Фурзиков Николай Порфирьевич : другие произведения.

Урсула Ле Гуин "Олд Мьюзик и рабыни"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заканчивается гражданская война на Вереле, начавшаяся восстанием рабов в Вое Део, ведущем государстве планеты


Урсула ЛЕ ГУИН

ОЛД МЬЮЗИК И РАБЫНИ

  

Перевод: Н.П. Фурзиков

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА. ЭКУМЕНА

  
   Действие большинства моих научно-фантастических произведений происходит в пределах одной истории будущего. Поскольку оно слагалось без плана вместе с романами и рассказами, в нем имеются некоторые вопиющие несоответствия, но общая схема такова: жители планеты Хейн колонизировали весь рукав Ориона в нашей галактике около миллиона лет назад. Все виды людей, открытые к данному времени, являются потомками хейнских колонистов (нередко генетически измененными для условий колонизируемой планеты или по иным причинам).
   После этой экспансии хейниты на сотни тысячелетий замкнулись на Хейне, предоставив своим разбросанным по галактике отпрыскам разбираться во всем самим.
   Когда земляне начали исследовать близлежащий космос с помощью субсветовых космолетов и ансибла - аппарата мгновенной связи, они встретились с хейнитами, которые теперь вновь разыскивали своих потерянных родичей. Была создана Лига Миров (см. романы "Мир Роканнона", "Планета изгнания", "Город иллюзий"). Лига разрослась и сложилась в эгалитарное содружество планет и народов, получившее название "Экумена", которым руководили с Хейна так называемые стабили, а мобили отправлялись исследовать неизвестные планеты, собирать сведения о новых расах, а также служить посланниками и послами для планет - членов содружества.
   "Экуменские" романы включают "Левую руку тьмы", "Слово для леса и мира одно" и "Обездоленного". В Экумене происходит действие большинства рассказов в научно-фантастических сборниках "Двенадцать румбов ветра" и "Роза ветров", последних трех рассказов "Рыбака из Внутриморья" и в "Четырех путях к прощению".
   Этот последний рассказ посвящен планетам Верел и Йеове. На Вереле тридцать пять веков назад агрессивная чернокожая раса подчинила себе светлокожие северные расы и создала общество и экономику, базирующиеся на рабстве и кастах, определяемых цветом кожи. Первый контакт с Экуменой напугал ксенофобных верелиан, толкнул их на стремительное создание космолетов и новых видов оружия, а заодно и на колонизацию Йеове, соседней, более близкой к местному солнцу планеты, которую они эксплуатировали с помощью интенсивного рабского труда. Вскоре после того, как Верел наконец допустил на свою планету дипломатов Экумены, на Йеове вспыхнуло восстание рабов. После тридцати лет войны Йеове добилась независимости от Вое Део, доминирующего государства на Вереле. Общество Вое Део было дестабилизировано освобождением Йеове, а также новыми перспективами, предлагаемыми Экуменой. Через несколько лет восстание рабов в Вое Део столкнуло "владельцев" с "активами" в беспощадной гражданской войне. Действие этого рассказа происходит в конце войны.
   Урсула Ле Гуин
  
  
   Старшему офицеру разведки посольства Экумены на Вереле, человеку, который на своей родине носил имя Сохикелвенянмуркерес Эсдан, а в Вое Део был известен под прозвищем Эсдардон Айя, или Олд Мьюзик, было скучно. Потребовалась гражданская война и три года, чтобы ему наскучило, но он дошел до того, что в отчетах ансибла для стабилей на Хейне называл себя главным сотрудником посольства по глупости.
   Однако ему удалось сохранить несколько тайных связей с друзьями в Свободном городе даже после того, как легитимное правительство заблокировало посольство, не позволяя никому и никакой информации входить в него или покидать его (не считая ансибла). На третье лето войны он пришел к послу с просьбой. Отрезанное от надежной связи с посольством, командование освобождения попросило через него (как? спросил посол; благодаря одному из поставщиков, доставлявших продукты, объяснил он) позволить одному или двум сотрудникам посольства проскользнуть через линию разграничения и поговорить с ними, чтобы их заметили с ними, предоставить доказательства того, что, несмотря на пропаганду и дезинформацию, хотя посольство застряло в Джит-сити, его сотрудники не стали вынужденно поддерживать легитимистов, но оставались нейтральными и готовыми иметь дело с законной властью с любой стороны.
   - Джит-сити? - сказал посол. - Не бери в голову. Но как ты туда доберешься?
   - С утопией всегда проблема, - сказал Эсдан. - Ну, в контактных линзах я могу сойти за местного, если никто не будет присматриваться. Самое сложное - это преодолеть линию раздела.
   Большая часть огромного города все еще существовала физически: правительственные здания, фабрики и склады, университет, туристические достопримечательности: Великое святилище Туал, Театральная улица, Старый рынок с его интересными выставочными залами и высоким аукционным залом, заброшенным с тех пор, как продажа и аренда активов были перенесены на электронные торговые площадки; бесчисленные улицы, проспекты и бульвары, пыльные парки, затененные деревьями бейя с пурпурными цветами, мили и мили магазинов, сараев, мельниц, железнодорожных путей, станций, многоквартирных домов, коттеджных поселков, микрорайонов, пригородов и окраин. Большая его часть все еще стояла, большая часть из пятнадцати миллионов его жителей все еще была там, но его глубочайшая сложность исчезла. Связи были разорваны. Взаимодействие не получалось. Как в мозге после инсульта.
   Самый большой разрыв был жестоким - как удар топором прямо по мосту, ничейная территория шириной в километр, состоящая из взорванных зданий и перекрытых улиц, обломков и щебня. К востоку от раздела находилась территория легитимистов: центр города, правительственные учреждения, посольства, банки, башни связи, университет, большие парки и богатые кварталы, дороги, ведущие к арсеналу, казармам, аэропортам и космопорту. К западу от раздела находился Свободный город, Пыльнобург, территория освобождения: фабрики, жилые комплексы союзов, кварталы арендуемых, старые жилые кварталы гареотов, бесконечные мили маленьких улочек, которые, наконец, переходили в равнины. Через обе части пролегали великие опустевшие магистрали Восток-Запад.
   Освободители тайно вывели его из посольства и почти успешно переправили через раздел. В былые времена и у него, и у них было много практики по вывозу сбежавших активов в Йеове и на свободу. Ему было интересно побывать тем, кого перевозят контрабандой, а не одним из контрабандистов, находя это гораздо более пугающим, но и менее напряженным, поскольку не он нес ответственность за посылку, а проводник. Но где-то в этом процессе была плохая связь.
   Они пешком добрались до раздела, отчасти преодолели его и остановились у маленького брошенного грузовика, стоявшего на колесных дисках ниже разрушенного многоквартирного дома. За рулем за потрескавшимся, покореженным лобовым стеклом сидел и ухмылялся ему водитель. Его проводник жестом указал ему на заднее сиденье. Грузовик рванул с места, как кошка на охоте, следуя сумасшедшим маршрутом, петляя зигзагами по руинам. Они почти пересекли раздел, трясясь по засыпанному щебнем участку, который мог быть улицей или рынком, когда грузовик свернул, остановился, раздались крики, выстрелы, задняя дверь фургона распахнулась, и в него ворвались люди. - Полегче, - сказал он, - полегче, - потому что они грубо обращались с ним, схватили его, заламывая ему руку за спину. Они выдернули его из грузовика, сорвали с него верхнюю одежду и обхлопали в поисках оружия, а затем повели к машине, ожидавшей рядом с грузовиком. Он попытался посмотреть, мертв ли его водитель, но не успел оглянуться, как его затолкали в машину.
   Это было старое правительственное авто, темно-красное, широкое и длинное, предназначенное для парадов, для перевозки владельцев крупных поместий в Совет и послов из космопорта. Его основную секцию можно было занавесить, чтобы отделить пассажиров-мужчин от женщин, а водительское отделение было герметично закрыто, чтобы пассажиры не вдыхали то, что выдыхал раб.
   Один из мужчин держал его руку заломленной за спину, пока не запихнул его головой вперед в машину, и все, о чем он подумал, когда обнаружил, что сидит между двумя мужчинами лицом к трем другим, а машина заводится, было: "Я становлюсь слишком старым для этого".
   Он сидел неподвижно, позволяя своему страху и боли утихнуть, еще не готовый пошевелиться даже для того, чтобы потереть сильно болевшее плечо, не глядя ни в лица, ни слишком явно на улицы. Два взгляда сказали ему, что они проезжают Рей-стрит, направляясь на восток, за пределы города. Только тогда он понял, что надеялся, будто его отвезут обратно в посольство. Какой дурак.
   Улицы были в их полном распоряжении, если не считать удивленных взглядов прохожих, когда они проносились мимо. Теперь они очень быстро ехали по широкому бульвару, по-прежнему направляясь на восток. Несмотря на то, что его положение было очень плохим, его все равно крайне волновала возможность просто находиться вне посольства, на воздухе, в мире и двигаться, быстро двигаться.
   Он осторожно поднял руку и помассировал плечо. Так же осторожно он взглянул на мужчин, сидевших рядом с ним и лицом к нему. Все они были темнокожими, двое иссиня-черными. Двое мужчин, сидевших перед ним, были молоды. Свежие, невозмутимые лица. Третьим был веот третьего ранга, ога. На его лице была спокойная невыразительность, которой была обучена его каста. Глядя на него, Эсдан поймал его взгляд. Оба мгновенно отвели глаза.
   Эсдану нравились веоты. Он видел в них, как в солдатах, так и в рабовладельцах, часть старого Вое Део, представителей обреченного вида. Бизнесмены и бюрократы выжили бы и процветали во время Освобождения и, без сомнения, нашли бы солдат, которые сражались бы за них, но военная каста - нет. Их кодекс верности, чести и аскетизма был слишком похож на кодекс их рабов, с которыми они разделяли поклонение Камье, Воину-меченосцу, Рабу. Как долго этот мистицизм страдания продержится после Освобождения? Веоты были непримиримыми пережитками невыносимого порядка. Он доверял им и редко разочаровывался в своем доверии.
   Ога был очень черным, очень красивым, как Тейео, веот, который особенно нравился Эсдану. Он покинул Верел задолго до войны, отправившись на Терру и Хейн со своей женой, которая на днях станет мобилем Экумены. Через несколько столетий. Много лет спустя после окончания войны, много лет спустя после смерти Эсдана. Если только он не решит последовать за ними, не вернется, не отправится домой.
   Праздные мысли. Во время революции ты не выбираешь. Тебя уносит, пузырь в водопаде, искра в костре, безоружный человек в машине с семью вооруженными людьми, очень быстро едущей по широкой, пустой Восточной магистрали... Они покидали город. Направляясь в восточные провинции. Легитимному правительству Вое Део теперь подчинялись до половины столицы и две провинции, в которых семь из восьми человек были тем, что восьмой человек, их владелец, называл активами.
   Двое мужчин в передней части салона разговаривали, хотя в отделении для владельцев их не было слышно. Теперь человек с круглой головой справа от Эсдана вполголоса задал вопрос сидевшему перед ним ога, и тот кивнул.
   - Ога, - сказал Эсдан.
   Ничего не выражающие глаза веота встретились с его глазами.
   - Мне нужно отлить.
   Мужчина ничего не сказал и отвел взгляд. Некоторое время никто из них ничего не говорил. Они находились на плохом участке шоссе, разрушенном в результате боев в первое лето восстания или просто не обслуживавшемся с тех пор. Толчки тяжело сказывались на мочевом пузыре Эсдана.
   - Пусть этот гребаный белоглазый обмочится, - сказал один из двух молодых людей, сидевших напротив него, другому, который натянуто улыбнулся.
   Эсдан обдумал возможные ответы, добродушные, шутливые, не оскорбительные, не провокационные, и решил держать рот на замке. Им нужен был только предлог, этим двоим. Он закрыл глаза и попытался расслабиться, осознать боль в плече, боль в мочевом пузыре, просто осознать.
   Мужчина слева от него, которого он не мог отчетливо видеть, заговорил: - Водитель. Сверни вон туда. - Он воспользовался громкой связью. Водитель кивнул. Машина замедлила ход, съехала с дороги, ее ужасно тряхнуло. Они все вышли из машины. Эсдан увидел, что человек слева от него тоже был веотом, но второго ранга, задьо. Один из молодых людей схватил Эсдана за руку, когда он выходил, другой приставил пистолет к его печени. Все остальные стояли на пыльной обочине и по-разному мочились на пыль, гравий, корни ряда чахлых деревьев. Эсдану удалось расстегнуть ширинку, но его ноги были так сведены судорогой и дрожали, что он едва мог стоять, а молодой человек с пистолетом обошел его и теперь стоял прямо перед ним, направив пистолет на его пенис. Где-то между мочевым пузырем и членом образовался узел боли. - Отойди немного назад, - сказал он с жалобной раздражительностью. - Я не хочу намочить твои ботинки. - Вместо этого молодой человек шагнул вперед, приставив пистолет прямо к паху Эсдана.
   Задьо сделал легкий жест. Молодой человек отступил на шаг. Эсдан вздрогнул и внезапно выпустил фонтан мочи. Он был рад, даже испытывая мучительное облегчение, видеть, что оттеснил молодого человека еще на два шага назад.
   - Выглядит почти как человек, - сказал молодой человек.
   Эсдан со сдержанной поспешностью убрал свой коричневый инопланетный член и застегнул брюки. Он все еще носил линзы, скрывавшие белки его глаз, и был одет как арендуемый в свободную грубую одежду тускло-желтого цвета, единственного цвета, который был разрешен городским рабам. Знамя Освобождения было такого же тускло-желтого цвета. Здесь это был неправильный цвет. Тело под одеждой тоже было не того цвета.
   Прожив на Вереле тридцать три года, Эсдан привык к тому, что его боялись и ненавидели, но никогда прежде он не был полностью во власти тех, кто боялся и ненавидел его. Его прикрывала защита Экумены. Какой дурень - покинул посольство, где он, по крайней мере, был в безопасности, и позволил схватить себя этим отчаянным защитникам проигранного дела, которые могли бы причинить немало вреда не только ему, но и с ним в руках. На какое сопротивление, на какую выдержку он был способен? К счастью, они не смогли бы вытянуть из него никакой информации о планах освобождения, поскольку он ни черта не знал о том, что делали его друзья. Но все равно, какой же он дурень.
   Вернувшись в машину, вжавшись в сиденье и не видя ничего, кроме хмурых взглядов молодых людей и настороженного безразличия ога, он снова закрыл глаза. Шоссе здесь было ровным. Убаюканный скоростью и тишиной, он погрузился в постадреналиновую дремоту.
   Когда он полностью проснулся, небо было золотым, над безоблачным закатом сверкали две маленькие луны. Они тряслись по боковой, подъездной дороге, которая вилась мимо полей, фруктовых садов, плантаций деревьев и строительного тростника, огромного комплекса для полевых работников, еще полей, еще одного комплекса. Они остановились на контрольно-пропускном пункте, охраняемом одним вооруженным человеком, их быстро проверили и махнули рукой, чтобы они проезжали. Дорога шла через огромный, открытый, холмистый парк. Его беспокоила это ощущение знакомого. Кружево деревьев на фоне неба, изгиб дороги среди рощ и полян. Он знал, что за тем длинным холмом находится река.
   - Это Ярамера, - сказал он вслух.
   Никто из мужчин не произнес ни слова.
   Много лет назад, десятилетия назад, когда он пробыл на Вереле всего год или около того, гостей из посольства пригласили в Ярамеру, величайшее поместье Вое Део. Жемчужину Востока. Модель эффективного рабства. Тысячи людей работают на полях, мельницах, фабриках поместья, живут в огромных поселениях, обнесенных стенами городах. Все чисто, упорядоченно, трудолюбиво, мирно. И дом на холме над рекой, дворец, триста комнат, бесценная мебель, картины, скульптуры, музыкальные инструменты - он вспомнил частный концертный зал со стенами из стеклянной мозаики с золотым тиснением, усыпальницу туалитов, которая представляла собой один огромный цветок, вырезанный из душистого дерева.
   Сейчас они подъезжали к этому дому. Машина повернула. Он увидел лишь мельком зазубренные черные шпили на фоне неба.
   Двое молодых людей снова взяли его за руки, вытащили из машины, выкрутили ему руки, дернули и стали толкать вверх по ступенькам. Стараясь не сопротивляться, не чувствовать того, что с ним делали, он продолжал оглядываться по сторонам. Центр и южное крыло огромного дома были без крыши, в руинах. Сквозь черный контур окна просвечивало чистое желтое небо. Рабы восстали даже здесь, в самом сердце страны закона. Три года назад, в то первое ужасное лето, когда сгорели тысячи домов, поселков, поселков-миллионников. Четыре миллиона погибших. Он не знал, что восстание дошло даже до Ярамеры. Вверх по реке не поступало никаких известий. Каковы потери среди рабов жемчужины Востока за ту ночь огня? Были ли владельцы убиты, или они выжили, чтобы понести наказание? Вверх по реке не поступало никаких известий.
   Все это промелькнуло у него в голове с неестественной быстротой и ясностью, пока они поднимали его по пологим ступеням к северному крылу дома, следуя с обнаженными пистолетами, как будто думали, что шестидесятидвухлетний мужчина с сильными судорогами в ногах от многочасового сидения без движения вот-вот сорвется и убежит, через триста километров в глубине на их собственной территории. Он быстро соображал и все замечал.
   Эта часть дома, соединенная с центральным зданием длинной аркадой, не сгорела дотла. Стены все еще поддерживали крышу, но войдя в парадный холл, он увидел, что они обнажены до голого камня, а их резные панели обгорели. Грязные листы на полу заменили паркет или крашеную плитку. Мебели там вообще не было. Высокий зал был прекрасен в своих руинах и грязи, голый, полный ясного вечернего света. Оба веота оставили свою группу и отчитывались перед какими-то мужчинами в дверях того, что раньше было приемной. Он чувствовал в веотах защиту и надеялся, что они вернутся, но этого не случилось. Один из молодых людей держал его руку заломленной за спину. К нему подошел грузный мужчина, пристально глядя на него.
   - Ты тот инопланетянин по имени Олд Мьюзик?
   - Я хейнит и здесь использую это имя.
   - Мистер Олд Мьюзик, вы должны понимать, что, покинув свое посольство в нарушение соглашения о защите между вашим послом и правительством Вое Део, вы лишились дипломатического иммунитета. Вас могут заключить под стражу, допросить и должным образом наказать за любые нарушения гражданского законодательства или преступления, связанные со сговором с повстанцами и врагами государства, в совершении которых вы будете уличены.
   - Я понял ваше изложение моего положения, - сказал Эсдан. - Но вам следует знать, сэр, что посол и стабили, представители Экумены Миров считают, что я защищен как дипломатическим иммунитетом, так и законами Экумены.
   Ничего плохого в том, чтобы попытаться, но к его многословной лжи никто не прислушался. Прочитав свою литанию, мужчина отвернулся, и молодые люди снова схватили Эсдана. Его протащили через дверные проемы и коридоры, которые ему теперь было слишком больно видеть, вниз по каменной лестнице, через широкий, вымощенный булыжником двор и в комнату, где, после последнего мучительного рывка за руку и толчка в спину, так что он растянулся на полу, они захлопнули дверь и оставили его лежать животом вниз на камне в темноте.
   Он уронил голову на руку и лежал, дрожа, слыша, как его дыхание снова и снова переходит в хныканье.
   Позже он вспоминал ту ночь и другие события из последующих дней и ночей. Он не знал, ни тогда, ни позже, подвергали ли его пыткам, чтобы сломить его, или он был просто удобным объектом бесцельной жестокости и злобы, своего рода игрушкой для мальчиков. Были пинки, побои, сильная боль, но позже ничто из этого не запечатлелось в его памяти отчетливо, кроме клетки-ловушки.
   Он слышал о таких вещах, читал о них. Он никогда такого не видел. Он никогда не бывал внутри комплекса. Иностранцев, приезжих, не помещали в помещения для рабов в поместьях Вое Део. В домах владельцев им прислуживали домашние рабы.
   Это был небольшой поселок, не более двадцати хижин на женской стороне и три длинных дома со стороны ворот. Здесь размещался штат из двухсот рабов, которые присматривали за домом и огромными садами Ярамеры. Они были привилегированной группой по сравнению с полевыми работниками. Но не освобожденными от наказания. Рядом с высокими воротами, распахнутыми в высоких стенах, все еще находилось место для порки.
   - Там? - спросил Немео, тот, который всегда выворачивал ему руку, но другой, Алатуал, сказал: - Нет, давай, это здесь, - и взволнованный побежал вперед, чтобы спустить клетку-ловушку вниз с того места, где она висела под главным постом охраны, высоко с внутренней стороны стены здания.
   Это была труба из грубой ржавой стальной сетки, запечатанная с одного конца и с крышкой на другом. Она подвешивалась на цепи к единственному крюку. Лежа на земле, она была похожа на ловушку для животного, не очень крупного. Двое молодых людей сорвали с него одежду и заставили залезть в нее головой вперед, используя полевые стрекала - электрические разрядники, с которыми они забавлялись последние пару дней, чтобы расшевелить ленивых рабов. Они визжали от смеха, толкая его и тыча остриями в его задний проход и мошонку. Он извивался в клетке до тех пор, пока не оказался скорченным в ней головой вниз, его руки и ноги были согнуты и прижаты к телу. Они захлопнули крышку клетки, защемив его голую ногу между проволоками и вызвав боль, которая ослепила его, пока они поднимали клетку обратно. Она бешено раскачивалась, и он вцепился в проволочные стенки сведенными судорогой руками. Когда он открыл глаза, то увидел, что земля качается примерно в семи или восьми метрах под ним. Через некоторое время покачивание и кружение прекратились. Он вообще не мог пошевелить головой. Он мог видеть то, что находилось под клеткой-ловушкой, и, напрягая зрение, мог видеть почти всю внутреннюю часть комплекса.
   В былые времена там, внизу, собирались люди, чтобы посмотреть на воспитательное зрелище - раба в клетке-ловушке. Там были бы дети, которые должны были усвоить урок о том, что случается с горничной, которая уклоняется от работы, садовником, который испортил подрезку, рабочим, который дерзит боссу. Сейчас там никого не было. Пыльная земля была голой. Высохшие садовые участки, маленькое кладбище на дальнем краю женской половины, канава между двумя половинами комплекса, дорожки, неясный круг более зеленой травы прямо под ним - все было пустынно. Его мучители некоторое время постояли внизу, смеясь и разговаривая, потом им стало скучно, и они ушли.
   Он попытался изменить свое положение, но смог пошевелиться лишь самую малость. Любое движение заставляло клетку раскачиваться так, что ему становилось дурно, и он все больше боялся упасть. Он не знал, насколько надежно клетка была подвешена на этом единственном крюке. Его нога, прижатая крышкой клетки, болела так сильно, что ему хотелось упасть в обморок, но, хотя голова у него кружилась, он оставался в сознании. Он старался дышать так, как научился дышать давным-давно в другом мире, спокойно, легко. Он не мог сделать этого здесь, сейчас, в этом мире, в этой клетке. Его легкие в грудной клетке были сдавлены так, что каждый вдох давался с огромным трудом. Он старался не задохнуться. Он старался не паниковать. Он пытался осознавать, только осознавать, но осознание было невыносимым.
   Когда солнце выглянуло с той стороны комплекса и осветило его полностью, головокружение перешло в тошноту. Иногда он на некоторое время терял сознание.
   Была ночь и холод, и он попытался представить себе воду, но воды не было.
   Позже ему показалось, что он пробыл в клетке-ловушке два дня. Он помнил, как царапала проволока его смуглое обнаженное тело, когда его вытаскивали, как его обдали струей холодной воды из шланга. Тогда он на мгновение полностью пришел в себя, осознал себя похожим на куклу, лежащим маленьким, безвольным на грязи, в то время как люди над ним о чем-то разговаривали и кричали. Затем его, должно быть, отнесли обратно в камеру или конюшню, где его держали, потому что там были темнота и тишина, но, кроме того, он все еще висел в клетке, поджариваясь в ледяном огне солнца, замерзая в своем горящем теле, все туже и туже втискиваясь в аккуратную сетку из проволок боли.
   В какой-то момент его уложили на кровать в комнате с окном, но он все еще был в клетке, раскачиваясь высоко над пыльной землей, землей пыльных, кругом зеленой травы.
   Задьо и грузный мужчина были там, но их там не было. Рабыня с бледным лицом, скорчившаяся и дрожащая, причинила ему боль, пытаясь нанести мазь на его обожженные руку, ногу и спину. Она была там и в то же время ее там не было. В окно светило солнце. Он почувствовал, как проволока снова защелкнулась на его ноге, и еще раз.
   Темнота успокоила его. Большую часть времени он спал. Через пару дней он смог сесть и съесть то, что принесла ему испуганная рабыня. Его ожоги от солнца заживали, и большинство его болей стали слабее. Его нога сильно распухла, кости были сломаны; это не имело значения, пока ему не пришлось вставать. Он дремал, дрейфовал. Когда в комнату вошел Райайе, он сразу узнал его.
   Они встречались несколько раз, еще до восстания. Райайе был министром иностранных дел при президенте Ойо. Какое положение он занимал сейчас в легитимном правительстве, Эсдан не знал. Райайе был невысок для верелианина, но широкоплеч и крепок, с иссиня-черным лоснящимся лицом и седеющими волосами, яркий мужчина, политик.
   - Министр Райайе, - сказал Эсдан.
   - Мистер Олд Мьюзик. Как любезно с вашей стороны, что вы вспомнили меня! Мне жаль, что вы были нездоровы. Надеюсь, здешние люди хорошо о вас заботятся?
   - Спасибо.
   - Когда я услышал, что вам нездоровится, я попросил позвать врача, но здесь нет никого, кроме ветеринара. Вообще никакого персонала. Не так, как в старые добрые времена! Какая перемена! Жаль, что вы не видели Ярамеру во всей ее красе.
   - Я ее видел. - Его голос был довольно слабым, но звучал вполне естественно. - Тридцать два или три года назад. Лорд и леди Анео принимали гостей из нашего посольства.
   - Действительно? Тогда вы знаете, каким это было, - сказал Райайе, усаживаясь в единственное кресло, у которого не хватало одного подлокотника. - Больно видеть это таким, не правда ли? Больше всего разрушений было здесь, в доме. Сгорело все женское крыло и большие комнаты. Но сады пощадили, да славится Госпожа. Заложены самим Менейя, знаете ли, четыреста лет назад. И поля все еще обрабатываются. Мне сказали, что к этой собственности все еще привязано почти три тысячи активов. Когда неприятности закончатся, восстановить Ярамеру будет гораздо легче, чем многие крупные поместья. - Он выглянул в окно. - Прекрасно, прекрасно. А домработницы Анео, знаете ли, славились своей красотой. И обучением. Потребуется много времени, чтобы снова достичь такого уровня.
   - Без сомнения.
   Верелианин посмотрел на него с вежливым вниманием. - Полагаю, вам интересно, почему вы здесь.
   - Не особенно, - любезно ответил Эсдан.
   - О?
   - Поскольку я покинул посольство без разрешения, полагаю, правительство хотело приглядывать за мной.
   - Некоторые из нас были рады услышать, что вы покинули посольство. Запереться там - пустая трата ваших талантов.
   - О, мои таланты, - сказал Эсдан, осуждающе пожав плечами, отчего у него заболело плечо. Позже он поморщится. Только что он наслаждался собой. Ему нравилось фехтовать словами.
   - Вы очень талантливый человек, мистер Олд Мьюзик. Самый мудрый, хитроумный пришелец на Вереле, как лорд Мехао однажды отозвался о вас. Вы работали с нами - и против нас, да - более эффективно, чем любой другой инопланетянин. Мы понимаем друг друга. Мы можем поговорить. Верю, что вы искренне желаете добра моему народу, и что, если бы я предложил вам способ послужить ему - надежду положить конец этому ужасному конфликту, - вы бы приняли его.
   - Я бы надеялся, что смогу это сделать.
   - Важно ли для вас, чтобы вас идентифицировали как сторонника одной из сторон конфликта, или вы предпочли бы оставаться нейтральным?
   - Любое действие может поставить нейтралитет под сомнение.
   - То, что повстанцы похитили вас из посольства, еще не является доказательством вашей симпатии к ним.
   - Похоже, что нет.
   - Скорее наоборот.
   - Это было бы так воспринято.
   - Это может быть. Если хотите.
   - Мои предпочтения не имеют никакого значения, министр.
   - Они имеют очень большой вес, мистер Олд Мьюзик. Но здесь. Вы были больны, я вас утомляю. Мы продолжим наш разговор завтра, хорошо? Если хотите.
   - Конечно, министр, - сказал Эсдан с вежливостью, граничащей с покорностью, тоном, который, как он знал, подходил таким людям, как этот, больше привыкшим к вниманию рабов, чем к обществу равных. Никогда не приравнивавший невежливость к гордости, Эсдан, как и большинство его соплеменников, был склонен оставаться вежливым при любых обстоятельствах, которые это позволяли, и не любил обстоятельств, которые этого не позволяли. Простое лицемерие его не беспокоило. Он и сам был вполне способен на это. Если люди Райайе пытали его, а Райайе притворялся, что не знает об этом факте, Эсдан ничего не выигрывал, настаивая на этом.
   Он действительно был рад, что не обязан говорить об этом, и надеялся не думать об этом. Теперь его тело думало об этом за него, помнило это в точности, каждым суставом и мышцей. Все остальное время он будет думать об этом, пока жив. Он узнал то, чего раньше не знал. Он думал, что понимает, каково это - быть беспомощным. Теперь он знал, что не понимал.
   Когда вошла испуганная женщина, он попросил ее послать за ветеринаром. - Мне нужна гипсовая повязка на ногу, - сказал он.
   - Он лечит руки, рабов, господин, - прошептала женщина, съеживаясь. Здешние рабы говорили на архаично звучащем диалекте, за которым иногда было трудно уследить.
   - Он может войти в дом?
   Она покачала головой.
   - Здесь есть кто-нибудь, кто мог бы присмотреть за этим?
   - Я спрошу, господин, - прошептала она.
   В ту ночь пришла старая рабыня. У нее было морщинистое, осунувшееся, суровое лицо, и в ней не было ничего от сутулости той, другой. Когда она впервые увидела его, то прошептала: - Могущественный Владыка! - Но она чопорно поклонилась, а затем осмотрела его распухшую ступню, бесстрастно, как любой врач. Она сказала: - Если вы позволите мне перевязать ее, господин, она заживет.
   - Что сломано?
   - Эти пальцы. Там. Может быть, здесь тоже сломана маленькая косточка. В ногах много костей.
   - Пожалуйста, перевяжи ее мне.
   Она так и сделала, крепко обматывая тряпки круг за кругом, пока повязка не стала достаточно плотной и не удерживала его ногу неподвижной под одним углом. Она сказала: - Если будете ходить, то пользуйтесь палкой, сэр. Ступать на пол надо только на пятку.
   Он спросил, как ее зовут.
   - Гейна, - сказала она. Произнеся свое имя, она бросила острый взгляд прямо на него, в упор, - смелый поступок для рабыни. Она, вероятно, хотела хорошенько разглядеть его инопланетные глаза, обнаружив, что все остальное в нем, хотя и странного цвета, довольно заурядно, кости на ногах и все такое.
   - Спасибо тебе, Гейна. Я благодарен тебе за твое мастерство и доброту.
   Она поклонилась, но без почтения, и вышла из комнаты. Сама она ходила прихрамывая, но прямо. - Все бабушки - бунтарки, - сказал ему кто-то давным-давно, еще до восстания.
  
   На следующий день он смог встать и доковылять до кресла со сломанным подлокотником. Некоторое время он сидел, глядя в окно.
   С его второго этажа открывался вид на сады Ярамеры, террасные склоны и цветочные клумбы, дорожки, газоны и ряд декоративных озер и бассейнов, которые постепенно спускались к реке: обширный узор из изгибов и плоскостей, растений и дорожек, земли и стоячей воды, окруженный широкой живой излучиной реки. Все участки, дорожки и террасы образовывали мягкую геометрию, центром которой было огромное дерево на берегу реки. Должно быть, это дерево уже было огромным, когда четыреста лет назад разбивали сад. Оно стояло выше и довольно далеко от берега, но его ветви далеко простирались над водой, и в его тени можно было бы построить деревню. Трава на террасах высохла и стала нежно-золотистой. Река, озера и заводи были туманно-голубыми, как летнее небо. Клумбы и кустарники были неухоженными, заросшими, но еще не одичавшими. Сады Ярамеры были необычайно прекрасны в своем запустении. Опустошенные, заброшенные, покинутые - все эти романтические слова подходили им, но в то же время они были рациональны и благородны, полны умиротворения. Они были построены трудящимися-рабами. Их достоинство и мир были основаны на жестокости, страдании, боли. Эсдан был хейнитом, из очень древнего народа, который тысячу раз строил и разрушал свою Ярамеру. Его разум вмещал красоту и ужасную скорбь этого места, уверенный в том, что существование одного не может оправдать другого, разрушение одного не может уничтожить другое. Он осознавал и то, и другое, только осознавал.
   И осознавал также, сидя, наконец, в некотором телесном комфорте, что прекрасные печальные террасы Ярамеры могли бы вместить в себя террасы Дарранды на Хейне, крышу под красной крышей, сад под зеленым садом, круто спускающиеся к сияющей гавани, набережным, пирсам и парусникам. За гаванью вздымается море, поднимается так высоко, как его дом, так высоко, как его глаза. Эси знает, что в книгах говорится, будто море лежит внизу. "Сегодня ночью море спокойно", - говорится в стихотворении, но он знает лучше. Море стоит стеной, серо-голубой стеной на краю света. Если ты поплывешь по ней, она покажется плоской, но если ты увидишь ее по-настоящему, она будет такой же высокой, как холмы Дарранды, и если вы поплывете по ней по-настоящему, ты проплывешь сквозь эту стену на другую сторону, за край света.
   Небо - это крыша, на которой держится стена. Ночью звезды сияют сквозь стеклянную воздушную крышу. Ты тоже можешь отправиться к ним, в миры за пределами этого мира.
   - Еси, - зовет кто-то из дома, и он отворачивается от моря и неба, покидает балкон, идет встречать гостей, или на урок музыки, или на обед с семьей. Он славный маленький мальчик, Эси: послушный, веселый, не разговорчивый, но довольно общительный, интересуется людьми. С очень хорошими манерами, конечно; в конце концов, он Келвен, а старшее поколение не потерпело бы ничего меньшего в ребенке из этой семьи, но хорошие манеры даются ему легко, возможно, потому, что он никогда не видел плохих. Не мечтательный ребенок. Бдительный, присутствующий, замечающий. Но вдумчивый и склонный объяснять самому себе такие вещи, как морская стена и воздушная крыша. Эси уже не так понятен и близок Эсдану, как раньше; давным-давно он стал маленьким мальчиком, очень далеко отсюда, оставленным позади, покинутым дома. Теперь Эсдан лишь изредка видит его глазами или вдыхает чудесный сложный запах дома в Дарранде - дерева, смолистого масла, используемого для полировки дерева, циновок из душистой травы, свежих цветов, кухонных трав, морского ветра - или слышит голос своей матери: - Эси? А теперь заходи, мой любимый. Из Дораседа приехали двоюродные брат и сестра!
   Эси вбегает, чтобы познакомиться с двоюродными братом и сестрой, старшим Илиавадом с безумными бровями и волосами в ноздрях, который может творить чудеса с кусочками липкой ленты, и Туитуи, которая ловит мяч лучше Эси, хотя она и младше, в то время как Эсдан засыпает на сломанном кресле у окна, глядя на ужасные, прекрасные сады.
  
   Дальнейшие разговоры с Райайе были отложены. Задьо пришел со своими извинениями. Министра отозвали для разговора с президентом, он вернется в течение трех-четырех дней. Эсдан понял, что слышал, как ранним утром неподалеку взлетел флаер. Это была отсрочка. Ему нравилось фехтовать словами, но он все еще был очень уставшим, очень потрясенным и радовался отдыху. Никто не заходил в его комнату, кроме испуганной женщины Хио и задьо, который приходил раз в день, чтобы спросить, есть ли у него все, что ему нужно.
   Когда он мог, ему разрешалось покидать свою комнату, выходить на улицу, если он хотел. Опираясь на палку и пристегнув к перевязанной ноге старую сандалию на жесткой подошве, которую принесла ему Гейна, он мог ходить, а значит, выходить в сад и сидеть на солнце, которое с каждым днем становилось все мягче по мере того, как лето подходило к концу. Два веота были его охранниками, или, точнее, опекунами. Он увидел двух молодых людей, которые пытали его; они держались на расстоянии, очевидно, получив приказ не приближаться к нему. Один из веотов обычно был на виду, но никогда не стеснял его.
   Он не мог уйти далеко. Иногда он чувствовал себя букашкой на берегу. Та часть дома, которая все еще была пригодна для использования, была огромной, сады - обширными, людей было очень мало. Там были шестеро мужчин, которые привели его, и еще пятеро или шестеро тех, кто был здесь, под командованием грузного мужчины Туаленема. Из первоначального персонала дома и поместья насчитывалось десять или двенадцать человек, крошечный остаток домашнего персонала - повара, помощницы поваров, прачки, горничные, камеристки, камеристки для прислуги, чистильщиков обуви, мойщиков окон, садовников, подметальщиков дорожек, официантов, лакеев, мальчики на побегушках, конюхи, водители, подсобные женщины и мальчики-посыльные, которые в былые времена прислуживали хозяевам и их гостям. Этих немногих больше не запирали на ночь в старом жилом комплексе для активов, где находилась клетка-ловушка, они спали во внутреннем дворике конюшен для лошадей и помещений для людей, где сначала держали его, или в комнатах вокруг кухонь. Большинство из этих немногих оставшихся были женщинами, две из них молодые, и двое или трое старых, хрупких на вид мужчин.
   Поначалу он остерегался заговаривать с кем-либо из них, чтобы не навлечь на них неприятности, но его похитители игнорировали их, за исключением случаев, когда отдавали приказы, очевидно, считая их заслуживающими доверия, и не без оснований. Нарушители спокойствия, активы, которые вырвались из комплекса, сожгли большой дом, убили боссов и владельцев, давно ушли: погибли, сбежали или снова попали в рабство с глубоким крестовидным клеймом на обеих щеках. Остались хорошие пыльные. Весьма вероятно, что они все это время были лояльными. Многие рабы, особенно личные, так же напуганные восстанием, как и их владельцы, пытались защитить их или бежали вместе с ними. Они были не большими предателями, чем владельцы, которые освободили своих активов и сражались на стороне Освобождения. Столько же, и не больше.
   В качестве постельных для мужчин приводили по одной девушке из молодых полевых работниц. Каждый день или два двое молодых людей, которые пытали его, утром уезжали на машине с использованной девушкой и возвращались с новой.
   Из двух младших рабынь дома одна, по имени Камса, всегда носила с собой своего маленького ребенка, и мужчины не обращали на нее внимания. Другая, Хио, была тем испуганным существом, которое прислуживало ему. Туаленем пользовался ею каждую ночь. Остальные мужчины держали руки подальше.
   Когда они или кто-либо из рабов проходили мимо Эсдана в доме или на улице, они держали руки по швам, прижимали подбородок к груди, опускали глаза и замирали: формальное почтение, ожидаемое от личных активов, обращенных к владельцу.
   - Доброе утро, Камса.
   Ее ответом было почтение.
   Прошли годы с тех пор, как он в последний раз имел дело с готовым продуктом поколений рабства, с тем типом рабов, который описывался как "идеально обученный, послушный, бескорыстный, преданный, идеальный личный актив", когда их выставляли на продажу. Большинство знакомых ему людей, его друзей и коллег, были городскими арендуемыми, сданными их владельцами компаниям и корпорациям для работы на фабриках, в магазинах или на квалифицированных работах. Он также знал немало полевых рабов. Рабы на местах редко контактировали со своими владельцами; они работали под началом боссов-гареотов, а их поселениями управляли резаные, боссы-евнухи. Те, кого он знал, в основном были беглецами, находившимися под защитой Хейма, подпольной организации, переправляющей их к независимости в Йеове. Никто из них не был полностью лишен образования, возможностей выбора, какого-либо представления о свободе, как эти рабы. Он уже забыл, на что похож хороший пыльный. Он забыл о полной непроницаемости человека, у которого нет личной жизни, о неприкосновенности полностью уязвимого человека.
   Лицо Камсы было гладким, безмятежным и не выражало никаких чувств, хотя он иногда слышал, как она очень тихо разговаривает и поет своему малышу, издавая радостный, веселенький звук. Это притягивало его. Однажды днем он увидел ее сидящей за работой на перилах большой террасы с ребенком в перевязи на спине. Он, прихрамывая, подошел и сел рядом. Он не мог помешать ей отложить нож и доску в сторону и почтительно опустить голову, руки и глаза с его приближением.
   - Пожалуйста, садись, пожалуйста, продолжай свою работу, - сказал он. Она повиновалась. - Что это ты режешь?
   - Дуэли, господин, - прошептала она.
   Это был овощ, который он часто ел и который ему нравился. Он наблюдал за ее работой. Каждый большой деревянистый стручок нужно было разрезать по герметичному шву, что было непростой задачей; требовался тщательный поиск места вскрытия и многократные резкие повороты лезвия, чтобы открыть стручок. Затем нужно было удалить одно за другим жирные съедобные семена и очистить их от тягучего, прилипающего содержимого стручка.
   - Эта часть невкусная? - спросил он.
   - Да, хозяин.
   Это был трудоемкий процесс, требующий силы, мастерства и терпения. Ему было стыдно. - Я никогда раньше не видел сырое дуэли, - сказал он.
   - Да, хозяин.
   - Какой хороший ребенок, - сказал он немного наугад. Крошечное существо в перевязи, голова которого лежала у нее на плече, открыло большие иссиня-черные глаза и рассеянно смотрело на мир. Он никогда не слышал, чтобы оно плакало. Это казалось ему довольно неземным, но у него не было большого опыта с младенцами.
   Она улыбнулась.
   - Мальчик?
   - Да, хозяин.
   Он сказал: - Пожалуйста, Камса, меня зовут Эсдан. Я не хозяин. Я заключенный. Ваши хозяева - мои хозяева. Ты будешь называть меня по имени?
   Она не ответила.
   - Наши хозяева не одобрили бы этого.
   Она кивнула. Верелианский кивок был наклоном головы назад, а не наклоном вниз. Он полностью привык к этому за все эти годы. Дело было в том, как он сам кивнул. Он заметил, что и сам теперь замечает это. Его плен, обращение с ним здесь вытеснили, дезориентировали его. За последние несколько дней он думал о Хейне больше, чем за все предыдущие годы, десятилетия. Он был дома на Вереле, а теперь его там не было. Неуместные сравнения, неуместные воспоминания. Отчужденный.
   - Они посадили меня в клетку, - сказал он, говоря так же тихо, как и она, и запинаясь на последнем слове. Он не мог произнести слово "клетка-ловушка" целиком.
   Снова кивок. На этот раз, впервые за все время, она подняла на него глаза, бросив мимолетный взгляд. Она беззвучно сказала: - Знаю, - и продолжила свою работу.
   Он больше не нашелся, что сказать.
   - Я была щенком, а потом жила там, - сказала она, бросив взгляд в сторону двора, где стояла клетка. Ее бормочущий голос был тщательно сдержан, как и все ее жесты и передвижение. - До того времени, как дом сгорел. Когда здесь жили хозяева. Они часто вешали клетку. Когда-то один человек жил там до тех пор, пока не умер. В ней. Я это видела.
   Между ними воцарилось молчание.
   - Мы, щенки, никогда так не поступали. Никогда там не бегали.
   - Я видел... что земля внизу была другой, - сказал Эсдан, говоря так же тихо и с пересохшим ртом, его дыхание стало прерывистым. - Я видел, глядя вниз. Трава. Я подумал, что, может быть... где они... - Его голос совсем пресекся.
   - Одна бабушка взяла длинную палку с тряпкой на конце, намочила ее и поднесла к нему. Резаные отвели взгляды. Но он умер. И гнил какое-то время.
   - Что он натворил?
   - Энна, - сказала она, односложное отрицание, которое он часто слышал от активов - я не знаю, я этого не делала, меня там не было, это не моя вина, кто знает...
   Он видел, как дочь владельца, которая сказала: - Энна, - получила пощечину, но не за разбитую чашку, а за то, что использовала рабское слово.
   - Полезный урок, - сказал он. Он знал, что она поймет его. Аутсайдеры знают иронию так же хорошо, как воздух и воду.
   - Они поместили тебя туда, тогда я испугалась, - сказала она.
   - На этот раз урок был для меня, а не для вас, - сказал он.
   Она работала, тщательно, неустанно. Он наблюдал за ее работой. Ее опущенное лицо цвета глины с синеватыми тенями было спокойным, умиротворенным. У ребенка была более темная кожа, чем у нее. Она не встречалась с рабом, а использовалась владельцем. Они называли это изнасилованием. Глаза ребенка медленно закрылись, полупрозрачные голубоватые веки походили на маленькие ракушки. Он был маленьким и хрупким, вероятно, ему было всего месяц или два от роду. Его головка с бесконечным терпением лежала на ее сутулящемся плече.
   Больше никого не было на террасах. Легкий ветерок шевелил цветущие деревья позади них, серебрил далекую реку.
   - Твой ребенок, Камса, знаешь, он будет свободен, - сказал Эсдан.
   Она подняла глаза, но не на него, а на реку и на другой берег. Она сказала: - Да. Он будет свободен. - Она продолжала работать.
   То, что она сказала ему это, ободрило его. Ему было приятно сознавать, что она доверяет ему. Ему нужен был кто-то, кто доверял бы ему, потому что с тех пор, как он оказался в клетке, он не мог доверять самому себе. С Райайе у него все было в порядке; он все еще мог фехтовать; проблема была не в этом. Это было, когда он был один, думал, спал. Большую часть времени он был один. Что-то в его сознании, глубоко внутри него, было ранено, сломано, не срослось, нельзя было доверять тому, что оно выдержит его вес.
   Утром он услышал, как опустился флаер. В тот вечер Райайе пригласил его на ужин. Туаленем и двое веотов поели с ними и, извинившись, ушли, оставив его и Райайе с полбутылкой вина за импровизированным столом, установленным в одной из наименее поврежденных комнат на первом этаже. Это был охотничий домик или комната трофеев, здесь, в этом крыле дома, которое было азаде, мужской частью, куда никогда не заходили женщины; женские активы, прислуга и подсобные рабочие не считались женщинами. Над каминной полкой рычала голова огромной стайной собаки, ее мех был опален и покрыт пылью, а стеклянные глаза потускнели. На противоположной стене были установлены арбалеты. Их бледные тени четко выделялись на темном дереве. Электрическая люстра мигнула и потускнела. Генератор работал неуверенно. Один из старых рабов всегда возился с ним.
   - Ушел к своей постельной, - сказал Райайе, кивая в сторону двери, которую только что закрыл Туаленем, усердно пожелав министру спокойной ночи. - Трахать белую. Как гребаное дерьмо. У меня мурашки бегут по коже. Засовывать свой член во влагалище рабыни. Когда война закончится, ничего подобного больше не будет. Полукровки - корень этой революции. Разделяйте расы. Сохраняйте чистоту крови правителей. Это единственный ответ. - Он говорил так, словно ожидал полного согласия, но не дождался никаких признаков этого. Он наполнил бокал Эсдана до краев и продолжил своим звучным голосом политика, доброго хозяина, хозяина поместья: - Что ж, мистер Олд Мьюзик, я надеюсь, что вы приятно провели время в Ярамере и что ваше здоровье улучшилось.
   Вежливый ропот.
   - Президент Ойо с сожалением узнал, что вы были нездоровы, и передает свои пожелания вашего полного выздоровления. Он рад узнать, что вы в безопасности от дальнейшего жестокого обращения со стороны повстанцев. Вы можете оставаться здесь в безопасности столько, сколько захотите. Однако, когда придет время, президент и его кабинет министров с нетерпением будут ждать вашего приезда в Беллен.
   Вежливый ропот.
   Давняя привычка не позволяла Эсдану задавать вопросы, которые показали бы степень его невежества. Райайе, как и большинство политиков, любил свой собственный голос, и пока он говорил, Эсдан пытался составить приблизительный набросок текущей ситуации. Оказалось, что законное правительство переехало из столицы в городок Беллен, расположенный к северо-востоку от Ярамеры, недалеко от восточного побережья. В столице было оставлено что-то вроде командования. Упоминания Райайе об этом заставили Эсдана задуматься, была ли столица на самом деле полунезависимой от правительства Ойо, управляемой какой-то группировкой, возможно, военной.
   Когда началось восстание, Ойо сразу же получил чрезвычайные полномочия; но легитимная армия Вое Део после своих ошеломляющих поражений на западе проявила беспокойство под его командованием, желая большей автономии на местах. Гражданское правительство требовало возмездия, нападения и победы. Армия хотела подавить восстание. Рега-генерал Эйдан установил раздел в столице и попытался установить и удерживать границу между новым Свободным государством и легитимными провинциями. Веоты, перешедшие на сторону восстания со своими воюющими активами, аналогичным образом призвали командование освобождения к перемирию на границе. Армия добивалась перемирия, воины стремились к миру. Но: - Пока есть хоть один раб, я не свободен, - воскликнул Некам-Анна, лидер Свободного государства, а президент Ойо прогремел: - Нация не будет разделена! Мы будем защищать законную собственность до последней капли крови в наших жилах! - Регу-генерала внезапно заменили новым главнокомандующим. Очень скоро после этого посольство было блокировано, его доступ к информации ограничен.
   Эсдан мог только догадываться, что произошло за прошедшие полгода. Райайе говорил о "наших победах на юге" так, как будто легитимная армия перешла в наступление, входя в Свободное государство через реку Деван, к югу от столицы. Если так, если они вернули себе территорию, то почему правительство ушло из города и окопалось в Беллене? Разговоры Райайе о победах можно перевести как означающие, что армия освобождения пыталась переправиться через реку на юге, и легитимистам удалось их сдержать. Если они были готовы назвать это победой, то неужели они наконец отказались от мечты обратить революцию вспять, вернуть себе всю страну и решили сократить свои потери?
   - Разделенная нация - это не вариант, - сказал Райайе, разрушив эту надежду. - Я думаю, вы это понимаете.
   Вежливое согласие.
   Райайе разлил остатки вина. - Но мир - это наша цель. Наша очень сильная и неотложная цель. Наша несчастная страна достаточно настрадалась.
   Однозначное согласие.
   - Я знаю, что вы мирный человек, мистер Олд Мьюзик. Мы знаем, что Экумена способствует гармонии между государствами-членами и внутри них. Мир - это то, чего мы все желаем всем сердцем.
   Согласие плюс слабый намек на вопрос.
   - Как вы знаете, правительство Вое Део всегда обладало властью положить конец восстанию. Средство покончить с этим быстро и полностью.
   Никакого ответа, но настороженное внимание.
   - И я думаю, вы знаете, что только наше уважение к политике Экумены, членом которой является моя нация, помешало нам использовать это средство.
   Абсолютно никакого ответа или подтверждения.
   - Вы и сами это знаете, мистер Олд Мьюзик.
   - Я предположил, что у вас было естественное желание выжить.
   Райайе покачал головой, как будто его потревожило насекомое. - С тех пор как мы присоединились к Экумене - и задолго до того, как мы присоединились к ней, мистер Олд Мьюзик, - мы преданно следовали ее политике и склонялись перед ее теориями. И вот мы потеряли Йеове! И вот мы потеряли Запад! Четыре миллиона погибших, мистер Олд Мьюзик. Четыре миллиона во время первого восстания. С тех пор миллионы. Миллионы. Если бы мы сдержали это тогда, погибло бы гораздо меньше людей. Активов, а также владельцев.
   - Самоубийство, - сказал Эсдан мягким голосом, каким говорили активы.
   - Пацифист рассматривает любое оружие как зло, губительное, самоубийственное. Несмотря на всю вековую мудрость вашего народа, мистер Олд Мьюзик, у вас нет того эмпирического взгляда на вопросы войны, который вынуждены иметь мы, более молодые и грубые народы. Поверьте мне, мы не склонны к самоубийству. Мы хотим, чтобы наш народ, наша нация выжили. Мы полны решимости, что так и будет. Бибо была полностью протестирована задолго до того, как мы присоединились к Экумене. Она управляема, целенаправленна, сдерживаема. Это точное оружие, точный инструмент войны. Слухи и страх сильно преувеличили его возможности и природу. Мы знаем, как его использовать, как ограничить его воздействие. Кроме реакции стабилей через вашего посла, ничто не мешало нам осуществить выборочное применение в первое лето восстания.
   - У меня сложилось впечатление, что верховное командование армии Вое Део также выступало против применения этого оружия.
   - Некоторые генералы были такими. Как вы знаете, многие веоты закостенели в своем мышлении.
   - Это решение было изменено?
   - Президент Ойо санкционировал развертывание бибо против сил, собирающихся вторгнуться в эту провинцию с запада.
   Такое милое слово - "бибо". Эсдан на мгновение закрыл глаза.
   - Разрушения будут ужасающими, - сказал Райайе.
   Согласие.
   - Возможно, - сказал Райайе, наклоняясь вперед, черные глаза на черном лице были напряжены, как у охотящейся кошки, - что если бы повстанцев предупредили, они могли бы отступить. Стать готовыми обсудить условия. Если они отступят, мы не будем атаковать. Если они заговорят, мы поговорим. Холокост можно предотвратить. Они уважают Экумену. Они уважают вас лично, мистер Олд Мьюзик. Они доверяют вам. Если вы поговорите с ними по сети или если их лидеры согласятся на встречу, они прислушаются к вам не как к своему врагу, своему угнетателю, а как к голосу доброжелательного, миролюбивого нейтралитета, голосу мудрости, призывающему их спасать себя, пока еще есть время. Это возможность, которую я предлагаю вам и всей Экумене. Пощадить ваших друзей среди повстанцев, избавить этот мир от невыразимых страданий. Чтобы открыть путь к прочному миру.
   - Я не уполномочен говорить от имени Экумены. Посол...
   - Не будет. Не может. Не свободен в этом. Вы. Вы свободный агент, мистер Олд Мьюзик. Ваша позиция на Вереле уникальна. Обе стороны уважают вас. Доверяют вам. И ваш голос имеет бесконечно больший вес среди белых, чем у него. Он приехал всего за год до восстания. Я могу сказать, что вы один из нас.
   - Я не один из вас. Я не владею и не являюсь объектом собственности. Вы должны переосмыслить себя, чтобы включить в это число и меня.
   Райайе на мгновение нечего было сказать. Он был застигнут врасплох и наверняка разозлился. Дурак, сказал себе Эсдан, старый дурак, отстаиваешь высокие моральные принципы! Но он не знал, на какую почву опереться.
   Это верно, что его слово имело бы больший вес, чем слово посла. Ничто другое из того, что сказал Райайе, не имело смысла. Если президент Ойо хотел получить благословение Экумены на использование этого оружия и всерьез думал, что Эсдан даст его, почему он действовал через Райайе и прятал Эсдана в Ярамере? Работал ли Райайе с Ойо, или он работал на фракцию, которая выступала за использование бибо, в то время как Ойо все еще отказывался?
   Скорее всего, все это было блефом. Там не было никакого оружия. Райайе хотел бы придать этому правдоподобие, чтобы оставить Ойо в неведении, если блеф провалится.
   Биобомба, бибо, была проклятием Вое Део на протяжении десятилетий, столетий. В паническом страхе перед вторжением инопланетян после того, как Экумена впервые вступила с ними в контакт почти четыреста лет назад, верелиане вложили все свои ресурсы в развитие космических полетов и вооружения. Ученые, которые изобрели это конкретное устройство, отвергли его, сообщив своему правительству, что его невозможно сдержать; оно уничтожило бы всю человеческую и животную жизнь на огромной территории и нанесло бы глубокий и необратимый генетический ущерб во всем мире, поскольку распространилось бы по воде и атмосфере. Правительство никогда не использовало это оружие, но и не желало его уничтожать, и его существование удерживало Верел от членства в Экумене до тех пор, пока действовал запрет. Вое Део настаивало, что это их гарантия от инопланетного вторжения, и, возможно, верило, что это предотвратит революцию. И все же они не воспользовались им, когда восстала их рабская колония Йеове. Затем, после того как Экумена больше не соблюдала запрет, они объявили, что уничтожили запасы. Верел присоединился к Экумене. Вое Део пригласило провести инспекцию оружейных складов. Посол вежливо отказался, сославшись на экуменическую политику доверия. Теперь бибо существовала снова. На самом деле? В сознании Райайе? Был ли он в отчаянии? Обман, попытка использовать Экумену для прикрытия призрачной угрозы, чтобы отпугнуть вторжение: наиболее вероятный сценарий, но он был не совсем убедительным.
   - Эта война должна закончиться, - сказал Райайе.
   - Я согласен.
   - Мы никогда не сдадимся. Вы должны это понять. - Райайе отбросил свой вкрадчивый, рассудительный тон. - Мы восстановим священный порядок в мире, - сказал он, и теперь ему можно было полностью доверять. Его глаза, темные верелианские глаза без белков, казались бездонными в тусклом свете. Он допил свое вино. - Вы думаете, мы боремся за нашу собственность. Чтобы сохранить то, что у нас есть. Но я говорю вам, мы сражаемся, чтобы защитить нашу Владычицу. В этой борьбе нельзя сдаваться. И никаких компромиссов.
   - Ваша госпожа милосердна.
   - Закон - это ее милость.
   Эсдан молчал.
   - Завтра я должен снова поехать в Беллен, - сказал Райайе через некоторое время, возвращаясь к своему властному, непринужденному тону. - Наши планы продвижения на южном фронте должны быть полностью скоординированы. Когда я вернусь, мне нужно будет знать, окажете ли вы нам помощь, о которой я вас просил. От этого во многом будет зависеть наш ответ. По вашему голосу. Известно, что вы здесь, в Восточных провинциях - я имею в виду, известно повстанцам, а также нашим людям, - хотя ваше точное местоположение, конечно, держится в секрете для вашей же безопасности. Известно, что вы, возможно, готовите заявление об изменении отношения Экумены к ведению гражданской войны. Изменение, которое могло бы спасти миллионы жизней и принести справедливый мир на нашу землю. Я надеюсь, что вы потратите на это свое время здесь.
   "Он фракционер", - подумал Эсдан. - "Он не поедет в Беллен, а если и поедет, то это не то место, где находится правительство Ойо. Это какой-то его собственный план. Чокнутый. Это не сработает. У него нет бибо. Но у него есть пистолет. И он застрелит меня."
   - Спасибо вам за приятный ужин, министр, - сказал он.
   На следующее утро он услышал, как на рассвете улетел флаер. После завтрака он, прихрамывая, вышел на утреннее солнце. Один из его охранников-веотов наблюдал за ним из окна, а затем отвернулся. В укромном уголке прямо под балюстрадой южной террасы, рядом с посадкой огромных кустов с крупными, пышными, сладко пахнущими белыми цветами, он увидел Камсу, ее малыша и Хио. Он направился к ним, точка-и-шаг-вперед. Расстояния в Ярамере, даже внутри дома, были пугающими для хромого человека. Когда он наконец добрался туда, то сказал: - Мне одиноко. Можно мне присесть с вами?
   Женщины, конечно, встали, отдавая почести, хотя почтение Камсы стало довольно поверхностным. Он сидел на изогнутой скамейке, сплошь усеянной опавшими цветами. Они снова уселись на вымощенную плитами дорожку вместе с ребенком. Они развернули маленькое тельце, подставив его мягкому солнечному свету. "Это очень худенький ребенок", - подумал Эсдан. Суставы синевато-темных рук и ног были похожи на сочленения цветочных стеблей - полупрозрачные бугорки. Малыш двигался так активно, как он никогда раньше не видел, вытягивая ручки и поворачивая головку, словно наслаждаясь ощущением воздуха. Голова была велика для шеи, опять же как цветок, слишком большой на слишком тонком стебле. Камса помахала одним из настоящих цветов над ребенком. Его темные глаза пристально смотрели на нее. Его веки и брови были изысканно изящными. Солнечный свет просачивался сквозь его пальцы. Он улыбнулся. У Эсдана перехватило дыхание. Улыбка ребенка, обращенная к цветку, была красотой цветка, красотой мира.
   - Как его зовут?
   - Рекам.
   Внук Камье. Камье - владыки и раба, охотника и земледельца, воина и миротворца.
   - Красивое имя. Сколько ему лет?
   На языке, на котором они говорили, это было: - Как долго он прожил? - Ответ Камсы был странным. - До конца его жизни, - сказала она, по крайней мере, так он понял ее шепот и ее диалект. Может быть, спрашивать возраст ребенка было дурным тоном или невезением.
   Он откинулся на спинку скамьи. - Я чувствую себя очень старым, - сказал он. - Я сто лет не видел младенцев.
   Хио сидела, сгорбившись, спиной к нему; он чувствовал, что ей хочется заткнуть уши. Она боялась его, инопланетянина. Жизнь не оставила Хио ничего, кроме страха, догадался он. Было ли ей двадцать, двадцать пять? Она выглядела на сорок. Может быть, ей было семнадцать. Обычные женщины, с которыми плохо обращались, быстро старели. Камсе, по его прикидкам, было немногим больше двадцати. Она была худенькой и невзрачной, но в ней были цветение и сок, которых не было в Хио.
   - У хозяина были дети? - спросила Камса, прижимая своего ребенка к груди с некоторой сдержанной гордостью, застенчиво выставляя его напоказ.
   - Нет.
   - Йера, йера, - пробормотала она, еще одно рабское слово, которое он часто слышал в городских кварталах: - О, жалость, жалость.
   - Как ты попадаешь прямо в точку, Камса, - сказал он. Она посмотрела в его сторону и улыбнулась. У нее были плохие зубы, но это была хорошая улыбка. Он думал, что ребенок не сосет. Он мирно лежал на сгибе ее руки. Хио оставалась напряженной и подпрыгивала всякий раз, когда он говорил, поэтому он больше ничего не сказал. Он отвернулся от них, посмотрел мимо кустов, на чудесный вид, который, когда бы вы ни шли или ни сидели, приводил в идеальное равновесие: уровни каменных плит, серовато-коричневая трава и голубая вода, изгибы аллей, массы и линии кустарника, огромное старое дерево, туманная река и ее зеленый дальний берег. Вскоре женщины снова тихо заговорили. Он не слушал, что они говорили. Он слышал их голоса, ощущал солнечный свет, ощущал покой.
   Старая Гейна, ковыляя, направилась к ним по верхней террасе, поклонилась ему и сказала Камсе и Хио: - Чойо хочет видеть вас. Оставь мне этого ребенка. - Камса снова опустила ребенка на теплый камень. Они с Хио вскочили и пошли прочь - худые, легкие женщины, двигающиеся с непринужденной поспешностью. Старуха со стонами и гримасами постепенно осела на тропинку рядом с Рекамом. Она немедленно укрыла его складками пеленок, хмурясь и бормоча что-то по поводу глупости его матери. Эсдан наблюдал за ее осторожными движениями, за ее нежностью, когда она взяла ребенка на руки, поддерживая эту тяжелую головку и крошечные ножки, за ее нежностью, баюкающей его, покачивающей своим телом, чтобы укачать его.
   Она подняла глаза на Эсдана. Она улыбнулась, и ее лицо покрылось тысячью морщинок. - Он - мой великий дар, - сказала она.
   Он прошептал: - Ваш внук?
   Кивок в ответ. Она продолжала мягко покачиваться. Глаза малыша были закрыты, его головка мягко лежала на ее худеньком, сухом животе. - Думаю, теперь он скоро умрет.
   Через некоторое время Эсдан спросил: - Умрет?
   Кивок. Она все еще улыбалась. Мягко, легонько покачиваясь. - Ему два года, господин.
   - Я думал, он родился этим летом, - шепотом сказал Эсдан.
   Старуха сказала: - Он пришел, чтобы немного пожить у нас.
   - Что случилось?
   - Атрофия.
   Эсдан слышал этот термин. Он переспросил: - Аво? - название, которое он знал для этого, системной вирусной инфекции, распространенной среди детей-верелиан, часто встречающейся в жилых комплексах городов.
   Она кивнула.
   - Но она излечима!
   Старуха ничего не сказала.
   Аво была полностью излечима. Где были врачи. Где была медицина. Аво можно было вылечить в городе, а не в деревне. В большом доме, а не в помещениях для рабов. В мирное время, а не в военное. Дурак!
   Может быть, она знала, что это излечимо, а может быть, и нет, может быть, она не знала, что означает это слово. Она укачивала ребенка, что-то напевая шепотом, не обращая внимания на дурака. Но она услышала его и наконец ответила, не глядя на него, наблюдая за спящим личиком ребенка.
   - Я родилась в собственности, - сказала она, - и мои дочери. Но с ним было не так. Он и есть дар. Нам. Никто не может владеть им. Дар самого владыки Камье. Кто мог бы сохранить этот подарок?
   Эсдан склонил голову.
   Он сказал матери: - Он будет свободен. - И она ответила: - Да.
   Наконец он сказал: - Можно мне подержать его?
   Бабушка перестала раскачиваться и некоторое время сидела неподвижно. - Да, - сказала она. Она приподнялась и очень осторожно переложила спящего ребенка на руки Эсдану, к нему на колени.
   - Ты держишь мою радость, - сказала она.
   Ребенок весил всего ничего - шесть или семь фунтов. Это было все равно что держать в руках теплый цветок, крошечное животное, птицу. Пеленка волочилась внизу по камням. Гейна подняла ее и мягко накрыла ею ребенка, пряча его личико. Напряженная и нервозная, ревнивая, полная гордости, она стояла там на коленях. Вскоре она снова прижала ребенка к своему сердцу. - Ну вот, - сказала она, и ее лицо смягчилось от счастья.
   В ту ночь Эсдану, спавшему в комнате, окна которой выходили на террасы Ярамеры, приснилось, что он потерял маленький круглый плоский камень, который всегда носил с собой в мешочке. Камень был из пуэбло. Когда он держал его в ладони и согревал, он мог говорить, беседовать с ним. Но он уже давно не разговаривал с ним. Теперь он понял, что у него этого нет. Он потерял его, где-то оставил. Он думал, что тот находится в подвале посольства. Он попытался спуститься в подвал, но дверь была заперта, и другую дверь он не смог найти.
   Он проснулся. Раннее утро. Не нужно вставать. Он должен подумать о том, что делать, что сказать, когда Райайе вернется. Он не мог. Он подумал о сне, о камне, который говорил. Он пожалел, что не расслышал, что там было написано. Он подумал о пуэбло. Семья брата его отца жила в пуэбло Арканан на дальнем юге высокогорья. В детстве, каждый год в разгар северной зимы, Эси летал туда на сорок дней лета. Сначала с родителями, потом один. Его дядя и тетя выросли в Дарранде и не были жителями пуэбло. Их дети были такими. Они выросли в Арканане и полностью принадлежали ему. Старший, Сухан, на четырнадцать лет старше Эсдана, родился с непоправимыми дефектами мозга и нервной системы, и именно ради него его родители поселились в пуэбло. Там для него было место. Он стал пастухом. Он поднимался в горы вместе с ямами, животными, которых жители Южного Хейна завезли с планеты О тысячелетие или около того назад. Он присматривал за животными. Он возвращался жить в пуэбло только зимой. Эси видел его редко и был рад этому, находя Сухана пугающей фигурой - большим, неуклюжим, дурно пахнущим, с громким ревущим голосом, произносящим непонятные слова. Эси не мог понять, почему родители и сестры Сухана любили его. Он думал, что они притворяются. Никто не мог полюбить его.
   Для подростка Эсдана это все еще было проблемой. Его двоюродная сестра Ной, сестра Сухана, которая стала руководителем водного хозяйства Арканана, сказала ему, что это не проблема, а загадка. - Ты видишь, что Сухан - наш проводник? - сказала она. - Посмотри на это. Он привел сюда жить моих родителей. Итак, мы с сестрой родились здесь. Итак, ты приезжаешь погостить к нам сюда. Итак, ты научился жить в пуэбло. Ты никогда не будешь простым городским жителем. Потому что Сухан привел тебя сюда. Направляя нас всех. В горы.
   - На самом деле он нас не направлял, - возразил четырнадцатилетний подросток.
   - Да, он это сделал. Мы последовали за его слабостью. Его незавершенностью. Провал открыт. Посмотри на воду, Эси. Она находит слабые места в скале, отверстия, впадины, пропуски. Следуя за водой, мы приходим туда, где наше место. - Затем она отправилась улаживать спор о правах пользования загородной ирригационной системой, потому что восточная сторона гор была очень засушливой местностью, а жители Арканана были сварливыми, хотя и гостеприимными, и руководитель водного хозяйства по-прежнему была при делах.
   Но состояние Сухана было непоправимым, его слабости были недоступны даже чудесным медицинским навыкам Хейна. Этот же ребенок умирал от болезни, которую можно было вылечить простой серией инъекций. Было неправильно соглашаться с его болезнью, его смертью. Было неправильно позволять обстоятельствам, невезению, несправедливому обществу, фаталистической религии вычеркнуть его из своей жизни. Религия, которая поощряла ужасную пассивность рабов, которая приказывала этим женщинам ничего не делать, позволить ребенку зачахнуть и умереть.
   Он должен вмешаться, он должен что-то сделать, но что можно было бы сделать?
   - Как долго он проживет?
   - Столько, сколько хватит его жизни.
   Они ничего не могли поделать. Некуда идти. Не к кому обратиться. В некоторых местах существовало лекарство от аво для некоторых детей. Не в этом месте, не для этого ребенка. Ни гнев, ни надежда не служили никакой цели. Ни горе. Еще не пришло время для горя. Рекам был здесь, с ними, и они будут восхищаться им до тех пор, пока он здесь. Так долго, как его жизнь. Он - мой великий дар. Ты действительно хранишь мою радость.
   Это было странное место, куда можно было прийти, чтобы познать качество радости. "Вода - мой проводник", - подумал он. Его руки все еще ощущали, каково это - держать ребенка, его легкий вес, недолгое тепло.
   На следующее утро он поздно вышел на террасу, ожидая, когда выйдут Камса с малышом, как они обычно делали, но вместо них пришел старший веот. - Мистер Олд Мьюзик, я должен попросить вас некоторое время посидеть дома, - сказал он.
   - Задьо, я не собираюсь убегать, - сказал Эсдан, выставляя вперед свою замотанную ступню.
   - Мне очень жаль, сэр.
   Он сердито протопал в дом за веотом и его заперли в комнате на первом этаже, складском помещении без окон за кухней. Они снабдили его койкой, столом и стулом, ночным горшком и лампой на батарейках на случай, если генератор выйдет из строя, как это случалось почти постоянно. - Значит, вы ожидаете нападения? - сказал он, когда увидел эти приготовления, но веот ответил только тем, что запер дверь. Эсдан сел на раскладушку и погрузился в медитацию, как он научился делать в аркананском пуэбло. Он очистил свой разум от страданий и гнева, повторяя длинные фразы: здоровье и хорошая работа, мужество, терпение, мир для себя, здоровье и хорошая работа, мужество, терпение, мир для задьо ... для Камсы, для малыша Рекама, для Райайе, для Хио, для Туаленема, для оги, для Немео, который посадил его в клетку-ловушку, для Алатуала, который посадил его в клетку-ловушку, для Гейны, которая перевязала ему ногу и благословила его, для людей, которых он знал в посольстве, в городе, здоровье и хорошая работа, мужество, терпение, мир... Все прошло хорошо, но сама медитация провалилась. Он не мог перестать думать. Так он думал. Он думал о том, что он мог бы сделать. Он ничего не нашел. Он был слаб, как вода, беспомощен, как младенец. Он представил себя выступающим по голосети со сценарием, в котором говорилось, что Экумена неохотно одобрила ограниченное применение биологического оружия, чтобы положить конец гражданской войне. Он представил себя в голосети, отбрасывающим сценарий и говорящим, что Экумена никогда и ни по какой причине не одобрит применение биологического оружия. Оба представления были фантазиями. Планы Райайе были фантазиями. Видя, что его заложник бесполезен, Райайе приказал бы его расстрелять. Как долго он прожил? Целых шестьдесят два года. Гораздо больше времени, чем прожил Рекам. Его разум продолжал думать дальше.
   Задьо открыл дверь и сказал ему, что он может выходить.
   - Насколько близко армия освобождения, задьо? - спросил он. Он не ожидал ответа. Он вышел на террасу. Был поздний вечер. Камса была там, сидела с ребенком у груди. Ее сосок был у него во рту, но он не сосал. Она прикрыла свою грудь. При этом ее лицо впервые стало печальным.
   - Он спит? Можно мне подержать его? - сказал Эсдан, садясь рядом с ней.
   Она переложила маленький сверток ему на колени. Ее лицо все еще было встревоженным. Эсдан подумал, что дыхание ребенка было более трудным, более напряженной работой. Но он не спал и посмотрел Эсдану в лицо своими большими глазами. Эсдан корчил рожи, выпячивая губы и моргая. Он заслужил мягкую улыбку.
   - Наши говорят, что идет армия, - сказала Камса своим очень мягким голосом.
   - Освобождение?
   - Энна. Какая-то армия.
   - С того берега реки?
   - Я думаю.
   - Они активы - вольноотпущенники. Они твои собственные люди. Они не причинят тебе вреда. - Может быть.
   Она была напугана. Ее самообладание было идеальным, но она была напугана. Она видела восстание здесь. И репрессии.
   - Прячьтесь, если сможете, когда будут бомбежки или бои, - сказал он. - Под землей. Здесь должны быть укромные места.
   Она подумала и сказала: - Да.
   В садах Ярамеры было тихо. Ни звука, кроме шелеста листьев на ветру и слабого гудения генератора. Даже обгоревшие, иззубренные руины дома выглядели смягченными, нестареющими. "Случилось худшее", - сказали руины. Для них. Может быть, не для Камсы и Хио, Гейны и Эсдана. Но в летнем воздухе не было и намека на насилие. Младенец снова улыбнулся своей неопределенной улыбкой, уютно устроившись на руках Эсдана. Он подумал о камне, который потерял во сне.
   На ночь его заперли в комнате без окон. У него не было возможности узнать, который час, когда его разбудил шум, яркая вспышка с серией выстрелов и взрывов, автоматной очереди или гранат. Наступила тишина, затем раздалась вторая серия ударов и треска, более слабая. Снова тишина, тянущаяся все дальше и дальше. Затем он услышал, как прямо над домом, как будто кружа, пролетел флаер, внутри дома раздались звуки: крик, беготня. Он зажег лампу, с трудом натянул брюки на забинтованную ногу. Когда он услышал возвращающийся флаер и взрыв, он в панике бросился к двери, не зная ничего, кроме того, что он должен выбраться из этой смертельной ловушки. Он всегда боялся огня, боялся умереть в огне. Дверь была из цельного дерева, крепко приделанная к прочной раме. У него не было никакой надежды справиться с ней, и он знал это даже в своей панике. Он крикнул один раз: - Выпустите меня отсюда! - затем взял себя в руки, вернулся к койке и через минуту сел на пол между койкой и стеной, в самом защищенном месте, какое только позволяла комната, пытаясь представить, что происходит. Освободительный рейд и люди Райайе, отстреливающиеся, пытаясь сбить флаер, - вот что он себе представлял.
   Мертвая тишина. Это продолжалось и продолжалось.
   Его лампа мигнула.
   Он встал и остановился у двери.
   - Выпустите меня!
   Ни звука.
   Один-единственный выстрел. Снова голоса, снова топот ног, крики, призывы. После еще одного долгого молчания послышались отдаленные голоса, шаги мужчин, идущих по коридору за пределами комнаты. Какой-то мужчина сказал: - Пока подержите их там, - ровным, резким голосом. Он заколебался, собрался с духом и крикнул: - Я заключенный! Сюда!
   Пауза.
   - Кто там внутри?
   Это был не тот голос, который он слышал. Он хорошо разбирался в голосах, лицах, именах, намерениях.
   - Эсдардон Айя из посольства Экумены.
   - Могущественный владыка! - произнес голос.
   - Вытащите меня отсюда, ладно?
   Ответа не последовало, но дверь тщетно задребезжала на своих массивных петлях, в нее постучали; снаружи послышались еще голоса, еще удары. - Топор, - сказал кто-то. - Найдите ключ, - сказал кто-то другой; они ушли. Эсдан ждал. Он подавил повторяющийся порыв рассмеяться, боясь истерики, но это было забавно, до глупости смешно, все эти крики через дверь и поиски ключей и топоров, фарс посреди битвы. Какая битва?
   У него все было наоборот. Освободители вошли в дом и убили людей Райайе, застигнув большинство из них врасплох. Они ждали флаер Райайе, когда он прилетел. У них, должно быть, были контакты среди полевых работников, информаторов, проводников. Запертый в своей комнате, он слышал только шумное окончание дела. Когда его выпустили, они вытаскивали мертвых. Он увидел, как ужасно изувеченное тело одного из молодых людей, Алатуала или Немео, развалилось на части, когда они тащили его, вязкая кровь и внутренности растянулись по полу, ноги остались позади. Мужчина, тащивший труп, был сбит с толку и стоял, держась за плечи туловища. - Вот дерьмо, - сказал он, и Эсдан стоял, задыхаясь, снова стараясь не рассмеяться, не блевать.
   - Пошли, - сказали сопровождавшие его мужчины, и он пошел дальше.
   Сквозь разбитые окна пробивался косой свет раннего утра. Эсдан продолжал оглядываться по сторонам, но никого из домашних не видел. Мужчины отвели его в комнату, где над каминной полкой висела голова стайной собаки. Там за столом собралось шесть или семь человек. На них не было униформы, хотя у некоторых на фуражке или рукаве был желтый узел или лента Освобождения. Однако они были небрежными и жесткими. Некоторые были смуглыми, у других была бежевая, глинистая или голубоватая кожа, все они выглядели нервными и опасными. Один из тех, кто был с ним, худой, высокий мужчина, сказал тем же резким голосом, который произнес, - Могущественный владыка, - за дверью: - Это он.
   - Я Эсдардон Айя, Олд Мьюзик, из посольства Экумены, - повторил он так непринужденно, как только мог. - Меня держали здесь. Спасибо вам за то, что освободили меня.
   Некоторые из них уставились на него так, как смотрят люди, никогда не видевшие инопланетянина, отмечая его красно-коричневую кожу и глубоко посаженные глаза с белыми уголками, а также более тонкие различия в строении черепа и чертах лица. Один или двое смотрели более агрессивно, словно желая проверить его утверждение, показать, что они поверят, что он тот, за кого себя выдает, когда он это докажет. Крупный, широкоплечий мужчина, белокожий и с каштановыми волосами, чистый пыльный, подлинная кровь древней покоренной расы, долго смотрел на Эсдана. - Мы пришли, чтобы сделать это, - сказал он.
   Он говорил мягко, уверенным голосом. Возможно, им потребуется целое поколение или даже больше, чтобы научиться повышать свой голос, говорить свободно.
   - Как вы узнали, что я здесь? Полевая сеть?
   Это было то, что они называли подпольной системой передачи информации голосом к уху, с поля к поселку, в город и обратно, задолго до того, как появилась голосеть. Хейм использовал полевую сеть, и она была главным инструментом восстания.
   Невысокий темноволосый мужчина улыбнулся и слегка кивнул, затем замер, увидев, что остальные не выдают никакой информации.
   - Тогда вы знаете, кто привез меня сюда - Райайе. Я не знаю, от имени кого он действовал. Все, что я могу вам сказать, я расскажу. - Облегчение сделало его глупым, он слишком много болтал, играя в "руки вокруг клумбы", в то время как они играли в крутого парня. - У меня здесь есть друзья, - продолжил он более нейтральным голосом, глядя по очереди в лицо каждому из них, прямо, но вежливо. - Рабыни, прислуга по дому. Надеюсь, с ними все в порядке.
   - Зависит от обстоятельств, - сказал седовласый худощавый мужчина, выглядевший очень усталым.
   - Женщина с ребенком, Камса. Старая женщина, Гейна.
   Двое из них покачали головами в знак невежества или безразличия. Большинство вообще ничего не ответили. Он снова оглядел их, подавляя гнев и раздражение из-за этой помпезности, этой неразговорчивости.
   - Нам нужно знать, что вы здесь делали, - сказал мужчина с каштановыми волосами.
   - Связной армии освобождения в городе доставлял меня из посольства к командованию освобождения около пятнадцати дней назад. На разделе нас перехватили люди Райайе. Они привезли меня сюда. Я провел некоторое время в клетке-ловушке, - сказал Эсдан тем же нейтральным голосом. - У меня повреждена нога, и я не могу много ходить. Я дважды разговаривал с Райайе. Прежде чем я скажу что-нибудь еще, думаю, вы понимаете, что мне нужно знать, с кем я разговариваю.
   Высокий худой мужчина, который выпустил его из запертой комнаты, обошел стол и коротко посовещался с седовласым мужчиной. Шатен тоже слушал и соглашался. Высокий худой обратился к Эсдану своим нехарактерно резким, ровным голосом: - Мы - специальная миссия передовой армии всемирного освобождения. Я маршал Метой. - Все остальные назвали свои имена. Крупный мужчина с каштановыми волосами был генералом Банаркамье, усталый пожилой мужчина - генералом Туэйо. Они называли свое звание вместе со своим именем, но не использовали его, обращаясь друг к другу, и не называли его мистером. До освобождения арендуемые редко обращались друг к другу с какими-либо титулами, кроме родственных: отец, сестра, тетя. Титулы - это то, что ставилось перед именем владельца: лорд, хозяин, мистер, босс. Очевидно, "Освобождение" решило обойтись без них. Ему было приятно найти армию, которая не щелкала каблуками и не кричала, - Сэр! - Но он не был уверен, какую армию встретил.
   - Они держали тебя в той комнате? - спросил его Метой. Он был странным человеком, с ровным, холодным голосом, бледным, холодным лицом, но был не таким нервным, как другие. Он казался уверенным в себе, привыкшим быть главным.
   - Они заперли меня там прошлой ночью. Как будто у них было какое-то предупреждение о грядущих неприятностях. Обычно меня держали в комнате наверху.
   - Теперь вы можете идти туда, - сказал Метой. - Оставайтесь дома.
   - Я так и сделаю. Еще раз спасибо вам, - сказал он им всем. - Пожалуйста, когда у вас будут известия о Камсе и Гейне...? - Он не стал дожидаться, пока его обругают, а повернулся и вышел.
   Один из молодых людей пошел с ним. Он назвал себя задьо Тема. В этом случае армия освобождения использовала старые ранги веотов. Эсдан знал, что среди них были веоты, но Тема не был одним из них. У него была светлая кожа и городской акцент, мягкий, сухой, отрывистый. Эсдан не пытался заговорить с ним. Тема был чрезвычайно нервозен, напуган ночной работой по убийству на близком расстоянии или чем-то еще; его плечи, кисти рук почти постоянно дрожали, а на бледном лице застыла болезненная гримаса. Он был не в настроении болтать с пожилым гражданским заключенным-инопланетянином.
   "На войне каждый является пленником", - писал историк Хененнеморес.
   Эсдан поблагодарил своих новых похитителей за то, что они освободили его, но он знал, где в данный момент находится. Это все еще была Ярамера.
   Но было некоторое облегчение снова увидеть свою комнату, сесть у окна в кресло с одним подлокотником и полюбоваться ранним солнечным светом, длинными тенями деревьев на лужайках и террасах.
   Никто из домашних не вышел, как обычно, чтобы заняться своей работой или отдохнуть от нее. Никто не заходил в его комнату. Утро шло своим чередом. Он выполнял все упражнения танхея, какие только мог, со своей ногой, какой она была. Он сидел осознанно, задремал, проснулся, попытался сидеть осознанно, сидел беспокойный, встревоженный, работая над словами: Особая миссия передовой армии всемирного освобождения.
   Легитимное правительство называло вражескую армию "повстанческими силами" или "ордами повстанцев" в эфире голоновостей. Вначале она называла себя армией освобождения, ничего не говоря об освобождении мира; но он был отрезан от любых последовательных контактов с борцами за свободу со времен восстания и от любой информации любого рода с тех пор, как посольство было изолировано - за исключением информации из других миров, расположенных за световые годы вдали, конечно, ей не было конца, ансибл был полон ею, но о том, что происходило на расстоянии двух улиц, ничего, ни слова. В посольстве он был невежественным, бесполезным, беспомощным, пассивным. Точно так же, как он был здесь. С тех пор как началась война, он был, как сказал Хененнеморес, в плену. Вместе со всеми остальными на Вереле. Заключенный за дело свободы.
   Он боялся, что смирится со своей беспомощностью, что это убедит его душу. Он должен помнить, из-за чего была эта война. Но пусть освобождение придет поскорее, подумал он, приди и освободи меня!
   В середине дня молодой задьо принес ему тарелку с холодной едой, очевидно, остатками, которые они нашли на кухне, и бутылку пива. Он с благодарностью ел и пил. Но было ясно, что они не освободили домочадцев. Или убили их. Он не позволял своим мыслям задерживаться на этом.
   После захода солнца задьо вернулся и отвел его вниз, в комнату со стайной собакой. Генератор, конечно, был выключен; ничто не поддерживало его работу, кроме вечной возни старого Саки. Мужчины несли электрические фонарики, а на столе в комнате с собакой горела пара больших масляных ламп, отбрасывая романтический золотистый свет на лица окружающих и отбрасывая за ними глубокие тени.
   - Садитесь, - сказал генерал с каштановыми волосами, Банаркамье - его имя можно было перевести как чтец "Аркамье". - У нас есть к вам несколько вопросов.
   Молчаливое, но вежливое согласие.
   Они спросили, как он выбрался из посольства, кто был его связным в организации освобождения, куда он направлялся, почему он пытался уехать, что произошло во время похищения, кто привез его сюда, о чем они его спрашивали, чего они от него хотели. Решив во второй половине дня, что откровенность сослужит ему лучшую службу, он прямо и кратко ответил на все вопросы до последнего.
   - Я лично на вашей стороне в этой войне, - сказал он, - но Экумена обязательно нейтральна. Поскольку на данный момент я единственный иностранец на Вереле, который может свободно говорить, все, что я скажу, может быть воспринято или ошибочно воспринято как исходящее от посольства и стабилей. В этом была моя ценность для Райайе. Возможно, в этом моя ценность для вас. Но это ложное впечатление. Я не могу говорить за Экумену. У меня нет никаких полномочий.
   - Они хотели, чтобы вы сказали, что Экумена поддерживает джитов, - сказал усталый мужчина по имени Туэйо.
   Эсдан кивнул.
   - Они говорили об использовании какой-либо особой тактики, оружия? - Это был Банаркамье, мрачный, пытающийся не придавать значения вопросу.
   - Я предпочел бы ответить на этот вопрос, когда окажусь в тылу у вас, генерал, и поговорю с людьми, которых я знаю в командовании освобождения.
   - Вы разговариваете с командованием всемирной освободительной армии. Отказ отвечать может быть воспринят как свидетельство пособничества врагу. - Это был Метой, бойкий, жесткий, с резким голосом.
   - Я знаю это, маршал.
   Они обменялись взглядами. Несмотря на его открытую угрозу, Метой был единственным, кому Эсдан был склонен доверять. Он был твердым. Остальные нервничали, их шатало. Теперь он был уверен, что они были фракционерами. Насколько велика была их группировка, насколько сильно она расходилась с командованием освобождения, он мог узнать только по тому, в чем они могли проговориться.
   - Послушайте, мистер Олд Мьюзик, - сказал Туэйо. От старых привычек трудно избавиться. - Мы знаем, что вы работали на Хейм. Вы помогали отправлять людей на Йеове. Тогда вы поддерживали нас. - Эсдан кивнул. - Вы должны поддержать нас сейчас. Мы говорим с вами откровенно. У нас есть информация, что джиты планируют контратаку. Что это значит, так это то, что они собираются использовать бибо. Это не может означать ничего другого. Этого не может быть. Им нельзя позволить этого сделать. Их нужно остановить.
   - Вы говорите, что Экумена нейтральна, - сказал Банаркамье. - Это ложь. Сто лет Экумена не позволяла этому миру присоединиться к ним, потому что у нас была бибо. Имели ее, не пользовались ею, просто имели, этого было достаточно. Теперь они говорят, что придерживаются нейтралитета. Теперь, когда это имеет значение! Теперь, когда этот мир стал их частью! Они должны действовать. Действовать против этого оружия. Они должны помешать джитам использовать его.
   - Если бы оно было у легитимистов, если бы они планировали его использовать, и если бы я мог сообщить об этом Экумене - что они могли бы сделать?
   - Вы говорите. Вы скажете президенту джитов: - Экумена приказывает остановиться на этом. Экумена пришлет корабли, пошлет войска. Вы поддерживаете нас! Если вы не с нами, то вы с ними!
   - Генерал, ближайший корабль находится в нескольких световых годах отсюда. Представители легитимистов знают это.
   - Но вы можете сообщить им, у вас есть передатчик.
   - Ансибл в посольстве?
   - У джитов тоже есть один такой.
   - Ансибл в министерстве иностранных дел был уничтожен во время восстания. Во время первого нападения на правительственные здания. Они взорвали весь квартал.
   - Откуда нам это знать?
   - Это сделали ваши собственные силы. Генерал, как вы думаете, есть ли у легитимистов какая-то связь с Экуменой, которой нет у вас? Они этого не делают. Они могли бы захватить посольство и его ансибл, но при этом они потеряли бы тот авторитет, который у них есть в Экумене. И что хорошего это принесло бы им? У Экумены нет войск, которые можно было бы послать, - и он добавил, потому что внезапно засомневался, знает ли об этом Банаркамье, - как вы знаете. Даже если бы это было так, им потребовались бы годы, чтобы добраться сюда. По этой и многим другим причинам Экумена не имеет армии и не ведет войн.
   Он был глубоко встревожен их невежеством, их дилетантизмом, их страхом. Он старался, чтобы в его голосе не слышались тревога и нетерпение, говорил спокойно и смотрел на них без беспокойства, словно ожидая понимания и согласия. Простая видимость такой уверенности иногда оправдывает себя. К сожалению, судя по выражению их лиц, он говорил двум генералам, что они были неправы, и говорил Метою, что он был прав. Он принимал чью-то сторону в споре.
   Банаркамье сказал: - Оставьте все это пока при себе, - и вернулся к первому допросу, повторяя вопросы, спрашивая больше подробностей, выслушивая их без всякого выражения. Сохраняя лицо. Показывая, что он не доверяет заложнику. Он продолжал настаивать на том, чтобы Райайе сказал что-нибудь относительно вторжения или контратаки на юге. Эсдан несколько раз повторил, что Райайе сказал, что президент Ойо ожидает освободительного вторжения в эту провинцию, расположенную ниже по реке отсюда. Каждый раз он добавлял: - Я понятия не имею, было ли правдой то, что сказал мне Райайе. - На четвертый или пятый раз он сказал: - Извините меня, генерал. Я должен еще раз попросить рассказать что-нибудь о здешних людях...
   - Вы знали кого-нибудь в этом заведении до того, как пришли сюда? - резко спросил мужчина помоложе.
   - Нет. Я спрашиваю о домочадцах. Они были добры ко мне. Ребенок Камсы болен, ему нужен уход. Я хотел бы знать, что за ними присматривают.
   Генералы совещались друг с другом, не обращая никакого внимания на этот отвлекающий маневр.
   - Любой, кто остался здесь, в таком месте, как это, после восстания, является коллаборационистом, - сказал задьо Тема.
   - Куда они должны были пойти? - спросил Эсдан, стараясь говорить непринужденным тоном. - Это не освобожденная страна. Хозяева все еще обрабатывают эти поля с помощью рабов. Здесь до сих пор используют клетку-ловушку. - Его голос немного дрогнул на последних словах, и он проклял себя за это.
   Банаркамье и Туэйо все еще совещались, проигнорировав его вопрос. Метой встал и сказал: - На сегодня хватит. Пойдем со мной.
   Эсдан захромал за ним через холл, вверх по лестнице. Молодой задьо поспешно последовал за ним, очевидно, посланный Банаркамье. Личные разговоры запрещены. Метой, однако, остановился у двери комнаты Эсдана и сказал, глядя на него сверху вниз: - За домашними присмотрят.
   - Спасибо вам, - с теплотой сказал Эсдан. Он добавил: - Эту травму лечила Гейна. Мне нужно ее увидеть. - Если он им нужен живым и невредимым, то нет ничего плохого в том, чтобы использовать его недуги в качестве рычага давления. Если они этого не сделают, то толку от них будет мало.
   Он спал мало и плохо. Он всегда ценил информацию и действия. Было утомительно оставаться одновременно невежественным и беспомощным, искалеченным умственно и физически. И он был голоден.
   Вскоре после восхода солнца он попробовал открыть свою дверь и обнаружил, что она заперта. Он некоторое время стучал и кричал, прежде чем кто-то вошел: молодой парень с испуганным видом, вероятно, часовой, а затем Тема, сонный и хмурый, с ключом от двери.
   - Я хочу видеть Гейну, - довольно безапелляционно заявил Эсдан. - Она присматривает за этим, - указывая на свою ногу в повязке. Тема закрыл дверь, ничего не сказав. Примерно через час в замке снова загремел ключ, и вошла Гейна. Метой последовал за ней, за ним Тема.
   Гейна стояла в почтении перед Эсданом. Он быстро подошел, положил ладони ей на плечи и прижался щекой к ее щеке. - Хвала владыке Камье, я вижу тебя в добром здравии! - сказал он слова, которые часто говорили ему такие люди, как она. - Камса, малыш, как они?
   Она была напугана, ее трясло, волосы растрепались, веки покраснели, но она довольно быстро пришла в себя после его совершенно неожиданного братского приветствия. - Они сейчас на кухне, сэр, - сказала она. - Военные, они сказали, что у тебя болит нога.
   - Именно это я им и сказал. Может, ты перевяжешь ее для меня?
   Он сел на кровать, и она принялась разворачивать тряпки.
   - С остальными людьми все в порядке? Хио? Чойо?
   Она один раз покачала головой.
   - Мне жаль, - сказал он. Он не мог спросить ее о большем.
   Она уже не так хорошо бинтовала ему ногу, как раньше. В ее руках не хватало силы, чтобы туго затянуть обертки, и она торопилась с работой, встревоженная тем, что за ней наблюдают незнакомцы.
   - Надеюсь, Чойо вернулся на кухню, - сказал он наполовину ей, наполовину им. - Кто-то же должен здесь что-то готовить.
   - Да, сэр, - прошептала она.
   Не сэр, не хозяин! он хотел предупредить ее, опасаясь за нее. Он поднял глаза на Метоя, пытаясь оценить его отношение, и не смог.
   Гейна закончила свою работу. Метой отослал ее одним словом и послал за ней задьо. Гейна пошла с радостью, Тема сопротивлялся. - Генерал Банаркамье... - начал он. Метой посмотрел на него. Молодой человек поколебался, нахмурился, но подчинился.
   - Я позабочусь об этих людях, - сказал Метой. - Я всегда так делал. Я был боссом комплекса. - Он пристально посмотрел на Эсдана своими холодными черными глазами. - Я вольноотпущенник, резаный человек. В наши дни таких, как я, осталось не так уж много.
   Эсдан сказал через мгновение: - Спасибо, Метой. Им нужна помощь. Они не понимают.
   Метой кивнул.
   - Я тоже не понимаю, - сказал Эсдан. - Планирует ли "Освобождение" вторжение? Или Райайе придумал это как предлог для разговоров о развертывании бибо? Верит ли в это Ойо? Вы верите в это? Армия освобождения находится там, за рекой? Вы пришли оттуда? Кто вы? Я не жду, что вы ответите.
   - Я не буду, - сказал евнух.
   Если он был двойным агентом, подумал Эсдан после того, как ушел, то он работал на командование освобождения. Или он надеялся на это. Метой был человеком, которого он хотел привлечь на свою сторону.
   "Но я не знаю, на чьей я стороне", - подумал он, возвращаясь к своему креслу у окна. "Освобождение, конечно, да, но что такое Освобождение? Не идеал - свобода порабощенных. Не сейчас. Никогда больше. Со времен восстания "Освобождение" - это армия, политический орган, огромное количество людей, лидеров и потенциальных лидеров, амбиции и жадность, подрывающие надежды и силы, неуклюжее любительское полуправительство, переходящее от насилия к компромиссу, все более сложное, никогда больше не познающее прекрасной простоты идеал, чистая идея свободы. И это то, чего я хотел, ради чего я работал все эти годы. Чтобы запутать благородно простую структуру кастовой иерархии, заразив ее идеей справедливости. А затем запутать благородно простую структуру идеала человеческого равенства, пытаясь воплотить его в жизнь. Монолитная ложь распадается на тысячу несовместимых истин, и это то, чего я хотел. Но я захвачен безумием, глупостью, бессмысленной жестокостью этого события."
   "Они все хотят использовать меня, но я изжил себя", - подумал он; и эта мысль пронзила его, как луч ясного света. Он продолжал думать, что есть что-то, что он мог бы сделать. Там его не было.
   Это была своего рода свобода.
   Неудивительно, что они с Метоем поняли друг друга без слов и сразу.
   Задьо Тема подошел к его двери, чтобы проводить его вниз. Возвращаемся в комнату для собачек. Всех лидеров привлекала эта комната, ее суровая мужественность. На этот раз там было всего пять человек: Метой, два генерала, двое, которые носили звание рега. Банаркамье доминировал над ними всеми. Он перестал задавать вопросы и перешел к отдаче приказов. - Мы уезжаем отсюда завтра, - сказал он Эсдану. - Вы с нами. У нас будет доступ к голосети Освобождения. Вы будете говорить от нашего имени. Вы скажете правительству джитов, что Экумена знает, что они планируют применить запрещенное оружие, и предупреждает их, что, если они это сделают, последует мгновенное и ужасное возмездие.
   У Эсдана кружилась голова от голода и бессонницы. Он стоял неподвижно - его не пригласили сесть - и смотрел в пол, уперев руки в бока. Он едва слышно пробормотал: - Да, господин.
   Банаркамье вскинул голову, его глаза сверкнули. - Что ты сказал?
   - Энна.
   - Кем ты себя возомнил?
   - Военнопленным.
   - Ты можешь идти.
   Эсдан ушел. Тема последовал за ним, но не остановил и не направил его. Он направился прямиком на кухню, где услышал грохот сковородок, и сказал: - Чойо, пожалуйста, дай мне что-нибудь поесть! - Старик, испуганный и трясущийся, бормотал, извинялся и нервничал, но достал немного фруктов и черствый хлеб. Эсдан сел за рабочий стол и жадно проглотил кусок. Он предложил немного Теме, но тот наотрез отказался. Эсдан съел все это. Закончив, он, прихрамывая, вышел через кухню к боковой двери, ведущей на большую террасу. Он надеялся увидеть там Камсу, но никого из домашних не было дома. Он сидел на скамейке у балюстрады, с которой открывался вид на длинный зеркальный бассейн. Тема стоял неподалеку, на дежурстве.
   - Вы сказали, что рабы в таком месте, как это, если они не присоединились к восстанию, были коллаборационистами, - сказал Эсдан.
   Тема стоял неподвижно, но прислушивался.
   - Вы же не думаете, что кто-то из них мог просто не понять, что происходит? И все еще не понимаете? Это мрачное место, задьо. Здесь трудно даже представить себе свободу.
   Молодой человек некоторое время сопротивлялся ответу, но Эсдан продолжал говорить, пытаясь установить с ним какой-то контакт, достучаться до него. Внезапно что-то, сказанное им, открыло крышку.
   - Полезные женщины, - сказал Тема. - Трахаться с черными каждую ночь. Все они такие, придурки. Шлюхи джитов. Вынашивают своих черных отпрысков, да, хозяин, да, хозяин. Вы сами сказали, что они не знают, что такое свобода. Никогда этого не будет. Не могу никого освободить, позволяю черному трахать себя. Они отвратительны. Грязные, не могут отмыться. Они насквозь пропитаны черной спермой. Джит-джизз! - Он сплюнул на террасу и вытер рот.
   Эсдан сидел неподвижно, глядя вниз, поверх неподвижной воды бассейна, на нижние террасы, большое дерево, туманную реку, далекий зеленый берег. Пусть он будет здоров и хорошо работает, наберется терпения, сострадания, мира. Какая от меня была польза когда-либо? От всего, что я сделал. От этого никогда не было никакого проку. Терпение, сострадание, покой. Это ваши собственные люди... Он посмотрел вниз, на толстое пятно слюны на желтом песчанике террасы. Дурак, что оставил свой собственный народ на целую жизнь позади и пришел, чтобы вмешаться в другой мир. Дурак, что думаешь, будто можешь дать кому-то свободу. Вот для чего нужна была смерть. Чтобы вытащить нас из клетки.
   Он встал и молча заковылял к дому. Молодой человек последовал за ним.
   Свет снова зажегся, как раз когда стало темнеть. Должно быть, они позволили старому Саке вернуться к своей работе. Предпочитая сумерки, Эсдан выключил свет в комнате. Он лежал на своей кровати, когда постучала Камса и вошла с подносом в руках. - Камса! - сказал он, с трудом поднимаясь, и хотел обнять ее, но поднос помешал ему. - Рекам - где...?
   - С моей матерью, - пробормотала она.
   - С ним все в порядке?
   Кивок в ответ. Она поставила поднос на кровать, так как стола там не было.
   - С тобой все в порядке? Будь осторожна, Камса. Жаль, что я... Они говорят, что завтра уезжают. Держись подальше от них, если сможешь.
   - Я постараюсь. Будьте в безопасности, сэр, - сказала она своим мягким голосом. Он не знал, был ли это вопрос или пожелание. Он сделал небольшой печальный жест, улыбаясь. Она повернулась, чтобы уйти.
   - Камса, как Хио?..
   - Она была с тем парнем. В его постели.
   После паузы он спросил: - Есть ли здесь место, где вы могли бы спрятаться? - Он боялся, что люди Банаркамье могут казнить этих людей, когда уйдут, как "коллаборационистов" или чтобы скрыть свои собственные следы.
   - У нас есть дыра, куда можно пойти, как ты и сказал, - сказала она.
   - Хорошо. Иди туда, если сможешь. Исчезни! Держись подальше от посторонних глаз.
   Она сказала: - Я буду держаться крепко, сэр.
   Она уже закрывала за собой дверь, когда в окнах послышался звук приближающегося флаера. Они оба стояли неподвижно, она в дверном проеме, он у окна. Крики внизу, снаружи, бегущие люди. С юго-востока приближался не один летательный аппарат. - Выключите свет! - крикнул кто-то. Мужчины выбегали к флаерам, припаркованным на лужайке и террасе. Окно вспыхнуло светом, воздух огласился оглушительным взрывом.
   - Пойдем со мной, - сказала Камса, взяла его за руку и потянула за собой, к выходу, по коридору и через служебную дверь, которую он даже никогда не видел. Он заковылял с ней так быстро, как только мог, вниз по каменным ступеням, похожим на лестницу, через черный ход, в конюшенный дворик. Они вышли на улицу как раз в тот момент, когда серия взрывов сотрясла все вокруг них. Они поспешили через двор сквозь оглушительный шум и вспышку огня, Камса все еще тащила его за собой, совершенно уверенная в том, куда направляется, и нырнула в одну из кладовых в конце конюшни. Там были Гейна и один из старых рабов, они открывали люк в полу. Все спустились вниз, Камса одним прыжком, остальные медленно и неуклюже опускались по деревянной лестнице. Эсдан был самым неуклюжим, неудачно приземлившись на сломанную ногу. Старик шел последним и захлопнул за ними люк. У Гейны была лампа на батарейках, но она включала ее лишь на короткое время, освещая большой, низкий подвал с земляным полом, полки, арку, ведущую в другую комнату, груду деревянных ящиков, пять лиц: проснувшийся ребенок, как всегда молча смотрящий из своей перевязи на плече Гейны. Затем наступила темнота. И на некоторое время воцарилась тишина.
   Они ощупью добрались до ящиков, наугад расставили их в темноте в качестве сидений.
   Новая серия взрывов, казавшихся далекими, но земля и темнота задрожали. Они дрожали с ними. - О, Камье, - прошептал кто-то из них.
   Эсдан сел на шаткий ящик и позволил уколу боли в ноге перейти в жгучую пульсацию.
   Взрывы: три, четыре.
   Темнота была субстанцией, подобной густой воде.
   - Камса, - пробормотал он.
   Она издала какой-то звук, который определил, что она рядом с ним.
   - Спасибо.
   - Ты сказал спрятаться, значит, мы говорили об этом месте, - прошептала она.
   Старик хрипло дышал и часто откашливался. Также было слышно дыхание ребенка - тихий неровный звук, почти пыхтение.
   - Отдай мне его. - Это была Гейна. Должно быть, она передала ребенка его матери.
   Камса прошептала: - Не сейчас.
   Старик заговорил внезапно и громко, напугав их всех: - Здесь нет воды!
   Камса шикнула на него, а Гейна прошипела: - Не кричи, глупец!
   - Глухой, - прошептала Камса Эсдану с легким смешком.
   Если у них не было воды, время их укрытия было ограничено: ночь, следующий день; даже это могло оказаться слишком долгим для женщины, кормящей грудью ребенка. Мысли Камсы двигались по тому же руслу, что и у Эсдана. Она сказала: - Откуда мы знаем, стоит ли нам выходить?
   - Рискнем, когда придется.
   Последовало долгое молчание. Трудно было смириться с тем, что глаза не привыкают к темноте, что, сколько бы ты ни ждал, ты ничего не увидишь. Было прохладно, как в пещере. Эсдан пожалел, что его рубашка не была теплее.
   - Ты согревай его, - сказала Гейна.
   - Я знаю, - пробормотала Камса.
   - Эти люди, они были рабами? - Это Камса что-то шептала ему. Она была совсем рядом с ним, слева.
   - Да. Освобожденные рабы. С севера.
   Она сказала: - С тех пор как старый владелец умер, сюда приходит много разных мужчин. Некоторые из них - солдаты армии. Но раньше никаких рабов не было. Они застрелили Хио. Они застрелили Вея и старого Сенео. Он не умер, но в него стреляли.
   - Должно быть, кто-то из полевых командиров привел их, показал, где были расставлены охранники. Но они не могли отличить рабов от солдат. Где ты была, когда они пришли?
   - Спала в задней части кухни. Все мы, домашние. Шестеро. Этот человек действительно стоял там, как восставший из мертвых. Он сказал: - Ложитесь сюда! Не шевелитесь ни на волос! - так мы и сделали. Слышал, как они стреляли и кричали по всему дому. О, могущественный Владыка! Я боялась! Потом стрельба прекратилась, и этот человек вернулся к нам, наставил на нас пистолет и отвел нас в старый жилой комплекс. Они закрыли за нами эти старые ворота. Как в старые добрые времена.
   - Для чего они это сделали, если они рабы? - произнес голос Гейны из темноты.
   - Пытаясь освободиться, - покорно ответил Эсдан.
   - Насколько свободные? Стрелять и убивать? Убить девушку в постели?
   - Они все сражаются со всеми остальными, мама, - сказала Камса.
   - Я думала, все это было сделано три года назад, - сказала пожилая женщина. Ее голос звучал странно. Она была в слезах. - Тогда я думала, что это и есть свобода.
   - Они убили хозяина в его постели! - закричал старик во весь голос, пронзительно, визгливо. - Что из этого может получиться?
   В темноте произошла небольшая потасовка. Гейна трясла старика, шипя на него, чтобы он заткнулся. Он закричал: - Отпустите меня! - но затих, хрипя и бормоча.
   - Могущественный Владыка, - пробормотала Камса с отчаянным смехом в голосе.
   Ящик становился все более неудобным, и Эсдану захотелось поднять свою больную ногу или хотя бы выровнять ее. Он опустился на землю. Она была холодной, шероховатой, неприятной для рук. Прислониться было не к чему. - Если ты на минутку зажжешь свет, Гейна, - сказал он, - мы могли бы поискать мешки, чтобы прилечь на них.
   Мир подвала вспыхнул вокруг них, поражая своей замысловатой точностью. Они не нашли ничего, чем можно было бы воспользоваться, кроме расшатанных дощатых полок. Они поставили несколько таких, соорудив что-то вроде платформы, и забрались на нее, когда Гейна переключила их обратно в бесформенную простую ночь. Им всем было холодно. Они прижались друг к другу, бок к боку, спина к спине.
   Спустя долгое время, час или больше, в течение которого абсолютная тишина подвала не нарушалась никаким шумом, Гейна сказала нетерпеливым шепотом: - Я думаю, там наверху все умерли.
   - Это упростило бы нам задачу, - пробормотал Эсдан.
   - Но мы - те, кого похоронили, - сказала Камса.
   Их голоса разбудили ребенка, и он захныкал - первая жалоба, которую Эсдан когда-либо слышал от него. Это было тихое, усталое поскуливание или раздражение, а не плач. Это затрудняло его дыхание, и он задыхался в промежутках между приступами раздражения. - О, малыш, малыш, тише, тише, - пробормотала мать, и Эсдан почувствовал, как она покачивается всем телом, прижимая ребенка к себе, чтобы согреть его. Она пела почти неслышно: - Суна мэйя, суна на... Сура рена, сура на... - Монотонный, ритмичный, жужжащий, мурлыкающий звук создавал тепло, уют.
   Должно быть, он задремал. Он лежал, свернувшись калачиком, на досках. Он понятия не имел, как долго они пробыли в подвале.
   "Я прожил здесь сорок лет, желая свободы", - сказал ему разум. - "Это желание привело меня сюда. Это выведет меня отсюда. Я буду держаться крепко."
   Он спросил остальных, слышали ли они что-нибудь после бомбежки. Они все прошептали: - нет.
   Он потер голову. - А ты как думаешь, Гейна? - спросил он.
   - Думаю, холодный воздух вредит этому ребенку, - сказала она почти своим обычным голосом, который всегда был тихим.
   - Ты разговариваешь? Что ты говоришь? - закричал старик. Камса, сидевшая рядом с ним, похлопала его по плечу и успокоила.
   - Я пойду посмотрю, - сказала Гейна.
   - Я пойду.
   - Ты стоишь на одной ноге, - сказала старуха с отвращением в голосе. Она хмыкнула и, вставая, тяжело оперлась на плечо Эсдана. - А теперь успокойся. - Она не стала включать свет, а ощупью добралась до лестницы и поднялась по ней, слегка отдуваясь на каждой ступеньке. Она толкнула, навалилась на люк. Показался краешек света. Они смутно видели подвал, друг друга и темное пятно, голову Гейны на свету. Она долго стояла там, потом опустила крышку. - Никого, - прошептала она с лестницы. - Никакого шума. Похоже на первое утро.
   - Лучше подождать, - сказал Эсдан.
   Она вернулась и снова опустилась среди них. Через некоторое время она сказала: - Мы выходим, а в доме незнакомые люди, какие-то другие армейские солдаты. Тогда куда?
   - Ты можешь добраться до лагеря полевых? - предположил Эсдан.
   - Это долгий путь.
   Через некоторое время он сказал: - Не могу сказать, что делать, пока мы не узнаем, кто там наверху. Все в порядке. Но позволь мне выйти, Гейна.
   - Для чего?
   - Потому что я буду знать, кто они, - сказал он, надеясь, что был прав.
   - И они тоже, - сказала Камса со странным легким смешком. - Думаю, в тебе нельзя ошибиться.
   - Хорошо, - сказал он. Он с трудом поднялся на ноги, нашел дорогу к лестнице и с трудом взобрался по ней. "Я слишком стар для этого", - снова подумал он. Он поднял крышку люка и выглянул наружу. Он долго слушал. Наконец он прошептал тем, кто был внизу, в темноте: - Я вернусь, как только смогу, - и выполз наружу, неуклюже поднимаясь на ноги. У него перехватило дыхание: воздух в этом месте был насыщен гарью. Свет был странным, тусклым. Он шел вдоль стены, пока смог выглянуть из дверного проема кладовой.
   То, что осталось от старого дома, было разрушено, как и все остальное, взорвано, тлело и скрывалось в вонючем дыму. Черные угли и битое стекло покрывали мощеный двор. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтый дым, серый дым. Над всем этим была ровная, ясная синева рассвета.
   Он вышел на террасу, прихрамывая и спотыкаясь, потому что его ступню пронзила слепящая боль по всей ноге. Подойдя к балюстраде, он увидел почерневшие обломки двух флаеров. Половина верхней террасы представляла собой свежий кратер. Под ним простирались сады Ярамеры, прекрасные и безмятежные, как всегда, уровень за уровнем, до старого дерева и реки. Поперек ступеней, спускавшихся на нижнюю террасу, лежал мужчина; он лежал легко, расслабленно, раскинув руки. Ничто не двигалось, кроме стелющегося дыма и кустов с белыми цветами, покачивающихся на ветру.
   Ощущение, что за ними наблюдают сзади, из пустых окон сохранившихся фрагментов дома, было невыносимым. - Здесь есть кто-нибудь? - внезапно окликнул Эсдан.
   Тишина.
   Он крикнул снова, громче.
   Послышался ответ, отдаленный зов, откуда-то из-за фасада дома. Он, прихрамывая, спустился на тропинку, на открытое место, не пытаясь спрятаться; какой в этом был смысл? Со стороны фасада дома появились мужчины, трое мужчин, затем четвертая - женщина. Они были активами, грубо одетыми, должно быть, полевыми работниками, спустившимися со своего участка. - Я с кое-кем из прислуги, - сказал он, останавливаясь, когда они остановились в десяти метрах друг от друга. - Мы спрятались в подвале. Есть еще кто-нибудь поблизости?
   - Кто ты? - спросил один из них, подходя ближе, вглядываясь и видя не тот цвет кожи, не те глаза.
   - Я скажу тебе, кто я такой. Но безопасно ли нам выходить? Там старики, ребенок. Солдаты ушли?
   - Они мертвы, - сказала женщина, высокая, с бледной кожей и костлявым лицом.
   - Одного мы нашли раненым, - сказал один из мужчин. - Все домашние мертвы. Кто же бросил эти бомбы? Какая армия?
   - Я не знаю, что это за армия, - сказал Эсдан. - Пожалуйста, пойдите скажите моим людям, что они могут подняться. Там, в конюшне. Окликните их. Скажите им, кто вы такие. Я не могу идти. -Повязки на его ноге ослабли, и переломы сдвинулись; от боли у него начало перехватывать дыхание. Он сел на тропинку, тяжело дыша. У него закружилась голова. Сады Ярамеры стали очень яркими и очень маленькими и отдалялись от него все дальше и дальше, дальше, чем дом.
   Он не совсем потерял сознание, но какое-то время в его голове все путалось. Вокруг было много людей, и они находились на открытом воздухе, и все провоняло горелым мясом, запах, который застрял у него во рту и вызвал рвотные позывы. Там была Камса, крошечное голубоватое личико спящего младенца на ее плече. Там была Гейна, которая говорила другим людям: - Он подружился с нами. - Молодой человек с большими руками поговорил с ним и что-то сделал с его ногой, снова перевязал ее, потуже, причинив ужасную боль, а затем наступило облегчение.
   Он лежал на спине на траве. Рядом с ним на траве лежал на спине мужчина. Это был Метой, евнух. Кожа головы Метоя была окровавлена, короткие черные волосы обгорели и стали каштановыми. Кожа его лица цвета пыли была бледной, голубоватой, как у младенца. Он лежал тихо, иногда моргая.
   Светило солнце. Люди разговаривали, много людей, где-то поблизости, но они с Метоем лежали на траве, и никто их не беспокоил.
   - Флаеры были из Беллена, Метой? - спросил Эсдан.
   - Пришли с востока. - Резкий голос Метоя был слабым и хриплым. - Думаю, так оно и было. - Через некоторое время он сказал: - Они хотят переправиться через реку.
   Эсдан некоторое время размышлял над этим. Его разум все еще работал не очень хорошо. - А кто знает? - сказал он наконец.
   - Эти люди. Рабочие на местах. Активы Ярамеры. Они хотят встретиться с армией.
   - Вторжения?
   - Освобождения.
   Эсдан приподнялся на локтях. Подняв голову, он, казалось, прояснил ее, и сел. Он посмотрел на Метоя. - Они найдут их? - спросил он.
   - Если на то будет воля владыки, - сказал евнух.
   Вскоре Метой попытался приподняться, как Эсдан, но потерпел неудачу. - Меня потрепало, - сказал он, задыхаясь. - Что-то ударило меня по голове. Я вижу все двойным.
   - Вероятно, сотрясение мозга. Лежи спокойно. Оставайся в сознании. Ты был с Банаркамье или наблюдал?
   - Я занимаюсь твоей работой.
   Эсдан кивнул, кивком в ответ.
   - Фракции погубят нас, - слабым голосом произнес Метой.
   Камса подошла и присела на корточки рядом с Эсданом. - Они говорят, что мы должны переправиться через реку, - сказала она ему своим мягким голосом. - Туда, где народная армия обеспечит нам безопасность. Я не знаю.
   - Никто не знает, Камса.
   - Я не могу переправить Рекама через реку, - прошептала она. Ее лицо напряглось, губы поджались, брови опустились. Она плакала, без слез и молча. - Вода холодная.
   - У них будут лодки, Камса. Они присмотрят за тобой и Рекамом. Не волнуйся. Все будет хорошо. - Он знал, что его слова бессмысленны.
   - Я не могу уйти, - прошептала она.
   - Тогда оставайся здесь, - сказал Метой.
   - Они сказали, что сюда придет другая армия.
   - Возможно. Скорее всего, так будет и с нашими.
   Она посмотрела на Метоя. - Ты - вольноотпущенный резаный, - сказала она. - С теми, другими. Она снова посмотрела на Эсдана. - Чойо убит. Вся кухня разлетелась на горящие куски. - Она закрыла лицо руками.
   Эсдан сел и потянулся к ней, поглаживая ее плечо и руку. Он прикоснулся к хрупкой головке ребенка с его тонкими сухими волосами.
   Гейна подошла и встала над ними. - Все местные работники собираются переправиться через реку, - сказала она. - На всякий случай.
   - Здесь вы будете в большей безопасности. Где есть еда и кров. - Метой говорил короткими фразами, закрыв глаза. - Чем идти навстречу вторжению.
   - Я не могу взять его с собой, мама, - прошептала Камса. - Ему должно быть тепло. Я не могу, не могу взять его с собой.
   Гейна наклонилась и заглянула в личико ребенка, очень нежно прикоснувшись к нему одним пальцем. Ее морщинистое лицо сжалось в кулак. Она выпрямилась, но не так прямо, как обычно. Она стояла, склонившись. - Хорошо, - сказала она. - Мы останемся.
   Она села на траву рядом с Камсой. Вокруг них сновали люди. Женщина, которую Эсдан видел на террасе, остановилась рядом с Гейной и сказала: - Пойдем, бабушка. Пора уходить. Лодки готовы и ждут вас.
   - Остаюсь, - сказала Гейна.
   - Почему? Не можешь покинуть тот старый дом, в котором ты работала? - сказала женщина, издеваясь, подшучивая. - Все сгорело, бабушка! Давай же. Приведи эту девушку и ее ребенка. - Она бросила быстрый взгляд на Эсдана и Метоя. Они не были ее заботой. - Давай, - повторила она. - Вставай сейчас же.
   - Остаюсь, - сказала Гейна.
   - Вы сумасшедшие домоседы, - сказала женщина, отвернулась, снова повернулась, пожала плечами и пошла дальше.
   Еще несколько человек остановились, но ни один не задержался дольше, чем на мгновение, чтобы задать вопрос. Они устремились вниз по террасам, по залитым солнцем дорожкам вдоль тихих прудов, вниз к эллингам за большим деревом. Через некоторое время они все ушли.
   Солнце стало припекать. Должно быть, уже около полудня. Метой был белее, чем когда-либо, но он сел, сказав, что большую часть времени может видеть по одному предмету.
   - Нам нужно отойти в тень, Гейна, - сказал Эсдан. - Метой, ты можешь встать?
   Он пошатывался, но шел без посторонней помощи, и они добрались до тени садовой стены. Гейна отправилась на поиски воды. Камса несла Рекама на руках, прижимая к груди, защищая от солнца. Она долгое время не произносила ни слова. Когда они уселись, она сказала наполовину вопросительно, тупо оглядываясь по сторонам: - Мы здесь совсем одни.
   - Там останутся и другие. В комплексах, - сказал Метой. - Они обязательно появятся.
   Вернулась Гейна; у нее не было сосуда, в котором можно было бы носить воду, но она намочила свой шарф и положила холодную мокрую ткань Метою на голову. Он вздрогнул. - Ты сможешь лучше ходить, а потом мы сможем отправиться на территорию дома, без помех, - сказала она. - Там есть места, где мы могли бы жить.
   - Жилой комплекс - это место, где я вырос, бабушка, - сказал он.
   И вскоре, когда он сказал, что может идти, они собрались и, прихрамывая, пошли по дороге, которую Эсдан смутно помнил, - дороге к клетке-ловушке. Этот путь казался долгим. Они подошли к высокой крепостной стене и открытым воротам.
   Эсдан на мгновение обернулся, чтобы взглянуть на руины большого дома. Гейна остановилась рядом с ним.
   - Рекам умер, - сказала она себе под нос.
   У него перехватило дыхание. - Когда?
   Она покачала головой. - Не знаю. Она хочет обнимать его. Ей надоест держать его, и тогда она отпустит его. - Она посмотрела в открытые ворота на ряды хижин и длинных домиков, высохшие садовые участки, пыльную землю. - Там много-много маленьких детей, - сказала она. - В этой земле. Двое моих собственных. Ее сестры. - Она вошла внутрь вслед за Камсой. Эсдан еще немного постоял в воротах, а затем вошел внутрь, чтобы сделать то, что ему полагалось сделать: вырыть могилу для ребенка и вместе с другими дождаться освобождения.
  
  
  
   Copyright Н.П. Фурзиков. Перевод. 2023.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"