Суламен : другие произведения.

Сказки Перекрёстка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы разные, но в основном - это действительно сказки.


СКАЗКИ ПЕРЕКРЕСТКА

СНЫ

   - Эй, ты опять спишь на ходу!
   Чья-то рука с силой опустилась мне на плечо.
   - Давай, просыпайся!
   - Парень, это снова ты, - тихая улыбка трогает мои губы.
   Парень недоумевающе смотрит на меня, смеется и убегает вперед.
   Так начинается почти каждый будний день, когда я иду в свою среднюю общеобразовательную школу.
  
   Я бегу по заснеженному полю и смеюсь. Рядом, у самых ног, только чудом не опрокидывая меня, мчится Пес, мой друг. Я спотыкаюсь о невидимые под снежным ковром камни и падаю, и тогда Пес наваливается на меня передними лапами и вылизывает мое лицо.
   - Довольно! - заливаясь веселым смехом, кричу я и вновь вскакиваю на ноги. Но Пес хочет играть, шутливо вгрызается в мои сапоги, стаскивает плащ.
   - Мы же опять опоздаем на тренировку! Ну-ка, догоняй!
   И мы несемся вперед - туда, где за снежной дымкой возносятся к небу стены и башни Тренировочного Замка.
  
   - Опять опаздываешь.
   Я не люблю Предметника. Да и как можно любить того, кто, по всей видимости, ненавидит тебя?
   - Марш на место!
   Он знает, что я люблю сидеть в коридоре, когда там никого нет, и потому не прибегает к этому наказанию.
   - Ну и как у тебя с домашним заданием? К доске!
  
   - ...К барьеру!
   Я боюсь его. Он ненавидит меня и всячески пытается достать. Хотя, возможно именно это обстоятельство помогает мне совершенствоваться. Нигде нельзя вернее выявить и познать свои силы, чем на поле боя. Я твердой рукой поднимаю учебный меч. Тренер никогда не увидит дрожи или скованности в моих движениях.
   - Вторая позиция!
   Сражение началось. Именно сражение, не обычная тренировка. Я знаю - одно неверное движение...
  
   Скрип двери заставил севшего было Предметника вновь подняться со стула.
   - Здравствуйте, Директор, - как-то подхалимски улыбнулся он.
   - Здравствуйте, Предметник. Вы знаете, что в этом месяце Совет проводит наблюдения на уроках? Сегодня я буду наблюдать вас. Кто у доски? О, какая сложная задача! И абсолютно верное решение. Вы должны гордиться такими успехами своих учеников. И, конечно, вы поставите заслуженную оценку.
   - Вы совершенно правы, Директор, я только что хотел поставить в журнал "отлично".
  
   Озноб охватывает меня при одной мысли о том, ЧЕГО мне помог избежать Наблюдатель. Какая Тренеру разница, что все заданные движения были изучены, а его приемы мне пока недоступны - ни по мастерству, ни по силе. Мне было обеспечено достаточное количество синяков как минимум, и если бы не Наблюдатель... Тренер знает, куда надо бить. О весьма возможных вариантах окончания этого урока думать просто не хочется.
   - Не грусти, - подходит ко мне Друг. - Сегодня тебе повезло.
   Он прав, и я говорю ему об этом. Его улыбка становится еще шире:
   - Конечно, прав! Я всегда прав! - звонко хлопает он меня по спине и мы, уже вместе, покатываемся от хохота. Мой смех даже не отдает истерикой.
   - Ладно, кончай веселье, уже третий гонг.
  
   - Напра-во!
   Голос у Физрука гулкий, а уж как он звучит в просторном спортивном зале!..
   - Бегом... арш!
  
   - Бегом... арш! Давай, быстрее!
   И я бегу вперед, по холодным скользким камням внутреннего двора Замка. Там, на другой стороне этой маленькой площади - довольно широкая канава. Ее используют не только как препятствие, но и для слива помоев.
   - Прыгай!
   И я перелетаю через нее. У меня нет ни какого желания близко познакомиться с ее зловонным содержимым.
   - Лезь!
   И я лезу по канату, в стрельчатый проем окна, а от его подоконника - по карнизу, вперед, уворачиваясь от бьющих из окон копий.
  
   - Молодец.
   Я улыбаюсь своей тихой улыбкой, принимая похвалу Физрука. И ухожу в коридор, на перемену.
   Мимо меня проносятся мои одноклассники, но я не спешу следом за ними. Они иногда останавливаются, зовут куда-то и с привычным удивлением косятся на меня, ведь они отлично знают, что всю большую перемену я буду сидеть тут и смотреть в зеркало, за стеклом которого...
  
   ... я мчусь по проселочной дороге, почти лежа на гриве Коня, а мой верный Пес, высунув язык, несется рядом.
   Я останавливаюсь и сползаю на снег. В моих глазах наверняка застыло выражение абсолютного счастья.
   Пес заливается радостным лаем и опрокидывает меня. Я вцепляюсь в его шерсть, тоже валю в снег, и мы, как щенки, затеваем шуточную борьбу.
  
   - Где витаем? Опять спишь, что ли?
   - Это снова ты?
   Парень ухмыляется во все сто зубов и плюхается рядом. Мой сердитый тон его не обманывает, он давно к нему привык.
   - Знаешь, скоро будет выставка собак. Ты свою туда запишешь?
   - Парень, у меня нет собаки.
   Он удивленно и растерянно смотрит на меня.
   - Но... ты же все знаешь о них, да так, что собака у тебя быть просто обязана! Я-то знаю, читал эти опусы о животных, где фиг найдешь нужный совет.
   - У меня была собака, раньше. Ее пристрелили.
  
   Я помню, как Пес приполз ко мне в тот день. Рваная рана на его шее кровоточила, а вместо лая из открытой пасти вырывалось натужное поскуливание пополам с кровью.
   Ему было трудно, но с помощью Лекаря, моего постоянного ухода за ним (меня не смогли заставить спать отдельно от него) его могучий организм выстоял. Если бы не его густая шерсть, смягчившая удар, он бы погиб. Теперь мне известно о болезнях и лечении собак не меньше, чем самому Лекарю, а под шерстью Пса можно нащупать уродливый шрам.
  
   По дороге домой Парень пристраивается рядом.
   - Ты куда вечером подашься? - спрашивает он.
   - Никуда. Мне надо решить задачи, которые Предметник дал на завтра, "в наказание за опоздание".
   - Ну-ка, покажи.
   Взглянув на исписанный мелким почерком листок, он хмурится, а разглядев условие, сочувствующе свистит.
   - Ну, он дает! Я такого за неделю не решу. Он что, считает нас высшими математиками? Хотя нет, это только ради тебя. И что он к тебе привязался? Слушай, приходи вечером ко мне, мой брат тебе поможет, он на математическом учится.
  
   Я вру. Если бы не Друг, мне бы ни за что не продвинуться в фехтовании. Это он каждый вечер приглашал меня к себе, в свой дом за стенами Замка, доставал снаряжение - и начинался учебный бой. Друг помогал мне тренироваться, рядом с ним мне лучше удавались стойки, было легче, видя собственные удары и уколы со стороны, корректировать их. Его Брат, мастер, тоже помогал нам, если учебные каты были слишком сложны. Друг и Брат всегда заодно, всегда лучатся оптимизмом и задором и понимают друг друга с полуслова. Я учусь у них твердости и силе сердца и молюсь, чтобы они всегда были рядом со мной.
   - Ты как, доберешься обратно?
   - Конечно! - смеюсь я и вскакиваю на Коня. Пес и так меня заждался.
  
   Их пятеро, тех, кто преграждает мне дорогу. Четверо хулиганов-старшеклассников и изрядно выпивший Предметник.
  
   Черная стража Тренера догоняет меня и выбивает из седла.
   - Ты ответишь мне за все, - шипит Тренер, - за все, в чем твой отец опередил меня.
  
   Я бегу между деревьями Парка и слышу за своей спиной сбивчивое дыхание преследователей. Ночь давно опустилась на меня, но не это пугает. Пугает фигура, не хранящая больше следов алкоголя в своих движениях. Я почти вижу черный плащ за спинами преследователей. Гиены гонят жертву.
  
   Я спотыкаюсь о корень и кубарем лечу в снег. Я уже не успеваю подняться и убежать, я вряд ли одолею их всех разом, и потому прижимаюсь спиной к толстому стволу, молясь, чтобы они не заметили меня.
  
   - Нашел!
   Чья-то рука хватает меня за плечо и выталкивает под свет фонаря. Стая окружает меня, помахивая дубинками.
   - Ты получишь за все!
   Я стою на четвереньках и лихорадочно шарю рукой под снегом. Надежда безумна...
  
   Я вырываю тренировочный меч из ножен, висящих на поясе. Это единственное оружие, которое нам позволяют носить...
  
   Под моей рукой что-то есть. С трудом веря себе, я поднимаю клинок и становлюсь в стойку. Пятеро лишь ухмыляются, глядя на мою палку.
  
   Черная стража ухмыляется, глядя на мой меч.
   - Брось игрушку, легче будет, - глумятся они.
   Но я только крепче, до скрипа, сжимаю зубы. Бой сейчас начнется, и гиены твердо намереваются задрать волчонка. Что ж, приступим...
  
   - Оно... оно... оно появилось и... и молния в руках...
   Милиция уводит заикающегося Предметника, который тыкает пальцем в пространство рядом со мной и пытается объяснить что-то о горящих волчьих глазах зубастого демона, о молнии-клинке в моих руках. Его глаза с суеверным ужасом смотрят на меня.
   - О чем это он? - озадаченно спрашивает меня милиционер.
   - Понимаете, это наш предметник. Он напал на меня с четырьмя учениками из старших классов. А мне под руку попалась эта палка, ну и...
   - Так это и есть "молния"? - с интересом рассматривает он кривой сук. - А демон?
   - Не знаю. Покажите его психиатру.
  
   - Спасибо, Пес.
   Пес счастливо жмется ко мне и заглядывает в лицо.
   "Хорошо я его укусил, а?" - спрашивают его восторженные глаза.
   "Замечательно, - отвечает ему мой взгляд. - Он больше не ранит тебя."
  
   - Эй, ты опять спишь на ходу!
   Я успеваю увернуться от его руки, и мне же еще приходится ловить его у самой земли.
   - Вчера, небось, не удалось поспать, - ворчит Парень, возвращаясь в вертикальное положение. - Во сне бы они тебя легко помяли.
   Он недоумевающе смотрит на мою вновь вышедшую на свет тихую улыбку.
   Если бы не "сон", где бы мне сейчас быть? И у кого еще может быть две жизни?
   Повернув голову, я вижу, как отражаются в окне школы меховые плащ и сапоги...
  
   Я вижу, как в клинке меча отражаются зимняя куртка и портфель...
  
   ...и мы тихо улыбаемся друг другу...

НАД ПРОПАСТЬЮ

   Я стою на краю земли. Наверное, эта фраза наиболее точно определяет мое положение в пространстве. Ведь я действительно стою на краю, а в шаге от меня земля обрывается бездной. Она прекрасна, потому что она действительно без-дна. Земля просто не видна, но я знаю, она есть где-то там, скрытая от меня огромными глыбами облаков.
   Ветер бьет меня по открытому лицу, как перчатка джентльмена, вызывающего на дуэль. Но мне все равно, холод его объятий не трогает меня. Сейчас я сделаю один шаг, мое тело пробьет собой громаду тумана, как тупой клинок разрывает горячую плоть, и на веки успокоится на острых камнях, окрасив их своей кровью.
   Говорят, что перед глазами человека в момент смерти проходит вся его жизнь. Если так, то во мне уже нет жизни. Все уже заново пережито мною, и я уже ничего не помню, да и зачем мне это?
   Наверное, я стою так очень давно. Хотя я и вряд ли смогу поручиться за это. Я буду стоять тут еще час, или сутки, или секунду - это ничего не изменит. Просто в какой-то миг я шагну - и все кончится.
   Облака под моими ногами клубятся, извиваются, показывая только для меня устроенное безумное представление, которое неспособно заворожить или хотя бы просто заинтересовать меня. Я не вижу его, я просто знаю, что это так.
   Наверное, ветер завывает сейчас, но я не слышу его, да и мне теперь все равно. Я могу только смутно чувствовать уколы ледяных кристаллов.
   Я знаю, что смерть не примет мою душу, разве только тело. И я буду проклинать ее за это вечность - и вечность благодарить. Говорят, люди, стоя на моем месте, завороженные пропастью, бросались с уступа, но я не чувствую этой тяги. Возможно, потому, что я здесь ради этого.
   Мои руки в крови. Это только моя кровь. Много алых и чайных цветков остались на стенах этой пропасти, отмечая мой путь. "Расстаться с жизнью пустяк", поется в песне. Я верю в это. Но теперь меня не найдут, и мое тело останется лежать в выбранном мною месте. Я сделаю шаг, и, падая, наконец-то почувствую колючую волну, которая сожмет мое сердце, проткнув его длинным острым шипом, и словно укутает меня грубым шерстяным одеялом.
   Я знаю, что мое сознание не доберется до земли. Я встану во весь рост на одном из крутых откосов вечного облака, и тогда начнется мое путешествие. Я буду смотреть с неба на землю и время от времени становиться ветром. Я буду зарываться в волосы несчастных, призывающих смерть, и шептать им:
   "Почему ты не хочешь жить? Он или она не любит тебя? Тогда взгляни на солнце! Его любовь горит так жарко, что слепит тебя. Ты можешь пойти куда-нибудь и услышать голоса любящих тебя людей. Это счастье, которым не стоит бросаться. Я знаю, у меня его уже очень давно отобрали.
   Неудачи? Но ты же еще можешь дышать полной грудью, смеяться с друзьями и забывать. Это самая большая удача в мире! Я знаю, меня она обошла стороной.
   Калека? Ну и что? Твои мысли свободны, ты можешь очень многое сделать, если откинешь свои собственные предрассудки. В своем мире ты самый-самый, и кто сказал, что это жизнь менее реальна, чем явь? Это одна из самых ценных частей жизни. Я знаю, меня она давно покинула."
   Кто-то будет слушать, кто-то отмахнется. Я буду вечно благодарить смерть за ее веселую улыбку облегчения, когда поднятая коса не опустится. Я буду вечно проклинать смерть за то, что она не дала мне покоя.
   Но это только будет, а пока я стою тут - ничего не помня, ничего не желая знать. Так будет еще час, или сутки, или секунду. За моей спиной прошлое, под моими ногами будущее. Я стою тут, между ними, между жизнью и смертью.
   Тут.
   На краю.
   Над бездонной пропастью.

БЕГ

   Я бегу по земле. Я несусь без остановки и ноги мои устали уже много веков назад, и теперь они болят и подкашиваются. Моя одежда давно изорвалась, а от обуви, если она когда-нибудь была, не осталось даже намека. Отчего-то я знаю все об окружающем меня, хотя я ничего не вижу. Потому что сейчас во мне живет только одна мысль, затмевающая собой абсолютно все: бежать, бежать, бежать...
   Я бегу по большому людному городу. Люди меня не видят. Как и я их. Но я знаю о них все - то есть, буду знать, если захочу. Но на это придется потратить силы, которых и так почти не осталось. А я не могу остановиться и отдохнуть. Я знаю, что если я упаду, мне придется ползти.
   Люди очень редко замечают меня, но когда такое происходит, они только провожают меня изумленными взглядами. Хотя чаще я миную город, не встречая таких несчастных.
   Дети, маленькие жители этого мира, не видят меня. Они со смехом проносятся сквозь мое тело и бегут по своим делам.
   Взрослые часто натыкаются на меня и отскакивают, с недоумением и ужасом оглядываясь по сторонам. Они не заметили меня, но испугались. Если заглянешь сейчас в их глаза, то заметишь там панику.
   Старики просто обходят меня стороной, тоже не замечая. Я знаю, что потом - через день, неделю или год - они вспомнят, что видели меня. А пока они просто уступают дорогу невидимке.
   Я вырываюсь из города, но все равно бегу вперед. Я не могу остановиться.
   Я бегу через пустыню. Моя кожа ороговела, пленка защитила мои глаза от слепящего песка. В моменты изменения меня можно увидеть. И однажды кто-то выдохнул мне вслед странное слово:
   - Ифрит!..
   Я исчезаю в набегающей буре, не обращая внимания на еще одно свое имя.
   Предо мной к небу вздымает свои пики горный кряж. Если я буду взбираться на него в своем теперешнем облике, мое движение замедлится. Это почему-то так же запрещено, и мои руки превращаются в крылья. Это приносит облегчение: теперь мои ноги могут отдохнуть.
   Я вижу дом. Он стоит на моем пути, и я пролетаю сквозь его стены. Я вижу женщину, держащую на руках новорожденного. И на долю мгновения замедляюсь, касаясь ребенка кончиком крыла.
   - Ангел! - вскрикивает женщина, но меня уже нет в доме. Теперь ее ребенок будет жить очень долго.
   Впереди море. На небе сгущаются тучи, порывы ветра все сильнее и жестче, они могут задержать меня. Я падаю в воду.
   У меня снова есть руки, но между пальцами возникли перепонки. Я не вижу этого, я просто чувствую, как появляются жабры, а ноги превращаются в хвост.
   - Русалка! - вопит кто-то с близко проплывающего корабля. Если бы мои губы умели, они бы улыбнулись. Этого моряка теперь очень долго будут обвинять в пьянстве.
   Я снова человек и снова бегу. Я опять изменяюсь, приспосабливаясь к подземному жару вокруг, в этом огненном мире. Сначала мне кажется, что у меня появилась обувь, но потом понимаю, что это копыта. Моя кожа становится красной.
   Я замечаю человека, и он тоже может видеть меня. В его руках какие-то инструменты и камни, но он все роняет.
   - Дьявол, - слышу я его хриплый голос.
   Я бегу по лесу. Рядом со мной летит поразительно красивая женщина с надменным лицом.
   - Кто ты? - спрашивает она. - Как ты смеешь появляться в пределах моих владений?!
   Я не отвечаю ей вслух, берегу дыхание. Но она богиня и может прочитать мои мысли.
   - Кто ты? - опять кричит она, в ее глазах появляется опасный огонек.
   Она хочет уничтожить меня за неповиновение. Тогда я открываю ей свое сознание, и она с придушенным криком отшатывается от меня.
   - Это ты... - хрипит богиня.
   Если бы мне было позволено, мне пришлось бы удивиться. Богиня могла бы остановить меня, но она испугалась.
   - Убирайся скорее! - визжит она, но потом в ее голос вкрадывается мольба. - Скажи, куда ты бежишь?
   Я не знаю ответа, но она не верит мне. Возможно, она права, но это знание слишком глубоко во мне спрятано. И не имеет значения.
   Потом я понимаю, что мой путь близиться к концу. Это не приносит мне облегчения, я не могу отвлекаться на эмоции, потому что их давно заменила усталость. Я просто отмечаю факт.
   Мне надо к звездам.
   Мое тело больше не имеет ничего общего с человеческим.
   - Смотри, мам, звезда упала с земли на небо! - кричит маленькая девочка.
   Теперь я бегу среди звезд. Я вижу, как они появляются и исчезают - то есть, не вижу, у меня нет глаз. Этот мир тоже дал мне имя, но человек во мне не смог его воспринять - как и сотни, и тысячи других существ, которыми мне доводилось бывать. Только то, чем я являюсь сейчас, понимает.
   Кто-то сказал, что Вселенная безгранична. Во многих смыслах это так, но я сейчас на ее границе и чувствую себя человеком.
   Мои глаза видят высокого сильного старца. Я знаю - стоит мне стать другим существом, как изменится и Он. Я падаю перед ним на колени. Теперь я могу отдохнуть.
   - Хронос, - приветствую я его, и Он медленно склоняет серебряно-седую голову.
   Я поднимаюсь на ноги и смотрю ему в глаза. Наши сознания сливаются...
   ...и теперь я все помню.
   - Хронос, - падает передо мной на колени новое, кипящее энергией существо. Потом оно вскакивает на ноги и убегает. Что ж, теперь, еще одну вечность, оно будет бежать, чтобы вернуться сюда.
   Еще одна вечность, которую я проведу тут, за краем Вселенной. Я завидую тому, кто убежал.
   Я жду, когда оно вернется.
   Я надеюсь снова стать им...

ВЫСШИЙ

   Высший смотрел глазами смертного. Иногда это казалось ему забавным - не зная, что за ними наблюдают, люди совершали любопытные вещи. Этот смертный был изгоем своего общества, его называли преступником, то есть переступившим через закон. В данный момент внимание этого полу зверя привлекла к себе какая-то девчонка лет шестнадцати или семнадцати. Высший не одобрил его выбора: тощая, прическа - жиденькая косичка между выступающих сквозь тонкую ткань летнего платья тощих лопаток, никаких особых достоинств. Но кто поймет смертных...
  
   Лита почти минула безлюдный переулок, когда перед ней вдруг выросла густая черная тень. Такая же пугающая, как и человек, которому она принадлежала. Раздвинув губы в хищной улыбке, он приближался к ней, и его лицо не предвещало ничего хорошего. Девочка попятилась и закричала изо всех сил.
   - Лит! Лит, ко мне!
   Серая тень мелькнула в поле зрения верзилы, и почти сразу острая рвущая боль в ноге заставила его закричать; стальной капкан на ней дернулся и мужчина упал, ударившись головой об асфальт. Больше он ничего не чувствовал.
  
   Высший был озадачен. Но только в первое мгновение. Что ж тут непонятного - человеку не повезло. Единственное, что осталось от секундного замешательства, это желание взглянуть на "Лита", так лихо разобравшегося с этим смертным. О, к легкому удивлению Высшего, он все же мог еще очнуться. Надо бы дать ему сил - немного, на один взгляд.
  
   Лита увидела, как веки верзилы дрогнули, он открыл глаза. Вряд ли он мог что-либо сейчас предпринять, но он определенно был в сознании.
   - Лежите тихо. Вы ранены.
   Серый пес-волкодав у нее за спиной настороженно оскалил зубы, что-то почувствовав. Глаза мужчины снова закрылись.
  
   Высший вышел из состояния наблюдения и встал на рубиновые плиты своего дворца. Его лицо было расслабленно-отрешенным, но сама его неподвижность говорила о внутреннем напряжении.
   Что это было? Что так потрясло его в этой картине? Да конечно, в ней все было не так. Высший вновь вызвал ее перед собой. Что-то в девчонке, да, именно в ней. Лицо... простушка. Курносая, тонкие губы, широкие скулы, но вот глаза... Широко посаженные, под ровными прямыми бровями, они были ясны, как безоблачное небо. Чуть страха, немного настороженности. Очень много серьезности и море заботы. Это же неправильно! Ведь этот человек хотел причинить ей зло, а она стала заботиться о нем! Она что, сумасшедшая или святая? Хотя какая между ними разница...
   - Что же ты такое, девочка моя?
  
   - Лежите тихо. Меня зовут Лита, вы сейчас у меня. А как зовут вас?
   - Драный.
   - Это прозвище или имя?
   - Не знаю. Меня никогда по-другому не называли.
   - А где вы живете? Или работаете?
   - Это что, допрос?!
   Он попытался выпрямиться, но тут же что-то в голове ударило дикой болью, и он вновь упал на диван.
   - Лежите тихо. Вы ударились головой. Вам вызвать скорую?
   - Нет!
   - Я тоже почему-то так подумала.
  
   Высший не видел в ней враждебности или недоверия к человеку, который не желал ей ничего хорошего. Но еще непонятней было то, что спустя месяц враждебности не осталось и в Драном.
   - Что же ты такое, девочка моя?.. - в который раз спросил он в пространство.
   - Высший? Ты так наблюдаешь за ней! Неужели влюбился? Ты?!
   Высший скользнул взглядом по знойной длинноногой блондинке с массой всяких достоинств.
   - Ты отлично знаешь, что мы не можем любить. Как и ненавидеть. Но кое в чем ты права. Она нужна мне.
   - Зачем?
   - Не знаю.
   - Целиком? Или по частям?
   Блондинка не заметила движения. Просто в какой-то момент она оказалась приподнятой над полом за горло. Стальные пальцы не позволяли ей вырваться. Она захрипела, со страхом и непониманием глядя в пылающие глаза.
   - Если хоть волос упадет с ее головы... - прошипел Высший.
  
   - Лита?
   - Да, Дин?
   - Ты ничего не слышала?
   Но Литы в комнате уже не было. Резко обернувшись, Дин заметил только голубоватое свечение в воздухе. Не раздумывая, он нырнул в него.
  
   - Где я?
   - У меня, Лита, в моем дворце.
   - Кто вы?
   - Я Высший. С точки зрения обычных людей что-то вроде бога.
   - Почему я здесь?
   - Потому что я так захотел.
   - Зачем?
   - Затем что я не могу без тебя. Ты - единственный наркотик, который подействовал на меня. Я хочу понять.
   - Отпусти меня домой, пожалуйста.
   - Нет! Ты будешь жить здесь. Все, что захочешь, будет твоим. Но ты останешься, слышишь?
   - Я попытаюсь убежать. Любым способом. Даже...
   - Ты останешься. За твой побег ответят люди. Жизнями! Лучше не пытайся.
   Ее глаза - так близко. Но в них отчуждение. Доля страха, доля осторожности, больше - жалости. И очень много отчуждения. Это пройдет, должно пройти. Не любовь. Только бы она всегда смотрела лишь на Высшего.
  
   - Лита!
   - Дин! Как ты попал сюда?
   - Не дотрагивайся до нее, смертный, иначе...
   - Не-ет!
   Голубоватая вспышка взорвала полумрак зала, и содрогнувшееся от боли тело упало на пол. Два голоса одновременно выкрикнули одно имя:
   - Лита!!!
   Дин ударился о колонну, отброшенный от Литы невидимой стеной. Высший упал на колени, прижимая к себе дрожащее тело.
   - Не умирай, слышишь? Не умирай! - кричал он, и слезы, первые за всю его жизнь слезы потекли по его щекам. - Хочешь, я сотру этот город с лица земли и построю на его месте дворец только для тебя одной? Шум машин больше не будет тебе мешать и будить по утрам! Скажи только слово, и все живое станет твоими рабами! Я заставлю цветы даже зимой распускаться под твоими ногами, я заставлю солнце всегда светить тебе. Ну, хочешь, я взорву его для тебя - ты такого зрелища еще никогда не видела! Ты только скажи! Только не умирай!!!
   - Не надо. Мне ничего не надо. Пусть все останется, как есть. Кроме меня, я уже не смогу остаться.
   - Нет!..
   - Да. Ты не удержишь меня. Слава богу, этого ты сделать не сможешь.
   Лита закашлялась, ее глаза закрылись. Она прошептала:
   - Я ухожу, Высший... ты сам меня убил... Я не останусь тут... Не... трогай... лю... дей.
   Ее голова упала, тонкие пальцы разжались, и она безвольно повисла на руках Высшего.
   - Лита!!!
   Рядом с телом хозяйки лег серый волкодав. Как он попал сюда, никто не знал.
   Высший больше не был Высшим. Он не был больше ни кем. Выскользнувшая из-за колонны высокая блондинка взяла потрясенного Дина за плечи и почти силой вывела его из зла.
   Высшие не знают любви, это так, но чувство, заменяющее ее, сильнее. И реже встречается. Потому любая ошибка в нем кончается вот так.
   "Не плачь, Высший."
   - Лита?..
   "Не трогай людей, Высший. Когда-нибудь я снова появлюсь между ними. Ты сможешь попробовать вновь, иначе. Не трогай людей, Высший..."

СЕРДЦЕ ДРАКОНА

   Я боюсь. Я очень боюсь, и иногда мой страх перерастает в панику. Люди вокруг меня ничего не замечают, я кажусь им самым обычным, тихим, скромным ребенком. И это правда. Я люблю жизнь, боюсь смерти и боли, хожу в школу и исправно выполняю домашние задания. Некоторые замечают, что я всегда что-то делаю: уроки, уборку, читаю, мастерю - и при этом тщательно прячу глаза. Но они не знают, почему я боюсь петь и рисовать. Это потому, что, стоит мне запеть, как мой голос сорвется на крик, стон, рев, стоит мне взять кисть или карандаш, и моя рука сама выведет на листе черный силуэт, словно вышедший из кошмарного сна. Его глаза будут необычайно живыми, будут пристально смотреть на вас, тая на своем дне багровые огни.
   В моем сердце живет дракон, черный, как воздух в комнате без окон. Я боюсь именно его. Вы знаете, какого это, когда на вас устремлены горящие глаза из самых глубин вашего существа? Я - знаю. И потому я опускаю взгляд, опасаясь, что вы разглядите в нем причину моего страха.
   Часто я спотыкаюсь на ровном месте, а потом падаю на колени, держась за грудь и задыхаясь. Нет, не произошло ничего необычного. Просто во мне снова шевельнулся дракон. В такие мгновения я отчетливо слышу скрип его чешуи и шелест кожистых крыльев. Я пытаюсь скрыть эти приступы, отпрашиваюсь из класса, чувствуя их приближение, почти совсем не выхожу днем на улицу, сижу в своей комнате, когда возвращаются родители. Но однажды мне не удалось вовремя спрятаться.
   "Что с тобой?!", - доносится до меня испуганный голос матери, но я не могу ей ответить, задыхаясь от боли.
   Потом были врачи, осмотры, анализы, диагнозы...
   У меня оказалось больное сердце. В тайне я облегченно вздыхаю. Они не узнали мою тайну.
  
   Я быстро догоняю школьную программу. Родители скандалят, беспокоятся, что я мало отдыхаю, но я не слушаю их. Я ныряю в учебники, пытаясь утопить в них своего дракона, но он лишь смеется над моими попытками. Ему, как и мне, известно, что только смерть разлучит нас.
  
   Я начинаю любить ночь. Теперь я вечерами выхожу во двор, благо, у меня есть собака, которую можно выгуливать в это время. А еще я все чаще смотрю на небо. Его звездная россыпь и бездонная голубизна одинаково пленяют меня. Мне очень хочется стать ветром, чтобы стремительно проноситься над этой землей, упиваться свободой и ничего не бояться.
   И еще мне часто снятся странные сны.
   Иногда это кошмары. В них я стою на крыше своего дома и не могу пошевелиться. Зато чудовище в моем сердце растет, расправляет крылья! Полная острых зубов узкая пасть раскрывается, торжествующий рев вырывается из его горла, когда огромный дракон покидает мое сердце. Я невольно любуюсь красотой и изяществом черного создания, великолепием и величием своей смерти. Он завораживает меня, затягивает в хищный прищур своих глаз - таких нечеловечески мудрых! - и я даже не могу закричать, когда он поглощает меня. В этот миг я просыпаюсь, дрожа всем телом, а мое сердце замирает, не решаясь выдать единственный удар. А дракон в нем жмурится. Иногда мне кажется, что с насмешкой, а иногда - с болью, надеждой и терпеливым ожиданием. Он отлично знает, что однажды этот сон станет явью.
   И еще были другие сны.
   Я парю над землей, и душа моя поет от чувства безграничной свободы. Я могу смотреть на солнце, которое больше не слепит меня. В этих снах я упиваюсь уверенностью в бессмертии, бьющей ключом силой. Свет звезд даже днем пробивается ко мне сквозь лучи желтого карлика и ласкает меня своими колдовскими прикосновениями. Я всегда просыпаюсь, пытаясь понять, куда падает невесомое ласковое тепло. После таких снов я встаю с ощущением счастья, даже дракон снисходителен ко мне и замирает на несколько часов.
  
   Чудовище в моем сердце шевелится все чаще. Оно скребет когтями и воет, воет, воет, прося, умоляя, заставляя меня выпустить его на волю, но я пока еще справляюсь. Я знаю - стоит мне выпустить его, и моей душе уже никогда не быть прежней. Жестокий зверь сделает меня своей игрушкой, убьет мое тело и мою душу.
   Я все чаще слышу скрежет трущихся друг о друга чешуек, клацанье зубов и когтей. Я в ужасе оглядываюсь, если где-то стукнет камень, если что-либо черное мелькнет за краем глаза. У меня теперь слава параноика, но это не важно. Лишь бы они не узнали... лишь бы не пострадали... лишь бы мне остаться собой.
  
   Вечер, я иду домой из школы. Декабрь, восемь уроков и классный час в придачу заставили меня пройтись в темноте. Я люблю ночь, но сейчас спешу изо всех сил. Дракон опять пытается выбраться! Это самая серьезная попытка, и у меня уже почти не остается сил сопротивляться. Борясь с чудовищем, я не сразу замечаю их.
   Трое. Мальчишки, хотя и старше меня.
   - Уходите, - шепчу я им, голос отказывается служить мне. Я умоляюще смотрю на них.
   Они смеются, видя в моих глазах испуг, становящийся ужасом, они думают, что я боюсь их. Это не так. Дурачье! Я боюсь ЗА них! Они подступают ближе, и я падаю на землю, скручивает новый приступ.
   - Уходите, - снова хрипло выдавливаю я, - уходите...
   А они топчутся рядом, непонимающе смотрят на меня.
   ...Сил сопротивляться больше нет и дракон выходит наружу.
  
   Я отряхиваюсь и поднимаюсь с земли. Усталость пропала, теперь мое тело полно жизни и силы. Я смотрю на жалких букашек у моих ног, в ужасе разбегающихся от меня. Я расправляю крылья...
  
   Я лечу над городами и лесами, и мою чешую ласкает свет звезд. Я чувствую себя ветром, наполняюсь свободой и больше ничего не боюсь. Мое тело полно силы, изящества и почти бессмертно. Дракон поглотил меня, и мне уже никогда не быть как прежде. Понимание этого наполняет все мое существо диким восторгом.
   Потом, к утру, я опущусь на крышу своего дома и сделаю вид, что ничего не случилось. Вскоре многие заметят, что во мне стало больше уверенности и что я смотрю прямо в глаза, вот только не многие смогут выдержать этот взгляд. Врачи с изумлением констатируют мое полное выздоровление.
   Теперь я - дракон и я - человек. Нас двое, и в моей человеческой груди бьется сердце дракона.

ПЕРЕКРЕСТОК

   Жила-была девочка. А может и сейчас живет. Даже скорее всего это так. И была у нее тайна...
  
   Я живу в маленьком городке. Когда я возвращалась из гостей в других городах, он всегда казался мне немного странным, потому что вокруг него очень много дорог, так много, как нигде больше. Это были асфальтовые магистрали, более уместные грунтовки, утоптанные полосы земли и старинные каменки. А еще тропы - как проложенные человеком, так и звериные. Хотя откуда в лесу у пусть и незначительного, но все же находящегося в центре страны города могло взяться такое количество диких животных, чтобы эти тропы не пропадали?
   Вопросы на эту тему я впервые задала отцу в шесть лет, после прогулки за город в обществе соседа и его семьи. Этот-то сосед, бывший лесничий, и показал мне тропы, упомянув об их многочисленных странностях. Отец не смог ответить мне ничего вразумительного, и тогда я решила все узнать сама.
   К подобному предприятию следовало серьезно подготовиться, ведь просто так в лес не пойдешь, а брать с собой кого-то еще мне очень не хотелось. Так что вскоре под моей кроватью скопилась куча разных, иногда странных вещей: зажигалка, спички (ведь звери бояться огня?), лупа, дождевик, шоколадка, веревка, прищепки, стеклышки... А когда в один прекрасный день на дне шкафа был найден старенький, потрепанный, но все же довольно объемный и крепкий рюкзак, я глубокомысленно изрекла в пространство любимую папину фразу: "Это судьба!", - и засунула в него все, что поместилось, включая даже мышонка, запутавшегося в обрывке какой-то сетки, тоже валявшейся под моей кроватью. В конце концов, это же была его судьба. В общем, на следующий день, рано утром, я вышла из дома.
   Наверное, я выглядела тогда очень смешно: в резиновых сапогах отца, которые были мне страшно велики, в легком летнем платьице, в дедушкиной панаме и с пухлым расстегнутым рюкзаком на игрушечной тележке. По моему мнению, именно так должны были выглядеть бравые исследовательницы. Я так набила свой рюкзак, что он не пожелал застегнуться, да к тому же оказался слишком тяжелым для меня тогдашней. Сейчас-то мне все равно, сколько весит мой вещмешок, потому что у меня его просто нет. А тогда я гордо вышагивала от дома к дому, жалея, что никто не может оценить моего великолепия. Сапоги сваливались, панама сползала на глаза, а тележка постоянно норовила опрокинуться. Но разве это имело значение?
   Начать свои изыскания я решила с той тропы, которую мне показал сосед, но то ли я не так шла, то ли вмешалась все та же вездесущая судьба, но я вышла не на ту знакомую тропку, а туда, где она начиналась. Или кончалась. На Перекресток.
   Знаю, вы не понимаете, что это такое. Для меня он стал воротами и жизнью, для других - тюремной решеткой, для третьих элементом пейзажа. Я знаю о нем достаточно много, но так и не поняла всех его законов.
   А в тот день я просто встала на обочине и смотрела, как сливаются, проходят насквозь, стелятся рядом асфальтовые магистрали и грунтовки, утоптанные полосы земли и удивительные каменки, человечьи и звериные тропы. Очень странно было видеть, как они порой сливались, вместе с тем не пересекаясь нигде, кроме Перекрестка. И странно-четкими стали тени, призраками и шепотом мелькавшие вокруг меня все время этого моего первого пути.
   - Здравствуй, девочка, - раздался у меня над ухом тихий нежный голос.
   Я от неожиданности выпустила тележку, потом огляделась, даже запрокинула голову и посмотрела под ногами, но никого не увидела.
   - Тебе что-то нужно? - опять услышала я у себя за спиной и снова повернулась, но мой незримый собеседник вновь остался неуловим.
   - Да, - ответила я тогда. - Я хочу понять, почему тропы не исчезают, ведь по ним почти никто никогда не ходит.
   По лесу, все такому же густому, несмотря на дороги и перекресток, прокатился легкий смех. С тех пор я уже много раз слышала его, но так и не поняла, что звучит в нем - серебро бубенца или сталь клинка.
   - Просто эти тропы принадлежат мне.
   Я удивилась. Но не очень. Наверное, я все время ожидала чего-то такого, ведь место было таким странным.
   - А ты кто? - спросила я бесплотный голос.
   - Я - Перекресток.
   Он сказал об этом так просто, что я и не подумала сомневаться. Хотя, надо признать, я была порядком озадачена. Подумав несколько секунд, я снова спросила:
   - А куда ты ведешь?
   - Я - никуда, но мои дороги - куда угодно.
   - И через тебя любой может попасть куда угодно?
   - Нет. - Голос на миг обрел твердость камня, но потом снова зазвучал мягко. - Нет, не кто угодно, только тот, кому я позволю.
   - А мне бы ты позволил? - спросила я.
   Перекресток вновь засмеялся своим странным смехом.
   - Если хочешь - иди!
   Это была сказка. Первая из моих бесконечных сказок. Когда я вернулась домой, никто не заметил, что я вообще отсутствовала, и тем более чтобы я хоть капельку изменилась. Вот только теперь за моими плечами стояли свободные земли и город, город за Перекрестком, светлый Мирцаль. Потом я бывала и в его зеркальном близнеце - темном Сванцеане, и в самом странном, самом спокойном месте на всех дорогах, куда я и сейчас прихожу за отдыхом и советом - городе ТишАишСи, где примут любого, будь у него белые или черные крылья, богач то или бедняк, человек или иное существо. Всех принимает он, и еще никем ни разу не нарушался его покой. И всякий раз, когда я возвращалась из своих бесконечных странствий, не проходило и секунды, и ни одна черточка на моем лице не менялась, ходила ли я по дорогам Перекрестка один день или несколько лет.
   А однажды, когда я просто сидела у Перекрестка, по одной из его дорог ко мне пришел незнакомец. Он подошел ко мне и поклонился, как умеют кланяться только избранники Перекрестка.
   - Здравствуй, Хранительница Перекрестка, - приветствовал он меня. И тогда я засмеялась, и он вздрогнул, почувствовав в моем смехе золото колокольчика и отраженный от боевого доспеха слепящий луч солнца, услыхав смех семилетней девочки, веками ходившей по дорогам Перекрестка.
   Мой смех.
   Смех Хранительницы, узнавшей свой титул.
  
   Жила-была девочка. А может и сейчас живет. Даже скорее всего это так. И была у нее тайна, ведь жила она в Городе, Городе у Перекрестка...

РАССВЕТ

   Вот эта звезда называется Полярной. А звезда чуть правее, как называется она? Не знаю. Спросить у кого-нибудь, что ли?
   Нет. Нельзя. Только не думать о людях.
   Слава богу, мысль исчезла быстро. У меня и так ноги еле волочатся.
   Я снова посмотрел на звезды. Я могу позволить себе любить звезды. Они так далеки, что не могут откликнуться. А люди могут.
   К вечеру я всегда как выжатый лимон. Мне однажды сказали, что это у меня такая энергетика, бескожная. В смысле, обычно и у обычных людей энергию высасывает работа или энергетические вампиры, а у меня может каждый, причем даже не сознавая, что делает это. Даже в обычном разговоре я теряю столько...
   Потому-то я и прослыл отшельником.
   Господи, как же ярки сегодня звезды! Или я просто редко смотрю на них? Вообще-то, я сегодня и правда припозднился. Лето, а уже давно стемнело. И луна в небе - такая полная и яркая... И смотрит... Я встряхнул головой. Смотрит?!
   Но наваждение не проходило. Чем пристальнее я вглядывался в белесый диск, тем сильнее становилось это впечатление. Мне даже показалось, что у нее недовольное лицо. Против своей воли я задумался - а на что она смотрит? Меня вдруг охватила тревога. Действительно, на что так сердито может смотреть луна?
   Я даже не сразу заметил, что действительно куда-то иду. Что за черт?! Да можно ли придумать что-либо глупее, чем следить за взглядом мертвого каменного спутника! Дурость, она дурость и есть. А ведь вставать завтра рано, и вообще...
   Так я говорил себе, пока ноги сами несли меня куда-то.
   На пристань. На Восточную пристань.
   Я опять искоса посмотрел на луну. Пока я шел, она сдвинулась в небе - только так я мог себе объяснить, почему она смотрела теперь не вдаль, а куда-то прямо передо мной. Я проследил за ее взглядом - и чуть не взвыл от досады. Там, свесив ноги к воде, на каменном парапете, сидел человек.
   Это был юноша, почти мальчик, тонкий и весь какой-то хрупкий, с короткими темными волосами, в распахнутой зеленой рубашке и джинсах, босой. Он сидел ко мне спиной, и я уже хотел незаметно уйти, но тут он оглянулся.
   Знаете, я только раз заглянул ему в глаза, и сразу понял, что никуда я сейчас не уйду.
   - Здравствуйте, - улыбнулся он мне. - Вы тоже пришли ждать?
   Я не знал, о чем он, но все равно кивнул. Он улыбнулся еще шире и чуть подвинулся. Зачем? Ведь места тут хватит еще на полгорода. Но эта мысль, вспыхнув на мгновение, сразу исчезла, как и мысль о почти незаметной печали в его улыбке, и я опустился рядом с юношей.
   Он словно сразу же забыл обо мне. Мы сидели, молчаливые и неподвижные, и смотрели на легкие тревожные волны, а робкий влажный ветерок осторожно умывал наши лица короткой ночной прохладой. Знаете, мне было настолько хорошо сидеть вот так, чувствуя легкие дуновения на лице - и теплое плечо незнакомого хрупкого юноши у своего плеча. Или уже знакомого?..
   А еще было ощущение тихой свободы. Может, я и не слишком понятно выражаюсь, но другие слова просто не приходят мне в голову.
   - Как хорошо, - невольно произнес я.
   - Хорошо, - вздохнув, согласился юноша. - Я часто прихожу сюда под утро. А сегодня...
   Он вновь замолчал.
   Надо же, и с ним похожая история. Я шел поздно, он рано, а луна...
   Мы опять молчали, но беззаботность тишины сменилась ее тревожно звенящей сестрой. Я вспомнил злобный взгляд, с которым луна взирала на этого юношу. Кто он? И почему я сижу тут, не ухожу домой?
   Да потому, что просто не мог уйти, оставив его одного.
   Я снова посмотрел на юношу. Теперь я заметил кое-что еще.
   Он казался расслабленным, спокойным, чуть ли не спящим, но мне почему-то показалось, что за его полу прикрытыми веками прятались сухие слезы.
   - Ты и завтра сюда придешь? - осторожно спросил я, не в силах больше молча следить за ним.
   Он посмотрел на меня темно-зелеными глазами и тряхнул головой.
   - Нет, наверное.
   Его ответ еще больше встревожил меня.
   - Почему?
   - Просто все мои ушли, а я больше не хочу ждать один. - Он взглянул на луну. - Она знает об этом. Она не любит одиноких.
   И снова словно замкнулся.
   Я тоже замолчал. Почему-то мне показалось, что его близкие не просто ушли. Они бы ни за что не бросили его просто так. У него что-то случилось, что-то страшное, и я не был уверен, что хочу знать эту историю.
   - А что, тебе совсем некуда идти? - спросил я и сам почувствовал неуместность вопроса.
   Юноша не стал говорить, просто кивнул.
   - Если хочешь, можешь пожить у меня...
   Он снова обернулся. По его щекам вдруг покатились слезы, тревожно сочетавшиеся с благодарной улыбкой на тонких бледных губах.
   - Спасибо, - тепло сказал он.
   Я вдруг почувствовал то, чего боялся с первого мгновения, как увидел его - я почувствовал тонкую дрожащую нить, соединившую наши взгляды, и невольно напрягся, хотя уже давно привык к ней. Привык, что люди втягивают ее в себя, заполняя свои сердца ее золотым светом, отнимая его у меня. А этому юноше я готов был отдать ее добровольно, не пытаясь оборвать, как всегда поступал с моими друзьями... с теми, кто считался ими.
   А юноша не вбирал ее. Нить между нами дрожала, как обреченное спокойствие юноши, прячущего в себе свою тайну.
   - Спасибо, - вновь сказал он, и я с внезапным ужасом почувствовал, что он готов отдать мне свой золотой свет. Свою нить - и целиком, без остатка.
   - Не надо! - поспешно вскрикнул я.
   - Чего не надо? - удивленно спросил он.
   Я облегченно вздохнул. Нить больше не двигалась. Хотя все еще соединяла нас.
   Не дождавшись ответа, юноша пожал плечами и вновь отвернулся к морю. Но нить, это ведь не формальность, это жизнь и - кто знает? - может быть, это душа. И теперь мы просто чувствовали друг друга, а наше молчание было согласным молчанием давно знакомых людей, не нуждающихся в словах.
   - Светает, - сказал юноша. Я неопределенно кивнул. - Уже скоро, - непонятно добавил он.
   "Что скоро?" - чуть было не спросил я. Я уже успел забыть, что он чего-то ждал. А вокруг и правда было уже светло. Облака над горизонтом уже были залиты розовыми отблесками, предвещая начало нового дня.
   - Началось, - вновь сказал юноша. Я проследил за его взглядом и все понял. Начался рассвет.
   Сначала показалось, что кто-то провел алую полосу, отделив море от неба. Но атласная лента уменьшилась, сузилась, и сам свет словно сгустился, стал темнее и вместе с тем ярче. И вот ярко-алая нить вздыбилась и приподнялась, превращаясь в край раскаленного диска, быстро вырастающий над водной гладью и устремившийся в небо. Вокруг него пространство плавилось, искривлялось, повинуясь горячей зыбкости светила. Я так и не заметил, когда исчезла луна, забрав с собой последнюю звезду. И когда теплая рука юноши оказалась в моих руках.
   А он внезапно запрокинул голову и рассмеялся! Чистый, звонкий его смех был так же прекрасен и свеж, как и этот рассвет. И кто бы мог сказать, что всего час назад в этом юноше пряталась тоска. Теперь он смеялся, и мир задержал дыхание, прислушиваясь к нему.
   И не только это. Я вдруг увидел, как солнечные лучи плавили его волосы - и они приобретали изумрудно-зеленый блеск. И так же, в потоке солнечных лучей, менялась его одежда. От рубашки остались одни плечи, превратившиеся вдруг в золотые наплечники, джинсы, словно кто-то резанул по ним острым ножом, обернулись короткими широкими полосами чего-то, похожего на чешую того же белесо-золотого оттенка, как и обруч на лбу, как пряжка в форме раковины на поясе. Или это и была раковина?
   А юноша уже не сидел, а стоял передо мной - тонкий, звенящий, как струна, и такой же чистый и неземной, как ее звук - как его смех. И он все так же держал мои руки.
   - Ты пойдешь со мной? - с веселой тревогой в тетивой натянутом голосе спросил он.
   ...Что он просил оставить? Привычную размеренную жизнь и привычных друзей, привычную работу и усталые вечера за ней, привычное одиночество и все остальное, что с самого рождения составляло весь мой мир.
   ...Что он предлагал? Пойти в неизвестность, из которой, возможно, не будет возврата, чужой для меня мир.
   И дрожание золотой нити...
   Я улыбнулся и шагнул к нему.
   - Я не позволю, что бы ты опять остался один.
   "Я слишком хорошо знаю, что это такое", - мысленно добавил я.
   Юноша снова счастливо засмеялся и, стремительно изогнувшись в воздухе, спиной бросился в соленую воду, без плеска прорезав ее гладь. И встретил меня, когда я последовал за ним.
   И вообще, кто сказал, что у русалок обязательно должны быть хвосты?..

ТИШИНА

   Тихо.
   Так тихо, что слышно даже присутствие воздуха.
   Мне, наверное, хочется спать.
   Нет. Совсем не хочется. Я ведь уже давно сплю, а такие сны мало располагают к постели.
   Темно. Так темно, что это уже не имеет значения.
   Я одна. Вокруг настолько пусто, что мне совсем не одиноко.
   Сейчас нет ничего, и сейчас есть все.
   Бесплотная рука тронула мое плечо, тихий шелест подчеркнул тишину, мелькнувший на периферии силуэт сковал кольцо пустоты своим исчезновением.
   Именно тут, в месте, где ничего нет, именно сейчас, когда одиночество настолько абсолютно, что перестает ощущаться, - рождается музыка.
   Тихо.
   Очень тихо.
   Сохраняя безупречную тишину.
   "Что это за музыка?" - спрашивает кто-то.
   Я безразлично понимаю, что голос звучит только в моей голове, а вокруг все также тихо, все тоже безмолвие и тишина бесконечно прекрасной музыки. Я отвечаю, потому что могу это сделать.
   "Музыка души."
   "А почему ее не слышно?"
   "Потому что ее здесь нет."
   Неизвестный удивленно замолкает, а музыка продолжает переливать в своих ладонях ртутный смех горя и щемящую боль счастья. Я опять растворяюсь. А потом чувствую отстраненное раздражение, когда голос снова заставляет меня существовать.
   "Почему в ней нет слов?"
   "Они в ней есть."
   И новый изгиб сюжета скроет меня от чужого сознания.
   Какое оно глупое. Ведь слова действительно есть. Без этого инструмента музыка не была бы полной. Перезвон колокольчиков и хриплое карканье, флейта и волчий вой, рокот ручейка и человеческий голос - все они говорят, все творят эту странную вечную Мелодию.
   "Музыка такая сложная..."
   "Она очень проста, только не твоя."
   "А чья?"
   "Моя."
   Морская волна обрушилась на меня и утопила в мерцании крохотных солнц.
   "Где мы?"
   "Тут."
   "А где это - тут?"
   Какой же этот голос нетерпеливый...
   "Ты знаешь, как бывает, когда дверь в темной комнате закрыта, а из щели у пола льется свет? Мы - там, за дверью, в темной комнате."
   "А что в светлой?"
   "Обычная жизнь."
   "А что здесь такое?"
   "То, что называют вдохновением и фантазией."
   "Почему же тут так темно?"
   "Просто только тут ничто не может помешать тебе. Там, где ничего нет, воображение создает самые причудливые образы."
   Волна изменения нереальной реальности проходит сквозь меня. Я становлюсь дождем и проливаюсь хлесткими струями на собственные волосы. Легкий смех скользнул дыханием по волнистой глади моего сердца и растворился в порыве ветра.
   "Почему идет дождь?"
   "А почему бы и нет?.."
   Серый свет темноты ловит меня в свои легкие нежные ладони и опускает к самой земле.
   "Как холодно..."
   "Тепло. Разве ты не чувствуешь?"
   "Правда."
   Мать прижимает к груди свое чадо. Разве ему может быть холодно? Всего лишь маленький огонек, согревающий своим существованием бескрайнюю вселенную.
   "Я не хочу уходить отсюда."
   "Зря."
   "Почему?"
   "Это место может быть опасно."
   Лепестки цветка, принимающего меня, вдруг сталью появляются из моего сердца, и голос вскрикивает.
   А я молчу.
   Я не чувствую боли.
   Я просто ничего не чувствую.
   Моя плоть становиться водой, я стекаю по золотой рукояти клинка и сгораю мгновенным язычком пламени.
   "Где ты?!"
   "Все еще здесь."
   "Не уходи больше."
   "Ты боишься?"
   "Да."
   "Не бойся, со мной ничего тут не может случиться."
   Солнечный блик потерся о мои руки, лизнул в щеку, словно маленький рыжий щенок, и я улыбаюсь, а голос отзывается смехом на мой смех. А потом мой силуэт дрожит и рассыпается тысячью мыслей, миллионом дорог ложащихся под ноги. Все пути и все тропинки. Какую выберешь?
   "Зачем я здесь?"
   "А ты как думаешь?"
   "Не знаю."
   Тихая березовая лодочка повлекла меня, обняв отражением. Твоя дорога идет по спирали, заканчиваясь в начале. Ответ?..
   "Просто мне пора."
   "Пора? Куда?"
   "Туда, куда ты пришел забрать меня."
   "Я не..."
   "Да. Ты позволишь мне попрощаться?"
   Прощайте, друзья, которых у меня никогда не было. Нет, не прощайте, до свидания.
   Легкая серебристая паутинка, роняя капли росы на мою душу, жалобно спела мне вслед последние ноты неслышного вальса. Я вернусь, я буду помнить!..
   "Нет. Ты все забудешь."
   Что ж, на этой молчаливой границе ты знаешь об этом больше меня. Может быть, больше...

ФЛЕЙТИСТ

  
   Когда он пришел в стены Города, никто не обратил на него внимания. Просто еще один путник свернул с дороги и вошел в главные ворота, нимало не заинтересовав стражников.
   Кажется, ему было лет тридцать пять - сорок, но какое это имеет значение? Он просто появился из ниоткуда и встал у фонтана на главной площади. И только тогда, когда он вытащил из-за пазухи флейту и заиграл что-то - только тогда люди вскинули на него испуганные и изумленные глаза.
   Изумление и испуг скоро превратились в один только страх, и люди торопливо бросились с площади - в дома, магазины и переулки, захлопывая двери и ставни, спасаясь от чужих глаз.
   А он словно не замечал этого. Он все так же стоял у фонтана, и флейта в его руках плакала и смеялась, взлетала к небу немыслимыми переливами и стелилась по земле долгими протяжными нотами. Она оживала от дыхания флейтиста, словно сама пела песни надежды и радости, печали и забвения. Он стоял посреди безлюдной площади, играл до самозабвения, до безумия в легких, в пальцах, теряя разум в вызванном им самим водопаде чувств; и чувствовал, как бьются за окнами и дверями растревоженные людские сердца, чувствовал их ритм - то был ритм его песен, его дивной флейты. Их взгляды почти ощутимо касались его, проходя сквозь щели в плотно сдвинутых ставнях. Люди ушли с площади, но приникли к окнам и дверям, боясь пропустить хотя бы один звук.
   Только маленький нищий притаился у стены дома - кто впустит оборвыша в дом? Мальчик с вечно голодными глазами смотрел на флейтиста, такого большого и сильного, который умел творить чудо - заставлял забыть о голоде и лохмотьях, заставлял забыть о том, что ты существуешь, превращая в чистые звуки его самого. И для благоговейно закрывшего глаза бродяжки флейта становилась жизнью.
   Сверкала звезда с нежным светом, оборачивая реки вокруг солнца и рассыпая их шлейфом искр над площадью, полной до краев.
   Флейтист играл, и завороженные слушатели вбирали звенящий свет солнца и гул млечного пути, вспоминали первую любовь и первые надежды. Они рождались и умирали вместе с мелодией так, словно раньше и не подозревали, что можно родиться и умереть. Они взлетали к луне и падали в глубины моря, видели, как семена снега превращались в чудо - цветы морозных узоров на стекле. Дети смеялись, а их родители, закусив губы, едва сдерживали слезы, когда музыка на мгновение отпускала их из-под своей власти и они вспоминали свои страхи. Люди знали, что должно было произойти, и только отчаяние овладело ими, и никто не удивился, когда стражники появились на площади.
   - В нашем городе запрещено играть на музыкальных инструментах, - четко сказал капитан. - Вы знали об этом?
   Флейтист, не обращая на него внимания, продолжал играть. Тогда стражник замахнулся и выбил флейту из его рук.
   - Отвечай, шваль! - рявкнул он, багровея.
   Флейтист поднял на капитана спокойные глаза. Зачем, словно спрашивали они, зачем кричать, если можно петь как флейта.
   - Капитан, - позвал один из стражников. - Он немой. Я стоял на воротах, когда он входил, он немой.
   - А мне все равно! В тюрьму его!
   И его увели, разрешив подобрать флейту.
   Через несколько дней на той же площади стоял деревянный помост. Флейтист не прекращал играть даже в тюрьме.
   Глашатай зачитал приговор - смертная казнь, и люди опустили головы, не решаясь спорить. И закрывая глаза своим детям, чтобы они не смотрели, как катится в корзину черноволосая голова.
   Флейта упала с помоста. И маленький бродяжка с отчаянными глазами мгновенно подхватил ее, не дав ей удариться о камни. Воровато озираясь, он спрятал ее в своих лохмотьях.
  
   ...Маленький нищий посмотрел на солнце и свернул с тракта, по которому шел уже третий день. И лишь теперь, прислонившись спиной к старому стволу в стороне от дороги, он достал свое сокровище.
   Обычная деревянная флейта, невзрачная и потертая, но маленький бродяжка помнил, как пела она на площади. Он осторожно, подражая флейтисту, поднес ее к губам и дунул.
   Оглушительные фальшивые звуки, вырвавшиеся из нее, нисколько не походили на песню. Птицы в ветвях испуганно вскрикнули и разлетелись.
   На глазах маленького нищего выступили злые слезы. Проклятая деревяшка, ни толку, ни радости! Зачем она, если не слушается?
   Бродяжка вскочил и вскинул руку, намереваясь запустить негодную флейту куда подальше, но тут новый порыв ветра заставил его замереть. Он прислушался. Мальчику вдруг показалось, что он слышит мелодию. И неожиданно он понял, какой зеленой бывает трава, как бесконечно высоко небо и глубока река, как хорошо жить и даже умереть, если увидел все это, если умеешь дышать и чувствовать запахи летних трав и прохладу летней тени. Словно мир сбросил лохмотья и оделся в свои истинные одежды. Маленький нищий блаженно улыбнулся и снова спрятал флейту. Когда-нибудь, пообещал он себе, он научится играть на ней так же, как тот флейтист. И все на свете поможет ему так же, как душа флейтиста, умершего ради тех, кто еще не слышал счастья ее песен.

МОЙ ДЯДЯ

  
   Я боялась его, я страшно боялась его с тех самых пор, как впервые увидела его - когда отчим привел его познакомиться с мамой и со мной. Я помню, как услышала из своей комнаты звонок, хлопок входной двери и голос: ломающийся, хриплый, неизвестный мне голос. Он был первым, что испугало тогдашнюю меня, шестилетнюю девочку, совсем недавно привыкшую к мысли, что кроме мамы у нее будет еще и папа. Голос отчима позвал меня в коридор, и я вышла из комнаты, опасливо поглядывая на спину одетого в черную кожаную куртку взрослого парня. Он обернулся ко мне, и я, потеряв от страха голос, спряталась за маминой спиной.
   Он был страшный, очень страшный! У него были даже не волосы - разве можно назвать волосами что-то, больше похожее на щетину неделю не брившегося мужчины? Черный "ежик" на голове незнакомца дополнялся страшным шипастым чудовищем на его же черной футболке. А еще у него были такие большие руки!.. Когда мама сказала, что это мой дядя и что мне надо поздороваться с ним, он наклонился ко мне, протягивая свою огромную ладонь и улыбаясь, я с ужасом разглядела, что у него есть клыки и... заревела от страха, вцепившись в мамину юбку. Я ревела еще долго после того, как он ушел, а потом, вечером, горячо просила севшую на край моей кровати маму, чтобы она больше не пускала в нашу квартиру такое... такого страшного. Мама то сердилась, то ласково говорила, что я привыкну, но я умоляла ее, что пусть он лучше будет чьим-нибудь чужим дядей, а я его боюсь, он страшный, у него клыки есть и вообще такое злое лицо...
   Но, конечно, он приходил снова - как же, брат моего отчима, да еще младший, член семьи. Я старалась оставаться в своей комнате, куда он благоразумно не заглядывал, а если меня заставляли выйти - сжималась в каком-нибудь уголке подальше от него. Со временем, стараясь не расстраивать маму, я научилась прятать свой страх, даже здоровалась и прощалась с ним, и мама ободряюще улыбалась мне. А через год, летом, мы поехали на дачу.
   Это был красивый и просторный трехэтажный деревянный домик, со множеством комнат и всякого-разного-интересного внутри. Он стоял на отшибе дачного поселка, но в нем были и теплая вода, и свет, и холодильник, и телевизор, и все-все-все.
   Я уговорила поселить меня на чердаке (или это называется мансардой?), где было маленькое круглое окошечко и такой забавный потолок - в середине высокий, а по стенам падающий на пол, как упавшая книжка. Целых пять дней я была счастлива: лес, речка, можно ходить по нашему довольно большому участку босиком и главное, что дядя сюда не доберется - мы сами на машине приехали! Но уже через неделю я поняла, что рано обрадовалась.
   Тем утром отчим уехал, оставив нас с мамой, а вечером вернулся вместе со своим братом. На следующий день родители уехали в город, и я осталась одна. С ним. Со своим страшным, черным дядей.
   Я верила, что он меня съест, и не спала всю ночь, ожидая этого.
   Но, конечно, ни в ту, ни в какую другую ночь он меня не съел. А утром я, не выспавшаяся, с кругами под глазами и страшно зажатая, сама не смогла съесть свою кашу. С полчаса промучившись над тарелкой, я просто сбежала в поселок. В спину мне хриплый голос велел возвращаться к обеду.
   До сих пор не знаю, почему я тогда вернулась. Вне дома аппетит появился снова, и я позавтракала у одной приятельницы из поселка. Она вставала достаточно поздно и жила с очень сердобольной бабушкой, я вполне могла бы и остаться у них на несколько суток. Но я действительно вернулась к обеду. Скорее всего, я просто верила, что он в любом случае найдет меня.
   Так мы двое и жили, не стремясь к общению друг с другом: ему было нечего делать с "малышкой", я его боялась и всеми силами сторонилась. Дядя не обращал на меня внимания и даже спал не в доме, а в гамаке между двумя дубами.
   Через неделю родители вернулись, и целый месяц я снова жила с ними. Но потом они опять уехали, оставив его вместо себя. Два дня я старалась как можно меньше попадаться ему на глаза, а потом...
   Говорили, что что-то было не в порядке с проводкой. Видимо, она полыхнула, задела тюль, та - занавеску и так далее. Не знаю. Я просто проснулась у себя на чердаке оттого, что стало трудно дышать.
   Далеко не сразу я поняла, что происходит. Воздух был вязким, и от него болело горло. Я закашлялась, глаза слезились и ужасно пахло гарью. Я подошла к окну, но оно не открывалось. В него я увидела тропинку перед домом и попыталась понять, почему я вижу ее ночью, почему она такого странного оранжево-черного цвета? И только тут я сообразила: это был пожар.
   Закричав, я бросилась к люку и торопливо распахнула его. Дышать стало еще труднее, я не видела ничего, кроме вездесущей серости, кое-где подсвечиваемой еще совсем маленькими и размытыми пятнами желтого света. Я почти скатилась с лестницы и бросилась к другой, ведущей вниз, - и застыла с круглыми от ужаса глазами.
   Лестница горела.
   Весь нижний пролет был охвачен пламенем. Охотнее всего занялись почему-то перила, но от этого было не легче, ступени тоже потрескивали. Сколько времени я простояла в оцепенении - не знаю. Когда я очнулась, огонь уже лизал стены вокруг меня. С этого момента кончилась любая четкость и начался беспорядочный смутный кошмар.
   Я металась по комнатам второго этажа, пытаясь найти, где спрятаться от огня. Я слышала, как он ревел, и в этом реве мне мерещилось жадное рычание разъяренного и очень, очень голодного зверя. Ослепшая от света и дыма, потерявшая голову от угара и паники, я почти не замечала обжигающего жара, того, как огонь лизал стены и потолок. Окна опять не открывались, и я снова попыталась завизжать, когда прямо передо мной сверху упала горящая балка. Отступив назад, я попятилась, наступила на угли, отпрыгнула и...
   И тут за моей спиной раздался почти неслышный за стонами пожара звон выбитого стекла. Обернувшись, я увидела в оконном проеме брата отчима.
   Он был еще чернее обычного: в саже, копоти, а с его огромной (господи, какой огромной, всегда казавшейся мне каменной!) руки капала черная кровь. И эту руку он протягивал мне, что-то крича, упрашивая, грозя, умоляя... А я стояла, ошалевшая от всего этого, и вновь не могла сдвинуться с места. А потом я оторвала взгляд от его руки и посмотрела в его лицо.
   Оно было перекошено, словно судорога пробежала по нему, да так и застыла, мучая невероятно изогнутыми бровями, застывшими в зверином оскале губами с острыми клыками за ними, а его глаза... Только тогда я впервые заметила, что и глаза у него тоже черные, состоящие практически из одних только невероятно расширенных зрачков. И эти глаза смотрели на меня с не меньшим ужасом, чем я сама - на бушующее вокруг пламя. Он боялся! До дрожи, до судорог боялся - за меня. Влез по наружной стене, потому что не было даже приставной лестницы. Он тянул ко мне руку, потому что, войди он, уже никто - ни он, ни я - не выйдет. И я бросилась к нему, как к единственному человеку, кому могу довериться в ночном кошмаре.
   Спуститься мы уже не могли, стена пылала уже и снаружи. Он просто прижал меня к себе, повис на руке и разжал держащиеся за подоконник пальцы. Я ударилась не о землю, этот удар он принял на себя, смягчив его собой для меня, но тут же вскочил и начал бить меня по спине и плечам. Я стояла с раскрытым ртом и ничего не понимала, пока не увидела, что он сбивает светлячков с моих тлеющих волос. Минуту простояв в оцепенении, я скрючилась в приступе жестокого кашля и упала на землю. Дядя рухнул рядом, застонав - от чего, от боли? - и крепко прижал меня к себе. Я успела подумать, что должны быть слышны сирены, но почему их нет? И соскользнула в темноту без пожара.
   Пришла в себя я уже на заднем сидении машины. Перепуганный водитель гнал ее по колдобинам, а я лежала на боку, головой на коленях дяди. Он что-то шептал мне срывающимся голосом, еще более хриплым, чем обычно, но я не могла расслышать что именно. Я просто вновь и вновь видела его силуэт в проеме окна, страшную пляску теней и света на его лице, в его глазах, и его неприкрытый страх потерять меня. Я застонала и вновь закашлялась, водитель громко и с истеричной веселостью крикнул через плечо, что уже скоро. Скоро? Что "скоро"?
   "Скоро" была больница. Водитель резко затормозил у дверей, вытащил меня из машины и бросился по лестнице внутрь здания. А я все кашляла у него на руках, выворачивая легкие наизнанку, обессиленная и безвольная. Я лишь мельком заметила белые халаты и снова потеряла сознание.
   В больнице я неделю лежала с диагнозом отравления, а потом приехал отчим и отвез меня домой. Дача сгорела дотла, но поселок не пострадал. Пострадал дядя, сломал ногу при прыжке, когда спасал меня из огня. Мама и отчим рассказывали мне (со слов водителя, который оказался одним из дачников нашего поселка), что "этот молодой человек" чуть ли не ползком добрался до его дверей и разбудил хозяина громкими криками и стуком. Все соседи проснулись! Кто-то, увидев зарево, сразу позвонил пожарным, но пожарная часть была далеко и спасти дом, естественно, не успели. Дачник, хозяин машины, на которой меня и отвезли в больницу, не сразу понял, чего от него хотят и почему "чужой мальчишка" лежит, не вставая, у его двери. Жена дачника охала и ахала, пытаясь затащить его в дом, но он отталкивал ее, и наконец супруги поняли, что у горящего дома осталась девочка.
   Дядю я увидела лишь несколько дней спустя, когда он, на костылях, с гипсом на ноге, приковылял, чтобы увидеть своими глазами, что со мной все в порядке. При виде него я испугалась, но уже по другой причине. Щеки его впали, лицо было бледным, а кроме гипса была еще и повязка на руке, той самой, которой он выбил стекло. Он сел на край моей кровати и погладил меня по голове. Я поймала его руку и прижала к себе. Мы ни о чем не говорили. Может быть, ему тоже было еще больно говорить после дыма, не знаю. Я уснула, не выпуская его большую надежную руку.
   Я уже совсем выздоровела и больше не боюсь моего дядю. Даже огня почти совсем не боюсь. Отчим купил новую дачу, теперь каменную, и следит, чтобы проводка в этом камне так и оставалась. Я же теперь очень часто вижу дядю и с удовольствием остаюсь с ним одна.
   Знаете, у меня есть мечта. Когда я вырасту (ну еще хотя бы чуть-чуть), я снова останусь с ним вдвоем на нашей новой даче. Там в одной комнате есть камин, а перед ним толстый ковер и диван. Дядя будет сидеть на этом диване, а я подойду к нему, сяду на пол у его ног и положу голову ему на колени. Мы будем сидеть так долго, свет будет только от огня камина, даже на улице будет ночь. Потом я посмотрю ему в глаза и скажу, что очень его люблю. Я уже говорила ему это, но ведь я пока маленькая. А тогда я буду уже большая, но он все равно улыбнется, и снова будут видны его забавные клыки - только я их уже не боюсь, я знаю, что это ласковая улыбка - и скажет, что тоже любит меня, как уже говорил мне это. Только тогда все будет немного иначе. Но он все равно погладит меня по голове своими большими, надежными руками и прижмет к себе.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"