Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Андрей Боголюбский (Знамение)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    От автора: "Историческая повесть о событиях 1170 г., будто бы таких далёких - и таких близких. Уроки одной из самых кровавых братоубийственных войн в Древней Руси. Столкновение не просто двух воинских сил, а двух противоположных мировоззрений (говоря современным языком и с очень большой долей условности: "державного" и "демократического"). Поход "первого русского самодержца" Андрея Боголюбского на вольный Новгород, страшная битва и - Знамение от иконы Божией Матери. Что же оно значит для нас? Что нам в нём поведано?"


   Аннотация
  
   Историческая повесть о событиях 1170 г., будто бы таких далёких - и таких близких. Уроки одной из самых кровавых братоубийственных войн в Древней Руси. Столкновение не просто двух воинских сил, а двух противоположных мировоззрений (говоря современным языком и с очень большой долей условности: "державного" и "демократического"). Поход "первого русского самодержца" Андрея Боголюбского на вольный Новгород, страшная битва и - Знамение от иконы Божией Матери. Что же оно значит для нас? Что нам в нём поведано?
  
   Знамение
   историческая повесть
  
   Время действия: 1 октября 1169 - ночь 29/30 июня 1174 гг.
  
   А Небо напомнит, что все перед ним равны...
   А. Макаревич.
  
   1. Князь
  
   Жить бы себе да жить - да
   пророки всё пытаются куда-то вести...
   "Вечный" обыватель
  
   Купол собора Пречистой Девы, вознесённый без малого на двадцать сажен от земли, первым встречает рассвет. У подножия огромного холма - ещё зыбкая мгла, остатки ночи. А над белым туманом, над белыми стенами, над украшающими их львами - "скимнами рыкающими" - уже небесный луч на земном золоте: сретение состоялось... "Дух Святый найдёт на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; почему и раждаемое Святое наречётся Сыном Божиим" (Лк. 1,35).
   Утренний огонь над Владимиром, искра на золотом куполе - новая Вифлеемская звезда, издали указующая путь к Младенцу и Его Пречистой Матери. Икона их чудотворная - в этом соборе... Не бывало ещё на Руси ни такого собора, ни такой иконы! Сам Апостол Евангелист Лука написал Пречистый Лик. Дадена была эта икона в руку князю Андрею - да ведёт и упасёт народ свой, Русь новую, благословлённую... а прежней, неустроенной, мятущейся, уж никогда не бывать!
  
   По осени Нерль и Клязьма, вспомнив весну, вновь разлились на многие версты - но то был иной разлив: белый-кисельный. Туман, подымаясь от извилистых рек, морем заливал окрестные луга. То ли миражом, то ли островом вставал холм с причудливыми очертаниями крепости, дворца и церквей.
   В густом тумане звонили к утрене великого праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Ещё спали луга, окружавшие Боголюбово, но дворцовая великокняжеская церковь мерным, звонким голосом уже разговаривала с Богом. Вся Русь знала это место, в десяти верстах от Владимира, на котором ещё несколько лет назад ничего не было. Здесь молился и вершил судьбы всех близких и дальних соседей всемогущий князь Андрей, повелитель новой, шагнувшей на север Руси. Победитель Киева, без одной минуты победитель Новгорода - боголюбивый и неумолимый. На этого уже немолодого, шестидесятилетнего властителя-богатыря одни молились, как на святого - другие именем его пугали детей. А он... был тем, чем был - и другим быть не собирался.
   Бражничать с дружиной он не любил, даже по праздникам. Традиционные пиры давно сменились молебнами. Князь вёл полумонашескую жизнь в Боголюбовском замке. Со времён гибели старшего сына - шесть лет назад в войне с булгарами, - сам он ни разу не ходил в походы... только молился. Князь и прежде был богомольным, но смерть Изяслава произвела в нём особенный переворот. Во всей придворной жизни теперь ощущался не то чтобы траур, но ожидание какое-то. А уж чего князь ждал, то Бог ведал...
   Но это было - деятельное ожидание.
   "Вот объединю всех под Покровом Богородицы и..."
   Перед его взором было ослепительное видение Державы - спасения от всех бед, усобиц, неурядиц. Держава как Земля Обетованная. Дивное, почти небесное видение. Царица Небесная помазала его быть земным наместником Её Сына... Вершить суд, казнить и миловать, властвовать над телами и душами людей - ибо их вручили ему Свыше. Никто не может его власть ограничить, ибо она - не от земли, не от человеков...
   Вера его безгранична, такой же должна стать и власть.
   Он, как Моисей, вёл свой народ - нет, не сорок лет... пока не исполнилось и двадцати, но всё же он один видел ту цель, которую не видел больше никто.
   И если уж так страдал первый избранный народ, когда его вели, то всякий народ, который ведут, будет страдать. Все, кого ведут - страдают. И все, кто мешают на пути, страдают ещё пуще!
   Андрей покинул грешный Киев, как Египет - и... горе Египту! "Казнь египетская" уже свершилась. В марте года сего войска Андрея во главе с сыном его Мстиславом взяли приступом и опустошили нечестивый град. "Бог покарал Киевлян за грехи их и за ложные учения митрополита Константина", - как уже успел записать придворный летописец великого князя.
   Филистимляне-новгородцы вздумали одновременно с ними стать на пути Нового Израиля, идущего в новую Землю Обетованную. Сия земля обетованная есть Держава Единого Князя... не ради князя созидаемая, а ради избранного Богородицей народа, ради Самой Пресвятой Богородицы. Противящиеся Её воле да падут от меча.
   Мятежники, избрали себе не того князя! И вообще, какой бес надоумил их князей избирать! На вече!.. будто князь - не от Бога, а от прихоти людской! Кара для них должна быть ещё более суровая, чем для киевлян.
   Андрей истово молился. Его Бог, как у большинства великих земных властителей был - карающий Бог Ветхого Завета.
   Но... Матерь Божия, Которая ведёт его по жизни, Она-то - из Нового Завета. Она - Матерь Слова воплощенна, Матерь Любви. Вера в Неё - это привитая веточка Нового Завета... с юности к его душе привилась... робко-робко. Ни шага не делал он без молитвы к Ней - Владычице, Заступнице Милосердой. Он посвятил Ей почти все построенные храмы. Он познал, что такое Её Покров.
   Но... "всякий книжник, наученный Царству Божиему, выносит из сокровищницы своей старое и новое".
   В Боголюбове воссел державный властитель, мечтающий о Царстве Божием на земле. Беспокойна жизнь подданных обычных князей, которые от мира сего, которые просто грызутся - но вдвойне-втройне беспокойней - с князем не от мира сего, возлюбившим Бога до того, чтоб всех подданных, ближних и дальних, объединить в Его Царство, не спрашивая, хотят ли они того.
   И вот сегодня великому князю Андрею предстояло после молитвы принять окончательное решение - что делать с новгородцами. Правда... решение давно было принято. Сегодня он после литургии соберёт бояр и воевод на совет - но совещаться ни с кем не будет, не в его это правилах. Он просто объявит им ... волю государеву, волю Божию. Новгородцы изгнали с княжения его племянника Святослава Ростиславича. Прошло с тех пор почти два лета, но они не образумились. Не вразумил их даже пример Киева. Нынешний, выбранный ими князь - Роман. Сын того самого Мстислава Изяславича, который княжил в Киеве да... в сем году Господь руками Андрея пресёк его княжение! Страшно противиться Господу и его избраннику! Да... хоть и недостойному, и грешнейшему паче всех человек и скотов, но - избранному...
   Слёзы набежали на глаза князя. И воскресло перед ним - как наяву, - то видение, почти уже пятнадцать лет тому... да что там сроки земные!... вчера это было, да нет, сегодня - в вечном сегодня.
   Вёз он икону Богородицы из-под Киева, из Вышгорода, и вот здесь, вот прямо здесь, на сем месте, где сейчас его дворец, а тогда было чистое поле, за переправой через Клязьму, встали как вкопанные кони - и дальше ни с места! Чудны дела Твоя, Господи! Он ведь собирался проехать это место как ни в чём ни бывало - мало ли на свете полей!.. Икону он думал поместить в Ростове - где княжил когда-то предок его св. Борис, где гроб св. Леонтия Чудотворца. А Владычица его и всех - остановила. И заночевали тогда в этом поле, и молился князь Андрей, и... чуть не разрешилась от тела его душа в страхе и радости... да может, и разрешилась, только потом обратно воротилась - не помнил он, в теле ли был!
   Явилась ему Сама Пречистая - как бы с хартией в руке, означающей вечное моление Её к Сыну Своему и Богу Своему. Понял он, что о нём и о всём роде человечьем то моление и... "Зде благую волю Твою, Владычице, позна". Познание то превышало разум его и слова человеческие - но из первого, самого малого, что Ею Самою было облечено в слова, он расслышал, что икону должно оставить во Владимире, а не Ростове - на месте же явления основать "обитель иноком" во имя Рождества Её. Это - самое внешнее из познанного... Большее же он попытался потом хоть как-то выразить, донести, воплотить в установлении праздника Покрова (вот сегодня - снова этот праздник!..) - да разве можно выразить невыразимое!.
   Как-то разом "безвидно" открылся ему тогда смысл другого чуда, явленного два века назад - св. Андрею Юродивому Царьградскому: Омофор Пречистой тогда распростёрся над головами молящихся. Но греки, хоть милостию Богородицы одержали победу над врагами, а - забыли... о вечном смысле чуда - забыли, не установили праздник. А князь Андрей установил через епископа своего Федорца (позже взявшего на себя слишком много, за что и выданного на суд и расправу в Киев... но это теперь уже не важно!). Установил праздник Покрова Пречистой! Покров - это значит, Она всегда рядом. Не то что победу один раз даровала, а... всегда рядом! И как греки могли не понять! Покров - это же Её нескончаемая молитва, нескончаемая забота, нескончаемая любовь. Кто в Покрове там пребывает - тот и в Сыне Её пребывает, как Сын сказал: "Вы во мне и Я в вас". И ещё сказал: "Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам" (Ин. 15, 5-7).
   Повелел тогда же князь Андрей написать икону - ещё одну, уже в точности по своему видению. Как явилась Она ему в молении к Сыну Своему, с хартией... чтоб вот так Её и изобразили. Стали называть ту новую икону Владычицы - Боголюбивой или Боголюбской. И место стало - Боголюбовом: дворец княжеский и обитель иноческая - вместе. Любовь к Богу и несказанную любовь Бога пытался князь выразить хотя бы в названии.
   И в иконе, и в празднике, и во всей своей жизни старался он воплотить Истину, что открыла ему в явлении Владычица: Боголюбивая Матерь.
   Но скудны силы человечьи, и бессильна память... И чувствовал он, как с каждым годом бледнеет даже в нём самом свет того видения, как умаляется та несказанная благодать, как всё тяжелей и тяжелей жить здесь после того, что узрел там... Как же трудно прожить оставленному здесь!.. и на какую такую миссию оставленному?
   Объединить всех - только так он это и понимал! "Победить ненавистную рознь мира сего... Покров Твой влечёт нас всех к единству, не можем мы жить без него! Владычица, укрой нас от стрел, летящих во тьме разделения нашего!"
   Карать, карать надо этих новгородцев!.. восставших на князя своего - и тем Богу противящихся и тьму разделения лелеящих, в радость князю мира сего, на слезы Пречистой! Вся "вольность" их - от лукавого. И пока они со своей "вольностью" носятся, они - диаволовы дети! Всю Русь на них поднять и двинуть надо, под хоругвями Пречистой. Пусть все князья, кто только не мятежники, кто только признаёт его великим князем, собирают дружины (нужно ещё больше войск, чем на Киев!). А как только установится зимний путь, пусть идут все - на одну паршивую овцу, поганящую стадо, возбрыкавшуюся на Пастыря. Аминь.
  
   Новгородский край - зыбкий край, куда ни кинь глаз - всё топи да трясины, потому уж если в поход, то только зимой.
   Весной расправились с Киевом, а вот к зиме, глядишь, дошли руки до главного врага, ближайшего. Ну, ближайшего-то ближайшего, а полтысячи вёрст идти. В снегах да с огромным войском - дело непростое. Впрочем, сын Мстислав, конечно, справится, он в ратном деле опытный. Не спасут мятежников ни снега, ни болота!
   * * *
   Снег сначала таял,
   опускаясь с неба, как дым...
   Жалости не знают
   командиры снега к своим.
   "Машина времени"
   ("Новая весна тебя убьёт")
  
   На следующий день поехал он во Владимир - помолиться пред чудотворной иконой Богоматери, утвердиться ещё раз в своём решении. Опору найти - точно как в те дни, когда вёз он эту икону, покидая Вышгород ради новой жизни. "Благослови, Владычица... благослови - на Новгород... Сама покарай мятежников... даруй победу, Победительная..."
   На полдороге застал его снег. Покров опускался на землю. Кружились первые белые пчёлки - свита Владычицы, весточка от Неё с небес в наш горький мир. Просветлело на минуту лицо немолодого князя. "Знамение ли посылаешь Ты мне, Богородица?.. Матерь наша, усыновившая всех нас при Кресте... знамение, что услышала Ты меня и что даруешь Ты несомненную победу". Но тут же грустно стало на душе. Кружился и густел осенний снегопад, и помутнел горизонт, и кисея колыхалась над всем миром. И не разобрать уже было в этой кутерьме, то ли благословение это, то ли... туман лукавого? Смешал он издревле доброе и злое, и разучились мы отличать одно от другого.
   * * *
   Ехали вслед за отцом два сына: Мстислав, которому предстояло возглавить войско, и юный Глеб, который оставался в Боголюбове с отцом... Когда начался снег, Глеб вдруг сказал:
   - Почему-то мне кажется, что многих-многих снег этот убьёт.
   - Ну уж ты, братишка, не каркай! Да и... снег не убивает, а убивают копья и мечи! А от них у меня защита - сам знаешь какая! Мой собственный меч, которого все боятся!
   Глеб, не любивший даже разговоров о власти или войне, чуть не с младенчества молившийся часами, втайне мечтал о монашестве. Насчёт монашества отец ничего не говорил, но молитвенное настроение сына - чувствовал и поддерживал:
   - Власть ослепляет и сводит с ума. Мерзость она - по себе знаю! Яд разъедающий. Блажен, кто ушёл от этого искушения. Пусть хоть один сын из всех...
   Чудилось что-то иноческое, чуть ли не схимническое в самом облике этого далеко не по-монашески одетого 16-летнего княжича. Иные же видели в юноше разительное сходство со св. страстотерпцем Глебом, как он пишется на иконах... и даже суеверно молились, чтоб миновала его чаша сия. Искренне любили и почему-то втайне жалели его почти все, кто хоть сколько-нибудь был с ним знаком.
   Недаром отец говорил про них: "Мстислав - мой меч, а Глеб - мои персты, сложенные в крестном знамении... Жаль, нет больше на земле Изяслава - он был и тем, и другим".
   - И ещё... есть у меня ещё защита!.. правда, сомневаюсь вот... взять или не взять мне эту икону в поход? - задумчиво, как бы рассуждая сам с собой, спросил вдруг Мстислав Глеба. И показал брату совсем крошечную, но изумительную по исполнению чеканную золочёную икону Богоматери.
   - Из Киева... - ответил он на немой вопрос. - Ну... досталась при взятии, - не очень охотно добавил он после паузы. - Не знаю, кто был хозяин... уже не важно! Я-то её увидал в руке одного издохшего пса-половца - не знаю уж, у кого тот прихватил... переплавил бы, нехристь! да Бог его покарал, кощунника - так на месте чьей-то стрелой и убил! А мне она шибко полюбилась. Вот, думаю, взять не взять?.. То думаю, успех с собой возьму - чтоб и с Новгородом тоже как с Киевом... а то... половца-то того всё-таки убило... Да нет!.. это его убило потому что он нехристь!.. а крещёному человеку икона всегда - защита и заступление.
   - Оставь её лучше! Не бери! - сказал вдруг Глеб почти умоляюще. И вид у него был такой, будто он узнал эту икону. - Краденая святыня и душу, и тело прожжёт. Хоть и не ты... взял... а всё же - чужая она. Нехорошо это! И... мне приснилось, что... - он замялся, - стрела попала в тебя рядом с иконой - прямо в сердце... и кто-то сказал: "Стрела да икона... вот и всё, что запомнится из этого похода".
   Что-то и впрямь почти осязаемо кольнуло Мстиславу в сердце от этих слов. В Судьбу он, разумеется, верил - равно как и в то, что её можно обмануть - это давно известно! Передашь её другому - и тогда... тому-то, другому, всё одно, ничего не будет, потому как это ж не его судьба!.. и тебе тоже ничего не будет, потому что - передал...
   Да ведь все всегда так делают! Недаром же у людей по два имени... а бывает и третье, совсем уж тайное, которого никто, кроме самого человека и его родителей, не знает... чтоб не сглазили. Вот оно, судьбу-то как обманывают!
   Икону вернуть уже некому (убили, пожалуй, хозяина-то! да и, если жив, где ж его найдёшь), а вот передать - можно. Любому из своих личных дружинников... Мстислав огляделся. Рядом в свите оказался Тимофей Обручев - давно знакомый, толковый воин. Один из лучших стрелков. И в бою, и на охоте - везде на него можно положиться. Преданный во всём! Ну... пусть это будет теперь - его икона.
   * * *
   Зима - везде зима. Покров - везде Покров.
   Над Новгородской Софией, над вечным неслетающим голубком, тоже закружились первые пушинки. Испокон века - одно и то же таинство. Владыка Илия перекрестился.
   Господь благословляет землю снегом...
   Дай, Господи, душам нашим перезимовать. Больно!.. но снег чист. Господи, что же нам принесёт эта зима?
  
  
   2. Нашествие
  
   Не дай мне, Небо, здесь сойти с ума!
   Какая страшная зима!..
   Из рок-оперы "Жанна д`Арк"
  
   Огромный змей полз в эту зиму по заснеженной Земле и коптил замёрзшее небо. На сотни вёрст растянулся его чёрный, загаженный след. Он сглатывал сёла и маленькие городки и каждый раз, довольно рыкнув от пищи, выпускал из ноздрей дым. Он ничем не гнушался и ел всё подряд - всё, что видел. Всё, что не могло убежать.
   От верховьев Волги до Ильменя трещали над сугробами пожары, словно горел сам снег. Возносился в небо дым и человеческие души.
   Чёрные мухи кружащегося пепла мешались с белыми мухами снега... Роями мух виделись и стаи воронья, кружащиеся в выси. Над заражённой Землёй словно из воздуха рождались они - несметные и ликующие. "Кара, кара!" - кричало их голосом небо. Кара...
   Отравлена была земля и отравлен воздух. Сам змей зримо являлся всем в облике человечьем - только не одного человека, а великого сонмища. Дела же сонмища выдавали змиеву суть.
   Беглецы из первых разорённых сёл достигли Новгорода. Как чуму, язву, проказу, разносили они страх. Полчища, по их рассказам, валили огромные, невиданные, небывалые... И шли "яко звери лютые" - никому пощады не давали. Видать, уже конец мира! Весны - не будет.
   - Конец - не конец... не разжалась пока десница Спаса в куполе, не улетел голубь со св. Софии... будем биться, и весна, даст Бог, никуда не денется. По ту сторону войны - всё равно всегда мир.
   - Нам ли про суздальцев не знать, что мы их всегда сильнее, во всех битвах. Никогда от веку они нас не бивали - а мы их беспрестанно. Как наших пять сотен разбили их семитысячную рать на Белоозере!
   - Да очень уж их много на этот-то раз! И не одних суздальцев! Чуть не со всей Руси собрал на нас рати великий князь. Слышно, полочане, смоляне, рязанцы, муромцы... все идут. Сонмище великое, какого отродясь не видали!
   Всего в ополчении было... 72 князя! Конечно, больших-то из них несколько, остальные - бесчисленные братья, сыновья, племянники... Но даже и из тех каждый вёл хоть маленькую, а дружину! Чуть не вся Русь, кроме самой Южной - от Полоцка на западе, до Мурома на востоке, - соединилась под хоругвями этого странного Боголюбовского затворника... который сам не пошёл, а остался молиться в своём дворце-монастыре - так и ворочал всей Русью из молельной комнаты!
   - Он там жгёт свечи, а его сынок города жгёт! Одна свечка - один город! Один поклон - толпа в полон! - загибал пальцы на заскорузлой руке какой-то юродивый.
   Грабили, слышно было, по-страшному, в полон людей хватали, как какие-нибудь половцы... тех, правда, Новгород отродясь не видал - ну, зато повидал теперь боголюбивое воинство. "Защити нас, Боже, от лютых боголюбцев", - стенали люди.
   Хорошая подобралась компания! Святослав с клокочущей злобой на изгнавших его горожан. Его братья, готовые вместе с ним мстить "за бесчестие". А ведь уезжая, гордо сказал тот же Святослав: "Я и сам не хочу быть вашим князем! Поиду от вас прочь!" - да не поступил по своим же словам, не оставил в покое "недостойных", а пошёл в обиде мстить, как ревнивый муж... вернее же - как ревнивая женка. Они с братом Романом Смоленским в запрошлом году уже выжгли Торжок и Луки, карая Новгород через дальние его "пригороды".
   Вместе с ревнивыми, обиженными подвиглись рязанцы и муромцы, двинутые в поход словом Великого князя: им-то дела нет до новгородских дел!.. значит, идут единственно грабить. Если кто собрался на войну, до которой ему как до ... медвежьего, значит, идёт поживиться за компанию, заранее уверенный в лёгкой победе.
   Затворились врата города за последними беглецами. Чёрные, грязные, отвратительные хвосты дыма от горящих селений - ближе, дальше... - стояли в мутном зимнем небе. Небо было одного цвета со снегом, и казалось, ничего больше живого не осталось на всей Земле, а наступил конец света. Антихристово воинство, слизнув по пути всё, приближалось теперь к последнему живому островку, ещё хранимому св. Софией. Оно спалит и этот островок... и снег смешается с пеплом, и ничего уже, кроме снега и пепла, не останется на остывшей, убитой Земле.
   Снег да пепел... Самое мёртвое сочетание. Огнь неугасимый да хлад неизбывный. Невозможно им быть вместе, но там они вместе. Не дай-то нам Бог попасть туда, где они вместе!
   Во владычных покоях собрался совет. Юный князь Роман Мстиславич (с приглашения которого новгородским вечем вся каша и заварилась!), посадник Якун Андреевич, старосты, житьи люди. Молчаливо сидел и смотрел, и слушал... но душою был где-то вовсе не здесь хозяин покоев архиепископ Илия, любимый всеми новгородцами за праведную жизнь и кротость(1).
   - Надо выждать час... - сощурившись, говорил посадник. - Пока потянуть время, чтоб они расслабились. Часть разбредётся пограбить окрестности... князья друг с другом начнут спорить и вздорить...
   - А ежели они сходу пойдут на приступ?
   - С ходу только баран бодается - да и то сначала разбегается! Два-три дня у нас есть... или мы должны сделать, чтоб они у нас были, подсуетиться. Выйти на переговоры да тянуть кота за хвост, мекать и бекать... Заодно узнаем и настроения разных князей - где-то, глядишь, и пару колышков вобьём, ежели получится-то умеючи.
   И непонятно было, глядя на этого хитрого человека, хочет ли он и вправду, как говорит, лишь потянуть время, а потом в нужный час ринуться в битву - или надеется как-нибудь да что-нибудь выторговать на переговорах... Бог даст, вовсе избежать битвы? Хотя навряд ли гордый андреев сынок согласится на что-нибудь, кроме сдачи города и выдачи ему с головой самого посадника Якуна вместе с князем Романом Мстиславичем.
   Горячий и нетерпеливый князь Роман был за то, чтоб сделать вылазку сразу, чуть только враг появится в виду города - и биться в открытом поле, будь что будет! Рисковым Бог победу даёт!
   Взглянул на него пристально владыка и вновь опустил глаза. Вспомнился ему Мстислав Андреевич, сын Боголюбского, ведущий ныне на Новгород войска. Два на диво похожих - молодых и гордых князя. Оба вояки, оба искатели славы и оба... рано ли, поздно ли, но умрут не своей смертью.
   Вот ведь!.. Ни тот не хуже, ни этот не лучше... просто так лукавый закрутил, что один сейчас - враг, другой - "друг". Обоих жалко!.. а больше жалко простой люд, которого поляжет видимо-невидимо. Так вот по ком плакали недавно сразу три Богородицыны иконы в Новгороде...
   Владычица, на Тебя теперь вся надежда. "Надеющиеся на Тя да не погибнем".
   Люди за тысячи лет хорошо научились на ровном месте портить жизнь себе и друг другу. Хорошо бы нам было зависеть от одного только Господа... не от князей - и не от собственных страстей! Наши настоящие "князья" - наши страсти! "Эх, князь Андрей, князь Андрей... Чума поражает лучших. Всяк, кто возомнил себя сильным, тот уже в прелести. Чистому человеку дай только ощущение полной правоты - и ни один злодей не натворит большего зла, чем он".
   Это страшное чувство правоты! Страшнее всего, если "правота", вроде бы, и подтверждена Свыше.
   Так, потупив взор, молча сидел владыка Илия - по-прежнему внимательно слушал всех, но больше слушал Другого, молился про себя, ждал Ответа.
   А снаружи, на площади, говорил речь один из "старейшин народных":
   - Хуже войны ничего нет... кроме рабства! Мы - вольные люди, а не холопы. Постоим же все как один за свою вольность! С нами святая София, а где София, там и победа! Когда голубь с креста Святой Софии улетит, когда рука Спаса разожмётся... тогда и Великому Новгороду конец! Но Он - не улетел, и Рука не разжалась... и мы не отдадим свою вольность.
   Вдруг все закрестились. На считанные мгновения выглянуло солнце, и золотой искоркой сверкнул в небе тот самый голубок над Софией. Голубь Святого Духа. Благодать маленьким огоньком спустилась на отчаявшийся город, осенила главу соборного храма. Есть мгновения, которые... малы, как нательный крест - а важнее их ничего нет.
  
   Примечания:
   (1). Архиепископ Илия известен в святцах как свт. Иоанн Новгородский (носил имя Иоанн до монашества и вернул его при постриге в схиму незадолго до смерти) - великий святой Русской Православной Церкви († 1186, память 20 сентября н. ст.). Занимал Новгородскую кафедру в 1162 - 1186 гг., в 1165 г. первым из новгородских архиереев получил сан архиепископа (до него были - епископы). Мощи его - в Софийском соборе Новгорода.
  
  
   3. Владычица
  
   Сохрани нас, Пречистая,
   от стрел, летящих во тьме
   разделения нашего...
   Молитва времён
   св. Андрея Боголюбского.
  
   В ночи трепетали зарева... ад вышел на поверхность, геенна пробилась-высунула языки... Зимнее ночное небо было - как огромная фреска Страшного Суда, что пишется на западной стене всякого храма. Везде теперь стал запад - даже на востоке.
   Гудели и галдели тысячи осаждающих, невидимых в темноте - и непохоже было, что там люди. Когда людей слишком много, они и на человеков не похожи.
   Накануне горожане на вылазке взяли "языка", который сказал, что уже и улицы Новгорода поделены по жребию меж полками осаждающих: где кому грабить. Это вожди заранее озаботились, чтоб не вышло неурядиц промеж разнородного войска и никто бы не остался обижен. Общий приступ назначен на завтра.
   Завтра - слово из дурных снов-наваждений.
   Завтра - знак того, как коротка наша жизнь.
   Завтра - хоть и не "сегодня"... да только ещё страшнее, чем "сегодня"!
   - Завтра Суд Божий, - сказал владыка и затворился на молитву.
   Чем больше он молился, тем больше открывалась ему промыслительность всего происходящего. И грехи, и расплата за грехи - и неизбежное, как весна, помилование кающихся.
  
   Великое воинство стояло у стен города уже третий день, мёрзло и злилось. Новгородцы то и дело больно клевались в спину - не зря часть их ополчения осталась вне града. Жаркие схватки завязывались то там, то сям... да уж слишком большим было мстиславово войско! Несколько раз посланцы той и другой стороны съезжались для переговоров. Но... договариваться было не о чем: Мстислав, передавая непреклонную волю отца, требовал только сдачи города. Отвергнув все предложения, он назначил на среду, - месяца февраля двадцать пятый день, - решающий приступ. И характер у него был нетерпеливый, да и зима никак не позволяла затягивать осаду. С таким-то войском проще решить всё одним махом, чем мёрзнуть и голодать... окрестности выжжены, сено и провиант на исходе... огромная озлобленная масса жаждет поскорей ворваться в город. "Согреемся, когда Новгород запалим!" - мрачно шутили воины у костров. "Масленица идёт! Погуляем! Много тут добра про нас запасено! Богатые домой вернёмся... ещё лучше, чем после Киева!"
   Взять Новгород представлялось проще, чем взять Киев. Там могучие холмы над Днепром - сильное укрепление. Здесь - огромный и богатый, но беспечный город, опоясанный лишь наспех сбитым тыном, на гладкой, как стол, равнине. Летом его хоть вода защищает - болота да рукава Волхова. А сейчас весь - как коврижка на белой скатерти: бери - не хочу!
   Правда, мужики тут - злее, чем в Киеве. Те-то защищались кой-как - шибко биться было не за что и не за кого: давно привыкли, что не те, так эти соседушки навяжут им своего князя. Новгородцы от века - "суровы, строптивы, лукавы суть и непокорливы".
  
   - ...Смерти я не боюсь, а боюсь увечья! - делился у костра в ночь перед штурмом немолодой суздальский ополченец. - На приступе нашего брата всегда люто калечат. Ладно, если сразу - стрелой или там копьём... - ну, тогда слава Богу. А ведь больше-то не так!.. кипятком крутым обварят - в кусок мяса обратишься!.. смолой - как в аду! Бревном ноги раздавят, перемелют в мочало. Хошь - живи, хошь сам себе с боли глотку перегрызи, если дотянешься. Извёсткой глаза сверху запорошат - вот и слепой! Со стены сборосют - сам-то жив, а руки-то, ноги-то переломаны: вот оно калеки-то откуда на папертях берутся! А хребет отшибёшь - и вовсе пластом всю жизнь лежи, пока живьём не сгниёшь. Нет, лютей приступу ничего нет! Лучше уж в чистом поле биться - там хоть тоже увечат, но больше-то убивают. Там смертушка - как рай, здесь - как ад. А вообще, я вам скажу, как на духу, что мне открылось: война - она, братцы, одна большая лютая мука: изба пыточная под открытым небом... и сам тот, кто, не к ночи будь помянут, её так ловко да складно устроил! А мы ему помогаем, потому как - рабы его! Рабы и есь! Вот оно, всё моё мудрование.
   А Тимофей слушал - и ещё большей ненавистью распалялся к новгородцам, что это они сидят за стенами. Это они завтра будут и кипяток, и смолу сверху лить, и брёвна катить... Они - а не на них! Ну, им в аду за то будет - и кипяток, и смола... там уж не скажут: мало!
   Скорей бы их в ад всех отправить - к отцу их, сатане!
   Всех до единого!
   * * *
   На рассвете 25-го начали "шибко приступать ко граду".
   Тимофей был особенно разъярён на новгородцев. Сегодня утром на его руках умер в муках старый боевой товарищ, которому стрела попала в лицо.
   "Этого уж я им никогда не прощу!.. этого уж я им никогда не прощу!..." - монотонно повторял Тимофей, скрежеща зубами.
   Потом выпрямился:
   "Все стрелы, какие ни есть в колчане, верну вам в ваши рожи!"
   Достал и поцеловал икону, подаренную Мстиславом: "Боже, дай мне отомстить! Матерь Божия, дай силы и меткости, укрепи руку... во славу Твою, отомстить! Все стрелы - во славу Твою"...
   Он с нетерпением дожидался начала общего приступа и был в самых первых рядах. Месть даёт чувство сатанинской правоты. Месть за месть и месть за месть за месть - источник воинского энтузиазма.
   * * *
   Стрелы на излёте звонко тенькали о ледяные раскаты - стучали градом в щедро политый накануне вал. Казалось, бесчисленная стая сумасшедших птиц пытается расклевать лёд.
   Потом людская лавина под прикрытием тарасов подкатилась поближе, и стрелы засвистели уже куда точнее и страшнее. Над валом там и сям раздавались вскрики - птицы находили своих жертв. По тем же блестящим ледяным скатам начали съезжать люди, как дети с горки... беззаботными их сделала смерть.
   Сверзилось вдруг, как на масленнице, огненное колесо - "солнце". Сткунулось в один из тарасов и враз запалило его. Пошёл весёлый треск. Чёрный дым над белым снегом казался нереальным... как впрочем, и всё происходящее. Новгородцам впервой было видеть осаду своего города... и впервой созерцать такое несметное войско. Вся равнина была запружена - да ещё и "в утрамбовку, с гаком". Где-то волнами серебрилась броня, где-то дремучей чащей чернели мохнатые шапки... но всё это - без конца и края! "И толико бысть их вои, яко и числа им нетуть". Нет, столько победить невозможно!
   Бесчисленные перевёрнутые капли щитов - рядами-рядами, по всей равнине... как детский рисунок дождя. Только тут рисунок медленно шевелился и приближался.
   Как гусеницы-многоножки, ползли цепочки людей с осадными лестницами. Ещё немного, и вот - всё это доберётся, хлынет внутрь и тогда...
   Раздался вдруг оглушительный богатырский свист Васьки Буслаевича и через несколько мгновений поднятая его ручищами огромная дубовая колода полетела во врагов. Словно стремясь опередить её на лету, сотни брёвен и камней одновременно заполнили воздух, а струи кипящей смолы страшными чёрными молниями перечеркнули высь стены сразу в десятках мест. Столбы пара, крутясь, как бесы на игрище, взвились над искалеченной толпой. Внизу раздались такие несусветные, раздирающие вопли, словно вместе с ними через рот протискивались души, разрешаясь от тел.
   Город молотил и давил своих врагов, чем мог. Даже бабы вышли на стену - кидать всё, что только могли поднять. Сыпались брёвна от разобранных перед осадой окраинных домов и бесформенно-угловато-безжалостные куски их разбитых печей - увечные и увечащие, - скамьи и столешницы из этих же домов, мельничные жернова, доски от деревянных мостовых, ящики и бочки с Торга, даже трупы нескольких околевших лошадей и прочая падаль... вся изнанка огромного вольного города, которому уже нечего терять!
   Град когда-то полезных, а теперь уже ни на что другое, кроме смертоубийства, не нужных предметов, буквально смёл всех самоуверенных, сунувшихся под стены. Вещи сослужили последнюю свою службу. Вероятнее всего, давняя-давняя русская поговорка "Шапками закидаем!" - родилась где-то и когда-то именно после подобного штурма... Немногие уцелевшие участники приступа, кто на своих двух, кто на четырёх, кто на трёх, отбежали-отковыляли-отползли от страшной стены. Вновь укрылись за тарасами и вновь осыпали всё градом стрел - ещё гуще прежнего. В сущности, несчастная мелкая атака была лишь разведкой боем. В ней участвовали передовые "охотники", а главные силы тем временем всё ещё бесконечно подходили и подходили - медленно и неряшливо стягиваясь и скапливаясь напротив стен... "Ё, куда ж их девать-то столько! - ошалело пробормотал кто-то на стене, шныряя взглядом по полю и нигде не находя ничего утешительного. - Нас всех, и с бабами, и с чадами, вовек не хватит, чтоб их всех перебить!"
   Наверное, вся Русь всё-таки сильнее, чем один Новгород?..
  
   Когда в третью ночь архиепископ Илия, по своему обычаю, стоял на молитве перед иконою Господа Иисуса Христа и со слезами просил Владыку об избавлении города, то услышал голос:
   - Иди в церковь Спаса, что на Ильиной улице, возьми образ Пречистой Богородицы и вынеси на городские стены против врагов; тотчас тогда увидишь спасение городу.
   Услышав сии слова, Илия исполнился неизреченной радости и провел всю ту ночь без сна; утром же созвал всех и рассказал о случившемся. Всяк кто слышал то, прославлял Бога и Пречистую Его Матерь и, как бы уже получив какую-то помощь, воспрянул духом; архиепископ же послал своего протодиакона с клиром, приказав принести к себе честную ту икону, а сам с освященным собором начал совершать молебное пение в великом соборе св. Софии. Посланные, дойдя до церкви Спаса на Ильине, где находилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы, сперва, по обычаю, поклонились ей, потом хотели взять образ, но не смогли даже и с места сдвинуть его; сколько они ни пытались поднять икону, всё-таки это им не удавалось. Тогда они возвратились к архиепископу и поведали ему о том чудном явлении. Архиепископ сам отправился в Спасову церковь; придя туда, он пал на колени пред иконою Владычицы и молился так:
   - О премилостивая Госпоже, Дево Богородице, Ты - упование, надежда и заступница нашему городу, Ты - стена, покров и прибежище всех христиан, посему и мы, грешные, надеемся на Тебя; молись, Госпоже, Сыну Твоему и Богу нашему за город наш, не предай нас в руки врагов за грехи наши, но услыши плач и воздыхание людей Твоих. Пощади нас, как некогда пощадил ниневитян Сын Твой за их покаяние, яви и на нас милость Твою, Владычице.
   Потом святитель начал молебен, - и когда клирики воспели кондак "Предстательство христиан непостыдное", внезапно честная икона Пречистой Богородицы двинулась сама собою. Весь народ в церкви, видя такое чудо, единогласно воскликнул: "Господи, помилуй!.."
   А и правда... вдруг помилует?..
  
   Крестный ход с Владычицей вылился с Ильиной улицы на Великий Волховский мост. Вся Софийская сторона замерла в ожидании.
   Издали казалось, что крестный ход висит над белой равниной Волхова - почти не двигается. На самом деле Архиепископ со свитой шёл довольно быстро. Ветер трепал хоругви. Икона шествовала навстречу Св. Софии. Купола в небе становились всё больше - как шлемы главных новгородских витязей. Казалось, они ждут лишь прибытия Владычицы, чтоб услышать от Неё распоряжения... Шла Она - и повсюду водворялся порядок. Город, словно нанизанный на нить этого крестного хода, обретал наконец устойчивость над бездной. Всё неуловимо менялось, всё становилось другим, чем было ещё минуту назад. Её воздетые руки обладали какой-то удивительной силой - всё живое склонялось перед ними ещё за десятки метров, а восклонившись, каждый чувствовал, что ему от Неё что-то невидимое передалось. Что-то невидимое, но самое главное. То, от чего уже не страшно.
   Она перешла белый Волхов, словно длинную-длинную зиму, и как Весна, ступила на Софийский берег. Соборная звонница тут же приветствовала Её своим серебряным гласом. Звон подхватывали одна за другой другие церкви, и опережающий Владычицу радостный гул Её пришествия мигом прокатился волной от Волховского моста до внешнего острога, где уже начинался приступ... и в войну земную вдруг ворвались звуки небесные - звуки "мира, всяк ум преимущего".
   Что-то тревожное и величественное застыло над градом. Крестились даже самые циничные, самые удалые и бывалые. "Бог волен нас спасти, а больше никто!"
   Архиепископ Илия, строгий, как древний пророк, имя которого он носил, шёл по улицам. Сила в нём чувствовалась могучая, неземная, сокрытая - все ощущали в эти мгновения, что нет на Земле ничего, что бы его остановило, испугало, свернуло с пути. Захочет - затворит небо молитвой, захочет - низведёт огонь... Да что там, сила всех царей, князей земных перед Божьим человеком! Что мог Ахав сделать великому Пророку Илие!.. Смерти они, Божьи люди, не боятся - а ждут её как милости, как дверей отворённых... но и смерть не придёт раньше отпущенного часа: "и волос с головы их не упадёт без воли Отца".
   А снаружи глухой рёв и рокот всё нарастал. Кажется, вот-вот, мигом раньше, мигом позже, должен был начаться второй, главный приступ. Шли, видать, последние приготовления. Может, это - последние часы в жизни Новгорода? Так перед сильнейшей грозой, когда туча уже заняла своё место, и всё готово, ещё бывает короткая пауза: сухой ветер гоняет пыль, гром раскачивается - но отягощённое, стонущее небо ещё не опрокинулось сплошной водой.
   Владыко, успей... Успей поднять Заступницу.
   На пути крестного хода всё чаще попадались раненые. Человек со стрелой в груди, сидевший на обочине, вдруг встал и спокойно подошёл к владыке под благословение.
   Стрела в нём торчала словно бы и не по-настоящему: вот же человек - живёт и даже ходит... Ну, как будто она - сама по себе, он сам по себе. Только немножко покашливает, словно простудился так, слегка. Стрела ведь нечаянно попала, как нечаянно прохватывает сквозняк. Нечаянно попала - как бы понарошку. Жизнь ведь не может кончиться от такого пустяка! Конечно же, не может!.. Вот и владыка это знает.
   - Бог не есть Бог мёртвых, но живых...
   - Я знаю, владыко... - смиренно улыбнулся человек. Теперь он уже всё знал. "В тот день вы не спросите Меня ни о чём".
   "Очень шибко стреляют... неужто владыка на самую стену пойдёт!?" - слышались голоса. Юные певчие заволновались, даже раза два сбились, но владыка невозмутимо сказал: "С нами Бог и Божья Матерь!" - и шествие продолжалось. Стены и валы острога были уже совсем близко. Отдельные стрелы перелетали через них и падали, словно с неба, на улицу - правда, уже на излёте, почти не опасные. Будто так - веточки, сломанные ураганом... А вот на самой стене творилось что-то дикое!
   Возле самых ворот, в проулке, густо стояли ополченцы, готовые к последней отчаянной вылазке - чуть только враг подойдёт поближе. Владыка перекрестил их чудотворной иконой, окропил святой водой и - зашагал к подъёму на стену, точнее - на невысокий, наспех сбитый тын. А за тыном гул тысяч голосов сливался в страшный рёв одного огромного адского чудовища. Всем спутникам владыки стало не по себе - но он перед самым восходом повернулся, воздел икону и... сотни людей разом почувствовали, как что-то камнем свалилось с их сердец... задышалось легче!
   Владыка поднялся с иконой на тын так уверенно, словно это было высокое соборное крыльцо - и шёл он на обычную службу.
   А со стены открывалось небывалое зрелище! Тарасы, будто какие-то лохматые звери ползли к городу, а за ними копошилась бесчисленная стая муравьёв, которым нипочём зима. Как лесные муравьи тащат листья, иголки, мусор, так эти там и сям несли лестницы, стенобитные орудия.
   Колючая пурга стрел, то чуть редея, то вновь густея, секла осаждённый город.
   Кого-то рядом убили - и он нырнул со стены, как в прорубь головой. Кто-то вскрикнул, раненый.
   "Нет такой стрелы, которая могла бы поразить самого владыку архиепископа!"
   "Рядом с Владычицей и умереть не страшно!" - перекрестился какой-то старик. Через секунду стрела его убила.
   - Смертушка порхает на пернатых крылышках. - подхватил какой-то юродивый. - Никак, Владычицу нашу убить хочет! Вон-вон как мошкой-то пищит... Владычица-то сильнее. Куды ж ты, смертушка-то, против Неё! Во Владычицу-то не цельтесь, мёртвые: кто ж, как не Она, за вас словечко-то замолвит на том свете!" - погрозил он пальцем вниз.
   От множества стрел воздух колыхался, посвистывал, и казалось, что это ветер дует и крепчает.
   Вся верхушка деревянного острога от воткнувшихся стрел напоминала ежа. Вернее, множество ежей. Новгородцы выпускали ответные колючие тучи. Но гуще, гораздо гуще стреляли их враги - мстиславово войско куда как превосходило новгородское в числе. И всеобщая вылазка, которую предлагал юный князь Роман, казалась безумием. С таким ли несметным полчищем биться в открытом поле. Дал бы Бог острог удержать подольше! хоть до вечера.
   Владычное кадило мерно взлетало и простиралось с высоты словно бы над всем полем - огромное, способное целиком накрыть дальние полки. Чистый ладанный дым разгонял чёрные дымы войны. Смывал деяния человекобесов. И уже само поле битвы казалось под ним просто дьявольским наваждением, которое скоро сгинет, сотрётся само собой - как "морок" над болотом Видень исчезает утром...
   Из морока продолжали лететь стрелы.
   Стрела застряла в тяжёлой бархатной хоругви, стрела пробила куколь над головой монаха, сопровождавшего владыку... Казалось, вот-вот лукавый "подправит", и очередная из них наконец попадёт точно куда надо - во владыку, и всё на этом кончится. Но... не кончалось.
   Матерь Света стояла над стеной, как щит. Ликом - к врагам. Все, кто видел, думали сейчас лишь о том Щите, ни о каких других. Она воздела руки так, словно бы, молясь Своему Богу и Сыну, одновременно говорила людям: "Стойте... опомнитесь! Вот Мой Сын, Я несу Его вам".
   Сын был на Её груди, в круге, - как мишень. Как зримое откровение, что всякая стрельба - стрельба в Него, всякая война - война против Него. Не смолкали песнопения владычного хора. Ветер играл с голосами, как тревога с надеждой: то почти совсем заглушал, то уносил вдаль, то сам на мгновения умолкал, смиренно простирался ниц - и песнопения каждый раз заново рождались из пустоты.
   Вдруг все ахнули и закрестились. Даже певчие сбились и на пару секунд умолкли. Стрела попала во Владычицу!
   Было же это в час шестый. В сей час Страстной должно было чему-то свершиться...
   Икона заплакала. Это видели все, кто стоял рядом.
  
   "И се покры их внезапно тьма..."
  
  
   4. Тьма
  
   В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого...
   Мк. 15, 33
  
   Се бысть за грехи наши...
   Из летописи.
  
   Тимофей в очередной раз натянул лук.
   Да как смеют эти собакины сыны, мятежники, прикрываться иконой Владычицы! Юродствующие кощунники!.. Они - и Владычица! Да никогда!
   Владычица - с нами, что бы мы ни делали...
   Он вдруг почувствовал, что "святое" бешенство, как тошнота, вздымается изнутри, подступает снизу к голове, к глазам... Кто-то невидимый бросил дрожжи в бражку его злости. "Это не я!" - успело ещё на долю мига испуганно мелькнуть в нём... И очень не понравился ему, почти уже убитому кипятящим кровь чувством, тот чужой, невидимый, вселившийся в него... Хуже чем не понравился! И его "я" ещё хотело что-то пискнуть, протестуя против своего убийства - но не успело... И - всё! застлало глаза красным дымом неземной ненависти... он только почувствовал, как руки натянули тетиву и пустили стрелу в икону... то есть не во Владычицу, конечно, а в кощунников! в собачьих детей! Не сме-е-еть! Не сме-еть прятаться за святыней!.. На-ша!..
   И погас вдруг свет перед глазами - так внезапно, будто дневной свет, как свечу, взяли и задули.
   Он ещё не понял, что случилось - он пока весь был во вчерашнем миге, когда мир ещё не исчез... но что-то случилось, что-то зачеркнуло и прошлый миг, и весь мир - и поделило всю жизнь на до и после...
   "Ослеп!.. ослеп!.. в глаза попали?.. Да ведь не было же ничего - ничего не попадало!.." Дикая паника "ослеп! ослеп! лучше б убили!" - охватило всё существо в считанные мгновения... Сорвать-сорвать эту чёрную пелену - только она не срывается. Её нет, и потому она не срывается. "Не вижу! Ничего не вижу!.. уберите, уберите!" Он рванул невидимую повязку - но конечно, ничего не сорвал. Тогда, как бы пытаясь отбиться от мучителя, заслонившего ему глаза, бросил лук, начал судорожно, как утопающий, махать руками с откуда-то взявшимся в них кинжалом... нечаянно ударил кого-то, услышал нереальный предсмертный вопль... всё было как во сне!.. А потом зачем-то вдруг заорал "Изме-ена!" - словно понял наконец, что это изменники его ослепили и что криком, криком, непременно воплем, можно от них спастись - и вернуть всё на место. Весь мир вернуть! Он ничего не вернул, но крик его с каким-то почти восторгом - восторгом наоборот! - тут же подхватили другие, словно только этого знака и дожидались. И началось что-то совсем уже непонятное и для него, а ещё пуще - для тех, кто внешне не терял зрения.
   Вот она, тьма! Она всегда внутри - только кажется, что снаружи. Это не она напала, это они в неё впали. Она - мир, в котором нет Господа. Вроде, и тот же мир - но Его в нём нет, и потому ничего не видно!.. "Аз есмь Свет миру".
   "Ходящий во тьме не знает, куда идёт".
   Они не знали - и потому погибли. Эта тьма - погибель. Погибель, которая в них. И нет ничего страшнее ни на этом свете, ни на том...
   Оттого они и обратились в бегство!
   Ну, впрочем, кто от чего обратился - но уж кто эту преисподнюю тьму почувствовал, тот побежал именно от неё. Как будто бы от себя можно убежать!
  
   И в этот самый миг новгородцы начали вылазку. Заскрипели и раздались ворота. Мстиславовым воинам показалось, что навстречу им выкатилось всё, что до поры до времени сдерживал острог, как плотина. Да как же они сами только что смели стучаться в этот острог, если за ним - ТАКОЕ! Почудилось им, что чуть не весь мир высыпался на них - несметной железной лавиной... и вмиг забыли они о несметности собственного войска.
   Каждый ощутил только то, что его, именно его, сейчас снесёт-смахнёт эта неисчерпаемая встречная силища, размажет по снегу и даже не заметив, покатится дальше... до Владимира, Суздаля, до края света!..
   Каждый остался - сам за себя. То была та "тьма разделения"... это о ней говорилось в молитве.
   Линия суздальских войск треснула, как лёд по весне. Как река подхватывает битые льдины и несёт-несёт, и они уже никуда от неё не денутся, так этот ледоход вдруг мощно подхватил, закручивая, сонмища людей во всю ширину поля и понёс, понёс их, сшибая, стукая, давя... один лукавый знает - куда, но прочь, прочь от новгородцев, от их страшного, злобного города. Изготовившиеся к штурму полки, никак не ожидавшие всеобщей вылазки осаждённых именно в этот час, средь бела дня, да ещё с одновременным ударом из лесу, с тыла, - были смяты и обратились в огромное бегущее стадо.
   Где новгородские дружины ни врубались, там перед ними всё подавалось само, рыхлело, заворачивалось... вроде бы, густые щетины сплошных копий становились вдруг жиденькими, колеблющимися, редели на глазах... копья валились в снег, словно их держали соломенные чучела. Доспехи мешали куклам бежать, но почти не защищали их от ударов. Мешал бежать снег: ноги не поспевали за туловищами, туловища перевешивали, неуклюже брякались под ноги бегущим сзади - и падали уже те, словно подсечённые кем-то невидимым, могучим, забавляющимся... Словно огромная коса или серп для молотьбы работала во всю ширину поля, гуляя по-над самой землёй, сваливая ряды за рядами... впрочем, и рядов-то никаких давно уже не было! Трухлявая толпа, сверкающая на бегу тысячами ненужных железок.
   "И это их мы ещё час назад боялись!? Это они-то чуть было не взяли Великий Новгород!?"
   Их просто было очень много... слишком!.. но как только каждый стал сам за себя, их как пыль ветром раздуло.
   Как на молотьбе, кистенями и шестоперами работали могучие, кряжистые пешие мужики-новгородцы. Не отставая от серебристого, многокопейного клина князь-романовской конной дружины, шли сквозь врагов почти вровень с ним, а где и забегали вперёд. С захваченных тарасов и повозок было особенно удобно махать-крушить - и они спешили добежать-вскочить, не дать далеко уйти пытавшимся просочиться мимо врагам. Злость разобрала вчерашних осаждённых! Это вам за Торжок... за Луку... за пригороды... за сёла!.. Куды побегли! рано с пира уходите, гостюшки ...ые! Пока под стол не упадёте, всё будем потчевать!
   Окровавленные обломки доспехов разлетались веерами под ударами чудовищного топора Василия Буслаевича(1), мерно, с довольным кряканьем дровосека прорубавшего себе дорогу. Тешился напоследок знатный богатырь и драчун - старость подступила, и воздыхал он потом, что, наверное, то была последняя его битва.
   Зашёл суздальцам в тыл со своим лёгким отрядом и перехватывал отступавших вечно удачливый Данслав Лазутич - герой прошлогодней битвы на Белоозере, где он с пятью сотнями разгромил семь с лишним тысяч... потеряв, как говорили, пятнадцать человек убитыми.
   Хозяйничал, лихо ворвавшись в лагерь и обозный ряд, удалой купец Сотко Сытинич(2). "То - святым Борису-Глебу! И это - святым Борису-Глебу!.." - задорно выкликал он, захватывая и потроша вражеские повозки. От торжествующего его зыка, далеко разносимого ветром, паника суздальцев усиливалась... и те, кто не видел, но слышал, начали кричать, что сами Борис и Глеб, явившись, скачут вместе с новгородцами, и "теперь нам всем конец!".
   Битва превратилась в какой-то сплошной разгульный пир для граждан вольного города - разошедшихся, разудалых, свистами и криком задорящих друг друга. Казалось, ничто их не остановит.
   Опытный Мстислав, напоследок распоряжаясь, ещё хотел сделать из возов заслон, "табор", как делают в Южной Руси - но табор этот тут же разнесли сами бегущие.
   И непобедимый Мстислав - побежал!
   Сама бесчисленность его войска превратилась вдруг в роковую слабость. Бегущие давили и топтали друг друга, рубили тех, кто заступал им путь, и паника косила едва ли не больше владимирцев, чем преследующие их новгородцы.
   Государыня Паника, как в огромном скоморошьем балагане, издевалась над людьми: люди сами помогали ей в том, потому что перестали чувствовать себя людьми. И для неё то были - не люди, а тряпичные куклы, только на время оживлённые... чтоб потом их - весело убить... Они с визгом искали спасения, они не глядели друг другу в лицо... потому что и лиц не было. Было что-то перекошенное, животное, страшное - но страшное-бессильное.
   Люди хотели жить - и Паника через это издевалась над ними, ведь именно те, кто отчаянней всего хотели выжить, меньше всего имели на то шансов. Хотением жить люди губили себя - и тех, кто рядом. А самый главный, невидимый скоморох, князь мира сего, хохотал над этим своим балаганом.
   Братоубийственной войной люди лишили себя Божией защиты, расстреляли эту защиту из луков, растоптали её, и вот теперь-то он мог делать с ними всё, что хотел. А хотел он - чтоб люди перестали быть людьми, и от этого бы погибли.
   Страшно нам, братцы, от самих себя. Смерть нам от этого!
   - Смерть Новгороду! Мы победим! - зычно заорал вдруг какой-то фанатик... Грозные слова откуда-то из вчерашнего (ибо в сегодняшнем эти люди никогда не живут) раздались невпопад - и так же невпопад умерли в пустоте.
   - А-а, тебе ещё мало смертей! - откликнулся на бегу другой суздалец, и не останавливаясь убил его... просто так, с досады. Не ори над ухом!
   То дико ругался под кустом, то истерически плакал и молился - и опять ругался, молясь - один из владимирских воевод со стрелой, попавшей сзади и торчавшей, как длинный хвост: повыше бедра, пониже спины. Кровь и... другое вещество образовали под воеводой тёплую лужицу на снегу. Новгородцы наконец подобрали его и велели другим пленным нести к городским воротам.
   Пленных никто не охранял - им повсюду просто говорили, куда идти, и они шли. Потом одних связывали, другим перевязывали раны - там и сям они стояли в громаднейших очередях, дожидаясь нехитрой процедуры. Поскольку новгородским воинам делать такие пустяки было некогда - они продолжали преследование, - то занимались столь неказистым ремеслом вышедшие из ворот бабы, всё чаще жалуясь друг другу, что не хватает верёвок и тряпок... тряпки-то, впрочем, брались от одежды самих раненых, да и с верёвками пленные скоро стали сами помогать, одалживая свои пояса. Каждый, похоже, был дико рад, что жив. Что для кого как, а для него война наконец уж точно закончилась.
   Тем, кто остался в снегу в пригородных полях и перелесках, тоже, в своём роде, повезло. Война для них тоже сегодня закончилась, и вероятно, они тоже радовались этому - только уже не в нашем мире. Всегда хорошо, когда война кончается!
   Были ещё те, кто лежал и пока не знал, жив он или нет - в котором он мире?.. для них всё закончится попозже, но тоже закончится - наступившая морозная ночь не даст затянуться пребыванию между мирами.
   Господь на том свете отогревал замёрзшие души, мягко, по-отечески журя детей-глупышей за то, что убежали от Него без спросу и связались с дурной компанией... и св. владыка Илия на земле неотступно стоял перед Ним, прося всех-всех простить.
  
   Тимофей лежал ничком, протирая глаза снегом, чтоб смыть "завесу". Но даже самый чистый снег не может смыть то, чего нет. Тут уж три не три.
   Его не затоптали свои только потому, что перед ним по-прежнему был воз-щит, и бегущие огибали его, как вода огибает камень в ручье. Лишь иногда, то с того бока, то с другого, ему наступали на руки, на ноги. Коротко ругнувшись, запинались и мчались дальше, пыхтя и сипя в одышке, как кузнечные мехи.
   Вот на него кто-то грузно упал, перевернувшись и пересчитав коленями его рёбра сквозь лёгкую кольчугу. Кто-то большой и уже неживой. Железо, лязгнув, кратко сказало ему что-то самое важное в жизни - и тот всё понял и упал.
   Гулко постукивала под снегом земля, словно на неё бросали и бросали мешки - тут, там: и за сто аршин, и за версту... множество мешков! Все, кого костлявая уже настигла. И земля стонала и кряхтела. Лягали её разом тысячи копыт, пробивая снежный наст. Где-то там, далеко-далеко, ошалелые кони беглецов понеслись на болото, и вмиг треснула тонкая корочка льда, как яичная скорлупа... Тимофей как-то странно, непривычно слухом видел всё это.
   А потом (неизвестно, сколько прошло времени) настала тишина. Задул в поле ветер - бесприютный, вековой, языческий... Вой тысяч не то собак, не то мертвецов: "Зима на свете, беда на свете, не-беды не бывает... да и света никакого нет - только вой. Мёртвые дудят в свою дуду, выдувают жизнь, если она и была где-то когда-то... Тепла у Земли нет и быть не может - Земля заодно с ними и давно уже вместе с ними окоченела. Отдай-отдай своё жиденькое тепло, и будешь - как они, как она..."
   Тимофей начал засыпать... И в этом сне был он - уже вовсе не слеп! Представились ему тёплые и светлые княжеские покои в Боголюбове, изразцовые печи, свечки и лампады пред бесчисленными иконами в каждой палате... Вот молится на коленях чистый-чистый, светлый-светлый отрок... младший сын великого князя?.. да, кажется он... только забыл, как же его зовут. Странно, всю жизнь помнил: столько лет учил его верховой езде и стрельбе, и мечному искусству: а тут вдруг забыл... Борис или Глеб или... Варлаам.
   Теперь уже нет разницы - ведь все имена одинаковы, как это он раньше не замечал... Только вот отрок-то, оказывается, святой... да и отрок ли это?.. может, Ангел, пришедший за ним?
   Вдруг кто-то словно встряхнул его. Живой кто-то. Голос раздался:
   - Вставай... замёрзнешь без покаяния!
   Тимофей застонал. Он уже пригрелся во сне - а теперь ему опять было холодно... и опять он был - сле-пой!..
   - Зачем ты меня разбудил!? Кто ты!?
   - Можешь звать меня - отец...
   От звона в ушах Тимофей не расслышал имя.
   - Зачем ты меня разбудил, отче!? - опять простонал он.
   - Владычица тебя уже сегодня разбудила! Воевал - спал, а ослеп - проснулся! Пока воевал, "видел" ты, что тебе показывал лукавый, а теперь видишь, где ты есть и что ты есть такое.
   - Ничего не вижу!..
   - Не правда! Видишь! Черноту видишь, тьму видишь! То - преддверье "тьмы внешней, идеже плач и скрежет зубовный".
   И старец, помолчав, без всякой злобы добавил:
   - Это ты во Владычицу стрелой попал. Матерь Божия, что усыновила нас всех при Кресте, в Свой Лик твою стрелу приняла - заместо людей... помысел твой увидела, "молитву" твою услышала. Впрочем, это я тебе для тебя говорю, для остальных это - не важно знать. Все в Неё попали - войной братоубийственной!
   Тимофей испугался как никогда в жизни.
   - Я от этого ослеп!? ... и нет мне теперь спасения!?
   - Спасение всегда есть. А что ослеп?... Так это Злость тебя ослепила. Помысел злобы, который пришёл от лукавого - а ты его принял, потому как привык принимать - и за всю свою жизнь никогда его не отгонял... Знаешь теперь сам, почему Спаситель сравнивал фарисеев со слепцами? "Слепые вожди слепых". Они же целиком, всей своей жизнью сатану приняли - а в сатане-то люди слепнут. В упор Света не видят и только злятся за это на Свет!.. И ты сатану принял и - ослеп. Если и к лучшему лекарю пойдёшь, он тебя не вылечит, а только расскажет тебе, что, мол, лопнуло у тебя то-то и то-то внутри обоих глаз и кровь внутри всё залила... так оно и есть, по-земному-то, а по-Божиему - покаяние тебе принести надо! Бог Один от слепоты излечивает.
   - Веди меня к Нему! - воскликнул вдруг Тимофей.
   - Раз сам просишь, то поведу. Отведу тебя на худое место, где я, убогий, живу, чтоб ты из худого места на земле в доброе к Богу попал - так дорога прямее...
   Ох и похожи они! похо-ожи!.. этот старец и тот отрок из сна. Оказывается, вот как возраст ничего не значит. От потрясения он забыл всё и по-прежнему, как во сне, не помнил даже имя княжича. Варлаам?.. Да, наверное, Варлаам.
  
   Примечания:
   (1). Реальное историческое лицо, прототип былинного Васьки Буслаева. Из Никоновской летописи: [в 1171 г.] "преставися в Новгороде посадник Васка Буславич".
   (2). Реальное историческое лицо, прототип былинного Садко. Как раз в описанные годы (в 1167 - 1173 гг.) строил на свои средства Борисоглебский собор к югу от Детинца (ныне на этом месте - храм св. Андрея Стратилата на территории расширившегося в XIII - XV вв. кремля).
  
  
  
   5. Мстислав
  
   Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, - каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня.
   1 Кор.3:11-15
  
   Длинное копьё пробило мстиславов щит насквозь, но он инстинктивно успел отвернуть щит в сторону и тем отклонил от себя смертоносное жало. С маху достал мечом того, кто не смог достать его копьём. На миг, забыв об общем ходе битвы, радостно воздел меч, но... оглянувшись на своих, развернул коня.
   Битва была проиграна!
   Он оказался добрым воином, но худым полководцем.
  
   Роман, сверкая окровавленным мечом, искал встречи с Мстиславом и спрашивал всех на поле боя, не видали ли его. Жажда лично отомстить за изгнанного из Киева отца была слишком сильна. Даже рубя подвернувшихся под руку самых захудалых неприятельских ополченцев, он распалял себя, представляя на их месте Мстислава.
   Мстислава все видели то тут, то там - казалось, он размножился, и имя ему - легион. Некоторые из Мстиславов были уж точно убиты - и очевидцы с удовольствием живописали подробности их издыхания, другие Мстиславы, наоборот, вовсю убивали-крушили направо и налево новгородцев, сами же были - как заговорённые, и никакое оружие их не брало.
   Кто-то божился, что видел его в самых воротах Неревского конца - ворота он вышиб, въехал и рубил-рубил, чуть не всех за воротами перебил.
   - Да в каких это воротах!.. уж давно ото всех ворот врага отогнали!
   - Ну... это часа три назад было!
   - Тьфу... баба ты дура, а не мужик!.. какое мне дело сейчас до того, что три часа назад было!
   Три часа назад! Да это же было - в другой жизни.
   Роман наконец плюнул на поиски и просто отдался упоению сечи, рубя и круша всех - "заместо Мстислава"... Так-то оно было проще!
   Да разве ж князья когда-нибудь сражаются друг с другом лично! Не для того они - князья.
   Опытного военачальника Якуна заботило другое:
   - Главное, обоз захватите - не давайте им уйти с обозом! Сами пусть разбегаются, не рубите их, не гоняйтесь - без обозу, без пищи всё одно все передохнут в лесах и болотах. Ловите теперь возки - не людей! Люди без обозу сами издохнут!..
   Не диво ли: ещё пару часов назад думали лишь о том, много ли времени удастся продержаться в осаждённом городе, а сейчас - много ли врагов уйдут живыми... и далеко ли уйдут по заснеженным-то дебрям, без пищи.
   А молодой князь Роман Мстиславич беззаботно скакал по полю собственной славы. Это его победа! - ни о чём другом он теперь уже не думал. Перед ним рассеивались и таяли на глазах войска могущественнейшего князя Руси, врага его отца, разрушителя Киева. Пройдёт время, ещё немножко времени - и он сам станет сильнейшим князем. Это будет!.. Вот он, залог - перед глазами. Эти бегущие толпы, этот унавоженный трупами снег, эти стада пленных...
   Андрея Боголюбского больше нет, нет!.. Он пока ещё жив, но как вершитель судеб Руси он погиб на этом поле - сегодня, сейчас! Он-то, бедный, ещё об этом не знает - до него пока не дошла весть о собственной смерти! Ничего, ничего, дойдёт через несколько дней! Посланники, стараясь подсластить чашу, будут говорить великому князю разные красивые слова, бояре - поддакивать... но какие бы слова ни расточались, а настоящие, которые за ними стоят: "Ты, княже, труп, тебя больше нет!"
   Посаднику Якуну было далеко до его тщеславно-юношеских восторгов! Опытный правитель и вояка выглядел серьёзным и неулыбчивым. Победа, да... пока можно расправить плечи. Слава Богу, нашествие отразили! Что будет дальше - никто не знает... Великий Новгород зависит от поставок хлеба с юга. Всё ещё могущественный князь Андрей может перекрыть все дороги, и с этим ничего не поделаешь. У себя-то в землях он - господин. Так он наверняка и сделает. Так бы и сам посадник Якун сделал, на его месте. Новгород будет вести переговоры - и он, посадник, как и юный восторженный князь, может стать на них разменной монетой: уж кто-кто, а он-то знал, как легко это делается. Поживём - увидим.
   Давно ли, ликуя, принимали Святослава на княжение... Давно ли?.. - да всего шесть лет назад! - ликуя, встречали его как героя после славной победы над шведами у Орешка, где была подчистую уничтожена вся их флотилия из 50 шнеков.
   Недолгой же была слава Святослава!
   Так долго ли продержатся князь Роман и посадник Якун?
   Да и какая вообще может быть благодарность несущим службу!.. Это в других землях князь - князь, а здесь он - слуга пред Богом и людьми. "Кто из вас, имея раба пашущего или пасущего, по возвращении его с поля, скажет ему: "пойди скорее, садись за стол"? Напротив, не скажет ли ему: "приготовь мне поужинать и подпоясавшись служи мне, пока буду есть и пить, и потом ешь и пей сам"? Станет ли он благодарить раба сего за то, что он исполнил приказание? не думаю. Так и вы, когда исполните всё повеленное вам, говорите: "мы рабы ничего нестоющие, потому что сделали, что должны были сделать" (Лк. 17, 7-10). Если так Сам Христос сказал св. Апостолам, выше которых на земле никого нет, значит, сказано это и князьям, и посадникам, и тысяцким, и всем...
   Так жил Господин Великий Новгород, никого на земле ни за что не благодаря.
   * * *
   Задыхаясь, Мстислав сорвал с себя тяжёлый шлем.
   Иней от дыхания остался на его забрале - словно железное лицо поседело от страха. Мстислав, сжав кулаки, поднял глаза к небу - "За что!? Господи!?"
   Серое небо вдруг стало исходить и исходить серым пеплом: неожиданно закружившийся снег против света казался тёмным. Он рождался в пустоте, кружился в пустоте и из пустоты падал в пустые глаза мертвецов. "Словно серный дождь содомский или тьма египетская, - содрогнулся Мстислав. - Господи... спаси меня от ада!"
   Страх бездны, геенны, смерти второй вдруг охватил его. "Господи, дай мне прежде конца покаяние!" - молился он, стуча зубами и на ходу забывая все знакомые псалмы. Прежде в битвах он не страшился и целого строя неприятелей, но в эту минуту мог бы пасть ниц перед любым самым слабосильным вражеским ополченцем, вынырни тот перед ним. Ведь любое оружие может его сейчас же пронзить... а по ту сторону ему ведь теперь никак нельзя: там - рогатые и ад...
   Он случайно увидел дырку в щите, и вдруг вспомнил, как в раннем-раннем детстве боялся дырок. Из дырки дул сквозняк оттуда... куда сейчас его утащат!
   "Ещё чуть-чуть... ещё хотя бы чуть-чуть дай жизни!.. Ещё!.." - он задыхался, он покрывался холодным потом. - Ещё время!.. Дай мне время!"
   Он с размаха отбросил щит, чтобы не видеть дырку.
   "Ещё, ещё... только не сейчас, не здесь! Если меня убьют... они тут как тут! Гос-споди-и! Я к ним не хочу... Я не знал, что здесь мне - дверь ада! Я бы не пошёл... Спаси! отсрочь!.. Я покаюсь! Я пожертвую в твой храм... я знаю, что я пожертвую... я всё... только!"
   И сам в этот миг нисколько не верил Богу, что Тот его спасёт. Он забывал Его имя... Смертный миг затянулся на века и не кончался.
   * * *
   "Глебушка, спаси меня, - вдруг вспомнил он другое имя. - Вытащи меня отсюда! Там, у себя, свечку поставь!"
   Как некогда святые Борис и Глеб, Глеб и Мстислав были как-то непостижимо связаны. Братство для князей - одни слова, но эти два страшно непохожих брата чувствовали друг друга на расстоянии.
   То ли Глеб расслышал мысленный крик брата за сотни вёрст, то ли лики икон в его молельне омрачились болью, то ли запах беды вдруг стал сильней всех запахов мира... но невозможно оказалось не почуять, что что-то произошло.
   Глеб затеплил вторую свечу - рядом со своей.
   Свечка потрескивала, словно в смятении. Никак не хотел быть спокойным её огонёк - маленькая золотистая душа металась в невидимом узилище, стукалась о его стены. Кричал фитилёк. Глеб оправил его и стал на колени. Икона - окно в вечность, у которого, зажегши свечу, ждут прибытия вестника-Утешителя. Когда Он придёт, сердце Его почувствует и успокоится... Но в этот раз Он долго не приходил. И Божия Матерь словно была где-то далеко - и совсем с другими просителями.
   "Что-то произошло", - теперь Глеб уже не смутно чуял, а точно знал. Эта звенящая тишина отсутствия - звук поражения, звук греха... звук неминуемой смерти.
   "Господи, отврати наглую смерть от моего брата. Матерь Божия, смилуйся. Иисусе Христе Боже Мой, прости нас с ним, прости... если никак нельзя, меня возьми - его оставь на покаяние. Страшны наши грехи... но смилуйся".
   Туго напряглась струна, пронзившая мир видимый и невидимый, соединившая Просимого, просящего, и того, за кого просят... На тончайшей этой струне висела сейчас и земная жизнь Мстислава, и его посмертная судьба. "Безвидно видела" молящаяся душа весь мир - и ниточки, держащие этот мир над бездной.
   Надсадно выли в бескрайних февральских чащах волки; стоном, как одеялом, была укрыта выжженная на сотни вёрст земля; крысы объедались мёртвыми в мёртвых разграбленных домах; ослепли затянутые белыми бельмами глаза озёр; как вши в волосах, кишели в лесах мародёры и "убивцы" всех мастей; смерть, как снег, раскинулась повсюду, и затерялись в ней все земные дороги - и никак уже не дойти по ним человеку ни до неба, ни до Владимира... и плакали Ангелы, и моргали от слёз слепые звёзды - выше бескрайней равнины зимних туч, сокрывших от них наглухо землю.
   И над этим беспросветно-безграничным уделом князя мира сего молился брат за брата:
   "Всё кончено, исполнилась чаша гнева, я знаю - он обречён, но всё-таки... спаси его!"
   Бог долго не отвечал, но он продолжал молить:
   "Невозможное сделай возможным, Господи. Заслуженное отврати, Многомилостиве"...
   Бог молчал. Выли волки. Пал конь под Мстиславом.
   "Моя жизнь - его жизнь. Прости нас. Спаси нас. Помяни нас, яко разбойника, во Царствии Твоём".
   Молился, только не на земле, а во Царствии, убиенный шесть лет назад в сражении с булгарами старший брат Изяслав. Со стоном приподнялся с ложницы разбуженный некой таинственной силой князь Андрей и потянулся к совсем уже угасавшей лампаде, оправил её... Встрепенулось во чреве матери дитя Мстислава, без слов умоляя другую Матерь - другого Дитяти.
   "Помяни нас всех, Господи, во Царствии Твоём".
   Царствие медленно сходило и неслышно коснулось земли, одной души двух братьев. Судьба Мстислава решилась...
  
   6. Весна
  
   Весна... весна... весна-а... Война!
   Ю. Шевчук.
  
  
   Когда сходит снег, лики войны ужасны.
   Кто-то из древних.
  
   Отгремела одна из самых грандиозных битв Древней Руси. Державный Владимир, даже со всеми союзными и вассальными князьями, не смог победить вольный Новгород. Оба были в зените своего могущества.
   Божия Матерь, явившая когда-то Покров над Боголюбовым и Владимиром, на сей раз защитила своим Покровом... Новгород от Владимира. Новгород отстоял свою вольность на три века вперёд.
   Господь защитил тех, кто бился за свою свободу, а не за отвлечённое "княжеское право". Свобода всегда проста, как воздух, а противостоящие ей всегда рассуждают мудрёно. Где просто, там ангелов со сто, где мудрено - там ни одного. Проще свободы - только Сам Бог.
   "Не лезь, а то получишь в лоб!" - вот и вся философия новгородцев.
   - Мы свою жизнь как-нибудь сами устроим.
  
   Страшный хвост умертвия растянулся на сотни вёрст. Следы нашествия и отшествия: смерть прокатилась два раза. Болота и речки разбухли от трупов, а в радостном весеннем гвалте птиц в этом году явственно прорезались ноты шумного мясного пиршества. Умершие с последней мыслью о ЕДЕ теперь сами служили - едой.
   Люди и лошади валялись, как падаль, на бескрайних просторах. Издали чёрные точки тел казались бесчисленными грачами на весенних полях... Весна! Люди столько убивали друг друга, а весна всё-таки наступила. Скоро Пасха.
   - Трупьёв-то - как навоза! - сказал кто-то из новгородцев, оглядывая поле, где местами и снега было не видать под скоплениями тел.
   - Ну уж ты про хрестьян-то так не говори! - ответил строгий немолодой голос. - Враги развраги, а всё ж крещёные люди. Царствие им Небесное. Бог не против суздальцев, а против неправды. Это не Владычица их ослепила - Она зла не делает!. Это они были слепы, а пред Ней их слепота лишь наружу вышла. Слёзы Божией Матери - они о всех.
   Снег был изрыт, испахан и заляпан - словно оттепель раньше времени наступила. Только нереальной и страшной, как в конце времён, была эта весна, где кровь своим теплом продырявила наст вместо солнца, а истоптанные сугробы болезненно чернели не от мартовской грязи, а от всех, кто в них лежал - бесформенным мусором в наступивших сумерках. "Кто против Бога и Господина Великого Новгорода!?" Вон они - лежат.
   "Они колотили в нашу калитку и кричали, что всех нас убьют, а чуть мы отворили и выглянули, тут им и конец пришёл.
   Да они и сражаться-то не очень хотели!"
   На кострищах валялись конские кости - суздальцы с голодухи съели всех своих лошадей. Новгородцы воротили нос. "Пост - а они конину едят! Вот до чего Господь доводит гордых!"
   Ловили и приводили всё новых пленных. Скопища людей, одуревших от холода и голода - вчерашних врагов, ныне побирушек. Обмороженные лица, овечьи глаза, одервеневшие, как пни, ноги... Пища и тепло - предел их мечтаний, их рай. Любая пища - хоть скотская, хоть какая... любое тепло - хоть тепло навозной кучи...
   Это всё, что осталось от самого большого войска, когда-либо подступавшего к Новгороду за всю его историю. Было - страшно, а стало - жалко...
   Проваливались сотнями в реки, в болота, вымащивали своими телами гати, засыпали и не просыпались в сугробах, в кустах, в сожжённых ими же несколько дней назад, избах и сараях...
   Что же будет через месяц, когда всё это оттает!
   Победа - страшная вещь, когда первая радость проходит! Кто и как похоронит столько мёртвых! кто и как, какой манной небесной, прокормит столько пленных! Новгородцы в растерянности уже сами не знали, что делать с такой победой.
   Боже, сколько бывших живых!..
   Новгородцы стали продавать пленных за выкуп по две ногаты - вдвое дешевле овцы.
   Поразительные всё-таки существа люди! Что для них унизительно? да всё!.. Выпускают их задёшево из плена... на свободу отпускают... за малый выкуп... а им от того - унижение великое! Как скотиной ими торгуют. Для гордыни им ущерб большой.
   Страшны вывалившиеся наружу потроха державы...
  
   Кучки беглецов, рассыпавшись, пробирались по лесам наобум. В одной из них спасался сам Мстислав.
   Те, что недавно жгли целые города, как костры, теперь боялись запалить самую скромную вязанку хвороста... Лишь на грани холодной смерти, трясясь, соглашались на маленький прикрытый костерок, тщательно заслонив его и себя навесом из веток и плащей. Авось, такой огонь их не выдаст!
   Коней своих поели - всё равно те падали от бескормицы. Теперь "ехали пеши".
   - Когда тебя разбили, освободили от всего скарба - оно душе-то и легче... Думает она только, как бы спастись - а больше ни о чём не думает, - говорил у костра какой-то воин. И слушал его Мстислав и сам думал:
   "От всего освободило меня поражение - от добычи, от славы... от чести! Чувствуешь себя битой скотиной, бежишь, как скотина... зато - Бог на эту скотину взирает и её хранит. Божией-то скотиной быть хорошо, бесовой - плохо".
   Бог и вправду призирал сверху на беглецов, отрешившихся от надежд земных. В одно утро одарил он князя Мстислава... вербой. Укрепила дух его эта встреча. Ночевали на краю болота и, конечно, впотьмах, ничего не поняли.
   А взошло солнце - и верба засветилась! Пух в рассыпчатом золоте. Сотни разлетевшихся пушистых искр, мохнатых, серебристых, улыбающихся звёзд - на фоне тёмно-зелёного хвойного водопада, мрачно-дремучей стены. Свет! Свет самого леса. Весна пришла... Весна. В детстве-то бывало сколько радости! Голову кружит от непонятного счастья. Воздух словно в вербе настоялся - даже сам воздух светится, жизнь обещает. Много-много жизни! Без конца и края...
   "Мишки", - называл Мстислав в детстве эти пушинки. Они - сладкие, медовые, если пожевать. Много раз тогда они с Изяславом их пробовали.
   Вот и сейчас будто детство мелькнуло. Война-то война, но осталось ещё - человеческое, а в человеческом - Божие...
   Впрочем... умерла война, конец войне... как ни кончилась, а всё ж кончилась - и на том спасибо! Раздолбали нас новгородцы, бежим мы от них, по лесам таимся, костры боимся жечь... верба нам вместо костров полыхает! Тело не отогреет - так хоть душу... на самую малость.
   Ободок лужи вокруг мохнатого букета... снег держит его в своей рукавице, словно хочет напоследок пред смертью, пред обращением своим в воды, поприветствовать Христа.
   С жадностью обрывал Мстислав мохнатых "мишек" и не глядя отправлял их в рот. Еда, еда, хоть какая-то еда!.. Знал ли он в детстве, что когда-нибудь будет жевать вербу не от баловства, а с голода!..
   И дальше всё вставала и вставала верба. Бело-звёздными россыпями озарила она тёмные, глухие чащи. Но беглецы, после первой детской радости, уже с руганью плевались от вида этой предпасхальной красоты: верба, опять верба!.. значит, опять река!.. опять проклятое болото! Здесь везде - реки и болота. Везде! Ледохода ещё не было, но всё вздулось, разбухло - снег и вода слоились, как кисель и каша, лоснились как сметана на блинах. Рыжие "пьяные" русла вились под белыми скатертями, просвечивали псиной. Ввалишься - если даже и не утопнешь, то мокрым замёрзнешь...
   "Опять река - смерть наша!" - воем выли воины.
   Ад, разубранный вербой, как рай.
   С хрустом проламывалась в очередной раз корка, булькало речное-болотное пиво... не очнуться, не проснуться уже никогда с похмелья от этого пива!
   - Наза-ад!.. Валите вон ту сосну, по ней переберёмся! - кричал Мстислав.
   Ослабевшие от голода воины едва ворочали боевыми топорами, не то рубя, не то ковыряя смолистую древесину. Перегрызли бы зубами, если бы могли... Впрочем, и зубы-то у многих выпали от цинги.
   Наконец, затрещало и рухнулось высоченное дерево, зашибло троих, не успевших отойти - ничего уже не соображавших от истощения и холода. С хрустом вгрызлась косматая верхушка в чащу противоположного берега...
   Пока плелись по широченному, казалось бы, стволу, чуть не каждый третий от слабости пал в ледяную реку. Мстислав со слезами боли и бессильного бешенства крикнул не останавливаться, не вытаскивать провалившихся - всё равно насмерть замёрзнут, мокрые!.. а если нагибаться, вытягивать - так от голода ещё каждый второй из нагнувшихся кувырнётся туда же!
   "Умирающие да умирают... живущие да идут!"
  
   Вскоре после переправы вдруг наткнулись на новгородский конный разъезд - сами нечаянно вышли навстречь! Изготовились было к бою - видно уж, последнему в своей жизни: руки едва держали оружие.
   Предводитель новгородского отряда, дав знак своим остановиться, выехал, осмотрел их как неких гусениц или слизняков, невольно скривил рот.
   - Убить бы вас - за всё, что вы сделали... да вы уж такие жалкие, что и убить-то вас зазорно... С нищими не воюем! Эй! киньте этим сыроядцам жратвы - и поехали.
   В толпу суздальцев шмякнулось несколько рыбин, и те с остервенением, толкая друг друга, на них накинулись... хотя солёная рыба уже изрядно попахивала. Предводитель новгородцев презрительно усмехнулся, развернул коня, и весь отряд умчался - лишь хлюпнули брызги мокрого снега. Будто привиделась в бреду вся эта дикая встреча... только вонючая рыба - не привиделась!
   В одном из измождённых, едва держащихся на ногах воинов новгородцы так и не узнали Мстислава - а то, по крайней мере, хоть взяли бы в плен.
   Новгородская рыба подкрепила его - может, благодаря ей он не умер с голода.
   * * *
   Разжиревшая ива торчала из льдисто-водяной жижи, словно приглашая повеситься... Князь сморгнул и зашлёпал по жиже мимо.
   Плелись дальше - погребальное шествие на похоронах самих себя.
   Иногда перепадала какая-нибудь еда. Ели кору, жевали мох. Сварили и съели ремни, ободрали кожный покров щитов. Один из дней был осиян великой удачей. Нечаянно попавшегося медведя (видать, только что проснулся, дурак!) схватали чуть не голыми руками и буквально загрызли.
   Шли дальше, потеряли счёт дням и верстам, не отличали утра от вечера... как в долгом беспробудном запое. Давно не считали друг друга - не замечали, что их всё меньше... не встретив после очередного перехода знакомых, примелькавшихся до чёртиков лиц, не испытывали никаких эмоций.
   В один из дней миновали огромные чёрные руины, в миллионах чёрных галок: некогда богатый товарами Торжок - разграбленный и сожжённый... Когда? невообразимо давно - ещё в самом начале похода! когда всё шло замечательно, радужно, прекрасно, и победа была неминуемой!..
   Завидев наконец впереди, в солнечной весенней дымке, Тверь, заслышав ликующий пасхальный перезвон, Мстислав упал в обморок. В этот первый на их пути город Ростово-Суздальского княжества - земли обетованной! - его внесли полуживым и бредящим...
   * * *
   Все бояре во Владимире уже давно знали о разгроме и только князю долго не решались доложить. Всё думали, как бы получше "подсластить" весть, а сами презрительно фыркали над немногими возвратившимися воинами. Послушать этих беглецов-голодранцев - так у них стрелы не летели, мечи не рубили, кони не слушались, ноги не шли... Ничего не делалось! Не войско, а стадо! Их рубили и брали в плен тысячами, а они сейчас объясняют, почему это получилось. Чудо там какое-то случилось от иконы... что ли?.. Овцы обрели дар речи и объясняют, почему они были овцами. А мы сейчас перед князем за них отдувайся!
   Наконец решились-таки принести весть о разгроме князю Андрею. Гонец, прибыв в Боголюбово, застал его перечитывающим свиток "Сказания о победе над бОлгарами". Князь выслушал весть молча, спокойно и отослал гонца совершенно невозмутимо. Едва тот вышел, Андрей бросился на колени пред образами... и пред развёрнутым свитком.
   Там, в свитке, была победа, она прошла - а снаружи победного свитка, вокруг было поражение, оно не прошло, оно болело, как свежий шрам... Оно было - непонятным... решительно не понятным! От душевной боли сильнейшее молитвенное чувство, как волна, накатило на измученного, ищущего выхода князя. Он молился и каялся долго, горячо, со слезами, не помня себя, а потом... к "Сказанию о победе" его рукой добавилась совершенно "нелогичная" приписка: "И мне, грешному, дай, Господи, прежде конца покаяние, зане согреших паче Содома и Гоморры, прогневах Твоё человеколюбие и отогнах от себе ангела хранителя моего..."
  
   7. Визит
  
   Хорошее дело - воздвигать церкви,
   но если при этом мы будем
   осквернять себя страстями, то Бог не
   пощадит ни нас, ни церквей наших.
   Свт. Иов, патриарх Московский
   († 1607 г.).
  
   И уже под уклон понеслась дорога
   Сколько там осталось, спроси у Бога...
   Бог живёт на другом конце...
   А. Макаревич.
  
  
   Архиепископ Новгородский ехал в стольный град Владимир. Романа Мстиславича горожане сами низложили, не прошло и нескольких месяцев после победы. Победы победами, а хлеб хлебом. Не годится с Великим князем ссориться надолго: хлеб-то с Южной Руси в Новгород везут - через его владения. Хочешь не хочешь - мирись... благо, и он сам теперь разгромом хорошо вразумлён! Был бы Великий князь умнее - не ходил бы вовсе войной, а лучше бы сразу напомнил про хлеб! Хлеб - всему голова: его дороговизна и самые горячие головы остужает.
   Вот где ключ-то к "вольному" Городу! Вольные-то все вольные - а как про хлеб насущный напомнишь...
   Владыка и прежде уговаривал всех не ссориться с Великим князем, не идти на рожон. Ну да уж попущением лукавого случилось то что случилось... А теперь пора всем за ум браться - и Городу, и Князю.
   Святослав Ростиславич, из-за изгнания которого всё и "заварилось", уже умер - вскоре после разгрома. Самое-то безумие прошедшей войны состояло в том, что Андрей мог без труда, подкупом, через житьих людей, через "ласку" провести любого угодного ему князя... да и посадника тоже - но в том всё и дело, что пошёл он в поход на саму новгородскую вольность, на весь Великий Новгород.
   Теперь новгородцы соглашались принять на княжение Рюрика Ростиславича - брата умершего Святослава... разумеется, если он "целует городу крест на всей воле новгородской". С этим и ехал владыка Илия к великому князю Андрею - подписать "докончание" после войны. Вспомнилось ему вдруг из своего детства, как один мальчишка миролюбиво говорил про другого: "Я его уже избил, я на него больше не обижаюсь".
   После долгой утомительной дороги показалась наконец "земля обетованная" князя Андрея. Золотые купола над золотой листвой ранней, тёплой осени. Вот он, истинный нов-град - Владимир, а не Новгород. Был пригород, стал - город.
   Владимир, в отличие от Новгорода, изо всех сил пытался быть похожим на столицу. Великолепный собор, отделанный куда пышнее, чем София (хоть и чуть меньше размером). Богородица Златоверхая - называли его все. Собор, по замыслу великого князя, призванный восхищать и - чрез восхищение вести к Богу... язычников, армян, агарян, жидов - всех! Великолепные врата крепости: Златые и Серебряные, с церквами... А остальное... пригород и пригород! Куда уж там до Новгорода! В Новегороде - масса "кончанских", "уличанских" церквей - улицы соревнуются друг с другом в богатстве!.. здесь чуть ли не всё, что есть - всё княжеское. Люд-то не успел разбогатеть... да и с чего! Всё - новое, молодое, переселенческое, всё... будто бы ещё и не совсем настоящее. Город "камнерезов, древотесов и пахарей". Строящийся на глазах град, население которого - строители. Молодо-зелено - и видно, что всё на князе держится!
   Зато место - красивое. Горы над Клязьмой... под ними - бескрайнее раздолье! Из княжьего дворца далеко видать - высоко-о забрался князь Андрей. И вся его власть - как гора над равниной. В Новгороде гор нет...
   Сам Господь отменно украсил его столицу. В Новгороде и в помине не найти таких огромных и живописных холмов! С отвесного обрыва, от Собора, открывался вид, такой пьянящий и головокружительный, что даже к старому и усталому возвращалось вдруг беззаботное отрочество... и хотелось летать.
   Клязьма, столь малая по сравнению с Волховом, вилась узловатыми изгибами далеко-далеко внизу, в золотистом мареве "бабьего лета", а дальше тянулись без конца и края необъятные чащи и луга... И казалось, напряги изо всех сил зрение, помолись - и вот увидишь где-то там, на краю горизонта, и Киев, и Царьград и сам святой Ерусалим.
   Спросил князь владыку с лёгкой усмешкой:
   - Что же вы - воевали со мной, а теперь от меня же и князя нового принять согласны?
   - Новгородцы, княже, такой народ, - в тон ему отвечал владыка, - постучишься к ним спокойно - глядишь и откроют, а попробуешь выломать дверь - почему-то с топорами на пороге встречают! Нет, странный народ, княже, право, странный... ты на них, княже, не обижайся.
   Поставив подпись под "докончанием", князь многозначительно произнёс:
   - Я умею воевать, но умею и мириться. Знаю, враги мои поносят меня, что я много воюю - и со всеми воюю!.. Но пусть знают и они, пусть помнят: князь не туне носит свой меч.
   - Придёт время, когда не окажется при нём меча, - тихо изрёк владыка, пристально взглянув на князя. - Когда не нужно, он всегда с тобой, чтоб соблазнять - а когда нужно, его не будет.
   - Туманны речи твои, владыко - не разумею, о чём ты толкуешь... да и не хочу разуметь. Победы и поражения мои, жизнь и смерть моя - в руках Божиих.
   "А вот не станет тебя - подумал владыка, - и что будет в твоей Державе: злоба, грызня и нестроение... У нас-то от смены князей мало что меняется: сегодня один, завтра другой, а Город - живёт. А вот у вас...
   Тяжко смертному одному носить такую власть - ни с кем её не деля... Смертный, смертный, смертный... в том-то и дело, что смертный. Великий - а смертный. Тем и слаба твоя власть - и всех подобных тебе! Уйти бы тебе с престола... а раньше смерти не можешь! Ох, тяжкий крест! На кого всё это оставить!
   Соорудить такую власть проще, чем её передать... даже если бы и хотел.
   Единоличная власть - только на первый взгляд единоличная. Сам на себя никто не обопрётся! Значит, хочешь не хочешь, или ладь со старыми советниками, или набирай новых - отчего их станет только больше и будут они прожорливее. Как от земли никуда не денешься - прыгай, не прыгай, не улетишь! - так и от знати не отделаешься... Борись с ней - она только сильнее станет, потому как сама же помогать тебе будет с ней бороться и от помощи той пуще разжиреет! Руби болото мечом - мудрое занятие!
   Возвышай не возвышай Владимир, а боярские Ростов и Суздаль никуда не денутся!"
   В атмосфере княжьего двора всё пахло скрытой обречённостью. Чем слаще была холопская лесть, тем страшнее проступала за ней действительность: ещё недолго, ещё немного и... Прячется смерть за золочёной дверью, и дверь не заперта - и никто из льстецов не захотел бы её запереть, даже если б это было в его власти. Но "жизнь и смерть князя в руках Божиих": Он ещё оставил немного времени - но все "победы" давно отнял, оставив лишь "поражения". Победы опьяняют, поражения готовят к Вечности.
   Владыка был поражён затхлостью атмосферы - запахом той удушливо-сладкой лести, которая, казалось, одна только и осталась в придворном воздухе, вытеснив все запахи и звуки реальности, плотно отгородив князя от мира, от правды, от жизни. Хоть бы один не фальшивый взгляд, хоть бы одно лицо вместо личины... Но нет! Нет и не может быть - неоткуда им здесь взяться!
   Без света не растёт ничего, кроме бледной плесени. Без свободы родится только ложь.
   И это - двор того князя, который когда-то проницательно-мудро сказал своему отцу в Киеве: "Нечего нам, батюшка, здесь делать - уйдём-ка отсюда затепло"! Затепло-засветло... Кто бы сейчас сказал ему самому: "Уйди! не верь этим людям, не смотри их глазами на Русь, не считай врагами не-врагов... не считай друзьями подхалимов... перестань воевать и думать, что ты всегда прав. Беги-беги из той жуткой западни, в которую сам же себя загнал, которую сам для себя построил!.. иначе сгинешь ни за грош, как твой отец в завоёванном им Киеве..."
   Но от себя не убежишь! От той лжи и лицемерия, которые невольно породил сам.
   Простой народ во Владимире его ещё любил - за милостыню и милосердие, за построенные церкви, за благоукрашенный город...
   Но эти придворные холопы со взглядами таких подлецов, которым уже даже не стыдно, не способны любить ни Бога, ни людей. "Страсть то же, что и ад - никогда не скажет: довольно!" Это - про них.
   Одно только светлое и чистое лицо увидел владыка, только одно - княжича Глеба.
   "Вот его бы хорошо нам в князья - юного... хорошо, что юного. Мстислав воевать любит... голова на волоске висит, где-нибудь её сложит... хорошо, если от внешнего врага - если от внешнего, то спасёт душу. Проклятие смоется... нечего ему больше Русь-то кровью заливать. Пусть уж лучше... как Изяслав".
  
   Много разговаривали в те дни князь и владыка по душам - нашли друг друга.
   - Какая же "вольность в князьях"! - говорил Андрей. - Власть князя от Бога, а не от народа!
   - Княже, - улыбнулся владыка, - и то, и другое правда: и от Бога - и от народа. Вот, к примеру, всяк человек может сказать: я - тварь Божия, Господь меня сотворил, Он - мой Отец. И это правда! А может сказать: такие-то и такие-то - мои родители, вот отец мой, вот мать моя, они произвели меня на свет. И это правда. Так как же так?.. один человек - и сын Отца Небесного... да и земной отец у него тоже есть! То же - и с властью. Есть у власти Источник на небесах, а есть - на земле. На небе - Бог, на земле - люди!.. Вот я владыка, архиепископ - а ведь меня люди выбрали! Хотя Священство - куда как выше Царства, а и тут - люди решали... люди и Бог. Сначала у нас троих на вече избирают... а потом уж из троих - Бог одного выбирает: чрез жребий, что в нашей Святой Софии, от иконы, младенец, детище малое-несмышлёное, вынимает... Чрез младенцев Бог истину открывает. Так вот избрали и меня, грешного - Бог и люди... И до меня владык выбирали. Так что выбор-то человеческий, княже, всегда был и есть. Грех гордыни, если кто, хоть на Бога и праведно уповает, а человеком, свободой его гнушается. На то и Христос явился во плоти - Бог и Человек, а не только Бог... чтоб Человека очистить и возвысить.
   - Ну... может, у вас и так выбирают... - раздумчиво потупился князь, услышав новые, дивные для себя слова, каких никогда ещё ни от кого не слышал. - Но у нас - народ не тот.
   "Да нет... Ты, княже, этого уже не увидишь... но и у вас народ даст власть брату твоему, продолжателю лучших твоих дел - изберёт его на вече, как избирают сейчас князей новгородцы. А те, кого ты сейчас считаешь своей опорой, все до единого покажут себя истинными сынами Каина, Иуды и Святополка Окаянного" - подумал прозорливый владыка, но... вслух не сказал.
   - Беда Руси, что слишком много у нас князей!
   Владыка встрепенулся - князь говорил истину, опережая свой век... раскрывал перед ним свою тайну.
   - Трудно с тобой не согласиться, княже... Но когда-нибудь и это кончится - Бог даст Руси одного князя.
   - Дай Бог. - перекрестился князь. - Дай Бог, чтобы быстрее.
   - Дай Бог... - перекрестился Владыка. - Но пока будем терпеть то, что Он попустил за грехи наши
   - Князья плодятся, как мыши, и скоро на них всей Руси не хватит! И ведут себя по-мышиному. Каждому нужен свой удел, и все дерутся за лучший... но я верю в заступление Владычицы, в то, что Она это остановит. И будет у Руси один князь, как во времена Святого Владимира.
   Владыка прослезился. Ему вдруг открылся весь свет души этого святого человека, который стоял перед ним. Он вдруг поймал себя на явственном ощущении, что перед ним и впрямь не просто князь, а почти царь Давид: ветхозаветный воитель, властитель и псалмопевец. Но... это был святой человек со слепыми очами и мечом в руке. Он махал этим мечом направо и налево - и под клинок его то и дело подворачивались ненароком другие слепые. Он слепо сражался за свет - а они слепо ему противостояли.
   Он мечтал об одном князе на Руси, чтобы не было усобиц... но пока рад был всему этому лишь один князь мира сего. Потому как от мечты этой усобицы только умножались. Тот ведь всегда рад, когда льётся кровь - и благими намерениями вымощены все дороги в его княжестве.
   Князья и вправду грызутся, попирая братство и сыновство, воистину являя в себе бесовский лик падшего человечества.
   Много братьев - да нету братства!
   Великое благо, если найдётся из них один, кто обуздает всех прочих... да ведь и тот будет - не лучше всех остальных, зато хоть то хорошо, что - один.
   За великое дело взялся благороднейший из князей Андрей... да грустны в лукавом мире последствия великих дел! Смердят они бесчисленными трупами на полях и болотах.
   Победил Великий князь на полях битв те надежды, что когда-то на него возлагались. Выждал бы долгие-долгие годы, не воевал бы, окрепла бы в мире и благоденствии возлюбленная Богом и Богоматерью его земля - сами тогда понемногу смирились бы перед её могуществом соседи... Всё ушло в войны - войны неудачные, бестолковые.
   А сам святой человек - умрёт. Скоро уже прольётся кровь его самого: владыка увидал как бы облако над ним.
   Беда в том, что все современники мельче его - а насильно никого не объединишь! Мышам не придут в голову мысли льва. Блохе не прыгнуть в высоту орлиного полёта. Русь ещё не выросла в меру Боголюбского - но и ему грех ломать об колено неготовых... да и всё равно ведь не сломаешь, потому что их больше!
   Он хочет приблизить то, что волен дать один Бог. Так поступают самоубийцы - они тоже хотят приблизить то, что лишь от Бога зависит - выход на волю из этого царства лжи.
   Кто правит, ни с кем не советуясь - тот и ответ пред Богом держит сам. И страшно держать такой ответ на нелицеприятном Судище: почто сам себе доверял, почто решил, что не ошибёшься. Почто возомнил, что один всё сможешь. "Но ведь Ты, Всеблагой и Всемогущий, меня поставил государем", - скажет душа. "Но ведь государь земной - не Царь Небесный. Даже Я в день оный нёс Крест не один - Симон Киринеянин помогал... Что же ты не обращался за помощью к своему народу". "Но ведь они ходили со мной во все походы, верно служили мне". "Но не от них зависело, идти ли им в эти походы. Ты не спросил их, когда начинал свои войны! Твой народ проявлял пред тобой смирение, а ты пред ним - нет... Жди теперь смиренно молитв твоих подданных - простят ли они тебя? Их прощение - Моё прощение".
   Вот за что люди в кровь бились под Новгородом и вот в чём Божия Матерь тогда помогла. Чтоб не только люди пред властью смирялись, но и власть смирялась перед людьми. Смирение - всегда обоюдное. Кто этого не постиг, у того не от Бога власть - а от собственной гордыни!
   "Вот в чём Божия Матерь тебя вразумила. Несмирение новгородцев навлекло на них беду чрез твоё нашествие... но и твоё несмирение - навлекло беду на тебя.
   Кровь невинноубиенных киевлян и новгородцев вопиет к небу - и страшное покаяние нужно принести ещё в этой жизни, чтоб обрести прощение у Бога. Тут одним строительством красивых церквей дела не исправить - Бога-то не подкупишь. Бог последний раз дал тебе, княже, не теряя чести, выйти из заваренной тобою же каши. Всё же любит Он тебя! Всё же молится за тебя Владычица. Как-то ты поступишь дальше?"
   Владыка слышал от очевидцев, как сильна молитва князя Андрея...
   Давно, когда ещё только-только, по его приказу, построили Златые врата во Владимире, по образу Киевских - построили наспех, желая скорее угодить князю! - обрушилась арка на собравшийся народ... Накрыло начисто двенадцать человек. Тогда сам князь в слезах пал на молитву пред любимой своей чудотворной иконой Богородицы из Вышгорода, корил себя в страшном грехе - что погибло из-за него напрасной смертью столько людей... и всё просил-просил Владычицу явить чудо, оставить в живых всех заваленных. Пока он молился, разобрали завал. Дивным образом все двенадцать извлечённых оказались живы!
   Не забывает такого народ... Любил простой люд во Владимире князя Андрея!
   Двенадцать человек пожалел - и Владычица, по его молитве, всех спасла. Многих тысяч в киевском и новгородском походах - не пожалел. Точнее, не видел: далеко это было!
  
   Изъявил владыка во время своего "погощения" отслужить молебен и литию по Изяславе в дивной церкви Покрова Богородицы, что на Нерли, и князь с удовольствием проводил его в любимое своё место.
   И думал владыка всё это время, как похожи два новых Богородичных праздника - Покров и Знамение(1). И там, и там Пречистая в осаждённых городах заступилась за людей, молящихся Ей пред лицом почти неминуемой смерти. Отвратила конец, спасла, укрыла.
   И изрёк тогда владыка Илия от всей души:
   - А всё-таки в памяти людей, княже, останется не то, как мы дрались, а то, как Богородица заступилась. Кто и из-за чего дрался - ско-оро позабудется! а Само заступление Её вся Русь в веках помнить будет!
   И, вздохнув, князь вместе с владыкой перекрестился - на дивную белую церковь.
   Над лугом возвышались белые ступеньки. Там стояла, отражаясь в Нерли, небывалая ещё на Земле по своему посвящению церковь - Покрова Пресвятой Богородицы. Как "три неба", раскинулись три уменьшающихся яруса: ровного искусственного холма над рекой, галереи и собственно храма.
   Белую лестницу-восход охраняли львы. Улыбающиеся львы с тройными листьями на кончиках хвостов умилили и даже позабавили Владыку... символы великокняжеской власти! Вот если бы и вправду власть князя Андрея умела улыбаться, а не кусалась без разбору направо-налево... цены бы ей не было!
   "Ты же сам из всех сделал себе врагов! Твоё княжество живёт как в осаде. Тебя ненавидят и проклинают везде за пределами Владимира - раньше так не было... Что же ты сам не похож на этих львов?
   Всякого, кто хочет карать, постигает кара..."
   Андрей тоже взглянул на знакомых каменных львов с проросшими лиственными хвостами.
   "Жаль... мой лев не выпустил листья... и за всю жизнь так и не познал, как это делать. Мой лев давно уже никому не улыбался. Его оскал знают теперь все... его улыбку давным-давно позабыли. И я сам позабыл... Где горе, там и рык - но где рык, там и горе! Я забыл, как пахнет радость.
   Только камни и Ангелы не подвержены переменам: не могут ни ошибиться, ни изменить раз полученной Божьей благодати".
   И опять боль от невозможности удержать ту давнюю благодать - от потери той радости и уверенности, - резанула его... и он снова взмолился к Божией Матери, надеясь, что Она его как-нибудь выведет. "Слеп... слеп... слеп... - повторял он, плача. - Слепой поводырь слепых!"
   И рады были бы взывать "Свят, свят, свят", - по херувимски, да не дано нам их очей - и вот незряче стучась в небесное окно, нелепо шепчем о себе: "слеп, слеп, слеп".
   И кто избавит нас от слепоты сия!
   Хорошо было бы единовластие, кабы единовластцы были бы зрячи, как Сам Господь.
   Он расшиб себе лоб об эту икону - и это было ему знамение. Значит, душа его утратила зрение, значит он свернул с Дороги и... было бы хуже, если бы он победил!
   Меч - перевёрнутый крест, и потому многие, на кого возложен Крест, путаются.
   * * *
   Владыка уезжал в родной Новгород, оглянувшись с печалью на удаляющийся золотой огонёк Успенской соборной главы. Он перекрестился и... благословил широким жестом и весь раскинувшийся на горе град, и его готовящегося в путь князя...
  
   Примечания:
   (1). Знамение иконы Божией Матери Церковью отмечается 27 ноября/10 декабря, хотя само чудо произошло 25 февраля 1170 г. Почему же праздник изначально был перенесён? Спустя столько веков мы можем лишь предполагать. 25 февраля чаще всего приходится на первые, самые строгие дни Великого поста, когда пышное празднование было бы совершенно неуместным и даже невозможным. А вот почему именно 27 ноября? Может, потому, что это день св. мученика Иакова Персеянина - небесного покровителя посадника Якуна Андреевича?.. Впрочем, это лишь одно из предположений, их может быть сколько угодно. Мотивы и смыслы многого ускользают от нас, когда речь идёт о "делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой".
  
  
  
  
   8. Истина
  
   И если вокруг - одно лихо,
   и если кругом - слишком тонко,
   люби всех нас, Господи, тихо...
   Ю. Шевчук
   "Осенняя"
  
   Не закрывай дверей, бери меня
   Пока тебя я знаю, Истина...
   Из рок-оперы "Finrod-song"
  
  
   Удивительное дело! Есть знамения, которых страстно ждут ("род сей лукавый и прелюбодейный ищет знамения, и знамение не дастся ему..."). Есть же такие, которых никто не ждёт, не хочет... ибо они слишком страшны и неприятны, чтобы их в здравом уме просить. И вот эти-то вторые - приходят в день и час, когда их не ждут. Приходят и вразумляют.
   Всякий, кто думает, что на всё получил индульгенцию, раз Русь - Святая, встретит на своём пути Знамение, которое покажет ему, что всё не так:
   "Вам не нравится вольный город - но разве не Я дал всем вам свободу? "Так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы". Просто вы с ними воспользовались ею по-разному. С чего вы решили, что ваше самодержавство Мне более по душе, чем их воля? Царство Моё - не от мира сего. Ваше царство - это не Моё Царство, это лишь ваше представление о Нём... Как и их земная свобода не похожа на Мою Свободу... это не Моя свобода, а лишь их представление о Ней... но Я никогда не благословлял вас её попирать!
   Это Знамение о том, чтоб вы не заблуждались: вам не дано обладать истиной. Истина - это Я, а не то, за что вы воюете, всё время считая себя правыми.
   Государь может быть святым - но не государство".
   И снова, и снова думал князь Андрей - уже после проводов владыки Ильи в Новгород: "Как же вышло так, что Сама Владычица обернулась против! Она же была всегда со мной!.. Она же - благословила... Все от меня отвернулись, но Она не отворачивалась! Чем-то я, грешный, прогневал Её?.. Знаю чем!.. прости, Пренепорочная Мати, я Тебя не уразумел. Мы разграбили Твои храмы в Киеве... хотя я этого и не хотел. Я послал сына в новый поход, чтоб и Новгород испил чашу Киева. Я, безумный... не знал, что Ты покрываешь и другие земли и грады. Один Глеб Тебя понял... мой младший - Глеб Андреевич".
   И князь заплакал.
   Всех нас Господь помилует... нас, вот таких вот, какие мы есть. Мы такие - чтоб любовь Господня на нас явилась, во свидетельство всем. Не великое чудо открыть рай праведным, великое - вот таким, как мы.
   Пропащие князья и их пропащие дружины, пропащее время - а время и не может не быть пропащим... ни просвета на чёрной земле, ни человечка!.. Но за миг покаяния Господь пропащих сделает святыми... и увидим не человечка, а Человека, и увидим просвет... но не здесь.
   По грехам нашим кажется, что - последние времена, что дальше людям падать уже некуда. Кровь, раздор и тьма. Не было никогда времён страшней и злей! Но... не было никогда и лучше.
   Все мы - от великого князя до последнего смерда - разбойники на кресте. Только б достало сил выговорить "Помяни нас, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем". Нам бы достало - а Он-то услышит, помянет.
  
   Андрей всю свою жизнь он старался посвятить тому, чтобы не забыть обетование. Его почти неземные храмы убеляли лик Земли - а он всё возводил и возводил, чтоб не забыть обетование. Он знал, как тяжело не забыть и не усомниться.
   "Хочу творить добро - выходит одно худое! Хочу, Боже, творить волю Твою - выходит творить лишь свою... я путаю её с волей Твоей! Где граница, Господи? Как слышать глас Твой, а не свой!?"
   Не было отклика. Он слушал - сердце молчало. В горечи и боли он крикнул:
   "Как же служить Тебе в истине и правде... если пребываешь всю жизнь в слепоте, во тьме разделения нашего?"
   С мучительным чувством поиска он наугад открыл Писание. Первый же взгляд упал на строчку - будто его носом ткнули в давно знакомое:
   "Гордым Бог противится, смиренным же подаёт благодать"
   "Я знаю, что это так, Господи... Прости! Я и знал это всегда - но считал себя смиренным. Прос-ти!.. Само моё "смирение" было - гордыней... Мне ли не помнить, Боже? Когда я смирялся истинно, Ты щедро давал благодать. Ты сподобил меня ещё здесь счастья лицезреть Саму Пречистую Твою Матерь. Это было здесь... давно!.. очень давно!.. так давно, что, видно, только смертью можно вернуть ту давность!.. Господи, прими моё покаяние... только прими... верни!.. только верни... Меня к Себе верни - имиже веси судьбами, любой ценой... теперь всё от Тебя приму!"
  
   Прошёл год.
   Мстислав Андреевич, "герой" киевского и новгородского походов, отправился по приказу отца против булгар. И снова была зима...
   Но... одна мысль о зимних походах отныне приводила в ужас союзников Андрея - после всего, что они натерпелись при отступлении от Новгорода...
   Собраться-то собрались, а дальше "идучи не идяху". Постояли близ границы и разошлись - погода не позволяет! Упрямый Мстислав решился идти с одной своей малой дружиной, с воеводой Борисом Жидиславичем. Хотелось оправдаться за Новгород! Шесть малых булгарских сёл и "семое - городок" разорили и... опытный Борис Жидиславич сказал: "Уходить пора!". И впрямь, не имея подкреплений, пора было уносить ноги! Унесли их еле-еле и... не все. Шесть тысяч булгар гнались за ними до Оки и почти настигли у самой переправы... чуть-чуть, заступлением Божьим, разминулись.
   Измождённый, полуобмороженный, Мстислав слёг сразу же после похода и - в считанные дни сгорел, как свеча. Господь не дал любителю ратной славы "лепо" погибнуть в бою от меча или копья... Нет, "захолодал" через год после новгородской зимы - словно это она его так, с запозданием, настигла. Ослабевший витязь перед смертью много мучился, каялся и плакал, как ребёнок. Плакал над ним и отец слезами Иова... теперь только один, самый младший сын Глеб у него остался. Надолго ли? "Я, великий грешник, мнил себя в надменных помыслах сердца новым Давидом, Соломоном... и оказался - Иовом на гноище! Боже, милостив буди мне грешному".
   Несладкие вести приходили отовсюду. Всё, что было выстроено и выстрадано, трещало по швам.
   Не заладилось с Киевом. Бессмысленной оказалась та постыдная победа - разорение города. Взяв грех на душу, опустошив "мать городов русских", Андрей посадил на киевский стол своего брата Глеба, но тот скоропостижно умер. С тех пор сменилось уже несколько князей - наконец, власть с помощью братьев Давида и Мстислава захватил Рюрик Ростиславич (к тому времени уже изгнанный из Новгорода). Отдавать ему Киев вовсе не входило в планы Андрея! Ростиславичи были, конечно, многолетними союзниками Боголюбского, своего "второго отца", зачинщиками того печального новгородского похода. Но становиться слугами князя Андрея они не собирались, особенно самый воинственный и талантливый из них - Мстислав. Когда Великий князь велел им убираться из Киева, Мстислав приказал остричь бороду его послу - неслыханное оскорбление! "Прежде мы уважали тебя, как отца, но когда ты не устыдился говорить с нами как с твоими подручниками, забыв наш княжеский сан, то не страшимся угроз: идём с тобой на суд Божий!"
   Значит, опять суд Божий - опять война...
   Андрей вновь бросил в поход всё полчище, какое смог собрать, вступил в сговор даже со Святославом Черниговским - хотя черниговские князья были всегдашними недругами Мономаховичей.
   Мстислав Ростиславич оставил Киев без боя, но заперся с дружиной в удобном для обороны пригородном Вышгороде. Дружины двух десятков князей два месяца осаждали маленькую крепость, но ничего серьёзного не предпринимали. Престиж Великого князя упал так низко, что все лишь демонстрировали активность - настоящих союзников у него давно не осталось. Наконец, когда Ярослав Луцкий с дружиной открыто перешёл на сторону Ростиславичей, всё посыпалось... "Мы гибнем! Ярослав уже изменил, берендеи изменят, галичане на нас идут - всему конец!"
   Мстислав воспользовался паникой, сделал вылазку и - десятки тысяч осаждавших разбежались, потонули в Днепре, либо сдались. Победитель навеки вошёл в историю, как Мстислав Храбрый.
   Так вчерашний союзник разгромил "сборное" андреево войско не хуже, чем три года назад новгородцы. И так же, как с новгородцами, пришлось с ним Великому князю мириться - словно бы ничего меж ними и не бывало... приснилось? только вот тысячи убитых не проснутся уже никогда. Мстислав Ростиславич тоже не хотел дальнейшей войны... Все битвы на фоне последующих примирений выглядели какими-то особенно бессмысленными. Мимолетные союзы во всех конфигурациях - в которых все успели повоевать со всеми.
   Этот блудный мир!
   Князья, хуже которых нет... и лучше тоже нет! Народ, который вполне достоин таких... но который почему-то иногда недоволен ими и их свергает. Победы непонятно кого непонятно над кем... непонятно для чего. Победа - чтоб не было поражения... поражение - ещё хуже: народу страдает больше! Горе побеждённым... позор победителям.
   От заразы всеобщего несмирения мир разлагается заживо.
   Поражение за поражением сыпались на голову Андрея - в эти последние 4 года.
   Единственным его земным утешением в этот почти беспросветный период стало то, что новгородцы сразу же после ссоры его с Ростиславичами, ещё до киевского похода, сами изгнали ничуть не любимого ими Рюрика и пригласили на княжение его, андреева, 19-летнего сына Глеба... младшего, любимого и теперь уже единственного. Неисповедимы пути Господни!.. По Промыслу Божиему и молитвам владыки Илии, князем Новгородским без войны стал младший брат того, кто безуспешно пытался взять Новгород штурмом. Встреченный владыкой, посадником и житьими людьми, Глеб Андреевич, в крещении Георгий, вступил в свою резиденцию на древнем Городище близ Нова-города: место, которое раз и навсегда определило вече для своих князей.
   Одиноко было вначале Глебу на новом месте. Растерянно он чувствовал себя в непривычной роли, вдали от отца, могил братьев, от Боголюбово, где будто само небо другое...
   Но однажды произошла знаменательная встреча - промыслительная в своей неожиданности. Известный старец Варлаам, подвижник с Хутыни(1), прислал к новому князю своего послушника - передать благословение и... икону. Совершенно изумлён был князь, узнав в посланце, седом подслеповатом чернеце, вошедшем с палочкой и споткнувшемся у порога, одного из "дядек" своих (воспитателей в отрочестве) Тимофея... ловкости которого в мечном деле и в стрельбе и в наездничестве он когда-то дивился. Тимофей пропал в том страшном новгородском походе, и Глеб считал его погибшим. А вот... встреча так встреча!
   Рассказал ему Тимофей в подробностях - про всё, как было.
   - А как теперь твои глаза?
   - Не вижу твоего лица, княже, но вижу человека...
   - Ты начинаешь видеть?
   - Да, понемногу... молитвами аввы моего.
   - Дивны пути Господни... ты всегда был дружинником - а стал монахом. И где? В Новгороде, который штурмовал. Я всегда мечтал о монашестве - а стал князем. И где? В том же Новгороде... где тогда вершился над нами всеми суд Божий.
   - Да... - вздохнул бывший воин. - Поначалу он всегда кажется дико лют, этот Суд! Главное, не наложить на себя руки... К счастью, со мной и тогда, и сейчас - мой духовный отец, авва Варлаам. А в конечном... а в конечном Суд этот всегда благ, и вот ты уже говоришь на нём: слава Богу. Вот оно счастье - когда Бог из твоей привычной норы силком вытягивает тебя на свет... а ты сначала брыкаешься, а потом плачешь от радости.
   Любовь Божья - не то что человеческая. Расскажу я тебе, княже, один случай...
   Принято в Новгороде метать в Волхов преступников. Здесь лютых-то казней, с мучительством, нет - а кого вече осудит, того просто бросают с моста в Волхов. И вот ехал как-то наш старец по мосту... и мы с ним. А тут как раз толпа собралась - топить одного осуждённого. Авва наш и вступился за него: "Отдайте его мне, он загладит вины свои на Хутыни" (точно как и меня на Хутынь взял... только о моей-то вине никто, кроме его, прозорливца, не знает!). А люди здесь авву нашего очень почитают! Никто не посмел ни словом прекословить - отдали осуждённого на Хутынь. Авва уж и постриг его... а как он все эти годы кается - поглядели бы! - душу свою спасает... не то что я, грешный.
   А потом вроде как всё повторилось - много ли, мало ли времени прошло, опять так же встречаем на мосту очередного осужденника. Ну, думаем, и этого старец наш вымолит! Уж и родственники за него просили - все ведь помнили тогдашнее-то его заступничество. Ан нет, авва наш, опустив глаза, молча проехал мимо. Мы и поняли: видать, уж слишком страшные грехи у этого преступника, раз даже наш кроткий старец, которому всякую букашку и былинку-то жалко, ни слова не подал в заступление! Спросили мы его потом... Ах, души наши короткие, всё-то мы по себе меряем! Ответил наш старец: "Вы внешними очами видите, по-внешнему и судите. А сердечные очи мне, убогому, явили, что первый осужденник - справедливо был осуждён. Я и поступил, как угодно было Господу: не пришёл ещё час его, покаяние долгое было ему нужно. А второй... второй - страстотерпец безвинный, осудили его несправедливо, и умирал он - мучеником, имел получить венец от Христа. Не дано мне было от Бога за него вступиться - и ему не нужно было молитвы моей ко Христу: Христос уже явил ему помощь и заступление и Сам открыл пред ним дорогу... А вы о сём - не соблазняйтесь!"
   Сильное впечатление произвёл этот рассказ на князя Глеба. Вспомнил он... отца, брата, себя - осужденников на мосту!.. будто на миг, как от вспышки молнии, осветились пред ним пути Господни. "Христос уже явил ему помощь и Сам открыл пред ним дорогу. А вы о сём не соблазняйтесь".
   А Тимофей добавил с печалью:
   - Я послан нашим аввой... слово в слово передать тебе... слушай княже сам. Скоро пошлёт тебя отец в поход на Киев - возьми эту икону с собой и оставь её в одной из киевских обителей... в которой - Богородица сама укажет. Крови тебе лично пролить не придётся и грех ты на душу не возьмёшь... только следи за своей дружиной, чтоб грабежей не было!.. Киев на сей раз сам без боя отворит ворота, а вот Вышгород вы так и не возьмёте. Не приведёт поход к земной победе - ты только икону, взятую братом твоим покойным, в Киев верни. Прощает его Богородица. И отца твоего... И ты, княже, молись и - готовься... Уже скоро. Вот всё, что велел передать авва... А я от себя передаю, княже, что рад я тебя видеть... напоследок... и что твоими молитвами выжил я в том походе.
   * * *
   Андрей решил лечь спать пораньше. Отошёл светлый праздник - Петров день. Завтра снова на утреню, на раннюю. Завтра - воскресение и его малые именины. Собор Двенадцати Апостолов, а значит - и св. апостола Андрея Первозванного.
   Князю прислуживал в этот вечер только отрок малый - "кощей один детеск".
   Андрей как всегда молился на сон грядущий, но... не шла привычная молитва. И с болью от всего пережитого опять воскликнул он про себя: "Господи, ответь же мне, не молчи!.. Неужто я совсем потерял Тебя!.. Как-нибудь ответь - но ответь. Верни меня!.. Ты Петра, егоже ныне память празднуем, трижды вопросил: "Любиши ли Мя!?" Прости... Прости, что уже я, грешный, Тебя спрошу: "Любиши ли Ты мя? Нас, людей падших? любишь?"
   Дверь отскочила, как пробка, и с грохотом рухнула на пол. По ней, словно штурмуя крепость по перекидному мосту, вбежала машущая клинками толпа - куча Кучковичей(2).
   Вот они: не киевляне и не новгородцы. А те, кому доверял, кто всем заправлял от его имени. Судьбы других княжеств с их помощью вершил - попробуй-ка теперь свою судьбину обмануть.
   Меч св. князя Бориса убиенного... Но меча не было - он нащупал лишь пустые ножны. Нет меча! Никогда не бывает меча у представшего на Суд. Мир вокруг в этот миг ещё делал вид, что существует, но князь Андрей уже стоял пред Престолом... только тело его не хотело знать об этом и инстинктивно, конвульсивно сопротивлялось. У тела свои законы! Оно ещё имело силы отшвырнуть саму смерть. Богатырское тело свалило первого из нападавших под бесчисленные ноги других. Лоточники смерти впотьмах ошиблись в получателе своего товара - и мечами и ногами передали его своему сотоварищу. Думали - это князь.
   В темноте палаты, заполнив её всю, копошилось многоглаво-многоруко-многоногое чудовище, терзающее где-то там, в лабиринте своих мерзко переплетённых пьяных тел, своё же нутро. Падали непонятно куда и на кого глухие удары. Дребезжали от гомона слюдяные окна. Смрадно дышало перегаром.
   Инстинкт спасения бросил князя сквозь гущу, сквозь мечи и сабли - прочь, вниз-вниз... подальше, куда-нибудь!.. куда-то. Лестница - а там?.. может?.. может, Бог вытащит - как вытаскивал когда-то давно из самых безнадёжных битв. Могучее тело бывалого воина само знало и помнило, что делать. Пробиться сквозь врагов, сквозь!.. броситься от них - на них же! И он бросился... И в этой последней своей битве - вновь прорвался.
   Только на бегу он почувствовал, что ранен - и не один раз. И спереди пришлись удары, и особенно сзади. Кто-то целил в висок - попал в лоб, кто-то целил в живот - попал в бок... Теперь уж скоро! Далеко не уйти тому, из кого течёт, как из пробитых мехов.
   Держась за восходной столп, князь Андрей то ли сбегал, то ли падал-скользил по крутой винтовой лестнице: она сама воронкой кружила его тело, роняя и роняя его по кругу на первый этаж... Уходит Жизнь, значит, не уйти и телу. Оно останется здесь!.. Господи, как больно! Оно ещё умеет напоследок так болеть!
   Одурманивая князя этой болью, тело не нашло выход и проскочив вокруг восходного столпа дальше, уронило-ткнуло его в нишу - в самую нижнюю нишу лестницы... всего в паре аршин от спасительного выхода. Оно уже никуда не думало идти! Здесь была самая нижняя точка - и другой оно не знало. Оно нашло своё место... душа найдёт - своё!
   "Всё равно Господь любит меня", - понял он, и это было самое счастливое открытие последних лет его жизни. И последнее из этих последних лет. Захлопнувшее их, перелистнувшее.
   - Была бы ВСЕМ дорога в Царство Небесное, а больше ничего не важно! За ЭТОЙ ЧЕРТОЙ все помиримся.
   Коротки летние ночи... Уже туманно забрезжило в стороне Нерли. Там, за полем, стояла первая на грешной земле церковь, посвящённая Покрову Владычицы... там покоился любимый сын Изяслав. Сейчас стены совсем не мешали князю видеть дивную церковь... странно, как это он никогда прежде не замечал, что они не мешают.
   - А, во-она он где! копошится ещё!
   - Как, не сдох?
   - Неа... вон гляди - в луже!.. тьфу! я все сапоги загадил в красном!.. Вон он!
   - А-а... слава Богу, что нашли.
   Пляшущий свет факелов, глазеющая из-за них орава, тянущиеся руки с оружием - издали, словно бы брезгливо. Машинально он ещё попытался прикрыться рукой - не столько от удара, сколько от гадостного зрелища, на миг заляпавшего пред ним видение родного Омофора... Руку тотчас отрубили.
   "Как же Ты дивно устроил, Господи... их руками освободил меня от меня же! Слава Тебе!"
   - Кончай его... кончай быстрее!.. - отчаянно пыхтели, топтались и мешали друг другу машущие клинками мясники.
   "Царство, которое... слава Богу, не я строил... Прими меня, Господи... в Него... не презри... Прости... всё!"
  
  
   Примечания:
   (1). В некоторых вариантах жития (написанного лишь в XV в.) указывается, будто преп. Варлаам родился в 1157 г. Но умер он, согласно летописи, 6 ноября 1192 г. - в год официального учреждения своей обители на Хутыни и строительства там каменного храма (это подтверждается и житием его преемника по игуменству преп. Антония Дымского). Несомненно, обитель существовала немало лет до этого - как простая община. Учитывая, что житие свидетельствует о долгой жизни преп. Варлаама, о его кончине в глубокой старости, надо признать, что названная дата рождения явно ошибочна - родился он гораздо раньше, то есть в 1170-е гг., видимо, уже был известным старцем. Можно даже предположить, откуда взялась эта описка: в 1157 г. родился не преп. Варлаам, а его духовное чадо, уже упомянутый преп. Антоний Дымский († 1224).
   (2). Бояре Кучковичи - родственники жены князя Андрея.
  
   Февраль 2009 - февраль 2010 гг.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"