Инна : другие произведения.

Поцелуй перед смертью (часть 1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    роман Айры Левина


Поцелуй перед смертью

Посвящается моим родителям

  

Часть 1

Дороти

Глава 1

  
  
   Его планы претворялись в жизнь так успешно, так чертовски успешно. И вот теперь она собиралась их разрушить. Ненависть поднялась в нём волной, и затопила всё его существо, заставив до боли сжать челюсти. Ничего, всё в порядке. Было темно.
   А она, она продолжала тихонько всхлипывать в темноте, прижавшись щекой к его голой груди, обжигая его своими слезами и близким дыханием. Ему хотелось оттолкнуть её.
   Наконец его лицо расслабилось. Он обвил её рукой и погладил по спине. Спина была тёплой, вернее, его рука была холодной. Он заметил, что всё его тело было холодным как лёд. Под мышками выступил холодный пот и его ноги дрожали, как они дрожали всякий раз, когда события принимали неожиданный оборот, захватив его врасплох, сделав беспомощным. С минуту он лежал неподвижно, ожидая, когда дрожь утихнет. Свободной рукой он натянул ей на плечи одеяло.
   - Слезами горю не поможешь, - мягко произнёс он.
   Она послушно пыталась перестать плакать, задыхаясь, ловя ртом воздух. Вытерла слёзы краем ветхого одеяла.
   - Просто... так долго молчать. Я знала об этом дни - недели. Я не хотела ничего говорить, пока не станет ясно окончательно...
   Его рука у неё на спине стала теплее.
   - Ошибки быть не может? - он говорил шёпотом, хотя в доме кроме них никого не было.
   - Нет.
   - Какой срок?
   - Два месяца почти, - она подняла голову, и в темноте он почувствовал на себе её взгляд.
   - Что мы будем делать? - спросила она.
   - Ты ведь не сказала врачу своё настоящее имя?
   - Нет. Но он знал, что я лгу. Это было ужасно...
   - Если твой отец когда-нибудь узнает...
   Она опять опустила голову и повторила вопрос, почти касаясь губами его груди.
   - Что же нам делать?
   Она ждала его ответа.
  
   Он немного подвинулся: частично для того, чтобы придать больший вес тому, что он собирался сказать, частично в надежде, что это заставит её изменить положение, поскольку ему было неудобно под тяжестью её тела.
   - Послушай, Дорри, - сказал он, - я знаю, ты хочешь, чтобы я сказал, что мы поженимся сейчас же - завтра. И я хочу жениться на тебе. Больше всего на свете. Клянусь богом, я этого хочу.
   Он остановился, тщательно подбирая слова. Её тело, прильнувшее к нему, было неподвижным. Она слушала.
   - Но если мы поженимся вот так, без согласия твоего отца, а потом семь месяцев спустя родится ребёнок, ты знаешь, что он сделает.
   - Он не сможет ничего сделать, - запротестовала она. - Мне больше восемнадцати. А восемнадцать - это всё, что нужно. Что он сделает?
   - Я не говорю об отмене брака или о чём-то подобном.
   - Тогда что? О чём ты? - взмолилась она.
   - О деньгах, - сказал он. - Дорри, что он за человек? Что ты рассказывала мне о нём - о нём и его священной морали? Твоя мать совершила одну-единственную ошибку. Он узнаёт об этом восемь лет спустя и разводится с ней, разводится с ней, не заботясь о тебе и твоих сёстрах, не заботясь о её слабом здоровье. Ну и что, ты думаешь, он сделает с тобой? Он забудет о твоём существовании. Ты не увидишь и ломаного гроша.
   - Мне всё равно, - искренне произнесла она. - Ты думаешь, меня это волнует?
   - Но это волнует меня, Дорри, - его рука снова начала нежно гладить её по спине. - Не из-за меня самого. Клянусь, не из-за меня самого. Но из-за тебя. Что с нами станет? Нам обоим придётся бросить учёбу: тебе - чтобы сидеть с ребёнком; мне - чтобы работать. И что буду делать я? Ещё один парень с двумя курсами колледжа и без диплома. Кем я буду? Клерком? Или каким-то смазчиком на текстильной фабрике, или ещё кем?
   - Это не имеет значения...
   - Имеет! Ты даже не представляешь, какое. Тебе всего девятнадцать, и у тебя всю жизнь были деньги. Ты не представляешь, что это значит - не иметь их. Я знаю. Мы через год друг друга возненавидим.
   - Нет, нет! Неправда!
   - Ну хорошо, мы так любим друг друга, что никогда не ссоримся. Где мы будем жить? В меблирашке с дешёвыми занавесками на окнах? Будем есть спагетти на ужин семь дней в неделю? Да если я увижу тебя живущей так по моей вине, - он сделал паузу, и очень тихо закончил, - я застрахуюсь и брошусь под машину.
   Она вновь начала плакать.
   Он закрыл глаза и заговорил мечтательно, убаюкивающе.
   - Я всё так замечательно спланировал. Я бы приехал летом в Нью-Йорк, ты бы представила меня ему. Я бы смог ему понравиться. Ты бы рассказала мне, чем он интересуется, что любит, что не любит... - он остановился, затем продолжал. - А после выпускного мы бы поженились. Или даже этим летом. Мы бы вернулись сюда в сентябре, доучились ещё два года. Маленькая собственная квартира, прямо рядом с кампусом[1]...
   Она подняла голову.
   - Что ты пытаешься сделать? - взмолилась она. - Зачем ты говоришь мне всё это?
   - Я хочу, чтобы ты поняла, как прекрасно, как замечательно это могло бы быть.
   - Я понимаю. Ты думаешь, я не понимаю? - её душили рыдания. - Но я беременна. Я уже два месяца...
   Наступила тишина, как будто всё вокруг вдруг замерло.
   - Ты - ты пытаешься отделаться от меня? Улизнуть? Ты это пытаешься сделать?
   - Нет! Господи, Дорри, нет! - он схватил её за плечи и притянул к себе. Их лица оказались напротив друг друга. - Нет!
   - Тогда что же ты со мной делаешь? Мы должны пожениться немедленно! У нас нет выбора!
   - У нас есть выбор, Дорри, - сказал он.
  
   Он почувствовал, как напряглось её тело.
   Она пробормотала тихое испуганное "нет!" и отчаянно замотала головой из стороны в сторону.
   - Послушай, Дорри! - умолял он, крепко сжимая ей плечи. - Никакой операции. Ничего такого.
   Он схватил одной рукой её подбородок, сдавив щёки пальцами, крепко удерживая её лицо прямо перед собой.
   - Послушай! - он подождал, пока её дыхание успокоится. - В кампусе есть один парень, Герми Гадсен. Его дядя - владелец аптеки на углу Университетской и 34-й. Герми продаёт лекарства. Он мог бы достать кое-какие пилюли.
   Он отпустил её подбородок. Она молчала.
   - Разве не ясно, детка? Мы должны попытаться! Это так много значит!
   - Пилюли... - медленно повторила она, будто это было какое-то новое слово.
   - Мы должны попытаться. Всё могло бы быть так чудесно.
   Она покачала головой в отчаянном замешательстве.
   - О, Боже! Я не знаю...
   Он обнял её.
   - Детка, я люблю тебя. Я ни за что не позволил бы тебе принять то, что могло бы причинить тебе вред.
   Она повалилась на него, ударившись головой об его плечо.
   - Я не знаю... не знаю...
   - Было бы так чудесно, - сказал он, лаская её. - Собственная маленькая квартира, не надо ждать, пока чёртова домовладелица уйдёт в кино...
   - Откуда ты знаешь, что они подействуют? А если ничего не получится? - наконец спросила она.
   Он глубоко вздохнул.
   - Если они не сработают, - он поцеловал ей лоб, щёку и уголок губ, - если они не сработают, мы немедленно поженимся, и чёрт с твоим отцом и "Кингшип Коппер Инкорпорейтед". Клянусь, мы поженимся, детка.
   Он ещё раньше обнаружил, что ей нравится, когда её называют "детка". Когда он обнимал её и называл деткой, он мог добиться от неё практически чего угодно. Он размышлял над этим, и пришёл к выводу, что это как-то связано с её холодностью к отцу.
  
   Он продолжал нежно целовать её, тихо говорить ей успокаивающие слова, и через некоторое время она стала кроткой и послушной.
   Они закурили одну сигарету на двоих: Дороти подносила её сначала к его губам, затем к своим. Оранжевый огонёк каждой затяжки на мгновение выхватывал из темноты её пушистые светлые волосы и большие карие глаза.
   Она повернула тлеющий огонёк сигареты к ним и стала водить рукой в воздухе туда и сюда, рисуя в темноте кольца и линии ярко-оранжевого цвета.
   - Уверена, так можно кого-нибудь загипнотизировать, - сказала она.
   Затем она медленно провела тлеющим кончиком сигареты перед его глазами. В тусклом мерцании её рука с тонкими пальцами совершала волнообразные движения.
   - Ты мой раб, - прошептала она, приблизив губы к его уху. - Ты мой раб, ты всецело в моей власти! Ты должен мне во всём повиноваться!
   Она была такой милашкой, что он не смог сдержать улыбку.
   Когда они докурили сигарету, он посмотрел на светящийся циферблат своих часов.
   - Ты должна одеваться, - нараспев произнёс он, помахав перед ней рукой. - Ты должна одеваться, потому что уже двадцать минут одиннадцатого, и к одиннадцати ты должна быть в общежитии.
  
  

Глава 2

  
  
   Он родился в Менассете, пригороде Фолл Ривер, штат Массачусетс. Единственный ребёнок в семье, где отец работал смазчиком на одной из текстильных фабрик в Фолл Ривер, а мать иногда подрабатывала портнихой - когда денег не хватало. У них были английские корни с небольшой примесью французской крови, и жили они в районе, населённом в основном португальцами. Его отцу было всё равно, а вот матери нет. Она была несчастной ожесточённой женщиной, рано вышедшей замуж и ожидавшей, что её муж станет кем-то значительнее простого смазчика.
   С раннего детства он осознал, что красив. По воскресеньям приходили гости, и восхищались им - его белокурыми волосами, прозрачной синевой его глаз - но его отец всегда был там, укоризненно качая головой в адрес гостей. Родители часто ссорились, обычно по поводу того, сколько времени и денег его мать тратила, чтобы одеть сына.
   Самые первые дни в школе были похожи на пытку, поскольку мать никогда не поощряла его игры с соседскими детьми. Он внезапно оказался безымянным представителем большой группы мальчиков. Кое-кто из них насмехался над его безукоризненной одеждой и тщательностью, с которой он обходил лужи в школьном дворе. Однажды, когда он уже больше не смог терпеть нападки, он подошёл к главарю насмешников и плюнул на его ботинки. Последовавшая схватка была короткой, но жестокой. В конце концов обидчик был повержен, а он, упершись коленом ему в грудь, продолжал колотить его головой о землю снова и снова. Подбежавший учитель разнял дерущихся. После этого никто его больше не трогал. Он даже подружился впоследствии со своим бывшим злейшим врагом.
   Он хорошо учился, и это заставляло мать сиять от гордости, да и отец стал изредка хвалить его. Оценки стали ещё лучше, когда он сел рядом с некрасивой, но умной девочкой, которая была так благодарна ему за неуклюжие поцелуи в раздевалке, что забывала прикрывать рукой свои работы во время экзаменов.
   Школьные годы были счастливейшими в его жизни. Девочки любили его за красоту и обаяние; учителя - за то, что он был вежлив и внимателен, поддакивая, когда они излагали важные факты, улыбаясь, когда они несмешно шутили; а мальчикам он показывал, что не любит и девочек, и учителей, и им он тоже нравился. Дома он был богом. Его отец в конце концов сдался и присоединился к матери в слепом поклонении сыну.
   На свидания он стал ходить только с девушками из престижных районов города. Его родители опять ссорились - из-за суммы выдаваемых ему карманных денег и трат на его одежду. Но препирательства были короткими, поскольку отец не соглашался лишь для виду. Его мать начала говорить о том, чтобы он женился на дочери богатого человека. Она говорила об этом шутя, конечно, но сказано это было более чем однажды.
   В выпускном классе он был избран президентом и закончил школу с третьим по величине средним баллом, с отличием по математике и естествознанию. В школьном ежегоднике он был назван лучшим танцором, самым популярным учеником, и обещающим добиться в жизни больших успехов. Родители устроили в его честь вечеринку, на которую пришли многие молодые люди из престижной части города.
   А через две недели его призвали в армию.
  
   Первые несколько дней курса начальной военной подготовки дались ему без особого туда - он грелся в лучах школьной славы. Но реальность вскоре стёрла эту защитную плёнку, и он обнаружил, что безликий деспотизм армии был в тысячу раз более безжалостным, чем все его школьные враги вместе взятые. И если бы он подошёл к сержанту и плюнул ему на ботинки, он, возможно, провёл бы остаток своих дней в военной тюрьме. Он проклинал слепую систему, которая забросила его в пехоту, где он был окружён тупыми, читающими комиксы идиотами. Через некоторое время он и сам стал читать комиксы, но лишь потому, что не мог сосредоточиться на томике "Анны Карениной", который привёз с собой. Он подружился с некоторыми солдатами, покупая им пиво в войсковой лавке и рассказывая непристойные и ужасно смешные биографии всех офицеров, выдуманные им самим. Он презирал всё, чему приходилось учиться, и всё, что ему приходилось делать.
   Всю дорогу через Тихий океан после отплытия из Сан-Франциско его рвало, и он знал, что качка лишь отчасти была тому причиной. Он был уверен, что его убьют.
   На острове, всё ещё частично оккупированном японцами, он отстал от своей группы и, охваченный ужасом, стоял посреди безмолвных джунглей, вдруг отчаянно кидаясь туда-сюда, не зная, где можно укрыться. Внезапно мимо его уха пронеслась пуля, выпущенная из винтовки. Истеричный крик птиц разорвал тишину. Он упал ничком и скатился под куст. Его тошнило от уверенности в том, что настал его последний час.
   Крики птиц смолкли. Он увидел, как что-то блеснуло в ветвях дерева впереди, и понял, что там затаился снайпер. Он обнаружил, что ползёт потихоньку вперёд, прячась под кустами, одной рукой подтягивая за собой винтовку. Его тело было холодным и липким от пота, а ноги дрожали так сильно, что он был уверен - япошка слышит, как под ними шуршат листья. Винтовка весила тонну.
   Наконец он оказался всего в двадцати футах от того дерева и, посмотрев вверх, увидел фигурку, скрючившуюся в ветвях. Он поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Заверещал хор птиц. Дерево не шелохнулось. Внезапно с него упала винтовка, и он увидел, как снайпер неуклюже сползает вниз по лиане и падает на землю с высоко поднятыми руками. Маленький жёлтый человечек, гротескно украшенный листьями и ветками, в ужасе бормочущий что-то умоляющей скороговоркой.
   Держа япошку на прицеле, он поднялся с земли. Маленький человечек был испуган так же, как и он сам: желтое лицо судорожно подёргивалось, колени дрожали. Пожалуй, япошка был испуган даже больше: спереди на его штанах расплывалось тёмное пятно.
   Он с презрением смотрел на жалкую фигурку. Его собственные ноги больше не дрожали. Он перестал потеть. Винтовка была как пёрышко. Она стала продолжением его руки, неподвижно нацелившись на эту дрожащую пародию на человека, стоящую перед ним. Бормотание япошки теперь стало похожим на мольбу. Жёлто-коричневые пальцы совершали в воздухе просящие движения.
   Он медленно нажал на спусковой крючок и не шелохнулся, когда последовала отдача. Даже не ощутив плечом толчка приклада, он внимательно смотрел на чёрно-красную дыру, расплывавшуюся на груди япошки. Человечек, скорчившись, скользнул на землю. Крики птиц были похожи на брошенные в воздух конфетти.
   Посмотрев с минуту на поверженного врага, он повернулся и пошёл прочь. Его походка была лёгкой и уверенной, как в тот день, когда он шёл по сцене актового зала после получения школьного аттестата.
  
   Его демобилизовали с почётом в январе 1947, с Бронзовой звездой[2] и Пурпурным сердцем[3], а также с отметкой о ранении осколком снаряда, оставившим тонкий рубец на его рёбрах с правой стороны. Вернувшись домой, он узнал, что, пока он был в армии, его отец погиб в автомобильной аварии.
   В Менассете ему предложили работу в нескольких местах, но он отверг все эти варианты, поскольку не видел там для себя никаких перспектив. Денег, которые мать получала по страховке отца, ей хватало, и к тому же она опять стала брать на дом шитьё. Так что, через два месяца всеобщего восхищения со стороны жителей городка и еженедельных выплат в размере двадцати долларов со стороны федерального правительства, он решил поехать в Нью-Йорк. Его мать не соглашалась, но ему уже исполнился двадцать один год, пусть даже всего несколько месяцев назад. Так что он поступил по-своему. Некоторые из его соседей недоумевали, почему он не хочет поступить в колледж, особенно когда за это будет платить правительство. Он, однако, думал, что колледж будет лишь ненужным препятствием на его пути к успеху, который, несомненно, его уже ждал.
  
   Первая работа, на которую он устроился в Нью-Йорке, была в издательстве. Кадровик уверял его, что это отличное место для подходящего человека. Однако он был сыт экспедиторской по горло уже через две недели.
   Затем он устроился в универмаг, где работал продавцом в отделе мужской одежды. Единственной причиной, по которой он продержался там целый месяц, было то, что он мог покупать одежду с двадцатипроцентной скидкой.
   К концу августа, прожив в Нью-Йорке пять месяцев и сменив шесть мест работы, он вновь стал ужасно беззащитным, чувствуя себя не одним-единственным, а одним из множества. Им никто не восхищался, и у него не было видимых признаков успеха. Он закрылся в своей меблированной комнатке и посвятил некоторое время тщательному самоанализу. Если он до сих пор не нашёл того, что искал, в прежних шести работах, решил он, то вряд ли отыщет это в последующих шести. Он взял авторучку и составил то, что считал абсолютно объективным списком своих качеств, способностей и талантов.
   В сентябре он записался в школу актёрского мастерства, воспользовавшись законом о льготах демобилизованным. Вначале преподаватели возлагали на него большие надежды: он был красив, сообразителен, у него был хорошо поставленный голос, хотя ему и нужно было избавиться от характерного акцента уроженца Новой Англии. Он поначалу тоже разделял настроения наставников. Вскоре, однако, он обнаружил, что для того, чтобы стать актёром, нужно много учиться и тренироваться. Упражнения, которые нужно было выполнять - "Взгляните на эту фотографию и сыграйте те чувства, которые она в вас вызывает" - казались ему абсурдными, однако другие учащиеся относились к ним серьёзно. Единственным занятием, которому он действительно посвятил себя, была дикция. Он испугался, услышав слово "акцент", сказанное в его собственный адрес, поскольку всегда думал, что акцент - это то, что может быть только у других.
   В декабре, в свой двадцать второй день рождения, он познакомился с довольно привлекательной вдовой. Ей было около сорока, и она была богата. Они встретились на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы - весьма романтичным образом, как согласились они потом. Отступив на шаг назад, на тротуар, чтобы не попасть под колёса проезжающего мимо автобуса, она поскользнулась и упала прямо ему в руки. Она была очень смущена и потрясена. Он пошутил по поводу внимательности и профессиональных способностей водителей автобусов на Пятой авеню, а затем они вместе отправились в один модный бар, где выпили по два мартини, за которые заплатил он. В последующие недели они ходили в небольшие кинотеатры в Ист-Сайде и обедали в ресторанах, где приходилось давать чаевые трём-четырём служащим. Он ещё не однажды оплачивал различные счета, хотя уже и не из своего кармана.
   Их связь длилась несколько месяцев. За это время он успел оставить школу актёрского мастерства - не очень сожалея об этом - и проводил своё свободное время, сопровождая вдову в походах по магазинам, где она делала покупки в том числе и для него. Вначале ему было неловко от того, что их видели вместе - из-за очевидной разницы в возрасте. Но вскоре он перестал переживать по этому поводу. Ещё два обстоятельства омрачали его отношения со вдовой: во-первых, её тело было гораздо менее привлекательно, чем лицо; во-вторых, и это было куда важнее, от лифтёра в её доме он узнал, что был лишь одним из множества молодых людей, которых она с завидной регулярностью меняла по истечении шести месяцев. Кажется, подумал он невесело, это была ещё одна должность, не сулящая перспектив. К концу пятого месяца их знакомства, когда вдову уже намного меньше интересовало, как он проводит вечера без неё, опережая события, он сказал, что его мать смертельно больна, и он должен вернуться домой.
   Домой он действительно вернулся, неохотно срезав фирменные ярлыки портных со своих костюмов и заложив наручные часы Патек Филипп[4]. Начало июня он провёл, слоняясь по дому, и про себя сокрушался о том, что вдова не была моложе, привлекательнее, и не хотела длительных отношений.
   Тогда-то он и начал строить планы. В конце концов он решил, что поступит в колледж. На лето он устроился работать в местный галантерейный магазин, поскольку, хотя его обучение и будет оплачиваться государством, его расходы будут весьма велики. Он собирался поступить в хороший колледж.
   Он выбрал Стоддардский университет в Блу Ривер, штат Айова. Этот университет считался чем-то вроде загородного клуба для отпрысков состоятельных семей Среднего Запада. Поступить туда оказалось делом несложным. Ведь у него в школьном аттестате были такие хорошие оценки.
   На первом курсе он познакомился с очаровательной девушкой, старшекурсницей, дочерью вице-президента международного концерна по производству сельскохозяйственного оборудования. Они вместе гуляли, вместе пропускали лекции и вместе спали. В мае она сказала, что уже обручена с молодым человеком у себя дома и надеется, что он не принял их связь всерьёз. На втором курсе он встретил Дороти Кингшип.
  
  

Глава 3

  
   Герми Гадсен принёс ему пилюли, две серовато-белые капсулы. Он заплатил за них пять долларов.
   В восемь вечера он встретил Дороти на их обычном месте - скамейке, которая притаилась под деревом в центре широкой лужайки, раскинувшейся между корпусами факультетов изящных искусств и фармацевтики. Сойдя с белой бетонной дорожки, чтобы пройти по газону, он увидел, что Дороти уже здесь. В своём тёмном пальто, защищающем её от апрельской прохлады, она сидела неподвижно, сцепив пальцы. Уличный фонарь неподалёку уже горел, и на её лицо падала ажурная тень листвы.
   Он сел рядом и поцеловал её в щёку. Она тихо поздоровалась с ним. Из освещённых окон факультета изящных искусств доносилось разноголосие нескольких фортепиано. Помедлив, он сказал:
   - Я принёс их.
   По направлению к ним через лужайку шла парочка, но, увидев, что на скамейке уже сидят, парень с девушкой повернули обратно, к бетонной дорожке. До них донёсся голос девушки:
   - Мой бог, да они все заняты!
   Он вынул из кармана конверт и вложил его в руку Дороти. Через бумагу её пальцы нащупали лежащие там капсулы.
   - Ты должна принять обе пилюли, - сказал он. - Возможно, у тебя поднимется температура, и ты почувствуешь тошноту.
   Она сунула конверт в карман пальто.
   - Что в них? - спросила она.
   - Хинин и что-то ещё. Я точно не знаю, - он помедлил. - Они не причинят тебе вреда.
   Он взглянул на неё и понял, что она смотрит на что-то, находящееся позади корпуса изящных искусств. Он проследил за её взглядом - до красного мигающего огонька в нескольких милях отсюда. Это был сигнальный маячок передающей антенны местной радиостанции. Антенна была установлена на крыше самого высокого здания в Блу Ривер - здания муниципалитета, в котором находилось брачное бюро. Он подумал, смотрела ли она туда по этой причине, или просто потому, что этот красный огонёк мигал на фоне тёмного неба. Он коснулся её руки. Она была совсем холодной.
   - Не волнуйся, Дорри. Всё будет в порядке.
   Они сидели в молчании несколько минут, затем она сказала:
   - Я хотела бы сходить сегодня в кино. Идёт фильм с Джоан Фонтейн.
   - Прости, - ответил он, - но у меня ещё целая куча невыполненной домашней работы по испанскому.
   - Пойдём в Студенческий союз, и я помогу тебе.
   - Ты что, пытаешься меня подкупить?
   Он проводил её через кампус до женского общежития, невысокого здания, выстроенного в современном стиле. Они поцеловались на прощание, пожелав друг другу спокойной ночи.
   - Увидимся завтра на занятиях, - сказал он.
   Она кивнула и опять поцеловала его. Её била дрожь.
   - Послушай, детка, волноваться не о чем. Если пилюли не подействуют, мы поженимся. Разве ты не знаешь? - любовь побеждает всё.
   Она ждала, что он скажет что-то ещё.
   - И я очень люблю тебя, - добавил он, и поцеловал её.
   Она выдавила из себя неуверенную улыбку.
   - Спокойной ночи, детка, - сказал он.
   Он вернулся к себе в комнату, но заниматься испанским не мог. Он сидел, облокотившись о край стола, обхватив голову руками, и думал о пилюлях. О боже, они должны подействовать! И они подействуют!
   Но Герми Гадсен сказал: "Письменной гарантии дать не могу. Если эта твоя подружка уже два месяца того..."
   Он пытался не думать об этом. Он встал из-за стола, подошёл к комоду и выдвинул нижний ящик. Из-под аккуратно сложенных пижам он достал две брошюры в мягких переливающихся обложках цвета меди.
   Когда он впервые встретил Дороти и узнал от студента, работающего секретарём в бюро регистрации, что она не просто "одна из Кингшипов", а одна из дочерей президента корпорации, он написал деловой запрос в головной офис компании в Нью-Йорке. В письме он представился лицом, собирающимся вложить в "Кингшип Коппер" свой капитал (что, в определённом смысле, не было неправдой), и попросил прислать ему рекламные брошюры, содержащие сведения об активах компании.
   Через две недели, когда он уже вовсю читал "Ребекку"[5], притворяясь, что ему нравится, поскольку это был любимый роман Дороти, а сама она преданно вязала ему толстые носки с разноцветными ромбами, поскольку её предыдущий кавалер их обожал, и для неё их вязание стало признаком серьёзного чувства, по почте пришли брошюры. Он вскрыл конверт с церемониальной торжественностью. Они были замечательными - "Техническая информация о "Кингшип Коппер" и выпускаемой продукции" и "Кингшип Коппер" - лидер в мирное и военное время" - и полными фотографий. Шахты и печи, обогатительные установки и конвертеры, блюминги, прокатные станы, прутковые станы и трубопрокатные станы. Он прочёл их сотни раз и знал наизусть каждый заголовок. Он возвращался к ним всякую свободную минуту, как к любовному письму, и на губах его играла задумчивая улыбка.
   Но сегодня даже они не помогали. "Карьер в Лэндерсе, штат Мичиган. В одном этом карьере годовая добыча руды составляет..."
   Больше всего его злило то, что в этой ситуации была, в определённом смысле, виновата одна Дороти. Он-то хотел пригласить её к себе в комнату только один раз - так сказать, аванс, гарантирующий выполнение контракта. Это Дороти, с её полузакрытыми глазами и сиротской ненасытностью, настаивала на повторных визитах. Он стукнул кулаком по столу. Это и в самом деле была её вина! Чёрт бы её побрал!
   Он попытался сконцентрироваться на брошюрах, но у него ничего не получалось. Он отбросил их и вновь уронил голову на руки. Если пилюли не сработают - бросить учёбу? Бросить её? Это бесполезно. Она знала его адрес в Менассете. Даже если она не станет его искать, это поспешит сделать её папаша. Конечно, в суд на него никто подавать не станет (или станет?), но Кингшип всё равно сумеет доставить ему массу неприятностей. Он представлял себе богачей как единый клан, и уже ясно слышал, как Лео Кингшип говорит: "Берегитесь этого молодого человека. От него добра не жди. Как отец, я считаю своим долгом предупредить вас..." И что ему тогда светит? Очередная экспедиторская?
   Допустим, он женится на ней. У них родится ребёнок, и они не увидят от Кингшипа ни цента. Вновь экспедиторская, только теперь у него на шее будут жена и ребёнок. О боже! Пилюли должны подействовать. Это его последняя надежда. Если они не сработают, он не знает, что будет делать.
  
   Книжечка картонных спичек была белой, с надписью "Дороти Кингшип" медными буквами. Каждое Рождество компания дарила именные спички всем своим клиентам, друзьям и руководителям. Лишь на четвёртый раз ей удалось зажечь спичку. Когда она поднесла её к сигарете, пламя дрожало как от ветра. Она откинулась на спинку кресла, пытаясь успокоиться, но не могла оторвать взгляда от открытой двери ванной. Белый конверт, ждущий на краю раковины, стакан воды...
   Она закрыла глаза. Если бы только она могла поговорить об этом с Эллен. Утром пришло письмо - "Погода чудесная... президент комитета по организации бала для третьекурсников... ты читала новый роман Марканда[6]?" - очередное бессмысленное письмо, которыми они обменивались с самого Рождества. С той самой ссоры. Если бы только она могла спросить у Эллен совета, поговорить с ней так, как это было раньше...
   Дороти было пять, а Эллен шесть, когда Лео Кингшип развёлся с женой. Третьей сестре, Марион, было десять. Когда они лишились матери - сначала из-за развода, а потом из-за её смерти годом позже - Марион почувствовала потерю острее, чем они. Вспоминая в деталях разоблачения и обвинения, предшествовавшие разводу, она рассказывала их подрастающим сёстрам. Она до некоторой степени преувеличивала жестокость Кингшипа. С годами она становилась всё более одинокой и замкнутой, отдаляясь от сестёр.
   Дороти же и Эллен находили друг в друге любовь, которой они не получали ни от отца, отвечавшего холодностью на их холодность, ни от чопорных блёклых гувернанток, которым он доверил право воспитания дочерей, данное ему судом. Сёстры посещали одни и те же школы, вступали в одни и те же клубы, ходили на одни и те же танцевальные вечера (возвращаясь домой не позже указанного отцом времени). Они были не разлей вода.
   Но когда Эллен поступила в Колдуэлльский колледж в Колдуэлле, штат Висконсин, и Дороти тоже собралась поступать туда на следующий год, Эллен сказала нет. Дороти должна повзрослеть и стать самостоятельной. Их отец был полностью согласен, поскольку ценил самостоятельность в себе и в других. Был найден компромисс: Дороти поступила с Стоддард, находящийся в ста милях от Колдуэлльского колледжа, с тем, чтобы сёстры могли навещать друг друга по выходным. Последовало несколько визитов, но постепенно они стали видеться всё реже, пока Дороти в конце концов не заявила, что первый год в колледже сделал её вполне самостоятельной. После этого сёстры перестали навещать друг друга. Наконец, в это Рождество, они поссорились. Размолвка случилась на пустом месте - "Если ты хочешь одолжить мою блузку, не мешает спросить разрешения!" - и разрослась до невероятных размеров, поскольку у Дороти все каникулы было отвратительное настроение. Когда они разъехались, их письма стали больше походить на короткие бессмысленные записки.
   Оставался ещё телефон. Дороти обнаружила, что смотрит на него. Её бы соединили с Эллен в одно мгновение... Но нет. Почему это она должна сделать первый шаг, да ещё и рискуя при этом быть отвергнутой? Она вдавила сигарету в пепельницу. К тому же теперь, когда она успокоилась, зачем медлить? Она примет пилюли. Если они сработают - всё будет прекрасно. Если нет - они поженятся. Она подумала о том, как это было бы чудесно. Даже если её отца хватит удар. Ей в любом случае не нужны его деньги.
   Она подошла к входной двери и закрыла её на ключ, чувствуя некоторое волнение от этого непривычного и несколько мелодраматичного поступка.
   В ванной она взяла с края раковины конверт и вытряхнула его содержимое на ладонь. Пилюли были серо-белыми, в блестящих желатиновых капсулах, похожие на продолговатые жемчужины. Затем она выбросила конверт в корзину, и вдруг у неё мелькнула мысль: "А что если я не приму их?"
   Тогда они поженятся завтра же! Вместо того чтобы ждать до лета, или даже до окончания учёбы, то есть ещё два года, уже завтра к вечеру она была бы его женой!
   Но это было бы нечестно. Она пообещала попробовать. И всё же, завтра...
   Она взяла стакан, затолкала в рот пилюли, и выпила воду одним глотком.
  

Глава 4

  
  
   Аудитория в одном из новых зданий Стоддардского университета была светлым прямоугольником со стеной из стекла, вставленного в алюминиевые рамы. К лекторской кафедре были обращены восемь рядов кресел. В каждом ряду их было десять: серые металлические сиденья; правые подлокотники изогнуты и развёрнуты так, что образовывалось нечто вроде парты.
   Он сидел в самом последнем ряду, во втором кресле от окна. Кресло слева от него, у самого окна, пустое кресло, было её. Это было первое утреннее занятие, ежедневная лекция по социологии, их единственному совместному предмету в этом семестре. Голос лектора наполнял залитую солнцем аудиторию монотонным гулом.
   Ну хоть сегодня она могла бы постараться прийти вовремя. Разве она не знала, что ожидание будет сводить его с ума? Пан или пропал. Абсолютное счастье или чудовищный кошмар, о котором даже не хотелось думать. Он посмотрел на часы: 9.08. Чёрт бы её побрал.
   Он поёрзал в кресле, нервно теребя брелок для ключей, затем уставился в спину сидящей перед ним девушки и начал считать горошины на её блузке.
   Дверь в аудиторию тихо отворилась. Он резко обернулся.
   Она выглядела ужасно. Мертвенную бледность лица ещё больше подчёркивал намалёванный на щеках румянец. Под глазами были тёмные круги. Открыв дверь, она смотрела на него. Затем едва заметным движением покачала головой.
   О боже! Он отвернулся и уставился на брелок для ключей, как будто онемев. Он слышал как, обойдя его сзади, она скользнула на своё место слева от него. Слышал, как она кладёт на пол между их креслами свои книги, пишет что-то, рвёт страницу из своего скреплённого спиралью блокнота.
   Он повернулся к ней. Она протягивала ему сложенный пополам лист бумаги в синюю полоску. Её большие глаза смотрели на него с беспокойством.
   Он взял записку и развернул её у себя на коленях:
  
   Поднялась температура и меня вырвало, но ничего не получилось.
  
   На мгновение он закрыл глаза. Затем, открыв их, повернулся к ней. Его лицо ничего не выражало. Она выдавила из себя нервную улыбку. Он пытался заставить себя улыбнуться в ответ, но ничего не вышло. Он вновь посмотрел на записку в своей руке. Сложив её пополам один раз, затем ещё и ещё раз, до тех пор, пока она не превратилась в крохотный комок, он сунул её в карман. Потом он сел, крепко сплетя пальцы рук, и уставился на лектора.
   Через несколько минут он смог повернуться к Дороти, ободряюще улыбнуться ей и беззвучно произнести "Не волнуйся".
  
   В 9.55 прозвенел звонок, и они вышли из аудитории вместе с толпой других студентов, хохочущих и пихающих друг друга, жалующихся на приближающиеся экзамены, истёкший срок сдачи работ и отложенные свидания. На улице они сошли с дорожки, запруженной толпой, и встали в тени бетонной стены здания.
   На щёки Дороти начал понемногу возвращаться румянец. Она торопливо заговорила:
   - Всё будет хорошо. Я это знаю. Тебе не придётся бросать учёбу. Ты будешь получать от правительства больше денег, ведь так? Если у тебя будет жена?
   - Сто пять в месяц, - он не смог скрыть своё раздражение.
   - Но ведь у других получается жить на эти деньги. У тех, кто в трейлерах. У нас получится.
   Он положил свои книги на траву. Самое главное сейчас - выиграть время, время подумать. Он боялся, что его колени начнут дрожать. Он положил руки ей на плечи и улыбнулся:
   - Вот молодец. Ты только не волнуйся ни о чём, - он перевел дух. - В пятницу после обеда мы пойдём в муниципалитет и...
   - В пятницу?
   - Детка, сегодня вторник. Три дня теперь погоды не сделают.
   - Я думала, что мы пойдём сегодня.
   Он поправил воротник её пальто.
   - Дорри, мы не можем. Будь практичной. Нам ещё предстоит столько всего сделать. Во-первых, я должен сдать анализ крови. Мне ещё нужно это проверить. И потом, если мы поженимся в пятницу, у нас будут выходные - как медовый месяц. Я зарезервирую для нас номер в "Нью Вашингтон Хаус"...
   Она нерешительно нахмурилась.
   - Какая разница - сейчас или через три дня?
   - Пожалуй, ты прав, - вздохнула она.
   - Вот и умница.
   Она коснулась его руки.
   - Я... я знаю, всё получилось не так, как мы хотели, но... ты счастлив?
   - Ну а ты как думаешь? Послушай, деньги не так уж и важны. Я просто хотел попытаться. Ради тебя...
   Её глаза светились любовью.
   Он посмотрел на свои часы.
   - У тебя ведь есть занятие в десять?
   - Solamente el Español[7]. Я могу прогулять.
   - Не стоит. У нас будут лучшие причины, чтобы пропускать утренние занятия.
   Она сжала его руку.
   - Увидимся в восемь, - сказал он. - На скамейке.
   Она неохотно повернулась, чтобы уйти.
   - О, Дорри...
   - Да?
   - Ты ведь ничего не сказала своей сестре?
   - Эллен? Нет.
   - Хорошо. Не говори ей ничего, пока мы не поженимся.
   - Я думала рассказать ей всё перед свадьбой. Мы ведь были так близки. Мне не хочется ничего скрывать от неё.
   - И это после её отвратительного отношения к тебе последние два года...
   - Не отвратительного.
   - Ты сама так говорила. В любом случае, она может всё рассказать твоему отцу. Он может помешать нам.
   - Что он сможет сделать?
   - Я не знаю. Но, так или иначе, он ведь может попытаться, верно?
   - Ну ладно. Как скажешь.
   - После свадьбы ты сразу же позвонишь ей. Мы всем расскажем.
   - Хорошо.
   Прощальная улыбка, и вот она уже шла к освещённой солнцем дорожке, и её волосы отливали золотом. Он смотрел на неё до тех пор, пока она не исчезла за углом здания. Затем поднял с земли свои книги и пошёл в противоположном направлении. Где-то взвизгнули тормоза машины. Он вздрогнул. Звук был похож на крики птиц в джунглях.
  
   Даже не задумываясь о том, что делает, он решил прогулять оставшиеся лекции. Пройдя через весь город, он спустился к реке, которая была вовсе не голубой[8], а грязно-коричневой. Облокотившись о выкрашенные в чёрный цвет перила моста на Мортон-Стрит, он смотрел в воду и курил.
   Вот оно. Дилемма не исчезла, а поглотила его как мутные воды, бьющиеся о береговые устои моста. Жениться на ней или бросить её. Жена, ребёнок и безденежье, или её папаша, идущий за ним по пятам. "Вы не знаете меня, сэр. Меня зовут Лео Кингшип. Я хочу поговорить с вами о молодом человеке, которого вы недавно взяли на работу. О том парне, с которым встречается ваша дочь. Думаю, вам следует знать..." Что тогда? Не останется ничего другого - только вернуться домой. Он подумал о своей матери. Годы самодовольной гордости, надменные взгляды, бросаемые на соседских детей, и вот она видит, как он вкалывает в галантерейной лавчонке - и не только летом. Всю жизнь. Или даже работает на какой-то вшивой фабрике! Его отец не оправдал её ожиданий, и он видел, как любовь к мужу постепенно превратилась в горечь и презрение. Неужели ему было уготовано то же самое? Люди будут говорить о нём за его спиной. О боже! Почему чёртовы пилюли не убили девчонку?
   Если бы только он мог уговорить её сделать операцию. Но нет, она уже приняла решение - она выходит за него замуж. И даже если она согласится, то всё равно захочет поговорить с Эллен, прежде чем решиться на такую крайнюю меру. В любом случае, где они возьмут денег? А если что-нибудь пойдёт не так, и она умрёт? Он будет виноват, поскольку окажется тем, кто всё организовал. С чего начал, к тому и пришёл - её папаша его точно в покое не оставит. Её смерть не принесёт ему ничего хорошего.
   Не принесёт, если она умрёт подобным образом.
   На чёрной краске перил было нацарапано сердце с инициалами по обе стороны от пронзившей его стрелы. Он сосредоточился на рисунке, ковыряя его пальцем, пытаясь отделаться от мысли, которая только что пришла ему в голову. Царапины открыли слои краски: чёрный, оранжевый, чёрный, оранжевый, чёрный, оранжевый. Это напомнило ему изображения пластов горных пород в учебнике географии. Летописи мёртвых эпох.
   Мёртвых.
   Через некоторое время он подхватил свои книги и медленно пошёл прочь. Навстречу ему, с шумом проносясь мимо, летели машины.
  
   Он пошёл в захудалую закусочную на берегу реки и заказал сэндвич с ветчиной и кофе. Свой сэндвич он съел за маленьким столиком в углу. Прихлёбывая кофе, он вынул блокнот и авторучку.
   Первым, что пришло ему в голову, был кольт сорок пятого калибра, который он забрал с собой из армии. Достать пули будет несложно. Предположим, он хочет это сделать. Тогда пушка не годится. Это должно выглядеть как несчастный случай или самоубийство. Револьвер всё только усложнит.
   Он подумал о яде. Но где он его возьмёт? У Герми Гадсена? Нет. Может, в корпусе факультета фармацевтики. В лабораторию попасть не так уж и сложно. Но сначала ему нужно будет пойти в библиотеку, узнать, какой яд...
   Это должно выглядеть как несчастный случай или самоубийство. Если это будет похоже на что-то ещё, он станет для полиции первым подозреваемым.
   Было столько деталей, которые нужно хорошенько обдумать. Если предположить, что он действительно собирается это сделать. Сегодня вторник. Свадьба может быть отложена только до пятницы, иначе она начнёт волноваться и позвонит Эллен. Что ж, пятница - крайний срок. Всё нужно будет спланировать тщательно и быстро.
   Он посмотрел на свои записи:
  
   1. Пушка (н/г)
   2. Яд
   (а) Выбор
   (б) Получение
   (в) Применение
   (г) Должно выглядеть как (1) несчастный случай или (2) самоубийство
  
   Если предположить, что он действительно собирается сделать это. Пока всё это было чисто гипотетическим. Он просто немного детальнее изучит вопрос. Умственное упражнение.
   Но его походка, когда он шёл из закусочной, была спокойной, уверенной и твёрдой.
  

Глава 5

  
   Он пришёл в кампус к трём часам и сразу отправился в библиотеку. В каталоге он нашёл шесть книг, которые могли содержать нужную ему информацию. Четыре из них были учебниками по токсикологии, две другие - учебниками по криминалистике, в которых, если верить аннотациям в карточках каталога, имелись главы о ядах. Вместо того чтобы попросить библиотекаря принести ему нужные книги, он зарегистрировался и пошёл в хранилище сам.
   Он никогда раньше не ходил в книгохранилище. Там было три этажа, заполненных книжными полками и соединённых между собой винтовой лестницей. Одной книги из его списка не нашлось: её кто-то взял. Остальные пять он без труда отыскал на полках третьего этажа. Он сел за один из небольших письменных столов, установленных вдоль стены, включил настольную лампу, приготовил ручку и блокнот, и начал читать.
   Примерно через час он составил список пяти токсичных веществ, каждое из которых, как он полагал, может находиться в лаборатории факультета фармацевтики. Любое из них, если судить по времени действия и симптомам, предшествующим смерти, годилось для осуществления его плана, основные черты которого он набросал, возвращаясь с прогулки к реке.
  
   Он покинул библиотеку и кампус, и пошёл по направлению к дому, в котором снимал комнату. Пройдя два квартала, он увидел магазин одежды, витрины которого были заклеены плакатами с крупными надписями, извещающими о распродаже. На одном из плакатов были нарисованы песочные часы, а под ними - надпись Последние дни распродажи.
   Секунду он смотрел на рисунок. Затем развернулся и направился обратно в кампус.
   Он пошёл в университетский книжный магазин. Пробежав глазами список книг, прикреплённый к доске объявлений, он попросил у продавца экземпляр "Фармацевтической технологии", пособия для лабораторных работ, используемого студентами, специализирующимися в фармакологии.
   - Поздновато. Семестр-то уже заканчивается, - сказал продавец, возвращаясь с пособием в руках. Это была большая тонкая книга в ярко-зелёной бумажной обложке. - Потеряли свою?
   - Нет. Её у меня украли.
   - О-о. Что-нибудь ещё?
   - Да. Несколько конвертов, пожалуйста.
   - Какого размера?
   - Обычные конверты. Для писем.
   Продавец положил на книгу стопку белых конвертов.
   - Доллар пятьдесят и двадцать пять центов. Плюс налог. Итого доллар семьдесят девять.
  
   Факультет фармацевтики располагался в одной из старых построек Стоддардского университета, трёхэтажном кирпичном здании, увитом плющом. К парадному входу вели широкие каменные ступени. С обеих сторон корпуса были лестницы, ведущие вниз, в длинный коридор, который проходил через весь подвальный этаж. Здесь-то и находилась лаборатория. Её дверь закрывалась на "американский" автоматический замок. Ключи от этого замка были у некоторых сотрудников администрации университета, у всех сотрудников факультета фармацевтики, и у тех студентов, которым разрешалось работать в лаборатории без присмотра преподавателя. Такой порядок существовал на всех факультетах, где использовалось лабораторное оборудование. И с этим порядком был знаком практически весь кампус.
  
   Пройдя через главный вход, он пересёк вестибюль и оказался в комнате отдыха. Здесь шли две партии игры в бридж[9]. Некоторые студенты читали, некоторые беседовали. Мало кто отвлёкся от своих занятий, когда он вошёл. Он прошёл прямо к длинной вешалке в углу и положил свои книги на полку над крючками, на один из которых повесил свой вельветовый пиджак. Из стопки конвертов, зажатой между книг, он взял три и сунул их в карман брюк. Затем взял лабораторное пособие и вышел из комнаты.
   Он спустился в подвальный коридор. Справа от лестницы находилась мужская уборная. Войдя и убедившись, что в кабинках никого нет, он бросил книгу на пол. Потоптавшись на ней, пнул её через всю уборную. Когда он поднял её с пола, она уже не казалась новой. Он положил её на край умывальника. Глядя на себя в зеркало, расстегнул пуговицы на манжетах и до локтей закатал рукава. Затем расстегнул воротник рубашки и ослабил узел галстука. Взяв книгу под мышку, он вышел в коридор.
   Дверь в лабораторию находилась посередине между центральной лестницей и концом коридора. В нескольких футах от неё на стене висела доска объявлений. Он подошёл к доске объявлений и встал перед ней, глядя на приколотые там листки и буклеты. Спиной повернулся к концу коридора, так, чтобы краем глаза видеть главную лестницу. Книгу он держал под мышкой левой руки, а пальцы правой находились у брелока для ключей.
   Из лаборатории, закрыв за собой дверь, вышла девушка. В руках у неё были лабораторное пособие, такое же, как у него, и мензурка, до половины заполненная жидкостью молочного цвета. Он смотрел, как она прошла по коридору и поднялась по ступеням лестницы.
   Несколько человек вышли из двери за его спиной. Разговаривая между собой, они прошли мимо. Трое мужчин. Пройдя через весь коридор, они скрылись за дверью в его противоположном конце. Он продолжал смотреть на доску объявлений.
   Ровно в пять прозвенел звонок, и в коридоре несколько минут царило оживление. Скоро, однако, он вновь остался один. Одно из объявлений было буклетом, извещавшим о летней стажировке в университете Цюриха. Он стал его читать.
   На лестнице появился лысый человек. У него в руках не было лабораторного пособия, но по его движениям и по тому, как он выбирал нужный ключ, было ясно, что он идёт в лабораторию. Но он походил на преподавателя... Повернувшись спиной к мужчине, он перевернул страницу цюрихского буклета. Он слышал, как дверь в лабораторию открылась и закрылась. Минутой позже она открылась и закрылась вновь, послышался звук удаляющихся шагов преподавателя, а затем стало слышно, как тот поднимается по лестнице.
   Он занял прежнюю позицию и закурил сигарету. После одной затяжки бросил её и раздавил носком ботинка: появилась девушка. Она шла в его сторону. В руке она держала лабораторное пособие. У неё были длинные тонкие каштановые волосы и очки в роговой оправе. Из кармана спецовки она на ходу достала латунный ключ.
   Он расслабил мышцы левой руки, и лабораторное пособие упало в его левую ладонь, привлекая внимание яркой зелёной обложкой. Щёлкнув пальцем по цюрихской брошюре, он пошёл в сторону лаборатории, не глядя на приближающуюся девушку. При этом он рылся в кармане, как будто пытаясь высвободить зацепившийся за подкладку нужный ключ. Когда он, наконец, достал связку ключей, девушка уже была у двери. Всё его внимание было целиком поглощено ключами, среди которых он, казалось, пытался отыскать нужный. Он не обращал на девушку внимания до тех пор, пока она не вставила свой ключ в замочную скважину, не повернула его и не приоткрыла дверь, улыбаясь ему.
   - О, спасибо, - произнёс он, открывая дверь пошире одной рукой, а другой засовывая ключи обратно в карман. Он проследовал за девушкой внутрь и закрыл за собой дверь.
   Это была маленькая комната со стойками и стеллажами, заполненными коробками и колбами с этикетками, а также заставленными непонятными приборами. Девушка тронула выключатель на стене, заставив вспыхнуть ожившие лампы дневного света, абсолютно не соответствующие старомодной обстановке комнаты. Она прошла к стойке в другом углу помещения и раскрыла своё лабораторное пособие.
   - Ты учишься у Аберсона? - спросила она.
   Он встал в противоположной стороне, спиной к ней, и смотрел на ряды колб на одном из стеллажей.
   - Да, - ответил он.
   В комнате был слышен звук позвякивающего о металл стекла.
   - Как его рука?
   - Пожалуй, всё так же, - сказал он.
   Он дотронулся до колб на стеллаже, ударив их друг о друга, чтобы не возбудить у девушки подозрений.
   - Ну разве не глупо? - сказала она. - Я слышала, он без очков совсем слепой.
   Она погрузилась в молчание.
   На каждой колбе имелась белая этикетка с чёрной надписью. На некоторых были прикреплены дополнительные этикетки с красной надписью: ЯД. Он быстро просматривал ряды ёмкостей, отмечая про себя только их. Список лежал у него в кармане, но названия реактивов мерцали прямо перед ним, как будто нанесённые на невидимый экран.
   Он нашёл один реактив из своего списка. Колба находилась немного выше уровня глаз, примерно в двух футах от него. Белый мышьяк - As4O6 - ЯД. Она была наполовину заполнена белым порошком. Его рука потянулась к ней, затем остановилась.
   Он немного повернулся и украдкой взглянул на девушку. Она ссыпала с чашки весов в стеклянный сосуд какой-то желтоватый порошок. Он повернулся к стене, положил книгу перед собой на стойку и раскрыл её, глядя на бессмысленные диаграммы и инструкции.
   Наконец, по действиям девушки стало понятно, что она собирается уходить: сложила весы, закрыла ящик. Он склонился к книге, сосредоточенно водя пальцем по строчкам. Судя по звуку шагов, девушка направилась к двери.
   - Пока, - сказала она.
   - Пока.
   Дверь открылась и закрылась. Он огляделся. Он был один.
   Он достал из кармана носовой платок и конверты. Обернув платком правую руку, он взял с полки колбу с мышьяком, поставил её на стойку и вынул пробку. Порошок был похож на муку. Он насыпал в конверт примерно столовую ложку мышьяка. Порошок падал в конверт с тихим шелестом. Затем он свернул конверт в тугой пакетик, вложил во второй конверт и убрал в карман. Закрыв колбу и поставив её обратно на полку, он медленно прошёл по комнате, читая этикетки на ящиках и коробках, держа наготове третий конверт.
   Он нашёл то, что искал, через несколько минут: коробку с пустыми желатиновыми капсулами, блестящими как овальные мыльные пузыри. Он взял шесть. На всякий случай. Он положил их в третий конверт и осторожно убрал в карман, стараясь не раздавить капсулы. Потом, убедившись, что всё на своих местах, он взял со стойки книгу, выключил свет и вышел из лаборатории.
   Забрав свои учебники и пиджак, он вновь покинул кампус. Он чувствовал себя в полной безопасности: он разработал план действий и воплотил в жизнь его первоначальный этап быстро и точно. Конечно, план был лишь ориентировочный. Он не собирался идти до конца. Он посмотрит, как пройдёт следующий этап. Полиция ни за что на свете не поверит, что Дорри случайно приняла смертельную дозу мышьяка. Это должно выглядеть как самоубийство, как очевидное, несомненное самоубийство. Должна быть записка, или нечто не менее убедительное. Потому что если возникнут подозрения, что это не самоубийство, и начнётся расследование, девушка, впустившая его сюда, всегда сможет дать против него показания.
   Он шёл медленно, помня о хрупких капсулах в левом кармане брюк.
  
   Он встретился с Дороти в восемь вечера. Они пошли в кино, где всё ещё шла картина с Джоан Фонтейн.
   Вчера Дороти очень хотела посмотреть этот фильм. Её мир был таким же серым, как те пилюли, которые он ей дал. Но сегодня - сегодня всё было просто замечательно. Перспектива брака развеяла все её проблемы, как свежий ветер сметает с аллей мёртвые листья. Не только беременность перестала её беспокоить, но и все её проблемы вообще стали несущественными: одиночество, уязвимость. Единственной тенью, омрачавшей её счастье, было то, что наступит день, и её отец, и так расстроенный скоропалительным браком, неминуемо узнает его истинную причину. Но даже это сегодня было неважно. Она всегда ненавидела его несгибаемую мораль и втайне презирала её, в то же время чувствуя себя виноватой. Теперь же она сможет высказать ему всё в лицо - ведь она под защитой мужа. Её отец, конечно, устроит безобразную сцену, но, по правде говоря, она даже немного ждала этого.
   Она рисовала в своих мечтах тихую счастливую жизнь в трейлере. Ещё более счастливую, когда появится ребёнок. Она не могла дождаться конца картины, отвлекающей её от реальности, более прекрасной, чем любой фильм.
   Он же не хотел смотреть картину вчера вечером. Он не слишком любил кино, но особенно не любил фильмы чрезмерно эмоциональные. Сегодня, однако, в уютной темноте, обняв Дороти одной рукой, он погрузился в состояние приятной расслабленности, впервые с того воскресного вечера, как Дороти сообщила ему о своей беременности.
   Он смотрел картину с таким вниманием, как будто все ответы на вечные вопросы были заключены в поворотах её сюжета. Он получил от фильма огромное наслаждение.
   Затем он отправился домой и приготовил капсулы.
   Со сложенного пополам листа он осторожно наполнил крохотные желатиновые половинки капсул белым порошком, затем закрыл их другими половинками, немного большими по размеру. Он занимался этим почти час, поскольку испортил две капсулы, прежде чем смог сделать две хорошие: одну раздавил, а другая размокла в его вспотевших пальцах.
   Закончив, он выбросил в унитаз испорченные и оставшиеся капсулы, мышьяк, сделал то же самое с бумагой импровизированной воронки и с конвертами, в которых принёс яд, предварительно изорвав их в мелкие клочки. Затем он положил капсулы с мышьяком в новый конверт и спрятал их в нижнем ящике комода, под пижамами и брошюрами "Кингшип Коппер", при виде которых у него на лице появилась кривая усмешка.
   В одной из книг, которую он читал сегодня днём в библиотеке, было написано, что смертельная доза мышьяка колеблется от одной десятой до половины грамма. По его приблизительным подсчётам, в двух капсулах содержалось не менее пяти граммов мышьяка.
  
  

Глава 6

  
  
   В среду он следовал своему обычному распорядку, посещая все занятия, но участия в окружающей его жизни принимал не более чем водолаз, которого отделяет от чужеродной глубоководной среды толстое стекло скафандра. Вся его энергия была направлена внутрь, сосредоточена на мысли о том, как заставить Дороти написать предсмертную записку, либо, если это не удастся сделать, найти какой-то иной способ выдать её смерть за очевидное самоубийство. Находясь в состоянии напряжённых размышлений, он, наконец, невольно отбросил своё притворство относительно того, собирается он осуществить свой план или нет. Он собирался убить её. Он уже приготовил яд и знал, что применит его. Оставалась одна лишь эта проблема, и он собирался найти решение. Временами в течение дня, когда чей-то громкий голос или скрип мела по доске на мгновение возвращал его к реальности, он смотрел на своих однокурсников с лёгким удивлением. Видя, как они морщат лбы над строфой Браунинга или высказыванием Канта, он испытывал такое чувство, будто случайно набрёл на компанию взрослых, играющих в "классики".
   В этот день занятие по испанскому было последним, и во второй его половине преподаватель задал им перевод - что-то вроде короткой необъявленной контрольной. Поскольку это был его самый слабый предмет, ему пришлось немного отвлечься от собственных мыслей и сосредоточиться на странице из витиевато написанного испанского романа, который они изучали.
   Что натолкнуло его на мысль - сосредоточенность, с которой ему пришлось корпеть над переводом или относительная лёгкость подобного занятия, сменившая напряжённые раздумья целого дня - он не мог сказать. Но его вдруг осенило. Абсолютно ясная мысль, идеальный план, который не мог провалиться или вызвать у Дороти какие-либо подозрения. Он настолько погрузился в созерцание этого плана, что успел закончить лишь половину заданного перевода. Неизбежная плохая оценка не волновала его вовсе. К десяти часам завтрашнего утра Дороти напишет свою предсмертную записку.
  
   В тот вечер, когда его домовладелица ушла на собрание Общества Восточной Звезды[10], он пригласил Дороти к себе. Те два часа, что они провели вместе, он был нежен и внимателен как никогда. Ведь она ему во многом очень нравилась, и он знал, что это их последняя ночь вместе.
   Дороти же, заметив перемену в его поведении, решила, что это связано с предстоящей свадьбой. Она не была религиозной девушкой, но искренне верила, что отношения, скреплённые узами брака, приобретают священный ореол.
   Затем они отправились в небольшой ресторанчик неподалёку от кампуса. Это тихое место не пользовалось популярностью у студентов. Пожилой владелец, несмотря на старание, приложенное им, чтобы украсить окна заведения голубыми и белыми лентами из гофрированной бумаги и флагами Стоддарда, терпеть не мог шумную и не очень-то аккуратную студенческую братию.
   Они сели в одной из кабинок, отделённых друг от друга перегородками, выкрашенными в синий цвет, и заказали чизбургеры и шоколадные коктейли, пока Дороти без умолку болтала о новом книжном чудо-шкафе, раскладывающемся в полноценный обеденный стол. Он кивал без особого воодушевления, ожидая паузы в её монологе.
   - Да, кстати, - сказал он, - та фотография, что я тебе дал, все ещё у тебя? Моё фото?
   - Ну разумеется.
   - Отдай мне его на пару дней. Я хочу сделать копию, чтобы послать матери. Это дешевле, чем фотографироваться ещё раз.
   Она достала зелёный бумажник из кармана пальто, сложенного на сиденье диванчика.
   - Ты рассказал ей о нас?
   - Ещё нет.
   - Почему?
   На секунду он задумался.
   - Ну, пока ты не можешь рассказать своей семье, я решил ничего не говорить ей. Пусть это будет нашим секретом, - он улыбнулся. - Ты ведь никому ничего не рассказала?
   - Нет, - ответила она.
   У неё в руках было несколько снимков, которые она достала из бумажника. Через разделявший их стол он пытался рассмотреть верхнее фото. На нём была Дороти и две другие девушки, скорее всего её сестры. Заметив его взгляд, она передала ему фотографию.
   - Посередине Эллен, а Марион - крайняя.
   Три девушки были сфотографированы на фоне машины, кадиллака, отметил он. Солнце находилось за их спинами, так что лица оказались в тени, но он всё равно заметил сходство между ними. У всех троих были большие глаза и высокие скулы. Волосы Эллен были более светлого, чем у Марион, оттенка, но темнее, чем волосы Дороти.
   - И кто самая красивая? - спросил он. - После тебя, я имею в виду.
   - Эллен, - ответила Дороти. - И не после меня, а наоборот. Марион тоже могла бы быть красивой, но только она носит вот такую причёску, - она стянула свои волосы в пучок на затылке и нахмурилась. - Она же интеллектуалка, помнишь?
   - Ах да, поклонница Пруста[11].
   Она дала ему следующий снимок. Это была фотография её отца.
   - Р-р-р, - зарычал он, и они оба засмеялись.
   - А это - мой жених, - сказала она и протянула ему его собственное фото.
   Он задумчиво посмотрел на снимок, отметив про себя симметрию черт.
   - Ну-у, не знаю, - проворчал он, потирая подбородок. - Мне он кажется несколько беспутным.
   - Но зато красивый, - возразила она. - Такой красивый.
   С довольной улыбкой он спрятал фото в карман.
   - Смотри, не потеряй, - предупредила она серьёзно.
   - Не потеряю.
   Он огляделся. Глаза его блестели. На стене рядом с их столиком была прикреплена панель для выбора номеров музыкального автомата, находившегося в дальнем конце зала.
   - Музыка, - объявил он, доставая монетку и опуская её в прорезь. Он водил пальцем вверх и вниз вдоль двойного ряда красных кнопок, читая названия песен. Он помедлил у кнопки напротив песни "Волшебный вечер", которую так любила Дороти, но затем взгляд его упал на песню "На горной вершине" в самом низу ряда. Подумав, он выбрал её. Он нажал на кнопку. Музыкальный автомат ожил, озарив лицо Дороти розовым светом.
   Она посмотрела на часы, затем откинулась на спинку диванчика, восторженно зажмурившись.
   - Господи, подумай только, - пробормотала она, улыбаясь, - на следующей неделе не надо будет торопиться в общежитие!
   Зазвучали вступительные гитарные аккорды.
   - Разве мы не должны написать заявку на трейлер?
   - Я был там сегодня днём, - сказал он. - Это может занять пару недель. Мы можем пожить у меня. Я поговорю с домовладелицей.
   Он взял бумажную салфетку и стал отрывать аккуратные маленькие кусочки от её краёв.
   Девичий голос запел:
  

На горной вершине,

Укрытой в снега,

Я с милым рассталась,

Он бросил меня...

   - Ох уж эти народные песни, - пробормотала Дороти, закуривая сигарету. Пламя медью сверкнуло на надписи на книжечке именных спичек. Дороти Кингшип.
   - Твоя беда в том, - заметил он, - что ты жертва собственного аристократического воспитания.
  

Так горько прощаться,

Потупивши взор;

Жених бессердечный,

Он хуже, чем вор...

  
   - Ты сдал анализ крови?
   - Да, тоже сегодня днём.
   - А разве мне не нужно?
   - Нет.
   - Я посмотрела в справочнике. Там написано "анализ крови" для Айовы. Разве это не означает, что мы оба должны его сдать?
   - Я узнавал. Тебе не нужно, - его уверенные пальцы продолжали отрывать кусочки от салфетки.
  

Вор только ограбит

Тебя и уйдёт,

Жених бессердечный -

В могилу сведёт...

  
   - Уже поздно...
   - Давай дослушаем песню до конца, ладно? Она мне нравится, - он развернул салфетку, которая превратилась в филигранное бумажное кружево. Он восхищённо расправил на столе свою работу.
  

В могиле холодной

Ты будешь лежать.

Ах, лживому сердцу

Нельзя доверять...

  
   - Видишь, с кем нам, женщинам, приходится иметь дело?
   - Какая жалость. Просто ужас. Моё сердце обливается кровью.
  
   У себя в комнате он, держа фото над пепельницей, поднёс зажжённую спичку к его нижнему уголку. Это был снимок из университетского "Ежегодника". Хорошая фотография. Он не хотел сжигать её, но под ней была его подпись "Дорри с любовью на память".
  

Глава 7

  
  
   Как всегда, она опаздывала на первое утреннее занятие. Сидя в последнем ряду, он смотрел, как аудитория постепенно заполняется студентами. На улице шёл дождь, и струйки воды стекали по стеклянной стене. Место слева от него всё ещё было пустым, когда лектор взошёл на кафедру и начал говорить об одной из форм городского управления.
   Он всё приготовил: открытый блокнот, ручку и испанский роман, "La Casa de las Flores Negras"[12], лежащий у него на колене. Внезапная мысль поразила его, заставив сердце остановиться: а что если она сегодня решила не прийти? Завтра пятница, крайний срок. Другого шанса заставить её написать записку у него не будет. Записка должна быть у него к вечеру. Что же он будет делать, если она прогуляет?
   В десять минут десятого она появилась: запыхавшаяся, книги в одной руке, дождевик в другой, с улыбкой, озарившей её лицо в тот самый момент, когда она вошла в аудиторию и встретилась с ним взглядом. Прокравшись позади него, она скользнула на место и перекинула дождевик через спинку своего кресла. Улыбка не сходила с её лица, когда она раскладывала книги, раскрывала перед собой блокнот и маленький ежедневник и убирала оставшиеся учебники на пол между их креслами.
   Затем она заметила книгу, которую он держал раскрытой на колене, и удивлённо подняла брови. Он закрыл роман, заложив палец между страницами, и повернул к ней так, чтобы она смогла прочесть заглавие. Затем он раскрыл томик опять, и ручкой печально указал сначала на разворот книги, а потом на свой блокнот, как бы говоря, сколько ему предстоит перевести. Дороти сочувственно покачала головой. Он указал на лектора и на её блокнот - она должна конспектировать, а он потом перепишет у неё. Она кивнула.
   Прошло четверть часа. Всё это время он, прилежно ведя пальцем по строчкам, медленно записывал в свой блокнот перевод. Затем осторожно покосился на Дороти и увидел, что она поглощена собственной работой. Тогда он оторвал от угла одной из страниц блокнота небольшой кусочек бумаги. Одну его сторону заполнил всякой ерундой - набором бессмысленных линий, написанными и зачёркнутыми словами, зигзагами и спиралями - и перевернул на другую, чистую. Затем, водя ногтем по строчке, принялся качать головой и постукивать ногой в нетерпении и недоумении.
   Дороти заметила это. Она повернулась к нему с немым вопросом. Он посмотрел на неё и озабоченно вздохнул. Потом поднял палец, как бы прося её внимания ещё минуту, прежде чем она вновь вернётся к своему занятию, и стал писать, пытаясь уместить слова, очевидно, копируемые из книги, на тесном клочке. Закончив, передал ей. Traducción, por favor, озаглавил он свою записку. Перевод, пожалуйста.
  
   Querido,
   Espero que me perdonares por la infelicidad que causaré. No hay ninguna otra cosa que puedo hacer.
  
   Она посмотрела на него слегка удивлённо, поскольку предложения были совсем простыми. Его лицо ничего не выражало. Он ждал. Она взяла ручку и перевернула записку, но её обратная сторона была вся изрисована. Поэтому она вырвала страницу из своего ежедневника и написала на ней.
   Она передала ему перевод. Он прочёл его и кивнул. "Muchas gracias[13]", - прошептал он. Он склонился над блокнотом и продолжал писать. Дороти скомкала его записку и бросила на пол. Краем глаза он проследил, куда упала бумажка. Рядом с ней валялась ещё одна, а также несколько окурков. К концу дня всё это будет подметено и сожжено.
   Он вновь посмотрел на записку, на аккуратный, с сильным наклоном, почерк Дороти:
  
   Дорогая, надеюсь, что ты простишь меня за то несчастье, причиной которого я стану. У меня нет другого выхода.
  
   Он аккуратно вложил листок во внутренний карман обложки блокнота и закрыл его. Затем захлопнул роман и положил его на блокнот. Дороти повернулась, посмотрела на книгу, потом на него, взглядом спрашивая, закончил ли он.
   Он утвердительно кивнул и улыбнулся.
  
   Они не должны были видеться в тот вечер. Дороти хотела вымыть и уложить волосы, а также упаковать вещи для уикенда в "Нью Вашингтон Хаус". Но в 8.30 телефон на её письменном столе зазвонил.
   - Послушай, Дорри, кое-что случилось. Кое-что важное.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я должен немедленно увидеться с тобой.
   - Но я не могу. Я не могу выйти. Я только что вымыла волосы.
   - Дорри, это важно.
   - Ты не можешь сказать по телефону?
   - Нет. Мне нужно тебя увидеть. Встречаемся на скамейке через полчаса.
   - На улице дождь. Разве мы не можем встретиться в комнате отдыха?
   -?Нет. Послушай, помнишь тот ресторанчик, где мы ели чизбургеры вчера вечером? "У Гидеона"? Ну так встретимся там. В девять.
   - Не понимаю, почему мы не можем встретиться в комнате отдыха...
   - Детка, прошу тебя...
   - Это... это имеет какое-то отношение к завтрашнему дню?
   - Я тебе всё объясню при встрече.
   - Так имеет?
   - Ну, и да и нет. Послушай, всё будет хорошо. Я тебе всё объясню. Просто будь там в девять.
   - Ладно.
  
   Без десяти девять он открыл нижний ящик комода и достал из-под пижамы два конверта. Один из них, с маркой, был запечатан и подписан:
  
   Мисс Эллен Кингшип
   Северный корпус общежития
   Колдуэлльский колледж
   Колдуэлл, Висконсин.
  
   Адрес он напечатал сегодня днём в комнате отдыха Студенческого союза, на одной из пишущих машинок, используемых студентами. В конверте была записка, которую Дороти написала на утренней лекции. В другом конверте были две капсулы.
   Он спрятал конверты во внутренние карманы пиджака, убедившись, что запомнил, где какой. Затем надел плащ, тщательно затянул пояс и, ещё раз взглянув на себя в зеркало, вышел из комнаты.
   Открыв дверь парадной, он шагнул на улицу с правой ноги, снисходительно улыбнувшись про себя.
  
  

Глава 8

  
  
   Заведение было практически пустым, когда он пришёл. Были заняты только две кабинки: за одним столом двое пожилых мужчин неподвижно склонились над шахматной доской; за другим, в противоположной стороне зала, обхватив руками чашку кофе и глядя в неё, словно это был магический кристалл, сидела Дороти. Вокруг головы она повязала белую косынку. Из-под неё выглядывали тёмные, всё ещё влажные, волосы, уложенные в плоские, закреплённые заколками, локоны.
   Дороти заметила его, когда он уже стоял возле её столика, снимая плащ. Она посмотрела на него снизу вверх: в её больших карих глазах была тревога. На ней совсем не было косметики. Бледность и прижатые косынкой волосы делали её очень юной. Он повесил свой плащ на крючок рядом с её дождевиком и сел напротив.
   - В чём дело? - с беспокойством спросила она.
   Гидеон, пожилой человек с впалыми щеками, подошёл к их столику.
   - Что будете?
   - Кофе.
   - Только кофе?
   - Да.
   Гидеон отошёл прочь, шаркая по полу обутыми в домашние тапочки ногами. Дороти подалась вперёд:
   - Что случилось?
   Он заговорил тихо и сдержанно.
   - Когда я вернулся домой сегодня днём, меня ждала записка. Звонил Герми Гадсен.
   Её руки крепко сжали чашку с кофе.
   - Герми Гадсен...
   - Я перезвонил ему, - он сделал паузу, поскрёб поверхность стола. - Он ошибся с теми пилюлями. Его дядя...
   Он резко замолчал, поскольку к ним приближался Гидеон, неся в трясущейся руке чашку кофе. Они застыли, молча глядя друг другу в глаза, пока Гидеон не ушёл.
   - Его дядя кое-что поменял местами в аптеке, ну или что-то в этом роде. В общем, те пилюли были не тем, что нужно.
   - Чем же они были? - у неё был испуганный голос.
   - Каким-то рвотным средством. Ты сказала, что тебя вырвало, - подняв свою чашку, он положил на блюдце салфетку, чтобы промокнуть кофе, пролитый трясущейся рукой Гидеона, затем вытер дно чашки, поставив её на салфетку.
   Дороти с облегчением вздохнула.
   - Хорошо, что всё уже позади. Пилюли мне не навредили. По телефону у тебя был такой голос, что я уже начала волноваться...
   - Дело не в этом, детка, - он положил намокшую салфетку на край блюдца. - Я виделся с Герми, перед тем как позвонить тебе. Он дал мне пилюли, которые ты должна была принять в тот раз.
   Она изменилась в лице.
   - Нет...
   - Ну, ничего страшного не произошло. Всё так же, как и в понедельник, только и всего. У нас просто появился второй шанс. Если пилюли подействуют, всё будет замечательно. Если нет - завтра мы поженимся, как и собирались, - он медленно помешал кофе, глядя на образовавшийся в чашке маленький водоворот. - Они при мне. Ты сможешь принять их сегодня вечером.
   - Но...
   - Но что?
   - Я не хочу второго шанса. Я не хочу больше никаких пилюль... - она подалась вперёд, сцепив пальцы с такой силой, что побелели суставы. - Всё, о чём я могла думать - это завтрашний день. Каким замечательным, каким счастливым...
   Она закрыла глаза, её ресницы стали мокрыми от слёз. Она говорила слишком громко. Он метнул взгляд в другую сторону зала, туда, где сидели играющие в шахматы и наблюдающий за ними Гидеон. Выловив из кармана монетку, он сунул её в прорезь панели для выбора номеров музыкального автомата и ткнул одну из кнопок. Затем, разняв её стиснутые руки, он взял их в свои.
   - Детка, детка, - ласково заговорил он, - ну неужели мы должны ещё раз всё это обсуждать? Я забочусь только о тебе. О тебе, не о себе.
   - Нет, - она открыла глаза и пристально посмотрела на него. - Если бы ты заботился обо мне, ты бы хотел того же, чего хочу я.
   Грянула музыка: громкий, наглый джаз.
   - Чего ты хочешь, детка? Умереть с голоду? Это ведь не кино, а жизнь.
   - Мы не умрём с голоду. Ты всё представляешь в слишком мрачном свете. Ты сможешь найти хорошую работу даже без диплома. Ты умный, ты...
   - Ты не знаешь, - сказал он без всякого выражения. - Ты просто не знаешь. У тебя всю жизнь были деньги.
   Она вновь попыталась сцепить удерживаемые им руки.
   - Ну почему все постоянно меня этим попрекают? Почему это делаешь ты? Почему ты считаешь, что это так важно?
   - Это важно, Дорри, нравится тебе это или нет. Посмотри на себя - пара туфель, подобранная к каждому наряду, сумочка, подобранная к каждой паре туфель. Тебя так воспитали. Ты не можешь...
   - Ты думаешь, что это имеет значение? Ты думаешь, мне есть до этого дело? - Она замолчала. Её руки, которые он по-прежнему держал в своих, расслабились, и когда она вновь заговорила, в её голосе не было гнева, только искренняя убеждённость. - Я знаю, что иногда ты посмеиваешься надо мной. Над фильмами, которые мне нравятся, над моей романтичностью. Может быть, это потому, что ты на пять лет старше, может потому, что ты был в армии, может потому, что ты мужчина... Я не знаю. Но я верю, я искренне верю, что если два человека действительно любят друг друга - так, как я люблю тебя, и так, как, ты говоришь, ты любишь меня - то ничто не имеет значения: ни деньги, ни всё остальное. Я в это верю, действительно верю... - Она вдруг резко вырвала свои руки из его ладоней и закрыла ими лицо.
   Он вытащил из нагрудного кармана носовой платок и легонько коснулся им тыльной стороны её ладони. Она взяла платок и прижала его к глазам.
   - Детка, я тоже в это верю. Ты ведь это знаешь, - мягко сказал он. - Угадай, что я сделал сегодня, - он помолчал. - Две вещи. Во-первых, я купил для тебя обручальное кольцо, во-вторых, я дал объявление в воскресный номер "Кларион". Объявление о поиске работы. В ночную смену, - она вытерла платком глаза. - Может, я действительно немного сгущаю краски. Конечно, мы выпутаемся и будем счастливы. Но давай хоть немного будем реалистами, Дорри. Мы будем гораздо счастливее, если поженимся этим летом, с согласия твоего отца. Ты ведь не станешь этого отрицать. И тебе нужно только, для того, чтобы наше дополнительное счастье стало возможным, принять вот эти пилюли, - он сунул руку во внутренний карман пиджака и достал конверт, убедившись, что это тот, который нужен. - Нет ни одной разумной причины, по которой тебе следовало бы отказаться.
   Она сложила платок, и вертела его в руках, внимательно разглядывая.
   - Я мечтала о завтрашнем дне со вторника. Для меня теперь весь мир изменился... - Она бросила платок на стол перед ним. - Я всю свою жизнь только и делала, что пыталась угодить отцу.
   - Я знаю, Дорри, что ты разочарована. Но ты должна думать о будущем, - он протянул ей конверт. Сидя со сложенными на столе руками, она не сделала ни малейшего движения, чтобы взять его. Тогда он положил его на середину стола, белоснежный прямоугольник с капсулами внутри. - Я готов пойти работать в ночную смену сейчас, готов бросить учёбу в конце семестра. Всё, о чём я тебя прошу, это просто проглотить пару пилюль.
   Она не разжала рук, а только смотрела на стерильную белизну лежащего перед ней конверта.
   Он заговорил холодным, властным тоном:
   - Если ты откажешься взять их, Дороти, значит ты упрямая, несправедливая эгоистка. Ты несправедлива больше по отношению к себе, чем ко мне.
   Джазовая пьеса закончилась, разноцветные лампочки музыкального автомата погасли, воцарилось молчание.
   Они сидели, разделённые лежащим на столе белым конвертом.
   В противоположной стороне зала один из игроков со стуком переставил на доске фигуру, и кто-то произнёс:
   - Шах.
   Она слегка разжала руки и он увидел, что её ладони вспотели. Он заметил, что его собственные ладони тоже были влажными от пота. Её взгляд оторвался от конверта и встретился с его взглядом.
   - Детка, прошу тебя...
   Она опустила глаза. Выражение её лица не изменилось.
   Наконец она взяла конверт. Сунув его в лежащую рядом с ней на сиденье диванчика сумочку, она сидела, рассматривая свои руки.
   Он потянулся через стол и дотронулся до её руки, погладил её и сжал в своей. Другой рукой подвинул к ней свой нетронутый кофе. Он наблюдал, как она берёт чашку и пьёт. Найдя в кармане ещё одну монетку, он опустил её в прорезь панели и нажал кнопку напротив песни "Волшебный вечер".
  
   Они шли по мокрым бетонным дорожкам молча, погружённые каждый в свои мысли, и держались за руки лишь по привычке. Дождь прекратился, но воздух наполняла холодящая лицо влага, окружавшая уличные фонари колеблющимся серым ореолом.
   Не переходя улицу, они остановились напротив общежития и поцеловались. Её губы были плотно сжатыми и холодными. Когда он попытался разжать их, она покачала головой. Несколько минут он держал её в объятиях, шепча нежные успокаивающие слова. Затем они расстались, пожелав друг другу спокойной ночи. Он стоял и смотрел, как она пересекает улицу и входит в освещённый вестибюль общежития.
  
   Он отправился в близлежащий бар, где выпил два бокала пива и изорвал бумажную салфетку, превратив её в изящное кружево с филигранным узором. Спустя полчаса он вошёл в телефонную будку и набрал номер общежития. Он попросил девушку-телефонистку соединить его с комнатой Дороти. Она ответила после второго гудка:
   - Алло?
   - Алло, Дорри? - Она молчала. - Дорри, ты сделала это?
   Пауза.
   - Да.
   - Когда?
   - Несколько минут назад.
   Он набрал побольше воздуха:
   - Детка, телефонистка подслушивает чужие разговоры?
   - Нет. Предыдущую уволили за...
   - Ладно, слушай. Я не хотел говорить тебе прежде, но... тебе может быть немного больно, - она ничего не ответила, и он продолжал. - Герми сказал, что тебя, возможно, будет тошнить, как в прошлый раз. И ты, наверное, почувствуешь жжение в горле и боли в желудке. Что бы ни случилось, не пугайся. Это просто будет означать, что пилюли действуют. Никого не зови, - он помедлил, ожидая, что она что-нибудь скажет, но она молчала. - Мне жаль, что я не сказал тебе этого раньше, но знаешь, будет не очень больно. И всё закончится раньше, чем ты успеешь понять, - вновь пауза. - Ты ведь не сердишься на меня, Дорри?
   - Нет.
   - Вот увидишь, всё это только к лучшему.
   - Я знаю. Прости, что я была такой упрямой.
   - Всё в порядке, детка. Не извиняйся.
   - Увидимся завтра.
   - Да.
   На секунду повисла пауза, затем она сказала:
   - Что ж, спокойной ночи.
   - Прощай, Дороти, - ответил он.
  
  

Глава 9

  
  
   Входя в аудиторию в пятницу утром, он ощущал себя невесомым, и высоким, и замечательным. Начинался прекрасный день: солнечный свет лился в окна, отражаясь от металлических сидений и рассыпаясь солнечными зайчиками по стенам и потолку. Заняв своё место в последнем ряду, он вытянул ноги, скрестил руки на груди и наблюдал, как рассаживаются входящие студенты. Лучезарность утра передалась им всем. Завтра, к тому же, начиналась первая игра университетского бейсбольного сезона, а вечером, по окончании игры, были запланированы танцы: студенты оживлённо переговаривались, кричали и весело смеялись.
   Три девушки стояли в стороне и о чём-то возбуждённо перешёптывались. Он подумал, не были ли они девушками из общежития, не говорили ли о Дороти. Её ещё не могли обнаружить. Зачем, в самом деле, кому-то входить в её комнату? Возможно, она просто захотела подольше поспать. Он рассчитывал, что её вряд ли найдут раньше, чем через несколько часов. Он затаил дыхание, но девушки вдруг разразились весёлым смехом.
   Нет, её вряд ли найдут раньше часа дня. "Дороти Книгшип не пришла на завтрак, на ленче её тоже не было..." Тогда они постучат к ней в дверь, и им никто не ответит. Скорее всего, они пойдут к дежурной по общежитию, или к кому-то, у кого есть запасной ключ. Возможно, её найдут ещё позже. Живущие в общежитии студентки очень часто не спускались к завтраку, предпочитая поспать подольше, а некоторые из них съедали свой ленч в городе, в каком-нибудь кафе. У Дорри не было близких подруг, которые могли бы сразу заметить её отсутствие. Нет, если ему и дальше будет везти, то её не найдут до звонка Эллен.
   Вчера вечером, попрощавшись с Дороти по телефону, он вернулся к общежитию. В почтовый ящик, находящийся на углу улицы, он опустил конверт, адресованный Эллен Кингшип, конверт с предсмертной запиской Дороти. Первый сбор утренней почты был в шесть. Колдуэлл находился всего в ста милях отсюда, так что письмо будет доставлено после обеда. Если бы Дороти нашли утром, то Эллен, извещённая по телефону отцом, могла уехать в Блу Ривер до того, как придёт письмо. А это означает, что почти наверняка будет начато какое-то расследование, поскольку предсмертную записку не обнаружат до возвращения Эллен. Это был единственный риск, и притом неизбежный. Он не мог прокрасться в женское общежитие и спрятать записку у Дороти в комнате. Было бы глупо попытаться спрятать записку в кармане её пальто или в одной из её книг до того, как он отдал ей пилюли, поскольку в этом случае он рисковал бы куда больше, так как Дороти могла обнаружить записку и выбросить её, либо же, что ещё хуже, смекнуть, в чём дело.
   Он решил ждать до полудня. Если Дороти найдут после двенадцати, то Эллен получит записку к тому времени, как администрация университета свяжется с Лео Кингшипом, а он, в свою очередь, станет искать её. Если ему действительно повезёт, то Дороти обнаружат ещё позже, после звонка обезумевшей от страха Эллен. Тогда всё будет так, как и должно быть.
   Конечно же, сделают вскрытие. И оно покажет наличие большого количества мышьяка и двухмесячного эмбриона - способ и причину её самоубийства. Это и записка должны более чем удовлетворить полицию. Ну разумеется, они устроят формальную проверку всех местных аптек - и останутся с носом. Они даже могут добраться до лаборатории факультета фармацевтики. Будут расспрашивать студентов: "Вы видели эту девушку в лаборатории или поблизости от факультета?" - показывая фотографию покойной. И это вновь не даст им абсолютно ничего. Да, её смерть останется тайной, но это вряд ли будет так уж важно. Даже если они не смогут узнать, где она взяла мышьяк, сомнений в том, что это самоубийство, всё равно не возникнет.
   Будут ли искать мужчину, замешанного в этом деле, её любовника? По всей вероятности, нет, решил он. Особенно когда выяснят, что она была неразборчива в связях как кошка. В любом случае, это их вряд ли заинтересует. Но что насчёт Кингшипа? Не начнёт ли оскорблённый моралист частное расследование? "Найдите негодяя, погубившего мою дочь!" Хотя, если верить тому, что рассказывала ему Дороти, Кингшип, скорее всего, подумает: "Ага, да она сама была хороша! Вся в мать." И всё же расследования избежать не удастся...
   Он наверняка будет среди подозреваемых. Их видели вместе, хотя и не так часто, как можно было бы подумать. В самом начале, когда успех с Дороти был под вопросом, он не водил её в популярные места, поскольку в прошлом году он встречался с той богатой девушкой, и, если бы с Дороти ничего не вышло, в будущем были бы и другие. А он не хотел репутации охотника за деньгами. Потом, когда с Дороти у него всё получилось, они ходили в кино, к нему в комнату, в тихие ресторанчики, такие как "У Гидеона". Встречи на скамейке, а не в комнате отдыха её общежития, вошли у них в привычку.
   Какое бы расследование ни велось, он наверняка попадёт в поле зрения. Но Дороти никому не говорила, насколько серьёзны их отношения, так что среди подозреваемых окажутся и другие мужчины. Например, тот рыжий, с которым она болтала в коридоре в тот самый день, когда он впервые увидел её и заметил фамилию "Кингшип" на книжечке её спичек, или тот, для которого она вязала носки с разноцветными ромбами. И любой, с кем она встречалась один или два раза - они все попадут под подозрение. И тогда останется только гадать, кто же из них её "погубил", потому что все они будут отпираться. Да и как бы тщательно ни велось расследование, Кингшип никогда не сможет быть уверен, что нашёл виновного. Подозревать будут всех, улик не будет ни на кого.
   Нет, всё пройдёт идеально. Не нужно будет бросать учёбу, работать в ненавистной экспедиторской, не будет сидящих на шее жены и ребёнка, и никакого мстительного Кингшипа. Только одно маленькое воспоминание... Допустим, кто-то из кампуса укажет на него как на одного из мужчин, встречавшихся с Дороти. Допустим, что девушка, впустившая его в лабораторию, увидит его снова, узнает, кто он, выяснит, что он вовсе не студент факультета фармацевтики... Но даже это было маловероятно, среди двенадцати-то тысяч студентов... Но, допустим, худшее случится. Она увидит его, вспомнит и пойдёт в полицию. Даже тогда у них не будет доказательств. Ну да, он был в лаборатории. Он всегда сможет придумать какое-нибудь оправдание, и они ему поверят, поскольку будет предсмертная записка, написанная рукой Дороти. Как смогут они объяснить...
   В этот момент дверь в аудиторию открылась, и сквозняк шевельнул листы его блокнота. Он повернулся, чтобы посмотреть кто это. Это была Дороти.
  
   Потрясение, которое он испытал, было подобно волне раскалённой лавы. Он привстал, кровь бросилась ему в лицо, сердце превратилось в глыбу льда. Его прошиб пот. Он знал, что ужас написан у него на лице: в выпученных глазах, на пылающих щеках, - и это красноречивее всяких слов. Она всё видела. Но он потерял над собой власть. Она же, закрыв дверь, смотрела на него с удивлением. Такая же как обычно: книги под мышкой, зелёный свитер, юбка в клетку. Дороти. Идущая к нему, встревоженная выражением его лица.
   Его блокнот шлёпнулся на пол. Он стремительно наклонился за ним, пользуясь минутной передышкой. Оставаясь в таком положении и стараясь нагнуться как можно ниже, он пытался перевести дыхание. Что произошло? О боже! Она не приняла пилюли! Она не могла! Она солгала! Чёртова стерва. Проклятая лживая чёртова стерва! Записка на пути к Эллен - о господи, господи!
   Он слышал как она скользнула на своё место. Её испуганный шёпот: "Что такое? Что случилось?" Он поднял блокнот и сел очень прямо, чувствуя, как кровь отхлынула от лица, покинула всё тело, оставив его безжизненно-холодным. По спине стекали капли пота. "Что случилось?" Он посмотрел на неё. Такая же как обычно. В её волосах была зелёная лента. Он попытался что-то сказать, но не смог, как будто внутри у него не было ничего, способного произносить звуки. "Что с тобой?" Студенты начали оборачиваться, чтобы посмотреть. Наконец он прохрипел: "Ничего... Со мной всё в порядке..."
   - Боже, да на тебе лица нет! Ты выглядишь как...
   - Со мной всё в порядке. Это... это здесь, - едва слышно вымолвил он, указывая на свой бок, где - она знала - у него был шрам от ранения. - У меня изредка бывают приступы резкой боли...
   - Господи, я уж подумала, что у тебя сердечный приступ или что-то в этом роде, - прошептала она.
   - Нет. Всё в порядке, - он продолжал смотреть на неё, пытаясь отдышаться, судорожно вцепившись руками в колени. Боже, что же ему делать? Чёртова стерва! Она тоже планировала, планировала выйти замуж!
   Он увидел, как беспокойство за него сменяется на её лице румянцем смущения. Она вырвала из своего блокнота страницу, написала на ней что-то и передала ему:
  
   Пилюли не подействовали.
  
   Лгунья! Проклятая лгунья! Он скомкал бумажку и сжал в кулаке с такой силой, что ногти впились в ладонь. Думай! Думай! Нависшая над ним опасность была так велика, что он даже не мог осознать её полностью. Эллен получит записку - когда? В три? В четыре часа? И позвонит Дороти: "Что всё это значит? Почему ты написала это?" - "Написала что?" Эллен прочтёт ей записку и Дороти узнает её... Придёт ли она к нему? Какое объяснение сможет он придумать? Или она поймёт правду - и выложит всё Эллен, позвонит отцу. Если она не выбросила пилюли, если она их сохранила - они станут уликой! Попытка убийства. Отнесёт ли она их в аптеку, чтобы узнать, что в них? Теперь невозможно предсказать её поведение. Она стала для него загадкой. Он-то думал, что сможет предсказать любой ход её чёртовых мыслей, но теперь...
   Он чувствовал, что она смотрит на него, ожидая какой-нибудь реакции на свою записку. Он вырвал страницу из своего блокнота и взял ручку. Он пытался заслониться от Дороти, чтобы она не видела, как дрожит его рука. Он не мог писать. Ему пришлось нацарапывать свой ответ печатными буквами, выводя их с таким нажимом, что рвалась бумага. Постарайся казаться естественным!
  
   Хорошо. Мы попытались, только и всего. Теперь поженимся, как и собирались.
  
   Он отдал ей записку. Прочитав, она повернулась к нему, и её лицо было сияющим и безмятежным, как ясное утро. Он выдавил из себя улыбку, молясь, чтобы она не заметила, каких это стоило усилий.
   Ещё не слишком поздно. Люди и раньше писали предсмертные записки задолго до самоубийства. Он посмотрел на часы: 9.20. Эллен получит записку не раньше, чем в три часа. Пять часов сорок минут. Больше никакого планирования. Всё должно быть быстро и наверняка. Никаких уловок с расчётом на то, что она сделает то или это в определённое время. Никакого яда. Как ещё люди совершают самоубийства? Через пять часов и сорок минут она должна умереть.
  
  

Глава 10

  
  
   В десять часов они вышли из учебного корпуса - рука об руку - на свежий воздух, звеневший от криков студентов, высыпавших на улицу в перерыве между занятиями. Три девушки в униформе членов группы поддержки расталкивали толпу: одна била деревянной ложкой по большой металлической сковороде, две другие несли плакат, сообщающий о времени начала сбора бейсбольных болельщиков.
   - Твой бок всё ещё болит? - спросила Дороти, озабоченная мрачным выражением его лица.
   - Немного, - ответил он.
   - И часто у тебя бывают такие приступы?
   - Нет. Не переживай, - он посмотрел на часы. - Ты не выходишь замуж за инвалида.
   Они сошли с дорожки на газон.
   - Когда мы пойдём? - она сжала его руку.
   - После полудня. Около четырёх.
   - Может, пойдём пораньше?
   - Зачем?
   - Ну, это может занять некоторое время. К тому же, они, наверное, закрываются около пяти.
   -?Много времени это не займёт. Мы просто заполним заявление на получение брачного свидетельства, и на том же этаже будет кто-нибудь, кто сможет нас поженить.
   - Мне лучше принести с собой доказательство, что мне уже есть восемнадцать.
   - Да.
   Она повернулась к нему, став вдруг серьёзной; появившийся на щеках румянец выдавал угрызения совести. "Из тебя плохая лгунья, детка", - подумал он.
   - Ты очень расстроен, что пилюли не подействовали? - спросила она с беспокойством.
   - Нет, не очень.
   - Ты ведь преувеличивал, правда? То, как всё будет дальше?
   - Да. Мы справимся. Я просто хотел, чтобы ты приняла пилюли. Для твоей же пользы.
   Она покраснела ещё сильнее. Он отвернулся, смущенный её бесхитростностью. Когда он вновь посмотрел на неё, все её угрызения совести были забыты, и она искренне радовалась.
   - Я не могу идти на занятия!
   - Я тоже. Прогуляем их вместе. Останься со мной.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Проведём этот день вместе. А потом пойдём в муниципалитет.
   - Я не могу, дорогой. Во всяком случае, не могу уделить тебе весь день. Мне ещё нужно вернуться в общежитие, упаковать вещи, одеться... Разве тебе не нужно собираться?
   - Я уже оставил чемодан в гостинице, когда резервировал номер.
   - О! Но тебе ведь нужно одеться? Я хочу увидеть тебя в синем костюме.
   - Слушаюсь, мэм, - он улыбнулся. - Но ты ведь можешь уделить мне немного своего времени? До ленча.
   - Что мы будем делать? - они неспеша прогуливались по газону.
   - Не знаю, - ответил он. - Пойдём гулять. К реке.
   - В этой обуви? - она подняла ногу, показывая мягкую кожаную подошву. - У меня будет плоскостопие.
   - Ладно, - сказал он. - К реке не идём.
   - У меня идея, - она указала на здание факультета изящных искусств перед ними. - Пойдём в фонотеку и послушаем пластинки.
   - Не знаю. Сегодня такой прекрасный день. Я хотел бы провести его... - он замолчал, видя, как её улыбка меркнет.
   Она смотрела туда, где игла передающей антенны местной радиостанции пронзала небо.
   - Последний раз я была в здании муниципалитета, когда ходила к тому врачу, - сказала она с горечью.
   - На этот раз всё будет по-другому, - ответил он. Вдруг он остановился.
   - В чём дело?
   - Дорри, ты права. Зачем ждать до четырёх? Пойдём сейчас!
   - Пожениться сейчас?
   - Да, после того, как ты уложишь вещи, переоденешься... Послушай, возвращайся сейчас в общежитие и собирайся. Что скажешь?
   - Конечно да! Да! О, я хочу пойти прямо сейчас!
   - Я позвоню тебе через некоторое время и скажу, где мы встретимся.
   - Да. Да, - она потянулась к нему и восторженно поцеловала в щёку. - Я так люблю тебя, - прошептала она.
   Он широко улыбнулся ей.
   Она побежала, улыбаясь ему через плечо, так быстро, как только могла.
   Он смотрел ей вслед. Затем повернулся и посмотрел в сторону передающей антенны радиостанции на здании муниципалитета. Самое высокое здание в городе. Четырнадцать этажей, возвышающихся над твёрдыми плитами тротуара.
  
  

Глава 11

  
  
   Он зашёл в здание факультета изящных искусств, где стояла телефонная будка, втиснутая под пролёт главной лестницы. Позвонив в справочную, он узнал номер телефона брачного бюро.
   - Бюро регистрации браков.
   - Здравствуйте. Я хотел бы узнать часы работы бюро сегодня.
   - Мы работаем до полудня и с часу до половины шестого.
   - Закрыты меджу двенадцатью и часом?
   - Совершенно верно.
   - Спасибо.
   Повесив трубку, он опустил в прорезь ещё монетку и набрал номер общежития. Телефонистка попыталась соединить его с комнатой Дороти, но там никто не отвечал. Он повесил трубку на рычаг, гадая, что же могло её задержать. Она уже должна была прийти к себе.
   У него больше не было мелочи, и ему пришлось пройти через кампус в закусочную, где он разменял доллар и свирепо глянул на девицу, занимавшую телефонную будку. Когда она, наконец, вдоволь наговорилась и вышла, он вошёл в пахнущую духами кабинку и закрыл дверь. На этот раз Дороти взяла трубку.
   - Алло?
   - Привет. Где ты пропадала? Я звонил несколько минут назад.
   - Я зашла в магазин. Нужно было купить пару перчаток, - её голос был задыхающимся и счастливым.
   - Ясно. Послушай, сейчас двадцать пять минут одиннадцатого. Ты можешь быть готова к двенадцати?
   - Ну, не знаю. Я хотела бы принять душ...
   - Двенадцать пятнадцать?
   - Хорошо.
   - Слушай, ты ведь не собираешься отмечаться в журнале и сообщать, что уезжаешь на выходные?
   - Я должна. Ты же знаешь правила.
   - Если ты отметишься в журнале, то должна будешь указать, куда уезжаешь, ведь так?
   - Да.
   - Ну?
   - Я напишу "Нью Вашингтон Хаус". Если дежурная по общежитию спросит, я ей всё объясню.
   - Ты ведь можешь отметиться позже. Мы должны будем вернуться. Насчёт трейлера. Нам нужно будет вернуться, чтобы заполнить заявление.
   - Разве?
   - Да. Мне сказали, что я не могу заполнить заявку до тех пор, пока мы не женаты официально.
   - О! Если мы должны вернуться, то я не возьму дорожную сумку сейчас.
   - Нет. Возьми её сейчас. Как только покончим с церемонией, мы зарегистрируемся в гостинице и съедим ленч. Это всего в квартале от муниципалитета.
   - Тогда я могу отметиться и сейчас. Не понимаю, какая разница - сейчас или потом.
   - Послушай, Дорри, я не думаю, что администрация университета бывает очень рада, когда иногородние студентки сбегают, чтобы выйти замуж. Дежурная по общежитию может задержать тебя. Она захочет узнать, известно ли об этом твоему отцу. Она прочтёт тебе целую лекцию, попробует уговорить тебя подождать до конца семестра. Для этого и существуют дежурные по общежитию.
   - Ну ладно. Отмечусь позже.
   - Вот и умница. Я буду ждать тебя у общежития в четверть первого. На Университетской.
   - На Университетской?
   - Но ты ведь собираешься воспользоваться задней дверью, не так ли? Не регистрируясь в журнале и прихватив с собой дорожную сумку.
   - Верно. Я и не подумала об этом. Вот здорово! Мы же практически сбегаем.
   - Прямо как в кино.
   Она тихо рассмеялась.
   - Значит, в четверть первого.
   - Точно. Мы будем в муниципалитете к половине первого.
   - Пока, жених.
   - До скорого, невеста.
  
   Он тщательно оделся: тёмно-синий костюм, чёрные туфли и такого же цвета носки, белоснежная рубашка и светло-голубой галстук из тяжёлого итальянского шёлка, вышитый чёрными и серебряными ирисами. Посмотревшись в зеркало, он, однако, решил, что красота галстука уж слишком привлекает внимание, поэтому сменил его на простой вязаный галстук-шнурок жемчужно-серого цвета. Застёгивая пиджак, он вновь посмотрелся в зеркало, и на мгновение пожалел, что нельзя вот так же просто поменять - временно, конечно - своё лицо на какое-нибудь другое, менее привлекательное и более незаметное. Он понял, что иногда красота может быть серьёзным недостатком. Пытаясь сделать свою внешность более обыкновенной, он неохотно надел свою единственную шляпу из мягкого фетра цвета голубиного крыла, аккуратно пристраивая непривычный предмет на голове так, чтобы не испортить причёску.
   В пять минут первого он был на Университетской, через улицу от общежития со стороны чёрного хода. Солнце ярко светило прямо над его головой. В горячем воздухе редкие звуки шагов, щебет птиц и скрежет трамваев, казалось, доносились из-за толстой стеклянной стены. Он стоял спиной к улице, глядя в витрину скобяной лавки.
   В четверть первого в отражении в витрине он заметил, что дверь чёрного хода общежития отворилась, и появилась фигурка Дороти, одетой в зелёный костюм. Единственный раз в своей жизни она была пунктуальна. Он повернулся к витрине спиной. Она оглядывала улицу, выискивая его глазами, но совершенно не замечая. В одной руке, обтянутой белой перчаткой, она держала сумочку, в другой - небольшую дорожную сумку из плотного бежевого шёлка с широкими красными полосами. Он поднял руку, и через мгновение она заметила его. С нетерпеливой и радостной улыбкой она ступила с тротуара на дорогу и, дождавшись, когда поток машин иссякнет, перешла улицу.
   Она была прекрасна. На ней был тёмно-зелёный костюм, белоснежный бант шёлковой блузки подчёркивал изящную шею. Её сумочка и туфли были из коричневой кожи аллигатора, а пушистые золотые волосы украшало облако тёмно-зелёной вуали. Когда она поравнялась с ним, он широко улыбнулся и взял у неё дорожную сумку.
   - Все невесты красивы в день свадьбы, но ты - особенно.
   - Gracias, señor[14], - она смотрела на него так, словно хотела поцеловать.
   Проезжавшее мимо такси, заметив их, сбавило скорость. Дороти вопросительно посмотрела на него, но он покачал головой.
   - Если уж мы собираемся экономить, то самое время начинать сейчас.
   Он пристально посмотрел на дорогу. К ним приближался блестящий на солнце трамвай.
   Дороти смотрела на мир с таким упоением, словно провела взаперти несколько месяцев. Небо было безупречно-синим. Кампус, раскинувшийся на семь кварталов вдоль Университетской улицы, был тихим и спокойным, затенённым только что распустившейся листвой деревьев. Одни студенты гуляли по белым бетонным дорожкам, другие лежали на лужайках.
   - Подумать только! - воскликнула Дороти. - Уже сегодня днём мы вернёмся сюда мужем и женой.
   Подошёл и со скрежетом остановился трамвай. Они взошли на площадку.
   Дороти и он сели в конце вагона, почти не разговаривая, погружённые в свои мысли. Сторонний наблюдатель вряд ли смог бы определить, вместе они едут или нет.
  
   Первые восемь этажей здания муниципалитета занимала администрация города и округа Рокуэлл - Блу Ривер был его административным центром. Остальные шесть сдавались в аренду частным лицам, главным образом адвокатам, врачам и дантистам. Архитектура здания была компромиссом между функциональностью, характерной для построек тридцатых годов, и несгибаемым айовским консерватизмом, смесью классики и модерна. Преподаватели Стоддарда, читающие лекции по архитектуре для младших курсов факультета изящных искусств, говорили о нём как о жертве архитектурного аборта, вызывая у студентов-первокурсников смущённый смех.
   Через центр здания сверху донизу проходила вентиляционная шахта. Сбоку оно имело вид пирамиды, построенной из трёх блоков разной величины: на восьмом и двенадцатом этажах имелись отступы. Его очертания были начисто лишены изящества, перемычки окон украшены псевдогреческими барельефами, а три вращающиеся двери из стекла и бронзы, казалось, с трудом умещались между двумя гигантскими колоннами с капителями, выполненными в форме кукурузных початков. Словом, это было архитектурное чудовище, но, выходя из трамвая, Дороти повернулась, остановилась и посмотрела на него с таким благоговением, будто это был собор в Шартре.
   В половине первого они пересекли улицу, взошли по ступеням и прошли через центральную вращающуюся дверь. Мраморный вестибюль был полон людей, идущих с ленча и на ленч, людей, спешащих на назначенные встречи, людей стоящих и ждущих. Звук голосов и шагов по мраморному полу наполнял постоянным гулом помещение под сводчатым потолком.
   Он замедлил шаг, пропуская Дороти вперёд к справочному стенду, висевшему на боковой стене, в стороне от дверей.
   - Это будет под буквой "Р", потому что округ Рокуэлл, или под буквой "Б", потому что брачное бюро? - спросила она, вглядываясь в стенд, когда он подошёл сзади. Тоже пробегая список кабинетов взглядом, он как будто забыл о её присутствии. - Вот оно! - торжествующе воскликнула она. - Бюро регистрации браков. Комната шестьсот четыре.
   Он повернулся и пошёл к лифтам, расположенным напротив входа в здание. Дороти поспешила за ним. Она потянулась к его руке, но в ней была дорожная сумка. Он, очевидно, не заметил её движения, поскольку даже не подумал взять сумку в другую руку.
   Один из четырёх лифтов, наполовину заполненный пассажирами, стоял в ожидании. Когда они подошли, он отступил на шаг, пропустив Дороти вперёд. Затем подошла пожилая женщина, и он тоже пропустил её в лифт. Женщина улыбнулась ему, приятно удивлённая его обходительностью: вдвойне неожиданно встретить внимательного молодого человека в переполненном административном здании в середине рабочего дня. Она, однако, была разочарована тем, что он не снял шляпу. Дороти тоже улыбнулась ему поверх головы этой дамы, которая оказалась между ними. Он ответил едва заметной улыбкой.
   Они вышли из кабины лифта на шестом этаже вместе с двумя клерками, которые свернули направо и быстро пошли по коридору.
   - Эй, а меня не подождёшь? - спросила Дороти удивлённым шёпотом, как только двери лифта с лязгом захлопнулись за её спиной.
   Она вышла из лифта последней, а он - первым. Он повернул налево и уже прошёл футов пятнадцать с таким видом, как будто он был совсем один. Он повернулся, выглядя взволнованным, когда она, наконец, поравнялась с ним и весело взяла его под руку. Через её голову он видел, как двое клерков дошли до конца коридора, повернули направо и исчезли из виду за поворотом.
   - Куда ты бежишь? - поддразнила его Дороти.
   - Прости, - улыбнулся он. - У тебя нервный жених.
   Они свернули налево. Дороти, по-прежнему держа его под руку, читала вслух номера на дверях кабинетов: "Шестьсот двадцать, шестьсот восемнадцать, шестьсот шестнадцать..." Им пришлось свернуть налево ещё раз, прежде чем они достигли двери с номером 604, расположенной в задней части здания, как раз на противоположной от шахты лифтов стороне. Он попробовал дверь. Она была заперта. Они посмотрели на часы работы бюро, написанные на матирСванном стекле, и Дороти разочарованно застонала.
   - Чёрт, - сказал он, - надо было сначала позвонить, - он поставил сумку и взглянул на свои часы. - Без двадцати пяти час.
   - Ещё двадцать пять минут, - вздохнула Дороти. - Мы можем пока спуститься вниз.
   - Там столько народу... - пробормотал он и, подумав, сказал. - Послушай, у меня идея.
   - Какая?
   - Почему бы нам не забраться на крышу? Такой прекрасный ясный день. Держу пари, весь город как на ладони.
   - А разве это разрешено?
   - Если нас никто не остановит, значит, разрешено, - он подхватил сумку. - Пойдём, в последний раз посмотришь на мир глазами незамужней женщины.
   Она улыбнулась, и они направились обратно к лифтам. Уже через секунду над дверью одного из них горела белая стрелка, указывавшая вверх.
   На чертырнадцатом этаже при выходе из кабины лифта они вновь оказались разделёнными другими пассажирами. Они ждали до тех пор, пока все эти люди не разойдутся по кабинетам или не завернут за угол. Только когда в коридоре не осталось никого кроме них, Дороти произнесла заговорщицким шёпотом:
   - Идём.
   Похоже, она решила устроить из этого приключение.
   Им ещё раз пришлось проделать тот же путь, что и на шестом этаже, обогнув вентиляционную шахту, проходящую сквозь здание сверху донизу, пока напротив комнаты 1402 они, наконец, не нашли дверь с надписью Лестница. Он толкнул её, и они вошли. Дверь с тихим шелестом закрылась за ними. Они оказались на площадке лестницы, чёрные металлические ступени которой вели вверх и вниз. Тусклый свет едва проникал сюда сквозь грязную застеклённую крышу. Они поднялись наверх: восемь ступеней - поворот - ещё восемь ступеней. Перед ними была металлическая дверь, выкрашенная в красно-коричневый цвет. Он попробовал открыть её.
   - Закрыто?
   - Не думаю.
   Он навалился на дверь плечом.
   - Ты испачкаешь свой костюм.
   Снизу дверь поддерживала широкая балка высотой в фут - что-то вроде огромного порога, выступающего далеко вперёд. Это мешало ему толкнуть дверь как следует. Он поставил дорожную сумку на пол, навалился на дверь плечом и попробовал ещё раз.
   - Мы можем подождать внизу, - сказала Дороти. - Дверь, наверное, не открывали уже очень...
   Он стиснул зубы. Упершись левой ногой в основание порога, он с размаха ударил плечом о дверь изо всех сил. Она со скрежетом поддалась. Загремела цепь противовеса. Их ослепило ярко-синее небо. Захлопали крыльями потревоженные голуби.
   Перенеся сумку через порог, он поставил её так, чтобы не задеть дверью. Открыв дверь пошире, он протянул руку Дороти. Другой рукой он сделал жест, подобный тому, какие делает метрдотель, провожая гостя к лучшему столику - указывая на простор, открывшийся взгляду. Он одарил её своей самой обаятельной улыбкой и шутливо поклонился.
   - Прошу вас, мадемуазель, - произнёс он.
   Опершись на его руку, она легко перешагнула через порог и ступила на чёрный гудрон крыши.
  
  

Глава 12

  
  
   Он нисколько не нервничал. Он чуть было не запаниковал, когда не смог открыть дверь. Но когда она поддалась напору его плеча, тут же успокоился, почувствовав себя в безопасности. Всё будет просто великолепно. Никаких ошибок или нежелательных свидетелей. Он просто знал это. Он не чувствовал себя таким счастливым - боже, с того самого времени, как окончил школу!
   Он прикрыл дверь, оставив полдюйма между ней и косяком, чтобы не возиться потом, когда он будет уходить. На это у него просто не будет времени. Он наклонился и переставил дорожную сумку так, чтобы её можно было легко поднять, открывая дверь другой рукой. Выпрямляясь, он почувствовал, что от этого движения у него слегка сдвинулась шляпа. Он снял её, покрутил в руках и положил на сумку. Боже, он всё продумал! Такая мелочь, как эта шляпа, могла бы подвести кого угодно, но только не его. Кто-нибудь другой просто забыл бы про неё, а затем она слетела бы от одного порыва ветра или от резкого движения, и отправилась бы в свободный полёт - прямо к лежащему внизу телу. Бах! Оставалось бы только прыгнуть следом. Такое могло бы случиться с кем угодно, но только не с ним - он всё предвидел, подготовился. Какая-нибудь маленькая неожиданность всегда портит идеальные планы - но он всё предусмотрел. Боже! Он провёл рукой по волосам, жалея, что здесь нет зеркала.
   - Ты только посмотри на это!
   Он обернулся. Дороти стояла всего в нескольких футах, повернувшись к нему спиной, зажав сумочку под мышкой. Её руки покоились на доходившем ей до талии высоком парапете, ограждавшем крышу здания по периметру. Он подошёл к ней.
   - Ну разве это не удивительно? - сказала она.
   Они находились на обращённой к югу стороне крыши. Перед ними в ярком солнечном свете простирался город.
   - Взгляни туда, - Дороти указывала на зелёное пятнышко вдали. - Это же кампус.
   Он положил руки ей на плечи. Её рука в белой перчатке поднялась и дотронулась до его руки.
   Он планировал сделать это быстро, как только они поднимутся на крышу, но теперь решил действовать спокойно и медленно, растягивая это настолько, насколько было возможно и безопасно. Он заслужил это за целую неделю нервного напряжения. Да что там неделя - годы. С самого окончания школы не было ничего, кроме напряжения, беспокойства и сомнений в собственных способностях. Не нужно спешить сейчас. Он посмотрел на её голову, прислонённую к его груди. В её светлых волосах ветерок шевелил зелёную вуаль. Он подул, заставив тонкую сетку вуали задрожать сильнее. Она запрокинула голову и улыбнулась ему.
   Когда она снова перевела взгляд на открывавшийся вид, он слегка подвинулся и, обнимая её рукой за плечи, перегнулся через парапет. Двумя этажами ниже был широкий балкон, выложенный красной плиткой. Отступ на двенадцатом этаже. То же самое будет по всему периметру. Плохо. Падение с высоты второго этажа - это не то, на что он рассчитывал. Он повернулся и оглядел крышу.
   Она была квадратной, площадью примерно футов сто пятьдесят, окружённой со всех сторон высоким кирпичным парапетом, выложенным белой парапетной плиткой в фут шириной. Точно такой же парапет окружал вентиляционную шахту в центре крыши, квадратное отверстие футов в тридцать по диагонали. На левой стороне крыши был огромный резервуар с запасом воды. На правой - антенна местной радиостанции возвышалась как маленькая Эйфелева башня, чей стальной силуэт чернел на фоне неба. Выход на лестницу был прямо перед ним, немного левее. Позади вентиляционной шахты, на северной стороне крыши, располагался большой отсек, внутри которого находилось лифтовое оборудование. Вся крыша была усеяна вентиляционными трубами, похожими на волноломы, выступающие над тёмной маслянистой поверхностью моря.
   Оставив Дороти, он подошёл к парапету вентиляционной шахты и перегнулся через него. Четыре стены уходили на четырнадцать этажей вниз, образуя крохотную площадку, заваленную мусорными баками и деревянными упаковочными ящиками. Мгновение он смотрел туда, затем поднял лежавший на липком гудроне крыши выцветший спичечный коробок. Вытянув руку над парапетом, он бросил коробок, глядя, как тот падает, падает, падает - до тех пор, пока он не исчез из виду. Он оглядел стены шахты. В трёх из них было множество окон. Четвёртая, напротив которой стоял он и за которой, очевидно, располагались лифтовые шахты - была глухой стеной, в ней окон не было. Вот это место. Южная сторона вентиляционной шахты. К тому же рядом с выходом. Он хлопнул ладонью по каменному парапету, задумчиво поджав губы. Ограждение оказалось выше, чем он ожидал.
   Дороти подошла к нему сзади и взяла его под руку.
   - Так тихо, - сказала она.
   Он прислушался. Поначалу казалось, что здесь царила абсолютная тишина, но затем звуки крыши стали всё отчётливей: гул моторов лифта, шёпот легкого ветерка в поддерживающих антенну тросах, скрип медленно вращающегося вентилятора...
   Они начали медленно прогуливаться по крыше. Он вёл её вокруг вентиляционной шахты, мимо стены с лифтами. Пока они гуляли, она отряхнула его костюм от пыли, в которой он испачкался, открывая дверь. Дойдя до северного края крыши, они смогли увидеть реку, в которой отражалось небо. Теперь она действительно была голубой, такой, какими изображают реки на картах.
   - У тебя есть сигареты? - спросила Дороти.
   Он сунул руку в карман и дотронулся до пачки "Честерфилда", но не стал её доставать.
   - Нет. А у тебя?
   - Должны быть где-то здесь, - она стала рыться в сумочке, отодвигая в сторону золотую пудреницу и бирюзовый платок, пока, наконец, не достала мятую пачку "Херберт Тарейтон". Они взяли по одной. Он зажёг им обоим сигареты, и она убрала пачку обратно в сумочку.
   - Дорри, я хочу тебе кое-что сказать, - она курила, выпуская дым в небо, едва слушая его, - о тех пилюлях.
   Её передёрнуло, лицо побелело. Она сглотнула.
   - Что?
   - Я рад, что они не подействовали, - он улыбнулся. - Правда рад.
   Она смотрела на него непонимающе.
   - Ты рад?
   - Да. Когда я звонил вчера вечером, я собирался сказать тебе, чтобы ты их не принимала, но было поздно.
   "Ну же, признайся, - думал он. - Сними камень с души. Этот секрет, должно быть, убивает тебя".
   Её голос дрожал:
   - Почему? Ты так... Что заставило тебя передумать?
   - Не знаю. Я просто всё обдумал. Наверное, я очень хочу жениться на тебе, - он рассматривал свою сигарету. - Кроме того, я думаю, что это большой грех - сделать что-нибудь подобное.
   Когда он снова взглянул на неё, щёки Дороти пылали от смущения, а глаза блестели от слёз.
   - Правда? - спросила она задыхающимся от волнения голосом. - Ты правда рад?
   - Конечно. Я бы не говорил, если бы не был рад.
   - О, слава Богу!
   - В чём дело, Дорри?
   - Прошу тебя, не сердись. Я...я не принимала их, - он попытался изобразить на лице удивление. Слова судорожно срывались с её губ. - Ты сказал, что найдёшь работу в ночную смену, и я знала, что мы справимся, что всё получится, и я так рассчитывала на это, так рассчитывала. Я знаю, что была права, - она умолкла. - Ты ведь не сердишься, правда? - её голос стал умоляющим. - Ты понимаешь?
   - Разумеется, детка. Я не сержусь. Я же сказал, что рад.
   Её губы дрогнули в улыбке.
   - Я чувствовала себя преступницей, когда солгала тебе. Думала, что никогда не смогу тебе рассказать. Я... я просто не могу в это поверить!
   Он достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный носовой платок и вытер им её слёзы.
   - Дорри, что ты сделала с пилюлями?
   - Я их выбросила, - она смущённо улыбнулась.
   - Куда? - спросил он как бы между прочим, убирая платок.
   - В туалет.
   Это он и хотел услышать. Теперь не будет вопросов о том, почему она выбрала такой кошмарный способ самоубийства, когда у неё уже был приготовлен яд. Он бросил окурок и раздавил его.
   Дороти, сделав последнюю затяжку, бросила свой.
   - Господи, - воскликнула она, - теперь всё просто идеально. Идеально.
   Он положил руки ей на плечи и нежно поцеловал в губы.
   - Идеально, - произнёс он.
   Он посмотрел на два окурка: её окурок был испачкан помадой, его - чистый. Он поднял свой. Ногтем большого пальца он разорвал бумагу так, чтобы высыпался весь табак, а затем скатал её в крошечный шарик и выбросил через парапет.
   - Мы так делали в армии, - пояснил он.
   Она взглянула на свои часы.
   - Без десяти час.
   - Твои спешат, - сказал он, сверившись со своими. - У нас ещё есть пятнадцать минут, - он взял её под руку. Они повернулись и неспеша отошли от края крыши.
   - Ты поговорил с домовладелицей?
   - Ч-что? Ах да. Я обо всём договорился, - они прошли мимо шахты лифтов. - В понедельник мы перевезём из общежития твои вещи.
   Дороти широко улыбнулась.
   - Вот девчонки из общежития удивятся.
   Они шли вокруг парапета вентиляционной шахты.
   - Как думаешь, домовладелица сможет предоставить нам побольше места в гардеробе?
   - Думаю, да.
   - Я могу оставить кое-что из своей зимней одежды на чердаке общежития. Так что вещей будет совсем немного.
   Они достигли южной стороны вентиляционной шахты. Он стал спиной к парапету и, упершись руками, подтянулся и уселся на парапетную плиту. Сидя, как на скамье, он беззаботно болтал ногами.
   - Не делай этого, - с опаской сказала Дороти.
   - Почему нет? - спросил он, глядя на белый камень парапетной плиты. - Здесь целый фут ширины. Ты ведь не падаешь со скамейки в фут шириной. - Он похлопал по каменной поверхности рядом с собой. - Садись.
   - Нет, - сказала она.
   - Трусишка.
   Она одёрнула юбку.
   - Мой костюм...
   Он вытащил свой платок, развернул его и постелил на парапетную плиту рядом с собой.
   - Сэр Уолтер Рэли[15], - сказал он.
   Она ещё какое-то мгновение колебалась, затем отдала ему свою сумочку. Повернувшись спиной к парапету, она ухватилась за края платка обеими руками и подтянулась. Он помог ей сесть.
   - Вот так, - сказал он, обнимая рукой её за талию. Она медленно повернула голову, пытаясь посмотреть через плечо. - Не смотри вниз, - предупредил он, - а то закружится голова.
   Он положил её сумочку справа от себя, и минуту они сидели молча. Её руки по-прежнему крепко сжимали край парапетной плиты. Из-за постройки, скрывавшей выход на лестницу, вышли два голубя и стали прогуливаться неподалёку, настороженно посматривая на них, постукивая коготками по гудрону.
   - Ты как сообщишь матери: позвонишь или напишешь? - спросила Дороти.
   - Ещё не знаю.
   - Думаю, я напишу Эллен и отцу. Чертовски сложно будет всё объяснять по телефону.
   Где-то скрипнул вентилятор. Минуту спустя он убрал руку с её талии и накрыл руку Дороти, по-прежнему вцепившуюся в край парапета между ними, своей. Упершись другой рукой в каменную плиту, он спрыгнул на крышу. Прежде чем она успела сделать то же самое, он быстро повернулся и стал перед ней. Её колени упёрлись ему в живот. Его вторая рука накрыла другую её руку. Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Он посмотрел на её живот.
   - Мамочка, - сказал он. Она хихикнула.
   Его руки обхватили её колени, нежно поглаживая их под юбкой.
   - Может, уже пойдём, дорогой?
   - Через минуту, детка. У нас ещё есть время.
   Перехватив её взгляд, он какое-то время не отрываясь смотрел ей в глаза, а между тем его руки опускались всё ниже и ниже, пока, наконец, не остановились, обхватив её икры. Краем глаза он видел, что её руки в белых перчатках всё ещё крепко держатся за парапетную плиту.
   - Какая красивая блузка, - сказал он, разглядывая пышный шёлковый бант на шее Дороти. - Новая?
   - Новая? Да она стара как мир.
   Его взгляд стал критичным.
   - Бант завязан немного криво.
   Одна рука отпустила край плиты и поднялась, чтобы поправить бант.
   - Нет, - сказал он. - Ты сделала ещё хуже. - Другая её рука тоже оторвалась от края.
   Его руки скользнули вниз по её шелковистым икрам, так низко, как он только мог достать не нагибаясь. Отставив правую ногу назад, он упёрся носком и приготовился. У него перехватило дыхание.
   Она поправила бант обеими руками.
   - Так лучш...
   Он нагнулся с быстротой кобры - руки скользнули к её пяткам - отступил назад и, выпрямившись, высоко поднял её ноги. На одно мгновение, когда его руки отпустили её пятки и схватили подошвы туфель, их взгляды встретились: в её глазах застыл ужас, в горле поднимался крик. Тогда он изо всех сил оттолкнул от себя её сведённые судорогой страха ноги.
   Крик её бессильного отчаяния опрокинулся в шахту. Он закрыл глаза. Крик замер. Наступила тишина, затем раздался ужасающий грохот. Вздрогнув, он вспомнил о деревянных ящиках и мусорных баках в самом низу.
  
   Когда он открыл глаза, то увидел, что его платок, оторвавшись от шершавой поверхности парапетного камня, свободно парит в воздухе. Он тут же схватил его. Круто повернувшись, он помчался к двери, ведущей на лестницу, по дороге одной рукой схватив шляпу и сумку, рывком открыл её, сразу же вытерев дверную ручку платком. Перепрыгнув через порог, он захлопнул дверь, и вытер другую ручку двери. Затем повернулся и побежал.
   Он бежал вниз, и его каблуки грохотали по чёрным металлическим ступеням, сумка била его по ногам, правая рука горела от трения о перила. Сердце готово было выскочить из груди, а от мелькающих перед глазами стен кружилась голова. Когда он, наконец, остановился, то был уже на площадке седьмого этажа.
   Он вцепился в балясину перил, пытаясь отдышаться. Фраза "физическая разрядка напряжения" крутилась у него в голове. Поэтому он и бежал вниз без остановки - физическая разрядка напряжения - не паника, не паника. Он перевёл дыхание. Поставив сумку на пол, он расправил свою шляпу, которую всё это время сжимал в кулаке, и надел её слегка дрожащими руками. Посмотрел на них. Ладони были грязными от подошв её туфель... Он вытер их платком и запихнул его себе в карман. Одёрнув пиджак, он подхватил сумку, открыл дверь в коридор и вышел.
   Все двери были открыты настежь. Люди бежали из кабинетов, находившихся вдоль внешней стены здания, к тем, окна которых выходили на вентиляционную шахту. Мужчины в строгих деловых костюмах, стеноргафистки в бумажных нарукавниках, мужчины без пиджаков в зелёных козырьках - со стиснутыми зубами, расширившимися от ужаса глазами, мертвенно-бледными лицами. Он шёл к лифту размеренным шагом, помедлил секунду, уступая дорогу бегущему мимо него человеку, и затем продолжил свой путь. Проходя мимо распахнутых дверей кабинетов, он заглядывал внутрь и видел спины людей, столпившихся у открытых окон, слышал их возбуждённые голоса, обсуждающие произошедшее.
   Ему не пришлось ждать долго - вскоре подошёл лифт, направлявшийся вниз. Он протиснулся внутрь и встал, уставившись на дверь кабины. За его спиной другие пассажиры возбуджённо обменивались обрывками информации о только что произошедшей трагедии. От обычно царящей в лифтах отчуждённости не осталось и следа.
   Вестибюль наполняла обычная суета повседневной жизни. Большинство людей даже не подозревало о том, что что-то произошло. Помахивая сумкой, он пересёк мраморный вестибюль и вышел на залитую солнцем оживлённую улицу. Когда он сбегал вниз по ступеням главного входа, ему встретились двое полицейских, идущих в здание. Он повернулся и посмотрел им вслед. Две фигуры в синих униформах скрылись за вращающейся дверью. У подножия ступеней он остановился и опять посмотрел на свои руки. Они больше не дрожали. Совсем не дрожали. Он улыбнулся. Повернувшись, он посмотрел на двери главного входа, гадая, насколько опасно будет вернуться, смешаться с толпой, увидеть её...
   Наконец решил, что рисковать всё-таки не стоит.
   Мимо прогрохотал трамвай, идущий в сторону университета. Он побежал за ним до поворота, где трамвай остановился на красный свет. Вскочив в него, он бросил в кассу десятицентовую монету, прошёл через весь вагон на заднюю площадку и встал у окна. Трамвай уже проехал четыре квартала, когда мимо него с воем пронеслась белая машина "скорой помощи". Звук сирены становился всё дальше и тише. Он смотрел, как "скорая помощь" становилась всё меньше и меньше, пробираясь сквозь поток машин пока, наконец, не остановилась у здания муниципалитета. Трамвай свернул на Университетскую, и он больше не мог ничего видеть.
  
  

Глава 13

  
  
   Сбор бейсбольных болельщиков начался в девять вечера на площадке рядом со стадионом, но известие о самоубийстве студентки (не могла же она упасть случайно, ведь в "Кларион" было ясно сказано про парапет высотой в три с половиной фута) испортило весь праздник. В оранжевом свете костра студенты, особенно девушки, группками сидели на расстеленных одеялах и тихо обсуждали произошедшее. Управляющий бейсбольной командой и члены группы поддержки напрасно пытались сделать это мероприятие похожим на обычный сбор болельщиков. Они призывали студентов приносить всё больше топлива для костра: в огонь летели картонные коробки и упаковочные ящики. Вскоре огненный столб стал таким большим, что грозил опрокинуться, но всё было без толку. Радостные приветствия затихли раньше, чем успели произнести название университетской бейсбольной команды.
  
   Он не очень часто ходил на подобные мероприятия, но это не пропустил. Он медленно шёл из дому по тёмным улицам, неся в руках картонную коробку.
   Вернувшись домой, он вытащил из сумки Дороти все её вещи и спрятал их под матрасом своей кровати. Затем, хотя был жаркий день, он надел пальто, заполнив его карманы баночками и флаконами с косметикой, припрятанными между вещами, и вышел из дому, неся в руках дорожную сумку Дороти, с которой предварительно спорол ярлыки с её нью-йоркским и местным адресами. Он поехал в центр города, на автобусную станцию, где запер сумку в одной из ячеек камеры хранения. Оттуда он пешком пошёл к мосту на Мортон-Стрит. Перегнувшись через перила, он бросил в тёмно-коричневую воду сначала ключ, а затем флаконы и баночки с косметикой, открывая их одну за другой, чтобы выпустить воздух. Поплывшие по воде розовые облака тут же таяли и исчезали. По дороге домой он зашёл в бакалейную лавку, где приобрёл картонную коробку из-под банок ананасового сока.
   Он принёс коробку на собрание болельщиков, и теперь пробирался сквозь толпу озарённых оранжевыми отблесками фигур, сидевших и лежавших в разных позах вокруг костра. Осторожно ступая между одеялами и ногами в синих джинсах, он приближался к пылающему посреди площадки огню.
   Жара вокруг ревущего двенадцатифутового огненного столба была ужасающая. Мгновение он стоял, глядя на пламя. Внезапно с другой стороны площадки к нему подбежали управляющий и член команды болельщиков. "Вот это дело! Вот молодец!" - закричали они, выхватывая из его рук коробку.
   - Эй, - воскликнул управляющий, взвешивая её в руках, - да она вовсе не пустая.
   - Там книги... старые тетради.
   - О, отлично! - управляющий повернулся лицом к толпе. - Внимание! Внимание! Сожжение книг!
   Всего несколько человек отвлеклись от своих разговоров. Управляющий и член команды болельщиков взяли коробку с двух сторон и принялись её раскачивать, целясь в костёр.
   - На самый верх! - крикнул управляющий.
   - Погодите...
   - Не волнуйся, приятель! Мы никогда не промахиваемся. Сжигать книги - наша специальность!
   Они раскачивали коробку: раз, два, три! Она взлетела почти параллельно костру и, описав дугу, приземлилась на самый верх, взметнув в воздух фонтаны искр. Коробка слегка качнулась, затем осела. Раздались жидкие аплодисменты.
   - Посмотрите, Эл раздобыл упаковочный ящик! - закричал член команды болельщиков и побежал к другой стороне костра, от него не отставал и управляющий.
   Он стоял и смотрел, как коробка темнеет, со всех сторон пожираемая огнём. Внезапно основание костра сдвинулось, обдав его дождём искр. Ему на ногу упала горящая ветка. Он отскочил назад. Его брюки тлели. Он стал нервно сбивать искры. В свете костра его руки казались медно-красными.
   Затушив искры, он посмотрел наверх, чтобы увидеть, удержалась ли коробка. Она по-прежнему стояла на самом верху, вся охваченная огнём. Её содержимое, подумал он, должно было уже полностью сгореть.
   В ней лежало лабораторное пособие по фармацевтической технологии, брошюры "Кингшип Коппер", ярлыки с сумки Дороти, и то немногое из одежды, что она приготовила для их короткого медового месяца в "Нью Вашингтон Хаус": вечернее платье из серой тафты, пара чёрных замшевых лодочек, чулки, нижняя юбка, лифчик и трусики, два платка, пара розовых атласных домашних туфель, розовый халатик и ночная сорочка - шёлк и кружево, нежная, надушенная, белая...
  
  

Глава 14

  
  
   Из газеты "Кларион-Леджер", Блу Ривер, пятница, 28 апреля 1950 года:
  

Студентка Стоддарда разбилась насмерть

Трагедия в здании муниципалитета: гибель дочери медного магната

  
   Девятнадцатилетняя Дороти Кингшип, студентка второго курса Стоддардского университета, погибла сегодня днём, когда упала или бросилась с крыши четырнадцатиэтажного здания местного муниципалитета. Привлекательная блондинка из Нью-Йорка была одной из дочерей Лео Кингшипа, президента "Кингшип Коппер Инкорпорейтед".
   Приблизительно в 12.58 служащие муниципалитета были потрясены громким криком и грохотом, донёсшимися из вентиляционной шахты, проходящей через всё здание. Бросившись к окнам своих кабинетов, они увидели на дне шахты тело молодой женщины. Доктор Гарви К. Хесс, принимающий по адресу Вудбридж Сёркл 57 и в это время находившийся в вестибюле здания, оказался на месте происшествия через несколько секунд после трагедии и констатировал смерть девушки.
   Прибывшая вскоре после этого полиция обнаружила на крыше сумочку, оставленную на ограждающем шахту парапете высотой в три с половиной фута. В сумочке были найдены свидетельство о рождении и студенческий билет Стоддардского университета, позволившие установить личность погибшей девушки. Полицейские также обнаружили на крыше свежий окурок со следами помады того же цвета, каким были накрашены губы мисс Кингшип, из чего было сделано заключение, что она провела на крыше какое-то время, прежде чем совершить роковой прыжок, унёсший её жизнь...
   Рекс Карджилл, лифтёр, сообщил полицейским, что доставил мисс Кингшип на шестой или седьмой этаж за полчаса до трагедии. Другой лифтёр, Эндрю Векки, уверен, что доставил женщину, одетую как мисс Кингшип, на четырнадцатый этаж вскоре после 12.30, но не помнит точно, на каком этаже она вошла в лифт.
   Декан Стоддарда, Кларк Д. Уэлч, рассказал полиции, что мисс Кингшип успевала по всем предметам. Потрясённые случившимся студентки общежития, в котором проживала мисс Кингшип, не смогли назвать ни одной причины, по которой она совершила подобный поступок. Они описывали её как девушку тихую и замкнутую. "Она ни с кем не была близка", - сообщила одна из студенток.
  
   Из газеты "Кларион-Леджер" от 29 апреля 1950 года:
  

Гибель студентки была самоубийством

Сестра погибшей получает по почте предсмертную записку

  
   Гибель Дороти Кингшип, студентки Стоддарда, упавшей с крыши здания местного муниципалитета вчера вскоре после полудня, была самоубийством. Об этом прошлой ночью сообщил репортёрам начальник городской полиции Элдон Чессер. Её сестра, Эллен Кингшип, студентка Колдуэлла в штате Висконсин, получила вчера вечером по почте записку без подписи. Было установлено, что почерк записки совпадает с почерком погибшей. Хотя текст записки не разглашается, Элдон Чессер охарактеризовал его как "свидетельствующий о явном суицидальном намерении". Записка была отправлена из Блу Ривер, согласно почтовому штемпелю - вчера в 6.30 утра.
   Получив записку, Эллен Кингшип попыталась связаться с сестрой по телефону. Её звонок был переведён к декану, Кларку Д. Уэлчу, который и сообщил ей о трагедии, произошедшей с её девятнадцатилетней сестрой. Мисс Кингшип немедленно выехала в Блу Ривер, прибыв в город вчера вечером. Её отец, Лео Кингшип, президент "Кингшип Коппер Инкорпорейтед", должен приехать сегодня днём: из-за нелётной погоды его самолёт совершил посадку в аэропорту Чикаго.
  

Последний человек, говоривший с самоубийцей, описывает её состояние как беспокойное, нервное

Ла Верне Брин

  
   "Она очень много смеялась, и без конца улыбалась, пока была у меня в комнате. И всё время ходила туда-сюда. Тогда я думала, что она почему-то очень счастлива, но теперь понимаю, что это были симптомы сильнейшего нервного напряжения. Её смех был нервным смехом. Я должна была сразу это заметить, поскольку специализируюсь в психологии". Так Аннабель Кох, студентка второго курса Стоддардского университета, описывает поведение Дороти Кингшип за два часа до трагедии.
   Мисс Кох, уроженка Бостона, очаровательная и изящная юная леди. Вчера из-за сильнейшего насморка ей пришлось весь день провести в своей комнате. "Дороти пришла ко мне примерно в четверть двенадцатого, - сообщила мисс Кох. - Я лежала в постели. Когда она вошла в комнату, я немного удивилась - ведь мы едва знали друг друга. Как я и сказала, она всё время улыбалась и ходила по комнате. На ней был купальный халат. Она попросила одолжить ей пояс от моего зелёного костюма. Дело в том, что у нас абсолютно одинаковые зелёные костюмы. Я свой купила в Бостоне, а она свой - в Нью-Йорке, но они совершенно одинаковые. Мы обе надели их на ужин в прошлую субботу, и чувствовали себя в связи с этим очень неловко. Так или иначе, она попросила одолжить ей пояс, поскольку пряжка пояса от её костюма оказалась сломанной. Вначале я колебалась, потому что это новый костюм, но она так упрашивала, что я в конце концов согласилась, и сказала, в каком из ящиков комода он лежит. Она взяла пояс, поблагодарила меня и ушла".
   Здесь мисс Кох сделала паузу и сняла очки. "А вот теперь начинаются странности. Позже, когда полиция обыскала комнату Дороти на предмет записки, на столе обнаружился мой пояс! Я сразу узнала его, поскольку на игле пряжки была стёрта позолота. Я расстроилась, потому что костюм был дорогой. Полиция забрала пояс.
   Меня очень удивил поступок Дороти. Она говорила, что ей нужен мой пояс, но не надела его. Когда... это случилось, на ней был её зелёный костюм. Полиция всё проверила - пряжка на её поясе вовсе не была сломана. Это показалось мне очень странным.
   Только позже я поняла, что пояс был лишь предлогом, чтобы поговорить со мной. Когда она доставала костюм, то, возможно, вспомнила обо мне. К тому же все знали, что у меня простуда и я лежу в постели. Потому-то она и зашла ко мне, притворившись, что ей нужен пояс. Она, должно быть, отчаянно хотела с кем-нибудь поговорить. Если бы только я поняла, что ей нужно... Меня не покидает ощущение, что если бы я сумела разговорить её, заставить рассказать о своих проблемах, она осталась бы жива".
   ... Когда мы покидали комнату Аннабель Кох, она добавила: "Даже если полиция вернёт мне пояс, я никогда больше не смогу надеть свой зелёный костюм".
  
  

Глава 15

   Последние шесть недель в университете показались ему совершенно неинтересными. Он ожидал, что волнение, вызванное смертью Дороти, будет витать в воздухе намного дольше - как след взлетевшей вверх ракеты - вместо этого оно сошло на нет почти мгновенно. Он предвкушал обсуждение её самоубийства в кампусе и на страницах газет, дающее ему ощущение превосходства всезнающего человека. Вместо этого - ничего. Через три дня после смерти Дороти в кампусе заговорили о дюжине сигарет с марихуаной, найденных в одном из общежитий. Что же касается газет, то в последний раз имя Кингшип появилось в "Кларион-Леджер" в небольшой заметке, извещавшей о приезде в Блу Ривер Лео Кингшипа. Ни слова не было сказано ни о вскрытии, ни о беременности, хотя, когда молодая незамужняя женщина кончает жизнь самоубийством, на подобные вещи обращают внимание в первую очередь. Кингшипу молчание газетчиков, наверное, стоило немалых усилий.
   Он говорил себе, что должен радоваться. Если бы велось хоть какое-нибудь расследование, его бы наверняка пригласили на допрос. Но не было ни допроса, ни подозрений - а значит никакого расследования. Всё было просто идеально. Всё, кроме этого пояса. Эта загадка не давала ему покоя. Да и зачем, в самом деле, понадобилось Дороти брать у Аннабель Кох этот пояс, если она не собиралась его надевать? Возможно, она действительно хотела с кем-то поговорить - о свадьбе - а потом передумала. И слава богу. Или пряжка её пояса на самом деле сломалась, но Дороти удалось починить её каким-то образом в последнюю минуту, уже после того, как она взяла пояс Кох. В любом случае, это был незначительный эпизод. То, что рассказала журналистам Кох, только подкрепило версию самоубийства, добавив ещё один штрих к его и без того безупречному плану. Он должен был чувствовать себя на седьмом небе, улыбаться всем и каждому, и мысленно поздравлять себя с невероятным успехом. Вместо этого было чувство разочарования и уныния. Он не мог этого понять.
  
   Когда он в начале июня вернулся в Менассет, его депрессия только усилилась. Он ни на шаг не приблизился к осуществлению своих планов: год назад его бросила дочка концерна сельскохозяйственного оборудования, а ещё годом ранее он расстался с вдовой. Смерть Дороти была самозащитой. Всё его хитроумное планирование нисколько не приблизило его к осуществлению мечты.
   Мать стала его раздражать. Он редко писал ей во время учёбы - дежурная открытка раз в неделю - и теперь ей хотелось услышать подробности: она просила показать фотографии девушек, с которыми он встречался - думая, что они были самыми красивыми и популярными; рассказать, в каких клубах он состоял - ожидая, что он не меньше, чем президент каждого из них; выпытывала, каковы его успехи в философии, английском, испанском - считая, что он круглый отличник. Однажды он потерял самообладание. "Пора бы тебе, наконец, понять, что я не властелин мира!" - заорал он, выбегая из комнаты.
   На лето он устроился на работу - отчасти потому, что ему нужны были деньги, отчасти потому, что общение с матерью стало для него невыносимым. Работа, однако, не помогла ему отвлечься от мрачных размышлений: он опять служил продавцом в галантерейном магазине, оформленном в современном стиле - витрины и стойки были скреплены полосками из полированной меди.
   К середине июля он начал понемногу избавляться от своего мрачного настроения. В маленьком сейфе, запертом в стенном шкафу в его комнате, он всё ещё хранил газетные вырезки о самоубийстве Дороти. Он стал доставать их время от времени, перечитывая и улыбаясь про себя досужей самоуверенности, с которой разглагольствовал начальник полиции Элдон Чессер, и нелепым теориям Аннабель Кох.
   Он откопал свой старый читательский билет, обновил его и стал регулярно брать книги: "Анализ психологии убийцы" Пирсона, "Убийство ради наживы" Болито и номера из серии "Убийства в разных штатах". Он прочёл о Ландру, Смите, Притчарде, Криппене - людях, которые потерпели поражение там, где он одержал победу. Конечно, это были истории тех, кого поймали - бог знает, скольким удалось избежать наказания. И всё-таки приятно было знать, что многие потерпели неудачу.
   До сих пор он всегда думал о том, что произошло в здании муниципалитета, как о "смерти Дорри". Теперь же он начал думать об этом как об "убийстве Дорри".
   Иногда, когда он лежал в своей постели и читал одну из этих книг, его начинало переполнять сознание незаурядности того, что он совершил. Он вставал, подходил к висящему над комодом зеркалу и, глядя в него, думал: "Мне сошло с рук убийство". Однажды он тихо произнёс эти слова вслух.
   Он всё ещё беден. Ну и пусть! Чёрт, ему ведь всего двадцать четыре года.
   1 Кампус - территория университетского городка. (Здесь и далее - прим. пер.)
   2 Бронзовая звезда - американская военная награда за отвагу.
   3 Пурпурное сердце - медаль за ранение в ходе боевых действий.
   4 Патек Филипп - известная швейцарская фирма, выпускающая дорогие часы.
   5 "Ребекка" - наиболее известный роман английской писательницы Дафны дю Морье (1907 - 1989).
   6 Марканд Джон Филипс (1893 - 1960) - американский писатель, в своих произведениях описывавший жизнь высших слоев современного ему американского общества.
   7 Solamente el Español (исп.) - Только испанский.
   8 Название города - Блу Ривер - переводится с английского как Голубая Река.
   9 Бридж - карточная игра.
   10 Общество Восточной Звезды (или Орден Восточной Звезды) - религиозное и благотворительное общество, основанное в Соединённых Штатах в 1850 году. Крупнейшая организация (так называемое "братство"), в которую могут вступать мужчины и женщины, исповедующие монотеизм, так как общество основано на библейском вероучении. Организация имеет тесные связи с масонами. Изначально вступать в неё могли только масоны.
   11 Пруст Марсель (1871 - 1922) - французский писатель, мастер литературы "потока сознания".
   12 "La Casa de las Flores Negras" (исп.) - "Дом темнокожих прелестниц".
   13 Muchas gracias (исп.) - Большое спасибо.
   14 Gracias, señor (исп.) - Благодарю вас, сеньор.
   15 Сэр Уолтер Рэли (1554 - 1618) - знаменитый поэт и путешественник эпохи Возрождения, считавшийся в те времена идеалом английского джентльмена. Одна из легенд о нём гласит, что однажды он бросил в грязную лужу свой плащ, чтобы королева Елизавета смогла пройти по нему, не запачкав ног в грязи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"