Царицын Владимир Васильевич : другие произведения.

Я или Человек Без Тела

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ты прожил лучшую часть жизни. Впереди еще много чего будет. А что позади тебя?!

  Я или Человек Без Тела
  Повесть
  
  
  1.
  В глазах рябило от чередования красного и черного. Все небо было исполосовано черными и красными мазками, словно его раскрасили маляры, которым дали краску только этих двух цветов. А они, маляры, и рады стараться - ну махать своими кистями! Как попало... Между этими мазками ничего не было, ни единого просвета - только красное и черное. Откуда такие краски? Небо должно быть голубым, если это день, или темно-синим со сверкающими звездами, если ночь. Ну, каким-нибудь еще: малиновым на закате, если завтра ждем ветра, серым, непогодным. Белым, наконец, если снег идет или туман. Да каким угодно, только не красно-черным!
  Да и вообще - с чего это я решил, что надо мной небо? Что я смотрю и вижу небо? Я не могу на него смотреть, потому, что я в палате. В самой обыкновенной реанимационной палате второго корпуса Полыноградской городской Клинической больницы. А в палате потолки, а не небо. Я не могу в палате увидать небо. В потолке палаты окон нет, только в стене. Эх, голову бы повернуть, посмотреть: что там, сбоку? Да не могу. Ни сил нет, ни воли. А может быть, я не в палате?.. А где я тогда? Может, я уже того?..
  Какое сегодня число?
  Нет, пожалуй, не вспомню...
  - Что, живой еще, подлец? - спросил кто-то. - Сегодня двадцать девятое февраля. Можешь не мучиться.
  "Кто это?" - хотел спросить я, но смог только подумать свой вопрос.
  Однако тот, кто решил со мной побеседовать, прекрасно меня понял.
  - Можешь называть меня Человеком Без Тела, - назвался он.
  "Дух что ли?" - подумал я.
  - Плохо усваиваешь информацию. Я же сказал тебе: Человек Без Тела.
  "Хорошо. Буду называть тебя, так, как ты просишь"
  - Я никогда никого ни о чем не прошу, подлец.
  "А почему ты обзываешься?!"
  - Это подлецом что ли? Все вы - подлецы. Дать бы тебе по морде... жаль нечем.
  "Ну, да, - подумал я, - у него же нет тела. Чем он может дать по морде?.." Как-то отвлеченно подумал, скороговоркой как-то, не направленно.
  - Ты про кого это сейчас подумал? Про меня подумал? Если про меня, тогда так и говори: "ты". Или "вы", если считаешь себя воспитанным человеком. А то - "он"! Неприлично разговаривать с собеседником в третьем лице, мы не в Польше.
  "А ты что, все мысли читаешь?" - я решил казаться невоспитанным.
  - А как это можно не все мысли читать? - ехидно и желчно спросил Человек Без Тела. - Выборочно, что ли? Нет, подлец, либо ты мысли читаешь, либо ты их не читаешь. А если ты их не читаешь, значит, ты такой же подлец, как и все вы... остальные.
  "Убедительно" - решил я.
  - Это истина. Истина не может быть неубедительной.
  "Ты философ?"
  - Я - Человек Без Тела. Я уже представился тебе один раз. Мало? Мало тебе одного раза?!
  "Хорошо, - поспешно подумал я, - тогда объясни, зачем ты здесь?"
  - Жду, когда ты сдохнешь.
  "А что, операция была неудачной?"
  - Какая операция! Та, которую ты перенес пять лет назад? Ты не просто подлец. Ты самый тупой подлец, которого я когда-либо встречал. Ты - полный идиот. Однажды ты попал на горбольницу с гнойным перитонитом. У тебя удалили аппендикс, промыли кишки, и после операции ты целых пять лет чувствовал себя великолепно. Жил и отравлял жизнь другим. Но ничего, вечно это продолжаться не может, настала и твоя очередь! Подошла, подошла, скоро ты сдохнешь!
  "Но почему?!"
  - Потому.
  "Нет, уж будь добр, скажи, коли пришел"
  - Потому что очередь подошла, - спокойно пояснил Человек Без Тела. - Да ты к тому же сам очень торопился, все норовил без очереди пролезть. Тебя и пустили вперед.
  "Кто пустил?"
  - Те, кто не торопились.
  "Ничего не понимаю"
  - Так я и говорю - полный идиот. Идиотический подлец. Послушай, как звучит! Идиотический подлец. Как песня! Надо запомнить: идиотический...
  "Хватит! - мысленно прикрикнул я на Человека Без Тела. И добавил более спокойной мыслью: - Хватит глумиться. Лучше объясни мне: кто я такой? Как меня звать? А то я слегка подзабыл свое имя. Где я? И вообще, что происходит? Почему я не могу двинуть ни рукой, ни ногой? Почему я не могу говорить, а только думаю?"
  - Все вопросы задал? - со смешком в голосе, который вдруг показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, где и когда его слышал, спросил Человек Без Тела. - Ты обездвижен и не можешь говорить словами, потому, что это для твоего же удобства придумано. Двигательные процессы мешают умственным, а с мозгами у тебя и так полный рамс. Ну ладно, давай по-порядку. Первый твой вопрос: кто ты такой? Ты - подлец.
  "Это ты уже говорил. Я не совсем согласен, но..."
  - Не перебивай. Итак: ты - подлец. Самый обыкновенный подлец, как и все вы, пока еще живущие на этой Земле. Вы подличаете и грешите, грешите и подличаете. И нет конца грехам вашим, и нет меры вашей подлости. Я убедителен?
  На этот раз я засомневался в его убедительности.
  - Это истина, - строго и безапелляционно заявил Человек Без Тела, - а истина... впрочем, об истине я уже говорил.
  "Хорошо, я согласен с тем, что я подлец", - поспешно, чтобы не сердить Человека Без Тела, согласился я.
  - Далее, - удовлетворенно хмыкнул он. - Как тебя звать? Ты, конечно, имеешь в виду имя, которое записано в твоем паспорте? Так вот - там написано: Николай.
  "Точно, Коля! Мое имя - Коля" - радостно подумал я, и мне стало тепло и уютно. Мое "Я" было теперь "Я с именем".
  - Колян, - поправил меня Человек Без Тела. - Тебя так звали в школе твои приятели, и тебе это нравилось. Теперь кое-кто тебя называет Колюней, любовница твоя, например, когда хочет раскрутить тебя на бабки. Кто-то называет Николаем или Колей, та же любовница, когда ты ей денег отстегиваешь меньше, чем она ожидала. Кто-то вульгарно Колькой, за глаза в основном. Но Колян тебе нравится больше.
  "Больше", - мысленно подтвердил я и, чтобы полностью убедиться в этом, прокрутил в голове все производные своего имени и даже вспомнил детские прозвища.
  - Только теперь Коляном тебя никто не называет. Некому. Потому, что нет рядом с тобой тех школьных приятелей. Да и вообще, у тебя нет приятелей, нет друзей, есть партнеры по бизнесу. А в этой среде принято называть друг друга по имени отчеству. Так что для большинства ты - Николай Петрович. А когда ты спишь, ты видишь во сне свое детство, и там ты Колян. Хочешь, я буду тебя так называть? И это я иду на уступки, заметь. Что называется, через себя переступаю. Мне приятнее, гораздо приятнее, называть тебя подлецом.
  "Хочу, - подумал я. - Хочу, чтобы ты называл меня Коляном".
  - Заметано, Колян! Переходим к третьему вопросу - где я? Точнее, где ты? Где Я нахожусь, мне известно.
  "Так, где я?"
  - На пороге преисподней. Сегодня у тебя генеральная репетиция перед торжественным вхождением в чистилище.
  "Преисподняя? Чистилище?"
  - Это место еще адом называют, - зевнув, добавил Человек Без Тела.
  Почему-то меня совершенно не расстроило то обстоятельство, что я должен расстаться с белым светом. Но преисподняя? Почему преисподняя?
  "Почему преисподняя?"
  - Ха-ха-ха, - развеселился Человек Без Тела. - А куда ты собирался попасть - в рай, что ли? За все твои грехи?
  "За какие грехи?"
  - А ты считаешь, у тебя их нет?
  "Ну..." - замялся я.
  - У тебя грехов не меньше, чем у всех остальных подлецов. Только некоторые подлецы считают свою жизнь на белом свете грешной, и пытаются вымолить прощение, пока еще живы. С ними вопрос посерьезней. С ними не все так однозначно, как с тобой. Там решение на высшем уровне принимается. А с тобой все просто. - Человек Без Тела стал перечислять причины, по которым я лишался шанса попасть в рай. - Ни в церковь, ни в костел, ни в синагогу ты не ходишь. Креста не носишь, да и окрестить-то тебя твои родители-партактивисты не удосужились. Грехов своих ты не помнишь и не признаешь. А за сорок лет ты их немало наворотил. Короче - наш клиент.
  "Может, напомнишь мне о моих грехах?"
  - Вообще-то это не по правилам, сегодня ж только генеральная репетиция, - с сомнением в голосе произнес мой невидимый собеседник и я почувствовал, что он не прочь рассказать мне о моих грехах, которые стерлись из моей памяти или я просто приказал себе о них забыть.
  "Любое правило предусматривает исключение, - я решил слегка его подтолкнуть. - К тому же ты сказал, что сегодня генеральная репетиция. Так вот и давай порепетируем".
  Человек Без Тела задумался. Это я так решил, что задумался, потому, что он долго молчал. Я тоже молчал, вернее, не думал. Я лежал и считал полосы на потолке. Или на небе. Красные и черные.
  Человек Без Тела молчал. Я не выдержал и спросил:
  "Ты еще здесь?"
  - Не мешай, я считаю.
  "Что считаешь?"
  - Соотношение.
  "Хороших и плохих поступков?"
  - А ты прогрессируешь! Не ожидал... Так дело пойдет, об отсрочке попросишь?
  "Ну-у-у... думаю, вопрос о моей смерти решенный? Или я все-таки могу рассчитывать на отсрочку?"
  Человек Без Тела крякнул и промолчал. Через минуту сказал:
  - Подсчитал.
  "И что получилось?"
  - Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха на семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать два хороших поступка без учета тяжести содеянного. По количественному показателю с натяжкой проходишь, Колян. Поздравляю!
  "А надо еще и по качественным показателям посчитать?"
  - Нет. Это сложно. Приборов и инструментов необходимых нет. Да и не нужны качественные показатели для того, чтобы дать тебе шанс предстать перед другими должностными лицами. Они для другого подсчитываются.
  "Для чего?"
  - Для определения меры наказания.
  "И что это за меры?"
  - А вот это будет тебе сюрпризом, подлец.
  "Ты же обещал!"
  - Хорошо. Это будет тебе сюрпризом, Колян. Начнем?
  "Ты будешь перечислять все мои грехи? Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха? Если на описание каждого греха ты будешь тратить по одной минуте, то на это уйдет... - я напряг извилины и выдал результат: - около двух месяцев!"
  - Я тоже считать умею, - сказал Человек Без Тела. - Можешь не переживать - времени у нас с тобой хватит. Помнишь, какое сегодня число?
  "Двадцать девятое февраля"
  - А завтра какое будет?
  "Первое марта, - подумал я. - Нынче у нас год високосный"
  - Не угадал! Завтра тридцатое февраля. Потом тридцать первое, тридцать второе и так дальше, до бесконечности. А после бесконечности начнется март. Так что времени у нас с тобой - вагон и маленькая тележка. Да ты не переживай, Колян, не буду я все твои грехи перечислять, мелочь всякую, наподобие детских "нежданчиков" и отказов есть манную кашу.
  "Слава богу!"
  - Не упоминай имя сие! Не достоин.
  "Хорошо, как скажешь"
  - Начнем с пятилетнего возраста. М-м-м... М-м-м... Нет, пожалуй, до самой школы нет ничего интересного. Начну с первого класса.
  "Ох!" - мысленно вздохнул я.
  - Учительницу, Галину Лаврентьевну, называл про себя дурой.
  "Было" - вспомнил и снова вздохнул я.
  - Получал неудовлетворительные отметки. Кстати, за поведение тоже.
  "Это что - грех?"
  - А ты сомневался?
  "Дальше..."
  - Дальше - хуже. Четырнадцать раз в первом классе дергал Светку Балашову за хвост. Взял у Димки Захарова книжку почитать, "Волшебник Изумрудного Города", и подрисовал Страшиле член.
  "Не было такого!" - возмутился я.
  - Что, книжку у Димки не брал?
  "Книжку брал. А Страшиле я вовсе даже не член, а усы подрисовал..."
  - И рога!
  "И рога" - согласился я.
  - Ха! Это я тебя на понт взял!.. Хотел убедиться, что ты слушаешь и вспоминаешь, а не просто так... Короче, в таком виде ты книжку и вернул. А когда Димка увидел твои художества и предложил тебе купить новую, а эту оставить себе, ты выдрал страницу с усатым и рогатым Страшилой, сложил из странички голубка и запулил его через весь класс. А покалеченной книжкой стукнул Димку по голове. Димка тогда долго плакал. И не от боли, а от обиды... Две книжки ты, Колян, не вернул в школьную библиотеку. Сказал, что их у тебя украли, а сам забыл их на плитах, на пустыре, где вы с ребятами играли в трех мушкетеров. Вспомнил о книжках только дома, а возвращаться поленился. Ну и их, естественно, кто-то взял. Дальше...
  Я ужаснулся тому, сколько всего было дальше. Сколько я совершил плохих, неблаговидных, поступков. Скольким взрослым я наврал. Сколько обид нанес своим родителям. Сколько неприятностей доставил тем, кто заботился обо мне, кто по-настоящему хотел мне добра, кому я был дорог и интересен. Сколько же грехов я совершил в своей бесконечно длинной детской жизни! Некоторые мои плохие поступки казались мне тогда чем-то совершенно незначительным, во всяком случае - малозначительным. А теперь почему-то мне было стыдно. Стыдно за оторванные лапки кузнечиков и за невыученные уроки, и как следствие - плохие отметки в дневнике. Стыдно за свои порванные школьные штаны и чернильные кляксы на лице, и, кстати, не только на моем. Чернильница-непроливашка в моих руках была очень даже проливашкой, а потому - страшным оружием, которого опасались многие пай-мальчики и пай-девочки. Особых различий между полами я в те времена не делал.
  Но больше всего мне стало стыдно, когда Человек Без Тела напомнил мне о математичкиной авторучке...
  
  Она была ярко-малиновая с золотым пером, золотой прищепкой и золотыми заглушками на колпачке и на другом кончике. Это был никакой не "Паркер" (в те времена никто не знал, что "Паркер" существует), но авторучка была такой красивой, что, как только я ее увидел, сразу решил украсть.
  Да, да, украсть.
  Я тогда не знал, что такое грех, в лексиконе моих родителей такого слова не было, но они всегда говорили, что красть - это очень плохо. А я ничего не смог с собой поделать! Уж больно она была красивая.
  Я готовился к этой краже с тщательностью, о которой позавидовали бы матерые преступники. Математичка никогда и нигде не оставляла свою авторучку, почти всегда держала ее в руках, но я верил, что рано или поздно Елена Аркадьевна, так звали нашу математичку, утратит бдительность и мне представится возможность завладеть вожделенной авторучкой. Верил и ждал своего часа.
  Предполагая, что мне, возможно, не удастся сразу вынести малиновое чудо из школы, я облюбовал тайник - в мальчишечьем туалете за смывным бачком. Там за бачком была небольшая узкая площадка, а на ней полно пыли, и мне было совершенно понятно, что низкорослая уборщица баба Клава дотянуться туда своей тряпкой не сможет. А я, пятиклашка-переросток дотягивался легко, даже на цыпочки не вставая.
  В тот день к концу урока алгебры у Елены Аркадьевны дома случилась какая-то неприятность - то ли соседи ее затопили, то ли она соседей, в общем, что-то связанное с сантехникой. Елене сообщили об аварии кто-то из учительской и она, не дождавшись трех минут до звонка, в панике помчалась домой, забыв на столе авторучку. Думаю, она бы ни за что ее не забыла, но на столе лежала стопка тетрадей с нашими контрольными, которые Елена Аркадьевна планировала раздать нам после урока, а авторучка лежала рядом со стопкой. Стопка съехала и накрыла авторучку. Когда математичка убежала, мы бросились разбирать тетради. Всем было интересно узнать - что он получил за контрольную. Я подбежал к столу первым. Меня не очень волновала оценка, выставленная мне в тетради, просто я видел, как Елена Аркадьевна хлопнула кулачком по столу, сказав: "Черт подери!", когда ей сообщили о несчастье, видел, как стопка тетрадей накренилась и съехала вбок, закрыв ярко-малиновый цилиндрик.
  Никто не заметил, как я сунул авторучку в карман.
  А потом я вынес ее из класса и спрятал в тайник.
  Алгебра была первым уроком. Елена Аркадьевна появилась в классе через час, к началу третьего урока. Она пристально посмотрела на пустую столешницу, заглянула под стол и спросила:
  - Ребята, никто мою авторучку не брал?
  - На фиг она нам нужна?! - возмутился с задней парты хулиган и двоечник Пашка Пупынин по прозвищу Пупок. - Мы, Лена Аркадьевна, уже два года, как шариковыми пользуемся.
  И он был прав. Наливная чернильная авторучка была никому не нужна. Даже мне. Недавно, к первому сентября родители купили мне аж три шариковых авторучки - с синим стержнем, с красным и с черным. Авторучки лежали в прозрачном пластиковом чехле-футляре. Не у каждого школьника были такие. Но я сказал больше всему классу, чем Елене Аркадьевне:
  - Очень надо с чернилами возиться. Каменный век что ли?
  - Ребята! Эта авторучка - память об одном человеке. Я ей очень дорожу. Отдайте, пожалуйста! Тем более что она никому из вас не нужна.
  - Да не брали мы вашу авторучку, - завелся Пупок. - Вы че, не поняли, что ли?
  Пупок злился, наверное, потому, что он своей видавшей виды шкурой чувствовал - кто бы не скомуниздил эту проклятую авторучку, обвинят все равно его. А кого еще обвинять? Он ведь плохо учится, а родители у него - мать простая фельдшерица в ветлечебнице, к тому же пьющая, отец сидит. Неблагополучная семья.
  - А почему ты грубишь? - тихо спросила Елена Аркадьевна, у нее побелел кончик красивого носа. - Почему, Павел, ты позволяешь себе разговаривать со мной в подобном тоне?
  - Вы же себе позволяете! - очень убедительно заметил Пупок.
  Прозвенел звонок, и в класс вошла русачка Софья Абрамовна, это был ее урок.
  - Софья Абрамовна, - тоном приказа сказала математичка. - Будьте добры, проследите, чтобы никто не выходил из класса. Я сейчас вернусь. - И гордо вышла, прикрыв за собой дверь.
  Русачка пожала литыми плечами и встала у двери как скала. О том, что на улице вовсю гуляет бабье лето и по причине тепла окна открыты, что класс находится на первом этаже, и что через открытые окна можно легко удрать, она не подумала, да и мы все даже не пытались этого сделать. Какое-никакое, но уважение к учителям и вообще к старшим, у нас пятиклассников, живших в эпоху развитого социализма, присутствовало. Той отмороженностью, которая царит в теперешней школе, дети еще не болели.
  Софья Абрамовна Розенблюм была типичной еврейкой и национальность свою скрывать не пыталась, да и сложно было ее скрыть, имея такое имя, отчество, фамилию, а вместе с ними - широкие бедра, крупный нос с горбинкой, кудрявые черные волосы и смуглую кожу. Говорила она, сильно грассируя. Теперь я бы не смог понять, каким образом ей удалось работать учительницей русского языка. А тогда я об этом не задумывался. Еврейский вопрос прошел мимо меня. Я его не заметил. А про Софью я тогда думал, что она просто не совсем русская. И все.
  - Что вы натворрили, рребятки? - спросила Софья.
  - Лена Яковлевна свою авторучку посеяла, а думает, что это мы ее сперли, - за всех высказался Пупок. - А на фиг нам ее авторучка? Она нам и на фиг не нужна.
  - А вы точно не бррали? Может, из озоррства?
  - Нет, Софья Абрамовна, - снова за всех ответил Пупок. - Мы не брали. - И повторил: - Она нам на фиг не нужна, ее дурацкая авторучка.
  Он бы еще несколько раз повторил эти слова, но тут отворилась дверь и в класс вошла наша математичка в сопровождении всего мужского педсостава семнадцатой средней школы - физрук Михаил Евгеньевич, трудовик Семен Семенович и завхоз Степан Матвеевич или попросту - дядя Степа. Класс притих. Честно признаюсь, я тогда решил, что мне каюк - либо кто-нибудь все же заметил, как я тырил авторучку и обязательно меня заложит, либо я сам сознаюсь под прессом такого авторитета.
  Я выдержал, и оказалось, что никто не видел, как я украл авторучку.
  Нас ошмонали - заставили вывернуть карманы брюк, у девчонок карманы на фартуках у кого они были, и проверили содержимое наших портфелей. Шмон длился весь урок русского языка. Вызывали по журналу, обыскивали и выпускали в коридор, где нам было велено ждать. Моя фамилия - последняя в журнале, меня последним и вызвали. Когда выворачивал карманы, я случайно столкнулся взглядом с Софьей Абрамовной и увидел, что она плачет - совершенно беззвучно, пряча слезы, украдкой промокая их со щек клетчатым платком. Глаза у русачки были какими-то испуганными. Нет, не испуганными, а грустными. Грусть, смешанная с испугом и еще чем-то. Сейчас я сказал бы, что увидел в карих навыкат глазах Софьи сумеречный свет мировой скорби.
  Что ей плакать, удивился я, ей-то что плакать? Я не понял этих слез. И не понял этой скорби. Тогда не понял...
  А в ближайшую субботу состоялось родительское собрание, на котором и учащиеся присутствовали. Наверное, для того, чтобы нам всем было стыдно. Перед папами и мамами. Из преподавателей кроме нашей классной Анжелы Юрьевны, географички, бала пострадавшая Елена Аркадьевна и завуч по воспитательной работе, историчка Надежда Николаевна. Истеричка, как мы ее называли. Родителям было поведано Надеждой Николаевной, что в пятом классе "А" завелся воришка. Он украл у преподавателя математики авторучку, подаренную ей мамой-учительницей, а мама Елены Аркадьевны получила эту авторучку из рук самой Екатерины Фурцевой. Все мамы и папы были возмущены, но не тем, что их детей необоснованно обвиняют в воровстве и унижают личным досмотром, как каких-то зэков, а тем, что их чадам приходится учиться вместе с вором и возможно сидеть с ним за одной партой. Многие родители галдели, выкрикивали: "Милицию надо привлечь! Пригласить инспектора из детской комнаты милиции! Позор! Надо на корню пресечь это безобразие!" Моя мама усердствовала не меньше других, тоже возмущалась, а папа ничего не выкрикивал, потому что его не было на собрании, он как всегда по субботам допоздна засиживался на заводе. Только спившаяся врачиха, а ныне фельдшерица из ветлечебницы - Пупынина, мама Пупка, хрипловато предположила:
  - А может быть, ребятишки не виноваты? Может быть, эту авторучку Елена Аркадьевна оставила где-то в другом месте? А мы тут такую бучу устраиваем...
  Пупынина, заранее оповещенная Пупком о родительском собрании, наверное, с утра заставила себя не пить. Или выпила, но немного. Ее лицо было покрыто толстым слоем пудры, губы накрашены ярко и не очень ровно. На ней был строгий черный костюм и белая сорочка с кружевным воротничком, а волосы собраны в незатейливую прическу. В принципе, если издали - женщина, как женщина, даже не очень старая. Обычно я видел ее другой. Ее почти всегда не было дома, когда я заходил к Пупку, чтобы позвать его на улицу. Только по воскресеньям ее и можно было там застать. С Пупком мы не то чтобы дружили, но иногда играли вместе. Правда, ему всегда было скучно с нами, сверстниками, Пупка вязко тянуло в другую жизнь... Так вот, когда я приходил к Пупку, а его мама оказывалась дома, то на ней всегда был один и тот же черный стеганый халат, сальный и мешковатый, с вытянутыми нитками на шалевом воротнике. Лицо у Пупковой мамы было серым и морщинистым и пахло от нее резко и неприятно. Перегаром. Тихо сказав: "Пашенька, к тебе пришли", Пупынина устало брела внутрь пропахшей жареной рыбой квартиры. Пашка рассказывал, что когда-то его мама была известной врачихой, работала на горбольнице и больные ее очень уважали. Потом она стала выпивать, и ей пришлось уйти в поликлинику. Потом она несколько раз меняла место работы, а когда отца посадили за драку, мама запила по-черному. Ее выгнали с работы из поликлиники, и она смогла устроиться только в ветлечебницу фельдшером...
  - А вы что же, Полина Андреевна, предлагаете эту ситуацию, этот... инцидент, оставить без последствий? - зло отреагировала Надежда Николаевна и сузила глаза.
  - Ну почему же? - возразила Пупынина. - Без последствий этого, конечно, оставлять нельзя. Только давайте посмотрим на сложившуюся ситуацию трезво, товарищи. И немного с другой стороны.
  - А вы сами-то можете посмотреть трезво? - усмехнулась Анжела Юрьевна, не уточняя, на что именно надо посмотреть и намекая на нетрезвый образ жизни Пупыниной.
  Мать Пупка пропустила выпад классной мимо ушей.
  - Я, например, - спокойно продолжила она, - не одобряю действий Елены Аркадьевны и всего педагогического коллектива нашей школы. Считаю, что с детьми обошлись грубо и несправедливо. И я предлагаю пригласить в школу не инспектора из милиции, а социологов и эстетов, пусть они выскажут свое отношение к этому инциденту.
  - Социологов? Эстетов? Вам бы, Полина Андреевна, лучше вообще помолчать об эстетике, - попыталась заткнуть рот матери Пупка Надежда Николаевна.
  - Это почему? - удивилась Пупынина.
  - Потому, что вашего Павла давно уже пора определять в колонию. И я не удивлюсь, если выяснится, что это именно он взял авторучку.
  И понеслось... Тема собрания была скомкана, собрание превратилось в перебранку, похожую на дворовый скандал. Точнее, даже не в перебранку, а в избиение врага. С одной стороны были абсолютно все, подавляющее большинство, как говорится. С другой стороны была Пупынина и ее сын, хулиган и двоечник. Выслушав шквал обвинений в адрес сына и в свой собственный, Полина Андреевна попыталась вставить хоть одно слово, но, поняв, что это бесполезно и бессмысленно, сплюнула, впрочем, без слюны, взяла Пашку за руку и они ушли.
  На следующий день Пупок в школу не пришел. Мы его больше вообще никогда не видели, а вскоре от соседей Пупыниных узнали, что Полина Андреевна с Пашкой уехали из Полынограда в деревню. В какую именно деревню, соседи не знали. Да и не собирался никто их разыскивать.
  О том, что авторучку украл Пупок, не сомневался никто, но в милицию о краже заявлять Елена Аркадьевна не стала.
  Украденную авторучку я вынес только через три дня после собрания.
  Принес домой и сразу понял, что мне нужно срочно от нее избавляться. Пользоваться легально я ей не мог по вполне понятным причинам, а хранить дома, как реликвию, было опасно - а вдруг родители найдут? Кому-нибудь подарить? Жалко и тоже опасно - след преступления.
  Я выбросил авторучку в мутную воду заброшенного котлована.
  
  Человек Без Тела почему-то молчал. Может, у него пересохло в горле, хотя, откуда у него горло, если у него нет тела? Или список моих грехов подошел к концу?
  - Ты прав, - подал голос Человек Без Тела. - Горла у меня нет. Ты думаешь, что слышишь ушами мой голос?
  "А чем? Ноздрями?" - съехидничал я.
  - Ты не слышишь его, он в твоем мозгу. - Большего Человек Без Тела объяснять мне не стал. - Но вернемся к делу, - продолжил он. - По поводу горла ты прав, а вот насчет того, что список твоих грехов кончился - это нет, это просто смешно. Мы с тобой только начали, только покопались чуть-чуть на верхушке айсберга. Пыль, так сказать сдули. Основные твои грехи мы еще не вспоминали.
  "Так давай продолжим"
  - Не торопись. Туда ты всегда успеешь.
  "А сначала говорил, что ждешь, не дождешься, когда я сдохну"
  - Говорил. Ну и что? Я от своих слов не отказываюсь. Просто... У меня тут... дельце одно появилось. Я отлучусь на время, а ты пока подумай, поройся в своей памяти.
  "Темнишь ты что-то"
  - Ха!
  И Человек Без Тела исчез.
  А я проснулся.
  
  2.
  Потолок моей спальни был исчерчен красными и черными полосами.
  Полосы на нем возникли оттого, что лучи утреннего солнца косо пробивались через модерновые жалюзи на окнах с чередующимися полупрозрачными красными и непроницаемо черными вертикальными пластиковыми планками. Правда, эти полосы не были такими яркими, как в моем сне.
  В моем сне?..
  Так это был всего лишь сон!
  Я редко видел сны, а когда все же видел, то никогда не мог вспомнить того, что секунду назад рисовалось в моем сознании, бодрствующем и скучающем от безделья сознании спящего человека.
  Этот сон я помнил до самых мельчайших подробностей.
  Я встал и пошел в ванную комнату, надеясь, что мой непонятный и совсем не приятный сон бесследно исчезнет после душа, смоется вместе с ночным потом. В ванной я взглянул в зеркало, увидел свое отражение, и оно мне сильно не понравилось. Что-то было в глазах...
  Что-то не так было в глазах. Я понял, что не так. Во взгляде не было той уверенности в собственных силах и убежденности в своей правоте, которые сразу же замечали все, с кем мне приходилось контактировать. Если эти люди стояли выше меня на ступеньках иерархической пирамиды, то практически сразу начинали мне верить и доверять то, что не доверили бы кому-то другому, стоящему рядом со мной, то есть находящемуся на том же самом уровне. Эти люди, я имею в виду тех, кто принимает решения, выделяли меня из массы других бизнесменов. Естественно, предварительно изучив мое досье. А те, что стояли ниже меня на ступенях пирамиды, тоже верили мне и охотно подчинялись, потому что чувствовали и понимали: Николай Петрович Якушев - это тот, за кого надо держаться, за кем надо идти, авось и нам что-то обломится. И обламывалось. Некоторым очень даже не слабо обламывалось. Кое-кто меня даже любил, кое для кого я был почти богом. Правда (я же не идиот, понимаю), богом я был для них временным, не тем, кому молятся всю жизнь, и их любовь ко мне была не вполне искренней.
  В общем-то, я их тоже не особенно любил. И тех и других. Просто максимально использовал потенциал каждого, при этом, не забывая регулярно выплачивать - кому оклады через кассу и премии в конвертах из личного сейфа, а кому бонусы и гонорары в пластиковых или даже кожаных кейсах. Конверты шли вниз, кейсы - наверх. Все были довольны...
  Я принял сначала теплый душ, потом горячий, а потом резко - холодный. Растираясь жестким полотенцем (я специально приобрел такое жесткое), я снова взглянул в зеркало. Выглядел я намного лучше, чем до того, как залез под душ, уверенность во взгляде вернулась. Я критически осмотрел свое тело и, в общем-то, остался доволен. Для сорока четырех я выглядел совсем даже неплохо. Все-таки занятия спортом в юные годы и тот образ жизни, которому я следовал всю остальную - взрослую - жизнь, играют свою роль.
  Я напряг мышцы и втянул и без того впалый живот. Вполне...
  Брился я обычно перед сном (тоже нормальная привычка, женщинам нравится), но, потрогав отросшую за ночь щетину, решил побриться еще раз. Побрившись, смыл остатки пены холодной водой, вытерся, нанес на лицо крем после бритья и, приблизившись к зеркалу, массируя лицо, внимательно осмотрел каждую морщинку. Они были. А куда без них? Не мальчик, чай! Я оттянул нижние веки, высунул язык и констатировал, что никаких признаков скрытых заболеваний у меня нет. Правда, я не врач, но розовый язык, румянец на щеках и отсутствие желтизны на белках глаз успокаивали. Мой ночной посетитель сегодняшнего сна предсказывал мне скорую смерть. Бред! Лет тридцать я еще проживу. Как минимум! А может быть, и больше. В моей семье все ее члены по мужской линии были долгожителями. Дед в девяносто семь ушел. Прадед (дед рассказывал) только на восьмом десятке в пятый раз женился, а помер, когда ему за сотню перевалило. Отцу моему уже семьдесят шесть, а на его еще девушки заглядываются. Отец, Петр Иванович, мужик импозантный - борода и голова не седые, с проседью. Глаза черные, как угли, за семьдесят шесть лет не выцвели. У меня глаза светло-карие, а у него черные. Трубку курит. У него их целая коллекция. Бегает трусцой по утрам, на рыбалку на водохранилище ходит, сам машину водит. Правда, автомобилем он редко пользуется, все больше ножками. Белая десятка, которую я подарил ему шесть лет назад на семидесятилетие, взамен старого "Москвича" стоит в гараже как новенькая.
  - А куда мне на ней ездить-то? - говорит отец. - До водохранилища двадцать минут ходу, на рыбалку я и пешком схожу. Магазины тоже все рядом, да и ты молодец - не забываешь старика, продукты подбрасываешь... Была бы Альбина жива, мы бы съездили с ней куда-нибудь. За грибами хоть.
  Альбина - это мама. Она умерла четыре года назад, в эту пятницу годовщина, отец вчера звонил, напоминал. Ей тогда только-только семьдесят исполнилось. Сердце прихватило, до телефона мама добраться не смогла. Отец на рыбалке был, а я в Питере с финнами контракт подписывал. Некому было неотложку вызвать. Отец винил себя за то, что его в ту минуту рядом с мамой не оказалось. А я себя. Хотя, если бы я и не поехал тогда в Питер, разве бы изменилось что? Жили мы уже тогда не вместе, да и случился приступ в двенадцать дня. Я в это время либо в офисе, либо в цехах нахожусь. Все равно я не смог бы ничего сделать. Разве что случай помог бы...
  - Один по грибы съезди, - предлагал я.
  - А зачем они мне? Ты же знаешь, у меня от грибов...
  Я знал. Кстати, у меня та же особенность - как грибы поем, так со стулом проблемы. Странно, всегда эти грибы ел, а как сорок стукнуло, так у меня те же симптомы, что у отца проявились.
  На стене моей кухни висит календарь. Отрывной. Такой, какие раньше имелись на каждой кухне. Сейчас их почему-то перестали делать, во всяком случае, я их уже давно в продаже не видал. А может, их все же продолжают делать, просто я по магазинам ходить перестал? Этот календарь мне подарила Вика на новый 2004 год. Его изготовили по ее индивидуальному заказу в типографии газеты "Полыноградский вестник", и она за него заплатила наверняка немалую сумму. Впрочем, что бы она считала мои деньги? Зато наполнением этого календаря можно было гордиться. В нем не было кулинарных рецептов и полезных советов, как в обычных отрывных календарях, вместо этого обратные странички были заполнены моими изречениями, которые Вика запомнила или записала куда-нибудь. Наверное, дневник вела, а потом решила использовать свои записи для издания этого календаря. Еще там были описания того, как в тот или иной день мы славно проводили с ней время, с кем встречались, что заказывали на ужин. Все выходные дни были не красными, как в обычных календарях, а синими и зелеными. Суббота - синие цифры, воскресенье - зеленые. Красными были особо памятные даты, дни, которые следовало помнить. Те, о которых надо было помнить, по мнению Вики.
  На страничке стояла дата - двадцать девятое февраля 2004 года. Цифры были зеленые, а это означало, что вчера было воскресенье.
  Я потянулся к календарю рукой, но вдруг моя рука замерла в сантиметре от листочка. Я знал, что, оторвав листочек с датой двадцать девятое февраля, я увижу листочек с датой первое марта. Я знал это, потому что не далее как вчера вечером я переворачивал лист календаря, чтобы подглядеть, не случилось ли год назад или два года назад (мы с Викой вместе уже два года) кое-чего такого, о чем я должен был помнить? По мнению Вики, разумеется... Кроме того, первое марта - первый день весны, и цветы завтра с меня так и так.
  Я прекрасно знал, какую дату увижу, но вдруг подумал: "А если там тридцатое февраля?".
  Бред какой-то!
  Я решительно оторвал листик, тихо прошуршавший перфорацией.
  Первое марта.
  А кто бы сомневался?
  - Человек Без Тела! - громко произнес я. - Ты - плод моего воображения. Ты - мой ночной кошмар.
  И подумал вдруг:
  "А почему это я решил, что умру от болезни или от старости?.."
  Но дальше развивать свою мысль я не стал.
  Оторванный лист я скомкал и выбросил в мусорное ведро, хотя Вика просила меня не выбрасывать оторванные листы. Она хотела изготовить какой-то коллаж к моему дню рождения, к сорокапятилетию, и для этой ее задумки они ей были нужны. Перебьется. Не уверен, что наши с Викой отношения не закончатся к моему дню рождения.
  
  Признаюсь, Вика мне уже изрядно поднадоела. Она вела себя как потенциальная невеста, а ведь я ей предложения не делал. И в мыслях не было, даже в первые, сумасшедшие, дни. И вообще, спустя два года после нашего знакомства я стал замечать в Викином характере черты, которых раньше либо не было, либо она их тщательно скрывала, либо я, ослепленный страстью, сам их не замечал.
  Мне не нравилось ее отношение к деньгам вообще, и к моим деньгам в частности. Вика не просто любила тратить деньги, это бы ничего - многие девицы, находящиеся на содержании у обеспеченных и успешных мужиков страдают этой болезнью. Да что там многие? Все. Вика хотела иметь собственные деньги для того чтобы пользоваться ими бесконтрольно. Для чего ей большие деньги и как она ими желает пользоваться, я не знал точно, но догадывался. Вика о своих планах не рассказывала. Или рассказывала, но я видел, что она мне врет, небылицы всякие сочиняет. А иногда говорила просто: хочу и все! Хотеть не вредно, а деньги она могла заработать единственным способом. Точнее, несколькими, или еще точнее, многими способами, но все они относились к сфере сексуальной. Такими способами больших денег не заработать.
  Вика часто спрашивала меня:
  - А этот контракт, с которым ты носишься как с писаной торбой, он на сколько тянет? Больше миллиона? А какой процент чистой прибыли?
  Или:
  - Интересно: сколько зарабатывают твои менеджеры?
  Или:
  - Если твои менеджеры зарабатывают так много, сколько же получает твой главный бухгалтер?
  Или:
  - Дорогой, а у тебя деньги лежат только в российских банках, или в зарубежных тоже?
  Или самый откровенный вопрос:
  - Милый, а если продать весь твой бизнес, сколько за него можно получить бабок?
  Мысль о финансовой независимости в ее красивую, но не очень умную белокурую головку стала приходить все чаще и чаще.
  - Колюня! Купи мне какой-нибудь салон или ресторанчик, - канючила Вика. - Или хотя бы кафе, а, Колюня?.. Я устала сидеть дома без дела и ждать тебя целыми днями. А так я буду при деле, и денежку к тому же буду зарабатывать.
  - Тебе мало тех денег, что я тебе даю? Извини, но давать больше у меня нет возможности.
  У меня была возможность тратить на удовольствия более крупные суммы, но я с молодых лет привык планировать свои расходы и не платить за вещь или услугу больше, чем она того стоит. Я не жадный. Просто, убежден, что деньги счет любят...
  
  Завтрак мой как обычно состоял из стакана свежевыжатого сока, маленькой чашечки кофе со сливками и йогурта. Второй завтрак будет через два часа и съем я его в комнате отдыха, находящейся за стенкой моего кабинета, после того как проведу короткое совещание и получу информацию от всех руководителей отделов и служб и от начальника производства. Я еще не успел допить кофе, как зазвонил телефон.
  - Я приехал.
  - Жди. Буду через пять минут.
  - Хорошо.
  Это звонил мой водитель, Саша Пономарь.
  Саша работал у меня уже более двух лет. Мне нравилась его исполнительность, а особенно то, что ни разу за эти два с лишним года он не сказал мне: "Извините шеф, машина неисправна". Автомобиль всегда был технически исправен, вымыт, отполирован и блестел, как новенький, словно только что из автосалона. Но более всего мне нравилось Сашина немногословность. Когда я спрашивал его о чем-то, он отвечал четко, без ненужных подробностей и строго по существу. Такого ответа, как "не знаю" я не разу от него не слышал. Когда я давал ему какое-нибудь задание, он отвечал коротко: "Хорошо", редко задавая мне уточняющие вопросы. И я знал, что мое указание будет исполнено действительно хорошо и в тот срок, который был мною установлен. Если я его ни о чем не спрашивал и не давал никаких заданий, он молчал, не надоедал своими разговорами во время поездки, как это делают большинство водителей-телохранителей.
  Кстати, Сашу на работу принимали, как водителя-телохранителя. Опыта телохранителя у Саши не было, но в его досье, составленном серым Готлибом, значилось, что срочную Саша служил в ВДВ, принимал участие в боевых операциях в Чечне и даже имеет медаль за боевые заслуги. Кроме того, у Саши второй дан по каратэ, и в свободное время он посещает спортзал, продолжая повышать свое мастерство. Спортивный парень. И неиспорченный, меня такой устраивал. Свое знание боевых искусств Саше пока продемонстрировать не пришлось, так как я уже давно обошел всех своих конкурентов, никому по-крупному не мешал, а с местной братвой у меня установлены прочные деловые отношения. Я им платил исправно и щедро, а бандиты не только не мешали мне, напротив - помогали.
  Наши направления деятельности - мои и бандитов - не пересекаются. Я не лезу ни к оружию, ни к наркоте, ни к игорному бизнесу. Я не занимаюсь спиртным и автомобилями, близко не подхожу к поставкам на отечественный и зарубежный рынок живого товара.
  Чем я занимаюсь?
  Покупаю идеи.
  Технические идеи.
  Я покупаю их, делаю опытные образцы новой продукции, провожу рекламную компанию и, сформировав стартовый портфель заказов, запускаю в производство. А потом продаю. Недешево. Рентабельность до ста процентов дотягивает. Правда, бывают и проколы, но... бизнес есть бизнес.
  Я уже был готов выйти из двери своего кондоминиума, но вспомнил о том, что на сегодня у меня запланирована встреча с местным Кулибиным, бывшим доцентом кафедры гидравлики гидротехнического факультета нашего Полыноградского инженерно-строительного института (сокращенно - ПИСИ), а ныне, пенсионером и, по совместительству - гениальным изобретателем Алексеем Константиновичем Мурашкиным (сокращенно - АКМ). Папку с описанием работы и принципиальной схемой его очередного перпетуум-мобиле я в пятницу прихватил домой, чтобы без спешки на выходных все просмотреть. Как выяснилось, его изобретение базировалось на использовании энергии кавитации, и было бы гениальным, если бы уже не было известно еще в середине прошлого столетия. Правда, подход у АКМа к этому вопросу был несколько иной, но, я прикинул в уме все за и против, и решил с запуском в производство этого агрегата с коэффициентом полезного действия больше единицы не торопиться. Что-то меня смущало. Более полувека техническое решение существует, а в промышленном масштабе каких-либо значительных шагов в этом направлении нет. Не знаю, может быть, сегодня АКМ убедит меня в чем-то? Посмотрим.
  Папку я изучал лежа на диване в гостиной, но ее на журнальном столике не оказалось. Я вспомнил, что, когда ко мне заявилась Вика, я поленился отнести папку в свой кабинет, и просто сунул ее в ящик секретера.
  Выдвинув ящик, я взял папку. Под ней лежал альбом с фотографиями. Старый альбом с фотографиями из детства. Его некогда малиновая обложка выцвела от времени и стала сиренево-серой. Почему-то альбом лежал сверху, а не на самом дне, как обычно, наверное, Вика рылась, подбирая материалы для своего будущего коллажа. Сунув папку Мурашкина под мышку, я взял альбом в руки, раскрыл его и увидел... Пупка. Почему-то именно его, хотя на фотографии Пупок был не один, там был весь наш четвертый "А" класс. По центру сидела Елена Аркадьевна. Она не была нашим классным руководителем, просто Анжела Юрьевна в тот день заболела и математичка снялась с нами. Пупок грустно и как-то трагически глядел в объектив фотоаппарата, а мне казалось, что смотрит он на меня. Как живой.
  Почему это - как живой? Почему - как?..
  Странно я подумал о Пупке, неправильно как-то подумал, словно Пупка уже нет в живых.
  Ну да, так говорят, если имеют в виду фотографическое изображение. Но ведь это неправильно. Так нельзя. Я совершенно ничего не знаю о том, жив Пупок или нет. А на фотографии Пупок жив и смотрит на меня не как живой, а потому что живой.
  Прежде чем закрыть альбом и убрать его в ящик, я еще раз посмотрел на сидящую по центру Елену Аркадьевну и вздрогнул. В правой руке Елена Аркадьевна держала авторучку. Фотография, конечно же, была черно-белой и авторучка в руке у математички была серого цвета, но я знал - это та самая авторучка, которую я украл и, убедившись в бессмысленности своей акции, забросил авторучку в котлован, затопленный мутно-желтой водой.
  
  Саша ждал меня, стоя рядом со сверкающим и отливающим перламутром "Мерседесом". Он не бросился открывать мне дверь автомобиля, как это делали все водители-телохранители, задняя дверца уже была открыта. Я кивнул Саше и забрался на заднее сидение. Дверь захлопнул сам.
  - В офис.
  Саша аккуратно тронулся, а я закурил первую сигарету. Я всегда выкуривал первую сигарету по пути следования на работу. Зазвонил мобильник. "ВИКА", прочитал я на дисплее.
  - Колюня?
  Вот дура, подумал я, звонит на мобильный и спрашивает!
  - Доброе утро, радость моя! - сказал я. - Поздравляю тебя с первым днем весны. Ты так рано проснулась, еще десяти утра нет. Впрочем, раннее пробуждение это не самое худшее, что может приключиться с человеком. Кто рано встает, тому бог дает.
  - Я рано легла спать, - с явной обидой в голосе сказала Вика. - Что еще делать девушке вечерами, если возлюбленный выгоняет ее из дома?
  - Кто посмел выгнать тебя из дома? - ужаснулся я. - И откуда ты тогда звонишь? С улицы?
  - Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, - дернулась Вика, уловив иронию в моем голосе. - Ты выгнал меня из своего дома. Слава богу, что пока только из своего. Хотя... та квартира, в которой я живу, тоже принадлежит тебе.
  - Вика, мы с тобой уже давно обсудили этот вопрос. Воскресенье - день, за которым следует понедельник. А понедельник...
  - Скажи! Ну, скажи мне, что ты должен выспаться перед началом рабочей недели. Скажи, что ты должен быть в отличной физической форме. Напомни мне, что на работе ты зарабатываешь деньги, на которые меня содержишь. Ну!..
  - Ты сама уже все сказала. И не нукай!
  - Хорошо, Колюня, - примирительно пропела Вика. - Не будем ссориться с самого утра. Тем более в такой день.
  Я и не собирался с тобой ссориться, хотел сказать я, но промолчал.
  - А куда мы сегодня пойдем? - спросила Вика, имея в виду ресторан. Я не стал язвить, предлагая ей театр или картинную галерею.
  - Куда скажешь, счастье мое!
  - Как я люблю, когда ты такой... такой...
  - Сговорчивый? - предположил я.
  - Ласковый, - поправила меня Вика. - Целую. И жду твоего звонка.
  - Целую.
  - А! А! Эй, Колюня, постой, не отключайся, - закричала вдруг Вика, что-то вспомнив, наверняка, что-то очень важное. Будто бы нельзя перезвонить!
  - Что? - Я чуть было не спросил: "Ну, что тебе еще надо?"
  - Чуть не забыла! У меня нет ни копейки. И косметика вся закончилась. И сегодня у меня очередь к парикмахеру.
  - Ужас какой!
  - Да ужас, - согласилась Вика.
  - Я пришлю деньги с Сашей, не переживай. Я же не могу допустить, чтобы в ресторан ты явилась не накрашенной и не причесанной.
  - Я тебя обожаю, Колюня!
  - А я то!.. Целую. Пока.
  Я захлопнул крышку телефона и посмотрел в зеркало заднего вида, ожидая встретится с Сашиным взглядом, но он смотрел на дорогу. Казалось, он не слышал нашего с Викой разговора. Я открыл портмоне, вытащил две купюры - тысячу рублей и сотню баксов. Подумал и достал еще одну зеленую сотню - приличная косметика и услуги парикмахера нынче стоят не дешево. Протянул деньги Саше.
  - Довезешь меня до офиса, - сказал я ему, - заскочи в цветочный магазин, купи букет. Букет и двести долларов отдашь Вике.
  - Хорошо, - как всегда коротко ответил Саша.
  О том, какие цветы надо купить он у меня не спросил, знал, что Вика любит бордовые голландские розы.
  
  До совещания оставалось две минуты, когда я подошел к двери своего кабинета. Марго, моя секретарша, встретила меня лучезарной улыбкой.
  - Доброе утро, Николай Петрович. По вам часы сверять можно.
  - Здравствуй, Марго, - я пропустил мимо ушей ее комплимент. - Зови всех. Готлиба тоже.
  - А он уже заходил, говорил, что хочет сообщить вам кое-что.
  - Вот как? У нас неприятности?
  - Вчера было проникновение, - понизив голос, сказала Марго, но, взглянув через мое плечо на открытую дверь, умолкла.
  - Маргуша, это моя прерогатива сообщать шефу о неприятностях.
  Я обернулся, в двери стоял серый Готлиб.
  Он всегда одевался неброско - серый в тонкую полоску костюм, светло-серая рубашка и темно-серый галстук. Только туфли на нем были черные. И пальто и автомобиль у Готлиба тоже были серые, правда, сейчас пальто на нем не было, да и автомобиль стоял на парковке. В этой серости не усматривалось отсутствие вкуса и недостатка денежных средств, наоборот, все вещи, которые он носил, были дорогие, костюм Хуго Босс, рубашка Сен Ив Лоран, галстук стоил долларов триста, не меньше. Пальто тоже не работницы фабрики "Соревнование" шили, а машина у Готлиба была БМВ.
  Марго Готлиба побаивалась. Его все побаивались. Если бы мы с Готлибом не были так давно и близко знакомы, думаю, и я бы его боялся. А если бы он был моим врагом... Не хотел бы я, чтобы Готлиб был моим врагом.
  Готлиб подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Кивком предложив ему идти за мной, я вошел в кабинет. Марго слегка перестаралась, проветривая кабинет, было довольно свежо.
  - Рассказывай, - бросил я, снимая пальто и вешая его на плечики в шкаф. - Что за проникновение? Что украли?
  - Да ерунда, - отозвался Готлиб, усаживаясь за стол. - Мальчишки баловались. Прорезали автогеном дыру в складе брака. Склад, как ты знаешь, в северном углу периметра стоит. За ним пустырь. Дыру прорезали и в склад забрались. Через ворота склада на территорию промплощадки выйти не смогли - там собаки бегают. Стали наши песики лаять, мальчишки испугались и свой успех развивать не стали. А на складе сам знаешь - брать нечего. То, что там лежит даже взрослым не нужно, а пацанам и вовсе. Цветной металл отдельно хранится, на складе брака только изделия из черного. Если на металлолом, так теперь школьников не заставляют металлолом собирать.
  - Мальчишки? - не поверил я. - Автогеном?
  - А что ты хотел? Двадцать первый век, не лобзиком же дыру в стенке железного склада выпиливать.
  - Ну да, - согласился я. - И все-таки, почему ты решил, что это мальчишки? Может, это бомжи были?
  - А я их уже разыскал, - ответил Готлиб. - Как говорится, по горячим следам. Пацаны. Старшему четырнадцать лет, еще двое, им по двенадцать. Ну, постыдил родителей, предложил им обратить внимание на то, куда направляют свою избыточную энергию их чада. Дыру уже залатали.
  - Это хорошо, - похвалил я своего начальника службы безопасности. - Но надо бы что-то придумать, чтобы прецедент не превратился в систему. За детьми могут и взрослые последовать. Собак отравить можно...
  - Наши песики ничего брать от чужих не будут. Но я уже потолковал с начальником промплощадки. Склад организуем в другом месте, а старый снесем и забор нормальный поставим. С колючкой и видеоконтролем.
  - Правильно. Смету пусть завтра же мне на утверждение плановики подготовят.
  - Николай, я вообще-то не об этом проникновении поговорить хотел. - Готлиб склонил голову набок и испытующе глянул на меня.
  - Что-то более серьезное?
  - Как посмотреть... В Климе проблемы. На объекте "Водопад" вышли из строя два блока - блок электрокоагуляции и блок осветления.
  Интересно. Я задумался. Два основных блока установки для комплексной очистки воды!
   В Климе отвратительная вода. Содержание кремния, железа и марганца превышает ПДК в двадцать с лишним раз. Традиционные способы очистки там не катят. Местный "Водоканал" уже куда только не обращался, даже в Российскую Академию Наук - все без толку. Ученые сидят без денег, а потому цену загибают запредельную. И это только за разработку темы, а что получится в итоге - непонятно. На это мероприятие с неясными перспективами "Водоканал" пойти не мог, да и денег таких у него не было. Я когда узнал об их мытарствах, сразу дал задание Мурашкину, и он решил проблему очистки климской воды быстро и оригинально. Правда, некая организация со странным названием: "КРЭК", что после расшифровки звучит не так уж странно - "Климская региональная экологическая корпорация", тоже кое-что изобрела. И не только она. Москвичи тоже подсуетились, но то, что у них получилось на выходе, и у экологической корпорации и у москвичей, дороже нашего "Водопада" раза в полтора. И менее эффективно к тому же. Например, содержание в воде марганца после очистки все равно лежит в пределах, превышающих ПДК.
  - А почему ты этим вдруг заинтересовался? - спросил я Готлиба, хотя уже предполагал в общих чертах его ответ. - Технические проблемы мне кажется не входят в круг твоих обязанностей.
  - Эх, Николай, - вздохнул Готлиб. - В круг моих обязанностей много чего не входит, однако я должен быть в курсе всех дел, чтобы ты мог не беспокоиться о своей безопасности и спал спокойно.
  - Ты предполагаешь диверсию?
  - Заметь, оба блока вышли неожиданно и одновременно. Вполне возможно, что это недоработка конструкторов. Или брак монтажников или оплошность эксплуатационников... Но у меня имеется еще кое-какая информация.
  - Слушаю. - Я сосредоточился, зная, что понапрасну Готлиб панику поднимать не станет.
  Выслушать Готлиба мне не удалось, так как в дверь постучалась Марго и, просунув голову в щель, сказала:
  - Все собрались. Приглашать?
  - Зови, - сказал я и попросил Готлиба: - Останься. Я проведу совещание, и мы с тобой договорим.
  Совещание прошло как обычно - быстро и по-деловому. В принципе я знал почти обо всем, что произошло за неделю, потому что бывал на работе ежедневно, несмотря на то, что все подразделения моей фирмы работали как хорошо отлаженный механизм. В течение недели я встречался со всеми руководителями отделов и служб, бывал в цехах, выслушивал жалобы и предложения рабочих, вникал в каждую мелочь.
  Выслушав краткие доклады руководителей подразделений и дав им кое-какие указания, я перешел к основному вопросу - аварии в Климе. Начальник группы выездных работ Судниченко Павел Семенович клялся, что монтаж "Водопада" выполнен его асами качественно и строго в соответствии с чертежами и рекомендациями конструкторов. Начальник КБ Прохоров Сергей Леонардович уверял меня, что проект отличный и что он проверен на сто рядов. Ссылался на патент и сертификат.
  - И, тем не менее, - сказал я, - произошло то, что произошло. Два основных блока установки вышли из строя. Надо срочно выезжать на место и решать проблему. Клиент без очищенной воды оставаться не должен, да и нам свое реноме терять не гоже. Если установим, что авария произошла по вине эксплуатационников, будем устранять за их счет. Если по нашей - не обессудьте, мужики, за ваш. Бизнес есть бизнес.
  - Сервисная бригада будет готова через неделю, - уныло сообщил Павел Семенович.
  - Почему так долго? - удивился я.
  - Те парни, что занимались монтажом "Водопада" в Климу, заняты на другом объекте. Закончат через неделю.
  - Замените монтажников. Мне что, учить вас, Павел Семенович? Бригада должна быть готова через два дня. А завтра я выеду в Клим сам. С Сергеем Леонардовичем и автором идеи, Алексеем Константиновичем Мурашкиным. В среду мы во всем разберемся и в среду же твои архаровцы, Павел Семенович, должны выехать на место.
  - Понятно, - нехотя согласился Судниченко.
  - Тогда все свободны, - закончил я совещание и голосом отставного Президента Советского Союза добавил: - Работайте, товарищи, и все у вас будет!
  - Я закурю? - спросил разрешения Готлиб, когда все вышли.
  - Кури, - кивнул я, и сам полез за сигаретами. - Ну, выкладывай, что за информация?
  Готлиб, прошелестев молнией, раскрыл папку, которая лежала перед ним на столе, и протянул мне лист бумаги с текстом.
  - Что это? - спросил я, прочитав заголовок: "Недобропорядочные инвесторы"
  - Из Интернета скачал. Статья о нас. Пишут, что мы муниципальным предприятиям российских городов и весей несертифицированную продукцию поставляем, которая потом ломается и выходит из строя.
  - Так врут же. Мы теперь без сертификации ничего не изготавливаем и не поставляем. Прошли те времена, когда можно было всякую туфту гнать.
  - Врут, - согласился Готлиб. - Да еще как! Ставят под сомнение пользу от внедрения наших разработок. Пишут, что наши "Водопады" сплошная бутафория, а за положительные результаты экспертизы очищенной воды мы заплатили местному отделению СЭС. Даже сумму назвали - три тысячи евро.
  Я покачал головой. Сумма такая, совершенно верно, но это не взятка. Обычный гонорар. Правда, неофициальный...
  - Выяснил, чей заказ?
  - Выясняю. Информация будет сегодня. Возможно, часам к двум.
  - Это же еще не все?
  - Не все. Как ты думаешь, почему затягивается подписание контрактов на поставку и монтаж "Водопадов" с другими потребителями?
  - Не думаю, а знаю, - опрометчиво ответил я. - Причины разные, но в основном, из-за длительного согласования вопросов финансирования. Как обычно.
  - Не во всем ты прав, Николай Петрович. Я выяснял причины проволочек, и нос к носу столкнулся с нашими конкурентами. Некоторые твои потенциальные потребители уже заключили контракты, но не с тобой.
  - Москвичи? - спросил я, хотя предполагал иное.
  - Нет. Для них Клим и область - это слишком мелко. Москвичи двинули на север. Тюмень, Сургут. Там денег немеряно и там они уже давно хозяева. А вода там еще хуже, чем в Климу.
  - Экологическая корпорация?
  - Они, - кивнул Готлиб. - Я разобрался, кто есть кто. Хозяин этой конторы - климский авторитет Сергей Суроегин по кличке Чиз.
  - Чи-из? - весело переспросил я.
  - Суроегина в детстве называли Сыром, - пояснил Готлиб. - Ну, видимо - Суроегин - Сыроегин - Сыр. Когда Сыр оперился и стал утверждаться в криминальных кругах, решил, что Сыр... не престижно, что ли. Перекрестил себя в Чиза. Чиз со своими ребятками - те еще беспредельщики. Они на все способны, чтобы не допустить наших поставок климскому "Водоканалу" и всем его отделениям по области.
  - Та-а-ак. - Я откинулся на спинку кресла.
  - Я с тобой сегодня в Клим поеду, - безапелляционно заявил Готлиб. - Нужно с местными эфэсбэшниками пообщаться. И с братвой климской перетереть кое-что, есть у меня там один человечек.
  - Сегодня? Почему сегодня? Я планировал завтра с утра поехать.
  - На машине? Нет, на машине я ехать тебе запрещаю. Весна, гололед. Опасно, дорога не близкая, а трасса... ты сам знаешь. Поезд на Клим сегодня в двадцать три десять. Возьмем два купе. Ты, я - в СВ. Судниченко, Прохоров, АКМ и Саша Пономарь в обычном. Нормально. Утром завтра в Климу будем.
  - Шесть человек? Не слишком ли представительная делегация для такого клиента? Водоканальцы загордятся.
  - Не слишком. На "Водопаде" будут работать Прохоров, Судниченко и Мурашкин. Ты будешь решать вопросы с руководством "Водоканала". Если возникнет такая необходимость. Саша - твой телохранитель, по штату положено. А у меня свои дела в Климу.
  Я почесал макушку, спорить с Готлибом было бесполезно.
  От двери послышался приглушенный шум голосов.
  - Николай Петрович занят. У него совещание. Как освободится, я вас приглашу, Алексей Константинович.
  - Мне назначено на одиннадцать! - возмущался АКМ. - На одиннадцать, повторяю! А не на одиннадцать с чем-то! Я уже не в том возрасте, чтобы в приемной штаны просиживать! И я привык бережно относиться к своему времени. Я - человек творческий!
  Я взглянул на часы - было ровно одиннадцать часов. Нажал кнопку вызова секретаря. Марго открыла дверь и буквально пулей влетела в кабинет, подтолкнутая объемным животом изобретателя вечных двигателей.
  - Безобразие! - возмутилась Марго, едва удержавшись на ногах. - Солидный человек, а ведете себя... как хулиган какой-то!
  Я улыбнулся.
  - Марго, принеси нам с Алексеем Константиновичем завтрак и большой кофейник с кофе. Вы будете завтракать, Алексей Константинович?
  - Не откажусь, - с достоинством произнес Мурашкин. - Я так торопился на встречу с вами, уважаемый Николай Петрович, что почти ничего не съел. Только чаю бокал выпил, да пяток бутербродов с колбаской на ходу заглотил... Не откажусь от вашего угощения.
  - А вы, Отто Генрихович? - я повернулся к Готлибу.
  - Спасибо, нет. Много дел. - Начальник службы безопасности выразительно взглянул на часы.
  Я сделал ему жест задержаться еще на минуту и провел изобретателя в свою комнату отдыха. Впрочем, Алексей Константинович и без меня знал, в какой стене открывается дверь, замаскированная под дверцу встроенного шкафа. Когда Мурашкин исчез в стене, а Марго ушла за завтраком, я вернулся к Готлибу.
  - Хорошо. Пусть Марго закажет билеты на сегодняшний поезд и сообщит Судниченко с Прохоровым о сегодняшнем выезде. С АКМом я сам решу вопрос... Слушай, Отто... - я слегка замялся. - Ты не мог бы для меня добыть кое-какую информацию. Это касается одного человека. Мы учились с ним в одной школе. Давно, как ты понимаешь.
  - Как срочно это надо сделать?
  - Не очень срочно, но...
  - Хорошо, я поручу это детективу Миронову. Это по его части. Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Хотя бы примерно. - Готлиб достал свою электронную записную книжку и приготовился вносить данные.
  - Мы с ним одногодки. Учились в одном классе. Фамилия Пупынин, звать Павлом, отчества не знаю.
  - Решил возобновить знакомство?
  - Да нет. Просто хочу знать, жив он или нет.
  - И все?
  - Все. Хотя, нет. Пусть твой детектив то же самое узнает о преподавателе математики. Елена Аркадьевна. Фамилия не то Мальцева, не то Малышева, точно уже не помню. Семнадцатая средняя школа города Полыноградска. Она там точно работала с тысяча девятьсот шестьдесят шестого по семьдесят шестой. После семьдесят шестого не знаю, а Пашка еще раньше из школы ушел, они куда-то переехали.
  - Разберемся, - пообещал Готлиб и вышел.
  Я вернулся к изобретателю. Он уже включил телевизор и смотрел местные новости.
  - Никому нет дела, - сообщил он мне.
  - Вы о чем, Алексей Константинович?
  - Сосульки никто не отламывает, не оббивает, - показал АКМ на телевизор. - Тойоту какую-то покалечило. Напрочь! Тойота, бог с ней! А человека убьет? И убивает ведь! Каждую весну смертельные случаи. И никому нет дела. Я придумал установку, распыляющую любую наледь за полчаса. Ее включать нужно раз в сутки. Лучше ночью, под утро. Включил и никаких сосулек. Все основано на принципе генерирования...
  - Алексей Константинович! О чем вы? - как можно более мягко прервал я его монолог возмущенного изобретателя, потому, что хорошо знал его, знал, что если он заведется, то это надолго. - Кто купит вашу установку? ЖЭУ? Мэрия? МЧС? Нет у них денег на вашу установку.
  - У них ни на что нет денег! - фыркнул АКМ и замолчал, потому что вошла Марго с подносом, на котором стояли две чашки, кофейник с дымящимся ароматным кофе и огромная тарелка, не тарелка, а блюдо, наполнение которого толстяка крайне заинтересовало.
  - Спасибо, Марго, - поблагодарил я секретаршу, и сам стал наливать кофе в чашечки.
  - Чем на завтрак питаются бизнесмены? - заинтересованно спросил АКМ и принялся руками ворошить содержимое блюда. - О! Ветчина? Сыр с плесенью. Зелень какая-то. А хлебцы зачем? Они же невкусные. Слава богу, про хлеб не забыла секретутка твоя. А это что в пиалке? Червячки какие-то!
  - Это проросшие зерна пшеницы, - объяснил я. - Их готовят особым способом. Очень вкусно и полезно.
  - Я это не ем, - отрицательно покрутил головой АКМ, словно пытался выкрутить ее из складок подбородка и могучей шеи.
  - Ешьте ветчину и сыр, Алексей Константинович, берите хлеб. А я буду хлебцы, зелень и пшеницу.
  - Истязаешь ты себя, Николаша, - как установленный факт объявил мне Мурашкин, шлепая сразу несколько ломтей ветчины на кусок белого пшеничного хлеба. - Плоть свою истязаешь своим вегетарианством. Так нельзя! Нельзя без мяса.
  - Я не вегетарианец, - возразил я. - Мясо я ем, но только на обед.
  - А вечером?
  - На ужин ем рыбу. Или морепродукты. С овощами.
  - А я вот без мяса не могу, - сообщил мне АКМ. - Мне без мяса не думается. Для того чтобы мозг активно работал необходим белок.
  - А вы знаете, сколько белка содержится... ну, скажем, в зернах проросшей пшеницы? Или в сое?
  - Барахло это, а не белок, - заявил АКМ, заталкивая остатки бутерброда в рот. - Белок, правильный белок, содержится только в мясе. Соя - эрзац. Проросшая пшеница - испорченный продукт. Ее выбрасывать надо, а не в пищу употреблять. Да и вид у твоей пшеницы! Вот посмотри на ветчину. - Мурашкин взял с блюда предпоследний кусок ветчины и, подняв его на уровень глаз, приблизил к окну. Ветчина, пропустив через себя солнечный свет, розово засветилась. - Ты только посмотри, как она светится. Ты обрати внимание на цвет, на этот прекрасный оттенок. А запах? - АКМ нюхнул ароматный ломтик и, зажмурившись, отправил его в рот. - С таким запахом, вкусом и цветом, - говорил он, пережевывая ветчину, - продукт не может быть неполезным. И белок в нем самый, что ни есть легкоусваиваемый.
  Глядя, как он ест, и мне захотелось съесть кусочек. Я потянулся к единственному, сиротливо лежащему на краю блюда, розовому ломтику, но, украдкой бросив взгляд на жующего изобретателя и заметив в его глазах удивленное возмущение, отдернул руку и проглотил набежавшую слюну. Толстяк удовлетворенно кивнул и поспешно подобрал с блюда ветчину, на которую я покушался. Расправившись с ветчиной, АКМ приступил к сыру. Сыр он поглощал с не меньшим аппетитом. Я похрустывал хлебцем и думал о том, что нужно позвонить Вике и либо отменить сегодняшний ужин вдвоем, либо пойти в ресторан раньше обычного.
  - А ничего сырок, - одобрительно сказал АКМ. - Съедобный, несмотря на плесень.
  - Это целебная плесень, - машинально ответил я. - А сыр...
  - Да знаю я, - сказал АКМ и расхохотался. - Знаю я эти рокфоры-шмакфоры! - Он похлопал меня по плечу рукой, которой только что брал с блюда ветчину, не подозревая, что хлопает по Пьеру Кардену. И вдруг спросил серьезно: - Изучил мое гениальное изобретение?
  - Не успел, - соврал я, зная, что сейчас обсуждение кавитационной пушки лучше не начинать.
  - Времени не было? - обиделся изобретатель.
  - Проблемы возникли. На "Водопаде", в Климу, авария. Блок электрокоагуляции и блок осветления вышли из строя.
  - Ну и что?
  - Ехать надо, разбираться на месте - что там произошло. Хочу, чтобы и вы, Алексей Константинович, мне компанию составили.
  - А это еще зачем? Я не поеду. Что мне там делать? Авторский надзор твоя фирма осуществляет, пусть твои орлы и разбираются. Мне, Николаша, некогда путешествовать, я на пороге нового гениального открытия. Я тут одну штуковину придумал...
  - Алексей Константинович, - взмолился я, - давайте вы в другой раз мне расскажете о своем открытии. В Климу дело серьезное. "Водоканал" может поверить идиотской статье в Интернете и расторгнуть договор с согласованным планом поставок монтажей наших "Водопадов" во всех своих филиалах. А "Водопады" запущены в серию. Изготовление и комплектация идет полным ходом.
  - Это мои проблемы? - искренне удивился АКМ.
  - Мои. Конечно, мои. Но я напомню вам, Алексей Константинович, ваш гонорар за проект "Водопад" получен вами не полностью. Я лишь аванс выдал. Если тема накроется, то я вам не смогу заплатить остальное. Я вас не пугаю, Алексей Константинович, ни боже мой! Я понесу убытки и не смогу выполнить взятые на себя обязательства. Просто, физически не смогу. И не только перед вами. Перед своими штатными сотрудниками, перед контрагентами. Возможно, вопрос встанет о банкротстве. - Рассказывая АКМу о том, что может произойти вследствие его отказа ехать со мной в Клим и помогать мне разруливать ситуацию, я сильно преувеличивал.
  АКМ шумно засопел, решая, как поступить - согласиться поехать со мной в командировку или остаться дома, творить дальше. Финансовый вопрос был для Алексея Константиновича очень актуален, потому что пенсии изобретателю явно не хватало для жизни, а вместе с ним в двухкомнатной хрущевке жили еще двое по сути иждивенцев - жена, которая всю свою жизнь проработала рядовой лаборанткой, а потому и пенсию получала мизерную, и дочь-инвалид. Я это знал.
   Посопев с минуту, Мурашкин вдруг спросил:
  - А про какую статью ты говорил?
  Я встал, сходил в кабинет и вернулся с распечаткой статьи, переданной мне Готлибом. АКМ долго ее читал, шевеля толстыми губами и изредка крякая от возмущения. Прочитав, швырнул статью на пустое блюдо и сказал:
  - Что вытворяют, сволочи! Это мой-то "Водопад" барахло? Нет, ты прав, Николаша, ехать надо. Только... - АКМ поскреб лысину. - Только с деньгами у меня сейчас не густо. Правильнее будет сказать - нет их у меня.
  - Двести долларов, - объявил я сумму его гонорара.
  - Две-е-ести? - скривился пенсионер-изобретатель.
  - Двести чистыми, - поспешно уточнил я. - Дорога в оба конца, проживание в двухместном номере самой лучшей гостиницы города Клима, трехразовая кормежка в ресторане - все за счет фирмы. Двести на карман.
  - Ну, так-то еще куда ни шло... Выезжаем?..
  - Сегодня в одиннадцать десять вечера по местному времени. На поезде. Билет на вас уже заказан. Номер в гостинице забронирован.
  АКМ посмотрел на меня оценивающе.
  - Далеко пойдешь, Николаша, - покачал он своей круглой лобастой головой. - Высоко поднимешься.
  - Да нет. Вряд ли. Не хочу я слишком высоко подниматься. Больно падать. Уж лучше я здесь, рядышком с вами, дорогой Алексей Константинович. Так век и скоротаем вместе. При взаимовыгодном сотрудничестве.
  
  3.
  В этом ресторанчике мы с Викой ужинаем чаще всего. Мне он нравится. Нравится своей лишенной помпезности и показухи строгой лаконичностью обстановки, уютом и тихой ненавязчивой живой музыкой. Иногда здесь поют, но чаще просто играют. Два парня играют на гитарах современные композиции и классическую музыку. Иногда они играют вдвоем, иногда по очереди. Пока один играет, второй отдыхает, сидит за столиком рядом с подиумом и цедит через соломинку фирменный напиток, безалкогольный, конечно. Хорошо играют парни, владеют своими семиструнками в совершенстве! Ресторанчик так и называется - "Семь струн".
  Нравится ли ресторанчик "Семь струн" Вике? Уверен, что нет. Она просто мирится с тем, что здесь нравится бывать мне. Игру на гитаре она называет бренчаньем, тягомотиной или, когда она сильно раздражена и теряет над собой контроль, то грубо - суходрочкой. Вику больше устраивает грохот басов и громкие, закладывающие уши, не позволяющие разобрать слов собеседника визги, которые в сочетании с бьющими по мозгам басами принято у молодежи называть клевой музыкой. Ей больше по душе не умиротворенная тишина, не полусвет и уют, а шумное молодое окружение и хаотическое мигание разноцветных огней. В такой обстановке она чувствует себя вполне комфортно, как рыба в воде. Я не понимаю - как она не устает от звуковых и световых бомбардировок?
  Мы с Викой совершенно разные, мы из разных эпох, а потому будущего у нас нет. Нас связывает только мой кошелек и ее молодость. Мы пользуемся друг другом. Мы обмениваемся тем, что имеем. Взаимовыгодный обмен. И только! Я это понимаю, а Вика это понимает еще лучше меня. А потому она пытается выдавить из меня все что можно и как можно скорей.
  Промедление смерти подобно!
  Я не смог заехать за Викой, только позвонил ей и назначил время и место встречи, поэтому в "Семь струн" она приехала на такси. Еще в дверях, когда она вошла в зал в своем новом красном платье, привлекая взгляды всех мужчин, сидящих за столиками, я увидел выражение ее лица и понял, как она раздражена - ее голубые глаза, обычно притворно-ласковые, сверкали гневными искорками. Прическа у нее была такой же как вчера, у парикмахера она, понятное дело, не была, а косметики на ней почти не было. Может и правда закончилась? Впрочем, мне нравилось, когда на Вике минимум косметики. Наверное, я старомоден...
  Вика посмотрела на подиум, где сидел один из гитаристов и тихо наигрывал фугу Баха, презрительно сморщила носик и окинула быстрым взглядом полутемный зал. Увидев меня, она молниеносно избавилась от гневных искорок в глазах, широко и приветливо улыбнулась и направилась в мою сторону.
  - Дай мне четыреста рублей заплатить таксисту, - вместо поцелуя сказала она, подойдя к столику.
  Я без возражений достал портмоне, вытащил пятисотрублевую бумажку и отдал ее Вике.
  - Я сейчас.
  Вернулась Вика не одна, за ней плелся ее долбаный братик. Точнее - "уже обдолбаный", то есть, принявший дозу. Наверное, пока Вика ходила за деньгами, он оставался в такси в качестве залога. Внешне я оставался спокойным, но Вика сразу поняла, что я недоволен тем, что она притащила с собой Артура. Поэтому она сразу перешла к сути вопроса. Я понял, что кошелек убрал зря, скоро он мне понадобится.
  - У нас с Артуром к тебе огромная просьба, Коля, - сказала Вика.
  - Артуру нужно срочно перезанять и отдать предыдущий долг? - предположил я и угадал.
  - Его убьют, если он не вернет долг, - сообщила мне Вика трагическую весть. - Это страшные люди...
  Понятно, наркоторговцы - люди жесткие и страшные, если их только можно назвать людьми.
  - Я отдам, - хмуро сказал Артур. - Через неделю... Или через две. Максимум.
  Я пожал плечами.
  Отдашь, подумал я, мои же деньги и отдашь. Когда ты уйдешь, Вика расскажет мне еще одну страшную историю. Как же мне это надоело!
  - Сколько? - я снова достал портмоне.
  - Пятьсот долларов, - слегка прикрыв веками черные дыры, ответил Викин брат. - Пятьсот у меня уже есть. Всего я должен отдать штуку.
  Так, подумал я, и быстро подсчитал: стало быть, двести Артурику дала сегодня добрая сестренка, сэкономив на косметике и парикмахере, а триста он где-то сшиб.
  - Держи. - Я схитрил и отдал деньги не Артуру, а Вике. - Хочешь - отдай брату, хочешь - не отдавай. Эти пятьсот долларов я даю тебе в счет марта. - Я увидел, как очаровательное личико моей меркантильной возлюбленной вытянулось, а в глазах появилось то, от чего она недавно успешно избавилась, те же самые гневные искорки. - Двести я сегодня передал тебе с водителем. Ты получила, радость моя?
  Вика не ответила, но кивнула и взяла деньги.
  - Те пятьсот рублей, которые я дал тебе на такси, можешь не считать, - милостиво разрешил я.
  Ежемесячно я давал Вике тысячу долларов, не считая того, что я тратил на наши с ней обеды и ужины в ресторанах, и прочие совместные забавы. И не считая оплаты коммунальных услуг за однокомнатную квартиру, где она жила. Небезосновательно полагаю, что часть Викиных карманных денег, возможно, большая их часть, перекачивалась в вены ее братика. Дороговато мне обходятся эти гешвистеры! Кроме того, я стал спонсором законченного наркомана. Я оплачиваю его медленную смерть.
  А может, ускорить путь Артура к могиле?
  Интересно, как отреагирует Готлиб, если я попрошу его выполнить для меня такое щекотливое поручение? Наверное, ничего не скажет, только внимательно посмотрит на меня своими серыми, как и весь он, Готлиб, глазами и уйдет продолжать нести службу по обеспечению моей безопасности. А потом, через час или через день Вика мне позвонит и срывающимся голосом сообщит, что Артурик скончался. Либо на него наедет грузовик, хотя этому дрищику и "Запорожца" будет достаточно, либо не распыленная на атомы установкой АКМа сосулька упадет ему на голову, либо - что самое вероятное - Артурик переборщит с дозой.
  Бред!
  Никогда я не обращался к Готлибу с подобными просьбами и не буду. Только один раз я не знал, как убрать со своей дороги одного наглого типа и посоветовался с Отто.
  - Можно решить вопрос кардинально, а можно просто поговорить, - предложил мне Готлиб два варианта на выбор.
  - Я с ним уже разговаривал. Глухо. Все слова - как в вату, - посетовал я и поинтересовался: - А кардинально, это как?
  - Нет человека, нет проблемы, - ответил Готлиб известной фразой.
  - И ты это сделаешь?
  - Он сам это может сделать. Не маленький.
  - Нет, кардинально не надо. Мы же с тобой не душегубы.
  - Тогда я просто поговорю с твоим конкурентом.
  - Я с ним уже неоднократно разговаривал, - повторил я.
  - Я не разговаривал. - Отто сделал ударение на слове "Я". - Я умею убеждать собеседников.
  Уже на следующий день человек, который мне мешал, свернул свой бизнес и уехал из Полынограда. Как Готлиб достиг подобного результата, я не знал, но после того случая понял - Отто способен на все. В том числе, и на убийство.
  Вика долго смотрела на круглое и одутловатое хитрое лицо Бенджамина Франклина, будто прощалась с ним надолго и хотела сохранить в памяти его черты, потом нехотя отдала доллары Артурику. Тот молча сунул их в карман и, не попрощавшись, не сказав даже спасибо, как-то боком, словно боялся на кого-нибудь натолкнуться, пошел к выходу.
  - Сегодня у меня было прекрасное настроение, - грустным голосом сообщила мне Вика.
  - Почему было?
  - Потому, что ты мне его испортил!
  - Чем же?
  - Своей жадностью.
  - Разве я не дал денег? - притворно изумился я. - Мне показалось, что твой брат доволен. Он рассчитается со своими кредиторами, и жизнь его снова будет вне опасности.
  - Он не вернет денег...
  - Знаю. Он никогда не возвращает деньги, которые берет у тебя. Интересно, сколько он из тебя выкачивает? Половину того, что ты получаешь от меня? Все? Я смотрю, на тебе нет ни одной новой одежки, только та, которую я лично тебе покупал.
  - Он хочет завязать с наркотой.
  - Он никогда не завяжет, - вздохнул я. - Это сказки, что наркоманы излечиваются. Особенно такие, как твой Артурик. Он слабый и безвольный.
  К нашему столику подошел официант и замер, ожидая заказ.
  - Что ты будешь, дорогая? - спросил я у своей подруги.
  - Все равно, - лениво отозвалась она. - Я ничего не хочу.
  - И все-таки?
  - Как всегда.
  - Принесите нам... даме, как всегда - бифштекс с кровью и картофель фри, овощной салат. А мне... - Я вдруг решил сегодня изменить своему правилу, не есть на ужин мяса, и сказал: - И мне то же самое. Из напитков - двести граммов "Хенесси" и бутылку "Ахашени".
  - Я много вина не буду, - подала голос Вика.
  - Тогда большой фужер "Ахашени". И минералку без газа.
  - Десерт?
  Я взглянул на Вику, она отрицательно покачала головой.
  - Десерта не надо.
  - Чай? Кофе?
  - Потом решим.
  Официант поклонился и ушел выполнять заказ. Вика закурила. Я курить на голодный желудок не стал, пододвинул хрустальную пепельницу, стоящую посредине стоика, ближе к Вике.
  - Есть одна клиника, - сказала она, стряхнув пепел. - Артур согласен лечиться. Я разговаривала с ним сегодня, и он дал мне слово...
  - А дозу он себе вкатил до вашего разговора или после? - спросил я.
  Вика не обратила внимания на мою реплику.
  - Клиника хорошая, но дорогая. Курс лечения длится полгода и стоит тридцать пять тысяч долларов...
  - Ого! - присвистнул я.
  - Но они гарантируют полное избавление от наркозависимости. Мы с мамой решили продать нашу двухкомнатную квартиру, где они сейчас с Артуром живут, и купить однокомнатную где-нибудь подальше от центра или вообще в пригороде. На этой операции мы можем выиграть тысяч пятнадцать. У меня есть кое-какие золотые украшения. Не те, что ты мне покупал, - поспешно добавила она, - другие. Мама подарила мне три колечка и крестик на цепочке. Думаю, что тысячу долларов за них дадут...
  - А зачем ты мне все это рассказываешь, дорогая моя? - спросил я.
  - Ну... как зачем? А кому мне это рассказать?
  - Кому хочешь, только не мне.
  - Значит, мои проблемы тебя не волнуют? - Я почувствовал, что сейчас разразится очередная ссора. Вика закипала. - Ну да, ведь я для тебя - туловище без головы и души. Тебе ведь только это нужно! - Вика схватила себя за груди и потрясла ими. - Я ведь просто шлюха!
  - Ну почему шлюха? - Я попытался разрядить обстановку. - Нам хорошо вместе и поэтому мы вместе. Я отношусь к тебе...
  - Как к шлюхе ты ко мне относишься, - отмела Вика мои оправдания. - Ты платишь мне деньги за секс. Ты даже называешь меня так. Забыл?
  Я помнил.
  Та ссора была неделю назад. В этом же самом ресторане. Вика весь ужин доставала меня расспросами о моих деньгах, и когда я дошел до высшей степени раздражения, задала вопрос, от которого я совсем потерял самообладание.
  - Милый, - спросила Вика, - А ты не хочешь переехать в Москву? Ты такой крутой бизнесмен, а живешь в этом тухлом городишке. Я так хочу жить в Москве!
  - Мне хорошо здесь, - едва сдерживаясь, чтобы не наорать на нее ответил я. - Мне комфортно здесь в этом тухлом городишке и ни в какую Москву я переезжать не собираюсь. А если и соберусь когда-нибудь, то... Почему это ты вдруг решила, что я возьму тебя с собой? В Москве что, шлюх мало? В Москве их больше, чем в нашем тухлом Полынограде. Они туда со всей России съезжаются.
  Вика обиделась. Она не хотела со мной разговаривать весь вечер, а после ужина уехала к себе, оставив меня без "сладкого". Прощение мне удалось вымолить только на следующий вечер. Заехав с работы в модный бутик, я купил Вике новое платье. Платье было сильно декольтированным, длинным, ярко-красного цвета, сгущающегося к талии и зрительно ее сужая. В нем Вика была похожа на красотку из американских комиксов.
  И сегодня оно было на ней.
  - Забыл? - спросила Вика. - Напомнить?
  - Не надо, я помню. Прости, тогда я сказал пошлость. И, кажется, я уже извинялся за свои слова...
  - Ты тогда сказал правду. Да, я шлюха. - Вика уже успокоилась. - Но Артур мой брат. Мой младший братишка и я все сделаю, чтобы ему помочь. Нужно будет - в бордель пойду! - сказала она с вызовом.
  Официант принес нам наш заказ и с интересом посмотрел на Вику. Кроме интереса в его взгляде я увидел плотоядное восхищение Викиными прелестями. Было ясно, если Вика выполнит свое обещание, этот официант будет первым ее клиентом. Если успеет прийти раньше других.
  Есть расхотелось совершенно. Вика отрезала кусочек от своего бифштекса и лениво жевала, я ковырялся вилкой в салате, соображая, что придумать, чтобы разрядить обстановку.
  Ничего не придумал.
  Не успел.
  Не успел, потому что увидел, что в зале снова появился Артур. Он подошел к нам и, глядя куда-то в сторону, сдавленно произнес:
  - Они требуют проценты. За задержку.
  - Сколько? - встрепенулась Вика, и перевела тревожный взгляд на меня.
  - Сто, - ответил Артур, он по-прежнему не смотрел ни на меня, ни на Вику.
  Я достал бумажник и отдал сотню Артуру, хотя видел, что Вика протягивает свою руку. Артур взял деньги и ушел.
  Сегодняшний ужин был испорчен окончательно.
  Чтоб ты сдох, подумал я, глядя в спину удаляющегося Артурика.
  - Спасибо. - Это Вика поблагодарила меня вместо своего брата.
  Не стоит благодарности, хотел ответить я, но тут в моей голове вдруг что-то щелкнуло, я выпал из реальности.
  
  Вокруг было темно.
  Темно и тихо. И пахло так, как пахнет весной на кладбище - прелой листвой, дымом, ржавым железом и еще чем-то... смертью, наверное. Я снова не ощущал своего тела, я даже не мог определить - сижу я, стою, или лежу?
  - Вот и я, - услышал я знакомый голос.
  "Человек Без Тела?"
  - Собственной персоной!
  "Ты уже сделал то, что хотел?"
  - А именно?
  "Когда мы расстались, ты сказал, что у тебя срочное дело"
  - А, это? Не было у меня тогда никаких срочных дел. У меня вообще никогда никаких срочных дел не бывает. Здесь, у порога преисподней нет срочности. Здесь время течет неторопливо, его целая вечность. Ты можешь себе представить вечность?
  "Не могу"
  - Правильно. Ее никто представить себе не может. Пока здесь не окажется и не пробудет здесь лет этак сто. И только потом...
  "А зачем ты мне наврал?" - перебил я Человека Без Тела.
  - Так мне захотелось.
  "Ты дал мне шанс вспомнить обо всех моих грехах?"
  - А ты вспомнил?
  "Только о тех, которые ты мне перечислил"
  - Понятно. Все вы, подлецы, начинаете вспоминать свои грехи, когда жареным запахнет, когда адский огонь ваши пятки лизать начнет. Тогда вы начинаете раскаиваться, совершенно непонятно зачем. Ведь тогда уже поздно. Из преисподней нет хода наверх. Попал - все! С концом, на веки, так сказать, вечные.
  "Что сегодня делать будем?"
  - О грехах говорить, чего ж еще? Детские грешки кончились, наступил черед о серьезных вещах поговорить. О предательствах и убийствах, тобою совершенных. Напомню тебе, подлецу и убийце, о том, что ты за свою сознательную жизнь, осознанно наворотил. Сколько душ со света белого спровадил. Скольких близких тебе и любящих тебя предал.
  "Постой, постой! А ты не заговариваешься? Что значит предал? А уж убил? Ты, что, совсем уже? Я никого не убивал"
  - Ты?
  "Да, я"
  - Ты?!
  "Я, я. Или ты снова про кузнечиков и майских жуков вспоминать будешь?"
  - Мы с детством закончили. Так что не о насекомых речь. Помнишь Гретту?
  "Гретту? - удивился я. - При чем здесь Гретта, это наша собака. Она от старости умерла. Мы ее все очень любили. И мама, и папа, и я. Гретта у нас тринадцать лет прожила в тепле и уюте. Мы ее мясом кормили и творогом. А еще она винегрет любила. Мы ей ни в чем не отказывали, она членом нашей семьи была. Так что ты тут обмишурился, уважаемый Человек Без Тела. Или у тебя информация неточная. Гретту я не убивал"
  - Убил, - настойчиво произнес Человек Без Тела. - Вспомни, как умерла ваша собака?
  "Она старая стала. У нее лапы задние стали отказывать. Падала, подняться не могла. И еще она ослепла почти, и слышать плохо стала. И тогда..."
  Я замялся с продолжением.
  - Ну-ну, - подбодрил меня Человек Без Тела.
  "Папа увез ее в лечебницу, и Гретту там усыпили" - сокрушенно признался я.
  - Только не говори мне, что ты здесь не причем, что это была только папина инициатива. И не говори, что это ветеринар поставил ей смертельный укол.
  "А разве это не так?"
  - Подлец ты все-таки, Колян! - вздохнул Человек Без Тела. - Ты кажешься мне омерзительным в своем желании отвертеться от содеянного. Да, Гретту отвез на усыпление твой отец. Да, инъекция на совести ветеринара. А ты? Ты ни в чем не виноват? Ты - белый и пушистый?.. Виноват ты, Колян, еще как виноват! Виноват в том, что не спорил с отцом, не убедил его в том, что Гретта должна умереть своей смертью, не бегал по ветеринарным аптекам в поисках витаминов и стимуляторов. Тебе так было проще. Нет человека (пардон, собаки) - нет проблемы. Не надо за ней говешки убирать и лужи подтирать, не надо ее по десять раз за прогулку с земли поднимать. Да и вообще, гулять не надо, время свое драгоценное тратить. Тебе Гретта мешала!
  "Но так многие делают! - пытался еще сопротивляться я, хотя уже согласился с Человеком Без Тела. Я уже понимал, что это я, пусть только отчасти, виноват в смерти Гретты. - Так поступают все. Усыпляют своих питомцев, когда понимают, что их конец близок. Чтобы не мучились"
  - Все? Да, все. Потому я и называю всех вас подлецами. Вы решаете - жить или не жить. Вы. Сами. За других. А право вы на это имеете? А ты спросил у своей Гретты - хочет ли она умирать? Она, собака твоя, смерти не боялась. Животные смерти не боятся, они не знают, что это такое. Они с вами, с подлецами, расставаться не хотят. Они вас любят.
  Я был растоптан, а Человек Без Тела, казалось, наслаждался моим поражением и моим раскаяньем.
  Он меня добил:
  - Гретта прожила бы еще четыре месяца и восемь дней. Немного. Но эти четыре месяца и восемь дней она была бы рядом с тобой.
  Если бы я мог сейчас, завыл бы как пес или разрыдался бы как ребенок. Я вспомнил грустные, всепонимающие глаза Гретты, когда ее уводили на смерть. Отец надел на нее ошейник, снял с крючка намордник (о том, что намордник необходим, сказал ветеринар) и повел Гретту к выходу. Она не сопротивлялась, она просто поплелась рядом с отцом, а у двери повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня долгим взглядом, прощаясь навсегда. Теперь я понимал (тогда нет, а теперь понимал!), Гретта знала, куда и для чего ее уводят. Мне стало плохо, так плохо как бывало не часто. Я четко осознал: я - подлец.
  "Я подлец, - признался я Человеку Без Тела. - А теперь отпусти меня. Я хочу... Я не знаю, чего я хочу. Но мне душно. Мне плохо! Я хочу увидеть свет!"
  Я задергался, вернее, хотел задергаться, хотел вырваться отсюда и убежать куда глаза глядят. Но, как и тогда, во сне, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Словно у меня их не было. А может я тоже - Человек Без Тела?
  - Э! - прикрикнул на меня мой обличитель. - Ты чего дергаешься? Куда? Мы с тобой только начали вспоминать твои тяжкие преступления. Убийство Гретты - тяжкое преступление, но не самое тяжкое. Не дергайся и давай вспоминать остальные.
  "А что были еще?" - подумал я чисто машинально, а может быть из чувства противоречия, потому что прекрасно понимал: мой незваный гость знает обо мне все и помнит все, что я творил на этом свете сорок четыре года, почти сорок пять, помнит о каждом моем шаге.
  - А ты вспомни Машу Абарову, Колун!
  Если бы мне было чем, я бы вздрогнул. Это было ударом ниже пояса, хотя Человек Без Тела по другому и не бил.
  Маша!
  Колун!
  Маша называла меня Колуном!
  - Что, вспомнил?
  Первая любовь не забывается...
  Не забывается? Я думал, что забыл.
  Я ошибся.
  Оказалось, что я помнил о Маше всегда. Я помнил все, до самой мельчайшей подробности. Я помнил Машу. Ее огромные серые глазища, пепельные волосы, ее смех и ее слезы...
  Маша Абарова появилась в девятом классе. Все пацаны, едва она вошла в класс, выпали в осадок. Я не выпал. Я, конечно, отметил, что новенькая - просто красавица, но внешне никак не выказал своего восхищения, потому что уже тогда в шестнадцатилетнем возрасте умел контролировать эмоции и трезво оценивать ситуацию. Куда она денется? Я - лучший. Если захочу, Маша Абарова будет моей.
  Не знаю, что это? Откуда у меня эта уверенность?
  Может быть, гены сыграли свою роль? Может, я получил такой набор хромосом от своего отца, прошедшего путь от простого токаря до директора завода? Папа сделал карьеру, потому что всегда поступал правильно. Он всегда знал, что делать, никогда ни с кем не заигрывал и ни с кем не советовался. Поэтому никто не знал, как он поступит в той или иной ситуации. Он был предсказуем лишь в одном - итогом любого дела, за которое он брался, была победа.
  А может, это приобретенное? Я формировал свой характер на основании прочитанных мною книг. А книгами этими были "Зверобой", "Следопыт" и "Кожаный чулок", Фенимора Купера, главный герой которых, суровый и немногословный, никогда не выставляющий своих чувств напоказ Нат Бумпо был моим идеалом. Вторым таким идеалом был для меня не конкретный литературный персонаж, а некий собирательный образ, слепленный моим воображением из героев произведений Джека Лондона. Что-то было в нем от Смока Беллью, что-то от Элама Харниша, что-то от капитана Ларсена из "Морского Волка". А третьим моим идеалом был человек вполне реальный, не книжный и не придуманный - мой тренер по каратэ Андрей Ильич Кумарин, который помимо стоек, блоков, ударов, ката и прочих японских боевых премудростей, учил меня и моих приятелей по секции в спортивном клубе имени Гагарина тому, как, по его мнению, должен вести себя настоящий, уверенный в своих силах мужчина. И не только словами учил Кумарин. Мне нравилась его гордая осанка, его неторопливость в движениях и словах, его почти лишенное мимики лицо и редкие, но резкие выбросы энергии тогда, когда это требовалось и в направлении того объекта, который он должен был поразить молниеносным и сокрушительным ударом. Я обожал своего тренера и всегда старался быть на него похожим.
  Вообще-то официально Федерация каратэ была основана Алексеем Штурминым только в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Это так, но неофициальные секции существовали в СССР уже с начала семидесятых. Во всяком случае, у нас в Полынограде такая секция была и я начал заниматься в ней, когда учился еще в седьмом классе. Правда, называлась она не школой каратэ, а "школой мужества" и в ней кроме каратэ занимались боксом и вольной борьбой и эти два вида спорта были основными. Где Кумарин обучился искусству японской борьбы и как он заработал второй дан каратэ Шокотан я не знал, да мне это было и не важно. В секцию каратэ я ходил не для того, чтобы стать великим спортсменом. Не ради кубков, медалей и почетных грамот. И не ради того, чтобы, хорошенько отработав приемы и поставив удар, набить кому-нибудь при случае физиономию. Этих целей добивались мои приятели. А я просто хотел быть таким, как Кумарин - сильным, мужественным и умеющим за себя постоять. Я хотел быть бойцом, но не в буквальном, кулачно-пяточном смысле, а в более широком - я хотел быть бойцом по жизни.
  Теперь, когда мне уже почти сорок пять, я удивляюсь самому себе. Себе, шестнадцатилетнему. Я мыслил иными категориями, нежели мои сверстники. Может быть, поэтому я - состоявшийся бизнесмен и небедный человек, а многие из них влачат жалкое существование, считают копейки, экономят на еде и одежде и живут в хрущевках и в коммуналках. А некоторые уже и вовсе не живут. Те, что, научившись у Кумарина ломать челюсти и вышибать ударом пятки воздух из легких своих противников, ушли в бандиты, а у бандита, как известно, век недолог.
  Как я справедливо рассудил, когда впервые увидел Машу, она и правда, никуда не делась. Буквально через несколько минут, прошедших с начала первого урока, я почувствовал на себе ее взгляд. Машин взгляд не опалил мою щеку огнем, как пишут в романах, он погладил по ней, очень нежно и ласково. Маша продолжала смотреть на меня (Ее посадили в первый от двери ряд за соседний с моим стол, за партами мы уже давно не помещались), а я делал вид, что ничего не замечаю.
  - Абарова! - вдруг строго сказала Елена Аркадьевна Маше от доски. - Якушев, конечно, очень симпатичный юноша, но если ты забыла, я напомню: идет урок математики, и я объясняю всему классу и тебе новую тему.
  Я повернул голову и увидел, что Маша сидит красная от смущения, с опущенными глазами. Потом она подняла глаза и украдкой взглянула на меня, проверить, не смотрю ли я на нее. Наши взгляды встретились, я улыбнулся и подмигнул. Не обидно. Маша улыбнулась в ответ и снова опустила взгляд в столешницу.
  - Через сорок минут перемена, - продолжала математичка. - Тогда и налюбуетесь друг другом.
  - Хорошо, Елена Аркадьевна, - громко сказал я, и класс заржал, как небольшой табунчик лошадей.
  - Успокоились! - строго сказала Елена Аркадьевна. - Продолжим урок. Итак...
  Я слушал вполуха и кожей правой щеки изредка ощущал Машины взгляды. На перемене я первым подошел к ней и сказал:
  - Меня зовут Николай.
  - Маша.
  - Хочешь, я договорюсь с Зинкой Перепеченовой, которая сидит рядом с тобой, и мы с ней поменяемся местами.
  - Хочу, - просто сказала Маша. - А она не обидится на меня?
  - За что? Я же сказал: договорюсь. Любой договор формулирует условия, которые удовлетворяют обе стороны.
  Маша восхищенно посмотрела на меня снизу вверх и сказала:
  - Какой ты умный!
  Я рассмеялся. Эту фразу я не сам придумал, я часто слышал ее от отца. Как и подобает порядочному человеку, каким я себя тогда считал, я честно признался:
  - Так мой отец говорит.
  - А кто твой отец? - спросила Маша.
  Она просто так спросила, без всякого умысла, я был в этом уверен.
  - Мой отец - главный инженер на ПЭМЗе, - хвастливо ответил я. - Но скоро будет директором. Приказ, подписанный министром скоро должен прийти. ПЭМЗ - это Полыноградский энергомеханический завод.
  - Я знаю. Моя мама тоже работает на ПЭМЗе, в заводской библиотеке. Она недавно туда устроилась.
  - Здорово! - сказал я. - Ну ладно, пойду с Зинкой договариваться.
  С Зинкой Перепеченовой я договорился легко. У нас с ней ничего не было, с Зинкой. Ничего амурного. У Зинки был друг, его звали Никифор. Мы с ним вместе ходили в секцию Кумарина и даже немного дружили. Никифор учился в другой школе в десятом классе. А ко мне Перепеченова относилась неплохо, даже хорошо, считала меня парнем что надо.
  Хитро улыбнувшись, Зинка сказала:
  - Смотри Якушев, только успеваемость не понизь. - Зинка Перепеченова была нашей старостой.
  - Не переживай, - успокоил я ее. - Наоборот, я успеваемость повышать собрался. Через два года в институт поступать.
  Следующим уроком должна была быть история, но пришла Елена Аркадьевна и сказала, что будет еще одна математика.
  - Надежда Николаевна еще не вернулась из Сочи. Задержали самолет.
  - У-у-у! - завыли мы. Математику мало кто любил.
  - А я смотрю, у вас некая рокировочка произошла! - Елена Аркадьевна посмотрела на нас с Машей. - Я не против, но если вы будете отвлекаться и мешать мне вести урок...
  - Мы не будем вам мешать, - заверил я Елену Аркадьевну, отвечая за себя и за Машу одновременно. - И отвлекаться не будем. Мы с Абаровой решили поступать в технический ВУЗ. Так что, математика нам необходима. Как воздух.
  - Ну, ну, - с сомнением в голосе сказала Елена Аркадьевна и начала урок, а Маша посмотрела на меня недоуменно, пожала плечиками и стала внимательно слушать то, что рассказывала нам математичка. Позже я понял причину Машиного недоумения.
  После уроков я проводил ее до дома. Мы разговаривали о пустяках и о серьезных вещах, таких, например, как наше будущее. Я узнал, что Маша не хочет поступать в технический ВУЗ. Что она любит литературу и историю, и что она еще не решила, куда идти после школы - на филфак, или на исторический. Скорей всего, все-таки на филфак. Маша призналась мне, что она сама пишет стихи, что у нее уже целая общая тетрадка. Я попросил ее почитать что-нибудь, но она застеснялась, пообещала почитать мне свои стихи в другой раз.
  Другой раз был на следующий день. Стихи в принципе я не любил, но одно дело брать в руки учебник или книгу со стихами и читать самому, а совсем другое дело, когда стихи читает другой человек, да к тому же - человек, который тебе нравится, да к тому же, стихи собственного сочинения.
  Я оболдевал, но все же больше от Маши, чем от ее стихов.
  То, что я влюблен в Машу по уши, я понял сразу, с самого первого дня, когда я проводил ее и вернулся домой. Я не стал обедать, улегся на свою тахту и, заложив руки за голову, стал мечтать о том, что завтра я приду в школу и снова увижу ЕЕ. Думаю, что Маша мечтала о том же самом.
  Каждый день после уроков я провожал ее домой, и это провожание длилось часа четыре или больше. Иногда мы с Машей ходили в кино, иногда просто гуляли и разговаривали. На выходных мы пропадали вместе на весь день. Нам было очень хорошо вдвоем, нам никто не был нужен, никакая компания, даже о друзьях своих я забыл, а Маша забыла о своих подругах.
  Да, это была любовь!
  Однажды, когда мы гуляли с Машей в городском парке, к нам привязались трое парней. Они были выпившими и явно искали приключений, эти парни.
  - Дай закурить, - грубо сказал один из них, который был выше своих товарищей на целую голову, и даже на пару сантиметров выше меня.
  - Не курю, - ответил я и как-то сразу понял - драки не избежать.
  - Спортсмен? - усмехнулся тот, что заходил справа.
  - А девка у него ничего! - похабно осклабился третий и шагнул к Маше.
  Маша испуганно вздрогнула и прижалась к моему плечу. Я сделал шаг вперед, укрыв ее за своей спиной.
  - Шли бы вы... своей дорогой, ребята, - с вызовом сказал я, сжимая кулаки. Хорошо, что руки у меня были свободными, свои портфели мы уже закинули по домам.
  - Грубишь, - заметил высокий, и полез в карман черной болоньевой куртки.
  Я не стал интересоваться тем, что он собирался достать из кармана и наотмашь ударил его кулаком в лицо. Наверное, он не ожидал от меня таких решительных действий и потому не успел уклониться. Удар у меня получился не очень сильным, но высокий откинул голову, и, потеряв равновесие, сел на задницу прямо на мокрый асфальт.
  - Сука... - как-то удивленно произнес он и удивился еще больше, когда, потрогав свой нос и взглянув на ладонь, увидел кровь.
  Двое других бросились на меня одновременно. Один перехватил мою, занесенную для второго удара правую руку, а второй пнул меня между ног. Я успел подставить бедро, так что мои гениталии не пострадали, но пнул он больно. Я крутанул рукой и, освободившись, отпрыгнул назад, чуть не сбив спиной Машу. Поверженный враг мой уже поднялся и вытащил из кармана свое оружие. Это был кастет - литой свинцовый.
  - Отойди в сторону! - крикнул я Маше и, уклонившись от кулака с зажатым в нем кастетом, врезал высокому от всей души в солнечное сплетение. Развернулся на каблуке и ударил одного из нападавших подошвой ботинка в рожу. Высокий, сломавшись пополам, сдавленно кашлял и судорожно хватал ртом воздух. Кастет он выронил. Тот, кому я влепил маваши с разворотом, улетел в кусты облетевшей сирени. Третий стоял и растерянно смотрел на своего кашляющего предводителя, нападать на меня он явно не собирался. Тем не менее, я его ударил. Ударил так, как этому учил меня Кумарин, по всем правилам японского боевого искусства - на выдохе, мысленно согнав в казанки своего кулака всю энергию. Хорошо, что ударил в плечо (собственно говоря, туда и метил), а то мог бы убить. Парень полетел вдоль аллеи и, запутавшись в собственных ногах, упал. Плечо я наверняка ему выбил или даже ключицу сломал.
  - Кто-нибудь еще хочет... закурить? - тяжело дыша, спросил я.
  Желающих не нашлось.
  Мы с Машей ушли из парка, а нам в спину раздавались проклятья и обещания разобраться.
  - А вдруг они нас подкараулят, и их будет больше? - испуганно спросила Маша.
  - Пусть подкарауливают. Я и десяток таких хлипаков уделаю, - похвастался я. - Да и не будут они разбираться со мной. Они все поняли.
  - Давай не будем больше ходить в этот парк, - предложила Маша.
  Я остановился, прижал ее к себе и поцеловал в губы. Это был наш первый поцелуй. Маша сначала пыталась освободиться, но через несколько мгновений затихла и ответила мне, неумело и осторожно.
  Потом мы целовались в подъезде. В подъезде ее дома.
  - Как ты их бил! - восхищенно сказала Маша в коротком перерыве между поцелуями. - А того, которого ты ударил последним. Ты его как колуном ударил.
  - Колуном? - усмехнулся я довольно.
  - Я придумала, - засмеялась моя любимая. - Я буду звать тебя - Колун. Коля-Колун!
  - Хорошо, - разрешил я. - Зови меня Колуном.
  Я снова прижал ее к себе, и вдруг меня затрясло.
  - Что с тобой? - спросила Маша. - Ты заболел?
  - Я совершенно здоров. Я даже здоровей, чем ты можешь себе представить, - ответил я.
  Я понял, что хочу Машу, хочу как женщину.
  
  К тому моменту, когда мы с Машей встретились, я уже знал, что такое женщина. И узнал я это благодаря натойчивости старшей сестры того же Никифора, она практически силой затащила меня в постель, когда я зашел за своим приятелем, чтобы вместе с ним идти на тренировку, а его не оказалось дома. Жанне (ее звали Жанной) было тогда лет двадцать или двадцать с хвостиком, и она уже успела один раз побывать замужем. Жанна с интересом поглядывала на меня - высокого темноволосого шестнадцатилетнего паренька - уже давно. Сначала я этих взглядов не понимал, а когда понял, ничуть не испугался. Пусть смотрит, коли есть желание. Это Жаннино желание все возрастало и возрастало, а когда достигло наивысшего накала и ситуация сложилась как надо, как надо было Жанне, то...
  Она молча скинула с себя легкий ситцевый халатик, под которым не было абсолютно ничего, кроме гладкого молочно-белого тела, еще достаточно молодого и вполне соблазнительного. Я впервые увидел воочию голую женщину, и естественно у меня отвисла челюсть. Прежде я видел обнаженное женское тело только на репродукциях полотен Васнецова и других художников, которых я не помнил. Да на некачественных фотографиях, которые мы со школьными приятелями рассматривали где-нибудь за школой или на переменах в туалете. Да еще летом на городском пляже мы с пацанами по очереди смотрели в дырочку женской переодевалки, подобравшись к ней кустами. Нас гоняли, пытались догнать и отвести родителям на расправу, но мы убегали. Никто ни разу не попался. Позже кусты вокруг переодевалок вырубили... Все это я видел, но голые бабы на репродукциях были не настоящие. Порнодевочки казались далекими и недоступными, хотя и возбуждали. А в переодевалках - много ли разглядишь через дырочку, да еще когда нетерпеливо сопят под ухом и тянут за рубаху, чтобы самому прильнуть глазом?
  А тут - вот она! Смотри, не ослепни. И я смотрел.
  Я смотрел на круглые Жаннины тяжелые полушария грудей с яркими розово-коричневыми сосками, на нежный пушок внизу живота и не мог вымолвить ни слова. А слова-то были как раз и не нужны, они были лишними. Жанна взяла меня за руку и как тупого телка потянула в свою комнату, подвела к узкой кушетке и, легко толкнув в грудь, уложила на нее. Потом стащила с меня ботинки, а потом занялась ширинкой моих штанов, которая никак не хотела расстегиваться, натянутая восставшей плотью. Наконец Жанна справилась с ширинкой и, увидав то, к чему так сильно стремилась, удовлетворенно и слегка удивленно произнесла:
  - Ого! А ты уже совсем большой мальчик.
  Жанна сдернула мои штаны вместе с трусами и оседлала меня с такой яростью, что я испугался - либо она порвет все свои внутренности, либо сломает мой инструмент. От испуга он вдруг обмяк к огромному неудовольствию Жанны, но она быстренько взяла себя в руки (и не только себя) и сделала так, что через минуту из тупого телка я превратился в не менее тупого быка-производителя. Жанна стонала и вскрикивала так, что если бы в квартире находился еще кто-нибудь, то подумал бы, что девушке плохо. Но ей было хорошо. Жанна продолжала стонать, а я осваивал новый опыт и укреплялся в сознании, что я - о-го-го!
  Никифор так и не пришел.
  - Он выполняет одно мое поручение и придет не скоро, - сказала мне Жанна и хитро улыбнулась.
  Я понял, что это грехопадение не носило случайного характера, а было запланировано и тщательно подготовлено возжелавшей меня Жанной.
  Мы стали встречаться, и встречались почти все лето. Наверное, я Жанне нравился как мужик. Поэтому я сильно удивился, когда вернувшись из деревни (меня затолкали-таки туда родители на недельку отдохнуть перед школой), узнал от Никифора, что Жанна вышла замуж и уехала с мужем-офицером в Грозный.
  Собственно говоря, я удивился, но не расстроился. Жанне я был благодарен, она сделала меня мужчиной и поселила во мне веру в мою сексуальную состоятельность. А потом пришло первое сентября, и в моей жизни появилась Маша...
  
  Это произошло под новый год. Мои родители уехали в профилакторий завода, провожать старый год в папином коллективе и заодно обмыть назначение его на должность директора ПЭМЗа. Я на двое суток остался полноправным и единоличным хозяином нашей трехкомнатной квартиры. Маша долго не решалась идти ко мне в гости, наверное, предполагала, чем все это может закончиться. Боялась. Но все-таки согласилась. И не зря боялась.
  Едва войдя в квартиру, мы начали целоваться как сумасшедшие. Маша часто отстранялась от моего лица, брала его в свои руки, и смотрела на меня огромными серыми глазищами. Тревога была в ее глазах. И еще что-то. Страх? Нет, не страх. Что-то другое. А может быть, все-таки страх. Маша боялась, но, наверное, не за меня. Она боялась за себя, боялась, что не сможет отказать мне, распалившись от моих поцелуев и ласк.
  Я нежно притронулся к ее груди. Маша вздрогнула, но не убрала моей руки. Ее груди были небольшими как теннисные мячики, они удобно ложились в мои раскрытые ладони. Я легко сжимал и разжимал пальцы, и не мог отделаться от ощущения, что сравниваю эти упругие девчачьи грудки с большими и мягкими буграми Жанны. Я ласкал Машу и сравнивал ее с Жанной. Может быть, Маша это чувствовала, потому, что вдруг спросила:
  - Колун, у тебя ЭТО уже было?
  - Нет, - соврал я ей зачем-то. - Ни разу.
  - Может быть, дальше не надо?..
  Я не ответил.
  Я взял ее на руки и отнес в родительскую спальню. Там на родительской кровати я сделал Машу женщиной. Она не сопротивлялась, только тихо шептала, закрыв глаза:
  - Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, Колун...
  И вдруг она вскрикнула и замолчала.
  Потом, когда все было закончено, Маша, собрав с кровати и с пола свои разбросанные вещи, убежала в ванную комнату. А я натянул штаны, рубашку и, увидев на простыне пятна крови, стащил простыню с кровати, скомкал ее и стал соображать, что же с ней делать. Я не придумал ничего другого, кроме как выйти на лестничную площадку и выбросить испачканную простыню в мусоропровод. На кровать я постелил другую, мама не заметит, у нас простыней этих полно. Когда застилал кровать покрывалом, в спальню вошла Маша. Она встала у двери и, глядя в пол, тихо сказала:
  - Я домой пойду.
  - А может, музыку послушаем? - предложил я. - Или телевизор посмотрим?
  - Нет, я пойду.
  - Тогда я провожу.
  - Нет, я сама. Я одна пойду.
  И она ушла. А я, как дурак, сидел на кровати, думал о нас с Машей, и не мог понять: то, что произошло между нами - это хорошо, или это плохо?..
  
  - Ну что? Вспомнил про Машу?
  Это был Человек Без Тела. Он никуда не ушел. Пока я вспоминал, Человек Без Тела был рядом.
  - Ты дал жизнь новому человеку, а потом убил ее, - продолжал он. - Ты убил маленького, еще не родившегося человечка. А может быть, он стал бы Великим, этот человечек? Может, он совершил бы огромное, меняющее судьбы всех людей открытие? Или стал бы космонавтом? Или знаменитым писателем?.. Впрочем, не важно, кем бы он мог стать, любой человек имеет право на жизнь. И твой ребенок имел это право. Он должен был родиться, чтобы жить. А ты лишил его жизни. Просто - взял и лишил.
  В голове моей было пусто. Я ни о чем не думал.
  - Молчишь?.. Ну, ну. Тогда я поговорю. Ты можешь возразить мне: какой может быть ребенок, если, по сути, вы сами тогда были еще детьми? Кстати, именно эти слова ты сказал Маше... Не спорю, если ты не в состоянии воспитывать малыша, если у тебя на это нет средств, времени и возможности, если ты сам еще не определился в жизни - ребенка иметь нельзя. Но думать об этом надо раньше, еще до того, как ты решил раздвинуть Машины ноги и излить в ее нутро свое семя. А ты об этом не думал. Ты только о похоти своей думал. Может, ты возразишь мне, что не ты один виноват? Что Маша должна вместе с тобой отвечать за содеянное?.. Ответит. Все вы ответите за свои грехи, каждый в свой час. Но сейчас ты передо мной, и тебе я задаю вопрос: Колун, где была твоя совесть, когда ты делал Машу женщиной, а потом лишал ее радости материнства, а вашего ребенка жизни? Молчишь?.. Молчи, молчи, я скажу за тебя. Ты переступил через свою совесть. А потом еще раз переступил. Тот, кто хоть единожды сделает это, тому уже наплевать на совесть, он понимает, что совесть - это то, через что можно легко переступить. О том, что ждет его здесь - у порога преисподней - он не думает. И ты не думал. Ты грешил не думая, что отвечать за грехи придется, ты предавал и убивал, ты унижал и пренебрегал, ты...
  "Может быть, уже хватит меня истязать? Я всего лишь у порога преисподней. Я еще не шагнул туда. Шагну, тогда и будешь меня мучить"
  - А там, в аду, тобой другие заниматься будут. Не я.
  "Так ты что, ты не из этого заведения?"
  - Нет, - насторожено произнес Человек Без Тела. - Я только подхожу к порогу. Вместе с тобой. Дальше - ты идешь один...
  "А куда ты деваешься? Потом?"
  Человек Без Тела молчал. Наверное, ему было кем-то запрещено рассказывать о себе, раскрывать тайну своей бестелесной личности.
  "Почему ты молчишь?"
  - Мы отвлеклись от темы. Сегодня мы говорим о тяжких преступлениях. Об убийствах.
  "Больше я никого не убивал", - подумал я и нехотя признался: - "От меня кроме Маши не забеременела ни одна женщина. Я предохранялся"
  - Не пойму - хвалишься ты или сожалеешь? - задумчиво произнес Человек Без Тела. Оказывается, он не был таким уж всезнающим. Впрочем, я сам себя не очень-то понимал. - Ну, ладно, чего голову ломать? - И перешел к делу: - А разве ты убивал только животных и одного невинного малыша? Ошибаешься. Ты и людей убивал. Взрослых. Что далеко ходить, ты только что убил человека.
  "Кого?" - спросил я безразличным тоном. Мне было уже все равно. Я ничему не удивлялся и не пытался спорить с Человеком Без Тела.
  - Артура, брата Виктории, твоей любовницы.
  "Я его не убивал. Я к Артурику пальцем не прикоснулся"
  - Ты не пальцем. Ты его мыслью убил. Мыслью тоже убить можно. Особенно, когда ты бьешь в незащищенную спину.
  "Ты хочешь сказать, что мысль материальна?"
  - Еще как! Еще как материальна... Слушай, - Человек Без Тела словно бы что-то вспомнил, - я, пожалуй, отлучусь на время. Точнее, отключусь.
  И Человек Без Тела отключился. Как-то поспешно отключился.
  
  А я включился.
  Я снова сидел за столиком и смотрел в спину удаляющегося Артурика. Я не успел оборвать свою мысль и подумал: "Чтоб ты сдох!".
  "Нет! Я не хотел этого! Артур, вернись!" - чуть не закричал я, но было уже поздно - дверь за спиной Артура закрылась.
  - Спасибо. - Это Вика поблагодарила меня вместо своего брата.
  - Не стоит благодарности, - машинально ответил я, и вдруг неожиданно для самого себя взял Вику за руку и сказал: - Не продавай мамину квартиру. Я дам вам денег. Тридцать пять тысяч долларов.
  Вика вскинула голову, ее округлившиеся от изумления глаза были похожи на два среднего размера голубых озерца.
  - Я вернусь из Клима и дам тебе деньги. Правда.
  
  4.
  Поезд "Полыноград - Энск", с промежуточной остановкой в Климу, вышел точно по расписанию - в двадцать три десять. Половина купе пустовала, по этому направлению ранней весной ездили мало, но Министерство путей сообщения было, как всегда ожидаемо-расточительно-беспечным - лишние, совершенно ненужные вагоны не отцеплялись, вхолостую тащились за электровозом, стуча по рельсам колесными парами.
  Готлиб подъехал на вокзал к самому отправлению. Я видел, как он не торопясь, идет по перрону в своем сером пальто и с непокрытой головой. В руке кейс, лицо как всегда спокойное, ни за что не скажешь, что человек опаздывает. Готлиб запрыгнул в вагон, вошел в купе, снял пальто, аккуратно повесил его на плечики, бережно разгладив каждую складочку, и сев напротив меня сказал:
  - Ну, что, поехали?
  И поезд тронулся.
  - Ты выяснил, кто заказал статью? - спросил я.
  Готлиб кивнул:
  - Чиз. Собственно говоря, сомнений у меня и не было.
  Готлиб вытащил из внутреннего кармана диск в бумажном конверте и протянул его мне.
  - Что это?
  - Информация на Пупынина Павла Андреевича. Миронов дал мне этот диск перед самым моим уходом из офиса. - Готлиб посмотрел на часы. - В двадцать два сорок. По твоей математичке данных пока нет. Миронов не успел. Но к нашему возвращению будет. А пока известно только то, что она в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году уволилась из средней школы номер семнадцать города Полынограда в связи с выходом на пенсию.
  - А это ты смотрел? - Я имел в виду Пупково досье.
  - Смотрел. Не могу же я тебе подсовывать совсем уж слепую информацию? Правда, мельком. Торопился, боялся, что на поезд опоздаю.
  "Судя по тому, как ты прогуливался по перрону, - подумал я, - не очень-то ты и боялся. Думаю, что поезд без тебя не отправили бы"
  Я открыл свой дорожный ноутбук.
  - Не терпится? - спросил Готлиб.
  - Спать не хочется, - слукавил я. - Нужно же чем-то время убить.
  С экрана монитора на меня смотрел Пупок. Если бы я встретил Пупка на улице, я бы его не узнал.
  Пупок всегда был самым большим в классе. Большим и сильным. На физкультуре мы стояли с Пупком первыми. Сначала он, как самый высокий, после него я, ниже сантиметра на три.
  На фотографии Пупок показался мне маленьким и тщедушным. На худощавом с глубокими провалами щек лице - снисходительная и немного грустная улыбка. Да, точно! Пупок всегда так улыбался. Редкие волосы зачесаны наверх, открывая широкий, но не очень высокий лоб, перечеркнутый косой линией шрама. Интересно, в какой переделке его так расписали? И где это он потерял свою легендарную шевелюру? Волосы у Пупка в юношестве были густые и волнистые, закрывали уши, и Пупку всегда приходилось скандалить с завучем по поводу их длины. Девчонкам нашим Пупок нравился.
  Я стал читать текст, изредка отрываясь и снова вглядываясь в фотографию моего школьного товарища.
  Ого! А Пупок-то, оказывается, стал уголовником! Хотя, это можно было предполагать... До четырнадцати лет Паша трижды привлекался по сто шестнадцатой статье. Сидел только в третий раз - три месяца в СИЗО.
  - Отто, что такое сто шестнадцатая? - спросил я у Готлиба.
  - Побои, - откликнулся Готлиб, зевнув. - Драчуном был твой приятель в детстве.
  Впервые Пупок попал на зону в четырнадцать лет. По сто шестьдесят первой и сто шестьдесят второй статьям. Я спросил о них у Отто, и он разъяснил мне, что сто шестьдесят первая - это грабеж, а сто шестьдесят вторая - разбой. Я не знал, в чем состоит разница, но выяснять не стал. Когда Пупок через пять лет вышел на свободу, он не стал осваивать все остальные статьи уголовного кодекса, а прочно остановился на сто пятьдесят восьмой (кража). Пункты были разные, а статья одна и та же.
  Я подсчитал. Выходило, что на зоне Пупок прожил почти всю свою непутевую жизнь. Из тридцати лет, начиная с четырнадцатилетнего возраста, он провел за решеткой и за колючей проволокой в общей сложности двадцать три и был осужден за свою жизнь девять раз. Я подумал: А могла ли сложиться у Пупка судьба по-другому?.. Наверное, нет. Каждому - свое в этой жизни, у каждого - свой крест и свои грехи, и только каждый (сам!) будет за эти грехи отвечать. Перед кем? Перед своим персональным Человеком Без Тела? Или перед теми, кто ждет его по ту сторону порога?
  А у каждого ли человека есть свой Человек Без Тела? Есть ли он у Пупка?
  А у Готлиба?
  Я посмотрел на Отто. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись головой на кожаную прилепленную к стенке купе подушку, и на его губах была легкая улыбка. Возможно в эту самую минуту он общался со своим Человеком Без Тела. Нет. Вряд ли. Вряд ли он тогда бы улыбался. Я не сомневался - грехов у Готлиба было не меньше, чем у меня.
  Итак, Пупок - вор. А чем занимался я, когда Пупок воровал и сидел за колючей проволокой, отбывая наказание?
  Сначала я таскал баулы с барахлом из Польши и Турции. Потом пытался организовывать бизнес и неоднократно прогорал, брал деньги взаймы, а когда подходил срок расчета, перезанимал, и отдавал. Надеялся, что уж эта-то сделка будет удачной. Иногда меня посещала госпожа удача, а иногда результат был печальный. Я потуже затягивал пояс и начинал все с начала. Меня кидали, я скрипел зубами, но не сдавался. Я рвался наверх. Я пытался вынырнуть и глотнуть свежего воздуха. И я вынырнул. В девяносто четвертом, десять лет назад, я заработал на одной очень рискованной сделки довольно приличные деньги и основал инвестиционную компанию. Я задышал полной грудью, потому, что стал свободным. Деньги - это свобода. А может быть, я не прав? Может, я ошибался всю свою жизнь? Может, главное не деньги? Может, свобода это нечто иное и Пупок знает о ней гораздо больше меня?
  Но... дальше.
  Последний раз Пупок освободился в две тысячи третьем, в мае, меньше года назад. Десять месяцев Пупок на свободе. Как следовало из записей детектива Миронова, Пупок завязал. С чего бы это? Всю жизнь быть вором и вдруг попытаться начать жизнь заново? Наверное, Миронов ошибся. Просто десять месяцев Пупок не попадался. А может быть, ошибаюсь я?..
  Только теперь, когда досье на Павла Пупынина находилось у меня в руках, а точнее, в моем ноутбуке, я задал себе вопрос: зачем я просил Готлиба собрать эти данные? Мне было интересно узнать, как сложилась судьба одного из многих моих школьных приятелей? Почему именно его? Я захотел узнать, жив Пупок или нет. А зачем мне это было нужно? Я хотел с ним встретиться. А зачем мне нужна эта встреча? Что она мне даст? Что изменится, если я встречусь с человеком, которого не видел три четверти своей жизни? Ровным счетом ничего!
  А может быть, меня подтолкнул к этому Человек Без Тела? Или для чего-то требовательно просигналила одна из периферийных ячеек моего подсознания? А может быть, мое подсознание и есть - Человек Без Тела?
  Так или иначе, я должен увидеть Пупка и поговорить с ним. Я не знал зачем, но точно знал - так надо.
  Я посмотрел в конец досье. Место прописки. Ага. Фактический адрес проживания. Город Полыноград, улица Звонкая, дом... Я открыл карту Полынограда. Так и есть, южная окраина. Эти места я знал плохо, редко там бывал.
  - Давай-ка, Коля, спать укладываться станем, - предложил Готлиб. - Завтра день тяжелый.
  - Давай, - согласился я.
  Спать не хотелось, но досье я уже прочитал, а больше делать было нечего.
  В Клим поезд прибыл в восемь часов утра. Нас встречали. Мы даже в гостиницу заезжать не стали, сразу поехали на "Водопад", только Готлиб с нами не поехал, у него в Климу были свои дела.
  На объекте Прохоров, Судниченко и Мурашкин, не мешкая приступили к делу. Мне и Саше делать здесь было совершенно нечего, а когда водоканальский начальник участка пришел и сообщил, что руководство на объект приехать не сможет по причине своего срочного отбытия в область и будет в Климу только через три дня, если только его, руководство, не задержат в области еще какие-нибудь дела, я плюнул, и мы с моим телохранителем поехали в гостиницу. То, что руководство "Водоканала", опасаясь моих вопросов и предполагая, каким будет заключение экспертов, решило нас продинамить, я не сомневался и пожалел, что приехал. Из номера позвонил Готлибу на мобильный и рассказал ему о фокусе, который выкинули директор "Водоканала" и его главный инженер.
  Отто не удивился.
  - Я предполагал нечто подобное и принял меры, - сказал он. - Завтра к обеду Каштанов и Лапкин будут в конторе. Не переживай. Отдохни денек, я вижу - тебе надо. Походи по городу, воздухом весенним подыши. Можно было бы их и сегодня... попросить приехать, но я не успею все свои дела прокрутить. А чтобы завтрашние переговоры прошли успешно, мне сегодня предстоит много с кем пообщаться.
  Директора Климского "Водоканала" звали Каштановым Иваном Алексеевичем, а главного инженера Лапкиным Игорем Александровичем.
  - Если ты все знал заранее, почему не предупредил? - возмутился я.
  - Во-первых: не знал, а предполагал. И заметь, принял меры. А во-вторых: тебе не лишним будет отдохнуть денек другой от работы и от своей Вики. Я не прав?
  Про Вику Готлиб естественно знал, но, как выясняется, он знал и о моих с Викой проблемах. А ведь я ему ничего не рассказывал. Страшный человек Отто Генрихович Готлиб! Знает все. Почти, как Человек Без Тела.
  Человек Без Тела...
  Я думаю о Человеке Без Тела, будто он реально существует... А разве это не так?..
  - Вечером увидимся, - пообещал Готлиб. - Может быть, я появлюсь поздно. Не ложись спать, меня дождись... Да! И не пренебрегай во время прогулки присутствием своего телохранителя. Это не Полыноград, где мы полностью контролируем ситуацию. Здесь все-таки чужая территория.
  - Хорошо, до встречи...
  Я пошел прогуляться, Саша Пономарь увязался за мной. Под его охраной я чувствовал себя неуютно, как под конвоем, меня эта опека раздражала, хотя я и понимал, что Саша просто-напросто выполняет свою работу. Он старался быть незаметным. Наверное, это у него получалось неплохо, но я все равно ощущал его присутствие.
  Город Клим был небольшим, но и не маленьким. В нем проживало около ста двадцати пяти тысяч человек. Здесь было все, что имеется сейчас в любом городе - бары, пиццерии, казино, модные бутики и большие стеклянные супермаркеты. Дома в Климу в основном были старыми, хрущевских застроек. И серыми.
  Посреди улицы, на которой я оказался, проходили трамвайные рельсы. В Полынограде трамваев нет, их ликвидировали как пережиток эпохи застоя лет десять назад. Рельсы и шпалы разобрали, а по расширенным дорогам пустили коммерческие автобусы и маршрутные такси. А в моем детстве трамвай был, пожалуй, самым популярным средством передвижения. Проезд на автобусе стоил шесть копеек, на троллейбусе пять, метро не было, его и сейчас нет в Полынограде. Трамвай был самым демократичным средством передвижения (три копейки платишь и едешь через весь город - с северной окраины до южной!). Мы пацанами катались зимой, скользя валенками по рельсам, прицепившись сзади трамвая. А летом мы как обезьянки облепляли лесенку, которая шла на крышу трамвая, и так ехали. Это называлось: прокатиться на колбасе.
  Из-за поворота выехал красно-белый знакомый своими очертаниями с детства вагончик и, звякнув, остановился возле меня. Я стоял и ждал, когда он тронется, а потом, когда дверь поехала, закрываясь, вскочил на подножку. Саша не успел. Сам не знаю, зачем я это сделал. Наверное, хотел остаться один. А может, меня толкнул в спину Человек Без Тела?.. Хотя чем он мог толкнуть, если у него нет рук?
  Бред! Я, наверное, схожу с ума...
  Через мутное забрызганное весенней грязью стекло я наблюдал, как Саша заметался по улице в поисках такси или левака. С удовлетворением заметил, что улица пуста. Саше меня не догнать и все-таки на следующей остановке нужно сойти. Сойти и затеряться в лабиринте домов спального микрорайона.
  Трамвай шел по прямой и немного вниз. Слева от меня потянулся длиннющий серый бетонный забор, на котором аршинными буквами было написано: "Да здравствует то, благодаря чему мы, не смотря ни на что!" А справа - череда одинаковых, таких же серых, как забор, панельных пятиэтажек. Небо над Климом было низким, тяжелым и конечно серым. А каким ему быть в самом начале марта? Мне показалось, что я еду в полутемном тоннеле и что он бесконечен.
  Едва трамвай остановился, я вышел и нырнул в переулок. С полкилометра я прошел быстрым шагом по грязным пешеходным дорожкам между домами. Внутри микрорайона было еще много снега, он лежал грязными сугробами на детских площадках и под окнами домов. Из сугробов торчали вытаявшие горлышки пластиковых бутылок, обрывки бумаги и полиэтилена и прочий мусор. А черный лед пешеходных дорожек являл собой конгломерат из грязи, окурков и зеленых инсулиновых шприцов. Во дворах почти не было людей. Все казалось заброшенным и навевало тоску.
  И вдруг все изменилось. Нет, мусор никуда не делся, и сугробы не стали белоснежными, и шприцы по-прежнему хрустели под ногами. И людей не прибавилось. Но неожиданно все стало другим, не таким унылым и заброшенным, потому что небо посветлело и выглянуло солнце. Дома неожиданно расступились, и я увидел впереди голубое небо и услышал шум города. Я вышел на белый свет и оказался на перекрестке широкой оживленной улицы. Люди, сосредоточенно о чем-то думая, двигались мимо меня в обоих направлениях. Они спешили по своим делам и не обращали на меня внимания. Машины шли плотным потоком, как в большом городе.
  И вдруг я увидел Машу.
  Я сразу ее узнал. И не удивился.
  Словно я шел на встречу с ней, словно я точно знал - куда и когда мне нужно было выйти, чтобы встретить ее.
  Человек Без Тела? Его штучки?
  Маша стояла на противоположной стороне улицы у светофора и ждала, когда зажжется разрешающий зеленый. На ней был белый пуховик, а на голове - белая вязаная шапочка.
  Зажегся зеленый, и Маша двинулась мне навстречу. Я стоял на тротуаре перед перекрестком и смотрел на нее. Мне показалось, что и Маша смотрит на меня, но она меня не видела. Или не узнавала. Она ступила на тротуар и хотела обойти меня, стоявшего как столб, но я окликнул ее:
  - Маша!
  Она подняла глаза и посмотрела на меня удивленно и с улыбкой, как смотрят на незнакомого человека, который явно обознался, но случайно угадал имя. И вдруг во взгляде ее серых, таких знакомых глаз мелькнуло что-то похожее на суеверный страх, словно она увидела человека, которого давно считала покойником.
  - Ты?
  - Машка! Машка. Маша. Машенька. - Я произносил ее имя и наслаждался тем, как оно звучит. Как давно я не произносил его вслух! - Мы встретились. Я знал...
  - Ты искал меня? - Маша глядела на меня и грустно улыбалась.
  - Нет... Да... Не знаю... Наверное, искал.
  - Ты меня не искал, - сказала Маша. Без обиды, просто сказала то, что было на самом деле. - Что ты делаешь в Климу?
  - Машка! - Я снял перчатки и взял Машины руки в свои. На ней не было перчаток, может быть, они лежали в сумочке, переброшенной через плечо, а может, она забыла их дома. Руки у Маши были холодные. - Ты замерзла? У тебя руки как ледышки.
  - Я оставила перчатки на работе. Думала, что положила в сумочку, а когда хотела их надеть...
  - Зайдем куда-нибудь? - предложил я, оглядываясь по сторонам в поисках какой-нибудь пиццерии или ресторана.
  - Давай, - пожала плечами Маша. - Тут недалеко есть кафе.
  Кафе было действительно недалеко. Когда мы зашли в него, я удивился - до чего это кафе похоже на ресторанчик "Семь струн". Тот же уют, та же тишина и та же лаконичность обстановки.
  - Здесь всегда так тихо? - спросил я.
  - Да. Тут даже по вечерам тихо. Это не молодежный клуб, сюда ходят люди степенные и пожилые. - Маша усмехнулась: - Как мы с тобой.
  - Ну, это ты, Маша... Какие же мы с тобой пожилые? Вон, у тебя ни одного седого волоска!
  Я провел рукой по Машиным волосам, они были точь-в-точь таким, как и двадцать восемь лет назад - пепельными и матово-шелковистыми. Свою белую вязаную шапочку Маша сняла сразу, как мы вошли и, аккуратно сложив, сунула в карман пуховика. Мне очень хотелось прикоснуться к ее волосам губами, но я сдержался, не зная, как Маша на это отреагирует.
  - Просто хорошая краска, - улыбнулась она, поправляя прическу.
  Я помог Маше снять пуховик. Не удержался и легко прикоснулся губами к ее волосам, волосы пахли ромашкой. Маша не заметила. Потом я разделся сам и сдал наши вещи в гардероб. В зале находилось четыре человека, не считая гардеробщика, который тут же ушел за перегородку, и бармена за стойкой - две парочки таких же, как мы с Машей, - среднего возраста.
  - Ты хочешь есть? - спросил я, когда мы выбрали столик.
  - Я спать хочу, - честно призналась Маша. - Я с ночного дежурства. А перед дежурством смену отработала. Думала, приду домой и упаду как подкошенная. Устала... Но если желаешь даму угостить, закажи кофе.
  - Тогда я тоже выпью чашечку.
  Пока мы ожидали, когда нам принесут кофе, я рассматривал Машу. Если она и изменилась, то только стала еще красивее - или это я хотел видеть ее такой, или во всем было виновато освещение кафе. У Маши были длинные и пушистые ресницы, такие же длинные и такие же пушистые, как и тогда, когда мы с ней впервые встретились. Косметики на ней было мало, но ей это и не нужно было - Маша не утратила к сорока четырем годам ни свежести кожи лица, ни яркости губ. На ней был тонкий черный свитерок, выгодно подчеркивающий достоинства ее фигуры. Маша заметила мой интерес, засмущалась и попросила:
  - Дай мне сигарету.
  Я достал пачку Мальборо и протянул Маше сигарету, щелкнул зажигалкой. Закурил сам. Сигарета Маше не шла. Совершенно не шла. Держала она ее неумело и затягивалась не глубоко.
  - А ведь ты не куришь, - сказал я.
  - Курю. Иногда.
  Я смотрел на Машины пальцы, в которых дымилась сигарета. Ногти были коротко острижены, непокрыты лаком, но в полном порядке.
  - Где ты работаешь?
  - В больнице. Медсестрой... - Маша затушила сигарету. - А ведь ты не ответил на мой вопрос.
  - На какой?
  - Что ты делаешь в Климу.
  - Командировка.
  - Ты работаешь в каком-то государственном учреждении?
  - У меня собственный бизнес. Занимаюсь инвестиционными проектами. Внедряю в производство идеи и открытия ученых. Компании моей десять лет. А до этого... чем только ни занимался. Перечислять времени не хватит. Да и неинтересно. Крутился, одним словом. Порой тяжко приходилось. А сейчас...
  - Сейчас, судя по твоей одежке, и вообще - вид у тебя респектабельный, ты не бедствуешь, - сказала Маша и, взяв мою руку, стала ее рассматривать. - А ведь у тебя рука не похожа на руку бизнесмена. У бизнесменов другие руки - короткопалые с плоскими широкими ногтями. А у тебя пальцы длинные и ногти длинные, как у врача или музыканта.
  - Ты занимаешься хиромантией? - усмехнулся я.
  - Нет, Колун, хиромантией я не занимаюсь. Просто прочитала об этом в каком-то журнале. Теперь уже не помню в каком. Наверное, это ерунда... - Маша отпустила мою руку, хотя я чувствовал - она видит, что мне приятны ее прикосновения и тепло ее рук. - А занимаюсь я тем, что с утра до вечера, да и ночью ставлю больным уколы и капельницы, даю им таблетки, делаю перевязки. Я, Колун, реанимационная медсестра. И времени на всякие глупости у меня не остается. И стихов я больше не пишу. Уже давно. - Маша говорила это без всякой обиды на свою жизнь и уж совсем не для того, чтобы вызвать у меня жалость. - Я много времени провожу на работе. Ты же знаешь - в медсестры не рвутся, их всегда не хватает. Вот и приходится... Но я люблю свою работу. Знаешь, как приятно наблюдать, как человек выздоравливает? Как у него появляется аппетит? Как он делает первые шаги? Как у него снова возникает желание жить? Ведь некоторые себя заживо хоронят, прощаются с родственниками. А потом, когда операция проходит успешно, они словно заново рождаются... Ты женат?
  Я даже вздрогнул от неожиданности ее вопроса.
  - Нет. И никогда не был... А ты?
  - Была. Недолго. Два года всего. - Маша замолчала. Она взяла чашку кофе, я даже не заметил, когда нам его принесли, и с удовольствием вдохнула кофейный аромат. - Здесь всегда хороший кофе. Умеют варить. Мы с Ваней сюда часто ходили, недалеко от дома. Ваня - это мой муж. Он умер два года назад. Я вышла за него, когда мне было уже сорок. А в сорок два я стала вдовой. Вот так.
  Я тоже сделал глоток. Кофе уже немного остыл.
  - От чего умер твой муж?
  - Рак мозга. Неоперабельная опухоль. Он лежал в той больнице, где я теперь работаю. Я сутками сидела в палате у его кровати. Выполняла обязанности и медсестры и нянечки и санитарки. Привыкла. А когда Ваня умер, я пришла к главврачу и сказала, что хочу здесь работать. Сначала работала санитаркой, потом окончила курсы и стала медсестрой.
  Я снова закурил. Предложил Маше, но она отрицательно качнула головой:
  - Ты прав, я не курю. И никогда не курила.
  - А теперь у тебя кто-нибудь есть?.. Прости... Вопрос бестактный.
  - Я живу одна, если тебя это интересует. Мама жива и здорова. Работает в нашей городской библиотеке. Ей уже шестьдесят пять, но она еще работает. Библиотекарей теперь не больше, чем медсестер. Живет она с моим отчимом на другом конце города. Я часто у них бываю. А я живу в квартире моего бывшего мужа. Одна. Но в гости я тебя не приглашу.
  - Почему? Тебе неприятно меня видеть?
  - Если бы было неприятно, я бы не стала с тобой разговаривать. И не пошла бы с тобой в это кафе. Нет, Колун, я, правда, рада, что встретила тебя.
  - Тогда почему?
  - Ни к чему это. Во-первых, я устала. Мне надо отдохнуть, а завтра снова на работу. А во-вторых, и это главное... Не знаю, согласишься ты со мной или нет... Мы увиделись, посидели, попили кофе, рассказали друг другу то, что сочли нужным и возможным. И все. Этого достаточно. Мы с тобой, Колун не сможем быть вместе. Мы всегда жили в разных измерениях и находились на противоположных полюсах. Помнишь, даже в школьном журнале наши фамилии стояли в разных концах списка. Моя фамилия была первой, а твоя последней. Абарова. Якушев.
  - А теперь как звучит твоя фамилия? - почему-то с ревностью спросил я, но Маша не заметила этой глупой нотки, ответила, пожав плечами:
  - Так же. Абарова. И мы еще дальше удалились друг от друга. Только теперь вверху ты. Ты - преуспевающий бизнесмен, а я простая медсестра. У нас не может быть ничего общего.
  - Ты ошибаешься, - горячо возразил я. - У нас очень много общего. Мы с тобой - люди одного поколения и, наверное, нам по душе одно и то же. Мы учились в одном классе в одной школе, мы сидели за одной партой. Мы... - Я споткнулся, увидев, как вспыхнули огнем ее глаза, но огонь этот был холодным.
  - Мы недолго за ней сидели, - жестко сказала Маша.
  Я смотрел в ее серые глаза и видел, что холодный огонь в них утихает, и они становятся влажными.
  
  Я вспомнил, как однажды Маша вскочила со своего места и, прижав носовой платочек ко рту, опрометью выбежала из класса. На урок она так и не вернулась и вообще ушла домой, на переменке взяла свой портфель и ушла. Наверное, отравилась беляшом, сказала она мне. В тот день у меня были соревнования и вечером мы с Машей не встречались. А на следующий день все повторилось. Маша была бледной, ее тошнило. Учительница, теперь уже не помню кто, кажется Софья Абрамовна, да, точно, она, вышла в коридор вместе с Машей, и они за дверями о чем-то долго разговаривали. А потом Маша перестала ходить в школу. Классу было объявлено, что Маша заболела и лежит в больнице. Лишь я один знал, что случилось с ней на самом деле.
  Беременна! Маша ждет ребенка! Ребенка от меня.
  Когда я узнал о том, что Маша беременна, я испугался.
  Сначала я ни о чем не догадывался, думал, что Маша отравилась несвежим беляшом, как она мне сказала и, обеспокоенный ее самочувствием, после уроков прибежал к ней домой. Маша была дома одна. Я полез к ней обниматься, но она меня оттолкнула:
  - Доигрались уже. У нас ребенок будет.
  - Какой ребенок? - не понял я.
  - Маленький.
  И тут до меня дошло.
  - Какой ребенок? - повторил я, но уже с другой интонацией. - Ведь мы еще сами дети!
  - А что ты предлагаешь?
  - Ну... не знаю. Посоветуйся с мамой.
  - Уже советовалась.
  - И что?
  - Она уговаривает меня сделать аборт.
  - И правильно. Ты только подумай, что будет, если ты родишь! Все насмарку! Твой филфак, мой технический. Все! А как мы ЕГО будем воспитывать? Я не умею ничего... Я не знаю, что скажут мне мои родители...
  - Уходи! - зло сказала Маша.
  И я ушел. Ведь я же был гордый. Хоть и напуганный.
  А когда Машина мама, Ольга Сергеевна, пришла к нам домой и все рассказала моим родителям, я испугался еще сильнее. Наверное, это был мой первый, самый жуткий страх. Кажется, что никаких других чувств, кроме страха, в моей душе не было. Что же теперь будет, думал я, что же теперь со мной будет?
  Ольга Сергеевна и мои родители долго разговаривали при закрытых дверях. Когда она вышла из гостиной, я собирался на тренировку, зашнуровывал кеды. Ольга Сергеевна остановилась около меня, посмотрела прямо в глаза и сказала:
  - А ты похож на своего отца. - И добавила грустно: - Ваш с Марией ребенок мог бы быть красивым и сильным.
  Мог бы! Как я обрадовался тогда этим словам. Значит, ребенка не будет. Значит, жизнь продолжается!
  Маша не хотела со мной разговаривать. Я звонил ей по телефону, а она вешала трубку. Я приходил к ней домой, она не открывала мне дверь.
  А потом Маша и Ольга Сергеевна куда-то переехали.
  Родители никогда не поднимали этой темы. Как-то раз отец зашел в мою комнату и положил пачку презервативов на письменный стол.
  - Чтобы не было последствий надо пользоваться вот этим, - сказал он мне и пошел смотреть телевизор.
  С Машей я встретился только через полтора года, в августе тысяча девятьсот семьдесят шестого. Мы с приятелями, сдав последний вступительный экзамен в Полыноградский инженерно-строительный институт, выходили из главного корпуса, намереваясь отметить это дело, плотно посидев в пивбаре. Мы шли шумной гурьбой, что-то весело обсуждая, а Маша шла по противоположной стороне улицы. Я столкнулся с ней взглядом. Маша как-то сжалась и почти бегом направилась в переулок.
  Я не стал ее догонять.
  
  Маша смотрела на меня как-то пристально словно хотела разглядеть в моих глазах... я не знаю, может быть, раскаяние, может, отголоски былой любви... Наверное, все-таки увидела то, что хотела, потому что повторила эту фразу уже не так жестко, мне даже показалось, что ее слова прозвучали ласково:
  - Мы недолго сидели с тобой за одной партой, Колун.
  Я склонил голову и поцеловал Машину руку. Я надолго задержал ее руку в своей, но Маша ее не вырывала.
  - Прости меня, - сказал я тихо, - прости... - я очень хотел сказать: "прости, любимая", но не смог, мне было стыдно и очень больно. И я думал, что Маша мне не поверит.
  Маша положила вторую руку на мою голову.
  - Ты прав, общего у нас много. У нас его даже больше, чем ты можешь себе представить, - говорила она, вороша мои волосы. - Но все в прошлом. Все было. Бы-ло. Теперь все иначе. И хватит на эту тему. Пойдем. Ты проводишь меня до дома, как тогда, в детстве. И пойдешь к себе домой.
  - Мой дом в Полынограде.
  - Значит, пойдешь в гостиницу. А по дороге ты расскажешь мне о себе. О том, как ты жил эти годы.
  - Да я тебе уже все о себе рассказал, - говорил я уже на улице, ведя Машу под руку. Мне было очень приятно держать ее под руку и замечать, что на нас смотрят. С завистью. Прохожие мужики мне завидовали. - Жизнь у меня не очень-то наполнена событиями. Я зарабатываю деньги. С утра до вечера. Зачем они мне, я сам не знаю. У меня нет ни жены, ни ребенка. Мне некому завещать свое дело.
  - А ты что, умирать собрался?
  - Нет, но... - Я вдруг вспомнил Человека Без Тела. Что-то давненько он не приходил меня истязать, - в жизни всякое может случиться.
  - Это точно, - заметила Маша. - Твои родители живы?
  - Мама умерла. Ее нет уже четыре года. А отец жив.
  - Сколько ему теперь?
  - Семьдесят шесть.
  - Передай ему привет от меня.
  - Хорошо, передам, - пообещал я совершенно машинально, даже не подумав о том, что мой отец никогда Машу не видал.
  - Ну, вот мы и пришли, - сообщила мне Маша, остановившись возле кирпичной девятиэтажки. - Вон мои окна, на восьмом этаже.
  - Может быть, все-таки пригласишь на чашечку кофе?
  - Много кофе пить вредно, - улыбнулась Маша, и я подумал, что сейчас смогу ее уговорить.
  Но тут запищал мобильник в моем кармане.
  - Прости, - сказал я. - Это, наверное, начальник моей службы безопасности. - Алло?
  Это звонил не Готлиб, это была Вика.
  - Коля! Артур умер!
  - Как? - у меня похолодело в груди.
  - От передозировки. Он вернул долг, а те сто долларов, это были не проценты... ему на дозу нужны были деньги. - Вика разрыдалась в трубку.
  - Когда это произошло?
  - Ночью сегодня. Артур с вечера заперся у себя в комнате. Мама рано утром стучалась, он не открывает. Соседей позвала, мне позвонила. Замок сломали, а он там... мертвый.
  - Не реви, - как можно спокойно сказал я. - Не реви и успокойся. Я приеду и решу все проблемы.
  - Коля, приезжай, пожалуйста! - рыдала Вика. - Поскорей приезжай. Маме плохо, с сердцем плохо. Скорая сейчас должна приехать. В доме милиция была. Артура забрали, в морг увезли. Денег нет. Я не знаю, что делать. Приезжай!
  - Я сейчас выезжаю. Утром буду. Все.
  Маша снисходительно улыбалась, глядя на меня. О чем шла речь, она не слышала, но Вика так кричала, что Маше стало понятно - я не с начальником службы безопасности разговариваю, а с какой-то истеричкой.
  - Начальник твоей службы безопасности - женщина?
  - Нет, он мужчина. А сейчас мне звонила...
  - Любовница, - продолжила за меня Маша. - Она соскучилась и желает тебя срочно видеть?
  Я не стал отнекиваться.
  - Да, это звонила моя любовница. У нее младший брат умер. Он был наркоманом.
  - Прости. - Маша перестала улыбаться. - Тогда тебе действительно надо ехать.
  - Я не хочу расставаться с тобой вот так.
  - Поезжай, Колун, тебе, правда, надо. А если захочешь меня увидеть, - она пожала плечами, - где живу и где работаю, ты знаешь. Может, и встретимся... когда-нибудь.
  - Я вернусь.
  Маша улыбнулась и поцеловала меня в щеку.
  
  5.
  С похоронами Артура я решил не тянуть, а его труп домой не привозить. Викина мама и без этого зрелища находилась в предынфарктном состоянии, а если бы ее сын - непутевый, но любимый - будет лежать в гробу посредине комнаты, я не знаю, сможет ли она это пережить? Вика постоянно находилась рядом с ней и как могла, успокаивала.
   Всю среду мы с Сашей колесили по Полынограду, решая массу вопросов связанных с погребением. Четыре года назад, когда умерла мама, мне уже приходилось заниматься этими вопросами, так что куда ехать, с кем разговаривать, кому и сколько платить, я помнил. Тарифы и расценки естественно выросли за четыре года, но алгоритм похоронных хлопот остался прежним. Тем не менее, целый день на это ушел. Хоронить Артура решили на южном кладбище, потому, что оно было ближе северного от дома, где жили Артур со своей мамой.
  Саша Пономарь, наверное, был на меня в обиде за мой побег, но вида не подавал, был по-прежнему молчалив и исполнителен. Готлиб несколько раз звонил мне из Клима, докладывал обстановку. Мои эксперты быстро разобрались в том, что случилось на "Водопаде". Как мы с Готлибом и думали, нашей вины там не было и на халатность при эксплуатации это можно было отнести с большой натяжкой. Выходило - диверсия конкурентов. С Каштановым и Лапкиным Готлиб поговорил так, как он умел, и они в один голос запели, что расторгать контракт на поставку "Водопадов" у них и в мыслях не было, что они очень рады нашему сотрудничеству, и что водоочистные установки, которые им предлагают "экологи" полное говно.
  - По поводу сыра и прочих кисломолочных продуктов я расскажу тебе при встрече. Там тоже все складывается нормально, - сказал Готлиб. Я понял, что он имеет в виду Чиза и его бандитов.
  В офис я даже не заглядывал, пусть сами крутятся, проявляют инициативу и учатся самостоятельно принимать решения. Много они не своруют. Готлиб им этого не позволит.
  А не слишком ли я полагаюсь на отставного подполковника ФСБ? С чего это я взял, что Готлиб мне предан? И в то же время, если никому не верить, как вести дела? Я прислушался к себе и понял, что очень устал. От изобретателей типа АКМа, от финансистов, от клиентов, от чиновников. От всего! Все эти десять лет, что существует моя компания, я практически не отдыхал ни разу. Дважды ездил в Финляндию, по разу во Францию, Германию и на Кипр. Но это были деловые поездки. Там конечно и некая культурная программа предусматривалась, но все так - быстро, мимоходом, скорее, в познавательных целях, нежели ради отдыха. А может, права Вика? Может быть, действительно, продать бизнес, перевести деньги на счета кипрских банков и жить в свое удовольствие? Мне некому завещать нажитое. Я один на этом свете, один, как перст!
  В четверг погода преподнесла сюрприз. Выпал такой снег, какого не было всю зиму. Он валил всю ночь, и утром грязи не стало - все было белым и чистым, словно на дворе не март, а декабрь, и до весны еще очень далеко.
  Гроб с телом Артура опустили в могилу, быстро засыпали рыжими комками суглинка, прибили холмик сверху лопатами, а в ноги воткнули черную железную пирамидку с крестом - временный памятник. Я пообещал Вике, что этой осенью поставим и оградку и нормальный памятник, все равно, могилка просядет за весну и за лето. Вика молча кивнула. Кроме нас с ней, да двух каких-то бабок, с которыми я не был знаком, и знакомиться не собирался, никого на похоронах Артура не было, только рабочие из бюро ритуальных услуг. Мама поехать не смогла, у нее случился сердечный приступ, и она осталась дома под присмотром нанятой мною медсестры. Потом Вика и две эти бабки уехали. Поминки я организовал в кафе, рядом с домом Викиной мамы. Сам на поминки не поехал, решил, что это лишнее.
  Я сидел боком на заднем сидении своего "Мерседеса" у открытой двери, погрузив ноги в рыхлый снег. Я сидел, курил и соображал, куда мне сейчас ехать. Домой не хотелось, на работу тоже. Саша молча ждал, когда я заберусь внутрь. Я выбросил окурок и спросил:
  - Ты знаешь улицу Звонкую?
  Саша достал из бардачка карту, посмотрел и сказал.
  - Это на южной, недалеко отсюда.
  - Поехали на улицу Звонкую. А по пути нужно заехать в какой-нибудь супермаркет. Как увидишь, останови.
  Супермаркета мы по дороге не встретили. Попадались только киоски и страшненького вида вагончики с зарешеченными окнами и вывесками над входами, типа: "Мясо", "Продукты", "Магазин "Колобок" и "Бытовая химия". На улице Звонкой мы, наконец, нашли то, что искали. Не супермаркет, но более или менее приличный стеклянный павильон. Через витрину просматривались стеллажи, заполненные яркими упаковками и батареи бутылок. Выбор спиртного оказался удивительно неплохим. Стаяло там много бутылок с "палевом", но и нормальные водка и коньяк были. Я взял бутылку Хенесси, гроздь бананов, сетку с апельсинами, какой-то сок и два плоских вакуумных блина мясной и рыбной нарезки. На выходе стоял стеллаж с хлебом, я взял длинную турецкую булку.
  Поднявшись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж старого трехэтажного дома с огромными проплешинами в штукатурке фасада, я в нерешительности остановился у обитой желтой клеенкой двери. Я снова задавал себе вопрос: Зачем мне эта встреча? Зачем я сюда пришел? Я бы, наверное, не расстроился, если бы мне не открыли дверь. Может быть, даже обрадовался? Но я постучал, и дверь мне открыли. На пороге стоял Пупок. Выглядел он еще хуже, чем на фотографии, которую добыл для меня детектив Миронов. Пупок был очень бледным, а волос на его голове не было вовсе. У него даже бровей не было. Он прищурился и сказал:
  - Привет, Колян. Проходи. - И отошел в сторону, пропуская меня в неожиданно ярко освещенный широкий коридор.
  - Ты что, Пупок... ты вот так сразу меня узнал? - Я, как вкопанный стоял у порога.
  Пупок усмехнулся:
  - Я думал, это ты меня не узнаешь. А за прошедшую неделю ты, Колян, мало изменился. Проходи, проходи. Снимай своего Кардена. Шкаф вот он. Плечики тоже имеются. У меня вообще есть все необходимое.
  Я прошел, снял пальто и, повесив в шкаф, спросил:
  - Тапочки дашь?
  - Так иди. Домработница придет, подотрет.
  Я огляделся. Жилище Пупка нельзя было назвать роскошным, но полы, стены и мебель сверкали чистотой.
  - Пойдем на кухню? - спросил Пупок.
  - А где ты гостей принимаешь?
  - Гости ко мне редко наведываются, а пищу я принимаю на кухне. Она у меня большая, можно с комфортом расположиться. Ты же хавчик принес, - сказал Пупок, кивая на полиэтиленовый пакет из местного супермаркета.
  На кухне, которая и впрямь была большой, просто огромной, наверное, переделана была из комнаты, я выложил продукты на стол и спросил:
  - Значит, ты меня видел неделю назад? Где?
  - В газете.
  - Ах, да, точно!
  Неделю назад в "Полыноградском вестнике" вышла большая статья с моим портретом. Статья была хвалебная, заказная. Дело в том, что в Полынограде через три года планируется грандиозное мероприятие - строительство научно-производственного комплекса. Полыноградская Силиконовая долина - не больше, не меньше. Объявлен тендер на участие в строительстве. Денег на этот проект я угрохал немерено! Взяток рассовал - страшно вспоминать! Но вроде бы все решено в мою пользу. Однако, лишний раз пропиариться не грех. Статья называлась пафосно и избито "Наука и Жизнь".
  - Так что, я про тебя, Колян, знаю все, - сказал Пупок. - И о том, какая у тебя жизнь тяжелая была, и о том, сколько ты добра людям сделал, и о том, как ты ПЭМЗ к рукам прибрал.
  - ПЭМЗ я к рукам не прибирал, - возразил я. - Завод - самостоятельная производственная единица. Я просто помог руководству ПЭМЗа в трудную минуту.
  - И они из благодарности выполняют за копейки твои заказы. Хорошо, хорошо, - Пупок заметил, что я снова собираюсь возразить, - спорить не будем, я же не осуждаю. Ты, Колян всегда все правильно делал, я все помню. Да и не за тем ты ко мне пришел, чтобы эти вопросы обсуждать.
  - А зачем, как ты думаешь? - спросил я, надеясь, что может быть, он мне ответит.
  Пупок пожал плечами:
  - Детство вспомнить. Зачем же еще приходить к школьному товарищу, которого не видел тридцать три года?
  Он открыл дверку шкафа и поставил на стол одну коньячную рюмку.
  - Я не пью, - пояснил он. - Организм все, что мне нельзя, назад выталкивает. А ты выпей. Я хоть посмотрю. Если не можешь один пить, - Пупок достал из холодильника пакет кефира, а из шкафа фарфоровую чашку, - так и быть, составлю тебе компанию.
  Я налил коньяку в рюмку, очистил апельсин.
  - Будем здоровы! - сказал я и понял, что сказал глупость.
  - Будь, - усмехнулся Пупок и чокнулся со мной чашкой.
  Я выпил залпом, как когда-то в молодости, а Пупок сделал маленький глоток и поставил чашку на стол.
  - У меня ведь, Колян, желудка считай, нет. И вообще...
  - Это... - я провел по своей голове рукой и кивнул на его лысину.
  - Химия. Рак у меня. Четвертая стадия. Врачи говорят - максимум до мая протяну.
  - А может быть... - я хотел что-то порекомендовать Пупку, сказать, что сейчас существуют некоторые новейшие методики, что есть всякие целители, знахари, что есть зарубежная медицина, в конце концов, и что я готов оплатить его лечение, но Пупок, правильно рассудив, что знает все, что я могу ему предложить, перебил меня:
  - Пустое. Поздно уже. Ничего исправить нельзя... А жалко. Нет, не умирать жалко. Жалко, что жизнь исправить не удастся, покаяться перед теми, кого в этой жизни обидел. А таких много было, ох, много... Теперь только уже на том свете их увижу. Ну, оттяну я свою кончину еще на пару месяцев, толку-то?
  - А ты бы хотел жизнь по-другому прожить?
  Пупок посмотрел на меня внимательно.
  - Да.
  Он встал и вышел в коридор. Через минуту вернулся, неся в руках папиросы и глиняную пепельницу в виде черепа. Закурил. Предложил мне, но я вытащил свои сигареты.
  - Прости. Я не курю папирос. Для меня они очень крепкие.
  - А я сигареты не могу, слабые. Вот, к папиросам привык.
  - А тебе курить можно?
  - Организм принимает - значит, можно.
  Минут десять или пятнадцать мы с Пупком вспоминали наши школьные проказы и подвиги. Кое-что я подзабыл, а Пупок помнил каждую мелочь. Наверное, для него эти годы были самым светлыми воспоминаниями жизни. Но вдруг Пупок как-то резко устал от разговора.
  - Ну ладно, - сказал он, - давай, Колян, колись, что тебя ко мне привело, какая-такая, печаль-кручина?
  Я для храбрости хлопнул еще одну рюмку коньяка и спросил:
  - Ты нашу математичку, Елену Аркадьевну помнишь?
  - Малкову? - хмыкнул Пупок.
  "Точно, - подумал я, - Малкова! Малкова Елена Аркадьевна"
  - Ты еще у нее авторучку... взял. Красная такая, кажется.
  Я оторопел.
  - Ты знал?
  - Я видел, как ты ее из-под тетрадок вытащил и в карман спрятал. Еще подумал тогда: на фиг она тебе?..
  Я был в полном нокауте. Машинально налил себе еще и выпил.
  - А почему ты не сказал никому, что это я авторучку украл?
  - Странный вопрос! Как я мог товарища заложить? Не по понятиям это.
  - Какие к чертям собачьим понятия? Ведь все же на тебя подумали...
  - Ну и что? Пусть подумали. Я же не брал, мне оправдываться не нужно было. А на тебя указать, зачем? Ты нормальным пацаном был. Закладывать мне всегда в падлу было. Да если бы я тебя заложил, от тебя бы все наши отвернулись. И учителя бы к тебе по-другому относиться стали.
  - Тебе ведь даже после этого инцидента из Полынограда уехать пришлось, - напомнил я.
  Пупок отрицательно помотал головой:
  - Это здесь не причем, мы с мамой так и так бы уехали. Отца из зоны на химию перевели. Мы к нему переехать и собирались. Мама там, в Кинтерепе, фельдшером устроилась. Пить бросить хотела, новую жизнь начать...
  - Бросила?
  - Бросила. Два года почти не пила. Потом отец снова сел, ну, она и запила по-черному. Отравилась какой-то бормотухой и умерла. А отца на зоне якут-вертухай из калаша застрелил.
  Я снова потянулся к бутылке.
  - В статье было написано, что ты практически не пьешь и ведешь здоровый образ жизни, - заметил Пупок. - Врут?
  - Журналисты всегда или нагло врут или сильно преувеличивают.
  Пупок взял со стола бутылку, поднес горлышко к носу, понюхал, поморщился.
  - Эх, сколько я этого зелья выпил, - вздохнул он. - Ты себе эту мою цистерну даже вообразить не сможешь. А теперь, веришь, даже не хочу... - И Пупок с каким-то отвращением отодвинул бутылку от себя. - А Малкова жива здорова. Правда, старенькая совсем. Этим летом, в июне восемьдесят два будет. Жаль не смогу прийти, поздравить.
  - Так ты что, встречался с ней?
  - Захожу иногда, попроведовать, - уклончиво ответил Пупок. - А ты что, авторучку эту вернуть ей собрался?
  - У меня ее нет. Я выбросил ее в котлован через несколько дней.
  - Правильно сделал, - кивнул Пупок.
  - Ты мне дашь адрес Елены Аркадьевны?
  - А что не дать? Пиши.
  Я записал.
  - А теперь иди. Я устал. Извини, что не отведал твоего угощенья, нельзя мне. Бананы оставь, а остальное забирай.
  - Да ты что? Не буду я ничего забирать! Отдай своей домработнице.
  - Правильно! Отдам ей. А коньяк бомжи допьют, тут у них в соседнем доме типа общежития...
  - Слушай, Пупок, может, тебе деньги нужны?
  Пупок посмотрел на меня весело, подмигнул и ответил:
  - У меня денег много. Гораздо больше, чем мне нужно. Во всяком случае, на кефир до мая хватит.
  
  От Пупка я поехал к Елене Аркадьевне. По пути я попросил Сашу остановиться у магазина "Дорогие подарки" и купил авторучку "Паркер" с золотым пером похожую на ту, фурцевскую. Я ее долго выбирал, пытаясь найти такую, чтобы она была того же самого ярко-малинового цвета.
  Квартира, где жила Елена Аркадьевна находилась на девятом этаже панельной девятиэтажки. В кабине лифта пахло мочой и пивом, а на стенке было начертано: "Колян - мудак!".
  "Это обо мне" - подумал я.
  Дверь мне открыла худощавая женщина в стеганом халате и желтой косынке. Ей было на вид лет шестьдесят, и это была не Елена Аркадьевна. Но взгляд выцветших голубых глаз был мне знаком. Дочка, решил я.
  - Вы из собеса? - спросила она.
  - Нет, я не из собеса.
  - А вы из ЖЭКа! Проходите. Посмотрите. Посмотрите, все течет. Весна наступила, и потекло.
  - Простите, но я и не из ЖЭКа. Я учился у Елены Аркадьевны. Она дома? Я хотел бы ее увидеть.
  - А где ж ей быть? - искренне удивилась дочь моей бывшей математички. - Мама! К тебе пришли. - И мне, тихо: - Мама не встает уже второй год. У нее был инсульт и с тех пор она не может ходить. И с головой у нее... Вряд ли она вас вспомнит.
  - Это Пашенька? - раздался из спальни слабый старческий голос. - Пусть проходит скорее. Он так давно не приходил. Света, ну, где же он?
  Я не узнал голоса Елены Аркадьевны. В этих слабых, дребезжащих с присвистом звуках невозможно было уловить прежних металлических ноток, именно так - строго и властно - разговаривала со своими учениками преподаватель математики семнадцатой средней Полыноградской школы Малкова Елена Аркадьевна. Я оторопел, даже испугался немного. Мне было страшно входить к ней. Я боялся ее увидеть. Я стоял у порога спальни и не мог сделать шага. Но меня подтолкнули в спину.
  - Проходите, проходите. Чего встали? - необидно сказала мне дочка Елены Аркадьевны и ответила матери: - Нет, мама, это не Павел Андреевич. Это другой твой ученик.
  Я остановился у кровати. Елена Аркадьевна полусидела на высоких подушках и удивленно глядела на меня бесцветными глазами. Ее седые редкие волосы были собраны в пучок на макушке и заколоты коричневой костяной гребенкой. Она показалась мне большой и рыхлой как весенний сугроб. Ее бледные, усеянные коричневыми пятнами пигментации руки были сложены на животе, а складки на шее дряблыми волнами свисали на грудь, оттягивая подбородок и обнажая нижний ряд желтоватых сточенных временем зубов.
  Когда-то Елена Аркадьевна считалась самой красивой учительницей в нашей школе. А ведь когда я учился в десятом классе, ей уже было пятьдесят с хвостиком. Она всегда одевалась строго и со вкусом. Все ее костюмы были приталенными и темными - либо черными, либо темно-бордовыми, либо морской волны. Они подчеркивали достоинства ее фигуры - тонкую, несмотря на возраст талию, крутые бедра и высокую грудь. Сорочки на ней всегда были белоснежными с кружевными воротничками, как того требовала тогдашняя мода. А прическа у Елены Аркадьевны всегда была шикарная. Не думаю, что она часто ходила к парикмахеру, скорей всего, сама каждое утро приводила волосы в порядок. Волосы у нашей математички были темно-рыжие, а на солнце горели золотыми искорками. Наверное, она подкрашивала их хной.
  Даже мы, мальчишки, от Елены Аркадьевны тащились. А Пупок так вообще был в нее влюблен, но это не мешало ему с ней скандалить чаще, чем с другими учителями. А трудовик наш, Семен Семенович, хоть и был моложе Елены Аркадьевны лет на десять, неоднократно (такая была сплетня!) делал ей предложение руки, сердца и отдельной двухкомнатной квартиры. Но Елена Аркадьевна жила в коммуналке со своей взрослой дочерью, которая тоже не хотела выходить замуж, или ее никто не звал, и предложения Семена Семеновича отвергала.
  - Вы меня не помните, Елена Аркадьевна? - спросил я. - Я - Якушев. Николай Якушев. Выпуск семьдесят шестого.
  - Якушев?.. А почему Павлик не пришел?
  Я понял, какого Павлика так хотела увидеть Елена Аркадьевна.
  - Он что, снова в путешествие отправился? - расстроено спрашивала у меня Елена Аркадьевна. - И когда он только перестанет уезжать в эти свои путешествия?
  - Это последнее, - сказал я. - Так вы меня не помните?
  -Якушев?.. - Елена Аркадьевна внимательно на меня посмотрела, но это внимание было недолгим. Она меня не узнавала. Она опустила голову и забормотала: - Якушев... Какой Якушев? Павлик уехал...
  Дочка Елены Аркадьевны вздохнула, потом пододвинула к кровати табурет и сказала:
  - Пойду, чай соберу. - И вышла.
  Я присел на табурет.
  - Елена Аркадьевна, а вы помните - у вас авторучка была? Вам ее ваша мама подарила, а ей Екатерина Алексеевна Фурцева.
  - Фурцева? Фурцеву я помню... Она тоже у меня училась?
  - Нет, Фурцева у вас не училась. Она была министром культуры.
  - Молодой человек, я еще в своем уме. Я знаю, что министром культуры была Фурцева. Как вас зовут?
  - Николай, - напомнил я и вытащил из кармана авторучку, достал ее из футляра, надеясь, что может быть, ее цвет воскресит в угасающей памяти Елены Аркадьевны события тридцатитрехлетней давности. - У вас была вот такая авторучка, а потом она пропала. Вы очень ею дорожили. Помните? - я вложил Паркер в ее вялые пальцы.
  Елена Аркадьевна опустила глаза и посмотрела на авторучку. Она ее не узнавала. Она не узнала бы, даже если бы это была та же самая авторучка.
  - Красивая, - похвалила Елена Аркадьевна. - Вы мне ее подарите?
  - Я ее вам возвращаю. Это я украл ее тогда. - Я сказал то, что намеревался сказать, придя сюда. - Мне очень хотелось, чтобы она была моей. Елена Аркадьевна, я очень раскаиваюсь в том, что украл ее у вас. Простите меня.
  - Она, наверное, дорогая, - задумчиво сказала Елена Аркадьевна. - У меня никогда не было такой красивой авторучки. Кажется, что у меня вообще никакой авторучки не было. Я в основном мелом писала. На доске. Я помню, как я рисовала пифагоровы штаны и писала формулу - квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. А интегрирование и дифференциальное исчисление вы никогда не понимали. Никто. Может быть, я плохо объясняла?
  - Вы очень хорошо объясняли, Елена Аркадьевна, - сказал я. - Только благодаря вам я всегда сдавал математику на отлично.
  - Ты - молодец, Павлик, - еле слышно прошептала Елена Аркадьевна. - Ты всегда был умным мальчиком. Самым умным из всех моих учеников. И послушным. Ты был моим любимчиком, Павлик...
  Я хотел сказать ей, что она ошиблась, что я не Павлик, что я Николай, но не стал этого делать. Да Елена Аркадьевна меня и не слушала, она закрыла глаза и забормотала что-то себе под нос. Потом она уснула. Авторучка выпала из ее руки и скатилась с кровати на пол. Я поднял ее, снова положил в футляр. Потом встал и, оставив авторучку на табурете, на котором сидел, вышел из спальни.
  - Она уснула, - сказал я, заглянув на кухню, где суетилась дочка Елены Аркадьевны. - Светлана... простите, не знаю вашего отчества.
  - Александровна, - сказала она. - Проходите, чаю попейте.
  - Спасибо, но мне пора. Извините. Как-нибудь в другой раз.
  - Ну, если торопитесь...
  У дверей я спросил:
  - Светлана Александровна, а Павел у вас часто бывает?
  - Редко. Он же в географическом обществе работает. Все время в разъездах... А вы не вместе с ним работаете?
  - Нет. Мы с Павлом работаем в разных организациях.
  - Павел Андреевич - очень хороший человек, - по секрету сообщила мне дочка Елены Аркадьевны. - Всегда, когда он возвращается из своих поездок, он к нам приходит. Помогает. Если бы не он, мы с мамой так бы и жили в коммуналке. Это ведь он помог поменять нашу комнату на эту квартиру. Квартира замечательная - две комнаты, раздельный санузел, лоджия большая. Мы и мечтать о таком боялись... Правда, когда весна наступает и летом, когда сильный дождь, то на кухне с потолка бежит. В углу. А ЖЭК ничего делать не хочет. Павел Андреевич обещал сходить в ЖЭК, поругаться там. Его бы послушались. Но, видать, уехал опять неожиданно. Он всегда неожиданно уезжает.
  Я вынул из кармана бумажник и дал Светлане Александровне пять стодолларовых купюр.
  - Зачем это? - Она не хотела брать деньги. - У нас все есть. Скоро пенсию должны принести.
  - Наймите кого-нибудь. Пусть вам крышу отремонтируют.
  И я ушел, а Светлана Александровна смотрела мне вслед удивленно и теребила в руках доллары.
  Я не стал вызывать лифта, не хотелось целых девять этажей стоять в тесной кабине, где пахло пивом и мочой, и пялиться на надпись, оставленную каким-то лифтовым хулиганом. Надпись эта была адресована, конечно, не мне, но и меня можно было назвать так же. Я медленно спускался по лестнице, и в голове у меня была одна единственная мысль: "Я опоздал!"
  Да, я опоздал.
  Опоздал со своим признанием и раскаяньем.
  
   6.
  Я попросил Сашу отвезти меня в "Семь струн" и отпустил его домой - в Полынограде мне телохранитель был не нужен. Полыноград - мой город. Не в том смысле, что я здесь все купил с потрохами, Полыноград был моим родным городом, где я прожил почти сорок пять лет, где меня знали многие, где многих знал я, и где никто мне не угрожал.
  На часах было уже пять часов вечера. Утром я только легко позавтракал, а потом за весь день кроме нескольких рюмок коньяка и дольки апельсина во рту у меня ничего не было. Я заказал обед и позвонил Вике на мобильный. Вика не отвечала. Я позвонил ей домой - никто не взял трубку. Наверное, она все еще поминает брата. Звонить Викиной маме я не стал.
  Я быстро расправился с куском мяса и с овощами, отказавшись от кофе, вызвав своим отказом недоуменный взгляд официанта. Все здешние официанты давно меня знали, и знали мои привычки. Обычно я за обедом просиживал не меньше часа, неторопливо пережевывая пищу. А потом курил, пил кофе и читал газету. Сейчас мне ничего читать не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось.
  Я вышел из ресторана и решил погулять по городу. Я бесцельно бродил по улицам, не зная, чем себя занять. У меня было муторно на душе. Я как никогда раньше ощущал себя одиноким и никому не нужным.
  Одиночество - это не то, когда некуда идти, а то, когда не хочешь никого видеть. Когда все твои знакомые кажутся тебе скучными и неинтересными, и когда ты даже не подозреваешь, что скучен и неинтересен ты сам.
  Может, снять проститутку и обмануть себя сексуальной страстью? Себя и ее. Хотя, ее-то зачем? Ее не обмануть. Ей до лампочки отношение к ней рядового разового клиента. Для нее секс - работа, а не желание произвести впечатление. Да и сам себя я уже устал обманывать.
  Так что же мне делать?
  Единственное существо, с кем бы я сейчас хотел пообщаться - Человек Без Тела. Но он не приходил. Я позвал, но он молчал.
  Я уселся на одну из пустых лавочек, расположенных в шахматном порядке на аллее центральной улицы, закрыл глаза и позвал мысленно:
  "Эй! Человек Без Тела, ты где?"
  Он по-прежнему молчал. Я сосредоточился и позвал более настойчиво, но он все равно молчал.
  "Да где же тебя носит, черт возьми!" - чуть не закричал я.
  И он откликнулся. Ворчливо, словно я поднял его с постели или оторвал от какого-то важного дела.
  - Ну, чего тебе? Что ты орешь, как псих? И почему черта поминаешь?
  "Извини. Я тебя звал, но ты не отзывался. Не слышал?"
  - Все я слышал. А что, я теперь, как собачка должен появляться по первому твоему зову? Не много ли ты на себя берешь? Я ведь не твой кореш.
  "А кто ты? Только не говори мне, что ты Человек Без Тела. Я помню"
  - Кто я? Я - обвинитель...
  Человек Без Тела сказал это как-то неуверенно.
  - Фу, ты! Ну, ерунда какая-то, честное слово! Вот всегда так! Сначала клеймишь такого позором, грехи его вместе с ним вспоминаешь, а потом раз... и, глядишь, привязался. Из обвинителя в простого собеседника превращаешься!
  "А разве это плохо?"
  - Конечно, плохо. Что в этом хорошего? Ты в геенну огненную, а мне здесь? Душу твою оплакивать? Беседы наши вспоминать?
  "Ну, не расстраивайся ты так. Давай, обвиняй, что ли?"
  - Да не хочу я тебя обвинять!
  "Тогда давай поговорим. Просто поговорим"
  - Хорошо, давай. Увиделся с Пупком?
  "Ты же знаешь"
  - Знаю. А почему ты у него не спросил - что такое свобода? Ведь ты хотел спросить. Когда в Клим ехал в поезде и досье его изучал.
  "Наверное, я знал, что он мне ответит"
  - И что же он бы тебе ответил?
  "Он бы сказал, что не знает. Видимо, каждый человек вкладывает в это слово свои представления. Так же, как в слово счастье. Слово есть, понятие существует, но каждый раз другое. Сегодня свобода и счастье в одном, завтра в другом, послезавтра..."
  - А ты умнеешь на глазах. Наши разговоры даром для тебя не проходят. Глядишь, и геенны огненной тебе удастся избежать.
  "А знаешь, мне все равно. Геенна, так геенна. Огненная, так огненная. Наверное, ты прав был, когда говорил, что каждый из нас, подлецов, за грехи свои ответить должен. А жизнь исправить нельзя. Ничего изменить нельзя. То, что сделано - это навсегда. И прощение - это ничто. Главное - не что теперь о тебе человек думает, ему тогда больно было. И ты в этой боли виноват. И ничего не сделать, чтобы той боли не было"
  - Было, но прошло.
  "Но ведь было же..." - я не спрашивал, я утверждал.
  - Да ладно, будет тебе. Какие уж такие грехи ты совершил, чтобы так себя корить? Авторучка? Не велика потеря! И грех, стало быть, не велик. Гретта? У нее ведь не только задние лапы отнимались. Ту у нее на пузе шишак щупал?
  "Был шишак" - вспомнил я.
  - Опухоль у нее была. Злокачественная. Мучилась собачка сильно. Больно ей было. Так, что вы с батей своим и с ветеринаром от мучений Гретту избавили.
  "Но она бы еще четыре месяца и восемь дней прожила. Ты сам мне об этом говорил. Врал?"
  - Нет, не врал. Прожила бы. Но с другой стороны - четыре месяца и восемь дней она бы страдала от невыносимых болей.
  "Я Артура убил", - не унимался я. Почему-то я хотел чувствовать себя виноватым во всех смертных грехах. Даже в тех, которых не совершал. Я хотел, чтобы меня стыдили. Что это - тщательно скрываемый и вдруг проснувшийся мазохизм? Мне бы радоваться, что Человек Без Бела из обвинителя превратился в моего защитника, а я хотел, чтобы мне было больно.
  - Артур был законченным наркоманом, - продолжал меня успокаивать Человек Без Тела. - Он умер от передозировки героина. Он умер бы именно в ночь с первого на второе марта в любом случае, если бы даже ты его любил как собственного брата. Тут ничего нельзя было сделать. Даже если кто-нибудь наподобие меня запретил ему в этот вечер уколоться, Артур умер бы чуть позже. И даже не от наркотиков. У него печень была конченная.
  "Но ведь я мысленно пожелал ему смерти"
  - Совпадение.
  "Но Маша! Наш не родившийся малыш! Его-то я убил. Струсил, испугался ответственности. Считал, что этот ребенок не позволит мне сделать карьеру. Я думал..."
  - Ни о чем ты не думал, - вздохнул Человек Без Тела. - Знаешь, не будем пока об этом. Позже обсудим. Я думаю, с Машей ты еще встретишься. Вам есть о чем с ней поговорить и что решить.
  "Ты так считаешь?"
  - Считаю. Но прежде ты должен поговорить с Викторией. Она сейчас тебе сама позвонит.
  "Этот звонок ты организовал?"
  Человек Без Тела не ответил. Его уже не было рядом.
  
  У меня в кармане зазвонил мобильник, и конечно это была Вика.
  - Здравствуй дорогой. А это я...
  Вика была слегка подшофе, что явствовало из протяжности ее речи.
  - Как прошли поминки? - спросил я.
  Вика проигнорировала мой вопрос. Она сказала:
  - Приезжай, Коля. Разговор есть.
  - Может быть, отложим этот разговор на завтра? Мне кажется, ты сейчас слегка... не в форме.
  - Нет. Я сегодня должна тебе все сказать. А по поводу моей формы не печалься, тебе же лучше. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Хочу сказать тебе все, что всегда хотела сказать.
  - А может все-таки не надо? - Именно сегодня я совершенно не был расположен к тому, чтобы выяснять наши отношения, но Вика считала иначе.
  - Надо, Федя! - Вика произнесла эту фразу тоном, не терпящим возражений. И так же убедительно, как герой известной кинокомедии.
  - Ну, хорошо, - вздохнул я. - Ты где?
  - У себя дома. Верней, у тебя, в оборудованном тобой гнездышке. В публичном, так сказать, доме.
  - А мама как же? - я пропустил Викину колкость мимо ушей.
  - С мамой остались сестры, мои тетки.
  - Хорошо. Я сейчас возьму такси и приеду.
  - Жду.
  
  Вика была не слегка подшофе, а хорошо поддатой, но не в полном ауте. И все же мне нужно было приехать завтра.
  У порога стоял кожаный чемодан.
  - Ты куда-то собралась? - спросил я, не делая даже попытки ее поцеловать.
  - Я переезжаю к маме. Завтра... Выпьешь?
  На журнальном столике стояла бутылка моего любимого Хенесси и лежала открытая коробка шоколадных конфет, крышка от коробки валялась на полу и в ней, как в пепельнице лежало десятка два окурков. Коньяка в бутылке было на донышке.
  - Ты что, целую бутылку выпила? - удивился я.
  - Легко.
  Я взял крышку с окурками, отнес ее на кухню и выбросил в ведро. В ведре, заполненном мусором до самого верху, лежали осколки хрустальной пепельницы. Я взял из сушилки блюдце и вернулся с ним к Вике. Она уже закурила очередную сигарету, пепел стряхивала прямо на палас. Я отнял у нее сигарету и затушил о блюдце.
  - Если хочешь поговорить, иди в ванную. Прими контрастный душ, а я пока заварю кофе.
  - Спинку потрешь?
  - Потру, если хочешь.
  - Не хочу. И в душ не хочу, - отказалась Вика, но в ванную ушла. Вскоре я услышал, как полилась вода, и пошел на кухню варить кофе.
  После душа Вика немного отрезвела, а кофе и вовсе привел ее в адекватное состояние. Я думал, что сейчас Вика начнет оправдываться и ластиться как кошка, но ничего подобного не произошло.
  - Даю тебе отставку, Колюня, - сказала она, закуривая. - Продажная любовь закончилась.
  - Почему так резко?
  - Произошло кое-что, если ты помнишь. Артур умер.
  - Ну и что? Нет, прости, я хотел сказать, какая связь между смертью твоего брата и нашими взаимоотношениями?
  - Прямая. Пояснить?
  Я промолчал.
  - Ты думаешь, мне деньги твои нужны были? - Вика зло посмотрела мне в глаза. Я снова промолчал.
  - Вот если ты так думаешь... то ты правильно думаешь. Да, мне нужны были твои деньги. Я брата своего любила... Для него и... Не знаю, может быть, я и тебя сначала любила. Ну, как же? Такой мэн! Высокий, красивый, богатый! Уверенный! За таким, как за каменной стеной. Только холодный ты, Коля! И не любишь никого... Наверное, и не любил никогда. Ты только деньги свои любишь!
  "Неужели это так? - подумал я. - Ерунда! Вика совершенно меня не знает. Я могу любить. Я любил когда-то!".
  - Слушай, детка... - начал я, но Вика не позволила мне говорить.
  - Нет, это ты меня послушай, - сказала она. - Я терпела и никогда не говорила тебе этих слов, потому что хотела спасти братишку. Я хотела вырвать его из лап этих тварей, наркоторговцев. Наверное, у меня плохо это получалось, не спорю, но я... Я всего лишь слабая женщина. Вот если бы ты мне помог! Как я ждала от тебя, что ты решишь мне помочь, что я сама и мои проблемы, хоть чуточку станут твоими. Как я этого ждала, Коля! Но тебе всегда было наплевать на то, о чем я думаю, чем живу, что хочу, что у меня болит. Ты - эгоист, Коля. Ты...
  Я перестал слушать Вику. Я тоже закурил и ждал, когда она закончит клеймить меня позором. Я докурил сигарету до фильтра, а Вика все говорила и говорила. Наконец, мне это надоело.
  - Стоп! - прервал я ее монолог. - Хватит, Вика. Остановись. Ты мне уже рассказала, какой я плохой. Если хочешь продолжать, это бессмысленно. Я лучше не стану. Какой есть, такой есть. Ты хочешь расстаться? Хорошо, расстанемся. Переезжать к маме тебе не надо. Завтра я дам команду своим юристам, они оформят эту квартиру на тебя. И завтра же Саша привезет тебе деньги, которые я обещал тебе дать на лечение Артура. Тридцать пять тысяч долларов. Артуру они уже не нужны, поэтому можешь считать эти деньги моим подарком к восьмому марта. Прощальным подарком.
  Я не стал ждать викиной реакции, встал, положил ключи от ее квартиры на журнальный столик рядом с блюдцем и ушел, бросив на ходу:
  - Закрой за мной дверь.
  
  Когда я спускался по лестнице, Человек Без Тела сказал:
  - Мои соболезнования, Колян. Терять что-то всегда неприятно. Даже если это тебе не очень-то и нужно.
  "Надо же? - подумал я. - "Для наших бесед уже не требуется погружения в какой-то вневременной и внепространственный континуум. Мы можем разговаривать в любое время и при любых обстоятельствах?"
  - Просто я почувствовал, что тебе нужна моя поддержка.
  "Поддержка? А как же генеральная репетиция?"
  - Ну... - Человек Без Тела замялся. - Я немного преувеличил...
  "Значит, в ближайшее время ад мне не грозит?"
  - Насчет того, когда ты расстанешься с этим миром, ничего определенного сказать не могу, а насчет ада.... Эх, Колян, Колян! Если бы всех, кто совершал грехи, подобные твоим, отправляли в ад, там бы давно уже ни одного вакантного местечка не нашлось.
  "То есть, я попаду..."
  - А этого я не говорил, - перебил меня Человек Без Тела. - Этого я не знаю. Я просто сказал, что грехи твои не такие уж и тяжкие. И вообще, куда ты попадешь, не мне решать.
  "Мутный ты, Человек Без Тела", - подумал я.
  - Ну... не более мутный, чем ты, - парировал он.
  
   7.
  Сегодня была пятница, пятое марта. Четыре года назад умерла мама. В этот день мы с отцом всегда ездили к ней на кладбище. А потом возвращались к отцу и поминали. Вдвоем.
  Съездив с утра на работу и дав указание юристам заниматься переоформлением квартиры на Викторию Постникову, как я ей и обещал, я выгреб из кассы всю наличность и минут двадцать пообщавшись с вернувшимся из Клима Готлибом, уехал. Я попросил Сашу отвезти меня к отцу, а потом отправил его с деньгами к Вике. На кладбище мы с отцом поехали на его десятке. Давненько я не сидел за рулем! Только не торопясь проехав полгорода, я стал понемногу привыкать к машине, стал ее чувствовать.
  Оставив десятку у кладбищенских ворот, мы купили цветы в цветочном киоске, восемь красных гвоздик - четыре маме, четыре бабушке, и пошли к могилам. Дорожки не расчищались, все было завалено снегом. Хорошо, что у отца нашлись валенки и для меня. Я пошел первым, торя тропинку.
  Обе могилки находились в одной оградке, и там было оставлено место еще для одной, папа зарезервировал его для себя. Мы положили гвоздики на могилы, немного постояли, молча покурили и пошли назад. У часовенки отец попросил остановиться. Часовенку эту построили прошлой осенью. Она была совсем новенькая, белая, сверкала золотом главки.
  - Пойду, свечки поставлю, за упокой маминой и бабушкиной души, - сказал он.
  Я удивился:
  - А разве за маму можно свечку ставить? Она же не крещеная была.
  - Можно, - ответил отец. - А с чего ты взял, что мама не крещеная?
  - Я так думал...
  - Мама была крещеной. И ты крещеный. Тебя бабушка окрестила, когда ты совсем маленьким был.
  - Я не знал. Почему ты мне раньше не сказал?
  - Я не думал, что для тебя это важно... А что, важно? - отец повернулся и внимательно посмотрел мне в глаза.
  - Не знаю...
  Потом мы поехали домой. Отец вчера сварил борщ и нажарил котлет.
  - Пусть земля будет пухом, - сказал он, поднимая стопку водки.
  Мы выпили. Отец вспоминал маму, и в его глазах стояли слезы. В этот день я узнал много, чего не знал раньше. Например, что мама, оказывается, верила в бога, но, работая секретарем парткома завода, тщательно скрывала свою веру. В доме не было икон, в церковь мама не ходила, а религиозные праздники в нашей семье не отмечались.
  - Время было такое, - объяснял отец. - Скажи кому, что в бога веришь, и сразу можешь о карьере своей забыть. Это я всю жизнь нехристем был. И сейчас такой, наверное. А мама другой была, чистой и светлой. И очень страдала, что вынуждена была веру свою скрывать. Может быть, поэтому и рано умерла, сердце не выдержало. Разорвалось.
  - А когда мама на пенсию ушла, почему она и тогда продолжала скрывать, что в бога верит?
  - Так я же работал еще. Вот когда наши президенты со своими прихлебателями толпой в храм ринулись и всенародно крестным знаменем себя осенять стали, тогда и мама молиться начала и в церковь ходить. Только, видать поздно это время пришло. В сердце ее уже трещина наметилась.
  - А я не знал...
  - Так тебе ведь все некогда было. Бизнесом своим занимался.
  - Ты так говоришь, будто меня осуждаешь, - сказал я.
  - Да нет, это я себя осуждаю...
  Вдруг отец встал и ушел в свой кабинет. Вышел, держа на ладони маленький православный крестик на тоненькой золотой цепочке.
  - Мамин. Возьми себе. Мне-то он ни к чему, а тебе, наверное, надо его носить. Ты же крещеный. В православной церкви.
  Я взял крестик и хотел положить в карман.
  - На шею надень, - сказал отец.
  Я надел крестик на шею. Я не ощутил никакой благодати, напротив - как-то грустно мне стало. Маму я очень любил, но как выяснилось, ничего о ней не знал.
  Мы с отцом выпили еще по одной. А потом еще, на помин бабушкиной души.
  - Папа, а ты помнишь Машу Абарову? - спросил я его.
  - Кого, кого? Машу? Абарову? А кто это такая?
  - Я учился с Машей в одном классе, в девятом, а Машина мама, Ольга Сергеевна, работала в заводской библиотеке. Неужели забыл? Ольга Сергеевна приходила к нам домой. Причину напомнить?
  Отец не спеша набил трубку, раскурил ее.
  - Не надо. Я помню.
  - Я недавно встретил Машу в Климу. Она передала тебе привет.
  - Значит, они в Клим уехали? - задумчиво произнес отец, пыхтя трубкой. - За привет спасибо, хоть я ни разу и не видал твою Машу.
  - Папа, что произошло в тот день, когда к нам приходила Ольга Сергеевна? О чем вы с ней и с мамой разговаривали?
  - О чем? О твоей судьбе, конечно. А Ольга... как ты говоришь?..
  - Сергеевна, - напомнил я.
  - Да, Ольга Сергеевна. Она меня пыталась шантажировать.
  - Она что, денег требовала?
  - Нет. Денег она не требовала. Она настаивала на том, чтобы ты женился на ее дочери. Иначе она хотела идти в местком и писать в партком. А я считал, да и сейчас считаю, что жениться тебе тогда было равносильно смерти. Какой из тебя отец был в ту пору? Шестнадцать лет! Мальчишка. А что бы из тебя вышло? Пошел бы слесарем на завод работать? Тебе в институт поступать надо было, а не пеленками заниматься.
  - И как ты убедил в этом Ольгу Сергеевну?
  Отец усмехнулся:
  - Да очень просто! Применил, как сейчас это называется, административный ресурс. Сказал ей, что если они не исчезнут из нашей жизни навсегда, я сделаю так, что она об этом очень сильно пожалеет. В библиотеке, в архиве, накануне авария произошла - трубу прорвало, и половину технической документации водой залило. Я пригрозил, что повешу эту аварию на нее. Мол, старший библиотекарь вовремя не просигнализировал, что на вверенном ей участке неполадки в отопительной системе. А мама как секретарь парткома завода меня поддержала. Ерунда, конечно, но подействовало. Она... м-м-м Ольга Сергеевна испугалась и на следующий день принесла заявление об увольнении. Я подписал без отработки. Вот и все.
  Я смотрел на отца и видел, что он совершенно не сомневается в том, что поступил правильно. Отец всегда был таким - если принял решение, значит оно правильное. Сам с собой он никогда не спорил.
  Я папу не винил. Я себя винил. При чем здесь папа? Наверное, любой отец поступил бы так же, считая, что спасает своего ребенка.
  - Пойду я, пап, - сказал я, вставая.
  - На посошок?
  - Не хочу.
  Я сел в отцову десятку и поехал в Клим.
  К Елене Аркадьевне за прощением я опоздал, боялся, что и к Маше опоздаю.
  
  Был уже шестой час вечера, когда я выехал из Полынограда. Дорогу размесили, по городу я ехал по снежно-водяной каше, а на трассе было скользковато. Я уже вроде бы освоился с машиной, но все-таки гнать не решался. Мне хотелось ехать быстрее, но я постоянно себя одергивал. Один раз, где-то на полпути к Климу, я чуть не угодил в аварию. Человек Без Тела помог мне избежать лобового столкновения. Я хотел обойти медленно ползущую впереди меня фуру, прибавил скорость и пошел на обгон, но вдруг в голове у меня прозвучал знакомый голос:
  - Куда полетел? Ну-ка быстро сбавь скорость!
  Я притормозил и вильнул вправо. И вовремя! Мимо промчался грузовик с тускло горящими, забрызганными грязью, фарами.
  "Может быть, ты мой ангел-хранитель?"
  - Может быть...
  
  В Клим я приехал в два часа ночи.
  Я не очень хорошо знал этот город. Совсем не знал, если быть честным. Чтобы хоть немного вспомнить дорогу и добраться до гостиницы, мне нужно было начинать с железнодорожного вокзала. Вокзал я нашел по шуму поездов, но если бы даже они катились по рельсам совершенно бесшумно, я бы мимо него никак не проехал, потому что автодорога шла параллельно железной. Проезжая через привокзальную площадь, я увидал, что на пустой остановке такси стоит человек шесть. Я подъехал к ним, вышел из машины и сказал:
  - Господа! Мне нужно в гостиницу, а дорогу я помню неважно. Если кому-то нужно в гостиницу, и он покажет, как туда ехать я довезу его бесплатно.
  - Я покажу дорогу! - подбежала ко мне девушка в мохнатой куртке с капюшоном и плюхнулась на переднее сидение. В мою сторону двинулся еще кто-то, но тут к остановке подошло сразу три такси. Первый таксист просигналил мне, давая понять, чтобы я убирался подобру-поздорову, и мы с моей проводницей поспешили отъехать.
  - Сэкономила триста рублей, - похвасталась девушка и принялась командовать. - А мы не в ту сторону едем. Надо вон там развернуться, проехать через площадь и повернуть направо.
  - Там правого поворота нет, - заметил я.
  - Да-а-а? - искренне удивилась она. - Тогда прямо, а направо чуть позже, на следующем светофоре.
  - Так можно, - согласился я. - А вы в Клим в командировку?
  - Нет. Клим - мой родной город! - с гордостью ответила моя спутница. - Просто я живу недалеко от гостиницы. Минут десять ходьбы, максимум пятнадцать. Вы меня у гостиницы высадите, а дальше я пешочком.
  - Ну, это не дело - пешочком ночью по темным улицам! Вы мне покажете гостиницу, а потом я довезу вас до самого подъезда, - категорическим тоном сказал я.
  - Спасибо. - Девушка улыбнулась и скинула капюшон.
  Симпатичная, отметил я про себя, бросив на нее быстрый взгляд. Темные волосы коротко острижены, почти, как у мальчишки. Глаза, скорей всего, карие, точно цвет глаз в полумраке трудно определить.
  - Как звать-то тебя?
  - Женя.
  - А меня Николай Петрович. А почему тебя Женя никто не встретил?
  - Так получилось. Я из Энска должна была с мужем и сыном в гости к маме ехать. Но Санька, это мой сынуля, ему уже шесть лет, перед самым выездом приболел. Ничего страшного, насморк, небольшая температура, ноги промочил на прогулке. Но не везти же его, сопливого и с температурой? Вот и решила я их дома оставить. Да я ненадолго. Маму с праздником поздравлю, погощу три дня и домой.
  - Во вторник на работу?
  - В среду. Я у шеф-редактора на один день отпросилась.
  - В газете работаешь?
  - В книжном издательстве. В отделе поэзии.
  - И сама, наверное, стихи пишешь?
  - Пишу. Недавно первый мой сборник вышел.
  - А сейчас можешь мне что-нибудь свое прочитать?
  - А мы уже почти приехали. Во всяком случае, до гостиницы уже доехали. Вон она, видите? Так что стихи читать некогда. Но если вы сдержите свое обещание и довезете меня до подъезда, то я подарю вам свой сборник. У меня их два. Один я маме везу, а второй так, на всякий случай.
  - Стало быть, наше с тобой знакомство - это всякий случай, - улыбнулся я. - Говори, куда ехать.
  Женя указывала мне дорогу, я рулил и узнавал знакомые места. Вот та улица, куда я вышел, по-мальчишески сбегая от Саши Пономаря. Вот перекресток, где я встретился с Машей. Вот кафе, где мы с ней сидели...
  - А сейчас налево, - сказала Женя, и у меня вдруг заколотилось сердце - я свернул в переулок, ведущий к Машиному дому.
  - А вот и мой дом! - радостно сообщила Маша. - Правда, близко?
  - Какой подъезд? - хрипло спросил я, у меня пересохло в горле.
  - Третий. Приехали. Большое вам спасибо! - Женя открыла свою дорожную сумку и, достав книжку в мягком переплете карманного формата, протянула ее мне. - Как обещала.
  Я взял из ее рук книжку и чуть ее не выронил от неожиданности. Это было похоже на удар током.
  На обложке было написано: "Евгения Абарова. "Когда нам было шестнадцать..."
  Я глубоко вздохнул, гася внутреннее волнение, и сказал:
  - Красивая у тебя фамилия. - Я хотел казаться спокойным, и видимо у меня это получилось.
  - Это моя девичья, - ответила Женя. - По мужу я Ахматова. Но второй поэтессы Ахматовой быть не должно, она одна такая - великая. Еще подумают, что я претендую на ее славу. Давайте я подпишу книгу. У вас есть авторучка? А то мне долго искать, она, наверное, на самом дне сумки.
  Я достал из кармана свой Паркер и дал его Жене. Она на секунду задумалась и написала на титульном листе:
  "На память о нашей случайной встрече. Есть и в России джентльмены". И роспись - первая буква "А", далее неразборчиво.
  - Спасибо вам. Я побежала. Видите три окна на восьмом этаже? На кухне свет горит. Мама не спит, она меня ждет.
  - Подожди, Женя. Ответь мне на один вопрос, - попросил я.
  - Спрашивайте, - разрешила она, слегка удивившись.
  - Сколько тебе лет? Я понимаю, вопрос крайне бестактный. Но... понимаешь.... Я просто хотел узнать... Ты мне кажешься такой молодой, а уже книжку издала и сыну твоему шесть лет... - Я нес полную чушь.
  - Николай Петрович, я своего возраста не скрываю, - улыбнулась Женя, и я увидел в этой улыбке Машу. - И я не так молода, как вам показалось. Мне в сентябре будет двадцать девять. А то, что я молодо выгляжу, так это, наверное, что-то генетическое. У меня и мама очень молодо выглядит. Нас часто то за сестер, то за подружек принимают... Ну, я удовлетворила ваше любопытство, побегу?
  - Беги.
  - Может быть, еще встретимся когда-нибудь.
  Я не ответил. Женя ушла, а я вышел из машины, закурил и долго глядел на два темных окна и одно, в котором был свет. Потом свет зажегся и в остальных двух.
  
  - Не ждал, что все так получится? - спросил Человек Без Тела.
  "А почему ты мне сразу не сказал, что у меня есть дочь и внук?"
  - Так я и сам этого не знал!
  "Я думал, что ты про меня все знаешь..."
  - Я знаю только то, что знаешь ты. Но кое-что ты банально забыл. А я тебе напомнил. Только и всего.
  "Значит, ты - моя память? Или мое сознание? Или подсознание?"
  - Не гадай. Зачем тебе это? Называй меня просто - Человек Без Тела.
  "Скажи мне, Человек Без Тела, что мне делать?"
  - А вот это сам решай...
  И он исчез. Я понял, что услышу его голос нескоро. Возможно, никогда не услышу.
  Я стоял, смотрел на желтые окна, и мне очень хотелось туда...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"