не могут, у них не те люди. Поэтому мы там решили, у руководства, выделить для этого специальный отдел.
  -- У Якунина? - понимающе уточнил я.
  Вяткин как-то с неудовольствием покачал головой.
  -- Нет, - выдавил он, - я больше работаю с Григором. Маркетинг, отдел филиалов - это его направление.
  Я кивнул, поскольку похожие разговоры уже слышал от Васильева.
  Вторым, и для всех абсолютно равноправным, соучредителем "Протека" был, кроме Вадима Якунина, еще один физтеховец - Хачатуров. На Якунине сосредотачивались стратегические контакты в высоких сферах и внешних связях, а непосредственно организацией самого предприятия занимался Григор Хачатурович Хачатуров. Впрочем, в стиле западных веяний, он свободно допускал, чтобы по крайней мере офисные работники могли к нему обращаться просто Григор. Сейчас, с повышением Олега Астафурова тому был передан под начало весь сбыт, и Григор, похоже, переключался на повышение качественных показателей фирмы. Кстати, одним из мероприятий, инициированных Хачатуровым, были, и электронные заказы Юры Васильева.
  Иными словами, с чисто внешней стороны, Владислав Вяткин по положению был сродни Васильеву Юрию, опережая на один небольшой, но существенный шаг. Оба они только-только зарекомендовали себя, как люди, умеющие добиваться решения поставленной задачи, и приступили к формированию собственных подразделений. У каждого из них было пока в подчинении по одному человеку. Правда, Васильев возглавлял только группу, а Вяткин, как-никак - отдел. Но оба строили большие планы.
  Роднила их в моих глазах и ещё одна приметная деталь. Юра, рассказывая о своих делах и намерениях, то и дело вспоминал имя Олега Астафурова, как человека, всецело разделяющего его планы. Примерно в таком же качестве, в изначальных разговорах Вяткина, выступал Григор Хачатуров.
  Правда, Вяткин к тому времени прошёл более заковыристую дорогу. Если Юра Васильев появился в "Протеке" с готовой идеей, заделом и первыми намётками, Влад сформулировал свой подход на ходу, преодолевая невыгоду своего изначального положения. Он не был физтеховцем, закончил Институт Стали и Сплавов, и в "Протек" пришел шофером. Затем перевёлся на оптовый склад, вышел из грузчиков в наборщики, а затем складские менеджеры, и как-то сумел завязать контакт с Хачатуровым. Из всего этого сразу можно было сделать вывод, что по части практичности и честолюбия он далеко опережал Юру.
  И тем не менее, если бы тогда передо мной встал вопрос - пойти к Вяткину или к Васильеву, я несомненно выбрал бы последнего. Мне казалось, Юра мог бы взять меня к себе даже с моей нулевой подготовкой, не так уж сложна была работа его будущих подчиненных, теоретиком и генератором идей он всегда оставался сам. Но на тот момент, а может быть и вообще, он посчитал это нецелесообразным. Причём, не сомневаюсь, главным образом для дела. Таким образом, выбирать мне особенно не приходилось.
  Скоро мы расположились в новой комнате ОВК, по сути - бывшей кладовке. Казалось странным, что в такой комнатёнке могут уставиться два стола, с тем, чтобы за ними разместились два взрослых человека. Оказалось - могут.(Даже больше, через какое-то время в той же комнатке разместились трое, а потом и четверо). Вяткин сам расписал по дням, что и как я должен делать в ближайшие две недели. Основное направление - проводить по его выборкам из общей учётной базы точечный пересчет фактического количества отдельных препаратов. Одновременно я должен был разобраться в структуре всего складского хозяйства. Но это была только половина загрузки.
  Дополнительно полагалось прочесть все имеющиеся в отделе инструкции и написать парочку из недостающих. Инструкции эти касались не деятельности нашего отдела внутреннего контроля, а всех других отделов фирмы или их подразделений. Сам Вяткин проводил сейчас их систематизацию, выявлял пробелы, расхождения, неточности и планировал со временем объединить их все в единую систему. Часть этих инструкций была написана самими этими подразделениями, и Влад намечал потребовать от них же дописать недостающее, а кое-что дополнить и самим. Чтобы постепенно у нас в шкафу был собран "весь Протек".
  Третье направление, к которому в некоторой степени я тоже был привлечён - обработка данных по количеству различных препаратов, извлеченному из базы и полученному со складов. Тут были итоги наших фактических подсчётов, разные выбраковки, недостачи, принятые меры по коррекции учётных данных. По этому поводу Вяткин форсировал моё ускоренное и усиленное обучение работе с внедряемой новой версией программы АБЦ. Для этого был задействован всё тот же программист Володя Петров, благо отдел программирования находился сейчас в двух шагах от ОВК. Три дня по полтора часа я просидел среди программистов, вникая в объяснения Петрова, под недовольным взглядом Горбунова Вадима. Хоть комната для этого отдела была значительно больше нашей, теснота получалась не меньше - программистов было много, плюс всякое оборудование, включая главный сервер.
  Что касается Эксэля, в котором мы эти данные обрабатывали, Владислав Геннадьевич Вяткин на первых порах оценил мои познания в нём, как достаточные. Но это только на первых. Здесь был не аптечный отдел, для которого компьютер по большей части служил только современной печатной машинкой. А в ОВК приходилось вертеть эти электронные эсксэлевские таблицы во все стороны, собирать, разъединять, перекрещивать данные. Влад искоса наблюдал за моим экраном и время от времени вмешивался, получалось, что многое я делаю в общем правильно, но не рационально, сложным путём. Со многими возможностями программы и операциями я вообще столкнулся впервые, прежде не только ими не пользовался, но даже и не слышал.
  Вяткин готов был объяснить, как делается то или иное, но только один раз, А память у него была хорошая. Правда, когда он узнал, что я понятия не имею о программе Нортон, возмущение его выплеснулось в довольно крепкую ругань. А Нортон тогда еще требовался. Некоторые операции, например вполне расхожее уничтожения файлов, в тогдашних версиях Виндоуса сделать было нельзя. Конечно, обучать меня Нортону Владислав Геннадьевич не стал. Он вручил мне в качестве подарка книжку с описанием программы и дал три дня сроку. Причём, три дня по его понятиям означали именно три дня, не больше, наказанием или взысканием, в случае чего, он не стеснялся.
  В целом, я убедился, что то знание компьютера, которого я самодеятельно достиг в аптечном отделе - весьма мизерно и поверхностно. Потребовался целый месяц, чтобы набрать те объемы умения и знаний, которые впредь не вызывали нареканий у моего нового сурового начальника.
  Поэтому, когда к нам в отдел перешёл Дима Редозубов, я уже мог говорить с ним, как специалист такого же разряда. Про "зелень", которой он в своё время пытался меня огорошить, я конечно ему не напоминал, тем более, что она осталась исключительной принадлежностью старой версии АБЦ. А "Протек" активно переходил на новую.
  Три человека под началом Вяткина (включая Александру Михайловну) - это уже команда, на которую он мог возложить и трудоёмкие задания. Начались большие частичные инвентаризации, пошли разговоры о более детальном, посерийном, учёте. Дошло дело до комплексных проверок филиалов - в виде трёхдневных командировок-налётов. Моя первая командировка пришлась на осень. Проверяли мы во главе с Вяткиным, нагоняя нешуточного страху, филиал в городе Иваново. Следующая, в начале трескучего декабря. - Красноярск.( а на очереди в будущем меня ждали поездки в Самару, Казань, Ярославль Рязань, Барнаул). В планах начальника ОВК было также расширить контроль и над головным "Протеком" - распространить проверки со складов и на все остальные отделы, добраться до бухгалтерии. Примерно в таком состоянии отдел внутреннего контроля встретил Новый Год.
  Протек вступал в 1997 год на крутом подъёме. Не за горами был переезд на новую территорию в Медведково, там под потребности фирмы вовсю перестраивался целый авторемонтный завод. Склады должны были расположиться в обширных помещениях бывших цехов, отделы и службы ждал семиэтажный офис. Даже столовая размещалась в огромном зале. И настроение такого подъёма, больше похожего на взлёт, передалось людям. Такого буйного совместного новогоднего празднества я не видал уже лет десять, а вернее, и то - что вспоминалось, выглядело заметно скромнее.
  Надо сказать, в "Протеке" вообще любили погулять. Я это понял еще на аптечном складе во время празднования восьмого марта. Тайн из этих праздничных пирушек никто не делал, начальники подразделений праздновали вместе со своими работниками. Перекрывался только доступ к медикаментам, а все комнатки служащих и менеджеров, вместе с раздевалками и коридорами ходили ходуном от криков, смеха и музыки.
  В офисе "Протека" было принято организовывать угощение и на дни рождения, причем стол накрывался в переговорной комнате. Участвовали в мероприятии сотрудники из всех отделов сразу, недолго, тесновато, зато шумно и очень обильно. Закуски разнообразные, на московских прилавках теперь можно было найти угощение под любую компанию, плати только деньги. С напитками пока скромничали, водку принципиально обходили вниманием, делали упор на вина и коньяк. Зато на Новый Год каждый отдел развернулся в полную силу.
  Праздник был назначен на тридцатое декабря, целиком нерабочим днём. С утра готовились столы, после обеда началось застолье. Праздновали пока каждый у себя, но вот через открытые двери донёсся нарастающий шум - это руководство двинулось в обход отделов. В каждом ненадолго, с шутками-прибаутками, потешными подарками и призами самым находчивым и бойким.
  Но после высокого посещения редко кто оставался у себя в отделе. Скоро за хозяевами компании и главными начальниками двигался целый хвост сопровождающих и подпевающих. Когда обход был завершён, празднующие уже перемешались по обоим этажам. Периодически кто-то кого-то приглашал за стол в том отделе, который оказывался под боком, словно не осталось ни гостей, ни хозяев. Импровизированные аттракционы на ходу, вроде хлопушек, брызгалок и фонтанов холодного огня, музыка, неожиданные встречи и шумные разговоры, а желающие на любой, мало-мальски просторной площадке затевали танцы.
  Как праздновали Новый Год склады - не видел, но наверное не хуже.
  Наступивший 1997 оправдал ожидания. Весной началось освоение Медведково, отделы один за другим снимались с места. Конечно, мы обосновались на новой территории одними из первых. Но переезд офиса был малой проблемой. Неразбериха началась тогда, когда тронулись в дорогу склады. Операцию переселения предполагалось произвести, на прекращая исполнять заявки покупателей и аптек, не останавливая завоз от поставщиков. Одновременно возникла проблема того самого конвейера, в который теперь решили сосредоточить все отгружаемые потоки. Разумеется, начались жуткие перебои, задержки и путаница. Но решение было принято уже давно - конвейеру быть, и теперь его требовалось запускать в дело. Пошли перекосы, несовпадение учёта и факта, зачастую медикаменты проваливались в неизвестность целыми поддонами.
  Склад призвал на подмогу Вяткина. Влад согласился на период восстановления складского процесса временно передать в оперативный штаб Димку Редозубова (точнее, на складах его уже именовали Дмитрием Маратовичем) и активно подключился к делу сам. А в отдел тем временем был взят еще один менеджер - Виктор Ковалёв.
  Виктор был человек с опытом, но при этом очень молод. Он представлял собой новую, еще не виданную волну работников. На фирмы стали приходить на работу те деятельные люди, которые уже сами побывали хозяевами и владельцами фирм, но по тем или иным причинам расстались со своими первоначальными планами. В том же "Протеке" таких людей в тот период появилось несколько. К ним относились, например, Олег Годун, Кузьмин Андрюха или недоброй памяти интриган и наушник Логинов Фёдор ( о нём, впрочем, речь еще будет впереди). Таких ребят было сразу видно по манерам, прежде всего бросался в глаза их не по годам и не по должности очень солидный вид.
  Ковалёв довольно легко включился в работу, и в частности, на проверки филиалов, в командировки, мы стали ездить уже с ним, на время освободив от этих поездок Вяткина. Но Влад, несмотря на значительную нагрузку, а точнее даже перегрузку, по восстановлению работы склада продолжал продвигать и расширять идею о глобальных проверках офиса "Протека". Часть отделов уже подлежала регулярной ежемесячной проверке, она не была формальной и зачастую доставляла заметные неприятности. Проверок без обнаружения недостатков и нарушений Вяткин просто не признавал. Список проверяемых отделов продолжал расширяться. С приходом, например, Ковалёва, для которого бухгалтерские дела были почти домашним увлечением, начались проверки и работы бухгалтерии.
  За мной постепенно остались проверки отдела филиалов, отдела поставки и технических служб. Кроме того через меня шла вся канитель с отбракованной и забракованной продукцией, ее изъятием и аннулированием, сверка запретительных списков по сертификации и, помимо прочего, отчеты перед нашим отделом людей, ответственных за внутренний контроль отдельных филиалов.
  Эти отчёты приходили раз в месяц, по электронке, зачастую бог знает в какой форме, данные по ним мне полагалось обрабатывать и вносить. Причём вносить не в общедоступные разделы АБЦ, а в коренную базу, ту ее часть, которая находилась непосредственно в руках самого начальника отдела программирования и автора АБЦ.
  Психологически загвоздка была в том, что внесенные таким образом цифры не подлежали исправлению, право на это имел только сам Вадим. А он был весьма тяжелым в общении человеком, намного опережая в этом направлении того же совсем не сахарного Вяткина. Опять же, над ним сохранялся ореол создателя всего программного обеспечения "Протека"! Говоря прямо, Горбунов Вадим встречал, как вражеский выпад, любую попытку потревожить его по пустякам. А пустяками он считал всё, что мешало его ответственной работе в базах и на сервере.
  И вот такому человеку мне приходилось докладывать о собственных ошибках! По счастью для меня, они случались очень редко. А дальше, в связи с усилением контроля за отделом поставок, мои права доступа были расширены, и я случайно обнаружил, что могу теперь исправлять свои ошибки сам. С этого момента я перестал раздражать Вадима, и он стал при встрече слегка кивать мне, как хорошему знакомому (плохих знакомых он откровенно игнорировал). И потом, в недалёком будущем, при подписке обходного листка, даже пожелал мне удачи и успехов.
  
  Гл.15 Прыжок с зажмуренными глазами
  
  Казалось бы, всё идёт превосходно, по крайней мере у фирмы "Протек". Кстати, я давно не вспоминал про дела Юры Васильева. В то лето, когда я еще осваивался в отделе Вяткина, они с Виктором развернули глобальную компьютеризацию директоров московских аптек. Поставки компьютеров шли через фирму "Кит", или что-то в этом роде. Те базировались на территории ВДНХ, и однажды, хоть и в частном порядке, мне пришлось тоже там побывать.
  В то время еще нельзя было просто пойти в магазин и купить компьютер, их заказывали на фирмах, которые поставляли мониторы и сами собирали процессоры. Встречались среди них и липовые, ненадёжные компашки. А тот самый "Кит" был компанией уже проверенной. Туда и поехал с подачи Васильева его электростальский сосед и коллега по прежней, доаспирантской работе - Андрей Чудинов. Мы с Юрой его сопровождали в качестве помощников по физической и консультационной части.
  После сделанного с утра заказа, на время сборки блока, мы часа два с лишним бродили по территории выставки. С того дня у меня осталось несколько фотографий, снятых Чудиновым на новейший, еще диковинный цифровой фотоаппарат. Андрей вообще любил новинки. А тут, когда он, наконец, год назад, уволился из электростальского НИИ и обосновался на Московском складе кондиционеров и холодильной техники, Чудинов впервые почувствовал себя хорошо обеспеченным человеком. Это просто читалось в его блаженной улыбке.
  Я его понимал, сам ощутил похожее чувство в первый месяц работы в "Геркулесе". Правда сейчас, несмотря на призывы Юры, сам я покупать домашний компьютер не торопился. Они были еще дороги. А после перехода в ОВК зарплата мне повалила очень хорошая, и появился реальный шанс набрать нужную сумму на покупку квартиры. Разумеется не в Москве, а в Ногинске. Поэтому я отмахивался от всех соблазнительных новинок, и потихоньку набивал доллары в заветный мешочек, при случае даже перекупая их у коллег по отделу. Самому мне на жизнь вполне хватало и рублёвой части протековской зарплаты.
  Со сроком в "Кит" мы слегка припозднились, и нас обогнал протековский же шофёр Борис Амелин, он уже вовсю опутывал свои коробки с блоками клейкой лентой (слово "скотч" было еще непривычно). По разговорам - он купил себе компьютер еще хлеще чудиновского. Похоже было, что здесь вообще отоваривается весь "Протек". Борис быстро закончил паковаться и передал нам две неиспользованные катушки, отсоветовав возиться с упаковочными верёвками, которые мы с собой привезли. Скотч по его словам был проще в обращении и по прочности практически не уступал верёвкам.
  Об Андрее Чудинове речь еще будет впереди, и пора вернуться к делам "Протека".
  Большой переезд существенно изменил "Протек", с каждым днём это чувствовалось всё сильнее и сильнее. Сначала это были незначительные подвижки, которые можно было посчитать мелочью. Вдохновитель и опора Вяткина Григор Хачатуров понемногу отодвигался в сторону от активного участия в делах компании. На новом месте он занял скромный кабинет в сторонке от главных руководителей, а потом сдал свой официальный пост первого заместителя генерального директора Олегу Астафурову. Ушел Чернявский - организатор и руководитель отдела филиалов, один из изначальных столпов фирмы.
  Уходил прочь и вольный дух прежнего складского руководства, появлялось всё больше людей, склонных не руководить, вникая в сущность трудностей и просчётов, а приказывать. А в сочетании с тяжелыми проблемами освоения конвейерной системы, на складе наметилась явная текучка. Выражалось она двояко - кто-то уходил, а кто-то всё более активно выискивал возможность перебраться в офис, поскольку отделы вдруг начали не просто расти, а набухать и расползаться.
  Не обошло это и наш ОВК. Переехали мы вчетвером Ковалёв, Редозубов, я и Ирина Пшеничникова, перешедшая из наркоотделения склада на место Александры Михайловны (та ушла в отдел кадров). Уселись в новом помещении так просторно, что Дима Редозубов позволил себе даже поставить вместо стола сборный комплект из основного, весьма длинного стола, приставного столика и поворотной вставки. Я даже пенял ему на такую вольность - моё место сильно ужалось. Но расплата настала быстро. В какой-то момент за длинным столом Вяткин приткнул двух новых сотрудников, а Дмитрию Маратовичу, задвинув подальше самолюбие и честолюбие, пришлось перебраться за приставной столик. Вставку, понятное дело, выбросили.
  Но по порядку. Почти сразу после переезда, в отдел внутреннего контроля добавили провизора - Наталью Кисиленко. Затем взяли Мишку - помощником к Виктору Ковалёву. Потом с бывшего оптового склада пришла Ольга - в этом как раз ничего неожиданного не было, она ещё на старой территории сотрудничала с отделом, выполняя по совместительству некоторые задания Владислава Геннадьевича.
  Но внезапно в отдел добавились еще два человека Ирина Волкова и Сергей Губанов - прежде они работали на складе мелкого опта. Тут уж причина была не столько в необходимости пополнять отдел, сколько в общей реорганизации складов: людей не устраивали новые условия работы, а фирма не хотела терять старых проверенных надежных работников. Затем, договорившись с Владом, к нему из отдела филиалов перешел Александр Дедов, и шёл он даже с прицелом на должность заместителя начальника. Прежде ее фактически исполнял Редозубов, но сейчас между ним и Владом начали проходить серьёзные трения, и перспектива была не ясна.
  Так выглядела общая картина набухания отдела и полагаю, что этот процесс продолжался и дальше. Просто, что было потом, мне достоверно неизвестно.
  Как я уже сказал, похожие изменения проходили по всем отделам. Например, в аптечном отделе, там где раньше один менеджер управлялся с одним округом Москвы, округа начали разбивать пополам, так что отдел почти удвоился. Не всех такой подход устраивал, аптеки были выгодные и невыгодные, а как разделить округ, зависело от начальника отдела. И тут еще в отдел, на место Апполонина, к которому сверху пошли большие претензии, перевелась бывшая директриса Ивановского филиала, насколько я помнил ещё со времени проверки, весьма хитроумная и самолюбивая женщина. Почти сразу уволилась Людмила Лысова, а потом, к моему удивлению ушла и Гуля. Это было удивительно, но похоже - нашла коса на камень.
  Самому мне работать с аптечным отделом практически не приходилось и эти новости я слышал в основном от Васильева Юры. Он выходил из себя, клял перемены, а сам, насколько мог, препятствовал неоправданному разрастанию своей группы - у него было всего три сотрудника. Игоря Алексеева, нашего общего знакомого, в прошлом - учителя информатики, он взял только тогда, когда систему электронных заказов стали распространять уже на Московскую область. Впрочем и тут промахнулся - Игорь был доволен новой работой, но с Юрой они не ладили. Вообще, Юра всё больше раздражался и говорил, что "Протек" стал не тот.
  Что "Протек" стал не тот - это почувствовали и мы. Новый заместитель генерального - Астафуров - резко развернул в другую сторону смысл нашей деятельности. Прежде считалось, что мы выискиваем при своих проверках недостатки, недочёты и халтуру для того, чтобы от них избавиться. Протоколы наших потуг и изысканий передавались начальникам соответствующих подразделений, и при повторной проверке мы должны были убедиться, что прежних нарушений больше нет. Так оно чаще всего и бывало.
  Но сейчас, как гром среди ясного неба, прозвучала новая установка - какой смысл в проверках, если по ним не предпринимается жестких административных мер! То есть, говоря проще - штрафов. И этот подход сразу стал претворяться в повседневную практику. Если раньше нас просто не любили, как надоедливых назойливых мух, то теперь мы превратились в паразитических пиявок, живущих за счёт чужой крови. Надо ли говорить, в чём здесь разница?
  Про себя могу сказать, и прежде подобная работа (это касается именно проверок, а не всего остального) была для меня трудным испытанием, и оправдывалась только очень хорошим заработком. Теперь же она постепенно превращалась в пытку, причем буквально. К концу месяца начинались головные и зубные боли, и только с закрытием личного плана работы на очередной месяц всё внезапно проходило. К сожалению, к подобной работе всё-таки надо было иметь вкус и призвание, или по крайней мере - нечувствительный инертный характер.
  Но дух духом, а работа в "Протеке" всё-таки продолжала идти своим чередом. Что ж делать, прежде перспективная растущая фирма действительно выросла в большое предприятие. А на нём уже не было, да и не могло быть тех отношений между людьми, которые существовали прежде. Это отчётливо показал второй Новый Год.
  По случаю большого праздника в столовой накрыли сплошной длиннющий стол, единый для всех работников от директора до дворника. Казалось - так бывало и прежде, в старом офисе, на празднованиях дня рождения. Сотрудники стояли группками вокруг общего стола, болтали о том, о сём, и время от времени угощались. Но - так было когда-то, теперь прошло.
  Теперь всё выглядело иначе, по-новому.
  По условному сигналу толпа "голодных", скопившаяся в зале, расталкивая друг друга бросилась на расставленную снедь. С криками и воем люди тянулись прямо через головы, старались опередить соседа и перехватить заветный кусок, тарелку или бутылку. Только, что не отшвыривали друг друга и не заталкивали ногами под стол. Не знаю, что это напоминало больше - Ходынское поле, штурм запоздавшего автобуса или бегущую оборванную армию Наполеона, разбивающую последние армейские магазины?
  Немногие остались на месте, решив, что уж как-нибудь смогут обойтись без драки за глоток с этого общего стола. Зрелище со стороны может быть и показалось бы интересным, если только забыть, что оно было предложено людям вместо красивого, веселого праздника.
  Что же было дальше? Ничего, в целом довольно мирная картина. Ухватив, кто что сумел, люди потихоньку, понемногу стали просачиваться вон из столовой и расходиться по привычным местам. Куда собственно было идти, если не к себе отдел? Ведь праздник-то еще не кончился, или лучше сказать, еще не начинался.
  В наш отдел постепенно, хоть и довольно быстро подтянулись все. Привычно накрыли стол. Кто-то чего-то принес из директорского угощения, но и без него всё необходимое было запасено заранее. Ведь сценария-то предстоящего праздника в деталях никто не знал. А Новый Год всё-таки, и как тут можно без праздника. Постепенно все угомонились, разговорились, пошёл смех и обычные шутки. Когда в дверь заглянула сотрудница из соседнего отдела, её встретили радостными восклицаниями и приглашениями к столу.
  -- И вы тоже сами по себе? А там в столовой Гуськов музыку запустил и сидит. Один-одинёшенек.
  Речь шла о Владимире Гуськове, заместителе начальника хозяйственной службы, вероятно одном из организаторов праздника.
  -- И пусть сидит. Заходи! Давай, с наступающим!
  Потом, говорили, праздник постепенно вошел в нормальную колею. Какие-то люди собрались и на музыку с танцами, но я довольно быстро уехал. Встретили, посидели немножко, и ладно, ну что в конце концов еще ждать после такого стола?
  Не знаю, как долго я бы еще проработал в "Протеке". Может быть перешел в другое подразделение и остался бы в нём навсегда, может быть всё-таки ушёл бы, как уходили и другие. Сказать невозможно, человек способен и на долгое терпение, и на внезапные взрывные поступки. Но бессмысленно теперь строить догадки, после того, как всё изменило событие, встряхнувшее внезапно, разом, всю страну. 1998 год. Кризис, дефолт, инфляция, паника...
  По "Протеку" было объявлено, что выплаты премий в долларах прекращаются. Сколько и как будут платить впредь - решится в рабочем порядке, по ситуации в стране.
  Юру Васильева кризис внезапно как будто пробудил и стронул с места. Он кинулся в поиски по Москве, не найдётся ли работодатель, которому он готов предложить свой богатый Протековский опыт: знание московского рынка и рейтинга лекарств, умение технически организовать электронные заказы, теоретические наработки по организации предприятия, реализующего медикаменты.
  Несколько заходов оказались неудачными, и вот наконец Юра вернулся воодушевленный. Как он сказал, ему готовы доверить задачу, которую когда-то в "Протеке" решал Олег Игоревич Астафуров - организовать полноценный аптечный отдел. Фирма небольшая, только-только начинает раскручиваться.
  Я думал недолго. В начинающих фирмах есть своя особая прелесть - дух новизны, напора, готовности к любым неожиданным шагам и поворотам. Конечно, кто его знает, что там за фирму накопал Юра, да мало ли их. Почему бы не рискнуть еще раз, ведь с "Протеком"-то всё получилось удачно. Рискнём, тем более, что в этих делах с лекарствами и я уже не новичок!
  Когда Вяткин услышал, что я собираюсь увольняться, он не сразу поверил. Потом предложил отложить этот разговор еще на месяц, который, возможно, даст мне время передумать. Я согласился проработать еще месяц, хоть ни на минуту не сомневался, что обратного пути уже нет.
  Юра был слегка недоволен, но возражать не стал. Он мне верил и надеялся на твёрдость моего слова. Сам он ушел через неделю, наделав достаточно шума, как в аптечном отделе, так и вообще в "Протеке". Впрочем, делалось такое скорее для собственного утешения. Так когда-то Виктор Чернявский, оставляя "Протек" и отдел филиалов, обратился к остающимся с открытым письмом, где излагал свою позицию и взгляд на сложившуюся вокруг него ситуацию. Но даже и такая выходка осталась "гласом в пустыне", каждому человеку свойственно преувеличивать собственное "Я" и производимое им впечатление.
  Дольше всех меня пытался образумить Редозубов Дима. Несколько раз мы ходили с ним вместе обедать и вели за столом продолжительный разговор. Дима, казалось, понимал причины моего решения, в чем-то частично был согласен, но не соглашался с целесообразностью избранного мной выхода. Как обычно и бывает в таких разговорах, каждый из нас остался при своём.
  Когда месяц подошел к концу, и казалось про моё желание уйти все позабыли, я тихо уволился и навсегда покинул гостеприимный "Протек", уходя по сути в полную неизвестность. В стране был кризис, кто сидел без зарплаты, кто искал работу, мы же на пару с Юрой, по оценке всех окружающих, были намеренны влезть в весьма сомнительное дело.
  Но я нисколько не горевал. Накопленных в "Протеке" и "Геркулесе" денег если еще не хватало на квартиру, то на несколько лет жизни хватило бы вполне. Да и опыт чего-нибудь стоит. А поскольку на великие дела я уже не замахивался, то с малыми, уж тут я был уверен, как-нибудь справлюсь. Теперь не промахнусь мимо мишени даже с зажмуренными глазами.
  
  Гл.16 Двуликая луна
  
  В азартных играх это называется - пойти ва-банк. То есть - убедившись, что игра в обычном темпе идёт всё хуже и хуже, и шансов на реальный выигрыш почти не осталось - сделать огромную ставку, на пределе возможного, в надежде на единственную последнюю удачу. Так выглядели если не действия, то, по крайней мере, намеренья Юрия Васильева.
  Схожие настроения были когда-то и у меня при расставании с "Геркулесом". Я тогда предлагал Эдику, если уж зашли так далеко, бросить на нашу отчаянную попытку с посудными комбинациями все имеющиеся у нас силы и средства. Эдик от такого шага отказался, дело кончилось ничем, и вот теперь в роли Эдика выступал я сам. Юра был готов затеять рискованную игру, и ему нужны были соратники. Одним из таких соратников я согласился стать.
  Почему одним из? Действия моего друга не были отчаянной импровизацией, дефолт их только подтолкнул и ускорил. А стать во главе своего дела он, похоже, собирался ещё тогда, когда выбрал после аспирантуры работу в компании строительных материалов. В отличие от меня, тогдашнего, Юра рассчитывал только на Москву и столичные перспективы. В принципе его, одарённого провинциала из далёкой деревни, вполне можно понять. Но.... Бетонно-кирпичное дело у его первых хозяев не пошло. Затем, после прохода сквозь череду лопающихся на глазах компаний - впечатляющий пример "Протека". Вот оно, нужное направление и сфера оправданного приложения сил. Ведь и Якунин с Хачатуровым сначала заплатили дань пробным попыткам в информационных технологиях и поставках вычтехники.
  Попав в "Протек", Юрка принялся всерьёз изучать и осваивать фармбизнес. Ежедневное архивирование и анализ всех заказов, проходивших через его электронную почту, давали хороший материал. Позже кое-что подкидывал и я - из выкладок отдела внутреннего контроля по опту и филиалам. К уходу из "Протека" Юра Васильев хорошо знал возможности большинства московских аптек, перспективность для продажи и прибыльность первой по оборотам тысячи препаратов, их сезонность и степень стабильности, как товара. Он легко мог предсказать, чего ждать от того или иного ассортимента. Кроме того, в немалом количестве аптек у него появились хорошие знакомые. Дело было за командой и денежным обеспечением первого шага.
  Первым человеком Юриной команды стал совсем не я, а Андрей Кондрашин. (Он потом называл себя иногда Андреем Первозванным). Это был ещё достаточно молодой парень, который прежде работал вполсилы в аптеке собственной матери. Юра всегда принимался в этой аптеке как желанный гость, а Андрюха был не прочь хлебнуть по-настоящему самостоятельной жизни.
  Совместная работа Юрки и Андрея началась с объезда аптек. Васильев представлялся владельцам или заведующим в своём новом качестве, Кондрашин возил его по Москве на личных "Жигулях". Бензин и авторемонт - от хозяина фирмы. Дело, как делился со мной по телефону Юра, понемногу шло, хоть и с достаточным скрипом.
  А однажды раздался особый звонок, для меня довольно неожиданный. Юра спрашивал, как я отнесусь, если с нами будут работать еще два человека - Максим Коваленко и Лена Никольская. Максим - один из первых девяти менеджеров аптечного отдела, тоже уходил из "Протека". Лена была из новых, она пришла на округ Людмилы Лысовой, но, похоже, уже не сработалась с теперешней начальницей. Отнестись к этой новости можно было по-разному, но мне она показалась многообещающей. Дело на том не закончилось, буквально накануне моего увольнения из "Протека" к Юре присоединились два водителя - Борис Амелин и его дружок Попов.
  И вот, наконец, я тоже познакомился с предпринимателем, фирму которого, с нашей помощью, Юра брался раскрутить. Звали его Рафиг Магерамович, по фамилии Керимов. Он оказался словоохотливым человеком, готовым к неторопливому, обстоятельному разговору. Впрочем, в тот, для меня первый раз, больше говорил Юра, а Керимов вежливо отвечал на его горячие высказывания. Разговор зашёл, и как видно не впервой, о передаче в наши руки всего сбыта фирмы Рафига, путём перевода его на электронный заказ. Несколько аптек, которые привлёк сам Юра, были уже подключены, и почти все заказали товар по первому разу.
  Рафиг похваливал электронку и ее автора, но мягко настаивал не трогать пока аптеки, уже контактирующие через других менеджеров с его "Айпарой". Так называлась эта фирма, на которой мне теперь предстояло работать. Моя задача заключалась пока в учёте, отслеживании банковских платежей, приёме и передаче идущей от аптек наличности. Одновременно нужно было освоить оригинальную здешнюю учётную программу, под названием "Гепард". Но это позже, после установления рабочего контакта с бухгалтерией. И, кроме того, сам Рафиг добавил мне весьма важную миссию.
  "Айпара" Керимова работала также без предоплаты - исполнялся заказ, и в течение оговоренного срока за него ожидалась выплата денег. Иначе было нельзя, ведь только так действовали гиганты "Протек" и "СИА-Интернейшнал", владевшие чуть ли не половиной рынка (одна была крупнейшая по стране, другая - по Москве). В условиях конкуренции аптеки не приняли бы мелкого поставщика на других условиях. Разумеется, попадались среди аптек неаккуратные плательщики, а иногда и просто злостные должники. Их и поручил мне Рафиг Магерамович ежедневно обзванивать. Представляться и вежливо напоминать, что срок вышел.
  "А иначе никто платить не будет, - говорил он. - Не звонят, значит деньги не нужны. Я сам никому не плачу, пока меня не начинают теребить".
  "Айпара", что кстати в переводе означало - подобная луне, арендовала несколько среднего размера комнат в уже не работающем институте сельхоз машиностроения. Одну из таких комнат выделили нам, и я теперь сидел там постоянно, с авторучкой и самоваром, перебирая первые бумаги и списки. Компьютера нам еще не поставили. Вот когда я почувствовал, как быстро отвыкаешь от мелких трудностей: не хотелось проделывать вручную работу, которую, как я уже знал, гораздо быстрее можно было выполнить на машине.
  Время от времени, в течение дня, появлялся кто-нибудь из нашей "команды". Заскакивали попить чайку между рейсами Попов и Амелин, иногда заглядывал Максим Коваленко. Он и Лена находились "в свободном полёте" - предварительном объезде аптек, и могли не появляться вообще. Отчёта об их действиях Керимов не спрашивал ни с них, ни с Юры.
  Сам Юра каждый день тоже куда-то ездил, но теперь в основном без Кондрашина., тому Рафиг стал давать собственные поручения. Поэтому Андрюха возвращался быстрее и сидел со мной в комнате чаще. Тут, собственно, мы впервые смогли спокойно поболтать и, как говорится, узнать, кто есть кто. Андрей был инженер-химик, закончил Менделеевский институт, но реально, кроме материной аптеки, еще нигде не работал. Что казалось странным, парень он был вполне энергичный и весьма сметливый в жизненной практике. По крайней мере, в "Айпаре" и ее трудностях он разобрался быстрее Юры.
  В соседней, несколько меньшей комнатке располагались двое менеджеров по сбыту, единственных, до нашего прихода, сбытовиков Керимова, если не считать его самого. С ними мы, с подачи Васильева, совершенно не общались, он же, по своему обыкновению, успел уже с ними поссориться. Это была семейная пара, молчаливый муж и его жена, которая носила непривычную фамилию - Роботова. Фамилия мужа была другая, но я ее уже не помню. Именно этих сбытовиков и привлечённые ими аптеки Юра требовал включить волевым решением в общую струю. Но Рафиг Магерамович не видел в этом необходимости.
  Недалеко от нас - по коридору - располагалась секретарша и кабинет Керимова. В другом конце коридора - еще две большие комнаты и в них четыре женщины, бухгалтерия, канцелярия и всё такое прочее, вместе взятое. Там же стоял стол, за которым иногда появлялся молодой племянник Рафига Магерамовича. Он занимал должность, которая именовалась - финансовый директор.
  Пока вся наша деятельность не выделялась из общих масштабов "Айпары" - полтора десятка работающих аптек, два-три заказа в день. Я наконец получил компьютер, слепил крошечную базу клиентов, отгрузок и первых платежей, подключился к "Гепарду". Должников до поры, до времени с нашей стороны еще не появилось, слишком мал срок - месяц, обзванивать кого-либо было рано. И тут нас окатил первый прохладный дождичек, подошло время зарплаты.
  Ради такого случая к нам в комнату пришел лично Рафиг Магерамович.
  Он был намерен просветить нас, какие у него на фирме заведены порядки. Это была беседа совсем другого плана, не как те несколько в его кабинете, в которых мне приходилось участвовать. Сейчас говорил только Рафиг, а мы с Андрюхой и Юрой молча слушали, и разве что не разинули рты. Шоферам, включая Кондрашина, уплачена минималка, дополнительная оплата пойдёт, если они перейдут на сдельщину. Сбытовики, то есть все остальные, включая меня, будут получать проценты от оплаченных заказов и больше ничего. Но при этом за все просроченные платежи взимается штраф пропорционально суммарному долгу аптек.
  Таким образом никому из нас, остальных, за этот месяц почти ничего не причитается. А те крохи, которые всё-таки набегают, он приплюсовал к сумме, которую намерен единоразово выплатить Юре Васильеву за организацию электронного заказа, а там пусть он сам решит, если сочтёт нужным, кому сколько.
  В целом эта сумма была не маленькая - около десяти тысяч (уже прошла денежная реформа Черномырдина и миллионы ушли в прошлое). Но немаленькая, если одному. А отделить мне и Максимуму где-то по три, и получается ерунда. Хорошо еще, что делить надо только на троих, поскольку Лена Никольская тихо сошла с дистанции.
  На следующий день мы, включая и Максима Коваленко, собрались на внутреннее совещание. Сначала негодовали на Роботову с мужем, которые только зря занимают несколько аптек, которые Максима хорошо знают, и он бы мог с них взять впятеро больше. Затем разговор перекинулся на мою персону. Держать лишнего нахлебника на аптечных процентах накладно, тем более при таком бесцеремонном штрафовании. Следует выбить у Керимова дополнительный оклад, а для этого как-то расширить мои полномочия. Например, взяться за склад, тем более, по словам Юры, там командует незнамо кто и хрен знает как. Под такой разговор мы решили тут же сходить на склад, посмотреть внимательно, что там делается.
  Кондрашин остался при телефоне, склад смотрели мы трое. Это был небольшой отдельный флигелёк во внутреннем дворе, а в нём несколько полуподвалов. Контора при складе - железный скворечник под потолком. В нём нас и встретил тот самый "незнамо кто", а точнее - троюродный брат того же Рафига, недоверчивый пожилой мужичок с бородкой, хранитель второй печати фирмы и зам директора в периоды его отсутствия. Долго разговаривать он с нами не стал, но посмотреть разрешил всё, что нам захочется.
  В целом картина выглядела вполне прилично, склад устраивали практичные люди. Тяжёлое стояло ближе к воротам, легкие коробки в самой глубине. Ни табличек, ни кодов, ни указателей - вообще минимум антуража и наглядной агитации. Помещения хорошо освещены, сухие, грязи и мусора не видно.
  Ну, тут много можно переделать, заявили в один голос Максим и Юра. Сделать ячейки, добавить стеллажей, расположить, как в "Протеке". Я не согласился. Работу склада это не ускорит, и вообще, его работа сейчас никого не тормозит. При таком количестве заказов...
  -- А если мы их завтра увеличим, раза в три?
  -- Тогда он просто не потянет. Его придётся расширять, или переносить.
  -- Ну вот!
  -- Что вот? Здесь они вполне без нас обойдутся. Справляются же. Если ничего не запутывать - невелика хитрость.
  Мы возвратились назад. Главное, конечно же, было не в складе, его мы ходили смотреть больше для проформы. Главная наша проблема, как уже выяснилось за месяц, заключалась в том, что сам Рафиг не горел желанием во что бы то ни стало расширяться. Конечно, он был бы не против, если бы кто-то это сделал, но только тихим, малозатратным способом. А сам принцип обеспечения жизнеспособности его фирмы заключался прямо в противоположном - в предельной экономии. Поэтому главная проблема, которую он сам сейчас пытался решить - удешевление поставок.
  Здесь у Керимова был собственный план - кооперирование с себе подобными и организация на паях больших совместных закупок. Над этим он и работал в первую очередь, созванивался, подыскивал партнёров.
  Сбыт в его планах занимал вспомогательное место. Мы, а в первую очередь Юра, как установщик программы заказа, уже знали - у Рафига есть три базовые аптеки, каким-то образом прикормленные и закреплённые. А одна из них по сути своя, хоть формально не имеет к "Айпаре" никакого отношения, но на две трети торгует ее товаром. При таком гарантированном ежемесячном обороте весь остальной дополнительный объем сбыта его потому волновал меньше, и тратиться на него Рафиг, похоже, не собирался.
  Пусть за ним бегают вольные менеджеры в надежде на проценты. Приходящие со стороны и снова уходящие. Их он называл даже не менеджеры (как почтительно было принято в "Протеке"), а просто "ходуны". И соответственно числил в самом низшем разряде, гораздо выше ценя просто квалифицированных офисных работников. На Максима и Лену Никольскую, ездивших на иномарках, Керимов смотрел с насмешливым удивлением. Они будут ходить по аптекам? Нет, это явно не их работа.
  Коваленко скоро умчался на своем Мерседесе. Юра сидел насупленный. Зарплата серьёзно его обидела, да и дела с подключением новых клиентов в последнее время застопорились. Свои наиболее дружеские аптеки он уже обошёл, остались только хорошие знакомые. А они совсем не спешили идти навстречу его просьбам. Выяснялось, что "Айпару" многие знают, и репутация у неё не самая лучшая.
  -- Наверное, придётся искать другую фирму, - произнёс он, скорее пока размышляя вслух.
  -- "Адамантан"? - спросил я на всякий случай, чтобы разрядить затянувшуюся паузу.
  -- А что?! - вдруг оживился Юрий Павлович. - Давай съездим.
  Когда-то, еще в МИХМе, в группу Буткова распределился бывший студент-исследователь Серёжка Макареев. Витька Калитеевский, мой друг и однокашник, был очень доволен таким пополнением. Ему, по его словам, надоело иметь дело с бездельниками. Я общался с Макареевым мало, хоть и работали мы на одной кафедре, и уходя из МИХМа, в общем-то слабо представлял, что он за человек.
  А столкнулся я с ним в первый раз с глазу на глаз при интересных обстоятельствах. Еще во времена ИМета заехал в Витькину дворницкую коммуналку-нелегалку, и - здрасьте-пожалуйста! На общей кухне сидит Серёжа и что-то читает. Видимо, как и я, дёрнулся в запертую комнату, а теперь дожидается Витьку.
  Макареев обрадовался моему появлению, видно наскучило сидеть в одиночку. Тайны из своего позднего визита он не делал. Сергей приехал с завершающего разговора в НИИ, где они с Витькой были намерены обосноваться в виде малого предприятия, тогдашней модной новинки. Теперь всё решено, последние условия обговорены. Прощай МИХМ. Серёга начал расписывать, правда в самых общих тонах, как лихо они теперь могут развернуться. Я слегка удивился. Кажется, Витька уходить из института не собирался, а тут такой поворот. Что ж, жизнь в стране меняется.
  Приехал Витька, встретил известие радостными вскриками. На радостях, и, главное, пока не возвратилась домой Алла, мы даже устроили небольшой банкетик. Я поздравил ребят с удачными переговорами, пожелал достичь вершин и реальных успехов.
  Затем, при каждой встрече, то есть почти ежегодно, Витька рассказывал, какую очередную баталию они ведут с очередным чиновным хапугой либо тупым консерватором. Мелькали имена Макареева и Димки Корягина, еще одного михмовца, вошедшего с ними в компанию. Наконец, через несколько лет, при Редкинском опытном заводе возникло еще одно предприятие, выпускающее медицинские препараты. Точнее, пока только один препарат - димексид ( и изониазид, и ремантадин были впереди). Называлась эта частная фирма "Адамантан", и возглавлял ее Макареев, который звался теперь Сергеем Михайловичем.
  Я работал тогда уже в "Протеке", правда, еще на старой территории, возле Каширской. Пришлось мне тогда даже похлопотать, и даже свести Калитеевского Виктора с нужным менеджером, чтобы димексид фирмы "Адамантан" тоже вошёл в Протековский ассортимент.
  Сейчас же "Протек" остался у меня в недалёком прошлом, а "Адамантан" продолжал жить и даже уверенно шагал вперёд. Я поднял телефонную трубку, отыскал в записной книжке нужный номер. Виктор отозвался сразу, он, как обычно, пропадал на работе от темна до темна. Встречу и разговор мы назначили на послезавтра, в шесть часов вечера, чтобы не решать ничего на бегу. Разговор предстоял долгий.
  
  Гл.17 День космонавтики
  
  Разговор с Макареевым и Калитеевским действительно не завершился одним махом. Сергей выслушал выкладки Юры с одобрительной, довольной улыбкой, но предложил перенести окончательное решение еще на неделю, чтобы хорошо всё осмыслить и прикинуть. Собственного сбытового подразделения у них на фирме в самом деле не было, и почему бы не завести подобие филиала для реализации продукции? Торговая организация должна окупить сама себя просто по определению.
  В назначенный срок мы приехали уже втроём. Участие в переговорах Максима Коваленко сразу оживило атмосферу. Он откровенно рисовался, но умело не переходил уважительной черты, небрежно кидал медицинские термины. Если у Макареева и были сомнения, то теперь они иссякли. Он дал "добро" нашей будущей лавочке, а станет ли она успешной фирмой, похоже, теперь зависело только от нас.
  По инициативе Максима мы связались с Лысовой Людмилой, и предложили ей войти в компанию. Та обрадовалась, поскольку сидела пока без дела, но поставила весьма пикантное условие - будем работать, если с нами пойдёт и Гуля. "Гуля - это половина успеха", вот так недвусмысленно это прозвучало. Я помнил, конечно, как тяжело с Утаровой Гулей работать, но ради дела... Будет целых три менеджера, связи в трёх крупных округах, в том числе и Центр. По сути - половина Москвы.
  Что думал в тот момент Васильев Юра, я не знаю. Внешне он тоже был доволен и воодушевлён. А месяц декабрь 1998 года тем временем подошёл к концу.
  Январь начался с эпизода неприятного и потешного одновременно - на доске распоряжений в "Айпаре" был вывешен приказ. Меня и Юрия Васильева объявили прогульщиками (мы не вышли в воскресенье 3 января, которое считалось отработкой за 31 декабря), и следующим абзацем разъяснялось, что к нам будут предприняты дисциплинарные и административные меры. Я был готов смеяться. Приказа о своём зачислении в "Айпару" в любом качестве я не видел, зарплату не получал тоже. Но Юра почему-то взбесился.
  Мы тут же пошли в директорский кабинет, и я старался держаться поближе к Юре. Знал уже, как он порой бывает несдержан, и опасался, не затеял бы он какое-нибудь буйство. Но никаких дурацких сцен не произошло, Рафиг Магерамович встретил нас молча, строго, без обычной улыбки. Юра объявил, что дальнейшее пребывание в фирме считает бессмысленным, Керимов спокойно, без комментариев, кивнул головой. Проект Юрия Васильева - "Луна" (то есть "Айпара") можно было считать закрытым.
  В январе прошли переговоры с Гулей в ее только что отстроенной шикарной квартире в Митино, с тёплыми полами и огромной кухней. Гуля в принципе не возражала поработать, и интересовал её на тот момент единственный вопрос - не "кинут" ли нас потом эти ребята, то есть Калитеевский с Макареевым. Тут гарантом мог выступить только я, да и то формальным. Вопрос был конечно не праздным, и Утарова его задавала неспроста. Хотя ответа на него на тот момент просто не могло быть. Он должен был обозначиться уже потом, и его до поры отложили. Единственное, в чём мы были тогда единодушны (впрочем за Юру не уверен), что пытаться строить второй "Протек" не стоит. Нужна небольшая домашняя фирма, которая всех нас будет просто обеспечивать. Ей надо только придумать хорошее название.
   Затем мы оставили дам дожидаться нашего сигнала к сбору, и ездили втроем смотреть разные помещения, при остановленных заводах, пустых институтах и даже базах киностудий. Максим, как выходец из достаточно высоко поставленной семьи, задействовал различные связи своих родителей. Варианты были разные, и все, так или иначе, нескладные. При большой нужде можно было согласиться на любой, но хотелось чего-то приличного и удобного. Дело кончилось звонком Макареева.
  Сергей сообщил, нашлось то, что нужно - не просто помещение, а вместе с помещением недействующая, но уже лицензированная организация. И организация того самого профиля - оптовая продажа медикаментов. От владельца лицензии есть, правда, одно условие - сохранить за их представителем пост директора. Но мешать этот директор не будет - решение всегда принимает тот, кто вложил деньги. Адрес этого здания: улица Заморёнова, метро "Баррикадная", фирма называется - "Милосердие".
  Юру такое, казалось бы, долгожданное известие повергло в полную апатию. Разговор о нашей будущей самостоятельности оказался пустым звуком. С большим трудом мне удалось уговорить его хотя бы съездить, полюбопытствовать, что это за "Милосердие". Сам я считал, что расстраиваться рано. В любом случае такой вариант будет приемлемей "Айпары" и спокойнее "Протека".
  По указанному адресу стоял каменный двухэтажный дом дореволюционной постройки с широким подъездом и солидной лестницей на второй этаж. Встретил нас его хранитель и завхоз Октям Хусаинович, а всеми имущественными вопросами, как стало известно позже, командовал некий господин Сорокин - управляющий делами ближайшей церкви. Церковь эта выглядела серьёзно, её окружала заваленная материалами площадка, ее штукатурили, закладывали кирпичами дыры в стенах, наверху заново перебирали головы и кровлю. Всё было в пыли и строительном мусоре. В принципе, это тоже выходило хорошо, если компания будет хотя бы числиться за церковной организацией, к ней будут меньше цепляться разные проверяющие.
  Старик Октям пояснил, что каждый из двух этажей дома поделён на два крыла. Нам, как фирме "Милосердие" предназначено правое крыло первого этажа. Вся левая половина дома уже арендована, помещение справа на втором этаже, то есть над нами, пока свободно. Мы прошлись по указанному крылу - коридор, пять сравнительно небольших комнат, недавно отремонтированных, выходящих окнами во двор. Есть еще две тёмные комнаты, а коридор заканчивается вторым выходом, железной дверью. Тесновато, но по-своему уютно, отдельный домик, пустой двор, всё собрано в единое целое, а не разбросано тут и там.
  Завхоз передал, что завтра здесь будут все - и управделами, и директор фирмы, и бухгалтер, и кто-то из наших. Смотреть больше было нечего, можно было возвращаться домой. Всю дорогу Юра извергал возмущение, но уже не в чей-то конкретный адрес, а вообще. Сколько было разговоров, полдекабря и пол-января, обсуждали, как будем работать, изощрялись в фантазиях, выдумывая имя фирмы и девиз. А чем всё кончилось! Да еще и название какое-то ненормальное - "Милосердие". Уже сходя с электрички в Электростали, он объявил, что ни на какую встречу завтра не поедет. И действительно, мне пришлось ехать одному.
  Когда я приехал, в одной из комнат, той, что вчера была закрыта на ключ, уже шёл разговор, а лучше сказать - беседа. Никто не взял на себя труд представить меня, или познакомить с присутствующими, я просто присоединился. Из знакомых здесь были только Максим Коваленко и вчерашний Октям. Пожилой, бодрый мужчина - наверняка Сорокин. Женщина, уже среднего возраста, но держащаяся как молодая - это, пожалуй, и есть тот самый директор, которого дают нам в нагрузку. А кто тогда этот парень с рыжеватой бородкой? Какой-нибудь монашек или даже молодой настоятель здешней церкви?
  Так я раздумывал, пока мы все, уже со мной вместе, обсуждали, где что разместим и с чего начнём. Шло обсуждение недолго, Сорокин заторопился по своим делам и удалился вместе с женщиной и Октямом. Только после этого бородатенький "попик" протянул мне руку:
  -- Фёдор!
  И тогда до меня дошло, что это, оказывается Логинов Фёдор, про которого я слышал прежде какие-то разговоры от Максима, но ни разу не видел. Дней десять назад, после встречи с Гулей, Максим упомянул вскользь, что и Фёдор хочет прийти к нам. Но я тогда не придал этому значения, думал, что будет, как с Леной Никольской и некоторыми другими, которых также намеривался позвать Коваленко.
  Мы трое вышли из этой комнаты, которая по виду и по минимальной, но всё-таки меблировке, явно предназначалась под директорский кабинет. Парни отошли в сторонку, продолжая разговор, а я достал из портфеля рулетку, стопку бумаги, карандаш, линейку. Если делать, то надо приступать. Обмерить комнаты, наметить стеллажи, прорисовать планировки, рассчитать количество нужного материала. В одной из комнат стоял широченный стол (раскроечный, остался от несостоявшихся предшественников-арендаторов). Я принёс стул, разложился и уселся рисовать.
  Немного погодя ко мне подошли все трое, два парня и та же женщина, только теперь представилась и она. Действительно - наша вновь назначенная директор, Родионова Елена. Отчество по-европейски опущено. Они подошли попрощаться, все трое уезжали, кажется к Макарееву. Я кивнул, когда закончу, сдам помещение Октяму Хусаиновичу. Работа началась.
  На следующий день я приехал с утра, как полагается на работу. Примерно через час вдруг появился Юра Васильев. Он был не один, а с Андреем Кондрашиным. Втроем мы в очередной раз обошли все помещения. Ну что ж, сказал Юра, посмотрим, что из этого получится.
  Юра был Юра, скоро он включился в работу в полную силу. И даже объявил, что первый аптечный заказ мы должны принять и выполнить ко Дню Советской Армии. В крайнем случае - к Женскому Дню. Но мороки оказалось больше. Заказанный стальной уголок, например, сгружали часа три. Окна были наглухо зарешёчены, приходилось просовывать длинные железяки единственным возможным способом - по одной штуковине через открытую форточку. Как будто сети с рыбой из воды тянули! Резать металл я сгоряча собирался ножовкой. Но тут пригодился домашний арсенал Фёдора, который он успешно поимел с одного из предыдущих мест работы. В наших комнатах появились дрель и "болгарка" (привет, УНИП КАРАМА!). Тем не менее, работа над стеллажами заняла почти три недели.
  По призыву Максима ко мне присоединились шофера Попов и Амелин. Пока нечего было возить, они тоже взялись за стеллажи, и даже приволокли из своего личного гаража сварной трансформатор. Впрочем, в штурмовой азарт вкладывались не только ребята-шофера и Федя. Директор Родионова привезла телефонный аппарат, факс и разную кабинетную всячину. Кабинет стал похож на настоящее рабочее место недели на две раньше склада. Максим Коваленко, опережая поставки лекарств, пригнал голым авансом партию лечебных трав. Их заготавливала и фасовала компашка одного из его родственников, и в наши первые заказы пошла именно эта травка. Приобщился и я.
  Когда в самом начале, с тем же уголком для стеллажей, Макареев предложил заморозить работы до конца февраля, пока не появятся свободные деньги, я сказал всем, что решу с ним вопрос по знакомству. На самом же деле, просто привёз наличку из своей копилки. Примерно также, чуть позже оплатил материал для полок. Впрочем, Сергей Макареев оценил такой жест по достоинству. Он не только потом вернул суммы, но и накинул небольшой процент, к моему основательному удивлению. Еще веселее было с первым компьютером, который нам тоже никто не торопился покупать. Я купил его с помощью Юры, для себя, но временно оставил на фирме и вывез домой только осенью.
  Это, кстати, был мой первый домашний компьютер. Купили мы его просто в магазине канцелярских принадлежностей, там же на Красной Пресне. Время "Китов" прошло.
  Ради справедливости хочу сказать, что хоть "Адамантан" не очень торопился финансировать материальные затраты на оснащение своего подшефного "Милосердия", зарплату работникам по списку Родионовой он отпускал исправно. И за февраль, и за март, не очень жирно, но вполне прилично, на уровне пяти-десяти тысяч. Чтобы понять что это немало, достаточно вспомнить, что в позапрошлом году та же зарплата прозвучала бы ошеломляюще, например - шесть миллионов!
   Но уже с апреля пошёл и свой навар. Свершилось, наконец, желаемое! Первые два заказа пришли 12 апреля, от Татьяны Константиновны - матери Андрея, и некоего Николая Николаевича, хозяина частной аптеки где-то на Таганке, с которым работала Лысова Людмила. Быстро потянулись следом и другие, а через неделю к травкам добавилась полусотня препаратов из первого завоза. Особенно ходко из неё у нас пошёл диазолин.
  "Что ж, пусть будет не 8 Марта, а День Космонавтики", - подытожил Васильев Юра первый успех. Он ходил по-прежнему задумчивый, невесёлый, и если иногда бурно радовался, то чаще каким-нибудь пустякам. С началом заказов Андрюха Кондрашин перестал изображать его личного шофёра, мне на складе помощь была нужнее. Юра теперь объезжал Москву по-старинке, а Кондрашин принимал заказы, печатал наборные листы, готовил накладные и остальные сопровождающие бумаги, и выполнял работу диспетчера - определял маршрут развоза заказов, поскольку хорошо знал Москву и московские дороги. На нём было и получение сертификатов. Набор заказов, их контроль и упаковку в одном лице взял на себя я.
   После недолгих колебаний Лена Родионова передала мне право подписи сопроводительных документов и возможность пользования печатью фирмы. Сама она в текущие дела почти не встревала.
  Фёдор Логинов занялся организацией поставок и их ассортиментом, что особенно не нравилось Юре. Всё остальное, по его оценке, шло более-менее правильно, но эту работу он собирался взять на себя, чтобы применить весь свой аналитический арсенал. Однако осилить всё сразу не получалось. Ему пока хватало мороки с вовлечением в работу аптек, подключением электронных заказов и текущими заморочками со складским учетом и документами. Ведь складской программы, написание которой Васильев Юрий несомненно брал на себя, у нас пока не было тоже.
  
  Гл.18 В большой семье...
  
  Юра хмурился не просто так. Безусловной "своей командой", он считал только себя, меня и Кондрашина. Насчёт Максима он был уверен, что случись конфликт - и тот примкнёт к Гуле и Людмиле, а Фёдор тем более - его выдвиженец. Даже шофера Амелин и Попов, при всей их нейтральности, тяготели к "команде менеджеров". Но надо признать - Максим Коваленко упорно держался средней линии, старался ладить и с Юрой, и с нами, беря на себя роль связующего звена и дипломатического мостика. Была главная тема, на которой они особенно сходились с Васильевым - нужно тем или иным путём избавиться от Родионовой Елены. Она в "Милосердии" - явно лишний персонаж, абсолютно никчемная пассивная фигура, только зря занимающая должность.
  Вероятно, выступать против Родионовой, вместо того, чтобы найти возможность с ней договориться, было большой ошибкой. Ее промежуточное положение помогало бы держать на безопасной дистанции оба потенциально соперничающих лагеря. Но если б знать наперёд! Или хотя бы внимательнее присматриваться к ситуации. Ведь вела себя Родионова на первых порах вполне разумно. Помню свой первый обмен мнениями с Еленой Викторовной, буквально на третий-четвёртый день.
  -- Какие-то странные у вас разговоры. Юра всем говорит, что эта фирма - его. И Максим, я слышала по телефону, рассказывает своим знакомым, я ушёл из "Протека", а сейчас открыл свою фирму. Ведь хозяин здесь Сергей... Как его по фамилии?
  -- Макареев, - напомнил я. И добавил что-то в том смысле, что ребята просто искренне заблуждаются. Ничего страшного, всё скоро прояснится.
  -- Нет, - не согласилась она. - Нужно сразу правильно настраиваться. А то они скоро начнут выяснять, кто здесь главный.
  Я не могу сказать, опиралась Елена на свой прежний опыт или просто предполагала, поскольку не знаю ее трудовую и деловую биографию. Но жизненный путь ее был насыщен событиями, и он явно проходил во влиятельных сферах. Знал ведь ее откуда-то и господин Сорокин, кроме того, мелькало иногда в разговорах имя Андрюши - внука Брежнева. Судить можно было и по ее близким. Молоденькая, но уже взрослая дочь Родионовой была телеведущей. То есть обреталась хоть и в весьма мелкой передаче, но всё-таки на Останкино. А последний из мужей - отставной милицейский начальник довольно высокого ранга. Собственно, его руками и был нанесён первый удар в тлевшей под вывеской "Милосердие" тихой междуусобице.
  Шофера Амелин и Попов уже оставили слесарную работу у меня в складе, приближалось время заказов, и они начали осваивать выделенные им от "Адамантана" две полулегковые машины. Скоро надо было уже ездить по аптекам, а машинам требовалась некоторая профилактика, мелкий ремонт и наладка. Они связались с автомобильной сервисной организацией и привезли выставленный счёт. И тут муж Родионовой объявил, что по результатам его независимой проверки, счёт этот накручен на излишнюю сумму. Макареев моментально уволил обоих. Максим Коваленко был в шоке.
  Мы пробовали вмешаться и поехали на пару с Васильевым Юрой к Макарееву, в офис "Адамантана". Разговор оказался бесполезным, всё было решено окончательно. Собственно и аргументов у нас, кроме личной уверенности в честности наших ребят, не было никаких. Сергей даже проехался легким намёком, что мы не о том хлопочем, и не за тех заступаемся. Разумеется, шоферов наняли новых, по настрою уже нейтральных. Кроме того, похоже, случай этот слегка охладил на какое-то время боевой пыл и Юры, и Максима.
  Зато Логинов Федя заметно отодвинулся от Коваленко. Он стал всё чаще крутиться в кабинете Родионовой. Регулярно стала заезжать на фирму и его жена, оказывать помощь и консультировать по каким-то бухгалтерским делам. Временами из директорского кабинета долетали бодрые восклицания и весёлые голоса - там было всё в порядке. Всё чаще там появлялась и четвёртая фигура - Галина Леонидовна, занимая постепенно по сути положение бухгалтера. Следует добавить - это была в прошлом жена Сергея Макареева, хоть она при всяком удобном случае старалась заявлять, что "бывшая".
  Меня такие подвижки настораживали, но Юра всегда отмахивался от подобных настроений. Он считал Фёдора слишком мелкой сошкой, отставку Родионовой определял, как вопрос времени, а в первую очередь наблюдал за шагами Гули. Кроме того, наши ряды расширились - пошли нарастать заказы, и на склад были взяты еще два человека. Первым пришел однокашник Кондрашина - Вовка Пудиков и почти следом Юра пригласил на работу Андрея Чудинова, соседа и нашего общего знакомого, того самого любителя компьютеров и цифровых фотоаппаратов. К тому времени, кстати, он уже постиг существование интернета. Практически еще ни у кого из моих знакомых не было выхода в мировые сети ни дома, ни на работе, а Чудинов уже регулярно катался в Москву, в какой-то центр в районе библиотеки ГПНТБ, и получал на час возможность покрутиться в том самом интернете. Он рассказывал об этом, сверкая глазами, а мы все слабо представляли, как оно всё там выглядит. Его увлечение казалось почти чудачеством. Еще бы, ведь ни у кого еще не было даже мобильников, только Вовка Пудиков ходил с пейджером.
  Относительно некоторых своих прогнозов Васильев Юра частично, но скорее невольно, оказался пророком. Внезапно умер Александр - муж Родионовой, и Елена сразу сникла и ушла в тень. Отголоски веселых разговоров за дверью кабинета затихли. В остальном коллективе установилось зыбкое равновесие, каждый занялся своим делом, в соответствии с занимаемой должностью.
  Вовка Пудиков оказался очень понятливым парнем, хватающим всё на лету, и обладал прекрасной памятью. Кроме того, он уже поработал по институтскому распределению на фарфоровом заводе в Гжели, где получал мизерную зарплату, причем по большей части чашками и супницами. Поэтому за дела на складе он взялся рьяно, скоро я с легкой душой передал ему все заботы о наборе, упаковке и отправке заказов. Мне хватало других морок - все конторские и бытовые помещения "Милосердия" переводились вверх, на пустующий второй этаж. На первом этаже мы дополнительно стали оборудовать три складских зальчика и переделывали в холодильную камеру бывшую тёмную обеденную комнату. Кстати, потом эта камера, за счет стен старого здания отлично держала холод, превосходя пожалуй даже новейшие протековские боксы. Да и объему ее вполне позавидовала бы и большая фирма.
  Андрей Чудинов, напротив, не делал ничего, пять раз предварительно не подумав. Характер его явно не предназначался для бегуна на короткие дистанции. Конечно, сказывалось и то, что возрастом он на добрый десяток лет превосходил Пудикова и Кондрашина. Зато его привычка всё записывать, иногда выявляла уже возникающие у нас огрехи учета - склад разрастался на глазах и не всегда на всё хватало памяти. Из работы на уже закрывшемся складе холодильной техники Чудинов вынес твёрдое убеждение - мелочей в учёте не бывает, могут внезапно всплыть дела какой-нибудь трехлетней давности.
  Вовка Пудиков, или Вовчик, как мы его обычно называли, очень оживил уже закисающую атмосферу на складе. Особенно это чувствовалось по Кондрашину, приход однокашника на какое-то время встряхнул и его. Хорошее настроение от Вовчика сразу передавалось к Андрюхе, они постоянно обменивались шуточками, из которых немалая часть выпадала на долю Чудинова. Один обзывал его Андрюшей Шустрым, а другой величал Андрееем Второзванным.
  Чаще теперь стал задерживаться на складе и Юра Васильев, особенно с началом освоения второго этажа. Зачастую мы втроём, включая Чудинова, вместо того, чтобы ехать в Ногинск-Электросталь, оставались ночевать прямо на работе. Казалось бы, кому от этого было плохо - и время для работы добавляется по вечерам, когда никто не мешает, и склад под лишним наблюдением. Про нас и говорить нечего - не терять по четыре часа на дорогу. Так проходила первая половина лета - первый этаж осваивался, второй был заселён, отгрузка и продажа всё увеличивались.
  Но теперь начало сказываться отсутствие складской программы. Подготовка бумаг для отгрузки заказов стала отнимать заметную часть времени, а Юра на мои просьбы о быстрейшем написании программы только невнятно отнекивался. Так и не понял я - не хотел он её писать, поскольку в мыслях уже почти не связывал себя с "Милосердием", или не получалось. В последнее, впрочем, я верю с трудом. Но надо было работать, и я добавил Пудикова в помощь Кондрашину, благо, что компьютеров у нас уже стало два - мой и казенный.
  Примерно тогда же ко мне подошла Галина Леонидовна, теперь штатный бухгалтер, и спросила, не пора ли добавить на склад наборщиц. Мол, есть у неё на примете подруга - не подруга, в общем, надёжная знакомая. Да и Елена Родионова тоже считает, что пора. Я согласился. Мы уже почти зашивались с заказами, а недостающие стеллажи делать стало просто некогда. Уголки нарезаны, но их еще надо просверлить, каждый в нескольких местах - достаточно нудное и кропотливое занятие.
  Как и от кого просочилась информация, сказать не берусь, но с наборщицами вышел целый парад. Их объявилось сразу трое. Уже месяц у нас работала уборщица Наталья, очень старательная, явно желающая войти в коллектив. И когда зашёл разговор о приёме на склад, она появилась в сопровождении подруги, которую звали Ольга. Они вдвоём готовы были взять на себя и уборку, и набор. Женщины эти, кстати, были знакомыми старика Октяма, работали прежде все трое на одном предприятии. То есть - люди проверенные, поэтому отказываться от них было неразумно.
  Пришла и третья претендентка - от Макареевой - Татьяна Фёдорова, с ней мне пришлось проводить ознакомительную беседу, и отказать сразу - разумного повода не нашлось. Тоже вполне подходящая кандидатура. В общем, сложилась нелепая ситуация. За одними стоял Октям, то есть - Сорокин, за другой - в неявной форме - сам Сергей Макареев. Я был даже готов, чтобы не устраивать скандальных дележей, отказаться под горячую руку от всех трёх.
  Однако горячиться мне не дали. Потолковали там на верхах, поспорили, и кажется с подачи Елены Родионовой, приняли на работу всех троих. На складе сразу стало людно и шумно, я впервые начал чувствовать себя начальником. При всём желании, я не мог уже уследить за каждым шагом каждого из работников. Приходилось смотреть за всеми делами в целом, и в общем, а кроме того - необорудованные еще комнаты я оставлял лично за собой, лишь частично привлёкая себе на помощь Андрюху Кондрашина. Заниматься железками нам приходилось по вечерам, после ухода остальных.
  Кстати, с появлением чистых наборщиц я сразу сместил по часам рабочий день. С утра на складе достаточно было одного дежурного грузчика, который отправлял в развоз шоферов с уже собранными накануне заказами, и потом до обеда практически бил баклуши. Если не считать каких-то мелких поручений, в основном по перекидке медикаментов на стеллажах, дела у него было мало. Заказы от аптек реально шли с обеда, и принимали мы их до семи вечера. Все, более поздние, уходили уже на послезавтра. Разумно было выводить на работу всех людей с обеда, что я и сделал. И отпускал я их не по расписанию, а сразу, как только всё соберут и упакуют, то есть часто между семью и восьмью часами. Запирал замки и ставил всё на сигнализацию обычно я сам.
  Мало кому в "Милосердии", если не считать работников склада, нравился такой порядок. Но мне пока позволяли своевольничать. Правда все, кому, казалось, не должно было быть до наших порядков никакого дела - Гуля, Людмила, Фёдор - пытались объяснить мне, что так делать не нужно. Почему? Да потому что так никто не работает, не положено. Я старался не обращать на эти разговоры никакого внимания, но зато они выводили из себя Юру Васильева и Андрея Кондрашина. Особенно сильно Андрей завёлся после покраски новых собранных стеллажей, и при первом же случае наговорил Гуле много неприятных слов.
  Когда-то самые первые стеллажи мы красили все разом: участвовали и Фёдор, и Максим, и Людмила, и Елена, короче весь тогдашний состав, кроме Юрия Павловича и Бахытгуль Елемесовны. Андрюха даже привлёк свою подругу - художницу Женьку, как он говорил, ей красить только в кайф. Прошло всего четыре месяца. И вот теперь мы красим втроём: я, Андрей и Женька, но сколько же отвращения на их лицах. Управились мы, правда, всего за час, но всё равно дело к ночи, остались с ночёвкой. А тут и Юра заявился с большим пакетом к ужину, в своей обычной щедрой манере не жалеть на угощение денег. С ним за компанию его малолетний сын - Мишка. Так и ночевали на втором этаже, хоть по разным комнатам, но всё равно - целым табором.
  В тот вечер я видел Женьку в последний раз. Не прошло и месяца, как Андрей уволился. В аптеку Татьяны Константиновны, своей матери, он не вернулся, устроился менеджером на фирму, продававшую импортные краски и эмали. А два года спустя, в таком же сентябре, съёмочную группу Бодрова, в которую Женьке с огромным трудом удалось попасть, накрыли лавины и оползни. Андрей потом ездил в Осетию, но вернулся конечно ни с чем...
  Утром, ни свет, ни заря заявился Федя, застал разом всё, как он выразился, "лёжбище котиков", но спокойно ушёл за свой письменный стол. Он теперь тоже имел на втором этаже подобие рабочего кабинета, в котором по собственной инициативе вёл собственный параллельный учёт препаратов. Он и прежде не раз выступал передо мной, что размещение препаратов надо вести по ячейкам, а учёт не только по кодам, но и по сериям. Я, помня полугодичную неразбериху с "Протековским" переездом, был категорически против. На наш простой и достаточный учёт хватало получаса в день, и то попутно, а разводить Фёдорову канитель - только плодить лишних учётчиков.
   Собственно, видно это было невооруженным взглядом. Всё Федькино время, которого у него, между составлением заявок на очередной привоз препаратов, было навалом, уходило на вычерчивание его километровых таблиц и обработку наших наборных и приёмных листов. Но он истово трудился в поте лица, надеясь, что придёт звёздный час, когда его труды оценят по достоинству.
  Единственное, что я всё-таки сделал, когда наборщиц стало несколько - ввёл для препаратов складские адреса. Но не до уровня ячеек, а только по стеллажам. Каждый стеллаж имел собственный номер, он был обозрим одним взглядом, и увидеть на нём нужный препарат было легко. Дробить дальше - на полки и ячейки, было бы просто неразумно, это опять повергло бы людей в большую ненужную работу по поддержанию в исправном состоянии всей этой громоздкой системы. А мои стеллажные адреса потребовали единственного нововведения - распечатки наборных листов в порядке следования стеллажей. Правда, пришлось не меньше недели ездить по Юриным мозгам, пока он не внёс в свою программу эту поправку.
  Зато теперь набор шел без напряга, и даже Андрей Чудинов забросил свою записную книжечку.
  Фёдор Логинов был, собственно говоря, наиболее упорен, но в желании совать нос в дела склада он вовсе не был одинок. Периодически в таких намерениях проявляли себя и Людмила, и Гуля, и Максим. Одно время даже Родионова пробовала переключить подготовку документов по заказам на себя. Я не без злорадства относил ей несколько дней подряд целые пачки отпечатанных листов, вспоминая в душе Астафурова. Елена оказалась разумным человеком, ей хватило трёх дней, чтобы вернуть всё, как было. Зато остальных упорно грызло желание поруководить. То и дело поднимался стон, что наборщицам не хватает тележек (которые было невозможно катать по предельно узким проходам!), лесенок, указательных и кодовых табличек...
  Максим Коваленко периодически рвался провести общую инвентаризацию. Каждый раз приходилось его убеждать, что я решаю этот вопрос иначе, то есть провожу ее в непрерывном режиме, говоря проще, при привозе очередной партии какого-нибудь медикамента, обязательно сверяю с учётом его остатки из предыдущей. Это лучше и проще, чем останавливать склад или выводить людей в выходной. И вообще, не стоит меня учить всякой ерунде, этим занимался когда-то еще въедливый Вяткин.
  Впрочем на общем фоне всё это были мелочи. Дело шло своим чередом, пока Сергей Михайлович Макареев был убеждён, что "Милосердие" работает так, как надо.
  
  Гл.19 Дрейф на оторванной льдине
  
  Еще в июне, во время выезда на Волгу совместно с сотрудниками из других Макареевских фирм, по случаю Дня Медика, Сергей сказал мимоходом:
  -- Дело пошло неплохо. Вы уже мне не в убыток, сами себя окупаете, но... хорошо бы и для меня какую-то прибыль давать.
  Когда я пересказал такую оценку Юре Васильеву, он только скривился. Всё получалось по модели, которую мы просчитывали у него в Электростали еще в феврале. Усредненный, разномастный ассортимент так и давал: ноль на ноль. Расходную часть по складу и фирме мы до сих пор насколько могли - зажимали до предела (разговор этот происходил, когда еще не работали ни Чудинов, ни Пудиков). Весь вопрос был в части приходной. Но, чтобы ее увеличить, требовался очень жёсткий отбор препаратов, из самых выгодных, и расширение объёмов продаж. А это уж напрямую зависело от расторопности и активности наших менеджеров. Дело же зачастую выходило совсем наоборот, особенно у Гули, которая упорно крутила свою игру. Часть больших, перспективных аптек она просто придерживала. И любые вопросы на эту тему сразу пресекались.
  Проходящее неделя за неделей время, к сожалению, склоняло оценки только в худшую сторону. Тем более были люди, которые руководству в этом упорно помогали. Вопрос "когда же прибыль?" сменился другим, "а что у вас там вообще делается?".
  Через несколько дней после слов Феди о "лежбище котиков" к нам заявился важный гость - Роман Черняев. Он был у Макареева исполнителем широкого спектра поручений. Организовывал, например, тот же День Медика на Волге, ездил разбираться к пострадавшим по поводу разбитой машины или иногда просто заказывал материалы, а порой и подменял у нас на поставках Логинова Фёдора.
  Сейчас он прибыл как строгий парламентер с нотой протеста, без тени малейшей улыбки.
  -- Ночевать больше никто не будет. Здесь не ночлежка! С этого дня на складе ставим охрану.
  Да. Вот тебе, и разговоры о прибыли. При нас будут теперь по суткам просто сидеть четыре совершенно бесполезных человека. А прежде хватало только сигнализации, которую впрочем и сейчас никто не отключал.
  Не заставило себя долго ждать и следующее появление Романа. Это произошло, когда Родионова на неделю ушла в отпуск. Рома стал приезжать каждый день, располагался в кабинете, а потом ходил по комнатам и коридорам, смотрел, как идёт работа, задавал вопросы, причем несколько раз довольно подробно разговаривал со мной. Интересовался, что я знаю о способах организации складов, учётом, занятостью людей, пожеланиями. Я говорил откровенно, о том, что считаю и что не считаю нужным делать.
  Как-то, ближе к вечеру, у нас между собой зашел разговор - уж не собирается ли Сергей поставить над нами Романа вместо Елены. В разговоре участвовали и Максим, и Юра. Я высказался в том плане, что пусть уж будет такой вариант, по сути он будет означать, что Макареев через Романа хочет у нас директорствовать сам, непосредственно. В общем, больше или меньше, но все согласились, что ничего особенно плохого от такой замены не будет. Максим благоразумно отмолчался. Против высказался только один Юра, причем резко:
  -- Тогда будет трындец. Ведь Рома - это мусор.
  -- Зря ты так говоришь, - возразил Фёдор. - Он совсем не мусор!
  Роман продолжал ездить всю неделю, в том числе привёз и выдал зарплату, с какими-то новыми прибавками. Это тоже настраивало на позитив, хотя я, например, и так получал к тому времени примерно втрое против изначальной здешней февральской получки. Мои домашние накопления впервые превысили цены на недорогие квартиры, ведь они в последнее время понемногу, а всё-таки дешевели.
  Но никакого назначения не последовало, Елена Родионова спокойно вышла из отпуска, и почти сразу приехал Макареев, чтобы провести совещание. О складских делах говорили мало, больше о работе с аптеками. Менеджеры, как всегда, рассуждали о сложностях рынка, затем выступила Утарова с категорическим требованием о проведении презентации. Макареев, прежде сдержанный в этом вопросе, на этот раз обещал подумать. Юра почему-то в совещании не участвовал, но заочно досталось и ему. В первый раз от Макареева прозвучало, что, оказывается, Васильев вводит всех в заблуждение, говорит много, а на самом деле никакой серьезной программы, кроме электронных заказов, у него нет.
  Я тут же кинулся названивать Юре на домашний телефон, оказалось, что он дома. Два слова о том, что было, в том числе о презентации, и я начал его убеждать, что пора исправлять ситуацию. Он не спорил, согласился, что пора, а на следующий день спозаранку ждал меня на складе. Вместо того, чтобы привезти хоть что-то по программе, достаточно серьёзное и убедительное, Юрий Павлович решил, что пришло время для прямого откровенного разговора. Он передал мне на прочтение большое письмо, написанное им накануне, и попросил оценить стиль и точность изложения.
  В письме было написано, что Юра думает об Утаровой Гуле, ее намерениях и планах, и почему эти планы не принесут фирме ничего, кроме вреда. Для меня все его доводы звучали убедительно, но это было то, что мы уже говорили и не раз, в том числе Макарееву, или его людям. Пока такие разговоры никакого результата не давали. Потому в успех такого, пусть даже отчаянного письма я не верил ни капельки. И вообще, в последнее время мне казалось, что при всей иллюзии каких-то возможностей, включая и личное знакомство с хозяином, повлиять на что-либо стало абсолютно нереально. Было впечатление, что меня, вместе со всем "Милосердием", в том числе и с самим Макареевым, несёт куда-то, как на оторвавшейся льдине. Мы дёргаемся, суетимся, но всё странным образом делается не так и притом непонятно, каким образом.
  Юра уехал, у меня же, как всегда, была целая куча мелких текущих дел. Впрочем, на этот раз он меня с собой не приглашал. Что там был за разговор - не знаю, от него не просочилось ни отголосков, ни слухов. Как не было.
  Но скоро мне сообщили, то ли Фёдор, то ли Макареева, что принято решение переводить весь учёт на программу 1С. Еще у Рафига в "Айпаре" я бегло знакомился с этой программой и был о ней весьма невысокого мнения. Для маленькой фирмочки, и незначительного ассортимента она была излишне, почти катастрофически громоздка. "Протековская" АБЦ и даже "Гепард" казались по сравнению с ней легкой прогулкой против мучительного пути тяжелого обоза в условиях бездорожья.
  Такое неприятное решение касалось меня уже напрямую, и я понял, что разговора с Сергеем не избежать. Впрочем, всё происходящее давало мало надежды. Но всё-таки я поехал. Разговор шёл часа два, причём все эти два часа говорил только я. Я просил, умолял, доказывал. Потом начал предлагать варианты, что если надо, мы будем представлять в виде этой программы отчёты и выходные данные. Только не вторгайтесь в наши простенькие плюсы и минусы, не запутывайте дело и людей, не заставляйте их ворочать впустую эти неповоротливые базы данных. Даже такой, в моих глазах неопровержимый аргумент, что вместо одного нынешнего человека мне на документы придётся посадить сразу троих, не произвёл никакого впечатления.
  -- Если надо будет, посадим троих, - невозмутимо ответил Макареев.
  И я опять почувствовал себя на льдине, даже притормозить которую у меня нет никакой возможности.
  Следующий приезд Романа запомнился надолго.
  Он зашел прямо на склад и сразу начал разговор о переходе на 1С. Поскольку Юра был здесь, речь перешла на совместимость его электронной почты с этой бухгалтерско-складской программой. Участвовать в таком разговоре еще раз, снова что-то впустую доказывать, я посчитал лишним, сказал, что мне надо в упаковочную и действительно пошел туда. Уходя, я слышал по разговору за спиной, что Юра и Роман направляются к входным дверям - значит собираются говорить на лестнице, или подняться на второй этаж. Упаковочная была в самом конце коридора, да еще за поворотом, поэтому в другое время я бы ничего не услышал.
  Но раздавшиеся крики были настолько громкие и отчаянные, что поневоле проникали в уши, минуя все стены и двери. Кричало сразу несколько голосов, и мужских, и женских, и как мне показалось, одно и то же: "Рома!Рома!". Затем из коридора донёсся топот башмаков двоих бегущих. Юра влетел в упаковочную, где кроме меня никого не было, я едва только успел сделать два шага и встать на пороге.
  Роман, красный от бешенства, остановился прямо передо мной. Он попытался прорваться мимо меня, но я наглухо закрывал проход, а пустить в дело силу или кулаки Роман всё-таки не решился. Меня же на какое-то время охватило ощущение невесомой нереальности, мне и в голову не приходило, что драка сейчас может продолжиться, и я стану ее участником. Моё безразличие и краткое промедление Романа решили дело, конфликт вылился в злую матерную ругань.
  Кричали они оба, уже не о делах, а друг о друге, не выбирая слов и выражений, а я, словно еще ничего не понимая, просто стоял на пороге. Мне сейчас кажется, что коридор был пуст. Никто не торопился прибежать и вмешаться в конфликт, все ждали в отдалении, чем кончится дело. Но постепенно кричащие выдохлись, и к упаковочной подтянулись люди. Стало ясно всем, а в том числе и мне, что Васильев Юра на фирме "Милосердие" больше не работает. Сам же он, как мне показалось из дальнейших разговоров, был даже доволен состоявшейся на лестнице дракой. Досталось спервоначалу в ней обоим, но Роман, физически чувствуя себя сильнее, так и не сумел завершить дело собственным сомнительным триумфом.
  Возможно руководство решило, что их порученец перестарался. Во всяком случае я не помню, чтобы Роман приезжал к нам хотя бы еще раз. А самым странным для меня стало то, что Юрина программа была так и оставлена в работе, и мало того, какое-то время он ежемесячно получал приличную выплату за пользование ею и ее обслуживание. Вот уж воистину, дело выше эмоций.
  Юра ушел, но тем не менее, время от времени спокойно появлялся. Склад, и я на нём, продолжали работать в том же порядке, как будто ничего особенного не случилось.
  Следующее событие произошло почти сразу после драки - появилось новое обвинительное письмо. На этот раз писала Гуля и требовала изгнать прочь Родионову Елену. В письме перечислялись - обвинение в некомпетентности, отсутствие активности в работе и даже склонность к алкоголю. Но самое главное, нам это письмо предлагали сделать коллективным. Под ним уже подписались и Максим, и Людмила, и Галина Макареева, и, что самое неожиданное (впрочем, как поглядеть), Логинов Фёдор. Теперь очередь была за складом. Мне предлагали обойти подчиненных и собрать оставшиеся подписи.
  Два дня я медлил, не зная, на что решиться. Еще в июне я присоединился бы к этому письму не задумываясь, а теперь оно звучало совсем иначе. Дурно звучало, хотя всё, что в нем было написано, нельзя было назвать ложью или клеветой. Приехал Калитеевский Виктор для разговора лично со мной, спросил, почему я раздумываю. Мало ли, что неприятно - есть случаи, когда надо говорить "да" или "нет". Тогда я пошел к Елене и написал заявление на увольнение. Про письмо она знала, и заявление брать отказалась. В конце концов я попросил, чтобы это заявление всё-таки осталось у неё, это хоть как-то развяжет мне руки.
  Потом я собрал людей, показал им письмо и сказал, что мне приказали собрать с них всех подписи, но я это делать отказался. Осталось вернуть письмо Гуле, что я и сделал:
  -- Вот письмо. Я не буду никого заставлять его подписывать. Все про него знают, кто захочет - пусть приходит и расписывается сам. А если нужно от меня, пожалуйста, я уже подал заявление, если начнется какая бодяга, я уйду следом.
  После этого я поставил под обвинительным текстом свою подпись.
  -- Никто так не ставит вопрос, - сердито ответила Утарова. - Просто, пора наводить порядок.
  Никаких видимых последствий письмо не имело, кроме разве того, что Родионовой вдруг удалось дважды продемонстрировать свои реальные деловые качества.
  Сначала на нас произошел наезд по сертификатам. Независимая проверка установила, что не все серии препаратов, уходящих от нас в аптеки, передавались нами в лабораторию на сертификацию. Были и такие, сертификаты на которые существовали только в виде копий, изготовленных еще Андреем Кондрашиным. Увы, если бы мы сертифицировали абсолютно всё, то есть - каждую серию, "Милосердие" давно бы разорилось.
  Практика эта, впрочем вполне по временам 90-х годов обычная, вылезла наружу, Пришлось Елене отправляться на поклон, либо на расстрел. Как там удалось решить вопрос, никто не знает, но дело закрыли.
  Затем в декабре началась известная гриппозная паника, поднятая незадолго до того еще в Англии. Люди в эту зиму внезапно испугались гриппа и бросились все как один за противогриппозными лекарствами, в том числе за ремантадином, который продавали мы. Лекарство разлеталось стремительно, аптеки заказывали минимум по десять коробок. То есть сотнями упаковок. Наши запасы быстро иссякли. Елена срочно выехала к дистрибьютерам, и успела перехватить у кого-то из-под самого носа целую машину дефицитного препарата. Вот наконец, когда Сергей Михайлович почувствовал, что и "Милосердие" может давать прибыль.
  Подошло дело к Новому Году. Как и водится, справляли мы его в том числе и на работе. За большим столом собрались все, за исключением троих человек. Не захотели праздновать со всеми Лысова Людмила, Утарова Гуля и Максим Коваленко. А потом мы узнали, что вместо праздника были они в тот день у Макареева и выдвинули ему ультиматум - либо директором становится Гуля, либо они дружно, все трое, уходят прочь и оставляют за собой право давать о "Милосердии" любые отзывы. Оказывается, на хозяев компаний иногда действуют и ультиматумы. В январе мы узнали, что у нас новый директор. А Максим Коваленко теперь - заместитель директора. Какие-то складские бумаги, которые я прежде подмахивал сам, стало теперь необходимо подписывать у него.
  Я проработал до марта, и насколько хорошо пошло дело у нового руководства, долго рассказывать не буду. Скажу только, что сразу было нанято несколько новых, довольно зеленых менеджеров. Вдобавок к другим проблемам, этим менеджерам разрешали работать только с определенными аптеками по особому списку. Иногда было искренне жаль этих вечно замотанных ребят и девчат. Появились аптеки-должники, аптеки - тяжелые плательщики.
  Коваленко сидел теперь в кабинете, как заместитель, и подписывал все бумаги. Гуле, то бишь Бахытгуль Елемесовне, тоже стало некогда разъезжать по аптекам. Её инициативой готовилась большая пышная презентация. Рядом с новым начальством заняли комнату новые программисты, я успел застать из них только двоих. Помнится, показали мне они образец нового наборного листа - вместо нашей простенькой таблички, красивую карточку с "шапкой", рамочкой и разным пояснениями. Я не стал возражать, спорить по подобным мелочам - только зря расстраиваться.
  Один из водителей (это были уже новые водители, а не те, которых взяли вместо Амелина и Попова. Те оказались неудачные - один тяжело болен, другой запойный пьяница, в конце концов разбивший машину), так вот, один из водителей попросил меня посодействовать им в довольно мелком, но существенном вопросе. Зима выдалась сырая, дождливая, в Москве кругом стояли лужи, а места для выгрузки заказов в аптеки часто были очень неудачные. Чтобы не ездить целый день с мокрыми ногами, требовались высокие специальные кожаные ботинки, в общем не особенно и дорогие. Почему бы не выдать их, как спецобувь?
  Я пошел к Гуле, спецодежда для работников у нас практиковалась, и вопрос был правомерен. Но Гуля считала иначе - положение очень трудное, на счету каждая копейка, и нет возможности приобретать разные ботинки. Можно было напомнить про малопригодные тележки, приткнутые сейчас по разным углам, про нанятую в январе прямо с улицы повариху, сбежавшую с первой же большой выданной суммой, про напечатанные на заказ календарики с портретами, только зачем? А тем более вспоминать про предстоящие чудовищные траты на презентацию! Конечно, это не сравнить с былыми "Протековскими" забавами, когда приглашались со своим спектаклем Любовь Полищук и Константин Райкин, но всё же одной-двумя директорскими зарплатам тут никак не обойдёшься. Короче, я лишь удивлённо округлил глаза и пожал плечами.
  В другой обстановке шофера получили бы свои ботинки. У меня на руках была довольно крупная сумма из неучтенных денег. Мы ведь практиковали продажу лекарств за наличные деньги своим работникам и через них, всяким их знакомым. Цены были естественно не аптечные, а с реальной скидкой, то есть те, по которым шёл отпуск в сами аптеки. Желающих купить всегда было достаточно, и из месяца в месяц не убавлялось. Делалось всё, разумеется, без кассовых аппаратов, то есть негласно, а проданное просто списывалось, как уничтоженный брак. Отчитывался я по этим продажам, с передачей денег, напрямую перед Макареевой.
  Но продавал я не только сортовой товар, в ход могла идти и некондиция, и пересортица, и заводское перевложение (то есть избыточное количество блистеров в заводских коробках, что тоже было не редкостью). А так как некондицию (внешне попорченные упаковки) иногда можно было скинуть за счёт поставщика, то есть сразу исправить в приёмных документах на меньшее количество, то неучтенного, но забракованного товара у меня было достаточно. И довольно многое из него удавалось продать через Андрея Кондрашина, например - сразу двести тюбиков троксевазина, а как и кому, я не спрашивал. Ясно было, что здесь задействованы многолетние аптечные связи.
  Эти неучтённые суммы я придерживал на крайний случай, например - возможную недостачу, но иногда выдавал из неё людям на разные мелочи, какие-нибудь пакеты и прочее подобное. Не бегать же за каждым рублём к директору или хозяину! Так что на сапоги шоферам я вполне мог бы и выдать, и выдал бы, если б верил, что проработаю здесь еще долго.
  Но теперь, в общем-то зная нового директора Гулю, я не исключал, что они могут понадобиться и мне самому. Чтобы всё, когда дойдёт черёд, сошлось копеечка в копеечку!
  
  Гл.20 Родные пенаты
  
  Что послужило для меня окончательным толчком закончить наши аптечные игры, я сейчас не помню. Вероятно, какая-нибудь последняя мелочь. Но время этого события могу назвать довольно точно. Еще 23 февраля, во время общего празднования, я чувствовал себя в своей тарелке, было шумно и весело. А уже в празднике 8 марта я участвовать не хотел, и даже пробовал сбежать, не привлекая ничьего внимания. Иными словами, внутренне я уже настроился на уход.
  Засекла мой манёвр и тормознула меня Фёдорова Татьяна. Казалось, что она даже возмущена таким, на мой взгляд вполне безобидным поступком. Пришлось что-то промямлить, досадуя в душе на неудачу - надо же, меньше всего мне хотелось нарваться именно на неё. Надо сказать, что за те двенадцать дней, что прошли с празднования 23 февраля, я старался ее избегать, реже сталкиваться во время работы, будто чувствовал, что в решающий момент моему тихому исчезновению помешает именно она.
  А причиной стала одна, мимоходом услышанная фраза. Было это всё тогда же, во время праздника.
  День Защитника Отечества мы отмечали шумно, во главе стола опять лидировала Елена Родионова. Назначение Гули ведь не означало немедленную отставку Елены, у нее пока только изъяли печать и право подписи. А вопрос "кто и как" нужно еще было утрясти - кроме Сергея Макареева существовал еще и господин Сорокин, а с ним вопросы имущества, лицензии, короче - весь клубок. Принципиально эти господа договорились почти сразу, без конфликтов, но принципиально не означало "окончательно".
  Потому-то Елена по-прежнему оставалась сотрудницей "Милосердия", хоть и без определенной должности, продолжала занимать ту же комнату, которая только перестала быть директорским кабинетом. Более того, теперь, в отличие от прежнего, она появлялась и уходила строго по часам, проводя безвылазно в комнате целый день. Никакой работы, даже формальной, она разумеется уже не выполняла.
  Не замечал, чтобы кто-нибудь, тот же Логинов Фёдор, к примеру, заглядывал в комнату к Родионовой. Дверь туда всегда была прикрыта. Но сам я временами, хотя бы раз в течение дня к ней заходил, это ведь теперь не сошло бы ни за подхалимаж, ни за карьерные изыски. Минут по десять, по пятнадцать мы болтали на совершенно посторонние темы, для Елены Викторовны это было явное развлечение посреди скучного дня, для меня - некая видимость моральной поддержки. Не знаю, требовалась ли Родионовой подобная поддержка, просто мне было противно видеть этакое всеобщее единодушное отстранение.
  Но праздник есть праздник, и появление бывшей директрисы за праздничным столом произошло совершенно спонтанно, тем более, что Гуля в праздновании не участвовала. К числу ее положительных черт несомненно следовало бы отнести почти полное неприятие служебных гулянок и междусобойчиков. А Елена, видимо и после долгого скучного затворничества, была в тот день искренне весела, шумна и довольна жизнью. Среди общих застольных шуток, кто-то проехался и на мой счёт, подсмеиваясь над затянувшимся холостяцким состоянием. Я, как обычно, отвечал, что дело это серьёзное, надо еще найти хорошую женщину.
  -- А что искать? - воскликнула, по-моему, Галина Макареева. - Погляди сколько перед тобой.
  И в самом деле, все тамошние женщины сидели по одну сторону стола, в один ряд, и получалось, как раз напротив меня. Причём, действительно, почти все они на тот момент были незамужними.
  -- И правда, - сказал я, пытаясь отшутиться. - Вот сколько, только выбирай.
  -- И выбирать нечего, - заявила Елена, сидевшая с краю. - Я теперь свободна, так что будем считать, дело решенное!
  Кто-то перебил, тема разговора сменилась, и шутка таким образом завершилась. Пошли другие разговоры, потом все начали вылезать из-за стола, кто курить, кто просто размяться, немножко подвигаться. Я уже выходил за дверь комнаты, когда, не оборачиваясь, услышал прямо позади себя:
  --Ты, Лена, губы-то не очень раскатывай. Здесь и другие есть.
  По голосу я узнал Татьяну. Но меня больше удивил тон - сказано было вполне серьезно. Поэтому я сразу постарался не подавая вида уйти куда-нибудь подальше, вниз по лестнице, на другую площадку, где о чём-то болтали мужчины.
  И вот теперь 8 марта. Конечно, среди разных кулуарных разговорчиков не мог не произойти и разговор с Татьяной.
  --Ты что, уходить собрался.
  -- Догадалась? Да, верно собрался.
  -- Не уходи, как тут тогда без тебя будет.
  -- Всё хорошо будет. Передам все дела Вовчику, он еще лучше меня справится.
  -- Да мне-то что твой Вовчик! - сказала она с какой-то большой обидой.
  Ого, подумалось мне, дело-то действительно всерьёз. Даже не знаешь, что и отвечать. И пока я не знал, что отвечать, Татьяна вздохнула и пошла прочь. Но шага через три обернулась:
  -- Не надо, не увольняйся.
  Всю обратную дорогу до Ногинска и следующее утро спозаранку я думал. Часов в двенадцать, как обычно, выехал в Москву. В "Милосердии" всё было, как всегда, склад уже понемногу шевелился, пришли первые заказы. Дождавшись удобной паузы, я отозвал Татьяну в сторону.
  -- Хорошо. Значит так и решим. А жить ты где хочешь: в Ногинске или во Фрязино.
  Фёдорова Татьяна была фрязинская, каталась, как и я на электричке, только с другого, Ярославского вокзала. Слова мои она восприняла слегка удивлённо, но никакого нарочитого удивления или непонимания изображать не стала.
  -- Что это ты так сразу? Скажи лучше, увольняться передумал?
  -- Нет, не передумал... Не надо про это. Лучше давай поговорим о наших делах.
  Примерно через час я подал директору Утаровой заявление об увольнении по собственному желанию. Разговор получился прямой, но без грубых слов и особых эмоций. Договорились, что до конца месяца я проработаю. Когда я спросил об оплате, Гуля слегка помедлила.
  -- Конечно заплатим. Разумеется не столько, сколько сейчас.
  Я понял, что не зря попридержал неучтёнку, она по справедливости пойдёт мне на компенсацию. Но что компенсация потребуется настолько большая, такого я не ожидал даже от Гули. Хоть и говорят, что чужая душа - потёмки, иногда это даже не потёмки, а самый настоящий мрак. Но моего запаса хватило всё-таки и на этот случай, хоть меня в данном случае интересовали не столько деньги, сколько моральное удовлетворение.
   А потом наступила тишина. "Протек", "Айпара" и "Милосердие" настолько опустошили мои душевные силы, что неделю, а может быть и больше, я не мог выйти из полной апатии. Не хотелось ни работать, ни знать, что делается вокруг; не тянуло даже выйти на улицу или просто выглянуть в окно. Родители с опаской косились в мою сторону, но пока помалкивали. Только воспоминание о последнем разговоре с Татьяной, своих обещаниях и наших общих, хоть пока и не определенных планах, заставило меня наконец собраться и поехать в Москву.
  На "Милосердие" я заходить не стал, затаился и подкараулил ее на выходе из станции метро. Первое, что я понял, что оказывается ужасно соскучился. И второе - как оказывается непросто иметь дело даже с умной женщиной. Минут за пять я выслушал всё - и кто я такой, и где мне место, и что со мной надо сделать. Одним словом, я понял - жизнь никуда не делась, жизнь продолжается.
  Юра Васильев, по слухам, уже нашёл какую-то миникомпанию под названием "Сорбус". Он с ними пока только общался и приглядывался, и мне присоединиться пока не предлагал. Откровенно говоря, я такому положению только тихо, облегченно радовался. Не хотелось больше ни фирм, ни торговли, ни даже малого духа хоть какого-то бизнеса. Я был готов пойти на любую, но только техническую должность.
  Проблема теперь была в другом. С работой такого рода стало туго, к возможным претендентам приглядывались внимательно и придирчиво, в том числе - разглядывали и трудовую книжку. А там у меня теперь значилось: склад, торговая фирма, менеджер, склад. Результат не заставил себя ждать, брать меня нигде не хотели, даже электриком или сантехником. Об инженерах речь не шла вообще, их практически не стало. Если кто и работал инженером, должность эта, как правило, подразумевала теперь обязанности административные.
  Как утопающий в поисках соломинки, я наконец приехал в МИХМ, к своему старому другу Володе Маслову. МИХМ едва трепыхался, но работа там всё-таки была. Правда, если при этом не спрашивать, а какая будет зарплата. Впрочем, денег у меня пока было - полная мошна, набитая до отказа. А новую жизнь следовало с чего-то начинать. Таким образом я снова оказался там, откуда с трудом вырвался пятнадцать лет назад.
  Но прав был Гераклит насчёт реки, единственное только, забыл этот мудрец про того, кто в неё входит.
  Река была и та, и совсем не та. Вернее, теми же остались берега, а чтобы в них увидеть реку, нужно было долго и внимательно присматриваться. Иначе просто подумаешь, что река остановилась. И будь я тот, что был пятнадцать лет назад, я бы так и подумал. Но теперь я видел: течение всё-таки есть, ничтожное, подобное горьким слезам, но это всё-таки течение. И на какое-то не очень долгое время его ещё хватит.
  
  
  Заключение. (Тихая пристань.)
  
  Мы с Таней обосновались в ее родном Фрязино, в специально для этого купленной квартирке. Она проработала в "Милосердии" еще до конца года и уволилась, не получив зарплату за последние три месяца. Еще раньше с фирмы ушёл Максим Коваленко.
   Впрочем, меня это интересовало уже совсем мало. Исход и так был предсказуем, а у меня обозначились совсем другие проблемы и пристрастия. Совершенно неожиданно я вдруг ощутил себя семейным человеком. Из МИХМа я разумеется уволился, как только разыскал другую работу. Теперь приходилось не шутя думать и о зарплате. Но это уже иная жизнь и совсем другая история.
  Не в один час, но теперь изменялась и Россия. В стране начиналось время президента Путина.
  
  ****************
  
  Макареев закрыл в конце концов все свои компании, сейчас работает просто директором.
  Сидоров уцелел. На месте "Геркулеса" у него сейчас крохотная фирмочка "Чиполино", торгующая овощами.
  Маслов оставил МИХМ, открыл фирму светодиодных светильников "Ледру".
  Эдик ушёл работать в ремонтники путей Московского метро.
  Когда я работал на фармацевтической фабрике в Щёлково, случайно встретил Коваленко, он ненадолго вернулся в "Протек"
  Вяткин вышел в зам директора "Протека", но сейчас о нём ничего не слышно.
  Редозубов возглавил Рязанский филиал.
  "Протек" по-прежнему гремит, оставаясь крупной фармацевтической компанией.
  Васильев Юра тоже вернулся туда. Взял на себя направление, связанное с Казахстаном, но силы его оказались на исходе. Уже больше десяти лет, как его нет в живых.
  Алексеев и Самохин по-прежнему сотрудники ИМЕТ.
  Чудинов вернулся в свой Электростальский НИИ
  
  Сведения о других мне пока неизвестны.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"