Черненко Дмитрий Витальевич : другие произведения.

Записки командировочного

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

  ВОСПОМИНАНИЯ КОМАНДИРОВОЧНОГО
  
  
  Первая командировка после поступления в "Дальэнергоремонт" - в Невельск, на Саха-лин. Руководил ремонтом Степан Туренко. Ремонтировали Д-100, а бригада - оторви и вы-брось.
  Работа начиналась с того, что бригада шла на электростанцию, а Максим Рахимов по прозвищу Рахимка хватал два ведра и мчался в пивной ларек за пивом. Пока бригада пере-одевалась, прибегал гонец. Прикончив пиво, бригада поднималась и приступала к работе, Максимка - Рахимка вновь хватал ведра и мчался за пивом, но уже в Золотую Падь - поселок километрах в десяти от города, где располагался пивзавод, - чтобы купить свежего, сего-дняшнего пива. Часов в десять возвращался, бригада усаживалась минут на сорок вокруг ведер. Опустошив, уходила на работу, Максимка уезжал опять. Следующую партию привозил к обеду.
  За день рейсов было три-четыре. И так каждый день. Морды у мужиков растолстели, животы выпирали из брюк и рубах. Я, самый молодой, к пивному ведру не допускался - молод еще, да и желания приобщаться к этому занятию не было.
  Из этой командировки уехал раньше бригады. Обычно бригада уезжала сразу в полном составе, редко кто убывал раньше, почему я в тот раз убыл раньше, не помню. Добрался по железнодорожной узкоколейке до Южно-Сахалинска, а оттуда прямой рейс на Владивосток самолетом.
  Болтаясь по зданию вокзала Южно-Сахалинского аэропорта, обратил внимание на че-ловек сорок-пятьдесят нетрезвых людей. Расположились табором, сбросав чемоданы, вещи кучей посреди зала. С их появлением обстановка в зале стала накаляться. Милиция быст-ренько угомонила ораву, забрав человек пять в вытрезвитель. Остальные притихли, вели себя менее развязно.
  Объявляют регистрацию и посадку на самолет, вылетающий во Владивосток. Беру свои вещи и направляюсь к стойке регистрации. Зашевелился и "табор".
  Времена были такие, что после регистрации ты проходил в так называемый накопитель, скверик на выходе на посадку, где ожидал команды пройти на посадку в самолет. Позже, лет через пять, запретили провожающим выходить в накопители, а тогда не только вылетавшие, но и провожавшие могли пройти сквер, и, мало этого, даже в самолет, чтобы поднести вещи улетавшего.
  Зарегистрировал билет, прохожу в сквер, и уже оттуда обратил внимание, что "табор" усердно возится у стойки, где проводилась регистрация нашего рейса.
  Пара пьяных из "табора" поссорилась между собой, милиция была наготове и увела драчунов. Дальнейшего я не видел, так как стюардесса повела нас к самолету. Сидя в само-лете, увидел, что "табор" бушует возле выхода на посадку.
  Я удивился, увидев практически пустой салон, но когда "табор" стал вваливаться в са-молет, пустовавшие кресла быстро заполнились. Кое-кого на руках вносили в самолет и укладывали в кресла. Свободными были всего десяток кресел и скорей всего потому, что те, кто должен был их занять, находились в это время в вытрезвителе.
  Выделялся среди "табора" один человек, как видно, руководитель. Был трезвее многих, распоряжался и командовал, быстро гасил конфликтные ситуации, если они возникали между членами "табора", в аэропорту я наблюдал, как он утрясал такие же конфликты между "табором" и милицией, другими пассажирами.
  Появившаяся в салоне "Ил-18" стюардесса, посмотрев на все еще не успокоившийся "табор", объявила, что не отправит самолет до тех пор, пока они или не успокоятся, или высадит всех. "Табор" примолк. Наконец милиция вышла из самолета, трап отъехал, двига-тели загудели.
  Стоило ему набрать высоту, среди членов "табора" возникло оживление. Откинуты сто-лики перед креслами, на столики выставлены свертки с едой, стаканы. "Табор" продолжил пьянку.
  Я сидел у иллюминатора, с интересом посматривая вниз на проплывавшие внизу ланд-шафты. Рядом со мной в оставшихся двух креслах расположились двое из "табора". Пона-чалу я не обращал на них внимание. Краем уха услышал отрывок разговора соседей, в кото-ром они использовали термин ДЭР - аббревиатура от "Дальэнергоремонт". Какое отноше-ние они имеют к моему предприятию? С вопросом обращаюсь к ним, когда вновь услышал использование этой аббревиатуры.
  "Работаем в ДЭРе" - спокойно отвечают.
  "Я тоже там работаю", - удивляюсь.
  "В каком цехе?" - спрашивают.
  "В дизельном, из командировки в Невельск возвращаюсь", - отвечаю.
  "Ну-ка, дэровец, принимай дозу", - мне преподносят полстакана водки.
  Выпив, поблагодарив, - неудобно отказываться, когда угощают, - отворачиваюсь к окну. Минут через сорок, обернувшись, обнаружил, что соседи спят. Спал весь "табор. На откину-тых столиках лежала закуска, стояли пустые и полупустые бутылки, несколько пустых буты-лок подобрала стюардесса в проходах между рядами.
  Когда самолет приземлялся во Владивостоке, в самолете стояла тишина. По трапу спустились десяток пассажиров, которые вместе со мной первыми поднялись в самолет в аэропорту Южно-Сахалинска.
  Стоя у столика буфета аэропорта, увидел, как к "Ил-18", на котором я недавно приле-тел, подъехал грузовик. Были такие машины в аэропортах, на которых к самолету подвозили продукты и прочие необходимые для полета вещи. Кузов-будка у этих машин поднимался на уровень дверей самолета и из него загружалось в самолет то, что подвозилось.
  Сейчас такой грузовик подъехал к задней двери самолета и два милиционера выносили и укладывали тела в стельку пьяных дэровцев.
  На другой день являюсь в управление. Сдавая отчет о командировке, ожидая распоря-жений начальства, обратил внимание на бритых наголо мужиков, сновавших по зданию - в те времена попавших в вытрезвитель брили наголо. Присмотревшись, узнаю в одном бритого-ловом того, кто вчера пытался наладить порядок среди "табора".
  Ситуация стала еще яснее, когда чуть позже услышал такой разговор. "То, что вы вчера всей бригадой попали в вытрезвитель - шестьдесят человек - это понятно. То, что надрались как свиньи - тоже ясно: сбили "шару". Но скажи, зачем вы спалили барак?" - устраивал нагоняй бритому налысо руководителю ремонта начальник котельного цеха. Почесав в ма-кушке, руководитель "табора" ответил: "Клопы замучили, вот и решили погонять перед отъездом".
  ДЭР будет судиться с Южно-Сахалинской ТЭЦ, которая предъявила иск за сожженный барак. А гораздо позже, спустя много лет, я узнаю от Михаила Ефименко, мастера котельного цеха, работавшего на ТЭЦ-2 во Владивостоке, что же именно тогда произошло.
  Бригады котельного и турбинного цехов вылетали в те времена на ремонты с составе до ста человек. Предприятие даже бронировало рейсы на поездку бригад. Бригада котельного цеха, работавшая на ремонте котла на Южно-Сахалинской ТЭЦ, сколотила неплохую "шару" - провела "левые" работы во внерабочее время на другом ремонте. Как водится, получив перед отъездом деньги, напились. Во время попойки нечаянно подожгли барак, в котором проживали. Никто не погиб, не пострадал, но барак сгорел. ТЭЦ долго судилась с ДЭРом и, насколько знаю, ДЭР уплатил какие-то деньги, но не ту сумму, которую требовали представители ТЭЦ. Несколько нетрезвых котельщиков направили в вытрезвитель Южно-Сахалинска, остальные "отметились" в нашем вытрезвителе.
  
  РЫБАК РЫБАКА
  
  Завести человека, разыграть нетрудно.
  Сижу в помещении дизельного участка под шестым котлом на Владивостокской ТЭЦ-2. В соседней комнате для отдыха бригады о чем-то болтают Вовка Косов и Олег Панарин. Начало разговора не слышал, обратил внимание на него, когда он пошел в виде спора, уже на повышенных тонах.
  "Что ты мне лапшу вешаешь!" - почти орет Вовка Косов. - "Да я, сколько ни ловил ры-бы на Камчатке, никогда ведра икры с самки не набирал. Самое большее - трехлитровую банку". Панарин ему что-то противоречит.
  Я, припомнив, что из самой большой, весом около сорока килограммов самки чавычи набрал икры три с половиной литра, вполне соглашаюсь с Косовым.
  Закончив работу, выхожу в соседнюю комнату. "Вот, сейчас его спросим, - показывает на меня Косов. - Ты же был на Камчатке?" "Смотря где". "Не в этом дело. Ты браконьерил там, ловил рыбу?" "Бывало". "Сколько икры, самое большее, брал с одной рыбы? Только честно", - Косов смотрит выжидающе.
  Ладно, чтобы не задавался такими проблемами: "Самая большая чавыча-икрянка, кото-рую поймал, была с меня ростом, весом сорок восемь килограммов. А взял с нее, - делаю паузу, словно припоминая. - Ведро икры". Косов выдыхает и произносит: "Врун!"
  "Да врете вы все! Самое большее, сколько я взял с чавычи-самки - три литра икры", - он ревел, вскочив со стула. Кому интересно, пусть доказывает прописные истины. Я не стал слушать, пошел на выход. Выйдя, сразу натыкаюсь на подходившего Владимира Жолобова: "Володя, слышишь, Косов орет, пытается доказать, что с одной самки красной рыбы нельзя взять ведро икры. Если спросит, сколько икры можно взять с одной рыбины, скажи - ведро". Жолобов, ничего не сказав, вошел в комнату отдыха.
  "Все вы вруны, что Панарин, что Гераськин. Я вам не верю, вы для меня не авторите-ты", - орал в это время Косов. Увидев вошедшего Жолобова, сразу изменил тон: "Вот, кто точно знает и скажет. Вовка, ты же старый браконьер! Помнишь, сколько мы с тобой рыбы на Камчатке ловили? - в голосе Косова какие улещевающие нотки. - Скажи этим врунам, сколь-ко можно икры с одной рыбы взять?"
  Даже не глядя на Косова, Жолобов роняет лениво: "Ведро".
  У Косова отваливается челюсть, лицо приобретает сероватый оттенок, затем розовеет, но становится скучным. "Вруны! Болтуны несчастные! - тянет. - Все вы врете, всё вы врете".
  Я отошел от открытой двери и пошел по делам. Косов ни с кем из нас демонстративно не разговаривал неделю. И что за заботы у людей: доказать то, что всем очевидно? А еще: он так и не разобрал, что его попросту разыграли?
  Есть темы, над которыми спорить можно бесконечно и не имеют цены выеденного яйца. Зачем их поднимать и пытаться доказать очевидное? Видимо, это нюансы нашего бытия.
  
  ЧТО ПОМНИТСЯ
  
  В памяти много разных событий. Но что именно вспоминается? В основном или слиш-ком яркое, вызвавшее интерес, или связанное с определенными вехами. Первый день в школе, первый день в армии, последний день в армии, первый день работы в ДЭРе, первое появление на Диомидовском СРЗ - и так далее. Теперь, с высоты прожитого, оборачиваюсь назад, оглядываюсь. Вроде ничем не примечательные события, а помнятся ярко. Потому, видимо, помнятся, что как бы являются эти дни вехами чего-то нового. Сейчас-то понимаю, что не столь нового, но я воспринимал все это как именно новое. Школа - это этап. Работа - тоже этап. Армия - тоже веха. И таких "вех" много. Только являются ли они именно вехами? Сейчас можно сказать, что не столь яркими, какими хотелось бы, но все же от них отталкива-ешься, на них ориентируешься. И даже женитьба - тоже веха чего-то. Я уж не говорю о рож-дении сына и прочем.
  Встреча с "инопланетянами", контакт телепатического рода - тоже вроде веха. Но что-то об этой "вехе" нет никакого желания вспоминать. Это, скорее, безвозвратно потерянные годы. Несколько лет, как говорят, коту под хвост. А в качестве "воспоминания" - больной организм, и представляю я из себя сейчас полуразвалину, полумужика. Больная шея, которая дает о себе знать каждый день, больная нога. Калека, получеловек - не более.
  Сидишь и думаешь, для чего и зачем все это - все эти контакты, исследования. Пишу, вот, книгу на уфологические темы, а кому она нужна? Другие книги на подобную тематику читал, а толку-то?
  Если бы протекали контакты не так, если бы был от них толк какой. Но повели таким об-разом со мной высокоразвитые контакт таким образом, что деморализовали меня, лишили возможности вести активную жизнь, работать. Зачем им это нужно? Может, кому-то непонят-но, мне многое ясно. Стали вести себя мы не так, как предполагалось по "сценарию" контак-тов. Не так стали поступать, не то делать. Вероятно, "космические" ожидали, что будет совершенно иначе, пойдет по иному пути, но пошло так, как оно пошло. И получилось то, что имеем. Сейчас сидят некие "космические аналитики", размышляют, как далее вести "игры" с человечеством. С одной стороны, пора нас допускать до высоких технологий, с другой, - такого наворотить можем, что планета вверх тормашками опрокинется. Ну, тогда, не стоило бы им столь печалиться. Планетой больше, планетой меньше - какая разница? От нас мало что зависит, лично от меня. Пешка в некоей "игре" - не больше. Иду дальше по воспомина-ниям.
  
  ХОЧУ В АРМИЮ
  
  Самому смешно стало, когда прочитал заголовок. Кто хочет в армию, покажите мне этого человека? Офицером, прапорщиком, пожалуй, найдутся желающие. Но если бы был выбор, в армию на все должности набирали добровольцев, в наши времена таких нашлось бы очень мало. Один из ста, примерно.
  Но от армии отвертеться в наше время было трудно. Армия - это почетная обязанность каждого гражданина СССР - так написано было на всех углах, в нашей конституции и во многих книгах.
  В армию меня "отлавливали" год. Первый раз не успел к призыву, хотя пришла теле-грамма немедленно прибыть в управление для призыва в армию. Находился в командировке в Эссо, поселке на Камчатке, не смог выехать. Заметелило, замело так, что с месяц после окончания командировки не могли выбраться оттуда.
  Вторая телеграмма была получена, когда находился в Певеке. Идти в армию не было никакого желания, но понимал, что чем быстрей отслужу, тем быстрей избавлюсь от "почет-ной обязанности". Младший брат Игорь был призван, когда ему исполнилось уже двадцать шесть. Вертелся, крутился, пытаясь увильнуть, но все равно попал. Так что, лучше пойти пораньше, да расквитаться с "Родиной" побыстрей.
  Сразу после майских праздников, третьего мая, и вылетаю из Певека.
  Когда приехали в командировку в Певек в декабре, стояла полярная ночь, сейчас начал-ся полярный день. Солнце хоть и заходило за горизонт, но светло на улице, почти как днем. Помню, Вадим Хряпин, проснувшись однажды среди ночи - они весь день пили - спрашивает меня, читающего книгу: "Сколько времени?" "Полпервого", - отвечаю. Он собирается и уходит куда-то. Минут через двадцать возвращается, ругается на чем свет: "Долбаное Заполярье, не поймешь, то ли день, то ли ночь. Что ты мне не сказал, что сейчас ночь?" Оказывается, побежал в магазин, который в час дня закрывался на обед, хотел купить бутылку. Подбегает - на магазине замок. Так бы толокся около магазина, но увидел мужика, идущего по улице. Спросил у него время, тот ответил, что без десяти час. Вадим ругаться начал, что продавцы раньше времени магазин закрыли. "Ты что, дурак? - пояснил мужик. - Сейчас почти час ночи. Какой магазин может быть?" Только тут Вадим сообразил, что на улице ночь, а не день.
  В ночь перед вылетом мы долго сидели и играли в карты. Я так и не заснул, потому что утром нужно было мчаться в аэропорт - билет на самолет уже был на руках. Приехал в аэро-порт, зарегистрировал и присел на кресло, ожидая, когда объявят посадку. И уснул. Слышу, кто-то будит: "Парень, твой самолет взлетает!" Вскакиваю, хватаю чемодан, выбегаю на улицу - самолет уже пошел на взлет. Что делать? Объясняю регистрировавшей билеты женщине ситуацию, что всю ночь не пришлось спать, а вот сейчас, ожидая посадки на само-лет, присел и нечаянно уснул. Сую телеграмму под нос, что, мол, в армию тороплюсь. "Через час со Шмидта на Магадан пойдет самолет, - успокаивает женщина, - Посадим". "Да у меня денег нет для доплаты!" - сознаюсь. Женщина успокаивает, что и так посадит.
  Через час прилетает другой самолет и я лечу на нем. Самолет должен лететь по не-сколько иному маршруту, но конечный пункт Магадан.
  В первом же порту посадки - Черском - с самолетом случается авария. Не вышло шас-си и при посадке самолет, пробежав немного, завалился на крыло и фонтан ледяных брызг поднялся вверх метров на двадцать. Я сидел у иллюминатора как раз с той стороны, где подломилось шасси. Фонтан брызг выглядел красиво и эффективно. Не знаю, как бы это выглядело, будь устроена взлетная полоса не на глади льда речного залива, а на земле. Зимой в качестве взлетной полосы в Черском использовали поверхность речного залива, это нас, можно сказать, и спасло.
  Вылезли из осевшего на одно крыло "Ан-24", кажется, а, может "Ли-2" или "Ил-14" - не помню, - посмотрели, почесали в затылках, пошли в здание аэровокзала. Самолет оттянули в сторону, часа через два нас погрузили на какой-то "Ил-18", идущий в Якутск. Мне было непонятно, каким образом из Якутска я смогу попасть в Магадан, но полетел, когда какой-то аэрофлотовский чин удостоверил, что там разберутся и все уладят.
  До Якутска не долетели. Самолет сел в Среднеколымске и нас уведомили, что далее он не пойдет по той причине, что некачественное топливо. Авиаторы несколько раз брали пробы топлива из баков самолета, мы сидели и ожидали решения.
  Наконец пассажиров собирают и сообщают, что тем, кому лететь на запад, могут подож-дать, когда решится вопрос с топливом. Тем, кому необходимо лететь в Магадан, могут вы-лететь на вертолете. Вертолет должен был побывать в двух-трех местах, завезти почту и груз в небольшие северные поселки, а потом идти на Магадан. Я вылетел на вертолете.
  Нас в вертолете было человек десять. Приземлились в одном месте, в каком-то глухом поселке, в другом. Мы подлетали уже к "полюсу холода" Оймякону, когда наш вертолет шлепнулся на землю. Сидим, пристегнувшись, вдруг чувствую, вертолет пошел резко вниз, а потом начал валиться на бок. Нам повезло, что высота оказалась небольшая. Шлепнулись удачно. Из всех пострадал только один вертолетчик, кажется, штурман. Ему поломало ноги.
  Выбрались из лежащего на боку вертолета, смотрим - тундровый лес. Далеко ли до жи-лья, неизвестно. Одеты не для пребывания в тундре. Мороз градусов пятьдесят - "полюс холода" все-таки. Я прикидывал, долго ли мы здесь не продержимся.
  Поселок оказался неподалеку. Уже через час прибыли нарты. Кто-то из жителей поселка видел, как падал вертолет, снарядили оленей и приехали к нам. Ночью вылетел на другом вертолете в Магадан.
  Прибыл в Магадан, направился к начальнику отдела перевозок. У меня в билете стоял номер другого рейса, который должен был давно прибыть. Порядки тогда были такие, что транзитный пассажир, прибывая в аэропорт пересадки, обязан был в течение часа зарегист-рировать билет, чтобы продолжить полет дальше. Так как у меня была некая причина, пока-зывавшая, отчего и почему я не мог вовремя зарегистрировать билет, пошел к руководству для объяснений.
  "Ну-ка, опиши, что с тобой происходило?" - потребовал седовласый начальник отдела перевозок, одетый в фирменную одежду, прослушав мой рассказ. Я сажусь в уголке и начи-наю описывать свой полет. Примерно час пишу, начальник меня не беспокоит.
  Закончив, отдаю ему, он читает, а потом мы идем к начальнику аэропорта. Тот долго чи-тает написанное, потом они вдвоем в упор начинают разглядывать меня. Меня это смущает. Я начинаю объяснять, что мне нужно на рейс до Хабаровска, чтобы потом лететь во Влади-восток, а там уже в военкомат нужно явиться.
  "Отправим мы тебя, парень, отправим", - с каким-то успокоением произносит начальник аэропорта. - "В рубашке ты родился, парень, в рубашке. Ты знаешь, что рейс, на котором ты должен был вылететь из Певека, пропал?" Мне непонятно, что значит, пропал. Они объяс-няют, что значит это, что вылететь из Певека, он вылетел, а вот там, куда должен был приле-теть, не появился. Значит, тоже, как и у нас в Черском или Среднеколымске, что-то случилось у него. Начальники отправили меня, сами остались что-то обсуждать.
  Мой билет зарегистрировали на первый же рейс на Хабаровск. До него и далее, во Вла-дивосток, летел без приключений.
  А армию тоже пошел без приключений. А позже, много позже узнал, что пропавший са-молет нашли потом в горах. Где-то через месяц или два. Пассажиры и экипаж погибли. От чего именно: во время падения или от холода, не знаю.
  
  СТАРШИНА ШИШ
  
  Старшиной первой роты в/ч 21535 был прапорщик Шиш. Основное достоинство Шиша - усы. Он, видимо, считал, что его усы копируют усы Котовского, Буденного, делают его бравым и суровым, но делали похожим на таракана. А когда он орал, выходил из себя, и вовсе смешным. Клички Шиш, как некоторые офицеры и прапорщики, не получил, потому что фа-милия позволяла обходиться без нее.
  Меня, как "разгильдяя и лентяя", перевели на перевоспитание в первую роту, команди-ром которой был старший лейтенант Бельвицкий, а старшиной этот прапорщик. Службу пришлось подтягивать, так как командир сам служил и остальных заставлял служить, а не просто отбывать срок, отдавать Родине два года.
  Меня назначили в наряд по роте дневальным, а дежурным - Алексея Попандопуло, мое-го хорошего друга. Ночь прошла спокойно, утром рота ушла на работы, начальство разъеха-лось и разошлось по своим делам. Алексей решил воспользоваться этим и сбегать в поселок к знакомой девчонке. Переодевшись в гражданское, ушел, предупредив, что будет к обеду.
  Минут через двадцать пять Алексей галопом пробегает по помещению роты, быстро пе-реодевается в форму. Подойдя ко мне и строго посмотрев, предупредил: "Я никуда не ухо-дил, в самоволке не был. Понял?" Я ничего не понял, но расспрашивать не стал. Алексей повернулся и ушел, завалился на свою постель.
  Не проходит и пяти минут, как в казарму врывается прапорщик Шиш. "Рота, смирно! - вытягиваюсь я. - Дежурный, на выход!"
  Одет Шиш был в "мотоциклетную форму". У него был мотоцикл с коляской, и когда он приезжал на нем в роту, одет был всегда неизменно: кожаная куртка, штаны, кожаные летом, ватные зимой, кожаные, до локтей, краги, на голове кожаный шлем и очки-консервы. Форма напоминала ту, в которую некогда одевались мотоциклетные войска. Войска эти существова-ли в сороковых годах, в которые, конечно, Шиш еще не дорос до армии. Шиш, видимо, пронес моду мотоциклетчиков сквозь время и периодически появлялся в ней перед нами.
  "Дежурный, на выход!" - ору, заметив, что Шиш дожидается, когда в поле его зрения появится дежурный. Алексей, который еще пять минут назад стоял передо мной и просил никому не сообщать, что он был в самоволке, не появлялся.
  "Давай! Давай своего дежурного!" - Шиш насмешливо и самодовольно посматривал на меня. Происходит нечто интересное и непонятное, - мне стало ясно, что я оказываюсь участ-ником какой-то сцены.
  "Прикорнул, уснул, наверное, товарищ прапорщик, - я, помаргивая, посматривал на сво-его начальника. - Разрешите разбудить?"
  "Буди, буди своего дежурного", - Шиш смотрел на меня все так же. Иду в сторону по-мещения нашего взвода, но оттуда уже бежит, застегивая на ходу воротник гимнастерки, Алексей. Я поворачиваю назад.
  "Рота, смирно!" - кричит Алексей, переходит на строевой шаг и, не доходя три шага до Шиша, останавливается, подносит руку к козырьку: "Товарищ прапорщик, во время моего дежурства в роте никаких происшествий не произошло! Дежурный по роте - младший сер-жант Попандопуло!" Закончив доклад, он добавил: "Извините, товарищ прапорщик, не услы-шал команды дневального, задремал".
  Шиш даже не поднес руки головному убору во время доклада. Он попросту застыл и не-сколько минут явно не был в состоянии что-либо предпринять. Вид его был просто ошараши-вающим и говорил, что он не ожидал увидеть Алексей здесь, появление его было им расце-нено примерно так, как явление черта перед начинающим христианином. Наконец Шиш понял, что выглядит со стороны идиотом. Он рванулся в сторону своей канцелярии, прорычав Алексею: "Марш за мной!"
  Судя по звукам, доносившимся из-за закрытой двери, разговор между Шишом и Алексе-ем протекал на повышенных тонах. На чем-то настаивал Шиш, что-то доказывал, оправды-вался Алексей. Наконец дверь распахивается, и Алексей с недовольным и огорошенным видом вываливается оттуда. Перед тем, как уйти, он внимательно и в то же время с заговор-щицким видом посмотрел на меня. Разворачивается и идет в сторону помещения нашего взвода.
  Минут через пять дверь комнаты старшины роты вновь открывается, на пороге появля-ется Шиш. Он внимательно и пристально смотрит на меня: "Зайди!"
  "Свободный дневальный, ко мне!" - выкрикиваю, и когда свободный от вахты дневаль-ный подходит, отдаю ему повязку - он занимает место у тумбочки.
  Шиш выслушал мой доклад о прибытии с каким-то непонятным вниманием. "Ты стоял на вахте с восьми?" - произносит каким-то проникновенным тоном.
  "Так точно!" - мне начхать до его показного товарищеского вида. Ясно, как божий день, что в течение последнего получаса произошло нечто, виной чему является Алексей, его временное отсутствие, а Шиш пытается решить какую-то проблему, связанную с отсутствием Алексея.
  "Скажи-ка, мне, Сергей, дежурный никуда не уходил в твое дежурство?" - Шиш, заме-тив, что я проигнорировал его дружески-чувственный вид, обратился ко мне, как равный к равному. Я задумываюсь.
  "После ухода роты, вызывали в штаб на полчаса. Где-то с полдевятого до девяти его не было. Потом... Потом. Где-то около десяти повел заболевших в санчасть. Потом вернулся и...", - Шиш напряженно ожидал, хотя и старался не показать виду. - "Потом никуда не выходил. Пока мы производили уборку, он стоял возле тумбочки и минут за двадцать до вашего прихода я сменил его".
  Шиш настороженно посмотрел на меня, отвел взгляд, что-то размышлял, наконец под-нимает глаза - на меня смотрит такой привычный, знакомый прапорщик Шиш: "Сейчас напишешь рапорт, свободного дневального ко мне".
  Свободный дневальный, молодой, недавно призванный на службу солдат, передает по-вязку мне. Когда Алексей был в самоволке, свободный дневальный занимался уборкой в помещении сушилки, оттуда ни разу не появлялся. По-видимому, он в это время просто прикорнул там. Когда мы были молодыми, именно в сушилке во время назначения в наряд по роте удавалось урвать часок-полтора на сон, так как не успевали высыпаться во время короткого четырехчасового сна, положенного дневальному на время суточного несения наряда. Дневальный, видимо, даже не знал, что Алексей был в самоволке, но на всякий случай, натягивая на свою руку повязку, предупреждаю молодого: "Если Шиш станет спрашивать, выходил ли куда Алексей недавно, говори, что не выходил". Произношу все это таким голосом, чтобы Шиш, все время стоявший в открытых дверях канцепярии, не услышал.
  Шиш братски обхватывает за плечи подошедшего к нему молодого солдата и вводит в комнату, плотно прикрывая за собой дверь. О чем они говорили там, не знаю, криков, бурча-ния или каких других звуков из комнаты не доносилось.
  Пока Шиш пытал в своей комнате молодого, я, вырвав из тетради лист, пишу рапорт по событиям сегодняшнего дня. Шиш все еще продолжал пытать, когда я описал все и дал прочитать подошедшему Алексею. Он молча читает, кивает головой и с усмешкой посматри-вает на меня. Ну, и влип ты, Алеха! Что же у тебя там случилось?
  Минут через десять молодой вываливается из комнаты старшины роты. У молодого вид какой-то недоуменный, обиженный. В руках у молодого лист бумаги. С этим листом он уходит в ленинскую комнату, садится за стол и начинает на нем что-то писать.
  Писать рапорт молодому, видимо, в новинку. Подозвав к себе Алексея, прошу постоять у тумбочки, а сам направлюсь к молодому. Минут двадцать диктую молодому, тот записывает. За это же время я узнаю тему разговора между Шишом и этим солдатом. Тема та же - отсут-ствие Алексея. Да, солдат даже не знал об отсутствии Алексея. Его рапорт отличался от моего, и отражал он то, что солдат занимался уборкой, и не мог видеть, был ли дежурный все время в помещении или отлучался куда-нибудь.
  Несколько раз в этот день Шиш вызывал нас по отдельности к себе и приступал к одной и той же теме: куда отлучался дежурный перед его приездом. Молодой дневальный упорно доказывал, что так как он занимался уборкой, не может ничего сообщить. Я с таким же упор-ством повторял о том, что написал в своем рапорте. Что именно говорил Алексей, я не знал. Замучил нас Шиш в этот день основательно. И даже вечером, когда мы уже сменились, гото-вились к отбою, Шиш снова вызывал и опять начал пытать. Мне это порядком осточертело, я не выдержал и резко высказал свое мнение, что пора бы перестать дурью маяться. Если он думает, что я что-то скрываю от него, пусть наказывает.
  Позже Шиш делал еще не раз попытки обратиться к теме, завести разговор о том, куда уходил Алексей. Являлся ли я к нему получить увольнительную (дважды, когда я являлся у к нему за увольнительной, а он заводил разговор, на эту тему, он отказывал мне в увольнении, найдя малейшую зацепку для лишения увольнения, увидев в моем явном недовольстве вести с ним беседу на приевшуюся тему), приходил ли по другим поводам, он пытался вновь возобновить разговор о том же. Дважды прямо сообщал мне, если я сообщу полную правду, он сумеет отблагодарить меня. Меня это приводило в легкую степень бешенства, но я вежливо и недоуменно отвечал, что больше ничего сообщить не могу.
  То, что мы явно провели его, сказывалось на нашей службе. Шиш стал временами при-дираться к нам с Алексеем, почаще гонять в наряд. Нас е..., а мы крепчаем, так говорят в армии.
  Так что же произошло в то время, пока Алексей, переодевшись в гражданку, ушел минут на двадцать пять из роты? Об этом я узнал от Алексея спустя несколько дней.
  Он пошел к своей девчонке, с которой познакомился, которая проживала в поселке ки-лометрах в четырех от части.
  Алексей шел по обочине дороги к поселку, когда увидел едущего на мотоцикле навстре-чу Шиша. Шиш тоже заметил Алексея, но гражданское платье все же меняет внешность. Проезжая мимо, Шиш внимательно и зорко посмотрел на солдата. Алексей в ответ бросил недоуменный взгляд и, не снижая темпа, не меняя шага, пошел в том же направлении.
  Алексей признавался, что, увидев Шиша, озадачился. Шиш опознал его, несмотря на гражданку.
  Так и не разобрав, Алексей ли то, либо похожий на него парень, Шиш тормозит, разво-рачивается и, обогнав Алексея, останавливает мотоцикл. Слез с сиденья и, скрестив руки, стал у коляски, лукаво посматривая на подходящего Алексея. Алексей даже не смотрел на него, и только когда проходил мимо, опять бросил недоуменный взгляд на Шиша.
  Уже пройдя, Алексей услышал, как гоготнул Шиш. Взревел мотоцикл, - по звуку можно было разобрать, - водитель опять развернул его в обратную сторону и помчался по дороге. Куда он ехал сейчас? Ну, конечно же, в роту, чтобы зафиксировать факт самовольной отлуч-ки.
  Что делать? Алексей развернулся и помчался назад.
  Чем бы закончилось дело, нетрудно понять, если бы мимо не проезжал парень на "Яве". Алексей тормознул его, коротко объяснил ситуацию и попросил помочь. Мотоциклист рванул напрямую через взлетно-посадочную полосу аэродрома. Вслед нарушителю взлетело несколько ракет, но парень не обратил на них внимания. Пока Шиш объезжал аэродром по трассе, добирался до казармы, Алексей уже был на месте. И вид Шиша в то время, когда Алексей, как и положено солдату, одетый в военную форму, докладывал начальнику о ситуа-ции, говорил, что он никак не может понять, как человек, которого он десять минут назад видел в трех километрах отсюда, мог оказаться здесь.
  Минула два года службы, наступило время демобилизации. Случилось так, что Алексей и я увольнялись в один и тот же день, хотя Алексею ехать предстояло в город Ош, располо-женный в Киргизии, а мне в Приморье. Поезда уходили из Хабаровска с интервалом в три часа. Шиш повез нас на вокзал вместе.
  Первым уезжал Алексей. "Алексей! - проникновенно произнес Шиш, стоя в тамбуре по-езда, на котором предстояло ехать Алексею, держа в руках документы Алексея. - Сейчас мы расстанемся. Скажи точно, ты был тогда там, на дороге?" Алексей устало вздохнул: "Вы обознались, товарищ прапорщик!" Шиш дернулся, сунул в руку Алексея документы, выскочил из вагона: "Если бы ты сейчас признался, - выдохнул жестко. - Я бы без промедления сдал тебя в комендатуру". Мы отвернулись от прапорщика, улыбнулись друг другу: "Пиши, Сере-га!" - Алексей хлопнул меня по плечу. Когда поезд тронулся, я соскочил со ступеньки вагона, махнув Алексею.
  Спустя три часа другой поезд увозил меня в противоположную сторону. Шиш даже не стал обращаться ко мне по поводу того, с чем некогда обращался с непонятным постоянст-вом.
  Два года я переписывался с Алексеем. За это время он успел жениться, обзавестись двумя детьми, работал трактористом. Я же всего-навсего вернулся в "Дальэнергоремонт", помотался по командировкам и по настоянию начальника цеха поступил в ДВПИ. Потом наши связи с Алексеем прервались, как у него дела сейчас, не знаю. Изменилось за это время многое, прошло то почти тридцать лет с тех времен. Мы живем даже в разных странах - это если Алексей не уехал из Киргизии, и все ли у него в порядке, не знаю.
  Спустя год после окончания службы, проезжая через Хабаровск, я заскочил в бывшую мою часть, встретился и поговорил с теми, кто еще служил вместе с нами - призывавшимися год-полтора позже нас. Встретил и того, с кем тогда вместе с Алексеем стоял в наряде.
  "Знаешь, Шиш до сих пор пытает меня, был ли Попандопуло в тот день в самоволке?" - он насмешливо посмотрел на меня.
  "Козел!" - рычу. Человек до сих пор пытается добиться ответа на никчемный вопрос. А когда мы почти уговорили бутылку водки вместе с Андреем, - так звали того молодого солда-та, - я рассказал ему, что именно произошло тогда.
  Еще пять лет спустя в Бодайбо, небольшом городке на севере Амурской области, я вновь встречусь с Андреем. И он посреди воспоминаний сообщит мне, что до самого дембе-ля Шиш будет интересоваться у него, был ли Алексей в тот день в самоволке.
  Что за человек прапорщик Шиш? Вроде ничем не отличается от других, со своими не-достатками и склонностями. Не могу понять: зачем он задался решением такого никчемного и ничего не значащего вопроса? Какая разница, был солдат в тот день в самоволке, не был? Не пойман... да и требовалось ли ловить: Алексей - солдат неплохой. В самоволках мы все бывали.
  
  ПУЗАТЫЙ СОЛДАТ
  
  Так одно время называли Гену Иванова. Призвался он вместе с нами, из Артема. Рост примерно 176 см, но вес... Когда по прибытии в часть повели в баню, переодеваться, гимна-стерку ему еле подобрали - на пузо не желали налезать никакие предпоследние, налез толь-ко самый последний, кажется, шестидесятый номер. Армейский ремень ни один не сходился, так и пошел из бани в гимнастерке без ремня.
  Видик Гена в этой гимнастерке представлял комичный. Плечи висят, полы гимнастерки почти по колена, зато на пузе в обтяжку.
  Топаем строем по улице, мимо проходит женщина с ребенком. "Мама, мама, смотри! Пузатый солдат пошел!" - кричит ребенок, показывая на Гену пальцем. Мы грохнули от сме-ха. Так и звали некоторое время Геннадия. "Пузатый Солдат".
  Месяца за два лишний вес с Геннадия сошел, стал стройным, подтянутым. Приехавшая месяца через три к нему супруга взвизгнула от радости, увидев такого симпатичного Генна-дия.
  До конча службы вес у Геннадия был в норме. Встретил его через год-два после армии. Сажусь на центральной автобусной остановке в такси. "Привет!" - высказывается водитель, тучноватый парень. Оборачиваюсь к нему - Генка! "Привет!" - ору. А потом, во время разго-вора: "Слушай, не пора ли тебе опять месяца на два на армейские харчи? Смотри, как тебя снова разнесло!" Он со вздохом: "Супруга раскормила: то блины, то оладьи. Может, возьмут на переподготовку, там скину".
  Жаль, что женщин не берут в армию. Иным не помешало бы сесть на армейскую диету, чтобы скинуть десяток - два лишних килограмм.
  
  БАТЯ
  
  Я не помню фамилии этого высокого, рослого "бойца". Призывался вместе с нами из Артема, служили в одной роте и одном взводе, но не помню фамилии.
  Был он высокий и тощий. Клички ему лепили всякие, но прилепилась одна "Батя", "Отец-кормилец".
  То, что он недоедает, стало ясно примерно на втором-третьем месяце нашей службы. Нас, молодежь, оставляли после обеда убирать со столов. Уборка со столов была "почетной обязанностью" молодых солдат. Как-то смотрю, "Батя" сгребает остатки каши из чашек в одну. Я вначале подумал, что собаке, прибившейся к роте, а потом увидел его, присевшего в уголке, жадно жрущего те остатки, которые он собрал. Как-то противно стало от этой картины.
  "А что я сделаю, есть охота", - хныкал "Батя". - "У меня рост сто восемьдесят восемь - двух сантиметров не хватает до двойной пайки, а жрать-то охота". Действительно, по тем временам, солдатам, чей рост превышал метр девяносто, положена была двойная продо-вольственная пайка.
  Понять человека можно. Узнав о том, что человек недоедает, замполит обратился к ко-мандиру роты и тот перевел "Батю" в повара. В задачи повара входило привозить обед для первой смены и ужин для второй на завод, где мы работали. Раздаст обед или ужин, потом соберет чашки, отвезет назад в столовую. Жизнь у "Бати" насчет пожрать настала обильная. Видел я, как питался "Батя".
  Утром садится "Батя" за стол, разрезает буханку хлеба вдоль, намазывает одну поло-вину маслом и жует. Буханку за присест, обмазанную толстым слоем масла, сжирал, запивая чаем. На овсяную или перловую кашу, которой нас пичкали через раз, начхать хотел. Обед у него проходил примерно так же.
  Месяц ли, два прошло, как поставили "Батю" поваром. Как-то раз ем и посмотрел на "Батю", стоявшего ко мне в профиль, одетого в поварской передник и колпак. Хоть морда у "Бати" нисколько не поправилась, но я обомлел, когда глянул на живот: передник ясно обри-совывал солидное брюшко. Сам тощий, как глиста, а брюшко солидное. Толкаю в бок сидя-щего рядом Сашку Пашкевича, мотаю головой в сторону "Бати", чтобы Пашкет - так мы его звали - посмотрел. Он глянул вначале, ничего не понял, потом резко поднимает голову на "Батю", разевает рот, и звучный гогот Пашкета разрезает тишину в столовой. Все поднимают головы, смотрят недоуменно на Пашкевича, потом переводят взор на "Батю". Через несколько минут хохочет вся столовая. "Батя" стоит, ничего не понимая, вид обиженный: смеются над ним, а отчего, не может понять. "Ты на каком месяце, родной?" - подкалывает "Батю" Пашкет. Тот недоуменно посматривает по сторонам.
  Солдаты - народ незлопамятный, некоторые слабости друг другу можно простить. Про-стили и "Бате" его чревоугодие, на что тот ответил "черной неблагодарностью". Именно благодаря "Бате" в роте разразилась сильнейшая эпидемия дизентерии. Три четверти роты перебывало в госпитале с этим диагнозом.
  Кроме того, что "Батя" был большим чревоугодником, был он крайне неряшлив. Вот это и сыграло свою роль в том, что он первым попал в госпиталь, а за ним уже пачками поехали солдаты нашей роты. Эпидемия перенеслась на часть, и пошло. Где "Батя" подхватил ди-зентерийную палочку, трудно сказать, но с него в роте началось, а так как он - повар, тут же перекинулась дизентерия на нас.
  Три или четыре раза "Батя" побывал в госпитале с одним и тем же диагнозом: дизенте-рия. Как мы поняли, служить не хотел, потому и провоцировал у себя эту болезнь. С поваров его сразу после возвращения из госпиталя сняли, что ему еще оставалось, как ни "косить". Комиссовали его немногим раньше нашего. После демобилизации встречаться с ним не довелось.
  АРЫ
  
  Так прозвали армян, грузин и иных сынов Кавказа. В части их было человек сто - где-то седьмая часть части. Больше всех - армян, они и задавали тон в отношениях "сынов Кавка-за".
  Первая "забастовка" армян произошла примерно на второй недели прибытия их в часть. Вначале отказались исполнять указания под предлогом плохого знания русского. Дает приказание командир - ноль эмоций. "Ара, плохо русский говорю", - отвечает. - "Не поны-маю, ара". "Выдали" им командиром взвода сержанта-армянина. Тот их быстро в чувство привел.
  Однако, новую "провокацию" устроили. Приводят в столовую - отказываются есть. Нас усиленно пичкали овсянкой и перловкой - самой калорийной, как говорили нам, пищей. Ну, неделю их еще терпеть можно, эти каши, но когда трижды в день "высококалорийные крупы" подают, смотреть на них не можешь.
  На армянскую "голодовку" командиры смотрели сквозь пальцы - голод не тетка, жрать заставит желудок, физических нагрузок с армян не снимали.
  По осени, примерно в начале сентября или в конце августа, произошла крупная драка в части. Наша рота избила армян, и не только их. Получилось так.
  Наши "старики" пошли в первую роту после отбоя к тамошним "старикам". Слово за слово - началась драка наших "стариков" с армянами. Избили наших "старичков". Один из них вырвался, прибежал в роту: "Рота, подъем!" Поднялись, пошли армян бить. Не только армяне первой роты, их всей части собрались уже кавказцы: грузины, осетины, абхазцы и прочие. Из других частей к ним подкрепление прибыло. Но нас больше - загнали армян в столовую, кое-кому из "врагов" крепко перепало при этом. Закрылись кавказцы в столовой, мы вокруг бегаем, думаем, как внутрь попасть. Кто-то предлагает столовую поджечь, чтобы выкурить их оттуда.
  Не знаю, чем бы дело кончилось, не вмешайся дежурный по части. Поначалу он пытался было погрозить нам пистолетом. Но у него пистолет отняли, выбросили, дежурного запихали в помещение дежурной части штаба, заперли там. Тот созвонился с командованием части, объяснил ситуацию. Прибежали офицеры - солдаты быстро по казармам разбежались.
  Неделю нас проверяли на предмет причастности к драке. К любой ссадине прицепля-лись: откуда появилась, кто может подтвердить, что именно на работе получил, а не в драке. Если мы старались прятать свои синяки и ссадины, кавказцы, напротив, выставляли их напоказ, шли в санчасть, ехали в госпиталь на освидетельствование. Никого покалеченного среди них не нашли, но "косили" они ловко на этом деле.
  Итоги драки были подведены двумя неделями позже. "Зачинщикам" драки, тем "стари-кам" нашей роты, что пошли после отбоя в первую роту, влепили от полугода до двух лет дисбата и отправили отбывать наказание.
  С армянами мне пришлось схлестнуться тогда, когда был переведен в первую роту. Хо-тя в шестой роте было несколько армян, вели они себя тихо и мирно. С одним, Арменом Хачатряном, даже дружил некоторое время.
  Кроме армян, в первой роте были грузины, осетины, абхазцы, пара чеченцев и осталь-ных тоже понемногу. Что следует отметить: держались кавказцы вместе, не очень-то разде-ляясь на нации. Но это на первый взгляд. Присмотревшись, заметил, что, скажем, армянин презрительно относился к азербайджанцу, и наоборот. Осетин воротил морду от грузина, и тот относился так же. Отчего это?
  Вспоминаю такой случай. Мне - день рождения, второй за время пребывания в армии. Решаю его отметить в кампании с друзьями, благо обстановка соответствовала. Нашел де-нег, купил вина и водки.
  Среди тех, кого считал друзьями, были осетин Тимур Аринов и грузин Зура Кипилиани. Собрались кружком, я объясняю причину и протягиваю стакан, чтобы чокнуться с собравши-мися. Смотрю, грузин и осетин, хотя и чокнулся со мной каждый, между собой не чокаются. Пока остальные поздравляют, желают благ и остального прочего, я спрашиваю, почему Зура и Тимур не чокнулись. Те как-то скисли. А потом Зура говорит: "Ты, Серега, не знаешь наших законов. Если я скажу дома, что чокнулся за столом с осетином, меня заплюют, выгонят из дома, меня все презирать начнут". Примерно то же сказал и Тимур. Мы задумались.
  У стола сидели я, Зура, Тимур, Леха Попандопуло - грек, другой Леха - татарин из Си-бири, Вовка Матросов - сибиряк, Равиль Ишманбаев из Туркмении, Лешка Черевко - украи-нец. Восемь человек - почти все из разных мест, разных национальностей. Посмотрели мы друг на друга и расхохотались. Даже грузин и осетин. "Думаю, скоро наступят времена, когда не станете чураться друг друга за столом", - сказал я кавказцам. Те посмотрели как-то на меня странно, отвернулись. Когда же выпивали по второй, смотрю, чокнулись, что-то сказав друг другу по-своему. "Что вы там шепчетесь?" - интересуюсь. "Зура сказал, чтобы твои слова всевышний услышал, за это выпили", - поясняет Тимур.
  Слова не были услышаны. Прошло двадцать лет после этих слов, началась на Кавказе свара. Грузин - на осетина, и наоборот. Азербайджанец - на армянина, и наоборот. В Чечне мясорубка идет. Оглох "всевышний" на оба уха, точно. Как там обстоят дела хотя бы у Зуры и Тимура, не знаю.
  
  ПОДПОЛКОВНИК ЧЕБОТАРЬ
  
  Невысокого роста, жилистый, подполковник Чеботарь был одним из офицеров, которых уважали солдаты. Уважение у солдат заслужить трудно, но он уважением пользовался.
  Чеботарь понимал солдата, знал его и, думаю, немало пресек нарушений со стороны наименее поддающихся дисциплине особ. В большинстве случаев Чеботарь обходился к правонарушителю собственными мерами воздействия, но наиболее ярых не щадил.
  Месяца, полтора после нашего призыва, появился в роте новый солдат. По сравнению с нами, молокососами, он выглядел зрелым мужиком. Офицеры относились к нему снисходи-тельно, не привлекали для работ, нарядов. Болтается солдат по помещению роты, прикорнет где-нибудь в уголку или в курилке на улице. Видно, отбывает положенный срок, дослуживает.
  Кто он, мы не интересовались, он с нами практически не общался. Однажды случайно я услышал короткий разговор между ним и начальником штаба подполковником Чеботарем. "Ну, Вергазов, сколько тебе осталось?" спрашивал Чеботарь у стоящего навытяжку солда-том. "Месяц и три дня", - отвечал тот. "Я тебе сразу говорил, что дослужишь ты у меня по-ложенное день в день. Дослужишь, а не дурака валять будешь", - Чеботарь повернулся и ушел.
  Недели две спустя узнал историю этого солдата. Кому-то из нас пришла посылка из до-му, сумели получить в обход зоркого ока офицеров, досматривающих, чтобы в посылках не было "контрабанды". В посылке оказалась "бандероль" со спиртным. Сели вчетвером, распиваем. В это время проходит мимо этот солдат, Вергазов. Подзываем его. Он нехотя подошел, посмотрел, присел. Предложили ему - не отказался от стаканчика. А потом расска-зал свою историю.
  Служил он уже шестой год. Мы рты разинули. Шесть лет назад его призвали, да служба пошла навыверт: самоволки, нарушения. А все любовь разнесчастная - влюбился солдат в женщину, и началось. Первый раз пошел в дисбат - два года, - вернулся. "Ты у меня два года день в день отслужишь", - предупредил Чеботарь. - "Твоему отцу обещал сделать из тебя человека - сделаю!"
  "Предупреждение не принял. Старая любовь возобновилась, хотя подруга уже замужем. Едва дело бедой не обернулось: или я ее мужа, или он меня - кто-нибудь из нас кого-нибудь прикончил бы. Опять вмешался Чеботарь - пришлось второй заход совершить в дисбат. Сейчас вернулся - бабы нет, уехала, да и любовь выветрилась. Осталось две недели", - он откинулся на спину. А когда мы уже заканчивали свое небольшое "заседание", сказал следующее: "Вы на Чеботаря, мужики, не обижайтесь, если он взъестся. Он - "отец", "батя". На таких армия держится. Я на него зуб не имею, и вы не имейте, случись что".
  Две недели спустя он исчез из роты, демобилизовался тихонько.
  На Чеботаря зуба никто никогда не имел. Напротив, если солдата наказывал Чеботарь, это оценивалось своеобразной заслугой солдата. Пусть даже наказание - гауптвахта, десять суток, в наших глазах солдат, сподобившийся получить "чоп" от самого Чеботаря, считался отважной личностью.
  Я не знаю, специально ли, для поддержания своего высокого авторитета Чеботарь на-кладывал взыскания чрезвычайно редко, но делал это в таких исключительных случаях, когда, казалось, к нарушителю могут быть применены более жесткие санкции. Наложенное Чеботарем наказание действовало исключительно - редко кто отваживался второй раз по-пасть в зону внимания подполковника.
  Утром в части устраивался развод. Ротные шеренги выстраивались перед зданием шта-ба и кто-нибудь из старших офицеров зачитывал приказы, доводил до сведения солдат "последние известия" о происшествиях. Если развод вел командир части, кто другой из старших офицеров, задние шеренги, в которых стояли "старики", быстро пустели. До того нудно и тошно велись разводы офицерами, что две-три передние шеренги создавали видимость построения части.
  И абсолютно иная картина, когда развод делал начальник штаба. Увидев начальника штаба перед строем шеренг, "старики" пробирались в передние ряды, оттесняя "молодых". Мало этого, от расположения соседних частей мчались солдаты и пристраивались к нашим рядам. Минут через двадцать на плацу стоял внушительный по размерам, не полк даже, а два-три полка. Офицеры видели, во что превращаются разводы, когда их проводит Чеботарь, но сделать что-либо не могли, потому что развод в таком случае превращался в своеобраз-ный спектакль, умело ведомый одним режиссером и конферансье.
  Не знаю, прав ли я, сравнив таким образом армию с театром, но ни с чем не могу боль-ше сравнить. Аншлаг был полнейший, если Чеботарь вел развод. В передние ряды было не пробиться, никто из солдат до конца развода никуда не уходил.
  Как вел Чеботарь развод, нет, как он вел его!
  Два солдата нашей роты - Зудин и Паровченко - исполнили своеобразный аккордный подряд, переоборудовав одно из помещений здания штаба в своеобразную камеру предва-рительного заключения. Офицерам и Чеботарю надоела возить нарушителей дисциплины по всякому поводу на гаупвахту, поэтому Чеботарь организовал нечто типа гаупвахты в части, оборудовав под нее одно из помещений. Работу исполняли Паровченко и Зудин. За это получили поощрение в виде трех увольнений вне очереди.
  Работа исполнена, и "аккордники" в первую же субботу пошли во внеочередное уволь-нение. Оттуда явились под хмельком. Тут же были посажены в "козлодерку" - так прозвали солдаты нашу гаупвахту.
  Наутро - развод части. Где именно Паровченко и Зудин, никто из нас не знал. И под бра-вурные звуки оркестра Чеботарь представил нам первых посетителей гаупвахты. Часть грохнула от смеха, когда увидела, кто оказался новоселами "козлодерки". Два дня провели они в ими же изготовленной "козлодерке", потом солдаты донимали их расспросами, как новоселье прошло.
  Многие побывали в этой "козлодерке", даже мне пришлось провести там несколько ча-сов. Впечатление не из приятных - холодно очень.
  Периодически Чеботарь прямо с развода отправлял в "козлодерку" тех или иных нару-шителей, иногда, наоборот, оттуда выходили и представали перед нами очередные посто-яльцы этого заведения, а Чеботарь "популярно" в свойственном только ему стиле объяснял, за что они сподобились оказаться там. "Объяснения" Чеботаря были настолько своеобраз-ны, что часть взрывалась грохотом смеха и даже нарушитель чувствовал себя не так неуют-но, стоя перед строем.
  Как-то, во время очередного развода, проводимого Чеботарем, примчался начальник гарнизона. Взрыв солдатского смеха был настолько оглушителен, что донесся до высоких ушей, вот и прибежал узнать, что происходит. Оно и не удивительно, если принять, что на плацу стояли солдаты по крайней мере трех частей.
  Не буду интриговать и рассусоливать по поводу ораторских способностей Чеботаря, опишу один из проводимых им разводов.
  Часть выстроена на плацу. Мы, в то время "старики", увидев Чеботаря перед зданием штаба, уже на подходе к плацу оттесняем "молодых" в задние шеренги. Рота, громыхая сапогами так, что сотрясались стекла, промаршировала и замерла на положенном ей месте. Другие роты не менее браво в это время грохают по плацу. От расположения других частей, услышав грохот, несутся солдаты, пристраиваются к ротам - именно по звуку громыхания первой появившейся на плацу роты солдаты узнают, кто проводит развод.
  Вот роты замерли в ожидании, Чеботарь выслушивает отчеты командиров рот. Минут пятнадцать уходит на зачитку приказов. Еще минут десять - своеобразная подготовка к свое-образному спектаклю. Наконец:
  "Миша Медведкин, выдь со стоя!" - звучно командует Чеботарь. В части два Медведки-ных, оба Михаила, оба приморцы, но один из Находки, другой - из Артема. Оба выходят. Чеботарь, оглядев вышедших, замолкает. Мы ждем, чем закончится, кто из Медведкиных окажется сегодня "героем". "Артемовский Медведкин, встань в строй", - произносит. Тот становится в общие ряды. Оставшийся мнется с ноги на ногу, посматривает куда-то в небо.
  "Ебать мои старые кости!" - начинает Чеботарь. Часть замолкает, ни звука.
  "Дожился, мать мою перемать!" - чтобы офицер прилюдно поносил сам себя при сол-датах - это мог позволить себе только Чеботарь, который знал, что его престиж не пострада-ет. "Позор на мои седины! Кочерыжка старый, пердун!" - продолжал Чеботарь еще несколько минут. Наконец, когда первая часть "номера", состоявшего в своеобразной самокритике, закончена, Чеботарь сообщает: "Дожился: солдата на собственной машине две недели в самоволку возил!" Часть замирает от изумления.
  "Две недели, как по расписанию, подавал лимузин к крыльцу и вез, - указывает на сто-явшего Медведкина, - Михаила до бабы. До бабы возил?" - спрашивает у солдата. Тот "скромно" молчит и переступает с ноги на ногу.
  "Выезжаю в четверг вечером на своем драндулете за ворота, еду по дороге. А метели-ща! Впереди солдат в снегу бултыхается. Останавливаюсь: "На работу, милый?" "Так точно, товарищ подполковник!" "Ну, садись, подброшу". Довез до кочегарки, высадил. С того вече-ра так и повелось: только я за ворота, а он уж меня поджидает. А останавливаю, везу до кочегарки. Всю неделю так. И эту неделю тоже".
  "Ну, не надо - всю неделю!" - противоречит Медведкин.
  Чеботарь продолжает: "А вчера сам себе думаю: кто же из кочегаров у нас две недели подряд во вторую смену работает? Вызываю командира роты: "У тебя Медведкин в какую смену работает?" "В третью". - отвечает. "А ту неделю в какую?" "В первую", - отвечает".
  "А я тебя в какую смену возил?" - интересуется Чеботарь у солдата. Тот молчит, хотя всем ясно, что во вторую. Влип, Медведкин, влип! Десять суток - минимум. Солдаты не зна-ют, то ли сочувствовать солдату, влетевшему под завязку, то ли восхищаться в очередной раз Чеботарем, то ли пренебрежительно плевать в сторону недотепы, рискнувшему пользоваться услугами офицера. Как белый свет ясно, что он рисковал отчаянно, но пошел на этот шаг. Ну, не дурак ли?
  "За использование служебного транспорта в личных целях, - в это время делает итог Чеботарь, - Десять суток от имени командира части. За использование начальника штаба в качестве шофера - еще десять суток".
  Все знают, что максимум наказания, объявляемого солдату - десять суток от имени ко-мандира части, больше дать никто не мог. Но преступление нетрадиционное, своеобразное. С одной стороны - солдат проявил находчивость, сообразительность. С другой - наглость. Чеботарь тоже показал, что находчивость присуща не одному Медведкину, и тот получает такое наказание, которое никто не получал. Миша даже не пытается слова произнести в свою защиту. Прослушав приказ, подносит руку к фуражке: "Есть - десять суток за использование машины, есть - десять суток за использование начальника штаба". Часть грохает от смеха - обстановка разряжена.
  Двадцать суток на "губе" отбыл Миша как миленький.
  Демобилизовавшись, я ушел в ДЭР. Через год, находясь в здании хараровского аэро-порта, - куда-то летел в командировку, - вижу внизу прохаживающегося в длинной, до пят, шинели без погон, Чеботаря. Подхожу: "Здравия желаю, товарищ подполковник!" "Не под-полковник, а полковник", - поправляет, зорко посматривая на меня. "Поздравляю! Дембель?" - намекаю ему о его шинели без погон. "Дембель", - вздыхает он. - "Дембель". "К внукам, наверное собрались?" - заметив, что Чеботарь как-то неловко смотрит на меня, понимаю, что меня он не вспомнил, а спросить не хочет. Тут же справляю ошибку: "Рядовой Гераськин. Призыв 1971-1973 годы, приморский". "Помню, помню", - улыбается Чеботарь. - "Сейчас вспомнил. Отец как, мать?" "Все нормально, товарищ полковник. Спасибо, за все спасибо: за службу, за науку. Успехов вам и счастья. До свидания". Мы прощаемся, Чеботарь идет к выходу на посадку, так как началась посадка на его рейс. Через несколько часов самолет увезет меня в другой город, в другое место. Больше с Чеботарем встречаться не довелось.
  Краткая биография полковника Чеботаря, известная нам: с четырьмя классами образо-вания, по национальности цыган, пошел на фронт. Прошел не только фронты Отечественной, но и Японской. Закончил в звании лейтенанта, пошел в офицерское училище.
  Внешняя достопримечательность - чапаевские усы. Недаром в некоторых случаях сол-даты звали его "Василием Ивановичем". Главная примета, необходимая для оценки ситуа-ции в случае появления Чеботаря в месте своей дислокации: смотри на усы и руку Чеботаря. Если рука поглаживает усы, значит, Чеботарь в распрекрасном расположении духа и можешь не опасаться за последствия его появления. Если усы закручены вверх, рука продолжает их закручивать, хватай ноги в руки и - как можно быстрей и как можно дальше. Даже офицеры, завидев закрученные усы Чеботаря, которые он продолжал закручивать, опасались попа-даться ему на глаза. Разносы и наказания, накладываемые Чеботарем, всегда отличались оригинальностью и запоминались надолго. А если сподобился отличиться, заслужить его похвалу, что случалось чрезвычайно редко, проходило как бы само собой - солдаты об этом быстро забывали.
  
  ШКОЛА, КАК ШКОЛА
  
  Армию именуют школой жизни. Ну, скажем, дисциплине там немного подучат, заставят смотреть на жизнь здраво. Но кроме этой позитивной стороны имеются и негативные.
  Дедовщина. Что за явление? Откуда оно?
  Да оттуда, откуда и все остальное. Старослужащий все же должен иметь привилегии перед молодыми хотя бы потому, что он лучше ориентируется в службе. Знает, как действо-вать при исполнении той или иной задачи. Но это одно.
  Другое. Кое-кто из старослужащих ставит себя в таком свете перед молодыми, что именно это явление оказывается дедовщиной.
  Я не помню страшных, жестоких происшествий в нашей части на фоне этой самой де-довщины. Не буду говорить, что наша часть была образцовой, все в ней было в порядке, уровень "порядка" можно оценить после ознакомления с этим рассказом.
  Что такое дедовщина, я узнал буквально через месяц после появления в роте. Так уж случилось, что в роте было три призыва. "Годки", призванные раньше нас на службу на год. "Фазаны", призванные раньше нас на полгода. И мы, "салажата". Вся грязная работа тут же была переложена на наши плечи, год пришлось тянуть эту лямку. "Фазаны" тут же уклони-лись от этой работы, скооперировались с "годками", а мы оказались теми "рабами" кто моет полы, драит туалеты и прочее, прочее, прочее.
  Первая стычка произошла буквально неделю после появления в роте. Нас направили на чистку картошки. Нас - это всю молодежь отделения, плюс "фазанов". "Фазаны" к картошке и не прикасались. И тогда я не выдержал, заставил чистить их.
  Расплата последовала на следующий вечер. Вызывают в курилку. Захожу - два "стари-ка" и два "фазана" из тех, кто с нами чистил картошку. Вначале нормальные объяснения о порядке службы, потом и до рукоприкладства дошло. Бросившегося первым Толю Карпова, "фазана", встречаю прямым в челюсть - летит в угол и затихает там. Досталось и второму "фазану", кинувшемуся следом. И тогда за меня, увидев, что я парень не промах, взялись "годки", вышедшие на роль "стариков". Выдали хорошо, но и от меня получили. Главное, что отметил, "старики" не наглели, просто выдали десяток пачек, а я старался отбиваться, не очень ущемляя их самолюбия.
  Ну, думаю после драки, все, забьют. Нет, избрали другую тактику. Стали по-тихому "опускать", то есть сбивать с меня спесь и гонор. Командир отделения мог придраться за любую провинность и влепить наряд вне очереди. Год так длилось - терпел, а куда деваться.
  Подходит срок демобилизации "годкам". Как-то, выпив, мы с Лехой Попандопуло вспомнили старые обиды от "годков", сейчас дембелей. Больше всех "доставал" нас Вася Басов, дебил с четырьмя классами образования, старавшийся таким образом как-то образом возместить свои недостатки. "Неужели Вася просто так поедет на дембель?" - спрашиваю Алексея. - "Он же, гад, изводил нас, как мог".
  Были дела. Стоял всю ночь Вася в наряде и нас всю ночь заставлял драить полы одеж-ными щетками и мылом. Всю ночь, хотя категорически было запрещено заставлять отраба-тывать более четырех часов после отбоя. И так случалось часто, когда Василий заступал в наряд.
  Подходим к кровати, на которой валяется Басов: "Вставай, Василий, разговор будет". Вася с недоумением смотрит на нас. На соседней койке лежит другой дембель, Вовка Качин. Парень здоровый, но никогда не пытался нас принижать, хотя имел такие возможности. Все же Василий - его земляк, он пытается вступиться за него. "Вовка, ты, пожалуйста, не встре-вай. Тут, понимаешь, дела такие, что, не лезь", - упрашиваем Качина.
  "Ребята, может, не надо?" - канычит Василий. - "Дембель все же. Как поеду с синяка-ми? Давайте, я вам денег дам?" - предлагает.
  "Сколько?" - спрашиваю.
  "Сорок рублей".
  "Давай!" - берем деньги, покупаем водки и тут же пропиваем. Нет, все же Василию нуж-но выдать напоследок, решаем под хорошим хмельком - офицеров в роте никого нет. Отво-дим Василия за угол и хорошо мутузим - с него хватит.
  "А Горелика, неужели его просто так отпустим?" - спрашиваю я, припомнив, что и этот дембелек над нами измывался. Решаем, что и этому надо хорошо выдать.
  Горелик - сержант, за него могут и посадить, командир все же. Но сержант - это только звание, по натуре - сволочь, как и Вася Басов. Кстати, Горелик сам нарвался на скандал. Он до сих пор не осознал, что он - дембель, которому остается только ждать увольнения, не лезть на рожон и в дела части. Он, можно сказать, отрезанный ломоть. Гонор свой должен оставить где-то подальше. Но не оставил. И когда резко посылает кого-то из нас подальше, тут же летит зуботычина от Алексея. Горелику бы смолчать, убраться, но он бросается вперед и нарывается на мой хук. Тут же валится снопом. Дембеля вскочили, но вскочили и "годки", те, кто пришел в часть вместе с нами. Бывшие "фазаны", а сейчас "старики" тоже под-тягиваются. Силы явно не в пользу дембелей и "стариков" - нас больше. "Сам нарвался", - объясняю по поводу происшедшего с Гореликом. Тот еще корчится на полу. Дембеля, пока-чав головами, отходят.
  Позже слышу нытье Горелика перед дембелями, что не помогли ему. "Ты давно нары-вался", - заявляет кто-то из дембелей, кажется, Вовка Чащин. - "Не борзей, не наглей. Кста-ти, встречаться с кем-нибудь из них на гражданке не советую - вспомнят все". Горелик по-ехал на дембель с хорошим бланшем - от Алексея, и свернутой на бок скулой - от меня.
  И еще одному досталось, командиру нашего взвода старшему сержанту Муфазалову. Тоже с фингалом поехал. Кто ему припечатал, не знаю, не в курсе. Тоже хорошая сволота была.
  После отъезда дембелей принялись за бывших "фазанов", теперь "стариков". Вы, га-ды, всего полгода пахали, а мы год. Нет, теперь вы пашите, до дембеля. И пахали многие. Нас, нашего призыва, вдвое больше их, и потому дембеля старались вести тихо и мирно.
  Групповщина в армии - основа формирования. Формируется групповщина по разным признакам. Первая и основная группа - род войск. Моряк презрительно относится к солдату, танкист выделяет своих, танкистов, морпех - морпехов и так далее.
  Потом идет разделение по призыву. Дембеля, "старики", "годки", "фазаны" и "салаги". Дембеля держатся дембелей, старики со стариками группируются, и даже из других частей, если имеются рядом.
  Потом идет деление по замлячествам. Приморцы - отдельно, сибиряки - отдельно, мо-сквичи - отдельно, хохлы - отдельно. Даже если разных призывов, но, найдя земляка среди другого призыва, можешь рассчитывать, что он поддержит тебя в трудную минуту, окажет помощь. Иметь некоего опекуна среди старослужащих даже выгодно. Хотя он и будет тебя как-то использовать, к примеру, заставить пришить подворотничок, почистить сапоги - мне такого никогда не приходилось делать, сознаюсь честно, - но можешь рассчитывать, что опекун защитит тебя от попыток "принизить" другими стариками.
  Хотя у меня опекуна из стариков не было, все же по появлении в роте молодых, взял одного под свое шефство. "Принижать", заставляя пришивать подворотнички, чистить сапо-ги, не "принижал". Вел с ним разговоры о жизни, рассказывал сам. Раз или два посылал за водкой, но и ему за эту услугу перепадало грамм сто пятьдесят - двести
  Если командиры в части опытные, можно рассчитывать, что этот балаган, именуемый солдатской массой, будет регулироваться и направляться, порядок, видимость его, будет поддерживаться. Офицеры обязаны не давать разгораться страстям на той или иной почве. Одернуть и поставить на место "старика", встать на защиту чести "салаги" - это обязаны уметь офицеры. Для этого нужно знать, чем живут твои солдаты, нужно, чтобы они доверяли тебе. Если же порядок в роте, части офицер будет поддерживать только опираясь на старика, если о настроениях в роте будет знать от наушников-фискалов, которые порой обнаружива-ются среди солдат, тогда не жди ничего хорошего.
  Что еще значит собой армия? Армия - школа сообразительности. Провинился, помню, перед старшиной роты. Взъелся он на меня, гоняет по нарядам. Назначил на работы по очистке выгребной канавы из свинарника части. Более унизительной работы для солдата придумать нельзя.
  Ладно, чтобы больше не унижал, - копаю канаву и делаю сток из нее в ближайший сток, идущий мимо столовой. Зловонная жижа помчалась по канаве, достигла штаба и дальше мимо казарм. Вонь, мухи. Примчался старшина, орет: "Ты куда, мать твою через мать, сток сделал?!" "А куда? До ближайшей сточной канавы. Вы же не указали, куда вести". "Закапы-вай, убирай эту срань!" "Чем и как, товарищ старшина, лопата сломалась", - показываю обломанный черенок лопаты. Старшина приносит другую, и та через двадцать минут ломает-ся. Старшина, увидев, что вонь и жижа не уменьшается, снова прибегает. Я покуриваю на солнышке, подальше от этой вони. "Опять сломалась? Ну, я тебе сейчас устрою!" Приносит лопату с металлической трубой вместо ручки. Но он меня плохо знает: при нем втыкаю лопа-ту в землю в районе, где закопан какой-то металлический штырь, - я на него наткнулся, когда копал и пришлось обойти штырь, а сейчас он весьма кстати, - делаю вид, что пытаюсь отвер-нуть пласт земли. Лопата трещит и ломается сам штык. Старшина аж трясется, а я недо-уменно посматриваю на огрызок лопаты.
  Пока старшина бегает в поисках новой лопаты, ко мне приближается начальник штаба. Прибыл, видимо, узнать причину появления зловонной жижи возле штаба. Походил, посмот-рел. Я стою навытяжку.
  "Специально устроил, провокатор?" - Чеботарь в благоприятном расположении духа. Что ему отвечать, не знаю. Соврешь - будет хуже, да и сознаешься - не помилует.
  "Тут работы, если нормальную канаву вести, для отделения на день, а старшина прика-зал сегодня закончить. Проявил смекалку, а оказалось...", - выжидательно молчу. Удар от себя я отвел, как будет выпутываться старшина, он, кстати, бежит уже с лопатой в руках, не знаю.
  Чеботарь минут пять расспрашивал старшину, а потом: "Давно пора нормальную канаву прокопать! Что с него одного толку - отделение нужно. Давно уже говорю тебе, чтобы занял-ся. Вон отсюда!" - орет на меня. Я убегаю, а начальник штаба еще минут двадцать разносил старшину. Назавтра там работало отделение солдат, меня среди них не было.
  Был иной случай - неделю возил меня старшина на гаупвахту, пытался оформить туда. Произошло это опять по простой причине.
  Работали на военном заводе. Тех, кто работал во вторую смену, утром на подъеме не трогали, давали поспать до завтрака. До оно и понятно, прибывали в три часа ночи, и солда-ты не успевали выспаться. Приказ командира роты дать поспать второй смене до завтрака соблюдался.
  К тому времени, когда произошел случай, я хорошо приборзел, если можно так сказать. Год отслужили, разобравшись, что самый лучший способ поведения в армии "солдат спит - служба идет", поступал по этому принципу. А что, разве не так? Шел служить, а оказалось, что прибыл отдать два года Родине. Ну, если ей нужны эти два года, пусть забирает. Откро-венных нарушений за мной не водилось, ярым нарушителем дисциплины не был. Если иные по самоволкам таскались, ловились на пьянках, со мной такого не происходило. Просто, я перестал обращать внимание на службу. Офицеры нашей роты потеряли в моих глазах авторитет. Я молча выслушивал офицера, отдающего мне приказание, пытающегося ли завести "душевный разговор". "Как дома, как дела?" - интересуется замполит роты. Молчу. "Язык проглотил?" Молчу. "Отвечай, когда с тобой разговаривают!" - орет. "Есть отвечать, когда со мной разговаривают?" - снова молчу. "Что молчишь?" - выходит из себя замполит. "А что именно говорить? Может, статьи устава прочитать?" - интересуюсь. И в примерно таком духе всегда.
  Потерять авторитет командир не имеет права. Ну, а если потерял, то отчего и почему? Ну, не знаю, как бы относились к офицеру, пьяному в стельку отчитывающего стоящего перед строем такого же пьяного в стельку солдата. Или к прапорщику, чистящему перед строем морду пьяному солдату, хотя сам едва держится на ногах. Кстати, вместе пили солдат и прапорщик, как выясняется, - солдат, которому прапорщик чистил морду, потом потихоньку сообщает среди своих.
  И от всего этого вырабатывалось отвращение к армии. Я попросту стал игнорировать офицеров и старшинский состав. Те, увидев, что я объявил своеобразный бойкот, стали придираться. Но за что придираться, я ничего противоправного не совершаю?
  А когда обнаружили, что на их придирки можно найти противоядие - примерно такое, как в случае со свинарником, - отступились. А я приборзел - перестал подниматься на подъеме. Вставал тогда, когда рота уже готовилась к утреннему построению - в восемь часов.
  Это не осталось незамеченным, меня стали пытаться поймать офицеры хоть на этом прегрешении. Не на того напали. Кровати двухъярусные. Внизу спали "старики", к которым относился и я, вверху - "молодежь". Меняюсь с "молодым", спавшим надо мной, местами, занимаю его койку. Офицеры во время утренних обходов, зная, что "старье", то есть мы, спим внизу, осматривали только нижние кровати. Если верхняя кровать занята, значит, на ней спит молодой, вернувшийся с ночной смены - его не трогать. Молодой наглеть не станет - не тот этап службы, чтобы мог позволить себе это. Такие представления господствовали среди офицеров.
  И все же старшина отметил как-то, что меня нет на построении при подъеме. Выстроив роту, задает вопрос, где я. Услышав это, вскакиваю, хватаю одежду и через окно выскакиваю на улицу. Сполоснувшись под краном - якобы умывался, заскакиваю в роту. Старшина дела-ет предупреждение, чтобы на построение на подъеме являлся вовремя, хотя я уверяю, что делал пробежку. Как же, поверит старшина, что я бегал. Явная ложь, но не пойман - не вор.
  Старшина на подъемах появлялся изредка, но все же являлся. Примерно два-три меся-ца вел я жизнь приборзевшей личности, а потом старшина выяснил, что я занимаю верхний этаж кроватей, приказал тут же перебраться на нижний. Лафа кончилась, потому что и он, и офицеры на каждом подъеме интересовались, нахожусь ли я в строю.
  А тут случилось работать во вторую смену. Утром, мне положено отдыхать, трогать меня до завтрака нельзя. Делавший обход старшина, увидев меня спящим, решил проучить. Поднял ногу и ударил каблуком по спине. Сквозь сон я ощущаю страшный удар в районе позвоночника. Боль адская, но вскакиваю и еще, не продрав глаза, увидев кого-то перед собой, бью изо всей силы. Старшина летит через проход и падает.
  Увидев, кого я ударил, понимаю: все! Подсудное дело - ударить офицера или старшину.
  Потом разговор у командира роты, объяснительная. Потом начальник штаба и новый разговор. Я уже ничего хорошего не ждал. Моим оправданием был здоровенный синячина на спине, но разве это спасет. Дисбат или даже тюрьма - это точно. Однако обернулось дело только десятью сутками.
  На следующий день старшина самолично обрядил меня в подобающую для гаупвахты экипировку и повез на гарнизонную гаупвахту. Заведя в помещение, где сидел начальник караула, - тот был занят тем, что играл в шахматы с каким-то сержантом, - оставил меня, получив команду офицера, занятого игрой, обождать. Сам старшина ушел к какому-то своему знакомому, обитавшему здесь.
  Стоя у стойки, разделявшей помещение, от нечего делать смотрю за игрой. Увидев, что сержант делает неверный ход, замечаю об этом. "Молчать!" - командует офицер. Сержант быстренько проигрывает, собирает шахматы, уходит. Старшины все нет.
  "В шахматы играешь?" - интересуется офицер.
  "Немного".
  "Разряд есть?"
  "Нет, любитель".
  "Садись, играть будем, пока старшина не придет", - тоном приказа объявляет офицер.
  "Не то состояние, чтобы в шахматы играть", - отнекиваюсь.
  "А что так?"
  Я машу рукой, не желая рассказывать. В сопроводительной о происшедшем ничего не сказано, там стоит другая причина, более мягкая: неисполнение приказа начальника. Под это определение можно многое подвести. Да и приказы бывают разные, иные, действительно, исполнять не имеет смысла.
  Постепенно офицер выпытывает у меня кое-какие данные. Служу год с небольшим, приморский. Родом из Артема. Откуда из Артема? Из Кневичей. Знаю ли таких, проживающих в Кневичах? Знаю, с младшим из братьев учился в одном классе.
  "Так, - говорит офицер. - Садись, будем играть. У меня первый разряд по шахматам. Если выиграешь хоть одну партию из пяти, на "губу" не беру".
  Играть нет никакого смысла, но офицер явно смеется надо мной. Это заводит, сажусь. То ли с перепугу, то ли еще отчего, но играл в тот раз сильно. Счет 2,5:2,5.
  Старшина еще не пришел. Офицер откинулся на стуле, смотрит на меня. "Может, еще партию?" - предлагает. "Голова уже гудит", - отнекиваюсь. Выполнит ли офицер уговор?
  "Ты меня не узнаешь?" - спрашивает. Смотрю на него в недоумении: "Нет, не знаю". "Да я старший их трех братьев", - называет фамилию тех кневичанцев, о которых распраши-вал. И тут я узнаю его. Действительно, он самый, старший брат Сашки Самойлова. Расспро-сы, разговоры. Нехотя сообщаю, почему попал сюда. Он сочувственно качает головой: легко отделался.
  Я все это время уже стоял по другую сторону стойки, там, где оставил меня старшина. Вот, является и он. Глаза блестящие, от него небольшой запашок. Ясно, остограммился у своего знакомого.
  "Берешь?" - спрашивает старшина у офицера, имея в виду меня. Я смотрю на офицера: от него зависит решение. "Мест нет, - нехотя отвечает он. - Привози завтра. Может, освободятся".
  Старшина повезет меня на "губы" Амурской флотилии, к авиаторам, танкистам, но там своих штрафников девать некуда, и мы возвращаемся в часть. Меня определяют на работы по уборке казармы, старшина убывает куда-то.
  Неделю продолжалось так. Вся рота - на работы, я же сворачиваю скатку и со старши-ной еду на "губу". Оставив меня в обществе офицера, старшина убывает к знакомому, час-полтора является с маслянистым взглядом. Я успеваю проиграть несколько партий за это время - всего один раз выиграл, да штуки три свел вничью. Офицер заворачивает меня назад под предлогом отсутствия свободных мест. Два раза провез меня старшина по другим гаупвахтам, пытаясь пристроить там, потом перестал. В роте определяется фронт работ для меня, старшина убывает.
  И так неделю. "Может, хватит, товарищ старшина?" - предлагаю на седьмой день. Старшина ничего не отвечая, везет. На другой день не вызывал из строя - опала закончи-лась. Если бы ни окончилась, оформил бы меня старшина на "губу" в тот день - начальник караула должен был смениться.
  Когда же в первую роту, командовал которой старший лейтенант Белевицкий, отбирали кандидатов из числа разгильдяев, нарушителей, я первым из нашей роты попал туда. Набра-лось нас ровно на отделение из всех остальных рот. Так вот, все эти разгильдяи и нарушите-ли нормально и прилично дослужили, и только потому, что, увидев в Белевицком именно офицера, подтянули себя. Офицер сам служил, и остальных заставлял служить, а не отбы-вать срок.
  Вспоминаю такой случай, вязан как раз со старшим лейтенантом Белевицким. Выдали нам "зарплату", положенные законом три рубля восемьдесят копеек - рядовому, четыре - ефрейтору, четыре сорок - младшему сержанту. Я числился рядовым, получил свою сумму. Когда еще служил и исполнял обязанности командира отделения, получал больше, хотя... ладно, это долго описывать.
  Получили свою "зарплату" - первые пайковые в первой роте. Все из отделения - старики, все переведены из других рот на исправление. Решили "обмыть" это дело. Перед обедом и "обмыли", взяв три или четыре бутылки вина. Прибыли в роту на обед. Выстроил командир роты, прохаживается. Я же, понимая, что запах он может уловить, разжевал несколько серных спичечных головок - старая увертка, прием, который помогает на время отбить запах. Соседу в шеренге дал несколько спичек. Тот тоже разжевал.
  Белевицкий встал перед строем: "Что-то от отделения Таразяна", - командовал нами тогда один хитрожопый армяшка, которого вскоре Белевицкий снял с командиров отделения. - "Что-то от обделения Таразяна не русским духом несет. А ну-ка первая шеренга отделения, два шага вперед!" Первая шеренга шагнула. Ну, сейчас начнется.
  Белевицкий ко мне первому подходит: "Дыхни!" Дышу. "Не понял! Еще раз!" - приказы-вает командир. Где уж тебе понять, после "закусывания" серными спичками иные средства проверки необходимы. Снова дышу. Он проходит к следующему. Сосед тоже "закусил" спи-чечными головками. Опять ничего не поняв, он проходит к следующему, просит дыхнуть. Тот не успел воспользоваться средством, и Бельвицкий отдергивается. Чтобы одни из нас выпи-ли, а другие не пили - сомнительно. Беливицкий останавливается, задумываясь. Потом возвращается ко мне: "Пил?" Что ему отвечать? Можно и соврать, но нужно ли? Если по-шлет на экспертизу в санчасть дышать в трубочку, и там можно отвертеться. Известно и такое средство, которое не дает изменения цвета индикатора определения наличия спиртного в выдыхаемом воздухе. Уже случалось мне провести вокруг пальца нашего медика. Так что же ответить, а, была, не была: "Пил, товарищ старший лейтенант". "Пил?" - спрашивает у моего соседа. "Пил", - отвечает тот. "Пил?" - у следующего. "Пил". И так ответила все отделение за исключением командира. Он, сволочь, тоже пил, но отнекивается.
  "Первая шеренга, встать на место, всем по четыре наряда вне очереди!" - объявляет командир. Нам не привыкать.
  Вечером на поверке получаем задание от имени командира роты надраить полы масти-кой. Выходим на улицу. Что делать, спрашивает кто-то, может, поднимем молодых? А, черт с ним, отработаем сами, предлагаю, другие поддерживают. "Какого черта ты-то сознался?" - спрашивают меня. - "Запаха от тебя он не уловил же?" Мы сидим на завалинке под окнами ротной канцелярии, беседуем. "Решил на первый раз не врать, а там видно будет", - отве-чаю. - "Служба впереди еще с этим командиром. Мог бы и соврать - не привыкать. Послал бы в медчасть - и там прошел бы тест, знаю средство".
  Перекурив, поболтав, идем в роту, хватаем швабру для натирания полов и до двенадца-ти часов усердно возим по полу.
  Утром на подъеме командир роты. Выстраиваемся и узнаем, что он ночевал в роте. Черт! Мы же сидели под окнами канцелярии и болтали о нем, а он в это время там находил-ся. Ладно, пусть знает, что о нем солдаты думают.
  Во время утреннего построения командир роты объявляет: "Штрафникам остальные наряды прощаются - пусть воспринимают это как поощрение за прилично исполненную работу. В случае повторится - пощады не ждите. Все ясно?" Ясней некуда. Я, лично, больше не ловился. Если пил, то тогда, когда был твердо уверен, что Белевицкий отсутствует. Другим "везло" меньше: человека четыре во время очередного "залета" отправились на "губу".
  За два месяца до увольнения нечаянно заработал внеочередной отпуск у Белевицкого.
  Среди немногих офицеров, пользовавшихся уважением, был Белевицкий. И не только потому, что служака отменный. Белевицкий - разрядник по бегу. Бегал сам и нас гонял. Я вдруг обнаружил, что тоже неплохо бегаю. Выстоит, бывало, Белевицкий роту на зарядку, приказывает: "За мной бегом!" Сам впереди мчится, остальные сзади. Обогнать Белевицкого никто не мог. Он объявил даже, кто раньше его придет к финишу, получит отпуск. Нас, "стариков", это не привлекало - до дембеля осталось немного. И часто, когда Белевицкий помчался впереди роты, кое-кто просто отваливал в сторону, дожидаясь, когда рота будет возвращаться назад. Но Белевицкий быстро раскусил эту уловку и стал пересчитывать солдат, остановившись посередине дистанции. Ловкачи были им пойманы за руку.
  Однажды Белевицкий, как обычно, побежал впереди роты. Ежеутренне бегали пять ки-лометров, а командир впереди всех. К середине дистанции рота вытянулась длинной цепью. Я, обычно, бегал где-то в передних рядах, не стремясь обгонять командира, а в то утро бе-жалось необыкновенно легко. Мчусь за Белевицким и понимаю, что могу еще поддать. Когда до финиша - нашей казармы - осталось метров триста, поддаю ходу, Вот, уже равняюсь со старшим лейтенантом. Он, увидев меня рядом, прибавил, я - тоже. Метров за сто я обхожу его и врываюсь в казарму.
  "Объявляется отпуск десять суток", - заявил командир роты, когда на утреннем по-строении я вышел из строя.
  "Какой отпуск, товарищ старший лейтенант, дембель на носу".
  "Как хочешь", - ответил командир. От отпуска я отказался, все отделение ржало надо мной, отпускником.
  "На хрен ты его обходил?" - спрашивал Вовка Матросов, сибиряк и сосед по койкам.
  "А пусть не задается", - больше Белевицкого во время утренних пробежек я не обходил. Когда он поинтересовался, отчего не составляю ему конкуренцию, ответил, что стимула нет. И все же однажды опять обошел.
  Шли ротой с работы, начался проливной дождь. "Бегом!" - подал команду Белевицкий и бросился вперед. Мокнуть под дождем я не собирался, и во всю прыть пустился следом. До роты было километров восемь, уже на втором километре обошел всех, в том числе и Беле-вицкого. Когда остальные стали прибывать в роту, я успел утюгом просушить робу и спокойно отдыхал. "Теперь я знаю, как ты бегаешь", - заявил Белевицкий - "А почему в соревновани-ях не участвовал?" "Стимула не было", - отвечаю в своем амплуа.
  Если Белевицкий пользовался авторитетом у солдат, этого не скажешь об остальных офицерах роты. Тот же замполит по кличке Рыжий. Фамилию забыл, осталась в памяти толь-ко кличка. Здоровый, мордатый, рыжий старлей. Появился в роте примерно с нами, молчал, молчал, а потом начал "обкатывать" нас. Сидим, к примеру, на работе греемся у печки. Заходит, присаживается, потом начинает: "Кто задание выполнять будет? Я, что ли? Марш на работу!" На улице - пурга, метель, мороз. Нам же - копать яму. Долго не проработаешь, потому и толклись в такую погоду у печки-буржуйки. Выходим, приступаем, старлей остается у печки. Уже после обеда кто-то устроил ему "подлянку", сунул в печь кусок шифера вместе с дровами. Мы на улице были, когда старлей полез дрова подбрасывать в печь. Шевельнул, видимо, угли кочергой, задел шифер, тот и взорвался. Хлопок сильный был в помещении, где стояла печь, даже мы на улице расслышали. Потом выползает оттуда старлей, морда обгоревшая. Орет на нас, матами покрывает.
  "Может, кусок шифера случайно попал?" - высказываю соображение.
  Лучше бы я это не говорил. Старлей твердо уверился, что это я подкинул шифер в печь. И несколькими днями поздней Белевицкий прямо спрашивает меня, бросал ли я шифер в печь. "Нет, товарищ старший лейтенант. Зачем бы я бросал?" Белевицкий отшил мордатого Рыжего, но тот искал любой повод, чтобы придраться. А такие случаи имелись. "Я научу вас, как Родину любить!" - приговаривал Рыжий. Ох, и набили ему морду ребята после дембеля. Приехали в Хабаровск несколько человек из приморских, служивших в это роте, случайно встретили на улице и начистили.
  Мне на прощание Рыжий устроил пакость. Я объявил ему, что решил после армии по-ступать в институт, характеристика нужна. В институт, правда, я не собирался на этот год, через год намечал, но решил испросить характеристику.
  Писать характеристика входило в компетенцию замполита роты. Написал мне Рыжий характеристику. Такую, с которой можно поступить было только в тюрьму. Привез я ее домой, дал отцу прочитать. Он в лысине зачесал: "Неужели так паршиво служил, коль начальство о тебе нелестно отзывается?" "Начальство тоже разное бывает, отец. Иной хоть какую-то гадость, но сделать старается". Отец, прослуживший в армии с 1943 по 1973 год и еще не ушедший на пенсию, промолчал. Месяцев пять назад они получили письмо с благодарностью из части, где я служил. Вот и поди, разберись, чему верить, какой бумаге. То ли той, что ранее пришла, то ли этой, в виде характеристики. Перед отъездом на вокзал, часа за три я ознакомил старшего лейтенанта Белевицкого, сдававшего дела и убывавшего в академию, какие характеристики пишет его замполит. Белевицкий прочитал, ухмыльнулся: "Наплачутся с ним солдаты. А что же раньше мне не сообщил об этой характеристике?" "Капать" на офицера? Зачем? В институт собираюсь на следующий год. А что "обкатают" Рыжего солда-ты, сомневаться не приходится. До свидания, товарищ старший лейтенант, спасибо за то, что хоть несколько месяцев дали возможность послужить, успехов вам". Белевицкий протянул руку, а я побежал к вызывавшему уже меня прапорщику Шишу, который обязан был представить солдата перед увольнением пред светлы очи старших офицеров части.
  Если осмотр солдата, уезжавшего на дембель, проводил командир части, шмон устраи-вали ему полный, изымая все, не имевшее к службе отношения. Чаботарь проводил досмотр иначе: оглядит солдата, и лишь в случае неудовлетворительного его вида мог потребовать показать чемодан. У меня даже чемодана не было, и Чеботарь отпустил с миром, поблагода-рив за службу.
  Узнал после дембеля о том, как иные съездили в отпуск несколько раз за два года. Вовка Гусев, бывавший в отпуске три раза, рассказал, что нужно было "сунуть" кому-нибудь из офицеров сто двадцать рублей, и поезжай. Он трижды "совал". У Юры Авдеева я спросил, давал ли на лапу - он четыре раза был в отпуске. Промолчал Юра, но видно, что давал. Такая вот армия.
  "Мы для них - быдло", - сказал тот же Гусев. Смотря для какого офицера, хотелось ска-зать мне. Если офицер, командир - дерьмо, то это верно. Хотя старлей Петренко, командир шестой роты, в коей некогда имел быть, хотел подавать документы в академию, его при мне задробил начальник штаба: "Наведи порядок в роте, потом подавай". В академию поехал учиться старший лейтенант Белевицкий.
  А самое тягомотное в армии - ожидание. Армия - это период, когда отбываешь некую повинность. Утром ждешь отбоя, вечером, ложась - подъема. Ждешь команды приступить или отставить. Ждешь, когда командиры подадут ее. Сам что-либо предпринимать - в армии всякая инициатива наказуема. Единственную инициативу можешь позволить себе - проявить сообразительность по увиливанию от службы. О них, "косачах", речь в другой главе.
  
  "КОСАЧИ"
  
  Так именуют тех, кто увиливает от службы в армии. Выявляется тенденция "закосить" уже на ближних подступах к этой организации, во время призыва. Встречал я людей, которым удавалось вообще увильнуть от службы. Вроде нормальные, здоровые ребята, но удавалось им по состоянию здоровья получить "белый билет". Что там далеко ходить, брат Ирины Степановой, Дмитрий, сумел обвести вокруг пальца медиков, уклониться от службы в армии. Мог бы еще десяток примеров привести, но в этом ли дело. Главное, что уклониться от несения "почетной обязанности" начинается уже на дальних подступах к армии.
  Мне приходилось встречаться с ребятами, которым помогли увильнуть от службы высо-копоставленные родители. Связи, блат - и, глядишь, сынулю "отмоют" от армии.
  Дезертирство в наши времена не было распространено. Но один солдат был посажен за статью о дезертирстве. Не успели призваться, приморский парень по фамилии Колмогорцев убыл в неизвестном направлении. Нашли его дома, привезли назад. Присягу еще не принял, потому мер административного воздействия применено не было. За два дня до присяги снова исчезает. Снова нашли, вернули назад. Тут уже стали интересоваться, отчего ему служить не охота. "Да не буду я служить!" - заявляет, и все. Присягу отказался принимать, служить отказался напрямую. Ну, ему, чтобы не очень кочевряжился, устроили показатель-ный суд, влепили два года тюрьмы. Так что думаете - через полгода попал под амнистию. Прибыл в часть, над нами, дураками, смеется. У него уже дембель наступил, его уже повторно призывать не станут. Мы - словно оплеванные, нам еще полтора года лямку эту тянуть.
  Колмогорцев один рискнул за время нашей службы отказаться от армии, больше таких отчаянных не было.
  Вторая группа "косачей" - членовредители. Примерно месяца через два после нашего призыва прибыл в часть из госпиталя парень, готовившийся к комиссованию. Ему на заводе отрубило большой парень на левой руке. Якобы несчастный случай. Но кое-кому из своего призыва, землякам, сообщил он, что решил таким образом уклониться от службы. Женат был, ребенок. Призвали в армию. Дома, как стало известно ему, не все нормально складывалось, вот и пошел на такой шаг, иного выхода не видел. Поехал на дембель.
  Третья группа - натуральные "косачи", сумевшие найти лазейку, сымитировать заболе-вание. Из нашего призыва несколько человек поехали домой по этой же причине. Первым Валера Шевцов, парень из Владивостока комиссовался. Примерно через год после призыва. Начал "дуру гнать", как говорят. Командир роты послал его на освидетельствование в госпи-таль, там признали, что у него не все дома, комиссовали.
  Сережа Разгонов, тоже владивостокский парень, "закосил" и комиссовался. Ему выход был один: или "косить" и комиссоваться, или в тюрьму. Пришлось "косить", чтобы в тюрьму не идти.
  Впервые я встретился в жизни со случаем, когда у человека была мания к воровству. Серьезно, не верил, пока сам не встретился. Либо Сережа так ловко "косил" на этом пове-рии, либо, действительно, у него была эта мания. Он признавался, что тяга к воровству у него с детства. Папа - капитан дальнего плавания, Сережа жил - не тужил. Тянул из дома, что под руку попадется, соседи с ним замучились - и у них крал. Тут в армию. Пошел, но начал "слу-жить" так, что примерно через год командир роты ему напрямую высказал: "Или комиссу-ешься, или посажу".
  Как воровал Сережа, об этом нужно рассказать. Послали нас на завод сантехоборудо-вания грузить формовочный песок для части. Послали меня и Разгонова. Наше дело - раз-ровнять загруженный в кузов грузовика песок, выгрузить машину по приезде в часть. На заводе песок грузил экскаватор.
  Рядом с песочными кучами на заводе лежит куча сантехоборудования: ванны, унитазы, арматура. Все это считалось ценным по тем временам оборудованием. Разгонов мне и гово-рит, что ему нужно две ванны и несколько унитазов. Куда ему ванны? Я смеюсь. "Как их вывезти?" - интересуется Разгонов. "А что там думать, бросай в кузов, сверху песком при-сыпь и вывози", - говорю со смехом. Я-то думал, что он шутит, нет, загружает, засыпает песком, везет в часть, там сгружает. Зачем, для чего?
  Пять ванн, кажется, он вывез, десяток унитазов и остального по мелочам нахватал. По-том кому-то продавал, бизнесмен.
  Второй случай. Путь шестой роты на работу проходил по территории складов, подъезд-ных путей округа. Вокруг кучи всякого добра. То, что ценное, в складах, под замками. Менее ценные и более массивные материалы прямо под открытым небом. Однажды проходим, вижу кучу унитазов в углу у забора. Дергаю Разгонова за рукав, машу головой в сторону унитазов. Унитазы в то время - дефицит, в магазинах не продавались, население испытывало недостаток этого оборудования. Разгонов идет, на кучу оглядывается.
  Я думал подкузьмить Разгонова этими унитазами, а он серьезно на них прицелился. Ве-чером повел меня к той куче. Перекинули мы десятка два унитазов через забор, но куда их девать. Я ему предлагаю в снег закопать. Оттащили метров на двести и закопали в сугроб. Дальше пусть сам занимается, продает. Мне было просто интересно, как он продавать будет.
   Мимо проходила широкая тропинка, по которой люди с работы и на работу ходили. Так Сережа вытащил один из унитазов, и предлагает какой-то женщине его купить. Цена намного ниже магазинной. Та осмотрела унитаз, согласилась, но с тем условием, что мы его до ее дома донесем. Донесли, получили двадцать пять рублей.
  Таким образом продали десяток. Второй десяток Разгонов сам продавал, я отказался.
  Куда деньги девали? Я от них отказался, взял десятку на папиросы, остальные Разго-нов, насколько знаю, пропил.
  С завода он тянул все, что можно. Рубероид завезли в новый цех на кровлю, - за не-сколько заходов продал почти весь. Не знаю, с кем он скооперировался, кого еще привлек, но нашел покупателей среди местных жителей и продал им. Помнится, начальство заводское, обнаружив пропажу рубероида, возмущалось. Вора так и не нашли.
  Доски для покрытия полов в новом цехе, не успели завезти кучу половой доски - вече-ром половина исчезла. Кто воровал? Тоже осталось неизвестно, но по поведению Сережи понял, что он приложил руки.
  О том, что у него своеобразная мания, понял по двум случаям, к которым оказался при-частен. Нет, я не участвовал, но понял, что и эти случаи - дело Разгонова.
  Первый случай. Послали нас с ним на склад получать какие-то материалы. Пока я с кла-довщицей вытаскивал пакеты материалов, Разгонов в это время, оказывается, проскользнул в кабинет кладовщицы. Вытащил кошелек из ее сумочки и забрал лежавшие там деньги. Мне ничего не сообщил.
  Вечером командир роты вызвал нас по-отдельности в канцелярию и приказал вывернуть карманы. Выворачиваю, ничего не могу понять. "Где деньги?" - интересуется командир. "Какие деньги?" - мне ничего не понятно. Отправил командир после обыска, и только через месяц-два. Разгонов признался, что в тот день он украл у кладовщицы деньги. "Дурак! Тебе мало того, что получаешь за проданные материалы? Зачем у людей кровно заработанные красть?" - что я мог еще ему сказать. Он только посмеялся.
  Второй случай произошел, когда я вместе с Разгоновым стоял в наряде. Старшина роты вызвал для каких-то целей свободного дневального, которым был Разгонов, в свою каморку. У него там много добра хранилось. Среди прочего будущие дембеля хранили подготовленное на дембель обмундирование. Заставив Разгонова проводить уборку, старшина закрыл его там и ушел куда-то на полчаса. За это время Сережа через форточку выбросил новые хромовые сапоги, две пары яловых и еще что-то. Вернулся старшина, отправил Разгонова. Тот быстренько подобрал выброшенное, спрятал.
  Пропажа обнаружилась на второй или третий день, когда Разгонов успел все похищен-ное продать. То, что Разгонов ворует, дошло до ушей начальства. Вызвал меня командир роты, давай пытать, куда Разгонов ворованное дел. "Он меня в свои дела не посвящает. Впервые слышу, что он украл во время дежурства", - отвечаю. "Но он же стоял с тобой в наряде", - настаивают. "Да при чем я!? Я даже в старшинскую каптерку не входил". "А как он мог протащить украденное оттуда?" "Для этих целей форточки имеются", - отвечаю. - "Вы-бросил, а потом подбирай". Командир роты подозрительно посмотрел на меня, словно я задумал и провернул эту операцию. До чего дебильны наши отцы-командиры.
  Вот после этого и заявил командир роты Разгонову, что у того всего два выхода: или ко-миссоваться, или тюрьма. Поехал Разгонов в госпиталь, месяца полтора там проболтался, вернулся. Что вы думаете? Сумел "закосить" и комиссоваться. На полгода, даже больше, раньше нас поехал домой.
  Еще один мой земляк поехал домой ранее времени. Тоже "закосил". Сам родом из Спасска. Встретил его, когда ехал на поезде домой из армии. Поболтали. Признался, что "косил", чтобы увильнуть от армии. Через месяцев семь или восемь после призыва дем-бельнулся.
  "Ара Зудин" начал "косить" во второй половине первого года службы. Его "косьба" за-ключалась в том, что ловко ломал себе ногу и на несколько месяцев отправлялся в госпиталь. Ему, правда, свой план не суждено было провести в жизнь. Вместо дембеля попал под суд.
  Тот же "Батя", о котором сообщал, тоже подобный способ уклонения обнаружил. Он, насколько помню, тоже поехал раньше времени на дембель, тихонько исчез из части и лишь несколько позже мы узнали, что его комиссовали. А кто-то из наших земляков сообщил, что он специально провоцировал у себя обострение желудочного заболевания, чтобы его комис-совали. Ему "Батя" признался в этом.
  Василия Новосельцева, призвавшегося раньше нас на полгода, комиссовали по состоя-нию здоровья, но именно у него комиссование было именно по его состоянию. Пахарем Василий был отменным. Работал токарем, выполнял задания на сто двадцать - сто тридцать процентов. На вид парень здоровый, зарабатывал неплохо. О своей болячке молчал до тех пор, пока однажды среди ночи с ним не приключился припадок - эпилепсия. Тут же вызвали врача, отправили в госпиталь, а потом домой. Его случай нельзя именовать "косьбой". Здесь действительно наблюдалось заболевание.
  Еще одного "косача", относящегося к иной группе, поймали другим образом. Откуда-то из Киргизии или Туркмении призвали парня. Смотрим, через полгода уже сержант. Год про-служил, и на дембель поехал. Оказывается, он закончил институт, а согласно действовавше-му тогда законодательству окончившим институт положено служить год. Он отслужил и по-ехал. А через полгода показательный суд над этим парнем. Оказалось, диплом поддельный. Привезли его в Хабаровск и устроили показательно-воспитательный суд. Влепили года два-три.
  Мы уже на дембель готовились, появился в части новый призыв. Марширует рота сала-жат - их еще по ротам не распределили - сзади строя вышагивает тощенький, щупленький солдатенок. Если на молодых солдатах обмундирование топорщится, торчит во все стороны, на нем вовсе сидело, как на корове седло. Шея тонкая, ручки-ножки, очки диоптрий на десять. Куда такого призвали?
  Через месяц, сразу после принятия присяги, комиссовали солдатенка. Оказалось, сам потребовал, чтобы в армию призвали. "Хочу перед друзьями в армейской форме появиться", - объяснял. Бедолага! Но разве это "косач"?
  
  МНЕ БЫ ТАКОЙ МЕШОЧЕК!
  
  Послали наш взвод на разгрузку склада, на котором хранили цемент. Склад мы это ви-дели неоднократно - маршрут роты на завод проходил мимо него. Сколько валялся там цемент, неизвестно. Кровля у склада - одно название, цемент давно превратился в камень. Смотреть на эту бесхозяйственность было тошно. Но приказ есть приказ. Загружаем подхо-дившие машины этими мешками, потом везут их на мельницу, там камень вновь в цемент превращают. Смех сквозь слезы! Может, от вида такой бесхозяйственности, порядков, у многих солдат проявлялись замашки, далекие от тех, о которых твердил устав?
  Почти весь склад разгрузили, в углу валяется сотня мешков. Подъезжают в это время несколько машин, из них вылезают армейские и милицейские чины, много одетых в граждан-ское. Нас отправляют из склада. Выводят из милицейского "воронка" мужика в наручниках, несколько человек вместе с ним пошли в склад.
  Минут через пятнадцать двое мужиков, одетых в гражданское. Вытаскивают оттуда це-ментный мешок. Следом четверо другой мешок еле волокут. Вышли все, мешки положили на землю. Подходит к нам какой-то мужик, одетый в гражданское, вытаскивает и показывает какие-то корочки, удостоверение. "Мне нужно двое человек в качестве понятых", - объясняет. Потом, глянув на нас, говорит: "Вообще-то всем интересно будет, пошли!"
  Подходим к мешкам. Распарывают одетые в гражданском один из мешков, под ним ока-зывается другой, черный, кожаный с банковскими гербами. Развязывают мешок - оттуда пачки денег вынимают. Полный мешок денег! Видеть такое мне удалось только раз.
  Начинают описывать содержимое этого мешка. Второй цементный мешок взрезают - и под ним такой же черный банковский мешок. Открывают его - оттуда рекой хлынула мелочь. Чувствую, что кто-то вцепился в плечо. Оборачиваюсь - армяшка, который в нашем отделе-нии служил. Сам низенький, но, как и все армяне, хитрожопый. Он не видел начала этой операции, куда-то слинял, а тут явился. Глаза горят при виде мешка с мелочью, в плечо мне вцепился. Я стряхиваю его руку с плеча. Долго еще армяшка этот мечтал: "Мне бы тот мешок, с копейками".
  Узнали мы, откуда там появились эти мешки. Несколько лет назад объявилась в Хаба-ровске банда, начала грабить и убивать инкассаторов. Банду взяли, только главарю удалось уйти. И его, наконец, взяли где-то на севере. Оттуда привезли, и он показал, где спрятал мешки с деньгами.
  Я так прикинул: знал главарь наши порядки и законы, знал, где можно спрятать деньги. Наша бесхозяйственность ему помогла. Еще бы лет десять валялись эти цементные кучи, если бы ни грабители.
  Смешного в этой истории мало. Самое смешное - реакция армяшки на вид мешка с ме-лочью.
  
  ЕЩЕ ОБ АРМЕЙСКОЙ БЕСХОЗЯЙСТВЕННОСТИ
  
  Приводить примеры армейских порядков и законов можно бесконечно.
  Примерно через месяц-два после призыва послали на работы на какой-то армейский склад. Приехали, получаем задание: разгрузить склад, вывезти и сжечь ящики с хранящимся там имуществом. Открываем склад - ящики. Открыли один из ящиков - мачки с махоркой. На пачках год выпуска 1942.
  Половина солдат здесь осталась, половина поехала на первой машине разгружать. Куда отвозили махорку? На свалку! Там скидывали ящики, потом обливали солярой и поджигали. Смрадно дымили эти ящики. Мы увидев это, отправили несколько машин с махоркой в часть.
  Вполне нормальная махорка, курилась как положено. Долго по части валялись пачки с махрой, в любой закутке лежали эти пачке.
  К чему разговор? Курить - здоровью вредить. Может, наше командование решило таким образом борьбу с курением вести? Никак нет!
  Никто не обратил внимание на дату изготовления махорки - 1942. 1971 минус 1942 - почти тридцать лет пролежала махорка на складе. Но год выпуска, обратите внимание на год выпуска! Война в разгаре. Хлеб, махорка, мыло, спички - все дефицит. А тут склад выпущен-ной в военное время махорки приказано сжечь. Иван Пугач, призванный из Спасска-Дальнего, сокрушался: "Батя рассказывал: пачка махорки - булка хлеба в войну на обмен шла". Навевают мысли такие вот случаи. Но это, как говорят, семечки. Другое наблюдал.
  Первый объект после перевода рядового Гераськина в первую роту - штаб армии. Воз-водили в Хабаровске два новых штаба - один подземный, километров за сто от Хабаровска, другой - высотное здание на Хасане, районе Хабаровска. На обоих объектах пришлось трудиться стройбатовцам нашей части. Мне, в частности, пришлось поработать на обоих. Но вначале на том высотном здании, именуемом штаб армии.
  Производили отделку фасада, установку колонн перед входом. Недели две трудились, ставили. Прибыли генералы, посмотрели, посудили. "Много колонн на входе, - объявляют. - Половину - убрать. Срок - неделя"
  В армии о сроках не спорят. Приказывает прораб подогнать тягач, цепляем указанные колонны и попросту выдираем их. Колонны падают, разлетаются на куски. Стоимость мра-морной колонны несколько сотен тысяч рублей. За день мы угробили их шесть, если не оши-баюсь. Уже через четыре дня прораб-майор командовал, что приказание исполнено. "Моло-дец!" - похвалили отцы-генералы, посмотрев во время очередного приезда на фасад. Нам же премиальные прораб выполнил за быстро исполненное задание. То, что мраморные колонны пошли на свалку, никого не интересовало.
  Работаем дальше, отделываем внутренние помещения. По плану строительства в вес-тибюле первого этажа должна лежать мраморная крошка. Укладываем, шлифуем специаль-ными машинка. Недели две трудились. Прибыли генералы, посмотрели - убрать, положить линолеум. Берем у руки отбойные молотки и сдираем уложенную крошку. Укладываем лино-леум. Крошка идет на свалку.
  Отделываем генеральские кабинеты. По плану - паркет на полу. Укладываем, шлифуем, покрываем лаком. Прибыли генералы, посмотрели - убрать паркет, положить линолеум. Мне убирать паркет не пришлось - перебросили на другой объект.
  Вот так и работали, в душе матерясь и потихоньку зверея. Солдату положено молчать и исполнять. Исполняли порой такое, от чего вырабатывалась твердая устойчивая привычка посылать все армейское начальство подальше.
  В части проходил очередной показательный суд над двумя солдатами. Поймали и суди-ли за воровство. Поймал воров, можно сказать, на месте преступления генерал.
  Подъехал он на машине к возводившемуся штабу армии во внеурочное время. Заметил из машины, как двое солдат, озираясь, потащили куда-то рулон сетки-рабицы. Посылает следом адъютанта проследить, куда потащили. Тот проследил и выяснил, что загнали мест-ному жителю за бутылку водки. Солдат арестовали и под суд. По два года за рулон рабицы получили. Сидел я в зале, слушал и размышлял: если бы генералов судили за то, что они устроили с теми же колоннами, мраморной крошкой, паркетом, по скольку им положено было бы дать?
  От всего виденного можно и нужно было "борзеть". Я и "борзел".
  На растворо-бетонный узел, где мы работали, пригнали вагон. В нем вообще-то должен быть цемент в мешках. Открываем - мешки с картошкой. Сообщили начальнику РБУ, тот приказал вагон закрыть, сообщил об ошибке на товарную станцию, откуда вагон прислали. День простоял вагон, никто за ним не прибыл.
  Вечером нас оставляют во вторую смену. Быстро оцениваем обстановку, разбиваемся на две партии. Одна - работает на бетономешалках - за себя и второго, который в это время разгружает из вагона мешки на машину. Груженая мешками машина выезжает в поселок и там продаем местным жителям по-дешевке картошку, прямо с машины, с которой сняты номера. Пять рейсов - вагон почти пуст.
  На другой день прибыли с товарной станции забирать вагон. Открывают двери вагона - картошкой там и не пахнет, пустой вагон. Шум, гам. "Да местные, наверное, украли", - отне-киваемся, когда начали нас пытать. Начальство вроде соглашается. Вытащить и продать такую прорву картошки на четыре часа работы второй смены невозможно - вечером мы рабо-тали всего четыре часа. Тут действовали на машинах и, скорей всего, всю ночь орудовали. У нас машин не было.
  У нас-то их не было, но стоило пройти триста метров, где на территории соседней части стояли грузовики, а среди солдат-шоферов имелись земляки, вопрос об обеспечении техни-кой решился за десять минут. Мы в тот раз так и поступили. Пошел я к земляку, служившему в этой части, и через десять минут три грузовика прибыли к вагону. Вся операция по изъятию и реализации картошки заняла два часа. Деньги поделили поровну между нашими солдатами и теми, что из соседней части. Меж собой даже делить не стали - купили курева и водки, напились в удобный момент. А вы говорите, всю ночь орудовали.
  
  МОЖЕТ ОШИБКА?
  
  К тому времени, когда я начал "борзеть", в части проходила инспекторская проверка. Пришлось на время забросить "борзые" замашки. Прибывшие инспектора проверяли не-щадно. Особенно дотошный инспектор прибыл в нашу роту. Взвод за взводом, отделение за отделением "валили" инспекторскую проверку. Да и что можно требовать от стройбатовцев, какую боевую подготовку, если иные прибыли туда после отсидки срока в тюрьме. У других, как у Васи Басова, всего четыре класса за спиной. Часть уверенно, и тем более наша рота, валила инспекторскую проверку.
  Из всего нашего отделения сдали зачеты пять человек, - намного больше, чем в других отделениях роты и даже части. Отделение заняло первое место, если его можно назвать первым. Я сдал все зачеты, причем, гораздо лучше остальных. Инспектирующий офицер отметил из всей роты меня и еще пару солдат. От имени командования части нашим родите-лям были отправлены благодарственные письма.
  Окончилась проверка, и рядовой Гераськин принялся опять за старое. "Может, зря от-правили письмо?", - высказал как-то командир роты старший лейтенант Петренко. "Может, зря", - соглашаюсь со вздохом. Петренко пытливо смотрит на меня: "Не пойму тебя". Куда уж там, понять, товарищ старший лейтенант, сам ничего не понимаю в этой твоей долбаной армии.
  
  ЧУРБАНЫ
  
  Ими во времена нашей службы презрительно звали среднеазиатов и кавказцев. Они друг друга тоже именовали так. В части у нас было много национальностей. Из половины тогда союзных республик имелись представители. Разные нации, разные характеры, разные обычаи.
  Паровченко и Зудин прибыли из Армении. Два русских среди своры армян. Доставалось им, конечно, но ребята, особенно Паровченко, не из тех, которые просто так поддаются.
  Уже в первые дни выяснилось, что Зудин по-русски ни в зуб ногой. Паровченко у него вместо переводчика был. "Ара, панымаишь, в гарах жил. Понымаишь, в малэнком городэ. Понимаеш, всэ армянэ, ара", - объяснял свое незнание русского Зудин. Его так и прозвали, "Ара Зудин".
  Уже на первом полугодии службы и Зудин, и Паровченко "отличились" не раз. Помню, напились одеколона так, что блевали оба какой-то зеленью.
  После полугода службы Зудин начал "чудить". За следующие полтора года он три или четыре раза ломал ноги. Первый раз поломал и поехал в госпиталь, пробыл там несколько месяцев, вернулся. Месяца не прошло - повторно попал. Возвратился назад - я как раз в госпиталь с дизентерией направлялся, у нас три четверти роты перебывало в госпитале по этой причине. Не успел я в госпитале оказаться, смотрю, Зудина привозят. Опять перелом ноги. Врачи уже не знают, специально или нет он так делает. А ему что, служба идет, хромает помаленьку, страховку получать только успевает. Помню, за перелом ноги тогда платили рублей по двести, вот и получал периодически эти суммы, едва успев выйти из госпиталя.
  Ни Паровченко, ни "Ара Зудин" на дембель не поехали. Служили рядом с Хабаровском-2, товарной станцией. За забором завода - железнодорожные пути, вагоны, контейнеры. Паровченко с Зудиным забрались в контейнер, вытащили несколько ящиков марочного вина, шедшего на экспорт. Ящики притащили на завод, устроили попойку. Оставшиеся ящики спрятали в канализационном колодце.
  Железнодорожная милиция обнаружила вскрытие контейнера, стали искать. Искали не-долго, пустые бутылки, валявшиеся по территории завода, указали, где искать нужно. Нашли ящики в колодце, сняли отпечатки, а по отпечаткам быстро нашли похитителей.
  Да только взяли ребят не за это дело. Пока их искали, они уже по другому делу прохо-дили. Пошли "чурбаны" - Зудин и Паровченко - пить пиво, передрались с гражданскими. Зудина кто-то ножом пырнул, Паровченко кому-то голову проломил. Я уже демобилизовался и не узнал, чем дело закончилось.
  
  НАРКОГЛОТЫ
  
  Наркоман - это одно, а кто такой наркоглот?
  Вместе с чисто казахами, киргизами, узбеками и туркменами явились в часть и предста-вители иных народов, проживавших на территории этих республик, но относящиеся к иным нациям. Леха Попандопуло, например, потомок греков, некогда за какие-то прегрешения попавших на просторы Киргизии. К таким же "потомкам" относился и Алексей Бекмухамме-дов, чьи родители были крымскими татарами, сосланными в свое время Сталиным. Можно назвать еще десяток фамилий солдат, призванных из Киргизии, Казахстана, Туркмении, но иной нации. Дело не в этом, разговор идет о наркоглотах.
  Прослужив несколько месяцев бок о бок с представителями иных народов, поневоле за-мечаешь отличие культур, обычаев, характеров. Кавказцы темпераментны, зажигаются быст-ро. Среднеазиаты - те более медлительны, молчаливы, чем мы, склонны скрывать свои чувства, но и среди них были оторви-головы. Кое-какие национальные особенности можно было узнать за период короткого двухгодичного общения с представителями разных нацио-нальностей. Я дружил с некоторыми из них. Был друг среди армян, был друг среди грузин, был друг-осетин, и даже среди киргизов, туркмен, казахов нашел хороших парней. Но опять разговор не об этом, а о наркоглотах.
  С наркоманами мне до армии сталкиваться не приходилось. Был эпизод в детстве, когда столкнулся с одним наркоманом, но закончился он для меня благополучно, даже, можно сказать, сыграл позитивную роль в определении моего мировоззрения на действие наркотика на человека. Но когда это было! А в армии с наркотой пришлось столкнуться вплотную и то, что узнал, поразило.
  Наркоманили многие из среднеазиатов. Наблюдал такую картину. Сидят, собравшись кружком, десяток-полтора узбеков. Болтают что-то на своем родном языке, а один потягивает какую-то то ли сигарету, то ли трубку. Курнув два-три раза, передает другому. И так по кругу.
  Посидят, покурят, поболтают, потом расходятся. И только после нескольких таких "за-седаний" узнал, что курят они в таких случаях анашу или план. Кому-то пришла посылка с этой дрянью, они собираются и, по обычаям их народов, покуривают. Интересно, что ни разу обкурившегося киргиза или узбека, туркмена я не видел. Их - не видел, а вот русских, при-званных оттуда, - десятки раз.
  Вася Гладков и Леша Степанов были призваны из Киргизии - точно помню. Одну из "национальных особенностей" этого народа, а именно, пристрастие к наркотикам, они "унаследовали". Но если как такового, пристрастия у киргизов или туркменов я не отмечал, то у этих ребят... Впрочем, что говорить, нужно рассказать.
  По началу лета пошел я в самоволку. Уж не помню, то ли на почту, то ли еще куда. Пе-репрыгнув через забор, ограждающий завод, двинул по болоту. Посреди болота стояла опора высоковольтной линии электропередач. Вокруг опоры насыпан холм земли, чтобы стояла устойчивей. Проходя мимо, увидел заросли конопли - только начала цвести. Я усмехнулся, вспомнив, что наши "наркоглоты" - Гладков и Степанов - неоднократно рассказывали о том, как они курили план-анашу. Не только на "гражданке" курили, пару раз получали посылки с этой дрянью и ходили, балдея, с замороженными глазами, или хохотали, как дурачки, обку-рившись присланной дряни. В общем, реакция обкурившегося наркомана давно описана, Вася и Леша были не исключение.
  Рассказывали они о том, что там, в Средней Азии, коноплю специально выращивали для этих целей. У нас, в Приморье, она росла в диком виде, но внимания на нее никто не обращал - не было у нас распространено явление наркомании.
  Увидев заросли конопли, я решил провести своеобразный эксперимент. На обратном пути, возвращаясь из самоволки, пошел мимо опоры и сорвал метелку цветков. У конопли своеобразный запах. Тот, кто знает его, не может спутать с другим.
  Вернувшись на завод, нашел время и прибыл к станку, за которым работал Леша Сте-панов. У меня в руках была метелка с цветками конопли. Размяв ее, сую руку под нос Лехе: "Леша, чем пахнет?" - спрашиваю со смехом. Леша поначалу отшатнулся. "Не хочешь, не надо, а все же, понюхай!" - протягиваю руку. Леха настороженно принюхивается. И вдруг его глаза зажигаются, как у кота, унюхавшего запах валерианки.
  "Где взял?" - спрашивает он. - "Где взял?" Я же, не отвечая, бросил ему на станок ме-телку цветков конопли, повернулся и ушел.
  Лучше бы я этого не делал. Час спустя вначале он и Гладков, потом еще двое таких же наркоглотов приступили ко мне с расспросами: где взял цветки? Мурыжил я их несколько часов, пока один из наркоглотов, сам электрик, не отключил у меня на рабочем месте все электричество под видом ревизии.
  Пояснил наркоглотам, что специально выращиваемая где-то в Средней Азии конопля у нас, на Дальнем Востоке, растет просто так. Указал, где они могут найти заросли конопли - рядом с забором у опоры линии электропередач.
  Неделю спустя вновь пошел в самоволку мимо это опоры - верхушки всех растений ко-нопли были обломаны. Ближе к осени прошел мимо зарослей - вместо конопли торчали короткие огрызки стеблей. Все выкурили, все высосали наркоглоты. Самые ярые наркоманы - это русские. Стоит начать, остановиться многие не могут. Что только ни курили, от чего только не балдели Вася и Леша! Анаша, клей БФ, кокаин, морфий - все было у них, все ис-пробовали. Чем дело закончилось, не знаю. Оба пошли на дембель, поехали домой, но как и что было после, не знаю.
  Даже для многих офицеров появление солдат-наркоманов было сродни появлению но-вого вида оружия. Помню, замполит шестой роты, в которой служил я и наркоглоты, сокру-шался: "Что такое с солдатами происходит? Ходит с шальными глазами, хохочет, как дурак. Повел в медчасть - нет признаков алкогольного опьянения, а вид ненормальный. В чем дело?"
  Да, капитан, мало ты знаешь. Но я только усмехнулся - в то время наркомания не имела большого распространения и наркоманы не были такими отъявленными.
  Наш призыв "принес" в часть и гарнизон много нового. С появлением нас пьянство сре-ди солдат получило новый толчок. Пили все, начиная от тройного одеколона, кончая зубной пастой. Серьезно, даже зубную пасту иные потребляли, чтобы одурманить себя.
  Наш призыв оказался как бы стимулятором, разносчиком нового вида пьянства среди солдат. Даже "старики", быстро усвоили, что тройной одеколон или зубной эликсир вполне потребные с точки зрения пьяницы средства. Как тройной одеколон, так и эликсир перестали продавать в нашем и соседних военторгах буквально месяца два спустя после нашего при-зыва.
  Потом дело дошло и до магазинов, находящихся в районе, где квартировал наш гарни-зон. Было спущено указание продавцам не продавать ни одеколоны, ни иные спиртсодержа-щие вещества солдатам.
  Но солдаты нашли иную лазейку - стали покупать в хозяйственных магазинах политуру, спиртсодержащие лаки. После того, как офицеры обнаружили и этот источник, последовало указание и в эти магазины о запрещении продажи этих товаров для солдат.
  Но вновь кое-кто из наиболее сообразительных нашел новый источник. Представьте, заходит солдат в аптеку и просит продать три коробки настойки элеутерококка или еще какой другой, но, конечно, содержащей спирт. Продавали, пока не зафиксировали, что солдаты подобные лекарственные препараты берут коробками ежедневно. Не позавидуешь нашим офицерам, но, по-моему, не стоило ни старшему лейтенанту Петренко, ни замполиту Ишмае-ву действовать теми средствами, которыми они обходились. По-моему, покрывали они мно-гие нарушения, ограничиваясь применением далеко не тем набором, который требовалось применять. Роту лихорадило, роту заносило на поворотах. Да и с кого солдатам было брать пример, если офицеров роты неоднократно видели солдаты в распоряжении части, роты в изрядном подпитии?
  Помнится, прибыли на военный завод, где нам предстояло работать. Меня удивило, что в углу цеха, в который попал, стоял штабель бочек с шеллаком. Шеллак - спирсодержащий лак. Видывал ранее, как дэровцы добывали из шеллака спирт.
  Работаю как-то у станка, подходит Вовка Зонов - вместе в ДЭРе и в одном цехе работа-ли, вместе призывались. "Сережа, ты не знаешь, как из шеллака спирт добыть?" - интересу-ется. Я-то знал, и мне бы смолчать, но с удивлением отвечаю: "Знаю! А тебе зачем?" "По-шли!" - требует. И тут до меня дошло, что они - кто именно, не знал, но среди них и Зонов, - решили попытаться перегнать шеллак на спирт, да не знают технологии. Отказываюсь, но не тут-то было. Минут двадцать спустя является делегация, человек пять, среди них и "стари-ки": "Пошли!" - требуют. А, все равно будут надоедать, не отстанут. Выключаю станок и иду с ними.
  Человек десять собралось вокруг тазика приличной емкости, в который, судя по цвету, налит шеллак. Один из сидящих крутит палочкой в тазике, размешивает. "Воды добавили?" - спрашиваю, подразумевая, что в шеллак необходимо добавить воды. "Добавили", - отвеча-ют. "А соли?" На меня смотрят недоуменно. Беру щепотку соли и бросаю в шеллак - реакция пошла, смола стала свертываться клочками, хлопьями. Минут через двадцать с помощью некоего приспособления, изготовленного по моей подсказке и ускорившего процесс удаления смолистой основы из шеллака, то, что можно пить, осталось в тазике. "Теперь пейте", - бросаю пренебрежительно. "Ты - первый!" - требуют собравшиеся. "Такую дрянь не пью", - отвечаю. Увидев, что я не согласен принимать дозу, от меня отступаются. Вовка Зонов все же интересуется, все ли верно я произвел. "Так готовили эту дрянь", - называю фамилии известных нам дизелистов, которые, как я видел, пили после всех этих операций спирт, выделенный из шеллака.
  Прикинув, Вовка отправляет в себя полстакана пойла, морщится. Проходит минут два-дцать, глаза Зонова блестят, он пытается снова налить себе. Не тут-то было. Другие начина-ют черпать и пить снадобье, спирт - не знаю, как именно именовать эту жидкость. К вечеру третья часть роты ходит покачиваясь. Кое-кто уже дрыхнет в уголку, перебрав с непривычки.
  И началось. Командир роты и замполит с ног сбились, пытаясь докопаться до источника происхождения спирта. "Куда бочки с шеллаком деваются?" - удивлялся неделю две-три спустя начальник цеха, заметив, что штабель с бочками шеллака заметно убавился. А еще через неделю, увидев, что штабель опустел еще наполовину, принял меры: приказал пере-тащить оставшиеся бочки в инструментальную. Немного позже я объяснил ему, что причиной исчезновения бочек является то, что в шеллаке содержится спирт. Кстати, пояснил я, не только солдаты, но и гражданские причастны к исчезновению бочек, и именно для добывания из него спирта. Начальник цеха только чертыхнулся.
  
  ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ
  
  Миша Липатников, родом из Сибири, работал бензорезчиком. Шустрый парень, непосе-да. Вместе на полах отбывали по "молодости". Обучил меня немного технике работы с бен-зорезом Михаил.
  Строят новый цех, нас на его строительство перебросили временно - меня, Михаила и еще несколько человек. Как-то Михаил объявил, что баллоны с кислородом взрываются при падении с высоты с эффектом бомбы. Мало верится, нужно испробовать. Поднимаем с Ми-хаилом баллон с кислородом на крышу здания, подтаскиваем к краю. Внизу валяется желе-зобетонная плита, бросаем баллон на плиту, сами отбегаем и падаем. Взрыва нет. Подходим к краю - баллон лежит на куче песка рядом с плитой. Промазали. Вновь поднимаем баллон наверх и бросаем. Бабахнуло сильно, песок взлетел выше уровня крыши строящегося цеха. Быстро бросаемся к краю и смотрим вниз. Плита разломана, баллон валяется разорванный, у небольшой кирпичной пристройки радом с цехом разнесен угол.
  Но нам пора убираться, потому что сейчас набежит начальство. Быстро сматываемся оттуда.
  Собралось и ротное и заводское начальство, и солдаты тут же вертятся. "Хулиганство!" - кричит директор, когда разобрались из-за чего произошел взрыв. Причина взрыва ясна: кто-то просто занялся хулиганством. Кто именно это сделал, так и не нашли - нас никто не заме-тил, когда мы таскались с этим баллоном.
  Мишка все же взорвался однажды. Произошло это далеко не по его вине.
  Директор завода издал приказ убрать территорию завода перед майскими праздниками. Липатников Мишка и Юрка Замятин исполняли приказ убрать металлолом, валявшийся по территории. Замятин - технолог, начальник для нас. Так уж случилось, что призвали его с третьего курса института, попал в стройбат и после распределения по ротам назначен на должность технолога в наш цех. Работа не пыльная - давать указания. "Белая кость", - звал его Мишка Липатников, и вот сейчас он и Юрий занимались резкой металла, а другие солда-ты грузили на погрузчики и отправляли в металлолом.
  Пробираются Замятин и Липатников по территории. Юрий определяет, что именно ре-зать, Михаил подкатывает резак, разматывает шланги и режет.
  Посреди лужи валяется бочка. "Режь!" - командует Замятин Михаилу. В лужу он не по-лез, не захотел пачкать сапоги. Михаил подходит, покачивает бочку: "Бочка с под карбиту", - говорит. - "Полная, с карбидом, наверно". "Режь!" - командует Замятин, так и не сунувшись в лужу.
  Михаил разматывает шланги, разжигает резак.
  Взрыв мы услышали все. Оборачиваюсь - столб белого дыма, а из этого дыма вырыва-ется Замятин, за ним несется с каким-то металлическим стержнем Мишка. "Убью!" - кричит Мишка. Замятин промчался мимо нас, Мишку мы поймали, выхватили, хотя он и вырывался, пруток из руки. Замятин долгое время, пока не успокоился Михаил, маячил где-то в отдале-нии.
  Бочка оказалась полная и с карбидом. Не знаю, кто уж бросил ее в лужу, но валялась там долгое время. Таковы уж были на заводе "хозяева", многое валялось под открытым небом и тащили солдаты почти бесхозное имущество нещадно. Чего греха таить, сам зани-мался этим, опишу.
  Исполняя приказ начальника, Юрки Замятина, Михаил стал разрезать бочку. "Только нагрел металл, прорезал дырочку", - рассказывал потом Михаил, - "Оно и рвануло". Донья у бочки вырвало напрочь. Одно донышко потом нашли на крыше навеса над механическими ножницами - метров на двадцать улетело. Другое улетело в открытые ворота кузницы и врезалось в стену. Карбид разлетелся, часть попала в лужу и стала выделять ацетилен. Именно его видели в образе дыма над лужей. Как Михаил не пострадал, не могли понять. Юрка позднее, чтобы задобрить приятеля, помириться с ним, напоил его. А что еще остава-лось делать?
  
  ГОГА
  
  Гошу Курылина призвали откуда-то из Сибири. Появился в части он позже нас, откуда-то перевели. Конопатая, ражая харя, из тех, про кого не скажешь, что красавец. Кроме этого, Гога был крайне добродушен и покладист. Ни с кем никогда не скандалил, не задирался и не пытался стоять на своем. Все, происходившее с Гогой, случалось исключительно по его покладистому и прямодушному характеру.
  Заболел у Гоги зуб, щеку раздуло, ходит, вздыхает. Мы ему: "Иди в санчасть, пусть в госпиталь направят". Не идет, боится. "Ладно", - предлагает кто-то. - "Не хочешь в госпи-таль, мы тебя сейчас вылечим". "Как это?" - интересуется Гога. Ему объясняют, что есть способ: один провод от магнето на зуб положить, другой в руке занять. Крутанут магнето, разряд убьет нерв. Гога согласился.
  Собралось нас человек десять посмотреть, как Гоге зуб лечить будут. Магнето на стол положили. Якимчук один конец Гоге дает, тот сует его в рот к зубу прислоняет. Второй конец Гога в руке держит. Якимчук крутанул магнето - Гога падает на заднее место как подкошен-ный. Сидит с ошарашенным видом, глазами хлопает. К нему обращаются, как, мол, дела, тот молчит и глазами крутит. Минут десять сидел, кое-как поднялся. "Ну и как?" - интересуются у него. - "Болит зуб?" Тот провод изо рта вынул, челюсть рукой проверил: на месте ли. Языком по зубам провел. Так ничего и не ответил, повернулся и пошел куда-то с задумчивым видом. Потом, когда его спросили, болит ли зуб, ответил, что не болит. Но в дальнейшем, когда болели зубы, шел в санчасть, не желая лечить зубы проведенным однажды способом. "Как кувалдой по голове", - признался однажды, когда спросил его об ощущениях при лечении разрядом магнето.
  Геодезисты - женщина и ее помощница - снимали план местности завода и прилегаю-щих окрестностей. Нас с Гогой отрядили помогать им. Неделю-две, примерно, таскали мы рейки, а геодезисты с нивелиром что-то определяли.
  Сняли не только территорию завода. За забором завода располагалась какая-то часть. Мы никогда там не были, не знали, что именно там находится. Оказывается, склады автозап-частей округа. Штабеля запчастей, со всем, что необходимо. На все виды машин. У Гоги, работавшего шофером, глаза разбежались при виде такого богатства.
  Мы работы закончили, а Гоге запчасти жить спокойно не давали. Его снова на машину посадили. Машина едва бегала, больше в ремонте стояла. Гога полез за забор, набрал зап-частей, необходимых ему. Машину он отремонтировал, заменил изношенные части тем, что утащил. Но это себе он сделал. Решил бизнесом заняться - на продажу - полез снова за забор, в это раз его часовой поймал. Когда стали Гогу пытать, для чего полез, отнекиваться не стал: за запчастями для машины. Зная его простодушие, командир роты вступился за него. Отделался десятью сутками ареста. Дослужил нормально.
  
  ЕЩЕ ОБ АРМИИ
  
  Стройбат - это такая штука, где можно научиться многому. Я имею в виду рабочие спе-циальности.
  Шестая рота была прикреплена за военным заводом, числилась элитной. Кроме нее элитной числилась вторая рота, солдаты которой работали на заводе сантехоборудования. Работая в этих ротах, мог рассчитывать, что на дембель поедешь с деньгами. Из других рот с деньгами на дембель поехать было сложно. Разве можно было заработать приличные день-ги, работая на прокладке кабелей, на отделке стен? Работы эти малоквалифицированные и платили за них мало. Попасть в шестую или вторую роту, а на заводе попасть на хорошо оплачиваемое место считалось везением.
  Попал я в шестую роту и определили меня поначалу на ремонт компрессоров. Разница между дизелем и компрессором небольшая. Работал несколько месяцев там, да проштра-фился.
  Моего "шефа", старослужащего Якимчука, посадили на "губу". Тут история приключи-лась. У Вовки Чащина брюки украли, которые он после стирки повесил у ворот отделения, где я ремонтировал компрессоры. В тот день я оставался один. Якимчук - на "губе", второй солдат, работавший со мной, Вовка Алексеев, тоже отсутствовал. Штаны украли, но Чащин сразу пошел ко мне, мол, я украл. Вытащил из ящика Якимчука висевшие там штаны, забрал себе. Попробуй, докажи ему, что я ни при чем. Пытался объяснить, ничего не получилось. Якимчук после прибытия с "губы" ко мне. Я пытаюсь объяснить, но все шишки на меня. Доказывать, что ты не вор, трудно.
  Взъелся на меня Якимчук, прогнал от себя. Что делать?
  Перевели на ремонт автокранов, ремонтировать погрузо-разгрузочный механизм кра-нов. Работу быстро освоил, благо работал вместе с Вовкой Зоновым. Третьим у нас был какой-то гражданский мужик.
  На автокранах тоже недолго пришлось поработать. Проштрафились мы там. Граждан-ский отсутствовал, когда мы решили провести испытания отремонтированного автокрана самостоятельно.
  Выгнали на площадку, давай кран под грузом испытывать. Зонов в кабину крановщика полез, стрелу начал разворачивать. Хватает груз, которым испытывают стрелу на полный вылет. Только поднимать начал, кран на бок стал валиться. Забыли закрепить стопора. Опус-каем груз, крепим стопора.
  Испытали стрелу на полный вылет, настала очередь на полный груз испытать. Тут и со-вершили оплошность. Ограничители минимального вылета не были смонтированы на стреле. Стал Вовка подводить стрелу на минимальный вылет, да не подрассчитал, перевел. Стрела опрокинулась назад, груз по кабине, где он сидел, шарахнул, потом по стреле, сломал ее. Вовка успел из кабины выскочить.
  Пришел начальник цеха, посмотрел и отстранил нас от этой работы.
  Перевели работать сварщиком варить емкости, благо сварку я знал. Проработали там месяца три. Платили вначале хорошо, но потом, смотрим, что такое: заработки слетели, хотя работаем не хуже. В то же время у другой бригады, состоящей из гражданских, тоже варив-ших емкости, заработки не уменьшились. Нам срезали расценки, им - нет. Мы бучу пытались учинить, требуя равноправия. Ну, нас, чтобы не бузили, разогнали вообще.
  Поставили меня на сварку закладных. Работа непыльная варить закладные, но нудная. Одни и те же операции, одни и те же действия. Решил усовершенствовать, стал варить не одним электродом, а пучком. Выработку поднял, а мне расценки срезали. Опять забузил - меня из сварщиков под зад ногой.
  Перевели на станок-автомат для сварки арматуры под железобетонные конструкции. Неделю или две там проработал, заработки приличные, так как и там кое-что усовершенст-вовал. Но тут попал в госпиталь с дизентерией. Вернулся - мое место на станке уже занято, другого поставили. Перевели в кузницу. В кузнице недолго проработал - с кузнецом поскан-далил. Кузнец - гражданский, проявлял замашки самодержца. На кузнечных прессах быстро освоился, разобрался, прикинул, как работать сподручнее и быстрее. А кузнец-то по-своему работал, с меня то же требовал. Я пытаюсь объяснить - он ни в какую, настаивает, чтобы так работал, как он. Ладно, чтобы ты не здорово задавался, - он работает на одном прессе, я - на другом. К концу смены у меня на десять заготовок больше. Пытаюсь объяснить, что так быстрее и сподручнее, он ни в какую не соглашается. Скандал и разразился. Вызвал он начальника цеха, требует, чтобы меня убрали. Я начальнику показываю результаты, тот прикидывает. "Ладно, - говорит. - Работайте отдельно, а там видно будет". Так кузнец мне подлянку сотворил, что-то испортил на том прессе, на котором я работал. Все шишки - на меня. Хотя я быстро разобрался в причине, но меня убрали из кузницы. Ох, и намучался кузнец позже. Частенько у него выходило из строя оборудование. Один раз его чуть не пока-лечило. Он разобрался, кто ему пакости утраивает, но поймать меня за занятием, когда я ему то опилок в масло для гидравлики подсыплю, то крепления ослаблю или регулировку собью, не мог. После дембеля, проезжая через Хабаровск, заглянул на завод. Встретился с некото-рыми ребятами, а среди прочих и тем кузнецом. Высказал я ему тогда, кто он есть, и обещал при случае морду набить.
  После кузницы перевели на токарный станок резать шайбы. Там скандалы с команди-ром роты начались, он перевел сперва в подсобники, а позже на строительство забора вокруг завода.
  Решило заводское начальство новый забор вокруг завода построить. Собрали нас, че-ловек восемь. "Сделаете за два месяца - поедете в отпуск", - объявляют. Мы поначалу рванули, за первый месяц метров двести прошли забора - нам расценки снизили, сбили. Мы, соответственно, темпы снизили. Тут вначале столбы кончились, потом с плитами заминка вышла, потом щиты деревянные закончились. Не работа - сплошной простой. Да и у нас никакого желания работать уже не было. Цены - мизерные. Командир роты взял под свой контроль строительство забора.
  Объект у нас был выгодный с той точки зрения, что работали рядом с путями станции "Хабаровск-2". Тут осень подошла, с запада эшелоны идут, в которых арбузы, дыни и прочие овощи везут. Увидеть грузовой вагон, в котором везли это, было нетрудно. Дверь приоткрыта - там и сидят сопровождающие.
  Я на правах бригадира, командира отделения, отправляюсь к вагону: "Откуда, земля-ки?" "Джамбул", - отвечают. Или из Киргизии, Украины, Поволжья. Иду назад, а так как в отделении солдаты разных национальностей, говорю, например, туркмену: "Там твои земля-ки, иди, узнавай!" Идет, и через час мы тащим от вагона арбузы или дыни. Бывало, курдюк с вином или пара бутылок водки перепадали.
  Помню, того же туркмена - фамилию забыл - отправил к вагону, а его все нет и нет. Пошел снова - он сидит в вагоне, болтает с сопровождающими. Оказывается из его района и села (аула) ребята. Даже с соседом встретился. Ну, конечно, беседовал долго. Меня сразу за водкой послали. Выпил с ними, солдат-туркмен натрескался хорошо. Они несколько бутылок водки нам передали, для остальных солдат.
  Эшелон тронулся, я своего туркмена из вагона тяну. Тут туркмены-сопровождающие да-вай нам арбузы выкатывать, прямо из вагона на откос выбрасывают. Штук сорок потом по-добрали. Мы из вагона вывалились, когда поезд уж ход начал набирать. Мой туркмен едва не плачет. Всю неделю ходил в расстроенных чувствах, вспоминал о встрече. Я его, как мог, успокаивал. Примерно половину арбузов отдали туркменам, его землякам. Они кружком собрались, по-своему болтали, на родном языке. Мой туркмен что-то им рассказывал, объяс-нял. Видимо, новости о жизни в ауле. Ох, и нажрались тогда туркмены. Ни разу не видел пьяных туркмен, а в тот раз напились они. И меня напоили, так как посчитали нужным при-гласить.
  Помню, на обратном пути опять явились те туркмены, которые сопровождали вагоны. Прохожу мимо ворот завода, смотрю, вроде знакомые лица. Одеты в их халаты, тюбетейки. Спрашиваю, что им нужно. Такого-то нужно, называют фамилию туркмена, служившего в моем отделении. Прошу обождать и бегом бегу с сообщением. Опять радость встречи, разго-воры. Со всей части, и из соседних частей туркмены собрались. В часть привели земляков, расселись кружком, долго беседы вели на своем языке. Я сбоку сидел, как друга меня мой туркмен пригласил. Мне непонятно было, о чем они говорили. Это потом "секир-башка", так я своего туркмена по-дружески звал, объяснил мне, о чем беседовали.
  У туркмен примерно неделю что-то типа праздника было, настроение приподнятое. Дол-го потом они вспоминали об этой встрече, ко мне стали относиться как к другу. Как им объяс-нил "секир-башка", это я именно привел земляков на завод. Не могу понять, в чем моя заслу-га, что земляки решили проведать земляков? Любой солдат поступил бы так же.
  Смотрит начальство, что толку от нашего строительства мало - до того обнаглели мы, что перестали вообще строить забор, придем, завалимся на солнышке, балдеем. За день столб-два поставим, и все. Начальство над душой стоять начало. Ну, если нравится, стойте. Пока начальство рядом - работаем, только ушло, и мы бросаем работу.
  Сентябрь, октябрь, ноябрь - забор все не кончается, до проходной еще не довели. Ди-ректор завода от расстройства разогнал нашу бригаду. Перевели кого куда. Нас, четверых, поставили ремонтировать помещения управления завода. И там недолго продержали. По-красили мы полы зеленой краской в бухгалтерии, да краска оказалась нитроэмалевой, слезла клочьями. Ремонт прекратили. Дали задание ремонтировать туалет для женщин. В нем оказался забитым унитаз. Кто-то из дам бросил туда затычку, вот и причина. Разломали унитаз, а нового нет. Нас снова по шапке. Меня сторожем перевели, да недолго там пробыл - перевели в первую роту как приборзевшего типа на исправление.
  Ну и хрен с ним. Дослужил там и поехал домой.
  
  ТЕХНИКА В РУКАХ ДИКАРЯ - КУСОК ЖЕЛЕЗА
  
  Первая командировка, и я - практически ничего не соображающий в технике человек. В соответствии с моей квалификацией - слесарь первого разряда - определен был на рубку прокладок мастером С. Туренко. День рублю, два, три, неделю. Прокладки из паронита, из резины, пресшпона. Медные прокладки, асбестовые, из армированного паронита.
  Изготавливались прокладки самым примитивным способом: кусок паронита или резины укладывался на фланец, отчеркивался абрис. Потом по отметкам прорубались болтом от-верстия под крепления, вырезались отверстия трубопроводов и по внешнему контуру обре-залась прокладка.
  Увидев среди инструмента какие-то металлические штырьки - ими оказались калибры для микрометров, - решаю применить их для изготовления отверстия под крепежные болты в прокладках. Очень удобные для этой цели оказались эти "штырьки".
  Увидев, что я нашел приличные приспособления для изготовления отверстий, эти же "штырьки" стал использовать В. Дутов. Вот тут-то его мастер и застукал. Какой вой поднялся: "Ты знаешь. Что это такое?!" - орал Степан Туренко. - "Это калибры для микрометров! Чем я сейчас буду микрометры настраивать!?"
  Дутов исподлобья посмотрел на меня. А я что мог сказать? Техника в руках дикаря - ку-сок железа, а калибры для микрометров - штырьки, которыми удобно пробивать отверстия.
  
  КОММУНИЗМ ПО-ДЭРОВСКИ
  
  Дежурному Артемовского ГОВД позвонили и сообщили, что в баре поселка Артемовско-го идет драка: мужики дерутся почем зря, чем кончится, неизвестно.
  Приехавший к месту происшествия милицейский наряд увидел действительно странные вещи: все здание пивбара было заполнено толпой мужиков, тут и там вспыхивали потасовки, стычки. Со всех сторон прибегали новые и новые толпы жаждущих, рвавшихся к стойке.
  Разняв двух драчунов, милиционеры поинтересовались, из-за чего конфликт. "Пиво бесплатно дают, вот и получилось", - объяснили сконфуженные драчуны.
  Продравшись сквозь толпу, милиционеры обратились за разъяснениями к продавщице.
  "Двое мужиков купили две бочки и велели всем раздавать пиво бесплатно", - пояснила буфетчица, показав на двух мужиков, стоявших в сторонке, спокойно попивавших пиво и посматривающих на все философски.
  "Решили посмотреть, как это будет при коммунизме, когда все будет бесплатно", - объ-ясняла милиционерам в свою очередь пара зачинщиков, по вине которых происходило все это.
  Запретив продавцу давать пиво бесплатно, "экспериментаторов" забрали в милицию, влепили по пятнадцать суток, а происшествию было посвящено специальное заседание техсовета предприятия "Дальэнергоремонт". Произошло это в 1969 году.
  
  НА КОБЫЛЕ В ДОМ РОДНОЙ
  
  Начальство родного ДЭРа, дожидаясь нас из командировок, порой с беспокойством ожидало новых вестей: что могут дэровцы еще преподнести.
  Посреди бела дня яркого лета перед проходной ДЭРа остановилась пара лошадей с всадниками. Сидевший в проходной охранник, выглянув в окошко будки, заулыбался, узнав во всадниках Бориса Савченко и еще одного дизелиста. "Открывай ворота!" - крикнули ему наездники.
  Проехав через открытые ворота, наездники, не вылезая из седел, въехали в цех. Про-ехав по цеху, направили своих лошадок по главной лестнице наверх.
  Топот лошадиных копыт слышен был по всему зданию. Добравшись до третьего этажа, лошади потопали по коридору. Открывались двери кабинетов и их обитатели удивленно созерцали необычную картину.
  Кавалькада почти добралась до кабинета начальника дизельного цеха, когда оттуда вышел его владелец. Минуты две он с недоумением смотрел на всадников и лошадей, а затем раздалась тирада, на три четверти состоявшая из матов.
  "Что ты орешь, начальник! - спокойно отвечает Борис с седла своего иноходца в то время, когда начальник цеха, Юрий Иванович Шустов, материл и поносил их. - Ты нам ко-мандировочные выслал на обратный проезд? Вот и пришлось добираться на "попутном транспорте". Где раздобыли? А их там много бегает, бесхозных".
  "Ты пойми, как я мог тогда поступить! - объяснял мне лет десять спустя Юрий Ивано-вич. - Только что получил втык за то, что Тарас Лузановский вздумал из Хабаровска доби-раться до Артема пешком, хотя положено на поезде. Почти месяц шел, путешественник! Только разобрали на заседании у директора котельщиков, которые сожгли барак в Южно-Сахалинске, а тут "ковбои" явились".
  Времена тогда были такие, что наши колхозы бросали лошадей на произвол судьбы, по-тому что гужевой транспорт стал нерентабельным. Увидев таких, брошенных лошадей, двое таких же, оставленных без средств добраться назад обычным видом транспорта дизелистов, поймали их и верхом преодолели почти две сотни километров.
  
  У НАС ТАКИЕ ЛЮДИ В СТРАНЕ СОВЕТСКОЙ ЕСТЬ
  
  Есть такая категория людей, которые в нормальном состоянии - люди, но выпьют и на-чинают чудить. Точнее, выступают в роли клоунов. И получается это у них само собой, есте-ственно.
  Стоим посреди помещения для двух дизелей Г-72 с Александром Лимонченко, сыном начальника дизельной станции поселка Зырянка Андрея Лимонченко, машинистом дизельной электростанции поселка Зырянка, беседуем. Сашка только что вылез из подвального помещения, где производил уборку, люк подвала открыт.
  Толкнув нас в стороны, чтобы освободить себе дорогу, вихляющим шагом проходит То-лик Кувтылов, слесарь моей бригады. Не снижая шага двигает к выходу, перед которым как раз открытый люк. Мы ничего не успели сообразить, сказать, как Толик, занеся ногу над лю-ком, исчезает в нем.
  Мы с Александром переглянулись. Я вспомнил, что собой представляет колодец подва-ла. Это метров трех глубиной тесноватая яма, опутанная трубопроводами. В тесноватом колодце выступали несколько вентилей запорной арматуры трубопроводов. Именно поэтому мы переглянулись. Стоит нарваться на этот вентиль, и человек - калека.
  Молча подходим к колодцу и заглядываем. Вместо истерзанного тела, покалеченного человека видим стоящего внизу Толика, который руками водит по стенам колодца, переме-щаясь по его периметру. "Ау! - зовет Толик. - Ау!"
  Вот тебе и "ау". Я свистом привлекаю его внимание, он поднимает голову и улыбка от уха до уха растягивается по его лицу. Кое-как поднимается наверх. Мы участливо интересу-емся, не ушибся ли он, но Толик настолько пьян, что только "застенчиво" улыбается. Саша Лимонченко, поддерживая за руку, выводит Толика на крыльцо, а потом, приподняв, дает пинка под зад. Толик летит с крыльца, врезается в гальку, которой засыпан двор.
  "Ну, Лимон, погоди!" - вставший на карачки, потом на ноги Толик грозит Сашке кулаком, поворачивается и, не оборачиваясь, уходит. Мы смогли только покачать головами и изумлен-но посмотреть друг на друга.
  Глянули еще раз на торчавшие повсюду в подвале штыри вентилей. Тут нормальному человеку пролезть трудновато - таким уж его смастерили, - как же он мог пролететь мимо всех этих штырей?
  На следующий день я подвел Кувтылова к подвалу и показал, куда он свалился. Тот только в голове почесал. Пришлось, насколько помню, дернуть с него процентов пятьдесят премии за этот случай.
  И если бы подобный случай с Толиком был единичный! Могу привести еще десяток та-ких же, когда в пьяном безобразии совершал нечто такое, от чего не знаешь, то ли материть-ся, то ли хохотать.
  
  "ПАРАШЮТИСТ"
  
  Он некоторое время работал в бригаде по ремонту котельного вспомогательного обору-дования п/п "Дальнергоремонт" в дизельном цехе. И кличку ему мужики сразу прилепили "Парашютист".
  Месяца за два до его появления приходит Иван Зыков и рассказывает: "Стою вчера на балконе, курю. Напротив тоже девятиэтажка. На балкон этой девятиэтажки, что на седьмом этаже, выходят два мужика пьяных. Сперва вроде ничего, а потом началась между ними возня. То ли один другого подтолкнул, то ли сам качнулся сильно, один из этой пары взбры-кивает ногами и летит вниз. Упал на землю под деревом, лежит, не движется. Ну, думаю, хана мужику. Второй, увидев, что его приятель полетел вниз, за голову схватился, вниз по-смотрел, а потом помчался в квартиру.
  Я смотрю на лежащего, а в голове никаких мыслей: убился человек, - что тут сказать. Не проходит и пяти минут, зашевелился этот мужик, поднялся и, покачиваясь, поплелся за угол дома. Тут из-за второго угла выбегает его приятель, смотрит по сторонам, озирается. Я ему кричу, что поднялся его кореш, ушел, и показываю, что за другой угол тот завернул. Наконец, сообразив, кореш убегает".
  У Ивана была привычка приврать, мы выслушали его рассказ, но не поверили. Проходит месяца два, устраивается в бригаду один мужик. Едва он вошел в помещение комнаты отдыха бригады, Иван Зыков, увидев его, кричит: "Вот, этот тогда с балкона десантировался без парашюта!" Тот в ответ только глазами хлопает. А когда ему надоели наши расспросы, нехотя признался: "Было дело". "Ну, и что чувствовал в этот момент?" "А ничего. Помню, лечу, помню, поднялся". "А каковы последствия, сломал или покалечил что-нибудь?" "Плечо недели две болело".
  Есть такая пословица-поверье: везет дуракам и пьяницам. Этому повезло согласно по-верью, но таких случаев единицы. Может, потому и запомнился.
  
  ШТИРЛИЦ
  
  У бывшей тещи была подруга Татьяна, вместе работали в типографии. Мужа Татьяны соседи прозвали Штирлицем. Почему? Увидев, что жена неплохо зарабатывает - в типогра-фии в те времена заработки были высокие, - Штирлиц забросил такое гнусное занятие, как каждый день подниматься и топать на работу. К чему надрываться, если заработки жены позволяют жить и на правах домохозяйки? Благо бы у них не было ребенка, девочки по имени Ира, было бы легче. Татьяна скрипела, тащила эту лямку, с нашими характеристиками, что муж ее - паразит, соглашалась, но более ничего не предпринимала.
  Единственное, кто доставлял Штирлицу неприятности, - милиция. Времена тогда были такие, что к тунеядцам относились недоброжелательно, можно было даже срок получить, если увиливал от работы на объектах народного хозяйства.
  Штирлиц, дабы избегать лишних неприятностей от милиции, прочно окопался дома, на улицу выходил редко. Попытки милиции выловить Штирлица долгое время оказывались безуспешны.
  Помню, приезжаю осенью из командировки. Приходит в гости дочка Штирлица, Ирина. Спрашиваю, как дела, как жизнь. Нормально, отвечает. "А папа как, на работу устроился?" "Думает устраиваться", - отвечает.
  Уехал в командировку на полтора месяца. Возвращаюсь, опять Ирина в гости зашла. Поговорил с ней в житье-бытье. На вопрос, устроился ли папа, отвечает: "Говорит, что хо-лодно сейчас на работу ходить, весну подождет, а потом устроится". Я фыркнул, но не удоб-но перед ребенком над отцом смеяться. Вот так Штирлиц! Холодно, видите ли, на работу ходить.
  Пришел к власти Андропов, увидел Штирлиц, что берет этот правитель круто, бегом по-бежал устраиваться. Устроился на ТЭЦ-2 рабочим на вагоноопрокидыватель. Сколько он там проработал, точно не помню. Месяца четыре, наверное. Потом, говорят, стащил у кого-то из мужиков полушубок, и больше на работе не появлялся. Мужики, у которых он полушубок утащил, приходили к нему несколько раз, пытались вытащить, но Штирлиц ловко увиливал. Все же однажды не увернулся, и набили ему морду крепко, говорят, с месяц отлеживался.
  Как-то приехал из командировки. "Ты знаешь. А Штирлиц повесился!" - сообщает суп-руга. Вот это дела, ему-то с чего вешаться: жена работает, деньги заколачивает, он дома сидит, живи - не хочу! "Повесился!" - подтверждают соседи, а потом услышал, как это про-изошло. Дело было в субботний или воскресный день. Татьяна занималась стиркой, Штир-лиц, выпив, покуривал, выглянув в окно квартиры, располагавшейся на первом этаже.
  В это время из-за угла вывернули два милиционера. Они внимательно посмотрели на Штирлица и вошли в его (наш, так как мы жили пятью этажами выше) подъезд. Как Штирлиц прозевал появление милиционеров, трудно сказать. Он каждого милиционера обегал десятой дорогой, нюхом их чувствовал, а тут опростоволосился.
  Едва милиционеры зашли в подъезд, Штирлиц заметался по квартире. Полминуты спус-тя раздается звонок в дверь. На цыпочках прокравшись к двери, Штирлиц посмотрел в глазок, а потом юркнул в комнату. Звонки не прекращались. Милиционеры видели, что люди в квар-тире есть, потому и звонили настойчиво.
  "Да открой ты им!" - предлагает Татьяна.
  "Не открывай, не открывай!" - Татьяна рассказывала, что вел он себя как ненормаль-ный.
  Поняв, что милиция настойчиво пытается войти. Штирлиц, крикнув: "Ну уж хрен они ме-ня возьмут!" - скрылся в ванной. Татьяне надоела и трусость мужа, и настойчивость мили-ционеров, пошла открывать дверь.
  "Такие-то здесь живут?" - интересуются у нее стражи порядка.
  "Нет", - отвечает женщина.
  "Это дом пятьдесят один дробь три?"
  "Нет, это просто пятьдесят один, а дробь три", - женщина вышла, показала, какой им дом нужен. Милиционеры развернулись и ушли.
  "Эй, трус, выходи! Это пока не за тобой!" - кричит Татьяна мужу, скрывшемуся в ван-ной, и вновь приступает к стирке. В ответ тишина.
  Прошло минут десять, из ванной ни звука. Татьяна насторожилась, стала колотить в дверь, но в ответ ни слова. Пройдя на кухню, подвинула стул к окну в ванную, заглянула туда: Штирлиц висел в петле, наброшенной на трубопровод.
  Татьяна выбила окно, пролезла внутрь, обрезала петлю и опустила тело на пол. Потом похороны, траур.
  Выслушав рассказ, я задумался. До чего глупая смерть! Зачем и для чего жил человек?
  "Ну, и черт с ним! - высказываю свое мнение. - Может, оно и к лучшему, перестанет Татьяну мучить своими выступлениями".
  Год или полтора спустя Татьяна вышла замуж за своего бывшего одноклассника. Мужик работящий, спокойный. Были ли у кого-нибудь сожаления, что так глупо погиб человек? Не знаю. У меня лично чувство неопределенное. Жаль, что человек не сумел разобрать за сорок лет жизни, что же она такое есть. Такому и жизнь - времяпрепровождение, отбывание вре-менной повинности.
  
  ДЭРОВСКИЕ ШУТКИ
  
  Среди дэровцев был обычай подсунуть кому-нибудь, когда уезжали из командировки домой, что-нибудь среди вещей такое, потяжелее, абсолютно ненужное. Интересная ситуа-ция случалась, когда дома прибывший из поездки человек вытаскивал что-то этакое, не имевшее отношение к нему, из чемодана, и удивленно посматривал: "Подсунули все-таки, засранцы!" Раза два и я привозил подобное, но старался проявлять бдительность и внима-тельно проверял перед отправкой в аэропорт содержимое чемодана. Лишнее сразу отбрасы-вал. Другим "везло" меньше, иные такое привозили, что перечислять долго. К примеру, один из дизелистов, Белоглазов Дима, привез домой женские трусы. Жена, разбирая чемодан, обнаружила деталь одежды, не имевшую отношения к мужу, и устроила скандал.
  Вспоминается командировка на Путятин. Николай Цыба - руководитель ремонта - и бри-гада уезжают на воскресные дни домой. Коля с портфелем заходит на электростанцию, ждет, когда придет паром. Парома нет. Николаю надоело таскаться с портфелем, оставляет его в кабинете. Мужики только этого и ждали. Жора Кравчук бросается к портфелю: "Он любит другим пакости делать, сейчас мы ему что-нибудь сунем".
  Выбирают из всякого хлама металлическую болванку, не очень грязную и весом кило на пять, суют в портфель. "Мужики!" - говорю. - "Коля не такой дурак, проверит и сразу обна-ружит". Эту болванку сую на самое дно портфеля, а поверх всякого тряпья, лежавшего там, кладу другую, чистую, аккуратно завернутую в бумагу.
  Появляется Цыба, внимательно смотрит на нас: "Так, что-то уже успели запихать". Мы отнекиваемся, но Николай открывает портфель, тут же обнаруживает болванку и выбрасыва-ет ее со смехом. Закрывает портфель и идет на паром. Мы переглядываемся: уловка срабо-тала, вторую болванку он не обнаружил.
  В понедельник, когда вся бригада собралась, Николай, что-то объяснявший, вдруг за-молчал, внимательно осмотрел всех: "Это кто же такой умный из вас?" Мы недоуменно смотрели на него. "Нет, кто же догадался вниз положить вторую болванку?" Мы сделали вид, что ничего не понимаем, а Николай расхохотался. Нравился Николай Иванович тем, что сам умел шутить, и чужие, умные шутки мог оценить.
  А вот Вадиму Короткову пришлось тащить железяку потяжелее. Произошло это во вре-мя другой командировки на тот же Путятин.
  Он уезжал на пароме раньше нас, всей бригады, так как проживал в Подъяпольском, расположенном неподалеку. Нам же не с руки было выезжать обеденным катером, так как до поезда, уходившего в Артем, было еще много времени.
  Вадим, здорово выпил, на станцию прибыл покачиваясь. Поставив чемодан в углу, по-шел по каким-то делам.
  Я молча смотрел на чемодан. Нет, парень, пустым ты у нас не уедешь. Выйдя в машин-ный зал, взял форсунку дизеля марки "Шкода" и возвращаюсь. Сидевшие в комнате мужики удивленно посмотрели на меня: неужели форсунку хочу ему подсунуть, да в ней килограмм тридцать веса.
  Аккуратно заворачиваю форсунку в бумагу, чтобы она не испачкала чемодана, сую внутрь. Проверим, насколько Вадим трезв.
  Вадим оказался трезв настолько, что минут двадцать спустя так же, покачиваясь, входит в кабинет, берет чемодан и идет с ним к причаливавшему парому. Все вышли посмотреть, как Вадим тащит к парому чемодан, который вдвое потяжелел после моего довеска.
  В понедельник мы уже в управлении. Сидим, перекуриваем. Вдруг Вадим подскакивает, и начинает внимательно смотреть на нас. "Ты чего?" - спрашивает кто-то. "Нет, ты смотри, какие орлы! И как я, дурак, не догадался в чемодан заглянуть? Какой вес той форсунки, знае-те? Тридцать два килограмма - специально замерил". Мы загоготали. "До дома довез?" - кто-то спрашивает. "До дома", - кисло сознается. А позже Вадим подробности, как он обна-ружил в своем чемодане то, чего там быть не должно.
  Обнаружил ее не он, а сын. Утром сын, пока папа валялся на диване, стал разбирать чемодан. Вытащил тряпки - отнес к матери, вытащил инструмент - отнес в ящик, а потом, пыхтя, выволакивает из чемодана форсунку. Папа, увидев ее, рот разинул: вот это подаро-чек! "Папа, а это что?" - интересуется сын. "Это, сынок, нужно, это нужно, положи, не над-рывайся", - отвечает обескураженный папа. Потом замерил вес и долго удивлялся, как он не заметил, что чемодан в три раза тяжелее, чем должен быть. М-да, как? Насколько трезв был Вадим, настолько и смог утащить этот чемодан.
  Это что, Володе Патужному камешек десять кило весом пришлось везти от Ини до Ха-баровска, и уже в поезде, отошедшем из Хабаровска во Владивосток, в очередной раз обна-ружив у себя этот камешек, едва не... но обошлось, а потом он сунул его в вещи какого-то корейца, ехавшего в соседнем купе, и тот повез его в Корею, Довез ли, не знаю.
  Вылетаем из Ини, болтаемся возле аэропорта, ожидаем регистрации. Вовка куда-то ушел. Нет, думаю, нельзя Вовке "пустым" из Ини отправляться. Подбираю гальку-камушек и сую в его чемодан. А тут регистрация началась, и Вовка прибежал. Хватает чемодан и пом-чался на регистрацию. Пришлось ему за лишние килограммы - их было ровно десять - доп-лачивать.
  В гостинице Охотска полез Вовка в чемодан. "Ур-ру", - раздается его рычание. Подни-маем головы, - Вовка стоит, камушком этим размахивает: "По чьей дурной голове этот каму-шек плачет?" Мы отнекиваемся: "Это кто-то из инских аборигенов подшутил над тобой на-последок". Вовка недоверчиво посматривает на нас, но успокаивается.
  Камушек он вынес на улицу и бросил возле входной двери. Нет парень, так нельзя, нуж-но, чтобы ты его дальше провез. Выхожу на улицу, подбираю камень и незаметно от Влади-мира проношу его в номер.
  Два дня, пока я подписывал документы в управлении Охотского рыбокомбината, они пьянствовали в гостинице. Тихо, правда, пили, без нареканий со стороны персонала. На третий день вылетаем из Охотска в Хабаровск. Перед тем, как мы ушли из гостиницы, я подсунул камушек опять в вещи Владимира.
  "Тяжеловаты" были ребята, когда мы вылетали из Охотска. "Тяжеловаты" потому, что вчера-то они еще гудели, пили, а сегодня даже не успели похмелиться. У меня было с собой две бутылки коньяка, но я предупредил, что до Хабаровска они у меня ничего не получат.
  "Так, а это что такое?" - производивший досмотр багажа и ручной клади милиционер в Охотском аэропорту, разворачивает Вовкину куртку, лежавшую в чемодане, и взору предста-ет приличных размеров камушек. "Ур-ру", - лицо Владимира, серое с похмелья, на миг крас-неет. "А! - догадывается милиционер, когда мы прыскаем со смеху, - Это вещь полезная", - он кладет камень на место, завернув в куртку, застегивает чемодан. Вовка пытается выта-щить и выбросить камень, но милиционер, разобравшийся, что здесь кого-то разыгрывают, противится: нельзя! Когда выходим на улицу. Вовка, сумрачно посмотрев на нас, открывает чемодан и вываливает камень. "Вообще-то за такие шутки нужно этот камень кому-нибудь на голову опустить". Но нам на его сердитое ворчание наплевать: можно было догадаться, когда чемодан на весы ставил, что вес остался неизменным.
  Когда Патужный на мгновение отвернулся, я подбрасываю камень в его чемодан. И опять он ничего не замечает. Камушек спокойно долетает до Хабаровска.
  В Хабаровском аэропорту билетов на Владивосток на сегодняшние рейсы нет, мчимся на железнодорожный вокзал, и вовремя. Уже через полчаса мы садимся в скорый поезд, идущий во Владивосток.
  В купе лезем в чемоданы, парни достают закуску, я же пытаюсь вытянуть две бутылки коньяка. "Укр-ру", - это опять Патужный. Его глаза мечут молнии, лицо налилось кровью, а рука вытаскивает из чемодана такой знакомый, такой увесистый булыжник. Он поднимает его над головой: "Ну, сейчас, не знаю, кому-то достанется". Я в это время вытаскиваю обе бутылки, поднимаю их над нашими головами: "Ты что, коньяк разбить хочешь?" Вовка опускает камень: "Коньяк жалко", - вздыхает.
  А полчаса спустя он заскакивает в купе, хватает камень и куда-то исчезает. "Все, пусть в Корею едет", - он заливается веселым смехом и сообщает, что сунул камень в шмотки какого-то корейца, ехавшего в свою КНДР. "Пропустят ли на таможне?" - спрашиваем. "Наши пропустят, а как корейцы, не знаю", - смеется.
  И уже во Владивостоке со вздохом говорю Владимиру перед расставанием: "Ты камень-то выброси, когда домой приедешь". Вовкино лицо наливается кровью, он неприязненно смотрит на меня. Я поворачиваюсь и иду к такси. Обернувшись, вижу, что он открыл чемодан и роется в вещах. Камня там, конечно, нет, но нужно же довести человека до белого каления напоследок.
  
  РАЦИОНАЛИЗАТОРЫ
  
  В 1973 году отправили в командировку на Путятин. Этот был мой очередной "поход" ту-да. Если не ошибаюсь, за время работы в дизельном цехе ДЭРа побывать там в различное время довелось пять или шесть раз.
  Во время этой командировки руководил ремонтом Виктор Ковалев. Его-то я встретил на станции, когда прибыл туда. Хотя был рабочий день, бригады на станции не было. Только Феликс Спирин да еще один рабочий на берегу моря у станции варили в бочке на костре крабов, которыми разжились у рыбаков.
  После того, как я отведал крабов, пошел на станцию, где и встретил Ковалева. Отметив мое командировочное удостоверение, он повел меня в гостиницу, где проживала бригада.
  "Где остальные-то?" - поинтересовался я Ковалева по поводу остальной части бригады и отсутствия ее на работе.
  "Получили командировочные, пропивают культмассово на природе", - отмахнулся он.
  Бывали у дэровцев такие "мгновения", когда всей бригаде приходили переводы с энной суммой командировочных, и если бригада оказывалась спаянной и споенной, то устраивались коллективные попойки до тех пор, пока денежные ресурсы не истощались. Я попал как раз в такой период.
  Ковалев повел меня напрямик, но, дойдя до малопонятного потока зловонной жижи, пе-ресекавшей дорогу, недовольно поморщился и повернул в сторону, поведя в обход.
  "Это что за поток?" - поинтересовался у него, когда мы подходили к зданию гостиницы, расположенной на косогоре сопки. Тот самый поток, из-за которого мы вынуждены были делать крюк, начинался у летнего гостиничного туалета, расположенного немного ниже зда-ния гостиницы, спускался ниже по склону, растекаясь по школьному двору и уходил далее.
  Ковалев поморщился. "Киргиз и Джон устроили, придурки", - сплюнул. - "Рационализа-торы".
  Комендант гостиницы, в которой обычно проживали дэровцы, предложила Женьке Слу-женко - Джону и Анатолию Зинченко, в простонародье именуемому Киргизом, во внерабочее время очистить выгребную яму гостиничного туалета, расположенного на улице. После не-больших размышлений те согласились, оговорив, что половину суммы, причитающейся за очистку, они получают авансом.
  Получив сто рублей аванса, тут же пропили, единственно, истратив часть этих денег на приобретение нескольких пачек дрожжей.
  Дрожжи были заброшены ими в выгребную яму туалета, и пока они не начали действо-вать, бродить, на претензии коменданта отвечали тем, что пока не могут заняться очисткой - много работы на основном производстве.
  Дня три-четыре потребовалось дрожжам, чтобы созреть среди туалетной жижи. Когда же брожение вошло в силу, шапка зловонной каши поднялась над краем выгребной ямы и жижа выплеснулась по склону сопки. Неделю шел процесс брожения. За это время выплес-нувшийся поток скатился вниз до школы, оказавшейся на его пути, расползся по двору ог-ромной зловонной лужей, пошел дальше. Метров триста прокатился этот поток, пока не иссякла сила. Вонь стояла на всех прилегающих улицах.
  Руководство Рыбкомбината, поднятое директором школы, выслало бульдозер, который несколько дней подчищал, засыпал зловонную кашу. Мухи кружили над потоком кучами. Когда же комендант гостиницы, в ведении которой находился туалет, указала на возможных устроителей "диверсии", те скромно отнекивались, что не имеют отношения к происшествию. Собирались, дескать, произвести чистку выгребной ямы на днях, но тут что-то произошло, и фекалии сами выплеснулись на поверхность: "Мы тут ни при чем!". Не пойман - не вор, но никого другого на роль подозреваемого найти вряд ли было можно. Руководитель ремонта отправил этот дуэт в управление подальше от греха. В яме после окончания процесса брожения оставалось жижи едва ли пятая или шестая часть - на дне.
  "Рационализаторы", - презрительно отозвался о зачинщиках Ковалев. Да, такие вот "рационализаторы". Джон и Киргиз часто устраивали нечто подобное. Туалеты чистить таким вот образом им больше не довелось, но много казусных историй связано с этим дуэтом. Все из этой же оперы.
  Эта проделка, которую сейчас опишу, одна из самых безобидных, в молодости устроен-ных Джоном. По ходу действия я оказался замешан в ней.
  Работаем на Владивостокской ТЭЦ-2. Производится монтаж 7 котла и нам, мне и Джону, выпало волей руководителя ремонта все того же Виктора Ковалева производить монтаж одного из углеразмалывающих устройств котла.
  Предобеденное время, примерно около одиннадцати. Я с похмелья, которое еще дает знать о себе, с такого же похмелья и Джон. Вечер выдался бурным и потому сейчас нам работалось тяжеловато. Но я знал, что похмелье пройдет, выйдет с потом, после обеда станет легче.
  "А не взять ли нам пивка?" - предлагает Джон.
  Предложение резонное, я соглашаюсь, прикидывая, что по бутылке пива в обед - самое то. Скидываемся по два рубля и Джон на время исчезает.
  Как раз наступило время перекура и я, чтобы не торчать на сквозняке, прохожу в поме-щение бригады, располагавшееся под шестым котлом. Усевшись на лавочке, закуриваю, отдыхаю. Виктор Ковалев, наш мастер, сидит передо мной за столом, пишет какие-то бумаги. Видимо, техдокументацию на выполненные работы.
  Я все еще сидел и курил, когда в комнате появляется Джон. В одной руке бутылка, на-полненная прозрачной жидкостью, этикетка сорвана, а поверхность облита водой. В другой руке несколько пирожков.
  Джон усаживается рядом со мной, отхлебывает из бутылки, закусывает пирожком. Пе-редает пару пирожков мне, а потом сует бутылку.
  Я отхлебываю и горло обжигает: в бутылке водка. Недоуменно смотрю на Джона, тот подмигивает. Отпиваю немного, настороженно косясь на Ковалева, заедаю пирожком. Джон забирает бутылку и опять отхлебывает.
  Вот так, внаглую, сидя перед матером, мы уговорили бутылку водки. Мастер лишь одна-жды оторвался от бумаг, глянул на нас, выпивающих и зажевывающих. "Пьте?" - поинтере-совался. "Угу! - ответил Джон. - Тебе оставить?" Тот не ответил.
  Все же Джон и в тот раз не удержался от выходки. Когда в бутылке осталось грамм пятьдесят-семьдесят, отнес ее и поставил перед Ковалевым: "Это тебе". Мы собрались и вышли.
  Работая на объекте, я посматривал на выходную дверь кандейки, в которой продолжал сидеть мастер. Интересно, обнаружит или нет, что мы распивали? Вряд ли мог подумать, что наглецы устроят пьянку у него на глазах. Если обнаружит, нужно быть готовым к его резкому появлению.
  Действительно, минут через двадцать дверь резко распахивается и Ковалев появляется в цехе. Озирается по сторонам, кого-то выискивая. Что нас выискивать, мы от него в пятна-дцати метрах. Толкаю в бок Джона, мы хватаем какую-то доску и по трапу несемся вверх. Там, десятью метрами выше, тоже зона нашей работы. Бросаем доску и изображаем из себя усиленно работающих людей.
  Ковалев замечает нас и громкая речь, состоящая в основном из непечатаемых слов, минут десять льется из горла. Ковалев - внизу, на нулевой отметке, мы десятью метрами выше. Никак не реагируя на его речь, продолжаем усиленно пыхтеть, изображая из себя ярых работников. Поняв, что на его речь мы не реагируем, Ковалев поднимается вверх по трапу. Мы, увидев его маневр, хватаем какой-то шланг и спускаемся по второму трапу метрах в десяти от этого. Пока Ковалев поднялся наверх, мы уже внизу и усиленно пыхтим, прилаживая этот шланг к какому-то выходному патрубку. Оглядевшись вокруг, Ковалев обнаруживает нас, и опять матерная речь льется, но уже сверху.
  Минут через десять маневры повторяются с той лишь разницей, что Ковалев спускается вниз, а мы тем временем по другому трапу быстро смещаемся наверх. Махнув рукой, мастер удаляется. А тут и обеденный перерыв.
  После обеда мы не появлялись в помещении, сразу отправившись на объект. Постоянно посматривая по сторонам, ожидая прибытия Ковалева, продолжали работать. И примерно около двух часов видим приближающегося к нам Владимира Косова. Подходит: "Идите, вас Ковалев зовет". Зачем он зовет, известно. "Скажи, что не нашел", - предлагаем. "А что вы натворили? - интересуется. - Он там рвет и мечет". "Джон похмелиться ему оставил, да, видно, мало. Вот и проявляет недовольство". Косов усмехается и уходит.
  Без пятнадцати пять мы вваливаемся в помещение бригады. Практически вся бригада в сборе. Увидев нас, Ковалев кричит: "Объяснительные!" "Какие объяснительные, начальник, за что?" Ковалев взрывается, подробно рассказывает бригаде, как два наглых типа, сидя перед мастером, выпили бутылку водки, оборзели до того, что оставили ему, мастеру часть. Достает нашу бутылку с остатками и предъявляет в качестве вещественного доказательства. Косов внимательно рассматривает, нюхает, а потом прикладывается и выпивает. Ковалев застывает в изумлении: "И ты, Косов!" "А что я, я ничего", - Косов конфузится. "Ты сейчас выпил водку!" - кричит Ковалев. "Разве водка там была? - Косов озадаченно чешет в голове. - Я что-то не разобрал. А еще нет, а то так и не распробовал, что же там было". Ковалев застывает в изумлении.
  "Видишь, - говорим мы Ковалеву. - Человек не может с уверенностью сказать, что там была водка. Откуда она у тебя оказалась, Может, у тебя нос того... подводит?"
  Ковалев машет рукой: с нами поделать ничего нельзя сейчас. Запах выветрился, пове-дение наше в норме, работу выполнили. Эта проделка так и оказалась безнаказанной. Имен-но проделкой ее можно назвать.
  
  ЗНАТОК ЖЕНСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
  
  Женщину умом не понять, так говорят. А разве можно понять человека, у которого ума... знаете сами, сколько. Зато точно знаю, если между двумя женщинами начинается свара, страдают все.
  Лилия Ивановна Косик работала в цехе плановиком. Галина Максимовна Полуян техно-логом. Возраста примерно одинакового, если не изменяет память, году в восьмидесятом обеим было где-то около сорока. И примерно в этот время, после десятка лет работы бок о бок, между ними разразился скандал, свара. Обе на дух не могли переносить друг друга, стоило кому-то из мастеров упомянуть при одной из них вторую, назвать имя или фамилию, в ответ раздавалось шипение. "Коб-была", - Галина Максимовна заикалась и потому характеристика Лилии Ивановны звучала с заминкой. "Корова", - с шипением произносила Лилия Ивановна, услышав упоминание Полуян.
  Если бы техника сведения счетов ограничивалась только этим!
  В задачи Лилии Ивановны входило проверка финансовой отчетности мастеров, прибы-вавших из командировок после ремонтов. В задачи Галины Максимовны входила проверка правильности заполнения технической документации. И обе вдруг поняли, что уязвить друг друга могут несколько иначе. Они в техотчетах и другой документации, предоставляемой мастерами после командировок, стали проверять не только свои статьи, а те, которые входи-ли в компетенцию ненавистной противницы. Бывало, конечно, что мастер мог ошибиться. И, бывало, что проверявший отчет технолог или плановик не усматривал ошибки, пропускал ее. Пропуски закончились с началом баталии не на жизнь, а на смерть между плановиком и технологом. Мало этого, мастерам стало практически невозможно сдать отчет. Из опасения допустить оплошность при проверке - не дай бог, ее заметит противница, - для перестрахов-ки они находили какую-нибудь погрешность, допущенную мастером, придирались к ней и отчет намертво зависал. Мастера взвыли.
  Мы, четверо мастеров, вернувшихся из командировок, никак не могли сдать отчеты. Я сидел четвертый день, Шерстюков Вовка - неделю, а Коля Цыба уже десятый день безус-пешно спорил то с одной, то с другой.
  Лев Шевц некоторое время смотрел на баталию, а потом не вытерпел, вызывает к себе обеих: "Если через десять минут я не увижу вас под ручку прогуливающихся по коридору, - перешел на крик, - обе уволены. Довели цех - мастера не могут сдать техотчеты, рабочие болтаются по предприятию, ожидая, когда мастера освободятся. Десять минут вам, и ни минутой больше".
  Действительно, минут десять спустя недавно ненавидевшие друг друга противницы продефилировали перед кабинетом начальника цеху под руку, распевая типа: "Хороши вечера на Оби".
  Работа вроде сдвинулась с места, мы стали получать визы и подписи Лилии Ивановны и Галины Максимовны под нашими отчетами. Пока мы трудились в кабинете контрольно-технической группы, внося дополнения, к нам явился Шевц. "Как я быстро их помирил? - похвалялся. - Пять минут, и проблемы решены".
  "Лев, хочешь, я их за десять минут снова сделаю врагами?" - со смехом предлагает Ко-ля Цыба. Начальник только хохочет, я с интересом смотрю на них.
  "Нет серьезно, десять минут - и они опять отъявленные враги", - Коля тоже смеется.
  Минут десять Шевц и Цыба пререкаются, спорят. Шевц не верит, что подобное возмож-но. Он ясно дал понять обеим женщинам, что в случае возобновления военных действий уволит обеих без промедления.
  Заключается спор, условием которого является то, что через полчаса начальник сможет удостовериться о начале военных действий. Проигравший покупает бутылку водки. Мне интересно, но не верится, как Цыба сможет совершить подобное. Я, как свидетель, разбиваю руки спорщиков и должен проследить весь процесс развития событий. Начальник, по настоя-нию Коли, удаляется к себе в кабинет и обязан дожидаться финала.
  Минут через десять в помещение впархивает Галина Максимовна, усаживается за стол, приступает к проверке моего отчета.
  "Нет, ты обратил внимание, - начинает Коля, вроде обращаясь ко мне, - как прекрасно выглядит Лилия Ивановна?" На Галину Максимовну он вроде не обращает внимания. Я внимательно смотрю на Николая, а он продолжает: "Всегда с иголочки одета, опрятна. Заме-тил, у нее новая укладка, духи? Наверное, французские. До чего приятная женщина"
  "Это эт-та к-кобыла", - вполголоса шипит Галина Максимовна. Но Николай будто не слышит.
  "Приезжаешь из командировки, а тебя встречает такая дама. И не скажешь, что сорок".
  "Разве ей под сорок?" - удивляюсь вроде я. - "Никогда бы не подумал. Года тридцать три, тридцать четыре".
  "Д-да у этой к-кобылы скоро в-внуки б-будут", - вставляет Галина Максимовна.
  "Почему, кобыла?" - Коля вроде обижается. - "Умная и грамотная женщина, образо-ванная. Институт окончила", - продолжает заводить Максимовну. Не стоило ему это произно-сить: у Максимовны только среднетехническое образование, в отличие от Лилии Ивановны, имевшей высшее.
  "Д-да эт-т-та кобыла не умеет отчет правильно составить", - Максимовна уже кипит от возмущения, это видно невооруженных глазом.
  "Не умеет?" - Николай опять обижается. - "Отличный специалист, всегда помогает, и совет, если нужно, даст".
  Еще минут пять он заводил Максимовну, тонко, умело, но заводил, потом замолк. Мак-симовна вся негодование. Так и этак вертя мой отчет, она, видимо, не могла работать, выве-денная из себя речами Цыбы. Наконец, отбросив мой отчет, схватила какие-то бумаги и помчалась. Куда она побежала? Я выхожу следом и из кабинета плановиков слышу: "Нау-чись отчеты правильно проверять, дура! Я, что ли, твои ошибки буду исправлять?!" Войдя в кабинет плановиков, я увидел, как Максимовна, шмякнув чьим-то отчетом (славу богу, не моим) по столу перед Лилией Ивановной, повернулась и выскочила из кабинета. Чей-то отчет лежал на столе, а Лилия Ивановна на несколько минут застыла на стуле.
  Оцепенение у нее длилось недолго: "Ну, кобра, ну, корова", - она рывком открыла стол, схватила какую-то бумагу, лежавшую там, и куда-то помчалась. Куда? Выхожу следом. Лилия Ивановна скорым шагом направилась к кабинету начальнику цеха. А чем занимается ее противница?
  Вхожу в кабинет КТГ. Галина Максимовна почти кричит что-то в телефонную трубку. Из разговора понятно, что она звонит начальнику цеха и докладывает ему. О чем? О том, что не может пропустить такой-то отчет, потому что Косик... и так далее в том же духе. А если на-чальник цеха не примет мер к Косик, то...
  Полчаса спустя начальник обеих противниц отправил домой, отстранив от работы, дав время подумать до утра. Утром он обязан ровно в восемь часов увидеть их перед дверями своего кабинета под ручку.
  А потому начальник пришел к нам, уселся на стул и уставился на Цыбу: "Коля, у тебя поразительные способности! Как это тебе удалось?" Николай в ответ только смеется. По-молчав, Шевц лезет в карман, достает деньги и протягивает мне: "Сходи в магазин, будь другом". Беру деньги, выхожу из кабинета, предупредив, чтобы Цыба не смел рассказывать без меня - вернусь, сам расскажу. Коля опять смеется.
  Что нам троим одна бутылка, по одной на брата - другое дело. "И закуски не забудь!" - наставляет начальник, догнав меня на выходе из здания.
  Два часа спустя я обстоятельно описывал происшествие, Шевц, слушая меня, искоса посматривал на Цыбу, а тот только посмеивался.
  С тех пор Шевц никогда не пытался заключать пари с Цыбой, Лично при мне их не было. Знаток женской психики - это Цыба доказал. Специалист по технике - это известно всем. А в чем еще был специалистом Николай Иванович Цыба? Ну, это другая тема, не стану восхва-лять его.
  
  ЖЕНСКИЕ ЗАСКОКИ
  
  Женщина без заморочек - это как птица без крыльев: только вид женщины.
  О том, как Лилия Ивановна и Галина Максимовна выясняли между собой отношения, описал. Хотелось бы описать еще несколько элементов, интересных историй из жизни "про-стой советской женщины", коей была Галина Максимовна. Всего о нескольких, наиболее ярких.
  Выписала Галина Максимовна журнал "Здоровье". Популярный журнал, в коем среди прочего описывалась симптоматика некоторых болезней. Редакция это делала в целях лик-беза читателей, для просвещения масс. Но не могла же знать редакция об особенностях сознания Галины Максимовны.
  Стала замечать Галина Максимовна после прочтения нового номера журнала возникно-вение у себя странных симптомов. Не пройдет трех дней после получения того или иного журнала, у нее то в боку начинает колоть, то странная сыпь на коже. И, самое странное, совпадает с симптоматикой болячки, описанной в последнем номере. Галина Максимовна бегом в больницу, порой у начальника цеха отпрашивается. Проверится - врачи ничего не находят - ждет нового журнала. И такая история длилась месяца четыре. Врачи отмечать стали, что Галина Максимовна стала очень беспокоиться о собственном здоровье. Но отме-тили и то, что приходит со странными жалобами. Кое-кто из наиболее дотошных - врачи тоже читают журнал "Здоровье" - определили связь между этим журналом и заболеваниями Галины Максимовны. Позвонили начальнику цеха, поделились наблюдениями. Вызывает начальник цеха к себе Максимовну: "Замучила врачей! Еще раз явишься к ним с жалобами, я тебя к психиатру пошлю!" Как рукой отрезало.
  Проблема лишнего веса волнует каждую женщину. Как говорят, у каждой женщины име-ется склонность накапливать жировые отложение, только у каждой это выражено по-разному. У Галины Максимовны при росте сто шестьдесят семь сантиметров "склонность" отражалась в девяноста восьми килограммах.
  Решила Максимовна похудеть. Я вместе с Моногаровым сижу вместе с ней в кабинете, время обеденное. "Ты почему не идешь в столовую?" - спрашиваем ее. "Решила на диету сесть, похудеть хочу". "А, давай, тебе полезно", - съязвил Моногаров.
  Все же сбегала, закусила парой пирожков, тремя салатиками и чайком запила. Купила литровую банку сметаны домой.
  Часа в три дня достает из стола остатки сметаны в банке. Посмотрела на свет: "Что я домой потащу столько?" Хлоп остатки в стакан и выпила. Мы с Моногаровым переглянулись: "Если у тебя диета такая, сколько же ты съедаешь при нормальном питании?"
  Поесть Максимовна любила, как и многие женщины. От расстройства - съест что-нибудь, от беспокойства тоже закусить стремится, и когда в нормальном настроении, тоже что-нибудь пожевать желательно бы. Не только у Максимовны такая "странная" привычка имелась, у многих женщин отмечена мной эта "странность". А потом ноют, что вес лишний, похудеть никак не могут.
  В 1988 году, когда я командовал бригадой дизелистов на ТЭЦ-2. Внезапно приезжает Максимовна, вручает командировку и сопроводительную бумагу. В сопроводиловке написано, что прибыла стажироваться на мастера сроком на два месяца.
  Звоню начальнику: "Ты что, в своем уме? Какой из нее мастер!"
  "А это ты ей объясни, и попробуй не выполнить приказание: на тебе ответственность за подготовку. Лично на тебе!"
  Обращаюсь к Максимовне за разъяснением, что толкнуло ее на этот шаг. Оказывается, оклад у мастера выше, чем у технолога, решила пройти стажировку и стать мастером. Тут же приводит пару примеров женщин-мастеров. Ах, вон в чем дело? И началась стажировка.
  Гонял Максимовну нещадно. Вызубрила устройство и работу котельного оборудования, устройство дизеля. Мало этого, притащил и всучил ей несколько объемных книг по стандар-тизации оборудования. На котлы заставил залезать - на самый верх, там духотища, пылища. В топку котла неоднократно ползала осмотреть, что она собой представляет. Ну, и остальное оборудование, соответственно.
  Убыла Максимовна через два месяца. "Ты что с ней сделал!?" - звонит начальник. "А что такое?" "Да к ней сейчас вообще не подойти, она такой терминологией шпарит, что дураком себя рядом ощущаешь".
  Максимовна отказалась от мысли стать мастером. Хватило двухмесячного срока, чтобы разобраться, каково приходится мастеру. Но зато по стандартизации могла иным мастерам вперед десять очков дать. Не одного мастера уязвила в незнании стандартов. Стандартиза-ция - великая вещь, а ей Максимовна оперировала свободно. Со мной почему-то боялась связываться по вопросу проверки знаний стандартизации оборудования.
  
  ЧЕМ ЗАБОЛЕЛ, ТЕМ И ЛЕЧИСЬ
  
  Юра Сахибгориев слыл вообще-то оригинальной личностью. То пил Юрий безбожно, то бросил внезапно и бесповоротно. Бросил после ряда случаев.
  Порядки в Союзе одно время установили драконовские. За появление в общественном месте в нетрезвом виде, а тем более на работе, штрафовать стали нещадно. Особенно звер-ствовала милиция поселка Лучегорск. Приезжавшие оттуда дэровцы привозили пачки штрафных квитанций и рассказы о том, за что и как их штрафовали. "Лежит человек в обще-житии пьяный, ну и пусть себе лежит - он же никого не трогает, - рассказывал Сашка Тюрин, "Бармалей". - Нет, придут менты в проверкой, всех осмотрят. Спишь - разбудят, увидят, что пьян, - в милицию. Там акт составят и отпускают. Не успеешь выйти - другой наряд милиции тебя ловит, назад привозит. Снова везут в милицию, акт составляют".
  Слушать эти рассказы об установленных законах в Лучегорске было странно. Такие за-коны более походили на беззаконие. Верилось в них мало - мне в тот период в Лучегорске побывать не довелось, но все, кто побывал там, подтверждали, что именно такие порядки существуют в Лучегорске. И многие дизелисты, побывавшие там в этот период, возвраща-лись с пачкой квитанций о штрафе. "Бармалей" вернулся с пачкой, другие тоже. Больше всех за две недели пребывания там - более тысячи рублей - привез штрафов Юра Сахибго-риев. После этого срочно пошел лечиться от алкогольной зависимости, вшил ампулу.
  Как-то сидим мы с Юрием Ивановичем Шустовым, разговариваем. Юрий рядом. О чем шла беседа, не помню. Только, видимо, связана была тема с рассказом Юрия.
  "Вот, говорят, от чего заболел, тем и лечись, - начал Юрий. - История со мной приклю-чилась. Как принято, отметил День энергетика, и пошло-поехало. Опять в запой ушел. День, два, три пью - прогулы, как водится. Какая может быть работа, когда с утра мысль одна - похмелиться? А похмелишься - там уже на другой бок переворачиваешься. В общем, запой по всем правилам.
  Попил я с недельку, а там и "кандрат" стукнул. Утром просыпаюсь, лежу - в голове ни-каких мыслей. Знаю, что через час подымусь и пойду похмелье искать. Лежу и чувствую - запекло к кончиках пальцев правой руки и левой ноги. Стала эта боль подниматься вверх по руке и вверх по ноге. Болит несильно, но перемещается, ползет. Дошло до плеча и бедра - остановилось, зажгло, я попытался рукой и ногой дернуть, а они и не реагируют. Хотел под-няться, да с койки свалился. Ни правая рука, ни левая нога не действуют. Кое-как поднялся, на кровать завалился.
  К обеду мои смотрят - жена и теща, - что лежу чурбаном, давай расспрашивать. Расска-зал, что нога и рука отнялись. Вызвали врача, тот приехал, осмотрел. "Кандрат" пришел", - говорит. В больницу везти не советовал - на носу новогодние праздники, не до больных. Вот после Нового года.
  Лежу день, второй. Ни подняться, ни встать. Мне и жрачку в постель подают, и "утку" из-под меня выносят. От такой жизни всякие мысли в голову лезут. Я уж прикинул, что не жизнь это, чурбаном валяться, До того тошно стало, когда прикинул приблизительный прогноз быть наполовину парализованным. Решил удавиться, полотенце припрятал под подушкой, жду, когда мои из дома уйдут.
  Как раз Новый год на носу, тридцать первого числа. Нас в гости приглашали знакомые, только какие гости. Моя жена и теща идти не хотели, да я их уговорил, чтобы шли, развея-лись. Успокоил, что все нормально будет, куда я денусь. Ну, они, значит, собираются, а мне жена поднос принесла. Закуска, бутылка, стакан. А мне до того тошно, что и говорить нет желания. Твердо решил повеситься, когда они уйдут.
  Решил я напоследок выпить. Кое-как открыл бутылку, наливаю себе. Выпил, закусил, лежу. До того тошно, жалко стало, что и сказать невозможно. Чувствую, в плече и бедре опять боль появилась и пошла она вниз, к пальцам. Доходит до пальцев на руке и ноге, боль такая, аж ломит. Я дернулся, рукой и ногой затряс. И тут дошло, что рука и нога действуют. Замер, не веря. Потом пошевелил - откликаются, работают. Сажусь на кровати, головой верчу. Такое впечатление, что все происходившее - наваждение. Ну, сижу, размышляю. Понял я, что это "звонок с того света". Мол, завязывай, парень, пора.
  Пока мои в соседней комнате прихорашивались, лоск наводили, я стал собираться. За-ходит жена в мою комнату, а я стою перед зеркалом, галстук повязываю. Они на меня в крик, что, мол, напугал их, разыграл. Какие розыгрыши, колодой валялся час назад. Такие вот дела приключились".
  Мы с Юрием Ивановичем только головами повертели: бывает же. А Юрий собрался и ушел. У него, помню, командировка закончилась, уезжал. И не только уезжал - увольнялся из ДЭРа. Больше с Юрием встречаться не довелось.
  
  ВЕЛИКИЙ ПИТУХ
  
  Федя Мельников всё же закончил свой век тем, чем должен был закончить: долбанул "кандрат", отказало сердце после очередной крупной попойки.
  Я не знаю, что за времена были у нас некогда: пили безбожно, устраивая соревнования, кто кого перепьет. Нет, серьезно, именно так пили дэровцы. И среди нас были "специали-сты", умевшие выпить много, очень много за один присест. За день, например. И, как ни странно, среди дэровцев они пользовались уважением, авторитетом. Вспоминаю Азанова Владимира, который, по характеристике Туренко, "был самым богатым человеком в ДЭРе: получал аванс - пропивал, зарплату - пропивал, командировочные - пропивал, да еще и бабушкину пенсию прихватывал". К таким "специалистам" относился Федя Мельников, который, правда, знаменит был не тем, что много пропивал, а тем, что мог выпить очень много. На следующий день болел, не мог подняться, хватался за сердце, пил валерьянку, но, тем не менее, пил. Однажды Федор на спор с Ковалевым выпил три литра водки за день. Спор он выиграл - выпил, но два дня еле ползал.
  Подобный, примерно, случай произошел в Ытык-Кюёле, поселке в Якутии, куда мы при-были в командировку.
  В первый день, поселившись в общежитии, пошли втроем - Федя. Сашка Саяхов и я - прогуляться, посмотреть на поселок.
  Весна в самом разгаре. Дорога - сплошной поток грязи и если бы не деревянные тро-туары, "прогуляться" нам вряд ли пришлось. По тротуару проходим вдоль улицы до центра села. На углу замечаем небольшой магазинчик, квартировавший в полуподвальном помеще-нии двухэтажного здания. Саяхов и Федя оставляют меня и отправляются в него посмотреть, что за магазин. Минут двадцать-тридцать спустя, когда я было собрался пойти в магазин, - что-то долго они его "осматривают", - дверь магазинчика распахивается. Оттуда вывалива-ется Федор, за ним Сашка. Вид у обоих неестественный. У Федора какой-то замороженный взгляд, походка прямая. Сашка, идущий за ним вслед, выглядит не то, чтобы удивленно, а обескураживающе.
  Скорым шагом Федор быстро проходит мимо меня по тротуару шагов сорок и валится с ног. Саяхов подбегает к нему, пытается поднять. Подхожу: "Что случилось?" "Помогай!" - требует Саяхов. Поднимая Федора, я отмечаю, что от того несет запахом "свежака", видимо, только что выпил.
  Подхватываем его и тащим по тротуару в направлении общежития, до которого пример-но километр. Быстро устаем и поэтому, заметив скверик с бюстом Ленина, а в нем скамейку, сворачиваем. Укладываем Федора на скамейку, сами садимся на другую, напротив. Федор лежит, как куль, не шевелится. Обращаю внимание на бюст Ленина. Что-то на Ленина он мало похож, скорее, какой-то национальный герой Якутии. Настолько глаза раскосы, что создается подобное впечатление, и только надпись, что это не представитель якутского народа, а Ленин, позволяет разобраться. Кстати, таких памятников Ленину по Якутии я видел несколько. Видимо, скульптор таким образом в образе вождя хотел отобразить интернацио-нальную сущность Ленина.
  Пока я рассматривал памятник и определял, кому он поставлен, Саяхов достал из кар-мана бутылку спирта и пару булочек. Тут же, на скамейке, распиваем, и вот что рассказал Сашка.
  "Спустившись в магазинчик, - в него приходилось спускаться по небольшой лестнице, - зашли в помещение. Тесноватое помещение, уставленное ящиками, мешками. Небольшой прилавок, а за ним продавщица. Федор вынимает из кармана семь рублей и просит бутылку спирта - спирт стоил шесть с небольшим рублей на Севере. "А это как понимать?" - поло-жив деньги на прилавок, он протягивает руку к плакату на стене. На плакате написано: "Водку и спирт пробуйте не отходя от прилавка". "Иногда вместо водки и спирта вода в бутылках, вот и требуем, чтобы покупатели пробовали водку и спирт прямо здесь".
  Получив бутылку, Федор откупоривает ее, опрокидывает и залпом отправляет себе в рот. Протягивает пустую бутылку продавщице: "Вода". Та принимает пустую бутылку, подоз-рительно посматривая на Федора, протягивает вторую. И вторую бутылку, откупорив, Федор так же залпом проглатывает. Свидетели - Сашка и продавец - непонимающе смотрят на него. Он опять протягивает пустую бутылку продавщице, произнося: "Вода!" Та недоверчиво понюхала, но принимает и подает третью бутылку. Из третьей бутылки Федор отпивает больше половины, остатки протягивает Саяхову. Понюхав,- пахло спиртом, - Саяхов с горем пополам - не выдавать же друга - выпивает. "Знаешь, едва проглотил. Как он две бутылки опорожнил, не знаю", - сознается Саяхов. "Вода?" - спрашивает Федор у Сашки, когда тот допивает. "Вода", - соглашается тот, едва передохнув: пить чистый спирт из бутылки ему еще не доводилось. "Больше не дам!" - продавщица протягивает им еще одну бутылку, посматривая на них со страхом и недоверием: какие-то инопланетяне.
  Пока Сашка прятал бутылку в карман, Федор быстро развернулся и пошел из магазина. А дальнейшее я уже описал.
  Допив спирт, - я едва проглатывал чистый спирт, - подхватили Федора и потащили в общежитие. Два дня он пил валерианку, стонал и отлеживался.
  Еще одна из наших общих проделок. Действующие лица: Федор Мелиников, Сашка Сая-хов и автор. Плюс к этому - Задорожко Александр, руководитель сельхозработ, на которые мы были определены в период между командировками.
  Такие были времена, что в подшефный совхоз ДЭР обязан был откомандировывать в весенне-летне-осенний период некоторую часть рабочих для помощи селу. Сажали рассаду, потому эту рассаду пересаживали в поле, потом пололи, летом убирали сено, осенью - уро-жай.
  В то лето мы попали в промежутке между командировками на сенокос. Задача состояла в сгребании и копнении скошенной трактором травы. Руководил работами со стороны ДЭРа Задорожко.
  Он, как всегда, для ускорения работ, стремясь заинтересовать рабочих, придумал свое-образный план и график работ. Разбил бригаду на части. Одной из них поручалось сгрести сено на таком-то участке - после этого могут быть свободны. Другой части - поставить столь-ко-то копен - потом тоже могут быть свободны. Мы попали в ту часть, которая должна была копнить. Первый день трудились усердно. Прибывший к вечеру Задорожко разорался на нас, утверждая, что мы лодырничали, поставили мало копен. "Ты норму дай, сколько копен нам поставить!" - орал в ответ Мельников. "Двенадцать!" - прорычал Задорожко и собрался уходить. "Двенадцать, и потом можем быть свободны?" - переспросил Федя. "Да! Мотайте, чтобы я вас не видел!" - в своем репертуаре отвечает Задорожко.
  На другой день мы трудились в том же темпе, но копны росли на глазах. К вечеру все двенадцать копен стояли. Размеры копен именно такие, какие определил Задорожко. Полу-чив от него вечером справку, выданную для предъявления в цех, на следующий день мы прибыли в управление и дали письменное заверение в виде этой справки, что сельхозповинность нами выполнена полностью. Быстро оформились и убыли в командировки.
  Скандал разразился недели две спустя после нашего отъезда. В качестве остовов для копен мы избрали небольшие деревья. Обложили их охапками сена, потому-то копны и росли на глазах. Сено спрессовалось, осело, и из некоторых копен, установленных нами, видны стали ветки. Колхозники заставили перекладывать эти копны. Мало этого, как говорил позже Коля Цыба, хотя не во всех копешках, поставленных нами, стали видны ветки, когда оставшиеся попробовали сдернуть трактором, тот поднимался на дыбы, отчаянно коптил, пыхтел, но небольшую копну не мог сдвинуть с места. Как известно, для стогования копен колхозники использовали технику и метод, состоявший в том, что вокруг копны заводился трос, оба конца которого крепились к серьге трактора. Тот сдергивал ее с места и волочил к месту стогования. А наши копны не предназначены были для волочения, они были предназначены только для отчетности: вид копна имела обычный, а вот что внутри, определилось позже. Опять скандал произошел, но виновники были далеко, вернулись три месяца спустя. К тому времени скандал утих, но пришлось выслушать моральное поучение.
  
  ДЭРОВСКИЙ УНИКУМ
  
  О Задорожко Александре по ДЭРу ходили легенды. Больше всего историй анекдотично-го характера связано с ним. Недаром его собственная жена звала его не иначе, как Заполош-ко. С одной стороны, заводной, неугомонный характер. С другой, постоянно попадал в раз-ные истории и приключения.
  Начну описание разных приключавшихся с ним историей, свидетелем которой был я сам.
  Седьмое ноября 1973 года мы праздновали у моего дядьки Феофана. Он и я только что прилетели из Олекминска. Командировка туда была не из приятных, ремонт сложный. Прохо-дил бы гораздо лучше, если бы между мастером, моим дядькой, и бригадиром, Новосельце-вым Генкой, не разгорелась ссора. Новосельцева после этой командировки сняли с бригади-ров за учиненную свару, долго ему потом Шустов не доверял бригаду.
  Но отвлекся. Так вот, на седьмое ноября Феофан пригласил меня к себе в гости. Кроме дядьки и его супруги Галины были Задорожко со своей Светланой и семья Павла, забыл фамилию.
  Выпивали, болтали о том, о сем. Женщины устроили танцы, мы их поддержали. Больше всех выплясывал Задорожко, мотая во все стороны ногами и руками. Такая у него привычка имелась, отчаянно жестикулировать во время разговора и мотать ими во время "скачек".
  Мотыляя ногами, сильно ударился пальцем по косяку двери, но не обратил внимания. Гости уже разошлись, мы с дядькой сели за партию в шахматы, когда раздается звонок в дверь. Открываем, стоит заплаканная Светка, супруга Задорожко: "Фаня, - обращается к дядьке, - С Сашкой плохо, умирает". Мы глаза раскрыли: что случилось?! Объяснить она толком ничего не могла, мы опрометью бросились в квартиру Задорожко.
  Задорожко проживал в соседнем подъезде, на третьем или четвертом этаже. Я бежал в домашних тапочках, Феофан в носках, не успев обуться: заявление Светка сделала такое, что было не до этого.
  Дверь в квартиру Задорожко была приоткрыта. Феофан врывается первым, я следом. Задорожко сидел на кровати, жалобно стеная, по щекам катились слезы.
  "Саша, что с тобой?" - Феофан бросился к нему.
  "Плохо, Фаня, плохо", - Задорожко обнял его.
  Минут десять выясняли, пока не поняли, что у него сильно болит нога. "Сломал, навер-ное", - уже не плакал, а стонал Задорожко.
  Нога была обмотана простынёй, прямо поверх брюк, и лежала на кровати. Нужно было разобраться, для чего требовалось размотать простыню. Задорожко настаивал, чтобы мы не разматывали, а просто разрезали ножницами. Кое-как уговорили его потерпеть.
  Осторожно придерживаю ногу, а Феофан разматывает. Дальше - брюки. Задорожко на-отрез отказался снимать их, заставляет резать. "Черт с ними! Режь!" - приказывает. Я осто-рожно распускаю швы на штанине: потом Светка зашьет, брюки практически новые.
  Отворачиваем штанину - нормальная волосатая нога. Повреждений, ушибов, опухоли не видно. "Что там?" - спрашивает Задорожко, на время "операции" откинувшийся на подушку и отчаянно кусавший себе губы, словно разрезание и отворачивание штанины было мучительно больно. "Ничего не видим - нормальная нога. Где у тебя болит-то?" Задорожко приподнимается, внимательно осматривает ногу, потом шевелит ей. "Там, ниже", - показы-вает рукой в сторону ступни, откидывается на подушку.
  Ниже - носок. Разрезаю его. Большой палец немного припух. "Что там?" - снова инте-ресуется Задорожко. "Саша, большой палец опух".
   Он приподымается, смотрит, шевелит ногой. Феофан в это время отходит в сторону, огорченно смотрит на Задорожко: заставил волноваться, суетиться. Задорожко не обращает на это внимания, сидит на кровати, о чём-то размышляет.
  "Ну-ка, молодой", - это мне. - "Открой холодильник, достань там!"
  Подхожу к холодильнику, открываю: "Что достать-то?"
  "Лекарство!" - рычит Задорожко. Никакого лекарства не обнаруживаю, так и отвечаю. "А!" - Задорожко машет рукой и прибывает сам. Вытаскивает бутылку водки, открывает, заставляет меня принести стакан из кухни. Наливает две трети стакана, выпивает. "Бу-дешь?" - интересуется у Феофана. "У меня дома есть", - со вздохом отвечает тот, видно, что расстроился из-за происшедшего: много волнений из-за ничего. "Молодого я не спрашиваю. Пей!" - он наливает мне примерно такую же порцию - две трети стакана. Я такими лошадиными дозами не пил. Видимо, сообразив, что для меня такая порция велика, Задо-рожко отпивает примерно половину, остальное протягивает мне. Выпиваю.
  Минут десять сидим, Задорожко развозит окончательно, он подходит к кровати и рушит-ся на нее, положив голову на подушку, присев у кровати на колени, сразу захрапел. Пытаемся положить на кровать, но он шустро валится опять на колени, голова на подушке. "Пошли", - вздыхает Феофан. - "Так и будет спать. У него фишка - спать в таком положении".
  Возвращаемся к Феофану. Супруга Феофана Галина и Светка сидят на кухне, болтают. "Что там?" - интересуются о Задорожко. "А!" - Феофан машет рукой. - "Большой палец на ноге ушиб или повредил".
  В шестом часу утра дверной звонок опять отчаянно зазвонил. Открываем - Задорожко на костылях. Где-то уже костыли раздобыл, непоседа. "Феофан!" - орет. - "Ты, как на работу пойдешь, скажи там, чтобы машину за мной прислали, в больницу съездить. Скажи, что я ногу поломал".
  Феофан машет рукой: "Ты не мог позже прийти, когда проснемся. Шестой час на часах". Задорожко еще что-то бубнит, Феофан, не слушая его рычания, закрывает дверь, идем досы-пать.
  Выйдя из дома на работу, видим на скамейке сидящего Задорожко, а вокруг него при-севших на корточках мужиков. Задорожко отчаянно жестикулирует и что-то рассказывает. Рассказчиком Задорожко был отменным. Умел он рассказать интересно, а сленг был своеоб-разным. Пирожок в его речи - "заглотыш", уши - "локаторы", водка - "водево", и так далее.
  Прибыв утром на работу, передаем сообщение, что Задорожко просит прислать машину: ногу сломал. "Вот, недотепа. Когда он ногу успел поломать?" - бормочет заместитель начальника цеха Дмитрий Михайлович Шатунов. Звонит в гараж и просит выделить машину, договаривается. "Сергей!" - говорит мне. - "Иди в гараж, возьми "летучку". Съездишь с шофером к Задорожко, отвезешь его в больницу, и сразу сюда. "Летучку" дают только на час".
  Иду в гараж, нахожу шофера "техпомощи", именуемой в просторечье "летучкой", са-жусь и едем к Задорожко. Он все так же сидит на лавочке и что-то рассказывает. "Ладно, мне некогда, за мной приехали!" - прерывает речь, когда машина останавливается рядом. "Мо-лодой, вылазь! Дойдешь до больницы пешком, машина там тебя дожидаться будет". Дейст-вительно, с его костылями нам втроем в летучке не поместиться. Вылезаю и иду к больнице напрямую, через овраг. Подхожу к больнице. Машины, которая должна меня дожидаться, нет. Может, сломалась. Жду - машины нет. Прохожу до поворота и смотрю на дорогу, ведущую к дому Задорожко, - машины не видно. Возвращаюсь и вхожу в вестибюль больницы, обраща-юсь в регистрацию: "Задорожко не появлялся?" "А что ему тут делать?" - спрашивает жен-щина-регистратор. "Да он ногу сломал, должен был сюда приехать на машине". "Нет, не появлялся. Когда он успел ногу поломать?" - смеется регистратор.
  Выхожу из больницы. Черт его знает, куда Задорожко и машина делись! Черт с ними, пойду в управление. Проходя мимо поселкового магазина, вижу в небольшом тупичке за магазином пропавшую машину. Дверцы машины открыты, шофер сидит на корточках напро-тив открытой со стороны седока дверцы, курит и кого-то слушает. Ясно, кого можно еще слушать открыв рот, как ни Задорожко. Тем более что над дверцей мелькают его жестикули-рующие руки, торчат костыли. Подхожу: "Ты собираешься в больницу ехать. Сказано, что машину дали на час". "Не рычи, салага!" - орет Задорожко. Разговаривать нормальным тоном он не умел. - "Двигай в управление. Скажи, что машина освободится, когда шофер меня домой отвезет. Будешь?" - предлагает мне полстакана водки. Они уже взяли две бу-тылки водки, полбутылки "уговорили" с шофером. Я отказываюсь, поворачиваюсь и иду в управление. Там сообщаю, что машина должна вернуться, когда Задорожко отвезут домой. Шатунов что-то бормочет себе под нос. Час спустя он вызывает меня: "Где машина?" - требует. При чем я?! Взрываюсь и популярно объясняю, что Задорожко поехал в больницу на машине, сказав мне, что машина вернется, когда привезет его из больницы. "Да его и в больнице не было - я звонил туда, интересовался!" - орет Шатунов. "А при чем я?! Я должен его за ручку вести в больницу, что ли? Может, он в артемовскую или владивостокскую боль-ницу поехал! Может, в Хабаровск мотанул!" - не стану же я выдавать, что Задорожко решил вначале похмелиться, а потом направиться в больницу. Шатунов бурчит что-то себе под нос и отправляет меня.
  С начальником гаража Шатунов в тот день разругался вдрызг. К обеду прибыла "летуч-ка", а на ней пьяный в стельку шофер. Начгар сказал, что больше дизельному цеху "летучку" выделять не будет.
  Жора Кравчук рассказал другой случай. Был с Задорожко в командировке в Невельске на ремонте Д-100. Меняли антивибратор на коленчатом валу и никак не могли насадить ступицу антивибратора на вал. "Нагреем докрасна, а ступица висит в это время на крюке тали. Попасть сразу на вал ступицей не можем. Подведем, качаем туда-сюда, пытаясь по-пасть. Пока прицеливаемся, вал нагреется, ступица не входит. Полдня так мучались. Оче-редной раз нагрели, только собираемся снова пытаться насадить, мимо Задорожко проходит: "Возитесь тут, валандаетесь", - хлоп ногой по висящей ступице, та и запрыгнула на вал. "Вот, как надо!" - прорычал и пошел дальше. Мы сидим с разинутыми ртами. Лучше бы он по ступице не хлопал. Зайти-то она, зашла, но от удара о фланец отскочила по валу назад и прочно заклинилась на одном месте, но не там, где должна находиться. Мы раз десять пыта-лись нагреть и спрессовать ступицу - ни в какую. Посадка тяжелая прессовая, съемке ступи-ца не подлежала, только срезать можно. Пришлось срезать. Заказчик взвыл - новую ступицу угробили, а что сделаешь. Пришлось эту срезать, другую ставить. Помощи от Задорожко было меньше, чем вреда", - подвел итог Жора. Это уж точно! Сам ездил с Задорожко, знавал его характер. Рассорились с ним, отказался ездить с ним, когда разобрался, что его характер оказывает порой всей бригаде медвежью услугу.
  Как специалист Задорожко был никудышный, а как человек - мужик неплохой. Умел поднять настроение, заинтересовать мужиков. Помню такой случай в том же Невельске во время моей с Задорожко командировки туда.
  Сижу в кабинете начальника станции. Начальником станции был Чигирь Антон Павло-вич. Задорожко ходит по кабинету трясет какой-то флягой. Он где-то достал флягу, емкостью литра на полтора, времен Отечественной войны. Заявлял, что трофейная немецкая. Не знаю, откуда он это взял, но фляга действительно старая.
  Ходит Задорожко, что-то рассказывает, я, в то время уже бывший ведущим слесарем по ремонту, и начальник станции слушаем его. "Что это ты трясешь?" - интересуется Антон Павлович. "Коктейль!" - рычит Задорожко. "Что?" - Чигирь удивленно переспрашивает. "Коктейль!" - Задорожко видит, что тот не сообразит, что под этим подразумевается, машет рукой: несообразительный какой, Отворачивает крышку фляжки и что-то наливает в нее из фляги. Подает начальнику. Тот подозрительно нюхает, потом выпивает, лезет в стол, что-то начинает искать там - конечно, закуску. Пока начальник ищет, Задорожко берет крышку, наливает из фляги, залпом опрокидывает в себя. "Слабак!" - машет рукой в сторону все еще что-то ищущего в столе начальника.
  Наливает и преподносит крышечку мне. Нюхаю. Запах малоопределенный, но что-то на спирту. Выпиваю, и глотку обжигает. Запиваю из стоящего графина. "Что это ты там наме-шал?" "Ко-к-те-йль!" - по слогам орет Задорожко. "Такие паршивые коктейли не бывают. Скорей всего, смесь тормозной жидкости и самогонки", - высказываюсь. "Самогонка там есть, а тормозухи нет. Вам все бы только тормозуху жрать", - орет, хотя отлично знает, что эту пакость я никогда не пил. Потом объясняет, что смешал и изготовил "коктейль" из спирта, самогонки, ликера. Названия еще двух ингредиентов этой смеси не помню.
  Зачем же было трясти эту смесь? А черт его знает, насмотрелся в кино, как готовятся коктейли в миксерах, вот и ходил, тряс флягой.
  В конце ремонта Задорожко снова "учудил" - расколошматил кувалдой регулятор на сдаваемом нами из ремонта дизеле. Регулятор абсолютно не держал, что мы с ним ни дела-ли. Вызвали представителя с завода-изготовителя регулятора. Прибыл тот, возился, возился, собрал, установил - регулятор не держит. Пока Чигирь и представитель заказчика ругались в кабинете по поводу составления рекламации, Задорожко выскочил оттуда, подбежал к дизелю, схватил кувалду и пару раз врезал по регулятору. "Регулятор ремонту не подлежит!" - заявляет, входя в кабинет. Представитель завода-изготовителя, увидев, во что превращен регулятор, рекламацию подписывать категорически отказался. Попробуй, докажи сейчас, что регулятор не был исправен.
  "Иваныч, ты мне Заполошко больше не присылай", - упрашивал Чигирь начальника це-ха Юрия Ивановича Шустова. - "Он ни одного ремонта не мог провести нормально. Постоян-но что-то учудит".
  Были в Певеке на монтаже Д-100. Только смонтировали помости, собрали и установили на прихватки. Пошли покурить. Вдруг в зале, где грохочут три Д-100 шум, гром. Вбегает Задо-рожко: "Недоделанные сварные! Ручонки вам поотрывать!" Выходим и видим на месте подготовленной нами конструкции кучу деталей. Оказывается, Задорожко, увидев помости, решил, что они готовы и залез на них "испытать". Прыгнул пару раз, помости и развалились. Нормальный человек, сверзившись с высоты полутора метров, мог себе что-нибудь сломать, но не Задорожко.
  Другой случай рассказал Боря Савченко. Приехали из командировки, получили коман-дировочные, решили пикник произвести. Пошли в лес, подобрали место, скинулись, двух человек гонцами послали. Задорожко составил список, что взять, что купить. Помимо всего прочего, сто граммов сливочного масла. Он где-то вычитал или узнал рецепт, что перед выпивкой полезно проглотить кусок масла. От этого и развозит меньше, и желудок не обжи-гает.
  Вернулись гонцы, принесли покупки, разложили у разведенного костра. Расселись. За-дорожко, как начальник, на пеньке уселся. Стали разливать, Задорожко стал масло искать - нет масла. Все обыскали, не могут найти. "Посылай вас! - орет Задорожко. - Ты о чем думал, когда в магазин шел?! Ты думал, как бы водева побольше взять, ты о масле не думал!" - орал на одного из гонцов. Тот оправдывался, что масло брали, принесли.
  Во время выпивки Задорожко приподнялся с пенька. Глянув на его брюки и плащ сзади, мужики быстро узнали, куда девалось масло. Вся сидалищная часть Задорожки была выма-зана маслом. "На хрен ты это масло брал!" - орал опять Задорожко на того же гонца. Тот только лупал глазами: опять он виноват. Мужики только ржали над очередным казусом, слу-чившимся с Саней.
  Как-то вместе с Задорожкой сходил в лес за грибами. Ни разу не видел, чтобы грибы со-бирали на бегу. Представь себе, бегает человек между деревьями, нагибается на мгновение, что-то подхватывает с земли, бросает в ведро, и дальше бегом. Когда спросил у него, что это за метод такой, на бегу собирать грибы, он ответил, что бегом можно обойти большую терри-торию и найти больше грибов. "Да?!" - удивился я. - "Ну-ка, посмотрим". Хоть я собирал грибы в нормальном темпе, их в моем ведре оказалось больше. Но Задорожко это не смути-ло.
  Феофан и Задорожко увлеклись игрой в лотерею. Решили они обогатиться, выиграв в лотерею н-ную сумму денег. Феофан накупил лотерей на четыреста с чем-то рублей, и на шестьсот с лишним набрал Задорожко. Вот, наконец, подошел срок розыгрыша лотереи. Результаты попытки быстро обогатиться я узнал позже, так как находился в командировке.
  Как ни странно, Феофан оказался в выигрыше. На одну из лотерей выпал холодильник, но оказалось, что лотерею эту дядьке подарила его жена на день рождения. Общая сумма выигранного превышало вклад на шестьдесят с чем-то рублей. Сумму вложенных средств тетка изъяла, разрешив продолжать игру с государством на излишек. Взяв на эти шестьдесят с чем-то рублей еще лотереи, Фефан выиграл то ли три, то ли пять рублей. Это его остудило, играть в лотерею перестал.
  Задорожко не повезло с первого же захода. Вложив шестьсот с чем-то, выиграл, вернул назад не больше сотни. Светка, его супруга, рассказывала, как происходил процесс проверки Задорожко лотерей. Она работала в сберегательной кассе кассиром. Является Задорожко, просит таблицу розыгрыша, садится за стол, раскладывает пачки лотерей и начинает прове-рять. "Есть!" - орет. - "Попалась!" - откладывает одну из лотерей в сторону. Еще минут сорок перебирает лотерейные билеты, сопит, но восторженных воплей больше не слышно. Потом подскакивает, смахивает лотерейные билеты на пол: "Уберешь тут!" - орет жене и выскакивает на улицу. Та пошла, подняла билеты, проверила. Самый большой выигрыш - полста рублей - это как раз тогда орал Задорожко, что попалась. Остальные - рублевые, трехрублевые и пятирублевые выигрыши. Общая сумма выигранного не перевалила за сотню.
  Смысл "басни" таков: не играй с государством в азартные игры - все равно проиграешь. Кое-кому понять смысл можно только на своем опыте.
  Больше ни в трех, ни в лотерею ДОСААФ ни Феофан, ни Задорожко не играли.
  Зато, стоило появиться лотереи "6 из 49", а позже "5 из 36", Задорожко опять с голо-вой окунулся в эту сферу. Приезжаю из командировки, сдаю отчеты. Смотрю, на полке в кабинете над Сашкой книги стоят по теории шахматной игры. "Ты в шахматы играешь?" - интересуюсь. "Да", - солидно отвечает. - "Ах, я же забыл, что ты шахматист. Ну-ка, давай", - достает шахматную доску, расставляет фигуры. "Ха! Ты ферзевый гамбит избрал!" - орет. - "А мы так ответим! Ну, ходи!" Хожу, и ходу на двадцатом Саша получает мат. Начинаем вторую. "Тактику решил изменить!?" - опять шумит. - "Сицилианскую защиту применить пытаешься?! А мы так ответим!" И примерно на таком же двадцатом ходу опять получает мат.
  Тут входит кто-то из инженеров котельного цеха с карточками лотереи "6 из 49" в руках. "Саша, - обращается, - помоги карточки заполнить?" Саша с солидным видом вытаскивает из кармана пиджака толстенный блокнот. "С начала розыгрыша этой лотереи, - начинает, - чаще остальных выигрывал номер такой-то, - называет номер. - В прошлом году чаще ос-тальных выигрывал номер, - называет еще какое-то число. - В позапрошлом году такой-то. В этом году шесть наиболее выигрышных номеров, - называет числа. - В прошлом году наибо-лее выигрышные числа, - называет числа. - С самого начала шесть наиболее выигрышные чисел, - и эти числа называет. - В последнее время чаще всего выигрывают числа..." "А что мне заполнять?" - обескураженно спрашивает инженер. "Погоди, не перебивай!" - орет Задорожко. - "Тут система! Понимаешь, тут должна быть система! Я ищу систему выигрыша! Вначале пытался на шахматной доске высчитать. На клетках ставил числа и ходом шахмат-ного коня!" "Ну, и как?" - интересуюсь я. "Не подошла, самое большее, четыре номера угадал, дальше система не работает. Тогда я вот что сделал", - он достает из стола какую то коробочку. Я беру коробочку у него. Под прозрачной плексигласовой крышкой разбитая на квадратики доска. В квадратиках написаны цифры от единицы до сорока девяти, в центре каждого квадратика углубления. В коробочке под крышечкой болтается шарик. Тряхнув им, обнаруживаю, как шарик заскакивает в одно из углублений. Еще раз тряхнул - шарик опять попадает в то же углубление.
  Пока я разбирался с устройством, Задорожко объяснял, что изготовил это приспособле-ние специально для отгадывания номеров. Иногда срабатывает - уже трижды отгадал по четыре номера. Да, достижение, - я хмыкаю.
  "Саша, - замечаю, - Оно у тебя с дефектом. Два раза подряд шарик попал в одну и ту же лунку".
  "Это у тебя руки корявые, - орет Задорожко. Хватает у меня коробочку, трясет - шарик заскакивает в лунку. - Видишь!" - орет. Снова трясет - и шарик залетает опять в ту же лунку. Третий раз трясет - и опять шарик влетает в ту же лунку. "Я же говорил, что у тебя руки корявые! Испортил приспособление!" - он швыряет приспособление в угол.
  "Дурень! - говорю спокойно. - Заметил, что у тебя и у меня шарик влетал в одну и ту же лунку. Значит, это число выиграет обязательно".
  "Ты так думаешь? - Задорожко заинтересовывается. - В какую лунку он попадал?" Я называю число, он записывает. "Вот, можешь спокойно зачеркивать это число, - говорит инженеру. - Выиграет обязательно".
  "А если не выиграет?" - спрашивает инженер.
  "Претензии - к нему", - он показывает на меня.
  Кстати, это число, как ни странно, оказалось выигрышное в ближайшем тираже.
  Задорожко продолжает тему выигрышных чисел, поиска беспроигрышной системы отга-дывания чисел. Меня разбирал смех, но стараюсь виду не подавать. Замечаю только, что есть теория вероятностей, которая говорит, что... "Чхать я хотел на твою теорию! Ты мне такую систему определи, которая позволит хотя бы четыре номера отгадывать в каждом тираже. В том году мужика одного по телевизору показывали - он пять раз за два года по пять номеров и два раза по шесть номеров угадывал! Говорит, по системе угадывает! Систе-ма, нужна, система! Чтобы по четыре номера, минимум, понял!". Ну, и претензии у него!
  "Для того чтобы угадать четыре номера из сорока девяти, вероятность...", - Задорожко не дает договорить, перебивает, посылая меня и теорию вероятностей подальше.
  И все же в конце его разглагольствования по поводу беспроигрышной системы отгады-вания номеров, я вставляю замечание о необходимости усовершенствования его приспособления. Играть с одним шариком неудобно и нерационально. Шесть раз трясти, добиваясь, чтобы шарик попал в лунку и показал шесть чисел. Шарик может несколько раз подряд заскакивать в одну и ту же лунку. Нужно усовершенствовать, добавить количество шариков под плексигласом до шести. Тогда в одну лунку будет залетать один шарик. Задорожко ухватывается за эту идею: "Молодец! Хоть руки у тебя и корявые, - это по поводу того, что я дважды загнал шарик в одну и ту же лунку, - а мозги варят! Нужно будет, действительно, с шестью шариками попробовать", - орет.
  Хронология происшествий мной не соблюдается, если некоторые эпизоды приведены, то порядок их происшествия не указывается, поэтому описанный ниже эпизод мог произойти ранее описанных выше.
  Очередной "заскок" А. Задорожко. Произошел во время командировки в Чегдомын, Южная Якутия.
  Надрался Задорожко вечером, сидит перед зеркалом и орет на свое изображение: "Опять нажрался, пьяная харя! Чего зыркаешь лупалами, локаторы развесил? Когда жрать перестанешь, лоханка зэковская!" Орет, обзывает себя, а потом и до рукоприкладства дошел, врезал себе под глаз, по скуле пару раз. Мотыли, то бишь, кулаки, у него приличные.
  Утром встает - под глазом синяк. Он в зеркало не смотрелся, ходит, за скулу держится: "Кто мне вчера орало на сторону вправил?" - рычит. "Сам себе, Саша, воспитывал себя!" Глаза разинул, не верит. В зеркало глянул: "И фингал сам себе подвесил?!" "Сам, Саша, сам". Полдня бригада ему разъясняла, как он проводил "самовоспитание".
  Говорят, что сам себя человек избить не может. Как видно, может, когда находится в оп-ределенном состоянии.
  Рассказ Николая Цыбы: "Задорожко дома нажрался, подошел к холодильнику: "Шеф, свободен!?" Словно выслушав что-то, закрывает дверцу. Снова подходит, открывает: "Шеф, свободен!?" Закрывает и опять по комнате шастает. Холодильник с такси спутал", - Цыба смеется. Ох, не знаю, была ли эта история на самом деле. Николай Иванович любил приук-расить и сочинить.
  Феофан и Задорожко уволились из ДЭРа. Задорожко году в 1974-м, Феофан - чуть поз-же. Уехали из поселка, перебрались в Магадан.
  Году в 1980-81 по ДЭРу прошел слух, что якобы Задорожко умер. Задорожко к тому времени уехал из Магадана, следы его затерялись. Феофан узнав от меня эту новость во время приезда в отпуск, расстроился.
  Года три прошло, я как раз на ВТЭЦ-2 был, прибегает Боря Савченко: "Задорожко объя-вился!" "Где?" "Прохожу мимо управления ВТЭЦ-2, смотрю, Задорожко стоит, головой вертит, Я даже глаза протер". "Ну, и как он?" "Все такой же. Только лысина стала больше, шея тоньше, да уши точат во все стороны"
  Прошло еще года три-четыре. Приехал летом Феофан в гости к родителям, моим бабке и деду. Дед уже умер, бабка одна жила. Феофан приехал к матери своей по дороге на курорт.
  История эта приключилась, когда я как раз был у бабки в гостях. Поехал Феофан во Владивосток, да что-то задержался. Уже смеркается, а его нет, бабка волноваться начала. Наконец, открывается дверь, появляется Феофан.
  Он в тот период не пил, нас обзывал алкоголиками и пьяницами за то, что порой явля-лись в нетрезвом виде. А тут, гляжу на него, ничего не пойму. Кое-как закрыл дверь, качается. Весь грязный, сапоги резиновые кое-как скинул с ног. Уселся на диван: "Сейчас бы гитару? - метательным тоном произносит. - Забацал бы!" Парень, да ты же пьян. Ничего себе, трез-венник!
  На следующий день лежит пластом, не поднимается. Уже дело к обеду, подхожу - ле-жит. Жив ли? Наклоняюсь - вроде дышит. Часа в три уже подхожу: "Ты как?" Молчит, нако-нец, со стоном произносит: "накапай тридцать капель валерьянки?"
  Цежу валерьянку, подношу. "Так где же ты так вчера нажрался?" Молчит. Потом, выпив, отвечает: "Задорожко встретил". Все ясно! Объяснений больше не требуется. Позже Феофан рассказал мне. как встретились старые друзья.
  "Еду на трамвае, пятом номере на Баляева. Хотел к тете Дусе заскочить, проведать. Слышу, голос знакомый, Задорожкин. Рычит на кого-то. Я туда, бросаюсь к нему: "Саша! Друг!" Саша не узнал сразу, отталкивает, глаза выпучил: с чего это мужик на него бросается. Потом узнал, взревел: "Феофан!"
  Поехали к нему в гости. Он в доме в районе Мингородка жил. Однокомнатная квартира. Со Светкой после развода поменял на Владивосток. Работает в морпорту.
  Сели, болтаем, выпили бутылочку. Мне уж ехать пора, собираюсь. Задорожко поехал меня провожать. С собой прихватил еще бутылочку.
  Слово за слово, решил проводить меня до электрички. Там и в электричку сел: "Вылезу на Второй Речке" Ха, вылез! Достал бутылку, выпили мы ее, доехали до Севастопольской, вылезли. Тут мне его нужно провожать. У него еще одна бутылка оказалась. А дальше, - выпили, посадил я его на электричку во Владивосток, сам домой пошел. Забрел куда-то, оказался около какой-то речки. Брожу по кущам, не могу понять, куда попал. Выбрался кое-как на дорогу, у проходящего мимо мужика спрашиваю, где я нахожусь. Объяснил он мне, врубился я.
  Еще несколько раз встречались старые друзья во время приездов Феофана во Влади-восток. А году в 1988 Феофан сообщил, что Задорожко действительно умер: сердечный при-ступ, что ли, на почве его загулов. Не знаю точно, не могу сказать.
  Кто сейчас помнит о Сашке Задорожко? А ведь когда-то был человек, своеобразный, оригинальный.
  
  НАТУРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ, ПРОИСШЕДШАЯ В ДЭРЕ, СТАВШАЯ ЗАТЕМ ВСЕСОЮЗ-НЫМ АНЕКДОТОМ
  
  Вот уж, действительно, иногда имевшая место история превращается затем в анекдот. Вначале анекдот, потом описание того, как это происходило на самом деле.
  "Девчата пригласили парней на гулянку. Выпили, болтают, девчата танцевать пошли. Пока танцевали, смотрят, а кавалеры уже в дымину. Выпихали их, а на следующий день: "Ребята, ну что же вы так?" Ребята с достоинством: "Мы не ебари, мы - алкоголики".
  А теперь опишу, как происходило на самом деле.
  Примерно году в семидесятом - семьдесят первом бригада в составе: Ф. Снитко, Ю. Моногаров, А. Алейников, В. Вольвачева и прочих, находилась в командировке в с. Лазовом Лазовского района. Ремонтировали малюсенький дизелек. Питались в столовой, жили в общежитии.
  В столовой поварами работали незамужние девчата из женского общежития. Тут, зна-чит, восьмое марта подходит, девчата приглашают дэровцев к себе в гости. Восьмого марта, отметив его предварительно у себя в общежитие еще седьмого, похмелившись самую ма-лость, прихватив пару бутылок водки с собой, отправились дэровцы в гости.
  Заходят, их уж ждет накрытый стол, который ломится от закусок. В углу стоит ящик вод-ки, рядом другой - с шампанским, и третий виднеется - с марочным вином. Дэровцы притули с боку две свои бутылочки, присаживаются.
  Над происшедшим затем потешался весь ДЭР. Самое интересное, история стала из-вестной в ДЭРе еще до прибытия бригады из командировки. Кто довел ее раньше приезда бригады, но вернувшихся встречали смехом и просили рассказать детали происходившего. Те долгое время детали умалчивали. Лишь много лет спустя поделились со мной лично, описав каждый по-своему происходившее. Конечно, опростоволосившиеся дэровцы приводили разные "веские" причины своего конфуза, но примерную картину можно описать и восстановить последовательность.
  Застолье началось. Что Феофан, что Саша Алейников - мужики веселые, разговорчи-вые, такие могут поддержать компанию. Они и были за заводил, тамадами. Девчатам некото-рое время было весело с ними.
  Первым напился и завалился на кровать Валентин Вольвачев - это высказали все оп-рошенные мной. Ну, это и не удивительно. Я ездил с Валентином и знал, что он запойный пьяница. Помнится, в одной командировке пришлось его на цепь сажать и продержать на ней, прикованным к батарее отопления, несколько дней, пока он хоть немного отойдет.
  Итак, первым надрался Вольвачев. Вторым, Вовка Федоров, тоже крепкий питух, кото-рому женский пол - до фени, была бы водка, а к водке - глотка. Тоже "утух" и завалился на кровать.
  Тут Саша Алейников - он тогда жениться собирался - вспомнил о своей невесте, стыд-но ему стало, что ведет себя по отношению к ней неприлично, может изменить. Посмотрел он на "утухших" ребят, по-быстрому наклюкался и очередную свободную кровать оккупировал.
  Юра Моногаров утверждал, что ему звание коммуниста и коммунистические убеждения не позволили "опуститься", изменить жене. Из самых различных вариантов избрал путь тот же, что проделали уже трое до него: напился и завалился на свободную кровать.
  Оставался Феофан. Глянул он, что остается в одиночестве, а девок - вон сколько, куда ему с ними справиться. И занял последнюю свободную койку.
  "Просыпаюсь, понимаешь, - рассказывал Юра Моногаров, - не могу понять, куда попал. Передо мной решетка, сквозь которую свет видно, а вокруг теснота какая-то, словно в клетке. Попытался встать - вверху что-то давит. В одну сторону - стена, в другую - стена, кое-как нашел выход. Выползаю из-под кровати. Смотрю, в комнате у девчат. На кроватях девки спят, а под кроватями пьяные дэровцы валяются".
  "Пусть не врет! - уточнял мне Сашка Алейников. - Я первым подскочил, когда все еще спали. Выбрался потихоньку из-под кровати, взял бутылку водки из ящики, и ходу в общежи-тие. Потом Феофан прибежал, тоже бутылку принес. Потом Моногаров с двумя бутылками. А потом Вольвач и Федоровым прискакали - их попросту девки подняли и выпихали в шею".
  После праздника являются дэровцы утром в столовую - на них повара ноль внимания. Они и окликали девчат, и что-то пытались веселое сказать - ноль эмоций. Наконец, подходит баба Маша, вздыхает, накладывает по миске какой-то каши-размазни: "Что же вы так, ребя-та?" - спрашивает укоризненно. Самым находчивым оказался Саша Алейников: "Мы, баба Маша, не ебари, мы - алкоголики". И пошел с тех пор по стране анекдот, которому причина эта история.
  Если ране повара готовили для дэровцев блюда-деликатесы на заказ: блинчики, пель-мени, ростбифы и котлеты, с этого дня питались "по меню".
  ДЭР хохотал над вернувшимися из Лазового дизелистами. "Так кто вы?" - интересова-лись. И долгое время никто из участников этого происшествия не желал делиться деталями. Лет, пожалуй, десять прошло, прежде чем я выпытал у них все.
  
  И ОПЯТЬ ВСЕ О ТОМ ЖЕ
  
  Году в восемьдесят третьем-четвертом командировали на Хабаровскую ТЭЦ-1. Нужно было мастера подменить на период отпуска. Наш цех директор обязал помочь котельщикам с ремонтом на этой ТЭЦ, находилась там бригада человек десять.
  Прибыл, осмотрел. Работы, если хорошо взяться, на неделю. Объясняю ситуацию бри-гаде и заявляю, что работаем по-ударному, за неделю выполняем все, а потом, кто желает, остатки командировки здесь догуливает, на пляже валяется. У кого нет желания хабаровские пляжи топтать, может сразу домой ехать. Командировки я им задним числом отмечу, все от них зависеть будет. Бригада вроде выслушала, ничего не сказала.
  На следующий день трое на работу не прибыло. В чем дело, спрашиваю остальных. Что нас спрашиваешь, их спрашивай, отвечают.
   Через два дня вообще никто не явился. Я - в общежитие, никого в комнатах, где жили дизелисты, нет. Комендантша отвечает, что вечером пьянствовали, под утро разбежались.
  На второй день - та же история. Я уже сам несколько дней вкалывал на котле за свар-щика. В цеху - как в пекле: дым, чад, вонь, гарь, жара. Некогда такое же положение было на Владивостокской ТЭЦ-2, но подняли там расценки, повысили оклады, и рабочие квалифици-рованные пришли, навели порядок, восстановили оборудование станции.
  На третий день опять являюсь - опять никого из моей бригады. Да где они есть, где деньги берут на пьянку? В одной из комнат вижу спящего на койке одного из своих сварщи-ков, Вову Матвеева. В комнате перегарищем прет. Пытаюсь разбудить, эффекта не добива-юсь.
  На тумбочке рядом с кроватью Матвеева стоит ведро. Я взял кружку, зачерпнул из вед-ра, думал, вода. Поднес ко рту напиться, а в нос шибанул стойкий запах водки. Попробовал на вкус - водка. Ведро водки! Хватаю ведро, выскакиваю на улицу и выплескиваю у входа. Ведро отдал дежурившему вахтеру-женщине. Пошел наверх в комнату дизелистов, но боль-ше никаких вино-водочных запасов не обнаруживаю. Спускаюсь вниз, а на меня комендант орет, что вонь развел у входа. День жаркий, и стала водка интенсивно испаряться, вонь от нее пошла.
  Возвращаюсь на станцию и звоню в ДЭР своему начальнику, докладываю обстановку, что бригада гудит, на работу не является.
  На следующий день та же сама история. В общежитии опять один пьяный в стельку Матвеев спит. В это раз под его кроватью обнаруживаю канистру с вином - десять литров! Да где они вино-водочную жилу откопали! Выливаю и вино на улицу, канистру дарю вахтерше.
  Опять звоню в ДЭР и сообщаю обстановку. Кроме этого, направляю телеграмму на имя начальника цеха - пусть решает, что с этой бригадой делать. Сам же иду на котел и продол-жаю сварку.
  На третий день являются двое на работу. А что с них толку?! Нужны сварщики, а это просто слесари. Обозленный, снова звоню в ДЭР. Начальник сообщает, что выезжает сам разбираться на месте. Пусть разбирается, пусть посмотрит на работничков!
  Поделившись с мастерами постоянного участка известием, что мои дизелисты где-то нашли вино-водочную струю и пьют безбожно, узнаю, где они ее откопали. Оказывается, неподалеку расположен хабаровский ликеро-водочный завод. На подъездные пути завода подают цистерны с водкой, вином и коньяком, вот они и "присосались" к этим цистернам, воруют по ночам. "Неужели ведро водки вылил?" - спрашивают, узнав, как я расправился с водкой. "Вылил! И канистру вина, и опять ведро водки сегодня". Мужики-мастера вздыхают: "Зря! Нужно было сюда принести".
  На следующий день прибывает начальник цеха. Директор, узнав, как работают дизели-сты, отправил его лично разбираться на месте. Начальник отправляет меня в управление, спустя три недели прибывает сам. Ремонт они закончили кое-как, троих, по-моему, начальник уволил за прогулы.
  Позже с кое-кем из той запившейся бригады придется встретиться в других комнадировках. Работать будут нормально, кое-кто попытается вспомнить прошлое, попытаться опять борзеть. Придется этим кое-кому просто набить морду и отправить в управление. Силу мужики уважают, и морды бить порой я не стеснялся.
  
  РАЦИОНАЛИЗАТОР ЧУРЗИН
  
  Что ни говори, а Анатолий Николаевич Чурзин все же умный руководитель. Вспомина-ются времена далекого уже брежневского правления. Пили, как говорил, безбожно. Аванс и получка - всенародные праздники, которые отмечали в обязательном порядке. Выдавали зарплату и аванс обычно в пятницу, чтобы не было повальных прогулов.
  Чурзина назначили руководителем ремонта электрофильтров на ВТЭЦ-2. Я у него мас-тером был. Бригада - около шестидесяти человек.
  Выдают зарплату, но выдали не в пятницу, как обычно, а среди недели. Что творилось на следующий день! Прибыло на работу пять человек: прораб, мастер, бригадир и два слеса-ря. Чурзин взвыл. На второй день - не лучше, и так - до конца недели. И на всей станции так, во всех цехах, участках, во всех структурных подразделениях.
  С понедельника народу заметно прибавилось. Чурзин с каждого объяснительные берет. Да толку-то! Народ потому и не являлся на работу, что понимал: прогуляешь ли ты день, неделю, две, а расплата практически одна и та же. Премия за месяц - ноль, за год - ноль, тринадцатая зарплата - ноль! Так и поясняли рабочие причину своих загулов.
  Что делать, работу-то заказчик с нас потребует. Собирает Чурзин бригаду и заявляет: "Мне ваши деньги не нужны! Премия мне ваша до фени! Могу сейчас отметить ваши прогу-лы, а все остальное получите. Мне работа нужна, и ее нет. Значит так, каждый прогульщик будет оставаться после работы и отрабатывать прогулы. За один день прогулов - два дня отработки. Поняли?!"
  Народ в затылках зачесал, что-то новое. Но не очень ли - две смены за один прогул! Чурзин не уступал: "Только так!"
  И началось! Я во вторую смену вышел по указанию Чурзина, присматривал за работой прогульщиков. Работали они по заданию. Выдает бригадир Вовка Жолобов задание на сме-ну. Сделают за три часа - свободны, сделают за пять - тоже домой. Как закончат, так сво-бодны.
  Кое-кому пришлось месяц в две смены пыхтеть, а нашему Бармалею, Сашке Тюрину, два с лишним месяца пришлось в две смены горбатиться.
  Так и приучал потихоньку Чурзин народ к распорядку. За полгода навел порядок, дисци-плинировал мужиков. Прогульщиков стало поменее, так как разобрались, что невыгодное это занятие по две смены неделями горбатиться.
  Наконец, через год где-то, когда народ дисциплинировался, осталась небольшая группа закоренелых "преступников", уже я ввел на рассмотрение бригады новое положение: за день прогула - три смены отработки с сохранением премиальных и прочего. Закоренелые прогульщики взвыли, но я предложил им получать загодя отгулы, зарабатывать, так сказать, авансом. Когда им потребуется отгул, обязаны уведомить меня, иначе будет считаться про-гулом. Немного успокоились.
  Насчет отгулов не жилил, но и работать заставлял.
  После этого нововведения кое-кто из закоренелых бросил привычку день-два после аванса загуливать. Даже такой случай произошел. Снова выдают аванс и зарплату среди недели. На следующий день по станции сплошные неявки рабочих. Заместитель главного инженера станции Волков, обнаружив это, делает обход бригад и участков. Многие мастера, чтобы скрыть прогулы, завышали выход персонала в этот день. Однако Волкова не прове-дешь: проверил рабочие места, и выяснилось, что невыход рабочих более пятидесяти про-центов. Только у нас оказались практически все на местах: два невыхода, которые я указал, да пять отгулов. "А почему отгулов столько много?" - допытывает Волков. При нем его за-меститель Малеванный Евгений. "Евгений, сообщи начальнику, когда я своих рабочих оставлял для исполнения срочных работ?" Малеванный лезет в карман и вытаскивает блокнот: "Семь человек пять дней назад". Правда, среди находившихся в отгулах были иные люди, но откуда знать это Малеванному и Волкову.
  Еще несколько раз происходили подобные проверки: численность вышедших на работу сходилась тютелька в тютельку. А так как мы работали уже в три смены, то, указывая число рабочих во вторую и третью смену, я мог быть уверен, что при проверке могло оказаться гораздо больше количество рабочих, чем называлось. В случае возникновения таких казусов - и такие случаи происходили, - объяснял тем, что приходилось увеличить число работников во вторую и ночную смену. Претензий заказчик ко мне никогда не имел. Хороший почин сделал когда-то Анатолий Николаевич Чурзин.
  Другое нововведение, произведенное мной. Бывало, выполнив работы, бригада некото-рое время простаивала. Нет, не вся бригада, но некоторая часть. Я уже прикинул, когда про-изойдет очередной частичный простой. Случалось это по той причине, что станция не могла вывести основное оборудование в ремонт. Как-то, когда на носу была подобная ситуация, подхожу к замглавного Волкова: "Александр Иванович! Завтра одно из звеньев встанет без работы. Отправлять из в ДЭР нет толку - на носу ремонт котла. У тебя по территории валя-ются кучи железяк. Давай-ка, я организую освобождающихся на резку металлолома и погруз-ку в вагоны?" Волков хмыкает и соглашается. Вывод в ремонт нового котла задерживается по какой-то причине. К этому времени полбригады сидит без работы, и всех отправляю на уборку территории от металлолома. Кучи металлолома, годами валявшиеся по территории, были свезены на площадку погрузки металлолома. Пару десятков вагонов бригада загрузила и отправила. Оставшийся лежал огромной кучей на площадке для загрузки.
  Пока рабочие моей бригады работали, в других бригадах болтались без дела. Мои ра-бочие были недовольны, кое-кто ворчал, но я не обращал на это внимания.
  А когда подошло время подписывать финансовые документы об оплате выполненных работ, тут Волков опять показал свой норов. Он вменил в вину мастерам, руководителям ремонтов, что те необоснованно держали людей. Рабочие бездельничали, а он обязан за что-то платить нам, подрядчикам за это время простоя. Ну, нет! Многие бригады пролетели по выполнению плана в тот месяц. Когда и мне попытался вменить в вину то же, я провел его по территории, по тем местам, где некогда валялись кучи металлолома - их не было. Показал на огромную кучу металлолома на площадке погрузке и объяснил, что два десятка вагонов, помимо этого, мы загрузили и отправили от имени станции. Волков даже подскочил: никогда столько станция металлолома не отправляла! Мои бумаги демонстративно, при собравшихся мастерах и руководителях ремонта подписал. Бригада осталась и при выполнении плана, и зарплату получила приличную.
  А после очередной новации Волков подписывал мои бумаги на оплату не глядя. Вспо-минается случай: захожу к нему подписывать бумаги - в кабинете Волкова сидят десяток мастеров и руководителей ремонта. Сажусь и жду, когда дойдет до меня очередь. Дробит бумаги Волков беспардонно, указывая мастерам, что требуют завышенной оплаты. Те пыта-ются спорить, но тут же сидит Малеванный, правая рука Волкова, из своего блокнотика при-водит цифры и мастера скисают.
  "А ты чего сидишь?" - пытает меня Волков. - Давай сюда бумаги!" Подаю. Он протяги-вает их Малеванному. Тот, глянув на сумму, подписывает, передает Волкову, тот тоже под-писывает. Мастера рты раскрыли и подскочили от неожиданности: за что же ко мне так бла-гожелательно отнеслись те, кто валит их беспардонно?! Что же я, любимчик их, оказывает-ся?!
  Несколько месяцев, пока не разобрались, относились ко мне именно так. А когда разо-брались, стали у себя подобную систему вводить. Так что же произошло?
  Началось это в период зимнего прохождения максимума. Основное оборудование в это время в ремонт не выпускают, все котлы, все турбины молотят безостановочно - запрещено выводит в ремонт. Народ практически бездействует. И вот в этот период в системе энергети-ки наблюдается массовое сокращение счисленного персонала. Увольняют под разными предлогами. Совершил прогул - уволить, совершил нарушение - уволить. Уволить, и все. Весной, когда ремонты начнутся, снова будут принимать на работу пьяниц, прогульщиков. Хоть как-то будут пытаться повысить численность, но производство от этого не выигрывает.
  Сел я как-то, посмотрел на график ремонта оборудования на следующий год и прикинул, а что, если часть заменяемых в будущем году узлов мы подготовим сейчас, в межремонтный период? План неплохой, но нужно обдумать получше. Сел, прикинул, что можно изготовить для замены. Взял расчеты, прихожу к Волкову: "Александр Иванович, тут имею одно соображение", - выкладываю ему записку. Он прочитал, ухмыльнулся: "Пытались мы когда-то наладить подобное - не вышло". "Пытались потому, что непродуманно работали", - противоречу. Кое-как согласился на эксперимент Волков.
  Началось межремонтье - во всех бригадах увольнения, сокращения, а я народ, сварщи-ков, требую. Начальник по телефону спрашивает меня: чем, мол, я народ кормить буду, как буду их работой обеспечивать? "Накормлю!, обеспечу!" - отвечаю. Он в ответ хмыкает. Действительно, Волков, осмотрев изготовленные нами конструкции, подписывает с сомнени-ем. "Если не ускорятся работы по ремонтам, с тебя потом эти деньги высчитаю", - пугает. Пролетать я не собирался, знал, насколько ускорятся наши работы.
  Второй месяц работает бригада - заказчик оплачивает без заминок. Начальник цеха за-интересовался -я забрал к себе рабочих, которых изгнали другие мастера нашего цеха. Приезжает ко мне глянуть, что тут происходит. Видит, на ремплощадке что-то рабочие мас-терят: "А это что?" А это конструкции для будущей замены узлов и агрегатов. "И что полу-чится?" - пытает начальник. "Получится, что кроме одного сложного ремонта, на котором, мы, кстати, может пролететь, народу с тебя я требовать не буду - обойдемся своими сила-ми". "Сорок человек на ремонт?" - интересуется начальник. "Да, поэтому и сейчас столько же работают. Не стал сокращать, чтобы потом не требовать дополнительно людей. А теперь пойдем, покажу по графику ремонта, где мы, весь ДЭР, может крупно залететь, и где числен-ность персонала нам лично нужно увеличить в два раза".
  Получилось, как я планировал. Пошел первый котел в ремонт - мы раньше срока на две недели свои работы закончили. На втором - еще быстрей. Волков не знает, удивляться ли, ругаться ли. "А третий котел насколько быстрей сдашь?" - пытает, смеясь. "А вот на треть-ем, дай бог, вовремя уложиться. Ты не думал, Александр Иванович, что с этим ремонтом можем здорово пролететь?" Волков смотрит на меня подозрительно. Вытаскиваю здоровен-ную "портянку", исчерканную линиями, столбиками цифр. Волков, смотрит, читает, морщит-ся: "Неужели?" - интересуется. "Именно так и получится", - подтверждаю. "А что же де-лать?" - смотрит на меня. "На горелках численность рабочих увеличить в три раза, ввести вначале двух, а потом трехсменную работу. Иначе - пролетим". "Ты кому их показывал?" "Тебе только. Приезжал наш директор, я пытался ему объяснить - он меня обматерил. Наш начальник цеха в курсе. Давай команду мне к началу ремонту увеличить состав бригады вдвое - иначе последствия я тебе предсказал", - объясняю Волкову. Волков задумался. Трижды я заходил к нему, пока он, наконец, не выдал добро на увеличение численного со-става бригады. К началу ремонта этого котла численность была увеличена вдвое, и ремонт мы начали вести сразу в две смены.
  Бригада котельного цеха ДЭРа вела однотипные ремонты, просто объекты - так выпало по графику - были разделены пополам. Поначалу они опять посмеивались, что мы с места рванули в карьер: цыплят по осени считают, ребята, посмотрим, как вы развернетесь. Через пару недель они сообразили, что работа в одну смену приведет их к закономерному финалу - не уложатся в отведенные для ремонта сроки. А мы уже ввели трехсменную работу, форси-руя работы. Одна смена приходила на работу, другая уходила. Котельщики тоже, поглядев на нас, ввели третью смену, но время было упущено.
  Работы на своих объектах мы сдали за два дня до срока - уложились, а бригада котель-ного цеха еще две недели вертелась в три смены. На планерке, собранной по невероятному случаю - ДЭР не уложился в отведенные для ремонта сроки - пытались всех обвинить в этом провале. "Не надо, ребята, не надо!" - поднимаюсь. В зале сидят и представители ДЭРа - начальники всех цехов, нашего, в том числе, директор, обматеривший меня некогда, начальник участка, представители станции. - Мы свои объекты сдали на два дня раньше срока. Разве не так?" - оборачиваюсь к Малеванному. Тот утвердительно качает головой.
  "Мы уложились вовремя, и только потому, что некогда, глянув на график ремонта, объ-емы работ, я сопоставил все и обнаружил, что для исполнения работ в данные сроки требу-ется увеличить численность рабочих на объектах в три раза! Именно на тех объектах, где села в лужу бригада котельщиков. И потому еще зимой я начал терзать Волкова, требуя от него пересмотра численности рабочих на этих объектах. Он дал добро в конце концов. На-чальник цеха, когда ознакомил его, тоже согласился. Пытался нашему директору показать - тот послал меня подальше. Сейчас получили как раз то, что имеем. Мы объекты сдали в срок и не по нашей вине ДЭР сел в лужу". Сажусь и жду.
  Наказали "стрелочников" - технологов, допустивших грубейший просчет в работе. А мне Волков финансовую документацию до окончания работы в ДЭРе в 1989 году подписывал без проволочек. Бывало так: Кривенцов идет подписывать бумаги - его Волков мурыжит несколько дней, Шустов пойдет - та же история. Я беру и иду - через два часа бумаги подписаны. Специально, когда меня порой не было, ждали моего появления, чтобы я сходил к Волкову. Или, действительно, Волков, ставил меня перед другими в особое положение? Или, действительно, делал привилегии? Не знаю.
  
  ПОРАРОК НЕПТУНА
  
  Плашкоут, груженный ящиками с водкой, перевернулся в барах на входе в Камчатку. Груз утонул, искать его в барах никто никогда не стал бы - не тот случай. Бары - страшное дело, сам бывал в них и знаю, что это такое.
  Недели две спустя - мы работали на первой станции в Усть-Камчатске - Вовка Дутов и Женька Служенко пошли прогуляться на море во время обеденного перерыва. Возвращают-ся, заносят в помещение станционной раздевалки ящик водки, несколько бутылок дополни-тельно лежит сверху. Все находившиеся смотрят на них удивленно. "Что вы здесь сидите!? - говорит Дутов. - Там вся коса усеяна бутылками с водкой". Замешательство длилось недол-го. Двое местных работников срываются с места и выскакивают на улицу. "Чего сидите!? - кричит на нас Женька. - Точно говорим, там вся коса усеяна водкой! Пока размышляете, местные всю водку соберут. Это с перевернувшегося плашкоута выбросило после шторма". Мы срываемся с места и бежим на косу.
  "Урожай" собрали солидный. Бригада пьянствовала неделю. Ящиков пять набрали водки. К вечеру коса была исхожена вдоль и поперек, слухи о том, что на косу выбросило водку с перевернувшегося плашкоута, распространились среди населения. Недели три можно было на обычно безлюдной косе увидеть бродивших по ней людей. Водку, говорят, подбирали еще долго, после каждого шторма.
  "Я сам не поверил, - рассказывал Дутов. - Что нас с Джоном туда потянуло, не знаю. Идем, вижу, ящик стоит. Подхожу, а он с бутылками, но водорослями забросаны, несколько горлышек торчат. Вынимаю одну - полная. Открываю, нюхаю - водкой пахнет. Попробовал - водка. Выпили бутылку с Джоном, думаем, откуда тут водка взялась. Вспомнили - две недели назад плашкоут на входе в реку перевернулся. Значит, еще должна быть. Покопались в во-дорослях - кучи водорослей штормом выбросило - еще нашли. Да и так бутылки валялись то тут, то там. Насобирали сколько там, припрятали в песке".
  Это точно, в песке они три ящика припрятали. Когда общие запасы истощились, прита-щили и эти. Мастером был, кажется, Задорожко. Тот условие поставил, увидев, что бригада не просыхает, чтобы или прекращали пить, или отправит всю бригады к черту. Пили, но уже не так усердно, да и здоровье не железное, не позволяло организм насиловать. Водка, хоть и дармовая, подарена морем, Нептуном, но всю не выпьешь.
  
  ПРОХИНДЕЙ КОЛЬКА
  
  В Николаем Дьковым был в командировке однажды, в Усть-Камчатске. Проработал в ди-зельном цехе он недолго, Шустов его все же уволил. Точнее, предложил уволиться по собст-венному желанию.
  Интересный парень, Николай, своеобразный. Приключений во время командировки с ним случилось немало и все по его личной вине, точнее, недостатку - жадности. Избили его матросы на приемном пункте рыбозавода, так как он наглым образом таскал рыбу с конвейе-ра, причем, натаскал огромную кучу. В другой раз, послав его в магазин за водкой, дав денег на две бутылки, получили от него две бутылки водки, бутылку коньяка, несколько пачек пече-нья и еще что-то, кажется, шампанское. Узнали грузчики, что он спер из-под носа продавца, выбежали и отмутузили его, но похищенного не нашли - успел вытащить и припрятать у магазина. Мужики осудили его, но коньяк и водку выпили. Самое интересное случилось, когда мы летели из Усть-Камчатска во Владивосток.
  Аэропорт Усть-Камчатска был закрыт из-за погоды перед нашим вылетом, примерно не-дели две. Народу на вылет скопилось человек триста. Даже мы с Николаем ожидали дня три или четыре, когда погода наладится и пойдут самолеты. Наконец по поселковой трансляции объявляют, что завтра аэропорт открывается, всех вылетающих просят прибыть в аэропорт. Вечером перед отлетом мы "выписались" у находившихся на постоянном участке дэровцев. Утром, чуть похмеленные Сашкой Саяховым, отправились в аэропорт. Вообще-то Анатолий Хорольский и Сашка Саяхов, находившиеся в Усть-Камчатске на постоянном участке, обеща-ли приехать и похмелить нас, но что-то долго их не было. Чтобы ребята, приехавшие похме-лять, не блукали в поисках, становлюсь на видном месте, у шлагбаума, но ребят все нет и нет.
  Так называемый "летний аэропорт" Усть-Камчатска представлял собой взлетно-посадочную полосу в районе Крутоберегово, поселка, километрах в десяти от Усть-Камчатска. Взлетно-посадочная полоса - это просто укатанная, утрамбованная почва. Самолеты типа "Ан-24", "Ил-2", "Ан-2" и даже "Як-40" - они в то время только появлялись, но уже летали, заменяли устаревшие Аны и Илы - садились на эту полосу. Аэровокзала не было. Вместо него стояло несколько будок, в которых размещались службы аэропорта. Регистрация пассажиров осуществлялась у небольшой стойки у одной из будочек.
  Приехав, мы зарегистрировались в списках отлетающих пассажиров, оставили свой ба-гаж в общей куче - так нам приказали, оставить багаж в куче, - и стали дожидаться прилета самолетов. Нас обнадежили, что в это день самолетов должно быть много, вывезут всех. Народу за период закрытия Усть-Камчатска и здесь, и в Петропавловске-Камчатском скопи-лось много, самолеты должны были вот-вот пойти.
  Стою у шлагбаума, перекрывавшего вход на территорию аэропорта - нам, пассажирам, за него запретили заходить, - жду, когда явятся "похмельщики". Состояние взвешенное, тяжеловато. Дьяков куда-то убежал.
  В это время из небольшой будки выходит свора милиционеров. Один из них, в звании капитана, глянув по сторонам, вдруг подзывает меня к себе. Что ему нужно? Нехотя, подхожу. Он окидывает меня строгим взглядом: "Придется поработать". "Начальник, поищи другого, я сегодня в нерабочем состоянии", - отрезаю. "В нерабочем? Тогда и лететь тебе сегодня не придется. Сейчас отправлю в вытрезвитель, узнаешь". Вздыхаю: спорить с этой борзотой не приходится.
  В это время у шлагбаума появляется Николай, зовет меня. Глянув на него, капитан про-износит: "Вот, и второй работник заявился". Черт дернул Кольку позвать меня! Капитан манит Николая, и, как меня недавно, "уговаривает" его тоже немного поработать. Мы с Ни-колаем переглядываемся: какую работу придумают "начальники".
  Зычным голосом капитан объявляет, что согласно постановления поселкового совета, производится досмотр багажа и ручной клади пассажиров. Вся рыба, икра, имеющаяся в нем, будет конфискована, если на нее отсутствуют соответствующие справки о покупке в магазине.
  Народ заволновался, зарычал. Мы - тоже. Что можно было вести из Усть-Камчатска, как ни рыбу и икру? У меня багаж килограмм на пятьдесят, У Николая - килограмм на семьдесят; он вез помимо всего и ящик рыбных консервов. Остального у нас было примерно поровну - икры и рыбы.
  Я видел, какие ящики и баулы везли другие пассажиры, и прикидывал, что у многих раза в три-четыре того и другого было поболее, чем у нас. Хоть это успокаивало: другие больше потеряют.
  Кто-то из пассажиров, рассердившись, потребовал вернуть багаж, отказываясь лететь. Капитан ответил отказом. Ловко проворачивали они "операцию", о постановлении сельсове-та никто не слышал, и потому для всех это было сравнимо с громом среди чистого неба.
  Наша работа состояла в том, что, начав вызывать пассажиров по списку, капитан требо-вал предъявить багаж для досмотра, мы подхватывали указанные баулы, чемоданы, тащили их на площадку досмотра, пассажир со вздохом открывал чемоданы, ящики, и мы вытряхива-ли содержимое.
  Милиционеры вытащили два куска брезента. Рыбу и банки с икрой - документов у 99,9 процента отлетающих не было в помине - перекидывали на эти куски: икру - отдельно, рыбу - отдельно. Занимаясь этим, мы поджидали, когда очередь дойдет до нас.
  Денег на проезд до Владивостока у нас осталось с гулькин нос - десять рублей. Если бы пришлось доплачивать за багаж - в то время на самолетах разрешали провозить бесплатно до 30 килограммов багажа, - этого червонца хватило бы только до Петропавловска-Камчатского на доплату. Я уже, соображал, что доплачивать за багаж нам не придется - конфискуют.
  Возмущался народ страшно, матерясь на чем свет стоит, вытряхивая свои баулы и на-блюдая как "кровная" рыба и икра перекочевывают на брезент. Кучи росли быстро. Если у нас было по сорок килограмм, у других - по сотне на человека, а вылетали порой семьями. Кое-кто, лишившись "наличности", тут же отправился в крутобереговский магазин, покупал водку, напился и пытался в этом состоянии что-то втолковать "начальнику". Милиционеры прибыли на машине, и тех, кто пытался что-то объяснить, тут же увезли в вытрезвитель. Народ притих.
  Постепенно очередь продвигалась. Наши фамилии были где-то в конце второй сотни улетавших. Часа три шла проверка, кучи рыбы и икры за это время на брезенте выросли огромные. Помню, вызвали студентов-стройотрядовцев, приезжавших подзаработать на время летней сессии на рыбзаводе. Эти были в основном с вещмешками, рюкзаками. Судя по виду их мешков, набиты они были трех и двухлитровыми банками с икрой. Так и оказалось. Один из студентов от раздражения шмякнул рюкзаком о землю, разбив банки. Его тут же посадили в машину, хотя был трезв, и отвезли. Остальные вели себя смирно. Пустые рюкзаки студенты с досады побросали на землю.
  Кое-кто из списка не пожелал откликаться, когда называли его, но капитан предупредил, что в таком случае все оставшиеся невостребованными вещи будут все равно досмотрены. Попытка тихого саботажа была таким образом предотвращена. Нехотя вызываемые вышли из толпы и опустошили свои баулы от икры и рыбы.
  Для нас дело тоже обернулось бы пустыми чемоданами, но помогла случайность. Дело уже к обеду, милиционеры подустали, капитан ушел. Отошли и милиционеры. Я болтался у стойки, у которой торчал капитан, а на стояке лежал список пассажиров. Решив посмотреть, много ли народа осталось перед нами, взял список. Моя фамилия была третьей, Николая - четвертой по списку тех, кого еще не проверяли. И у меня вызрела мысль. Я вызываю тех, кто стоял перед нами, быстро перетаскиваю из вещи в кучу якобы проверенных вещей. По-том и наши чемоданы перебрасываю туда. С облегчением вздыхаю: может, пронесет.
  Народ было заволновался, увидев наши манипуляции. Но я не обращаю на них внима-ния: главное, сделали себе. Объясняю Кольке, что я тут провернул, пока он на минутку отлу-чился. Он одобрительно кивает.
  "Ребята, ребята!" - какой-то мужик отчаянно подзывает нас. Подхожу к шлагбауму. "Ви-дишь те три чемодана?" - показывает на три огромные чемодана - "Перетащи их, я вам заплачу!" "Сколько?" - это уже Колька рядом со мной. "По сорок банок икры дам", - предла-гает мужик. "По пятьдесят", - вносит "поправку" Дьяков. Тот утвержденно вздыхает: "Лады! А то все потеряю. У меня там икра".
  Перетаскиваем чемоданы, мужик удовлетворенно вздыхает. Подхожу к нему: "Еще ба-гаж есть какой-нибудь". "Нет", - отвечает мужик. "А что же ты будешь предъявлять для досмотра? Залетим тут с тобой под фанфары. Как фамилия?" Он называет, я иду к стойке. Ура, его фамилия буквально в трех-четырех строчках ниже нас. Тут же вызываю еще не-скольких пассажиров, перетаскиваю их багаж в общую кучу. Народ продолжает волноваться, но в это время выходит капитан и остальная свора милиционеров. "Перекур" закончен и мы снова принимаемся за работу.
  "Я этому мужику сказал, чтобы он сбегал в магазин и взял три бутылки коньяку", - со-общает Николай во время работы. Вот, гад, присел на мужика. "И что, побежал?" - интере-суюсь. "Пусть только не принесет". Ну, Колька, ты и наглый, попробовал бы со мной так. Я бы тебе быстро мозги на место поставил. Били тебя тут, но мало.
  Наконец все мешки и баулы проверены - перед нами гора рыбы - на два пятитонных грузовика, уж точно. Икры? Икры примерно на грузовик. Милиционеры выкатывают две огромные телеги и капитан "предлагает" нам погрузить рыбу. "Начальник, будь человеком! Видишь руки?" - показываю ему кровоточащие руки. - "Икру мы тебе сбросаем, и рыбу - у меня уже руки в кровь избиты". "Так, что-то я не припомню, чтобы ваш багаж проверял", - задумчиво произносит капитан. "Да мы и не летим никуда. Провожающие", - отбрехиваюсь. Капитан недоверчиво смотрит на меня. "Ты же сам пугал, что отвезешь в вытрезвитель, а я сегодня тяжел, вот и пришлось поработать", - "проясняю" причину усердного труда на "доб-ровольно-принудительной основе". Капитана, видимо, этот ответ успокаивает. Мы начинаем забрасывать в телегу банки с икрой. Стеклянные ставим осторожно, железные, которых большинство, бросаем без опасений. Капитан "организовал" лишившихся своего багажа студентов, и те споро забрасывают рыбу в другую телегу. Замечаю, как, улучив момент, пара студентов потащила несколько балыков в сторону, подняли брошенные рюкзаки и быстро сунули балыки туда. Еще дважды проделали эту операцию. Студенты, видимо, полетят хоть с каким-то багажом.
  Глянув на студентов, решил последовать их примеру, рассовав по карманам баночки с икрой. Но так, чтобы не очень заметно было.
  Это я последовал примеру студентов, а Колька сам догадался. Когда мы закончили по-грузку и испросили разрешения у капитана удалиться, тот, пробежав по нам глазами, прика-зал: "Разгружайся!" - это Николаю. Он не только карманы битком набил банками с икрой, даже за пазуху напихал так, что рубаха отвисала. Тот нехотя стал разгружаться. "Если найду у тебя хоть одну банку, тут же арестую и залетишь на год за хищение", - предупредил капи-тан. Серьезное предупреждение, Колька добросовестно освобождается. Я настороженно посматриваю на капитана, может, и мне разгружаться, но он молчит. Когда Колька разгрузил-ся и капитан ощупал его, не найдя ничего, разрешает быть свободными. Мы с облегчением отходим.
  Два или три чемодана так и остались стоять, признать своими их никто не решился. В них милиция обнаруживает разобранные ружья, порох, патроны. Ну, конечно, кто же признает их? Такой груз запрещен к перевозке без специального разрешения, а его, видимо, у хозяев не было. За попытку провезти штрафом не отделаешься, потому решили не признавать чемоданы.
  Мужик, чьи громаднейших размеров чемоданы мы перетащили, уже торчал у шлагбаума с небольшим дипломатом. Когда мы подошли, он открыл и выдал нам четыре бутылки "Пли-ски". Даже "призовую" бутылку взял, сверх оговоренных трех. Уф, сейчас самое время по-хмелиться. "А икру когда?" - задает вопрос Колька. Пассажиров после проверки допустили до багажа, но к нему мало кто пошел: что там смотреть, если чемоданы почти пустые.
  Мужик подошел к одному из своих чемоданов, оттащил его в уголок, раскрыл. Чемодан был забит банками с икрой. Примерно полчемодана опустошил, отсчитывая банки.
  Забрав банки, мы погрузили их в чей-то брошенный рюкзак. Рюкзак раздулся, потому что я вытащил из карманов и сунул туда же банки, которые украл из кучи. Пришлось взять и второй, потому что в один все не влезло. Как же мы все это потянем - тут вес поболее полу-тора центнеров. Рюкзаки сунули к своим вещам и пошли в кусты похмеляться.
  "Эй! Эй!" - оборачиваюсь, идут Толян Хорольский и Сашка Саяхов. Прибыли провожать и похмелять. "Раньше не могли?" - интересуюсь. "А куда торопиться? Мы позвонили - нам ответили, что первый борт только в два часа будет. Сейчас полпервого - как раз вовремя".
  Мы усаживаемся в кустах, они достают бутылку "Кубанской". Ох, и дрянь, "Кубанская" розлива Петропавло-Камчатского вино-водочного завода! Передергиваясь при виде "Кубан-ской", достаю из карманов "Плиску". "Ну, ничего вы живете!" - Толян откровенно удивляет-ся. Похмеляясь, описываю парням происходившее. Те посмеиваются, а над Колькой, пожад-ничавшим, как всегда, смеются, узнав, что капитан заставил его опорожнить все карманы. "У тебя всегда так: хапаешь, хапаешь, а потом получаешь!" - поучительно произносит Толян.
  Меж тем начинают "падать" самолеты - один за одним. Ну, значит, сегодня улетим! Я пытаюсь оторвать Николая и двигаться к месту регистрации. "Успеем, не торопись", - одер-гивают меня мужики. Выпиваем вторую и третью бутылки, четвертую и отдаю Сашке - нам уже хватит. Прощаемся с Толяном и Сашкой, идем к вещам. Приземлилось уже с десяток самолетов.
  Половина прилетевших самолетов уже поднялась и ушла назад, в Петропавловск-Камчатский, но вместо них приземлились новые. Суета страшная. Одни улетают, другие идут от приземлившихся самолетов, а если добавить сюда встречающих, провожающих. Некото-рые, проводив одних, встречают других. Тут же прибывшим доводят до сведения, какой обыск устроила милиция, делятся горестями, как потеряли кучу рыбы и икры. Те сочувствен-но и неодобрительно качают головами.
  У Сашки я взял сумку, в которую собирался переложить икру из рюкзака. Один из рюкза-ков с икрой отдаю Сашке и Толяном, хоть Николай и ворчит - жмот несчастный - все равно не дотащим все. Только оборачиваюсь к нашим вещам, какой-то студент, подхватывает рюк-зак, куда я уложил "конфискованную" икру. "Не наглей, парень!" - останавливаю. "Рюкзак мой!" - парирует парень, нас с ним окружает группа студентов. Парень, видя это, смелеет. "Знаю!" - обрезаю. - "А то, что в нем, - мое. Поднял на время твой рюкзак, положил кое-что туда на хранение", - тяну рюкзак с плеча парня. Тот упирается. Кто-то сильно бьет сзади по почкам. Ну, салаги, вы меня плохо знаете, не на того напали. Разворачиваюсь и без разбора бью два раза - двое летят на землю, остальные отступают. Пока упавшие корчатся, повора-чиваюсь к тому студенту, который держит рюкзак. Рюкзак он уже снял с плеча. Перекладываю банки с икрой из рюкзака в сумку, отдаю пустой рюкзак студенту. Тот берет и отходит, студен-ты вместе с ним. Пройдя шагов десять, студент бросает пустой рюкзак. Ну и пусть валяется, кому нужен, поднимет, у меня есть сумка. Рюкзак, правда, сподручней, но черт с ним.
  Наконец вызывают и нас. Осторожно посматривая по сторонам - не видно ли капитана - хватаем свои вещи и тащим их к самолету. Сегодня у работников аэропорта столько работы, что не до взвешивания багажа. Да и багажа у отлетающих с гулькин нос. Видели все, как вытряхивали рыбу и икру, а что еще везти из Усть-Камчатска?
  Загружаемся в самолет, когда уже начало смеркаться. Через полтора часа приземляем-ся в Петропавловске-Камчатском. Уже ночь.
  Выгрузившись из самолета - груз у нас дай боже, более ста килограмм - выходим за во-рота на привокзальную площадь. "Подожди меня, я сейчас", - Николай сбрасывает вещи и скрывается куда-то. Снимаю с плеч и выпускаю из рук свою поклажу, составляю в общую кучу и ожидаю. Десять минут жду, двадцать, полчаса - Кольки нет. Обозленный, взваливаю все на себя, тащу в здание аэропорта. Сто пятьдесят килограмм - полтора центнера - тащить тяже-ло, но попробуй, оставь что-нибудь. Вернешься - вещей уж нет, - знавали такие случаи.
  Кое-как втащил эту кучу в здание, приволок к какой-то свободной лавке и сгрузил у нее. Лежавшая на соседней лавке старушка сочувственно посмотрела на меня, когда приближал-ся к лавке. Где же Колька? Ну, он у меня дождется, допрыгается!
  Минут сорок прошло, прежде чем в здании появляется Колька. Озирается по сторонам, осматривается, но я сам подхожу к нему. "Под какой глаз бить?" - предлагаю. "Не кипятись, так получилось. Я тут дело одно придумал, пошли", - он устремляется к наши вещам, роется в них, достает одну из сумок, в которой трехлитровая банка с икрой. Икра едва не пропала - плохо ее Николай засолил и она начало было бродить, но я вовремя спохватился, промыл чаем и засолил снова. Вообще-то я предлагал выбросить ее, но Николай по своей скупер-дяйности потащил домой. Сейчас он вытащил банку и рассматривал состояние икры на свет. Легкие пузырьки меж икринками показывали, что процесс брожения опять возобновился, но был еще слаб, крышка на банке пока даже не вздулась.
  "Я съездил в кабак в Елизово, договорился с официанткой о продаже икры. Она нам да-ет сорок рублей и столик организует", - он ухмылялся. Нет, Колька, мало тебе морду били. Икра некачественная, а ты ее спихнуть хочешь? Ладно, посмотрим, как ты ее продавать будешь. Вот смеху-то будет, если этой икрой официантка тебе морду вымажет!
  Договорившись со старушкой, чтобы присмотрела за вещами, собираемся и едем в ка-бак. Не помню, в какой кабак мы тогда ввалились. То ли в "Космос", то ли в "Авачу", не помню. Николай окликает какую-то официантку, та подбегает. Он вынимает банку и вручает ей. Освещение в коридоре слабоватое, официантка рассматривает на свет, но, черт ее знает, неужели она не замечает пузырьков воздуха, или не соображает, что они значат? Официант-ка вертит банку, щебечет что-то. Хотя на улице с десяток ожидающих очереди, проводит нас в зал и усаживает за свободный стол. Через десять минут на столе появляются холодные закуски, бутылочка водки, три бутылки вина. Потом приносит и горячие закуски, но вино и водка почти выпиты. "Тебе еще нужна икра?" - обращается Николай к официантке. "Неси!" - соглашается та. "Восемьдесят рублей", - называет цену Николай. "Трехлитровая банка?" - увидев, что Николай кивнул, морщится, а я хмыкаю: откуда у него трехлитровая банка, оста-лись двухлитровые, литровые, да закатанные в жестяные баночки из-под консервов. "Нет, дорого", - официантка не соглашается. "Тогда - шестьдесят, и давай сейчас еще пару буты-лок вина". Официантка упархивает и возвращается с двумя бутылками вина. Выпиваем и в благодушном настроении едем в аэропорт. Бабушке, вернувшись, вручаем за хлопоты ог-ромную шоколадку. "А где ты, интересно, будешь трехлитровую банку с икрой брать?" - интересуюсь у Николая. "Как-нибудь в другой раз придется отвезти", - Николай укладывает-ся на лавку. "Нет, мало тебе все же морду били, хоть и неплохой ты парень", - и я уклады-ваюсь на лавку.
  Просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня. Я еще не протрезвел, голова трещит, от этого злой. Не открывая глаз, посылаю трясущего подальше, но он не прекращает. Выведен-ный из себя, открываю глаза: перед глазами качается рюмка, наполненная какой-то жидко-стью. Приподнимаюсь и вижу улыбающегося Николая, протягивающего рюмку. "Похмелись", - предлагает. Вообще-то привычки похмеляться у меня не было, до сих пор делаю это редко, предпочитая переболеть промежуток похмелья, и тогда, вроде, отстранил. Но он сообщает, что это пиво. Где он взял пиво в пять - гляжу на часы - часов утра? Выпиваю: "Откуда у тебя пиво?" "Пошли! Тут какие-то черти летят в Тиличики, везут пиво, но я узнал, что Тиличики закрыты, уговорил их, чтобы пиво не пропало, выпить". Поднимаюсь, вытаскиваю из сумки пару баночек с икрой и иду вслед за Николаем.
  Трое мужиков везли в Тиличики громаднейшую - сто литров! - канистру пива. Я такую канистру видел впервые. Натуральная канистра, но внушительных, почти в рост человека размеров. И мы пили пиво до тех пор, пока я не почувствовал, что больше в меня оно не лезет. Поблагодарив, ушел и завалился опять на лавку. Мужики налили мне с собой трехлит-ровую банку пива, потому, видимо, что я принес еще несколько баночек икры и соленую рыбину.
  Просыпаюсь от того, что опять меня будит Николай. Время уже около девяти. "У тебя никого знакомых в аэропорту нет?" - интересуется. Я недоуменно смотрю на него. "Тут, понимаешь, мужику билет надо до Москвы сделать - не может улететь. Он сто двадцать рублей платит, купить билет не может, хоть и телеграмма на руках". Я отрицательно качаю головой. Николай куда-то убегает, за ним трусит какой-то мужик.
  Полчаса спустя он опять меня будит и вручает шестьдесят рублей: "За кассира с меня будешь. Кажется, дело пошло, сейчас еще столько же принесу", - срывается и уносится куда-то. За ним трусят уже двое. Раза три будил он меня и вручал какие-то деньги. Я засовывал их в карман, удивляясь, что этот пройдоха опять проворачивает. Наконец, он приходит и сокру-шенно заявляет: "Все, шара кончилась. Больше не делают билетов". "Да кому ты билеты оформлял?" "Пассажирам. По телеграммам, понимаешь, улететь не могут. По сто двадцать рублей платили, чтобы билет достал". "Ну, и ты достал?" "А, через одного грузчика: я ему по шестьдесят рублей за билет отстегивал - он четыре билета сделал". Я только головой повертел: когда он успел и людей, которым билеты нужно было срочно купить, найти, и с грузчиком познакомился? Оригинал, тудыть его растудыть.
  В это время к нам подходит какая-то женщина с ребенком на руках, держит телеграмму. "Молодой человек", - обращается к Николаю - "Мне посоветовали к вам обратиться. Не могли бы билет помочь взять до Москвы? Нам очень и срочно нужно. Вот телеграмма". Ни-колай заявляет, что на сегодня лимиты кончились, ничем помочь не может, вот завтра. Зав-тра, гад, ты будешь дома во Владивостоке. Колька же, не слыша моих мыслей, договарива-ется с женщиной, если той не удастся сегодня купить билеты, то назавтра она найдет его и он поможет. Ну, не сволочь ли ты, Николай, где у тебя совесть? Вздыхаю, выслушивая без-божную ложь Николая.
  И все же час спустя он опять занялся оформлением еще одного билета. Прежде, он привел и усадил рядом со мной какого-то бритоголового мужика, заросшего щетиной. Мужика этого я уже видел в аэропорту, когда тот носился туда-сюда с оленьими рогами на плече. Эти рога он сейчас притащил с собой. Был с похмелья я, но уловил от мужика такой же крепкий запах - вчера здорово он, видимо, поддал, до сих пор не отошел. "Сиди тут", - это Николай мужику. "А ты смотри, чтобы он никуда не уходил", - это мне. Взяв документы мужика и деньги - рублей сто, может, больше, убежал.
  Минут через двадцать мужик поднимается. "Ты куда?"- интересуюсь. "В туалет", - от-вечает. Не тащиться же мне за ним в туалет, хотя Николай наказывал его не отпускать. Му-жик ушел, а я остался сидеть на лавке. Минут через десять прибегает Николай: "Где этот? Я тебе сказал никуда его не отпускать". "В туалет пошел", - отвечаю. "Дурак, нужно было вместе с ним идти - нельзя его ни на шаг отпускать". "А пошел ты", - рычу в ответ. Мы идем на улицу, проверяем туалет, обегаем окрестности, но мужика не обнаруживаем.
  Вернувшись ко входу в здание аэропорта, еще раз осматриваем площадь, и в это время вижу, как открывается дверь кафе "Авача" (не путать с рестораном "Авача"), оттуда выва-ливается потерянный нами "клиент", тащит какой-то ящик. Бегом бросаемся к нему. Оказы-вается, закупил ящик шампанского нам в презент.
  Забираем ящик. Николай удивляется, откуда у него деньги, ведь Николай все у него вы-тряс. "Случайно в заднем кармане нашел", - оправдывается мужик. Задний карман Николай забыл проверить. "Ты билет мне сделал?" - интересуется мужик. "Сделал, сделал", - успо-каивает Николай, а мне протягивает еще несколько червонцев. Я, не считая, прячу их в кар-ман. Эти деньги, видимо, заплатил ему мужик за билет.
  Пошли в сквер слева от входа в здание вокзала, уселись на лавке. Сколько можно вы-пить шампанского даже в охотку? Говорят, гусары его ящиками пили. Перед нами ящик. Мы с Николаем откупорили по бутылке и стали пить прямо из горла, как некогда гусары. Потянулся было к шампанскому и мужик, но Николай его от ящика отогнал. Пока пили по первой бутыл-ке, Николай рассказал историю этого мужика. Тот, оказывается, летел в Москву, ехал в отпуск после того, как прорыбачил на море несколько лет. Ясно, мужик денежный. Хм, Николай усмехнулся. От всего багажа и денег у него ничего не осталось. Подцепили его дня три назад какие-то профуры, увезли к себе. Напоили, вытрясли всего и отправили восвояси. Из всего багажа - оленьи рога, из денег - только то, что сегодня Николай вытащил у него - двести рублей. Хорошо, билет был до Москвы, который он постоянно переоформлял, потому что милиция снимала с рейса. Снимала потому, что пьяный прибывал на посадку. Сейчас Колька ходил, доплатил за оформление на сегодняшний рейс. "Ты как дальше-то добираться бу-дешь?" - интересуюсь у мужика, упорно пытавшегося пробиться к ящику с шампанским. - "На самолет до Москвы мы тебя посадим - Николай билет тебе сделал. А дальше как?" "Да мне только бы до Москвы долететь. Хоть деньги - две тысячи - профуры у меня выгребли, аккредитивы не тронули". Да, аккредитивы - это нормально, получить по ним деньги мог только он. "Так у тебя все аккредитивы на Москву, там получить деньги должен? Смотри, а то опять "поймаешь" каких-нибудь профур, опять вытрясут!" Мужик обдумывает, а потом ре-шает, что мне можно сообщить: "Только пять тысяч в Москве получать. Остальные - дома". Пять тысяч только в Москве?! А вообще-то за пять лет болтания в море можно и больше заработать. "Ой, дурак! Ой, недоумок! Точно, из Москвы ты не выберешься. Там таких лопу-хов быстро раскручивать умеют", - я чертыхался и издевался над простофилей, дорвавшим-ся после морской вино-водочной "голодухи" до раздолья моря и вина. Николай куда-то опять убежал. Спустя полчаса он вернулся и привел с собой какого-то матроса и солдата. "Ребята из Приморья, им тоже сегодня лететь во Владивосток. Один - в отпуск, второй - дембель. Договорился с ними, чтобы нам не делать доплату, они часть нашего багажа на себя запишут. С ними расплатимся, когда прилетим. Обещал посадить их на такси и дать по паре банок икры". Угощаем парней шампанским, они с неохотой прикладываются, посматривая в сторону площади, где прогуливается военный патруль. "Нормально, ребята, все нормально: понемногу вам можно", - успокаиваю.
  Объясняю ситуацию с бритоголовым "лопухом" и предлагаю Николаю свой план: сей-час я с этим "лопухом" иду на почту, изымаю у него почти все московские аккредитивы, оставив ему на тысячу рублей, вкладываю в конверт и отправляю ценным письмом туда, куда он собрался добраться - до родительского дома. Там их получит, а там видно будет, как поступить. Николай выслушивает мой план, но ни одобрения, ни опровержения не высказы-вает. Я поднимаю "лопуха" и иду с ним в здание аэропорта. "Лопух", не помню, как же его звали, идет. По нему видно, что он только сейчас начинает отходить от похмелья: руки тру-сятся, соображает еще плоховато. В помещение аэропортовского отделения связи он вытас-кивает все аккредитивы, я отбираю те, которые адресатом имеют московские сбербанки, оставляю ему два, заставив рассовать их в разные места, а остальные пять, плюс оставшие-ся для получения дома, в Ярославле, запечатываю в конверт под присмотром "лопуха", оформляю ценным (сто пятьдесят рублей стоимостью, умора!) письмом и отдаю почтальону. Женщина выдает квитанцию, я передаю квитанцию "лопуху" и мы отправляемся назад. "Лопух" начинает отчаянно потеть - для него началась часть похмелья, характеризующаяся возвращением сознания в родное тело.
  Возвращаемся в скверик и пытаемся вчетвером опустошить ящик шампанского. Вооб-ще-то, однажды я пытался провести опыт по "дегустации" шампанского - две бутылки всего влезло. Чуть больше влезло его и в тот раз.
  Вообще-то от шампанского развозит несведущих в силе этого напитка. Развезло Нико-лая, развезло наших бравых военных ребят - на часах остались мы вдвоем с бритоголовым. Сидим, болтаем. Я потихоньку потягиваю шампанское, слушаю откровения бритоголового о его житье-бытье. Вижу, вроде человек уже в порядке - протягиваю ему стакан шампанского. Он хватает и залпом выпивает: "Не мог раньше дать?" "Не мог - не заработал". "Дай еще?" - требует он. Протягиваю ему еще стакан шампанского. "Больше не получишь", - предупре-ждаю. - "Нам тебя сегодня отправить надо". Бритоголовый со вздохом утвердительно качает головой.
  За два оставшиеся часа он выпил два стакана шампанского. Когда мы прибыли "сда-вать" его представителям аэрофлота, он был почти как стеклышко, потому что милиционеры на пропускном пункте, увидев его, удивились, что он сегодня "как солнышко". Пройдя через пост досмотра, бритоголовый взбрыкнул и помчался к самолету. Мы отвернулись и пошли вон. Не успели пройти десятка метров, кто-то резко дергает меня за плечо. Поворачиваюсь - передо мной бритоголовый. "Спасибо, Сергей! Ты правильно сделал, отправив родителям аккредитивы. Это - тебе", - что-то сует в руку и мчится к выходу. Милиционеры даже не пытаются задержать его, напротив, расступаются, и улыбаются. Я возвращаюсь назад, вслед ушедшему бритоголовому. Смотрю в окно - он мчится по полю к уходящему автобусу. Мили-ционеры продолжают улыбаться. "Замордовал он вас, ребята?" - интересуюсь. "Не то сло-во: сам себя замордовал. Две недели болтался - местная блатота все деньги из него высоса-ла". В руку мне он сунул еще пару червонцев.
  Два часа спустя и мы оформлялись на самолет, вылетающий во Владивосток. Шампан-ское мы так и не допили. Несколько бутылок шампанского оставляем расположившимся рядом студентам какого-то стройотряда.
  Но отдаем уже тогда, когда объявляют регистрацию пассажиров нашего рейса. С собой, кстати, Колька взял бутылку шампанского и пару бутылок водки. Сели на сидениях двух ря-дов, чтобы по соседству. Я от водки отказался, от шампанского тоже. В самолете он разопьет водку со служивыми и уснет в кресле.
  Приземляемся в Хабаровске, нам объявляют, что стоянка сорок минут. И опять Дьяков куда-то исчезает. Вот, уже посадку объявляют на наш рейс - его нет. Обхожу вокзал - его не видно. Выхожу на привокзальную площадь - не вижу. Объявляют, что посадка заканчивается. Плюнув, иду в "Зеркальный", ресторан, находящийся по другую сторону площади. Может, там сидит? Точно! Войдя, вижу Дьякова, сидящего за столиком. На столе тарелочка с икрой и несколько бутылок пива. "Ты здесь остаешься или собираешься дальше лететь? Посадка уже заканчивается", - поворачиваюсь и иду к выходу. Он вскакивает и зовет официантку.
  Уже сидя в самолете, вижу пытающегося прорваться на поле Николая. Его останавли-вают потому, что у него в руках бутылка водки и пара бутылок пива. Он прячет его в карманы и бежит к самолету.
  "Дождешься, что я тебя сдам милиции", - предупреждает уже садящегося рядом со мной в кресло Николая стюардесса. "Все нормально, мать, вези дальше", - весело отвечает Николай. Ну, с ним не соскучишься.
  Водку выпили, Николай опять уснул. Во владивостокском аэропорту, получив вещи, дос-таю из кармана пачку денег. Я даже не знал, сколько у нас денег. Вылетали, имея на двоих десять рублей, прилетели - пачка. Пересчитываю и делю на две части: по две сотни на бра-та. Отстегиваю военным по червонцу - хватит расплатиться за такси, выдаю им по паре баночек икры и по засоленной рыбине - килограмма по полтора-два. Те благодарят и удаля-ются. Я поехал на артемовском такси в Кневичи, где проживали родители. Дьяков опять не мог удержаться, чтобы не выкинуть фортель. Он поехал на двух такси. Первое такси повезло Николая и его багаж, второе, отъехавшее следом, повезло его шляпу, брошенную на перед-нее сидение рядом с водителем. Шоферы-таксисты только головами покачали, увидев это пижонство.
  
  СОЗИНЯКА
  
  С "легкой руки" Юры Моногарова Сергей Михайловича Созинова стали именовать про-сто Созиняном или Созинякой.
  Впервые в командировку с Созиновым я попал во время второй командировки в Не-вельск. Мастером был Феофан Снитко, бригадиром был Коля Рыжков, Моногаров - ведущим слесарем.
  После учебы в институте, переведшись на заочный, возвращаюсь в ДЭР. Первая коман-дировка - в качестве стажера на Путятин к Николаю Цыбе. Недели две спустя Чурзин, испол-нявший в то время обязанности начальника цеха, отзывает меня: "Поедешь в Литовко".
  Бывшая в Литовко, поселке хабаровского края, бригада дизелистов вернулась оттуда отмутуженной. Командовал ей Борис Федоров, и что-то не поделили с местными, отмутузили их там. Посылал меня Чурзин разобраться и побыть руководителем ремонта до приезда Федорова. Выезжаю с тем же составом бригады. Бригадир - Созинов.
  Федоров так и не приехал - ушел в отпуск. Кое-как сдал я там дизель. Отремонтировали, но началась весна и пошли гулять фундаменты. Дизеля гнет, ломает. Местные слесари практически каждый день проверяют раскепы на дизелях, подкладывают "портянки" под рамы.
  С нашим дизелем та же петрушка приключилась. Обкатали - раскеп ушел за пределы. Подшабрили вкладыши, обкатали - снова улетел за пределы. Пришлось ехать в ДЭР и вы-зывать для сдачи своего представителя - приехал Лев Шевц. Кое-как столкнули отремонти-рованный дизель. Шевц, став начальником цеха после увольнения Чурзина, категорически отказался посылать туда бригады для ремонта.
  За время этой командировки Созинов вел себя тихо, мирно. Единственное, посмеялся, когда узнал, за что же бригаде влетело от местных парней.
  Работал на станции слесарь Боря. Так, кажется, его звали. Ну, из таких, у которых силы много, а вот аналитические способности далеко от нормы. Здоровый мужик, тихий, мирный. Так из-за этого самого Бори избили всю бригаду.
  Местный механик рассказал, как это произошло. "Живут твои дэровцы в том же красном уголке на станции, где и сейчас вы жили. Пьют потихоньку, никого не допекают. Меж собой порой устроят потасовку и разборки, местных никого не трогают. И вот этот бугай Боря к ним как-то на пьянку попал.
  Пьют, а Боря предлагает им, дэровцам. Что, мол, так сидите, лучше бы шару взяли. У нас энерговагон полетел, нижний коленвал у Д-100 нужно менять. Дэровцы соглашаются. Выпили еще, Боря продолжает на ту же тему. "А сколько стоить будет?" - дэровцы интере-суются. "Пять тысяч!" - отвечает. "За пять делай сам!".
  Пьют дальше и тему шарового ремонта продолжают развивать. Наконец, решили, что будут дэровцы за десять тысяч ремонтировать, только три тысячи отдадут местным - это Боря требует с них своеобразного отступного.
  Выпили еще, тут Боря и говорит, что семь тысяч им много, шестью обойдутся. "Ах, ты гад!" - не вытерпели дэровцы. Избили Борю за то, что хотел надуть их при расчете.
  Я, услышав рассказ, захохотал. "Ты подумай, кто такой это Боря?" - спрашивал меня механик. - "Пешка, слесаришка. А видишь ты, что получилось".
  Завалился избитый Боря в уголке, оклемался и потихоньку ушел.
  Так если бы только избили, но и раздели его дэровцы. Кто-то часы снял, кто-то мокасины его присмотрел. Боря в одних носках и рубашке домой поплелся.
  А тут встречает местных ребят. Увидели они, каков Боря, возмутились. Прибыли на станцию, вошли в помещение красного уголка, где дэровцы вповалку дрыхли. Поднимают по одному и выдают хороших. Били черенком от лопаты по голове. Больше всех Боре Федорову досталось - тот попытался сдачи дать, вот и получил больше всех.
  "Я помню только, что подняли меня. Двое за руки взяли и подняли, - рассказывал Сози-нов. - Как врежут по голове - я головой помотал. Они еще раз. Ну, думаю, падать нужно, а то забьют. Падаю. Больше не били". Созинов потрогал рукой приличную шишку на голове.
  А вот в Зырянке устроил мне Созинов концерт, да такой, что долго он и я вспоминали.
  Зырянка была следом за Литовко. В те годы - начало восьмидесятых - по стране почти карточная система была распространена. Мясо - дефицит, колбаса - дефицит, шелковые, хлопчатобумажные, кожаные изделия - дефицит. Нет, все это имелось, но держалось на складах. Искусственно создавался дефицит теми, кто имел отношение к распределению средств потребления.
  Приехали в Зырянку, заходим в первый магазин, и у меня глаза разбежались: мясо трех сортов, колбасы копченые, окорока. Куда мы попали?!
  К концу ремонта Созинов стал выдавать кренделя. Жили мы с ним вместе, в одном по-мещении, небольшой комнатушке на станционной проходной. Дома Сережа ведет себя прилично, культурно, а вот на работе стал я замечать, что почти ежедневно под хмельком является. Предупредил - он не прекращает. Еще раз предупредил - нулевой эффект.
  Собираюсь однажды на рыбалку, сую ногу в сапог, и аж взвыл от боли. В сапоге стояла бутылка настойки, на нее и напоролся ногой, когда попытался "влет" сунуть ее туда. Во втором - вторая. Этот курковщик, Сережа Созинов, вот, оказывается, где запасы хранит.
  Но ведь это не все. У него еще должны быть бутылки спрятаны. Делаю генеральный по-иск. Еще бутылку обнаруживаю в его пальтишке, висящем на вешалке. Но это еще не все, уверен.
  В комнатушке больше ничего не обнаружил, но выхожу в прихожую - стоит мешок с дро-вами. Вынимаю десяток поленьев - еще две бутылки лежат. Но и это еще не все. Ты же, Созинян, еще где-то спрятал. Выхожу на крыльцо, обозреваю ближние окрестности. Взгляд останавливается на завалинке. Завалена опилками. Отмечаю, что в одном месте на опилках не видно на поверхности пыли, грязи. Видно, что тут недавно рылись. Раскапываю опилки и на глубине примерно полметра обнаруживаю еще две бутылки. Теперь, вроде, все.
  Беру бутылки, одеваюсь и иду в балок, где проживала бригада. Мужики валялись на кроватях. Выставляю на стол сетку с бутылками, лежавшие удивленно посматривают на меня. "Созиновские запасы нашел. Пейте! Я пошел на рыбалку", - поворачиваюсь и ухожу.
  Утром возвращаюсь с рыбалки. Созинов встречает сидящим на своей кровати. "Ты за-чем так сделал!?" - орет. Вид такой, что сдерживает себя едва, чтобы не броситься с кулака-ми. Сам же он в состоянии приличного подпития. Ну, парень, попытайся броситься, попытай-ся, посмотрим, что получится.
  "Ты по поводу чего?" - делаю непонимающий вид.
  "Ты дуру не гони!" - орет Созинов.
  "Ах, ты, мать свою перемать! Ты каждый день под хмельком на работе. Бригада - как стеклышко, никто не пьет, а бугор - балдой. Не бугор, а куча ветоши!? Может, выясним до конца? Начинай, начинай, давно я уже никому морду не чистил!"
  Как мужики потом рассказывали. "Сидим мы, неспешно выпиваем. Тут Созинян объяв-ляется, глазки масляные, блестят - уже под хмельком. Видит, что у нас водки полно, приса-живается в расчете, что и ему перепадет. Колька Куров наливает ему почти полный стакан: "Пей, Сергей Михайлович, как свою". Тот выпил, потом еще. Ну, мужики ему и сообщают, что это "шеф", то есть я, конфисковал все его запасы и притащил им.
  Созинян не рискнул выяснить счеты со мной. Он поступил иначе. В понедельник он не явился на работу - исчез. Через неделю даю заявление в милицию, но буквально через день-два звонят из гостиницы, где жила часть бригады. Бригада в это время на работе кроме исчезнувшего бригадира. Звонят из гостинцы и заявляют, что "Ваш, с красным носом который, сидит у гостиницы пьяный". С "красным носом который" - Сережа Созинян. Бросаю все и еду к гостинице. Точно, у крылечка сидит на полене, дремлет. Поднимаю и пинками гоню на станцию. Там заставляю раздеться и лезть под холодный душ. Не хочет. Тогда беру пожарный брандсбойд и поливаю его водичкой. Орет, как блаженный, но через двадцать минут как стеклышко. Гоню в комнатушку, где мы проживали и закрываю его на ключ.
  Иду на станцию, снимаю с тали цепь, беру замок у механика, возвращаюсь назад и при-ковываю на цепь беглеца. "Посиди, пока я на почту смотаюсь".
  Второй раз в жизни пришлось человека на цепь зажать. Первый случай произошел в Усть-Камчатске с Вольвачевым Валентином. Я бригадиром был, а он запил. Пришлось, чтобы удержать человека, посадить на цепь.
  С Созиновым точно такая же история. Сидит на цепи, орет на меня, что издеваюсь над ним.
  На почте заказываю срочные переговоры с цехом, объясняю ситуацию и прошу выслать деньги для отправления Созинова из командировки. Тут же даю телеграмму на имя началь-ника цеха о переводе денег на мое имя.
  На третий день собираемся и идем с Созиновым в аэропорт. Деньги уже пришли, через райком я забронировал одно место на ближайший самолет до Якутска. Купив билет, вручаю Созинову. Вот, объявляют посадку на его самолет. Жму руку и ухожу - дальше сам должен. Даю телеграмму по вылете Созинова.
  "Сережа! Ты понимаешь, смотрю сегодня утром: у пивбара твой Созинов топчется", - сообщает мне на третий день начальник станции Лимонченко.
  "Спутал, наверное. Созинок уже к дому подлетать должен".
  "Нет! Он, точно он. Да ты спроси Шарунова?"
  Спрашиваю Шарунова, отвечает, что Созинов отирался с утра у пивбара. Не может быть! А почему не может.
  Дизель, которые мы ремонтировали, уже был под нагрузкой. Вылететь бригада не могла из поселка: лето в разгаре, отпуска, все билеты еще весной были распроданы. Что делать? На станции требуется ремонт еще двум дизелям. Заключаем договор на ремонт еще одного дизеля. Я еду в ДЭР, оформляю новые командировки на бригаду, подписываю документы на работы, а бригада тем временем приступает к ремонту нового дизеля.
  В ДЭРе командовавшему дизельным цехом Чурзину объясняю ситуацию, что Созинов запил, на что пьет, непонятно, так как денег нет. Нужен новый бригадир. Встречаю Сергея Царенко, собиравшегося лететь с Жорой Кравчуком в Хандыгу, объясняю ситуацию и сооб-щаю, что поедет он в Зырянку бригадиром вместо Созинова. Кроме этого, заодно разберется пусть. У него, по заявлению одной жительницы Зырянки, родилась дочь. Царенко закарябал в голове, поехать согласился.
  Сижу у плановиков, сдаю бумаги. Созинову - премии ноль за два месяца. За его высту-пления Чурзин содрал с него четыре разряда - я аж рот раскрыл. "два разряда за прогулы в одном месяце, два разряда - за прогулы во втором месяце", - заявляет Чурзин. Лихо Чурзин обошелся в загулявшим Сережей!
  Так вот сдаю бумаги, а в это время какая-то женщина интересуется, отчего у Созинова зарплата маленькая за прошедший месяц. "Вот его мастер. У него спросите", - Лилия Ива-новна кивает на меня. Оказывается, жена Созинова, Клавдия, пришли зарплату за него полу-чать.
  Описываю ситуацию и предупреждаю, что раскрутился он на полную катушку, оставил семью без средств. "А дорожки он мне купил?" -интересуется Клавдия. "Какие дорожки?" - не пойму. "Он мне звонил, что в Зырянке в магазине шерстяные половые дорожки свободно лежат", - поясняет она. "Лежат" - подтверждаю. "А ему деньги выслала, чтобы купил", - продолжает Клавдия. "Так вот он на что пьет! Он же пропил все!". "Ну, сволочь, пусть только приедет!" - расстроенная Клавдия извинилась и ушла.
  Она придет и попросит меня купить эти разнесчастные дорожки. Куплю, а Созинян по-тащит дорожки домой. Клавка пощиплет ему волосики, заметно убавится их на голове Сере-жи после командировки.
  После нашего приезда в Зырянку представлю нового бригадира бригаде. Созинов поя-вится дней пять спустя. Новый бригадир Царенко будет ходатайствовать, чтобы не наказы-вал его сильно. Куда уж больше: я сообщу новость, что Созинов переведен на три месяца слесарем первого разряда. Бригада со смеху грохнет. Довыкаблучивался.
  "Как же ты умудрился не улететь тогда?" - поинтересовался как-то у Созинова.
  "Ты в одну дверь, я - к кассе билет сдавать. Сдал, а потом пошел к своей подруге". Это уж точно, подругу он себе нашел там - страшней атомной войны. Однажды увидел, сказал Созинову, чтобы больше не водил, а то спать не смогу: не дай бог приснится!
  В 2000 году, когда попытался снова в ДЭР устроиться поломанной ногой, узнал, как жи-вет Созинов. "Спивается", -сообщил Шевц. - "Клавка умерла, держать его некому. Бич, одним словом".
  А еще Шевц сообщил, что Созинов отчаянно боялся меня. Предложил как-то начальник поехать ко мне в командировку, тот ни в какую. У меня и заработки выше - на самом Севере торчал, по-моему, в Черском или Тикси. Он поехал южнее, но где меня не было.
  А что бояться-то, сам виноват. Не пей или пей умеренно, и все будет в порядке.
  
  РАССКАЗ СЕРГЕЯ МОГИЛИНА
  
  "Командир корабля до тех пор не принимал решительных действий против крыс, пока одна из них не обгрызла какие-то бумаги, оставленные на полчаса на столе в каюте команди-ра. Выведенный из себя, командир корабля пишет приказ: каждому матросу, поймавшему пятьдесят крыс, предоставляется внеочередной отпуск сроком на десять дней, не считая дороги.
  И началось. В каждом отсеке, в каждой каюте стояло по две-три крысоловки. Каких толь-ко конструкций ни изобретали матросы! И поначалу отлов крыс происходил споро. Старшины и "деды" еще как-то стеснялись заниматься этим, но каждый салага, годок имел по пять-шесть крысоловок.
  Чтобы получить заветную галочку о поимке крысы, нужно было принести ее в санчасть и сдать медику. Медик надевал резиновую перчатку, открывал журнал, куда делал записи, вносил отметку против названной фамилии, потом хватал крысу и вышвыривал в открытый иллюминатор.
  Матросы - народ предприимчивый. Когда крыс поубавилось и поймать ее стало сложно, нашли способ, как одну и ту же крысу сдать несколько раз.
  Осуществлялся процесс просто. Когда медик вышвыривал крысу в иллюминатор, за борт, вдоль борта стояло десяток матросов с сачками на длинных рукоятках. Бывало, крыса не успевал коснуться воды, как была поймана ловким матросом. А дальше, если ее вынима-ли из воды, просушивали, придавали товарный вид и другой матрос тащил крысу за заветной отметкой. Пока крыса не начинала разлагаться, по несколько раз она появлялась пред очами принимавшего ее медика, а тот только сокрушался, что хотя ловят крыс активно, но они успевают размножаться еще быстрей.
  У нас несколько человек съездило в "крысиный отпуск", Помню, один уехал на десять дней, а вернулся через два месяца. Сумел сделать какие-то бумаги о болезни, предъявил по возвращении.
  
  ЫШО ОДИН РАССКАЗ СЕРГЕЯ
  
  Призвали на переподготовку зимой. Кого - в саперы, кого - в минеры, кого - в миномет-чики. Я в радисты попал, хотя в радиостанции ни бум-бум.
  Торчим как-то на улице, толкаемся. От нечего делать, один из наших поджигает взрыв-пакет, бросает его на землю, накрывает каской и усаживается сам. Ба-бах! Каска подлетает вверх на полметра, а вместе с ней и сидящий на ней мужик. Вскакивает, хохочет, остальные тоже.
  Дурное дело заразительное, и началось. Достают взрывпакеты, поджигают, сверху кас-кой и сами сверху. Бум! Бум! Жрут, как жеребцы.
  Еще один, только появился, тоже взрывпакет поджигает, каску и на неё сверху. Бум! В-вау - вой во все горло. Схватился пониже живота, орет благим матом. Мы его хватаем и в санчасть. Там укол обезбаливающий сделали, кое-как штаны сняли, а яйца все синие. Неде-ли две или три в санчасти провалялся.
  Почему так получилось? Потому, что все были в ватных штанах, а этот в легких хлопча-тобумажных брючатах.
  
  ЭТО ТОЧНО: ДУРНОЕ ДЕЛО - НЕХИТРОЕ
  
  Хм, когда же это происходило, не помню точно год.
  Опоздал на последнюю электричку, идущую из Владивостока в Артем, Пошел ночевать на морвокзал. На морвокзале только что поставили новые входные двери, открывающиеся автоматически. Подходишь к ним, они распахиваются.
  Среди ночи выхожу покурить. Курю и посматриваю на двери: на каком принципе автоматика задействована. Заинтересовавшись, подхожу и начинаю проверять площадку перед дверью. Осторожно нажимая ногой на плитки, лежащие у двери стой и другой стороны, выясняю, что автоматика работает на принципе восприятия нагрузки на плитки. Продолжая исследование, определяю размеры площадки, границы действия автоматики. Все ясно. В заключение становлюсь на площадку - двери распахиваются, а я начинаю подпрыгивать - двери дергаются туда-сюда.
  В это время смотрю на нескольких мужиков, как и я вышедших на улицу покурить. Когда приступал к изучению, смотрели искоса, а стоило запрыгать, в глазах неодобрение. Хм, вер-но, веду себя несолидно, как мальчишка. Отхожу от двери и удаляюсь в дальний конец пло-щади.
  Оттуда, из темноты, докуривая сигарету, посматриваю в сторону входа в морвокзал. На-род быстро рассасывается, докурив, входит в здание. Вот осталось человека три. Докурив, солидный мужик лет сорока подходит к двери. Оглянувшись, увидев, что оставшиеся не смотрят в его сторону, несколько раз подпрыгивает на площадке перед дверью - двери дер-гаются. Несолидно, мужик, несолидно, но кто видел?
  И двое оставшихся поступили точно так же. Эти были помоложе, лет по тридцать. Паца-ны, хоть и великовозрастные.
  Ночью, часа в три выйдя на улицу, обходя здание морвокзала, перекуривая, увидел, как двое мужиков солидного возраста отчаянно прыгают на площадке перед дверью в морвокзал, а еще двое удерживают двери, чтобы они не открывались. Тоже "экспериментируют". Даль-ше смотреть не стал, повернулся и ушел.
  Утром двери уже не открывались и не закрывались автоматически. Чей "экспе-римент" они не сумели выдержать, не знаю, не видел. Но знаю, что не выдержала иностранная техника - монтировала двери какая-то финская, кажется, компания - не выдержала проверки, устраиваемой нашими "экспериментаторами".
  Сергей Иванович Гераськин
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"