Чикризов Виталий : другие произведения.

Лилия в янтаре xiii - xviii

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

  xiii.
  
  [Год 1263. Август, 16; Третий час]
  
  
  
  ... придворный врач императора Феодосия I Марцелл из Бордо дает рецепт излечения опухоли, основанный на гомеопатической магии. Возьмите корень вербены, разрежьте его на две части; одну из них обвяжите вокруг шеи больного, а другую подержите над дымом. Как дым сушит вербену, так и опухоль высохнет и исчезнет. Если впоследствии больной проявит неблагодарность по отношению к своему избавителю, искусный врач может легко за себя отомстить, опустив вербену в воду; как только корень начнет впитывать влагу, опухоль появится вновь.
   -- Джеймс Джордж Фрезер. Золотая ветвь. Исследование магии и религии.
  
  
  
  
  - Уже мало кто даже из тех, что я знаю, помнит имена Двенадцати Богов или способен к призыванию Лар, обычному среди тех, кого в прежней империи называли этрусками. О призыве более сильной сущности, например Бахуса, никто и мечтать больше не может. А ведь он не из самых высоких. Что же говорить о призыве Венеры? О Диане и говорить нечего.
  
  Наши ноги мерно топтали разнокалиберные камни брусчатки, неся нас к центру города, хотя и в обход. Мы с Марией шли впереди, Гвидо с девочками в нескольких шагах позади.
  
  - Мало даже тех, кто может заговорить простенький амулет на удачу. Хотя тайком продаётся таких немало. Да только как проверить? Повезло и повезло. А там уж поди разберись: амулет помог, или так само случилось. А вот более серьёзных, на приворот, например, днём с огнём не сыщешь. Изредка, кое-где, в селениях контадо, подальше от больших городов, говорят, крестьяне вешают над колыбелькой новорожденного чимаруту. Но тех, кто может сделать и заговорить настоящий малоккьо - почти и не найти.
  
  - А ты можешь?
  
  - Могу. Только сложно это. Если просто так, без заказа настоящий амулет делать - не купит никто. Очень дорого получится.
  
  - Я думал, это просто там пошептать...
  
  - Правильный заговор знать надо, это так. Только мало этого.
  
  - А заговоры откуда? Книги какие-то изучаете?
  
  - Какие книги, что ты? Заговоры, заклятья призывов, обряды - это всё только внутри семьи, от предков.
  
  - Наследственное, что ли?
  
  - Да нет. Какие тут могут быть завещания.
  
  - А причём тут завещание?
  
  - Ну так наследства без завещания не получишь. Без завещания всё в казну отойдёт.
  
  - А, понял. Я не так выразился. Я имел ввиду, что способности по крови передаются.
  
  - Не знаю. Может быть. Как там узнать-то? Просто все девочки в семье учатся. Кто больше, как Паола, кто меньше, как Лоренца. Кто станет стрегoй, кто - нет. Это у меня всё не так вышло, а обычно девочки от матерей и бабок учатся, и так от начала времён человеческих.
  
  - Так уж от начала?
  
  - А как же? Кто-то ведь научил первую женщину. Или ты думаешь, кто научил, то человек был? Человек сам ничему не учится, всё от природы берёт. А природу боги создали. И в природе всё божественное. Чего бы человек ни умел - он либо природе подражает, либо богами научен. На то они и боги. Но хотя да, не совсем от начала времён. Но давно, ещё до старой империи. Ещё до того, как в Тоскане жил народ [13], чьим именем эта земля зовётся до сих пор, тогда были другие люди [14], но зло уже пришло на землю. Тогда Диана, родив Иродию от своего возлюбленного брата, бога Солнца, Несущего Свет, послала её на землю восстановить справедливость. Иродия стала смертной, и ходила среди смертных, и видела, как страдают бедные от богатых, рабы от хозяев, и слабые от сильных. И не было у них оружия защитить себя. Тогда Иродия воззвала к Матери Диане, и та сказала ей: дочь моя, возьми от меня силы, и как ты человек, а не дух, то стань же первой ведьмой из всех в мире. Будешь ты учителем среди мужчин и женщин, и будут они изучать колдовство на погибель притеснителям своим. Учи их искусству отравления, дабы постигла кара величайших повелителей, что недоступны железу, да умрут они в своих дворцах. Научи их поднимать бури, вызывать громы и ветры, чтобы губить урожаи неправедно обогатившихся. Покажи, как поражать неисцелимыми язвами и насылать саранчу, глад и мор. Жрецы и священники будут насылать на вас порчу, а ты и твои ученики, благословляя во имя моё, нанесите им двойной вред и вред вдесятеро, и говорите им: ваш бог о трёх лицах, и все - демоны. Воистину Бог - отец не ваш. Скажи так: я приду, чтобы уничтожить всех людей зла и вымести сор, а тот, кто был беден, но имел душу, тот будет вознаграждён...
  
  Оба-на... так она социалистка, выходит, стихийная? Хотя нет, не стихийная: идеологическая база-то подведена, только на противоположной атеизму платформе, и место мутанта марксэнгельса занимает светлая богиня, а в роли пророка Ленина - Иродия с, по сути, той же программой и теми же лозунгами.
  
  - Как всё одинаково-то. Ничего нового, кроме имён. Давно, говоришь, всё это было?
  
  - Очень давно.
  
  - М-да... И что, где у больного улучшение? - опять непонимание на лице. Трудно тут метафорами говорить. - Я говорю, уже не первое тысячелетие мир болен, лечите вы его, лечите, а улучшения нет как нет. Всё то же самое: богатые угнетают, сильные обижают, а хитрые обманывают. Впустую, видать, все ваши усилия. Почему?
  
  - Откуда мне знать? Иродия моих предков учила, а не меня. Она ушла, а с тех пор многое изменилось. Но мы не сдаёмся. Да ты и сам помнишь:
  
  "покуда последний из давних врагов
   не ляжет покрытый землёю холодной".
  
  - Ну, да, да... помню. Только собираетесь вы тайком, всё реже и реже, и становится вас всё меньше и меньше, и можете вы тоже всё меньше и меньше... Могу тебя обрадовать, зная будущее: скоро от вас вообще ничего нe останется. Не так вы всё делали, поэтому проигрываете. Христианство победит.
  
  - И что, станет лучше? - печально вздохнула Мария.
  
  - Да не особо, если честно. Та же херня: есть бабки... деньги то есть, делаешь, что хочешь и будут тебе жопу лизать. Нет бабок - и никому ты нахрен не нужен, а в случае чего и ничего не докажешь. И насилуют, и убивают, и угнетают. Попы - воруют и брешут, в бога сами не верят, жрут от пуза, бухают, шлюх элитных к воспалённым местам прикладывают... Вообще-то даже хуже: право защищать себя отнимут совсем. Сделают аморальным.
  
  - Сейчас у крестьян тоже нет прав себя защищать, но это как раз и есть христианское изобретение. Мы - против этого.
  
  - Зато за разбойников?
  
  - Конечно.
  
  - А они чем лучше? Честные? Не грабят, не убивают, не насилуют?
  
  - Вот именно, что честные. - Мария не задержалась с ответом ни на секунду. Видать, такой вопрос не раз тщательно обсуждался на их партсобраниях, или что там у ведьм, и ответ уже был озвучен и рекомендован к применению в широких массах. - Да, они убивают. Но насилие и зло неизбежно, оно в человеке, как и добро. Мы не знали бы добра, если бы не знали зла. Они - две половины души. Как душа может существовать без половины?
  
  - Маш, не грузи меня своей доморощенной философией. Тут у вас ещё даже не родились те монстры игры словами и идеями, которые к моему времени уже были изучены студентами и успели стать пыльными, затасканными цитатами. И вот тебе подходящая: теория без практики мертва. Чего стоят твои рассуждения о необходимости зла в душе, если ты и сама не знаешь, что такое душа? Это раз. И два: если такой честный разбойник будет насиловать Паолу, к примеру, я уверен, что все твои рассуждения развеются, как дым, и ты этого благородного человека огреешь тем, что под руку подвернётся. Да ещё и нехорошие слова говорить будешь. Что, не так?
  
  - Носить зло в душе и причинять зло - это разные вещи. Думать про плохое и делать плохое - не одно и то же. И если человек творит насилие другим, то он должен быть готов принять насилие к себе. С разбойниками всё ясно: они творят зло и прячутся от наказания, зная, что рано или поздно всё-таки будут наказаны...
  
  - То есть, они зло, они творят насилие, они заслуживают наказания, но ты всё равно за них?
  
  - Они, творя зло, часто поражают гораздо худшее зло. Чем нобиль, уводящий из-под венца невесту по праву первой ночи, лучше того насильника, что лишил бы её девственности, ворвавшись в дом? Чем нобиль, не делающий ничего, но, почему-то, считающийся собственником земли, на которой трудятся вилланы, и который забирает у людей честно заработанные продукты и деньги, не давая ничего взамен, лучше грабителя? Нет, он хуже. Потому, что от разбойника можно защищаться, а от нобиля - нет, потому, как он - закон. Чем же хорош такой закон, что выгораживает худших насильников и грабителей? А разбойники, нарушая такой закон, грабя и убивая нобилей, заставляют тех считаться с тем, что есть и ещё кто-то кроме них. Иначе нас бы совсем превратили в бессловесный скот.
  
  - Ну да, разбойники, как движущая сила социального прогресса...
  
  - Я опять не понимаю тебя.
  
  - Да это я так... Ну, хрен с ними, разбойниками. Но, вроде, никаких таких ужасов нобильских в Фиренце не наблюдается? - я вдруг вспомнил крик Пеппины: "Будет он меня ещё нобилями пугать! И где - в Фиренце!"
  
  - Нет. Тут давно не было такого засилья нобилей. Но теперь они вернулись.
  
  - Кто? Нобили? Что ты имеешь ввиду?
  
  - Ты не знал? Гибеллины это и есть нобили. Среди гвельфов их тоже немало, но всё же там главные не они, а деньги.
  
  - С этого момента подробнее, пожалуйста. Что за деньги?
  
  - Большие деньги. Все банкиры, торговцы и цеховики - гвельфы.
  
  - Хреново дело.
  
  - Почему?
  
  - Потому, Маш, что твоя теория с разбойниками - это детский лепет. А вот деньги... Наш мир устроен так, что всегда и везде побеждают деньги. Исключений не бывает. А хреново потому, что я, оказывается, за плохих парней играю, которым скоро крышка. Можно даже не трепыхаться. Постой, а ты, получается за гвельфов?
  
  - Нет. Менялы, старшины цехов, главы кланов... все они только и думают, как обманом нажить больше денег, но никто из них даже и не помышляет заработать честным трудом. Но ещё хуже то, что гвельфы - это Церковь.
  
  - И?
  
  - Среди священников есть много хороших людей, и не важно, что, узнав, кто я, они бы сразу отправили меня на костёр. Вера у них такая. И они искренне хотят сделать людей лучше. Только вот такой священник никогда не станет не только кардиналом или хотя бы епископом, но даже и аббатом, не говоря уже о престоле Святого Петра. Там давно уже не в чести благочестие. Наверху Церкви - те же нобили, только называющиеся по-другому. Они ещё хуже. Нобили назвали свои прихоти правом, обман - законом, грабёж - налогом и пошлинами. Череду предков, убийц и развратников, они назвали родом, а потомственное чванливое бездельничанье за счёт других - благородством. Но они хотя бы не идут учить людей, как тем жить. Церковники же, запуская руку в кошель кузнеца, ткача или пахаря, называют это податями и десятиной, вещают о том, как они всех любят и учат смирению и воздержанию, призывают как можно более уподобляться Господу. Но разве эти десятины идут на благие дела, а не на их дворцы и расшитые золотом наряды? Разве, призывая к воздержанию, они сами не тучны, словно раскормленные боровы? Разве, уча смирению, не они первые, впадая в грех гордыни, присваивают себе право наставлять, осуждать, и карать других? Разве не они, наставляя паству о нравственности, совращают прихожанок и содомируют молодых послушников? Разве, везде проповедуя о чистоте душевной, не они первые ложью, подкупом а то и телом своим получают церковные должности? Разве это не запрещено в той Святой Книге, которой они клянутся? Ради чего же они это делают? Неужто чтобы приблизиться к Господу?
  
  - Не смотри на меня так. Я ничего такого не проповедовал. Я вообще не поп. Чего ты вообще так завелась?
  
  - Что?
  
  - Переживаешь так, говорю, чего? Ну, не верят они сами ни в то, чему учат, ни даже в того Бога, которому, якобы, служат. Тебе-то что? Ты ж, вон, вообще на другом конце. Ты в Диану веришь...
  
  - А ты? - перебила она меня. - Сам-то в кого веришь?
  
  - Не люблю я вопросы религии, - вздохнул я. - Непременно кому-то на мозоль наступишь и нежные чувства оскорбишь... Вот удивительно, пока люди без этого общаются, то мир, дружба и жвачка. Как только свои миролюбивые религии начинают сравнивать, так тут же вся поляна в трупах. И кому это надо? М-да. Но тут, пожалуй, это у вас первый вопрос. Хорошо. У меня, знаешь, есть все основания в Бога верить. Даже нет, не так. Знать. Знать, что есть Творец, который всё сделал, настроил, и... и всё. Дальше я не знаю. Не знаю какой Он, где Он, и как Он. И уверен, что никто и никогда не знал и не знает. Не будет всемогущий Творец, создавший Вселенную с триллионами галактик, бесчисленными звёздами, между которыми световые годы и тысячелетия, выбирать какого-нибудь немытого завшивца, да хоть бы и наоборот - увешанного золотом басовитого брехуна, чтобы они были гласом Его и выражали Его волю. Зачем? Ты можешь представить мощь такого существа? Мощь Бога? Так неужели Всемогущий не нашёл бы более эффективных и эффектных способов сделать свою волю ясной для всех? Нет. Мошенники они все поголовно, которым только бабки нужны или власть. Ну, это кроме тех, конечно, которым не нужно ни то, ни другое, а от голосов в голове поможет только галоперидол. И... - меня озарило. - Э! Мне кажется, или у тебя тоже всё с Дианой не просто?
  
  Мария покачала головой. Понимай, как хочешь. Неправильно вопрос задал, и вот такой отрицательный ответ можно интерпретировать в любую сторону. Но переспрашивать не стал. Из вежливости, вестимо. И толерантности.
  
  - Ну-ну, интересно. Слушай, ты говорила, что кроме заговоров для амулетов ещё что-то нужно. Что?
  
  - Много чего. Сам амулет сделать надо правильно, не всякий мастер сможет, а из которых сможет - не всякий промолчит. Для чего такие амулеты догадаться нетрудно, на распятие они не похожи, францисканцы за доносы тоже платят. Кроме того, серебро специальное должно быть, с нужными добавками, выплавленное в лунную ночь, когда связь с Дианой пока ещё сильна, а таких всего несколько в году...
  
  - Пока не вижу проблем. Если амулеты всё-таки делаются, то значит мастер такой уже имеется. Логика. Наплавить серебра, даже специального, можно и в одну единственную ночь а потом наштамповать... тьфу ты, пропасть!.. заказать мастеру хоть тысячу этих амулетов.
  
  - Ингредиенты для сплава редки, это не металлы, в основном. Раздобыть их в достаточном количестве непросто и на один амулет, а уж на многие...
  
  - Типа мочи девяностолетней девственницы?
  
  - Если бы люди столько жили, то добыть бы такое было несложно, престарелых девственниц хватает. Только какой в этом ингредиенте смысл?
  
  - Так я вообще не знаю, какой в них может быть смысл.
  
  - В них должен быть отпечаток чувств, сильных чувств, чтобы передать момент жизни, окрашенный радостью, болью, любовью, ненавистью... И чем острее были чувства, тем сильней амулет.
  
  - Да понял, понял. Эмоциональный заряд, так бы у нас сказали.
  
  - Да, - Мария кивнула. - Наверное... Тут ещё важно, что происходило в тот момент, который вкладывается в амулет. Где и как это было... Много всего. Состав должен легко воспринимать, накапливать, хранить без потерь, но потом так же легко отдавать в нужный момент. И тут-то появляются сложности. Например доски гроба сожжённого заживо младенца - совсем не то, что его кости, а пепел глаз ещё лучше... К тому же, и сам амулет, и состав серебра, должны подбираться так, чтобы подошли тому человеку и для той цели, для которой делаются. В амулете много компонентов, на которые ложатся наговоры. Стрегa должна понять, что клиенту нужно, что поможет, а что может навредить. Бесконечно много компонентов и наговоров не навесишь, поэтому нужно определить важное, и отсеять лишнее. Так возникает понимание, какой рисунок и форма будут у амулета. Базовым является веточка руты, но детали меняются. От состава серебра зависит как будут работать наговоры, потому его заранее не определишь. Всё это должно делаться ещё до того, как он будет нарисован. Потом от цели амулета зависит и то, где он должен быть изготовлен. Ни стрегa, ни кусок серебра сами по себе ничего не меняют в судьбе человека, это работа сущности, с которой амулет связан, потому его воплотить лучше всего в месте наилучшего и последнего проявления той сущности.
  
  - А, индивидуальная подгонка. Штучная работа. Такое действительно стоит дороже.
  
  Сзади что-то резко сказала Лоренца. Я оглянулся. Гвидо с Паолой шли рядом, Лоренца чуть сбоку и позади, с сердитым лицом. Видно, Паола, рассказывающая какую-то историю, не иначе семейную веселушку, упомянула сестрицу, в не очень выгодном свете, вот младшая и возмутилась. Мне было немножко жаль девчушку. Мы тут с Марией заняты высокими материями, Гвидо с Паолой просто никого не замечают, а Лоренца вроде как одна ни при делах. Куда её девать, куда пристраивать, когда доберёмся, я пока понятия не имел. Пока было ясно, что улетать на исходную локацию, безвозвратно стирая женщину и двух девочек из бытия, мне не хотелось. Всего-то несколько дней назад я о таком не задумывался, но теперь ясно понимал, что вчерашний вечер, ночь, и это утро прожитые ими вместе со мной, это то, без чего они уже никогда не будут ЭТИМИ людьми. Если я вернусь к ним после возрождения, это будут опять чужие мне люди. Вернее, это я буду для них чужой, что ещё хуже. Я-то не забуду, как, дав детям отдохнуть, сидели ночью с Марией, рассказывая друг другу о себе. А забудешь ли, как, испугавшись за Паолу, впал в чёрную ярость берсерка и искромсал в ошмётки незнакомого мужика, и как меня "лечила" Мария после этого? Не забуду наш с ребятами бой возле лодки и то, как его закончила Лоренца. И цепь поперёк реки, обдирающую мне грудь, и озорной взгляд бесстыжей девчонки мне за спину в поисках хвоста...
  
  Я невольно улыбнулся последнему воспоминанию, что было ошибкой, поскольку я всё ещё стоял обернувшись, и это было немедленно истолковано Лоренцой превратно.
  
  - Дурацкие улыбки красят дураков, - заявила она с вызовом. - Ума-то, или чего другого, чтобы покрасоваться, у них-то нету!
  
  Гвидо и Паола рассмеялись в голос.
  
  - Ладно тебе, сестрица, - хохоча пыталась успокоить младшую Паола. - Тебе же всего семь лет было тогда. Да и Меркуцио уже слишком стар, чтобы помнить хоть что-то.
  
  - Позволь, Паола, - вмешался Гвидо с лукавым видом, - Но если Меркуцио был достаточно НЕ стар, чтобы в столь поздний час заняться верховой ездой на одной из тех лошадок, на которых скачут быстрей всего, когда те лежат, да ещё и нашёл лошадку не из своей конюшни, то как он может забыть отчего он не доскакал куда хотел, а вместо этого гонялся за похитительницей копчёной курицы?
  
  - Ах, вы правы, мессер. - вздохнула Паола. - Этого он ещё может не помнить. Но то, как в результате переполошился весь квартал и проснувшийся муж недообъезженной кобылки не обнаружил её в спальне, а, выйдя на шум, нашёл её выбирающейся из дома Меркуцио, он не может не помнить. Ведь синяки на его рёбрах наверняка ещё не прошли, даже через пять лет!
  
  У меня иммунитет на подобные байки: я вырос и возмужал на гораздо более смешных и куда более пошлых анекдотах, и такие побасёнки даже улыбки не вызывают, но влюблённая парочка зашлась в очередном приступе смеха. Может, эти истории делает смешнее то, что они реальны и взяты из жизни знакомых им людей? Хотя нет. Люди другие. Я и по себе помню: первый раз смотрел французскую комедию "Невезучие" в кинотеатре, так весь зал - и ведь взрослые вполне себе люди - буквально выл и стонал от смеха, размазывая по щекам обильные слезы, а по окончанию фильма было тяжело даже хихикнуть: брюшной пресс болел, как после получаса на шведской стенке. А потом... потом жизнь как-то стала другая. Более изобильная, особенно для некоторых, это да. Сотовые, кухонные комбайны, лабутены и стразики, презервативы со вкусом клубники, фэйсбук, гугл, модельные агентства, индивидуалки Москвы в любое время (дорого!), рестораны кухонь всего мира на одной улице, 3Д телевизоры, Бали, Гоа и заказ билетов он-лайн... Все это сделало жизнь разнообразней, в чем-то многогранней, в чем-то проще, в чем-то сложнее. Стала жизнь от этого лучше или хуже - так и не скажешь. Кто-то хает новые времена, кто-то наоборот. Но одно неоспоримо: ТАК смеяться мы разучились.
  
  Мария, обернувшись раз, шла дальше не останавливаясь.
  
  - Чего уставился? - буркнула пунцовая Лоренца и пихнула меня плечом, проходя мимо. Она не заметила, что никакой насмешки над ней у меня на лице не было. Чего тут смешного? Ну, может, немного забавное воспоминание из детства. Похоже, из Лоренцы получилась бы образцовая заводила в младших отрядах пионерлагерей моего детства. А может, и старших. Там одними курицами бы не кончилось.
  
  - Сама-то! - обиженно начала Лоренца контратаку на сестру, - пошла за капустой, а пока дошла денежек-то и след простыл! Пришла - ни денег, ни капусты!
  
  Но получилось и не смешно, и неловко. Она сама это поняла, осеклась, и надулась ещё больше. Я пошёл рядом с ней.
  
  - Чего надо? - в голосе больше злости, чем обиды.
  
  - Завидую я тебе. - признался я. Я и правда завидовал: для неё такое мелкое, в сущности, событие столь яркò и несёт столь мощный эмоциональный заряд... Это детство. Это в голове. Это не вернёшь, даже оказавшись в теле подростка. - Но главное, - тут я уже притворно вздохнул. - Меня мучает вопрос...
  
  Лоренца недоверчиво покосилась, сверля меня блестящими от гнева глазами, мол, только скажи чего-нибудь такого, вот только попробуй! Не-не. Не дурак. Я ж понимаю, где просто строго воспрещается вплоть до расстрела, а где дорогу на красный свет лучше действительно не переходить. Поэтому был предельно серьёзен:
  
  - Ты что, несмотря на всё, действительно смогла тогда курицу стянуть?
  
  Она прищурилась, тщетно пытаясь найти на моём лице хоть каплю издёвки, и не нашла.
  
  - А то! - она гордо вскинула голову.
  
  Мы свернули направо. По моим прикидкам, это должен был быть последний поворот. Дальше нам было прямо до площади, а там и дворец Уберти. На этой улице торговля уже разворачивалась вовсю, хотя ещё и не все лавки были открыты, но большинство уже подняли деревянные навесики на подпорках над прилавками с условно промышленным товаром: скобяными изделиями, тканями, осветительными средствами в виде масляных ламп и свечей, продуктами тяжелого кузнечного труда, и так далее. Одежды, несмотря на обилие тканей, я в продаже не заметил. Шапки и обувь - наличествовали. Оружием не торговали, по крайней мере тут, но ножи и топоры были в ассортименте. Много продавалось деревянных, тряпичных, и глиняных игрушек. Вот уж чего не ожидал. Судя по обилию и разнообразию, популярностью у покупателей в этом сезоне также пользовались ночные вазы, от простых и тяжёлых, как советский тарельчатый унитаз, до изысканных творений, напоминающих китайский фарфор эпохи Мин. Сельхозпродукцию растительного происхождения выставляли без навесов, как есть, немытую и в грубо сколоченной таре или мешках. Продукция сельского хозяйства, что могла передвигаться самостоятельно, так и передвигалась, привязанная, вокруг торговцев, бекая, мекая, хрюкая и кудахтая, и пока не только сырая, но и имеющая шансы сегодня ещё вернуться домой в хлев в неразобранном виде и доесть те из земледельческих товаров, что были недораспроданы днём.
  
  Народу было уже полно, но нам это никак не помогло: нас арестовали. Причём я уверен, что пасли заранее, оповещая ближайшие патрули, потому как кинулись без всяких там криков "о, вот они, держи их!" Действовали человек десять, слаженно и сразу со всех сторон. Прям ОМОН какой-то. И манеры такие же: мордой в землю и "лежатьнедвигатьсясукалежатьясказал!" Мария, кстати, могла и уйти, причём спокойным шагом, поскольку она шла впереди, а в центре внимания нападавших были мы с Гвидо. Ну и девочки, поскольку они явно были с нами. Паола так вообще чуть ли не вобнимку с Гвидо. Лоренца была выше каких-то обнимашек, но тоже шла рядом со мной. Первым снесли с ног Гвидо, отшвырнув от него Паолу. Девочка упала на какие-то ящики. Лоренца отреагировала немедленно. Я ещё проветривал уши и разгонял свои мыслительные мощности, а девчонка уже схватила с прилавка корнеплод, похожий на большую свеклу, с длинной, как у кометы, ботвой, и лихо запустила снаряд в голову сидевшего на спине у Гвидо, тут же обернувшись за следующим. Враги, естественно, были соответственно экипированы - где вы видели ОМОН на выезде без броников? У этих бронежилетов не было, но были шлемы. Может - медные, может - бронзовые. Типа шляпы с опущенными полями. Но уж свеклу-то шлем бы выдержал, если бы не оставлял полностью открытым лицо. А омоновец 13-го века за короткое время полёта овоща уже успел выполнить информационную миссию по отношению к Гвидо, выдав положенное "нешевелитьсясукаубьюнах!" и этим лицом начал обозревать окрестности. То ли похвастаться хотел, что одного он уже обезвредил, то ли в героическом порыве следующую цель для себя намечал, но ни то, ни другое для него не сбылось. День был пятница. И двухкилограммовый корнеплод прямо корневищем в глаз. Такое вот тринадцатое. Не думаю, что он умер, но с Гвидо он сошёл навзничь явно бессознательным, а дальнейшая его судьба мне неизвестна. Всё поскакало очень быстро. Мария подбежала к Паоле, обернулась к поднимающемуся Гвидо, на которого уже набегают трое, застыла и ничего не делает. Лоренца запускает в полет очередной фауст-овощ, но эффект внезапности уже прошёл и никакого урона неприятелю это уже не наносит. Народ вокруг начинает стягиваться к центру интересующих всех событий. Лоренцу пытается схватить за руку очередной шлемоносец. Ко мне бегут двое спереди, и один сзади. Как, интересно, я это знаю? Ведь запасного глаза сзади у меня нет... Марию кидают животом на наклоненную одноосную телегу и крутят руки за спиной. Как сквозь бетонную стену я слышу повторяющееся "гибеллины", "гибеллины", "гибеллины", но кто эти гибеллины, где они, и почему это важно - не понимаю. Паола уже тоже на животе, только на земле. Гвидо каким-то чудом на ногах, но я понимаю, что убегать, видя, как на попке его Паолы сидит какой-то хмырь не нашего полку, он не будет, а драться ему - самоубийство. Он не только гораздо хуже как боец, он ещё был дважды ранен всего за день. Лоренца ныряет под прилавок и выныривает с другой стороны - маневр неприятелем не предусмотренный, а потому обидный. Убегай!!! Это я кричу Лоренце, но она, почему-то, даже не поворачивается в мою сторону. Я кричу, или нет? Или, может, потому, что я добавляю не совсем печатные существительные и совсем непечатные прилагательные, а также повелительные наклонения матерных глаголов, она не принимает мой крик на свой счёт? Ведь она - не все те слова, которые взрослые дяди добавляют характеризуя ситуацию, подобную этой, а просто Лоренца. Надо было, наверное, так и кричать, просто по имени, да и направление не указывать. Двенадцатилетним девочкам туда ещё рано. Но получилось по-другому. Если получилось... А почему они без алебард? Мне казалось, средневековые стражники обязаны быть с алебардами, это ж как цыган без гитары. Нападавшие были вооружены уже не раз вызывавшими моё недоумение недотёпистыми мечами. Это рушило мои стереотипы. Гвидо каким-то невероятным футбольным трюком обходит троих своих противников, спеша на помощь Паоле. Видимо, любовь и вправду творит чудеса... а, нет. Не творит. Гвидо летит в одну сторону, его кинжал в другую, и уже нет Лоренцы, чтобы избавить его от ещё одного омоновца с его "недергатьсяпадлазавалюсука!". Мой противник шарахается от выставленного в его сторону меча "Дома Уберти". Нет. Не шарахается, а просто уклоняется и вот он уже справа от меня. У него в руке тоже меч, но он даже не попытался парировать мой "выпад" или напасть самому. Я заскакиваю на длинные козлы, выступающие в качестве общего прилавка, и бегу по ним, топча крестьянскую продукцию. Первый противник не отстаёт, а тот, что был сзади - теперь слева. Третьего не дано. В смысле - не хватает третьего, ведь их было трое. Я оборачиваюсь. Третий есть, просто его укусила в ладонь Лоренца и он ударом одетой в тяжёлую перчатку левой руки сбивает её на землю. Почему у него нет перчатки на правой руке я не знаю, но не сомневаюсь - это Лоренца постаралась. Теперь она мокрой, бесчувственной тряпкой валится почти под ноги мужчине. Он поднимает глаза на меня и, не обращая внимания на лежащую перед ним девочку, делает шаг вперёд, всем весом наступая ей на живот. Меня что-то опрокидывает и я валюсь с прилавка на спину. Удар спиной о землю плашмя неприятен, я теперь это точно знаю. Неприятен и, может, даже вреден. По крайней мере дышать и двигаться получилось не сразу, а к тому времени, как я смог пошевелиться, двое уже стоят надо мной с мечами наголо, но не заметно, чтобы с опаской. Просто так стоят, как строители с лопатами возле только что отрытой канавы для фундамента какой-нибудь собачьей конуры. Разделавшийся с Лоренцой шёл к нам слизывая кровь с руки. Я попытался встать, но был опрокинут на землю простым толчком ноги. Понятно. Драться не будем. Обидно. Обидно, сука, до слёз. А Лоренце эта гнида наверняка внутренности порвал, гандон. И даже встать не дают, чтобы хоть попытаться... Я крутанулся на левый бок, изображая попытку вскочить на ноги, и, когда они сместились и приготовились удержать меня в лежачем положении на земле, я крутанулся обратно, метнув меч в поганца, убившего девчонку, который уже был всего шагах в пяти от меня. Не бросить Лоренцу у меня не получилось, защитить тоже, так хоть отомстить. Меч, сделав полный оборот, по самую рукоять вошел тому под рёбра и он, всхлипнув напоследок, рухнул, как подкошенный, мордой к моим ногам... Жаль, что это был мой даже не предсмертный бред, а просто фантазии. Я, блин, в него даже не попал. Он даже не уклонялся: просто мой меч, вращаясь, пролетел мимо и звякнул по камням где-то в стороне. Я просто тупо выбросил свой подарочный супер пупер меч, минимальная цена 60 денариев. Идиот.
  
  
  
  
  xiv.
  
  [Год 1263. Август, 16; Шестой час.]
  
  
  
  - Судей, судей прошу я; в судьях нельзя отказать обвиняемому.
   --A. Дюма. Граф Монте-Кристо.
  
  
  
  
  - Негодяй!
  
  С этим было трудно спорить, поэтому я и не спорил, тем самым давая Гвидо полный карт-бланш на оскорбления отсутствующих в данный момент стражников, чем он и пользовался, расхаживая по уже знакомой нам камере. Готов поспорить, что перед его глазами сейчас излишне подробная сцена ареста его Паолы.
  
  - Мерзавец!.. Да все они мерзавацы!
  
  Впрочем, камера знакома только мне. Гвидо, хотя уже и умирал здесь однажды, ничего об этом не помнил. А я помнил. И того гада, который вырубил меня, и вот этого самого пацана, тихо истекшего кровью, с мутными холодной, смертной мутью глазами. Я сидел на полу и мрачно наблюдал за перемещениями сокамерника.
  
  - Змеиное отродье!
  
  Это уж к бабке не ходи. А еще - сын шакала и порождение ехидны. Да. В высшей степени неприятные люди оказались. Крайне грубые и навязчиво гостеприимные. Что, в сочетании со вспыльчивыми характерами и поголовной склонностью к агрессии, делало их компанию очень мало привлекательной и вызывало острое желание как можно скорее их покинуть. Вот только жаль, что никак не придумывалось - как. Маленькое оконце забрано толстой решеткой, стены кирпичные, пол каменный. Дверь дубовая. Плазмоган бы мне, дырку в ней прожечь, так нету его, плазмогана. Ножовки по металлу, чтобы перепилить решетку, опять же нет. Времени, как у Монте-Кристо, на подкоп за пределы города, боюсь, тоже не дадут. То, что нет таких тюрем, из которых нельзя сбежать, я слышал. Как и то, что каждый заключенный должен с самой первой секунды думать о том, как дать дёру и рано или поздно шанс появится. Но вот так сходу отсюда ноги, похоже, не сделаешь.
  
  - Нет, как они обращались с женщинами! - Гвидо в сердцах стукнул кулаком по стене. Стена Барджелло была толстой, холодной, и равнодушной к душевным и физическим страданиям молодого узника, и не отозвалась даже глухим звуком. Гвидо резко развернулся, взмахнув полами сюркотто, и пошел на следующий круг. А ведь сюркотто у него не чета моему. Мое было скорее простой накидкой невнятно-коричневого цвета, а у него - благородного темно-красного сукна, да еще на подкладке и с вышитым воротником. Сейчас-то грязное и подранное после драк, но изначально... Одежда тут достаточно дорога, а хорошая одежда так тем более. Ее берегут, холят и лелеют. А Гвидо, получается, все равно как тройку от Армани на повседневку носит. То ли он сам из крутой семьи, то ли хозяин печется о своем имидже. Это я все давно заметил, да только досуга подумать на эту тему как-то не выпадало.
  
  - Ну уж нет, такое обращение с нашими женщинами прощать нельзя! Я им этого так не оставлю!
  
  О как! Уже с "нашими женщинами"! Интересно-то как. И все же...
  
  - Гвидо, из какой ты семьи? - по местному так и звучит почти дословно: "как твоя фамилия?"
  
  - Медичи...
  
  Ох, епрст! Тудыть его в качель!
  
  Впрочем, парень ответил с некоторым удивлением, это да, но без особой какой-то там чванливой заносчивости, да и особой гордости в тоне я тоже не услышал. Черт. Вот всю жизнь я, оказывается, занимался не тем. И средневековую историю не изучал, и в фехтовальную секцию не ходил. Теперь и на мечах драться не умею, и вошли ли уже Медичи в силу не знаю. А ведь это важно - знать, как с ним обращаться. Удивиться он мог как от того, что я до сих пор не понял, какой великой чести удостоился, так и от того, что кто-то вообще интересуется таким незначительным фактом. В первом случае это попахивает оскорблением отпрыска благородного рода со всеми вытекающими. И на будущее, если Гвидо из тех Медичи, которые те самые Медичи, знакомство с ним может быть куда важнее и полезнее, чем с семьей Марии. В этом случае, ради выяснения его социального положения, не грех после и на возрождение слетать. А без этого никак, ведь вытягивая из него подробности, я и сам спалюсь по полной. Марию с Паолой, конечно, жаль, но если Лоренца погибла, то я все равно рестартну эту гребаную реальность. Пусть даже она и знать обо мне не будет, но я буду в той реальности, где девчушка жива, хотите вы этого, или нет. Но, скорее всего, об этом думать пока рано: ни о судьбе Лоренцы, ни о Марии с Паолой, мне не известно, а ведь я, в отличие от Гвидо, хотя бы в полном сознании был, когда нас сюда доставили. Всех, даже Лоренцу, что внушало надежду, что малая была еще жива, хоть и без сознания. Да и Гвидо, скорее всего, не мажористый олигарчонок. Он же сам, помнится, говорил что-то о том, что чуть не загремел в подмастерье по коммерческой линии, но, типа, повезло. Но выяснить его, конечно, стоит.
  
  - Это из каких же Медичи?
  
  - Так... э-э... - парень очевидно растерялся подобному вопросу. В принципе, уже все ясно. Дальше можно не спрашивать. - А ты многих, что ли, знаешь?
  
  - Ну, не многих, конечно, - я стянул с себя сюрко-накидку и, свернув, подложил себе под задницу. Заманало уже сидеть на холодном. В этот раз тут даже сена на каменный пол не бросили. Так и простатит заработать можно. Лучше уж немного туловищем померзнуть. Гвидо хорошо. Он возмущен, возбужден, и потому бегает. - Так, слышал краем уха о каких-то Медичи из Рима. Еще, вроде, были некие Медичи с севера, чуть ли не из Франции. Не твои предки, часом?
  
  - Не, - мотнул тот головой. - Хотя не знаю. Не слышал ни о ком в Риме. И отец, и дядьки, все в Сан-Лоренцо ломбарды и лавки держат. И до них так было. Там мы и живем. А уж когда мои предки в Фиренце поселились - Бог весть.
  
  - Богатый район.
  
  - Не бедный. - согласился он.
  
  - Так у вас династия, получается, - продолжал провоцировать я. Гвидо пожал плечами.
  
  - Ну, да. Насколько я знаю, все в роду были ростовщики или торговцы.
  
  - Так а как же ты...
  
  - Мне повезло, - перебил он мой вопрос. - Судьба свела меня с Лапо. - и, заметив мой взгляд, пояснил, - Лапо дельи Уберти, сын мессера дельи Уберти.
  
  - Черт подери! - я вскочил на ноги.
  
  - Что такое? - нахмурился Гвидо, видимо посчитав мое поведение оскорбительным, в свете только что произнесенного имени.
  
  - Да нет, ничего, извини... просто совсем забыл... голова дырявая. Ты продолжай, я слушаю. - тем временем, матерясь про себя на себя и свой склероз, я нашарил лично изобретенный карман в котте и записку в нем. Ту самую, экспроприированную у ночного не пойми кого. Нас ведь особо-то и не обыскивали. Не то время. Если на поясе нет кошеля и руки пусты, значит искать больше нечего, поскольку кроме кошелей и сумок типа "сидор", другого способа хранения переносимых вещей одним человеком тут пока не знают. Ну, разве за пояс засунуть. Но пояса с нас сняли и кошель с деньгами отобрали. А вот кармана снаружи не видно. Так что записка, а точнее, послание, к счастью, осталось при мне:
  
   "Возлюбленный брат наш Никколозо,
   Надлежит вам в кратчайший срок, а весьма желательно
   сегодня, найти и доставить для дознания слугу и приспешника
   богомерзкого врага нашего, крещеного Маненте, также
   известного как Фарината Уберти. Слуги же имя Ружеро
   Понтини. Сей есть отрок лет одиннадцати или двенадцати,
   росту для его лет весьма высокого, сложения худощавого,
   но не тощ, волосы короткие, прямые, темно-русого цвету,
  а глаза серые. Нос прям и костист, лоб высок, лицо скуласто
  и угловато, подбородок же тверд. Лицо его тем еще приметно,
  что носит следы сильного ожога и до сих пор красно с левой
  стороны, что и издалека видно. Отрока сего следует изловить,
  но вреда нисколько не причинять, а наипаче следить, чтобы
  жизни не лишился. Если же кто будет в его сопровождении, то,
  по возможности, следует также изловить. А если нет, то
  Бог вас простит, но свидетелей поимки упомянутого Ружеро
  Понтини, кои могут донести Уберти, остаться не должно.
  Просим вас со всей смиренностью отложить остальное, но
  нисколько с этим делом не мешкать, а приступить немедленно.
  Столь важно дело сие, что сам Понтифик дарует вас
  своим благословением ни в чем при поимке упомянутого
  Ружеро Понтини себя и доверенных людей ваших не
  ограничивать, все прегрешения с вас снимает, и заступничество
  твердо обещает. Мести же Фаринаты Уберти не бойтесь. Если
  сделаете все твердо и решительно, то будет успешно
  предприятие наше, к вящей славе Господней, а врагам
  смерть. Если же колебаться и слабость в душе лелеять,
  то вскорости враги совсем одолеют, и тогда не будет нам
  всем места в Фиренце, а то и по всей Италии. Пойманного же
  следует доставить к верным братьям нашим, специально
  для этого дела прибывшим из Равенны, бр. Альфонсо и
  бр. Бартоломео, кои будут молиться за вас и ожидать
  в известном вам месте.
   Антонио Мазо."
  
  -... Отец тогда собрал своих братьев и сыновей и отправился к мессеру Уберти во дворец, - пока я читал, Гвидо рассказывал историю своего знакомства с сыном мессера Фаринаты, случившегося на следующий день после того, как гибеллины вошли в город. Тогда, почти три года назад, их семейство оказалось первым из цеха Камбио, поддержавшим победителей. В те, первые, после победы, дни победители особым гуманизмом не страдали и многие из со-цеховиков Джузеппе Медичи, убеждённые гвельфы, оказались либо убиты, либо изгнаны из города. Ушлый папик Гвидо не только сохранил жизнь и избежал полной конфискации, он ещё пролез в первые финансисты, обзавёлся нужными связями и пристроил младшенького. Все цеха практически в полном составе стояли за гвельфов, так что ход Джузеппе, папы Гвидо, в резко изменившемся политическом раскладе сразу сделал его фаворитом на финансовом рынке. Кто успел, как говорится. Мне это особо интересно не было. Как вдохновенно денежные мешки любят покрывающую их власть и в какой позе обычно отдаются я и сам мог рассказать, так что слушал я краем уха. Гораздо интереснее было содержание письма. Удачно я, однако, с карманом подсуетился. Вовремя. Сложив накидку вчетверо, я вновь уселся, привалившись спиной к стене. От стены несло холодом, но усталость давала о себе знать все отчетливей. Поспать бы. Но тут спать - только пневмонию подхватить. Лучше уж подумаем. Тем более, есть о чем. Первое, что бросается в глаза, это что инквизиция знает меня в лицо. И дело мое на личном контроле у какой-то шишки. Попутно выясняется, что инквизиция выполняет гораздо больше функций, чем думает мессер дельи Уберти и даже больше, чем думал я сам. Не только слежка и дознание, так сказать, разведка и контрразведка церкви, но и активный инструмент, а может, и игрок на политической сцене. "Мы" и "нас" относится, скорее всего, ко всей церкви, но история знает немало примеров того, как многознающие главы тайных служб либо их кураторы смещали наследственных или демократически избранных правителей и занимали их места. Неприятное это доказательство моей важности. Надеюсь, Фаринату это прошибет. Специально из Равенны... фиг знает, что за Равенна такая, но звучит как "прямо из Центрального Управления", или "они от Самогò...". Почему тогда меня ни разу к "Самомý" не отвезли? Ответ очевиден: сотрудничество мое никому не нужно, информация от меня важна, но одноразова и может быть легко передана другому лицу и затем воспроизведена без моего участия, так что как ни колись на допросах, а выжить у меня, если попадусь - а я попался - шансов никаких. Плохо то, что ценность моей тушки до того, как я все выложу, так велика, что даже царапать ее не рекомендуется. Так что "лучше умереть" (в моем случае не бравада, а совсем наоборот) это легче сказать, чем сделать. Как-то надо с попаданием в лапы инквизиции завязывать. Самоубийство это первое, что приходит на ум, да и не в первый раз. Вот только самому себе ткнуть ножом или мечом в живот мне так и не хватало духу, пока не становилось слишком поздно. Я покосился на Гвидо. Тот последовал моему примеру и, подложив под задницу свое некогда роскошное сюркотто, уселся на пол. Рот он не закрыл ни на минуту, продолжая свой эпос:
  
  - ... Но тут уж я оказался сильнее. Еще бы! Я к тому времени уже полгода как помогал старшему брату вести записи и считал будь здоров как. Хоть до тысячи. Отец сам говорил, что я лучше, чем любой из старших братьев и дело будет мне оставлять. Да. А мессер дельи Уберти как узнал, так тут же сказал отцу, что берет меня в компаньоны его сыну. Отцу-то не очень хотелось терять работника из дому, да к тому же наследника, ругался дома страшно, всех побил - и мать, и служанок, да делать нечего, согласился. Вот так мне и повезло. Лапо наверняка на следующий год рыцарем станет. А там... - он замялся, глаза затуманились.
  
  - Понятно. А там и тебя подтянет и станешь ты не продолжателем ростовщического, а основателем уже рыцарского рода Медичи. Ага?
  
  - Ну...
  
  Вы поглядите: рожа сияет, взгляд мечтательный... Наивный пипл. Я не я, если тебя просто не оставили в качестве заложника, парень. Чтобы ушлый финансист не передумал и не кинулся в другую крайность, не подался назад, к своим. Предавший раз... А вот папик твой, перебежчик шустрый, скорее всего, это дело сразу просек, оттого и психовал.
  
  - А чего ты так от банковского дела-то бежал?
  
  - Ты, что ли, не бежал бы... - буркнул он. Фиг его знает, парень, фиг его знает... Уже давно мне не хочется бегать от денег. Даже как-то наоборот. Оно, конечно, неприятно, что чаще всего чтоб у тебя завелись не просто денежные знаки, а именно Деньги, надо или воровать, или предавать. Кидать, подставлять, унижаться, изворачиваться... И уж почти наверняка надо врать. Всем и всегда. Исключений почти не бывает. Это, конечно, минусы. Но, боги мои, сколько же плюсов... Но не спорить же с ребенком. Однако этот романтик может в спину и не ударить, сволочь. А ведь именно такого мне и надо бы в спутники, пока с инквизицией не разберусь. Чтоб зарезал мастерски, само собой. И что делать? Резко перестать быть единственным обладателем неких бесценных сведений? А как это сделать, если я и сам не знаю, что именно я знаю?
  
  Мои размышления прервали глухие звуки, как ладонью по подушке, перемежающиеся вскриками. Слышно было еле-еле, однако что голос женский это точно. Гвидо тоже услышал, вскочил и с проклятиями бросился к двери. Я закрыл глаза и постарался успокоить внезапно заколотившееся сердце. Во-первых, нечего дергаться. Вряд ли мы единственные узники этого веселого местечка, и вряд ли Мария, Паола и Лоренца единственные женщины тут. Во-вторых, не они главные персонажи на этом праздничном шоу, так что у местных садистов нет никакого смысла начинать с них. А потому скорее всего мучают не наших женщин. Не то, чтобы других не жалко. Просто есть еще в-третьих: все равно криками, проклятиями, и колочением в запертую дверь сделать ничего путного нельзя. Вот в морду получить - это запросто. В этом я имел случай убедиться. Но от этого никому легче не станет.
  
  Вскрики сменились отчаянным протяжным воплем, закончившимся чем-то совсем уже жутким, словно жертва одновременно и захлебывалась, и задыхалась, продолжая пытаться кричать. Гвидо осатанело пинал дверь. Хорошо, его ор практически заглушал все остальное. Мне тоже хотелось орать и что-то делать. Ни хрена не помогало мое самовнушение.
  
   Суки.
  
  Уроды.
  
  Вот если бы точно знать, что это просто игра какая-то, что все - не настоящее. Не знаю, правда, что бы это изменило. Мое отношение к Марии? К девчонкам? К Гвидо? К обуревшим от безнаказанности и крови подонкам? Уже вряд ли. Они все для меня такие же реальные, как Мишаня, которого я знал ещё с института, со второго курса; как Толик, наш временами сильно поддающий, но бессменный техник; как Вовчик, программер, самый молодой из нашей гоп-компании, но с которым тоже уже немало и выпито и... и вообще. Как Маришка, наконец, последние годы, к сожалению, не без моей помощи мутировавшая в "грымзу натуральную". Это не считая подлого и вороватого начальства, тихого соседа-филателиста, изредка заглядывавшего к нам на чай со своим медом, таких же горемык дачников-бюджетников, вместо летнего отдыха обеспечивающих себе относительно сытные зимы, зловредных автобусных старушек, автомеханика Колю, которому я одному доверял свою бэшку, и сотен и тысяч остальных людей, с которыми надолго или мимолетно сводила меня жизнь. Все они, и там, и здесь, из плоти и крови на ощупь... Как бы вот мне, следуя совету голоса в голове, "обратиться к администрации", которая тут такое наворотила и высказать вслух всё, что я о них думаю? Ну, ладно, ладно... Погорячился. Делать я этого, конечно, не стану. Главным образом потому, что не верю, что это поможет, даже если меня слушают. Слушают - не значит слушаются. Но есть и другое соображение. Судя по сценарию и антуражу, излишним гуманизмом создатели этой реальности, какой бы она ни была, не отличаются. И если я начну бузить, то неизвестно, чем это для меня самого кончится. Может, просто жизнь зело осложнится, а может, и вообще очередного возрождения не случится. Сотрут ненужный персонаж. Я, по ходу, и так ошибка. Сбой в программе. Я либо вообще сюда попасть не должен был, либо не сохранить память о жизни ТАМ. Про возрождения - не знаю. Скорее всего тоже память должна потираться. Мне бы не светить этим. Не надо нарываться на грубости. Так что пока, независимо от моего отношения к творцу этого всего, буду вести себя как кореец: вежливо улыбаться и молчать. Или даже как китаец: улыбаться кланяясь и терпеливо ждать, когда будешь смеяться в лицо склонённым врагам. Не будем забывать: какая бы ни была подоплёка у происходящего, у меня изначально огромное преимущество перед местными. Я, если непредвзято, вообще читер, играющий в god mode. Вроде как жаловаться грех. К тому же вряд ли у остальных - неважно, людей или персонажей - есть мои возможности, как, например, узнать реальное к тебе отношение, или задействовать смертоубийственную способность, ну и так далее. Я даже не исключено, что - тфу-тфу-тфу! - и магией когда-нибудь смогу овладеть. Так что ныть, что тут всё плохо я не буду. Плохо - что обижают МОИХ. Вот, что плохо. Плохо, что я пока не придумал, как это исправить. Но, может, именно это от меня и ожидается - суметь изменить? Вдруг здесь всё не как в прошлом мире, где всё было неясно и неочевидно и без попа не разберёшься, а по ускоренной программе: сделал - и тут же получи плюс или минус к карме, да и карма работает на коротких, так сказать, дистанциях. Не потом в следующей жизни, а тоже - здесь и сейчас. Сразу. И всё предельно чётко, без нужды в толкованиях: что морально, а что орально. Это же ведь даже хорошо. Просто я ещё не привык. Всё живу прежними представлениями, что и понятно, вобщем. Но лучше привыкать начать. Лучше перестать искать различия между жизнями и напоминать себе о нереальности окружающего. Когда-нибудь это может привести к нехорошему в самый неподходящий момент. Поэтому надо, во-первых, действовать, меняя мир к лучшему (то есть, привести его в более удобное для меня состояние), а во-вторых надо бы перенастроить кое что в интерфейсе так, чтобы поменьше напоминаний об изнанке реальности было. Хотя бы пока не привыкну. И никаких оповещений и прочего без моего собственного запроса. Да и лазить туда, пожалуй, вообще не буду, в "меню" это.
  
  Женщина продолжала кричать. Если бы я сам не побывал в руках у искусных братьев Альфонсо и Бартоломео, я бы и не поверил, как невероятно долго и отчаянно может кричать человек. Когда кажется, что уже из последних сил, и после этого у измождённого тела их не достанет даже на слабый стон. Но вытягивается кость из сустава, рвутся связки, и снова кричишь, и снова из последних сил, почти теряя сознание. Но если палач и даст передышку, то только краткую, чтобы инквизитор мог задать вопрос. Испытуемый не должен долго отдыхать от боли. И что бы ты ни сказал, пытка продолжится. Боль должна быть непрерывной, чтобы как можно скорее избавить испытуемого от ненужных иллюзий, от несбыточных надежд, от воспоминаний о прежней жизни, от прежних привязанностей, обещаний, клятв, верности, чести, пока всё на свете, кроме одной минуты без боли не потеряет всякое значение...
  
  Я открыл глаза потому, что колочение и проклятия прекратились. Гвидо сидел у двери, раскачиваясь и зажав голову руками. Всё у них тут на поверхности: любовь, ненависть, отчаяние. Не стесняются люди своих эмоций. Может, так и надо. Правда, жизнь это никому тут не продлевает.
  
  Разговаривать больше не хотелось ни мне, ни Гвидо. Женщина кричала почти беспрерывно. Уже маленький квадратик света от окна перебрался с одной стены на другую, а крики не замолкали. На Гвидо было страшно смотреть. Я через пытки прошёл сам, потому сочувствия и эмоций было меньше, и то хотелось головой о стену шарахнуться. Могу себе представить, каково парнишке. Да ещё не зная, кто там так кричит - может, и Паола - и что с ней делают. Когда всё стихло, стало ещё хуже. Просто кричать она перестала так, что... вобщем, те звуки, которые мы слышали напоследок, рисовали в воображении совсем уж не оптимистическую картину.
  
  Плохо то, что женщин тут, пытая, не насилуют. Парадоксально звучит? Ну да. Только когда живьём дробят суставы в тисках, когда слышишь треск своих ломающихся костей... Не знаю. Я ради только перерыва в таком процессе, если честно, был бы готов на любое изнасилование. И плевать, кто и что об этом думает. Желающих повыпячивать свою гордую честь - прошу сначала на дыбу, хотя бы только на пару дней, без сна и отдыха.
  
  Так вот, женщин тут, к сожалению, не насилуют, а пытают. Причём пытают ещё более жестоко, чем мужчин. Уже даже не столько чтобы выпытать что-то, сколько ради самого процесса. Ради поиздеваться. В полном соответствии с законом. Ибо в цивилизованном обществе всё должно быть сделано по закону и все должны закон соблюдать. Пытать и убивать можно. Трахать в процессе - нет. Может, зверства инквизиторов как раз и есть результат такого запрета. Могли бы трахать - так не издевались бы. Думаю, целибат, придуманный религиозно отмороженными извращенцами тому причина. Много ли, на самом деле, надо, чтобы причинить человеку нестерпимую боль? Да одною иголкой можно заменить весь средневековый пыточный инструментарий, ибо воткнутая куда надо игла доставит не меньше ощущений, чем все эти дыбы и испанские сапоги. Я вам так скажу: вся жестокость - от сексуальной неполноценности. Жестокость - первый и основной симптом мозговой формы прогрессирующего злокачественного недотрахеита. Всё насилие - от сексуальной неудовлетворённости. Сексуально удовлетворённый человек - человек умиротворённый и на лице его светится благодушная улыбка, а взгляд его видит невидимое; он находится в абсолютной гармонии со всем Мирозданием. Такой человек познал суть и смысл существования далёких галактик и квазары раскрыли для него свои секреты. Этот человек спокоен и миролюбив. Его душа парит над суетой, вы не достанете его в его безмятежных небесах - он знает цену вечному. Сексуально удовлетворённый человек снисходителен к чужим слабостям и недостаткам. Он познал нирвану и выше таких мелочей. Такому человеку - не до насилия. Ему нет необходимости причинять кому-то боль, чтобы оправдать своё существование. Ему нет необходимости вводить связанной женщине в тело посторонние предметы, чтобы хоть как-то получить моральное удовлетворение. Такой человек не будет придумывать людоедские законы, изобретать зверские религиозные догмы, и не станет начинать войны. И уж совсем точно такой человек не будет никого сутками пытать в подвале.
  
  Нашим, как выразился Гвидо, женщинам, если это происходит с ними, к сожалению, грозит не изнасилование, а продолжительные зверские пытки и смерть.
  
  Ни воды, ни еды нам не давали целый день, что было неприятно, поскольку со жратвой-то хрен с ней, а вот без воды нехорошо даже мне, не говоря уже о Гвидо. Но это, тем не менее, внушало определённые надежды, что долго нас тут держать не собираются. Правда, дальнейшие планы местных силовиков нам вряд ли должны понравиться, но в любом случае они подразумевают перемещение в пространстве, в течении которого что-нибудь может да случиться. Опять же, узнаем, что там с нашими девочками. И если что... Ну, постараюсь заставить их меня грохнуть при попытке к бегству, или при оказании сопротивления.
  
  За мной пришли ближе к вечеру, что было, на мой вкус, слишком уж долго. И это говорило о том, что мои надежды были не беспочвенны. Если бы в Инквизицию, к братьям, так давно бы уже забрали. По крайней мере меня. И письмо о том недвусмысленно говорит: незамедлительно. То есть, как только - так сразу. Личности им выяснять без надобности, так чего бы тянули? Вот то-то. Так что когда дверь открылась, безо всякого лязга и скрежета, кстати, просто засов прошуршал, я почти не сомневался, что мои мытарства на сегодня закончены. Стражники, числом трое, сегодня не отличались особой злобностью.
  
  - Ты, - показал на меня один. - Выходи.
  
  Руки крутить-вязать не стали. Просто пошли один впереди, двое сзади. Шли недалеко: вышли из подвала и несколько шагов по коридору. Первый, не постучав, заглянул в комнату, и что-то сообщил туда. Потом махнул рукой и меня втолкнули в помещение. В этом нешироком, метра четыре, но вытянутом средневековом конференц-зале собралась разномастная и интересная компания. Вернее, две компании, явно разделенные на группы по интересам. На дальнем конце за столом сидело двое облаченных в рясы. Не такие рясы, как привычные на православных попах, но вполне узнаваемый стиль. Не спутаешь. Рядом с ними стояли ещё трое. Один в гражданском прикиде, и двое в нагрудниках и шлемах. Команду соперников представляла четверка полностью укомплектованных рыцарей. Серьёзно. Я ещё тут такого не видел. Не только нагрудники, но и все остальные причиндалы: глубокие, с наносниками, явно не для полицейской службы шлемы под чёрно-жёлтым намётом; кольчуги от шеи до пальцев ног, с налокотниками и наколенниками. Чёрно-желтые, под цвет намётов, сюркотто перевязаны широкими ремнями с мечом и кинжалом. На руках - рукавицы из толстой кожи с металлическими нашлёпками и крагами почти до локтей. Прикид недешёвый, рыцарский, а сюркотто - в шахматную клетку с левой и с половиной чёрного орла с правой стороны - у всех одинаковые, униформенные, что для рыцарей было бы нетипично. Опять же, по городу в таком просто так не ходят даже самые отмороженные вояки.
  
  Что бы тут не происходило, буря-шторм-ураган, жаркие торги, или напряжённые переговоры (а что-то да было, по раскрасневшимся и злым лицам всех присутствующих видно), оно уже завершилось неким результатом. И потому как сюда привели меня, результат был ясен. Партия Уберти взяла этот сет. То-то рясоносцы в мою сторону не смотрят даже.
  
  Один из рыцарей обратился ко мне хриплым голосом:
  
  - Ты Ружеро Понтини?
  
  - Угу, - я кивнул. Он кивнул мне в ответ и оглядел стражников. Те тут же расступились, освобождая проход. Рыцарь повернулся к монахам, словно собираясь что-то сказать, но передумал и молча дал знак рукой нам на выход. Видимо, все слова уже были сказаны. Ну, все да не все. Я ещё свои две копейки не вставил.
  
  - Постойте.
  
  Двинувшиеся было монументы рыцарской славы остановились.
  
  - Что ещё? - сурово нахмурился хриплый. Ко лбу из-под шлема прилипла седая прядь. Усы и борода тоже были с проседью. Немолод уже рыцарь-то.
  
  - Куда меня?..
  
  - К мессеру дельи Уберти.
  
  - А... Хорошо. Тогда тут ещё Гвидо, его тоже надо забрать.
  
  - Кто это ещё?
  
  - Гвидо Медичи, слуга мессера Уберти.
  
  - У нас нет приказа доставить его.
  
  - Мессер Уберти не обязан помнить о том, где находится и что делает каждый из его слуг. Но Гвидо - компаньон и оруженосец сына мессера дельи Уберти, Лапо. Его схватили и держат в плену эти...
  
  - Не схватили, - довольно приятным и хорошо поставленным голосом перебил меня один из монахов, или кто они там. - Не схватили, а арестовали. И не в плену, это же не война, - он усмехнулся. - А под арестом.
  
  Седоусый хрипач задумался. Ну да. Оруженосец младшего сюзерена, как-никак.
  
  - Похоже, надо опять за стряпчим посылать, Матиро. - подал голос один из рыцарей. - Надеюсь, он не успел уйти далеко.
  
  - Может, и не придётся, - встрял я. Взгляды четверых мужчин требовали немедленного пояснения. - На каком основании меня и Гвидо... хм... арестовали?
  
  - Нарушение общественного спокойствия. - Матиро выплёвывал слова с таким презрением, что было ясно: он передразнивал кого-то. - Ещё какая-то чушь...
  
  - Не чушь, - пояснил монах. - А покушение на убийство, бродяжничество и кража.
  
  - И есть чьи-то заявления, показания? - ехидно поинтересовался я. И просчитался.
  
  - А как же? - сладкоголосый поднял со стола несколько листков. - И даже письменные, - он так победно усмехнулся, что я понял: для местной Фемиды это вовсе не было обязательным условием. А уж если письменные есть, ну, то вааще крутяк. Расстрел с последующим выговором гарантирован. - Причем совершённые группой лиц и по предварительному сговору. Так что дело могло быть рассмотрено Капитаном Народа уже завтра. - Ну, точно вышка была бы. Вон и усатый напряжённо засопел. Не так крепки наши позиции, видать.
  
  - А чьи показания, позвольте поинтересоваться? Кто пострадал?
  
  - Обвиняемому это знать ни к чему.
  
  - Почему? - поразился я. Ну действительно: тебя обвиняют в убийстве, но не говорят кого. Виноват в краже, но непонятно у кого. И как защищаться?
  
  - Тайна следствия, - пояснили мне. - Дабы ответчик не задумал мести жалобщику до суда. - Однако логика.
  
  - А почему вы тогда меня отпускаете? Если такие показания? - рыцари за спиной завозились, а Матиро аж крякнул с досады.
  
  - Не подтвердились, - коротко бросил монах. А злоба-то всё-таки прорезалась. И в голосе, и во взгляде на рыцарей.- Обвинения сняты.
  
  - Ну, а раз так, - я повернулся. - Простите, мессер, не знаю вашего благородного имени...
  
  - Матиро ди Тавольи.
  
  - Мессер ди Тавольи, этот человек только что сказал, что обвинения с меня сняты. Но по его словам, нас с Гвидо арестовали по одной и той же причине. Посему, раз невиновен я, то невиновен и он. Следовательно, отпустить следует обоих. Не так ли? Нужен ли тут стряпчий, когда всё так очевидно?
  
  - Похоже на то, отец Козимо. - недобро прищурился Матиро. - Прикажите привести сюда парня, или и впрямь послать за сером Фаренте? Так оно может вам дороже выйти.
  
  Козимо пожевал губу.
  
  - Да, и извинений я ещё не слышал. - добавил я. Кто-то из рыцарей одобрительно хмыкнул, а Козимо с ненавистью бросил стражникам:
  
  - Ведите второго. - его взгляд мне не обещал ничего хорошего. Ну, так ничего хорошего я от вас и не видел.
  
  Гвидо привели буквально через минуту. При виде рыцарей он немедленно приосанился и принял вид гордого петушонка, который точно знает, чьи в курятнике куры. Ну... скоро будут.
  
  - О, мессеры рыцари! Как замечательно! - юный Медичи раскланялся спасителям. - Следует ли понимать так, что мы, наконец, освобождены?
  
  - Похоже, что так, Гвидо. - ответил я за рыцарей. - С появлением настоящих рыцарей, у городской стражи как-то сразу пропали к нам все вопросы. И даже чьи-то письменные показания не пригодились.
  
  Отца Козимо перекосило от ненависти.
  
  - Однако, - растерянно огляделся Гвидо. - Я не вижу здесь наши спутниц. Мессеры...
  
  Мне тоже не хотелось уходить отсюда без девочек. Вот только я... вот именно, сердцем чуял, что это будет непросто.
  
  Рыцари переглянулись. По-моему, мы их начинаем утомлять.
  
  - Мессеры, - продолжал Гвидо. - С нами были спутницы, матрона и две юные девушки, которых схватили вместе с нами, и которых, разумеется, следует немедленно освободить!
  
  Сомнения служивых были понятны: послали за одним, появляется второй, и вот задача начинает усложняться по нарастающей. Никто не любит ни лишних проблем, ни тех, из-за кого они в жизни появляются. Тем более вояки. Поговорка про солдата, сон, и идущую службу, я думаю, и в Месопотамии уже актуальна была. Мне было интересно, а правда ли хоть на... ну, не наполовину, я не такой оптимист, но хоть на 10 процентов, про благородных рыцарей и дамскую честь и про всё такое, из области прекрасных порывов души.
  
  -... беззаконно их мучают и всячески истязают! - закончил тем временем Гвидо свои пламенные обличения. Я заметил, как презрительно усмехался за столом монах, переглянувшись со своими. Что-то тут не то.
  
  - Действительно, мессер ди Тавольи, - повернулся я к седоусому. - Когда нас схватили, мы направлялись ко дворцу мессера дельи Уберти, и в нашем сопровождении находились донна Мария Камби, и её племянницы, Паола и Лоренца. Поскольку обвинения сняты...
  
  - Ну уж нет! - радостно прошипел Козимо. - Тут у тебя ничего не выйдет, ублюдок!
  
  - Попридержите-ка язык, ваше преподобие! - прервал его один из рыцарей помоложе. - И будьте впредь осторожнее! Оскорбляя слугу, вы оскорбляете самого мессера Уберти. Лучше говорите, где женщины, а ещё лучше сразу ведите их сюда, да мы пойдём.
  
  - Умерьте свой благородный гонорок, языкастый юноша! Ни вы, ни ваш хозяин, не в силах ничего сделать ни мне, ни Святой Церкви. Лучше тявкайте на воду! А упомянутые преступницы останутся здесь! Их дело находится в отдельном производстве и никак не пересекается с обвинениями в отношении этих двух юношей. Они арестованы по обвинению в ереси и по законам коммуны Фиренцы и на основании указов Понтифика останутся под юрисдикцией Инквизиции до завершения следствия, после чего, по тем же законам, и будут преданы в руки светского правосудия для приговора и наказания.
  
  Молодой рыцарь было набычился, но Матиро только покачал головой и развернулся к двери, под торжествующим взглядом священников.
  
  Шах и мат. Душа у рыцарей оказалась в наличии. Порывы были. И они даже были прекрасны. Но только не в сторону наших девчонок, до которых им, рыцарям, вобщем-то, особого дела не было. А святошам они действительно сделать ничего не могли.
  
  Знаете, в чём разница между "заорал" и "вскричал"? Правильно. В заряде пафоса на кубический децибел вопля. Я вот, к примеру, в былые времена именно что заорал бы: "э, ты чё, козёл шестерёнчатый, в натуре, опух совсем нах, тля мутированная"?
  
  А вот Гвидо не заорал. Он вскричал:
  
  - Ах, ты подлец!
  
  Глаза Козимо прищурились, но не зло, а, как мне показалось, в радостном предвкушении. Поэтому, не дожидаясь дальнейших глупостей со стороны Гвидо, я подхватил его под руку с одной стороны, а ди Тавольи, мгновенно сориентировавшись, с другой, и мы резво вынесли ругающегося парня за дверь. На улице Гвидо стих и сник и больше не предпринимал попыток вернуться и в одиночку кинуться спасать свою любовь. До дворца Уберти мы дошли в понуром молчании.
  
  
  
  
  xv.
  
  [Год 1263. Август, 17; Девятый час.]
  
  
  
  Охотно платим мы за всякое вино,
  А мир? Цена ему - ячменное зерно.
  "Окончив жизнь, куда уйдем?" Вина налей мне
  И можешь уходить. Куда - мне все равно.
   -- Омар Хайям.
  
  
  
  
  Тенёк я нашёл в том самом кортиле, где не так давно Фарината чинно беседовал с Фионой. Фонтан тихо журчал чистой, на вид питьевой водой. В каменной чаше фонтана плавала одинокая золотая рыбка. Может, не золотая. Может, просто зеркальный карп. Бог весть откуда она взялась и зачем была определена в фонтан неведомым садистом. Пары рыбке не было. Было часа два пополудни, было жарко, и яркий солнечный свет, пробиваясь сквозь виноградную листву наверху, преломлялся водной рябью в причудливые блики. Рыбка суетливо металась в фонтане, пытаясь увернуться от атак солнечных пятен. Безуспешно. Рыбья спинка то и дело сверкала золотом в лучах солнца, обозначая полное торжество скорости света в тварном мире. Был бы я романтиком - непременно предположил бы, что рыбье поведение было игрой, вызванной одиночеством или скукой. Но я не романтик. У этого создания мозгов нет, чтобы скучать или играть. Она просто жрать ищет - а нету. Мозги есть у меня, но мне не скучно, хоть и не до игр. Я думаю. Вернее - предаюсь мрачным мыслям. Вчера нас с Гвидо в целости и сохранности доставили во дворец Уберти и... и всё. Больше с тех пор ничего не произошло. Гвидо тут же отправился искать своего синьора, то бишь Лапо, а меня отвели на третий этаж, показали комнату, где разместиться, часа через три позвали вниз поесть, после чего опять предложили пойти в комнату, а потом была ночь. Фаринату я не видел. Ночью было душно несмотря на открытые ставни, традиционно воняло мочой, и каждые несколько минут перекрикивались ночные стражи. Начала жутко чесаться заживающая кожа на лице...
  
  Заснул я только под утро, когда усталость взяла верх над страхом перед насекомыми в тюфяке. Выспаться не дали. Чуть за рассвет слуга заколотил в дверь - пригласил к завтраку, значит. Есть я совершенно не хотел, хотел спать, как не в себя, но надо было отлавливать хозяина, так что, зевая и протирая глаза, пошлёпал вниз по лестнице. Ещё отчаянно хотелось, наконец, почистить зубы, ибо рот вонял - самому противно, но чистить было нечем. Такими темпами зубы скоро гнить начнут. Фаринаты я опять не увидел: раскатал губу - завтрак для слуг был, a не в господской трапезной, и хозяевам тут делать было нечего. Завтрак был бы совсем привычным - хлеб, яйца, масло - если бы не вино вместо кофе. Брезгливо поморщившись при мысли начинать день с винища, обратился к соседке по столу:
  
  - Молока хотя бы нет?
  
  - Откуда? Тут не деревня. Где молоко брать?
  
  - Да хоть бы и на рынке, - тут же откликнулась другая толстушка, уже вставшая и складывающая хлеб и зелень в небольшую корзинку. Видимо, уходила куда-то на работу до конца дня. - Только зачем? Ведь скиснет же.
  
  - То-то и оно, что скиснет. - согласилась первая. - Кто ж его пьёт?
  
  - Я пью, - я вздохнул. - Когда есть.
  
  - Странный ты. Вино пей. Как все.
  
  - Я не хочу вино. Я молока хочу. Зачем оно вообще продаётся, если его никто не пьёт?
  
  - В деревнях пьют. А так - масло делать, конечно. Зачем ещё?
  
  Особого выбора, кстати, нет. Не хочешь вино - пей воду. Вода может выглядеть чистой и прозрачной, но на деле качество у неё то ещё, ибо нос не обманешь. Да и вкус у неё взвеси кишечных палочек. У Пеппины я приспособился, несмотря на её ворчание, воду себе кипятить, но тут до такой пошлости никто не опустился, а у меня возможности не было. Так что пришлось запивать завтрак кислятиной. Покончив с едой, я попытался было проникнуть в господскую часть, но был остановлен ещё на подступах. Во дворце появилась охрана, которой ещё недавно тут не было. По крайней мере в мой последний визит пару дней назад я её тут не видел.
  
  - Куда собрался? - оружный стражник, прохаживающийся у лестницы, угрожающих жестов не делал, но я решил его всё же не игнорировать.
  
  - Мне надо доложить мессеру Уберти о своём прибытии. Я ещё вчера вернулся, но до сих пор с мессером не виделся.
  
  - Нет его. Уехал. Так что нечего тебе там делать. Иди отсюда.
  
  - А... Вон как. А когда уехал?
  
  - Не твоего ума дело.
  
  - А когда вернётся?
  
  - Тебе доложить забыл. Проваливай, я сказал!
  
  Поняв, что со стражником у меня слишком разные социальные статусы для продолжения беседы, я подавил в себе побуждение что-то тому объяснить, и развернувшись побрёл к выходу в большой мир. Но там, оказывается, был другой страж, задавший мне один в один тот же вопрос:
  
  - Куда собрался?
  
  Я остолбенел. Далеко уходить от дворца я, конечно, не собирался - что я, больной, что ли? - мне приключений уже хватило, однако высунуть нос и осмотреться на улице было бы интересно, а мы тут, оказывается, опаньки! - и на военном положении, и кругом круглосуточный комендантский час с пропускной системой. Неожиданно. К чему бы это?
  
  Так и спросил:
  
  - А что случилось-то?
  
  И нарвался на второй стандартный перл, который уже только что слышал:
  
  - Не твоего ума дело. Обратно иди.
  
  - А когда выходить-то можно будет? - я был готов к очередной грубости, но этот страж оказался добрее, или, может, умнее, и был вежливее:
  
  - Не знаю, парень. Вот вернётся мессер Уберти, так его и спроси. А пока давай-ка назад. Давай. Иди.
  
  На языке вертелся вопрос "куда уехал цирк?", но, поскольку ответ был стопроцентно предсказуем, я последовал совету стражника и пошёл от ворот. Только недалеко, так, чтобы они видны были, и присел под стену. Наблюдать долго не пришлось: вход и выход были свободными. Для всех своих. Кроме, как оказалось, меня. Нет, если меня, наконец, охраняют, то это хорошо и приятно. А если сторожат? Про Гвидо я и спрашивать не стал, отправился бродить по доступной мне территории, в надежде на встречу. Запретных мест, кроме господских покоев, вроде не было, но мой возраст сказывался самым неприятным образом: с кухни меня шуганул повар, с конюшни - конюх, от оружейки завернули серьёзные дяди в броне. Я чувствовал себя настойчивым голодным котом на кухне, решившим во что бы то ни стало раздобыть съестного в разгар подготовки к деревенской свадьбе (примерно за пять минут до приезда молодых): столько ног, и все норовят пнуть. И ни капли сочувствия к нуждам бедного животного. Кто будет слушать его жалобное "мяу"? Разговаривать с ребёнком никто не хотел и не собирался. Какая-то тётка со злым лицом но в простой одёжке попыталась мне всучить метлу и определить фронт работ, но я отмазался, соврав, что меня уже приставили к конюху, куда я и бегу. Из мастерской меня окликнули, но я, наученный опытом, лишь скосил глаз на обряженого в толстый фартук бородача с молотком, и сквозанул по лестнице на третий этаж. Закрыв дверь, я рухнул на тюфяк с намерением обдумать ситуацию а потом хоть доспать, раз больше ничего не остаётся. Пару часов мне действительно удалось надавить на массу, но потом стало слишком жарко и около полудня я проснулся мокрый от пота. Тюфяк, впитавший сию влагу, начал пованивать чем-то затхлым и кисловатым одновременно. В комнате можно было картошку печь. Угоревший, одуревший от сна и жары, а, может, и от выпитого за завтраком вина, я, шатаясь, выбрел из раскалённых стен и отправился на поиски спасения. Ну и отлить где-то, конечно, в первую очередь. Место для таинства нашлось легко, по запаху, и нашлось оное рядом с конюшней. И я, оказывается, ещё не разучился удивляться. По крайней мере тому, что разделение на М и Ж если и есть в этом мире, то только не в этом аспекте жизни. Справив нужду под равнодушным взглядом присевшей неподалеку по своей надобности матроны, я отправился на поиски прохлады и покоя. Огромных пространств тут нет. Тут всё маленькое, вобщем-то, поэтому кортиле с фонтаном было найдено через минуту, и я тут же макнулся в воду, чуть не поддавшись соблазну хлебнуть из чаши фонтана, настолько холодной и чистой казалась вода. Потом ещё долго черпал воду горстями, выливая себе на голову. Стало гораздо легче. Рыбку с удивлёнными глазами я обнаружил позже.
  
  Мрачность моих дум была обусловлена тем, что хоть основная - на данный момент - из моих проблем и разрешилась, я вне досягаемости инквизиции, но как-то не так она разрешилась. Как-то не так. Не совсем. Не до конца. Не таким образом. Не такой ценой. Не полностью я сбежал от святых отцов-братьев из "самой Равенны". Мария и девочки всё ещё у них и покоя мне это не даёт, почему-то. Мнилось мне: будто я фигурка человека бумажная, и вот выстригли из меня ножницами кусочек, вот отсюда, из бока, и не хватает мне его. Незаконченный я без этого кусочка получаюсь. Ломаюсь я тут. Ноет бок. Не даёт забыть. Помню я тот крик в Барджелло. Не хочу верить, что это Мария кричала или Паола, гоню эти мысли, уверяю себя, что рано было ещё пытать их начинать, но тут же сомнения: а вдруг? Психику ломать они тут уже научились. Вдруг специально с них начали, да так, чтоб нам послышнее было? Могли они предвидеть, что нас с Гвидо... ну, меня, конечно, в первую очередь, надолго в этом КПЗ удержать уже не удастся? Фиг его. Я же не знаю, что там творилось снаружи. Но факт налицо: просидели мы там несколько часов, а обычно за мной сразу приходили. Так что да. Что-то там не так пошло, и меня оставили в покое. Меня да. А вот Марию могли и не оставить. Другой вопрос - зачем. Ну, если просто кровь мне попортить, то своей цели они уже добились: настроение нулевое. Может быть другое объяснение? Конечно. И даже скорее всего ими двигала не мелкая пакостность. Эти душеспасители пакости покрупнее любят устраивать. Да и не та я фигура, чтобы людей только лишь назло мне калечить, лишние хлопоты себе устраивая. Но пока я не могу придумать никакого вразумительного объяснения такой спешки с пытками. Нет логики. Не их это пытали. Какой-то другой женщине не повезло. Какой-то другой... Но а вдруг? Не стали ждать, не стали заморачиваться бумажками, а сразу в оборот, по-жёсткому? Опять-таки вопрос: зачем? Не знаю. Фарината нужен, вытаскивать девчонок, а его нет. Пропал, как в воду канул, и спросить не у кого, а кто знает, так ответ один: не твоего ума дело. Гвидо тоже исчез куда-то вместе со своим Лапо, и торчу я тут один в информационном вакууме, не зная, что творится, где кто, зачем и почему, и теряю время. Кого не пытали, не поймёт, что отчаяние, одиночество и безнадёжность могут быть хуже боли. Именно через это сейчас девочки и проходят. А Фарината где-то шляется. И меня за ворота не выпускают. Хоть мне и идти-то некуда. В одиночку Барджелло штурмовать что-ли? Не, ну, можно, конечно. Неплохой способ всё сначала начать. Только гарантии другой концовки нет, а именно этих девочек я вроде как убью. Они же исчезнут. Будут такие же точь-в-точь, но ведь другие. Сколько я их уже... Или другой вариант, ничем не лучше, что я из отсюда исчезнуть исчезну, свалю в новый, с иголочки мир, а они тут так и останутся все. И тогда девчонкам точно надеяться не на что. Нет. Надо как-то по-другому, пока есть хоть какая-то надежда. А как - непонятно, и подсказать некому.
  
  Вобщем, для мрачности мыслей основания были. К тому же мой статус оставался неясным: то-ли гость, то-ли пленник, а то-ли просто ценный веник. Скорее всего последнее. Вот только чую я, что скоро ценность свою как-то доказывать придётся, а я пока не совсем в курсАх. Записи Россини могут пролить свет на конец тоннеля, а могут ведь только добавить туману в бочку дёгтя. А расхлёбывать всё одно мне. Что буду делать, если не удастся его пушку соорудить? А ведь и не удастся, если только правила именно этого мира не позволят мне сжульничать, ибо в реальности литейщик я ещё хуже, чем пилот имперского межгалактического крейсера. А если мои догадки про пушку неверны? Вдруг это какая другая хрень задумывалась, которая и не может сработать просто по определению. Типа... ну, не знаю. Глубоководный вертолёт на пороховом двигателе переменно-импульсной тяги, вооружённый четырёхфазными жидкокристаллическими излучателями антиматерии с ременным приводом. Такого я не сотворю, а с покойного изобретателя взятки уже гладки. Или даже если это что-то работающее a записи окажутся неполными. Например, без толщины стенок пушки или без длины. Что тогда? Фарината уже доказал, что воспитатель детского сада из него никакой. Смертность будет высокой.
  
  Все проблемы? Нет, не все. Где жить? Как жить? На что жить? С первым пунктом вроде само утряслось: даже Фарината понял, что назад к Пеппине мне нельзя. Но это пока. Пока я ему ту хрень, чем бы она ни была, не сооружу, а потом? У хозяина в доме живут только личные слуги, к каковым я не отношусь, кажется. Мастеровые и прочий наёмный люд живёт сам по себе, продавая только труд, как в любом нормальном обществе. Та хрень нужна Фаринате для войны, которая совсем не за горами, и долго ждать, а соответственно, и держать меня в своём доме под защитой, он не будет, наверное. И куда мне?
  
  Теперь про "на что жить". Я хоть и ценный веник, но не настоящий мастер. Я даже человек пока не настоящий. Я ребёнок. Зарплату платить мне вряд ли кто будет. Могут нанять для принеси-подай или, как в этом конкретном случае, для разовой работы, за что немножко могут заплатить, а могут и нет. Сирота ведь. Заступиться некому.
  
  И вот тут уже пункт "как жить" выскакивает. Гораздо более философский. В качестве кого жить? Вырасту - кем стану? Солдатом? Пахарем? Слугой? Кто я тут? На что мне ориентироваться? Чего добиваться? Какие цели ставить? Какое у этого пацана могло быть будущее в самом, самом оптимистичном варианте? Что за Ружеро такой? Вон Бьянка сказала, что неизвестно откуда взялся. Но это может только ей неизвестно, а кому-то вполне так себе известно. Надо это провентилировать. Аккуратно так. Чтобы Фарината опять ножиком не пырнул.
  
  Плохо, плохо это, что от Фаринаты не знаешь, чего ожидать. Со вздохом, полез в меню. Да. Знаю, помню, сам себе слово давал. Ну и фиг с ним. Надо мне, вот как через двойную сплошную иногда бывает: надо, и всё. Отношение Уберти +12. Жидковато. Шкала до 100 в обе стороны от нуля, пояснений нет, ну там "беззаветная любовь", или "жгучая ненависть", но и так много ума не надо, чтобы понять, что +12 это лишь слегка в сторону от полного безразличия. Не сильно отличается от отношения ко мне этого маленького карпа, озабоченного поиском пропитания в каменной чаше. Рыба, кстати, заплыла за сопло фонтана и пыталась что-то выковырять из стенки, тыкаясь ртом в камень. Ну, дай тебе Бог калорий, горемыка.
  
  Насидевшись у фонтана, побрёл шататься по территории, ибо другого занятия придумать не мог. У конюшни я застыл буквально на полшаге, с поднятой ногой. Кто-то разговаривал, двое мужчин, по голосу. Остановило меня упоминание герцога Новелло. Говорили внутри и не очень громко, так что деталей я сразу не разобрал, но имя слышал отчётливо, и имя это было мне знакомо. Пока не зная, почему так делаю, я, оглянувшись, постарался бесшумно подкрасться как можно ближе.
  
  - ... двенадцатью возами.
  
  - Масло?
  
  - Может, и масло. А может, и нет.
  
  - Понятно, что масло. Или вино. Да, точно вино. Что ж ещё-то. Ишь ты, двенадцать возов, и это только сегодня. А сколько ж всего народу?
  
  - Да кто считал? Только от нас три десятка пошло, так это не все мессеры ещё. А там и из Лукки, и из Пизы...
  
  - Не мелочится герцог!
  
  - Да что ему? Давно ли эти земли получил? До сих пор, небось, денежки короля Манфреда спускает.
  
  - Ну, пока на дело.
  
  - Это да. Пока да. Не только вино пьёт... С мессером Фаринатой сегодня шептался.
  
  - О чём?
  
  - Дык не я шептался. Герцог. Я откуда знаю - о чём? Я на стене стоял, а они в замок пошли. Вдвоём. Я просто видел. Герцог от остальных отвернулся и не улыбается уже. Озабочены они чем-то, оба, но в тайне держат. Мессер даже Симоне отослал.
  
  - О как! Да Симоне и вернулся уже, кстати. Один.
  
  - Ну и господин, значит, скоро будет. ЗAмок приготовил, герцога встретил, скоро вернётся... Ну что, готово?
  
  - Да, на, держи. Надевай.
  
  - О! Другое дело, теперь не слетит.
  
  - Не должна.
  
  - Ага. Пока опять не перетрётся.
  
  - Ну, то не скоро.
  
  - Ага. Ладно, спасибо. Пошёл я.
  
  Из конюшни вышел мужчина в кожаном доспехе и с мечом на боку, хотя и без шлема, и быстро, не глядя по сторонам, направился к лестнице, по которой и взбежал на второй этаж. На меня ему было плевать. Я, прислонившись плечом к стене, продолжил изображать Гекльберри Финна, только что сквозь зубы не плевал, но больше ничего интересного не происходило. Я вспомнил, где слышал имя Новелло - его упоминала Мария, рассказывая о гибеллинах. Деталей не помню, но сам факт того, что он герцог - уже кое-что говорит. И вот он заявляется к нам... ну, то есть сюда, в Фиренцу... зачем? Фарината устраивает встречу не в самом городе, а где-то на отдалённой хазе. Зачем? Собирается толпа мессеров. Опять же - зачем? Герцог встречается с Фаринатой, атаманом местных гибеллинов и героем предыдущей войны, встречается отдельно ото всех остальных. Зачем? И - внимание! - меня тут держат под рукой и не выпускают из виду... Кстати, активность инквизиторов теперь понятна, если предположить наличие у них грамотных осведомителей, а не предполагать таковых нет оснований. Спешили, спешили в Равенне, или где там их начальство сидит. Знали они о визите герцога, и не рады были. Вот и ответ, почему приём где-то в загородном замке, подальше от больших скоплений гвельфов. Да, можно понять, что Фаринате в тот момент, два дня назад, могло быть не совсем до меня, и заняться записями Россини в тот же день он не мог не только из-за обещания Фионе.
  
  Я прослонялся по территории ещё с пару часов. Возвращения мессера дельи Уберти ждали, ждали все, от конюха до кухарки, и всё же он умудрился явиться неожиданно, как зима в России. Вдруг поднялась суета у ворот, брызнули во все стороны слуги, стражники поспешили занять места по расписанию и принять вид киргизских батыров: воинов гордых, суровых, неприступных, несокрушимых и бесстрашных, но где-то мифических, поскольку никогда их никто живьём не видел.
  
  Хозяин прибыл верхами, в сопровождении двух рыцарей. Влетев во двор, мессер Уберти лихо соскочил с коня, и, ничего не говоря, даже не посмотрев, кто принял поводья, побежал по ступенькам наверх. Рыцари спешились менее торопливо. Первый благодарно потрепал своё животное по холке и, взяв под уздцы коня своего напарника, повёл их в конюшню сам. Второй рыцарь, глянув на слуг, махнул рукой одному. Тот не заставил себя ждать и телепортировался к рыцарю.
  
  - Где мальчишка?
  
  - Я здесь, мессер ди Тавольи. - я отлепился от стены не дав слуге времени для ответа. А что ждать? Рыцаря я узнал, о ком он спрашивает - понятно. Время - деньги.
  
  Рыцарь прищурился на меня и кивнул:
  
  - Мессер будет с тобой говорить.
  
  - Таково и моё желание.
  
  - Жди здесь.
  
  Ди Тавольи отправился наверх вслед за Фаринатой.
  
  Ждать мне пришлось довольно долго. Наверх ходили слуги, приносили жрачку, уходили пришибленные, но довольные, что живы. Приходили и уходили другие, невиданные мной люди с хмурыми, беспокойными лицами. Ускакал куда-то ди Тавольи, на мой вопросительный взгляд лишь чуть дёрнув отрицательно головой. Пешком куда-то ходил Симоне. Быстро ходил, почти бегом. Вернулся где-то через полчаса, поднялся на третий этаж, и минут через пять перегнулся оттуда через перила ко мне.
  
  - Ружеро, поднимись к мессеру.
  
  Наконец-то. Я успел нарезать бесчисленное множество кругов по двору, устать, проголодаться, и вконец разозлиться. Ожидание на пустой желудок всегда меня злило. Особенно если не оправдывалось. Мои собственные бессилие и полная зависимость от здешнего господина тоже отнюдь не добавляли красок в моё мрачное настроение.
  
  Отчего-то остро, как беременной солёного огурца, захотелось демократии. Чуть-чуть. В терапевтических целях.
  
  Мессер дельи Уберти встретил меня стоя посреди своего кабинета, заложив руки за спину и глядя на приближающегося меня выпуклыми глазами. Я остановился шагов за пять и поклонился. Симоне остался стоять сбоку и чуть позади.
  
  - Рад видеть вас в добром здравии, мессер.
  
  Вот так, нейтрально, никаких упрёков типа "я тебя всю ночь ждала, глаз не сомкнула, где шлялся, скотина?!". Никакого недовольства. Мне недовольство ни по возрасту, ни по статусу не положено. Хозяина я должен бояться и любить. В такой именно вот последовательности.
  
  Хозяин долго тянуть с вопросами не стал.
  
  - Рассказывай, Ружеро. - это сегодня вместо "здравствуй" у него было. Тоже время экономит? Что ж тут такое случилось-то? По лицу видать, непростой у него денёк, а, может, и ночка беспокойная была. Я рассказ давно уже продумал, так что выдал ему несколько купированную версию, в конце протянув письмо, вытащенное Вито у убиенного незнакомца. Заполучи, фашист, улику. Будешь мне ещё мозг крутить, что инквизиция будет делать, а что нет, и какую "чушь" я несу. Как только Фарината взял в руки бумажку, у меня в левом углу зрения несколько раз мигнуло. Я наклонил было голову, пытаясь разглядеть, что там на полу, потом понял: это мне по "внутренней" связи что-то пришло, но открывать не стал. Некогда, да и вроде как собрался без этого жить.
  
  Быстро пробежав письмо глазами, мессер Уберти явил картину пластилиновой ярости: всё было медленно и абсолютно тихо. Он медленно закрыл глаза, ноздри его раздулись, он медленно глубоко вздохнул и выдыхал задерживая дыхание, желваки играли от челюстей до висков. Потом он сморщился, как сморщился бы любой российский патриот при мысли о госдолге США, открыл глаза и уставился прищуренным взглядом в пространство. Секунд на десять.
  
  - Таааак значит... Где Гвидо?
  
  Вот и я хотел бы знать. Хорошо, как оказалось, для Симоне это не было тайной.
  
  - Он ещё вчера отправился с Лапо, мессер. Вернётся сегодня вечером. Прикажете сразу проводить к вам?
  
  - Да. Впрочем, не стоит. И так всё ясно. На вот, прочти. - Фарината протянул бумагу. - Похоже, у меня ещё меньше времени, Симоне. - К Симоне я не поворачивался - не по местным понятиям это, от хозяина лицо воротить - поэтому реакции секретаря по прочтении письма не видел, но голос его остался спокойным.
  
  - Вы это предвидели, мессер. Вобщем-то ничего неожиданного.
  
  - Не будь дураком, Симоне! Да, я не сомневался, что они знают о моём сюрпризе. Да, я знал, что они охотятся за секретами Россини. Да, я знал, что они тоже готовятся и попытаются опередить меня. Но не так скоро! Через сколько времени нунций мог ожидать, что мы хватимся мальчишку? День, два, три? Не более трёх. Значит, через три дня это не будет иметь значения. И что же может случиться через три дня? Что? Анжуец [15] ещё в Провансе, это точно, разбирается с кузеном де Бо и его мятежными баронами. Войска из Рима за три дня даже не соберутся в одну армию, не говоря уже о том, чтобы дойти сюда. Совет Лукки ещё не решил, объявлять ли войну, и они давно уже не проводили сбора ополчения... Вокруг никого, никакой армии, что могла бы атаковать нас пусть даже через месяц, не говоря уже о трёх днях. Тогда что?
  
  - Интердикт?
  
  - Мне? Не имеет смысла. На моё место будет рад встать... да хоть да Саволья. И тогда Фиренце не поздоровится. Герцогу? Но Манфред пришлёт другого.
  
  - А самому королю?
  
  - Это сейчас-то, когда в Неаполе раздумывают, не перейти ли под крыло Патриарха? Многие и в королевстве, и в Константинополе ждут этого, как манны небесной. Урбан этого не знает? Знает прекрасно, и поэтому нет. Не интердикт.
  
  - Настроения в отношении Константинополя могут быть не столь сильны в народе.
  
  - Достаточно сильны для того, чтобы при живом Манфреде Урбан, из страха потерять пол-Италии, короновал Карла Анжуйского королём Неаполя и Сицилии.
  
  - Пф! Король без королевства!
  
  - Не стоит его недооценивать, сколько я тебе говорил! Он сейчас силён и разъярён. Корона столько времени словно ртуть ускользала от него! Десять лет назад Папа уже предлагал ему Неаполь, но тогда Людовик [16] запретил эту корону принять, как не дал и графство Эно, которое уже было у Карла в руках. От приданого его маленькой Беатриче - половины Арелата - ещё её сестре пришлось отдать Форкалькье, как будто Марго [17] было мало короны Франции. Оставшаяся половина Прованса не вылазила из бунтов. И вот теперь у него есть все шансы стать королём. Людовик не возражает.
  
  - У него нет денег. И Людовик не даст - после последнего Крестового Похода их нет ни у одного из братьев.
  
  - Зато есть армия, готовая эти деньги взять сама.
  
  - У Его Величества Манфреда тоже есть армия.
  
  - И, как и у Анжуйца, нет денег. Только армия Карла будет рассчитывать взять эти деньги в Неаполе, куда и будет рваться изо всех сил, а армия Манфреда будет только защищаться, без видов на хорошую добычу. Поэтому она будет драться хуже.
  
  - По дороге к Неаполю Анжуйцу нужно будет пройти через Ломбардию. Ломбардцы, конечно, не союзники нам, но франков они любят не больше.
  
  - Чепуха. Я бы им просто пообещал заплатить и не трогать их земель. Ломбардцы жадны. Так что между Анжуйцем и короной Неаполя стоим только мы.
  
  - Генуя, мессер?
  
  - Пока неизвестно. Генуэзцы на ножах с Карлом, это так, но они союзники Палеолога [18], от которого сбежал Балдуин [19], сидящий теперь в Неаполе. Tо есть, Манфред рассорился с самым сильным союзником Генуи. И это, как назло, как раз после того, как венецианцы разгромили флот Генуи. Палеолог может решить, что генуэзцы начинают обходиться ему слишком дорого.
  
  Я стоял растерянный в этом мутном потоке политинформации, не зная, можно мне уже почесаться, или всё же не стоит. Вот и нахрена мне всё это слушать? Куча ничего не говорящих мне имён и абстрактных событий, своей непонятностью выносящих мозг. Всё равно как изучать инструкцию по синхронизации многоканального стробирующего осциллографа на немецком языке. К тому же каацца мне, что информация эта как бы для внутреннего пользования. А я в свидетели не хочу. Алё, граждане! Вы тут не одни! Хорош государственные тайны из избы выносить!
  
  - Это... это что? Что такое? - услышал я над собой голос Фаринаты после того, как, опустившись сначала на одно колено, а потом, симулируя обморок, аккуратно завалился на пол лицом вниз. На правую щёку - слева у меня ещё ожог не зажил. - Ружеро, что с тобой?
  
  Согласитесь - идиотский вопрос. Как я тебе отвечу, придурок?! Я без сознания!!!
  
  Долго комфортно полежать мне не дали. Сильные руки быстро перевернули меня на спину. Как притворяться бессознательным лёжа на спине под внимательными взглядами я не знал, а потому медленно открыл глаза, стараясь сделать как можно более глупое лицо и ошарашенный взгляд. Для пущей убедительности, представлял себя лягушкой, нацеливавшейся было уже на комара, но внезапно вытащенной из пруда цаплей, и пытался имитировать. Меня приподняли от пола... А вот по щекам не надо! Да всё уже, всё! В сознании я!
  
  - П... простите мессер... - голос жалобный, слабый.
  
  - Симоне! Что стоишь, как пень? Беги позови... там... кого-нибудь!
  
  - Не стоит, мессер, это всего лишь обморок. У меня бывает... после того случая. Я вам говорил. Это быстро проходит, ничего страшного, мессер.
  
  - Вот же незадача! Ты можешь?.. Э-э... О, вот! Давай-ка, садись сюда. Симоне, налей ему вина.
  
  Опять вино... Да фак его мать! Не хочу я вина! Дайте мне минералки хоть раз. Холодненькой. С пузыриками. Сан Пелегрино или, там, Аква Панна. Мы ж в Италии! Чтобы вынутая из холода бутылочка тут же взопрела и окуталась на жаре изморозью, изошла паром... Щёлкнешь пробочкой - а оттуда тебе: пщщщщщ! Поцелуешь её в маковку, в засос, запрокидывая голову - и пузырики от радости вприпрыжку по языку, как маленькие кунг-фу панды на кастинге. Праздник! Нет же, винищем своим заливают. Потом голова чугунная, изжога, и изо рта воняет. Но альтернатива паскудная: вонючая вода из речки, дизентерия, сальмонеллёз и кампилобактериоз. А потом: обезвоживание, гиповолемия, поливитаминная недостаточность, гипокалиемия и, как следствие, экстрасистолия, мерцательная аритмия и, блин, финальный аккорд: трепетание левого желудочка и остановка сердца в фазу систолы.
  
  Давайте вино своё. Цирроз не так скоро будет.
  
  
  
  
  
  xvi
  
  [Год 1263. Август, 18; Первый час.]
  
  
  - Он пригласил меня поужинать в ресторане и сказал, что у него для меня большой сюрприз.
  - Может он собирается сказать что он гей?
  - Что??? Нет!
  ─ Почему?
  - Это стало бы большим сюрпризом!
   -- Friends.
  
  
  Хочешь жить - будь готов к неожиданностям.
   -- Джеральд Даррелл. Пикник и прочие безобразия
  
  
  
  
  Добирались мы сюда больше часа, я весь зад отбил на безрессорной повозке. Ди Тавольи и другим двум бойцам мессера Фаринаты было проще: они передвигались на личном, хай-тек, экологичном транспорте, в люксовых сёдлах (натуральная кожа, настоящее дерево, ручная работа, индивидуальный апгрейд и тюнинг, единственный экземпляр). Но мне не положено было, да и не умею я верхами.
  
  Мастерская Россини не соответствовала моим представлениям о мастерской, любой мастерской, не говоря уже о средневековом то ли алхимике, то ли оружейнике. За высоким монументальным забором неожиданно располагался маленький такой НИИ: целый комплекс строений. Что поменьше, отводились для различных жилых и хозяйственных нужд. А вот то, что побольше, и было нашей целью. Огромный домина раньше, до экспериментов мастера Россини, был бы пригоден для хранения среднеразмерных самолётов. Теперь от него мало что осталось. Одну стену вынесло полностью, раскидав камни по территории, внутренние перегородки и опоры сложились, крыша над частью рухнула. И потом всё это долго и весело горело. Плюс, как будто всех этих бед было мало, его с энтузиазмом тушили местные горе-пожарники, вконец доконав несчастное здание. Лёгкий утренний ветерок гулял над безнадёжными руинами. Не знаю, что я тут смогу найти полезного для себя. А ещё думал, как я в таком катаклизме выжить умудрился... Впрочем, ведь настоящий Ружеро на самом деле-то и не умудрился.
  
  Руины уверенности не внушали, но как не косись на пока ещё не рухнувшую крышу, как не сомневайся в прочности недогоревших балок, а идти внутрь всё равно придётся. Вздохнув, я решил не оттягивать конец в долгий ящик и, внимательно глядя под ноги и по сторонам, шагнул внутрь. Один. Мои сопровождающие к тому времени спешились и ди Тавольи, показав себя истинным воякой, одного бойца отрядил на пост к воротам, другого нагрузил заботой о транспорте, а сам, как командир, отправился на рекогносцировку подконтрольной территории: посмотреть, где пожрать, чего бухнуть, кого за задницу щипнуть. В соответствии с рыцарской честью, разумеется, а не просто так.
  
  Ну, а оператора телеги, то есть, пo сути, моего личного шофёра, можно было не считать: как и положено личным водителям, он, доставив шефа (меня!) на место, тут же испарился. В гараж, наверное.
  
  Осмотр я начал с наиболее пострадавшей части, полагая, что тут вряд ли что вообще уцелело. Так и было. Как смогли, местные расчистили завалы, особого риска переломать ноги не было, и мне приходилось перебираться, увозившись в саже, только через крупные камни и сгоревшие брёвна. Когда-то, тут было несколько комнат и рвануло, как мне кажется, в самой большой. Сопредельные помещения развалила ударная волна. Остальные пострадали больше от пожара. Повсюду среди головёшек и битого камня валялись осколки зелёного стекла и гнутые железяки. То и другое оплавлено. Можно даже сказать, не осколки, а застывшие... как это... не осколки, а... обплавки? Слова такого, конечно, нет, а вот предметы такие - есть. Люто тут горело. Как будто напалмом всё обработали, или, того хуже, термитной смесью на основе вольфрама - я знаю про такую штуку, мне Толик рассказывал. Ничего более-менее сохранившегося не осталось, даже, вон, камень, кажется, кое-где немного поплыл. Можно, наверное, потом поспрашать население, не слямзили ли они тут чего, но, судя по масштабу апокалипсиса, вряд ли.
  
  А вот другая половина дома отделялась внутренней стеной, почти такой же массивной как и внешняя, и потому пострадала гораздо меньше. И полезное тут нашлось. Да ещё какое полезное. Не знаю только вот, что я с этим делать теперь буду. Поскольку покойный мастер и в самом деле не пушку мастерил. Совсем не пушку.
  
  Сразу кидаться к находкам я не стал. Сначала глянул наверх и по сторонам. Потолок... потолка не было - сразу крыша. Метров пять до неё. Балки вроде крепкие, не должны прямо на меня обвалиться. Стены тоже. Перегородка, правда, всё же не везде устояла, но основная её часть опоры пока держит. Внутри - натуральный бардак. Взрывная волна таки дошла и сюда, хотя столь же серьёзного урона и не нанесла. У противоположной стены нерушимо стоял массивный станок. Метра три длиной, между прочим. Если бы я был хоть как-то технически подкован, то мог бы сказать, токарный он, слесарный, или там вообще фрезерный. А так - я без понятия, чем те хреновины на толстенной деревянной столешнице должны заниматься. И это был единственный оплот нерушимости в помещении. Остальное перед стихией не устояло в буквальном смысле. Справа наличествовал верстак. Верстак был опрокинут. На полу - инструмент, камни, мусор какой-то, деревяшки неприкаянные повсюду, тряпки, бумажные листки, некоторые обгоревшие. У стены, явно прилетев сюда из другого места, валялась труба на треноге, похожая на телескоп без начинки. В центре же... в центре же и находилось то, что, скорее всего, и было Единорогом. Некогда он стоял на сложносочинённой деревянной конструкции, ныне разрушенной, а теперь завалился на бок. И на пушку, хоть какую, он похож не был.
  
  Я медленно обошёл Единорог по кругу. Связка труб. Кажется, железных. Ну, или что-то типа того. Металлические, короче. Сварные. Упакованы шестиугольником. Диаметр труб сантиметров этак пятнадцать. Длиной метра три. Крепится связка на поворотной, скорее всего, платформе, ещё и с возможностью менять угол к горизонту.
  
  "Катюша", твою мать. Гвардейский, твою мать, миномёт. Мутант только.
  
  Я присел на край поваленного верстака. Подосрал Россини. Как есть подосрал. И что мне делать с этим? Что этому покойному мудаку стоило изобрести какую-нибудь охрененного калибра царь-пушку, а? Ну, отлили бы её, с грехом пополам. Стенки в метр толщиной на всякий случай бы зафигачили. Внутрь - полтонны тёртого угля с селитрой и серой. Ядро бы туда размером с яйцо Чака Норриса засунули, отбежали подальше, подожгли фитиль, да и бабахнула она, на страх агрессору. Кто жив остался бы - радовались. Праздник устроили бы. Да и я, сделав своё дело, был бы счастлив. Средства доставки чудо-оружия к месту действия меня вроде изготовлять не подряжали, так что не мои проблемы. И всё. Всё! Мне - медальку за ударный труд с профилем Ким Ир Сена, денежную премию имени Фарабундо Марти, и льготную путёвку на свободу. Красота! Ну? Неужели это было так трудно? А? Но нет. Мастер не искал лёгких путей в жизни. Вместо одного ствола ему подавай... сколько там? Тридцать семь? О как. И все не ядрами заряжать, а ракетами. Зачем ядра? Ядра - неееее. Ядра - это же так банально в тринадцатом, блин, веке! Нам реактивную тягу подавай. Я в надежде огляделся ещё раз: может ракеты тоже где-то тут завалялись? Если он уже их сделал, то ещё фиг с ним тогда. Но нет, конечно. Никаких ракет не было.
  
  Кто-нибудь знает, как сделать реактивный снаряд? С нуля, своими руками, и так, чтобы работало. Нет? И я - нет. Странно, да? Это в двадцать первом-то веке. Никто, кроме выпускников каких-нибудь ракетоделательных институтов, не знает, как при полном отсутствии скотча, жести, и алюминиевой проволоки сделать простейший, примитивный, неуправляемый реактивный снаряд к установке "Град"! Ракету ещё туда-сюда, можно как-то, в принципе... Тихо там! Я сказал - В ПРИНЦИПЕ! А вот снаряд... Да ещё в тринадцатом... Ракета-то улетела от тебя куда-нибудь на хвосте выхлопов - и ладно. Снаряд же мало того, что должен лететь туда, куда надо, так ещё там и взорваться. И взорваться именно там, а не на старте своей карьеры. Как сделать так, чтобы он взорвался не здесь и сейчас, поубивав не тех, кого надо, и не в процессе полёта, а по прибытию в стан врагов - я не имею никакого понятия. Конечно, можно бы применить методы научного подхода к проблеме, да вот только я даже не знаю, с какой стороны к этой проблеме подходить.
  
  Ну почему, почему не пушка, блять, a??? Как будто с пушкой было бы недостаточно сложно...
  
  Вздохнув ещё раз, я всё же пошёл по научному пути: восстановить, что восстановится, разобраться с возможностями, определить границы несбыточного, напустить туману, запудрить мозги начальству, да и соскочить с темы. Я бы уже сейчас начал думать, как свалить от Уберти и всех сопутствующих проблем, но девчонки держали. Вчера с Фаринатой был-таки разговор. И был он примерно таким:
  
  Я: (отвратно лебезя и кланяясь) Мессер Уберти, негодяи, захватившие нас с Гвидо, компаньоном вашего сына, захватили также женщин, что были под нашей защитой в тот момент. Позволите ли вы мне обратиться к вам с просьбой посодействовать и их скорейшему освобождению? Ибо есть у меня опасение, что негодяи станут вымещать свою злобу на ни в чём не повинных донне Марии и её племянницах.
  Ф: (хмурясь) Донне Марии? Племянницах? О чём ты?
  Я: (выпрямляясь) Когда за нами с Гвидо гнались ваши недруги, мессер, именно донна Мария дала нам приют, укрыла от врагов, и без сомнения именно ей мы обязаны спасением.
  Ф: (хмурясь ещё больше) Вот оно что... Инквизиция?
  Я: Ну... задержала нас городская стража когда мы пытались добраться до вас, или любого из гибеллинов, и притащили в Барджелло нас тоже вместе, но кто ими занимается сейчас - я не знаю. Возможно, и инквизиция.
  Ф: То есть, вы были вместе?
  Я: Ну да.
  Ф: Всё время?
  Я: Ну, как?.. Всю ночь и утро.
  Ф: И они вышли вместе с тобой и Гвидо из дому?
  Я: Конечно.
  Ф: Что значит - "конечно"? Почему они ушли с вами из дому? Они что - сумасшедшие?
  Я: Почему "сумасшедшие"? Иначе их бы всё равно схватили бы поутру.
  Ф: Кто?
  Я: Так... инквизиция же!
  Ф: Как?
  Я: Что "как"?
  Ф: Как бы их схватили?
  Я: (подозреваю подвох) Откуда я знаю? Ворвались бы в дом...
  Ф: Ты - дурак? Никто не может ворваться ни к кому в дом. Это же не война. Ни инквизиция, ни стража. Никто никого не может арестовать в его собственном доме. Только на улице. Ты этого не знал?
  Я: (офигевший) Нет...
  Ф: Пф! Ну ладно, ты ещё ребёнок, мог и не знать. Но та женщина, как могла не знать она? Она местная?
  Я: Вообще-то она из Болоньи.
  Ф: Вот как... Тем не менее. Им ничто не угрожало в их доме. Тем временем вы оба, или один из вас, лучше Гвидо, мог попробовать добраться сюда. Вот и всё.
  
  Вот. И. Всё. Так просто.
  
  Обидно? Ещё как, блин. Из-за моей дурости столько проблем людям. Да и мне тоже. Сколько трудов... хрен с ними с трудами - сколько моих собственных смертей! И всё от незнания того, что знает, кажется, любой горожанин. Сколько времени и сил было бы сохранено, знай я, что решение столь просто. Но, с другой стороны - а откуда я мог знать? У меня что - было время на изучение местной юриспруденции? Или я с детства тут живу и всё мне знакомо и привычно, как местным? Да мне, приехавшему сюда прямиком из Российской правовой действительности, даже в голову такое не могло прийти! Так что обидно - да, а корить себя не за что.
  
  Разговор, тем временем, продолжался.
  
  Я: Э-э... Мы не знали, мессер...
  Ф: Я это уже понял. Значит, они сейчас в Барджелло... Не думаю, что смогу им чем-то помочь.
  Я: Но мессер!
  Ф: Ты бы мог уже понять, что сейчас очень непростая ситуация и у меня полно других хлопот.
  Я: Они спасли наши жизни, мессер! Пусть наши жизни значат мало, но, спасая нас, они также оказали услугу и вам, мессер. Оставить без помощи женщину и детей, которые...
  Ф: (вздыхает) Я вижу, тобой движут благородные порывы, Ружеро. Что ж, это достойно показывает тебя уже со столь юных лет. Из тебя бы получился прекрасный рыцарь. Хорошо. Я попробую.
  Я: (вскидываясь) Благодарю, вас, мессер!
  Ф: (в останавливающем жесте рукой) Но не сегодня.
  Я: Но мессер! Их там, возможно, пытают!
  Ф: Не сегодня, я сказал.
  Я: (предварительно подумав и решив, что пафоса не помешает добавить.) Мессер, как вы знаете, когда человека пытают, дух его может сломаться, и он может оговорить себя, даже будучи невиновным. Я уверен, что это и есть цель ваших врагов. Если донну Марию и девочек пытают, они признаются в том, чего и не совершали, и тогда помочь им будет ещё сложнее. Дорога каждая минута, мессер!
  Ф: Не думаю, что до этого уже дошло. Ты ведь сам сказал, что обвинений против них на момент ареста не было. Значит, время ещё есть. Вот тебя бы пытали сразу. Но только потому, что сведения крайне важны и им нельзя было терять ни мгновения. Они очень, очень спешили. Фактически, это был не арест, а захват, как делается только на войне, и потом тебя бы просто убили. Тут же другое дело. Женщины арестованы и им предъявят обвинение. Не обязательно обоснованное, но тем не менее необходимое для суда. К аресту же и допросу женщины и её детей они вряд ли были готовы, несколько дней уйдёт на подготовку процесса.
  Я: Мне кажется, мессер, что это не всегда необходимо, чтобы начать пытки.
  Ф: (усмехнувшись) Тут ты прав. Правосудие не всегда столь щепетильно. Но если они захотят использовать их против меня - а это наверняка, потому я и согласился помочь - то им придётся тщательно подготовиться. Собрать о них сведения, подготовить документы, сфабриковать обвинения, добыть, по возможности, свидетельские показания... Так что сейчас спешить нет смысла. Тем более сегодня: скоро вечеря. Если их пытали, то уже закончили, если ещё нет, то сегодня и не начнут. К тому же, послать к Капитану с этим вопросом я, как ты понимаешь, никого не могу. Надо самому, а сегодня у меня ещё есть неотложные дела. Так что - завтра.
  Я: (хмуро) Может быть, есть возможность им хоть весточку передать?
  Ф: Зачем?
  Я: Не только физическая боль ломает душу, мессер.
  Ф: (качая головой) Вряд ли получится. Стража мне не подчиняется. Скажем прямо, стража не очень дружелюбна к гибеллинам. Поэтому сделать что-либо в обход Капитана народа, действуя через его подчинённых, не выйдет. А по закону передачи заключённым возможны только днём и только с личного разрешения Капитана или его помощника... Не унывай, Ружеро. Завтра с утра ты отправишься в мастерскую Россини, а я попытаюсь вызволить наших отважных донн.
  
  Так вот и получилось, что я тут, ковыряюсь на развалинах, Гвидо неизвестно где, девочки в тюряге, а Фарината, верный слову, отправился решать вопрос. Вот решит - тогда и подумаю, как свалить. Надеюсь, он уже всё там порешал и Мария, Паола и Лоренца уже на свободе. Времени прошло достаточно. Но мобильной связи тут нет, так что я изнывал в неизвестности.
  
  В ангар, заслонив на мгновение свет, вошёл ди Тавольи, с безразличным лицом оглядывая помещение.
  
  - Вот... - начал было я, собираясь рассказать ему о находке, но потом понял, что молчаливому воину это всё совершенно до лампочки, и просто продолжил собирать бумажки. С пола, с полки, из-под верстака. Не глядя. Потом разберусь. После бумажек наступил черёд всего остального: инструмента и оставшихся деталей. И того, и другого набралось на удивление много. Сложил аккуратной кучкой под окном.
  
  - Мессер, не будет ли с моей стороны оскорблением попросить вас помочь? Боюсь, одному мне не хватит сил поставить этот верстак на место...
  
  Место - как раз у окна, рядом с кучкой. Под верстаком - пусто. Ну, и так уже прилично макулатуры и металлолома набралось. Я устроился на сохранившейся табуретке у верстака и начал вникать. В бумажки. С железяками - после. Всё должно быть по порядку: сначала документация и инструкции пользователю, и только потом давим на кнопки.
  
  Когда я давеча упоминал инструкцию на немецком, я ведь про пример из реальной жизни вспомнил. Подогнали нам как-то блок к Сименсу как раз на этом языке. Так-то во всём мире принято дублировать на английский, а тут не знаю, какая там комета у них над Мюнхеном пролетала когда они тот блок паковали, но не было дубликата на английском, не было - и всё! И вот сидели мы всей толпой (плюс гугл-переводчик), и пытались понять: что, куда, и зачем. Из всех присутствующих не матерился только вежливый гугл. В густом сигаретном дыму висели столь же густые и причудливые словесные конструкции. Висели, и не падали. На одни выражения наслаивались другие, потом третьи, и так далее. И всё это так и оставалось плавать по аппаратной вместе с клубами дыма. Словесные конструкты уже жили самостоятельной жизнью, они росли и размножались, вели себя, как рыбы в аквариуме. И знаете что? В этот конгломерат из дыма и русского мата, немецкие слова из инструкции вписывались весьма органично. Я бы сказал, они как там родились. И уже трудно было понять, где философское "таёпанафрот...", а где вгоняющее в ступор "зихерхайтсштекдозе!!!". И на таком языке немцы вынуждены разговаривать всю жизнь. Стоит ли удивляться некоторым чертам их характера?
  
  Русский мат - вы же замечали? - он глубоко и трагично эротичен. Матерясь, русский человек как бы пишет сценарий короткой, но пронзительной сцены порнотриллерa. Глубина и одновременно трагизм заключаются в том, что не все участники этих эротических сцен - люди. Зачастую в акт вовлекаются и вовсе неодушевлённые предметы. Вдохновенного творца это не останавливает. Он далёк от сексуальной дискриминации по признаку одушевлённости. И вдохновенный творец на пути к духовному катарсису с безжалостной бескомпромиссностью поэта описывает: кто, кого, куда, где, как, и сколько раз. Иногда - не всегда! - в начале, середине, или в конце (произвольно) даётся краткое содержание предыдущих серий. С ознакомительной, по-видимому, целью.
  
  Mат немецкий - он гораздо грубее, неприятнее, и пропитан не эротизмом, а фекальными массами. Когда русский мат уносит слушателя в выси, где происходит акт творения новой жизни (да, подчас весьма необычной, чужой, потусторонней, даже неестественной), мат немецкий погружает в очко переполненного люфт-клозета...
  
  Это всё к тому, что моя ситуация сейчас была похожа: сложный и недособранный агрегат есть, инструкция к нему на непонятном языке есть, только гугла и сигарет не хватает. И так и тянет написать порнотриллер.
  
  Первый взгляд на бумаги показал, что кое-какую пользу из имеющихся записей я, скорее всего, извлечь сумею, но именно кое-какую: на итальянском была примерно лишь хорошо, если четверть записей. Остальное было либо на китайском, либо арабской вязью. То есть с тем же для меня успехом это могло быть написано на тау-китянском.
  
  Если вы послушаете, как говорят китайцы, посмотрите, как они пишут, и откроете википедию на странице "китайцы", вы поймёте, что китайцы больше всего любят три вещи: петь, рисовать, и размножаться. Когда они говорят фразу, они её пропевают, когда они пишут они её зарисовывают. Письменность они из рисования развили, понимаешь. Без рисунков в Китае делать нечего и поэтому ничего не делается. И поэтому китайская часть записей шла с с рисунками. Грубыми, весьма условными, но всё же рисунками, что давало хоть какое-то представление, о чём там. (Тут я сразу замечу, что как размножаются китайцы, с песнями или с рисунками, я не знаю. Это не такое уж редкое событие, судя по распространённости явления, но, парадоксально, кроме самих китайцев при этом процессе мало, кто присутствовал. Могу предположить, что они это делают так же, как по двести человек на ста квадратных метрах на китайских швейных машинках шьют китайские джинсы: сосредоточенно, деловито, без выходных, и с осознанием нужности процесса).
  
  С арабской частью было совсем плохо. И это хуже, гораздо хуже, чем читать инструкцию на немецком к знакомому, в общем-то, прибору с помощью гугла. Надеяться мне оставалось только на записи Россини.
  
  Ди Тавольи понаблюдал, как я сортирую записи, и молча удалился скучать дальше. К селянкам. Скучать со мной ему было не интересно.
  
  Я начал раскладывать записи на верстаке. В верхнем ряду у меня легли восемь разноразмерных листов бумаги (фиг его - может и рисовой), от примерно 15х20 до 30х50. Листки имели тенденцию упрямо сворачиваться в трубочки, пришлось придавливать камешками. На них - картинки разные, но на одну тематику. Вот лук со стрелой; на стреле, ближе к большому наконечнику, нечто круглое, похожее на средневековое ядро, только с двумя фитилями. Вот тоже стрела, но уже с чем-то привязанным, в виде прямоугольника от наконечника до примерно середины древка. У прямоугольника - хвостик мышиный есть. На хвостике - огромная пушистая кисточка.
  
  Вот горизонтальный овал с условно-цветочком каким-то на одном из полюсов; овал - как картофелина на палочке, или люля-кебаб на шампуре; с одного конца у шампура колёсико, а с другого - непонятная блямба. Сверху и снизу этого были нарисованы загадочные предметы, выглядящие как тонко-лезвийные ножи с круглыми в сечении рукоятками. Один прямой, другой с загнутым вверх узким остриём. У верхнего на рукоятке - почти квадратной формы яблоко. Подозреваю, что неизвестный микеланджело вовсе не ножи хотел тут изобразить, а вот что именно - фиг его. Но для таких тупых, как я, всё это было тщательно пояснено иероглифами.
  
  А вот на этой картинке китаец держит длинную палку, на конце палки - коробка, из коробки что-то вылетает, какие-то пучки травы и кометы, как то и другое рисуют в детском саду. По углам - картинки помельче и опять же пояснения. На китайском. Вот опять трава, на этот раз из вазы торчит, а рядом - по виду, так метла метлой. На рукоятку метлы через полукруглое отверстие у самого верхнего его края надет прямоугольник. Рукоятка же метлы необычная: похоже, сделана из двух металлических прутов, загнутых верхними концами в кольца, и кольца эти сцеплены друг с другом. Возможная связь между вазой с гербарием, непонятным гибридом метлы с совком, и имеющимся в наличии реактивным миномётом мне пока была не совсем очевидна.
  
  Ещё наличествовали несколько рисунков с китайскими пояснениями, где не было понятным вообще ничего, я даже приблизительно не мог сказать, что нарисовано, если только не воспринимать это как тест Роршаха. Самыми полезными были два последних рисунка. На первом было что-то похожее на чертёжный тубус, только шестиугольный, в нём - поперечная перегородка с многочисленными дырками, а в дырках - опять же стрелы с отчётливо различимыми цилиндриками у наконечников. Конструкция изображена и в разрезе, и в "собраном" виде; последний - на крайне схематичной подставке, ещё и на повозке... Ну, я так предполагаю, что на повозке - похоже, когда дело дошло до этого места, рисовальщик словил дзен, услышал хлопок одной ладони, впал в резонанс с потусторонним, и что дальше происходило в пошедшем в разнос мозгу обуянного инженерным экстазом китайца и в какой проекции всё это рисовалось - мне неведомо, и тележное колесо (одно, люди, одно колесо!!!) было единственным, о чём можно было сказать с уверенностью. Вторая иллюстрация была гораздо лучше и с художественной, и с информативной точки зрения: хорошо нарисованный мужик азиатской наружности, наклонившись, явно поджигал факелом запал остроносой ракеты. Ракета была присобачена к длинной палке и сидела в трубе, установленной на козлы под наклоном градусов в 45. Но лучше всего было то, что ракета была тоже показана в разрезе. Мне бы вот ещё только иероглифы расшифровать.
  
  Остальную часть китайской грамоты, не содержащую рисунков, как и арабские записи, я аккуратно сложил двумя стопками на край верстака. Всё может быть не так уж плохо: если с этими записями мог работать Россини, то, может, и ещё кто найдётся, кто сможет мне их перевести.
  
  Но даже и без перевода ход мысли Россини был понятен: сходство идей шестигранного тубуса с ракетами-стрелами и такой же в сечении "Катюши" лежало на поверхности. А тут ещё ракета в трубе и пустотелый телескоп на треноге. Мастер явно объединил разные технические решения в одном изделии. "Телескоп" мог быть начальным проектом, из которого он потом "дорос" до тридцатисемиствольного монстра. Но если "телескоп" был промежуточным звеном, то он не мог не быть испытан, а, значит, ракеты тоже должны были быть сделаны. Если, конечно, мои рассуждения верны.
  
  Я почти бегом кинулся к поваленному "телескопу" и установил его на деревянные ноги. Сходство с телескопом только усилилось - мастер предусмотрел винтовые зажимы для фиксации трубы в нужном положении точно как я помню на любительских подзорных трубах. Осмотр трубы показал, что догадки были верны: она была закопчена изнутри и на концах снаружи. Итак, полевые испытания этого станкового гранатомёта Россини проводил. Где ракеты? Все израсходовал? Или, что более верно, они взлетели на воздух в том взрыве? Так или иначе, мне не легче. Сделать их по таким китайским чертежам я вряд ли сумею.
  
  Кстати...
  
  Я так же осмотрел Единорог. Нет, никакой копоти. Единорог был девственен и чист, как сука лион бишон королевских кровей перед первой случкой.
  
  Вывод: средства поражения к Единорогу только изготовлялись, и в процессе изготовления изготовляться не захотели, прибив изготовителя насмерть, а меня... ну, тоже, получается. Остаётся надеяться, что у мастера где-то ещё остались полуфабрикаты, или как там технически называются недоделанные изделия. Здесь их нет, но это не значит, что их нет в природе. Или даже целые, готовые к употреблению ракеты. Ведь испытания Россини проводил не в этом помещении, и запас ракет может где-то ещё храниться. Значит, нужно выяснить, где полигон. Там наверняка складик обустроен. А в нём сосисочками в вакуумной упаковке лежит то, что мне так сейчас нужно...
  
  Полигон. Это первое. Второе... второе, надо всё-таки дочитать, что там на понятном языке изложено. Может как раз все переводы и пояснения, а я, как дурак, время теряю.
  
  В записях Россини на итальянском был, в основном, текст и очень мало иллюстраций. Только на двух из тридцати восьми листов имелись картинки. Текст я сначала просто пробежал глазами - только чтобы понять, есть тут что-либо дельное, или нет. Ну, что сказать... В основном - белый шум. Знакомые слова и бессмысленные предложения. Сходу, вроде, ничего не понять, но есть и отправные точки для расшифровки. Вот например про "аква фортис": "Возгонка стекла Венеры с алуменом и китайской солью и последующее осаждение духа, как описано у Джабира [20], успешна лишь частично. Метод даёт быстрый результат, но, по-видимому, нужна будет очистка: субстанция не действует на металл луны, хотя Джабир указывает полное растворение. Возможно, низкая концентрация или из-за примесей. О способе очистки или повышении концентрации Джабир не упоминает, скорее всего - не знает. Дистилляция не помогла, более того - субстанция полностью утратила свойства, разложилась, и осадить её вновь не получилось. Неожиданно. Исходная пропорция также неверна, так как части расходуются неодинаково"[21]. Сначала с описанными ингредиентами вообще темно, но на следующем листе нашёл: "состав из трёх частей китайской соли, одной части отца металлов, и двух частей древесного угля нужно обязательно уплотнить перед зажиганием до каменной твёрдости, иначе соединение становится нестабильным [22]". Дальше - рекомендации трамбовать долго, медленно и печально в бронзовой гильзе, не переусердствовать, и держать подальше от огня. Поскольку явно речь о порохе, ясно (смотри пропорции), что "китайская соль" - это селитра. Неясно, правда - какая, но ни синтеза, ни анализа я всё равно ни в жизнь не проведу, так что какая есть, такая и есть. Лишь бы работала. С "отцом металлов" тоже нетрудно догадаться, если третий компонент открытым текстом называется углём. Дальше с аква фортис пока не всё кристально, конечно. Кто такой "алумен" (алюминий? в тринадцатом веке?) и что за "стекло Венеры" остаётся пока загадкой, но что за "сильная вода" получается перегонкой селитры, в которой есть только калий/натрий, азот, и кислород? Правильно. Азотная кислота. Отсюда "металл луны", который должен в ней раствориться, с учётом тринадцатого века - либо серебро, либо золото. И ой чё-то мне кажется, что золотом будет какой-нибудь "металл солнца". Иерархия же. То есть, логика тут присутствует во всём этом и перекрёстным анализом я, дай Бог, смогу что полезное для себя раскопать. А может, и всё раскопаю, если найду переводчика с арабского и китайского. Ибо Россини часто в своём дневнике ссылается на Джабира, Аль-Раммаха [23] и Джафара ас-Садика [24] - все, как есть, арабы. Причём ссылается так, словно он делал пометки по ходу чтения оригиналов. Так что закономерны подозрения, что арабская вязь, в количестве шестидесяти четырёх листов сложенная в сторонке, и есть те самые первоисточники. И раз Россини так свободно владел арабским, то найти переводчика не должно быть в Фиренце делом совсем уж невозможным. С китайской частью было хуже. Китайские авторы не упоминались мастером совсем, и прямых ссылок на то, что мастер читал по-китайски с листа, как с арабским, не было. Но зачем-то китайские иероглифы он хранил вместе с остальными записями. Может, из-за картинок. Может, до кучи. Может, имел планы найти такового переводчика. А может, на китайцев ссылались арабы и перевод уже был. На арабский. Не знаю. Но и я китайскую грамоту выкидывать, разумеется, тоже не собираюсь. Разберёмся.
  
  Сейчас, наверное, надо всё же решать, браться мне за это дело всерьёз, или только изображать кипучесть, пока Фарината девчонок не освободит, а потом линять по ветерку? С одной стороны, ракеты - это вам не покер. Ракеты - это... ракеты. Их нельзя сделать на коленке. Тем более на моей: у меня артрит и нет никаких склонностей к рукоделию. Закручивая в стену шуруп бошевской дрелью, я рискую сломать дрель, шуруп, стену, или вообще пробить несанкционированный портал в четвёртое измерение. Меня нельзя допускать к изготовлению материальных ценностей - я их могу только потреблять. Я могу генерировать идеи, их всегда есть у меня, но реализовывать их должны специальные люди. Тренированные и с другой психикой. И с руками. У меня из плеч растёт только голова. Мне и этого хватает. Так что ракеты - это не моё. Это точно. Если меня и угораздит накорявить что-то похожее, то бояться уродца надо будет начинать задолго до его первого полёта, и вовсе не врагу.
  
  С другой стороны, я ещё мало что знаю обо всём этом. Сам ли Россини всем занимался? Нет, понятно, что я там присутствовал, но я - ребёнок, а были ли другие помощники? По логике, так нет, иначе Фарината за меня бы так не цеплялся, но это лишь означает, что никто не знает теории и всяческой алхимии, а вот тупое механическое изготовление, к примеру, корпусов и деталей ракет могло быть делегировано простым слесарюгам. Тогда жизнь сильно упростится. С химией у меня всяко лучше получится... если, конечно, переводчик найдётся. Но тут можно самого Фаринату и прозондировать. Или... Или воспользоваться особенностями этой реальности. Если правильно помню, то по достижении значения интеллекта в 20 я смогу активировать ещё один язык. Изначально я, по привычке, подумал о русском, но, похоже, не судьба будет. Только вот интеллект у меня... До следующего уровня оставалось только 28 опыта, а там можно будет накинуть ещё единичку, но, во-первых, это всё равно не решает проблему здесь и сейчас, ну, будет четырнадцать вместо тринадцати, всё равно не двадцать; а во-вторых, этот уровень ещё достичь надо, a как - не совсем понятно. Опять драться с кем? А если ухайдокают? Мне-то, допустим, ещё ладно (оставим пока, что умирать, даже зная, что почти наверняка возродишься, приятного мало, и что возрождение всё же не факт и не стопроцентная гарантия), на Фаринату тоже плевать, тут ещё и лучше будет. Даже Гвидо... ммммм... да, даже на Гвидо я могу махнуть рукой. В конце концов, он мне не сват, не брат, и даже не так, чтобы очень уж друг. А вот с девчонками так не получалось. Eсли уйду на перерождение - убью их. А не хотелось, прям хоть режь. Надо мне как-то без умираний умудриться наладить здесь жизнь, а то как-то некрасиво по отношению к окружающим... Вот интересно, если я всё время возрождаюсь в момент смерти Ружеро, значит ли это, что, прожив тут, скажем, ещё шестьдесят лет, я, померев, снова начну всю эту бодягу сначала, а? И к тому времени пожилая уже (а то и вернувшаяся из небытия) матрона вновь будет тоненьким голосом кричать "мама, мама, Ружеро очнулся"?
  
  Это будет жесть.
  
  
  
  
  xvii
  
  [Год 1263. Август, 18; Третий час.]
  
  
  
  Деревенька моя, порты с заплаткою.
  Приезжай ты ко мне, моя сладкая!
   -- Тимур Шаов. Деревенька
  
  
  
  
  
  До полудня было ещё далеко, но солнце уже начинало жарить вовсю и воздух над накаляющейся землёй начинал дрожать. До совсем уж адской жары ещё часа два, но уже сейчас вне укрытий было некомфортно. Выбравшись из полумрака мастерской, я невольно прищурился от яркого света. Благодать тут всё-таки, несмотря на жаркий август, благодать. У нас даже в пределах одной страны: где - слишком знойно, где - слишком холодно; где - слишком мокро, а где - слишком сухо. А вот так, чтобы как вот тут, вот так комфортно, так и не найдёшь. Да и на всей планете таких мест, как Италия, почти нет. Мягкий климат. Глубокое, синее небо. Изумрудные холмы кругом. Всё броское и контрастное, как гуцульская свадьба, сочное, презирающее скромные полутона привычного умеренного климата. Всё словно напоказ. И ведь не надоедает, почему-то.
  
  По двору гулял слабый ветерок, не способный отогнать жару. Где-то слышалось вопросительное и робкое "бе-е?", на что следовало авторитетное и увесистое "ммм-му!" По-деревенски пахло свежескошенной травой, вином, молоком, хлебной корочкой и, гармонично, навозом. От листвы винограда и деревьев, от жердины над колодцем, от прислонённого к стене колеса на землю ложились чёткие, словно нарисованные тени. У стены дома напротив в уютной прохладе под навесом удобно устроился ди Тавольи. На столе перед ним стояла объёмистая деревянная миска и здоровенный кувшин. К кувшину прилагалась литровая кружка. Глядя, как рыцарь таскает что-то из миски в рот, я понял, чего мне в жизни не хватало: калорий. Желудок громко потребовал восполнения утраты, и я устремился к миске, беспардонно наплевав на местный табель о рангах, согласно которому и имя моё было никак, и место было не за одним столом с рыцарями. Ди Тавольи покосил на меня блестящим глазом сквозь приоткрывшиеся веки, как кот на обнаглевшую мышь, но ничего не сказал. В миске был сыр, больше похожий на творог, а вот пил рыцарь, как и можно было предположить, не молоко. Впрочем, что бы он ни пил, второй кружки предусмотрено не было, и если на моё вторжение в его миску с сыром рыцарь никакого внимания не обратил, то сомневаюсь, что моя попытка отобрать у него кружку оставила бы его столь же равнодушным. Смолотив всухомятку остатки сыра, я почти с тоской кинул взгляд по сторонам, в надежде, что вот как раз сейчас мимо будет проходить крепенькая селяночка с крыночкой молочка. Но увы, по двору даже куры не ходили, что тоже плохо, ибо сыра было до обидного мало, а куры - это не только пух и перья, но ещё и яйца, а яйца, господа... яйца - это яйца. Это наше всё. В том или ином виде их все ценят. И взрослые и дети, и мужчины и женщины. Есть такие, что готовы содержимое яиц в сыром виде высасывать. Ну, так-то я предпочитаю омлетик с ветчинкой, помидорчиком, сладким перчиком, сверху пармезаном толсто посыпать... сытно, вкусно, красиво. Но можно, можно и сырыми, тут от ситуации зависит.
  
  - Мессер, - обратился я к ди Тавольи. - У нас образовалось ещё одно дело.
  Немного фамильярно, конечно, но местные политесы у меня пока как-то через раз получаются. Впрочем, рыцарю было плевать. Опорожнив кружку, он с глухим стуком поставил её на стол и стал наполнять её снова. На меня он даже не взглянул.
  - Единорог нашёлся, - продолжил я. - А метательные снаряды к нему - нет. Надо бы выяснить, не выезжал ли мастер Джиованни с ними куда. Может, здесь есть кто-нибудь, кто знает?
  - Да, - ди Тавольи отхлебнул вина. - Ты.
  - Э-э... я?
  - Если он куда и ездил, то ты ездил с ним. Так что ты и должен знать, куда.
  Немногословный всё-таки у меня начальник моей охраны. И логика у него такая вот, прямая и сногсшибательная, как удар копья.
  - М-м, видите ли, мессер... знать я должен, но я не знаю. Не помню. Понимаете? Память я потерял.
  Ноль эмоций, ноль сочувствия, ноль реакции.
  - Надо найти того, кто может сказать, куда ездил мастер.
  - Ищи. - рыцарь допил вино и, довольный удавшейся жизнью, откинулся на прохладную каменную стену. Я понял, что помогать мне тут никто даже и не собирался. Служба - она ведь и без того идёт. Придётся самому.
  
  День всё-таки не был таким уж поганым. И Единорог нашёлся, и какая-никакая инструкция к нему, и с селянкой мне повезло. Нашлась она. В первом же похожем на сарай домике, куда я заглянул, нашлась. Поскольку выглядела она лет на тридцать пять, то было девушке, вернее, конечно, женщине, лет двадцать. Была она так примечательно некрасива, как в иных селениях бывают некрасивы только редкие, чистокровные, породистые шведки. Небольшие глаза под нависающими надбровными дугами, впалые скулы, прямая прорезь рта и тяжёлая челюсть напоминали о палеогеновой юности человечества и о том, что все мы, млекопитающие, где-то родственники, в том числе и обезьяны, и лошади.
  
  Селянка замешивала тесто в здоровенной лохани, я же застыл на пороге. Во-первых, с яркого солнца надо было проморгаться. Во-вторых, живой человек нашёлся как-то так сразу, неожиданно, и я не знал, что ей говорить и как себя вести. Не продумал линию поведения. Я ж ребёнок. Как она на мои расспросы отреагирует? Если сразу путевой лист выпишет, так потом труднее разговорить будет. Надо с первой попытки. Сделать морду кирпичом, типа я тут самый жгучий перец, с охраной от хозяина заявился, всем строиться, ать-два? Тут есть риск. Она может быть тупая настолько, что до неё серьёзность момента попросту не дойдёт и она меня всё равно пошлёт. Это раз. Два: она может испугаться и перейти в энергосберегающий режим функционирования с отключением внешних рецепторов, контроля сфинктеров и центров речи. Наконец, она может как раз оказаться умнее или наглее ожидаемого и решить, что если чего важного, то вон целый рыцарь есть. Он бы и спросил. О секретности моей миссии, в коей рыцарю отводится роль исключительно силового агрегата, она даже и не подумает, естественно. Попробовать её сначала как-то расположить к себе? Безотказный (почти) способ с некрасавицами, вот только способы эти, какие я знал, уже не детские, а детские я если и знал, то уже забыл. Разжалобить? Печальные глазки - это тоже убойный аргумент в умелых детских руках.
  
  - А, Ружеро, - селянка, наконец, подняла голову и разглядела меня в дверном проёме. - Проходи. Чего ты там стоишь? Выздоровел уже? Вот и хорошо.
  О! А вот и четвёртый вариант, о котором я не подумал: я тут часто бывал и она меня, похоже, хорошо знает.
  - Не-а, - я уселся на скамью рядом с нею и решил добавить третьего способа. С глазками. На всякий. - Кости зажили, а голова - нет. Память я потерял.
  - Как? - немедленно и предсказуемо отреагировала селянка, поворачиваясь, чтобы и тесто месить, и меня видеть. - Совсем-совсем?.. Ох, божечки! - её взгляд наткнулся на левую половину моего лица. Ну да, как доктор Гарбо и говорил, не красавец. Яркая розовость сплошного ожогового рубца от уха до носа и от темени до подбородка сменится со временем белизной, а вот бугристость и стяжки никуда не денутся. Глаз не затянуло - и то хорошо.
  - Не, не совсем, - я криво усмехнулся и красочно, как мог, расписал ей, как, уцелев в адском пламени, несколько дней не мог не только ходить, но и говорить. Хорошо, сестра мастера и его малолетняя племянница выходили, но память так совсем и не вернулась.
  - О-ой, бедняжка! - она машинально попыталась всплеснуть руками, но потянувшееся за ними липкое тесто не дало. - И как же ты теперь так? Много не помнишь?
  - Много. - не стал я скрывать. - Вот с мастером одну штуку делали, так это помню. Что делали помню, а из чего, как, и куда ездили - нет. Теперь надо работу заканчивать, а как?
  - Не знаю... - растерялась селянка под моим требовательным взглядом. - Что же делать?
  - Найти бы кого, кто помогал нам...
  - Так Боско и Маджио же! - радостно перебила меня она.
  - Боско и Маджио?
  - Ну да! Неужто и их не помнишь?
  - Нет. - покачал я головой. - Я и тебя так вот помню, а имя - нет.
  - Джулитта, Джулитта я!
  - Точно! - я прищурился и улыбнулся. - Джулитта тебя зовут!
  - Да, да! - она довольно рассмеялась. - Ты меня помнишь!
  - Помню... Слушай, Джулитта, тут такое дело, понимаешь... выехали мы из города ни свет ни заря, позавтракать не успели, тут у меня сразу дела нашлись, тоже не до еды, так не евши и остался. Рыцарь, вона, уже подкрепился, а я так нет. У тебя ничего съедобного не найдётся?
  - Да вон, в корзине возьми. Я мужу приготовила отнести, но я ему ещё соберу.
  В корзине, стоящей под столом, прикрытые чистой тряпицей нашлись и хлеб, и сыр, и копчёные свиные рулетики, и... ну да, вино, будь оно неладно.
  - А молока нету? - уже потеряв всякую надежду на нормальный завтрак спросил я.
  - Так вот же кувшин стоит, Ружеро! Ты слепой, что ли?
  
  Молоко было таким, какое я, человек сугубо урбанизированный, в других условиях пить бы не смог. Вообще. Не так с ним, с молоком, было то, что оно было прям из коровы. Из живой. Нет, не поняли вы. Повторяю: из живой коровы! Дошло теперь? Из вымени прям. И в кружку. Без доведения до трёх процентов жирности, без пастеризации и прочих столь необходимых моему цивилизованному организму процессов. Оно откровенно и сильно пахло животным, и это мне не нравилось. У него был вкус животного, и это мне не нравилось. Оно было тёплым, словно само было живым существом - и это мне тоже не нравилось. Но мне нравилось, что это было не вино и не загаженная фекалиями вода, его можно было пить.
  
  Джулитта, проявив неожиданный такт, не стала приставать с вопросами пока я удовлетворял себя желудочно, а делилась местными новостями. Новости, к сожалению, были не очень радостные. Как оказалось, я и Россини были не единственными жертвами увлечения мастером пиротехникой. Были и другие пострадавшие, как при взрыве, так и при тушении пожара.
  
  - Оттано... помнишь, такой, вроде злой всегда ходил, левая рука у него не гнулась ещё? Они с Мериньо как раз чего-то длинное на носилках мессеру Джиованни несли, Оттано аккурат в дом зашёл, а Мериньо ещё нет, так Оттано оттуда и вынесло, только порваного всего, словно куклу тряпичную. Мериньо телом с ног сбило, а Оттано всё... уже и неживой. Это я сама видела, я ж вот тут вот была, у окна стояла, и видела. Вот всё-всё видела. За один миг всё случилось. Словно из ада самого пыхнуло, да так, что ярче солнца. А уж гром-то какой был! Не иначе, сам враг рода человеческого бесновался. Я в жизни ничего громче не слыхивала... Мериньо встаёт - и весь кровью облитый, а у самого-то ни царапины... Луто, ну, скотник, ты с ним поругался два месяца назад, он к Титте уходил, а ты ему сказал телегу запрячь через час, а он забыл... так когда грохнуло - у него со стены вилы сорвало - и прямо в живот ему! Ну, этого я, конечно не видела, это Смирро рассказывал. Вот ведь как Господь распорядился, и нарочно-то не сделаешь, а оно вона как. Пока жив, но из дырки гной пошёл, Фурелла говорит, нехорошо это. А вот Милвио уже лучше. Первые дни-то, как в себя пришёл, после того, как его в пожаре горящим бревном приложило, всё кричал, как кричал-то, аж страшно было. И днём кричал, и ночью. Пожёгся сильно. А вот уж несколько дней, как молчит. Авось да выживет, а то мужчин-то мало осталось. Слава Всевышнему, мой Гримальдо тогда в городе был, синьору продукты возил, а то может тоже... - она испуганно перекрестилась. - И Чедонио схоронили уже, и Баццо. Только они так обгорели, что и не узнать, кто есть кто. Так и схоронили. Падре, правда, долго сомневался, как хоронить, но что ж делать-то? Поименовал рабами Божьими, да и отпел...
  
  Имена, имена, ничего не говорящие мне имена... Не могу я помнить ни Оттано, ни Баццо. Не было меня тут. Не ругался я с Луто два месяца назад. Я тогда в другом мире и в другой жизни был. Тут был Ружеро, но он уже ничего не вспомнит. Он тоже в этом печальном списке ушедших. Вот только ни отпеть, ни помолиться за него, ни даже пожалеть его посмертно некому. Стёрт оказался пацанёнок навсегда и бесследно, словно морозный узор со стекла. Только этот момент для меня и сентиментален, поскольку Ружеро, как ни крути, не чужой мне, я в его теле живу, а вот остальных я никак не знал, а потому и скорби никакой в моём сердце не было. Какие-то люди перестали жить. Ну и? Что нового?
  
  Но имена эти не совсем для меня бесполезны. Имена эти говорят мне, что были, были помощники у мастера и помимо меня. Оттано что-то длинное - опаньки! - в мастерскую заносил, Баццо и... кто-то ещё со странным именем на "Ч" явно внутри были на момент взрыва; Мериньо, Маджио и ещё один товарищ с незапоминаемым именем тоже участвовали... Может, и ещё кто-то найдётся. Живём!
  
  Сам того не заметив я смолотил всё, что было в корзинке; всё, что женщина приготовила на обед взрослому мужику. И только не нашарив очередной кусок копчёного мяса, я понял, что в первый раз в жизни (в этой жизни) я поел вкусно и вдоволь. Хороший такой завтрак получился. Моему ошалевшему от нежданного счастья организму тут же захотелось закономерного в моём мире продолжения: прилечь и немножко так смежить веки. На предмет профилактики нервных стрессов и сердечных болезней. Увы. Век был не тот и дневной сон в деревнях пока не практиковался. Да и некогда мне было. Мне надо тут побыстрее заканчивать и возвращаться в город, ибо Фарината Фаринатой, а неспокойно как-то. Что там с девочками?
  
  - Много народу пострадало, - выразил я участие. Оно и для отношений, и для разговора полезно.
  - Ох, много. - Джулитта скрутила тесто в круглый и гладкий ком, и стала очищать от него руки. - И здоровые мужчины все. Что теперь жёнам-то их делать?
  - Что, совсем плохо будет?
  - Ну, с голоду, даст Бог, не помрут. Однако у каждой семьи хозяйство было, одной не удержать, если дети малые ещё. В контадо продать было бы можно, а тут кому? Тут только люди синьора живут. Так вот. Скотину жалко. Порежут.
  - А на сторону продать? Скотину-то.
  - На какую сторону?
  - Ну, в другую деревню. Или в город.
  - Кто поведёт-то? Если одна с малыми детьми осталась? Это-ж только перегонять несколько дней, да пока там, да обратно... Было б народу побольше, так договорились бы с кем, кого подрядить на торг поехать, а так-то теперь с кем договоришься? Все при деле, у всех, вона, рук не хватает. Так и на синьора ещё отработать... Нет, - она вздохнула. - Порежут. А вот тогда к зиме плохо будет. Ни сыра, ни масла. Голодно.
  - Ну, может, хозяин поможет как-то...
  - Поможет, - она кивнула. - Если не всё заберёт.
  - Всё? Что, прям вот всё забирает? Это как это?
  - Так зерно и масло-то всегда почитай до дна выбирает, а остальное-то, вино, или там мясо, то когда как. А ежели нужда у него какая, так совсем только-только до весны дожить остаётся. А уж будет у синьора в этом году нужда, или нет - нам не ведомо.
  - Дела... - И так, оказывается, может быть. Фарината-то, кажется, того... Не того он. Не совсем белый. А может даже и не пушистый. И до идей меценатства пока не доразвился. Последнее может и не заберёт, а может и заберёт. Как фишка ляжет. И на загибающихся от голода пейзан ему, видать, фиолетово. А нужда у него в этом году уж точно будет. Да ещё какая. Меня спросите. Гонка вооружений, итить её.
  Я как-то автоматически прикинул свои ресурсы. Нет, ни финансовых, ни каких-то прочих возможностей помочь местным жителям мимо мессера Уберти у меня не было. А он даже с девчонками помогает не мне, а себе, и не скрывает этого.
  - Ага. Посидишь ещё? Я в погреб схожу, вон, корзинку ещё соберу мужу, а то Гримальдо прибьёт меня, если голодным оставлю. Там и тесто подойдёт.
  - Да нет, - что двадцать первый век, что тринадцатый, а людям никак времени на общение и дружбу не хватает. Вечно мы заняты. Что ж за жизнь у нас такая? Даже у селянки в средневековье времени просто поболтать со знакомым нет. - Тоже пойду. Где, говоришь, эти Маджио и... кто там ещё?
  - Боско. Ой, плохо у тебя всё-таки с головой. Даже Боско не помнишь.
  - Плохо. - Чего спорить с очевидным? - Так где они оба?
  - Про Боско - не знаю, его уж второй день нету. А Маджио за дровами отправился с утра. К заходу, наверное, вернётся.
  К заходу? К заходу - это плохо. Это поздно. К заходу мне надо обратно. Не ночевать же тут.
  - А куда отправился?
  - Так в... - Джулитта вдруг осеклась, покраснела и начала заикаться. - Эт-то... он... у... у... т-так э-э-э... за дровами он... за дровами. Не знаю я! Пойду я, ладно, Ружеро? Мне надо...
  - Да, конечно, иди, Джулитта...
  Я растерянно посмотрел вслед выскочившей во двор девушке. Чего это было-то, а? Я что, табу какое-то местное нарушил? Что тут за дрова такие? В них сплошь Буратины сидят, что-ли? Или дрова покупать - это тут как мастурбировать днём на Красной площади на кортеж президента? Чего её так заглючило на этом вопросе? Вот сколько тут живу уже, а так и не войду в среду, не ассимилируюсь. Чужой я тут. Не знаю реалий жизни народа. Прям как министр экономики в России.
  
  Вернувшись в ангар, я занялся своим (теперь уже - своим) небольшим архивом. Тубусов тут чертёжных пока не существует, пришлось сворачивать бумаги в единую трубу, упаковывать в более-менее чистый мешок, и перевязывать верёвкой.
  
  Ну, что... главное секретное изделие я нашёл, даже два, на выбор. Всю доступную на сегодня техническую документацию тоже. Осталось найти помощников, полигон, ракеты, суметь наладить их серийный выпуск, и довести до приемлемой для практических нужд кондиции. Ну и топливо к ракетам и начинка боеголовок отдельной статьёй. А, да! При этом остаться живым, поскольку порох - это порох, а вот азотная кислота - это азотная кислота. Я не я, если Россини, пренебрегая техникой безопасности, не замачивал в ней хлопчатобумажные изделия с последующей их просушкой. Порох столько бед бы не натворил - не бочками же он его тут хранил. А вот несколько килограмм нитроклетчатки вполне могли устроить тут тот самый биг-бада-бум со срыванием крыши и с выносом дверей и тел. Из всего этого сегодня я мог попытать счастья с помощниками и полигоном. Остальное - потом... Ничего не забыл? Хо! Конечно забыл! Смежников, ребятки, смежников! И, натурально, поставщиков. Откуда исходники поставляться будут, а? Уголь - хрен с ним, нажжём. А сера? Она не везде под ногами валяется. А селитра? С нею вообще голяк. Сам вместо Колумба в Чили поеду? А все эти "венерины стёкла" и так далее, про которые я даже не знаю, что такое, где брать? От то-то же. Но надеюсь, что кто-то за это отвечал, за снабжение. Не сам же мастер этим занимался. И, надеюсь, этим начснабом был не я.
  
  Во дворе ничего не изменилось. Рыцарь, кажется, задремал в тени. Остальных вояк всё также было не видать. Осмотр домов и сараев признаков складирования боеприпасов не выявил. Все они были либо жилыми (в зависимости от предлагаемого сервиса и комфорта: для людей, лошадей, коров, баранов, свиней, или кур), либо иного хозяйственного применения: кузница, кухня, амбар (это же то место, где зерно хранится, нет?) и прочие атрибуты сельской жизни, которая оказалась сложнее в устройстве, чем я думал. Видел много чего: тяпки, молотки, топоры, вилы, грабли, такие загнутые штуки для пахания земли за конём, здоровенные колёса, ободы для бочек... Много чего, в том числе и нашу повозку, и своего водителя, дрыхнувшего в ней. Но ракет не было. Нигде. Странно, да? Деревня, тринадцатый век на дворе, а ракет в хозяйстве - шаром покати.
  
  Я сделал круг по территории, натыкаясь среди подсобных строений на занятых своими делами обитателей. Обнаружил одного из вояк. Судя по виду и солдата и селянки, на вечер были планы по восстановлению численности популяции.
  
  Краткое общение с местными меня немного опечалило. Надежды на дополнительную помощь зала растаяли, как дым. Термин "тьфу, деревня" - это очень, очень мягко сказано. Джулитта, оказывается, интеллектуальный гигант и гений словесности. Несколько мужиков и пейзанок, которых я попытался расспросить про Маджио и Боско, только молча пялились на меня выпученными глазами, как на оживший труп, или трясли своими бестолковыми головами. И, замечу, у майского жука в момент спаривания в глазах больше интеллекта, чем было у этих сельчан. Мериньо, помогавший покойному Оттано носить что-то длинное, среди них не нашёлся. Вопросы о делах мастера Джиованни вызвали в двух случаях неостановимые поклоны, в двух случаях непроизвольное открытие рта с остекленением взгляда, а в трёх случаях собеседники пятились назад на безопасное расстояние и оттуда быстро ретировались, оглядываясь, не гонюсь ли я следом. Не добившись от них ничего путного (да что там путного - хоть какого бы!), я шёл дальше и как-то незаметно оказался в саду. Сад был огромен, но не ухожен. Но оно и понятно: до триумфального возвращения хозяина тут наверняка царило уныние и депрессия, а после - вилла превратилась в режимный объект, где начальствовал безумный изобретатель, интересующийся взрывчаткой и системами залпового огня, а ландшафтным дизайном в последнюю очередь. У меня мелькнула надежда, что размеры сада позволяли как раз под полигон его и использовать, и с этой надеждой я чуть не бегом кинулся его исследовать. Открытие не заставило себя ждать. Правда, это были не ракеты в полной сборке, но тоже было полезным: пацанёнок лет девяти или десяти, по имени Смирро. Он сидел у журчащей в арычке воды и хрустел недозрелым яблоком. Пацанята, если с ними правильно - лучший источник информации, ибо энергии, любопытства, изобретательности и способности просачиваться сквозь все средства защиты у них как у фильтрующихся вирусов, а способов борьбы с ними человечество пока не придумало. Смирро меня и просветил, что сие был не сад, а парк, поскольку территория эта, несмотря на весь наблюдаемый мною колхозный парадиз, всё таки сельскохозяйственным угодьем не была, а была она виллой. Вилла была отдана Фаринатой под нужды военпрома после того, как он отжал себе после победы поместье покруче. И в парке этом никаких ракетных стрельб явно не проводилось.
  
  - Не, - говорил Смирро, одновременно пытаясь языком дотянуться до облитого яблочным соком подбородка. Язык не доставал самую малость. - Мессер Джованни сюда и не ходил никогда.
  - А Оттоньо? - если мастер не ходил, то точно стрельб тут не было. Да и, по зрелому размышлению, не должно было быть. Из соображений секретности. Вон тут интеллектуально не перегруженного народу сколько. Но склад быть мог. Слабая надежда, но отработать версию надо.
  - Оттано? Оттано ходил, конечно. С месяц назад у него коза сюда забежала. Искал.
  - А Мериньо?
  - Мериньо? А! У Мериньо нет, не забегала.
  - То есть, не ходил?
  - Уку, - Смирро мотнул головой. - Хотя, может и ходил. Осенью тут много, кто ходит.
  - Зачем?
  - Так вон. За оливками. Оливки тут растут. Много. Но бабы в основном ходят. Ну, и мы с Джио.
  - Джио? Кто это?
  - Фуреллин внук. Отца у него отродясь не было, говорят, убили, а мамку прошлым годом лихорадка унесла. С бабкой живёт. С Фуреллой. Ух, смерть злая старуха! И зуб у неё один!
  - Подожди про зуб... А Маджио где сейчас?
  - С овцами ушёл, на выпас. Луто-то с дырками в животе, вот он и вместо него.
  - Ага... А когда вернётся?
  - Так это смотря куда пошёл. Если только до оврагов, так к ночи и вернётся, а если там уже Джорджо появился, то всё, на дальние выпасы гнать надо будет. Так там и на несколько ночей может остаться.
  - Угу, угу... А Боско?
  - Не, Боско скотиной не занимается.
  - Да Бог с ней, скотиной. Где он пропадает, не знаешь?
  - Не знаю. Уж пару дней, как нету. В город, наверное, поехал. К синьору.
  Так-так-так... Это что ж за Боско такой неуловимый? Пропал - и с концами. И никто не знает ничего. Можно и даже нужно будет спросить или самого Фаринату, или Симоне об этом Боско, не появлялся ли, но, похоже, я, не думая, не гадая, случайно на инсайдера вышел. Но прежде, чем у Фаринаты интересоваться, можно же и местное начальство пошевелить. А я, кстати, даже и не знаю, кого. Может, именно с этого мои поиски и начать стоило? Лопух я в уголовном розыске всё же.
  - А кто тут вообще главный?
  Смирро чуть яблоком не поперхнулся.
  - М-мессер Фарината главный. Ты дурак, что ли?
  - Да нет, это я понимаю. Когда его нет, кто главный?
  - Кто он скажет, тот и главный, кто ещё?
  - И кто это сейчас?
  - Ну... Раньше мессер Джованни был.
  - Но его-то теперь нету?
  - Нету.
  - И кто вместо него?
  - А... - пацан растерялся. - Не знаю, кто вместо него. Синьор не говорил ничего.
  - И что, нету главного?
  - Почему нету? Есть.
  - Смирро, - не выдержав рявкнул я, чуть всё не испортив. - Не зли меня! Кто тут главный сейчас?
  - Сейчас-то? - Смирро рефлекторно втянул голову, настороженно посмотрел на меня, сжался, и я понял, что надо сбавить тон, если не хочу, чтобы пацан задал дёру в кушири. - Так вон, мессер рыцарь с вами приехамши. Он и будет главный сейчас. Кто ж ещё? А вот тут вот вы главный, конечно...
  - Да нет, Смирро, ты меня не понял. И не пугайся так, ничего я тебе не сделаю. Кто до рыцаря тут главный был?
  - Так это... мессер Джованни был...
  Блин, бесполезно. Но вроде как на самом верху этот момент упустили и замену начальству не определили, оставив без прополки расти и колоситься ростки стихийного анархизма на одном отдельно взятом садово-огородном участке. Непорядок. Но мне, если сюда перебираться, оно и хорошо будет. Подальше от начальства, и всё такое. Кухня с прилагающейся к ней Джулиттой уже есть.
  
  А с обнаружением полигона Смирро мне всё-таки помог. Вполне неожиданно. Я, чтобы снизить его настороженность, задобрил его рассказом о наших с Гвидо похождениях (лайт-версия для печати, разумеется, в приключенческом стиле), а он, расслабившись, со мной поделился чем бы вы думали? Правильно, своими собственными похождениями. И оказалось, что мы с мастером, а также Боско и Маджио, вместе или по отдельности, время от времени отправлялись на повозках по направлению к горам, и один раз они с Джио сумели проследить за грузо-пассажирским караваном, хотя и не до конца. Больно уж далеко в горы надо было забираться.
  
  - А как далеко-то? - спросил я.
  - Ну... - Смирро задумался. - Туда раз десять отдыхать пришлось. Потому и не побежали дальше: догнать уже не могли. А обратно, конечно, легче: и пешком, и с горки.
  Понятное дело, что мне это мало, о чём говорило. Откуда мне знать, сколько они там между передышками пробежать способны, да как долго и как быстро бегают эти шкеты.
  - А показать сможешь?
  - Чего не смочь, смогу.
  - Ну, и отлично... Слушай, а чего вы за нами следили-то?
  - Так это... - пацан шмыгнул носом, но не смутился. - Интересно же.
  
  На то, чтобы зарядить повозку лошадью у моего водителя ушло минут пятнадцать, не больше. Я думал, ди Тавольи, как старший по званию, в лучшем случае отправит с нами кого из служивых, но нет. Узнав о поездке, лень с него тут же слетела. Он подозвал одного из пейзан, выпятил грудь, засунул большой палец левой руки за пояс, правой показал на явившегося на его клич армейца, на бегу поправлявшего перевязь, и что-то сказал. Не знаю, как можно что-то грозное и суровое сказать на итальянском языке (с повозки не слышно было), но у рыцаря была, видать, практика, он сумел, потому, что пейзанина явно пробрало. Он затряс головой, испуганно поглядывая на заместителя ди Тавольи. После этого рыцарь взгромоздился на своего маунта и мы тронулись.
  
  Скорость передвижения была раза в два выше пешеходной, то есть, получается около 10 км в час. Мы ехали где-то с полчаса, когда Смирро дёрнул меня за рукав:
  - Во, вот до сюда мы добежали. Всё, дальше уже не могли. Пить больно хотелось.
  
  Да, воды тут не было. Почва была сухая и каменистая, бурая трава пробивалась неопрятными пучками, между валунами как рыжая щетина меж прыщей алкоголика. Дорога шла круто в гору и за это мы время прилично поднялись: заметно посвежело и кроны светлоствольных сосен стали совсем уж редкими. Отсюда Смирро перестал быть помощником и надо было как-то определяться, двигаться до упора по дороге, больше похожей на двухколейную тропинку, или искать место съезда. Я посмотрел на ди Тавольи, но тот явно не собирался начинать командовать. Интересно, что ему такого Фарината сказал? Не сомневаюсь, что ни о каком подчинении мне тут и речь не идёт, просто до поры до времени мне оказывается содействие и невмешательство. Интересно только было бы знать пределы моей свободы и власти. Длину цепи, так сказать.
  
  Ладно, лучший вариант он, как водится, компромиссный. Переться по дороге до упора смысла нет, любая дорога чаще всего ведёт в населённое место, а там мне делать нечего, но и начинать шариться по кустам прямо тут тоже не будем. Поедем по дорожке, и будем посматривать по сторонам, где искомый съездик может находиться. Первичный осмотр, иными словами. А там, если что, вернёмся и поищем повнимательней.
  
  - Куда эта дорога ведёт-то? - спросил я у Смирро.
  - Не знаю. Вот там вон, - он махнул рукой вперёд и вправо. - Ущелье есть, только оно никак не называется. А дальше не знаю.
  - В Кампильо она ведёт, - неожиданно вмешался ди Тавольи. - Можно и дальше по ней до Фоньяно добраться, но там она уже совсем для повозок не годна, только пешим ходом.
  Ну, где повозки не ходят - там и нам не надо.
  - И далеко до Кампильо ещё?
  - Отсюда не более десяти миль.
  - Поехали тогда, чего тут стоять. Мессер Матиро, а вы хорошо эти места знаете?
  - Никогда тут не был.
  - Э-э... А как же?.. Ну, вот про Кампильо и это... как его...
  - Так на Равенну можно выйти, - равнодушно объяснил воин. - Да и Болонью с юга обойти хорошо можно было бы, в обход их крепостей. Но нормальную армию тут не проведёшь, только небольшие пешие отряды пройдут, поэтому и дорога не важна особо, но знать о ней надо. Не только мы по ней можем ходить. Болонцы так к самой Фиренце, к воротам подойдут, если, опять же, пешие.
  
  Вот такой вот краткий курс Академии Генштаба вот.
  
  А съезд с дороги я-таки нашёл, нашёл довольно скоро, и нашёл именно я, не ди Тавольи, не Смирро, и уж тем более не сонный кучер, который за всё время, что я его видел и слова не сказал. Мало того, что это было само по себе приятно для самооценки, так ещё и слегка мигнуло у меня в левом глазу. Внизу. И я уже знал, что это значит. И вот не хотел, не хотел же я этого делать, но ведь интересно же! Оказалось, мой "внутренний мир" обогатился одной единицей опыта и умением "следопыт" первого уровня, который давал десятипроцентный шанс обнаружить следы, оставленные не дольше десяти дней назад.
  
  Когда я показал ему на едва-едва, но всё же заметную колею, пересекающую наш путь слева направо, словно расходящиеся трамвайные рельсы, ди Тавольи подъехал поближе, осмотрел дорогу под копытами коня, глянул в сторону возможной уходящей колеи и кивнул:
  - Может быть. Там, похоже, действительно есть какое-то ущелье.
  
  Если съезд с дороги никак замаскирован не был (да и как его замаскируешь - растительности по обочинам практически никакой), то вот с обнаружением ущелья пришлось помучиться, что было для меня неожиданно: казалось бы, как можно не найти целое ущелье? Можно, оказывается. Не так просто что-то найти в горах, не зная точно, где искать. Даже такую большую штуку. Мы бы и не нашли, но были уверены, что оно есть, и есть где-то здесь. И мы знали, что путь должен быть проходим для повозки. А там упорство и труд сделали своё дело. Пришлось часа три петлять между камней и деревьев, вверх и вниз по склонам, но мы вышли, наконец, на небольшой ручей, который и довёл нас до места. Ди Тавольи, ехавший впереди, остановился, глядя на открывшуюся ложбину между гор и тут что-то металлически щёлкнуло, рыцарь откинулся на коне, который тут же сдал назад, разворачиваясь, и я увидел, что из левого плеча воина торчит длинное оперённое древко.
  
  
  
  
  
  xviii
  
  [Год 1263. Август, 18; Шестой час.]
  
  
  Войну любил он страшно
  И дрался, как петух
  И в схватке рукопашной
  Один он стоил двух.
   --Гусарская баллада. Жил-был Анри Четвёртый.
  
  
  
  
  Была однажды такая история. В бытность мою студентом, отправили нас на военные сборы. Чтобы, стал быть, не зазря мы офицерами после окончания института числились. Ну, сборы и сборы, ничего особенного, но напоследок наши затейники решили устроить отработку обороны батальона в условиях ядерного удара. Ну, типа, противник наш американский совсем с глузду сдвинулся, а дух наш, естественно, столь несломим, что они уже и по батальонам начали атомными бомбами долбить, иначе, дескать, никак нас, свободолюбивых славян, не взять. Непонятно, правда, на чьей территории всё это должно было происходить, но да ладно. Ну и хорошо: оборона - не атака, если, конечно, окопы копать не надо. Нам - не надо было. Не первые мы на том полигоне были. Всё было давно раскопано. Ну что, устроились мы поудобнее в окопах, закурили, и стали ждать назначенного часу, когда нам шоу запустят. Никто ядерного взрыва, даже пусть имитированного, вблизи не видел. Да и вдали, если честно, тоже не довелось, так что было нам интересно. Первый раз за несколько недель. Часом "Ч" было, как сейчас помню, одиннадцать часов, двадцать три минуты. Это, кстати, фишка наших военных начальников, такое время назначать. Никогда не будет одиннадцать двадцать или двадцать пять, и уж, упаси Господь, конечно не одиннадцать тридцать. Говорить про одиннадцать ноль-ноль вообще нельзя - это верх глупости. Нет. Только двадцать три, или двадцать одна минута. Причём цифры чаще всего нечётные. Не знаю, почему. Это загадка природы, как завёрнутая слева-направо раковина улитки. Вот и у них на каком-то этапе развития то ли сам мозг так заворачивается, то ли военные заведения хитрые мозгокрутные секретные приёмы знают, но факт есть факт. Да вы и сами, наверное, замечали, что ихняя логика, закрученная против часовой стрелки, другими мозгами не усваивается. Им, наверное, кажется, что неприятель-то других цифр, кроме круглых, не знает, и нечётным временем они наверняка утаят от него точное начало исполнения своих секретных планов. Ну, как, знаете, некоторые верят, что мухи от грязи заводятся, а чёрная кошка - к несчастью. И плюют через левое плечо. Трижды. Нечётно.
  
  Так вот. Назначили время, привезли имитатор (я его видел, бочка литров на двести и всё. Ничего особенного), чего-то там настоящие (не наши с кафедры, а реальные армейцы из соседней кадрированной части) похимичили, прыгнули в уазик и сделали всем ручкой. Мы сидим, время тикает. Наши паркетные вояки гордыми ястребами войны сидят за нами, в бетонном центре управления полётами. Ждём. Самые быстрые часы были у Кахрамона (это однокурсник наш был, а не шестиногий пришелец с Марса. Нормальное имя кое-где), они были часами будущего, часами-гениями, поскольку навсегда опередили своё время, никогда никого не ждали, и первыми радостно сообщали об уместности приёма пищи и наступлении отбоя. Правда, они также и подъём показывали первыми. И вот они тикнули двадцать три. Ожидаемого события не случилось, вызвав, естественно, вполне уместные комментарии в адрес как самого Кахрамона, так и рекомендации по поводу часов-энтузиастов. Потом 23 тикнуло у одного, у другого, у третьего... И ничего. У меня были одни из самых ленивых часов и они никогда никуда не спешили, философски полагая, что ничто по-настоящему важное мимо нас всё равно не пройдёт, а из-за мелочей и суетиться не стоит, но и их стрелки уже миновали "круглую" отметку "25", а ядерный имитатор имитировать ничего не хотел. Возможно, у кого-то из наших командиров нашлись ещё более медленные часы, но когда мимо срока прошло минут пятнадцать, стало ясно: дело не в часах. Ну, не в часах - и не в часах, хрен с ними. Но тогда, получается, дело в имитаторе? Ото ж. В здоровенной байде, настроенной на охрененный такой бабах. Такой охрененный, что сойдёт за ядерный, и даже в окопах сидеть можно было лишь метрах в ста. Дело было до эпохи сотовых телефонов, полевую связь налаживать ради развлечений наших умников - идиотов не нашлось, так что вызвать профессионалов для решения проблемы наше горе-офицерьё не могло. Кроме нас для побегушек никого не было, но мы всё-таки не солдаты, а студенты. Пришлось им самим грузиться в прикомандированный от полка уазик и ехать на разборки с упрямым имитатором, не желающим самоподрываться. Поехали они все. Ибо города, назло Александру Васильевичу, легче берутся толпой, а не смелостью. Ну, поехать-то они поехали, только недалеко. Уазик остановился метров за пятьдесят и некоторое время стоял. Зуб даю: они солдатика-водилу грозно упрашивали подъехать поближе. Но он был не дурак, встал насмерть, и послал их на три буквы: на ИЯВ. Пешком. По выходу из машины у них тут же нашлись неотложные дела: растереть поясницу, перезавязать шнурки, и т.д. Ну, как заметил Жалакявичюс, "Никто не хотел умирать". Посмотрел на это дело полковник Митин, единственный нормальный мужик в том прайде, плюнул, и двинул к забастовавшему агрегату. Тут же вылечились спины и самозавязались шнурки, и остальные потянулись за ним, но не очень близко. Последним плёлся майор Моисеев, такой маленький, круглый Муссолини, В очках только. Он у нас фармацевтом был. Любил это дело. Ну и иногда заторможенный был в результате сильно.
  
  Я, честно говоря, не знаю, как ИЯВ в действие приводится. Таймером там, или бикфордовым шнуром. Не знаю. Но метров за двадцать Митин вдруг остановился, пригнулся вперёд, что-то высматривая, высмотрел, и вдруг как даст оттуда к уазику! До нас донеслось невнятное "...ать ...ю ...мать!!!", что бы это ни значило. Остальные замешкались только на секунду, а потом инстинкт включил достаточное количество действующих нейронов чтобы понять суть происходящего и ломануться спасать свои чистые кителя. И только нейроны майора Моисеева продолжали вяло покачивать дендритами в прохладной пустоте его подчерепного пространства и лениво пошевеливать куцыми аксонами. И только майор Моисеев не понял: а чего это все куда-то бегут? А почему бегут? А что случилось? А где? А...
  
  Водила уазика, едва увидев бегущего Митина, среагировал моментом и явил чудеса художественного вождения военной техники. Ни до, ни после я не видел таких пируэтов, исполненных на УАЗ-469, с двойным разворотом на месте, с выбрасыванием щебня и пыли из-под всех колёс и с красивым гоночным стартом. Он даже не стал ждать табун матерящихся офицеров советской армии, заскакивающих в машину на ходу. Да и офицеры ждать своего заторможенного бензодиазепинами собрата как-то не сподобились. Бросили они майора Моисеева. На растерзание коварному имитатору, решившему продать свою жизнь подороже, бросили. В жертву принесли. Откупную. А Моисеев всё стоял, растерянно водя очками от уазика на адское устройство и обратно, и только когда транспортное средство стало удаляться от него на полном ходу, он понял что-то. Что-то такое, что оказалось сильнее бензодиазепинов и антихолинергиков. Что мотивирует лучше олимпийских медалей. И мы узрели чудо. Даже не так: Чудо. Оно нам явилось. Медленный, мягкий, сонный колобочек превратился в пушечное ядро со стальным нутром и несгибаемой волей к жизни. Я так думаю, что с той скоростью, какую он развил, ему тот уазик был только помехой, он бы домчался до КП гораздо быстрее, но Моисеев имел цель и он её достиг в буквальном смысле слова: он догнал уазик, на ходу открыл дверь, и запрыгнул внутрь. И это было за секунду то того, как оно случилось. Устройство сработало. Вот только мы, увлечённые другим шоу, пропустили этот момент.
  
  Вот. Маленький такой вечер воспоминаний. Да...
  
  Похожая метаморфоза случилась сейчас с нашим кучером: из вечно сонного, ленивого увальня он моментально превратился в стремительную и ловкую тень, в долю секунды переместившись с повозки под неё. И это, надо признать, спасло его жизнь: следующая стрела ударила в борт, а вот если бы он сидел на своём месте, то как раз бы оказался на траектории её полёта. Смирро рванул с повозки в кусты лишь немного позже, а вот я остался сидеть дурак дураком, как тот Моисеев. А всё потому, что не было у меня правильных для данной ситуации и этого времени рефлексов. Мозг начинает задавать вопросы: а что происходит? А куда бежать? А как? А что там? А что потом? А если туда бежать как раз не надо? А если в другую сторону? Куда лучше? А что с ди Тавольи?.. В результате мозг работает, а тело с тупо выпученными глазами сидит на месте. Хорошо, неизвестным снайперам я был не нужен, видимо по заметному моему малолетству...
  
  Кстати, да - а что с ди Тавольи?
  
  А ди Тавольи был жив, активен, уже пеш, с мечом в правой руке и обломком стрелы в левой, он ввалился в густые кусты с жёсткими, похожими на лавровые, листьями и, судя по нецензурным, но многообещающим комментариям, имел явную цель покарать всех, кого увидит. В том числе - сексуально. Кого - прижизненно, а кого не успеет прижизненно, того так и посмертно. Но обязательно. Стрела в плече затронула какую-то чувствительную струну в его душе, не иначе. С другой стороны - да. Смотреть надо, куда стреляете. Хорошо, в руку попали. А если бы в голову? Так и убить можно. Она же без шлема, голова-то...
  
  Рыцарь быстро скрылся в зарослях, слышны были только его проклятия, и я встал в повозке, чтобы лучше видеть театр действий. Вроде как глупо, но мне было интересно, а вот страха - не было. Отвык я тут как-то от страха смерти. Вот в инквизицию не хочется, это да, а страха смерти уже нет. Желание начинать всё сначала, конечно, категорически отсутствует, но это же не одно и то же. Ну и логика в моих действиях есть: если до сих пор не подстрелили, так уже и не будут. У них вон другая проблема приближается, злая такая, ругается и мечом размахивает.
  
  Слышно мне было хорошо, а видно плохо, стрелять в меня никто не стрелял, так что отправился я за рыцарем. Прям по его стопам, по расчищеной дорожке. Я не так резво ломился сквозь заросли - не в кольчуге, как никак; да и праведный гнев не добавлял мне скорости, потому на поляну вслед за рыцарем я вывалился когда он уже нашёл одного супостата и готовился исполнить свои угрозы. Сбитый на землю чернявый и бородатый парень лет двадцати пяти зло щерился и пытался отползти, разломанный лук валялся рядом, так что ясно, кто стрелял. Ди Тавольи уже был над поверженным врагом, когда сбоку раздался крик. На поляну из дальних кустов выбежало ещё одно действующее лицо. Занёсшего меч рыцаря оно надолго бы и не отвлекло, даже криком, поскольку не было вооружённым, и чернявый бородач был практически покойником, но я, в отличие от рыцаря, не был возбуждён раной и дракой, а потому услышал, что именно кричал второй:
  - Остановитесь, ради Христа! Остановитесь! Это ошибка! Ружеро, останови его!
  Спешащему изо всех сил мужчине было слегка за тридцать, он был пухл, грязен, и лицо его было искажено отчаянием. Видимо, от осознания того, что он не успевает.
  - Мессер Матиро, - меня, естественно, подвигло упоминание имени не Господа, а моего собственного. Так бы я фиг шевельнулся. Ещё чего. Нас тут чуть деревяшками не нафаршировали. Но моё имя - это совсем другое.
  - Отстань, мальчишка! - рыцарь даже не глянул в мою сторону, целясь мечом в грудь извивающегося врага, прижимая его ногой... и да, чтобы не показалось, что всё это тянется по-голливудски долго, так фиг там, с момента моего появления на поляне прошло хорошо, если пару секунд, рыцарь только шагнул и замах сделал.
  - Рыцарь ди Тавольи! Именем Фаринаты дельи Уберти! Остановитесь! - голосочком одиннадцатилетнего пацана грозно кричать нельзя, это смешно, а вот громко - можно. Я крикнул громко. Рыцарь быстро глянул на меня, скосил глаза на врага у своих ног, приставил острие меча к его груди, и сказал мне:
  - Сейчас мне нужны будут объяснения... А ну, стой там, кто бы ты ни был, а не то здесь все отправятся к праотцам! - и, когда спешащий послушно застыл, продолжил: - И очень хорошие объяснения, Ружеро, почему ты решил, что имеешь право так обращаться и даже давать команды рыцарю. И клянусь всеми святыми и мучениками: если мне твои объяснения не покажутся убедительными, ни имя Господа, ни имя моего синьора не остановят мою руку, отрезающую твой язык!
  
  Кто хочет, может думать, что это была просто фигура речи. Про язык. Или что это он просто сгоряча так. Ага.
  
  - Разумеется, мессер рыцарь. Я приношу вам свои искренние извинения за то, что позволил себе лишнее. Но, видите ли, это именно те люди, которые нам нужны. Согласитесь - глупо было бы их убивать после всех этих поисков. Они наверняка знают, где находится то, что мы ищем.
  - Черти тебя дери! О чём ты? Этот негодяй чуть не отправил меня на тот свет! Если б я не заметил движения в кустах и не отклонился, я бы был трупом! Да и ты тоже!
  - Не буду спорить с очевидным, мессер Матиро, - я махнул рукой второму. - Эй, ты, там! Подойди сюда! Тебя как зовут?
  - Ружеро, - пухлячок, подойдя, в изнеможении рухнул на колени. - Ты что же, не узнаёшь нас? Я Боско, а это Маджио!
  - Не узнаю, - буркнул я ему, сам параллельно думая, что вот и нашлась, пропажа-то. - Я память потерял. Ну, вот видите, мессер Матиро, это было недоразумение.
  - Хорошее недоразумение! - прорычал тот, всё ещё не успокаиваясь. - Не приколоть ли мне одно это недоразумение к земле, чтобы оно в следующий раз не хваталось за оружие, да не пускало его в ход против добрых людей?
  - На вас, мессер рыцарь, божьей печати, что вы добрый человек, не стоит, - отозвался чернявый. - Тут не всякому ходить можно, а вас мы не знаем.
  - А его вон, - рыцарь кивнул на меня. - Тоже не знаешь?
  - Ну, Ружеро-то знаю... - нехотя признал Маджио. - Только кто ж его такого сразу признает?
  Ну да, в принципе. Стрелял он слева, соответственно и лицо видел только с этого ракурса, а левой стороной мне лучше ни к кому не поворачиваться.
  - А чего стрелял-то сразу, паскуда?
  - А чего ещё делать? В разговоры вступать? Ага. Рыцарь конный да оружный... Тут только стрелой. Если из схрона стрелой не собью, так и всё... Да так оно ж и вышло: насмерть не сбил - и вот...
  - Да ты, я смотрю, до сих пор, бестия, жалеешь, что не убил насмерть?
  - Да Господь с вами, сударь! Что вы такое говорите? Что насмерть не убил - так рад-радёшенек... Жалко, что не попал.
  - Ах ты червь!
  - Вы, мессер добрый рыцарь, если уж всё так благополучно разъяснилось и убивать меня передумали, так и сошли бы с меня, сделали такое одолжение. А то, я смотрю, ранены вы, и кровь вон течёт, да прямо на меня. А кровь-то с сукна плохо отмывается. Да и вам уж прилечь лучше, вона сколько крови потеряли. А я бы за лопухами сбегал. Лопух - он хорошо кровь останавливает. Кипяточком бы его сперва ошпарить, конечно... Так у нас ведь и кипяточек найдётся, верно Боско?
  Кровило с рыцаря действительно сильно. Не так, чтобы профузно, но, по меньшей мере, вена вскрыта. Минут за двадцать, если не остановить, больше литра выльется.
  - Непременно, непременно! - судорожно закивал головой пухлячок.
  - Повозку сюда приведи, - ещё чуток повращав для острастки глазами, ди Тавольи убрал ногу с его груди и засунул меч в ножны. - Потом за лопухами бегать будешь.
  - Как прикажете, мессер.
  - Теперь ты, - рыцарь развернулся к пухлому. - Как тебя там? Боско? Ну, пусть Боско. Рассказывай, что вы тут делаете. Да не вздумай врать мне!
  - Как можно, мессер рыцарь! - испугался пухлячок самой такой мысли. - Что мастер Джованни велел делать, то и делаем.
  - Ну? Чего замолчал? Говори давай, что он там вам велел делать.
  - Так ить, велел не пускать сюда никого, и никому ничего не сказывать.
  - Ишь ты! А почему не пускать?
  - И об этом велел не сказывать.
  - Ну, мне можешь говорить, не бойся.
  - Воля ваша, мессер. Прикажете не бояться - так и не будем.
  - Ну?
  - Чего ваша милость изволит?
  - Говори давай!
  - С удовольствием исполню, ваша милость. Я хоть и не очень учён речи говорить... да что там учён - я, по правде-то и грамоте не разумею, у нас падре-то, знаете, сам в грамоте не так, чтобы силён был. Он-то больше другим интересовался. И ведь какой отважный наш падре человек был, а? Так не каждый своим увлечениям отдаваться может. Ведь буквально под смертушкой ходил и я вам так скажу, что если бы не духовный сан его, так прибил бы его наш мельник, вот прям там и прибил бы! Но особу духовного сану, конечно, совесть прибить не позволила. Только что оглоблей ноги ему переломал да череп пробил. Так ноги-то у нашего падре за лето зажили, а череп-то для него и вовсе пустяк.
  - Ты что несёшь, прощелыга? А? Я тебе что сказал?
  - Так это... Говорить мне велели. Так я и говорю. Я только лишь для пояснения, чтоб ваша милость не оказалась не к месту разочарованной... Не учён я этой... риторике, не силён говорить, вот. Да и рассказывать мне особенно нечего. Но ежели ваша милость желает послушать, как у моей жены три года назад в родах горячка случилась...
  
  Бац! Рыцарь поставил жирную точку в действии пьесы, одним ударом правой нокаутировав Боско и вернув жанр от фарса поближе к трагедии. Нет, всё-таки местные рыцари - они какие-то не киношные. Раздражительные какие-то. Говорят мало, без пафоса. И шуток не понимают. Особенно над собой.
  
  Боско провалялся без памяти несколько минут, и злой ди Тавольи наверняка продолжил бы неодобренные министерством образования методы воспитания, но ему самому поплохело. Не удивительно. Удивительно другое: как с такой кровопотерей он так долго умудрился оставаться на ногах, таская в плече десятисантиметровый ствол в палец толщиной и размахивая руками. Я уж не говорю о боли. Из всех, кого я знаю, на такое был способен лишь Шварценеггер, но он, как известно, вымышленный персонаж. Гомункулус.
  
  Маджио вернулся с повозкой и кучером аккурат когда Боско очнулся, а ди Тавольи поплыл. Смирро не было - видать инстинкт победил любопытство и он уже на вилле. С горки-то. Кучер, увидев окровавленного рыцаря, сжался в телеге в сверхмалое и сверхплотное тело, в какое и ёж не сворачивается.
  - Эк как вы меня, - потирая челюсть заметил Боско рыцарю.
  - Это ещё мало тебе, - заметил тот, почти теряя сознание. - Бестия. Врать мне... Вот я... сейчас...
  - Э, да ладно уж, - Боско помог ему улечься. - Вам сперва оклематься надо, потом уж кулаками махать. - он опять потрогал место удара и недовольно посмотрел на смежившего веки и временно уволившегося с действительной службы рыцаря. - Однако, надо бы чего холодного приложить. Хорошо - не сломал. А мог. Экая орясина.
  - Челюсть - ладно, заживёт. Он мне лук разрубил, - пожаловался Маджио, держа в руках два обломка, соединённые тетивой. - Хороший был лук. Мастер делал, не самоделка. Всё-таки жалко, что не попал я. Лук бы цел был, и вообще. Да вот вёрткий он, как все рыцари. Хрен попадёшь. Они, кто до таких лет дожил, смерть издаля чуют.
  - Надо бы его перевязать, - сказал я.
  - Ага, - равнодушно кивнул Боско.
  - Угу, - буркнул Маджио, глядя на обломки лука.
  - Давайте его в телегу, что-ли.
  - Ага.
  - Угу.
  - Слушайте, а что вы тут всё-таки делаете?
  - Что, совсем ничего не помнишь? - Маджио со вздохом сложил обломки в котомку, пробурчав "может, починить как-то можно будет". Боско внимательно косился на меня. То ли мне показалось, то ли у него действительно под накидкой что-то есть. Как бы не ножик.
  - Почему это не помню? Помню. Просто не всё, - осторожней мне надо, аккуратней с этими селянами.
  - Тогда скажи, чего ты сам-то тут делаешь?
  - Так я полигон искал.
  - Кого???
  - Ну, где мы с мастером ракеты испытывали.
  - Какие-такие ракеты?
  - Обыкновенные, Маджио. Вот такой длины, примерно. На порохе летающие, который из китайской соли и угля делается. К Единорогу которые.
  Пухлый Боско посмотрел на кучера и почему-то печально вздохнул.
  - Не знаем мы такого слова - ракеты... А чего с этими припёрся? - вопросил Маджио и кивнул на повозку.
  - Так не помнил я, где вас искать, - пояснил я.
  - Подожди, - остановил Боско открывшего было рот Маджио. - Ракеты, полигоны какие-то... этого мы всего не разумеем. Ты скажи: знаешь, что делать, или нет? Состав помнишь?
  - Состав помню, - твёрдо кивнул я головой. - Что делать - знаю. Для того и здесь. Но мне помощь нужна.
  - Точно знаешь? Не врёшь?
  - Не вру. Точно знаю.
  - Смотри, пацан. Но коли так, то ладно. Давай твоего рыцаря в телегу, да поехали. Тут недалеко. Эй, ты, - окликнул он кучера. - Давай-ка, поможешь. Нечего сидеть.
  - А вы-то тут как? - я помог поддержать бессознательного рыцаря за ноги.
  - Так нам мастер наказал следить, чтобы посторонние не околачивались, да ты же сам тут был... Ах, да. Ну, вот, - Боско критически оглядел лежащего на спине рыцаря и подал сигнал кучеру: - Давай трогай. Да. Не помнишь ты... Надо же. Ну, да ладно. Наказать мастер наказал, а там и сгинул. И вот какое дело: наказа-то не отменил. И за себя никого не оставил. Так вот и сторожим. Я поначалу то одно, то другое придумывал, а два дня назад просто ушёл сюда, да и всё. Жду вот, пока кто вместо мастера не явится. А никто не появляется и не появляется. А ведь не самому мастеру это всё надо было. У него ж сам мессер Фарината синьором был. По его приказу работу делал. Неужто ж забыл мессер? Неужто уже не надо ему этого?
  - Да что ты! - успокоил я его. - Не забыл он ничего. Ещё как надо! Да ведь он, мессер Фарината-то, только мастера Джованни да меня и знал из работников. Мастер погиб, а я пока оклемался, пока то да сё... да ещё с памятью этой... вот только сегодня сюда добрался, а тут вона как встретили.
  - Ну, каков посол, таков и... - начал Маджио, но Боско прервал его.
  - Тут так тогда получается, что если ты и состав знаешь, и что делать, так тебе, что ли, главным теперь быть? Мы-то даже неграмотные.
  - Может, сначала рыцаря довезём, разберёмся со всем, а там и решим?
  - Ну, давай, - хмыкнул Боско.
  - Да, - вспомнил я. - Маджио, ты-то тут как? Ты ж за дровами отправиться должен был?
  - Истинно так, и никак иначе. Так оно и есть. Там, дальше чуток, и телега моя. Вот только хозяйские сыновья мне помешали. Придётся до завтра ждать, а то и до послезавтра.
  - Ничего не понимаю... Какие сыновья?
  Маджио с откровенным удивлением повернулся ко мне.
  - Сыновья мессера да Фосканья, какие ещё?
  - А почему какие-то Фосканья могут тебе помешать?
  - Совсем хреново у тебя с головой, Ружеро. Если б твои деревья на дрова кто-то рубить стал, нешто б ты не вмешался?
  - А почему надо было их деревья рубить?
  - А чьи ещё? У Фосканья на ровном склоне всё, удобно, и недалеко. А до остальных и не доберёшься за день. Ну, не покупать же?
  - Ясно, - действительно ясно. Воруют пейзане Фаринаты дрова на соседских фазендах. То ли свои, то ли хозяйские деньги экономят. Фаринате, скорее всего, плевать, но только до тех пор, пока они не попадаются. Если сосед конкретно наедет, с именами и доказательствами, или, например, кто посторонний, типа меня вложит, виновным мало не покажется. Вот Джулитта и заикалась, проговорившись. - Да чёрт с ними, с дровами, дальше-то как было?
  - Так-то я дорогу тут сторожил, - пояснил Боско. - Но не спал почитай три дня уже, вот Маджио меня и подменил. А я с овцами. Прикорнул малость... Да там им деваться-то некуда, вполглаза можно поглядывать. И волков тут нет.
  А я подумал: не вышло у меня шпиёна и мерзкого инсайдера выявить да споймать. Увы.
  
  До одноэтажного каменного дома, прилепившегося к крутому склону, мы добрались за несколько минут. И как только повозка остановилась, так у меня мигнуло в левом углу. Не иначе, я опять что-то хорошее в жизни сделал, но мы как раз начали рыцаря внутрь заносить, и я не стал отвлекаться.
  
  Внутренние помещения не производили впечатления сильно жилых. Впрочем, тут, в тринадцатом веке, всё такое, на мой вкус не сильно пригодное для жилья: полов нет, потолки низкие. Мебели почти нет, удобств нет вообще. Сидеть - не удобно, а чаще всего и не предусмотрено. Лежать - не на чем: ни кроватей тебе, ни диванов. Оправляться - не во что. Ищи укромное место на улице где-нибудь. Ни отопления, ни кондиционера. Крыши - текут. Вобщем, укрыться от непогоды как-то можно, а вот жить неприятно. Но они, местные, живут. Не удивительно, что недолго. И это ещё Италия. Посмотрел бы я, как они с таким подходом к жилью в наших широтах бы выжили.
  
  Рыцаря устроили на лежаке у стены, где спал Боско, когда мог. Остальная территория была отдана под ещё одну мастерскую да под склад, столь вожделеемый мною. У меня уж и слюнки потекли, но... Увы, склад ныне почти пустой. Пока кучер, Боско и Маджио разгружали ди Тавольи, я быстро осмотрел помещение. Упаковок ракет с инструкциями и описанием техпроцесса к ним не было. Это из плохого. Но было и хорошее. Ответ, из чего корпуса ракет делать. Я-то всё думал, как способ изготовления жести изобрести. Или тонкостенных труб. Ага. Дюралевых, блин.
  
  Рыцарь оставался в отключке, что удобряло нехороший пессимизм в моей душе, но с другой стороны - бессознательный пациент не нуждается в анестезии. А стрелу без неё извлекать наверняка то ещё удовольствие.
  Боско, уложив ди Тавольи, глянул на его плечо с обеих сторон.
  - На вылет прошло. Древко он обломал уже, а наконечник с той стороны торчит.
  - Где это? - я ничего не увидел.
  - Да под кольчугой. Отсюда-то пробила стрела кольчугу, а с той-то стороны - нет. Пощупай. Там он.
  Мне с той стороны щупать не хотелось. В кровище всё. Из-под кольчуги, которую пробила стрела, до сих пор лило. И ещё от рыцаря пахло. Кровь в больших дозах сама по себе пахнет так, что непривычные люди могут в обморок уйти, так тут ещё и близость рыцарской, наверняка волосатой, три месяца не мытой подмышки. И кольчуга с пошива не стирана. Я вовсе не брезглив, но это когда руки можно быстро с мылом помыть. А вот если без мыла, да не помыть, то да, брезглив. Есть такое. Так что я Боско на слово поверил.
  - Не, - почесал в бороде Маджио. - Не помогут тут лопухи. К Фурелле бы его, может она что сделает. А так... Ну, от заражения ему рано ещё помирать, тут только кровопотеря, а от неё так быстро не окочуришься. Даже если жилу порвало. Но рану чистить надо, это да. Я такого не умею.
  - Я тоже. И чего мы его тогда сюда везли? - вопросил Боско.
  - А я знаю? - отозвался Маджио, и оба тут же посмотрели на меня.
  - Так кто ж знал? - немедленно заявил я. - Мы его тогда не осматривали, а сюда ближе было. Да и...
  Что "да и" я договаривать не стал, махнул рукой. Моё желание добраться до полигона и склада тогда перевесило всё остальное, и теперь мне стало неловко. Немного. Получается, что это я им скомандовал, что делать, и облажался. Ладно, проехали. Какая там ещё Фурелла? Я медицинский заканчивал, или педигрипал ел?
  - Воду вскипятить есть в чём? И вино мне ещё будет нужно. Побольше.
  
  Вино, конечно, дрянь антисептик. Но и с ним можно работать. Вот вам мой способ: берёте вино, наливаете половину котелка, сверху накрываете чистой сухой тряпкой в несколько слоёв, чтоб только вина не касалась, ставите на огонь. Вино закипает, пары поглощаются тканью - и у вас через минуту готовая стерильная спиртовая повязка. Вот так. Полевая антисептика. А вы мне - лопухи, лопухи... Я вам не Фурелла какая-нибудь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"