Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Как можно по разному трактовать Священное Писание, и вопрос - прав тут Кураев или не прав? И что есть вера!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А в самом деле широкие трактования и формы есть.

  Конфликт интерпретаций
  
  В семинарском фольклоре давно (может, уже не первое столетие) ходит предание о нерадивом ученике, которому на экзамене по латыни предложили перевести с латыни слова Христа: "Дух бодр, плоть же немощна" (spiritus quidem promptus est, caro autem infirma). Ученик, который, очевидно, грамматику знал лучше, чем богословие, предложил следующий перевод: "Спирт хорош, а мясо протухло"... Перевод, а уж тем более истолкование всегда зависят от духовного опыта человека.
  
  Сколько существует прочтений Пушкина или Гете! Даже газета-однодневка - и та может быть воспринята по-разному. Любой текст живет в сотворчестве автора и читателя. Читатель не просто потребляет текст, он его заново оживляет, по-своему творит. Поистине "нам не дано предугадать, как слово наше отзовется".
  
  Но тем более неизбежны разнопрочтения, когда речь идет о Библии - книге, от которой мы отстоим столь далеко и по своему духовному уровню, и по историко-культурному окружению. Поэтому кто бы ни говорил о Писании, его речь не менее говорит нам о нем самом, чем о Евангелии. Выбор комментируемых мест и сам комментарий, интонация разговора и конечные выводы - все это зависит от опыта и культуры человека. И тот факт, что у нас есть не одно Евангелие, а четыре, и называются они - "Евангелие по..." - уже само это говорит о том, что любой пересказ Благой Вести Христа неизбежно интерпретативен. Можно даже сказать с большим усилением: если бы кто-то мог ежедневно прочитывать Евангелие целиком, то он каждый день читал бы другую книгу, ибо сам он меняется - в том числе и под воздействием чтения Богодухновенного текста (на этом основано церковное требование регулярного чтения Писания).
  
  Но люди доверчиво внимают проповедникам, заявляющим: "Мы проповедуем только Евангелие. Мы несем простое и истинное понимание Евангелия. Мы живем только и строго по Евангелию. Откройте глаза, возьмите в руки Евангелие, которое мы вам подарим, и читайте. Мы будем давать вам очевидные комментарии, и вы увидите, что православные просто исказили евангельские слова...".
  
  Эти проповедники зовутся протестантами. А так как при недавнем господстве "теории отражения" сложнейшие философско-методологические исследования, вскрывающие отношения между субъектом познания и его объектом, были названы "идеалистическими выдумками" и запрещены, то человеку, который не наслышан о Витгенштейне, Поппере и Гуссерле, трудно понять, что любой текст существует только в интерпретации, или, усилив акцент: текст вообще не существует без читающего. Все, чего ни коснется человек, он делает "своим", на все он налагает неизбежный отпечаток своего жизненного и духовного опыта, все понимает в свою меру.
  
  Как восприятие мира человеком неизбежно субъективно - так неизбежно субъективно и восприятие человеком библейского текста. Однако лишь философски невоспитанный ум увидит в этом обстоятельстве повод для радикального скептицизма и релятивизма. Да, мы познаем внечеловеческий мир по-человечески. Но все же - познаем. Да, мы воспринимаем Слово Божие по человечески - но все же воспринимаем именно его. Богословие знает способы, позволяющие гасить фоновые шумы наших слишком человеческих интерпретаций ради того, чтобы очистить от них тот Замысел, который в Свое слово влагал Сам Открывающийся.
  
  Поскольку я не пишу учебник по герменевтике (искусству толкования Писания) - укажу лишь на самые очевидные способы защиты Текста от человеческой предвзятости.
  
  Первый из них - помнить о том, что работаем мы с книгами, которые дошли до нас во множестве разноречащих друг другу рукописей. Это очень важно и очень радостно: Бог вверил Свое послание рекам человеческой истории. Он не сбросил к нам книгу, вырезанную на алмазе. Он позволил, чтобы Его слово разносилось по земле и по векам человеческими руками. Вроде бы все, что вручено людям - ненадежно. Но Евангелие все же не потерялось[1].
  
  И все же отличия неизбежны и неустранимы при рукописной передаче текста). Конечно, в основном это описки или непроизвольные изменения текста (введение в текст языковых особенностей, характерных для данной местности и века). Но есть некоторые разночтения, которые меняют богословский смысл целой фразы, и в этих случаях выбор между разными рукописями является смысловой интерпретацией. Например, в некоторых рукописях Евр. 2, 9 читается как "Дабы Ему, по благодати (χαριτι) Божией, вкусить смерть за всех". В других же вместо χαριτι стоит χωρις: "вдали". И тогда получается, что Христос вкусил смерть "вдали от Бога", "вне Бога" (и этот апостольский стих воскрешает в памяти крик Спасителя на Голгофе: "Боже Мой, почему Ты Меня оставил?!")[2]. Он, Иисус, один оставлен Богом - чтобы более никто из нас не оставался со смертью один на один...
  
  Еще пример разночтения - молитва Христа на Тайной Вечере: "Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал!" (Ин. 17, 11, ср. 17, 12). В синодальном русском переводе эти слова поняты переводчиками как передача апостолов Отцом Сыну. Однако ряд рукописей, на которые опираются некоторые современные переводы Евангелия[3], содержат чтение не "данные" (ους δε0δωκα0ς; действительно могущее в этой фразе относиться только к ученикам), но "данное" ( δεδωκας, то есть единственное число среднего рода), и при таком написании Христос говорит именно о том, что Отец дал Сыну Свое имя: "Отче Святый! соблюди же их во имя Твое, которое Ты Мне дал!". Контекстуально логичнее тот перевод, который говорит о передаче имени Отца Сыну: ведь в Флп. 2, 9-11 апостол говорит, что "Бог <...> дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца"[4]. Сын "славнейшее наследовал имя" (см. Евр. 1, 4). Такое чтение разрушает все построения "свидетелей Иеговы", ибо оказывается, что именно Имя Свое, то есть имя Иеговы Отец даровал Сыну.
  
  В древнейших рукописях Писания нет ни разбиений между словами, ни знаков препинания, ни заглавных букв. Например, как прочитать: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу" (Мф. 3, 3) или "Глас вопиющего: в пустыне приготовьте путь Господу" (Ис. 40, 3)[5]? В первом случае мы слышим человека, который из пустыни, вдали от городов кричит горожанам: "Эй вы, там, в городах! Готовьтесь: Господь грядет!". Во втором случае это голос, раздающийся на городской площади и призывающий выйти из городов, из вместилищ греха и пошлости, и в пустыне, обнаженными от обветшавших одежд культуры, встретить Творца миров. От расположения знака препинания смысл меняется довольно значительно...
  
  Где написать заглавную букву? Ставить или нет прописную букву в павловом стихе: "благовествование наше <...> закрыто <...> для неверующих, у которых бог века сего ослепил умы" (2 Кор. 4, 3-4)? Синодальный перевод полагает, что "бог века сего" - это сатана. (И делает это к вящей радости иеговистов, которые тем самым получают пример применения слова "бог" к существу, которое богом не является, и делают свой вывод: раз падший ангел называется богом, то тем более именование Христа богом никак не означает, что Он действительно есть Бог). А в конце II столетия св. Ириней Лионский читал так: "У неверующих века сего Бог ослепил умы" (Против ересей. 3, 7, 1).
  
  Во-вторых, не стоит забывать и того, что работаем мы по большей части с переводами Библии. Протестанты, как и все остальные христиане, проповедуют Евангелие не по-древнегречески и не древним грекам. Значит, они опираются на некие переводы.
  
  Переводчики могли иметь дело с разными рукописями, то есть с разными вариантами первоисточника (что особенно важно для изучения истории ветхозаветного текста): "Если бы издание Семидесяти (Септуагинта) осталось чистым и в том виде, как оно переведено на греческий язык, то излишне было бы переводить еврейские книги на латинский язык. Но так как теперь в различных странах находятся в обращении различные списки, и тот подлинный и древний перевод испорчен и поврежден... иудеи смеются над нами" (Иероним. Апология против Руфина. 2,28)[6].
  
  Но главное - любой перевод есть уже толкование. Любое слово чужого языка может быть переведено несколькими словами языка переводчика. Какое из веера значений данного слова было использовано именно в данном случае? - Об этом должен догадаться (и свою догадку обосновать) переводчик. К сожалению. не всегда его догадки бесспорны, не всегда они верны.
  
  Вот пример такого перевода, что скорее порождает недоумения, а не разрешает их[7]. В русском переводе Кол. 2,13-14 говорится: "Вас, которые были мертвы, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи, истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас". При таком переводе получается чисто теософская, гностическая мысль: учение оживляет нас, учение Христа очищает нас от рукописания греха. Не жертва Христа спасает - но Его проповеди (или наше согласие с Его учением - что граничит уже с самоочищением и самоспасением). На самом деле вернее перевод: истребив рукописание с утвержденным (dogmasin) на нем. "Учение" (δογμασιν) относится не к нам и не ко Христу, а к рукописанию: рукописание как собственноручная долговая расписка "было составлено в форме определенных точных постановлений; τοι δογμασιν по русски переведено неточно"[8]. Современные переводы на европейские языки подтверждают справедливость такого подхода[9].
  
  Труд переводчика - творческий труд. И компьютерный перевод именно потому, что он автоматичен, до сих пор уступает труду человека-переводчика. Стремление сделать кальку, буквально-подстрочный перевод порой делает текст не просто непонятным, но даже и придает ему совершенно ложный смысл. До сих пор замешательство многих православных вызывает церковно-славянский перевод притчи о сеятеле: "Потом же приходит диавол и вземлет слово от сердца их, да не веровавше спасутся" (Лк. 8, 12). Прочитает батюшка по-славянски этот евангельский отрывок, начинает тут же проповедь... И порой рождаются весьма "диалектические" толкования: мол, если бы человек веровал, но грешил, то он не мог бы спастись, а если он не будет веровать, то он не будет судим так строго, и потому сможет быть спасен как язычник. И даже то, что вообще-то эти слова выражают желание искусителя, как-то не принимается во внимание... Славянский перевод лишь буквально передает греческую конструкцию. Синодальный русский перевод дает как будто противоположный текст: "чтобы они не уверовали и не спаслись"; греческая же конструкция имеет тот же смысл, но использует имеющуюся в греческой грамматике возможность, при которой одна отрицательная частица относится сразу к двум глаголам, точнее, к каждому из них. Славянский переводчик знал эту конструкцию, хотел ее привить и к славянскому языку, но она здесь не прижилась, и в результате текст этого стиха стал кощунственно-непонятен.
  
  Но не только грамматика таит сюрпризы для переводчика. Богослов-переводчик не может не учитывать, что любое слово многозначно, а значит, перевод есть выбор между значениями. Например, еврейское слово аман означает одновременно и знание, и веру. В каком случае как его переводить? Еврейское слово алма "молодица" может означать и девушку, и молодую замужнюю женщину. Когда пророк Исайя возвещает "Се, Дева (алма) во чреве приимет и родит Сына" (Ис. 7, 14), имеет ли он в виду обычные роды обычной молодой женой, или перемену в судьбах мира и Израиля он связывает с чудом Девственной матери? Еврейский журналист из Москвы предлагает правильный, с его точки зрения, перевод: "Смотрите, эта молодка беременна"[10]. Непонятно только, зачем пророку надо было возвещать факт, столь обыденный, как нечто важное и обнадеживающее. Так что дело в выборе общего смысла и соответствующего ему значения отдельного слова.
  
  А как переводить так, чтобы это было понятно людям другой культуры? Например, в Библии слово "плоть" далеко не всегда антоним "души"; чаще всего оно означает просто конкретное живое существо. Отсюда выражения вроде: "Я Господь, Бог всякой плоти" (Иер. 32, 27); "Всякая плоть узнает, что Я Господь" (Ис. 49, 26); "Будет приходить всякая плоть пред лице Мое на поклонение" (Ис. 66, 23). Но в языке греческой философии слово "плоть" имело четко определенные антонимы: "дух", "душа", "ум". Не заметив этого различия, талантливый православный богослов середины IV века Аполлинарий попал в ловушку: выражение апостола Иоанна "и Слово стало плотью" он воспринял как утверждение о том, что у Христа не было человеческой души... И оказался еретиком.
  
  Еще пример влияния разницы уже не просто культур, а эпох на перевод и восприятие библейского текста: ап. Павел пишет, что сейчас мы созерцаем тайны Царствия Христова "как в зеркале" (славянский перевод здесь опять же буквально точен: "якоже зерцалом"). А русский синодальный перевод говорит - "как бы сквозь тусклое стекло" (1 Кор. 13, 12). В восприятии современного человека это ровно противоположные вещи. Сказать я вижу как в зеркале, отражается как в зеркале значит признать высшую достоверность наблюдения. А "как сквозь тусклое стекло" означает как раз гадательность, предположительность, неточность видимой картины. Контекст апостольского послания склоняет ко второму чтению: "видим как бы в гадании, как сквозь тусклое стекло". Но в греческом тексте все же стоит - зеркало. Все становится понятно, лишь если мы вспомним, что в древности зеркала были не нашими, "венецианскими", а металлическими, передающими весьма приблизительное и довольно искаженное изображение. Поэтому тогда выражение "отражается как в зеркале" означало как раз - с неизбежными искажениями. Русский переводчик верно передал смысл этого выражения, ради этого пожертвовав буквальной филологической точностью.
  
  И совсем уже за рамки работы со словарем выходит труд по переводу Евангелия на языки других, небиблейских и неевропейских культур. Переводчики Евангелия на китайский язык, например, пришли к выводу, что единственный способ перевести знаменитый стих Евангелия от Иоанна "В начале было Слово" - это написать "В начале было Дао", употребив название, принятое в даосизме для жизненного принципа, управляющего миром.
  
  А как перевести "Я - Хлеб Жизни" для народов, которые не едят пшеничного хлеба и живут только рисом? Хлеб там подается только в ресторанах для европейцев, и потому для китайца буквально переведенное "Я хлеб жизни" звучит так же, как для русского "Я - гамбургер жизни". Пришлось переводить по смыслу, а не словарю: "Я - Рис Жизни".
  
  Еще одна показательная сложность: в 1 Кор. 3, 6 Павел так рассказывает о росте Церкви под совместным влиянием двух проповедников: "Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог". Для нас - понятно. Для засушливого Ближнего Востока - понятно. А для вьетнамцев? Рис и так растет в воде. Зачем его поливать? Пришлось изучать их способ ведения полевых работ и выделить в нем вторую после посадки необходимую земледельческую операцию: "Я насадил, Аполлос привязывал ростки к палочкам".
  
  Проблема не только в переводе на языки экзотических культур, но и в переводе на язык культуры нашей.
  
  Например, в Евангелии есть слова о том, что учение Христово будет проповедано его учениками "с кровлей крыш". Можно ли это понять как призыв проповедовать Евангелие по телевизору?
  
  В-третьих, не следует забывать правило герменевтики, которое предупреждает нас о том, что нельзя принимать к рассмотрению библейский текст в отрыве от его контекста.
  
  Например, поклонники уринотерапии любят заявлять, что они следуют библейскому совету "пей из своего колодца". Действительно, в Библии есть такие слова. Но произносит их языческий ассирийский царь Сеннахерим, уговаривая иудеев капитулировать перед ним и войти в состав его империи ("Примиритесь со мною и выйдете ко мне, и пусть каждый пьет воду из своего колодца... Да не обольщает вас Езекия, говоря: Господь спасет нас" (Ис. 36, 16 и 4 Цар 18,31). Вряд ли это обещание можно понимать как призыв к уринотерапии. Хорошо было бы обещание со стороны захватчика: "Подчинитесь мне, и вы будете жить столь хорошо, что будет пить собственную мочу!". Если же оккультные целители будут настаивать на том, что они верно истолковали этот библейский текст и что в нем речь идет именно об уринотерапии - то пусть дочитают этот сюжет до конца и увидят, чем кончилась для Сеннахерима проповедь "уринотерапии": "И вышел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И отступил Сеннахерим, и жил в Ниневии. И когда поклонялся он в доме Нисроха, бога своего, сыновья его убили его мечем" (Ис. 37, 36-37)...
  
  Пример насилия над Евангелием знаком каждому, кто хоть раз дискутировал с протестантами. Если наш собеседник настроен "экуменично", если он при всех своих претензиях к православию все же готов считать нас "тоже христианами", он и от нас ждет аналогичной ответной любезности. Чтобы православные побыстрее согласились признать протестантские собрания христианскими церквами, он напоминает: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мф. 18,20). И тут же дает свое толкование этим евангельским словам: "Мы же ведь тоже собираемся во имя Христа - значит, и Он несомненно посреди нас! И неважно - где именно собираются эти "двое или трое". Да, мы собираемся не в православном храме, но поскольку наши собрания ради Христа - Христос приходит и к нам". Получается, что эти слова Христа оправдывают любые церковные расколы и внутрихристианские размежевания...
  
  Что ж, давайте сопоставим так понятый смысл этого стиха с целокупным библейским контекстом. Приветствует ли Писание обособление от народа Божия, от Церкви? Христос призывает своих учеником к миру и единству или к анархизму? Ну, нет: как только нашлись такие люди, что попробовали и в самом деле создавать двухместные и трехместные церкви-купе, как они услышали гневное: "Разве разделился Христос?" (1 Кор. 1, 13). "Умоляю вас поступать достойно... стараясь сохранять единство духа в союзе мира" (Еф. 4,1-3).
  
  Да и сама беседа Христа, в которой звучат эти его слова, столь любимые всевозможными раскольниками, не позволяет принять их как оправдание раскола. Смотрим всю 18-ю главу. Это поучение о пастырстве. Не возноситесь над людьми, но умейте любить их и служить им. "Кто умалится как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном... Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих" (Мф. 18,4 и 10). Затем идет притча о заблудшей овце и добром пастыре. Но пастырство не может быть только всепрощающим и всемилующим. "Горе миру от соблазнов" (Мф. 18,7). Ту самую овцу, которую пастырь несет на своих же плечах - он должен уметь и защитить. "Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним... Если не послушает, возьми с собою еще одного или двух... Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь" (Мф. 18,15-17). Если же в вас будет пастырская мудрость и кротость, если вы будете не как тираны распоряжаться в стаде Христовом, но как дети, умаляясь и любя всех - то тогда и дастся вам самая великая и самая страшная власть. Только в детских руках она относительно безопасна. Почему? - Потому что дети умеют быстро прощать не помнят обид. Слезы легко просыхают на их лицах. И потому такого "духовного ребенка" можно поставить хранителем высшей власти: "Истинно говорю: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе" (Мф. 18,18).
  
  Как видим, вся глава посвящена вопросам церковной дисциплине, церковного пастырства и единства. И тут-то и звучит: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мф. 18,20). Главный призыв всей главы, становящийся очевидным, если дочитать ее до конца (притча о царе и должнике): умейте прощать, и только этим умением вы сможете сохранить единство друг с другом и с паствой. Лишь самая крайняя нужда может позволить вам порвать общение с согрешившим. Но, отвергая его, помните, что вы отвергаете его не только от себя, но и от Меня. Я, - как бы говорит Христос, буду с вами. Но если вы отторгнете человека от общения с вами, вы тем самым сделаете его чужим и для Меня. Он станет чужим для Вечной Жизни, он наследует погибель. Желаете ли вы ему этого? У него может быть скверный характер, он может быть пленен немалыми грехами, он может досаждать вам и быть неприятен вам. Но не смейте его по своей иницитативе отталкивать в геенну. Я даю вам страшную власть. Но не используйте ее для того, чтобы губить тех людей, ради которых Я взойду на Крест. Лишь крайнее упорство и открытое противостояние и противоречие вам, соблазняющее остальных людей, может быть мотивом к тому, чтобы отторгнуть его от общения[11]...
  
  Эти слова поощряют не раздробленность христиан, а их единство. Эти слова не означают, будто там, где любые двое или трое неофитов решились собраться во имя Христа, Он сразу заново создаст Свою Церковь[12]. Напротив - условием присутствия Христа является единомыслие христиан.
  
  Впрочем, зачем я здесь от себя пробую востановить смысл речения Христова? Вот изъяснение этого места св. Киприаном Карфагенским: "Многое представляется не многочисленности, но единомыслию молящихся. Господь заповедал сперва единодушие, указал на согласие и научил верно и решительно соглашаться между собою. Как же согласится с кем-либо тот, кто не согласен с телом самой Церкви и со всем братством? Как могут собираться во имя Христово двое или трое, о которых известно, что они отделяются от Христа и от Евангелия Его? Ведь не мы отошли от них, а они от нас. После того как через учреждение ими различных сборищ произошли у них ереси и расколы, они оставили главу и начало истины. А Господь говорит о Своей Церкви, говорит к находящимся в Церкви, что если они будут согласны, если, сообразно с Его напоминанием и наставлением, собравшись двое или трое, единодушно помолятся, то несмотря на то, что их только двое или трое, они смогут получить просимое от величия Божия. (Этими словами) создавший Церковь не отделяет людей от Церкви, но показывает, что Он охотнее бывает с двумя или тремя единодушно молящимися, нежели с большим числом разномыслящих, и что более может быть испрошено согласной молитвой немногих, нежели несогласным молением многих... Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником" (О церковном единстве, 12-13)[13].
  
  Бог-Троица, Который есть Любовь, отдает Себя не обособленному человеку, не раскольнику, но сообществу людей. Тот, Кто в Своем бытии таинственно превышает Единичность, просит и людей стремиться к такому же единству. Подобное познается подобным. Любовь не дает себя безлюбовности или ненависти. Прими человека, соединись с людьми - и тогда к вам придет Троичное Единство. Потому "Учитель мира и Наставник единства не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно, так, чтобы молящийся молился только за себя. В самом деле, мы не говорим "Отче мой, иже еси на небесех, хлеб мой даждь ми днесь!"" (О воскресной молитве, 8)[14].
  
  Итак, один библейский стих можно заставить служить обслугой своей страсти к расколу и обособлению. Но всю Библию превратить в средство для оправдания расколов нельзя. В целостном библейском констексте стих может иметь смысл совсем не похожий на тот, который кажется очевидным, если он цитируется отдельно. Не страшно заметить себя противоречащим одному, поверхностно понятому библейскому стиху. Но не стоит идти наперекор всему Писанию.
  
  Четвертый принцип герменевтики - найти, собрать вместе и сопоставить все библейские высказывания на интересующую тему. Например, при обсуждении вопроса о допустимости воинской службы для христианина недостаточно процитировать ветхозаветную заповедь "не убий". Нужно будет вспомнить и многочисленные войны, к которым прямо призывает Бог в Ветхом Завете. Нужно будет также вспомнить, что на грани Ветхого и Нового Заветов Иоанн Предтеча не призывает приходящих к нему воинов бросать оружие, но лишь увещевает их: "никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем" (Лк. 3,14). Нужно будет вспомнить и то, что апостолы носили оружие (Ин. 18,10).
  
  Пятый принцип герменевтики я бы сформулировал словами Карла Маркса: "Эволюция человека - ключ к анатомии обезьяны". В переводе с дарвинистского языка на богословский: Библию надо читать "по-еврейски", то есть - с конца. Библию нельзя читать с первой ее страницы, с первых ее книг. Не книга Бытия должна стать первым знакомством с Писанием, а Евангелие от Матфея (причем желательно советовать людям сразу начать читать ее со второй главы - пропустив ничего не говорящие начинающему читателю списки предков Христа). Сколько людей оказывались вне Церкви потому, что поддались привычному читательскому рефлексу и начали читать Библию с первой страницы. После нескольких пролистанных глав Библия в лучшем случае представлялась им сборником сказок и мифов, в худшем - чудовищным руководством по погромам и резням. Именно Евангелие - ключ к ветхозаветной истории. И поэтому лучше взять вершинный, самый ясный ее плод, и лишь затем приступать к изучению тех глубин, из которых он долго и трудно прорастал. Не зная итога исторического процесса - трудно понять его логику, трудно заметить даже его возникновение. Ну кто бы мог подумать, что самое важное событие в жизни Российской империи за 1893 г. - это собрание двух десятков разночинцев на окраине провинциального Минска? Даже если бы об этом собрании появилось сообщение в прессе - смог бы какой-нибудь читатель угадать в заметке о создании "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" тревожную тень, под которой пройдет кровавая судьба России в ХХ веке? Лишь зная, что произошло в Петрограде осенью 1917-го, можно оценить минскую вечеринку 1893-го... Так то, что произошло в Иерусалиме в евангельские времена делает понятным весь предшествующий ход библейской истории.
  
  Новый Завет - ключ к Ветхому Завету. Это означает, что прочтение ветхозаветных повествований должно быть подчинено поиску в них тех смыслов, которые вполне проросли в "последние времена" - во времена евангельские. Ветхий Завет не равен самому себе, он стремится излиться за свои пределы - в Завет Новый. Ветхий Завет не имеет ни смысла, ни оправдания в самом себе - лишь то, что придет ему на смену, придаст ему смысл и оправдает его. Он существовал ради того, чтобы однажды стать ненужным - в Евангелии.
  
  И потому христианин не может удовлетвориться просто цитатничеством из Писания, он обречен на мысль просто потому, что Библия - не Коран. В Коране суры (главы) расположены не по сюжету, не по времени их написания, не по хронологии описываемых в них событий, не по значимости. Они расположены просто по своему размеру - в сторону постепенного уменьшения объема. Такое расположение подчеркивает, что весь текст "изоморфно" сакрален: в нем нельзя выделить более важное, оттенив его менее важным. Все равно значимо.
  
  Но христианская Библия - это не Книга (βιβλοφ). Это - книги (βιβλια). Это сборник, состоящий из книг двух Заветов. И книги Ветхого Завета отнюдь не равноценны книгам Завета Нового. Педагог и учитель - не одно и то же.
  
  Сама двуприродность Библии настойчиво понуждает к работе ума и духа.
  
  Мы не можем принять Ветхий завет вполне и буквально - иначе мы стали бы иудеями. Мы не можем отвергнуть его вполне и всецело - иначе мы были бы гностиками. В итоге в отличие от гностиков, христиане приняли книги Ветхого Завета. Но в отличие от иудеев, дополнили их Евангелием.
  
  И это не просто механическое совмещение. Евангельский свет был брошен в ветхозаветную библейскую историю, которая стала предисторией. И как было совместить книги, в которых нередко говорится "иди и убей!" (см. Числ. 25,5 и 31,17), с книгой, в которой главный призыв - "иди и примирись!" (см. Мф. 5,24)?
  
  Без Ветхого Завета Евангелие непонятно. Непонятно оно становится прежде всего оттого, что в отрыве от предыдущей истории оно становится случайной импровизацией далекого Бога, который оставил сотворенное Им человечество после первой же случившейся неприятности. Люди остались в руках и на воспитании у бандитов. Но затем, когда дети позрослели и выросли, Бог вдруг вспомнил о них и пришел их навестить. Уместно ли этом случае молитвенное обращение к Нему - "Отец!"?
  
  Итак, христиане приняли Ветхий Завет, но "обезопасили" его новозаветным переосмыслением ветхозаветных текстов. Это означает, что необходимость воцерковления Ветхого Завета потребовала подвергнуть его напряженнейшей и изощреннейшей экзегетике. Но вот вопросы, который встал тут же и который не исчезает по сей день: что именно в Ветхом Завете сохраняет свою обязательность для сынов Завета Нового? Что есть такого среди предписаний Ветхого Завета, которые для христианина исполнять уже никак невозможно? Какие из мест Ветхого Завета благочестивое чувство может неосудительно использовать для собственного выражения, воспитания и подражания - так, что некий человек или община имеют право следовать этим установлениям, другие же имеют право проходить мимо них, но никто не может осуждать другого за соблюдение или несоблюдение этих норм благочестивой жизни ветхозаветного происхождения?
  
  Спор не затих до сих пор.
  
  Например, копты (египетские христиане) разуваются, идя к Причастию[15]. В этом они видят подражание Моисею, который подходил к Купине неопалимой, "иззув сапоги". Скорее всего, правда, эта традиция у коптов появилась под влиянием мусульманского окружения (мусульмане, - впрочем, также опираясь на этот библейский эпизод, вошедший и в кораническую традицию, - входят в свои мечети босыми). Мы же не подражаем Моисею столь буквально. При возникновении дискуссии на эту тему копты имеют полное право сослаться на Писание. Сочтем ли мы эту ссылку для себя убедительной и обязательной (в смысле - обязывающей и нас поступать таким же образом)?
  
  Аналогично и адвентисты настаивают на ветхозаветных ограничениях в еде, на исключительном праздновании субботы. Протестанты в целом ветхозаветный запрет на изображения переносят в наш мир, и при этом как будто не видят проблемы, заключающейся в том, насколько допустимо ветхозаветные запреты на изображения чужих богов считать относящимися и к изображениям Христа. И в православной же среде до сих пор идут споры о том, можно ли есть продукты, содержащие кровь животных[16].
  
  Необходимость выяснить отношение к Завету, ставшему Ветхим, понудила христианских мыслителей выработать сложное, пронизанное историзмом отношение к Библии. Было необходимо признать, что Божественные заповеди меняются в зависимости от духовного роста людей[17]. И оказалось, что именно реальная, исторически конкретная община людей (Церковь) была поставлена перед необходимостью провести своего рода "инвентаризацию" библиотеки Писания: что любовно и благодарно поцеловать - и все же оставить в прошлом или в аллегорических толкованиях, а что взять с собою и не расставаться с ним до скончания века.
  
  На подобные вопросы нельзя ответить только с помощью библейских цитат. Ведь вопрос в том, насколько вообще оправданно обращение именно к этому, ветхозаветному, источнику цитат. Поэтому сначала нужно провести различение: что именно в Ветхом Завете было педагогического, а что - онтологического? Без чего не смог бы израильский народ дожить до дней Иисуса Христа - а без чего вообще никакому человеку не приблизиться к Богу? Все в Писании - от Бога. Но что Бог прописал как лекарство именно для этого человека и его дома, а что для жителей совсем другого континента и другой эпохи? Что было лишь исторически необходимым и потому осталось на той древней странице истории и было перелистнуто вместе с нею, а что надисторично, потому что просто человечно. Ветхозаветная заповедь "чти отца твоего и матерь твою" может ли остаться лишь в прошлом? А предписание об убийстве неверной жены через побиение ее камнями?
  
  Легко отвечать на эти вопросы, если о них есть прямое упоминание в книгах Нового Завета. Чтить ли родителей? - Так Христос и на кресте заботится о Матери и молится к Отцу (Ин. 19,26-27 и Лк. 23,46). Убивать ли блудницу? - "Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень"[18].
  
  Но каким должно быть наше отношение к тем ветхозаветным предписаниям, которые прямо не подтверждаются, но и не отвергаются текстами Нового Завета?
  
  Вообще я бы посоветовал обращать особое внимание на то, приводит ли ваш собеседник в подтверждение своей позиции цитаты только из Ветхого Завета, или же он опирается прежде всего на Завет Новый. Например, адвентисты и "свидетели Иеговы", настаивая на том, что душа человека умирает со смертью тела, приводят соответствующие библейские цитаты. Но все они - родом из ветхозаветной, то есть до-евангельской эпохи. И здесь уместно спросить: а точно ли в посмертных судьбах человека ничего не изменилось с приходом Спасителя?[19] И почему эти проповедники смерти не обращают внимание на то, что видит тайнозритель Иоанн при снятии "пятой печати"? "Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые. И сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники и братья их, которые будут убиты, как и они, не войдут в их число" (Откр. 6, 9-11). Это никак не разговор душ воскресших людей после всеобщего воскресения мертвых (ибо после всеобщего Воскресения уже не будет гонений на христиан, а здесь говорится о мучениках, которые еще будут убиты). Это явно еще промежуток между двумя пришестиями Господа, то есть время нашей истории, "нашей эры". Мы видим, что души людей: а) живы; б) они осознают самих себя; в) они помнят, что с ними произошло на земле; г) они видят, что происходит и сейчас на земле - видят, что их палачи благоденствуют; д) это видение вызывает в них самую живую реакцию, не оставляет их равнодушными; е) у них есть право обращения к Богу, и, наконец, ж) Бог слышит их просьбы (хотя в данном случае и не исполняет - ибо в них все же было не вполне нравственно доброкачественное пожелание отмщения). И, значит, православная традиция обращения к усопших святым как к живым и могущим ходатайствовать о нас, оставшихся на земле, пред Небесным престолом, библейски оправданна[20].
  
  Если некий автор или проповедник в обоснование своей концепции приводит лишь цитаты из Ветхого Завета - это уже призыв к настороженности. Почему такая центрированность на "ветхом"? Нет текстов на эту тему в Новом Завете? А может - само молчание Евангелия об этом предмете гораздо важнее всех ветхозаветных слов о нем?
  
  Так, преп. Иосиф Волоцкий доказывает возможность и даже необходимость казнить еретиков ссылками на Ветхий Завет (Просветитель, 13). Но в Евангелии-то нет призыва казнить своих оппонентов! В Новом Завете есть описания духовной брани - когда по молитвам апостолов Господь, Владыка жизни и смерти, защищал рождающуюся Церковь и прикасался смертью к ее врагам. Но ведь апостолы никого не сжигали и не убивали мечом... Преп. Иосиф не замечает этой разницы, смешивает воедино физические убийства древнего Израиля и духовную брань апостолов, выводя отсюда допустимость инквизиции. Заволжские старцы вполне справедливо отвечают на примеры строгости, приведенные Иосифом из ветхозаветной истории: "Аще ж ветхий закон тогда бысть, нам же в новей благодати яви владыко христолюбивый союз, еже не осудити брат брата: не судите и не осуждени будете... Аще ты повелеваешь, о Иосифе, брату брата согрешивша убити, то скорее суботство будет и вся ветхаго закона, их же Бог ненавидит"[21]. Примеры же апостольских молитв, избавлявших церковь от еретиков, приведенные Иосифом, понуждают старцев вполне метко заметить: что ж, вот ты сам и помолись так! А зачем же звать палача?[22] Если мы будем ссылаться на Ветхий Завет для оправдания инквизиции - то давайте уж сразу дадим каждому священнику по медведице. Чтобы она убивала всех еретиков, что встретятся на его пути - как это было с Елисеем...
  
  Помимо работы с цитатами есть еще и ощущение духа Евангелия. И его точнее передал все же Владимир Соловьев: "Из двух религиозных обществ которое более соответствует духу Христову и евангельским заповедям: гонящее или гонимое? Если такая постановка вопроса ошибочна, то лишь наполовину, а соблазн его остается во всей силе. Ибо хотя не все гонимые страдают за правду, но все гонители несомненно заставляют страдать высшую правду в самих себе. Нельзя же православному христианину отрицать того факта, что Христос в Евангелии неоднократно говорил Своим ученикам "вас будут гнать за имя Мое", но ни разу не сказал: "вы будете гнать других во имя Мое""[23]. Если кому-то Соловьев кажется еретиком - эту же мысль можно подтвердить словами Хомякова: "Бог не требует ни крови, ни гонений за веру: мечом не доказывают истины. Бог слова покоряет словом"[24]. Впрочем, и библейскую цитату здесь привести можно: "Все, взявшие меч, мечом погибнут" (Мф 26,52). В этой фразе Христа нет исключения. Не сказано: "Все, кроме преп. Иосифа Волоцкого и последующих ему православных инквизиторов...". И потому нет у нас нравственного права возмущаться чекистскими гонениями. Они лишь выхватили меч из наших рук. И пока руки православных богословов, публицистов и даже монахов (из "Жизни Вечной" и "Земщины") будут тянуться к мечу - будут оправданны и удары по этим рукам, и новые гонения на нас...
  
  Итак, тем, кому кажется, что христианин может обойтись без усилия мысли, просто перебором цитат из Писания, стоит помнить, что от обязанности думать они никак не смогут быть освобождены хотя бы в силу того обстоятельства, что само наше Писание синтетично, разнородно и разноценно.
  
  Еще один вид неизбежных интерпретаций - это выбор акцентов: что чаще цитируют, что реже. У каждого проповедника есть любимые цитаты. В Библии нет подчеркиваний, нет ясных обозначений: "этот стих важнее предшествующих". Поэтому выбор того или иного места в качестве более важного, постоянно напоминаемого, есть все та же работа интерпретации.
  
  Даже если проповедник будет говорить исключительно библейскими цитатами - то все равно это будет проповедь, порожденная его произвольным толкованием. Ведь от человека зависит - какое библейское высказывание он выбрал в своей сегодняшней ситуации, с каким другим библейским местом его сопряг.
  
  Льюисовский Баламут, рекомендуя, как удержать человека от действительного воцерковления, советует направить его на приход к некоему священнику, чей метод служения он находит восхитительным: "Чтобы избавить мирян от трудностей, он многое вычеркнул и теперь, сам того не замечая, все крутится и крутится по малому кругу своих любимых пятнадцати песнопений и двадцати чтений, а мы можем не бояться, что какая-нибудь истина, доселе незаметная ему и его приходу, дойдет до них через Писание. Но, возможно, твой пациент недостаточно глуп для этой церкви или пока еще недостаточно глуп"[25].
  
  Искусство переиначивания смысла текста через тенденциозный подбор и расположение цитат из него известно давно. В эпоху поздней античности появился даже особый жанр "гомероцентонов": желающие выдергивали из поэм Гомера отдельные строки и с их помощью составляли вполне негомеровские сюжеты. Из Вергилия некий Осидий Гета смастерил собственную трагедию "Медея". Соорудить внешне эффектный самодел из Библии тоже не составляет труда. Уже св. Ириней сравнивает еретиков с создателями гомероцентонов или с людьми, которые составляют образ собаки или лисы из кусочков мозаики, которая представляет царя (Против ересей, 1-9-4 и 1-8-1).
  
  Так что подбор цитат (и, соответственно, круг неизбежных умолчаний о каких-то библейских текстах, которые проповедник счел не относящимися к интересующей его теме) есть тоже интерпретация. Интерпретационен и ответ на вопрос - для разрешения каких именно конкретных жизненных и церковных ситуаций надо вспоминать то или иное место Писания? Должен ли я вспоминать слова Христа "Будьте как птицы небесные", принимаясь за обед? Птицы небесные, как известно, не пользуются ножом и вилкой. Должен ли христианин клевать свой обед? Или же мне надо найти духовный, символический смысл этих слов?
  
  Это и есть основной вопрос библейского богословия: к какой именно жизненной, конкретной, современной ситуации надо прилагать тот или иной текст Библии, в каком именно библейском месте человек узнает самого себя, какие именно библейские слова он считает за вызов, обращенный лично к нему сегодняшнему.
  
  И ничего в Писании не сказано на самую важную для меня тему - что должен делать я, Иван Иванович Иванов, сегодня, в один из вторников две тысячи нашего года.
  
  Признаюсь, что есть в Евангелии заповедь, которую я нарушаю постоянно. Пожалуй, даже регулярно. Это заповедь "не судите". Причем у меня сезонные обострения: в январе и в июне. Как только время сессии в МГУ - так сразу я не могу удержаться. Студенты пробуют меня вразумить, остановить. И когда я ставлю кому-нибудь двойку, то они обличают меня: "отец Андрей, не по христиански это. Сказано ведь "не судите, прощайте". Ну хотя бы четверочку поставьте!"[26]. Знаю, знаю я этот текст. Но знаю, что в Новом Завете сказано и иное: "начальник <...> не напрасно носит меч" (Рим. 13, 4). Мой меч - это право росписи в зачетках студентов.
  
  Аналогичные вопросы стоят перед любым руководителем и судьей. Чем должен руководствоваться судья-христианин в своей работе? Должен ли он помнить благословение ап. Павла о мече "начальник" или же именно в своей рабочей сфере он должен буквально руководствоваться призывом Христа прощать до седмижды семидесяти раз (Мф. 18, 22), и потому приговор выносить только суперрецидивистам, а тем, кто убил или изнасиловал только в первый или в сотый раз всего лишь выдавать приглашения на воскресные собрания?
  
  Лично про нас в Писании ничего не сказано. И все же оно написано и для нас тоже. При встрече с властительной ложью - должен ли я молчать, как Христос перед Пилатом? Или я должен и тут свидетельствовать о Христе и Его правде - как Павел перед римским проконсулом (Деян. 13,6-12)?
  
  От выбора человека, от тонкости его духовного зрения зависит, от духовного вкуса и опыта - на какой именно странице Библии он узнает себя (тем самым "понимая", то есть наделяя ее своим лично-пережитым смыслом).
  
  Прочтение Библии зависит от самопонимания человека - и обратно: поведение человека может меняться от его прочтения Библии. Эти взаимозависимости (и их социальные последствия) хорошо видны из истории Америки.
  
  Протестанты ощущали себя в Америке "новым Израилем". Протестантский рефлекс: любую ситуацию своей жизни подведи под ту библейскую коллизию, которая кажется тебе аналогичной, подходящей именно для данного случая. А Библия рассказывает о вхождении Израиля в обетованную землю. Вот и мы сейчас на пороге новой земли... И все так похоже, все так сходится. Языческий Египет - это опаганившаяся католическая Европа. Фараон - это папа. Моисей - это Лютер. Новый Израиль - это протестанты. Как евреи были утесняемы в Египте, так и мы испытали на себе ненависть католической Европы. Плавание через Атлантику - новый Исход. Америка же, конечно, и есть новая земля обетованная.
  
  Протестанты увидели в Америке новую Палестину, новый Ханаан. Древний Ханаан был заселен язычниками. Америка также полна индейцев-язычников. Итак, исторические летописи Ветхого Завета пророчески возвестили судьбу нас, протестантов. А, значит, все повеления, которые Бог тогда дал евреям, относятся и к нам. Какова была участь филистимлян, хананеев и иных поклонников Ваала, отказавшихся передать свою землю во владение пришельцам? Что Бог повелел Моисею и Иисусу Навину сделать с теми язычниками, на чью землю Он привел Израиль? "В то же время возвратившись Иисус взял Асор и царя его убил мечом <...> и побили все дышащее, что было в нем, мечом <...> предав заклятию: не осталось ни одной души; а Асор сожег он огнем. И все города царей сих и всех царей их взял Иисус и побил мечом, предав их заклятию, как повелел Моисей, раб Господень <...> А всю добычу городов сих и весь скот разграбили сыны Израилевы себе; людей же всех перебили мечом, так что истребили всех их: не оставили из них ни одной души. Как повелел Господь Моисею, рабу Своему, так Моисей заповедал Иисусу, а Иисус так и сделал <...> Таким образом Иисус взял всю эту нагорную землю <...> и равнину и гору Израилеву" (Нав. 11, 10-16).
  
  Протестантский лозунг "только Писание" привел к такому принятию Библии, при котором Ветхий Завет не преображался в Новом, а механически соединялся с ним. Соответственно, война с индейцами получила у американских протестантов религиозную санкцию. Так протестантский буквализм в обращении с Библией дал религиозное основание геноциду коренного населения Америки[27]. И где же гарантия, что протестанты, теперь из Америки переезжающие в Россию, будут тактично относиться к туземно-православной культуре? При неверном понимании даже Библия может стать опасной и для самого человека, и для окружающих...
  
  Возможность такого рода ошибки заложена в том, что человек и Библия не единосущны. Каждый из нас понимает Писание в меру своей испорченности или конгениальности ему.
  
  Вопрос интерпретации Библии есть и вопрос о понимании человеком своей собственной жизни. Каким видит себя человек - таким он видит свое отражение в Писании. Например, человек пережил некий опыт видения духовного света. Он стремится проинтерпретировать свой опыт через призму Библии. А в ней говорится о двух совершенно противоположных источниках духовного света: есть свет Преображения, свет Фаворский - а есть свет прельщения, понимаемый как свечение сатаны, принявшего вид ангела света (2 Кор. 11, 14). Так какой из этих двух феноменов вторгся в мою жизнь?
  
  Очень хочется узнать себя именно в самых высоких и чудесных библейских событиях. Что может быть поразительнее, чем данный апостолам дар Пятидесятницы? И что же удивляться, что множество секточек объявили себя соучастниками Пятидесятницы и владельцами ее дара. Но действительно ли их исступленное бормотание есть тот самый дар, что был дан апостолам? Не ближе ли это к исступлениям языческих лжепророков? О харизматических неопятидесятнических движениях приходится сказать, что это пугающее совмещение христианской теории ("евангелизма") с совершенно оккультной практикой. В конце концов апостолам дар говорения на иных языках был дан для проповеди. Это был дар понимания от сердца к сердцу, возможность говорить на языке любого человека без посредства переводчика. Но пятидесятнические и харизматические лидеры, приезжающие в Россию из-за рубежа, почему-то произносят свои проповеди и молитвы не по-русски. Ангелам они что-то проповедуют на "ангельских языках", а вот к русским людям могут обращаться лишь через переводчика... А значит, и "дар" их - не апостольский, а всего лишь спиритический. Однажды мне в ответ заметили, что вот, мол, точно установлено, что лидер местного неопятидесятнического прихода однажды в приступе глоссолалии несколько фраз произнес точно на китайском языке. Если бы он произнес эти слова в Шанхае - это было бы чудом. А произнесение их в русском городке остается всего лишь причудливым фокусом (ибо кому же здесь проповедовать Евангелие на китайском?). Хороши были бы апостолы, если бы в Эфиопии они стали проповедовать на русском, а на берегах Днепра на китайском!
  
  А ведь есть пророчества - и так хочется найти им понятное толкование, применить их к своей жизни, к своим современникам (а главное - к врагам). Как, например, это сделал в 1979 г. американский телепроповедник Джерри Фалуэлл: "В 38 и 39 главах книги пророка Иезекииля мы читаем, что эта страна (которая восстанет против Христа и нападет на Израиль с севера) называется Рош. Иезекииль упоминает два города Роша, называя их Мешех и Тубал. Эти имена поразительно похожи на Москву и Тобольск - эти два города сегодня являются крупнейшими в России"[28]. Тобольск, правда, не является даже областным центром, но ради азартной интерпретации, столь хорошо поддерживающей "крестовый поход" Рейгана, такой деталью можно и пожертвовать.
  
  Это не новая уловка: во время Северной войны лютеранские капелланы Шведской армии уверяли своих солдат, что война с Россией носит священный характер: ведь главным врагом Израиля была Ассирия - Ассур. А если прочитать это имя наоборот, то получается - Русса, то есть Россия...[29]
  
  Какое библейское пророчество сбывается сейчас? "Кричат мне с Сеира: сторож! cколько ночи?" (Ис. 21, 11). Что близится в нашу эпоху: рассвет ("Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь" (Ис. 21, 12) или ночная тьма ("уже позднее, чем кажется")?
  
  В Библии есть пророчества угрожающие и обнадеживающие. И каждая эпоха ищет себя в библейском зеркале, каждая эпоха всматривается в Библию с неизменным вопросом: что здесь сказано про меня? И поведение человека и общины весьма сильно будет зависеть от того, считают ли они, что приближается ночное время "последней битвы", или же убеждены, что вокруг эпохи "невиданного прогресса" уже заблистали зарницы "цивилизации любви и мира". Есть библейские тексты, которые как будто обещают благоденствие на земле как итог исторического мирового процесса. А есть такие тексты, которые предупреждают, что Царство Божие не от мира сего, что Дух этого Царства есть именно тот Дух, что не от мира исходит, и мир Его принять не может, и что любовь в наш мир может войти лишь распятой...
  
  Но как есть в Библии страницы, в которых каждому хочется узнать себя, так есть в ней и такие страницы, которые христиане очень редко и очень неохотно соглашаются приложить к себе лично и к своей общине. Это - горькие слова Спасителя о фарисеях: "И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю в отношении к нам, нынешним лицемерам <...> Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые, и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них (Лк. 11, 46)? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми (Мф. 6, 5)? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах <...> а тех, которые не слишком рьяно отдают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное перед людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать войти им? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас (Мф. 23, 15)? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие (Мф. 23, 24)? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания (Мф. 23, 25)? <...> Не строим ли мы надгробий над могилами мучеников и не украшаем ли раки Апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?"[30].
  
  Определение случаев и лиц, к которым относится данный библейский стих, есть традиционный предмет для межхристианских споров. Какие повеления Христа относятся ко всем христианам, а какие только к апостолам? "Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе" (Мф. 18, 18), - это касается только апостолов и епископов, или же относится к любому хриcтианину? Идет ли речь о том, что все постановления апостолов и их преемников будут подтверждаться Небом, или же о том, что от того, что соберет человек в своей душе и что он из нее изринет за дни своей земной жизни, зависит образ его вечности?[31].
  
  А вот как "находчиво" отвечает один протестантский богослов на вопрос - может ли женщина быть пастором, старейшиной или епископом Церкви: "Давайте рассмотрим те качества, которыми должны обладать пастор или епископ, и посмотрим, обладает ли требуемыми качествами женщина. Епископ да будет одной жены муж (1 Тим. 3, 2). Есть ли такое качество у женщины? Может ли женщина быть мужем своей жены?"[32].
  
  Инквизиторы же (во всех конфессиях) полагали, что их профессиональная деятельность оправдана словами Христа о грешнике, которому лучше бы повесить мельничный жернов на шею и утопить во глубине морской (см. Мф. 18, 6). Имел ли Христос в виду, что именно Торквемада должен вешать этот жернов? Есть ли слова Христа призыв к действию или всего лишь предостережение? Точно ли именно для оправдания полицейского зуда Христос сказал эти слова? Вообще - когда мне хочется призвать все кары (и небесные, и земные) на голову еретика - должен ли я вспоминать этот стих Евангелия или другой, в котором Христос очень жестко предупреждает учеников, чтобы они не смели вырывать плевелы (Мф. 13, 29)?
  
  Бывают конфессионально-преувеличенные расширения смысла некоторых библейских стихов. Например, протестанты укоряют православных за то, что в нашей церковной жизни есть практики, обряды и вероучительные формулы, буквально не предписываемые Библией. Чтобы оправдать свое убеждение в том, что человечество не в силах ничем и никак обогатить свой опыт после дарования ему Библии, что ничего иного, нового (раскрывающего Библию в многообразии человеческой жизни и истории) быть уже не может, они приводят заключительный стих книги Откровения: "И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей" (Откр. 22, 18-19). Это печать, которой ап. Иоанн запечатывает свою книгу. На каком основании надо считать, что эта печать относится ко всей Библии? Иоанн предостерегает от искушения дополнять данное ему Откровение иными видениями, снами и голосами. Это вполне понятная предосторожность. Иоанн несколько раз повторяет: "книга сия". Библия же - это не книга, а "книги" (βιβλια - множественное число от греческого βιβλος - книга). "Книга пророчеств" - это книга Откровения, а не Библия в целом (включающая в себя, например, такие послания Павла, которые являются чисто пастырскими, но никак не пророческими: к Филимону, например).
  
  Когда Иоанн писал эти слова, то никакого Нового Завета (в смысле сборника апостольских книг) просто не существовало. Впервые разрозненные книги собрал и издал воедино лишь Маркион в середине II столетия. Более того - вплоть до пятого века именно книга Откровения в Восточных Церквах не включалась в сборники новозаветных текстов (прежде всего на основании евангельских слов: "Закон и пророки до Иоанна" (Крестителя) - Лк. 16, 16). "Книга пророчеств", написанная после дней Иоанна Крестителя, казалась нарушающей эти слова Спасителя. Так что тот факт, что книга Откровения завершает собою Библию, объясняется не тем, что она есть нечто, что важнее всего сказать напоследок, а всего лишь тем, что эта книга вошла в состав Библии позднее остальных. В результате и сложилась та иллюзия, которой оказались подвержены протестанты: слова, заключающие книгу Откровения, они восприняли как слова, завершающие всю Библию и имеющие отношение опять же к ней ко всей. Православная же традиция до сих пор хранит в себе неоднозначное отношение к этой книге. Признавая ее Боговдохновенность, Церковь тем не менее не считает знание ее безусловно необходимым каждому христианину для дела спасения: книга Откровения - единственная новозаветная книга, которая в нашей литургической практике не читается в храме. Книга многозначных пророчеств естественно, как показала история, становится излюбленным предметом для сектантских спекуляций и фантазий[33]. В православии же есть надежда на то, что в преддверии событий, описываемых Апокалипсисом, Господь даст Церкви толкователя, который предупредит: вот теперь - время Апокалипсиса, приидите и увидьте, раскройте книгу и готовьтесь (одно из преданий, бытующих в православии, но не закрепленных на вероучительном уровне, говорит, что ап. Иоанн не умер (ср. Ин. 21, 22-23), но был живым восхищен на небо и в конце времен вернется к нам вместе с Илией и Енохом, чтобы вместе противостать антихристу).
  
  Протестантское толкование заключительного стиха Откровения не учитывает и того обстоятельства, что апостол Иоанн сам нарушил свое же повеление. "Откровение было не задолго до нашего времени, но почти в наш век, под конец царствования Домициана", - пишет в конце второго столетия св. Ириней Лионский (Против ересей. 5, 30, 3). Домициан скончался в 95 году. Следовательно, Откровение написано до 95 года[34] (многие современные библеисты склонны относить Апокалипсис к 50-м годам I века, считая его вообще первой книгой новозаветного канона). Что же касается Евангелия от Иоанна, то оно единодушно датируется последними годами первого - началом второго столетия. Таким образом, Откровение не стало последней книгой апостола Иоанна. Впрочем, апостол нарушил не свое обещание, а всего лишь баптистское понимание своей мысли.
  
  Кроме того, православные ничего не собираются добавлять в книгу апостола Иоанна (или во всю Библию), так же как не собираются что-либо устранять из нее. Протестантское толкование иоаннова стиха есть на самом деле не только запрет на написание иных книг. Это вообще запрет на всякое религиозное творчество. И лишь логично, что сами же протестанты его нарушают. Ведь они не ограничиваются просто переизданиями Библии, но и сами пишут книжки, в которых рекомендуют правила поведения и формулы веры, отсутствующие в Библии. Пишут же они брошюры с рекомендациями о половом воспитании подростков, о том, как успешнее вести свой бизнес, о том, как организовать театрализованные миссионерские шоу и о том, в чем неправо православие. Ни о чем таком в Библии прочитать нельзя.
  
  В конце концов протестанты верят в Троицу и употребляют этот термин. А в Библии его нет. Он введен во втором веке св. Феофилом Антиохийским. Он точно резюмирует библейское откровение о Боге, но в Библии все же отсутствует[35].
  
  ... На келью одного старца напали бандиты, ограбили и убежали. А старую рясу оставили. Старец заметил ее, схватил и заковылял вдогонку за разбойниками с криком: братья, вы у меня еще вот это забыли, возьмите.
  
  Этот рассказ мне кажется хорошей иллюстрацией к православно-протестантским отношениям. Молятся ли протестанты Христу? Да. Но где в Писании есть совет Христа о том, что надо молиться Ему? Не "просите во имя Мое", а вот прямо - "просите Меня, молитесь Мне!"? Даже Ориген - непревзойденный знаток Писания - и то не мог найти таких прямых заветов (и из этого сделал вывод, что Христу все-таки молиться нельзя; тот же вывод делают современные иеговисты). Нигде в Новом Завете мы не видим, чтобы апостолы молились Христу, не видя Его. Они обращаются ко Христу живому и явившемуся им по воскресении. Стефан молится Христу, которого видит в минуту своей смерти на горнем Престоле. Но сели Христос невидим, то нет ясности - к кому именно обращаются апостолы с мольбой "Господи": к Отцу или к Сыну.
  
  И все же христиане с древнейших времен обращали свои молитвы ко Христу. А как называется такая норма благочестия, которой нет в Писании, но которая все же есть в жизни Церкви? - Предание. И раз баптисты молятся Христу, значит, они исполняют церковное предание. И хорошо делают. Я же обращаюсь к ним словами того старца: "Братья, вы у нас взяли одно церковное предание - о молитве Христу. Так возьмите и все остальное, пожалуйста. Возьмите у нас практику молитв ко святым и к Божией Матери... И станете православными".
  
  Так что есть у протестантов предания. Часть из них взяты от нас. Часть - самопальны. Таковы любимое протестантское словечко "Божий план спасения" или призыв "Прими Христа как своего личного Спасителя!". В Библии таких слов все же нет...
  
  Кроме того, протестантское понимание сталкивает в непримиримом противоречии последние фразы двух иоанновых творений: Апокалипсиса и Евангелия. Одно говорит: "Не добавляй ни слова!". Другое же утверждает, что "Самому миру не вместить бы написанных книг" (Ин. 21, 25). Тайна Христа, тайна Его воскресения и жизни в человеческих сердцах такова, что никакими словами не может быть исчерпана.
  
  Итак, протестантам следовало бы с меньшим энтузиазмом зачитывать православным иоаннов стих, якобы запрещающий написание и изучение святоотеческих книг.
  
  Примером неуместно-расширительного толкования библейского текста служит и адвентистское понимание 16-й главы книги Откровения. Адвентизм, верно уловив интонацию ветхозаветного пессимизма, не допускавшего бессмертия (тем более - радостного бессмертия) души, не заметил, что в Новом Завете появились совсем иные воззрения на сей предмет. Поскольку же для христианина вроде бы неудобно обосновывать свои воззрения исключительно ссылками на ветхозаветные тексты, адвентисты ищут и в Новом Завете указания на одновременную смерть души и тела. И получается, например, так: "Слово псюхэ используется применительно к жизни животных, а также человека (Откр. 16, 3) <...> Псюхэ не бессмертна, она подвержена смерти (Откр 16, 3)"[36]. Но Откр 16, 3 говорит: "Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море". Гибель рыб разве может быть доказательством смертности человеческой души? Перед нами пример явного толковательского насилия над библейским текстом...
  
  Кроме того, у каждого христианина и у каждой деноминации есть своя "конфессиональная слепота": они просто не замечают в Писании тех или иных текстов. Знают их, читают - но не придают значения. Например, для католика нет в Евангелии более дорогого стиха, чем слова Христа, сказанные Петру: "Ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою". Католики под "Петром" - камнем понимают здесь каждого очередного римского папу. Православные вслед за Оригеном говорят, что речь идет не о личности Петра, но о вере Петра. Вера в Иисуса как в Христа, как в Сына Божия есть та скала, на которой строится жизнь христианина, новое сообщество людей, новая Церковь. И поэтому энтузиазм католиков по поводу этого стиха православные не разделяют. У адвентистов любимый стих - заповедь о соблюдении Субботы. И новозаветные повествования об апостольских собраниях "в первый же день недели" (Деян. 20, 7), "по прошествии Субботы" они не замечают. Сколько ни показывают православные протестантам ветхозаветные повеления о создании изображений херувимов - наши оппоненты все равно не видят никаких иных библейских свидетельств об изображениях, кроме как "не делай никакого изображения".
  
  Если же некий человек настаивает, что он и его община живут точно по Библии (в отличие о православных, самовольно модернизировавших библейское учение), то к нему можно обратиться словами Тараса Бульбы: "Поворотись-ка, сынку!". Дай взглянуть на твой пояс. Если ты точно исполняешь все повеленное в Библии - то с тобой всегда должна быть лопатка: "кроме оружия твоего должна быть у тебя лопатка; и когда будешь садиться вне стана, выкопай ею яму и опять зарой ею испражнение твое" (Втор. 23, 13). Санитарная норма, понятная и необходимая в мире, где нет службы канализации. Мечи ("оружие твое") апостолы носили с собой. Так что вполне возможно, что они носили и лопатки. Почему же их не носят протестанты? В ответ слышу: да это же заповедь из Ветхого Завета, а мы живем по Евангелию! Но тут уж я проявляю чисто протестантскую "упертость" и требую предъявить мне такой новозаветный текст, в котором была бы прямо отменена эта норма ветхозаветного закона. Ну, есть ли где-то в Новом Завете текст, гласящий: "Вы слышали, что сказано древним: носите с собой лопатки. А ныне говорю вам: пользуйтесь памперсами "с крылышками""? Нет такого текста? Тогда почему же вы своим человеческим разумением отменили библейское установление?.. Потом, я, впрочем, становлюсь мягче. И предлагаю "мировую": что ж, я не буду обвинять вас в неисполнении ветхозаветной заповеди о лопатках - но и вы не обвиняйте православие за то, что мы не обращаем внимание на ветхозаветные же предписания воздерживаться от любых изображений.
  
  Итак, разные люди берутся за толкование Евангелия. Люди разные и "христианства" получаются у них разные. Белинский из Евангелия вычитал лишь то, что "Христос первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения... Смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века" (то есть - философией французских просветителей; оттого далее Белинский полагает, что атеист "Вольтер больше сын Христа, нежели все Ваши попы")[37].
  
  И как же можно настаивать на самоочевидности Писания, как можно заявлять, что "нам не нужно богословие, так как у нас есть Писание" - если само Писание кричит о том, что оно требует усилия мысли для своего разумения. Юноши из недавно возникших протестантских кружков заявляют, что им в Библии все понятно, тогда как даже ап. Петр признавал, что в посланиях апостола Павла "есть нечто неудобовразумительное" (2 Петр. 3, 16). Между, прочим на долю посланий Павла приходится две трети Нового Завета...
  
  "Неудобовразумительность" павловых посланий была очевидна не только апостолу Петру. Во втором веке св. Ириней Лионский поясняет, что ап. Павел часто "употребляет перестановку слов... Апостол часто, по быстроте речи и стремительности находящегося в нем духа делает перемещения в словах" (Против ересей. 3,7,1-2). Здесь очень интересное наблюдение - Ириней говорит о "быстроте речи", а не о "быстроте письма" Апостола. Действительно, апостол Павел, похоже, не столько писал, сколько диктовал свои послания. Вспомним: "Приветствие моею рукою, Павловою" (Кол. 4,18). "Приветствие моею рукою, Павловою, что служит знаком во всяком послании" (2 Фес. 3, 17). Из этих цитат следует, что послание писал кто-то другой под диктовку Павла. Павел собственноручно дописывал лишь последнее предложение, показывая тем самым, что он одобряет все, что содержится в послании. Ум апостола переполнен мыслями, он не успевает их все выразить, переходит с одного предмета на другой. затем вновь возвращается к первому. В некоторых посланиях он несколько раз прощается с читателями, но вдруг чувствует необходимость продолжить свою речь... Лишь одно послание - "Послание к евреям" - написано им по заранее составленному плану и носит отчетливый отпечаток продуманной литературной деятельности (отчего нередко и оспаривается его принадлежность Павлу). Об этой внутренней переполненности Апостола (затрудняющей понимание его текстов) позднее св. Иоанн Златоуст сказал так: "Довольно неясно он изложил свои мысли оттого, что хотел высказать все вдруг" (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Ефесянам. 11,3)[38].
  
  Но, может, в Евангелиях протестантам "всё понятно"? Ну, пусть для начала объяснят, почему евангелист Матфей пророчество Захарии о тридцати сребренниках (Зах. 11, 12-13) приписывает Иеремии (см. Мф. 27, 9)[39].
  
  А вот два совсем уж головокружительных вопроса.
  
  Первый: В книге Царств говорится: "Гнев Господень опять возгорелся на израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду" (2 Цар. 24, 1). А в книге Паралипоменон это же событие приписывается сатане: "И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян" (1 Пар. 21, 1). Так Бог или сатана внушил Давиду провести перепись? Для иудеев-талмудистов здесь нет проблемы - с их точки зрения действие сатаны и действия Бога - это одно и тоже[40]. Но для христианина это было бы слишком легким (и слишком кощунственным) решением...
  
  И второй вопрос:
  
  Эсхатологические размышления апостола Павла говорят: "Молим вас не спешить смущаться от послания, как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов. Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь" (2 Фесс. 2, 1-6). Кто "удерживает" и - кого? "Тайна беззакония" уже в действии. Но это ее действие состоит в том, что она удерживает нечто благое, не давая ему проявиться в нашем мире? Или, напротив, в нашем мире есть нечто благое, что мешает ему окончательно скатиться в те глубины, где и будет уже неприкровенно, но вполне безгранично царствовать "тайна беззакония"?
  
  В более частном виде эта же проблема стоит в связи с переводом Ин. 1,5: "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его". Дело в том, что в греческом тексте использован глагол κατελαμβανω, имеющий два смысла: "схватывать", "побеждать", и - "постигать". Та же двузначность характерна и для латинского глагола comprehendо, использованного в латинском переводе этого евангельского места. Так говорит этот стих о том, что свет не был удержан тьмой, или о том, что свет хоть и пришел - но не был постигнут, не был принят и познан? Утверждает этот стих непобедимость света, или непроницаемость тьмы? Был "свет человеков" (Ин.1,4) - но человеки его распяли. Свет "пришел к своим, и свои Его не приняли" (Ин. 1,11)... Если Ин. 1,5 поставить в этот контекст, то этот стих приобретет скорее трагический оттенок. В то же время несомненно, что пролог Евангелия от Иоанна носит торжественный, ликующий характер (не случайно литургически он читается в самую радостную ночь года - на Пасху): "Мы видели славу Его" (Ин. 1,14)! То или иное прочтение этого текста зависить от меры оптимизма читающего.
  
  Подобным образом, оказывается, обстоит дело и с тем "удерживающим", котором говорится в Послании к Фессалоникийцам. Для большинства Отцов тот, кто не может придти, пока есть "удерживающий" - это антихрист. Не дают ему ввергнуть наш мир в пучину полного беззакония или Римская государственность (пусть даже языческая), или православная монархия, или сила Христова и благодать, подаваемая Церкви[41]...
  
  Но преп. Ефрем Сирин "под именем того, о ком апостол говорит, что он откроется в свое время, разумеет Иисуса Христа, тогда как все вообще богословы, за исключением очень немногих, находят здесь указание на антихриста"[42]. Под "беззаконием" преп. Ефрем, кажется, понимает не только сатанинскую свободу во грехе, но и христианскую свободу от иудейского закона. И пока христианская свобода от ветхого закона не распространилась повсюду, пока остаются еще на земле иудейские обряды - не может придти Христос второй раз: "Как бы поспешал Господь наш пришествием Своим на суд всех народов, если доселе не благовествовано народам. И первый культ еще не кончился... Если Евангелие не пришло, поелику ветхое служение держится доселе, то каким образом откроется Он для воздаяния тем, кои не послушались слова евангельского, потому что доселе Он не был им благовествован? Итак, пока не упразднится древнее богослужение, которое теперь удерживает, чрез уготованное уже разрушение Иерусалима, и пока не удержится апостольство, которое теперь проповедует и после него не распространится учение - дотоле не придет день Господень, о ком те лживые соблазнители проповедуют вам, что он уже настает теперь"[43]. И лишь тогда явится беззаконник в темном смысле (хотя формально и он будет строго православным)[44].
  
  Как видим, и здесь понимание библейского текста может быть разительно противоположным. Впрочем, будем помнить совет Оригена: противоречия в библейских рассказах и абсурдности нужны для того, чтобы мы не ограничивались плотским прочтением, а искали духовное, аллегорическое. Если бы при чтении Писания не возникало недоумений - "то мы едва ли подумали, что в Писании может быть какой-нибудь другой смысл, кроме ближайшего. Поэтому Слово Божие позаботилось внести в закон и историю некоторые как бы соблазны и несообразности; без этого же мы, не отступая от буквы, остались бы не наученными ничему божественному" (Ориген. О началах 4, 15). Или - скажем словами апостола Павла: "Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (1 Кор 11,19).
  
  А иногда Библия утверждает вещи как будто просто противоречивые. И какой же из разноречащих тезисов тогда надо выбрать? Апостол Иаков пишет - "Не делами ли оправдался Авраам <...> возложив на жертвенник Исаака, сына своего" (Иак. 2, 21). А ап. Павел утверждает противоположное: "Верою Авраам <...> принес в жертву Исаака" (Евр. 11, 17). Иаков говорит - "Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев" (Иак. 2, 25). А Павел настаивает - "Верою Раав блудница, с миром приняв соглядатаев <...> не погибла с неверными" (Евр. 11, 31). Так спасение через веру или через дела? Это классический спор протестантских и католических богословов, и у каждой стороны свой запас цитат. Лютера это разноречие библейских текстов привело к тому, что он решил согласовать свой катехизис с Библией при помощи ножниц: через объявление послания Иакова подложным. В православной же перспективе вера сама есть событие. Событие веры, растворенное в покаянном обороте, есть "та перемена ума, что делает видимое вновь проницаемым для невидимого"[45].
  
  Еще в Библии есть такие языковые обороты, которые допускают ровно противоположное понимание. Пример того, как далеко могут расходиться прочтения одних и тех же текстов, дает знаменитый совет апостола Павла: "Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся" (1 Кор. 7, 20-21).
  
  Лютер этот текст переводит как призыв к обретению свободы: лучше воспользуйся этой возможностью. Церковно-славянский перевод предлагает противоположную трактовку: "Но аще и можеши свободен быти, болше поработи себе". Греческий источник говорит нейтрально: "избери лучшее", не поясняя явным образом, что же для человека лучше в этой ситуации.
  
  Особенности славянского перевода не связаны с возможным грамматическим непониманием. Иоанн Златоуст, для которого греческий был родным языком, в своем толковании этого послания Павла также предлагает остаться в рабстве. Значит, вопрос уже в личных смысловых предпочтениях, а не в знании грамматики, что, впрочем, и подтверждает современный перевод Библии на французский язык, перелагающий сложную конструкцию ап. Павла как "обрати к пользе твое положение раба" (mets plutôt a profit ta condition d'esclave) - речь идет, понятно, о пользе для души.
  
  Теоретически это обосновать, наверное, нельзя. Но за этим стоит какой-то странный и очень важный опыт души... Во всяком случае несколько священников, прошедших лагеря, говорили мне о времени своего рабства как о времени наибольшей духовной, внутренней, молитвенной свободы...
  
  У человека поздней античности и Византии было больше опыта несвободы, чем у современного западного человека. И в этом опыте страданий и боли, наверное, открывалось что-то большее, чем может понять современный человек среднеблагополучной судьбы... И монашество, которое столь выпукло оттенило и сформулировало православные пути стяжания духовности, родилось из поиска более узкого и тяжкого пути, точнее - из знания о том, что "в раю нераспятых нет", а древо познания, древо жизни есть - крестное древо...
  
  Об упрощенной протестантской трактовке этого стиха, как и многих иных мест Писания, можно сказать словами св. Григория Богослова: "Апостольское слово, только не по-апостольски понимаемое и изрекаемое"[46].
  
  Понятно, что такие интерпретации уже выходит из области филологии и начинают влиять на практику духовной жизни.
  
  А нужно ли непременно буквально исполнять все то, что предписано Писанием? "А ты, когда постишься, помажь голову твою" (Мф. 6, 17). Нам тоже пост надо начинать с мытья головы и помазания ее маслом? По правде сказать, никогда в своей жизни я не видел ни монаха, ни архиерея, ни прихожанина с намасленной головой.
  
  А чем мажут свою голову протестанты, когда постятся? Древесным маслом, которое имел в виду Христос? Или они считают возможным заменить древние косметические средства современными и воспользоваться продукцией компании Procter&Gamble? И вообще - действительно ли пост надо начинать с того, что помазать голову чем-нибудь блестящим? Или протестанты согласятся с толкованием, считающим, что смысл этого совета Спасителя вообще не имеет отношения к косметике и гигиене, но состоит в предупреждении о том, чтобы твой постовой труд не был в тягость для окружающих?.. Как однажды заметил Честертон, настоящего человека узнать нетрудно - у него боль в сердце и улыбка на лице.
  
  Понятен смысл этого совета: перед нами предупреждение о том, что твой постовой труд не должен быть в тягость для окружающих, что твое благочестие ты не должен выпячивать напоказ, что по тебе не должно быть заметно, что ты живешь благочестивее твоих соседей... Не о пользовании косметикой эти слова, а о лицемерии. "Из этих слов прилично нам тяжко возстенать, горько восплакать. Мы не только подражаем лицемерам, но и превзошли их. Я знаю многих, которые не только, когда постятся, обнаруживают это пред людьми, но и совсем не постясь, принимают на себя лица постящихся" (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея, 20,1).
  
  Обличение лицемерия, содержащиеся в этих словах - на все времена. А вот способ борьбы с этим лицемерием, упомянутый здесь Спасителем, носит частный, преходящий характер. В те времена волосы намащивали в связи с радостью, "по праздникам". Сегодня иные культурные стереотипы выражения радости и скорби. И буквальное следование тем способам уклонения от фарисейства, что были предписаны людям первого века, само было бы откровеннейшим фарисейством. Может быть, сегодня православным стоит почаще ходить в светлых одеждах и реже надевать темные платки и черные рубашки? Исполняют же эти слова Господа православные не тем, что с началом Поста мажут головы маслом, а тем, что радостно поздравляют друг друга с началом Поста. Итак, Спаситель, "повелев помазывать голову, не заповедал, чтобы мы непременно намащали себя; иначе мы все были бы преступниками данной заповеди, и прежде всех общества пустынников" (св. Иоанн Златоуст. Там же).
  
  И еще взывает к нашему понимающему усилию то обстоятельство, что две трети Нового Завета - это труды апостола Павла. Этот апостол сам говорит, что он был с эллинами как эллин, с иудеями как иудей (см. 1 Кор. 9, 19-22). Но дело в том, что ни тех эллинов, ни тех иудеев уже давно нет. Те культуры - со своими привычками, со своими критериями благочестия и фрондирования ("вольнодумства") ушли. А слова, сказанные их представителям апостолом, остались. А в результате и в отношении к текстам Нового Завета неизбежен вопрос: что в них было вечным возвещением для всех христиан, а что было миссионерски-педагогической оболочкой ("с иудеями как иудей").
  
  Апостольская проповедь не свободна, во многом она вынужденна. Как любая проповедь, любая миссионерская работа, она не просто говорит от избытка собственного сердца и от своего опыта, она еще вынужденно изливает себя в формах, словах, сравнениях и аргументах, понятных для других людей. В этом смысле миссионер делается как бы заложником своих слушателей. Он не просто вглядывается в свое сердце, он еще и всматривается в лица своих слушателей - чтобы понять, что удалось передать от сердца к сердцу, а для чего он пока так еще и не смог найти нужные слова. Он ходит как по минному полю - чтобы ненароком не коснуться чего-то такого, что для него самого не имеет религиозного или нравственного значения, но что очень значимо и дорого для его слушателей. Понятно, что миссионер не должен нарушать те табу, что сложились у того племени, к которому он пришел.
  
  Если в этом племени не принято есть свинину - и миссионер должен взять на себя этот обет воздержания. Если в этом племени не принято голосовать за коммунистов - и миссионер должен воздержаться от таких слов, которые могли бы дать повод сплетничать о нем как об "агенте КГБ".
  
  Вот как апостол Павел говорит о той несвободе, которую он сам свободно избрал ради спасения других людей: "Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести. Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных я был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона - как чуждый закона, - не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, - чтобы приобрести чуждых закона; для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его" (1 Кор. 9, 19-23).
  
  Итак: вот неизбежный вопрос: где апостолы вели себя "как немощные"? И можно ли эти грани их проповеди воспринимать как норму жизни для всей Церкви? Мы помним, что апостол Павел запрещал совершать иудейское обрезание над язычниками, обращавшимися ко Христу. Но своего собственного ученика Тимофея он обрезал - чтобы общения с ним не гнушались "немощные" христиане иудейского происхождения. Чтобы миссионер смог приблизиться к "внешним", он должен отчасти ступить на их территорию. И тут возникает вопрос, который никогда не сможет быть решен во всех своих подробностях: что можно, а что нельзя делать проповеднику при сближении его с теми, кого он хочет обратить в христианство?
  
  Вот обращенный в православие, но не очень еще крепкий в вере японский князь Стефан Даде, спрашивает святителя Николая Японского - "можно ли ему бывать на богослужениях в католической церкви, ибо она - близка от него, тогда как сюда, в Собор - очень далеко". И слышит в ответ: "Не бывайте; для вас - опасно, увлекут с истинного пути"[47]. При этом сам св. Николай не гнушался заходить даже в языческие храмы ("Дорогой заходил в один из браминских храмов")[48].
  
  Апостол Павел дает мудрый совет: нужно смотреть за тем, чтобы "не дать повода ищущим повода" (2 Кор. 11, 12). В самой сути христианского возвещения есть много такого, что вызывает возмущение и недоумение у язычников и неверов. Это неизбежно. И мы понимаем, что проповедуем "соблазн" и "безумие" (1 Кор. 1, 23). Но как отличить - человек соблазняется Евангелием или мною? Учение Христа или мое поведение, мой образ жизни и мой образ проповеди отталкивают его? Если его отторжение направлено на само Евангелие - что ж, "если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших" (Мф. 10,15). А если это реакция на мое косноязычие, на мою фальшивость, на мое скудоумие? А если при всей моей богословской образованности мне не хватило пастырского такта, пастырского знания, мудрости, чутья?
  
  У апостолов этот такт был. Ему нужно у них учиться - и о нем же нужно помнить, вчитываясь в их послания. Ибо есть в них такие строчки, что продиктованы именно пастырскими соображениями.
  
  Оказывается, Христос даровал нам такую свободу, что от нее нужно порой отказываться. "Никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой-нибудь праздник, или новомесячие, или субботу... если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: "не прикасайся", "не вкушай", "не дотрагивайся" по заповедям и учению человеческому" (Кол. 2,16-22). Но ведь в том-то и дело, что - осуждали. Осуждали именно за свободу, с которой христиане относились к внешним, человеческим привычкам и представлениям. И тогда ради того, чтобы душа не соблазнилась, не отошла от Христа, христианам приходилось вновь возвращаться под ярмо тех представлений, что господствовали во внехристианских религиозных кругах. Но возвращаться уже не из соображений религиозных, онтологических, но по мотивам чисто пастырско-педагогическим.
  
  Например - можно ли вкушать идоложертвенное? С точки зрения иудеев - категорически невозможно. Иное воззрение у христиан: язычество - это служение мировым ("космическим") "стихиям", а мы "со Христом умерли для стихий", и потому "идол в мире (en kosmw) ничто" (1 Кор. 8, 4). Это - знание от Бога (8,3).
  
  Впрочем, точнее и глубже славянский перевод "аще ли кто любит Бога, сей познан бысть от Него". Не знание о ничтожестве идолов рассказал нам Бог. Кого Бог познал, кого Он возлюбил - того Он соединил с Собою и изъял из под власти космических стихий и сует. "Весть Господь путь праведных... Кто любит Бога, кто познан от Него, состоит под особым Его попечением как свой Ему. Любящий Бога в Боге пребывает и Бог в нем"[49]. Дело не в том, что мы знаем о Боге и об идолах, а в том, что Бог живет в нас и хранит. Именно поэтому нет в христианине места страху перед идолами: "пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли, ничего не приобретаем, не едим ли, ничего не теряем" (8,8). Бог - один, и только Им все взращено и освящено. Боги язычников - выдумка, и не стоит позволять их фантазмам влиять на нашу жизнь. "Но не у всех такое знание" (8,7). И если человек, еще не осознавший пустоты народно-языческих страхов и надежд увидит тебя, христианина, вкушающим пищу, ранее посвященную некоему языческому божеству, то он может смутиться. Если но иудей - он может возгнушаться вообще христианством. Если он сам недавно был язычником - то может воспринять увиденное как позволение и ему быть "немножко христианином, а немножко язычником". И потому надо быть осторожным: "Если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? И от знания твоего погибнет немощный брат... И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего" (8,10-13). Свобода не обращать внимания на идолы и на идоложертвенное не должна перерастать в свободу идолослужения.
  
  Мы же от этого частного вопроса обратимся к общему, вспомнив еще раз, как именно апостол завершает свое рассуждение об отношении к идолам: "Будьте подражателями мне, как я Христу" (1 Кор. 11, 1). Если мы окажемся в подобных ситуациях, то и мы должны будем подражать апостолу Павлу и Христу. И мы должны будем задуматься: а как Христос или Его апостол поступили бы в этом случае? Изгнал бы Христос из храма женщину, вошедшую туда в брюках? Или Он скорее выгнал бы оттуда тех "почетных прихожанок", что начали бы изводить упреками эту несчастную?
  
  Теперь настала пора рассказать об одном уроке, который я получил еще на пороге семинарии. Тогдашний Ректор московских духовных школ архиепископ Александр (Тимофеев) тогда сказал мне: "Мы должны почаще ставить перед собой вопрос: а как в этом случае поступил бы апостол Павел?". Это очень точная формулировка. В самом деле, представлять себе, как поступил бы в том или ином случае Христос - все же затруднительно. Постоянно представлять себя на месте Богочеловека не стоит. А из учеников Христа более всего нам известен апостол Павел - и как человек, и как миссионер, и как пастырь. Важнее же всего для нас то, что ап. Павел умел поразительно отличать главное от второстепенного. Причем он умел не только отстранять второстепенное, но и возвращаться вновь к нему и утверждать его - если это было пастырски необходимо. У него было умение отводить второстепенное, если оно мешает обретению главного. И было не менее важное для пастыря умение видеть, что второстепенное отнюдь не всегда означает "ненужное" или "излишнее".
  
  Этого второго умения часто не хватает либерально-философствующим христианам. Ну, главное же "Христа в сердце иметь! Зачем тут обряды?". Правильно, главное - ввести Христа в свое сердце. Но это никак не повод для того, чтобы обесценить и отбросить все то, что напоено воспоминаниями о Христе и что подводит душу к Нему. Часто люди полагают, что раз "мне это не нужно, мне это ни о чем не говорит" - значит, это не нужно и всем остальным. Апостол Павел умел ценить то, что не имело значения для него самого, но что было значимо для других.
  
  Но именно это и делает неизбежным при знакомстве с его текстами держать в памяти вопрос: что именно Апостол говорит существенно христианского, а что - ради нужд других. Апостол советует нечто делать (а от чего-то уклоняться), чтобы не было соблазна по поводу христиан и их учения у людей, которые смотрят на церковную общину со стороны. Но если те косые взгляды уже давно ушли в историческую могилу, если уже нет тех, кто мог бы искуситься отступлением христиан он норм тогдашнего благочестия - должна ли Церковь делать соблюдение эти норм своей собственной, внутренней, постоянной нормой?
  
  Для примера: "Не сама ли природа учит нас, что, если муж растит волосы, то это - бесчестье для него; если жена растит волосы, для нее это честь" (1 Кор. 11, 14-15). Важно заметить, что этот текст является прямым продолжением рассуждений Апостола об отношении к идоложертвенной пище. Вслед за одним примером рассудительно-пастырского отношения к возникающим проблемам, Апостол тут же дает другой - об отношении к прическам. Мужчина должен стричься. Женщина - нет. Всем известно, что по крайней мере в отношении к мужчинам православная традиция не придала этим словам Апостола практически никакого значения. Не только монахи и священники, но и многие миряне сейчас носят длинные волосы.
  
  Не все оттенки этого текста вполне ясны. Похоже, что ап. Павел здесь (11,10) упоминает о каком-то апокрифическом ветхозаветном предании, связывавшим ношение женщинами платков и какое-то не вполне чистое отношение ангелов к ним. Но в целом позиция апостола становится совершенно понятна, если вспомнить некоторые бытовые особенности той эллинистической культуры, в которой он проповедовал.
  
  Та самая "естественность", которую так любят воспевать в язычестве современные оккультисты, в Греции и Риме обернулась самой странной противоестественностью. Нормой и даже идеалом любви стала любовь гомосексуальная. Диоген Киник не разделял общее увлечение мальчиками - и это стало одной из черт его юродства (Диоген Лаэртский. О жизни знаменитых философов, 6,53-54; 6,59). При такой моде что же оставалось делать гетерам? Им оставалось лишь придавать себе возможное сходство с мальчиками. Самое простое средство к тому - короткая "мальчишеская" стрижка. Напротив, юноши-проститутки придавали себе женоподобность, и самым простым средством к этому было отращивание длинных волос. В течение веков устоялось в народе мнение, что мужчина с длинными волосами - это гомосексуалист.
  
  В первых же христианских общинах многое бурлило. От каких законов освободило нас Евангелие? Что можем мы себе позволить в нашем состоянии "без-закония"? Христиане радостно возвещали всюду свою свободу от закона. А язычники слагали в своих умах глухие отголоски этих возвещений и сплетни по их поводу: "Христиане? Странные люди... Они заявляют, что им закон не писан. Они какие-то атеисты: богов не почитают. Еще они заявляют, что их единственный бог есть любовь. И этого своего божка они прячут, не показывают никому никаких его изображений. Собираются они по ночам. Всех своих называют "братьями и сестрами". Посторонних на свои сборища не пускают... Ну, мы люди ученые: знаем мы, чем они там занимаются на своих ночных сходках! Ясное дело: у них там сплошный свальный грех, причем в самых разнузданных формах!". И эти сплетники лишь искали повода для того, чтобы подтвердить свои предположения.
  
  И здесь апостол Павел вынужден был сказать: христиане должны следить за своим внешним видом. Да, Царство Божие внутри нас. Но наша внешность не должна позволять хулить Евангелие. Чему бы там ни учили философы (не стоит все же забывать, что "философами" и содомитами были отнюдь не все современники Апостола), а "природа учит нас, что если муж растит волосы", то есть придает себе женовидность и по сути выставляет себя на продажу - "то это - бесчестие".
  
  Когда все вокруг станут христианами - тогда и у христиан появится право на юродство, на выражение нарочитого презрения к привычным стереотипам, через странности напоминать о главном, которое так легко заслоняется привычными благочестивыми привычками. Но в апостольскую эпоху само Евангелие казалось еще слишком юродивым, слишком непривычным. И поэтому не нужно ничего нарочитого. Во внешнем все должно быть согласно обычным понятиям о приличии. Сегодня нет (может быть, еще пока нет) в светском обществе таких представлений о гомосексуализме, какие были в античности. И потому Церковь не запрещает людям отращивать длинные волосы.
  
  Если бы мы сегодня задумались о том, чем мы не должны смущать нецерковных людей, то, следуя примеру апостола Павла, мы могли бы предостеречь христиан от чего-то иного. Может, сегодня было бы полезно авторитетно возгласить: "Не сама ли природа учит нас, что если в бедной стране священник ездит на "мерседесе", то это - бесчестье для него!"?[50] Но и эту норму не стоило бы делать вечной. Если однажды люди станут жить посостоятельнее - то и эту канонически-пастырскую норму можно было бы отменить[51].
  
  Итак, если говорить языком православного богословия, в самом Писании надо различать: где - норма, а где - частный совет. Где акривия, а где икономия. Где - необходимая и ясная норма и ее применение, а где пастырски обоснованное отступление от нормы - в сторону ли ее смягчения или ужесточения. А если учесть, что речь идет о поступках Апостолов, то станет ясным, что им стоит подражать даже в их отступлениях от правил (вспомним опять об обрезании Павлом Тимофея). То есть - нужно подражать их пастырской боговдохновенной мудрости. Не повторяя каждый раз буквально всех апостольских поступков и советов, нужно впустить в себя тот смысл, ради которого апостолы предпринимали все свои действия.
  
  Еще один серьезнейший вопрос: как быть с тем, о чем Библия молчит. Если ограничиться только библейскими словами, то как можно жить в России - в стране, даже о существовании которой Библия ничего не знает?
  
  Молчание Библии может быть разным.
  
  Оно может быть грозным (когда речь идет о том, о чем "стыдно и говорить" - Еф. 5,12)[52]. Оно может быть равнодушным (Библия ничего не сообщает о результатах Олимпийских игр). Оно может быть исполненным значения и тайны: молчат о том, чего не доверяют бумаге ("Многое имел я писать; но не хочу писать к тебе чернилами и тростью" (3 Ин. 1,13); "Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами, а надеюсь придти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна" (2 Ин. 1,12)). Библия может молчать о том, что очевидно несовместимо с ней (например, она не спорит с идеей переселения душ).
  
  Библия молчит и о том, что выше человеческого разумения, о том, что не может вместить себя в наши слова ("Много и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг" - Ин. 21,25). Библия молчит (почти молчит, ибо лишь глухо упоминает) и о том, что является не теоретической, словесной, а практической стороной жизни христианина. То, что "сотворил Иисус" - изложить в словах невозможно. Но можно стать соучастником Его дел (дел, а не слов!): "верующий в Меня дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит" (Ин. 14.12). Библия молчит о таинстве - о неизреченном и радостном пребражающем действии Христа в христианине, ибо то, с чем приходит Спаситель в душу - неожиданно и несказанно ("не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" - 1 Кор. 2, 9). Библия молчит и о том, что стало более отдаленным плодом подвига Христа - уже за рамками апостольского поколения. Ведь "Церковь свидетельствует об истине не посредством воспоминания или чужих слов, но своим собственным живым и непрерывным опытом... Истина открывается нам не только исторически. Христос явился и является нам не только в Писаниях"[53].
  
  Наконец, Библия может молчать о том, что знакомо каждому члену народа Божия и потому не нуждается в специальных предписаниях и объяснениях. Так, например, не приводятся слова благодарственных молитв Христа на Тайной Вечере - "Иисус взял хлеб и, благословив, преломил" (Мф. 26,26). Слова благословения, произносимые на пасхальных трапезах, были знакомы каждому иудею. 10 заповедей говорят о необходимости почитания родителей, но не включают в себя заповедь о любви к детям. Значит ли это, что детей любить не надо? То, что очевидно, то не предписывается особыми повелениями.
  
  Именно так надо понимать отсутствие в Новом Завете предписания о крещении детей. В Писании нет запрета на крещение младенцев. Но нет и специального повеления. Если ни в одном из посланий апостолов (а все они довольно полемичны) нет размышлений на эту тему - значит, она была недискуссионна для апостольской церкви. Значит, вопрос о крещении детей казался самоочевидным, не вызывающим вопросов и не требующим объяснений. Что было очевидным для раннехристианской Церкви - невозможность включать детей в свой состав, или же, напротив, естественность этой практики? Если мы вспомним, что апостолы были евреями, а апостольские общины были прежде всего иудео-христианскими, то ответ на этот вопрос станет ясен. Иудейская ритуальная практика предполагала, что ребенок может быть членом народа Божий, членом "народа священников", членом Церкви. Вступление в Церковь в ветхозаветной практике совершалось через обрезание восьмидневного младенца. Поскольку же Христос пришел не для того, чтобы затруднить путь детей к Богу, но для того, чтобы облегчить этот путь и для детей, и для всех людей - считалось просто очевидным, что можно крестить семьями ("домами").
  
  Так что надо осторожнее относиться к протестантскому лозунгу "Только по Писанию" - Solo Scriptura[54]. Не все то, о чем не сказано прямо в Писании, Писанием осуждено. Хоть и не сказано в Библии "Летайте самолетами Аэрофлота", мы все же имеем право это делать. Ничего не сказано в Библии о России, но мы имеем право жить и проповедовать в ней.
  
  Иногда же Библия очевидно недостаточна. Например: могу ли я считать достаточным для наших дней критерий различения религиозной лжи от евангельской истины, предложенный апостолом Иоанном: "всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога"? Секта Аум Синрике, например, признавала (в отличие от тех древних еретиков-докетов, с которыми полемизировал ап. Иоанн), что у Христа была человеческая плоть, что Он не просто казался человеком, но и действительно был им. Достаточно ли этого, чтобы признать Аум Синрике истинно христианским движением?
  
  Писание само предупреждает о своей собственной недостаточности: "никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою" (2 Петр. 1, 20). Если бы Писание было понятно само - Павлу не пришлось бы его весьма изощренно толковать. Без его помощи - понятно ли было бы, что значит история с двумя женами Авраама (Гал. 4, 21-31)? Буквы мало - нужен Дух.
  
  Для протестантов "Писание - это документ, образующий основу, составляющий сокровенную жизнь церкви" (Карл Барт)[55]. В православном опыте "сокровенную жизнь церкви" составляет не то Слово, которое воплотилось в слова Писания, но то Слово, что стало плотью - и продолжает пребывать во плоти евхаристии[56]. Христос Писания и Литургии, конечно, един. Но очень важно помнить, что все же не только посредством книг Спаситель пожелал входить в жизнь людей. Слова Христа "Я с вами во все дни" можно ли понимать столь узко, чтобы видеть в них обещание типа "книги обо Мне будут с вами во все дни и они будут напоминать вам обо Мне"? По слову ап. Павла, "Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос" (1 Кор. 3, 11). Основание Церкви и христианской жизни - Христос, а не Библия. Но в баптистском учебнике догматики: "Священное Писание достаточно для полноты духовной жизни человека"[57]. Мне всегда казалось, что для полноты духовной жизни нужен сам Бог, а не слово о Нем. Или, например, говорит адвентистская книжка: "Служение учения церкви не имеет права основываться ни на чем ином, кроме как на Библии"[58]. Но разве не мёртво слово, которое зиждется не на живом сердечном опыте, а на цитатах?
  
  Писание - лишь одно из тех наследий, что переданы нам Христом. Библия - это правило, канон богомыслия. Правила нельзя нарушать. Но нельзя всю жизнь посвятить лишь повторению правил. Не было бы Бунина и Есенина, если бы они всю жизнь только повторяли орфографическое правило: "жи" и "ши" пиши через "и". Любой специалист знает набор аксиом (канонов) в своей области. Но он именно работает с этими аксиомами, применяет их, добывает с их помощью новое знание или творит с их помощью новый опыт - а не просто с монотонностью компьютера повторяет одну и ту же пропись.
  
  Библии нельзя противоречить. Но при этом можно противоречить отдельным ее стихам. Библия есть целостность. В своей целокупной Богодухновенности она несет нам весть о Боге, о человеке, о нашем призвании и спасении. Но очень легко выдрать из нее один стих и, оторвавши его от евангельского духа, сделать его знаменем борьбы с "неверными". Можно легко заставить отдельный стих согласиться со мной. Несравненно труднее понудить к согласию с моими своевольными желаниями всю Библию.
  
  И при этом согласие с Писанием никак не означает обреченность верующего на молчание. Да, человек должен молчать, чтобы расслышать Слово Божие. Но затем это Слово надо применить к своей жизни, к тем жизненным ситуациям, которые бывают непохожи на древнепалестинские. Случаи, когда евангельский смысл и дух помогли человеку верно приложить евангельские заповеди к современной ему жизненной ситуации, хранятся в памяти церковных преданий. Ведь христианами были не только апостолы. Христиане встречались и в других странах и в других столетиях. Их свидетельства не могут ничего добавить к тому, что что апостолы ("самовидцы") сказали о Христе. Но они могут многое сказать о себе самих - о том, что происходит в глубине человеческой души, ищущей, теряющей и вновь находящей Спасителя.
  
  И, значит, мир богословия не исчерпывается изучением Слова Божия. Важнейшим средством защиты Писания от моей предвзятой субъективности является обращение к опыту других людей. Те грани Слова Божия, которые были закрыты для меня, были пережиты другими людьми, людьми иной и более высокой жизни. "Ум хорошо, а два лучше". Не замеченное одним, может быть опознано другими.
  
  Но эти голоса, поправляющие меня, можно и нужно искать не только в современности. И важнее, и познавательнее, и интереснее прислушаться к голосам прежних эпох. На каждом из нас навешены очки той культуры и того времени, в котором мы живем. Снять их себя я не могу. Но я могу, во-первых, заметить, что эти очки на моем носу есть. Во-вторых, я могу попробовать посмотреть на мир мимо них. Для этого я должен изучить - как же именно смотрели на мир и на Библию те люди, которые тоже не было свободны от очков, но это были другие очки, не мои. Они жили в другую эпоху, в другой культуре, их интеллектуальные и даже бытовые условия жизни были разительно не похожи на мои. Что ж - тем интереснее то, что эти, столь отличные от меня люди, вычитали в той Книге, что сейчас лежит и передо мной. Поэтому изучение Библии не может не вобрать в себя в качестве своей необходимой составной части изучение истории Церкви. Ибо история Церкви есть история слышания Библии. Как люди слушали Слово, что они в нем слышали, и как они на него отозвались. Это и есть история Церкви.
  
  Православие пронесло сквозь века то осмысление проповеди Иисуса из Назарета, которое дали первые, преимущественно ближневосточные поколения христиан. Конечно, этот изначальный опыт и обогащался и дополнялся, что-то в нем временами тускнело, а что-то вспыхивало ярче - но эта непрерывность сохранена. И на мой взгляд, эта традиция прочтения Евангелия и исторически и духовно глубже и достовернее, чем попытки реконструкции, предпринимаемые американскими миссионерами на стадионных "Фестивалях Иисуса" и телеэкранах. Это - их видение Евангелия. Но является ли оно действительно апостольским? Любой серьезный культуролог согласится с суждением Константина Андроникова: "крик Реформы: sola Scriptura по сути своей есть не более чем полемический аргумент"[59].
  
  Например, Джимми Сваггерт решил пересказать в телепроповеди евангельскую притчу о безумном богаче (Лк. 12, 13-20). Кульминационный момент в его интерпретации выглядел так: "Тогда Господь похлопал его по плечу и сказал: "глупец, сегодня ночью ты умрешь!"[60]. Услышав такое - невольно задумаешься: американские ли протестанты живут и учат "строго по Евангелию" или Евангелие они читают "строго по-американски".
  
  Православное богословие честно утверждает: мы истолковываем Евангелие. Мы не можем понять Евангелие, не истолковав его. Истолкование неизбежно, а никакого прямого и абсолютно достоверного "отражения" быть не может; искушения Христа в пустыне показывают, сколь несамодостаточно Писание: диавол ведь искушает Его именно цитатами из Писания. "Диавол и теперь, как и при искушении Христа, прибегает к помощи Писаний, чтобы доказать возможность отделения христианства от Церкви"[61].
  
  Слово Божие дается людям - и его же нужно защищать от людей. Поскольку это Слово звучит на человеческом языке, поскольку оно слышится людьми, ими фиксируется, ими передается, ими понимается и перетолковывается, то человеческий элемент неустраним из религии Откровения. Своеволие в толковании Библии неизбежно. Но богословие затем и существует, чтобы ограничивать его, сдерживать и контролировать. Своеволие в обращении с Библией - грех. С грехом же можно бороться лишь если его заметить, затем осознать как грех и поставить целью бороться в недугом, ранее невидимым и незаметным, а теперь опознанным как враг. Точно так же борьба со своеволием начинается с того, что его наличие замечается и признается.
  
  Протестанты, уверяющие всех встречных в том, что они "учат строго по Писанию", что они в отличие от православных ничего "человеческого" не добавляют к библейскому учению, выглядят довольно неумно. Любой человек (в том числе протестант) при чтении любого текста (в том числе и Библии) вбирает в себя лишь часть его смыслов. Любой человек (в том числе протестант) при чтении любого текста (в том числе и Библии) проецирует в него некие свои ожидания, симпатии и антипатии. Любое прочтение книги является авторским. Любой человек понимает Библию в меру своей конгениальности ей.
  
  Если человек не заметит своей неизбежной субъективности в своей работе с Библией - то Библия будет беззащитна перед ним. К сожалению, ангелы не являются "самобытным" богословам и не предупреждают их: ты неправильно понял Слово Божие... И тогда человек, убежденный в безошибочности собственного прочтения Писания, становится подобен тем богословстующим "скифам", о которых в конце III века писал св. Мефодий Олимпийский: "Я не могу потерпеть некоторых празднословящих и бесстыдно насилующих Писание, которые с иносказаниями бросаются и туда и сюда, и вверх и вниз... Ориген изуродовал связь Писания как скиф, который беспощадно режет члены какого-нибудь врага для его истребления"[62].
  
  Но не только Библия оказывается беззащитна перед лицом не осознающей себя богословской страсти. Человек сам оказывается беззащитным перед лицом своих страстей. Если он не видит своей сосбственной страстности (пристрастности) - то и не может ее преодолеть или хотя бы ослабить, не может выработать процедур для проверки корректности собственных истолкований писания. Богословие предполагает аскетику ума. В протестантизме аскетика вообще умалена - в том числе и богословская. Аскетика и дисциплина - синонимы. Недисциплинированный ум, ум, не знающий за собой своих привычных грехов, в своей мнимой невинности опасен.
  
  Очень важно приучить человека к осторожности в обращении с Библией. Эта осторожность должна проявляться прежде всего в том, что на место самоуверенного и непродуманного "Библия учит..." должно придти более осторожное и взвешенное: "В моем понимании (в нашем понимании; в понимании духовных наставников нашей традиции...) в данном месте Писания кроется следующий смысл...".
  
  Нетрудно догадаться, что грек, еврей или египтянин третьего века слышали в Евангелии нечто иное, чем американец двадцатого века. А если эта разница неизбежна - то как выбрать интерпретацию, которая и исторически и духовно была бы наиболее адекватна вере первых христианских общин?
  
  А значит, надо думать о том, на каких путях и в чем можно ступить в ту "землю святую", о которой мы предупреждены, что ступить туда можно лишь "сняв обувь" (см. Исх. 3, 5), и где Господь Сам, Своим действием откроет в сердце человека последний смысл того, о чем Он написал в Евангелии... "Познавательно стяжавший в себе Бога <...> уже не будет более нуждаться в чтении книг. Почему так? Потому что обладающий как собеседником Тем, Кто вдохновил написавших Божественные Писания <...> сам будет для других богодухновенной книгой", - писал в Х веке преп. Симеон Новый Богослов[63]. Для адекватного истолкования священного текста необходим некоторый внутренний духовный опыт, восходящий к тому же Источнику, что и опыт авторов Библии. Людей, у которых этот опыт есть в той полноте, какую только может принять человек, в Церкви называют святыми.
  
  По выражению о. Сергия Булгакова, святые - "гении религиозности". Этим он подчеркивает, что судить о том, что может дать человеку стяжание духовного опыта, необходимо не по неудачникам и не по падениям, а по вершинам. Как о смысле музыки мы судим не по ресторанным шлягерам, а по Моцарту и Баху, как о сути живописи мы составляем представление не только на основе комиксов - так и о духовном подвиге надо судить не только по знакомой прихожанке.
  
  При сравнении тех людей, чье мнение определяется как наиболее важные для истолкования Евангелия в Православии и в протестантизме, нельзя не заметить тех различий, на которые указывал С. Н. Булгаков: "Профессора богословия в протестантизме - единственный церковный авторитет: они вероучители и хранители церковного предания. Протестантизм есть в этом смысле профессорская религия; говорю это без всякого оттенка иронии или похвалы, просто констатируя исторический факт"[64]. Если обратить внимание на выбор тех, чьи толкования приемлются как наиболее авторитетные, то нетрудно заметить, что Православие и протестантизм соотносятся как религия монахов и религия профессоров.
  
  Впрочем, и здесь нужно сделать уточнение: сказанное Булгаковым не относится к баптизму-адвентизму-пятидесятничеству. Об этих деноминациях нельзя сказать, что у них имеется глубокая и разработанная богословская традиция. Баптизм вообще - наименее богословская из всех протестантских традиций. Может быть, именно поэтому не лютеране и не англикане - представители богословски и культурно наиболее развитых конфессий протестантского мира - приехали просвещать Россию, а посланцы самых примитивных американских сект. Если кто-то думает, что протестанты, приезжающие сегодня в Россию, захватят с собою Карла Барта или Бультмана, Тиллиха или Мольтмана - они ошибаются. Билли Грэм - это потолок. Се - "человек, отвечающий на все вопросы". И что этому баптисту до протестанта Бультмана, который говорил, что Иисус научил нас жить в неизбывной тревоге и заботе... Впрочем, я готов взять назад свои слова о бескультурьи американских сект - но лишь в том случае, если мне напомнят о каком-либо великом художнике-баптисте, о глубоком философе-пятидесятнике, крупном мыслителе-адвентисте или тонком поэте из секты с громким именем "Слово жизни".
  
  Так что на деле протестанты проповедуют не Евангелие, а свое понимание Евангелия.
  
  Будь оно иначе - не было бы сотен сект, настаивающих на чистоте своего "евангелизма" и утверждающих прямо противоположные вещи. Адвентисты отрицают бессмертие души (а баптисты, ссылаясь на ту же Библию, его признают). Пятидесятники не признают за христиан всех тех, кто не приходит вместе с ними в состояние экстаза. Одни протестантские общины говорят, что Христос - с бедными и страдающими людьми. Другие - что Он именно с богатыми ("богословие процветания"[65]). По подсчету протестантского историка, сегодня "в мире насчитывается около 22 000 различных протестантских конфессий, вероисповеданий, сект и т. п."[66].
  
  Во всех религиозных традициях мира единство текста определяется исключительно единством традиции его толкования. А потому еще в древности св. Иларий Пиктавийский сказал, что "Писание не в словах, а в понимании" (scripturae enim non in legendo sunt, sed in intelligendo" - Константину Августу. 2, 9). Значит, когда протестант говорит: "Такое-то мнение православных противоречит Библии", на самом деле он имеет в виду, что такое-то мнение православных противоречит его пониманию Библии. И прежде, чем торжествующе воскликнуть: "Так говорит Библия!", ему (как и любому человеку) стоит хотя бы на минутку задуматься: а точно ли так говорит именно Библия - может, так говорят всего-навсего я сам и тот пастор, чьи лекции я слушал в прошлом месяце?
  
  Надеюсь, понимание этого обстоятельства поможет многим православным вести дискуссию с протестантами. Ведь очень трудно решиться на дискуссию с Библией. А вот на диспут с человеком можно пойти легко. Полемика с протестантами - это не полемика православных с Библией. Это всего лишь диспут с людьми. С людьми, которые, как и мы, могут ошибаться.
  
  А у нас есть выбор: или читать Библию глазами древних святых. Или смотреть на нее через очки создателей новых сект. Конечно, в любом столетии человек может встретиться с Истиной. Но если в итоге его поисков возникает движение, считающее именно этого человека своим отцом-основателем, то стоит присмотреться к подробностям его жизни и к тем обстоятельствам, в которых этот основатель получил свои новые духовные знания.
  
  Ну, а теперь - без комментариев. Лютеране сами рассказывают о том, где родился протестантизм:
  
  "Обнаружен самый важный для лютеран туалет. Немецкие археологи утверждают, что нашли туалет, в котором Мартин Лютер составил свои знаменитые 95 тезисов, приведших к протестантской Реформации, сообщает [67].
  
   Мир, в котором Евангелие потерялось, описан в фантастической сказке Клиффорда Саймака "Братство талисмана". Редкий случай христианского произведения в жанре фантастики. ^
   Это разночтение было знакомо уже Оригену, см. Текстология Нового Завета. Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала. - М., 1996, с. 147. ^
   См., напр. Traduction оekoumenique de la Bible. - Paris, Cerf, 1988, а также в New international version. ^
   Та формула веры, которую должен исповедать всякий язык - признание, что Иисус есть Господь. ^
   Такая пунктуация - в так наз. "Брюссельском" издании Библии. ^
   Знаменательно различие в хронологических датах между разными версиями Библии. Так, от сотворения мира до потопа согласно масоретскому тексту (тому тексту на древнееврейском языке, который используется в современных синагогах, и с которого сделан "синодальный перевод" ветхозаветных книг на русский язык) проходит 1656 лет, согласно самарийскому Пятикнижию (древнему переводу библейских книг на язык самаритян) переводу - 1307 лет, согласно Септуагинте (дохристианский перевод этих же книг на греческий язык, с которого позднее сделан их церковнославянский перевод) - 2262 года. ^
   Поговорка гласит "переводчик есть предатель": traductor est traditor. ^
   Толковая Библия. Издание преемников А. П. Лопухина. т.11. Спб., 1913, с. 314. ^
   см., напр. Traduction оecumenique de la Bible. - Paris, Cerf, 1988, а также в "New international version". ^
   . Ловцы человеков сетями лжи. // Независимая газета. 23 сентября 1993. ^
   Знаменитое утверждение св. Киприана Карфагенского "вне церкви нет спасения" (О единстве Церкви 8,217) поясняет, как подобного рода рассуждение могло применяться к конкретным обстоятельствам церковной жизни. Оппоненты св. Киприана - новациане - запрещали принимать в церковное общение кающихся грешников, отрекшихся в час гонений от Христа. "С точки зрения новациан принятие в Церковь падшего есть предвосхищение суда Божия, ибо кто в Церкви, тот спасен. Но по учению Киприана, напротив, отлучение от Церкви было бы присвоением себе права Божия, ибо отлученный от церкви спастись не может" (архиеп. Илларион (Троицкий). Очерки из истории догмата о Церкви. М., 1997, с. 428). Именно поэтому надо быть крайне осторожным в проведении границ Церкви и в отказе от церковного общения. ^
   Однажды я тихо еду в московском метро, читаю книгу и не особенно замечаю, что происходит вокруг меня. На станции "Фрунзенская" вагон наполняется молодежью. Над моей головой о чем-то щебечут девушки. И вдруг одна фраза заставляет меня вернуться из мира книг в мир вагона: одна девчушка радостно заявляет: "А я хочу поехать во Владивосток и основать там Церковь!". Оказалось, что эта молодежь идет с собрания "Церкви Христа" - протестантской секты, возникшей в 1976 г. в Бостоне, а на "Фрунзенской" арендующей помещения комсомольского "Дворца молодежи". Было очевидным, что эта девушка убеждена, что за девять часов полета она доставит Христа во Владивосток и тем самым позволит Ему наконец-то просветить эту окраину России. В ее сознании Христос, во-первых, неотлучен от нее, а во-вторых, Христа нет там, куда не успели дойти ее друзья и подружки. Ну смеяться здесь или плакать по поводу этой наивной уверенности, полагающей, что кроме их кружка христиан на земле нет, и что их молодежные тусовки и есть продолжение апостольского служения... ^
   св. Киприан Карфагенский. Книга о единстве Церкви // Отцы и учители Церкви III века. Антология. т. 2. - М., 1996, с. 301. ^
   Цит. по: архиеп. Илларион (Троицкий). Очерки из истории догмата о Церкви. М., 1997, сс. 386-387. ^
   Clement O. Corps de morts et de gloire. Petite introduction a une theopoetique du corps. - Paris, 1995. p. 29. ^
   Этот ветхозаветный запрет вроде бы был подтвержден апостольским собором в Иерусалиме. Но во-первых, постановления этого собора не являются собственно соборными (в смысле - кафолическими, общезначимыми): они обращены не ко всем христианам, а к "сущим в Антиохии". Во-вторых, смысл этого запрета явно педагогический, а не онтологический. У евреев веками воспитано отвращение к употреблению крови животных - и чтобы не отпугивать христиан-евреев от общения и от совместных трапез с христианами из язычников, собор принял два решения. Евреям он сказал, чтобы те не искушали остальных христиан требованием обрезания. А язычникам сказал, чтобы те не искушали евреев явным употреблением не-кошерной пищи. ^
   Св. Иоанн Златоуст, например, подчеркивает, что не следует судить прошлое по меркам настоящего. Илия был прав, сводя огонь с неба на грешников, ибо эта кара была необходима для того, чтобы поразить воображение народа, еще не вышедшего из поры детства, однако Иаков и Иоанн, желающие подражать пророку, были осуждены Спасителем. "Теперь, когда они отменены, не спрашивай, как могли быть благими предписания Ветхого Завета. Спрашивай лишь о том, хороши ли они были для времени, для которого были созданы. Внемли же тому, что сегодня на то они и нужны, чтобы выявить свою недостаточность. Если бы они не сделали нас способными к восприятию лучших предписаний, то не постигли бы мы того, чего им не хватает. Видишь ли, как одно и то же, смотря по времени, хорошо, а после представляется не таковым?" (Творения. - СПб., 1901. Т. 7. Ч. 1, сс. 199-200). ^
   При чтении этого евангельского места меня не оставляет ощущение того, что те люди, что искушали Христа вопросом о блуднице, в чем-то все же нравственнее нас. Прозвучи сегодня на каком-нибудь православно-патриотическом митинге предложение о том, чтобы забрасывание камнями Чубайса начали бы те, в ком нет своих грехов - боюсь, брусчатку разобрали бы мгновенно... ^
   Этой теме посвящена глава "Смерть в религии древнего Израиля" во втором издании моей книги "Раннее христианство и переселение душ" (М., 1998). ^
   Пример, когда Господь услышал и исполнил молитву духа, не имеющего плоти, мы находим кстати, в Ветхом Завете: "Ангел Господень сказал: Господи Вседержителю! Доколе Ты не умилосердишься над Иерусалимом? Тогда в ответ ангелу изрек Господь слова утешительные" (Захар. 1, 12-13). Что православное почитание святых отнюдь не ставит святых вровень с Богом, видно из слов преп. Иоанн Лествичника: "Как сделавшиеся друзьями царя могут даже врагов его представить к нему - так понимай и о святых" (преп. Иоанн Лествичник. Лествица. Сергиев Посад, 1908, с. 269). Лучше же всех сказал об этой стороне православного благочестия святитель Филарет Московский: "Если бы мы видели, как апостол Петр помолился и воскресил Тавифу - не были бы мы побуждены, чувствуя нужду в духовной помощи, сказать ему: помолись и о нас?.. Нам заповедано любить друг друга и молиться друг за друга. Где же сказано святым небесным: не любите земных братий и не желайте им блага от Бога?.. Не поставьте в предосуждение православной церкви, что молитвенная любовь ее широка и не ограничивается землею, но простирается от земли на небо и с неба объемлет землю" (свят. Филарет, митроп. Московский. Мнения, отзывы и письма. М., 1998, сс. 316-318). ^
   Хрущов И. Исследование о сочинениях Иосифа Санина преподобного игумена Волоцкого М., 1868, сс. 188-189. ^
   Такой же чрезмерный акцент на ветхозаветные тексты характерен для размышлений Мартина Лютера на эту тему. Если конфликт идет из-за религии, пишет Лютер почти в те же годы, что и русский книжник Иосиф, "на такой войне - дело христианское, дело любви - безбоязненно громить, грабить, жечь врага, делать все, что вредит ему" (Лютер М. О светской власти. В какой мере ей следует повиноваться // Лютер М. Время молчания прошло. Избранные произведения 1520-1526 гг. Харьков, 1992, с. 146). Впрочем, хотя Лютер и не смог уберечь созданный им протестантизм от возрождения в нем инквизиции, он все же выступал против костров: "Еретиков надо преодолевать Писанием, как делали в старину Отцы, а не огнем. Если бы преодоление еретиков огнем относилось к числу искусств, то тогда палачи были бы ученейшими докторами на земле; тогда мы могли бы больше не учиться, а жить по правилу: кто превосходит другого силой, тот может его сжечь" (Лютер М. К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства // там же, с. 65). ^
   Соловьев В. С. Письмо Императору Николаю Второму // Логос. Религиозно-общественный экуменический журнал. Љ. 50. Диалог Восток-Запад. - Брюссель-Мюнхен-Москва, 1995. с. 342. ^
   Хомяков А. С. Несколько слов о философическом письме // Сочинения. т. 2. М., 1994, с. 455. ^
   . Письма Баламута. // . Любовь, Страдание, Надежда. - М., 1992, с. 39. Для тех, кто еще не знаком с этой замечательной книгой, поясню, что в ней излагаются основы христианской аскетики, но как бы из Зазеркалья: это взгляд на христианство глазами беса. В переписке двух искусителей отражается духовное становление искушаемого ими человека... В конце жизни Льюис (протестант-англиканин) с глубоким интересом присматривался к Православию и даже совершил паломничество на Афон. ^
   Преподаватель Петербургской Духовной Академии прот. Георгий Митрофанов с подобным духовным шантажом встретился и у себя в Академии. Одвоенный им студент начал клянчить: "Отец Георгий, ну Христа ради хотя бы четверочку поставьте!". И напросился на еще один урок: "милый мой, когда просят Христа ради, сумму не оговаривают!". ^
   Помимо Ветхого Завета североамериканским проповедникам наверняка вспоминались и призывы Лютера: "Не сам ли Бог, нашими руками вешает, четвертует, сжигает бунтовщиков и рубит им головы?" (цит. по: . Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль. - Брюссель, 1990, ч. 1, с. 109; ч. 2, с. 10). Верен крик лютерова ученика, Меланхтона: "О, если бы Лютер умел молчать!" (там же, ч. 1, с. 99). И верно слово Мережковского, сказанное по поводу другого родоначальника протестантизма - вдохновенного инквизитора Ж. Кальвина: "логика на службе у страсти так же опасна, как нож в руке сумасшедшего" (там же, ч. 2, с. 12). ^
   Цит. по: . Prophecy and Politics. The Secret Alliance between Israel and the U. S. Christian Right. - Chicago, 1986, рp. 33-34. ^
   Цветков С. Э. Карл XII. М., 2000, с. 55. ^
   Творения преподобного Максима Исповедника. - М., 1993. Кн. 1. Богословские и аскетические трактаты, с. 89. ^
   Католические издания Библии помещают этот эпизод под рубрикой "церковная дисциплина", намекая читателю, что сказанное Христом "что свяжете" относится не к нему лично, а только к церковным властям. ^
   . Церковь в Библии. - М., 1994, с. 153. ^
   О. Александр Мень вспоминал, что Глеб Якунин (тогда еще священник), Лев Регельсон и Феликс Карелин в конце 60-х годов обещали конец света и даже бросились на Новый Афон. "Потом они говорили, что не указывали точного времени, но мне передавали, что указывали не только время, но и число, ждали грандиозных событий, которые подвигнут к крещению массы" (. Воспоминания. // Континент Љ 88, - М., 1996, с. 289). ^
   Баптистский учебник библеистики при обсуждении вопроса о времени написания Откровения говорит лишь следующее: "С большей вероятностью останавливают внимание на двух периодах - на времени Домициана (81-96 гг.), при котором, по свидетельству Иринея, ап. Иоанн был послан в заточение, - и на времени Нерона (54-68 гг.), которому и приписывают вину за эту ссылку. Ипполит, Ириней, Евсевий и Иероним склоняют общее мнение ко времени Домициана, так что большая часть толкователей приняла за общепринятое мнение, что апостол Иоанн был в ссылке на острове Патмосе при Домициане, и следовательно, свой Апокалипсис написал в 95 или 96 году" ( Библиология. Т. 1-2. - Заочные библейские курсы ВСЕХБ, Библейская миссия. 1990, с. 327). Вопрос же о времени написания Евангелия от Иоанна в этом учебнике вовсе не ставится. Просто говорится, что Евангелие написано в Ефесе - а вот до ссылки на Патмос или после, остается без обсуждения (с. 227). При этом автор соглашается с древнецерковным преданием о том, что Иоанн покинул земную жизнь, переступив столетний рубеж, и, следовательно, границу второго столетия. ^
   В результате в мунитском ответе на протестантскую книгу используется протестантский аргумент против протестантов: "Господин Мун открыто нападает на библейскую доктрину Троицы. Однако Троица в Библии нигде не упоминается. В Библии множество раз говорится об Отце, Сыне и о Святом Духе, но о "Троице" там не сказано ни слова" ( Осторожно, "Обманщики" // Family Tyes. Вестник Движения Объединения в СНГ и странах Балтии. Август-сентябрь, 1994). ^
   В начале было Слово. Основы вероучения христиан-адвентистов седьмого дня. - Заокский, 1993, сс. 94-95. ^
   Белинский В. Г. Письмо к Н. В. Гоголю // Белинский В. Г. Статьи о русской литературе. Ленинград, 1987, с. 157. ^
   свят. Иоанн Златоуст. Творения. т.11, кн.1. Спб., 1905, с. 100. ^
   Православное объяснение этой трудности см.: . О согласии евангелистов. 3, 7, 29-31. ^
   "Слово на иврите означает врага-обличителя... Слово сатан может относиться и к человеку, а может означать и ангела Господня, чьей обязанностью является выполнить волю Творца, ставя препятствия человеку или обличая его в небесном Суде (т. е. как бы "ангел-прокурор", необходимый для установления правосудия) - как, например, сатан в книге Иова. Разумеется, речь ни в коем случае не может идти о какой бы то ни было независимой силе, противостоящей воле Создателя" (Сидур. Врата молитвы (Шаарй Тфила) на будни, Субботу и Праздники. Перевод, комментарий и пояснения к порядку молитв под ред. Пинхаса Полонского. - Иерусалим-Москва, Джойнт, 1993, с. 12). ^
   Различные патристические мнения на этот счет собраны в: Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898. ^
   Беляев А. Д. О безбожии и антихристе. Подготовление, признаки и время пришествия антихриста. М., 1898, с. 483. ^
   преп. Ефрем Сирин. Толкование на Второе послание Фессалоникийцам. // Творения. ч. 7. ТСЛ, 1900, с. 247-248. Преп. Ефрем, конечно, не видит никакой магической силы в иудейских обрядах. Не обряды иудеев мешают придти Христу (некоей своей могущественной "злой энергетикой"), а Его собственное обещание медлить с приходом, пока не будет проповедано Евангелие всем народам, в том числе и иудейскому (см. Мф. 24,14). Надо также учитывать, что свое толкование Ефрем дает, отталкиваясь не от современной ему ситуации, но как был ставя себя на место Павла - то есть из тех условий, когда Иерусалим еще не был разрушен и ветхозаветное богослужение в Храме еще не было прекращено. По логике преп. Ефрема сначала Новый Завет должен победить, достичь всемирного признания, и лишь затем явится "Отступник" (там же, с. 248). Победа же Евангелия неполна, пока еще не кончилось ветхозаветное богослужение в Иерусалиме и евреи остаются чужды Христу. И потому (по пониманию преп. Ефрема) ап. Павел уговаривает трепещущих: наши нынешние болезни - не признак Второго Пришествия. Сначала мы еще победим, а лишь затем будем обмануты. Но сейчас - не верьте, будто наступает уже день Господень. Нам еще слишком много надо успеть сделать ради Евангелия... ^
   См. Там же, с. 246-247. ^
   . La revolte de l'Esprit: Reperes pour la situation spirituelle d'aujourd'hui. - Paris, 1979, p. 142. ^
   . Творения. Т. 2. - М., 1994, с. 17. ^
   св. Николай Японский. Запись в дневнике 25.11.1902 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 2. - Спб., 1996, с. 139. ^
   св. Николай Японский. Запись в дневнике 20.10.1880 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 1. - Спб., 1996, с. 349. ^
   св. Феофан Затворник. Творения. Толкования посланий апостола Павла. Первое послание к коринфянам. М., 1998, с. 298. ^
   Дважды на миссионерских съездах я наблюдал картину, отбивавшую всякую надежду на то, что миссионерство в нашей церкви возродится в ближайшем будущем. Участников конференции везли в автобусах от гостиницы к конференц-зал через весь город в сопровождении милицейских машин с включеннными сиренами и мигалками. Движение на улицах останавливалось. Машины прижимались к обочинам, светофоры отключались. И без остановки вереница автобусов пересекала город несколько раз в день. Нетрудно догадаться, какими словами провожали задержанные горожане эти автобусы и выглядывавшие из их окон поповские камилавки. Но если миссионерский съезд проводится так, что вызывает отторжение у горожан... ^
   Вспомним голос из более благополучного века: "Митрополит сел в шестерку лошадей. Что за прелесть митрополичий цуг в шесть лошадей! И как это пристало Москве! Все, кто встречались, снимали шапки. Прямо видно, что Митрополит едет. Недаром москвичи требуют этого, и когда Макарий стал было ездить на четверке, оскорбились" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 8.5.1880 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 1. - Спб., 1996, с. 278). ^
   Это предписанное Библией молчание нарушают похабные книжки вроде "Лекарство от греха" (Саратовский Свято-Алексеевский женский монастырь, 1996), содержащая список грехов, уместный разве что в устах сексопатолога... Впрочем, многое из перечисленное в этой книжке вовсе и не является грехом. Например: "Кушала рыбу без чешуи" (с. 37). Ну все - нет теперь спасения нашим монахам и архиереям, на стол которых порою подается осетрина... Об этом различении "чистой и нечистой" пищи давно уже сказано Златоустом: "Что же? Ужели и свиное мясо не есть нечисто? Нисколько, если вкушаешь его с благодарением, с крестным знамением; равным образом и все прочее не бывает нечистым. Нечисто произволение, которое не благодарит Бога" (св. Иоанн Златоуст. Беседы на Первое послание к Тимофею, 12,1). ^
   прот. Георгий Флоровский. Соборность Церкви // Духовный мир. Вып.2. Сергиев Посад, 1996, с. 92. ^
   Впрочем, основатель протестантизма Мартин Лютер никогда не призывал богословствовать по принципу "Только Писание". В его проповедях и книгах эта формула не встречается (см. Gaboriau F. L'Ecriture seule? Paris, 1997, p. 71). Напротив, в его трудах весьма часты ссылки на творения отцов древней церкви (см., например, Лютер М. К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства // Лютер М. Время молчания прошло. Избранные произведения 1520-1526 гг. Харьков, 1992, с. 5). ^
   Барт К. Очерк догматики. Лекции, прочитанные в Университете Бонна в летний семестр 1946 года. Спб., 1997, с. 17. ^
   У баптистов в ходу фантастическое отождествление Библии и Логоса. Баптистский проповедник, взявшийся отвечать на эту мою книгу, простодушно это и выпалил: "В какой-то мере можно согласиться еще с одним риторическим выражением А. Кураева, что "Библия тоже есть икона", но только на том основании, если иметь ввиду, что "Слово было Бог"... Библия - это Слово Божье. Иоанн в начале своего Евангелия говорит: "Слово было Бог" (Иоан. 1, 1). Но, если кому-то Слово Божье - не авторитет, истина - не авторитет и даже Бог - не авторитет, то "трепещущим пред Словом Божиим" (Ис. 66, 2) очень трудно с таковыми разговаривать" (Пушков Е. Н. Не смущайся! Интернет-версия: . ^
   Догматика. Заочные библейские курсы ВСЕХБ. М., 1970. С. 10. ^
   Как появилась Библия. Калининград, 1991, С. 44. ^
   Tradition et devenir de la vie chretienne. // La Tradition. La pensee orthodoxe. Љ XVII/5. Paris, 1992, p. 13; sola Scriptura (лат.) - "только Писание", лозунг протестантов, отвергающих церковную традицию. ^
   Передача "Целительное слово" на телеканале "Санкт-Петербург". 12.06.1994. ^
   Христианства нет без Церкви. - Монреаль, 1986, с. 64. ^
   Св. Мефодий Олимпийский. О воскресении, против Оригена. // Св. Мефодий, епископ и мученик, отец Церкви III-го века. Полное собрание его сочинений. - СПб., 1877, сс. 190 и 212. ^
   Цит по: Преподобный Симеон Новый Богослов. - Н.Новгород. 1996, с. 194. ^
   . Современное арианство. // . Тихие думы. - М., 1918, с. 146. ^
   "Мы верим в исцеление через Кровь Иисуса Христа духовное, душевное, физическое, финансовое" (Символ веры церкви "Солнце правды" // Солнце правды. Калининград. 23 сент. 2001). ^
   . Рассвет. 7 миллионов церквей в 2000 г. - М., 1993, с. 58. ^
   Время новостей 29. окт. 2004; ^
  
  Христианские конфессии и исторические эпохи
  
  Три конфессии составляют сегодня христианский мир. Православие, Католичество, Протестантизм. Каждая из них несет в себе печать той эпохи, в которую она сложилась.
  
  Православие - это античное христианство. Мы - старообрядцы Европы: мы верим так, как европейцы тысячу лет назад. Мы - Европа Боэция, Августина, Тертуллиана, Амвросия. Православие - это то прочтение Евангелия, тот образ жизни во Христе, который сложился в эпоху поздней античности.
  
  Когда греческая философия достигла своего зенита в Плотине, в тот век и в том же городе творил человек, именуемый "отцом православного богословия" - Ориген. Св. Василий Великий и св. Григорий Богослов успели окончить афинский (еще языческий) университет прежде его заката и успели посоветовать своим ученикам взять в свой христианский путь великих языческих авторов[1].
  
  Именно IV век был центральным в истории православия - это и "золотой век святоотеческой письменности", и время принятия Символа Веры, время рождения монашества и окончательного оформления структуры церковного организма. До эпохи нашествия варваров христианство успело найти свои основные формы, сохраненные в Православии в основном и доныне настолько, что даже по наблюдению А. Гарнака - знаменитого протестантского историка Церкви - Православие с тех пор не менялось: "Я попрошу вас пропустить столетия и перейти к рассмотрению греческой церкви в том ее виде, в котором она существует теперь, который остался в ней существенно неизменным в течение более чем тысячи лет. Между третьим и девятнадцатым веком в церковной истории Востока мы не видим какой-либо глубокой разницы... Очевидно, народы, принадлежащие к православию, не переживали с тех пор ничего такого, что могло бы сделать для них церковь несносной и заставить их потребовать реформ"[2].
  
  Гарнак об этом говорит с интонацией уничижения: вот, мол, православные так и не двинулись вперед за полтора тысячелетия. И все же даже он поражен загадкой неизменности Православия. Настолько "впору" оно пришлось грекам и славянам, что все попытки церковных реформ приходилось навязывать народам сверху - и все они после первых десятилетий успехов все же так и гасли в толще церковного народа. "Русь не просто приняла христианство - она полюбила его сердцем, она расположилась к нему душой, она излегла к нему всем лучшим своим. Она приняла его себе в названье жителей, в пословицы и приметы, в строй мышления, в обязательный угол избы, его символ взяла себе во всеобщую охрану, его поименными святцами заменила всякий другой счетный календарь, весь план своей трудовой жизни, его храмам отдала лучшие места своих окружий, его службам - свои предрассветья, его постам - свою выдержку, его праздникам - свой досуг, его странникам - свой кров и хлебушек... Только всего и нужно было: возродить этот прежний "святой дух" Руси, дать выйти ему из дремного замиранья"[3]. Конечно, жила Церковь, конечно менялись обстоятельства и формы ее жизни. Но организм ощутимо тот же - во всех столетиях. Но духовные гены - те же.
  
  Сравнив беседу "О смысле христианской жизни" святого XIX века Серафима Саровского или сборник речений преп. Силуана Афонского (ХХ век) с беседами преп. Макария Египетского (IV век) или Игнатия Богоносца (II век), можно согласиться с замечанием О. Мандельштама о том, что "у каждой истинной книги нет титульного листа". Православный (не-богослов) может читать Златоуста - и даже не догадываться о том, в каком веке жил этот учитель; он будет читать Ефрема Сирина и не осознавать, что держит в руках труд не грека и не русского, а сирийца... Вообще это действительно чудо - что при всей очевидности герменевтического закона "каждый понимает по-своему", православная экзегетика смогла сохранить свою самоидентичность на протяжении двух тысячелетий и на пространстве десятков народов и культур. Чудо состоит в том, что, будучи образом миропонимания, взращенным в совершенно определенной и специфичной культурной среде (Восточная Римская империя), православие смогло не остаться в ней, а пройти сквозь совершенно иные культурные условия. Византия осталась в прошлом. Церковь живет и после Византии.
  
  Но пока Византия была, она (точнее - "Восточная Римская империя") продолжала оставаться восточной звездой в темных веках Европы. Когда после варварских нашествий связь Европы с античностью ослабла, Византия продолжала оставаться оплотом римской государственности и эллинской мысли. Философ и историк средневековой культуры Лев Карсавин писал, что "с самых начал своих западная церковь отстала от восточного умозрительного богословия, что обыкновенно объясняют умственною отсталостью Запада вообще. Психология, этика, учение об обществе, о государстве Божием - таковы главные вопросы, занимавшие западную мысль. Очень быстро догматическая жизнь Запада упрощается, становится элементарной, и Августин переводится на язык Григория Великого. На долгое время все христианское учение на Западе как бы превращается в "fides implicita" (лат. "подразумеваемая вера" - А. К.), и это происходит в тот самый момент, когда на Востоке идет напряженное изучение самых трудных и основных вопросов догмы"[4].
  
  Даже когда через арабов, завоевавших многие культурные сокровища Византии, Запад получил-таки Аристотеля и античных философов (никогда не терявшихся в православном мире); даже когда множество греческих интеллектуалов убежало на Запад, спасаясь от мусульманского нашествия и неся с собою дух Эллады и книги отцов Древней Церкви; даже когда в самой Западной Европе началось брожение Возрождения; даже когда Запад начал воспринимать Православный Восток как "раскольнический" и "еретический", - даже тогда в восприятии лучших умов Запада Константинополь оставался городом загадочных духовных и культурных сокровищ. 12 июля 1453 года, через месяц после падения Константинополя, Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа (1458-1464) писал папе Николаю V: "Но что за чудовищная весть, только что принесенная из Константинополя? Стыдно жить... Скорблю о бесчисленных базиликах святых, построенных с дивным искусством, а теперь обреченных на руины или магометанскую скверну. Что скажу о книгах, которых там без числа, латинянам еще неизвестных! Увы, имена скольких великих мужей теперь будут утрачены! Это вторая смерть Гомеру, вторые похороны Платону. Где теперь будем искать творения философов или поэтов? Иссяк источник муз. Вижу одновременно уничтожение веры и науки"[5].
  
  Католичество по основным своим чертам - это средневековое восприятие христианства. Властность, юридизм, стремление заковать Церковь в латы схоластического разума, канонических предписаний и папского авторитета[6].
  
  Римская Церковь - наследница Римской империи. Вкус целого источника можно почувствовать по нескольким каплям. Возьмем "на пробу" священнейшие формулы православной и католической церквей - те слова, через которые они совершают свои таинства.
  
  Католический священник совершает крещение со словами - "я крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа". Православный священник при совершении крещения говорит: "Крещается раб Божий... во имя Отца и Сына и Святого Духа". При венчании ксендз произносит: "Я властию мне данной объявляю Вас мужем и женой". В православном храме в аналогичную минуту звучит иная молитва: "Венчается раб Божий... рабе Божией...". Формулы миропомазания: в православии - "Печать дара Духа Святаго"; в католичестве - "Знаменую тебя крестным знамением и утверждаю тебя миром спасения во имя Отца и Сына и Святого Духа". Латинская формула исповеди - "я, властию мне данной, отпускаю тебе грехи твои" - через Польшу и Украину пришла в XVII веке и в Русскую Церковь. В Древней же Руси формула исповеди звучала: "Грехи твои на вые (шее) моей, чадо". И поныне в остальных православных Церквах исповедальная формула звучит отлично от латинской - "Отпускаются тебе грехи твои".
  
  Это различие замечено уже давно. Старообрядческие тетрадки приводят слова св. Симеона Солунского о различии православной и католической формул крещения: "Я крещаю" или "крещается". "Ибо крещаю аз не объявляет, что крещающийся вольно желает креститься", т. е. символизирует свободу крещаемого (Поморские ответы, ответ И, статья ЛЕ). "Подобне и другий панагиот, святый Никифор к латином пишет: но вы же глаголите крещаю тя аз, и творятся попы ваши богом".
  
  Имперский инстинкт власти проявляет себя в этих римских формулах. В римском восприятии Церковь есть институт власти: от Бога власть делегируется папе и им распределяется епископам и священникам. И эту власть надо обожать и впадать в умиление при виде ее высшего носителя...
  
  В отличие от православного мира, католичество последние сто лет испытывает ощущение неудобства от своей старины и пробует "обновляться"[7]. Часть этих реформ явно идет католикам на пользу; часть, по моему ощущению, - во вред. Во всяком случае, во второй половине ХХ века в католическом богословии появилась плеяда блестящих мыслителей, поставивших своей целью прорваться сквозь стену средневековой схоластики к антично-христианскому наследию, к Отцам первых веков, то есть - к Православию (это прежде всего Ив Конгар, Анри де Любак, Жан Даниелу, Луи Буйе, Ганс Урс фон Бальтазар). Если еще в середине нашего века папа Пий XII требовал от ватиканского официоза "Оссерваторе романо", чтобы писали не православные, а так называемые православные или в кавычках[8], то после Второго Ватиканского Собора католической церковью на официальном уровне практически сняты все вероучительные претензии в адрес православия. Католик может без всяких укоров совести читать православный символ веры. Католическая церковь признает, что православие сохранило неизменными древнехристианскую веру и образ благочестия. Обвинений в ереси со стороны католиков нам более не выдвигается. Так осуществилось то, о чем мечтал в прошлом веке св. Иннокентий Херсонский[9].
  
  В православии же существуют два образа католичества. Один - это образ обновленного католичества, на православный вкус слишком много уступившего духу секуляризации[10]. Слишком много светской идеологии, светской психологии и политики в жизни современной католической церкви. Не догматы, но стиль жизни более различает нас сегодня и вызывает недоумение православных. Отстраняя от себя черты прежнего, средневекового католичества, католические реформаторы приобрели немало таких черточек, которые не сделали их более близкими в православном восприятии.
  
  При этом в православии хранится память и о прежнем, средневековом образе латинства. В таком случае различие православия и католичества может, например, ощущаться изнутри православной традиции так: "Непомерное развитие схоластики в вероучении и художественных форм в церковнослужении не спасло католической Церкви, этой блудной дочери христианства, - пишет В. О. Ключевский, - ни от богохульного папства с его учением о видимом главенстве и непогрешимости, ни от мерзости религиозного фанатизма с его крестовыми походами на еретиков и инквизицией, явлениями, составляющими вечный позор католицизма. Люди, о которых идет речь (славянофилы - А. К.), никогда не были за такую Церковь: они слишком прониклись духом своей строгой матери, учащей "пленять разум в послушание веры", чтобы сочувствовать учению другой Церкви, внушающей "пленять его в послушание чувства"... Они никогда не были за Церковь, в которой Слово Божие слишком заглушается человеческими звуками, живая и действенная истина поочередно анатомируется схоластикой и гальванизируется религиозным фурором, и вера тонет в море форм и впечатлений, возбуждающих воображение и поднимающих страсти сердца... Они ценят дух своей Церкви, предлагающей сознанию человека чистую божественную мысль, как она высказана в простоте евангельского рассказа и в творениях первоначальных церковных учителей - мысль, не закрытую для человеческой веры схоластическими наслоениями и не разбавленную поэтическими развлечениями и декорациями. Ее обряд, скудный художественным развитием, всегда трезв и не туманит, не пьянит верующей мысли... Этих характеристических свойств православия не могут не ценить люди, не любящие жертвовать чистой созерцаемой религиозной истиной возможно красивому ее выражению, возбуждающему наиболее приятные законные ощущения - люди, привыкшие не терять из-за негармоничного голоса одинокого дьячка нити воспоминаний, вызываемых его чтением и пением, - и пусть указывают им на неразвитость православного церковного искусства или на недостаток пропагандистской энергии, также характеризующих нашу Церковь, - они не посетуют ни на то, ни на другое, зная, что с Церковью связаны у человека потребности повыше художественных и что не какое бы то ни было насилие, нравственное или физическое, лежит краеугольным камнем в ее основании. Потому-то так крепко стараются они держаться за церковные догматы и формы в их первоначальном, чистом виде, какой они находят в православии"[11]. Впрочем, фраза о неразвитости православного искусства - слишком от своего времени (еще не открывшего для себя мир русской и византийской иконы, равно как и богатейший мир древнерусских церковных распевов) и от западнического европоцентризма, от которого не был свободен по сути ни один светский русский мыслитель прошлого века.
  
  Немцы, поднявшие бунт против папства на полтысячелетия позже греков и славян, создали протестантизм. Увы, Лютер появился через сто лет после того, как пал Константинополь и с ним великая школа византийского богословия. Отцы протестантизма вступили в переписку с патриархами восточно-православной Церкви, надеясь найти у них богословие иное, чем то, что было знакомо им по католичеству. Лютер, начиная полемику с папством, с надеждой всматривался в мир восточного христианства: "Ни Собор Никейский, ни первые Отцы Церкви, ни древние общины Азии, Греции, Африки не были подчинены папе; да и сейчас на Востоке существуют истинные христиане, у которых епископы Папе не подчинены... Не вопиющая ли несправедливость - извергать из Церкви и даже из самого неба такое великое множество мучеников и святых, какими в течение четырнадцати веков прославлена Восточная Церковь?"[12].
  
  Если бы Лютер был современником великого Григория Паламы (XIV век), история мира была бы иной... Но в середине XVI века восточные богословы уже несколько десятилетий учились лишь по западным схоластическим учебникам. И потому протестанты увидели в полученных ответах православных не несомненный голос древности, а лишь разбавленное латинство ("католичество без папы")... Протестантизм тогда не узнал, что можно быть в традиции, и при этом в традиции радикально иной, чем латинская схоластика[13]. Не встретив православия на современном ему Востоке, протестантизм пошел своей собственной дорогой.
  
  Не найдя дороги к раннехристианскому прошлому, протестантизм стал всего лишь порождением современной ему эпохи. Лютеранство, кальвинизм, англиканство - родом из "эпохи буржуазных революций". А тот протестантизм, что сегодня известен в России (баптизм, адвентизм, пятидесятничество) еще современнее: это всё родом из совсем недавнего и "прогрессивного" XIX века[14]. Но это не комплимент. Невелика честь быть плодом эпохи духовного упадка, секуляризации и материалистического культа потребления.
  
  По религиозному признаку все культуры можно разделить на "сотериологические" и "гедонистические"[15]. Первые ищут спасения (σωτηρια по-греч. "спасение"); последний смысл человеческой жизни они полагают по ту сторону смертного порога, и саму человеческую жизнь рассматривают, по слову Сократа, как "подготовление к смерти", как искусство умирать... Другие (гедонистические, от греч. ηδονη - наслаждение) видят высший смысл человеческого бытия в том, чтобы в пределах земной жизни, безотносительно к грядущей Вечности, с максимальным комфортом устроиться на земле. "Будем есть и пить, ибо завтра умрем", - так итожил мироощущение подобных людей ап. Павел. Можно симпатизировать одному жизненному укладу или другому, но нелогично ожидать религиозных откровений и религиозного учительства от гедонистической, по сути материалистической цивилизации.
  
  К первому типу культур относятся Египет и Индия, средневековая Европа и Россия. Во второго рода цивилизации живем мы сейчас... Нужны доказательства? Но можно ли возразить горьким словам сербского богослова архим. Иустина (Поповича): "Еретические народы нашего времени отвели Христу последнее место на трапезе этого мира, как последнему нищему, тогда как на первые места посадили своих великих политиков, писателей, философов, легендарных героев, ученых, финансистов и даже туристов и спортсменов. Если бы Европа осталась христианской, то хвалилась бы Христом, а не культурой. И великие народы Азии и Африки, хотя и некрещеные, но духовно настроенные, это понимали и ценили, ибо каждый из этих народов хвалится своей верой, своими божествами, своими религиозными книгами - Кораном, Ведами и др. Не хвалятся они лишь делами рук своих, своей культурой, но тем хвалятся, что считают высшим себя, действительно наивысшим в мире. Только европейские народы не хвалятся ни Христом, ни Его Евангелием, но своими смертоносными машинами и дешевыми фабриками, и последствия этого самохвальства таковы, что все нехристианские народы возненавидели Христа и христианство. Возненавидев плоды Европы, возненавидели и европейского Бога. Но Европу и это не волнует, ибо она прежде всех возненавидела и отвергла своего Бога... Ты - Азиат, сказала Европа Христу в своей многовековой уже тяжбе с Ним"[16].
  
  И если из гедонистической цивилизации можно заимствовать сантехнику и кулинарию, то вряд ли столь же успешен будет импорт ее религиозных представлений. "Маленькие мы, но большая у нас идея и светлое осенило нас видение. Мелкие бесы ходят около нас и хотят в тьму своей мелочности затянуть, чтобы померкло все, светившее нам, и маленьким стало бывшее в нас великим", - так выглядит встреча двух этих цивилизаций из мира религиозного[17]. А В. Марцинковский, замечательный русский миссионер начала века, рассказывал, что как-то одна американская фирма в Китае предложила миссионеру перейти к ней на работу в качестве переводчика. Деньги предлагались большие. Миссионер отказался. На вопрос, не показалась ли ему недостаточной предлагаемая оплата, он ответил: "Деньги-то большие. Да дело больно маленькое".
  
  Сама Реформа когда-то рождалась в муках, рождалась как протест против "прирученного" христианства. Но, даже с симпатией вспоминая "романтику" Реформы, можно ли не замечать того, что произошло затем? - "Дальнейшее хорошо известно. Христианство "восстановилось" на новом, комфортабельном и безопасном уровне. Кажется, Тиллиху принадлежат слова об удобном, уютном Боге, ничего не требующем, всегда готовом спасти тебя, хоть ты вовсе того и не желаешь... А "мгновение внезапно разразившейся Истины"... - оно исчезло, растворилось где-то там, в доисторической мгле. Оно тревожило пару чудаков, атавизм среди добрых христиан, невозмутимо, с деловой пунктуальностью отмечающих Воскресенье доброго Бога, гаранта здоровья и коммерческих успехов, хранителя домашнего очага...", - так пишет Валерий Сендеров о религии сегодняшних европейцев[18].
  
  "Всегда и большинство ищет пассивной спасенности, приобретения даров духовной жизни без самой жизни. Всегда и везде большинство рассчитывает купить Св. Духа", - говорил о. Павел Флоренский[19]. Европа новейшего времени, всюду ищущая развлечений, сделала из религии Распятия повод для "чувства глубокого удовлетворения": "ты только признай, что за тебя долг уже заплачен, и продолжай твой бизнес, ибо местечко на Небесах тебе уже готово!". Но может ли быть большая подмена? И не есть ли это всего лишь выдача уже не частной, как бывало у католиков, а тотальной индульгенции за счет "заслуг Христа"?
  
  Против этой покупки спасения обрядовым благочестием протестовал Лютер. Но в конце концов протестантизм лишь назначил еще более низкую цену в этой торговле - "просто вера". Боже, если бы Лютер видел, как его муки в обретении веры превратятся в дешевую уверенность нынешних протестантов, в "занудно бубнящий мятеж"[20]. Если бы Лютер увидел, как выстраданную им веру рекламируют как залог комфортабельного земного устройства! И сегодня уже православная мистика является голосом протеста: мало лишь соглашаться с Евангелием, мало веры, мало собраний и стихов. Нужен еще тяжкий путь духовного восхождения...
  
  И все же массовый американский протестантизм, столь хорошо знакомый теперь россиянам в своих баптистских и адвентистских разновидностях, это - христианство уходящей эпохи. Этот протестантизм из той эпохи, которая называлась "Новым временем" и выразила себя в культе "Просвещения" и рационализма (до некоторой степени это же можно сказать и о более ранних формах протестантского движения). Примитивное эстетическое чувство. Нарочитое морализаторство. Отсутствие ощущения Традиции и Церкви (индивидуализм). Нечувствительность к мистике и таинству. "Все, что не поучает, должно быть отброшено, хотя бы в нем ничего плохого и не было", - утверждает Ж. Кальвин[21]. Человек становится одномерен, он сводится к рассудку, к изготовителю и потребителю ясной и отчетливой - "поучающей" - религиозной информации.
  
  Но сегодня из мира нейтрально-безрелигиозного, светского либерализма и просветительства мы входим в мир нового религиозного мироощущения. Маятник мировой истории прошел от точки религиозного напряжения в эпоху Реформации к религиозному минимуму ХХ века, и в канун XXI века явно входит в зону новой религиозности, в которой пока задают тон антихристианские течения.
  
  Более "современными" (в смысле еще более подверженными влиянию духа современности) на сегодняшний день оказались протестантские движения так наз. "третьей волны": харизматические движения, на которые с практически равным ужасом смотрят и православные, и католики, и обычные протестанты. Эпоха неоязычества, эпоха оккультных вкусов по своим рецептам создала себе и соответствующую разновидность "христианства" - со столь же легкими и массовыми чудесами, видениями и исцелениями. Стоит "чудотворцу" "Слова жизни" взмахнуть пиджаком - и вот уже десятки людей падают на пол, сраженные силой "святого духа". Джон Уимбер, один из основателей харизматического движения, так описывает одну из практик своего движения (под названием "покой в Духе"): "Об этом феномене, когда люди падают на пол и иногда лежат на спине или на животе по нескольку часов, известно нам не только из сообщений истории Церкви. Он случается часто и в наши дни. Случается, что такое состояние длится от 12 до 48 часов. Случаются ситуации весьма драматические, когда так падает пастор или духовный руководитель. Как правило, многие действительно повергаются в Духе ниц и продолжают лежать на животе. Были случаи, например, когда один пастор на протяжении почти часа бился ритмически головой о пол"[22].
  
  То, что сегодня творится на собраниях неопятидесятников-харизматов, напоминает не об апостольской Церкви, а о шаманских камланиях. Нам всем известны бабки-целительницы, которые сидят под православными иконами, читают православные молитвы, но при этом по сути колдуют. Христианский антураж и лексикон не гарантируют христианского внутреннего настроя. Вот так и у харизматов. Проповеди и гимны у них христианские, а вот мистический опыт родственен скорее нью-эйджеровским технологиям транса, нежели православной молитве.
  
  В 1998 году я был в Ханты-Мансийске, и работники местного дома культуры были очень обрадованы тем, что в их стенах наконец-то зазвучала православная проповедь. А то все харизматы да баптисты, американцы да корейцы... На радостях они поведали мне такую историю:
  
  Истекло время аренды зала харизматами. Пора расходиться - а у них самый экстаз. Глоссолалия уже позади, теперь они уже покруче "изменяют" состояние своих сознаний. "Техничка" тем не менее начала уборку. И вот проходит она со своей шваброй под сценой (то есть между сценой и залом), а пастор в это время делает пассы в зал: "Примите Духа Святого! Примите мир в Духе Святом!". Сектанты один за другим валятся без сознания (такое состояние называется у них "покой в Духе"). Уборщица оказывается как раз между пастором и залом, не смотрит ни на того ни на другого, а лишь на подметаемый ею пол. И тут вдруг после очередного "пасса" - она и сама падает без сознания. Зал в восторге: "Вот оно, свидетельство истины нашей веры! Напрасно неверы говорят, будто у нас тут самовнушение! Вы же видите - человек не слышал наших проповедей, не молился с нами, а тем не менее оказался доступен действию Духа!". Восторг длился минут пять. А затем уборщица пришла в себя и молвила: "А что, разве у нас сегодня снова Кашпировский?". Просто в прошлый раз в такое же трансовое состояние вводил ее именно сей персонаж...
  
  Классический протестантизм недостаточно приспособлен к оккультным модам "эры Водолея", и потому не будет распространяться беспрепятственно и легко. Он был слишком "современен" сто лет назад, и потому сегодня становится слишком устаревшим: богословие, как и литература и мода, если стремится быть современным, очень быстро оказывается устаревшим.
  
  А харизматические секты, растущие поразительно быстрыми темпами именно в силу своей созвучности оккультным потребностям сегодняшнего общества, явно не противостоят оккультизму, но всего лишь являются его передовым отрядом. Понятно, что оккультизм, слегка замаскированный под христианство, с оккультизмом уже прямо антихристианским всерьез бороться не будет. Слишком легкие чудеса и там и там, и от слишком странной, слишком анонимной "силы" они в обоих случаях исходят. Значит, не от протестантов-харизматов ждать противодействия неоязычеству.
  
  Когда я говорю о противодействии оккультизму - я не имею в виду лишь издательскую, лекторскую и просветительскую деятельность. Лекциями сатану, сорвавшегося с цепи, не остановишь. Оккультисты призывают к себе нечеловеческие "силы" и "энергии", "духов" и "иерархии". Борьба с атеизмом была борьбой просто с человеческим заблуждением, это была дискуссия с людьми. Борьба с оккультизмом - это уже борьба с тем, что страшнее невежественного человека и сильнее взвода лекторов-агитаторов. Надо не просто предупредить человека: "не связывайся!". Надо защитить его от того зла, что причиняется и призывается теми, кто живет вокруг него. И освящение его квартиры здесь будет не менее важно, чем вручение ему брошюр о вреде оккультизма. Брошюра защитит его от собственного греха. А от греха соседки? А просто от хулиганства "барабашек" и иных "мелких бесов"? Человек, вновь опущенный в мир бытового оккультизма, снова ощутил и потребность в реальной, сверхсловесной защите от духовной реальности зла. Православное убеждение в том, что людей надо реально, энергийно защищать от сил зла, от бесов, сегодня мощно подтверждается с противоположной стороны: самими теоретиками и практиками язычества[23].
  
  Мало говорить о Христе. Мало верить в Христа. Нужно пропитать себя благодатными энергиями Христа. Человеческие действия, призывающие в наш дольний мир энергии мира горнего, называются обрядами. Та самая развитая и пышная обрядность православия, в которую было выпущено столько ядовитых стрел в эпоху рассудочного просветительства, сегодня открывает свой над-педагогический смысл. Обряд - не просто проповедь в жестах и гимнах. Обряд есть освящение материи, освящение мира. Это вытравливание из мира коррозии смерти и новое насыщение его токами Истинной Жизни. Да, православие есть религия священного материализма. Да, наша главная религиозная задача - вовсе не перевоспитание мира, не моралистика и не построение философских систем. Главная задача Церкви, как понимает ее православная традиция, - простереть благодатный покров над миром человека. Наша главная жизнь - в обряде, в той практике, которая привлекает защиту Горних сил над нашим миром, отравленным энтропией и смертью. И много раз мне доводилось убеждаться в мудрости совестного инстинкта русского человека: даже обращенный в протестантизм и регулярно ходящий в протестантские лектории, в минуту действительной боли, действительного искушения духовным злом - он бежит все же к православной святыне...
  
  Интерес к восточной мистике и аскезе вдруг выявил бедность традиционного протестантизма именно в этой области человеческой жизни. И тут оказалось, что то, что в прошлом веке казалось в православии самым архаичным, отжившим и ненужным, к конце ХХ века стало самым актуальным и нужным. Оказалось, что огромная аскетическая практика есть не только в Тибете. Монашество, отвергнутое в христианстве протестантами (когда монах Лютер женился на монахине), сохранилось не только в Индии. И колдовство оказалось не просто "грехом" (в смысле нарушения библейского запрета), не просто субъективной ошибкой, а чем-то гораздо более реальным.
  
  Протестантизм вырос в христианском мире, в мире, в котором уже не было реального язычества, и потому он не смог разглядеть духовную необходимость тех сторон православия (и католичества), которые сформировались в эпоху первохристианской борьбы с языческим миром. Он потерял ощущение земли как планеты, оккупированной силами зла, и потому лишь смеялся, читая в православных молитвословах молитвы "на освящение всякой вещи". Сегодня же уже тысячи людей, прежде далеких от всякой религиозности, готовы подтвердить, что дом действительно надо освящать, что святая вода есть не просто бабушкино суеверие и что иконы в доме не просто настенное украшение.
  
  У православия же есть опыт жизни в антично-языческом обществе. И поэтому оно сможет дать защиту и ответ там, где окажется бессилен протестантизм. Христианство "Эпохи Водолея", "Новой Эры", "Эпохи Матери мира", "Эпохи Будды-Майтрейи" и прочих "эпох", под которыми неоязычники имеют в виду эру своего пред-антихристова торжества - это именно Православие. Оно способно возглавить движение "от новой тьмы - к древнему свету" (преп. Викентий Лиринский. Напоминание 1,5).
  
   См. . К юношам, о том, как пользоваться языческими сочинениями. // Творения. Ч. 4. - М., 1993. ^
   . Сущность христианства. - М., 1907, сс. 198 и 203. ^
   . Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Т. 4. - Париж, 1988, сс. 229-230. ^
   . Католичество. - Пг., 1918, сс. 47-48. ^
   Цит. по: . Примечания к публикации "О мире веры" Николая Кузанского. // Вопросы философии. Љ 5. 1992, с. 51. ^
   По выражению современного диссидентствующего католического богослова Ганса Кюнга, "невозможно отрицать, что католики порой переоценивали Пастырские Послания (речь идет о пастырских посланиях ап. Павла, утверждающих иерархический принцип церковной жизни), в результате чего экклезиология во многом была превращена в иерархологию" (цит. по: . Библия - Слово Божие. - М., 1996, с. 265) ^
   "Отслужив правдою и неправдою абсолютизму, латинство вздумало полиберальничать" ( Как относится к нам Римская Церковь? // Сочинения. - М., 1996, с. 524). ^
   . Письма о. Александру Меню. // Вестник русского христианского движения. Љ 165. - Париж, 1992, с. 55. ^
   Рассуждая о чине приема католиков в православие, св. Иннокентий обратил внимание на то, что если католический священник пожелает перейти в православие, его принимают, признавая его священническую благодать ("в сущем сане"), что означает воздержание нашей Церкви от объявления католического мира безблагодатной пустыней. Эта позиция православной Церкви представлялась св. Иннокентию противоположной отношению современных ему католиков к Православию: "Поелику католики утверждают, что вне их церкви нет спасения, то здесь (в Православии - .) требуется верить, что в вере греческой есть спасение. Требование это весьма скромно, и показывает примерную веротерпимость. Следовало бы сказать, вопреки гордым католикам, что вне греческой церкви нет спасения; между тем, по скромности христианской, говорится только, что и в греческой церкви есть спасение" ( Сочинения. Т. 6. - СПб., 1908, с. 655). ^
   Владимир Зелинский однажды заметил, что православные богословы, заинтересованные в диалоге с католичеством, вряд ли хотели бы иметь дело с католичеством дособорным, - "но можно вполне поручиться, что мало кому из них доставит удовольствие зрелище католицизма "размытого", "разжиженного", "удешевленного" - католицизма, затопленного столь знакомой и столь тошнотворной прогрессистской фразеологией" Приходящие в Церковь // Журнал Московской Патриархии. 1992. Љ 5, с. 16). ^
   . Дневник 1867-1877 гг. 30 марта 1868. // Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. - М., 1993, сс. 316-317. ^
   Цит. по: Реформаторы..., с. 12. ^
   Церковная жизнь не сводится к богословским формулам. И хотя стиль мысли православного мира после падения Константинополя вплоть до конца XIX века становится вполне западным, далеким от богословствования Отцов, но богослужебная жизнь, опыт молитвы и духовной жизни сохраняется неизменным. И возрождение старчества в конце XVIII столетия естественно привело к возрождению интереса к святоотеческому богословию и к углублению его понимания. "Вавилонское пленение" православного (уже преимущественно русского) богословия подошло к концу на исходе XIX века. ^
   Баптизм родился несколько раньше, но классические формы баптистского благочестия и проповеди сложились в 19 столетии. ^
   См. . Победа над "последним врагом". // Богословский вестник. Вып. 1. - Сергиев Посад, 1993. ^
   Православная церковь и экуменизм. // Глагол жизни. Љ 2, 1992, сс. 47-49. ^
   . Материалы к житию. - Париж, 1984, с. 89. ^
   . После абсурда. Христианство в эпоху безвременья. // Русская мысль. 3.11.92. ^
   . О надгробном слове о. Алексия Мечева. // Отец Алексий Мечев. Воспоминания. Проповеди. Письма. - Париж, 1970, с. 376. ^
   Выражение В. Зелинского из его работы "Место обитания Твоего" (Выбор. Љ 1. - М., 1987, с. 9). ^
   Цит. по: Философия эпохи ранних буржуазных революций. - М., 1983, с. 109. ^
   Цит. по: Игра с огнем. - Bielefeld, 1992, сс. 229-230. ^
   Однажды я принимал экзамен в одном московском университете. Молодой человек, отвечавший лучше всех в группе, попросил отдельного разговора после окончания экзамена. Его вопрос звучал так: "Скажите, как я могу смыть с себя крещение? Меня крестили в детстве, когда я ничего не понимал, а теперь я чувствую, как это мне мешает". Дальше стало понятно, что этот юноша сознательный сатанист. Я предложил ему написать прошение на имя Патриарха: "Прошу более не считать меня православным христианином". Он отказался, сказав, что это было бы слишком легко, что нужно что-то реально сделать, чтобы смыть с себя следы крещения... Так я получил прямое подтверждение действенности православных таинств (причем самого оспариваемого из них - детского крещения) со стороны противоборствующей силы. ^
  
  "Христос - спаситель": взгляд с востока и с запада
  
  Откуда родом листовки и брошюры, распространяемые протестантами на улицах и на собраниях? Из суперсовременной Америки? Из первых лет третьего тысячелетия? Нет - это только так кажется. На самом деле они довольно стары. Основные богословские схемы этих протестантских проповедников родом из Средневековья.
  
  Именно в Западной Европе средних веков сложились их основные способы толкования Евангелия. Именно от средневекового католичества протестантизм наследовал основные темы своего богословия. Да, он полемизировал с католиками - но на их языке, усвоив основные ходы схоластической мысли.
  
  Основное различие между Западным и Восточным христианством было заложено еще в античности. Мир восточного Средиземноморья, и прежде всего мир эллинов, был более склонен к философии и к мистике. Гений римлян проявлял себя не столько в философии или в религии, сколько в государственном управлении, в праве, в военном деле[1]. Рим не родил ни одного крупного самостоятельного философа. Лукреций и Цицерон - скорее популяризаторы и компиляторы, чем творцы. Имен, сравнимых с Аристотелем или Сократом, Платоном или Плотином, Рим не дал. Но Рим дал классические законы, классические образцы государственного устройства, классическую процедуру судопроизводства. Велика и роль юристов в развитии римской классической литературы.
  
  И вот в 10 веке германского мальчика приводят в монастырь для получения образования. Первое, что он должен осилить - язык. Дома-то он говорил на одном языке. А язык школы, науки, культуры и алтаря - это другой язык. Латынь. И он начинает ее изучать. Сначала - грамматика. Изучается она не по адаптированным текстам для иностранцев, а по лучшим образцам. Значит - по Цицерону. Затем - риторика. Ну кто же лучший ритор, чем Цицерон? Затем - логика. И тут речи Цицерона незаменимы. Далее следует изучение философии. И это новый повод для обращения к трудам Цицерона, но на этот раз уже со стороны их содержания, а не языковой формы. Это школьное вездесущие Цицерона упоминал уже Сенека в письме к Луцилию: "...не надо удивляться, если из одного и того же каждый извлекает лишь нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет траву, собака - зайца, аист - ящерицу. Если книгу Цицерона "О государстве" возьмет в руки сперва какой-нибудь филолог, потом грамматик, потом приверженец философии, каждый из них обратит все усердие не на то, на что оба другие. Философ подивится, что так много можно сказать против справедливости. Филолог, если возьмется за то же сочинение, заметит вот что: "Было два римских царя, из которых один не имеет матери, другой отца". Ибо есть сомнения насчет матери Сервия, а отца у Анка не имеется, - царя именуют внуком Нумы... Если же эти книги развернет грамматик, он прежде всего внесет в свои заметки старинные слова: ведь Цицерон говорят "воистину" вместо "на самом деле", а также "оного" вместо "его"... Но чтобы мне самому, отвлекшись, не соскользнуть на путь грамматика или филолога, напоминаю тебе, что и слушать и читать философов нужно ради достижения блаженной жизни и ловить следует не старинные или придуманные ими слова либо неудачные метафоры, а полезные наставления" (Письмо 108, 28 слл).
  
  Наконец, настала пора юноше изучать христианское богословие. Нет, тут уже не по Цицерону. Но ум школяра уже настолько привык вращаться в мире Цицерона, что привычные схемы аргументации сами воспроизводят себя. В богословие входит навык римского юридизма.
  
  Этот юридический гений римлян вполне проявил себя и в устроении христианской жизни. Каждый человек приходит в Церковь со своими талантами (а зачастую и предрассудками). То же можно сказать и о целых культурах. Рим, приняв христианство, нашел способ по-своему, юридически истолковать его. Трагедия человеческой истории у христианских цицерониан превратилась в судебный акт, во вселенский трибунал. В этом трибунале Бог - судья, человек - подсудимый, Христос - адвокат и дьявол - прокурор. Согласно уголовному кодексу (его роль в этой модели исполняет Библия), "возмездие за грех - смерть" (Рим. 6, 23). Прокурор, прекрасно знакомый с Библией (вспомним, что даже Христа в пустыне Сатана искушает цитатами из Писания) требует справедливой кары, причем - высшей.
  
  Для архаичного и средневекового мышления тяжесть преступления зависит от того, против кого это преступление направлено. За кражу коня у крестьянина - наказание одно, за кражу коня у воина - другое, у короля - третье. Чем выше статус оскорбленного лица, тем тяжелее провинность, тем суровее наказание. То, что не влечет никакой ответственности, будучи сказанным в деревенском кабачке о соседе-крестьянине, становится тяжким государственным преступлением, если оказывается сказанным об императоре. Тут вступает в силу закон "Об оскорблении Императорского величия (достоинства)"[2]. Именно по этому закону преследовались христиане: "Вы говорите, что идолы есть ничто и что поклонение изваяниям богов есть глупость? Но сам Император приносит жертвы богам и статуям. Значит, по-вашему, и он - глупец? Ну, за оскорбление Императора вы ответите"...
  
  Самый малый проступок, затрагивающий интересы Высокого Лица, становится преступлением. По правилам юридической арифметики бесконечно малый проступок, направленный против Бесконечно Великого Истца, влечет бесконечно тяжкие последствия для ответчика ("Бесконечный мог бы изречь бесконечное проклятие на грешника, что-то такое, чего не мог бы совершить смертный человек"[3]). Так кража Адамом одного яблока из Эдемского Сада, нарушение малейшего и легчайшего из законов Царя Царей привела к смерти не только Адама, но и всех его потомков[4].
  
  Итак, попробуем рассмотреть историю Спасения так, как это делают протестанты, опирающиеся на старый латинский юридизм. Грех Адама вызвал величайший гнев Божий. Смерть нависла над всем миром. Применения этой смерти ко всем потомкам Адама и требует прокурор Вселенского суда. Судья же согласен с этим. По уверению схоластики, наследованному баптистами, "грех Адама вменен, признается и приписывается каждому члену человеческого рода... Человек виновен уже до того, как согрешит лично"[5].
  
  Но прокурор упустил из вида одно обстоятельство: оказывается, судья, адвокат и до некоторой степени подсудимый связаны родственными узами. И поэтому, хотя Судья и соглашается поступить по справедливости, то есть в соответствии с требованием закона и требованием дьявола, но Он решает перенести наказание с человека на Своего Сына - на адвоката. Он решил убить Своего праведного Сына вместо действительного преступника. После же того, как Христос принес "заместительную жертву" и уплатил тем самым выкуп прокурорской "справедливости", Судья получает, наконец, право отложить в сторону свой собственный Закон и объявить человека прощенным.
  
  "Искупительная смерть Иисуса Христа стала для любящего Бога моральной и юридической необходимостью в целях поддержания Его справедливости и праведности... В этих текстах представлена важная истина плана спасения: грехи и вину, которые оскверняют нас, важно возложить на Понесшего наши грехи и тем очистить себя (Пс. 50, 12). Как раз об этой стороне служения Христа свидетельствуют обряды ветхозаветного святилища. Там перенос греха с раскаивающегося человека на невинное животное символизировал перенос греха на Христа, понесшего наши грехи... Бог по Своей милосердной воле предложил Христа в умилостивление Его святого гнева, направленного против грехов людей, потому что Он принял Христа как божественного Заместителя, которому надлежало претерпеть Божий суд над грехом... Через Христа Божий гнев не превратился в любовь. Христос отвел этот гнев от человека и взял его на Себя... На кресте было полностью уплачено за грех человека. Божественная справедливость была удовлетворена. С юридической точки зрения мир восстановил Божье благоволение. Отныне Его посредничество дает каждому возможность воспользоваться заслугами Спасителя"[6].
  
  Здесь, однако, возникает ряд вопросов.
  
  Во-первых, ключевые термины юридической теории спасения отсутствуют в Библии: нет в Писании выражений типа "заместительная жертва", "юридическая необходимость", или "заслуги". В Новом Завете нет и термина "удовлетворение".
  
  Во-вторых, Бог здесь рисуется как шизофреник, в котором борются две страсти. С одной стороны - Он хочет простить и любить, с другой - Он жаждет наказать. В иудейской Агаде есть очень похожее представление. Библейский стих о творении человека "и сказал Бог: создадим человека..." толкуется здесь так: "Рабби Симон учил: Когда Всевышний решил создать человека, между духами небесными произошел раскол. Одни говорили: "сотвори человека", другие: "не твори его". - Сотвори его, - говорил дух Милосердия, - он будет творить милость на земле. - Не твори его, - говорил дух Правды, - он ложью осквернит душу свою. - Сотвори его, - говорил дух Справедливости, - добрыми делами он жизнь украсит. - Не твори его, - говорил дух Мира, - землю враждою наполнит он. Поверг Господь Правду на землю. И взмолились Ангелы Служения, говоря: "Зачем пятнаешь Ты Правду? Подними ее с земли, Господи!" И пока духи вели спор между собою, осуществилось дело божественного творчества. - Для чего, - сказал Господь, - пререкания ваши? Сотворение человека уже совершилось"[7].
  
  В Агаде противоположные стремления правды и милости хотя бы отделены от Бога и персонифицированы в ангелах. Но в протестантской схоластике они сражаются между собой в Отце.
  
  В-третьих, если юридически мыслящие богословы так озабочены сохранением "справедливости", то разве можно назвать "справедливой" казнь Безвинного? И разве согласуется с откровением "Бог есть любовь" такой стиль мысли? Представьте, что мне досадили некоторые люди, я совершенно справедливо рассердился на этих... в общем, грешников. Но затем я решил все-таки их простить. Я решил изменить свое отношение к ним и не гневаться за их безобразия и их недостойные поступки по отношению ко мне, а сказать, что я более не буду поминать им былого. И вот для того, чтобы засвидетельствовать им свое прощение, я беру своего сына, убиваю его, а затем посылаю моим обидчикам телеграмму: вот, я на вас больше не сержусь, потому что убил своего любимого сына. Сумасшедшая картина? Но разве не так рисуют своим слушателям Бога и голгофские события протестантские проповедники?
  
  Средневеково-схоластические способы объяснения Евангелия, уже оставленные католическими богословами, сегодня популяризируют ультрасовременные протестантские глашатаи:
  
  "Божия праведность требует справедливого наказания за все преступления грешника. Отпустить виновного на свободу, согласно библейскому понятию права, - есть преступление против справедливости... Примирение стало основанием для оправдания. Приняв примирительную жертву Иисуса, Бог может, наконец, сделать то, что давно желал сделать - помиловать грешника. Теперь у Него есть юридически законное право объявить грешника праведным. Жертва Иисуса удовлетворяет Божье требование святости и праведности. На основании заместительной жертвы Иисуса Бог в небесном судебном зале провозгласил человечество оправданным, помилованным, прощенным и восстановленным. Оправдание - это судебный акт, совершенный на небесах на основании примирения... Грех осужден, и святой Божий гнев по поводу греха умиротворен", - пишет один из лидеров "харизматического движения" швед Ульф Экман[8]. Еще один харизмат: "Да, Новый Завет ясно говорит о том, что искупление и заместительная жертва произошла на кресте, когда Господь Иисус, обремененный нашими грехами, три часа во мраке был судим Богом"[9].
  
  Итак, проблема, по его мнению, не в человеке. Проблема - в Боге. Человек как был грешником, так и остался. Более того, распяв Христа, человечество только умножило число своих беззаконий. Но изменилось почему-то отношение Бога к нам. Внешнее для нас самих отношение Бога к людям сначала было гневным, а затем, после казни Его Сына, оно стало прощающим. Такое впечатление, что Бог пристально и гневно следил за мелкими грешками человечества, но когда люди совершили самое подлое из возможных деяний - вот тогда Бог им сказал: Теперь Я на вас больше не сержусь; раз вы убили Моего Сына, Я вас прощаю и за этот грех, и за предыдущие. Такое впечатление, что кровь Христа просто закрыла Богу глаза на грехи людей, - как будто бы если некий человек совершал обычные грехи, а затем взял и зарезал целую семью, то его прежние "шалости" никто уже не будет вспоминать и будут помнить только об этом злодеянии.
  
  С протестантской точки зрения Христос "умилостивил" Отца. Не людей Он изменил, не мир, но характер Отца: "эта смерть устранила из сознания Божия все обстоятельства, которые препятствовали простить грешников"[10]. "Иисус поручился за долг, который мы не в состоянии заплатить и, таким образом, добился примирения между нами и Богом"[11]. Отец не желал нас прощать, но Сын настаивал, и как последний аргумент для переубеждения Отца Он использовал Свою смерть... Люди остались прежними; после казни Христа они стали даже еще более грешными. Но Бог стал снисходительнее.
  
  Отсюда - логичный вывод: человеку, не измененному Христом, и самому не надо (да и не под силу) меняться. Надо только признать, что Христос заплатил за нас долг и что теперь мы должны лишь поблагодарить Христа за его заступничество перед гневом Отца. "Дело примирения Иисуса на кресте засчитывается человеку как его заслуга в том случае, если он принимает то, что Бог сделал для него в Иисусе Христе"[12]. "Если ты веришь в эти фундаментальные истины христианства и веришь, что Иисус совершил это для тебя лично, то этого достаточно для спасения!"[13]. "Всякий путь к самовозвеличиванию человека за "самоспасение" закрыт! Никакого сотрудничества, при котором можно было бы считать, что Бог сделал часть, а человек другую часть"[14]. Итак - "никакого сотрудничества", никакого действия от человека не ожидается, кроме как доверия Ульфу Экману и его интерпретации Евангелия... "Никакие религиозные, идеологические, политические или философские идеи или дела не приведут его к Богу. Никакие ритуалы, церемонии, суеверия, посты, благотворительность, так называемые "добрые дела" или религиозное благочестие не приблизят тебя к Нему"[15].
  
  Христос, однако, считал несколько иначе. И говорил о том, что Последний суд войдет в рассмотрение некоторых дел: "Алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня <...> Так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне" (Мф. 25, 42, 45).
  
  Человек должен принять дар спасения. И раскрыть свою душу для действия благодати как раз и означает вступить в "синергию", в сотрудничество своей воли с волей Бога, своей энергии с благодатью Христовой. Действительно, отец, встречая блудного сына, не расспрашивает его, приказывает вынести ему лучшую одежду и устроить пир. Вера Евангелию открывает нам, что от Бога больше не нужно прятаться, что не страшно выйти Ему навстречу. Но этот шаг навстречу Богу требует уже совершенно определенной работы. Вера своим созерцанием будит волю человека - ибо благодать должна быть усвоена, а не издалека услышана.
  
  В рамках "юридизма" Бог, приемля жертву Христа, за нее прощает людей. Но православной мистике мало прощения. Указав протестантским богословам, что "вместо Бога они ищут безнаказанности", будущий Патриарх Сергий обращал внимание на то, что "амнистия провозглашает праведным, а не делает праведным. Человек уведомляется о своем спасении, но не участвует в нем. Заслуга Христа - событие постороннее, с моим внутренним бытием у протестантов связи не имеющее. Поэтому и следствием этого акта может быть только перемена отношений между Богом и человеком, сам же человек не меняется... [Западные богословы] ищут обязать Бога даровать мне живот вечный. Но душа человеческая хочет не только числиться в Царстве Божием, но действительно жить в нем"[16].
  
  Если бы не годы отсечения народа и даже самой Церкви от высокой богословской и философской мысли - мы бы помнили и слова кн. Е. Н. Трубецкого о том, что, по ощущению нашей совести "человеческая природа, поврежденная изнутри, может быть и спасена только изнутри, а не внешним актом купли или колдовства, который оставляет нетронутым ее греховный корень. А значит, неприемлема банковская процедура перевода "заслуг" Христа на спасаемых Им людей"[17].
  
  Баптистский учебник догматики рисует совсем иную картину: "единственный путь спасения состоит в том, чтобы невинный, безгрешный добровольно согласился умереть, приняв на себя наказание за грех, и стал бы заместителем грешника перед Богом. Христос своей смертью внес достойную плату для освобождения грешников от греха"[18]. Христос претерпел "заместительные карающие страдания" [19].
  
  И хотя Бог говорит - "Я создал землю и сотворил на ней человека. Он построит город Мой и отпустит пленных моих, не за выкуп и не за дары, говорит Господь" (Ис. 45.12-13) - у баптистов свои схемы: "Для спасения необходимо прощение грехов, а для прощения грехов должно быть сделано возмещение того, что причинило грех. И как смерть вошла в мир одним человеком, то и спасение даровано через добровольное приношение одного Христа в жертву. Мы можем теперь радоваться и ликовать, ибо Господь заплатил собой выкуп за наши грехи"[20].
  
  Не понимаю этой такой речи. "Для прощения грехов должно быть сделано возмещение того, что причинило грех". Что - Бог понес ущерб в результате греха Адама? От Его полноты что-то убавилось? Как Бог, в Котором нет и тени перемены, вдруг понес ущерб?
  
  Кроме того, Лев Толстой однажды совершенно справедливо заметил, что в схоластической догматике вместо меня согрешил Адам - но я почему-то считаюсь виновным в этом грехе, а плату за этот грех вместо меня внес Христос, но почему-то именно меня считают теперь освобожденным от того древнего долга. Что же остается на мою долю? Неправ Толстой в том, что западную схоластику он принял за общехристианский голос, что не смог заметить разницы между древним святоотеческим преданием и западной схоластикой.
  
  Это католики и протестанты уверяют, что "причиной нашей греховности является наше участие в грехе Адама. Греховность является уголовно наказуемым последствием греха. Грех Адама вменяется нам, как вменяется нам и праведность Христа. Один человек может быть справедливо наказан за грех другого"[21]. Вот последнюю фразу этого пассажа из протестантского учебника я попросил бы протестантов проиллюстрировать ссылкой на Библию, верностью которой они столь хвалятся. Зачем приписывать Богу собственную путаницу в моральных принципах?
  
  В православной же традиции преп. Марк Подвижник не считает людей соучастниками Адамова греха: "мы наследовали по преемству не преступление, но смерть: ибо нельзя было нам, происшедшим от мертвых, быть живыми"[22]; "Мы наследовали не преступление Адамово, но смерть, от него происшедшую"[23].
  
  "Послание Восточных Патриархов к епископам Великобритании с изложением Веры Православной" (сентябрь 1723 года) говорит, что "бременем и следствиями падения мы называем не самый грех, но удобопреклоность ко греху и те бедствия, которыми божественное правосудие наказало человека за его преслушание: изнурительные труды, скорби, тлесные немощи, болезни рождения, тяжкая жизнь на земле странствования, телесная смерть"[24].
  
  Дело не в том, что Бог карает всех за грех одного, равно как и не в том, что мы все каким-то образом еще до нашего рождения ухитрились в Адаме и вместе с ним совершить его беззаконие. Архим. Иустин Попович, крупный сербский богослов ХХ века, так резюмирует святоотеческое понимание нашей связи с грехом Адама: "В адамовом грехе надо различать два момента: прежде всего преступление как таковое, акт нарушения Божией заповеди, нарушение как таковое (παραβασις), ошибку как таковую (παραπτωμα), непослушание как таковое (παρακοη); и, с другой стороны - состояние уже совершенного греха (αIμαρτια). Потомки Адама, в строгом смысле слова, не принимали личного, непосредственного, сознательного и вольного участия в Адамовом преступлении (то есть в παραβασις, παραπτωμα, παρακοη). Но поскольку они берут свой исток от падшего Адама, от греховной природы, они наследуют греховное природное состояние, в котором живет грех (αIμαρτια) как деятельное начало, которое понуждает личность каждого из нас совершить грех подобно Адаму, почему и подвергаются тому же наказанию, что и Адам"[25]. "Они же, подобно Адаму, нарушили завет и там изменили Мне" (Ос. 6, 7).
  
  Задолго до Вольтера и Толстого поверхностно-юридическими теориями возмущался св. Григорий Богослов: "Остается исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь - кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но <получает> самого Бога, за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас! А если Отцу, то, во-первых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна? Или из сего видно, что приемлет Отец, не потому что требовал или имел нужду, но по домостроительству и по тому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силою, и возвел нас к Себе чрез Сына посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказывается Он во всем покорствующим? Таковы дела Христовы, а большее да почтено будет молчанием"[26].
  
  Столетием раньше св. Климент Александрийский говорил, что "из любви к нам более, чем для удовлетворения правде Божией, пострадал Он" (Строматы 4, 7). Не Бог враждовал против нас, а мы - против Него. И потому еще до жертвы Христа, в Ветхозаветное время сказано: "Бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного" (2 Цар. 14, 14). И потому же св. Василий Великий утверждает, что Отец отпустил нам грехи еще прежде послания Своего Сына: "Бог для отпущения наших грехов ниспослав Сына Своего, со Своей стороны предварительно отпустил грехи всем"[27]. А св. Феофан Затвоник говорит совсем просто: "Господь необидлив"[28].
  
  В конце концов центральный стих Евангелия - "так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного" - подтверждает вовсе не протестантско-юридическую схему. С точки зрения юридизма все должно было бы быть наоборот: "Бог отдал Сына Своего, и потому возлюбил мир" или: "Сын принес Себя в Жертву, и отныне Бог любит мир".
  
  Несомненно, что слово Самого Спасителя значит больше, чем слово апостола. Так вот, юридические образы, присутствующие в посланиях апостола Павла, несомненно уступают по своей достоверности и глубине тем образам, что использовал Сам Христос для изъяснения Своего служения. Вот уж с кем никогда Себя не сравнивал Спаситель - так это с Судьей, который требует всецелого исполнения закона и который никогда не простит без получения надлежащего "удовлетворения". Вспомним притчу о блудном сыне. Чтобы простить младшего сына, отец не приносит в жертву старшего; не ждет он и жертвы от самого младшего сына. Прежде чем тот успел приблизиться к отцовскому порогу - отец выбежал ему навстречу. Может, сын вернулся не для покаяния, а для того, чтобы попросить еще денег, - может быть. Но отцовское сердце радо самой возможности видеть сына, радо новой близости с ним. "И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему..." (Лк. 15, 20). И когда доброму пастырю надо было вернуть потерявшуюся овцу, он не стал ради нее резать одну из тех, что остались при нем - он просто сам пошел и вернул ее...
  
  И подумаем: можно ли эти евангельские притчи прокомментировать такими, например, словами адвентистского богослова: "В нравственном отношении люди греховны. Когда Бог вменяет им их беззакония, Он должен смотреть на них, как на грешников, как на врагов, как на объекты Его Божественного гнева, ибо существует нравственная и религиозная необходимость, чтобы Божья святость проявляла себя во гневе против греха"[29]?
  
  В отличие от западного христианства, склонного описывать драму грехопадения и искупления в терминах юридических, восточное христианство осмысляет отношения человека и Бога в терминах органических. Для православия грех не столько вина, сколько болезнь. Бог не наказывает грешника, как судья наказывает преступника. Здесь скорее отношения врача и больного. Если я пришел к дантисту с запущенным кариесом, он, конечно, меня отчитает за то, что я навредил себе, не заботился о здоровье... Но при этом вряд ли он скажет, что за мой грех он теперь вырвет мне два зуба. Я сам причинил себе вред, и сам был причиной той боли, что причиняет мне прикосновение врача. Так и с болезнями моей души. Здесь нет раздельности: вот мой былой грех сам по себе, вот я, и вот приговор Судии, извне обрушивающийся на меня карающим мечом. Просто в присутствии Полноты станет предельно очевидной обезбоженная опустошенность моей души, изрытой моими прошлыми искалечившими меня действиями. От глотка свежего воздуха может заныть зуб со вскрывшимся нервом. От глотка чистой Вечности может болезненно закричать душа, привыкшая прятаться от Света.
  
  "Грех делает нас более несчастными, чем виновными", - говорил преп. Иоанн Кассиан[30], а преп. Исаак Сирин сравнивал грешника со псом, который лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, пьянея от вкуса собственной крови[31]. "Когда мы отвращаемся от человека, или оскорбляем его, тогда на сердце нашем как бы камень ложится", - говорил преп. Серафим Саровский[32]. Св. Василий Великий называл грешников "людьми, которые не щадят себя"[33]. И в чине исповеди священническая молитва увещевает: "пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши". Из православных мыслителей нашего времени С. Л. Франк подчеркивал, что о "первородном грехе" правильнее говорить как о "первородном бедствии"[34].
  
  Есть в православии одна молитва, которую знают все, даже люди совершенно нецерковные, неверующие и ничего не знающие о христианстве. Эта молитва - "Господи, помилуй!". И вот эта простенькая молитовка, оказывается, только в греческом обладает важным оттенком значения: Κυριε ελεισον! Греч. ελεος "милость" созвучно с ελαιον "масло". Речь идет именно об оливковом масле, не о коровьем. И это масло есть не только пища: прежде всего оно - древнейшее лекарство. Маслом смазывали раны, ожоги. Масло защитной пленочкой покрывало рану, сдерживая воспалительные процессы. С маслом же как с первым лекарством знакомится новорожденный младенец - ибо маслом ему растирают тельце: "Младенец омыт, он завернут в лоскутья, его смазывают маслом, над ним ласково воркуют" (Тертуллиан. О плоти Христовой, 3)[35].
  
  Значит, "Господи, помилуй" не тождественно "Господи, прости" или "Господи, сжалься". Древние богословы прекрасно понимали это, и потому в латинской мессе одна эта молитва поется по-гречески, а не по латыни: Kyrie eleison, Christe eleison. При переводах же этот оттенок неизбежно исчезает.
  
  По мысли преп. Макария Египетского, Христос пришел, чтобы "исцелить человечность"[36]. Св. Василий Великий прямо уподобляет Христа врачу: "Главное в спасительном домостроительстве по плоти - привести человеческое естество в единение с самим собой и со Спасителем и, истребив лукавое рассечение, восстановить первобытное единство, подобно тому, как наилучший врач целительными средствами связывает тело, расторгнутое на многие части"[37].
  
  Не юридическую или нравственную ответственность за грехи людей перед лицом Отца взял на Себя Христос. Он принял на Себя последствия наших грехов. Ту ауру смерти, которою люди окружили себя, изолировавшись от Бога, Христос заполнил Собою. Не переставая быть Богом, Он стал человеком. Люди далеко ушли от Бога, невольно пододвинулись к небытию - и туда, к той же границе небытия свободно подошел Христос. Не приемля греха, но приемля последствия греха. Как пожарный, бросающийся в огонь, не соучаствует в вине поджигателя, но соучаствует в боли тех, кто остался в охваченном огнем здании.
  
  Не всех людей Христос нашел на земле. Многие уже ушли в шеол, в смерть. И тогда Пастырь идет вслед за потерявшимися овцами - в шеол, чтобы и там, в бытии после смерти, человек мог находить Бога. Христос проливает кровь не для того, чтобы умилостивить Отца и дать Ему "юридическое право амнистировать" людей. Через пролитие крови Он, Его любовь, ищущая людей, получает возможность для входа в мир смерти. Не как Deus ex machina врывается Христос в ад, но Он входит туда, в столицу своего врага, естественным путем - через Свою собственную смерть. Христос мучительно умирает на Кресте не потому, что Он приносит жертву Отцу или диаволу - "Он раскинул руки Свои на кресте, чтобы обнять всю вселенную" (св. Кирилл Иерусалимский. Огласительные беседы. 13, 28). Жертва Христа - это дар Его любви нам, людям. Он дарит нам Себя, Свою Жизнь, полноту Своей Вечности. Мы не смогли принести должный дар Богу. Бог выходит навстречу и дарит нам Себя. Не Свою смерть ("выкуп") принес с Собою Христос, а Свою Жизнь. Он взял на Себя наши немощи и наши болезни, чтобы растворить их в бесконечности Своей Божественной любви.
  
  Отсюда - разительнейшая разница между православием и протестантизмом. По мысли протестантских богословов, "Иисус пришел на землю, чтобы умереть!"[38]. Мы же считаем, что Христос пришел, чтобы воскреснуть: Бог "спасает воскресением Иисуса Христа" (1 Петр. 3, 21). Не смертью Христа мы спасены, а тем, что смерть оказалась в Нем бессильна. Христос - не жертва, не пассивный объект страдания. Он и на Кресте литургисает, священнодействует[39]. Он активным усилием Своей воли вторгается в область смерти и разрывает ее, возвращается к жизни, ломает адские врата. "Тление изгоняется натиском жизни" (преп. Иоанн Дамаскин)[40]. Икона "Сошествие во ад" являет нам сокрушение врат и победу, а не муки экзистенциалиста. Над головой Христа развеваются Его одежды, которые еще не успели опуститься следом за Ним - столь стремительно было Его вторжение в мир подземья.
  
  Важно не столько то, что Он умер, сколько то, что он вырвался из смерти. "Крепка, как смерть, любовь", - говорит Песнь Песней (8, 6). Воскресение Христа подтверждает: бытие любви делается сильнее наличия смерти. "Не смерть Христа как таковая дала миру жизнь, но Сам Христос, но то, что и в смерти Его было живым и бессмертным"[41]. Не от убийства, не от беззакония спасение - а от того, что Жизнь оказалась сильнее.
  
  Эту Жизнь Христос дает нам в Своей Чаше: "Пей, - говорит Он, - ибо мир, как это вино, пламенеет багрянцем любви и гнева Господня. Пей, ибо ангел поднял трубу, выпей перед боем. Пей, Я знаю, куда и когда ты пойдешь. Пей это вино - кровь Мою Нового Завета, за вас проливаемую"[42].
  
  В заключение этой главы скажу, что ее не стоит рассматривать как полемическое обличение. Юридизм - это не протестантское ноу-хау. Юридическая модель объяснения спасения - это часть и собственно православной богословской традиции. Мы спасены, а не спаслись. Человек же может вполне знать лишь то, что он изготовил сам. Это значит, что наше спасение навсегда останется для нас таинством: здесь больше действует Бог, нежели человек, а потому тайна останется тайною, не превращаясь в задачу или проблему. И, следовательно, разговор о таинстве нашего спасения может вестись лишь на притчевом языке. Притчи же не противоречат друг другу. Они скорее находятся в отношениях взаимного дополнения. Апостол Павел предпочитал юридическую притчу. Православная литургика предпочитает язык органики. Миссионер же должен избрать ту притчу которая будет понятнее и убедительнее для того, с кем он беседует в эту минуту. Просто традиция православного пояснения спасения богаче традиции протестантской: у наших миссионеров больше палитра возможных притчей.
  
   Религиозное чувство римлян, писал А. Ф. Лосев, "очень осторожное, малодоверчивое. Римлянин не столько верит, сколько не доверяет. Настроение и душевное состояние вообще играли малозначительную роль в этой религии. Надо было выполнить форму культа - и бог не мог не оказать помощи, он юридически обязан был помочь" (. Эллинистически-римская эстетика I-II веков. - М., 1979, сс. 35-37). ^
   Тот самый закон, который хотел возродить "первый президент СССР", инициировав принятие акта "О защите чести и достоинства Президента". ^
   . Лекции по систематическому богословию. - СПб., 1994, с. 256. ^
   У основоположника западной богословской школы блаженного Августина логика юридического мировоззрения обнажена предельно ясно: "Древо доброе, но не касайся его. Почему? потому что я Господь, а ты раб: вот вся причина" (цит. по: . Православно-догматическое богословие. - СПб., 1868, т. 1, с. 476). Францисканец Данте аналогично понимает смысл первого греха: "Знай, сын мой, не вкушение от древа, а я искупал и искупала Ева", - говорит Адам (Божественная Комедия. Рай, 26,115). Русский перевод А. Эфроса, впрочем, богословски некорректен. У Данте нет "искупления", но стоит esilio, . Для православного же богословия здесь очень важна тема о том, что из себя представлял сам плод с древа познания (см. об этом главу "Человек и змей" в моей книге "Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии". - М., 1997). ^
   . Лекции по систематическому богословию, сс. 207, 208. ^
   В начале было Слово, сс. 125-126, 322. ^
   Агада. Сказания, притчи, изречения Талмуда и мидрашей. - М., 1993, с. 11. ^
   . Доктрины. Основы христианского вероучения. - М., 1996, сс. 168, 192, 182. ^
   Бюне В. Игра с огнем. - Bielefeld, 1992, с.209. ^
   . Указ. соч., с. 265. ^
   . Доктрины, с. 179. ^
   Указ. соч., с. 194. В тексте буквально написано - "защитывается". На такие ошибки можно было бы не обращать внимания, если бы не претензии Экмана и его русских издателей на то, что их секта обладает апостольским даром Пятидесятницы, даром "говорения на языках". Этот дар, однако, не помог ни Экману, ни его издателям и редакторам вполне освоить русский язык. ^
   Там же, с. 188. ^
   Там же, с. 195. ^
   Там же, с. 196. ^
   Православное учение о спасении. - Казань, 1898, сс. 33-34. Последнее утверждение архиеп. Сергия хорошо иллюстрируется тезисом даже современной протестантской догматики: "Корень идеи оправдания в провозглашении Богом, что человек, который верует во Христа, каким бы он грешником ни был, является праведным, т. е. Оправдание является декларативным актом. Оно не является чем-то, что может совершить человек, а чем-то, что можно возвестить о человеке. Оно не делает человека правым или праведным, но объявляет человека праведным" (. Указ. соч., с. 301). ^
   Смысл жизни. - Берлин, 1922, с. 198. ^
   Догматика. Заочные библейские курсы ВСЕХБ. - М., 1970, сс. 56 и 58. ^
   . Указ. соч., с. 211. ^
   Братский вестник. 1999, Љ 4-5, с. 15. ^
   Там же, с. 209. ^
   . Нравственно-подвижнические слова. - Троице-Сергиева Лавра, 1911, с. 111. ^
   . Нравственно-подвижнические слова, с. 109. ^
   Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской Империи. Т.3. Спб., 1875, с. 170. ^
   Philosophie orthodoxe de la verite. Dogmatique de l'Еglise orthodoxe. T. 1. - Paris, 1992, pр. 309-310. ^
   . Творения. Т. 1. - М., 1994, сс. 676-677. ^
   . Творения. Ч. 5, с. 185. (б. г., изд. 4-е). ^
   св. Феофан Затворник. Собрание писем. Вып. 5. - М., 1994, с.143. ^
   ., цит по: В начале было Слово, с. 123. Заметим, что увлекшийся автор предписывает Богу, как Тому следует Себя вести: ... И непонятно, откуда взялась та необходимость, которая подчиняет себе Бога, диктуя Ему правила поведения. ^
   . Собеседование. 23,15. // Писания. - М., 1892, с. 599. ^
   . Творения. - Сергиев Посад, 1911, с. 582. ^
   Житие старца Серафима Саровской пустыни иеромонаха, пустынножителя и затворника. - Муром, 1893, с. 308. ^
   Письма. // Творения. Ч. 6. - Сергиев Посад, 1892, с. 251. ^
   . Реальность и человек. - Париж, 1956, с. 373. ^
   Еще Софокл говорил о лекарственном назначении оливкового масла: "масло, чтобы смягчать кожу на наших членах" (см. . Строматы 4, 2). ^
   . Новые духовные беседы. - М., 1992, с. 107. ^
   . Творения. Ч. 5, с. 360. ^
   . Указ. соч., с. 176. ^
   "Крест есть жертвоприношение, не только жертва. Жертва есть не столько пожертвование, сколько посвящение. На Голгофе священнодействует воплощенное Слово" (. О смерти крестной // Православная мысль. Вып. 2. - Париж, 1930, с. 164). В противоположность этому адвентистская догматика утверждает, что "Со времени Своего вознесения Он стал нашим Первосвященником" (В начале было Слово, с. 318). Выходит, что до Вознесения - на Голгофе и на Вечере Христос не священнодействовал... ^
   Цит. по:. О смерти крестной, с. 174. ^
   . Современные думы. // Вестник РСХД. Љ 122, с. 203. ^
   . Омар Хайям и священное вино. // Избранные произведения в 5 томах. Т. 5. - М., 1995, с. 46. ^
  
  Можно ли крестить детей?
  
  Расхождение православия и протестантизма по вопросу о крещении детей - это не просто проблема обряда. За этой разницей стоит уже отмеченное принципиальное различие восточного и западного христианства. Протестантизм понимает спасение как прощение, которое Христос возвещает тому, кто в Него поверил. Православие понимает спасение как жизнь Бога внутри человека, как исцеление.
  
  Протестанты говорят, что поскольку младенцы юридически недееспособны и неразумны, они не могут исповедовать Евангельскую доктрину и, соответственно, не могут быть членами народа Божия. Православные, однако, исходят из того, что знать, что такое воздух - это одно, а дышать им - нечто иное. Младенец не знает свойств и происхождения молока - но без него жить не может. Какая мать скажет заболевшему ребенку: "ты все же сначала вырасти, кончи медицинский институт, и только когда ты поймешь, как действует на организм это лекарство, и когда ты пообещаешь больше никогда не есть снег - вот тогда я тебе дам лекарство!"?
  
  Понятно, что преступник, не принесший сознательного покаяния, не может быть помилован. Но должен ли врач отказывать в помощи больному только потому, что тот еще не понял источника собственной болезни?
  
  Да, ребенок не знает, что такое Церковь и на каких принципах она строится. Но ведь Церковь - это не философский кружок, не простое собрание единомышленников. Церковь - это жизнь в Боге. Отлучены ли дети от Бога? Чужды ли они Христу? Не абсурдно ли оставлять детей вне Христа (а крещение всеми христианами понимается как дверь, вводящая в Церковь Христову) лишь по той причине, что нормы римского права не видят в них признаков "дееспособности"?
  
  Верно, нельзя насиловать человека. Но с какой стати младенцев считать за демонов? Какие основания считать, что они противятся соединению со Христом? Согласны ли протестанты с суждением Тертуллиана, что душа человеческая просто по природе своей уже христианка? Значит, естественно для человека стремиться ко Христу, а не противиться Ему? Значит, лишь злая воля человека отклоняет его стремление от Источника жизни? И что же - выходит, младенцы столь злы, что для них нет места в Церкви и что их крещение нельзя расценивать иначе как насилие над их волеизъявлением?..
  
  Теперь обратимся к Библии. Любой человек, читавший Писание, скажет, что в Ветхом Завете было несколько прообразов новозаветного крещения. И все те ветхозаветные события и установления, которые оказались прообразами новозаветного крещения, - все включали в себя детей.
  
  Первым прообразом было прохождение через Красное море. Прошел весь Израиль с младенцами - а для ап. Павла это уже знак крещения: "Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море" (1 Кор. 10, 1-2). Если младенцы приняли участие в ветхозаветном крещении, на каком основании надо отказывать им в возможности принять крещение новозаветное?
  
  Вторым прообразом таинства Крещения было обрезание. Обрезание было знаком вхождения в Божий народ, знаком Завета. Совершалось же оно на восьмой день после рождения мальчика (Быт. 17, 9-14). Так что - до Христа младенец мог быть членом Церкви, членом народа Божия, а после Его пришествия и жертвы это оказалось невозможным? Так пришел ли Христос, чтобы облегчить людям путь к Богу или чтобы затруднить его? Наверное, чтобы облегчить. Пришел он только ради взрослых или и для детей? Наверное, и детям тоже Он облегчает доступ к дому Отца... Обрезание сменилось тем, прообразом чего оно было - крещением (Кол. 2, 11). Но неужели в итоге смены Заветов младенцы уже лишены возможности стать членами Церкви?
  
  Протестанты понимают крещение слишком односторонне: они видят в нем лишь отрицательный смысл: омовение от скверны греха (мол, раз дети не грешат (???), то им и не нужно крещение). Но у крещения есть и позитивный смысл, причем надсубъективный. Крещение не есть просто внешнее проявление внутреннего намерения человека ("обещание Богу доброй совести"). Крещение - это событие, которое меняет тот мир, в котором человек живет. Крещение есть вхождение в народ Божий, причем это не юридическое "приобретение прав гражданства", а присоединение к Телу Христову, получение благодатного покрова, благодатной помощи.
  
  Чтобы понять связь ветхозаветных прообразов с новозаветной практикой крещения, стоит поставить вопрос о том, а кто, собственно, был субъектом Завета. Завет - это договор. Договор предполагает две стороны, которые вступают в определенные отношения между собой. Одним субъектом библейского Завета является Бог. Но с кем именно Он заключает Ветхий Завет? С Моисеем? с Аароном? - Нет, со всем народом Израиля. И на страницах Евангелия мы видим, что Христос заключает Новый Завет не с Петром и не с Иоанном, но с новым народом Божиим: к Чаше Завета, изливаемой "за вас и за многих", Христос приглашает "всех". Бог дает Свою благодать и защиту не просто одному индивиду, а сообществу людей - Церкви. "Христос не только носитель вечной Вести, которую Он повторяет одному за другим каждому удивленному человеку"[1]. Он говорит к Церкви.
  
  Поэтому очень важно понять, что обрезание и крещение не есть частные требы. Это не просто личное или семейное событие. Это событие общенародное. И вступить в Завет - значит получить права гражданства в народе Божием, значит начать жить той жизнью, которая и помимо меня, и до меня живет в других людях, через которых я встречаюсь с Творцом. Не отделить нас друг от друга пришел Спаситель, но воссоединить. И потому не нужно смущаться тем, что в самом Новом Завете слово "церковь" упоминается 110 раз. Для обретения спасения надо вступить в "землю святую", в то сообщество людей, через которое свет благодати распространяется в мире. Церковь - народ Божий. А может ли быть народ без детей?
  
  Закон, избранничество, права и обетования Ветхого Завета распространялись на детей. Вступить в состояние Завета значило прежде всего вступить в члены народа Божия. В народ Божий люди входили с детства. Для этого недостаточно было просто родиться в еврейской семье - надо было пройти через таинство обрезания. Также и сегодня - мало родиться в семье христианина, надо пройти таинство крещения.
  
  Этими таинствами родители включают своих детей в состояние Завета, в состав народа Божия для того, чтобы на малышей распространялась благодатная Божия защита, покрывающая весь народ. Как некогда еврейские дети в ночь самой страшной египетской казни спасались от погубления кровью агнца, нанесенной на дверные косяки, так в христианскую эпоху от ангела смерти дети защищаются Кровию истинного Агнца и Его печатью - крещением[2].
  
  Протестанты говорят, что у человека нет и не может быть таких дел, которые помогали бы ему обрести спасение. Но эта формула протестантского богословия находится в разительном противоречии с их же пониманием крещения. Крещение - это всего лишь действие человека или в крещении помимо человека, кроме человека действует еще и Бог? Крещение есть только то, что я хочу засвидетельствовать перед лицом Бога, или же в крещении есть еще и встречное действие Творца, есть встречный посыл благодати? Если верно лишь первое, то крещение не более чем странный, чисто человеческий обряд, безблагодатная человеческая деятельность. И повеление Христа о крещении выглядит странным: "кто будет веровать и совершать вот такое-то обрядовое действо, спасен будет, а если кто не исполнит именно этой формы обряда, будет осужден даже в том случае, если у него была вера". Если же признать, что в крещении действует Сам Бог, то, значит, крещение есть таинство, то есть такое человеческое действие, которое призывает Божию благодать в мир человека. А если главное в крещении совершается Духом - то откуда же у протестантов такое дерзновение ограничивать область действия Того, Кто дышит, где хочет? Почему они столь уверены в том, что Дух не хочет действовать в детях?
  
  В текстах Нового Завета есть прямое повеление Христа: "Не препятствуйте им <детям> приходить ко Мне" (Мф. 19, 14). Однако единственная дверь ко Христу - "если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие" (Ин. 3, 5). Христос, взглянув на детей, "возложил руки на них и благословил их" (Мк. 10, 16). Значит, Христос благословляет детей, Он может их благословить. Так же православные надеются, что Господь благословит и их детей[3].
  
  Бог освящает детей даже до их рождения, примером чему - Иоанн Креститель (Лк. 1, 15). Можно вспомнить пророка Иеремию ("Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя" - Иер. 1, 5) и апостола Павла: "Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею" (Гал. 1, 15). Как видим, благодать может касаться детей даже помимо их рассудка. Почему же отказывать детям в благодати крещения и причастия?
  
  В Ветхом Завете мы видим посвящение первенцев Богу на 40-й день. Могли ли они сами в этом возрасте давать обет Богу, что будут служить Ему неотступно во всю свою жизнь (см. Исх. 13, 2 и 1 Цар. 1, 28)? Родители давали обещание за своих детей еще до их рождения, и Бог благословлял это их намерение
  
  (1 Цар. 1, 11; ср. Суд. 13, 7). И в Новом Завете мы также видим, как Бог спасает детей по вере родителей: бесноватый отрок исцелен по вере отца (Мк. 9, 17-27). По молитве хананеянки спасена ее дочь (Мф. 15, 22-28). По вере капернаумского царедворца исцелен его сын (Ин. 4, 46-53). По благоволению Божию к родителям вернулись к жизни их умершие дети (Лк. 7; Мк. 5; Лк. 8)[4].
  
  Нам говорят, что детей нельзя крестить, потому что они не могут присягнуть на верность Евангелию, а крещение, как говорит ап. Петр, есть "обещание Богу доброй совести" (1 Петр. 3, 21).
  
  Этот аргумент строится на неверном переводе Писания. С сожалением должен сказать, что и синодальные переводчики в этом месте ошиблись. Ближе к оригиналу церковно-славянский перевод: Крещение не "обещание Богу доброй совести", а "вопрошение у Бога совести благи". Здесь крещение оказывается не приношением, не обещанием, но - просьбой...
  
  Может, свв. Кирилл и Мефодий плохо понимали греческий? Но вот природный грек и христианин еще вполне ранних времен св. Григорий Богослов (IV век) подтверждает, что речь у ап. Петра идет о даровании доброй совести в крещении (Слово 40, на крещение). Причем контекст богословия св. Григория вообще не допускает толкования крещения как обета: со ссылкой на Екклезиаста (5, 4) Григорий Богослов пишет: "Ничего не обещай Богу, даже и малости; потому что все Божие, прежде нежели принято от тебя"[5].
  
  Глагол εЈπερωτα0ο в классическом греческом языке может означать обещание. Но в новозаветном койне он однозначно имеет смысл вопрошения, просьбы. Например, в Мф. 16, 1: фарисеи "εЈπηρωτησαν" - "просили" Христа. Встречается этот глагол еще в Мф. 22, 46; Мк. 9, 32; 11, 29; Лк. 2, 46; 6, 9; Рим. 10, 20; 1 Кор. 14, 35. Отглагольное существительное от него и употребляется в 1 Петр. 3, 21. И нет ни одного случая употребления этого греческого глагола в корпусе Новозаветных текстов в смысле обещания, приношения. Вполне логичен латинский перевод этого слова interrogare, rogare, то есть также - вопрос и просьба. И даже в протестантской литературе уже встречается правильное понимание этого стиха: крещение есть просьба[6].
  
  О чем эта просьба? Продолжение фразы ап. Петра разъясняет: "Крещение... спасает воскресением Иисуса Христа". Крещение дает дар от Бога (εҐις Θεον) через воскресение (δι Ј αЈναστασεως) Иисуса Христа. Не Богу приносится дар, но от Бога ожидается помощь. Крещение спасает не тем, что в нем мы что-то обещаем Богу, а тем, что Спаситель дарует нам плод Своего воскресения. В крещении мы испрашиваем у Бога дарование доброй, обновленной совести. Дар совести, позволяющий различать добро и зло, обновляется воскресением Христовым. Язычники судятся законом совести - и всякий человек судится им, но совесть христиан просвещена спасительным даром.
  
  Контекст апостольского послания говорит о том, что жить надо в доброй совести. Но если и без Христа у меня уже есть наличная добрая совесть (которую меня призывают обещать Христу) - так зачем вообще Он нужен? Если я и так добр и праведен - зачем крест Христов? Значит, нужно "обновление ума", нужно у Бога просить дар различения духов. Но это и есть радикальнейшая перемена в человеке, которая не может произойти без вхождения Бога внутрь человека, не может произойти одним лишь усилием воли или сознания человека. Значит, крещение - это не присяга, не клятва, не юридическое обязательство, как у баптистов, а внутреннее изменение в людей, у которых "чувства навыком приучены к различению добра и зла" (Евр. 5, 14).
  
  И это прошение дара чистой совести - преждевременно ли оно для младенца? Да, обещать младенец ничего не может, но разве не может он просить? Не есть ли все его бытие - просьба? "Бог больше сердца нашего" (1 Ин. 3, 20), и эту свою огромность Он тем не менее дарит нам, вмещает в нас.
  
  Детям нужен Христос или нет? - Вот конечный смысл вопроса о крещении. Как детям дать покров Христов, как им усвоить благодатный дар Христова подвига? А дети баптистов - во Христе? Если да - то как они оказались во власти Христа? Иногда баптисты даже сами признают, что их дети - вне Христа[7]. Но если младенцы не у Христа, если они не в Теле Главы Церкви, то значит - у "князя мира сего". И только глядя мимо колыбели своего ребенка, можно статью о недопустимости крещения младенцев заканчивать утверждением типа "Крещение - это единственная дверь к вступлению в общение с церковью... Присоединиться к церкви иным способом невозможно"[8]. Верно. Но скажите это, глядя в лицо своему ребенку: "Ты вне церкви. Ты вне Христа. И я тебе помочь ничем не могу. Мне моя догматика велит думать, что единственный способ присоединения к Церкви тебе недоступен".
  
  Поскольку не всякий баптист может заменить отцовское сердце учебником догматики, то в протестантской литературе появляются странные суждения, объясняющие возможность спасения без крещения, возможность очищения без личного завета с Христом. Так, для оправдания своего убеждения в том, что их некрещеные дети чисты, баптисты приводят апостольские слова о том, что "грех уничтожен Жертвою Христовой". Но ведь это жертва за весь мир. Если считать, что эта жертва делает уже ненужным крещение детей, то не надо крестить и взрослых. Если же "христианин веры евангельской" считает, что дары Жертвы без крещения распространяются только на младенцев и только для них Жертва делает ненужным крещение - то пусть приведет библейские основания для своего убеждения.
  
  И лучше не ссылаться на слова Христа о детях: "Таковых есть Царство Небесное"[9]. Ибо в этом евангельском тексте стоит не указательное местоимение - "сих", но "таковых" (τοιουτων), то есть речь идет о том, что люди, подобные детям по некоторым чертам характера, наследуют Царство Небесное. Этот текст нельзя понимать как обещание Царства Божия просто в силу возраста. Кроме того, Христом сказано: "Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него" (Мк. 10, 15)[10]. Если у сектантов дети принимают Царство Божие без крещения - то пусть и взрослых они приемлют в Церковь "как детей", то есть без крещения.
  
  В Писании нет специального повеления крестить детей? Но нет также прямого повеления крестить женщин или стариков. Господь сказал "крестите все народы" (см. Мф. 28, 19). И здесь нет исключения по признакам национальности, пола или возраста. Вообще обычно Писание делает оговорку, если не включает в число указываемых им лиц женщин и детей (см. Мф. 14, 21). Никаких оговорок относительно крещения детей нет.
  
  И в новозаветных текстах мы видим описание таких событий, которые предполагают крещение детей вместе со взрослыми. Крестились Лидия и домашние ее (Деян. 16, 15); темничный сторож "и все домашние его" (см. Деян. 16, 31); Павел "крестил Стефанов дом" (1 Кор. 1, 16). Апостолы крестили целую общину самаритян (Деян. 8, 14-17) - и вполне возможно, что там были и несовершеннолетние дети.
  
  Ап. Петр говорит обратившимся к вере: "Вам принадлежит обетование и детям вашим" (Деян. 2, 39). По слову ап. Павла, бывают "верные дети" (и в пресвитеры должны поставляться только люди, имеющие таких детей - см. Тит. 1, 6). Здесь верные именно в смысле верующие (πιστα от πιστος "верный, верующий"). Πιστος в Писании означает именно христиан, принявших крещение и ставших уделом Христовым: "когда же крестилась она и домашние ее, то просила нас, говоря: если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом мой" (Деян. 16, 15; ср. Еф. 1, 1; Деян. 10, 45; Откр. 17, 14; 1 Тим. 4, 10; 1 Кор. 7, 14).
  
  Вот еще одно немаловажное место: "Неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы" (1 Кор. 7, 14). Могут ли люди, находящиеся вне завета, то есть некрещеные дети, называться "святыми"? Могут ли быть святыми те, кто не привиты к единственно святому корню - Христу (Рим. 11, 16)? Протестанты говорят при толковании этого библейского места, что эти дети "святы" просто по рождению, освящены верующей матерью и потому их не нужно крестить. Но это же самое тогда надо говорить и о муже верующей жены: если он, еще будучи язычником, стал свят благодаря верующей жене, то может, и его стоит принимать в христианство без крещения? Тогда будет две двери для вхождения в христианскую Церковь: тем, у кого нет родственников-христиан, надо будет креститься, а имеющим христиан среди близких надо будет просто приносить от них справку. Но если это - абсурд, то значит, и предположение о том, что вера матери освящает детей сама по себе, без таинства возрождающей Христовой благодати, не менее абсурдно. Значит - приходится допустить, что дети стали "святыми" через их непосредственное и личное освящение, то есть через крещение.
  
  Протестанты настаивают на абсолютно буквальном понимании евангельских слов: "Кто будет веровать и креститься, спасен будет" (Мк. 16, 16). Если нет веры - то нет и крещения. У детей веры быть не может - значит, нельзя их и приводить к крещальной купели. Однако, если этот текст прилагать ко всем вообще, а не только ко взрослым, получится вполне чудовищная вещь. Ведь эта фраза Христа имеет продолжение: "а кто не будет веровать, осужден будет". Дети веровать не могут, следовательно, если и к ним приложима эта формула, то дети уже осуждены. И если ребенок умирает - ему нет спасения. Следовательно, формулы о крещении после научения и исповедания веры относятся именно ко взрослым, а не к детям.
  
  И с какого же возраста баптисты считают возможным крещение человека? Когда кончается возраст детского неразумия? При решении этого вопроса баптисты обычно следуют установлениям светского права: советская власть выдает паспорта людям в 16 лет, значит, и мы будем крестить лишь 16-летних... Вот случай для размышления о возрасте духовного взросления: сибирский город Ноябрьск. Город без православного священника. Декабрь 1996 г. В семье, совсем недавно пришедшей в православие, меня знакомят с младшим - шестилетним Максимом. И отец рассказывает: "На прошлой неделе я слег с приступом остеохондроза и сутки не мог даже подняться с постели. На следующее утро Максим осторожно заглядывает в мою комнату и спрашивает: пап, ну как ты? Да вот, говорю немного лучше, уже могу вставать. - Максим поворачивается, убегая из комнаты, на ходу бросает: ну, хорошо, пап, я тогда еще о тебе помолюсь!". Вопрос к протестантам: вот Максимка, вот его вера, вот вода. Что мешает ему креститься?
  
  Митр. Вениамин (Федченков) рассказывал о случае, когда девочка из протестантской семьи, умершая некрещеной, просила священника в видении о молитве[11]. Поскольку христианство - это область практики, это свидетельство не может быть просто отброшенным. Точно так же невозможно вместить в рамки протестантской догматики духовный опыт тысяч русских подвижников, крещеных в детстве, но приобретших несомненный христианский духовный опыт. Что же - оптинский старец Амвросий так и не был вообще христианином, не был членом Церкви только потому, что крестился в детстве, а не по баптистскому обряду по достижении совершеннолетия?
  
  Церковь же всегда считала допустимым крещение христианских детей. О нем говорит св. Ириней Лионский (†202): "Христос пришел спасти через Себя всех, - всех, говорю, которые возрождаются от Него для Бога - младенцев, отроков, юношей и старцев" (Против ересей, 2, 22, 4; см. также 5, 15, 3). Ориген говорит о крещении детей как об апостольском предании: "Церковь получила от апостолов предание преподавать крещение и младенцам" (На Рим. кн. 5, гл. 6).
  
  В 252 г. Карфагенский собор определил: "Не должно нам никого устранять от крещения и благодати Бога, о всем милосердного, благого и снисходительного. Если этого надобно держаться по отношению ко всем, то особенно, как мы думаем, нужно соблюдать это по отношению к новорожденным младенцам, которые уже тем заслуживают преимущественно нашу помощь и милосердие Божие, что с самого начала своего рождения они своим плачем и слезами выражают одно моление" (Цит. св. Киприан Карф. 46 Письмо епископу Фиду).
  
  И даже инициатор протестантского движения Мартин Лютер в 1522 г. осудил отвергавших детское крещение анабаптистов Никлоса Шторха, Томаса Дрекселя и Марка Штюбнера. Сам Лютер был крещен в детстве и отказывался перекрещиваться, приводя самого себя как пример, доказывающий благодатность детского крещения: "Что крещение детей Христу угодно, доказывается достаточно собственным деянием Его, именно, тем, что Бог из них многих святыми делает и Духа Святого им дал, кои таким образом крещены были, и ныне еще много тех, по коим видно, что они Духа Святого имеют, как по учению, так и по житию их; как и нам по милости Божией дано". И далее: "Ежели бы не принимал Бог крещения детей, значит, во все времена до дня сего ни один человек на земле христианином не был... Засим говорим мы, что для нас не самое важное, верует или не верует крещаемый; ибо оттого не делается крещение неистинным, но все зависит от слова и заповеди Божией. Крещение есть не что иное как вода и слово Божие, одно при другом. Вера моя не творит крещение, но воспринимает его"[12].
  
  Для Лютера, как и для православных христиан, крещение есть омовение водою, пронизанной благодатью Христовой, то есть именно таинство. Баптисты же уверены, что в их крещении Дух Святой им не подается. И значит - остается у них только пустая обрядность, мертвая форма, вполне бессмысленное подражание древним церковным преданиям. И дети - от которых Христа спрятали за страницами "догматического богословия".
  
   . Католичество. - Милан, 1992, с. 284. ^
   См. . Творения. Т. 2. - М., 1994, с. 37. ^
   Здесь есть сложность: в Евангелии Христос благословил явно некрещеных детей, что означает возможность внецерковного, внетаинственного благословения. Однако если один вид благодати мог быть дан детям непосредственно, то почему же благодать крещения не может быть им преподана? ^
   Можно вспомнить также другие случаи спасения одного человека по просьбе и вере другого: по вере сотника исцелен его слуга (Мф. 8). По вере носильщиков исцелен в Капернауме расслабленный: "Видя веру их", Христос говорит о другом: "прощаются тебе грехи твои" (Мк. 2, 5). Вообще мы связаны друг с другом гораздо теснее и таинственнее, чем кажется позитивизму и индивидуализму. Протестантизм забыл эту связь. И теперь о ней настойчиво напоминает (но уже преподнося как свое открытие и толкуя в своих интересах) оккультизм со своими "диагностиками карм" предков, потомков, семьи и т. п. ^
   . Мысли, писанные четверостишиями, 8. // Творения. Т. 2. - М., 1994, с. 226. ^
   см. . Крещение. - М., 1993. ^
   "Мы положительно утверждаем, что младенцы, ни наши без крещения, ни вообще чьи бы то ни было с крещением, в Церковь Христову за взрослыми без покаяния и личной веры не попадали и вовеки не попадут" (Баптист. 1912, Љ 2, с. 17). ^
   Откуда все это появилось? - Ростов-на-Дону, 1993, с. 68. ^
   "Дети не нуждаются в крещении. Христос говорит, что таковых есть царствие Божие" (. Откуда все это появилось? сс. 66-67). Кстати, в газете "Протестант" одно из стихотворений для детей кончается, между тем, словами: "Покайтесь, дети, или вы погибнете". ^
   Здесь и далее курсив в текстах Писания принадлежит автору. - . ^
   См. О вере, неверии и сомнении. - СПб., 1992, с. 207. ^
   . Большой Катехизис. - Lahti, 1996, с. 126. ^
  
  Икона в Библии
  
  Любой критик Православия должен продумать одно очевидное обстоятельство: нам уже две тысячи лет. Две тысячи лет христиане вчитываются в свою Книгу; две тысячи лет лучшие умы человечества думали над ней. Поэтому неумно, случайно набредая в Библии на какое-то неудобовразумительное место, вопиять об обнаруженном "противоречии" или глупости. Христианские богословы наверняка еще в древности обращали внимание на это место и давали ему интерпретацию, соответствующую целостному общебиблейскому контексту. Наивно, например, думать, что никто из православных за эти двадцать веков так никогда и не задумался над тем, что на прошлой неделе узнали мальчики из "Церкви Христа": оказывается, в Библии есть заповедь "не сотвори себе кумира", которая, мол, злостно нарушается православными иконописцами.
  
  Мы знаем об этой заповеди. Православное богословие иконы начинается с запрета на изображение - но лишь начинается, а не кончается им[1]... Помимо второй заповеди, мы знаем и еще некоторые библейские установления и свидетельства, которые не замечаются протестантами.
  
  Вопрос о допустимости или недопустимости иконопочитания - вопрос сложный. Не в том смысле, что "трудный", а в том смысле, что многосоставный. Он вбирает в себя восемь вполне конкретных и раздельных вопросов:
  
  1. Допустимы ли изображения вообще?
  
  2. Допустимо ли изображение священных духовных реалий?
  
  3. Допустимо ли изображение Бога?
  
  4. Допустимо ли использовать изображения в миссионерских целях?
  
  5. Допустимо ли использовать изображения при молитве?
  
  6. Допустимо ли оказывать знаки почтения перед изображениями?
  
  7. Можно ли думать, что поклонение, совершаемое перед образом, приемлется Богом?
  
  8. Могут ли изображения быть священными и чудотворными?
  
  Прежде всего приведем полную формулировку библейского запрета на изображения: "Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на горе Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле <...> Берегитесь, чтобы не забыть вам завета Господа <...> и чтобы не делать себе кумиров, изображающих что-либо" (Втор. 4, 15-18,23).
  
  Этот текст Второзакония - не более чем развернутое изъяснение того, что и предписывается второй заповедью: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой" (Исх. 20, 4).
  
  Как видим, запрещено всякое изображение. Поэтому, если к вам подойдет протестант и спросит - "как вы смеете делать иконы, если в Библии это запрещено?!", - тихим, но твердым голосом попросите его предъявить документы. Попросите раскрыть документ на той страничке, где находится его фотография. Уточните затем, мужчина он или женщина. И затем напомните ему текст из Втор. 4, 16: не делай "изображений <...> представляющих мужчину или женщину"[2].
  
  Итак, если понимать этот текст с протестантской буквальностью, то протестанты сами окажутся нарушителями этого библейского установления.
  
  Утешить их можно только одним: указанием на то, что Сам Господь был "нарушителем" ригористичности Своей заповеди. Он сказал, что нельзя делать изображения гада - и Он же повелевает излить медного змея (Числ. 21, 8-9). Нельзя изображать животных - и вдруг Иезекииль видит небесный храм, в котором есть резные изображения херувимов с человеческими и львиными лицами (Иез. 41, 17-19). Нельзя изображать птиц - и от Бога же исходит повеление излить херувимов с крыльями, то есть в птичьем облике.
  
  Следовательно, ответ на первый из семи поставленных вопросов звучит ясно: Да, изображения допустимы. Изображения были в Ветхом Завете, изображения делают и сами протестанты. Буквальное же исполнение запрета на все изображения того, "что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли" вело бы просто к уничтожению всей живописи. Даже мусульмане не пошли последовательно по этому пути и, запретив изображения Бога, ангелов, людей и животных, все же разрешили изображать растения. В Коране нет ни одного запрета на изображение. Это сделали в начале VIII века халифы Язид II и Омар II. Обоснование для этого запрета они привели совершенно небиблейское: художник не может творить, поскольку единственный творец - Аллах[3]. В монотеистической системе, в которой не признается воплощение Бога в человеке, не может быть религиозного доверия к человеку. Если Христос (Иса) - не Бог, но лишь пророк, то человек слишком далек от Бога, и, конечно, не вправе претендовать на обладание атрибутами Творца. Но если Сын есть Бог, если Иисус из Назарета единосущен Всевышнему - то, значит, человек достоин Боговоплощения, значит, он так дорог в глазах Создателя, что не может быть отчужден Богообразности. В воплотившемся Сыне Божием явилась Любовь, создавшая мир, и это Воплощение подтвердило, что человек изначала создан как образ Творца, то есть в качестве творца. Богословское препятствие для религиозного обоснования творчества, таким образом, устраняется с вочеловечиванием Бога.
  
  Второй вопрос: допускает ли Библия изображение священных реалий, изображение духовного мира?
  
  С осторожностью, но - допускает. "Сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки <...> там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкой, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения" (Исх. 25, 18, 22). Это повеление указывает прежде всего на возможность изображать духовный тварный мир средствами искусства. Херувимы были сделаны и для украшения Иерусалимского храма: "Сделал <Соломон> в давире двух херувимов из масличного дерева <...> И обложил он херувимов золотом. И на всех стенах храма кругом сделал резные изображения херувимов" (3 Цар. 6, 23, 28-29). Важно отметить, что во дворце Соломона херувимов не было (2 Пар. 9, 15-20; 3 Цар. 7, 1-11). Значит, это именно религиозные изображения, а не просто украшения. Такие же херувимы были сделаны и для второго храма, построенного вместо разрушенного Храма Соломонова (Иез. 41, 17-25). В этом храме был Христос, этот Храм Христос назвал Своим домом (Мк. 11, 17).
  
  Третий вопрос: допустимо ли изображение Бога?
  
  Вновь напомню, как Писание объясняет недопустимость изображений: "Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь" (Втор. 4, 15). Но затем-то - увидели образ. "О том, что было от начала <...> что видели своими очами <...> ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам" (1 Ин. 1, 1-2). В евангельские времена произошло то, что Христос выразил словами: "Истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели" (Мф. 13, 17).
  
  Христос есть Бог. Христа можно было видеть (по Его человеческой природе), а значит - "видевший Меня видел Отца" (Ин. 14, 9). То, что было совершенно невозможно в Ветхом Завете, становится возможным после того, как незримое Слово облеклось в видимое Тело. "Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил" (Ин. 1, 18). Воплощение не только Бога сделало видимым, но и людей - боговидцами. Тот кто может быть убитым, не может быть неизображаемым[4].
  
  Итак, если в прежнюю пору Бога нельзя было изображать, потому что "вы не видели образа", то с тех пор, как "Он явил" и "вы видели" - изображения Бога во Христе уже возможны. И протестантские журналы полны изображениями Христа[5].
  
  Четвертый вопрос: если изображения допустимы, то ради чего? Как обращаться с ними? Как можно их использовать в религиозной деятельности?
  
  Проще всего протестантское сознание согласится с внебогослужебным, внекультовым использованием религиозных изображений.
  
  Самим Христом слово "икона" употребляется без всякого негативного оттенка: "Чье это изображение (εικων)?" (Мф. 22, 20). С этого Спаситель начинает ответ на вопрос о подати кесарю[6]. Значит, Христос использовал изображение для разъяснения Своей мысли. По образу этого действия Спасителя, в истории христианского искусства первое назначение религиозной живописи и было именно миссионерским, педагогическим. Икону называли "Библией для неграмотных" (Biblia pauperum). И поныне даже у протестантов "Детские Библии" делаются с картинками, а для первичной проповеди о Христе спокойно используются видео- и слайд-фильмы о библейских событиях.
  
  ...Раздражение, которое вызывают у протестантов наши иконы, просто необъяснимо ни с точки зрения христианского богословия, ни с точки зрения христианской этики. Это раздражение - страсть, духовная болезнь. Ее надо сознательно и целеустремленно преодолевать в себе. И в качестве первого шага я предложил бы протестантам отнестись к православным как к детям. Дети нуждаются в картинках? Ну, вот и православные тоже чувствуют себя теплее, спокойнее в окружении священных картин. Если протестантам угодно, пусть они считают православных детьми, "немощными в вере", привычки которых, по завету ап. Павла, надо принимать "без споров о мнениях" (Рим. 14, 1). И протестант, обличающий православную старушку в том, что она "кланяется идолам", по правде, не умнее того, кто вырывал бы из рук ребенка книжку с картинками.
  
  Но здесь возникает следующий, пятый вопрос. Если бы православные лишь проповедовали с помощью картинок, протестанты с этим примирились бы. Но допустимо ли использовать изображения при молитве?
  
  Вновь напомню, что храмовые изображения херувимов присутствовали при молитве людей. Но обращали ли люди внимание на херувимов при совершении своих молитв? Учитывали ли древние израильтяне наличие изображений при своих богослужениях? Пока лишь заметим, что херувимы находились прямо перед глазами молящихся во время их поклонения Богу. Херувимы на ковчеге были скрыты от взоров завесой. Но на самой завесе были также вышиты херувимы! "Скинию же сделай из десяти покрывал крученого виссона и из голубой, пурпуровой и червленой шерсти, и херувимов сделай на них искусною работою" (Исх. 26, 1).
  
  Изображения напоминают о Боге и тем самым побуждают к молитве. VII Вселенский собор, объясняя иконопочитание, определил, что изображения должны быть везде - дабы чаще человек вспоминал о Спасителе и чаще мог молитвенно воздыхать. Так и сегодня человек, проходя мимо храма, хоть и не зайдет в него, но хоть секундно, издалека молвит: "Господи, помоги!"... Чем больше будет поводов к таким молитовкам - тем лучше.
  
  Хоть и можно молиться всюду - но для того, чтобы пробудить молитвенное чувство - Господь дал Израилю храм и святой город Иерусалим. Хоть и можно молиться всегда - но как время особой молитвы были выделены праздники и субботы. Иерусалим, Храм, Закон побуждали к молитве и к поклонению Богу - поэтому и сами были предметами религиозного почитания евреев: "Поклонюсь святому храму Твоему" (Пс. 5, 8); "Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему" (Пс. 27, 2). По логике протестантов Псалмопевец здесь просто явно нарушает заповедь "Богу одному поклоняйся". В другой раз он опять признается, как кажется, в том же грехе: "как люблю я закон Твой" (Пс. 118, 97). Как смеет он религиозно любить что-то, помимо Бога? А Исайя говорит: "И на закон Его будут уповать" (Ис. 42, 4). Не язычник ли Исайя, раз уповает на Закон Божий, а не на Бога?
  
  Зачем нужно при молитве обращаться к Иерусалиму и храму? (3 Цар. 8, 48), - можно было бы задать вопрос древним евреям, так же как и сегодняшим православным ("Зачем молиться, повернувшись к иконам?"). Человек может не чувствовать личной потребности в том, чтобы его молитва сопровождалась внешними проявлениями чувства благоговения. Но по крайней мере нельзя не признать, что молитва православных перед видимыми святынями (иконами) не есть практика, неизвестная Библии.
  
  К тому же "молиться в присутствии" или даже "молиться, обратившись" к изображению все же не значит религиозно почитать изображение. Следовательно, настала пора задать шестой вопрос: Допустимо ли оказывать знаки почтения перед изображениями?
  
  Вновь вспомним, что изображения херувимов были вытканы на покрывалах, которыми был занавешен ковчег. И вот перед этими изображениями совершались точно те же культовые действия, что и в православных храмах перед ликами икон: возжигались светильники и лампады (Исх. 27, 20-21); совершалось каждение ("Сделай жертвенник <...> пред завесою, которая пред ковчегом откровения <...> где Я буду открываться тебе. На нем Аарон будет курить благовонным курением <...> И сказал Господь Моисею: возьми себе благовонных веществ <...> и сделай из них <...> состав, стертый, чистый, святый <...> это будет святыня великая" - Исх. 30, 1,6-7).
  
  Перед рукотворными святынями, равно как и перед людьми Библии (которые также не есть Творец, но тварь) совершались поклоны: "Поклонюсь святому храму Твоему" (Пс. 5, 8). "Поклоняюсь пред святым храмом Твоим" (Пс. 137, 2). Поклонились братья Иосифу. "Верою Иаков, умирая, благословил каждого сына Иосифова и поклонился на верх жезла своего" (Евр. 11, 21). И Соломон кланялся своим гостям (3 Цар. 1, 47), и царю кланялись (53). Авраам поклонился перед народом (Быт. 23, 12). Когда Петр входил, Корнилий встретил его и поклонился, пав к ногам его (Деян. 10, 25). Филадельфийской Церкви Господь говорит: "Я сделаю то, что они придут и поклонятся <тебе> и познают, что Я возлюбил тебя" (Откр. 3, 9).
  
  Если каждый поклон понимать как проявление религиозного поклонения, подобающего лишь Творцу, то все эти люди Писания тяжко согрешили. И протестант, кивком головы приветствующий своего собрата, также совершает греховное "поклонение".
  
  "Поклонение" как религиозное "самопосвящение" надо отличать от "поклона" как физического выражения почтения. Иначе, запрещая поклоны перед иконами, надо объявить войну поклонам при встречах с людьми[7].
  
  Надо различать поклонение как всецелое посвящение жизни и поклонение как знак почитания, уважения, благоговения. Собственно, это и было объяснено VII Вселенским собором: поклонение - только Богу; изображениям - только почитание. Для православного богословия сохраняет все свое значение заповедь "Богу твоему одному поклоняйся и Ему одному служи". "Сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим", и при этом будем почитать те знаки, что в земном странствии напоминают нам об этом нашем жизненном призвании.
  
  И здесь встает седьмой вопрос: Можно ли думать, что поклонение, совершаемое перед образом, приемлется Богом?
  
  Здесь я хотел бы напомнить протестантам то место, которое они более всего любят цитировать при обличении иконопочитания: "Бога никто никогда не видел" (1 Ин. 4, 12). Понимают ли они всю серьезность такого утверждения? Ведь это означает, что все пророки Ветхого Завета никогда не видели Бога. Значит ли это, что они вообще ничего не видели? - Нет. Весьма настойчиво Писание утверждает, что Пророки имели именно "видения", а не только "слышания". Кого же они видели, если Бога они не видели? Кроме того - как совместить утверждение ап. Иоанна "Бога не видел никто никогда" (Ин. 1, 18) с многочисленными видениями Авраама и Моисея? Бога они не могли видеть. А видели - Сына. Для понимания этого надо иметь в виду, что апостолы (и в целом раннехристианская литература) нередко употребляют слово "Бог", говоря об Отце. Так вот - Отца никто из праведников Ветхого Завета не видел (как и Нового, кстати говоря). Они видели Сына, который есть ... "образ ипостаси" Отца (Евр. 1, 3).
  
  Значит, все поклонения Богу в Библии и в христианском мире - это поклонение через образ: незримому Отцу через явленного Сына.
  
  Сыном (Логосом) был создан мир. Сыном был дан Ветхий закон. Сын искупил человечество Своим воплощением, страданиями и воскресением. Сыном же будет совершен последний Суд в конце мироздания.
  
  Второй тезис предыдущего абзаца нуждается в пояснении. От Иоахима Флорского до Бердяева идет вроде бы красивая идея о том, что Ветхий Завет - это эпоха откровения Отца; Новый Завет - это откровение Сына, а теперь настает эра третьего Завета - эра откровения Духа. Схема красивая. Но с Писанием несовместимая. В том-то и дело, что Ветхий Завет - это также время откровения Сына. Чтобы это было ясно, попробуем уяснить статус Того, Кто называется в Ветхом Завете Иеговой.
  
  "Явился ему <Моисею> Ангел Господень в пламени горящего тернового куста. Моисей, увидев, дивился видению; а когда подходил посмотреть, был к нему глас Господень: Я Бог отцов твоих <...> Сего Моисея <...> Бог чрез Ангела, явившегося ему в терновом кусте, послал начальником и избавителем" (Деян. 7, 30-35). Но именно Тот, Кто говорил из тернового куста, и назвал Себя Иеговой: "Господь увидел, что он <Моисей> идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал" (Исх. 3, 4)!
  
  Согласно Павлу, Моисей общался с "Ангелом, говорившим ему на горе Синае..." (Деян. 7, 30-36). Однако Моисей на Синае говорил с Богом: "Моисей взошел к Богу на гору, и воззвал к нему Господь с горы" (Исх. 19, 3).
  
  Ветхий Завет ясно говорит, что Закон дан Моисею прямо Богом. А апостол Павел настаивает: Закон "преподан через Ангелов, рукою посредника" (Гал 3, 19).
  
  Однако, и в самом Ветхом Завете немало таких мест, где Ангел оказывается Богом, Иеговой: "Ангел Божий сказал мне во сне: Иаков <...> Я Бог явившийся тебе в Вефиле" (Быт. 31, 11-13).
  
  "И Ангел Божий <...> воззвал к Агари и сказал ей <...> Бог услышал глас отрока <...> встань, ибо Я произведу от него великий народ" (Быт. 21, 17-18). Так кто же произвел народ от Измаила? Кто этот "Я"? Тем более, что в следующем стихе говорится, что именно "Бог" помог Агари. "Бог же сказал Аврааму <...> И о Измаиле Я услышал тебя: вот, Я благословлю его, и возращу его, и <...> произведу от него великий народ" (Быт. 17, 19-20).
  
  "Сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, и наречешь имя ему Измаил <...> И нарекла Агарь Господа, Который говорил к ней, сим именем: Ты Бог видящий меня" (Быт. 16, 11,13).
  
  Вот Авраам готовится принести в жертву Исаака: "Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам <...> не поднимай руки твоей на отрока <...> ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня" (Быт. 22, 11-12). Но ведь Авраам вроде совсем не Ангелу приносил жертву, а Богу, как ему тут же и было подтверждено: "Мною клянусь, говорит Господь, что так как ты <...> не пожалел сына твоего <...> для Меня, то Я благословляя благословлю тебя" (Быт. 22, 16).
  
  А с кем боролся Иаков? "Ты боролся с Богом", - сказано ему (Быт. 32, 28). Но пророк Осия знает нечто как будто иное: "Возмужав, боролся с Богом. Он боролся с Ангелом - и превозмог; плакал и умолял Его; в Вефиле Он нашел нас и там говорил с нами. А Господь есть Бог Саваоф; Сущий (Иегова) - имя Его" (Ос. 12, 3-5).
  
  Кто есть Бог Иакова? Своего сына Иосифа Иаков напутствует такими словами: "Бог, пред Которым ходили отцы мои <...> Ангел, избавляющий меня от всякого зла, да благословит отроков сих" (Быт. 48, 15-16). Не сказано "да благословят", но "да благословит", - Бог опять оказывается тем же, что и Ангел.
  
  Кто вывел Израиль из Египта? - Конечно, же Бог: "Так говорит Господь Бог Израилев: Я вывел вас из Египта" (Суд. 6, 8). Но вновь "пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим <...> и сказал <...> Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю" (Суд. 2, 1).
  
  Вот еще встреча, в которой Ангел превращается в Бога: "И явился ему <Гедеону> Ангел Господень и сказал ему: Господь с тобою, муж сильный <...> Господь, воззрев на него, сказал..." (Суд. 6, 12,14).
  
  Еврейское слово малеах и греческое αγγελος не содержат в себе указания на некоего тварного духа, участника небесной иерархии в смысле позднейшей христианской ангелологии. Они значат просто "посланник, эмиссар". Эти слова могут прилагаться к людям, которые представляют интересы пославших их владык. Поэтому именование кого-то ангелом не означает непременную принадлежность к иерархии небесных тварных духов[8]. Сам Сын Божий именуется у Исайи "Ангелом Великого Совета". Христос есть Ангел по отношению к Отцу: "Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир" (Ин. 17, 18). Христос Сам есть апостол Отца, посланник Отца, Ангел Отца. Именно Слово Отца, Ангел Иеговы называет Себя в Ветхом Завете "Богом Авраама, Богом Исаака и Богом Иакова" наравне с Иеговой. И этот же Ангел стал человеком во Христе[9].
  
  Отсюда два важных вывода. Один - для "Свидетелей Иеговы". Если вы отказываетесь от Троицы, если вы считаете, что поклоняться надо Богу Иегове, но не стоит считать Богом Христа - то вы оказываетесь в противоречии с Библией. Библия или позволяет считать, что Иегова есть Христос, а Христос есть Бог, или же придется считать, что и Христос не есть Бог, и Иегова также есть не более чем ангел. И быть "свидетелем Иеговы" означает быть всего лишь свидетелем Ангела.
  
  Второй же вывод - для протестантов. Поклонение, которое оказывали люди Ветхого Завета, было обращено к "Малеах Иегова" - Ангелу-Сыну, который "есть образ (εικων) Бога невидимого" (2 Кор. 4, 4). Поклонение, оказываемое образу, принималось ли Отцом? "Авраам видел не естество Бога, но образ Бога, и падши поклонился", - поясняет преп. Иоанн Дамаскин[10]. Бог принял это поклонение и вступил в Завет с Авраамом. Значит - Бог может принимать поклонение, совершаемое через Его образы. Честь, оказываемая Христу, приемлется Отцом. Честь, оказываемая образу, восходит к первообразу.
  
  И последний, восьмой вопрос, который осталось обсудить. Могут ли изображения быть священными и чудотворными?
  
  Библия рассказывает нам и об этом. Для того, чтобы сделать все принадлежности скинии, и в том числе иконы херувимов, Бог исполнил Веселиила Духом Своим (см. Исх. 31, 1-11). Когда же скиния была готова, Моисей получил Божие повеление: "возьми елея помазания, и помажь скинию и все, что в ней, и освяти ее и все принадлежности ее, и будет свята" (Исх. 40, 9). В число же принадлежностей входят и изображения херувимов; следовательно, иконы херувимов святы и освящены.
  
  Подобным образом и в православии считается, что иконописание есть служение, требующее духовной собранности и благодатного Богообщения. Подобным образом и в православии иконы освящаются, а не просто поставляются в храме.
  
  И как в ветхозаветное время Бог действовал через изображения ("Я буду открываться тебе <...> посреди двух херувимов" - Исх. 25, 22), так Он действует и поныне через иконы. "Когда я однажды отошел к пречистому образу Рождшей Тебя <...> Ты Сам, прежде чем я встал, стал видим мною внутри моего жалкого сердца, соделав его светом. И тогда я узнал, что я имею Тебя в себе познавательно", - говорит о своем духовном опыте преп. Симеон Новый Богослов[11].
  
  О том, что Бог может творить чудеса через святые изображения, Писание также говорит вполне очевидно. "И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив" (Числ. 21, 9). На языке православного богословия здесь явно можно говорить о чудотворности священного изображения. Но если изображение не Спасителя, а врага рода человеческого[12] могло действовать "от противного" - люди, смотревшие в лицо изображению своего врага и обращавшиеся с просьбой о помощи к истинному Богу, исцелялись - то не тем ли более естественно ожидать помощи от изображения подлинного Спаса?[13].
  
  Чудотворен был и ковчег с херувимами: можно вспомнить переход через Иордан - он расступился, когда его коснулись ноги священников, несших ковчег (см. Нав. 3, 15); можно вспомнить обнесение ковчега вокруг стен Иерихона (Нав. 6, 5-7).
  
  Итак, почитание священных изображений - возможно. Никто из пророков не укоряет иудеев за священные изображения, бывшие в храме. Пророки запрещают только делать изображения "других богов". Но на каком же основании следует слова, обличающие изображения языческих богов, считать верными и по отношению к изображениям Христа? Надлежит "отличать священное от несвященного и нечистое от чистого" (Лев. 10, 10). Есть "скиния Давида" (см. Деян. 15, 16) и "скиния Молоха" (см. Деян. 7, 43); есть "чаша Господня" и "чаша бесовская", "трапеза Господня" и "трапеза бесовская" (см. 1 Кор. 10, 21). И если у язычников есть свои мистерии и свои "чаши" - из этого никак не следует, что христианам надо отказаться от Чаши Христовой. Из того факта, что у язычников есть свои священные книги (например, Веды), никак не следует, что нам надо отказаться от Библии. Также и наличие языческих идолов (и отвержение их пророками) не есть аргумент против христианских изображений.
  
  Критики православия выискивают сходство во внешнем, а не в сути. Да, язычники носят идолов на плечах - но и евреи носили на плечах ковчег. Язычники возжигают светильники - но и евреи делали то же. Вопрос в том, кого чествуют. По внешнему же сходству можно доказать все, что угодно: можно отождествить людей и животных (есть ноги, есть вкушение пищи, есть время сна). Но сказать, что люди есть всего лишь животные, было бы слишком поспешно. Говорить, что православные есть те же язычники - просто неумно.
  
  Нельзя поклоняться твари вместо Творца. Суть заповеди в запрете представлять истинного Бога по образу языческих божков. Этого православные и не делают. Другой смысл библейской заповеди - в предостережении от обожествления изделий человеческих рук. Этот смысл заповедью формулируется так: "не поклоняйся им и не служи им". Изображение не должно восприниматься в качестве Бога - это верно. В частности, человек должен помнить, что тот образ Бога, который он имеет в своем уме, не есть Сам Бог. Можно не иметь икон и быть идолопоклонником - ибо кумир будет всажден в сердце человека. Можно спутать реальность текста Писания и реальность Того Бога, о Котором оно говорит. Надо уметь отличать Бога от Его тварных образов. "Подлинно суетны по природе все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли познать Сущего и, взирая на дела, не познали Виновника, а почитали за богов, правящих миром, или огонь, или ветер, или движущийся воздух, или звездный круг, или бурную воду, или небесные светила. Если, пленяясь их красотою, они почитали их за богов, то должны были бы познать, сколько лучше их Господь, ибо Он, Виновник красоты, создал их" (Прем. 13, 1-3). Вот определение язычества. Язычество и идолопоклонство - это забвение Творца за красотой твари. Можно ли сказать, что у протестантов больше "ведения о Боге", чем у православных? Можно ли сказать, что православные забыли Бога и не умеют отличить Бога от иконы?
  
  Нам скажут: ваши прихожане не знают того богословия, которое вы нам изложили, и понимают иконы вполне по-язычески. Но во-первых, давайте сравнивать конфессиональные позиции по нашим учениям, а не по грехам тех или иных прихожан. А во-вторых, подойдите в храме к любой бабушке, ставящей свечку у иконы, и спросите ее: от чего она ожидает помощи? От доски, повешенной на стену, или от Того, Чей Лик написан на этой доске? Божией Матери молится эта старушка у иконы, или она просит: "святая икона, помоги мне!"? И даже если удастся найти такую прихожанку, что неверно понимает православные принципы иконопочитания - это все равно не повод для запрета икон. Может, и можно в православном мире встретить людей, которые относятся к иконе как к кумиру - но разве в мире протестантском нет людей, которые Библию превратили в предмет своего профессионального изучения, а Живого Бога забыли? Люди злоупотребляют языком - неужели его нужно вырвать у всех? Значит, не выбрасывать иконы надо, а разъяснять православное богословие, православные принципы отношения к священным изображениям.
  
  Протестанты же, даже признавая, что в богословии православия достаточно обосновывается почитание икон, свой последний аргумент находят в крайностях народного благочестия: "Наиболее просвещенные христиане отдавали себе отчет в том, что они поклоняются не самой иконе, а Тому, Кто на ней изображен, но подавляющее большинство простого народа такой разницы не делало и превратило иконопочитание в идолопоклонство"[14]. На этом основании, однако, можно запретить и чтение Библии, особенно Ветхого Завета. Иеговисты извращают Писание - неужели нужно уничтожить Библию? Ошибки людей - повод не для запретов, а для разъяснений.
  
  Нам скажут: но Христос нигде не велел писать иконы. Но во-первых, замечу, что в Евангелии нет и запрета писать изображения Спасителя. Апостольский собор в Иерусалиме, обсуждая вопрос о том, что из израильского религиозного закона должен исполнять не-еврей, принявший Новый Завет, оставил в силе лишь три установления: "Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени <...> кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите" (Деян. 15, 28-29). Предупреждение о неизобразимости Бога не было подтверждено апостолами; после того, как Неизобразимый стал видимым и Бестелесный воплотился, настаивание на этой заповеди было бы странным.
  
  Во-вторых, если некое действие не предписано прямо в Писании, из этого еще не следует, что оно греховно. В конце концов Христос "нигде не повелел апостолам начертать даже краткое слово, однако его образ начертан апостолами и сохраняется до настоящего времени" (преп. Феодор Студит[15]). Христос не велел писать Евангелия - но это не повод для их отмены как "неевангельского установления". Кроме того, нигде в Новом Завете не сказано, что надо читать Евангелия. Когда Христос повелевает "исследовать Писания" (см. Ин. 5, 39) - Он говорит о ветхозаветных книгах (новозаветных еще просто не существовало). Нигде Павел не пишет: "включите мои послания в состав Библии!". На каком основании христиане включили апостольские книги и письма в библейский канон и даже поставили письма апостолов выше книг древних пророков? Так что у протестантов не больше оснований для новозаветных штудий (для причисления к Писанию книг Нового Завета), чем у православных - для почитания икон. Говорите, что нет повеления делать иконы Христа? - Так ведь и нет в Библии повелений вешать таблички с надписью "Бог есть любовь".
  
  Нам скажут: ваши примеры были взяты из Ветхого Завета, а мы живем в Новом - и что нам до тех древних херувимов. Ну, во-первых, не мы достали Ветхий Завет для того, чтобы говорить об иконах. Протестанты обратились к ветхозаветным заповедям для спора с нами. В Новом Завете нет ни строчки, запрещающей изображения Христа. Протестанты же решили пристегнуть к делу ветхозаветные запреты на все вообще изображения. Поэтому и мы пустились в странствия по ветхозаветным страницам. Протестанты сами выбрали поле для дискуссии - Ветхозаветные установления. И проиграли на нем же. Так что теперь не жалуйтесь, что-де поле не то.
  
  А если перенести разговор в область новозаветных текстов, то здесь я сам подскажу: есть в Новом Завете одно место, где употребление слова ειЈκων носит явно негативный оттенок: "Сделали образ (εικονα) зверя <...> И дано ему было вложить дух в образ (ειЈκονι) зверя" (Откр. 13, 14-15).
  
  Это то место Писания, которое цитируется сегодня чаще всего - это тринадцатая глава Откровения. То место Апокалипсиса, где говорится о "печати антихриста". Цитируется оно с тревогой: не о нас ли это пророчество...
  
  Да, оно - о нас. И именно потому в моем отношении к этой главе Откровения есть привкус радости. Ведь это пророчество говорит об онтошении между антихристом и христианами. Значит, оно говорит не только об антихристе, но и о нас, о Церкви. Так вот, если увидеть в этом отрывке свидетельство о жизни и вере христиан последней поры, то появляется место для радости.
  
  Протестанты с радостью указывают на этот библейский текст: вот, видите, слово икона упоминается в Библии, но применительно к изображению антихриста, а, значит, и православное почитание икон есть путь к антихристову поклонению!
  
  Что ж, переместим этот текст из "антихристовой" перспективы в апологетическую. Апологетика поясняет, почему у православных христиан есть право верить, думать, действовать именно так, как мы верим, действуем и думаем. А среди тех реалий православной жизни, что вызывают наиболее жесткую критику со стороны - наше отношение к иконам. Так вот, именно эту грань нашей веры мы можем объяснить с помощью Апокалипсиса.
  
  Что мы знаем о цели антихриcта? Мы знаем, что он придет, "чтобы прельстить, если возможно, и избранных" (Мф. 24,24). Языческий мир, мир поклоняющийся "духам" или же чисто земным ценностям, антихристу не надо завоевывать. Этот мир он попросту подберет под свою власть. Те, кто от мира сего, те своим подчинением антихристу лишь открыто признают ту правду об истинном предмете своих верований и пристрастий, что и прежде в общем-то не была большим секретом.
  
  Но есть еще те, кого Христос избрал "от мира". "Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир" (Ин 15,19). Вот эти, "избранные", то есть отделенные и защищенные Христом люди и будут головной болью для антихриста.
  
  Ему нужна полнота власти. Значит, ему нужна власть не только над теми, кто "от мира", но и над теми, кто просто "в мире".
  
  Ему нужна полнота власти. Значит, ему нужна власть не только над кошельками, деньгами и имуществом "налогоплательщиков", но и власть над душами, над любовью и ненавистью людей. Так "Большому Брату" в романе Оруэлла "1984" недостаточно было лишь послушания, недостаточно было взаимного предательства людей, отречения от всех других привязанностей. Ему нужна была "любовь" к нему пытаемых им.
  
  Антихристу же нужна любовь христиан. То чувство, что христиане испытывают ко Христу, он желает перенаправить на себя. Он себя выдает за Того, с Кем на самом деле он ведет войну.
  
  Итак, цель антихриста - "прельстить избранных", то есть добиться того, чтобы христиане признали в нем Своего вернувшегося Господа.
  
  Богословская проблема тут в другом. А кто именно эти "избранные"? Ведь мир христиан раздроблен. Каждая христианская группа убеждена, что именно она является подлинной, что именно она является носительницей апостольских даров и наследницей пророчеств.
  
  Вот тут и возникает интерес для апологетического исследования. Любая христианская группа сочтет за честь для себя оказаться тем самым "избранным остатком" истинных христиан, который будет стоять на пути антихриста. Как же обосновать, что именно православные христиане являются "избранными"?
  
  Что нам известно? Известно - кто охотится. Известна конечная цель охотника (кого-то он хочет подстрелить). И известны средства охоты. Не вполне ясно лишь - на кого же именно он охотится. Но эту неясность можно устранить, если присмотреться к средствам охоты.
  
  Представьте, что утром на вокзале мы видим нескольких мужчин, которые, судя по их экипировке, собрались в лес. Охотники. Но на кого они идут охотиться? - На этот вопрос мы сможем ответить, приглядевшись к их снастям. Если один из них несет удочку - значит, плохо придется рыбам. Если кто-то вооружился корзинкой - значит его "тихая охота" развернет облаву на грибы. Если же человек с дробовиком - то уж ясно, что он пошел не на медведя... То есть от рассмотрения средств можно догадаться о цели. Между средством и целью должна быть соразмерность.
  
  Оружие антихриста нам как раз известно: он "прельщает" с помощью чудес. Его чудеса, как и вся его деятельность - сплошная фальшивка (в том смысле, что не происходят от истинного Чудотворца - от Творца)[16].
  
  Чудеса антихриста будут фальшивыми. Но дело в том, что фальшивки изготовляют только там, где есть доверие к подлинникам. Например, если мошенник привезет в Киев фальшивые доллары - он сможет их пристроить, ибо доллары имеют широкое хождение на Украине. Но если этот же мошенник привезет в Киев партию великолепно изготовленных им же монгольских тугриков - то он никого не сможет обмануть не потому, что киевляне будто бы прекрасно знают, как выглядят настоящие тугрики, а просто потому, что они здесь никому не нужны. на тугрики здесь нет спроса. Ни к чему подделывать картины художника Пупкина. По той причине, что и его оригиналы никому даром не нужны... нужны...
  
  Подделывают только то, что ценится. Антихрист - поддельщик. Но подделывается-то он под истинные ценности! Маскироваться он будет под то, что ценится у "избранных" христиан. И, зная каковы будут его маски, можно понять, что будет в цене у христиан последнего поколения (избранного остатка).
  
  Вот "двустволка" антихриста: его пророк "огонь низводит с неба на землю перед людьми" (Откр. 13, 3) и создает чудотворный образ ("И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя" (Откр. 13, 15).
  
  Если антихрист подделывает чудотворную икону - значит, он это делает ради тех христиан, у которых есть почитание чудес, совершаемых нашим Господом через почитаемые людьми святые иконы. Есть такое верование у протестантов? - Нет. А, значит, эту охотничью снасть антихрист расставит ради православных. Как сможет его чудотворное изображение повлиять на христиан, если у христиан не будет вообще никаких изображений? Если к концу времен все христиане будут баптистами - то их никакими изображениями, даже самыми чудотворными, не проймешь. Если же силы зла пускаются на такую уловку, значит среди христиан (твердых, до последнего верных христиан) будут такие, в сознании которых будет жить благоговейное почитание чудотворных икон Христа.
  
  Представьте, что во время раскопок нашли некую фальшивую монету. Можно ли на основании этого утверждать, что никакого монетного денежного обращения в этой культуре вообще не было? Скорее наоборот - если есть фальшивая монета, значит, в употреблении были и настоящие деньги. Также и то, что во время антихриста будет "образ зверя", означает, что для христиан будут привычны иконы, и этот естественный порядок вещей будет извращен антихристом. Но, значит, естественное почитание икон будет сохраняться и до конца истории, следовательно, православные христиане будут пребывать до конца времен.
  
  Если антихрист подделывает небесный огонь - значит, он это делает ради тех христиан, у которых есть доверие к подобному огню. Знамение низведения огня с неба убедит ли протестантов или католиков? Для них это будет не более чем фокусом. Ничто в их преданиях не понуждает их с особым вниманием и религиозным доверием относиться к такому феномену. Но для православных небесный огонь есть святыня. Чудо лжепророка будет имитацией величайшего чуда православной истории - чуда ежегодного схождения Благодатного огня в Великую субботу в Иерусалиме. И, значит, именно под это православное верование будет маскироваться антихрист.
  
  Вот в этом - радость этого библейского пророчества. Радость в том, что именно православные, таким образом, оказываются избранным меньшинством, которое даже на грани времен наиболее крепко будет держать апостольскую веру. Значит, именно для предупреждения православных написан Апокалипсис. То есть - для православных. Значит, именно православная Церковь есть Церковь Писания. Библия написана для нас и о нас. Это радостно. Это означает, что я имею честь принадлежать к той Церкви, которая дойдет до грани человеческой истории и победоносно (хотя и не без потерь) перейдет за эту грань. Или, говоря словами Толкиена - "Нам выпала честь вызвать главную ненависть Темного Властелина"[17].
  
  Протестантские полемисты слишком поспешно истолковывают это библейское пророчество. Им это место дорого как антиправославный аргумент: мол, видите, единственное место Нового Завета, где говорится о живописной "иконе", говорит про икону антихриста. И получается, что православное почитание икон есть путь к антихристову поклонению...
  
  Да, православное иконопочитание есть та точка, по которой антихрист направит свой удар. Но удар - то он будет наносить по нам, по православным, а не по "безиконным" протестантам. И, значит, именно православная Церковь будет для него худшим и последним врагом. И, значит, тот, кто желает быть с "удерживающими", кто хочет быть с той Церковью, о которой говорит Писание, должен соединиться с Православием.
  
  Кроме того - если и небожественным духовным силам, богоборческим духам удается сообщать свою силу своим образам - то неужели же Бог не силен сообщать толику Своей благодати Своим иконам?
  
  Нам скажут: Христа нельзя изображать в Его воскресшей плоти ("Где тот художник, который смог бы изобразить Христа воскресшего, Христа прославленного? Прочтите первую главу Откровения Иоанна Богослова, и вы увидите, что изобразить Христа во всей Его небесной славе так же немыслимо, как немыслимо изобразить Самого Бога, нетленного, непостижимого. Изображать Христа в Его земном уничижении - неразумно"[18]). Но ведь однажды Мария Магдалина приняла воскресшего Христа за обычного садовника. И когда Фома влагал персты свои в рану Христа, Тот вряд ли имел тот вид, что был показан Иоанну в Откровении. Да и Павел пишет, что он не желает знать ничего, кроме "Христа распятого". Христос воскрес в той же плоти, которую принял от Марии. Она стала более светоносной - да. Ну, так и православная икона с ее золотым фоном и отсутствием теней более насыщена светом, чем обычная картина. Христос не постыдился прийти во плоти - почему же христиане должны стыдиться плоти своего Бога? Высшая слава Спасителя - в Его любовном смирении, в самоумалении Творца ради Его творений. И лобзая икону плоти Христовой - мы лобзаем смирение Сына и любовь Того, Кто "так возлюбил мир..."[19].
  
  Нам скажут: Бог есть Дух, и поклоняться Ему нужно духовно, ибо "Бог не требует служения рук человеческих". А православные чем молятся, предстоя иконе? Духом или глазами? Что значит "духовное поклонение"? Пусть протестанты его опишут - и попробуют указать такие его движения, свойства, проявления, которые были бы незнакомы православным! Смешно же, когда, нападая на православное крестное знамение, протестанты говорят нам, что при молитве не нужно "служение рук человеческих", - и при этом сами еще более активно и неистово используют руки в своих собственных молитвах (и воздевая их, и потрясая ими, и жестикулируя в своих молитвах, песнях и проповедях). Икона хотя бы тем помогает духовному сосредоточению в молитве, что она как бы блокирует собою поток многообразных зрительных ощущений, непрестанно идущий к нам совне.
  
  Нам скажут: но ведь есть же в православии культ "чудотворных икон" - значит, вы все же признаете, что именно икона, именно доска может творить чудеса! Используя такой аргумент, протестанты принимают обиходное выражение за вероучительный тезис. Православное богословие настаивает, что Бог - Один "творяй чудеса". Но Господь не навязывается Своим чудом неверующим, а являет Свои дела тем, кто обращен к Нему. Молитва пред иконой есть один из знаков такого молитвенного обращения человека ко Творцу. Икона помогла человеку собрать и излить своё молитвенное чувство и своё прошение перед иконным ликом. Прошение было обращено к личности Того, Кто изображен на иконе ("глазами взирая на образ, умом восходим к первообразу"). И в ответ на эту молитвенную настойчивость Господь творит чудо, ниспосылает Свою благодать, обновляющее и хранящее действие которой человек ощущает в сердце и в жизни. Но если свое сердце он раскрыл Богу перед иконой, то и ток благодати он ощущает как исходящий через тот дорогой Лик, перед Которым он собрался в молитвенном усилии. Бог творит чудо Сам, Он и только Он является источником благодатной энергии, но проявляет себя эта чудотворящая энергия Промыслителя через те или иные земные реалии и обстоятельства (через иконы и святую воду, мощи святого и слово духовника, евангельскую страничку и знамения природы и истории). Откуда свет в комнате? - Из окна. Является ли окно источником света для комнаты? - И да, и нет. Не окно производит свет, не оконное стекло создает свет, но через это окно и через это стекло свет, возникший за пределами комнаты, вливается в нее. Икона (как и Евангелие) и есть такое окошко. То, через посредство чего Господь обращает сердце человека к Себе и через что Он подает Свой свет, становится дорого для обращенного сердца и потому благоговейно почитается им как связанное с чудом, как "чудотворное".
  
  Более сложный случай - чудотворения через иконы не Христа, а, например, Богоматери или святых. Чудо у, скажем, Владимирской иконы Божией Матери богословски описывается так: Взирая на образ Богоматери, именуемый "Владимирским", человек просит Богоматерь походатайствовать у Её Сына о кровных нуждах своего сердца. Бог, единственно творящий истинные чудеса, по молитвенному предстательству Своей Матери (вспомним, что первое чудо Христа - в Кане Галилейской - произошло по просьбе Марии) в ответ на молитву, которая была совершена перед этой иконой Богородицы, являет Свою милость. Так что в собственном смысле слова "чудотворцем" является лишь Бог, а иконы - средство, через которое Он являет Свои дела.
  
  Почему же люди говорят о "чудесах икон"? Это обычное сокращение сложных формул в речи, и этого разговорного сокращения не гнушался Сам Господь. Вспомним Его повеление Моисею: "излей из серебра двух херувимов". Неужели херувимы могут быть изготовлены человеческими руками? Нет, речь идет об изображениях херувимов. Наверное, вернее было бы сказать "изготовь изображения двух херувимов", а не просто "двух херувимов". Но Господь сказал, как сказал. Сказал так, как мы говорим. И в православном обиходе корректнее было бы говорить лишь "Владимирская икона Божией Матери", а не "Владимирская Богоматерь". Корректнее было бы сказать: "Господь по молитвенному ходатайству Своей Матери, по Своему Промыслу и по молитвам русских людей через Владимирскую икону Божией Матери явил чудо, защитившее Москву от разгрома ее татарами". Мы же говорим короче: "Владимирская Владычица оборонила Москву". Если кто хочет попрекнуть нас таким словоупотреблением - пусть заодно вырвет и библейскую страничку об "изготовлении херувимов", и издает законы, запрещающие то присущее всем языкам свойство сокращать, сворачивать фразы, которое неразрывно связано с человеческим способом мыслить и понимать.
  
  Нам скажут: но ведь можно же молиться без икон! И здесь я, наконец, соглашусь: верно, можно. Но заметьте только, к чему подошел наш диалог с протестантом. Он начался с нападок протестанта на то, что у православных есть иконы. А кончается просьбой: "Ну хорошо, вы молитесь, как хотите, но хоть нам-то разрешите молится без икон: не привыкли мы к ним!".
  
  И православный может молиться без икон. Женщина, во времена гонений сосланная под гласный надзор с запрещением не только посещать храм, но и просто молиться, делала себе крест из двух соломинок, переплетенных травинкой. Это был весь ее иконостас. При появлении соглядатаев (а к ней заходили часто) крест сжимался в ладони.
  
  Без икон можно молиться. Просто икона помогает молиться.
  
  В сентябре 1998 года в Воронеже я зашел в местную баптистскую семинарию. Ее американский ректор, как я понял, был в отъезде, и наше общение шло с проректором. К нему я обратился с предложением прочитать лекцию о православии для его студентов. "Вы ведь готовите миссионеров? А миссионер должен знать культуру и религию народа, в котором будет проповедовать? А не лучше ли такие знания приобретать из первых рук и хотя бы иногда студентам, изучающим другой язык, дозволять встречаться с живыми носителями этого языка? Если бы ваша семинария была в Китае и на ее пороге появился бы монах из монастыря Шаолинь - вы бы наверно порадовались возможности пообщаться с ним? Вот по этой логике и я считаю, что для ваших студентов была бы полезна встреча с православным богословом"... К студентам меня не пустили. Но преподавателей собрали, и в учительской комнате мы могли посмотреть друг другу в глаза.
  
  Перед началом беседы проректор встал со словами: "У нас, евангельских христиан-баптистов, принято каждое доброе дело начинать с молитвы. Вы не возражаете?". Далее он молитвенно сложил руки на груди, наклонил голову и произнес молитву, призывая Божие благословение на наше общение... Два часа дискуссии прошли быстро. И снова проректор встает и предлагает поблагодарить Бога за нашу встречу. Снова исходная позиция: голова наклонена, руки лодочкой сложены у груди. Секундная пауза, необходимая для набора воздуха и подбора слов. И вот в эту паузу вклиниваюсь я и говорю двум сопровождавшим меня студентам местной православной семинарии: "Ребята, вы сейчас увидите редкую сцену: баптиста, который будет молиться деревяшке!". Руки проректора опускаются: "Это какой такой деревяшке я сейчас буду молиться?" - "Ну как же, Вы сейчас опустите глаза вниз, будете смотреть на вот этот стол и будете ему молиться!". - "Да нет же! Это я просто смотреть буду на стол, а молиться я все равно буду Богу!". - "А вот это уже интересно: значит, если вы во время молитвы смотрите на стол, на котором вырезано что-то про бывшего здесь Васю, то из этого не следует, что вы молитесь столу или этому Васе... Но если мы, православные, при молитве смотрим на доску, на которой нарисован лик Христа и написано имя Христа, то вы нас за это обвиняете в древопоклонничестве и язычестве!".
  
  Баптистский богослов отреагировал точно: "Простите, отец Андрей, что наши уличные проповедники от неграмотности такие глупости говорят. Конечно, православное богословие иконы вполне соответствует учению Библии. Мы не считаем православных христиан язычниками. Это в некоторых наших невеждах ревность не по разуму говорит!".
  
  Извинения, конечно, с радостью принимаются, и проректор семинарии снова предлагает помолиться. Снова он привычно опускает глаза вниз... И тут вспоминает, что я сказал про молитву деревяшке. Он быстро переводит взор вверх - но там столь же деревянный потолок. Он смотрит направо - там не менее деревянная дверь. Налево - там деревянная же оконная рама. Взор его столь очевидно метался, что стало понятно: этот человек впервые в жизни задумался над этой, одной из основных, проблем религиозной жизни: как молиться невидимому Богу, будучи в окружении видимых вещей. Тут одно из двух: или молиться по принципу "ничего не вижу, ничего не слышу!", или же настроить свою молитву так, чтобы она могла славить Творца, взирая и на творения Бога (природу), и на творения людей (культуру).
  
  Икона помогает собирать внимание. Когда мальчика вызывают к директору школу, то у него три главные проблемы: 1) что соврать? 2) куда деть руки? 3) куда деть глаза? Похожие проблемы (за исключением, надеюсь, первой) есть и у новичков в храме. Куда девать руки - хорошо знала древнецерковная традиция. Староверы до сих пор крестообразно складывают руки на груди (так, чтобы правая была сверху и тем самым свободно и быстро поднималась бы к челу для начала крестного знамения). Эта поза устойчива, неутомительна, помогает хранить себя в собранной готовности. А глаза собираются в иконе.
  
  Икона помогает отнюдь не только на начальной, "детской" стадии. Чем взрослее человек в своей духовной жизни - тем больше он ценит каноническую, истинную православную икону. Начав с детских раскрасок и ярко-сентиментального "католического" китча, он научается ценить творения великих иконописцев Византии и древней Руси. И ценить не их художественность, но их молитвенность. Вот парадокс, осмысление которого выходит за рамки этой статьи, но который стоит наметить: вершины православной иконописи создавались исихастами - делателями безмолвной, умной молитвы. Хорошая каноническая православная икона более всего ценится монахами, то есть те, кто умеет молиться в своем сердце, без всяких внешних жестов и слов, те, кто предельно скуп во внешних выражениях эмоций и предельно строг в вере - они-то и ценят подлинную икону, они-то ее и творят.
  
  Протестанты в молитве не используют иконы. Значит, их суждение в этом вопросе просто неавторитетно: не стоит судить о том, чего сам не пережил. Протестанты часто (и верно) говорят, что у атеиста просто нет надлежащего опыта Встречи, чтобы выносить суждения о бытии или небытии Бога, о правоте или неправоте Евангелия. Этот же аргумент православный может обратить к протестантам: отсутствие у вас опыта молитвенного общения со святыми и Божией Матерью, отсутствие у вас опыта литургической православной молитвы не есть достаточное условие для того, чтобы обвинить православных в надуманности их молитвенной практики.
  
  Да, практика - критерий истины. Чудотворения чрез иконы и по заступничеству Святых есть факт, многократно и обильно подтвержденный во всей церковной истории. Через эти чудеса люди обращались к евангельской вере, в них пробуждались покаяние и радость о Христе-Спасителе. Если этот многовековой опыт не вмещается в рамки баптистских богословских теорий - тем хуже для этих теорий. Я же приведу сейчас лишь одно свидетельство о том, что икона - помощница в молитве: "Молиться без икон трудно. Икона собирает в себе внимание молитвы, как увеличительное стекло собирает рассеянные лучи в одно обжигающее пятно"[20]. А что именно есть такого в иконе и в ее языке, что помогает молитве - разговор особый[21].
  
  Икона сопутствует Церкви в течение всей ее истории, а отнюдь не начиная с VII Собора. Всем известно, например, что итальянские города Помпея и Геркуланум погибли в 79 году. Даже по протестантским меркам это еще время апостольской, неискаженной Церкви. Не все апостолы к этому году уже ушли из нашего мира. Так вот, при раскопках в этом засыпанном пеплом городе были найдены стенные росписи на библейские сюжеты и изображения креста[22]. Находки следов христианского присутствия в Геркулануме тем интереснее, что, как известно (Деян. 28, 13), ап. Павел проповедовал в Путеоле, в 10 км от Помпеи. С противоположного края Римской империи - катакомбы Дура-Европос в Междуречье - от II века до нас дошли другие фрески катакомбных христиан (кстати, с изображением Девы Марии)[23]. Икона вошла в жизнь Церкви как-то естественно, без официальных решений и без трактатов, доказывающих ее возможность. Знаменитый византолог Андрей Грабарь специально отмечал этот поразительный факт: с каждым десятилетием от II до VI века умножается число дошедших до нас памятников раннехристианского искусства, а в письменности следов иконопочитания практически нет. Иногда раздаются голоса иконоборческого содержания (у Климента (Строматы. 6, 16, 377), Евсевия (Послание Константине), Епифания (Панарий. 27, 6, 10) и на Эльвирском соборе). Но нет текстов, объясняющих и предписывающих иконопочитание. "Складывается такое ощущение, - пишет А. Грабарь, - что утверждение иконопочитателей не нуждалось в адвокатах, которые занялись бы обоснованием изображений"[24].
  
  Упоминания об иконопочитании в литературе той поры - были (у бл. Августина, свт. Григория Нисского и др.). И лишь когда императорская власть сделала своей политикой иконоборчество, церковный разум дал систематическое объяснение иконопочитанию. VII Собор именно объяснил иконопочитание, а не ввел его в практику. И он не просто "приказал путем специального канона поклоняться иконам, без надлежащего объяснения, почему это необходимо", как это кажется баптистским агитаторам[25]. Собор именно объяснил, обосновал иконопочитание - и причем сделал это в контексте не обряда, но увязав осмысление иконы с самой сутью христианства как возвещения о Слове, ставшем плотью. Иконы будут в истинно Церкви Христа и в последние дни ее земной истории (см. выше об Откр. 13)
  
  Итак, православные не просто "кланяются иконам", позабыв библейскую заповедь. Мы вполне осознаем свои действия.
  
  Что общего у портрета и человека? То, что при встрече с самим человеком и при взгляде на его портрет мы называем одно и тоже имя: "Это - Петр". Икона как образ едина с Первообразом в имени, в именовании Личности Того, Кто изображен на ней. "Христов образ есть сам Христос, конечно, не по природе, а по имени, ради которого почитается"[26]. "Всякая икона называется одним именем со своим первообразом"[27].
  
  В учении преп. Феодора Студита об иконе своеобразно и важно подчеркивание именно субъективного момента. Идентичность образа и первообраза существуют не сами по себе: они устанавливаются умом молящегося человека. Поэтому от его богословского внимания и богословской культуры молящегося зависит - встретит ли он в молитве, возносимой перед иконой, Христа, или же впадет в ересь.
  
  "Ведь образ Христов, на каком бы материале он ни был запечатлен, неотделим от Самого Христа, так как сохраняется вне материи, в представлении. Поэтому обоим - Христу и Его образу подобает одна и та же честь и поклонение". Здесь стоит подчеркнуть - "в представлении"[28].
  
  "Иконе Христовой надобно воздавать поклонение не как веществу, но как Самому Христу, ибо чествование образа переходит к Первообразу, и действием ума вещество не смешивается с начертанным образом. И богопочитательное поклонение надобно приносить Христу как прежде воплощения, так и после воплощения, как без иконы, так и чрез нее... Итак, должно покланяться иконе Христовой, но Богопочитание воздавать не ей, а изображенному на ней Христу, ибо образ и Первообраз - два предмета, и различие между ними - не по лицу, а по сущности"[29]. И снова отмечаем этот акцент: "действием ума".
  
  Поэтому, кстати, на каноничной православной иконе обязательно должна присутствовать надпись - имя изображенного. "Если бы кто покланялся знамению креста, не имеющему надписания имени Христова, то такой, быть может, справедливо был бы порицаем как делающий нечто сверх должного, но когда именем Иисуса Христа преклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних - а это поклоняемое имя носит на себе Крест, - то какое безумие не преклонить колена пред Крестом Христовым?"[30].
   Поэтому и икону с затемнившимся и неразличимым ликом спокойно уничтожали - не боясь поругания "накопившейся в ней благодати". "Если бы кто захотел поцеловать находящееся в зеркале свое изображение, то он поцеловал бы не естество, но отображенное в нем подобие его самого, поэтому он и прильнул к веществу. Конечно, если он удалится от зеркала, то вместе с ним отступит и образ, как не имеющий ничего общего с веществом зеркала. Таким же образом и относительно вещества изображения: если уничтожено подобие, которое было на нем видимо, и к которому относилось почитание, то вещество остается без почитания"[31].
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"