Николаев Александр : другие произведения.

Медальон.Главы 1-6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.54*7  Ваша оценка:


Папирус

  
  
   "Я - Франческо да Мельци - пишу эти записки с единственной целью: сохранить в собственной слабеющей памяти некоторые неизвестные страницы жизни моего великого Учителя, каким был Леонардо да Винчи. На смертном ложе Учитель завещал мне свой архив. Он сказал при этом, какая часть его должна быть уничтожена, потому что время, когда эти сведения могут быть полезны обществу, наступит нескоро, спустя сотни лет. Я обещал ему, что кроме меня никто их не увидит, и сдержу это слово, оставив служителям церкви не сами документы, но лишь намёк на некоторую тайну, содержащуюся в них.
   Скоро истечёт время моего пребывания в этом мире. Там, на Суде, надеюсь, мне будут прощены те прегрешения, которые я совершил в своей жизни по недоразумению, в силу слабости тела и духа своего. Путешествия никогда не привлекали меня. Не считая юности, большую часть своей жизни я провёл здесь, в родовом имении Ваприо д'Адда, лишь изредка занимаясь живописью, но, в основном, изучая тайный архив Учителя, размышляя и вспоминая. То немногое, что пришлось узнать и увидеть мне, общаясь с Леонардо, не всегда поддаётся человеческому пониманию.
   Сравнительно недавно мне пришла в голову очевидная мысль, что наш мир мог быть не первым и, кто знает, не последним творением Божьим. В отзвуках мифов и на страницах древних книг, хранящихся в библиотеке нашего монастыря, к которой я имею свободный доступ, есть косвенные свидетельства того, что когда-то, очень давно, на Земле последовательно существовало несколько поколений людей. Все они прекратили своё развитие разными способами, но в основе их всегда лежала одна причина, имя которой - Гордыня человеческая.
   На каждом этапе люди, довольно быстро достигнув определённого уровня развития, когда становится очевидным понимание того, что Божественная энергия и Божественное сознание составляют основу всего сущего, неизменно пытались изменить окружающий их мир, приспособить его под свои низменные нужды. Для этого они либо изобретали особые приёмы, способные разорвать самую тонкую структуру материи и высвободить при этом неконтролируемое количество энергии, либо прибегали к магическим действиям, пытаясь нарушить предопределённый Создателем ход истории путём выборочного влияния на судьбы людей в ключевых её точках. И тогда гнев Господень обрушивался на потерявших разум людей, и ночь нависала над опустошённой землёй.
   Но в процессе очередного Апокалипсиса погибало не всё человечество. Всякий раз, благодаря бесконечной милости Господа нашего, небольшая горстка людей оставалась в живых. Они неизбежно опускались до уровня первобытного человека, а затем снова происходило зарождение новой цивилизации. При этом внутри её всегда появлялись люди, несущие в себе опыт предыдущих поколений, чей путь терялся во времени. Эти люди обладали некоторыми выдающимися способностями. Они были способны интуитивно понимать суть вещей, легко добывать знания, которые затем превращались в приёмы и механизмы, способные в свою очередь приносить новые знания более высокого уровня. И так до тех пор, пока в сознании людей вновь не появлялась мысль о том, что сила их разума сопоставима с могуществом Создателя.
   Я полагаю, что Леонардо да Винчи был одним из таких людей, отмеченных печатью Господа. Судьбе было угодно сделать так, что наши жизненные пути пересеклись. К тому времени его уже знали далеко за пределами Флоренции и Милана как великого художника, учёного и инженера. Мне не известны сферы практического приложения разума, которые не интересовали бы этого великого человека. Прекрасные картины и фрески, секрет внутреннего устройства человека, механизмы, способные ходить, летать и даже плавать под водой, необыкновенной красоты здания и каналы - всё было подвластно гению Учителя. Но, как оказалось позже, не только тайны материального мира интересовали его.
   Как-то Леонардо, беседуя со мной на берегу Луары во время работы над очередной картиной, признался, что его разум давно уже не покидает мысль об удивительном устройстве нашего мира, в котором тесно переплетены судьбы людей и созданные ими предметы. Он всегда был глубоко убеждён в том, что путь человека во всей его сложности предопределён свыше силами, могущество которых непостижимо. И крамольная мысль о возможности изменения этого пути, о возможности определить таким образом границы собственного разума, не покидала его голову.
   Тогда я подумал, что эта речь не более, чем результат причудливой игры сознания великого человека, который может себе позволить думать иначе, чем все мы, не отмеченные печатью Господа. Но спустя несколько месяцев, незадолго до своей кончины, Учитель рассказал мне удивительную историю, начало которой было положено ещё в те дни, когда он создавал свою знаменитую фреску "Тайная вечеря", расписывая стены церкви в монастыре Санта Мария делле Грацие в Милане.
  Готовя основание для будущей работы, Леонардо совершенно случайно обнаружил хорошо спрятанный тайник, в котором находился всего лишь один папирус. В незапамятные времена он был вывезен, скорее всего, из Египта, затем каким-то образом оказался в монастыре и по неизвестной причине был спрятан от глаз людских. Следует сказать, что Леонардо обладал удивительной способностью интуитивно понимать не только чужой язык, но и незнакомую письменность. Он как-то говорил даже, что структура всех языков на Земле одинакова, и странно, что люди не замечают этого. Следует только, закрыв глаза, вслушаться в чужую речь, и вскоре она зазвучит, станет понятной. То же и с письменностью: люди излагают свои мысли одинаково, или почти одинаково.
   Папирус, найденный им в тайнике старой церкви, не походил на те немногие древние рукописи, что ему приходилось видеть ранее. Текст документа был написан причудливой вязью совершенно незнакомого письма, богато разбавленного сложными рисунками и чертежами. Под солнечными лучами, падающими из окна, папирус словно исчезал, становился невидимым, а буквы, рисунки становились объёмными и, казалось, повисали в воздухе. Материал его не был похож ни на бумагу, ни на холст, ни на кожу. Он был гибок, очень прочен, не горел и не поддавался действию воды. Это было настолько удивительно, что Учитель решил никому не рассказывать о своей находке. Он сохранил папирус и принялся тайно изучать его.
   Никогда ещё так тяжело не давалась ему чужая письменность. Годами Леонардо анализировал текст, но лишь спустя почти пятнадцать лет он стал понимать суть того, что было изложено в документе. Прочитанное поразило его.
   Неизвестной автор писал, что он был одним из немногих людей, сумевших пережить гнев богов. Их воздушный корабль много дней и ночей летал над бушующим океаном, над покрытыми раскалённой лавой островами, пока, наконец, не нашёл поверхность земли, не затронутую стихией. Это было на берегу широкой реки, берущей своё начало на юге в глубине жаркого континента и текущей на север, к морю. Здесь были поселения людей, находящихся на начальной стадии развития, паслись животные, росли деревья. Благодатный край лежал перед ними, и спасённые начали новую жизнь. Под их руководством местные жители постепенно овладели знаниями, стали строить храмы и высекли из камня огромного Сфинкса, как символ родины пришельцев, исчезнувшей в пучине океана далеко на западе.
   Из текста следовало, что гибель этого народа произошла после того, как люди овладели особыми знаниями, позволяющими менять не только суть вещей, но даже естественный ход истории, предопределённый свыше. Для этого жрецы создавали специальные предметы, которые подвергались сложной системе магических заклинаний, делающей их связанными с невидимой структурой мира, с судьбами людей. В зависимости от назначения они могли искусственно не только возвысить человека над обстоятельствами, но и, наоборот, подчинить его им. Каждый из этих предметов имел своего демона-покровителя, а также имя собственное, произносить которое вслух было категорически запрещено.
   Так люди стали изменять естественный ход истории, предначертанный в начале сотворения мира. Гнев богов не заставил себя ждать. Он был ужасен. Земля вздрогнула, обрушились небеса, и цивилизация, в гордыне своей бросившая им вызов, погибла.
   Далее в папирусе подробно излагался порядок изготовления одного из таких предметов и последовательность магических действий, которые необходимо было совершить над ним, чтобы связать скрытую энергию материальных вещей с нематериальным миром сознания человека. Это были удивительные сведения, и они заворожили Учителя. Невероятно трудно было удержаться от соблазна овладеть знаниями столь невероятной силы. И это был вовсе не вызов Создателю, это был скорее вызов самому себе, своим возможностям человека.
   Я пишу сейчас эти строки и всё больше прихожу к выводу, что не пороки погубят со временем людей, те самые, за которые когда-то были наказаны Содом и Гоморра, а их неутолимое стремление постичь тайну сотворения нашего мира, не ограниченное моральными принципами. Не ко всякой тайне позволено прикоснуться человеку, ибо слаб он и часто не ведает, что творит по причине гордыни непомерной и слабости духа своего.
   Учитель рассказал, как он в полном соответствии с текстом получил особый сплав нескольких металлов, как отлил из него детали предмета, которому в соответствии с инструкцией придал форму незамысловатого медальона, как покрыл его поверхность сложным узором. После этого наступила вторая часть изготовления магического предмета, понять суть которой он тогда так и не смог. В определённое время каждые сутки Учитель произносил непонятные слова, помещая при этом изготовленный им медальон то в воду ручья, то в пламя кузнечного горна, то в кровь жертвенного ягнёнка. Почти год длилась эта работа, и, наконец, в его руках оказался полностью готовый предмет, с помощью которого можно было влиять на судьбы людей. Так утверждал неизвестный автор древнего текста.
   Леонардо хранил его подвешенным на тонком кожаном ремешке рядом с нательным крестом, полученным при крещении. Но вот вскоре он стал замечать, что крест разогревается от такого соседства всё сильнее и однажды, проснувшись утром, Учитель обнаружил на груди ожог. Это испугало его. Он снял медальон и поднёс его к лучу света, падающего из окна.
   Металлический предмет, подвешенный на тонком шнуре, мерно раскачивался в руке подобно маятнику. Постепенно, словно подчиняясь неведомой силе, размах его колебаний становилась всё больше, и вскоре сам медальон стал медленно растворяться в солнечном свете, а сложный узор, нанесенный на его поверхность, вдруг повис в воздухе и, вращаясь, стал быстро увеличиваться в объеме. Вскоре на его месте образовалась фигура, которая всё больше напоминала голову существа, находящегося в состоянии глубокого сна. Наконец вращение прекратилось, лицо сформировалось, и глаза Спящего открылись. Плотный голубоватый свет хлынул из них. Леонардо инстинктивно закрылся ладонью и уронил медальон. Сознание его померкло, окружающий мир окутала темнота.
   В себя Учитель пришёл не скоро. За распахнутой дверью уже виднелись сумерки. Он встал и взглянул на медальон, который лежал на полу. В памяти мгновенно всплыло лицо Спящего, и Леонардо почему-то сразу решил, что внутри Хранилища Силы находится существо не из нашего мира. И это было недоброе существо.
   Он пошёл к себе, забрал папирус и глубокой ночью опустился в катакомбы, вход в которые показал ему один из слуг, приставленных к нему герцогом Джулиано Медичи. Понимая, что уничтожить рукопись ему не удастся, Учитель поместил её далеко от поверхности в одном из неприметных уголков подземелья. Найти хранилище тайных знаний под плитой, лежащей на дне зловонного ручья, со временем не сумел бы даже он сам.
   А вот с медальоном Леонардо расстаться не смог. Так отцу непросто расстаться со своим детищем, даже если оно и находится на неправедном пути. Он положил его на дно тяжёлого сундука, в котором содержал свои инструменты, и обещал Господу никогда больше не прикасаться к дьявольскому предмету. А Тому, кто, по сути, был хозяином медальона, он дал понять, что ни при каких обстоятельствах не подчинится его злой воле. Учитель создал необычную картину, на которой под видом прекрасной женщины тайно изобразил себя. Её улыбка полна сокровенной мудрости всех предшествующих поколений. И сам Создатель стоит за ней, оберегая человека от неосторожных поступков.
   Прошло немало времени после этого разговора, и мы оба никогда больше не возвращались к теме магического медальона. Меж тем силы Леонардо слабели, он часто и надрывно кашлял, плохо спал. По всему было видно, что время его пребывания в этом мире подошло к концу. Все мы смертны, как ни горько сознавать эту простую истину.
   Я словно сейчас помню этот день 2 мая 1519 года. Учитель призвал меня к себе и велел запереть дверь. Он тяжело дышал, было видно, как непросто ему говорить. Мы были наедине. Он попросил меня протянуть руку и вложил в неё какой-то металлический предмет. Тогда я впервые увидел тот самый дьявольский медальон. Он напоминал недорогое изделие из бронзы, но тонкий, почти невидимый узор, покрывающий его поверхность, невольно привлекал взор постороннего человека. Я, зная его историю, с испугом и очарованием смотрел на творение рук своего Учителя. Леонардо, медленно выговаривая слова, попросил меня дать клятву в том, что я немедленно отправлюсь в море и выброшу его там за борт с тем, чтобы никогда больше рука человека не касалась этого предмета. Я поклялся, и вскоре Учителя не стало.
   Он был похоронен здесь же, в замке Сен-Клу. Я присутствовал при его погребении, шепча молитву, в которой желал Учителю Царствия Небесного и просил прощения за то, что не смог выполнить своё обещание, данное ему у смертного одра. Я вышел тогда из комнаты, предоставив слугам тело Леонардо. За углом аллеи ко мне подошли люди в масках со шпагами в руках. Двое держали меня, а третий быстро нашёл медальон, лежащий в кармане жилета, после чего они молча ушли, не сделав мне ничего дурного.
   По некоторым приметам я безошибочно понял, что это были люди короля. Надо полагать, они слышали наш разговор. В старом замке имеется множество устройств, позволяющих тайно слышать и видеть происходящее в его комнатах. В горести своей я совершенно забыл об этом.
   Всё это время я жил в предчувствии того, что во Франции случится нечто ужасное, но, слава Богу, ничего такого не произошло. Страна жила относительно спокойной жизнью. Совершенствовались ремёсла и науки. Не было причины бунтовать простым людям. До меня лишь изредка доходили слухи о войнах, которые вёл король, о его развратной жизни, о якобы нехорошей болезни, которая преждевременно состарила тело этого человека и помутила разум. Он умер, когда ему было чуть более пятидесяти. Увы, никто не вечен в этом мире, даже короли, милостью Божьей управляющие народами.
   Незаметно, словно песок сквозь пальцы, прошли годы моей жизни, и мне уже недолго осталось пребывать на этом свете. Я чувствую, что скоро покину земную юдоль и предстану перед Господом нашим, как и все мы когда-то. Эту тетрадь и письмо, адресованное папе, по моему велению передадут в Ватикан. И быть может там найдут способ отыскать бесследно исчезнувший медальон со Злом, таящемся внутри.
   Амен."
  

Король умер...

  
  
  
  Графиня д`Этамп всё больше утомляла своей энергичностью и многословием. Король слушал её, не вникая в суть рассказа, рассеянно кивал головой и всё чаще вспоминал в такие минуты свою незабвенную Франсуазу. Почти десять лет прошло с той поры, когда не стало женщины необыкновенной красоты, тонкого ума и обаяния. Тогда, сражённый известием о смерти своей прекрасной возлюбленной, он примчался, намного опередив свиту, к её свежей могиле и плакал навзрыд, словно дитя, лишившееся матери.
  Шли годы, те самые, что должны были излечить душевную рану. Политические события большие и маленькие будоражили Францию, а вместе с ней Австрию, Испанию, Англию. При этом он, король, всегда был их стержнем. Умерла тихая Клод, оставив ему семерых детей. Он познал горечь испанского плена и вскоре по ряду обстоятельств вынужден был жениться на Элеоноре Австрийской. Король по-прежнему слыл великим любовником, и молодые красотки одна за другой появлялись в его жизни, но вскоре исчезали без следа. Казалось, в каждодневной суете пора бы забыть ту, которая давно обитает на небесах, но с каждым днём в памяти только ярче становились эпизоды их встреч, горячей любви и нежных разговоров. Иногда король просыпался среди ночи, убеждённый, что рядом с ним во всей своей белоснежной наготе спит очаровательная крошка, как частенько в минуты нежности называл он мадам де Шатобриан. Но, увы, тщетно одинокий любовник искал в постели женщину, которая навсегда покинула этот мир, забрав с собой частицу его души.
  Последний год для короля стал наиболее тягостным, поскольку к душевным терзаниям прибавились и муки телесные. Что-то неладное произошло внутри всегда готового к любовным утехам монаршего тела. Ему становилось всё труднее дышать, а кашель часто вынуждал его покидать приятное общество. Недавно, оставив хорошеньких проказниц, король поспешно вышел и до полного изнеможения кашлял в своей опочивальне. После приступа он взглянул на платок, который прижимал ко рту, и увидел на нём кровавые пятна. Это был плохой признак. Об этом предупреждал лекарь, уже больше года пользующий его лекарствами и неожиданной пищей, среди которой было, например, мясо щенков из его королевской псарни.
  Сегодня король, не выдержав долгого общения с графиней д`Этамп, спешно выехал в Шамбор. Там, в густом лесу неподалёку от Луары, находился замок, построенный по чертежам великого Леонардо да Винчи. В бесчисленных его комнатах легко могли жить, не встречаясь без особой на то нужды, две-три сотни людей. Восточное крыло замка всегда было готово принять короля и свиту. Кортеж прибыл к вечеру. Солнце клонилось к закату, заливая розовым светом окрестности. Был конец марта, ранняя весна. Всё вокруг цвело и благоухало. Но король, погружённый в свои мысли, не замечал этой красоты. Отказавшись от ужина, он приказал не беспокоить его до утра и ушел в опочивальню. Сказалась усталость, вызванная долгой дорогой, и он быстро уснул. На свежем воздухе сон оказался коротким, но глубоким. Король против ожидания неплохо выспался. Набросив халат, он вышел в кабинет. Близилась полночь, глубокая тишина царила в замке. В камине, слабо потрескивая, догорали поленья. Отблески огня причудливо играли на каменном полу, отражались в оконных стёклах. Король подошёл к зеркалу, в котором мог видеть себя во весь рост. Из глубины стекла на него смотрел немолодой человек с измождённым лицом. 'Господи, неужели это я?' - подумал он и сделал шаг назад. Человек в зеркале повторил его движение. Король сбросил халат и теперь стоял, обнажённый по пояс. Мышцы всё ещё панцирем покрывали его сильное когда-то тело, но везде уже проступали признаки ранней старости: седые волосы на груди, поникшие плечи, заметный живот. На груди короля тускло выделялся бронзовый медальон. Он снял его и вгляделся в привычный узор, сплошь покрывающий изделие великого мастера. Когда-то очень давно его соглядатаи принесли эту вещицу к нему, утверждая, что сами слышали, как Леонардо перед смертью рассказал своему ученику, будто создал медальон, который придаёт необычайные силы тому, кто им владеет. Король посмеялся над их словами, но медальон оставил, загадав в шутку желание, чтобы ему равных не было в искусстве любви и управления государством.
  Сейчас, глядя на медальон, он вспомнил ту сцену и впервые с удивлением подумал о том, что его юношеское желание, пожалуй, осуществилось. Франция при нём процветала, не бунтовал народ, в почёте были науки и искусства, а женщины млели от его умения красиво ухаживать и доставить ни с чем не сравнимое удовольствие в постели. Да, всё это было и отчасти сохранилось, если принять во внимание государство. Он по-прежнему великий король, но, увы, следует признать, уже никчемный любовник. А ведь ему едва исполнилось пятьдесят, и он ещё вовсе не стар. Не стар, хотя отражение в зеркале упорно говорило об обратном.
  Король присел к столу, стоявшему возле камина, взял перо и стал писать: ' Подруги юных лет, куда исчезли вы...'. Обычно рифмы легко приходили в голову. Они сами собой нанизывались на воображение, словно жемчужины на нитку, образуя словесное ожерелье, но сегодня дальше первой строчки стихи упорно не слагались.
  В конце концов, устав от попыток призвать на помощь музу, король отбросил перо и взял в руки медальон, лежавший перед ним на столе. Держа его за цепочку, подаренную как-то Франсуазой, он задумчиво стал раскачивать его перед собой подобно маятнику и вскоре заметил, что узорчатая резьба, которой было покрыто изделие великого мастера, внезапно как бы отделилась от поверхности металла и стала вращаться по часовой стрелке, постепенно увеличиваясь в объёме. А спустя ещё мгновение замерший в недоумении король понял, что из образовавшейся сферы на него, не мигая, смотрит живое существо.
  Он испуганно отшвырнул медальон, и тот со стуком упал на каменный пол. Судорожный кашель заставил короля встать и опереться на стол. Он, хрипя, глубоко вдохнул и выдохнул воздух в попытке избавиться от мокроты, скопившейся внутри. И в этот момент изо рта хлынул поток алой крови. Теряя сознание, король попытался позвать на помощь, но не смог этого сделать.
  В последний момент он вдруг отчётливо увидел, как раздвинулись стены замка, как ночь превратилась в солнечный полдень, и там по лужайке, покрытой изумрудной травой, к нему с улыбкой на устах шла юная Франсуаза. Король, предчувствуя радость встречи со своей любовью, шагнул ей навстречу и не видел, как лужа крови на полу медленно исчезала, стягиваясь к лежащему в её центре медальону.
  31 марта 1547 года король умер. Его рано утром нашёл лежащим на полу старый слуга. Затем были пышные похороны, и на престол Франции ненадолго взошёл Генрих II. Бронзовый медальон вместе с вещами покойного короля был помещён в сундук красного дерева, который медленно покрывался пылью в одной из бесчисленных комнат мрачного замка Шамбор.

Остров Святой Елены

  
  
  
  Каменный утёс почти вертикально уходил вниз, туда, где, накатываясь на берег, мерно рокотали невидимые волны. Влажный туман скрывал океан, окрестности, и лишь слабо освещённые окна ближайшего дома, который был расположен на возвышенности, можно было с трудом разглядеть в этой колеблющейся взвеси мельчайших частичек воды.
  Ранним утром человек в треуголке, закутавшись в плащ, стоял у края обрыва и смотрел в ту сторону, где за тысячи миль находилась его Франция. Там ему было суждено пройти триумфальный путь от неизвестного никому младшего лейтенанта артиллерии до императора, перед которым трепетали народы Европы. Блестящее возвышение, невероятные возможности, достойные его гения, но потом на этом пути что-то пошло не так, и судьба отвернулась от него. Отвернулась настолько, что свои последние дни он вынужден закончить на этой убогой скале посреди океана, под неусыпным надзором стражи, лишённый возможности работать, преобразовывать окружающий мир в соответствии со своим пониманием правильного его устройства.
  Боль внизу живота справа становилась всё сильнее. Он помнил, что подобные симптомы были и у его отца, который ушёл из жизни, примерно, в таком же возрасте. Эта болезнь не оставляла шансов на исцеление.
  - Ваше величество, - раздался сзади голос Маршана, одного из немногих слуг, которые последовали за ним в изгнание, - Вам пора возвращаться, начинается дождь.
  Он не заметил, как туман незаметно стал истекать мелким холодным дождём. Его плащ промок и уже не давал возможности согреться. Лёгкая дрожь пробегала по измученному недугом телу.
  - Хорошо, Маршан, мы едем.
   Седло, предусмотрительно накрытое попоной, было сухим. С помощью слуги император сел на лошадь, и всадники медленно тронулись в сторону Лонгвуда, скрытого пеленой тумана. Их путь был недолог, и вскоре стала различима ограда, сооружённая вокруг дома шесть лет назад. Непритязательный завтрак, затем привычный осмотр врача, несколько фраз, продиктованных Монтолону, и можно было передохнуть, пользуясь тем, что боль слегка утихла под действием опийсодержащих средств.
  Сидя в кресле у окна, император вспоминал. Память пока ещё отчётливо хранила всё, что было связано с его прошлым. Особенно запомнилась коронация. Вереница золочёных карет, улицы Парижа, заполненные ликующим народом, величественный Нотр-Дам, тожественная церемония, приём во дворце Тюильри и, наконец, вечер вдвоём с Жозефиной.
  Тогда в постели, уже перед сном, она, целуя, спросила его:
  - Скажите, мой друг, вы счастливы?
  Он никогда не задумывался об этом и ответил не сразу:
  - Пожалуй, да, если только может быть счастлив человек, достигший промежуточной цели.
  - Бог мой, вы - император Франции! Разве это не достойная цель? Чего же вам ещё желать?
  - О, моя дорогая, Франция мала для меня. Я вынашиваю большие планы по переустройству всей Европы. Старушка слишком долго спала, пора её разбудить. Так почему бы это сделать не мне, как вы полагаете?
  Жозефина задумалась, ответ её был неожиданным:
  - Конечно, если кто-то и должен взять на себя труд по переустройству Европы, то это должны быть вы и никто иной. Но подумайте о том, какой кровью достигнуто нынешнее состояние Франции, и сколько ещё должно её пролиться в случае, если вы начнёте новую кампанию. Вас это не может остановить?
  - Нет, моя дорогая, это не остановит меня. Все великие империи создавались на крови. Такова правда истории, и её нельзя изменить. Я бы даже сказал, что это воля Божья. Такие повороты судьбы по плечу только небесным силам, но не нам, смертным. А им нельзя противиться.
  - Возможно, вы правы, - Жозефина задумалась, глядя в лицо Наполеона, а затем медленно спросила:
  - Интересно, о чём думал несчастный Людовик перед казнью? Ведь, по сути, он не был в чём-либо виноват перед своим народом. Ни он, ни его жена... Такие тогда были правила жизни, они не могли не следовать им. Да, собственно, а что было достигнуто в результате их смерти, что изменилось?
  - Это не совсем так, - живо ответил он, - согласитесь, мы сейчас живём в другой Франции, в стране, у которой, благодаря новым законам, появились совершенно иные перспективы. Надеюсь, что мы изменим со временем и Европу. Но это будет позже, а сейчас, дорогая, давайте-ка выспимся: завтра нас ожидает трудный день.
  Он вскоре уснул, но замечание жены в отношении смерти Людовика осталось в памяти.
  Несколько дней спустя Бонапарт велел принести ему отчёт Коммуны о тех событиях. В нём значилось, что 21 января 1793 года около девяти утра приговорённого короля исповедал аббат Эджеворт, а после за ним пришли. Вскоре Людовик был гильотирован, и ликующий народ спешил прикоснуться к его крови, говоря, что это приносит счастье. Волосы и вещи короля продавались в качестве сувениров. Между 11 и 12 часами казнённый был похоронен как рядовой гражданин по фамилии Капет на кладбище прихода Святой Магдалины в ивовом гробу, поверх которого был насыпан слой негашёной извести. Последняя фраза в донесении гласила: ' Полночь, всё спокойно. Вдова Капет требует траурное платье'.
  Из сухого текста документа не следовало, как вёл себя Людовик в последние часы своей жизни. И тогда император приказал привести к нему кого-то из тех людей, которые в этот день были рядом с ожидающим смерти монархом. Им оказался некто Клери, единственный слуга, оставленный при короле. Он был стар, но не испуган, представ перед императором, и с достоинством отвечал на вопросы. Клери подробно рассказал о том, что происходило накануне казни в большом каземате тюрьмы Таниль, устроенной в старинном замке ордена Тамплиеров. Король, как следовало из повествования, хорошо спал в его последнюю ночь. Он был спокоен. Совершил, как обычно, утренние процедуры, тщательно оделся, печать и кольцо положил в карман жилета. На полке камина король оставил бумажник, лорнетку, табакерку, а затем, подумав, снял с шеи медальон и протянул его Клери: ' Оставьте это себе, мой друг, в память обо мне. Я был мальчиком, когда, играя в замке Шамбор, случайно нашёл его среди вещей моего далёкого предка, короля Франциска. С тех пор я не расставался с ним'. Клери со слезами на глазах принял медальон. Единственное о чём горько сожалел король перед смертью, так это о том, что ему не позволили увидеться в последний раз с женой и детьми.
  - И где же этот медальон? - спросил император старика.
  - При мне, - ответил тот, прикасаясь к груди, - я никогда не расстаюсь с ним.
  - Я могу взглянуть на него?
  Старый слуга на секунду замешкался, а затем снял с шеи медальон. Невзрачная вещица имела цвет старой бронзы. Вся поверхность её была покрыта тончайшим узором, который при длительном смотрении на него вызывал лёгкое головокружение. Наполеон отвёл глаза и потёр виски, восстанавливая ясность мышления.
  - Скажи, гражданин, ты мог бы подарить этот медальон своему императору, если он тебя об этом попросит? Взамен я обещаю тебе безбедное существование до окончания твоих лет. Что скажешь?
  Клери склонил голову, размышляя над его словами, а затем поднял глаза на сидящего перед ним императора и ответил, тихо произнося слова:
  - Я не могу отказать в такой просьбе своему императору. Ваше величество, он - ваш.
  Слугу увели, и Наполеон надел на себя медальон. Он приятно грел тело в точке прикосновения.
  Затем были сражения, Европа, лежащая у его ног, и неудачное вторжение в Россию. Он долго размышлял накануне перед тем, как пересечь границу восточной империи, но так и не смог убедить себя отказаться от этой кампании: слишком велико было искушение поставить на колени русского медведя.
  Вначале всё шло хорошо. Армия русских отступала под натиском его войск, оказывая всё большее сопротивление. Сражение под Бородино впервые показало, что противник не так прост, как это казалось прежде, и что он имеет право на уважение. Вскоре была занята Москва, и трудная победа казалась совсем близкой. Но ему тогда не следовало обольщаться по этому поводу, не стоило оставаться так долго в этом полупустом варварском городе. Он должен был преследовать армию Кутузова, чего, увы, не сделал.
  А потом деревянная Москва запылала. Такого не должно было случиться. Нельзя было жечь старый город, этот символ России, только ради изгнания его солдат. Русские вообще часто нарушали правила ведения войны. Их многочисленные партизанские отряды нападали на арьергард, не давали возможности добывать пищу и фураж. Провиантские команды, посланные в окрестные сёла, пропадали бесследно.
  Горящую Москву пришлось оставить. А в битве под Малоярославцем стало окончательно ясно, что победить русских в этой войне не удастся. Стояли жесточайшие морозы, к которым армия не привыкла. Отступать пришлось по Смоленской дороге, вокруг которой находились разграбленные ранее деревни и города. Это была катастрофа. Бросая орудия и обозы, его армия медленно двигалась на запад. Со всех сторон её, словно борзые медведя, поднятого из берлоги, терзали летучие отряды русских.
  Он тогда принял правильное решение пробиваться к границе при поддержке небольшого отряда гвардейцев. Между двумя небольшими населёнными пунктами на узкой дороге, пролегающей среди дремучего леса, на них напали. Наполеон видел, как русский казак, заметив его в дверях кареты, поднял пистолет. На таком расстоянии он не промахнулся бы, но один из гвардейцев заслонил императора своим телом. Пуля ударила во флягу и спасла жизнь храбрецу. Не зная как благодарить своего спасителя, Наполеон снял с себя медальон и протянул гвардейцу. Тот незамедлительно надел его на шею и отдал честь своему императору.
  Спустя сутки была новая стычка с неприятелем. Теперь это был небольшой отряд гусар. Выйдя из кареты, император отчётливо видел, как вчерашний солдат, отбивается штыком от наседавшего противника. Подбежавший к ним рослый офицер замер, увидев Наполеона, выхватил пистолет, но солдат случайно оказался на линии огня и рухнул в снег под огромной елью. Офицер, пославший роковую пулю, отшвырнул бесполезное оружие, подал знак к отступлению и наклонился над убитым. Затем он выпрямился, и императору показалось, что в его руке блеснул подаренный им вчера медальон.
  Странно, но после этого до самой границы их не преследовали. Из четырёхсоттысячной армии лишь несколько тысяч солдат и офицеров вернулись домой из дикой заснеженной России. Это было начало конца его великих замыслов.
  Император внезапно ощутил резкую боль в правом боку. Она была настолько неожиданной и сильной, что он потерял сознание, рухнул на пол и больше уже не приходил в себя. Наполеон Бонапарт умер 5 мая 1821 года в 17 часов 49 минут. Последние слова его были 'Франция...армия...авангард'. Позже граф Монтолон утверждал, что ему удалось разобрать несколько раз произнесённое 'бронзовый медальон... проклятие...'. Речь императора было трудно разобрать из-за шума непогоды за окнами дома. В этот день на океане бушевал свирепейший шторм. Местные жители утверждали, что такого не помнили даже их деды. Ветер неистовой силы разрушил несколько домов на острове, с корнем вырывал вековые деревья.
  Плачущий слуга Маршан принёс старую шинель, в которой Наполеон был 14 июня 1800 года в битве под Маренго, и накрыл его тело. Император был похоронен неподалёку от Лонгвуда в местности, носящей название 'Долина герани'.

Глубокое синее море

  
  
  
  Серая ящерица, подняв треугольную голову, напряжённо прислушивалась к звукам, доносящимся со стороны степи. Последнее время в окружающем её мире происходило что-то странное, чего не было раньше. Грохот, заставляющий вздрагивать землю, раздавался всё чаще и ближе. От него со стенок вырытой ею норки мелкими кусочками осыпалась земля. Вот и сейчас с той стороны приближалось что-то гулкое, пугающее. Ящерица несколько раз нервно дёрнула раздвоенным язычком и быстро юркнула в своё подземное жилище.
  Небольшой казачий отряд вырвался из балки и помчался по высохшей от летнего солнца степи. Пыль из-под копыт лошадей поднималась в воздух и длинной пеленой стелилась за ними, медленно оседая на землю. Спустя почти час бешеной скачки впереди блеснула на солнце синева, и в разгорячённые лица дохнуло прохладой. Перед ними до горизонта расстилалась морская гладь. Мыс, на котором остановились всадники, круто, почти вертикально, уходил вниз, туда, где метрах в тридцати на узкую отмель накатывали редкие волны.
  Молодой офицер окинул взглядом оставшихся в живых наездников и устало вздохнул. Ещё совсем недавно их было более сотни, а сейчас рядом с ним находилось полтора десятка измученных бессонницей людей. Непрерывные бои с преследовавшим их отрядом красноармейцев исчерпали все человеческие ресурсы. Впереди, справа и слева было море, позади на расстоянии десятка вёрст неслась вражеская конница, отступать больше было некуда. Похоже, как ни горько было признавать, настал конец его воинской эпопеи. Он хорошо знал, как поступали с пленными белогвардейцами красные бойцы. А тем более не стоило ждать пощады ему, офицеру, золотопогоннику.
  - Что будем делать, ваше благородие? - подал голос сотник. Из оставшихся в живых он был старше всех: под пятьдесят, матёрый мужик и безжалостный рубака.
  - А сам-то как думаешь, Семёныч? - вопросом на вопрос ответил офицер, чувствуя, как с трудом из пересохшего горла вылетают слова, - много ли у нас вариантов?
  Сотник, наклонив крупную с проседью голову, ответил не сразу:
  - Я так разумею, что нету у нас вариантов, ваше благородие. Вышли все варианты.
  Они здесь будут вскорости, вона пыль уже видать на горизонте. Они нас хоть так, хоть эдак, а всё равно порубят, а то ишшо и поизмываются перед тем.
  - Так что же ты предлагаешь? - спросил офицер, чувствуя, как от слов старого казака холодок прошёл по коже головы, опустился по шее вниз и растаял где-то в области живота,
  - что будем делать, господа казаки? Негромкий ропот прошёл среди загнанных в угол людей, каждый из которых был старше его на добрый десяток лет.
  - А пусть Семёныч скажет, - раздался, наконец, голос высокого черноволосого казака, - как он решит, так и сделаем. Видно, братцы, Богу угодно, чтоб мы здесь, у моря, своего живота лишились. Ну, так тому и быть: все помрём когда-то...
  - Говори, Семёныч, - раздались голоса, - говори.
  Сотник обвёл всех суровым взглядом, потёр затылок и медленно произнёс:
  - Правильно сказал Григорий: похоже, пришёл наш час, господа казаки. И теперь от нас зависит, что за смерть себе выберем. То ли в бою, как наши деды и прадеды, то ли покорно подставим шею под нож супостату. Я так думаю, что негоже нам, братцы, уйти из этой жизни, уподобившись скотине бесправной. Или кто иначе думает?
  - Нет, - раздались негромкие голоса, - верно говоришь, Семёныч.
  - Ну, а коли верно, так вот как я мыслю. Отступать некуда, лодок здесь нет, кони едва дышат. Вон там, позади нас, имеется природное подобие бруствера. Отпустим коней, остатки воды разделим и, помолясь, дадим последний бой. Револьверы есть у всех, последнюю пулю пусть каждый прибережёт для себя.
  И ещё, господа казаки, их благородие с нами уже почитай два года. Ничего не могу сказать плохого про него: храбр, умён, не рукоприкладствует. Молоды вы совсем, ваше благородие, возьмите самого хорошего коня и уходите, а мы задержим их, сколько сможем. Глядишь, удастся вам ишшо пожить за всех нас на этом свете. Офицер слабо улыбнулся:
  - Спасибо, Семёныч, за добрые слова, но только не должен командир оставлять своих подчинённых погибать, чтобы таким образом сохранить свою жизнь. Не для того я воинскую присягу давал. Я остаюсь с вами и положусь всецело на волю Господню: чему быть, того не миновать. И не стоит меня уговаривать, - поднял он руку, видя, что сотник готовится возразить ему, - я так решил, и это последнее моё слово, другого не будет.
  Семёныч покачал головой:
  - Ну, что ж, ваше благородие, решил так решил, силком мы не можем вас заставить. А жаль, могли бы где-то и свечку нам поставить за упокой, да, видно, не судьба. За работу, господа казаки, умрём достойно. Командуйте, ваше благородие. Вскоре все цепью расположились за невысоким холмиком, вытянувшимся в форме дуги, изогнутой в сторону степи. В центре его, замаскированный колючей степной травой, затаился единственный ручной пулемёт системы Льюиса. Три диска, что имелись в наличии, должны были ненадолго задержать мчавшегося во весь опор противника. Короткие казачьи винтовки были направлены туда, где разрасталось пыльное облако. Напряжённую тишину лишь изредка нарушало чьё-то покашливание да шёпот молитв.
  Офицер, крутанув барабан, проверил свой старый наган и положил его перед собой на наскоро сооружённый бруствер. Никелированный браунинг лежал в боковом кармане. В нём оставался всего один патрон, тот самый, который должен был вскоре поставить точку в его короткой жизненной истории.
  - Что, страшно помирать, ваше благородие? - тихо спросил его лежащий рядом сотник.
  - Да, - помедлив, ответил офицер, - как-то не по себе... Знаешь, раньше, припоминаю, всегда был какой-то шанс, небольшой, но был, а сейчас его нет. Впереди последний бой и вечность, если верить тому, что ещё три дня назад говорил наш полковой священник, упокой Господь его душу.
  - А вы верьте, ваше благородие, верьте. Так-то легче будет уходить...
  - Хорошо, Семёныч, я попытаюсь. Кстати, на всякий случай, как говорится, прости, если я иной раз был не сдержан в отношении тебя.
  - И вы простите, ваше благородие, ежели что было не так.
  Они замолчали. Пыльное облако разрасталось на глазах. Вскоре отчётливо стал слышен нарастающий гул копыт. Уже можно было различить короткие отблески солнца на приподнятых над головами клинках. Вот всадники на расстоянии полуверсты, вот они ближе, ещё ближе.
  Офицер чуть приподнялся над бруствером:
  - Внимание, казаки, стрелять только по моей команде, залпом, на счёт три. Один...два...три!
  Длинная очередь из пулемёта прошлась на уровне лошадиной груди слева направо, а затем в обратном направлении. За это время с коротким интервалом грянули четыре залпа. Несущаяся во весь опор лавина словно наткнулась на невидимую стену. Рухнувшие лошади первых рядов опрокинули тех, кто следовал за ними. Мгновенно образовалось сплошное месиво из лошадиных и человеческих тел. Оно стало преградой для наступающих сзади. Всадники откатились прочь и скрылись в клубящейся пыли. Ржание раненых лошадей, стоны и крики людей неслись над обожжённой летним солнцем степью.
  Казаки, залегшие за невысоким рвом, выдержали три такие атаки. Но подошли к концу винтовочные патроны, умолк пулемёт, и красноармейцы это быстро поняли по звуку револьверных выстрелов, которые нестройно встретили очередную цепь. Вскоре всё было кончено. Взмокшие в пылу боя люди молча рассматривали лежащих перед ними полтора десятка казаков. Все они были мертвы.
  - Тьфу, - сплюнул один из них, - похоже, застрелились напоследок, казацкое отродье, даже допросить некого. Но обувка ладная, сгодится в хозяйстве, да и форма хороша. Налетай, братва.
  Когда ко рву примчались ещё двое всадников, на трупах, лежащих в пыльной траве, оставалось только исподнее, кроме офицера, с которого низкорослый солдат всё ещё безуспешно пытался снять неподдающийся его усилиям сапог.
  - Отставить, - раздался окрик, - что это за мародёрство!
  Голос принадлежал невысокой, хрупкой на вид молодой женщине, сидящей на вороном жеребце. В отличие от всех на ней даже в такую жару была чёрная куртка тонкой кожи, перехваченная широким ремнём на осиной талии. Из-под красной косынки выбивались короткие чёрные волосы, прикрывающие высокий чистый лоб. Тёмно-синие глаза её были холодны, словно лёд. С правого плеча девушки свисал на кожаной петле маузер, соединённый с кобурой-прикладом. Мужчина лет тридцати, примчавшийся вместе с ней, судя по властному выражению лица и офицерской выправке, был командиром этой части. Услышав её окрик, он едва заметно улыбнулся в короткие усы:
  - Товарищ комиссар, это их военная добыча. Право же, не стоит обращать внимание на такие детали. В конце концов, перед нами белая сволочь, так сказать, осколок старого мира, не более того.
  - Товарищ Веселовский, а вам не кажется, что кое-кому с такими мыслями не место в том новом мире, который мы построим?
  Девушка приподняла ствол маузера, направив его на солдата, стоявшего у ног мёртвого офицера:
  - Товарищ боец, ты не слышал, что я сказала?...Отойди от него.
  Тот заметно оробел:
  - Я понял, понял, товарищ комиссар.
  Низкорослый уже собрался отойти в сторону, но, вдруг, остановился и наклонился над лежащим офицером:
  - А ведь, кажись, он живой, братцы...точно живой!
  Он пнул его ногой:
  - Просыпайся, белая кость, ща мы тебя допросим.
  - Оставьте, боец, - спокойно, но твёрдо велела комиссар отряда, - и дайте ему воды.
  Офицер жадно сделал несколько глотков из поднесенной ко рту фляги, огляделся вокруг и поднялся с земли. Неверными движениями он застегнул китель, поправил портупею и выпрямился, глядя в лицо сидящей на коне женщине. Он был высок и молод, примерно, её возраста. Над правым виском кровоточила неглубокая длинная рана, оставленная скользнувшей пулей. Его глаза оказались цвета неба, распростёршегося над степью и морем. Глядя в них, комиссар неожиданно почувствовала, как что-то тёплое стало медленно оживать в её окаменевшем за последние годы сердце. Усилием воли она подавила это ненужное, мешающее идти к поставленной цели чувство и спросила:
  - Как вас зовут, поручик?
  - Это уже не имеет значения, - ответил он, - не стоит начинать церемонию знакомства, зная, чем неизбежно она закончится.
  - Ну, что же, Человек-Без-Имени, так тому и быть. Вы храбро сражались, и поэтому сейчас вас просто расстреляют. Это хоть как-то оправдает те потери, которые мы понесли, преследуя вас. Хотите что-то сказать?
  Он потёр лоб, обдумывая предложение, а затем спросил, по-прежнему глядя ей в глаза:
  - Судя по речи, вы производите впечатление образованной женщины. Скажите: зачем всё это? Кому нужна эта братоубийственная война? И что хорошее можно построить на том море крови, которое пролилось за эти годы?
  Комиссар коротко усмехнулась:
  - Вам не понять, но я всё же отвечу. Ваш мир прогнил, он нежизнеспособен. Мы уничтожим его вместе с вами и построим своё, справедливое общество, где не будет униженных и оскорблённых. Как видите, всё довольно просто.
  Офицер молча смотрел на неё, обдумывая сказанное. Потом он завёл руки за спину, выпрямил спину и сказал:
  - Прав был наш сотник: вы все безумны, и таким же будет построенный вами мир. С вашего позволения, я готов умереть.
  - Минуту, - поднял руку молчавший всё это время командир, - одну минуту, товарищ комиссар. Опустите маузер, не станете же вы лично его расстреливать из-за такой мелочи, как несовпадение взглядов на устройство жизни. Скажите, поручик, - обратился он к офицеру, - а не приходилось ли нам встречаться с вами где-то в прошлой жизни?
  Офицер изучающе посмотрел на него, прикусив губу, что-то мелькнуло в его глазах, похожее на чувство узнавания, но ответ его был отрицательным:
  - Нет, я не припомню, чтобы мы были знакомы.
  - Да, полно, поручик... Весенняя Москва, заведение мадам Коко, карточная игра в полночь и море шампанского. Ну, что, вспомнили?
  - Нет, - твёрдо ответил поручик, - сожалею, но я не помню вас в числе моих друзей. А с иными я не сажусь играть в карты.
  Командир усмехнулся в усы:
  - Да, нет, дорогой, всё вы помните, как и то, что я в пух проигрался тогда и остался должен вам немало денег. Как же вас зовут, не могу вспомнить: Константин, Кирилл или как-то иначе, но на букву 'К', это точно.
  - Что за неуместные воспоминания, товарищ Веселовский, - вмешалась комиссар, - вас слушают бойцы, и то, что они слышат, не поднимает ваш авторитет в их глазах. Прикажите исполнить пролетарский приговор и покончим с этим.
  - Погодите, - поднял руку командир, и в его голосе явно обозначились жёсткие нотки, - всё-таки я здесь командир, а вы всего лишь комиссар, хотя и с особыми полномочиями. Кстати, забудьте о них ненадолго и дайте возможность поговорить двум мужчинам. А бойцы поймут меня как нужно. Правильно я говорю, братцы?
  - Да, - раздались нестройные крики красноармейцев, с интересом наблюдавших за происходящим, - пускай поговорят меж собой мужики... Комиссар зло прикусила губу, но не стала возражать. Командир снова обратился к офицеру:
  - Итак, я ваш должник, хотя вы и не хотите это признать из-за мнимого дворянского превосходства. Я ведь припоминаю даже, что вы не просто дворянин, но даже очень знатного происхождения. Так вот, я хочу вернуть вам свой карточный долг, но не деньгами, а в соответствии со сложившимися сейчас обстоятельствами.
  Взгляните, отсюда до берега примерно сто саженей. В моём нагане осталось шесть патронов. Сейчас я отпущу вас и предложу бежать к морю. При этом я сразу же начну считать и стрелять стану только при счёте 'десять'. К этому времени вы пробежите примерно половину расстояния. Стреляю я хорошо, но попасть в бегущего человека на расстоянии пятидесяти саженей очень непросто. Если я не попаду в вас, вы прыгаете с обрыва в море, а оно здесь глубокое - мне знакомы эти места, и плывёте подальше от берега.
  Стрелять в вас больше не будут, это я обещаю. Там, в море, у вас есть шанс встретить рыбацкую лодку, их здесь довольно много. Впрочем, есть такой же шанс и не встретить её. Тогда вы просто утонете. Вы согласны принять моё предложение, поручик?
  Офицер, всё это время пристально смотревший на командира, облизнул пересохшие губы и, скрывая волнение, проговорил:
  - Да, я согласен.
  Командир вынул из кобуры наган:
  - Тогда приготовились, - он жёстко глянул в сторону комиссара, холодно наблюдавшей за происходящим, - ещё раз прошу вас не вмешиваться.
  - Но он же враг, а вы даёте ему шанс уйти. Вы отвечаете за свои действия, товарищ Веселовский?
  - Да, отвечаю, и пусть вас это больше не волнует. Итак, поручик, начали: 'один'...
  Офицер рванулся к морю. Он бежал по прямой, считая про себя: 'два...три...четыре...пять... шесть... семь...восемь... девять...'. При счёте 'десять' он сделал резкий бросок в сторону, и в это же время сзади раздался первый выстрел. Пуля просвистела рядом с виском. Он продолжал бежать и считал выстрелы: 'два...три... четыре... пять'. Край обрыва был уже совсем близко, когда раздался последний выстрел. 'Спасён' - мелькнула мысль.
  Красноармейцы с интересом наблюдали за происходящей на их глазах игрой в жизнь или смерть.
  - Ушёл, кажись, - весело произнёс кто-то, когда прозвучал последний выстрел, - повезло поручику.
  И в это время совсем рядом грянул седьмой выстрел. Бегущий офицер словно споткнулся, сделал несколько шагов на подкосившихся ногах и рухнул лицом вперёд у самого края обрыва. Все разом повернулись на звук выстрела. Комиссар опустила маузер:
  - Не ушёл. Это наш враг, и он не должен был уйти.
  Настороженное молчание повисло над отрядом. Нарушил его командир. Зло глядя в сторону женщины в кожаной куртке, он произнёс:
  - Товарищ комиссар, вы понимаете, что я по вашей вине сейчас нарушил слово чести и не вернул свой карточный долг этому офицеру?
  - Не драматизируйте, Веселовский. Слово, данное врагу, так же легко можно забрать, руководствуясь, например, революционной необходимостью. Так что, пусть ваша совесть спит спокойно. Идемте, посмотрим, насколько он мёртв. Кстати, отдайте приказ похоронить погибших.
  Командир с каменным выражением лица отдал необходимое распоряжение, указав, чтобы своих и чужих хоронили в разных могилах. После этого они с комиссаром спешились и пошли к краю утёса. Офицер лежал лицом вниз. На кителе под левой лопаткой виднелось небольшое кровавое пятнышко. Сюда вошла пуля, выпущенная из маузера.
  - Хорошо стреляете, товарищ комиссар, - проговорил командир, переворачивая труп.
  - Спасибо, у меня большой опыт. А что это у него на шее? Крестик?
  - Да, нет, это просто медальон. Какая-то недорогая вещица. Даже странно для дворянина таких кровей. Хотите взглянуть?
  Он протянул комиссару небольшой медальон на черном шелковом шнурке. Женщина повертела его, попыталась открыть, но безуспешно.
  - Интересная вещица, кажется недорогой, но вся покрыта удивительно тонкой замысловатой вязью. Взгляните, как она играет на солнце, словно живая. Пожалуй, оставлю его в себе на память об этих днях, когда мы сбросили в море остатки белых банд. Кстати, вы не знаете, почему оно называется Черным? Я смотрю на него сейчас и вижу перед собой необыкновенно красивый голубой простор.
  - Не скажу. Наверное, чтобы понять, почему море так назвали, нужно увидеть его во время шторма.
  К ним подошли два бойца:
  - Товарищ командир, а что прикажете делать с их лошадями?
  - Прикажу забрать их с собой. Вы, вот что, сбросьте-ка офицера в море. Не добежал, так пусть долетит.
  Бойцы раскачали тело и бросили его с обрывы. Стоящие наверху люди видели, как оно несколько раз перевернулось в воздухе и спиной вошло в воду. Какое-то время тело находилось на поверхности, а затем стало медленно погружаться. Комиссар молча наблюдала за ним, и ей вдруг почудилось, что поручик, уходя навсегда в морскую пучину, протянул к ней правую руку, словно прося помощи, которую она уже никак не могла ему оказать. Что-то щемящее снова возникло на самом донышке её сердца, заставив сглотнуть плотный комок, образовавшийся в горле.
  - Жаль, что вы не понимаете значение карточного долга, товарищ комиссар, - нарушил молчание командир, - и данного слова, пусть даже врагу. У меня такое предчувствие, что этот долг ещё как-то вернётся к нам. Но скорее всего, он теперь ляжет на ваши плечи.
  - Чушь, - ответила с улыбкой женщина, - порой удивляюсь вашей мужской логике и способности верить в мистику. Всё это называется чушь, мракобесие и поповщина.
  Командир исподлобья взглянул на стоящую передним женщину:
   - Знаете, мы с вами воюем вместе уже больше года. Вы удивительно умны и красивы, и прошу не считать это банальным комплиментом. Но, простите, чем больше я узнаю вас, тем меньше нахожу в ваших поступках женской сути, и, если хотите, человечности. Впрочем, последнего я всё меньше нахожу и в самом себе тоже. Исключительно между нами, мадмуазель, вы всерьёз полагаете, что с такими качествами мы сумеем построить то самое светлое будущее, о котором когда-то мечтали?
  - Да, - ответила она, не задумываясь, - конечно же, мы построим его. Это говорю вам я - Анна Штерн. И никогда больше не называйте меня 'мадмуазель', товарищ Веселовский. Нам нужно идти, обратный путь не близок, а хотелось бы к ночи вернуться в полк.
  Вскоре небольшой отряд рысью направился к северу. О том, что здесь совсем ещё недавно состоялся бой, напоминали лишь россыпи блестящих гильз в сухой траве да свежие насыпи над могилами людей, убивших друг друга по чьей-то злой прихоти.

Анна Штерн

  
  
  
  Пронзительный звонок, означавший, что перерыв между лекциями подошёл к концу, изменил тональность шума в коридорах университета. Профессор Штерн толкнула перед собой тяжёлую дверь и вошла в аудиторию. Увидев её, студенты смолкли и встали из-за парт. Анна Генриховна прошла к кафедре, положила на стол журнал и подняла глаза.
  - Прошу садиться, - сказала она после непродолжительной паузы, - и приготовьте ваши конспекты. Тема сегодняшней лекции: 'Великая французская революция'. Мы с вами последовательно разберём, какие причины лежали в основе революционного подъёма народных масс в монархической Франции конца восемнадцатого века, девизом которых было 'свобода, равенство, братство', и какие ошибки были допущены лидерами восстания, что привело впоследствии к возникновению Первой французской империи.
  Излагая материал, профессор Штерн имела обыкновение прохаживаться вдоль доски, время от времени фиксируя какие-то даты или обращаясь к аудитории. Анна Генриховна прекрасно читала лекции, и студенты слушали её с большим вниманием. На историческом факультете ходили легенды о том, как строго она принимает экзамены и как непросто их сдать. Впрочем, ни у кого это обстоятельство не вызывало нареканий. Эрудиция профессора Штерн была высокой, отношение к студентам корректным и предельно честным: вы мне знания, я вам соответствующую оценку.
  В свои сорок лет она выглядела необычайно молодо, и у многих студентов сладко замирало сердце при виде профессора истории. Всегда элегантно одета, немного холодна и безупречно вежлива, для всех она была образцом женской красоты. Говорили, что она живёт вдвоём с дочерью, любит театр, музыку, книги, но никто не слышал о романтических историях, связанных с именем Анны Штерн. Зато ходили слухи о бурном революционном прошлом, о непростом пути, который пришлось пройти бывшему комиссару от студентки до заведующей кафедрой истории в известном университете.
  Анна Генриховна уже собралась обобщить те причины, которые привели к взятию Бастилии, когда она обратила внимание, что один из студентов, сидящих за первым рядом парт, читает газету. Она знала, что зовут его Олег Батраков. Он был постарше своих сокурсников, состоял в партии и даже входил в состав партбюро факультета. Она не раз замечала за ним некоторую развязность при разговоре с ней, которую он умело прятал в сплетении правильно подобранных слов. Это раздражало её, но Батраков всегда был хорошо подготовлен и не давал повода прямо уличить его в неподобающем отношении к преподавателю.
  - Студент Батраков, простите, я не отвлекаю вас? - обратилась она к нему, прервав лекцию.
  - Нет, - спокойно ответил тот, - вы не отвлекаете меня от чтения материала, который в настоящий момент мне кажется более важным, чем даже Великая французская революция.
  - И что же это за материал?
  - Это произнесённая вчера речь товарища Сталина на ХVIII съезде ВКП(б) о политике мира в отношении Германии. Вы разве не читали её?
  - Нет, я ещё не читала сегодняшних газет. Не сомневаюсь, что это важная речь, но не на лекции, которую вы обязаны слушать. Поэтому, прошу вас убрать газету и вернуться к конспекту.
  - Я правильно вас понял, Анна Генриховна, что вы считаете события, происходившие в конце восемнадцатого века более важными, чем нынешние, чем стремление руководства нашей страны во главе с товарищем Сталиным наладить отношения с Германией? Штерн почувствовала, как внутри нарастает раздражение. Иногда в такие минуты она жалела, что под рукой нет её маузера, с помощью которого можно было бы просто и быстро решить то, что не решается обычным путём. Но за окном уже был март тридцать девятого, и она сейчас, увы, не комиссар отряда, а всего лишь профессор университета с ограниченными в смысле устранения текущих проблем возможностями. Анна Генриховна медленно выдохнула воздух:
  - Студент Батраков, я не стану вступать с вами в полемику по поводу отношений нашей страны с Германией. Я могу иметь собственное мнение по этому поводу, но оно ничего не значит на фоне мнения партийного, которое вчера озвучил товарищ Сталин, и которому я, как член партии, безусловно подчиняюсь. Возможно, мы поговорим об этом позже, на семинаре, но не сейчас. Ещё раз прошу вас вернуться к теме лекции.
  Её было видно, как Батраков ухмыльнулся, но тут же принял серьёзный вид:
  - Значит, ваше мнение не совпадает с мнением товарища Сталина... Это плохо, Анна Германовна, но я готов вернуться к проблеме Великой французской революции.
  - Спасибо за одолжение, Батраков. Итак, я продолжу.
  В этот день Анна Генриховна не имела больше занятий. Короткая полемика во время лекции со студентом как-то понизила настроение. Она не стала задерживаться на кафедре и решила пойти домой. Начало марта даже здесь, на юге страны, было ещё прохладным, но приближение весны уже чувствовалось во всём. Ярче светило солнце, иначе чирикали воробьи и даже лица прохожих приобрели какой-то более радостный оттенок.
  Штерн медленно шла по улице вниз по бульвару. Большую квартиру, которая находилась в десяти минутах ходьбы от университетского корпуса, она получила лет восемь назад как ветеран партии, имеющий особые, революционные, заслуги. Это было радостное время. Они с дочерью долго приводили квартиру в порядок, и сейчас она представляла собой уютное современное жилище, в котором было всё необходимое для счастливой жизни. Правда, сама жизнь настораживала Анну Штерн всё больше и больше.
  Тридцать седьмой год унёс жизни многих товарищей, в том числе и университетских сотрудников. Она до сих пор не могла поверить в то, что они оказались тщательно замаскированными врагами народа. С той поры прошло чуть больше года, но по слухам люди всё ещё продолжали исчезать. Это всегда происходило ночью. Ложась спать, никто не мог знать, где он окажется под утро.
  Как историк, она специализировалась на событиях, всколыхнувших Европу в конце восемнадцатого века. Прекрасно зная, что происходило тогда, она находила много общего между разнесёнными во времени почти на сто пятьдесят лет событиями, вспыхнувшими во Франции и России. И там, и здесь всё происходило по одному сценарию: вначале подъём народных масс, сопровождающийся террором по отношению к правящему классу, последующая чистка в рядах лидеров революции, а затем абсолютная власть одного человека, сумевшего создать и поддерживать условия тотального страха и поклонения.
  Профессор Штерн ни с кем не делилась своими мыслями, понимая, насколько уязвимым и призрачным может оказаться благополучие её и дочери. Маше вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. Красивая, очень похожая на неё девушка прекрасно училась, была активной комсомолкой и увлекалась стрельбой из малокалиберной винтовки. В настоящее время Маша находилась на соревнованиях в Киеве и рассчитывала вернуться оттуда мастером спорта. Отца Маша не знала, мама была скупа в разговорах о нём. Нехотя, она рассказывала лишь о том, что в гражданскую они воевали в одном отряде, где она была комиссаром, а он - командиром. По её словам, отец погиб незадолго до окончания боевых действий. Никаких его фотографий не сохранилось.
  Дома Анна Генриховна сделала себе чай и с чашкой в руках подошла к окну. Отсюда, с холма, открывался красивый вид на Днепр, который был очень широк в этом месте. Одноэтажные дома старой постройки, разделённые улицами, сбегали почти к реке. Сверху их крыши, залитые солнечным светом, казались лоскутами однообразно серых и тёмно-коричневых оттенков. Деревья, лишённые листьев, сейчас смотрелись убого. Но пройдет совсем немного, они зазеленеют, их листва украсит пейзаж, придав ему уютный и немного сельский вид.
  Она рассеяно потеребила висевший на шее медальон, который всегда был скрыт для окружающих за воротом платья. Тёплый металл словно ожил под пальцами. В памяти снова всплыл берег моря и белый офицер, стоящий перед ней. Его небесно-голубые глаза смотрели на неё как тогда: спокойно и беззащитно. Вот он бежит к морю в надежде выжить, но она поднимает маузер и офицер падает лицом вниз.
  Штерн тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и открыла медальон. Она как-то случайно обнаружила секретный замок и увидела внутри на левой створке миниатюрную фотографию удивительно красивой и властной женщины. Интересно, кем она приходилась тому офицеру? Возможно, мамой или даже старшей сестрой, но вряд ли это могла быть его женщина. На правой створке были красиво выгравированы три заглавные буквы 'К' и какой-то мелкий геометрический рисунок под ними, сделанный штрихами.
  Боже мой, подумалось ей, наверное, многие судьбы были связаны с этой невзрачной на вид вещицей. Но тех людей, скорее всего, уже нет, а медальон существует, безмолвно храня тайну их жизни и смерти. Вот и моя жизнь случайно соприкоснулась с ним. Интересно, как это отразится на мне? И отразится ли вообще? Хотелось бы думать, что нет. Не хотелось, чтоб слова, произнесённые тогда Веселовским у моря, оказались пророческими.
  Интересно, кстати, как сложилась судьба этого умного циника? Уж он-то, с его гибкой моралью, сумеет выжить в любых обстоятельствах... Подумать только, а ведь с того момента, когда они, проведя вместе единственную ночь, расстались на одесском вокзале, прошло уже почти семнадцать лет. Он, следуя приказу, уехал в Москву, а она вернулась к гражданской жизни. Первое время даже верилось, что он разыщет её, как и обещал, но потом стало ясно, что они расстались навсегда.
  За Анной Штерн пришли под утро. Она проснулась от стука в дверь. Оглушительно стучало сердце, путались мысли, но она нашла в себе силы вначале одеться и только после этого впустить ночных посетителей. Три человека в штатском, отодвинув её в сторону, прошли в квартиру, оставляя за собой грязные следы.
  - Вы Анна Генриховна Штерн? - полувопросительно спросил один из них, судя по виду, старший.
  - Да, - ответила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе, - чем обязана? Что случилось, товарищи?
  - Управление госбезопасности, - сказал он и добавил, не объясняя причины, - собирайтесь, вы поедете с нами.
  - Но почему? Я старый член партии и хочу знать, чем всё это вызвано.
  - Собирайтесь, вот ордер на ваш арест. Сейчас здесь будет произведен обыск, а затем мы поедем к нам, в управление. Там вам всё объяснят. Это ненадолго, с собой возьмите только самое необходимое, соберите всё в небольшой чемодан. И, прошу вас, гражданка Штерн, не нужно лишних вопросов, вы мешаете нам работать.
  Спустя короткое время в квартире уже ничто не напоминало о былом уюте. Открытые шкафы, выброшенные на пол вещи, сорванные со стен картины. На её любимой белой блузке отчётливо был виден след ботинка. Анна Генриховна молча сидела на стуле, держа на коленях собранный наспех чемодан, и бездумно смотрела на этот грязный отпечаток. Чувство было таким, что сейчас эти люди ходят в обуви по её беззащитной душе.
  Мужчины собрали в картонную коробку все ценности, которые смогли найти, письма, конспекты. Дверь квартиры была опечатана, и Штерн в сопровождении ночных гостей вышла к стоящей во дворе черной машине. Её посадили на заднем сидении посередине, двери захлопнулись, и автомобиль сквозь моросящий дождь осторожно выехал за ворота.
  В небольшой комнате, которая была освещена только светом настольной лампы, за столом сидел невзрачный толстеющий мужчина с остатками седых волос на висках. Круглые очки с толстыми стёклами, добродушное выражение лица делали его похожим на сельского учителя. Он предложил Анне Генриховне сесть и долго молчал, читая бумагу, лежащую перед ним. Затем он поднял глаза на неё и начал негромко говорить:
  - Вы, профессор истории нашего университета Анна Генриховна Штерн, обвиняетесь в том, что вот уже три года являетесь членом хорошо законспирированной организации, которая работает на военную разведку Германии. Кроме того, у себя в университете вы ведёте работу по подрыву авторитета нашей партии. Передо мной в настоящее время лежит письмо, подписанное сознательными товарищами, о том, что не далее как вчера вы публично в аудитории высказывались против политики, проводимой лично товарищем Сталиным. Я предлагаю вам сейчас подробно описать вашу тайную деятельность по подрыву мощи нашего государства, указав, на кого вы работаете и кто ещё, кроме вас, входит в эту преступную банду.
  Выслушав его, она некоторое время молчала, приходя в себя от услышанного, а потом спросила:
  - Простите, как мне к вам обращаться?
  - Меня зовут Дмитрий Павлович Коробов, но лучше будет, если вы станете называть меня 'гражданин следователь'.
  - Вот как, даже не 'товарищ'?
  - Нет, пока не выяснится правда, для вас я 'гражданин следователь'.
  - Хорошо, гражданин следователь. Скажите, вам известно, что я член партии с шестнадцатого года, что всю гражданскую воевала в качестве комиссара отряда, что я одна из первых была награждена орденом 'Красное Знамя'?
  - Да, мне всё это известно, как и то, что вы скрыли ваше происхождение и национальность. Вы ведь из дворян, а ваш отец был немцем, не так ли?
  - Это не совсем так. Мои родители были учителями в губернской гимназии, и это вовсе не означает принадлежность к дворянству, а свою национальность я, как это принято в нашей стране, определяю по матери, которая была русской во многих поколениях. Не вижу в этом ничего предосудительного.
  Следователь коротко ухмыльнулся:
  - Это, простите, нам определять, что предосудительно, а что - нет. Вы знаете, где сейчас ваши родители?
  - Нет, я не поддерживаю с ними связи более двадцати лет. Насколько мне известно, революционные события застали их в Дрездене, где жили тогда родители моего отца.
  - Ну, вот мы и подошли к чему-то более конкретному. Итак, ваши ближайшие родственники живут в Германии, и вы утверждаете, что не поддерживаете с ним никаких связей.
  - Да, именно это я и утверждаю. Попробуйте доказать обратное.
  После этих слов следователь смолк, выражение его лица изменилось от благостного к ненавидящему. Светло-серые глаза, увеличенные стёклами очков, смотрели на сидящую перед ним женщину, словно глаза змеи на свою беспомощную жертву.
  - Запомните, гражданка Штерн, здесь никто не собирается что-либо доказывать подозреваемому лицу. В этих стенах вы должны доказать мне свою невиновность. Но мой вам совет, не доводите ситуацию до крайностей, и лучше напишите чистосердечное признание. Так будет лучше для всех и, в первую очередь, для вас лично.
  Анна Генриховна замерла:
  - Простите, что вы имеете в виду, говоря о крайностях?
  - А то и имею, что для несговорчивых отбросов общества, желающих гибели нашей стране, есть другие методы, более жёсткие, чем наш с вами разговор. И есть небрезгливые специалисты, виртуозно владеющие ими. Хотите испробовать эти методы на себе, гражданка Штерн? Она молчала, опустив голову, а когда подняла глаза, то следователь понял, что простого разговора у них с этой подопечной не получится.
  - Я ни в чём не виновата перед моей страной, и мне не в чем признаваться. Ничего более я вам не скажу. Я требую прокурорской проверки ваших действий, направленных против старого члена партии.
  После этих слов следователь встал за столом и наклонился к ней:
  - Ты, что, сука, угрожать мне вздумала, тварь продажная? Я тебе покажу прокурорскую проверку, ещё умолять будешь дать тебе бумагу для признательных объяснений.
  Он нажал кнопку звонка. В комнату вошёл человек в форме.
  - Отведите арестованную в камеру. Обыск по полной программе. Допрашивать будут Старостенко и Коваль. Всё, увести её.
  И началось то, что профессору Штерн не могло привидеться даже в самом страшном сне. Прежде всего, её раздели двое мужчин и обыскали так, что она уже потом, в камере, долго не могла прийти в себя, а просто смотрела на серую стену перед собой и молчала. Её не просто унизили как женщину, её растоптали, как человека, начисто лишив какого-либо достоинства. И это было только начало, как объяснила ей сокамерница, узнав, кто будет её допрашивать.
  - Напиши им, деточка, что хотят. Напиши, и ты просто умрёшь, а иначе всё равно напишешь, и тоже умрёшь потом, да только что к тому времени от тебя останется, милая, - тихо говорила ей старая женщина, сидевшая здесь уже второй месяц. Она работала врачом в детской больнице, и её обвиняли в том, что она намерено умерщвляла маленьких пациентов, дискредитируя тем самым советскую власть. Женщина уже подписала признание и безропотно ждала своей участи. Это должно было произойти скоро, поскольку её уже второй день не кормили. И действительно, спустя сутки за ней пришли ночью, и больше в камеру она не вернулась.
  А затем потянулись жуткие дни. Штерн, требуя признания, пытали так, словно перед ними была не хрупкая женщина, а матёрый преступник, лишивший жизни многих людей. Время от времени её водили к следователю, который, брызгая слюной, бил по лицу и требовал, чтобы она написала чистосердечное признание в том, что она никогда не совершала. Спустя пять дней, не выдержав издевательств и бессонных ночей под яркой лампой, направленной ей в лицо, Анна Генриховна подписала какую-то бумагу. После этого её отвели в камеру, где она замертво рухнула на нары и уснула.
  Проснулась она от звука открываемой двери. В камеру вошёл следователь и с ним ещё какой-то мужчина в форме. Судя по тому, как перед ним лебезил Коробов, это был высокий чин. Солдат принёс дополнительный стул и вышел.
  - Садитесь, товарищ майор госбезопасности, здесь вам будет удобнее говорить с обвиняемой.
  - А что, она у вас уже переведена из подозреваемых в обвиняемые? - раздался голос мужчины, и в нём прозвучали отдалённо знакомые ей нотки.
  - Да, позавчера гражданка Штерн подписала все признательные бумаги, вчера рано утром они были отправлены наверх и там уже вынесен приговор. Не оправдательный, как вы догадываетесь, - хихикнул следователь.
  - Быстро же вы управились, Коробов, похвально, похвально. Оставьте нас, я хочу поговорить с гражданкой Штерн наедине.
  - Слушаюсь, как вам будет угодно, товарищ майор госбезопасности*.
  Стальная дверь захлопнулась и в камере наступила тишина.
  - Ну, здравствуй, Аня, - раздался, наконец, голос мужчины. Его лицо было слабо освещено тусклой лампочкой, и она не могла разобрать, кто сидит перед ней.
  - Кто вы? - устало произнесла она, с трудом шевеля распухшими губами, - я не узнаю вас, и, простите, мне трудно говорить.
  Затяжной хриплый кашель лишил её возможности говорить. Казалось, ещё немного и разорвутся лёгкие. Наконец, отдышавшись, она повторила вопрос:
  - Так кто же вы?
  - Перед тобой, Аня, твой бывший командир. Веселовский моя фамилия.
  - Ты?... Здесь?
  - Да, Аня, я давно работаю в особом отделе Главного управления государственной безопасности.
  Она не знала, что сказать, болела каждая клеточка измученного тела, хотелось плакать.
  - Скажи, я нахожусь здесь из-за тебя?
  Веселовский резко наклонился вперёд:
   - Ты как могла даже подумать такое! Я в вашем городе совершенно случайно, с инспекцией. В числе завершённых региональным отделением дел увидел знакомую фамилию и сказал, что мне нужно ознакомиться лично с фигуранткой. Господи, Аня, ну зачем ты подписала признание в том, чего не делала? Ещё бы день, другой и они вынуждены были бы уменьшить давление. Возможно, всё обошлось бы, тем более, что я здесь, а так ты подписала себе смертный приговор, как сказал этот слизняк. Я не знаю, когда его приведут в исполнение, но уверен, что это всего лишь дело времени, причём, очень короткого времени. Такие дела, товарищ комиссар.
   - И, что, уже ничего нельзя сделать?
   - Не знаю, нужно время, которого нет. Хотя, чёрт возьми, почему нет!
  Часто прямые действия оказываются самыми эффективными. Я готов прямо сейчас предпринять попытку вывести тебя отсюда. Думаю, что мне это удастся, и мы какое-то время ещё сможем побыть вместе. Возможно, что-то придумаем, хотя всё это и очень непросто. Ну что, комиссар, вспомним былое, рискнём?
   Наступила тишина, но потом Анна произнесла:
  - Спасибо, командир, но мы не станем этого делать. Слишком поздно. Я чувствую себя бесконечно больным человеком и вряд ли смогу идти. После того, что эти твари со мной сделали, боюсь, долго мне не протянуть. Впрочем, причина не только в этом. Андрей, ты, надеюсь, помнишь ту нашу ночь перед расформированием отряда?
  - Да, конечно же, помню. Это было единственное светлое пятно за все военные годы. Я не мог это забыть.
  - Но при этом, насколько я понимаю, ты и не особенно старался найти меня. Хотя, о чём это я... Так вот, это светлое пятно в твоей жизни закончилось моей беременностью. У тебя взрослая дочь, Андрей, и она сейчас в опасности. Вот кого тебе нужно спасать. Она видела, как Веселовский встал, подошёл к двери и выглянул наружу:
  - Солдат, - окликнул он кого-то, - сюда никого не пускать. Вы поняли меня?
  - Так точно! - раздалось оттуда. - Есть, никого не пускать, товарищ майор госбезопасности.
  Он вернулся и сел рядом с ней на нары:
  - Это правда?
  - Я когда-нибудь лгала тебе?
  - Прости, Аня, это я от неожиданности. Где она? Как её зовут?
  - Её зовут Маша, ей скоро исполнится шестнадцать. Сейчас она в Киеве. Там проходят командные сборы, а затем - соревнования. Она станет мастером спорта по пулевой стрельбе, и ей, насколько я понимаю, ничего не известно о том, что происходит здесь. Не знаю, почему они не догадались использовать её против меня. Я бы тогда дала любые показания. Прошу тебя, Андрей, найди Машу, не дай ей погибнуть. Ты же понимаешь, если она вернётся сюда, её жизнь закончится. Эти твари сломают девочку.
  - Хорошо, Аня, об этом можешь не думать: я тебе обещаю, что она будет в безопасности. Вот листок бумаги и карандаш, напиши ей письмо. Так мне будет проще уговорить её делать то, что следует в этой ситуации.
  Анна быстро написала прощальное письмо дочери, понимая, что больше не увидит её. Веселовский спрятал его во внутренний карман.
  - Андрей, - тихо проговорила она, - ты помнишь того офицера, что я застрелила на краю обрыва? Того, кому ты так и не вернул свой карточный долг.
  - Да, конечно, помню. Ты ещё оставила себе на память его медальон.
  - Да, ты прав. Я прошу тебя, найди этот медальон и отдай его нашей дочери. Тогда она сразу поверит тебе. Он находится среди конфискованных у меня при обыске вещей.
  - А ты разве не написала в письме обо мне?
  - Да, там говорится кто её отец, но все эти годы я убеждала Машу, что ты погиб на войне. Девочке будет непросто поверить тому, что написано. Пожалуйста, достань и верни ей этот медальон.
  - Хорошо, думаю, что это можно будет сделать.
  - Спасибо тебе, Андрей, что рискнул зайти ко мне.
  - Что ты, Аня! Я никогда не простил бы себе, если не сделал бы этого.
  Ей было трудно дышать, что-то невыносимо болело внутри. Скорее всего, это было сломанное ребро. Она взяла его за руку:
  - Андрей, ты помнишь слова, которые произнёс этот мальчишка, готовясь умереть?
  Он сказал, что мы все безумны и построим такой же безумный мир. Тебе не кажется сейчас, что он был прав? Посмотри, что они сделали со мной. За что, Андрей? Она не заметила, как слезинка скользнула по щеке. Веселовский осторожно вытер её, она замерла от его прикосновения:
  - Тебе скоро нужно будет уходить, я понимаю. Обними меня, пожалуйста. Я не хочу умирать в полном одиночестве, в этой промозглой камере. Я вообще не хочу умирать...
  Веселовский поднял невесомое тело своего бывшего комиссара, своей несостоявшейся женщины, по которой, боясь себе признаться, тосковал все эти годы, и прижал к себе. Он целовал её волосы, чистый лоб, закрытые глаза и думал. Он думал о том, что она не должна умереть так, как умирали здесь обречённые люди: стоя на коленях, опустив голову в ожидании выстрела в затылок.
  За эти годы Андрей Веселовский прошёл сложную школу жизни. В своей структуре его обучали многому, в том числе и умению убивать. Лишить кого бы то ни было жизни оказалось очень несложно, нужно только владеть соответствующими приёмами. Один старый инструктор-китаец научил его, как можно сделать так, что человек даже не почувствует конца своего существования. Для этого на теле есть особые точки смерти. Он просто уснёт и как бы незаметно растворится в вечности.
  Веселовский сделал всё так, чтобы Анна ничего не поняла. Она глубоко, с облегчением вздохнула перед тем как уйти, и её не стало. Андрей положил тело на нары, придал ему естественную позу, последний раз взглянул на изменившиеся черты своего комиссара и вышел из камеры.
  - Принесите мне вещи, конфискованные у этой женщины, - приказал он следователю.
  - Слушаюсь, товарищ майор госбезопасности.
  Спустя короткое время картонный ящик с вещами, отобранными во время обыска у Анны Штерн, стоял на столе. Веселовский быстро перебрал их, чувствуя, как сжимается его сердце от прикосновения к ним, и вскоре нашёл медальон. Незаметно спрятать его было делом техники. Вскоре инспектор покинул учреждение, не соблазнившись предложением остаться на обед. В своём заключении он отметил недобросовестность Коробова, его нечистоплотность и непрофессионализм, позорящие честь и достоинство советских органов. Позже Веселовский приложил все усилия, чтобы против следователя было возбуждено дело. В результате организованного расследования тот лишился всех званий и вскоре был отправлен в качестве зэка на север, в район Магадана, где бесследно сгинул в недрах Гулага.
  Через сутки после смерти Анны Штерн в подъезде дома, где он снимал квартиру, был найден труп студента второго курса исторического факультета Олега Батракова. Причина его смерти так и осталась невыясненной. На теле не было следов насилия, вскрытие также не выявило повреждений внутренних органов, которые, учитывая его достаточно молодой возраст, были совершенно здоровы. Недоумение вызывало только безумное выражение широко открытых глаз да гримаса ужаса, застывшая на лице покойника.
  Странным образом погибли и те двое, кто так усердно допрашивал Анну Штерн. Автомобиль, в котором они находились, по непонятной причине оказался за городом напротив Порохового острова и рухнул с высокого берега в реку. Все, кто был внутри, не смогли открыть заклинившие двери и умерли от недостатка воздуха, захлебнувшись холодной весенней водой.
  
  * Майор государственной безопасности - специальное звание высшего командного состава органов НКВД и НКГБ СССР, введенное 7 октября 1935 года Постановлением ЦИК и СНК СССР. Соответствовало воинскому званию комбрига в сухопутных войсках и капитану первого ранга - в ВМФ. Знаки отличия: один ромб в петлицах, одна нарукавная шитая золотом звезда. Предшествующее более низкое звание - капитан государственной безопасности. Следующее более высокое звание - старший майор государственной безопасности.

Даша Истомина

  
  
  
  Веселовский приехал в Киев через день после их встречи с Анной. Машу он разыскал довольно быстро. Она всё ещё находилась в общежитии. Соревнования закончились, и сборная команда области собиралась возвратиться домой. Девушка собрала чемодан и сидела за столом, рассматривая новенькое удостоверение мастера спорта. Раздался стук в дверь, на который она автоматически сказала:
  - Заходите, дверь не заперта.
  В комнату вошёл высокий мужчина лет пятидесяти в защитной военной форме: золотая звезда на рукаве, ромб в петлице. Маша поднялась из-за стола:
  - Простите, вы ко мне?
  - Ты - Маша Штерн?
  - Да, это я.
  - Тогда я к тебе. Меня зовут Андрей Павлович Веселовский, когда-то очень давно мы воевали в одном отряде вместе с твоей мамой.
  Было видно, как девушка напряглась после его слов:
  - Вы хотите сказать, что были командиром того отряда?
  - Да, Маша, я был командиром отряда, а твоя мама - комиссаром.
  - Но этого не может быть. Мама говорила мне, что вы погибли.
  - Всё может быть, девочка. Взрослые по разным причинам не всегда говорят правду детям. Давай-ка присядем, нам с тобой нужно серьёзно поговорить. Девушка, не двигаясь, напряжённо молчала. В этот момент она была удивительно похожа на Анну. Веселовский ощутил, как сжалось его сердце. Он молча вынул удостоверение и протянул ей:
  - Вот, посмотри, я действительно тот, за кого себя выдаю. Ты не должна опасаться меня.
  Маша видела перед собой мужчину, который, судя по скупым рассказам мамы, мог быть её отцом. Короткие русые волосы, худощавое лицо, усталое выражение серых глаз. Видно было, что он взволнован, и это почему-то успокоило её.
  - Как вы нашли меня, Андрей Павлович?
  - Мама рассказала мне, где ты можешь быть, а дальше уже было несложно.
  Что-то было в его интонации такое, когда он произносил эту фразу, после чего Маша ощутила, как вдруг на долю секунды остановилось, а затем часто забилось её сердце.
  - С мамой ... что-то случилось? - с трудом выговорила она. Веселовский сглотнул ком в горле и произнёс то, что так долго мысленно повторял про себя последние часы, представляя встречу с дочерью:
  - Да, Маша, случилось. Поэтому я здесь.
  Девушка растеряно оперлась на спинку стула:
  - Пожалуйста, не пугайте меня. Что с мамой? Веселовский вынул из внутреннего кармана френча свёрнутый вчетверо лист бумаги в клеточку:
  - Прочти, это письмо от мамы.
  Маша неловко, дрожащими руками развернула лист и стала читать. Веселовский знал наизусть его содержание.
  ' Доченька, - писала Анна, - произошло нечто ужасное. Меня арестовали в результате доноса, написанного моим же студентом. Это я поняла из слов следователя. Отсюда мне уже не выйти. Моему делу дан ход на самый верх, поскольку меня вынудили оклеветать себя, и я подписала какую-то бумагу.
  Хорошо, что ты уехала. Здесь меня совершенно случайно нашёл твой отец. Он не погиб, как я тебе рассказывала, а просто затерялся. Его зовут Андрей Павлович Веселовский. Доверься ему, он поможет тебе уцелеть в этом мире, который становится всё страшнее. Он передаст тебе мой медальон. Сохрани его, как память обо мне. Домой не возвращайся. Тебя арестуют, теперь ты дочь врага народа. Машенька, я люблю тебя, дорогая моя девочка. Будь счастлива, прощай, и, я тебя умоляю, не вздумай меня искать. Живи вопреки всему. Целую тебя бессчётно. Твоя мама'.
  Веселовский смотрел, как его дочь снова и снова читает прощальное письмо матери, как дрожат её руки, как по щекам скатываются крупные прозрачные слёзы. Он не знал, как ему правильно поступить, у него никогда не было взрослых детей, попавших в сложную ситуацию. Андрей Павлович подошёл к ней и, починяясь инстинкту, молча обнял и привлёк себе. Маша беззвучно плакала у него на груди. Тяжёлое молчание царило в комнате. Наконец всхлипывания стали реже, и Веселовский осторожно отстранил девушку:
  - Маша, прости, но нам нужно ехать.
  - Куда? Дома остались все вещи, мои и мамины, фотографии, книги. Там, в конце концов, мои документы...
  - Я был в вашей квартире и забрал всё, что счёл нужным, в том числе твои документы и фотографию мамы. Маша, поверь, мы должны ехать немедленно.
   Девушка отстранилась и посмотрела ему в глаза:
  - Скажите, а позже мы найдём маму? Ну, то место, где она похоронена. Веселовский не стал разубеждать её:
  - Да, Маша, мы непременно разыщем это место, но только позже. Это все твои вещи? - спросил он, указывая на чемодан.
  - Да.
  - Тогда идём, мы уезжаем в Москву. Поезд отходит через полчаса, внизу нас ждёт машина. В дороге я расскажу тебе, каким вижу план твоего спасения. А пока просто доверься мне.
  - Хорошо, я попробую.
  У подъезда, блестя чёрным лаком, их действительно ждала машина. Веселовский поместил чемодан девушки в багажник, сам сел впереди, она сзади, и автомобиль тронулся в путь. Все молчали, водитель внимательно смотрел на дорогу. Минут через пятнадцать они были на вокзале. Водитель, ни слова не говоря, взял их вещи. Поезд стоял на первом пути, и за пять минут до отправления Маша и Веселовский уже расположились в двухместном купе спального вагона. Девушка никогда не ездила таким классом и без особого любопытством разглядывала обтянутые тёмно-красным плюшем сидения, зеркала, шторы на окнах. В этом вагоне даже пахло иначе, это был запах хорошего кофе.
  Поезд плавно тронулся, уплыл назад перрон, и вскоре за окном стали мелькать леса, поля, посёлки. Проводница, приветливо улыбаясь, сервировала их столик, разлила горячий ароматный напиток, и они остались вдвоём. Маша попыталась что-то спросить, но Веселовский молча показал ей, что говорить здесь о чём-то серьёзном не стоит.
  После кофе они вышли в коридор и, прислонившись к окну, под монотонный стук колёс он рассказал ей о том, какие ещё события произошли за последние две недели.
  - В вашем городе я, по сути, оказался случайно. Обстоятельства сложились так, что накануне руководством нашего ведомства мне было предписано отправиться в Таджикистан, где на одну из погранзастав было совершено нападение довольно крупной банды басмачей. Это было неожиданное нападение с тыла, в результате чего личный состав заставы был уничтожен практически полностью. Погиб и командир заставы Глеб Истомин вместе с женой Оксаной и дочерью Дашей. Девочка училась в интернате в Душанбе, к родителям приехала погостить на каникулах. Я был знаком с Глебом и Оксаной по долгу службы, но гораздо ближе знал их мой непосредственный начальник, который с Истомиными в молодости воевал в тех краях. Боевая дружба ко многому обязывает. Он попросил меня съездить на место и убедиться, что его друзья были похоронены с честью. Кроме того, следовало привезти их документы. Надобность в них по разным причинам нередко возникает в нашем ведомстве. И часто случается так, что кто-то впоследствии начинает работать под фамилией погибшего при известных обстоятельствах человека. Уже перед отъездом стало известно, что дочь их якобы не погибла, но тяжело ранена и находится в госпитале. Мне было велено проверить эту информацию и, если она окажется верной, доставить Дашу Истомину в Москву сразу же, как только представится такая возможность. По ряду причин в Таджикистан я смог вылететь только неделю спустя. В полдень самолёт прибыл в Душанбе. В этих местах, несмотря на март, уже зеленела трава, деревья покрывала совсем ещё молодая листва. У трапа меня ждала машина, и спустя шесть часов езды по горным дорогам я был доставлен на заставу.
  Здесь мне показали братскую могилу, в которой лежал личный состав заставы, и отдельное захоронение, где нашли последнее пристанище Истомин и его жена. Их дочь, как объяснил новый командир заставы, находилась в небольшом городишке неподалёку, где имелось хирургическое отделение. Врачи сразу дали понять, что положение девочки критическое и на чудо рассчитывать не стоит. Как она себя чувствует сейчас сказать трудно, поскольку телефонная связь с госпиталем после того нападения нарушена и всё ещё не восстановлена.
  На следующий день, забрав некоторые личные вещи, фотографии и документы Истоминых, я поехал в этот городок. Госпиталь находился на окраине. Двухэтажное белое здание заметно выделялось среди низеньких домов местной постройки, утопавших в зелени деревьев. Главврач встретил меня у входа и, не вдаваясь в подробности, сказал, что девочка, увы, умерла. Вследствие травмы произошёл, видимо, разрыв внутренних органов, и организм не справился с такой потерей крови. Не приходя в сознание, она умерла три дня назад. Холодильника в больнице нет, а держать долго в таких условиях тело не представлялось возможным. Девочка похоронена на местном кладбище. Он может показать могилу, если нужно.
  Не знаю, что тогда двигало мной, кроме служебной надобности, не иначе как провидение, но я велел ему принести мне все бумаги, подтверждающие наличие в госпитале девочки и её смерть. Так нужно, объяснил я главврачу. Тот испугано засуетился, всё принёс и обещал забыть об этом инциденте. В твоей новой истории болезни, которая осталась в госпитале, значится, что ты получила необходимое лечение после контузии, выписана и отбыла для продолжения реабилитации в Москву.
  Табличка на свежей могиле тоже была заменена. Теперь на ней значились женские фамилия и имя, которые никому ничего не скажут.
  В Душанбе я посетил интернат для детей военнослужащих. Директору было сказано, что Даша Истомина жива, хотя и тяжело контужена, но, поскольку родители погибли, то есть указание свыше перевести её в столицу. Я забрал все документы девочки и уехал. Перед отъездом мне пришлось заехать в республиканское управление нашего ведомства. Там меня ждал приказ из моего московского управления, в котором, не вдаваясь в подробности текущей поездки, мне велели заехать в ваш город и проинспектировать местную службу безопасности. Я заказал два билета на самолёт, себе и Даше Истоминой, и вылетел в тот же день. Там я и нашёл твою маму, но, к сожалению, поздно.
  Теперь о тебе, и, я прошу, выслушай меня внимательно. Даша Истомина была твоего возраста и, кстати, очень похожа на тебя. Я покажу её фотографию, и ты увидишь, что стоит тебе немного укоротить волосы, то вряд ли кто найдёт особое различие между вами.
  По легенде, повторяю, у тебя во время налёта на заставу была тяжёлая контузия. Ты долго находилась без сознания, а когда пришла в себя, то выяснилось, что у тебя имеются некоторые провалы в памяти. Это объяснит в случае необходимости незнание тобой некоторых деталей твоей прошлой жизни. Ты даже вполне обоснованно можешь не узнавать кого-то из тех, кто был знаком тебе ранее. Я, прежде всего, имею в виду своего непосредственного начальника, комиссара госбезопасности Волгина Игоря Петровича. Может оказаться, что ему приходилось видеть тебя раньше, поскольку он был близко знаком с твоими родителями, но это было очень давно. С тех пор ты выросла и изменилась внешне, что вполне естественно.
  Известие о смерти родителей только усугубило твоё состояние. Тебя всё ещё часто мучают головные боли. Это следует подчеркнуть при разговоре с врачами, но на них также всегда можно сослаться и в случае необходимости прервать нежелательный разговор. Одним словом, девочка, ты должна понять: для нашей с тобой безопасности тебе придётся ещё долго думать о том, что ты говоришь и что делаешь. Ты должна будешь стать артисткой, если хочешь. Не бойся, это только вначале будет казаться трудным, потом станет проще.
  У комиссара Волгина большая семья и, насколько я знаю, непростые отношения с женой. Вряд ли он будет чувствовать себя комфортно, если решится оставить в своём доме довольно взрослую девушку, даже принимая во внимание ту ситуацию, в которой она оказалась. Поэтому я предложу поселить тебя в моей квартире, мотивируя тем, что ты напугана произошедшим, за эти несколько дней привыкла к моему присутствию и чувствуешь во мне защитника. Я временно оформлю опеку над тобой, а позже, если ты не станешь возражать, стану ходатайствовать о твоём официальном удочерении.
  Такие вот дела, девочка... У нас есть немного времени, чтобы ты ознакомилась с теми фотографиями и документами, которые я забрал на заставе и в интернате. По дороге мы сделаем тебе стрижку, и привыкай к тому, что теперь ты Даша Истомина. Кстати, ты хорошо стреляешь, твой отец обучал тебя этому. Тебе всё понятно?
  - Да, - неожиданно твёрдо ответила девушка, - мне всё понятно, Андрей Павлович: с этой минуты я Даша Истомина. Давайте вернёмся в купе, я хочу начать знакомиться со своей новой жизнью. И ещё, вы знаете, кто виновен в смерти моей мамы?
  - Да, - помолчав, ответил Веселовский, - зачем тебе это?
  - Вы расскажете мне о них. Я выросту и найду этих тварей.
  Андрей Павлович внимательно посмотрел ей в глаза:
  - Не думай об этом, Маша. Это мой личный долг по отношению к твоей маме, а я, запомни, всегда возвращаю свои долги.
  У девушки, пристально смотрящей на него, были глаза Анны.
  - Я запомню, - сказала она и зашла в купе.
  Веселовский, улыбнувшись про себя, подумал, что у девочки, вне всякого сомнения, есть характер.
  Москва встретила их мелким дождём и холодом. Несмотря на конец марта, вдоль тротуаров лежали сугробы грязного нерастаявшего снега. Из-под них струились мутные ручейки талой воды. Они стекали на проезжую часть и с журчанием исчезали в отверстиях решёток городской канализации. На голых ветках деревьев, лениво поругиваясь, чёрными комками сидели мокрые грачи. Здесь, на сотни километров севернее, весна всё ещё не в силах была изгнать опостылевшую всем зиму.
  Веселовский и Даша вошли в приёмную комиссара госбезопасности.
  - Присядьте, - приветливо встретила их секретарь, - Игорь Петрович сейчас освободится и примет вас. Могу предложить вам чай, хотите?
  - Спасибо, - остановил её Веселовский, - не стоит, мы пили чай в поезде. Даша, непроизвольно касаясь своих непривычно коротких волос, с любопытством осматривала обширную комнату. Строгая тёмная мебель, обтянутые кожей диван и стулья, секретарь в форме - всё это должно было вызывать у посетителей чувство лёгкой тревоги накануне встречи с человеком за массивной дверью, который имел огромную власть над людьми, живущими своей обыденной жизнью.
  - Извини, дорогая, но кто тебя стриг? - нарушила молчание секретарь. Даша улыбнулась, вспомнив, как неловко делал это Веселовский ножницами, купленными на вокзале в Харькове.
  - Это я так себя сама обстригла. Люблю короткую причёску, а волосы как-то незаметно отросли. Вот я и решила придать им прежнюю длину, но сделала это не совсем удачно. Придётся срочно обращаться за помощью.
  - Да, обратись, пожалуй. Хотя, должна сказать, что, как ни странно, тебе это идёт.
  Даша удивлённо подняла брови:
  - Спасибо, я подумаю над вашим замечанием.
  Веселовский с интересом прислушивался к их разговору. Недавно обретённая дочь с каждым часом нравилась ему всё больше. Умение держать удар, на равных разговаривать со взрослыми, корректно вести себя по отношению к нему, незнакомому мужчине, так неожиданно появившемуся в её жизни - всё это никак не вязалось с возрастом девушки. Так мог вести себя только уже состоявшийся человек, но никак не школьница, пусть даже накануне окончания девятого класса. Черты Анны просматривались не только в её облике, но и в характере, в реакции на происходящие события.
  Волгин принял их спустя десять минут. Он проводил очередного посетителя, вышел в приёмную и крепко обнял Веселовского:
  - Спасибо, Андрей, рад тебя видеть. А это, насколько я понимаю, и есть Даша Истомина? Здравствуй, девочка, прими мои соболезнования. Для меня смерть твоих родителей тоже большая утрата, до сих пор не могу прийти в себя.
  - Здравствуйте, Игорь Петрович, - тихо поздоровалась Даша, и внутренне настороженный Веселовский с облегчением уловил в её голосе скрытые слёзы.
  - Ну-ну, девочка, крепись, мы здесь не дадим тебя в обиду. Заходите ко мне. Лидия Павловна, - обратился он к секретарю, -пожалуйста, чай на троих и всё к нему, что там у нас найдётся.
  Спустя полчаса, выслушав Веселовского и задав несколько вопросов Даше, комиссар, задумчиво потирая лоб, произнёс:
  - Ну, что, пожалуй, для начала я заберу девочку к себе домой...
  - Простите, Игорь Петрович, - нарушил субординацию Веселовский, - у меня есть встречное предложение. Если позволите, я изложу его.
  - Да, - оживился Волгин, - я слушаю тебя, Андрей Павлович.
  - Мы обсуждали с Дашей сложившуюся ситуацию и предлагаем следующее решение. Я оформляю опекунство над девочкой, которая за эти дни успела привыкнуть ко мне. Она поселяется у меня, благо возможности квартиры позволяют это сделать. Скорее всего, не меньше года ей понадобится для полной реабилитации после контузии, а это врачи, санатории и тому подобное. Потом она окончит десятый класс, и мы с вами вместе решим, как ей быть дальше.
  - Ну что, звучит разумно, - заметил Волгин, - а как тебе, Даша, такой вариант развития событий? Ты согласна?
  Девушка ответила так же негромко, как и участвовала в разговоре до этого:
  - Да, я согласна, мне не так страшно рядом с Андреем Павловичем.
  - Хорошо, будем считать, что договорились. Андрей, займись документами девочки: опека, прописка, школа. Я помогу, проблем не будет. Проследи, кстати, чтобы Даше, как сироте, оформили максимальную пенсию.
  - Слушаюсь, Игорь Петрович.
  - Ступайте, дай-ка я тебя поцелую, девочка. Держи меня в курсе ваших дел, Андрей.
  Веселовский, у которого была большая трёхкомнатная квартира в районе парка Горького, никогда не уделял особого внимания своему быту. Однако сейчас, когда в его жизни появилась Даша, всё изменилось. За два месяца в квартире был сделан капитальный ремонт, приобретена новая мебель. Теперь у него был полноценный кабинет, а у Даши - своя уютная комната.
  Всё это время девушка принимала самое активное участие во всех работах и, по сути, незаметно стала полноценной хозяйкой в новой квартире. Благодаря вмешательству Волгина были быстро оформлены все её документы. Врачи, обследовав девушку, рекомендовали хотя бы на год сделать перерыв в учёбе, что вполне устраивало и Дашу, и Веселовского.
  Она стала посещать секцию спортивной стрельбы, удивив тренера умением обращаться с винтовкой. Узнав её историю, он стал уделять девушке больше внимания, рассчитывая на то, что она со временем станет украшением его молодой команды.
  Даша, благодаря маме, прекрасно говорила по-немецки. Посоветовавшись с Веселовским, она стала учить английский, для чего в качестве репетитора была приглашена немолодая дама из бывших, которая свободно владела тремя европейскими языками: немецким, французским и английским.
  Постепенно стала глуше горечь утраты, и жизнь потекла своим чередом. В начале июля, возвращаясь после очередной командировки, Веселовский впервые поймал себя на том, что с нетерпением ждёт встречи с дочерью. Их отношения удивительно быстро приняли ровный, доверительный характер. На его звонок раздались быстрые шаги за дверью, вот она отворилась и на пороге, улыбаясь, появилась Даша:
  - Здравствуй, папа.
  - Здравствуй, дочка. Как дела?
  - Нормально, проходи, обед уже готов.
  Он поцеловал подставленную ему упругую щёчку, всё ещё ощущая радость от удовольствия видеть девушку, и прошёл в квартиру
  После обеда Андрей Павлович стал разбирать свой чемодан и в потайном кармашке нащупал небольшой предмет. Им оказался медальон, который Анна просила передать дочери в то последнее их свидание. Цвета старой бронзы незамысловатый предмет был полностью покрыт тончайшей резьбой. ' Интересно, - подумал Веселовский, - что связывало эту безделушку с тем офицером'. В памяти всплыл человек, бегущий к берегу моря, выстрел из маузера в руке Анны, медальон на шее.
  - Даша, - позвал Веселовский, - подойди, пожалуйста.
  - Минутку, я сейчас.
  Девушка подошла, протирая чашку висевшим на плече полотенцем.
  - Взгляни, эту вещицу просила передать тебе мама, но я как-то в суматохе событий забыл об этом. Возьми, она твоя.
  Анна, не улыбаясь, смотрела на медальон в его руке.
  - Что-то не так?
  - Да, папа. Я просто не ожидала увидеть его в твоих руках. Ты знаешь, мне не хочется оставлять эту вещь у себя. Дело в том, что два года назад я случайно увидела медальон, лежащий на столе среди маминых вещей. Сама она в это время принимала ванну. Я взяла вещицу и стала рассматривать её у окна, держа за шнурок.
  День был солнечный, и медальон на свету выглядел очень красиво. Но постепенно я заметила, что он стал сам по себе раскачиваться в моей руке, а узор, нанесенный на его поверхность, неожиданно как бы отделился и, ускоряясь, стал вращаться по часовой стрелке. Потом вращение прекратилось, и в какое-то мгновение мне показалось, что из этого застывшего объёма на меня кто-то смотрит. Я испугалась, выронила медальон, и он упал на пол. У меня странно кружилась голова. Я подняла эту странную вещицу и положила на стол.
  Потом я рассказала обо всём маме. Она недоверчиво выслушала меня, повертела его на свету, но ничего не случилось. Медальон никак не реагировал. Мама тогда решила, что это фантазии девочки, которая находится на пороге взросления, то есть, попросту говоря, результат гормонального всплеска. Так она объяснила свой вывод. Но, папа, поверь, я не могла ошибиться. Это злая вещица, я так маме и сказала, но она мне не поверила. Ты тоже считаешь, что это был мой вымысел?
  Веселовский недоверчиво повертел медальон, покачал его перед собой наподобие маятника, но ничего не произошло.
  - Не знаю даже, что тебе сказать, Даша... Нужно признать, что внешне это выглядит как незамысловатый аксессуар, не более того. Однако, я верю тебе, и если он так тебе не нравится, то я оставлю медальон у себя. Он всё же был дорог твоей матери. Ты же не станешь возражать?
  - Нет, конечно, но будет лучше, если ты его выбросишь куда подальше, лучше в реку. Там его уж точно никто не найдёт.
  У Веселовского в подоконнике гостиной давно был устроен небольшой тайник. Обнаружить его было непросто, там лежало предсмертное письмо Анны к дочери, её фотография, туда же он спрятал загадочный предмет и выбросил его из головы.
  В течение двух лет после этого произошло довольно много событий. Веселовский возглавил особое подразделение по борьбе со шпионажем и всё больше времени проводил в командировках на новых территориях Союза, который изменил свои западные границы. Даша получила паспорт на фамилию Веселовская, подтвердила свой мастерский уровень по пулевой стрельбе и с отличием окончила школу.
  А 22 июня 1941 года началась война.


Оценка: 7.54*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"