Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Детектив и в средние века детектив

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   Глава Один
  
   Майкл Майер, Septimana philosophica , 1620 г.
   СОЛНЦЕ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ ТВОИМ СВЕТОМ ДНЕМ; НИ ДЛЯ ЯРКОСТИ ЛУНА НЕ СВЕТИТ ТЕБЯ! НО БУДЕТ ДЛЯ ТЕБЯ ГОСПОДЬ СВЕТОМ ВЕЧНЫМ, И БОГ ТВОЯ - СЛАВОЙ ТВОЕЙ (ИСАИЯ 60:19).
  
   В четверг, пятого ноября 1696 года, большинство людей ходили в церковь. Но я пошел драться на дуэль.
   День пороха был тогда поводом для празднования протестантами дважды: это был день в 1605 году, когда король Яков I был избавлен от римско-католического заговора с целью взорвать парламент; а в 1688 году это был также день, когда принц Оранский высадился в Торбее, чтобы избавить англиканскую церковь от гнетущей руки другого Стюарта, короля-католика Якова II. По всему городу было прочитано множество проповедей в честь Дня пороха, и мне было бы хорошо послушать одну из них, поскольку небольшое размышление о небесном избавлении могло бы помочь мне направить свой гнев против папистской тирании, а не против человека, оспаривавшего мою честь. Но моя кровь вскипела, и, голова моя была полна борьбы, я и мой секундант отправились в таверну "Конец света" в Найтсбридже, где на завтрак съели кусок говядины и стакан рейнского, а оттуда в Гайд-парк, чтобы встретиться с моим противник, мистер Шайер, который уже ждал своего секунданта.
   Шайер был уродливым парнем, у которого язык был слишком велик для его рта, так что он шепелявил, как маленький ребенок, когда говорил, и я смотрел на него, как на бешеную собаку. Я уже не помню, о чем был наш спор, кроме того, что я был сварливым молодым человеком и очень вероятно, что вина была с обеих сторон.
   Никаких извинений не потребовали и не предложили, и сразу же все четверо сбросили пальто и принялись за шпаги. У меня были некоторые навыки обращения с оружием, поскольку меня тренировал мистер Фигг на Оксфорд-роуд, но в этом бою было мало или совсем не было ловкости, и, по правде говоря, я быстро справился с делом, ранив Шайера в левый щиток, который, будучи близок его сердцу, бедняга смертельно боялся за свою жизнь, а я опасался судебного преследования, поскольку дуэли были запрещены законом с 1666 года. Большинство сражающихся джентльменов мало обращали внимания на юридические последствия своих действий; однако мы с мистером Шайером оба находились в гостинице Грейс, знакомясь с настойкой английского права, и наша ссора быстро стала причиной скандала, вынудившего меня навсегда отказаться от карьеры в адвокатуре.
   Возможно, это не было большой потерей для профессии юриста, поскольку я мало интересовался законом; и еще меньше способностей, потому что я пошел в адвокатуру только для того, чтобы угодить моему покойному отцу, который всегда очень уважал эту профессию. И все же, что еще я мог сделать? Мы были небогатой семьей, но и не без связей. Мой старший брат Чарльз Эллис, впоследствии ставший членом парламента, был тогда заместителем секретаря Уильяма Лаундса, который сам был постоянным секретарем первого лорда казначейства. Казначеем до своей недавней отставки был лорд Годольфин. Несколько месяцев спустя король назначил вместо Годольфина тогдашнего канцлера казначейства лорда Монтегю, которому Исаак Ньютон был обязан своим назначением на должность смотрителя Королевского монетного двора в мае 1696 года.
   Мой брат сказал мне, что до того, как Ньютон занял эту должность, на страже было мало обязанностей, если вообще было вообще; а Ньютон занял это место в расчете на получение вознаграждения за небольшую работу; но что Великая перечеканка придала этой должности большее значение, чем она имела до сих пор; и что Ньютон был обязан быть главным агентом защиты монеты.
   По правде говоря, он очень нуждался в защите, потому что в последнее время сильно испортился. Единственными настоящими деньгами королевства были серебряные монеты - золота было мало, если вообще было много, - которые состояли из шестипенсовиков, шиллингов, полукрон и крон; но до великой и механизированной перечеканки в основном это было отчеканено вручную с нечетко очерченным ободком, который поддавался обрезке или подпиливанию. За исключением партии монет, отчеканенных после Реставрации, ни одна из монет, находящихся в обращении, не была выпущена позже Гражданской войны, а большое количество монет было выпущено королевой Елизаветой.
   Судьба приложила руку, чтобы вывести монеты из строя еще больше, когда, после того как Вильгельм и Мария вступили на престол, цена на золото и серебро сильно возросла, так что в шиллинге было намного больше, чем шиллинг серебра. Или, по крайней мере, должен был быть. Только что отчеканенный шиллинг весил девяносто три грана, хотя при постоянном повышении цены на серебро ему нужно было весить всего семьдесят семь гранов; и еще более досадно было то, что монета такая потертая и тонкая, потертая от времени, обрезанная и подпиленная, шиллинг часто весил всего пятьдесят гран. Из-за этого люди были склонны копить новую монету и отказываться от старой.
   Закон о перечеканке прошел через парламент в январе 1696 года, хотя это только раздражало, поскольку парламент был достаточно неосторожен, чтобы проклясть старые деньги, прежде чем обеспечить наличие достаточного количества новых. А в течение всего лета - если дело было в такой скверной погоде - денег было так мало, что боялись ежедневных беспорядков. Ибо без хороших денег как платить людям и как покупать хлеб? Если всего этого было недостаточно, то к этой сумме бедствий добавилось мошенничество банкиров и ювелиров, которые, получив огромные сокровища путем вымогательства, копили свои слитки в ожидании их повышения в цене. Не говоря уже о банках, которые открывались или терпели крах каждый день, кроме невыносимых налогов на все, кроме женских тел и честных, улыбающихся лиц, которых почти не было видно. В самом деле, повсюду ощущался такой недостаток общественного духа, что нация, казалось, погрязла в стольких бедствиях.
   Прекрасно осознавая мою внезапную потребность в должности и столь же внезапную потребность доктора Ньютона в клерке, Чарлз уговорил лорда Монтегю рассмотреть вопрос о продвижении меня в пользу Ньютона на работу, и это несмотря на то, что у нас не было той привязанности, которую мы использовали и должны были иметь в качестве клерка. братья. И мало-помалу было решено, что я должен отправиться в дом доктора Ньютона на Джермин-стрит, чтобы зарекомендовать себя ему.
   Я хорошо помню тот день, потому что был сильный мороз, и появились сообщения о новых заговорах католиков против короля, и уже начались большие поиски якобитов. Но я не помню, чтобы репутация Ньютона произвела сильное впечатление на мой юный ум; ибо, в отличие от Ньютона, который был кембриджским профессором, я был оксфордцем, и, хотя я знал классиков, я не мог оспаривать какую-либо общую математическую систему, не говоря уже о системе, влияющей на вселенную, как я мог бы рассуждать о природе спектра. Я знал только, что Ньютон был, подобно мистеру Локку и сэру Кристоферу Рену, одним из самых ученых людей в Англии, хотя я не мог бы сказать, почему: тогда я читал карты, а моим научным увлечением были красивые девушки, потому что я изучал женщин. близко; и я был так же искусен в обращении с мечом и пистолетом, как некоторые - с секстаном и парой разделителей. Короче говоря, я был таким же невежественным, как присяжные, неспособные вынести вердикт. И все же в последнее время - особенно после того, как я покинул придворный постоялый двор - мое невежество начало тяготить меня.
   Джермин-стрит была недавно построенным и довольно фешенебельным пригородом Вестминстера, с домом Ньютона на западном и лучшем конце, рядом с церковью Сент-Джеймс. В одиннадцать часов я появился у дверей доктора Ньютона, меня впустил слуга и провел в комнату с хорошим огнем, где Ньютон сидел, ожидая моего прихода, на красном стуле с красной подушкой и красным сафьяновым переплетом. книга. Ньютон не носил парика, и я заметил, что волосы у него седые, но зубы у него свои и хорошие для человека его возраста. На нем было малиновое лохматое платье с золотыми пуговицами, и я также помню, что у него был волдырь или опухоль на шее, которая его немного беспокоила. Комната была вся красная, как будто в ней иногда лежал больной оспой, ибо говорят, что этот цвет вытягивает заразу. Она была прекрасно обставлена, с несколькими пейзажами на красных стенах и прекрасным глобусом, занимавшим целый угол у окна, как будто эта комната была всей вселенной, а он был в ней богом, ибо он показался мне самым мудрым... глядя мужчина. Нос у него был весь в переносице, как над Тибром, а глаза, спокойные в покое, становились острыми, как булавки, в ту минуту, когда его брови нахмуривались от концентрации мысли или вопроса. Его рот выглядел привередливым, как будто ему не хватало аппетита и чувства юмора, а его покрытый ямочками подбородок был на грани того, чтобы оказаться соединенным с близнецом. И когда он говорил, он говорил с акцентом, который я ошибочно принял за норфолкский, но теперь знаю, что это был линкольнширский, потому что он родился недалеко от Грэнтэма. В тот день, когда я впервые встретил его, ему был всего месяц или около того до своего пятьдесят четвертого дня рождения.
   -- Не в моих манерах, -- сказал он, -- говорить что-либо, не имеющее отношения к моему делу. Итак, позвольте мне перейти прямо к делу, мистер Эллис. Когда я стал начальником Монетного двора Его Величества, я не думал, что моя жизнь должна быть связана с обнаружением, преследованием и наказанием фальшивомонетчиков, ножниц и фальшивомонетчиков. Но так как это было моим открытием, я написал в комитет казначейства, что такие вопросы являются прерогативой генерального стряпчего и что, если возможно, я должен упустить эту чашу. Однако их светлости желали иного, и поэтому я должен стоять на своем. В самом деле, я сделал это своим личным крестовым походом, потому что, если Великая перечеканка не увенчается успехом, я боюсь, что мы проиграем эту войну с французами, и все королевство погибнет. Видит бог, за последние шесть месяцев я лично выполнил свой долг в полной мере, я уверен. Но дело, связанное с тем, что я беру этих негодяев, настолько велико, их так много, что я остро нуждаюсь в клерке, который помог бы мне в моих обязанностях.
   - Но я не хочу, чтобы у меня на службе не было тупоголового сопляка. Бог знает, в какие беспорядки мы можем впасть и может ли быть совершено какое-либо насилие над этой конторой или над нашими личностями, ибо выдумывание государственной измены влечет за собой самое суровое наказание, и эти злодеи - отчаянный удел. Вы выглядите молодым человеком духа, сэр. Но говорите и рекомендуйте себя".
   - Я действительно считаю, - сказал я нервно, потому что голос Ньютона был очень похож на моего собственного отца, который всегда ожидал от меня худшего и обычно не разочаровывался, - что я должен кое-что сказать вам по поводу моего образования, сэр. У меня есть диплом Оксфорда. И я изучал право".
   - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Ньютон. "Вероятно, вам понадобится быстрое перо. Эти мимирующие мошенники - проворные рассказчики и дают такое количество показаний, что человек чувствует себя нуждающимся в трех руках. Но давайте поменьше скромности, сэр. Как насчет других ваших навыков?
   Я искал в себе ответ. Какими еще навыками я обладал? И, обнаружив, что не нахожу слов, почти или совсем не в чем похвалить себя, я начал гримасничать, мотать головой и пожимать плечами, и начал потеть, как будто я был в горячей парилке.
   - Пойдемте, сэр, - настаивал Ньютон. - Разве ты не подколол человека своей рапирой?
   - Да, сэр, - пробормотал я, злясь на брата за то, что он сообщил ему об этом неловком факте. Ибо кто еще мог сказать ему?
   "Превосходно." Ньютон один раз ударил по столу, словно подсчитывая счет. - И меткий выстрел, я вижу. Заметив мое недоумение, он добавил: "Разве это не пороховое пятно на твоей правой руке?"
   "Да сэр. И ты прав. Я стреляю и из карабина, и из пистолета, сносно".
   - Но с пистолетом ты лучше, ручаюсь.
   - Мой брат тоже говорил тебе об этом?
   - Нет, мистер Эллис. Твоя собственная рука сказала мне. Карабин оставил бы след на руке и лице. Но пистолет только на тыльной стороне вашей руки, что навело меня на мысль, что вы использовали пистолет гораздо чаще.
   - Что ж, это хороший трюк, сэр. Я обманут".
   - У меня здесь есть и другие. Несомненно, нам придется посетить много питомников, где ваша явная привязанность к дамам может послужить нам хорошим преимуществом. Женщины иногда говорят молодому человеку то, в чем они не верят моим старшим ушам. Я полагаю, что ваша привязанность к темноволосой женщине, с которой вы так недавно встречались, может допустить такие уловки, которые добудут нам информацию. Возможно, это она принесла тебе можжевеловый эль.
   - Ну, если это не Пэм, - провозгласил я, совершенно сбитый с толку этим, потому что тем утром за завтраком в местной таверне я действительно обнимал девку с каштановыми волосами. - Как ты узнал, что она темная? И что я выпил немного можжевелового эля?
   - Благодаря длинным темным волосам, украшающим ваш красивый жилет ventre d'or , - объяснил Ньютон. - Это свидетельствует о ее красоте так же верно, как ваш разговор свидетельствует о вашем близком знакомстве с карточным столом. Нам это тоже понадобится. Настолько, насколько нам будет нужен человек, который любит свою бутылку. Если я не ошибаюсь, сэр, у вас на манжетах красное вино. Несомненно, вчера вечером вы выпили немало, и поэтому сегодня утром у вас немного болел желудок. И почему тебе понадобился можжевельниковый эль от твоих приступов. Запах этого острого масла в эле в вашем дыхании совершенно безошибочен".
   Я услышал, как задохнулся от удивления, что так много во мне было ему ясно, как будто он мог заглянуть в мой разум и прочитать мои собственные мысли.
   "Ты выставляешь меня самым законченным распутником, которого когда-либо привлекали к виселице", - запротестовал я. "Я не знаю, что сказать. Я совершенно ошарашен".
   - Пожалуйста, мистер Эллис, - сказал Ньютон, - не ведите себя так. Нам придется немного повозиться, вам и мне. Дело Монетного двора требует, чтобы у меня был человек, который хорошо ориентируется в Лондоне. В таком случае, и чтобы вас больше не беспокоить, эта должность ваша, если вы этого хотите. Плата не большая. Всего шестьдесят фунтов в год, для начала. Что не устраивает меня, и я признаюсь, что попал в неприятную ситуацию из-за страха, что правильный человек не захочет работать, и я прихожу в стыд, потому что я не могу выполнять надлежащие обязанности моего офиса из-за отсутствия помощника , в котором я так сильно нуждаюсь. В таком случае, поскольку это в моих силах, я решил предложить моему клерку дом смотрителя на Монетном дворе, в лондонском Тауэре, со всеми преимуществами, связанными с проживанием в нем.
   -- Очень великодушно, сэр, -- сказал я, начиная ухмыляться, как идиот. Ибо это было больше, чем я мог когда-либо ожидать. Покинув Грейс-Инн, я поселился на Кинг-стрит в Вестминстере, но это были бедные кварталы, и мое сердце екнуло при мысли о целом доме, особенно в пределах вольностей Тауэра, ибо там человек мог вообще избежать налогов. .
   "По прибытии на Монетный двор в апреле прошлого года я сам жил там какое-то время, прежде чем в августе приехал сюда, на Джермин-стрит. Правда в том, что Монетный двор очень шумный, потому что прокатные станы работают всю ночь, и после тишины и спокойствия Кембриджа я не мог этого вынести. Но вы молодой человек, а по моему опыту, молодые лучше переносят шум, чем старшие. Кроме того, я очень надеюсь, что моя племянница переедет ко мне жить в декабре, а Монетный двор - грязное, нездоровое место, со множеством жуликов и воздухом скверным, так что я уверен, что не буду там жить. Пойдемте, сэр, что вы скажете? Хороший домик с садом.
   Целый дом, с садом. Это было слишком. И все же я был тронут просить большего. Я упомянул, как начал ощущать тяжесть собственного невежества; и мне вдруг пришло в голову, что в поведении Ньютона и его поведении было что-то такое, что заставило меня поверить, что я могу многому у него научиться. И я подумал поставить условие. Ибо я был одержим мыслью, что знать ум такого человека, который проник во многие научные и философские тайны, означало бы знать разум Бога. Что изменит умы шлюх и геймеров.
   -- Да, сэр, -- сказал я. -- Я буду работать на вас. Но при одном условии.
   - Назовите, мистер Эллис.
   - Что вы всегда исправите мое невежество в чем-либо, ибо я знаю, что вы ученый человек. Я хотел бы, чтобы вы показали мне кое-что о мире, как вы его понимаете, и побеседовали со мной о природе вещей для моего самосовершенствования. Ибо я должен признаться, что университетское образование дало мне понимание классики и логики Сандерсона, и не более того. Я буду работать на вас, сэр. Но то, что во мне темное, я прошу тебя осветить. А то, что низкое и низкое, я хотел бы, чтобы вы подняли и поддержали".
   - Хорошо сказано, сэр. Чтобы признать свое невежество, нужен умный человек, особенно с университетским дипломом. Но будьте осторожны. Я никогда не был хорошим репетитором. За все время, пока я учился в Кембридже, Тринити-колледж назначил мне на обучение только трех товарищей-простолюдинов, и я взял их за плату, а не за какое-то желание стать центром современного лицея. Каждому из нас трудно понять, как мы кажемся миру, но, по правде говоря, я считаю, что узнал лишь столько, сколько подтверждаю, как мало я знаю о мире. Я думаю, что именно это раздражает те раввинские способности, которыми я мог бы обладать. Но я согласен на ваше условие. Я не знаю что, но я трепанирую что-нибудь в твою молодую голову. Итак, дайте мне руку на сделку.
   Я взял холодную худую руку Ньютона в свою и действительно поцеловал ее, потому что теперь она принадлежала хозяину, которому я был обязан отчасти своим состоянием и перспективами.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал я. "Я постараюсь сделать для вас все, что в моих силах".
   "Сегодня я напишу в министерство финансов", - сказал Ньютон. "Они должны будут санкционировать ваше назначение. Но я не сомневаюсь, что они одобрят мой выбор. После чего вам придется принести клятву хранить в секрете метод мистера Блондо по маркировке края монеты, хотя я думаю, что это не может быть большим секретом, поскольку, как мне сказали, та же самая машина открыто демонстрируется посетителям на Парижском монетном дворе.
   - Но сначала выпьем сидра, после чего я напишу это письмо, а потом мы отвезем мою карету в Башню, где я присягу и покажу вам Монетный двор.
  
   Так я работал на Королевском монетном дворе.
   Монетный двор находился в Тауэре с 1299 года, а к 1696 году он был таким же большим, как и многие крупные города. Два ряда старых деревянных построек, скрепленных железными скобами, лежали между внутренним и внешним пандусами, начинаясь у Бауорда и Колокольной башни, простираясь примерно на пятьсот ярдов вдоль и вокруг подножия каждой стены и заканчиваясь Соляной башней. Узкая мощеная дорога, освещенная фонарями и охраняемая часовыми, вела между деревянными постройками, некоторые из которых были высотой в несколько пристаней, и вмещали дома, конторы, казармы, конюшни, прачечные, плавильни, кузницы, мельничные помещения, склады, таверны и закусочные, торгующие всевозможными съестными припасами.
   Как сказал мне Ньютон, шума металлообработки было достаточно, чтобы ударить человека по ушам, и, прогуливаясь по Монетному двору, нам приходилось перекрикиваться, чтобы нас услышали; но к этому следует добавить пушки, которые время от времени стреляли, стук лошадей и железных колес по булыжникам, крики посыльного и голоса солдат, которые стояли там и ругались так же свободно, как тамплиеры, собак, которые лаяли вороны, которые кричали, как хрипы в горле умирающих, ревели костры, выли кошки, хлопали двери и ворота, звенели ключи и деревянные вывески скрипели на сильном ветру, ибо в последнее время было очень бурно. Бедлам не мог показаться более шумным, чем Королевский монетный двор. Моим первым впечатлением было какое-то адское место, подобное тому, которое мог описать Вергилий, когда Эней посещал подземный мир и, стоя между Колокольной и Боковой башнями, где я мог слышать низкий стон диких зверей в близлежащей Львиной башне, которая стояла за пределами западной вход, я почти представил себя перед самым двором и в раскрытой пасти ада. Тем не менее Тауэр был захватывающим местом, и я был рад быть там, потому что у меня всегда был большой аппетит к истории; и посещая Башню мальчиком, я не думал, что когда-либо буду там работать.
   Мы шли на север, вверх по Минт-стрит, а Ньютон все время знакомил меня с работой кассиров, которые работали на чеканочных прессах, и пробирных, которые проверяли чистоту слитков, а также плавильщиков и граверов.
   "Конечно, - сказал он, - многие из них - злодеи, по уши в нелегальной чеканке монет, и их можно повесить. Чистые монеты часто крадут, как и штампы и марки гинеи. По меньшей мере двое мужчин, служивших на Монетном дворе, были повешены. А еще двое, находившиеся на службе у Монетного двора, находятся в тюрьме Ньюгейт, приговорены к смертной казни.
   "Мой совет - не доверяйте никому из них, от высшего до низшего. Негодяй, управляющий монетным двором, - это мистер Нил, хотя он так редко бывает здесь, что можно подумать, что он покраснел бы, занимая эту должность. Но я сомневаюсь, что у вас будет достаточно возможности узнать его достаточно хорошо, чтобы признать его многочисленные недостатки.
   В этот момент Ньютон натянуто поклонился человеку, вышедшему из одной из контор, - маленькому чахоточному парню, который, когда говорил, гудел, как труба; и как только он исчез из пределов слышимости, мой господин приказал мне тоже не доверять ему.
   "Он очень дружелюбен с Tower Ordnance - гарнизоном солдат, с которыми мы постоянно ссоримся из-за привилегий Монетного двора. Ибо они считают нас незваными гостями, хотя на самом деле мы здесь почти столько же, сколько и они. Но в этой Башне слишком много людей, и в этом суть проблемы.
   "До недавнего времени артиллерия занимала Ирландский монетный двор, который находится рядом с Соляной башней, в дальнем конце этой дороги, по которой мы едем. Они захватили дом привратника и несколько жилищ писарей, а на пустом месте построили казарму. Но эта Великая перечеканка позволила нам снова вывести их из Монетного двора и вернуть обратно во внутреннюю рампу Башни, где простые солдаты теперь по очереди спят в постели, так что теперь они ненавидят нас самым яростным образом. Не доверяйте ни им, ни их офицерам, потому что они желают нам всем зла.
   Ньютон заметил надменного человека, наблюдавшего за нами с вершины башни Бошан.
   "И есть великий архитектор их негодования. самого лорда Лукаса. Он лорд-лейтенант Тауэра, должность, которая пользуется многими древними и особыми привилегиями, и, если бы не должность, которую я занимаю, он мог бы называть себя самым могущественным человеком в этом замке. Прежде всего, другим мужчинам, не доверяйте ему. Он пьяный Борачио и такой высокомерный, я думаю, что он должен подтирать свою задницу позолоченной бумагой.
   Чуть дальше, за углом Башни Деверо, мы подошли к кузнице, в которой самый суровый и мерзкий на вид мошенник, какого я когда-либо видел, на мгновение перестал подковывать лошадь, чтобы устремить самый неумолимый взгляд на доктора Ньютона. и, по ассоциации, я сам.
   -- Боже мой, -- сказал я, когда мы прошли мимо, -- если у этого парня не самое унижающее наследство лицо.
   - Он закоренелый плут и не друг Монетному двору. Но выбросьте его пока из головы, так как здесь находится дом королевского писаря, а рядом с ним дом магистра, а рядом с ним помощник смотрителя, дом господина Фокье.
   "Фокье? Он звучит как француз".
   "Он один из тех гугенотов, - объяснил Ньютон, - которые совсем недавно были изгнаны из своей страны французским королем Людовиком. Я думаю, что здесь, в Башне, есть несколько таких беженцев. Французская церковь, которая является центром их общины, находится всего в нескольких минутах ходьбы от Башни, на улице Треднидл. Фокье - человек солидный и, я думаю, прилежный. Но не думайте найти его в этом доме - его или любого из тех, кого я назвал. Одним из условий повышения на Монетном дворе является то, что офицеры могут сдавать свои официальные резиденции в субаренду кому угодно и для своей личной выгоды".
   Только теперь я понял, что, сдав мне свою официальную резиденцию, Ньютон отказывался от хорошего дохода, который он мог бы получить от ее сдачи в аренду.
   Ньютон остановился и указал на аккуратный двухэтажный дом, который был построен вдоль стены под той частью внешнего пандуса, известной как Латунная гора, названной так из-за установленной там части медной пушки, которая, как я вскоре обнаружил, была часто увольняют на праздновании королевских дней рождения или визитов иностранных сановников.
   -- Это дом Стража, -- сказал Ньютон, -- где ты будешь жить. Он открыл дверь и ввел меня внутрь, и, оглядев мебель и книги, принадлежавшие Ньютону, я подумал, что этот дом мне очень подойдет. "В доме довольно уютно, хотя есть, как видите, сырость, что, я думаю, неизбежно из-за нашей близости к реке, и много пыли. Вибрация пушки сбивает его с ног, так что ничего не поделаешь. Вы можете использовать эту мебель. Его привезли из Троицы, большую часть. Ничто из этого не годится, и меня это мало волнует, но я бы хотел, чтобы вы позаботились об этих книгах. В моем новом доме мало места для книг, а с этими я не расстанусь. Поскольку вы стремитесь к самосовершенствованию, мистер Эллис, вам, несомненно, захочется их прочитать. Вы даже можете найти один или два из них по своему вкусу. И я с нетерпением жду услышать мнение о них, которое иногда так же хорошо, как самому перечитать книгу".
   Снова выйдя на улицу, Ньютон показал мне небольшой обнесенный стеной сад, довольно неухоженный, который окружал основание Драгоценной Башни и который, будучи садом Стража, тоже должен был радовать меня.
   "Вы могли бы выращивать здесь овощи", - предложил Ньютон. - Если да, то обязательно предложи мне немного. В остальном это очень красивое место, чтобы посидеть летом, если вы не боитесь привидений, хотя, по правде говоря, работая на меня, у вас будет мало времени для таких праздных фантазий. Я сам очень скептически отношусь к общему появлению духов, но многие в стенах этой Башни делают все возможное, чтобы видеть то или иное привидение. Я считаю это ерундой, в основном. Но не секрет, что почти в каждой части этого укрепления многие погибли самым жестоким образом, что объясняет многие распространенные здесь суеверия, ибо такая ужасная история всегда будет играть на фантазиях невежественных людей. Говорят даже, что ваш предшественник был сильно напуган духом, но это противоречит моему мнению, и я более склонен полагать, что он был в сговоре с некоторыми из этих мошенников и убежал, опасаясь ареста и повешения. . Потому что его исчезновение почти совпало с моим появлением на Монетном дворе, что вызывает у меня большие подозрения.
   Известие о том, что у меня был исчезнувший предшественник, немного обеспокоило меня, так что я решил узнать больше, поскольку теперь представилась возможность, что мое новое положение может быть более опасным, чем я думал раньше.
   - Но как его звали? Я попросил. "Разве его не расспрашивали? Печально видеть, насколько сомнительной была репутация моего предшественника и как мало можно было предположить о его честности. Я надеюсь, что если бы я исчез, вы могли бы составить обо мне лучшее мнение.
   - Ваша забота делает вам честь, - признал Ньютон. "Его звали Джордж Мэйси. И я полагаю, что у него были наведены некоторые справки.
   - Но скажите, сэр, разве нельзя оплакивать мистера Мейси как жертву, как осужденного за злодея? По вашему мнению, вы имели дело с отчаявшимися людьми. Разве он не был убит?
   "Может, сэр? Мощь? Это было шесть месяцев назад, когда я все еще искал дорогу в этом странном месте. И я не могу сформулировать никакой гипотезы после такого промежутка времени. Ибо мне кажется, что лучший и самый безопасный метод философствования состоит в том, чтобы, во-первых, усердно исследовать очевидность вещей, а затем переходить к гипотезе для объяснения того, как они существуют. Что могло произойти, а что могло и не произойти, меня мало волнует. Исследование тайн и сложных вещей методом анализа всегда должно предшествовать методу композиции.
   - Это мой метод, мистер Эллис. Знать это - значит точно поразить мою конституцию, сэр. Но твои вопросы тебя оправдывают. Я буду и впредь ценить вашу честность, сэр, ибо я бы не стал делать вас своим творением. Но всегда говорите по делу. И сделайте свое первое исследование моим научным методом, потому что он сослужит вам хорошую службу, и тогда мы с вами очень хорошо поладим.
   -- Я буду самым тщательным образом изучать вас и ваш метод, сэр, -- сказал я.
   - Ну, что вы думаете о доме и саду?
   - Мне они очень нравятся, доктор Ньютон. Думаю, мне никогда так не везло в картах, как при поступлении к вам на работу.
   Это было правдой. Я никогда не жил один. В баре я делил комнату с другим мужчиной; а до этого я учился в Оксфордском университете, где жил в колледже. И было огромным удовольствием закрыть за собой дверь целого дома и побыть наедине с собой. Всю свою жизнь я был вынужден находить место вдали от братьев и сестер, студентов и учеников-адвокатов, чтобы читать или мечтать. Но первая ночь, которую я провел в своем новом доме в Тауэре, была чуть ли не последней.
   Я рано лег спать с несколькими эссе о поправке английских монет, которые были написаны ведущими умами того времени, включая доктора Ньютона, сэра Кристофера Рена, доктора Уоллиса и мистера Джона Локка. Они были заказаны Регентским советом в 1695 году, и Ньютон предположил, что они дадут мне хорошее представление о различных проблемах, связанных с перечеканкой монет. Однако это не побудило меня бодрствовать; мое вечернее чтение было таким же утомительным, как и все, что я видел с тех пор, как бросил юридические занятия; а через час или два я поставил свечу в камин и натянул одеяло на голову, почти не думая о суеверных фантазиях, одолевавших меня раньше.
   Я не знаю, как долго я спал. Может быть, это было всего лишь полчаса, может быть, гораздо больше, но я проснулся вздрогнув, как будто вытащил себя из могилы и вернулся к жизни. Мною сразу же овладела уверенность, что я не один; и, затаив дыхание, я убедился, что темные тени моей спальни оживлены дыханием другого. Я сел и, сотрясаясь всем телом от биения собственного сердца, так внимательно прислушивался к мрачной атмосфере, как если бы я был самим пророком Самуилом. И мало-помалу я смог различить звук в своей собственной спальне, как будто кто-то всасывает воздух через перо, отчего мои волосы встали дыбом.
   - Ради бога, кто там? Я заплакала и, свесив ноги с кровати, пошла за огарком свечи из камина, чтобы зажечь другую и осветить мрак. В то же мгновение из тени раздался голос, который пробрал меня до костей.
   - Твой Немезида, - сказал голос.
   Я мельком увидел лицо мужчины и уже собирался ответить, когда он самым нечеловеческим образом напал на меня, заставив меня вернуться на кровать, где, всем своим весом на моей груди, он начал пытаться выдавить мою грудь. глаза большими пальцами, так что я закричал убийство. Но сила моего нападавшего была грозной, и хотя я поймал его пару хороших ударов по голове, сила его атаки никогда не ослабевала, и я был уверен, что меня убьют, а если не убьют, то ослепят. В отчаянии я заставила его руки убраться от моих глаз только для того, чтобы он сомкнул их на моем горле. Почувствовав, что меня наверняка задушат, я напрасно выгнала. Мгновение или два спустя я почувствовал, как с моей груди свалился огромный груз, и предположил, что моя душа начала свое восходящее движение к небу, прежде чем, наконец, я понял, что нападавший был сброшен с меня и теперь находится под контролем двух членов артиллерийское орудие, хотя он терпел их хватку с таким спокойствием, что я подумал, не того ли человека задержали эти двое часовых.
   Третий артиллерист, некий сержант Рохан, помог мне прийти в себя с небольшим количеством бренди, так что я наконец смог встать и противостоять нападавшему в свете фонаря, который принесли с собой йоменские надзиратели.
   "Кто ты?" Я потребовал ответа голосом, который едва ли был моим собственным, настолько он звучал хрипло. - И почему ты напал на меня?
   "Его зовут мистер Твистлтон", - сообщил странно говорящий сержант Рохан. "И он оружейник Башни".
   - Я не нападал на вас, сэр, - сказал мистер Твислтон с таким видом невинности, что я почти поверил ему. "Я не знаю, кто вы. Я напал на другого джентльмена.
   "Ты злишься?" - сказал я, неловко сглотнув. "Других джентльменов здесь нет. Послушайте, сэр, что я вам сделал плохого, что вы нападаете на меня?"
   - Он и вправду сумасшедший, - сказал Рохан. - Но, как ты сам видишь, теперь в нем нет никакого вреда.
   - В нем нет ничего плохого? - повторил я с немалой долей недоверия. - Да ведь он чуть не убил меня в моей постели.
   - Мистер Эллис, не так ли? - спросил сержант Рохан.
   "Да."
   - Он больше не побеспокоит вас, мистер Эллис. Даю вам слово. В основном он держится в моем собственном доме, под моим присмотром и никогда никому не мешает. Но сегодня вечером он выскользнул, когда мы не видели, и притащился сюда. Мы искали его, когда услышали шум.
   - Мне повезло, что вы это сделали, - сказал я. - Еще минута, и я бы сейчас с вами не разговаривал. Но, несомненно, ему место в Бедламе. Или какую-нибудь другую больницу для отвлеченных и сумасшедших.
   "Бедлам, мистер Эллис? И приковали его к стене, как собаку? Чтобы над ним смеялись, как над животным? - сказал один из надзирателей-йоменов. - Мистер Твистлтон - наш друг, сэр. Мы не могли допустить, чтобы это случилось с ним".
   - Но он опасен.
   "Большую часть времени он именно такой, каким вы видите его сейчас. Довольно спокоен сам по себе. Не заставляйте нас посылать его туда, мистер Эллис.
   "Мне? Я не понимаю, как кто-то из вас находится под моим принуждением, мистер Булл. Его забота - твое личное дело.
   - Не будет, если вы сообщите об этом, сэр.
   - Иисусе Христе, помилуй нас, - воскликнул мистер Твистлтон.
   "Понимаете? Даже он просит вашего снисхождения, - сказал Рохан.
   Я вздохнул, раздраженный таким поворотом событий: что на меня нападут в собственной постели, чуть не задушат, а потом попросят забыть обо всем этом, как будто это какая-то дурацкая школьная шалость, а не дело о покушении на убийство. Это казалось совершенной насмешкой над репутацией Башни в плане безопасности, что сумасшедший может бродить по этому месту с не большей сдержанностью, чем какой-нибудь жалкий ворон.
   -- Тогда я должен дать вам слово, что его будут держать под замком, по крайней мере, ночью, -- сказал я. -- Следующему человеку может не повезти так, как мне.
   - Даю слово, - сказал Рохан. "Правильно добровольно".
   Я кивнул в знак неохотного согласия, потому что у меня, казалось, не было выбора в этом вопросе. Судя по тому, что сказал мне Ньютон, отношения между Монетным двором и артиллерийским управлением и без того были достаточно плохими, чтобы я не стал автором еще более плохих предчувствий. - Что же вывело его из себя? Я попросил.
   - Крики, - сказал мистер Твистлтон. "Я слышу крики, видите ли. Из них же погибли в этом месте. Они никогда не останавливаются".
   Сержант Рохан хлопнул меня по плечу. - Вы хороший парень, мистер Эллис, - сказал он. - Для Минтера, то есть. Он больше не побеспокоит вас, я вам это обещаю.
  
   В последующие дни и недели я часто видел мистера Твистлтона в Тауэре и всегда в сопровождении члена Артиллерийского управления; и по правде говоря, он всегда казался достаточно здоровым, чтобы его не заперли в сумасшедшем доме, так что я поздравил себя с тем, что вынес самое снисходительное суждение в этом вопросе; и только через несколько месяцев я задумался, не совершил ли я ужасной ошибки.
  
   Когда общественные дела находились в крайне плачевном состоянии, а страной было трудно управлять, Монетный двор работал двадцать часов в день, шесть дней в неделю. Как и Ньютон, ибо, хотя он не имел никакого отношения к организации и стимулированию перечеканки, он спал очень мало, и в тех редких случаях, когда он не занимался охотой на чеканщиков и ножниц, он занимался изобретением решения той или иной математической задачи, которую мог бы предложить один из его многочисленных озорных корреспондентов, ибо самым искренним желанием их было подловить его в расчетах. Но у нас всегда было чем заняться, и вскоре мы стали частыми посетителями Флитской тюрьмы или Ньюгейта, чтобы получить показания у различных мошенников и негодяев, многие из которых понесли полное наказание по закону.
   Я упомянул сейчас лишь об одном из этих случаев не потому, что он относится к рассказу об этой ужасной и тайной истории, сильно досаждавшей моему господину почти целый год, а для того, чтобы показать, сколько других юридических дел в то же время занимало его виртуозное разум.
   Лорды-судьи Англии правили страной в отсутствие короля, который без особого успеха сражался с французами во Фландрии. Они получили письмо от Уильяма Шалонера, самого ловкого и отъявленного фальшивомонетчика, который утверждал, что в Тауэре были отчеканены деньги, содержащие меньше серебра, чем положено, что там были изготовлены фальшивые гинеи и что бланки и марки гинеи был украден из Монетного двора. Их светлости приказали моему хозяину расследовать эти обвинения, что он был обязан сделать, хотя прекрасно знал, что Чалонер был самим Меркьюри, когда дело доходило до риторики, и что он продал их светлостям бесполезный нефрит. Тем временем Питер Кук, джентльмен, недавно приговоренный к смертной казни за чеканку монет, попытался обмануть палача, сказав нам, что тот же самый Чалонер был его сообщником, как и другие.
   Как эти негодяи набрасывались друг на друга, ибо не успел мой хозяин услышать от Кука, как Томас Уайт, еще один негодяй, брезгливо взволнованный смертным приговором, обвинил Джона Хантера, работавшего на Монетном дворе, в том, что он снабжал Чалонера официальными гинейными штампами. Он также назвал фальшивомонетчиками Роберта Чарнока, печально известного якобита, который недавно был казнен за участие в предательском заговоре против короля Уильяма сэра Джона Фенвика; Джеймс Притчард из полка конной гвардии полковника Виндзора; и человек по имени Джонс, о котором было мало или совсем ничего не известно. Уайт был осужден на основании показаний Скотча Робина, который был гравером на Монетном дворе и был очень дырявым и слезливым парнем; и хотя мой хозяин подозревал его искренность, ему всегда удавалось выдать по крайней мере еще одного из своих друзей под пристальным допросом Ньютона.
   Для меня было немалым удивлением, что человек, который держал себя взаперти в Кембридже в течение четверти века, оказался таким опытным следователем. Иногда Ньютон казался суровым и неумолимым и обещал Уайту, что его повесят до конца недели, если он скроет других преступников; а потом, в других случаях, мой хозяин подделывал Уайту такую дружбу и веселье, что человек мог бы подумать, что они двоюродные братья. Благодаря этим адвокатским уловкам, которые Ньютон, казалось, знал инстинктивно, Уайт назвал пять других, что принесло ему еще одну отсрочку.
   Большинство из этих жуликов хорошо знали свои дела и сообщников, но некоторые старались поддерживать ложь и имели хитрость долго кричать, болтать и трещать, что они вообще ничего не знают. Ньютон не был человеком, которого легко обмануть, и с теми, кто пытался, он был самым неумолимым, как будто любой, кто наполнял его разум ложной информацией, был виновен в чем-то еще более гнусном, чем чеканка. В случае с Питером Куком, который неоднократно пытался самым досадным образом обмануть моего хозяина, Доктор доказал, что он может быть таким же мстительным, как Три Фурии.
   Во-первых, мы посетили несчастного человека в его подземелье Ньюгейт, как и несколько сотен других, потому что в Англии существует обычай смотреть на осужденного, как посетитель Тауэра может смотреть на львов в Барбакане. Во-вторых, мы присутствовали на осужденной проповеди глупого злодея, где Ньютон не сводил глаз с Кука, который сидел в одиночестве на своей отдельной скамье перед собственным открытым гробом. И все еще не пресытившись своей местью, как я это понял, мой хозяин настоял на том, чтобы мы отправились в Тайберн и увидели, как Кук совершит свой ужасный конец.
   Я хорошо это помню, потому что впервые увидел человека, которого повесили, потрошили и четвертовали, а это отвратительное дело. Но это было необычно еще и потому, что Ньютон редко присутствовал на казнях тех, кого он преследовал.
   "Я думаю, что это правильно и уместно, - сказал он в оправдание, - что мы, как блюстители закона, должны время от времени обязывать себя быть свидетелями судьбы, к которой наши расследования приводят некоторых из этих преступников. Чтобы мы могли вести себя с должной серьезностью и не выдвигали легкомысленных обвинений. Вы не согласны, сэр?
   - Да, сэр, если вы так говорите, - сказал я слабым голосом, потому что мне было мало аппетита к этому зрелищу.
   Кука, который был мускулистым парнем, тащили на плетне в его рубашке к месту казни, с обмотанным вокруг талии узлом и петлей в руке. По моему мнению, он сохранял самообладание, хотя палач ехал вместе с ним через барьер и все время держал топор, который, как знал Кук, вскоре отрубит ему конечности. Я трясся только от того, чтобы созерцать орудие пытки.
   Мы пробыли в Тайберне почти час, Кук оттягивал время длинными молитвами, одной за другой, пока, наконец, полуобморочный от испуга палач не потащил его вверх по лестнице, который закрепил его недоуздок на балке, а затем сбросил его. , после чего толпа подняла такой рев возбуждения и прижалась к эшафоту, что я думал, что мы будем раздавлены.
   Палач хорошо это оценил, потому что пальцы ног Кука коснулись эшафота, так что он был еще жив, когда палач зарубил его и с ножом в руке напал на свою жертву, как один из кровавых убийц Цезаря. Толпа, сильно притихшая, застонала как один, когда палач, выпотрошив Кука, как старого козла, вспорол ему брюхо, засунул ему в руку и снова вытащил, держа пригоршню дымящихся рубцов, потому что день был холодный; и он сжег их на жаровне перед все еще явно дышащим человеком, который, если бы не петля, все еще стягивающая его шею, несомненно, кричал бы о своей агонии.
   Ньютон не дрогнул при этом виде, и, изучая его лицо в течение нескольких секунд, я увидел, что он хотя и не получал удовольствия от этого печального зрелища, но и не выказывал никаких признаков снисходительности; и я почти подумал, что мой хозяин смотрел на все это зрелище так же, как он смотрел бы на вскрытие человеческого трупа в Королевском обществе, то есть как на своего рода экспериментальную процедуру.
   Наконец, палач отрубил Куку голову и, по наущению шерифа, поднял ее для ободрения толпы, объявив, что это голова Питера Кука, злодея и предателя. Так закончилось это ужасное утро крови.
   Из Тайберна мы поехали на наемном автомобиле к дому Ньютона на обед, где миссис Роджерс, экономка, приготовила нам цыпленка. Аппетит Ньютона не уменьшился из-за жестокости наказания, свидетелями которого мы были, и которое я был побужден обсудить, обнаружив, что у меня мало желудка для еды, а вид вспоротого желудка другого человека все еще был так жив в моей памяти.
   "Я не думаю, что такая строгость лучше всего служит закону", - заявил я. "Должен ли человек, чеканящий деньги, быть наказан так же, как и тот, кто планирует убить короля?"
   "Одно из них так же мешает плавному управлению страной, как и другое", - заявил Ньютон. "В самом деле, можно даже утверждать, что король может быть убит без особых потрясений для страны в целом, как в Древнем Риме, где преторианцы убивали своих императоров, как мальчики убивают мух. Но если деньги плохи, то стране не хватает истинной меры процветания и от той же болезни она быстро погибнет. Но не нам рассуждать о справедливости наказания. Это дело судов. Или парламент".
   "Меня скорее убьют в моей постели, чем обойдутся таким образом".
   "Конечно, всегда лучше быть казненным, чем убитым, ибо у любого осужденного есть возможность примириться со Всемогущим Богом".
   -- Скажи это Питеру Куку, -- сказал я. -- Я думаю, он предпочел бы поскорее покончить с этим и довериться после этого Божьему суду.
  
   Чрезвычайно штормовая погода ноября сменилась жестоким морозом в начале декабря, в разгар слухов о подготовке французских военно-морских сил к высадке в Ирландии. Мой хозяин и я провели все утро в конторе, расположенной рядом с Байвордской башней и над входом в Монетный двор. Как и везде в Тауэре, это было маленькое сырое место, которое большой огонь мало мог рассеять, так что я часто страдал от крайне губительного кашля. Часто наши документы покрывались плесенью, так что мне часто приходилось сушить их перед огнем.
   Сам кабинет был обставлен несколькими удобными стульями, двумя или тремя письменными столами, несколькими полками и тесной табуреткой. Там было два окна: одно выходило на Минт-стрит, а другое - на ров, куда мы высыпали наш ночной горшок. Этот ров был десять футов глубиной и около тридцати футов шириной, и в древние времена он был заполнен змеями, крокодилами и аллигаторами из Королевского зверинца.
   В это утро два земснаряда, действовавшие по лицензии лорда-лейтенанта (одна из вольностей Тауэра заключалась в том, что все, что падало в ров, было собственностью Тауэра и, соответственно, лорда-лейтенанта), тащили грязную воду. . В то время мы мало обращали на них внимания, так как были очень обеспокоены слухами о том, что новый процесс подделки был усовершенствован в отношении золотой гинеи, и эту информацию сообщил моему хозяину Хамфри Холл, который был одним из обширной сети Ньютона. доносчики, и самый надежный и прилежный малый. Но вскоре до нас дошло известие, что один из земснарядов вытащил из рва тело человека, состояние которого было таково, что возникло сильное подозрение, что он был убит, так как ноги были связаны вместе и, весьма вероятно, он был отягощен. .
   -- Интересно, -- заметил мой хозяин, который, услышав эти факты, перестал гладить служебного кота Мельхиора и стал смотреть в окно.
   "Это?" - заметил я. "Я удивлен, что в него не попадает больше людей, ведь ров окружен лишь низким частоколом, который не удержит козла".
   Но мое замечание едва ли сдержало любопытство Ньютона. "Может быть, это и ускользнуло от тебя, Эллис, но люди, которые попадают в ловушку, редко утруждают себя утяжелением", - презрительно сказал он. "Нет, это меня интересует. Зачем кому-то выбрасывать труп в ров, когда река Темза так близко? Наверняка было бы намного проще отнести тело вниз к Тауэрской пристани, а затем позволить приливам и водоворотам реки сделать свое дело.
   -- Я не выдвигаю никакой гипотезы, -- сказал я, браня его за его собственную философию, которую он хорошо принимал. И там мы могли бы оставить его. Однако многие работники Монетного двора, которых легко было спровоцировать на страх, узнав об обнаружении тела, остановили свои машины, что вынудило моего хозяина отложить свои дела с мистером Холлом и в сопровождении меня пойти и расследовать дело. сам.
   Тело было доставлено в пустой подвал в Тауэре вдоль Уотер-лейн, который шел параллельно реке и был единственной дорогой между внутренним и внешним пандусом, не занятой Монетным двором. У двери в подвал собрались один из офицеров констебля, несколько сторожей Башни, плотник и два земснаряда, которые нашли тело. Служащий констебля, мистер Осборн, человек с оседлым видом, всегда стоявший на своем посту и часто пьяный, из-за чего он иногда вообще не мог стоять, инструктировал плотника вылепить дешевый гроб; но, увидев моего господина, он перестал говорить и самым наглым образом закатил глаза и выглядел очень досадно.
   - Звучит, сэр, - воскликнул он, обращаясь к доктору Ньютону. "Какое у вас здесь дело? Это дело Ордена. Нет ничего, что должно касаться Монетного двора или вас, поскольку этот человек уже мертв и его нельзя повесить.
   Не обращая внимания на это оскорбление, Ньютон торжественно поклонился. - Мистер Осборн, не так ли? Признаюсь, я совсем в растерянности. Я подумал предложить свою помощь в опознании этой несчастной души и в том, как она пришла к своей смерти, поскольку многие из нас в Королевском обществе имеют небольшое представление об анатомической науке. Но я понимаю, что вы уже должны знать все, что можно знать об этом бедолаге.
   Остальные ухмыльнулись Осборну, услышав это, поскольку было ясно, что Осборн ничего подобного не знал и явно провел бы свое расследование самым равнодушным и, весьма вероятно, незаконным образом.
   - Ну, есть много людей, которые слишком много пьют и падают в ров, - сказал он без особой уверенности. - В этом нет большой тайны, доктор.
   - Ты так говоришь? - сказал Ньютон. "По моему собственному наблюдению, вина и пива достаточно, чтобы сбить пьяного с толку; так что связывание его ног обычно совершенно излишне".
   - Значит, вы слышали об этом, - застенчиво сказал он. Осборн снял шляпу и почесал коротко остриженную голову. - Ну-с, только он и наполовину не воняет, а совсем гнилой. Это все, что может сделать человек, чтобы быть рядом с беднягой, не говоря уже о том, чтобы исследовать его личность.
   - Да, сэр, - повторил один из стражей Башни. "Он довольно пикантен для глаз и носа, так что он есть. Мы решили заключить его в коробку, а потом поставить в дымоход, чтобы не пахло, пока констебль наведется в приход.
   - Отличная идея, - сказал Ньютон. "Только сначала позвольте мне посмотреть, на какие вопросы можно получить ответы от его лица. Если вы позволите, мистер Осборн?
   Осборн кивнул. - Мой долг предполагает, что я разрешаю это, - проворчал он. - И я буду ждать тебя.
   - Благодарю вас, мистер Осборн, - красиво сказал Ньютон. - Я побеспокою вас, чтобы вы пожевали немного вашего самокруточного табака, который уберет трупный запах из наших ноздрей. Несколько свечей, потому что нам понадобится много света, чтобы увидеть, что мы собираемся делать; и немного камфары, чтобы убрать вонь в комнате.
   Осборн отрезал еду для меня и моего хозяина и хотел бы убрать свой нож, но этот Ньютон попросил одолжить и его, и он достаточно охотно отдал его, прежде чем пойти за свечами и камфарой. Пока он отсутствовал, Ньютон обратился к двум земснарядам и, предложив каждому новочеканенный шиллинг, позволил им ответить на несколько вопросов об их занятиях.
   - Как ты драгируешь? он спросил.
   -- Ну, сэр, с волокушей, которой вы пользуетесь, когда гребете на лодке. Это лодка, сэр. Вокруг устья сети есть железная рама, которая опускается на дно и царапается, когда Питер тянет ее вперед, собирая в сеть все, что попадается ему на пути. В основном мы искатели рек, сэр. В реке есть еще. Но иногда мы пытаем счастья во рву, так как это наша лицензированная прерогатива. Вы всегда определяете по весу, когда находите тело, сэр, но мы впервые нашли его во рву.
   - Это точно где-то во рву?
   - На восточной стороне Башни, сэр. Прямо под башней Деверо.
   - Итак, в пределах артиллерийских орудий. Увидев, как мужчина нахмурился, Ньютон добавил: "Я имею в виду ту часть Башни, которая не занята Монетным двором".
   "Да сэр."
   - Тело было глубоко внизу?
   "Да сэр. Довольно глубоко, но не на дне. Мы тащили его, и какое-то время он не шелохнулся. Но потом оно появилось, внезапно, как будто его утяжелили, потому что, как вы сами увидите, сэр, лодыжки все еще связаны куском веревки, который оторвался от чего-то другого, вероятно, от тяжелого предмета.
   - Ты обыскал карманы?
   Земснаряды кивнули.
   - Нашли что-нибудь?
   Каждый смотрел на другого.
   - Ну же, дружище, ты должен оставить себе все, что нашел, или получить хорошую компенсацию, честное слово.
   Один из земснарядов сунул грязную руку в карман и вытащил пару шиллингов, которые Ньютон тщательно изучил, прежде чем вернуть их хранителю.
   - Ты видишь много трупов, вытащенных из реки?
   - Очень много, сэр. Им как стрелять по Лондонскому мосту, в основном. Как говорится, он создан для того, чтобы мудрецы шли, а дураки гибли. Прислушайтесь к моему совету, джентльмены, и всегда слезайте с ялика и ходите вокруг моста, а не пытайтесь пройти под ним.
   Мистер Осборн вернулся со свечами и камфарой и отнес их в подвал.
   - Последний вопрос, - сказал Ньютон. "Можете ли вы сказать, как долго человек находится в воде?"
   - Да, ваша честь, и невзирая на погоду, которая сильно влияет на достоинство трупа человека. Лето, будучи прохладным, не так сильно изменило темпы разложения, как крысы. Но мало-помалу даже крысы теряют желудок, так как жир в теле человека затвердевает, набухает и прилипает к его костям после того, как кожа размякла и полностью сгнила, так что он почти похож на тело, сожженное огнем. за исключением того, что он должен быть белым, а не черным".
   "Итак, - подсказал Ньютон, - по вашим экспертным подсчетам, какова ваша оценка этого?"
   -- Ну, ваша честь, шесть месяцев, я думаю. Ни больше ни меньше."
   Ньютон кивнул и вручил каждому по шиллингу, который он обещал, а мне - мою щепотку табака.
   - Вы когда-нибудь жевали, мистер Эллис? - спросил он.
   "Нет, сэр", - ответил я, хотя вполне мог бы добавить, что это была единственная дурная привычка, которую я не приобрел, когда учился на Закон. - Даже из-за зубной боли.
   "Тогда позаботьтесь о том, чтобы почаще плеваться, потому что мало кто знает, что табак содержит маслянистую жидкость, называемую nicotiana, которая является смертельным ядом, и что все люди, которые жуют, просто экспериментируют с ее ядовитым действием. Но может случиться так, что твой желудок будет взбалтываться независимо от того, будешь ты жевать или нет".
   Сказав это, Ньютон ушел в подвал, и я последовал за ним, чтобы найти Осборна, зажигающего свечи, чтобы осветить сцену.
   - Благодарю вас, мистер Осборн, на этом пока все.
   Если бы не смрад, труп казался совсем не человеческим, а скорее какой-то древнегреческой или римской мраморной статуей в плохом состоянии, которая теперь лежала на боку на дубовом столе. Лицо было совершенно неузнаваемо, если не считать выражения боли, которое все еще цеплялось за то, что осталось от черт. То, что это был человек, было достаточно ясно, но в остальном я ничего не мог бы сказать о нем.
   "Что вы можете заметить в этом узле?" - спросил Ньютон, глядя на веревку, связывающую ноги трупа.
   -- Очень мало, -- сказал я. -- Это выглядит довольно обычно.
   Ньютон хмыкнул и снял пальто, которое протянул мне; затем он закатал рукава, так что я увидела, что его предплечья покрыты шрамами; но также и то, как он был очарован этим трупом и что он, казалось, представлял, ибо, срезая ножом мистера Осборна то, что осталось от одежды мертвеца, он рассказал мне, что он делал.
   "Убедитесь, что вы соблюдаете очевидные законы и процессы природы", - сказал он. "Ничто, мистер Эллис, нельзя изменить без гниения. Понаблюдайте, как происходят природные операции между вещами различного расположения. Ее первое действие - смешать и смешать элементы в гниющий хаос. Тогда они пригодны для нового поколения или питания. Все вещи можно генерировать. Любое тело может быть превращено в другое, какого бы рода оно ни было, и в нем могут быть индуцированы все промежуточные степени качества. Эти принципы являются фундаментальными для алхимии".
   Было бы хорошо, если бы он рассказал мне, о чем он говорил, поскольку я не имел ни малейшего представления об этом. - Вы алхимик, сэр? - сказал я, поднося свечу ближе к телу.
   - Да, - сказал он, снимая с трупа последний клочок одежды. "Шрамы на моих руках, которые вы заметили, когда я закатал рукава, - это ожоги от более чем двадцатилетнего использования печи и тигля для моих химических экспериментов".
   Меня это удивило, потому что закон против умножителей - так называли тех алхимиков, которые пытались делать золото и серебро - не отменяли до 1689 года, а за семь лет до этого, до того момента, когда умножение считалось уголовным преступлением и, следовательно, каралось смертной казнью. Я был несколько обеспокоен тем, что такой человек, как он, с такой легкостью признал свое прежнее преступление; но тем более, что он, казалось, верил такому отъявленному шарлатанству.
   Ньютон стал рассматривать зубы трупа, как человек, собирающийся купить лошадь. - Вы, кажется, немного смущены, Эллис, - сказал он. "Если вы хотите, чтобы вас вырвало, пожалуйста, сделайте это на улице. В комнате и так достаточно плохо пахнет.
   "Нет, сэр, я совершенно здоров", - сказал я, хотя от приема пищи у меня немного полегчало в голове. "Но разве многие алхимики не в союзе с дьяволом?"
   Ньютон сплюнул струю табачного сока на пол подвала, как будто надеялся, что мое мнение может быть там.
   "Это правда, - сказал он, - что многие пытались исказить благородную мудрость магов. Но это не значит, что настоящих волшебников не бывает. Он сделал паузу и, отвернувшись на мгновение от непосредственной близости к трупу, глубоко вздохнул, прежде чем приблизиться к открытому рту черепа; затем, отступив назад, он снова выдохнул и сказал: "У этого человека отсутствуют коренные зубы в верхней левой челюсти".
   "Что такое моляр?" - спросил я.
   "Ну, конечно же, задний скрежещущий зуб. От латинского molaris , что означает жернов. Я также заметил, что у него отсутствуют второй и третий пальцы на левой руке".
   - Многого не хватает этому бедолаге, - предположил я. "Уши, нос, глаза..."
   "Ваша наблюдательность заслуживает похвалы, мистер Эллис, однако обе ампутации произошли в одном и том же месте, то есть на кончиках пальцев. Это очень необычно для этого человека. Как и modus mortis. Ибо состояние груди самое необычное. Грудная клетка была сильно раздавлена, как будто он был сломан каким-то сильным сжатием. А вы видите странное положение ног? Голени прижаты к бедрам, а бедра к животу?
   - Действительно, любопытно, - признал я. "Почти как если бы его свернули в клубок".
   - Именно так, - мрачно пробормотал Ньютон.
   - Как вы думаете, это возможно? Нет, это только разозлит вас, доктор.
   - Говори, мужик, - увещевал он меня.
   -- Это была всего лишь гипотеза, -- сказал И.
   - Вы позволите мне судить об этом. Возможно, вы перепутали его с наблюдением. В любом случае, я хотел бы услышать, что вы хотите сказать.
   "Я подумал, не является ли это еще одной бедной жертвой Могучего Великана. Действительно, я слышал, как один из надзирателей высказал ту же мысль".
   Этот Могучий Великан был самым печально известным и до сих пор не раскрытым убийцей, которого очень боялись, убив нескольких человек, ужасно раздавив их тела.
   "Это еще предстоит продемонстрировать", - сказал Ньютон. "Но из того, что я читал о его предыдущих жертвах, Могучий Великан - если такой человек существует, в чем я сомневаюсь - никогда раньше не думал избавляться от тела или связывать ноги веревкой".
   - Почему вы сомневаетесь, что он существует? Я попросил.
   - По той простой причине, что гигантов так мало, - сказал Ньютон, продолжая осматривать тело. "По самому своему определению они выделяются из толпы. Человек, который убивал так же часто, как Могучий Великан, должен быть более анонимным. Попомните мои слова, мистер Эллис, когда этот конкретный убийца будет задержан, он будет не большим великаном, чем вы или я.
   "Но что здесь бесспорно, так это то, что этот человек был убит с большой жестокостью. Это так же ясно, как продемонстрированная здесь истина алхимии.
   - Не понимаю, - признался я. "Как эту истину алхимии можно продемонстрировать на трупе, мастер?"
   "Если быть точным, живое тело - это микрокосмос. Отжив свой век, пронизанный теплом и воздухом, он возвращается через воду к окончательному растворению в земле, в нескончаемом круговороте жизни и смерти".
   - Есть веселая мысль, - сказал я. - Интересно, кем он был.
   - О, в этом нет ничего удивительного, - сказал Ньютон и, улыбаясь мне, добавил: - Это ваш предшественник. Это Джордж Мейси.
  
   Прежде чем покинуть подвал, Ньютон велел мне никому об этом не говорить, опасаясь, что эта информация еще больше задержит перечеканку на Монетном дворе.
   "Среди финансистов уже достаточно глупых суеверий", - заявил он. - Это только еще больше смутит их и повергнет в еще больший страх, потому что они чертовски доверчивые люди, которых я когда-либо видел. Если бы личность этого бедняги стала общеизвестной, все разумы тут же исчезли бы. И это место должно остановиться.
   Я согласился ничего не говорить о том, что он сказал мне; тем не менее я был несколько встревожен той поспешностью, с которой мой хозяин солгал мистеру Осборну и другим стражам Башни, когда мы снова вышли из подвала.
   - Я должен извиниться перед вами, мистер Осборн. Увы, этот парень слишком разложился, чтобы что-то о нем сказать, за исключением того, что его убил не Могучий Великан.
   - Но как вы можете сказать, доктор?
   "Я обратил некоторое внимание на сообщаемые детали этих конкретных убийств. Во всех случаях потерпевшим были сломаны руки. Но не так было с нашим анонимным другом из рва. Ранения этого мужчины были исключительно в туловище. Если бы он оказался в объятиях этого Могучего Великана, как уже ходят слухи, я ожидал бы переломов рук и ребер. Можешь боксировать с ним сейчас, если хочешь.
   "Спасибо доктор."
   -- Я думаю, Эллис, -- сказал Ньютон, выплевывая остатки жевательной резинки на землю, -- что нам с тобой нужно выпить, чтобы избавиться от привкуса этого проклятого табака и, может быть, успокоить желудок.
   Только когда мы двинулись обратно по Уотер-лейн к Каменной кухне, так называлась таверна в Тауэре, смысл лжи Ньютона начал посягать на мою христианскую совесть.
   - Сэр, вы совершенно уверены, что это был Джордж Мейси? - сказал я, когда мы двинулись обратно по Уотер-лейн. "Я едва мог определить, что это мужчина, не говоря уже о том, чтобы опознать беднягу".
   "В этом не может быть никаких сомнений. Я встречался с ним лишь раз или два; однако от меня не ускользнуло, что у мистера Мейси не хватало нескольких зубов на верхней челюсти. Но, что более важно, на его левой руке отсутствовали верхние суставы второго и третьего пальцев. Это рана, наиболее характерная для этой Башни, а точнее для этого Монетного двора.
   "Это?"
   "Возможно, когда вы поближе познакомитесь с практикой чеканки монет, вы поймете, что кассир, который снабжает чеканочный станок заготовками, должен обладать очень ловкими пальцами. Вряд ли найдется хоть один из них, кто не потерял бы один или несколько суставов пальцев. До того, как стать клерком, Мейси сам был финансистом. Эти наблюдения, добавленные к экспертному заключению земснаряда о том, как долго тело находилось в воде, и обнаружение двух новочеканенных шиллингов на теле жертвы, таких как те, которые я сам дал двум земснарядам, должны равняться заключению. Я описал. Несмотря на то, что монеты долгое время находились в воде, можно было безошибочно узнать обточенные края".
   - Почему же, сэр, если это Джордж Мейси...
   - Можете быть в этом уверены.
   "А как же его вечный покой во Христе? Разве он не заслуживает хорошего христианского погребения? Что насчет его семьи? Может быть, они пожелали бы камень в память о нем? Ничего не сказать по этому поводу было бы, конечно, неправильно.
   - Я не вижу, чтобы это имело для него большое значение, а вы? Он улыбнулся, словно слегка удивленный моей вспышкой. "Я полагаю, что в Ламбет-Марш была шлюха, которую он любил навещать. Но я не думаю, что она захочет платить за похороны. А что касается его покоя во Христе, то все будет зависеть от того, был ли Мейси христианином, не так ли?
   "Конечно, в этом не может быть никаких сомнений, - сказал я. - Разве он, как и я, не положил руку на Библию и не поклялся хранить тайну?"
   - О, может быть, и сделал. Не то, чтобы это что-то доказывает, заметьте. В конце концов, большая часть Библии была написана людьми, которые ничего не знали об Иисусе Христе. Нет, дело в том, что Мейси был христианином не больше, чем пророк Ной. Я же говорил тебе, что встречался с Мэйси всего один или два раза. Но каждый раз я беседовал с ним достаточно долго, чтобы узнать истинную природу его религиозных взглядов. Он был арианского толка, то есть верил, что Иисус Христос и наш Господь Бог не из одной субстанции, и что в нашем Спасителе не было человеческой души. Поэтому вряд ли он хотел бы христианского погребения со всеми вытекающими отсюда особенностями".
   -- Но ведь это ересь, -- сказал я. -- Не так ли?
   - Действительно, многие бы так сказали, - пробормотал Ньютон. - Но вам следует больше заботиться о том, почему и где был убит Мейси, чем о судьбе его бессмертной души. Ибо ясно, что он был убит в Тауэре людьми из артиллерийского управления, которые очень спешили избавиться от его тела.
   "Почему ты это сказал?" Я попросил.
   - А пока я хотел бы просто попросить вас вспомнить узел, которым были завязаны ноги бедняги Мейси. Вы подумали, что достаточно часто. Но на самом деле, гораздо более необычным. Это делается путем скручивания двух частей веревки в противоположных направлениях, образуя два расположенных рядом ушка, через которые можно продеть основание крюка, чтобы на крюк можно было повесить стропу или груз. Узел, называемый кошачьей лапой, используется для прикрепления веревки к крюку и довольно универсален, но я редко видел, чтобы его использовали за пределами этой Башни. У меня есть и другие причины полагать, что артиллерия была замешана, и мы их расследуем, как только намочим свои свистки.
   Каменная кухня была миниатюрным Вавилоном порока и беззакония, в котором не было недостатка в собственной багряной женщине, поскольку жена хозяина была шлюхой, которая могла убедить пришедших туда чеканщиков и надзирателей делать больше, чем просто пропивать их жалованье. Ее или одну из ее подруг нередко можно было увидеть ведущей какого-нибудь парня в темный угол самой внутренней палаты за трехпенсовиком; а однажды я даже видел, как эта сводня торговала своими товарами за часовней св. Петра ад Винкулы. В самом деле, я в этом уверен, ибо признаюсь, что сам раз или два ездил с ней; и другие. По правде говоря, в Тауэре было много мест, где нефрит из Каменной Кухни мог совратить человека за несколько медяков; и это была лишь одна из нескольких причин, по которым мой хозяин редко отваживался входить в дверь таверны, поскольку он также ненавидел пьянство и драки, которые иногда вызывались чрезмерным употреблением алкоголя между Минтерсом и Орденом. Я, с другой стороны, часто посещал это место, когда мой хозяин вернулся на Джермин-стрит, потому что было известно, что Каменная кухня была самым уютным местом в Тауэре, с большим очагом и огромной сковородой, в которой обычно готовили превосходное рагу. , потому что, несмотря на все ее непристойности и вероятные болезни - летом ее задницы пахли так же противно, как шотландская собака, - хозяйка была превосходной кухаркой.
   Когда мы вошли в дверь, Ньютон окинул обитателей таверны неодобрительным взглядом Иеремии, что принесло нам приветствие тихим бормотанием и меньшим количеством кошачьих криков; и, возможно, нужно еще раз сказать, что Ньютону не нравились обычные люди, так что были времена, когда он напоминал старого мистера Прига.
   Мы сели возле огня, потому что на улице было холодно, и согрели руки и ноги; и, заказав две кружки горячего эля с маслом, мы оглядели трактир на отработавших свою смену минтеров и оторвавшихся от дежурства надзирателей. Что касается меня, я кивнул на некоторые лица, которые я узнал: геодезист плавки; гравер; денежный человек; и парикмахер Башни. Я даже кивнул мистеру Твистлтону, который с растрепанными волосами и бледным лицом сидел, смиренно прижатый между йоменом надзирателем Буллом и сержантом Роханом, и больше всего походил на страницы книги в прочном кожаном переплете; он улыбнулся мне в ответ, а затем продолжил изучение бумаги, которая, казалось, сильно его развлекла.
   И, конечно же, я улыбнулась хозяйке, которая принесла нам эля с маслом, и ласкала меня самым жадным взглядом, хотя она была достаточно любезна, чтобы не говорить со мной слишком фамильярно в присутствии моего хозяина, что вызвало бы у меня некоторую неловкость. смущение.
   Ньютон смотрел на все это с подозрением генерала-охотника за ведьмами, и, сидя среди этих мускулистых пьяниц с Монетного двора и артиллерийского управления, чье поведение было скандалом для трезвости и чьи лица были полны плутовства, я клянусь, что он воображал каждую кружку хладнокровным мошенником. сообщник.
   Мы пили эль и держали в руках свои советы, пока Джонатан Эмброуз, ювелир, нанятый Монетным двором в качестве плавильщика и аффинажера и уже не доверявший Ньютону из-за того, что его двоюродный брат был повешен как разбойник с большой дороги, не подошел к нам с демонстративным видом. презрением и начал подвергать моего хозяина самой оскорбительной речи.
   - Доктор Ньютон, сэр, - сказал он, почти больной от несдержанности. "Я заявляю, что вас не очень любят в этом месте. В самом деле, я считаю, что ты самый непопулярный человек в этой Башне.
   - Садитесь, мистер Эмброуз, - крикнул сержант Рохан. - И следи за своим языком.
   Ньютон остался сидеть и игнорировал Эмброуза, по-видимому, невозмутимый; но, почувствовав неладное, я встал с нашей скамьи, чтобы встать между ювелиром и моим хозяином.
   - Божьи шлюхи, это правда, - настаивал Эмброуз. Это был высокий парень, манера речи которого наводила меня на мысль, что он говорил сидя на боку, потому что, когда он говорил, его рот был сдвинут к одной стороне носа.
   - Садись, - сказала я Эмброузу и мягко оттолкнула его.
   - Оспа, нет, - прорычал Эмброуз, его рот скривился от отвращения. "Почему я должен?"
   -- Потому что вы пьяны, мистер Амброз, -- сказал я, отодвигая его еще дальше, потому что он начал так воинственно тыкать в Ньютона, словно его указательный палец был дротиком. - А вы очень назойливы.
   - Будьте осторожны, доктор, - сказал Эмброуз, вытянув шею мне на плечо. "Люди умирают в этой Башне".
   "Я думаю, что с нас с вас достаточно, Джонатан Эмброуз, - заявил домовладелец.
   Именно сейчас Эмброуз нанес удар мне по голове. Увернуться было легко, но я решил отплатить ему за дерзость и, целясь ему в ухо, ударил его кулаком в рот. Я был не в ладах с кулаками, но этот удар сбил мистера Эмброуза с ног и опрокинул на стол перед мистером Твистлтоном, что вызвало аплодисменты мужчин в Каменной Кухне, как если бы мы были в Медвежий сад в Саутварке. И пока домовладелец принялся за упрощенную задачу вышвырнуть Эмброуза из таверны, я помог мистеру Твистлтону собрать с пола его бумаги, хотя это были не что иное, как беспорядочные детские алфавиты.
   -- Может быть, -- сказал Ньютон, вставая, -- нам тоже лучше идти.
   - Извините, джентльмены, - сказал наш домовладелец. - Он запрещен с этого момента.
   -- Я думаю, -- ответил Ньютон, -- что если каждого трезвого человека в Тауэре призвать к ответу за ту чепуху, которую он несет в своей выпивке, то у вас скоро не будет клиентов, мистер Оллот. Так что давай не будем говорить о том, чтобы никого не пускать, и не будем больше думать об этом деле. Вот пять шиллингов, чтобы купить выпивку за все, что здесь есть.
   - Очень великодушно с вашей стороны, сэр.
   На этом мы распрощались с Каменной Кухней.
   Когда мы снова оказались снаружи, мистера Эмброуза не было видно, и Ньютон вздохнул и улыбнулся мне.
   "Ты очень полезный человек, Эллис, - сказал он. "Я вижу, что сделал правильный выбор. Ты настоящий Гектор.
   - Ничего страшного, - сказал я, следуя за ним по Уотер-лейн.
   - Парню нужна была сухая наметка. Я был рад это сделать. Он угрожал вам, сэр.
   "Нет, нет, - настаивал Ньютон. "Он предупредил меня. Это нечто совсем другое".
   Вместо того, чтобы идти к Монетному двору, мы прошли вдоль южной стены Белой Башни, в самой внутренней и самой старой части Башни, к зданию Холодной Гавани и находящемуся там музею. Внутри этого места была великолепная коллекция конных фигур в доспехах, которые должны были показать линию королей на троне Англии; и галерея, в которой выставлены различные орудия пыток и казней. Именно на эти жестокие машины и орудия и хотел взглянуть сейчас Ньютон.
   Я не видел раньше этой дыбы, однако, конечно, слышал рассказы об ее использовании, и вздрагивал, глядя на нее, обнаружив, что слишком легко представить себя привязанным к двум противоположным брашпилям, как некую несчастную жертву брашпиля. Святая инквизиция, потому что на ближайшем плакате было указано, что все эти инструменты были захвачены с обломков корабля испанской армады и предназначались для помощи в работе по обращению народа Англии в римский католицизм.
   "Боже, благослови сэра Фрэнсиса Дрейка", - пробормотал я. "А то эта дыба уже должна была сделать нас всех папистами".
   Услышав это, Ньютон рассмеялся. "Я не ставлю крест на католиках, - сказал он. - Но, запомните мои слова, Рим ничему не может научить англичан жестокости.
   "Но разве стойка еще не используется в Испании?" Я ответил.
   -- Может быть, -- признал Ньютон. - И объяснил бы, почему из этой страны исходит так мало науки. Бог знает, сколько великих ученых умов было остановлено, когда Галилея, величайшего ума века, судили за ересь. Однако мы пришли посмотреть не на дыбу, а на гораздо более переносное орудие пытки, которое, если я прав, было применено около шести месяцев назад к бедняге Джорджу Мейси.
   Ньютон указал на любопытное металлическое приспособление высотой с человека и формой напоминающее замочную скважину с отверстиями для наручников для головы, рук и ног человека. Ньютон наклонился вперед, чтобы сдуть с предмета лишь легкий слой пыли, и повторил это действие на балке стеллажа, тем самым подняв настоящее облако грязи.
   "Заметьте, если хотите, насколько менее пыльно это орудие пытки, чем дыба".
   Теперь Ньютон извлек из кармана увеличительное стекло, которым он иногда пользовался для чтения, и приступил к тщательному изучению черной металлической поверхности машины.
   - Но что это? Я попросил. "Я не могу понять механизм".
   - Это "Дочь Мусорщика", также известная как "Гайвс Скеффингтона", или кандалы, изобретенная бывшим лордом-лейтенантом этой Башни. Операция Мусорщика во всех отношениях совершенно противоположна дыбе; ибо в то время как это раздвигает суставы человека, это, наоборот, связывает человека в шар, человеческое тело почти ломается от сжатия. Эта пытка была более ужасной и более полной, чем дыба, так что в некоторых крайних случаях ящик на груди человека разрывался, и вскоре после этого наступала смерть. Кроме того, он гораздо более портативный, чем дыба, поскольку его можно принести заключенному, а не наоборот".
   - И вы верите, что именно так бедняга мистер Мейси встретил свой конец?
   "Его травмы, безусловно, соответствуют тому, что его использовали", - сказал он. "Да."
   У Ньютона все еще был нож мистера Осборна, и он использовал его, чтобы соскоблить что-то с наручников на лист бумаги, который он показал мне. "Если я не ошибаюсь, это засохшая кровь. Но позже мы рассмотрим его под микроскопом".
   "У вас есть микроскоп? Я никогда не видел в микроскоп, - признался я.
   "Тогда вам можно позавидовать. Ведь первый взгляд на природные явления под микроскопом всегда захватывает дух".
   -- Если вы правы, -- сказал я, -- и это кровь, то Джордж Мейси, должно быть, был посвящен в сведения, которые другие отчаянно хотели узнать, иначе они не должны были так жестоко пытать его.
   "Работники монетного двора всегда владеют некоторыми секретами, - сказал Ньютон, - хотя я рискну предположить, что ни один из них, включая Мейси, не отдал бы то, что он знает, за несколько гиней. Нет, более заманчиво заключить, что Мейси пытали за информацию, которой он не владел, иначе мучительная боль от этого устройства наверняка убедила бы его заговорить гораздо раньше и уж точно до того, как он получил бы какие-либо смертельные травмы".
   - Это ужасная мысль, - сказал я болезненно. "Быть пыткой за информацию, которая у вас была, было бы достаточно плохо. Но насколько хуже было бы, если бы нечего было предавать.
   - Ваш инстинкт самосохранения делает вам сомнительную честь, - сказал Ньютон и, сложив бумагу с предполагаемой запекшейся кровью, холодно улыбнулся мне. "Это убеждает меня, что мне не нужно произносить еще одно спасительное слово, чтобы промолчать по этому поводу. Тот, кто убил Джорджа Мейси, несомненно, перерезал бы нам глотки так же легко, как другие люди разрезают огурец.
   "Пойдем, пойдем отсюда, чтобы кто-нибудь не увидел нас и не почувствовал беспокойства из-за нашей близости к этой машине".
   Покидая Склад, Ньютон заявил о своем желании посетить мой дом и воспользоваться своим микроскопом, который, по его словам, поможет нам в дальнейшем расследовании. Но за дверью дома смотрителя мы обнаружили мистера Кеннеди, еще одного осведомителя Монетного двора, и двух джентльменов, которых я не узнал.
   Мистер Кеннеди был очень неприятным на вид парнем, у него был вставной серебряный нос, чтобы прикрыть зияющие отверстия ноздрей того, кто потерялся: он сказал, что это произошло в результате несчастного случая на фабрике; но было, я знал, много тех, кто предположил, что настоящая авария была получена в хитрых частях шлюхи. Эта черта, однако, придавала мистеру Кеннеди злодейский вид, который позволял ему общаться с одними из самых отъявленных негодяев Лондона. Он, получив шиллинг от одного из двух джентльменов за то, что привел их к Ньютону, удалился, предоставив им представиться. Говорил самый высокий, старший и менее модный из пары:
   - Сэр, - сказал он, грациозно кланяясь, - это действительно большая честь. Разрешите представиться. Меня зовут Кристофер Лав. Возможно, вы читали мою работу по химическому обучению, которое проводится в Лейденском университете?
   - Сожалею, что не имел такого удовольствия, - хрипло сказал Ньютон, потому что ненавидел, когда его разыскивали новые ученики, пока он занимался делами Монетного двора.
   - Неважно, - сказал доктор Лав. "Это граф Гаэтано из Италии, самый искусный и известный философ в своей стране, проделавший большую работу в тайном искусстве".
   Граф, одетый в напудренный шелк и с самым большим пером, которое я когда-либо видел на мужской шляпе, резко контрастировал с ученой чернотой своего спутника, которому, по моим прикидкам, было около пятидесяти лет. Он поклонился с большим размахом, чем ирландский актер, а затем заговорил с моим хозяином очень запинаясь, с акцентом, который был таким же густым, как тесьма на его рукавах.
   "Сэр, для меня будет большой честью, если вы будете моим гостем на обед. Как вам удобно, сэр. Очень много."
   -- Я чувствую честь, которую вы мне оказываете, граф, -- ответил Ньютон. "Однако я принимаю очень мало приглашений".
   - Граф понимает, что вы занятой человек, - сказал доктор Лав.
   "Очень много."
   - Тем не менее он чувствует, что у него есть кое-что, что может представлять для вас большой научный интерес.
   "Очень много."
   С этими словами доктор Лав вынул из бархатного квадратика унцию золота, которую подарил Ньютону.
   "На моих глазах, - объяснил доктор Лав, - граф использовал настойку собственного открытия, чтобы превратить то, что было жалким куском свинца, в этот золотой слиток".
   Ньютон исследовал золото с выражением глубокого чувства.
   "Я сразу же отнес его ювелиру, - продолжал доктор Лав, - который заявил, что это самое чистое золото, которое он когда-либо видел".
   -- В самом деле, -- сказал Ньютон, взвешивая золотую монету на ладони и выглядя при этом очень взволнованным.
   "Кто может быть лучше вас, доктора Ньютона, начальника Королевского монетного двора и величайшего ученого Англии, чтобы испытать это золото? И если вы были убеждены, что это реально, мы подумали, что вы могли бы сами стать свидетелями процесса превращения графа.
   -- Очень, -- сказал Ньютон. и когда было назначено определенное время для этой демонстрации, двух алхимиков убедили проститься с нами, и нам, наконец, разрешили войти в дом, после чего Ньютон вручил мне золотую монету.
   "Это определенно выглядит и ощущается как настоящее золото, - сказал я. - Я думаю, мне хотелось бы увидеть настоящую трансмутацию. Если такое возможно".
   - У нас сейчас другие дела. И, найдя свой микроскоп, Ньютон поставил прибор на стол у окна, а рядом зеркало и свечу, чтобы лучше осветить образец.
   "Посмотрите, не сможете ли вы найти книгу мистера Левенгука", - сказал он мне, помещая выкройку из "Мусорщика" на предметное стекло. - Или " Микрография Гука" .
   Но я не смог найти ни одну книгу.
   -- Неважно, -- сказал Ньютон и, вытащив из лацкана булавку, уколол себе большой палец так, что из него сочился маленький рубин крови. Он нажал на другой слайд, сравнил их, а затем пригласил меня посмотреть самому.
  
   Постепенно я смог различить тусклый, но увеличенный образ, который, как заверил меня Ньютон, был его собственной кровью. Это была одна из самых замечательных вещей, которые я когда-либо видел. Кровь из большого пальца Ньютона казалась почти живой.
   "Почему, сэр, он состоит из тысяч мелких предметов", - сказал я. "Но только некоторые из них красные. И они действительно текут в жидкости, которая почти прозрачна. Это как пристально смотреть в пруд ясным летним днем".
   Ньютон кивнул. "Эти мельчайшие частицы называются клетками. И считается, что это первичные элементы во всей живой материи".
   "Я не думал, что человек может быть сведен к чему-то такому маленькому. Глядя на это так близко, человеческая жизнь кажется менее чудесной. Как будто мы сами не можем составить гораздо больше, чем то, что плавает в деревенском бассейне.
   Ньютон рассмеялся. "Я думаю, что мы немного сложнее, чем это", - сказал он. - Но скажите, пожалуйста, что вы думаете о образце, который мы взяли у Мусорщика?
   - Без сомнения, то же самое, сэр. И все же оно не движется. Как будто жизнь, оживляющая пруд, ушла".
   - Совершенно верно.
   -- Значит, это кровь, -- сказал я. -- Что нам делать?
   "Делать? Почему, вообще ничего. На досуге я подумаю об этом еще немного и посмотрю, что может объяснить это. А пока выбрось это из головы, чтобы эти наши открытия, тяготящие твои мысли, не сорвались с твоего языка".
  
   Через две или три ночи после того, как Ньютон сам испытал образец золота и подтвердил его первое мнение, а именно, что унция золота была подлинной, я сопровождал его в дом доктора Лава в Сохо, где граф Гаэтано получил известие о свой образец со скромными улыбками и скромными плечами, как будто он ожидал, что его демонстрация была предрешена, и что Ньютон уже поздравляет его с трансмутацией. Доктор Лав приготовил великолепный обед, но прежде чем мы успели отведать его, Ньютон, которому уже наскучила беседа этих двух философов, взглянул на часы и заявил, что ему не терпится приступить к трансмутации.
   - Что скажете, граф? - спросил доктор Лав. "Вы готовы?"
   "Очень много."
   Мы сопровождали доктора Лав и графа в мастерскую в задней части дома, где печь уже была растоплена, так что лавка напоминала печь. В этот момент Ньютон открыл сумку, которую он принес с собой, и обнаружил тигель.
   "Чтобы избежать навязывания, - объяснил он, - я взял с собой тигель, немного древесного угля и немного ртути, с которыми, я уверен, не смешано золото. Я был уверен, что вы согласитесь, что всегда важно подходить ко всем герметическим вопросам с максимально возможной научной строгостью.
   Граф Гаэтано широко улыбнулся. - Очень, - повторил он и, взяв эти предметы у Ньютона, приступил к своей трансмутации.
   -- Пока вы работаете, граф, -- сказал Ньютон, -- может быть, вы удостоите меня некоторыми подробностями о своей подготовке к Мастерству?
   - Боюсь, это пока должно оставаться в секрете, сэр, - сказал граф.
   "Конечно. Сколько времени займет работа?"
   - Не больше нескольких минут, - ответил доктор Лав. "Процесс замечательный".
   -- Так и должно быть, -- заметил Ньютон. "Каждый мудрец, которого я когда-либо читал, свидетельствует, что для осуществления трансмутации требуется несколько месяцев".
   - Несколько месяцев, чтобы узнать тайну Магистерства, - твердо сказал граф. "Но как только великий секрет известен, работа становится самой простой. А теперь, сэр, постойте вон там.
   - Признаюсь, я очарован, - сказал Ньютон, отходя от металлического табурета, стоявшего в углу.
   Граф поместил около полунции свинца в тигель Ньютона и нагрел его в печи; и вскоре, когда свинец расплавился, он капнул на него свою настойку, и мы увидели, что свинец должным образом окутан.
   -- Джентльмены, -- сказал граф, -- пожалуйста, отойдите немного назад и прикройте глаза, потому что будет сильная вспышка света, и, возможно, вы немного ослепнете.
   Мы отошли от горнила. Несколько минут ничего не происходило, так что, наконец, мне захотелось посмотреть сквозь пальцы, в этот момент ослепительная вспышка и сильный запах корицы, и, как и предсказывал граф, меня ослепило зеленое пятно впереди. моих глаз в течение нескольких минут. Но когда ко мне вернулось зрение и я еще раз осмотрел тигель, я с изумлением увидел, что вся масса превратилась в то, что казалось чистейшим золотом.
   -- Я бы не поверил, если бы не видел своими глазами, -- сказал я.
   - Это несомненно, - сказал Ньютон.
   Граф вылил расплавленное золото в слиток и, когда он достаточно остыл, поместил слиток в воду, а затем отполировал его для нашего осмотра.
   Ньютон положил небольшой слиток на чашу весов, чтобы определить вес, и улыбнулся. Он вручил мне слиток, и пока я в изумлении смотрел на увиденное чудо, он осмотрел тигель, из которого он был вылит.
   - Мои сомнения рассеялись, - твердо сказал он. "Сэр, вы негодяй. Я счел уместным рассеять свои сомнения относительно вашей демонстрации, пометив край тигля, который я вам дал. Теперь эта метка исчезла...
   "Конечно, его поглотил жар огня", - возразил доктор Лав.
   "Отметка была совершенно неизгладимой, поскольку это была тонкая канавка, которую я выточил в камне моего собственного тигля сегодня днем. Я уверен, что этот тигель с золотом был заменен тиглем, который я отметил и в котором был свинец. Как только граф посоветовал нам закрыть глаза, я заподозрил неладное. Он подождал достаточно долго, прежде чем любопытство взяло верх над нами, и мы заглянули, чтобы посмотреть, что произошло. В этот момент он бросил в тигель немного фосфора, который ослепил нас на достаточно долгое время, чтобы он смог заменить его. Я, однако, учуял вину, потому что фосфор наиболее противен для ноздрей; но его можно сделать менее неприятным, предварительно растворив в масле корицы".
   - Сэр, - сказал граф, невинно жестикулируя руками. - Вы очень ошибаетесь.
   - Я? - сказал Ньютон и, схватив графа за запястье, быстро осмотрел кончики его пальцев, которые были очень болезненно покрыты волдырями, прежде чем граф отдернул его руку, что выглядело как сильное проявление вины. "Мой покойный друг мистер Бойль однажды имел случай продемонстрировать мне фосфор. Кажется, я припоминаю, что его собственные руки были точно так же покрыты волдырями от того, что он возился с фосфором голыми руками. Но я открыто признаю, что ошибаюсь, если обыск в этой лаборатории не найдет доказательств мошенничества".
   Граф, все еще остававшийся невинным, молча предложил Ньютону внимательно рассмотреть его. Мой мастер почти не колебался и, быстро пройдя через лабораторию, поднял крышку табурета в углу, чтобы открыть второй тигель с расплавленным свинцом и с клеймом Ньютона.
   - Как ты вообще узнал, что он там? - удивленно спросил я.
   "Прежде чем начать свою демонстрацию, граф попросил меня отойти подальше от нее, опасаясь, что я, может быть, услышу, как он откроет ее. Более того, этот вместительный "Аякс" сделан не из дерева, а целиком из металла, что до сих пор казалось мне любопытным".
   - А как же эти два жулика? Я попросил. - Как нам действовать против них?
   "К сожалению, здесь не было совершено никаких преступлений, - сказал Ньютон. - Однако вам, джентльменам, не следует повторять ваши мошеннические демонстрации в Лондоне. Ибо тогда я был бы в угрызениях совести, разоблачая вас перед всеми учеными людьми.
   Граф тонко улыбнулся и сузил глаза, так что я начал понимать, что он был менее напыщенным и более отчаянным, чем я предполагал ранее.
   - А вам, сэр, не мешало бы держаться подальше от меня, - тихо сказал он. - Потому что, если бы вы назвали меня лжецом перед другими высокопоставленными джентльменами, я бы без колебаний бросил вам вызов, доктор.
   Доктор Лав был не менее опасен, чем его подлый друг-итальянец. "В Италии, - сказал он, - граф является самым известным фехтовальщиком и убил трех человек во имя чести".
   - Пойдем, Эллис, - сказал Ньютон. - Я думаю, нам пора уходить. Мы увидели все, что должны были увидеть". На этом мы и ушли, чему я был очень рад, так как атмосфера в этой лаборатории стала вдвойне опасной.
   -- Что за пара шарлатанов, -- пробормотал Ньютон, когда мы снова оказались на улице. - Что они должны были подумать, что смогут обмануть меня.
   Я сказал моему хозяину, что не думаю, что граф выглядит человеком, которому легко мешать. - Вы должны быть осторожнее, доктор, - сказал я. "Я думаю, нам повезло, что мы выбрались оттуда без боя".
   "Этот мир полон мошенников", - сказал Ньютон. "Забыть его. Больше он нас не побеспокоит.
   Сжалившись над моим все еще пустым желудком, Ньютон пригласил меня к себе домой на Джермин-стрит, всего в нескольких минутах ходьбы от Сохо. И я упомянул об этом только потому, что именно в эту ночь я встретил мисс Бартон, которая была так близка к подлинному превращению, какое я когда-либо видел, ибо после того, как я встретил ее, мои чувства стали золотыми, и мне казалось, что, по сравнению с ней все привязанности, которые я испытывал к другим девушкам, были свинцовыми тупицами.
   "Моя племянница, мисс Бартон, которая переехала жить со мной, будет рада нашей компании", - объяснил он, пока мы шли из Сохо в сторону Пикадилли. "Она дочь моей сводной сестры Ханны, которая была замужем за священником из Нортгемптоншира, преподобным Робертом Бартоном. Но он умер года три тому назад, оставив троим своим детям немного денег; Я взял на себя расходы по их воспитанию. Я сказал ей, что я тупица, но она хочет увидеть Лондон; кроме того, Нортгемптон, ближайший город к тому месту, где она живет, представляет собой унылое место, сильно разрушенное пожаром 1675 года, и общество там не подходит для девушки с умом Екатерины. Или прелесть. Лорд Монтегю, который встречался с ней, сказал мне, что она очень красива. Но я также буду ценить ваше мнение, Эллис, потому что я верю, что вы знаете о женщинах больше, чем что-либо еще.
   -- Почему, сэр, вы никогда не встречались с ней сами?
   "Конечно, у меня есть. Но, признаюсь, я мало понимаю в этом свойстве тела и в его механическом воздействии на другой человеческий разум и его чувства".
   - Мужчина может подумать, что вы описываете не девушку, а задачу по геометрии, сэр, - сказал я, смеясь. "Я не думаю, что красоту следует воспринимать с точки зрения математики".
   -- Это, -- сказал Ньютон, подходя к входной двери, -- только ваше мнение.
   Молодой женщине, с которой меня сейчас представили, было восемнадцать или девятнадцать, и трудно было заметить в ней какое-либо большое сходство с ее дядей, что, возможно, не так уж удивительно, учитывая, что ее мать была сводной сестрой Ньютона. Она была хорошенькой, с этим не могло быть и речи; но, по правде говоря, в первые минуты нашего знакомства я вовсе не считал ее такой уж красавицей, как полагал милорд Монтегю. И мне хватило нескольких прекрасных минут, чтобы понять, почему красота основывается не только на красивом лице; нужно было принять во внимание и ее весьма очевидный ум. Ибо ее незаурядный ум - большинство других дам, которых я встречал, были гораздо более застенчивыми и замкнутыми, чем не по годам развитая племянница Ньютона, - заставил милые черты лица мисс Бартон оживляться мыслями, и, добавляя к ее прелести, эффект каждого из них удваивался, так что что ее великая красота была моим неизбежным впечатлением. Такая прекрасная красавица, что мало-помалу я обнаружил, что очень доволен ею, и вскоре обнаружил, что слишком много о ней забочусь. Судя по разговору, она была умна и остроумна не по возрасту и не по возрасту, а манеры были чрезвычайно воспитаны, поскольку эти девять или десять лет она училась в местной школе в Бригстоке.
   После того, как мы поужинали, она сказала: "Мой дядя сказал мне, что, прежде чем поступить к нему на службу, вы готовились стать юристом, мистер Эллис".
   - Да, я этого и ожидал, мисс Бартон.
   - Но что вы дрались на дуэли, из-за которой вам пришлось бросить учебу.
   - Да, это правда, я говорил, хотя мне почти стыдно говорить вам об этом, мисс Бартон.
   - Ерунда, - возмутилась она. "Я никогда не встречал никого, кто дрался на дуэли. Вы мой первый дуэлянт, мистер Эллис. Но признаюсь, я встречался с десятками адвокатов. Нортгемптоншир буквально пронизан ими. Это тот меч, которым ты сражался?
   Я посмотрел на рукоять своего меча. "Да, это так."
   - Я хотел бы это увидеть. Если бы я тебя вежливо попросил, ты бы показал мне его?"
   Я посмотрел на ее дядю.
   - У меня нет возражений, - сказал он.
   Как только он это сказал, я обнажил шпагу и, встав перед ней на колени, вручил ее мисс Бартон на рукаве своего пальто. - Будьте осторожны, мисс, он очень острый.
   - Я не думал, что вы похожи на человека, который носит тупой меч, мистер Эллис. Она взялась за рукоять, подняла мой меч и на пару мгновений оградила воздух. - И ты убил его?
   - Если бы я знал, я бы сейчас здесь не стоял, - сказал я. - Я просто уколол его в мазок.
   Мисс Бартон осмотрела острие моего клинка в свете костра. "Подумать только, что это привлекло мужскую кровь", - выдохнула она; а затем: "Я хотел бы научиться фехтованию".
   - С разрешения вашего дяди, мисс Бартон, я буду счастлив вас проинструктировать.
   - Нет, - сказал он ровно. "Это исключено. Детка, что бы сказала твоя мать?
   Она пожала плечами, как будто то, что сказала ее мать, не имело значения, и вернула мне мой меч. - Неважно, - сказала она. "Я приехал в Лондон не для того, чтобы джентльмены кололи меня своими рапирами".
   -- Ни за что, -- сказал я.
   - Действительно, нет, - повторил Ньютон.
   - Скажите, пожалуйста, из-за чего вы поссорились, мистер Эллис? - спросила она.
   "С кем?"
   - Ну, конечно же, тот джентльмен, с которым вы дрались на дуэли.
   - Дело такое незначительное, что я бы покраснел, если бы сказал вам, мисс Бартон.
   - Если бы я победил тебя на дуэли, ты бы мне тогда сказал?
   "У меня не было бы выбора, кроме как сделать это. Тем не менее, я должен только прошептать это, чтобы не вызвать презрение твоего дяди.
   - Тогда мы сразимся на дуэли, ты и я. Вы бросите мне вызов?
   - Охотно, если это вас развлечет; да, я бросаю вам вызов. Что дает вам выбор оружия.
   "Тогда я выбираю черновики".
   "Будьте осторожны, мистер Эллис, - посоветовал Ньютон. "У нее нет недостатка в навыках".
   Играть в шашки с мисс Бартон значило понимать, насколько она похожа на своего дядю, с которым я часто играл в Тауэре, потому что, если бы я давала кому-то из них первый ход, они обязательно бы побили меня наголову, а это от руки Мисс Бартон, я не особо возражал, она была так по-детски рада своей победе. После нашей первой игры она потребовала фант.
   - Давай, плати. Объяснение, почему вы дрались на дуэли, мистер Эллис.
   Я был рад, что проиграл, потому что это дало мне возможность прошептать на ее изящное ухо, которое было так близко к ее благоухающей шее, как я только мог пожелать, если не считать ее поцелуя.
   Услышав это, она громко рассмеялась, а затем настояла, чтобы мы снова сыграли; и, признаюсь, я никогда в жизни не был так счастлив, проиграв пять партий в шашки подряд.
   Мой хозяин стал приглашать меня на ужин раз в неделю, говоря, что ему жаль такого человека, как я, который вынужден готовить для себя, но я думаю, что он видел, что мы с мисс Бартон наслаждаемся обществом друг друга, что оставляет ему время. читать или работать над математической задачей; Я даже ходил к ним причащаться на Рождество. И к двенадцатому дню Рождества эта хорошенькая молодая женщина занимала мою первую мысль утром и последнюю мысль ночью, и я смотрел на нее с величайшей нежностью. Однако я ничего не сказал на этот счет, по крайней мере пока, думая, что моя любовь к этой прекрасной девушке вызовет недовольство ее дяди, моего господина. И в самом деле, я изо всех сил старался выбросить ее из головы и вообще не любить ее, за исключением того, что она предлагала мне несколько провокаций, например, дала мне книгу своих любимых стихов, которую она переписала собственноручно, и прозвала меня Томом, потому что сказала, что я напоминаю ей кота с таким именем, которое у нее когда-то было и которое было очень приятно знакомым; и однажды, подарив мне локон ее волос, который я держал в маленькой коробочке у моей кровати. Так что очень скоро после этого она была в моей голове тысячу раз каждый день.
   И впервые за долгое время я был счастлив. Для любви в основном оптимизм.
   Я никогда не знал такого мудрого человека, как Ньютон. И все же он так же не знал о женском поле, как и Ахиллес. Возможно, если бы у него было больше знаний о мире и девушках, он мог бы управлять ее поведением таким образом, что это не оставило бы меня в таком воодушевлении, как я. А между мной и мисс Бартон все могло сложиться совсем иначе.
   Иногда не так просто отличить, где кончается любовь и начинается сумасшествие; и я полагаю, что есть очень много жителей Бедлама, которые являются верными йоменами любви.
  
  
  
   Глава вторая
  
   Майкл Майер, Виаториум , 1618 г.
   ТОГДА ИИСУС СКАЗАЛ ИМ: ЕЩЕ НЕМАЛО СВЕТ ЕСТЬ С ВАМИ. ХОДИТЕ, ПОКА ИМЕЕТЕ СВЕТ, ЧТОБЫ ТЬМА НЕ ОБЛАДАЛА ВАС, ИБО ХОДЯЩИЙ ВО ТЬМЕ НЕ ЗНАЕТ, КУДА ИДЕТ (ОТ ИОАННА 12:35).
  
   Январь 1697 года был чрезвычайно холодным месяцем, самым холодным, насколько я мог вспомнить, и, как уверял меня мой учитель, самым холодным, который он мог вспомнить с 1683 года, когда он остался дома и написал свою " Универсальную арифметику" - свою самую элементарную работу. Я пытался его прочитать, но не получилось. Возможно, холод замедлил работу моих интеллектуальных частей, так же как замедлил выпуск новой монеты. Ибо денег все еще не хватало, несмотря на все старания дельцов, и хотя все говорили о мире с Францией, из этого ничего не вышло. И все время арестовывалось все больше якобитов, так что страна действительно казалась очень нестабильной. Между тем Джеймс Хоар, контролер Монетного двора, который умер, был заменен Томасом Молинье и Чарльзом Мейсоном, которые, по словам моего хозяина, были коррумпированы, и, по правде говоря, они вскоре поссорились друг с другом и оказались безрезультатными.
   Я упомянул, как шпион Ньютона Хамфри Холл сообщил нам, что некоторые чеканщики, по слухам, усовершенствовали новый процесс применительно к золотой гинеи; и именно это дело заставило нас принять участие в следующей части моей истории, которую Ньютон быстро назвал своей темной материей. Речь мистера Холла сильно обеспокоила моего хозяина, поскольку гинею подделывать гораздо серьезнее, чем серебряную корону или шиллинг, и все же у нас не было доказательств фальшивой монеты. Но в ночь на субботу, тринадцатого февраля, этот недостаток исправился сам собой.
   Я рано легла спать и заснула, когда проснулась и обнаружила мистера Холла в своей спальне со свечой в руке.
   - Что такое, мистер Холл? - спросил я, несколько встревожившись, увидев его там, потому что, несмотря на то, что он был самым надежным человеком, мистер Холл был также довольно суровым лицом, старым и тихим, так что он стоял у изножья моей кровати, как Харон, ожидая, когда можно будет переправить меня. дух над болотом Ахерона. Цена Харона была один обол, но мистер Холл хотел поговорить о гинеи.
   - Я думаю, мы нашли то, что искали, мистер Эллис, - сказал он своим застойным, мутным голосом. "Главный смотритель в Ньюгейте слышал, что заключенный по имени Джон Бернингем хвастался тем, что заплатил за свой гарнир фальшивой гинеей".
   Гарниром называли смотрители взятки, которые они получали от заключенных, ожидающих суда, за лучшее обращение с ними; и за это они платили носорогами или quidds, что означало наличные деньги или наличные деньги: с тех пор как я поступил на службу к Ньютону, я был вынужден выучить целый словарь криминального жаргона, иначе я никогда не понял бы тех показаний, которые писал. вниз; и были времена, когда Ньютон и я разговаривали друг с другом, как пара каторжников.
   -- Я подумал, что мы должны пойти и исследовать это сейчас же, -- добавил мистер Холл, -- из опасения, что этого человека освободят или что мы потеряем гинею.
   - Конечно, - сказал я. - Я пойду с тобой.
   Итак, я немедленно приготовился, и тотчас же мы с мистером Холлом с большим трудом отправились в Ньюгейт, так как дороги были полны льда и воды из-за того, что люди топтали недавно выпавший снег.
   Издалека Ньюгейт выглядел достаточно хорошо, недавно восстановленный после Великого пожара, с красивым пилястровым экстерьером, который при ближайшем рассмотрении дал бы объяснение тому, почему он также назывался Уитом, ибо на основании одного на пилястре изображена кошка Дика Уиттингтона. И все же Уит не мог легко простить такой тщательный осмотр. Тот, кто имел глупость медлить в подворотне, рисковал, чтобы его помочили или ударили ночным горшком, брошенным из верхних окон, и, подходя к подъезду, я по привычке так внимательно всматривался в эти самые окна, что не смотрел, куда иду, и наткнулся на огромную кучу собачьего дерьма, что сильно позабавило тех негодяев у решетки для подаяния на Ньюгейт-стрит, которые иначе взывали о милостыне. Я никогда не проходил мимо этих бестелесных рук, протянувшихся через решетку, без мысли о воротах адского города Дис, в дантовском Аде , где воющие фигуры угрожали Вергилию и Пилигриму со стен и, при всем том, что я сдерживался под смех этих несчастные мужчины и женщины, но мне их тоже было жаль, потому что Ньюгейт, поистине, обитель страданий и самое худшее место в Лондоне.
   Внутри было еще больше столпотворения, там было великое множество собак и кошек, домашней птицы и свиней, не говоря уже о тараканах и крысах, которых там было много, так что запах животных и их экскрементов добавлялся к смраду эля и крепкой воды. которые там варились, а также дым костров, холод и сырость могут вызвать у человека головную боль от недостатка хорошего воздуха.
   В Ньюгейте было четыре квартала: Трюм Осужденных в подвалах; Пресс-двор; Сторона Мастера; и домик смотрителя, где продавались эль и табак и где мы встретили мистера Фелла, главного смотрителя. Фелл был мошенническим парнем с лицом, сильно изрытым оспой, и носом, который напоминал маленькую картофелину с проросшими семенами, из ноздрей которого торчало несколько зеленоватых волосков.
   - Господа, джентльмены, - сказал он, пьяно ухмыляясь. "У тебя будет утешение? Может быть, какая-нибудь мама?
   Мы выпили немного его мамы, потому что утешение в его крепкой воде пахло не слишком приятно, и мы пили за здоровье друг друга с большим оптимизмом, чем это было оправдано в этом грязном месте.
   "Это большое удовольствие, - сказал мне мистер Фелл, - быть посланником важной информации такому джентльмену, как вы, сэр, другу доктора Ньютона, который так много делает для того, чтобы мы все продолжали работать. " Он неприятно рассмеялся и добавил: "Я не буду держать вас в напряжении. Кроме того, что вы должны извинить меня, если мой первый вопрос касается щепетильного вопроса компенсации, потому что никто не может помочь хрупкости бедности, сэр.
   Я сомневался в его бедности, так как знал, что Фелл, будучи главным хранителем, может зарабатывать на гарнирах не менее нескольких сотен фунтов в год. Но я ублажал его из-за недостатка информации.
   "Если ваша информация будет достоверной, я гарантирую, что вы будете хорошо вознаграждены моим хозяином".
   Фелл порылся в карманах, на мгновение почесал задницу, а затем достал золотую гинею, которую быстро натер грязным пальто, а затем положил на стол.
   -- А если моя гинея не годится? он сказал. "Что тогда? Его заменит настоящий желтый мальчик?"
   - Даю вам слово, сэр, - ответил я и самым тщательным образом рассмотрел монету. "Но с чего ты взял, что это плохо? Честное слово, сэр, это вполне выдерживает мое собственное исследование, хотя, по правде говоря, я не так хорошо знаком с золотыми гинеями, как хотелось бы.
   Я передал монету мистеру Холлу, который сильно откусил монету, не повредив ее. - Да, сэр, - сказал он. "На вид и на вкус все в порядке".
   -- Что ж, сэр, -- сказал мистер Фелл, -- если смотреть и пережевывать, это проходит достаточно хорошо, не так ли? Но тогда ответьте мне вот на что: с чего бы человеку говорить, что гинея ненастоящая, если это действительно настоящая монета?
   - Вы правильно заметили, мистер Фелл, - сказал я. - Пожалуйста, расскажите мне больше об этом человеке, которого вы упомянули.
   "Вчера вечером в "Петухе" на Треднидл-стрит произошла драка. Мистер Бернингем купил свою отбивную в мясной лавке на Финч-лейн и, по своему обыкновению, отнес ее в "Петух", чтобы ее приготовили, но съев ее, она понравилась не больше, чем если бы она вовсе не была приготовлена, и поссорился с хозяином. ; и, набрасываясь на него, пронзил ему живот своим мечом, после чего он был схвачен и доставлен сюда.
   "Он заплатил пятнадцать шиллингов за четырехнедельную еду, ночлег и питьевую воду, потому что я сказал ему, что, скорее всего, это произойдет задолго до того, как его дело будет передано в суд. И пять шиллингов вперед, чтобы его жена приехала к нему в гости. Он сказал, что она придет в воскресенье днем. Но позже, в пьяном виде, он хвастался заключенному по имени Росс, который внимательно следит за мной, что желтый мальчик, которого он представил, был подделкой. Что напомнило мне о докторе Ньютоне и о вас, сэр, вы, два джентльмена, так усердно расследуете подобные преступления, сэр.
   - Вы поступили правильно, мистер Фелл, - сказал мистер Холл.
   -- Действительно, сэр, -- сказал я. -- И мы благодарны вам за ваши хлопоты. С вашего разрешения я хотел бы одолжить эту гинею, чтобы показать ее доктору Ньютону. Он подлежит возврату, если, если окажется, что он поддельный, он обязательно будет заменен. И если ваша информация приведет к аресту и осуждению ее производителя, смею предположить, вы тоже будете вознаграждены.
   Мистер Фелл медленно кивнул. - Вы можете одолжить его, сэр. И я очень рад, что помог вам".
   - Вам потребуется расписка, мистер Фелл?
   - В этом нет необходимости, сэр, - усмехнулся он. - Я твердо доверяю вам и доктору, сэр, как людям чести. Кроме того, у нас есть два свидетеля, что вы занимаете мою гинею.
   - Мистер Бернингем сказал, когда его жена приедет в воскресенье?
   - Он сделал это, сэр. Около пяти часов, и что я должен присматривать за ней, так как она леди и не привыкла к Уиту.
   - Я вам обязан, мистер Фелл.
   Когда я, наконец, вернулся домой и снова лег спать, я провел очень беспокойную ночь, будучи слишком взволнованным, чтобы спать спокойно, потому что на следующий день был День святого Валентина, и теперь у меня был прекрасный предлог, чтобы быть в доме моего хозяина в утро. Так как у женщины есть обычай брать в качестве своей валентинки и целовать первого человека, которого она увидит, естественно, я надеялся увидеть мисс Бартон раньше всех и таким образом стать ее валентинкой.
   Я встал с постели в пять часов, так как было также воскресенье, и решил, что должен прибыть на Джермин-стрит до восьми часов, так как вскоре после этого мисс Бартон, вероятно, поедет со своим дядей в церковь Святого Иакова. Найдя себя вшивым, я умылся холодной водой и обнаружил в голове и теле более дюжины вшей, маленьких и больших, которым я не удивлялся после посещения Ньюгейта. В День Господень не было ни лодок, чтобы доставить меня в Вестминстер, ни наемных экипажей, хотя я не должен был брать их, так как плата за проезд составляла один и шесть пенсов, и мне пришлось идти от Тауэра до Пикадилли пешком, что неплохо. расстояние, и заняло у меня почти два часа.
   Прибыв на Джермин-стрит, я подошел к двери своего хозяина и постучал, но миссис Роджерс, экономка, не открыла дверь, пока я не ответил, мужчина я или женщина.
   -- Это я, Кристофер Эллис, -- сказал я.
   - Подождите, сэр, - сказала мне миссис Роджерс.
   Вскоре дверь открыла сама мисс Бартон. - Я очень рада, что это ты, дорогой Том, - сказала она, используя мое ласкательное имя. "Совершенно небрежно относясь к таким важным делам, мой дядя пригласил на обед настоятеля церкви Святого Иакова, и я не думаю, что хотел бы, чтобы он был моей валентинкой. У него дыхание, как у тушеного мяса, а у меня была бы проповедь, а не объятия".
   - Тогда хорошо, что я пришел, - сказал я, и, войдя в гостиную, мисс Бартон позволила мне поцеловать ее, так как это случалось впервые. Этот поцелуй был самым целомудренным за многие годы, и все же он доставил мне больше удовольствия, чем любой другой, который я когда-либо получал; и это заставило Ньютона громко расхохотаться, чего я не видел до того дня.
   Когда это было сделано, к не менее явному удовольствию мисс Бартон, когда наше веселье утихло, миссис Роджерс принесла мне немного хлеба, кусок горячей соленой говядины и кружку горячего эля с маслом. мастер с другой причиной моего посещения его так рано утром.
   - А я-то думала, что ты проделал весь этот путь из Башни исключительно из-за меня, - сказала она, изображая некоторое разочарование. "Кристофер Эллис, я верю, что в твоем теле не больше романтики, чем в моем дяде".
   Но Ньютон выразил большое удовлетворение рассказом о золотой гинеи и, осмотрев монету, заявил, что мы должны экспериментально испытать ее в тигле как можно скорее.
   - Но прежде я был бы признателен, если бы вы сегодня утром проводили мисс Бартон и миссис Роджерс в церковь, - сказал он. "Потому что мне потребуется работать целое утро в моей лаборатории, чтобы нагреть печь".
   - Я был бы счастлив, сэр, если бы мисс Бартон не слишком во мне разочаровалась.
   Она ничего не сказала.
   -- А может быть, -- продолжал Ньютон, обращаясь теперь к своей племяннице, -- вы надеялись, что за обедом декан будет один. Потому что я собирался попросить мистера Эллиса остаться и пообедать с нами.
   Мисс Бартон на несколько мгновений закрыла глаза, а затем, снова открыв их, одарила меня своей самой милой, самой обаятельной улыбкой.
   Итак, я проводил мисс Бартон и миссис Роджерс в церковь Св. Иакова, что доставило мне большое удовольствие, хотя я впервые был в церкви месяц по воскресеньям и мне пришлось выдержать весьма утомительную проповедь декана. о Иакове, борющемся с Ангелом Господним, что стало легче переносить только потому, что я находил удовлетворение в том, что такая красивая девушка, как мисс Бартон, смотрела на меня и раз или два сжимала мою руку во время молитв.
   После церкви мы вернулись в дом Ньютона, и, оставив на некоторое время мисс Бартон и миссис Роджерс на кухне, я отыскал своего хозяина в его лаборатории, находившейся в подвале с окном, выходившим в небольшой садик за домом. Эта лаборатория была хорошо снабжена химическими материалами, такими как тела, приемники, головки, несколько тиглей и печь, которая к тому времени была такой же горячей, как самая нижняя часть ада, и от которой мой хозяин сильно потел.
   При звуке моих шагов он огляделся и с криком удовлетворения поманил меня к себе. - Ах, мистер Эллис, - прокричал он сквозь рев своей печи. - Вы как раз вовремя, чтобы увидеть мое собственное причудливое испытание пикса, - сказал он, помещая цесарку мистера Фелла в раскаленный тигель. Испытание пикса было древним испытанием, с помощью которого жюри Компании ювелиров проверяло чистоту золота и серебра в только что отчеканенной монете.
   "На мой взгляд, попытка человека превратить свинец в золото так же абсурдна, как ожидать, что хлеб и вино станут телом и кровью Иисуса Христа. Именно то, что они представляют, должно вдохновлять нас. Природа не только химическая и физическая, но и интеллектуальная. И мы должны принять дух исследования, который скрыт в этом opus alchemyicum , который вы сейчас видите перед собой, как другой человек мог бы принять opus divinum мессы. Оба пути к пониманию. Мы все искатели истины. Но не все из нас удостоились благодати веры, дающей ответы на все вопросы. Некоторые из нас должны найти эти ответы для себя. Для некоторых ответом во тьме является свет Святого Духа; в то время как для других открытие заключается в том, что во тьме Природы скрыт другой свет. Этой интеллектуально озаряющей цели была посвящена вся моя жизнь.
   - А теперь посмотрим, что стало с этой гинеей.
   Пока я думал о том, что он сказал, Ньютон принялся осматривать содержимое своего тигля. В чем мог заключаться его смысл, я тогда не мог полностью вникнуть, но позже я увидел, что он стремился к чему-то, что находится за пределами досягаемости человеческого искусства и труда.
   "Посмотрите сюда", - сказал он и, держа тигель щипцами, показал мне расплавленный металл.
   - Это подделка? Я попросил. "Я не могу сказать. Даже сейчас мне кажется, что это настоящая шлепанье".
   "Вы видите, но не замечаете. Посмотрите внимательнее. Здесь присутствует не один, а четыре, может быть, даже пять металлов: я еще не знаю, что это может быть, но мне сильно кажется, что эта монета в основном из меди. Что доставляет нам немало хлопот, потому что я никогда не видел столь хитроумного факсимиле, по крайней мере, за последние девять месяцев. Если, кроме того, будет еще много таких же... - Ньютон замолчал и серьезно покачал головой, как будто перспектива была слишком ужасна, чтобы ее можно было принять.
   - Но как это было сделано, хозяин? Как вы думаете, это тот же самый процесс, о котором говорил Хамфри Холл?"
   -- Да, действительно, -- сказал Ньютон. "Процесс был разработан во Франции в прошлом веке. Я не посвящен во все его секреты, но считается, что ключом, как и во многих других, является ртуть. По правде говоря, никто не знает о ртути больше, чем я. Около трех лет назад я чуть не отравился, вдыхая пары ртути, хотя этот эффект малоизвестен. Меркурий требует уважения. Это не то, что можно использовать с большой безопасностью, и это поможет нашим расследованиям, поскольку есть много внешних признаков злоупотребления ртутью".
   "Что мы собираемся делать?"
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   "Я должен расспросить Джона Бернингема об этой фальшивой гинеи. Возможно, мы сможем убедить его чистосердечно признаться в этом.
   - Это займет некоторое время, - сказал Ньютон. "Поэтому очень часто такие, как он, будут лгать и продолжать лгать, пока не почувствуют, как Джек Кетч дышит ему в затылок. Было бы лучше узнать гораздо больше об этом вопросе, прежде чем мы расспросим его. Вы говорите, что он заплатил за то, чтобы его жена навещала его?
   "Да сэр. Унция серебра за привилегию вперед.
   "Тогда она может быть ключом, который откроет дверь". Ньютон посмотрел вверх. "Но я слышал, что декан прибыл, и я должен играть роль хозяина".
   Надев пальто, мы вернулись наверх к ужину. Декан был более подходящим компаньоном за обедом, чем проповедником, и занимал Ньютона различными вопросами богословия, пока мы с мисс Бартон строили друг другу глазки. И раз или два она даже потерла мне голень своей ногой в чулке, все время обсуждая проповедь декана, что заставило меня подумать, что она была более порочной, чем я когда-либо подозревал.
   После обеда Ньютон встал из-за стола и объявил, что у нас с ним есть дела в Минт, и я неохотно распрощался с мисс Бартон.
   - Мы идем на Монетный двор? - спросил я, когда мы были возле дома на Джермин-стрит.
   - Разве мистер Фелл, смотритель Ньюгейта, не сказал, что жена мистера Бернингема навестит его в пять часов?
   "Он сделал. Признаюсь, я совершенно забыл об этом.
   Ньютон тонко улыбнулся. - Очевидно, ваш ум был занят другими, легкомысленными делами. Итак, прошу вашего полного внимания, сэр. Мы с вами отправимся в Ньюгейт, и пока я буду расспрашивать Скотча Робина и Джона Хантера - может быть, они были не единственными мошенниками, нанятыми Монетным двором, которые могли украсть золотую гинею, - вы будете бдительно следить за этой миссис Бернингем. ; и увидев ее, следуйте за ней, потому что ее муж, несомненно, держит свое жилище в тайне".
  
   Мы направились в Ньюгейт, где моего хозяина, узнавшего из одного из окон верхнего этажа и ненавидимого арестантами за его огромное усердие, пришлось уворачиваться от брошенной в него кучки дерьма, и с такой ловкостью что я заметил, что, несмотря на все свои пятьдесят четыре года, он был самым спортивным человеком, когда того требовал случай. Войдя в ворота, он пренебрежительно отозвался о стволе навоза, сказав, что хорошо, что ему на голову упало яблоко, а не какашка, иначе он никогда бы не подумал о своей теории всемирного тяготения, ибо он у него в голове не было бы ничего, кроме дерьма.
   Бернингем был in quod на Хозяйской стороне, которая состояла из тринадцати палат, каждая размером с часовню, и здесь я слонялся на деревянной скамье у двери, за которой держал Бернингем, как любой обычный выбракованный или надзиратель. Там ко мне приставали две или три проститутки, занимавшиеся своим ремеслом в тюрьме; а иногда и одним из детей, живших там, - маленьким, почти беззубым мальчиком, который предлагал продать мне газету, которой несколько дней, и достать "стирку и ночлег", как иначе называли обитателей этого страшного дома. место было для джина. В конце концов я сжалился над юношей и дал ему полпенни за его предприимчивость, что было, по крайней мере, более сносно, чем у нефритов, которые предлагали мне трехпенсовик за вертикальную стойку в каком-нибудь тихом уголке Уита. Все это я терпел до тех пор, пока отбраковка, которую я украсил другой монетой, не намекнула мне на то, что речь идет о весьма привлекательной женщине, хотя она и носила визард, которую он допустил в подопечную ее мужа. Удерживать ее под пристальным вниманием было несложно, потому что поверх серого муарового костюма на ней был толстый стеганый плащ из ярко-красной ткани, из-за которого она выделялась, как кардинал в квакерской церкви.
   Миссис Бернингем пробыла у мужа больше часа, после чего, снова спрятав лицо, вышла из палаты и вернулась к главным воротам, а я крался за ней, словно какой-то итальянец в трагедии мести. Вскоре мы снова вышли из Уита, куда она направилась на юг по Олд-Бейли, и я снова последовал за ней, после чего, к моему удивлению, я обнаружил, что мой хозяин идет рядом со мной, потому что он был еще лучшим скрытником. чем можно было бы предположить о том, кто стал таким знаменитым.
   - Это миссис Бернингем? он спросил.
   - То же самое, - ответил я. "А как же Скотч Робин и Джон Хантер? Вы расспрашивали их?
   "Я оставил им обоим много пищи для размышлений, - сказал Ньютон. "Я сказал, что, как всегда, надеюсь увидеть рай, я позабочусь о том, чтобы каждый из них встретил мошенника до среды, если они не скажут мне, кто мог украсть игральную кость. Я вернусь завтра за ответом. Ибо я всегда думал, что если человек только задумается о перспективе повеситься на одну ночь, у него сильно развяжется язык.
   Миссис Бернингем по-прежнему была хорошо видна в красном плаще с капюшоном, хотя стало совсем темно и к тому же сильно похолодало, и мы были рады поспешить за ней, когда она свернула на восток, на Ладгейт-Хилл, потому что мы не хотели выпускать ее из нашего поля. зрение. Но затем, сами повернув за угол, мы увидели, что миссис Бернингем окружили трое хулиганов с дубинками в руках, которые, казалось, разговаривали с ней очень грубо, так что я опасался, что они намереваются причинить ей какой-нибудь вред. И я крикнул парню, чтобы он воздержался. При этом злодей, который был самым крупным и самым разбойничьим из трех, двинулся на меня, угрожающе размахивая своей дубиной.
   - Я вижу, что вам нужно немного унизить себя, джентльмены, - прорычал он, - чтобы помочь вам не забывать заниматься своими делами.
   Я вытащил два немецких двуствольных пистолета "Вендер", которые носил с собой всякий раз, когда отправлялся в Уит, взвел курок и выстрелил над его головой, думая, что это отпугнет его. Но когда он продолжал наступать, мне стало ясно, что в этого парня уже стреляли раньше, и поэтому мне пришлось выстрелить снова, только на этот раз более метко, и, когда он закричал и уронил дубину, я был уверен, что мой мяч попал ему в плечо. Взводя другую пушку, я дважды выстрелил в одного из других, которые шли за своим товарищем, но совершенно промахнулся, потому что он двигался быстро, и, видя, что этот злодей так же неустрашим, мне показалось, что он хотел поразить моего хозяина с штык-нож, я нанес ему удар рапирой и ударил его розовым по бедру, отчего он взвизгнул, как собака, и вскоре умолк. После чего все трое отступили в разных стадиях беспорядка, и я даже думал броситься в погоню, пока не увидел, что мой хозяин лежит на земле.
   -- Доктор Ньютон, -- вскричал я, опустившись на колени рядом с ним в великой тревоге и думая, что его все-таки проткнули этим штыком. "Ты в порядке?"
   - Да, благодаря вам, - сказал Ньютон. "Я поскользнулся на булыжнике, когда этот развратный плут попытался меня заколоть. Посмотрите на даму, я совсем здоров.
   Я нашел миссис Бернингем не слишком взволнованной и, кроме того, очень хорошенькой, потому что ее визард отвалился во время квартала; но, увидев меня с обнаженным мечом, она, казалось, поняла, в какой опасности она, должно быть, находилась, и внезапно выглядела готовой упасть в обморок, так что мне пришлось подхватить ее на руки и, во главе с моим хозяином, нести ее обратно. вверх по Олд-Бейли и посадить ее в маленькую колесницу, ожидавшую нас недалеко от Уита.
   "Пожалуйста, мадам, скажите нам, где вы живете, чтобы мы могли безопасно доставить вас домой", - сказал Ньютон.
   Миссис Бернингем промокнула свои слегка напудренные щеки и нос мушуаром и сказала: "Я в большом долгу перед вами двумя джентльменами, потому что я искренне верю, что эти хулиганы хотели сделать больше, чем просто ограбить меня. Я живу на Милк-стрит, недалеко от Чипсайда, рядом с Ратушей.
   Это была красивая рыжеволосая женщина с зелеными глазами и хорошими зубами, в платье, которое очень соблазнительно обнажало верхушки ее бабочек, что вызывало у меня самое сильное чувство к ней. Если бы не присутствие Ньютона в карете, я думаю, она позволила бы мне поцеловать себя, потому что она улыбнулась мне и несколько раз протянула мою руку своим деткам.
   Ньютон велел своему кучеру ехать по адресу, который вел нас на восток по Ньюгейт-стрит, поскольку это был более прямой путь к Милк-стрит, чем тот, которым она раньше шла пешком.
   - Но почему вы раньше не ходили сюда, мадам? - подозрительно спросил Ньютон. "Вместо того, чтобы спускаться по Олд-Бейли и подниматься на Ладгейт-Хилл. Вы были очень заметны для нас с той минуты, как покинули Уит.
   - Ты видел, как я уходил из Уит? Миссис Бернингем выглянула в окно, когда с неба рассеялось облако, и в внезапно появившемся лунном свете мне показалось, что она немного покраснела.
   -- Да, миссис Бернингем, -- сказал Ньютон.
   Услышав свое имя, ибо сама она его не упомянула, миссис Бернингем отпустила мою руку и заметно напряглась.
   "Кто ты?"
   - Не обращайте на это внимания, - сказал Ньютон. - Когда вы покинули Уит, куда вы направлялись?
   "Если вы знаете мое имя, тогда вы поймете, почему я была на Троице, - сказала она, - и почему я должна молиться за своего мужа. Я отправился в Олд-Бейли, намереваясь зайти в церковь Святого Мартина.
   - А за мужа вы тоже молились перед визитом к нему?
   "Почему да. Откуда ты знаешь? Ты тоже следил за мной?
   "Нет, мадам. Но я ручаюсь, что это сделали ваши нападавшие. Ибо было ясно, что они ждут тебя. Вы узнали их?
   "Нет, сэр."
   -- Но мне кажется, что один из них что-то сказал вам, не так ли?
   - Нет, сэр, я думаю, вы ошибаетесь. Или я не помню".
   "Мадам, - холодно сказал Ньютон, - я никогда не искажаю факты. И нет ничего, что я ненавижу больше, чем споры. Я очень сожалею о ваших хлопотах, но позвольте мне говорить с вами откровенно. Ваш муж обвиняется в тягчайших преступлениях, за которые он легко может лишиться жизни.
   "Но как это может быть? Мне достоверно сообщили, что домовладелец, которого зарезал Джон, скоро поправится. Конечно, сэр, вы преувеличиваете серьезность этого вопроса.
   "Какая? Вы настаиваете на фехтовании с нами, миссис Бернингем? Поножовщина - сущая пустячка, не представляющая интереса ни для меня, ни для моего друга. Мы являемся чиновниками Монетного двора Его Величества, и еще более серьезное значение имеет дело с фальшивой гинейной монетой, которую ваш муж сознательно выдал за настоящую и за которую он наверняка будет повешен, если я не соглашусь вмешаться в его защиту. Поэтому я умоляю вас ради него и ради вас рассказать нам все, что вы знаете об этой ложной гинеи. И, к моему удовольствию, я уговорю вашего мужа сделать то же самое.
   Миссис Бернингем глубоко вздохнула и взялась за свой меховой палантин так, как будто он, как католические четки, мог дать ей духовное руководство в принятии решения. "Что мне делать?" - прошептала она, совершенно рассеянная. "Какая? Какая?"
   - Все, что можно сделать для вашего мужа, может сказаться под влиянием доктора Ньютона, - сказал я ей и нежно взял ее руку в свою. - Было бы напрасно предполагать, что теперь есть какие-то другие способы помочь ему. Вы должны освободить себя от всего, что вам известно об этом деле, мадам.
   - Я мало что знаю, кроме того, что Джон был дураком.
   "Безусловно. Но расскажи нам о нападавших, - сказал Ньютон. - Какие слова были произнесены?
   "Он сказал, что если Джон будет персик, то мне станет хуже, чем сейчас меня будут бить. Что в следующий раз меня убьют".
   - И это все, что он сказал?
   "Да сэр."
   - Но вы знали, о чем он говорил?
   "Да сэр."
   - Тогда ясно, что ты все-таки узнал их.
   "Да сэр. Мой муж иногда был в их компании, но не называл мне их имен".
   "Где это было?"
   "В доме мамы на Лиденхолл-стрит, - сказала она. "Руно. Или иногда они были в The Sun".
   -- Я знаю оба этих места, -- сказал я.
   "Но на самом деле, - продолжала она, - они были хулиганами, и он не обращал на них особого внимания. Были и другие, с которыми он, казалось, был лучше знаком. Джентльмены с биржи, по крайней мере, я так думал.
   - Королевская биржа?
  
   "Это было мое собственное опасение, но теперь я не уверен. Джон должен был использовать фальшивые гинеи для оплаты некоторым торговцам, против чего я был категорически против, полагая, что его поймают. Но когда он показал мне гинеи, я не мог себе представить, чтобы кто-нибудь считал их чем-то иным, кроме настоящих, что, к стыду признаться, заставило меня совсем отказаться от своих возражений. В самом деле, сэр, я до сих пор не могу понять, как отбирали гребень, поскольку мой муж имел обыкновение смешивать хорошую и плохую монету.
   - Он не такой уж лицемер, этот ваш муж. В своих чашках с джином мистер Бернингэм хвастался, что гребень, которым был оплачен его гарнир, был фальшивым.
   Миссис Бернингем вздохнула и покачала головой. "Он никогда не был склонен к сильным водам".
   "Эти другие люди, которых вы думали, были с Биржи. Как их звали?
   Миссис Бернингем на мгновение замолчала, пытаясь вспомнить. - Джон сказал мне, только... - Она покачала головой. - Возможно, я вспомню завтра.
   "Миссис. Бернингем, - сердито сказал Ньютон, - вы говорите много, но очень мало важного.
   -- Это был очень томительный вечер, -- вздохнула она.
   - Это правда, - сказал я в ее защиту. "Посмотрите сюда, дама покрыта коркой страдания".
   "Со временем, мистер Эллис, вы узнаете, что лицензия на изобретение, которую некоторые люди берут, поистине вопиющая. Насколько нам известно, эта женщина так же виновна, как и ее муж".
   После этого миссис Бернингем появилась сильно огорченной и заплакала, что только усилило нетерпение Ньютона, потому что он цокал и смотрел на потолок кареты и стонал, как от боли в животе, а затем кричал кучеру: поторопиться, иначе он сойдет с ума. И все это время я держал миссис Бернингем за руку и пытался утешить ее, чтобы, наконец, она снова взяла себя в руки и поняла, что Ньютон хотел сказать ей дальше.
   - Человек, которого мы ищем, мадам, - осторожно сказал он. - Человек, который подделал гинею, которую ваш муж по глупости подменил. Он, скорее всего, француз. Возможно, это человек с зубами по-китайски, то есть они черные и совершенно гнилые, и, если бы он когда-нибудь заговорил с вами, его дыхание показалось бы ему самым зловонным. Вы, может быть, заметили бы также его руки, которые могли бы дрожать, как молочный пудинг, и которым вы могли бы даже приписать его сильную жажду эля или пива, но никогда вина, для человека, которого я ищу пить не для удовольствия, а по необходимости, нуждаясь во влаге так же сильно, как летом высохшая земля".
   К моему удивлению, поскольку я никогда не слышал этого описания до того, как Ньютон дал его вслух, миссис Бернингем начала кивать еще до того, как мой хозяин закончил говорить.
   - Но, доктор Ньютон, - воскликнула она. - Вы наверняка встречались с моим мужем.
   -- Я еще не имел такого удовольствия, -- сказал Ньютон.
   Миссис Бернингем посмотрела на меня. - Тогда вы, должно быть, описали его Доктору.
   -- Нет, мадам, -- сказал я.
   "Тогда как ты, кажется, так хорошо его описываешь? Ведь он действительно нездоров в последнее время.
   -- Пока это неважно, -- сказал Ньютон.
   Карета Ньютона остановилась по адресу миссис Бернингем на Милк-стрит, и мы высадили ее, после чего мой хозяин предупредил ее, чтобы она возвращалась в Уит только при дневном свете, когда ее безопасность может быть лучше обеспечена.
   - Но как вы узнали внешность Бернингема? - спросил я, когда она подошла к двери своего дома. - Человек, которого вы никогда раньше не видели и о котором не слышали. И все же миссис Бернингем узнала его по вашему описанию.
   И на мой вопрос Ньютон улыбнулся тихой улыбкой, так что я подумал, что он, кажется, довольно собой. "Он дает мудрость мудрым и знание знающим разум. Он открывает глубокое и сокровенное: Он знает, что во тьме, и свет живет с Ним". Книга Даниила, глава вторая, стихи с двадцать первого по двадцать второй".
   Признаюсь, я был немного задет загадочным обращением Ньютона к священным писаниям, потому что это, казалось, укрепило мой разум в том, что ему нравилось смущать меня, что заставило меня чувствовать и, без сомнения, выглядеть очень сердитым, так что мой учитель похлопал меня по колену. , как спаниель, подумал я, хотя в его речи было много тепла и добрых намерений по отношению ко мне.
   - Ой, сэр, так не пойдет. Я бы знал, если бы я стал лучше".
   - Будьте уверены, мой дорогой юный друг, что вы, спасшие мне жизнь, узнаете о моем полном доверии. Описание было предоставлено достаточно легко. Тот, кто подделал эту гинею, имел длительное знакомство с ртутью, которая производит на человека все описанные вредные эффекты: почерневшие зубы, дрожь в руках, сильную жажду. Я мог бы также упомянуть о нездоровье ума. Эти эффекты не являются общеизвестными. Я открыл их сам только в результате сильной чумы, которой я был поражен в 1693 году, когда я почти потерял рассудок из-за многочисленных экспериментов в моей лаборатории.
   "Все это наводит меня на мысль, что дама рассказывает нам гораздо меньше, чем знает".
   "Как так?"
   - Она сказала нам, что ее муж просто выдавал плохие монеты за хорошие, тогда как суть дела в том, что он сам их подделывал. Бернингем почти наверняка является человеком, который усовершенствовал процесс d'orure moulu для изготовления поддельного золота. Но, может быть, она все еще надеется спасти его от виселицы, хотя я всегда думал, что повешение и брак очень похожи друг на друга, как судьба.
   Ньютон приказал своему кучеру ехать в Тауэр, а оттуда обратно на Джермин-стрит.
   - У меня к вам просьба: чтобы мисс Бартон ничего не рассказывали о сегодняшнем приключении. Она чувствительный ребенок, жертва всякого рода фантазий, и мне было бы очень неудобно, если бы каждый раз, когда я уезжаю за границу, она задерживала бы меня вопросами относительно безопасности моей личности. Мои обязанности в отношении Монетного двора - единственные вопросы, в которых я счастлив, что моя племянница остается в полном неведении".
   - Положитесь на это, сэр. Я буду образцом осмотрительности, когда дело касается этой юной леди.
   Ньютон склонил голову передо мной.
   -- Но, -- сказал я, -- поскольку теперь я осмеливаюсь пользоваться вашим полным доверием, сэр, я хотел бы воспользоваться этим, чтобы напомнить вам о деле, в котором мое собственное невежество является оскорблением для меня. Я хотел бы спросить, есть ли у вас какие-либо дальнейшие мысли относительно смерти Джорджа Мейси, об убийстве которого вы велели мне хранить молчание. И если да, то я был бы признателен, если бы вы поделились ими со мной, потому что я признаюсь, что смерть моего собственного предшественника все еще занимает мои мысли".
   -- Вы правильно делаете, что напоминаете мне об этом, -- сказал Ньютон. "Но я не потерял усердия в получении дополнительной информации.
   "Мейси был, по некоторым сведениям, очень прилежным человеком, но не образованным, хотя, кажется, он действительно пытался улучшить себя. Однако ничего из этого не имело большого значения, и кажется, что Мейси часто прибегал к помощи, чтобы проконсультироваться с человеком, который, как я подозреваю, был одним из информаторов Мейси, ювелиром по имени Сент-Леже Скруп. Как ни странно, это имя кажется мне знакомым, хотя я не мог понять, почему. И поскольку мистер Скруп должен был покинуть страну примерно до этого времени, я, признаюсь, больше не занимался этим вопросом, и поэтому ваше напоминание весьма кстати. Мы постараемся навестить мистера Скрупа завтра, в его офисе на Стрэнде. Возможно, он сможет пролить дополнительный свет на письмо, написанное на иностранном языке, которое, по слухам, попало в распоряжение Мейси, и о котором, по словам мистера Алингема, плотника из Тауэра, который был его другом, Мейси очень волновался. понимать."
   Из окна кареты я увидел в лунном свете знакомые зубчатые очертания Башни, словно город царя Приама, купающийся в сиянии серебряного глаза Зевса. Карета подъехала к Средней башне, недалеко от Барбакана, где беспокойно стонали львы, и высадила меня на эспланаде. Прежде чем закрыть за мной дверь, Ньютон высунулся в холодную и пахнущую дичью ночь, потому что дикие звери внизу сильно загрязняли воздух своими экскрементами, чтобы сказать мне последнее слово, прежде чем я попрощаюсь с ним.
   - Встретимся у водонапорной башни в Йорк-билдингз завтра утром в девять часов, когда мы заедем к мистеру Скрупу. А после этого мы можем навестить этого парня из Бернингема в Уите.
   Потом Ньютон постучал палкой по крыше кареты, и маленькая красная колесница с грохотом помчалась на запад, по Темз-стрит.
   Я повернулся и подошел к охраннику у Бауордской башни, который был далеко от своего поста, и на мгновение остановился, чтобы поговорить с ним, потому что у меня всегда была привычка пытаться улучшить отношения между Монетным двором и артиллерийским управлением. Мы говорили о том, как согреться на дежурстве, и о том, в какой Башне больше всего призраков, поскольку я никогда не ходил по Башне ночью, не опасаясь увидеть какого-нибудь духа или призрака. От стыда я ничего не мог с собой поделать; и все же, говоря в свое оправдание, там произошло так много ужасных вещей, что если где и есть призраки, так это в Тауэре. Охранник считал, что Башня Драгоценностей, также известная как Башня Мартина, была местом множества легенд о привидениях. Но вскоре к этому разговору присоединился сержант Рохан, который знал Башню не хуже любого человека.
   "В каждом квартале есть свои легенды о привидениях", - высказал мнение сержант Рохан, который представлял собой крупную фигуру мужчины, почти такого же роста, как и его ширина. "Но нигде так старательно не избегают, как в Соляной башне, которая, как говорят, сильно беспокоят духи. Как вы сами знаете, мистер Твислтон, оружейник, увидел там привидение, отчего потерял рассудок. Я сам слышал и чувствовал там вещи, которые не знаю, как объяснить, кроме как сказать, что их происхождение злое и сверхъестественное. Многие священники-иезуиты были замучены там, в нижней темнице. Вы можете увидеть латинские надписи, вырезанные на стене чьей-то рукой.
   "Что с ним случилось?" Я попросил.
   "В 1595 году его доставили в Йорк, - сказал Рохан, - где он был сожжен заживо".
   -- Бедняга, -- сказал я.
   Рохан рассмеялся. "Вы так думаете? Он был очень фанатичным католиком. Несомненно, он сделал бы то же самое со многими бедными протестантами".
   - Возможно, и так, - признал я. "Но это очень плохой философский аргумент, что мы должны делать с другими, прежде чем они сделают с нами".
   - Сомневаюсь, что найдется много философов, которые могли бы знать, какая необходимая способность к жестокости есть у большинства римо-католиков, - настаивал сержант. "Ужасные вещи были совершены с протестантами во Франции во время драконьих набегов 1681 и 1685 годов, когда солдаты короля Людовика были расквартированы в домах гугенотов и позволили себе вести себя так жестоко, как им хотелось, чтобы многие могли обратиться в Рим. Поверь мне, парень, не было мыслимых жестокостей, которые не применяли эти жестокие миссионеры, чтобы заставить людей собираться и поклясться никогда не отказываться от римской религии. Стариков сажали в тюрьмы, женщин насиловали и пороли, юношей приговаривали к каторге, а старых матерей сжигали заживо".
   - Вы говорите так, как будто сами были свидетелем этих жестокостей, сержант, - заметил я.
   - Двадцать лет я воюю с французами, - сказал сержант. - Я знаю, на что они способны.
   После нескольких минут обсуждения этого вопроса с Роханом, который был самым упрямым в своей ненависти к иезуитам, я пожелал сержанту Рохану и мистеру Грэйну спокойной ночи и вышел из Байуарда с одолженным фонарем, что мало помогло развеять опасения увидеть привидение. что наш разговор увеличился во мне.
   Быстро направляясь домой к дому надзирателя, я много думал о тех иезуитах, которых пытали, возможно, с помощью тех же самых Скеффингтоновских гайвов, которые применялись к Джорджу Мейси. Легко было представить себе измученного жреца, обитающего в Башне. Но, придя домой и согревшись в постели, с доброй свечой в камине, я снова начал думать, что призраки - это праздные фантазии и что, вероятно, лучше опасаться тех живых людей, которые убили моего предшественника и которые все еще свобода убивать снова.
  
   На следующее утро я сел на катер от Лондонского моста до лестницы Йорк-билдинг. Выйдя на берег, я и другие обнаружили, что грязь на пристани совершенно замерзла, что было настолько опасно для нашей компании, что я счел уместным пожаловаться лодочникам, что ступени должны были быть посолены и очищены ото льда, чтобы пассажиры могли сойти. лодка без угрозы для жизни или здоровья. При этом лодочники, обветренные, крепкие на вид мужчины, только рассмеялись, и, обиженный вчерашним вечером - я все еще опасался, что стал предметом шутки артиллерийских орудий, - я начал обнажать шпагу; но тут я увидел своего хозяина, стоящего у водонапорной башни, и решил надрать им задницы.
   - Вы были правы, сдержав свой гнев, - сказал он, когда я, наконец, благополучно оказался на набережной рядом с ним, - потому что в Лондоне не найдется более независимых мужчин. Как правило, они умеренны, потому что вряд ли можно доверять пьяному лодочнику, и все же они могут быть очень жестокими. Если бы вы обнажили свой меч, вы, скорее всего, оказались бы в реке. Семилетнее ученичество делает бедняка самым стойким в защите своих прав и знающим свои обязанности, в которые, увы, не входит уборка причалов. Ибо Темза, будучи приливной рекой, станет посмешищем для любого, кто подметет эти дорожки от грязи. Прилив был всего за час до того, как вы приземлились.
   Взбесившись под лекцию своего учителя, я сказал, что понятия не имел, что он так много знает о лондонских лодочниках и о приливах, влияющих на их торговлю.
   При этом он тонко улыбнулся. "О лодочниках я знаю только то, что большинству известно обо всех лондонских рабочих: они - уродство. Но о приливах я знаю очень много, - сказал он. - Видишь ли, это я первый их объяснил.
   И пока мы совершали короткую поездку в карете к Майскому дереву на Стрэнде, Ньютон продолжал рассказывать мне, как с помощью математически продемонстрированных предположений он вывел движения планет, комет, Луны и моря.
   - Значит, приливы и отливы вызывает гравитационное воздействие Луны? - сказал я, подводя итог его собственному гораздо более длинному рассказу об этом небесном явлении. Ньютон кивнул. - И все это ты получил от падения яблока?
   "По правде говоря, это была фигня", - сказал он. "Но я терпеть не могу вкус инжира, тогда как я больше всего люблю яблоки. Я никогда не мог смириться с мыслью, что именно плод, который я презираю больше всего на свете, дал мне представление о том, как движется мир. И это был только зародыш моей идеи. Помню, я подумал, что если сила гравитации может распространяться на вершину дерева, насколько дальше она может простираться? И действительно, я понял, что единственным ограничением его силы был размер самих тел".
   Было ясно, что Ньютон видел мир иначе, чем все остальные; что заставило меня чувствовать себя очень привилегированным, что я пользовался доверием такого великого человека. Возможно, я начал немного понимать совершенство его ума; но этого было достаточно, чтобы понять, что только моя неспособность понять немного больше самих реальных теорий помешала ему и мне стать друзьями. По правде говоря, нас всегда разделяла такая широкая река знаний и способностей, что он был для меня тем, чем человек должен казаться обезьяне. Во всех отношениях он был образцом, человеческим пробным камнем, который мог пробовать золото или хорошее из плохого.
   На вопрос, почему имя Сент-Леже Скрупа показалось моему хозяину знакомым, ответ был дан почти сразу же, как только мы прибыли на место его работы, в дом в Колоколе, недалеко от Майского дерева. Дверь нам открыл слуга, по манере одеваться - на голове у него была маленькая шапочка - я принял за еврея; осведомившись о нашем деле, он серьезно кивнул и пошел за своим хозяином.
   Сам Скруп был высоким мужчиной, по крайней мере, на шесть пальцев выше меня, в черном парике, с бородой, взлохмаченной на испанский манер, и в красивой одежде, настолько богатой, насколько могли сделать ее золото и серебро. Я думал, что Скруп сразу же узнал моего хозяина, хотя и подождал, пока Доктор объяснит цель своего визита, прежде чем высказать это знание.
   - Но разве вы меня не знаете, доктор Ньютон? - спросил он, странно улыбаясь; и видя, как глаза Ньютона сузились, когда он изо всех сил пытался найти Скрупа в своих воспоминаниях, лицо ювелира приняло разочарованное выражение.
   - Признаюсь, мистер Скруп, что у вас есть преимущество передо мной, сэр, - пробормотал Ньютон.
   - Почему же тогда это впервые для меня, сэр, потому что я никогда еще не знал человека, который мог бы превзойти вас. Скруп красиво поклонился. "Пожалуйста, позвольте мне напомнить вам, сэр. Я был вашим товарищем из простолюдинов в Тринити-колледже, доктор Ньютон, назначенным на ваше обучение, хотя я не поступил в университет и не окончил его.
   - Да, - согласился Ньютон, неуверенно улыбаясь. "Теперь я тебя вспоминаю. Но тогда у тебя не было ни бороды, ни богатства, рискну предположить.
   "Человек сильно меняется за двадцать пять лет".
   - Двадцать шесть, насколько я помню, - сказал Ньютон. - А еще то, что я очень пренебрегал тобой, хотя в этом отношении ты не был чем-то необычным.
   "Наука поблагодарит вас за это пренебрежение, сэр. Я не был очень прилежным учеником, и события показали, что вы лучше использовали свою оптику и свой телескоп. Не говоря уже о других ваших химических исследованиях. На это Скруп понимающе улыбнулся, как будто преданность моего учителя алхимии, в конце концов, не была таким большим секретом.
   - Вы очень любезны, мистер Скруп.
   "Легко быть милостивым к тому, кого чтит вся Англия". Мистер Скруп поклонился еще раз, что навело меня на мысль, что он в высшей степени подобострастный малый, более подходящий для того, чтобы подлизываться к королю, чем ковать золото. -- Но у моей совести есть свое особенное огорчение, -- добавил Скруп, чьи любезности начали меня утомлять. - Потому что я не оставил в колледже тарелки, как и ожидалось от товарища-простолюдина. Поэтому, чтобы смягчить мое смущение, сэр, я был бы признателен, если бы вы приняли несколько безделушек от имени колледжа.
   "В настоящее время?" - спросил Ньютон. Скруп кивнул. "Я должен быть удостоен чести".
   Скруп ненадолго оставил нас одних, а сам пошел за подарком.
   - Это очень неожиданно, - сказал Ньютон, с некоторым интересом беря в руки трость Скрупа.
   - Это один из трех учеников, которые у вас когда-либо были? - спросил я, вспомнив, что он сказал мне при нашем первом знакомстве.
   "Мне стыдно признаться, что он есть".
   "О, тьфу. Я думаю, у мистера Скрупа более чем достаточно смущения, чтобы прикрыть вашу совесть.
   "В Кембридже я был очень скучным парнем, - признался Ньютон. "Скучно и в высшей степени бесчеловечно. Но я стал лучше с тех пор, как приехал в Лондон. Эта работа в Монетном дворе расширила мой кругозор. И все же это не такой широкий кругозор, как, возможно, у мистера Скрупа. Мне кажется, он иногда посещает места, где человек должен быть вдвойне бдительным.
   - Что вы имеете в виду, сэр? Я попросил.
   "Он носит шпагу, как и большинство джентльменов. И все же он также приложил некоторые усилия, чтобы спрятать меч внутри этой палки. Ты видишь?"
   Ньютон показал мне, как в корпусе палки изобретательно скрывалось лезвие длиной в два или три фута, так что рукоять палки служила также рукоятью короткой, но удобной на вид рапиры. Я попробовал лезвие против большого пальца.
   - Он держит его достаточно острым, - сказал я.
   "Вам не нужно было бы принимать такие меры предосторожности, если бы вам не приходилось бояться какой-то ощутимой опасности", - утверждал он.
   "Разве не все ювелиры подвержены таким опасностям?" Я предложил. "Им есть что терять, кроме своей жизни. Меня удивляет, что ты сам не носишь меч.
   "Возможно, вы правы", - согласился Ньютон. "Возможно, я мог бы носить меч. Но я не думаю, что мне когда-нибудь понадобится носить два меча.
   Мистер Скруп вернулся в комнату с четырьмя серебряными кубками с чеканным украшением, которые он с некоторой пышностью преподнес Тринити-колледжу в лице моего учителя, который, несмотря на свои обязанности на Монетном дворе, все еще был Лукасовским профессором математики в Кембридже. Университет.
   - Они очень хороши, - сказал Ньютон, рассматривая чашки с возрастающим удовольствием. - Действительно очень хорошо.
   "Они лежат у меня в подвалах уже несколько лет, и я думаю, пришло время их по достоинству оценить. Они древнегреческие, извлеченные из испанского корабля с сокровищами. Я был не только ювелиром, но и проектировщиком схем с вашим собственным мистером Нилом.
   "Мистер Нил, который является хозяином монетного двора?" - спросил Ньютон.
   "Одинаковый. Несколько лет назад мы нашли затонувший корабль Nuestra Señora de la Concepción , на борту которого было много золота и серебра. Эти чашки были лишь малой частью моей доли".
   Ньютон продолжал с большим интересом рассматривать чашки.
   "Чаши призваны рассказать историю Нектанеба, последнего коренного царя Египта, который также был великим магом. Вы можете прочитать о нем в истории Каллисфена.
   - Я сделаю это при первой же возможности, - сказал Ньютон и важно поклонился. "От имени Тринити-колледжа примите мою благодарность".
   Скруп кивнул в ответ, позволив себе улыбнуться с некоторым удовлетворением, а затем налил нам немного жженого вина из столь же прекрасного серебряного кувшина, который слуга принес в комнату, где, покончив с любезностями, мы наконец сели. Вино сильно согрело меня, потому что, несмотря на огромное полено, которое горело на двух латунных пожарных псах, величиной с волкодавов, я все еще продрог до мозга костей после своего речного путешествия.
   - А теперь, сэр, скажите, пожалуйста, что привело вас сюда?
   - Насколько мне известно, вы были знакомы с мистером Джорджем Мейси.
   "Да, конечно. Джордж. Он вернулся?
   "К сожалению, его до сих пор не нашли", - сказал Ньютон, ловко уклонившись от лжи этим двусмысленным ответом. - Но, позволю себе спросить, как вышло, что вы с ним вообще были знакомы?
   "Обломки корабля, о которых я говорил и в которые мы с мистером Нилом вложили деньги, были доставлены в Дептфорд, куда мы с мистером Нилом отправились посмотреть, как сокровища доставят на берег, и забрать наши доли. Но это было не раньше, чем мистер Нил в качестве мастера Монетного двора впервые изъял Королевскую акцию. Мистер Мейси сопровождал мистера Нила и помогал ему в выполнении этих официальных обязанностей. Это было несколько лет назад, понимаете.
   "Вскоре после этого была назначена вторая экспедиция для поиска остальных сокровищ, которые первая была вынуждена оставить после себя. Мистер Нил инвестировал, а я нет, предпочитая использовать большую сумму, которую я заработал, чтобы зарекомендовать себя в бизнесе как кузнец по золоту и серебру. У меня нет навыков работы с металлами. Я не Бенвенуто Челлини. Я предпочитаю, чтобы другие делали эту работу за меня. Но есть возможность получить существенную прибыль. И мне это очень удалось".
   - Это очевидно, - сказал Ньютон.
   "При этом вторая экспедиция не увенчалась успехом, и мистер Нил потерял немного денег, в чем он отчасти винил меня. Однако мы с мистером Мейси остались друзьями.
   В этот момент мистер Скруп неловко взглянул на меня, как будто хотел сказать что-то еще, что быстро заметил острый глаз Ньютона.
   - Вы можете свободно говорить перед мистером Эллисом, - сказал он. "Он пользуется моим полным доверием и, как офицер Монетного двора, дал присягу хранить тайну. Мое слово.
   Скруп кивнул. "Почему же тогда, - сказал он, - говорить откровенно, иногда у меня была привычка передавать некоторую информацию мистеру Мейси. Несомненно, вы оцените, как в моем бизнесе можно услышать о чеканщиках, ножницах и других нечестных людях, которые подрывают Великую перечеканку и, следовательно, процветание королевства.
   "Это и меня больше всего беспокоит, - заявил Ньютон. "Их светлости в министерстве финансов ясно дали мне понять, что мы можем проиграть эту войну против Франции, если не прекратим эту гнусную практику чеканки монет. Вот почему я так усерден в этих вопросах. Население в целом выдает, что я делаю то, что делаю, чтобы способствовать своему собственному продвижению по службе. Но я говорю вам прямо, мистер Скруп, это потому, что я не хочу, чтобы эта страна была побеждена Францией и управлялась католиком".
   Скруп кивнул. - Что ж, сэр, я был бы рад оказать вам такую же услугу, как и мистеру Мейси, если вы того пожелаете. В самом деле, я должен быть удостоен чести, потому что в результате мы с бедным Мэйси стали довольно близкими доверенными лицами".
   - Я благодарен вам, сэр, - сказал Ньютон. - Но скажи мне, пожалуйста, Мейси когда-нибудь приносил тебе письмо, возможно, написанное на иностранном языке, которое он просил тебя перевести для него? Вполне вероятно, что он был бы очень обеспокоен ее содержанием.
   "Да, я думаю, такое письмо было", - признал Скруп. "И хотя это было шесть месяцев назад, я пришел к выводу, что и время этого визита - который должен был быть последним разом, когда я видел его, - и содержание письма - которое, хотя оно было очень коротким, я помню, но неточно - были связаны с его исчезновением".
   Скруп, казалось, какое-то время ломал себе голову, из-за чего мой хозяин перестал предлагать ему более подробно рассказать о письме.
   "Письмо было адресовано не ему. Это он мне сказал. И было написано по-французски. По-моему, там было что-то вроде: "Приходи немедленно, иначе моя жизнь будет конфискована". Что, по-видимому, очень его заинтересовало, потому что я еще не сказал вам, что письмо было обнаружено им на Монетном дворе, и я полагаю, что Джордж подозревал, что там был какой-то большой заговор в футе там, чтобы сорвать Великую перечеканку. Большего он не сказал. А я и не спрашивал".
   - А вы не думали сообщить эту информацию? - спросил Ньютон.
   "Долгое время после его исчезновения ходили слухи, что Мейси украл несколько гинейных кубиков, - сказал Скруп. "Поэтому я не хотел привлекать к себе внимание, говоря, что Джордж был моим другом. Я также не мог сказать очень многого, не обнаружив себя информатором. Мои отношения с Джорджем Мейси основывались на многолетнем доверии. Но этих двух мужчин я совсем не знал.
   - Но вы знали мистера Нила, - сказал Ньютон. - А вы не могли сказать об этом самому мастеру-рабочему?
   "Доктор Ньютон, если я могу говорить с вами откровенно, мы с мистером Нилом больше не друзья. И, по правде говоря, я совсем не доверяю мистеру Нилу. У него слишком много проекций и планов для того, кто занимает такой государственный пост. Возможно, он потерял интерес к затонувшим кораблям и колониям, но у него есть другие, не менее опасные планы, которые могут его скомпрометировать. Насколько я знаю, он очень озабочен организацией еще одной лотереи с использованием пошлин на солод в качестве залога.
   - Это, сэр, и моя личная информация тоже. Ньютон устало кивнул. - Но я благодарю вас за вашу откровенность.
   - Быть откровенным с таким, как вы, - это честь, сэр. И вселяет в меня надежду, что мы встретимся снова, когда, если я смогу, я буду рад быть полезным".
   Когда мы уходили, Ньютон сказал что-то слуге Скрупа на языке, которого я не понимал, и какое-то мгновение двое мужчин разговаривали на языке, который я принял за иврит; и после этого мы простились с мистером Скрупом, от чего я испытал большое облегчение, сочтя его очень напыщенным малым.
   - Интересный человек этот Сент-Леже Скруп, - сказал Ньютон, когда мы снова сели в карету. "Очевидно, богатый и успешный человек, но в то же время скрытный".
   "Скрытный? Я не знаю, как вы это делаете, - сказал я. - Он показался мне очень самодовольным парнем.
   "Когда мы уходили, его бархатные туфли были изрядно заляпаны грязью, - сказал Ньютон. "Тем не менее, когда мы приехали, они были заметно чистыми, с новыми подошвами. Поскольку дорога перед его владениями вымощена булыжником и совсем не покрыта грязью, я должен предположить, что у него есть задний двор и что там было что-то, чего он больше всего боялся, чтобы мы не увидели. Достаточно обеспокоен, чтобы испортить пару новых бархатных туфель.
   - Он легко мог испачкать их, когда таскал эти серебряные кружки, - сказал я, возражая против вывода Ньютона.
   "Право, Эллис, тебе пора больше внимания уделять своим глазам и ушам. Он сам сказал, что принес кружки из своего подвала. Даже подвалы в Тауэре не такие грязные.
   - Но я не вижу, что это доказывает.
   "Это вообще ничего не доказывает", - сказал Ньютон. - Я только что сказал: при всей своей щедрости и кажущейся неприкрытости по отношению к нам мистер Скруп - человек, который носит два меча и ему есть что скрывать.
   - Это был иврит, на котором вы говорили? Я попросил.
   - Это был ладино, - сказал Ньютон. "Этот мужчина - испанский маррано. Марраны были евреями, которым удалось проникнуть в Англию под видом протестантов, спасающихся от преследований в Испании".
   После чего он с явным удовлетворением рассказал мне, как хорошо евреи преуспели в Англии.
   - Егад, сэр, - сказал я с некоторым раздражением, потому что тогда я верил, что евреи были убийцами Христа. - Вы говорите о них в таких выражениях, что можно подумать, будто вы их одобряете.
   "Бог, которого мы чтим и которому поклоняемся, - еврейский Бог", - сказал Ньютон. "А евреи - отцы нашей Церкви. Мы можем многое узнать из изучения еврейской религии. Поэтому я говорю вам, что я не только одобряю иудеев, но также восхищаюсь ими и почитаю их.
   "Когда вы поступили ко мне на службу, мой дорогой Эллис, вы просили, чтобы я всегда исправлял ваше невежество в чем-либо и показывал вам что-то из мира, как я его понимаю. Эта ненависть людей к евреям основана на лжи. Ибо я считаю, что большая часть современной христианской доктрины - ложь; и что писания были искажены противниками Ария на Никейском соборе в четвертом веке. Это они выдвинули ложное учение Афанасия, что Сын находится в том же теле, что и Отец, хотя этой идеи нет в Писании. Как только это заблуждение будет устранено, можно будет увидеть, что евреи больше не заслуживают презрения".
   -- Но, сударь, -- выдохнул я, опасаясь, как бы нас не услышал кучер, -- вы говорите против Святой Троицы и Божества Господа нашего Иисуса Христа. Все это ересь для нашей Церкви".
   "На мой взгляд, поклонение Христу является еретическим. Иисус был просто божественным посредником между Богом и человеком, и поклоняться ему - просто идолопоклонство. Иисус стал наследником Бога не из-за своей врожденной божественности, а из-за своей смерти, которая принесла ему право на почитание. Так же, как мы чтим Моисея, Илию, Соломона, Даниила и всех других еврейских пророков. Почетно, но не более того".
   Ньютон обладал экспертными познаниями в богословии, и я знал, что он мог бы оспорить доктрину с архиепископом Кентерберийским. И все же я был глубоко потрясен, обнаружив, во что именно он верил, или, точнее говоря, во что он не верил. Верования Галилея, еретические в глазах Рима, были ничто по сравнению с верованиями моего учителя, ибо ньютоновское арианство, как и римский католицизм, было специально исключено из Закона о веротерпимости 1689 года, который предлагал религиозную свободу всем конфессиям. Даже еврей пользовался большей религиозной свободой, чем арианин.
   Мое изумление сдерживалось чувством доверия, которое теперь вложил в меня Ньютон. Ибо я сразу же увидел, как обрадовались бы враги Ньютона публичному разоблачению его общепризнанной ереси, что также разрушило бы его положение в обществе. Я не мог себе представить, как такому отъявленному еретику, как он, могло быть позволено оставаться Лукасовским профессором в Тринити. По крайней мере, он потерял бы свое место в Монетном дворе. Возможно, его постигла еще худшая участь. Прошло всего два года с тех пор, как молодой человек всего восемнадцати лет был повешен за отрицание Святой Троицы в Шотландии, несмотря на то, что он отрекся и покаялся. Конечно, эдинбургское духовенство, как и все шотландцы, были самыми фанатичными противниками антитринитаризма. Но даже в Англии наказание за инакомыслие могло быть суровым. Хотя ересь не наказуема по английскому общему праву, богохульный язык человека можно было заклеймить раскаленным железом, а его личность выпороть и пригвоздить к позорному столбу. Поэтому то, что меня назначили доверенным лицом такой серьезной тайны, было действительно подтверждением великой веры, возложенной теперь на меня Ньютоном. Это меня очень обрадовало; но, признаюсь, я никогда не предполагал, что разоблачение еретического вероучения Ньютона начнет действовать на мою собственную христианскую совесть.
  
   Со Стрэнда мы вернулись на Уит, где Ньютон объяснил, что он намеревался надавить на Скотча Робина и Джона Хантера для получения информации по этому вопросу. Когда я спросил, почему мы просто не допросим Джона Бернингема, он объяснил, что все еще надеется, что миссис Бернингем все же сможет ухищрить своего мужа. Как только мы прибыли в Уит, Ньютон велел шотландца Робина и Джона Хантера доставить из Трюма Осужденных в подвалы в Дом Хранителя одного за другим. Скотч Робин был подлым рыжеволосым парнем с хмурым кулачным лицом и жировиком на шее, похожей на цингу, величиной с яйцо ржанки. Для меня он выглядел таким очевидным тюремщиком, что удивительно, как ему вообще разрешили работать на Монетном дворе.
   - Ты обдумал то, что я сказал тебе прошлой ночью? - спросил его Ньютон.
   - Да, видел, - сказал Скотч Робин и небрежно накинул кандалы себе на плечи, так что руки его повисли на шее, словно человек почти равнодушный к своей судьбе. - Но я спрашивал, и я думаю, что у меня есть немного больше времени, чем вы мне сказали. Кажется, среда не висит на волоске.
   - Это не обычный день повешения, это правда, - признал Ньютон, немного покраснев. - Но вам не мешало бы помнить, что ваше повешение вряд ли можно назвать обычным повешением. Не со всеми сопутствующими варварствами, которые закон требует от палача совершить над вашим телом. Не принимай меня легкомысленно, Робин. Я мировой судья в семи графствах Англии. Я поклялся соблюдать Закон, и я буду делать это даже перед лицом ада. И я могу заверить вас, что в моих силах пойти сегодня же к судье и получить специальный ордер на вашу немедленную казнь.
   - Ради бога, - вздрогнул Робин. - У тебя нет жалости?
   - Для таких, как ты, - нет.
   - Тогда помоги мне Бог.
   "Он не."
   - Это ты так говоришь?
   "Он не пришел к Саулу, который был царем и помазанником Господним. Зачем ему приходить к такому негодяю, как ты? Послушайте, сэр, - настаивал Ньютон, - я устал от ваших увиливаний. Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с вами о богословии. Ты будешь танцевать для меня или в картинной рамке шерифа с веревкой на шее.
   Робин на мгновение опустил голову и наконец произнес имя.
   Тогда Ньютон был самим Драко с Джоном Хантером, который сказал, что будет сотрудничать с расследованием моего хозяина только при условии полного прощения за все его прошлые ошибки и суммы в двадцать пять гиней, чтобы начать новую жизнь в Америке.
   "Какая?" - усмехнулся Ньютон. "Это правда? Вы все еще надеетесь получить прибыль от своих преступлений? У тебя нет стыда? Я обязан удовлетворить вас, сэр? Вы слышите его, мистер Эллис? Кажется, он думает, что недостаточно того, что я спасаю его от перекошенной шеи и мокрых бриджей. Закон не торгует с невежественными простолюдинами вроде вас, сэр. Я только скажу вам, что если вы намерены спасти свою жизнь, вы должны сообщить об этом быстро, потому что я не намерен терять времени. И когда я наконец удостоверюсь, что вы это сделали, я попрошу лордов-судей избавить вас от тьмы. Но помешайте мне-с, а послезавтра я сам вас палачу отдам, честное слово.
   При этом Охотник ударил себя по лбу цепными стрелами, в то время как весь воздух и бахвальство теперь, казалось, покинули его. Затем он криво усмехнулся и заметил, что не хотел причинить вреда.
   "Мне не нравится черный воздух камеры, - сказал он. "Простите меня, сэр. Я всего лишь пытался найти Джейкоба, то есть лестницу оттуда. Любой мужчина поступил бы так же. Но я бы поднялся по другой лестнице, если бы помешал вам, сэр. Я вижу это сейчас. И более темный воздух наверху, ручаюсь. Поэтому я персик. Я помогу тебе прибить мужчину, которого ты хочешь. Человек, который все еще находится на Монетном дворе, который так же готов украсть гинею, умирает по приказу, как врач пускает кровь".
   Затем Хантер назвал некоего Дэниела Мерсера, который был известен и Ньютону, и мне как гравер, которого мы считали честным человеком. Это был тот самый человек, которого назвал Скотч Робин, который сам был гравером.
   Я прочитал показания, которые я взял, и Хантер подписал их, как Скотч Робин подписал свои, прежде чем отбраковка вернула его в Осужденный Трюм, поскольку Ньютон все еще думал получить еще больше информации от этих двоих когда-нибудь в будущем. .
   - Мы получим ордер на арест Дэниела Мерсера? - спросил я, когда мы остались одни.
   - Клянусь небом, нет, - сказал Ньютон, устремив на меня свой глаз, глаз, который смотрел в вечное и бесконечное. - Мы оставим его на свободе в надежде, что сможем наблюдать, так сказать, орбиту этого тела. Мы поручим мистеру Кеннеди наблюдать за ним и решим, что доказывает его ходатайство. Материя может получить больше света отсюда, чем из любых средств, которые могли бы быть доступны нам, пока он был в этом темном месте. Он все еще может привлечь нас к главному разуму, стоящему за этой схемой, как соль винного камня вытягивает воду из воздуха".
  
   Мы вернулись в Тауэр, где оставили записку мистеру Кеннеди, лучшему шпиону Ньютона, и немного погуляли по Монетному двору, где теперь было больше шума, чем поля боя. Мы были там незадолго до того, как доктор Ньютон увидел, что к нам приближается мастер-рабочий Нил, и заметил, что тот, кто смотрит на тори, прибыл в клуб вигов.
   - Это он, клянусь. Повесьте меня, если это не так. Интересно, что привело его сюда?
   "Кто?" - сказал я, потому что впервые увидел мистера Нила, который формально руководил Монетным двором, но чьи появления там были так же редки, как куриные зубы.
   - Это, Эллис, мистер Нил, известный под титулом мастера-рабочего, хотя я думаю, что если бы ему вообще когда-нибудь пришлось работать, это сочло бы за какое-то несчастье. В самом деле, я думаю, что покупка его офиса полностью испортилась бы, если бы дела этого Монетного двора вторглись в его удовольствия и планы. Ибо, как я уже говорил вам, он передает общее управление этим Монетным двором объединенным контролерам и главному клерку.
   Увидев нас, мастер-рабочий очень приветливо отсалютовал нам и направился к нам, а Ньютон все это время бурлил, как селитра в тигле, из-за недостатка усердия мистера Нила.
   Я прикинул, что мистеру Нилу было около шестидесяти лет, он был несколько толст, но красиво одет: парик и шелковое пальто, обильно напудренное, перчатки с бахромой, красивая бобровая шапка и накидка на меху. Но, судя по его разговорам, я убедился, что он был покладистым человеком, именно таким человеком, которого я когда-то выбрал для сопровождения в таверну, и к тому же очень веселым, когда поносил лорда Лукаса, лорда-лейтенанта Тауэра, а это все мнение, которое он и Ньютон разделяли.
   - Это неожиданно, - сказал Ньютон с поклоном. - Что привело вас сюда, мистер Нил?
   Мистера Нила на расстоянии сопровождал парень среднего роста, который почему-то показался мне знакомым. Этому другому мужчине было около сорока лет, с крючковатым носом, острым подбородком, серыми глазами и родинкой возле рта; на нем был дорогой парик и бриллиантовый мизинец на пальце; и все же он выглядел необъяснимо потрепанным и более меланхоличным, чем, возможно, ему следовало бы иметь.
   Мастер представил своего угрюмого компаньона как мистера Даниэля Дефо, которому Мастер сдал свой служебный дом в Тауэре.
   -- А я-то думал, что уже сдали, -- возразил Ньютон. - Мистеру Барри.
   - Было, было, - усмехнулся мистер Нил. "Однако другой джентльмен играл со мной в карты и, проиграв все свои деньги, уговорил меня принять арендную плату в качестве своей ставки. Которую он потом потерял. Но не успел я отвоевать его себе, как снова проиграл этому моему другу". Нил язвительно усмехнулся мистеру Дефо, который молча кивнул ему в ответ.
   "Мистер Дефо, это знаменитый доктор Ньютон, великий ученый. Если вы сами останетесь в доме, вы часто будете видеть его на Монетном дворе. Судя по репутации, он очень усердно выполняет свои обязанности Стража.
   "Усердие - всего лишь отец хорошей экономии", - сказал мистер Дефо, кланяясь Ньютону.
   "Мистер Дефо, я надеюсь, вам будет очень комфортно в вашем новом доме", - сказал Ньютон.
   - Здесь всегда так шумно? - спросил мистер Дефо.
   Ньютон огляделся, почти удивленный. "Признаюсь, я почти не замечаю шума, если только кто-нибудь не упомянет о нем первым. К этому привыкаешь, я полагаю.
   Пока мы разговаривали, на внешнем пандусе выстрелила пушка, от которой мистер Дефо чуть не выпрыгнул из собственной кожи.
   Ньютон улыбнулся. - Боюсь, к звукам пушек никогда не привыкнешь.
   Вскоре эти двое мужчин распрощались с нами, после чего Ньютон глубоко вздохнул и покачал головой.
   "Я подумал, что это лучшее предприятие, чем жизнь в церкви", - сказал он. - Но когда вокруг такие люди, с карманами, набитыми фальшивыми костями и сборами со всех сторон, я не уверен. Вам не казалось, что мистер Дефо выглядит самым бесчестным джентльменом, которого вы когда-либо видели?
   Даже когда я ответил, что, по моему мнению, в осужденном Ньюгейтском трюме есть более честные на вид люди и что мистер Дефо, несомненно, хорошо вписался бы в ряды кривопалых типов, которые уже находились в Тауэре, я вспомнил, где было то, что я видел мистера Дефо.
   -- Кажется, я уже видел этого джентльмена раньше, -- сказал я. -- Это было, когда я еще жил в Грейс-Инн. Он предстал перед Королевской скамьей из-за долгов и пригрозил обтиранием дома. Я помню его только из-за особых обстоятельств дела, которое касалось плана подъема затонувших сокровищ с помощью водолазного колокола".
   - Водолазный колокол?
   - Да, сэр, чтобы человек мог дышать под водой.
   Интерес Ньютона был пробужден. "Я хотел бы узнать больше о нашем новом соседе", - признался он. "Посмотрите, что еще вы можете узнать о нем. Потому что мне не очень нравится, когда в таком месте, как это, находятся обанкротившиеся мужчины. И по крайней мере я хотел бы знать, друг он или враг.
   Я улыбнулся, потому что Ньютон действительно редко шутил. - Я буду, хозяин.
   Проходя по дороге, недалеко от дома гравера, мы увидели Ричарда Морриса, другого гравера, и Ньютон говорил с ним о многом, так что я почти не заметил, как он тонко осведомился о здоровье Дэниела Мерсера. которого теперь обвиняли Скотч Робин и Джон Хантер.
   -- Я думаю, с ним все в порядке, -- сказал мистер Моррис. "Его дядя в Америке недавно умер. Но у него осталось немного денег, и он, кажется, не слишком расстроился.
   "Небольшие деньги часто смягчают человеческое горе", - сказал Ньютон.
   - Очень удобно, когда дядя в Америке оставляет ему деньги, - сказал Ньютон, когда мы остались одни в нашем офисе. "Ибо ничто так не привлекает внимание, как внезапный приступ траты".
   - У меня была такая же мысль, - сказал я.
   После этого мы пообедали, чему я был очень рад, и во время обеда мы говорили о других вещах, касающихся Монетного двора, а также о религиозных делах, потому что я очень хотел узнать больше о том, почему мой господин оспаривал божественность нашего Господа; и я сказал, что это действительно странно для того, кто столько лет был профессором Колледжа Святой Троицы в Кембридже, не верить в то самое учение, которое вдохновило основание того самого колледжа. Но, услышав это, Ньютон замолчал, как будто я обвинил его в лицемерии, и я обрадовался, когда мало-помалу его железноносый агент по цехам, мистер Кеннеди, посетил нашу контору, как я и просил.
   - Мистер Кеннеди, - сказал Ньютон. - Что вам известно о Дэниеле Мерсере?
   - Только то, что он гравер, которого я считал честным человеком. Я знаю его, чтобы смотреть на него, я думаю. Но не для того, чтобы говорить.
   - Вы сказали, что считаете его честным человеком?
   - По правде говоря, только ваше расследование заставляет меня думать, что могло быть и иначе, сэр. Я не видел и не слышал ничего, что могло бы заставить меня думать иначе. Если бы я знал, уверяю вас, я бы вам сразу сказал.
   - Я знаю, ты хороший парень, Кеннеди. Ньютон положил перед собой на стол блестящую новую гинею. - Я хотел бы, чтобы вы оказали мне услугу. Я хотел бы, чтобы вы шпионили за Дэниелом Мерсером.
   - Если это на благо Монетного двора, сэр, - сказал Кеннеди, глядя на гинею. Он сделал это так, как будто он не шпионил для нас раньше, хотя делал это много раз и за меньшие деньги, чем предлагали ему сейчас.
   "Это. Его назвали изнутри Ньюгейта Скотч Робин и Джон Хантер".
   "Я понимаю." Кеннеди громко фыркнул, а затем проверил, прямой ли его металлический нос, удерживаемый на лице веревкой, привязанной за головой. "Конечно, они могут решить спасти свою шкуру, назвав имя невиновного человека".
   "Это делает вам честь, Кеннеди. Но каждого из них допрашивали по отдельности и называли имя Мерсера отдельно, без каких-либо подсказок с моей стороны.
   "Я понимаю." Кеннеди взял гинею.
   "Мерсера подозревают в краже гинейных кубиков. Я хотел бы, чтобы вы сказали мне, если вы думаете, что это правда или нет. Кто его единомышленники. И где их найти". Он кивнул на гинею в грязной руке Кеннеди. "Будет еще один подобный, если ваши показания могут быть использованы в суде".
   "Спасибо, сэр." Кеннеди положил гинею в карман и кивнул. "Я сделаю все возможное".
   После этого Ньютон отправился в Казначейство, а я весь день и всю ночь возвращался к себе домой, записывая показания, которые я дал по нескольким другим делам, которые находились на рассмотрении, - над которыми я работал до полуночи, а затем ужинал и кровать.
   Около трех часов меня разбудил Томас Холл, специальный помощник мистера Нила, который предстал передо мной в крайне взволнованном состоянии.
  
   - Что такое, мистер Холл? Я попросил.
   "Мистер Эллис. Случилось что-то ужасное. Мистер Кеннеди был найден мертвым при самых ужасных обстоятельствах".
   "Г-н. Кеннеди? Мертвый? Где?"
   "В Львиной башне".
   - Произошла авария?
   - Не знаю, но, может быть, вам следует привести доктора Ньютона.
   Итак, я немедленно приготовился и проводил мистера Холла в Львиную башню, которая раньше называлась Барбакан и стояла снаружи главного западного входа в Башню. Ночь была ужасно холодной, и я дрожал под плащом, особенно когда мне сообщили об ужасной судьбе, постигшей мистера Кеннеди, ибо, казалось, он был наполовину съеден львом в зверинце Тауэра. Под громкий рев, поскольку животное только что было загнано обратно в клетку с помощью пик и алебард, я вошел в Львиную Башню, которая была самой популярной среди посетителей Башни со времен Реставрации. Эта башня была открыта для непогоды, не имела крыши, с клетками для животных, расставленными по периметру, с большим двором для прогулок в центре, где я наблюдал сцену почти неописуемой бойни.
   На земле лежало много крови, так что мои ботинки вскоре стали липкими от нее, а в углу двора лежало то, что осталось от тела мистера Кеннеди. Хотя шея у него была изрядно прокушена, а рот заткнут, лицо его было легко узнать, хотя бы по отсутствию фальшивого носа, который лежал рядом на земле и блестел в ярком лунном свете, как декоративная кираса драгуна. Он был сильно изувечен, на животе у него были большие следы от когтей, сквозь которые были ясно видны его кишки, у него отсутствовали рука и часть ноги, хотя не было большой загадкой, откуда они были взяты. Несколько бойцов артиллерийских орудий стояли с пиками в руках, а зоотехник запирал клетку, в которую теперь был возвращен кровожадный лев.
   Один из надзирателей был мне известен, это был сержант Рохан, и я умолял его не двигать тело и не топтаться по земле до тех пор, пока мой хозяин не получит возможность ее осмотреть.
   -- Верно, мистер Эллис, -- прорычал сержант, -- это юрисдикция артиллерийского управления, а не Монетного двора. Львы не подпадают под вашу юрисдикцию, за исключением случаев, когда они появляются на серебряной короне.
   - Верно, сержант. Однако человек, которого убили, работал на Монетном дворе, и его смерть, вполне вероятно, может сильно повлиять на его деятельность".
   Сержант Рохан кивнул, его большое лицо лишь частично было освещено светом факела, так что его рот был закрыт тьмой. "Ну, это как может быть. Но лорд Лукас решит этот вопрос. Если его удастся разбудить. Так что я считаю, что чем быстрее вы сможете привести сюда своего хозяина, тем лучше. Пусть они спорят, как пара титанов, говорю я, и мы не будем вмешиваться, а?
   Я кивнул.
   - Настоящий беспорядок, не так ли? он продолжил. "Я видел людей, заколотых штыками, людей, разорванных на куски канонадой, людей, разрубленных на куски мечами, но я никогда раньше не видел, чтобы львы грызли человека. Это дает мне новое уважение к мужеству этих ранних христианских мучеников. Умереть за Христа, столкнувшись с такими зверями, как эти, вот почему это вдохновение. Да, это то, что есть".
   "Да, это действительно так", - сказал я, хотя мне сразу же стало интересно, что сказал бы мой учитель о тех первых христианах, о которых римляне устроили такое зрелище на своих аренах. Не ошиблись ли и они в глазах Ньютона?
   Оставив сержанта Рохана в раздумьях о христианском мужестве, я побежал на Тауэр-стрит, где думал нанять лошадь в "Дельфине" или "Голове короля", чтобы поехать на Джермин-стрит, потому что я не ожидал, что смогу найти наемную карету. в тот час. И все же я нашел одного, который сажал пассажира у дома напротив таможни, и, хотя кучер не хотел меня везти, было так поздно и он намеревался вернуться домой в Степни, что совсем в противоположном направлении, я убедил его, пообещав щедрое вознаграждение. И через час я вернулся в Тауэр в том же наемном экипаже, что и Ньютон, и узнал, что лорд-лейтенант Лукас все еще не пришел, и сообщалось, что он слишком пьян, что обрадовало моего хозяина.
   Поговорив с сержантом Роханом, Ньютон прошелся по зверинцу, как архитектор, желающий знать каждый дюйм пространства, которое предстояло рассмотреть мысленным взором. Вскоре он попросил у одного из надзирателей миску с водой и полотенце и, сняв пальто, которое дал мне, закатал рукава рубашки, несмотря на холод. Затем он взял чистую солому и встал на колени рядом с телом, чтобы осмотреть его состояние.
   Сначала он снял тряпку, затыкавшую рот бедного Кеннеди, и, копаясь кончиками пальцев в месиве окровавленной мякоти и сломанных зубов, нашел гладкий камень. Он аккуратно завернул его в носовой платок, который затем передал мне на хранение.
   - Зачем кому-то?.. - сказал я, начиная вопрос, который не счел нужным заканчивать, когда увидел ворчливое выражение лица Ньютона, направленное на меня.
   "Вы знаете правильный метод, мистер Эллис, поэтому, пожалуйста, воздержитесь от праздных вопросов, которые мало помогают моему исследованию".
   Сказав это, Ньютон перевернул Кеннеди на то, что осталось от его живота, чтобы осмотреть веревку, которая была привязана к его единственному уцелевшему запястью.
   - Где вторая рука? - сказал он холодно, как будто я сам мог это принять.
   - Я полагаю, что он все еще у одного из львов, сэр.
   Ньютон молча кивнул, а затем осмотрел карманы Кеннеди, из которых он вынул несколько вещей, которые доверил мне. Наконец он, кажется, кончил и ополоснул руки в принесенной миске с водой. Наконец он встал и, вытирая руки, оглядел зверинец. - Какой лев? он спросил.
   Я указал через двор, и Ньютон проследил за линией моего пальца к одной из клеток, где на глазах у зоотехника и нескольких охранников Башни лев все еще тихонько лакомился ногой мистера Кеннеди. Снова надев пальто, Ньютон подошел к клетке и, сняв со стены штормовой фонарь, осветил арочный свод за решеткой, служивший жилищем льва.
   "Я хорошо вижу ногу, - заметил он, - но не руку".
   Хранитель указал на заднюю часть хранилища. - Вот оно, сэр, - сказал он. - Боюсь, нам не удалось восстановить ни одну из конечностей несчастного джентльмена, сэр.
   "Ленивец говорит: лев на пути", - пробормотал Ньютон.
   - Простите, сэр?
   "Притчи, глава двадцать шестая, стих тринадцатый".
   -- Именно так, сэр, -- сказал смотритель. - Рекс, так зовут льва. Он отказывается их отдавать. В основном они едят конину, львы. Но он нашел вкус к человеческому мясу, и это не ошибка.
   "Мои глаза уже не так зорки, как раньше", - сказал Ньютон. - Но это кусок шнура, обвязанный вокруг запястья?
   -- Это так, -- сказал я.
   - Тогда это было убийство. Кто-то привел сюда мистера Кеннеди, связал ему руки, а затем выпустил льва из клетки. Как заперта дверь?
   - Этими двумя болтами, сэр.
   - Без замка и ключа?
   - Это животные, сэр. Не заключенные. Но как раз когда смотритель говорил, лев оторвался от своего человеческого пира и яростно зарычал на нас, как будто он мог оспорить это замечание. Это был устрашающий вид зверя, крупный самец с могучими клыками, а его мех и большая грива теперь были сильно запачканы кровью.
   - Запомни хорошенько цвет этого льва, - сказал мне Ньютон. - Он довольно красный, не так ли?
   В то время я думал, что это его заинтересовало, потому что красный был его любимым цветом, и только позже он объяснил, как он понимает значение красного льва.
   - Кто нашел тело? он спросил.
   - Да, сэр, - ответил смотритель, чья поза была похожа на человека, постоянно склонившего голову в молитве, так что Ньютон адресовал все свои вопросы его блестящей макушке. - Я сплю с артиллерийским оружием, сэр. В казармах Башни. Я положил туда ключ, как обычно, часов в восемь, сэр. Я вышел из Башни в местную таверну, сэр, как обычно, потому что мне не очень нравится Каменная кухня. Потом в постель. Я проснулся от того, что услышал рев животных, когда они должны были спать. И, думая, что с ними что-то не так, я пришел посмотреть и нашел кровавое месиво, которое вы видите сейчас, сэр.
   - Дверь в Львиную башню, мистер Уодсворт. Она запирается на ночь?
   "Да сэр. Всегда. Ключ висит в караульном помещении Байвордской башни. Кроме сегодняшнего вечера. Когда я пошел за ним, ключа не было. Я думал, что кто-то еще пошел впереди меня, чтобы расследовать волнение. Но я пришел сюда первым и нашел ключ в двери, а дверь заперта".
   - Кто там сегодня дежурил? - спросил Ньютон.
   -- Кажется, это был Томас Грейн, сэр, -- ответил смотритель.
   - Тогда мы захотим поговорить с ним.
   -- Ничего подобного вы не сделаете, сэр, -- сказал громкий и властный голос. - Не без моего разрешения.
   Прибыл лорд Лукас, лейтенант Тауэра, весьма гнусный, надменный и сварливый малый, чья зависть к вольностям Тауэра сделала его крайне непопулярным человеком на Монетном дворе и в окрестных районах.
   -- Как пожелает ваша светлость, -- сказал Ньютон и поклонился с притворной учтивостью, ибо он ненавидел Лукаса так же ядовито, как ненавидел всех глупцов, которые попадались ему на пути, -- особенно тех, которые должны были быть лучше его, -- хотя я думаю, что его светлость был слишком пьян, чтобы заметить дерзость Ньютона.
   - Эгад, сэр. Что, черт возьми, ты вообще делаешь? Любой дурак может увидеть, что здесь произошло. Парню совсем не обязательно быть членом Королевского общества, чтобы увидеть, что человека убил лев. Он посмотрел на сержанта Рохана. - А, сержант?
   - Верно, милорд. Любой человек, у которого есть глаза в голове, может это увидеть, сэр.
   "Несчастные случаи случаются, когда люди и дикие животные находятся в непосредственной близости друг от друга".
   - Я не думаю, что это случайность, лорд Лукас, - сказал Ньютон.
   - Чума на вас, доктор Ньютон, если это не ваше чертово дело.
   -- Мертвец с Монетного двора, милорд, -- сказал Ньютон. "Поэтому я обязан сделать это своим делом".
   "Двойка, ты говоришь. Меня не волнует, если он король Франции. Я закон в этой Башне. Вы можете делать что хотите в Монетном дворе, сэр. Но ты сейчас в моей части Башни. И я буду перемалывать эту чертову музыкальную шкатулку так, как захочу.
   Ньютон снова поклонился. - Пойдемте, мистер Эллис, - сказал он мне. - Предоставим его светлости расследовать это дело по-своему.
   Мы возвращались к двери, когда Ньютон остановился и нагнулся, чтобы посмотреть на черную фигуру, которую он заметил на земле.
   - Что такое, доктор? Я попросил.
   - Печальный ворон, - ответил Ньютон, поднимая с земли мертвую, но еще с блестящим оперением черную птицу, - которая в своем пустом клюве звонит в паспорт больного.
   - Это Библия, сэр?
   - Нет, мой дорогой друг, это Кристофер Марлоу.
   - В Тауэре много воронов, - сказал я, как будто в мертвом вороне не было ничего примечательного; и действительно, популяция воронов в Тауэре строго контролировалась со времен короля Карла II, когда королевский астроном Джон Флемстид, которого мой учитель также очень не любил, поскольку Ньютон полагал, что теория Луны находится в его руках, но может не может быть завершен, потому что мистер Флемстид прислал ему наблюдения за положением Луны, которые были неправильными, так что он действительно заподозрил некую предполагаемую практику в этом вопросе - пожаловался королю, что вороны мешают его наблюдениям в Белой Башне.
   - Но у этой птицы была свернута шея, - сказал он и положил мертвого ворона на землю.
   В Байвордской башне он допросил охранника Томаса Грейна вопреки приказу лейтенанта. У Грайна не было указаний не разговаривать с нами, и поэтому он достаточно свободно отвечал на вопросы Доктора.
   "При обычном ходе событий вратарь повесил ключ в караульном помещении около восьми часов".
   - Откуда ты знаешь, что уже восемь часов? - спросил Ньютон.
   - По звонку комендантского часа, сэр, - ответил Грейн, тыча большим пальцем через плечо в заднюю часть Байворда. "На колокольне. Комендантский час был восемь часов со времен Вильгельма Завоевателя.
   Ньютон на мгновение нахмурился, а затем сказал: "Скажите мне, мистер Грейн. Является ли ключ от Львиной Башни частью церемонии ключей, когда главные ворота заперты?
   "Нет, сэр. Он остается здесь до утра, когда мистер Уодсворт, смотритель, заберет его.
   "Возможно ли, чтобы кто-нибудь мог войти сюда и вытащить ключ от Львиной Башни без вашего ведома?"
   "Нет, сэр. Я никогда не ухожу далеко от этих ключей, сэр.
   "Спасибо, мистер Грейн. Вы очень помогли.
   Из Байворда мы с Ньютоном вернулись на Монетный двор, и тут же Ньютон приказал двум часовым, которые номинально находились в его подчинении, разыскать Дэниела Мерсера и доставить его в управление Монетного двора. Как только они ушли, я сказал своему хозяину, что накануне вечером я видел мистера Грейна, стоящего на мосту через ров, примерно на полпути между Байвордом и Средней башней, что было примерно в тридцати футах от ключей.
   - Мы разговаривали почти десять минут, - сказал я. "В то время любой мог взять ключ. Следовательно, если это было возможно прошлой ночью, то это должно было быть возможно и сегодня вечером".
   -- Ваша логика неотразима, сэр, -- сказал он тихо и, подняв с пола кота Мельхиора, принялся задумчиво поглаживать его, как другой мужчина курил бы трубку.
   Затем при свечах мы осмотрели те предметы, которые нашли у мистера Кеннеди. Помимо камня, который Ньютон вынул изо рта мертвеца, были несколько корон, пара игральных костей, четки, лотерейный билет, карманные часы, немного табака для самокруток и письмо, которое, по-видимому, было написано сумасшедшим, но что очень заинтересовало моего хозяина. Пока он изучал это, я бросил кости и заметил вслух, что мистер Кеннеди был серьезным игроком.
   - Что привело вас к такому выводу? - спросил Ньютон. "Лотерейный билет? Кости? Или оба вместе?"
   Я улыбнулся, ибо здесь я был на знакомой земле. "Нет, сэр. Одни только эти игральные кости сказали бы мне об этом. Они вырезаны идеально под прямым углом с помощью формы, а их пятна сделаны чернилами, а не отверстиями, заполненными воском, чтобы предотвратить любой обман. Ни один новичок не стал бы принимать такие меры предосторожности.
   - Отлично, - сказал мой хозяин. - Ваша наблюдательность делает вам честь. Мы еще сделаем из тебя ученого.
   Он бросил письмо, которое просматривал, на стол передо мной. "Посмотрите, что ваша новая наблюдательность может сделать из этого, мистер Эллис". tqbtqeqhhnuquczrpsvxwkxfklevqkkoiwvihgklgkbyaothhx zjbdxrnynsvmfzxmxnweghpohpaaphnxednxoschombafq jfqwnsfradgkgejfmulqmqxyidrgyidsuysmvrastkilhihrzltp nbxveukudvojuyjxvvewafyrmxyfjxrlkmluzfiidsbbvelwcq dhmvszoqnzbntwdpasqkhpbcrdhoywqralextjtoigppffhdt qwtstsaldjbmtakqhumhbclbhtqruwbzkaauochgqokomqv cwyhmfkydzvsiendssrrrswgcrykvjabuvshqhgqbnqnbedm opfbzx
   Я недоуменно посмотрел на беспорядок букв и покачал головой. - Это бессмысленно, - сказал я. "Причудливое расположение букв, возможно, имеющее какую-то причудливую цель. Я мог бы сказать, что это была извращенная мысль какого-нибудь ребенка или неграмотного человека, если не считать того, что буквы правильно построены".
   "Мистер Кеннеди мог достаточно хорошо читать и писать. Зачем ему такая штука при себе?
   "Я не могу сказать."
   - И вы все еще убеждены, что это прихоть какого-то фрилансера?
   "Конечно", - твердо ответил я, слишком усталый, чтобы понять, что он делает из меня соломенного человека; и, более того, тот, которого он собирался шарахнуть деревянными шарами.
   - Это не имеет значения, - терпеливо сказал он. "Я верю, что математиками рождаются, а не становятся. Такие вещи мне понятны. По правде говоря, я вижу в числах вещи, которые большинство людей никогда не смогли бы увидеть, даже если бы они дожили до ста лет".
   - Но это же письма, - возразил я. "Не числа".
   "И все же можно различить, что должен быть какой-то числовой порядок в частоте появления этих букв. Что делает это больше, чем просто прихоть, Эллис. Скорее всего это шифр. И все шифры, если они составлены правильно и систематизированы, подчиняются математике; и то, что математика сделала неясным, математика также сделает видимым".
   - Шифр? - услышал я свой восклицание.
   - Почему ты кажешься таким удивленным? - спросил Ньютон. "Вся природа - это шифр, а вся наука - тайное письмо, которое должны разгадать люди, желающие понять тайну вещей. Это загадочное сообщение вместе с уликами, которые мы нашли на месте убийства мистера Кеннеди, указывают на то, что это будет очень интересное и необычное расследование".
   - Я самый глупый человек в мире, - сказал я. - Признаюсь, я не видел никаких улик.
   - Возможно, это слишком сильное слово для того, что мы наблюдали в Львиной Башне, - терпеливо сказал Ньютон. - Особенно камень во рту мертвеца, красный лев и ворон. Все они обладают значением, которое может понять только тот, кто сведущ в золотой игре".
   - Ты имеешь в виду, что алхимия как-то замешана?
   "Это большая вероятность".
   - Тогда скажи мне, что все это значит.
   - Это заняло бы слишком много времени. Ньютон взял камень со стола и повертел его в руке. "Эти вещи являются сообщением, таким же верным, как и шифр в этой бумаге, и оба должны быть поняты, если мы хотим решить этот вопрос. Значение этих алхимических знаков может быть просто аллегорическим; но я уверен, что этот шифр содержит ключ ко всему. Мы имеем дело не с обычными мошенниками, а с учеными и находчивыми людьми".
   - И все же они были неосторожны, оставив это письменное сообщение на теле мистера Кеннеди, - сказал я. - Даже если это шифр. Ведь шифры можно взломать, не так ли?"
   Ньютон нахмурился, и на мгновение я почти поверил, что сказал что-то еще, что не соглашалось с ним.
   - Меня, как всегда, беспокоят твои мысли, - сказал он тихо, прижимая кошачьи уши. "Ты прав. Они могут быть очень неосторожными. Но я скорее думаю, что они уверены, что шифр не раскроет свой секрет легко. Ибо сообщение такое короткое, иначе я мог бы начать угадывать в нем метод. И все же, постоянно размышляя об этом, я могу разыграть Эдипа в этой конкретной загадке".
   На лестнице послышались тяжелые шаги, на которых Ньютон объявил, что часовой вернулся и что он очень удивится, если Дэниел Мерсер будет сопровождать его. Мгновение спустя часовой вошел в контору Монетного двора и подтвердил подозрения моего хозяина, что Дэниела Мерсера нельзя найти во всем лондонском Тауэре.
   "Мистер Эллис, - сказал Ньютон, - каким должен быть наш следующий план действий?"
   -- Зачем, сэр, искать его по ночлегу. Что я уже отметил в записях о приеме на работу в Монетном дворе после того, как Скотч Робин и Джон Хантер назвали его вероятным виновником. Мерсер живет за рекой, в Саутварке.
  
   Мы вышли из Тауэра около пяти часов и прошлись по Лондонскому мосту, хотя погода стояла не очень хорошая и все еще было очень холодно. Несмотря на ранний час, мы обнаружили, что мост уже переполнен людьми и их животными, направляющимися на рынок в Смитфилде, и нам пришлось проталкиваться через арки под высокими и сложными домами, из-за которых мост иногда больше походил на серию венецианских палаццо, чем единственная улица города через Темзу.
   На южном конце моста, на Суррей-Шор, мы миновали пешеходный мост у Медвежьего сада, прошли вокруг Сент-Мэри-Овериес и возле таверны "Топор" между кожевенным магазином и курьером, потому что Саутварк был домом для всех различных кожевенных мастеров - мы нашли дом, в котором жил Дэниел Мерсер.
   Хозяйка Мерсера, очень красивая женщина, позволила нам войти в дом, где сказала нам, что не видела мистера Мерсера со вчерашнего дня и теперь очень обеспокоена его продолжающимся отсутствием. Услышав это, мой хозяин притворился, что сильно беспокоится за Мерсера, и, объяснив, что мы прибыли специально из Монетного двора Его Величества, умолял осмотреть его комнаты, чтобы мы могли найти какой-нибудь ключ к его местонахождению и, возможно, таким образом удостовериться в том, что ущерб, нанесенный его личности, мы подозреваемые не были получены. На что миссис Аллен, ибо так звали эту женщину, сразу же впустила нас в квартиру мистера Мерсера, причем со слезами на глазах, так что я подумал, что они с Мерсером довольно близки.
   В центре комнаты стоял стол, покрытый зеленым войлоком, рядом со стулом, на котором лежала красивая бобровая шапка, а в углу стояла неудобная на вид раскладушка, близнец той, на которой я спал в гостинице Грейс. . Такова жизнь холостяка. На столе лежало яйцо, меч и несколько сильно порванных книг, как будто писатель задел читателя, что я иногда и сам пытался сделать с плохой книгой.
   - Вы допускали сюда кого-нибудь еще с тех пор, как в последний раз видели мистера Мерсера? - спросил Ньютон у миссис Аллен.
   - Странно, что вы спрашиваете об этом, сэр, - сказала миссис Аллен. "Прошлой ночью я проснулся и подумал, что слышу кого-то здесь, но когда я пришел посмотреть, Мерсер ли это, никого не было. И комната выглядела так, как вы видите ее сейчас. Что было совсем не так, как хотел бы Мерсер, потому что он очень осторожный человек в своих привычках, сэр, и очень любит свои книги, так что он есть. Все это очень тревожно и странно для меня, сэр.
   - Меч принадлежит мистеру Мерсеру? он спросил.
   - Мне один меч кажется очень похожим на другой, сэр, - сказала миссис Аллен и, скрестив руки, словно боялась прикоснуться к нему, очень осмотрительно посмотрела на него. - Но я считаю, что Мерсер прав. Это был меч его отца.
   "Зеленая скатерть. Вы признаете это?
   - Никогда в жизни не видел его, сэр. И одному Богу известно, что делает на столе гусиное яйцо. Мерсер не выносил вкуса яиц.
   - Вы запираете дверь на ночь, миссис Аллен?
   "Всегда, сэр. Саутварк еще не "Челси".
   - А у мистера Мерсера был ключ?
   "Да сэр. Но у Мерсера никогда не было привычки давать его взаймы.
   - А ваша дверь была заперта, когда вы встали сегодня утром?
   "Да сэр. Так что я почти подумал, что мне, должно быть, приснилось, будто я кого-то здесь слышу. И все же я уверен, что Мерсер не порвал бы эти книги. Эти книги были его главным развлечением, сэр.
   Ньютон кивнул. "Могу ли я попросить вас немного воды, миссис Аллен?"
   "Воды, сэр? Вам не нужна вода, не таким холодным утром, как сегодня. Он слишком тяжелый, чтобы быть полезным для здоровья, и даст вам камень, если вы не будете осторожны. Мы можем сделать больше для таких джентльменов, как вы. Не возьмете ли вы немного хорошего ламбетского эля, сэр?
   Ньютон сказал, что мы это сделаем, и с большим удовольствием, хотя мне было ясно, что, прося воды, его намерение состояло только в том, чтобы вывести женщину из комнаты Мерсера, чтобы он мог ее обыскать. Он продолжал это делать и все время комментировал внешний вид комнаты, который он находил очень интересным.
   "Изумрудный стол, яйцо, меч, без сомнения, это еще одно послание", - сказал он.
   Упоминание о мече побудило меня взять его в руки и осмотреть с той же разумной осторожностью, с какой сам Ньютон мог бы отнестись к этому вопросу. Он сам выдвинул ящик небольшого шкафа и осмотрел коробку со свечами, пока я размахивал рапирой в воздухе, как когда-то учил меня мистер Фигг, мой мастер фехтования. - Это итальянская рапира с чашеобразной рукоятью, - сказал я. "Хватка цвета слоновой кости. Рукоять с глубоким вырезом, хорошо пробита и украшена завитками листвы. Лезвие ромбовидного сечения подписано Золингеном, хотя имя мастера неразборчиво". Я попробовал край против большого пальца. "Острый тоже. Я должен сказать, что это джентльменский меч.
   - Очень хорошо, - сказал Ньютон. - Если бы миссис Аллен не сказала нам, что меч принадлежит отцу Мерсера, мы бы теперь знали о нем все.
   Ньютон, все еще задумчиво рассматривавший свечи, заметил мое разочарование и улыбнулся мне. - Ничего, мой дорогой юноша. Вы сказали нам одну вещь. Что Мерсер знавал дни и получше, чем это следует из его нынешних обстоятельств.
   Я ждал, что он расскажет о свечах, но когда он этого не сделал, мое любопытство взяло верх надо мной, и я сам посмотрел на них. -- Они из пчелиного воска, -- сказал я. -- Я ожидал, что в Саутварке будут сальные свечи. Мерсер не был экономистом. Возможно, он не утратил вкуса к лучшей жизни".
   "Вы все время совершенствуетесь", - сказал Ньютон.
   "Но что они означают? Каково их значение?"
   - Их значение? Ньютон поставил свечи в ящик стола и сказал: "Они для света".
   "В том, что все?" Я заворчал, увидев, что он издевался надо мной.
   "В том, что все?" Он улыбнулся самой чертовски высокомерной улыбкой. "Все вещи являются нам и познаются через свет. Если бы язычников не мучил страх перед тьмой, он не был бы ослеплен ложными богами, такими как Солнце и Луна, и он тоже мог бы научить нас поклоняться нашему истинному создателю и благодетелю, как это делали его предки при правительстве. Ноя и его сыновей, прежде чем они развратились. Я многое отдал, чтобы понять свет. Однажды я чуть не пожертвовал зрением одного глаза ради его экспериментального понимания. Я взял тупой кинжал и вставил его между глазом и костью как можно ближе к задней стороне глаза. И надавив концом на мой глаз, чтобы образовалась кривизна моего глаза, появилось несколько белых, темных и цветных кругов. Какие круги были самыми отчетливыми, когда я продолжал тереть глаза острием булавки; но если я держал глаз и булавку неподвижно, хотя я продолжал прижимать ее к глазу, тем не менее круги становились бледными и часто исчезали, пока я не возобновлял их, двигая глазом или булавкой.
   "Свет - это все, мой дорогой друг. "Увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы". Как и всегда.
   Миссис Аллен вернулась, за что я был благодарен, так как не очень хотел, чтобы мне проповедовали даже такие, как Ньютон. Ибо какой человек был готов рискнуть слепотой в поисках понимания? Она принесла две кружки эля, которые мы выпили, а затем попрощались, после чего я, немного подумав о первых событиях этого дня, предположил Ньютону, что, возможно, истолкованные им алхимические символы были своего рода предупреждением тем, кто которые угрожали Сынам Искусства и их герметичному миру. На что Ньютон дал весьма туманный ответ:
   "Мой дорогой юноша, алхимики ищут истину, а вся истина, как я уверен, вы согласитесь, исходит от Бога. Поэтому я не могу допустить, чтобы те, кто совершил убийство, были истинными философами".
   "Почему же тогда, - сказал я, - если не истинные философы, то что из ложных? Мне кажется, что доктор Лав и граф Гаэтано вполне могли бы помыслить о таком злодействе. Те, кто готов извратить идеалы алхимии в своих собственных целях, возможно, относятся к тому типу людей, которые не уклонятся от убийства. Разве граф не угрожал вам?
   "Все это было бахвальством, - сказал Ньютон. - Кроме того, они угрожали мне, а не бедному мистеру Кеннеди.
   "И все же, когда мы впервые встретились с ними возле моего дома, - сказал я, настаивая на этом аргументе, - разве не мистер Кеннеди сопровождал их? И разве они, по их собственному признанию, недавно не прибыли из Львиной Башни? Обстоятельства, похоже, дают некоторые доказательства против них, хозяин. Возможно, у Кеннеди были какие-то личные дела с доктором Лавом и графом, из-за которых они на него обиделись.
   "Возможно, - согласился Ньютон, - в том, что вы говорите, есть доля правды".
   - Возможно, если бы их пригласили рассказать о том, где они были вчера вечером, они могли бы оправдать все подозрения.
   "Я не думаю, что они будут расположены отвечать на любой вопрос, который я могу задать им", - сказал Ньютон.
   Мы снова пересекли мост, где я купил немного хлеба и сыра, потому что был ужасно голоден. Ньютон не ел, потому что его пригласил на обед один из членов Королевского общества, что было одним из немногих способов быть в курсе его научной деятельности, поскольку он отказывался сам ходить на его собрания, пока оставался мистер Гук. в живых.
   - Вам лучше пойти со мной, - сказал Ньютон. - Так что не ешь слишком много. Мой друг держит превосходный стол, и я боюсь, что не отдам ему должного. Вы поможете исправить этот дефект в моих мужских частях.
   - Ты хочешь меня или моего аппетита? сказал я.
   "Оба."
   Мы шли в Ньюгейт, где Ньютон жаловался на количество строительных работ, от которых страдает город; и он заметил, что с одним городом, добавленным к старому, скоро не останется никакой сельской местности, только Лондон, который быстро становится таким огромным мегаполисом, какой когда-либо существовал, к ужасу тех, кто жил там и был вынужден терпеть его грязь и всеобщее беззаконие; так что мне было ясно, как он совсем не любил города; и хотя он сказал мне, что устал от Кембриджа, я часто думал, что он тоскует по тишине и покою этого университетского городка.
   Плохие вести ждали нас в Уите, потому что Джон Бернингем, подделавший золотые гинеи, был болен желудком и был готов умереть. Заключенных, ожидающих суда или наказания в Ньюгейте, было так много, что там можно было легко заболеть, а потом погибнуть, ибо ни один врач не ступил бы в это место. Но болезнь Бернингема была очень сильной и конвульсивной, что заставило моего хозяина заподозрить, что его отравили. И, допрошенный моим хозяином, отбраковка, охранявшая палату, в которой содержался бедняга Бернингем, заметила, что вскоре после визита его жены накануне вечером у него началась рвота.
   "В высшей степени совпало", - сказал Ньютон, тщательно изучая содержимое бернингемовского писюна, как будто там можно было найти доказательство. "Возможно, она отравила его. Но мне кажется, есть быстрый способ доказать это, по крайней мере, к нашему собственному удовлетворению.
   "Как?" - спросил я, сам заглядывая в горшок.
   "Как? Это просто. Если миссис Бернингем оставила свою квартиру на Милк-стрит, то я ручаюсь, что она так же виновна, как Мессалина, и эта бедняжка точно отравлена.
   "Я не могу поверить, что эта дама могла так поступить", - запротестовал я.
   - Тогда мы скоро узнаем, кто из нас лучше понимает женщин, - сказал Ньютон и начал уходить.
   - Но разве мы ничего не можем сделать для бедного Бернингема? - спросил я, задержавшись у грязной койки парня.
   Ньютон хмыкнул и на мгновение задумался. Затем, достав из кармана шиллинг, он подозвал к себе девушку.
   - Как тебя зовут, девочка?
   - Салли, - сказала девушка.
   Ньютон протянул ей шиллинг. - Еще один шиллинг, если вы будете заботиться об этом человеке так, как я вам говорю. К моему удивлению, Ньютон наклонился к камину и вынул кусок холодного угля, который затем разломил на мелкие пулулярные фрагменты. "Я хочу, чтобы вы заставили его проглотить столько кусочков угля, сколько он сможет съесть. Как в псалмах Давида. "Ибо я ел пепел, как хлеб, и смешивал питье мое с плачем". Он должен есть столько, сколько сможет, пока не умрет или пока не прекратятся судороги. Это ясно?"
   Девушка молча кивнула, когда Бернингема снова охватил приступ рвоты, такой сильной, что я подумал, что его желудок вывалится изо рта.
   -- Вероятно, для него уже слишком поздно, -- хладнокровно заметил Ньютон. "Но я читал, что уголь поглощает некоторые растительные яды. Потому что я думаю, что он должен быть на растительной основе, в его водах нет крови, и это иногда указывает на что-то вроде ртути, и в этом случае я должен порекомендовать ему кормить только яичным белком".
   Ньютон кивнул, как будто только что вдруг вспомнил полезную информацию, которая была для него давно забыта. Это было его отличительной чертой. У меня всегда оставалось впечатление, что его ум был так же огромен, как большой загородный дом, с некоторыми комнатами, содержащими определенные вещи, которые были ему известны, но редко посещались, так что иногда он казался удивленным тем, какими знаниями он сам обладал. И я заметил это, когда мы шли по Чипсайду к Милк-стрит.
   "Что касается меня, - ответил он, - мне кажется, что самое важное, чему я научился, это то, как мало я знаю. И иногда мне кажется, что я был всего лишь мальчиком, играющим на берегу моря, развлекающимся гладкими камушками или красивыми ракушками, в то время как великий океан истины лежит неоткрытым передо мной".
   -- В этом деле еще многое остается нераскрытым, -- сказал я. -- Но, судя по всей нашей деятельности, у меня сложилось впечатление, что мы скоро обнаружим кое-что важное.
   - Надеюсь, вы будете правы.
   Что касается меня, то я мог бы жить очень счастливо, если бы не открытие, которое предстояло нам теперь, а именно: ни одна особа, подобная миссис Бернингем, или кто-нибудь, соответствующий ее описанию, не жил и никогда не жил в доме на Милк-стрит, где находилась карета Ньютона. высадил ее, но тридцать шесть часов назад.
   "Теперь, когда я об этом думаю, я не могу вспомнить, чтобы она вообще прошла через парадную дверь", - признался Ньютон. "Вы должны восхищаться дерзостью нефрита".
   Но осознание того, что она обманула нас, разочаровало меня, так как я питал большие надежды на ее невиновность в отравлении мужа, которые, казалось, подтверждались тем, что она вообще никогда не жила там.
   - Кто бы мог подумать, что я лучше тебя разбираюсь в женщинах? ругал моего хозяина.
   - Но отравить собственного мужа, - сказала я, качая головой. "Это совершенно бессовестно".
   "Вот почему закон так смутно смотрит на это", - сказал Ньютон. - Это мелкая измена, и если ее поймают и докажут, что она убила его ядом, она сгорит за это.
   -- Тогда я надеюсь, что ее никогда не поймают, -- сказал я. -- Ибо никто, и менее всего женщина, не должен постичь такую участь. Даже женщина, которая убивает своего мужа. Но почему? Зачем ей это делать?
   "Потому что она знала, что мы следим за ее мужем. И надеется защитить кого-то, возможно, себя. Возможно, и другие". На мгновение он остался в раздумьях. - Те ребята, которых вы подозревали в нападении на нее возле Уита.
   "Что насчет них?"
   - Вы совершенно уверены, что они хотели причинить ей вред?
   "Что ты имеешь в виду?"
   - К тому времени, как я их увидел, ты уже с ними помолвился.
   Я снял шляпу и смущенно почесал затылок. "Может быть, только их оружие и грубые голоса убедили меня, что они хотят ей зла. По правде говоря, я не могу припомнить, чтобы кто-нибудь из них наложил на нее руку".
   - Я так и думал, - сказал Ньютон.
   Мы вернулись в Тауэр, где нас сразу же вызвали в дом лорда-лейтенанта, выходящий окнами на Тауэр-Грин в тени колокольни. А в зале Совета, где, как говорили, Гая Фокса предали суду, лорд Лукас встретил нас с капитаном артиллерийского управления Морнеем и сказал, что мы должны адресовать любые вопросы, касающиеся смерти мистера Кеннеди, капитану, который, в соответствии с законом ему было приказано вызвать присяжных из восемнадцати человек из Тауэра, чтобы установить, была ли его смерть несчастным случаем или нет.
   "Так как железо больше всего подвержено ржавчине, - сказал Ньютон, - я говорю вам, что это не было случайностью".
   - А я говорю вам, что дело решит присяжный, - сказал лорд Лукас.
   Но очевидное раздражение Ньютона быстро сменилось гневом, когда он узнал, что все восемнадцать человек, избранных в состав присяжных, уже были набраны из артиллерийского управления и что Монетный двор не будет представлен.
   "Какая?" - воскликнул он, будучи очень взволнованным. - Вы намерены добиться всего этого по-своему, лорд Лукас?
   - Это дело нашей юрисдикции, а не вашей, - сказал капитан.
   - И вы серьезно думаете, что его смерть могла быть случайной?
   -- Доказательства убийства весьма косвенны, -- сказал капитан Морней, офицер с очень мертвенно-бледным видом, потому что лицо у него было совершенно белое, так что у меня возникло подозрение не в том, что он присыпал его пудрой, а в том, что он мог быть болен. Его глаза были самыми большими, какие я когда-либо видел у человека, и очень уклончивыми, в то время как его руки казались очень маленькими для человека его роста. Словом, все пропорции и вид его существа были так своеобразны и неточно сформированы, что, не будь его мундира, я принял бы его за поэта или за музыканта.
   - Косвенно, да? фыркнул Ньютон. - А я полагаю, он сам связал себе руки?
   "Пожалуйста, сэр, поправьте меня, если я ошибаюсь, но поскольку одна из рук мистера Кеннеди больше не была прикреплена к его телу, нет никаких доказательств того, что его руки вообще когда-либо были связаны".
   "А кляп? А камень во рту? настаивал Ньютон. - Объясните их, если хотите.
   "Человек может жевать палку, сэр, чтобы облегчить себе боль, если он знает, что его должен резать хирург. Я сам видел, как мужчины сосут мушкетные ядра, чтобы вместо питьевой воды плевать. Я даже видел, как мужчина завязывал себе глаза перед тем, как его застрелили".
   "Дверь в Львиную башню была заперта снаружи", - сказал Ньютон.
   -- Так сказал мистер Уодсворт, -- ответил лорд Лукас. -- Но что касается вас, сэр, я знаю его лучше, чем вы. Он самый невоздержанный, взбалмошный малый, который с такой же вероятностью забудет свою голову, как и место, где он оставил ключ. Это не первый раз, когда он пренебрегает своими обязанностями. И можете быть уверены, что он получит за это выговор.
   - Вы предполагаете, что мистер Кеннеди мог покончить жизнь самоубийством? - спросил Ньютон с немалой досадой. "И таким ужасным образом? Ну, милорд, это нелепо.
   - Не самоубийство, сэр, - сказал лорд Лукас. "Но всякому, кто когда-либо бывал в Бедламе, ясно, что люди, страдающие от свирепых помешательств, часто могут выколоть себе глаза и выколоть себе глаза. Возможно, они даже съедят льва".
   "Мистер Кеннеди был не более сумасшедшим, чем мы с вами, - сказал Ньютон. - Почему же тогда я, по крайней мере, для вас, милорд Лукас, начинаю выказывать некоторые признаки заблуждения в этом вопросе. Вы тоже, капитан, если вы настаиваете на этом впечатлении.
   Лорд Лукас усмехнулся своему презрению, но капитан Морней, который, как мне показалось, был ирландцем, похоже, несколько опешил от этого обвинения.
   "Я уверен, что в том, что я сказал, нет ничего, что могло бы поставить меня в один ряд с человеком такого склада, - сказал он.
   -- А теперь, джентльмены, -- сказал лорд Лукас, -- если вы все меня извините, у меня есть работа.
   Но Ньютон уже поклонился и вышел из зала Совета. Капитан Морней и я последовали его примеру, и капитан почти извинился передо мной.
   - Я уверен, что мне было бы очень жаль оскорбить этого джентльмена, - сказал он, кивая на фигуру моего господина впереди нас. - Потому что я считаю, что он очень умный человек.
   -- Он знает то, чего, как я и не ожидал, должен знать любой человек, -- ответил я.
   - Но ты же понимаешь, у меня есть приказы, и я должен выполнять свой долг. Я не вправе думать самостоятельно, мистер Эллис. Я уверен, что вы понимаете, что я имею в виду". На что он повернулся на каблуке своего сапога и пошел в направлении часовни.
   Уловив своего хозяина, я сообщил об этом коротком обмене разговорами.
   - Лорд Лукас хотел бы, чтобы мне помешали во всем, - сказал он. "Я думаю, что он бы встал на сторону французов, если бы я был их противником".
   - Но почему он так тебя не любит?
   - Он возненавидел бы любого, кому было поручено вести дела Монетного двора Его Величества. Как я уже говорил вам раньше. Эта Великая перечеканка выгнала гарнизон из Монетного двора, хотя и не по моей вине. Но я выдал всем Минтерам документ, защищающий их от банды прессы и от любых проявлений свободы Тауэра в отношении их личности, что очень возмущает Лукаса. Но мы еще сделаем из него дурака, мистер Эллис. Будьте уверены, сэр. Мы найдем способ выставить его настоящим идиотом.
  
   Перед обедом я отправился в Королевскую скамью, чтобы навести справки у мистера Дефо, который захватил дом Мастера-рабочего в Тауэре. Поскольку он должен был жить среди нас на Монетном дворе, мой хозяин пожелал знать, что он за парень. И я обнаружил, что друг мистера Нила был случайным памфлетистом, которого также звали Даниэль де Фо и Даниэль Де Фу, и что он однажды был обанкротился на огромную сумму в семнадцать тысяч фунтов, из-за которой, до моего увидев его в суде, он был заключен во флот. До своего банкротства он был ливрейщиком мясной компании, членом Большого жюри Корнхилла и проектировщиком на нескольких предприятиях, ни одно из которых не преуспело. В настоящее время он был попечителем национальной лотереи, которой руководил Нил; но помимо этого он владел кирпичным двором в Тилбери и работал бухгалтером в комиссии по пошлинам на стекло, собирая налог на стаканы и бутылки, хотя и не налог на окна. Но он по-прежнему был должен много денег, так как основной долг оставался непогашенным, так что я удивлялся, как ему вообще разрешалось оставаться за пределами долговой тюрьмы, не говоря уже о работе на Нила.
   Обо всем этом я рассказал Ньютону, когда мы встретились за ужином у здания York Buildings off the Strand, где жил его друг, мистер Сэмюэл Пепис из Королевского общества.
   - Вы хорошо потрудились, - сказал Ньютон. "Я сам обнаружил, что он шпионит за мной, потому что я уверен, что он преследовал меня здесь сегодня".
   "Шпион?" Инстинктивно я огляделся, но не увидел ни следа странного друга мистера Нила. - Вы уверены, сэр?
   - Совершенно уверен, - ответил Ньютон. "Впервые я увидел его, когда вышел из кареты, чтобы оставить мистеру Тейлору в Темпле кое-какие показания. Он разговаривал с некоторыми шлюхами, которые туда ходят. Оттуда я пошел к греку и, выйдя оттуда только сейчас, чтобы прийти и встретить вас здесь, я снова увидел его. Что выходит за рамки всякого совпадения.
   - С чего бы мистеру Нилу шпионить за вами, мастер?
   Ньютон нетерпеливо покачал головой. - Нил - ничто, - сказал он. - Но за Нилом стоят влиятельные люди, которые могут захотеть дискредитировать меня. Лорд Годольфин и другие тори, которые ненавидят всех вигов, как лорд Монтегю, и их ставленников, как вы или я. Возможно, это объясняет, почему нашему мистеру Дефо разрешено оставаться вне долговой тюрьмы.
   Ньютон взглянул на Йоркские здания, представляющие собой несколько современных домов, стоявших на месте большого дома, который когда-то принадлежал архиепископам Йорка.
   - Было бы хорошо, если бы мистер Дефо не видел, как мы сюда вошли, - сказал он. "Ибо у моего друга мистера Пипса есть своя доля врагов-тори".
   Итак, мы вошли на близлежащую Новую биржу и несколько минут самым бессистемным образом бродили по ее дорожкам и галереям, пока Ньютон не убедился, что мы потеряемся для любого, кто попытается следовать за нами.
   В York Buildings наш хозяин жил так же комфортно, как и любой мужчина, которого я когда-либо видел. Это был чрезвычайно компанейский мужчина лет шестидесяти, бывший президент Королевского общества и до восшествия на престол короля Вильгельма, служивший секретарем Адмиралтейства. Он мне сразу понравился, потому что он принял меня очень радушно, как будто мы были давно знакомы. Мистер Пипс жил очень хорошо, но было также хорошо, что меня попросили воздать за стол этому джентльмену должное, потому что наш хозяин ел и пил почти так же мало, как и мой хозяин, объясняя это тем, что его беспокоит камень, который вынуждает его перестать есть и, в особенности, пить раньше, чем ему часто хотелось.
   - А кто держит ваш дом в Тауэре, мистер Эллис? - спросил мистер Пипс. "Какая-нибудь симпатичная девка, я буду связан".
   "Сэр, я пока не могу позволить себе слугу. Но я справляюсь достаточно хорошо. У меня прекрасный домик. Спасибо доктору".
   - Да, я знаю одного. Действительно, я мало что знаю о Башне.
   Затем мистер Пипс рассказал нам весьма любопытную историю, связанную с Башней.
   "В декабре 1662 года я провел несколько дней, раскапывая сокровища в Тауэре, потому что ходили слухи, что сэр Джон Баркстед, когда он был лейтенантом Тауэра у Оливера Кромвеля, положил сумму в семь тысяч фунтов в масляную фиркин. , а потом спрятал где-то в Башне. Но поиски ни к чему не привели.
   "Затем, вскоре после моей отставки из Адмиралтейства, в 1689 году, снова появились мои враги с целью добиться, чтобы я был безвозвратно устранен в любом правительственном учреждении. Я был заточен в Тауэре шесть долгих недель. Меня не держали взаперти, что дало мне возможность изучить записи Тауэра. Они хранятся в часовне Святого Иоанна в Белой башне. Там, к моему великому восхищению, я вскоре обнаружил, что Баркстед, повешенный в 1662 году, провел огромное количество времени, работая с записями Тауэра; и, в частности, с теми документами, которые касались тамплиеров.
   "Тамплиеры были орденом монахов-воинов, обвиненных в еретических практиках французским Филиппом Четвертым; но обычно считалось, что король Филипп завидовал огромному богатству и влиянию Ордена и что обвинения были ложно сфабрикованы как предлог для ограбления Ордена. Многие тамплиеры были сожжены как еретики, но многим удалось бежать. Предполагалось, что восемнадцать галер с сокровищами тамплиеров отплыли из Ла-Рошели в 1307 году. Больше о кораблях ничего не было слышно.
  
   "Были предприняты напряженные усилия, чтобы арестовать тех тамплиеров, которые прибыли в Англию, - продолжал мистер Пипс, - и многие из них были заключены в тюрьму в Тауэре. Говорят, что, опасаясь, что тайна их сокровищ может быть навсегда утеряна, тамплиеры составили карту, показывающую их местонахождение. Эта карта так и не была найдена, хотя существовал комментарий еврея, видевшего карту, в котором якобы описывалось сокровище и то, что было на карте.
   "До того, как он пришел служить Содружеству, Баркстед был ювелиром на Стрэнде, в магазине, который он купил у евреев. Теперь я полагаю, что именно тогда он обнаружил существование того самого комментария и что, узнав о существовании тамплиерского сокровища, Баркстед сделал все, что было в его силах, чтобы стать лордом-лейтенантом Башни, с единственной целью найти сокровище для сам.
   "Это была тайна, которую он ни с кем не делил, даже со своей любовницей, которая, тем не менее, что-то подозревала в его усердных усилиях с башенными записями, и, наконец, он сообщил ей, что в подвале колокольни зарыта большая сумма денег. И все же ни в одной из записей Баркстеда, которые до сих пор можно найти в записях Тауэра, не упоминается колокольня. Только Белая башня, где держали многих тамплиеров. Именно там Баркстед сосредоточил свои усилия".
   - Вы сказали северо-восточная башня? заметил мой хозяин, нахмурившись. "До сравнительно недавнего времени королевский астроном, мистер Флемстид, под покровительством сэра Джонаса Мура, инспектора артиллерийских орудий, занимал эту северо-восточную башню как импровизированную обсерваторию".
   -- Я убежден, -- сказал мистер Пипс, наслаждаясь собственной беседой, как я наслаждался его превосходным французским вином, -- что Флемстид и Мур искали что-то еще помимо звезд.
   - Но на каком основании они проводили свои обыски? Я попросил. "Они нашли карту? Или комментарий?
   "Сэр Джонас Мур был хорошим другом библиотекаря, - объяснил мистер Пипс. "Мур был официальным инспектором артиллерийского вооружения в Тауэре с 1669 года. Никто не знал Тауэр лучше, чем он. Я был хорошо знаком с Муром до его смерти в 1679 году. Но я так и не узнал секрета его богатства, которое открылось ему в конце его жизни. Выяснилось, что деньги поступали из официального и неофициального вознаграждения, которое он получал за свою геодезическую работу в Танжере. Но я никогда не верил этому, потому что суммы денег были слишком велики.
   "Когда в 1669 году Мур стал инспектором артиллерийских орудий, я уверен, что Уильям Прин, который был хранителем записей Башни, доверил ему кое-что из секрета сокровищ тамплиеров незадолго до своей смерти в том же году. Я также верю, что вскоре после этого Мур случайно наткнулся на небольшую часть сокровищ и провел последние десять лет своей жизни, пытаясь найти остальные с помощью Флемстида".
   - Но, сэр, объясните, пожалуйста, - сказал я. - Я думал, ты сказал, что сокровища тамплиеров увезли в Шотландию.
   "Это был всего лишь слух, что они отправились в Шотландию, и более вероятно, что часть сокровищ находилась в Лондоне в начале пятнадцатого века. После битвы при Тьюксбери в 1471 году Маргарита Анжуйская использовала сокровища, чтобы купить себе жизнь, а Ричард, герцог Глостерский, отвез их в свои родовые поместья в Гринвич-парке и спрятал их там".
   - Гринвич-парк, - воскликнул Ньютон. - Господи, эта история - лучшее, что я когда-либо слышал, мистер Пипс. Вы предполагаете, что наша Королевская обсерватория в Гринвиче была выбрана из-за ее близости к какому-то закопанному сокровищу?
   "Главным спонсором новой обсерватории был сэр Джонас Мур, - сказал мистер Пипс. "Именно Мур приобрел это место и вместе с главнокомандующим артиллерийского вооружения организовал строительство обсерватории на деньги, вырученные от продажи армейского излишков пороха в Портсмуте. Именно Мур позаботился о том, чтобы именно Флэмстид стал Королевским астрономом, и именно артиллерийское управление платило и продолжает платить ему жалованье".
   - Вы подозреваете, что Флемстид все еще ищет сокровища? Я попросил.
   -- Я в этом уверен, -- ответил мистер Пипс. - Так же, как я уверен, что он никогда не найдет его. Мур нашел лишь малую часть огромного сокровища, которое до сих пор осталось нетронутым. И это ведет ко второй части моей истории".
   Ньютон жестоко рассмеялся. "Нет, сэр, клянусь, вы не можете больше развлекать меня, чем уже это сделали. Флэмстид играет сэра Персиваля в поисках Святого Грааля".
   - На этот раз ты говоришь больше, чем знаешь. Мистер Пипс улыбнулся. "В 1682 году я посетил Шотландию с герцогом Йоркским, где познакомился с герцогом Атоллом. Это был его старший сын, лорд Мюррей, который выступил за короля Вильгельма и сражался с виконтом Данди в битве при Килликранки в 1689 году. Данди был убит, после чего Мюррей нашел большой крест Ордена Храма Сиона на шее мертвеца. У Мюррея была точнейшая копия креста, которую он недавно подарил мне на память. Вот почему я пригласил вас сюда сегодня, чтобы показать его вам.
   Тут мистер Пипс достал из кармана своего пальто крест размером с человеческую ладонь, который передал на осмотр доктору Ньютону. Он оказался сделанным из серебра и был покрыт маркировкой, которая очень заинтересовала моего хозяина.
   "Почему было решено, что это связано с Орденом Тамплиеров?"
   - Потому что было известно, что Данди носил крест с таким именем. Я надеялся, что вы сумеете в этом разобраться, доктор, потому что обычно считалось, что эта соль является ключом к поиску сокровища.
   - Отметины интересные, - признал мой хозяин. "Интересно, для чего эти крошечные дырочки? Вы говорите, что это точная копия оригинала?
   - Точно, - сказал мистер Пипс.
   Ньютон поднес крест к окну и что-то пробормотал себе под нос. - Как увлекательно, - наконец сказал он. "Это просто похоже на крест. На самом деле это совсем другое".
   -- Но если это не крест, -- сказал мистер Пипс, -- тогда, скажите на милость, что это?
   "Это созвездие звезд, - объяснил Ньютон. "Расположение этих отверстий, особенно трех отверстий в центре креста, указывает на то, что они наиболее характерны для Ориона, охотника и хозяина нашего зимнего неба. Это совершенно безошибочно".
   Ньютон вернул крест мистеру Пипсу.
   "Кроме этого, - сказал он, - я мало что могу вам сказать. Однако может случиться так, что расположение отверстий в сочетании с числами и символами, которые также появляются на нем, могут указывать положение на карте".
   Мистер Пипс кивнул с большим видом изумления. - Нет, сэр, - сказал он. - Вы сказали мне больше, чем я когда-либо надеялся узнать.
   - Я рад, что смог оказать вам небольшую услугу, - сказал Ньютон и слегка склонил голову перед мистером Пипсом.
   "Это открытие укрепило мою решимость выяснить, как можно использовать крест для поиска сокровищ тамплиеров", - заявил наш хозяин.
   - Тогда я желаю вам удачи в ваших начинаниях, - сказал Ньютон.
   Вскоре после этого мы распрощались с мистером Пипсом и направились обратно в Башню.
   -- Будь я проклят, если это не самая захватывающая история, которую я когда-либо слышал, -- сказал я.
   "Несомненно, что у Башни много секретов, - признал Ньютон.
   - Разве ради такого секрета не стоит убивать?
   Ньютон промолчал.
   "Сокровище в Башне. Да, в самом деле. Мощное побуждение к совершению убийства".
   - Ты знаешь мою философию, Эллис, - сказал он. "Мы должны сделать наблюдение, прежде чем мы сможем выдвинуть гипотезу. А до тех пор я буду благодарен вам за то, что вы держите при себе свои праздные рассуждения.
   Вернувшись в Тауэр, Ньютон объявил о намерении принести что-нибудь из моего дома; и поэтому я сопровождал его, чтобы отпереть дверь, это было моей привычкой после убийства мистера Кеннеди. Войдя в мой дом, Ньютон достал свой телескоп-рефлектор из того же деревянного ящика, в котором был его микроскоп, и поставил его на стол. Сам телескоп был намного меньше, чем я предполагал, не более шести дюймов в длину и был установлен на маленьком шаре, так что он напоминал своего рода миниатюрную пушку, которая могла бы разрушить стены детского игрушечного замка.
   "Я хочу посмотреть вид с северо-восточной башни Белой Башни", - заявил он, вынося подзорную трубу за дверь.
   Мы вошли в Белую башню и поднялись по парадной лестнице на третий этаж, где я зажег фонарь, а затем по узкой каменной лестнице в северо-восточную башню. Ньютон поставил свою подзорную трубу на стол у окна и, отрегулировав подзорную трубу на его постаменте, заглянул в маленькое отверстие наверху, так что он, казалось, смотрел вниз по корпусу подзорной трубы на полированное зеркало в его верхней части. база. И пока Ньютон наблюдал - я не знал, что именно, - я лениво ходил вокруг башни, как мог бы делать тот, кто сидел там в заточении.
   Признаюсь, мои мысли были сосредоточены не на кровавом убийстве и не на сокровищах тамплиеров, а на мисс Бартон, ибо я не видел ее уже несколько дней, так что пребывание в башне Белой Башни послужило мне напоминанием о том, как Я был отделен от нее и, будучи отделен, не был счастлив, пока не увидел ее снова. Каждый час, что я не видел мисс Бартон, заставлял меня чувствовать, что я умираю; но, по правде говоря, смерть никогда не была далеко от моих мыслей, когда я был в Башне, потому что едва ли была аллея, стена, башня или башня, которые не рассказывали бы о жестоком убийстве или кровавой казни. , и поэтому я старался держать перед собой образ мисс Бартон, как какой-нибудь измученный священник-иезуит мог бы вызвать в воображении образ Пресвятой Девы Марии, чтобы облегчить свою боль.
   - Что вы надеетесь увидеть? - наконец спросил я Ньютона.
   - Орион, - просто сказал он.
   - Это как-то связано с сокровищем?
   - Это как-то связано с тем, что сказал мне мистер Пипс, а это совсем другое дело.
   - А что это может быть?
   Но он не ответил, поэтому я на какое-то время спустился на второй уровень и в часовню св. Иоанна Богослова, где надеялся развлечься, рассматривая полки с государственными документами в подражание мистеру Пепису и мистеру Баркстед, который когда-то искал там подсказки к зарытым сокровищам.
   Было уже поздно, настоящего Хранителя Записей найти не удалось, и я бродил среди полок, расставленных за простыми каменными капителями внешних проходов. Об этих книгах и записях, которые я теперь решил тщательно изучить, когда у меня будет достаточно времени. Под галереей с трибунами стоял большой трапезный стол, на котором лежала раскрытая книга, которую я лениво просматривал. И при этом был очень удивлен, обнаружив экслибрис, на котором говорилось, что книга принадлежит библиотеке сэра Уолтера Рэли. Эта книга, которую я изучил из любви к переплету, была очень хороша и обеспокоила меня, так как содержала множество гравюр, некоторые из которых казались настолько непристойными, что я подумал, неужели эту книгу когда-либо читали в часовне. На одной картине жаба сосала обнаженную грудь женщины, а на другой обнаженная девушка стояла позади рыцаря в доспехах, призывая его на бой с огнем; третья картина изображала обнаженного мужчину, совокупляющегося с женщиной. Меня книга скорее оттолкнула, чем очаровала, потому что было что-то настолько дьявольское и порочное в содержащихся в ней картинках, что я удивлялся, как такой человек, как сэр Уолтер, мог владеть ею. И, вернувшись вскоре после этого в северо-восточную башню, я подумал упомянуть, что мне показалось неприличным оставлять такую книгу без дела, чтобы кто-нибудь мог ее изучить.
   На этом Ньютон перестал смотреть в свою подзорную трубу и тотчас же проводил меня обратно на второй этаж, где в часовне он сам исследовал книгу.
   "Майкл Майер из Германии был одним из величайших философов-отшельников, которые когда-либо жили", - заметил он, перелистывая толстые пергаментные страницы книги. "И эта книга, Бегущая Аталанта , - одна из великих книг по секретному искусству. Гравюры, против которых вы возражали, мистер Эллис, конечно, аллегоричны, и хотя они сами по себе трудны для понимания, они не служат неприличной цели, так что можете быть уверены на этот счет. Но она была открыта, говоришь?
   Я кивнул.
   "На какой странице?"
   Я перелистывал страницы, пока не наткнулся на гравюру льва.
   "В свете того, что случилось с мистером Кеннеди, - сказал он, - страница, открытая в "Зеленом льве", может показаться подозрительной".
   - Там экслибрис, - сказал я, переворачивая страницы. - И я показал ему экслибрис Рэли.
   Ньютон медленно кивнул. "Сэр Уолтер был заключен здесь тринадцать лет. С 1603 по 1616 год, когда он был освобожден, чтобы искупить свою вину, обнаружив золотой рудник в Гвиане. Но он этого не сделал, и по возвращении в Англию он снова был заключен в Тауэре до своей казни в 1618 году. В том же году, что и эта книга".
   - Бедняга, - воскликнул я.
   - Он заслуживает вашей жалости, и это правильно, потому что он был великим ученым и великим философом. Говорят, что он и Гарри Перси, граф-волшебник, будучи здравомыслящими, по возможности избегая любых гипотетических объяснений, проводили в этой самой Башне какие-то эксперименты в вопросах герметических, медицинских и научных. Таким образом, книга действительно может быть объяснена, но не тем, почему ее сейчас читают. Я обязательно спрошу хранителя записей, который просматривал эту книгу, когда увижу его в следующий раз. Возможно, это даст нам некоторое представление о том, кто мог убить бедного мистера Кеннеди.
  
  
  
   В третьей главе
  
   Майкл Майер, Беглецы Аталанты , 1618 г.
   ЭТО ПОСЛАНИЕ, КОТОРОЕ МЫ СЛЫШАЛИ ОТ НЕГО И ЗАЯВЛЯЕМ ВАМ, ЧТО БОГ ЕСТЬ СВЕТ, И НЕТ В НЕМ ВООБЩЕ ТЬМЫ (ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ ИОАННА 1:5).
  
   Покинув Белую Башню, где Ньютон наблюдал Орион в свой телескоп, мы с ним вернулись в офис, где мы принялись обсуждать убийство бедного мистера Кеннеди и исчезновения Дэниела Мерсера и миссис Бернингем, об арестах которых теперь писал Ньютон. из ордеров.
   - И все же я не думаю, что мы их найдем, - сказал он, передавая мне бумаги. "Миссис. Бернингем, скорее всего, уже на борту корабля. В то время как Дэниел Мерсер, скорее всего, мертв.
   "Мертвый? Почему ты так говоришь?"
   - Из-за сообщения, оставленного в его квартире. Те герметические ключи, которые мы нашли на столе, сказали мне почти то же самое. И потому что ничего из его собственного имущества не было отобрано. Новая бобровая шапка, лежавшая на стуле, стоила бы почти пять фунтов. Мужчина не оставляет такой шляпы, когда уходит куда-то по собственному желанию. Он больше не оставил бы хороший теплый плащ в такую холодную погоду.
   Как обычно, логика рассуждений Ньютона была неотвратимой.
   Я уже собирался предложить моему хозяину лечь спать, потому что было уже довольно поздно, когда раздался громкий стук в дверь, и старый Джон Рёттье вошел в контору Монетного двора.
   Джон Ротье был одним из старинной семьи граверов Фландрии, которые работали на Монетном дворе после восстановления короля Карла. У него была странная ситуация: он был католиком, чьи братья Джозеф и Филипп ушли работать на монетные дворы Парижа и Брюсселя, и их заменили два сына Старого Джона, Джеймс и Норберт. Эти двое недавно бежали во Францию, а Джеймса обвинили в участии в предательском заговоре с целью убить короля Вильгельма. Все это оставило старика одного на Монетном дворе, вырезающего печати и заподозренного Артиллерийским управлением в предательстве из-за его религии и вероломной семьи. Но Ньютон любил его и достаточно доверял ему и относился к нему с той степенью уважения, которая подобает всякому, кто долгие годы служил обществу. Это был медлительный, уравновешенный человек, но мы тотчас же заметили, что он чем-то сильно взволнован.
   - О, сэр, - воскликнул он. "Доктор Ньютон. Мистер Эллис. Произошла такая ужасная вещь. Убийство, сэр. Самое ужасное ужасное убийство. На монетном дворе, сэр. Я никогда не видел подобного. Тело, доктор. Реттье тяжело опустился на стул и смахнул с головы старинный парик. "Мертв, совсем мертв. И ужасно изувеченный, но это Дэниел Мерсер, в этом я уверен. Такого зрелища, сэр, я никогда не видел до этой ночи. Кто бы сделал такое? Кто, сэр? Это выше всего человечества".
   -- Успокойтесь, мистер Рёттье, -- сказал доктор Ньютон. - Сделайте глубокий вдох, чтобы дать воздуху вашей крови, сэр.
   Старый Рёттье кивнул и сделал, как ему было велено; и, глубоко вздохнув, он надел парик на голову так, что он стал похож на седло на спине свиньи, и, собравшись с мыслями, объяснил, что тело Дэниела Мерсера должно быть найдено на Монетном дворе, у подножия Салли. Портовая лестница.
   Ньютон спокойно взял свою шляпу и плащ и зажег свечу в штормовом фонаре. - Кому еще вы рассказали об этом, мистер Рёттье?
   - Никто, сэр. Я пришел сюда прямо с вечерней прогулки по Тауэру, сэр. Я не так хорошо сплю в эти дни. И я нахожу, что немного ночного воздуха помогает мне немного успокоиться.
   "Тогда уютно, мистер Рёттье. Никому не рассказывай о том, что ты видел. По крайней мере, пока. Боюсь, эта новость сильно помешает перечеканке. И мы постараемся скрыть это от артиллерийского управления как можно дольше, чтобы они не подумали вмешаться. Давай, Эллис. Размешайте себя. У нас есть работа".
   Мы вышли из конторы и пошли на север по Монетному двору, как будто шли ко мне домой, защищаясь от холодного ветра, который щипал нам лица, как острая бритва. Между моим собственным садом и флигелем, где Ньютон хранил кое-что из своего лабораторного оборудования, лестница Салли-Порт вела от Монетного двора к стенам Внутреннего отделения и Кирпичной башни, где теперь жил начальник артиллерийского вооружения.
   Старый Рёттье не преувеличивал. В извилистом свете наших фонарей мы с учителем увидели такое зрелище, которым мог наслаждаться только сам Люцифер. У подножия лестницы, так что он выглядел так, будто в темноте оступился и упал, лежало тело Дэниела Мерсера. За исключением того, что его голова была аккуратно отрублена и теперь лежала на шее на одной из ступенек; и из этого были удалены два глаза, которые лежали на павлиньем перо всех вещей, которое само лежало рядом с флейтой. Пока на стене мелом были написаны буквы updrtbugpiahbvhjyjfnhzjt
   Лицо Ньютона сияло в свете фонаря, как если бы оно было сделано из золота, а глаза его сияли, как два драгоценных камня, так что я мог легко видеть, как он, отнюдь не испытывая отвращения к ужасной картине, открывшейся перед нами, казался гораздо взволнован этим. И почти сразу же, как только он созерцал тело Мерсера, Ньютон пробормотал слово "Меркурий", так что у меня возникло опасение, что значение пера и флейты для него уже очевидно.
   "Иди к себе домой, - сказал он мне, - и принеси ручку и бумагу. И принеси еще фонарь.
   Дрожа - потому что убийство было совершено недалеко от того места, где я жил, и это наводило на меня страх, - я сделал то, что мне было велено. А когда я вернулся, Ньютон попросил меня тщательно переписать то, что было написано мелом на лестничной клетке, что я и сделал, как будто это были важные показания, а не бессмысленная мешанина букв, как я думал. Тем временем Ньютон поднялся наверх по лестнице и ходил туда-сюда между Кирпичной башней и Драгоценной башней; и, закончив переписывать, присоединился к нему на стене. Увидев, что два его фонаря низко опущены, чтобы он мог осматривать землю, я спросил его, что он ищет.
   - Большое кровотечение, - сказал он. "Ибо без него невозможно обезглавить человека. А на лестнице его нет. Ни следа. Он выпрямился. "И здесь тоже. Мы должны вернуться вниз по лестнице на Минт-стрит и поискать там.
   На улице тоже не было следов крови. Но Ньютон обратил пристальное внимание на следы колес на земле.
   -- В последние полчаса какая-то телега доставила тяжелую ношу и опять уехала, -- заметил он. - Он прошел прямо рядом с этим местом.
   Я смотрел на следы от колес, но почти ничего не мог различить из того, что мой хозяин, казалось, видел так ясно. "Почему ты так говоришь?"
   "Полчаса назад прошел сильный ливень, который мог стереть эти следы. Обратите внимание, что следы, ведущие внутрь, намного глубже, чем пути, ведущие наружу, так что мы можем сделать вывод, что тележка, идущая внутрь, находилась под очень значительным весом. Поэтому ясно, что он был убит не здесь, а где-то в другом месте. Вероятно, его привезли сюда на телеге, а затем поставили на эту лестницу со всеми украшениями, которые мы сейчас видим перед собой. Сказав это, он поднес оба фонаря к обезглавленному телу Мерсера и самым тщательным образом осмотрел его и голову.
   Мои собственные глаза непреодолимо притягивались к глазам бедного Мерсера и к павлиньим перьям, на которых они лежали, как жертвенное приношение.
   - Это очень похоже на историю с Аргусом, - заметил я с немалой робостью, опасаясь презрительного смеха Ньютона. Вместо этого он поднял голову и улыбнулся мне.
   "Делайте, молитесь, продолжайте", - призывал он.
   - Аргус, убитый Меркурием, - объяснил я. "По наущению Юпитера. Ибо именно многоглазый Аргус охранял Ио, которая была объектом вожделения Юпитера, но которую Юнона превратила в корову". Увидев ободряющий кивок Ньютона, я продолжил свою классическую интерпретацию этой сцены убийства. "Меркурий играл на своей флейте, так что Аргус действительно заснул, и пока он спал, Меркурий убил его и похитил Ио. Это может объяснить флейту, мастер.
   - Хорошо, - сказал Ньютон. - А перо?
   "Я не могу объяснить это".
   "Независимо от того. Он герметичен и не может быть легко истолкован тем, кто не является адептом. Знание тайного искусства сродни мастерству в музыке. Смерть гигантского Аргуса - это темная материя или чернота, ибо аргос по-гречески означает сияющий или белый. Его сто глаз устремлены на хвост птицы Юноны. Что объясняет павлинье перо. Павлинье перо также является эмблемой сглаза и считается несчастливым".
   "Это определенно было для бедного мистера Мерсера", - сказал я, хотя и думал, что меня не слишком просветило герметическое объяснение Ньютона. По правде говоря, я был очень обеспокоен совпадением, которое я мог видеть: вид выколотых глаз Мерсера побудил меня вспомнить нападение, которое мистер Твистлтон произвел на моих собственных глазах вскоре после того, как я жил в доме Стража; и, подумав, что теперь это дело кажется более актуальным, чем в последнее время, я упомянул об обстоятельствах нападения Ньютону, который вздохнул в крайнем раздражении.
   -- Удивляюсь, что вы не додумались заговорить со мной об этом раньше, -- заметил он. - Разве убийство мистера Кеннеди не дало вам повода для беспокойства, что убийца мог быть каким-нибудь сумасшедшим?
   - Признаюсь, что нет, - сказал я. - По правде говоря, с тех пор мистер Твистлтон, кажется, стал немного меньше тревожиться, иначе мне следовало бы упомянуть об этом раньше.
   - Есть что-нибудь еще, о чем вы, возможно, упустили сообщить мне? - спросил Ньютон. - Может быть, человек с окровавленным топором? Или павлина без хвоста, которого ты видел?"
   "Теперь, если подумать, есть кое-что", - сказал я. - Еще кое-что о мистере Твистлтоне.
   "Это несчастье острого ума", - простонал Ньютон. "Чтобы быть притупленным на остроумии других".
   - Прошу прощения, сэр, но я помню, как, когда я ударил мистера Эмброуза в Каменной кухне, он упал на мистера Твистлтона и швырнул на пол бумагу. И только что я вспомнил, как в то время мистер Твистлтон занимался чтением своего рода запутанного алфавита букв. Очень похоже на ту, что на этой стене. И в письме, которое мы нашли на теле мистера Кеннеди.
   - Очень хорошо, что вы это помните, сэр, и поэтому я искренне прощаю ваше предыдущее упущение. Но мы еще подумаем об этом". Поглаживая павлинье перо, Ньютон на мгновение замолчал. "Я уже видел визуализацию этой истории", - сказал Ньютон. "В книге фламандского джентльмена по имени Барент Коенберс ван Хелпен. Она называлась L'Escalier des Sages, что означает "Лестница мудрецов", и представляет собой прекрасное философское произведение".
   - Поэтому тело было помещено на этой лестнице? Это должна быть лестница к мудрецам?
   -- Может быть, -- сказал Ньютон. - И все же я подозреваю, что близость дома Смотрителя, который вы сейчас занимаете, мой дорогой друг, тоже касается этого вопроса. Ибо зачем еще Мерсера убили в каком-то другом месте, а потом привезли сюда, если не для того, чтобы нас чему-то научить? Почти рассеянно Ньютон снял кусок соломы с жилета мертвеца, а затем еще один с его бриджей. "Но что именно это может быть, пока загадка".
   - Мы в опасности?
   "Там, где есть тайны, всегда есть опасности", - сказал Ньютон. "Даже Бог скрывает свои тайны от мудрых и благоразумных мира сего, и не всякий человек может приспособить свое понимание к откровению истины.
   - Пойдем, - сказал он, и, сойдя с лестницы, мы вызвали часового из казарм Монетного двора, чтобы тот занялся телом Мерсера. Затем мы пошли обратно к конюшням Маниера. В конюшне Ньютон очень внимательно рассматривал тюки соломы, даже рыхлую солому, как будто, как какой-нибудь суровый египетский надзиратель, задавался вопросом, можно ли без нее сделать кирпичи. Наконец он, похоже, нашел то, что искал, а именно небольшое количество окровавленной соломы, хотя, по его словам, этого было недостаточно, чтобы опознать конюшню как место убийства.
   "Очень вероятно, что это может помочь нам подтвердить, как транспортировали тело", - сказал он.
   На всякий случай он также осмотрел солому в конюшнях контролера, но, не найдя там следов крови, мы пошли в кузницу, где артиллерийское управление держало несколько своих лошадей.
   Мистер Сильвестр, который был кузнецом, был самым плутовским малым. У него были черные свинские глаза, свирепый разрез рта, хвастливый голос и манеры, почти не отличавшиеся от воинственности. Он был похож на свинью, взбесившейся и отяжелевшей от того, что ее откармливали на корабельной мачте. Следуя за Ньютоном по поводу конюшни, Сильвестр, который все еще не знал об убийстве Дэниела Мерсера, спросил его, что, по его мнению, он делает.
   - Скажите, мистер Сильвестр, на что это похоже? - ответил Ньютон. "Конечно, я проверяю качество вашей соломы".
   - С моей соломинкой все в порядке, доктор Ньютон. Это не сыро. Это не плесень.
   - Но откуда оно? - спросил Ньютон.
   - Каждое утро из собственного амбара Артиллерии на полях Кок-энд-Пай. Я бы не позволил своим лошадям есть что-то нехорошее. И я хотел бы встретить человека, который говорит другое".
   - Я видел все, что мне нужно было увидеть, - сказал Ньютон. "Спасибо, мистер Сильвестр, вы мне очень помогли.
   "Вот он прямо-таки короткохвостый", - сказал он о Сильвестре, когда мы вернулись в конюшню Денщика, где нашли небольшое количество окровавленной соломы. "Всегда готов нагадить на кого-нибудь".
   На Монетном дворе было двенадцать лошадей. На каждый из двух прокатных станов было назначено по шесть лошадей, причем четыре лошади были запряжены в кабестан, который приводил в движение простые шестерни, вращавшие два горизонтальных железных цилиндра, расположенных на верхнем этаже. Здесь галтели из золота и серебра пропускались между валками до тех пор, пока они не становились достаточно тонкими, чтобы можно было резать заготовки. Это была тяжелая работа для лошадей, но о них хорошо заботились два конюха, одного из которых, мистера Адама, Ньютон подробно расспросил о его соломе.
   "Во сколько вам привозят солому из амбара на полях Кок и Пай?"
   Мистер Адам, который в целом относился к Ньютону более уважительно, тотчас же снял шапку, как только с ним заговорили, обнажив макушку, которая была так сильно покрыта шрамами от оспы, что выглядела как шахматная доска.
   - Ну, сэр, оттуда поставляются боеприпасы, а не Монетный двор. Наша солома поступает в основном из Мур-Филдс. Все, что у нас есть, отделено от артиллерийского вооружения, так что вы могли бы подумать, что они были Францией, а мы были Англией, что не так уж далеко от истины, поскольку в этом лондонском Тауэре так много гугенотов.
   - Понятно, - сказал Ньютон. "А когда привозят солому и комбикорм?"
   "Всегда, сэр. Из-за того, что лошади - самые важные существа в этом месте, без которых их хорошо кормить и правильно поить, Монетный двор остановился бы, сэр. Или вообще не стал бы молоть, если ты понимаешь, о чем я.
   - Очень хорошо, - терпеливо сказал Ньютон. "Тогда скажите мне, мистер Адам, когда вам доставили последнюю повозку? А кем?"
   - Было около шести часов, сэр. Я услышал колокол из часовни. Но что касается того, кто его доставил, сэр, я действительно не могу сказать, кто он такой, поскольку я уверен, что никогда не видел его раньше. Не то, чтобы это было так уж необычно. К нам приходят и уходят всякие, и в любое время ночи.
   Мы вышли из конюшен не очень просветленными; и увидев свечу в окне дома Учителя, Ньютон подумал осведомиться у мистера Дефо, не видел ли он или не слышал ничего дурного. Но после его стука дверь Мастера открыл не мистер Дефо, а сам мистер Нил; и более того, нам было хорошо видно четверых мужчин, сидевших вокруг обеденного стола, и все они курили трубки, так что в комнате воняло, как на голландской барже. Это были мистер Дефо, мистер Гук, научный враг Доктора, а также граф Гаэтано и доктор Лав, два мошенника, которые пытались обмануть моего хозяина с помощью мошеннической трансмутации золота.
   Еще несколько часовых пробежали мимо, направляясь к лестнице Салли Порт, что выглядело так, будто дверь конюшни закрылась после того, как коня украли; Увидев их, мистер Нил вышел на улицу.
   - Что означает этот переполох, доктор? он спросил. - Есть ли пожар?
   "Нет, сэр, еще одно убийство", - ответил Ньютон. "Один из граверов. Мистера Мерсера нашли мертвым на лестнице Салли Порт.
   - Виновник известен?
   - Еще нет, - сказал Ньютон. "Я постучал в эту дверь в надежде, что мистер Дефо мог что-то увидеть или услышать".
   Господин Дефо, подойдя к двери, покачал головой. "Мы ничего не слышали".
   Мастер посмотрел на мистера Дефо, а затем на других мужчин, застывших вокруг стола, и испускал вид тайной и зловещей интриги, как собака испускает запах мяса.
   - Подумать только, пока мы играли в карты, в нескольких ярдах от этой двери произошло убийство, - сказал мистер Нил. "Это бессовестно".
   - Это действительно так, мистер Нил, - сказал Ньютон. - Но я полагаю, что держу дело в своих руках. Следствие уже ведется".
   Нил покачал головой. "Это мало что облегчит перечеканку", - сказал он. "Это наверняка нарушит работу Монетного двора".
   "Это также моя первая забота", - сказал Ньютон. - Именно поэтому я взял на себя ответственность за это дело. Я уверен, что мы скоро поймаем этого злодея".
   - Что ж, в таком случае я передаю это дело вам, доктор. и самое веселое, потому что мой желудок так брезглив и водянист, что я не могу вынести вида трупа. Спокойной ночи, надзиратель.
   - Спокойной ночи, Мастер.
   Когда мистер Нил закрыл дверь, Ньютон посмотрел на меня и многозначительно поднял брови. - Это, - сказал он тихо, - симпатичная кучка жуликов, и это не ошибка.
   - Но почему вы не предупредили мистера Нила о докторе Лав и графе Гаэтано? Я попросил.
   "Сейчас для этого едва ли время, - сказал Ньютон. - У нас есть данные, которые необходимо срочно собрать; и только из этого возникнет знание того, что здесь произошло. Кроме того, по вонючему туману табачного дыма в этой комнате мне было ясно, что дверь Учителя давно не открывалась. Следовательно, никто из них не мог оставить здесь тело Мерсера.
   Отойдя от двери Мастера, Ньютон взглянул на внешние валы, которые возвышались над домом Королевского клерка, домом Мастера и моим собственным домом напротив, и увидел, как один из часовых артиллерийской службы хладнокровно прошел вдоль стены.
   "Кто бы ни стоял на этой стене в шесть часов, он мог видеть телегу с сеном, остановившуюся перед лестницей Салли Порт", - сказал он. "Это было то же самое время, когда мы были в Белой башне, потому что я помню, как посмотрел на часы, прежде чем начать свои наблюдения".
   - Почему бы не спросить его? - сказал я, указывая на часового на стене.
   "Потому что не он был на страже", - ответил Ньютон с уверенностью, удивившей меня.
   - Но он наверняка знает имя человека, которого сменил, - сказал я, принимая слова своего хозяина о личности часового. - Не следует ли нам спросить его сейчас, прежде чем лорд Лукас будет проинформирован?
   - Вы правы, - сказал Ньютон. - Лорд Лукас только попытается помешать нашим расследованиям и работе Монетного двора. Он муха в коровьем дерьме, возомнившая себя королем".
   Мы подошли к внешнему пандусу, где холодный ветер сорвал мою шляпу, так что мне пришлось гнаться за ней, чтобы она не улетела через стену и не попала в ров.
   "Посмотри-ка сюда", - сказал часовой, немного удивленный нашим присутствием. "Плохая ночь для осмотра достопримечательностей, джентльмены. Лучше держите шляпу в руке, сэр, если, конечно, вы не собираетесь подарить ее луне.
   "Как тебя зовут?" - спросил мой хозяин.
   - Марк, сэр, - медленно произнес мужчина, его глаза забегали по сторонам, как будто он не совсем был в этом уверен. "Марк Гилберт".
   Вблизи он выглядел довольно маленьким для солдата и несколько сутулым, хотя его лицо и манеры казались достаточно настороженными.
   - Итак, мистер Гилберт, сегодня ночью на Монетном дворе было обнаружено тело убитого с особой жестокостью.
   Гилберт бросил взгляд через стену, прежде чем сплюнуть в Монетный двор.
   "И крайне важно, чтобы я расспросил всех, кто мог что-то видеть о том, что произошло там сегодня ночью".
   - Я не видел ничего необычного, сэр, - сказал Гилберт. - С тех пор, как я пришел на дежурство.
   - А когда это было?
   Прежде чем ответить, Гилберт снова сплюнул, так что у меня возникло опасение, что он сплюнул, чтобы расшевелить свои размышления.
   - Пять часов, сэр, - сказал он.
   "И все же с тех пор вы больше не ходили по этой стене в своем ритме", - сказал Ньютон. - Разве сержант Рохан и майор Морней тоже не стояли здесь какое-то время?
   Гилберт нахмурился, что Ньютон должен это знать. - Сержант Рохан заменил меня на полчаса, сэр. Это правда. Но я не видел ни одного офицера.
   - Но почему сержант Рохан вообще заменил вас? Ведь не принято, чтобы сержант сменял рядового солдата?
   - Верно, сэр. Я не могу сказать, почему он это сделал. И все же я был очень благодарен, потому что так холодно, сэр. В то время я думал, что это может быть причиной, сэр. А Рохан - хороший выбор для француза.
   - Сержант Рохан - гугенот?
   "Да сэр."
   - Ты так говоришь? Ньютон кое-как прошел вдоль стены, оставив меня с Гилбертом.
   - Кого тогда убили? он спросил меня.
   - Дэниел Мерсер, - ответил я.
   - Нет, - сказал Гилберт. "Дэнни Мерсер? Для Минтера он был неплох. Но убит, говоришь?
   -- Может быть, -- сказал я, потому что не видел смысла тревожить парня, и, по правде говоря, я наблюдал за своим хозяином более внимательно, чем слушал Марка Гилберта. Ньютон прошел вдоль крепостного вала на восток до Латунной горы и обратно, останавливаясь только для того, чтобы поднять что-то со стены под ногами.
   - Пойдем, - сказал он, проходя мимо меня на обратном пути к лестнице. "Быстро. Мы торопимся. Спасибо, мистер Гилберт.
   Затем мы направились к Бауордской башне, которая была входом в Башню, где Ньютон расспросил привратника, который подтвердил, что, если у человека не было меча или пистолета, обыски тех, кто входил в замок, не производились; и что кареты и повозки не обыскивались до отъезда на случай, если, подобно капитану Бладу, они попытаются украсть королевские драгоценности. Из этого объяснения было достаточно ясно, что было бы несложно перевезти обезглавленный труп в Монетный двор в телеге с сеном.
   Оттуда мы прошли по Уотер-лейн и, войдя во внутреннюю палату, направились к Большому складу, где, как сообщил нам портье, может находиться сержант Рохан. Когда мы приблизились к Королевской часовне Святого Петра ад Винкулы, мы увидели двух мужчин, приближающихся к нам в темноте, в которых мы только недавно узнали сержанта Рохана и майора Морнея.
   - Доктор Ньютон? - сказал Морней. "Что означает этот слух? Сообщается, что найдено еще одно тело.
   - Да, майор. Дэниел Мерсер. На монетном дворе".
   - Мерсер? - сказал Морней. "Я не думаю, что знал его. Он был одним из ваших, доктор?
   - Да, майор, - сказал Ньютон. - Он был одним из граверов.
   -- Это очень досадно, -- сказал Морней.
   - Да, и для меня тоже, который должен исследовать это в соответствии с моими собственными суждениями.
   - Лорда Лукаса нужно держать в курсе.
   "И он будет", - признал Ньютон. - Но только тогда, когда я поверю, что знаю достаточно, чтобы не тратить впустую драгоценное время Его Светлости. У него большие дела, осмелюсь сказать, большие дела.
   -- Да, совершенно определенно, -- согласился майор Морней с некоторой неуверенностью.
   - Но, может быть, вы с сержантом поможете мне ускорить мои расследования в одном небольшом вопросе, потому что вы могли что-то увидеть, когда вы оба встретились сегодня вечером на Латунной горе. Примерно в то же время тело Мерсера оставили на лестнице Салли Порт.
   - Вы ошибаетесь, доктор, - сказал майор. - Мы не были на Латунной горе.
   Ньютон улыбнулся своей самой ледяной улыбкой. "Мир любит быть обманутым". Он снял шляпу и, громко вздохнув, уставился в усыпанное звездами небо. - Но я не доверяю облику мира, майор Морней. И я не хочу быть обманутым, когда у меня есть показания моих собственных чувств, на которые можно положиться. Итак, я повторяю еще раз, вы и сержант Рохан встретились на Брасс-Маунт, и я прошу вас сообщить мне, не видели ли вы чего-нибудь неподобающего под вами на Минт-стрит.
   - Мне пора, - сухо сказал майор. - У меня нет свободного времени, чтобы отвлекаться на ваш разговор, доктор Ньютон. Вы получили мой ответ, сэр.
   - Прежде чем вы уйдете, майор, - сказал Ньютон, - не могли бы вы вернуть пряжку вашего ремня?
   Майор потянулся к пряжке своего портупеи и, обнаружив ее пропавшей, ахнул, увидев, что Ньютон держит ее, как монету фокусника, в протянутой руке.
   - Серебро, не так ли? - спросил Ньютон.
   - Как вы к этому пришли, сэр? - спросил он, забирая его из руки Ньютона.
   - Я нашел его на внешнем пандусе, - сказал Ньютон. "Близко к Латунной горе. Я полагаю, что он упал с твоего ремня, когда сержант Рохан ударил тебя по земле, а затем снова поднял на ноги.
   - Не может быть, чтобы нас заметили, - прошептал майор Морней.
   - Скажите, майор, в армии принято, чтобы сержанты безнаказанно били своих офицеров?
   - Я думаю, вы ошибаетесь, сэр, - сказал сержант Рохан. - Я не ударил ни одного офицера.
   - Полагаю, вы больше ему не угрожали.
   - Это было личное дело, - сказал Морней. "Между двумя джентльменами".
   - Нет, сэр, между офицером и сержантом. Скажите, майор, у вас все еще есть письмо, которое дал вам сержант?
   "Письмо?"
   - И вы, сержант. У вас все еще есть гинея майора?
   - Какой ты мужчина? - спросил Рохан, очень взволнованный, как будто он почти поверил, что это какое-то колдовство, что Ньютон так много знает об их делах.
   "Я человек, который много видит и больше понимает", - сказал Ньютон. - Подумайте об этом, когда в следующий раз вы с майором Морнеем будете обсуждать ваше скрытое дело. Вы об этом спорили? Самая сокровенная из тайн?
   - Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, - ответил сержант Рохан.
   "Я не могу себе представить, чтобы вы могли ошибиться со мной. Я был достаточно прост. Даже для француза понять.
   - Я не буду больше отчитываться о своих действиях, сэр, - сказал сержант.
   "Теперь вам поможет только наглость", - сказал Ньютон.
   - Пойдемте, сэр, - сказал Рохан Морнею. - Пойдемте, а то этот джентльмен окажется настолько глуп, чтобы прямо в глаза назвать меня лжецом. После чего два солдата ушли к Кровавой Башне, оставив меня почти таким же удивленным, как и они сами.
   Ньютон смотрел на их отступление с чем-то вроде восторга, потирая руки. "Я думаю, что я, так сказать, отправил медведя в яму".
   - Но разумно ли было, доктор, так провоцировать их? Я спросил его. - С двумя убийствами, совершенными здесь или поблизости?
   - Три, - сказал Ньютон. "Давайте не будем забывать мистера Мейси".
   - И разве вы не советовали мне быть осторожным из опасения, что это может помешать перечеканке? Или, может быть, что-нибудь похуже?"
   - Боюсь, для этого слишком поздно. Ущерб нанесен. И последние полчаса я думал о том, что этот убийца наверняка намеревался нарушить перечеканку.
   "Когда это станет известно, возможно, Минтеры будут слишком напуганы, чтобы приходить в Башню".
   "Действительно, это так. Я поговорю с мистером Холлом и посоветую ему увеличить заработную плату минтеров, чтобы учесть их опасения.
   Ньютон оглянулся на две удаляющиеся фигуры Рохана и Морнея.
   - Но я думаю, что этих двоих следует спровоцировать, потому что они слишком заговорщики. Как Брут и Кассий. Возможно, теперь они каким-то образом раскроют свой замысел, потому что в этой Башне наверняка есть какая-то великая тайна.
   "Но, Мастер, как ты вообще узнал об этих вещах? Их аргумент. Пряжка. Письмо. Я думаю, что они должны были заподозрить вас в каком-то колдовстве.
   "Это было всего лишь волшебство двух полированных медных пластин", - сказал Ньютон. "Одна выпуклая, другая вогнутая и заточены очень точно друг к другу".
   - Телескоп, - воскликнул я. "Конечно. Вы видели их с северо-восточной башни Белой Башни.
   - Именно так, - признал Ньютон. "Я видел, как они, как я сказал, спорили очень бурно, так что я был удивлен, увидев их снова, очень примирившихся. Если мне что-то ясно в этом темном деле, так это то, что сержант Рохан знает что-то, что держит майора Морнея в его рабстве, иначе его следовало бы арестовать и выпороть за нанесение удара по офицеру. Я должен допросить их обоих снова и по отдельности.
   - Был момент, когда, клянусь, я думал, что сержант тебя ударит. Я думал, что должен поговорить с ним с помощью своего меча.
   - Я очень рад, что вы оба рядом, - сказал Ньютон. "Особенно в таком холодном и темном месте, как это. Ведь человек может подумать, что сошел в ад. Мы должны узнать больше о сержанте Рохане и майоре Морнее. Это будет твоей первой заботой.
   Мы пошли обратно к Монетному двору, где обнаружили, что ночная смена рабочих Монетного двора уже собралась на улице перед конторой смотрителя и теперь громко заявляла о своем мнении, что Монетный двор не является безопасным местом для работы, и что, война во Франции или нет, Великая перечеканка короля может быть повешена.
   "Нас всех убьют, если мы останемся здесь дольше", - сказал один из них. "Что касается лорда Лукаса и его общих провокаций против нас, минтеров, а теперь и этих ужасных убийств, это больше не подходящее место для работы богобоязненных людей".
   "Мы должны пресечь это в зародыше, - пробормотал Ньютон, - иначе война будет проиграна из-за отсутствия денег для оплаты королевских войск".
   Ньютон терпеливо выслушивал их возражения; и, наконец, он поднял руки, чтобы подавить всеобщий шум, и обратился к недовольным Минтерам.
   - Послушайте меня, - взмолился он. - Вам следует опасаться французов больше, чем этого убийцу, потому что его скоро поймают, даю вам слово.
   "Как?" - крикнул мужчина.
   - Я поймаю его, - настаивал Ньютон. "Тем не менее, вполне уместно, чтобы вы получили надлежащую компенсацию за вашу неизменную преданность Великой Перечеканке перед лицом этих гнусных преступлений. Я поговорю с их светлостями и потребую, чтобы вы получили награду за вашу важную работу здесь. Любой человек, который останется работать, получит дополнительно пять гиней, когда эта великая работа будет завершена. Даже если мне придется заплатить за это благо из собственного кармана".
   - Это включает дневную смену? - спросил другой.
   - Включая дневную смену, - сказал Ньютон.
   Минтеры переглянулись, кивнули в знак согласия, а затем постепенно вернулись к своим машинам, после чего Ньютон вздохнул с облегчением.
   -- А магистр монетного двора все время играет в карты, -- сказал я. -- Я не думаю, что король может знать, какой вы у него верный слуга, доктор.
   - Мы должны надеяться, что их светлости согласятся с вами, - улыбнулся Ньютон. "Иначе я сильно потеряю свой карман. У вас есть копия того, что было написано на стене лестницы Салли Порт?
   Я передал Ньютону бумагу, которую он спрятал в рукав.
   "Моей вечерней попыткой будет решить эту загадку, - сказал он, - потому что я не люблю, когда меня дразнят и дразнят из-за вещей, которые в своей основе являются математическими. Ибо я думаю, что в любом шифре частота гласных и согласных зависит от правил счисления, причем первые встречаются чаще, чем вторые".
   Было ясно видно, что он наслаждался задачей, стоявшей перед ним, так же, как пророк Даниил мог бы наслаждаться открытием воли Бога Валтасару, когда пальцы человеческой руки писали на штукатурке стены в великом царском дворце. дворец. Со своей стороны, однако, я очень устал и, несмотря на близость к моему дому обезглавленного трупа и шумный шум Монетного двора, который теперь возобновился, я с нетерпением ждал своей постели.
  
   Я проснулся, если так можно описать пробуждение, потому что почти не спал, движимый легкой лихорадкой. Но я попытался изобразить из себя стоика и, как обычно, явился в офис, где Ньютон сказал мне, что мы собираемся посетить Бедлам.
   - Чтобы увидеть вашего друга, мистера Твистлтона. Расспросив о нем сегодня утром, я обнаружил, что прошлой ночью он был доставлен туда по приказу лорда Лукаса. После того, как тело Мерсера было обнаружено. Разве это не странно?
   - Но вы надеетесь допросить этого человека?
   "Почему бы и нет?"
   - Он сумасшедший, сэр.
  
   "Природа редко дарует прочное и постоянное здравомыслие даже своим самым удачливым сыновьям. И если сумасшествие мистера Твистлтона таково, что заставляет его говорить все, что приходит ему в голову, тогда мы можем обнаружить, что способны сами управлять его мыслями.
   Мы поехали на карете в Мурфилдс и в Вифлеемский королевский госпиталь, великолепное здание, спроектированное тем самым Робертом Гуком, которого Ньютон считал своим великим научным соперником, и поэтому я ничуть не удивился, услышав, как мой учитель весьма пренебрежительно отозвался о форма и структура больницы.
   "Только сумасшедший может сделать сумасшедший дом дворцом, - жаловался он. "Только Гук мог совершить такое мошенничество".
   Но в адском интерьере Бедлама не было ничего роскошного.
   Мы прошли через вход, по бокам которого стояли статуи Меланхолии и Безумия, словно какая-то ужасная Горгона смотрела в глаза двум безмозглым братьям, что, на мой взгляд, было лучшей судьбой, чем та, что лежала внутри, где все были крики и эхо смеха и такая ужасная картина человеческих страданий и отвратительной глупости, которая могла бы утешить только Вельзевула. И все же необузданные умы отправлялись туда, чтобы развлечь и развлечь несчастных обитателей Бедлама, многих из которых заковали в цепи и поместили в клетки, как животных в Львиной башне. На мой неискушенный взгляд - ибо я ничего не смыслил в уходе за сумасшедшими - царила атмосфера затянувшегося Тайбернского праздника, ибо царили жестокость и черствость, пьянство и отчаяние, не говоря уже о большом количестве шлюх, которые занимались своим ремеслом в больнице. среди приезжих. Короче говоря, картина представляла собой факсимиле мира в целом, разрозненного, наполненного ужасом и наслаждением, и такого, что заставило бы любого человека усомниться в существовании Бога на его Небесах.
   Мы нашли мистера Твистлтона, бряцающего цепями и выпрашивающего милостыню за железной баррикадой. Его обнаженные плечи уже несли безошибочные следы кнута няньки, а те умственные способности, которыми он еще обладал, были сильно взволнованы шумом и гамом новой обстановки. И все же он сразу же узнал меня и поцеловал мою руку так, что я подумал, что он думает, что мы пришли забрать его обратно в относительно безопасную Башню.
   - Как ваши глаза, мистер Эллис? - сразу спросил он меня.
   - Многое выздоровело, мистер Твистлтон, спасибо.
   "Я сожалею, что надул их. Только я не очень люблю, когда на меня смотрят. Я чувствую на себе взгляды людей, как некоторые мужчины чувствуют тепло солнца. Когда я напал на вас, я принял вас за другого джентльмена, который, как мне кажется, является доктором Ньютоном.
   - Это я, мистер Твистлтон, - ласково сказал Ньютон и взял беднягу за руку. "Но скажите на милость, почему вы хотели выколоть мне глаза?"
   "Мои собственные глаза не так хороши. Но ваши глаза, Доктор, самые горячие глаза, которые я когда-либо чувствовал. Как будто сам Бог смотрел мне в душу. Прошу прощения, ваша честь, мне жаль, что я так думаю, потому что теперь я вижу, что ваши глаза не так безжалостны, как я когда-то думал.
   "Ты ищешь прощения? Если да, то я даю его вам бесплатно".
   - Я вне всякого прощения, сэр. Я сделал ужасную вещь. Но я справедливо наказан, ибо, как видите, я совершенно не в своем уме. Даже мои ноги не слушаются моего ума, потому что я очень мало могу ходить".
   - Что это за ужасный поступок ты сделал? - спросил я.
   Мистер Твистлтон покачал головой. - Я не могу вспомнить, сэр, потому что я сошла с ума, чтобы забыть об этом. Но это было что-то ужасное, сэр. Потому что я никогда не перестаю слышать крики".
   -- Мистер Твистлтон, -- сказал Ньютон, -- это вы убили мистера Мерсера?
   "Дэнни Мерсер мертв? Нет, сэр. Не я".
   - Или, может быть, мистер Кеннеди? Вы заперли его в Львиной башне?
   - Не я, сэр. Я хороший протестант. Я ни на кого не держу зла, сэр. Даже католики. Даже французский король Людовик, который убил бы меня, если бы мог.
   - Зачем ему убивать тебя?
   - Чтобы сделать меня хорошим католиком, конечно.
   - Ты знаешь секрет? - спросил Ньютон.
   "Да сэр. Но я дал клятву никогда никому не открывать ее. И все же я бы сказал вам, сэр. Если бы я мог помнить то, что я никогда не должен раскрывать. "Бедняга улыбнулся. - Но я думаю, что это может коснуться оружия. Думаю, я был Оружейником.
   - Может быть, это связано с алхимией?
   "Алхимия?" Мистер Твистлтон выглядел озадаченным. "Нет, сэр. Единственным металлом, который я когда-либо вынимал из огня, были мушкетные ядра, которые я сделал сам. А настоящего золота я видел очень мало в своей жизни".
   Ньютон развернул копию зашифрованного сообщения, которое мы обнаружили на стене лестницы Салли Порт рядом с телом Дэниела Мерсера. - Это что-нибудь значит для тебя? он спросил.
   - О да, - сказал бедный сумасшедший. - Это очень много значит для меня, сэр. Спасибо. Вот, подожди минутку, кажется, у меня есть для тебя сообщение. И, обыскав карманы своих бриджей, он достал сильно сложенное письмо с загнутыми уголками и передал его Ньютону, который некоторое время изучал его, а затем дал мне увидеть, что оно содержит такой же запутанный алфавит букв, как и предыдущее. сообщения, которые мы обнаружили. Возможно, это было даже то самое письмо, которое читал мистер Твистлтон, когда я увидел его в "Каменной кухне".
   - Но в чем смысл? - спросил Ньютон.
   "Значение?" - повторил мистер Твистлтон. "Кровь, конечно. Кровь стоит за всем. Как только вы это поймете, вы поймете все, что произошло. В этом секрет. Вы должны это знать, сэр.
   "Неужели еще предстоит пролить кровь?"
   "Более? Ну, сэр, они едва начали, сэр. Мистер Твистлтон рассмеялся. "По моему мнению, нет. Впереди много убийств. Много крови. Ну вот так, видишь? Это зависит от того, будет ли мир или война". Он постучал по носу. "Больше этого я не могу сказать, потому что не знаю. Никто не знает, когда такое случается. Может быть, скоро. Возможно, нет. Может, вообще никогда. Кто может сказать? Но вы поможете, сэр. Вы поможете нам начать. Возможно, вы этого еще не знаете. Но ты будешь."
   - Мистер Твистлтон, - мягко сказал Ньютон, - вы знаете, что означает фраза "танцевать красноречиво"?
   Он покачал головой. "Нет, сэр. Это тоже секрет?
   Я устало покачал ноющей головой и высвободил руку из все более крепкой хватки сумасшедшего. "Это настоящее безумие".
   - Безумие, да, - сказал мистер Твистлтон. "Мы сведем всех в Лондоне с ума. А кто тогда вылечит?"
   Увидев, что мы собираемся проститься с ним, мистер Твистлтон быстро заволновался: его настроение стало более неистовым, и меньше чем через минуту он уже бредил, и у него изо рта шла пена. Это казалось заразительным, потому что тут же другие сумасшедшие начали разглагольствовать и бесноваться, и вскоре они создали такой хор Pandemonium, который поднял бы ад в беспорядке, а сам сатана мог бы пожаловаться Стюарду на этот проклятый шум. Немедленно несколько нянь с кнутами набросились на обитателей, что было жалким зрелищем, и это побудило моего хозяина и меня быстро двинуться к выходу из Бедлама, желая выбраться из этого гнойного воздуха.
   Проходя через портик под меланхоличными глазами статуй мистера Сиббера, Ньютон покачал головой и вздохнул с облегчением.
   "Больше всего я боюсь потерять рассудок", - сказал он. "Во время моего последнего года в Кембридже я заболел чумкой, которая сильно охватила мою голову и не давала мне спать в течение нескольких недель, так что мое мышление было сильно нарушено".
   Эти симптомы становились мне все более знакомыми, поскольку моя лихорадка, казалось, ухудшалась; и все же я ничего не сказал моему хозяину, кроме как спросить, действительно ли человек может сойти с ума, увидев призрак, как сказал мне сержант Рохан.
   - О привидении не может быть и речи, - сказал Ньютон. "У мистера Твистлтона оспа. Разве вы не видели язвы на его ногах? Вы могли бы также заметить его атрофированные глаза, его дрожащие губы и язык и его частичный паралич. Это наиболее симптоматично для прогрессирующего сифилиса".
   - Я думаю, - сказал я слабым голосом, - что мне хотелось бы вымыть руки.
   - О, на это нет времени, - сказал Ньютон. "Нам нужно сходить к шляпникам".
   - Шляпники? Я устало вздохнул. - Если только вы не думаете приобрести себе новую шляпу, сэр, - хотя, должен признаться, я считаю вас наименее склонным к шляпам человеком, которого я когда-либо встречал, - с какой стати нам хотеть навещать каких-то шляпных мастеров?
   На что Ньютон ответил: "Что? "Дал ли ты прекрасные крылья павлинам? или крылья и перья страусу?" И, увидев, что я нахмурился, добавил: "Иов, глава тридцать девятая, стих тринадцатый".
  
   В карете Ньютон похлопал меня по ноге и, излучая некоторый восторг, показал мне письмо, которое дал ему мистер Твистлтон. To my tired eyes, the paper, which showed a familiar but disorderly mixture of letters- tqbtqeqhhnuquczrpsvxwkxfklevqtogkxzzlalcsulixpdmctz xlzlbizgtpajpdnfpadykforlfbpfoxlduyxwmilldsdlnriieoerx qxnuiaebpaaafyagfokseicrlexuxtjplttlcgvvmmuqluzgvyqs swncebkmyetybohlckuasyfkthyizmhzbkvzhydumtksrnpjl yxdloqmhnfyczeszrvepnbrvhyleedufuivdehfgdrwdeeuh mmonheybbiktaopigbojcxdgcuouvmnkibhvonxnlzsiefzw krrvsfdedzhmmnsheasgdtpyhriwqupnefiogzrirpmjpnqc dlnxqtpfydgmpluynicsbmkhwvsqtexgzidypjtndgizfkkmb kaoprtdsxyhlmwfflxxaeaklrdcsnnyuouflurtqtnnwzbxyjg wdkcwxylkiajmcykakxkhziqimunavbolltadvfwpfmgwcmz uszpdqaktiemptpcyvkeygeyffhskntduvnfykrshmorrvuok gnbuutclafcpnwwekrkcezaxbpluaezgt'edqwbypuufzqxdziifs kszrktncnuljdvfedpgnohprzdoosyskxshdkdgwktgqwtavd hrusmocxiipiyrlmwopohkdz
   - не давало очевидного значения, но Ньютон заявил, что усмотрел ту же закономерность, которую он наблюдал в предыдущих сообщениях, обнаруженных нами.
   - Но мистер Твистлтон - сумасшедший, - возразил я.
   - Без вопросов, - согласился Ньютон.
   - Тогда я не понимаю, почему вы так серьезно относитесь к его письму.
   - По той простой причине, что мистер Твистлтон ее не писал.
   - Но как ты можешь сказать?
   "В течение нескольких лет я развлекался, пытаясь сделать вывод о характере, склонностях и способностях человека по особенностям его почерка", - объяснял Ньютон. "Можно даже определить состояние здоровья человека: например, не страдает ли он каким-нибудь дефектом глаз, не поражен ли он каким-нибудь параличом.
   "Учитывая смелый сильный почерк этих писем и очевидное нездоровье мистера Твистлтона, очевидно, что автор этого послания был кем угодно, только не сумасшедшим. Есть еще один более тонкий момент, который заключается в том, что автор этого письма изучал латынь".
   - Как ты это определяешь?
   "Буквы а и е встречаются в закодированном тексте вместе три раза; и там, где они это делают, автор сообщения соблюдает обычай сталкивать их друг с другом как таковые. Это указывает на дифтонг, который представляет собой не что иное, как сочетание или сочетание гласных, и указывает на латинское произношение. Например, это показывает, что мы должны произносить C в слове Cæsar с твердой k . Поэтому я не сомневаюсь, что мы обнаружим, что автор этого послания был своего рода ученым, что исключило бы мистера Твистлтона, чье образование носило более рудиментарный характер.
   - Но откуда ты это знаешь? Возможно, у него была какая-то латынь.
   -- Разве ты не помнишь, как в ответ на все его бредни о войне и мире я спросил у него, что означает латинское темпы беллок?
   "Да, конечно. "На войне и в мире". Вот почему вы спросили его об этом. Я поинтересовался."
   "Он не знал. И это было не потому, что его ум расстроен, а потому, что он не знал. Следовательно, у него нет латыни. Ньютон вздохнул. - Ты сегодня очень скучный, Эллис. Ты совсем здоров? Вы не похожи на себя, сэр.
   - Меня беспокоит головная боль, - сказал я. - Но со мной все будет в порядке, - добавил я, хотя мне действительно стало совсем плохо.
   Мы прибыли в Пэлл-Мэлл, где щеголеватый Сэмюэл Тьюер, модистка-гугенот, смотрел на нас двоих, входящих в его магазин, как на парочку птиц Минервы, несомненно привыкших к более экзотическим павлинам, как безвкусный кавалер в его магазине, рассматривающий шляпу. с той же тщательностью и вниманием, с которыми мы с Ньютоном обращались бы с фальшивой монетой. Выслушав вопрос Ньютона о перьях, мистер Тьюер откинул крышку маленькой эмалированной табакерки, щипнул свои привередливые ноздри, а затем чихнул в ответ, что Джеймс Чейз, пернатый из Ковент-Гардена, снабдил его всей информацией. из страусиных и павлиньих перьев для своих шляп, будучи крупнейшим и лучшим поставщиком перьев в Лондоне.
   Вскоре после прибытия в помещение мистера Чейза, представлявшее собой большой вольер со всевозможными утками, воронами, лебедями, гусями, цыплятами и несколькими павлинами, Ньютон достал длинное перо, которое он принес из Тауэра вместе с радужный глаз с голубым и бронзовым кольцом и, объяснив, что он прибыл по делу короля, продолжал так:
   - Мне сказали, что вы - крупнейший поставщик экзотических перьев в Лондоне.
   - Это правда, сэр. Я для перьев то же, что Вирджиния для табака или Ньюкасл для углей. Я снабжаю всех - кучеров, изготовителей ручек, мебельщиков, мастеров по изготовлению кроватей и модисток".
   "Это перо голубого индийского павлина, не так ли?"
   Мистер Чейз, высокий, худощавый и похожий на птицу мужчина, осмотрел перо, но ненадолго, прежде чем подтвердить, что Ньютон был прав.
   "Да сэр. Это синий цвет, верно".
   - Можете ли вы рассказать мне что-нибудь еще об этом?
   - Никогда не был в шляпе, судя по ее виду, потому что она не подстрижена. Это достаточно редкая птица, павлин, хотя некоторые богатые люди любят его. Но у павлинов дурной нрав, сэр, и их нужно держать отдельно от других птиц. Кроме того, что это перо принадлежит одной из моих птиц, я мало что могу вам о нем рассказать, господа.
   - Это одна из ваших птиц? повторил Ньютон. "Как вы можете сказать?"
   - Ну, от аира, конечно. Мистер Чейз перевернул перо вверх дном, чтобы показать роговой конец ствола, на котором появилось единственное голубое пятно. - Все наши перья отмечены таким образом, - сказал он. "В знак качества. Будь то лебединое перо для письма или страусиное перо для женского головного убора".
   - Возможно ли, чтобы вы знали, кому вы поставили именно это перо? - спросил Ньютон.
   "Почти все мои павлиньи перья достаются мистеру Туэру или мадам Шере, которые оба французские модистки. Гугеноты, сэр. Они хорошо зарекомендовали себя в бизнесе по производству перьев. Иногда я продаю несколько дамам, которые хотят сделать свои собственные шляпы. Хотя и не очень часто. Мистер Туэр говорит, что есть много женщин, которые шьют платья, но мало кто хочет шить шляпки.
   "На днях я продал кое-что новому покупателю. Человек, которого я никогда прежде не видел. Как его звали? Я не могу вспомнить. Но совсем не такой человек, чтобы быть шляпником.
   - Можете ли вы вспомнить что-нибудь еще о нем? - спросил Ньютон.
   Мистер Чейз на мгновение задумался, а затем сказал: "Он был похож на француза".
   - Что, гугенот?
   Мистер Чейз покачал головой. "Похоже, один. "Иностранное имя", - подумал я, хотя и не помню, что это было. Но, честно говоря, сэр, французы - это все иностранцы, которых я знаю. Я полагаю, что с тем же успехом он мог быть испанцем. Не то чтобы он говорил как иностранец. Нет, сэр, он говорил по-английски. И образованный тоже. Но зато некоторые из этих гугенотов parlez-vous неплохо владеют английским языком. Я имею в виду, вы бы подумали, что мистер Туэр англичанин, сэр.
   -- Англичанин, своего рода, -- сказал Ньютон.
   После того как мы распрощались с мистером Чейзом, доктор Ньютон посмотрел прямо на меня и сказал, что, по его мнению, мне не помешает чашка кофе; Итак, мы пошли в "Грецию", кофейню, которая пользовалась популярностью у членов Королевского общества. Вскоре после того, как мы прибыли и выпили свой кофе, который, казалось, на некоторое время оживил меня, подошел человек лет тридцати и сел рядом с нами. Я принял его за ученого, что было не так уж далеко от истины, поскольку он сам был членом Королевского общества и воспитателем детей герцога Бедфорда. Его акцент, казалось, выдавал его французское происхождение, хотя на самом деле он был швейцарским гугенотом.
   Ньютон представил этого человека как Николаса Фатио де Дулье, и хотя мне сразу стало ясно, что когда-то они были близкими друзьями, мой хозяин выказал холодность по отношению к мистеру Фатио, что заставило меня заподозрить, что они поссорились и что теперь между ними было некоторое расстояние. между ними; а сам мистер Фатио смотрел на меня с таким недоверием, которое я бы назвал ревностью, если бы не подозрение, которое это могло вызвать против характера моего господина; потому что трудно было не заметить, что мистер Фатио был деликатным до женоподобного.
   К этому времени я обнаружил, что у меня, в конце концов, нет особого аппетита к кофе, и густой дым в "Греке" никак не помогал мне избавиться от головокружения; следовательно, мое воспоминание о разговоре между моим господином и господином Фатио вряд ли можно назвать случайным. Но с самого начала было ясно, что мистер Фатио стремился вернуть себе часть прежней уверенности Ньютона.
   - Я очень рад, что нашел вас здесь, доктор, - сказал он. - В противном случае я был бы вынужден написать вам и сообщить, что вчера в доме герцога меня разыскивал человек, чтобы расспросить о вас. Кажется, он сказал, что его зовут мистер Фоу.
   - Я встречался с ним, - сказал Ньютон. - Мистер Нил представил нас на Монетном дворе.
   - Мистер Нил, мастер?
   "Одинаковый."
   "Почему, это очень странно. Я узнал от мистера Робартеса в этой самой кофейне, что мистер Нил попросил Гука представить членам Королевского общества итальянского химика, графа Гаэтано. Говорят, что граф усовершенствовал метод превращения свинца в золото. Мистер Нил уже подтвердил чистоту трансмутированного золота графа, и для его представления обществу требуется только разрешение Гука.
   - Вера, это хорошие новости, - сказал Ньютон. - Потому что граф - негодяй, и он может произвести трансмутацию не больше, чем ты можешь воскрешать мертвых, Фатио.
   Господин Фатио ощетинился и на мгновение принял такой женственный вид, что, если бы держал веер в своей маленькой белой ручке, он бы дал нам бурю своим веером; и это могло бы мне понравиться, потому что вдруг я почувствовал такую нехватку свежего воздуха, как человек с недоуздком на шее.
   -- Вы больны, сэр, -- сказал Ньютон, заметив мое слабое здоровье. - Пойдемте, я помогу вам добраться до двери и глотнуть более полезного напитка. Фатио? Наведите справки об этом графе Гаэтано у своих друзей на континенте, и вы заслужите мою благодарность. И с этими словами Ньютон помог мне подняться на ноги, потому что я больше не мог стоять.
   Возле "Грека" я стоял, шатаясь, как гнилое дерево, так что Ньютон был вынужден предложить мне руку; и, поманив к себе карету, он высказал следующие замечания о своем друге.
   - Не обманывайте моего хорошего мнения о вас, Эллис, опасаясь чего-то неприличного в моих отношениях с мистером Фатио, потому что я знаю, что думают о нем другие мужчины. Но у него доброе сердце и превосходный ум, и когда-то я любил его, как отец любит своего сына.
   Я помню, как улыбался Ньютону и уверял его, что ничто не изменит моего высокого мнения о нем; а потом я думаю, что я, должно быть, потерял сознание.
  
   Ньютон привел меня к себе домой на Джермин-стрит и уложил в постель с прекрасными белыми голландскими простынями, где миссис Роджерс и мисс Бартон могли бы покормить меня, потому что лихорадка теперь превратилась в лихорадку, из-за которой я чувствовал себя слабым, как корзина. котят, полный дрожи и пота, головной боли и болей в ногах, так что я чувствовал себя каким-то чумным человеком со всеми симптомами, кроме бубонов, которые отличают эту ужасную чуму. Но когда лихорадка спала, и я увидел, кто был моей няней, я подумал, что умер и попал в рай. Ибо мисс Бартон сидела у окна и читала при солнечном свете, ее волосы были как золото, а глаза были голубыми, как васильки; и когда она увидела, что я не сплю, она улыбнулась и тотчас же отложила книгу и взяла меня за руку.
   - Как ты себя чувствуешь, дорогой Том? - спросила она, называя меня своим ласковым именем.
   - Лучше, я думаю.
   "У вас была лихорадка. И вот уже почти три недели у меня лихорадка.
   - Так долго? Я услышал, как хриплю.
   "Если бы не лекарства моего дяди, ты мог бы умереть", - объяснила она. "Ибо это он осуществил ваше исцеление. Вскоре после того, как мистер Уостон, наш кучер, привёз вас на Джермин-стрит, мой дядя отправился в аптеку в Сохо за корой иезуитов, а также за сушеной таволгой, которую он затем растер в порошок пестиком, так как он читал, что эти иногда служил средством от лихорадки. Так оно и оказалось, потому что вы возвращены нам".
   Она вытерла мой лоб влажной тряпкой, а затем помогла мне выпить пива. Я попытался сесть, но обнаружил, что не могу.
   - Ты должен оставаться на месте, потому что ты очень слаб, Том. Вы должны полагаться на меня и миссис Роджерс, как если бы мы были вашими собственными руками.
   - Я не могу этого допустить, мисс Бартон, - запротестовал я. - Нехорошо, чтобы ты заботился обо мне.
   "Том, - засмеялась она, - не принимай так. Я женщина, у которой есть братья. Тут нечего стыдиться".
   Прошло какое-то время, прежде чем мое состояние улучшилось настолько, что я смог осознать, что со мной произошло. К тому времени это был Леди День. Но Ньютон и слышать не хотел о моем возвращении к нему на службу, пока я полностью не выздоровел. Он также не ответил ни на один из моих вопросов, касающихся расследований, над которыми мы работали. Вместо этого он принес в мою комнату кусок школьной доски, которую поставил на мольберт художника и, при случае, с помощью мела пытался объяснить мне свою систему флюксий. Он имел в виду, конечно, хорошо; и все же у меня не хватило на это мозгов, и эти лекции по математике только укрепили мою решимость скоро выздороветь, несмотря на то, что с мисс Бартон, ухаживающей за мной, у меня были веские причины лежать в постели, думая, что я очень благословенный человек. будучи больным. Ибо она крестила меня своей любовью и воскресила меня своей нежной заботой. Когда меня лихорадило, она вытирала мне лоб. Бывали дни, когда я не спал и весь день просто смотрел на нее. Другие дни я вообще не помню. У меня нет слов, чтобы описать мою любовь к ней. Как описывается любовь? Я не Шекспир. Нет Марвелла. Нет Донн. Когда я был слишком слаб, чтобы прокормить себя, она кормила меня. И всегда она читала мне: Мильтона, Драйдена, Марвелла, Монтеня и Афру Бен, произведения которых она особенно любила. Орооноко была ее фавориткой, хотя сам я находил конец слишком ужасным. Эта книга содержит историю рабыни, и не будет преувеличением сказать, что к тому времени, когда я стал достаточно сильным, чтобы вернуться на Монетный двор, я был ее.
   Был восьмой день апреля, четверг, когда я вернулся к работе. Я помню это, и довольно легко, потому что я не мог забыть, что милорд Монтегю стал графом Галифаксом и заменил милорда Годольфина на посту лорда-казначея. И прошло несколько дней, прежде чем дела Монетного двора позволили мне узнать у Ньютона, что стало с нашим расследованием убийств Дэниела Мерсера и мистера Кеннеди, поскольку мы вообще не говорили об этих делах, пока я был в отъезде. больной.
   "Что касается шифра, - сказал Ньютон, - то, признаюсь, я не добился с ним успеха, и мне стало ясно, что потребуются дополнительные сообщения, чтобы понять числовую структуру, лежащую в его основе. Мистер Бернингем умер. Несмотря на помощь этого тюремного урода, он скончался от яда, который ему дали. Очень вероятно, что девушка сделала не так, как я ей сказал. Несомненно, она считала безумием кормить человека кусками древесного угля. И все же это могло бы вылечить его.
   "Я приказал мистеру Хамфри Холлу внимательно следить за графом Гаэтано и доктором Лавом, но почти ничего не мог сообщить, кроме того, что Гук продолжает делать из себя их ставленников; и я был бы почти несчастлив, если бы мы обнаружили доказательства того, что они убили Кеннеди и Мерсера до того, как у них появился шанс убить Гука, или, по крайней мере, его репутацию.
   - Что касается сержанта Рохана и майора Морнея, за ними обоими следили два наших агента. Похоже, что майор, как и сержант, тоже гугенот, как и несколько других в Тауэре, как на Монетном дворе, так и в артиллерийском отделе. Естественно, я уже знал, что Джон Фокье, заместитель начальника Монетного двора, тоже был гугенотом. Но я не знал, что есть так много других".
   -- Говорят, -- заметил я, -- что гугенотов так много, что в Лондоне их столько же, сколько католиков. Я слышал о пятидесяти тысячах".
   "Центр их общины - церковь Убежища на Треднидл-стрит, - сказал Ньютон. "Некоторые посещают часовню Остина Фрайарса в Сити. Другие - французская конформистская церковь Савойи в Вестминстере. Но все гугеноты из этой Башни, будь они из Монетного двора или Артиллерии, посещают улицу Треднидл. Я сам ходил на службу во французскую церковь Ла Патенте в Спиталфилдсе, где нашел много поводов для восхищения, поскольку многие из этих гугенотов придерживаются знакомых мне антитринитарных взглядов. И все же они самые скрытные. От меня требовалось заявить, что я верю в то, что Христос был простым человеком, хотя и без греха, прежде чем они позволили бы мне остаться во время их богослужения, потому что они очень боятся шпионов. И не без оснований, я думаю. Я достаточно часто слышал, что они укрывают среди себя тайных папистов. Мои собственные агенты говорят то же самое, но это основано не более чем на их собственном невежественном воображении, поскольку наши шпионы думают, что все французы, взвешенные на весах, оказываются недостаточными.
   "Это было и мое собственное мнение, - сказал я ему. "Конечно, я знаю, что на стороне короля Вильгельма в битве при Бойне сражалось очень много гугенотов, включая самого генерала Рувиньи. Но я признаюсь, что мало понимаю истинный характер их преследований. И почему их вообще здесь так много".
   - Но вы, должно быть, слышали о Варфоломеевской резне, - возразил Ньютон.
   - Я слышал об этом, - сказал я. - Но я не могу описать, что произошло.
   Ньютон покачал головой. "Мне казалось, что обстоятельства резни знакомы всем протестантам. Какую историю сейчас учат молодежи?" Он вздохнул. "Ну тогда позволь мне тебя просветить. В ночь на двадцать четвертое августа 1572 года большое количество протестантов собралось в Париже, чтобы увидеть гугенота Генриха Наваррского, будущего французского короля и деда нынешнего французского короля Людовика, женатого на Маргарите, которая была членом правящей французской католической семьи Валуа. Вероломная семья Валуа увидела возможность искоренить протестантизм во Франции и воспользовалась ею. Десять тысяч человек были убиты в Париже и еще больше в провинциях; и общепризнано, что католики убили до семидесяти тысяч гугенотов-протестантов. Многие гугеноты искали убежища в Англии".
   "Но это было в 1572 году; неужели к настоящему времени они уже хорошо интегрировались в английское общество?
   "Сам Генрих был пощажен и в конце концов стал королем Франции; и Нантским эдиктом установил религиозную терпимость к протестантам во Франции. Так продолжалось примерно десять лет назад, когда тот же самый указ был отменен его собственным внуком, и теперь многие другие гугеноты снова бежали в Англию. Теперь ты понял?
   "Да. Я понимаю. Но то, что вы говорите, что здесь, в этой Башне, есть несколько гугенотов, меня до сих пор удивляет. Можно подумать, что безопасность Монетного двора потребует, чтобы здесь стояли только англичане.
   - Я сказал несколько? - сказал Ньютон. - Я имел в виду многих. Он собрал лист бумаги, на котором появилось два списка имен. - На Монетном дворе - мистер Фокье, мистер Колиньи, пробирный мастер, мистер Вальер, плавильщик, и мистер Бейль, кассир. В артиллерийском отделе майор Морней, капитан Лакост, капитан Мартин, сержант Рохан, капралы Кузен и Ласко, а также надзиратели Пужад, Дьюри, Ниммо и Лестрейд.
   "Могут быть и другие, еще неизвестные, - продолжал Ньютон. "Тех, кто искал убежища в Англии после 1685 года и отмены Нантского эдикта, легче увидеть, чем тех, чьи семьи находились здесь после поражения Ла-Рошели в 1629 году. Майор Морнэ родился в этой стране. Как и мистер Бэйл, денежный магнат. То, что они больше англичане, чем французы, конечно, может сделать их более слабым звеном в цепи гугенотов".
   "Вы думаете, что они сговорились что-то сделать? Могли ли они убить Дэниела Мерсера и мистера Кеннеди?"
   "Я не могу строить гипотезы. Это то, что мы должны выяснить. Это правда, что многое связывает французский протестантизм и гугенотов с герметическим миром алхимии. Но я не верю, что в этих гугенотах есть что-то, что заставит их защищать алхимию больше, чем я сам.
   -- Возможно, -- сказал я. -- А как насчет тамплиеров, о которых говорил ваш друг по Королевскому обществу мистер Пипс, когда мы с ним обедали? Тамплиеры тоже не были французами? Не может быть, чтобы эти гугеноты были наследниками тамплиеров и их собственной тайны? Разве ради такого сокровища не стоит убивать? Мне кажется, что здесь много тайн.
   - Хватит, хватит, - простонал Ньютон. - Вы беспокоите меня своими бесконечными рассуждениями.
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   "Мы должны держать этих гугенотов под присмотром", - сказал Ньютон. - И надеюсь, что они могут раскрыться. Особенно майор Морней. Я полагаю, что чем больше мы узнаем о нем, тем лучше мы будем готовы допросить его снова. Он далеко не такой сильный персонаж, как сержант Рохан, который, кажется, когда-то был рабом на галерах во флоте короля Льюиса. Мы не сломаем его защиту, ручаюсь. Между тем вы должны научиться быть терпеливыми, мой дорогой друг. Здесь ничего нельзя выиграть, действуя поспешно. Отношения между Mint и Ordnance деликатно уравновешены. И этот гордиев узел должен быть распутан, если мы хотим, чтобы веревка все еще использовалась после этого".
  
   В течение следующих трех недель я работал с целой сетью агентов Ньютона, чтобы держать гугенотов, находившихся в Тауэре, под нашим пристальным вниманием. Морней был частым гостем на Стрэнде, где жил лорд Эшли. Эшли была вигом и членом парламента от Пула в Дорсете. Сержант Рохан часто посещал суды в Вестминстер-холле. Там он выслушивал все, что бы ни слушалось, и истинная цель его посещения заключалась, по-видимому, в том, чтобы встретиться с высоким священником, от которого он, казалось, получал приказы и который носил большую шляпу с черной атласной тесьмой и длинный розовый шарф. Кривоногий и с бычьей шеей этот парень оказался слишком неуловим, и мы потеряли его след где-то в Саутварке, так что, по крайней мере, какое-то время он продолжал ускользать от опознания.
   Пока я следовал за сержантом Роханом по многочисленным магазинам, выстроившимся вдоль обеих сторон Вестминстер-Холла, произошел любопытный инцидент, благодаря которому я лучше узнал его и лучше оценил его характер.
   Я только на мгновение оторвал взгляд от сержанта, чтобы рассмотреть одну из многих торговых мадам, которых обычно можно встретить там, обладающих юридическими документами, которые помогают создать впечатление, что они приходят, чтобы стать клиентами, а не находить клиентов для себя. , и был огорчен, обнаружив, что я потерял его. Размышляя о том, что я, возможно, не лучший способ стать шпионом, потому что меня слишком легко отвлечь проститутками, я пробирался к большой двери зала, когда, глядя на еще один из этих хорошеньких нефритов, я столкнулся с личностью сам сержант. А он, поняв истинную причину моего невнимания к тому, куда я иду, весьма развеселился, похлопал меня по плечу и, выказывая удивительную для меня приветливость и покладистость, пригласил меня в ближайший трактир. Поэтому я пошел, думая, что смогу узнать о его характере что-нибудь еще, что могло бы быть нам на пользу; и кое-что от него узнал, хотя и не так, как мог предположить.
   - Ваш мистер Ньютон, - сказал он, принося нам две банки лучшего пива Байда. "Он умный. Не знаю, как он заподозрил меня в бунтовщике, но между мной и майором все совсем не так, как он думает. Мы старые друзья, он и я - достаточно взрослые, чтобы забывать о рангах, когда мы ссоримся, как это время от времени делают все друзья. Когда ты служил с человеком, сражался вместе с ним в бою, несколько раз спас его шкуру, это дает тебе определенную привилегию. Обладание преимуществом, так сказать. Кто-то может назвать это долгом.
   - Вы спасли жизнь майору Морнею?
   "Не столько спасли, сколько сохранили ему жизнь. Он и я попали в плен в битве при Флери во Фландрии, сражаясь за короля Вильгельма. Это было первое поражение короля в Нидерландах. Это было в 1690 году. Французский генерал Люксембург был жестоким парнем, и все его заключенные были приговорены к пожизненному заключению на галерах короля Людовика. Через три дня мы с майором прибыли в Дюнкерк, где нас поместили на галерный корабль L'Heureuse . Знаете ли вы, что это значит?"
   Я покачал головой.
   - Это означает "Фортуна", - сказал сержант. - И я могу вам сказать, что на французской галере этого очень мало.
   - Позвольте мне рассказать вам о галере, молодой человек. В нем пятьдесят скамеек для гребцов, по двадцать пять с каждой стороны, шесть рабов, прикованных к скамье. Это триста человек. Никто, кто не видел работу раба на галерах, не может себе этого представить. Я сам греб двадцать четыре часа без отдыха, ободряемый кнутами комитов , которые нами командовали. Если вы падали в обморок, вас пороли до тех пор, пока вы снова не начинали грести, или пока вы не умирали, а затем ваше тело бросали на съедение акулам. Турки нанесли большую часть порки". Сержант усмехнулся, вспомнив описанные им жестокости. "Нет христианина, который может выпороть человека так же, как турок. Кто может содрать с человека кожу до костей концом веревки, смоченным в смоле и рассоле.
   "Самых сильных и самых слабых собрали вместе, вот так я и стал ругаться с майором. Я был во главе скамейки, майор рядом со мной. Капитан корабля называл нас собаками, и мы жили по-собачьи. Он был человеком самых иезуитских настроений и ненавидел всех людей реформированной веры. Однажды он приказал одному из турок отрубить человеку руку, чтобы бить другого. Капитан почему-то ополчился на майора и выделил его для особо жестокого избиения. Если бы не я, майор бы умер. Я дал ему половину своего печенья и намазал уксусом и солью его рубцы, чтобы остановить начало омертвения его плоти. И как-то выжил.
   "Мы пережили много жестокостей и много лишений: зной летом; холод зимой; побои; голодание; канонады других кораблей. Однажды нас обстреляли ланграджной дробью - длинной жестяной коробкой, набитой кусками цепи и старого металла, вставленной в ствол ружья. Треть людей на камбузе была разорвана на куски. Все раненые были выброшены за борт акулами.
   "Два года мы с майором прожили на этом проклятом католическом корабле. Однажды вы спросили меня, почему я так ненавижу католиков. Вот почему: нас посетила настоятельница ордена сестер-католичек, которая предложила нам, гугенотам, нашу свободу, если мы отречемся от своей веры. Многие из нас так и сделали, только чтобы обнаружить, что она солгала и что не в ее власти было дать нам свободу. Это капитан подтолкнул ее к этому. Его идея шутки, я полагаю.
   - Два года, мой друг. На галерах это целая жизнь. Мы думали, что наши страдания никогда не закончатся. Но однажды произошло сражение. Адмирал Рассел, благослови его, разбил французов при Барфлере, наш корабль был взят, и мы были освобождены.
   Сержант Рохан кивнул и допил свой эль; и я думал, что его рассказ объясняет многое из того, что было между ним и майором Морнеем. Ошеломленный его рассказом - по правде говоря, я едва ли отдал ему должное, - я почти не обратил внимания на любопытство к моему хозяину и его привычкам, которые он теперь проявлял; так что я отвечал на многие его вопросы, не обращая внимания на опасность, которую это представляло для моего хозяина.
   Что впоследствии должно было причинить мне большое личное горе.
  
   Несмотря на весь очевидный ум Ньютона, мы, казалось, не приблизились к выявлению виновных в этих злодеяниях, чем до того, как я заболел. К счастью, за стенами замка об убийствах почти ничего не знали. По просьбе лордов-судей доктору Ньютону и лорду Лукасу было приказано хранить в секрете эти злодеяния из опасения, что широкая публика может воспринять какую-то угрозу Великой перечеканке монет и понять, что это может потерпеть неудачу, как Земельный налог и Закон о миллионах потерпели неудачу. перед этим. Поскольку армия все еще находилась во Фландрии, а король Вильгельм по-прежнему непопулярен в стране в целом, его сын, герцог Глостер, был так хил, а принцесса Анна, которая была второй по наследству, бездетной, несмотря на ее семнадцать заключений, возник большой страх перед национальными преступлениями. восстание дома. И ничто так не разжигало недовольство, как продолжающееся обесценивание и дефицит монеты. Крайний срок получения старой монеты по полной стоимости - двадцать четвертое июня - быстро приближался, но новых в обращении было так мало, что лорды-судьи тайно сообщили, что любые новости, неблагоприятные для Монетного двора и перечеканка должна была быть подавлена.
   И все же было много любопытства - нет, беспокойства - в отношении результатов исследований доктора Ньютона. А поскольку его вспыльчивый и обидчивый характер был хорошо известен в Уайтхолле, моему брату (который, как я уже говорил, был заместителем Уильяма Лаундса, постоянного министра финансов) было поручено навести справки о том, как продвигаются дела. был сделан с исследованиями моего хозяина. По крайней мере, так он сказал в начале. Только к концу нашей встречи я узнал истинную цель его разговора со мной.
   Мы встретились в офисе Чарльза в Уайтхолле, когда Ньютон предстал перед их светлостями, чтобы рекомендовать помилование Томаса Уайта, чью казнь за чеканку тринадцать раз откладывали по ходатайству Ньютона в обмен на информацию.
   Даже тогда у нас с братом не было сердечных отношений, хотя я был благодарен ему за то, что он нашел мне работу. Но будь я проклят, если взамен стану его креатурой, и дал понять это почти сразу же, как только меня назначили на Монетный двор. В результате Чарльз увидел во мне помеху и возможную помеху любому существенному продвижению по службе в казначействе и говорил со мной, как со своим слугой. Именно так он говорил с большинством людей, теперь, когда я задумался об этом. Он стал довольно толстым и самодовольным и очень напоминал мне нашего отца.
   "Как твое здоровье?" - хрипло спросил он. - Доктор Ньютон сказал мне, что вы больны. И что о тебе позаботились.
   -- Я уже совсем поправился, -- сказал я.
   - Я бы пришел к тебе, брат, да меня здесь задержали.
   - Я уже достаточно здоров, как видишь.
   "Хороший. Тогда скажи мне, пожалуйста, что происходит в Башне? Кстати, это одно убийство или два? Милорд Лукас непреклонен в том, что был только один и что это не имеет никакого отношения к артиллерийскому оружию.
   - Произошло три убийства, - сказал я, наслаждаясь испуганным выражением лица моего брата.
   "Три? Божьи язвы, - выдохнул Чарльз. "Ну что же, скоро мы узнаем, кто совершил эти преступления? Или мы должны ждать согласия доктора Ньютона в этом вопросе? Возможно, он намерен держать эти вещи при себе, поскольку так долго умалчивал о своей теории света. Или, возможно, у него больше нет мозгов для этого. В Кембридже говорят, что он занял эту должность только потому, что потерял рассудок".
   "Нужен ли мозг, чтобы работать в казначействе?" - вызывающе сказал я. "Я не уверен. Однако в сознании Ньютона нет ничего плохого. И я возмущаюсь вашим намеком на то, что он намеренно скрывается в этом вопросе.
   - Так что мне сказать постоянному секретарю?
   "Меня не волнует, что вы скажете постоянному секретарю".
   - Сказать ему это?
   "Это вы будете судить по нему, а не я".
   - И все же ты должен мне эту работу.
   - Как ты не перестаешь мне напоминать.
   - Если бы не я, Кит, у тебя бы вообще не было никаких перспектив.
   - Ты сделал это для меня или для себя?
   Чарльз вздохнул и посмотрел в окно, залитое сильным дождем, как будто Бог действительно решил стать мойщиком окон.
   "Разве я сторож брату моему?" - пробормотал он.
   - Вы еще не дали мне свободы ответить на ваши вопросы. Я скажу вам то, что вы хотите знать. Но вы не должны говорить плохо о человеке, которого я очень уважаю. Так же, как я ничего не сделал бы, кроме как хорошо отозвался бы о мистере Лаундесе или милорде Монтегю.
   - Галифакс, - сказал он, напомнив мне о новом пэрстве Монтегю. - Милорд Монтегю теперь граф Галифакс.
   - Не будь таким чертовски высоко, - продолжал я. - Или так обижайся на меня, брат. Предложи мне немного вина и немного любезности, и ты найдешь меня как какашка, ставшая медом".
   Чарльз принес нам обоим немного вина, и я выпил, а потом заговорил.
   "По правде говоря, брат, существует так много различных возможностей, что я едва могу придумать, о какой рассказать тебе в первую очередь. Что ж, если говорить в строгой хронологии, то за этими убийствами могут стоять какие-то фальсификаторы, потому что имя одного из убитых, Дэниела Мерсера, было названо другими, которых теперь хлопают в Ньюгейте за фальсификацию. Есть шайка убийц, владеющая хитроумным методом ковки золотых гиней, и вполне возможно, что этот самый Мерсер был убит, чтобы заставить его замолчать относительно его причастности. Агент, которого мы поставили следить за этим Мерсером, по имени Кеннеди, тоже был убит.
   "И все же в облике этих убийств есть тайные алхимические аспекты, которые заставляют Ньютона думать, что в их совершении может быть какая-то герметическая часть. Это очень странно и очень кроваво, и я надеюсь, что вы не продырявите мой проклятый плащ, если я скажу вам, что это еще и очень страшно. Всякий раз, когда я нахожусь в Башне, у меня постоянное опасение, что с моей персоной вот-вот случится что-то нехорошее".
   - В этом нет ничего необычного, - заметил мой брат. - По крайней мере, не в Башне.
   Я терпеливо кивнул, думая поскорее уйти из его кабинета, не затеяв с ним новой ссоры.
   - Затем пошли разговоры о тамплиерах и зарытых сокровищах, что дало бы почти любому достаточно мотива, чтобы убить людей, которые могли быть в подметки или препятствовать его открытию, не знаю, что именно. Но ясно, что многие уже искали клад. Баркстед, Пипс...
   - Сэмюэл Пепис?
   Я кивнул.
   - Проклятые Тори, - сказал он.
   - Флемстид, одному богу известно, кто еще.
   "Я понимаю."
   - Значит, в Тауэре есть несколько французских гугенотов.
   "Не только Башню. Вся страна прогнила от французов.
   "Они полны секретов и вызывают подозрения у Ньютона своей скрытностью".
   "Когда француз не вызывает подозрений?" - спросил Чарльз. "Конечно, они сами виноваты. Они думают, что мы не любим их просто потому, что мы их исторические противники. Но правда в том, что мы не любим их из-за их проклятой наглости и высокомерия, которое они себе придают. Католики, протестанты, иудеи или иезуиты, для меня нет разницы. Всем без исключения французам я желаю ада". Он сделал паузу. "Какая любимая лошадь?"
   - Ньютон - ученый джентльмен, - сказал я. "Он не будет строить гипотезы без надлежащих доказательств. И бессмысленно пытаться заставить его это сделать. С тем же успехом можно поставить клизму в бутылку и ожидать, что она испортится. Но он весьма усерден в своих расспросах, и хотя говорит мало, я думаю, что он очень тщательно взвешивает эти вопросы".
   - Я очень рад это слышать, - сказал Чарльз. - Три проклятых убийства в замке, который считается самым безопасным в Британии? Ведь это скандал.
   "Если кто и может разгадать эти тайны, так это он", - заявил я. "Просто быть рядом с ним - значит чувствовать, как его разум вибрирует, как еврейская труба. Но я не смею просить его слишком много, потому что он легко выходит из себя, и я становлюсь неприятным для его мнения.
   "Значит, у нас с ним есть что-то общее, не так ли?" ругал моего брата.
   "Как только он сам придет к какому-то заключению, я чувствую, что он расскажет мне, потому что я доверяю ему. Но не раньше. Omnis in tempore , брат.
   Чарльз взял перо и, держа его над чистым листом бумаги, не решался писать.
   - Что ж, прекрасный отчет для мистера Лаундеса, - сказал он и отбросил перо. "Божья кровь, если я не могу придумать, что написать. С тем же успехом я мог бы описать его проклятые Principia. Он издал неприятный звук. "Я смотрел на это и не мог понять ни головы, ни конца. Меня удивляет, что что-то настолько умное может заставить меня чувствовать себя таким глупым. Вы читали его?"
   "Я пытался."
   "Я не могу понять, как одна книга может вызвать такой ажиотаж, когда я не могу найти никого, кто действительно читал ее".
   "Я не думаю, что во всей Европе найдется дюжина людей, которые могли бы сказать, что понимают это, - сказал я. И все они согласны, что это самая важная книга, которая когда-либо была написана".
   Чарльз выглядел огорченным, как и мог бы, потому что я знала, что он еще меньше интересовался этими вещами, чем я сам.
   - Конечно, он очень умен, - проворчал Чарльз. "Думаю, мы все это знаем. Об этом говорится в его досье казначейства. Но он странная птица. Его преданность своему долгу хорошо известна и вызывает восхищение. Но я думаю, ему не нужны похвалы. Лишь бы ему сказали, что он прав. Который он и сам достаточно хорошо знает. И это делает его чертовски неудобным клиентом для работы в правительстве. Он слишком независим".
  
   -- Это правда, странная птица, -- сказал я. -- Но она летает так высоко, что почти исчезает из поля зрения обычных людей. Я думаю, что он орел, который парит до самых пределов нашего мира и, может быть, за его пределы, до луны и звезд, до самого солнца. Я никогда не знал, что ему нравится. Ни один человек никогда этого не делал".
   "Черт возьми, Кит, из-за тебя он звучит как один из Бессмертных".
   "Несомненно, что его имя и репутация будут жить вечно".
   "Если бы эта репутация была такой прочной", - сказал Чарльз. - Болезни божьи, если он так уверен в потомстве, то я не понимаю, почему ему нужны такие люди, как я, чтобы предупредить его о том, что мир кишит его врагами. Ибо есть те, кто хотел бы, чтобы Страж мог быть менее усердным в исполнении своих обязанностей. Определенные джентльмены-тори, которые хотели бы, чтобы он был отстранен от должности, и которые ищут какие-то доказательства его злоупотребления служебным положением".
   "Тогда почему они назначили его? Он сам просил, чтобы его судебно-медицинские обязанности были переданы Генеральному солиситору, не так ли?
   "Были некоторые, кто думал, что человек, который провел двадцать пять лет, скрываясь в Тринити, мало что знает о мире. И был бы самым податливым Стражем. Именно поэтому они согласились на его назначение. Не обмани меня в этом, брат. Я на его стороне. Но есть и другие, которые найдут против него коррупцию. Даже если бы их там не было, если вы понимаете, что я имею в виду.
   -- Вера, он самый неиспорченный человек, которого я когда-либо встречал, -- сказал я.
   "Если не его испорченность, - продолжал Шарль, - то, возможно, его отклонение от того, что считается ортодоксальным. Надеюсь, вы понимаете, что я здесь имею в виду.
   При этом я некоторое время молчал, достаточно долго, чтобы увидеть, как мой брат кивает мне, как будто он нашел Ньютона. - Да, - сказал он. - Я подумал, что это может успокоить тебя, брат. Ваш хозяин, мягко говоря, подозревается в определенных инакомыслиях. А есть и другие, мягко говоря не склонные. Языки зашевелились. Было упомянуто слово "ересь". И он будет уволен, если это будет доказано против него.
   - Это пустые сплетни.
   "Ага, сплетни. Но когда в этом мире сплетни игнорировались? Слушай внимательно, Кит. Ибо это было главной целью моего приглашения вас сюда сегодня. Чтобы ты мягко предупредил своего хозяина, чтобы он был настороже и готов к тому моменту, когда его враги выступят против него. Как они, несомненно, скоро и сделают.
  
   Все это я рассказал Ньютону, когда увидел его в нашем офисе на Монетном дворе.
   -- Я уже некоторое время подозревал об этом, -- признался Ньютон. - Тем не менее я в большом долгу перед вашим братом. Таким образом, быть предупрежденным значит быть вооруженным. Однако я должен заключить, что против меня еще ничего конкретного не нашлось, а только куча пены и шалостей".
   "Что ты будешь делать?" Я попросил.
   -- Да ничего, -- воскликнул Ньютон. "Кроме моего долга. Ты тоже. Мы должны выбросить это из головы. Вы согласны?"
   - Если хочешь.
   - Да, от всего сердца. Он сделал паузу и, подняв с пола кота Мельхиора, принялся гладить его шерсть, как кормушка из клуба "Шейк-бэг", разглаживая гусино-зеленое оперение своего чемпионского петуха. Я думал оставить его ненадолго наедине с его мыслями, но тут он сказал:
   "Этот майор Морней. Мы должны смотреть на него внимательно, как сквозь призму, и видеть, преломляемый он или нет".
   - У вас есть преимущество передо мной, доктор, - сказал я ему. - Признаюсь, я не знаю, что вы подразумеваете под этим словом.
   "Какая?" - воскликнул Ньютон. - Возможно ли, что вы не знаете о моих экспериментальных судках?
   Я подтвердил, что да, и мы пошли ко мне домой, где Ньютон порылся в старом окованном медью сундуке, из которого он достал призму собственного изготовления и показал мне, что обычный дневной свет представляет собой сложную смесь цветов и как , удерживая вторую призму внутри спектра, который он создал с помощью первой, цвета можно было отклонить или отклонить от их прежнего курса, подобно потокам воды. Это отклонение Ньютон назвал преломлением , а свойство преломления назвал преломляемостью. Все призматические цвета были неизменны и не могли быть изменены путем проецирования на них других цветов.
   "Таким образом, вы можете усвоить очень полезный наглядный урок для тех из нас, чье занятие состоит в том, чтобы обнаруживать искусно или преступно утаиваемые вещи: что все никогда не бывает таким, каким кажется; и эта чистота иногда является иллюзией".
   Ньютон позволил мне держать вторую призму и отклонять цвета в разные стороны сколько душе угодно.
   "Возможно, майор Морней может так же отклоняться от своего обычного курса", - предположил я, поняв его первоначальный смысл. "Но что мы будем использовать в качестве призмы?"
   "Что-то широкое", - размышлял Ньютон. "Что-то сильное и чистое. Да, я верю, что у меня есть именно тот инструмент, который нам нужен. Ты, мой дорогой друг. Ты будешь нашей призмой".
   "Мне? Но как?"
   - Майор Морней когда-нибудь замечал, что за ним следят?
   "Никогда. Он не кажется особенно наблюдательным человеком.
   - Тогда ты должен помочь ему. Пусть майор увидит, что за ним следят, а затем понаблюдайте, как он преломляется. Уйдет ли он из дома лорда Эшли, не заходя внутрь? Будет ли он возражать против вас? Кому он скажет, что за ним следят? И что тогда будет? Это может оказаться утомительной и опасной задачей делать то, что должно быть сделано, но я не могу быть удовлетворен, пока мы не закончим ее".
   -- Я не боюсь, -- сказал я. -- Я возьму с собой оба пистолета и шпагу.
   -- Это дух, -- сказал Ньютон и хлопнул меня по плечу. "Если он спросит, почему вы следуете за ним, скажите, что нет. Это только отвлечет его еще больше. Но будьте осторожны, чтобы не драться с ним. Если вы убьете его, мы ничего не узнаем.
   - А если он убьет меня?
   - Ради мисс Бартон, пожалуйста, не убивайтесь, Эллис. Она возложит на меня ответственность, и я никогда не услышу, чем это кончится. Поэтому я говорю тебе: если ты жалеешь меня, Эллис, то береги себя".
   - Буду, сэр.
   Эта информация меня, конечно, чрезвычайно порадовала; Остаток дня я развлекался изящнейшей фантазией, в которой мисс Бартон прижимала мое тяжело израненное тело к своей обнаженной груди, а Клеопатра оплакивала Марка Антония. С тех пор как я выздоровел от лихорадки, я видел ее лишь раз в неделю на еженедельных ужинах в доме Ньютона; этого было едва ли достаточно, чтобы удовлетворить того, кто любил ее так сильно, как я; тем не менее, у нас не было надлежащего способа встретиться больше, чем это, и поэтому я сочинил много причудливых, но безобидных фантазий о ней, таких как эта.
   Но не все мои фантазии о мисс Бартон были так невинны, как эта.
   В тот же вечер, когда Морней ушел с дежурства, я последовал за ним из Тауэра и тотчас же вел себя прямо, как щука. Не то чтобы это имело значение, потому что он быстро уехал на наемном автомобиле и направился на запад по Флит-стрит, которую я преследовал на своем собственном наемном автомобиле. В одном из многочисленных переулков на восточной стороне Флитского рва, между мостами Флит и Холборн, остановилась его карета. Через минуту подъехала моя личная карета, и, вручив шоферу шиллинг, я огляделся в поисках Морнея, но, не обнаружив его в поле зрения, принужден был спросить у шофера, кто его высадил. Водитель громко фыркнул, а затем пожал плечами.
   - Он приехал не жениться, это я могу вам точно сказать, - кисло сказал он. "Послушай, приятель, я просто вожу их. Как только они вылезут из вагона, они станут невидимыми".
   "Я расскажу вам за пенни", - предложил связной мальчик, который нес зажженную свечу перед моей каретой, чтобы освещать нам путь по темным улицам.
   Я отдал монету.
   - Он пошел немного пошалить, - сказал мальчик. - В переулке есть милая булочка с маслом, имя миссис Марш, которая содержит женский монастырь, где обеты не такие строгие, если вы понимаете, о чем я, сэр. Просто спроси у одного из тех других охотников, если хочешь найти это место.
   Переулок Флита был неприятным местом, хотя я знал его достаточно хорошо с тех пор, как читал для Бара. Помимо того, что Флит был местом для многих брачных домов, куда отправлялись пары, которые думали не платить столько, сколько налог в гинею за привилегию венчаться в церкви, Флит был популярным местом среди проституток, особенно ночью, когда торговля в незаконных браках немного снизился. Пока я шла по аллее, несколько нефритов самым наглым образом распахнули свои платья и, показав мне свои задницы, предложили мне отведать их дурно пахнущую плоть. Я редко обращал внимание на трехпенсовую стойку, даже когда денег было мало, потому что этот вид ягодиц часто работает с задницей, чтобы ограбить вас, когда вы занимаетесь, так сказать, членом в пизде. Но я некоторое время шутил с этими белками, пока одна из них не направила меня по булыжной аллее, где рядом с самым шумным трактиром стоял причал дома, чьи двусветные окна, разделенные фризами, украшенными множеством неприличных гротесков, осветил всю аллею, как гигантский фонарь.
   Я разделился в своем уме относительно того, должен ли я войти; но в конце концов я решил, что безопаснее войти внутрь, чем выйти наружу, и постучал в дверь, в которой через минуту или две отворилась решетка, и я увидел женщину, которая спросила меня о моем деле. Это была достаточно обычная предосторожность в Лондоне. В то время это было не так уж давно после бунта во вторник на Масленицу, когда несколько лондонских подмастерьев стащили веревками развратный дом и жестоко избили девиц, вывалившихся из него, как крыс. Но код я знал достаточно хорошо. Лучше, чем я мог бы описать важность судебного решения в любом судебном деле.
   - Я слышал, вы признаете очень немногих, - сказал я с немалой скромностью, потому что некоторые из этих слабаков действительно высоко ценят себя и ту силу, которой они обладают между ног. - Но я джентльмен и могу представить расходы вперед, если вы пожелаете. Сказав это, я поднял свой кошелек и с большим усердием позвякивал монетами.
   - Пять шиллингов, - сказала шлюха. - Делать то, что ты хотел.
   Я отдал свою унцию и стал ждать, пока бродяга вытащит болты. Через минуту или две дверь открылась, и меня впустила в маленькую прихожую сама миссис Марш, которая, хотя и была вполне презентабельна, была, как и многие ее сородичи, самой странной женщиной в своем разговоре. Помогая мне снять плащ, который она называла тогой, и взяв мою шляпу, которую она называла моим спокойствием, она указала на мой меч.
   - Тебе лучше оставить и хвост, - сказала она. "И пара клиньев", - добавила она, имея в виду два моих пистолета. "Вот, ты пришел потрахаться или подраться?"
   Уверив ее, что мои намерения чисто любовные, я осведомился, не дома ли уже мой друг майор Морней.
   - Если вы имеете в виду того офицера гвардии, то да. Только мы зовем его мсье Вогеавант.
   "Почему? Он настолько впереди моды?"
   - Нет, это из-за его небольшого пристрастия, - сказала миссис Марш.
   -- Признаюсь, я не знал, что он у него есть, -- сказал я.
   - Значит, ты мало что знаешь о своем друге, - сказала она.
   -- В Англии, -- сказал я, -- мне кажется, именно так с кем-то и остаются друзьями.
   - Верно, - признала она с улыбкой.
   Я последовал за ней в гостиную, где сидели и лежали самые разные девушки в разной степени раздетости. Миссис Марш предложила мне стул и принесла мне стакан эля. Но, оглядев комнату, я не увидел майора и спросил ее, где он может быть.
   - Наверху, ручаюсь, - сказала она. - Видишь что-нибудь, что тебе нравится, дорогая?
   Пока она говорила, в гостиную вошел слуга с большим серебряным блюдом, которое он поставил на стол, а молодая девушка, раздевшись догола, легла на него и приняла непристойные позы для моего развлечения. Несомненно, у жизни есть в рукаве несколько странных трюков, чтобы сыграть с нами для нашего общего замешательства. Если существует такая вещь, как дьявол, он знает, как высмеять наши самые сокровенные мысли и чувства. Ибо едва ли можно было игнорировать тот факт, что девушка, которая приняла эти порочные позы и показала мне свою задницу и внутреннюю часть своего влагалища, была близнецом мисс Бартон, и меня отталкивала и завораживала перспектива ее наготы. Это была та самая милая девушка, которую я любил; и все же это не было. Смогу ли я когда-нибудь снова взглянуть на мисс Бартон и не вспомнить эту наглую шлюху, которая так похотливо трогала свои собственные сиськи и терла свои киски? Но все должно было стать еще более досадным, потому что, видя мой интерес к девушке, которая позировала, и думая, что, предоставив мне свободу делать с ней все, что я хочу, она могла бы тем быстрее вытащить меня из своего дома, миссис Марш взял девушку за руку, поднял ее с серебряного блюда и повел нас обоих наверх, где оставил нас одних в спальне.
   Девушка, которая сказала мне, что ее зовут Дебора, была прекрасна и, откинув одеяло, пригласила меня лечь с ней; но у меня не хватило смелости вмешиваться в нее, опасаясь, что она нездорова, пока она не продала мне кусок овечьей кишки, которой я мог обложить свои мужские органы, после чего я трахнул ее. Это было очень неблагородно с моей стороны, но все время, пока я сидел верхом на ней и смотрел на ее лицо, выражавшее большое удовольствие, я говорил себе, что это действительно мисс Бартон и что я получаю свое плотское удовольствие от ее плоти. Так что, когда я, наконец, эякулировал в нее, это было похоже на лучшее, что у меня когда-либо было, и я содрогнулся всем телом, как какая-то ужасная собака, прежде чем рухнуть ей на грудь, как от выстрела в сердце.
   На мгновение прихоть сделать это таким образом очень позабавила меня.
   - Хочешь еще раз, дорогая? - спросила Дебора.
   "Нет, я сказал. "Еще нет."
   А потом пришла печаль. Конечно, это нормально, что мужчина так себя чувствует. Но это была печаль, как никакая другая, которую я когда-либо испытывал, потому что я чувствовал, что каким-то образом запятнал то яркое совершенство, которое заключалось в моем отношении к мисс Бартон. И я ощутил угрызения совести очень остро. Так что, когда я услышал, как человек кричит от боли, я почти подумал, что звук исходит из моей собственной груди. Именно смех Деборы убедил меня, что звук исходит откуда-то еще; и когда я снова услышал крик мужчины, на этот раз, похоже, его побудил другой, более резкий звук.
   "Почему этот человек кричит?" Я попросил.
   - О, это просто месье Вогеавант, - сказала Дебора, пытаясь заставить мой член снова прокукарекать. "Vogueavant по-французски означает "инсульт".
   -- Я совсем забыл о нем, -- признался я.
   - И его бьют кнутом.
   "Кнут? Господи, какое в этом удовольствие?
   - Не так, как вы могли бы заметить. Я бил его сам при случае. Но меня это не волнует. Это теплая работа. Теплее, чем это. Ибо мсье Вогеаван так терпим к боли, как ни один другой мужчина, которого я когда-либо встречал. И нужно усердно ложиться, чтобы угодить ему. Они называют это английским извращением, но мсье Вогеаван научился своему вкусу, будучи галерным рабом на французском корабле. Его спина достаточно хорошо рассказывает историю, потому что я никогда не видел ничего подобного.
   Я снова услышал крик Морнея в ответ на удар хлыста.
   - А майор сам себя избил, чтобы вспомнить свои переживания? Как чудовищно.
   "Я считаю, что это более запутанно, чем это. Он сам сказал мне, что его бьют, чтобы он никогда не забывал своей ненависти к французам и в особенности к римо-католикам".
   Я был совершенно сбит с толку этим известием, которое, по крайней мере, помогло мне отвлечься от того оскорбления, которое я нанес мисс Бартон в частном порядке, и могло бы рассказать больше о отвратительных вещах, которые мужчины будут делать с ними в погоне за удовольствиями, однако я боялся Дебора ругает меня за лицемерие, поэтому я промолчал. Что было больше, чем она, потому что на мгновение ее потревожил ветер в ее влагалище, и я был тронут ее пердежом, чтобы покинуть ее постель.
   Я только начал мочиться в ее горшок, что было еще одной хорошей предосторожностью против хлопка, когда я услышал, как дверь Морнея открылась, сопровождаемая звуком его ботинок, топающих внизу; и я поспешил одеться и пойти за ним.
   - Почему ты так торопишься? - спросил факсимиле мисс Бартон.
   - Потому что он не знает, что я здесь. И я не знаю, куда он теперь идет.
   "О, это я могу вам сказать, - сказала Дебора. - Он идет по воде к дому голландца в Ламбетских болотах.
   "Что делать, молиться?"
   - Это не значит, что ему предсказывают судьбу цыгане. Это нечестивое место, куда он ходит. Чего человек с деньгами не может получить там, пусть он не ищет этого больше нигде в этом нашем мире. Однажды он хотел взять меня туда. Предложил мне гинею за другую женщину, сказал он. Ну, я не против этого так много. Это безопаснее, чем идти с мужчиной. Просто лижет пизду другой девушки и немного постанывает. Но я слышал рассказы об этом месте. Называется "Голландец". Некоторых бедолаг, которые идут туда работать, больше никогда не видели".
   Получив за шиллинг несколько указаний к этому дому с дурной репутацией, я вышел на Флит-стрит, сел в карету и спустился к лестнице Уайта в Чаннел-Роу, где, услышав крик гонщика: "На юг, хо!", я присоединился к лодка, которая переправлялась через реку.
   Луна вылезла из-под черного лоскута неба, как закрученный желтый ноготь. На полпути через реку на нашу лодку опустился туман, похожий на плывущую заразу. Вдалеке окна покосившихся домов на Лондонском мосту сияли, как ожерелье из желтых бриллиантов.
   До сих пор я делал жалкую работу, изводя свою добычу; и я даже не знал, как мне рассказать дяде мисс Бартон, куда меня завели мои погони за майором Морнеем. И не знал, как я представлю свои расходы. Захочет ли кто-нибудь, чтобы его подопечный общался с парнем, побывавшим в таких местах? Особенно такой человек, как Ньютон, который смутно относился ко всякому распущенному поведению и интересовался только высшими вещами, - человек, для которого тело и его потребности едва ли имели значение, кроме как в качестве возможной среды для какого-то научного эксперимента. Каждый раз, когда я смотрел Ньютону в глаза, я думал о том, как он прощупывает их булавкой. Что такой человек знал о человеческой слабости?
   Лодка наша качалась, продвигаясь, как мне казалось, по серой воде очень мало, а где-то над нашими головами зависла чайка, словно какой-то невидимый кричащий демон. Постепенно мы приблизились к другому берегу реки, где туман рассеялся, и над нашей лодкой вырисовывались черепообразные корпуса кораблей. Где-то вдалеке залаяла собака, когда я сошел с лодки у лестницы King's Arms, а затем все стихло.
   Ламбет был большой непокорной деревней на суррейском берегу Темзы, где большинство зданий сгруппировано вокруг дворца и приходской церкви Святой Марии, а за ними - черные мачты кораблей. Он был отделен от Саутварка с его многочисленными небольшими мастерскими по металлу на востоке болотами, на которых располагалось множество кривых домов и одиноких таверн. Как только я приземлился, я обнажил шпагу, потому что на южном берегу реки было гораздо темнее, и вокруг стояли один или два человека хулиганского вида. Я пошел на восток, вдоль Узкой Стены, как велела Дебора, пока не пришел к лесопилкам, где повернул на юг, через вонючее, грязное поле, к небольшому ряду домов. Здесь, рядом со знаком звезды, который, как часто говорят, указывает на место непристойных целей, я нашел дом, который искал. Я заглянул в грязное окно и, увидев оранжевый язычок свечи, постучал.
   Дверь отворила женщина, выглядевшая довольно миловидной, хотя лицо ее тоже казалось несколько жестким и желтоватым, а веки ее почти неподвижными; и, отсалютовав ей и заплатив десять шиллингов, которые она просила, что было большой суммой, я вошел внутрь. Сладкий, тяжелый аромат наполнял воздух, пропитанный трубочным дымом.
   Женщина взяла мой плащ, и когда она повесила его на крючок, я узнал шляпу и плащ майора. Он ведь был здесь. - Итак, - сказала она со свистящим акцентом, отчего я подумал, что она, должно быть, голландка. "Ты возьмешь сначала трубку или посмотришь представление?"
   Я никогда не любил курить, потому что от него у меня кашель; и я ответил, что посмотрю шоу. Она, казалось, немного удивилась этому, но провела меня сквозь изодранную зеленую занавеску и вниз по лестнице в низкую, убогую комнату, окруженную засаленными зеркалами, в которой не было света, кроме нескольких свечей, где пять тусклых мужчины сидели в тени и, как театральная публика, ждали какого-нибудь спектакля. Я не знал, что это может быть, и думал, что, вероятно, ожидается еще один позер. Майора Морнея нигде не было видно, и я предположил, что сначала он пошел покурить трубку. Тем временем я не пытался спрятаться и занял самое видное место, чтобы Морней, когда он наконец войдет, мог легко меня увидеть.
   Дыхание мое беспокойно сбивалось с ног в этой омерзительной комнате, ибо атмосфера была наполнена не только дымом, но и предчувствием, будто вот-вот должно произойти что-то ужасное. И все же, как ни странно, я чувствовал себя почти непринужденно.
   После долгого ожидания две женщины привели в комнату монахиню и жестоко с ней обращались, плевали на нее и били пощечинами, прежде чем в конце концов раздеть ее догола; после чего они заставили ее лечь животом на голый пол без какой-либо одежды. Ее руки и ноги были привязаны веревками к столбам в каждом углу комнаты; и все это время бедная, тупоглазая монахиня безропотно переносила свои муки, как будто ей было мало дела до того, что с ней случилось. Как я был собой. Я не знаю, была ли она настоящей монахиней или нет, за исключением того, что ее волосы были очень коротко острижены, что, я думаю, является признаком отречения монахини от мира; но она была очень миловидна, ей было не больше двадцати лет, и вид ее обнаженного тела и половых органов очень взволновал меня.
   Именно сейчас майор спустился вниз, и я заметил про себя, что он казался почти больным или пьяным; но, несмотря на мою весьма очевидную позицию, он сел, как будто даже не заметив моего присутствия.
   После того, как она была должным образом закреплена, один из других мужчин встал со своих стульев и начал хлестать ее, все время проклиная ее проклятой римско-католической шлюхой и другими словами самыми непристойными, так что я начал предчувствовать реальную опасность для себя. жизнь девушки. И встав сам, я возражал этим мужчинам самым откровенным образом, называя их извергами за такое обращение с женщиной и умоляя их всех воздержаться, хотя я смотрел только на майора, так что он, наконец, узнал меня, и с таким гневом в его желтых глазах, что у меня застыла кровь. Возможно, это были его глаза, но, скорее всего, это был звук взведенного курка и холод пистолета, прижатого к моей щеке, что так сбивало с толку.
   - А что тебе эта девушка? - спросил человек позади меня, голос которого убедил меня, что он тоже должен быть голландцем.
   - Ничего, - ответил я. "Меня не интересуют Скачущие монахини, Квесты или Бегинки, но она человек и, будучи такой молодой, вряд ли заслуживает такого оскорбления".
   - Злоупотреблением вы называете это, - рассмеялся мужчина. - Да ведь мы еще даже не начали.
   В этот момент майор быстро выбежал из этой ужасной комнаты и поднялся по лестнице. Тем временем голая девушка на полу смотрела на меня с каким-то странным безразличием, как будто ее мало заботило мое вмешательство, так что я задавался вопросом, не возражает ли она против своей боли или даже наслаждается своей поркой, как майор.
   - Неужели она не заслуживает такой жестокости?
   - Не заслуживает? сказал голос. - Какое это имеет отношение к чему-либо? Голос позади меня на мгновение умолк. "Что ты здесь делаешь?" - сказал он наконец.
   Я указал наверх. "Я пришел с ним. Майор Морней. Он привел меня. Только я пришел с небольшим пониманием того, что мне предстояло увидеть, ибо он меня ни о чем не предупредил".
   - Это правда, - сказала голландка, принявшая меня. - Он действительно прибыл вскоре после майора.
   Мужчина с пистолетом встал передо мной так, чтобы я мог его видеть. Он был гнуснейший хулиган, с подло лбом злодейски низким и нарывами, как морские ракушки; его красные глаза были свирепы, и все же его рука дрожала на пистолете, которым он теперь махал вверх по лестнице.
   - Твой друг ушел, - сказал он тихо. - Возможно, тебе тоже лучше уйти.
   Я двинулся к лестнице, все время оглядываясь на девушку на полу, у которой спина и зад уже были полосатыми, как майское дерево.
   - Ей все равно, что с ней будет, - рассмеялся мужчина. "Это цена, которую она платит за удовлетворение своих желаний. На твоем месте я бы не беспокоился о ней.
   И все же девушка ничего не сказала; и выдержал ее порку, которая началась, как только я поднялся по лестнице, без даже ропота.
   Я едва знал, верить ему или нет, но ушел, хотя отчасти собирался подняться по лестнице и вернуться с пистолетом в руке, чтобы убедиться, что с девушкой больше ничего не случилось. Того с фурункулами я мог бы застрелить, но остальные тоже были вооружены, и я не сомневаюсь, что они убили бы меня. И какое-то время меня преследовала мысль, что девушка была настоящей fille dévote, которую чудовищно оскорбили и, возможно, даже убили ради их удовольствия, поскольку у всех мужчин на лицах было выражение убийства, и, очевидно, они относились к римо-католикам с такой злобой, что те вряд ли уклонился от совершения такого злого преступления.
   С большим облегчением, что я выбрался из этого зловещего дома, а также с легким головокружением, потому что приторный дым был таким же густым, как речной туман, я глубоко вдохнул холодный воздух и, думая, что майора Морнея давно нет, я двинулся обратно тем же путем, которым я пришел, к стене и реке. Не успел я сделать и десяти шагов, как он вышел из дверей мерзкого вида трактира и, дрожа от гнева, стал против меня.
   - Почему вы преследуете меня, мистер Эллис? - спросил он и, обнажив шпагу, двинулся на меня с таким очевидным намерением, что у меня не было другого пути, кроме как обнажить себя и приготовиться ответить на его атаку. Правда, я обещал Ньютону не драться, но теперь я едва ли мог избежать этого. Я сорвал с себя шляпу, чтобы было легче двигаться и лучше видеть, хотя я бы достаточно легко парировал его первый выпад, будь на мне корона Святого Эдуарда, потому что было ясно видно, что майор Морней действительно пьян. Что, по крайней мере, объясняло, почему он так долго не узнавал меня.
   - Подними свой меч, - сказал я ему. - Или я буду вынужден вас ранить, сэр.
   С некоторой свирепостью он удвоил свою атаку, так что мне пришлось всерьез фехтовать с ним. И все же не обеспокоившись ни одной из этих атак, я позволил ему встретиться со мной, рукоять за рукоятью, где, так близко ко мне, что я мог чувствовать запах дыма, который все еще стоял в его дыхании, он задал свой вопрос во второй раз.
   - Почему вы преследуете меня, мистер Эллис?
   Таким образом, я почти не заметил, как он вооружился кинжалом в свободной руке, и едва успел отступить назад, как он ударил меня своим вторым клинком, только чтобы попасть в плоть его левого плеча кинжалом. кончик моей рапиры. Кинжал с лязгом упал на землю, и Морней ослабил бдительность, так что, борясь с собственной трезвостью, я мог легко проткнуть его. На самом деле я почти хотел убить его, потому что я не люблю человека, который приносит нож в бой на мечах. Вместо этого я отступил на несколько шагов, что позволило Морнею развернуться и бежать в темноту Ламбетских болот.
   Через мгновение или два я поднял его кинжал с земли, взглянул на его странную форму, а затем вонзил лезвие в горловину ботинка. Я едва ли знал, должен ли я чувствовать себя довольным собой. Я не убил его, он не убил меня, и, конечно, было чему радоваться. Но многому ли научился бы Ньютон из того, как "преломился" майор, если бы именно так можно было описать его подлое и несдержанное поведение? Казалось более вероятным, что Морней проинформирует лорда Лукаса, который воспользуется новостями и шумом нашей ссоры, чтобы подать еще одну жалобу лордам-судьям на поведение Монетного двора. Это едва ли огорчило мое сердце, потому что я вдруг очень устал и считал себя очень счастливым, что не был убит. Ввиду моего собственного распущенного поведения это могло бы быть справедливо, поскольку я явно святотатствовал в своем сердце по отношению к мисс Бартон и решил никогда больше не поступать подобным образом.
  
   На следующее утро Ньютон с интересом осмотрел кинжал Морнея, полируя его, как какой-то закулисный браво, а я в то время, как я изложил вычищенную версию моих вечерних приключений в погоне за майором. Я упустил тот факт, что мы сражались на мечах; в то время как мое объяснение того, как я боролся со своей собственной похотью, вызвало следующий совет из аскетических уст Ньютона, ибо я сомневаюсь, что он когда-либо целовал что-либо, кроме лба мисс Бартон или книги, которая ему особенно нравилась.
   - Когда нас насильно сдерживают, похоть всегда воспламеняется, - серьезно заметил он. "Лучший способ быть целомудренным - это не бороться с нечистыми мыслями, а отвергать их и держать ум занятым другими вещами. Это всегда было моим собственным опытом. Тот, кто всегда думает о целомудрии, почти всегда будет думать о женщинах, и всякое состязание, ведущееся с нечистыми мыслями, оставит в уме отпечатки, которые заставят эти мысли возвращаться чаще. Но, пожалуйста, продолжайте свой рассказ. Я вся прелесть".
   - Более или менее закончено, - ответил я. "Возле дома в Ламбетских болотах он убежал и бросил кинжал за собой".
   -- Но вы упустили из виду историю вашего боя на мечах, -- возразил Ньютон. "Я очень хочу услышать это больше всего. Скажите, майор тяжело ранен?
   - Он привлек меня, - пробормотала я. "И я был обязан защищаться. Я только уколол его в руку, и, полагаю, он скоро поправится. Но как ты узнал, хозяин? Он сообщил лорду Лукасу? Слышно о Башне? Его светлость уже жаловался?
   - Я совершенно уверен, что майор Морней не сообщит лорду Лукасу, - сказал Ньютон. "Какая? Майор в артиллерийском оружии, побежденный простым клерком Монетного двора? Его репутация не выдержала такого позора".
   - Тогда, - сказал я с немалой досадой, - откуда вы узнали, что мы дрались?
   "Простой. Вы почистили свой меч. Чаша на ее рукояти теперь блестит, как чаша для причастия, тогда как еще вчера она была тусклой, как олово. Я припоминаю, что в последний раз вы чистили эту рапиру, когда вытащили ее в защиту миссис Бернингем. Осмелюсь предположить, что, когда вы одолели майора своей шпагой, он вытащил этот кинжал и попытался проткнуть им ваши ребра.
   "Драка произошла именно так, как вы говорите", - признал я. - Не знаю, почему я решил скрыть это от тебя. Вы, кажется, знаете все без необходимости рассказывать об этом заранее. Это настоящий трюк".
   "Это не уловка. Просто наблюдение. Удовлетворительно эст . Этого достаточно."
   - Что ж, тогда я хотел бы быть таким же наблюдательным, как вы.
   - Но в этом нет ничего особенного, как я часто говорю вам. Но это придет вовремя. Если ты проживешь так долго. Ибо я верю, что вам повезло сбежать. Из того, что вы мне рассказали, и из того, что написано на этом клинке, ясно, что майор Морней и, весьма вероятно, еще несколько человек являются религиозными фанатиками.
   - Я не видел гравировки на лезвии, - сказал я.
   - Лучше бы ты отшлифовал этот кинжал, чем свой собственный меч, - сказал Ньютон и вернул мне кинжал, лезвие которого теперь сияло, как огонь.
   "Помните о религии", - сказал я, читая одну сторону лезвия. "Помните об убийстве Эдмунда Берри Годфри", - продолжал я, читая другую.
   "Это кинжал Годфри", - объяснил Ньютон. "Многие из них были подделаны после убийства сэра Эдмунда Берри Годфри в 1678 году". Мой хозяин искал на моем лице какой-нибудь признак того, что я узнал имя. - Вы наверняка слышали о нем?
   - Да, - сказал я. "В то время я был всего лишь ребенком. Но ведь он был судьей, убитым римскими католиками во время папского заговора с целью убить короля Карла II, не так ли?
   "Я ненавижу римский католицизм во всех его проявлениях, - сказал Ньютон. "Это религия, полная чудовищных суеверий, ложных чудес, языческих суеверий и гнусной лжи. Но не было более гнусной лжи, направленной против безопасности королевства, чем этот папский заговор. Титус Оутс и Исраэль Тонге сообщили, что священники-иезуиты сговорились убить короля на скачках в Ньюмаркете. Я не сомневаюсь, что были иезуиты, которые много сделали для восстановления римско-католической веры в этой стране. Но убийство короля не входило в их планы. Тем не менее, многие католики были повешены за это, прежде чем Оутс был признан гнусным лжесвидетелем. Его самого следовало бы повесить, если бы не тот факт, что закон не предусматривает смертной казни за лжесвидетельство. Вместо этого Оутса выпороли, пригвоздили к позорному столбу и отправили в тюрьму на всю жизнь".
   - Значит, Оутс убил сэра Эдмунда Берри Годфри?
   "Кто его убил, это еще более непреходящая загадка", - сказал Ньютон. "Некоторые думают, что он был убит негодяем, которого он приговорил к тюрьме как судья и который затаил на него злобу. Нам самим не чужды такие ситуации. Я даже слышал разговоры о том, что Годфри был одним из тех зеленых ленточек, которые стремились снова сделать страну республикой; и что он был убит, когда угрожал предать их. Но я сам склоняюсь к другому, более простому мнению.
   "Я считаю, что Годфри задушил себя, опираясь на лигатуру; по общему мнению, он был самым меланхоличным человеком и боялся, что его разоблачат как предателя и накажут соответственно. Найдя его тело, два брата Годфри испугались позора и потери денег Годфри, ибо он был богатым человеком, а имущество самоубийцы конфисковано государством, будучи felo de se . Поэтому они изуродовали его тело и обвинили в этом католиков.
   "Несомненно то, что теперь никто никогда не узнает правду. Но многие до сих пор упорно верят, что его убили католики. Мнение майора Морнея кажется достаточно ясным. Его обладание этим кинжалом и его поведение в тушеных блюдах, казалось бы, указывают на то, что его ненависть к католикам не знает границ.
   - Что же нам делать?
   Брови Ньютона нахмурились над глазами, и один тонкий палец погладил его длинный нос, словно это была маленькая ударная собака, так что он действительно выглядел очень проницательным.
   - Мы вернем ему этот кинжал, - тихо сказал он. - И тем самым мы еще больше его спровоцируем. Это просто вопрос движения, как и многие другие вещи, доказательством которых я однажды найду черный графитовый карандаш и суммирую его для вас на странице бумаги, чтобы вы могли понять мир. Ибо всякое тело остается в своем состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если только оно не будет вынуждено изменить это состояние приложенными к нему силами. Это относится как к майору Морнею, так и к планетам и кометам. Но мы тоже должны быть готовы. Мы должны быть бдительными. Ибо каждому действию всегда противостоит равное противодействие".
   - Но, сэр, это и есть ваша великая теория, не так ли?
   - Молодец, Эллис. Но это не теория. Это такой же кодифицированный факт, как и законы Англии. Более того, у меня есть математические доказательства, которые делают эти законы незыблемыми".
   - Я бы понял, что они значат для мира, - сказал я. "Если бы я мог."
   - Тогда пойми только это, - сказал Ньютон и бросил кинжал Годфри на пол так, что острие осталось воткнутым в доски. "Падение этого кинжала подобно падению луны. Сила, притягивающая этот кинжал, притягивает и луну. Сила, притягивающая Луну, также направляет планеты и все, что находится на небесах. Потому что небеса здесь, на Земле. Это, мой дорогой друг, гравитация.
  
   Небеса здесь, на Земле? Возможно, эта Земля и есть все Небеса.
   Сначала я только повернулся спиной к Иисусу. И это было делом рук Ньютона, потому что в Новом Завете было очень немногое, против чего он не делал каких-либо исключений. Ветхий Завет он мог принять только частями. Книга Соломона была очень важна для него. Как и Дэниел. И Иезекииль. Но то, что человек мог выбирать те книги, которые ему подходили, и отвергать те, которые ему не нравились, казалось мне весьма странным видом религиозной веры.
   Долгое время я считал, что именно мнения Ньютона о священном писании потрясли дерево моей жизни и заставили яблоко моей религиозной веры упасть на землю, где оно начало гнить и погибать. Но это была только часть истории. Благодаря Ньютону задавать вопросы стало моей второй натурой. И я начал понимать, что наш долг - спросить, истинны ли эти религиозные утверждения; и если правда, то хороши они или нет. Если мы хотим найти Бога, мы должны изгнать все невежество о себе, нашем мире и нашей вселенной.
   Как ни странно, именно те серебряные кубки, которые мистер Скруп отдал на хранение Ньютону для их Кембриджского колледжа, впервые заставили меня усомниться в самом Пятикнижии. Чаши рассказывали историю Нектанеба, последнего коренного царя Египта, который был волшебником и делал модели своих солдат и солдат противника и помещал их в резервуар с водой, чтобы проделать трюк, чтобы его враги были поглощены. в водах Нила. И это навело меня на мысль, что когда Моисей вывел детей Израиля из Египта и все войска фараона были потоплены в Красном море, это было не более чем история, заимствованная у египтян. Это потрясло меня, потому что, если Пятикнижие было неправдой, то все остальное в Библии могло быть не более чем мифом или легендой. Таким образом, постепенно я пришел к мысли, что если одна часть Библии может быть подвергнута сомнению и признана неполной, то почему не вся Библия?
   Возможно, я мог бы еще верить в Бога. Но именно наука моего учителя заставила меня отрицать существование самого Бога. Это была математика Ньютона, которая свела космос к серии алгебраических вычислений, в то время как его проклятые призмы разорвали на части радужный завет Бога с Ноем. Как мог Бог оставаться на небесах, которые так остро наблюдались в телескоп и точно описывались как серия флюксий? Подобно сатанинскому геометру, Ньютон проколол пузырь существования Бога, а затем разделил свое небесное царство простым циркулем. И видя, что все такие тайны побеждены, мои собственные мысли рухнули на землю с эфирного неба, как пылающий херувим, с отвратительной погибелью. О, как падать! как изменилось. Как будто когда-то я считал себя ангелом, но, обнаружив, что мои крылья подрезаны острыми лезвиями ножниц науки, я обнаружил, что я всего лишь ворон на Тауэр-Грин, хрипло оплакивающий свою жестокую судьбу. Области печали, унылые тени, где никогда не могут обитать покой и покой, никогда не приходит надежда, которая приходит ко всем.
  
   В офицерской каюте артиллерийского управления майор Морней носил руку на перевязи. Его брил мистер Маркс, цирюльник в Башне, и присутствовали мистер Уистон, брокер, подполковник Фэйрвелл, капитан Поттер и капитан Мартин. Несмотря на все свои вчерашние вечерние дебоши, он, казалось, был в хорошем настроении, потому что мы слышали его голос за дверью; но как только мы вошли, он перестал рассказывать храбрую историю о том, как он получил ранение в руку, и, покраснев, как свекла, уставился на нас, как будто мы были двумя призраками.
   "Олим, герой, худи, cras nescio cujus", - заметил Ньютон с жестокой улыбкой,
   Давным-давно, вчера, сегодня, завтра, я не знаю, чье, под которым, как я полагаю, мой хозяин имел в виду майора, чтобы он знал, что он прекрасно знал, что Морней солгал о том, как он получил свою рану. И все же это не было прямым заявлением на этот счет, поскольку это могло спровоцировать Морнея слишком далеко, возможно, вызвать Ньютона на дуэль. Мой хозяин не был трусом; но он редко держал в руках шпагу, не говоря уже о пистолете, и не имел ни малейшего намерения бросить вызов. Однако я не страдал от таких ограничений, хотя Ньютон предостерег меня высказывать только то, что он подсказал.
   "Что ты имеешь в виду?" - спросил майор Морней у Ньютона, его речь дрожала, как признание в государственной измене.
   "Иметь в виду? Ничего, майор. Природа прокляла меня манерами, которые иногда кажутся дерзкими. Это всего лишь недостаток интеллекта, ибо я думаю, что Природа больше всего довольна простотой и не влияет на пышность лишних слов или мыслей".
   - Чем я обязан вашему визиту, доктор? Он взял тряпку у мистера Маркса и тщательно вытер лицо.
   - Мы пришли вернуть вам этот кинжал, - сказал Ньютон.
   Морней почти не взглянул на клинок в руке Ньютона, рукоять которого вежливо вытянулась в сторону майора, а затем на короткое время в мою сторону, так что он солгал самым наглым образом.
   - У меня нет такого кинжала, - сказал Морней. "Кто сказал, что я знаю?"
   "Возможно, вы не узнаете его, - сказал Ньютон, - поскольку я его для вас почистил. В противном случае, конечно, такой кинжал нельзя было бы перепутать. Ибо на его лезвии выгравировано самое благородное чувство. Там написано: "Вспомните сэра Эдмунда Берри Годфри. Помните о религии".
   - Аминь, - сказал капитан Мартин.
   -- Аминь, -- сказал Морней. - Тем не менее это не мой кинжал.
   Ньютон продолжал улыбаться. - Если вы так говорите, майор, значит, это правда, потому что вы джентльмен. И все же мы, безусловно, не должны отказываться от добрых глаз одного человека ради тщетных вымыслов изобретений другого человека". Ньютон указал на меня. - Этот скромный клерк видел, как прошлой ночью вы уронили кинжал возле дома в Ламбетских болотах.
   - Прошлой ночью я был далеко от Ламбетских болот.
   Увидев, что я собираюсь опровергнуть неприкрытую ложь Морнея, Ньютон взял меня за руку и так слегка покачал головой, что я подумал, что это заметил только я.
   - Один из вас, джентльмены, должно быть, ошибся.
   "Ошибка не моя, - сказал Морней.
   Ньютон отпустил мою руку, что, как я понял, означало, что мне наконец-то разрешили говорить.
   -- И мой, -- сказал я.
   "Почему же тогда один из вас - я не знаю, кто - должен быть лжецом и позорником", - сказал Ньютон.
   "Принеси Библию", - сказал я, почти не заботясь о том, что Библия теперь мало что значит для меня. "Позвольте мне поклясться. Кинжал принадлежит ему.
   - Будьте осторожны, сэр. Ньютон говорил со мной серьезно. - Ибо вы прямо говорите, что майор Морнэй - лжец в лицо, перед всеми своими братьями-офицерами, за что, как джентльмен, он, несомненно, потребовал бы удовлетворения, доказав свое слово против вашего силой оружия. "
   "Я говорю это. Наиболее яростно. Майор Морней - лжец. Я видел, как он уронил кинжал именно так, как вы описали.
   Морней поднялся со стула, его рот открывался и закрывался, как у баклана.
   - Если бы меня не смущала моя рана, я бы без колебаний бросил вам вызов, мистер Эллис.
   - Возможно, - услужливо сказал Ньютон, - мистер Эллис мог бы отказаться от своей привилегии выбирать оружие. Я считаю, что майор правша. В этом случае он мог бы, так сказать, безопасно бросить вам вызов, если бы был уверен, что пистолеты будут вашим выбором оружия.
   "Тогда пусть он успокоится, - сказал я. - Если он ищет удовлетворения от меня, я даю слово, что я выберу бой на пистолетах".
   Наступило долгое молчание, и все взгляды были устремлены на майора Морнея, который несколько раз громко сглотнул, прежде чем, наконец, заикаясь, бросил вызов с бледным лицом с меньшей бравадой, чем беззубый старый игрок.
   "Мы принимаем ваш вызов, - сказал Ньютон. - Я буду секундантом мистера Эллиса и буду ждать ваших указаний. Сказав это, он торжественно поклонился. Затем я сделал это, прежде чем проститься с этими ошеломленными офицерами.
   Возвращаясь в контору Монетного двора, чувствуя себя онемевшим угрем, я приготовился к драке с Ньютоном, потому что был прямо зол, обнаружив, что он управляет мной, как веселой лодкой. И как только мы остались одни, я поспорил с ним о непристойности его поведения по отношению ко мне.
   -- Что ж, мне это нравится, -- заметил я. "Я думаю, что мужчине может быть позволено самому затевать ссоры и бросать вызов".
   - Он бросил вам вызов, - сказал Ньютон, поправляя меня.
   - Только потому, что ты загнал его в угол.
   - Если бы я предоставил это дело вам, мой дорогой друг, дело никогда бы не решилось так гладко.
   - Аккуратно, говоришь? Не прошло и года, как дуэль едва не стоила мне свободы. Или вы забыли, как я поступил к вам на службу, доктор? Предположим, я убью его? Что тогда? Предположим, он убьет меня? Предположим, он лучше стреляет, чем фехтовальщик? Черт возьми, сэр, я думал, вы намеревались заставить его исповедоваться.
   "Бой не будет", - сказал Ньютон. "У него нет желудка для этого. Это было легко очевидно".
   - Очень немногое из того, что связано с тобой, всегда очевидно для меня, - с горечью сказал я. - В этом, как и во всех других делах, я твое создание.
   -- Нет, сэр, не тварь, -- укоризненно сказал Ньютон. "Я ничего не создаю. Я просто пытаюсь расширить границы того, что мы знаем. И так же, как древние верили в бога Пана и его свирель, так и вы время от времени должны делать то же самое и позволять мне играть с вами мелодию. Мои пальцы могут касаться тебя, но музыка твоя, мой дорогой друг, музыка твоя.
   "Тогда мне нравится не эта мелодия. Острием рапиры управлять легче, чем пистолетной пулей. А я не такой хороший стрелок, чтобы расчесать ему волосы свинцом. Если я выстрелю в него, я, скорее всего, убью его. А что с вами, сэр? Мой второй. Вы не думали о своем положении? Дуэли незаконны. Сэр Уильям Ковентри был отправлен в Тауэр только за то, что вызвал на дуэль герцога Бекингема. Не говоря уже о вашей безопасности. Вы знаете, это не неизвестная секунда, чтобы участвовать и забирать свои доли, даже если главные герои могут желать иного. Вас могут убить, сэр. И что тогда станет с мисс Бартон?
  
   "И я еще раз говорю, что это не будет продолжаться до сих пор. Ибо мне ясно, что майор Морней руководствуется волей других в этой Башне. Возможно, его старый друг с французских галер, сержант Рохан. Они не контролировали его вызов, и я верю, что теперь они проявят себя, стремясь прийти к соглашению с нами. Ибо дуэль лишь привлечет к ним внимание, что не может служить их секретности. То, что скрыто, всегда не терпит скандала. Потому что, как вы говорите, именно это мы и получим, если между Монетным двором и артиллерийским управлением начнется дуэль.
  
   Я не знаю, чего он ожидал. Сомневаюсь, что он знал себя. При всем его научном методе это казалось самым ненаучным планом действий, к которому мы были привязаны. Позже в тот же день он приукрасил дело еще больше и назвал его экспериментом, но я не мог поверить, что это эффективно для установления истины, и, по моему собственному мнению, это было больше похоже на подстрекательство медведя раскаленным железом. Несомненно то, что ни один из нас не ожидал того, что произошло потом; и за это Ньютон почувствовал некоторый стыд, и это было правильно, поскольку мне кажется, что никто не должен проводить так называемый эксперимент, не имея представления о возможных результатах. Если это наука, то я не хочу в ней участвовать, ибо где же в ней здравый смысл? На мой взгляд, это похоже на девушку, которая позволяет вам связываться с ней, но не опасается, что вы можете попытаться пойти еще дальше. Ибо когда кто-то стремится что-то открыть, проницательность всегда кажется лучшим проводником, чем случайность, иначе поиски должны привести к вещам, которых человек вовсе не искал.
   Например, смерть человека.
   В тот же вечер тело майора Морнея было обнаружено повешенным на Монетном дворе. Я намеренно говорю "в Монетном дворе", потому что обстоятельства его смерти спровоцировали еще один ожесточенный спор между моим хозяином и лордом Лукасом. Морней был найден повешенным, очевидно, он обвязал веревкой зубцы на вершине Башни Широкая Стрела, так что, когда он бросился с зубчатой стены, его ноги почти коснулись земли в саду контролера Монетного двора; и действительно, это была жена одного из контролеров Монетного двора, миссис Молинье, которая нашла тело майора.
   Ньютона тут же вызвал мистер Молинье, который затем вернулся в свой дом, чтобы утешить свою бедную жену, которая была очень расстроена своим открытием. Мой хозяин все еще созерцал тело, как мог бы художник, решивший нарисовать сцену для картины с изображением Иуды Искариота, когда лорд Лукас и несколько других артиллеристов прибыли на вершину Башни Широкая Стрела и, объявив, что смерть майора была На самом деле дело за артиллерийским управлением - поскольку сразу же выяснилось, что мертв Морней, - они попытались протянуть веревку, все еще удерживающую его за шею, вверх по стене внутреннего пандуса. Это очень огорчило Ньютона, и, достав столовый нож с рукоятью из слоновой кости, который он иногда носил с собой, он перерезал веревку так, что тело упало на ревень контролера, который, хотя и был лекарственным средством, не мог оживить беднягу. Майор от его смертельного состояния.
   Увидев, что его лишили юрисдикции - ибо, как напомнил Ньютон Его Светлости, владение - это девять пунктов Закона, - благородное лицо Лукаса приняло апоплексическое выражение, и он громогласно провозгласил все виды мести, которые он предпримет Ньютону, когда в следующий раз увидит лордов-судей. который Ньютон проигнорировал как человек, вообще не слышавший этих угроз. Вместо этого он еще внимательнее осмотрел веревку на шее Морнея, чем позволяло прежнее высокое положение майора.
   - Это очень плохо, - вздохнул он. "Бедняга".
   Мне не нравился майор - в конце концов, он пытался вонзить в меня свой кинжал, - но теперь я тоже жалел его, как жалею всех, кто убивает себя, ибо Закон превращает самоубийство в самую неудобную могилу. И я пробормотал что-то в пределах слышимости Ньютона по этому поводу.
   "Я присутствовал на достаточном количестве казней в рамках своих обязанностей, чтобы знать, как повешение влияет на шею человека", - сказал Ньютон. "Я заметил, что шея ломается, но редко, и чаще всего смерть наступает от простого удушения. Легкие лишены воздуха; но не менее важно и то, что, если верить книге Уильяма Гарвея, мозг самым милостивым образом лишен крови.
   "Когда человека режут перед выпотрошением, веревка едва успевает натянуться, как это происходит при обычном повешении. И все же я заметил, что геометрия его наказания всегда оставляет отпечаток на его шее, так что можно наблюдать, как можно отличить человека, который медленно задыхался на веревке, от того, кто почти не болтался.
   "Уровень натяжения лигатуры при повешении всегда намного выше, чем при удушении, и меньше вероятность охвата шеи по горизонтали. Обычно его можно наблюдать вокруг гортани спереди, поднимаясь до точки подвеса в узле с характерным открытым углом позади или под ухом с одной или другой стороны или на затылке. Это означает, что при большинстве подвешиваний впечатление, вызванное петлей, будет, естественно, самым глубоким напротив точки подвеса.
   "И все же заметьте, если хотите, - сказал он мне, - что шея имеет прекрасный отпечаток веревки в двух разных местах".
   Я посмотрел на шею Морнея, как велел Ньютон, стараясь не обращать внимания на опухший язык, высовывавшийся изо рта, как третья губа, и на его глаза, ужасно выпученные, как пара мокнущих шанкров, и таким образом я увидел, как он предложил , не один, а два следа от веревки на сломанной шее майора.
   "Что это значит?" - неуверенно спросил я. - Что веревка соскользнула, когда он бросился с Башни?
   - Нет, - твердо сказал Ньютон. - Что его задушили перед тем, как сбросили с Башни. А поскольку удушение редко приводит к самоубийству, мы должны заключить, что его убили".
   - Должны?
   - Да, действительно, - настаивал он. "Первый след, указывающий на удушение, виден даже на задней части шеи, где кожа толстая, а ткани плотные, и мог быть нанесен только в результате крайнего насилия и, как следствие, самого отчаянного сопротивления. Кроме того, эта метка горизонтальна, что означает, что кто-то атакует майора сзади.
   "Теперь сравните вторую метку, которая гораздо более вертикальна и почти не показывает стойких повреждений. Это говорит о том, что человек был мертв, когда это было сделано".
   Все это навело меня на мысль, что Ньютон знал о том, как человека могут повесить, не меньше самого Джека Кетча, так что его аргументы казались совершенно безответными, за исключением того, что я не мог возражать против его открытий. И, как всегда, я был поражен тем, как много он, казалось, знал почти обо всем. Но, может быть, вполне уместно, что человек, который объяснил силу тяжести, был так хорошо информирован - и даже, надо сказать, воодушевлен - в отношении повешения; и с тех пор я часто рассматривал возможность того, что он был болезненно очарован виселицей. Что до меня, то я нахожу повешение очень неприятным зрелищем, о чем и сказал Ньютону.
   "Все врачи, с которыми я разговаривал, - сказал он, - сообщают мне, что в повешении нет никакой боли, потому что оно останавливает приток крови к мозгу и, таким образом, мгновенно лишает всякого смысла".
   "Я еще не видел человека, спускающегося с лестницы, который переносит свой опыт с улыбкой на лице".
   "Какая?" - воскликнул Ньютон и, прекратив осмотр шеи майора, принялся осматривать его руки, как будто, подобно какому-то древнему хироманту, мог разгадать истоки судьбы бедняги. "Ты думаешь, что мы должны отпускать на свободу жуликов, которые тоже заслуживают повешения?"
   "Я думаю, что есть большая разница между флеш-балладой и преступлением, караемым смертной казнью".
   - О, из тебя вышел бы прекрасный адвокат, - поддразнил Ньютон. А затем, подняв одну из рук Морнея, он попросил меня отметить пальцы. "Посмотрите на его ногти, - сказал он. "Разорванный и окровавленный. Как будто он боролся с веревкой. Истинный самоубийца встретил бы средства для достижения своей цели с большей невозмутимостью. Возможно, на убийце майора остались шрамы его преступления. Возможно, какие-то царапины на руках и лице.
   Ньютон разжал челюсти мертвеца и, оттолкнув его язык, обыскал его рот. Но ничего не найдя, стал обыскивать карманы убитого.
   "Я сожалею, что не предвидел этого обстоятельства", - признался Ньютон. "Это моя ошибка. Признаюсь, я не думал, что они убьют собственного сообщника. Утешаю себя тем, что, доказав, что это убийство, а не самоубийство, я спасу его от позорного погребения. Но я ошибаюсь, или он не пытался убить тебя прошлой ночью? Почему вы должны его жалеть?"
   -- Мне жаль тех, кого ждет такая судьба, -- сказал я.
   Ньютон сделал паузу. - Ах, а что у нас тут? Его длинные тощие руки вытащили письмо, которое он развернул.
   "Теперь у нас есть кое-что", - сказал он, очень довольный этим новым открытием. "Потому что это написано тем же кодом, что и предыдущие сообщения".
   He showed me the letter, which appeared thus: vahtvjrqcyubxqtmtyqtowbbmhwdjpmgulmplyaklyualrek kmjbatapffehyztmweenlolkymnolcoevkbbdmhffjamiocc cqsaayuwddogscaostanxmcadppbokwqdsknuvkhlpjrzrg waxcifdtjgxtbohbjxkpeuqwfmchvwmvhqycrwmkrrwgapr xjjovzhhryvqpbzlnklplzaysagsgckbvtxzbhfptmhldqchyy czgwraebbbntvzmbsrzbmsxnqtbaxqcipkbacmtizrrmiqyi qdsjuojbsh
   "Отлично", - сказал он, сунув письмо в карман, когда я вернул его ему. "Наш материал накапливается. Теперь, наконец, мы можем добиться некоторого прогресса в этом деле.
   - Будем надеяться, что три человека убиты.
   - Четыре, - сказал Ньютон. - У тебя есть привычка забывать Джорджа Мейси.
   - Я не забыл, - сказал я. "Как я мог, когда манера его смерти была такой запоминающейся? Но по вашему собственному указанию я выбросил это из головы. Или хотя бы часть моего разума. И все же, при всей ее необычности, мне иногда кажется, что его смерть вряд ли может быть связана с этими другими".
   Ньютон только хмыкнул и, по-видимому, очень озабоченный смертью бедного майора, медленно пошел обратно в контору Монетного двора - не по Уотер-лейн, что было бы более прямым, а по Минт-стрит; ибо, хотя он и не сказал, я знал, что он хотел избежать дальнейшей стычки с лордом Лукасом, а я следил на расстоянии, почтительно следуя его глубоким мыслям.
   Дойдя до конторы Монетного двора, я принес нам обоим по чашке сидра, который он очень любил, и заметил, что Ньютон еще немного задумался. Он сел в свое любимое кресло у огня и, сняв парик, что всегда было признаком того, что он хотел бы, чтобы мозг устроился в голове как можно удобнее, взялся обеими руками за шнурок и скрутил его, как удавку, как удавку. если он хотел выжать что-то полезное из своей головы.
   Некоторое время я полагал, что он действительно упрекал себя еще немного, или что его мысли были направлены на шифр, поскольку, хотя он не изучал письмо, которое он взял у майора, я знал, что его разум был способен почти удержать то, что там было написано. с одного взгляда. Но когда, проведя больше часа с кошкой на коленях, он снова заговорил, то только для того, чтобы произнести одно слово.
   - Замечательно, - сказал он.
   - Что такое, сэр?
   - Ну, конечно же, убийство майора Морнея.
   "Со всем уважением, доктор, я сижу здесь, размышляя о том, насколько это ничем не примечательно. По сравнению с теми, что были раньше".
   - Что вы сказали о Джордже Мейси? он спросил.
   - Почему, сэр, ничего. Я молчал весь последний час".
   - В саду контролера, сэр. О чем ты говорил?
   - Только то, что с трудом верилось, что убийство Мейси как-то связано с этими тремя последующими убийствами, сэр.
   "Почему ты так говоришь?"
   - Само отсутствие каких-либо отличительных черт, сэр.
   - Но много ли таких черт вы находите в убийстве майора Морнея? он спросил.
   "Ну, сэр, вот зашифрованное письмо. Сначала мы столкнулись с кодом у Кеннеди, а затем у Мерсера".
   - Кроме этого, что еще?
   Я задумался. - Ничего не могу придумать, - признался я.
   "Вот что особенно примечательно в этом последнем убийстве, - сказал Ньютон. "Его исключительное отсутствие функций. Нет мертвых воронов. Камней во рту мертвеца нет. Никаких павлиньих перьев. Нет флейты. Ничего, кроме самого тела и этой зашифрованной буквы. Как будто убийца Башни стал немым".
   "Действительно, сэр. Но, возможно, нашему убийце нечего нам сказать. И если бы не присутствие другого сообщения в коде, можно было бы подумать, что майора Морнея убил кто-то другой, а не человек, убивший Мерсера и Кеннеди. Или, если уж на то пошло, от человека, убившего Джорджа Мейси.
   Ньютон впал в еще одно из своих долгих молчаний, на которые лучше всего было ответить молчанием. И именно в такие моменты я откладывал в сторону убийства, совершенные в Тауэре, и, взяв в уме образец, возвращался с шелковыми нитками и шатровыми стежками, чтобы еще больше выразить свою любовь к мисс Кэтрин Бартон. Что к настоящему времени было довольно большой частью работы. И, отвлекшись таким образом своими мыслями, я мечтал снова оказаться в ее компании, потому что именно в ту ночь я должен был ужинать с ее дядей и его племянницей; так что я почти подумал, что Ньютон заглянул мне в голову и увидел, что там делается, когда сказал, что пора идти ужинать на Джермин-стрит. Мое сердце екнуло, а уши горели так, что я был рад, что надел свой парик, и Ньютон не мог видеть их цвет и насмехаться над моим смущением.
   Поездка в карете до Джермин-стрит также прошла в молчании, что навело меня на мысль, что при всей своей откровенной враждебности к монашескому ордену из Ньютона должен был получиться прекрасный монах, хотя и такой, как его герой Джордано Бруно. Бруно был казнен как еретик в 1600 году из-за его теорий бесконечной вселенной, множественности миров и его приверженности коперниканству. Ньютон очень восхищался Бруно, которого сильно подозревали в арианстве, и, безусловно, у них было много общего, хотя я не думаю, что они когда-либо могли нравиться друг другу. Подобно Каину, гений не терпит собственного брата.
   И гений не всегда так честен, как мог бы быть. Я уже знал, как Ньютон притворялся, что демонстрирует приверженность тринитаризму в Кембридже, чтобы остаться Лукасовским профессором математики. Я был готов понять, насколько Ньютон мог подделывать демонстрацию религиозной ортодоксальности по отношению к своей племяннице мисс Бартон.
   По правде говоря, она казалась более чем приятной, увидев, что я сопровождаю ее дядю, потому что, клянусь, она покраснела, увидев меня стоящим в ее гостиной, и очень дрожащим голосом пробормотала приветствие, от которого мне стало очень хорошо внутри, как будто я уже глотнул виски. кружка горячего вина, которое она быстро приготовила для нас. На голове у нее был кружевной комод, что было очень модно, янтарное ожерелье и серебряное кружевное платье от Мантуи, которое открывалось спереди, обнажая вышитый корсет, и очень ей шло.
   После ужина мисс Бартон пела под собственный аккомпанемент на спинетте, и это был самый прекрасный звук, какой я когда-либо надеялся услышать за пределами рая. У нее был прекрасный голос, несильный, но очень чистый, хотя я думаю, что Ньютону было наплевать на музыку, каково бы ни было ее происхождение. Наконец он встал, стянул с головы парик, который мисс Бартон сменила на элегантный алый ночной колпак собственного шитья, и слегка поклонился мне.
   "Я намерен изучить наш шифр, - объяснил он. - Итак, я желаю вам спокойной ночи, мистер Эллис.
   - Тогда я тоже должен уйти.
   - Пойдешь? - спросила мисс Бартон.
   "Пожалуйста, подождите еще немного, мистер Эллис, - настаивал Ньютон. - И составь компанию мисс Бартон. Я настаиваю."
   - Тогда, сэр, я пойду.
   Ньютон удалился в свою библиотеку, и, когда это было сделано, мисс Бартон мило улыбнулась мне, и несколько минут мы сидели в тишине, наслаждаясь своим уединением, потому что это был первый раз, когда мы остались наедине, миссис Роджерс задолго до этого удалилась. . Постепенно мисс Бартон заговорила: о войне в Нидерландах и о новейшей книге мистера Драйдена, которая была переводом сочинений Вергилия, и о последней пьесе мистера Саузерн под названием "Последняя молитва горничной" , которую она видела и которой она очень наслаждалась . . Казалось, что она нервничала и стремилась найти себя в разговоре.
   "Этого я не видел", - признался я, хотя мог бы добавить, что ее собственный дядя отнимал у меня слишком много времени, чтобы ходить на спектакли. "Но я видел тот, который был раньше, который был Оправданием жен".
   "Которого я не видел. Но я прочитал это. Скажите мне, мистер Эллис. Ты согласен, что рогоносцы делают себя сами?"
   "Не будучи замужем, мне немного трудно говорить об этом состоянии", - сказал я. "Но я думаю, что жену можно спровоцировать сделать мужу рога только из-за его собственных недостатков".
   "Это и мое мнение, - сказала она. "Хотя я не думаю, что раз мужчина женат, то он обязательно должен быть рогоносцем. Ибо это было бы скандалом для всех женщин.
   - Да, было бы.
   В том же духе мы говорили какое-то время, хотя мне было трудно избавиться от очень ярких воспоминаний, которые я все еще хранил о шлюхе в доме миссис Марш, которую звали Дебора и которая напоминала мисс Бартон, как две горошины в стручке. Я иногда был косноязычен, потому что боялся, что в любой момент мисс Бартон может сбросить с себя свою Мантую и корсет с шелковой вышивкой, взобраться на обеденный стол и принять непристойную позу для моего развлечения.
   И, по правде говоря, ее речь казалась очень изысканной для девушки ее возраста и несколько не согласовывалась с ее юношеской красотой и кажущейся простотой. Она даже спросила меня об убийствах в Тауэре, о которых ей рассказал Ньютон, и мне быстро стало ясно, что она не была той скромной бело-фиолетовой женщиной, которой Ньютон заставил меня поверить. В самом деле, речь ее была так оживленна, что у меня вскоре сложилось впечатление, что ее интеллект почти равен его собственному. Конечно, у нее было такое же желание экспериментировать с жизнью, как и у него, а может быть, даже больше, как я собирался обнаружить. Но хотя сад ее разума был разбит с той же симметрией и логикой, что и сад ее дяди, многое из того, что там было посажено, еще не созрело.
   - Мистер Эллис, - сказала она наконец, - я бы хотела, чтобы вы сели рядом со мной.
   Я пододвинул стул ближе к ней, когда она попросила.
   - Вы можете держать меня за руку, если хотите, - добавила она теперь. так я и сделал.
   - Мисс Бартон, - сказал я, воодушевленный нашей близостью, - вы самое прекрасное создание, которое когда-либо видел мужчина. И я поцеловал ей руку.
   "Дорогой Том, - сказала она. - Ты целуешь мне руку. Но разве ты не поцелуешь меня как следует?
   - С удовольствием, мисс Бартон, - сказал я и, наклонившись вперед, целомудренно поцеловал ее в щеку.
   - Вы целуете меня, как дядю, сэр, - увещевала она. "Не поцелуешь ли ты меня в губы мои?"
   - Если вы позволите, - сказал я и нежно поцеловал ее губы в цветочек. После чего я взял ее маленькую ручку и сказал ей, как сильно я ее люблю.
   Она не ответила на это признание в любви, словно уже знала, как сильно я ее люблю, и восприняла это как должное. Вместо этого она заговорила о поцелуе с таким строгим языком, каким можно было бы выступать в английском суде.
   "Это было очень поучительно", - сказала она, переплетая свои пальцы с моими. "Короткое, но вдохновляющее. Вы можете сделать это снова, когда захотите. Только на этот раз подольше, пожалуйста.
   Когда я снова поцеловал ее, она очень удовлетворенно выдохнула, облизала губы, как будто наслаждаясь оставшимся от меня вкусом, и лучезарно улыбнулась. И я улыбнулась в ответ, потому что я была на небесах. В Англии не было ничего необычного в том, что молодые женщины брали на себя инициативу в сексуальных вопросах, часто при попустительстве своих родителей. Раз или два я связался с девушкой в присутствии ее матери и сестер. Тем не менее, я не ожидал, что такой ангельский человек окажется таким напористым.
   "Вы можете потрогать мою грудь, если хотите", - предложила она. "Подойди, позволь мне сесть к тебе на колени, чтобы тебе было легче прикасаться к ним".
   Сказав это, она встала, развязала ленты, стягивающие ее корсет, и, обнажив груди, которые были больше, чем я предполагал, села мне на колени. Вряд ли нуждаясь во втором приглашении, я осторожно взвешивал эти пузыри в руке и массировал ее соски, что, казалось, доставляло ей немалое удовольствие. Через некоторое время она встала, и, опасаясь, как бы я не зашел слишком далеко, я спросил, в чем дело.
   -- Дело, сэр, -- сказала она, похотливо улыбаясь, -- вот в чем. И она указала на безошибочное доказательство того, что я тоже получил удовольствие от этого опыта; и, встав передо мной на колени, она дотронулась до моих половых органов сквозь штаны и попросила разрешения взглянуть на них.
   "Я видела своих братьев, - сказала она. "Но только когда они были мальчиками. И я никогда не видел половых органов мужчины, готового, так сказать, к любви. Все, что я знаю, а это очень мало, - из книги", - добавила она. "Позы Аретины . Что вызывает столько же вопросов, сколько дает ответов. И мне бы очень хотелось сейчас взглянуть на Приапа.
   - Что, если доктор Ньютон войдет в комнату? Я сказал.
   Мисс Бартон покачала головой и сквозь штаны нежно сжала мой член. - О, сегодня вечером мы его больше не увидим. Не сейчас он начал думать об этом шифре. Он часто размышляет над такими проблемами всю ночь напролет. Однажды господин Бернулли и господин Лейбниц предложили ему задачу, которая занимала его до рассвета. В это время я говорил с ним, умолял его лечь спать, предлагал ему сидра, а он не обращал на меня никакого внимания. Меня как будто и не было".
   - Но если миссис Роджерс побеспокоит нас, - запротестовал я.
   - Она легла спать, - сказала она. А затем: "Вы изучали право, не так ли, мистер Эллис?"
   "Да."
   - Тогда вы узнаете, что такое услуга за услугу , сэр.
   - Действительно знаю, мисс Бартон.
   - Тогда как насчет quim pro quo?
   Я усмехнулся и покачал головой, что она знает такое слово. Но веселье сменилось удивлением и экстазом, когда она задрала юбки и позволила мне погладить ее живот, бедра и влагалище. И, прижавшись к ним ртом, я облизал ее от носа до кормы, отчего с ее губ вырвались такие вздохи, что, как я думал, дом разбудит; но каждый раз, когда я пытался отвести голову, она крепче сжимала мои волосы и держала мой рот там, пока не закончила.
   Так что, когда, наконец, я расстегнул свои штаны, чтобы показать ей свой член, и позволил ей взглянуть на меня, я был такой могучей фигурой, какой никогда не был в моей жизни. Так что мисс Бартон дивилась тому, что такие вещи, как человеческие занятия любовью, возможны.
   "Подумать только, - выдохнула она, сжимая мой член в кулаке, - что такая большая часть мужчины может проникнуть внутрь женского кима".
   -- С таким же успехом можно удивляться, что женщины рожают младенцев, -- сказал я.
   "Однако насколько он уязвим", - продолжала она, изумляясь. "Какой нежной израненной выглядит его голова. Как будто его сильно ударили по лицу. И все же как страшно также. Потому что он, кажется, живет почти своей собственной жизнью".
   - Вы говорите больше, чем думаете, мисс Бартон, - сказал я.
   "Семя исходит из маленькой трещины, не так ли?" она спросила.
   - Так и будет, если вы не будете осторожны, - сказал я.
   "О, но я хочу увидеть эякулят", - настаивала она. "Я хочу все понять".
   "Эякулят очень неистовый, - сказал я, - и я не могу ответить, куда бы я его вылил". Я вяло добавил: "На твоём платье..."
   "Возможно, если бы я набрала его в рот", - сказала она; и прежде чем я успел запретить это, она взяла весь мой член в свой рот, после чего я был совершенно не в состоянии сопротивляться ее дальнейшему анатомическому исследованию меня, потому что это было так, пока я не кончил ей в рот. Который, к моему ужасу, она проглотила.
   - Кэтрин, - сказал я, вынимая свои половые органы из ее холодных рук и снова застегивая бриджи, - я не думаю, что это безопасно, что ты это проглотила.
   -- Ну, Том, дорогой, это совершенно безопасно, уверяю тебя. Нет опасности оказаться в постели с ребенком. Утроба женщины может быть частью ее живота, но она не связана с ее желудком". Она рассмеялась, а потом вытерла губы платком.
   Я выпил глоток сидра, пытаясь успокоиться.
   - Это было очень поучительно, - заметила она. "И самое приятное. Я очень благодарен вам. И в самом деле, теперь, когда я увидел и попробовал мужской член во всей его красе, многое мне кажется ясным".
   -- Я очень этому рад, Кэтрин, -- сказал я и поцеловал ее в лоб. - Но единственное, что мне сейчас ясно, это то, как сильно я тебя обожаю.
   Мы долго сидели у костра, держась за руки и очень мало разговаривая. Я бы поцеловал ее, и она бы поцеловала меня в ответ. И думая, что мы должны быть настолько близки во всем, насколько это возможно с другим человеком, я совершил ужасную ошибку.
   Ошибка, которая, возможно, стоила мне счастья моей жизни.
   После того, как мы снова уселись и снова поговорили, я думаю, снова весьма деловым образом, она перевела наш разговор на пьесы мистера Отвея, в частности на "Солдатскую удачу" и ее продолжение, "Атеиста ", которые, поскольку она и я были оба Сами виги никому из нас особенно не нравились. Если бы я оставил вещи там, все могло бы пройти достаточно хорошо между нами. Со временем мы могли бы даже пожениться. Но затем я сделал замечание о том, что не знаю, как может оставаться христианином человек, близко соприкасающийся со взглядами ее дяди. В этот момент у мисс Бартон, казалось, сложилось впечатление, что ему было нанесено какое-то большое оскорбление, потому что она тут же убрала свою руку из моей, и румянец, который она носила с тех пор, как мы связались, исчез в одно мгновение.
   - Позвольте, сэр, - холодно сказала она, - что вы имеете в виду под этим замечанием?
   - Да только то, что должно быть вам хорошо известно, мисс Бартон. Что доктор Ньютон считает все принятые христианские традиции подделкой и мошенничеством, совершенным злыми людьми, которые в своих собственных целях умышленно исказили наследие Иисуса Христа".
   - Стоп, - крикнула мисс Бартон, внезапно вставая на ноги и топнув одной из них, как нетерпеливый маленький пони. "Останавливаться. Останавливаться."
   Я медленно встал и повернулся к ней лицом, только теперь уже слишком поздно поняв правду, которая заключалась в том, что, несмотря на все еретические мнения ее дяди, о которых я теперь мог видеть, что она ничего не знала, ее умные речи, ее пытливый ум и ее проявляя желание ко мне, сама мисс Бартон сохранила простую христианскую веру жены деревенского священника.
   - Как ты мог так гадко сказать о моем дяде? - спросила она, ее глаза внезапно увлажнились.
   Я не усугублял свои обиды, утверждая, что я просто сказал правду, потому что это добавило бы оскорбления к удару по ушам, который мои слова уже нанесли ей; и вместо этого я решил скомбинировать их, объяснив, что, возможно, неортодоксальные мнения, которые я приписал доктору Ньютону, были моими и только моими.
   "Неужели ты веришь таким гнусным и нечестивым вещам, которые я слышал от тебя сегодня вечером?"
   Что такое ложь? Ничего такого. Ничего, кроме слов. Мог ли я разорвать и сохранить ту связь, которая была между нами? Это возможно. Любовь, как муж-рогоносец, хочет быть обманутой. Я мог бы спокойно ответить, что я истинный христианин и думаю, что моя лихорадка вернулась, и она могла бы мне поверить. Я мог бы даже изобразить приступ обморока и рухнуть на пол, как будто меня поразила падучая болезнь. Но вместо этого я вообще избегал ее вопроса, который, я гарантирую, был единственным ответом, в котором она нуждалась.
   - Если я вас обидел, мисс Бартон, я очень сожалею и прошу у вас прощения, смиренно.
   - Вы оскорбили себя, мистер Эллис, - сказала она с царственным высокомерием. "Не только в моих глазах, но и в глазах Того, кто сотворил тебя и перед кем ты однажды предстанешь перед судом и ответишь за свое богохульство". А затем, покачав головой, она громко вздохнула и добавила: - Я любила вас, мистер Эллис. Нет ничего, что я не мог бы сделать для вас, сэр. Как вы уже видели сегодня вечером. Вы занимали все мои мысли в последние несколько месяцев. Я бы так любил тебя. Возможно, со временем мы могли бы даже пожениться. Как еще я мог допустить нашу прежнюю близость? Но я не мог любить никого, кто не любил Господа нашего Иисуса Христа".
   Это было действительно болезненно и невыносимо, потому что мне было ясно, что она намеревалась положить конец нашим отношениям; и моя единственная надежда на то, что она примирится со мной, теперь возлагалась на него, у которого было не больше понимания любви, чем у Оливера Кромвеля. Но я все же пытался оправдаться, как когда у осужденного, хотя еще не осужденного, спрашивают, есть ли у него что сказать.
   "В религии полно мошенников, - сказал я, - которые притворяются благочестивыми. Все, что я могу сказать, мисс Бартон, это то, что мой атеизм честен и упорен. Я бы хотел, чтобы это было иначе. Я скорее поверю во все басни и легенды, чем в то, что эта всеобщая структура лишена разума. И все же я не знаю. Я не могу. Я не буду. Пока я не встретил твоего дядю, у меня не было другого опасения, кроме того, что отрицание Бога равносильно разрушению тайны мира. Однако теперь, когда я понял, как можно увидеть тайну мира, объясненную таким человеком, как он, я не могу поверить иначе, как в то, что Церковь так же пуста, как волшебное кольцо, или что Библия так же безосновательна, как Коран."
   Мисс Бартон энергично покачала головой. "Но откуда берется единообразие во всех внешних формах птиц, зверей и людей, как не от совета и замысла божественного автора? Как получается, что глаза всех существ сделаны одинаковыми? Знал ли слепой случай, что свет существует и как он может преломляться, и спроектировал ли глаза всех существ самым любопытным образом, чтобы использовать его?"
   "Случайность единообразия в творении только кажется такой", - возразил я. "Как когда-то казались гравитация и радуга, которые, как теперь объяснили, не более случайны, чем призмы или телескопы. Однажды на все эти вопросы будут даны ответы, но не по вине Бога. Рука твоего дяди указала путь вперед.
   - Не говори так, - сказала мисс Бартон. "Он не верит в это. Для него атеизм бессмысленен и ненавистен человечеству. Он знает, что есть Существо, которое сотворило все и все в его власти, и поэтому его следует опасаться. Бойтесь Бога, мистер Эллис. Бойся его, как когда-то любил меня.
   Настала моя очередь качать головой. "Благородство человека рождается не из страха, а из разума. Если я должен родниться с Богом страхом, то сам Бог неблагороден. И если твой дядя этого не понимает, то это может быть только потому, что он не хочет понимать, ибо во всем остальном он есть самый дух понимания.
   - Но не будем больше говорить высокомерно, мисс Бартон. Я вижу, что оскорбление, которое я тебе нанес, кажется очень тяжким, и не стану говорить больше, чтобы досадить тебе еще больше.
   Я натянуто поклонился и, добавив, что буду любить ее вечно, на что она ничего не ответила, ушел, уже усталый, и пошел пешком несколько миль до Башни. И пока я шел, я чувствовал запах интимных мест мисс Бартон на своих пальцах, чтобы подтвердить, что на мгновение я обладал ею, но только затем был отвергнут; и я был подобен тому, кому показали врата рая только для того, чтобы не войти. Что давало мне не больше аппетита к жизни, чем Иуда, если такой человек когда-либо существовал. В самом деле, я мог бы повеситься, как поначалу думали, что это сделал майор Морней, если бы я не боялся, что потом стану никем.
   Неудивительно, что ранние христиане могли идти на мученичество с гимнами на устах, когда казалось, что им гарантировано место на небесах. Но что оставалось атеистам, кроме забвения? А без мисс Бартон не было бы даже рая на земле.
   Было два часа ночи, когда я добрался до Тауэрского холма, и я бы не почувствовал себя хуже, если бы мне сказали, что утром я встречусь там с палачом и его топором. В Львиной башне одна из больших кошек жалобно застонала, и это звучало так, как будто я страдал от безысходности, так что я представил себе, как расхаживаю взад-вперед в клетке собственного неверия. Я прошел через ворота Байворда, почти не сказав ни слова часовому, мистеру Грейну, чувствуя за себя такую же скорбь, как и любой, кто когда-либо заходил в это несчастное место. И когда, наконец, я добрался до своего дома, я сразу же лег спать, но не мог спать всю ночь.
   Итак, в шесть часов, почти не отдыхая и не отдохнув, я встал и прошелся по зубчатым стенам, чтобы проветрить голову от порывистого ветра, дувшего с Темзы из Дептфорда. Лондонская суматоха раннего утра резко контрастировала с моим собственным сверхъестественным спокойствием: баржи выгружали грузы древесины и угля на пристань Тауэра в то самое время, когда трехмачтовые корабли отплывали в Чатем и далее; в то время как с западной стороны, в пределах досягаемости полутора дюжин пушек, направленных на город, служанки в широких соломенных шляпах ставили большие корзины с фруктами, хлебом и овощами на разрушенные стены старого бастиона Башни, чтобы продать люди, которые уже шли или ехали мимо. Позади меня флаг Святого Георгия развевался и громко трещал на безжалостном ветру, как парус корабля; в семь часов орудие на Латунной горе дало свой собственный салют другому дню; и колонны солдат неуклюже маршировали по Внутреннему району, как игрушки на ярмарке. И все это время мне казалось, что мир проходит мимо меня, как пылинка в солнечном луче.
   С сердцем, полным беспокойства, я пошел в офис Монетного двора около восьми часов и занялся подшивкой свидетельских показаний по другим делам, с которыми нам еще предстояло разобраться; пока не пришел доктор Ньютон и тотчас же не стал рассказывать о своей ночной работе с шифром, ибо оказалось, что он вовсе и не ложился спать. Но все время, пока он говорил, я все еще беспокоился о том, что не могу узнать, как я отношусь к мисс Бартон и заставит ли ее утро еще сильно обидеться на меня.
   "У меня есть решение", - сказал он, имея в виду шифр. "В некотором роде".
  
  
  
   Глава четвертая
  
   Барент Кондерс ван Хелпен, Escalier des sages , 1689 г.
   И ПРИШЛИ ВО МЕНЯ СТРАХ С РАДОСТИ, ИБО Я ВИДЕЛ НОВЫЙ СВЕТ, БОЛЬШЕ ДНЯ. (АПОКАЛИПСИС ПЕТРА)
  
   был слишком расстроен из-за того, что произошло между мной и мисс Бартон, чтобы интересоваться разгадкой шифра Ньютоном; и все же я притворялся, что слушаю, пока он с большим воодушевлением говорил об этом; так что если и было что-то, что я понял яснее всего, так это то, что мисс Бартон не говорила своему дяде о наших разногласиях; и так как она избегала упоминать об этом, я быстро решил сделать то же самое, хотя это причинило мне величайшее горе, которое я когда-либо знал в этом мире.
   "Моя гипотеза относительно этого шифра была проверена со многими трудностями", - объяснил Ньютон. Он сидел у стола с разложенными бумагами, а кот Мельхиор сидел у него на коленях. "Как слепой не имеет понятия о цветах, так и я не имел представления о том, как работает этот шифр. Я все еще не знаю. Признаюсь, ключ все еще ускользает от меня. Но сейчас я думаю, что понимаю, как шифр связан с совершенными убийствами. То, что я не заметил этого раньше, теперь кажется мне такой большой нелепостью, что я начинаю задаваться вопросом, что эта работа в Монетном дворе сделала с моим умом. Ибо я верю, что ни один человек, обладающий достаточной способностью мыслить о философских вопросах, никогда не впадет в такую ошибку.
   - Так как вы, голубчик, всегда желаете простоты в вещах, то я объясню себя так кратко, как только смогу. Три убийства были сопровождены письменными шифрами. Я работал над ними с таким усердием, что можно было подумать, что я выполняю эту работу, как Геракл. И все же, несмотря на все мои усилия, при всем моем оружии божественного происхождения, у меня остаются только математические противоречия. А противоречие in terminis свидетельствует не более чем о неуместности речи. Другими словами, логика в коде ошибочна, потому что я подозреваю, что код иногда использовался по незнанию кем-то, кто не знал, как работает шифр.
   - Это ты, мой юный друг, внушил мне это. Это вы упомянули, что можно подумать, что эти убийства были совершены разными людьми. Так что я верю, но не до прошлой ночи.
   "Убийство Джорджа Мейси было достаточно ясным в том смысле, что не было никакой отличительной черты, кроме ужасной жестокости, с которой оно было совершено. Ни шифров, ни знаков герметического значения не было.
   "Потом началось самое интересное. Убийства мистера Кеннеди и мистера Мерсера показали нам герметические знаки и письменные шифры; и я также долгое время думал, что убийство Мейси, возможно, даже имело некоторые сходные черты в то время, и действия гниения мешали нам наблюдать.
   "Но с убийством майора Морнея наша картина снова изменилась. На этот раз мы нашли письменный шифр, но ничто не указывало на то, что в нем есть хоть что-то герметическое. Вот любопытная вещь, Эллис: только второе и третье убийства показывают видимую последовательность; однако только во втором и четвертом убийствах можно продемонстрировать некоторую математическую последовательность. Потому что при третьем убийстве, убийстве майора Мерсера, которое дало нам самое короткое сообщение из всех - то, которое было написано мелом на стене лестницы Салли-Порт, - шифр был использован без какой-либо различимой логики, что наводит меня на мысль, что автор третьего убийства не мог быть автором четвертого. И шифр, написанный мелом на стене рядом с телом мистера Мерсера, был неверным. Или, другими словами, что оно использовалось по неведению, как я уже сказал.
   - А как насчет шифра, который дал нам мистер Твислтон? Я попросил. - Это тоже было использовано по неведению?
   - Нет, нет, - сказал Ньютон. "Это демонстрирует ту же логику, что и те другие сообщения, которые также были письмами. Неверно только сообщение, написанное мелом на лестнице. Поэтому я полностью отбросил его". Он устало покачал головой. "Это стоило мне много времени. Если бы не это, я мог бы уже понять весь этот случай.
   Ньютон ударил кулаком по столу в офисе Монетного двора, отчего Мельхиор в испуге вскочил с его колен. - Если бы у меня был еще один образец этого шифра, - сказал он, снова стукнув по столу, что выбило меня из тишины. - Потому что я уверен, что смогу решить ее сейчас.
   К его чести, Ньютон не обвинил меня в том, что я неправильно скопировал шифр на стене рядом с телом Мерсера, за что я ему благодарен; но тем не менее я был несколько ошеломлен тем, что он, казалось, предлагал.
   -- Но это почти то же самое, что сказать, что вы хотели бы, чтобы было совершено пятое убийство, -- сказал я с некоторым недоверием. - Разве четырех убийств недостаточно? Я покачал головой. - Или ты собираешься спровоцировать и его?
   Ньютон молчал, избегая смотреть мне в глаза, принимая все, что там бурлило, за неодобрение.
   - Вы слишком легкомысленно относитесь к этому, доктор, - сказал я, предостерегая его. - Как если бы это было простое математическое упражнение, вроде той задачи, которую поставили перед вами господин Бернулли и господин Лейбниц.
   - Брахистохрона? Ньютон нахмурился: так называлась математическая головоломка, поставленная Лейбницем и Бернулли, с помощью которой они надеялись победить Ньютона. - Уверяю вас, Эллис, это было не просто упражнение, как вы описываете. Когда ни один человек во всей Европе не мог предложить решение, я решил его".
   - Но это убийство, доктор. И все же мне кажется, что вы относитесь к этому как к интеллектуальному развлечению.
   "Чтобы отвлечь меня, потребуется немалый ум", - настаивал Ньютон, немного покраснев, когда говорил.
   -- Тем не менее вы отвлеклись, -- сказал я.
   "Это что?"
   "Что может быть интереснее для математика, чем код? Что может быть более интригующим для человека, сведущего в философии, чем те герметические знаки алхимии, которыми сопровождались убийства мистера Кеннеди и мистера Мерсера?
   - Верно, - признал Ньютон. "Если бы у меня было больше данных, я бы сказал вам, что мог бы решить эту проблему за одну ночь. Так же, как я сделал брахистохрону.
   "Возможно, в этом и смысл, доктор, - сказал я. - Возможно, вы не должны разгадывать код. Возможно, это вообще ничего не значит. Или, возможно, Бог не хочет, чтобы вы распутывали его". Я просто использовал имя Бога, чтобы выяснить, убедительно ли оно по-прежнему звучит на моем языке; но и спровоцировать его, потому что я становился все более раздражительным в этом разговоре, который был комбинацией разбитого сердца и бессонницы.
   Ньютон вдруг встал, как будто получил эффект клизмы.
   - Бог не хочет, чтобы я распутывал ее, - взволнованно выдохнул он. "Или кто-то еще, кто играет роль Бога, который является архитектором этого дизайна". И, срывая с себя парик, ходил по конторе, бормоча себе под нос: "Это закипит, мистер Эллис. Это заставит кастрюлю закипеть".
   - Что это за горшок, сэр?
   Ньютон постучал указательным пальцем по вискам. - Да этот горшок, конечно. О, каким дураком я был. Слишком много тщеславия, вот что делает это. Что это должно случиться со мной. Мне. Я должен был больше помнить о бритве Оккама".
   "Нельзя предполагать существования вещей больше, чем это абсолютно необходимо", - истолковал я.
   "Точно так. Это принцип Уильяма Оккама, нашего блестящего и мятежного соотечественника, который энергично писал против папы, а также много праздной метафизики. Он был великим вольнодумцем, Эллис, который помог отделить вопросы разума от вопросов веры и таким образом заложил основы нашего современного научного метода. Следуя его острому принципу, мы разделим это дело ровно на две половины. Принеси мне сидра. Моей голове внезапно захотелось яблок".
   Я налил сидра моему хозяину, и он выпил его, как будто действительно стремился стимулировать свой мозг. Затем, снова усевшись и взяв ручку и бумагу, он записал то, что он назвал голыми костями дела. После чего он снова посыпал свою голову метафорическим пеплом и заявил, что должным образом раскаивается в своей прежней беспечности. И все же я думал, что его открытое прежнее непонимание вряд ли может сравниться с моим собственным, которое все еще не ослабевало; по крайней мере, пока он снова не заговорил.
   "Сегодня я уже второй раз оказываюсь виноватым", - сообщил он. - И я очень рад, что только ты здесь, чтобы засвидетельствовать это, Эллис, а не этот проклятый немец или этот ужасный карлик Гук. Они были бы в восторге, увидев, что меня так легко обмануть.
   "Обманули? Как так?"
   - Да ведь это так, как ты сам сказал. Меня отвлекли, не так ли? Вспомните несколько месяцев назад, Эллис. Какое дело мы расследовали, когда мистер Кеннеди был убит?
   - Эти золотые гинеи, - сказал я. - Те, которые были сделаны с помощью процесса d'orure moulu . Дело, которое остается нераскрытым".
   - Видишь ли, ты был совершенно прав. Меня отвлекли. Поскольку кто-то хотел, чтобы меня отвлекли. Кто-то, кто хорошо меня знал, я думаю. Ибо эти герметические подсказки были мне на пользу. И теперь я считаю, что те другие сообщения - те, которые были зашифрованы - были для кого-то другого".
   "Тогда почему мы впервые нашли шифр, когда мистер Кеннеди был убит?" Я попросил. - Наряду с другими герметическими уликами?
   "Потому что я считаю, что тот, кто убил Кеннеди, ничего не понимал в коде", - объяснил Ньютон. "Ибо между нашим первым зашифрованным сообщением и вторым есть много противоречий; и все же основные элементы одни и те же".
   - Вы предполагаете, что убийца майора Морнея не убивал остальных троих?
   - Просто то, что он не убивал Кеннеди и Мерсера. Ибо только эти два убийства имеют особый алхимический оттенок, который должен был меня заинтриговать. Кто бы ни убил майора Морнея, он хотел только его смерти и с глаз долой".
   "Но почему?"
   "Чтобы узнать это, нам нужно разгадать шифр", - сказал Ньютон.
   - Значит, вы считаете, что тот, кто убил Кеннеди и Мерсера, просто хотел увести вас от этих золотых гиней?
   "Кеннеди убили, потому что он должен был следить за Мерсером. Мерсер был убит, потому что за ним следили. Потому что он мог выдать имена своих коллег-фэнтезиистов.
   -- Это очень сбивает с толку, -- сказал я.
   - Наоборот, - сказал Ньютон. "Моя гипотеза очень хорошо согласуется с явлениями, и, признаюсь, я начинаю прозревать". Он твердо кивнул. "Да, я думаю, что это очень вероятно, потому что большая часть того, что мы видели, легко вытекает из того, что в противном случае казалось бы необъяснимым".
   -- Если вы не считаете, что убийца майора Морнея несет ответственность за смерть Кеннеди и Мерсера, -- сказал я, -- что вы думаете о нем за убийство Джорджа Мейси?
   "Мне он очень нравится за это. Но доказательств нет. Поэтому я не могу сформулировать никакой гипотезы. По правде говоря, я сильно пренебрегал тем, что знаю о Джордже Мейси.
   Ньютон встал со стула и подошел к книжной полке, где хранились отчеты Монетного двора, а также несколько нумизматических историй, бухгалтерские книги, юридические отчеты, отчет мистера Вайолета Commons за 1651 год и небольшая библиотека, которой владел Джордж Мейси. латинский букварь, книга по математике, книга по французскому языку и книга по стенографии.
   -- Сейчас о нем мало что известно, -- сказал я.
   "За исключением того, что его чтение показало похвальное стремление к самосовершенствованию", - сказал Ньютон. "Всегда лучше, чтобы человек занимался самообразованием. Высшее образование - это то, что получено в результате частного обучения. Даже я сам выучил математику. И все же я удивляюсь, почему мистер Мейси хотел выучить французский язык. Мой собственный французский далек от совершенства. Ибо я совсем не люблю французов.
   - Поскольку мы все еще воюем с ними, - сказал я, - я не могу винить вас за это, доктор.
  
   Не обращая внимания на Мельхиора, который обмотал хвостом руку Ньютона, как шаль шлюхи, Ньютон подхватил французскую грамматику мистера Мейси, сдул пыль с обложки, что всегда было немало в конторе Монетного двора, от постоянной вибрации чеканочных прессов, не до упомянул о пушке - и перевернул страницы книги. К моему удивлению, поскольку я знал, что Ньютон уже однажды просматривал книгу, он нашел лист бумаги, зажатый между листами.
   - Это счет книготорговца, - сказал Ньютон. "Сэмюэл Лаундс, у "Савойя".
  
   "Савой" был большим городским домом на южной стороне Стрэнда, с землями, спускавшимися к реке. Большая часть его была отдана под госпиталь для больных и раненых моряков и солдат, так что вся местность кишела людьми, недавно вернувшимися с войны во Фландрии, причем некоторые из них были ужасно изуродованы картечью или разрывными зарядами; и было несколько несчастных, которых я видел, у которых отсутствовали конечности или части лица.
   Остальная часть здания была сдана в аренду французской церкви, издательству King's Printing Press, двум тюрьмам - обе переполнены - нескольким частным квартирам и нескольким магазинам, в которых работал книготорговец Сэмюэл Лаундс.
   Мистер Лаундес был худощавым мужчиной с лицом мальчишки и весьма подобострастными манерами, так что в ту минуту, когда мы с Ньютоном вошли в его дверь, он стянул фартук, надел парик и пальто и, заламывая руки, прислуживал Доктору самым раболепным и раболепным образом.
   - Мне нужен книгопродавец, - пробормотал Ньютон. - Не лорд-камергер.
   - Доктор Ньютон, - воскликнул мистер Лаундс. - О, сэр, какую большую честь вы оказываете моему магазину, входя в него. Вы ищете что-то конкретное, сэр?
   "Я ищу информацию о клиенте, который у вас был в прошлом году, мистер Лаундс. Мистер Джордж Мейси, работавший на Монетный двор Его Величества в Тауэре. Как я сам".
   - Да, я припоминаю мистера Мейси. В самом деле, теперь, когда я стал больше думать об этом, прошел почти год с тех пор, как я видел его. Как мистер Мейси?
   - Умер, - прямо ответил Ньютон.
   - Мне очень жаль это слышать.
   "Были определенные обстоятельства смерти мистера Мейси, которые показывают мрачный характер убийства, - объяснил Ньютон. "И что касается дел Монетного двора, мы считаем необходимым поговорить со всеми, кто может пролить свет на его привычки. Недавно мы узнали, что он был вашим клиентом, мистер Лаундс. Поэтому я был бы признателен, если бы вы могли помочь мне, направив свои воспоминания на других людей, с которыми вы могли его видеть; некоторые имена, которые он, возможно, назвал вам; или, возможно, даже книги, которые он купил.
   Мистер Лаундес выглядел крайне сбитым с толку известием об убийстве Мейси; и все же он быстро сделал, как просил Ньютон, и сразу же сверился с бухгалтерской книгой, которая содержала записи всех его счетов клиентов.
   - Он был приятным человеком, - сказал мистер Лаундес, переворачивая толстые страницы гроссбуха. - Не такой образованный, как вы, доктор. Но добросовестный; и руководствуется христианским чувством долга".
   - Очень похвально, я уверен, - пробормотал Ньютон.
   Мистер Лаундс нашел страницу, которую искал. - Вот и мы, сэр, - сказал он. "Да, он купил несколько книг дидактического характера, как видите сами. И тот, который меня очень удивил, так непохож на другие. Кроме того, это было дорого. Очень дорого для человека его средств.
   Проследив за указательным пальцем мистера Лаундеса по гроссбуху, Ньютон некоторое время наблюдал за письменной записью, а затем вслух прочитал название и автора, на которых ссылался книготорговец. "Полиграфия " Тритемия. Я знаю, что у вас хорошая латынь, мистер Эллис. А как ваш греческий, сэр?
   "Полиграфия? Думаю, это означало бы "много писать", - сказал я, чей греческий никогда не был особенно хорош.
   - Совершенно верно, - согласился мистер Лаундс. - Хотя сама книга была написана на латыни.
   "И все же Мейси не знал латыни", - возразил Ньютон. "Элементарность латинского букваря, который он купил у мистера Лаундса, кажется, подтверждает это". Ньютон сделал паузу и постучал костлявым пальцем по странице гроссбуха. - Он объяснил, почему ему нужна именно эта книга?
   "Кажется, я припоминаю, что он намеревался сделать это кому-то подарком. Но кого я не могу сказать.
   - Не могли бы вы найти мне еще один экземпляр этой книги, мистер Лаундс?
   - Не раньше, чем через несколько недель, - признал мистер Лаундс. "Мне пришлось поехать в Германию, чтобы получить копию, которую заказал мистер Мейси. Вы можете, конечно, поискать вокруг Святого Павла. В соседней латинской кофейне часто проводятся аукционы редких и дорогих книг, таких как та, которую вы ищете.
   Ньютон хмыкнул без особого энтузиазма при такой трудоемкой перспективе.
   - Но мне кажется, я знаю, где вы могли бы увидеть экземпляр, по крайней мере, потому что я уже однажды заказывала экземпляр этой книги.
   Мистер Лаундес перелистывал страницы своей бухгалтерской книги, пока не нашел то, что искал.
   - Вот и мы, доктор. Этим другим покупателем был доктор Уоллис. Я заказал ему такую же книгу".
   - Доктор Джон Уоллис? повторил Ньютон. - Вы имеете в виду того, кто является савильским профессором геометрии в Оксфордском университете, сэр?
   - Да, сэр, то же самое. Кажется, я сам сказал это мистеру Мейси. Похоже, его больше всего заинтересовали новости.
   - Я тоже, сэр, - признал Ньютон. "И я тоже."
  
   Рано утром следующего дня мы отправились в летную карету в Оксфорд, это было весьма утомительное путешествие, с большим количеством опасной воды на дороге из-за недавнего проливного дождя, и с каретой чуть не случилось несчастье, но мы не теряли времени, так что мы прибыл в пункт назначения примерно через тринадцать часов после отъезда из Лондона.
   У Ньютона было много друзей в Оксфорде. Главным среди них был Дэвид Грегори, молодой шотландец, заведовавший кафедрой астрономии Савилиана и очень быстро накормивший нас в Мертоне, очень красивом месте, в моем собственном колледже, что заставило меня чувствовать себя могущественным. странно, мое пребывание там.
   Я полагаю, что Грегори должно было быть около тридцати восьми лет, когда я впервые встретил его. Он был типичным шотландцем, маленьким, с бледным лицом, очень любил свою бутылку и трубку, так что в его комнатах пахло табаком, как в самой окуренной лондонской кофейне; действительно, его тело казалось неспособным поддерживать жизнь никаким другим дыханием, кроме дыма какой-то душистой Вирджинии. Именно влиянию Ньютона младший Грегори был обязан своим нынешним положением в Оксфорде. За ужином они заговорили о докторе Уоллис.
   - Но вы раньше не встречались с Уоллис? - спросил Грегори. - Он был в Кембридже, не так ли?
   "Мы встречались, да. Чаще мы переписывались. Он был очень настойчив, чтобы я опубликовал что-нибудь - нет, что угодно - в его Opera Mathematica . Несомненно, сейчас он читает письмо, которое я написал ему вчера, и мое прибытие сюда, в Оксфорд, как знак того, что я передумал по этому поводу.
   - Так почему ты хочешь его видеть?
   "Это дело Монетного двора привело меня в Оксфорд. Я надеялся, что Уоллис поможет мне с некоторыми расследованиями. Но большего я не могу сказать, потому что это дело деликатное и очень секретное".
   - Конечно, - сказал Грегори, отдуваясь, как голландский боцман. - Но я не думаю, что доктору Уоллису не привыкать к секретности. Я слышал, что он выполняет конфиденциальную работу на милорда Сандерленда. Я думаю, что это как-то связано с войной, хотя мне интересно, как восьмидесятилетний мужчина может помочь победить французов. Возможно, он задает им расчеты и предлагает заставить их подчиниться.
   - Он все еще так любит математику? - воскликнул Ньютон.
   - Это действительно так, сэр. Он настоящий ученый, потому что я видел, как он извлекал квадратные корни без ручки и бумаги в семи местах".
   "Я видел, как лошадь семь раз ударяла копытом по земле", - заметил Ньютон. - Но я не думаю, что это был математик.
   - Он тебе не ровесник, - сказал Грегори. "Вы поразительно развили математику".
   "Что касается меня, - ответил Ньютон, - я думаю, что едва коснулся поверхности великого океана знаний. Чудесные тайны еще предстоит раскрыть. Задача нашего века - продемонстрировать структуру системы мира. И пока мы продолжаем различать формальную причину природы и акт божественной воли, я не вижу, почему мы не должны верить, что сам Бог не сообщает природе непосредственно, так что мир необходимо исходит из нее".
   Здесь Ньютон действительно посмотрел на меня самым прямым взглядом, так что, когда он снова заговорил, у меня сложилось впечатление, что, возможно, мисс Бартон все-таки сообщила о нашем разговоре.
   На следующий день после завтрака мы получили записку от Уоллиса, в которой он приглашал нас зайти к нему в одиннадцать часов, и в назначенный час мы отправились в Эксетер-колледж, чтобы повидаться с ним. Эксетер мне нравился не так сильно, как Мертон, Магдалина или Крайстчерч, потому что его обезображивали большие неприглядные дымоходы, не говоря уже о том, что в переднем дворе ведутся большие строительные работы, так что я недоумевал, как Уоллис может там учиться. Но это вскоре выяснилось, когда мы вошли в комнаты профессора и встретились с самим Уоллисом, поскольку сразу стало ясно, что доктор Уоллис немного глух, что неудивительно для человека его возраста. Он был среднего роста, с маленькой головой и слегка неуклюжей походкой, опирался на палку и на мальчика лет четырнадцати, которого представил нам как своего внука Уильяма.
   - Вот, Уильям, - сказал его любящий дедушка. "Однажды вы сможете сказать, что когда-то встречали великого Исаака Ньютона, чьи представления о математике вызывают бурные аплодисменты".
   Ньютон низко поклонился. "Доктор Уоллис, - сказал он, - я не мог найти ничего общего в квадратурах, пока не понял вашу собственную работу по бесконечно малым".
   Уоллис кивнул в ответ на комплимент, а затем велел мальчику бежать, прежде чем пригласить нас сесть и объявить, что он очень польщен тем, что Ньютон счел нужным посетить такого старого ученого, как он сам.
   "Пожалуйста, скажите мне, сэр", - попросил он. "Значит ли это, что вы пересмотрели свое решение не публиковать свои " Оптики " в моей книге? Ты поэтому пришел?
   - Нет, сэр, - твердо сказал Ньютон. "Я не передумал. Я здесь по делу Монетного двора Его Величества.
   - Еще не поздно, ты же знаешь. Даже сейчас мистер Флемстид присылает мне отчет о своих наблюдениях, который должен быть включен. Вы не передумаете, доктор Ньютон?
   - Нет, сэр, я боюсь, что какой-нибудь конченый невежда может поднять против меня споры и разногласия.
   -- Но, может быть, кто-нибудь другой получит обрывки ваших идей и опубликует их как свои собственные, -- сказал Уоллис. - Тогда это будет его, а не твое, хотя он, может быть, никогда не достигнет и десятой части того, чем ты уже овладел. Учтите, что прошло почти тридцать лет с тех пор, как вы владели этими понятиями о флюксиях...
   -- Я думаю, -- перебил его Ньютон, -- что вы уже написали мне письмо на этот счет.
   Уоллис громко хмыкнула. "Я признаю, что скромность - это добродетель, - сказал он. - Я просто хотел указать, что излишняя неуверенность - это недостаток. Откуда нынешнему или следующему веку знать о ваших открытиях, если вы не публикуете их, сэр?
   - Я опубликую, сэр, когда соберусь.
   Уоллис безуспешно пытался скрыть свое раздражение.
   - Вы говорите, дело Монетного двора? - сказал он, меняя тему. "Я слышал, что вы были магистром монетного двора. От мистера Гука.
   "В настоящее время я всего лишь Страж. Хозяин - мистер Нил.
   - Человек из лотереи?
   Тонко улыбаясь, Ньютон кивнул.
   - Но разве работа такая сложная?
   - Это жизнь, вот и все.
   "Меня удивляет, что у вас нет живой церкви. Я сам живу в церкви Святого Гавриила в Лондоне.
   "У меня нет способностей к церкви", - ответил Ньютон. "Только для расследования".
   - Что ж, сэр, я обслуживаюсь у Монетного двора, хотя если говорить о деньгах, то могу вам сказать, что во всем Оксфорде их нет. Уоллис указал на свое окружение. "И я не могу подделать ничего, кроме этой демонстрации мирского комфорта. Единственным серебром здесь является тарелка колледжа, и все трезвомыслящие люди в Университете боятся разорения. Эта Великая перечеканка была плохо организована, сэр.
   - Не мной, - настаивал Ньютон. - Но я пришел из-за книги, сэр, а не из-за недостатка хороших денег в Оксфорде.
   - У нас их много, сэр, - сказал Уоллис. "Иногда я хотел, чтобы у нас было меньше книг и больше денег".
   "Я ищу определенную книгу - " Полиграфию " Тритемия, - которую мне хотелось бы иметь в виду".
   "Вы проделали долгий путь, чтобы прочитать одну древнюю книгу". Старик встал со стула и достал из книжного шкафа красиво переплетенный том.
   "Полиграфия , а? Это действительно древняя книга. Впервые она была опубликована в 1517 году. Это оригинальная копия, которой я владею последние пятьдесят лет".
   - Но разве вы не заказывали еще у мистера Лаундеса из "Савойи"? - спросил Ньютон.
   - Кто вам это сказал, сэр?
   - Ну, мистер Лаундес, конечно.
   - Мне это открытие не нравится, сэр, - нахмурившись, сказал Уоллис. "Книготорговец должен сохранять доверие, как и его врач. Что может стать с миром, где каждый человек знает, что читает другой? Почему, сэр, книги станут похожи на зелья шарлатанов, и каждый жулик в газетах будет заявлять о превосходстве одного тома над другим.
   - Я сожалею о вторжении, сэр. Но, как я уже сказал, это официальное дело.
   - Официальное дело, да? Уоллис повертел книгу в руках и нежно погладил обложку.
   - Тогда я скажу вам, доктор. Я купил еще один экземпляр " Полиграфии " для своего внука Уильяма. Я обучал его этому ремеслу в надежде, что он пойдет по моим стопам, потому что у него рано проявились способности".
   Ранняя способность к чему? Я поинтересовался. Для записи? Ни Ньютон, ни я еще не имели реального представления о том, о чем эта книга Тритемиуса.
   - Тритемиус - полезный учебник для начинающих, сэр, - продолжал Уоллис, передавая книгу Ньютону. - Хотя я не думаю, что его книга сможет надолго задержать такого человека, как ты. Книга Порты " De Furtivis Literarum Notis " больше подходит для ваших интеллектуальных способностей. Возможно, также "Меркьюри" Джона Уилкинса или "Быстрый и тайный вестник" . Вы также можете прочитать последнюю книгу Джона Фальконера Cryptomenytices Patefacta .
   - Криптоменцы, - пробормотал мне Ньютон, пока Уоллис снял с полок еще две книги. "Конечно. Тайные намеки. Я не понимал до сих пор". И видя, что я все еще озадачен, он добавил с еще большей горячностью: "Криптография , мистер Эллис. Тайна письменной речи".
   - Что ты говоришь? - спросил Уоллис.
   - Я сказал, что тоже хотел бы прочитать это.
   Уоллис кивнул. "Уилкинс учит только тому, как построить шифр, а не тому, как его расшифровать. Практичен только Фальконер, поскольку он предлагает методы понимания шифров. И все же я думаю, что человеку, желающему разгадать криптограмму, всегда лучше всего довериться своему трудолюбию и наблюдению. Вы не согласны, доктор?
   "Да, сэр, я всегда считал, что это мой лучший метод".
   - И все же это тяжелая служба для человека моих лет. Иногда я тратил целый год на конкретную расшифровку. Милорд Ноттингем не понимал, как долго это может длиться. Он всегда настаивал на быстрых решениях. Но я должен выдержать курс, по крайней мере, до тех пор, пока Уильям не будет готов взять на себя работу. Хотя награды в этом очень мало".
   "Проклятие всех ученых людей - быть забытыми", - предположил Ньютон.
   Уоллис на мгновение замолчал, словно обдумывая слова Ньютона.
   - Ну, это странно, - сказал он наконец. "Пока я помню, что кто-то еще из Монетного двора приходил ко мне около года назад. Прошу прощения, доктор Ньютон. Я совсем забыл. А как его звали?
   - Джордж Мейси, - сказал Ньютон.
   "То же самое. Он принес с собой небольшой образец кода, с которым я никогда раньше не сталкивался, и ожидал, что я сотворю с ним чудо. Естественно. Они все делают. Я сказал ему принести мне еще несколько писем, и тогда у меня будет шанс преодолеть эту трудность. Он оставил письмо у меня, но мне не повезло, потому что это было самое трудное, с чем я когда-либо сталкивался, хотя, как я уже сказал, у меня не было достаточно материала, чтобы быть уверенным в каком-либо успехе. И отложил в сторону. Я не думал об этом до сих пор, но я никогда больше не слышал о мистере Мейси.
   Услышав, как Уоллис упомянул письмо, я чуть не увидел, как холодное сердце Ньютона екнуло. Он наклонился вперед на своем стуле, на мгновение пожевал костяшку указательного пальца, а затем спросил, может ли он увидеть письмо, которое оставил Мейси.
   -- Я начинаю понимать, о чем идет речь, -- сказал Уоллис и достал письмо из стопки бумаг, лежавших на полу. Казалось, он знал, где что находится, хотя я не видел особых признаков порядка; и, вручив моему хозяину письмо, он также дал ему несколько советов.
   "Если вы попытаетесь расшифровать это, дайте мне знать, как у вас дела. Но всегда помните, что не следует чрезмерно беспокоить свой ум, потому что слишком много работы мозга с этими устройствами истощает, так что ум после этого ни на что не годен. Помните также, что синьор Порта говорит, что, когда предмет известен, переводчик может проницательно угадать общеупотребительные слова, касающиеся рассматриваемого вопроса, и таким образом можно сэкономить сто часов труда.
   - Спасибо, доктор Уоллис. Вы были очень полезны для меня.
   "Тогда пересмотрите свое решение насчет " Оптики ", сэр".
   Ньютон кивнул. - Я подумаю об этом, доктор, - сказал он.
   Но он этого не сделал.
   После этого мы распрощались с доктором Уоллисом, оставив Ньютону новый образец зашифрованного материала, а также несколько полезных книг; так что он едва мог сдержать свое волнение, хотя очень быстро рассердился на себя за то, что не подумал взять с собой другой зашифрованный материал, который уже был у нас.
   "Теперь я не смогу работать над задачей, пока мы в этом проклятом вагоне", - проворчал он.
   - Могу я увидеть сообщение? Я попросил.
   - Ну конечно, - сказал Ньютон и показал мне письмо, которое дал ему Уоллис. Я некоторое время смотрел на него, но теперь он был для меня не более ясным, чем когда-либо. tqbtqeqhhflzkrfugzeqsawnxrxdgxjpoxznpeeqjtgmqlnliug dxvcnfgdmysnroywpdonjbjmpardemgmqdnlnkfpztzkzjm kgjhtnxqwxearowsualquwojfuidgrhjsyzzvccteuqzggfzqce tydcjgessicisemvttajmwgciurgopmdcuydtgafyudnrdivux gvhqtvgeoudkwvahhvxkjusukpwnvwcvedtqnljvhinmszpz blkiabzvrbqtepovxlsrzeenongsppyoujyhwexpnakqlotvsm curzybcstqqxfsxdihhbdlxfbtjymfvtubspvbxgftesuu
   Я покачал головой. Одно лишь созерцание этой мешанины букв приводило меня в уныние, и я не мог понять, как кому-то может нравиться ломать голову над ее решением.
   "Возможно, вы сможете прочитать одну из этих книг, которые доктор Уоллис одолжил вам", - предложил я, что отчасти успокоило его, потому что он не любил ничего лучше, чем долгое путешествие с хорошей книгой.
   Мы были два или три часа в пути в Лондон, когда Ньютон на мгновение отложил книгу и совершенно небрежно заметил, что теперь ему ясно, каким образом мистер Сент-Леже Скруп оказался лжецом.
   - Вы имеете в виду джентльмена, подарившего вашей школе прекрасные серебряные кубки? - спросил я.
   "Мне никогда не нравился этот человек, - признался Ньютон. - Я ему не доверяю. Он как собака без хвоста. Самый непредсказуемый".
   - Но почему ты говоришь, что он лжец?
   -- Иногда, -- вздохнул Ньютон, -- вы бываете крайне упрямым тупицей. Разве вы не помните, как он сказал нам, что Мейси принес ему для перевода письмо, написанное по-французски? Да ведь ясно, как нос на лице, что письмо, должно быть, было шифром, таким же, как то, что он показал доктору Уоллису. Возможно, это было даже одно и то же письмо. На французском языке никогда не было письма".
   - Но зачем Скрупу лгать о таких вещах?
   - Почему, мистер Эллис? Это мы и узнаем".
   "Но как?"
   Ньютон на мгновение задумался.
   - У меня есть идея, как мы могли бы это сделать, - сказал он наконец. "У Мейси не было латыни. И все же, по словам мистера Лаундса, книготорговца, он купил латинскую книгу о секретном письме, которая была кому-то подарком. Это не мог быть доктор Уоллис, у которого уже были две такие книги. А магазин мистера Лаундеса находится недалеко от дома мистера Скрупа. Поэтому я думаю, что мы еще посетим Скрупа. И пока я буду поддерживать с ним беседу, вы найдёте случай ускользнуть и осмотреть его книжный шкаф.
   - В поисках книги Тритемия?
   "Точно так."
   - Старая книга, - сказал я. - Это не так много доказательств преступления.
   - Нет, - согласился Ньютон. "Это будет позже. Сначала мы должны доказать что-то к нашему собственному удовлетворению".
  
   Когда карета прибыла в Лондон еще до наступления ночи, мы спустились вниз и почувствовали себя паршивыми, что лишь немного разозлило моего хозяина, так как он был в прекрасном настроении от перспективы разгадать шифр. И тут же проводил меня в Башню, чтобы собрать весь свой кодированный материал и поскорее приступить к работе. Убедившись, что в Тауэре и на Монетном дворе все в порядке, мы отправились в контору, которая была недавно выкрашена, а окна вымыты в наше отсутствие, что помогло объяснить, как мистер Дефо способствовал его проникновению и что мы обнаружили его с вина за его вторжение все еще на нем.
   -- Ну, мистер Дефо, -- сказал Ньютон. - Вы посещаете нас?
   Мистер Дефо отложил несколько бумаг Монетного двора, которые он просматривал, и, шагая из стороны в сторону, как учитель танцев, заикался и бормотал свое хромое объяснение. - Да, - сказал он, краснея, как девственник. - Я думал только о том, чтобы дождаться твоего возвращения. Чтобы донести до вас информацию.
   "Информация? О чем, скажи на милость? Ньютон собрал бумаги, которые читал мистер Дефо, и просмотрел их содержание, пока наш нарушитель пытался развязать себе язык.
   -- О некоторых фальшивомонетчиках, -- заявил мистер Дефо. "Я не знаю их имен, но они работают в таверне на Флит-стрит".
   - Вы имеете в виду Козу?
   -- Да, Коза, -- ответил мистер Дефо.
   Ньютон вздрогнул, словно почувствовал боль от слов мистера Дефо. - О, ты меня разочаровываешь. Коза находится в Чаринг-Кроссе, между гостиницей "Чекер-инн" в юго-западном углу улицы Сент-Мартинс-лейн и Королевскими конюшнями, дальше на запад. Вот если бы вы сказали "Джордж"...
   - Я имел в виду Джорджа.
   - Вы тоже ошибетесь, потому что "Джордж" находится в Холборне, к северу от Сноу-Хилл. Какая тебе не повезло. На Флит-стрит так много таверн, что вы могли бы упомянуть: "Глобус", "Геркулесов столб", "Рог", "Митра" и "Пенелл". Мы знаем их всех, не так ли, мистер Эллис?
   - Да, доктор.
   - Возможно, вы имели в виду "Грейхаунда"? На южной стороне, рядом с Солсбери Корт? Теперь это таверна, о которой всегда говорили, что она полна мошенников.
   - Должно быть, это был тот самый.
   "Пока не сгорел во время Великого пожара. Вы сказали, что у вас есть информация для нас?
   "Возможно, я ошибся, - сказал мистер Дефо.
   "У вас наверняка есть", - сказал Ньютон. "Мистер Дефо, я беру вас в плен. Мистер Эллис? Обнажи свой меч и прикажи этому бродяге повиноваться, пока я приведу часового.
   Я обнажил шпагу, как приказал Ньютон, и протянул острие к мистеру Дефо.
   - По какому обвинению вы меня задерживаете?
   - Шпионаж, - сказал Ньютон.
   "Бред какой то."
   Ньютон размахивал газетами, которые читал Дефо.
   "Это конфиденциальные документы в этом офисе, касающиеся безопасности монеты этого королевства. Я не могу придумать, как еще я мог бы это назвать, сэр.
   - Он серьезно? - спросил Дефо, когда Ньютон вышел из кабинета.
   -- Он так редко бывает чем-то другим, что мне интересно, знает ли он хотя бы одну простую шутку, -- сказал я. -- Но вы скоро узнаете, шутка это или нет, ручаюсь.
   Верный своему слову, Ньютон вернулся в сопровождении двух часовых и быстро выписал ордер в качестве судьи.
   "Мистер Нил этого не потерпит, - сказал мистер Дефо. - Он вытащит меня отсюда в кратчайшие сроки.
   Ньютон вручил одному из часовых ордер и велел доставить заключенного не в Тауэрскую тюрьму, как все мы ожидали, а в Ньюгейт.
   "Новые ворота?" - воскликнул мистер Дефо, узнав о своей судьбе.
   "Я полагаю, что вы знаете это достаточно хорошо", - сказал Ньютон. "Мы посмотрим, что твои друзья могут сделать для тебя, когда ты будешь там". И с этим беднягу Даниэля Дефо вывели из кабинета, все еще громко протестующего.
   - А теперь, - сказал Ньютон, когда мы снова остались одни. "Давайте разожжем костер и поужинаем".
   После ужина Ньютон велел мне лечь спать, что я и сделал с радостью, хотя и чувствовал себя немного виноватым, оставив его на работе; и поэтому на следующее утро я встал рано, чтобы заняться своими собственными бумагами, и обнаружил, что его вообще не было дома, и, будучи очень угрюмым, было очевидно, что он еще не добился того прогресса, на который рассчитывал ранее. Настроение его не улучшило появление в кабинете милорда Лукаса, который громко жаловался на мое поведение по отношению к покойному майору Морнею и продолжал описывать то, что произошло между нами, таким образом, который совершенно противоречил действительности. что я полагал, что он питает ко мне некоторую недоброжелательность или, по крайней мере, мнение, что я виновен в том, что спровоцировал майора на самоубийство. Но меня это не волновало, тем более что Ньютон защищал меня, брал всю вину на себя и говорил, что Морнея убили.
   - Убит? Лорд Лукас, который сидел очень натянуто, как будто боялся потрепать свой галстук или запутать парик, и повернулся в кресле то в одну сторону, то в другую, словно не поверил тому, что услышал. - Вы сказали, убит, сэр?
   - Да, милорд.
   - Что за чепуха, доктор. Парень повесился.
   -- Нет, милорд, его убили, -- повторил мой хозяин.
   - Что, сударь, вы мне возражаете?
   "Они сделали вид, что он повесился, и я надеюсь, что вскоре его арестуют".
   - Я знаю вашу игру, сэр, - усмехнулся лорд Лукас. - Твое тщеславие заставляет людей верить в прямо противоположное тому, что говорят им их глаза и уши. Как твоя проклятая теория гравитации. Я тоже этого не вижу, сэр. И говорю вам прямо, я в это не верю, сэр.
   "Интересно, что вы не летите с этой земли в небеса", - заметил Ньютон. - Потому что я не могу представить, что еще может задержать вас здесь, милорд.
   "У меня нет ни времени, ни терпения для вашей проклятой софистики Королевского общества".
   - В любом случае это очевидно.
   - Что ж, можешь думать, что хочешь, Ньютон. Если он будет похоронен в этой Башне - а, похоже, так и будет, потому что его семья не хочет позора, - он будет лежать лицом вниз, с севера на юг. Лорд Лукас открыл табакерку и щедро щипнул свой высокий нос, что ничуть не уменьшило его явного отвращения к нашему обществу.
   - Тогда ради майора я обязательно докажу, что вы ошибаетесь, милорд.
   - Ты еще не все это слышал, - сказал Лукас. - Ни у кого из вас нет. И, громко чихнув и выругавшись, он пинком открыл дверь и вышел из нашего офиса.
   Ньютон зевнул и потянулся, как кошка. "Думаю, мне нужно подышать воздухом", - сказал он. "Всякий раз, когда я нахожусь в компании Его Светлости, я чувствую себя свечой, горящей в колбе мистера Бойля, которая вскоре гаснет из-за отсутствия атмосферы. Кроме того, я всю ночь не вставала с этого стула. Что вы скажете, если мы отважимся отправиться на Стрэнд и навестить мистера Скрупа?
   - Я думаю, это пойдет вам на пользу, сэр, - ответил я. - Потому что ты слишком много времени проводишь в помещении.
   Ньютон перестал чесать Мельхиора под подбородком и, выглянув в окно, кивнул. "Да. Ты прав. Я слишком много нахожусь в помещении. Я должен больше пребывать в свете. Ибо, хотя я еще не очень понял Солнце, мне иногда кажется, что его лучи питают все живое невидимым светом. Я не сомневаюсь, что однажды откроется этот тайный свет, как я открыл спектр цветов; и когда это произойдет, мы начнем узнавать все. Ведь, быть может, мы даже поймем имманентную природу Бога".
   Ньютон встал и надел пальто и шляпу.
   - Но пока будем просто надеяться, что сможем понять мысли мистера Скрупа.
   Мы дошли до Стрэнда, и по дороге Ньютон более подробно изложил свой план:
   "Будучи мастером по золоту и серебру, мистер Скруп по закону обязан вести учет своих запасов драгоценных металлов", - пояснил он. "Ибо очень важно, чтобы казначейство знало, сколько в стране золота и серебра. Я скажу, что Монетный двор имеет право инспектировать книги мистера Скрупа. Я сообщу ему, что занимаюсь этим вопросом лично, чтобы свести к минимуму неудобства для его бизнеса. Когда я объясняю, что такие инспекции часто занимают целый день, но я рассчитываю завершить свою собственную в течение часа, я полагаю, что он будет более чем рад сотрудничать с нами. И пока он так занят, ублажая меня, вы найдете возможность улизнуть, может быть, воспользоваться табуреткой, а затем осмотреть его библиотеку в поисках книги Тритемиуса.
   - Что-нибудь из этого правда? Я попросил.
   "О Монетном дворе? К сожалению нет. Но так должно быть. Большую часть времени мы наращиваем свои силы по ходу дела. Конечно, как мировой судья я легко мог получить специальный ордер на проверку его книг. Но это было бы неправильно, потому что мы должны создать видимость того, что наши действия в интересах Скрупа, и он должен понять, что мы его друзья.
   Наша прогулка проходила по Темз-стрит и через вонючий Флит-Бридж с его многочисленными рыбаками - где я купил устриц на три пенса для своего фуршета - на Флит-стрит и Стрэнд. Я попытался поднять тему мисс Бартон, но когда я упомянул о ней, Ньютон быстро сменил тему, и у меня осталось ощущение, что я причинил ей больше вреда, чем когда-либо причинял моему хозяину. Я так и думал. Позже у меня сложилось иное представление о том, почему он не хотел обсуждать со мной свою племянницу.
   Около часа ходьбы привели нас к конторе мистера Скрупа, недалеко от Майского дерева на перекрестке Друри-лейн. Скруп, казалось, был очень смущен нашим появлением на его пороге, что, я думаю, понравилось Ньютону, который теперь был полностью убежден, что человек, не окончивший университет, вероятно, плохая судьба; и что это оправдывало его собственное пренебрежение к мистеру Скрупу, когда он был его наставником.
   Выслушав наиболее правдоподобное объяснение Ньютона, почему мы снова пришли к нему, Скруп провел нас в свой кабинет, все время ворча, что в наши дни деловому человеку нужно учитывать так много правил, что он мог бы пожелать всем людям, которые изданные законы можно нырнуть в ночную почву Бедлама.
   "Все - регулирование и налоги. Если правительству нужны деньги не на окна, то на похороны или женитьбу. Достаточно того, что крайняя дата получения старой монеты по полной стоимости так быстро приближается. Но чеканится так мало новых монет".
   - Производится достаточно, - сказал Ньютон. "Ожидается, что в этом месяце будет отчеканено новых серебряных монет на сумму более трехсот тридцати тысяч фунтов стерлингов. Нет, сэр, проблема в том, что люди копят новые монеты в ожидании, что их стоимость вырастет".
   - Это обвинение мне хорошо знакомо, - посетовал мистер Скруп. "Кажется, я понимаю, что значит быть евреем, потому что золотых и серебряных дел мастеров этого города чаще всего считают виновными в накопительстве. Но я спрашиваю вас, доктор, как может человек вести такой бизнес, не имея при себе определенного количества золота и серебра, чтобы выковать то, что пожелает покупатель? Человек должен иметь наработки в этом ремесле, иначе у него вообще не будет ремесла".
   Находки были тем, что эти ювелиры называли своим запасом драгоценных металлов.
   "Ну, сэр, - сказал Ньютон, - посмотрим, какие у вас есть открытия? И тогда я обещаю оставить вас в покое, ибо мне эта задача нравится не больше, чем вам. Когда я уехал из Кембриджа в Монетный двор, я и не думал, что стану денежной полицией".
   "Это очень неудобно и раздражает".
   - Я пришел сам, сэр, - сухо сказал Ньютон, - потому что хотел избавить вас от допроса одним из этих негодяев. Но, может быть, было бы лучше, если бы вы все-таки провели день или два с одним из инспекционных приставов. Осмелюсь сказать, вы бы предпочли их тщательное изучение слепому оку старого друга и товарища по Троице. С этими словами Ньютон сделал вид, что уходит.
   - Пожалуйста, сэр, подождите минутку, - снова елейно сказал Скруп. "Ты прав. Я крайне неблагодарна за ту услугу, которую вы мне оказываете. Простите меня, сэр. Просто я был очень занят кое-чем, и у меня нет слуги в течение часа. Но теперь я думаю, что это может подождать некоторое время. И для меня будет честью, если вы прочитаете мои книги, доктор Ньютон.
   Скруп провел Ньютона в еще меньшую контору, где было очень мало места, и я не мог следовать за ним, так что мне пришлось остаться; и как только я услышал, как Скруп начал объяснять Ньютону свою бухгалтерию, я извинился и пошел осмотреть дом.
   Для меня было ясно, что Сент-Леже Скруп был человеком весьма очевидным богатством. На стенах было много прекрасных гобеленов и картин, а мебель отражала вкус человека, много путешествовавшего за границу. Там была своего рода библиотека с несколькими красивыми книжными шкафами, в которой доминировал самый большой и пыльный переплетный станок, который я когда-либо видел за пределами книжного магазина; но не было времени удивляться этому, потому что я быстро оказался перед шкафами и рассматривал корешки книг мистера Скрупа; и найдя их упорядоченными по буквам алфавита, я быстро нашел копию " Полиграфии " Тритемия. Эту книгу я снял с книжного шкафа и открыл в надежде, что мистер Мейси мог бы даже надписать ее, но там ничего не было, и я уже собирался положить том на место, когда мне пришло в голову взглянуть и на некоторые другие книги; и обнаружив, что многие из них касались алхимии, я вышел из этой комнаты с твердым убеждением, что подозрения Ньютона были верны: что Скруп действительно имел некоторую причастность к ужасным убийствам в Тауэре.
   Именно сейчас я сделал самое неожиданное открытие. Выйдя из библиотеки, я свернул не туда и очутился на пороге двора, окруженного с трех сторон одноэтажными деревянными мастерскими, каждая из которых была увенчана высокой трубой, невидимой с улицы.
   Я пересек открытый двор и вошел в одну из таких мастерских, которая была устроена очень похоже на плавильню в Башне, с открытой печью и различными кузнечными инструментами. Не то чтобы в этом было что-то очень странное. Мистер Скруп, в конце концов, был ювелиром. Меня, скорее, интересовало то, что мистер Скруп выбрал для кузнечного дела, потому что повсюду были оловянные тарелки, кувшины и кружки, а также формы, из которых они были только что отлиты, так как некоторые из них были еще теплыми. Другие уже были в упаковочных ящиках с официальной лицензией Военно-морского ведомства.
   Сначала мне показалось странным, что Скруп поставляет посуду для военно-морского министерства, пока я не вспомнил, что многие кузнецы преданно изготавливали всевозможные вещи для нашей армии во Фландрии и что им, несомненно, не меньше нужны были тарелки и кружки, чтобы нести свои припасы, так как им были нужны пушки и выстрелы.
   Я уже собирался уходить из мастерской, когда мне на глаза попались какие-то пустые денежные мешки Mint, лежащие на булыжной мостовой. Наполненные серебряными монетами, эти мешки продавались на Монетном дворе, и их распространение среди широких слоев населения полагалось на волю случая, так как не было государственных расходов на распределение денег, что, как известно каждому англичанину, было большой ошибкой Монетного двора. перечеканка. Скорее, это было соседство этих различных предметов в кузнице - пустых денежных мешков и оловянной посуды - что заставило меня заподозрить, что здесь было какое-то дурное дело; и, изучив одну из оловянных пластин более внимательно, я поцарапал поверхность острием своего меча, что привело к открытию, что олово было всего лишь патиной. Ибо эта посуда была вовсе не из олова, а из чистого серебра, сделанного из расплавленной монеты, над изготовлением которой с таким трудом трудились все работники Монетного двора. То, что Скруп, очевидно, делал, не только подорвало эту перечеканку, к большому ущербу для королевства - не говоря уже о кампании короля Вильгельма во Фландрии, ибо, если бы не было хорошей монеты, его войска не могли быть оплачены - но он также делал прибыль, переплавляя монету и переправляя ее контрабандой через Ла-Манш во Францию, где серебро стоило дороже, чем в Англии. Более того, номинальная стоимость новых монет была меньше стоимости содержащегося в них серебра. Так что математика схемы Скрупа была очевидна: Скруп купил фунт серебра за шестьдесят шиллингов, чтобы продать его во Франции за семьдесят пять.
   Это была прибыль в двадцать пять процентов. Сумма, возможно, невелика, но если главной целью этой схемы была не прибыль, а выгода короля Франции, то мне было ясно, как этот изменнический акт экономического сопротивления мог легко окупиться.
   Я вернулся в контору клерка и обнаружил, что Ньютон все еще очень внимательно расспрашивает Скрупа, так что мое краткое отсутствие, по-видимому, не было замечено; и через некоторое время я смог указать моему хозяину кивком головы, что моя задача выполнена. После чего Ньютон заявил, что вполне доволен книгами Скрупа, и, выражая огромную благодарность Скрупу за подарок серебра для их старой школы, попрощался с ним; и в конце концов мы попрощались.
   Как только мы ушли, мы отправились в "Грецию" в близлежащем Деверо-Корт, где за чашкой кофе Ньютон сделал несколько расспросов о том, что я обнаружил; и я рассказал ему все, что видел, что очень его обрадовало.
   - Молодец, Эллис, - красиво заявил он. "Вы превзошли себя. Но разве вы не видели признаков чеканки? Нет прессы? Ни одна гинея не умирает?
   "Нет, я сказал. "Хотя переплетный станок в библиотеке был самым большим, что я видел за пределами книжного магазина".
   - Переплетный пресс, а? заметил Ньютон. - Можешь описать?
   "Он был установлен на небольших колесах, чтобы его можно было легко перемещать, не поднимая. Только я не думаю, что он был использован очень много. Я не видел никаких случайных запросов страниц о. Ни какие-либо книги, которые были в новом переплете. Да и сама пресса была покрыта пылью".
   Ньютон обдумал то, что я сказал, а затем спросил меня, не запылились ли и книги в библиотеке Скрупа.
   - Вовсе нет, - сказал я.
   "А эта пыль? Какого он был цвета?"
   -- Если подумать, -- сказал я, -- пыль была странного цвета, темно-зеленая.
   Ньютон твердо кивнул. "Тогда я считаю, что вы раскрыли это дело. Во всяком случае, половина".
   "Мне?" Я сказал.
   "Безусловно. Ибо это была не пыль, которую вы видели, а земля Фуллера, очень абсорбирующая и мелкозернистая субстанция, идеально подходящая для процесса d'orure moulu изготовления фальшивых золотых гиней. А это значит, что не может быть никаких сомнений относительно истинной природы этой обязательной прессы.
   - Я понимаю, - сказал я. - Скруп не стал бы держать чеканочный станок, потому что Закон о печатных формах обязывал любого сдавать такие вещи Монетному двору.
   - Как вы говорите, - сказал Ньютон. "Я уже слышал об этих мошенниках, использующих пресс для сидра для изготовления монет; но с таким же успехом можно было бы выпускать и гинеи в переплетном станке.
   Слишком взволнованный, чтобы даже выпить свой кофе, глаза Ньютона горели, когда он ясно излагал мне свои мысли по этому поводу.
   "Теперь мне многое ясно, - заявил он. "Скруп - искуснейший фальшивомонетчик и контрабандист, и он держал бедного Джорджа Мейси рядом с собой, чтобы тот мог знать, в отношении кого ведется расследование Монетным двором. Мейси считал Скрупа хорошим другом и к тому же образованным, так что доверился ему. И Мейси, должно быть, принес Скрупу зашифрованное письмо и книгу Тритемиуса в надежде, что Скруп поможет ему понять ее. И все же Скруп не нашел или не смог найти решения - это не имеет большого значения, поскольку Скрупу было совершенно ясно, что шифр, вызвавший интерес Мейси, не имеет никакого отношения к его собственным проступкам. После этого Мейси исчез, а Скруп продолжал считать себя в безопасности. По крайней мере, пока я снова не появилась в его жизни. И был близок к разоблачению мистера и миссис Бернингем, а также Дэниела Мерсера, которые, рискну рискнуть, были сообщниками Скрупа в этом преступлении.
   "Поэтому Скруп, который знал о моей суровой репутации от Тринити, стремился избавиться от тех, кто мог свидетельствовать против него. Несомненно, миссис Бернингем было приказано лишить жизни своего мужа или лишиться своей собственной. Насколько я знаю, она тоже может быть мертва. Убит Скрупом. Как Мерсер и все, кто стоял у него на пути, например мистер Кеннеди. И образом их смерти - герметическими ключами, которые он сфабриковал, и зашифрованным сообщением, которого он не понимал, - он намеревался отвлечь меня от моего надлежащего курса действий. До нынешнего момента."
   "Значит, Скруп убил Мерсера и Кеннеди", - повторил я так, чтобы это было ясно в моей голове. - Чтобы замести следы и сбить тебя со следа. Но Скруп тоже убил Мейси? А что насчет майора Морнея?
   - Нет, потому что это не в его интересах. Он пользовался полным доверием Мейси, иногда выступая для него информатором".
   - Тогда раскрыты только убийства Кеннеди и Мерсера, - сказал я. - Кто убил Мейси и майора Морнея?
   "Думаю, мне придется разгадать код, чтобы узнать это", - сказал Ньютон. - Но до этого мы должны решить, что делать с мистером Скрупом.
   - Конечно, мы должны получить ордер на его арест, - сказал я. "Министерство ВМФ подтвердит экспортные лицензии на оловянную посуду; и мы арестуем его за хранение незаконных слитков для экспорта во вражескую державу. Насколько нам известно, кроме того, он французский шпион. В этом случае он, возможно, намеревался подорвать и перечеканку".
   - Может быть, вы и правы, - сказал Ньютон голосом, свидетельствующим о том, что в Сент-Леже Скрупе есть источник беспокойства. Обычно он очень хотел, чтобы человека арестовали, как только у него будет достаточно улик, чтобы получить против него ордер. Но сейчас он звучал странно неохотно продолжать. И видя мое недоумение, он побудил его объясниться мне:
   "Я считаю себя частично ответственным за падение Скрупа. Я мало обращал на него внимания, пока он был в Кембридже. Я подвела его, Эллис, и не вижу этому оправдания.
   "Нет, сэр, не потерпел неудачу. Из того, что вы сказали мне ранее, Скруп потерпел неудачу сам. Даже тогда у него, возможно, был недостаток характера, который заставил его выбрать широкие, а не тесные врата".
   Я также говорил кое-что еще, чтобы успокоить чувство вины моего хозяина; но это было почти бесполезно, и, пока он сидел в "Греке", он с тяжелым сердцем составил и подписал ордер на арест Скрупа - властью, которой он обладал как мировой судья.
   "Если бы у нас было время, - сказал он, - я бы отправился для этого в Сессионный дом в Олд-Бейли, потому что история, которая лежит между мной и Скрупом, убеждает меня, что было бы лучше, если бы ордер был получен от судья в суде Миддлсекса на четвертных заседаниях. Но времени нет. Нет, даже не для того, чтобы привести несколько сержантов и приказчиков, чтобы помочь нам, потому что эта птица может в любое время вылететь из курятника; и необходимо, чтобы мы сами пошли и арестовали его. У тебя есть пистолеты, Эллис?
   Я сказал, что да, и через четверть часа мы уже возвращались к месту работы Скрупа по знаку колокола, чтобы арестовать его.
   Увидев наш ордер, слуга Скрупа, маррано, Роблес, который вернулся, впустил нас. Странное зрелище предстало нашим глазам: мебель была свалена перед очагом, как будто кто-то хотел, чтобы она загорелась; но мы едва успели обратить на это внимание, потому что Скруп встретил нас из-за двери с пистолетом в руке, направленным на нас.
   "Св. Леже Скруп, - сказал Ньютон, не обращая внимания на пистолет и скорее с надеждой, чем с ожиданием, - у меня есть ордер на ваш арест.
   - Правда? сказал Скруп, улыбаясь.
   Видя нашу ситуацию, Ньютон попытался обмануть Скрупа, пообещав, что для него еще многое можно сделать, как будто все лучшие карты у него все еще на руках:
   "У меня снаружи люди, которые хорошо вооружены, и отсюда нет выхода. Но в моей власти ходатайствовать о вашей жизни перед самими лордами-судьями, - объяснил он. "Есть все основания предполагать, что вас могут не повесить, а вместо этого сослать. С должным чувством раскаяния, некоторым усердием и милостью Всемогущего Бога человек может восстановить свою жизнь в Америке. Поэтому я умоляю вас сдаться, мистер Скруп.
   Роблес отчаянно смотрел в окно.
   - Я не поеду в Тайберн с препятствием, сэр, - сказал Скруп. - Быть распутным, как какая-то испорченная кобыла, и получить мой последний костюм дегтя, и это факт. Я не боюсь смерти, я боюсь только того, как я умру. Мушкетная пуля привлекательнее, чем отдать себя в твои окровавленные руки.
   - Я не совершал убийств, - сказал Ньютон. - Закон за мной, сэр.
   - Закон убивает гораздо более невиновных, чем я, доктор. Но у меня нет претензий к Закону. Только ваша религия".
   "Моя религия? Вы что, сэр, католик?
   - Да, до смерти. Он с тревогой взглянул на Роблеса. "Что ж? Что ты видишь?"
   "Ничего такого. Там никого нет, - сказал наконец Роблес.
  
   - Что? - сказал Скруп. - Вы думаете, что сможете меня одурачить, доктор? Вы обещаете гораздо больше, чем можете выполнить. Ну, так было всегда. Несмотря на вашу торжественную клятву на Тринити, было хорошо известно, что вы никогда не совершали ни одного акта богослужения. Ты всегда больше интересовался алхимией, чем делами школы. Вы не были торговцем учениками, я соглашусь с вами, доктор, но ваши собственные дела всегда шли вразрез с вашим долгом. Даже в этом случае я буду сожалеть о том, что мне пришлось убить такого, как вы, Доктор, потому что я верю, что вы великий человек. Но ты не оставляешь мне выбора. И очень удобно, что вы пришли сами. Мистер Роблес и я как раз собирались поджечь этот дом, чтобы скрыть наше исчезновение. Но, конечно, вы вряд ли были бы удовлетворены, доктор, без присутствия двух обгоревших трупов. Но теперь вы решили все наши проблемы. Убив вас двоих, мы также можем предоставить тела, которые, без сомнения, заберут себе.
   "Будьте уверены, что ваше положение безнадежно", - заявил Ньютон. "Дом окружен моими людьми. В нашем рвении арестовать вас мы пришли всего на мгновение или два раньше наших людей. Куда ты можешь пойти?
   Скруп неуверенно взглянул на Роблеса. - Ты уверен, что там никого нет? он спросил. - Ибо манера доктора убеждает меня, что это возможно.
   - Никого нет, - настаивал Роблес. - Смотрите сами, сэр.
   - И отвести взгляд от этих двух джентльменов? Думаю, нет. Зажечь огонь."
   Роблес кивнул и подошел к очагу, где достал из трутницы серные спички и поджег сухие щепки.
   Именно в этот момент я подумал, что у Ньютона случился какой-то инсульт, потому что он застонал и опустился на пол на одно колено, схватившись за бок.
   - Что с вами, доктор? - спросил Скруп. "Мысль о смерти? Это будет быстро, я вам обещаю. Пуля в голову лучше, чем то, что ваше правосудие предложило бы мне. Ну, сэр, вы можете встать?
   - Старая болезнь, - прошептал Ньютон, с трудом поднимаясь на ноги. - Думаю, ревматизм. Если бы у меня был стул.
   -- Как видите, -- сказал Скруп, -- все наши стулья свалены в кучу для нашего пожара.
   - Тогда палка. Есть один." Ньютон указал на трость, лежавшую у стены. - Кроме того, если меня расстреляют, я хотел бы встретить смерть стоя.
   - Что ж, доктор, вы звучите весьма браво, - сказал Скруп, отступил к стене, взял палку и протянул ее Ньютону рукоятью вперед.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал Ньютон, беря палку. - Вы очень добры.
   Но как только он схватился за рукоять, он размахивал лезвием, и только теперь я вспомнил, даже когда Ньютон уколол им ребра Скрупа, что хитроумная трость скрывает меч. По правде говоря, мой хозяин слегка уколол его, хотя Скруп издал такой вопль, что можно было подумать, будто его убили. И удивление заставило его выпустить свой пистолет, который безвредно вонзился в потолок.
   При этом Роблес обнажил свой меч, а я свой, потому что не было времени найти и взвести свой пистолет; и мы с ним приступили к этому в течение минуты или около того, в то время как Скруп метнул свой пустой пистолет в голову моего хозяина, который, я думаю, нокаутировал его, и он скрылся в задней части дома. К этому времени мебель была зажжена, а вместе с ней и часть дома, так что мы с Роблесом были вынуждены драться на мечах против пламени, которое больше отвлекало моего противника, поскольку он находился за его спиной, а не за моей. Ньютон неподвижно лежал на полу, что меня достаточно отвлекло; но, в конце концов, я бросился на Роблеса и вонзил свой клинок прямо ему в бок, так что он выпустил клинок и крикнул: "Пожалуйста". Втолкнув Роблеса в дверь, я схватился за воротник пальто моего хозяина и вытащил его на улицу, потому что дом был уже в огне.
   Снаружи я вложил шпагу в ножны и выхватил пистолеты, ожидая, что Скрупу еще удастся сбежать. Но вскоре из дома, кашляя, вышел не Скруп, а женщина, отравившая своего мужа и сбежавшая от нас раньше. Это была миссис Бернингем, которая убежала бы, но я схватил ее и держал, пока кто-то не вызвал судебного пристава.
   Привезли пожарную машину. И все же, поскольку вооруженный человек, по-видимому, все еще находился в помещении, ни один из пожарных не осмелился войти внутрь; но к тому времени огонь вышел из-под контроля, так что он начал угрожать некоторым другим зданиям; и только когда я заверил пожарных, что Скруп, которому принадлежало его здание, был уголовником и, следовательно, вряд ли привлечет пожарных к ответственности за снос, они принесли крюки и веревки, чтобы снести пылающее здание. К этому времени Ньютон оправился от удара по голове.
   Некоторое время я не был уверен, погиб ли в огне Сент-Леже Скруп или ему удалось спастись; но Ньютон не сомневался в этом. Поскольку, когда мы исследовали заднюю часть дома, он заметил кровь на булыжниках, что, казалось, делало этот вопрос бесспорным.
   Повидавшись с врачом, слуга Скрупа, Роблес, вместе с миссис Бернингэм был доставлен в лазарет в Ньюгейте, где, думая, что он близок к смерти от раны, которую я ему нанес, хотя я видел, как люди выздоравливают от ран похуже его, он признал свою причастность к убийствам мистера Кеннеди и мистера Мерсера, что было сделано, как предполагал Ньютон, самым провокационным образом для интеллекта надзирателя:
   - В Уите хорошо известно, какое давление вы можете оказать на человека, до персика. Мистер Скруп очень боялся вас, доктор Ньютон, особенно после того, как вы вышли на след Дэниела Мерсера и Джона Бернингема, потому что они могли рассказать вам о нашей операции все, что вы хотели бы знать. Короче говоря, что мы подделывали золотые гинеи и экспортировали серебряные слитки в интересах короля Франции Людовика в частности и римского католицизма в целом. Было очевидно, что Мерсера и Бернингэма нужно заставить замолчать, а это означало, что ваш собственный шпион тоже должен был умереть, поскольку он следил за Мерсером. Я просто ударил его по голове, связал, а затем, так сказать, представил его львам.
   - Эта часть была идеей мистера Скрупа. Ибо он хотел развлечь вас делом, весьма интригующим для вашего воображения, сэр. Он сказал, что вы больше всего интересуетесь алхимией и что мы сделаем так, будто убийство совершили определенные философы. Но также и то, что мы должны использовать самый секретный шифр, который он знал, чтобы пощекотать вас еще больше.
   - Но как вы пришли и ушли в Башню с такой легкостью? - спросил Ньютон.
   "Это было просто. В первый раз мы вошли в Башню как два сборщика ночной почвы. Часовой обошел нас стороной, потому что никто не любит подходить слишком близко к говнюкам. И пока мистер Скруп отвлек его расспросами, я воровкой поднял ключ от Львиной Башни. Мы знали, где это было, потому что я пил с сторожем, и он сказал мне. Ваш шпион уже был связан и терпеливо ждал в карете мистера Скрупа на Тауэр-Хилл.
   "Второй раз возили воз сена. Я убил Мерсера в нашей собственной мастерской, а затем посадил его в тележку, а мистер Скруп отправился на квартиру Мерсера, чтобы оставить для вас другие развлечения. Потом мы поехали в Башню, положили тело, заказали сцену, как вы ее нашли, оставили сено и уехали.
   - А как насчет книги в библиотеке Башни? - спросил Ньютон. - Мистер Скруп оставил и это для меня?
   - Да, сэр, это он.
   - Я хотел бы узнать больше о миссис Бернингем, - спросил я Роблеса.
   - Она и Скруп были любовниками, сэр, - сказал Роблес. "Однако она была безжалостной. Отравила своего мужа у Скрупа, подтолкнув ее к этому, не задумываясь".
   Роблес на мгновение остановился, сильно кашляя; и все еще думая, что умирает, он сказал: "И это чистая правда, сэр. Мне не жаль, что это сходит с моей совести.
   Лично мне было жаль, что бедняга не умер тут же, потому что три месяца спустя Роблеса притащили в Тайберн на плетне, где он встретил свою смерть на пути к тому, чтобы стать одним из ужасных надзирателей Лондона, потому что его голова была выставлена напоказ. в месте, откуда он мог видеть весь Лондон.
   Смерть Роблеса была достаточно жестокой; но это не шло ни в какое сравнение с судьбой, ожидавшей миссис Бернингем на следующий день.
   Ее провели от дверей Ньюгейта и после чашки бренди от звонаря в церкви Св. Гроба Господня повели через огромную толпу, собравшуюся к столбу посреди улицы. Там ее поставили на табуретку, а ей на шею надели петлю и привязали к железному кольцу наверху столба. Затем табуретку отшвырнули ногой, и, пока она была еще жива, вокруг нее навалили две тележки хвороста и подожгли. И после того, как огонь поглотил ее тело, толпа развлекалась тем, что пинала ее пепел. И Ньютон, и я присутствовали на ее казни, хотя я думаю, что есть что-то бесчеловечное в том, чтобы сжечь заживо женщину, которая, будучи более слабым телом, более склонна к ошибкам и, следовательно, имеет больше права на снисхождение. Женщина остается женщиной, как бы она ни унижала себя.
  
  
  
   Глава пятая
  
   Майкл Майер, Беглецы Аталанты , 1618 г.
   ИИСУС СКАЗАЛ ИМ: "ИМЕЮЩИЙ УШИ ДА СЛЫШИТ. СВЕТ ЕСТЬ ВНУТРИ ЧЕЛОВЕКА СВЕТА, И ОН ОСВЕЩАЕТ ВЕСЬ МИР. ЕСЛИ ОН НЕ СИЯЕТ, ОН ЕСТЬ ТЬМА" (ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ФОМАНА, 24).
  
   Ютон разгадал тайну только двух убийств, совершенных в Тауэре Сен-Леже Скрупом и его сообщником и слугой Роблесом; нам еще предстояло раскрыть тайну двух других убийств и великую тайну, которую они должны были защитить. Теперь необходимо объяснить, что произошло после того, как сгорел дом Скрупа, и как Ньютон столкнулся с величайшей опасностью для своей личности и ущербом для своей репутации с момента своего рождения, ибо этот лондонский университет под названием "Жизнь" предоставляет своим студентам более суровое разнообразие образования, чем все, что можно найти в кембриджских школах.
   На следующий день после казни миссис Бернингем я пришел в контору и обнаружил Ньютона сидящим в кресле у камина с видом человека, крайне обескураженного. То, что он проигнорировал мое приветствие, вряд ли было примечательным, и, по правде говоря, я привык к его тяжелому молчанию, которое иногда было действительно очень весомым; но то, что он проигнорировал назойливое обращение Мельхиора за своим вниманием, было действительно странно, так что постепенно я увидел, как его черная манера поведения подражала Атласу с небесным сводом на его широких плечах. Расспросив Ньютона несколько раз, подобно Гераклу, и даже схватив его за руку - ведь я редко прикасался к нему, так как он избегал любого физического контакта, - я увидел, что дело, похоже, имело отношение к бумаге, которую он держал внутри. его кулак.
   Сначала я подумал, что бумага как-то связана с кодом, который он все еще упорно пытался расшифровать. Разве доктор Уоллис не предупредил его, что нельзя слишком долго ломать голову в поисках решения? И только когда при ближайшем рассмотрении на его лице обнаружился обломок официальной печати на его штанах, я понял, что бумага вовсе не имеет отношения к шифру, а скорее к какому-то официальному письму. Расспросив своего хозяина о его содержании и не получив ответа, даже движения его обычно зоркого глаза, чтобы заставить меня держаться подальше, я взял на себя смелость вынуть письмо из его суровой хватки и просмотреть содержимое.
   То, что я читал, было самым досадным, и мне вдруг стало ясно, почему Ньютон придавал вид человека, получившего какое-то оскорбление своего мозга - даже, может быть, какой-то паралитический удар. Дело в том, что письмо было от лордов-судей, приглашавших Ньютона предстать перед ними на следующее утро на неофициальном и незарегистрированном частном заседании, чтобы он дал письменные показания под присягой , что он не подходит и не подходит для занятия государственной должности, будучи антитринитарное, социнианское или унитарное и, следовательно, еретическое склад ума, наиболее оскорбительное для короля и англиканской церкви.
   Это было поистине серьезное дело, ибо, хотя я и не думал, что Их Светлости приказали бы предать Ньютона смерти, они легко могли отправить его к позорному столбу, что было бы равносильно тому же самому делу, ибо, как я уже объяснял, Население Лондона не любило Ньютона из-за того, что он усердно преследовал фальшивомонетчиков; и было много позорных столбов, которые, забросанные толпой кирпичными битами и камнями, не выжили. Действительно, было немало заключенных, которые боялись позорного столба больше, чем штрафов и тюремного заключения.
   Моим первым желанием было немедленно вызвать врача, чтобы можно было в срочном порядке произвести какое-то лечение, чтобы он мог предстать перед Их Светлостями и дать хороший отчет о себе. Но постепенно я понял, что вызов врача лишь послужит распространению слухов о душевном состоянии Ньютона. Если он перенес инсульт, то Ньютон был выше любого врача, не говоря уже об их светлостях. Но если бы, как я надеялся, это состояние было лишь временным, то он бы не поблагодарил меня за то, что я привлек к его делам врача. Ньютон и в лучшие времена не любил врачей, предпочитая лечить себя в очень редких случаях, когда он был болен. Кроме того, я знал, что в прошлом у него был какой-то нервный срыв, от которого он, по его собственным словам, выздоровел; и поэтому меня воодушевили поверить, что мой образ действий был правильным. Итак, я принес подушки и одеяла из дома надзирателя и, устроив его как можно удобнее, отправился посмотреть, посещает ли еще кучер Ньютона своего хозяина.
   Найдя мистера Востона за Львиной башней, я поговорил с ним.
   "Мистер Уостон? Как себя чувствовал доктор Ньютон, когда вы привели его сюда сегодня утром?
   - Он был самим собой, мистер Эллис, как всегда.
   - У Доктора случился приступ болезни, - сказал я. - Возможно, какой-то припадок или инсульт. Я не знаю, как лучше всего это описать, кроме как сказать, что он уже не совсем в себе, как вы говорите. И что, возможно, было бы лучше, если бы вы привели мисс Бартон. Но постарайтесь не тревожить ее понапрасну. Это избавит ее от беспокойства во время путешествия сюда. Может быть, вы могли бы просто сообщить ей, что ее дядя срочно требует ее присутствия в своем кабинете в Башне, и она сама все поймет, когда доберется сюда.
   - Мне тоже вызвать врача, мистер Эллис?
   - Еще нет, мистер Уостон. Я хотел бы, чтобы мисс Бартон увидела его первой.
   По прибытии в контору Монетного двора примерно через час мисс Бартон встретила меня с прохладной вежливостью, но затем, увидев отношение своего дяди, потребовала объяснить, почему я не привел к нему врача немедленно.
   - Мисс Бартон, - сказал я. - Если вы позволите мне объяснить, вызов врача может породить некоторые слухи о душевном состоянии Ньютона. Если он перенес удар, то он выше любого врача, не говоря уже об Их Светлостях. Но если это временное состояние, то он не поблагодарит нас за то, что мы привлекли к его делам врача.
   Она кивнула. "Это правда. Но почему вы так упоминаете Их Светлости? У моего дяди есть к ним какое-то дело?
   Я показал ей письмо, которое нашел в руке Ньютона, что, казалось, вызвало в ее душе какую-то истерическую реакцию против меня.
   - Ты мерзкая и презренная собака, - с горечью сказала она. "Я вижу в этом вашу атеистическую руку, мистер Эллис. Несомненно, вы навлекли на репутацию моего дяди дурную славу Их Светлостей, сказав о нем публично то, что сказали мне наедине.
   - Уверяю вас, мисс Бартон, что нет ничего более далекого от истины. Что бы вы ни думали обо мне, я многим обязан Доктору и не хотел бы повредить его репутации во всем мире. Но даже если то, что ты говоришь, было правдой, сейчас ему все это не помогает.
   - Что вы предлагаете, сэр? сказала она натянуто.
   -- Ваш дядя упоминал о случае, когда однажды у него случился какой-то психический срыв, -- сказал я.
   "Действительно, это так. Его всегда сильно раздражало, что мистер Гюйгенс распустил слух о том, что разум моего дяди потерян для науки. Ибо он гордый человек и очень скрытный человек.
   - Действительно, мисс Бартон. Самый закрытый человек, которого я когда-либо знал". Несколько многозначительно я добавил: "Есть в нем так много того, что человеку никогда не давали привилегии, что я удивляюсь, как кто-то может говорить, что он вообще знает доктора Ньютона".
   - Я знаю своего дядю, сэр.
   "Хороший. Тогда, возможно, вы вспомните, что было раньше. Было ли что-нибудь сделано для его выздоровления?"
   Она покачала головой.
   "Нет? Тогда, по моему мнению, мы должны позволить этому идти своим чередом. И что его великий ум излечит себя от этой болезни. Пока этого не произойдет, я считаю, что мы должны держать его в тепле и комфорте, насколько это возможно".
   Постепенно она, казалось, поняла мудрость моего предложения и удовлетворилась тем, что заново уложила одеяла и подушки, которыми я окружил лицо ее дяди.
   Мисс Бартон бывала в Тауэре и раньше - чтобы посетить Монетный двор, Оружейную палату и Королевский зверинец, - но это был первый раз в моем присутствии; и очень мало разговаривая друг с другом, так как ни один из нас не был уверен, сколько Ньютон может слышать, мы сидели, как две статуи, наблюдая за ним и ожидая какой-нибудь перемены в его облике. Это была крайне нервирующая ситуация: Ньютон был почти как мертвец, и все же не мертвый, может быть, все видящий и слышащий, но неспособный ни двигаться, ни говорить. И мы вдвоем с полными сердцами и горько-сладкими воспоминаниями.
   "Что с ним может случиться, - спросила она, - если Их Светлости сочтут его еретиком?"
   "Я боюсь, что он потеряет все свои преимущества, - сказал я. - Его могут даже обвинить в богохульстве, пригвоздить к позорному столбу, а затем посадить в тюрьму".
   - Он бы не выжил, если бы его пригвоздили к позорному столбу, - прошептала мисс Бартон.
   "Нет, я сказал. "Это тоже мое мнение. Если он хочет эффективно ответить на эти обвинения, я думаю, он должен проявить всю свою смекалку.
   - Мы должны молиться за его выздоровление, - сказала она наконец с настойчивостью.
   - Я уверен, что ваши собственные молитвы помогут, мисс Бартон, - неуверенно предложил я.
   После чего она встала со стула и опустилась на колени на пол.
   "Не помолишься ли ты со мной?" она спросила. - Ради него?
   "Да", - сказал я, хотя у меня почти не было аппетита к молитве. И, опустившись на колени рядом с ней, я сложил руки и закрыл глаза, в то время как больше четверти часа она бормотала прочь, как кто-то очень набожный. Что касается меня, то я хранил молчание и надеялся, что она сочтет, что надежды моего сердца отдаются эхом в ее молитвах.
   Ближе к середине утра мы с ней начали немного расслабляться, так что стали его не замечать. К обеду его как будто и вовсе не было; и когда желудок мисс Бартон громко заурчал, я улыбнулась и предложила принести нам обоим что-нибудь поесть в "Каменной кухне". Когда она с некоторым рвением согласилась, так что я увидел, как она на самом деле голодна и хочет пить, я пошел в трактир, быстро вернувшись с нашей едой. Увы, однако это было слишком быстро, так что я обнаружил, что мисс Бартон что-то делала с горшком, за что мне стало стыдно и жаль ее бедных румян, не говоря уже о некотором гневе на самого себя. И когда я снова вернулся в офис после приличного перерыва, наш разговор снова был натянутым из-за нашего смущения.
   Но в конце концов она допустила, что я мог поступить правильно с ее дядей.
   - Я думаю, вы поступили правильно, мистер Эллис, - сказала она, - что не привели сюда врача.
   - Я очень рад слышать это от вас, мисс Бартон, потому что все утро это беспокоило меня.
   - Я несправедливо говорил с тобой сегодня утром.
   - Пожалуйста, не упоминайте об этом, мисс Бартон. Это совершенно забыто".
   День сменился вечером, а наше бдение продолжалось, как будто наблюдение за Ньютоном было актом религиозного обряда. Я зажег камин, от которого комната согрелась, и предложил мисс Бартон принести шаль, но она отказалась; и когда темнота, наконец, вытеснила последние проблески дневного света, я зажег несколько свечей и поместил одну близко к лицу Ньютона, чтобы мы могли уловить любое ощутимое изменение в его физиономии; и, поднеся свечу к глазу Ньютона, я увидел, как темная материя в центре его радужной оболочки сдвинулась весьма ощутимо, так что я начал подозревать, что мой господин не настолько сильно потревожен в своем уме, чтобы быть низведенным до уровня какого-то живой труп. Это был эксперимент, который я уговорил мисс Бартон повторить, к ее собственному убеждению, что все еще может быть хорошо.
   Сон постепенно поглотил нас обоих, и уже рассвело, когда Мельхиор, прыгнув ко мне на колени, разбудил меня. На мгновение неподвижность шеи и конечностей отвратила мысли о ком-либо, кроме меня, и я забыл, почему вообще спал в конторе; но когда минуту спустя я отыскал Ньютона в кресле у очага, то увидел, что он ушел оттуда, и, вскочив, очень тревожно окликнул мисс Бартон.
   - Все в порядке, - сказал Ньютон, стоявший теперь у окна. "Успокойтесь. Я считаю, что я вполне выздоровел. Я наблюдал за восходом солнца. Я рекомендую его вам обоим. Это самое поучительное зрелище".
   Мисс Бартон восхищенно улыбнулась мне, и на мгновение все, что было мне дорого, казалось, было восстановлено, хотя на самом деле Ньютон все еще казался нам обоим далеким. Я думаю, она даже поцеловала его, а потом меня в щеку; и это было так, как если бы мисс Бартон выпила из той реки в Аиде, которая вызывает забвение прошлого; так что мы вдвоем стояли рядом с Ньютоном, дивясь его выздоровлению и все время ухмыляясь, как лошади, и находя удовольствие в обществе друг друга.
   -- Да что же, сударь, -- воскликнула она ему, начиная звучать обиженно, -- в чем дело? Вы нас так напугали. Мы были уверены, что твой разум ушел.
   - Прошу прощения за то, что встревожил вас обоих, - прошептал он. "Бывают времена, когда мои размышления настолько занимают меня, что производят определенные внешние воздействия на мою личность, создающие впечатление, что я пострадал от удара всемогущей руки Бога. Причина остается загадкой даже для меня, и поэтому я не извиняюсь за то, что у меня нет для вас другого объяснения, кроме как сказать, что большая ясность мысли обычно вызывается этим странным выходом из моего собственного физического тела, с чем, будьте уверены, я уже сталкивался раньше".
   Но, всмотревшись в его лицо, я увидел, что он выглядел бледным и осунувшимся, как будто еще большая тяжесть лежала на его душе.
   - Но вы совершенно уверены, что выздоровели, сэр? - спросила мисс Бартон. "Не следует ли вызвать врача, чтобы убедиться, что вы действительно здоровы, как говорите?"
   - Это правда, сэр, - сказал я. "Вы выглядите бледным."
   "Может быть, вам стоит что-нибудь съесть", - предложила мисс Бартон. - Выпить кофе, пожалуй.
   "Дорогой мой, я совершенно выздоровел, - настаивал Ньютон. - Вы правильно сделали, что послушались мистера Эллиса.
   - Вы могли слышать наш разговор? Я попросил.
   "О да, я видел и слышал все, что происходило в этой комнате".
   "Все?" - спросила мисс Бартон. По ее покраснению я понял, что она имеет в виду дело с ночным горшком.
   - Все, - подтвердил Ньютон, чье признание уничтожило все остатки ее улыбки.
   -- Но, сэр, -- сказал я, меняя тему из жалости к ней, -- может быть, вы не так выздоровели, как вам кажется. Ибо не сегодня раньше мисс Бартон говорила о врачах, а вчера. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как я нашел вас сидящим в этом кресле.
   - Так долго? выдохнул Ньютон, и закрыл глаза на мгновение.
   "Да сэр."
   - Я думал о шифре, - рассеянно сказал он.
   -- Завтра вы должны предстать перед лордами-судьями, -- сказал я.
   Ньютон покачал головой. - Больше об этом пока не говори, - сказал он.
   - Тогда что вы хотите, чтобы я сделал, сэр?
   "Ничего не поделаешь".
   -- Я согласен с мисс Бартон, -- сказал я. -- Мы все должны позавтракать. И говоря за себя, я необычайно голоден.
   Я никогда не ела так много, как съела в то утро. Но Ньютон отхлебнул кофе и съел лишь немного подсушенного хлеба, как будто у него не было аппетита к еде. Без сомнения, он был очень занят предстоящей встречей с Их Светлостями. А после завтрака мы отвезли мисс Бартон обратно на Джермин-стрит, где Ньютон весьма странно заявил: "Я считаю, что эта девушка влюблена".
   - Что заставляет вас так думать, сэр? - холодно спросил я, хотя и почувствовал, что краснею.
   - Я живу с ней, Эллис. Думаешь, моя собственная племянница невидима для меня? Я могу не читать сонеты всю ночь, но я думаю, что могу распознать своеобразные проявления любви. Более того, я ручаюсь, что знаю этого счастливчика. И с этими словами он улыбнулся мне самой понимающей улыбкой, так что я поймал себя на том, что улыбаюсь ему в ответ, как идиот, и думаю, что, может быть, у меня еще есть какая-то надежда.
  
   С Джермин-стрит мистер Уостон доставил нас обоих в Уайтхолл и к их светлостям. Ньютон казался более взволнованным предстоящим ему испытанием, чем я когда-либо видел его; даже когда он столкнулся с пистолетом Скрупа, он не казался таким взволнованным, как сейчас.
   "Это всего лишь неформальная аудиенция", - сказал он, как бы пытаясь успокоить себя в том, что должно было произойти. "Письмо их светлостей было очень конкретным по этому поводу. И я очень надеюсь, что этот вопрос будет быстро решен. Но, если вы будете так любезны, я хотел бы, чтобы вы записали мои слова на случай, если мне понадобится формальная стенограмма этих слушаний.
   Так получилось, что мне разрешили войти в зал, где собрались лорды-судьи, управлявшие страной. Их лица не внушали оптимизма, они смотрели на Ньютона так, как будто хотели быть где-то в другом месте, как будто питали к нему некоторое презрение и не позволяли его прославленному уму одурачить себя.
   Я быстро смог понять истинный характер выдвигавшихся обвинений и то, как, возможно, мой господин недооценил серьезность своего положения - если можно так сказать об Исааке Ньютоне, - ибо вскоре после того, как мы вошли в их светлости , они коснулись серьезности ситуации и своей сильной неприязни ко всем религиозным инакомыслящим и случайным конформистам. После этого привратник ввел в комнату графа Гаэтано, того самого, который пытался обманным путем заставить моего господина поверить в то, что он превратил свинец в золото.
   Оставшись на ногах, чтобы сделать заявление перед их светлостями, Гаэтано казался нервным и крайне неубедительным, но даже в этом случае я не ожидал, что итальянец будет лгать так вопиюще, и во время его показаний были моменты, когда я был настолько потрясен его показаниями, что Я был почти не в состоянии запомнить то, что он сказал.
   Он обвинил Ньютона в том, что он нечестно вымогал взятку, чтобы проверить подлинность образца золота, который показал ему граф. Он также обвинил Ньютона в том, что он угрожал предстать перед Королевским обществом и под присягой объявить графа мошенником, если тот не уплатит моему господину сумму в пятьдесят гиней; и что, когда граф предостерегал Ньютона от ложной клятвы, мой хозяин рассмеялся и сказал ему, что ему все равно, что он клянется на Библии, поскольку он все равно не верит ничему из того, что в ней написано.
   Напомнив Ньютону, что в соответствии с законом 1676 года английское общее право является хранителем Священного Писания и, в некоторой степени, доктрины, Их Светлости сказали, что это были серьезные обвинения, выдвинутые против Ньютона, хотя он не находился под судом; и что их единственная цель состояла в том, чтобы удостовериться, что руководство Монетным двором было доверено подходящему и надлежащему человеку. Милорд Харли руководил расследованием против Ньютона, а милорд Галифакс больше всех защищал его.
   Ньютон встал, чтобы ответить на обвинения итальянца. Он говорил совершенно бесстрастно, как будто обсуждал вопрос науки с членами Королевского общества; но я мог видеть, как он был потрясен этими утверждениями, которые умело смешивали обстоятельства превращения графа с двусмысленным характером веры Ньютона.
   "Я хотел бы получить разрешение ваших светлостей представить вашим светлостям письмо, которое было отправлено мне от голландского посла в Лондоне", - сказал Ньютон.
   Их Светлости кивнули, после чего Ньютон вручил мне письмо, чтобы передать его столу. Я встал, взял письмо, поднес его к столу, важно поклонился, положил перед ними и вернулся на свое место рядом с Ньютоном.
   - Это подтвердит, что граф украл пятнадцать тысяч марок у кузена посла при венском дворе.
   - Это наглая ложь, - заявил граф.
   - Граф Гаэтано, - сказал милорд Галифакс, передавая письмо через стол на рассмотрение Их Светлостей. "Вы говорили. Вы должны предоставить доктору Ньютону возможность опровергнуть ваши утверждения без перерыва.
   - Благодарю вас, милорд. Посол, - заявил Ньютон, - сообщает мне в этом письме, что он готов лично дать показания о том, что граф путешествовал по Европе, получая деньги под предлогом демонстрации искусства трансмутации. В Лондоне он граф Гаэтано; но в Италии и Испании он был графом де Руджеро; в то время как в Австрии и Германии он называл себя фельдмаршалом герцога Баварского".
   Ньютон подождал, пока эффект этого откровения подействует, прежде чем добавить: "Правда, однако, в том, что он простой Доменико Мануэль, сын неаполитанского ювелира и ученик Ласкариса, который был еще одним великим шарлатаном и жуликом. "
   - Вздор, - фыркнул граф. "Бред какой то. Посол Нидерландов такой же отъявленный лжец, как и вы, доктор Ньютон. либо он, либо пьяница и сорванец, как и остальные его соотечественники".
   Это последнее замечание не понравилось Их Светлостям, и именно лорд Галифакс выразил их очевидное раздражение.
   "Граф Гаэтано, или как там вас зовут, возможно, вам будет интересно отметить, что наш собственный дорогой король Вильгельм не только является дальним родственником голландского посла, но и голландцем".
   Все это привело итальянца в замешательство.
   "Ну что ж, я не хотел сказать, что Его Величество был пьяницей. Не говоря уже о том, что все голландцы пьяницы. Только то, что посол, должно быть, ошибся...
   - Молчите, сэр, - приказал лорд Галифакс.
   После этого Ньютону не составило труда еще больше дискредитировать историю графа Гаэтано; и, наконец, Их Светлости приказали удалить графа и доставить под охраной в Ньюгейт до дальнейшего расследования.
   - Боюсь, мы еще не вышли из леса, - пробормотал Ньютон, пока носильщики провожали Гаэтано из зала Уайтхолла.
   - Приведите следующего свидетеля, - приказал милорд Харли. - Приведите мистера Даниэля Дефо.
   - Как он выбрался из Ньюгейта? Я прошептал; и все же, хотя мои кишки были разбиты от того, что Дефо мог сказать против моего хозяина, я позволил моему лицу скрыть другую историю, уверенно улыбнувшись ему, когда он вошел в комнату, чтобы он мог понять невероятность того, что он причинит какой-либо ущерб репутации. такого великого.
   Не подлежит сомнению, что арест итальянца произвел на мистера Дефо самое ощутимое впечатление; и когда он вошел в комнату, он казался сильно расстроенным судьбой другого человека. Но вскоре он восстановил самообладание и оказался гораздо более упрямым свидетелем.
   Обвинения, которые он выдвигал против Ньютона, были двоякими: во-первых, он вступил в раскольническую церковь французских социнианцев в Спиталфилдсе; а во-вторых, что он был близким другом мистера Фатио, швейцарского гугенота, с которым меня представили в кофейне незадолго до того, как я заболел лихорадкой.
   "Этого самого мистера Фатио, - объяснял Дефо, - сильно подозревают в принадлежности к культу крайних инакомыслящих, которые верят, что могут воскресить мертвеца на любом кладбище, которое сочтут нужным".
   - Что вы ответите, доктор Ньютон? - спросил лорд Харли.
   Ньютон встал и торжественно поклонился. - То, что он говорит, совершенно верно, милорд, - сказал Ньютон, что вызвало громкий ропот со стороны их светлостей. - Но я ручаюсь, что эти вещи можно легко объяснить к вашему удовлетворению.
   "Я вошел во французскую церковь, чтобы найти информацию, которая могла бы помочь мне пролить свет на некоторые убийства, которые произошли в Тауэре и которые, как я полагаю, вам известны. Один из убитых, майор Морней, был прихожанином этой французской церкви, и я отправился туда в надежде поговорить с друзьями майора и узнать, не было ли каких-либо обстоятельств, которые могли бы заставить его покончить с собой. жизнь.
   - Что касается господина Фатио, то это молодой человек, придерживающийся определенных взглядов, которые мне противны. Но он член Королевского общества и мой друг, и я уверен, что со временем его ум позволит ему оценить свою юношескую глупость и увидеть здравый смысл аргументов, которые я часто выдвигал против его очевидной кощунственные взгляды".
   В этот момент Ньютон взглянул на меня, как будто его слова предназначались и мне.
   "Ибо я считаю, что лучше нам жить в стране, где глупые люди могут быть выведены из невежества мудрыми советами старших, чем пытками и казнями, которые все еще существуют в менее счастливых странах, чем наша, таких как Франция".
   -- Правда ли, -- спросил лорд Харли, -- что вы, доктор Ньютон, приказали бросить мистера Дефо в тюрьму?
   "Милорд, что еще мне было делать с человеком, которого я поймал во время проведения тайного обыска в офисе Монетного двора, где находилось множество правительственных бумаг секретного или конфиденциального характера, затрагивающих Великую перечеканку?"
   - Это правда, сэр? - спросил лорд Харли у Дефо. - Вас задержали в Министерстве монетного двора?
   "Меня арестовали в офисе Монетного двора, это правда, - сказал Дефо. - Но я не обыскивал офис в поисках бумаг Монетного двора.
   - Тогда какие у вас были дела в офисе Монетного двора? - спросил лорд Галифакс. - Разве вы не были там, когда доктор Ньютон и его клерк были в другом месте?
   "Я не знал, что они были где-то еще. Я пытался донести до Стража информацию о некоторых фальшивомонетчиках.
   "Контора Монетного двора заперта, когда меня и моего клерка там нет, - сказал Ньютон. "Не я допустил мистера Дефо в кабинет. Ни мой клерк. Более того, его так называемая информация была не более чем ложью, чтобы попытаться объяснить его несанкционированное присутствие в нашем офисе. И может ли теперь мистер Дефо выдать ордер против одного из этих фальшивомонетчиков, имена которых он хотел довести до моего сведения?
   "У меня не было имен, - сказал Дефо. "Только подозрения".
   - Подозрения, - повторил Ньютон. - У меня они тоже есть, мистер Дефо. Не думайте, что вы можете попытаться обмануть Их Светлости, как вы пытались обмануть меня, сэр.
   "Это вы лжете, сэр, а не я", - настаивал Дефо, который теперь разыгрывал свою лучшую карту. "Готовы ли вы пройти тест перед их светлостями, чтобы доказать, что вы хороший англиканец?"
   Этот Акт об испытаниях 1673 г. требовал, чтобы мужчина, обычно занимающий государственную должность, причащался Святым Причастием в соответствии с обрядами англиканской церкви; я знал, что антитринитарист Ньютон никогда бы этого не сделал; и на мгновение я убедил себя, что все потеряно. Вместо этого Ньютон глубоко вздохнул и склонил голову.
   "Я всегда буду делать то, что требуют от меня Их Светлости, - сказал он, - даже если это означает ублажать человека, которого посадили в тюрьму за банкротство и который сам не согласен с установленной религией".
   - Это правда, мистер Дефо? - спросил милорд Галифакс. - Что вы банкрот?
   - Так и есть, милорд.
   - А вы сами готовы сдать Акт испытаний? - настаивал лорд Галифакс.
   "Доктор Ньютон играет в свободную игру в религию и бо-пип со Всемогущим Богом", - заявил Дефо, а затем повесил голову. - Но, по совести, милорд, я не могу.
   Заметив эту самодовольную и сварливую черту в мистере Дефо, Их Светлости отпустили его с предупреждением, чтобы он был осторожнее в отношении тех, кого он обвиняет в будущем. После чего лорд Галифакс предложил лорду Харли принести извинения их светлостям за то, что Ньютон подвергся таким необоснованным обвинениям со стороны таких никчемных мошенников, как те, которых мы видели. Лорд Харли так и сделал, но сказал, что Их Светлости провели это расследование только в интересах Монетного двора. И на этом слушание закончилось.
   Когда мы вышли из зала, я горячо поздравил Ньютона и заявил, что очень рад такому исходу. -- Как говорит Аристотель в своей " Поэтике ", -- сказал я. "Что сюжет - душа трагедии. Ибо этот заговор вполне мог увенчаться успехом и привести к тому, что вас уволят с должности. Возможно, хуже".
   "То, что этого не произошло, отчасти благодаря вашему усердию в открытии многого о мистере Дефо", - сказал Ньютон. - И мистера Фатио тоже. Ведь именно Фатио писал своим друзьям на континенте о графе Гаэтано. Но на самом деле мои враги были плохо подготовлены. Если бы они были сильнее, то чувствовали бы себя более способными раскрыть себя".
   Я покачал головой. - Подумать только, что могло произойти, сэр. Вы должны немедленно вернуться домой.
   - Почему я должен?
   - Вашей племяннице, мисс Бартон, очень не терпится узнать, что случилось, не так ли?
   Но его мысли уже лежали в другом месте.
   "Все это было нежелательным отвлечением от основного дела", - сказал он. - Что является расшифровкой этого проклятого кода. Я напряг свои мозги и все равно ничего не могу из этого сделать".
  
   В течение следующих нескольких недель Ньютон продолжал продвигаться с шифром очень медленно, что побудило меня предположить, когда мы однажды были в офисе, что он мог бы обратиться за помощью к доктору Уоллису из Оксфорда. Но Ньютон отнесся к моему предложению с презрением и насмешкой.
   - Попросить помощи у Уоллис? - недоверчиво сказал он, приступая к поглаживанию кота. - Мне следует скорее узнать мнение Мельхиора. Одно дело брать у человека книги, и совсем другое - использовать его мозги. Подойти к нему с шапкой в руке и признаться, что я сбит с толку этим шифром? Да ведь тогда человек склонил бы Небо и Землю, чтобы сделать то, чего я не мог; и, сделав это, расскажет всему миру. Я никогда не услышу конца этого. Лучше бы я воткнул себе в бок голый кинжал, чем позволил бы ему воткнуть туда шип, чтобы изводить меня".
   Ньютон сердито кивнул. "Но правильно, что вы держите это передо мной, потому что это служит для того, чтобы уколоть мои мыслительные части к придумыванию решения этой головоломки. Ибо меня не осудят, как какого-нибудь вульгарного арифметика, который может практиковать то, чему его учили или видел, но, если он ошибается, не знает, как найти и исправить это; и если вы уберете его с дороги, он в полной стойке.
   "Да, сэр, вы поощряете меня, клянусь Богом, вы делаете: рассуждать проворно и разумно о числовой частоте, потому что, клянусь, я никогда не успокоюсь, пока не преодолею каждую царапину".
   Таким образом, я заметил, что чем умнее человек, тем увереннее его убеждение в том, что он способен решить загадку, которую не может решить никто другой; и что это показывает истинность теории Платона о том, что знание включает в себя истинную веру, но выходит за ее пределы.
   После этого Ньютон почти никогда не оставался без червяка и листа бумаги, исписанного буквами и алгебраическими формулами, с помощью которых он стремился найти решение шифра. А иногда я и вовсе забывал, что он сделал эту работу. Но я хорошо помню время, когда Ньютон, наконец, взломал код. Внезапно заговорили о мире с французами, близком к подписанию. Формальные переговоры между нами и французами шли с мая в голландском городе Рейсвейк. Это было даже к лучшему, поскольку всем было известно, что флот находится в ужасном состоянии на якоре в Торбее из-за недостатка провизии, вызванного острой нехваткой хороших денег. Мой брат Чарльз даже сказал, что мы заняли голландские деньги, чтобы заплатить английским морякам, и если это так, то, несомненно, только мир мог бы исправить наше положение.
   Это было двадцать седьмое августа 1697 года, и я до сих пор помню, как я был немного удивлен, когда Ньютон проигнорировал мое известие о мире и вместо этого сообщил мне с величайшим торжеством, что расшифровка писем завершена и немедленно приведена в действие. смысл.
   Я сразу же принял его слово по этому поводу - нельзя было отрицать выражение огромного удовлетворения на его лице - и горячо поздравил его с решением; и тем не менее он все еще настаивал на том, чтобы продемонстрировать искусную конструкцию шифра, чтобы я мог убедиться в правдивости того, что он сказал. Ньютон пододвинул свой стул к нашему столу в кабинете Монетного двора и, оттолкнув Мельхиора от бумаг, показал мне множество страниц своих многочисленных трудов.
   "По правде говоря, - объяснил он с большим волнением, - краткий проблеск того, как я мог бы решить эту проблему, представился мне всего несколько дней назад, но очень смутно. Но теперь я вижу, что все дело в константах и функциях, а это всего лишь более грубая система моих собственных флюксий.
   "Код частично основан на системе, которая использует одно короткое и повторяющееся слово, известное обоим корреспондентам, в качестве ключа к шифру. Допустим, ключевое слово - ваша собственная фамилия. Шифровальщик повторяет это ключевое слово под своим сообщением, таким образом". Ньютон написал две строки текста на листе бумаги:
  
   "Обратите внимание, - продолжал он, - как все буквы алфавита имеют числовое значение от одного до двадцати шести".
  
   "Буква Т в нашем сообщении - двадцатая буква в алфавите", - сказал он. "Мы добавляем это к ключевой букве, которая появляется ниже. Это Е и пятая буква в алфавите. Сумма этих двух букв равна двадцати пяти, то есть букве Y. Это становится первой буквой нашего шифра. Конечно, сумма двух букв легко может быть больше двадцати шести, например, букв Т и 5. Их сумма равна тридцати девяти. Поэтому, чтобы не исчерпать шифровальные буквы, начнем алфавит заново, чтобы после буквы Z , стоящей двадцать шесть, буква А стала равной двадцати семи, и так далее. Таким образом, число тридцать девять дает нам зашифрованную букву М. Когда он будет закончен, все зашифрованное сообщение будет выглядеть следующим образом".
  
   "Человек, желающий расшифровать сообщение, - продолжал Ньютон, - выполняет процедуру в обратном порядке. Он записывает шифр с повторяющимся под ним ключевым словом и вычитает их числовые значения. E , равное пяти, вычитается из Y , равного двадцати пяти, что дает нам двадцать. Затем добавляется двадцать шесть, чтобы учесть любые отрицательные числа. Это дает нам сорок шесть и букву Т. Точно так же, если мы посмотрим на шифровальное слово XUPAY , мы увидим, что если мы вычтем букву ключевого слова S из шифровальной буквы A , мы получим один минус девятнадцать, что дает нам минус восемнадцать. Минус восемнадцать плюс двадцать шесть равняется восьми, что дает нам букву Н из слова-сообщения СВЕТ. "
   Я кивнул, постепенно начав понимать характер шифра, который он описал.
   "Как я уже говорил вам раньше, - объяснил Ньютон, - код, с которым мы имеем дело здесь, в Башне, основан на общем принципе повторяющегося ключевого слова. Но это делает его наиболее поддающимся разгадке, ибо ключ всегда находится на виду у того, кто произведет расшифровку. Например, вы можете заметить, что в шифре буква X встречается дважды, и оба раза она скрывает одну и ту же букву сообщения L. Точно так же буква U встречается три раза, и дважды она скрывает букву сообщения I. И можно заметить, что в четверти случаев общие фрагменты, такие как "TH" в "THE", будут точно соответствовать "EL" в "ELLIS". Это слабость, присущая системе.
   "Поэтому человек, который изобрел этот ключ, добавил хитроумную и числовую силу, которая производила движение внутри ключа, чтобы скрыть эти общие фрагменты гораздо эффективнее. И все же так просто, поскольку само ключевое слово меняется в зависимости от сообщения в простой последовательности. В этой системе ключевое слово становится функцией буквы L.
   "Первые пять букв сообщения будут зашифрованы обычным способом".
  
   "Но для следующих пяти букв ключ меняется на основе пяти зашифрованных букв - Y, T, Q, U и H - в зависимости от того, появляются ли буквы шифрования до или после L. Любые зашифрованные буквы между M и Z увеличивают ключевое слово на одну букву. Но любые буквы, предшествующие или включающие L , приводят к тому, что необходимая буква ключевого слова остается прежней. Или, другими словами, от A до L - наши константы, а от M до Z - наши переменные. Например, с:"
  
   " Y стоит после E , что заставляет нас увеличивать ключевое слово на одну букву до F. Это верно для T, Q и U , но не H , так что нашим следующим ключевым словом становится FMMJS . Это дает нам:
  
   "Точно так же X, Q и V изменяют первые три буквы нашего нового ключевого слова FMMJS , чтобы оно стало G, N, N. Но C и F , находящиеся перед L , не приводят к его увеличению, поэтому у нас есть новое ключевое слово GNNJS . В конце концов, мы заканчиваем это:
  
   "Чтобы отменить шифр, вы вычитаете числовое значение ключевого слова из числового значения шифра и каждый раз прибавляете 26. Например, Y равно 25, минус E равно 5, дает нам 20, плюс 26 дает 46, что дает букву T; аналогично, последняя буква нашего шифра A равняется 1, минус G равняется 7, дает нам минус 6, плюс 26, делает 20 равным T.
   "Это был самый блестящий математический вариант, потому что система становится почти непостижимой".
   - Как вы ее решили, сэр?
  
   "Благодаря невежественному варианту мистера Скрупа я почти совсем не решил ее", - признался Ньютон. "Он был достаточно умен, чтобы ввести небольшую математическую последовательность в образец, который он выбрал из первого сообщения, которое он получил от Джорджа Мейси. Он просто прибавлял единицу к первой букве, а затем вычитал единицу из второй буквы; затем он прибавил два к третьей букве и вычел два из четвертой буквы; и так далее. Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что сообщение, написанное мелом на стене рядом с телом Мерсера, было также первой строкой письма, которое мы нашли в сообщении Мейси. И увидев это, я понял, что шифр был использован невежественно, без опасений и имел целью лишь еще больше затуманить мое собственное понимание. И только когда я вообще отказался от этого сообщения, другие письма начали демонстрировать некоторую математическую согласованность.
   "Что касается решения остальных, я должен признаться, что мне повезло. Ничто так не подрывает секретность кода, как собственная слабость человека. Ибо человек является естественным врагом математики, поскольку он наиболее склонен к ошибкам и привычкам. Заговорщики последовательно использовали две фразы в качестве увещевания к своему непомерному фанатизму и фанатизму. Ибо, как вы скоро увидите, таковы они и есть: фанатики и фанатики самых вопиющих разновидностей, очень опасные для безопасности королевства.
   Ньютон пытался показать мне множество дифференцирований, сделанных им за месяцы работы, но было так много квадратичных выражений, что он лишь очень немного продемонстрировал моему пониманию, как был решен шифр. Позже я понял это лучше, потому что я скопировал письмо, которое Ньютон действительно написал Уоллису, в котором он подробно объяснил работу кода, но не свою математику, поскольку он сказал, что это должно было показать Уоллису работу его собственный ум, и у него не было никакого ума, чтобы сделать это.
   Но в то время от всей этой алгебры у меня разболелась голова, как будто я вернулся в школу или лежал на больничной койке в то время, когда Ньютон думал стимулировать мое выздоровление, объясняя мне свою систему флюксий; и тем не менее сообщения были достаточно четкими и давали представление о чем-то ужасном, что все еще творилось в Башне.
   "Две фразы, которые они использовали регулярно и в конечном итоге во вред себе, были "Помни святого Варфоломея" и "Помни сэра Эдмунда Берри Годфри".
   "Таково было отношение к кинжалу Морнея, - воскликнул я.
   - Именно так, - сказал Ньютон. "Это также было частью фразы, которую Скруп решил украсить. Итак, первое сообщение, которое мы получили, было на мертвом теле мистера Кеннеди, положенное туда мистером Скрупом, который получил его от мистера Мейси, ни один из которых не имел ни малейшего представления о том, что это означало. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, как мистер Мейси перехватил это сообщение. Но я подозреваю, что люди, использовавшие этот шифр, настолько уверены в его сфинксовой непроницаемости, что мало предусмотрели, где оставить свою корреспонденцию. Так что Мейси мог просто случайно наткнуться на него".
   Ньютон зачитал свой перевод: "Помните сэра Эдмунда Берри Годфри. Дорогой доктор Дэвис, я не думаю, что нам следует встречаться, как вы предложили. Если бы вас заметили в моем доме, или если бы нас когда-нибудь видели вместе, новость могла бы появиться во всех газетах страны. Но я хотел бы узнать от вас, каким методом следует идентифицировать римо-католиков. Вы можете связаться со мной по почте, как обычно, через майора Морнея. Вспомните Святого Варфоломея. Ваш, лорд А.
   "Я верю, что "лорд А." не кто иной, как лорд Эшли, член парламента от Пула, которого наши шпионы донесли о посещении майора Морнея. Он внук графа Шефтсбери Энтони Эшли Купера, который когда-то возглавлял крайнюю оппозицию вигов королю. Он был печально известным Зеленым ленточником и республиканцем, бежавшим в Голландию после заговора в Ржаном доме против короля Карла".
   -- Я слышал эту фразу, -- сказал я. -- Зеленая ленточка. Мой отец использовал его как оскорбительный термин, но я никогда не знал, что он означает".
   "Во время правления Карла II Зеленые ленточники представляли для этого царства большую опасность, чем французы, - объяснял Ньютон. "Это была группа крайних вигов, которые ненавидели католиков почти так же сильно, как ненавидели монархов, и желали увидеть исчезновение и тех, и других в Англии. Они бы восстановили республику и снова сделали Ричарда Кромвеля лордом-протектором.
   "Несомненно, что сторонники "Зеленых лент" спровоцировали ряд заговоров с целью убить короля Карла или католиков, из которых самым гнусным был папский заговор 1678 года, возглавляемый Титусом Оутсом, который сфабриковал ложный католический заговор против короля. ибо многие католические священники были ложно обвинены и казнены.
   "Но об этих "зеленых ленточках" почти ничего не было слышно после смерти Шефтсбери в 1683 году и Славной революции, свергнувшей католического короля Якова. С таким количеством реальных католических заговоров с целью свергнуть короля Вильгельма - сначала Эйлсбери, а затем сэра Джона Фенвика - какая необходимость создавать ложные слухи?
   "Возможно, - предположил я, - лорд Эшли и его корреспондент попытались выяснить, есть ли еще католики, замышляющие заговор против короля Вильгельма. Я думаю, что каждый патриотически настроенный англичанин хотел бы выявить среди нас потенциальных предателей.
   "Отложите свое суждение еще ненадолго", - советовал Ньютон. "Рассмотрите следующее сообщение, которое мы получили от доктора Уоллиса, которое передал ему Мейси. Я считаю, что это дает ответ на первое сообщение.
   "Вспомните собор Святого Варфоломея. Милорд А. Мы отождествим католиков с французскими гугенотами. Из налоговых ведомостей. Также у меня есть списки последнего времени, составленные констеблями для мировых судей; также путеводитель, составленный мистером Ли, карта, составленная мистером Морганом, и схема, составленная мистером Кингом, которая покажет нам, где можно найти все эти гнезда католических паразитов. Никто не ускользнет от нас. Ваш слуга, доктор Дэвис.
   - Каково ваше мнение? - спросил Ньютон.
   -- Признаюсь, это звучит как очередной папский заговор, -- сказал я.
   - Это гораздо серьезнее, - серьезно сказал Ньютон. "Никто не ускользнет от нас"? Тебе еще не ясно?
   - Да, только я боюсь это сказать, доктор.
   - Тогда я скажу это за тебя, мой юный друг. Здесь раскрывается план резни лондонских католиков. Налоговые ведомости были тем, как гугеноты Парижа были идентифицированы в День Святого Варфоломея в 1572 году. Говорили, что около десяти тысяч протестантских мужчин, женщин и детей в Париже были убиты за одну ночь. И еще больше в стране в целом".
   - Но это было больше века назад, - возразил я. "А англичане не такие, как французы. Мы не убиваем людей в их постелях. Кроме того, католиков в Лондоне не так много, как гугенотов в Париже.
   "Ты так думаешь?" - усмехнулся Ньютон. "В Лондоне много тайных римо-католиков - церковных папистов, которые только на словах служат англиканской церкви и служат свои мессы наедине".
   "Но разве Закон об испытаниях не требует, чтобы они приносили клятвы верности англиканской церкви? В конце концов, человека могут оштрафовать за непокорность.
   "И все же немногие оштрафованы", - сказал Ньютон. "Закон плохой, его редко соблюдают".
   "Я по-прежнему говорю, что в этой стране людей не убивают в постели, независимо от их религии".
   "Разве якобиты Макдональды из Гленко не были хладнокровно убиты войсками короля Вильгельма в Шотландии? Насколько я помню, это было всего пять лет назад.
   "Они были шотландскими", - сказал я, как будто это объясняло, как произошла такая ужасная вещь. "Шотландские жертвы и шотландские солдаты. Что еще можно ожидать от шотландцев? Лондонцы не так нетерпимы. И не такие уж они варвары".
   -- Но если лондонцев спровоцируют, пусть и ложно, -- сказал Ньютон, -- что тогда? Вы слишком молоды, чтобы помнить, что вину за Великий лондонский пожар возложили на католика по имени Пейдлоу, которого за это повесили, хотя, как известно каждому школьнику, он был начат случайно булочником на Пудинг-лейн. Как и пожар в Саутварке в 1676 году, хотя в этом обвиняли другого католика, на этот раз иезуита по имени Гроув. Действительно, пожар в Саутворке обычно воспринимался католиками как прелюдия к резне лондонских протестантов. А разве во время революции лондонцы не ожидали, что их убьют ирландские войска короля Якова, с которыми он надеялся сохранить свое королевство?
   - Нет, Эллис. Лондонцы похожи на жителей любого большого города: самые доверчивые и безумные. Я скорее доверюсь собаке с пеной рта, чем буду зависеть от разнообразного и непостоянного мнения лондонской толпы. Меня удивляет, как человек, побывавший на казни в Тайберне, мог иметь такое хорошее мнение о народе, как вы.
   - Согласен, сэр, если толпа спровоцирована, то она крайне неуправляема. Но я не вижу англичан во главе с французскими гугенотами. Как спровоцировать толпу?"
   "Это будет несложно, - сказал Ньютон. - Но мы должны узнать больше, и притом быстро, потому что мы потеряли много времени, пока я разгадывал этот шифр.
   -- Мне все еще трудно принять это, -- сказал я.
   - Тогда прочитайте сообщение, которое мы нашли на теле майора Морнея. Сержанту Рохану . Если меня убьют на этой дуэли, которой я не добивался, я прошу только, чтобы мой убийца, Кристофер Эллис, был зарезан вместе с остальными, ибо среди стольких вряд ли будет замечен еще один, и, несомненно, будет казаться, что он был убит. но тайный католик. Я выполнил свой долг протестанта . Вспомните сэра Эдмунда Берри Годфри. Вспомните Святого Варфоломея . Майор Чарльз Морней
   - Разве это не ставит его вне всякого сомнения? - спросил Ньютон.
   - Да, - услышал я свой собственный голос. - И подумать только, что мне было жаль его.
   Ньютон молча кивнул.
   - Но разве не было четырех сообщений, хозяин? А как насчет сообщения, которое мы нашли у бедного мистера Твистлтона? Разве ты не расшифровал это?
   Молча Ньютон передал расшифровку и дал мне самому прочитать открытый текст. Это вызывало тревогу: вспомните сэра Эдмунда Берри Годфри . Мистер Твистлтон , в этом великом религиозном предприятии, благословленном Богом, вы должны помочь сержанту Рохану разработать план убийства доктора Исаака Ньютона, смотрителя Королевского монетного двора. Вся вина должна лежать на старом Рёттье, гравере и весьма подозреваемом католике, и на Джонатане Эмброузе, ювелире, который является тайным католиком и, как известно, сильно обижается на Ньютона. По возвращении короля Вильгельма с войны во Фландрии это поможет возбудить сильное чувство против всех католиков, как прежде смерть сэра Эдмунда Берри Годфри. Поэтому ознакомьтесь с привычками Ньютона и сообщите мне письмом, как вы собираетесь осуществить это дело, которое будет в более подходящее время, которое еще предстоит решить . Вспомните Святого Варфоломея . С уважением , доктор Дэвис.
   "Должен признаться, что это доставило мне немного хлопот, - объяснил Ньютон. "Джонатан Эмброуз, ювелир, который, как известно, сильно обижается на Ньютона"? Это плохая грамматика. Такая вещь делает жизнь дешифровальщика очень утомительной.
   - Но, сэр, вы вопиюще преуменьшаете значение этого вопроса. Ибо, согласно этому письму, вам грозит смертельная опасность.
   "Я думаю, что мы оба, вероятно, в некоторой опасности", - сказал Ньютон.
   "Но в моем случае я должен быть убит только вместе с остальными. Вас, однако, нужно убить в первую очередь. Что может быть в любое время".
   -- Нет, пока король не вернется с войны, -- сказал Ньютон. - Вот что говорится в сообщении, Эллис.
   - Это бы объяснило, почему сержант Рохан так интересовался вами, - сказал я недовольно.
   - Ты говорил с ним?
   - Однажды, когда я последовал за ним в Вестминстер, - признался я. "Я потерял его на некоторое время, а потом наткнулся на него. Он был очень приветлив. Мы вместе выпили. В то время я думал, что могу получить некоторую информацию о нем".
   - А теперь вы обнаруживаете, что он, возможно, получил какую-то информацию обо мне, не так ли?
   Я несчастно кивнул, стыдясь признаться, что подозревал, что мог даже проговориться с адресом Ньютона.
   - Неважно, - сказал Ньютон. "Информацию обо мне получить не так уж и сложно. Он нашел бы другие средства, если бы вы не сказали ему, что вы сделали. Поэтому успокойтесь. Мы готовы к ним и знаем их такими, какие они есть: безжалостными людьми. Несомненно, Мейси подвергся пыткам и был убит, когда пытался понять их сообщения. Даже майор Морней, который был одним из них, не был в безопасности, когда скандал на дуэли угрожал скомпрометировать их планы. Мы должны двигаться очень осторожно".
   -- Интересно, почему они оставили мистера Твистлтона в живых, -- сказал я.
   "Кто слушает сумасшедшего?" - сказал Ньютон. - Ты сам так сказал. Мерой их уверенности в этой хитрости и шифре является то, что они оставили его живым и с зашифрованным письмом. Это также объясняет, почему мистер Твистлтон хотел напасть на меня. Но мне жаль, что у меня не хватило ума записать то, что он сказал нам. Ибо у меня есть идея, что он на самом деле сказал нам ключевое слово к коду, когда мы посетили его в Бедламе. Разве ты не помнишь, что он сказал, когда я спросил его, что означают буквы?
   - Кровь, - сказал я. "Кровь стоит за всем", - сказал он.
   "Он имел в виду буквально и загадочно", - сказал Ньютон. - Потому что кровь - ключевое слово в этом коде. Он грустно покачал головой. "Бывают моменты, когда я кажусь себе очень глупым".
   -- Но одного я все еще не понимаю, -- сказал я. -- Почему это должно происходить здесь, в Тауэре?
   "Я кое-что обдумал, - признался Ньютон. "И я пришел к выводу, что если толпа должна быть вооружена, то откуда это лучше сделать, как не из Королевских оружейных палат?"
   - Да, конечно, - сказал я. "Здесь достаточно мечей и ружей, чтобы экипировать целую армию. Но что мы будем делать?"
   "Мы должны проникнуть в эту секретную переписку", - пояснил он. - Только тогда мы найдем улики, чтобы отнести их милорду Галифаксу. Для этого мы должны больше знать о наших заговорщиках. Не в последнюю очередь, когда они планируют совершить свою измену. Я хотел бы узнать больше об этом докторе Дэвисе. Разве один из наших шпионов не преследовал сержанта Рохана в суде Вестминстер-Холла? Возможно, это был человек, которого сержант встретил там. Как только мы обнаружим это, мы будем играть друг против друга".
  
   Как я уже говорил, наш шпион Хамфри Холл был весьма прилежным малым; а на следующий день я отправился с ним в Вестминстер-Холл, чтобы узнать, сможет ли он опознать человека, которого он видел встречающимся с сержантом Роханом. Но человека там не было; ни на следующий день после этого. И это было в пятницу, третьего сентября, прежде чем мистер Холл заметил человека, которого он видел на встрече с сержантом.
   Я хорошо разглядел этого парня, когда мы последовали за ним в "Лебедь с двумя шеями" на соседней Таттл-стрит. Лет пятидесяти, это был высокий человек, но кривоногий, с бычьей шеей, хотя и не такой мощной, что голова его почти не выступала из туловища, а ненормально большой подбородок, равный по величине остальным его своеобразным чертам. лицо, казалось, постоянно склонялось к груди. Глаза у него были маленькие и совершенно дикие, а лоб такой же низкий, как и его большая шляпа, которая затемняла и без того багровый цвет лица, явно являвшийся результатом пристрастия к вину. Над одной бровью была большая бородавка. Его манера одеваться была не только церковной, но и епископальной, потому что он носил рясу и, кроме длинного розового шарфа, и манеру говорить, которая больше подходила торговцу угощениями или носильщику из Саутуорка, - мы слышали, как он разговаривал с хозяином таверны. резким напевным голосом, так что казалось, что он постоянно жалуется, а не говорит; клиент, потому что многие из присутствовавших никогда не были услышаны.
   Мы проследили за странным доктором Дэвисом до его жилища на северной стороне Axe Yard и собрали кое-какие сведения о нем от мистера Била, самого разговорчивого хозяина в The Axe Tavern, что дальше по улице, и чью семью в Axe Yard еще до Великого пожара. Он сказал нам, что доктор Дэвис был человеком из Кембриджа и сыном анабаптистского капеллана в Армии Нового Образца Кромвеля; он был капелланом на флоте; он написал книгу; он недавно женился на богатой вдове, которая уехала навестить своих родственников; он пользовался государственной пенсией; и он был баптистским священником в Уоппинге.
   Поблагодарив мистера Била пятью шиллингами за его информацию и его молчание, мы теперь отправились в Уоппинг, чтобы узнать больше.
   Я никогда особо не любил рантеров и меньше всего баптистов, ибо что это за секта, которая следует заветам такого безумца, как Иоанн Креститель, который жил в пустыне и питался саранчой? Они наверняка были в ярости из-за Уоппинга, потому что только юродивые и безумцы Господа могли открыто признаться, что настоящее имя их священника не Пол Дэвис, а Титус Оутс, член того печально известного папского заговора, который сфабриковал обвинения в том, что священники-иезуиты планировали убить короля Карла II, чтобы посадить на трон его римско-католического брата, герцога Йоркского.
   Для меня и мистера Холла было большим потрясением то, что такой злобный человек, как Титус Оутс, оказался на свободе, не говоря уже о том, что он проповедовал слово Божие; и мистер Холл был так потрясен этим открытием, что почувствовал себя обязанным пойти в церковь и помолиться. Прежде чем гнусная ложь Оутса была раскрыта, около тридцати пяти невиновных мужчин были убиты по закону.
   Герцог подал в суд на Оутса за клевету в 1684 году и получил компенсацию в размере ста тысяч фунтов; и, не имея денег для оплаты, Оутс был брошен на сторону должника в тюрьме Королевской скамьи. Но для него еще хуже было следовать. В следующем году герцог взошел на трон, и Оутс предстал перед судом за лжесвидетельство перед мистером судьей Джеффрисом, который выразил сожаление по поводу того, что Закон не предписал самого Джека Кетча; а на следующий день везли из Ньюгейта в Тайберн, а это около двух миль. Он также был приговорен к пожизненному заключению и раз в год к позорному столбу, что убило многих более сильных людей, чем он. И это было последнее, что я слышал о Титусе Оутсе до того сентябрьского пятничного дня.
   Желая узнать, как Оутс был отпущен на свободу, я отправился навестить мистера Джонатана Тейлора, моего друга, который был адвокатом в суде по гражданским делам в Вестминстер-Холле и чья репутация заключалась в том, что он был настоящим альманахом по юридическим вопросам. И он быстро завершил юридическую историю Титуса Оутса до той же даты. Тейлор рассказал мне, что, когда Вильгельм взошел на трон в 1688 году, судья Джеффрис был заключен в Тауэр, а Оутс обратился в парламент с ходатайством о возмещении его приговора. И об антикатолических настроениях, которые вновь распространились в стране, многое говорит тот факт, что, несмотря на все доказательства того, что он участвовал в заговоре с целью убийства многих невинных людей, Оутс был помилован и тихо освобожден из тюрьмы. в декабре того же года. По словам Тейлора, ему даже давали десять фунтов в неделю из денег секретной службы, а это была немалая сумма. Затем он написал длинный отчет о своем обращении, который был опубликован под заголовком "Проявление тирании" . Тейлор сказал мне, что это произведение было сочтено всеми, кто читал его, самой злодейской и оскорбительной книгой против короля Якова, которую Оутс затем осмелился представить королю Вильгельму, хотя король, конечно, не мог ничего сделать, кроме отвращения к ней. так гнусно и лживо отзываясь о собственном отце своей покойной королевы, короле Джеймсе.
   Когда я сообщил Ньютону, что доктор Дэвис не кто иной, как Титус Оутс, он был поражен не меньше мистера Холла и меня; и все же он быстро заявил, что все это делает совершенным, хотя и неприятным, смысл того, что Оутс должен быть вовлечен в заговор с целью резни лондонских католиков.
   -- Очевидно, тюрьма и порка малому научили мистера Оутса, -- сказал он.
   - Возможно ли, что милорд Эшли не знает настоящего доктора Дэвиса? - сказал я. - Потому что я не могу себе представить, чтобы милорд Эшли стал иметь дело с таким дьяволом, если бы знал, кто он такой.
   - Разве не граф Шефтсбери, родной дед Эшли, помог Оутсу проинформировать Тайный совет о папском заговоре? Если бы не он, об Оутсе никогда бы не узнали.
   "Я также считаю важным, - задумчиво добавил Ньютон, - что этот заговор должен иметь место, когда страна пытается положить конец войне. То же самое было и с папским заговором, имевшим место, когда король Карл заключал мир с голландцами. Есть люди, для которых мир всегда нежелан, ибо мир означает прекращение выгодных государственных контрактов на снабжение армии и флота. Хуже того, это означает подкуп армии, а это значит просить у парламента денег, которые всегда служат для увеличения его власти за счет аристократии".
   Ньютон покачал головой. "Здесь есть многое, что меня сильно беспокоит, - признался он. - Но ты хорошо поступил, мой юный друг. Вы наверняка разоблачили одного из главарей этого заговора. И все же я буду знать еще больше об их планах. Сомневаюсь, что сержанта Рохана или любого из этих французов удастся убедить рассказать нам больше. И все же Оутс может заговорить.
   Я нахмурился. - Не понимаю, как и почему, - сказал я.
   -- Я встречался с молодым милордом Эшли, -- сказал Ньютон. "В греческом; и в клубе Кит Кат. Я бы сказал, что он примерно твоего возраста и телосложения и ужасный сноб. Что может быть еще одной причиной, почему он не встречался с Титусом Оутсом. Но мы можем использовать это в своих интересах. Мы отправим Оутсу зашифрованное письмо с приглашением встретиться с лордом Эшли в каком-нибудь месте, которое мы назначим. И там Оутс нам все расскажет.
   "Но как? Я все еще не понимаю".
   -- Потому что вы, конечно, будете играть роль лорда Эшли, -- сказал Ньютон.
   "Я?"
   "Кто еще? Я слишком стар. Но я могу сыграть роль вашего слуги. Мы одолжим красивую карету и шесть у милорда Галифакса. И мы наймем вам красивую одежду, как и подобает будущему графу Шефтсбери. Мы договоримся о встрече с Оутсом возле клуба Кит Кэт в Хэмпстеде, членом которого я знаю его. И мы втроем отправимся кататься по окрестностям, как будто мы трое мужчин, которым есть что скрывать.
   - Но сработает ли это, сэр? Если вы отмечены за убийство, то, возможно, Титус Оутс знает ваше лицо.
   -- Я не такой примечательный малый, -- сказал Ньютон, -- хотя сам так говорю. Кроме того, я припоминаю, что у лорда Эшли есть слуга, который носит повязку на глазу. Как и я. Это поможет мне замаскироваться.
   - Значит, я должен быть не только клерком, но и актером?
   - Да, действительно, Эллис. Совсем как Уильям Маунтфорд, не так ли?
   - Со всем уважением, сэр, вы выбрали плохой пример. Актер Уильям Маунтфорд был убит".
   "Был он?"
   "Разве ты не помнишь это? Лорда Мохуна судили за это.
   -- Теперь я это припоминаю, -- сказал Ньютон. "И что он был убит не за свою игру, а за связь с дамой, против которой возражал лорд Мохун".
   -- Я лучше спрячу в карете пистолет, -- сказал я, -- чтобы, если нас обнаружат, мы были защищены. Потому что я считаю ваш план обмануть Оутса и его друзей-гугенотов самым опасным делом, которое мы когда-либо совершали.
   "Мы сделаем все возможное, чтобы защитить себя. Мистер Холл будет нашим форейтором. И он тоже должен быть вооружен. Даст Бог, мы победим".
   И, составив чистый лист бумаги, выписал следующее сообщение:
  
  
   В понедельник утром мы купили мой костюм из секонд-хенда, в магазине мистера Джорджа Хартли на Монмут-стрит, с обещанием, что он выкупит его у нас, когда мы закончим с ним. На мне был шелковый костюм, пара шелковых чулок, бархатный плащ и красивая бобровая шляпа, отделанная страусовым пером; также тонкая трость с узлом и серебряным набалдашником, маленький меч с позолоченной рукоятью, большой мешочек из душистого шелка, серебряный парик, пара мягких, надушенных перчатками, синий пояс и большой меховой пояс вокруг талии. муфта для рук, в которой я спрятал маленький пистолет. Это был такой же прекрасный комплект одежды, какой я когда-либо носил, хотя я был несколько смущен сообщением мистера Хартли о том, что моя одежда была снята с трупа лихого разбойника по имени Грегори Харрис, повешенного в Тайберне и чье одежда была продана его палачом, как и имущество палача. Я дополнил свое барское одеяние большим количеством пудры на лице, париком и пальто, маленькой табакеркой и несколькими манерами. По правде говоря, я чувствовал себя самым модным существом, тем более, что Ньютон сказал мне, что я выгляжу так же красиво, как любой лорд, которого он когда-либо видел. И единственной причиной моего сожаления было то, что мисс Бартон не могла увидеть меня и заявить о том же мнении, что и ее дядя.
   Вечером, около семи часов, карета милорда Галифакса забрала нас с Ньютоном из Тауэра и отвезла нас на север, в Хэмпстед, в клуб "Кит-Кэт", который собирался в таверне "Аппер-фляжка" на Хит-стрит. И пока мы ехали по городу, люди все смотрели на нас, потому что карета была очень хороша, со стеклянными окнами, двумя ливрейными кучерами и шестью вороными лошадьми с гривами и хвостами, перевязанными зелеными лентами в тон нашей ливрее.
   Без нескольких минут восемь наша карета подъехала к таверне в деревне Хэмпстед, самой фешенебельной части Лондона, расположенной очень высоко на приятно проветриваемом плато. Кит-Кат был самым ярым клубом вигов, который какое-то время был самым известным клубом в Лондоне, и в его состав входили мистер Свифт, мистер Аддисон, мистер Стил, мистер Ванбург, мистер Драйден, мистер Конгрив, мистер Кнеллер, лорд Эшли и другие. тот самый лорд Мохун, который убил актера Уильяма Маунтфорда, а позже убил на дуэли герцога Гамильтона. Клуб был освещен, как фонарь, и уже шумел, так что я увидел мудрость клуба здесь, а не в Сити, ибо некоторые молодые члены имели адскую репутацию, и костры на Хит-стрит, где был сожжен Папа Римский. в чучело не были редкостью.
   Четверть часа мы с моим хозяином просидели в карете, ожидая прибытия подлого Титуса Оутса, и я начал беспокоиться, что он не придет.
   -- Может быть, он подозревает, что что-то не так, -- сказал я.
   - Почему? - спросил Ньютон, который выглядел очень угрожающе с повязкой на глазу. "Ибо все заговорщики верят, что их шифр остается нерушимым. Он придет. Я в этом уверен".
   Пока он говорил, мистер Холл, исполнявший обязанности нашего почтальона, увидел высокую фигуру, приближавшуюся к холму, и предупредил нас, что идет наш человек, так что у нас было совсем немного времени, чтобы подготовиться к прибытию собаки.
   "Помни, - сказал Ньютон, - ты член парламента и будущий граф Шефтсбери. Вам никогда не нужно объяснять себя. Большую часть времени ваш разговор должен будет улучшать то, что он сам вам говорит. Я помогу вам, если смогу, но я не могу предполагать слишком многого, иначе это будет выглядеть подозрительно. Мы должны быть чрезвычайно хитрыми с этим парнем.
   Когда Оутс подошел к карете, Холл спустился и открыл дверь, после чего Оутс, отдышавшись, так как до Акс-Ярда было довольно далеко, серьезно поклонился.
   - Имею честь обратиться к лорду Эшли? - спросил он своим напыщенным звонким голосом, который напомнил мне моего школьного хормейстера.
   - Это Его Светлость, - сказал Ньютон. - Если вы доктор Оутс, поднимайтесь, сэр.
   Услышав это, Оутс, казалось, опешил, а затем на мгновение посмотрел на доктора Ньютона, так что тот, казалось, собирался снова уйти.
   - Что-то не так, доктор Оутс? - спросил Ньютон.
   -- Только то, что я больше не ношу это имя, сэр, -- сказал Оутс. - По предложению Его Светлости.
   - Если хотите, мы будем называть вас доктором Дэвисом, - предложил Ньютон. - Но тебе не стоит беспокоиться по этому поводу. Я наслаждаюсь полным доверием Его Светлости в этом вопросе. Как и во всех других".
   Оутс кивнул и, взобравшись на борт, тяжело и с явным облегчением сел. Холл закрыл за собой дверь, и я тотчас же заметил, какой странный, приторный запах исходил от лица Оутса; и после короткой паузы, чтобы Холл мог снова взобраться наверх, я постучал по крыше тростью, чтобы мы поехали обратно в Лондон. Снаружи я услышал, как кучер щелкнул кнутом, и мы двинулись на юг, по Хит-стрит, в сторону Сити.
   - Это действительно большая честь, милорд, - очень елейно сказал Оутс. "Я никогда не встречал твоего деда, но, судя по тому, что я знал о нем, он был очень великим человеком".
   Я демонстративно зевнул и промокнул рот своим мушуаром , как однажды сделал лорд Галифакс, когда мы были в Казначействе.
   -- И я счастлив быть вам полезным, как и ему, -- продолжал Оутс. - Нет, не счастлив. Восхищен и очень польщен".
   - Façon, façon , - сказал я с пижонским видом нетерпения. "Давайте пойдем дальше. И, пожалуйста, не называйте это моей услугой, доктор Оутс, потому что это дело слишком отчаянное, чтобы делать его только из-за меня. По правде говоря, вы видите, что серьезность нашего замысла сильно нервирует меня. Настолько, что я приехал в Хэмпстед, чтобы взять воды. Но теперь я хочу, чтобы вы успокоили меня, что все готово. Не угрызения совести заставили меня написать вам, сударь, а неуверенность в нашем предприятии. Клянусь, я желаю, чтобы каждый римо-католик попал в ад, но, mal peste , это чудовищная неприятность, потому что я все еще беспокоюсь, что что-то пойдет не так. Но вы все это уже проходили, доктор Оутс. Вы наш Ахиллес в этом начинании, и поскольку я так огорчен и встревожен в последние несколько дней, мне нужен ваш совет. Вот почему я написал вам и вызвал вас, сэр.
   -- Тогда будьте уверены, милорд, -- сказал Оутс, -- все так, как должно быть. Брошюра мистера Дефо, которая поможет разозлить всех порядочных протестантов, уже напечатана и только ждет подходящего случая для ее распространения".
   "Я хотел бы прочитать эту брошюру", - сказал я. И затем Ньютону: "Почему я не видел ее, Джон?"
   - Вы не видели его, милорд? - спросил Оутс. - Мне сообщили, что лорд Лукас показал его вам.
   Я покачал головой. "Возможно, он действительно показал мне что-то", - признался я. - Но я боюсь, что потерял его.
   - У меня есть еще немного в моей квартире, - сказал Оутс. - Я мог бы показать тебе одну сейчас, если хочешь.
   -- Да, конечно, -- сказал я. -- Мы отвезем карету к вам домой, доктор Оутс, и вы принесете мне одну из ваших брошюр.
   Ньютон высунулся из окна кареты и сказал кучеру, что, когда мы доберемся до Лондона, мы должны ехать в Акс-Ярд.
   "И все же меня больше беспокоит характер наших сообщников, доктор Оутс, - сказал я ему. "Лорд Лукас будет очень горячо рассуждать о людях из Артиллерии и о том, как они ему верны. Но ведь очень много среди них французов. А хорошие англичане? И когда я видел его в последний раз, я сказал ему à d'autre, à d'autre . Расскажите это другим, милорд, но не мне. Ибо я думал, что он весь бахвалится и гримасничает, и его объяснения меня не убедили. Но я слышал, что вы очень тонкий человек, доктор Оутс. Мой дедушка всегда так говорил. Вот почему я встретил вас à la dérobée , то есть тайком. То есть лорд Лукас не знает, что я говорю с вами. Как и никто другой, если уж на то пошло, и я бы предпочел, чтобы так и осталось".
   - Ваша светлость оказывает мне большую честь, - сказал Оутс, склонив голову и пытаясь сдержать самодовольную улыбку, появившуюся на его огромном подбородке, столь же большом, как и все остальное лицо.
   - Тонкость и честность, доктор Оутс. Вы человек, который называет вещи своими именами.
   - Ваша светлость слишком добры, - ухмыльнулся Оутс.
   - Чтобы я знал, сколько нас на самом деле, а не то, что лорд Лукас считает нужным сообщить мне. И каковы наши шансы на успех".
   "Нас не так много, - сказал Оутс. - Но нам достаточно.
   "Боже мой, доктор, теперь ты говоришь как Лукас. Не будь таким скромным, умоляю тебя, иначе я поверю, что этот заговор - просто выдумка. Мудрец строит свой дом не на песке, а на камне. Так что я хотел бы знать, на кого мы можем положиться, потому что я не доверяю людям, у которых нет имен.
   Глаза Оутса сузились, и он какое-то время смотрел в окно, наблюдая, как Хэмпстед становится поместьем Тайберн с его многочисленными молочными фермами, поставлявшими в Лондон молоко и сыр, так что я почти поверил, что он подозревает что-то неладное, и положил руку на заряженный пистолет был спрятан внутри меховой муфты, которая лежала у меня на коленях, как мертвый спаниель. Вместо этого он кивнул с большой задумчивостью.
   - Милорд, - сказал он очень умоляюще, - безопаснее, если вы не знаете. И все же я удивляюсь, почему лорд Лукас не должен был информировать вас лучше. Это очень странно.
   -- Лукас человек невнимательный, -- сказал я. -- По правде говоря, могу сказать вам по секрету, что он мне не нравится.
   - Он очень нетерпелив и несдержан, это правда, - согласился Титус Оутс. - Что ж, я вам скажу, сколько знаю сам. В Башне он, капитан Лакост, капитан Мартин, сержант Рохан и несколько человек из гарнизона: Кузен, Дюрел, Ласко, Дево, Харальд. Затем на Монетном дворе есть мистер Фокье, заместитель мастера; Мистер Коллинз, один из пробирных мастеров, потомок Колиньи, великого гугенотского адмирала, убитого французскими католиками на соборе Святого Варфоломея; Вальер, плавильщик, мистер Сильвестр, кузнец, и Питер Бейль, ресторатор. Это тринадцать всего, что говорят в самом замке.
   "За пределами Тауэра в казармах в Уайтхолле и Сомерсет-Хаусе находится почти сотня англичан; и среди них еще несколько гугенотов: полковник Кеналь, майор Лоран, майор Саррацин, капитан Гессе, капитан Попарт, лейтенант Делафонс и сержант Барре.
   "Среди штатских есть, может быть, еще сотня, включая меня; сэр Джон Хублон в банке; сэр Джон Пейтон; мсье Пиозе, пастор в Савойе; Г- да Примроз , Ла Мот, Шарден и Моро, члены Большого французского комитета . В Сохо есть мсье Гизар, чей отец был сожжен за ересь, и мсье Пейфери, а также несколько десятков шляпников, бутоньеров, шелковых ткачих, драпировщиков, торговцев париками, аптекарей и париков в Сити, которых на самом деле насчитывается по крайней мере шесть или семь дюжин. .
   "И наконец, мистер Дефо, памфлетист, мистер Вудворд, издатель, и мистер Даунинг, его печатник; не говоря уже о нескольких поджигателях, которые помогут мне поджечь Уайтхолл, в том числе о молодом мистере Тонге, который знает толк в разжигании огня.
   -- Все они хорошие протестанты, милорд, -- заявил Оутс. "Поэтому будьте уверены, что наши шансы на успех высоки".
   "Потому что в пожаре, - сказал Ньютон, - вина, несомненно, будет лежать на папистах".
   -- Да, -- сказал Оутс, -- потому что это единственное, что они сделали бы, будь у них достаточно возможностей.
   "Кто бы сомневался в этом после заговора в Эйлсбери?" - сказал Ньютон. - Или восстание сэра Джона Фенвика?
   "И все же, - сказал я, - в этом году было арестовано так много якобитов, что я боюсь, что они уйдут в подполье, и мы найдем меньше папистов, чем есть сейчас. Разве не всех папистов изгнали за десять миль от Лондона в феврале прошлого года?
   - Да, милорд, - сказал Оутс. "Но мера была смягчена всего через месяц; и те немногие, кто был вынужден уйти, вскоре вернулись, как крысы после пожара".
   - Тогда скажите мне, доктор Оутс, насколько точны ваши списки тех, кого нужно убить? Мы не хотим, чтобы какие-либо паписты ушли".
   - Я ручаюсь, что никто не ускользнет, милорд, - сказал Оутс, ухмыляясь самым фанатичным образом, так что я видел, как сильно он наслаждается задуманной кровавой перспективой. "Мы начнем с дома испанского посла на Уайлд-стрит в Ковент-Гардене, который придает всему этому району римско-католическую ауру. Я ожидаю найти там документы, составленные для католического апостольского посланника во Фландрии, относительно количества папистов в Англии и Уэльсе и их имен. Я не думаю, что мы перережем католиков меньше, чем гугенотов было убито в Париже, милорд.
   "Кажется вполне уместным, чтобы число было таким же", - пробормотал Ньютон. - Но когда это будет сделано?
   -- Глупец, -- сказал я, притворяясь перед Оутсом, что я уже это знаю, потому что мне кажется нехорошим, что мы ничего не знаем. - Я уже говорил тебе. Проклятый парень никогда не слушает, Доктор. Скажи ему."
   -- Конечно, когда король вернется из Фландрии, -- сказал Оутс. "Что хорошего в католическом заговоре с целью убить короля, если король где-то в другом месте? Все выяснится после того, как этого человека Исаака Ньютона убьют. Ибо с его смертью, в которой обвинят католиков, раскроется остальная часть их гнусного заговора".
   - Как его убить? - спросил я. "Я слышал, что он очень умный малый, этот Исаак Ньютон. Он еще может перехитрить тебя.
   "У меня нет точных деталей. Но его передвижения нам известны. Его убьют на улице, а вину возложат на печально известного католика, работающего в Тауэре.
   - Тогда после заключения мира, - холодно сказал Ньютон, как будто мы обсуждали убийство какого-то незнакомца.
   -- Этого мы, конечно, и ждем, -- сказал я. -- Дай мне умереть, но ты осел, Джон. Нечисть тебе. Конечно, это будет после мира, ибо когда еще вернется король? Я взглянул на Титуса Оутса и устало покачал головой. "Иногда я удивляюсь, почему я держу его у себя на службе, доктор, он так меня оскорбляет".
   Мы снова заговорили и постепенно и очень тонко узнали многое из их планов, так что, когда карета подъехала к Акс-Ярд, между Кинг-стрит и кабиной в Сент-Джеймс-парке, мы узнали многое, кроме того, что было в брошюре, которую я теперь заявил, что очень хочу прочитать.
   - Я сейчас же принесу, - сказал Оутс и, открыв дверцу кареты, спустился на улицу и вошел в свой дом.
   "Это грязный, плутоватый тип", - заметил Ньютон.
   -- Отвратительно, -- сказал я. -- Un étourdie bête , и не ошибетесь.
   - Бессмысленный зверь, да, именно так. Ньютон улыбнулся. - А вы, сэр, упустили свое истинное призвание. Каким актером из тебя бы вышел мой дорогой друг. Ваш французизированный английский язык наиболее уместен и аристократичен. Bien Tourné , так сказать. Я действительно впечатлен".
   "Спасибо, сэр. А теперь узнаем, что писал наш господин Дефо.
   - Это еще один мошенник, - сказал Ньютон. "Я ненавижу всех тех, кто анонимно публикует то, что не хочет и не осмеливается признать своим. Это простая трусость".
   Когда Оутс вернулся в карету с одной из своих проклятых брошюр, я дал ему гинею, за которую несчастный и отвратительный малый был весьма благодарен, вертя ее в своих странных почерневших пальцах, что навело меня на мысль, что мы хорошо поступили, раз дали ему настоящий вместо найденных нами ложных.
   - Но я бы хотел, чтобы вы ничего не говорили лорду Лукасу о нашей встрече, - сказал я. - Иначе он может подумать, что я действую за его спиной в этом предприятии. И он человек, который излучает самый преследуемый вид, так что я не хочу утомительно объясняться с ним. Клянусь, он производит впечатление самого упорно обиженного человека, которого я когда-либо встречал".
   - Я редко встречал Его Светлость, - сказал Оутс. "И все же, судя по тому, что сержант Рохан сказал мне, это действительно его репутация. Но можете быть уверены, ваше превосходительство, что я никому ничего не скажу о нашем разговоре. И я с нетерпением жду возможности снова познакомиться с вашей светлостью, возможно, когда мы сделаем Англию лучшим местом для жизни.
   - Вы имеете в виду без папистов?
   Оутс поклонился в своем ужасном согласии.
   - Аминь на это, - сказал он.
   После чего Ньютон закрыл дверцу кареты, и мы уехали, в ужасе от услышанного и в ужасе от того знания, к которому теперь были причастны.
  
   Ньютон часто говорил об истории нечестивого пира Валтасара и тайных письменах, которые Даниил расшифровал. Действительно, книга Даниила была одной из его самых любимых книг в Библии, поскольку она была полна числовых пророчеств. Он удивлялся, почему эти мудрецы Валтасара не могли прочитать слова: мене, мене, текел, упарсин . "Пронумеровано, взвешено и разделено". Возможно, они боялись сообщить плохие новости царю, тогда как Даниил боялся только Бога. Ньютон однажды сказал мне, что на арамейском языке эти слова также означают три монеты: золотую мину , серебряный текель (который был арамейским эквивалентом шекеля) и латунный перес , который стоил всего полмины; и что это была первая зарегистрированная шутка, игра слов на этих трех монетах, и что я должен представить, как Даниил говорит Валтасару, что его царство не стоит и трех пенсов. И почему он не стоил три пенса? Потому что Валтасар был достаточно глуп, чтобы выпить тост за богов из золота, серебра и бронзы, используя металлические сосуды, которые его отец Навуходоносор взял из храма в Иерусалиме.
   Этот конкретный анекдот многое говорит о Ньютоне: здесь можно найти его интерес к нумизматам, который был вызван работой на Монетном дворе; но большее значение имеет значение самих слов - "исчислить, взвесить и разделить", - которые заключают в себе собственную философию Ньютона и его вклад в мир. Если подумать, то всю жизнь Ньютона можно сравнить с той бестелесной рукой, чье письмо так поразило всех королевских прорицателей и астрологов, ибо его так мало интересовало собственное тело, что оно могло вообще не существовать.
   Подобно пророку Даниилу, Ньютон был невысокого мнения о пророках и мудрецах вообще; и особенно яростно он отзывался о брошюре мистера Дефо, в которой много говорилось о предсказании французского астролога Мишеля де Нострадамуса, чья слава была широко известна, хотя он умер более ста лет назад, о существовании заговора с целью убить короля Вильгельма.
   "Никто не может предсказывать будущее", - сказал Ньютон, когда мы вернулись на Монетный двор, прочитав брошюру вслух в карете. "Только Бог на Небесах может открывать тайны мира через людей, которые являются Его избранными инструментами. Это Он возвещает, что должно произойти. Но человеку дано понять Божий мир только научным исследованием и надлежащим наблюдением, а не гороскопами или прочей дурацкой магией.
   "И все же простые люди очень доверчивы из-за своего великого невежества", - сказал он. - И охотно веришь в такую чепуху. Следовательно, задача науки состоит в том, чтобы изгнать эти населенные демонами миры и пролить свет на области суеверий. До тех пор человек будет жертвой собственной глупости, на него охотятся такие, как Нострадамус, чьи пророчества кажутся точными только благодаря их загадочному стилю и двусмысленному содержанию. Таким образом, мне кажется вполне уместным, что мы должны обнаружить лжесвидетелей и злодеев, таких как Титус Оутс и мистер Дефо, пользующихся услугами французских мошенников. Ибо в этом заключается истинная работа гороскопов как подходящих инструментов для лжецов и самозванцев.
   - Но наш мистер Дефо умный человек, - признал Ньютон. "Искуснейший распространитель. Он винит в нехватке монет римско-католических ювелиров, которые копят много слитков. То же самое было в Париже в 1572 г., когда валюта тоже сильно обесценилась и подозревали, что гугеноты копят деньги, ибо их хорошая деловая репутация была хорошо известна.
   "Кроме того, мистер Дефо упоминает, что герцог Барвик прибыл из Франции с ирландской армией якобитов, что наверняка вызовет панику. Нет ничего лучше, чем ирландская угроза, которая могла бы вызвать у англичан чувство беспокойства и обиды. И если Уайтхолл сгорит, пока эта брошюра будет за границей, то никто не ответит за то, что может быть сделано во имя протестантизма. Особенно, если есть оружие, доступное для людей.
   "Мы должны остановить эту брошюру, а затем предупредить лорда Галифакса".
   На следующее утро несколько человек из денежной полиции сопровождали Ньютона, мистера Холла и меня в Бартоломью-Клоуз, мимо Смитфилда. Вооружившись ордером, мы вошли в помещение мистера Вудворда и мистера Даунинга, которых Оутс сам назвал печатником и издателем, участвовавшим в заговоре, и в соответствии с положениями Закона о пластинах мы конфисковали их типографию под предлогом того, что она была подозревается в чеканке прессы. Яростно протестуя, Вудворд и Даунинг настаивали на том, что их станок нельзя использовать ни для чего другого, кроме как для печати брошюр, что дало Ньютону предлог, необходимый для конфискации всех этих брошюр, заявив, что брошюры Вудворда потребуются в качестве доказательства в поддержку его утверждение, что печатный станок использовался для печати, а не для чеканки монет. Это был весьма изобретательный, хотя и неискренний образ действий, и он был предпринят не сразу, поскольку позже выяснилось, что несколько десятков этих подстрекательских брошюр уже были распространены в Лондоне.
   Через день или около того мы поехали в карете в Буши-парк, чтобы повидаться с милордом Галифаксом.
   Это был первый раз, когда я разговаривал с Его Светлостью, хотя я часто видел его в Казначействе и в Уайтхолле, и Ньютон попросил меня сопровождать его из-за серьезности того, что он собирался сказать Его Светлости, - потому что он был беспокоился, что даже ему не поверят, настолько фантастической была эта история.
   Чарльзу Монтегю, графу Галифаксу, было около тридцати пяти лет. Некоторое время он был членом Тринити-колледжа в Кембридже, где, несмотря на разницу в возрасте, он и Ньютон подружились. Галифакс был одним из тех, кто подписал контракт с принцем Оранским, чтобы преследовать свои собственные претензии и претензии своей королевы на английский престол; и несомненно, что он не был любителем папистов. С виду он был очень красивым мужчиной, и поместье Апскорт тоже было очень красивым, и тогда он мне очень понравился, потому что он выказал мне большую любезность и заметил, что одно из его собственных имен было Эллис и что мы, возможно, когда-то были родственниками. . Чем он мне очень понравился.
  
   Лорд Галифакс очень внимательно выслушал рассказ Ньютона и, когда он закончился, сам принес нам всем по бокалу вина.
   "Чудовищно, - заметил он, - что подобные вещи замышляются здесь, в Англии, и в этом столетии".
   - Действительно чудовищно, - согласился Ньютон.
   "Они наверняка забыли, как Франция была осуждена всей Европой за то, как они вырезали этих несчастных гугенотов. Если история есть, как говорит нам Дионис, философия из примеров, то ясно, что пример забыт, а философии не научились".
   - Ваша светлость очень хорошо выразились, - сказал Ньютон. "Я взял на себя смелость составить список тех людей, которых мы считаем причастными к этому заговору".
   Лорд Галифакс взглянул на список и едва продвинулся дальше двух имен, стоящих перед ним, прежде чем снова заговорил очень трезво.
   - Я вижу, что нам следует действовать очень осторожно, - сказал Его Светлость. - Ибо лорд Эшли и лорд Лукас - влиятельные люди и, несомненно, будут все отрицать; и даже против вас, Доктор, их слово останется в силе. И все же у нас есть немного времени, вы говорите?
   "Пока не будет заключен мир и король не вернется домой", - сказал Ньютон. "Я не думаю, что они будут действовать раньше".
   - Тогда мы должны выждать время, - сказал лорд Галифакс, - и заняться приготовлениями. Я поговорю с милордами Сомерсом, Уортоном и Расселом. Я хотел бы, чтобы правительство действовало как единое целое в этом вопросе, вопрос очень деликатный. На данный момент вы можете предоставить эти вопросы мне, джентльмены. А пока, доктор Ньютон, я бы хотел, чтобы вы охраняли свою особу самым тщательным образом, потому что все наши приготовления против этих заговорщиков пошли бы плохо, если бы дядя очаровательной мисс Бартон пострадал.
   Это меня удивило, потому что я понятия не имел, что Его Светлость был знаком с этой дамой.
   -- Я почти всегда рядом с ним, милорд, -- сказал я. -- И я вооружен шпагой и пистолетами. Как и мистер Холл.
   "Понимаете?" - сказал Ньютон. "Я хорошо защищен".
   - Это хорошо, - сказал лорд Галифакс. - Тем не менее, доктор, я бы хотел, чтобы вы держались подальше от Монетного двора, пока это дело не закончится. Если Башня полна такой опасной заразы, глупо мешать ей. В Лондоне уже столько настроений против римо-католиков, что я не сомневаюсь, что ваше убийство, доктор, окажет ужасное воздействие на население. Достаточно, чтобы кто-то выступил вперед и поклялся, что мистер Амброуз и мистер Реттье лишат их жизни, чтобы замысел убийства короля стал искрой, которая зажжет весь город в более ужасном бедствии, чем Великий пожар.
   "Поэтому я говорю вам, доктор Ньютон, держитесь подальше от Монетного двора и предоставьте эти вопросы мне. Я приду на Джермин-стрит, если мне понадобится поговорить с вами.
   - Если вы считаете это необходимым, милорд, - сказал Ньютон, грациозно кланяясь. "Мы сделаем так, как вы говорите".
  
   О Рисвикском договоре, положившем конец войне, было объявлено в " Лондонской газете " шестнадцатого сентября и подписано двадцатого. В течение месяца, предшествовавшего заключению договора, и в течение месяца после него дела на Монетном дворе несколько облегчились, так как с подписанием мира финансовый кризис, поразивший страну из-за нехватки денег для оплаты войны, значительно ослаб. значительно.
   Мне пришлось столько раз навещать Ньютона на Джермин-стрит, чтобы вести дела Монетного двора, и я снова стал чаще встречаться с мисс Бартон. Я не видел никаких признаков того, что она все еще любит меня, несмотря на то, что сказал мне Ньютон. Ее обращение со мной было вежливым, но холодным; не то чтобы Ньютон заметил какое-либо различие между нами, потому что он был совершенно слеп к тому, как обстоят дела между мужчинами и женщинами. Кроме того, мисс Бартон часто отсутствовала, хотя я не знал, куда, поскольку ни она, ни миссис Роджерс, ни сам Ньютон не сочли нужным сообщить мне; но несколько раз мисс Бартон и Ньютон гостили в доме Галифакса в Буши-парке, а я оставался на Джермин-стрит с миссис Роджерс. Но, несмотря на ее явное безразличие ко мне, я совершенно уверен, что она отвлекла меня, что является лишь плохим оправданием того, как мне удалось забыть об угрозе жизни Ньютона; и как его чуть не убили.
   В один не по сезону жаркий день мой хозяин и я были вынуждены идти пешком вместо того, чтобы более безопасно ехать по своим делам в карете; но каковы бы ни были причины, несомненно, что мы ослабили нашу бдительность. Мы возвращались из Уайтхолла, где беседовали с мистером Брэдли, младшим клерком в конторе лорда Фитцхардинга, и с мистером Мэрриоттом, которые сознались в мошенничестве, связанном с конвертацией казначейских векселей в векселя звонкой монетой, и приступали к Нога, таверна на Кинг-Стрит, чтобы ознакомиться с нашими показаниями, когда два хулигана, вооруженные мечами, вышли из Двора Кабаньей Головы и напали на нас с очень очевидными намерениями.
   - Будьте осторожны, сэр, - крикнул я Ньютону и оттолкнул его за собой.
   Если бы был только один, я бы вытащил свой собственный меч и вступил в бой, но поскольку их было двое, у меня не было другого выбора, кроме как использовать свои пистолеты. Увидев их, они сбежали в Джордж-Ярд по другую сторону Нога, и, полагая, что я загнал их в угол, я начал преследовать их, пока, одумавшись, не свернул обратно на Кинг-стрит. Хорошо, что я это сделал, потому что оба мужчины нырнули в заднюю дверь Ноги и теперь выходили через переднюю дверь сразу за моим хозяином с поднятыми мечами. Один из них бросился на моего хозяина, который, увидев нападавшего краем глаза, отвернулся в сторону, чтобы избежать лезвия, безвредно прошедшего сквозь его пальто.
   Я не колебался. Я тоже не промахнулся. Первому человеку я прострелил лицо сбоку, и хотя я не убил его, он наверняка умер бы от голода, таков был изуродованный вид его рта. Вторым я выстрелил в сердце, что должно было означать, что оно у него было. Сам Ньютон, хотя и забрызганный кровью одного из напавших на него, был невредим, но совершенно потрясен, ибо дрожал, как пудинг с пижмой.
   - Посмотри, что он сделал с моим пальто, - сказал он, просовывая палец в дыру, оставленную там лезвием нападавшего.
   -- Лучше, чем твой живот, -- сказал я.
   "Истинный."
   Обнаружив дыру, Ньютон почувствовал себя обязанным зайти в Ногу и выпить стакан бренди, чтобы успокоить нервы.
   -- Я снова в долгу перед вами и за превосходную меткость, -- сказал Ньютон, все еще очень бледный. Он поднес стакан к губам и с благодарностью осушил его. - Признаюсь, я не думал, что они попытаются убить меня среди бела дня.
   -- Мы не знаем, не попытаются ли они снова, -- сказал я.
   "Я не верю, что эти двое попытаются снова", - заметил Ньютон.
   "Другие могут попробовать, - сказал я. - Отныне мы должны передвигаться по городу только в карете".
   - Да, - сказал он, почти задыхаясь от страха. "Возможно, вы правы. Тренером отныне, да. Это было бы безопаснее".
   Прибыл приходской констебль, и Ньютон сказал, что двое наших убийц были обычными гвардейцами, которые пытались украсть кошелек Ньютона.
   - Зачем ты сказал ему это? - спросил я, когда констебль ушел.
   "Потому что я бы так и подумал, если бы не знал о заговоре "зеленых ленточек", - объяснил он. "Я не вижу причин, чтобы все знали, что на мою жизнь было совершено покушение. Мы не должны делать или говорить ничего, что могло бы встревожить заговорщиков, пока лорд Галифакс не будет готов выступить против них.
   "Пока это не закончится, - сказал я ему, - ты не должен оставаться один".
   - Нет, ты прав. Вы должны прийти на Джермин Стрит. По крайней мере, пока все это не закончится".
   И вот какое-то время я снова жил на Джермин-стрит.
   В основном мисс Бартон избегала оставаться со мной наедине; но однажды, когда Ньютон отдыхал в своей комнате, а это был самый ненастный день, мы оказались наедине друг с другом. Я понятия не имел, как затронуть тему ее явного отчуждения от меня, но чувствовал, что должен что-то сказать, иначе умру.
   - Вы будете играть в шашки, мисс Бартон?
   - Нет, спасибо, сэр, я читаю.
   "Ну, ты не будешь играть? Я значительно улучшился со времени нашей последней встречи. Я многому учусь из стиля игры Доктора".
   Она перевернула страницу с красноречивым молчанием.
   - Мисс Бартон, - сказал я наконец, - я полагаюсь на то, что когда-то произошло между нами, чтобы оправдать мой вопрос к вам сейчас, считаете ли вы возможным, что вы когда-нибудь снова будете смотреть на меня как на своего друга.
   Она ничего не сказала, но продолжала читать свою книгу.
   - Если это вообще кажется вероятным, что ты когда-нибудь найдешь в своем сердце силы простить меня.
   Теперь она смотрела на меня поверх своей книги и била меня ресницами. - Не мне нужно прощать вас, мистер Эллис, как я, кажется, ясно дал вам понять, а всемогущему Богу.
   "Но это крайне несправедливо. Должны ли мы привлекать к этому Бога?"
   - Позвольте задать вам вопрос, мистер Эллис. Вы все еще в атеистическом настроении?"
   "Я не могу по совести сказать, что это не так".
   - Вы находитесь под крышей моего дяди в качестве гостя, мистер Эллис; как и я. Мы должны стараться ладить как можно лучше. Но вот что я вам скажу, сэр. Я хорошая христианка, мистер Эллис, и ваши взгляды мне противны. А так как ваши взгляды отвратительны, должно быть ясно, что вы также отвратительны и мне, пока вы их придерживаетесь".
   "Тогда, конечно же, ваш христианский долг - помочь мне вернуться ко Христу", - сказал я.
   "Не мне показывать вам ошибочность вашего мышления. Это не то, чего вам не хватает, сэр. Вере нельзя научить, мистер Эллис, как алфавиту. Вы должны сделать это для себя. Я не буду. Я не могу."
   Той же ночью, в одиночестве в своей комнате в доме Ньютона на Джермин-стрит, мой недавний разговор с мисс Бартон в сочетании с чувством опасения, что может быть совершено еще одно покушение на жизнь Ньютона, заставил меня забеспокоиться, и я не мог заснуть. решил выйти и подышать воздухом Гайд-парка.
   Я начал спускаться по лестнице, когда мне показалось, что я слышу мужской голос на кухне. Ньютон уже лег в постель, а мистер Уостон снял квартиру в другом месте. Вернувшись в свою комнату за пистолетом, я спустился вниз, чтобы разобраться, и где-то на полпути снова услышал мужской голос. Я слышал не то, чтобы человек что-то говорил, а то, что человек стонал во сне.
   У двери гостиной я остановился, чтобы взвести пистолет, теперь уверенный, что это незваный гость. И, повернув ручку, я смело вошел в комнату с вытянутым вперед пистолетом.
   Зрелище, которое я увидел, было для меня страшнее, чем мог бы быть любой убийца. В свете свечи, открывавшей ее полную наготу, мисс Бартон преклонила колени перед лордом Галифаксом, который служил ей сзади, как любая обычная скотина. Она подавила крик, когда увидела меня в дверях. И, увидев пистолет в моей руке, лорд Галифакс выскользнул из ее тела, вытянул руки перед головой и жалобно заскулил, пока мисс Бартон пыталась прикрыть свои обнаженные части скатертью. А я стоял, ничего не говоря, но дыша, как разъяренный бык. Я чуть не приставил пистолет к своей голове и не нажал на курок, такую боль и разочарование я испытал. Но через минуту или две я поднял ружье и, прося у них прощения за то, что заставил их испугаться за свою жизнь, объяснил, что мне показалось, что я услышал незваного гостя, и затем извинился перед ними. Ни он, ни она не сказали ни слова; и тем не менее по их положению все вдруг стало ясно для меня. Ньютон был прав: его племянница была влюблена; но не со мной. Она любила лорда Галифакса.
   Я не мог оставаться в этом доме. И не в первый раз я шел от Джермин-стрит к Башне в состоянии крайнего страдания, почти не заботясь о том, убьет ли меня кто-нибудь. По правде говоря, я бы приветствовал смерть. Ибо несправедливость этого была слишком болезненна для меня. Как могла та, которая читала мне лекции о хорошей христианской жизни, отдаться другому мужчине всего через месяц или два после того, как более или менее отдалась мне? Конечно, разница была очевидной; он был лордом Галифаксом, а я - бедным Кристофером Эллисом. Лучше быть любовницей графа, чем женой бедняка.
   После того ужасного вечера мисс Бартон лишь изредка бывала на Джермин-стрит, когда я звонил, и чаще в доме милорда Галифакса в Буши-парке, так что мы с ней почти никогда больше не оставались наедине в обществе друг друга.
   Даже сейчас, тридцать лет спустя, мне больно писать об этом. Но это мелочь рядом с основной частью моего рассказа, которую еще предстоит закончить; и я должен рассказать, как наши шпионы и шпионы правительства пристально следили за Оутсом и остальными заговорщиками, так что в начале ноября, когда стало известно, что король вернется четырнадцатого ноября, правительство смогло действовать. самым тонким образом.
   Очень немногие экземпляры памфлета мистера Дефо с его предполагаемым пророчеством о Нострадамусе, которые попали в обращение, все же сумели вызвать большой общественный резонанс среди лондонцев, и было много разговоров о заговоре против короля; и поэтому было ясно, что движение против любого оттенка протестантизма, каким бы крайним или злонамеренным оно ни было, было бы источником настоящей провокации для толпы. Таким образом, правительство было вынуждено тайно вывести полк солдат с севера Англии, которым оно могло доверять. Сделав это однажды ночью перед возвращением короля из Фландрии, мы, наконец, выступили против заговорщиков.
   Однажды вечером, в начале ноября, мы с Ньютоном играли в шашки у него дома на Джермин-стрит, когда он получил срочное письмо от лорда Галифакса. Как только он прочитал это, Ньютон был полностью готов.
   "Давай, Эллис, возьми шляпу и плащ, пришло время арестовать этих предателей. Начаты поиски якобитов", - пояснил он. "Уже проводятся аресты. Согласно письму милорда Галифакса, в Тауэре введен комендантский час, многие люди арестованы как внутри, так и снаружи его стен. Нам приказано арестовать этого мерзкого создания Оутса.
   -- Сударь, -- сказал я, вооружившись, как говорится, до зубов, -- вы сами не возьмете оружия?
   "Если бы я это сделал, я думаю, что боялся бы самого себя больше, чем любого мошенника, которого мы можем встретить сегодня вечером", - сказал он, отказываясь от моего предложения пистолета.
   Мы поехали в Акс-Ярд, недалеко от парка Сент-Джеймс, и по пути увидели Лондон, придававший вид городу, находящемуся на осадном положении. Обученные отряды мужчин маршировали вверх и вниз по улицам. В Уайтхолле и Сомерсет-Хаусе сменилась охрана, вокруг первого разместили пушки. Ворота храма были закрыты, большие улицы забаррикадированы, так что я начал опасаться, что мистер Оутс, услышав и увидев шумиху, ускользнет от нас.
   -- Не беспокойтесь об этом, -- сказал Ньютон. - Последние несколько недель за ним пристально следили люди лорда Галифакса, и нам остается только иметь честь арестовать главного заговорщика.
   "Но позволит ли толпа арестовать такое количество протестантов?" Я попросил.
   "Говорят, что все арестованные являются папистами, - объяснял Ньютон, - либо недовольными англичанами, либо французскими шпионами, хотя на самом деле это те самые французские гугеноты или сторонники "зеленой ленты", которые замышляли расправу над лондонскими католиками".
   Что, признаюсь, казалось мне самым нечестным и макиавеллиевским способом управления страной.
   Возле дома мистера Оутса я вынул один из своих пистолетов из кобуры и взвел курок, прежде чем громко постучать в дверь. К тому времени я был уже опытным человеком в проведении арестов и отправил людей Галифакса в заднюю часть дома на тот случай, если Оутс все еще думает ускользнуть от нас.
   "Именем короля, откройте", - крикнул я, все время прижимая Ньютона свободной рукой на случай, если грянут выстрелы. Наконец, когда дверь не открылась, Ньютон приказал казначейству взломать дверь; Когда это было сделано, с таким шумом, что все обитатели Акс-Ярда выбежали из своих домов, я вошел в домик, а за ним на безопасном расстоянии последовали Ньютон и остальные. Но дом был пуст.
   - Боюсь, наша птичка улетела, - сказал я, спускаясь по лестнице, осмотрев верхнюю часть дома. "Эти дураки все испортили. Либо так, либо их подкупили".
   Ньютон внимательно рассматривал чашу старой глиняной трубки. - Интересно, - пробормотал он, вычерпывая содержимое на ноготь и пробуя на вкус.
   - Напортачил, - громко повторил я для казначейства, находившегося в доме. "Ибо они не посмеют взять взятку".
   - Рискну предположить, что не летал, - наконец заметил Ньютон. "Только вышел". Он указал на красивую серебряную табакерку, стоявшую на столе. "Я не думаю, что он оставил бы это позади, если бы собирался не возвращаться".
   -- Тогда мы можем подождать его здесь, -- сказал я.
   Ньютон покачал головой. "Весь Лондон в смятении, - сказал он. "Он скоро догадается, что с его планами что-то пошло не так. Возможно, он еще услышит что-то, что заставит его сбежать. Нет, нам лучше преследовать его, пока он не вернулся сюда.
   "Но как?" - сказал я. - Мы не знаем, куда он ушел. Если только не в Вестминстер-холл.
   Ньютон покачал головой. "Уже давно наступила ночь. Магазины уже будут закрыты. Нет, мне кажется, он куда-то ушел.
   - Конечно, - сказал я. "Лебедь с двумя шеями на Таттл-стрит. Или, может быть, баптистская церковь в Уоппинге.
   "Возможно, мы найдем его там", - предположил Ньютон. - Или, может быть, мы найдем его где-нибудь еще.
   - Признаюсь, я в недоумении, где еще мы можем искать, - сказал я.
   - Эта трубка еще теплая, - сказал Ньютон, протягивая ее мне.
   -- Да ведь так, -- сказал я. - Тогда он не может уйти надолго.
   "Точно так. Но обратите внимание, в частности, на толстую черную корку на чаше для трубки. Это не табак".
   -- Похоже на засохшую патоку, -- сказал я, рассматривая чашу с трубкой. - Это уголь?
   - Нет, и не древесный уголь. Вы помните, когда мы увидели мистера Оутса, его пальцы сильно почернели? И каким образом странный запах прилипал к его лицу?
   "Да, это было очень особенно. Потому что я действительно думал, что почувствовал этот запах где-то в другом месте.
   - В Саутварке, - сказал Ньютон. - Там, где вы были, когда следовали за бедным майором Морнеем.
   -- Да, -- сказал я. -- Откуда вы знаете?
   - Это опиум, - сказал Ньютон, касаясь чаши глиняной трубки. "Парацельс, а совсем недавно английский аптекарь Томас Сиденхам научились использовать опиум в хересе из-за его целебных свойств. Здесь он известен как лауданум. Однако голландцы ввели практику его курения; а в Турции, где эта практика прижилась, ее называют Маш Аллах, что означает "дело Бога".
   "Это были голландцы, люди, которые держали этот дом с дурной репутацией в Саутварке".
   - Это ты сам мне тогда сказал. Опиум наиболее эффективен для облегчения боли, что, конечно, является милостью Божией, но при курении он также является наиболее чахоточной привычкой. Мужчина или женщина могли бы легче переносить побои, выкурив опиум".
   - Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
   Все это наводит меня на мысль, что, если бы мистера Оутса не нашли в "Двушеемом лебеде" на Таттл-стрит, нам следовало бы поискать его в Саутварке. Разве однажды вы не потеряли мистера Оутса, когда преследовали его в Саутварке, еще до того, как узнали, за кем вы преследовали?
   -- Да, сэр, -- сказал я. -- И теперь, если подумать, это было недалеко от той похлебки, куда отправился Морней.
   - Это также объясняет, почему Морней не узнал тебя сразу. Вероятно, он был одурманен опиумом. Вы сами заметили, что, по вашему мнению, он был пьян.
   "Я тоже был бы пьян, если бы остался на том месте. Ибо дым был самым опьяняющим".
   - Ты можешь вспомнить это место?
   "Я думаю так."
   "Хороший. Мы заедем в "Лебедь", а потом, если его там не будет, спустимся к реке и переправим баржу.
   Мы взяли с собой сотрудников казначейства, хотя они, должно быть, жалели, что не находятся в другом месте, с таким пренебрежением отнесся к ним Ньютон после того, как они позволили Оутсу уйти из дома в Акс-Ярде прямо у них под носом. В "Двушеемом лебеде" на Таттл-стрит не было вывески об этом негодяе; и вскоре мы переправились через реку и оказались в Саутварке, где, как и прежде, туман оседал на низкие крыши и зубчатые дымовые трубы. В темноте было мало огней, чтобы освещать наш путь, и раз или два мы поскользнулись в грязи болот, так что мы были совершенно промокшими и увязли к тому времени, когда я вел нас, насколько я помнил, к дому голландца. .
   Ньютон послал двух казначеев к задней части дома на случай, если Оутс попытается сбежать, и предупредил их, что, если он все же сбежит, они дорого заплатят за это. Затем, снова достав пистолеты, я громко постучал от имени Короля.
   Наконец дверь открылась, и та же самая скотина, которую я узнал раньше. И, увидев мои пистолеты, она выкрикнула какое-то имя - я до сих пор не знаю, какое это было, - и тут из другой комнаты выскочила гигантская гончая, все время яростно лая, что застало меня врасплох; и животное наверняка разорвало бы горло мне или доктору Ньютону, если бы я не выстрелил из обоих пистолетов в его коробчатую голову и не убил его. Я все еще дрожал, как лист, когда мы вошли в помещение, от которого пахло опиумом - теперь я это знал. Поставив еще двух мужчин у входной двери, мы поискали наверху и нашли несколько маленьких кабинок, и в каждой из них, лежа на грязной кровати, мужчина или женщина курили трубку, полную этого Маш Аллаха, этого творения Бога, о котором Ньютон говорил ранее. К моему большому облегчению, почти первым человеком, которого я встретил, была так называемая монахиня, которую выпороли для удовольствия мужчин в той комнате внизу; она была жива, хотя так одурманена трубкой, которую курила, что ее едва ли можно считать жизнью, и было ясно, что она покорилась своему унижению ради наслаждений и забвения трубки, которую теперь держала в своих почерневших пальцах.
   Сам Оутс лежал в кабинке рядом с ней, окутанный злым духом белого опиумного дыма. Увидев нас и услышав наш ордер, он медленно поднялся на ноги; но если мы ожидали, что этот человек проявит страх и отрицание - а по правде говоря, мы привыкли к страху и отрицанию со стороны мужчин и женщин, которых мы арестовывали, - мы ошибались, потому что Оутс был весь в апатии, подчиняясь наручникам, которые я зажала вокруг его тела. запястья без возражений.
   - Но мы уже встречались раньше, не так ли? - сказал Оутс, когда мы вывели его на улицу. - Я верил, что вы - лорд Эшли и что вы его слуга.
   Именно в этот момент с нами заговорил один из сотрудников казначейства.
   - Куда теперь, доктор Ньютон? он спросил.
   - Уит, - сказал Ньютон.
   Почти неподвижные глаза Оутса вспыхнули, как угли. "Для меня большая честь, - сказал он, склонив голову в общем направлении Ньютона, - быть арестованным великим доктором Ньютоном". Оутс улыбался своей улыбкой, как большая сонная змея, подумал я, и это пробудило во мне любопытство, когда мы возвращались к реке.
   Когда мы наконец сели в лодку и переплыли реку, я уже не мог сдерживать свое любопытство. -- Похоже, мистер Оутс, вы весьма оптимистичны в отношении вашего ареста, провала вашего заговора, -- сказал я, -- и перспективы вашего тюремного заключения.
   - Милорд, - сказал он, ухмыляясь, - потому что я не знаю, как еще вас назвать, мы с Уитом старые знакомые. Но я думаю, что на этот раз я не задержусь там надолго, потому что протестантские чувства сейчас так сильны против католиков в этой стране".
   - Посмотрим, - пробормотал Ньютон.
   - Могу я спросить, нас предали?
   "Только по собственной невнимательности", - сказал Ньютон.
   "Как так?"
   - Я расшифровал твои письма.
   Оутс недоверчиво посмотрел на него. - Если это так, доктор, то я просто прошу вас назвать ключевое слово, которое мы использовали.
   "Охотно. Это была "кровь".
   Оутс присвистнул. - Тогда верно говорят, что ты самый умный человек, который когда-либо был.
   - Да, я расшифровал его, - сказал Ньютон. "Но я все равно хотел бы узнать больше о том, как это было разработано".
   Оутс выждал мгновение, пока удивление сменилось воспоминанием.
   "Первоначальный шифр был разработан французским дипломатом Блезом де Виженером в 1570 году. Он был секретарем короля Карла IX, пока не выяснилось, что он гугенот, после чего он покинул двор и посвятил себя своим шифрам. Его работу подхватил мсье Декарт".
   - Вы имеете в виду Рене Декарта, философа? - сказал Ньютон.
   - Да, сэр. Он жил в Пуатье студентом, когда Пуатье был еще гугенотом. Где я и наткнулся на это. Когда я учился во французской семинарии".
   - Но мистер Декарт был католиком, не так ли?
   "Семья господина Декарта была римско-католической, но у Декарта было много близких семейных связей с гугенотами, и всю свою жизнь он был большим другом нашей протестантской религии. Это мистер Декарт усовершенствовал код де Виженера и сделал его неуязвимым до того дня, когда вы его разгадали, доктор.
   "Тогда мой триумф завершен", - сказал Ньютон. "Ибо я победил бы господина Декарта больше всех людей".
   "Несомненно, вы будете хорошо вознаграждены за свои усилия. Лорд Галифакс.
   "Знать, что это был ум Декарта, который я изо всех сил пытался преодолеть, само по себе является наградой", - сказал Ньютон.
   -- О, позвольте, сэр, -- сказал Оутс. "Хорошо известно, что лорд Галифакс предпочитает вас. Уже шепчутся, что когда мистер Нил покинет Монетный двор, вы станете следующим Мастером.
   -- Ложный слух, сэр, -- ответил Ньютон. - Здесь, по крайней мере, у вас есть преимущество передо мной, ложь и ложные слухи - ваш собственный товарный запас.
   - Но разве это не раздражает вас, сэр? Знать, что причина твоего продвижения не в твоих флюксиях и тяготениях, нет, и даже не в твоем превосходном уме? Вам не худо, сэр? Чтобы узнать настоящую причину твоего процветания?
   Ньютон промолчал.
   -- Даже при таком плохом свете я ясно вижу правду на вашем лице, -- продолжал Оутс.
   - Молчите, сэр, - приказал Ньютон.
   - Я не говорю, что виню вас, сэр. Я бы, наверное, сделал это сам".
   - Молчите, сэр, - настаивал Ньютон.
   "Какой мужчина в нашем положении не променял бы добродетель хорошенькой племянницы на преимущество собственной карьеры? Известно, что лорд Галифакс очень увлечен девушкой. Что он сделал ее своей любовницей и своей шлюхой. Лорд Лукас получил его от лорда Харли, который получил его от самого Галифакса. Ей семнадцать, не так ли? Сейчас прекрасное время для девушки. Ее пизда не слишком молода. И не слишком старый. Это как помидор, когда в нем еще есть немного зелени. Сладкий и твердый. Девушка тоже качественная, так что пизда у нее чистая. Потому что многие сводни притворяются девственницами. Но настоящее дело в другом. А кто еще мог позволить себе такие удовольствия, как не такой богатый человек, как лорд Галифакс? Ибо цена, которую он заплатил, - это ваше преимущество, доктор.
   - Это наглая ложь, сэр. Сказав это, Ньютон ударил Оутса, сильно ударив его по лицу, и это был первый и последний раз, когда я видел подобное.
   Оутс склонил голову. - Если вы так говорите, сэр, я вам поверю, даже если весь Лондон не поверит.
   После этого мы все молчали.
   Я, больше всех.
   И все же я уже считал, что мисс Бартон стала шлюхой лорда Галифакса только по той причине, что ей этого хотелось.
  
   Таким образом, великая катастрофа в королевстве едва была предотвращена. Хотя перед лицом собственной катастрофы, должен признаться, меня это мало заботило. Но что было еще хуже, впоследствии так мало было сделано для наказания главных зачинщиков этих мятежников, что можно было подумать, что в правительстве есть люди, содействующие этому злодейству. И это действительно объясняло, почему Оутс казался таким спокойным перед лицом этой катастрофы для его планов. По крайней мере, так думал Ньютон, когда мы потом обсуждали этот вопрос; и он сказал, что часто бывает так, что простые люди несут ответственность за себя, в то время как их лучшие остаются безнаказанными.
   Тита Оутса преследовали не за измену или мятеж, а за долги; в 1698 году он был освобожден и, что совершенно необъяснимо, вместо своей пенсии получил единовременную выплату в размере пятисот фунтов и трехсот фунтов в год на почту. Ньютон так и не нашел объяснения тому, почему это произошло.
   Или, по крайней мере, ни один из тех, что мне удостоились. Но то, что Оутс продолжал свою мятежную деятельность, кажется совершенно очевидным, поскольку дворец Уайтхолл был сожжен дотла 6 января 1698 года, и уцелел только Банкетный зал. Выяснилось, что голландская прачка небрежно обращалась с горячим утюгом. Много позже у Ньютона появилась информация, что женщина была вовсе не голландкой, а француженкой-гугеноткой.
   Против милордов Эшли и Лукаса не было предпринято никаких действий. Их даже не арестовали. Лукас оставался лордом-лейтенантом и приветствовал царя Петра Великого во время его королевского визита в лондонский Тауэр в феврале 1698 года. Лорд Эшли ушел с поста члена парламента от Пула в 1698 году и сменил своего отца на посту третьего графа Шефтсбери в 1699 году. Он ушел из общественной жизни в июле 1702 года, после восшествия на престол королевы Анны. Джон Фокье оставался заместителем начальника Монетного двора, а сэр Джон Хублон даже стал первым управляющим Банка Англии.
   Король вернулся в Англию и высадился в Маргейте в воскресенье, четырнадцатого ноября 1697 года. Дождь шел почти непрерывно, но погода не ослабила энтузиазма всех верных англичан по поводу возвращения Вильгельма; по всему Лондону звонили в колокола, и едва ли стоит говорить, что по Тауэру стреляли из пушек, обрушивших потолок в моем доме. Два дня спустя король вернулся в Лондон в очень пышной процессии, хотя многие, кто помнил ее, говорили, что она не была такой помпезной, как возвращение короля Карла.
   Вторник, 2 ноября, был Днем благодарения за мир, и, несмотря на более дождливую погоду, вечером был фейерверк. На следующий день многие французские гугеноты, арестованные как предполагаемые якобиты, предстали перед судом за государственную измену. В судах, закрытых для широкой публики, они громко протестовали, что они не якобиты и не католики, но их предложения доказать, что они не паписты, пройдя сакраментальные испытания в соответствии с Законом, были проигнорированы как резкие и циничные - придирчивые. попытки воспрепятствовать правосудию. По правде говоря, в тот декабрь было очень мало правосудия, и судебные процессы были скорее показными, чем реальными, и приговоры, по выражению Шекспира, были предрешены. Более ста человек были отправлены в Америку, но шестеро, включая Вальера и Рохана, были приговорены к смертной казни.
   Воскресенье, пятого декабря, было первым воскресеньем, когда в соборе Святого Павла проводилась служба с тех пор, как оно сгорело во время пожара в городе. Работа еще не была завершена, так как большой купол сэра Кристофера Рена еще не был построен; но хор был закончен, и орган выглядел и звучал великолепно. Мы с Ньютоном присутствовали на служении, а мистер Найт проповедовал о Послании Иуды, третий стих, в котором брат Иакова увещевает христиан усердно бороться за веру, однажды переданную святым. Мистер Найт применил этот текст против социнианского учения, которое было всего в нескольких шагах от арианства моего учителя.
   По нашему возвращению на Монетный двор несколько дней спустя, после отсутствия в течение нескольких недель, Ньютон получил сообщение о том, что сержант Рохан, который содержался в Ньюгейте, где Ньютон был хорошо известен тем, что добивался помилования для тех, кто дал ему информацию, хотел встретиться с ним, чтобы он мог поделиться великой тайной.
   "Какая? Еще один проклятый секрет? Я сказал.
   "Это Башня", - сказал Ньютон, как будто это было все, что требовалось для объяснения.
   Что действительно было правдой. Башня была больше, чем просто тюрьмой и безопасным местом для чеканки монеты; это было также состояние души, отношение, которое влияло на всех, кто соприкасался с его стенами. Даже сейчас меня преследуют его воспоминания. И если ты хочешь поговорить с моим призраком, ты должен искать меня там, потому что я умер, пока был в Башне. Правда, не телом, а сердцем и душой, которые наверняка были убиты, пока я был в Башне. Молодые дамы, которые хотели зачать ребенка, имели обыкновение посещать оружейные склады Тауэра, намереваясь воткнуть булавку в большой гульфик доспехов короля Генриха VII. Теперь, конечно, поздно, но я удивляюсь, как я не подумала уколоть его грудь, чтобы найти себе новую любовь и, может быть, даже новую жизнь во Христе.
   Мы отправились в Ньюгейт и обнаружили, что Джеймс Фелл, который был главным смотрителем, теперь уволен. Но все остальное осталось прежним, а Уит по-прежнему был местом больших страданий, хотя сержант Рохан не так сожалел о себе, как я мог ожидать. Он встретил нас в обреченном трюме, из мрака которого единственным выходом была свеча, без обиды и большого веселья, учитывая, что его явно побили, и ужасную судьбу, которая теперь его ждала. Так как на суде он ничего не сказал, то теперь он начал с полного признания в своих преступлениях, которые мы слышали, когда вши громко трещали у нас под ногами; и это было самое необычное признание, которое я когда-либо слышал в этом ужасном месте.
   "Я сделал это, потому что считал это правильным", - сказал он. "Варфоломеевская резня висела надо мной всю мою жизнь. И все гугеноты-протестанты, такие как я, имеют больше оснований ненавидеть папистов, чем кто-либо другой. Я ненавижу папистов, как другие люди ненавидят хлопок или чуму, и я охотно потерял бы свою бессмертную душу, чтобы увидеть каждого из них мертвым".
   "Джордж Мейси не был католиком, - сказал Ньютон. - Больше не было вашего майора Морнея.
   "Бедный Мейси, - сказал Рохан. "Мне жаль, что он был убит. В поисках мошенников в Тауэре он наткнулся на наш участок, как, возможно, и вы сами, сэр; и подозревали, что он предаст нас, когда станет лучше понимать, что мы замышляли. Когда у него нашли одно из наших кодовых писем, это решило его судьбу. Именно мистер Твистлтон, будучи оружейником Башни, взял на себя ответственность за пытки по указанию майора Морнея, чтобы мы могли точно выяснить, как много он знал и кому мог рассказать; и если код был взломан. Я думаю, что крики Мейси повлияли на ум мистера Твистлтона, потому что его разум уже никогда не был прежним".
   Я не упомянул собственный диагноз безумия Твистлтона, поставленный Ньютоном, - его сифилис, - из опасения помешать объяснениям сержанта.
   - Морней все равно был зол, - продолжил он. - Беспечный малый, и хотя мы вместе служили на французской галере, я не очень жалею, что убил его. Он был извращенным человеком и стал крайне неуравновешенным, так что, можно сказать, стал обузой.
   Увидев то, что я видел в болотах Саутворка, я обнаружил, что слишком легко осознал, что это правда.
   - С тем же успехом ты должен знать, что ты и этот парень тоже были отмечены смертью.
   - Я знаю это, - сказал Ньютон. "В некоторых письмах, которые мы перевели, говорилось об этом".
   - И все же ты пришел сюда?
   "Мы не держим на вас зла, - сказал Ньютон. - А мы, Эллис?
   - Никакого, сэр.
   - Но кто были те двое, которые пытались меня убить? - спросил Ньютон.
   - Наемные убийцы, сэр. сброд. Пара мошенников, которые затаили на тебя злобу. Господин Вальер ждал в той таверне, чтобы сказать, что он узнал старого Реттье и мистера Эмброуза из Тауэра, убивших вас. Сержант сплюнул. - Много раз я хотел убить старого Рёттье. Вся его вонючая семья - гнездо католических шпионов. Единственная причина, по которой он еще не умер, заключается в том, что считалось, что он мог бы быть более полезен для нашего дела, если бы его оставили в живых, чтобы его обвиняли в том или ином.
   - Но кто бы мог подумать, что такой старик кого-нибудь убьет? Я попросил.
   "В такие времена люди будут верить в то, во что хотят верить".
   Ньютон кивнул. - А во что вы верите, сержант?
   "Что ты имеешь в виду?"
   - Вы социцианец, не так ли?
   "Да сэр. Но это все еще хороший протестант".
   "В этом я с вами согласен. И поскольку вы осуждены, я скажу вам, что придерживаюсь многих ваших собственных верований, потому что я арианского убеждения".
   - Да благословит вас Бог за это, доктор.
   "Но я думаю, что мы выбрали неудачное время, чтобы снова появиться в мире, потому что, похоже, мир устал от сектантских споров".
   - Верно, сэр. Усталый и циничный. Я и не думал, что меня когда-нибудь осудят как проклятого якобита и католика".
   - Их светлости вряд ли осмелились бы осудить вас как протестанта, - сказал Ньютон. "Не со всеми настроениями против католиков, которые сейчас в стране. И все же я должен также сказать вам, что я считаю, что вы справедливо осуждены. Ибо вы убили бы так много, что Англия подверглась бы большому позору, как Франция после резни гугенотов. И я твердо убежден, что такое зверство дало бы королю Людовику повод нарушить мир, который мы только что заключили. Но то, что вы должны быть наказаны за грехи ваших лучших, а также за ваши собственные, кажется мне особенно несправедливым. Христос просит только, чтобы мы следовали примеру его жизни, а не смыслу его смерти".
   На что я сказал какое-то замечание о том, что у богатых есть прекрасные надушенные перчатки, которыми они прячут свои грязные руки. Это замечание было обращено как к Ньютону, так и к их светлостям в правительстве.
   -- А ведь я тоже богат, -- сказал сыщик.
   "Богатый?" - сказал я. - Как же так?
   - Как еще вы назовете человека, который знает, где могут быть найдены сокровища тамплиеров?
   - Ты знаешь, где сокровище? сказал я, очень взволнованный этой новостью.
   "Я делаю. И я скажу тебе, где его найти, если ты сможешь вытащить меня отсюда".
   "Думаю, я мало что могу для вас сделать", - сказал Ньютон. - Даже за сокровища тамплиеров. Но я буду защищать вашу жизнь перед лордами-судьями. Я скажу им, что считаю неправильным, что вы должны быть наказаны, в то время как другие, которые давали вам советы в этом вопросе, выходят на свободу. Но не за какие-то сокровища. А потому, что я считаю, что вы менее виновны, чем некоторые другие.
   - Это все, о чем я прошу, сэр. Что ж, тогда я расскажу вам о секрете, сэр. Ибо здесь я беру вас на слово. Если вы говорите, что сделаете что-то, я знаю, что вы это сделаете. Это ваша репутация здесь и в Башне. Но в основном я расскажу вам о сокровище, потому что вы моего религиозного убеждения и не имеете веры в Троицу, а верите, что Отец больше сына. В доказательство этого, сэр, это и есть сокровище, о котором я говорю.
   "Я бы многое отдал, чтобы убедиться, что это доказывает мое собственное удовлетворение", - сказал Ньютон. "Истинное знание - величайшее сокровище из всех".
   В этом я был менее чем уверен; разве я не был счастливее, когда сам был невежественным?
   - Но что это за секрет и как вы к нему пришли? - спросил Ньютон.
   Сержант Рохан сделал глоток из бутылки джина, которую я принес ему из благотворительности.
   - Благослови тебя за это, парень, - сказал он. "Ну, сэр, короче говоря, после взятия Иерусалима в 1099 году граф Гуго Шампанский, покровитель цистерцианского ордена, отправился в Иерусалим и приказал своему вассалу Хью де Пейну основать Бедных товарищей-солдат Иисуса. Христа на Храмовой горе, на месте храма Соломона, который был перестроен Иродом и снова разрушен римлянами. До этого было сказано, что цистерцианцы обращались за помощью к греческим ученым для перевода определенных текстов, найденных после взятия Иерусалима, в которых говорилось о зарытом сокровище под Храмовой горой. И что бедным однополчанам, ставшим тамплиерами, было приказано искать это сокровище.
   "Было много историй о том, что представляло собой это сокровище. Некоторые говорят, что данью Савы было сокровище царя Соломона. Другие, что это был Святой Грааль. Некоторые считали, что нашли забальзамированную голову Иисуса Христа. Но ничего из этого не было. Это не был ни Ковчег Завета, ни копье, пронзившее бок Христа, ни родословная Иисуса Христа.
   "Сокровищем были сами тексты, ибо они были не чем иным, как оригинальными греческими текстами утерянных гностических христианских текстов, включая те евангелия, которые апостол Павел считал еретическими и которые позже были запрещены ранней церковью. , ибо эти книги доказывают, что Христос был только человеком, что он не воскрес из мертвых, и что установленный христианский догмат есть хула на истину и злое учение. Именно поэтому тамплиеров обвиняли в ереси и богохульстве: за обладание этими запрещенными книгами Нового Завета. И за перевод их с греческого на латынь. Это книга дьявола, в обладании которой их обвиняли. Именно поэтому их преследовали по всей Европе и сжигали на костре".
   Ньютон выглядел пораженным, как будто он отбросил тьму и облачился в свет.
   - Это сокровище, - торжествующе продолжил сержант Рохан. - Вот что так усердно пытались найти короли христианского мира: книгу тамплиеров. И именно поэтому мы ненавидим установленную Римско-католическую церковь, ибо именно римляне подавляли эту истину в течение тысячи лет. Многие гугеноты произошли от тамплиеров. И поэтому у нас есть двойная причина ненавидеть папистов, потому что они дважды преследовали нас".
   "Но какие еще могут быть евангелия?" Я попросил.
   "Разве у Христа не было двенадцать апостолов?" - презрительно сказал сержант Рохан. "И все же в Новом Завете есть только три Евангелия от апостолов. Где Евангелие от Филиппа, Евангелие от Фомы, Евангелие от Петра, Евангелие от Иакова? Если на то пошло, где же Евангелие от Марии Магдалины?"
   - Мария Магдалина, - повторил Ньютон. "Что-то подобное существует?"
   - Да, - сказал сержант Рохан. "Это она рассказала апостолам то, что было сокрыто от них, что только сам Христос сказал ей. Но больше всего вам захочется прочитать Питера, сэр. Ибо именно он сильнее всего выступает против христианства Павла. Это Петр называет Иисуса мертвецом. И узнав об этом, ты наконец узнаешь правду и будешь свободен".
   - Но где же эти книги? - хрипло спросил Ньютон.
   - Они содержатся в одной книге в библиотеке Башни, - сказал сержант Рохан. "Копия книги попала в Тауэр вместе с заточенными там тамплиерами и была спрятана под алтарем в часовне св. Иоанна Богослова, которая сейчас является библиотекой. Считалось, что самое безопасное место для книги - прямо под носом у их преследователей. И с тех пор он там и остался".
   - Но где он сейчас? - спросил Ньютон. "Ибо жертвенник исчез".
   "На трибунной галерее, над тем местом, где когда-то стоял алтарь, есть окно. В окне стоит простой деревянный ящик, в котором вы найдете книгу. Многие просвещенные люди, побывавшие в Башне, читали книгу тамплиеров, ибо знание о ее существовании было дано только тем, кто не мог забрать книгу и кто сам был образованным или преследуемым, или и тем, и другим. Сэр Томас Мор, граф-волшебник, сэр Уолтер Рэли, сэр Фрэнсис Бэкон и многие другие".
   Я едва мог поверить в то, что слышал; и я только хотел, чтобы мисс Бартон могла присутствовать, чтобы услышать то, что должен был сказать сержант, и видеть выражение острого очарования, которое освещало лицо Ньютона. Я мог бы указать на него и спросить ее, верит ли она все еще в то, что ее дядя был добрым англиканином, которого она считала. "Какая?" Я сказал. - Совсем нет золота? Что вызвало у моего хозяина презрительный взгляд.
   - Не все люди, знавшие книгу тамплиеров, интересовались содержащимся в ней сокровищем, - сказал сержант. "Сэр Джонас Мур знал об этой книге, но истина его не интересовала. Только в золоте. Он нашел золото в коробке с книгой. Но он думал, что может быть больше".
   - А как насчет Салтайрского креста? - спросил Ньютон. - А Орион-охотник?
   Сержант Рохан выглядел озадаченным и сделал еще один глоток из бутылки.
   "Разве это не имело значения для тамплиеров?" - настаивал Ньютон, имея в виду крест, который показал ему мистер Пипс.
   - Только то, что когда тамплиеров хоронили, их руки были скрещены поперек тела, - сказал сержант.
   -- Это достаточно часто, -- сказал я.
   - Да, сейчас. Но не тогда, когда Орден тамплиеров был впервые создан, - настаивал сержант. "Что касается Ориона, то по-гречески его имя означает гору или гору".
   - Орос , - сказал Ньютон. "Я не думаю, что. Да, конечно. В ходе этого дела было несколько раз, когда я был слеп, как Орион. Только теперь тьма действительно рассеивается, и я вижу все в свете".
   "Те, на кого нисходит Дух Жизни, - сказал сержант, - когда они будут связаны силой, будут спасены и станут совершенными, и они станут достойными подняться вверх к тому великому свету".
   "Что это за место Писания?" - спросил Ньютон.
   - Тайная книга Иоанна, - ответил сержант. "Свет не сын, а Всемогущий Бог Отец".
   Ньютон кивнул. - Аминь, - сказал он тихо.
   "Недалеко от Храмовой горы в Иерусалиме есть мусульманская мечеть, - сказал сержант. "Он покрывает скалу, на которой Авраам приготовил Исаака для жертвоприношения, и это место, откуда их пророк вознесся на небо. Я не видел этого. Но я слышал, что там есть надпись, которая гласит: "О вы, люди Книги, не выходите за пределы вашей религии и говорите только Истину о Боге". Мессия, Иисус, сын Марии, есть только апостол Бога и Его Слово, которое Он дал Марии, и Дух, исходящий от Него. Поэтому верь в Бога и Его апостолов и не говори "Трое". Это лучше, что вы должны сделать это. Ибо Бог есть только один Бог, и Его слава далеко не в том, что у него есть сын".
  
   - Действительно, аминь, - пробормотал Ньютон. На мгновение он казался почти подавленным. Затем он сказал: "Когда я пришел сюда, сержант, я не думал, что мои глаза должны быть так широко открыты. Всю свою жизнь я старался смотреть на свет Божий и думал, что ни один человек не может увидеть больше Его истины, чем я сам. Но, возможно, уместно, чтобы такой человек, как ты, открывал мне больше о Нем. Ибо Бог, лучше всех знающий способности людей, скрывает свои тайны от мудрых и благоразумных мира сего и открывает их младенцам. Мудрецы этого мира слишком часто одержимы собственным воображением и слишком сильно запутываются в планах этой жизни".
   "Прочтите книгу, - настаивал сержант, - и вы узнаете больше".
   В следующий же понедельник Ньютон отправился прямо в Уайтхолл, чтобы отстоять жизнь сержанта Рохана перед их светлостями; только они не были расположены к милосердию, несмотря на красноречивые мольбы Ньютона, и в назначенный день Роан и Вальер отправились на свою, вероятно, заслуженную смерть, а толпа глумилась над ними всю дорогу до Тайберна, словно в атмосфере медвежьей травли. . Ни Ньютон, ни я не присутствовали при казни этих двух преступников, но мистер Алингэм, плотник и гробовщик из Тауэра, который присутствовал, сказал, что палач был так пьян, что пытался накинуть веревку на шею священнику, который шел с ними в их казнь. смертей, что, несомненно, позабавило бы эту пару протестантов-еретиков.
   Ни один человек не умирал столь безжалостно, ибо было распространено мнение, что эти двое были вовлечены в тот самый заговор с целью убить короля, о котором Нострадамус пророчествовал в памфлете, который дал нам Титус Оутс. Когда Роан и Вальер наконец умерли, их головы привязали к двум шестам и бросили на северной оконечности Вестминстер-Холла, к великому удовольствию людей, которые это видели.
   Утро казней Ньютон провел взаперти с потерянными евангелиями, которые он нашел в библиотеке Тауэра, согласно инструкциям сержанта Рохана. Я подумал, что книга тамплиеров находится в замечательном состоянии для такой явно старой вещи, и я почти задался вопросом, не было ли это какой-то подделкой, как оказалось, что это были многие из предполагаемых реликвий Христа и святых. Книга представляла собой кодекс в кожаном переплете, на поверхности которого самым красивым образом было вырезано созвездие Ориона - точно такое же, как на кресте, показанном нам мистером Пипсом, - и она состояла из красиво иллюминированных страниц на латыни.
   Когда я спросил, были ли эти еретические евангелия тем, чего он ожидал, Ньютон сказал:
   "Многое раскрывается о природе Иисуса, ранних иудейских сектах и вечном конфликте между светом и тьмой. Мне ясно, что нам запрещено поклоняться двум Богам, но нам не запрещено поклоняться одному Богу и одному Господу: одному Богу, сотворившему все, и одному Господу, искупившему нас Своей кровью. Мы не должны молиться двум Богам, но мы можем молиться одному Богу во имя Господа, чтобы не нарушить первую заповедь. Христос не был ни сыном Божьим, ни обычным человеком, но воплотился всемогущей силой Бога. Он был ангелом Божьим, который явился Аврааму, Иакову и Моисею и правил Израилем во дни судей. Таким образом, можно увидеть, что пророчество является самым важным аспектом Христа, а не его отношение к Богу; и что к истинному поклонению Ною больше ничего не прибавилось". Он улыбнулся и через мгновение или два добавил: "Короче говоря, я чувствую, что мне будет удобно оставить философию менее озорной, чем я ее нашел".
   С тех пор он всегда уклонялся от темы евангелий тамплиеров, так что вскоре я вообще перестал упоминать ее при нем.
   Как я уже говорил, книга тамплиеров все еще находится в часовне. Возможно, это дало бы некоторым людям ответы, которые они ищут. Могу только сказать, что я их не нашел по той простой причине, что никогда не читал книгу. Ибо что мне поведала бы вторая Библия или второй Коран? Только то, что первое было неверным. Каждая секта противоречит другой, поэтому едва ли найдется такая, которая не пролила бы крови.
   Все подобные искусственные религиозные системы ошибочны, поскольку они предполагают понимание того, как действует Бог. Я не мог понять, как кто-либо из нас может надеяться понять Бога, когда большинству из нас никогда не удается понять друг друга. Какой шанс у мужчины познать мысли Бога, если он даже не может постичь мысли женщины?
   После этого Ньютон редко говорил со мной о мисс Бартон; и меня никогда не приглашали к нему домой, пока она была там. Это не та тема, которая могла бы когда-либо подниматься между нами. Что не означает, что слова мистера Оутса были безосновательными.
   Есть некоторая неуверенность в том, когда именно мисс Бартон публично была любовницей лорда Галифакса, первого лорда казначейства; но что бесспорно, так это то, что к началу нового века племянница Ньютона, которая теперь называла себя миссис Бартон, и лорд Галифакс открыто жили вместе в его доме в Буши-парке, несмотря на то, что у него была еще жива жена. Именно лорд Галифакс создал Ньютона Мастером монетного двора после смерти Нила; и когда Ньютон был посвящен в рыцари королевой Анной в тот же день, что и брат лорда Галифакса, в 1705 году, эта честь была присуждена не за его заслуги перед наукой и даже не за его заслуги перед Монетным двором, а за его политические услуги в парламенте лорду Галифаксу. - ибо Ньютон стал членом парламента и сторонником Галифакса в палате общин в 1701 году. Естественно, я всегда помнил слова Титуса Оутса: его карьере способствовала хорошенькая племянница, а не флюксии и гравитация; и что Ньютон променял ее добродетель на свою выгоду.
   В равной степени бесспорным является то, что лорд Галифакс составил завещание, оставившее миссис Бартон наследство, которое, включая дом, после смерти лорда Галифакса в 1715 году от воспаления легких стоило около двадцати тысяч фунтов или больше. Несомненно и то, что могущественные родственники Галифакса оспорили завещание, так что дом и большая часть денег остались в семье Монтегю. Только тогда она вышла замуж за мистера Кондуитта.
  
   С тех пор прошло тридцать лет.
   Ньютон был добрым стариком, когда умер. Все мудрые были его братьями. Он восхищался Ноем. Ной наверняка поместил бы Ньютона в свой ковчег.
   Меня пригласили на похороны Ньютона, и, несмотря на мое плохое самочувствие, я был полон решимости присутствовать на них, так как я очень восхищался этим человеком, как и все, кто имел неоценимую честь знать мысли доктора.
   Из мудрецов я видел очень многих в аббатстве, чтобы увидеть Ньютона, похороненного в вечер его похорон, где присутствовали почти все члены Королевского общества. Пока Вестминстерский колокол звонил по Ньютону - девять раз за то, что он мужчина, а затем восемьдесят пять раз за его восемьдесят пять лет, - миссис Кондуитт (та, что была мисс Бартон) вручила каждому гостю траурное кольцо, а слуга вручил веточки розмарина на память и чтобы скрыть запах смерти, который, несмотря на все усилия бальзамировщика, начал распространяться. все слишком заметно.
   Увидев меня, она немного покраснела, но сохранила самообладание. "Полковник Эллис, я удивляюсь, как вы можете ступить в церковь", - вот все, что она сказала мне.
   Снова увидеть миссис Кондуитт на похоронах Ньютона и услышать, как она говорит со мной таким образом, было очень больно. Ибо она была так же красива, как я ее помнил, и, хотя она была в трауре, я был совершенно отвлечен ею, потому что черный цвет ей очень шел и служил контрастом ее собственным естественным цветам, таким же образом, как черное дерево или гагат контрастируют с ней. золото с максимальной выгодой.
   Конечно, я все еще был в нее влюблен. Даже после всех этих лет. Я женился через несколько лет после того, как оставил службу у Ньютона и получил комиссию; но моя собственная жена умерла от лихорадки около десяти лет назад. Меня лишь немного огорчило, что мисс Бартон вышла замуж за мистера Кондуитта, члена парламента. Возможно, положение в обществе было всем, чего она когда-либо желала. Если так, то похороны дяди, должно быть, очень ей понравились. Те шесть членов Королевского общества, которые вынесли покрывало ее дяди из Иерусалимской палаты через узкую дверь и спустились на несколько ступенек в освещенный свечами неф аббатства, были первыми в королевстве. Это были лорд-канцлер, герцоги Монтроуз и Роксбург, а также графы Пембрук, Сассекс и Маклсфилд. Епископ Рочестерский в сопровождении пребендов и хора исполнял обязанности, а скорбящих возглавлял рыцарь Бани. Однако пришло гораздо больше, чем было предложено, и, по моим собственным подсчетам, в ту ночь присутствовало почти триста человек, чтобы посмотреть, как его уложили, со всей вежливостью, на пол.
   Это была прекрасная служба бесконечного света, потому что над моей головой было зажжено так много свечей, которые сияли с таким торжествующим великолепием, что это, казалось, напоминало мне об абсолютной потенциальности самой бесконечности. И пока я сидел там, мои мысли вернулись к разговору с доктором Кларком, и я подумал, какое удовлетворение может получить Бог от нашей веры в зубы разума? Какой смысл говорить Богу, что я убежден в чем-то, в чем нельзя убедить рационально? Разве это не было ложью веры? Чем больше я рассматривал этот вопрос в отношении Ньютона, тем больше я осознавал его собственную дилемму. Вера требовала, чтобы он верил не в то, что было правдой, а в то, что представлялось ему, чей разум столь велик, ложным. Величайшим врагом его веры оказался его собственный гений. Как мог тот, вся жизнь которого была посвящена пониманию, подчинить себе то, что определило его?
   Возможно, алхимия является лучшей метафорой собственной веры Ньютона в Бога. Ибо мне кажется, что его религия была подобна regulus - более чистой или металлической части минерала - которая опускается на дно тигля или печи и таким образом отделяется от остальной материи. Этот регулятор скрыт, и секрет находится только в руках знатоков. Это была мудрость, еще не наставленная откровением; все остальные религии - это здравый смысл, извращенный суеверием.
   Это то, во что я верю? Я хотел бы верить во что-то.
   Когда служба была завершена, на его могилу положили черную плиту, которая находится всего в нескольких шагах от могил королей и королев Англии. Итак, все рассеялось, и я отправился в ад, который представлял собой таверну у входа в Вестминстер-холл, в Казначейском дворе; и там я думал об этих вещах еще немного. Мне пятьдесят лет. Моя жизнь становится короткой. Иногда мне кажется, что мое собственное сердце трется о мой позвоночник. Возможно, это моя собственная смертность. Скоро у меня будут ответы на все вопросы, если их будет больше, чем на этой Земле. Тем не менее, даже сейчас я верю, что Ньютон дал нам величайшие ответы из всех возможных.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"