Шикин Евгений Петрович : другие произведения.

Инакомыслие(часть вторая)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  ШИКИН Е.П.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ИНАКОМЫСЛИЕ
  
  ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
  В СТИЛЕ
  СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава VIII
  НОСТАЛЬГИЯ
   Все поверья, всё раздолье
   Молодецкой старины -
   Подъедает своеволье
   Душегубки-новизны
   П.А.Вяземский
   После той страшной ночи Елена избегала бывать на людях, вся потемнела, не чая, как дождаться отпуска и уехать к своим, в Мариуполь1, где жили ее приемные родители Дарья Степановна и Николай Прокопьевич Романенко. В 1941М Леночка вместе с родной матерью оказалась в Мариуполе, не успев эвакуироваться. Отец (доцент, кандидат физматнаук) в первые же дни войны ушел добровольцем на фронт и через несколько месяцев погиб. Мать мыкалась по степи с семилетней дочуркой в надежде пробраться к своим, но наткнулась на полицаев и была расстреляна в рамках "окончательного решения еврейского вопроса". Лена уцелела по счастливой случайности, успев спрятаться в балке, где ее позже тоже случайно обнаружила "мама Даша".
   ...Как это и было всегда, долго не приходил автобус на "Поселок моряков", а пришел, Елена еле-еле села, стиснутая дородными дамами с дынями, кавунами, синенькими. ЛАЗ2 с натуженным воем, из последних сил лез в гору, душно было от его собственного "дыхания", от скученности и разомлевших тел; наконец, залез, что-то прохрипев и прокашлявшись, взял спокойный тон. Из сладких предчувствий Елену вывели забытым, милым обращением: "Деточка, Вы встаете на Международной?"
   Вот и долгожданная "Международная" - тихая улочка, затерявшаяся среди десятков точно таких же - а недалеко от угла родная хата. Мамочка конечно же стоит у калитки, ждет и гутарит с соседкой. Но вот она вся встрепенулась, всплеснув руками, нагнулась отпереть - а Елена тем временем подходит вся сияя - выбегает навстречу с полными слез глазами, обнимает дочку, целует, пытаясь взять у нее чемодан:
   - Ой! Як же ты похудала! Константиновна, глянь...
   - Та! "похудала"... Человек же ж с дороги. Нихай отдохнеть трошки... Лено кажи - ты шо ж, мамо?! Дорожища дальняя, ни харчей тебе добрих, ни спокою... А чеймодан-то, аж руку оттягаеть...
   - А под глазами-то, глянь, чи пиляка, чи шо?! Пийдем же ж до хаты! Шо ж мы тут балакаем, а?! А я не чую: дъчка идэ или нет, не признала зараз!
   - А где ж папа?
   - А! Черты его понесли, соврадима... Приехав за им с утра - ему бы сховаться где-нито, а он по двору топотит и топотит, вот и напросивси працевати. И дэ тая работа, а щас поди уж на пятачке блукаеть.
   Вошли в дом. Константиновна (соседка) тактично остановилась как бы на пороге, дверь была открыта, и она, прислонившись к косяку, продолжала словно бы при сем присутствовать. Кстати сказать, у них у всех все было открыто - в соседних дворах все видно. Дарья Степановна суетилась, порываясь куда-то идти, беря в руки первое попавшее, переставляя, перекладывая, вздыхая и охая:
   - Сыми же усё, иди в душ, вымойси. Я же ж покуда чай наколочу, та помидор в огороде пошукаю. В шихфоньере усё ж чистое же ж. Куды ж я ключи от кухни заховала?
   Елена прошла в свою комнатку, ее преимуществом служил высокий потолок, ибо она была встроена в более комфортабельную половину дома (который уже и нельзя было назвать "хатой"), принадлежавшую другим, более зажиточным хозяевам. Спрятав все "секреты" - задернув шторки на оконце и занавеску над входом, сбросила с себя решительно все. В хате так прохладно! Наслаждаясь босиком (босотой), ступала как бы плашмя по чистым широким половицам, отдавая им свою усталость, и вбирая бодрость Отчего дома; прищуриваясь от нежного "разнуздывания", расчесывания и поглаживания бледнорозовых бороздок на влажной коже - следов бретелек, лифчика и пояса... А после ка-ак плюхнется в кровать! Утонув в перине, взбитой заботливыми руками...
   Немного отдохнув, вышла в благосенный сад, набросив на плечи свой старенький халатик с "вентиляцией" под мышками. Вот грецкий орех: широкая, раскидистая крона, ствол короткий, раздваивающийся уже в полуметре от земли; светло-серая гладкая кора с редкими пятнами и поперечными круговыми полосками; зеленые, твердые шарики в крапинку - будущий урожай... Вот старое абрикосовое дерево: оранжевые плоды гроздьями оттягивают ветви, абрикосы и на земле - здесь их называют "жерделями" - в них хозяйничают вездесущие комашки, - все одним порывом хлынуло в душу и зашумело приветливо, таким долгожданным, уж и не чаянным, Господи! Приехала, добралась... Подобрав подол, Елена осторожно ступала меж шпалер виноградника - ягоды еще зелены - перешагивая или мягко отводя в стороны незакрепившиеся побеги. На столбе сидит голубь - и голубки здесь не такие как в России, издают какие-то протяжные, двудольные звуки, отдаленно напоминающие кукушечьи.
   А вот и солнцезарный душ - в потаенной глубине сада простая будочка с металлической бочкой на крыше. Открыла кран, словно отдалась, смывая северную грязь, накипь, запахи. Ласковая вода мягкими струйками нежно полилась между лопатками, по желобку поясницы, за ушами. Аромат солнечной влаги напомнил детство, каникулы, счастливый, сладкий сон до обеда, старые бигуди, танцы в городском саду, где для нее когда-то играл специальный оркестр. На полочке приготовлены два зеленых флакончика с польским шампунем. Сквозь щели она видела, как мама шукает в огороде помидоры и огурцы - в вечной своей цветастой косынке и в кацавейке (мерзлось ей, нездоровилось). Пришел отец. Повесив на гвоздик засаленный пиджачишко и картуз, он принялся тщательно приглаживать свои седые волосы, которые когда-то может и нуждались в этом, но теперь лишь обрамляли загорелую плешину по вискам и на затылке значительно ниже макушки. Его единственный глаз сиял за два радостью и благодушием (второй - искусственный - имел выражение скорее хищное).
   -А и коли ж ты приехала, чи с десятичасоуым, чи с каким, а? Лено?!
   - Иди ведро принесь, що ты причепивси!
   - Та сиди-и... Шо ж я, ведра не принесу! Лено, слышь?
   - С десятичасовым, папа.
   - А шо ж ты телеграмму не отбила? Мы же ж бы тебя хотя ж бы и устретили бы...
   - Не хотела вас беспокоить: что ж я, дороги не знаю?!
   - Кому говорю, иди воды принесь!
   - Тикай! - отец повернулся к Дарье Степановне "хищным оком". - Шо ж ты менэ тычкаешь?! Шо ж я тебе уоды не принесу? Не даст дъчку побачить.- Кряхтя и беззлобно ворча, Николай Прокофьевич заворочался, поднялся и сперва долго искал, а затем медленно надевал старые, стоптанные сандалии, нарочно предназначенные для хождения по двору летом, потом стал приготавливать ведра, бак и проч.
   Дом Дарьи Степановны всегда был полон народу, вечно она кого-нибудь привечала или выручала: то племянница принесет двух малесеньких, на ночь, то кума, то соседка: "Посиди часоу до пьяти, обои на работе, не с кем же ж оставить." Собственных-то детей у них с Николаем Прокофьевичем, и вообще - не было. Случалось, какая-нибудь мамаша шлепнет своего озорника - и поделом, между прочим, - они оба так поднимались на нее!
   И в день приезда Елены у них гостили мальчик лет девяти и девочка лет тринадцати, сиротки, мать умерла от рака, а отец пил. Мальчуган, такой плотненький, спокойный, а сестра - худая, длинная, какая-то неестественно прямая, серьезная и самостоятельная. "Жалко ж их, нихай тутоси трошки погуляють". Приходили на двор к Романенко каждый со своим печалованьем, и стар и млад: и одинокая совсем женщина, живущая на соседней улице, и тихий, безобидный Паня - божевольный человек. И из пригородного совхоза вся многочисленная родня останавливалась, и просто-напросто близкие да знакомые, и знакомые знакомых...
   По случаю приезда дочери Дарья Степановна приказала мужу сбегать за бутылкой и куплять литров десять пива. Ну! такие-то задания Николай Прокофьевич готов был выполнять хоть каждый день... Пришли тетя Клава (сестра Дарьи Степановны), Лидка - племянница с мужем Николаем и дочерью, Серега - сын другой племянницы; не обошлось без соседки Константиновны и еще некоторых, случайно здесь оказавшихся. Впрочем, следует сказать наконец несколько слов и о Константиновне. Это была высокая, дородная женщина лет пятидесяти с крупными чертами лица, несомненно - красавица в молодости, и это прошлое довлело и поныне, признавалось с бесспорностью всеми и словно бы говорило само за себя: "Это что! Вы бы видели меня лет тридцать назад!"
   Столы накрыли на дворе под грецким орехом - один обычный, обеденный, другой - поменьше и пониже, для детей и "охвициантов". На первое всем насыпали доброго украинского борща, заправленного домашним салом, растертым с чесноком. Ведерная кастрюля зараз опросталась - все дружно налегли на полные миски, подтрунивая друг над другом. Лена похвалила маму, ее поддержали, а та в ответ: "А як же ж?! Батя без редкого не могит - абы чео набхатьси. Я ему усё время приготовляю."
   - Колька, не серби!
   - Та сиди! Лено, слышь? А с яким же ж ты поездом приехала?
   - Лен, а скажи, как там у вас с продуктами?
   - Ой, лучше не вспоминать! В магазинах ничего нету. Мяса никогда не бывает, а колбаса, масло, сахар, крупы - по талонам.
   Все шумно выражали неподдельное удивление и тревожно прикидывали - не дойдет ли это и до них.
   - Не-е... у нас абы гроши были - куплять можно усё, - сказал Николай Прокофьевич.
   - "Усё"! Скажет же ж... А молоко погано, рази ж то молоко? Чи пил, чи не пил, стакан мыть не надо. А и де ж оно то молоко? К седьмой године очередь у магазина, народу - миро!
   - А рыба тебе?! Подсулки - уосем рубчикоу десьяток. На хитром рынке.
   - Никитка, хай ему грец! Як поднил цени на мьясо та и на масло, так и ...
   - Ну, а как насчет барахла?
   - Насчет тряпок тоже плохо. Везде нужен блат. Без блата никуда. Или у спекулянтов, на толкучке можно достать импортные сапожки или что-нибудь еще, с переплатой, конечно...
   - А джерси?
   - Да ты что? "джерси"...
   - А у нас моряки привозят, достать можно...
   - Лено, Лено! Слухай сюда. Слухай, шо я тебе говорю... У нас достать можно усё, поняла? Усё. У нас парохода ходють сюда-туда, слышь?
   - Колька, больше не пей!
   - Си-ди! Сколь я не бачил дъчку, так и выпить не имею право?! А?! Лена, слухай сюда...
   - Так как же ж ты там харчилась? Рази купляла усё по дорогей цене, а?
   На второе хозяйка подала фаршированный перец. Его большие сладкие стручки были наполнены фаршем из мяса, риса, овощей и залиты бульоном, а в тарелку каждый себе добавлял по вкусу сметанный соус. Лена пила только кабернэ, но вино подействовало. Она все смотрела и смотрела на маму. Лицо у нее было скорее вытянутым, нежели овальным, и казалось более худым, чем обычно. "Сделать бы ей прическу, снять эту косынку, немного макияжа, и она была бы похожа на английскую королеву". Отец сидел как всегда слегка задирая подбородок и наклонив голову вправо; он все порывался встрять в разговор, в любой просвет в нем, но не успевал, уж слишком громоздки были его подходы.
   Лидку Елена недолюбливала, считая ее слишком простоватой, мещаночкой, но сейчас и к ней смягчилась. Она была невысокого роста, предрасположена к полноте, с короткой, "египетской" стрижкой, выгодно подчеркивающей черты ее смуглого, чуть скуластого лица, загадочный блеск черных глаз, нежные линии губ и подбородка. В ушах ее сверкали серьги с миниатюрными золотыми шариками; довольно открытую и обещающую стать пышной грудь украшала мелкозвенная цепочка с золотым кулоном; на пальцах - обручальное кольцо и перстень с маленьким, но зато настоящим бриллиантом. "Словно витрина ювелирного магазина", - подумала Елена со смешанным чувством зависти и превосходства. Первое она пыталась утопить в сознании, но оно всплывало как пустая закупоренная бутылка в море. Старалась не показывать свои руки, украшенные сверхскромным "серебряным" перстеньком, потемневшим от времени, с простой красной стекляшкой. "Подумаешь! И я могла бы иметь все это." А внутренний голос контрапункта говорил ей: "За Годунова что-ли выскочила бы?!" - "Причем тут Годунов? Что, разве кроме него больше нет никого?!"
   Наступил вечер. Сильный верховой ветер раскачивал вершины ясеней и тополей, глухо тосковал по своей родине грецкий орех. Внизу же было спокойнее; приятная долгожданная прохлада струилась из сада; откуда-то с пустыря доносился жизнерадостный звон цикад. Хозяева и гости сидели во дворе, кто на стульях, кто на табуретках, кто на маленьких скамеечках (некоторые принесли с собой). Расположились вкруг, лузгая семечки; изредка задувал ветер, швыряя с места на место по центру круга кучки кожуры. Лена во сне видела эти посиделки, когда жила в России; как она их любила! И шум деревьев, и нескончаемый трезвон "цверкунов", и свежесть, полная ароматов сада, - все создавало неповторимый душевный комфорт, раскрепощало, сближало...
   Непревзойденной рассказчицей в такие вечера была Дарья Степановна:
   - Отец наш неважный был до семейной жизни. А мать - работящая, усё хотела забогатеть. Сама была росту махонького, неудачненькая такая, ну нихай. Добилась с ним добуха: ни коняки, ни собаки. Дом у порядок не произведенный. Мы усе голые, не управимся одетьси. На мне, поверите?, одна юбчонка да рубашонка. А жили у Смоленской области. Кода согнали у колхоз, матушка довольна была: у колхозе ж усе равны. А мы неоптепанные, но ходили ж работать, даже братик семи лет. Отец сторожем работал; кажи: "Клавка, Дашка, не берите ничего - грех!" Пырскал нас. Клавке же ж больше как мне лет. Уж щетки под мышками, жрать же ж охота. Меня подучить, дасть кошелку, и я утяну чео-не-то, де поближе лежит: картошки чи шо. Отец так и надмётси: "Ты нясовершеннолетняя, тебе ничего не будет, а меня посадють."
   На востоке полыхали зарницы металлургического комбината "Азазелстил", порой пахло окалиной. Раскаленная за день земля быстро отдавала тепло, остывали крыши, стены, асфальт, жестяной умывальник во дворе, тазы и ведра.
   - Лена, а ты ведь кончала медицинский; расскажи, как там работается-то, в России?
   - Да ничего особенного. Работа как работа. Как и везде...
   - Ну а как училась?
   - Сначала страшно было. Боялась занятий в морге. Все пряталась за спинами. Поближе к двери. А ведь была отличницей. Но однажды был такой случай. Привезли замерзшего. Пошли вдвоем на охоту. Один вернулся, а другой - нет. Вернувшегося и спрашивают: "А где же твой товарищ-то?!" - "А не знаю, - говорит. - Мы с ним договорились встретиться на Собачьей горке, у сломанного дуба. Я ждал-ждал, не дождался." Понятное дело - его арестовали, а пропавшего стали искать. Сколько-то прошло времени, нашли: сидит мертвый, замерз. А рядом только хлеб, больше ничего. Привезли в морг. Тут, значит, судмедэксперт и наша группа как раз. Патанатом вытащил меня из-за спин: "Будете ассистировать." Боялась - сил нет! Но делать нечего. Одела перчатки, фартук. Замерзший был мужчина лет тридцати. Здоро-овый! Ноги длиннее стола, не гнулись. По телу пошли синевато-розовые круги, стал отходить. Повреждений внешне - никаких... Ну, никаких!
   - Во! А шо я говорю? Повреждений нема. Собаки!
   - Колька, иди спать!
   - Та сиди! Лено - она такая. Уся у меня! Как у нас у подсобном цеху - чан. У него уходить пьять тонн соленого огурца...
   - Иди воды принесь! Шо ты дочку перебиваешь?
   Этот довод убедил Николая Прокофьевича, и он молча, но без всякой обиды, встал из-за стола.
   - Ну, Лена, как там дело-то, разъяснилось?
   - Да, еще вспомнила. Когда замерзшего только что привезли. Уже темно было. Машина фарами светит, а тащили два мужика. Я была с Ольгой Ивановной, знаменитой фронтовичкой. До Берлина дошла. Несут на носилках головой вперед, чтобы потом удобнее выносить ногами...
   - А я шо говорю, шоб ногами уперед, как положено, - раздался уже откуда-то из темноты сада голос хозяина.
   - Мужики сбросили тело на стол и скорей бежать. Ольга-то Ивановна прошла вперед, а я держу за ноги покойника. Держу-держу, а моей Ольги Ивановны нет как нет. Прислушалась, слышу - какие-то тихие звуки. То ли стон, то ли хрипит кто-то!
   - Господи, страсти-то какие!
   - Ага! Я в сердцах и говорю: "Ольга Ивановна, да где же Вы?!" А она откуда-то снизу замогильным голосом: "В конце-то концов, да сымите же его с меня!"
   - Царица Небесная Матушка... Как же ж это?!
   - Оказывается, что?! Она вперед-то протиснулась, встав между столом и стенкой, а мужики-то "герои"! Скинули с носилок кое-как тело, перекинули лишнего, аж через стол, накрыв мою Ольгу Ивановну! Я держу за ноги, а остальная-то часть трупа на ней. Вот она и кряхтела под ним, боясь резко сбросить тело и ненароком причинить лишние телесные повреждения.
   - Во какие сознательные фронтовики-то были, - произнес кто-то в темноте, но здесь тихим слабым голосом сказал вдруг доселе молчавший Паня:
   - Ибо возстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великия знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных...
   Все уловили некий тайный смысл сказанного Паней, но только Дарья Степановна и Елена узнали конкретно слова из Евангелия от Матфея. Однако это изменило общее настроение, всем стало как-то зябче; в темноте уже не видно было лиц, порой ячеистая тень от листвы и полосы света из окон Константиновны напоминали где и с кем ты, выхватывая чьи-то расширившиеся зрачки, блестящие зубы. Низкие звезды, совсем не такие, как в России, совсем другая и Большая медведица... Елене примстилось вдруг что-то холодное, надвигающееся с Севера - где-то высоко в небе и близко - в темном саду, за оградой. Прижалась к маме, она дала и ей теплую разлетайку.
   - И чем же кончилось то дело-то?
   - Внешних нарушений нет никаких. Внутри тоже все нормально: и сердце, и легкие, и печень... Открыли черепную коробку, тоже ничего особенного нет. А жена арестованного стоит у морга, плачет. Мне нашатырь давали. Ну и вот. Вскрыли бронхи, потом еще и... представляете?!
   - Ну что, что?!
   - Нашли маленькую корочку! Врач вышел и говорит женщине: "Не плачь, иди спокойно домой. Выпустят твоего мужа." Ел хлеб, сидя под деревом, подавился и ... все! Ну уж а я-то с этого дня всякий страх преодолела, работала и в операционной и в морге. Бывало, устанешь, проголодаешься - прям тут, рядом с трупом бутерброды ешь! Привыкла. Не привыкла только, когда маленькие дети. Страшно жалко! Непереносимо...
   Хотели поставить чаю, но Николай Прокофьевич вернулся с пустым ведром:
   - У кране заспеуало и нема е...
   - Сиди, лузгай бубки, - ответила ему Дарья Степановна, и хотела, было, сменить тему, но тут встрял хозяин:
   - Как у нас у подсобнем цеху - чан. У его уходить пьять тонн соленого огурца. И усё прокисло же ж! Кода начальник взойшла у цех, а я же ж ей и говорю: "Шо ж это Вы столь огурца попортили?!" На другий же ж день ее зам говорить мне: "Романенко!" А я ему говорю: "Я Вас слухаю!" А он же ж мне и говорить: "Зайдите ко мне." Я захожу: "Здравствуйте. - Здравствуйте." А он мне говорить: "Приказ на другую работу." Понятно?! Я б узяв усех этих гадоу, собрал бы и пострелял! А хороших бы оставил. Власть хорошая, а вин держать ее не могит. Понятно?!
   - Понятно-понятно, иди спать... Отец же ж наш жалостливый был. Приедут у деревню люди - негде остановиться - идите до Степана, вин пустить. Нихай. Пустили цыган. У их трое детей. Отец хворал астмой. Цыганка стала лечить. Растопили печку, меня оттолкнула. Справная такая. Стала хозяиновать. Твоя, говорить батьке, болезнь дана. Заставила усех молиться. Засветили свечи. Усе мы молимси. Она говорит: если вода буде красная - значит на улучшение. Если белая, то такой и будет. Встала впритул. Положила на чашку руки, сверьху батькины же ж. А мы молимся. Потом убрали, а там плавает маленький Христос. А цыганка говорит же ж: "Видите?! Значит отцу что-то сделано. Неси ведро жита!" Я взяла самое большое ведро, принесла жита. "Неси сала!" Шматок сала принесла же ж. Потом буханку хлеба. Цыганка взяла, отрезала маленький кусочек от хлеба, от сала, горстку жита. Завязала в тряпицу: "Положьте в печурку и пусть прорастет. А кода прорастет, будете до пяток прилаживать. И отец будет здоров". Ну и с тем поехали.
   Отец меня ругать: "Разьве ж жито прорастеть в горячей печурке? Тебя цыганка обдурила..." - "А ты шо?! Я деука, мне шешнацать, а тебе пиисят. Обоих она нас обдурила." Кода снова едуть цыгане. Ну же ж только что были, дурили как хотели, а он опять их пустил: "Люди же ж, некуда деваться, да еще с детьми."
   Северянин, ночной тать, тихо скрипнул калиткой, проверил тазы, ведра и украдкой полез под подол. Елена сдвинула коленки, зябко съежившись. Вспомнила родную маму, отца. Он любил стихи, часто читал И.Северянина, сейчас почему-то всплыло в памяти (маленькой была - не понимала):
   Я так бессмысленно чудесен,
   Что смысл склонился предо мной...
   - Уже близко, при дверях! У плетня! Близко... близко... у плетня, - запричитал вдруг Паня и опрометью бросился вон со двора. Никто не понял смысла его слов, но и не задерживал юродивого.
   - Та нихай благодурится Паня... Ушел и Бог с им, - сказала Дарья Степановна. Вышла какая-то пауза, все сидели совсем молча - "милиционер родился" - а Елене так не хотелось, чтобы окончился этот чудесный вечер:
   - Ну так, расскажу вам тогда еще об одном случае. Это было в прошлом году, осенью. Как-то раз ночью постучали: приехал на мотоцикле какой-то мужчина, разыскивая медсестру. Врача не было. Поехали сначала к фельдшеру. Она отказалась ехать, сославшись на "сильную зубную боль". Стало быть, выпало мне. Что же произошло? Перевернулась машина со студентами! Испугалась... Не то слово... Что делать? Но ехать-то некому. Люди лежат в поле, умирают. Короче говоря, села в люльку, поехала. Заехали в больницу, схватили чемодан скорой помощи, поехали в поле. Подъехали к месту. Тут я совсем чуть не дала дрыку... Руки трясутся; не могу унять дрожь. Все происходило как во сне. Действовала как автомат. Взяла себя в руки. Самое трудное, понятное дело, паника и неразбериха. Все кричат, корчатся, стонут. Некоторые уже молчат - самое страшное. С них надо начинать. Думаю себе, надо организовать ходячих. Там оказалась одна из местных, как сейчас помню - Соня. Когда-то училась на краткосрочных курсах. Вызвалась мне помогать. Без нее я бы и не справилась. В первую очередь надо остановить кровотечения. Наложить жгуты. Сделать тугое бинтование. Шины бы, да где ж их сейчас взять?! Вижу, у некоторых дело - дрек! Похоже на перелом позвоночника. Уж с какими предосторожностями - трудно описать все это - уложили вниз животом на ровное. Под плечи что-то приспособили в качестве валика, Господи! И все время молилась! Молилась и материлась, потом мне рассказывали. Страшно, говорит, было подойти, ко мне. Палкой била непонятливых! И никто не обижался. Какой там?! Все молча выполняли мои команды. Ну и вот. Самое-то главное, совсем не это! Главное-то, кто уже без признаков жизни. Стала делать уколы. А чего терять-то?! Обошла всех подряд - с признаками и без признаков! Такая каша... Забыла - с кого начала. На всякий случай нескольким сделала еще раз. Двум сделала прямо в сердце! Была не была... Сколько прошло времени, не помню. Ну и вот. Одного студента помню, как вот сейчас... Заставила его нагнетать "гармошку", а я массажировала. Его же другу делали искусственное дыхание, ага! И представляете?! Чудо! Зашевелился... Молодые же все были. Организм здоровый. Я сначала сама не поверила: может, просто мы сами его толкаем... Помню, этот студент так разволновался, что не мог ритмично нажимать. Так что вы думаете?! Я его ударила палкой, обматюгала как следует. Соня мне потом рассказывала. И все были мокрые, грязные. Представляете?! Такая антисанитария! Спирт кончился... Пользовались обычной водой! Ну просто чудо да и только... Ни одного абсцесса! Ну, ни одного! Один все-таки умер. От потери крови. Остальных удалось спасти. Дело ведь на этом не кончилось. Надо же их всех еще отвезти в больницу. А всего пострадавших было одиннадцать человек. С какими же предосторожностями их помещали на машины! Это отдельный рассказ... Целая эпопея тоже.
   - Души нет, как жалко, один-таки помёр? - произнесла Дарья Степановна осекшимся голосом.
   - А то ж тебе не скапка чи ваука, шо на другий день загоитси... То же ж хребтины хлопцам попереломало, не дай Бог! - с большим знанием дела и с чувством гордости за дочь произнес Николай Прокофьевич.
   - А ну и шо, премировали ж тебя за то, чи нет?
   - "Премировали", держи карман шире!
  В деревне нас встретили, как с фронта: плакали, причитали, выли. Тоже картина! Среди пострадавших были и местные. Подняли больных, кого можно, а в их койки положили этих. Принесли бутылки с горячей водой. Помогали перетаскивать, согревать. Когда вышла из больницы, качалась как пьяная. Села на крыльце и уснула! Халат - грязный, мокрый, весь изодран. Мне тут истопили баню. Сами женщины вымыли меня. Потом отпаивали чаем с медом. Ну и вот, с тех пор по всей деревне, как увидят меня, так метров за пятьдесят начинают здороваться.
   Как ни благостно было среди своих, но чего-то все-таки не хватало. На второй день поняла, и свидание состоялось. Елена взяла пустую бутылку (набрать воды для мамы), косметичку, подстилку, махровое полотенце; одела купальник, панаму, темные очки. Солнце уже клонилось к холмистой степи, обрывающейся головокружным берегом. Жара спадала. Спускалась узкими, извилистыми улочками, где по тропинке, где по мостовой. Вокруг благоухали сады; дома - в этом районе - все новенькие, словно игрушечные, одноэтажные коттеджи из крупных шлакоблоков. Некоторые - с краснокирпичными фронтонами и наличниками, с затейливыми узорами, башенками, крылечками под железными козырьками "совочком". В каждом дворе летняя кухня с печкой и кладовкой, будочка с душем, в дальнем углу "удобства", а ближе к воротам - гараж, как правило, свежевыкрашенный. На фасадах таблички с названиями улиц и номерами домов, с фамилиями владельцев: Чижик, Барсего, Петренко, Проходес, Акопджаньян...
   В поселке (как и повсюду не в центре) пешеходы передвигались прямо по проезжей части; тротуары зарастали, идти по ним - постоянно кланяться чуть ли не в пояс акациям, вишням, абрикосам, сливам-терновкам, вырастающим из "частного сектора" и наступающим на сервитуты. Все живое пряталось в тени: и люди - слышны были только их спокойные голоса, и собаки - почти в каждом дворе на цепи сидел "волкодав", и сами жилища - увитые плющем и виноградом. Его лозы - здесь было так заведено - образовывали живые галереи, закрывающие от палящих лучей проход от калитки к дому, плюс - часть внутреннего двора.
   Наконец Лена спустилась на Припортовую улицу. За глухим, какого-то нелепейшего грязно-оранжевого цвета ограждением гигантские, красные динозавры и ящеры с длинными шеями и хищными клювами пожирали высоченные, черные пирамиды корма, лязгая зубьями и смачно чавкая в лихорадке трюмного чревоугодия заморских чудищ. Захватив плацдарм на берегу, все это самоуверенное, длинношеее Хамство наступало на Город, и он отступал, поджимая под себя ноги, забираясь на стол, на кровать, лез на стену. Припертая к крепостной стене Припортовая улица была пока как бы нейтральной полосой, проезжую часть которой отделял неглубокий ров с грязной водой. По обеим сторонам "тротуара" стояли высокие, старые шелковицы. Их кроны смыкались, образуя тенистую аллею с иссиня-черным (от падающих с них плодов) асфальтом.
   А вообще, Мариуполь был все таким же, каким Елена оставила его несколько лет назад, уехав учиться в Выплывайск и Красную Изру. По кривым, пыльным улочкам с разбитой мостовой дребезжал допотопный трамвайчик "четвертой марки", поднимаясь от железнодорожного вокзала к центру. Все так же по ним медленно ездила грузовая машина, с подножки кабины которой женщина трезвонила на всю округу в колокол, и хозяйки спешили к ней со своих дворов с мусорными ведрами, тазиками, ящиками. Повсюду белые хатки с черепичными крышами, беспорядочно налепленные вкось и вкривь по-над балками; окна, наглухо закрытые шторами, просто бумагой, газетами, чем-не-попадя; всюду "кишмиш" из растоптанных жерделей на асфальте, кучки угля у калиток, высохшая ботва в огородах...
   Однако центр заметно изменился. Здесь в тени пирамидальных тополей царил иной - приморский южный стиль: респектабельные здания, облицованные специальной плиткой, с модными козырьками, аккуратно подстриженные газоны, лоджии, обвитые виноградными лозами. Здесь было и чище, и прохладнее под сенью акаций, ив, каштанов - благодатный край! Ласкала слух певучая, мягкая речь - преобладала смесь украинской мовы с русским. И люди казались добрее, не такими раздраженными, по крайней мере...
   Но вот наконец открылось Море - непостижимое, живое! Оно требовало сатисфакции за столь длительное отсутствие. Елена шла по раскаленному песку, проваливаясь по щиколотки, вдыхая запах сырого ракушечника, рыбы и смолы. Море тоже волновалось, но сдерживалось, как и подобает настоящему мужчине.
   Его постоянный соперник - Ветер - пытался овладеть Еленой прежде, обвеивая ее руки, поглаживая колени, бедра, плечи, взъерошивая волосы... Нежное, серовато-голубое, Оно сливалось с Небом, и звало ее туда, где то ли по морю плыло белоснежное облако, то ли по небу - корабль. У нее уж не хватало терпения и сбросив платье, Елена побежала к воде. Лишь у кромки всеми косточками плюсны почувствовала Его обиду и страсть форшпиля.
   Она отвыкла от Его соленых шуток и грубоватых ласк, от Его колючих щек. Студенистые глыбки морского секрета таяли на песке. Елена ощущала свою власть над Ним, зная, что лишь раз лизнув ее стопы и икры, Оно потеплеет, смягчится, приподнимет ее с пуантов и станет нежить до изнеможения. Конечно, Море чрезмерно идеализировало ее, позволяя себе только самый невинный петтинг, не лапая, не запрокидывая, стремясь лишь прикоснуться, погладить, просочиться. Она сама легла на спину, едва шевеля кистями рук, стараясь попасть в такт колебанию Вод, иной раз касаясь медузок. Но Север не оставлял ее, вытесненный в подсознание: белокрылые чайки с криками летали над нею, и она понимала их:
   Привет вам,
   Шпроты и лососи!3
   Впереди колебался на волнах влажный алый буй; Елена доплыла и прильнула к нему. То была линия мужества и самоутверждения с детства: все подружки отсюда поворачивали обратно, а она плыла дальше с мальчишками туда, где пенистые буруны косыми росчерками наотмашь хлестали в сваи канала, по которому медленно двигался за лоцманом сухогруз.
   Выходила на берег - Море не отпускало, а Ветер - завистливый ревнивец - завладел ею и был мстительно холоден. Леночка приседала на мелях в прощально трогательные струи, обрызгивая плечи, шею, грудь.
   Растерлась полотенцем, одела панаму и легла, уткнувшись в книгу. Слева фанатело с литровой бомбой полусухого пятеро фимозных, бронзовых, патластых. Справа сидела на надутом матрасе толстуха-кацапка. Спереди торчали неотмываемо северные пятки и жирные ляжки цвета неподсиненного больничного белья. Сейчас она принадлежала Ветру. Его порывистое либидо поспешно дезавуировало свою недавнюю холодность, обнимая ее сзади, нетерпеливо листая страницы. Леночка заставляла Его читать медленнее.
   У фимозных был маг и модерн-записи: битлы, "Любовь нельзя купить". Леночка глядела в книгу, а видела нечто иное, вполголоса подпевая им. Ей так хотелось полностью расслабиться и принадлежать только себе. Ветер сорвал с нее панаму и покатил по пляжу с каким-то извращенным наслаждением, то вожделенно прижимая к песку, то примеряя на себя - тогда она парила в воздухе как чайка. Но и Морю Он не отдавал ее. Алена слабо ойкнула, грациозно поднялась и побежала, изящно отбрасывая ноги в стороны. Это было видно сзади, но Он любил, когда за Ним так бегали молоденькие девушки. "Изящно", но совсем не практично - она бы так не догнала. Ведь дальше-то был грязно-оранжевый зоопарк и длинношеее.
   Вся уникальность ситуации с этим "ЕЕЕ" - как языковым феноменом - через минуту воплотилась в реальной действительности. На помощь красивой девушке пришел некто третий... Невысокий мужчина в импортном спортивном костюме и в темных очках. Он ловко выхватил из-за пояса пистолет и почти не целясь, выстрелил в парящую шляпу. Пуля даже не задев ее, заставила, тем не менее, изменить траекторию полета; еще несколько выстрелов и шляпка, вертясь вокруг собственной оси, опустилась точно на прелестную головку Елены. Местные аборигены (фимозные пацаны), кацапы и другие повскакали со своих лежбищ и с воинственным видом стали окружать мужчину в темных очках.4
   Ничего этого (выделено шрифтом) в действительности не произошло, однако то, что произошло на самом деле, было еще более невероятным! Елена была потрясена и даже слегка присела, как бы ища опору... Перед нею стоял... Годунов!!!
   - Как?! Вы?!! Зде-сь??!!
   - Здравствуйте, Елена Николаевна, - хриплым голосом вымолвил Энгель. Она даже не поправила его, отсекая малейшую возможность каких-либо дальнейших контактов, но, в то же время, машинально сообразила, что Годунов уже успел познакомиться с Николаем Прокофьевичем.
   - Я здесь проездом... совсем ненадолго!
  "Господи! Еще бы "надолго"". Он лепетал еще что-то о "важных делах", о каких-то "значительных людях". "Но мне-то, мне-то какое до этого дело?! И как же ловко в самом деле у него все выходит..." К своему ужасу Елена вскоре убедилась, что Годунов действительно успел побывать у нее дома. "Кто дал ему право столь бесцеремонно вторгаться в ее жизнь?! Что, он не понимает, в какое положение ставит девушку?! Прискакал - жеребец! Кот мартовский!"
   Годунов, как выяснилось, был не один, а с целой командой. Вся "Международная" высыпала на улицу, прильнув к своим калиткам и плетням, чтобы поглазеть на шикарные лимузины, подкатившие к хате Дарьи Степановны, на вальяжных "сватов" в импортных костюмах, на ящики с коньяками, балыками и икрой. "А кто жених?! Где жених-то?!" Елену и саму-то смутили весь этот шарм, все эти важные персоны. А что уж говорить о матери с отцом? Они за всю жизнь никогда не общались со столь значительными лицами непосредственно. Годунов подарил Дарье Степановне великолепный оренбургский платок, Николаю Прокофьевичу - не менее великолепную трость с каким-то необыкновенным набалдашником.
   И опять были вечер и теплый ветер. Говорили о житье-бытье, о том, что Годунов может устроить Леночку едва-ли не министром здравоохранения Республики, а Николая Прокофьевича, по крайней мере, начальником того цеха, в котором находился как раз тот чан, в который входило пять тонн соленых огурцов, что так бесславно прокисли. Один товарищ из "свиты" Годунова даже записал что-то себе в блокнотик и сурово сказал: "Я разберусь с этим фактом". Дальше-больше. Товарищи из окружения Годунова поинтересовались причиной инвалидности Николая Прокофьевича. Он весьма обстоятельно обо всем рассказал, поведав в деталях, со всеми подробностями, как ему выбило глаз во время работы на заводе (еще до войны), какую ему назначили пенсию, почему его не взяли на фронт, как ему выплачивали эту пенсию даже при немцах в размере, установленном Советской властью, и как после войны ему пришлось хлопотать по данному вопросу в связи с пропажей необходимых документов. Тот же товарищ опять что-то записал в блокнотик.
   Елене не терпелось объясниться с Годуновым. Она твердо решила сделать это непременно сегодня, однако все не подходил момент. Но вот она встала и дала знак Годунову. Дарья Степановна только успела тихонько спросить: "Де ты пошла, Лено? - Недалече, мамо, тут ... по улице". Все замерли, пока они выходили за калитку. Елена вся внутренне сжалась.
   - Какая хорошая у Вас мама, такая добрая и... папа, такой сознательный... работник...
   - Энгель, простите, не знаю Вашего отчества...
   - Можно просто - Энгель.
   - Нам нужно объясниться.
   - Я слушаю...
   - Надеюсь, Вы понимаете, что для меня значит весь этот Ваш ... маскарад?!
   - Да, конечно, но это не "маскарад", а ...
   - У меня нет времени и желания говорить с Вами. Мне хотелось бы внести полную ясность. Раз и навсегда!
   - Согласен...
   - Между мной и Вами не может быть ничего общего! Никогда! Ни при каких условиях ... Ничего общего! Вы это понимаете?!
   Они вдвоем медленно шли по темному, освещаемому лишь из окон проулку, заросшему травой и кустарником.
   - Итак?!
   - Лена, - потерянным тоном, откуда-то из темноты начал Энгель. - Я конечно, все понимаю, но... прошу Вас, выслушайте меня... Только выслушайте спокойно и все!
   - Я совершенно спокойна.
   - Поймите, у меня нет другого выхода... я не могу иначе...
   - Это Ваши проблемы. Меня все это не касается никоим образом!
   Годунов отрешенно умолк. Некоторое время они шли молча, но Елена контролировала ситуацию, дальше границ своего квартала они не удалялись. Вокруг были всё какие-то шорохи, протуберанцы смеха, приглушенные вздохи. По дворам, на верандах, в кустах шевелилось ожившее после жары, шарахались друг от друга тени: кружевные, от ветвей, прямые и резкие, из открытых дверей.
   Дома и стены помогают, в этом смысле положение Годунова по сравнению с Еленой было менее предпочтительным. Темная южная ночь, совершенно не знакомое место: ему казалось, что все вокруг только и делают, что смотрят на них, на него, и ждут дальнейшего развития событий.
   - Я не мог иначе, поймите, Лена! Вам, возможно, это трудно представить, но ... попытайтесь, умоляю Вас, поставьте себя на мое место...
   - А зачем?! Каждый из нас останется на своем месте. Я просто не желаю иметь ничего общего с Вами! Вы мне полностью... безразличны. В конце-то концов, мы же живем в Европе, а не в каком-нибудь...
   Энгель встрепенулся, поняв "географию продолжения", оборванного Еленой на полуслове, а она смутно ощущала, что все слова ее производят обратный эффект.
   - Поставили меня перед фактом...
   - Простите! Прошу Вас, Лена, умоляю - простите нас за наше ... вторжение. - Он хотел сказать: "за нашествие", но в последнее мгновение исправился. - Я же все понимаю! Поверьте! Я же культурный человек и не являюсь рабом традиций...
   Они остановились, Елена перевела дух.
   - Знаете, что я Вам скажу, товарищ Годунов? "Я не мог иначе", "У меня нет другого выхода". Ерунда все это! Я Вам не верю. Все дело в том, что Вам в жизни все удается. Вы привыкли все брать нахрапом, сходу. Вы многого добились. Все, буквально все у Вас выходит. А тут! Ах, какой удар по самолюбию! Какая-то девчонка... казалось бы, сама должна бегать за Вами, ан нет! И Вас это, понятное дело, Вы не можете с этим смириться! Только и всего! Вот Вам и Ваше... "рабы не мы". Больше же здесь ничего и нет! Ни-че-го!!
   - Понимаете, Лена, это только кажется, что "все удается". Это не совсем так. И даже - совсем не так. Постоянное нечеловеческое напряжение... Собственно "жизни-то" и нет. Понимаете, нет! Не знаешь, откуда каждую минуту ждать удара. Вы видите только внешнее... Все бы отдал, только хоть часок посидеть спокойно с книгой, чтоб никто не дергал, чтоб самого внутри не дергало: план, план, план...
   Перефразируя А.Платонова: начал говорить - постарайся, чтобы слова твои были лучше молчания. Но Елена этого не знала и тем дала Энгелю шанс.
   - Лена, прошу Вас! Я ведь ни на чем не настаиваю... Я согласен ждать, ждать хоть всю жизнь! Никто, я уверен, никто не полюбит Вас так ... сильно, как я! Я люблю вас...
   - Товарищ Годунов, не усложняйте себе жизнь. Расстанемся просто... друзьями.
   - Спасибо, Елена... Но знаете, жизнь иной раз так повернет, что, ну просто никак... никак не подумал бы...
   - Ну, в Вашем-то случае все ясно. Здесь уж никак она "повернуть" не может! Впрочем, закончим на этом.
   Годунов замолчал. Елена не видела его в темноте, слышала только его возбужденное дыхание. Она слегка оступилась, ненароком ухватившись за его руку. Энгель молниеносно привлек ее к себе и стал целовать. "Пустите, отпустите меня, как Вам не стыдно! Я буду кричать", - вырывалась из его объятий Елена. "Вот уж чего-чего, а кричать-то Вы здесь не будете," - как-то "внешне" промелькнуло у Годунова в голове. Он согнул ее, судорожно нащупывая эрогенные зоны потерявшими способность осязать под туго прилегающим лифчиком - негнущимися пальцами. "Отпустите меня! Никогда! Никогда... Не хочу... Вы мне противны... Мерзавец! Подлец!" Энгель наконец нащупал пупырчатый сосочек, но все происходило так, словно он на морозе в варежках играл на скрипке.
   Ей удалось выскользнуть; она побежала прочь, но Годунов как молодой барс в три прыжка настиг ее и уж самым примитивным способом повалил в траву. Она лежала на спине, едва шевеля "распятыми" кистями рук.
   - Энгель... не надо, не надо... Я сама...
   Он впервые увидел ее лицо прямо перед собой: темный лес растрепанных волос, и в нем - два зеленоватых светлячка. Внезапно пошел дождь. Он окропил и сады, и балки, и холмики. Энгель задрожал и... выпустил ее. Елена села, поправляя одежду. Ей стало дурно, отползла к плетню.
   И только здесь Лена совершенно отчетливо и внезапно вспомнила слова благоматного Пани: "Уже близко... у плетня! Близко - при дверях".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава IX
  ОФЕНЯ
   А на Нинку
   Поступила анонимка
   (Из советского фольклора)
   Не успел Годунов вернуться в Кзыл-Изру, как на него настучали "куда следует". Дело привычное, но в данном случае Энгеля, что называется, достали. Его ознакомили с "сигналами". Поражала точность фактажа его "турне" в приморский город Жданов, точность до мельчайших подробностей. "Кто же мог быть ее автором?!" Елену и ее "родичей" Годунов, конечно, не брал в расчет. На периферии поля подозрений высвечивались его друзья из Ростова-на-Дону, с помощью которых Энгель реализовал свое мариупольское блиц-сватовство, прикрываемое научно-практической конференцией на тему о дальнейшем повышении эффективности партпросветработы среди молодежи в духе Морального Кодекса строителей коммунизма. В эпицентре же этого поля находились Мидхат-абзы и Хазиахметов. Первый из них прошлой осенью сам лично возглавил уборочную кампанию и завалил ее - район не вытянул и пятидесяти процентов Плана. Жаловался в Обкоме, что Годунов, якобы, "подорвал в позапрошлом году основы хозяйственной системы всего района." - "На пенсию тебе пора, абзы, а не "основы системы", - злорадствовал втихомолку Энгель.
   Анонимки служили одним из самых эффективных инструментов партийно-государственного управления советским обществом, своего рода "обратной связью" (наряду с анекдотами, надписями на избирательных бюллетенях, подписанными письмами "в органы" и т.п.), без которой невозможно никакое управление. Анонимок писали много, это было совершенно обычным делом. Как правило, на их основе не принималось официальных решений, тем не менее, это не означало, что они вовсе не имели никакого значения. Здесь "количество переходило в качество"; анонимщики это понимали и старались писать как можно больше и в разные инстанции. Почему же анонимно? Потому что боялись за свою работу, карьеру, должность. Потому что все общество в принципе было закрытым, и в нем господствовал принцип: "Я молчу, следовательно - существую".
   Но значительно большее подозрение падало на Хазиахметова: перестал признавать над собой всякую власть! Однажды поставил под ковш экскаватора свой москвич. Отказался подписать акт по приемке работ, выполненных по Плану мелиораторами. Видите ли, он "против насилия над природой, против государственной Программы Поворота Рек, осушения болот и т.д." Противопоставил себя партийному, хозяйственному и советскому руководству района. Пошел даже на прямой конфликт: предстояло в сжатые сроки выполнить большой объем весенних полевых работ. Людей поднять нужно было. У Хазиахметова - переходящее Красное знамя. Пример лидера послужил бы сигналом, но он заартачился: "Почва не поспела, даже дисковать ее рано". На заседании районного Штаба посевной Хазиахметова урезонивали в присутствии практически всего партхозактива, но тот ни в какую: "Испокон веку крестьянин сам сеял, обходясь без всяких штабов и советчиков". Ну уж это был намек, все поняли и возмутились. На бюро райкома его исключили из партии с формулировкой: "За непартийное поведение, за попытку дезориентировать районный актив". В Райкоме его исключили из партии с формулировкой: "За непартийное поведение, за попытку дезориентировать районный актив в ответственный момент посевной". Рекомендовали освободить от обязанностей председателя колхоза. Но тут произошло нечто небывалое: колхозники отказались снимать его! Дело пошло на принцип и Райком не мог этого так оставить. Дали задание прокурору тов. Овчаренко копнуть поглубже. А ведь на любого хозяйственника можно при желании найти сколько угодно компромата. И накопали...
   "Ах, да черт с ним!" - снедаемый отчаянной тоской, Энгель вышел на кухню. Январская оттепель как-то неестественно, по-ночному резко общалась с жестяным карнизом. Терлась о ножку стола, жмурясь на внезапном свету, кошка. (Энгель не любил их, ее привезла из деревни вместе со своим жалким скарбом сестра Годунова - Динара, ведшая хозяйство в его пятикомнатном особняке). Энгель пытался избавиться от "мариупольских впечатлений", отделаться от мучительных воспоминаний о своем "поражении", но они нахально врывались в память, подогреваемые в особенности ревностью. Ревностью "вообще", без всяких доказательств, их с лихвой заменяла Годунову его собственная фантазия. Воображение рисовало ему сцены любовных свиданий с Еленой - Гаганова, в меньшей степени - Рудинского. Усиленное еще и чувством ущемленного национального достоинства, оно прямо-таки вскипало яростью, и он тихо стонал. Одинокий в своем огромном особняке, Годунов ощущал себя как бы заключенным. И как ни странно, единственным, что удерживало его на "последней ризке" шкалы самоконтроля, была смутная озабоченность состоянием собственного здоровья, который уж раз повторяющаяся его неспособность иметь нормальные половые отношения с женщиной. (Годунов считал это "импотенцией", которую можно вылечить, показавшись хорошему специалисту). Впрочем, все это - минутное, пустяковое, а постоянным оставалось глубокое его восхищение Еленой, доверчивая его покорность пред ее властью.
   Энгель чувствовал, куда в потенции может завести его бессонница, и старался не поддаваться астении. Нарочито резко, с грохотом выдвигал до упора каталожные ящички своей памяти... Вчера беседовал с Шефом, это было главным. Стараясь не расплескать во внешнем, в амбивалентном, перешел в комнату, но и здесь те же шорохи ночи, шарахающиеся полосы света, пахнущие тающим снегом, прямые и резкие на фоне голо-мокрых ветвей, полных тревожных предчувствий. Раздражал нескончаемо монотонный "поток сознания" сливного бачка, оставляющий ржавый след памяти...
   ... Приближаясь к Обкому Годунов каждый раз испытывал нечто странное: вроде бы дом родной, а в то же время - некое отчуждение. Возмущали чванливые, холеные аппаратчики, снующие по коридорам власти, в импортных лавсановых костюмах, с модными галстуками - в тон, с белоснежными воротничками; в основном - плотные, головы без выраженной шеи переходят в туловище. Вид у всех такой, что если не дай Бог, их кто-нибудь ненароком остановит, то республика погибнет в тот же миг. Годунов был "районщиком" из глубинки, воспетым еще Валентином Овечкиным. Ему конечно, трудно было состязаться с аппаратчиками в части "беловоротничковости", и это угнетало, но зато подстегивало в части решимости доказать свое превосходство в другом. Ведь, как говорил Бэкон, процветание раскрывает наши пороки, а бедствия - наши добродетели.
   Обком размещался в полном архитектурных излишеств здании, расположенном в тихом, закрытом гаишным "кирпичом" переулке. До перехода власти к народу в нем жил губернатор. Широкая лестница с массивными перилами, вычурными балясинами, устланная тщательно пропылесосенной ковровой дорожкой, закрепленной под каждой ступенькой надраенными медными прутьями-держателями, вела на верхние этажи. Холлы - просторные, потолки - непривычно высокие, двери - воротоподобные, - на всем печать государственной незыблемости, основательности, долговечности. На дверях простые, черно-белые таблички: Ганеев Р.Х., Будкин М.С., Бикташев Х.Х., Лифшиц Я.С., Перельман А.И., Орлов И.П. И все занимали активную жизненную позицию, - Энгель это отлично знал. На некоторых - по одной, на других - по две-три, а на большинстве - совсем уж много табличек. "По одной" - Энгель всех знал и в лицо, и по имени-отчеству, "на других" - на вскидку мог и ошибиться; остальных почти никого не знал. "Не место красит человека, а человек красит место, - думал Годунов, идя по длинному коридору. - Вопрос - каким именно местом?!" Он улыбнулся и слегка расслабился, так как это было сейчас необходимо.
   Бесило в особенности то, что дежуривший в вестибюле мильтон узнаваемых пропускал без проверок, вытягиваясь и щелкая каблуками. То были в основном пыжик или норка, реже - ондатра. У Энгеля - тоже пыжик причем, не "обманка", а легавый никак не мог его запомнить. "От кого же охраняют Партию всего народа?! Это же не по-ленински!"
   Талгат Шагыдович, окрыленный доверием Партии, выглядел помолодевшим. Он встал навстречу Годунову - хороший признак! - приветствуя Энгеля на татарском, и вся беседа проходила на их родном языке, пока сама суть предмета не переводила его (и ее) в интернациональное русло великого и могучего новояза. Личная аудиенция накануне отъезда в Москву, доверительный характер встречи, - все это говорило об очень многом. Талгата Шагыдовича переводили в столицу Министром СССР, в связи с чем в республике намечались серьезные кадровые подвижки. Вопрос с ударной стройкой в Расписных Челнах все еще рассматривался в Верхах, да еще с этой анонимкой Годунову здорово подсуропили. "Знает Шеф о ней или нет?!"
   Годунов основательно подготовился к беседе: составил развернутую Справку со всесторонним обоснованием структуры партийного руководства стройкой, методов планирования и увязки деятельности многочисленных партийных, советских и хозяйственных органов и организаций. У него было в запасе несколько свежих идей и оригинальных решений, которые однако, как он сам понимал, были продуктами скоропортящимися.
   Талгат Шагыдович, еще не старый человек - ему не было и шестидесяти - высокого роста, средней упитанности, с лицом округлым, высоким лбом слегка выпуклого контура, без левой руки, с проницательным, а порой насмешливым взглядом светло-серых глаз, - в его присутствии Энгель ощущал себя "вечным студентом". Давила на психику сама фигура шефа - в чисто физическом смысле, отвлекаясь от его статуса. Подавлял его раскатистый баритон трибуна, полный властности даже и без "ревербераторов".
   - Замышляемая стройка беспрецедентна. Она словно эпиграф к новейшей истории развития нашей Республики. Визитная карточка перестройки всего нашего народного хозяйства. Она изменит весь облик страны. Поможет ликвидировать разрыв между СССР и США...
   Талгат Шагыдович весьма выразительно поглядел на Годунова, тот закивал с некоторым опережением.
   - Будет оборудовано 325 автоматических и поточно-механизированных линий. Триста двадцать пять! - Вы только представьте себе, Энгель! Их общая протяженность составит более трехсот километров... Объем производства на литейном заводе в 1,3 раза превысит уровень крупнейшего завода Форда. На стройках будут работать семьдесят - сто тысяч человек. Вы понимаете, какая огромная по своим масштабам задача?!
   Энгель все уже давно продумал, сейчас же лишь изображал на лице восторг в соединении с малой толикой озабоченности, дабы продемонстрировать как раз то естественное впечатление, на которое рассчитывал шеф. Дайте человеку всё, чего он желает, и в ту же минуту он почувствует, что это "всё" не есть всё (И.Кант). А Энгелю нестерпимо хотелось зевнуть, и он "зевал ноздрями", шеф заметил и, задавая вопрос Годунову, слегка нахмурился.
   - Главной задачей горкома, - начал Энгель, сдерживая темп, - будет обеспечение четкой, слаженной работы большого коллектива. Поддержание трудового энтузиазма. Атмосферы поиска и понимания высочайшей ответственности за своевременный пуск машиностроительного гиганта. На мой взгляд, Талгат Шагыдович, важнейшую роль при этом должна сыграть умелая организация социалистического соревнования! Небывалое по масштабам строительство, Талгат Шагыдович, поставит перед всеми руководителями партийных организаций множество проблем, что, в свою очередь, потребует предельной собранности. Умения ухватываться, Талгат Шагыдович, как учит нас Владимир Ильич, за решающее звено в цепи больших и малых задач. А соцсоревнование - это и есть потенциально решающее звено...
   В пристально-холодных глазах шефа невозможно было прочитать ни одобрения, ни недовольства, но Энгель где-то интуитивно чувствовал, что все идет как надо. - Соревнование, Талгат Шагыдович, призвано будет стать не формальным, а действенным. Трудно переоценить значение гласности в данном вопросе. Живая нить связи с героями социалистического соревнования первых пятилеток: типа, например, Стаханова, Бусыгина, Виноградовой, Гудова, Кривоноса... Они обратятся с Открытым Письмом к строителям. Данное Письмо обсудят во всех бригадах. Дни обсуждения станут Днями Ударного Труда. (Аббревиатура бы получилась несколько двусмысленной и Энгель не стал акцентировать, надеясь, что шеф не заметит, но он заметил). - Завершающим этапом обсуждения Письма героев первых пятилеток явится общегородской Слет руководителей бригад и передовиков труда, победителей социалистического соревнования! Учредим десяток Переходящих Красных Знамен. Знак Лучшего Строителя. Огромную роль призваны сыграть Пресс-центры, созданные во всех Управлениях. Они будут готовить по горячим следам событий типа, Стенды, рассказывающие о Достижениях Передовиков. Но главное, Талгат Шагыдович, как можно меньше трескотни. Казенных штампов, клише и словесной шелухи. Как можно больше, Талгат Шагыдович, жизненной правды, конкретности. Представляется, что все бригады, участки, СМУ должны будут взять совершенно конкретные обязательства. Социалистическое соревнование - это не кратковременная компания. Потенциально - оно должно стать стержнем всей нашей работы! Фундаментом нашей победы...
   Энгель всеми силами старался подавить излишнюю вибрацию голоса. Казалось, шеф делает окончательный выбор...
   - Дорогой Энгель, мы с тобой никуда не уйдем от проблем экономики. Точнее - проблем политической экономии. Руководитель такого масштаба как Секретарь Горкома гигантской стройки должен мыслить широко. Видеть и дальше, и глубже других. Речь идет об одновременном и комплексном решении сразу нескольких проблем: сооружение заводов - раз; строительство нового крупного города - два; и - накормить надо такую армию трудящихся! Это три, последнее по месту, но отнюдь не по важности...
   - На мой взгляд, Талгат Шагыдович, необходима организация пригородной спецсельхоззоны, - словно повивальная бабка истории (своей собственной карьеры) поспешил Энгель, проглатывая слова и подхватывая нарождающуюся Идею.
   - Вот именно! - Шеф встал, знаком давая понять Годунову, чтобы тот продолжал сидеть. - В настоящее время мы работаем над разработкой принципиально важных проблем села.
   Энгель даже вздрогнул от электрического напряжения того огромного и чрезвычайно важного, что стояло за этим Местоимением. То была Святая Святых, мозговой центр Партии, и он (Годунов) находился буквально в двух-трех шагах от него.
   - Сейчас готовится решение Пленума ЦК, речь пойдет о мелиорации. О ежемесячной гарантированной оплате труда колхозников.
   Это было потрясающе гениально! Все гениальное, впрочем, просто... "Е-же-ме-сяч-на-я, га-ран-ти-ро-ван-на-я оплата..." Ну конечно! На лице Годунова проступило такое непосредственное, простодушное одобрение, идущее с самых низов народных масс, можно даже сказать - от сохи, - что профессор (а он конечно же отличался очень тонкой наблюдательностью) был удовлетворен и реакцией своего ученика, и политикой родной Партии, пекущейся о всемерном удовлетворении постоянно растущих потребностей трудящихся. Ведь, как говорил Лабрюйер, бывает так, что самой тонкой хитростью оказываются простота и откровенность.
   - Но мы смотрим еще дальше. В обозреваемой перспективе, где-то к концу восьмидесятых годов... колхозов не будет!
   Энгель чуть не упал со стула. "Как это так? Не будет колхозов..."
   - Место колхозов займут принципиально новые сельскохозяйственные формы. Речь идет о дальнейшей интеграции сельскохозяйственного производства на базе межхозяйственной кооперации и специализации. С учетом развития всего агропромышленного комплекса. В зоне Расписных Челнов будет создано тридцать четыре специализированных хозяйства - крупных животноводческих комплекса; в основном, это фабрики свинины...
   Энгель накинул на плечи шубейку, вышел на веранду, стремясь отвлечься, проветрить память... "Испокон веку крестьянин сам сеял, обходясь без штабов. Хайван! Развалил колхоз... Многие члены сельхозартели только числились на бумаге, работая лишь в своих ЛПХ5 и продавая свою продукцию в городе по спекулятивным ценам. Массовый характер приобрели факты разбазаривания колхозных земель и норм сталинского Устава сельхозартели... За ноги он меня держал что ли?! Но откуда он (Хазиахметов) мог узнать все подробности? Зря я заступился за него, добился, чтобы дали условно... Новый Чичиков"... Подумать только! Организовал в колхозе... подпольный консервный завод!!! Просто невероятно! Мало того, что развалил свой колхоз - принялся собирать продукцию со всей округи. Хайван! Как ни выкручивался, не мог представить в КРУ6 оправдательные документы по колхозным сделкам. Народный суд приговорил растратчика народного добра к трем годам лишения свободы (условно).
   ...Вспомнил, что проходя мимо мильтона, уже в "зеркало заднего обзора" увидел, как чекист вытянулся и щелкнул каблуками: то-то же, лягавка! Видимо уловил отсвет бронзы на Годунове. И еще вспомнил: тридцать четыре фабрики свинины! Но ведь, татары ее не едят?! Э-э, да черт с ним. В конце-то концов...
   С этим и заснул - закон подлости: в седьмом часу! Когда уже вставать пора... Приснился старший брат Ахмед, что уехал в Москву, работал носильщиком на Казанском вокзале. Другой брат, Нуриман, работал трактористом. Комбайны, сеялки, культиваторы, молотилки - вся техника круглый год под открытым небом; от зари до зари в поле, зимой - на морозе, на ветру технику ремонтировали. На работу за семь километров топал пешедралом. В МТС7 ночевали, кто в кочегарке, кто в конторе...
   ...Снилось, будто Нуриман идет по полю в свою МТС - лето, кругом луга, вдали лесочек. Навстречу ему Ахмед с какими-то двумя мужиками: один - татарин, другой - русский. Встретились, познакомились. Русский оказался крестьянином Федором Мальцевым, татарина звали Белек Русаев, - несли Татищеву образцы руд из разных месторождений... Татищев выдал рудоискателям по два рубля "за их усердие, паче же для прикладу другим, чтобы всяк охоту лучше возымел".
   Русский остался, а они вчетвером (вместе с Энгелем) отправились в Мекку. Годунова беспокоило только одно - как отнесется к хаджу Талгат-абзы и кому платить партвзносы во время паломничества.
   Торжественный Голос на арабском языке (Годунов понимал его, но не мог говорить сам) - напевный, проникающий в душу, вызывающий благоговение - вещал: Мекка - самое Священное Место на земном шаре, Высокочтимое наименование, оставившее глубокий след в сердцах миллионов мусульман во всех уголках земли. Мекка - Колыбель Откровения, местонахождение Аль-Масджидж Аль-Харам - Благословенной Священной Мечети, ее Глубокопочитаемой Каабы. Мекка - заветная цель миллионов хаджей и лиц, совершающих Умру8. В Коране Мекка упоминается под разными названиями - эпитетами. Их всего одиннадцать, среди них: Мекка, Бэкка, Мирный город, Мирная Святыня, Ум-Аль-Кура (мать деревень). Мекка является предметом почести во многих айятах Корана. По воле Аллаха она была выбрана местом для Священной Каабы и Священной Мечети. В окрестности Мекки Аллах ниспослал своему Посланнику Муххамаду (Да благословит его Аллах и приветствует!) первую Суру Корана. Здесь продолжалось Откровение...
   Энгель, два его брата и Белек Русаев как бы с высоты птичьего полета видели три дороги, ведущие в Мекку: "Аль-Муалла", находящуюся выше уровня Священной Мечети, "Аль-Мэсефела" - ниже Ее уровня, и третью дорогу, называвшуюся "Аль-Шубейка". Но вот они приблизились к самой Мечети. Была ночь. Пять стройных, подсвечиваемых снизу минаретов, вознесшихся в темное небо белыми столпами, ошеломили своей возвышенной, неземной красотой. Все четверо не сговариваясь упали на колени, закрыв руками лица свои, а затем - и ниц. В такой позе они находились долго - северные люди, почти язычники, носители всяческих верозаблуждений, и идолопоклонничества - не в силах поднять головы, шепча те немногие слова молитв, которые еще остались в их памяти.
   Когда же подняли головы, оставаясь на коленях, то увидели, как в Масаа (специальном месте, отведенном для выполнения одного из обрядов паломничества) между холмами Сафа и Марва идут быстрым шагом, почти бегут, огромные массы народа. Энгелю бросилось в глаза, что в середине Масаа сооружена перегородка, разделяющая ее на две части: одна - для направляющихся в сторону холма Сафа, а другая - для направляющихся в сторону холма Марва. Здесь были еще две боковые дорожки с перегородкой между ними для неспособных ходить, чтобы обеспечить безопасность для встречных потоков сотен тысяч паломников. У Энгеля замерло сердце, когда он понял, что приблизился к Святая Святых - к Каабе. Обращаясь с братьями и с Русаевым телепатически, Энгель объяснил им, что Кааба - самое первое Святилище, которое было построено на земле для совершения молитвы Ибрагимом (Авраамом) и его сыном Исмаилом. Когда Ибрагим строил Каабу и когда стена Ее стала выше его роста, Исмаил подставил ему Камень. Достроив одну сторону, Ибрагим переставил Камень, чтобы достроить другую и так до тех пор, пока все стены Каабы не были возведены. Именно здесь зародилась последняя религия - Ислам, самая истинная Вера! Последнему избранному Всевышним Посланнику Мухаммаду (Да благословит его Аллах и приветствует!) выпала честь выполнения роли последнего Пророка (одним из предшествующих пророков был Иса, основатель христианской Веры.) В месяц рамазан 13-го года до хиджры (611 года) была ниспослана Аллахом первая сура Корана пророку Мухаммаду (Да благословит его Аллах и приветствует!) в пещере "Хираа" в Мекке. С этого момента начался крупнейший поворот в истории человечества. На протяжении веков и при разных формах исламской государственности мусульмане играли свою историческую роль в мировой цивилизации, благодаря которой современное человечество смогло преодолеть время тьмы и перешагнуло в новую эпоху. Мусульмане спасли так называемую западно-европейскую (иудео-христианскую) культуру от полного саморазрушения и гибели. Началась эпоха европейского Возрождения; европейцы очнулись от многовекового варварства, получив импульс от молодой, динамичной культуры (от Ислама), восприняв от нее многие важнейшие ценности и, в то же время, получив обратно некоторые свои собственные ценности, утерянные в период варварства, но сохраненные и преумноженные Исламом.
   Энгель закончил университет, братья же его не имели почти никакого образования (а Белек Русаев - вообще никакого); они внимательно слушали Годунова. Нуриман спросил, где похоронен Ибрагим, наивно полагая, что он погребен в Каабе, и так думали многие. Энгель разъяснил, что это не так: в Каабе находится лишь Макаму Ибрагима - это камень, площадь которого 40 х 40 см; на нем стоял Ибрагим, когда строил Каабу.
   "Заметьте, Символом нашей Веры служит Камень, применяемый для строительства, своего рода строительные леса. Его можно понимать также и как ступень в развитии человечества, в его стремлении к Высшему, к Свету, к знаниям. Обратите внимание также на ту великую скромность, внешнюю простоту Символа, с которым связано нечто жизнеутверждающее, а не что-то такое, что символизирует пытку, казнь и позорную смерть. Иными словами, истинный характер нашей веры заложен уже в самом первом ее Символе. Мы не поклоняемся орудию убийства, но падаем ниц пред Вышним даром и знаком, пред ступенью нашего собственного роста и краеугольным камнем нового небесного дома, строя который, мы являемся соработниками Всевышнего".
   Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного! И вспомните как Ибрагим и Исмаил Воздвигли Дому этому основу. Наш Господин! Прими сие от нас. Ведь Ты, поистине, все слышишь и все знаешь! Господь наш! Сделай нас покорными Тебе и подчини потомков наших Своей воле. И укажи обряды и места для поклонений. К нам милостиво Лик Свой обрати! И прояви к нам Милосердие Свое. (Коран. Сура 2. Корова, 127, 128).
   Энгель видел, как вокруг него собирается толпа паломников, что вдохновляло его и способствовало красноречию. Особенно выделялся в толпе невысокий стройный юноша, обжигающий Энгеля своим взглядом. Куда бы ни двигался Годунов с братьями, юноша следовал за ними. Как оказалось, минаретов было не пять - первые из приведенных закрывали остальные, и было их великое множество, таких же стройных и великолепных, залитых светом прожекторов, десятков гигантских люстр, тысяч фонарей и лампочек, выполненных из меди и хрусталя, тысяч неоновых и ртутных ламп. Потоки прохладного воздуха струились во всех направлениях. На душе было так хорошо и спокойно. Она была здесь у себя дома, на своей милой Родине.
   Воображение поражали масштабы, величие и чарующая красота всего здесь воздвигнутого: и минареты, и мечети, и дороги, и эскалаторы и лестницы к колодцу Замзам, и туннели. По одному из них они проследовали как бы от самого начала. Длина его более трех километров; он соединял центральную станцию технического обслуживания и мечеть Аль-Харам, начинаясь на поверхности, плавно уходя под землю, разделяясь в районе мечети на два рукава, охватывая ее с двух сторон. В нем были водопровод, вентиляция, водосток, система автоматического контроля. Вокруг Масаа здесь были обширные площади, замощенные белым мрамором и окантованные бронзой, - сплошь заполненные молящимися. Наш Господин! Прими сие от нас! Энгель испытывал гордость за свой народ, ощущая себя его частичкой. Ведь именно сей народ и создал во имя Всевышнего все это ни с чем не сравнимое великолепие, миролюбивый народ строитель. Создал посреди пустыни!
   И вот тоннель на Малом рынке, что проходит вдоль улицы Ум аль-Кура и Джабаль аль-Кааба до улицы Аджияд ас-Сад и заканчивается возле больницы Аджиляд9. Влекомые неведомой силой, Энгель и его спутники вдруг оказались возле какой-то совершенно загадочной, не столь ярко освещенной мечети - возможно это была и не мечеть - в которой они увидели высокого роста, лобастого, однорукого проповедника. Каково же было удивление Энгеля, когда он узнал в нем...Талгата Шагыдовича!
   Талгат-абзы говорил громко, нараспев: С тех пор, как Король - основатель королевства Саудовская Аравия создал устои государства, главнейшей его заботой стало развитие страны. Деятельность государства в этом направлении охватила различные аспекты жизни в рамках общего плана, имеющего целью одновременное развитие человека, земли, сферы обслуживания. Планирование в Саудовской Аравии исходит из одного принципа: саудовец - двигатель развития, саудовец - это конечная цель развития. Система пятилетних планов в 1390 г. по хиджре была принята в основу развития страны. В 1344 г. по хиджре было основано первое в стране Управление просвещения... Медицинское обслуживание в Королевстве достигло небывало высокого уровня. К 1407 г. по хиджре услугами здравоохранения было охвачено 93% всего населения страны...
   Самым крупным достижением в планах развития Королевства за последние 20 лет считаются успехи государства в области развития сельского хозяйства. Успехи в данной области превратили Саудовскую Аравию из страны-импортера в страну-экспортера. Сельскохозяйственный сектор в экономике - это второй по значению производительный сектор после нефти. Сельское хозяйство достигло рекордных показателей в своем развитии... В 1396 г. по хиджре была основана Саудовская компания главных отраслей промышленности - САБЭК. Компания САБЭК руководит 15 производственными комбинатами. Промышленные предприятия САБЭКа в 1413 г. по хиджре произвели 544500 т химикатов, 186000 т железа и стали, 145400 т удобрений...
   Талгат-абзы внезапно смолк и наступила тревожная тишина. Страх обуял Энгеля и его спутников. Юноша, что следовал неотступно за ними, решительно приблизился к Талгату-абзы и... поцеловал его в губы с таинственными словами: "За будущие страдания твои в Афганистане!" Тот даже не успел отстраниться. Что тут началось! Буря возмущения столь циничным, наглым грехом, совершенным на глазах у тысяч паломников, поднялась над Меккой. Пятнадцать черных и пятнадцать белых собак набросились на несчастного проповедника и в минуту растерзали его! Юноша подбежал к Энгелю и лишь успел крикнуть: "Бегите, спасайтесь!" Годунов только сейчас понял, что то была... Елена! Он побежал, все бывшие с ним - тоже. Но как всегда бывает во сне - ноги не слушались и ныли от какой-то непонятной болезненности и заторможенности...
   Энгель проснулся, и как бы "задерживал сон", не отпуская от себя. Он не был уверен, что во сне видел Елену, и сейчас словно двоечник на контрольной работе по математике уже по окончании ее дописывал последние цифры и бежал по коридору за учителем, чтобы успеть сдать тетрадку. Будучи в состоянии полусна-полубодрствования, всматривался в "фотографии" юноши, ему странным образом хотелось, чтобы тот оказался Еленой, но... В голову лезла какая-то абракадабра - этот Русаев, Татищев...
   ...Получив в 1713 г. указание разрабатывать медные руды, местные воеводы (в частности, Шокуров) увидели в этом возможность погреть руки. Именем государства обязывая крестьян работать (на заготовке леса, подвозке материалов, руды и т.п.), они не только не давали им никакой платы, но и не засчитывали выполненных работ, как было положено, в подушную подать. При чем тут Шокуров? Русаев?! Медные рудники... Лужу, паяю, ЭВМ починяю.
   ...На работу Энгель явился зеленый и выжитый. Лолитка опять стибрила набросок его статьи "Очередные задачи коммунистов района" в "Знамя коммунизма". Пришлось писать заново. "Самое время!" Зациклился на фразе: "Колхоз "Знамя ленинизма" поднял знамя социалистического соревнования". Получалось как бы - "Знамя подняло... знамя". "Шайтан щёртов!" А из головы не шел сон... "Какая красота! Помру наверное скоро..."
   Татищеву пришлось принять от предшественников еще одну чрезвычайно сложную проблему: отношения с башкирами. На первых порах народы, входившие в состав Российского государства, сохраняли полный суверенитет в вопросах внутреннего устройства и практически не несли издержек на содержание русского войска, направляемого для их защиты...
   ...Но разве здесь дадут поработать! То и дело дергали: то по телефону, то ходоки. Глупрпроизиперплодовощпродикарт жаловался на Райфо, Районо на Райсобес, КРУ на прокуратуру. Трест Красноизранефтетазбурразведка наезжал на ВОС и ВОГ10 ветераны на ветеринаров; в нарсуде обвалился потолок. А "Знамя ленинизма" все поднимало и поднимало Знамя соцсоревнования, Господи-и-и!
   В кабинет вошла "Дауннимфетка". По ее виду Годунов понял: очередная анонимка... Чтобы хоть сколько-то оттянуть неизбежное, закрыл глаза, представил себе Талгата-абзы. Но и тот заговорил голосом Татищева11 и был в его рассказе совершенно необычный поворот... Государственный алапаевский завод был построен в начале восемнадцатого столетия силами крестьян "без платы и без зачета". В 1711 г. на нем были поселены 267 шведских военнопленных, некоторые с женами и детьми. Татищев добился специального указа о разрешении им жениться на русских, не переходя из протестантства в православную веру. ("Шведская, так сказать, лимита ХVIII в," - подумал Годунов. "А между прочим, Москва-то, еще с тех пор привыкла жить на халяву"). Управляющий заводом Лука Бурцов - пьяница и дурак, строений непотребных завел, а нужных не починал. Берг-коллегия предложила Татищеву либо вернуть завод назад в губернию, либо отдать частному лицу без приписных крестьян... Татищев слишком хорошо понимал все несовершенство государственной системы налогообложения... Василий Никитич поддержал мысль о передаче завода в частные руки... "Постой, постой-ка! Лука Бурцов - что-то знакомое... Где-то я о нем уже слышал! А-а, вспомнил: революционер-издатель, Владимир Львович Бурцев, первый человек, арестованный Советской властью, 25 октября 1917 года. Однофамилец?! Надо у Славки спросить".
   - Энгельс-сэ-ныч, Вам телеграмма...
   Триста лет годуновского ОНО реализовались в этих трех секундах; Энгель в неописуемом волнении схватил бланк, впившись в текст: Энгель помоги Дарье Степановне очень плохо твоя Лена.
   Годунов так и рухнул в кресло, не веря глазам своим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава Х
  МИКВА
   Люблю российский спор подлунный,
   Его цитат бенгальский пламень,
   Его идей узор чугунный,
   Его судеб могильный камень.
   И.Губерман
   Накануне сорок восьмой годовщины ВОСРы в Красную Изру на белом коне въехал Вячеслав Иванович. Еще не остывший после защиты, молодой, подтянутый "кюрн" был великолепен в темно-сером костюме спортивного покроя, в белой водолазке. На нем лежал Глаз солидного Московского НИИ, он весь блестел от Обещания Московской Прописки по лимиту.
   - Не хило! - говорили ему его друзья Руд и Год, шедшие по сторонам от молодого ученого.
   - Д так, мелочевка, гелерство, - кокетничал свежеиспеченный мнс, поигрывая поводьями. - В аппарате побольше англ., фр., нем., - ведь мы еще с петровских времен закомплексованы на вокабулах и все только и делаем, что "вокаблучиваемся".
   Закусывали солеными груздями, рассыпчатой безнитратной нелупешкой с маринованными "дамскими пальчиками".
   - И ведь каждый норовит, чтобы ему популизировали, а он тебя же еще при этом фэйсом об тэйбл норовит провести. Вся наша "наука" - это византийское витийство и надувание щек...
   - Предлагаю тост за твой остеохандрост, - ввернул с острого угла под штангу Руд. Все заржали, нежно чокаясь гусьхрустальными фужерами, держа их непременно за ножки.
   - Мой первый офишел-оппонент - последний жлоб; кстати о птичках - Honoris causa, т.е. "холодный профессор", но такой горячий ё...! Подъехал ко мне, дескать, застолби банкетец в кабаке. И это помимо грундпопойки, by the way12. А сам, хер моржовый, приперся с коллежкой из ГДР, угощая ее за мой счет, как бы за свой!
   - Ни себе чего, сайнтификс!
   - У нас сбежал с фермы Халикотерий Бориссякия. Бродит где-то по лесам. Вторую неделю разыскиваем, - сказал Энгель.
   - А с чем его едят?
   - Он сам кого угодно сожрет. Уродилось такое кыштымское чудовище на ферме, типа - помесь лошади с динозавром.
   - Чудище обло, стозевно и лаяй?!
   Энгель-то точно знал, что в органах зреет компромат на обоих его друзей. На Вовку - старая компра в связи с его "телегами" в "Правду". Подозревали в связи с андеграундом, т.е. с кружками студенческой молодежи и интеллигенции Красной Изры и Расписных Челнов. Изучали сочинения Н.Бухарина, Г.Плеханова, А.Чаянова, Н.Кондратьева и даже... В.Ленина - третье издание, снабженное превосходным справочным аппаратом, в котором и была вся его ценность. Слушали и обсуждали передачи радио "Свобода" (до мая 1959 г. - радио "Освобождение"). На Гаганова органы имели данные более зрелые в плане судебной перспективы. Он был одним из организаторов нелегальной молодежной группы прохристианского направления в Выплывайске, где штудировали В.Соловьева, Н.Бердяева, И.Ильина, С.Булгакова и, конечно, тоже слушали "голоса". Органы нащупали его связи с московскими диссидентами. Вставал вопрос - допускать ли Гаганова к защите. Спас его научный руководитель, профессор Алексей Алексеевич Спасский (Славка даже не догадывался).
   Давно не собирались, накопилось, поэтому решили встретиться без "всяких там" - левополушарный мальчишник в гагановской квартире-распашонке, на кухне. Выпили за Степень, за НИИ, за новый членовоз Годунова. Все вместе это потянуло на "Степь да степь кругом". Гаганов спросил:
   - Ребят, а кто назовет членов группы "Освобождение труда", расположив их так, что из первых букв их фамилий образуется как раз то, к чему пришла наша страна за полвека этого самого "освобождения"?! - Гости зашевелили губами и через несколько секунд расхохотались; Годунов не знал всех фамилий, но догадался, и смеялся словно бы в силу "детонации".
   - Блеск! Вот где мнемотехника...
   Со стены из комнаты на них задумчиво и строго взирали Достоевский, Пушкин и дальше - их не было видно из кухни - Тэн, Леонтьев, Платон - в превосходных паспарту, сделанных теневиком по индивидуальному заказу.
   - Россиянин по природе своей не склонен к порядку, - сказал Вячеслав, перехватив взгляд Рудинского на портреты. - Он, как говаривал Александр Сергеевич, ленив и нелюбопытен; не выносит "Римского права", вороват и любит сказки. Не терпит личной ответственности, предпочитая прятаться за спины коллектива, за "соборность". Началось со сказок, а дойдет до... "голубых касок". Собственно говоря, это уже случилось однажды, в 862 году. Но в принципе может повториться, где-то в 2017.
   - Тебе откровение было?!
   - Видение. Которое могут видеть все, кто не слеп, ву thе wау... Таймер включен, господа!
   - Столетие ВОСРы?
   - Конечно! Тогда огромные массы обвосренных одновременно прозреют и поймут, что их надули. Масса прозревших превысит критическое значение в плане остойчивости нашего государственного корабля...
   - Ну и что?! Да никто ничего "не прозреет" и "не поймет", - сказал вдруг Энгель, нахмурившись. Приятели с удивлением посмотрели на него, а Рудинский продолжил свою тему:
   - Короче, Славк, когда начнется заварушка, мы окажемся с тобой по разные стороны баррикад...
   - Если Год не упечет нас до этого по одну сторону решетки! - нечаянно сикнул в Рудинского помидориной Гаганов. - Если русским действительно дать волю или "демократию" западного образца, то вся Русь быстро окажется в пределах "Золотого кольца". Это не тот народ, не та культура. России нужна Железная рука, власть свирепая, но в основе своей по-христиански справедливая. Русские предпочитают свободе порядок...
   - Иными словами, предпочитают колючую проволоку?! Но это уже Чингиз-хан с телеграфом...
   - Я даже допускаю, что рутинским на какое-то время удастся заморочить голову пиплу. Вон в Москве появились эти грёбаные диссиденты: Синявский, Даниэль, Гинзбург, одни "французы", ву thе wау...
   - Славк, у тебя записывают? - Рудинский стал картинно заглядывать под стол, в розетки и выключатели.
   - А черт его знает. Но ведь с нами "руководящая и направляющая..."
   У Годунова были свои мысли на сей счет, но он помалкивал.
   - Славк, лучше сыграй что-нибудь, а?!
   Гаганов не заставил долго упрашивать себя. Встав из-за стола, он направился в комнату, где жило пианино. Друзья - за ним, расселись поудобнее. Для начала Гаганов сыграл довольно подвижную татарскую песенку "Комсомолка Нафиса" в собственной обработке. Слушатели ритмично раскачивались, притоптывая шлепанцами и мусоля вербальный дефицит. Потом он перешел к протяжной "Кара урман"; Энгель запел по-татарски и так расчувствовался, что весь раскраснелся и выразительные карие глаза его увлажнились. Разогрев публику музсамогоном, Гаганов переключился на классику, заиграв что-то из Густава Малера. Играл он с искренним чувством и довольно виртуозно, гости были заметно впечатлены. Мощный Дух Гармонии словно ворвался в комнату, но уже через мгновение Ему стало тесно, и Он устремился за пределы ее. Духи Огня, Гор, Лесов, Вод, светлая Витальная Сила, - все это подхватило и понесло, друзья уже не могли усидеть на месте...
   В лесу выпал первый снег, неглубокий, декоративный. Молоденькие стройные елочки примеряли зимние шубки, а подросткам нахлобучили пушистые шапки, на вырост. Трое двигались след в след, а livre ouvert13. Славке пришла в голову дерзкая мысль: поймать "Бориссякия" и сдать его "куда следует". Поначалу уперлись в какую-то маргинально-трансцендентную стену здания площадью примерно в один морген. У входа в него моргала слезящимися глазами саврасая кобылка, запряженная еще по-летнему. На телеге вызывающе прямолинейно громоздился голубой целомудренный гроб. С кисточками, с серебряным крестом на крышке. Лошадка проникновенно глядела на Володю, прямо в зрачки, глубоко соглашаясь с ним, словно народный заседатель. Прядя ушами и вспоминая своего погибшего летом жеребеночка.
   Гернгутер тихо сказал своим: "Лошадь Поклонникова", и бесшумно открыл Дверь. Тихо вошли. Пахнуло стрессом свеже-срубленной сосны и формалином. Вязко-ритмично капала в темноте мертвенная тишина. Глаза едва не вылезли из орбит, когда невесть откуда возникшая корпускула пе-ре-пол-зла порог зрительного ощущения. Тогда обозначились несколько пустых столов, обитых цинком. И все-таки на одном они разглядели холмик под саваном. Из-под медленно сползающей вздыбленно белой простыни постепенно открывалось синюшно-восковое тело девушки. Она хрипела, приподнимая руки и сопротивляясь. Все трое враз протрезвели. Рудинский зашатался, его подхватили, вывели. Саврасая теперь не кивала, уши ее были напряжены...
   Первым пришел в себя Энгель. Когда чуть-чуть проморгались, в порыве хилиазма поднялись на Голый Холм. "Ого! "Свободный труд"", - присвистнул Годунов, точно "вперед смотрящий Свифт"14. Светало. Огляделись по сторонам, Гаганов показал рукой: "Туда!" Дорога петляла по урману. Вдруг видят - за поворотом на обочине два мужика сидят у костра на корточках. В ведре варится мясо. Один - в семейных трусах, босой, в драной кофте, без шапки. "Стефано" - мысленно окрестил его Гаганов. Другой - в кирзовых сапогах, замасленных брюках, в майке и в вязаной шапочке с кисточкой. "А этот - Тринкуло". Трое подошли, поздоровались, те ответили и первым делом налили каждому по граненому стакану. В этих местах люди не любили трепаться и проявляли себя делом. Выпили как на поминках, не чокаясь, беря понемногу хлёбова прям из ведра приспособленным черпаком.
   - Вы откель? - спросил "передним" голосом "Стефано".
   - С того света, - ответил Гаган. - Ломаем целку Зиме.
   - А-а...
   - А вы?
   - Чибисовы. Идем в Разино. Праздник же!
   "Кисточка" отключился, прислонившись к сосне.
   - Саньк! Ну тя на... Не спи, слышь?! Ёкорный малахай... Вот так с им и мудохаюсь? выпьет стакан и кимарит. Замерзнет б..дь...
   - Какая палитра! - тихо сказал Гаганов.
   - Не-е! Поллитра хужее. Раз-два и опять ехай за ею. А эта не-ет! Без дна... - "Стефано" нежно обнял канистру с самогонкой, гораздо нежнее, чем бабу.
   Из-за поворота в тумане появился негатив трактора. Минут через пять ЧТЗ сам подрулил к Канистре и остановился словно по требованию гаишника. Тракториста перво-наперво "штрафанули":
   - Петрович, глуши мотор! Сливай воду на...
   - Есть глушить мотор, командир!
   Его Железный конь - один из ста тысяч, описанных в свое время Ильичем, теперь гордо фыркал и дымился, описанный Петровичем. Он тащил тележку, в которой навалом расхлебястились мешки, затаренные кумачовым ситцем пропаганды. "Кисточку" бережно забросили на мешки; недоеденное хлёбово вылили, темно-красные куски мяса злобно шипя набросились на снег. Петрович управлял машиной весьма своеобразно и непринужденно, почти не касаясь рычагов - Железный конь сам знал дорогу. Иной раз он зависал над каким-нибудь мосточком, будто раздумывая: пересекать речушку вплавь или гробануться прямо на перильца. Но каждый раз все обходилось каким-то непостижимым образом. Через склеротически сетчатые, желтые стекла кабины угадывались медленно ползущие по сторонам от дороги лес, порой - лось среди елей, белка, стремглав летящая с ветки на ветку.
   "Привлеченные шумом деревьев и магией лунного света, белые люди испытывают неудержимую тягу к своим лесам, они возвращаются к ним снова и снова, как к источнику молодости, как к храму великой матери... Там спят их Боги, их воспоминания, их затерянные мистерии", - читал из Эдуарда Шюре Гаганов, взобравшись на большой старый пень, поросший мхом. Лесу было приятно, его суставы скрипели, ныло дупло на дереве, от которого давным-давно только и остался тот самый замшелый пень.
   Не желая уступать Гаганову, Рудинский перебирал в памяти что-нибудь подходящее, и вспомнилось (по принципу "ровно наоборот") из А.Жарова:
   Слушайте - грусть о металле
   Льется по всей стране:
   - Стали! Побольше бы стали!
   Меди! Железа - вдвойне!
   - Ужо вот будя тебе и вдвойне, и втройне, - проскрипел ржавым голосом "Стефано", - давай обмоем...
   Он был самым трезвым из всей компашки и так пристально вглядывался в канистру, что едва не касался носом, а глаза его сползли к переносице: он поднес к канистре руки, словно защищая ее - так укрывают дрожащее пламя свечи... Когда босой, склонившийся над канистрой, начинал дрожать, словно от холода, гернгутер обнимал его за плечи, но унять дрожь не удавалось. И тогда он поднялся, чтобы развести огонь, и в тот самый момент духовидец вскричал: "Смотри, вот Один. А вот Другой"!! Гернгутер ощутил мгновенную дрожь, волоски встрепенулись на его шее, тепло разлилось в груди, он поднялся, вглядываясь туда, где смутно мерцало пламя свечи, отражаясь от стенок канистры и в ее глубинах... "Говори мне, - произнес он тихо. - Я буду записывать твои слова". Он отложил кочергу, достал старое перо, погрузил в чернила. На листе он вывел дату - 8-е марта 1582 года"15.
   ...Шли дёром, и вскоре оказались в непревзойденных в своем запустении местах: лес пошел какой-то жуликоватый, жиденький - ни берез толком, ни сосенок, ни зверюшек, ни следов их, ни тем более, птах, - только топи да закочкаренные луга. Затяжной подъем совсем одолел их, и они вдруг стали будто вкопанные: пред ними как на ладони лежал Небесный Град - архитектурный ансамбль божественной красоты. То был когда-то монастырь - сокровенное, намоленное место. Тяжело дыша, он медленно приближался к ним, неся свой крест, постепенно обнажая свои раны - забитые крест-накрест досками двери, обшарпанные башенки, руины крепостной стены, сводчатые потолки, перекрытия, - всё заплеванное, замордованное, засрамлённое. Более-менее сохранились противотаранные ворота - навалились на них, всё без толку. Пожалели, что расстались со "Стефано" и Петровичем - те пошли своим путем. Навалились еще раз - поддалось. При этом рвануло звуковой волной, и опешившие следопыты увидели огромный людской муравейник на "сухопутном острове". Однако в ту же секунду перед ними вырос из-под земли рыжий, глухонемой амбал, с головой, вросшей в плечи, с низким лбом и мощными челюстями, который без усилий выставил их.
   Ну уж тут-то извините! После такого "артифакта" нашей троице небо показалось с овчинку - страсть как захотелось узнать, что же там, за крепостной стеной?! Море по колено, стены - по пояс; нащупали-таки брешь и, поддерживая друг друга, совершили настоящую трансагрессию - вскарабкались наверх. И тут открылся им Ортогональный мир: на соборной площади кишели человеческие массы, тысячи серо-коричневых халатов в такого же цвета колпаках. Одни торопливо шли куда-то с озабоченным видом, другие маршировали на месте, как будто делали гордеевскую производственную гимнастику под аккомпанемент пианиста Родионова; иные же стояли изнеможенные либо сидели на корточках, а некоторые распростерлись ниц, точно этнические патриоты сразу же по возвращении на историческую Родину.
   Рудинский с тяжелым сердцем вглядывался: вот один - бессмысленно кривляется, гримасничает, рядом другой - то снимет колпак, то оденет, и каждый раз безумно смеется. А вот третий - внезапно вскочил и стремительно побежал; четвертый кружится на месте головой вниз, дрыгая ногами, пятый танцует вокруг него вприсядку. Словно какие-то враждебные вихри над всем, точно злой дух помешивает невидимой мутовкой в этом месиве.
   Главврач попросила Гаганова выступить перед трудовым коллективом с лекцией о международном положении. Его представили как профессора из Всесоюзного общества "Знание". В большом зале Дома культуры яблоку негде было упасть; пришли обслуживающий персонал, врачи, медсестры и медбратья, некоторые из больных. Лектор поздравил всех с праздником, пожелал здоровья, мира во всем мире. Последовала такая восторженная реакция зала, что со стороны можно было подумать, что перед ним выступает секретарь обкома или член политбюро. Гаганов и в самом деле был весьма красноречив и говорил хорошо поставленным голосом:
   - Американские империалисты вынашивают враждебные всему прогрессивному и миролюбивому человечеству планы развязывания третьей мировой войны. Наступает экологический кризис, поскольку загнивающий капитализм отравляет своими миазмами всю нашу планету. Население США составляет 5,6 процента от населения мира, они используют 40 процентов всех природных ресурсов и выбрасывают 70 процентов отходов, отравляющих среду. Чистоган, вирус накопительства, беспощадная эксплуатация человека человеком - вот она так называемая американская "демократия"! В эти дни три года назад наша страна - первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян - дала решительный отпор американскому империализму, сорвав зловещие планы Пентагона в его стремлении к мировому господству, заставив США убрать из Турции нацеленные на СССР ракеты с ядерными боеголовками. В то же время Россия оказала эффективную помощь братской Кубе, первому социалистическому государству на американском континенте, разрушив военно-морскую блокаду острова Свободы, организованную США.
   В первых рядах было много из обслуги, но были и местные жители, дети из окрестных сел, и пациенты. Последние выглядели наиболее колоритно, сидели раскрыв рты, пуская слюни, закатывая глаза. Иные громко смеялись как нельзя более некстати или толкались и дрались за более удобную позицию, позволяющую лучше видеть лектора. Гаганов, между тем, продолжал:
   - До Великой Октябрьской социалистической революции помещики и капиталисты, царская власть угнетали рабочих и крестьян, Россия поистине была тюрьмой народов, историческая судьба россиян была несчастной и даже страдальческой. Но несмотря на все это, в России с давних времен была более высокая культура чем на Западе. Уже в ХIV веке на Руси были классически совершенная живопись и замечательное зодчество. Россия Московского периода имела чрезвычайно высокую, пластическую культуру с органически целостным стилем. Московская культура вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям...
   Слушали Гаганова с величайшим вниманием, боясь пропустить хоть одно слово. Но вот в первом ряду поднялся высокий, благообразный старик, хотя и в "униформе", но довольно опрятный, с голубыми глазами и тонким прямым носом - казалось, он явился прямо из Киевского княжества или с картины И.Глазунова. Он хотел задать вопрос:
   - Вы, товарищ лектор, весьма удачно процитировали нам сейчас из сочинений знаменитого философа Бердяева, но как писал Хорхе Борхес, реальность есть что-то вроде сновидения наяву. Она есть только нечто вероятное, гипотетически возможное, но не обладающее абсолютной достоверностью...
   Двое крутых братьев тотчас подскочили к нему, но Гаганов знаком остановил их. Старик продолжал:
   - Уважаемый профессор, Ваша энохийская риторика, конечно, рассчитана именно на эту аудиторию. Но согласитесь: "новая историческая общность", "Новый Свет", если угодно, сложились именно в Северной Америке. То была своеобразная форма бескровной революции. Тысячи людей порвали со "Старым Светом", с режимом с не менее "пластической культурой", пытаясь обойтись вообще без государства. Они отбросили все национальные предрассудки, утверждая только ценности либеральной демократии...
   - Ваш вопрос! - выкрикнула, не в силах более сдерживаться, главврачиха.
   - Прошу прощения... В свете всего этого прокомментируйте, пожалуйста, Ваши ламентации относительно... "новой исторической общности", я имею в виду советский народ...
   Рудинского аж озноб прохватил от такой дерзости старика, но он тут же подумал: "А что, собственно, ему за это будет?! Изобьют? В карцер посадят? А вот Славка явно влип со своей релятивистской моралью."
   - Вопрос конечно, инте-рес-ный, - многие засмеялись, поскольку Гаганов произнес эти слова, подражая популярному в то время эстрадному артисту. - Но, видите ли, я не могу сейчас, в таких условиях... дискутировать с Вами. Вряд ли этот предмет будет в равной степени интересным для большинства слушателей...
   Тем самым подавался сигнал то ли с призывом о помощи, то ли о капитуляции. Старик понял это и сам угомонился. По всему было видно, что он и не ожидал ответа. Его вопрос был скорее прорывом, потребностью самовыражения или своего рода сигналом на "свободу" - радио или просто волю. Рудинский все ждал, когда же старик (это был доцент московского физтеха) пригласит их всех на Багамы...
   Главврач, между тем, заметно нервничала, переживая за регламент, за порядок в зале; к тому же, наметанным взглядом она вычислила, что некоторые пациенты мастурбируют, не сводя с ее стройных ножек восхищенных глаз.
   - Ну, как твой позвоночник? - спросил Гаганова Рудинский по окончании лекции. - Я хотел бы тебе посоветовать...
   - У нас страна такая - все любят давать советы, - раздраженно отрезал гернгутер.
   Годунов тем временем отлучился; он связался по телефону с райкомом, осведомился - какова обстановка в районе. Вернулся к друзьям с каким-то загадочным видом; они поехали на "Волге" в деревню за монастырем. При въезде здесь всех величала облезлая арка с надписью "ДРУСБА" (название колхоза). Дома в ней сплошь были пустые, кроме одного - большого барского особняка. У ворот его сидело абнауаю, дикое существо с черной кожей, все его тело было покрыто с головы до ног черно-рыжими волосами (кроме ладоней), с непомерно большими грудями, массивным задом, мускулистыми руками и ногами. Когда трое приблизились к воротам, оно с неожиданной легкостью, проворно взобралось на подловку и выглядывало оттуда через оконце с лютой ненавистью, издавая нечленораздельные звуки. "Ну уж это-то точно Калибан", - подумал Рудинский.
   Вошли через калитку, опасливо косясь на волосатое чудовище, поднялись на крыльцо. Дверь оказалась незапертой, проследовали в дом. Озираясь по сторонам, двигались через парадную залу с канделябрами, уставленную вдоль стен рядами венских стульев, устланную паласом и ковровыми дорожками. В следующей комнате была шикарная офисная мебель, окна-жалюзи, шкафы-купе, кондиционеры с инверторным управлением. Наконец, Годунов все с тем же заговорщицким видом остановился в комнате, где чинно, словно манекены, восседали незнакомцы, в основном ученики, подмастерья, несколько мастеров, один даже Тайный мастер, - все дожидались Регистрации.
   Ее проводила девица по имени Катя Хизис - вылитая топ-модель, только что от визажиста. У Рудинского оказались просроченными ксивы - вышла заминка - но Энгель все уладил (надо сказать, с большим трудом; не гнать же человека обратно). Роздали папки сlip file с блокнотами, ручками и программками, дав расписаться в нескольких ведомостях. Кандидаты в посвященные тихо бродили по анфиладе комнат, зубря Катехизис.
   Наконец, все собрались в каминной, обставленной мебелью из орехового дерева, в шелковых чехлах. Здесь царили полумрак и прохлада. Повеяло Парижем, фирмой Л"Ореаль; возле рояля появилась миопростимулированная дама, как раз вписывающаяся в его овальный выем. Элегантно облокотившись на него, она вещала грудным контральто о Кворуме и Повестке, то и дело приподнимая занавес ресниц. Ее сменил Великий Понтификс, известный, между прочим, борец с загнивающим капитализмом, в основном - на его собственной территории. Но все ждали выступления Крякутного - сие витало в воздухе. "Это тот Крякутной?!" - "Ну да! Прямой потомок подьячего..."
   Подали клубничку: со сливками, клубничный пирог, фруктовый канапе с клубникой, клубнику с сахаром и кусочками лимона, клубнику, обрызганную красным винным уксусом - Крякутного все не было. Опять появилась дама у рояля. Ее пафос был столь проникновен, что невозможно было глаз отвести от самого источника ее контральто - скорректированной маммопластиковой груди и моделированных бедер...
   ...Как они оказались на пароходе - ни Гаганов, ни Рудинский не помнили. Гаганов проснулся первым: где они?, какой сегодня день?! где Годунов? На кровати напротив спал Владимир и вовсю храпел. Гаганов растолкал его, тот повернулся на бок, на короткое время затих, но потом храп возобновился. Откуда-то из-за двери, а может из соседней каюты доносились голоса: "трефа, трефы". "Видимо, в карты играют, - подумал Вячеслав, - но почему же все время упоминают только одну масть?" Это смущало и наводило на размышления. "Однако, где же Годунов?!"
   Энгель вскоре появился весь возбужденный, нетерпеливый: "Проснулись? Наконец-то!" Они вдвоем окончательно растормошили Рудинского, быстренько умылись, оделись и направились в "общество", находившееся в данное время в ресторане на носу парохода. Здесь было около десяти столиков, накрытых накрахмаленными скатертями, но занятыми из них оказались всего лишь три, не считая тех, что использовались для совершенно прозаических целей пассажирами-одиночками на короткое время. Наши друзья заняли четвертый. В ожидании официантки осмотрелись, тщательно изучили меню. Прямо перед ними по курсу судна открывался великолепный пейзаж: черная вода среди белоснежных берегов, - слева высокого, холмистого, справа - низкого, плавневого. Картины невозделанной природы одна прекраснее другой медленно менялись, не повторяясь и не надоедая. Великая Река прибелилась, прирумянилась: гроздья рябины ярко краснели на белом снегу; рыжие иголки с лиственниц в небольших тихих заводях уже схватились легким морозцем, а редкие дубы оставались зелеными.
   За соседним столиком сидели тоже трое: двое мужчин и одна женщина. Выделялся один из них - высокий, с грубыми чертами лица и громким голосом; нельзя было поймать его взгляд прямо, все у него выходило как-то искоса или исподлобья, да к тому же из-под кустистых седых бровей; а добавить еще нос картофелиной, так за ним вообще глаз не различить. Тем не менее - тянуло слушать его, говорил он что-то малопонятное, загадочное:
   - Многолетние исследования информационно-энергетических свойств воды вывели моего друга профессора В.Д.Плыкина на исследование информационно-энергетических основ Вселенной. Результаты показывают, что мир устроен иначе, а именно: вода (Н2О) формирует и хранит информацию о протекающих во Вселенной процессах; вода служит информационной основой биологической жизни во Вселенной,- все как-то по-новому посмотрели теперь на "аш два о" за бортом, на пустынные берега, на те бескрайние пространства, что равнодушно сжимали со всех сторон, готовые поглотить их. - Информация, - продолжал "Груболицый", - вообще является основой развития и даже самого существования Вселенной, состоящей из двух элементов: энергии и собственно информации, которые объединены единой вихревой структурой. Гравитационное, электромагнитное, слабое и сильное взаимодействия - это свойства (проявления) информационно-энергетического вихревого поля Вселенной...16
   "Куда бедному крестьянину податься, - думал Рудинский. - Везде одни "информаторы". Почему Соввласть так зажимает "лириков" и, в то же время, снисходительна к "физикам"?! - "Да потому что последние приносят ей пользу в плане обороны, а первые только колеблют основы", - шепотом шипящего на сковородке масла ответил ему Гаганов. Годунов подавал Рудинскому какие-то тайные знаки в сторону "Груболицего", но тот ничего не понимал и лишь немо переспрашивал своими нежными девичьими глазками, еще более прелестными с перепоя.
   "Груболицый" отпил жигулевского из массивной фирменной кружки и продолжил:
   - Широко известно, что человеческая история началась с поклонения женщине. Мифы древности донесли до нас отголоски существования Золотого Века, священной горы Меру и высоко-духовной цивилизации гиперборейцев-протославян, заселявших эти благословенные земли. Главенство женского начала в истоках человеческой эволюции породило грандиозный культ поклонения Великой Богине практически у всех народов Земли. Изначальный архетип рождения, начала жизни, творения Природы подсознательно приводил к поклонению Матери Земле, дающей все для жизни людей...
   "А мы пьем в меру, сказал Неру", - молча вспомнил Ивана Петровича Рудинский, вспомнил и его жену тетю Дусю, и нечто более приятное - Катю Хизис, которая, как оказалось, тоже села с ними на этот последний пароход, на пристани Бондюга.
   - ...Не случайно, описывая пробуждения Первородной Кундалини, г-жа Нирмала Шривастава (духовное имя Шри Матаджи Нирмала Деви) сравнила ее с подъемом расплавленного металла вверх по великому горнилу телескопической формы... В период миграции древних ариев Севера с их уже патриархальным укладом в Индостан, они вновь попадают в матриархат, сохранившийся в высокоразвитой культуре смуглолицых племен Мохенджо-Даро и Хараппы, говоривших на дравидских наречиях и санскрите. Слияние этих двух культур нашло отражение в Русских и Индийских Ведах, где имена богов и богинь почти не отличаются. Но особенно много слов, названий рек, озер, населенных пунктов на санскрите сохранилось на Севере Руси. Богиня Мокошь у славян - пряха, прядущая бесконечную пряжу - всепроникающую энергию Мироздания. Не случайно русское слово "макушка" определяет местонахождение Верховной Богини в тонком теле человека. Именно из макушки-темени головы начинается связь человека с Богом и Небом. А в древнеиндийской традиции "Мокша" значит "освобождение - спасение" души, получаемое от Богини -Деви в процессе самореализации при пробуждении Кундалини...
   Рудинскому нравился "матриархат". Когда он был маленьким, боялся оставаться один в темной комнате, боялся ложиться спать. Если приходилось лечь одному, не мог повернуться лицом к стене, все таращил глаза в темноту, не в силах уснуть. Зато - какое счастье! - когда приходила мама и тоже ложилась. Он чувствовал себя за ее спиной в полной безопасности. Таких блаженных минут Владимир никогда в жизни больше не испытывал...
   И в этот момент в салон вошла Катя Хизис. Все на минуту затихли, обратив на нее свои взоры. Она была восхитительна в своем темно-вишневом платье, плотно облегающем ее превосходную фигуру. Что-то переменилось в "кают-компании", словно бы всех сблизив, изменив настроение, хотя данная сцена повторялась уже не первый день, менялись только Екатеринины платья и прически. Она ехала в одноместной каюте и поздно вставала. Сейчас Катя села четвертой рядом с "Груболицым", лишь мельком взглянув на троих наших героев. Ну, это-то понятно, так и должно было быть; при этом каждый из трех остался уверен, что Катя посмотрела все-таки именно на него и посмотрела как-то многозначительно, по-особенному.
   Когда Катя села, углубившись в меню, заговорил второй из сидевших с ними мужчин. Чувствовалось, что тема была всем знакома и началась не сегодня; говорил он занудным голосом, как поэт, читающий свои стихи:
   - Благодаря уникальности и неповторимости каждого человека, а значит, неповторимости его полевых характеристик, мы являемся исполнителями строго определенных партий Симфонии Эволюции Вселенной. Из-за отсутствия методики по эксплуатации биосистемы "Человек" у большинства исполнителей последние тысячелетия партии звучат все более фальшиво, что в настоящее время привело земную цивилизацию на грань катастрофы...
   - Я бы не сказал - из-за "отсутствия методики", скорее...
   - Прошу Вас, Самуил Давыдович, не перебивайте!
   - Извините...
   - И хотя ДИРИЖЕР всемогущ и обладает абсолютным знанием, основное правило игры этого вечного спектакля - свобода выбора - не может быть изменено даже самой "правильной командой".
   - Но именно это я и хотел сказать, - вставил-таки "Груболицый", которого его собеседник называл Самуилом Давыдовичем Фурцелем.
   Гаганов с Годуновым переглянулись, а Энгель успел шепнуть Рудинскому: "Этот... Фурсел и есть Крякутный". Владимир впился в него глазами. "Груболицый" поспешил закончить свою реплику:
   - Дело не в "отсутствии методики", а в связанности, так сказать, "Дирижера" партитурой симфонии, Вы понимаете?!
   - Хорошо-хорошо, сейчас не об этом речь, - примирительно заметил его собеседник и в свою очередь продолжил. - Энергоинформационный "круговорот" Вселенной обеспечивает постоянство и целостность Фундаментальной Системы Безопасности Вселенной...
   Гаганов непроизвольно насторожился, услышав последние четыре слова и тут же выстроив из них аббревиатуру - не намек ли это, не шифровка ли?! Он внимательнее вгляделся в собеседника Фурцеля, который говорил теперь, повысив голос:
   - Сейчас уже нет необходимости доказывать наличие Разумного Созидающего Начала, ответственного за эволюцию Вселенной. В работах советских, русских и зарубежных космистов ему присваиваются самые разные наименования: Мир Идей - Платон; Абсолют - Ньютон, В.Н.Волченко; Саморазвивающийся Дух - Гегель; Ноосфера, Живое Вещество Вселенной - В.И.Вернадский, В.П.Казначеев; Коллективное Бессознательное - Г.Юнг; Топографическое Образование - Р.Тарг, Г.Путхоф; Пространственно-Временно-Энергетический Континуум - Н.А.Козырев; Информационно-Энергетическое Поле, Космический Разум - Г.Н.Дульнев, В.П.Морозов...
   - Ум за разум зайдёт-т-т, - прервала его Екатерина, господи, какая скука! Можно ли принимать душ всерьез, а ванну вовнутрь?! Вот в чем вопрос...
   Все засмеялись, а наши трое вежливо улыбались. Не улыбался один только "собеседник", впрочем, познакомимся поближе и с ним. Это был мужчина лет сорока, средне-высокого роста, довольно плотный, но не рыхлый гипертоник, а кряжистый крепыш с серыми глазами и здоровым цветом лица, с прической "ежиком". В противоположность Фурцелю смотрел он на собеседников прямо, жестко и открыто. Имел при этом обыкновение - слушая, слегка раскрывать рот, чуть выдвигая нижнюю челюсть вперед. Звали его Юлий Васильевич Зенон.
   Не обращая внимания на Катину реплику, Зенон продолжал:
   - В настоящее время, когда усилиями коллектива ученых-первопроходцев подтверждено существование Управляющего Начала Мироздания, определены материальность и первичность полевой составляющей человека (души), актуальным, естественным и закономерным остается вопрос: имеются ли пути более активной направленной гармонизации человека со СВЕРХСОЗНАНИЕМ Вселенной?
   - Несомненно, несомненно, - сказал Крякутной-Фурцель.
   - Выявлена стройная полевая составляющая каждой биосистемы...
   - Какая составляющая?! - переспросила Катя.
   - Полевая составляющая! Человек не является лишь клеточным белково-нуклеиновым образованием - основа его полевая; поле, дух, духовность первичны. Эта полевая структура (душа) может воплощаться в физические тела неоднократно, существуя миллиарды лет. "Она нерассекаемая, несжигаемая, неувлажняемая, неиссушаемая, она - постоянная, вездесущая, неизменная и вечная... Когда дух должен получить урок, он облачается в тело из плоти, которое всего лишь одушевленный кусок протоплазмы, для того, чтобы урок мог быть усвоен."17
   В принципе всем им спешить было некуда, у них даже еще и заказ не приняли. Но Хизис откровенно скучала, и то не была позировка. От нечего делать они перебрасывались редкими фразами по поводу меню, окружающих видов - и не только тех, что за стеклом - с четвертой пассажиркой из их круга. Одиссея о ней - весьма длинная, ограничимся покамест первыми, внешними впечатлениями. Это была маленькая, хрупкая женщина в возрасте, о котором русский народ говорит с таким теплом и нежностью, как о ягодке. Говорит с глубоким знанием дела, - отмечу, кстати, впервые на всем протяжении сего опуса от себя лично (поверх барьеров примечаний).
   Она обладала каким-то совершенно фантастическим магнетизмом. Не будучи ни светской львицей, ни уж тем более топ-моделью, она, тем не менее, была здесь и сейчас словно бы живым олицетворением и того, о чем только что говорил Крякутной и несколько раньше Бальзак, и того, о чем говорил осенний крик ястреба над изгибом реки, где "все влюблены и все крылаты". Что Вам еще прибавить о ней? Как наблюдатель вчуже, скажу лишь, что она была доктором экономических наук, профессором МГУ и звали ее Галиной Петровной Устюжанкиной (Крякутной и Зенон тоже были докторами наук из Москвы).
   Екатерина узнала Годунова, признала всех троих, перезнакомила, и у всех отлегло от сердца в плане настороженности: "пришли тут трое в штатском, один - явно какая-то шишка; сели и прислушиваются". Сразу же переменили тему, поскольку сюжеты насчет "макушки", "Фундаментальной Системы Безопасности", - все это было лишь для отвода глаз, "аш два о" с лапшой из "завтрака туриста". Между тем, не прошло и часа, как им принесли коньяк, водку, Ркацители, Рислинг, Советское шампанское и пиво. Сдвинули столы, все оживились. Крякутной начал было рассказывать про своего друга Вильяма Похлебкина, живущего на Западе, говорившего о великом историческом значении водки в судьбах России, таком же, как значение хлеба, нефти, леса. Говорил, что водка из зерна особенно изо ржи, гораздо лучше, чем из картофеля, сахара или свеклы. Но самое главное, говорил о культуре ее пития; что пить водку следует маленькими глотками, чтобы не смывался и не терялся вкус, за весь обед - не более 25 граммов. Здесь опять все весело захохотали. Пассажиры - "Старожилы" незаметно присматривались к "аборигенам", а последние сразу же повели себя более непринужденно и непосредственно в силу молодости, но отнюдь не из-за провинциальности. Однако все это было вроде затравки для еще не подогретых чувств; главное началось тогда, когда заговорила Галина Петровна. Чуден был сам ее голос! Мелодичный, казалось, слегка печальный, иногда улыбчивый, но такой добрый, ласкающий слух, чем-то напоминающий голос Софьи Тарновской с "Голоса Америки". Хотя говорила она о вещах, скорее сухих и далеких от музыки и поэзии.
   - Итак, не вступая в спор с Самуилом Давыдовичем по существу - его позиция мне понятна и я уважаю его точку зрения - я бы хотела высказаться по предмету нашей давнишней дискуссии в той плоскости, которая мне ближе всего. Не знаю, я возможно, ретроградка, но мне кажется, что корень проблем, стоящих перед нами вот уже лет пятьдесят, следует искать в производственных отношениях, в отношениях собственности, производительности труда и в распределении...
   - Маркс называл это базисом, - вставил Крякутной с некоторой долей ехидства.
   - Но я же предупреждала о своем консерватизме! - с внезапной живостью отпарировала Галина Петровна, бросив беглый взгляд на "аборигенов". - Не важно, в конце концов, пусть будут "базис" и "надстройка", но моя главная идея в том, что мы не понимаем, что такое собственность, на самом деле. Я убеждена, что "собственность", как понятие, явление во многом психологического порядка, присущее человеку изначально. Уже маленький ребенок говорит: "Мое", прижимая к себе свою игрушку. Посягая на понравившуюся ему игрушку другого ребенка, он действует осторожно, оглядываясь на старших, поскольку понимает, что этого нельзя делать, это не его собственность. Обоим детям приелись их собственные игрушки, они жаждут разнообразия, они совершают обмен, так или иначе объединяют собственность, она может стать даже коллективной либо общей, но... И это очень важно! "Надстройка", т.е. их родители либо бабушка и дедушка тщательно следят за тем, чтобы их собственная игрушка не затерялась в "коллективной" собственности, чтобы все свои игрушки принести с прогулки домой. "Упрощайте сложное и Вы получите существенное", говорил Г.Бокль. Я, конечно, в данном случае упрощаю; однако, как мне представляется, нащупываю самый нерв отношений собственности.
   Рудинский смотрел на Галину Петровну влюбленными глазами, всецело соглашаясь с ней, беззвучно повторяя за нею шевелящимися губами наиболее удачные ее пассажи, а некоторые - вслух.
   - Я позволю себе, может быть, злоупотребляя вашим вниманием и терпением, прибегнуть к этимологическому методу, в данном случае, к совершенно бесспорному авторитету Владимира Ивановича Даля. Как вы думаете, где в своем Словаре, в каком гнезде помещает слово "собственность" этот великий ученый?! В слове СОБЬ. Это корень. От него идет целый ряд производных слов: собина (животы, пожитки, нажитки, достояние и т.д.); собный (собственный, свой); собность, собственность (имение и всякая вещь, как личное достояние; право собственности); собство (особливость, особенность и т.п.). Думаю, что и приведенного достаточно (она говорила - "достатошно"), чтобы придти к вполне определенному выводу: под словом "собственность" русский народ издревле понимал нечто такое, что принадлежит конкретному человеку, как его собственное ("свое", не "чужое"), как "пожитки", "нажитки", "достояние" и прочие "вещи" ("имущество") и как его право собственности на них. При этом важно не забывать, что это - конкретное ("особливое", "обособленное") имущество или вещи. В нормальном, правовом государстве такой собственник состоит в абсолютном правоотношении с любым и каждым субъектом не собственником вещей (имущества) первого субъекта, главным содержанием которого является требование: не трогать! Таким образом, этимологически собственность есть только частная собственность. Если можно так выразиться, частная собственность есть стопроцентная собственность.
   Галина Петровна разрумянилась, глаза ее горели, в них ощущался накал прошлых дискуссий в секторе, на научных конференциях, в институтах. Годунов и Рудинский поняли, наконец, куда она клонит (Гаганов догадался раньше). Первый хотя и был согласен с доводами Галины Петровны, но принял нейтральный, заинтересованный вид, краем глаза косясь на остальных. Второй же из них весь обомлел и слушал, затаив дыхание, порой едва не аплодируя. Гаганов, набравшись смелости, первым из "аборигенов" решился вступить в дискуссию:
   - Прошу прощения, Галина Петровна... Ваши мысли, несомненно, интересны и, в то же время, достаточно... оригинальны. Однако могу ли я задать Вам вопрос?
   - Да, конечно...
   - Ваш этимологический метод... Понимаете? Все-таки, он имеет весьма ограниченное значение... И потом, девятнадцатый век! За сто с лишним лет и наука, и экономика, экономика индустриального общества... и даже постиндустриального общества... ушли далеко вперед от натурального хозяйства аграрной России того времени, когда Владимир Иванович собирал по крупицам ... богатства русского народа, его языка. Его труд поражает своим величием, необычайным упорством и масштабом. Все это так. Но... Ведь все существенно изменилось с тех пор. Изменилось до неузнаваемости...
   - Я поняла Ваш вопрос... Вячеслав Иванович. "До неузнаваемости", к сожалению, только у нас. В других странах - принципы экономики и традиции хозяйствования вполне узнаваемы; они сохранились с давних времен. И принципы эти - прежде всего принцип священной и неприкосновенной частной собственности. Опять - эта СОБЬ! Впрочем, если говорить серьезно, Вы предвосхитили мое следующее положение. Да, конечно, Институт права собственности постепенно менялся, принимая различные формы. Я оставляю в стороне то время, когда все имущество находилось в коллективной собственности рода, племени. Первым "усложнением" в его развитии было все то, что связано с семьей. Помните, "Происхождение семьи, частной собственности и государства" Ф.Энгельса? Отношения между супругами, между родителями и детьми внесли серьезные коррективы в исходное понятие собственности как "пожитки и нажитки". Появились такие понятия, как общая собственность супругов (совместная или долевая), наследование имущества и т.п. Но что здесь не следует упускать из виду? А то, что отношения собственности при этом не потеряли своего частно-человеческого характера. И для отца, и для матери и для, скажем, старшего сына или дочери: "это мое", а "это твое"; это - свое, а это - чужое". Субъекты собственности имели физическую возможность владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом непосредственно. Это чрезвычайно важная деталь!
   ...Принесли, наконец, серьезную закуску - порционные блюда: зразы с рисом, солянку (официантка говорила: "селянку"), тушеную капусту с нежирным мясом, яичницу с колбасой, тефтели, хорошо разделанную и заправленную селедочку, бутербродики со сливочным маслом и красной икрой, и многое другое по мелочи. Разговор, конечно, переместился в иную плоскость, пошел в разнобой, говорили - кто о чем. Добавьте сюда еще вино, пиво и, наконец, всю внешнюю обстановку - эти неповторяющиеся живописные картины, медленно разворачивающиеся навстречу широкой панорамой, редкие селения и встречные пароходы. Вот стоит на высоком берегу Великой Реки шестигранная башня, не сразу различишь пристрой для алтаря, едва видимую маковку без креста. Господи! Так и вся Россия без царя в голове... Пока не восстановят храмы, не соберешь такую Огромную, Языческую, поддающуюся любой Демагогии страну. Дети, бородатые дети!
   Официантка Валя как раз из здешних - превращается в гида на общественных началах; с гордостью показывает вальяжным москвичам самую древнюю постройку края храм-башню в селе Пянтег, недалеко от Чердыни. В стенах башни прорублены узкие волоковые оконца (отверстие задвигалось - "заволакивалось" доской). А дальше - шедевр деревянной архитектуры - церковь Преображения в селе Янидор Чердынского района. Совершенно необычна ее храмовая часть, здесь установлена крещатая бочка, увенчанная главой. И глава, и бочка покрыты деревянной чешуей-лемехом. Материалом для него служила, между прочим, свежесрубленная осина. Из толстых плах высекали топором настоящее кружево. Чешуям придавали нужную кривизну. Каждая лемешинка прибивалась одним гвоздем, который входил в зазор между нижними чешуями...18
   Рудинскому не терпелось дослушать "теорию собственности" Галины Петровны до конца. Крякутной, Зенон и Гаганов с Екатериной пошли в каюту Самуила Давыдовича играть в кинга - это до ужина, ничем не оторвешь. А Рудинский с Годуновым - в каюту Устюжанкиной, они были рядом, через стенку, все даже было слышно. Галина Петровна еще более воодушевилась от их искреннего внимания. Здесь необходимо, впрочем, сделать одно небольшое отступление, пока гости рассаживаются поудобнее, а сама хозяйка тоже выбирает подходящую позицию, забираясь с ногами на диванчик, прикрывая ноги огромной, цветастой шалью.
   Галина Петровна родилась и воспитывалась в совершенно безупречной с точки зрения режима семье: родители рабочие, родители родителей - из крестьян, не судимы, за границей не были, по национальности русские, отец - член КПСС с 1924 г. Галина была пионеркой, затем, как положено, вступила в комсомол. Окончив среднюю школу, устроилась на работу в московский вуз лаборанткой, через год поступила на вечернее отделение другого московского вуза (на экономический факультет). От родителей она глубоко усвоила некоторые простые, но фундаментальные принципы. Одним из них был принцип добросовестности. Галя была очень скромной, даже застенчивой девочкой, и позже - девушкой. Она много не говорила, но если бралась за какое-либо дело, то во всех случаях все доводила до конца, выполняла любую работу так, как требовалось. Хорошо училась и любила учиться, много читала, была, что называется, "себе на уме" - внимательно слушала учителей и преподавателей, отлично запоминала и старалась доискаться до сути вещей, не вынося поверхностного, дилетантского подхода. Хорошо знала английский и немецкий языки, учила испанский. Безоговорочно верила в идеалы коммунизма, любила фильмы "Ленин в Октябре", "Путевка в жизнь", "Веселые ребята", "Волга-Волга", воспитывалась на них, старалась подражать их героям.
   Резкий поворот в ее жизни произошел в 1937 году, когда ей исполнилось семнадцать лет. Но он был связан отнюдь не с теми событиями, которые у многих обычно ассоциируются с этой мрачной датой в истории СССР. В их коммунальной квартире неведомо откуда появился молодой мужчина по имени Георгий - все его звали Жёра. Смуглый, высокий, стройный, с черными усиками и напомаженными волосами, он превосходно играл на аккордеоне и гитаре, а также (с его слов) на никому тогда неизвестном инструменте бандонеоне; блестяще и даже виртуозно танцевал танго, о котором говорил, что оно родилось на десять лет раньше его. Казалось бы - классовый враг, по крайней мере - подозрительный тип. Родители (особенно отец) разъясняли Галине все это, запрещали, не пускали, требовали, но увы... Все их увещевания давали результат, прямо обратный желаемому. И надо сказать, что в каком-то смысле в данном случае сыграло свою роль как раз их собственное воспитание: упорство в достижении цели, "себе на уме", но и, конечно, нечто более серьезное, о чем в народе говорят: "Как мотылек на яркий свет"; а Гаганов - любитель порассуждать на эти темы - говорил в кругу друзей просто: "Бабы - дуры".
   Георгий слыл душой общества - бесконечных вечеринок и пикников, неподражаемо исполнял "На Дерибасовской..." Девушки влюблялись в него, завидовали Галине, которой он явно отдавал предпочтение. У них родился сын, и Жёра вдруг исчез, так же внезапно, как и появился. Галина была потрясена. Неисповедимое горе преобразило молодую женщину, она стала еще более замкнутой, черты лица ее заострились, а глаза приобрели тот самый блеск, который с годами становился все более фантастическим, и который так заворожил сейчас Рудинского. Подлость Георгия усугублялась еще и тем, что ребенок оказался инвалидом, прикованным на всю жизнь к инвалидной коляске, и Галина в одиночку боролась с Бедой. Работа горя длилась года три и окончательно сформировала характер женщины; она не сломилась, выстояла. С головой ушла в науку, "фундаментальные принципы" помогли ей. Нет, она "не прокляла всех мужиков", не разуверилась в нормальных человеческих отношениях. Она как-то разом все вдруг поняла раз и навсегда, отринув побрякушки "вечеринок", "танцулек" и вообще всю эту пустоту "веселой жизни", белиберду фильмов и романов "про любовь", абсолютную никчемность так называемой массовой культуры. Ее сын умер в марте 1953 года; других детей у нее не было.
   И вот у ее ног сидят два молодых мужчины, смотрят ей в рот, ловя каждое ее слово. Она видит, что тот, которого звать Владимиром, увлечен ею, и что он еще совсем ребенок, наивный, не циничный. Он бледен, с ним явно происходит что-то неладное: Владимир то вдруг начинает крутить головой, то (как ему кажется - незаметно) принимается растирать под рубашкой правой рукой грудь в области сердца, в то же время, слушая Устюжанкину с каким-то яростным вниманием, погружаясь в ее мысли, словно в глубокую память воды или валуна, тоже хорошо запомнившего свой волок с Севера на берега сей Великой Реки. Когда Галина Петровна весьма тактично поинтересовалась, Рудинский признался, что у него началась аритмия сердца. Дала ему орорат калия. Помогло (на время). Владимир прямо-таки сгорал от нетерпения услышать продолжение, а Годунов, более других из всей компании экономист-практик, хотел узнать мнение московских профессоров о своих "районных буднях" с точки зрения подлинно научной теории. Однако Галина Петровна начала совсем о другом и какими-то загадками, своеобразными притчами, вся преобразившись:
   - Обыкновенно желающие отдохнуть на Волге отправляются из Петербурга до Нижнего и уже здесь садятся на пароход, чтобы видеть "наиболее красивые берега Волги". Это большая ошибка. Прежде всего, железнодорожный путь, с летнею жарою и пылью, теснотой вагонов и вынужденною неподвижностью является сильным приемом нового утомления на усталые нервы. Во-вторых... берега. Правда, после Нижнего они становятся гористыми, но это наши русские "горы", напоминающие только поговорку: на безрыбье и рак рыба... Для каждого, кто доезжал до Урала, бывал на Кавказе... "гористый" берег Волги является приблизительно "ничем". Верхняя половина Волги, до Нижнего несравненно изящнее, красивее и одухотвореннее нижней тою огромною деятельностью, которая развита, на ней именно начиная с Рыбинска... Мерные удары колес по воде не утомляют вас, потому что это ново. Эти удары - мягкие, влажные. Ими почти наслаждаешься, как простым проявлением движения и жизни после того вечного стука и лязга железа о железо или о камень, от которого никуда нельзя скрыться в Петербурге и в Москве и который истощает и надрывает всяческое терпение...
   Оба ее слушателя догадывались, что доктор кого-то цитирует, переглядываясь и жалея, что с ними нет сейчас Гаганова, тот бы вмиг отгадал загадку. И оба были как завороженные.
   - "Русским Нилом" мне хочется назвать нашу Волгу. Что такое Нил? ... "Великая, священная река", подобно тому, как мы говорим "святая Русь"... Нил, однако, звался "священным" не за одни священные предания, ... а за это огромное тело своих вод, периодически выступавших из берегов и оплодотворявших всю страну. Но и Волга наша издревле получила прозвание "кормилицы" ... "Матушка-Волга"... Все на Волге мягко, широко, хорошо...
   Гаганов чуть позже подключился к этой игре:
   - Раввины посмотрели, измерили; и если не глубже 1,5 аршина - сказали: "кошер", "хорошо"... - Галина Петровна смеялась и все приговаривала: "Горячо! Рядом, но не то, это уже другое; но автор тот. Оракул. Он просто оракул!". А Гаганов продолжал: "Миква не глубока, аршина 1,5. Глубже - "трефа", "не годится"... Не годится для чего-то тайного, что тут происходит, но о чем не произнесено и не написано нигде ни слова... За погружением уже наблюдают синагогальные члены, у женщин старухи: и кричат тем, которые погружаются впервые, что они должны погрузиться так, чтобы на поверхности воды не было видно кончиков волос..."19
   Рудинскому стало совсем плохо: приступы аритмии накатывались все более мощными волнами. Боли не было, но становилось страшно, когда сердце останавливалось, а через мгновение вновь начинало биться с каким-то рывком и ускорением после задержки. Они с Гагановым спускались на самую нижнюю палубу, в четвертый класс, он был почти пустой, так же, впрочем, как и третий. Дул резкий, холодный ветер, долетали брызги; здесь было совсем не так уютно, как там, наверху, в салоне или в каютах. На свежем воздухе Рудинскому становилось лучше, но холод гнал их обратно.
   Они поднимались по очень узкой лестнице, с "циклопическими" ступенями (как казалось Рудинскому). Не шли, а именно "шагали", "лезли". Владимир впереди, Гаганов - за ним, чуть-чуть запрокинув голову. Перед его глазами было зрелище "широко разеваемых" ног и гладко выстриженных (ритуал) - до голизны - стыдливых частей. "Все в человеке - подобие и образ Божий"; раввины произносили "Кошер! Кошер!"
   Гаганов все гнул свою линию, обращаясь к стройным ножкам и по-юношески пухлым "булочкам" Рудинского. (Получалась как бы малохудожественная репродукция с картины Марка Шагала)20:
   - Пойми, Вовка! Либерализм, свобода личности - это не для русских. Для них характерны, во-первых, анархизм; во-вторых - коллективизм, т.е. безответственность и, в-третьих - государственный деспотизм. Но уж никак не либеральная демократия! Любая форма демократии в России неизбежно выльется либо в... "демократуру", либо в "дерьмократию".
   Они уже поднялись в I-II классы и шли по длинному, пустому коридору, устланному ковровыми дорожками, но Гаганов на всякий случай убавил силу голоса:
   - Крякутной по-своему прав, когда говорит, что русский народ сам породил свой "коммунизм" и советскую власть. Советы - это и есть русская демократия, русская Соборность. Как писал Герцен, легче из двух кусков мыла извлечь искру, чем из русских - искру настоящего политического интереса. Ты пойми, ведь русские вообще никогда не жили в условиях сколько-нибудь либерального общества. Без сильного государства, без спецслужб в России наступит анархия. Наш народ не способен к самоуправлению, а тем более, после того, как почти полвека им управляли самые по-русски "демократические властители..."
   - Все это так, но это же не значит, что так должно быть всегда...
   - Тебе ссы в глаза, а ты все - "божья роса!"
   - Ну вот, Юпитер! Ты опять сердишься!
   На третьи сутки ночью потеплело. С утра по обоим берегам - просто фантастика! Как специально: туман над снегом - деревья словно по пояс в молоке. Тишина - лишь мягкие, влажные удары: шлеп-шлеп-шлеп... Всю ночь слушали в каюте Устюжанкиной Би-Би-Си, Голос Америки, Немецкую волну и радиостанцию "Свобода" - последнюю в особенности, но сильно глушили. Это объединяло, сближало всех по духу. Все понимали, что "групповая" - это уже особая статья. И был еще особый смысл в том, что они сами плыли-то как раз туда, на Северо-Восток, в Гулаг. Это только вблизи - "по обоим берегам - фантастика", а шагни немного вглубь. Глядите - как опасно ходите! В тайге, впрочем, тоже следы оттепели: во многих местах снесли заборы, стены лагерей, но остались рубцы на теле земли - на их месте ничего не росло! Длинные прямые проталины совершенно голой земли, тоже своего рода фантастика, черты нового времени.
   Здесь, у черта на куличках, во глубине Сибирских руд все слышалось и воспринималось совершенно по-другому, не так, как в центре. Там, в Москве, требовали гласности в суде над Синявским и Даниэлем. Требовали, чтобы власть и Пятое управление КГБ уважали собственную Конституцию! Неслыханно! Амальрика отправили в Сибирь за распространение в Самиздате своих пьес. Английскому парламенту 700 лет... Умер Черчилль. Линдон Джонсон отдал приказ бомбить Северный Вьет-Нам. Там началась война. Собственно, и не прекращалась. Господи! Как Ты управляешься со всем этим?! "Свобода воли!" - Ха-ха... А "Юрий Суздальский" своими плицами по воде все шлеп-шлеп... Семьсот лет!
   Рудинскому тоже выпало рассказать что-нибудь интересное из своей жизни и он, зардевшись и в крайнем смущении, начал рассказывать о своем самом дорогом и любимом человеке.21
  
  
  Глава ХI
  МЫ И ОНИ
   Сотри случайные черты
   И ты увидишь: мир прекрасен.
   А.Блок
   Мария Смирнова, дочь столяра-краснодеревщика и белой горничной, с самого раннего детства жила в Рязанской губернии, в поселке городского типа, т.е. как раз там, где в 1731 году (в Рязани) имел место успешный подъем на воздушном шаре подьячего нерехтца Крякутного, более чем на 50 лет опередившего французов братьев Монгольфье22.
   Окна их длинного, желто-серого дома в стиле барака, глазели на пыльный тракт, страдая хроническим конъюнктивитом. Зато с противоположной стороны благоухал яблоневый сад, темнела липовая аллея. Отец, бывало, говаривал: "Теперь он наш, общий". Машенька порхала по саду, напевая собственные песенки и мечтая, мечтая, мечтая... У нее было три сестры, жили рука в руку; день-деньской возятся в стружках, еще живых, прикровенно пахнущих лесом, выделывают всякие корзиночки, цветы, украшая друг друга браслетками, венками, стружиной, ожерельями. Иной раз так навозятся, начнут просто кувыркаться в желтых теплых ворохах, а потом взгрустнут, поплачут, да так и уснут все четверо в обнимку на стружечной перине. Пока мать не крикнет на них, дескать - "вот бездельницы, работы в доме полно, а они дрыхнут".
   У отца в глазах жалость - "успеют еще намучиться" - но не перечит матери. Всю жизнь он строгал-выстругивал рубанком, фуганком и всяким другим инструментом, мастеря изящные поделки: шкатулки с финифтью, ларчики, баульчики, разные шкафы, этажерки, сундуки и вещи попроще: столы, кровати, табуретки. Но никогда ни в чем не портил руку, не халтурил. Строгатель был отменный, к домашним не строг; любил свою Пашеньку, и всё хотел сына.
   Было здесь одно сокровенное местечко - тенистый, таинственный пруд, что твой Нил?! - Фисон, обтекающий всю землю Хавила, Гихон в земле Куш! По его берегам росли вётлы - были ли еще где-нибудь такие вётлы?!! Одна - старая и высокая, а в ней дупло, да такое, что четверо умещалось; но Мария любила - одна. Сочиняла стихи - по небу плыли ее рифмы облака, чьи-то души, какая куда попадет, растает ли, соединится с кем-то? А на закате усядутся бабка с дедкой чай пить из самовара, кругом внуки. У дедули борода растет-растет, а бабкина его обгоняет и уже сама - бородуля.
   Мать иной раз не могла дозваться, обзывала лентяйкой на весь околоток. Это задевало. Маша немедля старалась доказать ей: нарвать два мешка крапивы для поросят? Нарвет три! Все руки и ноги обстрекает. Вымыть полы? Вымоет везде, и в отцовской мастерской, что отделялась от остального жилища большой русской печью, которую сложил отец - свой печеклад. И все-то он делал певком, с шуткой да прибауткой, балагуря и напевая русские песни - протяжные, тоскливые и какие-то особые солдатские, каких дочери никогда более и не слыхивали.
   Маша училась в третьем классе, когда и липовая аллея, и сад, и ветла вдруг получили для нее совсем иное значение. Как-то после уроков явился к ним один мальчик, старшеклассник, и объявил, чтобы все собирались в бывшем барском доме. И вот - самая лучшая и вместительная зала, всеобщее оживление, смех, любопытство. Впереди, на помосте стол, покрытый кумачовой скатертью, бумаги, чернильница, ручки, пресс-папье. На сцену поднимается тот самый старшеклассник, его звали Яшей. Он подходит к столу и, обведя всех твердым, серьезным взглядом, говорит: "Сейчас приступим к записи в пионеры". Все притихли, посерьезнели, разобрались по классам, встали в очередь. Впереди Марии затесалась Лидка, дочь попа Родимова, что Смирновой страшно не понравилось. Она встала впереди, но и та, строптивица, не желала уступать; поссорились. Мария исцарапала Лидке щеку и разорвала голубой бант.
   Насилу разняли их, но все заняли сторону Смирновой: "Подумаешь! Нацепила бант... Небось думала, не будут знать - как принять ее тут..." Как же довольны были дети, когда Лидку не записали, и она заплакав, убежала! Мария от радости запела, все поддержали. Пел и Яша, а песнь вышла особенная, что не сразу даже и поняли: и слова, и мотив сочиняла тут же Мария в состоянии экстаза. Новые братья и сестры окружили ее, повязывая друг другу красные галстуки: она осознала, что записана в Большой Список Новой Счастливой Жизни, став пионеркой. Мечтала о будущем, о том, что станет певицей и всегда будет защищать униженных и оскорбленных.
   В этих мечтах воротилась она к своему сокровенному месту - хотелось побыть одной; Мария упивалась своей новой ролью и волнующей свободой. Нежные, бело-розовые лепестки облаком накрывали девочку, небо просвечивало сквозь ветви, казалось, что голубые цветы опустились и расцвели на яблонях и вишнях. Дупло служило Машеньке не просто неким вместилищем в старой ветле, но прибежищем и настоящим Храмом. Стыдно признаться - она молилась в нем! У матери была маленькая иконка Святого Преподобного Сергия, Радонежского чудотворца. Мария приспособила в дупле полочку, вырезала из фольги "салфеточку", постелила, поставив на нее образок. Но странное дело - молясь, она теперь не испытывала никакого молитвенного настроения, все протекало механически, внешне. Неужели Бог оставил ее так быстро?! Святой Сергий казался ей теперь просто добрым старичком, в противоположность, например, зануде Родимову. Ей непонятны были слова о том, что "Начало Спасения - страх Божий, который пробуждает человека от греховного сна". Но Мария не считала себя ни грешницей, ни виноватой в чем-либо перед Господом - "с какой стати?!" "Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею мыслию твоею: сия есть первая и большая заповедь. Вторая же подобна ей: возлюбиши ближнего твоего, яко самого себе. В сих двух заповедях весь закон и пророки висят."
   "Висят-то они, конечно, висят, - думала Мария, но - для кого как! Одним - и дома, и усадьбы, и сладкая, беспечная жизнь за границей (как, например, бывшим хозяевам Каневским - собственникам и сада, и всей усадьбы, где жили Смирновы), - а другим - работай в поте лица своего, не щадя живота своего, живи впроголодь". (Мать, например, пекла овсяные лепешки пополам с крапивой, часто не было хлеба, ели одну картошку). Последний раз молилась в дупле зимой; увязая по колени в снегу, с трудом добралась до ветлы. В молитвенном прибежище остались с осени сухие листья и табуреточка, где она привыкла сиживать. Тоскливо стонали ветви, хотелось плакать, однако после молитвы стало легче.
   Когда возвращалась, на тропинке к проруби, встретила Яшу. Он выказал неподдельное удивление: "Что ты тут делаешь?!" - "Гуляю" - "Одна?!" - еще более изумился Яша. "Одна, а тебе-то что?!" Он посмотрел на нее испытующе, и вдруг предложил: "Хочешь ко мне в помощницы?" "Не знаю" - пролепетала Мария, а у самой сладко заныло сердечко. Яша стоял пред нею, большой мальчик, собственно, и не мальчик уже, а юноша, так же как и сама Мария - отроковица. Где-то за деревьями таяло солнце, унося за тридевять земель их Тайну, источая благовонное миро, на которое со всего неба слетались огненными пчелками алые тучки. Яша смотрел ей прямо в глаза, а они у него были и строгие, и добрые, большие и чуть влажные, с лица он был довольно худ. "Ну, так как?! Согласна?" - спросил Яша настойчивее. "Согласна, - прошептала Мария - А что я буду делать?" - спросила и она в свою очередь, отчего у нее индо пересохло во рту. "Будешь помогать мне спектакли ставить. Ты ведь неплохо поешь". Трудно сказать - почему, но Марии захотелось вдруг показать Яше свой Храм. Она, правда, успела спрятать образок. "А здесь не дурно, - сказал Яша, осматривая дупло. - Значит, ты здесь и сидела, как сова?" - "Почему же, "как сова"?! Впрочем, нужды нет", - обиделась Маша. "А потому, что у тебя такие же глаза. Круглые и большие, - ответил Яша и примирительно засмеялся. - Завтра поедем в город покупать пьесу. Скажи матери с отцом. Я за тобой заеду".
   "Мы и Они" - так называлась пьеса, которую Мария сама выбрала в книжной лавке. Яша рядом стоял молча, следя за тем, как Мария перебирает книги, а потом сказал, что хотел испытать - годится ли она для более серьезных разовых поручений и постоянных нагрузок. Ее выбор Яков одобрил.
   Прямо из магазина поехали обратно. Яша - возница, Мария - смазливая матрешка - сидит в пушистом ворохе сена, в овчинной шубе и в белом вязаном платке да еще покрытая большой шалью с кисточками. Розвальни сразмаху врезаются боками в снег на раскатах, скрипят полозья. Яша - ухарь, тоже в шубе, сидит на передке вполоборота к ней, изредка взмахивая кнутовищем, больше для проформы, ибо лошадка-шоколадка сама ездоков погоняет.
   Сколько длилось это?! Уж и первая льдистая звездочка подмигнула им над темным лесом, и тонкий серп проявился чуть выше ее и как-то глубже в изумрудном стылом небе; если смежить веки - но не совсем - они таинственно замерцают как огоньки лампадок перед иконостасом, если смотреть из притвора. За каждым поворотом дороги месяц наливается серебряным предвкушением наступающей вечности зимней ночи. И тепло и холодно, и тревожно и сладко. Покачивающаяся серебряная серьга напоминает лето: "высокий, торжественный воздух, тревожный , мучительный вздох"; цыганок, что приходили каждый год в поселок с ворожбою, с дорогою, неожиданным интересом и казенным домом...
   Только что, при выезде из города, они как раз проехали мимо одного такого, мимо сиропитальни; Маше вдруг примстилось все, нахлынуло, она тайно всплакнула, уткнувшись глубже в платки и закрыв глаза. Как наяву: длинная полевая дорога, ведущая на закат; садится солнце - будто желток - и желтый, и красный; садится - скатывается словно на тарелку или на сковороду - всё вокруг вспыхнуло алыми, оранжевыми брызгами и сполохами, а местами бирюзовые небесные поля под углом к нашим, здешним; беги, лети скорее, потому что через минуту всё изменится и ничего уже не будет никогда... И вот по этой дороге отец ведет к дому такого худышку - одна кожа да кости - мальчика; он взял его именно в этом детдоме.
   Ну и до чего же славный был мальчуган - Сережа! У него появились сразу четыре матери - сёстры едва не дрались за право опекать его и всячески нянчить. Сережа оказался ласковым ребенком, с большими, добрыми глазами, и тоже пел, подпевая отцу так, что заслушаешься. По ночам он спал неспокойно, просыпался, вскакивая со своей постели, не понимая - где находится. Всё бы хорошо, да мать заартачилась, дескать, "лишний рот и тесно". Устроила мужу скандал. Отец вынужден был отвести мальчонку обратно. Сестры (кроме Марии) рыдали, Сережа крепился. На всю жизнь Мария запомнила силуэты отца, ведущего за руку мальчика; теперь они удалялись по той же полевой дороге восвояси. В детдоме Сережа повесился. Мария опять не плакала. Она порвала в клочья и швырнула в лицо матери последнюю справку о причастии, которую та хранила на всякий случай; порвала и с религией. Она возненавидела родную мать, ее фарисейские, лицемерные поклоны и моления перед иконами, показную набожность. "Белая горничная - она и есть белая".
   Матушка Марии Алексеевны - Прасковья Никитична Филиппова (в девичестве) родилась в семье богатого крестьянина. В их семье (по материнской линии) из поколения в поколение передавалась легенда о том, как в 1800 году сенатор Иван Владимирович Лопухин, якобы имел какие-то отношения с прабабкой матери Прасковьи Никитичны. Сие предание с годами обрастало все новыми и новыми "подробностями", из коих можно было заключить, что белая горничная была чуть ли не праправнучкой сенатора. В действительности же всё обстояло совсем не так, однако... предоставим слово самому сенатору.
   Надобно только разсказать еще анекдот в той же Вятке лично со мной случившийся, - и смешной - и достойный внимания, по отношению к нравам народным. В городе Вятке, который тогда по крайней мере похож был больше на богатое село, нежели на губернский город, обычай у поселянских девок торговать пряниками и всякою мелочью. Они сидят, все рядом в лубочных своих лавочках, которые называются там балаганами, и их несколько десятков, может быть и под сотню. В пеших своих прогулках часто я покупал у них калачи или булки, давая им всегда по нескольку копеек лишних. Однажды, покупая у одной из них, девки лет восемнадцати, не красавицы, однако лица приятного, и приметив из разговора с нею, что она отменно не глупа, подарил я ей на расторжку пятирублевую бумажку. Девка очень обрадовалась - пять рублей калашнице - капитал. На другой день по утру сказывают мне, что пришел мужик, имеющий нужду говорить со мною. Я его к себе позвал. Мужик в слезах мне в ноги: "Помилуй батюшка, спаси дочь мою; ты погубил ее - она хочет удавиться или в Вятку (реку) броситься. Вчера ты ей пожаловал пять рублей, так все девки товарки ее, целый день ей житья не давали: "Ты была у сенатора, да и только, за что ж бы ему пожаловать тебе пять рублей?" Дочь моя воет, в удавку лезет, не можем уговорить ее, мать от нее не отходит".
   Смешно правда мне было подозрение меня в таком молодечестве, однако тревога мужика с его семейством, была для меня еще чувствительнее. "Неужели ты этому веришь? - говорил я ему. - Да если б дочь твоя была у меня, так я бы ей пять рублей или больше дал у себя, а не в балаганах при всех!" "Родимый, говорит мне мужик, да кто этому поверит! Мы знаем, что неправда, да проклятые-то завистницы ее с ума сводят, а она девчонка молодая, глупая; помилуй, батюшка, кричит мой мужик, валяясь в ногах".
   Даю ему деньги - не берет. Давал ему столько, что по состоянию его дочери, могло бы составить изрядную часть ей приданого: мужик всё не берет, а только кричит: "Помилуй, спаси дочь мою, не быть ей живой: она удавится, не век сидеть над ней, а хоть и сидеть, то всё она сойдет с ума от печали".
   "Что ж мне делать? - я говорю ему - не жениться же на ней. Я ей подарил от доброй души - а уж это несчастье, что с нею случилось. Дай мне подумать, авось как-нибудь поправим, приди ко мне завтра".
   Между тем, видя такое безпритворное огорчение, и находя себя, хотя невинного, однако причиною ему, был я очень не равнодушен. Думал и не знал чем поправить. Денег не пожалел бы я, и много; да целомудренной калашнице с отцом ее ничего было не надобно. Вдруг пришла мне мысль, которой исполнение все дело исправило.
   Послал я в казенную палату несколько сот рублей разменять на пятирублевые ассигнации, и пошед прогуливаться, всякой девке торговке подарил по пятирублевой бумажке на расторжку же. Отец отчаянной калашницы пришел ко мне на другой день не с тем уже, чтоб толковать о том, как уладить наши хлопоты, а благодарить меня, что успокоил я дочь его. "Бог тебя надоумил, родимый, - говорил он мне, однако со слезами радости - Теперь уж ее не дразнят; все девки веселы и с нею ватажатся, и никто уж на нее ничего не думает, а всяк говорит, что ты это жалуешь только из милости".
   ... К спектаклю готовились весьма усердно, жертвовали свободным временем, репетируя допоздна после уроков и в выходные дни. Тогда все были сознательные, не то, что нынче. Однако тут встретилось одно затруднение: никто не хотел играть роли белых. "Это же понарошку, а не на самом деле", - убеждал Яша; вся драмтруппа понимала, но ... Костюмы шили сами, надоедали родителям, выпрашивая порой еще нужные вещи.
   Представление получилось на славу! Пришли и взрослые, большинство из них не видели спектаклей за всю свою жизнь, не считая того, что до революции, бывало, на святки с малороссии приезжали и показывали вертеп - куклы в ящиках. По окончании зрелища не расходились. Яша приписал это тому, что зрители не поняли; он вышел на сцену и объявил, что спектакль окончен, но никто не встал со своих мест. Вдруг поднялся высокий, седой старик и сказал, что "камедь" надо повторить; зал одобрительно загудел. Яша побежал за кулисы и дал команду уже разгримировавшимся актерам: "Vох populi - vox dei23 последнюю сцену даем еще раз!"
   Здесь Рудинского перебила Галина Петровна:
   - Да-да-да! Все это, прошу прощения что я Вас перебиваю, Владимир Александрович, но все это так и было! Тогда действительно был массовый, ликующий подъем. Все с упоением верили в Ленина и Троцкого - заметьте: в Троцкого! Троцкий был вторым человеком в партии и государстве, представляете?! Он был человеком о-очень не глупым, заметьте. Сталин в дальнейшем использовал многие его идеи, между прочим. Тогда, к сожалению, в обществе преобладали вместо интересов идеи. Основной его идеей была глобальная и тотальная рационализация людей. Социализм, по его мысли, должен был полностью переделать человека, гармонизировать его на разумной основе, подчинить этой рационализации, представьте себе, кровообращение, оплодотворение, дыхание, пищеварение, овладеть подсознательным и проч. и проч. Воспитывать с детского возраста, тренировать их, э-э-э, впрочем, я далеко ушла от главного. Тогда все верили в неизбежную победу, в торжество коммунизма, и были счастливы этой Верой! Пьянящий Воздух Свободы, необычные Ритмы и Вибрации, ощущение раскрепощенности; рухлядь запретов - ханжеских и лицемерных - уступала место новому, Жизнеутверждающему, Передовому. Ради Бога, извините, Владимир Александрович!
   - О, что Вы, Галина Петровна, напротив...
   - Извините и меня, молодой человек, - вмешался доселе молчавший Крякутной - но сия история с сельским лицедейством мне что-то сильно напоминает...
   - Совершенно верно, - поддержал его Зенон. - И напоминает она не что иное, как произведение В.Я.Шишкова "Спектакль в селе Огрызове", написанный где-то в 1923 году...
   - Ах, оставьте вы ваши ехидные подначки, вечно вы все испортите, - возмутилась самым неподдельным образом Галина Петровна. - Шишков изображает в юмористическом плане ... аналогичный факт из жизни российской глубинки того времени. Но согласитесь, изображает утрированно, как и подобает стилю избранного им жанра. А в данном случае, - Галина Петровна обняла Рудинского, - сама непосредственность ... со всеми ее красками и обаянием. И потом, что это доказывает?! Нельзя же все мазать черной краской, - она посмотрела с укоризной на Крякутного и Зенона. - Это доказывает лишний раз, что в первые годы революции в значительной части населения преобладал дух подъема и единства, Дух Надежды... А вы оба - кстати вместе с Борисом Парамоновым - все сводите только к ... материальному. Вы издеваетесь над тем, что русские склонны к мечтательности, что они, якобы, слишком переоценивают значение искусства, литературы, танца, музыки; воспринимают это не "понарошку", как западные прагматичные люди. Я сама экономист, но именно как специалист в данной области, утверждаю, что рыночная экономика невозможна без своего рода духовной инфраструктуры, которая отличается от одного народа к другому... "Нам песня строить и жить помогает" - это в самом деле так, помогает выживать в экстремальных условиях...24
   Галина Петровна поцеловала Владимира в щечку, он покраснел, смутился. Крякутной с Зеноном вышли на палубу покурить.
   - А кстати, мы сейчас проплываем где-то как раз мимо тех мест, что описывает сенатор Лопухин, - совершенно изменив тон, произнесла Галина Петровна.
   - Не совсем так, - встрепенулся Гаганов. - Вятка осталась севернее, северо-западнее...
   - Ну не важно, все равно это где-то здесь. Он (сенатор), возможно бывал и в здешних местах. Владимир Александрович, просим Вас, продолжайте. - Галина Петровна посмотрела на Рудинского долгим своим гипнотизирующим взглядом, что отнюдь не способствовало приведению его мыслей в стройный порядок. Он не читал рассказа Шишкова, поэтому не мог составить себе четкого мнения о предмете обвинений, на который намекали Крякутной с Зеноном, и только догадывался, что возможно речь идет о плагиате. Задевалась честь его имени, честь его мамы.
   На помощь Рудинскому пришел Гаганов:
   - Я согласен с Вами, Галина Петровна: нельзя все сводить к материальному. Тем более - ритмы, вибрации... Я полагаю, что в крахе Российской Империи в 1917 году в значительной мере виноваты и, так сказать, духовные архитекторы русской государственности. В частности, церковники. Они превратили святой культ в театральную магию и дьявольскую декорацию с ложью, гипнозом, сребролюбием и лестью. А после революции - в прямой департамент государства, в отдел "Министерства любви". Чего стоит, например, программа так называемой "Новой Церкви", в которой, в частности, говорилось: "Слово благодарности и привета должно быть высказано нами единственной в мире власти, которая творит не веруя, то дело любви, которое мы, веруя не исполняем, а также вождю Советской России В.И.Ленину, который должен быть дорог и для церковных людей как граждан единой республики". Ничего себе, "творит дело любви"!
   - Об "обновленцах" мама тоже рассказывала. Она, прибавив себе несколько лет, вступила в комсомол; с бригадой "обновленцев" во главе с "Новым спасом" - на кобыле - ходили по окрестным деревням, насаждая пролетарскую культуру... Разрушали храмы, сбрасывали колокола. До хрипоты спорили о рабочей оппозиции, о красных попах, о Маяковском, Мейерхольде, Введенском...
   - О галстуках, прическах, об эмансипации женщин, - кивала головой Галина Петровна.
   Ей нравился этот мальчик - беззащитный, романтичный, женственный; нравился как собственный сын, и она чувствовала что он - не жилец на этом свете, такой нежный, доверчивый, влюбчивый. Ведь зло сильнее добра и только где-то "в конечном счете" уступает ему, но большой вопрос - где этот "счет"...
   Рудинский продолжал:
   - Мамочка и ее товарищи допытывались у Родимова и у светских учителей, допытывались издевательски: когда родился Христос? Когда был сотворен мир?! Вопросы эти ставили их в тупик...
   - К слову сказать, на знаменитом "обезьяньем судебном процессе" в США в 1925 году тоже было много "юмора" на эту тему, - снова вступил в разговор Гаганов. - Представитель церкви, например, утверждал, что Господь сотворил Землю в 4004 году до нашей эры, а именно: 23 октября в 9 часов утра, на что представитель "атеистической стороны" резонно спросил: "В девять - по Нью-Йоркскому времени?!" - Все, кроме Рудинского, захохотали, а он продолжал:
   - Комсомольцы, обновленцы и синеблузники25 в церковных облачениях ходили по селам, наводя ужас на богобоязненных старушек...
   - Да-да! Сие вообще типично для "Святой Руси"... Достаточно вспомнить оргии Петра Первого, - заметил Гаганов и тут же как бы перебил сам себя, - Я давно думаю над одним очень сложным вопросом: кому и зачем понадобилось в цивилизованном мире "вводить" монотеизм?! Для удобства управления... паствой?! В целях поклонения одному ... сатане?! - Его вопрос повис в воздухе, эта мысль не сразу получила развитие, а Рудинский как бы отложился от Гаганова и после небольшой паузы продолжил:
   - Вывешивали в храмах красные транспаранты типа: "Проведем коллективизацию духа!"
   - В то время, действительно, преобладал такой вектор: снижение роли личности, повышение тоталитарного принципа, разрушение собственности, "национализация духа". Может быть, в этом смысле Вячеслав прав, говоря об "удобстве управления массами", о монотеизме. В самом деле, когда много богов, то гораздо труднее воевать с религией, не так ли?! - Галина Петровна посмотрела на Рудинского, чтобы тот продолжил.
   - Кресты на могилах комсомольцы заменяли на звезды. Во время литургии хором провозглашали многая лета благовернейшему совнаркому. Поддерживали обновленцев - живоцерковников, скандировали их лозунги: "Разными путями, но мы идем к одной цели - к устроению Царствия Божия - Коммунизму на всей земле!" "Маркс - наше евангелие!" Между прочим, Алексей Федорович Смирнов (отец Марии) объяснял дочери: "Христос, Машенька, был первым коммунистом на земле". - Рудинский говорил это почти шепотом, выразительно округлив глаза. - Знаете, поначалу я недопонимал, считал это пустяком, мелочью. Но позже все более и более поражался глубине этой мысли моего дедушки! Я согласен с Вячеславом - русская православная церковь - это идеологический отдел аппарата КПСС.
   Великолепная семерка раскрепощенных, незакодированных людей медленно плыла по Великой Реке на "философском пароходе", полном таинственных духов, следовавшем последним рейсом в затон на капитальный ремонт. Пароход был старым-старым. Он скрипел, вспоминая свою молодость, своих отцов и дедов... Теперь этих пароходов нет, но все таковы же: самолетские некрасивого розового цвета... "По Волге" - белого, очень красивого цвета... Белая стройная громада, быстро движущаяся по реке, чрезвычайно красива! Два слова о бескультурности, о нашей русской молодой бескультурности, которая объясняется не отсутствием ума или умения, а вот именно только молодостью, неопытностью, недосмотром и какою-то именно молодою торопливостью, ажиотажем или застенчивостью. Например, в столовой первого класса есть рояль, но за восемь дней путешествия только один раз случилось, что одна пассажирка сыграла после обеда несколько пассажей, галантно попросив позволения у присутствующих. Между тем музыка так приятна на реке...
   Поразительно! Гаганов тоже стеснялся, он подозревал, что кто-нибудь из их новых знакомых, или из других пассажиров - мало ли играет на фортепиано. Ему не очень хотелось выглядеть хуже, в этом вся загвоздка. Но пару раз он все-таки сыграл: лунную сонату (первую часть), а была лунная ночь, так совпало, или он специально все тонко рассчитал, просто-потрясающе! Василий Васильевич несомненно прав: на реке - музыкальные звуки, да еще при лунном свете! К тому же, где-то на краю земли... Всех охватило благоговейное, трепетное чувство какой-то фантастической ирреальности, все были так благодарны ему, и первые минуты три по окончании игры буквально онемели, переглядываясь друг с другом в восхищении.
   А второй раз - даже не хочется говорить, поскольку первый был неповторим: Гаганов сыграл вечером несколько танцевальных номеров. Рудинский танцевал почти только с Галиной Петровной, остальные трое - с Катей, по очереди. Но тут появились снизу две пары молодых, нахальных, пьяных - ехали-то они - то есть, плыли - всего лишь до следующей пристани. Рудинский поймал себя на мысли - это было не трудно, поскольку иных в голове не было - вот, дескать, "черт несет куда-то об эту пору", как будто пароход - их собственная яхта... А почти так и было - ах! это "почти"... Жизнь соткана из этих наречий... Как говорил Лабрюйер - "Великое удивляет нас, ничтожное отталкивает, а привычка примиряет и с тем, и с другим".
   Ни Гаганов, ни Годунов, ни тем более Рудинский не могли понять - каков характер отношений Крякутного и Зенона с Екатериной и Галиной Петровной. Оба были как-то равнодушны к обеим, по крайней мере, внешне: где они?, с кем? К тому же отягощены недомоганиями. Крякутной страдал диффузными изменениями печени, хроническим холециститом, дискенезией желчного пузыря, успел "приобрести" аденому предстательной железы, - не достаточно ли?! Зенон - то же самое, но больше по части нервов и сердечно-сосудистой системы. Он любил при случае сострить: "Все болезни от нервов, только две - от удовольствия".
   Кем были подобраны обе пяты человека?
   Кем была собрана плоть? Кем - обе лодыжки?
   Кем - пальцы изваянные? Кем - отверстия?
   Кем - обе выступающие кривизны посредине?
   Кто опору [создал ему]?
   Из чего же сделали человеку
   Обе лодыжки внизу, обе коленные чашечки вверху?26
   Одним словом, как писал Антонен Арто, "всякий орган - паразит".
   Поздно вечером - а темнело-то рано, с обеда - Галина Петровна ("ГПУ", как они ее окрестили) пригласила к себе в каюту Рудинского и Гаганова (Годунов занят был по делам). Гернгутер вскоре ретировался, прислав вместо себя дух П.Флоренского. Он-то и занимал их до утра - когда было так же темно, как и ночью - призывая время от времени на помощь Декарта, Спинозу, Гуссерля - они были рады побывать здесь, на родине слонов, в Сарапуле, на Камасутре: ... Осязать, осязать, осязать - это делать нечто существующим, "делать" телом, обладающим кожей... Кожа вещей проступит на отображающей поверхности в виде складок (разрывов, сгибов, смещений, пористости, зияний). ... Одежда - часть тела. В обычной жизни это - внешнее продолжение тела, аналогичное волосяному покрову животных... Между телом и одеждой действуют духовные энергии натяжения, ими образуются складки, сгибающие друг в друга качества видимого и невидимого. Древнее противостояние духа и тела усмиряется в пользу духа. Внутреннее переплетается с Внешним до неразличимости, до струений одежд. На первый план внетелесной трансформации выходит линия складки: она расширяет и снимает тело, возносит к райскому состоянию и опрокидывает в ад ("только в аду у человека появляется тело"). Тело не может быть выражено само через себя, но только через покров... Флоренский с глубоким недоверием относился к обнаженному телу, осуждая его не только за метафизическую невнятность, но и за отказ от духовно-символического покрова. Обнаженное - "прельщает", нагое же тело может быть одеждой, лучезарным покровом, одухотворяющим, не прельщающим. Обнаженное тело смертно, подвергается заразе, разложению, становится мертвым, трупом... Обнаженное тело представляет собой урезанный человеческий опыт, в котором ощущается недостаток в четвертом, символически - духовном измерении, оно не событийно и, следовательно, не способно ко внетелесной трансформации, дарующей видения иного мира. Первая, животная оболочка облегает его как эротический панцирь...
   Они оба не хотели понижать высокого стиля отношений, сложившихся между нами сразу же после знакомства, да и сколько оно длилось? Рудинскому казалось - очень давно. Галина Петровна, конечно, понимала все гораздо глубже и контролировала ситуацию. Она говорила об эмансипации, о своем отрицании "проклятой бабьей зависимости от мужика", (от "мужика" - к Рудинскому сие явно никак не относилось). В особенности, в вопросе о ревности. "Ревность - это собственническое чувство; ревность унижает, если любишь, то доверяешь", - "ГПУ" цитировала Н.Г.Чернышевского.
   Кто показывает человеку сны? - например, сны Веры Павловны?" Сами они так и не спали в ту молодую, возбужденную ночь. Затем их посетила Вера Павлова:
   Вкус вкуса - вкус твоего рта.
   Вкус зрения - слезы твои лижу -
   так, пополам с дождевой морская вода,
   а рот: В поисках слова вложу, приложу
   язык к языку, вкусовые сосочки к соскам
   твоим вкусовым, чтобы вкуса распробовать вкус,
   словно тогда я пойму, что же делать нам,
   как избежать того, чего так боюсь...
   Владимир продолжал свой рассказ про мамулю: она обожала в свое время Александру Коллонтай27, разделяла ее теорию эмансипации женщин, освобождения ее от ненавистных пут Домостроя. По этой теории, вступить в интимную связь считалось проявлением личной свободы выбора - так же, например, как выпить стакан воды (отсюда, сия версия гендерных отношений получила название "теории стакана воды"). Фактический брак по новым (советским) правилам признавался законным наряду с зарегистрированным. Расторгнуть брак стало возможным, послав заявление в ЗАГС, и все удовольствие стоило три рубля. Так называемый "законный брак" считался инструментом классового неравенства, поскольку самые красивые и здоровые женщины принадлежали в качестве дорогостоящей собственности богачам.
   Галина Петровна в свое время тоже испытала на себе влияние Коллонтай, но быстро справилась с ним. Ее в особенности оттолкнуло то, что однажды Александра Михайловна, оказавшись во дворце Матильды Кшесинской - хозяйка как раз бежала в это время от "революционного энтузиазма трудящихся масс" за границу - рылась в ее вещах, примеряла ее наряды, драгоценности. "Вот оно наше бабское нутро! Какая же пошлость!"
   "Разрывы, сгибы, смещения, пористость, зияния..." Галину Петровну несколько раздражало - она злилась на себя за это - что Зенон уж слишком как-то переигрывает в безразличии к ней, в своей неревности к Рудинскому, к ее "неверности"; злилась на себя за то, что довольна была успехом у молодых, неглупых; за то, что хотела, чтобы те двое (двое старых), всё видели и даже, чтобы ... подрались (!). "Только и знают - читают самиздат ("Зияющие высоты"); читают и спорят, читают и спорят... Маразматики... До чего же мы, русские, любим потрепаться, хлебом не корми..."
   Попросила Рудинского подать ей стакан воды, и начав пить, вдруг прыснула, чуть даже обрызгав его, глядя прямо в глаза Владимиру, как будто бросала ему розу. Наш "тореадор" не сразу сообразил; она глазами показывала ему на стакан, и до него дошло. А Зенон всё бубнил и бубнил за стеной: "Ибанск, ибанцы"; Галине Петровне слышалось: "испанцы, испанцы", вспомнила своего "Жёру".
   Появился Годунов. Наступила его очередь рассказа. Но он где-то в четвертом классе отыскал какого-то страннейшего типа - башкира лет сорока - сорока пяти, с прямыми черными волосами - расовый признак, черноглазого, одетого в кирзовые сапоги, телогрейку и шапку-ушанку из собачьего меха. Он добирался до Перми, где должен был сдавать кандидатский экзамен по философии; очень волновался, "масоны" его успокаивали и подбадривали. Все поняли так, что темой его диссертации была "Национально-освободительная борьба народов, развивающихся стран против международного империализма и колониализма". Но когда нового "общего друга" как следует угостили, открылись весьма любопытные "подробности". Непонятно каким образом, но у него оказались конспекты сочинения Муаммара Каддафи "Зеленая книга". Она произвела фурор среди "масонов", затмив "Зияющие высоты". Зенон пытался заполучить "конспекты", предлагая огромные деньги, но башкир не соглашался уступить. Сошлись на том, что обменялись адресами, телефонами, договорились поддерживать связь. Звали его - Фазыльяном Ауллагулатовичем28.
   Была длительная остановка, сошли на берег, "в увольнение". Шли сутулясь, вливаясь в улицы. Утренний ветер подмел полнеба, разметав белым по алому косые перистые гряды. Потянуло домой, захотелось на "материк", в привычное тепло и уют. Перемахнули через забор, двигали напропалую. И вдруг гернгутер резко остановился, тревожно прислушиваясь. Годунов с Рудинским - тоже. Из леса доносился треск, чувствовалось, что где-то не далеко движется необычайно крупный зверь. Между деревьев сначала показалась морда - или лося, или лошади, но только гораздо крупнее. И вот весь он вылез на лужайку, ломая кустарник и тонкие деревца, странно подворачивая передние лапы, вместо копыт видны были чудовищные когти. В фиолетовых глазах его наши "аргонавты-краеведы" увидели экологически чистую эйфорию и немой Византийский Вопрос. Намётанным взглядом хозяйственника Энгель успел заметить на его мощной шее шаркунец и клеймо колхоза "Свободный труд". "Молодчина Мюллер, - промелькнуло в голове, - во время перевел скот на беспривязное содержание". На них надвигался Халикотерий Бориссякия, само олицетворение торжества идей Лысенко и ВАСХНИЛа в этом краю...
   Энгель запросто, без всякого пиетета, приблизился к животному, протягивая кусок пирога. Халикотерий Бориссякия обнюхала его и ... отвернулась, виновато и дружелюбно виляя хвостом. (Это была самочка). Годунов обернулся, никого из друзей не было видно, он дал отбой. Из ямы, отряхиваясь от снега, показался Рудинский: "Сама природа есть модель страдания, говорил маркиз де Саад". Гаганов же слезал с дерева, вспоминая "маму Герту". С крыльца терема за ними наблюдал холоп Микишка, что летал на аэроплане еще перед самим Иваном Грозным...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XII
  КАТАРСИС
   Замело тебя снегом, Россия,
   Запуржило седою пургой
   И печальные ветры степные
   Панихиды поют над тобой.
   Ф.И.Чернов
   Бескрайние поля, сумёты, редкие деревеньки черным по белому - с избами, закутавшимися в сугробы до стрех ... Полдня в пути, - и ни единой живой души окрест. Какая свобода! Какой простор... Разве что седая лошадка встретится, запряженная в сани, полные сена, с крестьянином в тулупе, тоже седым - двое живых как одно... Уступают дорогу, съезжая на обочину, в сувои, закусив муштук - куда же вы об этакую пору, Господи! Или нужда, необходимая?!
   В овчинах запуталось столько тепла,
   Что хватит до самой весны...
   Воет старуха - вьюга, танцует свой белый танец, приглашая выйти к ней мертвецов, сотрясая кресты на погостах. Выбегут послушать ее несколько голенастых сосенок, старуха шуганет их белой плетью - спрячутся. Воет, вспоминая как раньше хоронили. Не то, что сейчас... Мы не бежали от своего покойника, мы украшали его в гробе, и нас тянуло к этому гробу - вглядеться в черты духа, оставившего свое жилище, мы поклонялись телу и не отказывались давать ему последнее целование, а стояли над ним три дня и три ночи с чтением, с пением, с церковною молитвой...
   Воет - а порой слышно, и не воет вовсе, а гундосит что-то свое: подражая давно умолкнувшим колоколам Лебедю, Сысою, Палиелею; одна только и помнит их. На поле на арекском, на рубеже татарском ищет старуха дерево ливанское да листья митрофановские. Видит - летит по полю самолет, белая громада; то едут поляне на своей колымаге-самодвиге, спасу нет, как воняет... Поляне, однако, не древляне; те обычай имяшу, друг друга убивашу, молодых девок себе в жены умыкашу. Такие вот игрища между селами. "Буду дуть крестьянину в спину, а этим - в лоб. Средь них - одна иудейка, к свому мурзе едет, ноне станет мурзиншей... Летят из Можги в Иззу - не спеши в Лепиши, в Сандырях ночуешь! Направлю-ка их в Бондюгу..."
   Ну вот! Иссякли силы-те... Остановились. Мужики - слабаки в сравнении с бабами - вываливаются покурить, заходят сзаду колымаги поклониться своему идолищу, аж пар идет. Апосля садятся все снова, тесно прижимаясь друг к дружке. Справу от иудейки сидит крестьянин-изорник с "мерзавчиком", в полушубке, стараясь не притуляться к ней. Слева - молодайка в телогрейке, закутанная в шаль и полушалки, в валежках, с темно-желтыми корзинами-матрешаками, вложенными одна в другую. В самой внутренней - батоны, макароны, пряники - плоды Смычки Города с Деревней.
   ...Елена, забывшись, невольно прислоняется к своей "товарке" слева, та вежливо не отодвигается. Грезится палевое небо, море в дымке, выжженные солнцем холмы, белые хаты по склонам... Еще осенью того злополучного года Дарья Степановна серьезно приболела. Однажды ночью ей стало совсем плохо, отвезли на скорой помощи в больницу. Мест не было, Дарью Степановну сначала поместили в коридоре. Острую боль сняли, но все могло повториться. Елена по телеграмме прилетела из Кр.Иззры, дежурила у постели матери. Она прекрасно понимала, что никто по-настоящему ею не занимается. В палате - человек двадцать, духота, кто стонет, кто бредит. Назначили капельницу, но - то лекарств нет, то самой капельницы нет... С грехом пополам поставили, но опять незадача: проливается на пол, а в вену - поди знай сколько попало? Елена плачет, вытирает тряпкой драгоценную жидкость, а сама все думает: что делать?! Блата нет никакого, нужны дефицитные лекарства, а где их достать? Где?! Так по капле и капало на мозги и ведь... накапало! "Где-где?! Известно, где!" Когда в первый раз эта простая мысль прострелила, Елену аж всю передернуло, она так и села с половой тряпкой в руке, задумавшись, забывшись. Минутой позже очнулась, посмотрев на свои руки, горько усмехнулась...
   Как-то ночью в третьем часу мама пришла в себя. Болезнь отпустила, словно перехватывая жертву поудобнее из одной лапы в другую.
   - Чую, не дотяну я до Богоявления... Лихо мне... Отца берегите... Приказывайте, шо б не пил... Сильно не журитеся... обо мне...
   - Мамо, да что Вы такое говорите!
   - С директором замиритеся, нихай...
   За окном обреченно падал снег (к обеду растает). В палате всё побледнело. Пересохло во рту. Елена решительно встала, взяла свою сумочку, и пошла. Здесь всё ей было знакомо наощупь: и койкоместа, и каждый выступ, и ступеньки, матрас с серо-коричневыми разводами. Особенно боялась свернутых...
   Выскочила на улицу - быстрее, быстрее! Белая пелена панели разворачивалась под ногами, оставляя черную цепочку за спиной. Порой она останавливалась в нерешительности... "сильно не журитеся" - слышалось в такие минуты, Елена рывком двигалась дальше, продолжая черную строчку уже... без знаков препинания.
   Оказывается, нечто упорно вытесняемое ею в эти дни и ночи, страшное и безобразное как стегоцефал, - теперь всплыло, совсем захватило ее и влекло "туда куда надо" кратчайшим путем! Первые четыре буквы там еле-еле "теплились" в мерцательной аритмии, зато последние светили ярко и гордо: ...ГРАФ. На самом пороге Елена обернулась в последний раз: неровный шов, где крупными, где мелкими стёжками, с узлами нерешительности там, где ей не хватало нити, прошил белый живот голой площади.
  .............................................................................................
   Годунов всё сделал быстро и наилучшим образом. Вечером следующего дня Дарью Степановну со всеми необходимыми предосторожностями перевезли в обкомовскую больницу под Донецком. Ночью сделали операцию, для больной это был последний шанс. И всё это время два человека действовали слаженно и синхронно. В суматохе переезда, ночью во время операции почти не говорили. Энгель понимал Елену с полуслова, ощущал ее состояние, и сам оставался в напряжении, не имея права на ошибку или сбой.
   Утром, когда миновало, была такая минута - в больничном коридоре напротив друг друга - Елена взглянула на Энгеля так, как будто увидела его впервые. Он мгновенно очнулся и включился деликатным, немым вопросом. А Елена всё смотрела и смотрела на него длинным, невидящим взглядом - насквозь. Энгель слегка сместился и Елена "спохватилась", включив теперь "ближний свет", глядя предметнее и короче. Именно в сию минуту между ними и завязалось что-то, поставившее их обоих во взаимно смущенное, странное положение; оба боялись пошелохнуться, ненароком сказать что-то, посмотреть или допустить неловкий жест.
   ... Оборвалось сердце - въехали в Иззу. Елена в панике вглядывалась в проталинку-глазок на замерзшем стекле автобуса. Мимо проплыли старый, безлюдный рынок, разваливающиеся амбары, глухие заборы, круглая будка с заколоченной крест-накрест дверью, редкие прохожие, словно замерзающие "вертухаи". "Господи! Вот оно... никуда не деться..." Сдавило в груди от тоски, от этой ... мерзости запустения.
   Совершенно машинально, вместе со всеми вошла в здание автостанции - в прошлом конюшню, приспособленную для новых целей. Присела в оцепенении самыми мосолками на самый краешек коника, доставая косметичку - единственное, что теперь связывало с космосом прошлой свободной жизни. "А может опроститься, подать всё в таком утрированном виде? Ведь всё-таки - не сантехник же!" - Думала, на что-то надеялась втайне, и красилась... - "В своё время Энгель ведь тоже мог бы найти десяток извиняющих его причин и отказать ей в просьбе".
   Вышла из "автоконюшни", направляясь к райкому. Проходя мимо школьного городка, невольно замедлила шаг напротив проходной. Ее заметил дежурный и так выразительно посмотрел, что Елена вспыхнув опрометью бросилась мимо.
   В райкоме разыскала дверь годуновского кабинета, села перед нею, готовая на заклание. Решила так - если он не выйдет сам, и не увидит ее здесь, то уж "извините, не судьба значит!" С замиранием сердца посматривала на часики, каждую минуту поднося их к уху - "заводила ли я их сегодня?!" К нему была очередь, Елена всех пропускала вперед себя. И вот - всё! наступила минута, что назначила сама. Вылетела из райкома и, ни на кого не глядя, бросилась к автостанции. А там - она в неясной тревоге заметила еще издали - было подозрительно тихо и безлюдно. Последний автобус ушел полчаса назад, не поставив об этом в известность Елену Марковну. "Так значит, все-таки - судьба?!" Закусив верхнюю губу, сдерживая слезы, пошла звонить Энгелю на почту.
   Годунов сначала никак не мог понять - откуда она звонит? Елена назначила ему свидание около Дома культуры, предложив сходить в кино. Как в добрые старые времена, опоздала минут на десять. Когда подходила, увидела, что Энгель - с какой-то женщиной, которая восторженно махала ей руками. "Час от часу не легче", - совсем скисла Елена; с Годуновым была Мария Алексеевна! Годунов суетился, часто и принужденно смеясь. Зато Смирнова захватила инициативу. Она и в киношку потащилась с ними, сев рядом на не принадлежащее ей место. В течение всего фильма громко, не стесняясь в выражениях ругала его идейное содержание, цитируя маститого критика из "Литгазеты". Годунов сконфуженно оглядывался по сторонам, глупо улыбался и молчал. Елена же хоть и побаивалась Марии Алексеевны, но поняла, что события развиваются как бы в ее пользу - "уж тут-то я совсем не причем! Энгель сам должен найти выход из ситуации..."
   По окончании фильма они шли втроем, Мария Алексеевна часто поскальзывалась. Годунов взял ее под руку, а Валентович как будто бы с ними. Нелепость положения бесила Энгеля, но он сдерживался, продолжая нервно и невпопад смеяться. В какой-то момент Смирнова все-таки упала, и не могла подняться. Они подняли ее; Елена быстренько осмотрела и сказала, что "перелома скорее всего нет, но нужно показаться врачу; а сейчас - только бы добраться до ближайшего тепла". Она чуть-чуть подталкивала чашу весов в свою пользу. Они взяли Смирнову под руки и повели к Энгелю домой. Там Валентович осмотрела ногу Марии Алексеевны тщательнее и сказала, что "перелома нет и в неотложку звонить не надо". Однако идти самостоятельно Смирнова не могла - порывалась встать, но с коротким криком садилась. Лена оказала ей первую помощь, Мария Алексеевна со слезами на глазах благодарила и извинялась перед ними. Искренне, от всей души. Все поняли так, что она через полчасика - часик аклимается и уйдет. Всё складывалось наилучшим для Елены образом - не быть ей сегодня мурзиншей. На лице ее застыла загадочная улыбка Моны Лизы. Энгель же весь покрылся красными пятнами.
   Он пригласил ее в свой домашний со вкусом обставленный кабинет. (Валентович "сфотографировала" это, но покамест не "проявляла"). Вдоль стены здесь были полированные полки с книгами - Полные собрания сочинений классиков, другие книги, но в целом без раритетов. У окна - большой письменный стол, на котором в полном порядке лежали газеты, журналы, бумаги с набросками статей об очередных задачах партийной организации района - выбрав минуту, Энгель перевернул готовый вариант заголовком вниз. В углу - эмбарговый стереокомбайн, у стола - финское вращающееся кресло со сложной системой тонкой регулировки, позволяющей фиксировать любое положение тела. "Европейский шик на евразийском пространстве провинции", - подумала Елена, и услышала хруст синтетической скатерти, покрывающей журнальный столик, превращая его в маленький цветущий сад. Изящные японки собирали в нем вишню.. "Пейте вишневый сок, сок - это здоровье..."
   Энгель достал из бара "шампанское", коньяк - Cognac Gautier (produit de France) fondеe en 1755, три бокала, поставил вазу с апельсинами, лимоном, положил коробку конфет "Ассорти" фабрики "Красный Октябрь", открыл нежное журчание музыки. Как ни безразлично было всё это Елене, но женщина в ней брала верх - она отметила мимоходом: мебель (ей показалось - "Венус", в другой комнате - "Кадоро"), немецкий пылесос фирмы Тhоmаs, финские стиральную и посудомоечную машины, надплитный воздухоочиститель, французскую сантехнику. Глаза разбегались, но она не позволяла себе расслабиться. Всё было как-то неуютно, словно на складе; пахло холостежью.
   Годунов поднял бокал, рука его чуть дрожала, взгляд направлен был прямо в лицо Елены, но не выше переносицы.
   - Лена, - начал Годунов так, будто он произносил "последнее слово" на партбюро, разбирающем его персональное дело. - Ты можешь не сомневаться по крайней мере, в одном: в моем глубоком чувстве к тебе. ("Я и не сомневаюсь, но это только сейчас, пока ты не добился своего"). Все будет только так, как захочешь ты. - Последние слова она плохо расслышала, но не стала переспрашивать. Энгель посмотрел ей теперь прямо в глаза, они так восхитительно блестели - от "закланности" ли, от вина ли - Годунов потупился и едва слышно пригласил Елену ... потанцевать. Сам обутый в чехословацкие туфли, ей предложил домашние тапочки с оригинальным национальным орнаментом. В этой позиции его рост относился к ее росту как 1,09 к 1,00. Валентович поняла его "тактический замысел", но, разумеется, промолчала (к тому же тапочки весьма гармонировали с ее импортной лайкрой - кружевными чулками). Годунов включил маг Раnаsоniс - битлов: "Любовь нельзя купить", естественно, не понимая вопиющей двусмысленности этого хита, поскольку не понимал ни слова по-английски.
   То, что тогда завязалось между ними ("когда миновало") - довлело поныне. Елена осязала икрами осторожное, фроттери - нащупывание дивана, отступать было некуда. Запрокинув голову, чувствовала, как будто заросший шерстью, с огромными ручищами дантист режет ей замороженную десну. На грудь ей капал раскаленный блеск его синеватых белков. Ее собственный внутренний "Козельск" отчаянно сопротивлялся, надеясь на чудо.
   И вдруг в дверь постучали. Энгель спрыгнул на пол как барс с глухим воем и яростно-вежливейшей гримасой. Елена метнулась, словно белая молния, изящно прикрывая грудь руками крест-накрест. Годунов приоткрыл дверь, и в комнату стала входить ... киса - жеманная и значительная. Он пнул ее столь неистово, что несчастное животное вылетело кувыркаясь в коридор и шмякнулось там обо что-то с последним утробным звуком.
   - Н-нет! Я больше не могу, - закричала шепотом Валентович, натягивая на себя все как попало - колготки, мини-юбку (сначала задом-наперед). Энгель упал пред нею на колени:
   - Лена, Лена! Поверь мне, я люблю... люблю тебя!
   - Верю, верю, верю... но я так не могу!
   - Люблю, люблю, люблю, - целуя ее колени, шептал Годунов исступленно, опускаясь к стопам ее. Она перешагнула чрез него:
   - Энгель, милый! Я приду, обязательно приду. Я не обману тебя. Я же ведь приехала ... сюда! Я ждала тебя в райкоме. Но сегодня у нас ничего не выйдет...
   - Лена! Я же все понимаю... Почему ты пришла ко мне...
   - Нет, я не потому ... я не обману тебя, я не могу ... сюда зайдут.
   - Лена! Тебе же будет хорошо со мной...
   Зазвонил телефон - это было что-то очень важное, с работы. Валентович воспользовалась последним, несослагательным наклонением. Годунов бы конечно не отпер ей, но дверь почему-то оказалась не запертой...
  Искрилась изморозь, сквозь ее мерцающую сетку зыбились темнеющие под бело-голубыми пологами избы. Черпая полусапожками снег, Елена торкнулась в первую попавшую калитку, на нее бросился волкодав. Мерзли голени и кончики пальцев, она стучала задеревеневшими пястями в ставни - в ответ лишь новый торок. "Кто-то догоняет ее" - она обернулась, и о, ужас! С невообразимой высоты небосклона стремительно надвигалась на нее некая Багровая Маска... С желтыми глазницами и пылающей прорезью рта. Она быстро увеличивалась, оставаясь такой же, поминутно изменяя выражение, "скуластое", полное сатанинской злобы; чуть раскосые глаза то наливались прожелтью, то чуть тускнели за тучками, а ртище всё скашивалось в саркастическую ухмылку... Кто-то обнял ее сзади. Она беспомощно отдалась: "будь что будет!" Тот задрожал, стряхивая ей за шиворот снег. Серотониновый шум уже не мог больше заглушать информацию Дживы. И вот в этот момент Елена ощутила всем своим телом нежнейшее, сокровенно теплое веяние. Над таловыми кустами плыла, "подпрыгивая" и подолгу зависая в кубовом эфире, прелестная Вампа с длинными развевающимися волосами, а следом за ней - черная Стрига. За ними бирюзовыми волнами расходился густеющий холодный воздух. Вампа перекрестила Елену левой рукой и растворилась в морозной дымке. Ей вдруг всё стало так безразлично. Она прижалась к забору, и он больше не дрожал. Запрокинув голову, Елена увидела Вечерницу.
  Она видела теперь саркофаги, вырубленные в скалах, а в гротах - храмы Астарты. Ее поклонники - живописные, волосы до плеч, нагие юноши и девушки, украшенные цветами и травами обнимаются, поют, целуются, танцуют, просто сидят или лежат, чертя мистические треугольники. Отрочески чистая страсть, не связанная ни ложной стыдливостью, ни ревностью, находит свое полное, трепетное самовыражение сразу же, как только возникает.
  И вот - по дивному саду идет Елена; цветут хризантемы, олеандры, магнолии, кактусы. На земле - толстые лозы ползучего ханаанского винограда. Насколько хватает глаз - зеленеют оливковые и апельсиновые сады, масличные рощи, кое-где видны кипарисы, сикоморы, финиковые пальмы. Но где-то еще дальше - а может и совсем рядом - нечто светящееся (но не солнце), и ей будто бы "запрещено" смотреть на это. Ее что-то движет, она слабо сопротивляется и пытается держать свое тело под контролем, но силы иссякают; еще немного - и всё! - не испытывая ни тяжести, ни усталости, она поплыла над землей, поднимаясь над холмами. Елена узнает и не узнает эти места: пред нею добрый высокий замок, старые ворота, зубчатые башни. Ме-едленно проплывают Давидова улица, Восточный базар - "шук", квартал узеньких крытых улочек с грудами диковинных фруктов: папайя, карамболы, аноны, авокадо, мушмула, киви... Храмы над Гробом и Голгофой, Стена плача, Церковь из живых камней. "Зачем плакать?! Зачем?!! Ведь так хорошо и, главное, тепло!" В темном проеме сводчатого входа во Храм - эдемское разноцветье лампад и запах ладана.
  Ощущения ее - в высшей степени странные, не поддающиеся словесному описанию: Елена ощущала себя словно "всем во всем" одновременно. Листиком магнолии, каплей розовой воды, бальзамическими "клубами" дыма, авокадо... Она была и в Часовне (в Ротонде), и у Камня Помазания, и в долине Иосафата... И в то же время ее не покидала какая-то тайная озабоченность и тоска - страх опоздать. Куда?! К кому?! Зачем?! Не понятно; то был "страх опоздать" - сам по себе, в чистом виде.
  На мраморной паперти - толпа торговцев, нищих юродивых. Когда вошла в портал, перехватило дыхание. В первом притворе, в сумраке, не различить лиц. Елена перешагнула "порог", вошла в вертеп, ослепленная сиянием тысяч свечей и лампад.
  На белой мраморной плите лежал бледный, лепообразный отрок, сложив на груди тонкие руки, едва удерживая свечечку, с колеблющимся голубым пламенем. Почему-то ее охватило беспокойство за этот чуть теплящийся светлячок. Отрок открыл глаза, приподнял голову и сел, не опуская ног с плиты. Он стал всматриваться в нее с глубокой тоскою, дрожащие тени играли на его скулах, в глазницах, но сами глаза оставались едва различимыми.
  Елене стало сладостно-жутко: отрок опустил свои стройные ноги с плиты и дал ей Знак. Она последовала за ним, ни о чем не спрашивая. Поднялись на какой-то чердак, пламя свечи исчезло; Елена осталась одна в темноте. Брела наугад по толстому слою пыли, ощупью обнаруживая преграды, натыкаясь на кучи хлама, битого кирпича, сломанной мебели, перелезая через балки. Нащупала дверь - тяжелую, кем-то придерживаемую с той стороны. Отворила с усилием и отпрянула: под ногами у нее открылась глубокая шахта с лестничными площадками на этажах, но без маршей. Снизу нарастал угрожающий гул. Елена увидела, как одним уровнем ниже через площадку двигалась какая-то странная процессия: сотни людей, слитые в одно целое, все разом наклонялись то влево, то вправо, в такт общему шагу.
  Елена непроизвольно оглянулась и оцепенела от ужаса: в противоположном просвете чердака показался силуэт - заросший шерстью троглодит. Он остановился на миг, прислушиваясь и втягивая воздух вывернутыми ноздрями. (Он-то и гнал толпу этажом ниже). Леденея от страха, она легла ничком на дощатый, некрашеный пол, выскобленный тесаком именно здесь добела. Троглодит медленно приближался, а перед ним жеманясь крался опоссум - он уже давно увидел Елену. У троглодита была большая, вросшая в плечи голова с низким лбом и мощными челюстями, могучий сутулый торс, длинные мускулистые руки, угрюмо-хищный взгляд из-под сильно выступающих надглазничных дуг. Не выдержав, Леночка приоткрыла глаза, тот стоял теперь в нескольких шагах, полубоком к ней, и не видел ее. Опоссум же плотоядно глазел на ее бедра, ревнуя к троглодиту и поэтому не выдал ее.
  Вдруг откуда-то снизу послышались громкие звуки - трубили в раковины, били в литавры. Это Ангел-Хранитель поправил светильник, чтобы не коптило. Троглодит с опоссумом мгновенно исчезли. Елена открыла глаза, встала, подошла к слуховому окну и увидела фантастическую сцену: стены и крыши этого и других домов, здание почтамта по соседству были украшены гирляндами, флагами, зелеными ветками и листьями. Из них были сделаны арки. Повсюду видны картины, написанные смешанной с водой рисовой мукой, и все вокруг, даже дороги и улицы, обрызгано душистой водой. По случаю большого праздника все гопи (пастушки) накрасили губы, подвели глаза, припудрили свои лотосоподобные лица кункумой, в ушах у них были жемчужные серьги, на шеях драгоценные ожерелья, на руках - изящные браслеты, а на ногах - маленькие колокольчики. Пастухи начали поливать гопи йогуртом, молоком, топленым маслом и минеральной водой. Затем пастухи и пастушки стали бросать друг в друга маслом.
  И вот настала ночь - ночь полнолуния. Явился Кршна; Он украсил Себя цветами маллика, которые издавали сильное благоухание. Он захотел насладиться обществом гопи, танцуя с ними. (Как широко известно, танцы юношей и девушек в материальном мире - это царство махамайи, или внешней энергии. А танец Кршны с гопи - танец раса - находится на уровне йогомайи. Второй отличается от первого как золото от железа, как подлинная Любовь от животной похоти). Елена видела, как Кршна созвал гопи, играя на Своей свирели; гопи поспешно бросились к "танцплощадке", охваченные трансцендентным желанием удовлетворить Кршну. Ему было восемь лет. Многие из гопи уже были замужем, в то же время надеясь, что Кршна будет их супругом. Они относились к Нему как к возлюбленному. Кршна - супруг каждого29 потому что Он - Верховный наслаждающийся. Гопи хотели, чтобы Кршна был их супругом, но на деле Он не мог жениться на всех гопи. Но поскольку у них была эта естественная склонность принять Кршну как своего высшего супруга, отношения между гопи и Кршной называются паракийа-раса. Она вечно существует на Голоке Врндаване, в Духовном Небе, где невозможно то опьянение, которое свойственно паракийа-расе в материальном мире. В материальном мире эта паракийа-раса отвратительна, тогда как в духовном мире она существует в непревзойденных, прекрасных отношениях Кршны и гопи. Этот материальный мир есть искаженное отражение духовного мира. Он подобен отражению в воде дерева, растущего на берегу водоема. Верхушка дерева, если смотреть с другого берега, кажется там нижней его частью.
  Как только гопи заслышали звуки свирели, они оставили свои занятия и побежали к месту, где стоял Кршна. Полная луна поднялась на востоке, окрасив всё в красноватый цвет. С ее восходом всё небо казалось посыпанным красной кункумой. Восход луны усилил желание Кршны танцевать с гопи. Леса были полны благоухающих цветов. В их сени было прохладно и празднично. Привлекательность звуков свирели для них увеличилась в тысячу раз из-за восходящей полной луны, красного горизонта, неподвижного, прохладного воздуха и цветущих растений. Природа гопи была такова, что их очень сильно привлекала красота Кршны, и когда они услышали звуки Его свирели, они почувствовали страстное желание удовлетворить Его. От быстрого бега их сережки, но не груди, качались взад и вперед. Некоторые доили коров, но бросили дойку на середине и поспешили к Кршне. Одна из гопи только что подоила корову и поставила кипятить молоко, но ей было все равно, что оно закипит и побежит туда же. Некоторых гопи насильно удержали их отцы и (или) старшие братья. Запертые в душных комнатах, они стали закрыв глаза, воображать себе Его трансцендентный Облик. Следует уточнить, что гопи не знали, что Кршна - Верховная Личность Господа. Они принимали Его за прекрасного юношу и считали Его своим возлюбленным. Тогда как же было возможно для них освободиться от материальных условий, просто думая о своем возлюбленном? Когда гопи собрались перед Кршной, Он обратился к ним, приветствуя их, но вместе с тем и обескураживая своими запутанными речами. Кршна превосходит всех в красноречии. Он - Тот, кто рассказал Бхагавад-гиту. Он может говорить на самые возвышенные философские, политические и экономические темы - на какие угодно. Он сказал: "О девушки Врндаваны, велико ваше счастье, и вы очень дороги мне. Я очень доволен, что вы пришли сюда, и надеюсь, что во Врндаване все благополучно. Теперь приказывайте Мне. Что могу Я сделать для вас? Какова цель вашего прихода сюда среди ночи? Садитесь, пожалуйста, и объясните Мне, что Я могу сделать для вас". Гопи были удивлены. Он обращался с ними как с какими-нибудь женщинами легкого поведения30. "...Сейчас глубокая ночь, и в лесу очень опасно. В это время все свирепые звери джунглей - тигры, медведи, шакалы и волки - бродят по лесу... Неприлично молодым девушкам и юношам быть вместе глубокой ночью... Ваши матери, отцы, старшие братья или даже ваши сыновья, что уж говорить о ваших супругах, должны испытывать горячее желание найти вас. Так что не мешкайте... отправляйтесь назад и успокойте их". Но гопи, казалось, были слегка встревожены и рассержены непрошеным советом Кршны и перенесли свое внимание на красоту леса. В тот момент весь лес освещался ярким светом луны. Воздух тихо плыл над распустившимися цветами, а зеленые листья на деревьях тихо шевелились от ветра. Кршна воспользовался тем, что они смотрели на лес, чтобы посоветовать им: "Мне кажется, вы пришли сюда ночью, чтобы посмотреть на прекрасный лес Врндаваны, но теперь вы, должно быть, уже удовлетворены. Так что без промедления возвращайтесь к себе домой. Я понимаю, что все вы - целомудренные женщины, поэтому теперь... возвращайтесь домой, прошу вас, и преданно служите своим мужьям... Для целомудренной женщины честно служить своему мужу - наилучшее правило религии". Гопи отвечали лотосоокому Кршне: "Пожалуйста, не отговаривай нас от нашего столь долго лелеемого желания иметь Тебя своим супругом... В наших ногах нет силы отойти и на шаг от Твоих лотосных стоп. Ты сказал, что если мы отправимся домой к нашим мужьям, то они удовлетворят огонь нашего вожделения, но, говорим Тебе, сделать это уже нельзя. Ты наслаждался нами в лесу, а в прошлом Ты однажды коснулся наших грудей, что мы приняли как благословение... Услышав страстные мольбы гопи, Верховная личность Господа, Кршна, улыбнулся, и, милостивый к гопи, Господь, хотя Он и самодостаточен, стал обнимать и целовать их, как они того желали... Так Господь вместе с гопи дошел до прохладного песчаного берега Йамуны, где росли лилии и цветы лотоса, плавали невидимые амебы, описторхии и другие простейшие. В этой трансцендентной обстановке гопи и Кршна стали наслаждаться друг другом. Когда они гуляли по берегу реки, Кршна иногда клал Свою руку на голову или на грудь гопи, или обвивал рукой ее стан. Так они наслаждались, обмениваясь щипками и шутками и глядя друг на друга... Но в этом не было и тени сходства с мирскими плотскими наслаждениями... Вспомнила своего отца, который ее очень любил (и надо признаться - частенько баловал). Он бывал в Индии (в командировках), много рассказывал дочурке об этой сказочной стране, о гробнице Тадж Махал. Елена с детства полюбила эту страну, позже - не пропускала ни одного индийского фильма ("Индийская гробница", "Бродяга" и другие); влюблена была в Радж Капура, напевала его песенки, подражала индийским танцовщицам. Получалось так похоже, что публика приходила в неистовый восторг, Леночка получала грамоты за участие в художественной самодеятельности. В окружающей ее действительности, конечно, все было далеко не так. На собственном опыте Елена рано убедилась в лицемерии и коварстве так называемой "сильной" половины человечества, в том, что жить "по любви" - все равно что жить на выигрыши от лотереи. Школьные учителя ей твердили: "А Ромео?! А Джульетта?!" А она им беззвучно: "Но бывают же и выигрыши!" И еще, закусив губу от обиды, она, бывало, твердила про себя: "Нет! Нет!! Нет!!! Женщины - не слабый пол! Они живут на оккупированной мужиками территории. Живут и выживают! Мужики бы не выдержали такого. У этих самодовольных агрессоров только одно на уме..."
  Ангел-Хранитель опять слегка поправил светильник. Елена снова ощутила благоухание, исходившее от лотосов и сандала, она видела отражение лунного сияния на великолепном мраморе гробницы Тадж Махал. Влечение к Кршне теперь охватило и ее. Она касалась своей щекой Его гладкой, без всякой щетины кожи. Кршна предложил ей пережеванные Им орешки бетеля из Своих Уст, она приняла их в поцелуе. Он был и там, и здесь; Он был "вездесь". Кршна резвился как ребенок, Он танцевал и с нею и с гопи; они брали руки Шри Кршны и клали их на свои набухшие как весенние почки сосцы. Семь тысяч лет наслаждался Кршна Еленой. Ее уши были закрыты цветами, лицо ее было украшено сандалом и тилакой; над их улыбающимися устами выступили капельки пота. Касаясь ее тела, глядя в ее божественные глаза, Кршна все более и более возбуждался от Ее нежного стона и сладчайшего гимена. Когда Кршна прикасался к самым интимным частям их тел, гопи тоже чувствовали, как их переполняет Его Энергия. Они никак не могли поправить свои сбившиеся наряды, забывали себя, их волосы и одежды разметались, а украшения расстегивались.
  Елена, гопи вместе с Кршной вошли в нежно журчащие воды Йамуны, чтобы снять усталость после танца раса. Гирлянды из лилий, украшавшие их шеи, порвались, пока они обнимали Кршну, и цветы приобрели красноватый оттенок от кункумы с их груди. Шмели жужжали вокруг, собирая с цветов нектар. Гопи со смехом брызгали водой в Кршну, но Елена не решалась...31 Кршна всегда приходит на этот план Бытия (на землю) в теле; оно не навязывается Ему Его прошлыми поступками, как в случае обычного человека. Его тело - проводник Его трансцендентных наслаждений, которые Он проявляет с помощью Своей Внутренней Энергии. Кршна не связан законами кармы... Самый опасный вид осквернения - это похоть. Материальное вожделение - это некая сердечная болезнь обусловленной души, и, чтобы вылечиться от нее, человеку рекомендуется слушать, но только не от мошенников-имперсоналистов. "Преданное служение Господу" - на более высоком уровне, чем начальное. Люди, которых привлекает лишь поклонение Господу в храме, но которые не имеют подлинной веры, находятся на начальной ступени. Такие люди, как говорил А.Франс, "не знают, что им делать со своей жизнью, и тем не менее хотят получить еще одну - вечную".
  Елена вдруг внутренне осознала какое-то особое значение, скрытый смысл того, что она находилась в реке, и внутренний голос говорил ей, что она не должна выходить на другой берег; чуть позже она вернулась на тот, где зашла в воду, где на траве лежали ее платье, трусы и лифчик. Кама, или бог любви, который позже родился из лона Рукмини, тоже был известен под именем Прадйумна, но это не был Прадйумна категории Вишну. Он относился к категории джива-таттва, но, обладая особой властью среди полубогов, - он был часть высшей доблести Прадйумны. Итак, когда Кама был испепелен гневом Господа Шивы, он растворился в теле Васудевы, и для того, чтобы он обрел новое тело, Сам Господь Кршна дал ему жизнь в лоне Рукмини. Он родился как сын Кршны, прославившийся под именем Прадйумны и своими качествами очень походил на Отца. На другом берегу Елена видела Радж Капура, Зиту, Зину Поклонникову, Фаю Лишенко, толпу гопи, свою родную маму. Искала глазами отца, как бы домысливая его, но так и не смогла увидеть. Среди благоденствующих дубрав и лугов она видела толпу цыган, но не грязных и не оборванных. К своему удивлению она узнала среди них... Азу и именно тех, что приходили к маме Даше, когда та еще не была замужем. "Как это может быть, меня же тогда еще не было на свете?!" Вообще, всё происходило как-то сумбурно и хаотично, она плыла по течению благожребия, на волнах Камы или Ганга, по волнам своей памяти. Каким-то непостижимым образом, она всё более обретала близость с собой, как Мыслящим и Сознающим, в то же время удаляясь от самой себя как "живого" существа, погруженного в неясные толщи телесных переживаний. Ее собственное тело служило главным препятствием на пути потока нового, мощного Света, т.е. как бы экранировало; она многого не понимала в том, что видела: там дальше, на берегу "видела" маму Дашу, тетю Клаву, благодуроватого Паню, говорившего ей что-то непонятное, но правильное (она знала это по опыту). Усилием воли Елена изменила направление своего движения, весьма удивившись, что может сама это делать, и оказалась в каком-то ... дворце! Множество балдахинов свисало здесь с потолка, с кружевами, украшенными жемчугом; весь дворец освещался сиянием драгоценных каменьев и светильников. Там было множество цветников, в которых росли баела и чамели. Еще там было множество усыпанных цветами деревьев париджата. Внутри дворца курились благовония, и их душистый дым выходил наружу сквозь оконные ставни, расстилаясь над водой. В одной из комнат, устланной коврами, покрытыми белой тканью, своей мягкостью и белизной напоминающей молочную пену, расположилась... Дарья Степановна! Она взмахивала чамарой, сделанной из золота и украшенной драгоценными камнями. На ногах у нее были драгоценности и ножные колокольчики, нежно позванивавшие под складками ее сари. Высокие бедра ее украшал кружевной пояс с драгоценными каменьями, а шею - медальон, от которого исходило ослепительное сияние. Ее вьющиеся волосы, изящные серьги, улыбающиеся уста и золотое ожерелье соединялись, чтобы изливать потоки нектара?:
  "Купляли ж коня Мильчика, а он сильно кусался. Норовистый такой был Мильчик этот: пока не пожрёть, не возьмешь его. Раз мать пошла по воду, кода Мильчик догнал ее, схватил за плечо зубами ж, разорвал жакетку и только был! Отец - надо работать, а он спит. Так мы - мать, Клаука и я же ж пошли у баню, у примыльник. Понесли севалко с овсом. На севалку положили хомут. Сами сховалиси у примыльник. Мильчик тот хвати овса и тикать! Соображает же ж... Мы хомут подымать - он тикать. Когда ухитримся, пымаем его. Наденем хомут, усе уместе запрягаем..." Еще не закончился рассказ мамы Даши, как всё резко изменилось. Дворец превратился в самый обыкновенный вокзал, освещаемый сотнями люминесцентных ламп, прожекторов, семафоров. Поезд, в котором ехала Лена, двигался медленно, распутывая узлы рельсов, извиваясь и скрежеща на стрелках. Стоящие по сторонам вагоны, опоры эстакад, пристанционные здания сочувственно стонали, экранируя и резко усиливая грохот. Особенно - в узком тоннеле, совсем уж невыносимо; в нем было сыро, темно и страшно, потемнело и в купе. Елена спешно собирала вещи, никак не могла найти свой маленький чемоданчик, словно это был черный ящик ее жизненного полета. И все боялась опоздать. Но вот тоннель кончился, начался освещенный перрон: беготня, цветы, слезы радости. Погода испортилась и поставила банки на асфальтовые спины улиц к дождю надолго. И вдруг Елена увидела маму и папу! Увидела так живо, так ярко и отчетливо, как никогда в жизни не видела... вообще никого. Это было ни с чем не сравнимо! Мама, с букетом цветов, молодая, красивая, еще не видела дочь, и со слезами на глазах, безадресно пробегала взглядом по всем окнам вагона. Отец, тоже молодой, красавец-мужчина, в своей традиционной велюровой шляпе, конечно сдерживался, и он первым заметил Елену сквозь мутное вагонное стекло и дал знак жене. Ах! Эти первые пять минут, такие долгожданные, ничего не значащие слова и жесты, объятия, слезы, поцелуи. Полный катарсис картин этого бренного, мелькающего мира, заполненный музыкой "Лебединого озера", и первое "Здравствуй..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава ХIII
  ЫТРЭЧ
   Климу Ворошилову
   Письмо я написал...
   Из другой популярной
   советской песни.
   Арестовали Гаганова, предъявив ему обвинение по ст. 70 Уголовного кодекса РСФСР32. После ХХ Съезда КПСС в стране шло интенсивное восстановление ленинских норм партийной и государственной жизни, и уже невозможно было бороться с врагами народа старыми методами, осужденными и Партией, и самим народом. "Индустриально-поточный" метод уступил место более гуманной, если можно так выразиться, поштучной, профилактической, работе. Товарищ Леонид Ильич Брежнев ("зовите меня просто - Ильич") говорил тогда, что уважение к праву должно стать личным убеждением каждого, "для нас, коммунистов, сторонников самых гуманных идеалов - это дело принципа". Идеал "гуманитарного права", "прав человека" и "революционное правосознание" первых лет Октябрьской революции как бы назначили здесь, в лице товарища Брежнева, друг другу свидание. Следователь КГБ, ведший дело Гаганова, чувствовал, что слабым местом в конструкции Обвинения являлись "умысел" и "мотив" в действиях обвиняемого. В тридцать седьмом чекистов мало волновали подобные тонкости с "факультета ненужных вещей", но в условиях развитого социализма подобное игнорирование прав привлекаемых стало просто нетерпимым.
   Следователю не было и тридцати, он закончил юрфак, а всем известно, что такое Университет - рассадник вольнодумства и "спора факультетов", хотя бы уже просто в силу тусовки молодых мозгов совершенно разных специальностей. Потом была спецшкола КГБ, она многое дала (точнее - отняла) в плане укрепления чувства патриотизма, верности долгу перед своим родным государством. Молодому чекисту было досадно, что он никак не может загнать в угол этого "писаку" с помощью логики гипотез и диспозиций статей Уголовного кодекса. Гаганов брал эрудицией, втягивая Обвинение в теоретические дискуссии вокруг герменевтики норм уголовного закона и таких понятий, как "советский государственный и общественный строй", "клеветнические измышления" еtс. Он обнаружил несравненно более глубокую подготовку в теории марксизма-ленинизма, нежели его комитетский "визави". В то же время нужно отметить, что возможность ведения таких "дискуссий" в стенах "Органов", сама по себе свидетельствовала в пользу соцзаконности и социалистической демократии как демократии нового, высшего исторического типа.
   Воспользовавшись этим, Гаганов избрал весьма своеобразную тактику своей защиты, сделав ставку на то, что политика Н.С.Хрущева была признана ошибочной самой Партией; Гаганов как бы подверстывался к партийной критике Никиты Сергеевича. Получалось так, что он не против советского государственного и общественного строя, а против хрущевской интерпретации последнего, против извращений марксизма-ленинизма. Гаганов располагал третьим изданием (1929 г.) сочинений В.И.Ленина, снабженным таким справочным аппаратом, что некоторые чекисты, читая его, изумлялись - вот где подлинная антисоветчина! Гаганов постоянно ссылался на Ленина, на его оппонентов, на соратников, убранных затем Сталиным в ходе борьбы за власть, чем ставил следователя в тупик, ему нечем было крыть, он не знал многих фактов. Обвинение не выдерживало никакой критики, поскольку обвиняемый выступал не в роли анти-, а в качестве просоветски настроенного державника. Следователю оставалось лишь назойливо повторять партийные штампы, многие из которых как раз и были взяты из багажа хрущевского ревизионизма.
   Полный амбиций и "оттепельник" - следователь стремился к моральной и интеллектуальной победе в самом "подполье человеческой души" подследственного, предпочитая ее победе в подвалах Лубянки. Он просиживал вечерами в библиотеке за сочинениями "классиков", пытаясь найти "Технологию власти" Авторханова, "Новый класс" Джиласа, сочинения Солженицына и Сахарова, - но все тщетно. Начальство не поощряло чрезмерную любознательность своих подчиненных в таком направлении. Велико было (иной раз) искушение стукнуть кулаком по столу и разом прекратить разглагольствования на тему - "построен у нас социализм "полностью" или "в основном"?, "общенародное" у нас государство или нет?, кому принадлежит власть в стране - "трудящимся в лице Советов" или Партии, как "направляющей и руководящей силе"? Какая в конце концов разница?! "Если ты хранишь и читаешь, а равно - и распространяешь среди населения запрещенную литературу?! А население наше - зыряне, древляне, поляне и проч. братья славяне - такое дремучее и ко всему безразличное, ему все до лампочки, - ему чего хочешь можно в башку втюхивать, была бы водка и хвост селедки!"
   Гаганов пытался возражать и против официальной оценки литературы, распространение которой ему вменялось, как антисоветской. В особенности, в части сочинений философско-религиозного характера. Он осторожно зондировал национально-патриотические чувства чекистов, исподволь касаясь самых обычных человеческих чаяний, их "корпоративно-коллективного бессознательного", наблюдая порой положительную отдачу от простого приобщения некоторых из них к подобного рода литературе. Ее раскрепощенный стиль, свободный от штампов, живой слог - с первых же слов захватывал, и уже невозможно было оторваться, в особенности по сравнению с вызывающим изжогу пережевыванием соломы мертвящей "доктрины", запиваемой тухлой водой из "трех источников".
   Гаганова обескураживало то, что чекисты ведут борьбу "совсем не с теми, с кем надо". Его - патриота и державника - по возбужденному делу запичужили за решетку, в то время как подлинные антисоветчики, разрушители русской государственности тайно плели против нее паутину заговоров33. Гаганова раздражало то в особенности, что так называемые "демократы", не понимая сути русской истории, не зная русского народа, механически переносили на российскую почву западные ценности, идеи либерализма. "Это, как бы, встать перед муравейником и начать учить, что жить надо по-другому, каждый муравейчик - отдельно, "права муравья", "свобода"; или рассказывать им, например, о приключениях Рафаэля Гитлодея. Либералы никогда не задавали себе элементарнейшего вопроса: способны ли русские к либеральной демократии?! (По крайней мере, в ближайшие сто лет). Правы Морис Палеолог и В.К.Кантор, которые говорили, что "русский народ не способен управлять сам собой; анархия и государственный деспотизм - два основных состояния российской государственности на всем протяжении ее истории. Либералы не спрашивали, а идеологи коммунизма, во-первых, выродились; у них нет теперь светлых голов типа Маркса, Энгельса, или, по крайней мере, Плеханова. А те, что были, во-вторых, уничтожены, сидят по лагерям, в психушках, изгнаны из страны. Честные, болеющие за Россию люди, способные трезво, без "мифологем" все понимать и принимать государственные, судьбоносные решения без шараханья в крайности, - такие люди на вес золота. И где они?! В КПЗ34 да в тюрьмах, вот где..."
   Так распалял и подбадривал сам себя Гаганов, времени у него теперь было предостаточно. Напрягал память - а она у него была феноменальной - припоминая что-нибудь подходящее и из "трех источников" - "с волками жить - по-волчьи выть"; готовил проекты защиты; и все тяготился одной мыслью - кто же его продал? Попросил у следователя разрешения писать свои показания собственноручно, дабы донести до суда, не расплескать, - до Высшей Инстанции - до Суда Истории. Его единственным оружием было Слово, и Слово было У... не всуе будет сказано. Однажды пронзила страшная догадка - а не Крякутной ли, не Зенон? Но склонялся больше к Сидорову и его хлопцам. Пытался понять, анализируя вопросы следователя, его "данные". Но и тот ведь был не прост, хоть и молод, не очень-то раскрывал свои карты.
   Из "клеветнической литературы" вспоминал более выгодные в данный момент места, например, из Бердяева: "В 1917-м году России грозила полная анархия ... распад; он был остановлен коммунистической диктатурой; народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику..."
   "Ну и вот, гражданин начальник: если мы с молодежью читаем такие книги, вместо того, чтобы глушить "казенку" - "белую головку"35, вместо того, чтобы "преклоняясь перед западом", потреблять через телеящик американский "масскульт", культ индивидуализма, насилия и свального греха, - где же, гражданин начальник (русский Вы, в конце концов или нет?!), где "подрыв", где "ослабление" власти?!"
   "Здесь вопросы задаю я! Ваше дело - отвечать... Вы разве не знаете, что "нам не дано предугадать, как наше слово отзовется", а?! - Тонкого ума был этот следователь, начитанный, и отпарировал-то в общем правильно.
   Или вот, еще более выгодное и весомое: "Ленин хотел победить русскую лень, выработанную барством и крепостным правом, победить Обломова и Рудина, лишних людей и это положительное дело по-видимому ему удалось... большевизм оказался наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году".
   Короче, молодого следователя заменили более опытным. Новый следователь - капитан Тугаринов - немедленно прекратил всякие "дискуссии" и повел дело гораздо проще и тверже: "У нас здесь не дискуссионный клуб!" В то же время, правда, он переквалифицировал Обвинение на статью 1901 УК РСФСР. Всевидящая и всезнающая Партия пришла на помощь органам в борьбе с "факультетом". В 1966 году была принята эта самая ст. 190-прим, облегчавшая задачи следствия, поскольку теперь не надо было доказывать цель "подрыва" или "ослабления". Для привлечения достаточно было доказать "клеветнический характер" сочинений, обнаруженных при обыске. Новую норму срочно ввели в Кодекс вскоре после того, как с большой натяжкой по ст. 70 УК осудили Абрама Терца (Синявского) и Даниеля (Аржака). Под эту статью можно было подвести рассказывание анекдотов, пересказ передач западных радиостанций и т.п.
   И все-таки, какую огромную роль во всем этом играло "Слово". Самое обычное слово которое было и в Начале, и в Середине (скажем, во времена Вавилонского Столпотворения), и будет в Конце Времен; и в самом деле - отзовется каждому. Слово залитованное и незалитованное, подцензурное, замордованное, набранное на портативной пишущей машинке "Эрика" (ГДР) седьмым экземпляром, - слепым, на папиросной бумаге - не на папирусе - без полей и абзацев. Слово Обломова и Рудина, Ивана Москвитина и Радищева, тоже, кстати, путешествовавшего, но не из Бондюги в Коми (как Гаганов со товарищи), а совсем в иных местах. Слово Герцена из Лондона - но не по ВВС, а посредством "Колокола". Его слово с нетерпением ждали и внимательно читали в России, включая царское правительство и даже... Самого Императора. Ждали и дождались! В государстве появилась плесень западного либерализма. Мощные скрепы Российской Империи проржавели, ослабли. Она стала разваливаться под ударами Громкого и Крикливого слова, и не только. Особую роль при всем при том играли вражеские голоса - слово звучащее. Мутные потоки звериной злобы к Светлому Будущему белесыми ручьями медленно и вязко заполняли улицы Дуггара. Ненависть к России, к Русскому Духу заставляла выть и стенать в эфир круглые сутки аллозавров так называемого "свободного мира". Например, некий Анатолий Максимович Гольдберг каждый вечер "бибисикал" вкрадчивым, хорошо поставленным голосом с едва заметным акцентом ортодокса - дьяволочеловека на темы "демократизации социализма", "защиты прав человека" в СССР. Недобитые власовцы на радио "Освобождение" круглые сутки засоряли эфир низкопробной антисоветчиной типа - "Поверх барьеров", "Россия вчера, сегодня, завтра", "Документы и люди". Скрежет доносился из самого Ытрэча - темнейшего из миров земного ядра, что таится не только за трехмерными зонами трясин и болот, но и в наледях сибирской тайги и немеречах средней России. А ведь, Русская Православная Церковь предупреждала, в отношении Москвитина (Ивана Федорова), - не послушали?! Вот отсюда вам и мутные потоки, и диссиденты, и "подрыв", и "ослабление". "Главлит лютовал", - да слабо он "лютовал". Мало сажали. Слабо глушили. "Победить русскую лень...", - да никогда! И обращаясь как бы к Тугаринову (но беззвучно): "Ваши доводы, заимствованные из Краткого курса, вполне хороши, чтобы (как говорил Лессинг) заставить замолчать противника, но не так уж пригодны для того, чтобы убедить его". Впрочем, вы ведь Лессинга не проходили. А Емельяна Ярославского (Губельмана) наверное, проходили? Вот это ваш человек! Вот настоящий патриот и государственник, прошел огни и воды, чистки и зачистки (тоже в высшей степени любопытная этимология, но сейчас речь не о том). Так вот, товарищ Губельман говорил, что самое главное - направить сексуальную энергию молодежи в нужное русло. Проходили его труд "Половой вопрос"?! Советская молодежь должна направлять свое либидо на строительство коммунизма, а не на всякие там ... шашни. (Между прочим, заметим от себя в скобках, тов. Губельман проповедывал как раз в годы молодости Марии Алексеевны и Галины Петровны. В этой связи, хорошо, что они не вняли призывам тов. Губельмана-Ярославского, а то мы бы остались вовсе без наших героев!)
   ...Однако, как ни странно, были и такие простачки, что попадались на удочку буржуазной пропаганды! Трудно поверить, но факт: 25 августа 1968 года на Красной площади в Москве состоялась "демонстрация" горстки отщепенцев, протестовавших против оказания Братской Интернациональной помощи попавшему в беду чехословацкому народу. То были: Файнберг, Делоне, Дремлюга, Горбаневская, Богораз, Бабицкий и Литвинов. Урпарп немедленно схватил эту семерку и сожрал вместе с гаввахом... Государства Варшавского Договора (за исключением Румынии), введя войска в Чехословакию, всего на несколько суток опередили НАТО, сорвав его агрессивные планы в отношении братской социалистической страны. С точки зрения отщепенцев мы, видимо, должны были сдать красавицу Прагу Дяде Сэму, отдать Карловы Вары, где, кстати, Карл Маркс писал свой "Капитал"!
   В ходе обыска на квартире Гаганова у него нашли среди прочего отпечатанную на машинке самиздатскую брошюрку Даниила Андреева под названием "Роза мира". Оперативники сразу же обратили внимание на странную с точки зрения обычного читателя систему терминов автора, напоминающих какую-то шифровку. Дешифровщики много поработали и предложили следующие версии их толкования (приведем лишь несколько примеров): ЖРУГР - одно из самых фундаментальных и сокровенных понятий славянофильства и евразийства, выражающих антагонистическую борьбу Цивилизаций, стремление США к мировому господству и, в частности, попытки ЦРУ "сожрать" ГРУ (главное разведывательное управление Советской армии), уничтожить саму Армию и СССР. ДРУККАРГ - "друг карги" (карг), т.е. ведьм; одно из трудно выговариваемых на русском языке понятий, столько же злобное, сколь и безграмотное
  (ибо следовало бы писать "друг", а не "друк"); ярый образчик мракобесия и бесовщины правящих кругов страны, претендующей на роль мирового лидера. Ытрэч следует читать как бы наоборот: "черти"; в Украине в некоторых местах произносят: "черты". (За примером не надо далеко ходить: Дарья Степановна так говорила про своего мужа: "Черты его понеслы..."). Но более всего в истории России, в истории ее языка и вообще, культуры, вне всяких сомнений повезло одному из самых живучих и ходовых словечек: ГАВВАХ. Достаточно вспомнить его ленинские интерпретации применительно к интеллигенции. Весьма любопытна политическая гаввахология В.Войновича с его теорией "вторичного продукта", А.Зиновьева ("Зияющие высоты") и т.д.
   По оперативным данным в группе Гаганова состояло семь постоянных членов, включая его самого, а также внедренного агента. Надо ли говорить, что Вячеслав Иванович прекрасно знал литературу, в частности, "Бесов" Ф.М.Достоевского, знаменитые "пятерки" террористов? Гаганов считал Федора Михайловича самым серьезным русским писателем, пророком, а упомянутый роман - наилучшей его работой, по-существу - программным произведением. В нем с предельной полнотой и абсолютно адекватно показана вся так называемая "загадочность" русской души, вся суть русской анархичности, разнузданности и безалаберности в вопросах государственного строительства и правопорядка, как "вихря сошедшихся обстоятельств", или как "хора душ, еще не живших, но которым очень хотелось бы пожить..." Наиболее веским доводом в пользу таких оценок послужило для Гаганова то, что предсказания Ф.М.Достоевского в основном сбылись и что сам Гаганов теперь мог воочию наблюдать результаты деятельности сей пресловутой "загадочности", и ощущать их на собственной шкуре. Ощущать плоды "новых идей" и разговоров о "полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины и пр. и пр."
   Гаганов конечно не стремился к созданию каких-либо террористических организаций, а лишь изучал и обсуждал с молодежью книги, не вошедшие в школьные программы. И сам круг участников не был постоянным по своему составу. Капитан Тугаринов намеревался выйти на связь гагановской группы с каким-либо "Московским центром" типа "Союза борьбы за возрождение ленинизма", организованным боевым советским генералом Петром Григоренко, или "Группы защиты прав человека". Вообще, "ленинская тема", т.е. противопоставление Ленина Сталину ("Ленин бы не допустил таких безобразий") началось сразу же после окончания ВОВ еще в окопах. Миллионы советских людей в военной форме с оружием в руках как бы прорвали изнутри "Железный занавес", вдохнули воздух свободы, увидели, как на самом деле живут простые люди на "загнивающем Западе". В 1945-1946 годах появились рукописные программы, такие как "Ленинская Правда", документы групп "Оппозиция рабочих", "Ленинская группа" и др. Собственно, в то же время в окопах появилась первая Программа Александра Исаевича Солженицына. (Мы не подверстываем его к "ленинцам"; напротив, А.И.Солженицын первым показал, что суть Коммунистической власти в полном объеме проявилась как раз еще при Ленине. Сталин был "Лениным сегодня" и доводил до конца дело, начатое Владимиром Ильичем. Тем самым, неправильно было бы думать, что движение против коммунистической власти после войны началось в шестидесятые годы и связано с именами "шестидесятников". Оно развивалось и в пятидесятые (например, антисоветская группа" Льва Николаевича Краснопевцева, осужденного по печально знаменитой статье 5810 УК РСФСР - предшественнице статьи 70й), и - в сороковые послевоенные годы.
   Хорошо было бы все раскрыть следственным путем, но не получалось. Главными все-таки оставались оперативные и оперативно-технические способы. В 1967 г., в "Министерстве любви" было образовано Специальное Управление по борьбе с идеологическими диверсиями противника. Мозговой центр его под руководством Партии определял перспективы и конкретные задачи борьбы с политическими девиациями Мирового Зла и, главным образом, с геронтонекрогетерохромофилией Запада36. На гагановскую группу было заведено соответствующее секретное досье. Не считаясь с затратами, будучи не связанными никаким контролем со стороны суда, Органы проводили всевозможные агентурно-оперативные и оперативно-технические мероприятия по всей программе сыска тайной полиции, по сравнению с которой Петр Толстой или шеф жандармов Бенкендорф с их методами и возможностями выглядели младенцами. Здесь были и ДОР, и ДОН, и ДОП37, и тайная слежка, и оборудование квартир объектов "оперативной заинтересованности" средствами слухового контроля, и прослушивание телефонных разговоров, и перлюстрация и многие другие достижения научно-технического прогресса, поставленные на службу соцзаконности и демократии нового, высшего исторического типа. Как объект "изучения" Гаганов получил персональное наименование "ГОП", а его группа - "ДНО". Чекисты как бы непроизвольно зарифмовали сие событие с историческим фактом 1917 года, когда Николай II подписал на станции "Дно" акт об отречении и Россия действительно пошла на дно. Оперативники изучали группу систематически, всесторонне и непрерывно, стремясь обнаружить как можно больше гавваха и не только какие-то чисто внешние связи и факты, но и внутренние побуждения, мысли, склонности и интересы, скрытые от посторонних.
   Использовались и традиционные методы, например, информация от "добровольных наблюдателей за общественными и частными делами".38 Вырисовывался портрет заносчивого, грубого, не пользующегося авторитетом среди сотрудников и курсантов человека. Как преподаватель, Гаганов отличался низким идейно-теоретическим уровнем своих лекций, слабым изложением в них решений Партии и Правительства. Многие свидетели показывали, что в его поведении было много странностей: заговаривался, часто нес какую-то ахинею, его считали "шизанутым", был порой весьма агрессивен. (Например, пытался ударить завкафедрой тов. А.А.Волончевского прямо на собрании; учинил побои в отношении тов. Поклонникова Гения Владимировича, работающего в Школе дворником, клеветал на него, что якобы тот страдал некрофилией).
   Основную роль в Обвинении играли показания шести членов кружка Гаганова. Комитет решил пропустить их всех по делу в качестве свидетелей, дабы не засвечивать одного своего профессионального сикофанта - самого ценного источника информации. Остальные были так себе, для прикрытия, "зеленка" - студенты, школьники, одним словом, хун-вэй-бины.39 Посадили их в КПЗ - испугались, расхныкались, кроме одного студента. Ни в какую! Отказался давать показания против Гаганова. Посадить бы его или, по крайней мере, пропустить через Принудительное лечение, но у него отец - "лапа мохнатая" - член Номенклатуры Обкома. Через папу организовали студенту что-то наподобие "невроза" и поместили в закрытую (в данном случае, недоступную для обычных граждан) лечебницу. Но он продолжал поддерживать контакты с остальными членами преступной группировки, нащупал связь с московскими диссидентами, передав им информацию о разгроме группы Гаганова, а те, в свою очередь, передали "аллозаврам". Так Вячеслав Иванович приобрел международную известность, хотя сам об этом долго не знал.В "Министерстве любви" старались не афишировать свои "романы" с "объектами оперативной заинтересованности", и данная неумышленная утечка информации была проколом в его работе.
   Вячеслав Иванович много размышлял обо всем случившемся. Как патриот-государственник и законопослушный гражданин, готовый, как в свое время Сократ, выпить свою цикуту - если приговор суда будет законным, справедливым и обоснованным - он считал, что государство, конечно же, должно обладать всей полнотой необходимой информации. Иначе оно просто не в состоянии выполнять свои функции и может погибнуть. Вопрос лишь в том - каким образом оно может собирать ее и для каких целей. Он неприязненно относился к высоколобой профессуре, которая брезгливо морщилась при одном лишь упоминании о таких вещах как "агент", "источник", "доверенное лицо". Сию грязную работу - впрочем, не грязнее, чем сама политика - должно выполнять и выполняет любое, даже самое "сверхдемократическое" государство. И ее нельзя делать в белых перчатках.40
   Гаганов считал, что КГБ, как "государство в государстве", при правильном его использовании является, по сути, подлинным государственным аппаратом, сердцевиной советской власти, одним из тех немногих органов российской государственности, которые не подверглись коррупции. В свое время Сталин опирался на них, держа в ежовых рукавицах всю партийно-государственную бюрократию. После же его смерти, особенно в результате недальновидной политики Н.С.Хрущева, "разоблачившего" "культ личности Сталина", российское государство стало разваливаться в самой существенной степени из-за того, что алчная бюрократия потеряла всякий страх. Что же касается присущих правящей элите в нормальных государствах чувства меры, стыда и совести, то советская элита не могла их потерять по очень простой причине - их у нее не было. От никогда не умирающей (хотя и не осуществимой) идеи коммунизма, остались только прелестная символика и ностальгия членов Партии с дореволюционным стажем.
   Капитану Тугаринову была известна вся подноготная Гаганова. (Здесь нет никаких аллюзий, но тем не менее, следует уточнить, что следователь не применял к Вячеславу Ивановичу недозволенных приемов и, в частности, не загонял ему под ногти иголок). Он выполнил огромный объем работы, собрав всю информацию о его родителях. Приведем ее лишь в виде "резюме", насколько сие необходимо для краткой характеристики личности подсудимого - гр-на Гаганова. Его отец, с женой и маленьким сыном после революции 1917 г. живет и работает в Стерлитамакском кантоне, позже вместе с семьей переезжает в г. Энгельс. В начале Великой Отечественной войны Иван Гаганов как этнический немец- выслан в Казахстан (вместе с семьей), а потом - в Тюменскую область. Работает инженером, на неплохом счету. Гаганов-младший вступает в комсомол, хорошо учится в школе, по окончании которой изъявляет желание поступить в медицинский институт, но ему не дают разрешения на выезд. Отец хлопочет о разрешении на поступление сына в медицинское училище, связанное с выездом за пределы территории, определенной для проживания под административным надзором. Без конца пишет письма тов. Климентию Ворошилову, другим руководителям Партии и Советского государства. В них Гаганов-старший жалуется на несправедливость такого положения, когда немцам Поволжья (прежде всего - молодежи) не дают возможности учиться в вузах, требуют ежемесячной регистрации в Органах, в Спецкомендатуре, не разрешают удаляться от места поселения более, чем на пять километров, и др.41 Между строк сквозит скрытая обида юнгианского типа (поскольку многие высланные немцы думали примерно так же, как Иван Гаганов), дескать, со времен Екатерины Великой (если еще не с Петра Первого) мы, немцы, сделали столько добра для России, а вот теперь... нам не доверяют. Мало ли что натворил на нашей исторической родине Гитлер, мы за него не в ответе; мы граждане нового государства - первого в истории государства рабочих и крестьян. Был здесь и еще один аспект, который развивал уже Гаганов-младший, а именно: при Екатерине Второй немцы ехали в Россию, а при соввласти, уже после "оттепели" и позже - потянулись обратно, в Германию. Вячеслав Иванович вынашивал идею восстановления Республики немцев Поволжья, размышлял, конечно, осторожно, скрытно, но был уверен, что такая Республика послужила бы для безалаберной России допингом - эталоном настоящего государственного порядка, стержнем и надежными скрепами для огромного русского государства как Великой Державы, сдерживающей мусульманскую, англо-саксонскую, китайскую и прочие "цивилизации".
   Однако вернемся к нашим "скрепам", к капитану Тугаринову. Не лишне здесь дать несколько штрихов из его словесного портрета. Капитан был довольно высок ростом, сухощав, и постоянно - с такой миной на лице, как если бы он выпил ... пургена. Говорил он немного в нос, иной раз откровенно гнусавил, много курил и имел привычку распрямлять и всячески гнуть канцелярские скрепки. Ведя следствие, Тугаринов старался во всех случаях добиваться признательных показаний, и любил говаривать: "Признание - Царица доказательств." Все остальные данные, собранные по делу, исходя из такого посыла считались или просто как бы иллюстрацией или доказательствами "на всякий пожарный случай", например, если обвиняемый откажется на суде от своих показаний. Надо ли говорить, что капитан принадлежал к чекистам старой выучки, хотя, конечно, сам не был стариком и не относился к отряду чекистов, работавших еще при Ягоде или Ежове. Тугаринов не имел высшего образования и закончил лишь какую-то специальную школу среднего профессионального уровня. В своих протоколах он допускал, например, такие перлы: "Обвиняемый сидел на заднем сидении автобуса и его ротовое отверстие было вытянуто по направлению к двери"; "Потерпевший гр-н Семенов закрыл комнату дверью"; "Щенок разгребал воду руками"; "Когда она пришла в парк, ее муж сидел вокруг столба"; "Черемисов знал где его конец и как он называется", - и т.д.
   Капитан хотел непременно "расколоть" Гаганова, и как того требовали тогда новые веяния, устроить его покаянное выступление на ТV (с выдачей сообщников). В душе он недолюбливал такие "спектакли", но поскольку начальство "ориентировало" на "связь с общественностью" и профилактику, то капитан, как работник весьма исполнительный, вынужден был заниматься и такой "канителью". И если уж совсем откровенно, - чтобы ненароком не разгласить какой-нибудь "государственной тайны", - капитан Тугаринов не воспринимал новомодных "мероприятий" ("общенародное государство", "партия всего народа", "развитой социализм", - и проч.). В первом из двух последних слов для Тугаринова единственно заметной особенностью было не совсем обычное ударение, и ничего более.
   Сам Гаганов не имел никаких иллюзий относительно своих "теоретических побед" над чекистами и тоже знал, "где его конец", более всего, однако, опасаясь "психушки". Он быстро догадался - что значило предложение "гражданина начальника" выступить на ТV и о сотрудничестве с Органами. Отказ от такого сотрудничества расценивался тогда чуть ли не как отклоняющееся от нормы поведение или даже как отягчающее вину обстоятельство. "Вы советский человек или нет?!"
   В камере следственной тюрьмы Гаганов познакомился с некоторыми интересными людьми, среди них было много персон крайне "живописных". Наиболее колоритными (каждый по-своему) из них были "Петров", Тихомиров и Подопригора. "Петров" обвинялся по ст. 209 УК РСФСР.42 Он признался сокамерникам, что "никакой он не Петров", своих родителей сызмальства не помнит, поскольку воспитывался в детдоме, и на каждой новой ходке выдумывал себе новые имена и фамилии, так же как и время и место рождения. На сей раз, например, он утверждал, что родился в "Республике Комы". (Следователь понял, как "Коми АССР"). Пока Следствие посылало запросы для проверки в различные города СССР, время шло, "Петров" содержался за счет Госбюджета, его кормили и выгуливали. На воле же "Петрову" все надо было добывать самому, вдосталь было только "выгуливания". Днем попрошайничал, подворовывал, когда удавалось, а на ночь спускался в подземные теплотрассы, где - тоже не мармелад - приходилось бороться с себе подобными, а также с дружинниками, с лягавыми, с крысами. "Какая прорва деньжищ нужна, чтобы содержать такую ораву! Около миллиона невольных дармоедов, - думал Гаганов. - Исправительно-трудовые колонии разных режимов, камеры предварительного заключения, тюрьмы, спецпсихбольницы и проч. и проч. Поистине, Россия - колониальная империя..."
   "Петров" хоть и отмалчивался, но все слушал и запоминал; гернгутер ему понравился; на следующей ходке бомж, между прочим, назвался "Гагановым - Габалисом". Человек привыкает ко всему. Вячеслав дольше всего не мог привыкнуть к запахам тюрьмы, но что поделаешь? привык в конце концов. Однако, к запаху, исходящему от "Петрова", Гаганов так и не привык. То было какое-то совершенно неизвестное дотоле амбре, запах нового, высшего исторического типа. Объективности ради следует отметить, что в условиях, когда "уважение к праву" среди сторонников самых гуманных идеалов стало делом принципа, "плотность населения" в КПЗ и в следственных тюрьмах была все-таки ниже, чем позже, в перестроечное время. Средняя месячная наполняемость гагановской камеры за все то время, пока он в ней находился, не превышала нормы: на восемь "шконок" - восемь подследственных. "Братвы" в камере не было; но наиболее давние в "хате", так повелось, имели постоянные "шконки". Привлекаемые не стояли в камере, спя по очереди на нарах в несколько смен. Гаганов сначала старался как бы сжаться, быть как можно дальше от бомжа, но быстро убедился в бесполезности такого дистанцирования. Пытаясь отвлечься и проклиная свой слишком любопытный нос, он напрягал память, вспоминал и вспоминал: "Сильная эмоциональная ситуация является... агрессией против организма. Мобилизация энергетических ресурсов организма в этом случае столь велика, что исключает возможность их использования в адаптивных реакциях..."43
   Хорошо еще, что "Петров" был совсем неказист, рост имел примерно сто пятьдесят сантиметров, был неопределенного на вид возраста, почти совсем беззубый, быстрожрущий и быстрокакающий (по А.Зиновьеву). Расческа, мыло, равно как и ножницы не касались его волос, сплошь колтуна, - года два-три. Одежка его, даже и в таком уменьшительном смысле данного слова, соответствовала ему лишь с большой натяжкой: что-то типа "бушлата" или "телогрейки" - ватника неопределенного цвета (вероятно, когда-то это было хаки); шапка-ушанка - вислоухий треух, стеганые штаны. Все сие, возможно, в свое время служило каким-нибудь "вохровцам" или работникам ВНСО. Однако самым "живописным" предметом "петровского" облачения служила обувка, т.е. нечто носимое на ногах - и "обмотки", и боты "прощай молодость", и "онучи", т.е. всего этого понемногу и одновременно. И, тем не менее, "Петров" был одет как "денди лондонский" по сравнению с персонажами ГУЛАГа, описанными А.И.Солженицыным.44
   "Петров" больше спал, лучше сказать, отсыпался, чувствуя себя на нарах "королем на именинах", в абсолютной безопасности. При этом он издавал самые невероятные звуки всеми частями своего тела. Поначалу Гаганов морщился и крутился на своих нарах не спя и страдая ночи напролет. Убедившись в невозможности изменить положение, активизировал опять-таки свою память и воображение. Он представлял, что под ним лежит граф Габалис (о нем Гаганов вычитал у Лессинга; граф - главное действующее лицо одной пьесы ХVII века; он - защитник веры в духов, поддерживающий связь с миром сильфов (духами воздуха); о "Графе Габалисе" упоминает, между прочим и Шиллер в своем "Духовидце")45. Одним словом, для "Петрова-Габалиса" - сплошной плюс. Но у этого плюса был и некоторый минус - "что такое, собственно, "плюс"? - это пересечение двух "минусов" - (философствовал Гаганов). В чем же был "минус" для "Петрова-Габалиса"? А в том, что не достать "Бориса Федоровича" (напомним - это клей "БФ"). "Жидкость должна быть хоть и жидкой, но крепкой" - говаривал "граф". А еще в том, что не было Нюрки - "Позолоти ручку". Когда поблекла виртуальная слава "графа Габалиса", Гаганов перестроился на "Зияющие высоты" А.Зиновьева, поместив "графа" среди туземцев Под-Ибанска. Оказывалось, что это не такая уж и необузданная "фантазия" автора, прямо-таки - зарисовки с натуры, совершенно реалистическое произведение в духе "критического реализма". Куда уж больше - - прямо под Гагановым на нарах спал "натурщик" - живой представитель "подибанской" цивилизации. Гернгутер дышал исходящими от него испарениями, не зная другой такой страны, где бы еще можно было получить подобное удовольствие.
   ...Готов держать пари, сказал Учитель, что, если под землей люди уцелели, они развили цивилизацию, являющуюся точной копией нашей. Почему ты так думаешь, спросила Девица. Они же там ничего не видят. И кушать им нечего. И носить нечего. Ерунда, сказал Учитель. У них осталось осязание, а оно заменяет зрение с лихвой. Что касается жратвы и барахла, то в этом у них недостатка нет. Во-первых, в их распоряжении полчища крыс. И они наверняка наладили крысоводство. Во-вторых, канализационные и мусорные отстойники... Я даже догадываюсь, как они их называют: продовольственные рудники. Видишь ли, перед войной ибанцы слишком много жрали. И больше половины еды не переваривали. Это еще тогда установили. Когда Хряк обещал через десять лет построить псизм, он большие надежды возлагал на рационализацию питания (предполагалось урезать вдвое) и на переработку отходов (предполагалось например, делать до десяти сортов колбас из первичного кала). Так что возможности еды у подземцев практически неограниченные. Жилье им не нужно - они и так все время в помещении. Одежды... Там тепло, как в Африке. Вот где псизм-то строить! И главное - ни черта не видно. Любую дребедень можно представить как псизм. Поверят!... Из люка полезли голые ... ибанцы, только с залепленными грязью пустыми глазницами, невероятно грязные и вонючие и сплошь усеянные мокрицами, червяками, вшами, клопами и прочей нечистью, которую они не сгоняли, а наоборот, тщательно охраняли от посторонних прикосновений. Последним вылез глава подибанской делегации (Глапоид), трижды чихнул, трижды пернул и встал на четвереньки...
   "Русский народ специально создан для того, чтобы понять и усвоить диалектику Гегеля", - сказал кто-то из славянофилов (кажется, Константин Аксаков). Александр Зиновьев (ученый в области науки логики) уже в новейшее время тоже подметил сию особенность русских. Где, у какого другого народа могла бы появиться, например, такая пословица: "Не делай добра - не получишь зла"?! Кто бы еще мог вот так запросто расправиться с категорическим императивом Канта! А вот еще лучше: "Бей своих, чтобы чужие боялись"! Сталин в пылу откровенности (что случалось с ним крайне редко) заявил в 1945 г., что, дескать, удивляется терпеливости русского народа, что, мол, другой народ давно бы выгнал такое как его, сталинское правительство. Гаганов соглашался с этим, но считал, что дело не только в терпении, а в страхе перед Братией, в инфантильности и апатии: "Моя хата с краю - ничего не знаю", "у нас зря не сажают", "надо мной не каплет". И каждый день с утра до вечера: "Всё во имя Человека, всё для блага Человека!" (Некоторые даже знали его имя). "Как никакое искусство невозможно после Освенцима (кто это сказал, Адорно?), так никакая либеральная демократия в России невозможна после коммунизма", - пришел к заключению Гаганов, тяжело вздохнув и засыпая...
   В противоположность "Петрову" - Тихомиров в пятьдесят лет выглядел довольно импозантно, сохранив свой облик и в условиях тюрьмы. Его привлекли по ст. 120 УК РСФСР46. Узнав о профессии Гаганова, Тихомиров обрадовался возможности получения бесплатных юридических консультаций. Но Вячеслав Иванович с первых же минут общения испытал к нему чувство антипатии и даже брезгливости, едва ли не более сильные, чем к "Петрову", сам не понимая причину того. "Здесь вам не курорт, мы вас сюда не звали", - такую фразу Гаганову часто приходилось выслушивать в пенитенциарных учреждениях в ответ на самую невинную просьбу бытового характера. Конечно, трудно было рассчитывать, что в камере подберется приятная компания друзей-единомышленников, хоть сейчас открывай масонскую ложу "Русский Нил". Но в случае с Тихомировым - высоким, сдобным (как выразился однажды М.А.Булгаков об одной женщине), с гладко зачесанными назад волосами, пристально рассматривающим собеседника тогда, когда тот этого не видит, - Тихомирова - Гаганов при всей его жесткой установке на толерантность не выносил. А уж когда узнал его "статью", то укрепился в своей антипатии окончательно.
   Фактические обстоятельства дела в версии Обвинения сводились к тому, что гр-н Тихомиров, устроившись специально на работу в интернат для детей-инвалидов завхозом-дворником, в вечернее время совершал развратные действия по отношению к несовершеннолетним под видом проведения с ними игр. Фабулы конкретных эпизодов отличались изобретательностью вожделенного и необузданного воображения. Он, например, затевал игры в "пап и мам": девочкам нравилось больше, чем мальчишкам, которые готовы были играть без конца лишь в войну. Тихомиров тщательно подбирал подходящие для его целей "кадры". Отобрав в конце концов две-три пары, переходил к главному пункту программы: имитированию того загадочного, чем родители занимаются втайне от детей по ночам. Дети смеялись, все у них было понарошку, но Тихомирову достаточно было самого процесса укладывания пар в темноте на отдельные кроватки, показывания им наощупь, что делать дальше... Один мальчик рассказал об этих "играх" своим родственникам, те обратились с жалобой в администрацию. Подобное было не в первый раз, поэтому руководство сообщило в прокуратуру. Учитывая, что Тихомиров ранее неоднократно привлекался к уголовной ответственности по той же статье (в последний раз дело было прекращено по мотивам положительной характеристики с места прежней работы в детском саду), - на сей раз дело было возбуждено и избрана мера пресечения в виде ареста.
   - В чем же меня обвиняют? Это же были всего лишь игры, в ходе которых дети, естественно, дурачились, шалили. Я к ним даже не прикасался. А вообще, сексуальная неграмотность наших детей отрицательно сказывается на их поведении и воспитании, в особенности в период взросления. Если следовать логике наших властей, то к уголовной ответственности можно привлечь, например, шведских учителей, проводящих в школах уроки сексуального ликбеза...
   Тихомиров демонстрировал исключительно полное, детальное знание законодательства и судебной практики по делам такого рода, а Гаганов ни в чем ему в данном случае не мог помочь, если бы даже и захотел47. Тихомиров вызывал у него только отвращение. Здесь в сознании Гаганова вскрывался новый пласт проблем, опять-таки связанных с доминантой его личной установки - с неприятием либерального демократизма применительно к России. Дело в том, что со статьей, по которой привлекался Тихомиров, соседствовала статья о мужеложстве, и Вячеслав Иванович подозревал, что сексуально озабоченный "завхоз-дворник" вероятно имеет порочные наклонности и в плане данной нормы УК РСФСР48.
   Но "пласт проблем" заключался отнюдь не только в Тихомирове. Ситуация всколыхнула в душе Гаганова резко отрицательное его отношение к так называемой нетрадиционной сексуальной ориентации, допускавшейся в некоторых странах западного мира. В этом плане, конечно - загнивающий Запад: гомосексуализм, СПИД, наркомания, разгул жестокости. Геи, лесбиянки, "клубы грешников", "белое мясо" проституции, порнография, Господи! Запад растлит Россию как молодую девушку, приехавшую по лимиту в город. Ей ли ходить на фильмы, запрещенные для просмотра несовершеннолетними?! Только представить себе, как такая невинная отроковица пойдет, например, смотреть секс-шоу с мужским стриптизом, главным содержанием коего является мужская же ... мастурбация! От чувства омерзения по телу Гаганова пробегали мурашки, его всего передергивало. Вспоминался Рудинский - "плаксивый мастурбаторщик". Ходили слухи, что он спал с матерью... Сам Гаганов всячески подавлял свой половой инстинкт, усиленно занимаясь физкультурой, усмиряя свою плоть и развивая в себе мизогинею. По ночам у него регулярно случались поллюции, которые, впрочем, в тюрьме прекратились ("не было бы счастья, да несчастье помогло").
   ...А вот третий - совсем другое дело: Подопригора Василий Петрович, бывший председатель колхоза (до этого - директор совхоза) обвинялся сразу по нескольким статьям: 152(прим), 153, 154, 154(прим) УК РСФСР49. Высокий, грузный, но не рыхлый, как Тихомиров, мужчина; потомственный крестьянин, в самом деле - "Подопри - Россию", "теневик". Сколько же открывается значений слова "мужик", если начать от Владимира Ивановича Даля - изорники, сироты, серебреники, рядовые, исполовники, кочетники, и т.д. И вот еще одно - "колхозник" (к тому же - "теневик"). И как сошлось - в одной камере! В судьбах всего двух человек (его и Гаганова) ... Внимательно прочитать перечисленные статьи, вот и готов диагноз государству: "Перепродажа с целью наживы"; Так что ж? С целью получения убытков что ли тащиться из варяг в греки?! Как будто никогда не было ни Афанасия Никитина, ни купцов Михалковых, знаменитых на всю Москву хлебосолов - в свое время.
   Или еще один анекдот: "скармливание хлеба скоту". Всё отберут у крестьянина, и крутись как хочешь! Ни сена, ни комбикорма, ни фуража, а налоги плати - молоком, яйцами, шерстью, мясом. Уж не говоря о том, что самим-то тоже что-то есть надо; едут колхозники в город за... хлебом!! Сироты-валютчики... Поэмы надобно слагать на эти статьи УК, на музыку его положить! (А внутренний Голос говорит: агитация?! Статью семидесятую забыли? Цыц! Нишкни...).
   Поддавал конечно, Василий Петрович, не без того, работа такая. Сделку заключили - обмыть надо, поскольку, если человек не пьет, какое к нему доверие? Одно только подозрение. Если же больной, то - то же самое. Как с хворым дело иметь? Вот тебе и гипертония, и язва, и все такое. Но в тюрьме-то как раз для него ... и "курорт", и "лечение воздержанием". Как раз то, что надо. Василий Петрович всем своим видом излучал какие-то властные импульсы, невольно подчиняя окружающих своей воле, не применяя никаких специальных усилий. Гаганов присоединился к нему и вдвоем они поддерживали в камере относительный порядок, насколько сие было возможно, не допуская беспредела. К ним примкнули Тихомиров и "Петров". Так, лежа на нарах, Гаганов осуществлял "строительство социализма с человеческим лицом" в одной, отдельно взятой камере. Правда, авторитетов, воров в законе к ним не подсаживали - случайно ли или намеренно? Был один урка, тоже "колоритный" (уже четвертый), но - очень короткое время.
   Этот человек, всего лишь эпизод, но заслуживает красной строки: как ртуть подвижный, еще сравнительно молодой, черный-черный, но не негр, а трудно представить себе, - еврей!!! Гаганов в первый и последний раз в жизни видел еврея-щипача; звали его: Борис Яворский. Звучало, как явка с повинной. Таким не представляют прописку на Гибралтаре. Не надо было быть физиономистом, чтобы с первого же взгляда на Яворского определить: прохиндей! Талантливый прохиндей... Был он какой-то вечно съежившийся, подобно стружке, свернувшейся, как говорил Феофан Затворник, вокруг собственной пустоты. С годами у него выработалась привычка - не подходить к кому бы то ни было ближе расчетной траектории полета плевка. Глазки Яворского постоянно бегали, узкие ладони и длинные пальцы рук почти всегда были в нервном движении; говорил он тоже бегло, как будто пулял слова на пропаль. Вначале он выдавал себя за вора в законе, показывая свой "паспорт", т.е. татуировки (тату), которые покрывали все его тело, и, по идее, не хуже, чем справка из 1го Спецотдела МВД рассказывали сокамерникам о том, где, когда и за что сидел. На левом плече Яворского была мастерски выполненная татуировка, изображающая страшную акулу с открытой пастью. Первым впечатлением Гаганова было то, что она означала непримиримое отношение Яворского к "акулам международного империализма", к олигархам - воротилам Западного финансового мира, его личное неприятие эксплуатации человека человеком и несправедливого распределения ВВП, которое он пытался изменить явочным порядком. В действительности же сия тату призвана была означать принадлежность ее носителя к высшему классу воров в законе, его абсолютную непримиримость с государством, враждебность по отношению к администрации тюрьмы или лагеря. Яворского быстро разоблачили, однако не Гаганов со товарищи, а блатные, из других камер. Все его тату оказались ... туфтой 50, т.е. приписками и умышленно искаженными данными противогосударственного значения, наносящими вред всему народному хозяйству СССР, поскольку ГУЛАГ был важнейшей его составной частью. Татуировки у "честных воров" соответствовали их личному "правовому статусу", определяли, так сказать, их масть. Нарушения воровского закона строго карались самими воровскими авторитетами, особенно до войны. Виновных заставляли свести тату, хотя бы и наждаком, могли и убить (при отягчающих вину обстоятельствах). После ВОВ вся эта Теневая Информационная Система распалась, ибо все кому не лень, стали накалываться, не считаясь ни с какими законами и авторитетами, совершенно произвольно, дезориентируя воров в законе, на которых по негласному сговору с администрацией мест лишения свободы держался весь порядок в зоне.
   Яворский оказался просто "сукой" (но все-таки, не "мужиком"). Здесь мы еще и еще раз должны отметить чрезвычайное богатство смысловых значений данного слова. К "мужикам" относились по блатной системе статусов Гаганов, Подопригора и иные "работяги", но не Тихомиров и не "Петров". Тихомиров скорее мог бы попасть в разряд "чуханов" ("опущенных"), а "Петров" - в разряд наркоманов и имел бы право наколоть себе "паука", ползущего вверх (или вниз, если "завязал").
   Какой порядок! Какие точные классификации... Но проблемой правозащитного движения всегда было выделение в особый вид режима "политических заключенных". Советская власть так и не признала данного режима, исходя из незыблемых идеологических установок: в общенародном государстве реального социализма, когда абсолютно все советские граждане едины, и в едином строю идут под руководством КПСС к сияющим высотам коммунизма, - не может быть и речи о каких-то ... "политических преступлениях" и "политических преступниках". Есть, конечно, отдельные отщепенцы, которые, ставя свои корыстные интересы и низменные цели выше общественных, ни в коей степени не выражая интересов народа ни в целом, ни в какой-либо его части, в виде класса, группы населения, страны, - не могут считаться носителями каких бы то ни было политических интересов, и представляют только себя, точно так же, как граждане Яворский, Тихомиров, "Петров" и им подобные, то есть как самые обычные уголовные преступники.
   Гаганов знал, что правозащитники в СССР ведут борьбу за признание советской властью статуса "политзаключенного" для лиц, привлекаемых по ст. 70 УК (и по некоторым другим статьям уголовных кодексов РСФСР и других союзных республик). В этой борьбе их поддерживали западные правозащитные движения и некоторые государства. Но связи с ними долгое время не было, а бороться в одиночку - не имело смысла. Глубоко возмущаясь такой пенитенциарной политикой властей предержащих, Гаганов, тем не менее, в глубине души понимал, хотя и не одобрял их. Они слишком хорошо знали - многие по личному опыту - сколь губительной для государства когда-то была гнилая либеральная политика царского правительства по отношению хотя бы к ним самим. Придя к власти, они немедленно устранили ошибку, отказавшись от "политических" статей, беспощадно подавляя "врагов народа", например, многотысячные демонстрации питерских рабочих, протестующих против разгона Учредительного собрания, - расстреливая их из пулеметов (в январе 1918 г.) Нишкни!
   Блатные считали "политических" "мужиками", т.е. как бы быдлом, "ломом подпоясанными", "набушлаченными". Некоторые относились с состраданием: "Мы, вот, сидим каждый за свое, а они - за наше общее", т.е. как бы действительно ни за что. Иными словами, даже какая-то часть населения стихийным своим правосознанием понимала нелепость такого положения, но, увы, слишком незначительная. Однако в чем же обвиняли другого "политического"?
   Подопригоре вменялось в вину то, что он, будучи председателем колхоза, а ранее - директором совхоза, укрывал от органов государственного управления и контроля, от Партии значительные площади земельных угодий, на которых силами колхозников и за счет средств колхоза выращивал сельхозкультуры, не предусмотренные государственным планом. "Предусмотренные" культуры не давали урожая, поскольку не обеспечивались районированными сортами, хорошими семенами, удобрениями, технологиями возделывания и другими причинами такого рода, и были убыточны. "Подпольные" же выручали все хозяйство, но реализовывались по непредусмотренным Госпланом, Госснабом и Минзагом каналам, с нарушением установленного порядка закрепления поставщиков за потребителями, а также по произвольно устанавливаемым ценам. Лично для себя Василий Петрович не имел с этого ничего, все деньги поступали в кассу хозяйства. Но оно держалось тем самым на плаву, руководство, специалисты и рядовые работники получали соответствующую оплату (премиальные, всевозможные надбавки и т.п.). Выходило, что получали незаконно, обманным путем. Было установлено, что деньги шли на поддержание убыточных отраслей, на "социалку" (дом культуры, школа, больница, помощь пенсионерам, инвалидам и т.д.). У самого Василия Петровича дом был едва ли не самый бедный во всем селе, хотя и содержался в порядке. Он любил говорить: "Капитан уходит с корабля последним".
   В эпизодах с частнопредпринимательской деятельностью Подопригоре вменялась в вину организация подсобных предприятий и промыслов по изготовлению деревянной тары, льняных косынок, посуды, деревянных игрушек и т.п., - главным образом за счет использования в качестве сырья отходов основного производства, что само по себе не возбранялось. В чем же дело? В обвинительном заключении говорилось, что соглашения с лицами, руководившими подсобными предприятиями, служили лишь прикрытием для их частнопредпринимательской деятельности, направленной для получения незаконной наживы. Роль колхоза сводилась к предоставлению своего расчетного счета, в подсобных предприятиях работали в основном не колхозники и даже вообще лица, не проживающие на территории хозяйства, совершенно посторонние, принятые с нарушением установленного порядка прописки. Прикрываясь формой социалистической кооперации, они незаконно приобретали строительную и иную технику, фондируемые материалы (т.е. дефицитные товары, распределяемые государством с особой строгостью), - в связи с чем извлекали доходы, явно не соответствующие затраченному ими труду. Оплата труда работников производилась не в соответствии с социалистическим принципом, а сугубо произвольно.
   - Сложное дело, - сказал Гаганов. - У Вас есть адвокат?
   - Есть. Но он предлагает все свести к халатности.
   - К статье 172, - глубокомысленно заметил Тихомиров, ни на кого не глядя51.
   - То-то и оно! Предлагает свести к "неосторожности", к отсутствию умысла. Никакой "неосторожности" нет. Здесь, это самое... Я же все делал продуманно; как это можно "неосторожно" принять человека ... на работу?! А?!
   - Не хошь в зоне чалиться, коси на "халат", - вступил в разговор и Яворский.
   - Адвокат, это самое, не понимает сути. Ведь в деревне труд носит сезонный характер. Людей надо чем-то занять зимой, поздней осенью. Вот я и организовал ... это самое ... подсобные предприятия и промыслы. Людям как-никак - заработок, рабочие места. И своему хозяйству дополнительная копейка. И добро колхозное (отходы) не пропадает. И раз покупают эти самые косынки, стало быть, есть спрос. Народ стал культурнее. Прошло время, когда мы причесывались пятерней, глядя в оконное стекло...
   - Понимаете, Василий Петрович, Вы как бы посягаете на самые основы Власти. На ее Принцип. На ее собственность. Собственность - и есть Власть, понимаете?!
   - Понимаю, конечно...
   - Ваша история с "косынками" и "игрушками" - только на первый взгляд выглядит как ... пустячная: руководитель сделал хозяйство рентабельным, а его за это - в тюрьму! За хорошую работу, за эффективное управление производством...
   - Я понимаю. Много об этом передумал...
   - Вы правильно меня поймите, я всего лишь излагаю версию обвинения. Вы - менеджер-теневик ... Вам Государство передало в случае с совхозом в хозяйственное ведение определенное имущество. Дало Вам определенное плановое задание, а Вы ослушались. Сделали по-своему, как бы поставили себя на место собственника...
   - Получается, это самое, политическая?!
   - Вот тут-то мы и подходим к "винт эссенции" - вставил Яворский, на сей раз не скороговоркой, а напротив, медленно, раздельно, почти по слогам.
   - Нет, конечно, не политическая... Инкриминируемые Вам деяния относятся к главе шестой Уголовного кодекса - "Хозяйственные преступления". Это мне оказана большая "честь" - я "особо опасный государственный преступник". "Моя" статья включена в Главу первую Особенной части УК РСФСР. Я уступаю "пальму первенства" только "измене Родины", "шпионажу", "терракту", "диверсии", "вредительству"...
   - А говорят, Пеньковского приговорили к "вышке" и сожгли, - сказал Тихомиров. - Между прочим, зять маршала Неделина...
   - Да нет, не сожгли. Расстреляли в мае 63го, кстати, в Бутырке. А тело кремировали...
   - Премировали значит, - вставил Яворский.
   - Ну да! Как Томаса Мора... Ну ладно, я думаю, Василий Петрович, они Вас не оставят в покое. Клянусь собакой, как говаривал товарищ Сократ.
   - Посадили, так уж не оставят, конечно...
   - Экономический строй общества на данном этапе его развития, писал Карл Маркс, есть базис общества. А государство - всего лишь надстройка, - Гаганов говорил нарочито громко, в расчете на "комитетские уши", - Маркс, бесспорно, прав. Не случайно поэтому, Василий Петрович, Вы здесь и сидите!
   - Сукой быть, я в непонятке, но как базарил один фраер - "уши голубя скрыты под шерстью".
   Гаганов глубоко понимал суть обвинения, предъявленного Подопригоре, но не хотелось его расстраивать. Вспоминал Галину Петровну, их круиз на "философском пароходе" на "кумыс к башкирам"; ее мысли об антропогенном характере собственности, ночные беседы в каюте (а теперь вот - заочно - в камере!). Вспоминал картину того, как светлые струи Белой вливались в коричневые воды Камы; о своих друзьях - где они сейчас? Ни о чем не жалел. "В нищей стране никто не смотрит Вам вслед с любовью", - цитировал сам себе И.Бродского, и успокаивал себя, понимая, что победить Зверя он может только силой Духа. Пищу здесь давали один раз в сутки: чаще холодную ячневую кашу с минтаем или путассу, вермишель с белыми червячками (не сразу заметишь), иной раз - теплую баланду, в лучшем случае со следами той же головизны; в вечернее время, тоже раз в сутки, но "с боем" и не каждый день - кипяток. Вячеслав вспоминал сей божественный русский напиток - вот уж действительно "Святой источник жизни"! - на вокзалах, во время войны и ссылки (высылки). Огромный Бак на пьедестале с большим медным краном и небольшим "поддоном", собирающим нечаянно пролитое. Вот бы здесь, в тюряге такой! (Хотя бы бачок. Вот Чему надо было бы памятник ставить, а не Примусу (или - не только примусу). Веник, ведро, хлорка? - "Вам здесь не санаторий! Ясно?!" Стены покрыты серой "шубой" - "Побелка?! вам здесь..." и т.д. В "шубе" - клопы, пауки, мокрицы. Под полом - вода, в камере всегда промозгло, зябко. Постельное белье выдавали - застиранные, серые рваные простыни и наволочки, иногда даже меняли, - здесь ладно, терпимо. В самом деле - не курорт же, уже сам начинаешь понимать. В то же время иной раз простреливала совершенно антисоветская мыслишка: ведь это все даже официально - еще невиновные люди, не преступники, а только подозреваемые. В таком качестве может оказаться вообще любой человек, даже случайно, по недоразумению. Сидя в тюрьме, Гаганов вспомнил высказывание одного юрисконсульта - Калюжного Самуила Ароновича, человека порядочного, остроумного, серьезного и начитанного: "Мой друг! То, что ты до сих пор на свободе - не твоя заслуга. Это недоработка Системы!" "В темнице был, и вы пришли ко мне" (Матф. 25, 36). И никто не пришел, и главное, не имел права придти (без специального разрешения следователя; а о каком "разрешении" речь в случае с опасным государственным преступником?!). Кстати, о "темнице". В камере круглые сутки горела лампочка Ильича; солнечный свет никогда не проникал в нее, поскольку окно было закрыто "намордником". А Гиппократы приходили?! Скорее - эскулапы, как-то более созвучно. Достаточно привести одно только свидетельство Яворского, которому выдали справку, что "печень и селезенка у него в норме", а селезенку у него удалили до того какое-то время назад. "От перемены мест слагаемых сумма не меняется, - острил в связи с этим Яворский. - Вопрос лишь в том - бывает ли у них охота к перемене мест?!" Это ли не приписки и иные искажения отчетности?! А если нет, то - что такое норма для зэка?! А чахотка? Гаганов подозревал, что "Петров" болен туберкулезом; и кто его знает, в какой форме, может - в открытой? Просил (вместе с Подопригорой, Тихомировым и Яворским) администрацию направить бомжа в медсанчасть на обследование - "не за себя же лично просим!" Самому "Петрову" было все безразлично. Администрация, кажется, согласилась, но дело не было доведено до конца; "Петрова" направили по приговору суда в исправительно-трудовую колонию общего режима с лишением свободы сроком на один год (т.е. по самому минимуму - сердце сжалилось что ли у судьи или у нарзаседателей? При виде гражданина Республики Комы.) С учетом времени содержания под стражей - ему оставалось месяцев девять. А там - снова Свобода, как познанная необходимость, Единство и Борьба Противоположностей, Диалектика Гегеля и железная Логика Александра Зиновьева!
   Гаганов и на воле не был избалован условиями своего существования, вел спартанский образ жизни; питался умеренно, постоянно контролируя, насколько это возможно, состав пищи по всем важнейшим ингредиентам. Особо не афишировал, все делал втихомолку, потому что знал, что люди будут смеяться или начнут лезть с непрошенными советами о "более правильных методиках" и прочими благоглупостями. Не был избалован, но не до такой же степени: раз в сутки и все одно и то же - однообразное, несбалансированное, скудное питание, не дающее только умереть от голода. На свободе Гаганов постоянно следил за собой и в плане физических нагрузок, не ленился ежедневно, систематически поддерживать себя в надлежащей форме. А здесь - чудовищная гиподинамия, вынужденная неподвижность в условиях крайне ограниченного, замкнутого пространства. Но главной все-таки была изнуряющая необходимость постоянного и тесного соприкосновения с сокамерниками, невозможность остаться хоть на какое-то время одному, невозможность поразмышлять, отключиться, расслабиться. Гаганову часто стал приходить на память случай, бывший много лет назад с одной девушкой, дружившей с его двоюродным братом. Однажды она спешила к тому на свидание и, не рассчитав свои возможности, перебегала железнодорожные пути перед близко идущим пассажирским поездом. И перебежала уже, но стала медленно съезжать с крутого обледенелого откоса, цепляясь за травинки, камешки и бугорки, прямо под колеса паровоза. И машинист все видел, но ничего не мог уже сделать. Когда ее сбило и потащило, зацепив за полы пальто, вдоль полотна, он стал выпускать сильной струей пар, чтобы её ударом отбросить тело, но струя била выше и мимо. Брат тоже все видел с высокого откоса, видел во всех деталях, но как и машинист, ничем не мог помочь девушке. Случай потряс Гаганова. И вот теперь, в камере, он сам "цеплялся" за малейшую возможность спастись, искал, вспоминал, продумывал ходы, но Левиафан, как тот гудящий, зеленый паровоз серии "СУ", неумолимо надвигался на него, а пальцы все слабели и слабели... Цеплялся за прошлое, соскальзывая в будущее.
   ... "А, между прочим, кто это Павел Павлович Гаганов?! "Один из почтеннейших старшин нашего клуба, человек пожилой и даже заслуженный", который "взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: "Нет-с, меня не проведут за нос!"52 ... "Опасность умереть от истощения никогда не нависала и над каторжанами Достоевского. Чего уж там, если в остроге у них ("в зоне") ходили гуси (!!) - и арестанты не сворачивали им голов. Хлеб на столах стоял у них вольный, на Рождество же отпустили им по фунту говядины, а масла для каши - вволю. - На Сахалине рудничные и "дорожные" арестанты в месяцы наибольшей работы получали в день: хлеба - 4 фунта (кило шестьсот!), мяса - 400 граммов, крупы - 250! И добросовестный Чехов исследует: действительно ли достаточны эти нормы или, при плохом качестве выпечки и варки, их не достает?"53
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава ХIV
  ГРАЧЕЛЬНИК
  Умиление и восторг, которые мы испытываем от созерцания природы, это воспоминание о том времени, когда мы были животными, растениями, землей. Точнее: это сознание единства со всем сущим, скрываемое от нас временем.
   Л.Н.Толстой
  Алёнушка! Испытывала ли ты когда-нибудь такое?! Махнув на все рукой, на все угодья и круговерть, где-нибудь на третьей неделе Великого поста - взять билет наобум (в том-то вся и прелесть, что "наобум"), и поехать куда душе угодно, по наитию. В груди теплится трепетное предвкушение: "Еще одну Весну узнать!" Отправиться в пустыню... А как просто-то! Сидишь себе, "улавливая клубы эктоплазмы" - глазея по сторонам: как всё изменилось! Как всё изменилось!! Грёзы, аллюзии - Божественный нектар сумеречного сознания... Вот ветхая избушка и березки возле нее, вот погост, где наши дорогие гости (погостили и уехали)... куртина, луг, - все узнаёшь и слышишь тайный зов, но все отделено тончайшей перегородкой. Скорбя от неустроений своих, мы почти уж и не взываем ни к кому... Мягкое тело Земли изнасиловано гусеницами Рационального; сводят Ее судороги - то злыдни нечестия и беззакония, ржавая арматура "логики", железобетон "познанной необходимости", пестициды "общественного мнения" и "конституционного порядка". Сочувствуешь Ей, тихо вздыхаешь...
  А помнишь, как мы с тобой читали Карамзина, на полянке, в лесу? "Может быть никто из живущих в М. не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели - куда глаза глядят - по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты". Ты вот иронически улыбаешься, а зря. Бродить пешком, да еще без плана. Нынче всё больше на машинах - но это не то. Я приведу авторитетное мнение - Олдингтона (он тебе тоже нравится): "Отшагай за три недели триста миль и куда полнее изведаешь дух странствий, увидишь и испытаешь не сравнимо больше удивительного и прекрасного, чем если проедешь тридцать тысяч миль поездом или пароходом". Или Владимир Сергеевич Соловьев, знаешь? - отправился пешком (!) в Фиваиды, одетый в европейское платье - в цилиндре и в пальто (!) Недалеко от Каира встретили его бедуины, ограбили и, - да что я тебя убеждаю!
  За окном плывут несравненные, милые сердцу картины: дальние колки, прикатанные поля, - на горизонте они обгоняют нас. На озерцах и речушках у берегов вода, да и в середине кое-где полыньи, а рыбаки там и сям темнеют кучками, и поодиночке. Тут всё удовольствие, видимо, продраться сквозь рогозовые кусты, выбрать место, сесть и сидеть сиднем, ожидая жора целый день за десяток-полтора голавлей да щурят.
  Во всём этом, однако, есть один такой миг - не "между прошлым и будущим", а всё вместе: и "прошлое" и "будущее", как бы даже без "настоящего" - именно первая минута. Только-только выйдешь на станции, тебя вдруг так и пронзит! Вдруг и всего. Притихнешь, упиваешься с детским простодушием ... И звук - раскрепощенный, емкий, точно сам в себе и для себя; и свет - ослепительно яркий, живые токи его льются повсюду и сверху и снизу, брызжа через любые преграды. Вот она Свобода! Простая, непосредственная жизнь. Зажмуришься, прослезишься, так и пойдешь - ступая вприщурку через разъезженную колею. Впереди вроде бы лес. Это не тот лес; этот - добрый, ласковый, соскучился по тебе, ждет. Спустишься на санный, "второй" путь, устланный сыпким навозом да прелой соломой... А вот лужайка, окруженная молодыми березками. Здесь и вовсе не разомкнуть век: она обнимает тебя, целует... Сморщившись, никого не стесняясь за кикимору на лице своем, подглядываешь покуда терпится одним глазком. Ах! Всё бесполезно; это надо испытать... Солнечный свет, вечно чистый, ослепительный, будто слегка давит на щеку; меховая шапка нагревается, но с теневой стороны еще довольно свежо. Кое-как приноровишься - выглянешь из-под ладони немного вверх, совсем немножко ... такое ощущение, словно ты лилипут, а вокруг облакопрогонники медленно передвигают снежно-белые толкучие горы и облачные скалы по голубым долинам; длинноногие, веснушчатые акселератки - дочери их - плавно раскачиваются в такт, колеблясь в слезах твоих. Густой синевы, ясное небо; раза два-три так вот приноровишься - наберешь ложку... Однако надо же объяснить здесь - кто это такие "облакопрогонники". Славянская "Кормчая" (по списку 1282 г.) и "Домострой" называют "облакопрогонниками" чародеев. Митрополит Даниил, например, советовал налагать запрещение на "глаголемых облакопрогонников и чаровников и наузников и волшебников". На Руси существует поверье, что, когда повеет весной, черти проветривают колдунов и с этой целью подымают их на воздух и держат головами вниз. В Малороссии рассказывают, что ведьмы скрадывают с неба дождь и росу, унося их в завязанных кринках и запрятывая в своих хатах и каморках. В старые годы похитила ведьма дождь, и во все лето не упало его ни единой капли. Раз она ушла в поле, а дома оставила наймичку и строго наказала ей не дотрагиваться до горшка, что стоял под подкутом. Мучимая любопытством, наймичка достала горшок, развязала его, смотрит: внутри не видать ничего, только слышится исходящий оттуда неведомый голос: "Вот будет дождь! Вот будет дождь!" Испуганная наймичка выскочила в сени, а дождь уже льется - словно из ведра! Скоро прибежала хозяйка, бросилась к горшку, накрыла его - и дождь перестал.54
  И все-таки то еще не лес, а предлесье. В настоящем лесу только-только провозвестие весны. Снегу много, местами он по-январски бел и даже пушист. На открытых участках он сыпуч и чуфырится. Дерева сухие, в кронах - серо-зеленый туман, а среди лип - невероятно! - оранжевый отсвет... Сосны в затайках, но сейчас не их время, не декабрь-январь, когда солнце низко, и красные тропы пронизывают редко расставленные огненные столбы...
  Но особую прелесть придают лесу грачи. Вы слыхали, как поют грачи? Их много повсюду, будто в новом, необжитом доме. Нет, не те грачи, что никуда не улетают на зиму. Вот один: высоко-высоко, сидит на месте, точно в растерянности, не зная, за что приняться; покачивается на лапках взад-вперед. Стоит в лесу неумолчный грай. На душе тревожно в иную минуту, новые чаяния, какое-то сладостное, дремотное томление. Не вдруг заметишь, как свело мимические мышцы; оказывается, с той самой "первой минуты" ты блаженно улыбаешься...
  А вон там что? Тать притаился или Индрик - зверь? У страха глаза велики: то пень вывернутый и весь покореженный, видимо, когда-то в бурю повалило; а ближе подойдя, разглядишь, что на нем еще лоскуты от одежды. Может, крестьянин повесил когда-то на то дерево? Обычай такой: от лихорадки и других болезней крестьяне купаются в реках, лесных родниках и колодцах, а после купания вытираются чистою тряпицею и вешают ее на соседнее дерево или ракитов куст; вместо тряпицы вешают также рубашку или лоскут от своей одежды и оставляют их висеть до тех пор, пока совсем не истлеют, т.е. передают недуг вместе с рубашкой дереву, пока не сгинет (хотя бы и вместе с деревом). А вот пошла осина - жалко мне это дерево. С какой стати народная молва вешает на него всякую напраслину? Заостренный осиновый кол получил в глазах народа значение Перуновой палицы. Чтобы мертвец, в котором подозревают злого колдуна, упыря или ведьму, не мог выходить из могилы, крестьяне вбивают ему в спину осиновый кол; чтобы предохранить коров и телят от нападения ведьм, они ставят на воротах и по углам скотного двора осиновые деревья, срубленные или вырванные с корнем; колдунам - выходцам из могил вколачивают в сердце осиновый кол, бьют их наотмашь осиновым поленом и сжигают их трупы на осиновом костре... В свою очередь, ведьма может пользоваться осиновым колом или веткою для своих волшебных чар: ударяя этой веткою в грудь сонного человека, она наносит ему незримую рану и жадно упивается его кровью - так весенние удары молнии, направленные в тучу, еще объятую зимним сном, проливают из нее дождь. Выдоив черную корову, ведьма выливает молоко в землю и тут же вбивает осиновый кол...55
  Иные деревья с ободранною корою - погрызами, сохатый лакомился. А вот следы лисиц, перебегавших от стога, мышковали. К слову сказать, в это время - не только встречи, есть и расставания. Проходят они скромно, неприметно: пуночки улетают, хохлатые свиристели...
   ...К вечеру, усталым, голодным и слегка замерзшим - вернуться в теплые пенаты, на третий этаж двухэтажного дома. Мария Алексеевна будет встречать улыбаясь, радостная, целуя Елену в прохладные персиковые щечки. Растопить подтопок, поставить чай. Наш уголок (нам никогда не тесен) наполнится ароматом хвои. А еще - долго не включать свет, сумерничать. Желто-красные, оранжевые сполохи златозубого и златобородого Агни - бога грозового пламени, будут вздрагивать и прыгать по стенам и потолку - нервно, неровно, щелкая, потрескивая, норовя высветить блестящие глаза и влажно-алые губы.
   Мария Алексеевна возьмет гитару: "Мой костер в тумане светит", "Ночь светла", еще что-то из Вадима Козина, - одним словом, щемящее Ретро в столице Идолопоклонства. Звук ее голоса божественно чистого тембра, обрамляемого мягкими переборами семиструнной, наполнит грудь нежнейшей совибрацией и тончайшей грустью.
   В лесу, на самой кромке восприятия, с его ограниченной разрешающей способностью, взахлеб впитываемые звуки, краски, запахи, не вмещались, зашкаливая. Теперь же - отпустило, сиюминутная непосредственность потеряла напор, и вся ретроспектива высветилась едва ли не явственнее и глубже. По ногам, переобутым в сухие чувяки, растекается тепло-о, и по всему телу идет волшебный отток. Аура муаровых бемолей светописи размывает границы...
   Живот их был некорыстный, всё как-то обходилось с шуточкой да прибауточкой, хотя питались чем Бог послал, в основном "акридами", пробавляясь посылками от Дарьи Степановны. Иной раз в Школе выбрасывали харчи (для сотрудников): сливочное масло, крупы или муку. Наварит Елена клёцек, сделает шукрут - Володя с матушкой уминают за обе щеки, молодую хозяюшку нахваливают. Приобрели у знакомых старенькую ширмочку - молодые отгородили свой альков. Спали "валетом", переворачиваясь с боку на бок, как по команде - одновременно. Мария Алексеевна спала на раскладушке и сильно храпела. "Это возрастное" - шептал Рудинский Елене.
   ...В ту жуткую ночь, когда Елена едва не замерзла, на неё случайно наткнулась Зинаида Поклонникова. Она обратилась за помощью к помдежу Школы, тот вызвал Рудинского, а он уж взял Елену к себе. Вдвоем с матушкой выходили ее.
   Поправившись и немного освоившись, Елена стала исподволь, ненавязчиво воздействовать на Владимира, что вкупе с историческими решениями двадцать третьего Съезда дало ему мощный импульс, достаточный впрочем для того, чтобы преодолеть критическую точку зачина, и дело с диссертацией пошло. Подстёгивало еще и то, что защитился Гаганов, и даже Аллочка выбрала актуальную, диссертабельную тему.
   Мария Алексеевна, боясь лишний раз пошевельнуться, каждый раз долго не могла заснуть. Ей пришла идея - она попросила у друзей небольшой радиоприемник (ВЭФ), дала сыну, он включал вечерами его, не громко, ловя в основном Vоiс оf Аmеriса - на английском, его не глушили (в данном случае наоборот - Vоiс сам заглушал ...). Мария Алексеевна испытывала дотоле неведомые чувства - не ревность, нет - умом понимала, что когда-никогда, но настанет час, ее сынуля заживет собственной жизнью, в своей семье. Все так, но ведь у нее-то теперь не осталось вообще никого.
   Она лежала и беззвучно плакала, вспоминая "Антидюринг", "Происхождение семьи, частной собственности и государства", закон Отрицания. Вспоминала свою Первую, Настоящую, Единственную Любовь - Яшу. Его большие, сильные, нежные руки, его... ногу (о, Господи!)... "Теперь - не так; встретятся на танцульках и в тот же вечер - в постель. Как эта... Сама прискакала к Энгелю, самка! Легла под него, а он потом выбросил словно подстилку. А мой-то дурашка подобрал. Он же с детства был нежным и жалостливым. Этот... тюха-матюха, муж... даже ревновал к сыну ..." Уже засыпая, слышала, как пришел домой Иван Петрович, пьяный. Дуська ругалась, а он говорил ей назидательно, басом: "В век уборнизации такие прогулки по природе необходимы". - "Ишь, какой умник!" И говорил он почему-то голосом Яши.
   ...Проклятый Левиафан в те дни забрал у Марии Якова (добровольцем в Красную Армию) - для своих сатанинских игрищ. У Марии начались припадки. Отец с матерью намучались, возя ее по заговорщикам, вещицам и шептунам; ей не хотелось жить, хотелось исчезнуть раствориться, сбежать ото всех. "Зачем?! Зачем все это?! Ведь, если бы я не родилась, не было бы моих мучений..." Мария часами плакала и всё смотрела и смотрела на пожелтевший листок с черновиком выступления Якова, на тряпочку от коврика под его дверью, - единственное, что ей удалось сохранить, утаив от сатаны. "Я несчастнее кошки, которая, по крайней мере ничего не понимает... "Душистый дёрн укроет плоть, Небесный свод - мой храм, Господь!"" - шептала Мария в полузабытьи (строки из Т.Мура).
   ...В дни, когда болезнь отступала, Мария бродила одна по полям и лесам. Однажды открыла сказочное лесное озерцо, на берегу которого пригорюнилась сестрица Аленушка - братца ее, Иванушку отвели в детдом. Ночная (предутренняя) гроза сжигала за собой мосты, они пылали один ярче другого, рассыпая искры на влажные леса и травы мириадами разноцветных светлячков. Уплывающие на юг тучи-корабли опускали к земле золотые вёсла. Некоторые доставали до леса, до березовой, осокоревой свили. Мария разделась, осторожно вошла в воду, поплыла. Где-то на середине озера перевернулась на спину - от резкой перемены ориентации слегка закружилась голова. Всё выравнивала крестик распятием к небу; цепочка вытягивалась в ложбинке между двух холмиков. Давно забытое сладкое успокоение овладело ею. Мария почти уже доплыла до другого берега, от движения цепочка все-таки соскользнула крестиком в подмышку, перекрутилась, ограничивая замах правой руки. Перевернулась обратно, лицом к воде, поплыла по-собачьи, но быстро почувствовала, как кто-то удерживает ее на месте, за крестик, и тянет вглубь. Пыталась высвободиться, но тщетно. Не кричала, не звала на помощь, но силы быстро оставляли. Она видела вкруг себя прелестных юных дев; лица их были исполнены несказанной пленительной красоты, с длинными ниже колен, распущенными зелеными волосами (у некоторых - русыми, у других - черными); у двух-трех русалок - заплетены зеленые косы; стан у всех был стройный, глаза - голубые или черные, с длинными пушистыми ресницами, на вид - примерно лет по десять, но некоторые - совсем девочки, лет семи... Видела, как водяной едет на соме, поднимая волны, как падают в воду звезды, убегая и прячась от нечистого...
   ...Очнулась в незнакомой избе с низким потолком, даже не в избе - как поначалу показалось, а в землянке. Пахло травами, медом, кислым хлебом и парным молоком. Над нею склонился колдун в пурпурной мантии - высокого роста, крупный мужик, с зарослями бровей, нос картошкой - Бог семерым нес. Пригляделась - где у него глаза; нашла - взгляд у этого "Карабаса-Барабаса" был добрый, не плотоядный. То был пасечник, живший бобылем возле озера. Услышал утром необычный шум в воде: "Не рыба ли крупная бьется?!" Подошел ближе и, немало удивляясь вызволил "русалку". Давал ей разные снадобья и настойки собственного приготовления, сотовый мед в алюминиевой миске.
   До чего же все необычно было у него, начиная с имени: Гендер Северьянович. Маша никак не могла запомнить и окрестила его Германом Сидорычем. Он только смеялся и в ответ называл ее русалкой Машей.
   Тихими летними вечерами Гендер Северьянович выпьет немного своей "медовухи", и начнет рассказывать Марии нечто странное, про Явь, про Навь и какую-то Правь. Машенька впадала в необычное состояние (она конечно ничего не пила). Видела ослепительно яркие потоки Света - и сверху, и снизу, изнутри, но чувствовалось, что то - не просто свет, а нечто Живое, как бы плодородящая сила или чье-то сознание - Доброе, Ласковое, Любящее. Она слышала словно бы антифоны - противогласники - песни, выбранные из псалмов, поющиеся попеременно обоими ликами на двух клиросах... Гендер Северьянович вел ее по извилистым, немощенным улочкам Ура Халдейского (столицы Шумера), на которых всегда толпился народ: солдаты, нищие, мытари, священнослужители; медленно двигались караваны навьюченных ишаков. Машенька ощущала халдейский дух - и просто в глазах горожан, и в звуках Ура, и в его окрестностях, где виднелись сады, оливковые и финиковые рощи, яворы, сеть оросительных каналов, квадраты полей, засеянных ячменем и овощами...
   Герман Сидорыч говорил, что Мария была слепа, а припадки - это попытки прорыва к пограничным мирам, к Инобытию сознания. Мария дрожала от страха, а впрочем может - от холода, да и больна еще была. Пасечник обещал в ближайшую лунную ночь показать ей Чудо, к созерцанию которого нужна была подготовка.
   "Делается ли что доброе в полнолуние?" - сомневалась Мария. Отец ее, например, никогда не начинал ничего серьезного в такие дни: не рубил деревьев, ибо древесина быстро портилась; бабушка - знахарка, не делала операций - человек исходил кровью. "Для материально обусловленных душ сие вполне верно, я-то знаю, как надо делать", - отвечал Гендер Северьянович, и Мария изумлялась, ибо он читал ее мысли.
   Чудо должно было произойти в двухэтажном кирпичном доме Фарры, и Мария частенько "наведывалась" туда, дабы свыкнуться. Особняк Фарры, побеленный известью, с табличкой "Дом свободного гражданина Фарры сына Нахора" стоял у крепостной стены. Русалка "входила" в маленькие сени: "Квартирка так себе, (даже не улучшенной планировки)"; радовалась прохладе, ополаскивая ноги и руки в небольшом водоемчике. Далее там был большой двор, выложенный плиткой, с водостоком, по которому бежала, падая с покатой крыши, чистая дождевая вода. Маша иногда видела на галерее молодого Авраама. Задумчивого, порой озабоченного. В офисе Фарры всегда был народ - люди из кочевых племен, торговавшие кожами, тканями из козьей шерсти, маслом и молоком. "Спекулянты", - думала Мария (дважды "про себя").
   "Нужно сбросить с себя вериги веры", - учил Спасатель, имея в виду иудаизм, христоманию и ислам, считая их за одно "веромучение", полное исихазма. "Истинной религией, искаженной в дальнейшем многочисленными наслоениями, были древние египетская и индийская религии, заключающие в себе Сокровенное Знание, неизвестное Европе. Европеец самодоволен и видит лишь нечто поверхностное в окружающем его мире, он не способен к самопознанию и только потребляет и потребляет, всё разрушая вокруг себя".
   ...Гендер Северьянович ловко колол чурбачки для баньки. В лугах расстилались туманы, медленно поднимаясь к Становищу. Готовились к Молению в Святой роще. Перед тем все пошли вечером в свои баньки очиститься от мирской грязи. Из дежи пахло замешенным тестом. Северьяныч пропустил Марусю вперед и только из предбанника переговаривался с нею о самом необходимом. После баньки, с легким паром, во всем чистом - она пекла блины, а пасечник читал молитвы Карта.
   Спозаранку потекли люди в Кюсоту (Священную рощу). Проверяли - угодны ли Богам жертвенные животные: белые гуси, бараны, кобылы, бык; обольют водой, и если они вздрагивают, значит угодны. Пробовали горбушку хлеба, завернутую в блин, запивая домашним пивом. Полив ложкой крови животных Священное дерево, приступали к молитвам.
   Любопытная луна, сбросив с себя шапку, надетую на нее чертом, приподнялась на цыпочках из-за вершин деревьев. Мария и Гендер Северьянович пили чай с янтарным медом, черпая разрисованными деревянными ложками: приближался назначенный час. ... С Евфрата потянуло свежестью. Всё существо Марии наполнилось воспарением "сатори". Вот она во дворе хорошо знакомого дома. Поднялась наверх по каменной лестнице туда, где были отдельные комнаты, соединенные снаружи галереей, покоившейся на четырех столбах. За лестничной клеткой - террокотовый туалет, кухня, кладовая, баня и специальное помещение, в котором рабыни растирали жерновами зерно на муку. На первом этаже находилась молельня со статуей семейного божества. Под ее каменными плитами хоронили в глиняных гробах умерших членов рода. Гендер Северьянович дал знак Марии, чтобы та молчала, и не шевелилась. Мария едва не вскрикнула и метнулась, было, к какому-то призраку, появившемуся среди двора. Он был похож на Якова, одетого в форму краскома, молчал и, казалось, не видел ее. Она пыталась общаться с ним внутренним голосом, но тщетно; в голове начался неприятный звон и треск. Какой-то хриплый раб все жаловался, что ему дует и дует (dо it) в бок... Мария Алексеевна спросонья подтыкала под себя одеяло...
   ...Гендер Северьянович с неожиданной для его возраста проворностью наступил на тень Марии, осеняя ее непонятными, таинственными знаками; Мария испытала как бы полное раскрепощение, границы ее сознания расширились. И вот - Мария с "Яковом" непостижимым образом заскользили со двора, быстро достигнув крепостной стены. Ворота были заперты, они "переплыли" через стену, стража как всегда спала. До окружной дороги за ними с диким воем гнался облезлый выжлец. За крепостным валом на земле лежали рабы, кочевники со своими стадами; Мария и "Яков" "вошли" в оливковую рощу. Прямо перед ними открылся полноводный Евфрат, на его когерентных бирюзовых волнах дремотно покачивались баржи и лодки. Один беззубый раб глодал рыбу, канючил младенец, а мать сонно качала его. Справа по берегу здесь была какая-то свалка, пакгаузы, ящики, бумажные мешки, бревна, щебень. Гендер категорически запретил Марии смотреть на воду. Вдали над городом блестела конусообразная пирамида со святилищем Бога Луны Наннар Син... Старые женщины варили в котлах и поджаривали на огне жаб, змей и ящериц, приготовляя из них волшебные составы, а сами ели их мясо; другие в это время приходили к источникам, скликая гадов и кормя их творогом.
   Мария настойчиво расспрашивала "Германа Сидоровича" о Боге. Он отделывался шуточками, а один раз, весь преобразившись вдруг просветлел, и сказал ей: "Бесполезно людей учить этому... Они неспособны в массе своей познать Его, ибо Он Непостижим и Многообразен. Люди видят Его с разных сторон, каждый по-своему, упорствуют, настаивая на исключительности своего виденья. Спорят и убивают друг друга. Их споры похожи на то, как если бы мы, например, стали утверждать, что люди на другой стороне земного шара ходят неправильно, "вверх ногами". Те возражали бы и с полным основанием отвечали: "Нет, это вы ходите, "вверх ногами". Кто из нас был бы прав? Кто "более правильно ходит"? У нас у всех одно Небо, и оно для всех нас - над нашими головами".
   "Невея - всем лихорадкам сестра старейшая. Плясавица ее нызвают в народе, в честь Иродиады, - сказал Гендер Северьянович отцу Марии, возвращая ему дочь в целости и сохранности. - Однако замуж девке пора". Тот и сам все понимал.
   Матушка устроила ей знакомство с одним инженером (тогда это еще не было так скверно) - с Александром Федоровичем Рудинским, тихим, застенчивым человеком. Всё-то он мастерил чего-то да книжечки почитывал: сядет у стола, наденет очки, закурит и как-то всё голову набок, словно одним глазом смотрит. "Ну и тюха-матюха", - только и вымолвила Мария; а матушка всё свое талдычила: "Не век же девке одной слезы на кулак наматывать".
   Когда убили Кирова, отцу конечно, больше всех надо: "Это не один Николаев!" Органы, вполне естественно, заинтересовались - "а кто еще?!" Взяли его; а кроме него, и мать - какое-то непролетарское происхождение: из белых горничных, явно классовый враг. Вот когда жареный петух клюнул Марию в одно место - сестер и матушку надо же кормить. Ходила по деревням с саночками, пела и просила милостыню.
   Протечет Сион-река огненная,
   От востока река течет до запада;
   Пожрет она землю всю и каменья,
   Древеса и скот, и зверьев, и птицу пернатую.
   Тогда месяц и солнушко потемнеют
   От великого страха и ужаса,
   И звезды спадут на землю,
   Спадут оне, яко листья с древов,
   Тогда же земля вся восколыбается...
  "От сумы да от тюрьмы не зарекайся!" Делать нечего - пошла за инженера. Родился Вовка. Началась ВОВ. Проводила своего "Кулибина" на позиции, набросив на плечи маленький синий платочек, сама пошла в госпиталь санитаркой. Когда удавалось, когда - нет, таскала сыну в полуторалитровом бидончике то щи, то кашу. Раз принесла бидончик топленого масла. Вовка всё съел (вместе с соседской девочкой) до прихода матери - какое же оно было вкусное - крупинчатое. Даже без всего: без хлеба, без каши! Хотели вызывать "скорую", но слава Богу обошлось.
   Прибыл как-то эшелон с ранеными из-под Лютограда, среди них и Яков! Он долго не приходил в себя. Сделали ему операцию, ампутировали ногу. Мария стоит, держит ее, а слезы капают из глаз: "Господи! Это же он, Яша!" Просто так, взять и выбросить?! Не отходила от его койки, выхаживала, как могла. Читала ему "Красную Звезду". Вспоминали отрочество - ветлу, дупло, тенистый пруд, запись в пионеры, худсамодеятельность. Но когда Якову стало известно, что Мария - ЧСВН - член семьи врага народа, не захотел больше с ней видеться. Так и получила она от него вместо Руки и Сердца - НОГУ!!! Такое уж это было тогда токшоу...
   И от "Кулибина" никакой весточки; потом прислали: "пропал без вести". По ночам видны были сполохи над Москвой - враг рвался к столице первого в мире Государства Рабочих и Крестьян. Вовка любил сидеть вечерами в темноте и жадно всматриваться в трассирующие на горизонте линии, вспышки взрывов, огни пожаров. Там папка бил фашистов!
   Вовка так и рос вместе с Войною - болезненным и хилым, почти доходягой, но добрым и смышленым. Хорошо - соседка, тетя Оля, мирволила ему. Порой пригласит чаю попить. Он приходил тихонько, никогда сам не переходил некой невидимой границы, очерченной его детской совестью: ведь это он таскал из ее помойного ведра под умывальником раскисшие кусочки пеклеванного хлеба, предназначавшегося для курей. Тетя Оля, бывало, посмотрит ему голову, и посадит где-нибудь в закутке вшей бить. Расчешет гребешком волосы - так и сыпятся на газету. Мальчик сам давил их ногтем большого пальца. Но гниды оставались, их просто так не возьмешь! А потом снимет рубашку и тут уж во швах - двумя руками (ногтями больших пальцев, встречно) - вши лопались с таким характерным, емким звуком, - это уж наверняка! Когда же возвращался в свою комнатку, а у них чаще всего не было света по причине перегоревшей лампочки, - то всматриваясь в стену, думал: "Почему это от нас тёти-олин свет виден, а от тети Оли нашу темноту не видно?!" Засыпал философ впроголодь, дрожа от холода, под мерный стук уличного колотушечника и видел во сне ясный свет пустоты...
  
  
  
  1 С 1948 года г. Жданов,
  2 Автобус Львовского автомобильного завода.
  3 И это опять был И.Северянин,
  4 В данном месте в Системе Акашикской Записи произошел сбой? оператор настолько увлекся Еленой, что перепутал, видимо, дискетки и на дисплее появился совсем другой сюжет, - прим. авт.
  5 Личное подсобное хозяйство,
  
  6 Контрольно-ревизионное управление,
  7 Машинно-тракторная станция,
  8 Малое паломничество - именно в такой транскрипции этот термин дан в книге- Королевство Саудовская Аравия - Министерство информации; Изд-во "Дар-Аль-Кэмам", г. Эр-Рияд, 1993-1413 (по Хиджре). В других источниках данный термин дается как "Омру",
  9 Все наименования приводятся по 4 изданию Королевства Саудовской Аравии
   (1418-1998 гг). "Мечети в Мекке и Медине",
  10 Всесоюзное общество слепых (глухих); районные органы государственного управления: финансовый, народного образования, социального обеспечения; Главное управление Министерства сельского хозяйства по производству и переработке плодоовощной продукции и картофеля,
  11 На самом деле, по книге А.Кузьмина: Татищев, "Молодая гвардия", М., 1987 г.,
  12 Между прочим (англ.),
  13 "По раскрытой книге", без подготовки (фр.),
  14 Так А.В.Луначарский называл этого великого писателя,
  15 По роману Д.Кроули "Египет",
  
  16 Фонд имени Нирмалы Шривастава. Путь к здоровому обществу (избранные материалы), ХI Всероссийская научно-практическая конференция - Москва 2-3 марта 2001 г., -прим. авт.
  
  17 Зенон цитировал из тех же материалов ХI Всероссийской научно-практической конференции, что и Крякутной-Фурцель,
  18 Сообщая такие детали, Валентина использовала буклет: Прикамье. Памятники архитектуры (текст Г.Канторовича) Пермское книжное изд-во, 1973 г.,
  19 Гаганов цитировал из В.Розанова "Опавшие листья", а Устюжанкина - из его же работы "Русский Нил",
  
  20 Автор в полной уверенности, что у Гаганова даже в подсознании не было при этом никаких скабрезных помыслов, у него возникали, как бы по инерции, ассоциации с текстом В.Розанова из его "Опавших листьев" (справка сделана специально для Б.М.Парамонова)
  21 Его рассказ в адаптированном виде приводится в следующей главе,
  22 Позже (в 1958 г. В.Ф.Покровская и др.) было установлено, что вся история с полетом на воздушном шаре Крякутного - сплошной вымысел,
  23 Глас народа - глас божий (лат.),
  24 В этой связи небезынтересно упомянуть, например о таком факте: в 2002-2003 году в одной из колоний Саратовской области осужденный Петр Говиндяев осуществил силами заключенных постановку своего собственного мюзикла "Грезы Дианы" (www.svоbоdа.ru 19.01.2003 г. "Корреспондентский час радио "Свобода"). На мой взгляд, этот невероятный факт наряду со многими другими свидетельствует в пользу точки зрения профессора Устюжанкиной,
  25 "Синеблузники" - вероятно, молодежные коммунистические организации в профсоюзной среде,
  26 Фрагменты из древнего ведийского гимна (цит. по книге - В.Подорога, Феноменология тела),
  27 Александра Михайловна Коллонтай - женщина передовых и независимых взглядов, большую часть своей жизни провела за границей. Во Франции читала лекции в Партийной школе, позднее вынуждена была уехать в Америку, жила в Англии, Дании, Норвегии. В тридцать шесть лет вернулась в Россию после июльских событий 1917 г.; была арестована правительством Керенского. После ВОСР - она Народный Комиссар социального обеспечения; с 1920 г. заведовала Женотделом в ЦК РКП(б), с 1923 г. - на дипломатической работе: посол в Норвегии, Мексике, Швеции. Только в 1945 г. окончательно вернулась в Россию. Между тем, в советское время революционное законотворчество на местах кое-где обобществляло женщин, отменяя частное владение ими (в возрасте от 17 до 30 лет, кроме замужних и (или) имеющих пятерых и более детей). Все представительницы прекрасного пола, подпадавшие под этот Декрет, изымались из частного постоянного владения и объявлялись достоянием всего трудового народа. Распределение заведования отчужденных женщин предоставлялось Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Мужчины, желающие попользоваться "достоянием народа", обязаны были предоставить от рабоче-заводского комитета и профессионального союза справку о своей принадлежности к трудовому классу и отчислять в фонд "Народного поколения" два процента от своего заработка. Младенцы по истечении месяца отдавались в приют "Народные ясли", где воспитывались и получали образование до семнадцатилетнего возраста.
  28 За точность транскрипции автор не ручается,
  29 Умирая от переохлаждения, Елена видела и слышала всё в искаженной форме, была полна зрительных и слуховых галлюцинаций, но в отдельные моменты некоторые отделы ее головного мозга короткое время функционировали совершенно нормально, и она приобретала способность адекватно реагировать на внешние обстоятельства и критически оценивать собственные мысли, "поток собственного угасающего сознания", внутренние "голоса", она обратила внимание на мужской род этого местоимения, что повлекло за собой ряд ассоциаций, связанных с "растленным влиянием Запада", явлений в то время почти неизвестных простым советским людям,
  30 Шри Шримад А.Ч.Бхактиведанта Свами Прабхупада, - Источник вечного наслаждения (Краткое изложение Песни десятой Шримад-Бхагаватам). Бхактиведанта Бук Траст // Москва-Ленинград-Калькутта-Бомбей-Нью-Дели; Изд. "Дварака" М., 1989, с. 222 (всего в книге 864 стр.), прим. авт.
  31 Махараджа Парикшит пишет, что Кршна - мальчик восьми лет - вообще не мог испытывать вожделения. Верховная личность Господа находит удовлетворение Сам в Себе. Даже если бы Он испытывал вожделение, Ему не нужно было бы обращаться за помощью к другим, чтобы удовлетворить свои желания. Шукадеве Госвами утверждал, со своей стороны, что нарушение религиозных принципов Верховным правителем свидетельствует о Его великом могуществе. Например, огонь может поглотить любую отвратительную вещь, это - проявление верховного положения огня. Так же и солнце может поглощать воду из мочи или испражнений, и это не оскверняет его. Верховный правитель может иногда нарушать Свои наставления, но это возможно только для самого правителя, не для Его последователей. Насколько же чисты и даже несколько наивны все эти сентенции по сравнению с "моральными" установками растленной западной "культуры". Достаточно привести, например, высказывания Джузи Брандт. Согласно ее "инструкциям" адюльтер следует совершать не ближе 50 миль от места проживания, только с лицами не из своего постоянного круга, сводить ложь к минимуму, не признаваться ни в коем случае, требовать доказательств и отвергать их со всей категоричностью,
   32 Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти, либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях в письменной или печатной или иной форме произведений такого же содержания (из ст. 70 УК РСФСР 1960 г.),
   33 Большой ошибкой было бы считать, что Гаганов при этом имел в виду, например, Рудинского; Вячеслав Иванович вообще не принимал его всерьез,
  34 Камера предварительного заключения (ныне СИЗО),
   35 "Казенка", т.е. государственная монополия на водку (вино), бывшие и в Российской Империи, и в СССР. Любопытно отметить по части "символики" - до октябрьского переворота (1917 г.) ее называли "красной головкой",
   36 Сложная форма девиации (согласно В.Курицыну),
   37 Дела оперативной разведки (наблюдения, проверки),
   38 Напрасно некоторые считают, что доносительство получило широкое распространение лишь в последнее время. Напротив, оно зародилось вместе с первой, самой старой, греческой демократией, - см., например, об этом: П.Гиро, Частная и общественная жизнь греков, гл. Х, параграф 5 - Сикофанты. СПб., 1913,
   39 Активные участники "культурной революции" в Китае в 1966 году, в основном молодежь, термин адаптирован применительно к русскому языку из цензурных соображений, 
  40 От нечего делать, Гаганов вспомнил в этой связи, что, например, еще Моисей посылал на разведку своих людей: "Высмотри землю Ханаанскую"; разведка, шпионы и агенты были и у Рамзеса II, и у Александра Македонского, и у Генриха VII в Англии. В шестнадцатом веке шпионаж и контрразведка получили почти легальное прикрытие в виде официальных посольств, появились сложнейшие способы шифровки шпионской информации. Да что там Моисей?! У уицраоров Англии и Америки - Устра и Стэбинга (включая также Канаду, Новую Зеландию, Францию и другие страны) действовала своя Система сбора и обработки разведывательной информации "Эшелон", которая занималась негласным прослушиванием, прочтением, перехватом информации, касающейся национальной безопасности, борьбы с наркомафией и т.п. В КГБ имелось специальное подразделение - Информационно-техническое Управление (ОТУ КГБ СССР), которое выполняло функции "Эшелона". В то же время, например, О.Гордиевский утверждает, что в 1961 году американцы не могли выделить хотя бы даже одного сотрудника ЦРУ для разведывательной деятельности в СССР, поскольку, якобы, против того возражал посол США в этой стране. В то же время, тот же источник утверждает, что советских агентов в США (ГРУ и КГБ) в то время было около четырехсот. Внутри страны численность штатных сотрудников КГБ по некоторым оценкам составляла примерно пятьсот тысяч человек, а их агентурной сети - около пяти миллионов. Каждый осведомитель держал в поле своего наблюдения примерно тридцать сограждан. Таким образом, все простые советские люди жили в поле Ведомства, вышедшего из Шинели Дзержинского; в таком смысле советское государство действительно было общенародным,
  41 Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1956 г. немцы Поволжья были освобождены от административного надзора, однако без права возвращения в места своего постоянного проживания до высылки.
  42 Занятие бродяжничеством или попрошайничество либо ведение иного паразитического образа жизни,
  43 В.Подорога, указ. соч., С. 66,
  44 ВНСО - вневедомственная наружная сторожевая охрана. Об одежде заключенных и вохровцах см. Архипелаг ГУЛАГ, ч. III, гл. 7,
  45 Готгольд Эфраим Лессинг, Гамбургская драматургия; Изд-во Асаdеmiа, 1936, С. 42-43, 403,
  46 Развратные действия в отношении несовершеннолетних,
  47 Тихомиров приводил в подтверждение своей защиты Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г. "Об усилении уголовной ответственности за изнасилование", постановления Пленума Верховного Суда СССР о судебной практике по делам об изнасиловании и растлении, Правила судебно-медицинской акушерско-гинекологической экспертизы, утвержденные Минздравом СССР 7 января 1966 г. - и многие другие нормативные правовые акты, просвещая сокамерников, цитируя с явным наслаждением, смакуя детали,
  48 Половое сношение мужчины с мужчиной (мужеложство) - ст. 121 УК РСФСР. В ходе перестройки (в 1993 г.) часть первая этой статьи была отменена,
  49 Приписки в государственной отчетности и представление других умышленно искаженных данных о выполнении планов, как противогосударственные действия, наносящие вред народному хозяйству СССР (ст. 152(прим)); Частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество (ст. 153); Спекуляция, то есть скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы (ст. 154(прим)); Скупка для скармливания или скармливание скоту и птице хлеба и других хлебопродуктов (скупка в государственных или кооперативных магазинах, - Е.Ш.) (ст. 1541),
  50 У А.И.Солженицына - это слово пишется: тухта,
  51 Невыполнение или ненадлежащее выполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие небрежного или недобросовестного к ним отношения, причинившее существенный вред государственным или общественным интересам либо охраняемым законом правам и интересам граждан (ст. 172 УК РСФСР),
  52 Ф.М.Достоевский, Бесы.
  53 А.Солженицын, - Архипелаг ГУЛАГ, ч. III, гл. 7,
  54 А.Н.Афанасьев, Древо жизни (избранные статьи). "Современник", М., 1983, 55 А.Н.Афанасьев, цит. соч.,
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"