Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Знаменитые монастыри Руси

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    10.12.16 добавлен очерк "Дивеево". Список очерков - в начале. Продолжение следует.


   Знаменитые монастыри Руси
  
   Монастыри - живой опыт Царства Небесного
  
   Введение
  
   Часть I. Очерки коротких встреч.
  
   Валаам
   Александро-Свирский монастырь
   Макарьевский Желтоводский монастырь
   Успенский Трифонов монастырь (г. Киров/Вятка)
   Ферапонтов Белозерский монастырь
   Спасо-Мирожский монастырь (Псков)
   Новгородский Юрьев монастырь
   Покровский Зверин монастырь (Новгород)
   Иверский Валдайский монастырь
   Успенский Горицкий монастырь (Переславль-Залесский)
   Никольский монастырь (Переславль-Залесский)
   Санаксарский монастырь
   Ключевская пустынь
   "Самарский Афон" (Винновка)
   Троицкий Белопесоцкий монастырь
   Благовещенский Киржачский монастырь
   Солотча (окрестности Рязани)
   Богослов и Варницы (окрестности Ростова Великого)
   Улейма и Дивная гора (окрестности Углича)
  
   Часть II. О самом глубоком и сокровенном.
  
   Обители Углича
   Оптина
   Дивеево
   Ипатьевский монастырь
   Псково-Печорский монастырь
   Снетогорский монастырь
  
  
   Валаам
  
   Валаам для меня - почти сон. Рассказанная на ночь сказка. Он вышел из тумана - будто и не было его в нашем мире, да он специально на полдня появился... и исчез поздно вечером всё в том же тумане. Радостный мираж Жизни иной, на секунду мелькнувший нам.
   Теплоход шёл и шёл по Ладоге в непроглядном киселе. Мир ещё не родился - один предвечный бесцветный хаос. "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою..."
   В третьем часу дня мы вдруг остановились (это на теплоходе был третий час... трудно сказать, были ли какие-нибудь "часы" в отсутствующем вокруг мироздании). Некоторое время ещё приглушённо работал мотор, постукивая, как сердце... Остановка прямо посреди озера? или первобытного океана?.. Нет и в помине никаких берегов... да, наверно, и быть не может.
   "Какая-то стоянка - из-за тумана, что ли... Когда же доплывём до Валаама?.. Вдруг вообще Валаам отменяется?" - переговаривались люди в какой-то чуть тревожной тишине, обнявшей корабль. Тишина недоумения, тишина ожидания.
   - Да вон же берег! - сказал вдруг кто-то.
   Еле заметным сгущением мглы, чуть изменившимся её цветом, стала проступать тень. Приходилось сильно напрягать глаза. Но... то ли взгляд стал привыкать, то ли тень стала густеть - постепено не замечать её стало уже невозможно.
   Туман, исполняясь светом сверху, вдруг стал серебряным, а полоса, на которую все смотрели, выделялась яснее и яснее, как "чернь" на литом старом серебре. Вот чеканно выступил узор сосен... щёточка их обрывалась, потом продолжалась уже более размыто - и в её проёмах стали различимы очертания длинных проливов, узких бухт, берегового лабиринта...
   Не Валаам, а - серебряный медальон с изображением Валаама!
   Но... не узнать изображение невозможно. Есть места, которые узнаёшь с первого взгляда - будто уже был здесь когда-то.
   - Валаам... - люди наконец-то уверенно облекли в слово то, что увидели.
   Слово и Вид явились одновременно - будто Слово вызвало к жизни Валаам как прообраз всего новорожденного мира. "Валаам" - "Высокая земля"(1).
   Туман стал неведомо куда пропадать - на глазах, стремительно. Сначала был виден хотя бы путь его отступления - призрачная стена уплывала вдаль и вверх: к верхушкам резко и внезапно зазеленевших деревьев. Потом мгла и вовсе канула в небытие, не оставив даже следа в воздухе.
   Майское солнце... девственно чистая майская зелень... светящиеся отражения её в заливе. Тёмные сосны - как схимники. Лиственные деревья - как нимбы на иконах. Ярусами, друг над другом, встают макушки - клубящаяся пена на волне высокого, обрывистого берега. Сам-то берег вздыбился, как девятый вал!.. а вода под ним - не шелохнётся, как зеркало.
   Фьорд, ведущий куда-то вглубь лесистого острова. По карте это - Никоновская бухта: современная пристань для кораблей. До монастыря отсюда - шесть километров(2).
   Главный остров весь изрезан извилистыми бухтами и облеплен маленькими островками. Всего здесь 53 острова. Валаамский архипелаг - около 30 км в окружности. В длину - километров 15 от Скалистой бухты на юго-западе до Ильинского скита на северо-востоке.
   С каких пор существует здесь монастырь - никто не знает: при многочисленных нападениях на него сгорели древние документы. Не сохранилось даже житий свв. Сергия и Германа, основателей обители. Разброс возможных дат основания - от IX до XIV века! Чаще всего называется всё же Х век, время Крещения Руси. По преданиям, преп. Сергий был грек-миссионер, а преп. Герман - здешний язычник, обращённый им ко Христу. Попытки некоторых историков "омолодить" Валаам последнее время опровергаются: есть свидетельства о разорении обители шведами ещё в 1163 г. (даже мощи Преподобных на 19 лет, до 1182 г., пришлось перенести в Новгород) - значит, она существовала и раньше. В житии преп. Авраамия Ростовского, великого святого XI века, повествуется о том, что он принял постриг на Валааме (один из 12 основанных позже знаменитых валаамских скитов посвящён его имени).
   Так что одно можно сказать уверенно: Валаам - один из древнейших монастырей Руси, а может, и самый древний. Величайшее почтение к нему в народе увековечилось в самом распространённом его имени: "Северный Афон".
   Вот к этому-то Северному Афону сподобились мы прикоснуться в тот день - хотя бы на несколько часов.
   Завеса первобытного тумана, отдёрнувшись, раскрыла его - и не закрывала полдня, почти до самой белой ночи. Будто Царские врата распахнулись на Пасху.
   Мы сошли на берег. Слева от пристани, на скале среди сосен, стояла краснокирпичная, с зелёным верхом, церковь Воскресенского скита. По преданию, именно здесь сошёл на берег и установил крест св. апостол Андрей Первозванный - во время легендарного своего путешествия по Скифии, будущей Руси: от Чёрного моря до Ладоги.
   К монастырю одни пошли пешком, другие поймали островное "маршрутное такси" - местные жители занимались извозом. Подвезли нас к обители с юга. С запада её "каре" выходит к обрыву над бухтой, а с востока расположен главный вход - чуть левей огромного соборного алтаря.
   Издали собор и колокольня кажутся лёгкими, почти тающими в небе. Что-то в их цвете - от облака, от паруса, от крыла чайки. Силуэт - удивительно простой и... запоминающийся на всю жизнь.
   Бело-голубая колокольня 70-метровой стрелой уходит в небо. Необычное сочетание русского шатрового стиля с готикой. На белых стенах колокольни красные кресты.
   У собора, наоборот, на красном фоне - белые кресты. Снизу собор красный, выше - белый, а купола над ним - светло-голубые. Одного цвета с нежным, неярким северным небом. Пять куполов - шлемовидные, барабаны - кружевные от бесчисленных окон.
   Высоко-высоко приходится задирать голову: где-то в полусотне метров от земли встали кресты. Помню орла, кружившего над куполами... и кружилась голова, и захватывало дух, когда я на него смотрел.
   Хотя по времени основания монастырь - ровесник Руси, но по архитектуре-то он - совсем молодой. Почти всё, что стоит сейчас, относится к XIX веку - к эпохе великого игумена Дамаскина, а самые "древние" корпуса - к концу XVIII века, к эпохе его не менее почитаемого предшественника игумена Назария Саровского. Два этих великих подвижника стали возродителями Валаама.
   Вообще же монастырь много раз в своей истории разорялся и много раз воскресал (в последний раз - опять на переломе эпох, в 1989 г.). Дольше всего Валаам "был в отсутствии" в XVII веке. После шведского разорения 1611 г. он просто исчез. Век спустя, при Петре, как только земли эти были отвоёваны у Швеции, обитель государевым указом возродили и... вскоре она выгорела дотла в страшном пожаре.
   История Валаамского монастыря вообще поражает своей прерывистостью - какой-то символичной, словно нарочитой. Вся её жизнь - как река в пещерной местности, которая то вырывается на поверхность, то вновь скрывается под землю... Да она же - как наше восприятие Откровения: то нам кажется, что в Евангелии "всё понятно", что смысл на поверхности, то... местами сокрывается от нас этот смысл и вновь "ничего не понятно", как апостолам, когда они слушали притчи. Здесь "мы отчасти разумеем" - уж не об этом ли - откровение Валаама, история которого нам то известна, то неизвестна... сам монастырь - то есть, то нет (для нас... а для Бога он всегда есть!).
   Если б не намекала эта сокрытость на наше несовершенство, мы могли бы привычно возгордиться: всё-то мы знаем или можем узнать о Боге и всех святых по книгам. Чего ещё не прочли, потом прочтём! А тут... ничего себе великие святые Сергий и Герман!.. от мощей их проистекают бесчисленные чудеса, а о них самих - поди-ка узнай хоть что-нибудь... хотя бы - в каком веке они жили?
   Тайна Валаама - это тайна самого монашества...
   Впрочем, вернёмся к внешней истории Валаама. Настоящее возрождение обители произошло лишь тогда, когда настоятелем её был назначен современник и сомолитвенник преп. Серафима Саровского игумен Назарий (в 1782 г.). В Сарове поначалу не хотели отпускать толкового монаха и прибегли к хитрости: написали митрополиту, что Назарий-де глуп и проку от него не будет. Однако Санкт-Петербургский митрополит Гавриил, будучи знаком с разработанным Назарием архитектурным проектом Саровской обители, повелел немедленно прислать "этого глупца - умников здесь и своих хватает". Назарий не только отстроил монастырь, но и устроил его духовно. В монастыре был введён строгий Саровский устав, который в основных своих чертах соблюдается и сейчас. Монахам не разрешается иметь личное имущество, выходить за стены обители, принимать у себя мирян. Еда и одежда предписываются самые простые, запрещено употребление вина. Церковные службы в воскресные и праздничные дни длятся всю ночь. Северным Афоном называли Валаам, и, как на Афоне, существовали здесь три формы монашеской жизни: киновия - монастырское общежитие в главном монастырском здании; скиты - уединённые обители в разных частях архипелага; пустыни - кельи одиноких подвижников.
   Настоящий же "золотой век" обители наступил при игумене Дамаскине:
   "Все величавое, крепкое, что видите на Валааме, связано с именем Дамаскина. Это был замечательный хозяин, строитель, строгий подвижник, железный характер. Часовни, кресты, дороги, каналы, скиты, гранитные лестницы, водопровод, корпуса, колодцы, сады, храм великолепный, мастерские, фермы...- все это создано его волей, его умом. Он собрал живших по лесам и дебрям отшельников-одиночек и водворил по скитам. Он пополнил устав мудрого старца Назария Саровского, ввел суровую дисциплину. Это был игумен с железным посохом. И этот железный человек пишет в своем завещании такое:
   "Я всю жизнь любил Валаам, любил каждого из вас. Мое сердце было всегда отверзто для нужд ваших... Но я был человек грубый, простой, необразованный, - естественно, что искренняя, глубокая моя любовь к вам иногда не находила себе приличных внешних выражений".
   Это писал крестьянин, не получивший в миру никакого образования. Судьба его примечательна.
   С юношеских лет Дамиан - мирское его имя - восчувствовал тяготение "к мирам иным": пошел странствовать по монастырям, отыскивая себе место "душевного усовершенствования", пока не водворился на Валааме. Замечательно, что несколько странных явлений - "знамений"? - как бы указывает ему пути.
   Когда он шел впервые на Валаам, встретились ему старцы с Белого моря, шедшие с Валаама в монастырь Александра Свирского. Старцы эти низко поклонились ему, юноше, одетому по-крестьянски.
   Когда он пришел на Валаам и шел лесной дорогой в скит Всех Святых, встретился ему монах Феодорит и сказал: "Оставайся-ка у нас. Трудись на послушаниях, в скиту и в пустыне. На, возьми мои четки".
   Когда он пришел в скит Всех Святых, старец Евфимий, прозванный монахами "духовной улицей" за умение уловлять души, земно поклонился новоприбывшему. И юноша остался в лесах и пустынях Валаама. Старец Евфимий видел в юноше Дамиане готовность идти путями, какие будут ему указаны. И он приступает к ковке великого характера - будущего игумена-хозяина, строителя и подвижника. Он, например, устраивает длинную выдвижную палку и каждую ночь, в 12 часов, приходит будить своего ученика на полунощную молитву и стучит палкой в окошко во втором ярусе, где была келья брата Дамиана. И юноша бурной зимней ночью, по пояс в снегу, шел из рабочего дома к полунощнице в монастырь. Этот старец Евфимий был - или казался только, приняв это за подвиг, - юродивым, всем земно кланялся и непрестанно плакал "горючими слезами". В архиве монастырском хранится письмо монаха Иллариона, где тот свидетельствует, что по его горячей просьбе явился ему воочию умерший старец Евфимий, обещавший это ему при жизни.
   Нестяжательность юного Дамиана старец испытывал, например, тем, что взял у него икону - благословение старика-отца. Он запретил ему обмывать бренное тело и даже менять белье. Наконец Дамиан удостоился принять иночество, и старец его оставил - удалился на житье в пустыню.
   По благословению игумена, монах Дамаскин водворился за шесть верст от монастыря, в непроходимой глуши лесной, на берегу двух озерков. Было ему тогда 32 года. Он стал избегать встреч и разговоров, ел гнилую пишу, изнурял плоть свою и носил вериги. В бурные осенние ночи дождь стучал по стеклу оконца, завывал в трубе ветер, гудел страшными голосами бор, а Дамаскин стоял на молитве. И так - семь долгих лет. Иногда в ночи - говорит его житие - из озерка поднимался кто-то страшный, с растрепанными власами, стучал в окно кельи, ломился в двери. Иногда тьма бесов плясала вокруг кельи, и келья содрогалась, как мельница.
   Потом - трудная жизнь в скиту Всех Святых, потом долголетнее игуменство, полное кипучей деятельности, всяческое строительство - хозяйство" (И. Шмелёв "Старый Валаам").
   И настоятельствовал он немного-нимало - 42 года! С 1839 до самой кончины в 1881 г.
   Валаам в XIX - начале ХХ вв. славился уникальным, образцовым монастырским хозяйством... Но об этом уже писано-переписано так много, в любой книжке, любом путеводителе, - что, думаю, не имеет смысла лишний раз повторяться.
   Гораздо важнее - подвижники той эпохи: подлинное, духовное "хозяйство" Валаама.
   Тот же Иван Шмелёв вспоминал:
   "А вот и схимонахи, на фотографии. Это купить необходимо: это уж - "валаамское", туземное. Десять их, в схимах-колпаках, с крестами, костями, черепами. Стоят рядком, потупясь, смиренные. Должно быть - непривычно было. Но - надо было. Во главе - игумен. Надо было: требовал народ, "из святостей", под образа, украсить "святой угол". Это - свет Валаама, его слава. Какие лики! Святые старцы, из древности, - отцы. Самый высокий - схимонах Иоанн, молчальник, четырнадцать лет молчал. А вот, с краю, схимонах Сергий, смиреннейший. Долгие годы мучительно страдал в болезнях и, несмотря на боли, ни единой службы не опустил. Мне про него рассказывали на Валааме.
   Сильный духом был смиренный Сергий. Болезнь "заживо его съедала". Какая - неизвестно. Болел он долго, таял. Может быть, и рак. Однажды, за долгой службой, не смог и он преодолеть ужасной боли. Подошел - подполз к своему старцу-духовнику, в слезах, - может быть, в слезах стыда за немощность, - и стал просить: "отпусти, отче, в келью... помираю... благослови отойти..." Но строг был старец. Мотнул головой, сказал: "а кто канон будет стоять за тебя! правило кто слушать будет? " - "Невмоготу, отче, силы нет стоять..." - "Не можешь стоять - сиди". - "Ох, не могу уж и сидеть, отче..." - "Не можешь сидеть - лежи. Лучше во храме Божием отойти, на молитве стоя". И не отпустил. И выстоял смиренный Сергий. Рассказывал мне о его кончине инок Серафим:
   - При храме нес я послушание. Помню, кончилась обедня. Подходит ко мне схимонах Сергий - чуть шепчет, как дуновение от ветерка: "прощай, отец Серафим... прощай..." А сам так-то светло плачет, обильными слезами. А я раньше еще приметил, как он во всю святую литургию плакал... так-то плакал! И вопрошаю его: "чего ты, отче Сергие, так плачешь? " А он мне, как бы дуновением, чу-уть слыхать, во сне уж будто: "ах, отче Серафиме... кабы всегда так пели, как нонче... век бы не ушел... как ангельские гласы... и уж так мне хорошо-сладостно, оттого и плачу... будто я был на небесах..." И вся мантия у него заплакана... вся мокрая-мокрая, от слез. - "И причастился я Св. Христовых Тайн... и так-то теперь легко мне... и боли мои не мучают, уснули..." Полобызались мы в плечико. А как стали звонить к вечерне, он и преставился. А это уж дух его тленное попрал, боль и уснула... заранее одухотворился. Вот был смиренный!.." ("Старый Валаам").
   Странно, что все эти дивные старцы-подвижники до сих пор официально не прославлены во святых (кроме преп. Назария Саровского, который является местночтимым святым Тамбовской епархии и Валаама) (3). Впрочем, всему своё время. И Оптинские старцы были канонизированы лишь считанные годы назад...
   Не мы, так наши дети ещё увидят иконы святых Назария, Дамаскина, Николая, Иоанна, Сергия и прочих преподобных отцев Валаамских, услышат в храмах акафисты им.
   Ведь молитвы святым нужны - нам, а не святым.
   * * *
   Конечно, я побывал в тот день у мощей преп. Сергия и Германа - в храме их имени, что на первом этаже Преображенского собора. Мощи их - под спудом, у второго столпа справа. Вот он - духовный корень стоящего тысячу лет монастыря.
   В этом же храме - Валаамская чудотворная икона Божией Матери, прославившаяся первыми исцелениями болящих в конце XIX века.
   Почивают здесь и чудесно обретённые в 1991 г. нетленные мощи преподобного старца Антипы, подвижника XIX века родом из Молдавии (прославлен Румынской Православной Церковью в 1992 г., Русской Православной Церковью в 2000 г.)
   В верхний собор ведёт лестница, на стенах которой - шествие множества святых в Царство Небесное. Целый сонм, как бы по этой же лестнице восходящий. И... открываются вдруг округлые, солнечно-золотистые недра великого храма.
   По устроению он повторяет Софию Константинопольскую. Царственная роскошь его интерьера, столь контрастная со строгим внешним видом, призвана напоминать, что это - Дом Царя Небесного, и все мы, вместе со святыми - у Царя в гостях.
   В огромном центральном куполе - Господь Саваоф и семь Архангелов. Все - по кругу, Господь - на востоке. На двух столпах, со стороны входа - огромные изображения свв. Гурия и Варсонофия Казанских: это особенно мне запомнилось.
   Золотой фон росписей отливает чем-то вечным. Он - как сплошной сгустившийся свет. Недаром именно этот фон - самый каноничный для икон: святые изображаются в нём - как бы в Нетварном Свете.
   Росписи были выполнены в конце XIX в. Символично, что монахов-иконописцев звали Лука и Алипий - в честь древних свв. иконописцев Киево-Печерских (XI-XII вв.). Росписи сильно пострадали в советское время и были отреставрированы совсем недавно -верхний храм после стольких лет запустения открылся лишь в 2005 г.
   * * *
   У южной стены обители, у подножия Петропавловской надвратной церкви - сад, дальше - козырёк обрыва, полузавешенный майской зеленью. Панорама длиннейшего Монастырского залива с высоты горы Фавор слегка кружит голову.
   Опять, как и в первые минуты, у причала, поражает контраст между светящейся, почти фисташковой зеленью ближних садов - и тёмным фоном косматого бора на той стороне бухты. Вся суровая мощь Севера воплотилась в его хвойной стене.
   Посреди сада - беседка-часовня, в древнерусском стиле. Только не из кирпича, как строили на Руси в XVII веке, а - из местного, валаамского гранита. Гранит этот - как зебра: с чередующимися серыми и белыми прожилками. Внутри часовни светит-золотится Знаменская икона Божией Матери - мозаичная, в стиле древних киевских мозаик.
   Несколько веков древний Валаамский монастырь относился к землям Новгородской феодальной республики, а икона Знамения - главная святыня Великого Новгорода.
   Не так уж долго побыли мы в Спасо-Преображенском монастыре - время летело быстро и вот... уже пора идти обратно, к Никоновскому заливу.
   Обратно я и те несколько знакомых, с кем вместе мы ходили, решили идти пешком. Дорога здесь большая - не сбиться, не потеряться. Надо напоследок подышать воздухом Валаама!
   Сошли под гору. У подножия - всегдашние ларьки для туристов... здесь монастырь кончился. Рядом с иконами и крестами лежат на прилавках... талисманы и "обереги". Бедные мы люди - ведь для кого-то нет разницы! Нео-языческий дурман вползает в наши души.
   Когда-то основатели Святого Валаама разрушили языческое капище на острове. Капище тысячу лет спустя норовит вернуться с чёрного хода. Души наши "прибраны и выметены" (Лк. 11, 24-26) для этого. Это зрелище торговли душой - да непременно на святом месте! - стало самым печальным из валаамских впечатлений. Увы, монастырю сейчас принадлежит не весь остров. И Богу принадлежит - не вся наша душа.
   * * *
   Обогнув оконечность Монастырской бухты, мы вступаем в валаамский лес. Шишкин, Куинджи, Фёдор Васильев - кто только не писал эти пейзажи! А художник слова Шмелёв отразил их всё в том же "Старом Валааме":
   "До двадцати часовен на Валааме, по островам, на пустынных дорогах, в дебрях: воистину - глушь святая. Бывало, зайдешь в леса: какая первозданность! Белки тут не боятся человека, и птицы не боятся. Да что белки! Не боится и крупный зверь. Слышишь - трещит по чаще. Стоишь и ждешь. И вот выходит на дорогу... олень? Олень. С ветвистыми рогами. И смотрит, вкопанный, влажным, покойным глазом, - без удивления, без страха. "А, это ты, человек... знаю тебя..." - так будто говорит молчанием, взглядом. И - ничего, перейдет дорогу. Пугает как-то нежданная такая встреча, будто нездешняя. И смутно припоминаются как будто: где-то... такое было.? Пройдешь - и новая встреча, тоже совсем нежданная: часовня. Глушь, дебри непроходимые, а тут, в полумгле заломчика, в часовне, - Богоматерь, лампада, воск, корочка хлеба, оставленная как дар - какому-нибудь доброму лесному зверю: Божий дар. Изумишься: в дебрях лампада теплится! светит не Лику только, а этим дебрям, лесной глуши, чистой природе Божией. "Человек освящает дебри..." - помню, бродили во мне мысли, светлые мысли, рожденные этим светом валаамским. Топили, крыли - "физиологию". Из этих дебрей возвращался я чем-то исполненный, чем-то новым, еще неясным...- благоговением? [...] Места священные, освящённые молитвой. Меняются здесь люди, меняются и звери".
   Зверей я не встречал. Нас сопровождало только солнце. Мы шли по лесному шоссе, и оно шло с нами по веткам чащи. Вот... иногда вдруг ослепительно вспыхнет, как сквозь щель в огромной двери. Иногда станет свечой. Иногда наполнит светом какой-нибудь раскидистый куст - и в листве его разом совместятся весна и золотая осень. Светятся-искрятся черничные листья, папоротники. Павлиньи хвосты - веера чередующихся полос: теней и света, - распускаются на траве. Расходящиеся клинья лучей меж сосен - гигантские перья этого солнечного павлина.
   То одно, то другое в лесу поджигает Солнце. То рождественской Звездой увенчает ёлку, то повиснет шаром на косматой ветке. Пока идёшь, оно идёт вместе с тобой и беспрестанно, беззвучно чиркает спичками стволов... но пожар, несмотря на это баловство, не занимается - перемещается вместе с тобой, а там, где полыхал ещё секунду назад, тут же гаснет.
   "Агиос фотос"! Святой огонь, что сходит в Иерусалиме перед Пасхой - так же не опаляет, не прожигает одежду.
   Кстати, об Иерусалиме и Святой Земле на Валааме много напоминаний.
   Вот попался Гефсиманский скит по дороге... он воскресает, реставрируется. Маленькая шатровая церковка в чаще, на полянке, необычайно уютна и нежна. Светло-деревянный цвет её стен мягко сочетается с незабудочными кровельками и куполами.
   Неподалёку - гора Елеон... Есть на Валааме и свой Иордан, Кедрон, Мёртвое море (озеро Лещево в глубине острова). В Воскресенском скиту в XIX в. устроили точную копию Кувуклии с вложенной частицей настоящего Гроба Господня из Иерусалима.
   Всё здесь призвано напоминать о евангельских событиях.
   Дорогу вдруг пересёк узенький канал, похожий на мокрую после дождя аллею. Вода стояла вровень с зелёными бережками. Идеально прямо, как линия на бумаге, тянулась блестяще-чёрная дорога - вправо и влево от островного шоссе. Судя по карте, она вела как раз к Лещеву озеру.
   И ещё пару раз попадались на пути бывшие водные трассы, проложенные при игумене Дамаскине для хозяйственных нужд - для монастырского судоходства. Каналы соединяли разные бухты и озёра большого острова. Сейчас их в основном уже "заглушила" болотная трава - но остались следы великих трудов братии.
   Каналы - это тоже "визитная карточка" Валаама.
   Удивили валаамские болотца. Казалось бы, весь остров - каменный, гранитный, толщина почвы над "лудой" - всего-то 15-20 сантиметров. Где уж тут взяться болотам - на скалах? А в том-то и дело, что дождевая и талая вода почти не просачивается вниз. Вот и стоят мшистые, полузаросшие лужи в чаще то здесь, то там. Лохмато торчат из них стволы деревьев.
   Зелёные искры майской листвы над тёмными болотами...
   Всё не напрасно - уверуй.
   Сыплется пусть позолота
   С почек цыплячьих у вербы
   В тёмную тайну болота(4).
   И ко всему этому добавляется непередаваемое ощущение Острова. Лес лесом, но остров - это особенная частица земной поверхности, изъятая из прочего мира. Душа чувствует остров и - радуется острову. Вода - священная стихия, она имеет свойство отгораживать от суеты и давать мир душе. Любой остров - как маленькая планета. Мир - сам по себе, а остров - сам по себе.
   Знаю эту тайну по Свияжску, но ещё ярче и глубже ощутил её на Валааме.
  
   Наконец мы вышли к широкому Никоновскому заливу, похожему на отдельное озеро (говорят, очень глубокое - до 80 метров). Белым айсбергом на синеве светился наш "Дмитрий Пожарский". Скалистые уступчатые берега в извилистых "висячих" соснах гигантскими ступеньками сбегали к водной глади, к пристани. Огромные, чётко обрисованные ступени-плиты - словно сам остров, как и монастырь, тоже строил вручную какой-то Зодчий: везде - следы Его кладки. Аккуратно подогнанные гранитные блоки в десятки ярусов.
   Мшистые ступени, трещины - а из трещин вырывается и подлесок-молодняк, и взрослые деревья.
   Удивительны каскады сосновых корней на этих скалах! Одервеневшие осьминоги крепко обхватывают каменные плиты. А с другой стороны посмотришь - густые колоннады. Или - пышные сталактиты в гроте... только деревянные.
   Пора на теплоход - скоро отплываем. Поднимаюсь на палубу, но и с неё всё гляжу на прерывистую линию высоких берегов. Тут берег главного острова раскинулся амфитеатром, а там, у выхода из залива, хребтом гигантского морского зверя торчали из воды округлые скалы. Но и скалы покрыты тем же самым лесом... только кажется против солнца, что он темнее.
   Островки эти - как тени тучек на серебряной воде. Близился закат, крошечные тучки над горизонтом построились в мохнатые цепи. И в точно такие же цепи, как отражение, вытянулись мохнатые от ёлок островки.
   То золотой, то серебряной казалась вода. Перламутрово переливались на поверхности тени и лучи от полуприкрытого кисеёй солнца. Иногда гирляндами огней вспыхивала на мельчайшей ряби солнечная дорожка - как будто лежала, макушкой до горизонта, новогодняя ёлка. И становился цвет бухты - как фон тех росписей в соборе.
   Небо и вода соревновались в красоте. Широкий синий гриб вырос на горизонте - где-то далеко-далеко над необъятным Ладожским озером шёл дождь, мёл бородой.
   Говорят, особенность Валаама - необычайно частая, почти до нереальности, смена погоды: иногда по нескольку раз в день. Что ж, Валаам похож на сон... значит, и погода здесь тоже подчиняется законам сна.
   Мы отчалили. Ринулись за нами чайки. Медленно выходили мы их бухты, сопровождаемые крикливым воздушным шлейфом.
   Картинно проплыли мимо нас островки, сторожившие выход из фьорда, и бескрайняя Ладога распахнулась простором тысяч нерасчерченных путей - в любую сторону света, куда хочешь... увы, кроме Валаама.
   А Валаам... Валаам вдруг начал на глазах занавешиваться туманом, уходя от нас туда, откуда появился.
   Туман поднимался густо и стремительно, на глазах, как пиротехнические дымы. Остров одновременно с разных сторон заволакивала дымовая завеса. Шевелилась белая вата. Мутные валы надувались ветром, как паруса. Их быстро взметало от воды до самых верхушек сосен. И там они продолжали шевелиться и таинственно менять свою форму. Дым подымался, конечно, беззвучно, но казалось, можно услышать, как он шипит и сипит.
   Туман выступал на фоне зелёного острова, как пух на тополе. Повисал хвостами на высоких берегах, сбивался в комья у подножия. Призрачные рати тумана штурмом брали высокие берега, взмётывались на сосновые бастионы, прорывая оборону... а вместе с ней - и всё обозримое мироздание, разом продырявленное пробелами хаоса.
   По закону сказки, Валаам должен был исчезнуть так же как и появился.
   Север закутывался призраками своих растаявших снегов. Север спешил сокрыть свои тайны. И тайну тайн - святой Валаам.
  
   (1). На древнеугорском языке.
   (2). До революции главными "воротами" Валаама был Монастырский залив у самых стен обители... к сожалению, несудоходный для больших кораблей.
   (3). Собор Валаамских святых (празднование 20 августа - на второй день Преображения Господня) включает много имён древних угодников Божиих, подвизавшихся на Валааме, а затем основавших другие монастыри - соответственно, в тех монастырях и почивают их мощи. Это преподобные Авраамий Ростовский, Арсений Коневский, Корнилий Палеостровский, Савватий Соловецкий, Александр Свирский, Адриан Ондрусовский, Афанасий Сяндемский, Евфросин Синозерский, Герман Аляскинский. Есть здесь и имена нескольких святителей, самый известный из которых - Геннадий Новгородский. В собор включены и 34 мученика, убиенных шведами в 1578 г., и несколько новомучеников и исповедников ХХ века.
   (4). А. Каримова
  
  
  
  
   Александро-Свирский монастырь
  
   Странно, что у небесных чудес есть земная география...
   Во всех дореволюционных путеводителях отмечалось: Свято-Троицкий Александро-Свирский монастырь находится "близ города Олонца". Олонец был центром одноимённой губернии. Он известен как один из древнейших населённых пунктов Приладожья (впервые упомянут ещё в 1137 г. как поселение; "государева крепость" - с 1648 г.)
   Сейчас правильней сказать, что монастырь находится близ Лодейного Поля: и относится он к Лодейнопольскому району Ленинградской области, и добираются к нему паломники и туристы в основном оттуда - от крупного транспортного узла на Свири. Но Лодейное Поле - "молодой" город, всего-то начала XVIII века. Поэтому, говоря исторически, отнесём древний Александро-Свирский монастырь к окрестностям древнего же Олонца... и на этом поскорее закончим краткую географическую справку. Великая обитель относится не к земным городам, а, скорее, к Царству Небесному.
   Пять веков назад произошло здесь одно из величайших чудес новозаветной Церкви. В 2006 г. монастырь торжественно отметил 500-летие таинственнейшего события, о котором и пойдёт речь. Мне довелось побывать там лишь раз в жизни - в мае 2007-го (с теплохода, через всё то же Лодейное Поле). Но и одно краткое посещение вызвало ту радость, которой хочется поделиться.
   Наверное, многие слышали о преподобном Александре Свирском, основателе монастыря, одном из самых известных святых Русской Православной Церкви.
   Родился Преподобный в 1448 г. в здешних, свирских краях. В миру он носил имя - Амос, в честь ветхозаветного пророка, в день которого явился на свет. В 19 лет тайно от родителей ушёл на Валаам(1). Долго и усердно подвизался послушником и лишь через 7 лет сподобился пострига. Став монахом, удалился на уединённый островок Валаамского архипелага (ныне - Святой остров, а на нём - скит преп. Александра), много лет жил отшельником, целиком отдавшись молитве и безмолвию. Но Господь лишь воспитывал Своего подвижника на Валааме, чтоб возжечь светильник "для просвещения и спасения многих". И светильник этот должен был возгореться гораздо ближе к родине Преподобного - на Рощинском озере близ Свири. Ещё когда юный подвижник шёл на Валаам и заночевал у этого озера, явился ему дивный свет. И услышал он Голос, повелевший ему через много лет - когда будет знак, - вернуться сюда и основать обитель. Наконец знак явился: святой вновь услышал на молитве Голос и увидел в окно кельи "как бы перст, указующий" в сторону обетованного места. Узнав об этом видении, валаамский игумен благословил преп. Александра покинуть остров и отправиться в путь.
   Так в 1484 или 1485 году(2) Преподобный основал келью на месте будущего великого монастыря. Первые 7 лет он жил совершенно один, "не видя человеческого лица, не вкушая хлеба и питаясь лишь плодами леса". Наконец, случайно во время охоты на жилище отшельника набрёл боярин Андрей Завалишин (будущий преп. Адриан Ондрусовский). Обрадовался он встрече со святым человеком и стал часто его посещать, а после многих бесед, проникнувшись благодатью, сам покинул мир и принял постриг на Валааме.
   Так место подвигов преп. Александра стало известно и... перестало быть уединённым. Потянулись к Преподобному люди, послелилсь рядом с ним другие иноки, расчистив лес, построив кельи, обустроив пашню и огород. Тогда, по-прежнему стремясь к уединению, святой устроил себе "отходную пустынь" в 130 саженях от первого места, уже превратившегося в немалую общину.
   Именно на новом месте произошло величайшее чудо, какого ещё не было со времён ветхозаветного Авраама:
   "В 1506 году, на 23-м году пребывания преподобного Александра в заповедном месте, ему было явление Живоначальной Троицы. Преподобный молился ночью в пустыни. Вдруг воссиял сильный свет, и святой увидел вошедших к нему Трех Мужей, облаченных в светлые белые одежды. Освященные небесной славой, Они сияли чистотой ярче солнца. Каждый из Них держал в Своей руке жезл. Преподобный получил повеление возвести храм и устроить обитель. "Возлюбленный, как видишь Говорящего с тобою в Трёх Лицах, так и созижди церковь во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Единосущной Троицы. Я оставляю тебе мир и мир Мой подам тебе", - сказал Господь преподобному. И тотчас святой подвижник увидел Господа Иисуса Христа с простертыми крылами, словно по земле ходящего, и Он стал невидим".
   За этим, казалось бы, коротким эпизодом жития слышится гул события вселенского, вневременного, бытийного - откровение Самого Бога, "как Он есть".
   "Новозаветным Авраамом" стал в русской и вселенской истории преп. Александр - единственный из всех святых Нового Завета, сподобившийся ещё в жизни сей зреть Св. Троицу. Во всяком случае, единственный, о ком осталось такое свидетельство.
   Сразу после чуда, на указанном Богом месте (прежнем месте подвигов Преподобного) был построен храм во имя Живоначальной Троицы - деревянный, а с 1526 г. - каменный. Составилась Троицкая обитель.
   Сам преп. Александр, скончавшийся в 1533 г., был погребён в "отходной пустыни", близ места дивного видения (вообще-то, по великому смирению, он, как и св. Нил Сорский, завещал: "Свяжите тело мое грешное по ногам верёвкой и отволочите его в болотную дебрь и, закопавши во мху, потопчите своими ногами", но потрясённые братия ответили, что не смогут этого исполнить).
   Позже там был устроен Преображенский собор и множество новых келий - устроилась Преображенская обитель.
   Так исторически составился двуединый Александро-Свирский монастырь с соборами Троицы и Преображения Господня.
   Сейчас, после долгого советского запустения - "Свирьлага" и психбольницы, - Троицкая его часть ещё не до конца отреставрирована, Преображенская же "отходная пустынь" восстановлена так, будто никогда и не разорялась.
   Две обители, составляющих одну - это два каре корпусов. Крепостных стен, характерных для многих древних монастырей, у Александро-Свирского нет. Правда, сохранился заглохший ров возле Троицкой части обители, ставший совсем уютным, "садово-парковым"
   Он давно превратился в простую травяную ложбинку с чудесным каменным мостиком, по которому уж никто не ходит: мостик - в нескольких шагах сбоку от нынешней дороги. Встала над ложбинкой ёлочка, скромно глядится в лужицу.
   Экскурсии здесь водят монастырские трудники, имеющие специальное благословение. Светские экскурсоводы умолкают у ворот обители - таков порядок. О благословенном месте и рассказывать должно - по благословению. Женщина-экскурсовод в платочке - или лучше сказать, "путеводитель", - встретила нас у юго-западных ворот Троицкой обители, у таинственного сумрачного прохода.
   Очень люблю такие вросшие в землю старинные арки - от них куда более радостно-трепетно на душе, чем от парадных, разукрашенных врат. Таинственность вхождения в освящённое пространство - непостижимого перехода за несколько шагов с обычной земли на святую! - эта таинственность гораздо глубже ощущается, когда никакая внешняя "красивость" от неё не отвлекает.
   Здесь все украшения - несколько жёлтых одуванчиков перед истёртой и облупленной каменной дугой. Века вогнали её в землю, но Бог - выше веков, "прежде всех век..."
   Проходишь этой аркой во внутренний двор и почти упираешься в древнюю Покровскую церковь. Если её обойти, то к северу от неё воздвигнется седая громада Троицкого собора, к северо-востоку - лёгкая трёхшатровая звонница. В нынешнем виде всё это было отстроено в XVII веке, когда монастырь оправлялся от троекратного разорения Смутного времени - в 1613, 1615, 1618 гг. Первые же каменные церкви (на их фундаментах стоят нынешние) появились ещё при жизни Преподобного: Троицкий собор в 1526 г., Покровская церковь - в 1533. С Покровской церковью тесно связана история ещё одного великого "посещения" в жизни преп. Александра:
   "Когда заложили основание храма, то на месте алтаря преподобному явилась Божия Матерь с Младенцем в окружении множества Ангелов. Царица Небесная обещала исполнить молитвы праведника об учениках. "И не только при животе твоем, - сказала Она, - но и по отшествии твоем неотступной буду от обители твоея, подавая неоскудно всё потребное. Смотри же и наблюдай, сколько иноков сошлось в твою паству, которая должна быть наставлена тобою на путь спасения о Имени Святой Троицы". При этом преподобный узрел множество иноков, которые впоследствии подвизались в его обители".
   Можно с точностью до метра указать место явления Пресвятой Богородицы. Именно на нём стоит алтарь Покровского храма, похожий на круглую башню, прильнувшую к небольшому белому четверику. Четверик церкви взметнулся дивной горкой маленьких кокошников, расцветших в три яруса и сходящихся к скромной шлемовидной главке.
   Но во всей полноте "узорочная" красота Покровской церкви - с трапезной палатой, с крыльцом, с "часозвоней", - открывается лишь со стороны Троицкого собора.
   В этом слитном "тереме" с чудесным скоплением башенок, надкрылечных шатров, кокошников есть что-то и ярославское, и ростовское, и - сугубо северное. Трубы над крышей, как в Ростовском кремле, сделаны в виде островерхих игрушечных башенок с флюгерками. Снизу кажется, что башенки едва больше скворешника по размерам. Часовая башня - "часозвоння", - куда крупнее их. Она почти один к одному повторяет башенку над Святыми вратами Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле. Часов на ней нет (пока нет?) - только таинственный пустой кружок, начерченный на белой стене... словно напоминание, что здесь Времени не существует. Где Святая Троица - там времени нет!
   Трёхшатровая колокольня - пожалуй, самый запоминающийся "знак" Александро-Свирского монастыря. Монастырь Пресвятой Троицы даже в силуэте своём запечатлел троичность. Преподобному Александру явились Три Ангела, нам же в напоминание об этом ещё издали являются три шатра.
   Тем, кто был в Угличе или Вязьме, сразу вспомнятся тамошние храмы-трикирии... только там храмы, а здесь - звонница. Трёхшатровая звонница - ещё более редкое явление, чем трёхшатровый храм.
   Колокольный звон - всегда славословие Богу. А любая колокольня - всегда благодарственный дар - от земли Небу. Колокольня всегда свидетельствует о Небе, сводит Его дыхание на нас.
   Троицкий собор, хоть и высок, но кажется приземистым и необыкновенно широким. Все его очертания являют нарочитый и разительный контраст с лёгонькими шатрами соседней звонницы. Галерея на низеньких арках - как крытый мост, только идущий по периметру - раздвинула его во все стороны. Единственный купол - а когда-то, изначально, их было пять, - своей толщиной и мощью подчёркивает суровую монолитность храма. Северный храм! Северный исполин. Надёжно рядом с ним.
   Перед арками галереи насыпан булыжник - узенькая символическая ленточка мостовой, отчеркнувшая храм от остальной земли. Заходишь внутрь - через широченную галерею в основной объём.
   Фрески сохранились шапкой - на сводах и верхней части стен, лишь кое-где спускаясь до пола.
   Фрески эти - уже совсем не те, что в XVI - XVII веках. Они были порядочно разбавлены новыми веяниями, но всё же стали "лебединой песней" уходящего древнерусского изографного искусства. На смену им повсюду в России врывалась в храмы масляная живопись в европейском вкусе - и только в некоторых церквах, как здесь, ещё работали мастера старой школы. Уже не прежние "золотые" имена, но... как бы многоточие после великих имён: Гурий Никитин, Дмитрий Плеханов... Работали, как Бог научил... и - насколько смогли вместить Его научение, прикоснулись к краю ризы своих светоносных предшественников.
   Кончался XVII век - "золотой" и для Свирской обители, и для всех русских монастырей. "Золотой век" русского зодчества и фресковой живописи. В 1698 г. Троицкий собор расписала артель тихвинских мастеров, в 1715 г. - костромских. Сохранились имена тихвинца Ивана Иванова и новгородца Родиона Сергеева, под руководством которых писались те первые фрески. В XIX в. стенная живопись дважды "поновлялась". В советское время она отсырела и обветшала настолько, что кое-где на полметра отставала от стен. При реставрации 1960-х годов отставший слой левкаса прибивали к стене специальными гвоздями...
   Но самое чудесное, что фрески сами начали обновляться после возрождения обители в 1997 г. Изображения год от года светлеют, краски становятся всё ярче, насыщенней. Особенно заметно "свежеет" синий фон. Один из реставраторов, трудившихся здесь почти 40 лет назад, приехав в монастырь в 2001 г., с изумлением спросил: "Кто у вас работал над фресками!?". "Никто, это они сами", - ответили ему.
   О чуде обновления древних, потемневших икон слышали, наверное, все верующие. Чудо обновления фресок встречается реже. Но Александро-Свирская обитель - особенная во всём. Здесь повсюду чувствуется дух её основателя, святого Боговидца. Воскресает его обитель - значит, воскресают и росписи.
   От старинных фресок захватывает дух в любом храме. В таком высоком, могучем как Троицкий - тем более! Огромный Лик Господа Вседержителя смотрит из необъятного светлого купола. В парусах сводов - райские обители, с такими же "детскими" деревцами на белом фоне, как на свияжских фресках XVI века. С густо высыпавшими красными плодами на зелёной листве. Со святыми под сенью этих "древес".
   На столпах - не отдельные святые, а целые сюжеты: Лествица Иакова, явление Трёх Ангелов Аврааму... опять косвенное напоминание о чуде.
   В нижнем ярусе стен - Страстной цикл.
   Ровно висящий на Кресте Христос - и перекосившаяся, изломанная фигура нераскаянного разбойника по левую Его руку. Крест же благоразумного разбойника стоит так, что лик раскаявшегося обращён ко Христу. Редкое изображение трёх голгофских крестов в таком глубоко символичном расположении.
   По краю северо-западного окна вертикальной цепочкой изображены падающие вниз головой "ангелы сатанины". Кажется, будто низвергнутые бесы сыплются прямо из окна. Окно - носитель света, - символ Царства Небесного, откуда выпали бывшие ангелы света, сразу же как только отделились в своей гордыне от Бога.
   Изломана гранью оконного проёма зубастая пасть адского Зверя внизу: изображение его на изломе - знак Победы над ним. Знак того, что он не принадлежит Жизни, а есть лишь - нежить, не-жизнь... потому и изображать его "на общих основаниях", на ровной стене (то есть наравне с живыми) - не должно...
   Выходим опять во двор.
   Тишина и неземной покой. Николин день, но в Троицкой обители - почти никого. Живут-то все в Преображенской части. Братия - на послушаниях, паломников, кроме нас, не видать. Только птицы чирикают. Пасмурно, но тепло. Небо кажется ближе от маленьких капелек задумавшегося, да так и не разразившегося дождя. Эти капельки (которые можно было бы назвать первыми, если б за ними последовали другие) никого и не намочили, только окропили... ну, как если б мы стояли в задних рядах, а Священник впереди щедро обмахивал всех кропилом. Перед Небом-то мы все - в задних рядах...
   Этой полуразорённостью и бывшей "психиатричностью" Троицкая часть монастыря поразительно напоминает наш Свияжск с его древнейшими осквернёнными святынями. Меж Свияжском и Свирской обителью есть какая-то неразгаданная духовная связь: недаром в Сергиевском храме Свияжска есть фреска 1604 года, где Св. Троице предстоит не только преп. Сергий Радонежский, но и Александр Свирский... пожалуй, это древнейшее сохранившееся в России фресковое изображение преп. Александра. Надо отметить и то, что преп. Александр был одним из тех святых, которым горячо молился Иван Грозный перед походом на Казань - стало быть, и его небесным заступничеством был вымолен для обращения в Православие наш край.
   Дух мест очень похож - и святостью, и поруганностью... и воскресением после поругания. Всё здесь было мне привычно: будто Свирский монастырь стоит - через речку напротив Свияжска и бываю я тут каждое лето... Который день дышу этим воздухом, который раз стою, забыв о времени, под этими фресками, молюсь у раки преп. Александра...
   Нетрудно с первого же взгляда возлюбить какое-то место, если чувствуешь, что любил его всегда.
   Выходим мы из Троицкой части монастыря уже другими, западными воротами. Метров на двести вытянулась здесь аллейка от Троицкой до Преображенской обители. Справа от неё, под кручей - широкое и длинное Святое озеро: вдоль южного его берега и вытянулся весь монастырь. До основания монастыря озеро именовалось Рощинским...
   Зеркало! Не колышется, ровно отражает широкий лесной ободок. Стоят перед зеркалом светлые букеты цветущей черёмухи... а дальний берег - хвойный, тёмный. Вроде, и неглубока впадина, которую заполнила вода - но кружит голову белая бездна неба, опрокинутого в ней.
   На то и Святые озёра при монастырях, чтоб отражать небеса!
   Оглядываюсь на удаляющуюся Троицкую обитель. Сквозь лиственницы и черёмуху прорастают всё выше и выше над развалинами келий огромный соборный купол и троеверхая звонница. Вот встанешь за ёлкой... и кажется, будто шатры выросли прямо на еловой ветке!
   А вот впереди уж просвечивают белые стены Преображенской обители. И уходит аллея прямо под своды, под надвратную церковь.
   Мы прошли аркой, и открылась панорама широкого двора с собором и колокольней. Встала в небе живописная горка зелёных куполов со сместившейся вправо вершиной: пять луковок над собором и шестая, как бы чуть съехавшая - над его южным приделом. Левее вознеслась столпом четырёхъярусная колокольня. Над крестами в облаках вдруг, как по волшебству, открылся просвет - "окно в небе". Яркое, торжествующее! Собор, как Царь, застыл в его серебряном огне.
   Преображенский собор...
   Это - тот самый храм, при закладке которого 17 апреля 1641 г. были обретены нетленные мощи преп. Александра. Сам собор был освящён в 1644 г. Святые мощи почивали и сейчас почивают в его южном приделе - приделе преп. Александра Свирского(3).
   Совсем немного нам дали времени, чтоб приложиться к святыне. Стеклянная крышка раки была поднята, и мы целовали самый покров на нетленном теле тайнозрителя Святой Троицы.
   Потом в этом же соборе приложились к Плащанице Христовой.
   Да, в Александро-Свирском монастыре хранится фотокопия Туринской Плащаницы Спасителя. Зримое откровение о Боге - на том месте, где преп. Александр сподобился своего откровения. Кому непосредственная Встреча, кому - хотя бы вот так...
   Оба чуда - и Плащаница, и нетленные мощи, - свидетельствуют о Воскресении: Христа и всех нас во Христе.
   Покидаем собор, идём к выходу из монастыря, оглядываемся. Большой гранитный крест напротив алтаря напоминает валаамские гранитные кресты. Торжественно-чёрный на фоне белоснежного собора(4). Завтра мы будем на Валааме!.. звучит как сказка.
   Почти все святыни Александро-Свирского монастыря - в Преображенской его части. Здесь у ворот, с внутренней стороны - часовня на месте явления Святой Троицы. Удивительно, когда сам присутствуешь на месте чуда из чудес! Никакие рассказы это не передадут...
   С внешней же стороны ворот, чуть сбоку - часовенка над святым источником преп. Александра Свирского. Возле неё завершается наша экскурсия.
   * * *
   Прошло два года, и я как-то по-особому ощутил мелькнувшую тогда перед глазами святыню. В тот день мне оказалось не по силам по-настоящему обнять её душой. Нужно было время, нужен был взгляд памяти. Большое видится на расстоянии. Безотчётная радость неустоявшихся впечатлений постепенно сменилась чётким осознанием, что это место вошло в мою жизнь. Оно теперь - со мной... более, чем в тот час, когда я телом был там!
   Есть святыни, которые забирают тебя целиком в первое же мгновение, как ты их увидел. Но есть и другие, которые впитываешь годами. Год или мгновение - не важно: для Бога это одно и то же.
   Александро-Свирский монастырь оказался мгновением, по значению растянувшимся в моей жизни на годы.
  
   (1). Позже родители узнали, где их сын. Уговорить его вернуться они так и не смогли. Вскоре же, по его молитвам, и сами приняли монашество с именами Сергий и Варвара.
   (2). Обычное расхождение на год для всех случаев, когда приходится переводить даты с календаря "от сотворения мира" на привычное нам летоисчисление от Рождества Христова. Надо учитывать, что год начинался с 1 сентября.
   (3). Изъятые в 1918 г., мощи преп. Александра были повторно обретены в 1998 г. - в Петербургской военно-медицинской академии. Сохранность мощей уникальна: Преподобный выглядит почти как только что усопший .
   (4). В Преображенской части издревле располагалось братское кладбище. Возле самого алтаря собора погребён архимандрит Агафангел († 1909) - подвижник рубежа XIX - ХХ вв., знаменитый настоятель обители: он обустроил пошатнувшееся хозяйство, заново благоукрасил обветшавший монастырь, но главное - возродил древний общежительный устав, не дав обители "обветшать" духовно.
  
  
   Макарьевский Желтоводский монастырь
  
   Праздник Николы Чудотворца "вешний", 22 мая - вообще какой-то особый в моей жизни. Ровно через год после Александро-Свирского монастыря, день в день и даже час в час, тоже с теплохода и в точно такую же погоду я побывал в другой великой Свято-Троицкой обители - только уже не северной, а нашей, поволжской - Макарьевской Желтоводской.
   По величию ансамбля, по мощи крепостных стен, по размерам собора - это один из нескольких самых больших монастырей России. Из древних женских с ним может сравниться разве что Новодевичий в Москве.
   Впрочем, женской Макарьевская обитель стала лишь в XIX веке. Мужской монастырь в 90 верстах от Нижнего Новгорода основал ещё преп. Макарий Желтоводский в 1435 г., а два века спустя возродил после татарского разорения местночтимый подвижник старец Авраамий. Почти всё, что стоит сейчас в монастыре, составляет его многоглавый кремль и отражается облачно-снежным видением в Волге, было возведено в XVII в.
   Могучим каменным бастионом монастырь вклинился в Волгу. Река - точнее, Чебоксарское водохранилище, - омывает его с юга и отчасти с востока. Угловая юго-восточная башня дальше всего "забралась в русло". Когда идёшь вверх по течению, нос корабля смотрит на алтарь Троицкого собора - огромного, словно перенесённого в здешние лесистые края прямиком с Соборной площади Московского Кремля. А белые стены и башни поразительно напоминают казанский кремль.
   Но панорама всего монастыря открывается только с юга. Там - главное русло. Там - Святые врата, с нарядной Михаило-Архангельской церковью. Она небольшая, но вся устремлена вверх - пятью полуслитными узорно-белыми вазами с зелёно-золотыми макушками. Арка ворот под ней кажется издали совсем маленькой. Очень нарядны её наличники, с двумя кокошниками над каждым. За ней встаёт пучок других пяти свечей - Успенская трапезная церковь: тоненькие-тоненькие свечки на крещатых бочках, чистые-чистые, нежно светят даже в хмуром, дождливом небе. Осветляют его. Боковые кресты - простые, средний - кованый, ажурный, расцветший.
   Шатровая зеленоверхая колокольня - второе по высоте сооружение после Троицкого собора, - встаёт чуть левее этих ярких золотых паникадил. Есть и ещё один храм - просто крепостная башенка с куполом: церковь св. Григория Пельшемского - ученика св. Макария.
   Четыре цвета строгого монастырского кремля - белый, золотой, серебристый и зелёный. Всё это - средь нескончаемых волн дремучего берегового леса, над главной рекой Руси. Множество зелёных кровель словно напоминают своим цветом о Троице - престольном празднике обители.
   По-мирскому говоря, это какой-то заповедник всего самого лучшего, что только есть в русском монастырском зодчестве. Духовно же, это - идеальный образ Града Божьего на Земле... по стройности своей архитектурно-богословской идеи сравнимый разве что с Ростовским Кремлём. Тот же правильный четырёхугольник с круглыми башнями по углам и квадратными - по центру каждой стены (эти квадратные башни - как концы невидимого равноконечного Креста). В монастыре - пять церквей. Огромный собор - как Сам Христос, небольшие храмы - как четыре Евангелиста.
   Причал - прямо у надвратной Архангельской церкви. Вот и арка ворот.
   Время превратило её когда-то многоцветные фрески в чёрно-белые. Побелевшее пламя едва выделяется неровным силуэтом - как седые волосы или выцветшая на солнце трава. А может, "морской зверь каракатица" (когда-то это была - геенна огненная. Вся роспись Святых врат здесь, как и во многих монастырях, посвящалась Апокалипсису).
   За воротами нас встретила старенькая монахиня, несущая послушание экскурсовода. Одна женщина из нашей группы сразу узнала её и радостно, тепло поздоровалась: "Пять лет назад тоже вы проводили у нас экскурсию... Помните меня?.. я ещё спросила у вас... и вы мне тогда посоветовали..." И что удивительно, эта старушка-монахиня - действительно, вспомнила!..
   Перед нами - монастырский двор-сад, осенённый со всех сторон куполами. Успенская двухэтажная церковь - как белый корабль о двух палубах. Как рубка Христа-Кормчего, возвышается основной объём с пятью сигнальными огнями. Он вытянут перпендикулярно "кораблю": по три кокошника - над боковыми стенами и целых шесть - со стороны алтаря. Чудный пятисвечник Успенского храма показался мне самым красивым в монастыре: самым неотрывным для моего взгляда все три часа пребывания здесь.
   Шатровая колокольня к юго-западу от "Успения" - и высока, и широка. Это не тоненькая "ярославская свеча", стремительно пронзающая небо. Это - Царица, стоящая горделиво в дорогом уборе, взирающая свыше на купола маленьких церквей. Только Царь-Собор величавей её. Мохнатая живописная сосёнка на её фоне - как тёмное бархатное опахало. Если б этой сосёнки в пейзаже не было, её стоило бы нарисовать.
   Окружена кустами чудесная беседка с крестом: восемь белых колонн, зелёный купол над ними. Посреди беседки - камень-плита. Это - часовня над могилой старца Авраамия, возобновителя монастыря в XVII веке, местночтимого подвижника. К нему на могилу приходят во всех тяготах и заботах, как к живому духовнику обители. И всегда после встречи с ним, после молитвы "на камне", легче становится на душе... Я и сам это испытал.
   Дворик скромно, неброско цветёт. Чувство ухоженности, необыкновенной чистоты внешней и внутренней. Помню лиловые и жёлтые ирисы под маленькими, игрушечными ёлочками. По духу сокровенной, таящейся радости они напоминают Лилии на иконе Благовещения.
   Мы обходим главный собор, оставляя знакомство с ним на потом, и оказываемся в северной части обители, занятой в основном садами и огородами. Здесь белеет Макарьевский храм 1808 года, в стиле классицизма - самый молодой в монастыре. Колоннадой он соединён с Троицким. Спрятался за ним - от святых врат совсем не видать. Его колонны и полусферический купол удачно отделены от цельного ансамбля XVII века в некое другое пространство. И там он смотрится гармонично.
   Макарьевский храм - хранитель главной святыни обители: ковчежца с мощами основателя монастыря. Ковчежец маленький... и такой же круглый, как сам храм. В нём - не просто частица мощей, а сама честная глава преп. Макария. Совсем недавно передали святыню из Макарьевского Унженского монастыря, где почивает великий подвижник.
   В сонме великих святых Земли Русской преподобный Макарий занимает особое место. Сразу три древних монастыря Поволжья носят его святое имя. Кроме Макарьевского Желтоводского монастыря, это и Макарьев Унженский в Костромской земле, на берегу речки Унжи, и Макарьевский Свияжский в земле Казанской. Можно сказать, что вся Волга освящена именем преподобного Макария.
   Он жил чуть позже Сергия Радонежского и был младшим современником его святых учеников, также основавших великие монастыри: Кирилла и Ферапонта Белозерских, Саввы Звенигородского... То была эпоха величайшего расцвета русского монашества. Не только ученики преподобного Сергия, но и ученики его учеников основывали великие обители от крайнего Севера до тогдашних южных рубежей Московской Руси.
   Преподобные Сергий Радонежский и Макарий Желтоводский не встречались в земной жизни, однако друг, "собеседник" преп. Сергия свт. Дионисий Суздальский стал духовным отцом преп. Макарию.
   Именно он принял его в послушники Вознесенского Печерского монастыря под Нижним Новгородом, когда мальчику было всего 12 лет.
   Долгая жизнь выпала преп. Макарию. Избрав иночество еще в детстве, он подвизался до самой своей кончины в 1444 году. 95 лет продолжался его земной путь. Из них более 80 лет - в монашестве.
   Уже в старости Преподобный основал Желтоводский монастырь (1435 г.), посвятив его, как и преп. Сергий, Пресвятой Троице. Как и Радонежский Чудотворец, он искал уединения - и нашел его... но очень ненадолго. К его келье-пещерке, выкопанной на левом берегу Волги близ впадения Керженца, стали стекаться люди со всех концов, прося принять их в братию. Среди них были и мусульмане, и язычники - татары, мордва, чуваши из соседних земель (здесь была самая граница России с медленно распадавшейся Ордой). Всех их крестил преп. Макарий в озере Желтом, которое с тех пор стало именоваться Святым. Макария Желтоводского смело можно назвать одним из первых христианских просветителей Среднего Поволжья - предтечей великих святителей Гурия, Варсонофия и Германа Казанских.
   1439 г. - знаменательная дата. Год основания Казанского ханства Улу-Мухаммедом, год его опустошительного похода на Москву - и пленения преп. Макария во время этого похода. Желтоводский монастырь был разорен (и целых 2 века потом не возрождался!), все братья либо перебиты, либо уведены в плен в Казань.
   Улу-Мухаммед, хоть и был мусульманином, чтил преп. Макария как несомненного праведника и Божьего человека. Он отпустил его из плена - с единственным условием больше не селиться на Желтом озере. Преп. Макарий упросил хана освободить вместе с ним и других пленников. Хан отпустил с ним, по одним данным, 40, по другим - 400 человек. Все они двинулись вверх по Волге, в родную Русь. Первая их ночная стоянка в 30 километрах от Казани, где преп. Макарий вознёс благодарственные молитвы за освобождение - это и есть место будущей Свияжской Макарьевской пустыни. Там, уходя, Преподобный поставил памятный крест - и по преданию, завещал своим духовным детям: когда только будет возможно, основать на этом месте обитель в благодарение Спасителю, в честь светлого Его Вознесения. Именно в праздник Вознесения Христова совершилось освобождение пленников... Исполнить это завещание удалось лишь 2 века спустя. Сам же св. Макарий, уходя дальше на север, основал обитель на реке Унже, где и упокоился спустя пять лет.
   Местночтимым святым он стал почти сразу после кончины. Всероссийское же прославление состоялось в 1619 г., по возвращении из польского плена патр. Филарета (по собственному свидетельству, тот получил освобождение именно небесными молитвами св. Макария).
   Через год после прославления св. Макария, обитель его на Жёлтом озере была восстановлена монахом Авраамием, которому святой сам не раз являлся во сне, повелевая это сделать. Родом Авраамий (в миру - Алексей) был из Мурома, а вот подвизался недалеко от Казани, в Тетюшском монастыре. Видимо, Господу было угодно, чтобы возобновитель монастыря явился из тех же земель, откуда два века назад пришли разорители.
   * * *
   После Макарьевского храма мы зашли наконец в главный, Троицкий - куда давно уже рвалась моя душа, заранее чуя ожидающую там великую фресковую благодать.
   Фрески здесь - XVII века, ярославские по стилю, но ансамбль их беспримерно грандиозен - в самом Ярославле не найдётся ни одного храма, хоть сколько-нибудь сопоставимого по размерам(1). Вообще, насколько я могу судить, здешний древне-фресковый комплекс - один из трёх самых больших в России. В один ряд с ним могут встать лишь росписи Успенского собора Троице-Сергиевой лавры и Софийского собора Вологды. Стенопись Успенского собора Московского Кремля сильно "поновлялась" в XIX в., и потому собственно древних фресок в нём сохранилось не так уж много.
   Пёстрые ленты горизонтально разлиновали стены монастырского собора в восемь рядов! В обычном храме при такой многоярусности росписи получились бы - неизбежно узкие. А здесь - громадные. Захватывает дух. Мгновениями кажется: сердце не выдержит созерцания такого величия. Фрески эти способны лечить силою Божией, зримо явленной в благодатной красоте. Больной человек, зашедший в собор, под их намоленную сень, чувствует большое облегчение.
   Трещин и язв много - но от них фрески кажутся ещё древнее. Кажется, будто они даже не древние, а вечные. Это настоящая энциклопедия библейских сюжетов - и евангельских, и ветхозаветных.
   Местами росписи яркие - лазурно-золотисто-пунцовые: как густая рожь с васильками и маками. Россыпи цветов необъятного многополосного поля, распаханного и засеянного Богом - это бесчисленные святые. На других участках стен всё иначе: вместо синего - чёрный, вместо золотого - смутно-белесоватый, вместо пунцового - чуть заметный грязно-розовый... Будто поле высохло! Нет, это не ад. Это следы советского владычества, отметины пожара 60-х годов, когда было здесь зернохранилище... Так и стоит собор: наполовину отреставрированный, наполовину - сажисто-тёмный.
   Купола изнутри - как светила. Смотришь снизу - по восемь лучиков узких окон брызгают от каждого круга во все стороны. И всё это - в какой-то почти космической высоте! Почти не разглядеть на таком расстоянии Лик Господа Саваофа в боковом куполе - но от этого Он ещё таинственней. Страх Божий охватывает от созерцания этого неземного Силуэта, в багряно-красных, пасхальных и бело-рождественских тонах, с неизменными лепестками-треугольниками в нимбе.
   Искалечен каким-то кольцом Лик Христа в центральном куполе (купол рухнул в 1859 г., восстановлен с росписью в 1910 г., но... в советское время ему опять не повезло).
   Уходят Туда великие круглые столпы, как башни. Именно не столбы, а столпы - от земли до Неба! Воздвиглись на них святые... или, наоборот, они воздвиглись из святых. Когда стоишь у их подножия, кажется, что приникаешь к Небесным Башням, что над тобой - Крепость-Град.
   Люстра висит где-то внизу - кажется, будто привычный мир перевернулся. Люстра, которая должна быть вверху, спустилась ближе к тебе, земному, а не к Небожителям, свет которых слишком иноприроден ей.
   На юго-восточном столпе - уникальное изображение св. Христофора с собачьей головой. Говорят, до наших дней во всём мире сохранилось лишь одно изображение его с лошадиной головой - в нашем Свияжском Успенском монастыре... и видимо, одно - с собачьей, - здесь.
   Есть апокрифическое объяснение столь странного облика святого: он якобы выходец из мифической страны киноскефалов, где все такие. Как известно, еще со времен Геродота (5 век до РХ) повелось про дальние, неизвестные земли писать небылицы. Так было в античности, но народная молва сохранила подобные сказания еще дольше. Другая, облагороженная версия: просьба к Богу самого юноши Христофора дать ему скотскую внешность, чтобы постоянные взгляды женщин на его необычную красоту не мешали сосредоточенно-молитвенной, аскетичной жизни.
   Обе версии, разумеется, апокрифичны - и начиная c XVIII в. Церковь усиленно с ними боролась: все подобные изображения св. мученика Христофора уничтожались или переписывались. Каким-то образом две фрески уцелели именно у нас, в Поволжье.
   * * *
   Заходим ещё в Успенскую трапезную церковь - подымаемся на второй этаж. Там - огромная палата, по типу московской Грановитой: своды опираются на квадратный столп посередине. Эта некогда очень роскошная трапезная - памятник знаменитой Макарьевской ярмарки, проходившей у стен монастыря в XVII - XIX веках. Здесь вкушали пищу не сами монахи, а знатнейшие и богатейшие богомольцы - купцы, завернувшие с ярмарки помолиться преп. Макарию, которого они почему-то (видимо, единственно по соседству места) считали покровителем торговли.
   Ярмарка два века была и кормилицей, и... бичом монастыря. Она приносила огромные доходы - через специальную пошлину в пользу обители и щедрые "доброхотные даяния". Но что хорошо в материальном плане, не обязательно хорошо в духовном. Нравы иноков падали, суета властно врывалась в место, некогда избранное св. Макарием для уединения в Боге.
   Бог сам распорядился относительно дальнейшей судьбы и ярмарки, и монастыря. От внезапного изменения русла Волга стала грозно наступать на торговые ряды (поглотив, кстати, при этом и Жёлтое озеро). Она стала тем новым бичом, которым Христос вновь "выгнал всех продающих и покупающих в храме" (Мф. 21,12). В 1817 г. ярмарка была окончательно перенесена в Нижний Новгород(2).
   На этом двухвековое бурное материальное процветание монастыря закончилось. И... из песни слова не выкинешь: большинство братии не выдержало экзамена. Монахи стали покидать обитель - только из-за того, что она обеднела. Выбирали себе более тёплые места. Не нам их судить. Но только запустение великого Макарьевского монастыря в XIX веке - пожалуй, одна из самых печальных картинок духовной жизни той эпохи. Симптом грядущего запустения иного - уже повсеместного и куда более страшного.
   После 1859 г. было решено вовсе упразднить монастырь, а весь его ансамбль целиком разобрать на строительные нужды (и постановила это не какая-нибудь большевистская комиссия, а Нижегородский епархиальный совет... заручившись одобрительной резолюцией Синода!). И только дружные ходатайства местных жителей - городка Макарьева, - спасли святую обитель. Разбирать её здания не стали, оставив надзирать за ними одного иеромонаха - лишь перевезли всё ценное, 12 колоколов и почти всю утварь, в различные храмы Нижнего Новгорода.
   Только в 1882 г. обитель была возрождена, опять-таки по инициативе местных жителей, - но уже как женская. Первыми монахинями в ней стали сёстры из общины при Лысковской богадельне во главе с игуменьей Нектарией. К моменту революции здесь проживало уже около 300 насельниц. Через десять лет после революции обитель была закрыта.
   Был здесь и детский дом (для детей репрессированных), и госпиталь в годы Войны, и ветеринарное училище и... "и свиньи здесь были", - говорит матушка, проводящая экскурсию. Но всё это будет потом... Трапезная палата-церковь XVII века - памятник совсем другой, минувшей, как сон, эпохи.
   Сейчас здесь - обычный храм. Самый большой в монастыре из действующих (в Троицком соборе до окончательной реставрации фресок службы не идут... средств же на реставрацию пока нет). Именно в Успенском храме - большинство самых почитаемых икон обители. Здесь - древнейший образ св. Макария: начала XVII века, видимо, писанный сразу же после его прославления. Здесь и многочисленные современные иконы с частицами мощей: великомученика Пантелеимона, преп. Серафима Саровского, святителя Феофана Затворника, адмирала Фёдора Ушакова...
   * * *
   Михаило-Архангельская надвратная церковь напоминает уже о совсем другой эпохе. Построена она была ещё в 1774 г., но в жизни монастыря оставила важнейший след тем, что стала первым действующим храмом после возрождения. В январе 1992 г. весь полуразрушенный комплекс великого монастыря был возвращён Церкви (скажем в скобках, что немалую роль и в его передаче, и в восстановлении сыграл тогдашний нижегородский губернатор Б. Немцов).
   Все первые службы проходили в этом маленьком, скромном, но очень красивом храме. В честь покровителя первой возрождённой церкви носит имя и настоятельница монастыря - игумения Михаила. Так что 21 ноября - не только один из престольных праздников обители, но и день именин матушки.
   "Праздник осенью, а как будто весной, столько цветов!.. - поэтично сказала вдруг монахиня-экскурсовод. - И всё в храме белое - и аналой, и облачения батюшек, и завеса алтаря..."
   Мы вошли внутрь высокого храмового кратера. Главная святыня этой церкви - хранящаяся за специальным бронированным стеклом икона преп. Макария на фоне монастыря, работы знаменитого Симона Ушакова (1661 г.). Кажется, это дар из Третьяковской галереи...
   Экскурсия заканчивалась.
   Кто-то спросил о численности сестёр (почему-то самый популярный вопрос всех туристов и паломников во всех монастырях - "выучил" уже по своему опыту вождения экскурсий). Оказалось, что в огромном по площади монастыре всего 23 насельницы. Ещё на воспитании - 3 малышки-сироты 3-4 лет. Планируется приют на 20 девочек, но строительство здания пока "заморозилось" из-за кризиса.
   "Да, двадцать три сестры сейчас. И ещё пять сестёр отдыхают на кладбище. Скоро и нам пора... Ну, до свидания. Простите, если что не так говорила. Царства Небесного вам".
   ...Я встретил пока лишь второго в своей жизни человека, который при прощании желал всем Царства Небесного...
  
   Оставалось свободное время, и я сходил на маленькое монастырское кладбище за алтарём Макарьевского храма, где "отдыхали пять сестёр".
   Вообще необычайные по своей духовной чистоте места - монастырские кладбища! Любые. Легко, покойно на душе, уходить не хочется... Кладбища, на которых нет чувства разлуки. Есть чувство встречи, тепла: погребённые-то - живые.
   Особенно тепла была встреча с двумя старушками-схимонахинями, стоявшими у истоков возрождения монастыря. Вот Александра, вот Мария, одна скончалась в 91, а другая - в 94 года. Как правило, долгую жизнь - за девяносто, - посылает Господь таким вот старцам и старицам... для нас, наверно - для кого же им ещё длинная земная жизнь!
   Настоящая монашеская старость - дивная. Человек становится красив, как никогда прежде - уже неземной красотой. Даже на этих маленьких овальных фотографиях видно: не лица, а - лики. Доброта светится, ласка, что-то родственное всем нам, но при этом - очищенное от страстей... "Человек призван стать живой иконой Христа", - вспоминаю я митрополита Антония Сурожского... тоже сподобившегося глубокой и чистой старости и тоже не так давно покинувшего нас телом - примерно одновременно с этими схимницами.
   Припадаешь к их могилам, даже не веруя, а чувствуя их молитву за тебя... за всех нас.
   Вот уж воистину: Царство Небесное всем нам!
  
   (1). Построенный заново в 2007-2010 гг. Успенский собор на Стрелке - не в счёт.
   (2). Этому предшествовала попытка перенести ярмарку просто на несколько сот метров от разлива (проект 1804 г.). Подобно новой Вавилонской башне, за кратчайший срок вырос грандиозный торговый комплекс 780 на 500 метров. "Сие здание занимает исполинское пространство: оно, может быть, есть величайшее на свете в сем роде, и без сомнения, единственное - ибо построено для того, чтобы служить только три недели в году", - вспоминали очевидцы. Но... человек предполагает, а Бог располагает. В 1816 г. огромный комплекс, перенесённый от воды, не спасся от огня - неожиданный пожар уничтожил его дотла.
  
  
   Успенский Трифонов монастырь (г. Киров/Вятка)
  
   Есть монастыри, с самого своего основания ставшие главными светочами целых регионов. Как Соловецкий - для Белого моря, Валаамский, Коневецкий и Александро-Свирский - для Приладожья, Кириллов и Ферапонтов - для земли Белозерской, так Успенский Трифонов - для земли Вятской. Мало кто знает, что эта обитель, основанная в 1580 г. преп. Трифоном Вятским, была когда-то одной из трёх крупнейших и богатейших в России, превосходя по землевладению даже Кирилло-Белозерский монастырь и уступая лишь Троице-Сергиевой да Александро-Невской лаврам(1).
   Преп. Трифон для Вятской земли - как святитель Гурий для Казани, Варлаам Хутынский для Новгорода, Стефан Пермский - для Перми. Главный предстатель пред Богом за огромный регион. Ярчайшее светило в небосклоне древней Вятской епархии. Впрочем, основал он величайший здешний монастырь задолго до учреждения епархии - которая открылась лишь в 1657-м.
   Св. Трифон подвизался в XVI веке. В то время большинство подвижников, ищущих уединения, тянулись на север - в "Русскую Фиваиду". Преп. Трифон проделал ровно обратный путь. Он родился в далёкой Мезени, что близ Белого моря (севернее Холмогор и даже севернее Пинеги). В юности, покинув мать и братьев ради жизни во Христе, пешком пришёл в Устюг, затем - в Орлов (городок, основанный Строгановыми на Вятке), где год юродствовал, голодал и мёрз на паперти. В 22 года, переселившись в Пыскорскую обитель на Каме, принял там постриг. Там же было ему дивное явление Николая Угодника, исцелившего его от смертельной болезни. Избегая славы и опасаясь раздоров среди братии (многие завидовали его благодатным дарам), св. Трифон переселился на пустынное место в устье реки Мулянки - в черте современной Перми. Там сокрушил гигантское "священное дерево" остяков (коми), нисколько не боясь их мести - и многих язычников обратил ко Христу. Пожалуй, для местных народов он был вторым великим просветителем после св. Стефана Пермского. Поменял ещё много мест: подвизался на р. Чусовой, побывал в Чердыни... Наконец, "вложил Бог на сердце преп. Трифону идти в Вятскую землю: "От многих слышал я, что там нет ни одной иноческой обители". Такую обитель он, с Божьей помощью, и основал в Хлынове (Вятке) в 1580 г. - получив грамоты от царя и митрополита.
   Дважды преподобный ездил по делам обители в Москву. Иван Грозный и сменивший его Феодор Иоаннович благоволили к новому монастырю и выделяли щедрые пожертвования, а патриарх Иов возвёл св. Трифона в редкий в то время сан архимандрита. Князь Воротынский, Строгановы и многие другие состоятельные люди в разное время помогали преп. Трифону. Кстати, ездил он и в Казань. Митрополиту Гермогену, будущему патриарху, предсказал мученический венец...
   Враг рода человеческого изгнал преп. Трифона из основанной им вятской обители - как из всех предыдущих. Братия, ропща на строгость устава, избрала себе настоятелем его же духовного сына Иону Мамина - предавшего своего авву. Много лет спустя состоялось их примирение. Умирать глубоко престарелый Трифон приехал именно в Успенский монастырь. Архимандрит Иона Мамин со всей братией встретил его во вратах монастыря и, припав к ногам, просил прощения. "Чадо моё духовное Иона! - с любовью сказал умирающий старец. - Господь да простит тебя, ибо это дело старого врага нашего диавола".
   8 октября 1612 г. преп. Трифон скончался и был погребён при Успенском монастырском соборе. Судьба его очень напоминает житие великого старца куда более близкой к нам эпохи - преп. Гавриила Седмиозерного († 1915), тоже постоянно гонимого кознями врага из монастыря в монастырь - и тоже примирённого самой смертью с изгнавшей его братией.
   70 лет спустя, когда на месте деревянного заложили каменный собор, при строительстве фундамента обрели нетленные мощи основателя. Но на русском Севере, за редчайшим исключением, нет традиции помещать мощи открыто. Тело св. Трифона вновь предали земле, а над его погребением установили символическую раку. Так что мощи его доныне пребывают в соборе XVII века под спудом -- подобно большинству новгородских, устюжских, валаамских и даже петербургских святых.
  
   Великолепный ансамбль Трифонова монастыря, возведённый в камне на рубеже XVII - XVIII веков, сохранился гораздо лучше, чем можно было бы ожидать. Сейчас это ярчайший уголок Святой Руси - в городе, за пределами которого вообще мало кто знает, что "в нём есть что посмотреть". Древняя, славная Вятка потеряла историческое имя - а с названием "Киров" у большинства живущих вдали, разумеется, уж никак не связывается ничего древнерусского, церковного, священного.
   "Как вы яхту назовёте...", так о ней и будут думать! Город-богатырь XIV века, первый форпост русской колонизации Прикамья и Предуралья и, соответственно, великий центр миссионерства... об этом мало кто помнит сейчас! Но достаточно приехать сюда, увидеть хорошо сохранившийся старый центр с многочисленными церквами - и историческая память проснётся в душе сама: "Там русский дух, там Русью пахнет..."
   Основанный когда-то новгородскими ушкуйниками, Хлынов-Вятка и доныне хранит в своей атмосфере что-то неуловимо новгородское, северорусское, привольное. Только вместо кремля-детинца, собирающим центром всего старого города является величественный Трифонов монастырь - на холме близ впадения Хлыновки в Вятку.
   Пока неспеша идёшь к нему, ещё невидимому, по переулку вдоль оврага, заранее возникает ощущение, что приближаешься к какому-то очень крупному центру паломничества: много богомольцев, много нищих... почти как в Сергиевом Посаде или Печорах! Вдруг раздаётся звон колоколов - слышишь обитель раньше, чем видишь её. Наверное, так и должно быть.
   Неожиданно переулок упирается в наряднейшие Святые врата. Две залитых солнечными отблесками арки пронзительно-нежно светятся под высокой надвратной церковью Николы Чудотворца (1692 - 1700 гг.). На фоне её теневого, северного фасада это выглядит удивительно таинственно - словно сквозь арки манит к себе неземным светом раскинувшийся по ту сторону райский сад.
   Церковь очень нарядна, почти сказочна! Её рельефные наличники на белоснежных стенах, кирпичная бахрома на фасадах - всё как-то по-особому светится-мерцает в переменчиво-облачный день. Сама церковь становится сродни облакам - вспыхивает белым огнём на солнце и молочно тускнеет в пасмурной тени. Очень необычна её форма - две игрушечных башенки примкнули друг к другу: сама четырёхугольная "храмина" и круглый алтарь.
   Вятка вообще отличается необычайно богатым узорочьем храмов! Собор соседнего Спасо-Преображенского монастыря, приходская церковь Иоанна Предтечи, пригородная Троицкая в селе Макарье (ныне - в черте г. Кирова) - все рубежа XVII - XVIII веков, эпохи "вятского барокко". Стоит по соседству с Трифоновым монастырём и более поздняя Серафимовская церковь - это уже памятник возрождения древнего "узорочья" в начале ХХ в. От каждого из этих кружевных, изящных храмов не оторвать глаз! Что-то роднит их с более северными Тотьмой, Устюгом... как раз теми краями, откуда пришёл на Вятку преп. Трифон.
   Северная стена монастыря сохранилась, с другой стороны "кремля" нет. Советская эпоха ополовинила когда-то цельный, замкнутый белокаменный ансамбль. Впрочем, отсюда, от Святых врат, кажется, что монастырь никогда и не был разорён - так замечательно его восстановили. Занятый в советское время жилыми помещениями и партархивом, он начал возрождаться в 1988 г. С 1990 г. начались регулярные службы в главном Успенском соборе, а к середине 90-х были отреставрированы и прочие помещения. Сейчас тут - всё вместе: и действующая мужская обитель, и епархиальное управление, и кафедральный собор, и духовное училище Вятской епархии. Всё собрал под свою святую сень преподобный Трифон!
   Главная святыня, главная архитектурная жемчужина монастыря и города - Успенский собор. Он самый древний из сохранившихся больших храмов Вятского региона - 1689 года. Пожалуй, ближайший его аналог - церковь Николы во Владычной слободе в Вологде (1669 г.). Снаружи он выглядит приземистым и тяжёлым - из-за того, что центральная глава его, как и в Вологде, совсем ненамного возвышается над боковыми. Пять могучих "шаровых" куполов смотрятся снизу чем-то слитным - нависающим, как лавина. На самом-то деле, собор очень высок - но это лучше заметно внутри. Снаружи перед нами - почти идеальный куб с тремя круглыми апсидами, примкнувшими с востока, и тремя - с запада: редкий пример в зодчестве, когда притвор по форме полностью копирует алтарь.
   Между прочим, деревянный собор, стоявший целый век на месте нынешнего каменного, тоже был знаменит для своего времени. По преданию, в его строительстве в 1580 г. принимал участие лично преп. Трифон. Храм возвели тогда "о шести верхах": редчайший пример шестишатрового храма -- своеобразный деревянный аналог Покровского собора в Москве! Сейчас в краеведческом музее можно полюбоваться его макетом, созданным современными реконструкторами.
   Главное духовное сокровище собора - мощи преп. Трифона. Даже настенные росписи, выполненные в конце XIX века палехской артелью, посвящены в основном сценам из жития величайшего святого земли Вятской. Сиимволическая рака с сенью над местом его погребения возвышается в интерьере у северной стены.
   Ещё один подвижник, младший современник преп. Трифона, погребён в том же соборе, но в точности не известно, где именно, так что могила его не отмечена ракой. Речь идёт о блаженном Прокопии Вятском (1578 -- 1627 гг.), Христа ради юродивом, который подвизался в Хлынове и Слободском, совершенно нагой в любую погоду, "имея одром себе землю, а покровом небо" (не путать со знаменитым св. Прокопием -- тоже юродивым, но жившим в XIII веке в Устюге).
   Есть в соборе и современные захоронения. Два года назад близ раки преп. Трифона был погребён митрополит Хрисанф, треть века управлявший Вятской епархией (в 1978 -- 2011 гг.) и оставивший по себе самую добрую память у клириков и мирян.
  
   Колокольня 1714 г. стоит отдельно от собора. Она была разрушена в советское время, но в точности воссозданная заново - восьмигранная, ступенчатая, но невысокая. Вообще, от отсутствия резко выделяющихся высотных доминант Трифонов монастырь только выигрывает: он смотрится удивительно цельным и древним. Его архитектура - именно ансамбль, где всё созвучно и гармонично. Настоящий "Трифонов град"! К югу от собора и колокольни стоят пока ещё не отреставрированные Трёхсвятительская (1717 г.) и Благовещенская (1728 г.) церкви.
   Особое своеобразие облику монастыря придаёт каменно-деревянная башня с огромным куполом - над южным крылом длиннейшего корпуса 1742 года (ныне духовного училища). Над белокаменным четвериком как-то неожиданно "вырос" тёмный бревенчатый сруб, а над срубом - ярко-зелёная луковка, ещё издали притягивающая взгляд. Вроде, совсем простые формы - но нигде ничего подобного не видел! Триединая каменно-деревянно-железная башня - хоть и не самая старая постройка во обители, но выглядит так древне-величаво, как ни одно другое из здешних сооружений. Как Ростовский Кремль не представишь себе без луковичных башен (правда, несколько другой формы), так Трифонов монастырь - без этой декоративной, но совершенно богатырской по виду твердыни.
   Самое молодое сооружение в монастыре - но по виду самое древнее! - деревянная часовня над источником преп. Трифона. Современная, но возведённая в лучших традициях русского деревянного зодчества (копия стоявшей здесь в XVI веке) - избушка с луковичным куполком. Купол жарко горит серебристой чешуёй: резным осиновым лемехом(2). Часовня приютилась на самой кромке монастырского холма, над восточным склоном. Текут из-под неё ледяные струи. Рядом укрылась под склоном купальня. Преп. Трифон Вятский - один из тех молитвенников, которые могли "в сусе месте поток водный тещи у Господа испросити".
  
   Довелось мне здесь ненароком прикоснуться к светлейшему торжеству Вятской епархии - Великорецкому крестному ходу. Связан он с другим святым местом здешней земли, находящимся километрах в 80 от города - но начинается отсюда: точнее, от Серафимовской церкви, что в двух кварталах (а в монастыре - первая остановка). В этой церкви, действовавшей даже в советское время, оказался список чудотворного Великорецкого образа Николая Угодника. Каждый год в начале июня его торжественно носят на место обретения в 1383 (!) году - на реке Великой(3). День обретения - 6 июня, но весь крестный ход, туда и обратно (около 170 км) занимает пять дней. Традиция эта - многовековая, прерывалась она из-за запрета властей лишь на 1959-88 гг., но в 1989 г. была возобновлена стараниями митрополита Хрисанфа. В 2000 г., по благословению Святейшего Патриарха Алексия II, Великорецкий крестный ход получил статус всероссийского. Тысячи богомольцев приезжают на него из других регионов. По разговорам, я и сам понял, как издалека порой прибывают люди в Вятку, чтоб попасть на Великорецкий крестный ход.
   Здесь я неожиданно познакомился со священником из Киржачского Благовещенского монастыря (и почти моим коллегой - тоже собирающим материалы про отдельные храмы и обители). Он вынужден был вернуться в Трифонов монастырь, в гостиницу после первого же дня крестного хода: взял неудобную обувь и так натёр ногу, что поначалу, по его хромоте, я подумал было, что у него какая-то серьёзная давняя травма. Мы долго сидели на скамейке перед собором и беседовали. Обменялись телефонами. Он звал меня в Киржач, рассказывал о тамошних чудных местах, тесно связанных с именем преподобного Сергия. Добавлю в скобках, что в Киржаче мне довелось-таки побывать - но это уже совсем другая история.
   Я-то сам находился в Вятке 5-6 июня, когда крестный ход уж два дня как покинул город. Если бы довелось приехать чуть пораньше, возможно, с небесной помощью Святителя, я и решился бы пройти хотя бы часть пути... Что ж, хоть это и не удалось, зато помолился в Трифоновом монастыре, купил фотокопию чудотворного образа... Кстати, сам преп. Трифон однажды сподобился исцеления от этой иконы. Такого эпизода нет в его официальном житии, но в древней соборной записи чудес от Великорецкого образа случай с ним описывается так:
   "1563 г. марта в одиннадцатый день пришел в соборную церковь помолиться строитель Вятского Успенского монастыря, старец Трифон, три дня не видевший глазами. Он велел совершить молебен великому святителю и чудотворцу Николаю пред чудотворным его Великорецким образом. Когда совершили молебное пение, не в тот же час прозрел своими глазами. Впоследствии он был архимандритом той святой обители, пожил богоугодно и в старости маститой преставился в вечные обители".
   В 1551 году, когда жители Вятки - неизвестно, по каким обстоятельствам, может быть, по нерадению, - не совершили в обычное время крестного хода с образом на берега реки Великой, святитель грозно и чудесно наказал их. Среди жаркого лета вдруг выпал во всей стране глубокий снег, начались трескучие морозы, и сильный холод стоял с 1 по 12 июня, до тех пор, пока граждане не опомнились, не отправились с образом на место его обретения и не повторили своего обещания. Тогда снова угодник Божий так же чудесно преложил свой гнев на милость: началось сильное тепло, а затем последовал небывалый урожай хлеба и плодов. "Подобно сему, по замечанию летописца, бывает и доныне. Во время шествия на Великую реку с чудесным образом некоторые из горожан и поселян из-за торговли, иные ради домашних занятий, а иные по лености, другие же за безведрием, не хотят идти на Великую реку, предпологая что-нибудь за это время приобрести для себя в домах своих. И что же? Не только не получают прибыли, а еще и убыток. Тогда они опять дают обещание ходить с чудотворным образом всякий год неотложно и еще друг друга поощряют к этому шествию". Рассказывали, что особенно благодатное значение чудотворного образа для их города сказывалось в ежегодно наблюдаемом некотором понижении температуры в Вятке 24 и 25 мая, в те дни, когда образ отсутствует в городе и пребывает на реке Великой.
   Образ не раз путешествовал по России. В важнейшие моменты истории его принимала Москва, пред ним молились и его украшали государи. По повелению Ивана Грозного, образ прибыл в Москву весной 1555 г. "для молебствия". Второй раз икона посетила Москву в 1614 г. - государь Михаил Фёдорович молился пред ней через год после своего избрания на престол. Кстати, во время обратного перенесения иконы в Вятку, в 1615 г., чудотворная икона посетила и нашу Казань.
   P.S. Этот очерк был написан в 2010 году. На крестном ходе я всё-таки сподобился побывать три года спустя. Но это уже совсем другая история.
  
   Молитва свт. Николаю Чудотворцу:
  
   О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче и везде в скорбех скорый помощниче! Помози мне, грешному и унылому, в настоящем сем житии; умоли Господа Бога даровати ми оставление всех моих грехов, елико согреших от юности моея, во всем житии моем, делом, словом, помышлением и всеми моими чувствы; и во исходе души моея помози ми окаянному: умоли Господа Бога, всея твари Содетеля, избавити мя воздушных мытарств и вечнаго мучения; да всегда прославляю Отца и Сына и Святаго Духа, и твое милостивное предстательство, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
  
   Тропарь преп. Трифону Вятскому:
  
   Яко светозарная звезда, возсиял еси от востока до запада, оставль бо свое отечество, дошел еси Вятския страны и богоспасаемаго града Хлынова, в нем же обитель во славу Пресвятыя Богородицы создав, и тамо на добродетель вперився, собрал еси иночествующих множество, и, сих наставляя на путь спасения, был еси ангелом собеседник и постником сопричастник, Трифоне преподобне, с ними Христа Бога моли спастися душам нашим.
  
   (1). На 1744 г. во владениях Троице-Сергиевой лавры было 106.600 крестьянских душ, Александро-Невской - 25.464, Трифонова монастыря - 23.859 (почти 24 тысячи!), Кирилло-Белозерского - 21.590. Ещё для сравнения: у Иосифо-Волоколамского и Боровского - примерно по 11 тысяч, Соловецкого - 5 тысяч, Псково-Печерского и Тихвинского - примерно по 4 тыс.
   (2). К сожалению, когда я вторично посетил монастырь через 3 года (в 2013 г.), деревянный лемех, соответствующий древнерусскому зодчеству, был уже заменён банальной искусственной позолотой. Жаль, очень жаль!
   (3). Символично, что одновременно, год в год, явилась на Руси великая чудотворная Тихвинская икона Божией Матери (празднование - 1 сентября, по н.ст.). Видимо, Господь тогда особо благословлял восстающую после Куликовской битвы страну, отмечал сугубыми чудесами начало новой эпохи - единой Руси.
  
  
   Ферапонтов Белозерский монастырь
  
   Когда путешествуешь по древним монастырям, порой встречаешь настолько сияющую, почти нереальную белизну, что она остаётся в глазах памяти на всю жизнь. Именно таким запомнился мне Ферапонтов монастырь: летний снег его храмов, снег облаков в жарком июльском небе и - жарко-синее, как на юге, Бородавское озеро... Густо-синее, бездонно-синее - из него и монастырь, и облака высвечивали видениями. А с другой стороны пряталось за посёлком маленькое Паское озеро.
   Три краски жаркого - континентального, - северного лета: ярко-белая, ярко-синяя, ярко-зелёная. Краски эти ослепительно, до боли в глазах, светились... и я жалел, что я не художник.
   В Ферапонтов я ездил из Вологды: два с половиной часа туда, потом обратно... но в святых местах даже усталость - другая, какая-то радостная, благодатная. О такой усталости можно мечтать годами!
   В Ферапонтовом знаменито всё: его архитектура, фрески, святой основатель, святой преемник святого основателя (преп. Мартиниан). Мощи преп. Ферапонта почивают далеко отсюда - в одноимённом монастыре под Можайском, зато мощи преп. Мартиниана - здесь. Жаль, что сейчас в обители действует лишь одна надвратная церковь, всё остальное - музей. Но и в Музее фресок Дионисия стоит побывать. Других фресок "пречудного" мастера нигде, кроме как здесь, не сохранилось.
   Крошечный монастырёк на невысоком холме меж двух озёр производит впечатление необычайной многоглавости. Два тоненьких шатра Богоявленско-Ферапонтовой церкви над Святыми вратами, два широких шатра в глубине - Мартиниановского придела и колокольни, два массивных грушевидных купола - Рождество-Богородицкого собора и Благовещенской церкви, - всё это устремляется к небу. Издали всё кажется могучим. Подходишь ближе - обитель, воспарявшая над посёлком, как белоснежный Град Небесный, сжимается вдруг до размеров крошечного четырёхугольника, опоясанного такой символической оградкой, которую лишь при взгляде издали можно было принять за крепостную стену. Церкви, по пропорциям подобные большим соборам, складываются как бы в игрушечный теремок: все они, кроме надвратной, соединены друг с другом в одно целое...
   Но от этого "умаления" обитель кажется ещё более чудесной. Больших-то кремлей у нас много... маленьких пред людьми, но великих пред Богом - единицы.
   Белый теремок церквей вытянулся по диагонали в четырёхугольнике ограды. Удивительная в своей простоте находка зодчих: с какой стороны света ни посмотри - все храмы и шатры встают одним строем!
   Слева - Благовещенская трапезная церковь с горкой кокошников и Казённая палата (обе 1530-х гг.). Дальше - квадратная звонница по центру галереи (1680-е гг.). Справа - Рождество-Богородицкий собор (1490 г.), а к стене его прильнул шатровый храм-придел над мощами преп. Мартиниана (1641 г.). В монастыре нет ничего моложе XVII века. Здесь - Древняя Русь, дух которой не разбавлен ничем .
   В этом смысле монастырю необычайно повезло - бедность земную Господь обратил во благо. Некогда процветавшая обитель в XVIII веке обеднела, в 1798 г. была вовсе упразднена и обращена в приход (лишь в 1904 г. восстановлена как женская). Не нашлось богатых благотворителей - перестраивать древние храмы в стиле "европодобной" безвкусицы XVIII - XIX веков.
   Вот и остался нетронутым уголок Святой Руси. По этой же причине уцелели фрески Дионисия.
   Сердце монастыря - собор Рождества Богородицы. Он не просто самый старый в обители. Он древнейший из сохранившихся каменных храмов в огромной "стране полунощной": севернее Волги и восточнее Новгорода.
   12 лет простоял храм нерасписанным. А в 1502 г. пришли "писцы Дионисие иконник с своими чады". Всего за месяц и два дня - от Преображения Господня до Рождества Богородицы, - собор расцвёл фресками. Поскольку в подписи в дверном проёме указано, что роспись была "кончана на второе лето месяца сентявреа в 8-й [день]", раньше историки по небрежности датировали фрески двумя годами: 1502 - 1503 гг. Сейчас все исследователи признали, что работа заняла 33 дня - просто год начинался с 1 сентября, стало быть, дни с 1 по 8 сентября - это уже "второе лето".
   Здесь - самый древний сохранившийся на Руси ансамбль Богородичных фресок. Это - Акафист Пресвятой Богородице в красках. В VI веке написали Акафист благодарные Небесной Заступнице константинопольцы, тысячелетие спустя Дионисий с сыновьями выписали его в Богородичном храме как дар святой обители, не взяв никакой платы за труды. Символично, что все фрески великого мастера, писанные по заказу - за щедрую плату государя, князей, архимандритов, - сгинули со временем при разных обстоятельствах, дар же сохранился: видимо, приняла его Божия Матерь.
   Как можно монументально иллюстрировать Акафист?.. Например, сюжет Благовещения. Здесь он последовательно занимает западную, северную и южную грани двух восточных столпов - выше несохранившегося иконостаса. "Ангел предстатель послан бысть рещи Богородице..." (Икос 1): Архангел Гавриил изображён маленьким, только спускающимся с небес, а Дева Мария оборачивается к нему, стоя у колодца (колодец в сюжете Благовещения - это из апокрифического церковного предания).
   "Видяще Святая Себе в чистоте, глаголет Гавриилу: (...) безсеменного бо зачатия рождество како глаголеши..." (Кондак 2): недоумевающая Мария пытается понять непостижимые слова благословляющего Её архангела (сюжет переносится от кладезя в горницу, архангел - уже в полный рост).
   "Разум недоразумеваемый разумети Дева ищущи..." (Икос 2): Пречистая сделала свой выбор. Она готова принять непостижимое чудо, данное ей по вере (положение фигур изменилось, Дева уже стоит во смирении, а не сидит).
   "Сила Вышняго осени тогда к зачатию Браконеискусную..." (Кондак 3): само таинство Боговоплощения (архангел благословляет восседающую на престоле и принимающую благую весть Деву с Сыном во чреве).
   Цвет одежд архангела ни разу не повторяется - он меняется в соответствии со степенью торжественности момента и в Кондаке 3-м обретает победительно-пасхальный пурпур. Спасителя ещё не видно - но цвета Его уже вошли во фреску.
   Раскрою свою грустную тайну: прежде созерцания этих фресок сердце моё было глухо к Акафисту Богородице. Двери его были закрыты. Читал-то я его, конечно, много раз... не чувствуя за "старыми стандартными фразами" никакой ликующей красоты благодарственной Песни, о которой так много всего написано и сказано за века как о Песни величайшей, совершеннейшей и ставшей образцом для всех последующих акафистов - всем святым и даже Самому Христу.
   Нужна была радость для познания радостной красоты. Нужен был уход от текста к краскам. И под новым взглядом ни от какой "канцелярской стандартности" не осталось и следа!
   Кстати, вдруг стала ясна и обратная связь: по-настоящему красоту и уникальность фресок Дионисия можно почувствовать лишь через благодатную призму Акафиста. Фрески эти ничем особенным не поражают - они хранят тайны. Они не грандиозны - они смиренны. Никто, кажется, так и не разгадал странную дионисиевскую манеру писать удлиннённые фигуры с маленькими головами... Это притом, что пропорции человеческого тела он знал великолепно, а в иконографии главное - лик. То есть объяснимы были бы, наоборот, большие головы (кстати, при взгляде снизу они смотрелись бы не большими, а как раз пропорциональными). Что же это? Какая-то тайна совершенства в нарочитом несовершенстве?
   Пожалуй, это такой же секрет, как секрет жизни самого Дионисия.
   Кто он? Точно известно, что не монах, в отличие от преп. Андрея Рублёва и Даниила Чёрного. Откуда пришёл в Пафнутиев монастырь, при росписи которого в 1467 г. впервые упомянуто его имя?.. Здесь, в Ферапонтовом, в 1502 г., оно упомянуто в последний раз... Когда Господь забрал его? Сразу после создания этих фресок?
   Как писано в соборном дверном проёме: "О, Владыко Христе, все[х] Царю, избави их, Господи, мук вечных". Их - это его и сыновей: Владимира и Феодосия... Аминь.
   * * *
   О ком нам известно несравненно больше, так это о преподобных Ферапонте и Мартиниане. Их древние жития достаточно полны и подробны (кстати, на наружной стене собора Дионисий написал и их - хотя во святых оба были прославлены много позже, в середине XVI в.).
   Преп. Ферапонт († 1426) - духовное чадо Сергия Радонежского и духовный брат Кирилла Белозерского. Вместе с преп. Кириллом в 1398 г. он переселился из Московского Симонова монастыря в суровый белозерский край. Этот год и считается датой основания Ферапонтова монастыря.
   Десять лет спустя можайский князь Андрей Дмитриевич, один из сыновей св. благоверного Дмитрия Донского, пригласил уже знаменитого к тому времени подвижника основать Лужецкий монастырь при своей удельной столице. Преп. Ферапонт приехал, а... обратно его уже просто не пустили. Княжеские уговоры равносильны приказу, и Андрей Дмитриевич истинно по-княжески уговорил Преподобного остаться в новом монастыре.
   И повелось преп. Ферапонта в святцах именовать Лужецким, Можайским Чудотворцем. И мощи его поныне - в Лужецком монастыре.
   Треть века не было в осиротевшей северной пустыни подлинно духоносного руководителя. Но от родственной ветви уже тихо, неприметно прорастал новый цветок. В соседнем Кирилловом монастыре с 13-летнего возраста подвизался св. Мартиниан. Преп. Кирилл Белозерский по внушению Свыше принял отрока, горячо умолявшего: "Возьми меня к себе, господин!". Мартиниан стал любимым его учеником и 17 лет питался от мудрости великого наставника. Вскоре после кончины св. Кирилла (в 1427 г.), св. Мартиниан удалился на пустынный остров озера Воже - верстах в 120 от монастыря. Там в подвигах отшельничества прошло ещё несколько лет его жизни. И там постепенно устроилась обитель.
   Братия Ферапонтова монастыря уговорила опытного подвижника переселиться в Ферапонтов и избрала его игуменом (около 1435 г.). Обитель при нём так обустроилась, что многие современники и потомки стали звать её Мартиниановой.
   Свергнутый и ослеплённый Шемякой Василий II, высланный в эти края, получил духовное утешение от преп. Мартиниана и ощутил силу его молитвы. Вернув себе власть, государь вызвал подвижника из далёкого северного края и добился назначения его игуменом Троице-Сергиева монастыря. В 1448 - 1455 гг. преп. Мартиниан был настоятелем обители преп. Сергия.
   Но как ни осыпай подвижника милостями, он никогда не станет царедворцем. Преп. Мартиниан обличил Василия II за неправедное заточение одного боярина. Боярин был отпущен, а великий князь покаялся... И всё же, не это ли "взаимное разочарование" князя и преподобного стало причиной (или одной из причин?), по которой преп. Мартиниан вернулся в родную Ферапонтову обитель, оставив игуменство в Лавре?
   Так, с небольшим перерывом, полвека жизни Ферапонтовой обители прошли под настоятельством св. Мартиниана. Скончался он в 1486 г., 86 лет от роду. А в 1553 г. был прославлен как местночтимый святой.
   Чудеса от его мощей, покоящихся под спудом, привлекали и привлекают многих паломников.
   Да, сейчас Ферапонтов - в первую очередь, туристический центр... но заезжают сюда и богомольцы. Впрочем, у святых обителей, как и у людей, бывает порой особое служение - исподволь знакомить далёких от веры людей с благодатной красотой веры... Сегодня человек - турист, завтра - богомолец. Недействующе-действующая Ферапонтова обитель, как и соседняя Кирилло-Белозерская, многим поправила "расстроенный приёмник души"(1), раньше неспособный ловить голос Божий.
   * * *
   Выхожу из ворот древней обители на берег.
   Очертания Бородавского озера извилисты, причудливы - как почти у всех ледниковых озёр. Ледник отполз в полярные края, остались капельки талой воды на карте. Но у каждой - столько заливов, что хватило бы на целый океан.
   Озёрные дали манят в путешествие - будто можно по ним уплыть в неведомую, чудесную страну... На чём плыть? Да хоть на отражении во-он того облака. Или вот этого. Высвечивают из бездонной синевы белые Ангелы.
   Помню хрустальные тени облаков, бегущие то по земле, то по воде - для них ведь нет разницы! Левитановское полотно "Озеро. Русь" - вот оно! Наяву.
   По воде - то ли столбы света, то ли мосты: это уж как поглядеть! Озеро - вертикаль или горизонталь? А правда... вертикаль или горизонталь. Не такой уж простой вопрос, если задуматься.
   Водная гладь привольная, с зелёными ковриками островков по краям, с морской синевой посередине. На одном из островов (там сейчас стоит крест) молился, уединяясь, патриарх Никон в годы своей долгой белозерской ссылки. "Дорожки" от ветра - как морские течения. Игра света и лёгких облачных теней продолжалась - будто гигантских мотыльков привлекла лампочка солнца. Айсберги в небе ближе к горизонту сбивались в полярные льды - словно хотели напомнить о древнем леднике, породившем озеро. А ещё... такими бывают талые воды по весне в придорожных лужицах - с отражённой пьянящей весенней лазурью, с плавающими льдинками.
   Перевожу взгляд на берега.
   Запечатлелся в памяти контраст нежной зелени травы и тёмных елово-сосновых многобашенных замков. Над хвойными шатрами выглядывает шатёр красивейшей деревянной церкви - метрах, пожалуй, в трёхстах от монастыря.
   Тянет к воде. Выйдешь на длинные мостки, глянешь...
   Чудесное преображение воды, когда она из небесно-синей вдруг становится прозрачной: за искристыми волнами плавучего света открывает в "глыби" всё, что в ней есть. Смотришь вдаль: озеро - это то же небо! Смотришь ближе: небо открывается. Видны летающие в нём рыбки-мальки.
   Кто-то из моих знакомых сказал: "Я сам не знаю почему, больше люблю озёра, чем реки!". Я, помню, задумался. Река течёт, озеро стоит. Но стояние - куда бОльшая тайна. Выйти из суеты - интересней, чем в ней остаться. Жизнь-озеро - глубже, чем жизнь-река! И в природе реки не достигают такой глубины, как озёра, и...
   Река, скрываясь за поворотом, манит в земные, географические дали. Озеро тоже манит - но в какие-то другие дали. Люди всё идут-идут-идут, спешат куда-то, а Святые на фресках стоят... Нет, они - тоже идут, но не во времени.
   Озеро - икона, изображающая... мы ещё не знаем того состояния, которое она изображает.
  
   (1). Выражаясь языком великого старца ХХ века Паисия Афонского († 1994), до монашества бывшего радистом.
  
  
   Спасо-Мирожский монастырь
  
   "В славном и Богом хранимом граде Пскове есть монастырь между двух рек: большой рекой Великой и малой Мирожей. В том монастыре соборная церковь во имя святого Преображения, свершившегося на горе Фавор Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, и другая церковь - святого первомученика Стефана". - так начинается сказание XVI века о чудесах "Мирожского пречистого образа Матери Господней".
   Таинственным и дивным сочетанием звуков умиротворяет душу само имя древнейшего монастыря. Слышится в нём "мир", и "миро", и "мираж". "Мира же Христова вам желаю".
   И мироточивая икона издревле здесь прославилась, и... миражом кажется в современном мире отблеск незапамятной давности, несуетной сути вещей, открывающейся только в Боге. Тот факт, что на самом деле название произошло от "мрежей", или сетей (здесь издавна были рыбные ловли), не умаляет чуда. Господь Сам открывает новые смыслы в будто бы случайном совпадении звуков - в будто бы произвольно рождающихся ассоциациях. Случайного в таких именах не бывает!
   В 1156 г. св. Нифонтом, архиепископом Новгородским, был основан величайший во Пскове монастырь и освящён каменный Преображенский собор, стоящий доныне.
   XII век вообще стал эпохой Спасо-Преображенских монастырей на Руси. Именно в ту эпоху Валаамская обитель, изначально посвящённая Св. Троице (о чём мало кто знает), после шведского разорения была восстановлена уже как Преображенская. Преображению Господню посвятили свои монастыри преп. Евфросиния Полоцкая, "мать русского женского иночества" и преп. Варлаам Хутынский, величайший из новгородских святых. Знаменитая новгородская церковь Спаса на Нередице (1198 г.) тоже уцелела от существовавшего когда-то одноимённого монастыря. Если чуть расширить временные границы, то стоит сказать, что древнейший монастырь Мурома (1096 г.) и древнейший монастырь Ярославля (1216 г.) - тоже Спасо-Преображенские... Ещё больше было княжеских храмов, посвящённых этому празднику.
   Значит, уже тогда, задолго до "века исихазма" (XIV в.), Преображение Господне стало совершенно исключительным по значению праздником на Руси - наряду с Пасхой, Рождеством, Троицей. Задолго до св. Григория Паламы, отстоявшего в споре с Варлаамом учение о нетварном свете, этот свет с Фавора как-то по-особому зажёг души людей новокрещёной страны. Не один из коротких рядовых эпизодов Евангелия (как очень долго воспринимали его на Западе) - а самая зримая суть Благовествования о преображении, обожении человечества во Христе... вот чем стал этот праздник для Руси. Неудивительно, что каким-то особым чутьём, не разбираясь в богословских тонкостях, так полюбил его народ!
   Местом рождения Спасо-Преображенской обители во Пскове стал похожий на корабль полуостров. "Фундаментом для монастыря служит известковая скала, едва прикрытая тонким слоем земли, так что алтарная часть Стефановского храма представляет собой нос корабля, устремлённого в бесконечность"(1). Интересно, что и колыбель самого града - Кром, - стоит на таком же полуострове, образованном впадением речки Псковы в Великую. Древнейшая крепость и древнейший монастырь - как две ладьи на Великой Божьей реке.
   * * *
   Когда в мае 2009 г. я почти неделю гостил во Пскове, Господь привёл меня в Мирожскую обитель в первый же день. Был канун Вознесения Христова, и я собирался встречать его в Троицком соборе кремля, но... почему-то от центра города, когда собор уже виднелся, ноги сами повернули не на север, в Кром, а на юг, к Мирожке. Я вышел на набережную Великой. Словно что-то тянуло меня по ней к далёкой Покровской башне - а взгляд не мог оторваться от заречной панорамы, где, приближаясь, белела в зелени небольшая, о двух храмах, обитель Преображения. Когда я поравнялся с ней, жаркое солнце зависло над её куполами. Тень на воде была зыбка, и вспыхивали на ней серебристой кашицей бесчисленные звёздочки. Словно Преображенская обитель в белых одеждах парила над звёздной россыпью.
   На "моём" берегу, возле Покровской башни, тоже когда-то стояла малая обитель. От неё осталась двуединая церковь - Покрова и Рождества Богородицы в Углу. Два одноглавых храма-близнеца слились, образовав незабываемый силуэт - один из самых знаменитых символов Пскова. "Угол" же обрисовали стены Окольного града и самая грандиозная башня-стрельница, какую мне когда-либо доводилось видеть. Круглая, без крыши, поражающая необъятной шириной, испещрённая внутри тремя ярусами пушечных "ячеек", многоарочностью и размахом она напоминает Колизей. Это юго-западная стрельница внешних псковских укреплений, растянувшихся на несколько километров. Место, особо прославившееся во время обороны города от войск Стефана Батория в 1581-82 гг.
   Снаружи укрепление - ещё выше и грандиозней, потому что внутри за века поднялся, как тесто, культурный слой. Поглотил несколько метров высоты.
   От древней Покровской башни начинается современный мост через Великую. На том берегу, метрах в двухстах правее моста - ворота Мирожской обители. Её Преображенский собор - так же приземист и широк, так же глубоко "врос корнями в землю", как крепостные башни противоположного берега. Необъятная ширина его барабана равна ширине алтарного полукруга. Собор этот всемирно знаменит своими фресками 1156 года.
   Но из-за этих-то фресок он до сих пор и не передан монастырю, а принадлежит музею. Сама обитель возрождена ещё 15 лет назад - первыми насельниками стали в ней монахи из Псково-Печерского монастыря. Им принадлежит сейчас Стефановская церковь, колокольня, каменный братский корпус и деревянный настоятельский. Все эти небольшие постройки занимают северную часть монастырского комплекса, окружённого символической оградкой и утопающего в зелени. Сад монастыря так необычайно густ, что когда входишь южными вратами, церквей не видать за листвой. Как будто переступаешь калитку старинного парка, выросшего над речным обрывом. Снаружи тоже шелестят берёзовые рощи, тихо плещет о берег полноводная река... будто и не центр города, а левитановская "Тихая обитель".
   Вот касса музея, охраняемая большущим котом. Вот и сам собор-музей.
   Сколько я ни повидал на своём веку древних фресок, но даже в их длинном ряду фрески мирожские - это что-то совершенно особое. Слава Богу, здесь почти не было народу, и потому никто не торопил, как в Ферапонтовом (там посетителей запускают только группами и только на очень короткое время), и я... не помню, сколько пребывал под сенью воплощённой в красках молитвы: единожды вознесённой кем-то безвестным в XII веке и с тех пор возносящей нас.
   Внутри собор раскинулся равноконечным греческим Крестом. Из большого квадрата как бы изъяли четыре маленьких по углам: дьяконник и жертвенник на востоке, отделённые от алтаря, и две каморы в западных углах, полускрытые столпами(2). Иконостаса сейчас нет - возглавие Креста ничто не заслоняет. Можно даже заглянуть с трепетом, не переступая порога, в дьяконник и жертвенник. Там с невысоких сводов, словно приспустившись с небес, смотрят на тебя Архангел Михаил и Иоанн Креститель. Архангельские крылья словно обнимают и защищают - они как-то особенно плавно-осеняюще выписаны в изгибе сводов... и нашему маленькому миру покойно под этими крыльями.
   Весь храмовый простор осветили и освятили Фрески...
   Здесь "Фрески" - хочется писать с большой буквы. Древнее их - из полных циклов соборных росписей, - не осталось ничего. Ни в России, ни в Европе. Есть отдельные фрагменты и постарше (например, крошечный лоскуток XI века в Софии Новгородской) - но именно фрагменты. Здесь - целиком расписанный в XII веке собор(3). Кто ищет чудес для подкрепления веры... пусть скажет, что это не чудо!
  
   Наступало Вознесение, и вот - Вознесшийся Господь царил в куполе, в ореоле Нетварного Света, который, как щит, держали со всех сторон восемь Ангелов ("Яко да Царя всех подымем", - как поётся в "Херувимской").
   Ангелы - как лепестки огромного цветка. Или живые лучи Незаходимого Солнца. Это более ранний тип изображения, чем так привычный нам, благословляющий нас из куполов почти всех церквей Христос Вседержитель. В позднейшее время его стали изображать лишь погрудно, без кругов Света, а Ангелы сдвинулись из купола на стенки барабана.
   В новгородской церкви Спаса на Нередице (фрески конца XII в.) было точно такое, как здесь, изображение в куполе - но оно погибло во время Войны и сейчас известно лишь по фотографиям и зарисовкам.
   Вообще диво, что здешний собор уцелел во время Войны, когда во всём Пскове осталось 83 неразрушенных дома. Знаменитые новгородские фрески Спаса на Нередице или Успения на Волотове собирали по кусочкам на руинах - а сами церкви возводили заново. Миновала чаша сия псковскую Спасову обитель.
   Изображение Вознесения в куполе неслучайно: оно - завершение всей искупительной земной миссии Христа... которой и посвящены фрески. Оно - и образ ожидаемого Второго Пришествия, ибо "сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, приидет таким же образом, как вы видели его восходящим". (Деян. 1,11).
   Предыдущие вехи искупительной миссии Сына Человеческого писаны на сводах Храма-Креста и расположены по периметру "посолонь", то есть по движению солнца - как ходит с кадилом священник. В южном рукаве великого Креста - Сретение, Богоявление, Воскрешение Лазаря, в западном - Вход в Иерусалим, Тайная вечеря, Омовение ног, в северном - Распятие, Положение во гроб и Сошествие во ад (Воскресение). А вот Рождество Христово, Сошествие св. Духа и Успение Богоматери - в другом ярусе: уже не на сводах, а на стенах. Считается, что здесь эти праздники выделены из верхнего круга, сведены ближе к верующим в научение - как образы главных церковных догматов: о Боговоплощении, о Церкви Христовой, рождённой в день св. Пятидесятницы, и о "воскресении мертвых и жизни будущего века" (Успение).
   На восточном своде собора, меж алтарём и куполом - храмовая композиция Преображения Господня: великая вспышка Нетварного, белого Света. Здесь воистину чувствуешь, что апостолу Петру нечего было сказать, кроме: "Господи! Хорошо нам здесь быть..." Но и в этом белоснежно-незамутнённом торжестве - всё та же Жертвенность, всё то же Искупление. Ведь предстоящие Илия и Моисей говорили со Христом "об исходе Его, который надлежало Ему совершить в Иерусалиме" (Лк. 9,31).
   Особенно завораживает вогнутая алтарная глубина... за Преображением. Кажется, там фрески уже не на плоскости, а в бесконечных недрах Неба... Хорошее старинное слово глыбь - больше, чем просто глубина. Как мёд, втекает в эту глыбь предвечерний свет сквозь узенькие оконца. Солнце стоит уже на западе, но ещё довольно высоко - целится через верхние окошки во внутриалтарное небо.
   Там - Христос на троне. И предстоящие Ему Богоматерь с Иоанном Крестителем. Это настоящий Деисусный чин - но разделённый сложным рельефом сводов и стен по трём плоскостям. Образ молитвы всего сущего пред Богом и - образ Суда Божьего, который весь состоит только "в том, что свет пришёл в мир" (Ин. 3,19). "Страшного суда" на западной стене - с весами, раем и адом, - в этом храме нет.
   Яркие фигуры в бездонной синеве кажутся почти объёмными. Но не той телесной, земной "объёмностью", которая воцарилась в позднейшей европейской живописи, а - объёмностью света. Этот свет мирожских фресок до сих пор стоит у меня перед глазами. Из света сотканные фигуры - на густой лазури.
   Такие живые тона не встретишь и на более молодых росписях! Нежно светят, как будто не в глаза, а прямо в душу, ангельски-белый, небесно-голубой, солнечно-золотой, пасхально-красный. Мастера словно запечатлели свою радость от пребывания в Божиих обителях: пока писали, они в них пребывали?
   Игра солнца как-то по-особому преломляется в этих фресках. "Хоть это и не мозаики, но они у нас умеют светиться, - с гордостью говорит молодая смотрительница музея. - Вот посмотрите..." "Как светиться?" "А вот, это такой древний византийский секрет, утраченный. Они так написаны, что когда под особым углом падает солнце, они светятся! Они у нас вообще, если присмотреться, живут, дышат. Больше такого нигде в России не увидите... Принято восхищаться фресками Дионисия в Ферапонтове, но я там бывала - им до наших далеко!.. наши и старше на три с половиной века, и не в пример совершенней... и храм у нас гораздо объёмней, а там маленький".
   Конечно, тут был особый "патриотизм места", свойственный многим музейным работникам, но я сам был в Ферапонтовом, имел возможность сравнить и потому... был полностью согласен с её словами. Не наше дело на Земле что-либо сравнивать, но... ничего не попишешь, если уж глаза сами делают это прежде включения рационального рассудка. Зримый и осязаемый факт - мирожские фрески, действительно, "не в пример совершенней".
   Не сомневаюсь, что согласился бы с этим и сам премудрый Дионисий, ибо в его время не в чести была позднейшая "теория прогресса", а ровно наоборот - всё более древнее автоматически почиталось и более духовно совершенным (чаще всего, вполне справедливо). Позднейшие мастера снизу вверх смотрели на древние образцы, во смирении со вздохом признавая, что таковое им сотворить уже не под силу... В чём тут дело? Может, пока существует Время, последствия грехопадения прогрессируют в этом времени, как болезнь, и "поколения мельчают"? Так ли это? Это тайна... для нас. Но её знал всякий средневековый человек - что великий, что "малый". Подумать только: Дионисия от эпохи этих фресок отделяет такое же время, как, скажем, нас - от знаменитых ярославских фресок XVII века! Мурашки по коже от прикосновения к этим почти космическим "расстояниям и тайнам".
  
   * * *
   Что до жизни возрождённой обители, то она тихо теплится рядом с музеем - в службах в Стефановской церкви, в сокрытых от мира келейных молитвах монахов, в иконописном послушании. Хранят монастырь своим небесным заступничеством мученики 1299 года, положившие жизнь за Христа при одном из нападений ливонцев: игумен Василий с братией. Местно чтится и первый настоятель монастыря - преп. Авраамий Мирожский († 1158). Притекают паломники к Мирожской чудотворной иконе Божией Матери, чудесно явившейся ещё в конце XII века. Это Богоматерь Оранта (Знамение) - изображённая в полный рост, с воздетыми в молитве руками. Позже, в знак благодарности и любви к своим святым, псковичи написали по краям иконы предстоящих Богоматери благоверного князя Довмонта-Тимофея и его супругу Марию (в иночестве Марфу). Благодатной помощью от иконы Псков был спасён от "морового поветрия" 1567 года - тогда, как гласит летопись, "с обоих глаз Пречистой потекли слёзы, как струи". По преданию, Иван Грозный увёз подлинник иконы в Москву - но в монастыре остался почитаемый список.
   Я зашёл в Стефановскую церковь поставить свечу. Внутри храмик XVII века, приютившийся на втором этаже, оказался совсем маленьким. Каменный иконостас, отделанный под булыжник - никогда не видел таких! - глядел из каморочки основного объёма в каморочку трапезной. От толстых вековых стен было холодно, даже при той жаре, что стояла снаружи.
   Спускаюсь крутой наружной деревянной лестницей. Висят на ней в подвесках из макраме цветочные горшки, как кадила. Такие же - составили целую гирлянду на длинном балконе, вдоль слитного с храмом братского корпуса. Кадят сверху на зелёный монастырский сад. Деревья - как паломники, собравшиеся на молебен. Пестреют внизу немногочисленные, но ухоженные клумбы с разноцветными тюльпанами. Стоит согбенный схимник у стеклянной будочки церковной лавки в саду - статуэтка схимника почти в настоящий рост. Уютно, мирно, покойно...
   Воскресший уголок обители - рядом с музеем.
   На праздничную службу Вознесения я всё же решил успеть в Троицкий собор. Предвечерняя Мирожская обитель с тихой радостью, растворённой в воздухе и курящейся в тени берёз, осталась за спиной. Вновь распахнулся простор Великой.
   Озарённая солнцем кряжистая башня за рекой светилась, как старинный фонарь в густой листве. Освещала отражением реку до середины. Далеко ниже по течению царил над всем городом и окрестностями Троицкий собор - река, как необъятная гладкая дорога, вела к нему... любая другая дорога была бы недостойна великого храма - только Великая.
   В городе двадцати восьми церквей перекатывались и перекликались, разносились и весело стукались друг о дружку, как новогодние шарики, вознесенские перезвоны:
   Праздник начался
   Колокольный звон
   дышит медным ртом(4).
  
   (1). Из старинного путеводителя по монастырю.
   (2). Росписи правой из них подробнейшим образом повествуют о Рождестве Пресвятой Богородицы, земной жизни Её и Её родителей Иоакима и Анны. В левой каморе фрески сохранились чуть хуже. Долгое время считалось, что они иллюстрируют житие св. Николая Угодника. Сейчас господствующее мнение, что это - житие св. Климента, Папы Римского († 101), ученика Апостола Петра. Местом его мученичества был Крым, и крестившийся в Херсонесе св. князь Владимир перевёз его мощи в Киев, так что это был один из самых почитаемых святых в Киевской Руси (кстати, по соседству с Мирожским монастырём на берегу р. Великой стоит древняя церковь св. Климента). В этой же каморе - жития и деяния св. Апостолов (росписи, посвящённые им, "уникальны по количеству сюжетов" - как отмечается в путеводителях).
   (3). Сохранность фресок - 80 процентов, что позволяет говорить о почти полностью сохранившемся ансамбле. Забелённые в XVII - XVIII вв., фрески были обнаружены под позднейшими слоями в 1858 г. Полностью раскрыты к концу XIX в. - и тут же снова "записаны в старом стиле". Повторное полное раскрытие завершилось лишь в 1983 г.
   (4). Чуть изменённая цитата из "Пасхи" Ю. Шевчука.
  
  
   Новгородский Юрьев монастырь
  
   Самый древний собор России - Софийский, - украшает Великий Новгород. И древнейший из сохранившихся монастырских храмов тоже находится в Новгороде. Георгиевский собор Юрьева монастыря(1) стоит с 1119 г. на левом берегу Волхова, чуть к югу от города.
   Юрьев был когда-то главным над всеми обителями огромной Новгородской республики. Его архимандрит был вторым лицом после архиепископа (а епархия включала половину тогдашней Руси. К концу существования феодальной республики в Новгороде и окрестностях было уже 55 монастырей). Так же, как и архиепископа, его избирали на вече.
   Наверное, старшинство статуса монастыря объяснялось беспримерным старшинством его возраста. Доподлинно дата его основания неизвестна, но, по преданию, это 1030 год, эпоха Ярослава Мудрого, в крещении Георгия. Если это так, то Новгородский Юрьев монастырь древнее Киево-Печерской лавры. Другая версия (историки считают её более достоверной) - обитель основал Мстислав Великий, сын Владимира Мономаха, где-то в начале XII века. Он тоже носил в крещении имя в честь св. великомученика Георгия. Любимое имя древнерусских князей!
   Можно долго перечислять, что в Юрьевом "самое древнее" на Руси. С ним связана древнейшая сохранившаяся в подлиннике русская княжеская грамота: дарственная монастырю от князя Мстислава на "волость Буйце, с данию и с вирами и с продажами..." (хранится сейчас в Новгородском музее). С ним связано первое указание имени какого-либо зодчего во всей истории русской архитектуры: "а мастер трудился Петр". Предполагается, что тот же мастер Пётр, с той же артелью, возводил и Николо-Дворищенский собор, и Рождество-Богородицкий собор Антониева монастыря.
   Имя князя, на чьи средства возводился собор, тоже легендарно - это сын Мстислава Великого св. Всеволод-Гавриил, позже изгнанный новгородцами ("революция 1136 года" - как назвал те события, в марксистском духе, историк Греков), но нашедший приют и глубочайшее почитание у псковичей († 1138).
   * * *
   Приехать в Новгород и не побывать в Юрьевом - немыслимо. Видно его издалека, из центра города. Едет туда с Софийской площади 7-й городской автобус. Едет не спеша, вкруговую: через Аркажи, мимо аэропорта, в объезд Мячинского озера - открытыми полями к югу от города, мимо Перыни ("Перунова холма"), где сейчас вновь действует древний скит Юрьева монастыря... Наконец, через остановку от Перыни, подвозит к самому монастырю и, продолжая "кругосветку", возвращается в город через Витославлицы, музей деревянного зодчества.
   По прямой, как летают птицы, от кремля до Юрьева всего-то километра четыре - но в сплошной "болотной Венеции" новгородских окрестностей прямых дорог нет.
   Весь ансамбль Юрьева - это, собственно, Георгиевский собор начала XII века и его большая "оправа" из многочисленных сооружений начала XIX века. Собор старше своего окружения ровно на семь веков! Но новое зодчество было вполне удачно стилизовано под древность - так что лучший знаток русского искусства И. Э. Грабарь в начале ХХ в. сказал: "Юрьев монастырь кажется издали какой-то белокаменной сказкой, особенно весной..."
   Главный вход в обитель - высокая и широкая 4-ярусная колокольня 1841 г. знаменитого зодчего К. Росси. От обилия огромных арок она кажется невесомой: "свободного воздуха" в ней больше, чем камня!
   Колокольня эта - главная высотная доминанта Новгорода и окрестностей. Её видно за несколько километров: над рекой, над болотами, над озёрами, над полями. Видел я удивительные снимки с её верхних ярусов: купола древнего собора, как три богатырских шлема, парят над монастырской оградой, над зеркалом Волхова с плывущими отраженьями облаков, над бескрайними заводями с акварельно-зелёными мазками островков - над всем тем северным, водянистым, постледниковым миром, при виде которого вспоминается лермонтовское "Разливы рек твоих, подобные морям...". Над этим-то разливом и царят вдвоём великий князь и княгиня - собор и колокольня. Остальные постройки - намного меньше.
   Святые врата под колокольней в ту весну были закрыты на ремонт (весь Новгород суетливо готовился к 1150-летию!), и я обошёл монастырь с севера и востока. На углу синели пять необычайно широких, в звёздочках, куполов Крестовоздвиженского собора - вроде, и чуть похожего на древние "звездчатые" соборы Лавры, Суздаля, нашей Казани... Но этот храм, в отличие от них, был такой приземистый, словно наполовину ушёл в землю, оставив на поверхности лишь пятиглавую верхушку. Вроде, и купола - не красные, а всё равно чем-то напоминает радостные пасхальные яички: лазурные, блестящие!
   С собором этим связано возрождение особо торжественного празднования Воздвижения Животворящего Креста Господня (14/27 сентября). Как писал в XIX в. Андрей Муравьёв в "Путешествии по святым местам Русским":
   "Архимандрит Фотий, соорудив, недалеко от Св. врат, новый обширный храм, хотел посвятить его Преображению Господню, на память древле существовавшей тут церкви; но по совету митрополита Серафима, который сожалел, что столь великое торжество, каково всемирное Воздвижение Креста Господня, ослабевает в памяти христиан, решился обновить праздник сей в великом Новгороде, с особенною торжественностью. Освятив храм в честь Воздвижения Креста, он учредил, с благословения архипастырского, крестный ход кругом всей обители, а на всенощной, при поклонении Животворящему Кресту, положил на все будущие времена раздавать каждому из приходящих по малому кресту медному или серебряному. Необычайность торжества начала привлекать богомольцев в обитель ко дню Воздвижения, и доселе нигде не празднуется он столь светло".
   Архимандрит Фотий (1822 - 1838 годы настоятельства) был самым настоящим возобновителем славы Юрьева монастыря, пришедшего в крайне убогое состояние в XVIII в., после петровских и екатерининских реформ. При нём построена большая часть храмов и зданий - фактически на месте руин. Он привлёк многочисленные пожертвования и привёл в ктиторы обители свою духовную дочь княгиню Анну Орлову-Чесменскую (она упокоилась здесь же, рядом со своим аввой). Он возродил и древний устав, и древний чин богослужений. Сам же прославился исключительным постничеством, ежегодным полным затворничеством в подземной келье на всё время Великого Поста, ношением вериг и другими аскетическими подвигами. К сожалению, в "большой", то есть светской истории архимандрит Фотий известен лишь одним-единственным фактом - анафемой князю Голицыну, создателю Библейского общества в России, любимцу Александра I. Далёким от Церкви людям, конечно, трудно разобраться в духовной сути конфликта - так что этот акт "с поверхности" чаще всего кажется просто скандальной выходкой взбалмошного фанатика.
   Но даже небольшое погружение в историю вопроса поворачивает всё под другим углом зрения: Голицын, используя инструмент и Библейского общества, и Министерства народного просвещения, повсеместно насаждал сектантско-мистические взгляды, ничего общего с Православием не имеющие - сознательно отрывающие от Церкви и высшее общество, и (до поры до времени) самого царя. Выступление новгородского архимандрита, при всей кажущейся "скандалёзности", открыло глаза всем, кто способен был их открыть - в первую очередь, самому Александру. Это был самый смелый акт в защиту Православия со времён заточённого и уморенного в тюрьме при Екатерине II митрополита Арсения (Мациевича).
   Стены, башенки, корпуса - всё, что я сейчас обходил, - были памятником эпохи архимандрита Фотия. Именно целой эпохи в истории Юрьева монастыря - подобной "эре" игумена Дамаскина в истории Валаама, или преп. Моисея в истории Оптиной(2).
   Обогнув угловой Крестовоздвиженский собор, я вышел на песчаный, обрамлённый цепочкой ив, берег Волхова.
   Главная новгородская река здесь необычайно широка. Глянешь в одну сторону - Волга, усеянная островками, в другую - и вовсе морская гавань! Необозримая гладь Ильменя вдали - как синяя-синяя тень большой тучи на горизонте, упавшая далеко на юге и плавно сужающаяся к северу. Горловина Волхова - это верхушка ильменской тени. Нет ясной границы, где кончается река и начинается озеро. Водная гладь разворачивается единым веером. Островки и мели очерчивают его бесчисленные перья.
   Удивительно живописное место занял Юрьев! Гладкая, как стол, местность только подчёркивает его высоту. Он похож и на корабль, и на белый маяк. Стоит меж небом и водой. Не сказать большой, не сказать - маленький... Сказать великий - будет точнее всего.
   Радостное чувство, позабытое с детства, вдруг просыпается в душе... в атмосфере разлито что-то такое неуловимое, что можно ощутить только майским или июньским жарким утром. Радость начинающегося дня и начинающегося лета. Каникулы души, которым, кажется, не будет конца. Ты ещё не так давно проснулся, а башни, как живые, уже загорают на солнце на берегу реки. Всё впереди! И никуда не надо спешить, и завтрашний день будет ещё лучше вчерашнего!
   Вхожу в юго-восточные, хозяйственные ворота. Внутри - сады, огороды. Но вокруг собора - как бы священный ореол, отделивший его от земных забот: нераспаханная, незасеянная лужайка-пустырь. Собор смотрит на Волхов могучим алтарём. И полыхает на фоне алтаря огромный куст сирени - густая шапка-букет. Листвы не видать - один тёмно-фиолетовый многометровый костёр. Пышно-пламенеющие ракеты пытаются взлететь к куполам и, не доставая, раскидисто разлетаются во все стороны. Рядом ещё ярче взорвалась белая сирень. По другую сторону собора, кажется, плывёт по морю сирени, как корабль, белый-светящийся Спасский храм. Пышные, рассыпчатые соцветия взлетают к небу повсюду. Салют праздничному дню - Отданию Пасхи, - и салют непередаваемому величию места.
   Я отстоял Литургию в Спасском храме. Как раз ровно по её окончании отворил двери для посетителей Георгиевский собор.
   Собор - трёхкупольный снаружи и двухкупольный внутри. Северо-западная его глава возвышается над лестничной башней, отделённой от основного объёма глухой стеной. Возможно, идея троичности и двоичности была совмещена специально - как совмещается она и в нашем крестном знамении. Троица Единосущная - и неслиянно-нераздельное присутствие двух природ во Христе: Божией и человеческой.
   И духовно, и архитектурно собор - совершенен. Он не "летящ" и не приземист, он равно присущ Небу и земле... как сама Церковь. Замечательно, что он окружён простой травяной лужайкой, а не газонами - цветы и любые украшения только оттеняли бы его стройную Идею, воплощённую непонятно как, без всяких изысков - без "деталей", на которых остановился бы взгляд... одним Единым Целым. Словно само по себе взялось это Целое, явило себя.
   Собор св. Георгия "образует из себя полную идею Восточной церкви", - писали ещё в XIX веке, когда Россия впервые после петровских реформ начала с изумлением открывать и осмысливать своё полупотерянное духовное наследие.
   Собор долгое время служил и княжеской усыпальницей. Здесь в конце XII в. были похоронены два малолетних сына Ярослава Владимировича - в их память он построил напротив монастыря, через Волхов, знаменитую церковь Спаса на Нередице (1198 г.). Здесь упокоились мать и брат Александра Невского - княгиня Евфросиния и князь Фёдор. Фёдор, скончавшийся в 19-летнем возрасте в день своей свадьбы, был прославлен в лике святых, как и его юная вдова преп. Евфросиния Суздальская (мощи её - в Ризположенском монастыре Суздаля, где она десятки лет подвизалась после смерти... мужа? жениха? не знаю, как правильней сказать). Так одна ранняя кончина привела в Царство Небесное двоих. По-Божиему, раннее переселение в Вечность - знак особого благоволения Господня. Господь забирает человека не когда он "молод" или "стар", по земным понятиям, а когда он готов к Царству. Русская Церковь чтит немало подвижников, преставившихся в юности. Практически в ту же эпоху, лишь немногим раньше, скончался в таком же возрасте св. Глеб, младший сын св. Андрея Боголюбского (его целиком нетленные мощи, поразившие даже советских исследователей-атеистов, почивают в Успенском соборе Владимира).
   В Смутное время начала XVII века, когда Новгород был занят шведами, мощи св. Феодора были открыты и торжественно перенесены митрополитом Исидором в Софийский собор. Там они покоятся и ныне. Этот перенос был мужественным и показательным актом Новгородского иерарха-патриота: вот вам знамение, шведы - по Божьей воле обрелись нетленные мощи брата вашего победителя.
   Но Юрьев монастырь и после этого переноса не остался без святых мощей. Главной святыней Георгиевского собора до революции была рака св. Феоктиста - архиепископа Новгородского в 1300 - 1308 гг. Придел, где она стояла, в советское время был утрачен.
   Погребены были в соборе и несколько игуменов монастыря, и три новгородских посадника, и - князь Дмитрий Шемяка, пожалуй, главный после Святополка Окаянного "антигерой" в русском Средневековом мировоззрении, много лет воевавший за престол с двоюродным братом Василием II, бежавший после поражения в Новгород и здесь отравленный собственным поваром, носившим символичное прозвище Поганка (в 1452 г.).
   Я вхожу под девятивековые своды...
   Бегут-бегут-убегают ввысь тонкие линии столпов. Словно и не столпы, а так... вертикали, начерченные в пространстве для обозначения границ. Боковые нефы отчеркнуты ими, и центральная часть храма, словно обрадовавшись, что теперь свободна от всего, отвесно уходит в Небо - прямо в купол, к Господу. Это такая головокружительно-высокая башня, которой... нет: стены её - воздух.
   Да, аэродинамическая труба, по которой нас воздувает в непривычный, слишком высокий для нас мир.
   Душа, потеряв власть притяжения, хочет и может упасть Туда, к Нему на руки.
   Арка алтаря - узкая и очень высокая, как в готическом соборе. От пола чуть не до основания купола. Современный одноярусный иконостас прикрывает лишь самый низ Божией арки. При виде её вспоминается: "И завеса в храме разодралась сверху донизу..."
   Паникадило - два кольца-хороса на сходящихся вверх цепочках. Действительно, похоже на кадило, спущенное Богом с небес... недаром слова - однокоренные.
   Помню светящийся букет тюльпанов пред иконой: бутоны в нимбах солнца кланялись всем сторонам света. Вроде, и крошечным был этот букет в необъятном соборе, и... озарял его сумрак ярче всех свечей. Вокруг вазочки, как салфетка, лежал попавший в цель откуда-то свысока солнечный зайчик. А пол был брусчатым.
   На стенах - торжественные, величавые росписи. Золотой их фон в сумраке - как небо после заката. Мерцание стен - "северное сияние" вековечного собора от сводов до пола. Царственная, византийская торжественность. Отсвет росписей - почти объёмный, бархатный, густой.
   На южной стене самая знаменитая сцена из жития Георгия Победоносца - "Чудо Георгия о змие", - но не такая, где он пронзает дракона копьём, а где дракон, укрощённый его молитвой, послушно идёт за освобождённой царевной на поводке. Это гораздо более редкий, более древний и мудрый тип изображения. Его можно увидеть ещё в церкви св. Георгия в Старой Ладоге (пограничной новгородской крепости) - тоже XII века. Там-то сохранилась первозданная фреска, здесь - художники Нового времени, переписывая древние изображения, всё же соблюдали сюжетный строй изначальной живописи. Видимо, здешняя и староладожская "стенописные иконы" были идентичны друг другу. Многометровая фигура св. Победоносца на коне, странно пробитая и почти заменённая сияющим окном в нимбе света, производит сильное впечатление.
   Да, все эти росписи новые: начала ХХ века. За фресками XII века здесь нужно подняться по высокой северо-западной лестнице - до сводов под тем отдельным третьим куполом(3).
   Я получил благословение, мне открыли решётчатую дверь, и... началось долгое восхождение.
   Таинственная винтовая лестница - "восходной столп", как называли такие башни на Руси. Витками-витками, кружа голову, ведёт всё выше и выше - в полумраке... Наматывает на себя столетия. Негде остановиться. Оглядываешься, видишь внизу какое-нибудь маленькое окошко... и тут же скрывается оно за очередным поворотом.
   Девять веков вокруг тебя - над тобой и под тобой. Девять веков этим ступеням! Что ждёт тебя наверху? Что ждёт нас всех Наверху, когда века кончатся...
   Лестница на середине своей высоты выводит на хоры - длинный балкон над западной частью храма. Это особенность всех княжеских храмов. "Хоры", несмотря на название - не для хора, а для князя и его семьи. Князь-государь, как посредник меж Богом и своими подданными, стоял на молитве "меж небом и землёй" - на середине высоты храма.
   Вид отсюда - удивительный. Как бы с крыши глядишь на дно узенького крытого дворика. Там - люди, свечи, иконы... Зашла какая-то группа. В падающих с "высокого высока" лучах головы паломников сами стали - как свечи. Тихо мерцают перед аналоем. Кажется - сейчас Омофор на всех невидиимо опустится.
   После передышки начинаю вторую часть восхождения. Лестница всё кружит-кружит и наконец выводит на самый верх, под каменное небо купола, где окна - кольцом, и фрески - кольцом. Тремя ярусами-хороводами святые обняли пространство маленькой круглой "каморы". Одни - в простенках меж окон, другие выше окон, третьи - в четырёх медальонах на откосах купола. В самом куполе ничего не сохранилось, он - как белый водоворот, уносящий всех в Небо.
   Фрагменты фресок - как листики облетевшего древа. Осень прошла, все листья осыпались - вот два-три удержались. Как и почему именно они - один Бог знает.
   Отцвёл Господин Великий Новгород, остался просто Новгород. Потускнели нимбы...
   Надо же, на какую башню забрались они, прячась от исправителей! Как в монголо-татарское нашествие (которого, правда, Новгород не изведал) то тут, то там люди в последней надежде укрывались на высоких хорах и башнях церквей.
   Это была первая в моей жизни встреча лицом к лицу с более или менее различимыми фресками XII века! Чудо псковских мирожских росписей - несравненно более целостных, почти неправдоподобных в своей сохранности, - ещё ждало меня впереди, в той же поездке. Здесь были ещё как бы тени того непередаваемого величия, к которому предстояло прикоснуться там - которое когда-то, много веков назад, было здесь... но и тени - свидетельствовали, вспоминали, озаряли...
   Чем более полустёрты фрески, тем лучше видно, что это - души. Не кровь и плоть, которые Царства Небесного не наследуют, а - души преображенные. Светлые-светлые, воздушные, не скованные телами. Когда-нибудь, в День Воскресения, и плоть преобразится... но - тогда не нужны станут фрески.
   Какую же удивительную лёгкость можно запечатлеть на камне! Эти дивные глаза небожителей, писанные под непрекращающуюся молитву жителями земными. Увидев хоть раз, их уже не забыть! На Земле таких не бывает! Огромные удивительные глаза, словно изумлённые созерцанием Бога.
   Я встречал эти невыразимые взгляды в Антониевом монастыре, и на Нередице, и в Спасо-Ильинской церкви... Возможно, в моей памяти они наложились друг на друга, и иногда кажется, что всё это было в Юрьевом... потому что вначале на пути был Юрьев, потом всё остальное. Нет сомнений и в том, что все неземные лики родственны друг другу - и не могут не быть родственными.
   Я никогда не был на обломках Византии - ни в Константинополе-Стамбуле, ни в Салониках, ни в Никее, ни в Каппадокии... - но сейчас будто ощутил прикосновение к чему-то византийскому. Воистину, Русь - величайшая преемница Ромейской империи. Здесь, под куполом девятисотлетней башни это перестаёт быть отвлечённой теорией "Москва - Третий Рим", здесь это - читаемо, зримо, ощутимо...
   Здесь византийские лики на русских стенах повествуют без слов, как велик Господь - и как дивно, когда царства и народы стремятся-тянутся к Нему с Земли... пусть даже наивно и вслепую, тесно опутанные своими земными предрассудками.
   Фрески вообще о многом могут поведать... О судьбах человеческих, но больше - о путях Божьих.
   * * *
   А пути земные затерялись в болотах. Деревянные церкви Витославлиц стоят по одну сторону великого разлива, Юрьев монастырь - по другую. Словно Юрьев - это царственный Константинополь, а Витославлицы - Русь Деревянная. Тёмная водная гладь меж ними в жёлтых болотных цветах - Чёрное море... Фантазировать можно много: места-то сказочные.
   Стоит "по колено" в воде частая-частая древесная поросль, точь-в-точь как на картине Левитана "Весна. Большая вода". Целый частокол сучьев - от неба до неба: от настоящего - до отражённого. А вот средь них, на обочине дороги, черно набухают, напившись воды, огромные ивы-драконы. Толщиной в два-три обхвата, а скручены узлом. Будто богатырь какой забавлялся.
   И опять - поросль молодняка в воде...
   А чуть расступится этот частокол, и вот опять - море.
   Необычайно живописно смотрится Юрьев из Витославлиц! Белый заморский город над гладью воды. То кажется - далеко-далеко, а то вдруг через мгновение почудится: руку протяни - возьмёшь.
   Солнечным майским миражом, далёкий и близкий, земной и нереальный, достижимо-недостижимый... смотрит на тебя вековечный Юрьев, провожает... Может, доведётся встретиться второй раз на Земле, а может... Сколько таких же мимолётных путников, ушедших в вечность, повидал он за свою жизнь!
   Св. великомучениче Христов Георгие, моли Бога о нас, путешествующих...
  
   (1). Современный ему Рождество-Богородицкий собор (1117-1119 гг.) Антониева монастыря - тоже в Новгороде, - пока остаётся чисто музейным. Георгиевский же - действующий вот уже почти 900 лет (с перерывом на советское время).
   (2). Просьба не рассматривать эти строки как абсолютную идеализацию архимандрита Фотия. Фигурой он был, безусловно, противоречивой, а его крайняя склонность к экзальтации (пожалуй, даже более характерная для католического представления о святости) заставляет с большой осторожностью относиться к его духовному наследию. Грань между святостью и "прелестью" вообще тонка, и не нам определять её. Поскольку очерк посвящён монастырю, в нём нельзя не отметить несомненную заслугу архимандрита в его возрождении... оставив при этом за скобками многое другое.
   (3). Назначение этой странной башни, наверное, может отчасти прояснить пример аналогичной башни, сохранившейся в соборе Антониева монастыря. В житии его основателя преп. Антония Римлянина прямо указывается, что для уединённых молитв подвижника под боковым куполом собора была возведена круглая келья над лестницей. То есть башня была "столпом", на котором святой нёс подвиг столпничества.
  
  
   Покровский Зверин монастырь
  
   Монастырь с непривычным для святой обители названием Зверин - один из древнейших в Новгороде. Если он и моложе знаменитых Юрьева и Антониева, то ненамного. Дата его основания неизвестна, упоминается же он впервые в 1148 г. - в связи с тем, что сгорела деревянная Богородицкая церковь. Подумать только! В сотнях километров отсюда ещё только-только появилась на свет Москва - а монастырь уже стоял неизвестно сколько лет до первого в своей истории пожара. Обитель эта - древнейший женский монастырь на всём русском Севере. Возможно, не только на Севере...
   Когда-то здесь был "зверинец" - место охоты первых новгородских князей: к северу от города, на Софийском берегу Волхова. Один из немногих сухих разрывов в почти сплошной водяной осаде Новгорода, окружённого речками, озёрами и бескрайними болотами. От этого "зверинца" и пошло народное название монастыря. Сейчас он давно уже в черте города, меж улицами Великой и Звериной - чуть к северу от кольца валов, опоясавших исторический центр.
   Как-то в майский день я отправился в путешествие к нему по гребню древнего вала. Гостиница, где я остановился, стояла у руин другого, Десятинного, монастыря - на месте величайшего в истории Новгорода чуда, от Знаменской иконы Божией Матери (1170 г.). По преданию, именно здесь во время битвы с суздальцами вынесли на стену внешнего острога икону Владычицы, здесь вонзилась в Её Лик стрела и пролились слёзы... и обратились в бегство враги. Здесь была юго-западная граница Новгорода XII века, Зверин же располагался - за северо-западной.
   Гостиница стояла "на берегу" вала и я отправился по нему, как по насыпной дороге... Сколько объездил древнерусских городов с сохранившимися земляными укреплениями - и каждый раз не перестаю поражаться необычайному изяществу, какой-то коренной красоте этих простейших, казалось бы, сооружений! Что может быть проще утрамбованной кучи земли! Откуда же это волнение на душе, чувство прикосновения к чему-то сокровенному?..
   Волнуют сердце любые городские валы. И заросшие букетами узловатых сосен, как в Звенигороде или Городце, и белые от берёзок, небесно-голубые от незабудок, как в Плёсе, и открытые "степные", как в Суздале или Переславле - с примыкающими ковриками огородов, с пасущимися козами и коровами. Дивно сверкают они зимой, когда катается с них на санках ребятня. Огненным заревом неровных склонов, с глубокими тенями и светящимися горными грядами, встречают восходы, провожают закаты...
   Сейчас я шёл по валу, облитому лавой одуванчиков. Раньше такие укрепления обливали зимой, чтоб гладкие, как зеркало, ледяные скаты были неприступным препятствием для врагов. Сейчас всё было залито - жидким золотом. Оно плавно стекало в низину бывшего рва, искристо рассыпалось понизу, мохнато-пышно курчавилось на гребне. На юге потоком уходило в родственное солнце, а на севере, куда я шёл, чуть заметным изгибом утекало за дома, вправо.
   Солнечная дорога на земле! Глаза пьянеют от радости, ноги словно летят и сами тебя несут. То одна, то другая улица вдруг разрубает вал, но продолжение его тут же встаёт за проезжей частью. Замечательное путешествие: с вала - по пешеходной "зебре" - и опять на вал!
   Зимой здесь, наверное, тоже катаются на санках и лыжах, а сейчас... день был жаркий, и многие загорали, как на пляже. Только вместо воды и вместо песка - всё те же нескончаемые одуванчики. Кажется, утонуть в них можно! Кое-где на сплошной золотой волне белела пена цветущих яблонь - штормовые "барашки".
   Только на Санкт-Петербургской я окончательно сошёл с вала, завидев купола Свято-Духова монастыря, с XII века стоящего здесь по соседству со Звериным. Маленькая Духова улица ведёт сквозь него дальше на восток. Бывшую монастырскую территорию она разрубает пополам: Троицкая церковь XVI века стоит по левой обочине, Свято-Духовская XIX - по правой.
   Особенно хороша - не оторвать глаз, - краснокирпичная, в редком для Новгорода "пламенеющем стиле", Троицкая церковь с пятью крытыми деревянным лемехом луковками, с рядами кокошников под ними, усиливающими сходство с пышным костром. Ведь и на апостолов Дух Святой сошёл "в виде огненных языков". Чешуйчато-деревянные главы над кирпичными стенами напоминают храмы Соловецкой обители... в миниатюре.
   К сожалению, монастырь не действующий - его до сих пор занимает архив Новгородской области.
   В этом смысле Великий Новгород - странный город! Как ни нелепо, но именно его уникальное наследие с некоторых пор стало препятствовать полноценному возрождению церковной жизни. Где "музейность", там нет места церковности. Увы, это один из основных духовных конфликтов нашего времени. И это конфликт не собственности, а двух несовместимых мировоззрений. Воинствующий атеизм, поубавив в новых условиях свои амбиции по сравнению с 20-30 годами прошлого столетия, отступил в могучие бастионы сердец музейных работников... не всех, конечно! - но тех, для кого "национальное культурное достояние" стало идолом, мешающим увидеть Бога. Как важно не сотворить себе кумира... ни в чём. Храмы, фрески, иконы - всё для Бога... всё теряет свой смысл без Бога. Литургия наполняет жизнью и смыслом Храм. Храм без Литургии - как тело после исхода души... по-русски это называется труп.
   То, что культурные работники стали хранителями трупов, на полном серьёзе "спасающими" их от воскресения, вахтёрами, "не пущающими" Христа к смердящему Лазарю - одна из величайших духовных подмен в наших сердцах.
   Поразительно, что в древнейшем, исконнейшем (наравне с Киевом) русском городе, где сохранились десятки уникальных, веками намоленных церквей, действующих из них - всего 9. Для сравнения, во Пскове, который когда-то называли "младшим братом Великого Новгорода" - 28 действующих храмов(1).
   Да, жили два брата. Обоих однажды убили без всякого смысла. Из одного сделали красивую мумию и до сих пор её охраняют... другой воскрес. Вот такая притча.
   Конечно, это - простая схема. И в Новгороде есть замечательные островки молитвы, где "жизнь жительствует". В том же Зверином монастыре маленький Симеоновский храмик-музей соседствует с большим действующим Покровским... точнее, с двумя Покровскими, пристроенными друг к другу. Очень светлое, какое-то очень чистое место!
   Идти к нему от бывшего Духова монастыря - несколько минут. Сначала по Духовой улице, потом - по Звериной... Возле их стыка, на лужайке, расцветает один из красивейших в Новгороде да и во всём северорусском зодчестве храмов - Петра и Павла в Кожевниках (1407 г.). Он - один из нескольких, выстроенных "смешанно": из кирпича и красного ракушечника. Что, казалось бы, проще: кирпич да булыжник тёмно-розового, охристого цвета. Будто бы беспорядочно, будто бы грубовато-небрежно... Издали глянешь - по цвету (но только по цвету!) напоминает руины с осыпавшейся штукатуркой. Ближе подойдёшь - и уже взгляд не оторвёшь от многоцветного узора кладки: столько тончайших перламутровых оттенков, играющих на солнце! Будто кровь пульсирует, как в живом организме, в каждом сосудике, в каждом капилляре Храма. Наверное, это сугубый прообраз Тела Христова. Сколько раз Спаситель говорил о нерукотворном храме Своего Тела, "ломимого во оставление грехов"!
   Сурово-изящные очертания, мощь и тонкая изысканность, полёт и тяжко-монолитная заземлённость - всё как-то совместилось в этой небольшой церкви. Чешуйчато-серебристая деревянная кровля, следующая за всеми изгибами закомар выглядит крылатой... вот-вот воспарит! Зато все линии фасадов отвесно уходят в землю, срослись с ней незримыми корнями.
   Под солнцем камни, казалось, сверкали и огненно-переливчато светились, как гигантские самоцветы. В тени обретали золотисто-коричневые цвета и оттенки кедровой шишки. Луковка из осинового лемеха тоже напоминала шишку - только совсем мелкочешуйчатую, мерцающую. Словно какая-нибудь горная каменная башня (которой место на Кавказе) и Кижи - слились в одно. "Случайный" узор камней - как на мостовой, - казался сейчас несравненно красивей и живей любого начерченного, выверенного геометрического узора. Словно сама природа в похвалу Творцу поднесла этот храм. Суровая Земля-кактус из недр своих возвела к небу цветок. Небольшие круглые цветочки на стенах, выложенные людьми поверх природного узора, усиливали ассоциацию. "Цветочными" были и кресты, вписанные в круги, - и ещё особые кресты, белокаменные, вмурованные в стену понизу: поклонные. К ним можно прикладываться, потому и - поклонные. Они есть практически на любом древнем новгородском храме: такая уж сложилась традиция.
  
   А впереди уже видны купола большого собора и маленьких церквей Зверина монастыря. Это самый крупный архитектурный ансамбль на Софийской стороне, после Детинца и Юрьева монастыря. Его хорошо видно и из-за Волхова, хотя стоит он не на самом берегу, а за пустырём и большими деревьями.
   Монастырь, ныне являющийся обычным приходом (с 1989 г.), до революции был крупной женской обителью. По реформе Екатерины II, его отнесли к почётному второму классу (первоклассными из новгородских монастырей были лишь Юрьев и Варлаамо-Хутынский). После упразднения соседнего Бело-Никольского монастыря в XVIII в., он включил в себя и его территорию - с древним Никольским храмом. Зверина обитель, пережив короткий упадок в петровские и послепетровские времена, к XIX веку вновь стала настолько богатой и процветающей, что даже открыла своё подворье в Петербурге.
   В советское время бывший монастырь заняла воинская часть.
   Сейчас "открытый" комплекс - это две действующих Покровских церкви (маленькая конца XIV в. и большая, соборная, начала ХХ в.) и музейная Симеона Богоприимца (1468 г.). Никольский храм и остальные здания до сих пор занимает военкомат.
   Заходишь в калитку.
   Аккуратненький дворик с клумбами, скамейками, фонарями. Средь берёз стоит изящная современная деревянная колоколенка - будто сложенная из спичек: какая-то почти сувенирная.
   За ней - большой пятиглавый Покровский собор(2), а слева от него - маленькая, одноглавая Симеоновская церковь, знаменитая своими фресками. Во многих новгородских церквах есть и более древние росписи, но по степени сохранности, по цельности всей композиции, симеоновские фрески 1468 года не имеют себе равных. Беспримерны они и по содержанию - ибо необычна сама история и сам замысел храма.
   В 1467 г. в очередной раз чума невидимой косой прошла по Новгороду, собрав страшный урожай. Люди молились всем святым и ждали избавления, но оно долго не приходило. Наконец, архиепископу Ионе явился в видении тот, кто сподобился держать на своих старческих руках самого Младенца Христа в великий день Сретения - св. Симеон Богоприимец. Он обещал избавление от моровой язвы и повелел выстроить храм, поставить там его чудотворную икону. Повеление святого было исполнено, и вот вырос в Зверином монастыре, где хоронили всех умерших от язвы, храм обыденный (то есть сложенный в один день из брёвен). Чума отступила, и на следующий год благодарные новгородцы выстроили вместо деревянного каменный храм св. Симеона Богоприимца - тот, что стоит доныне.
   Так получилось, что это ещё и последний храм эпохи вольного Новгорода. Его возвели за три года до Шелонской битвы, перечеркнувшей судьбу великого Города-государства.
   "Храмоздатель" владыка Иона был последним прославленным во святых архиепископом независимой Новгородской республики (в 1458 - 1470 гг.). Символично, что он был и современником, и тёзкой великого святителя Ионы, митрополита Московского и всея Руси († 1461). В отличие от двух государств - Москвы и вольного Новгорода, неуклонно катившихся к последней, роковой войне, - два святителя вполне находили общий язык. Архиепископ Иона Новгородский жил "промосковским", а точнее, общерусским сознанием, и пожалуй, пока Господь не забрал его в Свои обители, прямая война была невозможна.
   Про таких святителей говорят: "владыка Божией милостью", "избранник Божией от младенчества". В детстве произошла его знаменательная встреча со св. блаженным Михаилом Клопским:
   "Остался я сиротою, - так рассказывал сам св. Иона, в миру Иоанн, - после отца семи лет, а после матери - трех лет. Бог положил на сердце вдовице Наталии Медоварцевой: взяла она меня в свой дом, кормила и одевала, и отдала меня дьяку учиться грамоте. В училище было множество учащихся; я от бедности был тихий. В один день дети играли после вечерни. Идет по улице блаженный муж; дети, кинувшись на него, бросали в него камешки и в глаза сор; а я стоял, не трогаясь с места. Блаженный, оставив детей, прибежал ко мне, взял меня, поднял выше себя и, вовсе не зная меня, называл меня по имени. "Ванюша! - говорил, - учись грамоте, быть тебе в Новгороде архиепископом"".
   За 12 лет святительского служения Ионы в Новгороде свершились многие важнейшие духовные события. Именно по его благословению был основан Соловецкий монастырь - он выдал преп. Зосиме грамоту, по которой в дар новой обители отдавались все Соловецкие острова. При нём были составлены жития и службы всем самым известным Новгородским святым: владыка специально пригласил для этого известного "учёного монаха" Пахомия Логофета. Св. Иона выстроил в Детинце первую в Новгороде церковь в честь преп. Сергия Радонежского - с этого-то маленького храма и начинается глубокое почитание на Севере Руси преп. Сергия и других Московских Чудотворцев. Впервые были стерты духовные "границы", когда обывательское сознание делило святых на "своих" и "чужих". Та же общецерковная идея, преодолевающая всякие земные границы, выражена и в росписях Свято-Симеоновского храма.
   Поднимаюсь на второй этаж - в дивный ларец с фресками. Крошечный храм - но такой же четырёхстолпный, как большие соборы. Эта схожесть маленького с большим умиляет.
   Круглые столбы обвиты понизу наклонными полосами - красными и синими на белом. Они будто неуловимо, неприметно крутятся, эти столбы. Выше - и на стенах, и на сводах - бесчисленные лики святых: чудные фрески анонимных местных мастеров, современников Дионисия. Тема росписей - месяцеслов святых. Каждому дню года соответствуют свои святые - вот они и выписаны по порядку, по месяцам и датам, на всех плоскостях интерьера.
   Интерьер храма - как бы одна свёрнутая икона Всех Святых... наверное, всякий, кто хоть изредка бывает в церкви, не раз видел на аналое такую икону. В сущности это - календарь, написанный не цифрами, а ликами святых.
   На южной стене сам святитель Иона - в знаменитом новгородском белом клобуке и конечно, в нимбе, - подносит в дар Христу этот храм, держа его на своей деснице. Христос благословляет и его, и храм из розового кольца облаков.
   Ещё помню крошечную фреску - размером где-то с небольшую книжку, наверное, - в нише одного из алтарных окошек. Здесь был Жертвенник... и Младенец-Агнец лежал в Чаше, закалаемый за грехи всего мира, а Ангелы совершали Проскомидию.
   На стенах алтаря - Святители в полный рост, сходящиеся к Горнему месту. Выше, на арках и сводах - сотни Угодников в безчисленных круглых медальонах, от которых пёстрым, как беседка осеннего сада, смотрится весь храм.
   Я смотрел на всё это множество святых. Они как-то поместились в таком камерном помещении, где казалось: привстань на цыпочки - и дотронешься до сводов. Как их много! И как их... на самом-то деле, ещё неизмеримо больше! И как мало мы о них знаем! Всё лики, лики... а чьи лики? Как мало говорят нам имена даже тех из них, кто когда-то исключительно, сугубо почитался на Руси: Флора и Лавра, Косьмы и Дамиана, священномученика Власия... Ведь когда-то им посвящались сотни церквей. Дни их памяти были любимыми в народе праздниками... Всё ушло! Только в древних церквах кое-где лики уцелели... да и те разве лишь специалист "опознает".
   А есть и такие святые, которых совсем-то, конечно, не забывали (как же их совсем забудешь, если о них в самом Евангелии написано!), но как-то... и помня не помнили, и читая, почти не обращали внимания, и произнося имя, почти никогда им не молились.
   Св. Симеон Богоприимец... Вот уж редкое посвящение храма! Моего близкого друга зовут Семён, моего дедушку по отцу, которого я никогда не видел (он умер за много лет до моего рождения) звали Семён... и я, объездив столько городов, впервые за свою жизнь побывал в Симеоновском храме. Да и тот оказался - не действующий: свечку даже не поставить под древними сводами... - только себя можешь на минутку поставить вместо свечи.
   Я прежде не знал, что даже акафист св. Симеону Богоприимцу, жившему две тысячи лет назад, был составлен лишь в XIX веке - и именно в этом монастыре. Составительницей его стала известная подвижница, будущая игуменья Леушинского монастыря Таисия (в 1872 - 1878 гг. подвизалась здесь, в Зверином, тогда ещё с именем Аркадия, была инокиней, регентшей хора). Так память древнейших святых порой "обновляется" в близкие к нам времена - и не в далёкой Палестине, а на севере Руси.
   "Ныне отпущаеши, Владыко, раба Твоего по глаголу Твоему с миром..." - этими самыми знаменитыми словами - из разряда тех фраз, что вне пространства, вне времени, - приветствовал св. Симеон Младенца Христа, своего Освободителя от морока жизни земной, "отпущающего его с миром" в долгожданную жизнь вечную.
   Да ведь это же первый человек, истинно встретивший и узревший не просто Бога, а Бога Воскресения!.. Первым встретивший Пасху - как победу над смертью - первый обрадованный своей земной кончиной. Про него, как и про Иоанна Крестителя, можно сказать, что это "последний пророк Ветхого Завета и первый святой - Нового".
   "Ныне отпущаеши..." Это был облегчённый выдох всего человечества, освобождаемого из Ветхого Завета в Новый... ибо это и есть - Встреча (Сретение). Симеон выдохнул устами всего человечества... то, о чём само человечество в тот момент и знать не знало. Он стал в тот миг всем встречавшим Бога человечеством. На мгновение (хотя нет, мгновений в этом состоянии уже не существует) он вместил в себя всех нас, и от всех им было сказано слово, услышанное Словом.
   ...А было поведано старцу сему
   о том, что увидит он смертную тьму
   не прежде, чем Сына увидит Господня.
   Свершилось. И старец промолвил: "Сегодня,
  
   реченное некогда слово храня,
   Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
   затем что глаза мои видели это
   Дитя: он - твое продолженье и света
  
   источник для идолов чтящих племен,
   и слава Израиля в нем".- Симеон
   умолкнул. Их всех тишина обступила.
   Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
  
   кружилось какое-то время спустя
   над их головами, слегка шелестя
   под сводами храма, как некая птица,
   что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
  
   И странно им было. Была тишина
   не менее странной, чем речь. Смущена,
   Мария молчала. "Слова-то какие..."
   И старец сказал, повернувшись к Марии:
  
   "В лежащем сейчас на раменах твоих
   паденье одних, возвышенье других,
   предмет пререканий и повод к раздорам.
   И тем же оружьем, Мария, которым
  
   терзаема плоть его будет, твоя
   душа будет ранена. Рана сия
   даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
   в сердцах человеков, как некое око".
  
   Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
   Мария, сутулясь, и тяжестью лет
   согбенная Анна безмолвно глядели.
   Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
  
   для двух этих женщин под сенью колонн.
   Почти подгоняем их взглядами, он
   шагал по застывшему храму пустому
   к белевшему смутно дверному проему.
  
   И поступь была стариковски тверда.
   Лишь голос пророчицы сзади когда
   раздался, он шаг придержал свой немного:
   но там не его окликали, а Бога
  
   пророчица славить уже начала.
   И дверь приближалась. Одежд и чела
   уж ветер коснулся, и в уши упрямо
   врывался шум жизни за стенами храма.
  
   Он шел умирать. И не в уличный гул
   он, дверь отворивши руками, шагнул,
   но в глухонемые владения смерти.
   Он шел по пространству, лишенному тверди,
  
   он слышал, что время утратило звук.
   И образ Младенца с сияньем вокруг
   пушистого темени смертной тропою
   душа Симеона несла пред собою,
  
   как некий светильник, в ту черную тьму,
   в которой дотоле еще никому
   дорогу себе озарять не случалось.
   Светильник светил, и тропа расширялась(3).
  
  
   (1). И в Новгороде, и во Пскове - по состоянию на 2009 г.
   (2). Главной святыей этого храма в наше время являются мощи преп. Саввы Вишерского.
   Преп. Савва († 1460), хотя и не жил в Зверином монастыре, но был подвижником той же эпохи, что и устроитель Симеоновского храма архиепископ Иона († 1470). Именно свт. Иона совершил местное прославление Преподобного почти сразу после его земной кончины (всероссийское прославление состоялось лишь на Соборе 1549 г.). Св. Савва, родом из Кашина, подвизался сначала в тверских монастырях, затем удалился на Афон. После нескольких лет подвигов на Св. Горе вернулся на Русь - но уже в новгородские земли. Ходил монахом-странником, пока не избрал себе жилище под Новгородом на реке Вишере - устроив келью по типу афонских отшельнических калив. Пример его привлёк других иноков, и образовался Вишерский монастырь. Св. Савва - один из немногих русских подвижников, избравших подвиг столпничества. Проводя в молитвах на "столпе" - крошечной башенке с открытой площадкой наверху, - шесть дней в неделю, он лишь на воскресную службу сходил в храм. Скончался в праздник Покрова Божией Матери, 1 октября 1460 г. Вдвойне символично, что мощи его спустя века оказались в Покровском монастыре. Вишерский монастырь (в 10 км к востоку от Новгорода) в советское время был разрушен, но мощи подвижника уцелели и совсем недавно были перенесены сюда.
   (3). И. Бродский "Сретенье".
  
  
   Иверский Валдайский монастырь
  
   Монастырь и Остров... - особое сочетание, которое всегда вызывало и, наверное, всегда будет вызывать ощущение непередаваемой благодати и почти неземной чистоты. Соловки, Валаам, Коневец, Антониев Сийский монастырь, Нило-Столобенская пустынь, Свияжск... Но даже в этом священном ряду особую роль занимает Иверский Валдайский монастырь, основанный непосредственно патриархом Никоном и ставший как бы "Новым Афоном" (перенесённым на Русь одновременно с Новым Иерусалимом). Два патриарших монастыря обозначили собой, если угодно, всю "русскую идею", о которой в XVII веке ещё никто не спорил: Россия -- центр вселенского Православия. Поэтому в ней есть всё: и Новый Рим, и Новый Иерусалим, и Новый Афон. Римом была сама Москва (точнее, Московия как совокупная держава), Иерусалим Никон воздвиг под Москвой, на речке Истре, а уголок Афона -- на Валдае.
   Сам адрес монастыря звучит чудесно: "г. Валдай, Остров, Иверский монастырь". "На небесах Рай, а на земле Валдай", - как говорил сам патриарх Никон. Кстати, Валдай и Валаам -- созвучные и, может быть, даже однокоренные слова.
   Есть места, которые любишь прежде, чем там побывал! В самой музыке слов: "Иверский Валдайский монастырь" будто слышится звон колоколов, видится отражающая его гладь озера с множеством островков, где суша и вода как бы христосуются на Пасху... И сами эти три слова -- как троекратное целование: "Христос воскресе!"
   Кстати, из трёх монастырей, основанных патриархом Никоном, два стоят на островах (второй -- Крестный на Кий-острове Онежской губы), третий -- на полуострове (Новоиерусалимский -- в широкой излучине Истры-Иордана). Всюду окружающая вода играет какую-то особую роль: Святое озеро, святая река с библейским именем... Всё неслучайно. Всё символично. И духовно Новый Иерусалим так же близок к Новому Иверу, как день Светлого Воскресения к дню Иверской иконы(1).
   В 1651 г. Никон (тогда ещё новгородский митрополит) впервые остановился на этом месте. Лесистый остров напомнил владыке место его многолетнего подвижничества в Соловецком Анзерском скиту. А явившийся ему на следующий год в сонном видении свт. Филипп Московский благословил устроение здесь нового монастыря. Видение это описал в письме царю сам патриарх Никон. В 1653 г. был официально учреждён Иверский монастырь. Царскими грамотами 1653-54 гг. за ним закреплялось всё Валдайское озеро с островами, Старорусские соляные варницы, сёла Валдай, Боровичи, Вышний Волочек, а также приписывалось 3 монастыря, в том числе Боровичский Святодухов. Из последнего на Валдай 24 февраля 1654 г. были торжественно перенесены и помещены в новую серебряную раку мощи св. праведного Иакова(2). При освящении озера был виден огненный столп до неба, как описывал сам Никон. Именно тогда озеро и назвали Святым.
   В 1655 г. выдающийся русский зодчий Аверкий Мокеев приступил к сооружению главного собора. Храм на 43 метра вознёсся над Рябиновым островом -- величественный, пятиглавый, опоясанный широкой галереей. Поразительно, что строители управились всего за 9 месяцев, и уже в 1656 г. собор был освящён Патриархом как Успенский (позже переименован в Иверский). Именно к его освящению Никон привёз точный список Иверской иконы с Афона, ставший на века главной святыней монастыря. Пожалуй, это был главный день в истории монастыря -- освящение собора и прибытие Иконы.
   По писаниям самого Никона, духовный смысл учреждения Иверского монастыря в России таков: на Афоне "от нечестивых сарацин возникло великое притеснение", так что Богородица переходит на Русь, "освящает Себе место, подобное старому, и избирает, яко жилище второго Сиона, на Святом озере Свой Божественный храм".
   Для "наполнения" новой обители братию перевели из Кутеинского монастыря в Белоруссии. Там тоже было "великое притеснение", только не от сарацин, а от униатов. Оттуда же перевезли типографию, которой предстояло сыграть колоссальную роль в просвещении Московской Руси (правда, в стенах Иверской обители она находилась лишь первые 10 лет -- в 1665 г. её перевели в Новый Иерусалим). Из Белоруссии же прибыли и мастера изразцового дела нового типа -- изготовлявшие не простые, а богатейшие полихромные плитки: Игнат Максимов и Самуил Григорьев (правда, и их мастерская через несколько лет переехала в Новый Иерусалим).
   Памятники той эпохи: великолепные изразцовые наличники Настоятельского корпуса, цветущие жёлто-сине-зелёным орнаментом. Здесь изготовлялись подобные узорные детали для оформления других монастырей: Тихвинского и Александро-Свирского, новгородского Знаменского собора и церкви Фёдора Стратилата. Здесь же проходили обучение те, кто позже украсил беспримерными "райскими садами" Иосифо-Волоколамский и Николо-Вяжищский монастыри... Многие уголки России переняли приёмы и традиции здешних мастеров.
   Получается, Иверский монастырь за считанные годы своего "золотого века" стал родоначальником многих новых веяний в культурной жизни России.
   Патриарх Никон и задумывал этот новый монастырь как образец для многих последующих. Всё здесь должно было поражать величием и роскошью. Именно поражать! Любимые слова самого Никона: "изрядно" и "дивно". Патриарх готовился к царскому приезду... который так никогда и не состоялся из-за его опалы.
   А уж как всё было продумано до мелочей в его распоряжениях: "Всё убрать в церкви изрядно и дивно, чтоб к царскому и нашему пришествию пристойно было, и в подивление всем зрящим".12 братьев и 12 "младенцев" должны были "орацию говорить краткую и богословскую и похвальную", а "убрать тех младенцев хорошенько {...} чтоб было вельми дивно".
   В сущности, Никон задумал соперничать в роскоши с царством земным, чтоб наглядно показать преимущество Царства Небесного -- а вот это была уже невольная ошибка. Одна фальшивая нота в великой и в основе своей истинной идее.
   Человек предполагает, а Бог располагает: судьба Иверского монастыря -- очень показательный тому пример. Промысел на каждом шагу вносил коррективы в замысел Патриарха: в жизни никогда не бывает так, чтоб получалось всё -- это нам не полезно! Опала, пожары, крутые повороты политической конъюнктуры и не менее крутые изменения моды... Что уж и говорить: самый патриарший (наряду с Новым Иерусалимом) монастырь возник всего за полвека до упразднения Патриаршества!
   Исключительный по внешней красоте монастырь так и не стал "образцом для всех". В духовной жизни после первых нескольких лет роль его оказалась неожиданно скромной и скорее региональной, чем всероссийской. Точнее, я бы сказал, она осталась прикровенно всероссийской.
   Не изменилось только то, что невозможно изменить: благодатная красота природы. Озеро -- как вечное Око Божие!
  
   Я приехал в городок Валдай Новгородской области летом 2013 года. Вышел на берег огромного озера. Монастырь вставал по ту сторону водной глади, точно заморский град царя Салтана. Только море было -- в миниатюре, и "град" -- в миниатюре. Неровным изумрудным фронтом стояли лесистые острова, а среди их зелени искрилась куполами сказка.
   Здешнее озеро -- целый мир, и у озера есть своя зримая столица. Её видно отовсюду. Она -- в самом центре. Лучше и не придумаешь расположение! Будто дальний Валаамский архипелаг уменьшился вместе с озером: утратил все свои неприступные скалы, зато сохранил в полноте и густую щетину лесов, и лабиринт извилистых бухточек. Таким предстал мне Валдай! Пожалуй, из всех северных русских монастырей он -- самый южный! Всё, что только может быть красивого от наложения друг на друга воды и суши с их резными очертаниями: всё было здесь! Озёрно-островные лабиринты -- ландшафт привычный для Северо-Запада России. Валдай, конечно -- не Карелия, но и сюда доходил великий ледник, и здесь оставил живописнейшие следы. Созерцание встреч земли и воды, их объятия, врастание друг в друга, всегда завораживает и на карте, и на живой местности.
   Береговая линия прихотливо играет: где остров, где полуостров, где залив, где сквозной пролив -- поди угадай! Клубится зелень, наступает, отступает, отражается, отделяет воду от неба... Что реальнее -- наш мир или его отражения?.. - здесь можно и перепутать. Пожалуй, перевернёшься вверх тормашками -- а мир таким же и останется, как был. Только краски заметно погустеют.
   И над всей синей гладью царит великий монастырский кремль. Высота самых больших его построек -- примерно как глубина озера. Когда созерцаешь опрокинутые отражения, как-то по особому ощущаешь родство небесной и водной пучины.
   Озеро с такими отражениями -- конечно, Святое. Помню диалог одного паломника с монахом:
   - А у вас тут есть какой-нибудь святой источник?
   - У нас тут -- Святое озеро!
   Да, так и есть...
   Озеро дышит светом, миром и покоем. Кажется, прямо по искристому свету скользят лодки -- летают-парят поверх сияния. Это -- свет вечный. Мир вокруг меняется, то молодеет, то стареет, то одевается, то сбрасывает одежду, а он -- один: Валдайский свет(3). Чистый, благословенный. Роднящий Небо и Землю.
  
   По площади Иверский монастырь -- один из самых больших в России: 5,7 гектара. Периметр его декоративно-крепостных стен -- 1050 метров. Изначально было 10 высоких, островерхих башен, до наших дней сохранилось 7.
   В многоугольник внешних стен вписан обширный внутренний двор. Его каре замыкают с запада длинные братские корпуса с изящной двуступенчатой церковью Михаила Архангела, с севера -- высокая барочная Богоявленская церковь и трапезная, с востока -- величественный главный собор, с юга -- настоятельский корпус и встроенная в него могучая шатровая колокольня, по высоте примерно равная собору. Все эти постройки -- XVII века, так что роскошный ансамбль выглядит целостным и одностильным.
   Из-за обилия деревьев двор кажется сплошным садом. Сразу запоминается гигантский дуб в юго-западном углу, близ колокольни. Он необычайно широко раскинул ветви над толстым древним стволом, а к стволу почему-то прикреплена небольшая иконка... Поразительно напоминает уголок Санаксарского монастыря -- только там такой могучий дуб растёт снаружи, за стеной обители.
   Эта кудрявая зелень в сочетании с бело-красными постройками и сиянием золотых куполов создаёт торжественное и праздничное настроение. Земной образ Эдема!
   Мне вдруг пришла странная ассоциация. Если монастыри сравнить с птицами (вспомните знаменитое "видение птиц преп. Сергию Радонежскому"), то великие белокаменные обители Севера можно уподобить лебедям, крошечные муромские или гороховецкие -- каким-нибудь малым городским птахам, Санаксары -- красногрудому снегирю. А вот Иверу на Валдае, по его пышности и даже некоторой помпезности, подходит сравнение разве что с павлином.
   Сейчас и не скажешь, что монастырь был полностью разорён. А ведь возродили его за последние два десятилетия -- из страшных руин! С 1991 г., когда обитель вернули Церкви, реставрация прошла в два этапа. На фотографиях монастыря, сделанных ещё несколько лет назад, все здания -- белоснежные, а купола серебристые, ни одного золотого! У собора было тогда не округлое, как сейчас, а щипцовое покрытие закомар: как в новгородском зодчестве. И три домовидных крыльца, как у ярославских храмов, вместо современных фигурных башенок-крылечек. Честно говоря, мне тот первый вариант реставрации (до масштабного притока средств из всероссийского фонда) нравится даже больше. Спору нет, сейчас всё изысканней, но одухотворённей было тогда, лет десять назад. Ныне всё стало как-то помпезно и немного даже сувенирно. Так часто бывает! Сам не знаю, что же такое надо бы учитывать реставраторам подобных святых мест, чтоб от новой богатой красоты всё выглядело не "с иголочки", не "вау!", а как-то соответствовало Духу. Наверное, как в медицине, главный принцип -- не навреди! Настоящее церковное зодчество -- то, которое помогает молиться. (Впрочем, всё это так -- замечание между строк. В любом случае, красота здесь незабываемая, и даже лишней ложечкой сахара её уже не испортишь).
   * * *
   Я жил в гостинице Иверского монастыря три дня. Однажды после утренней службы отправился в прогулку по островкам... пешую, ибо почти все они соединяются мостами. Современная автомобильная дорога нанизала на себя, как крупные бусины, Рябиновый остров, занятый монастырём, большой лесистый Руднев, дальше через полуостров перебегала на материк и, сделав большой крюк, приводила через несколько километров в город Валдай.
   Я шёл и оглядывался. Монастырь, бело-красно-жёлтый, с жарко-золотыми куполами и густо-зелёными кровлями стоял над водой радужным, расписным теремом. Что-то смутно угадывалось в его силуэте от Ипатьевского монастыря Костромы, что-то -- от островерхо-многобашенного Иосифо-Волоколамского... но здесь спектр был богаче и праздничней. А уж с тех точек обзора, где озеро удваивало этот сказочный комплекс, он выглядел вовсе беспримерно.
   Над зеркалом вод -- гладкий, густо застроенный остров: стол с большим подсвечником в центре и пасхальными подарками вокруг.
   До сих пор у меня осталось ощущение сказки или счастливого сна! Валдайское озеро с островами и плёсами -- едва ли не самый красивый уголок природы, какой я когда-либо видел. Окрестности здешнего великого монастыря производят не меньшее впечатление, чем Валаамский архипелаг или острова Заонежья -- только они куда ближе к Центральной России, сюда проще добираться. Практически ровно на полпути между Москвой и Петербургом привольно расплеснулось чистейшее ледниковое озеро, лабиринтом вклинились в него леса... и всё это уже три с половиной века освящено молитвой.
   Об озере сохранилось немало преданий. В древности люди со смешанным чувством благоговения и страха относились ко всякому глубокому водоёму. Валдай имел в средневековье такую же своеобразную славу, как сейчас озеро Лох-Несс: там тоже явно кто-то "водился". Когда нанятые патриархом строители приехали на Рябиновый остров и начали рубить лес, каждую ночь их пугали чудовищные видения: бесы в разных образах вылезали из пучины. Об этом подробно повествует Никон в собственноручно написанном приложении к книге "Рай мысленный". В панике люди хотели уже бросить работу и разъехаться от греха подальше. Но сила Божия всё побеждает. Был отслужен молебен, озеро освящено троекратным погружением креста, и все жуткие явления разом прекратились. Мало того, во время молебна все собравшиеся стали свидетелями, как дивный столб света воздвигся от озера до неба. Так "нечистый" Валдай навеки стал святым.
   Площадь Святого озера без учёта островов -- 20 кв. км. Длина - 10 км, а наибольшая ширина -- до 5. Цепочка островов, тесно примкнувших друг к другу, делит его на два плёса: собственно Валдайский (западный) и Долгобродский (восточный). Кроме того, узенькая протока длиной всего 90 м, соединяет его с озером Ужин (от слова "узкий") площадью ещё 10 кв. км.
   Притом, что по площади Валдай в десятки раз уступает близкому Ильменю, по глубине он не имеет себе равных в Новгородской области: до 52 м. Ещё одна особенность -- нахождение его не в низине, а на относительной возвышенности. Озеро расположено в 192 м над уровнем моря (для сравнения, город Новгород стоит всего-то в 25 м "над морем"). Как известно, Валдайская возвышенность -- крупнейший водораздел рек в Европе. Сама она отмечена на всех картах, а вот городок Валдай и озеро Валдай -- лишь на немногих. Тем не менее, знают и любят это место десятки тысяч паломников и туристов.
   По берегам там и сям попадались палатки. Чаща подступала к воде вплотную, окунала в неё корни и ветки. Изумрудные шатры вдруг распахивали занавеси прямо на озёрную ширь. Особенно красиво, когда волны отражённого света бриллиантовым сиянием переливались сквозь полог склонившейся листвы. Озёрные и лесные самоцветы смешивались в единую искристую сокровищницу. Переливающиеся бесчисленные искорки словно журчали -- только беззвучно.
   Ровное стекло вдруг непостижимо распадалось на световые узоры, становилось хрусталём. Озеро превращалось в сплошной искрящийся экран. В невесомую светящуюся плоскость, на которой воспаряли кувшинки.
   Стены леса, как утёсы, подчёркивали глубину, обозначали её своими отвесными, удвоенными границами. Контраст меж густым лесом и "морскими просторами" был разительный. Сделаешь несколько шагов -- и ты в дебрях, где никакой воды не видать, и даже небо сквозит крохотными лоскутками. Несколько шагов обратно -- чаща тут же распахивается окнами и аркадами, обращёнными на озеро, и как на подоконниках, стоят перед искристым водным стеклом сиреневые свечи иван-чая.
   Какая-то сказка! Лес. Озеро справа, озеро слева. Длинные киты лесистых берегов парили меж небом и водой -- ближние и дальние, голубые и небывало зелёные. Утки чертили на них острые треугольники. А рыбы плавали под облаками. Вода была такой чистой, что плавающие утки казались летящими -- без помощи крыльев! - а чёткие тени от них скользили по дну. И уток, и чаек было необыкновенно много.
   Калейдоскоп воды строил розы из облаков -- то белые, то чайные. Стены лесов обрывались в пучину, и только иногда чёрточки ряби аккуратно разрезали их по горизонтали. А потом всё стиралось, и небесное с земным сливалось снова.
  
   * * *
   Помню праздничную службу в монастыре -- навечерие Ильина дня.
   Интерьер собора весь сверкал в предзакатный час. С возвышения у правого столпа озаряла всех Пречистая -- Богородица "Иверская". К сожалению, Иверская икона эпохи Никона, главная святыня монастыря, в советское время была утрачена. Сейчас в соборе стоит позднейший, но тоже чудотворный список -- выполненный в 1854 году как благословение валдайскому ополчению, отправлявшемуся на Крымскую войну.
   Утрачены были и нетленные мощи св. Иакова Боровичского -- осталась лишь маленькая частичка. Сейчас в той нише южной стены, где стояла его рака -- общий мощевик: частицы многих святых Вселенской Церкви, но в особенности -- Новгородской епархии.
   Как ни странно, самое древнее, что сохранилось сейчас во всём интерьере собора -- не иконостас, не росписи, не чудотворная икона, а... дубовые резные двери времён патриарха Никона. Полускрытые за новыми створками, эти внутренние двери можно и не заметить -- точнее, просто не обратить на них внимания, если не знаешь их истории.
  
   Вечерняя служба шла долго. В высоком соборе было таинственно, глубоко и золотисто. На фоне иконостаса порхали десятки неведомых крылатых теней -- просто ангелы какие-то!.. Я оглянулся и увидел, что за огромным окном носятся стрижи. И в золотом "экране" от этого окна чудесно и нереально парили их увеличенные тени. Скользили по иконостасу, обмахивали полупрозрачными крыльями образа. Птицы будто тоже участвовали в службе, сами того не ведая.
   Вообще, здешние святые острова -- сплошное царство птиц: уток, чаек, стрижей. Они словно чувствуют благодать... а вечером у них начинается какая-то своя непостижимая служба Творцу. Свет вечерний напоминает о "свете невечернем", а плотяные птицы -- о бесплотных Ангелах.
   Никогда не забуду поздний вечер после службы, когда солнце уже закатилось за соседний остров, и в монастыре включили ночную подсветку. Храмы и колокольня проступили на густо-синем полотне, как аппликация. Золотая -- на бархатном фоне. Пятью огромными светилами воссияли луковичные купола, а весь соборный силуэт под ними лунно замерцал -- от широко раскинувшейся галереи до необычных восьмигранных барабанов, видимо, сознательно перенятых этой никоновской обителью от Соловецкого монастыря. Дуб, рябины и другие деревца раскинулись пернатыми тенями посреди света: ярко осиянные стены окружали их со всех сторон -- это было даже не кольцо света, а каре света. Сказочный мерцающий городок.
   Вдруг над этим дивным золотым видением гулко раскатилась мелодия. Куранты на шатровой звоннице перед тем, как пробить двенадцать раз, отыграли музыку, хорошо знакомую всем, кто бывал в Троице-Сергиевой лавре -- здесь она повторялась один к одному.
   Многие монастыри подражают обители преподобного Сергия, стараются хоть что-нибудь от неё заимствовать. Почти в каждом монастыре можно различить слабое дыхание или отзвук той церковной столицы. Именно так становится ясно, зримо, что все святыни неразрывно связаны друг с другом. И те подвижники, что сподобились видеть Россию (и даже больше -- всю Землю!) как бы заставленной безчисленными свечами до неба, свечами неумолкающих молитв... они засвидетельствовали нам об истинной, вселенской роли монашества: "Молиться за весь мир как за самого себя", -- как сформулировал преп. Силуан Афонский.
  
  
   (1). Иверская -- одна из двух великих Богородичных икон (наряду с "Живоносным Источником"), празднование которых совершается на Пасху, на Светлой Седмице. Ей посвящён вторник.
   (2). В 1543 г. по реке Мсте к селу Боровичи (в 90 км от Валдая) приплыл на льдине против течения открытый гроб с мощами неизвестного отрока. Селяне, боясь разбирательства, трижды отталкивали льдину от берега, и трижды она приставала вновь. Наконец святой явился во сне нескольким жителям и укорил их: "Зачем, сами будучи христианами, вы так гоните меня, подобного вам христианина? Если хотите знать моё имя, то я тезоименит апостолу Иакову, Брату Господню".
   Местное почитание праведного отрока к XVII веку было уже очень значительным, в Боровичах возник монастырь. Память св. Иакова совершается во вторник Светлой седмицы -- как раз в день празднования Иверской иконы. Это совпадение особенно вдохновило патриарха Никона.
   (3). Само слово "Валдай", по одной из версий, означает "светлый, чистый".
  
  
  
   Успенский Горицкий монастырь
   (Переславль-Залесский)
  
   Да простит мне читатель, что из пяти сохранившихся монастырей древнего Переславля-Залесского я опишу единственный, который до сих пор ещё не передан Церкви - Успенский Горицкий. Иногда стоит говорить о том, что менее известно паломникам. Тем более, по своему историческому и духовному значению монастырь этот уникален. Да и внешний облик даже такого богатейшего по архитектуре города, как Переславль, совершенно не представишь без Горицкого ансамбля - главной доминанты.
   Иногда по ошибке его называют кремлём: как Спасский монастырь "исполняет обязанности" кремля ярославского, а Ипатьевский - костромского. Стены и башни, хоть и невысокие, придают Горицкой обители вид небольшой крепости. Благодаря своему географическому положению, она - самая заметная и живописная в городе.
   Из всех монастырей равнинного Переславля, только этот стоит на хоть сколько-нибудь значительной возвышенности - за что и получил своё имя: "Успения на Горице" (по законам упрощения языка, оно вскоре превратилось в "Горицкий"). В России есть ещё Горицкий монастырь на севере: в 7 километрах от Кирилло-Белозерского, но тот - "Воскресения на Горице". Северный был основан знаменитой Ефросинией Старицкой как женский, переславский же всегда был мужским.
   Возникновение здешнего монастыря одни историки относят к XIV веку, ко времени Ивана Калиты. Другие - аж к XII столетию, к эпохе борьбы с язычеством в Залесской земле (говорят даже, изначально на этой горы располагалось капище - Шутова роща). Одно можно сказать уверенно: в XIV веке монастырь уже точно существовал и даже играл значительную роль в истории. Именно здесь принял постриг великий святой, собеседник Сергия Радонежского преп. Димитрий Прилуцкий, основавший впоследствии другие знаменитые монастыри: переславский Никольский (в 1348 г.) и вологодский Спасо-Прилуцкий (в 1371 г.). В XV-XVI веках здесь же подвизался известнейший из переславских святых преп. Даниил (до 1508 г. - основания собственной обители, хорошо видной отсюда) и его ученик преп. Герасим Болдинский. Так что Горицы в те века стали своеобразной "кузницей подвижничества".
   Связан монастырь и с событиями бурной военной истории тех времён. Во время нашествия Тохтамыша (1382 г.) именно здесь укрывалась от врагов супруга Дмитрия Донского княгиня Евдокия (впоследствии, в монашестве - Ефросиния, святая Русской Православной Церкви). Татарам удалось дойти до Переславля, но, по преданию, княгиня с детьми отплыла на плоту на середину Плещеева озера, и густой туман скрыл её.
   Монастырь выдержал осаду поляков и "воров" в Смутное время. Правда, сейчас не только от времён Донского или Калиты, но и от Смутных лет в Горицах ничего не осталось. Нынешний ансамбль монастыря относится полностью к XVII-XVIII вв.
   В 1744 - 1788 гг. Переславль почти полвека был центром отдельной епархии, включавшей Дмитров, Александров, Можайск, Волоколамск: около 600 церквей и 20 монастырей. Архиерейской резиденцией служил именно Горицкий монастырь в центре города - богатейший из всех. Но "золотой век" Переславля остался к тому времени уже в глубоком прошлом. Города, расположенные вдали от больших рек, неуклонно превращались в провинцию. По истечении 44 лет, Переяславская епархия была упразднена - территория её поделена между соседними Ярославской, Владимирской и Московской. Сейчас Переславль-Залесский относится к Ярославской области и епархии.
   Но до сих пор из 18 возрождённых монастырей этой епархии 4 - переславские (для сравнения: в самом Ярославле 2 действующих монастыря).
   В XIX в. на территории бывшей архиерейской резиденции в Горицах расположилось духовное училище. А с 1919 г. здесь уже почти век действует историко-архитектурный музей-заповедник - один из первых в Советской России.
  
   В Переславль я заехал из Троице-Сергиевой лавры (всего час пути на автобусе) с одним знакомым, Ильёй. Стоял чудный январский денёк, солнечный, но совсем не морозный - просто подарок Божий!
   После захватывающего дух величия Лавры, где на каждом шагу чувствуешь себя в "церковной столице", Переславль-Залесский являет контрастную картину тихой, провинциальной, будто уснувшей Руси. Да, здесь родился Александр Невский, здесь был рукоположен во священство Сергий Радонежский, здесь соборный суд оправдал от клеветы свт. Петра Московского, здесь доныне почивают мощи нескольких великих святых... но память об этом - дремлет. Словно "было и не было"! Стояло когда-то лето знаменитого древнерусского града... а теперь - зима-зима, и всё принакрыло снегом. Даже Плещеево озеро, "родина русского флота", не плещется подо льдом. И память, как медведь в берлоге, посапывая, сосёт лапу. Истории тоже нужен отдых...
   Дремлющее величие красивейшего многоцерковного городка раскрывалось постепенно, шаг за шагом. Первой ступенькой стал Фёдоровский женский монастырь - почти на самой южной окраине вытянутого вдоль шоссе "посёлка". А на высоких Горицах бывшая удельная столица впервые раскрылась в завораживающей полноте! Здесь стало понятно, почему место, где стоит монастырь, в древности называли Поклонной горой...
   Сочетание белых "кремлёвских" стен, малиновой колокольни и жёлтого собора, осенённого семью зелёными куполами, придаёт могучему ансамблю на холме особую праздничность. Высота горы - ровно такая, чтоб монастырь как будто плыл над крышами деревянного городка, светлый, поверх их их угловатых тёмных волн.
   Переулок, ответвляясь влево от главной дороги (шоссе Москва - Ярославль), подводит к Никольской надвратной церкви, что стоит на юго-восточном углу монастыря. Храмик - рубежа XVII-XVIII веков, что сказалось на его необычном, "переходном" облике. Нижняя часть - типичный узорочный четверик Московской Руси XVII столетия. Кажется, и венчать его должны бы традиционные пять главок. Ан нет, навершие - целиком барочное: два крошечных, уменьшающихся восьмерика, увенчанные одним куполочком.
   Ближайший фасад церкви: два обрамлённых резными кирпичными филенками маленьких окна, выше - пять раковин-закомар, ещё выше - густая кирпичная "бахрома" под кровлей. Низкое зимнее солнце "надувало" слева тени, как паруса, словно нарочно подчёркивая глубину узора и его воздушную лёгкость. Зима всегда рада ажурной белизне, но любит порисовать по ней синей гуашью.
   Святые врата находятся не под самой церковью, как это часто бывает, а сбоку, в крепостной стене. Они увенчаны большим кокошником с огромной иконой Успения Богородицы и обрамлены кирпичными узорами, которые считаются образцовыми для XVII века, так что одним этим воротам посвящено немало строк в разных искусствоведческих работах и путеводителях по Золотому Кольцу.
   Сам невысокий проход состоит из двух уменьшающихся полукружий, обрамлённых зубчиками поставленных "в угол" кирпичей. Они кажутся будто бы просевшими в землю. Не арки, а именно полукольца.
   По бокам от них - круглые столбики, больше похожие на толстые катушки, чем на колонки. Выше - "ширинки" (глубокие прямоугольники разных размеров), а в самых верхних двух - барельефы скачущих единорогов. Единороги - символ девственной чистоты, и у ворот, ведущих в обитель Приснодевы, им самое место.
   Мы вошли, перекрестившись, под эти зимние каменные радуги.
   Внутри - густой заснеженный монастырский сад. Ряды яблонь. Можно представить себе, как всё это цветёт в мае! В старину яблони часто высаживали в таких местах - не для яблок, а для "рая земного".
   Много и лесных деревьев. Сейчас, если б не купола и колокольня, пейзаж был бы похож на обычную зимнюю чащу. В "лесу" стояли деревянная избушка-часовенка. В ней оказалась... касса. Мы с Ильёй взяли билеты на все экспозиции, какие работали зимой.
   В Никольской церкви оказалась выставка "Природа Залесского края". От интерьера крошечной церквушки, разумеется, ничего не сохранилось. Стояли чучела зверей - кажущиеся особенно огромными в маленьком замкнутом помещении. Илья, служивший иподьяконом и собиравшийся поступать в семинарию, сильно удивился и огорчился:
   - Никогда ещё не видел лося в алтаре!
   Я его "успокоил", что видел... и очень даже часто! Это дело совершенно обычное, особенно для таких вот легендарных городов. Просто он слишком мало ездил по России! Не успел ещё привыкнуть.
   А ведь "непривычному" человеку, действительно, трудно вразумительно ответить на вопрос, почему для демонстрации лосей, кабанов и мишек так необходима именно церковь, а не любое другое помещение. Городок, конечно, маленький, 40-тысячный: тут и библиотека расположена в простой деревянной избушке, и "Университет" (есть и такой!) - в 2-этажном особнячке. Но, может, для музея всё же стоило бы построить специальное здание (как построили ещё до революции павильон для петровского Ботика, "дедушки русского флота").
   Мы вышли. С высокого крыльца церкви - на уровне кремлёвских бойниц, - открылась замечательная панорама. Чёткая линия тени от стен скользила по густым веткам сада. Казалось, маленький кремль, как каменную чашу, наполнили до краёв водой. Из прозрачно-синей тени росла высокая огненная колокольня - ни дать ни взять, коралловый риф восстал со дна.
   Соборный комплекс, как корабль, вытянулся в северной части "кремля" - как бы на другом берегу от Никольской церкви. Из ослепительного света соткались жёлто-зелёноглавый Успенский храм и белоснежный, под серебряными свечками крошечных куполов, Всехсвятский. Колокольня продолжала эту линию, вклинившись в восточную стену монастыря. Все три постройки озаряли своими бликами заснеженный сад, расписали его цветными мелками своих стен. От них даже посреди зимы сад казался пёстрым, как дивный терем. Цепочка зданий будто плыла над сомкнутыми деревьями. Светлое видение висело на их тенях.
   Всехсвятская церковь белоснежным фонарём светилась меж ёлок и берёз. Широкая колокольня, как уголь, прожигала зимний пейзаж.
   Посвящение двух храмов Успению и Всем Святым - обычное для многих русских монастырей. Возможно, впервые оно пошло ещё от Киево-Печерской лавры. Вот и у нас, в казанском Зилантовом монастыре, до революции главный собор был - Успенский, а трапезная церковь - Всехсвятская.
   В Горицах Всехсвятский храм с трапезной построили ещё в конце XVII в. Сейчас он самый древний в обители. Успенский же относится к середине XVIII в. - к эпохе, когда здесь была архиерейская резиденция. Потому он - пожалуй, самый роскошный в Переславле по внешнему и внутреннему виду. Построен собор в стиле, который иногда называют "переяславским барокко". В отличие от "московского", где восьмерик увенчан одним куполом, или "петербургского", где храмы совсем уж напоминают европейские, здесь основа осталась традиционно русской, пятиглавой, просто декор заметно изменился.
   Успенский собор можно назвать и пятикупольным, и - семикупольным: из-за двух башенок-приделов, сдвинутых к алтарю. Расположение этих башен-фонарей очень напоминает ярославское зодчество XVII века. Только там храмы обычно обрамлены шатровыми приделами, здесь же боковые главы по форме не отличаются от пяти основных - только что "спрыгнули" на ступеньку ниже. При взгляде с востока, образуется очень живописная, расходящаяся надвое лестница куполов.
   Интерьер Успенского собора знаменит роскошным иконостасом 1759 г. мастера Якова Жукова. Он считается одним из красивейших в России... во всяком случае, если брать XVIII век, эпоху господства барокко. "Местами иконостас выглядит воздушным и трепетным, словно всё это выполнено из золочёного застывшего кружева", - поэтично выразился автор одного из путеводителей.
   Маленькие серебристые куполочки Всехсвятской трапезной церкви являют разительный контраст с большими зелёными луковками Успенского собора. И это при том, что по высоте два храма почти одинаковы. Чёрточки их соседствующих кровель словно по одной линейке проведены. Собор - выше только за счёт более массивных куполов. Когда-то два храма составляли неразрывное целое, соединяясь корпусом под названием Гефсимания. Гефсиманский сад в Иерусалиме знаменит не только местом "моления о Чаше" Спасителя, но и Гробницей Божией Матери, потому на Успенский Горицкий монастырь, вполне в русских традициях, было перенесено это евангельское название(1). Во многих русских монастырях и архиерейских домах постройки соединялись друг с другом, так что их можно было обойти, не спускаясь во двор: актуально для сурового климата с долгой зимой. Переяславские Горицы не были исключением. Только вот до наших дней Гефсиманский корпус, к сожалению, не сохранился - остался лишь след его примыкания на западном фасаде собора.
   Пятикупольные силуэты Руси... Кажется, нет ничего на свете проще и красивее! Есть в них что-то настолько непередаваемое, что кажется, и умирать буду - а перед глазами встанут именно эти неземные пятиглавия. Спасибо вам за то, что вы есть!
   Пройдя меж храмами, мы очутились перед северной монастырской стеной. Внутри декоративной башенки оказалась лесенка. Ведь по верхнему ярусу стен везде шла узкая крытая галерея: как бы для обороны, на самом деле - для обзора. Вообще Горицкий "кремль" - поздний по архитектуре и, скорее, декоративный, чем боевой. В периметр стен XVIII века вошли отдельные фрагменты XVII-го, в том числе юго-западная башня с бойницами. Другие башенки, с куполочками и флюгерками, даже и не пытаются походить на крепостные.
   Зато именно отсюда, с доступной для туристов северной стены, открывается самая роскошная панорама почти всего Переславля-Залесского!
   Мне было интересно видеть реакцию Ильи. У него-то взгляд ещё не "замыленный" - он видит подобное первый раз: таинственные сокровища Центра Руси, превратившегося в провинцию.
   Людям, не объездившим хотя бы некоторые самые знаковые старинные города, трудно представить всё богатство архитектурного наследия Древней Руси - и в то же время, всю степень его заброшенности, разорённости (даже до наших дней! притом, что многое возрождено). И поразительно, как мало мы его знаем: словно в другую страну, приезжаем в какой-нибудь Ростов Великий, Углич, Переславль-Залесский... Так непохоже на всё, что мы привыкли видеть, на то, как мы Россию себе представляли!
   Передний план панорамы тонул в ярко-синей тени пологой горы, а дальше начиналось полуденно-зимнее сияние. Скопления домиков то густели, то разбегались, а слева, в обрамлении жиденьких перелесков, похожих на сухую траву, надвигалось огромное белое поле заснеженного озера: в несколько раз больше самого города.
   Такое разноцветье куполов и крыш искрилось над снегом, какого я никогда ещё не видел зимой! Будто великаны рассыпали драгоценные камни по синевато-белому накрахмаленному покрывалу - пересчитывать их, несчётные... Много я объездил разных городов, но такого яркого, разноцветного, расписного - не встречал! Если хотите увидеть живую, как рождественская ёлка, красоту Русской Зимы, поезжайте в Переславль-Залесский! В нём собрались в букеты и венки купола с XII по XXI век. В нём каменные монастыри, как маленькие города, подползли друг к другу, соединившись деревянными слободами. В нём барокко выросло из Древней Руси и расцветило там и сям пышными бутонами кварталы многокилометровой одноэтажной "деревеньки". В нём заснеженный вал времён Юрия Долгорукого кажется краешком круглой клумбы для разведения красных, жёлтых, белых храмов.
   Вдали, прямо по курсу, виднеется подобие ещё одного кремля: большой белый храм и куст золотых куполов. Кто не знает, можно подумать, что это - главный собор Переславля. Между тем, это современный (1999 - 2003 годов) храм разорённого в советское время Никольского монастыря - того самого, который основал выходец из Гориц преп. Димитрий Прилуцкий. А знаменитый Спасо-Преображенский собор (1152 г.), который помнит ещё Юрия Долгорукого - намного дальше отсюда и заметно поменьше.
   Как клюквинки на снегу, алеют церкви - одна красивее и ярче другой! В основном, они растут близ "берегов" городского вала или по Трубежу: Симеоновская на главной улице, Покровская чуть к западу от неё, Знаменская, почти прилепившаяся к западной дуге вала и Сорокосвятская - в самом живописном месте, какое только можно себе представить: на мысе, у впадения Трубежа в Плещеево озеро. Среди этих ярко пламенеющих церквей выделяется белизной лишь Сретенская, стоящая намного южнее, близ Данилова монастыря. Совсем не восстановлена и до сих пор представляет собой руины Смоленско-Корнилиевская церковь возле самых стен Никольского монастыря. Почти все названные храмы относятся к XVIII веку, большинство из них возведено в формах "переславского барокко" и лишь Сретенская - в стиле классицизма.
   И в облике самого Горицкого монастыря, как в капле, отразилось всё разноцветье и разнообразие окружающего его архитектурного и природного пейзажа. В кольце стен, в центре сада, виднелась аккуратная белоснежная впадина - одинокое озеро с ровными краями. Внутренние водоёмы довольно часто можно встретить в древних монастырях и архиерейских домах. Я видел подобные в Толгской обители, в Ростовском кремле - только здесь, пожалуй, водный резервуар был побольше. Интересно его символическое значение! Оказывается, "Гефсимания" - не единственное в Горицах напоминание о библейских событиях. В центре монастырской территории специально выкопали искусственное озеро в размер Ноева Ковчега. Учитывая, что и два главных храма, соединяясь, образовывали "корабль", Горицы можно назвать своеобразным Араратом. В новозаветном осмыслении, Ковчег - это символ Церкви Христовой, вне которой, в бурном море, спасение невозможно. В Горицком монастыре, тогдашней архиерейской резиденции, было самое место напомнить о единственности и незаменимости православного Ковчега Нового Завета.
  
   (1). Примечательно, что в XVIII в. здесь работали мастера из знаменитого Нового Иерусалима под Москвой.
  
  
   Никольский монастырь (Переславль-Залесский)
  
   Переславское Городище с заснеженным валом нежилось в лучах вечерней зари. Солнце, которое только что рисовало полуденные узоры гжели в тенистом саду Горицкого монастыря, теперь спешило где-то там, за крышами, приземлиться на лёд Плещеева озера. Короткий световой день стремительно близился к развязке, а красота древнего города -- к кульминации. Здесь, в кольце могучего вала ("девятого вала"!) открылся её эпицентр.
   Ни с чем не сравнимое таинство раннего зимнего заката -- памятное ещё с детства и вызывающее чувство неизбывного счастья. Здесь стояла крепость, словно нарочно охраняющая, оберегающая это чувство.
   Когда видишь длинные, таинственные, словно бы вспученные земляные укрепления в древних городах -- особенно зимой, когда они белы, - почему-то припоминаешь повторяющуюся у разных народов легенду о покупке кем-нибудь участка "размером со шкуру". Потом эта шкура разрезалась на тонкие верёвки, и неожиданно для продавца, участок, окаймлённый ими, оказывался достаточным для основания целого города или замка (Карфагена, цитадели "Старца горы" и т. д.). Здешнее кольцо валов, если смотреть издали -- как разложенная по земле верёвка. Мистический, ограждающий рубеж... причём, город, развиваясь, конечно же, давным-давно перерос его во все стороны -- оттого он кажется ещё более сакральным. По какой-то загадочной логике, теперь рубеж просто "обороняет" одни городские дома от других.
   Вал XII века сохранился в уникальной цельности -- по всей окружности овальной крепости. Разве что на месте бывших ворот он был разрезан в XVIII веке улицами. Причём, сам вал, с точки зрения почтового адреса, тоже имеет статус улицы под названием Валовое кольцо. Длина его -- 2 км 350 м. Площадь опоясанной земли -- 28 га. Это куда больше почти всех окрестных городов того времени. Размах строительного замысла Юрия Долгорукого просто поражает! Равную площадь имеет только Московский кремль. Но не надо забывать, что Москва обрела такие размеры крепости значительно позже, в XV веке. А изначально Переславль-Залесский был куда больше и богаче её! И главный собор его воздвигся в камне почти на два века раньше первых московских -- в 1152-57 годах. Редко какой древний город может похвастаться, что в нём прекрасно сохранился до наших дней памятник, современный его основателю!
   Блюдце Городища было заполнено закатным светом. Огромным клином расходилась тень от высокого Спасо-Преображенского собора: 34 метра -- немало для XII века! Синевато-серый с теневой стороны, с запада он прямо-таки горел и из белого постепенно становился густо-золотым. Даже -- золотисто-рдеющим, как угли.
   Мало найдётся на Земле мест, сравнимых по красоте с центром Переславля-Залесского! Соцветие церквей максимально сгустилось в земляной цитадели, а уж отсюда, чуть редея, рассыпалось по всему городку. По контрасту с бескрайним снегом они смотрятся особенно разноцветными. Иногда кажется, что церкви сами произрастают здесь из бугристой почвы, взборонённой валами. Она настолько древняя и намоленная, что благодать восходит из неё куполами и крестами.
   Буквально по краю вала выросла Знаменская церковь... чуть-чуть не на склоне, у самого подножия. На закате она пронзительно-нежно мерцала -- сама как знамение. Розовая на снегу. Ещё более ярким видением восставала из-за Трубежа возвышенно-пламенная Покровская церковь. Алая, как ягода. Контраст посреди белых сугробов и коричневых крыш -- просто ошеломляющий! Специально что ли для зимы её здесь "придумали" и так раскрасили?
   Вал тянулся сине-розовый: огненный с одной стороны, остывающий -- с другой. Бежала поверх него тропинка. Похожий на дорожную насыпь, он был проложен будто нарочно, чтоб созерцать храмы "с воздуха" - практически с уровня их куполов и крыш. Сейчас, сверкающий ото льда, он уходил светлой магистралью прямо в солнце. Там, в центре закатного зарева, чуть заслонённого деревцами, как горящим хворостом, волшебно вырисовывалось необычайное скопление куполов -- беспримерное по густоте даже по меркам Переславля. Почему-то сразу вспомнился образ Неопалимой Купины. Закат сам написал новый извод этой иконы.
   Ошибиться было трудно: именно в той части города, к юго-западу от Городища, издревле стоит Никольский монастырь -- одна из пяти великих обителей Переславля. Сама красота заставляет свернуть к этим куполам, даже если изначально ты шёл в другую сторону.
   Если Успенский монастырь был поставлен "на Горице", то Никольский -- "на Болоте" (под таким названием и известен в исторической литературе). Действительно, это низинное местечко по ландшафту являет полную противоположность Горицкой обители.
   Здешний монастырь основал около 1348 г. выходец из Гориц преп. Димитрий Прилуцкий († 1392 г.). И более 20 лет, до своего переселения в Вологду, он был здесь игуменом. Заложил духовные традиции, очень близкие к общежительному уставу преп. Сергия Радонежского. Здешний монастырь является почти ровесником Троице-Сергиевой лавры! А его основатель был современником и другом преп. Сергия. Не раз они встречались и здесь, и в Троице-Сергиевом монастыре.
   Шли века. В 1898 г. обедневший мужской Никольский монастырь был обращён в женский: в то время это была очень распространённая практика, как бы оживлявшая многие древние обители. Но в новом качестве монастырь просуществовал лишь четверть века, и в 1923 г. новые власти его закрыли. В 30-е годы взорвали собор и колокольню, разобрали большую часть стен, сровняли с землёй кладбище. В разное время здесь размещались: скотобаза, приют для глухонемых детей, гаражи, конторы.
   В 1993 г. монастырь был возрождён и вот уже третье десятилетие вновь действует как женский.
   От всего, что было прежде, сохранилась лишь привратная церковь Петра и Павла и зимняя Благовещенская (обе 1748 г.). Две маленьких хрупких церквушки XVIII века в стиле "переславского барокко" - со свечечками-куполами на тоненьких и высоких, словно бы восковых, барабанах.
   Несохранившийся главный собор монастыря -- Никольский (1721 г.) -- был похож по стилю, но гораздо крупнее.
   В наше время, помня о древности монастыря, решили воссоздать его не в формах XVIII века, а в традициях более близких к эпохе свв. Сергия Радонежского и Димитрия Прилуцкого. Основу взяли пятиглавую, но из-за двух боковых приделов могучий храм получился семиглавым. С одной стороны это соответствует традициям местной школы зодчества, с другой -- не имеет ничего общего ни с барокко, ни даже с поздним посадским стилем конца XVII века: действительно, мастерски воспроизведены приёмы древнерусских зодчих XV - XVI веков.
   Венец из семи золотых луковок над белокаменными стенами -- это нечто радикально выделяющееся во всём городском пейзаже! Переславль не избалован золочёными куполами. Современные зодчие умудрились в низинной по расположению обители воздвигнуть абсолютную архитектурную доминанту, видную издалека.
   Солнце с запада насквозь просвечивало Никольский собор и выглядывало из алтарного окна на востоке. Когда мы с Ильёй обошли могучий храм, открылась роскошная мозаика над главным входом: Николай Чудотворец в парадной святительской одежде на фоне монастыря -- все башенки и церкви игрушечно раскинулись у его ног. Фон мозаики всегда был золотой, но особенно ярко она горела сейчас, отражая закат словно бы в огромном сетчатом зеркале из тысяч склеенных осколков.
   Трёхкупольная звонница -- второе большое сооружение в монастыре. Вместе с собором загорелось десять золотых свеч! Прообразом для современной колокольни послужила, видимо, всемирно знаменитая звонница в соседнем Ростове Великом -- только здесь она заметно уменьшена.
   В тот год Никольский собор был уже полностью отделан, но ещё не освящён. Службы пока шли в Благовещенской церкви. В этом маленьком храме почивают мощи сразу двух святых: благоверного князя Андрея Смоленского и преп. Корнилия Переяславского. К сожалению, малоизвестные за пределами города, они удивительны по своему в чём-то схожему жизненному пути -- оба явили пример максимального смирения.
   "Град твой Смоленск яко чужд имея, водворился еси во град Переяславль, и в дому святителя Николая жестоким житием временную жизнь совершив, востекл еси в горняя предстоять Христу..." -- поётся о нём в тропаре ("Жестокое [к себе] житие" -- распространённый в церковных текстах синоним "аскетичного жития").
   Св. Андрей -- скромный, малозаметный при жизни человек, служивший пономарём при Никольской церкви примерно в 1360-1390 годах. Когда он преставился, на теле его неожиданно нашли золотую цепь и перстень -- знаки княжеского достоинства, тяжёлые вериги -- знак его подвижничества, а также малую хартию, на которой рукой почившего было написано: "Аз есмь Андрей, един от смоленских князей. Зависти ради и крамолы от братий моих оставих княжение мое и дом и прочее". По-видимому, имеется в виду не само Смоленское княжение, а "един от" его уделов. Память о князе-пономаре, и проживавшем, и похороненном в глубочайшей нищете -- даже не в гробу, а просто обёрнутым в бересту, -- осталась в Переславле на века, несмотря на скудость каких-либо сведений о подвижнике. Преп. Даниил Переяславский в XVI веке горячо ходатайствовал перед митрополитом Иоасафом о его прославлении. К сожалению, ему так и не удалось добиться общецерковной канонизации святого, но он много сделал для распространения местного почитания князя (кстати, митрополиту за непочтение к святому преп. Даниил предсказал лишение кафедры -- и оно быстро сбылось: владыка Иоасаф после всего трёх лет управления Церковью в 1542 г. был в прямом смысле слова свергнут господствовавшими при дворе Шуйскими -- грубо схвачен, чуть не убит при этом и заточён в Кирилло-Белозерский монастырь).
   Прошли века. Как ни удивительно, в послепетровскую эпоху борьбы с "суеверствами", когда какие-либо канонизации стали вообще почти невозможными, в 1749 г. Синод официально утвердил местное празднование памяти св. Андрея.
   Не стоит путать упомянутый в житии одноимённый храм с Никольским монастырём, хотя находились они совсем близко. Никольский храм (полностью перестроенный в XVIII веке и называвшийся с тех пор Князь-Андреевским) был взорван в 30-е годы. Но поскольку мощи святого находились под спудом, в 2000 году они были обретены специалистами на глубине около 2,5 м совершенно неповреждёнными. И были перенесены в Никольский монастырь.
   Совсем в другую эпоху, в XVII веке, жил преп. Корнилий. По совпадению, он тоже служил пономарём, тоже пришёл в здешний край издалека, тоже ничего о себе не рассказывал -- мало того, 30 лет был молчальником, так что всё это время его даже считали немым. В Переславль-Залесский он переселился из Переславля-Рязанского (нынешней Рязани). Подвизался в Борисоглебском монастыре, что на Песках. Кроме пономарства, проходил послушание в трапезе, пекарне, на огороде. Как говорят, "выращивал лучшие во всей округе яблоки и раздавал их всем приходящим". Сподобился прозорливости и каким-то образом, не нарушая подвига молчания, умел знаками и жестами предсказывать будущее. Скончался в великой схиме в 1693 г., а уже в 1702-м при перестройке церкви были обретены его мощи. Об их нетлении свидетельствует сам свт. Димитрий, как раз незадолго до того поставленный Ростовским митрополитом. К 1717 г. в монастырской книге было записано уже 17 его посмертных чудес. Многочисленные чудеса происходят и доныне, и говорят, самое частое из них -- исцеление больных младенцев. Память преп. Корнилия -- 22 июля/4 августа.
   Упомянутый Борисоглебский Песоцкий монастырь находился не просто рядом, а буквально метрах в 20 от Никольского. Таковы уж древнерусские города: многочисленные монастыри могли стоять в них почти впритык, как обычные кварталы, разделённые лишь улочками. Сама Борисоглебская обитель была упразднена в 1764 г., но от неё осталась Смоленско-Корнилиевская церковь, в которой почивали мощи подвижника. В 1994 году его захоронение в развалинах было осквернено неизвестными лицами, останки разбросаны по всему храму... но через некоторое время подобраны верующими людьми и перенесены в Никольский монастырь.
   Что ещё можно сказать о святых обители сей? Так уж получилось, что из древнего монастыря вышло немало святых мучеников ХХ века. Здесь служили будущий епископ Орехово-Зуевский Никита и протоиерей Евгений Елховский (оба расстреляны в 1937 г.). Погиб в дальневосточных лагерях настоятель соседней Смоленско-Корнилиевской церкви Василий Малинин.
   Вообще этот монастырь, которому, к сожалению, очень мало места уделяется в путеводителях, исключительно богат святынями.
   Не знаю, как сейчас, но когда я ездил в 2008 г., знаменитый храм в Годеново под Ростовом был подворьем именно Переяславского Никольского монастыря. В наше время прямо-таки "аптечного" отношения многих людей к паломничеству -- когда очень уж выборочно и прагматично едут к отдельным святыням, снисходительно пропуская при этом множество других на пути, -- маленькое, затерянное в лесах Годеново как центр паломничества стало более популярным, чем сам Ростов Великий и многие другие города Золотого Кольца. Со всей России едут к знаменитому Животворящему Кресту XV века. Конечно, правы те, кто говорят, что "к пустому колодцу люди не идут". Новейших примеров Божьей помощи, явленной через эту святыню -- великое множество. И всё же можно посоветовать таким паломникам... ну, хоть иногда не забывать заехать и к соседним, переполненным благодатью "колодцам" -- в том числе, к древнейшим обителям Переславля Залесского. Хуже точно не будет!
  
   Когда мы с Ильёй вышли из Благовещенского храма, солнце уже зашло. Стоял тот короткий рубежный час светлых сумерек, когда небо, снег и стены обретают один цвет -- словно из одной материи сотворены. Только перламутрово-розовый пояс вдоль горизонта отделяет верхний окоём от нижнего.
   Тень на земле -- такая же глубокая и голубая, как сам небосвод. И странными сосульками продолжают её вверх декоративные монастырские башенки. Странно видеть лежащее на земле небо да ещё и прорезное по краям, вклинившееся аппликацией в угасающий закат.
   Монастырь -- самая таинственная часть этого и без того таинственного мира.
   Сейчас видно, что молитва -- понятие вечное, и язык её состоит в не меньшей степени из света, чем из слов. Мягкие святочные сумерки, медленно тускнеющие в холодном воздухе золочёные купола, мерцающий вертеп... Да, рождественский вертеп с осликом, ягнятами и огромным верблюдом снаружи -- таким большим, что не поместился внутри!
   А сквозь венки берёз на западе проглядывали последние яркие мазки охристой зари. Бледными светлячками зажглись под ними первые фонари, ещё ничего пока не освещая.
   Всё-таки удивительный контраст после недействующего Горицкого монастыря -- насколько здесь больше жизни!
   В маленьких городках-то и так суеты меньше -- а к вечеру она и вовсе засыпает. Так и видно, как отражается в соборных куполах огромное небо, и сами эти золочёные купола в сумерках -- символ небесного покоя. Всё дневное, торопливое, букашечье -- как вода с них стекает. Тайна вечной новогодней ночи высвечивает из их глубин и мерцает под крестами. Никак человеку нельзя без этой красоты и этой тайны! Живём мы, только общаясь с ней.
  
   После посещения монастыря ноги сами подводят к развалинам Смоленской церкви. Именно в ней когда-то находились мощи преп. Корнилия Переяславского. Раньше это был целый комплекс: высокая церковь в форме восьмерик на четверике, слитый с ней двухэтажный братский корпус, а над его крышей -- ступенчатая барочная колокольня. Последняя обрушилась в 1988 г. (в год 1000-летия Крещения Руси!), развалилось и почти всё остальное -- уцелел по сути лишь остов. Памятник архитектуры более чем трёхвековой давности: 1698 -- 1705 годов. Он темнеет метрах в двадцати от монастыря, по другую сторону крохотного замёрзшего болотца. Широкой приземистой башней тёмные руины возносятся над снегом, снег лежит и внутри, в разверстых проломах. Заблудились в пустых окнах зимние звёзды. И только единственная главка-луковка с нарисованными звёздами царит высоко в небе.
   Таинственны в сумерках любые руины, но когда над ними висит, рядом с месяцем, один-единственный будто не тронутый разрухой, иноприродный им купол -- чувство чего-то буквально сверхъестественного становится неотразимым! Этот бледный звёздчатый купол на фоне луны -- просто какое-то видение!
   Снег, луна, развалины церкви... а напротив -- действующий, мерцающий, полностью воскресший монастырь. Одна ночь, одна зима, но в ней -- два противоположных мира!
   Есть красота абсолютная. Она в сущности уже -- Царство Божие на земле. Если её старательно изо всех сил опоганить (потому что стра-ашно же нам жить с ней, с такой-то абсолютной), то вот это, похоже, и будет -- наша Россия.
  
  
  
   Санаксарский монастырь
  
   В наши дни Санаксарский монастырь -- один из самых известных в России. Мощи трёх святых; могила знаменитого старца Иеронима; близость к Дивеево (паломнические поездки в них часто бывают совмещёнными) - всё это определило его особую роль в современной жизни Русской Церкви. А началась его жизнь 3 с половиной века назад.
   В 1659 году служилый человек из города Темникова Лука Евсюков пожертвовал землю и пригласил игумена Феодосия из запустевшего Старо-Кадомского монастыря для обустройства иноческой жизни. В 1669 г. была получена патриаршая грамота с благословением на официальное учреждение обители. Изначально монастырь был посвящён Сретению Владимирской иконы, но с XVIII века и до наших дней -- Рождеству Пресвятой Богородицы.
   Вскоре выходец из Санаксар иеросхимонах Иоанн основал по соседству Саровскую пустынь. Саров развивался гораздо быстрее, стал богатым и крупным монастырём, так что Санаксарская пустынь была официально приписана к нему. По реформе 1764 г. её вовсе предполагалось упразднить -- но монастырь отстоял и дал вторую жизнь преп. Феодор Ушаков (дядя и тёзка будущего знаменитого адмирала). Итогом его деятельности стало то, что уже в 1802 г. в "Историческом описании" отмечалось: "Монастырь сей [...] не уступает самым лучшим монастырям Российским. Ныне в нём братии около ста человек, и все они большей частию отставные военнослужащие и из дворян". Для архитектурного облика у составителей "Описания" нашлось немало восхищённых эпитетов: "Симметриальное соответствие зданий, новый во всём вкус [...] составляют собой крайнюю чрезвычайность", "приводят всякого в удивление", "доставляют зрителю приятное восхищение".
   В XVIII веке в России на смену стихийно формировавшимся монастырским комплексам приходят ансамбли цельные, возведённые по единому замыслу. Сначала в стиле барокко, потом классицизма. Преобладающими они так и не стали, потому что Главный Зодчий -- всё равно Бог: человек предполагает, а Он располагает. Но отдельные "регулярные" ансамбли всё же сложились и сохранились до наших дней: Александро-Невская лавра, Валаам, Нило-Столобенская пустынь, Санаксары. Санаксарский монастырь -- уникальный замкнутый комплекс в стиле барокко. Давно уже отмечалась та удивительная особенность, что спланирован он в форме корабля.
   Конечно, это было задумано как символ Ковчега -- да и сама местность благоприятствовала: подсказала форму. Пологий холмик, на котором стоит обитель -- настоящий полуостров над заливными лугами. Каждую весну воды вздувшейся Мокши(1) окружают его с трёх сторон, так что он, действительно, как бы плывёт на восток (видел фотографии с высоты: вот уж, и вправду, корабль так корабль!).
   В наши дни, после прославления во святых адмирала Фёдора Ушакова, корабельная форма ансамбля обрела дополнительный смысл. Монастырь, в котором суждено было упокоиться величайшему русскому флотоводцу, хоть и стоит за тысячу с лишним километров от ближайших морей, по промыслу Божьему, имеет вполне "морской" облик. Несколько "палуб" окон -- ровные красно-белые ярусы простых, но от этого не менее нарядных наличников. Высокие вертикали собора и колокольни -- как своеобразные мачты.
  
   Когда я приехал в Санаксары, была уже вторая половина февраля, прошло Сретенье -- но зима на прощание решила подарить такие красоты, каких не было ни в декабре, ни в январе. После оттепелей наступил морозец. Заискрились земля и воздух, а леса волшебно побелели. Деревья в инее светились так, что, казалось, каждый поворот дороги -- ослепительно-белое пушистое крыло. Нет, даже не от пуха "пушистое", а от света - "как на земле белильщик не может выбелить...". Белые фонтанчики берёз застыли на фоне синевато-грозовых туч соснового бора. Хвоя в инее клубилась, как дым.
   Монастырь, казалось, мерцал посреди белых полей и заиндевелых лесов, как красногрудый снегирь. Пурпурный ансамбль с синими куполами над бескрайним белым морем. Кажется, всю прелесть красных русских церквей ощущаешь зимой! Именно зимой лучше всего приезжать в Переславль-Залесский, Углич, Тутаев... к этим клюквинкам на снегу. А может, не клюквинкам, а капелькам крови?
   Я часто любовался отдельными алыми церквушками неземной красоты -- но, кажется, впервые встретил почти полностью красный монастырский ансамбль. Ещё и такой цельный, гармоничный... можно сказать, грациозный, если такое слово применимо. Да, есть ансамбли грандиозные -- а есть грациозные. В этом смысле, уютные и компактные Санаксары разительно отличаются от соседнего огромного Дивеевского монастыря.
   Кажется, всё лучшее, что есть в барокко II половины XVIII века, воплотилось в комплексе Санаксарской обители! Между тем, зодчим многих построек и общим проектировщиком был просто талантливый самоучка -- иеромонах Филарет (Былинин), духовное чадо преп. Феодора, до монашества -- калязинский купец (похоже, в Калязине вообще было много таких народных, не дипломированных архитекторов: его знаменитую колокольню почти в те же годы тоже возводили самоучки).
   Я прошёл арку надвратной колокольни. За кисеей берёзовых ветвей взошёл высокий багряный собор (1765-1780 гг.). Пламенеющее видение посреди зимнего двора. Высота его -- около 50 метров! И это при том, что длина всего 30, а ширина -- 17. Настолько он вытянут вверх.
   Белые вазы с цветами и лозами изображены на красных фасадах. Похоже на лепнину, но это -- рисунок. Такая иллюзия объёмности характерна для техники гризайль. Здесь -- редкий пример наружного её применения: больше-то она характерна для интерьеров. Впрочем, замкнутый монастырский двор сам по себе напоминает интерьер. Только с небом вместо сводов.
   Собор -- пятиглавый, но его высокие барабаны представляют собой барочные восьмерики. Сразу видно: такой могли построить только в XVIII веке, не позже и не раньше. Этот чудный, возносящийся к небу храм вобрал в себя всё лучшее и от древнерусского зодчества, и от новой эпохи. Он и сам по себе, даже отдельно стоящий, был бы шедевром, но в едином ансамбле вовсе бесподобен! Абсолютная, всесовершенная цельность, которую так и не удалось до конца реализовать в Александро-Невской лавре (её-то собор возведён куда позже своего окружения) воплотилось здесь. Вообще, ассоциация с петербургской лаврой напрашивается сама: там прославлен во святых князь-воитель, здесь -- адмирал. Правда, лавра возводилась специально для мощей Александра Невского, а Фёдор Ушаков в Санаксарах упокоился как бы "случайно", по промыслу.
   Вторая высотная доминанта, уравновешивающая собор -- 55-метровая колокольня над западным входом (1776 г.). Не красная, а жёлто-зелёная, с богатым узором белых прожилок. Форма её напомнила мне произведения художников городского пейзажа того же XVIII века. Бывает, видишь какую-нибудь гравюру вполне узнаваемых мест -- Москвы ли, Казани... по расположению всё верно, но обязательно "готизировано": все здания, особенно башни, заметно выше и уже, чем есть на самом деле. А вот санаксарскую колокольню будто кто-то в реальности "нарисовал" в таком стиле. Ступенчато-барочная, она кажется, должна бы быть чуть пошире, но зодчие сузили её и... вышло довольно оригинально. Далеко не самая большая из русских монастырских звонниц, но за счёт пропорций смотрится высокой. А уж какой на ней парадный наряд!
   Захожу в собор. Службы зимой идут лишь на первом этаже, и храм, такой внушительный снаружи, неожиданно оказывается совершенно камерным внутри. Под невысокими сводами, возле столпов покоятся мощи трёх святых. Справа -- раки двух преподобных: Фёдора Ушакова-старшего и Александра, последнего настоятеля монастыря перед его закрытием, исповедника ХХ века(2). Слева -- очень необычная, выполненная в форме корабля (или, даже скорее, ладьи), деревянная гробница адмирала Фёдора Ушакова.
   Да, за тридевять земель от мест своих подвигов упокоился непобедимый флотоводец. Никак не вяжется здешний пейзаж -- заснеженные мордовские поля и мохнатые сосенки -- с теми предстающими в фантазии черноморско-средиземноморскими берегами, где он одерживал свои победы. В анналах истории навеки остались звонкие топонимы: Фидониси, Тендра, Калиакрия, Корфу. "Праведный воин Феодор Непобедимый", - именуется адмирал в церковных текстах. "Суворов на море", - называли его современники. А здесь... ни Суворова, ни моря! Здесь -- Монастырь. С большой буквы! Истинный, уставной, суровый. И от духа его рождаются ассоциации, скорее, не с Корфу и Калиакрией, а с Оптиной и Валаамом.
   Во времена нашего детства и юности Ушаков как-то терялся в ореоле славы Суворова: и книг о нём было несравненно меньше, и школьный учебник ограничивался одним-двумя абзацами. Недавняя канонизация и всенародное почитание изменили ситуацию. Теперь "ушаковская тема", наоборот, стала очень популярной. Книг о флотоводце (в том числе, для детей и юношества) выпущено уже чуть ли не больше, чем о Суворове! Из художественных биографий последних лет можно выделить, например, книгу известного писателя Ганичева. Всевозможным брошюркам в церковных лавках "несть числа". Но, возможно, светский читатель так и не найдёт в них ответ на главный вопрос: за что же всё-таки адмирала причислили к лику святых? Верующий человек ответит: за веру.
   Действительно, редкий пример святого -- не аскета, не мученика, не святителя... просто талантливого человека, нёсшего своё служение с упованием на Бога. Были когда-то благоверные князья, а здесь -- благоверный адмирал. Благая вера всех роднит.
   Если б все святые были вовсе несоизмеримы с нами по своему духовному устроению, мы могли бы подумать, что святость -- это что-то уж совсем недостижимое (а думать так было бы грустно и даже не по-христиански). Какая пропасть лежит меж нашим образом жизни и неотмирным житием Николая Угодника, Сергия Радонежского, Серафима Саровского! А здесь -- не чудотворец, а... воин, моряк, талантливый и храбрый человек. Сделал своё дело на земле -- получил венец на Небе. Главное -- посвятить жизнь, по воле Божьей, своему делу, не искать чужих путей.
   Правда, некоторых ещё может смутить, что Фёдор Ушаков -- чуть ли не единственный святой, которого на иконах изображают в парадной военной форме, со всеми регалиями и орденами. Правильно ли это? Исторически -- да. По крайней мере, достоверно. Узнаваемо. А духовно? Ведь даже Царственных Страстотерпцев на многих канонических иконах часто изображают в белоснежных одеждах, обозначающих небесное достоинство, перед которым меркнут все земные титулы, звания и ордена. Нас и в обыденной жизни всюду окружают начальники, чиновники, "большие люди". Кругом кортежи, мигалки, официоз... Было бы слишком грустно, если б Царство Небесное было хоть чем-то похоже на наш падший мир. К великому счастью, оно "не от мира сего"!
   Впрочем, в книге, которую подготовила братия монастыря, меня порадовало как раз отсутствие официоза и простота, с которой сказано о святых -- дяде и племяннике: "Два святых Ушакова -- монах и моряк; первый воссоздал Санаксары, наполнил духом подвижничества, второй сохранил самое жилище, чтобы новому братству монахов было куда возвратиться. Могила непобедимого полководца не позволила безумцам, всё и вся разрушавшим до основания, разрушить и Санаксарскую обитель, которую флотовождь избрал местом своей последней гавани". Действительно, монастырь в ХХ веке закрыли, но не снесли благодаря исторической ценности (подобный пример: могила Пушкина спасла Святогорскую обитель на Псковщине).
   Вот ведь славные места! Рядышком, на пространстве каких-нибудь нескольких десятков километров -- и Дивеево (Серафим Саровский), и Болдино (Пушкин), и Санаксары (Фёдор Ушаков). Великие люди жили рядышком, являлись современниками. Знали ли они друг друга? Едва ли. Хотя задним числом, конечно, слагаются легенды, что знали, посещали друг друга -- а как же иначе! Народ хочет.
  
   Духовно, как мы уже говорили, обитель обустроил дядя и тёзка адмирала преподобный Феодор), в миру -- Иван Игнатьевич Ушаков, из небогатого дворянского рода. Родился он в 1718 г. в том же селе Бурнаково близ города Романова (ныне -- Тутаева, Ярославской области), где 27 лет спустя появился на свет его племянник. Иван служил в гвардейском Преображенском полку в Петербурге. Типичные кутежи и веселье навеки закончились для юноши в 20-летнем возрасте, когда он пережил сильнейшее душевное потрясение: на его глазах товарищ упал и мгновенно умер прямо во время пирушки. Умер без покаяния, не успев даже осознать, что произошло.
   Переворот в душе, осознание "тщеты всего земного", необходимость покаяния, разрыва со всей прежней беспутной жизнью -- всё это подвигло чуткого юношу тайно оставить службу (попросту сбежать!) и поселиться отшельником в двинских лесах. Но времена были суровые: власти всюду выискивали реальных и мнимых раскольников, а всякий, подвизающийся "без бумаг", автоматически рассматривался как старовер, сектант, преступник. Иван Игнатьевич через три года вынужден был бежать с Двины и поселился в Орловской Площанской пустыни -- но и там был пойман сыскной командой как проживающий без документов. Доставленный на суд в Петербург, был, к счастью, узнан своими бывшими сослуживцами. Поскольку речь шла об императорской гвардии, в дело вмешалась лично царица Елизавета Петровна. Ещё не так давно, при Анне Иоанновне, участь дезертира была бы трагической. Но Елизавета благосклонно отнеслась к 26-летнему бывшему гвардейцу, его желанию принять монашество -- только посетовала, почему он ушёл тайно, а не подал официальное прошение об увольнении. Подвижник ответил, что тогда, в 20 лет, никто бы не поверил в серьёзность его намерений. Елизавета подписала ему "увольнение в монашеское звание". Подвижник поступил в Александро-Невскую лавру и в 1747 г. принял в ней постриг с наречением имени в честь благоверного князя Феодора Ярославского.
   Слава нового монаха всё росла; народ шёл к нему каждый день, как к подлинному старцу; сама Елизавета Петровна регулярно посещала его. Некоторые петербургские краеведы высказывают версию (не имеющую, правда, исчерпывающего документального подтверждения), что св. блаженная Ксения Петербургская была духовной дочерью именно преп. Феодора Санаксарского(3). Вместе со славой росла и зависть остальной братии. В 1757 г. подвижник, тяготившийся жизнью в столице, удалился в Саровскую пустынь, а оттуда через 2 года -- в Санаксары.
   С 1762 по 1774 г. св. Феодор был настоятелем Санаксарского монастыря, вывел его из забвения и почти полного запустения в разряд обителей, знаменитых своей духовной жизнью. Ввёл строгий общежительный устав, обязательное для всей братии откровение помыслов. В сущности, он был настоящим возродителем старчества (по бразцу афонского или древнего палестинского). Святитель Тихон Задонский и преподобный Паисий Величковский считаются основателями (или, по крайней мере, обновителями) старчества на Руси. Но их современника преп. Феодора Санаксарского с ничуть не меньшим правом можно назвать таковым. Кстати, один раз в жизни он со свт. Тихоном встречался: тот три дня беседовал с опальным игуменом, духовно утешив перед ссылкой на Соловки.
   Да, 12 лет преп. Феодор настоятельствовал в Санаксарах. Но в 1774 г. от темниковского воеводы Неелова поступил донос, и на целых 9 лет подвижник был сослан на Соловки, вновь оказавшись без вины виноватым. Можно предполагать, что политической подоплекой было недоверие Екатерины II к части духовенства после громкого дела свт. Арсения Мациевича († 1771). Во всяком случае, "фон" эпохи был именно такой.
   Между прочим, Неелов показал себя с самой неприглядной стороны: прежде он был духовным чадом старца, но разобиделся из-за того, что тот обличил его в злоупотреблениях и взятках. В том же 1774 г. Неелов позорно бежал от приближавшегося Пугачёва, даже не пытаясь организовать оборону, за что вскоре сам был отдан под суд. Но, к сожалению, на деле опального игумена это никак не сказалось. Лишь в 1783 г. петербургский митрополит Гавриил (келейником которого стал Феофан Новоезерский, духовный сын преп. Феодора) ходатайствовал о его освобождении и возвращении в Санаксары. Старец вернулся, хотя уже не в качестве настоятеля, а простого члена братии.
   Но даже и после этого на него поступали многочисленные доносы завистников, были попытки не допускать приходящий к нему на беседу народ... Так, претерпев все мытарства, дважды в жизни быв под судом, подвижник скончался 19 февраля 1791 года, в возрасте 73 лет. Два с лишним века спустя, 4 мая 1999 г., состоялось обретение его мощей, а в 2004 г. -- общецерковная канонизация.
  
   Всего в километре от монастыря находится святой источник преп. Феодора Санаксарского, и перед самой вечерней службой я ещё успел не спеша сходить к нему красивейшей лесной дорогой. Она виражом убегала от монастырской луговой низины за корабельные сосны.
   Линейки, линейки, линейки. Всё кругом расчертили сосновые вертикали. Столбики света меж ними вытянулись -- тоже линейками, только воздушными. А на поворотах дороги стволы зрительно сливались так, что казалось, и щелей-то нет, лезвие не просунешь! Прямые, вытянутые в небо сосны -- образ молитвы. Лесные свечи. Чувствуется: настоящий лес, исконный. Седая, хвоистая мощь тех веков, когда такие леса стояли повсюду -- континентом, а не островками.
   Здешний остров -- саровский бор... если смотреть на него со стороны Сарова. Если отсюда, то, конечно, санаксарский.
   Наконец показался источник -- городок деревянных часовен и купален в низинке под дорогой. С обочины шоссе туда спадает живописная крытая лесенка-галерея. Несмотря на то, что для набора воды пришлось стучать деревянным бруском по льду, сама благодатная атмосфера Федоровского источника мне очень понравилась.
   В монастырь я вернулся перед закатом. Солнце медленно опускалось на мохнатые верхушки леса и от кисеи облаков всё больше становилось похожим не то на оранжевый прожектор с конусом света, не то на гигантскую настольную лампу. И стены, и снег начали ровно излучать бледное млечно-розовое мерцание -- едва уловимое и медленно-медленно убывающее.
   Издали обитель казалась маленькой дощечкой-лодочкой со свечками -- как запускали раньше по реке в некоторые праздники. Уж очень свечными были очертания и соборных куполов, и тоненькой колокольни. И всё тихо лучилось от заката..
   А потом наступила зимняя "белая ночь"! Темно и светло одновременно. Тихие сумерки с чёткими силуэтами тонких башен, церквей и деревьев на бледном небе. С одной стороны -- зеленоватое свечение от давно закатившегося солнца, с другой -- туманно-снежный диск луны над соборными куполами. Таинственность застывающего на ночь омоленного мироздания. Ещё и искрится всё: летом такого мерцания, такой хрустальности сумерек не увидишь!
   Монастырь -- под луной, и луна над ним -- в нимбе!
   Один паломник из Саратова, с которым мы познакомились, предложил сходить на могилу старца Иеронима -- вот прямо сейчас, в этот морозно-лунный вечер. Мы пошли. Оказалось -- очень близко. Когда я ходил к источнику, то просто не подумал, что маленькая церквушка при дороге -- кладбищенская, а эта округлая, с византийским куполом постройка при ней -- и есть современная часовня над могилой почившего в 2001 г. старца.
   Иероним Санаксарский почитается почти так же, как его великие современники Иоанн Крестьянкин и Николай Гурьянов. И при жизни к нему приезжали тысячи людей -- и по смерти со всех концов страны. То, что на одни только частные пожертвования построена поминальная часовня, уже о многом говорит (точно так же почти за век до прославления во святых воздвиглась "народная" часовня над могилой Ксении Петербургской). Говорят, раньше она была полна сунутых куда попало записок с просьбами к почившему старцу. Теперь монахи, снисходя к такой неискоренимой народной потребности (ну, хочется почему-то непременно просить письменно!) оставляют огромную тетрадь для записей... она уже почти полна!
   Я не буду пересказывать о старце Иерониме то, что можно подробно прочитать в книгах. Скажу только, что если лицо -- зеркало души, то как же красива душа человека, у которого такой лик и такой взгляд! На всех без исключения фотографиях (особенно "прощальной" -- пасхальной 2001 года) в глазах светится невыразимая любовь. Как светла и чиста праведная старость -- красивей любой юности!
   Видимо, не страшно перейти в мир иной, когда итог земной жизни -- такая любовь, что уж и в самом облике человека ничего, кроме неё, не остаётся. Любовь восходит в своё Царство. И там тоже... кроме неё, ничего нет.
  
   В завершение хочется сказать несколько слов про санаксарское гостеприимство. Случай почти забавный, но о многом говорит. Я останавливался на сутки в монастырской гостинице. А в поездке, как обычно, потерял перчатки. Гостинник не только подарил мне перчатки, но и просил по возвращении в Казань позвонить ему: благополучно ли доехал. Честно говоря, первый раз встречаюсь с такой отеческой заботой незнакомого человека. Никогда ещё никто во всех светских и церковных гостиницах, где доводилось бывать, не просил перезвонить, как я добрался домой.
  
  
   (1). Мокша -- довольно крупная река (656 км), правый приток Оки. От неё даже произошло название одной из этнических групп -- мокша-мордвы, со своим мокшанским языком. Древний Темников находится в среднем течении этой реки.
   (2). В Казанской епархии он чтится как преп. Александр Седмиозерный, поскольку в 1922-28 гг. был последним настоятелем Седмиозерной пустыни (в 17 км от Казани) перед её разорением. Но весь его монашеский путь до революции прошёл в Санаксарской обители. Арестованный в 1928 г., преподобноисповедник Александр прошёл Соловецкий лагерь и ссылку. Скончался в 1961 г. в Удмуртии. В наше время, после прославления, мощи его перенесены в Санаксарский монастырь.
   (3). См., например: Первая святая Санкт-Петербурга (новейшее исследование о житии святой блаженной Ксении Петербургской). Составитель: Владимир Синкевич -- Спб., 2007
  
  
   Ключевская пустынь
  
   В современной Мордовии действуют 13 монастырей и около 300 приходов. По числу храмов на душу населения Мордовская митрополия занимает первое место среди всех епархий России. Краеведы подсчитали, что на этих землях в разное время действовали 42 монастыря, хотя век некоторых был недолог, и они часто упразднялись за бедностью, особенно в XVIII столетии.
   Знаменитые Санаксары расположены в западной части Мордовии. А в противоположном её конце, близ Ардатова, теплится средь бескрайних полей ещё одна исключительно почитаемая богомольцами святыня - Ключевская пустынь. Точная дата её основания неизвестна, но само чудо, положившее начало будущему монастырю, произошло в 1707 г.: на источнике явилась Казанская икона Божией Матери. Начались исцеления. При святом ключе возвели церковь. Через некоторое время образовалась мужская монашеская община, названная Казанской Ключевской. В XIX веке она была приписана к соседнему Троицкому Алатырскому монастырю. В то время здешние места относились к Симбирской губернии. Ключевская пустынь стала, пожалуй, одной из двух самых почитаемых в народе обителей Симбирской епархии. По удивительному совпадению -- или, скорее, промыслу Божьему? - история второй святыни, Жадовской пустыни, поразительно похожа. Там тоже явилась чудотворная Казанская икона, тоже в XVIII веке и тоже на источнике!
   В советское время Ключевская пустынь пережила разгром и была практически стёрта с лица земли. Остались лишь руины Казанского храма 1840-х годов, затерянные в полях. Подсчитано, что всего на Мордовской земле было до основания разрушено более 500 храмов из 600 существовавших, сожжено 35 тысяч икон, переплавлено 3,5 тысячи колоколов... А уж про отдалённую от населённых пунктов пустынь партийные идеологи, видимо, думали, что вскоре она вовсе исчезнет из народной памяти. Но даже в то недоброе время местные жители глубоко почитали святой источник, ходили к нему таясь, по ночам...
   Времена изменились. В 1993 г. монастырь официально возродился. К 1997 г. храм Казанской иконы Божией Матери был полностью восстановлен. Сейчас сюда приезжают сотни паломников, в том числе из Москвы (хотя до неё, как рассказывали -- целых 9 часов езды на своей машине).
  
   Я побывал в этих местах в феврале 2014 г.. За два десятилетия было построено уже так много, что посреди заснеженной степи меня встретила настоящая сказка! Я ехал от села Тургенево на такси: рейсовый транспорт в пустынь, увы, не ходит. Вроде бы, ничто вокруг не говорило о близости великого монастыря -- тянулись одинокие поля и редкие лесополосы. И вдруг над белой скатертью взошёл целый городок нарядных построек. Он не походил по архитектуре ни на один из виденных мной монастырей! В нём не было ни "кремля", ни чего-либо нарочито стилизованного под древнее. Вообще-то, честно говоря... если б не проглядывающие над строениями купола, издали его можно было запросто принять за красивый загородный санаторий с высокими красно-белыми корпусами. Хотя и в этой ассоциации, если вдуматься, нет ничего ошибочного: монастырь ведь и есть - "духовный санаторий израненных душ", как выражался о. Павел Флоренский.
   Справа от ворот белела многоярусная, но не слишком высокая колокольня. Её отделяли всего несколько метров от большого, яркого краснокирпичного братского корпуса. Но почему-то ни контраст цвета, ни явные диспропорции ансамбля нисколько не мешали целостному восприятию... Видимо, благодать здесь настолько сильна, что все земные "правильности" отступают на второй план перед парадоксальной неземной гармонией? По крайней мере, другого объяснения, почему мне вдруг с первых же секунд так горячо полюбилось это место, казалось бы, застроенное разностильным новоделом, я не найду!
   Очень красиво выглядели кованые створки ворот: сквозной узор из цветов и лоз. В арку вписываелся, заполняя её целиком, Казанский храм -- тех же очертаний: ворота как бы повторяли форму его купола.
   Сам храм -- типичный для своей эпохи: переходный от барокко к классицизму. Восьмерик на четверике венчала золочёная куполообразная кровля, сходящаяся к малой луковке. У алтаря, пред большой мозаичной Казанской иконой, стояла, как лампада, высокая двойная чаша фонтана... жалко, что сейчас не лето! Хотя и зимой тут чудо как хорошо.
   Внутри восстановленный из руин храм великолепно расписали в стиле древнерусских фресок. Мне запал в душу и огромный "Страшный Суд" во всю западную стену, и Господь в окружении семи архангелов в купольном своде... Ярко золотился роскошный иконостас.
   На аналое лежал увешанный крестиками чудотворный список Казанской иконы. Но это не тот явленный на источнике образ 1707 года. Прежнюю главную святыню Ключевской пустыни ещё в 1848 г. перенесли с соседний Алатырь по случаю свирепствовавшей тогда холеры. Сразу же после крестного хода с ней эпидемия в городе и уезде прекратилась. С тех пор явленная Казанская икона осталась в Троицком Алатырском монастыре (я уже упоминал, что пустынь в те годы считалась приписной к нему). Нынешняя икона -- дар Патриарха Кирилла, посетившего Ключевскую пустынь 22 июля 2011 года.
   Тогда же Патриарх освятил самое большое и нарядное здание пустыни -- Паломнический просветительский центр: с красивейшим храмом преп. Сергия Радонежского, гостиницей, библиотекой и огромной трапезной на 350 мест. Центр этот вытянулся к югу от главных врат. Самая запоминающаяся деталь его фасада -- многометровая мозаичная икона "Явление Божией Матери преподобному Сергию". То есть, учитывая храм Серафима Саровского при братском корпусе, сейчас в обители -- три церкви.
   От Казанского соборного храма пологая лесенка сбегает к часовне, что виднеется чуть ниже по склону -- к главному источнику Казанской Божией Матери, месту явления иконы.
   Протоптанная в снегу тропинка ведёт к двум другим святым ключам: "Слёзкам Богородицы" на краю оврага и Параскевы Пятницы в самом овражке, в нескольких метрах. Вот -- три самых известных родника. Они навек прославили место сие. Всего же до революции в пустыни и окрестностях било из земли 17 ключей -- едва верится, но это факт! Недаром обитель была названа Ключевской.
   Кстати, упомянутый фонтан перед алтарём Казанского храма имеет 17 струй -- по числу источников. И вода в него подаётся от главного святого ключа.
   Когда смотришь на монастырь с востока, со стороны подъездной дороги, кажется, что он стоит на гладкой, как стол, равнине. А при взгляде с запада, от родников, видишь, как высоко он воспарил. Склон здесь очень пологий, с еле заметным наклоном, зато высокий, как у дюны. Именно отсюда, с подножия, открывается самая замечательная панорама монастыря. Белый, златоглавый Казанский храм -- в центре, а два длинных, полуизогнутых корпуса за ним -- как расправленные крылья. Часовня над источником гораздо меньше храма, но из-за близости кажется одного с ним размера -- будто ещё один храм сошёл на ступеньку ниже. Богородичная пустынь обнимает тебя и видимыми постройками, и невидимой благодатью, и от этого становится как-то особенно покойно на душе. Здесь ты под каким-то почти зримым Покровом. Отсюда не хочется уходить. Здесь -- непередаваемо хорошо!
   Я заходил в две часовни-купальни. Внутри поражало ощущение чистоты и свежести, морозного крещенского духа. По стенам и сводам склубился роскошный мохнатый иней, похожий на вековую изморозь Кунгурской пещеры. Рассыпались искристые перья. Заиндевели и опушились иконы, словно их так специально нарядили. Вешают же летом цветочные венки на образа... а здесь зимой соткались в узоры белые лепестки. Снаружи стоял поклонный крест, тоже весь увешанный иконами.
   Места эти очень напомнили мне Аркатово под Казанью -- укромный святой уголок, где тоже в XVIII веке явилась на водах чудотворная Богородицкая икона. Где так же бьют в овражке близ храма три чтимых в народе ключа. Те же поля, те же незамерзающие ручейки от источников, та же верба и тальник над ними, те же поклонные кресты... Атмосфера святых мест вообще -- похожа!
   Я слышал в монастыре рассказы о многочисленных исцелениях на источниках в наши дни. Например, вылечилась от тяжёлой внутренней болезни инспектор Санэпидемстанции, проверявшая воду в ключах накануне приезда Патриарха в 2011 г.: ей посоветовали окунуться и она нехотя согласилась. Бывали случаи, когда люди приходили на костылях, а уходили своими ногами.
   Измученные духовными и физическими недугами, истосковавшиеся по долгожданной встрече с Богом люди искренне, чисто, не по-фарисейски ждут чуда. "Всё, чего ни попросите с верой, исполню".
   С удовольствием рассказывают в обители и о прозорливости 78-летнего архимандрита Илариона (Царёва). Люди вспоминают исповеди, на которых батюшка зачастую вдруг сам называл людям забытые ими грехи. Большую часть жизни он был строителем, дослужился до высоких должностей в Минстрое СССР, а уж потом, как сам говорит, "занялся домостроительством души". 16 лет подвизался в Почаевской лавре. Вот уже 21 год занимается восстановлением Ключевской пустыни.
   У отца Илариона множество духовных чад по всей России. К сожалению, мне самому не довелось с ним встретиться -- престарелый архимандрит в те дни болел и никого не принимал. Но я слышал, с каким почтением (можно даже сказать -- почитанием) люди отзывались о нём...
   Есть святыни сугубо "народные" - не вписанные в большую всероссийскую историю, не привлекающие искусствоведов и светских туристов, зато привлекающие богомольцев: тысячи людей, едущих именно за духовной помощью. Такова современная Ключевская пустынь. Воскресшая из небытия.
  
  
  
  
   "Самарский Афон" (Винновка)
  
   Жигулёвские горы -- один из самых красивых уголков природы, какие мне только довелось видеть. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что это одна из главных жемчужин всей Восточно-Европейской равнины. В облике здешних гор есть что-то уральское, корневое, древнее. И то, что "кусочек Урала" вдруг оказался на Волге -- не иначе как чудо гениального Небесного Художника, который взял да поставил этот неожиданный мазок в самом центре Своего бескрайнего равнинного пейзажа.
   Крутые горбы с верблюжьим мехом лесов, щербато-скалистые обрывы, головокружительные панорамы -- всё можно встретить здесь. И забудешься, что это средняя полоса России. А уж катакомбы в Ширяево -- заброшенный многоколонный дворец внутри горы или заколдованный каменный лес? -- могут унести мыслями в какой-то совсем фантастический мир.
   Между тем, жигулёвский "горный осколок" -- совсем невелик: около 70 км в длину. Высотой здешние кручи -- до 350 с лишним метров, возраст же их геологи определяют в 7 миллионов лет. Ледник сюда не дошёл, и потому в заповедных уголках сохранилось немало реликтовых растений. Сейчас здесь действует знаменитый Национальный парк "Самарская Лука" -- соседствующий, впрочем, с самыми обычными посёлками, дачами и небольшим промышленным городком Жигулёвском.
   А какие тут романтичные названия! Причём, вперемежку с самыми простыми -- словно народ из чувства меры нарочно занижал излишний пафос. Богатырская слобода, Молодецкий и Девичий курганы, родник Каменная Чаша, горы Стрельная, Могутова, Шишка, Лепёшка, Верблюд, остров Телячий -- именуемый в просторечии просто "Телячка". Есть ещё знаменитый во всём Жигулёвске "Козёл": да, на одном из утёсов Могутовой горы высится изваяние козла, глубокомысленно озирающего Волгу (снизу смотрится совершенно как живой!) -- и все местные жители про подъём на эту вершину говорят просто "залезть на Козла". И я вам скажу честно: кто "на Козле" не был, тот красот Волги ещё не видел! Почти по поговорке: "Кто в Москве не бывал, красоты не видал".
   По нашим равнинным меркам, эти скромные, казалось бы, горы настолько высоки, что когда впервые видишь их с левого берега, поражаешься -- до чего же здесь узкая Волга: правобережье совсем уж рядом! Потом понимаешь, что она-то как раз самой обычной ширины: берег только кажется невероятно близким из-за того, что холмы вознеслись в два-три раза выше, чем, скажем, Услонские горы под Казанью.
   Вспоминаешь из Шевчука: "Я так мал, а всё вокруг -- огромное..."
   В горах, даже самых небольших, отчетливо чувствуется присутствие Автора Мира. В любом архитектурном сооружении всегда виден почерк мастера. В горах же открывается структура "купола" самой планеты. Их грозное и торжественное великолепие -- "почерк" Творца. Видишь, как мир бережно сложен -- слоями, кирпичиками. Будто разом попадаешь в первые дни творения. Чуть выступит из-под почвы скала, понимаешь: вот Архитектор свой фирменный знак оставил. Чтоб мы прочитали и поняли.
   Ловлю себя на мысли, что здесь царит не просто красота. В Жигулёвских горах повсюду не оставляет ощущение какой-то первозданной чистоты. Иначе не выразишь! Чего-то неосквернённого, хрустального. Мир, не успевший заболеть. Если по Толкину, то это -- Лориэн.
   Когда с макушки высочайшей Стрельной горы (351 м) видишь многоярусный заповедный лес по склонам широкого ущелья, а врата ущелья -- нараспашку: на Волгу, на золотисто-смягчённый, дымчатый закат, кажется, что весь мир -- разноцветно-прозрачен. Что лесистая Земля -- мох под лупой ребёнка, и этот ребёнок -- не кто-нибудь, а ты сам: ты разглядываешь его восхищённо-праздничным, пока ещё безгрешным взглядом, под которым всё -- подарок. Ты уедешь, взгляд изменится, ребёнок в тебе уснёт -- а этот мир останется всё таким же чистым. И будет ждать твоего возвращения, чтоб ты опять вспомнил себя.
   Он -- мера тебя настоящего.
   Да, есть цивилизация Каина. И есть пейзажи (островки, заповедники?) мира Авеля. И то, и другое существует не просто на глобусе. И то, и другое -- в каждом из нас.
   Впрочем, есть в любых горах и что-то грозное, как бы ни были они невысоки. Казалось бы, велика ли Самарская лука... но, рассказывают, люди порой бесследно пропадают в горах, словно это Гималаи или тайга. Может быть, такие легенды -- общие для любого загадочного и романтического места. Но всякая легенда имеет под собой какую-никакую основу. По крайней мере, наличие храмов и действующего монастыря -- лучшая защита от "грозных сил природы", истинное имя которых христианам давно известно.
   Молитвенная свеча так и просилась в это прекрасное и немного опасное место -- и слава Богу, недавно она в нём зажглась. Многие уже прозвали её "Самарским Афоном".
   Древних монастырей здесь, конечно, нет. Этот край в центре России лишь сейчас воспринимается исконно русский. Но древние горы хранят память о булгаро-татарских городищах над волжскими кручами, о чувашских и мордовских селениях. Тайны и легенды этого речного полуострова куда старше русского XVI века. Жигули -- как маленький Кавказ: здесь напластовались разные цивилизации -- языческие, мусульманские, христианские. А ещё разбойники разных времён о себе память оставили -- куда же нам без них! "Редкий уголок России наполнен таким количеством мифов, легенд и преданий", -- вполне справедливо констатируют краеведы. И чтоб языческая глыба не перевесила тоненький, поздний христианский пласток, чтоб не торжествовало, как обычно, оккультное нео-язычество, самое время и место было учредить здесь миссионерский монастырь.
   Миссионерский?.. А ведь всё правильно. По-другому в наше время и нельзя! Сейчас возникает столько подобных просветительских обителей, что уже трудно сомневаться: раз ничто без воли Божьей не приживается, значит, Сам Господь благословляет повсеместно эту "новую" форму. А всё новое -- это хорошо забытое старое. Когда-то в Среднем Поволжье все первые монастыри были -- миссионерские. И в Сибири. И во всех тех уголках мира, где местное население нуждалось в элементарном, наглядном представлении о Христианстве -- в духовном ликбезе. В XXI же веке в нём нуждаются -- все!
   Поэтому пусть горит вдали, как вечная молитвенная лампада, Афон древний -- труднодоступный, закрытый для женщин... и пусть будут открыты такие вот "маленькие афоны", -- как раз в меру новоначальных, -- по всей Земле!
  
   В России во все века так любили Афон, что "реплики" его монастырей расцвели по всем уголкам нашей земли. Именно по их образцу и уставу была обустроена в XI веке Киево-Печерская лавра. Топоним "Святая гора" перенёсся и на берега Северского Донца -- там выросла на склонах Святогорская лавра. Северным Афоном с древнейших времён называли Валаам. Много позже, уже в XIX веке, был основан Ново-Афонский монастырь в Абхазии. "Уральским Афоном" прозвали в народе знаменитый Белогорский монастырь Пермской епархии. Казалось, со Святой горы у нас, на Руси, просто снимают списки, как с чудотворной иконы.
   Традиция жива и в наше время. Будто сам Бог обликом Жигулёвских гор и очертаниями огромной Луки подсказал идею создания маленького "Самарского Афона" -- в посёлке Винновка, на южных склонах Жигулёвских гор.
   Я сравнил очертания двух полуостровов на карте и просто поразился сходству! С той только разницей, что Афон омывает Эгейское море, а Жигулёвские горы -- уникально изогнутая Волга. Даже то, что полуостров Афон (Айон-Орос) резко сужается к основанию и соединяется с материком лишь небольшим перешейком, абсолютно повторяется очертаниями здешней Луки. От расширенной водохранилищем реки Усы узенький перешеек образовался у Переволоки, у Междуреченска -- единственная связь с "большой землёй", кроме плотины ГЭС. А Винновка расположена на середине южного побережья Луки -- то есть "ровно в том месте", где на Афоне стоит русский Пантелеймонов монастырь. Ну как тут не подивишься совпадению!
   Современная (с 2007 года!) Казанская Богородицкая обитель расположена в маленьком старинном селе с каким-то очень уж украинским названием -- напоминающим Винницу. Сначала было местечко Винное-на Ключе, потом село Богородское-Винновка: менялось имя, менялась судьба. Как человек получает новое имя при постриге.
   Само село -- XVIII века, сохранившаяся в нём церковь -- XIX. Постройка храма -- всегда важнейшее духовное событие для любого населённого пункта. Если с 1770 года здесь стояла деревянная Казанско-Богородицкая церковь, то после пожара 1839 года -- одноимённая каменная (1842-1851 гг.). Она-то и стала спустя полтора века основой для будущего монастыря.
   Храм был построен на средства графини Анны Орловой-Чесменской -- одной из самых ярких личностей I половины XIX века, великой благотворительницы Церкви и подвижницы. Она была дочерью легендарного вельможи Екатерины II Алексея Орлова и -- что не менее важно, духовной дочерью знаменитого архимандрита Фотия (вместе они восстановили практически из руин Новгородский Юрьев монастырь). Кстати, по всей Самарской губернии на средства графини Анны было построено 18 церквей! Всего же богатому семейству Орловых -- потомкам 4-х знаменитых братьев екатерининской эпохи, -- здесь принадлежало 300 тысяч десятин земли.
   Кстати, в том же 1839 г. А. Иванов (автор "Явления Христа народу") написал небольшую картину "Село Винновка", находящуюся сейчас в Русском музее. Копия её хранится в местном монастырском музее. Самарская Лука вообще -- излюбленное место для художников: в соседнем Ширяево Репин писал "Бурлаков"!
   Здесь почти все прибрежные посёлки живописно примостились в амфитеатрах расступающихся гор. Винновка -- не исключение. Древние зелёные холмы обняли её, вздымаясь выше молоденькой колокольни. Монастырь и сам по себе невелик -- а ещё меньше он смотрится на фоне покатых круч. Но чувствуется в нём та сила, что озаряет все эти горы и долы. Наполняет смыслом жизнь здешней земли.
   Думаю, снова и снова в разных уголках мира люди будут поражаться красоте природы, окружающей монастыри. И размышлять, что же в этом первично: монахи выбирали самые живописные места -- или природа преображалась от благодати, "реализовывала себя" в ней, расцветала от неё? Думаю, что, скорее всего, присутствует и то, и другое.
   Винновка и окружающая её Самарская Лука -- особенно яркий пример. Тут и сама местность поразительна, и невидимая благодать -- сильнейшая. Молодой монастырь, примостившийся на коленях древних гор. Есть в этом что-то символическое. Молодо человечество перед древним Божьим миром. Но ведь мир этот всегда только Человека и ждал, только для Человека и был сотворён. Как эта предгорная терраса в Жигулях ждала монастыря. Он наполнил смыслом её существование.
   Что такое высшая Красота: Человек как образ Божий в киоте Божьего мира.
   Когда приезжаешь в древние монастыри, дух захватывает от их величия и намоленности: будто прикасаешься к ризам святого, Богоносного старца. Но и в молодых обителях чувствуется своя непередаваемая атмосфера. Есть в ней что-то от веры новоначального -- только что пришедшего ко Христу человека, в один миг открывшего для себя в жизни всё.
   Бывает благодать старцев -- и благодать новоначальных. Начинать всё с "белого листа" -- есть в этом что-то истинно евангельское. Благая Весть -- всегда новая...
  
   Благовещение прошло 4 дня назад. Стояла Великая Суббота, когда с друзьями из Жигулёвска я впервые приехал к этой святыне.
   Помню ставший явью счастливый сон: простор, приволье, широко душе и -- ничего лишнего. Много Волги и неба. Тишина. Благость. Эта таинственная недосказанность весны, это предощущение лета поразительно сочетаются с духом Пасхи. Природа стоит тихо и самой своей пустотой, без помыслов, чисто молится о будущем. Будущее -- уже в ней. Мы же знаем, что лето наступит, точно так же, как знаем, что Христос воскрес. Да, это даже не назовёшь верой, это -- знание. Но -- знание о невидимом. Пока невидимом.
   Апрельский пейзаж -- прозрачен, эфирен, эфемерен. Как будто мир истончал, и Небо теперь просвечивает во всём. Пасха!.. -- да каким же ещё может быть мир перед этим величайшим Днём.
   Горы вокруг тоже готовились к Пасхе -- стояли, как куличи, местами покрытые снежной глазурью, но большей частью уже тёмные, нарумяненные солнцем.
   Пронзительно синела у их подножия размороженная река. Здесь, ниже Куйбышевской ГЭС, из-за сильного течения льда на ней не осталось и в помине. Удивительный месяц апрель: в нём соседствуют кусочки лета и кусочки зимы. Их сочетание даёт самую поразительную мозаику. Весь мир -- переходный. И главный рубеж -- Пасха.
   Жарко золотился на столике пустого двора, среди оплывающих стенных куличиков, купол открытой беседки над чашей святого источника. Сам -- как половинка скорлупы праздничного яйца.
   Да уж, если здесь так красиво, то каково же встретить Пасху на Афоне!
  
   Есть красота яркая, ослепительная, неправдоподобная, а есть -- неброская, вся построенная на цельности и гармонии. Винновка -- явно второй вариант. Едва ли где-то ещё на просторах страны стилизованное греческое зодчество так соразмерно вписано в русский пейзаж. Все контуры, начертанные природой и архитектурой, удивительно созвучны друг другу. Нет ни кичливой роскоши, ни гигантомании. Даже светло-кремовый цвет зданий напоминает афонский камень... Может, чуть нарушают иллюзию слишком уж современные тёмно-красные кровли -- но в таком чистом месте лично у меня даже это не вызвало чувства дисгармонии. Наверное, сама сила благодати сглаживает восприятие.
   Все новые постройки монастыря, предстоящие пред старым Казанским храмом, представляют монолитный комплекс в форме буквы Б или цифры 6, только "написанной" квадратным шрифтом. На юге они сворачиваются в недоступный для мирян внутренний двор, обрамлённый Троицким и Сергиевским храмами. На севере комплекс приоткрыт в сторону Казанской церкви.
   Из-за того, что корпуса не полностью замкнуты в каре, возникает чувство глубокого и чистого простора, от которого распахивается душа. Может, символично, что монастырь закрыт лишь с запада, "от мира", и раскрыт на восток -- к Богу. Даже про Рождество Христово поётся: "посетил нас Восток свыше". Иногда кажется, что весь монастырский двор -- это храм под открытым небом, а Казанская церковь на востоке -- его престол.
   В центре западного фасада -- гранёная, чуть сужающаяся к куполу 53-метровая колокольня редкой формы -- самое высокое сооружение монастыря. Немного напоминает маяк.
   По углам -- в афонском стиле башенки-пирги с круговыми балкончиками. На крепость совсем не похоже, но с определённых точек ансамбль смотрится как живописный многобашенный замок. Всё просто, гармонично: чувство, что нет ничего лишнего.
   Проём ворот под колокольней -- как рамка картины. "Художник" этих ворот поставил в центре пейзажа белоснежный Казанский храм на фоне сползающего в реку дальнего холма. Всё новое в этом ансамбле как бы предстоит у единственного старинного престола.
   Возрождение церковной жизни в этом месте началось именно с него. В советское время здесь было зернохранилище, потом просто развалины. Самарские художники, регулярно приезжавшие сюда на этюды, стали первыми инициаторами восстановления храма: обратились с письмом в епархию, обещая расписать его в случае возрождения. Обещание своё они выполнили, когда в 2003-2004 гг. началась реставрация (главный автор здешних росписей -- Виктор Чемирзов). В 2007 г. монастырь был учреждён официально. Но ещё несколько лет, до постройки всего ансамбля, Казанский храм был единственным действующим. Недавно открылись ещё Троицкий и Сергиевский.
   Удивительный по единству, по выдержанности греческого стиля молодой ансамбль спроектировал архитектор Юрий Харитонов. Он специально ездил на Афон -- на месте ознакомиться с "образцами" для своего творчества.
   Ну, а духовно монастырь называют любимым детищем Самарского митрополита Сергия. Потенциально он рассчитан на 150 насельников -- хотя сейчас в нём всего 10 монахов и 20 трудников. Но ведь пока что это -- чуть ли не самый молодой монастырь всей Русской Православной Церкви! Если Бог благословит начинания людей, здесь будет главная обитель Самарской митрополии. И не только! Как официально декларируется: "Монастырь задуман митрополитом Сергием как образовательный и просветительский центр не только Самарской губернии, но и всего Поволжья, а, если дело миссионерской работы и далее пойдёт успешно, то и всей России". Дай-то Бог!
   В ту Субботу нам с друзьями довелось побывать только в Сергиевском храме -- остальные были закрыты. А саму Пасху мы встретили в храме Иоанна Кронштадтского в Жигулёвске.
   Более основательное моё знакомство с монастырём произошло ровно 3 месяца спустя -- в день свв. апостолов Петра и Павла. На этот раз, присоединившись после службы к экскурсии, мы побывали во всех трёх храмах, в монастырском музее и на колокольне. А ещё с моим провожатым Никитой, большим любителем карабкаться по горам, слазили вдвоём на ту самую вершину, которую когда-то изобразил Иванов -- с макушки, с высоты птичьего полёта, полюбовались монастырём. Пёстрая июльская круча казалась сплошной огромной клумбой -- только для разведения полевых цветов. Море пижмы, тысячелистника, колокольчиков и клевера взметнулось девятым валом примерно до высоты колокольни: когда озираешься с горы, видишь себя как раз на уровне её креста. Парадно построившийся ансамбль -- весь как на ладони, причём, со стороны главного фасада. На дальнем плане, то ли горизонталью, то ли вертикалью его подпирает светлая водная гладь. Словно многолавый монастырь выходит прямо из Волги и крестным шествием ступает на берег под праздничным фонарём колокольни.
   Да, стоило сюда забраться, чтоб увидеть такой "крестный ход"!
   А уже где-то через час мы созерцали этот же монастырь с колокольни! Вид его отсюда -- необыкновенно облагороженный, чистый: линейная перспектива корпусов и аллей, плавные корабельные очертания восточной части с Казанским храмом на носу. Таким видят его чайки, залетающие с Волги. Особенно красиво место, где тонкий залив ответвляется от основного русла, окаймляя монастырь. Водное мерцание -- по обе стороны от крыш и куполов. Что ни говори, чудное гнездо в речном древе подобрала сама природа для обители -- как будто много веков она ждала здесь её рождения и наконец дождалась.
   Вот ведь удивительно: и у нас, в Казани -- Волга, и в моём любимом Угличе, и здесь... и гораздо ниже по течению, в Волгограде, в Астрахани -- всё та же Волга! Такие разные, даже контрастные и по природе, и по истории регионы -- а все на одной реке! Недаром на Руси была поговорка: "С нашей-то Волги вёрсты долги", -- это когда встречались люди, скажем, из Ярославля и Саратова -- и радовались, что они, оказывается, земляки! Да мы же все на Земле -- земляки. Или земляне...
   А кроме здешней географии есть ещё география духовная. Вот разные монастыри. Что общего между, скажем, древнейшим Ипатьевским в Костроме -- и Винновкой? А все -- от одного корня. На берегу одной Божьей реки -- невидимой, но почти осязаемой.
   Спустились снова во двор. Словно тысячи розовых горошин ровно рассыпались вдоль обочин аллей: какие-то совсем крохотные розы -- гроздьями на расстелившихся по земле стеблях. Спросил, как называются -- оказалось: "почвопокровные". Смотрятся они здесь очень уместно: не море цветов, а как бы тоненькие рамки для идеально гладких газонов.
   Зашли в Сергиевский храм. Внутри он приземистый и длинный, как ларец. По площади -- самый большой в монастыре, а по высоте -- самый маленький. Обычно службы проходят здесь: Троицкий храм -- домовой, монашеский; в Казанском же служат в основном в дни Казанской иконы.
   Специально для экскурсии открыли сейчас Троицкий храм -- самый красивый по интерьеру и самый "древний" по виду: в нём есть даже хоры над западной частью, а паруса высоких сводов держат большой округлый купол. Сплошной ковёр фресок великолепно стилизован под допетровское "стенное письмо". Во всю правую стену -- Крещение Господне, во всю левую -- Крещение Руси при св. князе Владимире. А иконостас здесь мраморный, с изящными резными полуколоннами -- в византийском стиле.
   Казанский храм -- единственный старинный, -- обычно закрыт: его можно посетить либо вот так с экскурсией, либо приехать на праздники в честь Казанской иконы -- 21 июля и 4 ноября. Так что нам повезло.
   Интерьер его высокий, бесстолпный, расписан в величественном стиле, близком к древнерусскому (но в технике не фресок, а финифти). Под сводом по всему периметру записана молитва "Отче наш". И с высот, символизирующих небо, сходит замечательная люстра-хорос в греческом стиле, которая смотрится здесь замечательно уместно.
   Кроме трёх храмов, в обители есть музей, библиотека, гостиница для паломников, конференц-зал для научно-церковных конференций.
   Музей пока небольшой -- помещается всего в двух залах. Да и возраст-то у него младенческий -- открыт в день Казанской иконы Божией Матери, 21 июля 2013 г. Но среди его экспонатов уже есть несколько замечательных. Например, митра св. Патриахра Тихона; Иверская икона Божией Матери (простреленная развлекавшимися безбожниками) работы Журавлёва -- знаменитого иконописца и подвижника предреволюционной эпохи, родившегося безруким и безногим и писавшего кистью, зажатой зубами (!), так что иконы его по праву называли "нерукотворными"; монашеские вериги весом несколько килограммов; многочисленные находки археологов...
   У стен монастыря -- современная, хорошо оборудованная пристань: паломники приезжают в него и по суше, и по воде. Вспоминаю, как я путешествовал на теплоходе ещё в 15-летнем возрасте, в 1991 году, и у нас тоже была "зелёная стоянка" в Винновке. Но монастыря тогда ещё не значилось и в помине. Так -- обычная прибрежная полянка, рядом деревенька -- и всё. Удивительно встретить четверть века спустя прежнее место, но неузнаваемо преобразившееся... Может, это такой маленький символ новой, постсоветской России. После какого же мрака пытается она воскреснуть!
   По преданиям, где-то неподалёку от этого места в 20-е годы была затоплена баржа с десятками арестованных монахинь Самарского Иверского монастыря. Целый сонм новомучениц в одночасье перешёл из церкви земной, воинствующей в Небесную Торжествующую. Благодаря нескольким рассказам и очеркам (Алексея Солоницына, о. Николая Агафонова и других авторов) подвиг этот всё более становится известен далеко за пределами Самарской епархии. В России были уничтожены сотни монастырей -- но всё же такой мученический венец сразу всех сестёр одной обители даже на фоне тех страшных лет выделяется как-то особо: из разряда тех событий, что невозможно забыть или замолчать.
   Отмечены эти места и массовым захоронением расстрелянных участников знаменитого Чапанного восстания 1919 года -- настоящей Крестьянской войны против большевиков, почти не уступавшей тамбовской "Антоновщине"(1). Когда закладывали храмы Винновского монастыря, оказалось что он -- весь на костях!
   Да, едва ли стоит говорить, что у таких мест нет истории. Возникновение новых храмов и монастырей -- это уже история, которая творится на наших глазах. "Второе Крещение Руси", -- так справедливо называют нашу эпоху.
   На обратном пути в нескольких километрах от Винновки мы остановились у руин самого древнего храма на Самарской луке -- Никольского, что в селе Осиновка (1714 года). Он стоял на обочине шоссе, как разбитая дарохранительница. Высокий, изящный... с проломами, широко, как зев, открывающими пустоту. Как ни поразительно, даже в таком виде он был несказанно красив! Замечательный храм-башня в стиле барокко. Один из, вероятно, самых ранних памятников русского барокко в провинции, в сельской глубинке. Но говорят, по степени разрушения он будто бы уже и не подлежит восстановлению. Впрочем... поживём -- увидим! Невозможное человекам возможно Богу!
   И всё-таки церковная жизнь в этих краях возрождается вовсю! Заметно это даже в таком молодом, казалось бы, полностью советском городе, как Жигулёвск. Здесь можно встретить над улицей баннер: "Верь в Бога и твори добро". Здесь почти вся детвора -- все, кому не лень, -- в Пасху и Рождество ходят по квартирам собирать подарки: и ведь приносят домой полные мешки конфет! Нет, они не "колядуют", не "христославят" -- песен хозяевам не поют (современная лень внесла коррективы в древние традиции): просто звонят в дверь и со словами "Христос воскресе", а то и "Здрасьте" протягивают мешок... И по-моему, это прекрасно -- говорю совершенно серьёзно!
   Хорошо, когда Праздник становится частью жизни.
   Как хотелось бы, чтоб такие светлые святые "островки" на территории России когда-нибудь соединились в сплошной континент, полноправно включив в себя Москву, Петербург и все прочие мегаполисы. Есть такая поговорка: "Всё это будет когда-нибудь на Луне". Ну, а если... гордая Земля всё-таки что-нибудь возьмёт да заимствует "от Луны". Жизнь-то -- наша, стало быть, и выбирать нам.
   Как уютно, просто и защищённо чувствуешь себя в этом мирке, границы которого чётко очерчены самой рекой: в единственном месте на всей Волге, где она так изгибается, обнимая нагорье чуть ли не со всех сторон -- по какому такому замыслу Небесного Картографа? Что Он уготовал этой местности? Может, и впрямь, судьбу будущего нового Афона? поволжского Валаама? А может, просто, очертил заповедник Красоты: любуйтесь, люди, Такая Красота имеет особенность лечить душу. Берегите её чистоту, берегите чистоту своей души...
   "Всё, что истинно прекрасно, всегда полно любви и всепрощения", -- как записал Достоевский.
  
   (1). Крупнейшее крестьянское восстание против большевиков, спровоцированное продразвёрсткой и охватившее всё Среднее Поволжье (март -- апрель 1919 г.). Название произошло от чапанов -- зимних армяков, которые носили повстанцы. Участвовало в общей сложности до 100-150 тысяч человек, вооружённых чем попало. Был даже создан штаб в Ставрополе (ныне Тольятти). Красная армия под командованием Фрунзе взяла штурмом Ставрополь, а в дальнейшем раздавила очаги восстания по частям. Сам Фрунзе в докладе Ленину рапортовал об успехах карателей: то одно, то другое село "сожжено совершенно" (тактика, которую, как известно, позже применяли нацисты в борьбе с партизанами).
  
  
  
  
   Троицкий Белопесоцкий монастырь (г. Ступино)
  
   Немало знаменитых монастырей воздвиглось на берегах Оки и в ближайших окрестностях приокских городов. Множеством обителей украсились за века Рязань и Муром, Коломна и Серпухов...
   Подмосковный индустриальный городок Ступино, основанный в 1938 г., древним уж никак не назовёшь. Но в одном он схож с соседними Коломной и Серпуховым: в его окрестностях тоже стоит великая обитель земли Русской - Троицкая Белопесоцкая. Разумеется, она древнее города на несколько веков. Первое упоминание о ней относится к 16 ноября 1498 г. (дарственная грамота Ивана III хану Мухаммед-Эмину, в то время вассалу Москвы, на Каширу, Серпухов и окрестности). Основателем её и первым игуменом стал местночтимый святой преп. Владимир Белопесоцкий - пришедший сюда из новгородского Варлаамо-Хутынского монастыря. А "предоснование" обители предание относит к эпохе преп. Сергия Радонежского. Игумен Земли Русской по дороге из Серпухова в Каширу проходил через Белые Пески. Место это, уже тогда отмеченное невидимой благодатью, полюбилось ему, он пророчески изрёк: "Быть тут монастырю", - и водрузил Святой Крест. До сих пор в окрестностях бьют два ключа, которые в народе называют Сергиевскими. Обитель стала Троицкой, а её второй по значимости, трапезный храм - Сергиевским. В XVI веке здесь, на важном рубеже, прикрывавшем подступы к Москве, вырос великолепный каменный кремль - монастырь-крепость. Только за первое столетие его существования крымские татары нападали на эти места около 20 раз! Но... "так велика была благодать святого места, столь неодолимым было небесное заступничество Преподобного Сергия, что монастырь ни разу не был сдан врагу, ни разу не удалось татарам прорваться на его территорию. С пробитыми, почерневшими стенами, полуразрушенными башнями, но с сияющими крестами, вознесёнными над храмами, стоял он над Окой, и оглашались окрестности звоном его колоколов, даруя русским людям веру и надежду"(1).
   Ярким событием в истории монастыря стало участие пятидесяти иноков в походе на Казань в 1552 г. Разумеется, оружием их были молитвы. Они морально укрепляли и духовно окормляли огромное войско (подобно монахам и священникам из Троице-Сергиева и некоторых других монастырей Руси). Белопесоцкий игумен, отслужив молебен, благословил царских воевод, каширское ополчение и вручил две хоругви с изображением Николая Чудотворца.
   Духовно-ратная роль этого места, спустя века, неожиданно проявилась... в 1941 г., когда о монастыре напоминали лишь стены, а последние иноки уж 23 года как были расстреляны у Святых врат своей обители.
   29 ноября 1941 г. (16-го по старому стилю), в день, который условно считается днём рождения обители, 1-й гвардейский корпус генерала П. А. Белова остановил здесь прежде непобедимые танковые части Гудериана, а неделей позже отбросил их. Непосредственно за стенами монастыря размещался дивизион "Катюш"... Священный Белопесоцкий рубеж вновь оказался неприступным. Срыв попытки вермахта фланговым ударом с юга, от Оки, окружить Москву, стал важной вехой в переломе Московской битвы.
   В 1993 г. монастырь, все века до революции бывший мужским, возродился уже как женский.
   Как-то давно в антологии "Русские монастыри" меня поразила фотография: белая твердыня под яркими крестами и куполами, светясь, отражалась в водах Оки, чем-то напоминая Макарьевский монастырь на Волге... Что-то белое-белое, невыразимое, коснулось тогда души, и я уже не мог забыть эту облачно-нежную обитель.
   Много лет спустя мне довелось в ней побывать - правда, зимой. Белое имя, белый монастырь, безбрежно-белый пейзаж... всё было белым-бело! Шли святки, наступал Старый Новый Год - праздновалось Обрезание Господне и Васильев день. Я впервые увидел обитель за считанные минуты до наступления сумерек. Она стояла под серым небом - совсем небольшая, вовсе не такая, как казалась на фотографии! - но от этого ничуть не менее притягательная, сразу умиротворяющая душу благословением своих куполов. Словно это не луковки и башенки, а персты Божии, воздетые над подходящим путником. Я шёл к воротам один - место было тихое, безлюдное, изъятое, безмолвно-благодатное. Сейчас на него спустится ночное покрывало, а внутри - Божьи свечки... И какой можно придумать лучший символ праздничной святочной Тайны, чем эти безвидно видные душе свечки!
   Напоминала о Рождестве хоть и не наряженная, зато заснеженная, разлапистая ёлка недалеко от входа. Вынырнула из-за неё сначала маленькая надвратная колокольня, потом - игрушечное пятиглавие Троицкого собора. Невысокая, но, говоря детским языком, всамделишне-крепостная стена озирала сугробы своими бойницами (когда-то, по описи XVII века, на ней стояли 11 пушек и 20 пищалей). Справа круглилась угловая башня. Слева, за другим углом, угадывался полого уходящий вниз склон, а уж там, далеко-далеко, за Окой, зажигались мелкой россыпью огоньки Каширы (от неё до Ступино всего 9 километров, и обитель лежит даже ближе к ней, но по официальному адресу относится всё же к Ступино). Когда-то Кашира стояла на здешнем, левом берегу - лишь после Смутного времени, в 1620 г., была перенесена на противоположный, где и живёт вот уже почти 4 века. А монастырь - возникший верстах в пяти от Каширы прежней, исчезнвушей, - остался.
   От бед Смутного времени он на несколько лет запустел. Поэтому в нынешнем виде и стены его, и Троицкий собор относятся к XVII веку. От "досмутной" эпохи осталась лишь Никольская церковь с килевидными фасадами в новгородско-псковском стиле, с прекрасно сохранившимся круговым гульбищем - редчайший пример навратной церкви XVI века, полностью опоясанной галереей. К сожалению, в конце XVIII в. церковь эту надстроили колокольней. За исключением купола, они почти не изменилась, но зрительно как будто потерялась под ярусом звона.
   Издали посмотришь - простая колоколенка, которой едва исполнилось века два, вблизи - такая древность, какую редко встретишь в приокских городах! Разоряли их так много, что ни в одном не уцелело храма старше XVI века.
   Вхожу в арку ворот - навстречу алтарю Троицкого собора. Это именно - собирающий центр маленького монастыря. Воистину, как поётся в кондаке праздника Св. Троицы: "Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний, егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа". Да, подлинный собор, наверное, и должен быть посвящён Святой Троице.
   На фотографиях, сделанных ещё несколько лет назад, храм этот - белоснежный, с тёмными главами. Но совсем недавно он - расцвёл. Весь он сейчас будто разрисован цветными карандашами и мелками. Все выступающие грани его ликующе "поют цветочную песнь".
   Почему-то он кажется необычайно радужным - хотя наличники и "ширинки" расписаны всего-то двумя красками - бордово-красной и тёмно-жёлтой, по белому фону стен. Вот и всё - но создаётся оптическая иллюзия необыкновенного многоцветья... почти как у храма Василия Блаженного! Посреди снежного пейзажа это как-то особенно радует глаз.
   Чем-то он неуловимо напоминает по духу Саввино-Сторожевский монастырь, который мне тоже довелось видеть лишь зимой. И - муромские монастыри напоминает: той же эпохи, с такими же лёгкими, причастными небу репчатыми главками.
   Все пропорции его - как-то особенно тонки, изящны и "певучи": XVII век в русском зодчестве не спутаешь ни с каким другим! Тонкими выпуклыми гранями лучатся барабаны, прорастают крестами "живые" купола. Всё тянется к небу - но плавно и естественно, как молитва: без страстных, готических рывков. Вверху - закомары, внизу - арки галереи. И те, и другие - как рамки невидимых икон. Придёт день, когда станет видно невидимое. "В тот день вы не спросите Меня ни о чём" (Ин. 16, 23).
   Все остальные храмы сосредоточены в юго-восточном углу монастыря - тут сложился своеобразный маленький дворик, центром которого стала могила преп. Владимира Белопесоцкого. С севера дворик замкнут Троицким собором, с востока - колокольней с надвратным Никольским храмом, с юга - жилыми корпусами и двумя маленькими церковками начала XIX века: Иоанна Предтечи и Сергия Радонежского. Последняя, впрочем, построена на сохранившихся подвалах трапезной XVI века. По "волнам" активного строительства можно судить о периодах наибольшего расцвета монастыря - это XVI век, когда он играл роль могучей крепости на Оке; конец XVII века, когда на средства коломенских архиереев возводится нынешний Троицкий собор и стены и - начало XIX, когда обитель вновь обрела самостоятельность после того, как весь XVIII век была приписана то к Троице-Сергиевой лавре, то к Коломенскому архиерейскому дому. В духовном плане, "золотым" для обители остался всё же начальный период её существования - эпоха преп. Владимира и известного старца Феодосия Ковери (I пол. XVI в.).
   А вот как раз могила преп. Владимира.
   Белый от инея, пушистый деревянный крест и такой же белый заиндевелый надгробный камень. Над ними - навес в форме беседки. Это - главная святыня Белопесоцкого монастыря.
   В двух шагах от могилы - крыльцо Сергиевского храма. Столбики его необыкновенно красочно увиты нарисованными виноградными лозами с тёмно-зелёными, будто как живыми листьями - над снегом! - и сочно-лиловыми ягодами. Видно, что расписано всё в наше время - но так к месту и так тонко-нежно, что крылечко смотрится как уголок райского сада. Горят протянутые меж столпов гирлянды. Переливаются на листиках винограда и на снегу их мягкие разноцветные блики. Уже почти совсем смерклось, и в серо-сиреневых сумерках это - единственное место в монастыре, манящее к себе тихим светом. Мелькает под ногами пушистая рыжая кошка. Святки... Новолетие... Входишь в маленькую церковь, как в рождественский вертеп.
   Монастырская лавка в притворе полна праздничных сувениров. Очень много фотографий и самой обители, и церквей соседней Каширы - на память паломникам. Сразу видно, что монастырь любим своими насельницами. Вот чудные предметы сестринских рукоделий: крошечные настольные вертепы (каждый поместится на ладони), пасхальные наборы - с золотистыми цыплятами, рождественские со смешными барашками размером с мышек.. Вот подарочные конфеты для детей - четыре конфетки завязаны в одну общую, большую и очень красивую. Всё - праздничное, всё - любовно сделанное.
   Монастырь хранит традиции гостеприимства. Заповедь преп. Сергия Радонежского, который недаром говорил о своей обители: "никто не уйдёт из места сего неутешённым". А здесь, на Белых Песках - "отрасль его корени".
   Больше всего запомнилось, как на вечерней службе после помазания раздавали освящённые хлебы, пропитанные вином и елеем. Обычно в больших, многолюдных приходах каждому достаётся по одному крошечному кусочку. Здесь на службе стояло всего несколько человек, и после того, как традиционно каждый получил по одному (большому) куску, стали щедро раздавать по второму-третьему разу - ещё и уговаривать и... лично я получил пять кусков. Были они необыкновенно, благодатно вкусные.
   * * *
   На следующий день я побывал в Кашире. Можно сказать, открыл для себя новое любимое место.
   Маленькая, старинная Кашира - город церквей. Ещё издали, из-за Оки, хорошо видны своеобразные сдвоенные силуэты: тонкая башенка повыше, рядом толстая пониже... и опять - башенка пониже, башенка повыше... Храмы и колокольни маяками вознеслись над низенькой застройкой. Особенно головокружительно-высоко взметнулась 5-ярусная колокольня Введенской церкви - начала XIX в., ещё и надстроенная полстолетия спустя "скворешником" с часами и макушкой-шпилем. Высока и сама церковь - ярко-синий фонарик над всем городом. Заповедный сосуд, хранящий воду с неба. А Успенский собор(2) - золотой. Стены его - под цвет куполов, и оттого кажется, что весь он светится, как дарохранительница в алтаре, на которую упал луч. Особенно поразительным был момент в тот переменчиво-облачный день, когда однажды от полыньи в небе точно вспыхнул именно собор, а всё вокруг осталось пасмурным. "Город золотой", как в видении Иоанна Богослова, сойдя с небес, светился... над белоснежной землёй.
   Высоченная ель у входа заменила разрушенную в советское время колокольню Вознесенской церкви - такой же изящной и лазурной, как соседняя Введенская. Краснокирпичная, обкрошенная, израненная стояла церковь Николы Ратного посреди гаражей - но и в ней уже совершались службы. Все церкви были действующие, во всех поминали сегодня святителя Василия Великого, во всех молились о даровании благодати Божией на наступившее Новолетие. Везде мерцали как-то особенно любовно украшенные ёлочки (будто бы нигде таких красивых, как здесь, не видел! так в тот день показалось) и радовали глаз осенённые мохнатыми ветками рождественские вертепы. Благодать зримо вернулась в тихий малолюдный городок, ещё недавно представлявший собой - в церковном смысле, - типичную советскую разруху и запустение. Когда-то в молодости здесь пару лет работала моя мама...
   * * *
   Вернувшись через несколько часов в Белопесоцкий, я успел перед вечерней обойти его окрестности, благо, снега в полях в ту зиму лежало совсем мало. По невысокому склону я спустился от Святых врат на юг, к замёрзшему озеру-старице, над которым космато клубились живописные ивы. Сойдя на лёд, оглянулся и - замер перед открывшейся панорамой.
   С этой стороны обитель предстала многоглавой: шлемы, луковки, полукруглые кровли. И стены - не белы, а разноцветны. Розовато-оранжевый Сергиевский храм, жёлтый Иоанно-Предтеченский, в одну линию с красно-белыми от облупленных кирпичей старыми корпусами, образуют какой-то радужный терем над белым склоном.
   Фигурные башенки такой густой порослью вздымаются вверх, что просветы серовато-сиреневого неба меж ними тоже кажутся башенками, только перевёрнутыми. Два вдетых друг в друга силуэта в наступающих сумерках - как сталактиты и сталагмиты.
   Именно этой стороной обитель обращена в сторону Оки и Каширы. Только до Оки отсюда - далеко. Оказалось, монастырь стоит вовсе не на её берегу, как я думал, а лишь на краю поймы. Заливные луга от его стен до русла расстилаются на километр, если не больше. Та фотография почти плывущей, белоснежной, как льдина, обители, отражённой в широком зеркале, была сделана во время весеннего разлива. Ока каждый год так разливается - вода почти всегда доходит до южной стены обители и возле неё покорно останавливается. Узенькое пойменное озерцо, похожее на речку, напоминает об этом. Белеет лёд, стоят над ним голые ивы. Выше - склон и купола. Сквозят меж серых веток. Вокруг - глухая-глухая, безбрежная зимняя тишина. Тишь самой середины января, самого полюса меж осенью и весной. Все звуки канули в белую подушку. Вся суета остановилась, и время не течёт - и только вечная обитель под вечным небом неподвижно стоит над снежным разливом. Теплятся, как свечечки, маленькие окошки. В омоленном мире жить хорошо! Господи... благослови венец лета благости Твоей(3).
  
   (1). Из путеводителя по монастырю.
   (2). Наверное, Промысел Божий привёл меня в Каширу (вообще-то я в тот день собирался в Коломну - да уж больно неудобным оказалось расписание!). В каширском Успенском соборе я узнал о прославлении на местном уровне преподобномученика Серафима (Щелокова), расстрелянного в 1937 г. - напечатан даже акафист ему. В 1934-37 гг. он был последним настоятелем этого собора в сане архимандрита. Но значительно большая часть его жизни прошла в Седимозерной пустыни под Казанью (1917 - 1929 гг., до самого закрытия обители), а до этого - в Спасо-Елеазаровом монастыре под Псковом. Он был духовным чадом преп. Гавриила Седмиозерного (ещё в период пребывания того в Елеазаровском монастыре в 1908 - 1915 гг.) и преп. Александра Седимозерного и Санаксарского. Получается, преп. Серафим - уже третий прославленный во святых подвижник Седмиозерной пустыни... о чём прежде братия этой пустыни не слышала (не о нём самом, а о факте его прославления).
   (3). Из молитвы на церковное Новолетие.
  
  
   Благовещенский Киржачский монастырь
  
   Десятки знаменитых монастырей на просторах Руси основали ученики преп. Сергия Радонежского, но лишь с одним (кроме Троицкой лавры, конечно) связан заметный период жизни самого св. Сергия. Это Киржачская обитель в глухом углу Владимирщины, в 125 км к западу от Владимира. Сейчас ближайший к Киржачу крупный транспортный узел - Александров, до него - километров 40.
   Название монастырю и городку дала лесная речка, впадающая в Клязьму. Сюда в 1358 г. (по другим данным - в 1360 г.), временно оставив настоятельство в Троицкой обители, переселился св. Сергий. Конечно, это была не банальная обида на брата Стефана, как кажется тем, кто видит во житии лишь внешние события, а глубочайший и осмысленный духовный шаг.
   Вот как пишет об этом митрополит Владимир (Иким) в своём замечательном "Слове о преподобном Сергии":
   "Это походило на бегство. Святой Сергий мог и имел право властно смирить недовольных, в их числе и иноку Стефану указать надлежащее место. Он мог отстаивать своё дело, свой Троицкий монастырь - силой закона. Но он словно бы продлил детское послушание: удалился от гнева старшего брата.
   Однако как же мог Радонежский игумен оставить всех своих детей-иноков? Как могло без него сбыться видение о птицах, сулившее славу обители Святой Троицы? Неужели преподобный Сергий попросту воспользовался случаем, чтобы сбросить всегда тяготивший его груз настоятельства - со всеми заботами и суетной честью? Неужто оставлял он души монастырской братии на произвол судьбы? Нет, дело, вверенное ему по Божией воле, предавал он той же благой и всемогущей воле. Духоносный Сергий удалялся от зла, чтобы сотворилось благо.
   Обитель была больна изнутри - скрытым недовольством, потаённым раздором. Внешние строгости и наказания могли только загнать болезнь глубже, но не уврачевать её. Преподобный Сергий оставил иноков одних, и их душам предстояло вкусить горькое лекарство сиротства. Они должны были собственным разумом, свободной волей, своей вразумленной любовью сами вернуться к духоносному авве. Лишь так они могли научиться не ропотом, а благодарностью встречать его отеческие веления. Общее житие обители Пресвятой Троицы должно было явиться следствием не внешнего подчинения власти, а внутреннего единства любви.
   Святой Сергий отыскал для себя новую глушь, потаённое место на реке Киржач. Там словно бы повторилась история Маковицы. Вскоре узналось, куда удалился великий авва. Один за другим самые верные и любящие, самые стойкие в подвигах духовные дети его покидали Троицкий монастырь и спешили на Киржач. И снова Преподобный Сергий, с любовью принимая каждого, работал на них, как купленный раб, - расчищал лес, строил келлии. На Киржаче являлся новый остров благодати - созидалась новая обитель.
   В то же время монастырь на Маковице приходил в упадок. Стефан сразу понял, что он натворил. Фальшивое самолюбие ещё не позволяло ему бежать за младшим братом, кланяться тому в ноги, каяться, но игуменства в Троицкой обители Стефан не принял. Он тоже ушёл - опять в Москву, в монастырь Богоявления, где затворился в келии: медленно созревая в смирении, в готовности к покаянию.
   Осиротевшая, обезглавленная Троицкая обитель словно бы умирала. Лучшие, сильнейшие ушли на Киржач к своему авве. Оставались те, которые не в силах были расстаться с обжитыми келиями. Остались и бывшие недовольные. Теперь они вволю могли наслаждаться особножительством: ковыряться на своих огородах, баловаться травяным чайком в собственных избушках. Но чем дольше продолжалось это, тем чаще вдруг опускались у них руки в этих особных занятиях и горьким казалось заманчивое лакомство на особицу. Разрушалось монастырское хозяйство, но это было ещё полбеды. Несравненно хуже было то, что не шла молитва, как бы затворились перед ними небеса, обессмысливалась жизнь иноческая. Братия всё яснее понимали, почему это происходит. Долго, целых два года длилось это искушение, пока в каждом окончательно не вызрела невыносимая тоска - тоска разлуки с духовным отцом. Тогда наконец эти овцы без пастыря пошли к святому митрополиту Алексию со слезницей: пусть вернёт им авву Сергия - не можем долее терпеть такого лишения.
   Митрополит всея Руси снизошёл к мольбам Троицкой братии. Он отправил к преподобному Сергию гонцов с повелением: поставить кого-нибудь из духовно зрелых учеников настоятелем Киржачского монастыря, а самому немедленно возвращаться в монастырь Святой Троицы, дабы братия не скорбела о разлучении с ним. Преподобный Сергий отвечал: "Так от меня скажите владыке митрополиту: всё из твоих уст приемлю с радостью, как бы из уст Христовых, и ни в чём тебя не преслушаю".
   Повинуясь слову святительскому, Радонежский игумен возвращался в родную обитель Пресвятой Троицы. Но не "пусто место" оставлял он за собой, а ветвь насаждаемого им на Руси великого древа святости - Благовещенский Киржачский монастырь. Посвящённый аввой Сергием в настоятели на Киржаче преподобный Роман - первый из бесчисленного множества птенцов гнезда Сергиева, которые, окрылившись, сами понесли Свет Христов во все концы Русской земли.
   Без аввы Сергия его Троицкая обитель казалась умирающей, но на самом деле это отмирали грехи непослушания, стяжательства, разобщения. С возвращением духоносного наставника монастырь воскрес для светлого единства, величия, духовной гармонии. Преподобный Епифаний Премудрый пишет о возвращении святого Сергия к исстрадавшейся братии: "Умилительно было видеть, как одни со слезами радости, другие со слезами раскаяния, ученики бросились к ногам святого старца: одни целовали его руки, другие - ноги, третьи - самую одежду его; иные, как малые дети, забегали вперёд, чтобы полюбоваться на своего желанного авву, и крестились от радости; со всех сторон слышались возглашения: Слава Тебе Боже, обо всех промышляющий! Слава Тебе, Господи, что сподобил нас, осиротевших было, вновь увидеть нашего отца!"
   Потом пришёл из Москвы Стефан: с изнурённым лицом, в ветхой одежде, с сокрушённым и смирившимся сердцем. Мы не знаем, что произошло между двумя братьями - старшим по возрасту и старшим по духу. Нам неведомо, какими слезами оплакал и в каких словах Стефан исповедовал свою вину перед аввой Сергием. Или, может быть, этим двоим и не нужно было слов? Ведомо только, что великая душа Стефана воспряла из временного помрачения, и его светильник смиренно воссиял среди других светочей Троице-Сергиевой обители. Недаром один из иноков-прозорливцев увидел однажды Ангела Божия, сослужащего трём священникам: преподобному авве Сергию, Стефану и его сыну Феодору - то была святая семья. Склонившись перед величием младшего брата, преподобный Стефан Радонежский впоследствии с умилением вспоминал, как ещё в детстве возливал ему воду на руки, и его воспоминаниям мы обязаны тем, что стали известны подробности дивного детства святого Сергия-Варфоломея.
   Уход Радонежского игумена на Киржач словно бы погрузил во мрак Троицкую обитель, чтобы тем прекраснее и радостнее сиял её рассвет. Горе разлуки с духовным отцом стёрло в сердцах братии мелочные пристрастия; противление сменилось радостным послушанием святому авве. Очистившись в искушении, истинным сделалось их общее житие, в одну душу и одно сердце сплотилось вокруг Преподобного Сергия братство Троицкое, чтобы всей разобщённой Руси явить образ великого единства. Только из такого, свободой дышащего и любовью скреплённого гнезда могли явиться дивные птенцы - просветители Русской земли, предвосхищённые в видении о птицах. Не силой и властью, а красотой смирения и кротости покорил авва Сергий братию обители, созидаемой им во имя Божественной Вселюбящей Троицы. Его монастырь утвердился, сделался единой семьёй братьев во Христе, и тогда уже Радонежский игумен яко солнце отечеству восиял еси".
  
   * * *
   Сергий Радонежский - один из самых "родных" мне святых! Даже от мысли о нём на сердце уже становится теплее. Я давно мечтаю по возможности побывать во всех местах, связанных с земной жизнью св. Сергия. Но так получается, что "бывание" это складывается из разных поездок. Бог устраивает, что посетишь, как бы между прочим, то Варницы под Ростовом - земную родину великого Угодника, то Хотьково, где упокоились его родители, то Радонеж, в самом названии которого серебряным колокольчиком звенит радость... Давно уже я собирался в Киржач - одно из самых сергиевских мест, вот наконец в августе 2009 г. исполнилось и это желание.
   Я ехал из Александрова... и на каждом метре пути, любуясь в окно, чувствовал, что проезжаю особенные места, что всё это - дар... что всё это - неповторимо. Кажется, что таких лесов нигде больше нет... хотя, вроде бы, самые обычные леса. Отчего же наплывают на душу воспоминания - "то, что было не со мной, помню..." Несомненно, это чувство особого присутствия преподобного Сергия, о котором напоминают даже солнце и воздух, словно и они здесь - другие. Им вымоленные. Его молитвой очищенные. Здесь - вечно знакомая и вечно близкая страна святого Сергия. Его Русь.
   Дух преп. Сергия - дух самой небывалой и самой реальной Руси: той, которой не было - как не бывает в природе "идеального газа", "идеальной жидкости"... но в нём она была и есть.
   Наконец возник сам городок - вырос как-то неожиданно из полей и лесов, приветливо обнял кругозор своими домиками. Есть великие монастыри, давшие начало целым городам. Так Сергиев Посад образовался при Лавре, Воскресенск (Истра) - при Новом Иерусалиме, Кириллов - при Кирилло-Белозерском монастыре, Макарьев - при Макарьевском Унженском. Из этого же ряда самых почитаемых монастырей Руси, у стен которых осели на постоянное жительство тысячи людей - Благовещенский Киржачский. Сначала появилась обитель, потом - город под её благодатной защитой.
   Две колокольни монастыря до сих пор возвышаются над всем 25-тысячным городком. Издали можно подумать, что они очень высоки - и наверное, сам монастырь огромный? На самом деле, высока - гора, на которой они стоят.
   К этой горе от автостанции мне предстояло идти ещё минут 15-20. Перешёл реку, на одном берегу которой клубились ивы, на другом - желтели поля. Словно она специально такая. Объединила две ипостаси русского пейзажа. И ещё церковку над зелёным склоном будто Левитан сюда вписал. Но это - приходская церковь, а монастырь подальше.
   Улица идёт, идёт, обитель пока не видна... Вот вновь мелькнула колокольня, виденная ещё из автобуса. Вот живописные многоарочные торговые ряды - обычная для старорусского городка картина. А уж за торговыми рядами - монастырь.
   Вот и врата. Вижу величественное видение двух высоких церквей, над которыми зависло облако... жемчужное от вставшего за ним послеполуденного солнца.
   Есть какая-то непостижимая связь между небом и крестами. "Естественны на небе купола, как облака естественны на небе"(1).
   Облако и два купола - и звезда по имени Солнце. На секунду показалось, что обе церкви - не каменные здания, а тени чего-то там, Наверху.
   Шатёр - будто это от повисшего в воздухе купола, расширяясь к земле, падает тень. А сам купол - высоко-высоко, в сиреневато-хрустальном облаке. Киржач - что-то тонкое-тонкое, нежное-нежное, будто из хрустального света отлитое. И - Богородичное: Благой Вести причастное... А ведь это, пожалуй, самый знаменитый из всех Благовещенских монастырей Руси! Киржач и Благовещение - неразделимы как Новгород и София, как Сергиев Посад и Троица.
   Благовещенский собор, увенчанный горкой кокошников, очень похож на современные ему Успенский собор Княгинина монастыря во Владимире и Троицкий собор Успенского монастыря в Александрове. Все три - рубежа XV - XVI веков, все три украшают древнюю землю Владимирскую(2).
   Пристроенная к собору с востока Спасская церковь "иже под колоколы" (со звонницей над крышей) - не менее чудный памятник, только совсем другого стиля и другой эпохи: XVII столетия - века "узорочья", века шатров. Это - церковь-башня, каменный цветок, взошедший в небеса. Я встречал похожие колокольни, но никогда и нигде не встречал похожей церкви!.. Это не только храм-звонница, но ещё и храм-усыпальница. В 1656 г. её возвёл на свои средства Иван Андреевич Милославский - видный государственный деятель эпохи Алексея Михайловича, родственник его первой жены. Все пять его детей умерли во младенчестве... Сам он скончался спустя 7 лет после постройки храма. Всего в этой церкви упокоилось 15 представителей знаменитого рода Милославских.
   Слившиеся, воедино спаянные галереей, собор и церковь смотрятся вместе как сказочный бело-золотой корабль. По правому борту от него - развалины большого Всехсвятского храма 1866 г. с высокой колокольней, у которой пока отделана и побелена лишь самая верхушка. Словно это - гора и на верхушке её лежит снег. По левому борту - ласковая зелёная лужайка с клумбой и крестом на месте снесённого до основания древнего Сергиевского храма, а сразу же за ней - головокружительный обрыв.
  
   Место какое-то судьбоносное. Даже река здесь - переламывается. Как жизненный путь. Будто нарисован над обрывом раскидистый дуб - поверх дальнего пейзажа. Листья его - больше, чем некоторые перелески, а извилистые ветки сравнимы с размерами столь же извилистого Киржача внизу.
   То ли дуб держит на ветках этот пейзаж, то ли - пейзаж его.
   Иногда на подходе к таким обрывам кажется, будто там, впереди, какой-то широкий экран, на котором тебе показывают безбрежные дали. Самого-то обрыва ещё не видишь, пока не подошёл к краю... только созерцаешь игрушечно-маленькие леса: кажется, руку протяни - и дотронешься... именно как до экрана. И почему-то всегда светятся эти необъятно-крошечные дали: дивно, матово светятся... изнутри? Словно всё мироздание только из света и состоит... как на иконах!
   Подходишь к самой кромке, и только тут вертикаль превращается в горизонталь: теперь-то земля - у тебя под ногами, далеко внизу. Пейзажи по-прежнему мерцают дивными переливами света: золотятся, зеленеют, голубеют. Облака тёмных лесов в светлом небе полей кружат голову, манят, зовут. Зелень их меняет цвет и кажется какой-то морской, голубоватой: "Отражается небо в лесу, как в воде...". Серебрится воздух над рекой. Здесь чувствуешь его объёмность, густоту. Он могуч, как океан. И он - светоносен.
   И опять думаешь: как схожи все сергиевские места! Как похож Радонеж - где такой же склон за церковью, и так же вьётся далеко внизу маленькая речка... и так же убегают в прозрачную дымку луга и обрамляющие их леса - зелёное море с бухтами и полуостровами. Здесь тоже есть св. источник - только не у подножия, как в Радонеже, а посередине склона, на уступе, к которому сбегает аккуратная лесенка. Над источником - белая часовня. Купол её словно плывёт над всеми этими неоглядными просторами. Киржачское море - безбрежная пучина света, воздуха и зелени, - несёт его.
   Природа всегда преображается от молитв святых.
   Природа - как зеркало... кажется, здесь она до сих пор отражает преподобных Сергия и Романа.
   Предание гласит, что св. Сергий изначально пришёл сюда с Маковца не один, а вдвоём с самым преданным учеником Романом, который, конечно, не мог оставить любимого авву. На его попечение Преподобный и оставил новую обитель, когда вернулся в свой Троицкий монастырь. Очень мало знаем мы о жизни св. Романа. Знаем только, что настоятельствовал он здесь треть века - и ушёл в жизнь иную вместе со св. Сергием, в 1392 г. Видимо, иначе и быть не могло. Св. Роман - воплощённое Смирение. Второе "я" преподобного Сергия. Вместе - на Киржач и вместе - в Царство Небесное.
   Мощи св. Романа находятся в маленьком храме, носящем его имя - в нижнем приделе под Благовещенским собором. Лежавшие несколько веков под спудом, они были обретены и переложены в раку в ноябре 1997 г. Сейчас это - главная святыня обители. Женской обители - потому что в 1995 г. разорённый Киржачский монастырь, некогда мужской, был возрождён как женский. И у него даже есть своя новейшая история - история тех молитвенниц и подвижниц, что уже сподобились упокоиться в этой святой земле. Из современной книги к 650-летию монастыря, написанной самими сёстрами:
   "Не без промысла Божиего первый белый крестик на монастырском кладбище был установлен над могилкой монахини Анны (Жирновой) (1927 - 1998). Она жила в Сергиевом Посаде. После открытия в 1946 г. Троице-Сергиевой лавры долгое время пела в Лаврском хоре. Достигнув пенсионного возраста, Александра Андреевна (так звали мать Анну в миру) стала трудиться в качестве экономиста в Даниловом монастыре, Оптиной пустыни, в каждом из которых первым наместником был назначен архимандрит Евлогий (Смирнов), на сегодня правящий архиерей Владимирской епархии. Мать Анна страдала онкологическим заболеванием, но неизменно на её лице была приветливая улыбка. Особым качеством матери Анны были её жизнерадостность и сердечное гостеприимство, она с готовностью всегда принимала паломников, приезжавших помолиться преподобному Сергию. Сёстры нашей обители во время паломничества в Троице-Сергиеву Лавру также находили приют в её доме. По благословению Владыки Евлогия, мать Анна обрела свой вечный приют на монастырском кладбище, как и желало того её сердце.
   Схимонахиня Гавриила (Саенко) (1913 - 2004) - приняла монашеский постриг в советский период в стенах Троице-Сергиевой Лавры, трудилась там же после выхода на пенсию в течение 20 лет, к нам в обитель поступила уже почти ослепшая. Трудно ей было мириться со слепотой, но мать Гавриила не уставала укорять себя и принимать болезнь, как испытание её веры и покорности воле Божией. Она была исполнена живой любви к ближним, ночи напролёт перебирала чётки, поминая в своих молитвах всех, кто был дорог её сердцу.
   Монахиня Алексия (Краснова) (1912 - 2001) - жительница г. Киржача, живя в миру, вела монашеский образ жизни, была очень почитаема многими киржачанами за рассудительность и благочестивую жизнь. Монашеский постриг приняла в нашей обители. Игумен, принимавший её исповедь перед постригом, отметил, что редко встретишь подобную детскую чистоту души. Александре Яковлевне (так звали мать Алексию в миру) было тогда 88 лет. Своей жизнью являла мать Алексия глубочайшее смирение и благоговейную благодарность Богу и людям. Никогда мы не слышали из её уст слов ропота или жалобы, лишь только: "Не умею Бога благодарить за все те милости, которые я от Него получила".
   Монахиня Надежда (Бородинова) (1917 - 2006) - поступила в монастырь в дни испытаний, посланных ей Богом. Она не могла двигаться, так как перенесла операцию после двойного перелома шейки бедра. Мать Надежда была духовным чадом ныне прославленного Церковью схиигумена Кукши Одесского. Была очень строгой ко всем сёстрам, но, прежде всего, мать Надежда была очень строга к себе. Вы можете себе представить человека 85 лет, который, перенеся тяжёлую операцию, сознательно, ради Господа, ничего не вкушает и не пьёт первую и последнюю недели Великого Поста? Это наша мать Надежда. Её поддерживали и утешали только Святое Причастие, богослужение и молитва. Как только она смогла хоть немного передвигаться, её первым и постоянным желанием было посещение храма и богослужения. За 2 месяца до кончины монахини Надежды Бог снова посетил её: ночью она упала, сломав ключицу и шейку бедра на здоровой ноге. Перед этим событием она размышляла о том, как страдали и терпели святые мученики и о том, как хорошо было бы пострадать ради Господа. В своей предсмертной болезни мать Надежда испытывала невероятные мучения, но никогда не роптала, а молитва пребывала с ней даже во сне".
  
   * * *
   Довелось мне побывать на монастырской службе - праздничной, престольной. Был вечер 13 августа, завтра - Происхождение Честных Древ Креста Господня: "Первый Спас"(3). Именно этому празднику посвящён Спасский храм XVII века. Обходишь по галерее Благовещенский собор и оказываешься у древнего резного портала - когда-то наружного. Это и есть вход в Спасскую церковь.
   Богослужения здесь вообще длинные, уставные. Нередки и ночные службы - по большим праздникам и даже... в гражданский Новый год (день св. мученика Вонифатия). После службы обычно бывают крестные ходы вокруг монастырского двора. К сожалению, после той вечерней службы мне не довелось на него остаться - многоликая и вездесущая суета (на сей раз, в виде жёсткого расписания последних автобусов и электричек) властно выпроваживала из святого места. Сейчас думаю: наверное, зря я ей подчинился. Надо было остаться и будь что будет... как остался я в похожем случае на праздник в Псково-Печерском монастыре и - не опоздал.
   Пожалуй, на сей раз просто не хватило упования, решимости. Жаль, когда Суета побеждает нас в чём бы то ни было - от мелкого, до важнейшего. Но и горький урок - тоже урок. Пожалуй, Киржач - через горечь расставания с ним, - явил мне напоследок простейшую, но важнейшую истину: нет, это не Суета Сует побеждает нас - это мы каждый раз разрешаем ей нас побеждать.
   Преподобные отцы наши Сергие и Романе, укрепите нас. С вами "да не побеждени будем"...
  
   (1). Из стихотворения Веры Арямновой.
   (2). Это - продолжение традиций раннемосковского зодчества рубежа XIV - XV вв. (соборы Звенигорода, Лавры, Спасо-Андроникова монастыря), а раннемосковское зодчество берёт свои истоки опять-таки от Владимира (XII века), так что историко-географический круг здесь символично замыкается.
   (3). А за три дня до него - 11 августа, - память преп. Романа Киржачского.
  
   Солотча (окрестности Рязани)
  
   Монастырь той же самой, благодатно неповторимой сергиевской эпохи, что и Киржачский, тоже связанный с жизнью Радонежского Чудотворца (только более прикровенно), находится в 18 км к северу от Рязани, на берегу бывшего русла Оки - Старицы. Там же, в лабиринте заглохших речек и длинных, змеистых озёр, "нарисованных" постоянно виляющей Окой, есть и протока Солотча. От неё произошло название монастыря и посёлка.
   С 1390 г. стоит у высокого приречного обрыва, по западной опушке знаменитых Мещерских лесов, стоит Рождество-Богородичная Солотчинская обитель - некогда мужская, с 1993 г. женская. Мощи св. основателя благоверного князя Олега, чудеса зодчества и чудеса природы - сочетание всего этого делает Солотчу местом совершенно незабываемым, притягательным для людей верующих и неверующих, воцерковлённых и пока ещё не очень...
   Про первое будто бы "случайное" посещение таких обителей люди обычно говорят потом: благодать позвала.
   * * *
   "Маршрутки" в Солотчу ездят каждые 15-20 минут - от остановки "Торговый городок" в центре Рязани. Очень удобно. Не сравнить, скажем, с Великим Новгородом, где к знаменитому Варлаамо-Хутынскому монастырю (всего в 12 км от центра города) или в Спас-Нередицу автобус отправляется с автовокзала лишь три раза в день.
   Конечно, Солотча - курортное место, "отдушина" Рязани.В сосновых борах по берегу Старицы - пансионаты, дома отдыха, детские лагеря. Как Звенигород для Подмосковья, так Солотча для Рязанщины: сходство и в природе, и в ландшафте, и в том, что великий монастырь - рядом с излюбленным местом отдыха.
   Впрочем, народу в тот августовский денёк было немного - и в автобусе, и в посёлке, и в самом монастыре. Место показалось мне тихим, заповедным. Едешь по лесному коридору, и верхушки сосен благословляют тебя через люк автобуса, беспрестанно проплывая в вышине. Веет смолистым запахом, необыкновенно здоровым и чистым духом. "Мещерские леса величественны, как кафедральные соборы", - писал Паустовский.
   Наконец показалась слева, на самой обочине, угловая башенка, за ней - невысокие белые церкви, едва выглядывающие из зелени. Остановка автобуса - прямо у ворот монастыря.
   Видишь ровный ряд густых ёлок вдоль дороги, в середину которого вдруг вклинилась алтарём надвратная Предтеченская церковь - сама как нарядная рождественская ёлка, только белоснежная. Куполок совсем ненамного возвышается над мохнатыми зелёными макушками. Арка под церковью заперта: нынешние ворота - метрах в пятидесяти, в стене. Пока идёшь, меж ёлок на тебя таинственно поглядывают бойницы - совсем замаскировались ветками!
   Да, это - крепость, хотя и совсем небольшая, не грозная. Иногда её называют даже солотчинским кремлём (можно представить себе гордость жителей маленького посёлка, у которых есть свой Кремль, причём, со стенами, в отличие от земляного Рязанского). Самые древние участки укреплений относятся к XVI веку. Снаружи их почти не видать из-за ёлок, внутри же это - изящный ряд арочных ниш, над которым протянулось узкое крытое гульбище с бойницами. Так выглядит "напольная" стена монастыря, обращённая на восток, к посёлку. С запада же - обрыв над Старицей.
   Заходишь и видишь - уже изнутри ограды, ничем не заслоняемые - два чудных белых венца, Жениха и Невесты: две барочные церкви. Дивно смотрятся арочные, с "гирьками" врата Предтеченского храма, над которыми поверх галереи вознёсся облачно-лёгкий, клубящийся узорами восьмигранник.
   Врата "с вислым камением" - так, кажется, это называлось в русском зодчестве. Именно такая форма арки даёт наибольшее ощущение лёгкости, воздушности. Когда "камение - вислое", оно и на камение-то не очень похоже! Так, гроздь винограда из неправдоподобного белого сада над бумажной, аккуратно вырезанной аркой. Ведь входишь-то именно в райский сад...
   И животные тут, в монастыре, райские. "Возлягут рядом лев и агнец..."
   Насчёт львов и агнцев не знаю, но вот бегают рядышком, играют в траве котята и щенята. Весело им! Люди на них смотрят. Людям на них смотреть - весело. Церкви кругом... Хорошо!
   Впрочем, до Оптиной - где десятки кошек бродят и лежат на клумбах, украшают собой газоны, как цветы, - Солотче далеко. Но Оптина - особый случай... самая "кошачья" обитель.
  
   В архитектурном смысле Солотчинский монастырь уникален. От раннего русского барокко (конца XVII века) по всей стране сохранились лишь отдельные церкви: Покрова в Филях, Спаса в Уборах, Знамения в Дубровицах... И только здесь уцелел - ансамбль. Причём, ансамбль, работы одного из самых знаменитых русских зодчих допетровской эпохи - Якова Бухвостова.
   Рязань с окрестностями - вообще чудное место, где великий зодчий оставил по себе память и в кремле, и на посаде, и за городом. Главное его детище, конечно - Успенский кремлёвский собор (1693-99 гг.), от высоты и величия которого захватывает дух. Три яруса огромных окон с "клубящимися" белыми наличниками на красных стенах, а над всей этой каменной сказкой, в 60 метрах от земли - неугасимое сине-золотое пятиглавие: как благословение с небес. Такую возносящую тебя к Богу высоту - будто и не физическую, а духовную, - можно увидеть только здесь да ещё в Троицком соборе Пскова. Заходишь внутрь - и явственно ощущаешь, почти осязаешь, что эта высота - специально для молитвы. Просторно ей здесь! И огромные столпы - не мешают... хоть и покосился один из них, как "падающая башня"... но здесь и это - не важно, не страшно, незначительно.
   Могучие резные колонны семиярусного иконостаса - высотой с мачтовые сосны. Царит в этом лесу величественная, какая-то почти иерусалимская благодать. В полумраке видит и слышит тебя Бог...
   Солотча - другая. Её церкви не грандиозны, не громадны. Зато они - новые во всём русском зодчестве. Здесь, как считается, впервые в России воздвигся в камне "восьмерик на четверике"(1). Несколько лет спустя тот же Бухвостов возвёл знаменитую церковь Спаса в Уборах - близ Звенигорода. Он же удивительным, неповторимым образом поставил сразу несколько уменьшающихся восьмериков на четверике, воздвигнув церковь-башню Входа Господня в Иерусалим - над вратами Иерусалима Нового, истринского... Творили в том же "нарышкинском стиле" и другие зодчие. Но всё же Солотча, как считают многие, скорее всего, была "первой ласточкой".
   По традициям "московского барокко", стены церквей почти всегда краснокирпичные, а узоры на них - белые: будто яблони цветут на фоне зоревого неба. Так было и здесь, пока несколько лет назад храмы не побелили целиком. Спору нет - они и белоснежные выглядят чудесно, но всё же первоначальный облик исказился. Узоры будто уснули, чуть приугасли, затерявшись в снегу.
   Наиболее снежно-узорная - Духосошественская трапезная церковь (1680-е гг.). Она и построена была первой из двух (надвратная Предтеченская - в 1690-е годы). Верхи её наличников разные - то "петушиные гребешки", то "бараньи рога"... так это именуется в русском зодчестве. На парадном, северном фасаде в них вписаны ещё изразцы и многочисленные круглые "розетки" с крестами и цветами. Узор наличников кажется повторяющимся - но везде в разных вариациях. Колонки, обрамляющие окна, где-то гладкие, где-то обвиты виноградными лозами и увенчаны букетиками аканфовых листьев: коринфскими капителями. Посмотришь вдоль стены - будто целая колоннада. Сад белых стволов. Хотя ни одной настоящей колонны нет - только наполовину выступающие столбцы. Несомненно, это образ райского сада, вновь обретаемого людьми через Церковь. А ведь день рождения Церкви - это как раз Сошествие Св. Духа, праздник, которому и посвящён храм.
   Только прогулявшись позже по лесу и по возвращении вновь увидев обитель, я вдруг узрел, как родственны эти пучки полуколонн - деревьям... древам, если говорить по-церковнославянски. Лесная обитель! И по зодчеству своему - лесная. В глуши Божией родившаяся. Всему Божиему сродная.
   Большие изразцы обеих "бухвостовских" церквей смотрятся - как окошки. Из "окошек" Предтеченской надвратной церкви выглядывают четыре Евангелиста, а Духосошественской - шестикрылые Серафимы и Херувимы.
   Издали изразцы составляют мерцающую гирлянду. Как бы, плывёт на восток длинный белый корабль, усыпанный по палубам огоньками. На носу его - пышный, пенный восьмерик, над кормой - шатровая колоколенка. Когда-то галерея-гульбище, обрамлявшая Духосошественский храм, вероятно, ещё добавляла сходство с кораблём, но она, к сожалению, не сохранилась. Только клумбы вдоль фасада отмечают её былое местоположение.
   Есть в обители и третий храм - Рождества Богородицы.
   По простоте своего облика, по выразительному пятиглавию, он как-то сразу смотрится гораздо старше церквей Предтечи и Св. Духа. Да так и есть - его заложили ещё в начале XVI в., правда, достраивали и перестраивали в XVII. Это один из самых древних сохранившихся храмов Рязанской земли. Именно он дал название монастырю, ведь Солотчинская обитель - Рождества Пресвятой Богородицы.
   Впрочем, во времена Олега Рязанского в монастыре было две Богородичных церкви. Покровская (где он и упокоился в 1402 г.) стояла слишком близко к обрыву и развалилась при оползне в XVIII в. Захоронения князя и княгини были перенесены тогда в Рождество-Богородичный храм... Ныне же мощи святого Олега - в Духосошественском.
   Была и ещё одна древняя церковь, которой монастырь тоже лишился задолго до революции. В 1847 г. был разобран за ветхостью шатровый храм свт. Алексия Московского середины XVI века - один из многих на Руси памятников взятия Казани. Через Солотчу - видимо, останавливаясь здесь на молебен, - шли на Казань русские войска.
   Полюбовавшись маленьким, благодатным монастырским садиком и белыми храмами снаружи, я вошёл в Духосошественскую церковь. Внутри она похожа на современную ей трапезную церковь Троице-Сергиевой лавры, только, конечно, многократно уменьшенную. Солея впереди так же отделяет от мирских богомольцев высокий основной объём храма, прячущийся за арками и предназначенный только для монашествующих.
   Справа, под резной деревянной сенью, стоит рака с мощами основателя монастыря благоверного князя Олега. Его 52-летнее правление (1350 - 1402 гг.) было поистине "золотым веком Рязани" - даже несмотря на частые татарские набеги и не менее частые войны с Москвой. Для тех, кто читал биографии Дмитрия Донского или вообще что-либо написанное "центральными" историками об этой важнейшей для Руси эпохе, очень не просто представить себе Олега Рязанского - святым! Многолетний противник Москвы - главная, наряду с Тверью, "упрямая колдобина" на пути русских земель к объединению - таким он предстаёт. Что ж, с высоты эпохи всегда легко судить: "Мы же всё знаем, как должно быть! Зачем же он мешал..." Но нас тогда не спросили: княжества уже сложились как самостоятельные государства, осознали себя в этом качестве, жили в этом состоянии кто век, кто два, а кто и больше... и в здравом уме не видели никаких причин подчиняться "выскочкам" из Москвы, о которой не так давно никто и знать не знал!
   Однако с Олегом Ивановичем Рязанским, уже далеко во второй половине жизни, произошла удивительная перемена.
   Несомненно, он был одним из самых талантливых полководцев своего времени и в очередной войне с Москвой, в 1385 г., одержал блестящую победу. Сначала он взял Коломну, пленив наместника Александра Остея и многих московских бояр, а потом наголову разбил двинутое против него большое войско в битве под селом Перевичным - несмотря на то, что командовал этим войском самый прославленный военачальник, герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Храбрый! Сын другого знаменитого куликовского полководца Андрея Ольгердовича, Михаил, пал в этой битве... к счастью, последней в истории битве рязанцев и москвичей.
   Осенью того же года великий миротворец преп. Сергий Радонежский приехал в Рязань. И - на пике своих успехов, в тяжелейшее и почти роковое для московского князя время (страшный разгром от Тохтамыша и лишь ценой огромной дани сохранённый ярлык на Великое княжение, одновременная вражда с Литвой, Новгородом, да вот ещё и с Рязанью...), - Олег Иванович вдруг смирился и согласился на вечный мир с Москвой. Редкий случай для того вероломного века: это стало не просто дипломатической формулировкой - мир, вопреки всему, действительно, оказался вечным. Словно перелистнулась страница целой эпохи. Этот исторический, казавшийся поначалу просто неправдоподобным, союз вскоре был скреплён брачными узами: сын Олега Рязанского Фёдор женился на дочери Дмитрия Донского Софье...
   В 2007 г. в самом центре Рязани, на Соборной площади, был воздвигнут глубоко символичный памятник князю Олегу. Полководец сидит на коне, с мечом, в полном доспехе, но... меч опущен, а шлем - снят: пришёл конец битвам! Есть время - воевать, и время - взаимно прощать и мириться.
   Сохранилось удивительное церковное предание, повествующее о духовном преображении князя Олега и о Солотчинском монастыре, который есть - памятник этому преображению.
   Как в судьбе Руси стал переломным год Куликовской битвы, так 1385 год стал переломным в судьбе Олега Ивановича. Благодаря святому Сергию, его "глаголам жизни вечной", он сумел победить самый тяжкий из грехов человеческих - собственную гордыню.
   Прошло ещё пять лет. Однажды после охоты, как гласит предание, в устье реки Солотчи Олег Иванович наткнулся у крутояра на деревянную келью, в которой жили два инока - Василий да Евфимий.
   - Здравствуй, княже, - поклонились они Олегу Ивановичу, - пришёл наконец-то... Давненько мы тебя поджидаем.
   - Вот как, поджидаете... - удивился князь. - А я даже и не знал, что вы на белом свете есть.
   - На всё промысел Божий, - отвечали иноки. - По пути из Рязани заходил к нам авва Сергий. Он и сказал, мол, ждите в гости великого князя Рязанского...
   И видя, что Олег Иванович и верит и не верит их словам, иноки напомнили ему о тайной беседе со святым старцем. Князь привёл тогда Сергию слова своей старой няньки, что служение ближним - это Божий крест, а ближние ему - каждый рязанец и рязанка.
   "Правду сказала твоя нянька, - отвечал Сергий, - да неполную. А полная правда в том, что и москвич, и суздалец, и пскович, то есть всякий русский - тоже твои братья. Даже больше: всякий православный человек - брат твой. Значит, жить надо по правилу: "Всё - для Святой Руси и ничего - для себя".
   По преданию, после разговора с иноками Олег Иванович встал на колени, лицом в сторону Москвы, перекрестился, низко поклонился и сказал:
   - Святой отче Сергий, я понял тебя! Спасибо, что вразумил.
   В том же году на месте деревянной кельи иноков Василия да Евфимия князь Олег Иванович Рязанский основал Солотчинский монастырь, в котором принял монашеский постриг с именем Ионы. Продолжая княжение, он подолгу жил в монастыре, нёс послушания.
   Двенадцать лет, до самой кончины, князь-инок носил под одеждой тяжкие вериги - свою боевую кольчугу. Перед смертью в 1402 году он принял схиму с именем Иоанна и был похоронен в Солотчинской обители, в Покровском храме. Три года спустя рядом с ним упокоилась и супруга его Евфросиния, в иночестве - Евпраксия (кстати, тоже знаменитая в своём роде - дочь великого князя литовского Ольгерда).
   Многие века в монастыре хранилась кольчуга-вериги св. князя-инока. Не иссякал поток паломников, происходили многочисленные исцеления. Особенно часто люди избавлялись от эпилепсии и - пьянства. Помолившись, страждущие возлагали кольчугу на себя, и Господь подавал им исцеления...
   Я видел эту кольчугу в Рязанском кремлёвском музее - кстати, во дворце, именуемом как раз "Олеговым" (хотя это архиерейские палаты XVII века, но народ сохранил память о любимом князе - о том, что на этом месте когда-то стоял его дворец). Сейчас эта кольчуга - музейный экспонат... как были в советское время экспонатом и сами мощи св. князя. К счастью, по молитвам верующих, 11 июля 1990 г. мощи вернули Церкви, а в 1993 г. был возрождён и Солотчинский монастырь, где в прежние недобрые десятилетия размещалась и детская колония, и жилые помещения(2)...
   Древность места и загадочность фигуры самого знаменитого рязанского князя, конечно, не могли не породить множества легенд. Так, одна самая "упорная" легенда - о 20-верстном подземном ходе, который будто бы связывал княжий дворец в Переславле-Рязанском с этим монастырём. Другая версия: подземный ход (причём, под рекой Старицей) протянулся от Солотчи до Иоанно-Богословского монастыря... ну, конечно же, именно до него - ведь он в ясную погоду виден из этих мест, в 11 километрах к западу. "Известно" даже точное начало подземного хода - подвал самого древнего, Рождество-Богородицкого храма.
   Что ж, народная фантазия во все века - как логика 10-12 летнего мальчишки: если есть глубокое озеро - значит, там точно клад, если болото или "какое-нибудь такое место" - нечистая сила, если старинные постройки - потайной ход... и наверное, не один... если высокая башня - с неё кто-то когда-то упал или спрыгнул. Высоких башен, в отличие от самой Рязани или Иоанно-Богословского монастыря, в Солотче нет, а вот с остальным - всё в полном порядке.
   Думаю, человек подсознательно чувствует Тайну - Тайну тайн, - но в атеистическом или языческом сознании Тайна неизбежно мельчает, дробится... и вот уже лишь обломочки её прячутся где-то под землёй, на башнях, в сундуках на дне озёр... а потом и вовсе исчезают под асфальтовым катком Суеты.
   Солотча - безусловно, одно из мест, помогающих сквозь малую дырочку-просвет в суете увидеть кусочек Жизни. Вот и чувствуют присутствие этого "потайного хода" в Жизнь даже невоцерковлённые люди. Интуитивно чувствуют.
   Днём со свечками искали
   Выход в Жизнь, где всё не так...
   (Ю. Шевчук)
   * * *
   Присоединяюсь к небольшой группе паломников, отправившихся на св. источник. Нас пропустили через территорию прилегающего к монастырю санатория (обходить было бы слишком далеко), и по длиннейшей лестнице мы спустились в приречный лес.
   Вековой бор на холмах - что может быть живописнее! Внизу - ивы, вязы, дубы, выше - бесчисленные свечи сосен. Знаете такие самодельные большие подсвечники, где свечки втыкают в песок? А здесь янтарные стволы, чуть мерцая, ровно возносились из песчаных холмов, скрепив их своими корнями и вымостив иголками. На пологих склонах корни прочертили извилистые, но удобные ступеньки.
   Лес - не густой, приветливый, благодатный, очень напоминает по духу оптинский бор, только склоны над Старицей гораздо выше, чем там над Жиздрой. Ровно на том самом месте, где под Оптиной - источник преп. Пафнутия Боровского (в той же стороне от монастыря, на таком же расстоянии и тоже на самом берегу речки!) здесь - святой источник с благословенным древним именем "Троица". Три струи, соединяясь в обложенной лесными камнями чаше, вырываются из-под земли. Рядом раскинулись букетами многоствольные прибрежные ивы.
   По преданию, именно на этом месте подвизались старцы Василий и Евфимий, встреча с которыми так изменила всю жизнь князя Олега. Вероятно, и правда, здесь это было - ведь основывая монастырь, благоверный князь вовсе не желал потревожить отшельников в их угодном Богу многолетнем уединении. Скорее, их жильё стало как бы "ближней пустынькой" при монастыре. Для самой же обители нашлось место рядом, но не метр в метр на точке встречи.
   Да и преп. Сергий останавливался в 1385 г., видимо, именно здесь: почти всё на земной поверхности, что как-то связано с Радонежским Чудотворцем, носит имя Св. Троицы.
   На одном из ивовых стволов приклеено стихотворение "Родник - Троица"... чьё?
   Расплываясь, исчезают строки
   В белой бесконечности листа...
   И я вижу берег тот далёкий,
   Неба синь бездонна и чиста.
   Изгибалась там дорога к переправе
   От бревенчатых ворот монастыря.
   А стоял он в вековой дубраве
   В оный день златого сентября.
   Монастырские угодья за рекою
   Рясой простиралися вдали.
   И, клубясь, туманы над Окою
   Тихо таяли в груди земли.
   А меж пристанью и старым храмом
   Шумный был по пятницам базар.
   Как везло тогда купцам удалым! -
   Бойко расходился их товар.
   А склонялось жаркое светило,
   Тонкий перезвон стихал окрест,
   Иерей раскуривал кадило
   И молились иноки на крест.
   Протекали так неторопливо
   В чистой вере те былые дни.
   Под Всевышним Оком прозорливым
   Дети Божьи были не одни.
   Под горой журчал в тени узорной
   Звонкий, серебристый родничок.
   Он по мелким камушкам проворно
   Тёк и пел в скрещении дорог.
   А сегодня, тех людей потомки,
   Мы наследуем и лес, и дол.
   Сердцем слушай: голоса негромко
   Завещают душ своих престол.
   * * *
   Ещё одно легендарное место в окрестностях Солотчи, чуть дальше родника - Лысая гора. Несмотря на немного неуютное название, место это - одно из красивейших на старом русле Оки.
   Всё вверх-вверх и к югу ведёт от родника тропинка. Оглядываешься на подгорный лес: где-то под ногами у тебя курчавятся деревья. Дальше путь проложен поверху - по краю обрыва. Мелкие сосны там и сям сквозят проблесками головокружительной многокилометровой панорамы - щёлками, дырочками... Наконец, мохнатый зелёный занавес неожиданно широко распахивается, как в театре - и всё гигантское луговое раздолье от Старицы до современной Оки расстилается скатертью, а ты смотришь-смотришь с высоты птичьего полёта... Тут только вспоминается и наполняется смыслом есенинское: "Как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий" (кстати, чудное слово "раздолье", говорят, не переводится в точности ни на один язык мира).
   Вспоминается виденный всего несколько дней назад Киржачский монастырь - с его козырьком-обрывом и такими же неоглядными далями.
   Мелкие деревца и кусты там и сям пасутся в поле, как стада. Но само поле - открытое, золотистое, почти бескрайнее... только далеко-далеко на горизонте, как чуть приподнявшаяся над землёй цепь облачков, виднеется новая зелёная стена. Или даже не зелёная, а почти голубая - от неба, от неприметной дымки. Какой-то искоркой, светлым пятнышком проблёскивает на краю простора ещё одна великая святыня земли Рязанской - Иоанно-Богословский монастырь (не знаю уж, что можно было бы углядеть на таком расстоянии, если бы не его знаменитая 76-метровая колокольня!). Именно это место, эта легендарная гора исторически породнила две святых обители: Солотчинскую и Богословскую(3). Не мы первые любуемся отсюда приокским раздольем! По преданию, здесь остановились и молились когда-то два странствующих монаха с чудотворной иконой Иоанна Богослова из Царьграда, вопрошая Бога и св. Иоанна, где икона хочет храниться. На восьмой день их молитв "Лик ожил и указал место, где должно заложить монастырь, сказав, что рядом будет святой источник..." Это и есть нынешнее место Богословского монастыря (там тоже приютился древний родник). Когда всё это произошло в точности - "было о том писано, да от разорения утерялось". Известно только "от знающих древних честных мужей", что сам образ был писан в VI веке в Византии мальчиком-сиротой по прозвищу Гусарь.
   Пас он гусей у городских ворот, а сам часами не мог оторваться от висевшей над вратами иконы Иоанна Богослова. Не было у него отца земного, но очень любил он Отца Небесного. И любил этот образ Его Угодника. Как-то уж давно известно, что именно во время пасьбы происходят с богомольными детьми чудеса... Пастырь призревает с неба на маленьких пастырей? Молился на Руси отрок Варфоломей о разумении грамоты, молился в Греции отрок Гусарь, чтоб Бог дал ему умение любимый образ повторить. И явился ему Иоанн Богослов - и сам водил его рукой, когда он писал икону...
   Много веков спустя как благословение Вселенского Патриарха пришла эта икона на Русь. И доныне она - в Богословском монастыре.
   Что же касается "нечистого" названия горы, то ведь и была она нечистой - как место когда-то стоявшего над Окой языческого капища. Но, видно, уж так угодно Богу, что все нечистые места раньше или позже становятся святыми. Все Лысые и Змеиные и Огнёвы и прочие горы просвещаются молитвами подвижников. Либо на них, либо рядышком возводятся святые обители, являются чудотворные иконы...
   Вот и мы сейчас, стоя на песчаной "лысине" этой горы, смотрим с неё на чистый, омоленный Божий мир, на монастырь - как на икону Самого Господа Бога. Как мальчик Гусарь смотрел на свою любимую икону.
   Может, для того-то и стоит здесь, по воле Божьей, в виду монастырей, нестрашная Лысая гора, чтоб мы всегда знали и ни на миг не забывали, Кто кого победил.
  
   (1). Имеется в виду, что впервые "восьмерик на четверике" стал формой основного объёма храма, предвосхитив всю архитектуру XVIII в.
   (2). В монашеском корпусе XVII века снимал квартиру А. И. Солженицын - с Рязанской землёй связан важный период его жизни и творчества на рубеже 50-60-х годов. Вообще Солотча - знаменитое литературное место. Здесь (правда, не в монастыре, а в посёлке) жил К. Г. Паустовский. Солотча - юго-западная граница той самой Мещёры, знакомство с которой породило, пожалуй, одно из лучших произведений о природе во всей мировой литературе - "Мещерскую сторону". В посёлке Солотча начинается популярный туристический маршрут "Тропа Паустовского".
   (3). Вообще здешняя округа - это созвездие древних святых мест, связанных с самыми поэтичными церковно-народными сказаниями. Соседний с Солотчей посёлок Ласково - родина св. Февронии. Именно сюда, к простой крестьянской девушке, приехал лечиться Пётр, князь Муромский - здесь началась та чистейшая святая история, что легла в основу "Повести о Петре и Февронии": может быть, самого светлого явления всей древнерусской житийной литературы!
  
  
  
   Богослов и Варницы
   (окрестности Ростова Великого)
  
   Это было на родине Сергия Радонежского.
   Я шёл по лугу - в направлении, как мне казалось, Варницкого монастыря. Небо набухало чернилами и мигало дальними вспышками. Луг светился предгрозовым светом. Казалось, в пейзаже осталось всего две краски: исчерна-синяя вверху и влажно-зелёная внизу. Я повертел головой. Южная половина неба ещё не была завоёвана, но и на неё наступала оборванная, лохматая орда туч.
   Под бледно-голубым, незахваченным верхним простором вдруг обозначилась вдали маленькая ступенчатая башенка. В поле были разбросаны какие-то столбы, телеграфные стояки, но башенку с ними невозможно было спутать. Она была - из Древней Руси.
   Представьте: художник... неплохой, обычный, - нарисовал вполне себе "правильный" пейзаж. Подошёл художник иной, гениальный, не удержался, нарушил авторское право, поставил всего один мазок - но вся картина от этого преобразилась. Пейзаж обрёл иное измерение.
   Место я узнал сразу. "Так вот как бывает... шёл к одной святыне, а попал к другой! Слава Богу!". Я обрадовался, что так удачно сбился с дороги - кто-то словно нарочно направил меня к церкви Иоанна Богослова на Ишне. Вообще-то она в нескольких километрах от Варниц. Деревянная церковь 1687 года. Древнее Кижей! Самое живописное и самое прикровенно-святое место в окрестностях Ростова...
   Ростов вообще поражает обилием церквей, даже по сравнению с другими древнерусскими городами. В одном только небольшом Кремле да на прилегающей территории... надо ещё посчитать, сколько?.. Успенский собор, большая звонница с храмом в первом ярусе... ещё - высокие столпы: Воскресения Христова, Иоанна Богослова, Григория Богослова, Спаса на Сенях, Спаса на Торгу, Одигитрии... а рядом, на той же горке, что и кремль - монастырь Рождества Богородицы, Никольский храм... купола десяти церквей почти прилепились друг к другу: издали глянешь - не разорвать! Такая невиданно густая россыпь куполов, словно морским прибоем их сбило в горстку. Словно со дна Неро, как со дна Светлояра, подводным течением весь град Китеж вновь вынесло на поверхность.
   Но как бы ни был поразителен центр города, окрестности, затерявшиеся в полях, хранят свою красоту - не меньшую, только чуть другую. Другую - но того же корня. Корень её - Сам Господь.
   Даже грозовое небо преобразилось и показалось праздничным. Приближающийся силуэт церкви стал в нём самым главным - собирающим центром. Ступенчатая деревянная башня, казалось, мерцала в сумраке. Деревянные стены как-то по-особому отражали светлую половину неба, вбирая, как сок, лучи полуприкрытого солнца. А купол, казалось, отгонял тучи своим невидимым нимбом.
   По бокам стояли два дерева, как почётная стража. Точнее - два древа... потому что в таких местах даже язык меняется... и мыслить мы начинаем наполовину по церковнославянски, а не по-русски.
   Церковь застыла, словно одинокий корабль в штиль в зелёном море лугов. Правда, когда я подошёл ближе, оказалось - не совсем одинокий. Откуда-то вдруг вынырнуло человеческое жильё. Посёлок Богослов состоял всего из нескольких домиков. Они, как цыплята к наседке, прильнули к высокой, надёжной церкви, а вокруг всё поля-поля...
   Ишня (или Ишна, как называли её раньше) - луговая речка несколько метров шириной. Чуть отойди - и уже не увидишь её в траве: возвышенных берегов нет. Церковь - единственный маяк, обозначающий её присутствие.
   Это местечко на Ишне просветилось великим чудом ещё в XI веке, во времена преп. Авраамия Ростовского - одного из первых святых новокрещёной Руси:
   "В то время в Ростове не все еще приняли Святое Крещение и многие оставались язычниками: Чудский конец города поклонялся каменному идолу Велесу. Обитавший в идоле нечистый дух наводил страх на всех, и христиане боялись проходить вблизи идола. Преподобный Аврамий пылал ревностью искоренить в Ростове остатки язычества. Он молил Господа Бога о даровании ему силы и благодати Святого Духа сокрушить идола, но молитва его долго не была услышана. Однажды преподобный Аврамий, в скорби и недоумении, сидел вблизи идола. И вот он видит идущего к нему благолепного старца. Аврамий встает и спешит к нему навстречу. После взаимного приветствия и благословения преподобный спрашивает: "Откуда идешь, отче, из какой ты страны?" "Я из Царьграда, отче, родом; в земле вашей пришлец и странник. Скажи мне, отче, почему ты сидишь в печали близ этого идола Велеса?" "Я молю Господа Бога о том, чтобы мне дана была сила сокрушить идола, - отвечал Аврамий, - но Господь презрел мои молитвы, и вот я сижу в печали". "Если хочешь, отче, получить желаемое, - сказал Аврамию старец, - то иди в Царьград, разыщи дом Иоанна Богослова, войди в него, помолись образу святого Иоанна Богослова, - и не выйдешь тщетно, но получишь желаемое". Преподобный Аврамий опечалился по причине далекого пути, но старец сказал: "Господь Бог сократит твой путь!" Блаженный Аврамий, исполнившись Святого Духа, взял благословение у старца и отправился в путь, забыв о его дальности. Когда преподобный Аврамий, вышедши за город, перешел реку Ишну, ему встретился неизвестный человек, видом своим внушавший страх; почти совсем без волос на голове, он был с большою круглою бородой, на лице его выражалось благоговение; он был прекрасен. В руке у него была трость. Блаженный Аврамий поклонился ему. Неизвестный сказал: "Куда идешь, старец?" "Иду отыскивать дом Иоанна Богослова", - отвечал Аврамий. Неизвестный сказал: "Подойди, старец, возьми сию трость мою и возвратись назад, приступи к идолу Велесу, ударь его тростью во имя Иоанна Богослова - и окаянный обратится в прах". И с этими словами неизвестный стал невидим. Блаженный Аврамий понял, что это был сам Иоанн Богослов. Объятый страхом и радостью, Аврамий воротился назад, беспрепятственно подошел к идолу, ударил его тростью во имя Иоанна Богослова, - и идол тотчас превратился в прах"(1).
   На месте сокрушения идола преп. Авраамий основал Богоявленский монастырь. Место же явления Иоанна Богослова на Ишне было отмечено церковью. Всё время своего существования церковь была приписной к Авраамиеву Богоявленскому монастырю - история их неразделима. Деревянная церковь - памятник чуда, и она же - само чудо.
   Наконец я вышел к околице, пробрался мимо домиков к ней. Прикоснуться хоть на минуту к священным деревянным ризам Богослова.
   Несколько копен сена окружали церковь, придавая всему пейзажу какую-то глубокую жизненную подлинность. Здесь - истина, а не матрёшка. Освящённый Богом быт, а не сувенир. Люди косили сено на пажити, по которой когда-то ходил Иоанн Богослов. Что может быть проще - и что может быть убедительней.
   Евангельская убедительность - не требующая доказательств. "И повелел рассадить всех отделениями на зелёной траве" (Мк. 6,39). Для чего читателю знать, что все "евшие хлебы" расселись именно на зелёной траве!? Какая, казалось бы, разница? Но в том-то и дело, что "мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели" (Ин. 3,11).
   Как обычно, у алтаря - несколько крестов. Удивительно: могилы в таких местах - обозначение жизни. Если есть прибранные могилки, с веночками, храм уже не похож на музейный экспонат. Насколько я слышал, службы тут совершаются лишь пару раз в году - на дни памяти Иоанна Богослова. Но церковь есть церковь! Люди интуитивно жмутся к ней. Усопшие ложатся в её освящённую землю, словно на остальной Земле им нет места. Там - не светло: там на небе тучи, и Неба не видать.
   Я перевёл взгляд на колокольню. Интересно, что у неё нет купола - шатёр сходится под острым углом и сразу переходит в крест. Если бы не этот крошечный крестик, колокольня совершенно походила бы на минарет.
   Я медленно подошёл, глядя вверх... а казалось, будто это колокольня ко мне подошла.
   Она плавно расправила густые щёточки карнизов, как пёрышки. Издали - стремительно-островерхая, снизу - паряще-крылатая. И так, и так - воздушная.
   Похожая на ракету колокольня удивительно вписалась в летящий облик храма: даже и не догадаешься, что её пристроили уже в XIX веке. Получился какой-то двойной полёт. Тянется к небу ступенчатая башня храма, а рядом, параллельно, несётся стрела узкого шатра - и не обгоняет, и не отстаёт.
   С востока колокольни не видать, и храм похож на ёлку.
   Здесь, на примере этой церкви, видно, до какой степени каменная архитектура вторична по отношению к деревянной. Как формы и стили одной родились под абсолютным влиянием другой. Вот эти возносящиеся к небу ступеньки - восьмерик на четверике, восьмерик на восьмерике... - ведь это же русское барокко! В камне оно сформировалось на несколько лет позже, чем появилась эта церковь. А в дереве так строили издревле - уж и не проследишь точно, с какого времени, ибо мало осталось на Руси древних деревянных церквей. Какой-то 25-угольный храм в псковских пределах упоминается в летописи в 1471 г. как сожжённый новгородцами: аналог будущих Кижей?
   А вот такая форма кровли - над алтарём и над трапезной, - издревле называется "бочкой": да, огромная лежачая бочка с луковичным в разрезе гребешком поверху.
   Так строили терема, так строили - храмы.
   Храм - это тоже Божий терем.
   Волны серебра пенно вскипали над тёмно-коричневыми стенами, похожими по цвету на глинистые обрывы. И было это деревянное серебро - истинное: "Серебро Господа моего". Преложение дерева в серебро - одно из чудес русской архитектуры. Можно ли, увидев хоть раз, забыть серебро бесчисленных луковок в Кижах, переливчато-искристые кровли ростовского кремля?..
   Если осмыслить всю деревянную архитектуру, то... В природе уже заключена храмовая красота, которой зодчие только помогали проявиться, окончательно прелагая лес в храм.
   Какой-то удивительно праздничный дух придавали церкви ниши для икон на боковых фасадах, украшенные тонкими деревянными "полотенцами" и крытые луковичными навесами. Были они светлые, словно восковые - и чем-то неуловимо напоминали то ли свечки, то ли лампады. У свечек распустились крылышки... А сама церковь казалась большим кадилом, спустившимся с неба.
   На храме - небольшая мемориальная доска: "1613 - 1913. 22 мая посещён сей храм Государем Императором Николаем II, Наследником Цесаревичем Алексеем Николаевичем, Августейшими дочерьми Ольгой Николаевной, Татианой Николаевной, Марией и Анастасией Николаевной, при священнике Владимире Розове и старосте Ив. Богословском".
   "...У Иоанно-Богословского храма староста - Иван Богословский..." - почему-то запало в память.
   Знаменитые Царские врата и иконы из этого храма я уже видел в Ростовском музее в кремле. Именно отсюда попала в коллекцию древнейшая из всех сохранившихся ростовских икон - Богоматерь Умиление с изображением на оборотной стороне свв. мучеников Евстафия и Феклы. Обычно такие двусторонние иконы предназначались для крестных ходов. Здесь две стороны были написаны в разные эпохи. Образ Евстафия и Феклы специалисты отнесли к 13 веку. Предположительно их написал кто-то из греческих мастеров, работавших в то время на Руси. Сама Богоматерь Умиление написана в конце 14 в.
   Как в маленькой деревянной церковке сохранилось то, чего не найти даже в великих соборах?
   Чем незаметнее родник, тем он чище. Ревнители, пекшиеся не по разуму о церковном "благолепии" в XVIII - XIX веках, старались переписать всё древнее, незатейливое и заменить "красотой", как они её понимали. К счастью, они не заинтересовались отдалённой, скромной церквушкой... и это спасло её от благочестивого варварства.
   Помню удивительные Царские врата в ростовском музее, напоминающие целую часовню. Они - 16 века, и известен даже мастер, построивший их: инок Исайя из Богоявленского монастыря. Изначально они стояли в приделе Авраамия Ростовского в самом монастыре, потом были перевезены в церковь на Ишне. В музей их забрали ещё в конце XIX века, а для церкви выполнили точную копию - там она стоит и поныне.
   Тонкое кружево Иоанно-Богословских врат считается одним из величайших образцов деревянной резьбы, какие только сохранились на Руси. Прихотливый узор - то лозы, то листья, то звёзды-снежинки, - издали кажется похожим на природный рисунок из мельчайших трещинок, какой бывает на коре... настолько крохотны бесчисленные завитки. Нам невозможно их даже сосчитать - а каково мастеру было вырезать! Узор глухой, не сквозной, и оттого врата кажутся монолитом. Только выступают "пёрышки" некоторых звёзд да крошечные куполочки с крестиками: по пять над каждой из икон - Благовещения и Евангелистов. И ещё - по пять куполочков над боковыми столбами, по три - над маленькими боковыми иконками и девять - над сдвоенным образом Причащения: хлебом и вином. Как бы миниатюрные церковки с луковками - каждая из них легко поместилась бы на ладони.
   Все иконы местного чина Иоанно-Богословской церкви тоже оказались в музее - заняли почти целиком один из его залов. Все - конца XVII века, современны самой церкви... огромные, в рост, образа. Мне особенно запомнился "Благоразумный разбойник" с северных дверей алтаря - тот, кто, по слову Христа, первым вошёл в рай (алтарь - символ Царства Небесного). В наше время традиция изображения разбойника на алтарных вратах утеряна: на них изображаются либо Архангелы, либо архидиаконы Стефан и Лаврентий.
   А храмовая икона из ишнинской церкви в музейной коллекции именуется "Авраамий Ростовский в житии", хотя точнее было бы назвать: "Явление Иоанна Богослова Авраамию Ростовскому", ибо они изображены, конечно, вдвоём - в незабвенный момент передачи креста. 24 клейма по краям изображают важнейшие вехи земного пути апостола земли Ростовской.
   * * *
   От Иоанно-Богословского храма я вновь, уже по второму заходу, попытался пройти сырыми, некошенными лугами к Троице-Варницкому монастырю. Гроза так и не разразилась, тучи пока спрятались - но как-то настолько обманчиво быстро, что стало даже подозрительно.
   Дорога оказалась сложнее и дольше, чем это представлялось.
   Здесь ведь не всегда пройдёшь по полю напрямик - незаметная издали вода вдруг коварно преградит путь в густой траве. Здесь лужи плавно переходят в болота, и болота - в лужи... заросли луговых трав перетекают в заросли осоки, а через старые колеи в полях перекинуты мостики-доски, как через речки. Земля и вода переходят друг в друга, не соблюдая условностей: всяких уступов и берегов. Где трава становится подозрительно похожа на камыш и осоку - там и вода.
   Вот две колеи в траве. Они больны хроническим насморком: застоявшаяся дождевая вода превратилась в болотную. Обходишь их долго и осторожно.
   "Земля сырая, вода гнилая", - так в четырёх словах характеризовали в старину в народе Ростовский край.
   Весь Ростов и окружающая его равнина - бывшее дно древнего Неро. Китеж наоборот. Ещё несколько тысяч лет назад Озеро было в 15 раз больше, чем сейчас. Ростов, Угодичи, Поречье-Рыбное... над ними когда-то плавали рыбы. То есть, конечно, не над ними, их тогда ещё не было... но кажется, что были всегда. Что истинно есть - есть всегда.
   Часа через два, набрав километража столько, что наверное, трижды дошёл бы от Ростова до Варниц и обратно (если б шёл прямиком и не плутая)... я наконец прорвался к знаменитому монастырю(2). Тучи тем временем надвинулись снова. Будто клубилась выдавленная из гигантского тюбика исчерна-фиолетовая паста. Мягко мерцающий монастырь - целый городок строений, - показался крошечным по сравнению с размерами этих клубов. Он тихо светился на их гуашевом фоне. И деревья светились под дымом туч, как чистое зелёное пламя.
   Три месяца спустя я побывал в Оптиной, и что-то в её архитектуре - да и в её духе! - неуловимо напомнило мне Варницы.
   Да, здешний монастырь больше похож на "молодую" Оптину, чем на вековечный Ростов. Ограда по размерам и по виду - как оптинская.
   Свежевыбеленные надвратные церковки, декоративные шатровые башенки. Воскового цвета городок, увенчанный золотыми главами... на месте, где ещё несколько лет назад стояли одни руины. Алеет в окружении густых роз, небольшой, но высокий Троицкий собор, сам похожий по форме, скорее, на тюльпан. Это - точное воспроизведение полностью разрушенного собора 1770 года. Тонким лучиком мерцает шпиль над его высокой колокольней. Приветствуют его издали молнии. Розы, приманивая ливень, пахнут сильнее. Лето, лето, середина лета... На душе празднично и безмятежно.
   Скоро, 18 июля, родится младенец Варфоломей - преп. Сергий Радонежский.
   "Гладким был путь Варфоломея в Горняя. Слишком гладким. При таком быстром восхождении у подвижника может закружиться голова, и здесь его подстерегает самый тонкий и смертоносный из всех соблазнов - тщеславие, порождающее диавольский грех гордыни. Стоит только приписать свои успехи в духовной жизни не всеукрепляющей благодати Божией, а собственным трудам - и возгордившаяся душа опрокинется в пропасть самопревозношения, в сатанинскую прелесть, откуда почти никогда не бывает возврата. Оберегая Варфоломея от этой страшной опасности, Промысл Божий преподал ему суровый урок.
   В отроческом возрасте Варфоломея отдали учиться грамоте. И благодатный мальчик, ещё до рождения ознаменованный чудом, молитвенник и постник... оказался неспособным понять и аза в искусстве чтения, доступного любому заурядному ребёнку. Сверстники насмехались над ним и презирали его, учителя наказывали, любимые родители строго и горько укоряли. Всё это было очень больно (хотя и очень полезно для его души: так научился он терпеливо переносить незаслуженные обиды и поношения). Но самым мучительным для Варфоломея было сознание того, что безграмотность обрекает его остаться невеждой в Священном Писании, в познании Божества, к Которому так пылко стремилась его душа. Ребёнок не был ни в чём виноват, но он с сердечной болью выискивал в себе вину, каялся в неведомом ему грехе, за который карает его Правосудный Бог. Он плакал и молился, молился неустанно и неотступно, прося Всевышнего простить и вразумить его и подать ему вожделённый дар книжной премудрости. Но казалось, что Бог не слышит его. Промысл Господень длил до урочного часа необходимое испытание.
   Наконец, когда сознание собственного бессилия прочно запечатлелось в разуме Варфоломея, пришло избавление. Это случилось не человеческими потугами, но чудом Божиим. Господь ясно показывал своему избраннику, что никакой успех невозможен без Небесной помощи. Мальчик встретил в лесу Ангела Господня в образе старца-инока (словно знаменующего его собственное будущее: вот так же преподобный старец Сергий, никем не узнанный земной Ангел, будет проходить по лесным тропам, спеша на устроение судеб России). Таинственный черноризец, которого Варфоломей зазвал в страннолюбивый дом своих родителей, неожиданно повелел ему читать Псалтирь. Тщетно отрок отговаривался неумением. И вот, из послушания устремив взор на книжную страницу, он вдруг во мгновение ока постиг смысл букв и их сочетаний, начал читать легко и бегло, изумляя всю семью. Так просто оказалось это искусство, казавшееся прежде таким недоступным. Кто был их гость, родители Варфоломея поняли, когда пошли провожать черноризца до калитки - и он перед их глазами исчез, словно растворился в воздухе. Ангел Божий научил Варфоломея грамоте, и из ангельских уст прозвучало пророчество его будущего, подобное предсказанию крестившего его священника: Отроку надлежит сделаться обителью Пресвятой Троицы. Эти слова были ещё возвышеннее прежней вести о богоизбранности, ибо покоились на прочнейшей основе: Варфоломей получил урок смирения и превосходно усвоил его"(3). Похоже, такой же урок был преподан св. Авраамию, который не своей силой сокрушил идола.
   Случайностей в духовном мире не бывает. Сквозь Время проходит луч того или иного Божьего Чуда. Иногда нам нужны века для его подлинного осмысления. Бог прост. Он проще всего на свете. Он - наша истинная Азбука, наше единственное Слово. "Чудесное разумение" этой простейшей Азбуки смирения тоже даётся - не нашим умом, а Свыше.
   "Благодарю Тебя, Отче, что ты сокрыл сие от мудрых и разумных и открыл младенцам".
   Авраамий Ростовский и Сергий Радонежский на иконах - поразительно похожи: их легко спутать.
   Удивительно. Сергий Радонежский и родился-то неподалёку от луга, где Иоанн Богослов явился Авраамию Ростовскому, и... сам сподобился явления дивного старца где-то на этих же лугах...
   И там, и там помощь пришла через какого-то таинственного старца. Именно он - "неизвестный", но "благолепный", - направляет преп. Авраамия к Иоанну Богослову. Ангел ли это? Или святой, в обоих случаях не пожелавший открыть своё имя? Это Господь пожелал оставить в Тайне, и об этом мы гадать не будем. Но как же тесно всё, оказывается, связано! Всё едино в Боге.
  
   Пока я стоял на вечерней службе в высоком соборе, блестевшем мрамором и сиявшем свежей побелкой, небо, после долгих размышлений, наконец обрушилось так долго собиравшимся ливнем. Мир захлёбывался от воды, которой, казалось, не будет конца. Церковные возгласы сопровождались ударами грома, а крыши и карнизы гудели и рокотали от струй, как огромный орган. После службы ещё несколько минут невозможно было высунуться на крыльцо - вода, казалось, полностью заменила воздух... а потом всё вдруг кончилось, как по взмаху палочки, и засияло Солнце.
   Омытый ливнем монастырь поразил меня необычайной чистотой своих светлых дорожек. В них, как в огромных зеркалах, отражались церкви, башни, дома, играли искры окон, ослепительные вспышки крестов и флюгеров - солнечные зайчики-ангелы... Церкви - и небо. Что ещё надо для счастья!
   Радуга тротуаров. Красные, синие, белые, жёлтые дорожки спускались-стекали со стен в мир отражений. Собор-цветок отражался в мокрых дорожках, как знаменитый Сан-Марко - в венецианских водах.
   Уже на обратном пути в Ростов я вновь оказался под покровом грозы. Казалось, небо стало ещё чернее, чем в первый раз. Помню, в стороне от дороги попалась гора строительного песка, и тучи, как гриб, восходили прямо над ней - казалось, Везувий готовится к извержению. Солнце напоследок сверкнуло из облачной пасти, выдохнувшей веер лучей, и исчезло - "Жадный крокодил солнце проглотил". Я был уже в самом Ростове и даже не так далеко от центра, когда ударило так, что все светофоры разом "сошли с ума" и зажглись одновременно всеми цветами. Было в этом что-то символичное. Время кончилось. Что-то настолько новое в мире наступило, что все "правила" перестали существовать. И я, уже мокрый до нитки, радостный, как никогда, по щиколотки в реках тротуаров, с восхищением подумал, что все церкви и все монастыри на Земле существуют лишь для того, чтоб мы, перейдя все спрятанные в лугах коварные болота, добрались наконец до мира без светофоров и часов. Мира, где они, отработав своё, больше уже не нужны...
  
   (1). Из жития преп. Авраамия Ростовского.
   (2). Троице-Сергиев Варницкий монастырь был основан предположительно в 1427 г. - почти сразу после открытия мощей и прославления преп. Сергия. Этим монастырём, одноимённым Лавре, было отмечено место рождения "игумена Земли Русской" - место, где прошли первые 16 лет его жизни, до переселения в Радонеж. Там, где стоял дом его родителей, высится сейчас небольшая деревянная шатровая часовня. Рядом - надкладезная беседка: по преданию, этим древним колодцем пользовалась ещё семья великого Угодника, и потому он особо почитается.
   Варницкий монастырь сейчас становится всё более известен по России благодаря недавно открывшемуся духовному училищу и православной гимназии, куда едут молодые люди со всей страны. Родина преп. Сергия Радонежского - место, где в детстве ему открылось "чудесное разумение грамоты", - постепенно становится одним из центров православного образования России. В этом есть какая-то особая духовная символика.
   (3). Архиеп. Ташкентский и Среднеазиатский Владимир (Иким) "Слово о преподобном Сергии".
  
  
   Улейма и Дивная гора (окрестности Углича)
  
   Углич, как и многие древнерусские города, окружён целым венцом пригородных монастырей и храмов. Улейма и Дивная Гора - пожалуй, ярчайшие камни этой большой короны.
   Древний Николо-Улейминский монастырь стоит в 11 километрах к югу от Углича, по ростовской дороге. Здесь сливаются речки Улейма и Воржехоть. С одной стороны монастырь подпирает густой лес, с другой - расстилаются широкие луга на многие километры, почти до самого Ростова.
   Давным-давно, в 1460 г., странствующий ростовский монах Варлаам пришёл сюда с иконой Николая Чудотворца из Бари. В далёком итальянском городе явился ему во сне святой Никола: повелел купить на рынке образ и нести на Русь, а остановиться - где указано будет. По пути в Углич уснул Варлаам в лесу на берегу Улеймы, поместив икону на сосну... снять же её поутру не смог - образ удерживала невидимая сила. Св. Никола, явившись путнику вторично, повелел ему остаться здесь на постоянное жительство и обустроить обитель.
   Местные жители, услышав о чуде, стали приходить к Варлааму. Многие болящие исцелялись от св. образа. Молва о чудотворной иконе и благословенном "Николином" месте дошла до князя угличского Андрея Васильевича, брата государя Ивана III. Великий благотворитель Церкви князь Андрей помог обустроить монастырь, щедро одарил его средствами, угодьями и утварью. Преподобный Варлаам Улейминский прославлен в соборе Ростово-Ярославских святых... как, впрочем, и князь Андрей. Так что место это отмечено благодатью вдвойне: св. Николай явился - святому.
   В 1610 г. монастырь был взят штурмом и полностью разорён поляками. Захватчики подкопали фундамент собора, в котором укрывалось до двух тысяч крестьян, сбежавшихся с семьями со всех окрестных мест. Храм обрушился, превратившись в надгробный памятник над огромной братской могилой. По преданию, ещё несколько дней из-под камней доносились стоны заваленных людей...
   Икона же, как повествует монастырская летопись, чудесным образом унеслась по воздуху, сокрывшись от вражьих рук. Через десять лет она так же чудесно вернулась в монастырь, когда его начали отстраивать после Смуты.
   Пётр I из поездки по Европе привёз частицу мощей свт. Николая. Он пожаловал ими Прасковью Нарышкину, кормилицу царевича Алексея. Она же по обету внесла их в дар Улейминскому монастырю - в благодарность за своё исцеление в этой обители "от падучей болезни". Мощи были вложены в чудотворную икону.
   "За святой образ Николы Мирликийского Чудотворца, за многоцелебные его мощи" монастырь во все века особо почитался паломниками. Стал он одним из духовных центров древнего угличского края.
   Лишь новое Смутное время, ХХ века, опять на долгие годы погубило святую обитель. И опять - надолго, но не навсегда...
   Правда, странное дело - возрождён он в 1992 г. как старообрядческий женский. Не знаю, как сейчас, но в 90-е годы это был единственный старообрядческий монастырь в России.
   Когда место свято - оно свято вне зависимости от того, кто им сейчас владеет. А благодатная красота древних храмов, стен и башен манит в Улейму и православных паломников, и ещё не пришедших пока к Богу туристов - путешественников по "Золотому кольцу". Что ж, святитель Николай сам приведёт в Церковь всех, чьё сердце готово - каждого в свой час.
   Я побывал в Улейме в первый свой приезд в Углич, в 2007 г. Стоял жаркий день. Всё собиралась-собиралась, мускулисто поигрывала тучами, да так и не разразилась июльская гроза. Я доехал до остановки "Улейма" на лесном перекрёстке. Перекрёсток был отмечен высоким, расписным старообрядческим крестом. Через сотню-другую шагов за деревьями открылся посёлок. Средь деревянных домиков забелели каменные башни - сначала одна, угловая, за ней другие... целый кремль. Я как окрылённый, радостно заторопился к нему.
   Башенки оказались вблизи - совершенно детские. Крошечные, как беседки. Уютные, трёхсотлетние игрушки у подножия деревьев. Круглые, квадратные, восьмиугольные. Обнять их хочется...
   Крепость - не большая, а "как большая".
   Громадные июльские травы выросли в половину высоты стен. Вроде, два яруса "бойниц" на них - а все декоративные, глухие. Издали глядишь - могучая крепость... близко подойдёшь - детский городок.
   И как здесь держали оборону в 1610-м!? Поляки две недели не могли взять такой маленький монастырь! Стены, правда, стояли другие, деревянные. Но сама-то территория была такая же, не больше.
   Да, игрушечная не игрушечная крепость - а просто так в неё и сейчас не проникнешь.
   Закрытая калитка в восточной стене, над ней - куполок. Восьмиконечные звёзды-кресты на плотно сомкнутых створках ворот. Такие же - в небе над старинными башенками-дымоходами. Всё напоминает о чём-то незапамятном: допотопном, "дораскольном", допетровском. Всё здесь выражается словом - до...
   Кажется, тогда сам мир был другой (когда "тогда"!?), и здесь - крошечный заповедник того мира. Сбоку от ворот - окошко. Постучался-постучался в него - привратник отворил. Разрешил осмотреть монастырь, только ни в какие помещения не заходить ("Да храмы у нас так и так на ремонте... не входите, чтоб на голову ничего не упало", - в полушутку-полусерьёз предупредил он).
   Никольский собор - самый древний в монастыре, 1675 года. Введенская церковь справа от него - моложе всего на 20 лет, но насколько непохожа! Она вся ажурная, летящая. И белая, как облако. Изящные закомары чуть обозначены пунктирной вязью, узор - едва намеченный, воздушный, как и сами очертания церкви. Единственный купол - как высокий серебряный колокольчик, увенчанный луковкой. Рядом, в один рост с ним - шатёр-колокольня. Два ряда окон на маленьком шатре сделали его сплошь кружевным. Кажется, будто он вырезан и склеен из серебристой фольги. Следы от часов - таинственный кружок рядом с окнами-бойницами. С другой стороны церкви - высокая круглая апсида - как башня. Удивительные навершия наличников: луковичные, треугольные, лучевые. Вот брызгают вверх три широких луча - корона? звезда? "Сияние Трисолнечного света...."
   Гляжу то с одной стороны, то с другой. "Серебро" купола и колокольного шатра отражает беловато-облачное небо и порой почти сливается с ним. Но стоит выглянуть из-за облака солнцу - оно "стреляет" вспышкой от первого же луча! Земная звезда приветствует солнце. И тихо-тихо здесь кругом: кажется, серебряные лучи сейчас издадут звон.
   А собор св. Николая - мощный, приземисто-квадратный. Пятиглавый, если не считать приделов. Впрочем, над низеньким южным приделом - только "скелет" купола. Основное же пятиглавие утонуло в лесах. Пятью широкими апсидами обращён он к воротам монастыря, словно обнимая входящего своим алтарём. Необычный собор! Кирпичный, но по цвету - как деревянный! Словно весь собран из свежих-свежих древесных брусков. Или... из песка.
   Вот ещё одна церквушка - к западу от двух первых. Фасад, увенчанный тремя широченными кокошниками, - словно тройная арка закрытых ворот. Церковь - Троицкая... Главный вход во обитель когда-то был здесь. Надвратную церковь возвели одновременно со стенами и башнями - в 1713 г.
   У западной стены Введенской церкви - высокий деревянный крест. Это один из многих памятных крестов жертвам Смутного времени в окрестностях Углича. Число выживших в те страшные годы оказалось во много раз меньше числа погибших. По первой "послесмутовой" переписи населения, в Угличе осталось 695 человек - из 10-15 тысяч живших прежде. Углич прославился несколькими героическими оборонами в 1608 - 1611 годах, став как бы маленьким подобием Смоленска, выдержавшего беспримерную 20-месячную осаду. А Николо-Улейминский монастырь - крошечным подобием Троице-Сергиевой лавры... пусть и не полтора года длилась его осада, а полторы-две недели - соответственно размерам и силам.
   Покинув монастырь, который кажется сказочно безлюдным - ни души! - я спускаюсь на юг, к речке. Видны её дальние извивы средь разноцветных полей - жёлтых и зелёных. Узелки на синей ленточке. Село, как и монастырь - на пологом пригорке. С него далеко видно! Дорожка от юго-восточной башни "кремля" сбегает к мосту с деревянными перилами.
   Берега снежно-белы от огромных зонтиков борщевика. Удивительно, до чего красивы эти растения... трогать которые не стоит из-за их едкого сока. По цвету они - будто густые брызги со стен монастыря! Взгляд не может остановиться: он скользит по бесчисленным макушкам, перескакивает с одной белой шапки на другую... их тут - целая толпа. Вблизи заросли похожи на настоящую тропическую чащу!
   Прохожу чуть дальше, на луга, и вот за борщевиком воздвигаются целые стены иван-чая. Чудится необыкновенный город с множеством розовых колоколен. Кремли, башни, шпили... Видение светящегося Града над лугом. Великое в малом. Небесное - в земном.
   Июль - макушка лета. Он щедро зажёг в лугах необычайного цвета костры. Иван-чай - знак Торжествующего Лета. Свечки везде горят - в честь именин Земли. Поглядишь вдаль - сливаются в пожары. Издали кажется: трава горит огнём, но каким-то особенным, розовым, райским. Как Неопалимая Купина. Свет вырывается из каждой травинки и стремительно-отвесно возносится в небо.
   Вблизи зарево распадается на бесчисленные язычки. Каждое соцветие - свеча. Тоненькая-тоненькая, с только что занявшимся фитильком.
   Я оглядываюсь на монастырь. Отсюда он виден целиком - белый на фоне леса. Силуэт его кажется вырезанным из бумаги. Колокольня, которая вблизи вовсе не производила впечатления большой, заметно возвышается над городком башен и куполов. Что-то во всём этом - отдалённо родственное луговым "кремлям" из иван-чая, только другого цвета.
   Сколько же всего у нас в России благодатных мест, где и воздух, и вода, и трава освящены явлениями Божией Матери, Николая Угодника, Иоанна Богослова!.. А сколько шествовали по земным дорогам, встречаясь богомольцам, но сами уже не принадлежа Земле, святые князья Борис и Глеб, преподобный Сергий, преподобный Серафим - зримо являя своими примерами вечность жизни в Боге.
   Явился на Руси и Сам Бог во Святой Троице - преподобному Александру Свирскому...
   Есть внешняя История, а есть то, что выше истории. Есть география, а есть то, что выше географии. Благодать Господня не ведает ни времени, ни пространства...
   * * *
   Много в Угличе и окрестностях дивного - и в нарицательном смысле, и в значении имён собственных.
   В самом городе стоит с XVII века всемирно известная трёхшатровая Дивная церковь, а в окрестностях града - Дивная гора, на ней - тоже церковь и тоже XVII века. Правда, не шатровая, а обычная пятиглавая - вписанная в полотно небольшого лесистого холма одним умелым мазком Вышнего художника.
   Место это известно с древности. Когда-то тут проходила оживлённая Ефремовская дорога в Ярославль. Современное шоссе Ярославль - Углич пролегло на несколько километров севернее, и древний тракт потерял своё значение.
   С XVI века здесь, верстах в девяти от Углича, стояла пустынька - подворье Угличского Воскресенского монастыря. Само же место издавна именовалось в народе Кобыльей горой - возможно, ещё с языческих времён. Здесь разводили коней, а самая первая деревянная церковь была посвящена мученикам Флору и Лавру - покровителям коневодства. Вторую, главную церковь пустыни освятили в честь Св. Троицы.
   В XVII веке в Воскресенском монастыре подвизался будущий митрополит ростовский Иона Сысоевич. Доводилось ему, по хозяйству, не раз бывать и здесь, на подворье.
   Когда, уже став митрополитом и объезжая епархию, владыка Иона вновь посетил пустынь, то вспомнил молодые годы и, очарованный красотой места, как бы по откровению свыше сказал: "Какая же это Кобылья гора, это - Дивная гора". И повелел на средства архиерейского дома выстроить здесь каменную церковь Живоначальной Троицы и обустроить место сие.
   Так одновременно со знаменитым Ростовским Кремлём и другими великими творениями владыки Ионы, вырос и здешний храм. И Кобылья гора стала Дивной, потому что дивен Господь.
   Строительство шло долго: с 1674 по 1694 год. Освятить церковь довелось лишь преемнику владыки Ионы митрополиту Иоасафу. Потому и в зодчестве как бы смешались две эпохи. Начали её возводить, вероятно, в подобие церквей Ростовского Кремля - в древних традициях, которые так любил Иона, - но позже к облику "привились" некоторые черты русского барокко: парочка восьмиугольных окон и кое-какие другие новшества.
   Храм этот стал одним из самых живописных в окрестностях Углича. А из сельских он относится к числу самых древних во всём "Золотом кольце".
   Ещё, Дивногорская церковь - одна из очень немногих в XVII веке, архитектор которой нам известен. Правда, это зодчий, лишь завершавший 20-летнюю работу: "каменных резных дел мастер Григорий Устинов" - угличский уроженец, позже работавший при постройке первых зданий Петербурга.
   Дивногорская пустынь, в отличие от Улейминской, была упразднена при Екатерине II. Церковь сохранилась как приходская. Интересно, что в советское время она действовала до 1962 г. - пережила ленинские и сталинские гонения и закрылась лишь при хрущёвских. Закрытие её сопровождалось, словно в насмешку, причислением к "памятникам республиканского значения". Исходя из этого, 32 иконы из неё были изъяты для Угличского музея, а храмовый образ Св. Троицы даже отправлен в Москву, в музей древнерусского искусства имени Андрея Рублёва. Эта "Троица" древнее самого храма, она - 16 века.
   За относительно короткое время "охраны государства" храм был ободран до такой степени, что страшно смотреть на его фотографии 90-х годов - на момент возвращения Церкви. Голые кирпичи - как кровавые раны.
   Вновь открылась церковь спустя ровно треть века - в 1995-м. К чести Угличского музея, все 32 иконы были возвращены в воскресший храм... а вот к стыду нашего времени, несколько из них похищены пару лет назад и до сих пор не найдены.
   На Дивной горе мне довелось встретить Крещение 2009 года. Отправился я туда рано утром, чуть светало - но на автобус всё же опоздал: очень уж неудобно составлено расписание. Решил идти пешком - за полтора часа вполне можно одолеть путь, но при этом, конечно, опоздать на начало службы. К счастью, на выходе из города, у последнего дома, меня подобрал скучающий таксист (в Угличе их очень много!) и за умеренную плату мигом довёз до церкви.
   Ещё из окна машины, где-то за полкилометра, я увидел панораму: церковь воспаряла над посёлком, будто в воздухе стояла - основанием чуть выше россыпи крыш. Белая, как летучий снег, а тёмные деревья за ней - как тучка.
   Шагнула в небо. Всего на одну ступеньку вверх... но этого было достаточно, чтоб меж ней и землёй как бы пролегло что-то неуловимое. Вот бывает: берётся откуда-то тоненькое, с волос, облачко на заре - меж краем земли и краешком солнечного диска. Чёрточка робко сгустившегося воздуха: грань Небесного и Земного.
   Видна эта грань и на древних фресках: нижний травчатый пояс, обозначающий мир, в котором мы живём, а выше живут Святые. Здесь граница - не на фресках, а наяву.
   Действительно... Дивная гора!
   Шофёр довёз меня до самых ворот церковного двора, увенчанных крестом. Поздравили друг друга с праздником и расстались.
   Перед воротами - то ли площадь, то ли поляна... это в зависимости от того, смотришь ты в одну сторону или в другую: на деревья или на деревню.
   С трёх сторон кораблик церкви окружало кладбище, переходящее в лес. Её алтарь вплывал в заросли, а колокольня обозначала линию опушки. Всё было спаяно воедино белым раствором зимы - одинаковым что на колокольном шатре, что на бесчисленных шатрах ёлок, что на кустах, что на маленькой оградке кладбища.
   Настоящий крещенский пейзаж! Кажется, будто на деревья и на храм кто-то подышал на морозе, и они забелились.
   Колокольня - может, от припорошившего её снега, - стала особенно причастной Небу. Шатёр её - зелёный, но зелень сейчас лишь чуть-чуть просвечивала: будущее Лето посылало весточку посреди торжествующей Зимы: "Я ещё приду".
   24 круглых отверстия на восьми плоскостях шатра сделали колокольню сплошь сквозной. Белые колечки-пузырьки на зелёном растут по мере приближения к земле - словно скатываются вниз. А ещё посмотришь-пофантазируешь: кружочки - как ласточкины норки для невидимо влетающих и вылетающих Ангелов. Храм словно дышит сквозь них благодатью.
   Пониже, на самой церкви - круглые окна в боковых стенах - как иллюминаторы. Ещё ниже - два ряда обычных окон: над каждым белый кувшинчик делит пополам маленький треугольный кокошник.
   Вот, вроде, и всё "узорочье" - кажется, совсем неприхотливое, а храм цветёт! Весь он какой-то единый, весь белоснежно-чистый, весь - величественный, как Ангел.
   Гранёные луковки пяти куполов похожи по форме на "китайские фонарики" - только не оранжевые, а небесно-синие. Эти купола - как просветы в пасмурном небе. Окошки ясного дня. А белые шапки снега на них - как белоснежные облачка. Простенькие, без украшений, жёлтые кресты - как лучики солнца поверх облаков.
   А ведь выглянуло один раз в тот день солнце!.. по-настоящему. Всего на минуту, - но выглянуло! Коротко, как крест опускают в иордань. Я уже стоял в церкви, но увидел неожиданно появившийся светлый платок от окна на стене - и выбежал наружу. Сиял церковный двор, переливалось кружево. Средь белого пуха сверкала церковь. Переливались светом и тенью мельчайшие грани на стенах.
   Аркатурный пояс - по самому верху, под кровлей: это уж не "пояс", а "воротник" какой-то. Заиграл полосками теней под солнцем.
   И полыхнуло, и опять сокрылось... но какое-то чудесное преображение - состоялось.
   А внутри чувствовалась во всём какая-то особенная простота и приветливость. Молодая матушка - жена священника, - сама стояла за свечным ящиком. Прихожане были рады и празднику, и друг другу - всё-то знакомые лица. Заходишь ты... и тоже становишься знакомым!
   Хочешь - присядь на лавку, хочешь - погрейся у печки... Собака виляет хвостом снаружи на крылечке - тоже всем рада. Гудит пламя в железной печке в трапезной. Высокая, густая ёлка стоит, видимо, с Рождества, и не помещаясь под низким сводом (зимой-то службы идут на первом этаже, где тесновато), смешно-неловко нагибает верхушку.
   Ноев ковчег, плывущий по широкой-широкой зиме, затопившей мир. Дивная гора... Арарат?
   Заходит смешной маленький мальчик - весь белый-извалявшийся, как снеговик. Где-то наигрался в снегу. Мама с бабушкой его ругают... но не очень сильно. Сильно-то - за что? Уж никак не решишь проблему так, чтоб поиграть в снегу - и чтоб снега после этого на тебе не осталось. "Садись к печке, грейся, сушись!.. с ума сойти, на кого похож!" И садится, и сушится... пальто из белого наконец становится обычным, тёмным. Щёчки розовые, праздничные. С праздником тебя, мальчик! С Крещением... в сугробе.
   * * *
   После службы матушка сама провела меня в главный, верхний храм - запертый на всю зиму... холодный - пар изо рта! - но чудный, высокий, расписной.
   Все стены в нём, начиная от притвора, покрыты ковром живописи - художников "васнецовской школы" (1910 г.). Я вообще заметил, что в храмах Углича и окрестностей, в отличие от соседних Ярославля и Ростова, очень мало осталось древних фресок, зато очень много - росписей XIX - начала ХХ века. Но и поздняя угличская живопись выполнена чаще всего так, что не вызывает отторжения, никакого контраста с древним духом самого храма. И Троицкая церковь на Дивной горе - не исключение.
   Сочетание "зимнего мраза" неотопленного высокого помещения с одухотворённой теплотой ярких красок как-то умилило - и ввело душу ещё глубже в какую-то рождественско-крещенскую сказку-быль?.. "Ангели с пастырями славословят, волсви же со Звездою путешествуют..." Словно праздничный Вертеп вдруг раздвинулся, и ты вошёл... и где-то здесь - и Младенец, и Вифлеемская звезда... и все чудеса рождественской вечности.
   Так открылась мне в тот зимний день тихая-тихая церковь.
   От включённой люстры замерцали вдруг золочёные и серебряные созвездия густых растительных орнаментов на сводах. То ли райские плоды и цветы, то ли - самоцветы, то ли - гирлянды и гроздья ёлочных игрушек. Свет наполняет их и они кажутся объёмными, висячими.
   Радостно-ненавязчивым Солнышком туманного дня полыхнул нимб Христа над входом в основной объём. Закруглилась арка. Раскрылся высокий ало-золотой иконостас о четырёх ярусах. И ещё издали притянула взор "Троица" - справа от Царских врат.
   Вот ведь как всё совместилось: Троица, Крещение, Рождество... ликующая Пасха в пурпурном цвете иконостаса...
   Как же чудесно здесь, наверное, летом - особенно в престольный праздник, когда шелестят перед иконами берёзки. Но и Крещение отмечается пышно, истинно по-народному - с хождением на "иордан", что на тихой лесной речке, в полуверсте от церкви. Обычно идут сразу после службы, но в этот раз ещё ждали о. Бориса, первого настоятеля храма после возрождения. Служит сейчас молодой о. Александр, а о. Бориса перевели в Богоявленский приход Углича, с назначением благочинным всего угличского округа. О. Борис после службы в новом храме приехал на "родную" Дивную гору... но немного подзадержался.
   Наконец, мы пошли на "иордан". Человек пятнадцать набралось... да ещё там, на месте, оказывается, уже ждали десятки людей.
   Лес тянулся дремучий, многоснежный, весь в какой-то морозящей, ледяной красоте - с холодком, пробирающимся в тебя не сквозь одежду, а через восхищённо распахнутые глаза. Наконец, показалась большая поляна и как продолжение поляны - речка. Вот и крестообразная прорубь. Маленький водяной крестик посреди леса, посреди бескрайних снегов. Вода Живая посреди воды замёрзшей. Тёплое сердечко, дающее жизнь миру - Крест Животворящий. Собрались к нему люди, съехались машины. Горит костерок... А мир вокруг - бел-бел-бел...
   Каскады снега замерли на ёлках. Лесная архитектура причудлива и величава. Где-то выдвинулись к речке, где-то чуть отступили замки и терема, крепости и города, кремли, чёрно-бело-зелёные шпили. Не для людей эта крепость, а для самой Зимы. Лишь сегодня отворила она ворота - потому что День особенный, и даже Зима это знает. Сегодня воды освятил Тот, Кто сильнее Зимы. А снег - это тоже вода, и снег сегодня особенный. И стоит чаща, и убелила её святыня Свыше - новая манна небесная. И чуть шелохнётся чаща - сыплется манна с веток.
   А от взгляда на прорубь - ощущение необыкновенной Чистоты, непередаваемой словами. Как будто и вода - уже не вода, а густой воздух Царства Небесного.
   Крест... "Серебро Господа моего..."
   Господь сходит в стихию водную, как сошёл Он позже во ад... и - нет смерти, и не страшны уже ни огонь, ни вода.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть II. О самом глубоком и сокровенном.
  
   Обители Углича.
  
   Как ни пестры в глазах событья лета,
   но в памяти господствует зима, -
   всё как-то не выходит из ума
   столь постоянный выбор ею цвета...
   Виль Мустафин.
  
  
   1. Воскресенский монастырь
  
   Белые стены и серебряные купола, древность и изящество, совершенство силуэта - почти невозможное! Обитель Воскресения Христова в Угличе. Стоит снег над снегом. Видишь издали восходящий над крышами домов собор - и вдруг посреди зимы само восходит из души навстречу ему: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех..."
   Под солнцем многочисленные купола - как огромные жемчужины над светящимися стенами. В переменную облачность они переливаются, как перламутровые морские раковины. Россыпь их выше всего вздымается над собором и плавной волной ниспадает к уступчатым крышам других построек... точнее, пристроек. Висит в бездонной лазури густая серебристая гроздь.
   К собору с юга прильнула звонница, к звоннице - Смоленская церковь. Триединый комплекс неразрывен: с запада - сплошная стена, с востока - приливы и отливы выступающих алтарных апсид. Откуда ни глянь - купола, башенки, арки, полукружия и острые кровельки... Совсем маленький монастырь, но ни на что не похожий.
   Всевозможных выступов, граней и арок так много, что игра света и тени сама по себе создаёт удивительный узор - в дополнение к простенькому узору наличников. Крохотными зелёными пуговками едва видны в простенках зелёные изразцы - самые древние в Угличе. Кажется, что это - снежный городок. В июле в его облике чудится зима, в январе - Пасха.
   Звонница - наподобие ростовской: домик с двускатной крышей, прорезанный арками, словно из одних только арок и состоящий. Домик стоит на мосту: над галереей, соединившей собор и Смоленскую церковь. Галерея тоже - арочная: множество сквозных полукружий разбежалось вдоль белого монастырского "терема". Другие полукружия - вспрыгнули, вознеслись, воспарили... Из четырёх арок - на четыре стороны света, - состоит "часозвоння" с несохранившимися часами: при Смоленской церкви, чуть правее главной звонницы. Эта маленькая квадратная башенка над кромкой крыши смотрится, как небесное крылечко.
   Весь ансамбль - сплошное арочное чудо: паруса? белые радуги? Своды, выгнутые к небу - столькими арками, что каждая клеточка, каждое звено этого комплекса кажется парящим. От земли дует вертикальный ветер и уносит в небеса: и камень, ставший невесомым, и тебя смотрящего.
   А там, в вышней лазури, круглятся купола - кажутся огромными светилами. Такие главы называют шаровыми: в каждую маковку можно вписать шар-солнышко. Центральная глава зрительно будто покоится на боковых - как в священной чаше.
   Необыкновенно цельное архитектурное чудо воздвиглось всего за три года: в 1674-77 гг. Будущий знаменитый митрополит Иона Сысоевич когда-то принял постриг в этом маленьком малоизвестном монастыре, а став владыкой ростовским, не позабыл о своей духовной родине. Именно он распорядился выстроить в камне всё, что мы сейчас видим. Так и вырос здешний ансамбль - одновременно с ростовским кремлём. Но сам монастырь гораздо древнее, чем составляющие его здания. Есть предание, что основал его ещё св. благоверный князь Роман Угличский в XIII в. Правда, первое письменное упоминание о нём относится к эпохе Андрея Большого (княжил в 1462 - 1491 гг.). Несомненно, бывал здесь в те годы преп. Паисий Угличский († 1504), монастырь которого находился всего километрах в трёх, на другом берегу Волги. Сейчас нижний придел под собором Воскресенского монастыря посвящён именно ему. Некоторое время это был единственный в России храм св. Паисия Угличского (сейчас возрождается храм на его родине, в с. Богородское Тверской области).
   Сам Покровский Паисиев монастырь - один из величайших на Верхней Волге, - был варварски разрушен в советское время и затоплен водами Угличского водохранилища. Для древнего Углича он был поистине - как Печерская лавра для Киева, так что потеря эта невосполнима. Но Воскресенский монастырь - географически и исторически самый близкий, - хранит в себе благодать разорённой соседней обители. Он - как список с иконы, подлинник которой утрачен. Именно в очерке о нём - самое место сказать несколько слов о преп. Паисии.
   Вся его сознательная жизнь прошла в монашестве. Отрок Павел Гавренёв в 11 лет стал иноком и получил своё новое имя. В 10 лет он осиротел, и его взял на воспитание дядя - преп. Макарий Калязинский. Через год, уступая горячим просьбам племянника и, очевидно, провидя в нём будущего подвижника, св. Макарий постриг его. Прошли годы. Молодой князь Андрей, посетив Калязинский монастырь, попросил св. Макария дать опытного подвижника в настоятели для нового монастыря, который он задумал основать близ Углича. Выбор пал на Паисия (кстати, род Гавренёвых с особой верностью служил отцу Андрея Василию II в тяжкие годы борьбы с Шемякой - угличский князь хорошо знал это). Шёл 1466 год. Св. Паисию (р. 1437 г.) не было и 30, князю Андрею только что исполнилось 20. В такие молодые годы они начали великое дело обустройства Угличского удела - материального и духовного. Господь соединил судьбы князя и преподобного на всю жизнь. Св. Паисий остался до конца верен Андрею, даже когда того постигла страшная опала - он был истинным духовным отцом князя и наставником его сыновей. Монастырь же на левобережье Волги, в 3 верстах от Углича, стал главной святыней региона - местом проявления многих Божиих чудес.
   В житии св. Паисия чувствуется какая-то особая, зримо явленная полнота благодати. Человек, "живший в мире премирно" - в сугубо тесном общении с миром горним: со святыми, ангелами и Самой Божией Матерью. "Возлюблен Божией Матерью явился еси" - это не только о Серафиме Саровском, это о Паисии Угличском. "Радуйся, угодниче Мой и Сына Моего Христа Бога! Ныне обрёл благодать у Меня, буди тебе тако..." - приветствовала его Пречистая Дева, благословляя на устроение нового собора в монастыре в 1479 г. Далеко не каждый святой - даже если взять древнейшие патерики, - сподоблялся стольких Божественных видений, откровений, чудес... И все они описаны до того просто, естественно, незатейливо, будто так и должно быть.
   Каждый шаг св. Паисия в устроении им монастыря - проявление одной только смиренно принимаемой Божией воли: Бог говорит - человек исполняет. Поистине, как Серафим Саровский о Дивеево, старец Паисий о Покровском монастыре мог бы сказать: здесь ни один камень не поставлен моей волей.
   Сначала чудо перенесения строительного леса с одного берега реки Нямошни на другой указало место самого монастыря, потом дивное видение Божией Матери - место главного храма. Явление пяти ослепительных крестов очертило размеры собора и расположение алтаря (обращённого на юг, а не на восток). Наконец, прибытие по реке чудотворной иконы Покрова Божией Матери стало явственным указанием свыше, какому празднику посвятить и собор, и монастырь.
   Небывалый расцвет Угличского удела, знаменитого Семиградья, оборвался в 1491 г. арестом князя Андрея - брошенного в тюрьму по приказу родного брата, государя Ивана III. В пожизненное заточение были отправлены и его сыновья Иван и Димитрий - мальчики, которым не исполнилось и двенадцати.
   "В мале времени по воздвижении соборныя церкве,- рассказывает "Житие" об
   этом печальном событии,- сооружи церковь каменную благоверный князь,- и тогда
   неведомо и како возста на него брат его родной, князь Иоанн Васильевич Московский, и
   согна с престола и в темнице и с чады его заточи... И умре князь Андрей и погребен бысть
   преподобным отцем нашим Паисием во граде Угличе в соборе. Дети же его благовернии
   князь Иоанн и князь Димитрий сосланы были на Вологду, и посаждены были тамо в темнице же и во узах и много лет в таковой нужде сидели. И разболевся князь Иоанн в темнице и пострижеся во иноческий образ, и наречено бысть имя Игнатий. Князь же Димитрий преставися в монастыре с миром, и положены быша телеса их у всемилостиваго Спаса на Прилуке, в Димитриеве монастыре".
   Преподобный Паисий не оставался холодным зрителем несчастия, постигшаго князя
   Угличскаго и его семейство, к которому питал искреннее расположение. Он выступал
   ходатаем за своего князя перед государем Московским и не раз посылал к нему
   послов с просьбами о помиловании. Но просьбы эти не смягчили сердца
   гордаго князя Московскаго и не облегчили участи княжескаго семейства.
   Что оставалось теперь делать преподобному Паисию? Положиться на волю и милость Божию и будущим настоятелям монастыря завещать посильную поддержку и помощь несчастным страдальцам, сыновьям князя. "И прочее вручи их суду Божию, яко да Той, якоже хощет, тако и сотворит. Сам же о своих государях до своего преставления зело печашеся и яко о присных своих духовных чадех промышляше по премногу... и по себе начальником тоже попечение о них творити повелеваше. Юных узников преподобный наказоваше крепце терпети затвор таковыя темницы и уз, обещая им за то венцы у Христа, Царя всех и праведнаго Судии. И памятуя завет преподобнаго, его преемники относились к князьям-страдальцам с великою попечительностию"(1).
   6 июня 1504 г. преп. Паисий преставился в Покровском монастыре, поручив братию духовному окормлению своего друга преп. Кассиана Учемского (впрочем, тот пережил св. Паисия всего на 4 месяца и скончался 2 октября того же года). Со смертью этих двух подвижников закончилась целая эпоха - пожалуй, самая яркая во всей духовной и культурной истории Углича. Незадолго до кончины св. Паисий ясно предсказал бедствия Смутного времени, свершившиеся над Россией век спустя. Согласно его пророчеству, мученический венец приняла и вся братия основанного им монастыря: в 1609 г. игумен Антоний, вышедший с крестом в руках смирить врагов, был зарублен (крест этот с отсечённой левой перекладиной хранился три века в монастыре как великая святыня - ныне находится в Угличском музее). Затем поляки и "воры" убили 40 иноков и более 1000 мирян, укрывшихся в Покровской обители. Такой же мученический венец приняла и вся братия Воскресенского монастыря. Смертную чашу здесь испил игумен Лаврентий, 60 иноков и около 500 мирян.
   Вся дальнейшая история Покровского и Воскресенского монастырей также тесно связана. Правда, по реформе 1764 г., Воскресенская мужская обитель была упразднена и обращена в обычный городской приход - Покровская же Паисиева сохранена как третьеклассная. Лишь в новейшее время, в 1999 г., Воскресенский монастырь был возрождён. В 2000 г., по завещанию последнего оставшегося в живых инока Покровской обители Александра († 1991), именно сюда был передан Синодик Покровского монастыря и две иконы, принадлежавшие последнему его настоятелю архимандриту Власию (Щербакову). Отец Власий сподобился мученического венца: был арестован в 1930 г. и убит в лагере (по свидетельству инока Александра, закопан заживо) в 1933 или 34 г.
  
   Дважды мне посчастливилось побывать на зимних крестных ходах, посвящённых преп. Паисию. Память его отмечается Церковью 19 июня (нов. ст.), но в Воскресенской обители местно чтится и день его рождения - 21 января. (Кстати, по преданию, ровно в час рождения святого, в разгар крещенских морозов, вдруг с силой забил из земли целебный источник... он существует и поныне, в окрестностях с. Богородского, и пользуется большим почитанием).
   В этот день, третий по Крещении Господнем, служба обычно идёт в Паисиевом приделе под Воскресенским собором (сам собор реставрируется уже несколько лет: необходимо восстановить сохранившиеся фрагментами росписи XIX века). После литургии выносят из алтаря фонарь, берут икону, хоругви - и начинается крестный ход вокруг монастыря, по узенькой снежной тропке.
   Любят в Угличе крестные ходы. Небольшие, как и сам город - но благодатные. В один год я, помню, нёс хоругвь, в другой... ведро. Ну, со святой водой - доливать, если вдруг кончится в чаше для кропления. Правда, долить пришлось самую малость, а большая часть полного до краёв ведра, разумеется так и не пригодилась, но... что попросили, то я и нёс. Чем не праздник!
   Качались-плыли над снегом хоругви, качалось моё ведро. Было смешно и радостно-покойно. Всё - как надо, и ведро - не просто ведро, а зачем-то нужное ведро. И зима - не просто зима, а счастливая зима. В ней есть место для крестного хода, а в крестном ходе есть место для меня. Как в поезде, который идёт куда-то. И меня взяли и дали билет... И я одновременно и пассажир, и - вагончик этого поезда. Хорошо: просто идти и радоваться - радоваться и идти! Не важно куда и с чем. Как обычно, в круговом ходе четыре остановки - и летят на четыре стороны света серебристые крылышки святой воды. Как Пасха, только всё вокруг белым-бело.
   Вот бежит по снегу, смешно подметая сугробы полами рясы, отец Николай из соседнего Казанского прихода - большой любитель крестных ходов. Кое-как успел в этот раз! хотя бы на половину хода, на чтение Евангелия. Люди улыбаются... Я тоже уже не первый год вижу отца Николая. Помню, как-то на Преображение Господне он после службы привёл всю свою паству в Спасо-Преображенский собор кремля... число людей в соборе от этого сразу как минимум утроилось, и с такими утроенными силами все вышли на крестный ход. Сегодня он, правда, прибежал один - 21 января в его храме никакой службы нет... Вот и для него нашлось место в голове нашего крестного хода, а с ним всегда как-то веселее. Всего же шло человек тридцать... из 36-37-тысячного населения Углича.
   Лишь один из тысячи угличан участвовал в крестном ходе, - но отчего-то казалось, что нас много. Нет, не количественно много, а... с нами св. Паисий, великий угодник Господень!
   * * *
   В маленьком Паисьевом приделе службы бывают - только в дни его памяти. Всё остальное время литургии и всенощные совершаются в Смоленской церкви - самой южной из трёх слитных построек. Проходишь в неё по длинной арочной галерее, попадаешь сначала в большую одностолпную палату - подобие московской Грановитой. Это огромный притвор, бывшая братская трапезная, а сам храм, совсем небольшой, виднеется за роскошным, расписным и узорным порталом. Иконостас здесь каменный - в подлинно ростовском, "ионинском" стиле, - но уставленный киотами с обычными иконами в один ярус. Это единственный в Угличе храм, где сохранились фрески XVII века... хотя бы и малыми фрагментами. Они цветут вокруг арок иконостаса... и позднейшие иконы расступаются, не смея их сокрыть. Словно в тумане, видны пламенеющие шестикрылые Серафимы - багряные, как облака на заре. За ними... словно само Царство Небесное высвечивает из глубин камня. Не дано нам пока увидеть его ближе. Видим "как бы гадательно, как сквозь тусклое стекло", Отчий Дом. Полное ощущение: фрески дышат, они живые. Они участвуют в богослужении, и их участие всё преображает.
   Длинные монастырские службы в этой церкви - что-то необыкновенное. Я - совсем не любитель длинных богослужений, как раз наоборот. Два часа - это очень хорошо. Больше двух... не буду лукавить - для меня лично очень утомительно. Но тут... вечерние службы идут где-то три с половиной часа - и почему-то это единственный храм в моей жизни, где я "такой длины" не замечаю вовсе, где хочется, чтобы это всё продолжалось и продолжалось и продолжалось... Как же можно мечтать о конце того состояния, в котором ты дома.
   Молиться здесь так легко... будто и не ты молишься. Зима, сумерки спускаются рано. Окна - синие проруби. Отражаются в них лампадки, и кажется иногда, что это не окна, а древние иконы. Читают больше, чем поют. Никаких сентиментально-свирельных переливов голосов. Никакого украшательского земного занудства, врывающегося в молитву. Никакой страстности, идёт именно - служба Богу, и... не передать словами, как это хорошо!
   На протяжении всей службы открыта рака с мощами схимонаха Иоакима (Ульянова) - можно приложиться к самому покрову на нетленном теле, ощутить губами лоб. Местночтимый подвижник XVIII века известен исключительными аскетическими подвигами. В Угличском музее - "Палатах царевича Дмитрия", - хранятся его 12-килограммовые вериги и гроб-колода, вытесанный из цельного древа: в нём схимник спал, в нём и был погребён. Официально Иоаким Угличский не причислен к лику святых - но мощи его уникально, полностью нетленны: как у Александра Свирского или Киево-Печерских преподобных. В советское время они служили наглядным пособием одного из медицинских ВУЗов.
   Воскресенский монастырь поражает не только глубинной красотой и чистотой служб. Что-то непостижимо притягательное чувствую я в самом укладе его жизни, в уже сформировавшихся за десять лет традициях. Это одна из трёх известных мне обителей - из всего великого множества, что довелось увидеть! - где нет определённой цены на свечки и простые записки. Сколько положил в ящик для пожертвований, столько и хорошо - и бери свеч сколько надо. Такая же традиция в Троице-Сергиевой лавре и Псково-Печерском монастыре. Но то - богатейшие и процветающие монастыри, центры всероссийского паломничества. Здесь - маленькая, недавно возрождённая обитель крошечного городка. Но воистину, по духу она этим великим святыням - родственна.
   * * *
   Очерк о Воскресенском монастыре был бы неполным без краткого рассказа о знаменитой Иоанно-Предтеченской церкви, стоящей напротив, в нескольких метрах и в настоящее время приписанной к нему. Эта самая нарядная, самая праздничная церковь в Угличе была построена купцом Никифором Чеполосовым в 1689-91 гг. в честь совсем не праздничного события: в память убиенного шестилетнего сына - св. мученика младенца Иоанна († 1663).
   О моём любимом святом я уже не раз писал в других очерках про Углич(2). Здесь же хочется воздать должное отцу его Никифору Григорьевичу Чеполосову. Вере, любви и истинному достоинству Человека. Он любил Ванечку так... что на его примере кажутся даже странными утверждения о какой-то особой "чёрствости к детям" в Средние века (теория, довольно модная у историков морали и менталитета). Узнав о безвестном исчезновении сына, этот сильный, уже немолодой, повидавший жизнь человек, объездивший полмира, до Бухары и Персии, "едва мало себе ножем не закла" - насилу нож отняли. Но то была первая отчая реакция - дальше вступило в силу великое упование на Отца отцов. Все 24 дня неизвестности он молился и искал... искал и молился. Весть о найденном пастухами в болоте истерзанном теле сына застигла его в церкви, во время Божественной Литургии. "Никифор Григорьевич, сын твой убиен бысть!"
   "О адаманте отеческия души и несумненныя веры и яже к Богу надежды! Како не поколебася душею, како нимало не сметеся сердцем! Аще и внешний зрак виду измени, обаче возвещающим сим рече: "Дайте ми божественную литургию дослушать", и потом: "Бог, объявивый вам сына моего тело, тако и мене его зрения не лишит".
   И уже после литургии все, кто был в церкви, со священником во главе, воздевшим крест, отправились за город, к телу нового мученика...
   Нужно было иметь веру и мужество, чтоб исполнить посмертную волю явившегося во сне сына и ходатайствовать о помиловании мучителя. Понимание, что сын его - человек Божий, что их места поменялись, и теперь он, отец, должен его во всём слушаться... это понимание пришло к нему как-то почти сразу. Пришло вместе со спокойным и ясным упованием на встречу - пусть и через много лет, зато навсегда.
   Вот разница между любовью сентиментальной и любовью Христовой.
   Мощи Ванечки через 26 лет после погребения были обретены нетленными. Господь сподобил отца дожить до этого события. Начиналось строительство каменной церкви на месте прежней деревянной. При закладке фундамента наткнулись на захоронение: "обретоша гроб блаженнаго весь цел и крепок, и во оном тело блаженного цело и невредимо показовавшеся, и одежда, в которой положен бяше, нерушима и нетленна зряшеся... Тогда родителя кая не объят неизглаголанная радость, кая сладость не обвесели родительскую старость, кая похвала ни излияся о таковом блаженном чаде - изрещи несть возможно... По сем родитель блаженнаго, не дождався совершения церкви, от вещественных к невещественным преселися; узрев превожделеннаго своего чада мощи нетленны, потом и сам вскоре в небесныя селения взятся".
   После каждого приезда в Углич отлагается у меня в сердце какая-нибудь новая история, прямо или косвенно связанная со св. младенцем Иоанном. И собственный опыт - и рассказы людей, с которыми как бы "случайно" сводит Господь...
   В соседнем городке Мышкине краевед В. А. Гречухин, создатель и директор Народного музея, поведал мне такую историю:
   - В Воскресенском монастыре до его возрождения жили хулиганы и наркоманы. Формально считалось, что все здания монастыря принадлежат Угличскому музею... ну, принадлежат - и ладно: средств-то на реставрацию всё равно нет. Кое-что перевезли в кремль, а так... все древние надгробия так и валялись никому не нужные в помещениях, в храмах. Хулиганы на них, видимо, и пили, и спали... Ну, притон и есть притон! Я и подумал: чем всему этому пропадать, лучше хоть что-нибудь возьмём в наш музей, спасём... если, конечно, хулиганы разрешат. Приехали, зашли, огляделись. Говорим: "Мы из музея". Они смотрят. "... Пришли забрать старые надгробия". Старший буркнул: "Забирайте. На... они нам тут нужны!" Они, видимо, подумали, что "из музея" - это значит, из своего, угличского музея: формальные хозяева пришли проведать, как тут дела идут. Мы обрадовались и сколько могли, погрузили - пожалели, что на маленькой машине приехали!.. Сейчас, задним числом, думаю: надо было вернуться и всё увезти... а то, что оставили - где оно сейчас! пропало бесследно... поди найди теперь!
   Прошло время. Опять как-то по делам был в Угличе. Решил заглянуть в Воскресенский монастырь. Тогда его уже, вроде, начали реставрировать. Смотрю - огромная куча надгробий валяется во дворе. Ну, что ты будешь делать!.. Опять никому не нужно! Ведь растащат всё местные жители на стройки, камень-то хороший - ничего не останется!.. А приехали мы на легковой машине. И вот первое же надгробие, какое только попалось, не глядя загрузили и увезли к нам в Мышкин. До сих пор жалею, что не вернулись в тот же день с грузовиком... а потом уже поздно было. И вот лежал, помню, у нас довольно долго этот надгробный камень: надпись нечёткая, без специалистов разобрать не могли. Когда случаем как-то заехал к нам в музей специалист, попросили его разобрать.
   Это оказалось - у меня дух захватило, - надгробье с могилы мученика Иоанна Чеполосова! Из всей беспорядочной груды камней мы, ничего не зная, увезли именно его. Сами-то мощи до революции лежали под спудом в Иоанно-Предтеченской церкви, а после одной из советских реставраций их увезли в музей, а надгробие, видимо, свалили вместе с прочими в Воскресенском монастыре. Вот такое маленькое чудо, связанное со св. Иоанном, мне запомнилось на всю жизнь... Ну, конечно, такой святыне не место в музее - и я лично отвёз её обратно в монастырь, передал о. Димитрию, настоятелю... а там уже не знаю, где теперь у них хранится.
  
   Святой "берёт под крылышко" людей, которые его любят. Это происходит как-то особенно явственно. Он имеет власть преображать души, менять отношение людей к миру. Однажды, на праздничной трапезе в день его памяти (8 июля) - тоже в Воскресенском монастыре, - пожилая женщина, староста сельского храма в окрестностях Углича, рассказала мне сугубо личную историю: они всей семьёй простили человека, которого, по земному рассуждению, несомненно надо было привлечь к суду. Когда уже собирались подать заявление, она прочитала житие св. мученика Иоанна и... от сердца отлегло. Разом пришёл в душу какой-то неземной мир - всё восприятие перевернулось, и не-прощение стало неестественным, невозможным.
   Интересно, что св. мученик Иоанн в своём явлении душам людей очень "избирателен". Точнее-то, конечно, наоборот - избирательны люди... Одни, лишь только услышав о нём, принимают его ярко и сразу, всей душой - он поистине входит в их жизнь, и это совершается буквально на глазах (очень многим я рассказывал о нём в Казани и других городах - всегда хочется делиться радостью...). Другие же с первых услышанных слов - замыкаются, "убегают", говорят: "Ой, не надо рассказывать!.. это слишком страшно!" Почему от одного и того же одним - светло на душе, другим страшно?
   Точно как от восприятия Самого Христа: крестной жертвы, смерти, Воскресения!.. Атеисты боятся смерти. Многие "верующие" даже не подозревают, что в душе они атеисты. Житие св. Иоанна Угличского - оказывается, одна из ярчайших "лакмусовых бумажек": видим ли мы Свет там.
  
   Иоанно-Предтеченский храм - одновременно и устремлённый в небо, и вытянутый кораблём, - стал самым притягательным чудом Углича, архитектурным и духовным. Когда я подхожу к нему, к глазам подступают светлые слёзы и вспоминаются слова Серафима Саровского о Дивеево: "Тут тебе и Киев, и Афон, и Иерусалим..." Тут - моё Дивеево.
   Незабываемый островерхий силуэт на берегу Волги - бело-золотистый с изумрудными куполами. Нежные, плывущие очертания, тонкое пятиглавие... Семиглавье, если смотреть от алтаря - с куполами боковых приделов... Целый маленький кремль - со Спасской башней, - если смотреть с запада. Хотя это, конечно, не Спасская башня, а кружевная шатровая колокольня в форме "ярославской свечи" (так это именуется в местном зодчестве). Сбоку - крыльцо на столбах-кувшинах, самое живописное из всех крылечек в Угличе. Как ярусы травяных лужаек и цветников, встают друг над другом пояса изразцов: на четверике, на барабане... и ещё много отдельных изразцовых крапинок! Зеленовато-голубовато-слюдяные брызги... их мерцание вплелось в матовый, нежный свет стен. Из мягкого золотистого света составлен весь храм. Из отблеска цветущих майских одуванчиков. Из объятий золотой осени и зелёного лета. Из рождественской сказки-мечты. В нём соединились все времена года и все возрасты жизни человеческой. Эта воплощённая радость уравнивает взрослого и ребёнка.
   И в окружающем церковь пейзаже тоже всё совместилось. К северу - Волга, к югу - Воскресенский монастырь, к западу - привольная лужайка, к востоку - стена высоких тополей. С какой стороны ни заходи, всё - чудо.
   Есть в Угличе какие-то особо угличские места. Кремль, со своей церковью "на Крови", и здешняя осенённая куполами лужайка обозначили собой ось, на которой держится угличское мироздание.
   Очень красив вид на храм с арочной галереи Воскресенского монастыря. Приятно стоять на этой галерее летом в проливной дождь, когда снаружи всё грохочет и радуется вместе с тобой... а за шумящей стеной дождя свежо зеленеют купола и изразцы Иоанно-Предтеченской церкви, туманно светится её дивный силуэт, и шевелится фиолетовый калейдоскоп туч... и вдруг открывается незабудкой крошечный нежный просвет в небе, точно над шатровой колокольней - над "свечой"!
   Тучи, как хоругви, цепляются за колокольню и купола, развеваются на их высоких древках.
   Весёлый ливень сразу же встретил меня в мой самый первый приезд в Углич и с тех пор встречает здесь почти всегда. Я его жду, и он меня ждёт, как старого друга. И дожидается, и выручает, и утешает...
   Дожди в Угличе - особенные дожди, и снега в Угличе - особенные снега... Здесь Небо с Землёй разговаривают, и святые угодники только что глазами не видны, а присутствие их сердце чувствует.
  
   2. Алексеевский монастырь
  
   В отличие от Воскресенского, дата возникновения Алексеевского монастыря известна точно - 1371 г. Основал его свт. Алексий, митрополит Московский, лично посетивший Углич и избравший для обители удобное и живописное место на Огнёвой горе. Название утвердилось за монастырём, разумеется, уже после прославления митрополита-основателя в лике святых; изначально же он был посвящён Успению. До революции это был мужской монастырь, в 1990-х гг. его возродили как женский.
   Архитектурную славу обители, как и соседней Воскресенской, принёс всё тот же "золотой" для русского зодчества XVII век. Сейчас её слава - поистине всемирная: Успенская церковь, прозванная Дивной (1628 г.), входит в наследие ЮНЕСКО, и редко какой альбом, иллюстрирующий русскую архитектуру, обходится без её фотографий. Трёхшатровых церквей по всей России осталось несколько, но таких пропорций нет ни у одной другой. Небольшие, на отдельных высоких барабанах и составленные в один ряд шатры вяземского, московского и ярославского храмов(3) относительно похожи друг на друга - но никак не похожи на здешние. У Дивной шатры кажутся необъятными, у них нет барабанов, они - простое и естественное продолжение ввысь того четверика, из которого "растут"... наконец, в плане они составлены не в линию (хотя линия издали чудится - зодчие нас "обманули"), а в треугольник. Будто большой шатёр, как священник в белых ризах, держит в руках две свечи. По цельности, слитности силуэта Дивная, действительно, не имеет равных: "Единица в Троице и Троица в Единице".
   Уж не припомню, когда впервые услышал об этой церкви - только явно, за много-много лет до первого своего приезда в Углич. Помню необычный курс лекций одного моего казанского знакомого по истории русской храмовой архитектуры. Могу приблизительно, по памяти, привести его слова о духовном смысле шатрового зодчества вообще - и о Дивной церкви Углича как его несомненной, признанной вершине:
   - Если бы христианский храм по своей сути был только местом молитвы, тогда его стоило бы называть просто молельным домом. А его называют - церковь! Вы не задумывались почему здание и вся Церковь Христова обозначаются - одним словом! Это же - величайший вопрос. Две будто бы совершенно разных вещи - одним словом. Потому что мистически Церковь - Тело Христово: земное и небесное вместе. А храм, если он, конечно, настоящий храм - это икона всей Церкви.
   2000 лет назад совершилось Боговоплощение: "И Слово стало плотию..." И архитектура храма не может быть архитектурой просто здания. Она должна принадлежать настолько же Небу, насколько земле... а это невозможно - она же земная! И вот это-то невозможное надо сделать!
   Тертуллиан говорил: "Верую, ибо абсурдно", а здесь можно сказать: "Невозможно - значит надо" (Именно потому и надо, раз невозможно). Именно в этом ключе и можно понять суть русского шатрового зодчества - как реализацию невозможного.
   Тайна шатра - это тайна сочетания небесного и земного. Это такая неправильная свечка: она зажжена для Неба - а видна на земле.
   Свеча - это столп от земли до Неба. Она и по форме - столп. А шатёр - это такая "хитрая" форма свечи. Шатёр выглядит как необъятной высоты свеча - когда стоишь под ним и смотришь отвесно вверх... и - как конус света, сходящий с Неба и расширяющийся к земле, когда смотришь издали. Так что в нём связь небесного и земного выражена как обоюдная, не односторонняя. Не только от нас к Богу, но и - от Бога к нам. В этом смысле, шатёр - удивительная находка: так и хочется сказать, что не умом человеческим, а откровением Божиим подсказанная.
   И ещё ассоциации с этой формой...
   Шатры - это не мёртвые шпили западной готики. Это скорее - бутоны. Думаю, уместно выражение: Пасхальная культура. Эстетика русских шатров - эстетика Живого, воскресенского. Эстетика того, что растёт, живёт - и когда-нибудь распустится. Они связаны и с приношением от всей Земли Богу: "Яко начатки естества (...) Вселенная приносит, Ти, Господи, богоносныя мученики" (это из тропаря праздника Всех Святых).
   Да, Дивная церковь в Угличе - это храм-памятник жертвам Смутного времени, всем невинноубиенным. Её и построили первой в разорённом городе - непосредственно "по следам" Смуты... на территории Алексеевского монастыря, где погибли мученической смертью сотни людей. Только в облике памятника нет ничего, что связано с самим земным событием. Облик храма и не должен выражать земные события! Единственное, что нужно от нас усопшим - это молитва за них к Богу. Ничего другого памятник не выражает и не означает.
   Ключ к пониманию всех трёхшатровых русских церквей - рублёвская "Троица". Они всегда выражают Троицу, но при этом посвящены могут быть любому святому и любому празднику. Ведь тот храм, что стоял прежде на том же месте, был чему-то, кому-то посвящён. За новым храмом обычно сохраняется старое имя. Поэтому Дивная церковь по посвящению - Успенская, а не Троицкая. Но при этом она - исключительный на Земле - и на мой взгляд, вообще непревзойдённый во всей архитектуре, - образ Святой Троицы.
   При этом, размеры шатров подчинены чистой эстетике, а не богословской идее. Центральный шатёр - выше: из требований идеальной красоты и зрительной идеи единства... но всё выполнено так умело и, главное, естественно, что едва ли у кого из созерцающих возникнет еретическая идея превосходства одной из Трёх Ипостасей над другими. На рублёвской "Троице" Ангелы ведь тоже изображены в почти такой же конфигурации, оптически наиболее выражающей идею нераздельности. В этом тоже мудрость: физически больше или выше - не значит, главнее! Так, во всех Четырёх Евангелиях Воскресению Христову посвящены лишь последние главы, хотя всё Евангелие - это и есть "Благовествование"... о Воскресении. Значит, не физический объём написанного или физический объём построенного составляет суть! Ошибка протестантов, воспринимающих только внешнее: если чего-то меньше по объёму, то это - не главное (например, мало написано о Богородице - значит, её и почитать не надо. Зато как написано! - это их мало волнует). Троичные русские шатры ориентированы, конечно, на Православное созерцание, а не на протестантское "рацио".
   Когда я впервые попал в Углич, мой взгляд сразу же, ещё издали, приковала эта восставшая над зелёной землёй частица короны Небесного Царя. И всё, что говорилось много лет назад моим знакомым, я теперь уже увидел воочию. Да, всё так и есть! Икона Церкви и икона Св. Троицы - в камне.
   Над такими шатрами будто и небо другое. Голубизна раздалась в стороны, и обозначились белоснежные пути. Любить всех хочется - от одного вида таких святынь! Это не архитектура, это - откровение Божие.
  
   Самое яркое моё воспоминание об Алексеевском монастыре - "поход" в него ранним утром 20 января 2009 г. на праздничную службу Собора Иоанна Крестителя.
   Вышел из гостиницы - ещё не рассвело. Но уже нежно, совсем по-утреннему, не по-ночному, голубел снег, отражая постепенно яснеющее небо - сливаясь с ним по цвету, сводя его на землю. Мир и покой на душе - необычайный! Предощущение ясного дня, искристо-морозного, крещенского... первого солнечного после долгой череды пасмурных. И в светлеющих недрах этого дивного дня - Дивная церковь... Минут пятнадцать идти до неё - по самому красивому городу на Земле.
   Углич зимний нравится мне едва ли не больше, чем летний. Отдыхает от навигации усталая Волга, отдыхает под белым одеялом древний-древний городок. Меньше туристов, слышней тишина... Кажется, вся жизнь сосредоточена только в церковных службах... а в промежутках меж ними - тоже служба, только другая, безмолвная, ещё более таинственная. Вся зима - Рождество. Вся она - с небес спустилась... и туда же возвратится. Вся она - молитва белизны. От церкви до церкви хрустит под ногами снежок. От осени до весны отражается в его бесчисленных искорках Вифлеемская звезда.
   Боже, что за город?.. кажется, только протяни руку - и вот Ты! Мученики... здесь везде мученики... проросли цветами церквей. Ты здесь открываешься в них на каждом шагу. В судьбе Углича - Ты прославился.
   Сокровище и тайна этого города - Ты.
   И вот я еду сюда снова и снова - с Тобой встретиться, о Тебе проведать, узнать... Я знаю - Ты везде. Но как узнать Тебя в толпе, как услышать Твой тихий голос в стоголосом вопле помыслов. Услышать Тебя можно только в тишине. "Люби всех нас, Господи, тихо..."
   Углич - в тишине, он всегда с Тобой. Туристическая суета скользит по его поверхности. Он - не в ней. Он вообще весь - не сейчас, не в сегодня. Он - в Тебе.
   Особенно чувствуется Твоё присутствие, когда говорят... не то. Когда люди не видят Тебя, но Ты их видишь... тогда наворачиваются слёзы и хочется сказать: да, смотрите, слушайте... вот же, вот же Он.. куда вы приехали... разве вы не видите, где вы?
   Господи, прости всех нас. Мы не с Тобой, но Ты с нами. Будь с нами всегда, не отворачивайся... не слушай, что мы говорим и думаем! это всё - неправда! это мы сами себя обманываем!.. мы же с самого атеистического детства только Тебя и любим... даже когда сами не знаем об этом.
   Я иду... зима плывёт мимо меня. Припорошенные резные наличники деревянных домиков, пушистые от снега заборы, мохнатые деревья палисадников. Так красиво, словно снег - это загустевший синеватый утренний полусвет. Вспоминается Шмелёв:
   "Сады дымятся. Березы - белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звезд. Звездный звон, певучий, - плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних, - Рождество.
   Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый... - и почему-то видится кроватка, звезды.
  
   Рождество Твое, Христе Боже наш,
   Возсия мирови Свет Разума...
  
   И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный... был всегда. И будет".
   Да, был и будет. Прав Иван Шмелёв...
   Будто мы с ним вместе, маленькими детьми, встречали Рождество... именно здесь, в Угличе... где ни он, ни я в детстве не были. А может, были? Кто-то за нас был... Сам Господь? Он ведь везде и всегда - за всех.
   Сумерки куда-то незаметно утекают. Уже почти светло... именно "почти"... и от этого "почти" - почему-то особенно хорошо на душе.
   Да, лёгкие сумерки... Вечер или утро?.. какая разница, если всё - Праздник! Праздничный снег, праздничный город... Углич, Москва или Вифлеем?.. какая разница - Он родился для всех. Какая разница, Рождество сегодня или Крещение... всё - одно Богоявление.
   Одинокий торжественный крест на белом пустыре - на месте одного из древнейших угличских храмов, снесённого в лихие времена: св. Димитрия Солунского. Здесь собираются возвести часовню, и она будет принадлежать Алексеевскому монастырю. Место и сейчас по ощущению - какое-то особенное, храмовое... будто и снег на нём другой.
   А вот и Трикирий... вдали, за домами.
   Шатры над снегом как-то особенно белы. Нет, они уже туманно розовеют, готовятся. Ещё прежде восхода солнца они начинают молочно светиться. Чёрные гирьки трёх куполов будто повисли в воздухе без всякой опоры: светящееся небо, светящийся снег и светящиеся шатры - почти одного цвета.
   Мелкие пушинки снега, местами как-то прилепившись к шатрам, почти сливались с ними по цвету. В Воскресенском ансамбле уносят тебя в небо арки, здесь - шатры.
   Боже, повторится ли это всё ещё раз в моей жизни! Да что там моей... Меня уже почти нет. Есть чудо, которое Ты явил, и от созерцания стало уже неважно, кто созерцает. Есть Ты... а что ещё есть, кроме Тебя! "Аз есмь Сущий". Единственный Сущий!
   Я медленно подошёл ближе. Словно из-под земли, сама по себе, постепенно выросла стена, вновь обозначив размытую когда-то садами и огородами священную границу монастыря. Маленькое подобие крепости восстало сквозь дощатые заборы. Явился на Земле "град обетованный".
   Входишь в Дивную церковь - в одностолпную палату: такую же как в Воскресенском монастыре, только чуть поменьше. Почти возле самых дверей - большая, сразу притягивающая взор икона Богоматери "Неугасимая Свеча". Это главная святыня обители. Бывают неугасимые лампады, а пред этой иконой, соответственно её имени, стоит - неугасимая свеча. Огромная и величественная, как жезл Богоматери, расцветший огнём(3). Теплится, она, наверное, сутки... потом её заменяют, не дав догореть, другой такой же. И сменяются они... а все - как одна бесконечная свеча. Днём и ночью молится, отражаясь в стекле, огонёк - свеча неугасимая пред Свечой Неугасимой, и всегда слышит Она наши молитвы.
   А ведь ещё на подходе к монастырю как-то невидимо видна душе эта свеча...
   В 1864 г. произошло чудо - явление Богородицы над Алексеевским монастырём, положенное в основу иконы. Она была написана почти сразу после события. Но известной стала лишь 30 лет спустя. 23 июня 1894 г. из Петербурга приехал тяжело больной купец. Богородица явилась ему во сне, обещая исцеление через чудесный Свой образ, хранящийся в безвестности в Алексеевском монастыре Углича. Действительно, икона все эти годы пребывала в кладовой обители. Повеление Божией Матери было исполнено: образ перенесли в Успенский храм и отслужили молебен. Сразу после молебна купец выздоровел... Ярославская Духовная консистория создала специальную комиссию. Только за период работы комиссии с 1894 по 1900 г. было зафиксировано множество чудесных исцелений. Не прекращаются они и по сей день. "Горящая свеча - символ молитвы, и потому считается эта икона хранительницей домашнего очага, - писано в монастырской книге. - Где она есть, утихают скорби, угасают страсти. Помогает она при болезнях ног, кожных и опухолевых заболеваниях, а также помогает семьям, потерявшим надежду иметь детей. День празднования - 6 июля" (напомним, что это канун Рождества Иоанна Предтечи, - совпадение, очень символичное и для монастыря, где есть посвящённый ему храм... и в целом для Углича, где сохранилось сразу два древних Иоанно-Предтеченских храма).
   Одностолпная палата - это бывшая трапезная. Собственно же храм - крошечное пространство под центральным шатром. Причём, от самой шатровой выси оно отгорожено позднейшим потолком. Иконостас - четырёхъярусный, но совсем маленький: даже боковые врата у него только одни - северные. Иконы современные - но писаны в исконном, рублёвском стиле. Тихо, сокровенно, в этом закуточке, словно в домовой церкви какого-нибудь древнего терема, идёт служба. Кажется, здесь стены молятся вместе с тобой, и намоленный воздух проводит молитвы. Воздух здесь не слышит, а вспоминает Молитву как главное своё свойство. Он вспоминает своё обычное состояние и ты вспоминаешь своё обычное состояние. Потому что подлинное состояние человека - быть с Богом вместе, всё остальное - сон, от которого надо очнуться, чтобы жить.
   * * *
   По окончании литургии я зашёл в соседний Иоанно-Предтеченский храм, у которого сегодня - "малый престол" (точно как у человека - "малые именины")(5). Внутри он ещё не отреставрирован, отопление не проведено, службы не идут - но просто зайти взглянуть можно. Церковь эта удивительно уютна и притягательна. Кто-то заметил, что если б не было рядом Дивной церкви, Иоанно-Предтеченский храм воспринимался бы как один из шедевров угличского зодчества, но... пока в небе солнце, луна не очень заметна! Архитектура её попроще: традиционный для конца XVII века пятикупольный бесстолпный куб с галереей с трёх сторон. Возвели его в 1681 г. Чем-то он похож на Спасо-Преображенский собор в Угличском кремле - только поменьше. Зато - древнее на треть века. Золотисто мерцают невысокие стены над белыми сугробами, ярко зеленеют над ними пузатые купола. Такие навершия в зодчестве именуют слитными пятиглавиями: необычно толстые луковки над тонкими барабанами издали кажутся слитыми воедино: словно лиственная крона - общая над несколькими стволами.
   А навершие над живописным западным крыльцом - как большущий зелёный колокол. И крылечко, и галерея мерцают изразцами. Особенно умиляют на них горшочки с цветами - повторяющийся мотив на многих здешних церквах. Рай, а для его цветов - горшочки... наверное, чтоб неземные цветы привились на земле.
   Вхожу внутрь. Бесстолпный храм смотрится как расписной ларец. Нежная, какая-то плакучая красота полуистлевших росписей: лики, тонкие обрывки орнаментов... Вспоминается почему-то "Спас Поруганный" Бунина - крошечный рассказ. В этих осквернённых неотреставрированных росписях XIX века есть что-то от того Спаса Поруганного.
   Больше всего мне запомнилось "Очищение пророка Исайи" (прообраз таинства Причащения) на сводах притвора. "И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, - и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен" (Исайя, гл. 6, ст. 5-7). Кажется, будто Исайя и Серафим с пламенеющим углем парят невесомо над твоей головой: будто это вовсе не своды, а раскрывающаяся бездна небесная.
   Согласно древним летописям, именно в этой церкви (точнее, в той одноимённой, что стояла на её месте) был погребён великий благотворитель монастыря князь Фома Симеонович Колычев († 1550) - наместник Углича в 1521 - 1550 гг., родственник будущего священномученика митрополита Филиппа († 1570). До XVIII века он почитался в Алексеевском монастыре как местный святой. В Угличском кремлёвском музее сохранилась даже икона с его изображением. После указа Анны Иоанновны о "всемерном и испытном наблюдении, не делаются ли где какие суеверства" (1737 г.), службы в честь многих местночтимых подвижников в самых разных уголках России были запрещены. В числе этих "попавших в опалу" угодников оказался и Фома Колычев. В настоящее время, даже точное место его захоронения неизвестно.
   По летописям, первую "троеверхую церковь" - предшественницу нынешней Дивной, - возвёл именно он.
   Выхожу из морозного храма на такой же морозный двор. Вспоминаю, как летом этот монастырский садик весь клубился розами. Розы - самые Богородичные цветы... после лилий, конечно. В моей летней памяти до сих пор огненными нимбами лежат лепестки на траве. И бродят по этим газонам замечательные, роскошные кошки - как в Оптиной, как на Валааме, как у нас в Раифе... да есть ли вообще такая обитель, где нет кошек! Без них уж и монастырь - не монастырь. Как и без цветов.
   Если не знать историю, и не подумаешь, что весь этот садик когда-то занимало кладбище, и погребены на нём были известнейшие люди Углича. Напрмиер, купцы-меценаты Евреиновы, без которых и не представишь себе культурную жизнь города в XIX веке... А вон там, дальше... вон тот полуразвалившийся "жилой дом" с остатками полуколонн - ведь это, на самом деле, никакой не дом, а бывший храм Алексия Митрополита... нимного-нимало - 1522 года! Если б он был сейчас хоть сколько-то похож на храм, его по справедливости называли бы древнейшим сохранившимся в Угличе... Только какая уж там "сохранность"! Черты XVI века он утратил ещё до революции, в результате многочисленных перестроек, а уж советская эпоха добила-докромсала и то, что оставалось. Был здесь детский сад, короткое время размещалась картинная галерея.
   Ничего не осталось от колокольни 1820-25 гг. - когда-то одной из самых высоких в городе. Она стояла к западу от Алексеевского и Иоанно-Предтеченского храмов. Гордостью всего Углича был её главный колокол - 9670 кг. Равного ему не было ни в городе, ни в окрестностях!
   Недаром "Большой угличский перезвон" по традиции всегда начинался в Алексеевском монастыре. Вот как описывает это А. Кулагин - создатель музея "Угличские звоны":
   "В XVII веке складывается угличская музыкальная культура. Связь с Ростовом Великим, где митрополит Иона Сысоевич создал на Успенской звоннице свой, неповторимый стиль колокольной музыки, нашла отражение и в угличских звонах - лёгкие, словно журчанье ручья, переливы зазвонных колоколов поддерживаются ритмичными ударами низких басовых. Правда, угличские звоны, в отличие от размеренных и могучих ростовских, кажутся лёгкими и весёлыми. Всевозможные импровизации, возникшие позднее, придали угличской музыке ещё большую сложность.
   Одним из наиболее ранних можно считать "Большой угличский перезвон", возникший, видимо, в связи с событиями начала XVII столетия. В такт мелодиям звонари сочиняли небольшие стихи-присказки, из которых сложился целый рассказ.
   Начинался он в Алексеевском монастыре, где колокола как бы выговаривали:
  
   Чернец убежал...
  
   Чернец убежал...
  
   Мелодию подхватывали колокола Филипповской церкви:
  
   А мы видели его...
  
   А мы видели его...
  
   Далее звучали колокола Богоявленского монастыря:
  
   Мимо нас пробежал...
  
   Мимо нас пробежал...
  
   Воскресенский монастырь отзывался:
  
   И мы видали...
  
   И мы видали...
  
   На церкви Святого Леонтия Ростовского, что на Малой стороне, мелодия продолжалась:
  
   Через Волгу пробежал...
  
   Через Волгу пробежал...
  
   И завершалось всё в Покровском монастыре:
  
   К нам прибежал...
  
   К нам прибежал...
  
   Интересно, что речь в этих присказках идёт от лица самих колоколов, будто они живые".
   Сейчас лишь маленькие современные колокольчики висят над входом в Успенскую церковь.
   Да, страшны были потери монастыря в советское время! Даже всемирно известная "Дивная" представляла плачевный вид. Вот что вспоминали молодые реставраторы-энутзиасты, впервые побывавшие в ней в 1988 г.:
   "В. И. Ерохин провёл для нас экскурсию в Дивной церкви. Внутри церковь сохранила следы недавнего ремонта и реставрации, была даже попытка её открытия для экскурсантов. Но перед нами предстали многочисленные следы хулиганствующих "посетителей" - поломки и грязь. К нашему удивлению, на первом этаже её на полу стояло ледяное озеро - и это в мае месяце, когда уже было достаточно жарко! К тому времени грунтовые воды значительно подтопили первый этаж, а в церквях мощная теплоизоляция, потому-то лёд и не растаял с зимы. Виктор Иванович также предложил нам осмотреть внутренность шатров. Поднявшись по лестнице в центральный шатёр, мы испытали ошеломляющее, сказочное впечатление. Дух захватывает, когда находишься под высоким и сужающимся вверх куполом, как в пирамиде, где свет пробивается лучами в узкие оконца, а множество голубей взвиваются вверх, как улетающие к свету ангелы!"(6)
   Я вышел из ворот монастыря - обращённых на юг, навстречу солнцу. Утро было уже позднее - и солнце стояло довольно высоко, по меркам зимы. Непередаваемый маслянисто-серебристый свет зимнего утра. Расплывчатое пятнышко сквозь лёгкую дымку. Дымчато-перламутровое свечение снежных далей. Розовато-золотистые колокольни, голубенькие и золочёные купола были подхвачены этим густо-воздушным разливом и плавали в нём. Пологая-пологая волна с почти неуловимыми очертаниями несла на себе город-посёлок, и домишки убегали по ней куда-то вдаль и - вниз... словно отправлялись в плаванье по серебристо-молочному морю... И где-то там, за ними, светилась крохотным и хрупким корабликом церковь св. Димитрия на Поле: жёлтенькая и синеглавая - на белом. И столбы морозно-искристой невесомой пыльцы стояли над далями, как северное сияние. Огнёва гора!
   Даже деревья здесь - светились! Белые от инея ветки казались против солнца пушистыми лучами. И само солнце виделось пушистым и крошечным, когда запутывалось в них.
   Огнёва гора - название таинственное, древнее. Что отразилось в её имени: сторожевые огни на подступах к городу - или зловещие костры языческого капища? Говорят, капище здесь когда-то было, приносились кровавые жертвы "богам". Если так, то предыстория этого места схожа с нашей казанской Зилантовой (Змеиной) горой, новгородской Хутынью и Перынью, рязанской Солотчей с её Лысой горой... и ещё десятков, если не сотен мест. "Мы именем Христа распятого прогоняем всех демонов, которых страшитесь вы как богов. И где знамение крестное, там изнемогает чародейство, бездейственно волшебство. Скажите, где ваши прорицалища? Где египетские волхвования? Где призраки чародеев? Когда всё это прекратилось и утратило силу? Не с того ли времени как явился крест Христов?" (преп. Антоний Великий).
   Углич, один из древнейших городов нашей страны - когда-то сплошь языческий, основанный за полвека до Крещения Руси, - стал за века великим крестным местом, Русской Голгофой.
  
  
   (1). Преподобный Паисий Угличский Чудотворец. Угличский патерик - Углич, 1999 (составитель - о. Сергий Симаков).
   (2). См. "Углич" (из серии "Великие церкви малых городов"), "Храм Михаила Архангела в Бору" (из серии "В гости к святым").
   (3). Имеются в виду: собор Иоанно-Предтеченского монастыря в Вязьме, московская церковь Рождества Богородицы в Путинках и ярославская - Владимирской Богоматери на Божедомке (все - XVII века).
   (4). В православной святоотеческой традиции, Жезл (равно как Неопалимая Купина, Лествица Иакова и др.) трактуется как ветхозаветный символ-прообраз Богородицы. Процветший Жезл Ааронов - откровение о Деве неискусомужней, рождающей Сына.
   (5). Храм посвящён Усекновению Главы Иоанна Крестителя (11 сентября), а в описанный день праздновался Собор Иоанна Крестителя (20 января - второй день Крещения Господня).
   (6). "Товарищество помощи реставраторам. Часть 2" - газета "Угличанин", 10.01.2008
  
   P. S. В Угличе сохранился также комплекс Богоявленского монастыря. Но его главный собор недавно передан в пользование Алексеевскому монастырю, а два других храма действуют как обычный городской приход. Возможно, когда-нибудь он вновь станет самостоятельной обителью... может быть, Бог сподобит написать очерк и о нём.
  
  
   Оптина
  
   Они же чрезвычайно изумлялись и
   говорили между собою: кто же
   может спастись?
   Иисус, воззрев на них, говорит:
   человекам это невозможно, но не
   Богу, ибо всё возможно Богу.
   Мк. 10, 26-27
  
   И дела приемлет, и намерение целует...
   Св. Иоанн Златоуст.
  
   От автора
  
   Оптина - одно из ключевых мест на духовной карте России, о котором написано так много, что теперь, сколько ни старайся, нового ничего не откроешь. Поэтому, в отличие от других очерков этой книги, здесь я почти не буду останавливаться на исторических моментах или житиях подвижников. Оптина каждому, кто захочет, расскажет о себе сама.
   Всем, кто стремится по-настоящему увидеть её целостный "духовный портрет", советую прочитать жития и творения её старцев XIX века (в новейших церковных изданиях каждому посвящён отдельный том!), а также замечательную книгу Нины Павловой (1) "Пасха Красная", об убиенных иноках Василии, Трофиме и Ферапонте († 1993).
   А очерк, который вы видите сейчас, вернее было бы назвать "Оптинские зарисовки" или даже "Оптинские акварели". Описать внешнее, видимое всегда проще: духовное, невидимое - почти невозможно. Я не иконописец, я всего лишь акварельный "рисовальщик". И этот очерк - простенький набросок для себя самого, в попытке вспомнить... буду рад, если кому-то он навеет что-то знакомое.
  
   Примечание:
   (1). Всё-таки, по-моему, лучше Нины Павловой об Оптиной в наше время никто не написал... и едва ли в обозримом будущем напишет. Прочитав после "Пасхи Красной" ещё и "Михайлов день", искренне восхищаюсь Богоданным талантом одной из лучших церковных писательниц наших дней. Дай ей, Господи, сил и вдохновения на новые труды - в помощь жаждущим душам.
  
   1. Окрестности
  
   Начнём, как всегда, издалека. Точнее, не очень - со знаменитого града Козельска, что находится в 3 километрах от Оптиной. По значению, когда-то Оптина была "близ Козельска", теперь Козельск - "близ Оптиной".
   Козельск. В 2008 году, когда я туда ездил, исполнилось как раз 770 лет легендарной обороне от полчищ Батыя...
   Издали увенчанный высокими церквами городок выглядел - будто на иконе писанный! Ещё за несколько вёрст виднелась над полями, на холме, густо посыпанном листиками крыш, троица одноглавых храмов. В центре высился самый живописный - ступенчатый, золотистый Никольский (1740 г.), правее - белый, со шпилем, Благовещенский (1810-1825 гг.), левее - бело-зелёный Духосошественский (1789 г.). Есть в Козельске и другие храмы, но снаружи они не видны.
   Дорога вела от реки сначала тусклыми осенними полями, потом началась деревянная застройка околицы. Наконец, я вступил в сам город и увидел, к своему разочарованию - захолустье типичнейшего советского райцентра. Именно советского. Сохранилась даже большущая "Доска почёта"... А до чего красиво и многообещающе всё смотрелось издали! Старинный городок, не будь он разбавлен там и сям советскими постройками и безобразно разрезан по самому центру железной дорогой, выглядел бы весьма симпатично. К сожалению, по степени благоустройства, он являет разительный контраст с расцветшей рядом Оптиной! Если кто-то надеется увидеть в нём легендарный, почти былинный "злой град", задержавший на 7 недель самого Батыя, то... увидеть его можно лишь в собственной фантазии. О самой обороне напоминает только небольшой современный крест в безлюдном скверике, около Духосошественской церкви. Ни часовни, ни мемориала! Маленький краеведческий музей, в домике на несколько окон, в день моего приезда был закрыт (не знаю уж, почему: на дверях - ни расписания, ни объявлений), а сама церковь, превращённая в руины при советском режиме, медленно реставрировалась. В страшных и уже едва ли подлежащих восстановлению развалинах (хотя, Бог знает, всё возможно...) стоял бывший главный собор, который сейчас можно разглядеть лишь подойдя вплотную... Не закрывалась в советское время только Благовещенская церковь - на живописном холмике, куда ведёт меж деревянных домов старая каменная мостовая. В духе этой намоленной церквушки есть что-то оптинское!
   Очень красив и изящен главный архитектурный шедевр Козельска - Никольский храм... если не обращать внимание на его окружение (железная дорога буквально подпирает его в бок). Издали это вообще - сказочная, живописная башня, золотой фонарь!
   Вот, собственно, и всё... По дороге в Оптину, когда я уже сидел в маршрутном такси, хлынул на несколько минут осенний дождь (кстати, единственный за все дни путешествия) - и серая, так и не воскресшая от соседства со Святыней, провинция сокрылась за серой завесой. Больше я Козельска не видел. Правда, сейчас думаю: а ведь до чего символично! Козельск - пример героической обороны земной, а Оптина - передовая линия фронта той "невидимой брани", что составляет суть христианской жизни.
   Несколько минут я ехал по лесу. Вдруг впереди словно распахнулись занавески, и вместе с солнцем предстала меж сосен изящная колокольня, синие и золотые купола... Оптина!
   Столько сотен километров пути, и вот - конечная цель.
  
   Пожалуй, зрительное восприятие монастыря в наше время сильно обеднело из-за того, что главный вход в него теперь - не со стороны реки, а через боковые, южные ворота. Нет больше и в помине того парома, без которого никак не представишь себе Оптину прежнюю, дореволюционную. Когда-то только на пароме в неё и можно было попасть.
   Лес по-прежнему обступает сияющую святыню с трёх сторон, амфитеатром. Он словно нарочно так расположился, держа Оптину в зелёных ладонях. А с запада её омывает Жиздра.
   Но от перемены ворот, разом потерялся духовный смысл всей архитектуры монастыря. Ансамбль его основных построек в XIX веке был спланирован в форме Креста - и всяк вступающий после переправы в западные ворота (ныне заложенные) сразу ощущал это, поскольку начинал символическое восхождение от подножия Креста - с Запада на Восток. "Вертикальную" линию Креста образовывали сами ворота, арка колокольни, Введенский собор и Владимирский храм. А церкви Казанской иконы Божией Матери и Марии Египетской формировали собой "горизонтальную" перекладину. Средокрестием служил главный, Введенский собор.
   Планировка сохранилась та же - но ныне мы входим уже "по левой перекладине", и потому немногие, побывавшие в Оптиной, замечают этот Крест. Мы же не умеем глядеть на самих себя сверху! Символична и та перемена, что главным храмом сейчас фактически стал Казанский, а не Введенский - он чуть больше по площади, удобнее для богослужений и ближе к нынешним главным воротам. Так место умеет меняться, не меняясь!
   После Троице-Сергиевой лавры или Дивеево, Оптина может удивить небольшими размерами территории, скромностью и камерностью храмов, ни один из которых даже близко "не тянет" на собор... Это именно - пустынь! Святость ведь не зависит от размеров.
   Если Дивеево именуют Четвёртым уделом Божией Матери, Валаам - Северным Афоном, Троице-Сергиеву лавру - духовной столицей России, то таинственную маленькую Оптину можно назвать - столицей русского старчества.
   Таковой она стала лишь в XIX веке. Хотя появилась на свет Божий, предположительно, ещё в XV столетии - одновременно с другими великими монастырями калужской земли: Пафнутьевым Боровским и Тихоновой пустынью. Но о древней истории Оптиной почти ничего не известно. В середине XVII века она запустела от эпидемии чумы, полтора столетия бедствовала, даже формально упразднялась, но... выжила и воссияла для всей России, став "духовным санаторием многих израненных душ"(1). К нашему времени 14 великих оптинских старцев прославлены в лике святых.
   Накануне революции об Оптиной писали так:
   "Не величественные соборы вспоминаются богомольцу, бывавшему в Оптиной пустыни, не высочайшие колокольни, не крепостные стены монастыря, не драгоценности ризницы... Всего этого нет в скромном по своему внешнему облику Введенском Козельском монастыре. Одна выдающаяся сторона Оптиной пустыни, резко отличающая её от многих наших обителей - это внутренний строй, единство духа иноческого жития, благотворное влияние старцев на массу богомольцев и издание назидательных книг для благочестивых читателей, раскупающихся сотнями тысяч экземпляров. Другая замечательная особенность в судьбе Оптиной пустыни проявляется в том, что в то время, как многие наши обители, в древности отличавшиеся строгостью жизни и обилием благотворительных подвигов их насельников, впоследствии изменились до неузнаваемости, - Оптина пустынь, в древности не отличавшаяся ни строгостью устава, ни численностью братии, в наш век оскудения веры и иноческих подвигов вышла из неизвестности, расцвела, окрепла и стала в числе первых обителей по строгости иноческой жизни, по обилию добродетельных подвигов братии..." (2).
   В 1822 г. при монастыре был основан Иоанно-Предтеченский скит на месте прежней пасеки - именно он стал местом жития и молитв большинства преподобных Оптинских старцев.
   По площади скит - практически как сама Оптина: такой же правильный прямоугольник, вытянувшийся параллельно монастырю, в нескольких десятках метров к востоку. Но храмы в нём так малы и приземисты, что он совершенно спрятался в лесу. Подойдёшь - увидишь... да и то лишь внешнюю ограду и крошечную надвратную колоколенку: ни крыши, ни купола не высовываются. Для богомольцев скит открыт лишь несколько дней в году. Правда, главную его святыню - "хибарку старца Амвросия", - круглый год можно посещать через наружный (с внешней стороны ограды) вход. Через эту самую дверку при жизни Преподобного входили тысячи посетителей...
   Впервые мне довелось побывать в жилище святого! Если от кельи Сергия Радонежского известно с древности лишь место, где она стояла, две "пустыньки" Серафима Саровского благоговейно сохранялись до революции, но в советское время были уничтожены, то "хибарка" преп. Амвросия каким-то чудом уцелела.
  
   Что ещё особо запоминается в окрестностях Оптиной? Конечно, река Жиздра. У неё - удивительно быстрое течение, хотя она совершенно равнинная. Палые листья прямо-таки мчатся по ней - так и едет куда-то живая дорога! Кажется: вот так встанешь, глядя на них - и тебя тоже унесёт в дали дальние. Клубятся, не шелохнутся таинственные старые ивы, только моросят в воду "слезами" и листьями, стоят по берегам, как на часах, и от этого течение меж ними кажется ещё стремительней.
   Чем быстрей река, тем живее! Воспринимаешь её как живое существо.
   Эту реку Господь сподобил течь у стен самой Оптиной... Да у неё и название чем-то созвучно Жизни!
   Жиздра совершенно незабываема... Как незабываемы бухты Валаама, ростовское озеро Неро или новгородский Волхов... Водоём, который навеки становится единым целым с расцветшей на его берегу святыней!
   Удивительно благостное ощущение оставляет скромнейший, казалось бы, источник преп. Пафнутия Боровского - в лесу на берегу. После Дивеево и окрестностей, где что ни источник - целый городок свеженьких часовен, купален, беседок... здешний несказанно радует тем, что в нём ничего лишнего: вот ты - и Вода, к которой ты пришёл. А кругом - лес, лес, лес... И благословенная тёплая пора, которой, кажется, не будет конца.
   Незабываем и сам оптинский бор. Конец сентября - а в вечнозелёном сосновом лесу всё ещё лето! Что здесь может напоминать об осени? Тепло и солнышко светит. Яркие вспышки разноцветной листвы полыхают древесной радугой только на опушке, а здесь - колонны и колонны под зелёным пологом... тёплые, живые, прогретые солнцем.
   Сосны - мои любимые деревья. Какие-то они... самые храмовые, самые небесные. Встречаются здесь и настоящие гиганты - "русские секвойи", и скромный молодняк. Редколесье. Гулять одно удовольствие.
   Попадаются на полянах чуть заржавевшие дубы - раскидистые и кудрявые. Ближе к монастырю клёны усыпали все тропинки мозаикой разноцветных листьев. Вдоль Жиздры стоят кряжистые ивы. В высоту будто и не растут, их разносит вширь. Ивовые кроны, от осени почти не меняющие цвет, круглятся светло-зелёными византийскими куполами.
   В оптинском лесу всё время чувствуешь себя будто под каким-то невидимым покровом. Люди уж давно замечают - любая святыня преображает окрестности. Природа, попав в ореол благодати, очищается. Кажется, здесь самое место беседовать о чём-нибудь... Место, где душе удобно беседовать с Богом, кажется нам местом, где удобно беседовать друг с другом и с собой. Да так оно и есть! Тишины нам в жизни не хватает, тишины! Оптина после той поездки стала для меня синонимом Тишины. Тишина - это Оптина, Оптина - это Тишина. Меньше, чем на несколько дней, сюда и приезжать-то не стоит...
   Здесь можно спросить Бога и получить ответ.
   Впрочем, всерьёз спрашивать Его о жизни нам иногда просто страшно.
   Да, здесь мне "страшно" стало от монашества - настолько это неотмирная вещь. О ней и написать-то невозможно... и постичь её нельзя - можно только быть монахом или не быть.
   Как раз накануне прочитал я "Пасху красную" Нины Павловой - об оптинских новомучениках. Голова кругом идёт - оттого, что есть такие люди. Наша душа больна агорафобией: обнаруживая неизмеримую глубину и ширину, прячет голову в песок привычных помыслов.
   Все наши писательские фантазии о "духовной жизни", о том, какая она есть - глупенькие, но привычные побасенки... чтоб только отвлечься от того огромного, что вправду стучится в душу каждого из нас и время от времени спрашивает: "ЧТО выбираешь?.." Легко писать об архитектуре, природе, истории... а вот духовной жизнью можно именно только жить!
   Кстати, вот что вспоминают очевидцы о новых Оптинских подвижниках - Василии, Трофиме и Ферапонте:
   "Все мы читали, наверно, одни и те же книги о монашестве, а о. Ферапонт прочитал и исполнил".
   "Монахом я не стал, потому что понял: я могу лишь обезьянничать, подражая внешнему монашеству, а внутреннее монашество - это совсем другое".
   "Многие приходят сюда даже не для того, чтобы помолиться о какой-то нужде, а потому что у могил новомучеников на душе становится светло. Даже в воздухе будто что-то меняется, и в Оптиной говорят: "Здесь всегда Пасха".
  
   Я понял, почему при всём ощущении мира в душе, здесь как будто "страшновато" (парадокс, но одно другому не противоречит!). Душа обязана трудиться... а ей не хочется! Она ленива, как этот солнечно-томный осенний лес. Ей гораздо ближе радость от внешней красоты, чем внутренняя борьба. Какая там ещё борьба со страстями, когда так чудно светит солнышко! Душа - попрыгунья-стрекоза из басни Крылова.
   Откуда же брались такие исполины духа, как эти старцы или эти мученики? Как они были суровы к себе! До чего дерзновенно учили о скорбях - как единственном пути в Царствие Небесное! Душу пугает одно слово "скорбь", а уж о деле не хочется и думать. А они не просто думали - жили! Они просто однажды взяли на себя Крест... Есть такой праздник - Воздвижение Животворящего Креста. Видимо, в их душе произошло это Воздвижение.
  
   2. Воздвижение
  
   Самое яркое, навек оставшееся воспоминание от четырёх дней пребывания в Оптиной - праздник Воздвижения Креста Господня. Точнее, его предпразднество - 26 сентября. Вот этот день я, пожалуй, опишу подробней.
   Вышел я относительно ранним утром - из гостиницы, расположенной в двух с лишним километрах от монастыря, в лесу. Это было самое туманное утро той осени!..
   Я то ли шёл, то ли плыл, и казалось, лес - это тоже туман, только чуть более тёмного оттенка: вблизи - просто пар, а на дальнем плане - дым. Всё клубится, слоится, вплывает одно в другое. Когда подходишь ближе и различаешь жёлтую листву, она кажется вспышками пламени, пробившегося сквозь дым. Какое всё-таки чудо - осень! Как она легко может лишить весь мир цветов и оттенков - и каким буйным взрывом красок вновь в него ворваться!
   В чаще, в тумане, таятся удивительные существа. Далеко-далеко разносится в тишине шорох - то тут, то там. Кто может бегать по соснам? "Русские обезьяны"... А вот и одна из них! Я увидел её, пожалуй, где-то метрах в двух - если б чуть подальше, не разглядел бы из-за тумана. Пушистый рыжий огонёк метнулся вверх по стволу и тут же за него спрятался. Потом осторожно-осторожно высунулась любопытная беличья мордочка. Довольно долго позировала... Так и осталась она у меня в памяти - и на фотографии. Маленькое живое чудо оптинского бора!
   А вот уже таинственным миражом встаёт впереди сама Оптина. Выступает светлая южная стена, а за ней... какие-то силуэты? Подобие куполов, подобие колокольни... Но до чего же быстро в природе всё меняется! Пока я шёл, прояснилось так, будто запотевшее стекло протёрли. Очередной солнечный сентябрьский день! И привычная картина будто светящегося всеми красками, многокупольного монашеского "града".
   Помню, как ещё в первый день меня поразило, что издали Оптина, оказывается - белая. Просто чудо какое-то! Будто радужный спектр собирается воедино. Символично: вместо распада - вновь цельность. Многочисленные постройки - оранжевые, зелёные, жёлтые, кремовые (ну, белые тоже есть, но немного), - издали дрожат-мерцают в тёплом осеннем воздухе идеальным белокаменным градом! Многобашенным, многоглавым, встающим из зелёной пучины леса. Вблизи видно, что никакой он не белокаменный, а самый, что ни на есть, разноцветный. И небо вдруг... становится разноцветным - предпразднично-радужным.
   После тумана, словно нарочно в контраст с прежней мголй, в нём целый день старательно играло какое-то перламутровое сияние. Густая белая верба рассыпалась по нежно-голубому фону. Солнце переливалось вертикальными радугами в этой чуть заметной кисее. Радуги стояли гигантскими свечными огоньками - скорее, бело-золотыми, чем семицветными. Много раз замечал, что такие радуги в канун великих праздников встречаются чаще, чем в обычные дни.
   А облака сегодня выстроились удивительными дорогами для куполов и крестов. Или лестницами... Или вдруг посреди осени превращали всё небо в огромную апрельскую реку с ледоходом.
   Никогда прежде купола оптинского Введенского собора не казались мне такими красивыми и яркими! Они плыли по этой реке и сияли: ослепительно сияли - золотом и лазурью. Голубизна ведь тоже может быть ослепительной. А золото и вовсе прелагалось в сплошной невесомый свет!
   Именно в этом соборе, самом старом в монастыре (1750-67 гг.), находится главная святыня Оптиной - мощи преп. Амвросия: меж главным иконостасом и левым приделом. Каждый день пред ними читается акафист. Здесь же, но в притворе, упокоился великий старец "молодого поколения", рубежа XIX-ХХ веков: преп. Нектарий. А вот мощи почти всех остальных преподобных, начиная с самых первых - Льва и Макария, - находятся сейчас в крошечной Владимирской церкви, что за алтарём Введенского собора (3). Словно сами старцы по-прежнему, даже с того света являя всецелое смирение, избрали себе один из самых неприметных храмов обители!
   Я зашёл и поразился. Столько мощей великих святых в маленьком храме! Он кажется каким-то почти пещерным: из-за своей камерности и этих полусумрачных, будто подземных, ниш, в которых стоят раки и таинственно мерцают лампадки. Чувство неземного покоя и явственного присутствия мира иного.
   Символично, что именно в этом храме, в окружении стольких небесных духовников, обычно проходит исповедь. По оптинской традиции, исповедь в той церкви, где идёт богослужение, не проводится: за отпущением грехов кающихся направляют во Владимирский храм.
  
   Из впечатлений, не связанных с храмами и святынями, больше всего запомнились... бесчисленные оптинские кошки. На газонах их было так много, что казалось - это такой особый вид цветов: чёрных, белых, серых, коричневых, пятнистых, полосатых. Живых! Цветы шевелились, перемещались, прятались, умывались... иногда даже дрались, издавая посреди осени вполне мартовские звуки. Жизнь их текла своим чередом, по своим законам: такой параллельный мир - кошачья Оптина.
   Много кошек у нас, в Раифе, много на Валааме, но столько, сколько в Оптиной, я не встречал больше нигде! Только на виду - несколько десятков, а сколько всего, не знаю даже приблизительно. Помню, на одном крохотном пятачке я сфотографировал сразу шесть кошек. Были тут и целые выводки котят. Попадались трогательного вида близнецы - чёрные с белыми "манишками". Были коты-привратники, вечно сидящие на ступеньках храмов.
  
   Незаметно, как обычно в святых местах, прошёл день. Вот и настало время вечерней праздничной службы. Казанский храм, несмотря на кажущуюся тесноту, вместил сотни молящихся. Его раскрытые двери были обращены прямо на закат. Казалось, это - огромная замочная скважина, специально сработанная для вечернего Ключа-луча.
   Пламенное крыло солнца от дверного проёма тихо скользило по иконостасу и фрескам. Густой, как огонь, тёмно-золотой "зайчик" сошёл с неба в храм. И почему-то... явилась ассоциация с Великим Постом, с мартовскими "стояниями", когда вечернее солнце точно так же заглядывает в храм, и точно так же посреди храма стоит Крест. От Крестопоклонной недели до Крестовоздвижения - как раз примерно полгода. А солнышко в конце марта и конце сентября имеет один угол.
   Честно признаюсь: обычно к тому, что происходит в необъятном Храме Божьего мира, я более внимателен, чем к подробностям долгой церковной службы. Правильно это или нет с точки зрения благочестия, но, застигнутый "зайчиком", я с удовольствием вышел на крыльцо полюбоваться закатом. Не было никакого ощущения, что я пропускаю службу: она же всё равно здесь!
   Пейзаж пламенел и казался одновременно золотым и медовым. И не видать было отсюда под маленьким пологим склоном ни стен монастыря, ни Жиздры: казалось, можно вот так идти-идти на край света - от крылечка собора прямо до Солнца.
   Больше всего мне запомнилось идеально круглое и идеально оранжевое дерево - по-моему, это был клён. Формой своей он пытался копировать заходящее солнце. Он полыхал под самой стеной монастыря - на переднем плане, а головокружительные просторы за ним уходили на много километров на запад, в солнечную дымку. Цветок этого дерева, его пушистый осенний шарик, казался одновременно и самым большим, и самым ярким, что только было в пейзаже.
   Но закат прошёл, а служба продолжалась. Наступил один из самых торжественных моментов - собственно обряд воздвижения Животворящего Креста. Когда в 326 г. св. Елена обрела подлинный Крест Господень в Иерусалиме, из-за собравшейся толпы многие не видели его - и тогда патриарх Макарий, поднявшись со служками на возвышение, высоко вознёс его над площадью. В воспоминание того радостного события, подобный обряд совершается теперь во всех православных храмах ежегодно - в канун праздника, вечером.
   Священник (в данном случае, оптинский архимандрит Венедикт) медленно опускает, а затем снова поднимает крест. Причём, повторяет он это, поворачиваясь на все четыре стороны света... что опять-таки символизирует Крест, только горизонтальный, объемлющий невидимо всю Вселенную. Во время этих опусканий и подъёмов сослужащие из двух кувшинов поливают крест водой с благовониями, с лепестками цветов. Возможно, это поливание символизирует просто благоговение к святыне, но о. Иулиан из Петропавловского собора Казани как-то давно сказал мне, что ему представляется в этом обряде: крест, в данном случае, символизирует Самого Христа, взявшего на Себя тяжесть всех грехов всех людей... А грехи льются и льются нескончаемым потоком, и Спаситель уже изнемогает, клонится и клонится под безмерной тяжестью креста - но, низойдя до ада, вновь поднимается уже как Победитель, вознося вместе с Собой и всех уповающих на Него...
   Так или иначе, Воздвижение Креста - один из самых величественных и впечатляющих обрядов во всём годовом круге богослужений Православной Церкви. Кто на нём присутствовал хоть раз, не забудет уже никогда!
   По окончании, наместник Оптиной о. Венедикт произнёс проповедь. Мне особенно запомнились его слова: "Человек вмещает в себя Бога целиком. Но Бога полностью познать невозможно. Поэтому человек никогда не познает полностью самого себя".
   Меня это потрясло! Ведь все мы разные, и к каждой душе - свой ключ. Бывают речи умные и "правильные" - но они легко проскальзывают мимо нашего сердца. Ум от них тоже не получает пищи, отмахивается: "Да это я и так знал!"
   А бывают слова, которые, при всей кажущейся простоте, запоминаются на всю жизнь. Это - слова специально для нас... душа их ждёт и радуется. И мне показалось, я услышал в тот миг подлинного наследника Оптинских старцев, ибо он говорил "не как книжники, но как власть имеющий".
   Всё совместилось в тот праздничный вечер! Удивительная по торжественности служба, и проповедь, и какой-то непередаваемый оптинский дух во всём, что только видели глаза, слышали уши... А когда кончилось долгое богослужение, и все наконец вышли из храма, нас ослепила бессчётными звёздами ночь. Ночь Праздника. Ночь в Оптиной!..
   Обратно в гостиницу после вечерней трапезы я шёл по безлюдному лесному шоссе, и было совершенно не страшно.
   Праздник царил в небе и на земле. От Праздника всё нестрашно! Чем темней снаружи, тем светлей внутри. Изредка проносились мимо машины. Вспыхивало от фар лесное ущелье. Двумя молниями скользил ослепительный свет по волнисто-угловатым стенам деревьев и - удалялся, торжественно и сказочно. И вновь воцарялось не нарушаемое ничем ночное таинство.
   Никогда мне эту ночь не забыть! На земле - мрак хоть глаз выколи, а небо кажется мучнистым от почти сплошных звёзд. Светила - огромные, несчётные, вся верхняя бездна сияет, и кажется, нет на свете вообще темноты как таковой: всё - свет, только разной яркости и густоты. В городе такого не увидишь!
   Открылась бездна, звезд полна.
   Звездам числа нет, бездне - дна (4).
   Тепло, как в конце апреля или начале мая - ночь ровно такая, какая бывает в "позднюю" Пасху. Даже запах - весенний. Точнее, не запах, а... сам дух воздуха. Посреди осени мы вновь пережили Страстную Пятницу... а сразу же после неё, в ночь, минуя Субботу, наступило Воскресение.
  
   Примечания:
   (1). Павел Флоренский.
   (2). П. П. Сойкин. Православные русские обители. Спб, 1910.
   (3). Кроме самого знаменитого игумена Оптиной (на протяжении 37 лет) преп. Моисея и его брата скитоначальника преп. Антония, а также следующего игумена преп. Исаакия: их мощи находятся в Казанском храме.
   (4). М. В. Ломоносов
  
   3. Амвросий Оптинский в моей жизни
  
   Если уж переноситься мыслями в весну, то целиком! А заодно и, на 18 лет назад: в солнечный мартовский день 1994 года, когда я только-только "подходил к Церкви". И все шажки этого пути были до того тихие, робкие, неторопливые!.. Крестился я ещё в 1992-м, в 16 лет. Но первые два года после этого почти не ходил в храм. А в тот весенний денёк Петропавловский собор Казани своей неземной красотой притянул меня "чисто случайно". Всё тогда как-то совместилось: радостная весенняя погода, предощущение Пасхи и - ранний конец занятий (кажется, каких-то лекций не было). Кто не знает Казань, поясню: от нашего Уинверситета до красивейшего в городе Петропавловского собора - всего несколько минут ходьбы.
   Март всем, чем мог, постарался украсить и без того роскошный собор. От весёлого перезвона и треньканья капели тот казался живым. Колокольня молчала, но в воздухе стоял тихий, мелодичный гул. Осколками хрусталя и большими прозрачными кристаллами сверкали обломки льда, осыпавшиеся с крыш и водосточных труб. От льдин и луж на стены падали крупные, размашистые блики: на свету они казались золотисто-серебристыми мазками, в тени - яркими лунными полосами. Иногда так подсвечивают прожекторами самые древние и красивые архитектурные памятники. А здесь играли шаловливые солнечные зайчики - такие у них весёлые повадки! Капли с крыш, срываясь, алмазно вспыхивали над тенью, как ниточки гирлянд. Бывает, в новогодней ёлке реле играет лампочками - и они тоже будто скатываются каскадом - живые, звездистые!..
   Тень густо и таинственно голубела. Она, как озеро, затопила к северу от храма почти весь двор, и глаза в нём, умываясь, отдыхали от ослепительного света южной стороны. Из тени, как из воды в воздух, светлым утёсом возносилась в небо многоярусная колокольня. Она чем-то напоминала ель - хотя то была, конечно, не прямая схожесть, а просто ассоциация. Отсюда небо голубело особенно глубоко, будто расцвело чем-то: на земле ещё не появились первые весенние бутоны, а высь уже вовсю распустилась гигантским праздничным цветком, распростившись с зимой.
   Внутри храма тоже ютилось как бы нечто весеннее - может, этот золотистый полумрак, дышащий светом и отблесками... и уже, по оттенку, совсем непохожий на зимний: окна оттаяли - от этого, что ли? Или угол солнца другой?..
   Мне захотелось купить "что-нибудь о Церкви"... Да, обязательно узнать хоть что-нибудь о той красоте невидимой, что явственно проступала по ту сторону видимой! И вот на глаза попалась маленькая книжка "Житие и поучения преподобного старца Амвросия Оптинского". Душа сразу отозвалась на знакомое имя. "Братьев Карамазовых" я читал как раз незадолго до того. Знал, что Амвросий Оптинский - прототип старца Зосимы. Знал, что сам Достоевский (мой любимый писатель, его-то чутью я полностью доверял!) не раз бывал в Оптиной у старца Амвросия. Встречались с ним и Толстой, и Константин Леонтьев, и Владимир Соловьёв... Получается, Достоевский подвёл меня за руку к Амвросию Оптинскому - указал на всероссийского старца как лицо Церкви. И мне показалось, что узнать о нём - значит, открыть для себя много нового о самой нашей Церкви, о сути Православия. Найти ответы на многие вопросы.
   Вот я и купил именно его житие - первую книгу в первый самостоятельный приход в храм! До сих пор помню то неописуемое состояние первой благодати (Святые Отцы называют её призывающей - она ненадолго даётся почти всем неофитам, чтоб их вести). Помню, у книги даже запах был под стать храму: будто я принёс домой частицу собора. Страницы (а может, сами слова?..) непередаваемо пахли ладаном и свечами.
   Это был третий святой, житие которого я прочитал! Давно, ещё "просто как историк", - я заинтересовался уникальной во всех отношениях фигурой Сергия Радонежского. И сразу полюбил его. Чуть позже "случайно" попала в руки книга о Серафиме Саровском. Интересно было сравнивать их жизнь - в чём-то разную, в чём-то поразительно схожую... А тут вдруг открылся третий святой. Совсем, можно сказать, близкий к нам по времени! С совсем уж колоссальным количеством сохранившихся о нём воспоминаний да и собственных писем духовным чадам.
   Это было совсем иное ощущение! Во-первых, по этим живым и близким свидетельствам я понял, что, оказывается святость не прерывается: святые есть всегда. Я, конечно, открыл Америку, но для личной жизни это было колоссальное "открытие". Типичный предрассудок маловерующего человека, что чудеса когда-то, может, и были - но лишь в древности... этот предрассудок полностью меня оставил.
   Во-вторых, при тогдашнем духовном состоянии, мне очень понравилось, что в книжке не оказалось ни одного упоминания о бесах, "страхованиях" - вообще ничего об их существовании. Не было также никаких примеров сугубого аскетизма: вериг, стояния на камне и проч. Повторяю: в том состоянии это было для меня исключительно полезно, поскольку "чертовщина" и явные запугивания адом были способны лишь оттолкнуть меня от Церкви. Равно как и крайний аскетизм... Вот Бог и дал мне чашку молока. Грубая пища поранила-покоробила бы младенческий организм моей души. А Амвросий Оптинский, как апостол Павел, в свом старческом, духовническом служении поистине был "всем для всех... с младенчествующими младенчествовал". Вот Господь и явил мне через него (впервые из всего церковного, что я читал!) радостную веру - ещё без страха и без сугубого напряжения борьбы за неё. Я понял: вот то, чего я искал! Оказывается, я искал именно православную Церковь.
   Теперь, задним числом оглядываясь на пройденную часть "путей Господних", я думаю: как мудро дать сначала радость... и лишь потом, с годами, по мере роста, подвести к осознанию необходимости за неё бороться. Бороться со страстями (так во-от, оказывается, с чего взялся тот пугавший меня когда-то "сумасшедший" аскетизм подвижников!) и... теми самыми бесами, которые, конечно, ещё как существуют и ещё как с этими страстями связаны, но... От расплющивающего, как каток, ужаса перед ними - ужаса даже одной мысли допустить их существование! - защищает опять-таки один Бог.
   Так Амвросий Оптинский, через житие и писания, стал на том этапе моим живым путеводителем не просто к вере (она уже была), а именно к Церкви. Можно даже сказать - детоводителем. Очень осторожным, неторопливым, мягким, ласковым и любящим.
   И доныне я считаю, что именно старцы Оптинские как-то особенно ярко олицетворяют собой средний, "царский путь Церкви" - без крайностей, "не уклоняясь ни направо, ни налево..."
  
   4. Схиигумен Илий (Вместо эпилога)
  
   После кончины блаженных отцев Иоанна Крестьянкина и Николая Гурьянова оптинский схиигумен Илий (Ноздрин) - пожалуй, самый известный в России из ныне живущих старцев. К сожалению, мне самому не довелось его видеть - когда я находился в Оптиной, он был в отъезде. В этом очерке я лишь приведу, по памяти, рассказ одного хорошего знакомого.
   Было это на рубеже 80-90-х годов, когда Оптина только-только начинала восставать из руин (с 1987 г.). Мой знакомый жил там трудником, было ему лет 20. В итоге, правда, не только с иноческой жизнью, но и вообще с воцерковлением, ничего не получилось: юношеское идеалистическое представление о Церкви, именно в силу очень завышенных ожиданий (может, желал увидеть всех святыми), разбилось о будни. Очень в духовных лицах разочаровался! Но одно воспоминание составило благодатное исключение - "одного увидел, действительно, святого". (Впрочем, а так ли уж это мало: встретить за всю жизнь хоть одного...).
   Видимо, много накопилось в жизни вопросов - и духовных, и сугубо личных. А никто толком ответить на них не мог (невольно вспоминается Мотовилов: как он много лет "у многих духовных лиц" спрашивал о смысле христианской жизни, но лишь Серафим Саровский... не то слово: ответил - явил). Пришлось в поисках ответов... ночью перелезать трёхметровый забор! Старец Илий жил в скиту, и видимо, это была единственная возможность "поймать" его и вдоволь, не второпях побеседовать. Старец не удивился странному ночному посетителю, а даже обрадовался - принял как родного. "Всё там было: и слёзы, и покаяние... и полная ясность жизни... целая ночь за чаем, за беседой пролетела! Никогда я ни до, ни после таких людей не встречал - и такого чувства больше никогда не испытывал! Это как... к целому миру, к Небу, прикоснулся. Как будто Бог вживую присутствовал, с нами сидел..."
   Видать, действительно, вовсе не для монашеской жизни готовил Бог моего знакомого: сейчас у него четверо детей. И слава Богу! А то, что пока невоцерковлённый?.. ну, так что ж, тем ценнее свидетельство такого человека - рассказавшего о том "одном святом" в своей жизни... через 20 лет после встречи с ним!
  
   Частое явление среди христиан - желание, вполне естественное желание видимых знамений нашей веры, иначе изнемогают они в своем уповании, а повествования о чудесах давно минувших дней в их сознании становятся мифом. Вот почему так важно повторение подобных свидетельств, вот почему нам так дорог этот новый свидетель, в лице которого было возможно видеть самые драгоценные проявления нашей веры. Мы знаем, что и ему поверят лишь немногие, как немногие поверили в свидетельство прежних Отцов: и это не потому, что свидетельство ложно, а потому, что вера обязывает к подвигу.
   Мы говорим, что за девятнадцать веков христианской истории прошли целые сонмы свидетелей любви Христовой, и все же в необъятном океане человечества их так мало, они так редки.
   Редки подобные свидетели потому, что нет подвига более трудного, более болезненного, чем подвиг и борьба за любовь: потому, что нет свидетельства более страшного, чем свидетельство о любви: и нет проповеди более возвышающей, чем проповедь любви.
   (...)
   Каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности. Святые - соль земли; они - смысл ее бытия; они тот плод, ради которого она хранится. А когда земля перестанет рождать святых, тогда отнимется от нее сила, удерживающая мир от катастрофы.
   Иеромонах Софроний (Сахаров) "Преподобный Силуан Афонский".
  
  
   Дивеево
  
   Верою издалече облобызал еси
   место святое сие...
   Из акафиста
   преп. Серафиму Саровскому
  
  
   Кто не знает этого места хотя бы понаслышке?
   Я не буду обращаться ни к истории монастыря, прекрасно известной по множеству книг, брошюр и фильмов, ни к подробностям жития св. Серафима, которое сотни тысяч православных знают чуть ли не наизусть. Просто поделюсь своими впечатлениями, потому что, при всём их сходстве, у каждого из нас, наверное, есть какое-то "своё" сокровенно-личное Дивеево -- и нам всегда есть чем поделиться друг с другом.
   Больше всего хочется описать свой слишком долгий путь к этой святыне. Конечно, не внешне, а внутренне долгий.
   Я был здесь три раза: в 2001, 2010 и, наконец, в 2016 году. Только при последнем посещении наконец открылось что-то новое -- то, чего как будто не хватало прежде. Вот об этом третьем приезде -- весь рассказ.
  
   Добраться до Дивеево довелось на этот раз так поздно, что, хоть и стояли самые длинные летние дни, солнце закатилось точно в ту минуту, когда машина остановилась у паломнической гостиницы. Как я ни спешил оттуда через посёлок, но до монастыря дошёл уже в бледно-розовых сумерках -- в самый таинственный час, какой только можно себе представить.
   Над обширным, как город, селом даже в вечернем полумраке издали виднелась 70-метровая монастырская колокольня -- вся золотисто-солнечная, словно хранящая в себе свет. Раньше левее её выделялись лишь два огромных пятиглавых собора. Теперь их шахматную линию продолжил высоким мерцающим куполом третий. Троицкий, Преображенский и только что возведённый Благовещенский храмы вытянулись один за другим с запада на восток, обозначив направление роста монастыря. А вот к западу стоит куда меньший, не слишком заметный издали, зато самый старый Казанский храм -- с которого в XVIII веке и началась история обители.
   Серафимо-Дивеевская пустынь, в отличие от более древних монастырей, ни стеной, ни какой-либо складкой рельефа не отделяется от окружающего села, словно составляя с ним единое тело. Издали кажется: прямо из поселковой застройки проклёвываются в небо многочисленные купола. Лишь вблизи становится виден условный рубеж -- прозрачный решетчатый заборчик, как у парков и скверов.
   Село за считанные годы расцвело вместе с монастырём, стало походить на небольшой благоустроенный городок. На каждом шагу -- гостиницы и паломнические центры: не сосчитать! Строятся приходские церкви: многие православные дивеевцы из отдалённых частей посёлка так привыкли к ним, что в монастыре были, как сами признаются, несколько месяцев назад. Меняется и жилая застройка -- в центре всё больше коттеджей. То, как на глазах преображается Дивеево от соседства со святыней, может служить маленькой моделью возможного будущего России. Впрочем, возможного или нет -- нам решать. Возрождение ВСЕХ святынь страны, безусловно, само по себе сказалось бы исключительно положительно на жизни всех нас: верующих и неверующих, православных и не православных. Главное -- изменился бы сам лик страны, а это уже многого стоит!
   Смотришь на всё это и вспоминаешь слова преподобного Серафима: "Саров-то -- только рукав, а Дивеево-то -- вся шуба!"
   Кстати, вот удивительно, что до революции два тесно связанных монастыря, разделённых всего 12 верстами, относились к разным губерниям и епархиям: Дивеево -- к Нижегородской, а вот Саров -- к Тамбовской (хотя Нижний Новгород отсюда вдвое ближе Тамбова). С тех времён в акафисте преп. Серафиму остались такие выражения как "тамбовския страны священное украшение". Как известно, Саров (Арзамас-16) стал самым секретным городом Советского Союза и остаётся закрытым и по сей день. Поэтому мощи св. Серафима, которым до 1927 года можно было поклониться в Сарове, в 1991 г. оказались в Дивеево, как и предсказал сам Преподобный. Исполнились слова про рукав и шубу.
  
   Метрах в ста от монастыря открылось забавное зрелище. Коровы, возвращаясь домой, медленно, флегматично, как ни в чём не бывало переходили дорогу перед затормозившими машинами, и свет фар таинственно отражался на их бело-пятнистых боках. Казалось, время остановилось, и эти таинственные тени будут молчаливо переходить-переплывать улицу целую вечность.
   Сумерки, большое село, великий монастырь, никуда не спешашие коровы и вечно куда-то спешащие автомобили... -- странное, но в чём-то логичное сочетание: символическая модель всего нашего мира.
   Чем ближе обитель, тем больше народа. Вот контраст! Девять вечера в посёлке -- полное ночное безлюдье, девять вечера у ворот такого монастыря, как Дивеевский -- почти день. Больших толп, конечно, уже нет, но десятки людей всё тянутся и тянутся -- одни из ворот, другие в ворота. Напоминает какой-нибудь крупный городской приход в вечер Страстной Субботы.
   Зажигаются огоньки, и от них становится особенно уютно. Дивеевская ночь -- многоочистая, как ангел, глубокая и разноцветная. Здесь свой ритм жизни, и особенно радостно, когда эта таинственная жизнь хоть ненадолго тебя принимает. Хорошо, что на территорию монастыря пускают до 10 вечера, а те, кто зашёл, могут оставаться до 11 часов! Солнце скрылось, а святыня -- нет.
   Удивителен послезакатный час под сенью медленно гаснущих куполов, в аллеях почти сплошного сада, который представляет собой Дивеево. На востоке все храмы -- молочные, матовые, отдающие сумеркам накопленный за день свет. На западе -- чётко очерченные силуэты: рисунки углём по розовато-сиреневой доске.
   Часовня-беседка с крестом, из перекладин которого струится вода, сразу неотразимо напоминает Троице-Сергиеву лавру. Только здесь она появилась совсем недавно -- ещё одно приятное новшество в жизни Дивеево.
   Бледно мерцают два похожих силуэта двух могучих соборов. Главный, Троицкий, был построен в 1864-1875 гг. по проекту знаменитого Константина Тона, в формах, отдалённо напоминающих Храм Христа Спасителя. Оказывается, Тон прожил очень долгую жизнь -- 87 лет, -- и на момент освящения здешнего собора ему был уже 81 год!
   В такой поздний час собор, конечно же, закрыт. Но боковая дверь, за которой находится рака преп. Серафима, заперта лишь тонкой решёткой. Главная святыня таинственно, как мир иной, высвечивает из мрака. И, чуть только ты поравняешься с ней, душу обдаёт непередаваемой волной сокровенного праздника. Там, в недрах огромного ночного собора, сгустились в рождественскую ель разноцветные лампадки над мощами. То ли звёзды смотрят с внутреннего церковного неба, то ли светлячки в ночи слетелись к святому. То ли чьи-то зрачки всевидяще заглядывают прямо в твою душу. Какое-то дыхание жизни вечной доносится с лёгким ветерком через эти закрыто-открытые двери. Там человек!
   Как хорошо, что в тот вечер я сподобился увидеть ВСЁ ЭТО прежде, чем на следующий день приложился к мощам. Это -- те секунды, которые не забываются, наверное, всю жизнь.
  
   За собором -- кладбище. Будто пасхальный крестный ход со свечами зашёл за алтарь. Кресты выстроились ровными рядами, как победоносное войско. И, соответственно, лампады на них образовали такие же ровные ряды. Гирлянды тянулись в тёплых сумерках на десятки метров, оживляя вечерний пейзаж.
   Поразительно пасхальное, воскресенское чувство от живого кладбища -- более живого, чем любые сады.
   Дальше мерцал в сумерках огромный Преображенский собор -- как странное побелевшее отражение в небе зелёного Троицкого. Он был возведён слишком поздно, в 1903-1917 гг., так что почти весь ХХ век простоял неосвящённым. Лишь в 2001 г. в нём начались службы: так открылся и новый собор, и новое тысячелетие.
   Ещё дальше стоит новейший Благовещенский собор 2016 года (причём, отделочные работы внутри ещё не завершены). По контрасту с двумя предыдущими, он представляет собой роскошную башню в стиле барокко, всю в узорах и изразцах -- этот элемент разнообразия давным-давно напрашивался в дивеевский архитектурный пейзаж. Только теперь монастырь стал, действительно, похож на лавру -- настоящий "град церквей". Что-то новое, оригинальное, праздничное добавилось к двум по-своему красивым, но всё же слишком шаблонным для предреволюционной эпохи соборам. Такие храмы сотнями возводились тогда по кальке... А поскольку никакие кальки для Дивеево не подходят, можно только радоваться, что хотя бы в наше время стереотип наконец был так наглядно сломан.
   Это же -- не древний монастырь, в котором надо беречь каждую мельчайшую деталь и бояться что-либо добавить! Дивеево уж два века находится в стадии непрерывного становления -- статичность ему противопоказана, как всему живому.
   Пожалуй, человеку, воспитанному на древнерусском зодчестве и древнерусской иконописи, трудно было прежде полюбить Дивеево. Точнее, трудно полюбить его целиком: без конфликтной раздвоенности на внешнее и внутреннее, на светлейшее житие Серафима Саровского и совершенно не соответствовавшую этому внутреннему свету стандартную, почти казённую архитектурную внешность.
   Ну... будем считать, что в предыдущие приезды я встретил нерасцветшее дерево зимой -- и по своему маловерию не увидел в нём будущего цветения. Забыв завет Маленького Принца, проглядел "то, чего не увидишь глазами". В этом -- невольная ограниченность "искусствоведческого" взгляда.
   Как бы ни было благодатно место само по себе, внешняя красота всё-таки играет огромную (даже увы, гипертрофированную) роль для нас, земных людей! Она не нужна подвижникам, которые видели горнее, но незаменима для всех немощных.
   В этом смысле, преображение Дивеево за последние годы -- одно из самых отрадных событий! Прежде в его ансамбле всё время как бы чего-то не хватало (передаю лишь свои сугубо личные ощущения). При всём почитании невидимой святыни, видимое Дивеево оставляло у меня неопределённое ощущение чего-то, скорее, потенциально, чем реально красивого -- чего-то пока не реализованного до конца, многообещающего... как юный живой организм. Всё-таки, что ни говори, это очень молодой, СЛИШКОМ молодой монастырь... и этим сказано о его архитектурном облике всё! До зримой красоты лавры, предсказанной преподобным Серафимом, ему ещё предстояло постепенно дорасти. Преклоняясь перед беспримерным величием места, я, тем не менее, раньше ни за что не назвал бы Дивеево в числе самых красивых монастырей, которые я видел. Потому что это была бы просто неправда! А неправда, наверное, не нужна ни Божьей Матери, ни св. Серафиму. Теперь это чувство "несоответствия" внутреннего и внешнего вдруг отлетело от моей души.
  
   Сразу же за Благовещенским собором начинается Канавка Царицы Небесной -- главное дивеевское чудо. В 1825 году преподобному Серафиму было видение, послужившее основой для её создания. Паломники идут сейчас тем же самым маршрутом (около 800 метров), которым прошла Сама Богородица. И по словам преп. Серафима, Она ежедневно обходит Свой удел. Разорённая, засыпанная землёй и мусором в советское время, Канавка вновь полностью восстановлена, хотя на это понадобилось несколько лет.
   В большинстве книг почему-то никак не поясняется, что она окружает вовсе не сам монастырь, а лишь его особую часть, называемую киновией -- примыкающую к основной обители с восточного конца. Весь монастырь таким образом сильно вытянут с запада на восток -- и вместе с киновией составляет площадь, действительно, сопоставимую с величайшими лаврами. Если сравнить всю обитель с храмом под открытым небом, то окружённая Канавкой священная земля -- это его алтарь. И по расположению, и по значимости. Это ещё и символ духовной крепости. Валы и рвы когда-то опоясывали все древние города. Таких земляных кремлей на Руси было куда больше, чем каменных. Канавка с насыпью -- это уменьшенный, символический кремль.
   Но если в древних земляных детинцах по гребню вала всегда шёл дубовый тын, то здесь его заменяет невидимая стена из непрекращающейся молитвы. Аллея, по которой идут и идут люди, читая Богородичное правило -- это "тын" из 150 оснований.
   Самое лучшее -- пройти по Канавке именно в сумерки! Не так уж много в нашей жизни специально отведённых мест, где мы прямо-таки зримо, перешагивая чётко очерченный рубеж, вырываемся из обыденности. На Канавке невозможно сохранить те же помыслы и проблемы, которые заботили тебя только что. Всё, как обувь у порога, остаётся вовне.
   Святость -- это ведь и есть, по определению, "изъятие"!
   Как будто осязаешь, что Канавка -- это молитвенная аорта, по которой курсирует невидимая кровь благодати.
   Мостки поверх суеты. Насыпь, возвышающая нас над нами же самими. Над нашей отчуждённостью. Место, где мы не одиноки. Я так полюбил его, что многие сокровенные уголки в других городах живо переносят мою душу к нему. Почему-то особенно напоминает мне дивеевскую Канавку угличский кремль, с трёх сторон окружённый рвом, а ещё небольшая галерея на Ганиной яме, вокруг бывшей шахты... И в том, и в другом случае это, конечно, просто ассоциация, а не прямая схожесть. Но само то, что такие ассоциации в нас рождаются, говорит о глубоком внутреннем родстве всех святых мест.
   Канавка одна -- и в то же время её много. Как Тело Христово на Земле присутствует в алтарях сразу всех храмов.
   Весь периметр Канавки усыпан изумительными цветниками, и вечером в них включается чуть заметная искристая подсветка. Будто смотришь сверху на ночной город, переливающийся огнями... Только уменьшенный до размеров клумбы. Огоньки мерцают, переливаются и пульсируют в цветочных сумерках, как глубоководные рыбы. Смотришь с высоты на эти клумбы, как на чудную, небывалую, цветочную планету. Даже не знаю, с чем сравнить! Много позже мне вспомнился мультфильм про Фрона и Галактиона, где маленький добрый дракончик одним своим дыханием мог любую планету засадить цветами, -- один из самых красивых советских мультфильмов!
   В самой здешней эстетике было что-то беззаботно-детское, безудержно разноцветное, сказочное, и такие ассоциации, наверное, неудивительны.
   Казалось, те же самые цветные огоньки, которые мерцали в сумерках над мощами преподобного Серафима, умножившись, рассыпались по Богородичным цветникам. Превратили землю в небо, а Канавку -- в непрекращающийся пасхальный крестный ход.
   Безусловно, всё это служит образом рая: живой цветочной иконой под открытым небом.
  
   Вернувшись с Канавки, я с удовольствием остановился у недавно сооружённого фонтана, символизирующего Троицу. Озарённые только что включёнными прожекторами ангелы мерцали мягким, лунным светом. Когда смотришь с востока, кажется, что Три Ангела держат в смыкающихся руках Троицкий собор. И это так символично, как будто видишь перед собой опять-таки живую икону -- новый извод ветхозаветной Троицы. Вечернее небо серебристо-голубое, глубокое, с чуть уловимым зеленоватым отливом -- будто глядишь на свет сквозь полупрозрачную синюю фольгу. И на этом фоне озарённые ангелы, кажется, состоят целиком из лучей -- световая икона писана по самому небосклону!
   Тем временем потихоньку выключаются в мире батарейки дневной жары. Десятки газонных фонтанчиков, орошающих траву, добавляют в сумерках свой мерный шёпот к журчанию главного фонтана. Таинственно переливаются звуки жизни. Так бы слушал и слушал их, смотрел и смотрел во все глаза на мир, постепенно отключающий цвета и страсти.
   "Хорошо нам здесь быть, Господи".
   Эта ночь -- летний филиал Одной-единственной Главной, Пасхальной ночи.
  
   Признаюсь напоследок: куда больше, чем незавершённая архитектурная внешность, отпугивал меня от Дивеево дух нездоровой мистики, дух сотворения кумира из св. Серафима некоторыми его сверх меры ревностными почитателями. Я лично слышал, как "батюшку Серафимушку" экзальтированно именуют "нашим спасителем" (видимо, даже не задумываясь, что Спаситель у нас один, и такая невольная, но символичная подмена -- скорее, хула, чем хвала святому). Слышал и читал людей, гордо называющих себя "серафимовцами" (то есть просто имени христиан им уже мало?). Слышал абсолютно всезнающие рассуждения о таких тайнах мира, которые совсем уж не в компетенции нашего земного ума...
   Сразу оговорюсь, что, слава Богу, в самом монастыре, под здравым духовным руководством игумении Сергии, этого не было и в помине(1) -- но это чувствовалось среди некоторой категории мирских "ревнителей", тянущихся к Дивеево спасаться от антихриста...
   Как-то очень странно преломилась мистика в головах неофитов, в одночасье сделавшихся из атеистов сразу не верующими, а фанатиками. Когда и как успел у нас сложиться околоправославный оккультизм: гремучая смесь эсхатологии, кумиротворения и крайнего сентиментализма(2). Христианство без Христа, зато с антихристом. С Канавкой, которая от него защитит... стало быть, другая защита и не нужна! Со спасением по географическому признаку. И по графическому -- только для тех, кто не принял ИНН и новые паспорта. Какой-то новый, апокрифический "Апокалипсис", корректирующий Иоанна Богослова и Самого Христа, начал складываться вокруг Дивеево. Честно говоря, ехать в невольно сложившуюся "столицу" фанатизма и воинствующей эсхатологии не очень хотелось. Что-то должно было рано или поздно, но зримо и осязаемо разбавить это навязчиво-больное настроение, вытеснить его на обочину жизни, как память о дурном сне. В этом смысле, я думаю, внешнее изумительное преображение Дивеево за последние годы не могло не сказаться и на внутренней сути.
   И вот фонтан "Троица" стал для меня центром всего нового, радостно-детского в Дивеево -- полной противоположностью грозным предсказаниям. Слишком очевидной стала несостоятельность "пророчеств": ведь говорили, что чуть только в Дивеево освятят второй собор -- тут-то и миру конец! Это произошло ещё 15 лет назад, а мир всё стоит... Теперь построен и готовится к освящению уже третий собор -- а мир, слава Богу, всё стоит. Значит, если им верить, мы все давно уже умерли. А раз умерли, значит, это теперь новая жизнь. Новая жизнь и новое Дивеево. Так пусть оно и не будет похожим на прежнее! Пусть оно строится, цветёт и меняется -- к зримому посрамлению лжепророков. Чтоб им уже сложнее было, под смех детей у этого фонтана, свою чепуху выдавать за пророчества преподобного Серафима! Если бы можно было самого батюшку позвать в небесные свидетели, наверняка выяснилось бы, что он не говорил и половины того, что суеверная молва невесть с чего ему приписывает. А если и говорил, то смысл сказанного, как в "испорченном телефоне", исказили до полной противоположности. Что же нам, совсем уж дойти до абсурда, не понимая иносказаний? Так, блаженная Матрона Московская говорила: "Держитесь за мою пяточку и спасётесь!" Разумеется, она вовсе не советовала в прямом, физическом смысле держать её за пятку -- да ещё и в качестве единственного способа спасения.
   То же самое -- в случае с преп. Серафимом Саровским. "Канавка вырастет до неба, и антихрист её не перейдёт". Надо понимать глубокие иносказания святых! Полагаю, что "Канавка" -- это символ заступничества за нас Божией Матери вообще где бы мы ни находились. Если понимать в этом смысле, антихрист уж точно никогда такую защиту не преодолеет! Пусть фонтан смывает апокрифы! Дивеево в очередной раз зримо меняется, как не раз менялась и Россия... На смену всему апокрифическому рано или поздно является настоящее.
   Теперь здесь хорошо -- просто потому, что хорошо. Не потому, что задумываешься над тайнами пророчеств, над "последними временами", над всем, что не нашего ума дело... а потому что ночь -- как пасхальная. Потому что звёзды на небе и лампадки на земле. Потому что фонтан и ангелы. Потому что много людей -- а на душе тишина. Потому что новый собор построен. Потому что ещё что-нибудь построят. Потому что ты всё это видишь. Потому что Бог нас видит. "Христос вокресе, радость моя!"
   Не хочу разгадывать тайны -- пусть так и останутся тайнами.
  
   Пресвятая Богородице, спаси нас!
  
  
   (1). До сих пор фанатики не могут простить настоятельнице изгнание из монастыря в начале "нулевых" нескольких своевольных сестёр, отказавшихся, несмотря на все увещевания, принимать новые паспорта.
   (2). Не слишком ли много подобралось приторных, уменьшительно-ласкательных эпитетов, связанных с Дивеево и батюшкой Серафимом? Вообще интересный духовный вопрос: как сентиментализм во все времена замечательно сочетается с безразлично-жестоким, откровенно злорадным отношением ко всем, кто "кроме". К не-нашим! В данном случае, ко всем не-канавкинским.
  
  
  
  
   Ипатьевский монастырь
  
   I. История
  
   Оптина олицетворяет Красоту внутреннюю, сокрытую, как бы "замаскированную" стандартной, слишком молодой архитектурой - красоту и тайну православного старчества. Но есть гораздо более древние монастыри. И сам их облик несёт иной дух. Они - будто образ Бога Отца "Ветхий днями": величественные и вековечные. Их Красота - это благодать, воплощённая в камне. Это - сокровищницы не только невидимого Духа, но и Его осязаемых проявлений: творчества особых подвижников, таких как преп. Андрей Рублёв. Или Гурий Никитин. И их опыт в чём-то равночестен опыту преп. Амвросия и других старцев Оптинских.
   Много я повидал сокровищниц церковного зодчества и живописи, но если уж непроизвольно выбирать самые любимые, то, пожалуй, мало найдётся равных Ипатьевскому Костромскому монастырю! Он ещё с детства сыграл огромную роль в моей жизни... во всём моём становлении как историка и художника (в широком смысле - видящего, не рисующего).
   В советское время это был главный музей города-музея. Я посетил его впервые в 14 лет, потом - через десятилетие... и наконец душа позвала уже в действующий Ипатьевский монастырь. Таковым я увидел его лишь в июне 2012-го, ровно через 22 года после первого детского посещения.
   История и весь облик монастыря неразрывно связан с историей и обликом Костромы. В древности это была пригородная обитель - обитель-спутник. Сейчас она давно уже в черте города и как бы "исполняет обязанности" здешнего кремля (настоящий костромской кремль, к сожалению, не сохранился).
   Кострома, как и Ярославль -- одна из провинциальных столиц древнерусской культуры. Звучит, конечно, парадоксально: "провинциальная столица" -- но только парадокс и может выразить роль таких вот неброских центров, где, вроде бы, глушь и дремота, но что ни квартал -- шедевр, что ни клочок земли -- история. Столица древнего княжества стала областным центром. А когда-то была, как минимум, равна Москве.
   Один знакомый историк как-то полушутливо высказал интересную мысль: "Кострома -- это Ярославль... как он выглядел бы, если б в советское время его разорили сильнее. А Ярославль -- это Кострома, как она выглядела бы, если б её не разоряли". Действительно, Кострома потеряла куда больше своих церквей, чем Ярославль, но даже тех островков, что остались, достаточно, чтоб считать её одним из величайших городов русской культуры.
   Не только Ипатьевский монастырь, но и окружающая его одноимённая слобода - настоящий оазис древнерусского зодчества: и каменного, и деревянного. Кострома в советское время лишилась примерно трёх четвертей своих церквей. Тем удивительней, что здесь, за рекой, сформировался... будто какой-то особый город! Он настолько не похож на всю советскую Кострому, что, кажется, переезжая мост, попадаешь в другой мир. И есть лишь считанные секунды на то, чтоб этот контрастный переход осознать - пока бело-златоглавое видение ещё отделено полоской воды. Оно уже ворвалось в твою жизнь раз и навсегда - но ещё не захлестнуло с головой... пока ты не ступил на священно-заповедный берег.
   Сочетание золотых куполов, зелёных, как свежие шишки, шатров и белых стен над зеркалом реки - бесподобно. Монастырь стоит на самом устье и великолепно виден и с Волги, и с Костромы. Его не назовёшь особо высоким, но открывается он за несколько километров. Много ли таких молитвенных крепостей увидишь сейчас на берегах Волги после страшных экспериментов ХХ века? Толгский, Ипатьевский, Нижегородский Печерский, Макарьевский Желтоводский монастыри, Свияжск - вот, собственно, и всё... по крайней мере, из великих обителей.
   Но даже на фоне других знаменитых монастырей Ипатьевский обладает беспримерно богатой историей. Беспримерной - по её вписанности в историю общерусскую. Есть монастыри, похожие на тихие молитвенные лампады, а есть... могучие колокола - пробуждающие, зовущие, благовествующие! Нужны и те, и другие (и не нам, а одному Богу судить, какие важнее). И всё же - как бы мы прожили без колоколов! Именно такие монастыри, как Ипатьевский, служат некими особыми ориентирами.
   В своё время Пушкин, видевший во всём живые литературные сюжеты (за авторством Самого Бога), назвал Смуту начала XVII века "величественной драмой, начавшейся в Угличе и закончившейся в Ипатьевском монастыре". А я вдруг подумал, что именно ощущение причастности к Драме (нашей общей биографии!) и влечёт в эти непостижимые, легендарные места! Здесь просыпаются особые отношения с Историей: я здесь, я присутствую, это всё - со мной... А где особые отношения с Историей, там особые отношения и с Тем, Кто выше истории и времени.
   Жизнь Костромы слишком тесно связана с развитием русской государственности. Интересно, что не только в Смутное время, но и в XIII веке она показала всей Руси прецедент, по которому в дальнейшем молодая Москва в обход "старших" городов сделалась столицей. Костромской князь Василий Ярославич, один из младших братьев Александра Невского, в 1272 г. стал великим князем Владимирским. Но во Владимир не поехал, оставшись на всё своё короткое правление (до смерти в 1276 г.) в Костроме. С того момента титул "Владимирский" в отношении великого князя становится чисто номинальным, и закладывается новый принцип: "Где князь - там и столица". Кострома, создав этот прецедент, столицей так и не стала. Зато Тверь и Москва уверенно "подхватили эстафету". Вот он, переходный - пусть и чисто символический, - рубеж от Руси Владимирской к Московской.
   Ипатьевский же монастырь, как ни один другой, тесно связан с историей сразу двух династий: сначала Годуновых, потом Романовых. Основателем его около 1330 г. считается татарский мурза Чет. По преданию, проезжая по Руси, он тяжко заболел в дороге. В видении ему явилась Божия Матерь в сопровождении апостола Филиппа и мученика Ипатия Гангрского. Богородица и святые исцелили Чета, он крестился с именем Захария и в благодарение основал обитель во имя св. Ипатия. Здесь упокоился и он, и десятки его потомков. Годуновы считали Захарию-Чета основоположником своего рода и особо благоволили к монастырю.
   Современные историки подвергают сомнению такую родословную, однако тут важна вера Годуновых. Это примерно по аналогии: если ребёнок считает приёмных родителей настоящими, значит, духовно так оно и есть!
   По другой версии, монастырь был основан раньше - в 60-70-х годах XIII века, в правление уже упомянутого костромского князя Василия Ярославича. Эта версия была высказана ещё С. Б. Веселовским - одним из крупнейших русских историков. Есть предположения о ещё более древнем происхождении обители. Возможно, все эти версии... даже не противоречат друг другу. В истории многих русских монастырей было несколько оснований. Та или иная обитель приходила в запустение, разорялась врагами, пожарами, чумой... или же о ней просто до поры до времени никто не знал, не встречалось упоминаний ни в одном документе. Потом приходил возобновитель, монастырь воскресал, начиналась его новая жизнь. Сколько раз появлялась и исчезала обитель на Валааме? Какие тайны связаны с историей основания (оснований?) Оптиной пустыни, Святогорской и Почаевской лавр, многих древнейших монастырей Крыма!..
   Несомненно, что Захария-Чет был если не первооснователем, то, по крайней мере, главным обновителем Ипатьевского монастыря.
   Первые два века обитель оставалась деревянной. Каменное строительство началось в XVI веке - с возведением сначала собора, а затем и крепостных стен.
   Ипатьевская обитель - одна из тех твердынь, укрепления которой формировались в два этапа, составив Старый и Новый город. Стены Старого города возвёл в 1576 г. Гурий Ступишин. Средневековое искусство вообще преимущественно анонимно - тем ценнее для нас этот пример, когда имя зодчего сохранилось в письменных источниках. Надо же, два великих Гурия в истории Ипатьевского монастыря: архитектор и изограф, один творил в XVI, другой в XVII веке.
   Стены Старого города опоясали монастырь, составив довольно традиционную форму - что-то среднее между четырёх- и пятиугольником (Спасский монастырь в соседнем Ярославле или Раифский монастырь под Казанью в плане - точно такие же!)(1). Периметр составил чуть больше полукилометра: 558 м.
   Стены Нового города (зодчий Андрей Кузнец) были пристроены с запада в 1642-45 гг.: прямоугольник прильнул к прежнему пятиугольнику и расширил территорию монастыря почти вдвое. Но на момент осады Смутного времени Нового города не было и в помине.
   В 1609 г. Ипатьевскому монастырю единственный раз в истории пришлось сыграть роль крепости. По всей стране шла беспримерная по взаимной жестокости резня сторонников "Тушинского вора" (Лжедмитрия II) и царя Василия Шуйского. Кострома, как и большинство городов, ранее присягнувшая "царю Дмитрию", в марте 1609 г. восстала и избавилась от власти его воевод. Но тушинцы и поляки во главе с Вельяминовым заперлись в пригородном Ипатьевском монастыре, ожидая прихода подкреплений. Костромское и галичское ополчение во главе с Давидом Жеребцовым осадило их и... простояло под монастырём-крепостью целых полгода! Пожалуй, это был единственный в России пример такой долгой обороны не от тушинцев, а самих тушинцев. Учитывая, что около двухсот их сторонников в Костроме было страшно замучено восставшей чернью вместе с жёнами и детьми, терять им было нечего и они держались до последнего. В мае-июне самому отчаянному из польско-тушинских полководцев пану Лисовскому так и не удалось прорваться к ним на выручку. От Костромы до Кинешмы происходили в те дни сухопутные и водные сражения, и потеряв почти все суда, Лисовский вынужден был отказаться от попыток форсировать Волгу. Простояв довольно долго на Селище (ныне это заволжская часть Костромы), польский полководец наконец отступил.
   Блокада Ипатьевского монастыря несколько месяцев не давала результата и наконец решено было взять его штурмом. В ночь на 24 сентября служилые люди Константин Мезенцев и Николай Костыгин совершили подвиг: подорвав крепостную стену, сами погибли, но открыли путь ополчению. Это поразительно напоминает современный им подвиг Слоты и Шилова в Троице-Сергиевой лавре - только с точностью до наоборот: там защитники погибли, подрывая вражеский подкоп и тем спасая монастырь от взрыва.
   Интересно, что Давид Жеребцов, окончательно победив под Костромой, первым из всех русских воевод прорвался к Лавре и привёл защитникам подкрепление в 900 человек. Так сложно переплетались события: осаждающие в одном месте были осаждёнными в другом... Что и говорить - Смутное время!
   События в Костроме 1609 г. кажутся маленькой копией последующего освобождения Москвы Мининым и Пожарским - после долгой, изнурительной осады Кремля, где, как и здесь, кроме поляков, засели и свои бояре-изменники.
   История Ипатьевского монастыря вообще очень символична: то и дело она являет какой-то прообраз всей России!
  
   II. Зодчество
  
   XVII век - мой любимый в истории русской архитектуры. Всякий раз, встречая в поездках что-то, относящееся к этой эпохе, испытываешь непередаваемый прилив сил - чувство возвращения на родину. Будто, побродив среди чего-то красивого, но другого, наконец со вздохом облегчения возвращаешься к исконно своему!
   Ипатьевский монастырь - это ансамбль почти целиком XVII века. Троицкий собор, многоарочная звонница, стены и башни, жилые корпуса... - всё из той эпохи! Разве что церковь Хрисанфа и Дарии - XIX века, но и она своими пропорциями довольно умело стилизована под XVII столетие. Рядом, в слободе, можно разглядеть пятиглавие и колокольню церкви Иоанна Богослова 1680-х годов... все они вместе - настоящий допетровский древнерусский град!
   Я приехал в Ипатьев на литургию ранним утром 14 июня (оказалось, это второй день памяти Иоанна Кронштадтского - прежде я знал только один праздник в его честь, 2 января).
   Тенькал, шуршал тихий, ненавязчивый дождик. Весь мир стоял - как мокрая икона. В истории Церкви много икон, прибывших по воде - в том числе, плававших ликом вниз и не утративших от этого свежесть красок. Мерцающий образ Ипатьевского монастыря, в кисее июньских брызг, над мокрыми мостовыми, вплыл в мою душу, видимо, уже навсегда.
   Вдруг в этом пейзаже началось... обновление иконы.
   В мутном небе первым, чуть заметным отблеском проплыл матовый диск солнца, а в лужице на мостовой уже плавало отражение сияющего треугольника над Екатерининскими вратами XVIII века. Символ этот считается "масонским" - но масоны лишь позаимствовали его, и он, конечно, полноправно церковный: прообразует Святую Троицу.
   Величественный златоглавый Троицкий собор сразу же вырисовывается во весь рост в арке ворот. Маленький шатёр звонницы и большой - церкви Хрисанфа и Дарии, - живописно обрамляют его. Они очень гармонично перекликаются, хотя не только размеры у них разные, но и возраст различается на два с лишним века. Вот что значит целостный ансамбль: логика красоты подчинила себе всё и соединила столетия.
   Массивный и в то же время изящный собор освещает своими золотыми "пучинистыми" главами все окрестности. Хотя, конечно, лучший вид на него открывается именно отсюда - с внутреннего двора обители. Над галереей и высоким крыльцом царит почти во всю стену огромный аркатурный "пояс"... хотя, если знать секрет, поясом его не назовёшь. Он украшает лишь северный фасад - главный, обращённый ко входу в монастырь. С других сторон стены простые, гладкие. Ведь там, можно сказать - обратная сторона иконы.
   У собора богатейшая история. Первый каменный храм на этом месте был построен ещё в 1560 г. Именно в нём 14 марта 1613 г. состоялось торжество призвания на царство Михаила Романова. Об этом мы ещё поговорим. Собор XVI века успешно выдержал Смутное время, но не пережил обыкновенной халатности. В его подклете хранился порох, и 29 января 1649 г., по неосторожности "трапезных робят", храм взлетел на воздух от страшного взрыва.
   На следующий же год закладывается новый, ныне стоящий собор - больше предыдущего. Удивительно, что строительство грандиозного по тем временам храма заняло всего два года: 1650-52 гг. Говорят, за образец был взят только что возведённый Успенский собор соседнего Ярославля. Но ярославский собор, скопированный, в свою очередь, с одноимённого ростовского (а тот - с московского), вытянулся прямоугольником и имел традиционное 4-частное деление боковых фасадов. Костромской же - 3-частный со всех сторон и почти идеально квадратный в плане. Это уже относительно новая форма в русском зодчестве (тогда как ярославский собор строился нарочито архаично - чтоб стать в один ряд с древними, кафедральными).
   Сразу после постройки собор взялась расписывать артель костромских изографов во главе с Василием Запокровским. Они начали свои труды с галереи. Успели создать сохранившуюся доныне слева от входа величественную и грозную фреску Страшного Суда. Опустошительная эпидемия чумы 1654 года прервала эти работы: она прибрала невидимой косой и мастеров, и заказчиков. На треть века интерьер храма остался почти пустым... с одним Страшным Судом!
   Лишь в 1684 г. новая артель взялась за роспись - и всего за один летний сезон родилось то чудо, которое мы созерцаем сейчас. Один из ярчайших ансамблей монументальной живописи, когда-либо сотворённых на Руси! Главные его авторы, руководители артели - Гурий Никитин и Сила Савин. Всего же в памятной надписи перечислены 19 мастеров.
  
   Я хочу сказать сейчас о сугубо внутреннем ощущении. Любые наши оценки субъективны, и всё же... Признаюсь: здешний храмовый интерьер, наравне с церковью Ильи Пророка в Ярославле - самый красивый и совершенный из всех, какие я когда-либо видел. А учитывая, что в церкви Ильи Пророка до сих пор музей, из действующих Троицкому Ипатьевскому собору пожалуй, нет равных... Я говорю не о внешнем виде, а только об интерьере: о неразрывном сочетании фресок, иконостаса, всех пропорций, красок... и чего-то неуловимого, непередаваемого, что, наверно, и именуется благодатью Божией. Для неё у нас нет "весов", критериев - мы просто плывём, как рыбы к чистой воде, повинуясь какому-то чутью. И на этом пути что-то находим. Каждый - своё.
   Итак, поговорим на языке фресок...
   Нижний пояс, "травчатый" (его украшают густые растительные узоры) символизирует привычный нам земной мир. Высотой он как раз в рост человека - в нём мы все пребываем. Ярусы сюжетных росписей начинаются выше: они посвящены миру святых. "Святость" дословно - "отделённость" от мира сего. Отделённость не полная - ведь и в интерьере никаких перегородок нет, - но сама идея замечательная: надо стать выше себя самого, чтобы туда войти.
   Пока что мы находимся на дне бесконечно светлого Божьего мира. Храмовая вселенная приняла нас, впустила, но мы ещё слишком тяжелы...
   От того, что ярусы фресок ровно разлиновали не только стены, но и столпы, кажется, что находишься на дне бывшего озера-моря - древнего, священного... уровень которого непрерывно за всю историю человечества убывал. И теперь от каждой эпохи его снижения остались яркие, чёткие, как по линейке проведённые следы. Преобладание среди множества красок неподражаемой, бездонной, светящейся лазури только усиливает ассоциацию.
   Богословская программа верхних ярусов одновременно и глубока, и проста. Собор посвящён не Божией Матери, не какому-либо святому, а Самому Господу во Святой Троице. Потому здесь нет житийных циклов, а присутствуют лишь самые величественные иллюстрации основных моментов Святого Писания - от Книги Бытия до Деяний Апостолов. Как обычно, то, что дальше от нас по времени, расположено выше: фрески, как книга, "читаются" сверху вниз (и слева направо: циклы начинаются на южной стене, продолжаются на западной и кончаются на северной). Верхний ярус посвящён деяниям Св. Троицы. Он ветхозаветный, но с упором на главное событие: явление Троицы Аврааму. Второй ярус сверху - евангельский: события земной жизни Христа до Его Страстей. Третий сверху (второй снизу) - Страстной. Наконец, самый близкий к нам ряд (не считая "травчатого пояса" над полом) - Деяния свв. Апостолов. Здесь же, после бросания Павлом змеи в огонь (Деян., гл. 28) - неожиданный "перескок" на ветхозаветную "Песнь Песней" в её новозаветном осмыслении: брак Христа и Церкви. Но неожиданный он - лишь на первый взгляд. Действительно, в других храмах "Песнь Песней" чаще всего иллюстрировалась в галерее, как и прочие ветхозаветные книги. Но здесь программа росписей подчёркивает создание Церкви как итог всего "домостроительства нашего спасения". Потому и "деяния Апостолов" (книга о создании Церкви) логично переходят в прославление Невесты.
   Восхищает, насколько в программе росписей всё на своём месте: и в художественном смысле, и в богословском. Само расположение сюжетов, сочетание и соотношение их друг с другом, продумано до мелочей. Множество ассоциаций рождается не только от того, что изображено, но как и в какой диспозиции. Это словно поэма: красивы и отдельно взятые строчки, но главное -- их ритмическое сочетание, рождающее мелодику Целого. Здесь тоже на каждом шагу -- и "размер" и "рифма". Этими рифмованными сюжетами полон весь храм.
   Например, в самых видных местах не раз повторяется образ пира, священной трапезы, брачного торжества. В верхнем ярусе южной стены -- Авраам и Сарра угощают под Мамврийским дубом св. Троицу: храмовый сюжет. Прямо под ним, в третьем ярусе -- новозаветный брак в Кане Галилейской, положивший начало чудесам Иисуса Христа. Ровно напротив него -- на северной стене, - притча о мудрых и неразумных девах: опять-таки символический брачный пир. Чтоб не было ошибки в понимании, ЧТО это за пир, что за брак, его изображение помещено точно над сюжетом Распятия Христова (соответственно, притча -- в третьем ярусе, Распятие -- во втором). В самом же Страстном цикле Распятие слева "рифмуется" со сценой в Гефсиманском саду справа: вооружённая толпа падает ниц перед Христом, когда он произносит простые и священные слова: "Аз есмь"(2).
   И такими символическими перекличками важнейших сюжетов полон весь огромный храмовый интерьер! Говорят, сохранившийся здесь фресковый ансамбль -- один из нескольких крупнейших, дошедших до нас от Древней Руси (около 3,5 тысяч кв. метров, считая алтарь и галерею)(3).
   Выше травчатого пояса тянется фресковая надпись, в которой есть такие слова: "Всем же изографное воображение в духовное наслаждение во вечныя века".
   Как точно выражена самая суть! До каждого слова, до буквы... Красоте фресок соответствует красота, подлинность и краткость того, что о них сказано. Духовный мир в красках - и духовный мир в Слове.
   "Воображение" на церковнославянском - это "изображение". Но насколько от одной приставки, слово наполняется неизмеримо большей глубиной, духом Истины! Становится в чём-то сродни "воплощению", "вочеловечению" - приобщает нас к величайшей тайне Сына Божия. Ведь раз Сын Божий истинно воплотился, то и иконопись ("изографное воображение") - оправданна и даже необходима, в отличие от эпохи Ветхого Завета.
   Сравните эту надпись, например, с величанием празднику Нерукотворного образа Спаса (16/29 августа): "Величаем Тя, Живодавче Христе, и почитаем пречистого лика Твоего преславное воображение".
   После фресок больше всего запоминается роскошный 5-ярусный иконостас 1756 года (но с иконами, в основном, XVII века), увенчанный по центру распятием в кольце узоров, как бы в золочёном венке. Это великолепное произведение деревянной резьбы в стиле русского барокко.
   Смотришь из бокового придела Михаила Малеина - сотни огоньков на нескольких подсвечниках в ряд будто образуют таинственный мерцающий крестный ход, утекающий вдоль иконостаса куда-то в сумеречную глубину. От этого главный храм кажется огромным, как ночное небо - и ты словно выглядываешь из маленькой церковки в бездонную пасхальную ночь.
   Но чем ближе - тем больше иконостас наливается алым, словно начинает пламенеть. Рамки для икон с внутренней стороны выкрашены красным, и когда они тебя осеняют, кажется, весь иконостас из золотого превращается в огненно-заревой.
   В соборе - несколько чудотворных икон. Самые известные из них: Тихвинская, Иерусалимская и два образа св. Ипатия. В любом иконостасе слева от Царских врат стоит Богородичная икона. Здесь их - сразу две. Та, что дальше от врат - Тихвинская. Она старше собора, в котором находится. Это дар царя Михаила Фёдоровича 1619 года - в благодарность обители, где 6 лет назад он нашёл прибежище и спасение. А рядом с Царскими вратами - Иерусалимская икона Божией Матери. Она на век моложе и принадлежит кисти юрьевецкого изографа и подвижника начала XVIII в. Кирилла Уланова.
   Что мне особо понравилось: в Ипатьевском монастыре нет мощевиков, которые так страстно собирают в наше время во многих других обителях. Мощи святого или уж есть, или нет - и к тому и к другому стоит относиться как к промыслу Божьему. В Ипатьевском монастыре (как и в моей любимой Раифе), за все века не довелось упокоиться ни одному канонизированному святому - значит, так надо... и ни там, ни здесь не собирают по всему свету частички мощей, чтоб задним числом "компенсировать недостачу". По-моему, это показатель здравого устроения духовной жизни - самодостаточности того, что дал Господь. Здесь нет ажиотажа: "А у нас 80 частиц мощей!.. А у нас - 300!.. А у нас - 400! У кого больше?" Монашеская жизнь - не в том, чтоб превратить храмы в "антропологические музеи" (как жёстко, но точно выразился один знакомый священник). Где-то собраны сотни частиц, да не знаешь, кому помолиться: несчётные имена мелькают под стеклом, как этикетки. А где-то и частиц нет, зато есть Целое по имени Господь. Приедешь - и вот Его незримое присутствие... и ничего больше не надо!
   Впрочем, в Троицком соборе (но в алтаре, а не на виду!) хранится одна из величайших святынь христианского мира - часть Ризы Господней. В 1625 г. Риза, захваченная персами в Грузии, была подарена государю Михаилу Фёдоровичу шахом Аббасом. Через считанные годы частицы Ризы были пожертвованы царской семьёй в родной для всех Романовых Ипатьевский монастырь и церковь Ильи Пророка в Ярославле (ещё один удивительный мостик между двумя великими храмами в истории русского искусства!).
  
   К западу от собора, в нескольких шагах, стоит узкая и длинная, многоарочная звонница. Это - не привычная нам высотная колокольня, а скорее, "колокольный дом": более древняя форма. Таких звонниц сохранилось лишь несколько на всю Россию. Самые известные: Успенская в Московском Кремле (она примыкает к столпу "Ивана Великого") и Ростовская. Поскольку ни одна из них не копирует другую целиком, каждая по-своему является уникальной. Основная часть здешней звонницы была возведена в 1605 г. на средства государя Бориса Годунова. Северная башенная пристройка с маленьким черепичным шатром появилась в 1640-е гг. - на пожертвования царя Михаила Романова.
   В противоположном от собора углу монастырского двора стоит ещё более древняя двухэтажная постройка, ярко раскрашенная "под бриллиантовый руст". На фоне остальных зданий, белоснежных, она сразу выделяется своими пламенными тонами. В этом бывшем келейном корпусе (1583 г. постройки) в 1613 году жил будущий царь Михаил со своей матерью инокиней Марфой - отчего здание и вошло в историю как Палаты Романовых. Корпус же, замыкающий двор с юга, известен как Палаты Годуновых. И в том, и в другом размещается ценнейший исторический музей, вполне неплохо уживающийся с действующим монастырём.
   Экспозиция посвящена истории боярского рода Романовых до Михаила Фёдоровича - и, конечно, самому событию его призвания на царство в марте 1613 г.
   Здешние палаты были капитально реконструированы в 1856 г. - тогда и обрели свой нынешний мемориальный вид. Поскольку очень трудно было определить изначальный облик здания, до всех перестроек, за образец взяли палаты бояр Романовых (тогда они ещё не были царской династией) в Замоскворечье.
   Надо признать, что и внешний вид, и интерьер производят сильнейшее впечатление!
   В разных старинных палатах-музеях я повидал немало печей с роскошными изразцами, но столько, сколько здесь - не встречал нигде! Весь второй этаж здания - это длинная анфилада невысоких сводчатых комнат. И в каждой стоит печь. И ни одна не похожа на другую по рисунку своих изразцов! Какое-то нарочитое великолепие печей в белой, нерасписанной анфиладе. Они - как сокровища, хранимые в простеньких сундуках (каждая комната внутри по форме напоминает ларец).
   И хотя понимаешь, что всё это - стилизация XIX века, но стилизация настолько искусная (все изразцы скопированы с сохранившихся в России образцов XVII столетия), что возникает эффект полного погружения в эпоху. Будто ты... в гости пришёл к первым Романовым. И на дворе - конец Смутного времени.
  
   Ипатьевский монастырь во все века был крупным центром просвещения. Он располагал одной из богатейших в Древней Руси библиотек. Знаменитая Ипатьевская летопись начала XV века - бесценный источник по русской истории, - была найдена Н. М. Карамзиным в 1814 г. именно здесь (хотя по происхождению рукопись, как полагают, псковская).
   В конце XVII века здесь работали знаменитые просветители братья Лихуды - находясь уже в ссылке, смогли закончить работу над "Грамматикой".
   В 1744 г. была официально учреждена Костромская епархия. Архиерейская резиденция разместилась именно в Ипатьевском монастыре. Здесь же всего через 3 года открылась Костромская духовная семинария. Пожалуй, немного найдётся учебных заведений, давших столько знаменитых имён! Здесь учились крупнейшие русские церковные историки XIX века Александр Горский и Евгений Голубинский; однофамилец последнего, крупный богослов Фёдор Голубинский; устроитель Русской духовной миссии в Иерусалиме епископ Порфирий (Успенский); епископ Феодор (Поздеевский); наконец... маршал Василевский.
  
   Величию монастыря соответствует красота его окружения. Белый "кремль" окаймляют музей деревянного зодчества "Ипатьевская слобода" с юга и Иоанно-Богословский храм с севера. Последний некоторое время действовал как монастырское подворье и лишь недавно стал самостоятельным приходом. Небольшой, но окружённый величественной оградой и густыми деревьями, Иоанно-Богословский храм (1681-87 гг.) занял своим обширным двором целый квартал. Главные ворота находятся на западе, но и с других сторон по периметру стоят изысканные надвратные башенки-часовни: ни одна не похожа на другую. Если вы - фотограф, художник или просто любитель старины, советую не полениться и обойти весь комплекс. Церковь XVII века - это почти всегда ансамбль. Колокольня, ограда, часовни являются в нём органичным дополнением к самому храму.
   Пожалуй, по красоте ворот и ограды со здешним ансамблем сравнится разве что знаменитая церковь Воскресения на Дебре - на противоположном конце Костромы.
   У храма редчайший тип конструкции - двухстолпный! Световой барабан всего один, своды сходятся к нему, но по бокам их поддерживают две опоры. Абсолютно переходный тип - от древнего четырёхстолпного храма к бесстолпному. Впечатление такое, будто зодчие испугались и так, на всякий случай, для перестраховки, добавили в бесстолпный интерьер (а такие церкви уже вовсю распространились на Руси!) привычные квадратные колонны: "Ну, пусть уж встанут хотя бы две - лишними не будут!"
   Этой то ли "несмелостью" зодчих, то ли нарочитой архаичностью Иоанно-Богословская церковь уникальна!
   Строился храм в те же годы, когда создавались фрески Троицкого собора. А вот сам был расписан фресками полвека спустя.
   В Костроме до наших дней сохранилось лишь два храма с полным ансамблем древнего "стенного письма" (ещё в нескольких оно представлено большими или меньшими фрагментами). Это Троицкий собор и Иоанно-Богословская церковь. От одного до другого - всего какая-нибудь сотня метров. Зато по времени эти росписи разделяет 51 год. Фрески здешней церкви создавались Фёдором Логиновым, его сыновьями Матфеем и Иваном и ещё 14-ю изографами в 1735 г.
   Имя Фёдора Логинова названо последним в списке тех 19 художников, что сотворили фрески Ипатьевского монастыря. Получается, через полвека он - глава артели, расписавшей Иоанно-Богословский храм. Ни в том, ни в другом случае возраст его не указывается, но, видимо, в 1684 г. он был ещё совсем молодым, а в 1735 г. - глубоким старцем (причём, в памятной надписи его именуют "стефановским попом" - то есть священником церкви св. Стефана).
   Эпоха императрицы Анны Иоанновны, разумеется, совсем не похожа на эпоху царевны Софьи! Эпохи-то радикально разные, но в Костроме и Ярославле преемственность церковной живописи, вопреки всему, сохраняется. Даже мастера, как видим, творят те же, что в конце XVII века. В русской провинции первые послепетровские годы по стилю вполне соответствуют допетровским. Так что интерьер Иоанно-Богословской церкви - настоящий уголок Древней Руси!
   4 яруса росписей посвящены: самый верхний - Страстям Христовым, второй сверху - евангельским сюжетам, начиная от призвания Апостолов, третий иллюстрирует Акафист Божией Матери. Наконец, нижний ряд (самый близкий к наблюдателю и потому программный, соответствующий посвящению храма) делится на два житийных цикла. Южная стена представляет житие самого апостола Иоанна Богослова, северная - Николая Угодника, в честь которого назван придел. Необычно расписаны столпы. Как правило, в других храмах на них изображались в полный рост святые ("столпы Церкви") и очень редко - большие сюжеты. Здесь же представлены, например, 6 композиций "Песни песней": символический брак Христа и Церкви. Обычно этот излюбленный сюжет встречал молящихся в галерее... но в Богословском храме галереи нет, и он нашёл себе место на столпах. Другие столпные изображения - иконы Богородицы: Владимирская и Страстная... это тоже нехарактерно! Есть, правда, и традиционные, почти всегда присутствующие на опорах храмов святые: равноапостольные Константин и Елена, мученики Иоанн Воин и Феодор Стратилат.
   Из росписей сводов больше всего обращает на себя внимание Процветий Крест - "Древо всемирного искупления". Оно логично венчает собой весь Страстной цикл, развёрнутый по верху стен, а также перекликается со сценами мученической кончины Апостолов - тоже на сводах, но по бокам. Наконец, на восточном скате свода, над самым иконостасом - Новозаветная Троица с предстоящими Богоматерью и Иоанном Предтечей.
   Иоанно-Богословский храм после революции действовал треть века и был закрыт лишь в 1949 г. То есть как раз в ту эпоху, которую сталинисты любят называть "возрождением Церкви"! Младенцу ясно, что такое псевдо-возрождение было лишь манёвром тоталитарного режима в долгосрочной войне с Церковью, которую никто никогда и не думал прекращать! В начале 90-х годов храм вновь стал действующим - единственным на тот момент в Ипатьевской слободе.
  
   По дороге в музей "Ипатьевская слобода" я обошёл западную часть монастыря - Новый город, своими белыми стенами и башнями очень напоминающий наш казанский кремль. Главная башня этой части монастыря - Зелёная. Её возвели в 1640-х годах - по преданию, на том самом месте, где крестный ход провожал отъезжавшего в Москву новоизбранного царя. Благодаря своему роскошному навершию, она и смотрится как мемориальная, праздничная. Весь восьмигранный шатёр сверкает-переливается поливной черепицей. На плоскостях искорки-черепички - малахитово-зелёные, а рёбра выделены "гирляндами" красных, синих и белых плиточек-катушек, будто драгоценных камней.
  
   Через несколько часов я возвращался в центр города пешком, по мосту. К тому времени от пасмурной погоды не осталось и следа, а жара высушила последние лужи. На солнце купола, казалось, плавились или превращались в золотые угли - мерцающие-дрожащие в мареве, как мерцают-помигивают они в прогоревшем костре. Белокаменный монастырь накалился добела, как печка. Даже металлические кровли сияли под солнцем так, что кроме отсвета золотых куполов, на водной ряби мерцали длинные серебряные мазки. Казалось, их нарочно нарисовали - как иногда изображается Небесный град Иерусалим в окружении лучей. От искрящейся воды двух рек, от этой кашицы из миллионов звёзд, белеющий на полуострове монастырь будто воспарил.
  
   III. Люди
  
   1. Св. Ипатий Гангрский
  
   Невозможно, говоря о монастыре, не вспомнить о святом, которому он посвящён. Увы, Ипатий Гангрский - полузабытый в наше время угодник Божий. Во всей России нет ни одного другого храма или обители, посвящённых ему. Тем уникальней этот монастырь...
   Епископ малоазиатского города Гангры (современный турецкий Чанкыры) был великим Отцом Церкви IV века, современником Николая Чудотворца, участником Первого Вселенского Собора и знаменитого Гангрского собора. Известен как мужественный борец с ересями ариан и новатиан... от которых впоследствии и принял мученическую смерть. Его глубочайшее милосердие к падшим, умение словом "поднять" грешника, "царский путь" во всём с отвержением любых крайностей... - основное содержание его жизни!
   Опыт св. Ипатия поразительно современен (хотя лучше сказать, он вневременной), особенно, на фоне растущего влияния на умы радикальных псевдоправославных сект, основанных на "сугубом благочестии". Только незнание того, что уже было, позволяет наступать снова и снова на одни и те же грабли! Многое из того, что соблазняет людей сейчас, Церковь уже давно прошла - и официально анафематствовала как раз в IV веке. Например, ересь Евстафия, обличённая Гангрским собором, заключалась в сверх-аскетизме и сверхблагочестии: "Грешно вступать в брак! Грешно есть мясо! Все должны жить как монахи!" А новатиане, забившие св. Ипатия камнями, были особо "чистыми": не позволяли принимать в Церковь людей со смертными грехами, отвергали право священников отпускать на исповеди такие грехи... - то есть, в сущности, отрицали милосердие Божие и само прощение, за исключением всяких мелочей.
   По преданию, одному такому "учителю чистоты" св. император Константин Великий ответил: "Акесий! Поставь лестницу и взойди на небо один!" Примечательно, что вели себя эти борцы за благочестие крайне агрессивно. Видимо, такой уж закон духовной жизни: все, ищущие чего-то "сугубого", становятся похожими на фарисеев. И так же приходят в бешенство (здесь это слово имеет самое исконное, корневое значение!) от всех, кто не с ними. Св. Ипатий стал жертвой "ложной чистоты безжалостного учения новатиан" (из его жития). 14 ноября 362 г., в правление Юлиана Отступника, с удовольствием поощрявшего любые секты ради раскола Церкви, толпа "благочестивых" подкараулила и напала по дороге на пастыря, который всегда ездил один, верхом на ослике, без охраны.
   "Когда святой возвращался на свой святительский престол, злые люди, последователи учения Новата, будучи разжигаемы великою завистью на святителя Божия, устроили ему засаду на пути в узком проходе, на краю горной пропасти и на берегу болота, вооружившись мечами и кольями. Как только он подошел к тому месту, они напали на него внезапно, устремившись, подобно диким зверям, и, сильно изранив его, сбросили с высокого берега в болотную топь. Святой, оставшись едва живым, простер руки немного кверху и, возведя очи на небо, как некогда святой первомученик Стефан, молился за убийц своих, говоря: "Господи! Не вмени им греха сего". И когда он так молился, одна злая женщина, держащаяся Ариевой ереси, взяв увесистый камень, ударила им святого сильно по голове и убила его. Святая душа Ипатия, тотчас отрешившись от тела, отошла ко Господу. Убийцы, взяв тело святого, скрыли его в находящейся близ того места пещере и ушли.
   Но за пролитие неповинной крови их не замедлило постигнуть Божие наказание. Так, на женщину ту на том же месте напал дух нечистый и мучил ее. Она непрестанно била себя в грудь тем самым камнем; потом и все мучители сделались бесноватыми и сильно страдали.
   После того земледелец некий, которому принадлежала та пещера (где он хранил солому), ничего не зная о совершенном неправедном убийстве, пришел взять оттуда солому для скота своего и, слыша голоса поющих ангелов, удивлялся и пришел в ужас. И когда он, начав брать солому, нашел мертвое тело, покрытое все ранами, при этом еще более ужаснулся; узнав же в мертвом святого епископа Ипатия, он побежал к своим односельчанам, и они скоро рассказали обо всем этом в городе. Жители города Гангр, тотчас собравшись, пришли с великим плачем на то место и, взяв честное тело святого отца и пастыря своего, погребли его с великою честью. Женщина же убийца следовала за телом святого, несомого к погребению, и на пути била себя тем самым камнем, которым убила Божия архиерея и исповедала во всеуслышание грех свой.
   Когда тело святого было погребено, та женщина исцелилась от беснования; исцелились также и все другие, бывшие ранее бесноватыми, сообщники убийства святого, при гробе святого, который и по смерти благодетельствовал врагам своим, по незлобию своему. Много и других чудес и исцелений совершилось там над людьми, с верою приходящими ко гробу святого Ипатия, по его молитвам к Богу".
   Само исцеление женщины оказалось наглядным обличением заблуждений новатиан: она-то совершила именно смертный грех, убийство, а Бог её принял опять.
   Очень символично, что именно мученик, пострадавший от новатиан, принял обратившегося грешника Чета. Мученичество за доброту и милосердие к падшим - одно из самых возывшенных свидетельств о том, каков наш Бог!
   Память священномученика Ипатия празднуется 14/27 ноября - в один день со св. апостолом Филиппом (что символически объясняет их совместное явление татарскому мурзе Чету).
   Любопытно "прикладное" преломление образа того или иного святого - за что его почитают, о чём молятся. Иногда это настолько оригинально (например, заступничество от кротов!), что даже трудно предугадать, прочитав житие, в каком направлении двинется дальше народная мысль. Оказывается, "Свт. Ипатий почитается как великий заступник и избавитель от многих бед и напастей. Он спасает от нужды и голода, заботится о вдовах и сиротах, освобождает людей от непосильных разорительных налогов. Покровитель монашествующих, свщмч. Ипатий подаёт скорбящим утешение, раскаявшимся грешникам - исправление и прощение, а заблудших и обольщённых людей избавляет от пагубных страстей. Ипатий быстро возвращает здоровье больным, сгорающим от лихорадки и озноба, страдающим от слепоты, ревматизма, язв и многих недугов. Кроме того, он исцеляет домашний скот и других животных. Святой помогает земледельцам, пресекая нашествие кротов и других вредоносных тварей и делая земли крестьян плодородными. Он также обладает особым даром помогать путешественникам. Великий чудотворец Ипатий покровительствует монастырям и приходам в благополучном устроении земельных и имущественных дел".
   В монастыре мне рассказали несколько случаев его помощи людям в наше время. Например, у женщины-проректора одного из московских вузов, долго и тяжело болел сын. Во сне она получила откровение молиться св. Ипатию Гангрскому и, узнав, что в России есть единственная обитель в его честь, приехала сюда. Сын исцелился.
  
   2. Гурий Никитин и другие изографы
  
   Гурий Никитин - пожалуй, величайший русский иконописец XVII века. Когда-то советские искусствоведы явно предвзято отдавали пальму первенства Симону Ушакову, видя в его иконах и парсунах "зачатки светского искусства", "портретность", "обмирщение". Но одно и то же можно оценивать с точностью до наоборот. Подлинные ценители иконы вполне справедливо отмечают, что полусветская ушаковская тенденция - вовсе никакой не "прорыв", а тупиковая ветвь древнерусского искусства (по-своему, конечно, интересная, но декадансная). Современник же Ушакова костромич Гурий Никитин - крупнейший монументалист эпохи, непревзойдённый мастер "стенного письма", поистине "Андрей Рублёв XVII века".
   Родился он в Костроме. В описи 1628 г. упоминается его отец "Микитка Кинешемцев... прожитком добре худ" (то есть очень беден). Значит, Никитин - это отчество. Но отчества тогда легко превращались в новую фамилию. Первые известные работы Гурия (видимо, к тому времени, примерно 30-летнего) относятся к 1650-м годам. Это участие в артели Василия Запокровского - первый заказ в Ипатьевском монастыре, - а также роспись костромской церкви Воскресения на Дебре в 1652 г. На следующий год его приглашают с другими изографами в московскую церковь Троицы в Никитниках. Известность молодого костромича растёт - и вот ему уже поступают многочисленные царские и патриаршие заказы: "стенное письмо" Архангельского и Успенского соборов Московского Кремля (ок. 1660 г.), Царских палат (1664 г.). В 1667 г. он получает титул "иконописца первой статьи".
   С 1662 г. (роспись собора переславского Троице-Данилова монастыря) Гурий Никитин до конца своей жизни работал в паре с земляком Силой Савиным. Совместно руководя костромской артелью, они оставили фресковые шедевры в разных уголках России. В 1671 г. расписали ростовский Успенский собор, 1672 - Богоявленский собор родной Костромы, 1675 - Воскресенскую церковь Ростовского кремля, 1676 - Крестовоздвиженский собор г. Романова (ныне - Тутаева). Но общепризнанными вершинами их творчества по праву считаются фрески церкви Ильи Пророка в Ярославле (1680 г.) и Троицкого собора Ипатьевского монастыря (1684 г.). В 80-е же годы Гурий Никитин расписал тобольский (!) Софийский собор, а последнее его творение - фрески собора Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале (1689 г.). В 1691 г. великий изограф, "муж благочестив и бояйся Бога", скончался. Мало что мы знаем о его личной жизни - но весь творческий путь просматривается достаточно чётко по сохранившихся творениям. В ярославской "Повести о построении Фёдоровской церкви" (для которой он написал многие иконы, в том числе главную, храмовую) свидетельствуется о его девственности, безбрачии, хотя монахом он не был. О Силе Савине (Савинове, Савельеве...), с которым они 30 лет работали вместе, известно ещё меньше.
   Названный в настенной надписи Троицкого собора третьим после Гурия Никитина и Силы Савина Василий Осипов - также выдающийся изограф. Чуть позже, самостоятельно руководя артелью, он расписал церковь Спаса на Городище в Костроме (ныне старообрядческую), а главный свой шедевр оставил на века в Великом Новгороде - грандиозный фресковый ансамбль Знаменского собора.
  
   Творец главной Богородичной иконы Троицкого собора Кирилл Уланов представляет уже следующее после Гурия Никитина поколение известных иконописцев. Впервые я услышал это имя во время поездки в Юрьевец (см. одноимённый очерк в книге "Великие церкви малых городов").
   Ученик Симона Ушакова, "жалованный иконописец Оружейной палаты", Кирилл Уланов († ок. 1731), помимо прочих работ, поновлял в Москве древний Иерусалимский образ Божией Матери. Вернувшись в 1709 г. в родной Юрьевец и приняв постриг в Кривоезерском монастыре, Уланов написал там множество списков Иерусалимской иконы. Многие из них впоследствии прославились как чудотворные. Были на Руси такие иконописцы, которых явно вела в творчестве Сама Божия Матерь и которые в основном "специализировались" на каком-то одном, любимом образе. Так, например, преп. Иоаким Шартомский в XVII веке написал много Казанских чудотворных икон, которые разошлись по всему Центру Руси. Ну, а любимый улановский образ - Божия Матерь "Иерусалимская". Кривоезерский монастырь в советское время был разрушен и затоплен, и в самом Юрьевце не осталось неискажённых, не записанных икон кисти Уланова. Зато в Ипатьевском монастыре Костромы икона его работы не только сохранилась, но и занимает самое почётное место в иконостасе.
  
   3. Первый из династии Романовых
  
   Конечно, никакой рассказ об Ипатьевском монастыре немыслим без описания важнейшего события его внешней истории -- призвания на царство 16-летнего Михаила Фёдоровича Романова. Вот как описывает те дни историк Костомаров:
   Посольство явилось в Ипатьевском монастыре 13 марта, во время вечерни. Марфа назначила ему приехать на другой день. Послы для большей важности пригласили костромских воевод, всех служилых и толпу жилецких людей обоего пола; матери несли и вели маленьких детей. 14 марта после обедни двинулось из Костромы народное шествие при колокольном звоне: несли хоругви и иконы, в том числе иконы Московских Чудотворцев, заступников царственного града, и чудотворную Фёдоровскую икону Богородицы. (...)
   Марфа с сыном вышли на встречу за ворота монастыря, приложились к иконам и показали нежелание принимать того, что им приехали предлагать; они не хотели идти за образами в соборную церковь. Едва упросили их, чтоб они пошли. После молебна послы вручили Михаилу грамоту, прочитали по наказу длинную речь, извещали об избрании на царство, совершившемся в Москве, и просили ехать в царствующий град.
   Последовал отказ. Михаил и мать его отговаривались тем, что избранный ещё в несовершенных летах. (...)
   Старица Марфа и сын её несколько времени отказывались: оно во всяком случае так следовало бы из приличия; но для Михаила и в самом деле было мало привлекательного принимать царство в такое время. Употреблён был такой же оборот, как при избрании Бориса: объявлено, что если мать и сын откажутся, то Московское государство будет в конечном разорении, святые церкви и иконы и мощи будут в поругании, а всё это взыщется на инокине Марфе и её сыне. После этого, как бы испугавшись Божия гнева, Марфа Ивановна объявила, что благословляет сына; а Михаил Фёдорович объявил, что по многому моленью и челобитью, учиняется на царском наречении, и принял из рук епископа Феодорита привезённый им царский посох, как знак власти. Прежний посох, с которым он ходил (сообразно обычаю времени, по которому все знатные люди ходили всегда с посохом), он оставил в монастыре на память грядущим векам. Запели многолетие новому царю; потом все прибывшие подходили к царской руке.
   После того новый царь с матерью и в сопровождении посольства отправился в Ярославль.
   В саму же Москву Михаил с матерью прибыли лишь через полтора месяца - 2 мая. Слишком уж неспокойно было на дорогах от "воров" - подолгу выжидали в Ярославле и Ростове, пока будет обеспечена безопасность проезда.
   И хотя мартовские события в Костроме имели лишь символическое значение (Земский собор в Москве избрал Михаила Фёдоровича на царство ещё в феврале), духовно Ипатьевский монастырь был воспринят потомками как несомненная и единственная в своём роде колыбель династии Романовых.
   "Колыбель Романовых" посещали многие государи: Екатерина II, Николай I, Александр II, Александр III и, конечно, св. страстотерпец Николай II, в царствование которого отмечалось 300-летие династии.
   "Эти дни стали апофеозом древнего монастыря", "это был последний триумф обители", - оценивают "современные летописцы" Ипатьева те события вековой давности. Если бы только обители!..
   Любопытно, что большинство русских календарей того последнего предвоенного года вышло с видами Ипатьевского монастыря. Осенённая крестами древней обители, Россия, сама того не зная, вступала на крестный путь, начавшийся уже с 1914-го. В новое Смутное время.
   В наше время восстановлен "Романовский обелиск" посреди монастыря, посвящённый событиям 1613 года. Он -- небольшой...
   В присутствии Царя Небесного не должно быть слишком много царя земного. Юбилей 1613 года подошёл вплотную, но... главный в монастыре всё-таки - Тот, Кто выше всех юбилеев и самого времени.
   Если мы - не к Нему, а к земному царю, то стоит ли приезжать в Ипатьевскую обитель.
  
   (1). Видимо, это следствие того, что в идеале всякий монастырь - образ Небесного Иерусалима. Но на практике возвести его как точный квадрат часто мешал природный ландшафт да и прежняя, стихийно сложившаяся застройка.
   (2). См. Евангелие от Иоанна, гл. 18. К сожалению, русский перевод не передаёт весь глубочайший мистический смысл диалога: "Кого ищете?" - "Иисуса Назорея"" - "Это я"... после чего воины "отступили назад и пали на землю". В церковнославянском Христос отвечает им: "Аз есмь". И это не просто "я", это... имя Бога! Впервые Господь назвался так Моисею: "Аз есмь Сущий" (см. Исход, гл. 3) - то есть Единственный, имеющий жизнь в Самом Себе.
   (3). В ХХ веке фрески промывались и реставрировались лучшими специалистами. Некоторые из них отдали этому делу свою жизнь... в прямом смысле слова. В 80-е годы реставратор Кельдыш упал здесь с высоты и разбился.
  
  
   Псково-Печерский монастырь
  
   1. Обитель под солнцем
  
   Псково-Печерский монастырь - совершенно особый даже в ряду других великих и древних обителей Руси. Он никогда не закрывался, и зримая благодать богослужений с XV века не прерывалась в нём ни на год.
   Монастырь-твердыня на самой границе, почти беспрестанно и безуспешно осаждавшийся врагами - таким он был в древние времена. Островок спасения в океане воинствующего атеизма, манивший тысячи измученных, голодных душ - таким он стал в ХХ веке. От преподобного Ионы, первым поселившегося в "Богом зданных пещерах" в 1472 г., до известного всей России архимандрита Иоанна (Крестьянкина), скончавшегося на заре XXI века в 95-летнем возрасте, не нарушалась здесь благодатная преемственность старчества... и даст Бог, не нарушится.
   По созвучию с Киево-Печерской лаврой, большинство паломников называет его Псково-Печерской лаврой. Официально такой статус он пока не носит - но, видимо, по внушению Божьему, люди уже давно произвели его в лавру.
   Он находится на таком же расстоянии от Пскова, как звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь - от Москвы. И тоже - к западу. Возникает какое-то схожее чувство от мысли о духовной "Стороже" того и другого - об особом служении именно тех монастырей, которым довелось стать молитвенными щитами великих городов. Монастыри вообще - молитвенный щит мира... но близорукий мир замечает это лишь в тех редчайших случаях, когда они являются, по совместительству, ещё и географическими, зримыми "щитами": пригородными оплотами-крепостями.
   Был чудный солнечный день - предпоследний день весны, - когда я приехал из Пскова в Печоры.
   Монастырь утонул в зелени. Стены белели за несколькими рядами деревьев, пронизанных солнцем. Меж рядов - тенистая аллейка. Солнце, отражаясь от травы и жёлтых одуванчиков, "рикошетом" слепило глаза. Будто в зелёном пламени - бывший крепостной ров, ныне простая ложбинка. Перед Михайловским собором, прорвавшим стену своим западным порталом, перекинут крошечный белый мостик... но хода здесь всё равно нет - собор открыт только изнутри монастыря. Иду вдоль той же западной стены дальше. На юге она обрывается круглой угловой башней. Сразу за башней - глубочайший овраг. Над обрывом - смотровая площадка.
   Незабываемое зрелище. Здесь могучая крепостная стена резко ныряет вниз, и ты будто воспаряешь. Стена с этой стороны - самый настоящий горный замок... а ты смотришь на него сверху, как на игрушку и кажется, протяни руку - дотронешься.
   Стены эти построены в XVI в. усердием самого знаменитого настоятеля в истории монастыря - св. преподобномученика Корнилия († 1570). Как ни нелепо, но отчасти именно из-за их возведения он и был заподозрен в измене - логика тиранов убийственна: отгораживаешься?.. значит, от меня!
   Уже через считанные годы после казни св. Корнилия Грозным царём стены эти сыграли свою роль... наряду со стенами невидимыми, всегда хранившими монастырь. Стефан Баторий в 1581 г., осадив Псков, одновременно пытался взять и Печерскую твердыню - главный пригородный оплот, угрозу своим тылам. Секретарь походной канцелярии Батория Ян Пиотровский записал в своём дневнике: "Немцам не везёт в Печорах, были два штурма, и оба несчастны. Пробьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше ни с места. Это удивляет всех: одни говорят, что место заколдовано, другие - что место свято, но во всяком случае, подвиги монахов достойны удивления". Осаждённым же были видения Пресвятой Богородицы и "мужа стара" ("мню быти - святаго Николу Чудотворца", - замечает монастырский летописец), защищающих обитель. Огромной армии поляков и наёмников, собранных чуть не со всей Центральной Европы, так и не удалось взять ни Град, ни Обитель: ни Псков, ни Печоры.
   Не удалось это сделать треть века спустя и шведскому королю Густаву Адольфу, одному из величайших полководцев в мировой истории.
   Самая высокая и могучая башня монастыря - монолитный пик! - вздымается со дна оврага, оседлав небольшой ручей. Арка "водяных ворот" под башней кажется малюсенькой норкой по сравнению с её размерами. Двумя каскадами по склонам сбегают к башне стены. Очень хорошо сказал об их форме Василий Синайский в начале ХХ в.:
   "Спадая вниз и снова поднимаясь, стена монастырская, кажется, призывает каждого не падать духом: за падением наступает для сильной души снова поднятие ввысь. Эти мощные спады стены и её поднятия говорят также о том, что монастырь не был по своей цели монастырём-крепостью, подобно крепостям Ливонского ордена. Он стал крепостью по необходимости".
   В этом живописнейшем и каком-то особо средневековом месте снимались некоторые эпизоды исторических фильмов, в том числе "Андрей Рублёв" Тарковского (сцена штурма и разграбления Владимира).
   За крепостной стеной посверкивают-искрятся многочисленные купола - такие контрастные с её суровой серой мощью. Хочется поскорее в сам монастырь. Вход - с противоположной стороны: надо возвращаться. Вот я снова - у юго-западной башни. Это тот редкий пример, когда Святые врата монастыря находятся не посреди одной из стен, а на углу.
   За воротами - ещё ворота: под маленькой церковью XVI века, посвящённой тому самому "мужу стару" - св. вратарнику монастыря Николе Чудотворцу. В сумраке арочного, коленчатого прохода стоят иконы и мерцают сотни свечек. Проходишь как через настоящую пещеру - зримое предвестье тех святых пещер, до которых ещё метров 200.
   Ощущение, что переступаешь священный порог одной из настоящих столиц православного монашества, сравнимой по значению с Киевом или Афоном.
   За сумрачным проходом - ослепительная арка, ветки по бокам, будто откинутый на две стороны зелёный занавес и... панорама! Струится воздух в долине, куда сбегает дорога, - "Кровный путь"(1), - и чуть дрожат в солнце купола. Какие купола! Сколько куполов! Никогда не видел столько вместе, сразу... таких разноцветных, ёлочно-новогодних... таких маленьких-маленьких, если смотреть издали - и таких непередаваемо-великих... потому что дело не в размерах.
   Это какая-то россыпь рождественских игрушек. Все цвета необыкновенно яркие. Ни один монастырь не поражает такой многоглавостью, таким сверканием! Десять храмов - как в Троице-Сергиевой лавре... притом, что площадь заметно меньше, чем в лавре.
   Склоны оврага, как цветами, заросли пёстрыми куполами. Над высокими бутонами - яркие искорки: золотые макушки поверх синих главок-кувшинчиков. Ещё - похоже на многочисленные разноцветные лампадки: будто они теплятся перед огромной иконой... перед Небом?
   Фонтанчиками брызгают вверх берёзки, нежной зеленью разбавляют церковное великолепие. Дорога сползает и окунается в эту драгоценную россыпь. И ты в неё должен окунуться. Ты спускаешься - купола навстречу тебе поднимаются... Сейчас будет встреча.
   Кажется, что это - целый древний город на берегу невидимой реки. Вот так бывает - плывёшь на теплоходе, и вдруг раскрывается за поворотом русла панорама: Углич, Плёс, Юрьевец, Тутаев... праздничная россыпь церквей в густой листве: купола, встающие друг над другом каскадом. Здесь - как бы собранный в букет маленький древнерусский городок, где храмов больше, чем домов. Где луковки усыпали собой весь береговой склон. Только здесь этот "берег" не над тобой, а под тобой: многоглавый, былинный Град, вопреки всем земным традициям (словно нарочно их переворачивая!) расположен не на холме, а в огромной чаше меж холмами - в глубокой долине пересекающего "кремль" ручейка, ныне спрятавшегося под мостовыми.
   И манит к себе эта сказка - и моргаешь, пытаясь поверить в её реальность.
   Я не представляю, чтоб где-то на Земле нашлось более красивое место, чем Псково-Печерский монастырь, хотя... у Бога всё бывает.
   Монастырь этот - как икона самого себя. Идеальный образ неземной Красоты, воплотившейся в земную. Чудо, в котором зодчество стало зримым выражением незримой благодати: проявило, обрисовало её для нас. Сердце чувствует, а глаза - видят... Есть великие монастыри, где при всей их святости, как бы чего-то не хватает: немножко грустно, когда архитектура XIX - начала ХХ вв., "типовая", духовно-поверхностная, светско-академическая, "не дотягивает" до этой благодати... даже - контрастирует с ней, мешает, как одна фальшиво взятая нота... Здесь же, в глубоко древней обители - всё едино: видимое от невидимого не оторвать, как в Символе веры.
   Замираешь: ангельская красота церквей - и ты каким-то чудом сподобился её созерцания. Голова слегка кружится, плывёт, дух захватывает... как если долго смотреть на высочайшие ослепительные горы.
   Левее и ближе всех - тонкий кувшинный куполок больничной церкви, дальше - встроенные друг в друга Благовещенский и Сретенский храмы с одинаковыми синими луковками в густых звёздах, белая щёточка древней звонницы с семью арками, золотая дарохранительница Успенского собора - главного, стоящего на самом престоле монастыря. И кажется, прямо в Успенский собор упирается сходящая от ворот дорога. В небе над площадью выстроились в ряд его пять куполов. Центральный - самый высокий, боковые чуть приметно уменьшаются - "лесенкой" на обе стороны. Пятисвечник! Стоит, горит над озером тени. Искрятся звёздочки на синем... бывают такие подарочные рождественские свечки.
   Слева многокупольному собору вторит многоарочная звонница. И впрямь ансамбль - то ли архитектурный, то ли музыкальный. Колокола и купола. И те, и другие - в ряд. Словно сейчас Ангел с небес взмахнёт невидимой палочкой, и они заиграют - колокола и купола. А может, они уже играют? Колокола и купола. Вспоминаю сейчас... будто из них и состоит весь Псково-Печерский монастырь. Будто они там везде - на небе и на земле. На воздух повешены и на холмы-деревья поставлены. Держат их ангелы... или вовсе никто не держит? Светят и звонят... и где свет, а где звон, чем свет от звона отличается - неведомо.
   Клумбы и газоны - как продолжение храмового многоцветия. Отражение его, как в зеркале, в благодатной земле. Единый с цветущими церквами райский сад. И листья, и цветы, и хвоя ёлок, и мохнатые лапы кедров - всё здесь кажется особенным. Там, снаружи, за стенами, такого уже не увидишь. Названия растений те же, но сами они - другие.
   Кроме главных дорог, здесь есть ещё крошечные аллейки, всего несколько метров длиной, по которым как бы протискиваешься сквозь клумбы. Проскальзываешь в трещинки растительной мозаики. Царство цветочных бастионов и готических елей. А с неба смотрят купола: вверху цветы и внизу - цветы.
   На соборной площади - широкая приземистая беседка с куполом над святым кладезем преп. Корнилия. Её обрамляют крошечные берёзки: хоругви, непередаваемо нежного майского цвета. Вокруг - ровная каменная мостовая, и кажется, что берёзки не выросли, а принесены и подвязаны к беседке на Троицу - сегодня, ещё за неделю до её наступления.
   Яркое зелёно-фисташковое свечение над серым камнем поражает и радует как-то по-особому. Вроде, не бывает так, чтоб из камня - листва... а по-Божьему - всё бывает! Живое - всё побеждает!
   Рядом - кудрявая от множества мелких кокошников часовня-цветок над ещё одним колодцем - артезианским, начала ХХ в.
   Помню монастырскую трапезную, кучу народа, обедавшего в несколько заходов, множество трудников, паломников... Мне перед трапезой дали одно лёгкое и короткое послушание: отнести большие вазы с цветами в Михайловский собор - к предстоящему празднику. Благодаря этому, я с группой других "цветоносцев" прошёл по живописнейшей крутой дороге - служебного пользования, обычно закрытой для паломников. От соборной Успенской площади она ведёт извивами и целым каскадом лесенок: ввысь и ввысь по "лесному" склону в Михайловский собор - в так называемый Верхний монастырь.
   Поднимаешься через "висячие сады", или скорее, "висячий лес". Мостики, лесенки, обрывы... Успенская монастырская площадь - далеко внизу. Да, как настоящая чаша. Приосенили её зелёные рипиды деревьев.
   Плывут-плывут в наших руках, всё вверх и вверх, огромные вазы с цветами. Всё ближе Михайловский собор, белеющий сквозь листву. Цветы сейчас вплывут в него - он их ждёт... Тогда, в первый раз, войдя в собор на несколько секунд, я запомнил лишь общее ощущение - золотистые недра!.. Дохнуло какой-то намоленностью, глубиной и предвещением праздника...
   После трапезы я сразу же пошёл в пещеры - главное чудо обители.
  
   2. Обитель под землёй
  
   Когда хоронили великого старца схиархимандрита
   Агапия и уже вносили его тело в Пещеры,
   одна из духовных дочерей безутешно рыдала:
   "Батюшка, батюшка, куда же ты!" И вдруг ясно
   услышала в своей душе голос: "Ты чего!? Это моё
   тело понесли, а я - жив".
   Из Псково-Печерского патерика ХХ - ХХI вв.
  
  
  
   В левой части широкого фасада Успенского собора, похожего на иконостас - небольшая арочная ниша и дверь. Над ней надпись: "Вход в пещеры Богом зданныя". Ещё выше - огромная икона на фасаде, больше самого входа: Сошествие Спасителя во ад, избавление Адама и Евы из сени смертной. Глубоко символична эта икона именно здесь! Вся суть "Богом зданных пещер" - зримое свидетельство о победе над смертью, о жизни вечной. Будто именно сюда сошёл Христос. Вверху - икона, а за дверью - то самое, что изображено на иконе. Вот сюда Он за нами и сошёл. Сам воздух в пещере - дыхание Его безмерной любви... и кажется, что где-где, а уж здесь-то мы с Ним никогда не разлучимся.
   По аналогии с Киевскими, тут есть Ближние и Дальние пещеры. Только "Ближние" - это собственно, преддверье пещер: две комнатки-закутка с окошками - у самого входа, у поверхности. Лабиринт же "Дальних" ничуть не уступит киевским... но об этом - по порядку.
   В "Ближних", как Привратники, встречают тебя великие святые Псково-Печерские: преподобные Марк, Иона, Васса и Лазарь. Мощи преп. Корнилия в 1690 г. были перенесены из пещер в Успенский собор, где пребывают и доныне. Мощи святого ХХ века преп. Симеона (Желнина) покоятся в Сретенском храме.
   По преданию, св. Марк-пустынножитель был первым, кто здесь поселился. Когда преп. Корнилий, писавший летопись монастыря, усомнился в достоверности смутного предания и вычеркнул это имя из синодика, то сразу же тяжко заболел. Он выздоровел, как только имя Марка было восстановлено в поминальной книге и с тех пор глубоко почитал его память.
   Преп. Марк был отшельником. Собственно же основателем монастыря стал преп. Иона - в миру о. Иоанн, - пришедший с семьёй из Юрьева (Дерпта) в 1472 г. Его привлекло известие о чудесно открывшихся "Богом зданных пещерах". Это открытие одни летописцы и историки относят к 1392 г., другие (проф. Василий Синайский) - к 1470 г., то есть непосредственно ко времени преп. Ионы. Это противоречие вышло из-за ветхости надписи на жестяной табличке у входа в пещеру - причём, сама табличка не сохранилась, и надпись приведена в летописи. Цифры тогда обозначались буквами, и 6980 год (то есть 1472 г. от Р.Х.) мог быть прочитан как 6900 (1392).
   Честно говоря, самому мне больше верится всё-таки в традиционную дату - 1392 г. Это год кончины "Игумена земли Русской" преп. Сергия... а в духовном мире ничто не бывает случайным, всё непостижимым образом связано. Игумен Сергий, восходя в обители иные, мог вымолить у Бога в "утешение" России новый великий монастырь "для спасения многих".
   Как бы там ни было, само чудо открытия пещер преданием описывается так. Изборские охотники, отец и сын Селиши, однажды услышали в глухом лесу близ ручья Каменца "гласы поющих неизреченно и прекрасно" и ощутили благоухание, "яко от множества фимиама". Гору над ручьём после этого прозвали Святой. Вскоре соседние крестьяне приобрели эти земли, и по жребию они достались Ивану Дементьеву. Однажды, когда он рубил лес на склоне горы, одно из поваленных деревьев увлекло за собой другие, и под вывороченными корнями открылся вход, а над входом надпись: "Богом зданные пещеры" (то есть "Богом созданные").
   Св. Иоанн - уже не Дементьев, а тот, пришедший из Юрьева, священник, - поселился здесь, привлечённый святостью места, и к 1473 г. построил и освятил первую пещерную церковь. Его супруга Мария, тяжко заболев и чувствуя приближение смерти, приняла иноческий постриг с именем Вассы. Промысел Божий так устроил, что именно она стала первой постриженницей будущей мужской обители. От её гроба во все века происходили многочисленные чудеса.
   После кончины супруги Иоанн также принимает постриг - с именем Иона. Память св. Вассы Церковь отмечает 1 апреля, а свв. Марка и Ионы - 11 апреля (нов. ст.).
   Именно преп. Васса первой встречает всех входящих в "Богом зданные пещеры". Крышка её раки опалена. Это след огня, чудесно вырвавшегося из гроба при попытке одного древнего святотатца, ливонского рыцаря, вскрыть его.
   За поворотом налево, близ окна - рака с мощами преп. Лазаря и тяжёлые вериги над ней. Старец, иеросхимонах Лазарь (1733 - 1824 гг.) прославился аскетизмом, прозорливостью и... совершенно исключительным чудом, призванным наполнить маловерным события 18-вековой давности: "Вернуть сердца отцов детям" (Лк. 1, 17). Подобно своему небесному покровителю, св. Лазарю Воскрешенному, он 3 дня пробыл в состоянии смерти (её даже не назовёшь клинической, потому что клиническая ограничена 2 часами) и - ожил, когда его уже отпевали. Тайну того, что он видел там, новый св. Лазарь так и не открыл... хотя потом в разговорах с посетителями часто с глубокой скорбью повторял: "Люта смерть грешника..."
   Рядом - мощи свв. Марка и Ионы.
  
   Вход собственно в пещеры ("Дальние") - только группой. Одному - заблудишься... не то чтоб уж надолго, конечно - но всё равно, по технике безопасности, монахи никого поодиночке не пускают, и правильно делают. Зато присоединиться можно к любой группе.
   Средняя глубина пещер от поверхности Святой горы 16-17 метров. Но поскольку вход - с монастырской площади, которая у самого подножия, спускаться никуда не надо. Пещеры - подземный некрополь, где упокоилось за века, по разным оценкам, от 10 до 14 тысяч монахов и мирян.
   "Умирали люди; свои - монахи, послушники, служащие; умирали чужие, неизвестные, бедные и богатые, малые и знатные; умирали дома и на поле брани... Несли тела из далёких городов, чтобы здесь, в пещерах, дать им вечный покой. Веками удлиннялись прежние подземные улицы и копались новые, чтобы дать приют всем желающим найти себе место под Святой горой, в её недрах. Семь улиц подземного селения ведут ныне богомольцев по ним в разные стороны.
   Первая улица довольно заметным полукругом вправо простирается в длину от входа до конца на 55 м. Вторая, начинаясь от половины первой в левую сторону, имеет длину в 34 м, третья идёт вправо от второй и простирается на 23,5 м, четвёртая также вправо от второй длиною в 30 м. Пятая идёт в правую сторону от первой длиной в 40,5 м и подходит близко к Успенской церкви с юго-западной стороны. Шестая в 9,5 м составляет небольшую отрасль пятой на левую сторону. Седьмая всего в 8,5 м, считая со ступеней входа, идёт от первой в начале её на правую сторону, к алтарю Успенской церкви. В конце её сделан узкий ход кверху, в Покровскую церковь, ныне закрытый деревянной дверью. Самый вход в пещеры находится между Успенской церковью и колокольней, под часовой башней. Вход имеет вид комнаты метров шесть в длину; ширина улиц различна: от метра до четырёх. Вышина не везде одинакова; в общем своды невысоки; в некоторых местах сделаны для прочности кирпичные своды"(2).
   В описании монастыря 1603 года о пещерах сказано лаконично, просто - и трогательно-красиво в этой простоте: "...Да пещера, а в ней кладут хлебы. Над тою пещерою в полугоре пещерка, а в ней пошли в гору малыя пещерки, а в ней живал неведомо кто святой, приход к ней зделан з горы лествицами и перилы".
   Иногда кажется, что они словно бы не в песчанике, а в слоистом снегу ископаны. Что-то - от морского дна, что-то - от сугроба. Стены и свод - снег с нежными розовыми прожилками. Частые горизонтальные полоски причудливыми изгибами следуют за "оплывшими" очертаниями стен, складываются в плавный, умиротворяющий узор, в лепестки дивного подземного цветка. Цветок этот ощутимо благоухает.
   А то ещё чудится что-то подводное в подземном пейзаже - в волнах стен и сводов.
   Спаситель сравнивал свою трёхдневную смерть с пребыванием Ионы во чреве китовом. И сейчас, сошествие (и выход) любого их нас в эти пещеры - ощущает он то или нет, - есть тоже образ побеждённой смерти: смерти, пройденной насквозь... оттого-то так безпредельно счастливо дышится в этих пещерах.
   А иногда кажется, что тут - не песок, а воск - такими наплывами он застыл. Не сталактиты - но что-то отдалённо похожее на них. Огромная Свеча плакала-плакала за весь мир - а сейчас мы идём меж её застывшими слезами, приобщаемся к ним.
   Свеча - это сам Псково-Печерский монастырь.
   "Человек приступит, а сердце глубоко...", как поётся в одном из Псалмов. И сердце монастыря тоже сокрыто глубоко - в Боге, в "Богом зданных пещерах". Отсюда всё начиналось - и сюда же всё возвращается: через погребение каждого из братьев. Земля - "чрево китово", - соединяет этот монастырь со всеми иными, пещерными, какие только есть в мире. Кажется, где-то невидимыми корнями он сплетается с Киево-Печерской лаврой, Рождественским вертепом Вифлеема, иерусалимской Кувуклией... Да, корни их всех связаны - это чувствуется!
   Идёшь, сначала ничего не видишь... Будто и стен никаких нет - бархатная темнота всё распахнула. Одни звёздочки свечек - как в ночном небе. Будто не под землю спустился, а в небо поднялся пешком. Кажется... что ты слился со свечкой в единое целое, что сердце твоё трепещет от восторга в её огоньке. Что это не ты её несёшь, а она тебя.
   Знают ли люди тайну, как прекрасны становятся их лица, когда они озарены свечами!
   Омытые светом, они сами светятся, как у ангелов. Знаем ли мы великую тайну, как прекрасны мы в эту минуту! Небесный свет даже под землёй всё преображает. И от близости святых что-то особенное происходит с душой... А много ли на земле найдётся мест, где тебя окружает столько святых, как здесь!
   Помню девочку лет двух-трёх, ехавшую по этому подземному дворцу Царя Небесного на руках папы. Свечки ровно отражались в бусинках её чистых-чистых глаз.
   - Ну как, здорово тут? - спросила её шедшая рядом мама.
   - Здола!.. - охотно подтвердила девочка, не меняя выражения лица, словно и не лицо это было, а лик иконы.
   - Красиво!?
   - Класиво!
   Так хорошо и взрослым и детям... будто душа вышла из тела! Господь ждёт в конце туннеля.
   Ах, пещеры-пещеры. Сколько ж из вас вышло душ в Царство Небесное.
   Люди, просите себе здесь в молитвах Царства Небесного. Любите Царство Небесное. Ждите Его. Желайте Царства Небесного друг другу... всем.
   Без Него бы всё наше мироздание посыпалось как карточный домик. Нет ничего выше Его, нет ничего радостней Его, нет ничего, что могло бы нам Его заменить.
   В нём - всё, и без него - ничего.
  
   Мы куда-то поворачиваем с провожатым... один раз, потом другой. Вот впереди виднеется мерцание. Галерея заканчивается тупиком - золотистым от множества свечей. Купается в их ровном свете огромный деревянный Крест. Волнистые стены и своды чуть-чуть раздвинулись - будто это свет от Креста их раздвинул. В воздухе ещё за много метров явственно чувствуется благоухание. Будто - и цветы, и ягоды, и ладан... и ещё что-то непередаваемое, очень нежное. Крест чудотворный, мироточивый. Мироточит он - иногда, а благоухает - всегда.
   Кто побывал в этом месте, вряд ли когда-нибудь его забудет! Если уж искать на Земле точку абсолютного Счастья, то она - здесь. Впрочем, пока тут находишься, даже не очень уверен, что это на Земле...
   Как и на других "улицах", здесь множество захоронений в стенах. Таблички, таблички... некоторые - в чудной изумрудно-зелёной глазури: это надгробные изразцы XVI века!.. И, тут же - захоронения великих подвижников ХХ столетия.
   Вот, возле самого Креста могила митрополита Вениамина (Федченкова), одного из крупнейших духовных писателей ХХ века. Он в числе очень немногих архиереев-эмигрантов вернулся в Россию после Войны. Владыка был путеводителем многих к Богу - через удивительное сочетание простоты и глубины. Неизгладимый след в моей душе оставили его книги: "Встречи со святыми", "Всемирный светильник" (о преп. Серафиме Саровском), "О вере, неверии и сомнении"...
   Вот только маленький отрывок из его творчества - о том, как разные люди приходят ко Христу:
   "Исповедница была на службе. После вечерни прибегает ко мне в комнату и в ужасе говорит:
   - А у меня снова хаос в душе. Снова закружилось все в голове. Это все - очень прекрасно; но что, если все это лишь наше собственное создание сердца и ума? А что, если всего этого на самом-то деле нет?
   - Да почему вы так думаете?
   - Я и сама не знаю: почему! - в ужасе и горе с мукой говорит она. - Пришли эти вопросы в голову откуда-то, помимо моей воли. И я опять вся развалилась. Это - ужасно!
   - Подождите, подождите! - сказал я. И вдруг мне пришла мысль: прочитать ей что-либо из Евангелия.
   - Мы с вами не будем сейчас доказывать бытие и истину миру. А просто посмотрим ее. Увидим своими очами.
   - Как? - удивленно спрашивает она с радостной тайной надеждой выйти из охватываемого ее ужаса сомнений.
   - Вот Евангелие. Что такое оно есть? Мы говорим: "Откровение Божественное", "Слово Божие". Если "откровение", то оно не доказывает, а просто показывает, "открывает" нам тот мир, его несомненную действительность и истину. Ну, вот я открою, где попало; и мы с вами почитаем, и - увидим тот мир.
   Я открыл случайно Евангелие от Марка, и пальцы упали на конце 5-й главы. Читаю ей про воскрешение дочери архисинагога:
   - "И, взяв девицу за руку, говорит ей (Христос): талифа, куми! что значит: девица, тебе говорю, встань. И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. Видевшие пришли в великое изумление. И Он строго приказал им, чтобы никто об этом не знал; и сказал, чтобы дали ей есть" (ст. 41--43).
   - Ну посмотрите, - говорю. - Разве же не очевидно вам, что все это записано достоверными очевидцами?! Ну, скажите: зачем бы им писать о девочке-полудевице, что она, по воскресении, "начала ходить" по комнате?! Не все ли равно: ходила ли, сидела ли (ср. Деян. 9, 40--41: Тавифа, воскрешенная ап. Петром, "открыла глаза свои и, увидев Петра, села. Он, подав ей руку, поднял ее..."). И, однако, эту деталь очевидцы заметили и записали. Св. ев. Марк, как известно, писал со слов своего учителя ап. Петра, который был при этом чуде с Иоанном и Иаковом (ст. 37). И их самих удивило это хождение: только что была мертвою, а теперь уже гуляет, как здоровая. Известно же, что дети не любят сидеть, а любят двигаться, делать что-нибудь. И Апостол объяснил именно этим: ей было тогда еще лишь "около 12 лет". Девочка еще... А потом: "дайте ей есть"... Другая замечательная деталь; хотя и ходила она по комнате, но за болезнь все же ослабла; и Спаситель и об этом позаботился. Ну, - говорю, - скажите сами (вы - честная и умная девушка) - разве не очевидно всякому непредубежденному уму и сердцу, что это все действительно было? Ну разве же в самом деле не "открылось" и вам, что все это - истина? А если истинны эти 2--3 стиха, то истинно и все, что выше и ниже написано о Христе и об Отце Его и Духе Святом и вообще все то, что открыто в Евангелии о том мире?! Скажите сами.
   - Да, это верно! - тихо подтвердила смущенная писательница. - Это правда.
   - Ну, идите же с миром, а завтра причащайтесь. Если же найдут снова на вас сомнительные помыслы - то не обращайте на них ни малейшего внимания. Будьте спокойны и тверды: вы видите, что все это "в самом деле" было и есть.
   Она ушла совершенно умиренная.
   В Великую Субботу причастилась. Только что я возвратился из храма в свою комнату, приходит и она, чрезвычайно радостная. Я любил приглашать причастников на чай.
   - Пожалуйте, пожалуйте! Входите!
   - Нет, я не останусь. Я лишь на одну минуту забежала.
   - Да вы бы хоть чаю выпили?!
   - Нет, нет, нет! - говорит она, все продолжая стоять в коридорчике.- Я только пришла сказать вам, что произошло со мною во время причащения...
   Я молчу... Она, секунды две-три передохнувши, сказала:
   - Во время причащения мне явился Сам Господь Иисус Христос.
   (А дальше я вот уже не помню подробностей, сообщила она лишь очень кратко.)
   - Вот об этом я и забежала сказать Вам!
   И, получив благословение, она, радостная, сияющая пасхальной озаренностью, быстро убежала...
   После я никогда больше не встречал ее... Где-то ты, душа Божия? Верю, что бы ни случилось с тобою, но Христос не напрасно тебе явился как-то особенно очевидно после Причащения... Не даст Он тебе погибнуть ни в омуте житейском, ни в бездушной лжи неверия..."
   В левой стене той же крестной пещеры совсем недавно упокоился один из величайших старцев нашей эпохи - архимандрит Иоанн (Крестьянкин), скончавшийся на 96-м году жизни. Сейчас это - самое почитаемое место в пещерах. Перед его могилой всегда великий куст огней, ежеминутно пополняемый новыми и новыми свечами. Как и в земной жизни, старец по-прежнему принимает множество людей с их проблемами, молится о всех и за вся.
   Родился отец Иоанн в Орле 29 марта 1910 г., в день преподобных Марка и Ионы Псково-Печерских, а скончался 5 февраля 2006 г., в день памяти Новомучеников и исповедников Российских... и сам был истинным исповедником ХХ века: прошёл многолетний лагерный путь и - не сломался. В Псково-Печерском монастыре он подвизался почти 40 лет, с 1967 год. Поистине, вся верующая Россия у него духовно окормлялась.
   Из бесчисленных примеров чудесной прозорливости о. Иоанна приведём тот, о котором не всегда вспоминают в книгах о нём, но который будет небезынтересен для всех "идущих к Церкви от интеллигенции":
   "Много лет назад жена Булата Окуджавы Ольга приезжала к отцу Иоанну (Крестьянкину) в Псково-Печерский монастырь. В разговоре она посетовала, что её муж не крещён, и даже не хочет креститься, и вообще равнодушен к вере. На что отец Иоанн спокойно сказал: "Не волнуйся, ты сама его окрестишь". Она была совершенно поражена и только спросила: "Как же я сама окрещу?" - "А вот так и окрестишь!" - "А как же назову его? Булат ведь имя неправославное". - "А назовёшь, как меня - Иваном", - ответил отец Иоанн и заторопился по своим делам.
   И вот перед смертью, в Париже, Булат Шалвович позвал жену Ольгу и сказал, что хочет креститься. Он уже отходил, было поздно звать священника, но Ольга знала, что в таких случаях можно крестить и без батюшки. Она лишь спросила его: "Как тебя назвать?" Он ответил: "Иваном". И она сама крестила его с именем Иоанн. И только потом вдруг вспомнила, что лет пятнадцать назад ей обо всём этом говорил старец Псково-Печерского монастыря".
   И таких чудес прозорливости были тысячи. Завещание "чадцам Божиим", написанное о. Иоанном за полгода до кончины, как нельзя лучше передаёт его дух:
   "Дорогие мои, родные и близкие! К закату преклонился день моей жизни. И я уже дважды получил о том извещение. В первый раз десять лет тому назад, но чьи-то молитвы преклонили Господа на милость и продлили мое пребывание в земной юдоли. А вот теперь, 2 декабря 2004 года я зримо увидел, что уже переплыл реку моей жизни, и стою в преддверии Вечности. И как благодарность Богу и святой Матери Церкви, а главное во свидетельство о том, что Промысл Божий ведет нас по жизненному пути, оставляю эти краткие записи, как зерцало, отражающее эту очевидную истину. Мои разрозненные эпизодические повествования записывали с 1981 года. И это не были рассказы обо мне, но иллюстрации некоторых жизненных ситуаций для других из моей жизни. Теперь же, когда это "лоскутное одеяло" сложилось, и я перелистал страницы своей жизни, возвращаясь в прошлое, я сам умилился, узрев богатство милости Божией ко мне, убогому и грешному человеку. И на пороге Новой Жизни, той Жизни, которая вызрела на земных пажитях, стою я с замиранием сердца в ожидании встречи с моим Господом, встречи, к которой стремилась душа моя всю жизнь. А вам, как просьбу о молитвенной памяти обо мне, оставляю эти записи о жизни в Боге и проверенное самой моей жизнью завещание:
   Дорогие мои, чадца Божии! Верьте Богу, доверяйтесь Его всегда благой о нас воле. Приимите все в жизни, и радость, и безотрадность, и благоденствие, и злоденствие, как милость и истину путей Господних. И ничего не бойтесь в жизни кроме греха. Только он лишает нас Божия благоволения и отдает во власть вражьего произвола и тирании. Любите Бога! Любите любовь и друг друга до самоотвержения. Знает Господь, как спасать любящих его.
   12/25 июня 2005 года. Архимандрит Иоанн".
  
   Поклонившись великому старцу, мы отправились в следующую подземную "улицу". Как предыдущая упирается в чудотворный Крест, так эта - в крошечный алтарь подземной церкви Воскресения Христова и Сорока мучеников Севастийских. В алтаре погребён тот, кто отстоял для нас и эти пещеры, и монастырь - архимандрит Алипий (Воронов).
   Архимандрит Алипий - исключительная личность в истории Печерского монастыря. "Новый игумен Корнилий", - как его ещё назовёшь! Богатырь духа, так же, как и св. Корнилий, не боявшийся властей земных, бесстрашно отстоявший обитель от закрытия. Администратор, иконописец, реставратор - вернувший прежний облик древней Никольской церкви, обветшавшим крепостным стенам и башням, сильно потускневшему иконостасу Успенского собора... Талантливый художник, хорошо известный в миру, автор нескольких выставок. Герой Войны, кавалер многих наград. Подвижник и созерцатель, которому явилась перед кончиной Сама Божия Матерь. Это всё - один человек.
   Прожил он всего 61 год, из которых 16 лет был настоятелем монастыря (в 1959 - 1975 гг.). Целую эпопею составляет история его многолетнего противостояния всем посягательствам властей на святую обитель. Противостояния мудрого - и потому успешного...
   Великий "духовный полководец" о. Алипий любил говорить: "Побеждает тот, кто переходит в наступление. Обороняться мало, надо переходить в наступление". "Дела милосердия не могут быть запрещенными, это неотъемлемая часть жизни Святой Церкви".
   Едва верится, но это - факт: он сжёг бумагу о закрытии монастыря на глазах представителей власти: "Лучше я приму мученическую смерть, но монастыря не закрою". Когда пришли отбирать ключи от пещер, он сказал келейнику: "Отец Корнилий, давай сюда топор, головы рубить будем!" - пришедшие убежали.
   Когда пришёл запрет властей на служение панихид в пещерах, о. Алипий опять не выполнил: "Указ написан по слабости духа. Я слабых духом не слушаю, слушаю только сильных духом". Когда власти "интересовались", кто именно, откуда и т. п. приезжает благоустраивать клумбы монастыря, о. Алипий отвечал: "Это народ-хозяин трудится на своей земле". Позже он шутил с Саввой Ямщиковым: "Савва, если потом будут писать мою житийную икону, то она должна состоять из 25 клейм. По количеству судебных процессов, которые я выиграл у советской власти".
   Три инфаркта перенёс мужественный архимандрит. Но для подвижника смерть - желанная встреча с Господом. Истинно по-монашески о. Алипий заранее, за несколько лет, приготовил гроб: когда его спрашивали "Где твоя келья?", показывал - "Вот моя келья".
   12 марта 1975 г. в 2 часа ночи он, уже умирая, вдруг с просветлевшим лицом ясным голосом сказал: "Матерь Божия пришла. Какая Она красивая, давайте краски, рисовать будем". Краски подали, но руки уже не действовали.
   А в 4 утра о. Алипий с улыбкой отошёл ко Господу.
   За пределами алтаря, в самой галерее, тоже упокоилось немало известных старцев. В правой стене - захоронение схиигумена Саввы (1898 - 1980 гг.). С раннего детства был он глубоко верующим человеком, но лишь в зрелом возрасте, уже после Войны, поступил в семинарию. По её окончании в 50 лет принял постриг (1948 г.) во вновь открывшейся Троице-Сергиевой лавре. Благодать пострига он ощутил тогда с особенной силой: "Так погребли меня для мира. Я умер и перешёл в другой мир, хотя телом ещё остаюсь на земле".
   Проработав в Лавре несколько лет экономом, он был назначен духовником богомольцев (так называемым "народным духовником"). А схиигумен Алексий, умирая, благословил его на служение старчества: "После меня ты будешь старцем". По смирению о. Саввы творились чудеса: "Господи, не меня ради, а ради благодати священства, на мне лежащей и во мне пребывающей, сделай то-то и то-то", - просил он, и Господь - исполнял. Исцелялись даже психически больные... "уползал рак", как любил шутить сам о. Савва. Переведённый в Псково-Печерский монастырь, о. Савва с 50-х годов служил там - а также, по послушанию, восстанавливал храм в древних Палицах (на родине преп. Саввы Крыпецкого) и ремонтировал Казанский храм в Великих Луках... Духовно окормлял и такую далёкую обитель как Овручский Васильевский женский монастырь (по благословению архиереев Псковского и Житомирского). По всему Советскому Союзу и даже на Афоне, в Иерусалиме, были его духовные чада. По дару прозорливости, он предсказал мученичество двоих из них, ныне, пожалуй, самых известных: мать Варвара и мать Вероника, монахини Горненской обители Иерусалима, были зарезаны неизвестным преступником в 1983 г. Новейшую историю "русского" Иерусалима так же невозможно представить без них, как новую историю Оптиной - без новомучеников Василия, Трофима и Ферапонта († 1993).
   И ещё в одну галерею мы заворачиваем. Там - Старое братское кладбище (допетровского времени), а рядом - Новое.
   Нам открывают широкую дверь-икону в боковой стене. За ней - сводчатый подвал, где в 10-15 рядов громоздятся друг на друге простые деревянные гробы. Нижние постепенно высыхают и рассыпаются вместе с телами, как порошок. Здесь от века не бывает гниения, и никогда за многие столетия запах не смел появиться и осквернить святость пещер.
   Жарким летом 1995 года Борис Николаевич Ельцин посетил монастырь. Осматривая пещеры, глава государства выразил удивление, почему не ощущается запаха тления, хотя гробы здесь не закапываются, а стоят в нишах, так что их даже можно рукой потрогать. Президенту объясняют: "Это чудо Божие". Экскурсия продолжается, и через некоторое время Борис Николаевич в недоумении задаёт тот же вопрос. "Так уж Господь устроил, - отвечают ему. Проходит несколько минут, и президент при выходе из пещер шепчет отцу-архимандриту: "Откройте секрет - чем вы их мажете?" - "Борис Николаевич, - ответствует тот, - есть ли среди Вашего окружения кто-нибудь, от кого дурно пахнет?" - "Конечно, нет". - "Так неужели Вы думаете, что кто-то может дурно пахнуть в окружении Царя Небесного?"
   Я стою и смотрю - как смотрел тогда, 14 лет назад ныне уже покойный Борис Николаевич (дай Бог и ему Царства Небесного!). Гробы сложены, как дрова в огромную поленницу. Как нет запаха тлена, так нет и в помине ни малейшего страха от этого зрелища, ни тени чего-то неприятного, грустного, мрачного... Величественное зрелище смерти - не как конца, а как перехода. Как на древних фресках можно увидеть разверзающуюся Землю с великим множеством восстающих усопших, так здесь - только не на рисунке, а наяву, - великое и великое множество тех, кого ожидает всё это. Предощущение таинства будущего века разлито в атмосфере пещер. Сами пещеры - "Богом зданные", и это предощущение в них - Богом данное.
  
   3. Праздник.
  
   Трижды с разными группами сходил я в пещеры - выходил и тут же снова присоединялся: не хотелось расставаться с раем земным! Так бы, кажется, там и остался, если б было возможно(3).
   После пещер посетил Сретенский храм - он рядом, в нескольких метрах от выхода. Не очень большой, вытянутый с запада на восток, весь расписанный фресками по невысоким сводам - в новейшее время, но в древнерусском стиле. Главная святыня храма - мощи преп. Симеона (Желнина).
   С 2003 г. покоится он здесь. Долгая жизнь выпала этому старцу - 91 год (1869 - 1960 гг.), в том числе 60 лет - в стенах Псково-Печерского монастыря.
   Родился он в крестьянской семье Псковской губернии, в миру носил имя Василий. Родители часто принимали в доме монахов и странников. Преп. Корнилий Крыпецкий, друг семьи, не раз повторял предсказание, что Вася станет великим старцем.
   С 10 лет, подражая Серафиму Саровскому, мальчик тайком молился на большом камне - нашёл где-то в лесу, когда пас скот. В 12 лет впервые побывал в Печерском монастыре - с тех пор душа его так и "осталась там". С 20 лет Василий отпрашивался в монастырь, но лишь в 27 лет добился согласия родителей.
   В 1896 г. поступил в обитель послушником, в 1900 г. принял постриг с именем Вассиан, в 1903 г. рукоположен в иеромонахи. 4 года был экономом в архиерейском доме (Снетогорском монастыре), потом вернулся в Печоры. Наконец, в 1927 г., в самое тяжёлое для Церкви время, сподобился пострига в великую схиму с именем Симеон и был назначен духовником обители. С тех пор 33 года бессменно нёс крест старческого служения - окормления душ. И жил при пещерах: "Вот тебе келья, здесь и умрёшь", - пророчески сказал архимандрит сразу после его пострига в схиму. Здесь он претерпевал жестокие страхования от бесов с самой первой ночи. Сам вспоминал, что вначале от беспредельного ужаса не мог даже молиться, а только повторял: "Господи, прими дух мой..." Господь спас его, и в дальнейшем он постепенно научился на практике отражать вражьи нападения молитвой.
   Господь сподобил старца Симеона великой прозорливости и дара исцелений. Смиренно скрывая дарования, он говорил, что дело - не в прозорливости, а в долголетии: "Зашёл в дом раньше других, вот и порядки его лучше знаю..." Про умение видеть человеческие души замечал: "Взволнованный человек подобен ребёнку - весь он как на ладони..." А люди всё текли и текли к нему за помощью - и в страшные годы репрессий, и в Войну, и при хрущёвских гонениях, когда монастырь чуть не закрыли.
   "Дивный дар Господень - человеческая жизнь! - говорил старец. - На, человек, прими бесценный дар. Радость, радость, великая радость".
   По Божьему откровению, 91-летний схимник ждал своей кончины 15 января 1960 г. - в день преп. Серафима Саровского, любимого святого. Но по просьбе архимандрита Алипия, помолился об отсрочке на несколько дней, чтоб не мешать невольной похоронной суетой подготовке монастыря к великому празднику Крещения Господня: "Ты наместник, я послушник, пусть будет по-твоему"... Очень простые отношения у святых - и друг к другу, и к земной смерти! О. Симеон умер 18-го, в Сочельник, а хоронили его уже после Крещения. Отпевали его 40 священников - в основном, духовных чад, съехавшихся со всей страны.
   В 2003 г. преп. Симеон был прославлен Церковью в соборе Псково-Печерских святых - и мощи его перенесены из пещер в Сретенский храм. Прежде старец почивал в том самом месте, где ныне покоится о. Иоанн (Крестьянкин)(4).
   Больше всего, после Пещер, я хотел попасть, конечно, в сердце обители - древнейший Успенский собор (XVI века, тоже наполовину пещерный - ископанный в горе: три его стены - "горные" и только северная, фасадная, построена обычным способом(5)). Но, к сожалению, сегодня он был закрыт: обитель готовилась к празднику. Я спросил, к какому - оказалось, Псково-Печерской иконы Божией Матери ("Умиление"). В этом году - 31 мая, а вообще день - переходящий: воскресение через шесть недель после Пасхи. Сегодня, как раз в канун, перед вечерней службой, будет крестный ход с иконой - из Успенского собора в Михайловский. Так вот для Кого были те цветы - для Божией Матери, святой Хранительницы обители...
   Я и удивился, и обрадовался. Уже который раз так: приезжаешь в святое место, не зная, когда что празднуют, и попадаешь - точно на праздник!
   Так, в первый приезд в Углич, не ведая даты, я попал на день мученика Иоанна Чеполосова... никогда этого чуда не забуду! А вчера "случайно" оказался вдруг в Спасо-Елеазаровском монастыре. Приехал во Псков к Вознесению, но на праздничной службе в Троицком соборе объявили, что завтра - день свв. Ефросина и Серапиона, первоподвижников монастыря: утром для всех желающих будут поданы автобусы и прямо от ворот Кремля повезут в эту дальнюю загородную обитель. Так я и побывал в знаменитой пустыни, которая через многолетние подвиги св. Гавриила Седмиозерного (Спасо-Елеазаровского) тесно связана с историей и нашей, Казанской епархии.
   И вот теперь, в Печорах, я увижу крестный ход... то, о чём можно было только мечтать!
   Дивен Бог, и дивно Он всё устраивает - в великом и малом. Ведёт нас, как младенцев, за ручку и всё показывает. Всем мыслимым и немыслимым одаряет, во всём хранит... только иди себе послушно и смотри. Ничего не бойся, всему радуйся, всё - Его дар... Воистину, прав был преп. Симеон!
   Не успеваешь порой и благодарить Его... но вдруг понимаешь, как в озарении, что всей нашей жизни, и временной, и вечной, не хватит для этой благодарности. И сама априорная неутолимость этого чувства - и есть главная Радость внутри любой земной радости! Может, это и есть - смутное предощущение того, что такое "Жизнь преизливающаяся"?
  
   Псково-Печерская икона "Умиление" (список-вариант Владимирской иконы) - второй по значимости и почитанию чудотворный образ в обители. Главная святыня - "Успение Божией Матери". Обе иконы были писаны почти в одно время и в многовековой истории "шли бок о бок" во всех важнейших событиях. В 1521 г. изографом Алексеем Малым, по заказу псковских торговых людей Василия и Фёдора (в постриге Феофила), была писана икона Успения Пресвятой Богородицы. Обитель устраивалась по образцу Киево-Печерской лавры. Именно оттуда был взят монашеский устав и повторено посвящение первых храмов: Успению Божией Матери и свв. Антонию и Феодосию Печерским. Потому и главная святыня обоих Печерских монастырей одинакова - храмовая икона Успения.
   В 1524 г. иеромонахом Арсением была писана икона "Умиление" - это уже духовный мостик к стольному граду Москве и первопрестольному Владимиру.
   Во время осады Пскова Стефаном Баторием в 1581 г., накануне главного штурма, псковскому монаху Дорофею явилось видение. Он видел как бы дорогу из небесного света - от Печерской обители ко граду. По этой дороге, по воздуху, пришла Божия Матерь в сопровождении святых Антония Киево-Печерского и Корнилия Псково-Печерского. Войдя в город, Она стала на углу крепостной стены (на то место, куда позже был направлен главный удар противника) и как истинная "Взбранная Воевода" держала военный совет с явившимися по Её зову псковскими святыми: князьями Всеволодом и Довмонтом и преподобномучеником Иоасафом Снетогорским...
   Чудесное видение укрепило осаждённых... а Сама Божия Матерь и впрямь явилась из Печор - в виде чудотворных икон "Успение" и "Умиление", принесённых игуменом Тихоном и келарем Арсением. 6 сентября состоялся крестный ход с иконами к месту чудного явления - Покровскому Углу, - а затем по всем наиболее важным участкам обороны. Вскоре обе святыни вернулись в монастырь - и там подавали благодатную помощь уже во время осады самой Печерской твердыни (с 29 октября того же года). Защитники и там, и здесь одержали победу.
   В память этой благодатной помощи был установлен ежегодный крестный ход из Печор во Псков. В наше время вместо него совершаются крестные ходы лишь внутри самой обители - в канун Успения Богоматери и... в тот праздник, на который я попал.
   Крестному ходу предшествовал молебен с акафистом на Успенской площади. Чудотворную икону вынесли - и площадь превратилась в храм под открытым небом! Давно я уже слышал про эту Печерскую традицию: "Когда в праздник небольшие храмы не могут вместить всего множества паломников, торжественное богослужение совершается под открытым небом, и тогда фасад Успенского собора становится иконостасом, сам он - алтарём, площадь перед ним - амвоном, склоны холмов - стенами храма, а куполом его становится небо."
   Правда, сейчас было не Успение - не "престол", - потому в церкви без сводов совершалось не само богослужение, а лишь молебен. Но даже он оставлял незабываемое впечатление! Вот чудо: всё преобразилось. Вся Земля - Храм...
   Могуче загудели колокола. Я всё думал-гадал - доведётся ли услышать, как оживёт эта уникальная древняя звонница?.. Довелось! Будто с неба падали громовые, басовитые удары - и затопляла их волной ангельская музыка малых, трезвонных колоколов. Монахи спустили верёвки, и раскачивали все колокола с земли: большие - с помощью "коромысел"-перекладин(6). Казалось, играют на какой-то гигантской клавиатуре: кто-то нажимал с неба на клавиши "коромысел", и они мерно опускались и поднимались.
   Первый раз видел и слышал такой музыкальный инструмент. Так непохоже на колокольни Центральной России! Тут что-то первозданное, дремуче-могучее... нежное в самой грубоватости и простоте - и потому истинное, незабываемое.
   Если бы люди могли питаться звуком, то это был бы самый роскошный пир в моей жизни! Такого звона я нигде больше не слышал и не знаю, услышу ли когда-нибудь ещё. Это было почти Небо - гулкий приход его на Землю. Пение самого воздуха, и стен, и деревьев, и "всея твари", обрадованной присутствием Господа.
   Я стоял и смотрел то на Печерскую икону, то на фасад-иконостас собора. Особенно запомнился образ "Жёны Мироносицы у гроба Господня" - одно из самых выразительных свидетельств Воскресения. Они-то смотрят на гроб, а Он в это время выглядывает из-за их спин. Ищут мёртвого - а Живой стоит рядом!.. Словно напоминание всем нам, как Он близок.
   Вынесли из собора фонарь и хоругви. Фонарь - целый храм в миниатюре. Многоглавый, с куполами и крестами, с шатром в центре: почти - Василий Блаженный! Разноцветные стёкла - разноцветные стены. Или даже не стёкла, а слюда? По стилю-то "светило" - как минимум, XVII века. Плывёт впереди всех, древнее-древнее: освещает средь белого дня путь ещё более древней Иконе.
   Здесь всё - уникально, всё - архаично (в самом прекрасном смысле этого слова): древнейшие колокола с "коромыслами", древний фонарь "на вертеле"... И чувствуешь за всем этим видимым что-то неизмеримо более важное - дух! Вот как бывает, когда монастырь не закрывался.
   Здесь ощущаешь на каждом шагу, как много потеряли остальные наши обители... пусть и прекрасно восстановленные, но всё же после вандализма и вынужденного пресечения молитв. Здесь надругательства не было, и у обители прежний лик, прежний взгляд, прежний дух... Не передать словами, как это хорошо!
   Может, сохранить один монастырь - важнее и ценнее, чем возродить потом сто... Если спасёшь в ураган и ливень огонёк хоть одной маленькой свечки, от неё потом можно возжечь все остальные.
   Крестный ход наконец трогается с площади и идёт в гору. Чудное зрелище!
   ...Но, говорят, нет на свете ничего подобного другому, несравненно более величественному ходу - в канун Успения, 27 августа.
   На всём пути его следования, на сотни метров, паломники накануне выкладывают дорожку-ковёр из травы и цветов - "ткут" ярчайшие узоры. Всё - для Божией Матери, которая пройдёт, осенит и благословит дела рук человеческих! В том крестном ходе участвуют уже не сотни, как сейчас, а тысячи и тысячи паломников, съехавшихся со всей страны - и живая река под непрерывный колокольный звон протекает сквозь святую обитель по цветочной дорожке. Все цветы и даже травинки разбираются потом богомольцами, как святыни. Люди хранят их годами - в воспоминание о живом чуде, в котором Господь привёл участвовать.
   Впрочем, и без цветочного ковра шествие удивительное! Очень уж живописная дорога, будто специально устроенная для таких ходов. Идёт полого, и всё видно, что впереди - даже если ты в хвосте и перед тобой много народа. Восходят дальше и дальше по склону икона, хоругви и фонари. Будто "Шествие праведных в рай" на фресках. Хотя, какие уж мы праведные!.. Но всё равно впереди нас - Божия Матерь. Она наша Путеводительница.
   "Пресвятая Богородице, спаси нас!"
   Под пение хора идём и идём по освящённой земле. Дорога впереди ныряет в арку Никольской церкви. Проходим сумрачный коленчатый "залом", - и стоящие в нём иконы, писанные архимандритом Алипием, как бы приветствуют нашу, ту, которую несём. Она здоровается с ними...
   Вот, дальше опять свет. Длинной и широкой площадкой, похожей на гигантский балкон - меж крепостной стеной справа и лесистым обрывом слева, - проходим к приветливо распахнутым вратам Михайловского собора. Он принимает нас всех в свои недра.
   Интерьер собора кажется цельно золотым, будто находишься внутри золотого яйца или свежего, ни разу не разжигавшегося кадила.
   Мягким закруглениям купола и всех арочных сводов вторит необыкновенный иконостас - в виде ротонды. Как в храме Христа Спасителя иконостас напоминает многогранную шатровую часовню в древнерусском стиле, так здесь - круглую золотую беседку с колоннами... иерусалимскую Кувуклию?
   Михайловский собор (1815 - 1827 гг.), как и московский Храм Спасителя, был возведён в благодарение Богу за избавление от наполеоновского нашествия. Армия "двунадесяти языков" до Пскова не дошла, но волнение в городе было сильное - ходили слухи, что французы двинутся от взятого ими Полоцка на Петербург (Псков как раз на середине этого маршрута). 7 октября 1812 г. в городе был совершён крестный ход с двумя главными чудотворными иконами, доставленными из Печор: Успения и - той, праздник которой мы отмечаем сегодня. В тот же день русские войска освободили Полоцк. Пришло известие и об оставлении Наполеоном Москвы. Сразу же после войны генерал Витгенштейн, прикрывавший с корпусом северное, петербургское направление, внёс в монастырь немалые средства на постройку нового собора - в честь архистратига Михаила, покровителя православного воинства.
   Собор этот, средних размеров, стал всё же самым большим в обители - и до сих пор главные праздничные службы проходят именно в нём (за исключением тех особых, что совершаются под открытым небом).
  
   Впервые в жизни я присутствовал на службе, где пели три хора на трёх балконах: справа, слева и сзади. Один - как эхо другого. Подхватывали напев - и волна переливалась по храму... и тут же возвращалась. Три хора во славу Пресвятой Троицы!
   Очень торжественной и долгой была служба - полное ощущение, что наступал великий двунадесятый праздник.
   Впрочем... праздник в этой обители - вечный. Это про него Церковь говорит: "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно и во веки веков". Эта Слава и есть - праздник Жизни "во веки веков" без начала и конца.
   Слава! Бог прославился во святых своих. "И всё Моё Твоё, и Твоё Моё, и Я прославился в них" (Ин. 11,10).
   Беспримерно плодоносная ветвь Псково-Печерского монастыря - одно из чудесных украшений вечного Древа, которому имя - Иисус Христос.
  
  
   (1). По местному монастырскому преданию (в источниках оно не подтверждено и не опровергнуто), Иван Грозный, лично обезглавив в припадке ярости св. Корнилия, с ужасом опомнился в следующий же миг. Потрясённый собственным деянием, глубоко раскаиваясь, он на руках нёс тело убиенного игумена от ворот, где трагедия произошла, до Успенского храма. Без этой легендарной дороги, политой кровью мученика, так же невозможно представить себе святые Печоры, как Иерусалим - без Крестного Пути.
   (2). проф. Василий Синайский, "Псково-Печерский монастырь: исторический очерк". Рига, 1929 г. (Для удобства читателей данные в саженях и аршинах переведены мной в метры).
   (3). Ещё одно удивившее меня самого явление. Одетый по-летнему, я ни разу за долгое время пребывания в Пещерах не почувствовал холода - хотя температура в них круглый год: + 5Њ. Как это объяснить, я не знаю. (Впрочем, это не к тому чтобы я советовал кому-то одеваться по-летнему: лучше всё-таки взять с собой кофту и куртку, как это делают предусмотрительные паломники).
   (4). Вообще Псково-Печерский монастырь стал величайшим центром старчества - "Оптиной ХХ века". В новое и новейшее время, помимо упомянутых в очерке, здесь подвизались такие известные старцы (в основном, духовные чада преп. Симеона, но не только) как Агапий (Агапов), Пимен (Гавриленко), Иероним (Тихомиров), Серафим (Розенберг), Адриан (Кирсанов) и др. В 1958 - 1963 гг. здесь жил о. Сампсон (Сиверс), а с 1957 г. - переехавшие из Финляндии валаамские старцы, самые известные из которых: схиигумен Лука, иеросхимонах Михаил, схимонах Николай.
   Из числа наместников монастыря в ХХ в. вышло немало архиереев. В их числе - Патриарх Московский и всея Руси Пимен (1970 - 1990 гг.), ныне живущие архиепископы Рязанский Павел, Благовещенский и Тындинский Гавриил.
   (5). До XVIII века был одноэтажный, двухшатровый. В 1758 г. обрёл современный вид: надстроен второй этаж (Покровский храм), засияли над крышей пять барочных глав, устроенных по образцу куполов Киево-Печерской лавры, и отделан в стиле барокко широкий фасад.
   (6). Большой колокол - 4 т (дар Петра I, 1690 г.), Полиелейный - 3 т (Ивана Грозного, 1562 г.), Будничный - 2 т (Бориса Годунова). Всего же колоколов - 9, расположены они в 7 арках (оба числа - символичные, священные). Все - псковского литья. Во всей России сохранилось всего несколько звонниц с полным ансамблем древних колоколов. Печерская - одна из них. Она уникальна тем, что относится к самому раннему типу: колокола с "коромыслами", раскачиваемые с земли.
  
  
  
   Снетогорский монастырь
  
   Самое главное - то, чего
   не увидишь глазами.
   А. де Сент-Экзюпери.
  
   Бывают в нашей жизни события, которые помещаются в кратчайшие промежутки времени, но по значению как бы выходят из времени вовсе. Места, где они с нами произошли, мы запоминаем навсегда - они становятся частью нас, и нас без них уже не существует.
   Одно из нескольких таких определяющих мест в моей жизни - Снетогорский монастырь под Псковом. О самом событии я расскажу попозже (хотя и не знаю, как о нём рассказать?), а пока начну - по порядку... сначала мы видим внешнее, потом прикасаемся к сокровенному.
  
   1. Внешнее
  
   Был конец мая 2009 года. На третий день пребывания во Пскове, после полудня, я отправился в Рождество-Богородицкий Снетогорский монастырь. Он - в нескольких километрах от центра города, на берегу Великой. Даже не скажешь "окрестности", потому что уж очень близко. Не в черте города, но в прямой видимости. Псков со Снятной горы - как на ладони.
   Интересно, как преломляются здесь названия, обретая из самого прозаического святое звучание. От "мрежей" (рыбацких сетей) произошло имя Мирожского монастыря, от рыбки "снятки" - Снетогорского. Звучит почти как "Святогорского" - да и гору давно уже называют не только Снятной, но и Святой. Она такая и есть!
   Что ж, Рыба - один из символов Христа (буквы в слове "ихтиос", по-гречески, составляют монограмму "Иисус Христос Сын Божий"). Да и все Апостолы, кроме мытаря Матфея, были рыбаками. Псков по-своему тоже - Святая Земля. Псковское озеро чем-то похоже на Галилейское море. Так что у Бога, наверное, неслучайны и здешние "рыбные" названия.
   Монастырь на Снятной горе известен в летописях с 1299 г. Его самый древний храм - собор Рождества Пресвятой Богородицы, - был построен в 1311 году и расписан фресками в 1313-м. По недоброй иронии нашего пост-безбожного (или всё-таки безбожного?) века, именно он один и не принадлежит сейчас монастырю, возрождённому в 1993 г. В остальном, главная женская обитель земли Псковской(1) давно уже живёт полнокровной молитвенной жизнью.
   Тогда я ещё ничего не знал об этой молитвенной жизни (да и сейчас не буду хвастаться, что узнал - только чуть прикоснулся). Не предчувствовал здесь никаких судьбоносных встреч. Как и большинство посещающих Псков первый раз, я ведал о Снетогорском монастыре лишь одно - что там всемирно знаменитые фрески Рождество-Богородицкого собора. Именно они отметили начало исихастской традиции живописи на Руси, предвосхитив на несколько десятков лет манеру Феофана Грека. Лики, как бы излучающие внутренний свет, писанные светом (кто был в новгородской церкви Спаса на Ильине, знает, что это такое!) Аскетизм изображённых ликов и аскетизм изобразительных средств... а в результате - Чудо, равного которому нет, не было и не будет. Лики изборождены морщинами, но морщины исполнены не тенью, а светом. Это свет преображённой плоти. Его как-то дивно явил в скупых красках Феофан. И его же явили - ещё за полвека до Феофана - безвестные снетогорские мастера.
   Здешние фрески - это ещё и начало псковской школы живописи. Росписи XII века в Мирожском монастыре выполняли византийские мастера, а вот в Снетогорском - уже местные. При осаде Пскова Баторием в1581-82 гг., враги разместились бивуаком, с лошадьми, внутри собора, жгли костры, закоптили фрески и осквернили их каракулями и рисунками. После этого фрески пришлось заштукатурить.
   Раскрыты они были лишь в 1909 - 1949 гг., а отдельные фрагменты в алтаре и куполе - в 1985 г. Всего сохранилось около 60 процентов древней соборной росписи.
   Мои "помыслы" о Снетогорье были всецело связаны с этими фресками. Собственно говоря, я к ним и ехал.
   Ну, ещё о разрушенном "Снетогорском столпе" - великой колокольне, - немного слышал... да только стоит ли говорить о том, чего уже нет! Больше я о монастыре ничего не знал, не ведал...
   Добраться до обители очень просто - на автобусе N 1 "Вокзал - Снятная гора" (можно сесть на вокзале, а можно у Кремля). Ехать одно удовольствие. Особенно красив последний отрезок пути, за городом. Вдоль дороги тянется живописный крутой обрыв над плавно изгибающейся Великой. Поросший зеленью уступ берега впереди - это и есть Снятная гора, хотя за густыми деревьями почти не видать монастырских зданий. Вот - белая, с голубым куполом, придорожная часовня, а следующая за ней остановка - конечная, у самой угловой башни монастыря.
   Башенка - совсем маленькая, декоративная, а деревья - старые, высокие, сплошь в гирляндах вороньих гнёзд: кажется, будто приехал в лес, а не в монастырь. До ворот ещё метров двести - по отлогой липовой аллее, вдоль белой оградки. Вверху "лес" кончается, открывается площадка: по одну сторону - Святые врата, по другую - садовые участки сбегают по склону к синеве реки. Над двумя проходными арками ворот (XVII века), как над мостиком - крошечная главка, и как дивный Ключ, открывающий небо, золотится её необычайно ажурный крест.
   Он пламенеет и встречает тебя - как Новое Солнце, светило Града Небесного. Лучи с листиками брызнули от средокрестья, лозы Древа Жизни выросли из ствола пониже распятия, корона Царства увенчала его сверху. Монограмма Иисуса Христа сквозит-светит в голубом небе - в круглых прорезях боковых перекладин. В центральной же прорези - крест в кресте: крошечный силуэт Голгофы с Предстоящими: Девой Марией и Иоанном Богословом. В самой верхней прорези, под короной - "АВ" ("Авва" - Отец).
   Что за чудо - кованые кресты над древними русскими церквами: в них ведь - всё Божие мироздание! Искупленное и воссоединившееся с Творцом: "Бог всё во всём".
   И густым-густым, объёмным светом исполнено всё это!
   Прохожу во внутренний двор. Он небольшой, но весь утопает в зелени и цветах. Тяжёлые кисти белой и лиловой сирени низко склоняются над аллеями, висят над скамейками... присядешь - мягко тычутся в тебя сверху, как мордочки ласковых зверей. Красно-оранжевыми кострами полыхают кусты... кажется, боярышник? Тюльпаны ещё не отцвели - мерцают разноцветными свечками. Перед храмами и в перекрестье аллей - пышные цветочные мозаики: "византийские" закругляющиеся узоры. А чуть в стороне от аллей клумбы переходят просто в светлую лужайку, в золотых кружочках одуванчиков. Будто на свадьбе Жениха Небесного щедро сыпали монетами.
   Майская благодать - временнОе отражение Вечности...
   Но главным чудом всего пейзажа явился Пасхальный вертеп, как я его мысленно назвал. Да, бывают Рождественские вертепы, а здесь я впервые в жизни увидал - Пасхальный. Стоял он в глубокой арке главного соборного портала: дверей храма не видать было за огромной иконой и... густо наставленными ёлками.
   Из тени высвечивали большие золочёные скульптуры ангелов в окружении этих "дремучих" елей. Они стояли коленопреклонённо пред белоснежной, солнечной, ослепительной иконой Воскресения Христова. И держали в руках живые цветы, приветствуя Того, Кто "смертию смерть попрал". Травой, как на Троицу, был усыпан весь пол и ступени. И вторили этой густой живой зелени - изразцы в изумрудно-малахитовой глазури, празднично обрамляющие округлый портал(2).
   Вид этого "вертепа" был настолько же необычен, как если б посреди лета встретилась вдруг наряженная ёлка!
   Позже я узнал, что "вертеп" - круглогодичный: постоянная открытка главных Господних и Богородичных праздников. Меняют икону, когда подходит очередное торжество. Через считанные дни будет Троица - и тогда другой св. образ осветит тенистую пещерку, и склонятся по бокам его уже не ёлки, а берёзки, чудо продолжится - только обновится.
   За этим изумрудным порталом, за розовой папертью, пристроенной в XVII веке, виднеется сам собор 1311 года(3). Третий по древности из всех сохранившихся храмов Пскова - после соборов Мирожского и Ивановского монастырей. На Спасо-Преображенский Мирожский собор (1156 г.) он довольно похож - только более изящен и совершенен по пропорциям, куда менее тяжеловесен и приземист. И на нём уже появилась "визитная карточка" псковской архитектурной школы: простейший, но кочевавший из века в век орнамент-поясок "поребрик - бегунок - поребрик". Крошечные треугольнички, словно вырезанные в большой просфоре - одни обычные, другие перевёрнутые им навстречу, - выстроились в пояс-"бегунок". Выше и ниже его - "поребрики" из поставленных углом тёсанных камней или кирпичей. Вроде, и проще ничего не придумаешь, и - красиво.
   Мне-то как жителю Казани этот узор очень знаком: именно у нас находятся самые южные памятники псковской школы зодчества: Благовещенский собор кремля и Успенский собор Свияжска (1560-е гг.). Строили их псковские мастера... да и где только на Руси они ни строили! Приятно узреть в здешней церкви "мать" многих и многих любимых церквей, виденных прежде.
   Собор принадлежит музею, который сидит "собакой на сене". Фрески из-за отсутствия финансирования давно уже не реставрируют, а только "консервируют". С 1949 (!) в соборе стоят леса. Экскурсии сюда организуются лишь для специалистов и бывают пять-шесть раз в год, не больше! Всё остальное время собор на замке. Государство обещает разрешить монастырю проводить службы в нём хотя бы по величайшим праздникам, но только после реставрации фресок... средств же на реставрацию не выделяет (даже к 1100-летию Пскова в 2003 г.!) Получается замкнутый круг.
   Замечательно сказано в книге о Снетогорском монастыре, написанной самими сёстрами: "Когда нет службы в главном храме, когда молчит его алтарь, то жизнь течёт как бы на периферии монастыря, притом что сердце его не бьётся". Точнее и не скажешь!
   Второй храм монастыря - Никольский 1519 года. Это древнейшая в псковском зодчестве церковь с трапезной. В ней и проходят пока все службы.
   Лучше всего любоваться обоими храмами со стороны алтарей - там они не заслонены позднейшими пристройками. Там особо чувствуется живое дыхание Вечности.
   Помню седой от времени каменный крест округлых, лепестковых очертаний, чуть возвышающийся над землёй, в небесной оправе из незабудок. Он тоже - цветок этой древней-древней земли. Кто тут погребён? Безвестный праведник, мученик, просто монах?.. Упокой, Господи, души всех погребённых на этой святой, не раз политой кровью горе.
   Как самое большое надгробие, как великий склеп, выглядят издали седые руины Вознесенской церкви-колокольни XVI века. Даже то, что осталось от неё, производит потрясающее впечатление. Таинственно сквозят недра невысокого, обкрошенного каменного кургана - со стенами до 5 метров толщиной у основания! А диаметр этих развалин - ширина былой колокольни, - 18 метров.
   Обычно про эту колокольню пишут, что она была 86-метровой. Если точнее, то 86 метров - её высота над зеркалом реки Великой. Колокольня была 63-метровой, а ещё 23 метра - это высота самой Снятной горы, ставшей её основанием. До ХХ века, до самого сноса, она была одним из двух главных маяков Пскова наряду с Троицким собором Крома. Они переглядывались куполами за пять вёрст. В ясную погоду свечи их крестов были хорошо видны с Псковского озера, за 20-25 километров.
   Подобные восьмигранные церкви-колокольни, той же эпохи, только не такие высокие, сохранились в Спасо-Каменном монастыре под Вологдой и Успенском Александровском монастыре - бывшей "опричной столице" Ивана Грозного.
   К сожалению, почти вся снетогорская колокольня, кроме нижних двух ярусов, была разобрана в 30-е годы. Потом уже немцы при отступлении в 44-м пытались взорвать то, что осталось, но... многометровая каменная кладка основания выдержала даже это испытание!..
   Стихийно, но как-то очень мудро складывался ансамбль Снетогорья. При взгляде с Великой выстраивалась "лесенка": маленький Никольский храм по самой кромке обрыва, дальше и выше его - собор, а дальше и выше собора (гораздо выше!) столп Вознесения.
   Ещё одно чудное место в монастыре, самое укромное, - за маленьким алтарём Никольского храма. Именно оттуда открывается живописнейший вид с отвесной кручи, с поросшей кустами скалы. Перегнёшься через ограду: вот и Великая - с высоты птичьего полёта. Веера растущих на обрыве кустов, а далеко под ними - искристо-синяя гладь. Природные "висячие сады" - забрались и смотрят теперь с головокружительной высоты на реку Великую, на дальний Псков, где празднично-победно золотится главный купол Троицкого собора, выше всего города, выше всех новостроек. Высоко забралась обитель! Хоть и нет той знаменитой колокольни, а - будто с колокольни на весь белый свет смотришь.Вот где покой! Так бы и взирать на мир выше страстей, чтоб они вспыхивали не в нас, а где-то внизу, как те искринки на воде. Маленькие, секундные...
   На такой высоте - только Бог и человек. И никого между ними нет!
   Поскольку собор был закрыт, а посмотреть фрески очень хотелось, я решил обратиться к игуменье. Сказали, что она выйдет только в пять часов, когда начнётся вечерняя служба - тогда и можно будет подойти... а до этого она (каждый день!) затворяется в келье на молитву и никого не принимает. Поскольку до пяти по монастырскому времени (часы здесь на лето не переводят!) было ещё достаточно, я решил сходить на берег Великой, чтоб полюбоваться "горной" обителью с реки.
   Я спустился к воде по пологой тропинке к западу от обители.
   С этой стороны монастырь казался могучим, суровым замком. Хотя башенки его были совсем невелики, но они висели над отвесной каменной кручей. Казалось, это не склон, а сплошная стена из гигантских плит. Точно из таких же поставленных друг на друга "блоков" состоят береговые обрывы Валаама. Но на Валааме - много круч, а здесь - одна... потому она как-то особенно похожа на рукотворную твердыню. Глыбы выступали козырьками, как грубая кладка. Слоились ломаные "вафельные" уступы, словно надкушенные. Подойдешь поближе -- прямо над тобой грозно нависают козырьки. Жутковато-восторженно, когда смотришь на них снизу.
   Стена отвесно возносится вверх и там, словно ударившись о небо, загибается торосами. Особенно поразил меня вид угловой башни. Она висела над пропастью, как "Ласточкино гнездо" в Крыму. Примостилась на одном из таких торосов. Как он её держит! Ещё вспомнились фотографии знаменитого монастырского замка Мон-Сен-Мишель в Нормандии - готического пика, возвышающегося над морем и дюнами. По размерам Снятной горе далеко до Горы Св. Михаила, - но какая-то неуловимая ассоциация всё же мелькает.
   Седая, грозная круча - неприступная со стороны реки. Жаль, не сохранился пик той уникальной колокольни! Ещё в XIX в. столь древние сооружения в России, не разбирая стиля, все без исключения называли "готическими". Так что и на Снятной горе была своя готика, свой необъятный шпиль над кручей, зрительно как бы возвышающий её монолит в четыре раза! Сейчас, без колокольни, силуэт совсем другой - попроще, приземлённей. Нет колокольни - но осталась Гора: Божию гору людям снести было не по силам. Древо срубили - корни остались.
   А всё равно зрелище завораживало! Кто не помнит себя мальчишкой: кого не захватывал и не волновал вид любой старой крепости - даже на картинке, не говоря уж, наяву! Кто не помнит это головокружительное чувство тайны - и своей собственной острой причастности к ней, хотя бы через одно только созерцание...
   Псков - самый крепостной, самый неприступный город России. Порой кажется, что здесь сама Земля рождает твердыни и башни. На каждом шагу.
   Здесь каждая глыба чудится частицей необозримого Щита. Здесь всё напоминает о великом Довмонте - святом князе, которого ещё при жизни прозвали "Щит и меч Пскова". А уж у стен монастыря, им основанного, как-то особенно чувствуется его дух.
   В 1265 г. один из литовских князей Довмонт (Даумантас), спасаясь от междоусобиц, вместе с тремястами литовских семей бежал во Псков. Здесь "дохнула на него благодать Божия" - он оставил язычество и принял св. крещение с именем Тимофей. "Великая была радость всему Пскову о просвещении духовном столь именитого князя", - замечает автор его жития.
   А уже в следующем 1266 году городское вече избрало его своим князем. И стал он самым выдающимся правителем и полководцем в истории Пскова. Княжил 33 года, что само по себе уникально: беспокойное вече обычно часто меняло князей - Довмонт стал исключением. Да и кому бы пришло в голову прогнать такого блестящего военачальника, великого строителя городских стен и храмов, щедрого благотворителя!
   В летописях непобедимый полководец Довмонт предстаёт почти былинным героем, для которого нет ничего невозможного. Он и вправду за треть века княжения и бесчисленных стычек с врагами не проиграл ни одного боя!
   Перед каждой битвой он с дружиной обязательно отстаивал молебен. Меч свой он освятил на алтаре Троицкого собора. Недаром меч этот до ХХ века и хранился в соборе как святыня (сейчас находится в музее). Он завёл традицию в благодарение Богу за каждую победу воздвигать в центре града храм тех святых, в день памяти которых произошла битва. Постепенно весь построенный им "Довмонтов град" (к югу от Крома) целиком заполнился стоящими буквально метр в метр друг к другу маленькими церквами - это, пожалуй, единственный кремль России, где находились почти одни только храмы! Сейчас там остались лишь фундаменты, раскопанные археологами.
   В 1268 г. Довмонт, командуя левым флангом объединённых русских войск, сыграл решающую роль в исторической победе над ливонцами и датчанами при Раквере - в самой большой битве за всю историю войн с Ливонским орденом. Сражение это почему-то куда менее известно, чем Ледовое побоище (это к вопросу о странной выборочности, "пунктирности" всей нашей исторической памяти!), хотя по масштабам превосходило его в несколько раз.
   В 1272 г. Псков осадило огромное войско -- сами ливонские хроники приводят гигантские, по меркам Ордена (да и вообще по меркам той эпохи) цифры: 180 братьев-рыцарей, 18 тысяч ополченцев и 9 тысяч корабельщиков. Довмонт не стал дожидаться прихода помощи из Новгорода -- сделал вылазку в день св. Феодора Стратилата (8 июня) и разбил врагов, сам магистр Ордена был ранен в лицо.
   Нападения на Псковскую землю повторялись и в дальнейшем, и всякий раз непобедимый князь успешно отражал их.
   4 марта 1299 г. ливонцы неожиданно (как тогда выражались, "изгоном", то есть налётом) опять появились у стен Пскова, разорили окрестности и сожгли пригородные монастыри: Мирожский и Снетогорский. Мученическую смерть приняли 17 иноков и игумены обоих монастырей: преп. Василий Мирожский и преп. Иоасаф Снетогорский... именно в связи с этой трагедией Снетогорская обитель впервые упоминается в летописях.
   Уже на следующий день, 5 марта, Довмонт, не дожидаясь сбора всего ополчения, вышел из города с небольшой дружиной и, как обычно, наголову разбил врагов - на берегах реки Псковы, возле церкви Петра и Павла. Это была последняя победа в его жизни: через три месяца он скончался от моровой язвы. Местное его почитание как св. заступника Пскова, видимо, началось практически сразу после кончины - любимый всеми князь как бы перешёл на иную, высшую ступень власти.
   Кстати, "в год смерти Довмонта, то есть в год поражения, понесённого в 1299 г. немцами, ливонский магистр и рыцари на сейме в Дерпте постановили не начинать самим войны ни с новгородцами, ни с псковичами, а кто начнёт, за того не вступаться. Это был лучший венок, положенный на гробнцу благоверного князя Довмонта", - писал в конце XIX в. местный историк И. И. Василев.
   Как ни странно, роль князя Довмонта в общерусской истории по-настоящему ещё не оценена, даже не осмыслена. В общественном сознании, Ливонский орден был разгромлен в Ледовом побоище 1242 г. и после этого... будто бы уже и не оправился (хотя как-то просуществовал ещё 300 с лишним лет!). Во всяком случае, по школьным учебникам истории, где о последующей борьбе -- кроме Ливонской войны XVI века, - ничего не говорится, можно подумать именно так. Между тем, при Александре Невском всё только начиналось! Ледовое побоище было вовсе не последним, а наоборот, одним из первых столкновений Руси с совсем ещё молодым, только поднимающим голову Орденом. Одно вторжение было отбито, за ним последовали за века десятки других. Основная, самая роковая, борьба пришлась как раз на II половину XIII века. А учитывая, что сыновья-наследники Александра Невского Андрей и Дмитрий ожесточённо грызлись друг с другом за власть и водили на Русь татар -- до предела разорённому центру было тогда просто не до ливонцев. И как знать, не окажись во Пскове такого правителя и полководца, не "оттяпали" бы крестоносцы, в такой-то благоприятной для них ситуации, весь Северо-Запад Руси?
   Промысел Божий всегда ставит исключительных личностей в нужное время в нужном месте. Пожалуй, таким оказался и св. Довмонт - "Щит и меч"... не Пскова, а целой Руси.
   По завещанию усопшего 20 мая 1299 г. князя, на его личные сбережения, в Снетогорском монастыре был выстроен каменный храм Рождества Богородицы на месте сожжённого деревянного, в котором погибли св. Иоасаф и другие иноки-мученики.
   Символично, что сейчас в Троицком кафедральном соборе Пскова св. Довмонт, ктитор Снетогорской обители, и св. Иоасаф, её первый настоятель и мученик, почивают в одной раке. Вместе с ними, в той же огромной гробнице, покоятся мощи св. благоверного Всеволода-Гавриила († 1138) и св. блаженного Николая Юродивого († 1576) - тоже защитника и спасителя Пскова, только не от ливонского набега, а от опричников Ивана Грозного в 1570 г... Часть мощей преп. Иоасафа - в ковчежце, - хранится в самой обители (в Никольском храме), являясь её главной святыней.
   Так, мы не знаем точной даты основания Снетогорского монастыря - но знаем, что это было при князе Довмонте. Знаем, что и повторное обустройство обители, после разорения, состоялось тоже - на средства св. Довмонта.
   Иоасаф Снетогорский - тоже великий, знаковый для Пскова святой. Он не только мученик (это уже венец его пути), а первый учредитель общего монашеского жития в регионе. Самым знаменитым основателем общежительных монастырей на Руси стал, конечно, преп. Сергий Радонежский. Но эпоха св. Сергия - лишь пик того великого процесса, который шёл волнами: спадая и вновь вздымаясь. В разных регионах в разное время были свои высочайшие подъёмы. Преп. Антоний и Феодосий Печерские - в Киевской Руси, Варлаам Хутынский - в Новгороде, Иоасаф Снетогорский - во Пскове...
   Именно он на Снятной горе "насадил великое древо общего жития", принесшее обильный плод. Неудивительно, что жизнь монастыря впоследствии ознаменовалась ещё целым рядом святых имён.
   Именно отсюда в XV веке вышли святые основатели других знаменитых монастырей Псковской земли - преп. Ефросин, устроитель Спасо-Елеазаровской пустыни и преп. Савва, устроитель обители Крыпецкой. В 1920-х годах, уже перед самым закрытием монастыря (архиерейского дома), здесь подвизался будущий великий Псково-Печерский старец, подвижник ХХ века - преп. Симеон (Желнин), недавно прославленный во святых.
   Из знаменитых людей, не канонизированных, но сыгравших большую роль в жизни Церкви, можно назвать Патриарха Всея Руси Иоасафа I (1634 - 1640 гг.), выходца из Снетогорского монастыря, и архиепископа Евгения (Болховитинова), видного духовного писателя и историка XIX века. Его значение в церковной исторической науке современники и потомки сравнивали со значением Карамзина в светской истории. Но, в отличие от Карамзина, он много занимался не только общей, но и региональной историей. Новгородская, Вологодская, Калужская епархии были в разное время местом его трудов - как архипастыря и как учёного.
   В 1816 - 1822 г. он занимал Псковскую кафедру и местопребыванием его был Снетогорский монастырь (архиерейский дом с 1804 г.). В эту пору, пользуясь многочисленными архивами, архиепископ Евгений пишет "Историю княжества Псковского", "Описание шести псковских монастырей", "О летописях древнего славяно-русского княжеского города Изборска" и др. работы. Став митрополитом Киевским (1822 - 1837 гг.), владыка продолжил свои труды уже на новом, ещё более широком поприще (кстати, именно он, организовав раскопки, открыл фундаменты разрушенной Десятинной церкви, Золотых ворот и других важнейших памятников Киева).
   Что ни говори, Снетогорье - подходящее место для написания исторических трудов. Здесь каждый камень "дышит историей". Здесь даже и новое как-то "одревняется"! Вот -- современный недостроенный бетонный причал, где сейчас стоит одинокий рыбак... А когда-то на древнюю пристань (может, стоявшую на месте этой, а может, рядом?..) сошла София Палеолог из рода византийских императоров - невеста государя Московского Ивана III. В 1472 г., проделав морской путь от Рима до Прибалтики, она впервые ступила на Русскую землю именно здесь, у стен Снетогорской обители. Тут, на земле союзного Пскова, её торжественно встречала московская свита, тут она отстояла первую по прибытии службу - в соборе Рождества Пресвятой Богородицы. Преемственность от Византии подчёркивал этот самый знаменитый брачный союз в истории Московской Руси... Кстати, теория "Москва - Третий Рим" впервые будет сформулирована тоже во Псковской земле - монахом соседнего Спасо-Елеазаровского монастыря Филофеем.
  
   2. Сокровенное
  
   Ходит сей человек ногами по земле и
   работает руками, и никто не знает и не видит
   того, что духом он пребывает в Боге Вечном.
   Преп. Силуан Афонский
  
   Приближался долгожданный рубеж: 16 часов по наружному времени, и 17 - по монастырскому, когда должна начаться вечерня. Я вновь поднялся во обитель. К Никольскому храму примыкал жилой корпус, и мне показали коридор, из которого должна выйти матушка - игуменья Людмила. Я ездил с официальной бумагой от нашего владыки - с просьбой по возможности "оказывать содействие в сборе материалов о монастырях и храмах". Думаю: спрошу благословения у матушки на фотографирование монастыря и, если можно, на осмотр фресок.
   Игуменья долго не выходила. Я, по типичной склонности маловерной души, начал уже сомневаться, выйдет ли она вообще. По коридору шла маленького роста старушечка, и я спросил у неё, как мне можно увидеть матушку игуменью.
   - А зачем она вам?
   Я объяснил... и за несколько секунд, пока объяснял, понял, что это и есть игуменья. Креста на ней не было, и я совсем не так представлял её себе, но почему-то сейчас не узнать было трудно.
   Я подошёл под благословение. Она меня медленно, с расстановкой, с каким-то глубоким чувством перекрестила, дала поцеловать свою сухенькую старческую ручку... и тут произошло что-то удивительное.
   Душу вдруг во мгновение захватила волна тепла и счастья. "Важное" и "неважное" поменялись местами. Комок подступил к горлу, хотелось плакать... сказать, что я очень грешный... просить её молитв... забылась бумага от владыки... неактуальны стали фрески (я по инерции ещё сказал о них, потому что надо же было что-то сказать). Всё переменилось, всё стало другое... случилось что-то грандиозное - я ещё не понял, что...
   Нет, понял: впервые в жизни я встретил человека не от мира сего, человека Царствия Божьего, и такая встреча всегда потрясает. Ошибиться, наверное, невозможно, хотя и не объяснишь, каким образом сердце это чует, отчего оно вдруг так ликует? Позже я вспомнил, что примерно так и описывали свои встречи те, кому доводилось видеться с благодатными старцами. Непередаваемое чувство собственной изъятости от мира, пока находишься с ними, и счастье до слёз непонятно от чего - вне зависимости от того, ЧТО сказал старец... сказал ли вообще хоть что-нибудь. Чувствуешь великую "силу в немощи"... чувствуешь, что эта Сила и есть Любовь, что ты сейчас в ней пребываешь, что всё остальное - не важно и даже не может быть важно по сравнению с Этим... и боишься потом только одного - это чувство утратить...
   Ничего не произошло - и ВСЁ произошло!
   А я-то как раз писал по заказу Зилантова монастыря книгу по истории нашего женского монашества! не ведая, что такое монашество.
   Что это в самом деле?.. "Ангельский образ"?.. но эти традиционные слова от частого употребления обесценились, стали общим местом... и только тут я вдруг увидел глазами, ощутил ЧТО это такое!
   Ещё я писал в тот год по заказу епархиального управления о нашем владыке Сергии (Королёве) - архиепископе Пражском, архиепископе Казанском († 1952), великом подвижнике ХХ века. Много раз встречал в материалах о жизни Владыки имя другого известнейшего подвижника, его духовного сына, архимандрита Исаакия (Виноградова) - и уж никак не мог подумать, что вдруг встречу в жизни его (о. Исаакия) духовную дочь - игуменью Людмилу.
   Писал о том, чего не знаю (разве "знать" по книгам - это знать?). Грешный человек - слепой человек, и никакие учёные степени ему зрения не прибавят.
   Как слепого котёнка, Бог вдруг приткнул меня к тёплым рукам матушки Людмилы, и эту-то домашнюю теплоту я и ощутил в её благословении.
   Позже мне попала в руки подробнейшая книга о Снетогорском монастыре. Кое-что там было написано и о матушке Людмиле:
   "Родилась в 1938 г. в селе Ольшанец, в 7 км от г. Ельца (сейчас это Елец) в многодетной семье. Их росло шесть братьев и сестёр, она была предпоследним, пятым ребёнком в семье.
   С малых лет видели дети пример матери-молитвенницы, ежедневный опыт говорил им: "Мама помолится - Господь нас и не оставляет". В 9 лет с матерью и её подругами ходила будущая игумения в обитель Тихона Задонского, за 40 километров от родного дома. Там святой источник образует озерко святой воды, и на дне этого озерка увидела она лик святителя Тихона, как маленькую иконочку, и святитель Тихон её благословил... На что благословил? На путь её особенный, иной, на монашество в миру, а потом на игуменство, - ему ведь уже тогда было всё ведомо...
   После этого паломничества стала девочка ходить в собор Вознесения. Уже с 18 лет начала она посещать святые места в других краях - Почаев, например, посетила 10 раз и была знакома со старцем Амфилохием (сейчас уже во святых прославленным). В последний раз была в Почаевской лавре летом 2004 года: "Нам открыли мощи, и я приложилась к голове старца: Батюшка, я приехала!".
   Как и владыка Евсевий (нынешний митрополит Псковский), которого матушка-игумения знала с детства, была она духовным чадом архимандрита Исаакия (Виноградова). Много рассказывают они об этом счастливом времени, когда окормлялись у отца Исаакия, посещая собор Вознесения Господня в родном Ельце - такой красивый и величественный!
   На 24-м году пришла матушка в собор Вознесения работать и проработала в нём ровно 30 лет; 12 лет - на регистрации треб; 13 лет - старостой собора; 5 лет - читала и пела на клиросе. Постриг (сразу монашеский, тайный) приняла в 1980 году. А через год отец Исаакий умер. Успела. Получила при постриге имя святой Людмилы, просветительницы Чехии. Отец Исаакий, живя в эмиграции и будучи уже монахом и священником, служил в Праге в соборе святого Николая, и очень чтил святую Людмилу. При постриге он сказал новопостриженной монахине Людмиле: "Много людей через тебя придёт в монастырь". "Очень я удивилась, - рассказывает матушка, - как это будет, если я сама не в монастыре? Но это сбылось".
   Отец Исаакий (сейчас его готовят к прославлению как местночтимого святого) был пастырем высокой духовной жизни, сильной веры, укреплённой годами зарубежных скитаний, тюремного заключения на Родине, а потом лишений и гонений. "Все проповеди говорил со слезами, очень любил молиться, и все вопросы, даже административные, предпочитал решать молитвой", - рассказывает матушка Людмила. Таково было воспитание. Так действует и матушка. Она ведёт службу утром и вечером, большую часть времени проводит в храме, а Божия Матерь помогает ей в управлении обителью.
   Спокойствие, трезвенность, рассудительность - вот что отличает игумению Людмилу. Выросшая в большой семье, в тяжёлые послевоенные годы, она без лишних эмоций и надрыва воспринимает и разрешает все, даже самые "драматические", вопросы бытия общины. Хорошо понимает, что современная обитель - это, главным образом, лечебница ("особенно-то трогать никого нельзя"). Сколько может, старается поддержать, обогреть - вниманием, тёплым словом...
   Много можно ещё рассказывать о матушке-игумении. Как по её благословению бежит-летит человек, как на крыльях, на городское послушание, и транспорт ему "на подставе", и все двери открыты, и обращение самое любезное. Как чуждо ей злопомнение - скорбит и молится о возвращении в обитель грубо оскорбившей её инокини и с любовью принимает её назад, как истинная мать. Много о чудесной помощи по её молитвам могут поведать паломники. Но остановимся на этом. Не будем слишком глубоко вдаваться в анализ этого явления - игуменства, ибо игуменство - таинство есть. Расскажем ещё только, как матушка Людмила приняла обитель.
   Владыка Евсевий, приехав в 1993 году во Псков, сразу стал приглашать её в настоятельницы. Но она никак не хотела этого. Приехала, правда, посмотреть. Посетила Троицкий собор. И когда сходила по ступенькам от мощей Псковских святых, услышала голос алтарницы Елецкого собора, монахини Гликерии, уже покойной: "Люба! Люба!" (Имя матушки в святом крещении). Голос был суровый, предостерегающий от ошибки: смотри-де, не вздумай отказаться! "Но я ещё не устрашилась", - рассказывает матушка. Тогда ей во сне явилась покойная мама, Клавдия Георгиевна, гневная такая. И это последнее внушение подействовало. Согласилась наша матушка. "Если бы она не согласилась, - говорит духовник обители архимандрит Ермоген, - то вам, сёстры, некуда было бы и прийти"(4).
  
   В монастыре сейчас около 90 сестёр, из них 7 схимниц! В такую удивительную обитель привёл меня Господь. Это был вечер знаменательных, неожиданных встреч - таких, которых можно ждать всю жизнь.
   Через пару минут после разговора с матушкой Людмилой ко мне подошла в храме старенькая-старенькая схимница, едва передвигавшаяся с палочкой. Я сидел на скамейке возле входа (служба ещё не началась) и потому подумал, что она просто хочет присесть.
   - Сиди, сиди!.. - торопливо-заботливо упредила она меня, когда я хотел подняться. - Я только к иконам приложиться...
   У неё был удивительно добрый голос, и вся она - сама доброта. Было видно: плод всей её долгой жизни - полная невозможность не то что обидеть ближнего, а хоть чем-нибудь, хоть чуточку его побеспокоить.
   Я всё-таки встал. Приложившись к иконам, висевшим над скамьёй, она ласково взяла меня за локоть и сказала - как-то вдруг:
   - А ты в храм - ходи. В храме и спасёшься. Ходи почаще, службы не пропускай. Тут наше спасение, тут Господь. В таинстве Причастия мы с Ним соединяемся, с Самим Господом! Причащайся почаще - хотя бы раз в месяц.
   Я как-то очень приблизительно передаю её слова и уж никогда не смогу передать её интонацию - интонацию человека, жизнь прожившего и стяжавшего бесконечную любовь к ближнему. О Причастии, соединении с Господом, она сказала так просто и так удивительно (точных слов не помню... да слова тут и ни при чём!), что было ясно: это - живой опыт, это - не книжное...
   А ведь сказала она ровно то самое, что нужно! Я часто пропускал воскресные службы, ещё чаще - опаздывал на них. А уж причащался гораздо реже, чем "хотя бы раз в месяц". Господь через Свою служительницу напомнил мне, насколько всё это важно!. Таинство - это ведь не обряд (хотя многие их путают).
   Я был так потрясён, что ни о чём не спрашивал, только слушал, а старенькая схимница, без всяких переходов от прежней темы, вдруг рассказала мне про свою жизнь. Она сказалась духовной дочерью старца Иоасафа Оптинского. И не просто духовной дочерью, а келейницей в течение многих лет.
   Я едва верил, что всё что вижу и слышу, что это не сон. Две таких встречи за несколько минут... таких, каких я просил у Бога чуть ли не всю предыдущую жизнь! Два Божьих человека.
   У меня был с собой маленький образок Николая Угодника, который я взял в дорогу. В предыдущие дни оставлял его в гостинице, но сегодня, сам не зная почему, взял да и положил в нагрудный карман. Образок был бумажный -- но освящённый на ковчежце с мощами свт. Николая, который с 2006 года находится в Ярославле. Я привёз тогда из Ярославля несколько таких иконок и уже почти все роздал друзьям... эта же осталась моей хранительницей в дороге. И тут вдруг во время разговора я понял, что очень хочу подарить этот образок старушке-схимнице на память и попросить её молитв. Желание было подспудное, но совершенно отчётливое -- и почему-то по ходу беседы оно становилось всё сильней. Словно святитель Николай уже сам так решил, а мне оставалось только выполнить. Но я ведь не знал, будет ли это удобно, принято ли так... дарить что-то схимонахине?
   И тут вдруг она сказала:
   - Вот у нас храм в честь святителя Николая. Я его очень люблю. Меня и в схиму постригли с его именем. Я -- схимонахиня Николая.
   Окончательно поражённый, я достал образок.
   - Можно, я вам подарю... это как раз икона святителя Николая -- на его мощах освящённая.
   С благоговением она приняла крошечную бумажную иконку... чуть помявшуюся в пути. Несколько раз приложила её к губам. Обещала за меня молиться.
   Схимонахиня Николая. Позже я "случайно" встречал у нас в Казани, людей, которые сохранили о ней удивительно тёплые воспоминания, как о человеке Божьем.
   Старейшая из сестёр Снетогорской обители -- и по возрасту, и по времени пострига в схиму. Она родилась в 1924 г. в Липецкой области. Накануне Войны семья, несмотря на предостережения одного старца-духовника, переехала в Ленинград. Работая в блокадном Ленинграде, испытав все ужасы голода, будущая схимонахиня Николая потеряла младшего, 10-летнего братишку Витю и многих родственников. Вспоминала потом: "Страшное это место. Я потом долго даже слово это не могла слышать - "Ленинград". И никому не говорила, что я там жила". Вернувшись на родину, работала при железнодорожном вокзале, но жила отрешённой от мира, молитвенной жизнью, помогала монашествующим и богомольцам. И вскоре приняла тайный постриг от иеромонаха Серафима (Мякинина), будущего схиигумена Митрофана, известнейшего подвижника Липецкой земли.
   Именно она приютила в избушке ("келье") на своём приусадебном участке схимонаха Иоасафа, последнего старца Оптиной пустыни, вернувшегося из 20-летнего заключения. Из страха перед властями никто не брал его ни на один приход, и ему негде было жить. А здесь их обоих благословила на долгую жизнь "как брата и сестру" чудесно явившаяся при закрытых дверях Монахиня ("Я-то Её увидела как монахиню, а отец Иоасаф увидел -- Божью Матерь!")
   В 1976 г. старец Иоасаф скончался.
   Позже мать Николая была келейницей Владыки Евсевия, нынешнего митрополита Псковского, ещё в бытность его епископом Алма-Атинским -- в 1980-е годы.
   В 1996 г. приехала она во Псков -- думала, что ненадолго.
   "В отсутствие Владыки поехала я в Снетогорский монастырь, чтобы почитать Псалтирь ночью. Встретила сразу мать игумению. Она с сёстрами мостила камешками дорогу. И говорит она мне: "Нет, ты не на одну ночь пришла. Ты пришла жить. Я сегодня уезжаю, а ты иди на кухню. На игуменский стол будешь готовить". И я осталась. Приехал Владыка. Смотрит строго. "Нравится тебе здесь?" "Нравится, Владыченька, - отвечаю. - Я ведь монах, мне надо за правило браться, с меня это спросится. Благословите!". Владыка не стал препятствовать.
   Служба в монастыре шла утром и вечером. Покойный отец Иоасаф говорил мне, что монастыри будут - только по сравнению с миром. Сами по себе монастыри и монахи будут слабые.
   А Владыка наш все силы вкладывал в этот монастырь, все заботы его были о нём. Владыка заставил меня надеть схиму (а я была в тайном постриге). Я поехала за благословением к схиархимандриту Серафиму, в Ожоги, под Липецк. Отец Серафим отдал мне своё схимническое одеяние и велел его носить".
   Так в 1996 г. монастырь получил схимонахиню Николаю, которая принесла с собою благословение схимонаха Иоасафа Оптинского (сейчас готовят материалы к местному его прославлению) и отцов Серафима и Макария - почаевских монахов, то есть стала живым связующим звеном между юным Снетогорским монастырём и старинной монашеской традицией"(5).
  
   Здесь я как будто прикоснулся к огромному благодатному древу Старчества. Куда ни повернёшь голову, куда ни протянешь руку - очередная отягощённая плодами ветвь. От ствола - ветви: духовные чада. А от них - свои ветви. И от тех ветвей - ещё ветви.
   Псковская земля - великая земля. Духовный заповедник! В ХХ веке эти приграничные края стали одним из главных центров русского старчества. Здесь ведь кругом - благодатные островки. Остров Залит (о. Николай Гурьянов), Камно (о. Валентин Мордасов), Печоры (целое созвездие благодатных имён!), теперь вот ещё и Снетогорье, возрождённое 16 лет назад - по молитвам старцев, теперь уже почивших.
   Сёстры верят, что обитель "вымолил" старец Николай Гурьянов и псково-печерские старцы.
   Помню ещё одну немаловажную беседу - с матерью Н., - пока сидели на скамеечке перед храмом и ждали игуменью Людмилу (это мать Н. мне тогда подсказала, как можно встретить её в коридоре). Опьяняюще пахло сиренью, предвечернее солнце играло в саду, ослепительно золотило фигуры ангелов в Вертепе, и помню, как эта немолодая монахиня, тихо вздохнув, сказала:
   - Многие говорят, что благодать сейчас отошла - нет в мире благодати. Сами не знают, что говорят. А как она может отойти! Тогда бы ни вот этой травки, ни цветов, ни нас бы не было! Вся жизнь в мире только Духом Святым и держится.
   Вдруг от её слов подумалось: если в известной песне заменить всего одну букву с маленькой на большую - то это будет истина.:
   Опустела без Тебя земля.
   Как в ней несколько часов прожить?
   И мы бы, конечно, не прожили...
   Благодать никуда не отошла, что бы там кто ни фантазировал на досуге о "последних временах". Я всегда это знал. Но именно здесь - более чем где-либо в своей жизни, - не то что "узнал", а осязал это.
   Что же до знаменитых фресок, то... они, видимо, послужили для Бога лишь средством привести меня в эту обитель, явить таких людей как матушка Людмила и схимница Николая. Матушка, по своей доброте, позаботилась, отыскала ключ, послала послушницу -- и мне показали фрески. Собственно, если честно, я их почти не видел: леса скрывали всё, кроме нескольких ликов в самом нижнем ярусе. Но я верую, что фрески эти несомненно, благодатные: ведь чудо встречи состоялось-то именно через них. Недаром с одного из их фрагментов в наше время была писана Снетогорская икона Божией Матери - Благой Хранительницы монастыря. Здесь мне самому довелось убедиться, как всё устраивается Божиим промыслом и Её водительством.
  
   P.S. 26 июля 2012 г. решением Росимущества собор был наконец официально передан монастырю -- после 19 лет борьбы общины за возвращение своей главной святыни.
  
   P.P.S. Позже я слышал на удивление разные толки об игуменье Людмиле, прямо противоположные друг другу отзывы о ней (действительно, уже всероссийски известной), но от себя могу засвидетельствовать одно -- лично я многим ей обязан. Ровно год спустя после описанной встречи, день в день (!), в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, простой звонок ей, коротенький телефонный разговор всё самое главное разрешил. Через некоторое время всё сбылось точно так, как она сказала...
   Это был второй и последний наш разговор с ней. 14 апреля 2015 г., на Пасхальной неделе, игуменья Людмила отошла в мир иной. Царствие ей Небесное!
   30 декабря 2015 г. на 93-м году жизни скончалась и схимонахиня Николая.
  
  
   Примечания:
   (1). До революции все века была мужской, с 1804 г. служила резиденцией Псковских архиереев. Женская -- с 1993 г.
   (2). "Муравлёные" (т. е. цвета травы-муравы) изразцы XVII в. были утрачены в советское время, но воссозданы в точности по сохранившимся калькам. На них - рельефные гвоздички, мальвочки, птички, клюющие виноград, а в обрамлении самой арки - тонкий рисунок виноградной Лозы, символа Церкви ("Я Лоза, а вы ветви", - говорит Господь).
   (3). Некоторые исследователи считают его более старым и относят к концу XIII в., когда монастырь только появился.
   (4)"Снетогорский Рождества Богородицы женский монастырь. Летопись возрождения" - Псков, 2008., с. 73-76 и 78-79.
   (5). там же, с. 110-111.

Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"