Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Гитлер и его секретная агентура!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   Берлин, 1936 год.
   ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы заметили, как "Мартовским фиалкам" удалось полностью обогнать ветеранов партии, таких как мы с вами?
   ВТОРОЙ МУЖЧИНА: Ты прав. Возможно, если бы Гитлер тоже немного подождал, прежде чем забраться на подножку нацистов, он тоже стал бы фюрером быстрее.
   Шварцевый корпус, ноябрь 1935 г.
   Глава 1
   Странные вещи случаются в темных снах Великого Убеждателя. Сегодня утром на углу Фридрихштрассе и Егерштрассе я увидел двух мужчин из СА, отвинчивавших красную витрину Дер Штюрмер от стены здания. Der Stürmeris - антисемитский журнал, которым руководит главный антиеврейский лидер Рейха Юлиус Штрейхер. Визуальное воздействие этих витрин с их полупорнографическими штриховыми рисунками арийских девиц в сладострастных объятиях длинноносых монстров имеет тенденцию привлекать слабоумного читателя, вызывая у него поверхностное возбуждение. Уважаемые люди не имеют к этому никакого отношения. Так или иначе, двое штурмовиков поместили StnrmerkSsten в кузов своего грузовика рядом с несколькими другими. Они делали свою работу не слишком тщательно, потому что была по крайней мере пара, у которых были разбиты стеклянные крышки.
   Часом позже я увидел, как те же двое мужчин убирают еще один из этих StnrmerkSsten с трамвайной остановки перед ратушей. На этот раз я подошел к ним и спросил, что они делают.
   "Это для Олимпиады", - сказал один. "Нам приказано снять их всех, чтобы не шокировать иностранных гостей, которые приедут в Берлин на Игры".
   По моему опыту, такая чуткость со стороны властей неслыханна.
   Я поехал домой на своей машине, это старый черный Hanomag, и переоделся в мой последний хороший костюм: сшитый из светло-серой фланели, он стоил мне 120 марок, когда я купил его три года назад, и качество его становится все более редкость в этой стране; как масло, кофе и мыло, новый шерстяной материал чаще всего является эрзацем. Новый материал вполне пригоден для эксплуатации, но не очень износостойкий и малоэффективный, когда дело доходит до защиты от холода зимой. Или, если уж на то пошло, летом.
   Я проверила себя в зеркале в спальне, а затем взяла свою лучшую шляпу.
   Это широкополая шляпа из темно-серого фетра, обвязанная черной лентой баратея. Достаточно распространено. Но, как и в гестапо, я ношу свою шляпу не так, как другие мужчины: поля спереди ниже, чем сзади. Это, конечно, скрывает мои глаза, из-за чего людям становится труднее меня узнавать. Этот стиль зародился в берлинской криминальной полиции Крипо, где я его и приобрел.
   Я сунул пачку "Мюратти" в карман куртки и, осторожно сунув под мышку кусок розентальского фарфора в подарочной упаковке, вышел.
   Свадьба состоялась в церкви Лютера на Денневиц-Платц, к югу от Потсдамского железнодорожного вокзала и в двух шагах от дома родителей невесты. Отец, герр Леманн, работал машинистом на станции Лертер и четыре раза в неделю водил экспресс D-Zug в Гамбург и обратно.
   Невеста, Дагмарр, была моей секретаршей, и я понятия не имел, что буду делать без нее. Не то чтобы меня это интересовало: я сама часто подумывала выйти замуж за Дагмарра. Она была хорошенькой и умела меня организовывать, и, как мне кажется, я, как ни странно, любил ее; но тогда в тридцать восемь я был, вероятно, слишком стар для нее, а может быть, просто слишком скучен. Я не очень люблю развлекаться, а Дагмарр была из тех девушек, которые заслужили немного веселья.
   Так вот она вышла замуж за этого летчика. И на первый взгляд он был всем, о чем только может мечтать девушка: он был молод, красив и в серо-голубой форме национал-социалистического летного корпуса выглядел воплощением лихого молодого арийского мужчины. Но я был разочарован, когда встретил его на свадебном приеме. Как и большинство членов партии, Иоганнес Бюркель имел вид и вид человека, который действительно относился к себе очень серьезно.
   Знакомил Дагмарр. Йоханнес, как и положено, с громким щелчком свел пятки вместе и коротко склонил голову, прежде чем пожать мне руку.
   - Поздравляю, - сказал я ему. - Ты очень удачливый парень. Я бы предложил ей выйти за меня замуж, но я не думаю, что выгляжу так же хорошо, как ты в форме.
   Я внимательно рассмотрел его униформу: на левом нагрудном кармане у него были серебряные спортивные значки SA и значки пилотов; над этими двумя украшениями был вездесущий значок "Страшный" - партийный значок; а на левой руке у него была повязка со свастикой. - Дагмарр сказал мне, что вы пилот "Люфтганзы", временно прикомандированный к Министерству авиации, но я понятия не имел. Что, по-вашему, он был, Дагмарр?
   "Спортивный флаер".
   'Да это оно. Спортивный флаер. Ну, я понятия не имел, что вы, ребята, одеты в форму.
   Конечно, не нужно было быть детективом, чтобы понять, что "Спортивный летчик" - это один из тех причудливых эвфемизмов Рейха, и что именно этот эвфемизм имел отношение к секретной подготовке летчиков-истребителей.
   - Он выглядит великолепно, не так ли? - сказал Дагмарр.
   - А ты прекрасно выглядишь, моя дорогая, - покорно проворковал жених.
   - Простите за вопрос, Йоханнес, но должны ли теперь быть официально признаны немецкие военно-воздушные силы? Я сказал.
   - Летучий корпус, - сказал Бюркель. - Это летучий корпус. Но это был весь его ответ. - А вы, герр Гюнтер, частный детектив, а? Это должно быть интересно.
   - Частный сыщик, - поправил я его. "У этого есть свои моменты".
   - Какие вещи вы расследуете?
   - Почти все, кроме развода. Люди ведут себя забавно, когда их обманывают жены или мужья, или когда обманывают они сами. Однажды меня наняла женщина, чтобы сказать своему мужу, что она собирается уйти от него. Она боялась, что он заткнет ее. Так что я сказал ему, и, что вы знаете, этот сукин сын попытался меня совать. Я провел три недели в больнице Святой Гертрауден с корсетом на шее. Это навсегда прикончило меня с супружеской работой. Сейчас я занимаюсь чем угодно: от страховых расследований до охраны свадебных подарков и поиска пропавших людей, о которых полиция еще не знает, а также о тех, о которых она знает. Да, это одна из областей моего бизнеса, которая заметно улучшилась с тех пор, как к власти пришли национал-социалисты". Я как можно приветливее улыбнулась и многозначительно пошевелила бровями. "Полагаю, мы все преуспели в национал-социализме, не так ли? Настоящие маленькие мартовские фиалки.
   - Вы не должны обращать внимания на Бернхарда, - сказал Дагмарр. - У него странное чувство юмора. Я бы сказал больше, но оркестр заиграл, и Дагмарр благоразумно вывел Бюркеля на танцпол, где им горячо аплодировали.
   Устав от предложенного секта, я пошел в бар в поисках настоящего напитка. Я заказал "Бок" и "Кларес чейзер" - порцию прозрачного, бесцветного алкоголя на основе картофеля, который мне очень нравится, выпил их довольно быстро и заказал еще раз.
   - Жажда работы, свадьбы, - сказал маленький человечек рядом со мной: это был отец Дагмарра. Он повернулся спиной к бару и с гордостью посмотрел на дочь. - Выглядит достойно, не так ли, герр Гюнтер?
   - Не знаю, что я буду делать без нее, - сказал я. - Возможно, ты сможешь убедить ее передумать и остаться со мной. Я уверен, что они должны нуждаться в деньгах. Молодым парам всегда нужны деньги, когда они впервые женятся".
   Герр Леманн покачал головой. "Боюсь, есть только один вид труда, для которого Йоханнес и его национал-социалистическое правительство считают женщину подходящей, и это тот вид труда, который она выполняет по истечении девятимесячного срока". Он закурил трубку и философски затянулся. - В любом случае, - сказал он. - Я полагаю, они будут подавать заявку на получение одного из этих имперских кредитов на брак, и это помешает ей работать, не так ли?
   - Да, я полагаю, вы правы, - сказал я и опустил преследователь. Я увидел, как его лицо говорило, что он никогда не ставил на мне клеймо пьяного, и сказал: "Не позволяйте этим вещам обмануть вас, герр Леманн. Я просто использую его как жидкость для полоскания рта, только я чертовски ленив, чтобы выплевывать эту дрянь". Он усмехнулся, хлопнул меня по спине и заказал нам два больших. Мы выпили, и я спросил его, куда счастливая парочка едет на своем блеске.
   - К Рейну, - сказал он. "Висбаден. Мы с фрау Леманн отправились в К/нигштайн за нашим. Это прекрасная часть мира. Впрочем, он вернулся ненадолго, а затем отправился в какое-то путешествие "Сила через радость", любезно предоставленное Имперской службой труда.
   'Ой? Куда?'
   "Средиземноморский".
   - Вы верите в это?
   Старик нахмурился. - Нет, - мрачно сказал он. "Я не говорил об этом Дагмарру, но я полагаю, что он уехал в Испанию".
   "и война".
   - И война, да. Муссолини помог Франко, так что Гитлер не пропустит веселье, не так ли? Он не будет счастлив, пока не втянет нас в новую кровавую войну.
   После этого мы выпили еще немного, а позже я обнаружил, что танцую с хорошенькой покупательницей чулок из универмага Грюнфельда. Ее звали Карола, и я уговорил ее уйти со мной, и мы отправились к Дагмарру и Бюркелю, чтобы пожелать им удачи. Было довольно странно, подумал я, что Бюркель выбрал именно этот момент, чтобы сослаться на мой военный послужной список.
   - Дагмарр сказал мне, что вы были на турецком фронте. Интересно, он немного беспокоился о поездке в Испанию? - И что вы получили Железный крест.
   Я пожал плечами. - Только второй класс. Вот оно что, подумал я; флаер жаждал славы.
   - Тем не менее, - сказал он, - Железный крест. Железный крест фюрера был второй степени.
   - Ну, я не могу говорить за него, но, по моим собственным воспоминаниям, если солдат был честным, сравнительно честным и служил на фронте, то к концу войны было действительно довольно легко собрать второй разряд. Вы знаете, большинство медалей первой степени вручались мужчинам на кладбищах. Я получил свой Железный крест за то, что не попал в беду. Я был теплым к моей теме. - Кто знает, - сказал я.
   - Если что-то пойдет не так, ты можешь собрать его сам. Она бы хорошо смотрелась на такой красивой тунике.
   Мышцы худощавого молодого лица Бюркеля напряглись. Он наклонился вперед и уловил запах моего дыхания.
   - Ты пьян, - сказал он.
   - Си, - сказал я. Пошатываясь на ногах, я отвернулся. - Adios, hombre.
   Глава 2
   Было уже поздно, уже час ночи, когда я, наконец, поехал обратно в свою квартиру на Траутенауштрассе, что в Вильмерсдорфе, скромном районе, но все же намного лучше, чем Веддинг, район Берлина, в котором я вырос. Сама улица проходит на северо-восток от Гунцельштрассе мимо Никольсбургер-плац, где посреди площади находится живописный фонтан. Я жил, не испытывая дискомфорта, в конце Прагер Платц.
   Стыдясь себя за то, что дразнил Бюркеля в присутствии Дагмарра, и за те вольности, которые я позволил себе с Каролой, скупщицей чулок в Тиргартене возле пруда с золотыми рыбками, я сел в машину и задумчиво выкурил сигарету. Я должен был признаться себе, что свадьба Дагмарра произвела на меня большее впечатление, чем я думал раньше. Я мог видеть, что ничего не получится, если размышлять об этом. Я не думал, что смогу забыть ее, но был уверен, что смогу найти множество способов отвлечься от нее.
   Только выйдя из машины, я заметил большой темно-синий кабриолет "Мерседес", припаркованный метрах в двадцати дальше по улице, и двух мужчин, которые, опираясь на него, кого-то ждали. Я приготовился, когда один из мужчин бросил сигарету и быстро подошел ко мне. Когда он подошел ближе, я увидел, что он слишком ухожен для гестаповца, а другой был одет в шоферскую форму, хотя в леопардовом трико и в мюзик-холле тяжелоатлета ему было бы гораздо удобнее. строить.
   Его менее чем осторожное присутствие придавало хорошо одетому и молодому человеку очевидную уверенность.
   - Наследник Гюнтер? Вы герр Бернхард Гюнтер? Он остановился передо мной, и я бросила на него свой самый жесткий взгляд, такой, что заставил бы медведя моргнуть: мне плевать на людей, которые домогаются меня возле моего дома в час ночи.
   - Я его брат. Его сейчас нет в городе. Мужчина широко улыбнулся. Он не купился на это.
   - Герр Гюнтер, частный сыщик? Мой работодатель хотел бы поговорить с вами. Он указал на большой "мерседес". - Он ждет в машине. Я говорил с консьержкой, и она сказала мне, что вас ждут сегодня вечером. Это было три часа назад, так что вы можете видеть, что мы ждали довольно долго. Это действительно очень срочно.
   Я поднял запястье и посмотрел на часы.
   "Друг, сейчас 1.40 утра, так что, что бы ты там ни продавал, меня это не интересует. Я устал, я пьян и хочу лечь спать. У меня есть контора на Александерплац, так что сделайте мне одолжение и оставьте ее до завтра.
   Молодой человек, приятный, свеженький парень с петличкой, преградил мне дорогу. - Это не может ждать до завтра, - сказал он, а затем обаятельно улыбнулся.
   - Пожалуйста, поговорите с ним, одну минутку, умоляю вас.
   - Говорить с кем? - прорычал я, глядя на машину.
   - Вот его карточка. Он передал его, и я тупо уставился на него, как будто это был выигрышный лотерейный билет. Он наклонился и прочитал его для меня вверх ногами. - Доктор Фриц Шемм, немецкий юрист, "Шемм и Шелленберг", Унтер-ден-Линден, дом 67. Хороший адрес.
   - Конечно, - сказал я. - Но адвокат в это время ночи и из такой шикарной фирмы? Вы, должно быть, думаете, что я верю в фей. Но я все равно последовал за ним до машины. Шофер открыл дверь. Поставив одну ногу на подножку, я заглянул внутрь. Человек, пахнущий одеколоном, наклонился вперед, его черты были скрыты в тени, и когда он говорил, его голос был холодным и негостеприимным, как будто кто-то натягивает унитаз.
   - Вы Гюнтер, детектив?
   "Правильно, - сказал я, - и вы, должно быть, - я сделал вид, что прочитал его визитную карточку, - доктор Фриц Шемм, немецкий юрист". Я произнес слово "немец" с нарочито саркастическим акцентом. Я всегда ненавидел это на визитных карточках и вывесках из-за намека на расовую респектабельность; и тем более теперь, что по крайней мере для адвокатов это совершенно лишнее, так как евреям и так запрещено заниматься адвокатской практикой. Я бы назвал себя "немецким частным сыщиком" не более, чем я бы назвал себя "лютеранским частным сыщиком", или "антиобщественным частным сыщиком", или "овдовевшим частным сыщиком", даже если я являюсь или когда-то был, все это (сейчас меня редко можно увидеть в церкви). Это правда, что многие мои клиенты - евреи.
   Их бизнес очень прибыльный (они платят с ног на голову), и это всегда одни и те же пропавшие без вести. Результаты почти такие же: тело, сброшенное в Ландвер-канал любезно предоставленное гестапо или СА; одинокое самоубийство в лодке на Ванзее; или имя в полицейском списке заключенных, отправленных в КЗ, концлагерь. Так что этот адвокат, этот немецкий юрист, мне сразу не понравился.
   Я сказал: "Послушайте, герр доктор, как я только что говорил вашему мальчику, я устал и выпил достаточно, чтобы забыть, что у меня есть управляющий банком, который беспокоится о моем благополучии". Шемм полез в карман пиджака, а я даже не пошевелился, что показывает, насколько я был синим. Так как он только достал свой бумажник.
   "Я навел справки о вас, и мне сообщили, что вы предлагаете надежные услуги. Ты мне нужен сейчас на пару часов, за которые я заплачу тебе 200
   Рейхсмарки: деньги на неделю. Он положил бумажник на колено и нащупал на штанину два голубых значка. Это было нелегко, так как у него была только одна рука. - А потом Ульрих отвезет вас домой.
   Я взял записи. - Черт, - сказал я, - я только собирался лечь и уснуть. Я могу сделать это в любое время". Я опустил голову и шагнул в машину. - Пошли, Ульрих.
   Хлопнула дверь, и Ульрих забрался на водительское сиденье вместе с Фрешфейсом. Мы направились на запад.
   'Куда мы идем?' Я сказал.
   - Всему свое время, герр Гюнтер, - сказал он. - Угощайтесь выпивкой или сигаретой. Он открыл бар с коктейлями, выглядевший так, будто его только что спасли с "Титаника", и достал коробку из-под сигарет. - Это американцы.
   Я сказал "да" курению, но "нет" выпивке: когда люди так же готовы расстаться с 200 марками, как доктор Шемм, стоит поберечь свое остроумие.
   - Не будете ли вы так любезны зажечь меня, пожалуйста? - сказал Шемм, зажимая сигарету между губ. "Спички - это единственное, с чем я не могу справиться. Я потерял руку с Людендорфом при взятии крепости Льеж. Вы видели какую-нибудь действующую службу? Голос был привередливый, даже учтивый: мягкий и медленный, с легкой ноткой жестокости. Такой голос, подумал я, может привести вас к тому, что вы довольно хорошо уличите себя, спасибо. Такой голос был бы хорош для его обладателя, если бы он работал на гестапо. Я закурил наши сигареты и откинулся на большое сиденье "мерседеса".
   - Да, я был в Турции. Господи, вдруг так много людей заинтересовались моим военным послужным списком, что я подумал, не лучше ли мне подать заявление на получение значка "Старые товарищи". Я выглянул в окно и увидел, что мы едем к Грюневальду, лесному участку, который лежит на западной стороне города, недалеко от реки Хафель.
   - По заказу?
   'Сержант.' Я услышал его улыбку.
   - Я был майором, - сказал он, и это меня твердо поставили на место. - А после войны вы стали полицейским?
   - Нет, не сразу. Какое-то время я был государственным служащим, но терпеть не мог рутины. Я не служил в армии до 1922 года".
   - А когда вы уехали?
   - Послушайте, герр доктор, я не помню, чтобы вы давали мне присягу, когда я садился в машину.
   - Мне очень жаль, - сказал он. -- Мне просто любопытно было узнать, ушли ли вы по собственной воле или...
   - Или толкнули? У тебя много лба, когда ты спрашиваешь меня об этом, Шемм.
   'Есть я?' - невинно сказал он.
   - Но я отвечу на твой вопрос. Я ушел. Осмелюсь предположить, что если бы я подождал достаточно долго, они бы отсеяли меня, как и всех остальных. Я не национал-социалист, но я и не грёбаный Кози; Я не люблю большевизм так же, как и партия, или, по крайней мере, я так думаю. Но этого недостаточно для современного крипо или сипо, или как там это сейчас называется. В их книге, если вы не за это, вы должны быть против этого.
   - Итак, вы, криминальный инспектор, покинули Крипо, - он сделал паузу, а затем добавил с притворным удивлением, - чтобы стать домашним детективом в отеле "Адлон".
   "Ты очень милый, - усмехнулся я, - задаешь мне все эти вопросы, когда уже знаешь ответы".
   "Мой клиент любит знать о людях, которые на него работают", - самодовольно сказал он.
   - Я еще не взялся за дело. Может быть, я выключу звук, чтобы увидеть твое лицо.
   'Может быть. Но ты был бы дураком. В Берлине дюжина таких, как вы, частных сыщиков.
   Он назвал мою профессию с большим отвращением.
   - Так почему меня выбрали?
   - Вы уже работали на моего клиента, косвенно. Пару лет назад вы проводили страховое расследование для страховой компании Germania Life Assurance Company, основным акционером которой является мой клиент. Пока крипо еще свистели в темноте, вам удалось вернуть несколько украденных облигаций.
   'Я запомню это.' И у меня были на это веские причины. Это было одно из моих первых дел после того, как я покинул Адлон и стал частным сыщиком. Я сказал: "Мне повезло".
   "Никогда не недооценивайте удачу, - напыщенно сказал Шемм. Конечно, подумал я: просто посмотрите на фюрера.
   К этому времени мы уже были на окраине Грюнвальдского леса в Далеме, где проживали самые богатые и влиятельные люди страны, такие как Риббентропы. Мы подъехали к огромным кованым воротам, которые висели между массивными стенами, и Фрешфейсу пришлось выпрыгнуть, чтобы открыть их. Ульрих проехал дальше.
   - Езжайте, - приказал Шемм. "Не ждите. Мы и так достаточно опоздали. Мы ехали по аллее деревьев минут пять, прежде чем оказались на широком дворе, усыпанном гравием, вокруг которого с трех сторон располагались длинное центральное здание и два флигеля, составлявшие дом. Ульрих остановился возле небольшого фонтана и выпрыгнул наружу, чтобы открыть двери. Мы вышли.
   Вокруг двора располагалась амбулатория с крышей, поддерживаемой толстыми балками и деревянными колоннами, которую патрулировал человек с парой злобных доберманов. Света было немного, если не считать каретного фонаря у парадной двери, но, насколько я мог видеть, дом был белым, со стенами из гравия, а глубокая мансардная крыша была размером с приличную гостиницу, которую я не мог понять. предоставлять.
   Где-то на деревьях за домом павлин звал на помощь.
   Ближе к двери я впервые внимательно посмотрел на доктора. Я полагаю, он был довольно красивым мужчиной. Поскольку ему было по меньшей мере пятьдесят, я полагаю, вы бы сказали, что он был знатного вида. Он был выше, чем казался, когда сидел на заднем сиденье машины, и одевался щепетильно, но с полным пренебрежением к моде. На нем был жесткий воротничок, которым можно было разрезать буханку, костюм в тонкую полоску светло-серого оттенка, кремовый жилет и гетры; его единственная рука была в серой лайковой перчатке, а на аккуратно остриженной квадратной седой голове он носил большую серую шляпу с полями, которые окружали высокую, хорошо сложенную макушку, как замковый ров. Он был похож на старый доспех.
   Он подвел меня к большой двери из красного дерева, которая распахнулась, и я увидел дворецкого с пепельным лицом, который стоял в стороне, когда мы переступили порог и вошли в широкий холл. Это был такой зал, в котором вы чувствовали себя счастливыми, просто пройдя через дверь. Два лестничных пролета с блестящими белыми перилами вели на верхние этажи, а на потолке висела люстра, которая была больше церковного колокола и безвкуснее сережек стриптизерши. Я сделал мысленную пометку поднять свои гонорары.
   Дворецкий, который был арабом, важно поклонился и попросил мою шляпу.
   - Я подержу его, если вы не возражаете, - сказал я, пропуская сквозь пальцы края. - Это поможет мне держать руки подальше от серебра.
   - Как пожелаете, сэр.
   Шемм вручил дворецкому свою шляпу, как бы рожденному в поместье. Может быть, он и был, но я всегда предполагаю, что адвокаты пришли к своему богатству и положению из-за жадности и гнусных средств: я еще не встречал ни одного, которому я мог бы доверять. Перчатку он аккуратно снял, сгибая пальцы почти в два сустава, и опустил ее в шляпу. Затем он поправил галстук и попросил дворецкого объявить нас.
   Мы ждали в библиотеке. По меркам "Бисмарка" или "Гинденбурга" он был невелик, и между столом размером с Рейхстаг и дверью не могло разместиться больше шести автомобилей. Он был украшен в стиле раннего Лоэнгрина, с его большими балками, гранитным камином, в котором тихо потрескивало полено, и настенным оружием. Там было много книг, тех, что покупают метражом: множество немецких поэтов, философов и юристов, с которыми я могу претендовать на некоторое знакомство, но только как названия улиц, кафе и баров.
   Я прошелся по комнате. - Если я не вернусь через пять минут, пошлите поисковую группу.
   Шемм вздохнул и сел на один из двух кожаных диванов, стоящих под прямым углом к огню. Он взял с полки журнал и сделал вид, что читает. - Эти домики не вызывают у тебя клаустрофобии? Шемм раздраженно вздохнул, как старая дева-тетушка, уловившая запах джина изо рта пастора.
   - Садитесь, герр Гюнтер, - сказал он.
   Я проигнорировал его. Перебирая две сотни в кармане брюк, чтобы не заснуть, я подошел к столу и взглянул на его зелено-кожаную поверхность.
   Был экземпляр "Берлинер Тагеблатт", хорошо прочитанный, и пара очков-полумесяцев; ручка; тяжелая латунная пепельница с окурком хорошо пожеванной сигары и рядом с ним коробка гавайской черной мудрости, из которой она была взята; стопка корреспонденции и несколько фотографий в серебряных рамках. Я взглянул на Шемма, который ругал свой журнал и свои веки, а затем взял одну из фотографий в рамке. Она была смуглая и хорошенькая, с полной фигурой, именно такими они мне нравятся, хотя я мог сказать, что мой послеобеденный разговор может вызвать у нее сопротивление: об этом мне сказал ее выпускной халат.
   - Она красивая, тебе не кажется? - раздался голос со стороны двери библиотеки и заставил Шемма встать с дивана. Это был певучий голос с легким берлинским акцентом. Я повернулся лицом к его владельцу и обнаружил, что смотрю на человека ничтожного роста. Лицо его было румяным и одутловатым, и в нем было что-то такое унылое, что я почти не узнал его. Пока Шемм кланялся, я пробормотал что-то комплиментарное в адрес девушки на фотографии.
   - Господин Сикс, - сказал Шемм более подобострастно, чем наложница султана, - позвольте представить вам герра Бернхарда Гюнтера. Он повернулся ко мне, и его голос изменился в соответствии с моим низким банковским счетом. - Это герр доктор Герман Сикс. Забавно, подумал я, как это бывает, что в более высоких кругах все чертовы доктора.
   Я пожал ему руку и обнаружил, что она держится неудобно долго, пока глаза моего нового клиента смотрели мне в лицо. У вас много клиентов, которые так поступают: они считают себя судьями характера человека, и ведь они не станут раскрывать свои неловкие маленькие проблемы человеку, который выглядит хитрым и нечестным: так что мне повезло, что я получил вид человека, который является устойчивым и надежным. Во всяком случае, насчет глаз нового клиента: они были голубые, большие и выпуклые, и в них был какой-то странный водянистый блеск, как будто он только что вышел из облака горчичного газа. С некоторым потрясением до меня дошло, что мужчина плакал.
   Шестая отпустила мою руку и взяла фотографию, которую я только что рассматривала. Он смотрел на него несколько секунд, а затем глубоко вздохнул.
   "Она была моей дочерью", - сказал он, сердце у него перекатывалось через горло. Я терпеливо кивнул. Он положил фотографию на стол лицевой стороной вниз и откинул свои седые волосы на лоб по-монашески. - Был, потому что она мертва.
   - Прости, - серьезно сказал я.
   - Не должно быть, - сказал он. - Потому что, если бы она была жива, у тебя не было бы здесь возможности заработать много денег. Я прислушался: он говорил на моем языке.
   - Видите ли, ее убили. Он сделал паузу для драматического эффекта: клиенты часто так делают, но этот был хорош.
   - Убит, - тупо повторил я.
   "Убит". Он подергал одно из своих болтающихся слоновьих ушей, прежде чем сунуть скрюченные руки в карманы бесформенного темно-синего костюма. Я не мог не заметить, что манжеты его рубашки потрепаны и испачканы. Я никогда раньше не встречал сталелитейного миллионера (я слышал о Германе Зиксе, он был одним из крупнейших промышленников Рура), но это показалось мне странным. Он покачивался на носочках, и я взглянул на его туфли. По обуви клиента можно многое сказать. Это единственное, что я почерпнул из Шерлока Холмса. Шесть были готовы к зимней помощи, это Национал-социалистическая организация народного благосостояния, куда вы отправляете всю свою старую одежду. Но немецкая обувь все равно не очень хороша.
   Эрзац-кожа похож на картон; точно так же, как мясо, и кофе, и масло, и ткань. Но, возвращаясь к герру Шестому, я не отметил, что он был настолько поражен горем, что спал в своей одежде. Нет; Я решил, что он был одним из тех эксцентричных миллионеров, о которых вы иногда читаете в газетах: они ничего ни на что не тратят, и именно так они в первую очередь становятся богатыми.
   - Ее хладнокровно застрелили, - с горечью сказал он. Я видел, что нам предстоит долгая ночь. Я достал сигареты.
   - Не возражаете, если я закурю? Я попросил. Казалось, он пришел в себя.
   - Извините меня, герр Гюнтер, - вздохнул он. - Я забываю свои манеры. Хочешь выпить или что-нибудь в этом роде? "Или что-то" звучало просто прекрасно, возможно, как хороший плакат с балдахином, но вместо этого я попросил мокко. - Фриц?
   Шемм заерзал на большом диване. - Спасибо, просто стакан воды, - смиренно сказал он. Шестая потянула за веревку звонка, а затем выбрала из коробки на столе толстую черную сигару. Он провел меня к креслу, и я плюхнулась на другой диван, напротив Шемма. Шестая взяла свечу и направила ее на пламя. Затем он закурил сигару и сел рядом с человеком в сером. За его спиной открылась дверь библиотеки, и в комнату вошел молодой человек лет тридцати пяти. Пара очков без оправы, старательно надетых на кончик широкого, почти негроидного носа, противоречила его спортивному телосложению. Он сорвал их, неловко посмотрел на меня, а затем на своего работодателя.
   - Вы хотите, чтобы я присутствовал на этом собрании, герр Сикс? он сказал. Его акцент был смутно франкфуртским.
   - Нет, все в порядке, Ялмар, - сказал Шестой. - Ты иди спать, там хороший парень. Возможно, вы попросите Фарраджа принести нам мокко и стакан воды, как обычно.
   - Гм, немедленно, герр Сикс. Он снова посмотрел на меня, и я не мог понять, было ли мое присутствие там источником досады для него или нет, поэтому я сделал мысленную пометку поговорить с ним, когда у меня будет возможность.
   - Есть еще кое-что, - сказал Шестой, поворачиваясь на диване. - Пожалуйста, напомни мне завтра первым делом обсудить с тобой приготовления к похоронам. Я хочу, чтобы ты присмотрел за вещами, пока меня нет.
   - Очень хорошо, герр Сикс, - и с этими словами он пожелал нам спокойной ночи и ушел.
   - Итак, герр Гюнтер, - сказал Шестой, когда дверь закрылась. Он говорил с Черной Мудростью, застрявшей в уголке его рта, так что он был похож на ярмарочного зазывалы и звучал как ребенок с конфетой. "Я должен извиниться за то, что привел вас сюда в этот неземной час; тем не менее, я занятой человек.
   Самое главное, вы должны понять, что я также очень скрытный человек.
   - Тем не менее, герр Сикс, - сказал я, - я, должно быть, слышал о вас.
   - Это очень вероятно. В моем положении я должен быть покровителем многих дел и спонсором многих благотворительных организаций, вы знаете, о чем я говорю. У богатства есть свои обязательства.
   Как и туалет на улице, подумал я. Предвидя то, что произойдет, я зевнул внутри себя. Но я сказал: "Конечно, я могу в это поверить", с таким видом понимания, что это заставило его немного поколебаться, прежде чем продолжить заезженные фразы, которые я уже столько раз слышал.
   "Потребность в осмотрительности"; и "нежелание втягивать власти в свои дела"; и "полное соблюдение конфиденциальности" и т. д. и т. п. В этом суть моей работы. Люди всегда говорят вам, как вести свое дело, как будто они не совсем доверяют вам, как будто вам придется улучшить свои стандарты, чтобы работать на них.
   "Если бы я мог лучше зарабатывать не таким уж частным сыщиком, я бы уже давно попробовал", - сказал я ему. - Но в моей сфере бизнеса болтливость вредна для бизнеса. Ходили слухи, и одна-две хорошо зарекомендовавшие себя страховые компании и юридические практики, которых я могу назвать постоянными клиентами, ушли в другое место. Послушайте, я знаю, что вы меня проверили, так что давайте приступим к делу, хорошо? Что интересно в отношении богатых, так это то, что им нравится, когда им говорят, где выйти. Они путают это с честностью. Шестая одобрительно кивнула.
   В этот момент дворецкий плавно вошел в комнату, как резиновое колесо по вощеному полу, и, слегка пахнущий потом и чем-то острым, подал кофе, воду и бренди своему хозяину с пустым видом человека, который меняет свое мнение. беруши шесть раз в день. Я потягивал кофе и размышлял о том, что мог бы сказать Шестой, что моя девяностолетняя бабушка сбежала с фюрером, а дворецкий продолжал бы подавать напитки, даже не пошевелив волосяным фолликулом. Когда он вышел из комнаты, клянусь, я почти ничего не заметил.
   "Фотография, на которую вы смотрели, была сделана всего несколько лет назад, на выпускном моей дочери. Впоследствии она стала школьной учительницей в гимназии Арндта в Берлине-Далеме". Я нашел ручку и приготовился делать пометки на обратной стороне свадебного приглашения Дагмарра. "Нет, - сказал он, - пожалуйста, не делайте записей, просто слушайте". По завершении этой встречи герр Шемм предоставит вам полное досье с информацией.
   "Вообще-то она была неплохой школьной учительницей, хотя должен быть честным и сказать вам, что я мог бы желать, чтобы она занималась чем-то другим в своей жизни. Грета, да, я забыл сказать вам, как ее зовут. У Греты был самый красивый певческий голос, и я хотел, чтобы она занялась профессиональным вокалом. Но в 1930 году она вышла замуж за молодого юриста, прикомандированного к берлинскому провинциальному суду. Его звали Пауль Пфарр.
   'Был?' Я сказал. Мое прерывание снова вызвало у него глубокий вздох.
   'Да. Я должен был упомянуть об этом. Боюсь, он тоже мертв.
   - Значит, два убийства, - сказал я.
   - Да, - сказал он неловко. "Два убийства". Он достал бумажник и снимок.
   "Это было сделано на их свадьбе".
   Из него было нечего сказать, кроме того, что, как и большинство светских свадебных приемов, он проходил в отеле "Адлон". Я узнал характерную пагоду Шепчущего фонтана с резными слонами из Сада Гете Адлона. Я подавил настоящую зевоту. Это была не очень удачная фотография, а у меня было более чем достаточно свадеб за полтора дня. Я вернул его.
   - Прекрасная пара, - сказал я, зажигая еще одну "Муратти". Черная сигара Шестой бездымно лежала на круглой медной пепельнице.
   Грета преподавала до 1934 года, когда, как и многие другие женщины, она потеряла работу из-за общей дискриминации со стороны правительства в отношении работающих женщин при трудоустройстве. Тем временем Пол устроился на работу в Министерство внутренних дел.
   Вскоре после этого умерла моя первая жена Лиза, и Грета впала в сильную депрессию.
   Она начала пить и поздно гулять. Но всего несколько недель назад она снова казалась прежней. Шестая угрюмо посмотрела на свой бренди, а затем залпом опрокинула его обратно. "Однако три ночи назад Пол и Грета погибли в пожаре в своем доме в Лихтерфельде-Осте. Но прежде чем дом загорелся, в каждого из них выстрелили по нескольку раз, а сейф был разграблен.
   - Есть идеи, что было в сейфе?
   "Я сказал парням из Крипо, что понятия не имею, что там содержится".
   Я прочитал между строк и сказал: "Что было не совсем так, верно?"
   "Я понятия не имею о большей части содержимого сейфа. Однако был один пункт, о котором я знал и не сообщил им".
   - Зачем вы это сделали, герр Сикс?
   - Потому что я бы предпочел, чтобы они не знали.
   'И я?'
   "Предмет, о котором идет речь, дает вам отличный шанс выследить убийцу раньше полиции".
   - И что тогда? Я надеялся, что он не планирует какую-то частную казнь, потому что мне было не до борьбы со своей совестью, особенно когда речь шла о больших деньгах.
   "Прежде чем отдать убийцу в руки властей, вы вернете мое имущество. Ни в коем случае они не должны получить его в свои руки.
   - О чем именно мы говорим?
   Шестая задумчиво сложил руки, затем снова развел их, а затем укутался руками, как накидка тусовщицы. Он вопросительно посмотрел на меня.
   - Конфиденциально, конечно, - прорычал я.
   - Драгоценности, - сказал он. - Видите ли, герр Гюнтер, моя дочь умерла, не оставив завещания, и без завещания все ее имущество переходит в собственность ее мужа. Пауль составил завещание, оставив все Рейху. Он покачал головой. - Вы можете поверить в такую глупость, герр Гюнтер? Он оставил все. Все. Едва ли можно поверить в это.
   - Тогда он был патриотом.
   Шестая не уловила иронии в моем замечании. Он фыркнул с насмешкой. "Мой дорогой герр Гюнтер, он был национал-социалистом. Эти люди думают, что они первые люди, которые когда-либо любили Отечество". Он мрачно улыбнулся. 'Я люблю свою страну. И нет никого, кто дает больше, чем я. Но я просто не могу вынести мысли о том, что Рейх будет еще больше обогащаться за мой счет. Ты понимаешь меня?
   'Я думаю так.'
   "Не только это, но и драгоценности принадлежали ее матери, так что помимо их внутренней ценности, которая, я могу вам сказать, значительна, они также имеют некоторую сентиментальную ценность".
   - Сколько они стоят?
   Шемм пошевелился, чтобы привести некоторые факты и цифры. - Думаю, я могу чем-то помочь, герр Сикс, - сказал он, копаясь в портфеле, лежавшем у его ног, и доставая желтовато-коричневую папку, которую клал на коврик между двумя диванами. - У меня здесь последние страховые оценки, а также несколько фотографий. Он поднял лист бумаги и прочел итоговую цифру с таким же выражением, как если бы это была сумма его ежемесячного газетного счета. - Семьсот пятьдесят тысяч рейхсмарок. Я невольно свистнул. Шемм поморщился и протянул мне несколько фотографий. Я видел камни покрупнее, но только на фотографиях пирамид. Шесть занялись описанием своей истории.
   "В 1925 году мировой ювелирный рынок наводнили драгоценные камни, проданные русскими изгнанниками или выставленные на продажу большевиками, обнаружившими клад, замурованный во дворце князя Юсупова, мужа племянницы царя. В том же году я приобрела в Швейцарии несколько украшений: брошь, браслет и, самое ценное, колье с бриллиантовой цангой, состоящее из двадцати бриллиантов. Он был изготовлен Cartier и весит более ста карат. Само собой разумеется, герр Гюнтер, что избавиться от такой штуки будет нелегко.
   - Нет, правда. Это может показаться циничным с моей стороны, но сентиментальная ценность драгоценностей теперь выглядела совершенно незначительной по сравнению с их денежной стоимостью. - Расскажите мне о сейфе.
   - Я заплатил за это, - сказал Шестой. - Так же, как я заплатил за дом. У Пола не было больших денег. Когда умерла мать Крита, я отдал ей драгоценности и в то же время установил сейф, чтобы она могла хранить их там, когда их нет в сейфе банка".
   - Значит, она носила их совсем недавно?
   'Да. Она сопровождала меня и мою жену на бал всего за несколько ночей до того, как ее убили.
   - Что это был за сейф?
   "Чулокингер. Настенный кодовый замок.
   - А кто знал комбинацию?
   - Моя дочь и Пол, конечно. У них не было секретов друг от друга, и я полагаю, что у него были некоторые документы, связанные с его работой там.
   'Никто другой?'
   'Нет. Даже не я.'
   - Вы знаете, как был вскрыт сейф, была ли использована взрывчатка?
   "Я считаю, что взрывчатка не использовалась".
   - Тогда щелкунчик.
   - Как это?
   "Профессиональный взломщик сейфов. Имейте в виду, это должен быть кто-то очень хороший, чтобы разгадать эту загадку. Шестая наклонилась вперед на диване.
   "Возможно, - сказал он, - вор заставил Грету или Пола открыть его, а затем приказал им вернуться в постель и застрелил их обоих". А потом поджег дом, чтобы замести следы и сбить с толку полицию".
   - Да, это возможно, - признал я. Я потер идеально круглый участок гладкой кожи на своем обычно щетинистом лице: это место, где меня укусил комар, когда я был в Турции, и с тех пор мне никогда не приходилось его брить. Но довольно часто ловлю себя на том, что потираю его, когда мне что-то не по себе. И если есть одна вещь, которая гарантированно заставит меня чувствовать себя неловко, так это клиент, играющий в детектива. Я не исключал того, что, по его предположению, могло произойти, но настала моя очередь изображать из себя эксперта: "Возможно, но грязно", - сказал я. "Я не могу придумать лучшего способа поднять тревогу, чем создать свой собственный Рейхстаг. Играть в Ван дер Люббе и поджечь это место не похоже на то, что сделал бы профессиональный вор, но и убийство тоже. Конечно, в этом было много дыр: я понятия не имел, что это был профессионал; не только это, но, по моему опыту, редко когда профессиональная работа связана с убийством. Я просто хотел услышать свой собственный голос для разнообразия.
   - Кто бы знал, что у нее в сейфе драгоценности? Я попросил.
   - Я, - сказал Шестой. - Грета никому бы не сказала. Не знаю, был ли у Пола.
   - А у кого-нибудь из них были враги?
   "Я не могу отвечать за Пола, - сказал он, - но я уверен, что у Греты не было врагов в мире". Хотя я мог принять возможность того, что папина маленькая дочка всегда чистит зубы и молится по ночам, мне было трудно игнорировать то, как туманно Шестая говорила о своем зяте. Из-за этого во второй раз он не был уверен в том, что сделал бы Пол.
   'А ты?' Я сказал. - У такого богатого и могущественного человека, как вы, должно быть немало врагов. Он кивнул. "Есть ли кто-нибудь, кто мог бы ненавидеть вас настолько сильно, чтобы захотеть отомстить вам через вашу дочь?"
   Он снова зажег свою Черную Мудрость, затянулся, а затем отвел ее от себя между кончиками пальцев. "Враги - неизбежное следствие большого богатства, герр Гюнтер, - сказал он мне. - Но я говорю о конкурентах по бизнесу, а не о гангстерах. Я не думаю, что кто-то из них был бы способен на что-то столь хладнокровное. Он встал и пошел к огню. Большой медной кочергой он энергично ударил по бревну, которое грозило вывалиться из решетки. Пока Шестая была врасплох, я ткнул его насчет зятя.
   - Вы ладили с мужем вашей дочери?
   Он обернулся, чтобы посмотреть на меня, все еще держа кочергу в руке, и лицо его слегка покраснело.
   Это был весь ответ, который мне был нужен, но он все же попытался бросить мне в глаза немного песка. - Почему ты вообще задаешь такой вопрос? - спросил он.
   - В самом деле, герр Гюнтер, - сказал Шемм, изображая шок от того, что я задал такой бестактный вопрос.
   - У нас были разные мнения, - сказал Шестой. - Но от какого человека можно ожидать, что он иногда не согласится со своим зятем? Он отложил кочергу. Я помолчал с минуту. В конце концов он сказал: "Теперь, что касается проведения ваших расследований, я бы предпочел, чтобы вы ограничили свою деятельность исключительно поисками драгоценностей. Меня не волнует мысль о том, что ты суешь нос в дела моей семьи. Я оплачу ваши гонорары, какими бы они ни были.
   "Семьдесят марок в день плюс расходы", - солгал я, надеясь, что Шемм этого не проверил.
   "Более того, компании Germania Life Assurance и Germania Insurance выплатят вам комиссию за возмещение в размере пяти процентов. Вы согласны с этим, герр Гюнтер? Мысленно я подсчитал цифру в 37 500. С такими деньгами я был устроен. Я поймал себя на том, что киваю, хотя меня не волновали основные правила, которые он устанавливал: но ведь почти на 40 000 это была его игра.
   - Но предупреждаю вас, я не терпеливый человек, - сказал он. "Я хочу результатов, и я хочу их быстро. Я выписал чек на ваши неотложные нужды. Он кивнул своей марионетке, которая вручила мне чек. Это было на 1000 марок и оформлено наличными в Приват Коммерц Банке. Шемм снова порылся в своем портфеле и протянул мне письмо на бумаге компании Germania Life Assurance Company.
   - В нем говорится, что вы были наняты нашей компанией для расследования пожара в ожидании иска со стороны поместья. Дом был застрахован нами. Если у вас есть какие-либо проблемы, вы должны связаться со мной. Ни в коем случае не беспокойте герра Шестого и не упоминайте его имени. Вот файл, содержащий любую справочную информацию, которая может вам понадобиться.
   - Вы, кажется, все предусмотрели, - многозначительно сказал я.
   Шестая встала, за ней Шемм, а затем, натянуто, я. - Когда вы начнете свои расследования? он сказал.
   'Первое, что я делаю с утра.'
   'Превосходно.' Он хлопнул меня по плечу. - Ульрих отвезет вас домой. Затем он подошел к своему столу, сел на стул и принялся просматривать какие-то бумаги. Он больше не обращал на меня внимания.
   Когда я снова стоял в скромном холле, ожидая появления дворецкого с Ульрихом, я услышал, как снаружи подъехала еще одна машина. Этот был слишком громким для лимузина, и я догадался, что это какая-то спортивная работа. Хлопнула дверь, по гравию послышались шаги, в замке входной двери заскрипел ключ. Через нее прошла женщина, в которой я сразу узнал звезду киностудии UFA, Лизу Рудель. На ней было темное соболиное пальто и вечернее платье из голубого атласа и органзы. Она озадаченно посмотрела на меня, а я просто уставился на нее в ответ. Она того стоила. У нее было такое тело, о котором я только мог мечтать, о котором я часто мечтал снова. Мало что я не мог себе представить, кроме обычных вещей, таких как работа и мешать мужчине.
   - Доброе утро, - сказал я, но дворецкий шел своим кошачьим грабительским шагом, чтобы отвлечь ее мысли от меня и помочь ей выбраться из соболя.
   - Фаррадж, где мой муж?
   - Господин Сикс в библиотеке, мадам. Мои голубые глаза изрядно вылезли из орбит, и я почувствовал, как у меня отвисла челюсть. То, что эта богиня вышла замуж за гнома, сидящего в кабинете, укрепляло вашу веру в Деньги. Я смотрел, как она идет к двери библиотеки позади меня. Фрау Шестая, я не мог смириться с тем, что она была высокой, светловолосой и такой же здоровой на вид, как счет ее мужа в швейцарском банке. Ее рот был угрюм, и мое знакомство с наукой о физиогномике сказало мне, что она привыкла жить по-своему: наличными.
   В ее идеальных ушах мелькали блестящие клипсы, а по мере ее приближения воздух наполнялся ароматом одеколона 4711. Как только я подумал, что она собирается проигнорировать меня, она взглянула в мою сторону и холодно сказала: "Спокойной ночи, кем бы вы ни были".
   Затем библиотека поглотила ее целиком, прежде чем я успел сделать то же самое. Я свернула язык и засунула его обратно в рот. Я посмотрел на часы. Было 3.30. Снова появился Ульрих.
   - Неудивительно, что он поздно ложится спать, - сказал я и последовал за ним через дверь.
   Глава 3
  
   Следующее утро было серым и сырым. Я проснулся с трусиками во рту, выпил чашку кофе и просмотрел утреннюю "Берлинер борсенцайтунг", которую было еще труднее понять, чем обычно, с предложениями такими же длинными и трудными для понимания, как речь Гесса.
   Побритый, одетый и с сумкой для белья, я был на Александерплац, главном транспортном узле восточного Берлина, менее чем через час. Со стороны Нойе К/нигштрассе к площади примыкают два огромных офисных здания: дом Беролина справа и дом Александра слева, где у меня был мой кабинет на четвертом этаже. Перед тем, как подняться наверх, я оставил свое белье в Адлеровской службе мокрой стирки на первом этаже.
   В ожидании лифта трудно было не заметить стоявшую рядом небольшую доску объявлений, на которой были приколоты призыв к взносам в Фонд матери и ребенка, призыв партии пойти посмотреть антисемитский фильм. и вдохновляющая фотография фюрера. За эту доску объявлений отвечал смотритель здания, герр Грубер, изворотливый гробовщик. Он не только блоковый наблюдатель ПВО с полицейскими полномочиями (любезно предоставленный Орпо, регулярной полицией в форме), но и осведомитель гестапо. Давным-давно я решил, что для бизнеса будет плохо развалиться с Грубером, и поэтому, как и все остальные жители Александр Хауса, я давал ему три марки в неделю, которые должны были покрыть мои взносы в любую новую схему зарабатывания денег. DAF, Немецкий трудовой фронт, выдумал.
   Я проклинал лифту недостаточную скорость, когда увидел, что дверь Грубера открыта ровно настолько, чтобы его лицо с перченой скумбрией могло выглянуть в коридор.
   - А, герр Гюнтер, это вы, - сказал он, выходя из кабинета. Он двинулся ко мне, как краб с мозолями.
   - Доброе утро, герр Грубер, - сказал я, избегая его взгляда. В этом было что-то, что всегда напоминало мне экранное изображение Носферату Макса Шрека, эффект, который усиливался моющими движениями его скелетных рук, похожими на грызунов.
   - За вами пришла одна юная леди, - сказал он. - Я послал ее. Надеюсь, это было удобно, герр Гюнтер.
   'Да '
   - Если она все еще там, то есть, - сказал он. - Это было по крайней мере полчаса назад.
   Только я знал, что отец Сулейн Леманн больше не работает на вас, поэтому я должен был сказать, что никто не знает, когда вы объявитесь, потому что у вас такой ненормированный рабочий день.
   К моему облегчению, подъехал лифт, я открыл дверь и вошел.
   - Спасибо, герр Грубер, - сказал я и закрыл дверь.
   "Хайль Гитлер", - сказал он. Лифт начал подниматься вверх по шахте. Я крикнул: "Хайль Гитлер". Вы не пропустите гитлеровский салют с кем-то вроде Грубера. Это не стоит проблем. Но однажды мне придется выбить дерьмо из этой ласки, просто ради удовольствия.
   Я делю четвертый этаж с "немецким" дантистом, "немецким" страховым брокером и "немецким" агентством по трудоустройству, последнее предоставило мне временного секретаря, который, как я теперь предположил, была женщиной, сидящей в моей приемной.
   Выходя из лифта, я надеялся, что она не уродка, закаленная в боях. Я ни на минуту не предполагал, что получу сочную, но и кобру тоже не собирался останавливать. Я открыл дверь.
   - Герр Гюнтер? Она встала, и я окинул ее взглядом: ну, она не так молода, как заставил меня поверить Грубер (я предположил, что ей около сорока пяти), но неплохо, подумал я. Может быть, немного тепло и уютно (у нее солидный зад), но мне они больше нравятся в таком виде. Ее волосы были рыжими с оттенком седины по бокам и на макушке и собраны сзади в узел. На ней был костюм из простой серой ткани, белая блузка с высоким воротом и черная шляпа с бретонскими полями, загнутыми вокруг головы.
   - Доброе утро, - сказал я так приветливо, как только мог, поверх мяукающего кота, который был моим похмельем. - Вы, должно быть, мой временный секретарь. Ему повезло, что он вообще заполучил женщину, а эта выглядела наполовину благоразумно.
   - Фрау Протце, - объявила она и пожала мне руку. 'Я вдова.'
   - Извините, - сказал я, отпирая дверь своего кабинета. - Вы из какой части Баварии? Акцент был безошибочным.
   "Регенсбург".
   - Хороший город.
   - Должно быть, вы нашли там зарытый клад. И остроумно, подумал я; это было хорошо: ей нужно чувство юмора, чтобы работать на меня.
   Я рассказал ей все о своем деле. Она сказала, что все это звучало очень захватывающе. Я проводил ее в соседнюю кабинку, где она должна была сидеть на той задней стороне.
   - Вообще-то не так уж и плохо, если оставить дверь в приемную открытой, - объяснил я. Потом я показал ей туалет в коридоре и извинился за куски мыла и грязные полотенца. - Я плачу семьдесят пять марок в месяц и получаю вот такие чаевые, - сказал я. - Черт возьми, я собираюсь пожаловаться этому сукиному сыну помещика. Но даже когда я сказал это, я знал, что никогда не буду.
   Вернувшись в свой кабинет, я открыл свой дневник и увидел, что единственной встречей сегодня была фрау Хайне, в одиннадцать часов.
   - У меня встреча через двадцать минут, - сказал я. "Женщина хочет знать, удалось ли мне найти ее пропавшего сына. Это еврейская подводная лодка.
   'Что?'
   "Еврей в бегах".
   - Что он такого сделал, что ему приходится скрывать? она сказала.
   - Вы имеете в виду, кроме того, что он еврей? Я сказал. Я уже мог видеть, что она вела довольно защищенную жизнь, даже для жительницы Регенсбурга, и мне казалось позорным подвергать бедную женщину потенциально тягостному виду зловонной задницы ее страны. Тем не менее, она уже совсем взрослая, и у меня не было времени беспокоиться об этом.
   "Он только что помог старику, которого избили бандиты. Он убил одного из них.
   "Но, конечно, если он помогал старику"
   - А, но старик был евреем, - объяснил я. - И два головореза принадлежали к СА. Странно, как это все меняет, не правда ли? Его мать попросила меня узнать, жив ли он еще и находится ли он на свободе. Видите ли, когда человека арестовывают и обезглавливают или отправляют в КЗ, власти не всегда удосуживаются сообщить об этом его семье. В эти дни много пропавших без вести депутатов из еврейских семей. Попытки найти их - большая часть моего бизнеса. Фрау Протце выглядела обеспокоенной.
   - Вы помогаете евреям? она сказала.
   - Не волнуйся, - сказал я. - Это совершенно законно. И их деньги так же хороши, как и все остальные.
   - Думаю, да.
   - Послушайте, фрау Протце, - сказал я. "Евреи, цыгане. Красные индейцы, мне все равно. У меня нет причин их любить, но и ненавидеть тоже. Когда он входит в эту дверь, еврей получает то же самое, что и любой другой. Так же, как если бы он был двоюродным братом кайзера. Но это не значит, что я посвящаю себя их благополучию. Бизнес это бизнес.'
   - Конечно, - сказала фрау Протце, немного покраснев. - Надеюсь, вы не думаете, что я имею что-то против евреев?
   - Конечно нет, - сказал я. Но, конечно, так все говорят. Даже Гитлер.
   - Боже мой, - сказал я, когда мать подводной лодки вышла из моего кабинета. "Вот как выглядит довольный клиент". Эта мысль так угнетала меня, что я решил ненадолго уйти.
   В Loeser & Wolff я купил пачку Murattis, после чего обналичил чек Шестой. Половину я заплатил на свой счет; и я угостилась дорогим шелковым халатом у Вертхейма только за то, что мне посчастливилось заполучить такого милого добытчика, как Шестая.
   Затем я пошел на юго-запад, мимо железнодорожной станции, с которой теперь грохотал поезд, направляясь к мосту Янновиц, на угол Кёнигштрассе, где я оставил свой автомобиль.
   Лихтерфельде-Ост - процветающий жилой район на юго-западе Берлина, пользующийся особой популярностью у высокопоставленных государственных служащих и военнослужащих. Обычно это было бы далеко за пределами ценовой лиги молодых пар, но ведь у большинства молодых пар нет мультимиллионера, такого как Герман Сикс, в качестве отца.
   Фердинандштрассе шла на юг от железнодорожной линии. Полицейский, молодой Анвартер из Орпо, стоял на страже возле дома номер 16, у которого не было большей части крыши и всех окон. Почерневшие бревна и кирпичная кладка бунгало достаточно красноречиво рассказывали об этом. Я припарковал "Ханомаг" и подошел к садовым воротам, где выдал удостоверение личности молодому быку, прыщавому юноше лет двадцати. Он посмотрел внимательно, наивно и сказал избыточно: - Частный сыщик, а?
   "Правильно. Меня наняла страховая компания для расследования пожара.
   Я закурил сигарету и многозначительно посмотрел на спичку, пока она догорала до кончиков пальцев. Он кивнул, но лицо его выглядело обеспокоенным. Внезапно все прояснилось, когда он узнал меня.
   - Эй, а ты разве не был в Крипо в "Алексе"? Я кивнул, из моих ноздрей тянулся дым, как из фабричной трубы. - Да, я думал, что узнал имя Бернхард Гюнтер. Ты поймал Горманна, Душителя, не так ли? Я помню, как читал об этом в газетах. Вы были знамениты. Я скромно пожал плечами. Но он был прав. Когда я поймал Горманна, я какое-то время был известен. В те дни я был хорошим быком.
   Молодой Анвартер снял кивер и почесал квадратную макушку. - Ну-ну, - сказал он. а затем: "Я собираюсь присоединиться к Крипо. То есть, если они захотят меня.
   - Вы кажетесь достаточно способным парнем. Вы должны сделать все в порядке.
   - Спасибо, - сказал он. - Эй, как насчет чаевых?
   "Попробуйте Шархорн в три часа в Хоппегартене". Я пожал плечами. - Черт, я не знаю. Как вас зовут, молодой человек?
   - Экхарт, - сказал он. "Вильгельм Экхарт".
   - Итак, Вильгельм, расскажи мне о пожаре. Во-первых, кто патологоанатом занимается этим делом?
   - Какой-то парень с "Алекса". Кажется, его звали Упманн или Ильманн.
   - Старик с небольшой бородкой и в очках без оправы? Он кивнул. - Это Ильманн. Когда он был здесь?
   'Позавчера. Он и криминальный комиссар Йост.
   - Йост? На него не похоже пачкать ласты. Я бы подумал, что для того, чтобы отвязать его от толстой задницы, потребуется нечто большее, чем просто убийство дочери миллионера. Я швырнул сигарету в противоположную сторону от выпотрошенного дома: не было смысла испытывать судьбу.
   - Я слышал, что это был поджог, - сказал я. - Это правда, Вильгельм?
   - Просто понюхайте воздух, - сказал он.
   Я глубоко вдохнул и покачал головой.
   - Ты не чувствуешь запах бензина?
   'Нет. В Берлине всегда так пахнет.
   "Может быть, я просто стою здесь долгое время. Ну, они нашли в саду канистру из-под бензина, так что, думаю, она запечатана.
   - Послушайте, Вильгельм, не возражаете, если я просто осмотрюсь? Это избавило бы меня от необходимости заполнять некоторые формы. Рано или поздно им придется дать мне взглянуть.
   - Идите вперед, герр Гюнтер, - сказал он, открывая парадные ворота. - Не то чтобы там было на что посмотреть. Они унесли с собой мешки с вещами. Сомневаюсь, что есть что-то, что могло бы вас заинтересовать. Я даже не знаю, почему я все еще здесь.
   - Я полагаю, что он должен следить за тем, чтобы убийца не вернулся на место преступления, - дразняще сказал я.
   - Господи, как ты думаешь, он мог бы? выдохнул мальчик.
   Я поджал губы. 'Кто знает?' - сказал я, хотя лично я о таком никогда не слышал. - Я все равно посмотрю, и спасибо, я ценю это.
   - Не упоминай об этом.
   Он был прав. Там было не на что смотреть. Человек со спичками хорошо поработал. Я заглянул в переднюю дверь, но там было так много мусора, что я не видел, куда бы мне ступить. Повернув в сторону, я нашел окно, которое выходило в другую комнату, где пройти пешком было не так уж сложно. Надеясь, что смогу хотя бы найти сейф, я забрался внутрь. Не то чтобы мне вообще нужно было там быть. Я просто хотел сформировать картинку в своей голове. Так я работаю лучше: у меня мозг, как у комикса. Так что я не слишком расстроился, когда обнаружил, что полиция уже забрала сейф, а от него осталась лишь зияющая дыра в стене. Всегда был Ильманн, сказал я себе.
   У ворот я нашел Вильгельма, пытающегося утешить пожилую женщину лет шестидесяти, лицо которой было залито слезами.
   - Уборщица, - объяснил он. - Она появилась только что. Очевидно, она уехала в отпуск и не слышала о пожаре. Бедная старая душа испытала небольшой шок. Он спросил ее, где она живет.
   - Нойенбургерштрассе, - фыркнула она. - Теперь со мной все в порядке, спасибо, молодой человек.
   Из кармана пальто она достала небольшой кружевной платок, который в ее больших крестьянских руках казался таким же невероятным, как антимакассар в руках боксера Макса Шмеллинга, и совершенно не годился для стоявшей перед ним задачи: нос такой свирепый и объемный, что мне хотелось держать шляпу на голове. Затем она вытерла свое большое широкое лицо мокрым остатком. Почувствовав какую-то информацию о семье Пфарр, я предложил старую свиную отбивную подвезти до дома на своей машине.
   - Уже в пути, - сказал я.
   - Я бы не хотел доставлять вам неприятностей.
   - Ничего страшного, - настаивал я.
   - Что ж, если вы уверены, это будет очень любезно с вашей стороны. У меня был легкий шок. Она подняла коробку, лежавшую у ее ног, каждая из которых выпирала из-под хорошо начищенного черного башмака, как большой палец мясника в наперстке. Ее звали фрау Шмидт.
   - Вы хороший человек, герр Гюнтер, - сказал Вильгельм.
   - Чепуха, - сказал я, и так оно и было. Неизвестно, какую информацию я могу почерпнуть от старухи о ее покойных работодателях. Я взял коробку из ее рук. - Позволь мне помочь тебе с этим, - сказал я. Это была коробка для костюма от Штехбарта, официального портного службы, и я подумал, что она могла привезти ее для Пфарров. Я молча кивнул Вильгельму и направился к машине.
   - Нойенбургерштрассе, - повторил я, когда мы тронулись. - Это рядом с Линденштрассе, не так ли? Она подтвердила, что да, дала мне несколько указаний и на мгновение замолчала. Потом она снова начала плакать.
   - Какая ужасная трагедия, - всхлипнула она.
   - Да, да, это очень прискорбно.
   Интересно, как много рассказал ей Вильгельм. Чем меньше, тем лучше, подумал я, полагая, что чем меньше она будет шокирована, по крайней мере, на данном этапе, тем больше я получу от нее.
   - Вы полицейский? она спросила.
   - Я расследую пожар, - уклончиво сказал я.
   - Я уверен, что вы, должно быть, слишком заняты, чтобы возить такую пожилую женщину, как я, через Берлин. Почему бы тебе не высадить меня на другой стороне моста, а остальное я пройду пешком. Со мной все в порядке, правда.
   - Ничего страшного. Во всяком случае, я очень хотел бы поговорить с вами о пфаррах, если это вас не огорчает. Мы пересекли Ландвер-канал и вышли на площадь Бель-Альянс, в центре которой возвышается великая Колонна Мира.
   - Видите ли, придется провести расследование, и мне бы помогло, если бы я знал о них как можно больше.
   - Да, я не возражаю, если вы думаете, что я могу быть вам полезна, - сказала она.
   Когда мы добрались до Нойенбургер-штрассе, я припарковал машину и последовал за старухой на второй этаж многоквартирного дома высотой в несколько этажей.
   Квартира фрау Шмидт была типичной для старшего поколения жителей этого города. Мебель была солидной и изысканной. Берлинцы тратят много денег на столы и стулья, а в гостиной стояла большая изразцовая печь. Копия гравюры Днрера, столь же распространенная в доме берлинцев, как аквариум в приемной врача, тускло висела над темно-красным буфетом в стиле бидермейер, на котором были помещены различные фотографии (в том числе одна из наших любимых фюреров) и немного шелковая свастика в большой бронзовой раме. Там же был поднос с напитками, с которого я взял бутылку шнапса и налил себе рюмочку.
   - Вы почувствуете себя лучше после того, как выпьете это, - сказал я, протягивая ей стакан и размышляя, осмелюсь ли я налить себе тоже.
   С завистью я смотрел, как она отбрасывает его обратно одним ударом. Чмокая толстыми губами, она села на парчовый стул у окна.
   - Готов ответить на несколько вопросов?
   Она кивнула. 'Что ты хочешь узнать?'
   - Ну, для начала, как давно вы знакомы с герром и фрау Пфарр?
   - Хм, а теперь посмотрим. На лице женщины мелькнуло немое кино неуверенности. Голос медленно лился изо рта Бориса Карлова с чуть выдающимися зубами, как песок из ведра. - Я полагаю, это должен быть год. Она снова встала и сняла пальто, обнажив грязный халат с цветочным узором.
   Затем она несколько секунд кашляла, при этом постукивая себя по груди.
   Все это время я стоял прямо посреди комнаты, шляпа на затылке, руки в карманах. Я спросил ее, какой парой были Пфарры.
   - Я имею в виду, были ли они счастливы? Спорный? Она кивнула на оба этих предложения.
   "Когда я впервые пришла туда работать, они были очень влюблены", - сказала она. "Но вскоре после этого она потеряла работу школьной учительницы. Она была очень расстроена из-за этого. И вскоре они поссорились. Не то, чтобы он был там очень часто, когда я был. Но когда он был, то чаще всего у них были перепалки, и я не имею в виду ссоры, как у большинства пар. Нет, у них были громкие, гневные ссоры, как будто они ненавидели друг друга, и пару раз я застал ее после этого плачущей в своей комнате. Ну, я действительно не знаю, чем они должны были быть недовольны. У них был прекрасный дом, было приятно его убирать, так оно и было. Имейте в виду, они не были кричащими. Я ни разу не видел, чтобы она тратила много денег на вещи. У нее было много красивой одежды, но ничего эффектного.
   - Какие-нибудь украшения?
   "Я полагаю, что у нее были какие-то украшения, но я не могу сказать, так как помню, что она их носила, но тогда я был там только днем. С другой стороны, был случай, когда я сдвинула его куртку, и несколько сережек упали на пол, и это были не те серьги, которые она бы носила".
   'Что ты имеешь в виду?'
   - Они предназначались для проколотых ушей, а фрау Пфарр всегда носила только зажимы. Поэтому я сделал свои собственные выводы, но ничего не сказал. Не мое дело, что он вытворял.
   Но я думаю, у нее были подозрения. Она не была глупой женщиной. Отнюдь не. Думаю, именно это заставило ее так много пить.
   - Она пила?
   "Как губка".
   'Что насчет него? Он работал в Министерстве внутренних дел, не так ли?
   Она пожала плечами. - Это было какое-то правительственное заведение, но я не мог вам сказать, как оно называлось. Он что-то делал с законом, у него был сертификат на стене его кабинета. Тем не менее, он очень молчал о своей работе. И очень осторожно, чтобы не оставлять бумаги лежать так, чтобы я мог их увидеть. Не то, чтобы я читал их, ум. Но он не рискнул.
   - Он много работал дома?
   'Иногда. И я знаю, что он проводил время в том большом административном здании на Бнловплац, которое раньше было штаб-квартирой большевиков.
   - Вы имеете в виду здание DAF, штаб-квартиру Немецкого трудового фронта.
   Вот что случилось теперь, когда Кози были выброшены из него.
   'Вот так. Видите ли, время от времени герр Пфарр подвозил меня туда. Моя сестра живет на Бруненштрассе, и обычно после работы я сажусь на номер 99 до Розенталер-плац. Время от времени герр Пфарр был так любезен, что проводил меня до Бнловплац, где я видел, как он входит в здание DAF.
   - Когда вы видели их в последний раз?
   "Вчера две недели. Я был в отпуске, видите ли. Поездка "Сила через радость" на остров Рюген. Я видел ее, но не его.
   - Как она?
   "Она казалась вполне счастливой для разнообразия. Мало того, у нее не было стакана в руке, когда она говорила со мной. Она сказала мне, что планирует небольшой отпуск на курортах. Она часто туда ходила. Я думаю, она высохла.
   'Я понимаю. Итак, сегодня утром вы отправились на Фердинандштрассе через портных, верно, фрау Шмидт?
   'Да все верно. Я часто выполнял мелкие поручения господина Пфарра. Обычно он был слишком занят, чтобы ходить по магазинам, и поэтому платил мне, чтобы я покупала для него вещи. Перед тем, как я уехал в отпуск, я получил записку с просьбой передать его костюм его портным, и что они все об этом знают".
   - Вы говорите, его костюм.
   - Ну да, я так думаю. Я поднял коробку.
   - Не возражаете, если я посмотрю?
   - Не понимаю, почему бы и нет. Он все-таки мертв, не так ли?
   Еще до того, как я снял крышку, я имел довольно хорошее представление о том, что находится в коробке. Я не ошибся. Невозможно было ошибиться в полуночно-черном цвете, который перекликался со старыми элитарными кавалерийскими полками кайзеровской армии, вагнеровской двойной вспышкой молнии на правой нашивке воротника и орлом и свастикой в римском стиле на левом рукаве. Три значка на левой нашивке на воротнике означали, что носящий униформу является капитаном или каким бы то ни было причудливым званием, которым называли капитанов в СС. К правому рукаву был приколот клочок бумаги. Это был счет от Штехбарта, адресованный гауптштурмфюреру Пфарру, на двадцать пять марок. Я свистнул.
   - Значит, Пауль Пфарр был черным ангелом.
   - Никогда бы не поверила, - сказала фрау Шмидт.
   - Вы хотите сказать, что никогда не видели его в этом?
   Она покачала головой. - Я даже никогда не видел его висящим в его гардеробе.
   'Это так.' Я не был уверен, поверил я ей или нет, но я не мог придумать причины, по которой она должна лгать об этом. Нередко немецкие юристы, работавшие на Рейх, служили в СС: я представлял, как Пфарр носит форму только в торжественных случаях.
   Настала очередь фрау Шмидт выглядеть озадаченной. - Я хотел спросить вас, как начался пожар.
   Я подумал минуту и решил дать ей это без какой-либо защитной прокладки, в надежде, что шок перестанет задавать неудобные вопросы, на которые я не мог ответить.
   - Это был поджог, - тихо сказал я. - Они оба были убиты. Ее челюсть отвисла, как кошачий лоскут, а глаза снова увлажнились, как будто она наступила на сквозняк.
   - Боже мой, - выдохнула она. 'Как ужасно. Кто мог сделать такое?
   - Хороший вопрос, - сказал я. - Вы не знаете, были ли у кого-нибудь из них враги? Она глубоко вздохнула, а затем покачала головой. - Вы когда-нибудь слышали, как кто-то из них спорит с кем-то, кроме друг друга? По телефону, наверное? Кто-то у двери? Что-либо.' Она продолжала качать головой.
   - Но подожди минутку, - медленно сказала она. - Да, был один случай, несколько месяцев назад. Я слышал, как герр Пфарр спорил с другим мужчиной в своем кабинете. Было довольно жарко, и, могу вам сказать, некоторые из используемых ими выражений не подходили для того, чтобы их слышали порядочные люди. Они спорили о политике. По крайней мере, я думаю, что это была политика. Господин Сикс говорил о фюрере ужасные вещи, которые "
   - Вы сказали "герр Сикс"?
   - Да, - сказала она. - Он был другим человеком. Через некоторое время он выбежал из кабинета и вошел в парадную дверь с лицом, как свиная печень. Чуть не сбил меня с ног.
   - Вы можете вспомнить, что еще было сказано?
   - Только то, что каждый обвинял другого в попытке погубить его.
   - Где была фрау Пфарр, когда все это произошло?
   - Она была в отъезде, я думаю, в одной из своих поездок.
   - Спасибо, - сказал я. - Вы очень помогли. А теперь мне пора возвращаться на Александерплац. Я повернулся к двери.
   - Извините, - сказала фрау Шмидт. Она указала на шкатулку портного. - Что мне делать с мундиром герра Пфарра?
   - Отправьте по почте, - сказал я, ставя на столе пару отметок. "Рейхсфюреру Гиммлеру, Принц Альбрехтштрассе, дом 9".
   Глава 4
   Симеонштрассе находится всего в паре улиц от Нойенбургерштрассе, но там, где в окнах домов на последней не хватает краски, на Симеонштрассе нет стекла. Назвать это бедным районом - это все равно, что сказать, что у Джоуи Геббельса проблемы с определением размера обуви.
   Доходные дома в пять-шесть этажей сомкнулись на узкой крокодильей спине из глубоких булыжников, как две гранитные скалы, соединенные лишь веревочными мостиками стирки. Угрюмые юноши, у каждого из которых сверток, свисающий в пепле с его тонких губ, как дорожка дерьма с выкорчеванной золотой рыбки, подпирали неровные углы мрачных переулков, тупо глядя на колонию сопливых детей, которые прыгали и скакали по тротуарам. Дети шумно играли, не обращая внимания на присутствие этих старших и не обращая внимания на грубо намазанные свастики, серпы и молоты и вообще непристойности, которыми были отмечены стены улиц и которые были разделяющими догмами их старших. Ниже уровня усыпанных мусором улиц и в тени окружавших их затмевающих солнце зданий находились подвалы, в которых располагались небольшие магазины и конторы, обслуживающие этот район.
   Не то, чтобы он нуждался в большом количестве услуг. В такой сфере нет денег, и по большинству из этих вопросов бизнес идет примерно так же бойко, как набор дубовых половиц в зале лютеранской церкви.
   Именно в одну из этих маленьких лавочек, в ломбард, я и зашел, не обращая внимания на большую звезду Давида, нарисованную на деревянных ставнях, защищавших витрину от поломки. Когда я открыл и закрыл дверь, прозвенел звонок. Вдвойне лишенный дневного света, единственным источником освещения магазина была масляная лампа, свисавшая с низкого потолка, и общий эффект напоминал внутреннюю часть старого парусного корабля. Я осмотрелся, ожидая, пока Вейцман, владелец, появится из задней части магазина.
   Там была старая каска Пикельхаубе, чучело сурка в стеклянном футляре, похоже, погибшем от сибирской язвы, и старый пылесос Сименс; было несколько чемоданов, полных военных медалей, в основном Железных крестов второго класса, таких как мой собственный, двадцать с лишним томов Военно-морского календаря Келера, полных кораблей, давно потопленных или отправленных на разборку, радио Блаупункт, обколотый бюст Бисмарка и старая Лейка. Я осматривал ящик с медалями, когда запах табака и знакомый кашель Вейцмана возвестили о его нынешнем появлении.
   - Вам следует позаботиться о себе, Вейцман.
   - А что мне делать с долгой жизнью? Угроза свистящего кашля Вейцмана постоянно присутствовала в его речи. Он ждал, чтобы сбить его с ног, как спящего алебардщика. Иногда ему удавалось поймать себя; но на этот раз у него случился приступ кашля, который звучал совсем не по-человечески, скорее как человек, пытающийся завести машину с почти разряженным аккумулятором, и, как обычно, это не принесло ему никакого облегчения. И при этом ему не требовалось вынимать трубку из кисетного рта.
   "Попробуй время от времени вдыхать немного воздуха", - сказал я ему. - Или, по крайней мере, что-то, что вы не подожгли.
   - Воздух, - сказал он. "Это прямо ударяет мне в голову. Во всяком случае, я приучаюсь обходиться без него: неизвестно, когда евреям запретят дышать кислородом". Он поднял счетчик. - Пройди в заднюю комнату, друг мой, и скажи мне, чем я могу тебе помочь. Я последовал за ним вокруг прилавка, мимо пустого книжного шкафа.
   - Значит, дела пошли в гору? Я сказал. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. - Что случилось со всеми книгами? Вейцман печально покачал головой.
   "К сожалению, мне пришлось их удалить. Нюрнбергские законы, - сказал он с презрительным смехом, - запрещают еврею продавать книги. Даже подержанные. Он повернулся и прошел в заднюю комнату. "Сегодня я верю в закон, как верю в героизм Хорста Весселя".
   - Хорст Вессель? Я сказал. - Никогда о нем не слышал.
   Вейцман улыбнулся и указал на старый жаккардовый диван черенком вонючей трубки. - Садись, Берни, и позволь мне приготовить нам выпивку.
   'Ну, что ты знаешь? Они по-прежнему позволяют евреям пить спиртное. Мне было почти жаль тебя тогда, когда ты рассказал мне об этих книгах. Дела никогда не бывают так плохи, как кажутся, пока есть выпивка.
   - Это правда, мой друг. Он открыл угловой шкаф, нашел бутылку шнапса и налил ее осторожно, но щедро. Вручая мне мой стакан, он сказал: "Я скажу тебе кое-что. Если бы не все люди, которые пьют, эта страна действительно была бы в адском состоянии". Он поднял свой стакан. "Давайте пожелаем больше пьяниц и разочарования эффективно управляемой национал-социалистической Германии".
   - Большему количеству пьяниц, - сказал я, почти с благодарностью наблюдая, как он пьет. У него было проницательное лицо, на губах играла кривая улыбка, даже несмотря на дымоход. Большой мясистый нос отделял слишком близко посаженные глаза и поддерживал пару толстых очков без оправы. Все еще темные волосы были аккуратно зачесаны вправо от высокого лба. В хорошо выглаженном синем костюме в тонкую полоску Вейцман мало чем отличался от Эрнста Любича, комедийного актера, ставшего кинорежиссером. Он сел на старую складную крышу и повернулся ко мне боком.
   'Так что я могу сделать для тебя?'
   Я показал ему фотографию ожерелья Шестой. Глядя на него, он немного хрипел, а затем кашлянул в замечание.
   "Если это правда?" Он улыбнулся и покачал головой из стороны в сторону. 'Это реально?
   Конечно, она настоящая, иначе зачем бы ты показывал мне такую красивую фотографию.
   Что ж, тогда это выглядит действительно прекрасно.
   - Его украли, - сказал я.
   "Берни, когда ты сидел там, я не думал, что он застрял на дереве в ожидании пожарной службы". Он пожал плечами. "Но такое красивое ожерелье, что я могу рассказать вам о нем, чего вы еще не знаете?"
   - Пойдем, Вейцман. Пока вас не поймали на воровстве, вы были одним из лучших ювелиров Фридлендера.
   - Ах, вы так деликатно выразились.
   "После двадцати лет работы в бизнесе ты знаешь колокольчики, как свой собственный жилетный карман".
   - Двадцать два года, - тихо сказал он и налил нам обоим еще по стакану. 'Очень хорошо. Задавайте свои вопросы, Берни, и мы увидим то, что увидим.
   "Как бы кто-то собирался избавиться от него?"
   - Вы имеете в виду какой-то другой способ, кроме как просто сбросить его в Ландвер-канал? За деньги?
   Это зависит от того.
   'На что?' - терпеливо сказал я.
   "О том, был ли владелец евреем или язычником".
   - Пойдем, Вейцман, - сказал я. "Тебе не нужно продолжать выжимать ермолку для моей пользы".
   - Нет, серьезно, Берни. Сейчас рынок драгоценных камней находится на дне. Есть много евреев, покидающих Германию, которые, чтобы профинансировать свою эмиграцию, должны продать фамильные драгоценности. По крайней мере, те, кому посчастливилось хоть что-то продать. И, как и следовало ожидать, они получают самые низкие цены. Нееврей мог позволить себе подождать, пока рынок не оживится. Еврей не мог. Кашляя небольшими взрывными порывами, он еще раз, более пристально посмотрел на фотографию Шестой и слегка пожал плечами.
   - Я не в своем уме, могу вам многое сказать. Конечно, я покупаю кое-что по мелочи.
   Но ничего настолько большого, чтобы заинтересовать мальчиков из "Алекса". Как и ты, они знают обо мне, Берни. Для начала мое время в цементе. Если бы я сильно нарушил правила, они бы засадили меня в KZ быстрее, чем трусы у танцовщицы Kit-Kat". Хрипя, как прохудившаяся старая фисгармония, Вейцман усмехнулся и вернул мне фотографию.
   "Амстердам был бы лучшим местом для продажи", - сказал он. - То есть, если бы вы могли вывезти его из Германии. Немецкие таможенники - кошмар контрабандистов. Не то чтобы в Берлине мало людей, которые бы его купили.
   - Как кто, например?
   - Парни с двумя подносами, один поднос сверху и один под прилавком, они могут заинтересоваться. Как Питер Ноймайер. У него есть миленький магазинчик на Шинтерштрассе, специализирующийся на антикварных украшениях. Это может быть его особенностью. Я слышал, что у него много блох, и он может расплатиться любой валютой, какой пожелаете. Да, я бы подумал, что его определенно стоит проверить. Он написал имя на листе бумаги. "Затем у нас есть Вернер Зельдте. Может показаться, что он немного потсдамец, но он не гнушается покупать горячие колокольчики. Потсдам был словом слабого порицания для людей, которые, подобно устаревшим сторонникам роялизма в этом городе, были самодовольны, лицемерны и безнадежно устарели как в интеллектуальных, так и в социальных идеях.
   - Честно говоря, у него меньше совести, чем у подпольного ангелодела. Его магазин находится на Будапештер-штрассе, или на Эбертштрассе, или на Германн-Герингштрассе, или как там, черт возьми, его сейчас называет партия.
   "Кроме того, есть дилеры, торговцы бриллиантами, которые покупают и продают алмазы в престижных офисах, где поиск обручального кольца так же популярен, как свиная отбивная в кармане пальто раввина. Это люди, которые делают большую часть своего бизнеса на болтуне. Он записал еще несколько имен. - Этот, Лазер Оппенгеймер, еврей. Это просто для того, чтобы показать, что я справедлив и ничего не имею против неевреев. У Оппенгеймера есть офис на Иоахимсталерштрассе.
   Во всяком случае, последнее, что я слышал о нем, он все еще был в бизнесе.
   - Это Герт Йешоннек. Новое в Берлине. Раньше базировался в Мюнхене. Судя по тому, что я слышал, он худший тип Мартовской Фиалки, которую вы знаете, забирается на борт партийного фургона и едет на нем, чтобы получить быструю прибыль. У него очень умный набор офисов в этом стальном чудовище на Потсдамской площади. Как это называется ?'
   - Колумбус Хаус, - сказал я.
   'Вот и все. Колумбус Хаус. Говорят, что Гитлера не слишком волнует современная архитектура, Берни. Знаете ли вы, что это значит?' Вейцман усмехнулся. - Это значит, что у нас с ним есть что-то общее.
   - Есть кто-нибудь еще?
   'Может быть. Я не знаю. Это возможно.'
   'Кто?'
   "Наш прославленный премьер-министр.
   - Геринг? Покупка горячих колоколов? Ты серьезно?'
   - О да, - твердо сказал он. "Этот человек страстно любит владеть дорогими вещами.
   И он не всегда так суетлив, как мог бы, относительно того, как он их достает.
   Я знаю, что драгоценности - это то, к чему у него есть слабость. Когда я был у Фридлендера, он довольно часто заходил в магазин. По крайней мере, в те дни он был беден, слишком беден, чтобы много покупать. Но вы могли видеть, что он много купил бы, если бы мог.
   - Господи Иисусе, Вейцман, - сказал я. 'Можете ли вы себе это представить? Я захожу в Каринхолл и говорю: "Извините, герр премьер-министр, но вы случайно не знаете ничего о ценном бриллиантовом колье, которое какой-то плащ забрал из дома на Фердинандштрассе за последние несколько дней?" Надеюсь, вы не будете возражать, если я загляну в платье вашей жены Эмми и посмотрю, не спрятано ли оно где-нибудь между экспонатами?
   - У вас будет чертовски трудный труд найти там что-нибудь, - взволнованно прохрипел Вейцман. "Эта толстая свинья почти такая же большая, как и он сам. Бьюсь об заклад, она могла бы выкормить грудью всю Гитлерюгенд, и у нее еще осталось бы достаточно молока для завтрака Германа. У него начался приступ кашля, который унес бы другого человека.
   Я подождал, пока он найдет более низкую передачу, а затем выдал пятьдесят. Он отмахнулся.
   'Что я тебе сказал?'
   - Тогда позволь мне что-нибудь купить.
   "В чем дело? У тебя вдруг закончилось дерьмо?
   'Нет, но '
   - Однако подождите, - сказал он. - Есть кое-что, что вы могли бы купить. Его поднял палец на большом параде на Унтер-ден-Линден. Он встал и прошел в маленькую кухню за кабинетом. Когда он вернулся, он нес пакет Persil.
   "Спасибо, - сказал я, - но я отправляю свои вещи в прачечную".
   - Нет, нет, нет, - сказал он, засовывая руку в порошок. - Я спрятал его здесь на случай, если ко мне придут непрошеные гости. А, вот и мы. Он вынул из пачки маленький плоский серебристый предмет и потер его о лацкан, прежде чем положить мне на ладонь. Это был диск овальной формы размером со спичечный коробок. С одной стороны был вездесущий немецкий орел, сжимающий лавровый венец, окружавший свастику; а на другой были слова "Тайная государственная полиция" и порядковый номер. Вверху было небольшое отверстие, с помощью которого носитель знака мог прикрепить его к внутренней стороне куртки. Это был ордерный диск гестапо.
   - Это должно открыть перед тобой несколько дверей, Берни.
   - Вы не шутите, - сказал я. "Господи, если бы они поймали тебя с этим"
   'Да, я знаю. Это бы сэкономило вам кучу денег, не так ли? Так что, если вам это нужно, я попрошу за это пятьдесят.
   - Достаточно честно, - сказал я, хотя и не был уверен, что понесу его сам. То, что он сказал, было правдой: это сэкономит на взятках; но если бы меня поймали на его использовании, я бы первым же поездом поехал в Заксенхаузен. Я заплатил ему пятьдесят. "Бык без жетона пива. Боже, я бы хотел увидеть лицо этого ублюдка. Это как валторнист без мундштука. Я встал, чтобы уйти.
   - Спасибо за информацию, - сказал я. - И, если ты не знал, на поверхности лето.
   "Да, я заметил, что дождь был немного теплее, чем обычно. По крайней мере, гнилое лето - это то, в чем они не могут винить евреев".
   - Вы не поверите, - сказал я.
   Глава 5
   На Александерплац царил хаос, когда трамвай сошел с рельсов. Часы на высокой башне церкви Святого Георгия из красного кирпича пробили три часа, напомнив мне, что я не ел ничего после тарелки хлопьев Quaker Quick Flakes ("Для молодежи нации") после завтрака. Я пошел в CafT Stock; он находился недалеко от универмага Вертхайма и в тени виадука городской железной дороги.
   CafT Stock был скромным ресторанчиком с еще более скромным баром в дальнем углу. Пышный живот одноименного владельца был таков, что ему едва хватило места, чтобы протиснуться за стойкой; и когда я вошел в дверь, я нашел его стоящим, наливающим пиво и протирающим стаканы, в то время как его хорошенькая жена прислуживала на столах. Эти таблицы часто забирались офицерами Крипо у "Алекса", и это вынуждало Стока подчеркивать свою приверженность национал-социализму. На стене висела большая фотография фюрера, а также печатная табличка с надписью: "Всегда давайте гитлеровский салют".
   Сток не всегда был таким, и до марта 1933 года он был немного красным.
   Он знал, что я знаю это, и его всегда беспокоило, что есть и другие, которые тоже это помнят. Так что я не винил его за фотографию и вывеску.
   До марта 1933 года в Германии все были кем-то другим. И, как я всегда говорю: "Кто не национал-социалист, если ему приставили пистолет к голове?"
   Я сел за пустой столик и оглядел остальную клиентуру. Через пару столиков от них сидели два быка из Квир-команды, Департамента по борьбе с гомосексуализмом: сборище тех, кто немногим лучше шантажистов. За столиком рядом с ними сидел отдельно от себя молодой криминалист с участка на Ведерсхе-Маркет, чье сильно рябое лицо запомнилось мне главным образом тем, что он однажды арестовал моего осведомителя Ноймана по подозрению в краже.
   Фрау Сток приняла мой заказ свиной рульки с квашеной капустой живо и без особых любезностей. Вспыльчивая женщина, она знала и не одобряла того, что я платил Стоку за небольшие обрывки интересных сплетен о том, что происходит в "Алексе". С таким количеством офицеров, входящих и выходящих из здания, он часто слышал довольно много. Она подошла к немому официанту и прокричала мой заказ по шахте на кухню. Сток выскользнул из-за барной стойки и неторопливо направился к нему. В толстой руке у него был экземпляр партийной газеты "Беобахтер".
   - Привет, Берни, - сказал он. - Паршивая у нас погода, а?
   - Мокрый как пудель, Макс, - сказал я. - Я выпью пива, когда ты будешь готов.
   'Подступила. Хотите взглянуть на газету?
   - Что-нибудь в нем?
   - Мистер и миссис Чарльз Линдберг в Берлине. Это парень, который перелетел через Атлантику.
   "Звучит завораживающе, правда. Полагаю, пока он здесь, великий летчик откроет несколько заводов по производству бомбардировщиков. Может быть, даже совершить испытательный полет на блестящем новом истребителе. Возможно, они хотят, чтобы он вел один из них до самой Испании.
   Сток нервно оглянулся через плечо и жестом попросил меня понизить голос.
   - Не так громко, Берни, - сказал он, дергаясь, как кролик. - Ты меня застрелишь.
   Недовольно бормоча, он пошел за моим пивом.
   Я взглянул на газету, которую он оставил на моем столе. Там был небольшой абзац о "расследовании пожара на Фердинандштрассе, в котором, как известно, погибли два человека", в котором не упоминались ни их имена, ни их связь с моим клиентом, ни то, что этим занималась полиция. как расследование убийства. Я презрительно швырнул его на другой стол. На обратной стороне спичечного коробка больше настоящих новостей, чем в "Беобахтер". Тем временем детективы из Квир-отряда уходили; и Сток вернулся с моим пивом.
   Он поднял стакан, привлекая мое внимание, прежде чем поставить его на стол.
   - Хороший сержант-майор, как всегда, - сказал он.
   'Спасибо.' Я сделал большой глоток, а затем тыльной стороной ладони вытер немного фельдфебеля с верхней губы. Фрау Сток забрала мой обед у немого официанта и принесла. Она бросила на мужа взгляд, который должен был прожечь дыру в его рубашке, но он сделал вид, что не заметил этого. Потом она пошла убирать со стола, который освободил рябой Криминалист.
   Сток сел и стал смотреть, как я ем.
   Через некоторое время я сказал: "Итак, что ты слышал? Что-либо?'
   "Тело мужчины выловлено из ландвера".
   - Это так же необычно, как толстый железнодорожник, - сказал я ему. - Канал - это туалет гестапо, вы это знаете. Устроено так, что если кто-нибудь пропадет в этом чертовом городе, то быстрее искать его в конторе лихтера, чем в полицейском управлении или в городском морге.
   - Да, но у этого в носу был бильярдный кий. Они считали, что оно проникло в его мозг.
   Я положил нож и вилку. - Не могли бы вы отложить кровавые подробности, пока я не закончу свою еду? Я сказал.
   - Извините, - сказал Сток. - Вот, собственно, и все. Но они обычно не занимаются такими вещами, не так ли, гестапо?
   "Нельзя сказать, что считается нормальным на Принц-Альбрехтштрассе. Возможно, он совал свой нос не туда, куда нужно. Возможно, они хотели сделать что-то поэтическое". Я вытер рот и положил на стол мелочь, которую Сток собрал, даже не потрудившись пересчитать.
   - Забавно думать, что раньше это была штаб-квартира гестапо художественной школы, я имею в виду.
   'Веселый. Бьюсь об заклад, бедные ублюдки, над которыми они работают, заснут так же счастливо, как маленькие снеговики, при одной этой мысли. Я встал и пошел к двери. - А вот про Линдбергов мило.
   Я вернулся в офис. Фрау Протце полировала стекло на пожелтевшей репродукции Тилли, висевшей на стене моей приемной, с некоторым весельем наблюдая за трудным положением незадачливого бургомистра Ротенбурга.
   Когда я вошел в дверь, зазвонил телефон. Фрау Протце улыбнулась мне, а затем быстро вошла в свою маленькую кабинку, чтобы ответить, предоставив мне возможность заново взглянуть на чистую картину. Прошло много времени с тех пор, как я действительно смотрел на это. Бургомистр, умолявший Тилли, командующего германской имперской армией в шестнадцатом веке, спасти его город от разрушения, заставил своего завоевателя выпить шесть литров пива, не переводя дух. Насколько я помнил эту историю, бургомистр провернул этот невероятный подвиг нагрудника, и город был спасен. Это было, как я всегда думал, так типично по-немецки. И просто какой-нибудь садистский трюк, который мог бы сыграть какой-нибудь головорез из SA. На самом деле ничего так сильно не меняется.
   - Это дама, - позвала меня фрау Протце. - Она не называет своего имени, но настаивает на том, чтобы поговорить с вами.
   - Тогда соедините ее, - сказал я, входя в свой кабинет. Я взял подсвечник и наушник.
   - Мы встречались прошлой ночью, - сказал голос. Я выругался, думая, что это Кэрол, девушка со свадебного приема Дагмарра. Я хотел забыть об этом маленьком эпизоде. Но это была не Кэрола. - Или, может быть, мне следует сказать сегодня утром. Было довольно поздно. Ты уходил, а я как раз возвращался после вечеринки.
   Ты помнишь?'
   - Фрау, - я замялся, все еще не вполне в силах в это поверить.
   - Пожалуйста, - сказала она, - поменьше фрау. Лиза Рюдель, если вы не возражаете, герр Гюнтер.
   - Я совершенно не возражаю, - сказал я. - Как я мог не помнить?
   - Можешь, - сказала она. - Ты выглядел очень усталым. Ее голос был таким же сладким, как тарелка кайзеровских блинов. "Германн и я, мы часто забываем, что другие люди не работают так поздно".
   - Если вы позволите мне так сказать, вы выглядели на нем очень хорошо.
   - Что ж, спасибо, - проворковала она искренне польщенно. По моему опыту, вы никогда не сможете слишком льстить женщине, так же как вы никогда не сможете дать собаке слишком много печенья.
   - И чем я могу быть полезен?
   - Я хотела бы поговорить с вами по одному срочному делу, - сказала она. - Все равно я не хочу говорить об этом по телефону.
   - Прийти ко мне сюда, в мой кабинет?
   - Боюсь, я не могу. Я сейчас в студии в Бабельсберге. Может быть, вы зайдете ко мне сегодня вечером?
   - Ваша квартира? Я сказал. - Ну да, я был бы рад. Где это находится?'
   - Баденшештрассе, дом номер 7. Скажем, девять часов?
   - Было бы хорошо. Она повесила трубку. Я закурил сигарету и рассеянно закурил. Наверное, она работала над фильмом, подумал я и представил, как она звонит мне из своей гримерки в одном халате, только что закончив сцену, в которой ей нужно было плавать обнаженной в горном озере. Это заняло у меня довольно много минут. У меня хорошее воображение. Потом мне стало интересно, знала ли Шестая о квартире. Я решил, что он сделал. Вы не сможете стать таким же богатым, как Шестая, не зная, что у вашей жены есть собственное жилье. Вероятно, она оставила его, чтобы сохранить определенную степень независимости. Я догадывался, что не так уж многого она не могла бы иметь, если бы действительно задумалась об этом. Приложив к этому свое тело, вероятно, она получила луну и пару галактик на вершине. Тем не менее, я не думал, что Шестая могла знать или одобрила бы ее встречу со мной. Не после того, что он сказал о том, что я не вмешиваюсь в его семейные дела. О чем бы она ни хотела срочно поговорить со мной, это явно не для ушей гнома.
  
   Я позвонил Мюллеру, репортеру криминальной газеты "Берлинер Моргенпост", которая была единственной полуприличной газетной газетой, оставшейся в киоске. Мюллер был хорошим репортером. В старом стиле криминальных репортажей особой потребности не было; об этом позаботилось Министерство пропаганды.
   "Послушайте, - сказал я после прелюдии, - мне нужна биографическая информация из файлов вашей библиотеки, как можно больше и как можно скорее, о Германе Шесть".
   "Стальной миллионер? Работаешь над смертью своей дочери, а, Берни?
   "Меня наняла страховая компания для расследования пожара".
   - Что у вас есть?
   - Вы могли бы написать то, что я знаю, на трамвайном билете.
   "Ну, - сказал Мюллер, - это размер материала, который у нас есть для завтрашнего номера. Министерство сказало нам прекратить это. Просто для того, чтобы зафиксировать факты и сделать их небольшими.
   - Как это?
   - У Шестой есть влиятельные друзья, Берни. За такие деньги можно купить очень много тишины.
   - Ты что-нибудь понял?
   - Я слышал, что это был поджог, вот и все. Когда вам это нужно?
   "Пятьдесят говорит завтра. И все, что вы можете раскопать об остальных членах семьи.
   "Я всегда могу использовать немного дополнительных денег. Говорить с тобой.
   Я повесил трубку и сунул несколько бумаг в старые газеты, а затем бросил их в один из ящиков стола, где еще оставалось место. После этого я набросал на промокашке и взял одно из нескольких пресс-папье, лежавших на столе. Я катал его холодную массу вокруг своих рук, когда раздался стук в дверь. Фрау Протце вошла в комнату.
   "Я задавался вопросом, есть ли какие-либо документы, которые нужно было сделать". Я указал на неупорядоченные стопки папок, которые лежали на полу за моим столом.
   "Это моя файловая система", - сказал я. - Хотите верьте, хотите нет, но они в каком-то порядке. Она улыбнулась, несомненно, подбадривая меня, и внимательно кивнула, как будто я объяснял что-то, что изменит ее жизнь.
   - И все они в процессе?
   Я смеялся. - Это не офис адвоката, - сказал я. "Что касается довольно многих из них, я не знаю, находятся ли они в процессе или нет. Расследование не быстрый бизнес с быстрыми результатами. Вы должны иметь много терпения.
   - Да, я это вижу, - сказала она. На моем столе была только одна фотография. Она перевернула его, чтобы лучше рассмотреть. "Она очень красивая. Твоя жена?'
   'Она была. Умер в день капповского путча. Я, должно быть, сделал это замечание сто раз. Связывая ее смерть с другим подобным событием, это преуменьшает, как сильно я все еще скучаю по ней, даже спустя шестнадцать лет. Однако никогда успешно.
   - Это была испанка, - объяснил я. "Мы были вместе всего десять месяцев".
   Фрау Протце сочувственно кивнула.
   Мы оба помолчали. Потом я посмотрел на часы.
   - Можешь идти домой, если хочешь, - сказал я ей.
   Когда она ушла, я долго стоял у своего высокого окна и смотрел на мокрые улицы внизу, блестевшие, как лакированная кожа, в предвечернем солнечном свете.
   Дождь прекратился, и казалось, что вечер будет прекрасным. Офисные работники уже направлялись домой, вытекая из здания "Беролина-Хаус" напротив и спускаясь в лабиринт подземных туннелей и переходов, ведущих к станции метро "Александерплац".
   Берлин. Раньше я любил этот старый город. Но это было до того, как он увидел свое отражение и начал носить корсеты, зашнурованные так туго, что едва мог дышать. Я любил легкую, беззаботную философию, дешевый джаз, вульгарные кабаре и все другие культурные излишества, которые были характерны для веймарских лет и делали Берлин одним из самых захватывающих городов мира.
   За моим офисом, к юго-востоку, находилось Главное управление полиции, и я представил себе, сколько хорошей тяжелой работы было проделано там, чтобы расправиться с берлинскими преступлениями.
   Злодеям нравится неуважительно отзываться о фюрере, вывешивать табличку "Продано" на витрине мясной лавки, не отдавать гитлеровский салют и гомосексуальность. Таков был Берлин при национал-социалистическом правительстве: большой дом с привидениями, с темными углами, мрачными лестницами, зловещими подвалами, запертыми комнатами и целым чердаком, полным полтергейстов на свободе, швыряющих книги, хлопающих дверями, бьющих стекла, кричащих в ночи. и вообще так сильно пугали владельцев, что бывали времена, когда они были готовы продаться и уйти. Но чаще всего они просто затыкали уши, закрывали зачерневшие глаза и пытались делать вид, что ничего страшного. Напуганные страхом, они говорили очень мало, не обращая внимания на ковер, шевелящийся под их ногами, и их смех был тем тонким нервным смехом, который всегда сопровождает шутку босса.
   Полицейская деятельность, как и строительство автобанов и информирование, является одной из растущих отраслей новой Германии; и поэтому Алексей всегда занят. Несмотря на то, что время закрытия большинства отделов, которые имели дело с общественностью, уже истекло, у различных входов в здание все еще было очень много людей, когда я пришел туда. Особенно многолюдно было на четвертом подъезде паспортного стола. Берлинцы, многие из которых были евреями, которые весь день стояли в очереди за выездной визой, даже сейчас выходили из этой части Алекса, их лица были счастливы или печальны в зависимости от успеха их предприятия. Я пошел по Александерштрассе и миновал третий подъезд, перед которым парочка дорожных полицейских, прозванных "белыми мышами" из-за характерных коротких белых халатов, слезала со своих ярко-голубых мотоциклов "БМВ". Полицейский фургон "Зеленая минна" мчался по улице, ревя в мартингорн, в направлении моста Янновиц. Не обращая внимания на шум, две белые мыши с важным видом прокрались через третий подъезд, чтобы доложить.
   Я вошел через второй подъезд, зная это место достаточно хорошо, чтобы выбрать вход, где меньше всего шансов, что кто-то бросит мне вызов. Если меня останавливали, я направлялся в комнату 323, бюро находок. Но второй подъезд также обслуживает полицейский морг.
   Я небрежно прошел по коридору и спустился в подвал, мимо небольшой столовой к пожарному выходу. Я опустил засов на двери и оказался в большом мощеном дворе, где было припарковано несколько полицейских машин. Одну из них мыл мужчина в резиновых сапогах, который не обратил на меня внимания, когда я пересек двор и нырнул в другой дверной проем. Это вело к котельной, и я остановился там на мгновение, чтобы мысленно проверить свою ориентацию. Я не работал в "Алексе" десять лет, чтобы не знать, в чем дело. Единственное, что меня беспокоило, это то, что я могу встретить кого-то, кто меня знает. Я открыл единственную другую дверь, которая вела из котельной, и поднялся по короткой лестнице в коридор, в конце которого находился морг.
   Когда я вошел в приемную морга, я почувствовал кисловатый запах, напоминавший теплое влажное мясо птицы. Он смешался с формальдегидом, образовав тошнотворный коктейль, который я почувствовал в желудке в тот момент, когда втянул его в ноздри. В кабинете, едва обставленном парой стульев и столом, не было ничего, что предупредило бы неосторожных о том, что скрывается за двумя стеклянными дверями, кроме запаха и вывески с простой надписью "Морг: вход воспрещен". Я приоткрыла двери и заглянула внутрь.
   В центре мрачной сырой комнаты стоял операционный стол, который также был наполовину корытом. На противоположных сторонах запятнанного керамического желоба стояли две мраморные плиты, поставленные под небольшим углом, чтобы жидкости из трупа могли стекать в центр и смываться в канализацию водой из одного из двух высоких журчащих кранов, расположенных у каждой из них. конец. Стол был достаточно велик для двух трупов, лежащих лицом к лицу, по одному с каждой стороны стока; но был только один труп, мужской, который лежал под ножом и хирургической пилой. Их держал сгорбленный худощавый мужчина с редкими темными волосами, высоким лбом, в очках, с длинным крючковатым носом, аккуратными усами и небольшой бородкой на подбородке. На нем были резиновые сапоги, тяжелый фартук, резиновые перчатки, жесткий воротник и галстук.
   Я тихо прошел через двери и с профессиональным любопытством разглядывал труп. Подойдя поближе, я попытался увидеть, что стало причиной смерти человека. Было видно, что тело лежало в воде, так как кожа на руках и ногах размокла и слезла, как перчатки и носки. В остальном он был в основном в удовлетворительном состоянии, за исключением головы. Он был черного цвета и совершенно безликий, как грязный футбольный мяч, с отпиленной верхней частью черепа и удаленным мозгом. Подобно мокрому гордиеву узлу, он теперь лежал в чашке в форме почки, ожидая вскрытия.
   Столкнувшись с насильственной смертью во всех ее ужасных оттенках, искаженных позах и свиной плоти, у меня не было большей реакции, чем если бы я смотрел в окно моей местной "немецкой" мясной лавки, за исключением того, что в этой было больше мяса на витрине. Иногда меня удивляло полнейшее мое равнодушие к виду заколотых, утонувших, раздавленных, расстрелянных, обожженных и забитых дубинками, хотя я хорошо знал, откуда взялась эта бесчувственность. Увидев столько смертей на турецком фронте и на службе у Крипо, я почти перестал считать труп человеком. Это знакомство со смертью сохранилось с тех пор, как я стал частным сыщиком, когда следы пропавших без вести так часто вели к моргу в Санкт-Гертрауден, крупнейшей больнице Берлина, или к хижине спасателя возле дамбы на Ландвер-канале.
   Я стоял там в течение нескольких минут, глядя на ужасную сцену передо мной и недоумевая, что привело к такому состоянию головы и другому состоянию тела, прежде чем в конце концов доктор Ильманн оглянулся и увидел меня.
   - Боже мой, - прорычал он. "Бернхард Гюнтер. Ты жив?' Я подошел к столу и с отвращением выдохнул.
   - Господи, - сказал я. "В последний раз, когда я сталкивался с таким неприятным запахом тела, мне на лицо сидела лошадь".
   - Он красавчик, не правда ли?
   'Ты говоришь мне. Что он делал, ловил белого медведя? Или, может быть, Гитлер поцеловал его".
   'Необычно, не правда ли? Почти как если бы голова была сожжена '
   'Кислота?'
   'Да.' Иллманн казался довольным, как будто я был способным учеником. 'Отлично. Трудно сказать, какой, скорее всего, соляной или серной.
   - Как будто кто-то не хотел, чтобы вы знали, кто он такой.
   - Именно так. Имейте в виду, это не скрывает причину смерти. Ему заткнули одну ноздрю сломанным бильярдным кием. Он пронзил мозг, мгновенно убив его. Не очень распространенный способ убийства человека; действительно, по моему опыту, это уникально. Однако человек учится не удивляться разнообразию способов, которыми убийцы предпочитают убивать своих жертв. Но я уверен, что вы не удивлены. У тебя всегда было хорошее воображение на быка, Берни. Не говоря уже о ваших нервах. Знаешь, у тебя чертовски наглый раз зайти сюда в таком виде.
   Только моя сентиментальная натура мешает мне выбросить тебя на ухо.
   - Мне нужно поговорить с вами о деле Пфарра. Вы делали премьер-министр, не так ли?
   - Вы хорошо информированы, - сказал он. - Собственно говоря, сегодня утром семья забрала тела.
   - А ваш отчет?
   - Послушайте, я не могу здесь говорить. Я скоро закончу с нашим другом на плите. Дайте мне час.
   'Где?'
   - Как насчет "Кннстлер-Эк" на Альт-Коллне? Там тихо, и нас никто не побеспокоит.
   - Кннстлер Экк, - повторил я. - Я найду. Я повернулся к стеклянным дверям.
   - О, и Берни. Принеси что-нибудь на мои расходы?
   Независимый городок Альт К/лн, давно поглощенный столицей, представляет собой небольшой остров на реке Шпрее. В значительной степени отданный под музеи, он заработал себе прозвище "Музейный остров". Но я должен признаться, что я никогда не видел внутреннюю часть ни одного из них. Меня не очень интересует Прошлое, и, если вы спросите меня, именно одержимость этой страны своей историей отчасти привела нас туда, где мы сейчас: в дерьмо. Вы не можете зайти в бар, чтобы какой-нибудь мудак не рассказал о наших границах до 1918 года или не вспомнил о Бисмарке и о том, как мы выбили дурь из французов. Это старые болячки, и, на мой взгляд, бесполезно продолжать их ковырять.
   Снаружи в этом месте не было ничего, что могло бы привлечь прохожего заглянуть выпить: ни обшарпанной краски на двери, ни засохших цветов в оконной коробке; и, конечно же, не плохо написанная табличка на грязном окне, которая гласила: "Сегодняшнюю речь можно услышать здесь". Я выругался, потому что это означало, что Джоуи Крипп в тот вечер выступает на партийном митинге, и в результате будет обычная дорожная неразбериха. Я спустился по ступенькам и открыл дверь.
   Внутри Knnstler Eck было еще меньше того, что могло бы убедить случайного пьющего остаться на некоторое время. Стены были покрыты мрачной резьбой по дереву, крошечные модели пушек, мертвых голов, гробов и скелетов.
   У дальней стены стоял большой шарман, раскрашенный так, чтобы он выглядел как кладбище, со склепами и могилами, извергающими своих мертвецов, на котором горбун играл пьесу Гайдна. Это было в большей степени для его собственной выгоды, чем для кого-либо еще, так как группа штурмовиков пела "Моя Пруссия стоит так горда и велика" с таким упоением, что почти полностью заглушала игру горбуна. В свое время я видел в Берлине кое-что странное, но это было похоже на что-то из фильма Конрада Вейдта, и не очень хорошее. Я ожидал, что однорукий капитан полиции появится в любой момент.
   Вместо этого я нашел Иллманна, сидящего в одиночестве в углу с бутылкой Engelhardt. Я заказал еще две таких же и сел, когда штурмовики закончили свою песню, а горбун начал расправу над одной из моих любимых сонат Шуберта.
   - Это адский выбор, - мрачно сказал я.
   - Боюсь, я нахожу это странным.
   - Как раз то место, где можно встретить дружелюбного соседа-похитителя тел. Разве ты не видишь достаточно смертей в течение дня, чтобы пить в такой склепе, как эта?
   Он невозмутимо пожал плечами. "Только смерть вокруг меня постоянно напоминает мне, что я жив".
   "Многое можно сказать о некрофилии". Ильманн улыбнулся, словно соглашаясь со мной.
   - Так вы хотите узнать о бедном гауптштурмфюрере и его женушке, а? Я кивнул. - Это интересное дело, и, должен вам сказать, интересные случаи становятся все более редкими. Со всеми людьми, которые оказались мертвыми в этом городе, можно подумать, что я был занят. Но, конечно, обычно мало или совсем нет тайны в том, как большинство из них стали такими. Половину времени я ловлю себя на том, что представляю судебно-медицинские доказательства убийства тем самым людям, которые его совершили. Мы живем в перевернутом мире". Он открыл свой портфель и вынул синюю папку с кольцами. - Я принес фотографии. Я думал, ты захочешь увидеть счастливую пару. Боюсь, они настоящие кочегары. Я смогла установить личность только по их обручальным кольцам, его и ее".
   Я пролистал файл. Ракурс камеры изменился, но сюжет остался прежним: два серо-стальных трупа, лысые, как египетские фараоны, лежали на обнаженных и почерневших пружинах того, что когда-то было кроватью, как сосиски, залежавшиеся на гриле.
   "Хороший альбом. Что они делали, дрались? - сказал я, заметив, как у каждого трупа были подняты кулаки, как у кулачного бойца.
   "Достаточно обычное наблюдение при такой смерти".
   - А как же эти порезы на коже? Они выглядят как ножевые ранения.
   - Опять же, чего и следовало ожидать, - сказал Ильманн. "Из-за жара при пожаре кожа трескается, как спелый банан. То есть, если вы помните, как выглядит банан".
   - Где вы нашли канистры с бензином?
   Он вопросительно поднял брови. - О, вы знаете о них, не так ли? Да, мы нашли две пустые банки в саду. Я не думаю, что они были там очень долго.
   Они не были ржавыми, и на дне одного из них еще оставалось небольшое количество неиспарившегося бензина. И, по словам пожарного, там сильно пахло бензином".
   - Тогда поджог.
   "Несомненно".
   - Так что же заставило вас искать пули?
   'Опыт. При вскрытии после пожара всегда следует иметь в виду возможность того, что была попытка уничтожить улики. Это стандартная процедура. Я нашел три пули у женщины, две у мужчины и три в изголовье кровати. Женщина была мертва до того, как начался пожар. Она была ранена в голову и горло. Не то что самец. В дыхательных путях были частицы дыма, в крови - угарный газ. Ткани были все еще розовыми. Он был ранен в грудь и в лицо".
   - Пистолет еще не нашли? Я попросил.
   - Нет, но я могу сказать вам, что это, скорее всего, был 7,65-мм автомат, и что-то довольно тяжелое для его боеприпасов, вроде старого маузера.
   - И с какого расстояния их расстреляли?
   "Я должен сказать, что убийца находился примерно в 150 см от жертв, когда стрелял из оружия. Входное и выходное ранения соответствовали тому, что убийца стоял у изножья кровати; и, конечно же, пули в изголовье".
   - Думаешь, только одно оружие? Ильманн кивнул. - Восемь пуль, - сказал я.
   - Это целый магазин для карманного пистолета, не так ли? Кто-то был очень уверен. Или же они были очень сердиты. Господи, неужели соседи ничего не слышали?
   'Очевидно нет. Если да, то они, вероятно, думали, что это просто гестапо устроило небольшую вечеринку. О пожаре не сообщалось до 3.10 утра. М., к тому времени уже не было возможности взять его под контроль".
   Горбун отказался от органного концерта, когда штурмовики заиграли "Германия, ты наша гордость". Один из них, рослый здоровяк со шрамом на лице, длиной и толщиной с кусок кожицы от грудинки, ходил вокруг бара, размахивая пивом и требуя, чтобы остальные посетители "Кннстлер Экк" присоединились к пению. Ильманн, казалось, не возражал и пел громким баритоном. Мое собственное пение показало значительный недостаток тональности и живости. Громких песен патриот не делает. Беда этих гребаных национал-социалистов, особенно молодых, в том, что они думают, что у них монополия на патриотизм. И даже если у них сейчас его нет, судя по тому, как идут дела, скоро он будет.
   Когда песня закончилась, я задал Ильманну еще несколько вопросов.
   "Они оба были голые, - сказал он мне, - и много выпили. Она выпила несколько коктейлей "Огайо", а он выпил много пива и шнапса. Скорее всего, они были сильно пьяны, когда их расстреляли. Кроме того, я взял мазок из влагалища у женщины и обнаружил недавнюю сперму той же группы крови, что и у мужчины. Я думаю, у них был настоящий вечер. О да, она была на восьмой неделе беременности. Ах, маленькая свеча жизни горит недолго.
   'Беременная.' Я задумчиво повторил это слово. Ильманн потянулся и зевнул.
   - Да, - сказал он. - Хотите знать, что они ели на ужин?
   - Нет, - твердо сказал я. - Лучше расскажи мне о сейфе. Она была открыта или закрыта?
   'Открытым.' Он сделал паузу. - Знаешь, интересно, ты меня не спросил, как его открыли. Это наводит меня на мысль, что вы уже знали, что сейф не пострадал, если не считать легкого обжига; что если сейф был вскрыт незаконно, то это сделал кто-то, кто знал, что делает. Сейф Stockinger - это не мелочь.
   - В нем есть пианисты? Ильман покачал головой.
   "Он был слишком сильно обожжен, чтобы сделать какие-либо отпечатки", - сказал он.
   "Допустим, - сказал я, - что непосредственно перед гибелью пфарров в сейфе было то, что в нем было, и что он был, как и должно быть, заперт на ночь".
   'Очень хорошо.'
   - Тогда есть две возможности: во-первых, это сделал профессиональный щелкунчик, а затем убил их; а во-вторых, кто-то заставил их открыть его, а затем приказал им вернуться в постель, где он их расстрелял. Тем не менее, это не похоже на профессионала, если он оставил дверь сейфа открытой.
   "Если только он не изо всех сил старался выглядеть любителем", - сказал Иллманн. "Мое собственное мнение таково, что они оба спали, когда их расстреляли. Конечно по углу входа пули я бы сказал, что оба они лежали. Теперь, если бы вы были в сознании, и кто-то приставил к вам пистолет, более чем вероятно, что вы сидели бы в постели. И поэтому я бы сделал вывод, что ваша теория запугивания маловероятна. Он посмотрел на часы и допил пиво. Похлопав меня по ноге, он тепло добавил: - Все было хорошо, Берни. Совсем как в старые времена. Как приятно разговаривать с кем-то, чье представление о детективной работе не связано с прожектором и набором кастетов. Все еще. Мне не придется долго терпеть Алекса. Наш прославленный рейхскриминальддиректор Артур Небе увольняет меня, как и других старых консерваторов до меня.
   - Я не знал, что вы интересуетесь политикой, - сказал я.
   - Нет, - сказал он. "Но разве Гитлер не был избран в первую очередь: слишком много людей, которым было насрать на то, что управляло страной? Самое смешное, что сейчас меня это волнует даже меньше, чем раньше. Поймай меня, присоединяюсь к мартовским фиалкам на подножке. Но мне не жалко уйти. Я устал от всех ссор, которые происходят между Сипо и Орпо по поводу того, кто контролирует Крипо. Это становится очень запутанным, когда дело доходит до подачи отчета, не зная, следует ли привлекать к этому наших друзей в форме в Орпо.
   "Я думал, что за рулем Крипо сидели Сипо и гестапо".
   - На более высоких уровнях командования так и есть, - подтвердил Иллманн. "Но на среднем и нижнем уровнях все еще действуют старые административные цепи подчинения. На муниципальном уровне за Kripo также несут ответственность руководители местной полиции, входящие в состав Orpo. Но говорят, что голова Орпо под прикрытием подбадривает любого президента полиции, который готов разочаровать парней из Сипо. В Берлине это устраивает президента нашей полиции. Он и рейхскриминалдиректор Артур Небе до глубины души ненавидят друг друга. Нелепо, не правда ли? А теперь, если вы не возражаете, мне действительно пора идти.
   "Какой способ управлять ебаной ареной для корриды", - сказал я.
   - Поверь мне, Берни, ты уже выжил. Он счастливо ухмыльнулся. - А может стать еще хуже.
   Информация Ильманна стоила мне сто марок. Я никогда не замечал, что информация обходится дешево, но в последнее время стоимость частного расследования действительно растет. Нетрудно понять, почему. Каждый делает какой-то поворот в эти дни.
   Коррупция в той или иной форме является самой отличительной чертой жизни при национал-социализме. Правительство сделало несколько разоблачений о коррупции различных политических партий Веймара, но это было ничто по сравнению с существующей сейчас коррупцией. Он процветает наверху, и все это знают. Таким образом, большинство людей считают, что они сами должны получить долю. Я не знаю никого, кто был бы так привередлив в таких вещах, как раньше.
   И это включает меня. Простая истина заключается в том, что чувствительность людей к коррупции, будь то еда на черном рынке или получение услуг от государственного чиновника, так же тупа, как огрызок столярного карандаша.
   Глава 6
   В тот вечер казалось, что почти весь Берлин направляется в Нойкльн, чтобы увидеть, как Геббельс дирижирует оркестром мягких, убедительных скрипок и хрупких, саркастических труб, которые были его голосом. Но для тех, кому не посчастливилось увидеть "Популярный просветитель", по всему Берлину было предусмотрено несколько условий, чтобы они могли хотя бы услышать звук. Помимо радиоприемников, предусмотренных законом в ресторанах и кафе, на большинстве улиц были установлены громкоговорители на рекламных столбах и фонарных столбах; и группа радиосмотрителей была уполномочена стучать в двери и обеспечивать соблюдение обязательного гражданского долга слушать партийную передачу.
   Двигаясь на запад по Лейпцигерштрассе, я встретил факельный парад коричневорубашечников, маршировавших на юг по Вильгельмштрассе, и мне пришлось выйти из машины и отдать честь проходящему штандарту. Не сделать этого значило бы рискнуть быть избитым. Думаю, в этой толпе были и другие, такие же, как я, с вытянутыми правыми руками, как у многих дорожных полицейских, которые делали это только для того, чтобы избежать неприятностей и чувствовали себя немного нелепо. Кто знает? Но если подумать, политические партии в Германии всегда были в восторге от салютов: социал-демократы высоко поднимали сжатый кулак над головой; у большевиков в КПГ сжатый кулак был поднят на уровне плеча; у центристов был двупалый сигнал в форме пистолета с поднятым большим пальцем; а у нацистов был осмотр ногтей. Я помню, когда мы думали, что все это было довольно смешным и мелодраматичным, и, может быть, поэтому никто из нас не воспринимал это всерьез. И вот мы все были сейчас, отдавая честь вместе с лучшими из них. Псих.
   Баденшештрассе, отходящая от Берлинерштрассе, всего в квартале от Траутенауштрассе, где у меня есть собственная квартира. Близость - их единственный общий фактор. Баденшештрассе, дом 7, - один из самых современных многоквартирных домов в городе, и такой же эксклюзивный, как ужин для воссоединения семьи Птолемеев.
   Я припарковал свою маленькую и грязную машину между огромным Deusenberg и блестящим Bugatti и вошел в вестибюль, который выглядел так, как будто он оставил пару соборов без мрамора. Толстый швейцар и штурмовик увидели меня и, покинув свой стол и радиоприемник, в котором перед партийной передачей крутили Вагнера, преградили мне путь, боясь, что я захочу оскорбить кого-нибудь из жильцов. мой помятый костюм и маникюр, сделанный самой себе.
   - Как написано на вывеске снаружи, - проворчал Фатсо, - это частное здание.
   Меня не впечатлила их совместная попытка быть жесткой со мной. Я привык к тому, что меня заставляют чувствовать себя нежеланным, и я не так легко подпрыгиваю.
   - Я не видел никаких признаков, - честно сказал я.
   - Нам не нужны неприятности, мистер, - сказал штурмовик. У него была тонкая на вид челюсть, которая сломалась бы, как мертвая ветка, от одного лишь самого краткого представления моего кулака.
   - Я ничего не продаю, - сказал я ему. Фатсо взялся за дело.
   - Ну, что бы вы там ни продавали, им здесь ничего не нужно.
   Я тонко улыбнулась ему. - Послушай, Фатсо, единственное, что мешает мне столкнуть тебя с дороги, - это твой неприятный запах изо рта. Я знаю, вам будет нелегко, но посмотрите, сможете ли вы работать с телефоном, и позвоните отцу Сулейну Рюделю. Вы увидите, что она ждет меня. Фатсо дернул огромные черно-коричневые усы, которые цеплялись за изогнутую губу, как летучая мышь на стене склепа. Его дыхание было намного хуже, чем я мог себе представить.
   - Ради тебя, щеголь, тебе лучше быть правым, - сказал он. - Было бы приятно вас вышвырнуть. Ругаясь себе под нос, он поковылял обратно к своему столу и яростно набрал номер.
   - Отец Сулейн Рудель кого-то ждет? - сказал он, смягчая тон. - Только она мне никогда не говорила. Его лицо поникло, когда моя история подтвердилась. Он положил трубку и покачал головой в сторону двери лифта.
   - Третий этаж, - прошипел он.
   Дверей было всего две, в противоположных концах от третьей. Между ними был велодром с паркетным полом, и, как будто меня ждали, одна из дверей была приоткрыта. Служанка провела меня в гостиную.
   - Вам лучше присесть, - угрюмо сказала она. "Она все еще одевается, и неизвестно, как долго она будет одеваться. Сделай себе выпивку, если хочешь. Потом она исчезла, и я огляделся вокруг.
   Квартира была не больше частного аэродрома и выглядела такой же дешевой декорацией, как что-то из Сесиля Б. де Милля, фотография которого боролась за почетное место со всеми остальными на рояле. По сравнению с человеком, который украсил и обставил это место, эрцгерцог Фердинанд был благословлен вкусом труппы турецких цирковых карликов.
   Я посмотрел на некоторые другие фотографии. В основном это были кадры Лизы Рюдель из ее различных фильмов. Во многих из них она не была одета очень плавно обнаженной или застенчиво выглядывала из-за дерева, которое скрывало более интересные части. Рудель была известна своими полуголыми ролями. На другой фотографии она сидит за столиком в шикарном ресторане с добрым доктором Геббельсом; а в другом она спарринговала с Максом Шмеллингом. Затем был один, в котором ее несли на руках рабочий, только "рабочим" как раз оказался Эмиль Яннингс, знаменитый актер. Я узнал кадр из "Хижины строителя". Книга мне нравится намного больше, чем фильм.
   При намеке на 4711 я обернулся и поймал себя на том, что пожимаю руку прекрасной кинозвезде.
   - Я вижу, вы просматривали мою маленькую галерею, - сказала она, переставляя фотографии, которые я подобрал и рассмотрел. "Вы, должно быть, думаете, что с моей стороны ужасно тщеславно выставлять так много своих фотографий, но я просто терпеть не могу альбомы".
   - Вовсе нет, - сказал я. 'Это очень интересно.'
   Она сверкнула мне улыбкой, от которой у тысяч немецких мужчин, включая меня, подкосились щеки.
   - Я так рад, что вы одобряете. На ней была зеленая бархатная пижама для отдыха с длинным золотым поясом с бахромой и зеленые сафьяновые тапочки на высоком каблуке.
   Ее светлые волосы были заплетены в узел на затылке, как это было модно; но в отличие от большинства немецких женщин, она также была накрашена и курила сигарету. BdM, Женская лига, осуждает такие вещи как несовместимые с нацистским идеалом немецкой женственности; тем не менее, я городской мальчик: некрасивые, вычищенные, розовые лица могут быть очень хороши на ферме, но, как и почти все немецкие мужчины, я предпочитаю, чтобы мои женщины были напудренными и накрашенными. Конечно, Лиза Рудель жила в другом мире, чем другие женщины. Вероятно, она думала, что Нацистская женская лига была хоккейной ассоциацией.
   "Мне очень жаль тех двух парней у двери, - сказала она, - но, видите ли, у Йозефа и Магды Геббельс есть квартира наверху, так что, как вы понимаете, охрана должна быть усиленной. Что напомнило мне, я пообещал Джозефу, что постараюсь прослушать его речь или хотя бы ее часть. Вы не возражаете?'
   Это был не тот вопрос, который вы когда-либо задавали; если только вы не были в дружеских отношениях с министром пропаганды и народного просвещения и его женой-дамой. Я пожал плечами.
   - Меня это устраивает.
   - Мы послушаем всего несколько минут, - сказала она, включив "Филко", стоявший на полке из орехового дерева. 'Сейчас, когда. Что я могу предложить вам выпить? Я попросил виски, и она налила мне столько, сколько хватило бы на вставные зубы. Она налила себе Боуи, любимого летнего напитка Берлина, из высокого кувшина из синего стекла и присоединилась ко мне на диване, который по цвету и контурам напоминал недозрелый ананас. Мы чокнулись, и по мере того, как трубки радиоприемника нагревались, в комнату медленно проникали ровные голоса человека сверху.
   Прежде всего, Геббельс выделил иностранных журналистов для критики и упрекнул их в "предвзятом" освещении жизни в новой Германии. Некоторые из его замечаний были достаточно умны, чтобы вызвать смех, а затем и аплодисменты его подхалимской аудитории. Рудель неуверенно улыбнулась, но промолчала, и я подумал, понимает ли она, о чем говорит ее косолапая соседка сверху. Затем он возвысил голос и начал декламировать против предателей, кем бы они ни были, я не знал, кто пытается саботировать национальную революцию. Тут она подавила зевок. Наконец, когда Джоуи заговорил о своей любимой теме, о прославлении фюрера, она вскочила и выключила радио.
   "Боже мой, я думаю, что мы услышали от него достаточно для одного вечера". Она подошла к граммофону и взяла диск.
   - Тебе нравится джаз? - сказала она, меняя тему. - О, ничего, это не негритянский джаз. Мне это нравится, а вам? Сейчас в Германии разрешен только не негритянский джаз, но я часто удивляюсь, как они могут отличить его.
   - Мне нравится любой джаз, - сказал я. Она завела граммофон и вставила иглу в канавку. Это была приятная непринужденная пьеса с сильным кларнетом и саксофонистом, который мог бы вести роту итальянцев через ничейную землю в заградительном огне.
   Я сказал: "Вы не возражаете, если я спрошу, почему вы сохраняете это место?"
   Она танцевала обратно к дивану и села. - Что ж, герр частный сыщик, Германн считает, что мои друзья немного стараются. Он много работает из нашего дома в Далеме и работает в любое время: я обычно развлекаюсь здесь, чтобы не беспокоить его".
   - Звучит достаточно разумно, - сказал я. Она выпустила на меня по столбику дыма из каждой изящной ноздри, и я глубоко вдохнул его; не потому, что мне нравился запах американских сигарет, а потому, что он исходил из ее груди, и все, что связано с этой грудью, меня не устраивало. По движению под ее курткой я уже сделал вывод, что ее грудь была большой и без поддержки.
   - Итак, - сказал я, - о чем вы хотели меня видеть? К моему удивлению, она слегка коснулась моего колена.
   - Расслабься, - улыбнулась она. - Ты не торопишься? Я покачал головой и увидел, как она гасит сигарету. В пепельнице уже лежало несколько окурков, все сильно испачканные губной помадой, но ни одна из них не выкуривалась больше, чем на несколько затяжек, и мне пришло в голову, что именно ей нужно расслабиться, и что, может быть, она нервничает. о чем-нибудь. Я, возможно. Словно подтверждая мою теорию, она вскочила с дивана, налила себе еще стакан Боуи и сменила пластинку.
   - Ты в порядке с выпивкой?
   - Да, - сказал я и отпил немного. Это был хороший виски, гладкий и торфяной, без остатка. Затем я спросил ее, насколько хорошо она знала Поля и Грету Пфарр.
   Я не думаю, что этот вопрос удивил ее. Вместо этого она села рядом со мной, так что мы действительно соприкасались, и как-то странно улыбнулась.
   - О да, - сказала она причудливо. - Я забыл. Вы человек, который расследует пожар для Германа, не так ли? Она еще больше улыбнулась и добавила: "Я полагаю, что это дело поставило полицию в тупик". В ее голосе была нотка сарказма. - А потом приходите вы, Великий Сыщик, и находите улику, которая раскрывает всю тайну.
   - В этом нет никакой тайны, отец Сулейн Рудель, - провокационно сказал я. Это лишь слегка подбросило ее.
   "Почему, конечно, тайна в том, кто это сделал?" она сказала.
   "Тайна - это то, что находится за пределами человеческого знания и понимания, а это значит, что я должен тратить свое время даже на попытки исследовать это. Нет, это дело не более чем головоломка, а я люблю головоломки.
   "О, я тоже", - сказала она, почти насмехаясь надо мной, подумал я. - И, пожалуйста, зовите меня Лизой, пока вы здесь. И я буду звать тебя твоим христианским именем.
   Что это?'
  
   "Бернхард".
   "Бернхард", - сказала она, примерив его на размер, а затем укоротив: "Берни". Она сделала большой глоток смеси шампанского и сотерна, которую пила, сорвала с верхушки бокала клубнику и съела ее. - Что ж, Берни, вы, должно быть, очень хороший частный сыщик, раз работаете на Германа над чем-то столь важным. Я думал, что вы все захудалые человечки, которые ходят за мужьями и смотрят в замочные скважины на то, что они вытворяют, а потом рассказывают об этом своим женам.
   "Дела о разводе - это почти единственный вид бизнеса, которым я не занимаюсь".
   - Это факт? - сказала она, тихо улыбаясь самой себе. Эта улыбка меня немного раздражала; отчасти потому, что я чувствовал, что она покровительствует мне, но также и потому, что я отчаянно хотел остановить это поцелуем. В противном случае, тыльная сторона моей руки.
   'Скажи мне что-нибудь. Вы много зарабатываете, занимаясь тем, чем занимаетесь? Похлопав меня по бедру, показывая, что она еще не закончила свой вопрос, она добавила: "Я не хочу показаться грубой. Но я хочу знать, тебе удобно?
   Прежде чем ответить, я обратил внимание на свое богатое окружение. "Мне удобно? Я как стул в стиле Баухаус". Она рассмеялась. - Вы не ответили на мой вопрос о пфаррах, - сказал я.
   "Не так ли?"
   - Ты чертовски хорошо знаешь, что этого не было.
   Она пожала плечами. - Я знал их.
   - Достаточно хорошо, чтобы знать, что Пол имеет против вашего мужа?
   - Это действительно то, что вас интересует? она сказала.
   - Для начала сойдет.
   Она нетерпеливо вздохнула. 'Очень хорошо. Мы будем играть в вашу игру, но только до тех пор, пока она мне не надоест. Она вопросительно подняла на меня брови, и хотя я понятия не имел, о чем она говорит, я пожал плечами и сказал:
   - Меня это устраивает.
   - Это правда, они не поладили, но я не имею ни малейшего представления, почему. Когда Пол и Грета впервые встретились, Герман был против их свадьбы. Он думал, что Пол хотел красивый платиновый зуб, знаете ли, богатую жену. Он пытался уговорить Грету бросить его. Но Грета и слышать об этом не хотела. После этого, судя по всему, они поладили. По крайней мере, пока не умерла первая жена Германа. К тому времени я встречался с ним некоторое время. Когда мы поженились, отношения между ними действительно начали остывать. Грета начала пить. И их брак казался не более чем фиговым листком, из соображений приличия Пол был в Министерстве и все такое.
   - Что он там делал, ты знаешь?
   'Без понятия.'
   - Он толкался?
   - С другими женщинами? Она смеялась. "Пол был красив, но немного хром. Он был предан своей работе, а не другой женщине. Если и знал, то хранил это в тайне".
   'Что насчет нее?'
   Рудель покачала золотистой головой и сделала большой глоток. "Не в ее стиле". Но она остановилась на мгновение и выглядела более задумчивой. - Хотя, - пожала плечами она. - Наверное, ничего.
   - Пошли, - сказал я. - Распаковать.
   - Ну, был один раз в Далеме, когда у меня осталось малейшее подозрение, что у Греты могло быть что-то связанное с гауптсендлером. Я поднял бровь. - Личный секретарь Германа. Это было примерно в то время, когда итальянцы вошли в Аддис-Абебу. Я помню это только потому, что ходил на вечеринку в итальянское посольство".
   - Это должно было быть в начале мая.
   'Да. Так или иначе, Германн был в командировке, так что я пошел один. На следующее утро я снимался в Уфе и должен был рано вставать. Я решил провести ночь в Далеме, чтобы утром у меня было немного больше времени. Отсюда намного проще добраться до Бабельсберга. Во всяком случае, когда я вернулся домой, я высунул голову из-за двери гостиной в поисках оставленной там книги, и кого я должен найти сидящим в темноте, кроме Ялмара Гауптсендлера и Греты?
   'Что они делали?'
   'Ничего такого. Вообще ничего. Вот почему это было чертовски подозрительно. Было два часа ночи, и они сидели на противоположных концах одного и того же дивана, словно парочка школьников на первом свидании. Я мог сказать, что они были смущены, увидев меня. Они дали мне немного капусты, чтобы просто поболтать, и это было действительно время. Но я не купился на это.
   - Вы говорили об этом своему мужу?
   - Нет, - сказала она. - Вообще-то я забыл об этом. И даже если бы я не знал, я бы не сказал ему. Германн не тот человек, который мог бы просто оставить все как есть, чтобы разобраться в себе. Думаю, большинство богатых мужчин такие. Недоверчивый и подозрительный.
   - Я бы сказал, что он должен очень доверять вам, чтобы позволить вам сохранить собственную квартиру.
   Она презрительно рассмеялась. "Боже, какая шутка. Если бы вы знали, с чем мне приходится мириться. Но тогда вы, вероятно, все знаете о нас, поскольку вы частный сыщик. Она не дала мне ответить. "Мне пришлось уволить нескольких моих служанок, потому что он подкупил их, чтобы они шпионили за мной. Он действительно очень ревнивый человек.
   "В подобных обстоятельствах я, вероятно, поступил бы так же, - сказал я ей. - Большинство мужчин позавидовали бы такой женщине, как ты. Она посмотрела мне в глаза, а потом на меня. Это был своего рода провокационный вид, который может сойти с рук только шлюхам и феноменально богатым и красивым кинозвездам. Это должно было заставить меня взобраться на ее кости, как лиана на шпалеру. Взгляд, от которого мне захотелось проткнуть ковер дыркой. "Честно говоря, вам, наверное, нравится заставлять мужчину ревновать. Вы мне кажетесь из тех женщин, которые протягивают руку, чтобы подать сигнал налево, а затем поворачивают направо, просто чтобы заставить его гадать. Готовы ли вы рассказать мне, почему вы пригласили меня сюда сегодня вечером?
   "Я отправила служанку домой, - сказала она, - так что перестань метаться словами и поцелуй меня, большой идиот". Обычно я не очень хорошо подчиняюсь приказам, но в этот раз я не стал ссориться. Не каждый день кинозвезда говорит вам поцеловать ее. Она дала мне мягкую, сочную внутреннюю часть своих губ, и я позволил себе сравняться с ними, просто из вежливости. Через минуту я почувствовал, как ее тело шевельнулось, и когда она оторвала рот от моего миногообразного поцелуя, ее голос был горячим и бездыханным.
   "Боже, это было очень медленно".
   "Я тренируюсь на предплечье". Она улыбнулась и приблизила свой рот к моему, целуя меня так, будто собиралась потерять контроль над собой и чтобы я перестал что-то скрывать от нее. Она дышала через нос, как будто ей нужно было больше кислорода, постепенно становясь серьезной, и я не отставал от нее, пока она не сказала:
   - Я хочу, чтобы ты трахнул меня, Берни. Я слышал каждое слово в моей ширинке. Мы молча встали, и, взяв меня за руку, она повела меня в спальню.
   - Мне сначала нужно в ванную, - сказал я. Она натягивала пижамную куртку через голову, ее груди тряслись: это были настоящие цыпочки кинозвезды, и я не мог оторвать от них глаз. Каждый коричневый сосок был похож на шлем британского Томми.
   - Не задерживайся, Берни, - сказала она, сбрасывая сначала пояс, а потом и брюки, так что осталась стоять в одних трусиках.
   Но в ванной я долго и честно смотрела в зеркало, занимавшее всю стену, и спрашивала себя, почему живая богиня, вроде той, что выворачивала белые атласные простыни, нуждалась во мне больше всех, чтобы оправдать дорогой счет за стирку. Дело было не в лице моего певчего и не в моем солнечном характере. Со своим сломанным носом и огромной челюстью я был красив только по меркам боксерского зала на ярмарке. Я ни на минуту не предполагала, что мои светлые волосы и голубые глаза делают меня модной. Ей нужно было что-то еще, кроме кисти, и я догадывался, что это было. Проблема была в том, что у меня была эрекция, которая, по крайней мере временно, была очень твердой.
   Вернувшись в спальню, она все еще стояла там, ожидая, когда я подойду и помогу себе. Нетерпеливый по отношению к ней, я сорвал с нее трусики и потянул на кровать, где раздвинул ее гладкие загорелые бедра, словно возбужденный ученый, открывающий бесценную книгу. Я довольно долго корпел над текстом, переворачивая страницы пальцами и любуясь тем, чем никогда не мечтал обладать.
   Мы держали свет включенным, так что, наконец, я мог прекрасно видеть себя, когда я подключался к хрустящему пуху между ее ног. А потом она легла на меня сверху, дыша, как сонная, но довольная собака, гладила меня по груди, как будто трепетала передо мной.
   - Боже, но ты хорошо сложенный мужчина.
   - Мать была кузнецом, - сказал я. "Она ладонью забивала гвоздь в подкову лошади. Я получаю свое телосложение от нее. Она хихикнула.
   - Вы мало говорите, но когда говорите, любите пошутить, не так ли?
   "В Германии ужасно много мертвых людей, выглядящих очень серьезными".
   - И так очень цинично. Почему это?'
   - Раньше я был священником.
   Она потрогала маленький шрам на моем лбу, где меня помяли осколком. - Как вы это получили?
   "По воскресеньям после церкви я боксировал с певчими в ризнице. Тебе нравится бокс? Я вспомнил фотографию Шмеллинга на рояле.
   "Я обожаю бокс, - сказала она. "Я люблю жестоких, физических мужчин. Я люблю ходить в цирк Буша и смотреть, как они тренируются перед большим боем, просто чтобы посмотреть, защищаются они или атакуют, как бьют, есть ли у них мужество".
   "Прямо как одна из тех дворянок в Древнем Риме, - сказал я, - проверяющая своих гладиаторов, чтобы увидеть, собираются ли они победить, прежде чем она сделает ставку".
   'Но конечно. Мне нравятся победители. Теперь ваша очередь '
   'Да?'
   - Я бы сказал, что ты можешь держать хороший удар. Может быть, взять довольно много. Вы производите впечатление стойкого и терпеливого человека. Методический. Готов вынести более чем небольшое наказание. Это делает тебя опасным.
   'И ты?' Она взволнованно подпрыгивала на моей груди, ее груди соблазнительно колыхались, хотя, по крайней мере на данный момент, я больше не испытывал аппетита к ее телу.
   - О да, да! - взволнованно воскликнула она. "Какой я боец?"
   Я посмотрел на нее краем глаза. "Я думаю, что вы бы танцевали вокруг человека и позволяли ему потратить довольно много энергии, прежде чем вернуться к нему с одним хорошим ударом, чтобы победить в нокауте. Победа по очкам не будет для вас соревнованием. Тебе всегда нравится помещать их на холст. Есть только одна вещь, которая меня озадачивает в этом бою.
   'Это что?'
   - С чего ты взял, что я нырну?
   Она села в постели. 'Я не понимаю.'
   - Конечно, знаешь. Теперь, когда она была у меня, это было достаточно легко сказать. - Вы думаете, что ваш муж нанял меня, чтобы шпионить за вами, не так ли? Вы вообще не верите, что я расследую пожар. Вот почему ты планировал это маленькое свидание весь вечер, а теперь я представляю, что должен играть в пуделя, так что, когда ты попросишь меня отлучиться, я сделаю именно то, что ты скажешь, иначе я могу ничего не получить. больше угощений. Что ж, вы зря потратили время. Как я уже сказал, я не занимаюсь разводом.
   Она вздохнула и прикрыла грудь руками. - Вы, конечно, можете выбирать моменты, герр Ищейка, - сказала она.
   - Это правда, не так ли?
   Она вскочила с постели, и я понял, что смотрю на все ее тело, голое, как булавка без шляпы, в последний раз; с этого момента мне придется ходить в кино, чтобы поймать эти дразнящие проблески, как и всем другим парням. Она подошла к шкафу и сняла с вешалки платье. Из кармана она достала пачку сигарет. Она закурила одну и сердито закурила, скрестив одну руку на груди.
   - Я могла бы предложить вам деньги, - сказала она. - Но вместо этого я отдал тебе себя. Она сделала еще одну нервную затяжку, почти не вдыхая ее. 'Сколько ты хочешь?'
   Раздраженный, я хлопнул себя по голой ляжке и сказал: "Черт, ты не слушаешь, уши-ложки. Я говорил тебе. Меня наняли не для того, чтобы подглядывать в твою замочную скважину и узнавать имя твоего любовника.
   Она недоверчиво пожала плечами. - Как ты узнал, что у меня есть любовник? она сказала.
   Я встал с кровати и начал одеваться. "Мне не понадобилось увеличительное стекло и пинцет, чтобы поднять его. Само собой разумеется, что если бы у тебя еще не было любовника, ты бы так чертовски не нервничал из-за меня. Она одарила меня улыбкой, тонкой и подозрительной, как резинка на бывшем в употреблении презервативе.
   'Нет? Бьюсь об заклад, вы из тех, кто может найти вшей на лысине. В любом случае, кто сказал, что я нервничаю из-за тебя? Меня просто не волнует нарушение моей личной жизни. Слушай, я думаю, тебе лучше оттолкнуться. Говоря, она повернулась ко мне спиной.
   - Я уже в пути. Я застегнул подтяжки и надел куртку. У двери спальни я предпринял последнюю попытку дозвониться до нее.
   - В последний раз меня наняли не для того, чтобы проверять вас.
   - Ты выставил меня дураком.
   Я покачал головой. - Во всем, что вы сказали, недостаточно смысла, чтобы заполнить пустоту в зубе. Со всеми твоими расчетами доярки, тебе не нужна была моя помощь, чтобы выставить себя дураком. Спасибо за незабываемый вечер". Когда я вышел из ее комнаты, она начала проклинать меня с таким красноречием, какое можно ожидать только от человека, который только что отбил большой палец.
   Я ехал домой, чувствуя себя язвой во рту у чревовещателя. Мне было больно от того, как все обернулось. Не каждый день одна из великих кинозвезд Германии укладывает вас спать, а затем выбрасывает на ухо. Я хотел бы иметь больше времени, чтобы познакомиться с ее знаменитым телом. Я был человеком, который выиграл большой приз на ярмарке, но мне сказали, что это была ошибка. Все-таки, сказал я себе, я должен был ожидать чего-то подобного. Ничто так не похоже на уличного луциана, как богатая женщина.
   Оказавшись в своей квартире, я налил себе выпить, а затем вскипятил воды для ванны. После этого я надела халат, купленный у Вертгейма, и снова почувствовала себя хорошо. В помещении было душно, поэтому я открыл несколько окон.
   Потом какое-то время пытался читать. Должно быть, я заснул, потому что прошло пару часов, когда я услышал стук в дверь.
   'Это кто?' - сказал я, выходя в холл.
   'Открыть. Полиция, - сказал голос.
   'Что ты хочешь?'
   - Чтобы задать вам несколько вопросов о Лизе Рюдель, - сказал он. - Ее нашли мертвой в ее квартире час назад. Убит. Я распахнул дверь и обнаружил, что дуло "Парабеллума" упирается мне в живот.
   - Внутрь, - сказал человек с пистолетом. Я отступил, инстинктивно подняв руки.
   На нем был спортивный пиджак баварского покроя из светло-голубого льна и канареечно-желтый галстук.
   На его бледном молодом лице был шрам, но он был аккуратным и чистым на вид, вероятно, нанесенным самому себе бритвой в надежде, что его можно будет принять за дуэльный шрам студента. В сопровождении сильного запаха пива он прошел в мой коридор, закрыв за собой дверь.
   - Как скажешь, сынок, - сказал я, с облегчением увидев, что он выглядит менее чем комфортно с "Парабеллумом". - Вы меня одурачили этой историей про дона Сулейна Руделя. Я не должен был поддаваться на это.
   - Ублюдок, - прорычал он.
   - Не возражаете, если я опущу руки? Только кровообращение у меня уже не то. Я опустил руки по бокам. "О чем все это?"
   - Не отрицай этого.
   - Что отрицать?
   - Что ты ее изнасиловал. Он поправил рукоять пистолета и нервно сглотнул, его адамово яблоко металось, словно молодожены под тонкой розовой простыней.
   - Она рассказала мне, что ты с ней сделал. Так что вам не нужно пытаться отрицать это.
   Я пожал плечами. "Какой в этом смысл? На вашем месте я знаю, кому бы я поверил.
   Но послушай, ты уверен, что знаешь, что делаешь? Твое дыхание размахивало красным флагом, когда ты на цыпочках прокрался сюда. Нацисты могут показаться немного либеральными в некоторых вещах, но вы знаете, они не отменили смертную казнь. Даже если ты еще недостаточно взрослый, чтобы ожидать, что ты будешь держать свою выпивку.
   - Я убью тебя, - сказал он, облизывая пересохшие губы.
   - Ну, это ничего, а не прострелишь ли ты мне в живот? Я указал на его пистолет. "Нет никакой уверенности, что вы меня убьете, и я не хотел бы провести остаток своей жизни, попивая молоко. Нет, на твоем месте я бы выстрелил в голову. Между глаз, если сможешь. Сложный выстрел, но он точно убьет меня. Честно говоря, как я сейчас чувствую, ты окажешь мне услугу.
   Это должно быть что-то, что я съел, но мои внутренности напоминают волновую машину в Луна-парке". Я пукнул большой, мясистый тромбон в подтверждение.
   - О, Господи, - сказал я, махая рукой перед лицом. - Понимаешь, что я имею в виду?
   - Заткнись, животное, - сказал молодой человек. Но я видел, как он поднял ствол и навел его на мою голову. Я помнил Парабеллум со времен моей армии, когда он был стандартным служебным пистолетом. Пистолет .08 использует отдачу для стрельбы из ударника, но при первом выстреле ударно-спусковой механизм всегда сравнительно тугой. Моя голова представляла собой меньшую цель, чем мой желудок, и я надеялся, что у меня будет достаточно времени, чтобы пригнуться.
   Я бросился ему на талию, и когда я это сделал, я увидел вспышку и почувствовал воздух 9-миллиметровой пули, когда она пронеслась над моей головой и разбила что-то позади меня. Под моим весом мы оба врезались в входную дверь. Но если я ожидал, что он будет менее чем способен оказать жесткое сопротивление, я ошибался. Я схватился за запястье пистолетом и обнаружил, что рука повернулась ко мне с гораздо большей силой, чем я предполагал. Я почувствовал, как он схватил воротник моего халата и выкрутил его. Потом я услышал, как он лопнул.
   - Черт, - сказал я. "Это делает это". Я подтолкнул пистолет к нему, и мне удалось прижать ствол к его груди. Навалившись на него всем своим весом, я надеялся сломать ребро, но вместо этого раздался приглушенный мясистый треск, когда он снова выстрелил, и я оказался весь в его дымящейся крови. Я держала его обмякшее тело несколько секунд, прежде чем позволить ему откатиться от меня.
   Я встал и посмотрел на него. В том, что он мертв, сомнений не было, хотя кровь продолжала пузыриться из дыры в его груди. Потом я порылся в его карманах. Ты всегда хочешь знать, кто пытался тебя убить. Там был бумажник с удостоверением личности на имя Вальтера Кольба и 200 марок. Оставлять деньги пацанам из Крипо не имело смысла, поэтому я взял 150, чтобы покрыть стоимость халата. Также было две фотографии; на одной из них была непристойная открытка, на которой мужчина возился с попкой девушки длинной резиновой трубкой; а другой был рекламным кадром Лизы Рюдель, подписанным "с большой любовью". Я сжег фотографию своей бывшей сокамерницы, налил себе крепкого и, подивившись картинке с эротической клизмой, вызвал полицию.
   Пара быков сошла с Алекса. Старший офицер, оберинспектор Тесмер, был сотрудником гестапо; другой, инспектор Шталекер, был моим другом, одним из немногих оставшихся друзей в Крипо, но с Тесмером у меня не было шансов на легкую поездку.
   - Это моя история, - сказал я, рассказав ее в третий раз. Мы все сидели вокруг моего обеденного стола, на котором лежал "Парабеллум" и содержимое карманов мертвеца. Тесмер медленно покачал головой, как будто я предложил продать ему что-то, что он не смог бы продать сам.
   - Вы всегда можете частично обменять его на что-то другое. Давай, попробуй еще раз. Может, на этот раз ты меня рассмешишь. Своими тонкими, почти отсутствующими губами рот Тесмера походил на прорезь в отрезке дешевой занавески. И все, что вы видели через отверстие, были кончики его зубов грызуна, и случайные проблески рваной, серо-белой устрицы, которая была его языком.
   - Послушай, Тесмер, - сказал я. "Я знаю, что он выглядит немного потрепанным, но поверьте мне на слово, он действительно очень надежен. Не все, что блестит, хорошо".
   - Тогда попробуй стряхнуть с него чертову пыль. Что ты знаешь о мясных консервах?
   Я пожал плечами. - Только то, что было у него в карманах. И что мы с ним не поладим.
   - Это принесет ему несколько дополнительных очков в моей карточке, - сказал Тесмер. Эр неловко сел рядом со своим боссом и нервно дернул повязку на глазу. Он потерял глаз, когда служил в прусской пехоте, и в то же время за свою храбрость получил заветную награду "Pour le mTrite". Я бы повесил на глаз, хотя повязка выглядела довольно лихо. В сочетании с его смуглой кожей и густыми черными усами это придавало ему пиратский вид, хотя манеры его были в целом более флегматичными, даже медленными. Но он был хорошим быком и верным другом. Тем не менее, он не собирался рисковать и обжечь пальцы, пока Тесмер изо всех сил старался посмотреть, не загорюсь ли я. Его честность ранее побудила его высказать одно или два опрометчивых мнения о НСДАП во время выборов 33-го года. С тех пор у него хватило ума держать рот на замке, но мы с ним оба знали, что руководство Крипо просто искало предлог, чтобы выставить его на помойку. Только его выдающийся военный послужной список удерживал его в силах так долго.
   - И я полагаю, он пытался убить тебя, потому что ему не понравился твой одеколон, - сказал Тесмер.
   - Ты тоже это заметил, да? Я видел, как Шталекер слегка улыбнулся при этом, но и Тесмер тоже, и ему это не понравилось.
   - Гюнтер, у тебя больше слов, чем у негра с трубой. Твой друг здесь может подумать, что ты смешной, но я просто думаю, что ты мудак, так что не трахай меня. Я не из тех, у кого есть чувство юмора.
   - Я сказал тебе правду, Тесмер. Я открыл дверь, и там был герр Кольб с зажигалкой, направленной на мой обед.
   - Парабеллум на тебе, и все же тебе удалось его захватить. Я не вижу в тебе никаких чертовых дыр, Гюнтер.
   - Я прохожу заочный курс гипноза. Как я уже сказал, мне повезло, он промазал. Ты видел разбитый свет.
   - Слушай, меня не так-то просто загипнотизировать. Этот парень был профессионалом. Не из тех, кто отдаст вам его зажигалку за пакетик щербета.
   "Профессионал, какой галантерейщик? Не говори из своего пупка, Тесмер. Он был всего лишь ребенком.
   "Ну, от этого тебе хуже, потому что он больше не собирается взрослеть".
   - Может, он и был молод, - сказал я, - но он не был слабаком. Я не закусила губу, потому что нахожу тебя чертовски привлекательным. Это настоящая кровь, знаете ли. И мой халат. Он порвался, или ты не заметил?
   Тесмер презрительно рассмеялся. - Я думал, ты просто небрежно одеваешься.
   - Эй, это платье за пятьдесят марок. Ты же не думаешь, что я разорву его только ради твоей выгоды, не так ли?
   "Ты мог позволить себе купить его, но ты мог позволить себе и потерять его. Я всегда думал, что ваш вид зарабатывает слишком много денег. Я откинулся на спинку стула. Я помнил Тесмера как одного из бойцов майора полиции Вальтера Векке, которому было поручено искоренить консерваторов и большевиков из силовых структур. Подлый ублюдок, если он когда-либо существовал. Я удивлялся, как Шталекеру удалось выжить.
   - Чем ты зарабатываешь, Гюнтер? Три? Четыреста марок в неделю? Наверное, столько же, сколько я и Шталекер вместе взятые, а, Шталекер? Мой друг неопределенно пожал плечами.
   'Не знаю.'
   'Видеть?' - сказал Тесмер. - Даже Шталекер понятия не имеет, сколько тысяч вы зарабатываете в год.
   - Вы ошиблись заданием, Тесмер. Как вы преувеличиваете, вы должны работать в Министерстве пропаганды. Он ничего не сказал. - Ладно, ладно, я понял.
   Во сколько мне это обойдется? Тесмер пожал плечами, пытаясь сдержать ухмылку, которая грозила появиться на его лице.
   - От человека в платье за пятьдесят марок? Скажем, круглую сотню.
   'Сотня? Для этого дешевого маленького подвязщика? Иди и взгляни на него еще раз, Тесмер. У него нет усов Чарли Чаплина и жесткой правой руки".
   Тесмер встал. - Ты слишком много говоришь, Гюнтер. Будем надеяться, что края вашего рта начинают трескаться до того, как это доставит вам серьезные неприятности. Он посмотрел на Шталекера, а потом снова на меня. 'Я иду поссать. Ваш старый сторож здесь получил, пока я не вернусь в комнату, чтобы убедить вас, в противном случае, - он поджал губы и покачал головой. Когда он вышел, я крикнул ему вслед:
   - Убедитесь, что вы подняли сиденье. Я ухмыльнулся Шталеккеру.
   - Как дела, Бруно?
   - Что такое, Берни? Ты пил? Ты голубой что ли? Да ладно, ты же знаешь, как сложно для тебя может сделать Тесмер. Сначала вы плюете на человека со всеми этими умными разговорами, а теперь хотите сыграть черную лошадку. Заплати ублюдку.
   - Послушай, если я его немного не задену и не буду тянуть время, чтобы заплатить ему такую мышь, тогда он решит, что я стою гораздо больше. Бруно, как только я увидел этого сукина сына, я понял, что этот вечер будет мне чего-то стоить.
   Прежде чем я покинул Крипо, он и Веке меня пометили. Я не забыл, и он тоже. Я все еще должен ему немного агонии.
   "Ну, вы, конечно, сделали это дорого для себя, когда упомянули цену этого платья".
   - Не совсем, - сказал я. - Это стоило около сотни.
   - Господи, - выдохнул Шталекер. "Тесмер прав. Вы зарабатываете слишком много денег.
   Он засунул руки глубоко в карманы и посмотрел прямо на меня. - Хочешь рассказать мне, что здесь произошло на самом деле?
   - В другой раз, Бруно. В основном это было правдой.
   - За исключением одной или двух мелких деталей.
   'Верно. Слушай, мне нужна услуга. Мы можем встретиться завтра? Утренник в Kammerlichtespiele в Haus Vaterland. Задний ряд, в четыре часа.
   Бруно вздохнул, а затем кивнул. 'Я буду стараться.'
   - А пока посмотри, не сможешь ли ты узнать что-нибудь о деле Пауля Пфарра. Он нахмурился и уже собирался заговорить, когда Тесмер вернулся из уборной.
   - Надеюсь, ты вытер пол.
   Тесмер указал на меня лицом, на котором воинственность была вылеплена, как карниз на готическом причуде. Его сжатые челюсти и широкий нос придавали ему такой же профиль, как кусок свинцовой трубы. Общий эффект раннепалеолитический.
   - Надеюсь, ты решил поумнеть, - прорычал он. С водяным буйволом было бы больше шансов договориться.
   - Похоже, у меня нет особого выбора, - сказал я. - Я не думаю, что есть шанс получить расписку?
  
   Глава 7
   Сразу за Клайалле, на окраине Далема, были огромные кованые ворота в поместье Шестой. Я некоторое время сидел в машине и смотрел на дорогу. Несколько раз я закрывал глаза и обнаруживал, что моя голова кивала. Была поздняя ночь. После короткого сна я вышел и открыл ворота. Затем я вернулся к машине и свернул на частную дорогу, спустившись по длинному пологому склону в прохладную тень, отбрасываемую темными соснами, окаймляющими ее усыпанную гравием полосу.
   При дневном свете дом Шестой производил еще большее впечатление, хотя теперь я мог видеть, что это был не один, а два дома, стоящих близко друг к другу: красивые, прочно построенные вильгельмовские фермерские дома.
   Я подъехал к входной двери, где Лиза Рюдель припарковала свой BMW в ту ночь, когда я впервые увидел ее, и вышел, оставив дверь открытой на случай, если появятся два добермана. Собаки совершенно не любят частных сыщиков, и это антипатия совершенно взаимна.
   Я постучал в дверь. Я услышал его эхо в холле и, увидев закрытые ставни, задумался, не зря ли я путешествовал. Я закурил сигарету и стоял, прислонившись к двери, куря и прислушиваясь. Здесь было так же тихо, как сок каучукового дерева в подарочной упаковке. Затем я услышал чьи-то шаги и выпрямился, когда дверь открылась, и я увидел левантийскую голову и круглые плечи дворецкого Фарраджа.
   - Доброе утро, - весело сказал я. - Я надеялся, что застану герра Гаупт-Сндлера дома. Фаррадж посмотрел на меня с клиническим отвращением педикюра к зараженному ногтю на ноге.
   - У вас назначена встреча? он спросил.
   - Не совсем, - сказал я, протягивая ему свою карточку. - Хотя я надеялся, что он даст мне пять минут. Я был здесь прошлой ночью, чтобы увидеть герра Шестого. Фаррадж молча кивнул и вернул мою карточку.
   - Приношу свои извинения за то, что не узнал вас, сэр. Все еще придерживая дверь, он удалился в холл, приглашая меня войти. Закрыв ее за собой, он посмотрел на мою шляпу чуть ли не с весельем.
   - Без сомнения, вы захотите снова сохранить свою шляпу, сэр.
   - Я думаю, мне было лучше, а вам? Подойдя к нему поближе, я уловил вполне отчетливый запах алкоголя, а не того, который подают в элитных джентльменских клубах.
   - Очень хорошо, сэр. Если вы подождете здесь минутку, я найду герра Гаупт-Сндлера и спрошу, может ли он вас принять.
   - Спасибо, - сказал я. - У вас есть пепельница? Я держал папиросный пепел в воздухе, как шприц для подкожных инъекций.
   'Да сэр.' Он достал один из темного оникса, размером с церковную Библию, и держал его обеими руками, пока я вырубал его. Когда моя сигарета погасла, он отвернулся и, все еще неся пепельницу, исчез в коридоре, предоставив мне гадать, что я скажу гаупт-Сндлеру, если он меня увидит. Я не имел в виду ничего особенного, и ни на одну минуту я не предполагал, что он будет готов обсуждать рассказ Лизы Рюдель о нем и Грете Пфарр. Я просто ковырялся. Вы задаете десяти людям десять глупых вопросов, и иногда вы где-то задеваете за живое.
   Иногда, если вам не было слишком скучно замечать, вам удавалось распознать, что вы на что-то наткнулись. Это было немного похоже на промывку золота. Каждый день вы спускались к реке и проходили через лоток за лотком грязи. И лишь изредка, если внимательно следить, вы находили маленький грязный камешек, который на самом деле был самородком.
   Я спустился вниз по лестнице и посмотрел на лестничную клетку. Большой круглый световой люк освещал картины на алых стенах. Я смотрел на натюрморт с лобстером и оловянной кастрюлей, когда услышал позади себя шаги по мраморному полу.
   - Вы знаете, это Карл Шух, - сказал Гаупт-Сндлер. "Стоит много денег". Он сделал паузу и добавил: "Но очень, очень скучно. Пожалуйста, пройдите сюда. Он проложил путь в библиотеку Шестой.
   - Боюсь, я не могу дать вам слишком много времени. Видишь ли, у меня еще очень много дел к завтрашним похоронам. Я уверен, вы понимаете. Я сел на один из диванов и закурил. Гаупт-Сндлер скрестил руки на груди, кожа спортивной куртки цвета мускатного ореха скрипела на его могучих плечах, и прислонился к столу хозяина.
   - Итак, о чем вы хотели меня видеть?
   - Вообще-то речь идет о похоронах, - сказал я, импровизируя с тем, что он мне дал.
   "Я задавался вопросом, где это должно было состояться".
   - Я должен извиниться, герр Гюнтер, - сказал он. - Боюсь, мне и в голову не пришло, что герр Сикс хотел бы, чтобы вы присутствовали. Пока он в Руре, он предоставил мне все приготовления, но не догадался оставить какие-либо инструкции относительно списка скорбящих.
   Я попытался выглядеть неловко. - О, хорошо, - сказал я, вставая. - Естественно, с таким клиентом, как герр Сикс, я хотел бы засвидетельствовать свое почтение его дочери. Это обычное дело. Но я уверен, что он поймет.
   - Господин Гюнтер, - сказал Гаупт-Сндлер после недолгого молчания. - Ты считаешь меня ужасным, если я приглашу тебя прямо сейчас, рукой?
   - Вовсе нет, - сказал я. - Если вы уверены, что это не помешает вашим приготовлениям.
   - Ничего страшного, - сказал он. - У меня здесь несколько карт. Он обошел стол и выдвинул ящик.
   - Вы давно работаете на герра Шестого?
   - Около двух лет, - сказал он рассеянно. "До этого я был дипломатом в консульской службе Германии". Он вынул из нагрудного кармана очки и надел их на кончик носа, прежде чем написать приглашение.
   - А вы хорошо знали Грету Пфарр?
   Он мельком взглянул на меня. - Я действительно совсем ее не знал, - сказал он. - Кроме того, чтобы поздороваться.
   - Вы не знаете, были ли у нее враги, ревнивые любовники и тому подобное? Он закончил писать карточку и прижал ее к промокательной бумаге.
   - Я совершенно уверен, что нет, - твердо сказал он, снимая очки и возвращая их в карман.
   'Это так? Что насчет него? Павел.'
   - Боюсь, я еще меньше могу рассказать вам о нем, - сказал он, засовывая приглашение в конверт.
   - Он и герр Сикс хорошо ладили?
   - Они не были врагами, если ты на это намекаешь. Их разногласия были чисто политическими".
   - Что ж, в наши дни это весьма фундаментально, не правда ли?
   - Не в этом случае, нет. А теперь извините меня, герр Гюнтер, мне, должно быть, уже пора.
   'Да, конечно.' Он передал мне приглашение. - Что ж, спасибо за это, - сказал я, выходя вслед за ним в холл. - Вы тоже здесь живете, герр Гаупт-Сндлер?
   - Нет, у меня есть квартира в городе.
   'Действительно? Где?' Он на мгновение заколебался.
   - Курфюрстенштрассе, - сказал он наконец. 'Почему ты спрашиваешь?'
   Я пожал плечами. - Я задаю слишком много вопросов, герр Гаупт-Сндлер, - сказал я. 'Простите меня.
   Боюсь, это привычка. Подозрительный характер идет с работой. Пожалуйста, не обижайтесь. Что ж, мне пора идти. Он тонко улыбнулся и, указывая мне на дверь, казался расслабленным; но я надеялся, что сказал достаточно, чтобы тронуть его пруд.
   Hanomag, кажется, требует времени, чтобы достичь какой-либо скорости, поэтому я с определенной долей неуместного оптимизма поехал на Avus 'Speedway' обратно в центр города. Проехать по этому шоссе стоит всего одна марка, но Авус того стоит: десять километров без поворота от Потсдама до Курфнрстендамма.
   Это единственная дорога в городе, на которой водитель, воображающий себя Каррасиолой, великим гонщиком, может нажать педаль газа и развить скорость до 150 километров в час. По крайней мере, они могли за несколько дней до появления BV Aral, низкооктанового бензина-заменителя, который ненамного лучше метамфетамина. Теперь это было все, что я мог сделать, чтобы получить девяносто из 1,3-литрового двигателя Hanomag.
   Я припарковался на пересечении улиц Курфнрстендамм и Иоахимшталер-штрассе, известном как "Уголок Грюнфельда" из-за расположенного на нем одноименного универмага. Когда Грюнфельд, еврей, еще владел своим магазином, в Фонтане в подвале подавали бесплатный лимонад. Но с тех пор, как государство лишило его собственности, как это было со всеми евреями, владевшими большими магазинами, такими как Вертхайм, Герман Тейц и Исраэль, дни бесплатного лимонада прошли. Если бы этого было недостаточно, то лимонад, за который вы теперь должны платить, а когда-то полученный бесплатно, не имеет и половины того вкуса, и вам не нужно иметь самые острые вкусовые рецепторы в мире, чтобы понять, что они вредны. урезав сахар. Так же, как они обманывают все остальное.
   Я сидел, пил свой лимонад и смотрел, как лифт поднимается и опускается по трубчатой стеклянной шахте, которая позволяла вам заглянуть в магазин, пока вы ехали с этажа на этаж, в раздумьях, подняться или нет к прилавку с чулками и увидеть Каролу. , девушка со свадьбы Дагмарра. Кислый вкус лимонада напомнил мне о моем развратном поведении и отговорил меня от него. Вместо этого я ушел от Грюнфельда и прошел небольшое расстояние вниз по Курфнрстендамм и вышел на Шлютерштрассе.
   Ювелирный магазин - одно из немногих мест в Берлине, где вы можете ожидать, что люди выстроятся в очередь, чтобы продать, а не купить. Antique Jewellers Питера Ноймайера не стала исключением. Когда я добрался туда, очередь была не совсем за дверью, но определенно терла стекло; и она выглядела старше и печальнее, чем большинство очередей, в которых я привык стоять. Люди, ожидавшие там, были из разных слоев общества, но в основном у них были две общие черты: их иудаизм и, как неизбежное следствие, их отсутствие работы, из-за чего они в первую очередь и стали продавать свои ценности. В начале очереди за длинным стеклянным прилавком стояли две продавщицы с каменными лицами в хороших костюмах.
   У них была четкая линия в оценке, которая должна была сказать потенциальному продавцу, насколько плохой вещь была на самом деле и как мало она, вероятно, будет стоить на открытом рынке.
   "Мы постоянно видим подобные вещи", - сказал один из них, сморщив губы и покачав головой при виде жемчуга и брошей, разбросанных на прилавке под ним. - Видите ли, мы не можем определить цену сентиментальной ценности. Я уверен, вы это понимаете. Это был молодой парень, вдвое моложе сдувшегося старого матраца женщины перед ним, и тоже красивый, хотя, возможно, ему нужно было побриться. Его коллега был менее откровенен со своим безразличием: он фыркнул так, что его нос приобрел усмешку, он пожал плечами размером с вешалку и без энтузиазма хмыкнул. Он молча отсчитал пять банкнот по сто марок из свитка в руке своего тощего скряги, который, должно быть, стоил в тридцать раз больше. Старик, у которого он покупал, колебался, стоит ли ему принять это, должно быть, насмешливое предложение, и дрожащей рукой указал на браслет, лежавший на куске ткани, в который он его завернул.
   - Но послушайте, - сказал старик, - у вас на витрине точно такой же стоит в три раза больше, чем вы предлагаете.
   Вешалка поджала губы. - Фриц, - сказал он, - как давно этот сапфировый браслет стоит на витрине? Это был эффектный двойной акт, надо было так говорить.
   "Должно быть шесть месяцев," ответил другой. "Не покупайте еще один, вы знаете, это не благотворительность". Вероятно, он говорил это несколько раз в день. Вешалка моргнул от медленной скуки.
   - Видишь, что я имею в виду? Слушай, иди куда-нибудь еще, если думаешь, что сможешь получить за это больше".
   Но вида наличных было слишком много для старика, и он сдался. Я подошел к началу очереди и сказал, что ищу герра Ноймайера.
   - Если тебе есть что продать, то придется стоять в очереди вместе со всеми остальными, - пробормотал Вешалка.
   - Мне нечего продавать, - неопределенно сказал я и добавил: - Я ищу бриллиантовое колье. При этом Вешалка улыбнулся мне, как будто я был его давно потерянным богатым дядей.
   - Если вы подождете минутку, - елейно сказал он, - я посмотрю, свободен ли герр Ноймайер. Он на минуту скрылся за занавеской, а когда вернулся, меня провели в небольшой кабинет в конце коридора.
   Питер Ноймайер сидел за своим столом и курил сигару, которая по праву должна была лежать в сумке с инструментами сантехника. Он был смуглый, с ярко-голубыми глазами, совсем как наш любимый фюрер, и обладал животом, выпиравшим, как кассовый аппарат. Щеки его лица были красными, как будто у него была экзема или он просто стоял слишком близко к своей бритве этим утром. Он пожал мне руку, когда я представился. Это было все равно, что держать огурец.
   - Рад познакомиться с вами, герр Гюнтер, - тепло сказал он. - Я слышал, ты ищешь алмазы.
   'Это правильно. Но я должен сказать вам, что я действую от чьего-то имени.
   - Я понимаю, - усмехнулся Ноймайер. - Вы имели в виду какую-то конкретную обстановку?
   - О да, действительно. Бриллиантовое колье.
   'Ну вы пришли в нужное место. Я могу показать вам несколько бриллиантовых ожерелий.
   - Мой клиент точно знает, что ему нужно, - сказал я. "Это должно быть колье с бриллиантовой цангой, сделанное Картье". Ноймайер положил сигару в пепельницу и выдохнул смесь дыма, нервов и веселья.
   - Что ж, - сказал он. "Это, безусловно, сужает поле".
   - Вот что касается богатых, герр Ноймайер, - сказал я. - Кажется, они всегда точно знают, чего хотят, тебе не кажется?
   - О, это действительно так, герр Гюнтер. Он наклонился вперед в своем кресле и, подобрав сигару, сказал: "Ожерелье, подобное тому, что вы описываете, не из тех украшений, которые появляются каждый день. И, конечно, это будет стоить больших денег. Пришло время засунуть крапиву ему в штаны.
   - Естественно, мой клиент готов заплатить большие деньги. Двадцать пять процентов от страховой стоимости, без вопросов.
   Он нахмурился. - Я не уверен, что понимаю, о чем вы говорите, - сказал он.
   - Перестань, Ноймайер. Мы оба знаем, что в вашей операции есть нечто большее, чем просто трогательная сцена, которую вы разыгрываете перед входом.
   Он выпустил немного дыма и посмотрел на кончик своей сигары. -- Вы предлагаете мне покупать краденое, герр Гюнтер, потому что, если вы...
   - Держи ухо востро, Ноймайер, я еще не закончил. Блоха моего клиента крепкая. Наличные.' Я бросил ему фотографию бриллиантов Шестой. - Если какая-нибудь мышь зайдёт сюда, пытаясь её продать, позвони мне. Номер на обороте.
   Ноймайер посмотрел на это и на меня с отвращением, а затем встал. - Вы шутник, герр Гюнтер. В вашем шкафу не хватает нескольких чашек. А теперь уходите отсюда, пока я не вызвал полицию.
   - Знаешь, это неплохая идея, - сказал я. "Я уверен, что они будут очень впечатлены вашим общественным духом, когда вы предложите открыть свой сейф и пригласить их осмотреть содержимое. Я полагаю, это уверенность в честности.
   - Убирайся отсюда.
   Я встал и вышел из его кабинета. Я не собирался поступать таким образом, но мне не понравилось то, что я увидел в операции Ноймайера. В магазине Вешалка на полпути предложила пожилой женщине цену за ее шкатулку с драгоценностями, которая была меньше, чем она могла бы получить за нее в общежитии Армии Спасения.
   Несколько евреев, ожидавших за ней, посмотрели на меня со смесью надежды и безнадежности. Это заставило меня чувствовать себя так же комфортно, как форель на мраморной плите, и без какой-либо причины, которую я мог придумать, я почувствовал что-то вроде стыда.
   Герт Йешоннек был другим предложением. Его помещения находились на восьмом этаже Columbus Haus, девятиэтажного здания на Потсдамской площади, в котором сильно акцентирована горизонтальная линия. Это было похоже на то, что мог бы сделать заключенный, отбывающий длительный срок, учитывая бесконечный запас спичек, и в то же время это напомнило мне о почти одноименном здании недалеко от аэропорта Темпельхоф, которое является тюрьмой гестапо Columbia Haus в Берлине. Эта страна самым странным образом проявляет свое восхищение первооткрывателем Америки.
   Восьмой этаж был домом для целого загородного клуба врачей, адвокатов и издателей, которые едва получали 30 000 человек в год.
   Двойные входные двери в кабинет Ешоннека были сделаны из полированного красного дерева, на которых золотыми буквами было написано: "ГЕРТ ЕШОННЕК. ПРОДАВЕЦ ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ".
   За ними находился L-образный кабинет со стенами приятного розового оттенка, на которых висели несколько фотографий в рамках с бриллиантами, рубинами и разными безвкусными безделушками, которые могли бы возбудить жадность одного-двух Соломонов. Я сел на стул и подождал, пока анемичный молодой человек, сидящий за пишущей машинкой, закончит говорить по телефону. Через минуту он сказал:
   - Я перезвоню тебе, Руди. Он положил трубку и посмотрел на меня с выражением, в котором всего несколько сантиметров не хватало угрюмости.
   'Да?' он сказал. Назовите меня старомодной, но мне никогда не нравились секретари-мужчины.
   Мужское тщеславие мешает удовлетворить потребности другого мужчины, и этот особенный экземпляр не собирался меня завоевывать.
   - Когда ты закончишь подпиливать ногти, может быть, ты скажешь своему боссу, что я хотел бы его увидеть. Меня зовут Гюнтер.
   - У вас назначена встреча? - лукаво сказал он.
   "С каких это пор человеку, ищущему бриллианты, нужно договариваться о встрече? Скажи мне это, хорошо? Я мог видеть, что он нашел меня менее забавным, чем ящик дыма.
   "Поберегите дыхание, чтобы охладить суп", - сказал он и, обогнув стол, прошел в единственную другую дверь. - Я узнаю, видит ли он тебя. Пока его не было в комнате, я взял с полки свежий номер "Штюрмера".
   На первой странице был рисунок человека в ангельских одеждах, держащего перед лицом маску ангела. Позади него был его дьявольский хвост, торчавший из-под стихаря, и его "ангельская" тень, за исключением того, что теперь это выдавало профиль за маской, который безошибочно угадывался еврейским. Карикатуристы Der Stürmer любят рисовать большой нос, а у этого был настоящий клюв пеликана. Странная вещь в офисе респектабельного бизнесмена, подумал я. Анемичный молодой человек, вышедший из другого кабинета, дал простое объяснение.
   "Он тебя долго не задержит, - сказал он и добавил: - Он покупает это, чтобы произвести впечатление на жидов".
   - Боюсь, я не понимаю.
   "У нас здесь много еврейских обычаев, - объяснил он. "Конечно, они хотят только продать, а не купить. Герр Йешоннек считает, что если они увидят, что он подписан на Der Stnrmer, это поможет ему заключить более выгодную сделку.
   - Очень проницательно с его стороны, - сказал я. 'Это работает?'
   'Полагаю, что так. Вам лучше спросить его.
   "Может быть, я так и сделаю".
   В кабинете босса особо не на что было смотреть. На ковре площадью в пару акров стоял серый стальной сейф, который когда-то был небольшим линкором, и письменный стол размером с танк с темной кожаной столешницей. На столе было очень мало вещей, кроме квадратного войлока, на котором лежал рубин, достаточно большой, чтобы украсить любимого слона махараджи, и ноги Йешоннека в безупречных белых гетрах, которые качались под столом, когда я входил в дверь. .
   Герт Йешоннек был здоровенным мужчиной с маленькими поросячьими глазками и коротко подстриженной каштановой бородой на загорелом лице. На нем был светло-серый двубортный костюм, который был ему на десять лет моложе, а на лацкане красовался страшный значок.
   Он был весь обмазан мартовской фиалкой, как репеллент от насекомых.
   - Герр Гюнтер, - весело сказал он и на мгновение почти вытянулся. Затем он пересек зал, чтобы поприветствовать меня. Пурпурная рука мясника двигала мою собственную, на которой появлялись белые пятна, когда я отпускала ее. Должно быть, у него была кровь, похожая на патоку. Он мило улыбнулся, а затем посмотрел через мое плечо на свою анемичную секретаршу, которая собиралась закрыть перед нами дверь.
   Йешоннек сказал:
   "Гельмут. Кофеварку вашего лучшего крепкого кофе, пожалуйста. Две чашки и никаких задержек. Он говорил быстро и точно, отбивая такт рукой, как учитель красноречия. Он подвел меня к столу, и рубин, который, как я полагал, был здесь, чтобы произвести на меня впечатление, точно так же, как копии Der Stürmer были там, чтобы произвести впечатление на его еврейский обычай. Я сделал вид, что не обращаю на это внимания, но Ешоннеку нельзя было отказать в его маленьком выступлении. Он поднес рубин к свету своими толстыми пальцами и непристойно ухмыльнулся.
   "Чрезвычайно красивый рубин кабошон", - сказал он. 'Нравится?'
   - Красный не мой цвет, - сказал я. "Это не идет с моими волосами". Он рассмеялся и положил рубин на бархат, который сложил и вернул в сейф. Я сел на большое кресло перед его столом.
   - Я ищу бриллиантовое колье, - сказал я. Он сел напротив меня.
  
   - Что ж, герр Гюнтер, я признанный эксперт по бриллиантам. Голова его горделиво взмахнула, как у скаковой лошади, и я уловил сильный запах одеколона.
   'Это так?' Я сказал.
   - Сомневаюсь, что в Берлине найдется человек, который знает о бриллиантах столько же, сколько я.
   Он уперся в меня своим щетинистым подбородком, как бы призывая меня возразить ему. Меня чуть не вырвало.
   - Рад это слышать, - сказал я. Принесли кофе, и Йешоннек неловко посмотрел вслед секретарше, семеном выходя из комнаты.
   "Я не могу привыкнуть к секретарю-мужчине, - сказал он. - Конечно, я понимаю, что самое подходящее место для женщины - в доме, в воспитании семьи, но я очень люблю женщин, герр Гюнтер.
   "Я бы взяла партнера, а не секретаря-мужчину", - сказала я. Он вежливо улыбнулся.
   - Итак, я полагаю, вы ищете алмаз.
   - Алмазы, - поправил я его.
   'Я понимаю. Сами по себе или в обстановке?
   "На самом деле я пытаюсь отследить конкретную вещь, которая была украдена у моего клиента", - объяснил я и протянул ему свою карточку. Он смотрел на это бесстрастно. - Ожерелье, если быть точным. У меня есть его фотография. Я сделал еще одну фотографию и передал ее ему.
   - Великолепно, - сказал он.
   "Каждый из багетов весит один карат, - сказал я ему.
   - Вполне, - сказал он. - Но я не вижу, чем могу вам помочь, герр Гюнтер.
   - Если вор попытается предложить его вам, я буду благодарен, если вы свяжетесь со мной. Естественно, есть существенное вознаграждение. Мой клиент уполномочил меня предложить двадцать пять процентов страховой стоимости для возмещения без вопросов.
   - Можно узнать имя вашего клиента, герр Гюнтер?
   Я колебался. - Ну, - сказал я. "Обычно личность клиента является конфиденциальной.
   Но я вижу, что вы из тех людей, которые привыкли соблюдать конфиденциальность.
   - Вы слишком добры, - сказал он.
   "Ожерелье индийское и принадлежит принцессе, которая находится в Берлине на Олимпиаде в качестве гостя правительства". Ешоннек начал хмуриться, слушая мою ложь. "Я сам не встречался с принцессой, но мне сказали, что она самое прекрасное создание, которое когда-либо видел Берлин. Она остановилась в отеле "Адлон", откуда несколько ночей назад было украдено ожерелье.
   - Украден у индийской принцессы, да? сказал он, добавляя улыбку к своим чертам.
   -- Ну, почему об этом ничего не было в газетах? И почему полиция не участвует? Я отпил кофе, чтобы продлить драматическую паузу.
   - Администрация "Адлона" очень хочет избежать скандала, - сказал я. - Не так давно на Адлоне произошла серия неудачных ограблений, совершенных знаменитым похитителем драгоценностей Фаульхабером.
   - Да, я помню, что читал об этом.
   - Само собой разумеется, что ожерелье застраховано, но если речь идет о репутации Адлона, это вряд ли имеет значение, как я уверен, вы понимаете.
   - Что ж, сэр, я непременно немедленно свяжусь с вами, если найду какую-либо информацию, которая может вам помочь, - сказал Йешоннек, доставая из кармана золотые часы. Он намеренно взглянул на него. - А теперь, если вы меня извините, мне, должно быть, уже пора. Он встал и протянул свою пухлую руку.
   - Спасибо за ваше время, - сказал я. - Я сам выйду.
   "Может быть, вы будете так любезны попросить этого мальчика зайти сюда, когда будете выходить", - сказал он.
   'Конечно.'
   Он дал мне гитлеровский салют. - Хайль Гитлер, - тупо повторил я.
   В кабинете анемичный мальчик читал журнал. Мои глаза увидели ключи, прежде чем я закончил говорить ему, что его босс требует его присутствия: они лежали на столе рядом с телефоном. Он хмыкнул и рывком вскочил со своего места. Я колебался у двери.
   - О, у тебя есть листок бумаги?
   Он указал на блокнот, на котором лежали ключи. - Угощайтесь, - сказал он и пошел в кабинет Йешоннека.
   'Спасибо, я буду.' На брелке было написано "Офис". Я вынул из кармана портсигар и открыл его. На гладкой поверхности пластилина я сделал три оттиска с двух сторон и по вертикали обоих ключей. Полагаю, вы могли бы сказать, что я сделал это импульсивно. У меня едва хватило времени переварить все, что сказал Йешоннек; или, скорее, то, что он не сказал. Но потом я всегда ношу с собой этот кусок глины, и мне стыдно не воспользоваться им, когда представится возможность. Вы будете удивлены, как часто ключ, который я сделал с помощью этой формы, оказывается полезным.
   Снаружи я нашел телефон-автомат и позвонил в Адлон. Я до сих пор помню много хороших моментов в "Адлоне", а также много друзей.
   - Привет, Гермина, - сказал я, - это Берни. Гермина была одной из девушек на коммутаторе Адлона.
   - Ты незнакомец, - сказала она. - Мы не видели тебя целую вечность.
   - Я был немного занят, - сказал я.
   "Как и фюрер, но он все еще умудряется обойти и помахать нам рукой".
   "Может быть, мне стоит купить себе "мерседес" с открытым верхом и пару аутрайдеров". Я закурил. - Мне нужна небольшая услуга, Гермина.
   'Спросить.'
   - Если вам или Бените позвонит мужчина и спросит, останавливается ли в отеле индийская принцесса, не могли бы вы сказать, что да? Если он хочет поговорить с ней, скажи, что она не отвечает на звонки.
   'Это все?'
   'Да.'
   - У этой принцессы есть имя?
   - Вы знаете имена каких-нибудь индийских девушек?
   "Ну, - сказала она, - на прошлой неделе я смотрела фильм, в котором была эта индианка.
   Ее звали Мушми.
   - Тогда пусть это будет принцесса Мушми. И спасибо, Гермина. Я скоро с вами поговорю.
   Я зашел в ресторан "Пшорр Хаус", съел тарелку бекона с бобами и выпил пару кружек пива. Либо Йешоннек ничего не знал о бриллиантах, либо ему было что скрывать. Я сказал ему, что ожерелье было индейским, тогда как он должен был признать, что оно принадлежит Кэрриеру. Мало того, он не смог возразить мне, когда я неправильно назвал камни багетами. Багеты квадратные или продолговатые, с прямым краем; но ожерелье Шестой состояло из круглых бриллиантов. А потом был каратаж; Я сказал, что каждый камень весил один карат, хотя они явно были в несколько раз больше.
   Дальше было немного; и делаются ошибки: нельзя всегда брать палку за правый конец; но все же у меня в носках было такое чувство, что мне придется снова посетить Йешоннек.
  
   Глава 8
   Покинув Pschorr Haus, я направился в Haus Vaterland, в котором помимо кинотеатра, где я должен был встретиться с Бруно Шталекером, находится почти бесконечное количество баров и кафе. Это место популярно среди туристов, но оно слишком старомодно, на мой вкус: большие уродливые залы, серебристая краска, бары с их миниатюрными ливнями и движущимися поездами; все это принадлежит причудливому старому европейскому миру механических игрушек и мюзик-холла, силачей в купальниках и дрессированных канареек. Еще одна особенность, которая делает его необычным, это то, что это единственный бар в Германии, вход в который платный. Шталекер был менее чем доволен этим.
   - Мне пришлось заплатить дважды, - проворчал он. "Один раз у входной двери и еще раз, чтобы войти сюда".
   "Вы должны были показать свой пропуск Сипо", - сказал я. - Ты бы влез зря. В этом и смысл, не так ли? Шталекер тупо посмотрел на экран. - Очень смешно, - сказал он. - Что это за дерьмо вообще?
   - Еще кинохроника, - сказал я ему. - Так что ты узнал?
   - Осталось решить небольшое дело прошлой ночи.
   - Честное слово, Бруно, я никогда раньше не видел этого ребенка. Шталекер устало вздохнул. - Очевидно, этот Кольб был мелким актером. Одна-две эпизодические роли в фильмах, в припеве в паре спектаклей. Не совсем Ричард Таубер. Зачем такому парню хотеть тебя убить? Если только вы не стали критиком и не написали ему несколько плохих замечаний.
   "У меня не больше понимания театра, чем у собаки разведения костра".
   - Но ты ведь знаешь, почему он пытался убить тебя, верно?
   - Вот эта дама, - сказал я. "Ее муж нанял меня, чтобы я выполняла для него работу. Она думала, что меня наняли смотреть в ее замочную скважину. Итак, прошлой ночью она пригласила меня к себе домой, попросила меня уйти и обвинила меня во лжи, когда я сказал ей, что меня не волнует, с кем она спит. Потом она меня выгоняет. Следующее, что я знаю, это грушеголовый стоит в моем дверном проеме с зажигалкой, воткнутой мне в живот, и обвиняет меня в изнасиловании дамы. Мы немного танцуем по комнате, и в процессе выстреливает пистолет. Я предполагаю, что мальчишка окружил ее роем, и она знала об этом.
   - И поэтому она подтолкнула его к этому, верно?
   - Вот как я это вижу. Но попробуй сделать так, чтобы это закрепилось, и посмотри, как далеко ты продвинешься.
   - Я не думаю, что вы собираетесь назвать мне имя этой дамы или ее мужа, не так ли? Я покачал головой. - Нет, я так и думал.
   Начинался фильм: под названием "Высший приказ" это было одно из тех маленьких патриотических развлечений, которые ребята из Министерства пропаганды придумали в плохой день. Шталекер застонал.
   - Пошли, - сказал он. - Пойдем выпьем. Не думаю, что смогу смотреть на это дерьмо".
   Мы пошли в бар "Дикий Запад" на первом этаже, где группа ковбоев играла в "Дом на хребте". Стены покрывали раскрашенные прерии с бизонами и индейцами. Прислонившись к барной стойке, мы заказали пару пива.
   - Не думаю, что все это как-то связано с делом Пфарра, не так ли, Берни?
   - Меня наняли для расследования пожара, - объяснил я. - Страховой компанией.
   - Хорошо, - сказал он. - Я скажу тебе это только один раз, а потом можешь послать меня к черту. Брось это. Это жарко, извините за выражение.
   - Бруно, - сказал я, - иди к черту. Я на проценте.
   "Только не говори, что я тебя не предупреждал, когда тебя бросают в КЗ".
   'Обещаю. А теперь распакуй его.
   - Берни, у тебя больше обещаний, чем у должника перед судебным приставом. Он вздохнул и покачал головой. "Ну, вот что есть".
   "Этот парень, Пол Пфарр, был человеком высокого полета. Сдал юридический в 1930 году, проходил подготовительную службу в Штутгартском и Берлинском провинциальных судах. В 1933 году этот конкретный Марч Вайолет присоединяется к СА, а к 1934 году он становится судьей-асессором в берлинском полицейском суде, рассматривая дела о коррупции в полиции. В том же году его вербуют в СС, а в 1935 году он также присоединяется к гестапо, руководя ассоциациями, экономическими союзами и, конечно же, DAF, имперской службой труда. Позже в том же году его снова переводят, на этот раз в министерство внутренних дел, подчиняясь непосредственно Гиммлеру, с его собственным отделом, расследующим коррупцию среди служащих Рейха".
   "Я удивлен, что они это замечают".
   "Очевидно, что Гиммлер смотрит на это очень смутно. Так или иначе, Полу Пфарру было поручено уделять особое внимание DAF, где коррупция носит повсеместный характер".
   - Значит, он был сыном Гиммлера, а?
   'Вот так. А его бывший босс еще более мрачно относится к тому, что людей, работающих на него, увольняют, чем к коррупции. Итак, пару дней назад рейхскриминальддиректор назначает специальный отряд для расследования. Это впечатляющая команда: Горманн, Шильд, Йост, Дитц. Ты запутаешься в этом, Берни, и дольше окна синагоги не протянешь.
   - У них есть зацепки?
   "Единственное, что я слышал, это то, что они искали девушку. Кажется, у Пфарра могла быть любовница. Боюсь, без имени. Мало того, она исчезла.
   - Вы хотите что-то узнать? Я сказал. "Исчезновение - это все в моде. Все это делают.
   - Так я слышал. Надеюсь, вы не из модных людей.
   'Мне? Должно быть, я один из немногих людей в этом городе, у кого нет униформы. Я бы сказал, что это делает меня очень немодным".
   Вернувшись на Александерплац, я посетил слесаря и дал ему форму для изготовления копии ключей от офиса Ешоннека. Я использовал его много раз прежде, и он никогда не задавал никаких вопросов. Затем я собрал свое белье и пошел в офис.
   Не успел я пройти и половины двери, как перед моим лицом мелькнул пропуск Зипо. В то же мгновение я увидел вальтер в расстегнутой серой фланелевой куртке мужчины.
   - Вы, должно быть, сниффер, - сказал он. - Мы ждали, чтобы поговорить с вами. У него были волосы горчичного цвета, уложенные стрижещиком, выступавшим на соревнованиях, и нос, похожий на пробку от шампанского. Его усы были шире полей шляпы мексиканца. Другой был расовым архетипом с преувеличенным подбородком и скулами, которые он скопировал с прусского предвыборного плаката. У обоих были холодные, терпеливые глаза, как мидии в рассоле, и ухмылки, как будто кто-то пукнул или рассказал особенно безвкусную шутку.
   "Если бы я знал, я бы пошел посмотреть пару фильмов". Тот, у кого был пропуск и стрижка, тупо уставился на меня.
   - Это криминальный инспектор Дитц, - сказал он.
   Тот, кого звали Дитц, которого я предположил как старшего офицера, сидел на краю моего стола, болтая ногой, и выглядел в целом неприятно.
   - Вы извините меня, если я не достану свой альбом для автографов, - сказал я и прошел в угол у окна, где стояла фрау Протце. Она шмыгнула носом, вытащила из рукава блузки носовой платок и высморкалась.
   Через материал она сказала:
   - Простите, герр Гюнтер, они только что ворвались сюда и начали обыск. Я сказал им, что не знаю, где вы и когда вернетесь, и они очень разозлились. Я никогда не знал, что полицейские могут вести себя так безобразно".
   - Они не полицейские, - сказал я. "Больше похоже на костяшки пальцев в костюмах. Тебе лучше бежать домой сейчас. Увидимся завтра.
   Она еще немного понюхала. - Спасибо, герр Гюнтер, - сказала она. - Но я не думаю, что вернусь. Я не думаю, что мои нервы готовы к таким вещам. Мне жаль.'
   'Все в порядке. Я отправлю тебе по почте то, что должен тебе. Она кивнула и, обойдя меня, чуть не выбежала из кабинета. Стрижка фыркнула от смеха и пинком закрыла за собой дверь. Я открыл окно.
   - Здесь немного пахнет, - сказал я. - Чем вы, ребята, занимаетесь, когда не пугаете вдов и не ищете кассу для мелочи?
   Дитц слез с моего стола и подошел к окну. - Я слышал о вас, Гюнтер, - сказал он, глядя на движение. "Раньше ты был быком, поэтому я знаю, что ты знаешь официальную газету о том, как далеко я могу зайти. А до этого еще чертовски далеко. Я могу стоять на твоем гребаном лице до конца дня, и мне даже не нужно объяснять тебе, почему. Так почему бы тебе не перестать нести чушь и не рассказать мне, что ты знаешь о Поле Пфарре, и тогда мы снова отправимся в путь.
   - Я знаю, что он не был беспечным курильщиком, - сказал я. "Послушай, если бы ты не прошел через это место, словно земляной вал, я мог бы найти письмо от страховой компании "Германия", в котором меня обязывают расследовать пожар в ожидании каких-либо претензий".
   - О, мы нашли это письмо, - сказал Дитц. - Мы нашли и это. Он вынул из кармана куртки мой пистолет и игриво направил его мне в голову.
   - У меня есть на это лицензия.
   - Конечно, - сказал он, улыбаясь. Затем он понюхал намордник и заговорил со своим напарником. - Знаешь, Мартинс, я бы сказал, что этот пистолет почистили; и недавно тоже.
   - Я чистый мальчик, - сказал я. "Посмотрите на мои ногти, если не верите мне".
   - Вальтер ППК, 9 мм, - сказал Мартинс, закуривая сигарету. - Точно так же, как пистолет, из которого убили бедного герра Пфарра и его жену.
   - Этого я не слышал. Я подошел к шкафчику с напитками. Я был удивлен, увидев, что они не угостились моим виски.
   - Конечно, - сказал Дитц, - мы забыли, что у тебя все еще есть друзья в "Алексе", не так ли? Я налил себе выпить. Слишком много, чтобы проглотить менее чем за три глотка.
   "Я думал, что они избавились от всех этих реакционеров, - сказал Мартинс. Я осмотрел последний глоток виски.
   - Я бы предложил вам, мальчики, выпить, только не хотелось бы потом выбрасывать стаканы. Я опрокинул напиток.
   Мартинс выбросил сигарету и, сжав кулаки, сделал шаг вперед на пару шагов. - Этот бездельник специализируется на губах, как жид - на носу, - прорычал он. Дитц остался на месте, прислонившись к окну. Но когда он обернулся, в его глазах было табаско.
   - У меня на тебе кончается терпение, мулеуст.
   - Не понимаю, - сказал я. - Вы видели письмо от людей из Гарантии. Если вы считаете, что это подделка, проверьте".
   - Мы уже сделали.
   - Тогда почему двойной акт? Дитц подошел и оглядел меня с ног до головы, как будто я был дерьмом на его ботинке. Затем он взял мою последнюю бутылку хорошего виски, взвесил ее на руке и швырнул в стену над столом. Он разбился со звуком столовой фляги, падающей с лестницы, и воздух внезапно наполнился алкоголем. Дитц поправил свою куртку после напряжения.
   - Мы просто хотели внушить вам необходимость держать нас в курсе того, что вы делаете, Гюнтер. Если вы что-нибудь узнаете, а я имею в виду что-нибудь, вам лучше поговорить с нами. Потому что, если я узнаю, что ты давал нам фиговый листок, я тебя так быстро посажу в КЗ, что твои гребаные уши засвистят. Он наклонился ко мне, и я почувствовал запах его пота. - Понял, мулеуст?
   - Не высовывай челюсть слишком далеко, Дитц, - сказал я, - а то мне придется дать по ней пощечину.
   Он улыбнулся. 'Я хотел бы это когда-нибудь. На самом деле я бы. Он повернулся к своему партнеру.
   - Пошли, - сказал он. - Давай уйдем отсюда, пока я не вбил ему яйца.
   Я только что закончил убирать беспорядок, когда зазвонил телефон. Это Мюллер из "Берлинер Моргенпост" сказал, что сожалеет, но, кроме тех материалов, которые люди собирали в течение многих лет в виде некрологов, в файлах о Германе Шестом действительно не было ничего, что могло бы меня заинтересовать.
   - Ты даешь мне взлёты и падения, Эдди? Господи, этот парень - миллионер.
   Ему принадлежит половина Рура. Если он засунет палец себе в задницу, то найдет масло.
   Кто-то, должно быть, когда-то заглядывал в его замочную скважину.
   "Некоторое время назад был репортер, который проделал довольно большую подготовительную работу по всем этим большим парням в Руре: Круппу, Фёглеру, Вольфу, Тиссену. Она потеряла работу, когда правительство решило проблему безработицы. - Я посмотрю, смогу ли я узнать, где она живет.
   - Спасибо, Эдди. А как же пфары? Что-либо?'
   "Она действительно любила спа. Наухайм, Висбаден, Бад-Хомбург, сколько угодно, она там плеснула. Она даже написала об этом статью для Die Frau. И она увлекалась шарлатанской медициной. Боюсь, о нем ничего нет.
   - Спасибо за сплетни, Эдди. В следующий раз я прочитаю страницу общества и избавлю вас от хлопот.
   - Не стоит и сотни, а?
   - Не стоит и пятидесяти. Найдите для меня эту даму-репортершу, и тогда я посмотрю, что можно сделать.
   После этого я закрыл офис и вернулся в магазин ключей, чтобы забрать новый комплект ключей и баночку глины. Я признаю, что это звучит немного театрально; но, честно говоря, я ношу эту жестяную банку уже несколько лет, и, если не считать кражи самого ключа, я не знаю лучшего способа открывать запертые двери. Тонкого механизма из тонкой стали, с помощью которого можно открыть любой замок, у меня нет. Правда в том, что с лучшими современными замками вы можете забыть о вскрытии: нет никаких гладких, причудливых маленьких чудо-инструментов. Это для киношников из UF A. Чаще всего грабитель просто отпиливает головку засова или просверливает ее и вырывает кусок проклятой двери. И это напомнило мне: рано или поздно мне придется проверить, кто из братства щелкунчиков обладает талантом открыть сейф Фарра. Если это так было сделано. Это означало, что был некий золотушный тенор, которому давно пора на урок пения.
   Я не ожидал найти Неймана на свалке, где он жил, на Адмиралштрассе, в районе Коттбуссер-Тор, но все же попытался там. Котбуссер-Тор был из тех мест, которые носили не меньше афиши мюзик-холла, а Адмиралштрассе, номер 43, было местом, где крысы носили беруши, а тараканы ужасно кашляли. Комната Нойманна находилась в подвале сзади. Было сыро. Было грязно. Это было грязно. И Ноймана там не было.
   Консьерж был ловкачом, который был за холмом и спускался по заброшенной шахте.
   Волосы у нее были такие же естественные, как парадная гусиная походка по Вильгельмштрассе, и, очевидно, она была одета в боксерскую перчатку, когда наносила малиновую помаду на скрепку для бумаг. Ее груди были похожи на задние кони пары ломовых лошадей в конце долгого тяжелого дня. Может быть, у нее все еще было несколько клиентов, но я подумал, что будет лучше, если я увижу еврея в начале очереди у мясника в Нюрнберге. Она стояла в дверях своей квартиры, обнаженная под грязным махровым халатом, который оставила открытым, и закурила недокуренную сигарету.
   - Я ищу Неймана, - сказал я, изо всех сил стараясь не обращать внимания на две прищепки и бороду русского боярина, которые демонстрировались для моего удобства. Вы чувствовали гнусавость и зуд сифилиса в хвосте, просто глядя на нее. - Я его друг. Снапер сладко зевнула и, решив, что я насмотрелась на халяву, закрыла халат и завязала шнурок.
   - Ты бык? она фыркнула.
   - Как я уже сказал, я друг. Она сложила руки и прислонилась к дверному проему.
   - У Ноймана нет друзей, - сказала она, глядя на свои грязные ногти, а потом снова на мое лицо. Я должен был дать ей это. - Кроме меня, может быть, и то только потому, что мне жалко маленького дергателя. Если бы вы были его другом, вы бы посоветовали ему обратиться к врачу. Знаете, у него не в порядке с головой.
   Она сделала долгую затяжку сигаретой, а затем чиркнула окурок мне по плечу.
   - Он не прослушивается, - сказал я. "Он просто склонен разговаривать сам с собой. Немного странно, вот и все.
   "Если это не прослушивается, то я не знаю, что, черт возьми, такое", - сказала она. В этом тоже что-то было.
   - Ты знаешь, когда он вернется?
   Снайпер пожал плечами. Рука с синими венами и кольцами на костяшках пальцев схватила меня за галстук; она попыталась застенчиво улыбнуться, но это вышло гримасой.
   - Может, ты подождешь его, - сказала она. - Знаешь, за двадцать марок можно купить очень много времени.
   Сняв галстук, я достал бумажник и поставил ей пятерку. 'Я бы хотел.
   На самом деле я бы. Но я должен идти своим путем. Возможно, вы бы сказали Нойманну, что я его ищу. Имя Гюнтер. Бернхард Гюнтер.
   - Спасибо, Бернхард. Ты настоящий джентльмен.
   - У вас есть предположения, где он может быть?
   - Бернхард, твоя догадка так же хороша, как и моя. Вы можете преследовать его от Понтия до Пилата и так и не найти. Она пожала плечами и покачала головой. "Если он разорится, он будет где-нибудь вроде X Bar или Rucker. Если у него в кармане есть мышь, он попытается подтолкнуть кусочек сливы в Femina или в кафе.
   Казанова. Я начал спускаться по лестнице. - А если его нет ни в одном из этих мест, то он будет на ипподроме. Она последовала за мной на лестничную площадку и спустилась по ступенькам. Я сел в машину со вздохом облегчения. Всегда трудно уйти от луциана. Им никогда не нравится, когда торговля уходит за дверь.
   Я не очень доверяю экспертам; или, если уж на то пошло, в показаниях свидетелей. С годами я стал принадлежать к школе сыщиков, которая предпочитает хорошие, старомодные, косвенные улики вроде тех, которые говорят, что это сделал какой-то парень, потому что он был из тех, кто в любом случае сделал бы такие вещи. Вот и полученная информация.
   Удержать такого тенора, как Нейманн, - это то, что требует доверия и терпения; и как первое из них не приходит естественно Нейману, так и второе не приходит естественно мне: но только там, где он касается его. Нойманн - лучший информатор, которого я когда-либо встречал, и его подсказки обычно точны. Не было ничего, на что бы я не пошел, чтобы защитить его. С другой стороны, из этого не следует, что на него можно положиться. Как и все информаторы, он продаст сливу своей сестры. Вы получаете один, чтобы доверять вам, это трудно; но вы могли бы доверять одному из них не больше, чем я мог бы выиграть колья Зирсторпфа в Хоппегартене.
   Я начал в X Bar, нелегальном джаз-клубе, где группа вставляла американские хиты между вступительными и заключительными аккордами любого безобидного и культурно приемлемого арийского номера, который им нравился; и они сделали это достаточно хорошо, чтобы не тревожить совесть ни одного нациста в отношении так называемой неполноценной музыки.
   Несмотря на иногда странное поведение, Нойманн был одним из самых невзрачных и анонимных людей, которых я когда-либо видел. Именно это сделало его таким превосходным информатором. Чтобы его разглядеть, нужно было присмотреться, но в ту ночь его не было видно ни в "Икс", ни в "Аллаверди", ни в баре "Рукер" в суровом конце квартала красных фонарей.
   Еще не стемнело, но наркоторговцы уже всплыли. Чтобы быть пойманным на продаже кокаина, нужно было отправить в КЗ, а за мои деньги они не могли поймать слишком много из них; но, как я знал по опыту, это было нелегко: торговцы кокаином никогда не возили с собой; вместо этого они прятали его в тайнике поблизости, в укромном переулке или дверном проеме. Некоторые из них выдавали себя за калек, продававших сигареты; и некоторые из них были калеками войны, продававшими сигареты, с желтой повязкой на руке с тремя черными пятнами, сохранившейся с веймарских времен.
   Однако этот браслет не имел официального статуса; только Армия Спасения получила официальное разрешение торговать товарами на углах улиц, но законы против бродяжничества строго не соблюдались нигде, кроме более фешенебельных районов города, куда, скорее всего, ходили туристы.
   - Ссигары и ссигареты, - прошипел голос. Те, кто знаком с этим "коксовым сигналом", ответили бы громким фырканьем; часто они обнаруживали, что купили поваренную соль и аспирин.
   "Фемина" на Нюрнбергер-штрассе была тем местом, куда вы отправлялись, когда искали женскую компанию, если вы не возражали против того, чтобы они были большими и витиеватыми, и тридцать марок за привилегию. Настольные телефоны делали "Фемину" особенно подходящей для застенчивых людей, так что это было как раз место Ноймана, всегда предполагающее, что у него есть деньги. Он мог заказать бутылку секты и пригласить девушку присоединиться к нему, даже не отходя от стола. Были даже пневматические трубки, через которые можно было вдувать небольшие подарки в руку девушки в противоположном конце клуба. Помимо денег, единственное, что требовалось мужчине на "Фемине", - это хорошее зрение.
   Я сел за угловой столик и лениво взглянул на меню. Кроме списка напитков, был список подарков, которые можно было купить у официанта для отправки по трубам: пудреница за одну марку пятьдесят; спичечный коробок-контейнер для отметки; и духи на пять. Я не мог отделаться от мысли, что деньги, вероятно, будут самым популярным подарком, который вы можете послать любой тусовщице, которая попадется вам на глаза. Никаких следов Ноймана не было, но я решил подождать некоторое время на случай, если он объявится. Я сделал знак официанту и заказал пиво.
   Было какое-то кабаре: певица с рыжими волосами и звонким голосом, похожим на варган; и худощавый комик с нахмуренными бровями, который был таким же рискованным, как вафля на пломбире с мороженым. У толпы на "Фемине" было меньше шансов получить удовольствие от выступлений, чем у толпы, восстанавливающей Рейхстаг: она смеялась во время песен; и пела во время монологов комика; и это было не ближе чьей-либо ладони, чем если бы это была бешеная собака.
   Оглядев комнату, я обнаружил, что на меня хлопает множество накладных ресниц, и я начал чувствовать сквозняк. Через несколько столиков от меня толстая женщина пошевелила пальцами пухлой руки и, приняв мою усмешку за улыбку, начала с трудом подниматься со своего места. Я застонал.
   'Да сэр?' ответил официант. Я вытащил из кармана скомканную записку и бросил ее ему на поднос. Не удосужившись дождаться своей сдачи, я повернулся и убежал.
   Только одно меня нервирует больше, чем компания некрасивой женщины вечером, это общество той же некрасивой женщины на следующее утро.
   Я сел в машину и поехал на Потсдамскую площадь. Был теплый, сухой вечер, но грохот в пурпурном небе говорил мне, что погода вот-вот изменится к худшему. Я припарковался на Лейпцигской площади перед отелем Palast. Затем я вошел внутрь и позвонил в Адлон.
   Я связался с Бенитой, которая сказала, что Гермина оставила ей сообщение и что примерно через полчаса после моего разговора с ней позвонил мужчина и спросил об индийской принцессе. Это было все, что мне нужно было знать.
   Я взял свой плащ и фонарик из машины. Держа вспышку под плащом, я прошел пятьдесят метров обратно к Потсдамской площади, мимо Берлинской трамвайной компании и Министерства сельского хозяйства в сторону Колумбус-Хауса. На пятом и седьмом этажах горел свет, а на восьмом не было. Я заглянул внутрь через тяжелые стеклянные двери. За конторкой сидел охранник и читал газету, а дальше по коридору женщина, протиравшая пол электрической полировальной машинкой. Начался дождь, когда я свернул за угол на Hermann Goering Strasse и свернул налево на узкую служебную аллею, ведущую к подземной автостоянке позади Columbus Haus.
   Было припарковано всего две машины DKW и Mercedes. Казалось маловероятным, чтобы кто-то из них принадлежал охраннику или уборщице; более вероятно, что их владельцы все еще работали в офисах этажами выше. Позади двух машин, под фонарем в переборке, была серая стальная дверь с нарисованным на ней словом "Сервис"; у него не было ручки, и он был заперт. Я решил, что это, вероятно, замок с пружинным засовом, который можно было вынуть с помощью ручки внутри или с помощью ключа снаружи, и подумал, что есть большая вероятность, что уборщик уйдет. здание через эту дверь.
   Я почти рассеянно проверил двери двух припаркованных машин и обнаружил, что "мерседес" не заперт. Я сел на водительское сиденье и стал нащупывать выключатель. Две огромные лампы разрезали тени, как пятна на партийном съезде в Нюрнберге. Я ждал. Прошло несколько минут. От скуки я открыл бардачок. Там была дорожная карта, пакет мятных конфет и партийная книжка с актуальными штампами. На нем был идентифицирован некто Хеннинг Питер Манштейн.
   У Манштейна был сравнительно низкий партийный номер, что противоречило моложавости человека на фотографии на девятой странице книги. Был настоящий рэкет в продаже первых партийных номеров, и не было никаких сомнений, что именно так Манштейн и попал к нему. Низкое число было необходимо для быстрого политического продвижения. Его красивое молодое лицо имело жадный вид мартовской фиалки, отпечатанный по всему телу так же отчетливо, как партийные знаки отличия, выбитые в углу фотографии.
   Прошло пятнадцать минут, прежде чем я услышал звук открывающейся служебной двери. Я вскочил с сиденья. Если это был Манштейн, то мне пришлось бежать за ним. Широкая лужа света залила пол гаража, и в дверь вошла уборщица.
   - Придержи дверь, - крикнул я. Я выключил фары и захлопнул дверцу машины. - Я кое-что оставил наверху, - сказал я. - Я на минуту подумал, что мне придется идти пешком до самого фронта. Она молча стояла, придерживая дверь открытой, когда я подошел. Когда я подошел к ней, она отошла в сторону и сказала:
   - Мне нужно идти пешком до Ноллендорф-плац. У меня нет большой машины, чтобы отвезти меня домой.
   Я застенчиво улыбнулся, как идиот, каким представлял себе Манштейна. - Большое спасибо, - сказал я и пробормотал что-то насчет того, что забыл ключ в кабинете. Уборщица немного постояла и открыла мне дверь. Я вошел в здание и отпустил его. Она закрылась за мной, и я услышал громкий щелчок цилиндрового замка, когда затвор попал в патронник.
   Две двустворчатые двери с окнами-иллюминаторами вели в длинный, ярко освещенный коридор, заставленный стопками картонных коробок. В дальнем конце был лифт, но воспользоваться им, не насторожив охрану, было невозможно. Поэтому я сел на лестницу и снял туфли и носки, снова надев их в обратном порядке, носки поверх ботинок. Это старый прием, излюбленный грабителями, для приглушения звука обуви на твердой поверхности. Я встал и начал длинный подъем.
   К тому времени, когда я добрался до восьмого этажа, мое сердце колотилось от усилия подъема и необходимости дышать спокойно. Я ждал на краю лестницы, но ни в одном из офисов рядом с Ешоннеком не было слышно ни звука. Я посветил вспышкой в оба конца коридора, а затем спустился к его двери. Опустившись на колени, я поискал какие-нибудь провода, которые могли бы указать на тревогу, но их не было; Пробовал сначала один ключ, потом другой. Второй почти крутился, так что я его вытащил и сгладил точки маленьким напильником. Я попробовал еще раз, на этот раз успешно. Я открыл дверь и вошел, заперев ее за собой на случай, если охранник решит сделать обход. Я направил вспышку на стол, на фотографии и на дверь личного кабинета Йешоннека. Без малейшего сопротивления рычагам ключ плавно повернулся в моих кольцах. Покрыв имя своего слесаря мысленным благословением, я подошел к окну. Неоновая вывеска на крыше Pschorr Haus отбрасывала красное свечение на роскошный офис Йешоннека, так что во вспышке особой необходимости не было.
   Я выключил его.
   Я сел за письменный стол и начал искать не знаю что. Ящики не были заперты, но в них было мало интересного для меня. Я очень обрадовался, когда нашел адресную книгу в красном кожаном переплете, но прочел ее до конца, узнав только одно имя: имя Германа Геринга, только он был на попечении Герхарда фон Грайса по адресу на Дерфлингерштрассе. Я вспомнил, как ростовщик Вейцман говорил что-то о том, что у Толстяка Германа есть агент, который иногда покупает драгоценные камни от его имени, поэтому я записал адрес фон Грайса и положил его в карман.
   Картотечный шкаф тоже не был заперт, но я снова ничего не понял; множество каталогов драгоценных и полудрагоценных камней, таблица полетов Люфтганзы, множество бумаг, связанных с обменом валюты, несколько счетов и несколько полисов страхования жизни, один из которых был с Germania Life.
   Между тем, большой сейф стоял в углу, неприступный и насмехаясь над моими довольно слабыми попытками раскрыть секреты Ешоннека, если они у него были. Нетрудно было понять, почему это место не было оборудовано сигнализацией. Вы не смогли бы открыть эту коробку, даже если бы у вас был грузовик с динамитом. Ничего не осталось, кроме корзины для бумаг. Я высыпал содержимое на стол и начал рыться в клочках бумаги: обертка от жевательной резинки "Ригли", утренний "Беобахтер", две половинки билетов в театр Лессинга, кассовый чек из универмага KDW и несколько скрученных... шарики из бумаги. Я их разгладил. На одном из них был номер телефона Адлона, а под ним имя "Принцесса Мушми", которое было поставлено под знаком вопроса, а затем несколько раз зачеркнуто; рядом было написано мое имя. Рядом с моим именем был написан еще один телефонный номер, и он был нарисован так, что выглядел как иллюстрация со страницы средневековой Библии. Номер был для меня загадкой, хотя я узнал, что это был Западный Берлин. Я взял трубку и стал ждать оператора.
   - Номер, пожалуйста? она сказала.
   "Джи-90-33-"
   "Пытаюсь соединить вас". На линии повисла короткая тишина, а потом раздался звонок.
   У меня отличная память, когда дело доходит до узнавания лица или голоса, но мне потребовалось бы несколько минут, чтобы определить культурный голос с легким франкфуртским акцентом, ответивший на телефонный звонок. Как бы то ни было, мужчина представился сразу же, как только закончил подтверждать номер.
   - Мне очень жаль, - невнятно пробормотал я. "Я ошибся номером". Но когда я заменил приемник, я понял, что это совсем не так.
  
   Глава 9
   Именно в могиле у северной стены Никольского кладбища на Пренцлауэр-Алисе и недалеко от памятника самому почитаемому мученику национал-социализма Хорсту Весселю тела были захоронены одно над другим. после короткой службы у Николая Кирхе на соседнем рынке Молкен.
   В потрясающей черной шляпе, похожей на рояль с поднятой крышкой, Лиза Рюдель была еще красивее в трауре, чем в постели. Пару раз я ловил ее взгляд, но, сжав губы, как будто она держала мою шею в зубах, смотрела прямо сквозь меня, как будто я был осколок грязного стекла. Сам Шестой сохранял выражение скорее злое, чем убитое горем: сдвинув брови и опустив голову, он смотрел вниз в могилу, как будто пытался сверхъестественным усилием воли заставить ее выдать живое тело своей дочери. А еще был Гаупт-Сндлер, который выглядел просто задумчивым, как человек, у которого были другие дела, более насущные, например избавление от бриллиантового ожерелья. Появление на одном листе бумаги в корзине для бумаг Йешоннека номера домашнего телефона Гаупт-Сндлера и номера отеля "Адлон", моего собственного имени и имени фальшивой принцессы демонстрировало возможную причинно-следственную связь: встревоженный моим визитом, и тем не менее озадаченный моим рассказом, Йешоннек позвонил в Адлон, чтобы подтвердить существование индийской принцессы, а затем, сделав это, позвонил гаупт-Сндлеру, чтобы предъявить ему ряд фактов, касающихся владения и кражи драгоценностей, которые противоречили друг другу. с тем, что могло быть первоначально объяснено ему.
   Возможно. По крайней мере, этого было достаточно, чтобы продолжать.
   В какой-то момент Гаупт-Сндлер несколько секунд бесстрастно смотрел на меня; но я ничего не мог прочесть в его чертах: ни вины, ни страха, ни незнания связи, которую я установил между ним и Ешоннеком, ни подозрения в этом. Я не видел ничего, что заставляло бы меня думать, что он неспособен совершить двойное убийство. Но он определенно не был взломщиком; так он каким-то образом убедил фрау Пфарр открыть его для него? Он занимался с ней любовью, чтобы заполучить ее драгоценности? Учитывая подозрения Лизы Рюдель, что у них могла быть интрижка, это следовало рассматривать как одну из возможностей.
   Были и другие лица, которые я узнал. Лицо старого Крипо:
   Рейхскриминалдиректор Артур Небе; Ханс Лоббе, глава Kripo Executive; и одно лицо, которое, с его очками без оправы и небольшими усами, больше походило на то, чтобы оно принадлежало аккуратному маленькому школьному учителю, чем главе гестапо и рейхсфюреру СС. Присутствие Гиммлера на похоронах подтвердило впечатление Бруно Шталекера о том, что Пфарр был лучшим учеником рейхсфюрера и что он не собирался отпускать убийцу.
   О женщине-одиночке, которая могла быть любовницей, о которой Бруно упомянул, что она содержалась у Пола Пфарра, не было никаких признаков. Не то чтобы я действительно ожидал ее увидеть, но никогда не угадаешь.
   После похорон гаупт-Сндлер дал несколько советов от своего и моего нанимателя: "Г-н Зикс не видит необходимости в том, чтобы вы занимались тем, что по существу является семейным делом. Я также должен напомнить вам, что вы получаете вознаграждение на основе ежедневной платы.
   Я смотрел, как скорбящие садятся в свои большие черные машины, а затем Гиммлер и лучшие быки Крипо садятся в свои. - Послушайте, гаупт-Сндлер, - сказал я. "Забудьте о катании на санях. Скажи своему боссу, что если он думает, что держит кота в мешке, то может отпустить меня прямо сейчас. Я здесь не потому, что люблю свежий воздух и хвалебные речи.
   - Тогда почему вы здесь, герр Гюнтер? он сказал.
   - Вы когда-нибудь читали "Песнь о Нибелунгах"?
   - Естественно.
   - Тогда вы помните, что воины Нибелунгов хотели отомстить за убийство Зигфрида. Но они не могли сказать, кого они должны привлечь к ответственности. Так начался суд над кровью. Бургундские воины один за другим проходили перед гробом героя. А когда настала очередь убийцы Хагена, раны Зигфрида снова хлынули кровью, обнаружив вину Хагена".
   Гаупт-Сндлер улыбнулся. - Вряд ли это то, что нужно современному уголовному расследованию, не так ли?
   - Обнаружение должно соблюдать маленькие церемонии, герр Гаупт-Сндлер, даже если они явно анахроничны. Вы могли заметить, что на похоронах присутствовал не только я, участвовавший в поиске решения этого дела.
   - Вы серьезно предполагаете, что кто-то здесь мог убить Пола и Грету Пфарр?
   - Не будь таким буржуазным. Конечно, это возможно.'
   - Это нелепо, вот что это. Тем не менее, вы уже придумали кого-нибудь на роль Хагена?
   - Он находится на рассмотрении.
   - Тогда я надеюсь, что вы очень скоро сможете сообщить о том, что опознали его, герру Шестому. Хороший день для тебя.'
   Я должен был признать одну вещь. Если гаупт-Сндлер убил пфарров, то он был хладнокровен, как сундук с сокровищами на глубине пятидесяти морских саженей.
   Я поехал по Пренцлауэрштрассе на Александерплац. Я забрал почту и пошел в офис. Уборщица открыла окно, но запах выпивки остался. Она, должно быть, подумала, что я стирала вещи.
   Там были пара чеков, счет и собственноручно доставленная записка от Неймана, в которой он просил меня встретиться с ним в кафе "Кранцлер" в двенадцать часов. Я посмотрел на часы. Было почти 11.30.
   Перед немецким военным мемориалом рота рейхсвера под аккомпанемент духового оркестра торговала педикюрами. Иногда мне кажется, что духовых оркестров в Германии должно быть больше, чем автомобилей. Этот ударил кавалерийским маршем Великого курфюрста и двинулся в сторону Бранденбургских ворот. Все, кто смотрел, делали какие-то упражнения для рук, так что я задержался в дверях магазина, чтобы не присоединиться к ним.
   Я пошел дальше, следя за парадом на почтительном расстоянии и размышляя о последних изменениях на самом известном проспекте столицы: изменениях, которые правительство сочло необходимыми, чтобы сделать Унтер-ден-Линден более подходящей для военных парадов, подобных тому, который я наблюдал. Не удовлетворившись удалением большей части лип, давших название проспекту, они воздвигли белые дорические колонны, на вершинах которых восседали немецкие орлы; были посажены новые липы, но они были даже ниже уличных фонарей. Центральный переулок был расширен, чтобы военные колонны могли идти по двенадцать в ряд, и был усыпан красным песком, чтобы не скользили ботфорты. А высокие белые флагштоки возводились к предстоящей Олимпиаде. Унтер-ден-Линден всегда был ярким, лишенным особой гармонии в смешении архитектурных замыслов и стилей; но эта пышность теперь стала жестокой. Федора богемы превратилась в пикельхаубе.
   Кафе "Кранцлер" на углу Фридрихштрассе пользовалось популярностью у туристов, и цены были соответственно высокими; так что это было не то место, которое, как я ожидал, выбрал Нойманн для встречи. Я нашел его дергающимся над чашкой мокко и брошенным куском торта.
   - Что случилось? - сказал я, садясь. - Пропал аппетит?
   Нейман усмехнулся в свою тарелку. - Как и это правительство, - сказал он. "Выглядит чертовски хорошо, но на вкус абсолютно ничего. Паршивый суррогат. Я помахал официанту и заказал две чашки кофе. - Послушайте, герр Гюнтер, мы можем сделать это быстро? Я еду в Карлсхорст сегодня днем.
   'Ой? У тебя есть чаевые?
   'Ну, по сути'
   Я смеялся. "Нойманн, я бы не стал ставить на лошадь, на которую ты собираешься ставить, если бы она могла опередить Гамбургский экспресс".
   - Тогда иди нахуй, - рявкнул он.
   Если он вообще принадлежал к человеческой расе, то Нойман был наименее привлекательным ее представителем. Его брови, подергивающиеся и извивающиеся, как две отравленные гусеницы, были соединены неровным плетением плохо подобранных волос. За толстыми стеклами, почти непрозрачными, с жирными отпечатками больших пальцев, его серые глаза бегали и нервничали, осматривая пол, как будто он ожидал, что вот-вот ляжет на него плашмя. Сигаретный дым вырывался из-под зубов, которые были так испачканы табаком, что казались двумя деревянными заборами.
   - Вы не в беде, не так ли? Лицо Неймана приняло флегматическое выражение.
   - Я должен кое-кому блох, вот и все.
   'Сколько?'
   "Пара сотен".
   - Значит, ты едешь в Карлсхорст, чтобы попытаться выиграть часть этого, не так ли?
   Он пожал плечами. - А если я? Он потушил сигарету и поискал в карманах еще одну. - У тебя есть гвоздь? Я кончился. Я бросил пакет через стол.
   - Держи, - сказал я, зажигая нас обоих. - Пару сотен, а? Знаешь, я просто мог бы помочь тебе там. Может быть, даже оставить вам некоторые на вершине. То есть, если я получу правильную информацию.
   Нейман поднял брови. - Какого рода информацию?
   Я затянулся сигаретой и держал ее глубоко в легких. "Имя головоломки. Щелкунчик-профессионал первого класса, который мог бы сделать работу около недели назад; украл несколько колокольчиков.
   Он поджал губы и медленно покачал головой. - Я ничего не слышал, герр Гюнтер.
   - Ну, если да, обязательно дай мне знать.
   - С другой стороны, - сказал он, понизив голос, - я мог бы рассказать вам кое-что, что поможет вам хорошо зарекомендовать себя в гестапо.
   'Это что?'
   - Я знаю, где прячется еврейская подводная лодка. Он самодовольно улыбнулся.
  
   - Нойманн, ты же знаешь, что меня это дерьмо не интересует. Но пока я говорил, я думал о фрау Гейне, моей клиентке, и ее сыне. - Подождите минутку, - сказал я. - Как зовут еврея? Нейман назвал мне имя и усмехнулся, отвратительное зрелище. Его порядок жизни был ненамного выше, чем у известковой губки. Я указал пальцем прямо на его нос. - Если я узнаю, что подводную лодку задержали, мне не нужно будет знать, кто на него донес. Обещаю тебе, Нойманн, я приду и вырву твои гребаные веки.
   'Что это для тебя?' - заскулил он. - С каких пор ты стал рыцарем в доспехах Голдберга?
   - Его мать - моя клиентка. Прежде чем вы забудете, что когда-либо слышали о нем, мне нужен адрес, где он находится, чтобы я мог сказать ей.
   - Хорошо, хорошо. Но это должно чего-то стоить, не так ли? Я вынул бумажник и дал ему двадцатку. Затем я записал адрес, который дал мне Нейманн.
   - Вы бы вызвали отвращение у навозного жука, - сказал я. - А как насчет этого Щелкунчика?
   Он раздраженно посмотрел на меня. - Послушайте, я сказал, что у меня ничего нет.
   'Ты лжец.'
   - Честное слово, герр Гюнтер, я ничего не знаю. Если бы я знал, я бы сказал тебе. Мне нужны деньги, не так ли? Он тяжело сглотнул и вытер пот со лба опасным для здоровья носовым платком. Избегая моего взгляда, он затушил недокуренную сигарету.
   - Ты не ведешь себя как человек, который ничего не знает, - сказал я. - Я думаю, ты чего-то боишься.
   - Нет, - сказал он ровно.
   - Вы когда-нибудь слышали об Отряде педиков? Он покачал головой. - Можно сказать, они были моими коллегами. Я думал, что если узнаю, что ты скрываешь от меня, я поговорю с ними. Скажи им, что ты был вонючим маленьким пара 175.
   Он посмотрел на меня со смесью удивления и возмущения.
   "Я выгляжу так, будто сосу лимоны? Я не странный, ты же знаешь.
   - Да, но это не так. И кому они поверят?
   - Вы бы этого не сделали. Он схватил меня за запястье.
   "Из того, что я слышал об этом, левши не слишком хорошо проводят время в K
   Зс.' Нейман мрачно уставился в свой кофе.
   - Злой ублюдок, - вздохнул он. - Ты сказал, пару сотен и немного больше.
   "Сейчас сто и еще две, если будет на уровне". Он начал дергаться.
   - Вы не знаете, о чем просите, герр Гюнтер. Там замешано кольцо.
   Они точно убьют меня, если узнают, что я трогал их пальцами. Кольца представляли собой союзы бывших каторжников, официально занимавшиеся исправлением преступников; у них были респектабельные названия клубов, а их правила и положения касались спортивных мероприятий и общественных мероприятий. Нередко на ринге устраивался роскошный ужин (все они были очень богаты), на котором в качестве почетных гостей появлялись адвокаты защиты и представители полиции. Но за своим полуреспектабельным фасадом кольца были не чем иным, как учреждениями организованной преступности в Германии.
   'Который из них?' Я попросил.
   "Немецкая сила".
   - Ну, они не узнают. Во всяком случае, ни один из них не является таким мощным, как раньше. В наши дни есть только одно кольцо, которое делает хорошие дела, и это партия.
   "Порок и наркотики, возможно, немного потрепались, - сказал он, - но круги по-прежнему управляют азартными играми, валютным рэкетом, черным рынком, новыми паспортами, ростовщичеством и торговлей краденым". Он закурил еще одну сигарету. - Поверьте мне, герр Гюнтер, они еще сильны. Вы же не хотите становиться у них на пути. Он понизил голос и наклонился ко мне. - Я даже слышал сильный шепоток, что уволили какого-то старого юнкера, работавшего на премьер-министра. Как тебе это нравится, а? Быки еще даже не знают, что он мертв.
   Я ломал голову и наткнулся на имя, которое я скопировал из адресной книги Герта Йешоннека. "Этого юнкера зовут; это был бы не фон Грейс, не так ли?
   - Я не слышал имени. Все, что я знаю, это то, что он мертв и что быки все еще ищут его. Он небрежно стряхнул пепел в пепельницу.
   - А теперь расскажи мне о Щелкунчике.
   - Что ж, кажется, я что-то слышал. Около месяца назад парень по имени Курт Мучманн заканчивает двухлетнюю цементировку в тюрьме Тегель. Судя по тому, что я слышал о нем, Мучманн - настоящий мастер. Он мог вскрыть ноги монахине с трупным окоченением. Но полипы о нем не знают. Видите ли, его посадили внутрь, потому что он царапал машину. Ничего общего с его обычной работой.
   В любом случае, он немецкий Силовик, и когда он вышел, кольцо было там, чтобы присматривать за ним. Через некоторое время ему устроили первую работу. Я не знаю, что это было. Но вот что интересно, герр Гюнтер. Босс German Strength Ред Дитер заключил контракт на Мучманна, которого нигде нет. Ходят слухи, что Мучман обманул его.
   - Вы говорите, что Мучманн был профессионалом.
   'Один из лучших.'
   - Вы могли бы сказать, что убийство было частью его портфолио?
   - Ну, - сказал Нойманн, - я сам этого человека не знаю. Но из того, что я слышал, он художник. Это не похоже на его номер.
   - А как насчет этого Рыжего Дитера?
   - Он настоящий ублюдок. Он убьет человека, как кто-то другой ковыряется в носу.
   - Где мне его найти?
   - Вы ведь не скажете ему, что это я вам сказал, правда, герр Гюнтер? Даже если бы он приставил пистолет к твоей голове.
   - Нет, - солгал я. лояльность идет только до сих пор.
   - Ну, вы могли бы заглянуть в ресторан "Рейнгольд" на Потсдамской площади. Или крыша Германии. И если ты последуешь моему совету, возьми с собой зажигалку.
   "Я тронут вашей заботой о моем благополучии, Нойманн".
   - Вы забываете о деньгах, - сказал он, поправляя меня. "Вы сказали, что я получу еще 200, если это подтвердится". Он сделал паузу, а затем добавил: "И сто сейчас". Я снова достал бумажник и сунул ему пару пятидесятых. Он поднес обе записки к окну, чтобы рассмотреть водяные знаки.
   'Ты, должно быть, шутишь.'
   Нейманн непонимающе посмотрел на меня. 'Как насчет?' Он быстро прикарманил деньги.
   'Забудь это.' Я встал и бросил мелочь на стол. 'Еще кое-что. Вы помните, когда узнали о контракте на Мучманна?
   Нойманн выглядел настолько задумчивым, насколько мог.
   - Ну, если подумать, это было на прошлой неделе, примерно в то время, когда я узнал об убийстве этого юнкера.
   Я пошел на запад по Унтер-ден-Линден в сторону Парижской площади и Адлона.
   Я прошел через красивый дверной проем отеля в роскошный вестибюль с квадратными колоннами из темного мрамора с желтыми облаками. Повсюду были изящные предметы искусства; и в каждом углу блестел еще больше мрамора. Я вошел в бар, битком набитый иностранными журналистами и сотрудниками посольства, и попросил у бармена, моего старого друга, пива и телефон. Я позвонил Бруно Сталекеру в "Алекс".
   "Привет, это я, Берни".
   - Что тебе нужно, Берни?
   - А как насчет Герхарда фон Грайса? Я сказал. Был долгая пауза. 'Что насчет него?'
   Голос Бруно звучал с неопределенным вызовом, как будто он вызывал меня на то, чтобы узнать больше, чем предполагалось.
   "В данный момент он для меня просто имя на клочке бумаги".
   'Это все?'
   - Ну, я слышал, что он пропал.
   - Не могли бы вы сказать мне, как?
   - Да ладно, Бруно, почему ты так скромничаешь? Слушай, моя маленькая певчая птичка сказала мне, хорошо? Может быть, если бы я знал немного больше, я мог бы помочь.
   - Берни, сейчас в этом отделе два горячих дела, и ты, кажется, замешан в них обоих. Это меня беспокоит.'
   - Если тебе от этого станет легче, я приду пораньше. Дай мне передышку, Бруно.
   - Получается два за одну неделю.
   'Я у тебя в долгу.'
   - Ты чертовски прав.
   - Так что за история?
   Шталекер понизил голос. - Вы когда-нибудь слышали о Вальтере Фанк?
   "фанк? Нет, я не думаю, что у меня есть. Подождите, разве он не шумит в деловом мире?
   - Раньше он был экономическим советником Гитлера. Сейчас он вице-президент Имперской палаты культуры. Казалось, что он и герр фон Грейс были немного теплы друг к другу. Фон Грайс был бойфрендом Функа.
   - Я думал, фюрер терпеть не может педиков?
   - Он тоже терпеть не может калек, так что же он будет делать, когда узнает о косолапости Джоуи Геббельса? Это была старая шутка, но я все равно рассмеялся.
   - Значит, ходить на цыпочках нужно потому, что это может смущать Фанка и, следовательно, смущать правительство, верно?
   - Дело не только в этом. Фон Грайс и Геринг - старые друзья. Они вместе несли службу на войне. Геринг помог фон Грайсу получить свою первую работу в IG.
   Фарбен Кемикалс. А в последнее время он действовал как агент Геринга. Покупка произведений искусства и тому подобное. Рейхскриминальддиректор очень хочет, чтобы мы нашли фон Грейса как можно скорее. Но уже больше недели, а от него никаких вестей. У него и Функа было тайное любовное гнездышко на Приватштрассе, о котором жена Функа не знала. Но его не было несколько дней. Из кармана я вытащил листок бумаги, на котором скопировал адрес из книги в ящике стола Ешоннека: это был номер на Дерффлингерштрассе.
   - Приватштрассе, а? Был ли какой-нибудь другой адрес?
   - Насколько нам известно, нет.
   - Ты занимаешься этим делом, Бруно?
   - Больше нет. Дитц вступил во владение.
   - Но ведь он работает над делом Пфарра, не так ли?
   'Полагаю, что так.'
   - Ну, разве это тебе ни о чем не говорит?
   - Не знаю, Берни. Я слишком занят, пытаясь придумать имя какому-то парню с половинкой бильярдного кия в носу, чтобы быть настоящим детективом, как ты.
   - Это тот, которого выловили в реке?
   Бруно раздраженно вздохнул. - Знаешь, однажды я расскажу тебе кое-что, о чем ты еще не знаешь.
   - Ильман говорил со мной об этом. Я столкнулся с ним прошлой ночью.
   'Ага? Где это было?
   "В морге. Я встретил вашего клиента там. Симпатичный парень. Может быть, он фон Грейс.
   - Нет, я думал об этом. У фон Грейса на правом предплечье была татуировка: имперский орел. Слушай, Берни, мне нужно идти. Как я уже говорил сто раз, не держитесь за меня. Если вы что-нибудь услышите, дайте мне знать. Судя по тому, как на мне ездит босс, мне не помешал бы перерыв.
   - Как я уже сказал, Бруно, я должен тебе один.
   'Два. Ты должен мне два, Берни.
   Я повесил трубку и снова позвонил, на этот раз начальнику тюрьмы Тегель. Я договорился о встрече с ним, а затем заказал еще пива. Пока я его пил, я нарисовал на листе бумаги алгебраические рисунки, которые, как вы надеетесь, помогут вам мыслить яснее. Когда я закончил это делать, я был еще более сбит с толку, чем когда-либо. Алгебра никогда не была моим сильным предметом. Я знал, что куда-то двигаюсь, но думал, что буду беспокоиться о том, где это, только когда приеду.
  
   Глава 10
   Дерфлингерштрассе была удобна для нового министерства авиации, расположенного в южной части Вильгельмштрассе и на углу Лейпцигерштрассе, не говоря уже о Президентском дворце на близлежащей Лейпцигерплац: удобно для фон Грайса, чтобы прислуживать своему хозяину в качестве начальника Люфтваффе. и как премьер-министр Пруссии.
   Квартира фон Грейса находилась на третьем этаже шикарного многоквартирного дома. Там не было никаких признаков консьержа, поэтому я пошел прямо наверх. Я ударил дверным молотком и стал ждать. Через минуту или около того я нагнулся, чтобы заглянуть в почтовый ящик. К моему удивлению, я обнаружил, что дверь распахнулась, когда я отодвинул откидную створку на тугой пружине.
   Мне не понадобилась шляпа ловца оленей, чтобы понять, что это место было перевернуто сверху донизу. Паркетный пол длинного коридора был усыпан книгами, бумагами, конвертами и пустыми папками из кошельков, а также большим количеством битого стекла, которое относилось к пустым дверям большого книжного шкафа-секретера.
   Я прошел мимо пары дверей и остановился как вкопанный, когда услышал, как стул скрипнул в решетке одной из комнат впереди меня. Инстинктивно я потянулся за пистолетом.
   Жалко было, он был еще в моей машине. Я собирался взять тяжелую кавалерийскую саблю, закрепленную на стене, когда сзади услышал, как под чьей-то ногой треснул кусок стекла, и от жалящего удара в затылок я провалился в дыру в земле.
   В течение, казалось, нескольких часов, хотя должно было пройти всего несколько минут, я лежал на дне глубокого колодца. Нащупывая путь обратно в сознание, я заметил что-то в своих карманах, а затем голос издалека. Потом я почувствовал, как кто-то поднял меня под плечи, протащил пару миль и сунул лицом под водопад.
   Я покачал головой и, прищурившись, посмотрел на человека, который меня ударил. Он был почти великаном, с большим ртом и щеками, как будто он набил каждую из них парой ломтиков хлеба. На шее у него была рубашка, но такая, какой подобает парикмахерскому креслу, и такая шея, которую следовало бы запрягать в плуг. Рукава его куртки были набиты несколькими килограммами картошки и преждевременно оборвались, обнажив запястья и кулаки размером и цветом с двух вареных омаров. Глубоко вздохнув, я болезненно покачал головой. Я медленно сел, держась обеими руками за шею.
   - Господи, чем ты меня ударил? Длина железнодорожного пути?
   "Извини, - сказал нападавший, - но когда я увидел, что ты идешь за саблей, я решил тебя немного притормозить".
   - Наверное, мне повезло, что ты не решил меня нокаутировать, а то, - я кивнул на свои бумаги, которые великан держал в своих огромных лапах. - Похоже, ты знаешь, кто я. Не могли бы вы сказать мне, кто вы? Кажется, я должен тебя знать.
   Райнакер, Вольф Ринакер. Гестапо. Раньше ты был быком, не так ли? В "Алексе".
   'Вот так.'
   - А теперь ты нюхач. Так что же привело вас сюда?
   - Ищу герра фон Грейса. Я оглядел комнату. Было много беспорядка, но не казалось, что многого не хватает. Серебряный эпергне стоял безукоризненно на буфете, пустые ящики которого валялись на полу; и несколько десятков картин, написанных маслом, ровными рядами прислонились к стенам. Очевидно, что тот, кто обыскивал это место, гнался не за обычной добычей, а за чем-то особенным.
   'Я понимаю.' Он медленно кивнул. - Вы знаете, кому принадлежит эта квартира?
   Я пожал плечами. - Я предполагал, что это герр фон Грейс.
   Райнакер покачал головой размером с ведро. - Только иногда. Нет, квартира принадлежит Герману Герингу. Мало кто знает об этом, очень немногие. Он закурил сигарету и бросил мне пачку. Я закурил и с благодарностью выкурил. Я заметил, что моя рука дрожит.
   - Итак, первая загадка, - продолжал Райнакер, - это то, как вы это сделали. Во-вторых, почему вы вообще хотели поговорить с фон Грейсом. Может быть, вы преследовали то же самое, что и первая мафия? Третья загадка - где сейчас находится фон Грейс. Может быть, он прячется, может быть, он у кого-то есть, может быть, он мертв. Я не знаю.
   Это место было сделано больше недели назад. Я вернулся сюда сегодня днем, чтобы еще раз осмотреться на случай, если я что-то пропустил в первый раз, и подумать, и что вы знаете, вы входите в дверь. Он сделал долгую затяжку сигаретой. В его огромном кулаке он выглядел как молочный зуб. - Это мой первый настоящий прорыв в этом деле. Так как насчет того, чтобы начать говорить?
   Я сел, поправил галстук и попытался поправить промокший воротник. "Дайте мне просто разобраться в этом", - сказал я. - У меня есть приятель в "Алексе", который сказал мне, что полиция ничего не знает об этом месте, а ты все еще наблюдаешь за ним.
   Это наводит меня на мысль, что вам или тому, на кого вы работаете, нравится такой способ. Вы бы предпочли найти фон Грейса или, по крайней мере, получить в свои руки то, что делает его таким популярным, до того, как это сделают они. Дело было не в серебре и не в картинах, потому что они все еще здесь.
   'Продолжать.'
   - Это квартира Геринга, так что, полагаю, ты ищейка Геринга.
   Нет причин, по которым Геринг должен уважать Гиммлера. Ведь Гиммлер отвоевал у него контроль над полицией и гестапо. Так что для Геринга было бы разумным избегать привлечения людей Гиммлера больше, чем это было необходимо".
   - Ты ничего не забыл? Я работаю в гестапо.
   "Райнакер, может быть, меня и легко сбить с толку, но я не дурак. Мы оба знаем, что у Геринга много друзей в гестапо. В этом нет ничего удивительного, поскольку он все это устроил.
   - Знаешь, ты должен был быть детективом.
   "Мой клиент думает так же, как и ваш, о том, чтобы вовлечь быков в свой бизнес. А это значит, что я могу сравняться с тобой, Райнакер. У моего человека пропала картина, написанная маслом, которую он приобрел не по официальному каналу, так что, видите ли, было бы лучше, если бы полиция ничего об этом не знала. Большой бык ничего не сказал, поэтому я продолжал идти.
   - В любом случае, пару недель назад его украли из его дома. Вот где я вписываюсь. Я околачивался у некоторых дилеров, и я слышал, что Герман Геринг - страстный скупщик произведений искусства, что где-то в глубинах Каринхолла у него есть коллекция старых мастеров, а не все они приобретены законным путем. Я слышал, что у него был агент, герр фон Грейс, по всем вопросам, связанным с покупкой произведений искусства. Поэтому я решил прийти сюда и посмотреть, смогу ли я поговорить с ним. Кто знает, может быть, фотография, которую я ищу, одна из тех, что висят у этой стены.
   - Может быть, - сказал Райнакер. - Всегда предполагаю, что я тебе верю. Чья картина и какой сюжет?
   - Рубенс, - сказал я, наслаждаясь собственной изобретательностью. "Пара обнаженных женщин, стоящих у реки. Называется "Купальщицы" или что-то в этом роде. У меня есть фотография в офисе.
   - А кто ваш клиент?
   - Боюсь, я не могу вам этого сказать.
   Райнакер медленно сжал кулак. - Возможно, я мог бы попытаться убедить вас.
   Я пожал плечами. - Я все равно не сказал бы тебе. Дело не в том, что я благородный тип, защищающий репутацию своего клиента и все такое прочее дерьмо. Просто у меня довольно солидный гонорар за восстановление. Это дело - мой большой шанс нажить настоящую блоху, и если это будет стоить мне нескольких синяков и сломанных ребер, значит, так и должно быть".
   - Хорошо, - сказал Райнакер. - Посмотрите на фотографии, если хотите. Но если он там, мне придется сначала очистить его. Я встал на свои дрожащие ноги и подошел к картинам. Я мало что знаю об искусстве. Тем не менее, я узнаю качество, когда вижу его, и большинство фотографий в квартире Геринга были подлинными товарами. К моему облегчению, не было ничего, на чем была бы изображена обнаженная женщина, так что мне не нужно было строить догадки, сделал это Рубенс или нет.
   - Его здесь нет, - сказал я наконец. - Но спасибо, что позволили мне взглянуть.
   Райнакер кивнул.
   В коридоре я поднял шляпу и снова надел ее на раскалывающуюся голову. Он сказал: "Я на вокзале на Шарлоттенштрассе. Угол Франц/сишештрассе.
   - Да, - сказал я, - я знаю. Над рестораном Люттера и Вегнера, не так ли?
   Райнакер кивнул. - И да, если я что-нибудь узнаю, я дам вам знать.
   - Вот видишь, - прорычал он и выпустил меня.
   Когда я вернулся на Александерплац, то обнаружил, что в приемной ко мне пришел посетитель.
   Она была хорошо сложена и довольно высока, в костюме из черного сукна, который придавал ее впечатляющим изгибам контуры искусно сделанной испанской гитары. Юбка была короткой, узкой и обтягивающей ее широкие ягодицы, а жакет был скроен так, чтобы создать линию с высокой талией, а полнота была собрана, чтобы поместиться под ее большой грудью. На своей блестящей черной шевелюре она носила черную шляпу с загнутыми наизнанку полями, а в руках держала черную матерчатую сумку с белой ручкой и застежкой и книгу, которую отложила, когда я вошел в комнату. зал ожидания.
   Голубые глаза и идеально накрашенные губы улыбались обезоруживающе дружелюбно.
   - Насколько я понимаю, герр Гюнтер. Я тупо кивнул. - Я Инге Лоренц. Друг Эдуарда Мюллера. Берлинер Морген-пост? Мы пожали друг другу руки. Я открыл дверь в свой кабинет.
   - Входи и устраивайся поудобнее, - сказал я. Она оглядела комнату и пару раз понюхала воздух. Здесь все еще пахло фартуком бармена.
   "Извините за запах. Боюсь, со мной произошел небольшой несчастный случай. Я подошла к окну и распахнула его. Когда я обернулся, то увидел, что она стоит рядом со мной.
   - Впечатляющий вид, - заметила она.
   'Это не плохо.'
   "Берлин Александерплац. Вы читали роман Доблина?
   - Сейчас у меня не так много времени на чтение, - сказал я. - В любом случае, так мало того, что стоит читать.
   "Конечно, это запретная книга, - сказала она, - но вы должны прочитать ее, пока она снова в обращении".
   - Не понимаю, - сказал я.
   - О, но разве ты не заметил? Запрещенные писатели вернулись в книжные магазины. Это из-за Олимпиады. Чтобы туристы не подумали, что здесь все так репрессивно, как это изображают. Конечно, они снова исчезнут, как только все закончится, но хотя бы потому, что они запрещены, прочесть их надо".
   'Спасибо. Я буду иметь это в виду.
   'У вас не будет сигареты?'
   Я открыл серебряную коробку на столе и поднял ее за крышку. Она взяла одну и позволила мне зажечь ее.
   "На днях в кафе на Курфнрстендамм я рассеянно закурил, и ко мне подошел какой-то старый назойливый человек и напомнил мне о моем долге немецкой женщины, жены или матери. Невероятный шанс, подумал я. Мне почти тридцать девять, вряд ли в том возрасте, когда можно начинать готовить новых рекрутов для партии. Я то, что они называют евгеническим бездельником. Она села в одно из кресел и скрестила свои красивые ноги. Я не видел в ней ничего плохого, кроме, может быть, кафе, которые она часто посещала. "Это устроено так, что женщина не может выйти на улицу с небольшим количеством макияжа из страха, что ее назовут шлюхой".
   - Мне кажется, вы не из тех, кто сильно беспокоится о том, как вас называют, - сказал я. - А мне нравится, когда женщина выглядит как леди, а не как гессенская доярка.
   - Спасибо, герр Гюнтер, - сказала она, улыбаясь. - Это очень мило с твоей стороны.
   - Мюллер говорит, что вы когда-то были репортером DA Z.
   'Да все верно. Я потеряла работу во время партийной кампании "Женщины вне производства". Гениальный способ решить проблему безработицы в Германии, не так ли? Вы просто говорите, что у женщины уже есть работа, и это забота о доме и семье. Если у нее нет мужа, то ей лучше его завести, если она знает, что для нее хорошо. Логика пугающая.
   "Как вы поддерживаете себя сейчас?"
   "Я немного занимался фрилансом. Но прямо сейчас, если честно, герр Гюнтер, я на мели, поэтому я здесь. Мюллер говорит, что вы ищете информацию о Германе Шестой. Я хотел бы попытаться продать то, что я знаю. Вы исследуете его?
   'Нет. Вообще-то он мой клиент.
   'Ой.' Казалось, она слегка озадачена этим.
   "В том, как он нанял меня, было что-то такое, что заставило меня узнать о нем гораздо больше, - объяснил я, - и я имею в виду не только школу, в которую он ходил. Полагаю, можно сказать, что он меня раздражал. Видите ли, я не люблю, когда мне говорят, что делать.
   "Не очень здоровое отношение в эти дни".
   - Наверное, нет. Я ухмыльнулся ей. - Тогда скажем пятьдесят марок за то, что вы знаете?
   - Скажем, сто, и тогда вы не будете разочарованы?
   - Как насчет семидесяти пяти и ужина? - Это сделка. Она протянула мне руку, и мы пожали ее. - Есть файл или что-то в этом роде, фр Сулейн Лоренц? Она постучала по голове. "Пожалуйста, зовите меня Инге. И это все здесь, вплоть до последней детали. И тогда она сказала мне.
   "Герман Сикс родился в семье одного из богатейших людей Германии в апреле 1881 года, за девять лет до того дня, как наш любимый фюрер появился на свет. Поскольку вы упомянули школу, он ходил в гимназию К/нига Вильгельма в Берлине. После этого он пошел на биржу, а затем в бизнес своего отца, которым, конечно же, был Шесть сталелитейных заводов.
   "Наряду с Фрицем Тиссеном, наследником еще одного крупного семейного состояния, юный Сикс был ярым националистом, организовавшим пассивное сопротивление французской оккупации Рура в 1923 году. За это и он, и Тиссен были арестованы и заключены в тюрьму. Но на этом сходство между ними заканчивается, поскольку, в отличие от Тиссена, Шестой никогда не нравился Гитлер. Он был консервативным националистом, а не национал-социалистом, и любая поддержка, которую он мог оказать партии, была чисто прагматичной, если не сказать оппортунистической.
   Тем временем он женился на Лизе Фёглер, бывшей государственной актрисе Берлинского государственного театра. У них был один ребенок, Грета, родившаяся в 1911 году. Лиза умерла от туберкулеза в 1934 году, и Сикс женился на актрисе Лизе Рюдель". Инге Лоренц встала и начала ходить по комнате, пока говорила. Наблюдая за ней, было трудно сосредоточиться: когда она отвернулась, мой взгляд остановился на ее ягодицах; и когда она повернулась ко мне лицом, они были на ее животе.
   - Я сказал, что Шестой плевать на партию. Это правда. Однако он в равной степени выступает против дела профсоюзов и ценит то, как партия взялась за его нейтрализацию, когда она впервые пришла к власти. Но так называемый социализм партии действительно застревает у него в горле. И экономическая политика партии. Сикс был одним из нескольких ведущих бизнесменов, присутствовавших на тайном совещании в начале 1933 года в Президентском дворце, на котором Гитлер и Геринг объясняли будущую экономическую политику национал-социалистов. Как бы то ни было, эти бизнесмены в ответ внесли несколько миллионов марок в партийную казну в силу обещания Гитлера уничтожить большевиков и восстановить армию. Это было ухаживание, которое длилось недолго. Как и многие немецкие промышленники, Сикс выступает за расширение торговли и рост коммерции.
   В частности, что касается черной металлургии, он предпочитает закупать сырье за границей, потому что это дешевле. Геринг, однако, не согласен и считает, что Германия должна обеспечивать себя железной рудой, как и всем остальным. Он верит в контролируемый уровень потребления и экспорта. Легко понять, почему. Она сделала паузу, ожидая, пока я дам ей объяснение, которое было так легко увидеть.
   'Это?' Я сказал.
   Она фыркнула, вздохнула и одновременно покачала головой. - Ну конечно.
   Простой факт заключается в том, что Германия готовится к войне, и поэтому традиционная экономическая политика не имеет большого значения или вообще не имеет к ней отношения".
  
   Я разумно кивнул. - Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Она села на подлокотник кресла и скрестила руки на груди.
   "Я разговаривала с кем-то, кто все еще работает в DAZ, - сказала она, - и он сказал, что ходят слухи, что через пару месяцев Геринг возьмет на себя контроль над вторым четырехлетним экономическим планом. Учитывая заявленную им заинтересованность в создании государственных сырьевых заводов, чтобы гарантировать поставку стратегических ресурсов, таких как железная руда, можно представить, что Шестая менее чем довольна такой возможностью. Видите ли, сталелитейная промышленность страдала от значительного перепроизводства во время депрессии. Шестой не хочет санкционировать инвестиции, которые необходимы для того, чтобы Германия стала самодостаточной в железной руде, потому что он знает, что, как только бум перевооружения закончится, он обнаружит, что его капитал значительно превышает капитал, производя дорогое железо и сталь, что само по себе является в результате высокой стоимости производства и использования отечественной железной руды. Он не сможет продавать немецкую сталь за границу из-за высокой цены. Конечно, само собой разумеется, что Шестая хочет, чтобы бизнес сохранил инициативу в немецкой экономике. И я предполагаю, что он сделает все возможное, чтобы убедить других ведущих бизнесменов присоединиться к нему в оппозиции Герингу. Если они не поддержат его, неизвестно, на что он способен. Он не боится грязных драк. Это мое подозрение, и только подозрение, заметьте, что у него есть связи в преступном мире.
   Мне казалось, что материалы об экономической политике Германии не имеют большого значения; но Шестая и преступный мир, ну, это действительно меня заинтересовало.
   'Что заставляет вас так говорить?'
   "Ну, во-первых, во время забастовки сталеплавильщиков произошло прекращение штрейкбрехерства", - сказала она. "Некоторые из тех, кто избивал рабочих, были связаны с бандитскими группировками. Многие из них были бывшими заключенными, членами банды, знаете ли, одного из обществ по реабилитации преступников.
   - Ты можешь вспомнить название этого кольца? Она покачала головой.
   - Это была не "Немецкая Сила", не так ли?
   - Не помню. Она еще немного подумала. - Возможно, я мог бы откопать имена причастных к этому людей, если бы это помогло.
   "Если вы можете, - сказал я, - и что-нибудь еще, что вы можете сделать для этого штрейкбрехерского эпизода, если вы не возражаете".
   Было намного больше, но я уже получил свои семьдесят пять марок. Узнав больше о моем частном, скрытном клиенте, я почувствовал, что я должен быть на водительском сиденье. И теперь, когда я ее выслушал, мне пришло в голову, что я могу использовать ее.
   "Как бы вы хотели прийти и работать на меня? Мне нужен кто-то, кто будет моим помощником, кто-то, кто будет копаться в публичных записях и быть здесь время от времени.
   Я думаю, это подойдет вам. Я мог бы платить вам, скажем, шестьдесят марок в неделю. Наличными, чтобы нам не пришлось информировать рабочих. Может и больше, если все получится. Что ты говоришь?'
   - Ну, если ты уверен, - она пожала плечами. "Мне определенно не помешали бы деньги".
   - Тогда решено. Я задумался на минуту. - У вас, наверное, остались какие-то контакты на бумаге, в государственных ведомствах? Она кивнула. - Вы случайно не знаете кого-нибудь из DAF, Немецкой службы труда?
   Она задумалась на минуту и стала возиться с пуговицами на куртке. - Там кто-то был, - сказала она задумчиво. - Бывший бойфренд, сотрудник ЮАР. Почему ты спрашиваешь?'
   - Позвони ему и попроси отвезти тебя сегодня вечером.
   "Но я не видела его и не разговаривала с ним несколько месяцев, - сказала она. "И достаточно плохо было заставить его оставить меня в покое в прошлый раз. Он настоящая пиявка. Ее голубые глаза с тревогой смотрели на меня.
   - Я хочу, чтобы вы узнали все, что сможете, о том, чем так интересовался зять Шестой, Пауль Пфарр, что он приходил к нему несколько раз в неделю. У него тоже была любовница, так что о ней тоже можно узнать все, что угодно. И я имею в виду что угодно.
   - Тогда мне лучше надеть лишнюю пару трусиков, - сказала она. "У этого человека руки, как будто он думает, что должен быть акушеркой". На кратчайшее мгновение я позволил себе небольшой укол ревности, представив, как он заигрывает с ней.
   Возможно, со временем я смогу сделать то же самое.
   "Я попрошу его отвести меня на представление", - сказала она, вырывая меня из моей эротической задумчивости. - Может быть, даже напоить его.
   - Это идея, - сказал я. - А если не получится, предложи этому ублюдку деньги.
  
   Глава 11
   Тюрьма Тегаль находится к северо-западу от Берлина и граничит с небольшим озером и жилым комплексом Borsig Locomotive Company. Когда я въехал на Зайдельштрассе, его стены из красного кирпича вздымались в поле зрения, как грязные бока какого-то мозолистого динозавра; и когда тяжелая деревянная дверь с грохотом захлопнулась за мной и голубое небо исчезло, словно его погасли, как электрический свет, я почувствовал некоторую симпатию к заключенным этой одной из самых суровых тюрем Германии.
   Вокруг главного вестибюля слонялся зверинец надзирателей, и один из них, мопсоволицый мужчина, сильно пахнувший карболовым мылом и несший связку ключей размером со среднюю автомобильную шину, провел меня через критский лабиринт пожелтевшие туалетно-кирпичные коридоры и в небольшой мощеный дворик, в центре которого стояла гильотина. Это устрашающий объект, и у меня всегда мурашки бегут по спине, когда я вижу его снова. С тех пор как партия пришла к власти, она повидала довольно много действий, и даже сейчас она подвергалась испытаниям, без сомнения, в рамках подготовки к нескольким казням, которые были вывешены на воротах, назначенных на рассвет следующего утра.
   Надзиратель провел меня через дубовую дверь и вверх по устланной ковром лестнице в коридор.
   В конце коридора надзиратель остановился перед полированной дверью из красного дерева и постучал. Он остановился на секунду или две, а затем провел меня внутрь. Начальник тюрьмы, доктор Конрад Шпидель, поднялся из-за стола, чтобы поприветствовать меня. Прошло несколько лет с тех пор, как я впервые познакомился с ним, когда он был начальником тюрьмы Браувейлер, недалеко от Кельна, но он не забыл этого случая:
   - Вы искали информацию о сокамернике заключенного, - напомнил он, кивая на кресло. - Что-то связанное с ограблением банка.
   - У вас хорошая память, герр доктор, - сказал я.
   - Признаюсь, мой отзыв не совсем случаен, - сказал он.
   - Этот же человек сейчас находится в заключении в этих стенах по другому обвинению. Шпидель был высоким широкоплечим мужчиной лет пятидесяти. На нем был галстук Шиллера и оливково-зеленый баварский пиджак; а в петлице - черно-белый шелковый бант и скрещенные шпаги, обозначающие ветерана войны.
   - Как ни странно, я здесь с такой же миссией, - объяснил я. - Я полагаю, что до недавнего времени у вас был заключенный по имени Курт Мучманн. Я надеялся, что ты расскажешь мне что-нибудь о нем.
   - Мучманн, да, я его помню. Что я могу вам сказать, кроме того, что он держался подальше от неприятностей, пока был здесь, и казался вполне разумным парнем? Шпидель встал, подошел к своему шкафу с документами и перерыл несколько секций.
   - Да, мы здесь. Мучманн, Курт Герман, тридцать шесть лет. Осужден за кражу автомобиля в апреле 1934 г., приговорен к двум годам лишения свободы. Адрес указан как Цицероштрассе, дом 29, Халензее.
   - Туда он отправился при увольнении?
   - Боюсь, твоя догадка так же хороша, как и моя. У Мучмана была жена, но во время его заключения, судя по его записям, она посетила его только один раз. Внешне не похоже, чтобы ему было чего ждать".
   - У него были другие посетители?
   Шпидель сверился с файлом. - Только тот, что принадлежит Союзу бывших каторжников, благотворительной организации, в которую нас заставили поверить, хотя я сомневаюсь в подлинности этой организации. Человек по имени Каспер Тиллессен. Он посещал Мучманна дважды".
   - У Мучмана был сокамерник?
   "Да, он поделился с 7888319, Bock, HJ". Он достал из ящика другой файл. Ганс Юнрген Бок, тридцать восемь лет. Осужден за нападение и нанесение увечий члену бывшего Союза металлургов в марте 1930 года, приговорен к шести годам тюремного заключения.
   - Вы имеете в виду, что он был штрейкбрехером?
   'Да, он был.'
   - У вас случайно нет подробностей этого дела?
   Шпидель покачал головой. 'Боюсь, что нет. Дело было отправлено обратно в отдел криминального учета Алекса. Он сделал паузу.
   'Хм. Хотя это может вам помочь. При выписке Бок назвал адрес, где он собирался остановиться: "Уход за пансионом Тиллессен, Шамиссоплац, дом 17, Кройцберг". И не только это, но и тот же Каспер Тиллессен нанес Боку визит от имени Союза бывших каторжников. Он неопределенно посмотрел на меня. - Боюсь, на этом все.
   - Думаю, с меня достаточно, - бодро сказал я. - Было мило с твоей стороны уделить мне немного своего времени.
   Шпидель принял выражение большой искренности и с некоторой торжественностью сказал: "Сэр, я имел удовольствие помочь человеку, который привлек Горманна к ответственности".
   Я думаю, что через десять лет я все еще буду торговать этим бизнесом Горманна.
   Если жена навещает мужчину только раз в два цементных года, то она не испечет ему бисквит в честь его свободы. Но вполне возможно, что Мучманн видел ее после освобождения, хотя бы для того, чтобы выбить из нее все дерьмо, так что я все равно решил ее проверить. Вы всегда исключаете очевидное. Это очень важно для обнаружения.
   Ни Мучманн, ни его жена больше не жили по адресу Цицероштрассе.
   Женщина, с которой я разговаривал, рассказала мне, что фрау Мучманн повторно вышла замуж и живет на Омштрассе в жилом комплексе Сименс. Я спросил ее, не искал ли ее еще кто-нибудь, но она ответила, что нет.
   Было 7.30, когда я добрался до жилого комплекса Сименс. На нем насчитывается до тысячи домов, каждый из которых построен из одного и того же побеленного кирпича и обеспечивает жильем семьи сотрудников Siemens Electric Company. Я не мог представить себе ничего менее приятного, чем жить в доме, напоминавшем кусок сахара; но я знал, что в Третьем рейхе во имя прогресса делалось много худших вещей, чем гомогенизация рабочих жилищ.
   Стоя у входной двери, мой нос уловил запах готовящегося мяса, подумал я, свинины, и вдруг понял, как я голоден; и как устал. Я хотел быть дома или посмотреть какое-нибудь легкое, безмозглое шоу с Инге. Я хотел быть где угодно, только не перед брюнеткой с кремневым лицом, которая открыла мне дверь. Она вытерла свои пятнистые розовые руки о грязный фартук и подозрительно посмотрела на меня.
   - Фрау Бювертс? - сказал я, используя ее новое замужнее имя и почти надеясь, что это не так.
   - Да, - твердо сказала она. - А кем ты можешь быть? Не то чтобы мне нужно было спрашивать. У тебя к каждому тупому уху прилеплен бык. Так что я скажу тебе один раз, а потом можешь убираться. Я не видел его больше восемнадцати месяцев. И если ты найдешь его, то скажи ему, чтобы он не шел за мной. Ему здесь так же рады, как еврею уколоть задницу Геринга. И тебя это тоже касается.
   Именно небольшие проявления обычного хорошего настроения и обычной вежливости делают работу такой стоящей.
   Позже той же ночью, между 11 и 11.30, в мою дверь громко постучали.
   Я не пил, но сон, который у меня был, был достаточно глубоким, чтобы я чувствовал, что выпил. Я нетвердой походкой вошел в холл, где бледные, как мел, очертания тела Вальтера Кольба на полу вывели меня из сонного оцепенения и побудили вернуться и взять запасной пистолет. Раздался еще один стук, на этот раз громче, за ним последовал мужской голос.
   - Привет, Гюнтер, это я, Райнакер. Давай, открой, я хочу с тобой поговорить.
   "У меня все еще болит голова после нашей последней короткой беседы".
   - О, ты еще не расстроен из-за этого, не так ли?
   - Я в порядке. Но что касается моей шеи, ты строго персона нон грата. Особенно в это время ночи.
   - Эй, Гюнтер, никаких обид, - сказал Райнакер. - Послушайте, это важно.
   Там есть деньги. Последовала долгая пауза, а когда Райнакер снова заговорил, в его басу прозвучало раздражение. - Давай, Гюнтер, открой, ладно? Какого хрена ты так боишься? Если бы я вас арестовывал, я бы уже выбил дверь. В этом была доля правды, подумал я, поэтому я открыл дверь, открыв его массивную фигуру. Он холодно взглянул на револьвер в моей руке и кивнул, словно признавая, что на данный момент у меня все еще есть преимущество.
   - Значит, вы меня не ждали, - сухо сказал он.
   - О, я так и знал, что это ты, Райнакер. Я слышал, как твои костяшки пальцев волочатся по лестнице.
   Он фыркнул смехом, в основном табачным дымом. Потом сказал: "Одевайся, мы идем кататься. И лучше оставьте молоток.
   Я колебался. - Что случилось?
   Он ухмыльнулся моему смущению. - Ты мне не доверяешь?
   - Почему ты так говоришь? Милый человек из гестапо стучит в мою дверь в полночь и спрашивает, не хочу ли я прокатиться на его большом блестящем черном автомобиле. Естественно, у меня подгибаются колени, потому что я знаю, что вы забронировали для нас лучший столик в Horcher's.
   - Кто-то важный хочет вас видеть, - зевнул он. - Кто-то очень важный.
   - Меня включили в олимпийскую команду по метанию дерьма, верно? Лицо Райнакера изменило цвет, а его ноздри быстро раздулись и сжались, как две пустые грелки. Он начинал терять терпение.
   - Ладно, ладно, - сказал я. - Думаю, я пойду, нравится мне это или нет.
   Я оденусь. Я пошел к спальне. - И не подглядывать.
   Это был большой черный "Мерседес", и я забрался в него, не говоря ни слова. На переднем сиденье сидели две горгульи, а на полу сзади, со скованными за спиной руками, лежало полубессознательное тело мужчины. Было темно, но по его стонам я понял, что он изрядно потрепался. Райнакер сел позади меня. При движении машины мужчина на полу зашевелился и сделал полупопытку встать. Это принесло ему удар носком ботинка Райнакера о его ухо.
   'Что он делал? Оставить пуговицу на ширинке расстегнутой?
   - Он грёбаный Кози, - возмутился Райнакер, словно арестовав закоренелого растлителя малолетних. "Чертов полуночный почтальон. Мы поймали его с поличным, когда он проталкивал листовки "Большие" для КПГ через почтовые ящики в этом районе".
   Я покачал головой. "Я вижу, что работа такая же опасная, как и всегда".
   Он проигнорировал меня и крикнул водителю: "Мы высадим этого ублюдка, а потом поедем прямо на Лейпцигерштрассе. Нельзя заставлять его величество ждать.
   - Высадить его куда? Мост Шенебергера?
   Райнакер рассмеялся. 'Может быть.' Он достал из кармана пальто фляжку и сделал из нее большой глоток. Именно такую листовку я опустил в свой почтовый ящик накануне вечером. Он был посвящен в основном тому, чтобы высмеять не кого-нибудь, а премьер-министра Пруссии. Я знал, что за несколько недель до Олимпиады гестапо предпринимало напряженные усилия, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Тысячи Кози были арестованы и отправлены в лагеря KZ, такие как Ораниенбург, Колумбия-Хаус, Дахау и Бухенвальд. Сложив два и два, я вдруг с ужасом понял, к кому именно меня ведут.
   У полицейского участка на Гролманштрассе машина остановилась, и одна из горгулий вытащила заключенного из-под наших ног. Я не особо думал о его шансах. Если я когда-либо видел человека, предназначенного для позднего урока плавания в ландвере, то это был он. Затем мы поехали на восток по Берлинерштрассе и Шарлоттенбургхаусзее, оси Берлина с востока на запад, которая была украшена множеством черных, белых и красных флагов в честь предстоящей Олимпиады.
   Райнакер мрачно посмотрел на него.
   - Гребаные Олимпийские игры, - усмехнулся он. "Трата гребаных денег".
   - Я вынужден согласиться с вами, - сказал я.
   - Для чего все это, вот что я хотел бы знать. Мы такие, какие мы есть, так зачем притворяться, что это не так? Все это притворство меня очень бесит. Знаешь, они даже вербуют снайперов из Мюнхена и Гамбурга, потому что берлинская торговля женской плотью сильно пострадала от Чрезвычайных Властей. И негритянский джаз снова легализован. Что ты думаешь об этом, Гюнтер?
   "Говори одно, делай другое. Это правительство во всем.
   Он пристально посмотрел на меня. - На твоем месте я бы не говорил таких вещей, - сказал он.
   Я покачал головой. - Неважно, что я скажу, Райнакер, ты это знаешь. Пока я могу быть полезен вашему боссу. Ему было бы все равно, если бы я был Карлом Марксом и Моисеем одновременно, если бы он думал, что я могу быть ему полезен.
   - Тогда тебе лучше извлечь из этого максимум пользы. У вас никогда не будет другого такого важного клиента, как этот.
   'Это то, что все они говорят.'
   Не доходя до Бранденбургских ворот, машина свернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. У британского посольства горели все огни, а перед входом стояло несколько десятков лимузинов. Когда машина замедлила ход и свернула на подъезд к большому зданию по соседству, водитель опустил окно, чтобы штурмовик на страже опознал нас, и мы услышали звук большой компании, плывущей по лужайке.
   Мы ждали, Райнакер и я, в комнате размером с теннисный корт. Через некоторое время высокий худощавый мужчина в форме офицера люфтваффе сообщил нам, что Геринг переодевается и что он примет нас через десять минут.
   Это был мрачный дворец: властный, грандиозный и производящий впечатление пасторальный вид, который противоречил его городскому расположению. Райнакер сел в средневековое кресло, ничего не говоря, пока я осматривалась, но внимательно наблюдая за мной.
   "Уютно", - сказал я и встал перед гобеленовым гобеленом, изображающим несколько охотничьих сцен, которые с таким же успехом могли бы вместить сцену с изображением "Гинденбурга" в натуральную величину. Единственный свет в комнате исходил от лампы на огромном столе в стиле ренессанс, состоящем из двух серебряных канделябров с пергаментными абажурами; он освещал маленькую святыню с фотографиями: на одной Гитлер был одет в коричневую рубашку и с кожаным поперечным ремнем солдата СА и больше походил на бойскаута; и там были фотографии двух женщин, которые, я предположил, были мертвой женой Геринга Карин и его живой женой Эмми. Рядом с фотографиями лежала большая книга в кожаном переплете, на обложке которой был герб, который, как я предположил, принадлежал Герингу. Это был бронированный кулак, сжимающий дубинку, и меня поразило, насколько более подходящим, чем свастика, он был бы для национал-социалистов.
   Я сел рядом с Райнакером, который достал сигареты. Мы ждали час, а то и больше, прежде чем услышали голоса за дверью, и, услышав, как она открылась, мы оба встали. Двое мужчин в форме Люфтваффе последовали за Герингом в комнату. К моему удивлению, я увидел, что он несет на руках львенка. Он поцеловал его в голову, подергал за уши и бросил на шелковый ковер.
   - Иди поиграй, Муки, вот хороший малый. Детеныш радостно зарычал и поскакал к окну, где начал играть кисточкой на одной из тяжелых занавесок.
   Геринг был ниже ростом, чем я себе представлял, из-за чего казался намного крупнее.
   На нем была охотничья куртка зеленого цвета без рукавов, белая фланелевая рубашка, белые спортивные штаны и белые теннисные туфли.
   - Привет, - сказал он, пожимая мне руку и широко улыбаясь. В нем было что-то немного животное, а глаза у него были суровые, умные голубые. На руке было несколько колец, одно из них с большим рубином. 'Спасибо что пришли. Мне очень жаль, что вас заставили ждать. Государственные дела, как вы понимаете. Я сказал, что все в порядке, хотя, по правде говоря, я едва знал, что сказать. Вблизи меня поразила гладкая, почти младенческая его кожа, и мне стало интересно, не напудренная ли она. Мы сели. Несколько минут он продолжал радоваться моему присутствию, почти по-детски, а через некоторое время почувствовал себя обязанным объясниться.
   "Я всегда хотел встретить настоящего частного детектива, - сказал он. - Скажите, вы когда-нибудь читали детективные рассказы Дэшила Хэммета? Он американец, но я думаю, что он замечательный".
   - Не могу сказать, что видел, сэр.
   - О, но ты должен. Я одолжу вам немецкое издание Red Harvest. Вам понравится. А у вас есть ружье, герр Гюнтер?
   - Иногда, сэр, когда я думаю, что мне это может понадобиться.
   Геринг просиял, как возбужденный школьник. - Ты несешь его сейчас?
   Я покачал головой. - Райнакер подумал, что это может напугать кошку.
   - Жаль, - сказал Геринг. - Хотел бы я увидеть ружье настоящего шамуса.
   Он откинулся на спинку стула, который выглядел так, будто когда-то принадлежал папе Медичи размером с бампер, и махнул рукой.
   - Ну, тогда к делу, - сказал он. Один из помощников принес файл и положил его перед своим хозяином. Геринг открыл ее и несколько секунд изучал содержимое. Я понял, что это про меня. В эти дни на меня было так много дел, что я начинал чувствовать себя как история болезни.
   "Здесь сказано, что вы были полицейским, - сказал он. - Тоже весьма впечатляющий рекорд. Вы бы уже были комиссаром. Почему ты ушел?' Он вытащил из куртки маленькую лакированную коробочку для таблеток и вытряхнул пару розовых пилюль на толстую ладонь, ожидая моего ответа. Он запил их стаканом воды.
   - Мне не очень нравилась полицейская столовая, сэр. Он громко рассмеялся. - Но при всем уважении, герр премьер-министр, я уверен, что вам хорошо известно, почему я уехал, поскольку в то время вы сами командовали полицией. Не помню, чтобы я скрывал свое несогласие с чисткой так называемых неблагонадежных полицейских.
   Многие из этих мужчин были моими друзьями. Многие из них лишились пенсий. Пара даже потеряла голову".
   Геринг медленно улыбнулся. Своим широким лбом, холодными глазами, низким рычащим голосом, хищным оскалом и ленивым брюхом он больше всего напоминал мне большого, толстого тигра-людоеда; и, словно телепатически осознавая, какое впечатление он производит на меня, он наклонился вперед в своем кресле, подобрал львенка с ковра и убаюкал его на своих коленях размером с диван. Детёныш сонно моргнул, почти не шевелясь, пока хозяин гладил его по голове и теребил уши. Он выглядел так, будто восхищался собственным ребенком.
   - Видишь ли, - сказал он. "Он не находится ни в чьей тени. И он не боится высказывать свое мнение. Это великое достоинство независимости. Нет никакой причины, почему этот человек должен оказать мне услугу. У него хватило смелости напомнить мне об этом, когда другой мужчина промолчал бы. Я могу доверять такому человеку.
   Я кивнул на папку на его столе. - Готов поспорить, что эту маленькую партию собрал Дильс.
   - И ты будешь прав. Я унаследовал это досье, твое досье вместе с множеством других, когда он уступил место начальника гестапо этому мелкому говнюку-птицеводу. Это была последняя великая услуга, которую он должен был мне оказать".
   - Вы не возражаете, если я спрошу, что с ним случилось?
   'Нисколько. Он по-прежнему работает у меня, хотя и занимает меньшую должность, в качестве администратора внутреннего судоходства на заводе Германа Геринга в Кельне.
   Геринг повторил свое имя без малейшего следа колебания или смущения; он, должно быть, думал, что это самое естественное, что фабрика носит его имя.
   "Видите ли, - сказал он гордо, - я забочусь о людях, которые оказали мне услугу.
   Не так ли, Райнакер?
   Ответ здоровяка пришел со скоростью шара пилота. - Да, сэр, герр премьер-министр, безусловно, знаете. Полный балл, подумал я, когда в комнату вошел слуга, несущий большой поднос с кофе, мозельским соусом и яйцами Бенедикт для премьер-министра. Геринг съежился, как будто не ел весь день.
   "Возможно, я больше не глава гестапо, - сказал он, - но в полиции безопасности есть много таких, как Ринакер, которые по-прежнему верны мне, а не Гиммлеру".
   - Очень много, - преданно пропищал Райнакер.
   "Кто держит меня в курсе того, что делает гестапо". Он изящно промокнул свой широкий рот салфеткой. - Итак, - сказал он. - Райнакер сказал мне, что сегодня днем вы появились в моей квартире на Дерфлингерштрассе. Это, как он, возможно, уже сказал вам, квартира, которую я предоставил в распоряжение человека, который в некоторых вопросах является моим конфиденциальным агентом. Его зовут, как я полагаю, вы знаете, Герхард фон Грайс, и он пропал без вести уже больше недели. Райнакер говорит, что вы думали, что к нему мог подойти кто-то, пытающийся продать украденную картину. Обнаженная Рубенса, если быть точным. Почему вы решили, что с моим агентом стоит связаться, и как вам удалось выследить его по этому конкретному адресу, я понятия не имею. Но вы произвели на меня впечатление, герр Гюнтер.
   - Большое спасибо, герр премьер-министр. Кто знает? Я думал; немного потренировавшись, я мог бы звучать так же, как Ринакер.
   - Ваш послужной список в полиции говорит сам за себя, и я не сомневаюсь, что как частный сыщик вы не менее компетентны. Он закончил есть, выпил стакан мозельского и закурил огромную сигару. Он не выказал признаков усталости, в отличие от двух помощников и Райнакера, и я начал задаваться вопросом, что это были за розовые таблетки. Он выпустил кольцо дыма размером с пончик. - Гюнтер, я хочу стать вашим клиентом. Я хочу, чтобы вы нашли Герхарда фон Грейса, желательно до того, как это сделает Зипо.
   Не то чтобы он совершил какое-то преступление, понимаете. Просто он является хранителем некой конфиденциальной информации, которую я не хочу видеть в руках Гиммлера".
   - Что за конфиденциальная информация, герр премьер-министр?
   - Боюсь, я не могу вам этого сказать.
   - Послушайте, сэр, - сказал я. "Если я собираюсь грести на лодке, я хотел бы знать, нет ли в ней течи. В этом разница между мной и обычным быком. Он не может спросить, почему. Это привилегия независимости.
   Геринг кивнул. - Я восхищаюсь прямотой, - сказал он. "Я не просто говорю, что собираюсь что-то сделать, я делаю это, и делаю это правильно. Я не думаю, что есть смысл нанимать вас, если я не доверюсь вам полностью. Но вы должны понимать, что это накладывает на вас определенные обязательства, герр Гюнтер. Цена предательства моего доверия высока.
   Я ни на минуту не сомневался. Я так мало спал в эти дни, я не думал, что потеря еще немного из-за того, что я знаю о Геринге, что-то изменит. Я не мог отступить. Кроме того, в нем, вероятно, были хорошие деньги, а я стараюсь не уходить от денег, если только не могу им помочь. Он принял еще две маленькие розовые пилюли. Казалось, он брал их так же часто, как я выкуривал сигарету.
   - Сэр, Райнакер расскажет вам, что, когда мы встретились сегодня днем в вашей квартире, он попросил меня назвать ему имя человека, на которого я работала, человека, которому принадлежит обнаженная Рубенс. Я бы не сказал ему. Он угрожал выбить это из меня. Я все равно не сказал бы ему.
   Райнакер наклонился вперед. - Верно, герр премьер-министр, - согласился он.
   Я продолжил свою речь. "Каждый из моих клиентов получает одну и ту же сделку.
   Дискретность и конфиденциальность. Если бы было иначе, я бы не оставался в бизнесе слишком долго".
   Геринг кивнул. - Достаточно откровенно, - сказал он. - Тогда позвольте мне быть столь же откровенным.
   Многие должности в бюрократии Рейха переходят под мое покровительство.
   Следовательно, ко мне часто обращается бывший коллега, деловой контакт, чтобы оказать небольшую услугу. Ну, я не виню людей за то, что они пытаются ладить. Если я могу, я помогаю им. Но, конечно, я попрошу взамен об одолжении. Так устроен мир. В то же время я накопил большой запас интеллекта. Это кладезь знаний, который я использую, чтобы добиться цели. Зная то, что знаю я, легче убедить людей разделить мою точку зрения. Я должен смотреть шире, ради блага Отечества. Даже сейчас есть много влиятельных и могущественных людей, которые не согласны с тем, что фюрер и я определили как приоритеты для надлежащего роста Германии, чтобы наша замечательная страна могла занять свое законное место в мире". Он сделал паузу. Возможно, он ожидал, что я вскочу, отдам гитлеровский салют и сорвусь на пару стихов Хорста Весселя; но я остался на месте, терпеливо кивая, ожидая, когда он перейдет к делу.
   - Фон Грейс был орудием моей воли, - мягко сказал он, - так же, как и моей слабости. Он был и моим агентом по закупкам, и моим сборщиком средств".
   - Вы имеете в виду, что он был высококлассным мастером по сжатию?
   Геринг вздрогнул и улыбнулся одновременно. - Герр Гюнтер, ваша честность и объективность делают вам честь, но, пожалуйста, постарайтесь не делать это навязчивым. Я сам человек резкий, но не делаю из этого добродетели.
   Поймите это: все оправдано в служении Государству. Иногда нужно быть жестким. Кажется, Гёте сказал, что нужно либо побеждать и властвовать, либо служить и проигрывать, страдать или торжествовать, быть наковальней или молотом. Ты понимаешь?'
   'Да сэр. Послушай, могло бы помочь, если бы я знал, с кем имел дело фон Грейс.
   Геринг покачал головой. - Я действительно не могу тебе этого сказать. Настала моя очередь вступить в полемику и поговорить об осторожности и конфиденциальности. В таком случае вам придется работать в темноте".
   - Очень хорошо, сэр, я сделаю все, что в моих силах. У вас есть фотография джентльмена?
   Он полез в ящик и достал небольшой снимок, который передал мне.
   - Это было сделано пять лет назад, - сказал он. - Он не сильно изменился.
   Я посмотрел на человека на картинке. Как и многие немецкие мужчины, он носил свои светлые волосы, безжалостно подстриженные к черепу, за исключением нелепой завитушки, украшавшей его широкий лоб. Лицо, смятое во многих местах, как старая пачка сигарет, носило нафабренные усы, и общий вид напоминал клише немецкого юнкера, которое можно найти на страницах последнего номера "Югенда".
   "Кроме того, у него есть татуировка", - добавил Геринг. "На правой руке. Имперский орел.
   - Очень патриотично, - сказал я. Я положил фотографию в карман и попросил сигарету. Один из помощников Геринга предложил мне один из большого серебряного ящика и зажег его собственной зажигалкой. "Я считаю, что полиция работает над идеей, что его исчезновение может быть как-то связано с тем, что он был гомосексуалистом".
   Я ничего не сказал об информации, которую дал мне Нейманн о том, что немецкое кольцо Силы убило безымянного аристократа. Пока я не проверю его историю, не было смысла выбрасывать то, что могло оказаться хорошей картой.
   - Это действительно возможно. Признание Геринга прозвучало неловко. "Это правда, его гомосексуальность приводил его в опасные места, а однажды даже привлек внимание полиции. Однако я смог увидеть, что обвинение было снято. Герхарда не остановило то, что должно было стать благотворным опытом. Были даже отношения с известным бюрократом, с которым приходилось бороться. По глупости я позволил этому продолжаться в надежде, что это заставит Герхарда стать более осторожным".
   Я воспринял эту информацию с долей скептицизма. Я считал гораздо более вероятным, что Геринг позволил отношениям продолжаться, чтобы скомпрометировать Функа, меньшего политического соперника, с целью засунуть его в свой задний карман. То есть, если он еще не был там.
   - Были ли у фон Грейса другие бойфренды?
   Геринг пожал плечами и посмотрел на Райнакера, который пошевелился и сказал: "Насколько нам известно, никого конкретного не было. Но трудно сказать наверняка.
   Большинство теплых парней были загнаны в подполье Чрезвычайными Силами. И большинство старых гомосексуальных клубов, таких как Эльдорадо, закрылись. Тем не менее герру фон Грайсу все же удалось установить ряд случайных связей.
   - Есть одна возможность, - сказал я. - Что во время ночного визита в какой-то отдаленный уголок города для секса джентльмен был схвачен местным крипо, избит и брошен в КЗ. Вы можете не слышать об этом несколько недель. Ирония ситуации не ускользнула от меня: я должен обсуждать исчезновение слуги человека, который сам был архитектором многих других исчезновений. Я задавался вопросом, мог ли он видеть это также.
   - Откровенно говоря, сэр, в наши дни в Берлине не так уж долго пропадать без вести одну-две недели.
   "Запросы в этом направлении уже ведутся", - сказал Геринг. - Но вы правы, что упомянули об этом. Кроме того, теперь это зависит от вас. Судя по тому, что навел о вас Ринакер, пропавшие без вести - ваша специализация.
   Мой помощник предоставит вам деньги и все, что вам может понадобиться. Есть ли еще что-нибудь?'
   Я задумался. "Я хотел бы поставить прослушивание на телефоне".
   Я знал, что Forschungsamt, Управление научных исследований, занимавшееся прослушиванием телефонных разговоров, подчинялось Герингу. Говорили, что даже Гиммлер должен был получить разрешение Геринга на прослушивание телефонных разговоров, и я сильно подозревал, что именно через это конкретное помещение Геринг продолжал пополнять "резервуар разведывательных данных". ', который Дильс оставил своему бывшему хозяину.
   Геринг улыбнулся. - Вы хорошо информированы. Как хочешь.' Он повернулся и обратился к своему помощнику. - Позаботься об этом. Это должно быть приоритетным. И убедитесь, что герр Гюнтер получает ежедневную стенограмму.
   - Да, сэр, - сказал мужчина. Я написал пару цифр на листе бумаги и протянул ему. Затем Геринг встал.
   - Это твое самое важное дело, - сказал он, легко положив руку мне на плечо. Он проводил меня до двери. Райнакер последовал за ним на небольшом расстоянии. "И если вы преуспеете, вы не обнаружите, что я нуждаюсь в щедрости".
   А если бы я не добился успеха? На данный момент я предпочел забыть об этой возможности.
  
   Глава 12
   Уже почти рассвело, когда я вернулся в свою квартиру. "Малярная" бригада усердно работала на улицах, стирая ночные мазни КПГ "Красный фронт победит" и "Да здравствуют Тельман и Торглер", прежде чем город проснулся для нового дня.
   Я спал не более двух часов, когда звуки сирен и свистков яростно вырвали меня из тихого сна. Это была учебная воздушная тревога.
   Я спрятала голову под подушку и попыталась не обращать внимания на то, что местный надзиратель стучит в мою дверь; но я знал, что отчитаться за свое отсутствие мне придется только позже, а непредоставление поддающегося проверке объяснения повлечет за собой штраф.
   Тридцать минут спустя, когда протрубили свистки и завыли сирены, возвещая полную чистоту, казалось, нет смысла возвращаться в постель. Так что я купил лишний литр у молочника Болле и приготовил себе огромный омлет.
   Инге пришла ко мне в офис сразу после девяти. Без особых церемоний она села с другой стороны моего стола и смотрела, как я заканчиваю делать некоторые записи.
   - Ты видел своего друга? - спросил я ее через мгновение.
   "Мы пошли в театр".
   'Да? Что ты видел?' Я обнаружил, что хочу знать все, включая детали, которые не имеют никакого отношения к возможному знанию этим человеком Пауля Пфарра.
   "База Уоллах. Это было довольно слабо, но Отто, казалось, это нравилось. Он настоял на том, чтобы заплатить за билеты, так что мне не нужны были мелкие деньги".
   - Тогда что ты сделал?
   "Мы пошли в пивной ресторан Баарца. Я ненавидел это. Настоящее нацистское место. Все стояли и приветствовали радио, когда оно играло "Песню Хорста Весселя" и "Deutschland _ber Alles". Мне тоже пришлось это сделать, и я ненавижу отдавать честь. Это заставляет меня чувствовать, что я ловлю такси. Отто довольно много пил и стал очень разговорчивым. Я и сам довольно много выпил, на самом деле, сегодня утром я чувствую себя немного скверно. Она закурила.
   - Во всяком случае, Отто был смутно знаком с Пфарром. Он говорит, что Pfarr был так же популярен в DAF, как хорек в резиновом сапоге, и нетрудно понять, почему. Пфарр расследовал коррупцию и мошенничество в профсоюзе. В результате его расследования были уволены и отправлены в КЗ один за другим два казначея Союза транспортных рабочих; председатель цехового комитета крупной типографии Ульштейна на Кохштрассе был признан виновным в краже средств и казнен; Рольф Тогоцес, кассир Союза рабочих-металлистов, был отправлен в Дахау; и многое другое. Если у человека и были враги, то это был Пол Пфарр. Очевидно, в департаменте было много улыбающихся лиц, когда стало известно, что Пфарр мертв".
   - Есть идеи, что он расследовал перед смертью? 'Нет. Очевидно, он играл вещи очень близко к его груди. Ему нравилось работать через информаторов, собирая улики, пока не был готов предъявить официальные обвинения".
   - У него там были коллеги?
   - Всего лишь стенографистка, девушка по имени Марлен Сэм. Отто, мой друг, если его можно так назвать, очень понравился ей и пару раз приглашал ее на свидание. Ничего особенного из этого не вышло. Боюсь, это история его жизни. Но зато он запомнил ее адрес. Инге открыла сумочку и сверилась с маленькой записной книжкой. - Ноллендорфштрассе, дом 23. Она, наверное, знает, что он замышлял.
   - Похоже, он немного дамский угодник, твой друг Отто.
   Инга рассмеялась. - Вот что он сказал о Пфарре. Он был почти уверен, что Пфарр изменяет жене и что у него есть любовница. Он несколько раз видел его с женщиной в одном и том же ночном клубе. Он сказал, что Пфарр, похоже, смутился из-за того, что его обнаружили. Отто сказал, что она довольно красивая, хотя и немного кричащая. Он думал, что ее зовут Вера, или Ева, или что-то в этом роде.
   - Он сказал это полиции?
   'Нет. Он говорит, что они никогда не спрашивали. В целом он предпочел бы не связываться с гестапо, если только в этом нет необходимости.
   - Вы хотите сказать, что его даже не допросили?
   'Очевидно нет.'
   Я покачал головой. "Интересно, во что они играют". Я задумался на минуту, а затем добавил: "Кстати, спасибо за это. Надеюсь, это не было слишком большой неприятностью.
   Она покачала головой. 'А ты? Ты выглядишь усталым.'
   "Я работал допоздна. И я так плохо спал. А сегодня утром была проклятая тренировка по воздушному налету. Я попытался вбить немного жизни в макушку своей головы. Я не говорил ей о Геринге. Ей не нужно было знать больше, чем нужно. Так для нее было безопаснее.
   В то утро на ней было темно-зеленое хлопчатобумажное платье с гофрированным воротником и кавалерийскими манжетами из жесткого белого кружева. На короткое мгновение я питался фантазией, которая заставила меня задрать ее платье и познакомиться с изгибом ее ягодиц и глубиной ее пола.
   "Эта девушка, любовница Пфарра. Мы попытаемся найти ее?
   Я покачал головой. - Быки обязательно об этом узнают. И тогда может стать неловко. Они очень хотят найти ее сами, и я бы не стал ковыряться в этой ноздре, уже засунув туда один палец. Я поднял трубку и попросил соединить меня с домашним телефоном Шестой. Ответил Фаррадж, дворецкий.
   - Господин Сикс или господин Гаупт-Сндлер дома? Говорит Бернхард Гюнтер.
   - Простите, сэр, но сегодня утром они оба ушли на совещание. Тогда я думаю, что они будут присутствовать на открытии Олимпийских игр. Могу я передать кому-нибудь из них сообщение, сэр?
   - Да, можешь, - сказал я. - Скажи им обоим, что я приближаюсь.
   - Это все, сэр?
   - Да, они поймут, что я имею в виду. И обязательно скажи им обоим, Фаррадж, хорошо?
   'Да сэр.'
   Я положил трубку. - Верно, - сказал я. Нам пора идти.
   Это была поездка в десять пфеннигов на метро до станции зоопарка, перекрашенная, чтобы выглядеть особенно элегантно для олимпийских двух недель. Даже стены домов, примыкающих к вокзалу, побелили по-новому. Но высоко над городом, там, где дирижабль "Гинденбург" шумно гудел взад и вперед, буксируя олимпийский флаг, в небе собралась угрюмая стая темно-серых туч. Когда мы покидали станцию, Инге посмотрела вверх и сказала: "Им бы пошло на пользу, если бы пошел дождь. А еще лучше, если все две недели шел дождь.
   - Это единственное, что они не могут контролировать, - сказал я. Мы подошли к вершине Курфюрстенштрассе. - Итак, пока герр Гаупт-Сндлер в отъезде со своим хозяином, я предлагаю заглянуть в его комнаты. Подожди меня в ресторане Ашингера.
   Инге начала протестовать, но я продолжил: "Кража со взломом - серьезное преступление, и я не хочу, чтобы вы были рядом, если дела пойдут плохо". Понять?'
   Она нахмурилась, а затем кивнула. - Скот, - пробормотала она, когда я ушел.
   Номер 120 представлял собой пятиэтажный многоквартирный дом с дорогими на вид квартирами из тех, что имели тяжелую черную дверь, отполированную до такой степени, что ее можно было использовать как зеркало в гримерке негритянского джаз-бэнда. Я подозвал миниатюрного смотрителя с огромным латунным дверным молотком в форме стремечка. Он выглядел таким же настороженным, как одурманенный древесный ленивец. Я показал перед его слезящимися глазками диск с гестаповскими ордерами. В то же время я рявкнул на него "гестапо" и, грубо оттолкнув его, быстро вышел в холл. У смотрителя источался страх через все его бледные поры.
   - Где находится квартира герра Гаупт-Сндлера? Поняв, что его не собираются арестовывать и отправлять в КЗ, смотритель немного расслабился. - Второй этаж, квартира пять. Но его сейчас нет дома.
   Я щелкнул пальцами в его сторону. - Ваш пропуск, дайте его мне. Нетерпеливыми, не колеблющимися руками он достал небольшую связку ключей и вынул один из кольца. Я вырвал его из его дрожащих пальцев.
   - Если герр Гауптсендлер вернется, позвоните один раз по телефону и положите трубку. Это ясно?
   - Да, сэр, - сказал он, громко сглотнув.
   Комнаты Гауптсендлера представляли собой впечатляюще большие двухуровневые комнаты с арочными дверными проемами и блестящим деревянным полом, покрытым толстыми восточными коврами.
   Все было аккуратно и начищено до такой степени, что квартира казалась почти нежилой. В спальне две большие односпальные кровати, туалетный столик и пуф. Цветовая гамма была персиковая, нефритово-зеленая и грибная, с преобладанием первого цвета. Мне это не понравилось. На каждой из двух кроватей стоял открытый чемодан, а на полу валялись пустые сумки из нескольких крупных универмагов, в том числе C&A, Grunfeld's, Gerson's и Tietz.
   Я обыскал чемоданы. Первый, в который я заглянул, был женский, и меня поразило, что все в нем было или, по крайней мере, выглядело совершенно новым.
   На некоторых предметах одежды все еще были прикреплены ценники, и даже подошвы обуви были неношеными. Напротив, в другом чемодане, который, как я предположил, должен был принадлежать самому Гаупт-Сндлеру, не было ничего нового, кроме нескольких туалетных принадлежностей. Бриллиантового ожерелья не было. Но на туалетном столике лежала папка размером с бумажник, в которой лежали два авиабилета "Дойче Люфтганза" на вечерний рейс понедельника в Кройдон, Лондон. Билеты были возвратными и выписаны на имя герра и фрау Тейхмюллер.
   Прежде чем покинуть квартиру Гауптсендлера, я позвонил в отель "Адлон". Когда Гермина ответила, я поблагодарил ее за помощь в рассказе о принцессе Мушми. Я не мог сказать, прослушивали ли уже люди Геринга в Forschungsamt телефон; в ее голосе не было слышно ни щелчков, ни какого-то дополнительного резонанса. Но я знал, что если они действительно прослушивали телефон Гаупт-Сндлера, то позже в тот же день я должен был увидеть стенограмму моего разговора с Герминой. Это был лучший способ проверить истинную степень сотрудничества премьер-министра.
   Я вышел из комнаты гаупт-Сндлера и вернулся на первый этаж. Смотритель вышел из своего кабинета и снова завладел ключом от доступа.
   - Вы никому ничего не скажете о том, что я здесь. В противном случае это будет плохо для вас. Это понятно? Он молча кивнул. Я ловко отсалютовал, чего гестаповцы никогда не делают, предпочитая оставаться как можно незаметнее, но я притворялся ради эффекта.
   - Хайль Гитлер, - сказал я.
   - Хайль Гитлер, - повторил смотритель и, отсалютовав в ответ, успел выронить ключи.
   - У нас есть время до вечера понедельника, чтобы вернуть это, - сказал я, садясь за стол Инге. Я объяснил насчет авиабилетов и двух чемоданов. "Самое смешное, что дело женщины было полно новых вещей".
   - Похоже, ваш герр Гауптсендлер знает, как ухаживать за девушкой.
   "Все было новым. Пояс с подвязками, сумочка, туфли. В этом чемодане не было ни одного предмета, который выглядел бы так, будто им пользовались раньше. Что это вам говорит?
   Инга пожала плечами. Она все еще была немного раздражена тем, что осталась позади. - Может быть, у него новая работа, он ходит по домам и продает женскую одежду.
   Я поднял брови.
   - Хорошо, - сказала она. "Может быть, у этой женщины, которую он везет в Лондон, нет красивой одежды".
   - Скорее, вообще без одежды, - сказал я. - Довольно странная женщина, не так ли?
   "Берни, просто пойдем со мной домой. Я покажу тебе женщину без одежды.
   На краткую секунду я развлекал себя этой идеей. Но я продолжал: "Нет, я убежден, что таинственная подружка Гауптсндлера отправляется в это путешествие с совершенно новым гардеробом, с головы до ног. Как женщина без прошлого.
   - Или, - сказала Инге, - женщина, которая начинает все сначала. Теория формировалась в ее голове, пока она говорила. С большей убежденностью она добавила: "Женщина, которой пришлось разорвать контакт со своим предыдущим существованием. Женщина, которая не могла пойти домой и забрать свои вещи, потому что не было времени. Нет, этого не может быть. В конце концов, у нее есть время до вечера понедельника. Так что, возможно, она боится идти домой, на случай, если ее там кто-то ждет. Я одобрительно кивнул и собирался развить эту линию рассуждений, но обнаружил, что она опередила меня. 'Возможно,' сказала она; - Эта женщина была любовницей Пфарра, той самой, которую ищет полиция. Вера или Ева, не помню.
  
   - Гаупт-Сндлер в этом с ней? Да, - сказал я задумчиво, - может подойти.
   Может быть, Пфарр отмахивается от своей любовницы, когда узнает, что его жена беременна. Известно, что перспектива отцовства приводит некоторых мужчин в чувство. Но это также портит дело гаупт-Сндлеру, который, возможно, сам имел амбиции в отношении фрау Пфарр. Может быть, Гаупт-Сндлер и эта женщина Ева собрались вместе и решили сыграть роль обиженного любовника, так сказать, в тандеме, а также заработать немного денег в придачу. Не исключено, что Пфарр мог рассказать Еве об украшениях своей жены. Я встал, допивая свой напиток.
   - Тогда, может быть, Гаупт-Сндлер где-то прячет Еву.
   - Значит, три "может быть". Больше, чем я привык есть за обедом. Еще немного, и я заболею. Я взглянул на часы. - Давай, мы можем еще подумать об этом по пути.
   - Куда?
   "Кройцберг".
   Она указала на меня наманикюренным пальцем. - И на этот раз меня не оставят в безопасном месте, пока ты будешь веселиться. Понял?'
   Я ухмыльнулся ей и пожал плечами. 'Понял.'
   Кройцберг, Холм Креста, находится к югу от города, в парке Виктория, недалеко от аэропорта Темпельхоф. Здесь собираются берлинские художники, чтобы продать свои картины. Всего в квартале от парка находится площадь Шамиссоплатц, окруженная высокими, серыми, похожими на крепость многоквартирными домами. Пансион "Тиллессен" занимал угол дома номер 17, но с закрытыми ставнями, обклеенными партийными плакатами и граффити КПГ, он не выглядел так, будто принимает гостей с тех пор, как Бисмарк отрастил свои первые усы. Я подошел к входной двери и обнаружил, что она заперта. Нагнувшись, я заглянул в почтовый ящик, но там никого не было.
   По соседству, в конторе Генриха Биллингера, "немецкого" бухгалтера, угольщик доставлял несколько брикетов из бурого угля на чем-то, похожем на хлебопекарный противень. Я спросил его, помнит ли он, когда закрылся пансион. Он вытер свой грязный лоб, а затем сплюнул, пытаясь вспомнить.
   - Это никогда не было тем, что можно было бы назвать обычной пенсией, - заявил он наконец. Он неуверенно взглянул на Инге и, тщательно подбирая слова, добавил: - Больше того, что вы могли бы назвать домом с дурной репутацией. Вы же понимаете, это не обычный публичный дом. Как раз такое место, где раньше можно было увидеть, как люциан везет свои сани. Помню, пару недель назад я видел, как оттуда выходили какие-то мужчины. Босс никогда не покупал обычный уголь. Просто странный лоток тут и там.
   Но когда он закрылся, я не могу вам сказать. Если он закрыт, обратите внимание. Не судите о нем по тому, как он выглядит. Мне кажется, что он всегда был в таком состоянии.
   Я провел Инге через задний двор, к маленькому мощеному переулку, вдоль которого стояли гаражи и камеры хранения. Бродячие кошки безвольно сидели на кирпичных стенах; матрац валялся брошенный в дверном проеме, его железные кишки вывалились на землю; кто-то пытался ее сжечь, и мне это напомнило почерневшие каркасы кроватей на судебно-медицинских фотографиях, которые мне показывал Иллманн. Мы остановились возле того, что я принял за гараж, принадлежащий пансиону, и посмотрели в грязное окно, но ничего не было видно.
   - Я вернусь за вами через минуту, - сказал я и вскарабкался по водосточной трубе сбоку от гаража на крышу из гофрированного железа.
   "Смотрите, что вы делаете," крикнула она.
   Я осторожно шел по сильно ржавой крыше на четвереньках, не решаясь выпрямиться и сосредоточить весь свой вес на одной точке. С задней стороны крыши я посмотрел вниз, в небольшой дворик, который вел к пансиону. Большинство окон в комнатах были завешены грязными сетчатыми занавесками, и ни на одном из них не было никаких признаков жизни. Я искал путь вниз, но там не было водосточной трубы, а стена, ведущая к соседнему дому, немецкому бухгалтеру, была слишком низкой, чтобы от нее можно было толку. К счастью, задняя часть пансиона закрывала вид на гараж любому, кто мог бы случайно поднять глаза от изучения унылой сводки счетов. Ничего не оставалось, как прыгнуть, хотя высота была более четырех метров. Я сделал это, но после этого подошвы моих ног несколько минут горели, как будто по ним били отрезком резинового шланга. Задняя дверь в гараж не была заперта и, если не считать груды старых автомобильных шин, была пуста. Я отпер двойные двери и впустил Инге. Потом я их снова закрутил. Мгновение мы стояли молча, глядя друг на друга в полумраке, и я чуть не позволил себе поцеловать ее. Но есть места получше, чтобы поцеловать симпатичную девушку, чем заброшенный гараж в Кройцберге.
   Мы пересекли двор, и когда подошли к задней двери пансионата, я подергал ручку. Дверь осталась закрытой.
   'Что теперь?' - сказала Инге. - Отмычка? Отмычка?
   - Что-то в этом роде, - сказал я и выбил дверь ногой.
   - Очень тонко, - сказала она, наблюдая, как дверь распахивается на петлях. - Полагаю, вы решили, что здесь никого нет.
   Я ухмыльнулся ей. "Когда я заглянул в почтовый ящик, я увидел на циновке стопку нераспечатанной почты". Я вошел. Она колебалась достаточно долго, чтобы я оглянулся на нее. 'Все нормально. Здесь никого нет. Держу пари, давно не было.
   - Так что мы здесь делаем?
   - Мы осмотримся, вот и все.
   - Вы так говорите, будто мы в универмаге Грюнфельда, - сказала она, следуя за мной по мрачному каменному коридору. Единственным звуком были наши собственные шаги, мои сильные и целеустремленные, а ее - нервные и наполовину на цыпочках.
   В конце коридора я остановился и заглянул в большую и очень вонючую кухню. Груды грязной посуды лежали в неубранных штабелях. Сыр и мясо валялись на кухонном столе. Мимо моего уха прожужжало раздутое насекомое. Один шаг внутрь, и вонь стала невыносимой. Позади меня я услышал, как Инге покашляла так, что это было почти рвотным позывом. Я поспешила к окну и распахнула его. Некоторое время мы стояли там, наслаждаясь чистым воздухом. Затем, посмотрев вниз на пол, я увидел какие-то бумаги перед печкой. Одна из дверей мусоросжигателя была открыта, и я наклонился, чтобы взглянуть. Внутри печка была полна обгоревшей бумаги, по большей части не более чем пепел; но тут и там виднелись края или углы чего-то, что не совсем было сожжено пламенем.
   - Посмотрим, сможешь ли ты спасти что-нибудь из этого, - сказал я. - Похоже, кто-то торопился замести следы.
   - Что-нибудь конкретное?
   - Я полагаю, что-нибудь разборчивое. Я подошла к дверям кухни.
   'Где ты будешь?'
   - Я собираюсь взглянуть наверх. Я указал на кухонного лифта. - Если я тебе понадоблюсь, просто кричи вон там, в шахте. Она молча кивнула и закатала рукава.
   Наверху и на том же уровне, что и входная дверь, беспорядка было еще больше.
   За конторкой были пустые ящики, их содержимое лежало на протертом ковре; и дверцы всех шкафов были сорваны с петель. Мне вспомнился беспорядок в квартире Геринга на Дерфлингерштрассе. Большая часть половиц в спальнях была вырвана, а на некоторых дымоходах были видны следы прочесывания метлой. Потом я прошел в столовую. Кровь залила белые обои огромной ссадиной, а на ковре осталось пятно размером с обеденную тарелку. Я встал на что-то твердое и наклонился, чтобы поднять что-то похожее на пулю. Это была свинцовая гиря, покрытая коркой крови. Я бросил его в руку, а затем сунул в карман пиджака.
   Еще больше крови залило деревянный подоконник немого официанта. Я наклонился к шахте, чтобы крикнуть Инге, и обнаружил, что меня тошнит, настолько сильным был запах гниения. Я пошатнулся. В шахте что-то торчало, и это был не поздний завтрак. Закрыв нос и рот платком, я засунул голову обратно в шахту. Посмотрев вниз, я увидел, что сам лифт застрял между этажами. Взглянув вверх, я увидел, что когда он пересекал шкив, один из тросов, поддерживающих подъемник, был зажат куском дерева. Сев на подоконник, положив верхнюю половину тела на шахту, я потянулся и вытащил кусок дерева. Веревка прошла мимо моего лица, и подо мной лифт с громким хлопком рухнул на кухню. Я услышал потрясенный крик Инге; а потом снова закричала, только на этот раз громче и продолжительнее.
   Я выбежал из столовой, спустился по лестнице в подвал и нашел ее стоящей в коридоре, слабо прислонившись к стене за пределами кухни. 'Ты в порядке?'
   Она громко сглотнула. 'Это ужасно.'
   'Что такое?' Я прошел через дверной проем. Я слышал, как Инге сказала: "Не ходи туда, Берни". Но было слишком поздно.
   Тело лежало в стороне в лифте, скорчившись внутри, словно смельчак, готовый прыгнуть на Ниагарский водопад в пивной бочке. Пока я смотрел на него, голова, казалось, повернулась, и мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что она была покрыта личинками, блестящая маска червей, питающихся на почерневшем лице. Я несколько раз тяжело сглотнул. Снова прикрывая нос и рот, я шагнул вперед, чтобы рассмотреть поближе, достаточно близко, чтобы услышать легкий шорох, словно легкий ветерок сквозь влажные листья, сотен маленьких частей рта. Из моих небольших познаний в криминалистике я знал, что вскоре после смерти мухи откладывают яйца не только на влажные части трупа, такие как глаза и рот, но и на открытые раны. Судя по количеству личинок, поедавших верхнюю часть черепа и правый висок, более чем вероятно, что жертва была забита до смерти. По одежде я мог сказать, что это был мужчина, и, судя по очевидному качеству обуви, довольно состоятельный. Я сунул руку в правый карман пиджака и вывернул его наизнанку. На пол упала мелочь и обрывки бумаги, но не было ничего, что могло бы его опознать. Я ощупал область нагрудного кармана, но он казался пустым, и мне не хотелось просунуть руку между его коленом и головой личинки, чтобы убедиться. Когда я отступил к окну, чтобы сделать приличный вдох, мне пришла в голову мысль.
   - Что ты делаешь, Берни? Теперь ее голос казался более сильным.
   - Просто оставайся на месте, - сказал я ей. - Я ненадолго. Я просто хочу посмотреть, смогу ли я узнать, кто наш друг. Я слышал, как она глубоко вздохнула, и чиркнула спичка, когда она закуривала сигарету. Я нашел кухонные ножницы и вернулся к немому официанту, где разрезал рукав куртки вдоль предплечья мужчины. На фоне зеленовато-багрового оттенка кожи и мраморных прожилок татуировка все еще была отчетливо видна, цепляясь за предплечье, как большое черное насекомое, которое вместо того, чтобы полакомиться головой с более мелкими мухами и червями, предпочло обедать в одиночестве, на кусок падали побольше. Я никогда не понимал, почему мужчины делают себе татуировки. Вы бы подумали, что есть дела поважнее, чем портить собственное тело. Тем не менее, это делает идентификацию кого-то относительно простой, и мне пришло в голову, что не пройдет много времени, прежде чем каждый гражданин Германии будет подвергнут обязательному татуированию.
   Но прямо сейчас имперский немецкий орел опознал Герхарда фон Грейса так же точно, как если бы мне вручили его партбилет и паспорт.
   Инге оглядела дверной проем. - Ты хоть представляешь, кто это?
   Я закатал рукав и сунул руку в мусоросжигательную печь. - Да, знаю, - сказал я, ощупывая холодный пепел. Мои пальцы коснулись чего-то твердого и длинного. Я вытащил его и рассмотрел объективно. Он вообще почти не сгорел. Это не та древесина, которая легко горит. На более толстом конце он был расколот, открывая еще один свинцовый груз и пустую розетку для того, что я нашел на ковре в столовой наверху. "Его звали Герхард фон Грайс, и он был высококлассным художником по сжатию. Похоже, ему заплатили навсегда. Кто-то этим расчесывал ему волосы.
   'Что это?'
   - Обломок сломанного бильярдного кия, - сказал я и сунул его обратно в печь.
   - Разве мы не должны сообщить в полицию?
   "У нас нет времени, чтобы помочь им нащупать дорогу. Во всяком случае, не сейчас. Мы бы просто провели остаток выходных, отвечая на глупые вопросы. Я также думал, что еще пару дней гонорара от Геринга не помешает, но я оставил это при себе.
   - А как насчет покойника?
   Я оглянулся на покрытое червями тело фон Грейса и пожал плечами. - Он не торопится, - сказал я. - Кроме того, ты же не хочешь испортить пикник, не так ли?
   Мы собрали обрывки бумаги, которые Инге удалось вытащить из печки, и поймали такси обратно в офис. Я налил нам обоим по большому коньяку. Инге с благодарностью выпила, держа стакан обеими руками, как маленький ребенок, жаждущий лимонада. Я сел на край ее стула и обнял ее дрожащие плечи, привлекая ее к себе, смерть фон Грейса усилила нашу растущую потребность быть рядом.
   - Боюсь, я не привыкла к трупам, - сказала она с смущенной улыбкой.
   "Меньше всего плохо разложившихся тел, которые неожиданно появляются в служебных лифтах".
   - Да, должно быть, это было для вас настоящим шоком. Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть. Я должен признать, что он позволил себе немного расслабиться.
   Она слегка вздрогнула. "Трудно поверить, что это вообще был человек.
   Это выглядело таким овощным; как мешок с гнилой картошкой". Я сопротивлялся искушению сделать еще одно безвкусное замечание. Вместо этого я подошел к своему столу, выложил клочки бумаги из кухонной плиты Тиллессена и просмотрел их.
   В основном это были банкноты, но одна, почти не тронутая пламенем, меня очень заинтересовала.
   'Что это?' - сказала Инге.
   Я взял клочок бумаги между большим и указательным пальцами. - Платежная ведомость. Она встала и посмотрела на него более внимательно. - Из денежного пакета, составленного Gesellschaft Reichsautobahnen для одного из рабочих, занимающихся строительством автомагистралей.
   'Чья?'
   - Парень по имени Ганс Юнрген Бок. До недавнего времени он был в цементе с кем-то по имени Курт Мучманн, щелкунчиком.
   - И вы думаете, что этот Мучман мог быть тем, кто открыл сейф Пфарр, верно?
   "И он, и Бок являются членами одной группы, как и владелец отеля, который мы только что посетили".
   "Но если Бок находится на ринге с Мучманном и Тиллессеном, что он делает, работая на строительстве автомагистралей?"
   'Это хороший вопрос.' Я пожал плечами и добавил: "Кто знает, может быть, он пытается говорить прямо? Что бы он ни делал, мы должны поговорить с ним.
   - Возможно, он подскажет, где найти Мучмана.
   'Это возможно.'
   - И Тиллессен.
   Я покачал головой. - Тиллессен мертв, - объяснил я. "Фон Грайс был убит, избит сломанным кием. Несколько дней назад в полицейском морге я увидел, что случилось с другой половиной того бильярдного кия. Его засунули Тиллессену в нос, в его мозг.
   Инге неловко поморщилась. - Но откуда вы знаете, что это был Тиллессен?
   - Не уверен, - признался я. - Но я знаю, что Мучманн прячется и что это был Тиллессен, к которому он отправился, когда вышел из тюрьмы. Я не думаю, что Тиллессен оставил бы тело лежать вокруг своей пенсии, если бы мог этого избежать. Последнее, что я слышал, это то, что полиция до сих пор не опознала труп, поэтому я предполагаю, что это Тиллессен.
   - Но почему это не мог быть Мучманн?
   - Я так не думаю. Пару дней назад мой осведомитель сообщил мне, что на Мучманна был заключен контракт, и к тому времени тело с кием в носу уже было выловлено из ландвера. Нет, это мог быть только Тиллессен.
   - А фон Грейс? Он тоже был членом этой банды?
   - Не это кольцо, а другое, гораздо более сильное. Он работал на Геринга.
   И все же я не могу объяснить, почему он должен был быть там. Я налил немного бренди в рот, как жидкость для полоскания рта, а когда проглотил его, взял телефонную трубку и позвонил на Рейхсбан. Я разговаривал с клерком в отделе заработной платы.
   - Меня зовут Райнакер, - сказал я, - криминальный инспектор Райнакер из гестапо.
   Мы очень хотим отследить местонахождение рабочего-строителя автобанов по имени Ганс Юнрген Бок, платный номер 30-4-232564. Он может помочь нам в поимке врага Рейха".
   - Да, - кротко сказал клерк. - Что вы хотите знать?
   - Очевидно, участок автобана, на котором он работает, и будет ли он там сегодня.
   - Пожалуйста, подождите одну минуту, я пойду и проверю записи. Прошло несколько минут.
   "Хорошая у вас игра", - сказала Инге.
   Я прикрыл мундштук. "Это смелый человек, который отказывается сотрудничать со звонившим, утверждающим, что он из гестапо".
   Клерк вернулся к телефону и сказал мне, что Бок находится на рабочем месте за окраиной Большого Берлина, на участке от Берлина до Ганновера.
   - В частности, участок между Бранденбургом и Лениным. Я предлагаю вам связаться с сайтом-офисом в паре километров от Бранденбурга. Это около семидесяти километров. Вы едете в Потсдам, затем едете по Zeppelin Strasse.
   Примерно через сорок километров вы сядете на A-Bahn в Ленине.
   - Спасибо, - сказал я. - А сегодня он, вероятно, будет работать?
   - Боюсь, я не знаю, - сказал клерк. "Многие из них работают по субботам. Но даже если он не работает, вы, вероятно, найдете его в рабочем бараке.
   Видите ли, они живут на месте.
   - Вы очень помогли, - сказал я и добавил с типичной для всех офицеров гестапо напыщенностью: - Я доложу о вашей расторопности вашему начальнику.
  
   Глава 13
   "Это типично для кровавых нацистов, - сказала Инге, - строить Народные дороги раньше Народной машины".
   Мы ехали в сторону Потсдама по трассе Avus Speedway, и Инге имела в виду сильно задержавшийся автомобиль "Сила через радость" KdF-Wagen. Это была тема, о которой она, очевидно, сильно переживала.
   "Если вы спросите меня, это ставит телегу впереди лошади. Я имею в виду, кому нужны эти гигантские магистрали? Не то чтобы с дорогами, которые у нас есть сейчас, что-то не так. Не то чтобы в Германии было так много автомобилей". Она отвернулась в кресле, чтобы лучше видеть меня, продолжая говорить. "У меня есть один друг, инженер, который говорит мне, что они строят автобан прямо через Польский коридор, и он проложен через Чехословакию. Зачем еще это было, кроме как передвигать армию?
   Я прочистил горло, прежде чем ответить; это дало мне еще пару секунд, чтобы подумать об этом. - Я не вижу, чтобы автобаны представляли большую военную ценность, а к западу от Рейна, по направлению к Франции, их нет. Так или иначе, на длинном прямом участке дороги колонна грузовиков становится легкой мишенью для воздушного нападения.
   Это последнее замечание вызвало короткий насмешливый смех моего спутника. - Именно поэтому они создают Люфтваффе для защиты конвоев.
   Я пожал плечами. 'Может быть. Но если вы ищете настоящую причину, по которой Гитлер построил эти дороги, то все гораздо проще. Это простой способ сократить цифры безработицы. Человек, получающий государственную помощь, рискует ее потерять, если откажется от предложения работы на автобанах. Так он берет. Кто знает, может, именно это и случилось с Боком.
   "Вам следует как-нибудь взглянуть на Веддинг и Нойкольн", - сказала она, имея в виду оставшиеся в Берлине оплоты сочувствия КПГ.
   - Ну, конечно, есть те, кто знает все о гнилой зарплате и условиях на автобанах. Полагаю, многие из них считают, что лучше вообще не обращаться за помощью, чем рисковать быть отправленным работать на дороги".
   Мы въезжали в Потсдам по Новой К/нигштрассе. Потсдам. Святыня, где пожилые жители города зажигают свечи за славные, минувшие дни Отечества и за свою молодость; безмолвная, выброшенная оболочка имперской Пруссии. Скорее французский, чем немецкий, это музей места, где благоговейно сохраняются старые способы речи и чувства, где абсолютный консерватизм и где окна так же хорошо отполированы, как стекла на картинах кайзера.
   Через пару километров по дороге к Ленину живописность резко сменилась хаотичностью. Там, где когда-то была самая красивая сельская местность за пределами Берлина, теперь были землеройные машины и разорванная коричневая долина, которая представляла собой наполовину построенный участок автобана Ленин-Бранденбург. Ближе к Бранденбургу, у скопления деревянных хижин и простаивающего землеройного оборудования, я остановился и попросил рабочего направить меня к хижине бригадира. Он указал на человека, стоящего всего в нескольких метрах от него.
   - Если он тебе нужен, там бригадир. Я поблагодарил его и припарковал машину.
   Мы вышли.
   Бригадир был коренастым, краснолицым мужчиной среднего роста, с животом больше, чем у женщины, достигшей полного срока беременности: он свисал с края брюк, как рюкзак альпиниста. Он повернулся к нам лицом, когда мы подошли, и почти как будто готовился помириться со мной, подтянул штаны, вытер щетинистый подбородок тыльной стороной ладони размером с лопату и перенес большую часть своего веса на его задняя нога.
   - Привет, - позвал я, прежде чем мы оказались рядом с ним. - Вы бригадир? Он ничего не сказал. "Меня зовут Гюнтер, Бернхард Гюнтер. Я частный сыщик, а это моя помощница, фр Сулейн Инге Лоренц. Я передал ему свое удостоверение личности. Бригадир кивнул Инге, а затем снова посмотрел на мою лицензию. В его поведении была буквальность, которая казалась почти обезьяньей.
   - Питер Уэлзер, - сказал он. "Что я могу сделать для вас, люди?"
   - Я хотел бы поговорить с герром Боком. Я надеюсь, что он сможет нам помочь. Мы ищем пропавшего человека.
   Вельзер усмехнулся и снова подтянул штаны. - Боже, это смешно.
   Он покачал головой, а затем сплюнул на землю. "Только на этой неделе у меня пропали трое рабочих. Может быть, мне следует нанять вас, чтобы вы попытались найти их, а? Он снова рассмеялся.
   - Бок был одним из них?
   - Боже мой, нет, - сказал Вельзер. - Он чертовски хороший работник. Бывший заключенный пытается жить честной жизнью. Надеюсь, ты не собираешься испортить ему это.
   - Герр Вельзер, я просто хочу задать ему один или два вопроса, а не гладить его и отвезти обратно в тюрьму Тегель в своем чемодане. Он сейчас здесь?
   - Да, он здесь. Скорее всего, он в своей хижине. Я отвезу тебя туда. Мы последовали за ним к одной из нескольких длинных одноэтажных деревянных хижин, которые были построены на краю того, что когда-то было лесом, а теперь должно было стать автобаном. У подножия ступенек хижины бригадир повернулся и сказал: "Они немного грубоваты, эти ребята. Может быть, было бы лучше, если бы дама не входила. Вы должны брать этих мужчин такими, какими вы их найдете. Некоторые из них могут быть не одеты.
   - Я подожду в машине, Берни, - сказала Инге. Я посмотрел на нее и виновато пожал плечами, прежде чем проследить за Вельзером вверх по ступенькам. Он поднял деревянную щеколду, и мы вошли в дверь.
   Внутри стены и пол были выкрашены в размытый оттенок желтого. У стен стояли койки для двенадцати рабочих, три из них без матрацев и три из них были заняты мужчинами в одном нижнем белье. Посреди избы стояла пузатая печь из черного чугуна, труба которой шла прямо в потолок, а рядом с ней большой деревянный стол, за которым сидели четверо мужчин и играли в скат за несколько пфеннигов. . Вельзер поговорил с одним из карточных игроков.
   - Этот парень из Берлина, - объяснил он. - Он хотел бы задать вам несколько вопросов.
   Твердая глыба человека с головой размером с пень внимательно изучила ладонь своей большой руки, посмотрела на бригадира, а потом подозрительно на меня.
   Другой мужчина встал со своей койки и начал небрежно подметать пол метлой.
   В свое время у меня были знакомства получше, и я не удивился, увидев, что Бока это не совсем успокоило. Я уже собирался произнести собственное примечание к неадекватному отзыву Вельзера, когда Бок вскочил со стула, и моя челюсть, преградившая ему выход, была должным образом отведена в сторону. Удар не сильный, но достаточный, чтобы у меня между ушами взорвался небольшой паровой котел и отбросил меня в сторону. Секунду или две спустя я услышал короткий глухой лязг, как будто кто-то ударил черпаком по жестяному подносу. Придя в себя, я огляделся и увидел Вельзера, стоящего над полубессознательным телом Бока. В руке он держал угольную лопату, которой, очевидно, ударил здоровяка по голове. Послышался скрип стульев и ножек стола, когда друзья Бока, играющие в карты, вскочили на ноги.
   - Расслабьтесь, все вы, - крикнул Вельзер. - Этот парень не гребаный бык, он частный сыщик. Он пришел не арестовывать Ганса. Он просто хочет задать ему несколько вопросов, вот и все. Он ищет пропавшего человека. Он указал на одного из мужчин в скат-игре. - Помоги мне с ним. Затем он посмотрел на меня. 'Ты в порядке?' он сказал. Я неопределенно кивнул. Вельзер и другой мужчина наклонились и подняли Бока с того места, где он лежал в дверях. Я мог видеть, что это было нелегко; мужчина выглядел тяжелым. Они усадили его в кресло и подождали, пока он ясно покачает головой. Тем временем бригадир приказал остальным мужчинам в бараке выйти на десять минут наружу. Мужчины на нарах не оказали никакого сопротивления, и я увидел, что Вельзер был человеком, привыкшим к тому, что ему подчиняются, причем быстро.
   Когда Бок пришел в себя, Вельзер рассказал ему то же, что и остальным в хижине. Я мог бы пожелать, чтобы он сделал это в самом начале.
   - Я буду снаружи, если понадоблюсь, - сказал Вельзер и, вытолкнув последнего человека из хижины, оставил нас вдвоем.
   "Если ты не полип, значит, ты один из мальчиков Рэда". Бок говорил изо рта, и я видел, что его язык был на несколько размеров больше, чем его рот. Его кончик остался где-то в щеке, так что все, что я видел, было большим розовым жевательным узлом, который был самой толстой частью его языка.
   - Послушайте, я не полный идиот, - сказал он более яростно. "Я не настолько глуп, чтобы меня убили, чтобы защитить Курта. Я действительно понятия не имею, где он. Я вынул свой портсигар и предложил ему одну. Я зажег нас обоих в тишине.
   - Послушай, во-первых, я не один из парней Рэда. Я действительно частный сыщик, как сказал мужчина. Но у меня болит челюсть, и если ты не ответишь на все мои вопросы, твое имя будет тем, кого мальчики в "Алексе" вытаскивают из шляпы, чтобы отправиться к лезвию для консервирования мяса в пансионе "Тиллессен". Бок напрягся в кресле. - А если ты встанешь с этого стула, так помоги мне, я сверну твою чертову шею. Я пододвинул стул и поставил одну ногу на его сиденье, чтобы опереться на колено, глядя на него.
   - Вы не можете доказать, что я был рядом с этим местом, - сказал он.
   Я ухмыльнулся. - О, нельзя? Я сделал большую затяжку дыма и выпустил его ему в лицо. Я сказал: "Во время вашего последнего визита в заведение Тиллессена вы любезно оставили свою платежную ведомость. Я нашел его в мусоросжигателе, рядом с орудием убийства. Вот как мне удалось выследить вас здесь. Сейчас его, конечно, нет, но я легко мог бы вернуть его обратно. Полиция еще не нашла тело, но это только потому, что у меня не было времени сказать им. Эта платежная ведомость ставит вас в неловкое положение. Рядом с орудием убийства этого более чем достаточно, чтобы отправить вас на плаху.
   'Что ты хочешь?'
   Я сел напротив него. - Ответы, - сказал я. "Послушай, друг, если я попрошу тебя назвать столицу Монголии, ты лучше дай мне ответ, или я снесу твою гребаную голову за это. Ты понимаешь?' Он пожал плечами. - Но мы начнем с Курта Мучмана и с того, что вы двое сделали, когда вышли из Тегеля.
   Бок тяжело вздохнул и кивнул. - Я вышел первым. Я решил попробовать и пойти прямо. Это не большая работа, но это работа. Я не хотел возвращаться в цемент. Раньше я ездил в Берлин на случайные выходные, понимаете? Оставайся в гостях у Тиллессена. Он сутенер, или им был. Иногда он угощал меня кусочком сливы. Он сунул сигарету в уголок рта и потер макушку. "В любом случае, через пару месяцев после того, как я вышел, Курт закончил свой цемент и отправился к Тиллессену. Я пошел к нему, и он сказал мне, что кольцо поможет ему исправиться с его первой кражи.
   - Ну, в ту же ночь, когда я его увидел, появился Рыжий Дитер и пара его парней. Он более или менее управляет рингом, вы понимаете. У них есть этот пожилой парень с ними, и они начинают работать с ним в столовой. Я остался в стороне в своей комнате. Через некоторое время входит Ред и говорит Курту, что он хочет, чтобы он сделал сейф, и что он хочет, чтобы я вел машину. Ну, никто из нас не был слишком этому рад.
   Меня, потому что с меня было достаточно всего этого. А Курт, потому что он профессионал. Он не любит насилия, беспорядка, знаете ли. Он тоже любит не торопиться. Не просто идти вперед и выполнять работу без какого-либо реального планирования".
   - Этот сейф: Рыжий Дитер узнал об этом от человека в столовой, которого избивали? Бок кивнул. 'Что случилось потом?'
   "Я решил, что не хочу иметь с этим ничего общего. Так что я вышел через окно, переночевал в ночлежке на Фробестрасе и вернулся сюда.
   Тот парень, которого они избили, он был еще жив, когда я уехал. Они держали его в живых, пока не узнали, сказал ли он им правду". Он вынул изо рта окурок и бросил его на деревянный пол, растирая пяткой. Я дал ему другой.
   "Ну, следующее, что я слышу, это то, что работа пошла не так. Очевидно, за рулем был Тиллессен. После этого мальчики Рэда убили его. Они бы и Курта убили, только он ушел". - Они обманули Рэда?
   - Никто не настолько глуп.
   - Ты поешь, не так ли?
   - Когда я был в цементе, в Тегеле, я видел, как много людей погибло на этой гильотине, - тихо сказал он. "Я лучше рискну с Рэдом. Когда я уйду, я хочу уйти целым и невредимым".
   - Расскажите мне больше о работе.
   - Просто расколи орех, - сказал Рыжий. "Легко с таким человеком, как Курт, он настоящий профессионал. Мог открыть сердце Гитлера. Работа была среди ночи. Разгадайте сейф и возьмите несколько бумаг. Это все.'
   - Никаких бриллиантов?
   "Бриллианты? Он никогда ничего не говорил о колокольчиках.
   - Вы в этом уверены?
   Конечно, я уверен. Он должен был просто царапать бумаги. Ничего больше.'
   - Что это были за бумаги, вы знаете?
   Бок покачал головой. - Только бумаги.
   - А как насчет убийств?
   "Никто не упоминал об убийствах. Курт не согласился бы выполнять эту работу, если бы думал, что ему придется кого-то убивать. Он был не из таких.
   - А что Тиллессен? Он из тех, кто стреляет в людей в их постелях?
   - Ни единого шанса. Это было совсем не в его стиле. Тиллессен был просто чертовым подвязщиком. Избиение луцианов было всем, на что он был способен. Покажи ему зажигалку, и он бы сдох, как кролик.
   "Может быть, они стали жадными и угостились больше, чем должны были".
   'Кому ты рассказываешь. Ты чертов детектив.
   - И с тех пор вы не видели и не слышали Курта?
   - Он слишком умен, чтобы связываться со мной. Если у него хоть немного здравого смысла, он уже сделал подводную лодку.
   - У него есть друзья?
   'Немного. Но я не знаю кто. Его жена ушла от него, так что можете забыть ее. Она потратила каждый заработанный им пфенниг, а когда закончила, ушла с другим мужчиной. Он скорее умрет, чем попросит помощи у этой суки.
   - Возможно, он уже мертв, - предположил я.
   "Не Курт", - сказал Бок, его лицо было настроено против этой мысли. - Он умный.
   Находчивый. Он найдет выход из этого.
   "Возможно", - сказал я, а затем: "Одного я не могу понять, что вы идете прямо, особенно когда вы в конечном итоге работаете здесь. Сколько ты зарабатываешь в неделю?
   Бок пожал плечами. - Около сорока марок. Он уловил тихое удивление на моем лице. Это было даже меньше, чем я предполагал. - Не так уж много, не так ли?
   'Так в чем дело? Почему ты не ломаешь головы Рыжему Дитеру?
   "Кто сказал, что я когда-либо делал?"
   - Вы зашли внутрь за то, что избивали стальные пикеты, не так ли?
   'Это была ошибка. Мне нужны были деньги.
   - Кто платил?
   'Красный.'
   - И что это было для него?
   "Деньги, как и я. Просто больше. Такого никогда не поймают. Я сделал это в цементе. Хуже всего то, что теперь, когда я решил идти прямо, кажется, что остальная часть страны решила пойти наперекосяк. Я сажусь в тюрьму, а когда выхожу, то обнаруживаю, что тупые ублюдки избрали кучку бандитов. Как тебе это?'
   - Ну, не вини меня, друг, я голосовал за социал-демократов. Вы когда-нибудь узнавали, кто платил Рэду за то, чтобы он сломил стальные забастовки? Может быть, вы слышали какие-нибудь имена?
   Он пожал плечами. - Боссы, я полагаю. Не нужно быть детективом, чтобы разобраться с этим. Но я никогда не слышал никаких имен.
   - Но это определенно было организовано.
   - О да, все было хорошо организовано. Более того, это сработало. Они вернулись, не так ли?
   - И ты попал в тюрьму.
   'Меня поймали. Никогда особо не везло. Ваше появление здесь - тому подтверждение.
   Я вынул бумажник и ткнул ему полтинником. Он открыл рот, чтобы поблагодарить меня.
   'Пропусти это.' Я встал и направился к двери хижины. Обернувшись, я сказал: "Твой Курт был из тех головоломок, которые оставляют орех, который он расколол?"
   Бок сложил пятьдесят и покачал головой. "Никто никогда не был более аккуратным на работе, чем Курт Мучманн".
   Я кивнул. 'Это то, о чем я думал.'
   - Утром у тебя будет хороший глаз, - сказала Инге. Она взяла меня за подбородок и повернула голову, чтобы получше рассмотреть синяк на скуле.
   - Лучше позволь мне положить что-нибудь на это. Она пошла в ванную. Мы заехали в мою квартиру на обратном пути из Бранденбурга. Я слышал, как она какое-то время открывала кран, а когда вернулась, то приложила к моему лицу холодную фланель. Пока она стояла там, я почувствовал, как ее дыхание ласкает мое ухо, и глубоко вдохнул дымку духов, в которой она двигалась.
   "Это может помочь остановить отек", - сказала она.
   'Спасибо. Челюсти-свистун выглядит плохо для бизнеса. С другой стороны, может быть, они просто подумают, что я решительный тип, которого вы знаете, тот, кто никогда не сдается в деле.
   - Постой, - нетерпеливо сказала она. Ее живот коснулся меня, и я с некоторым удивлением понял, что у меня возникла эрекция. Она быстро моргнула, и я подумал, что она тоже это заметила; но она не отступила. Вместо этого, почти невольно, она снова коснулась меня, только сильнее, чем раньше. Я поднял руку и убаюкал ее пышную грудь на раскрытой ладони.
   Примерно через минуту я взял ее сосок между большим и указательным пальцами.
   Найти было не сложно. Он был таким же твердым, как крышка чайника, и таким же большим. Затем она отвернулась.
   "Возможно, нам следует остановиться сейчас, - сказала она.
   "Если ты собираешься остановить опухоль, ты опоздала", - сказал я ей. Когда я сказал это, ее глаза легко скользнули по мне. Немного покраснев, она сложила руки на груди и прижала длинную шею к позвоночнику.
   Наслаждаясь самой неторопливостью собственных действий, я подошел к ней вплотную и медленно перевел взгляд с ее лица на ее грудь и живот, на ее бедра на край зеленого хлопчатобумажного платья. Нагнувшись, я поймал его.
   Наши пальцы соприкоснулись, когда она взяла у меня подол и держала его на своей талии, где я его положил. Затем я опустился перед ней на колени, мой взгляд задержался на ее нижнем белье на долгие секунды, прежде чем я протянул руку и надел ее трусики на ее лодыжки. Она удержалась одной рукой на моем плече и вышла из них, ее длинные гладкие бедра слегка дрожали, когда она двигалась. Я взглянул на то зрелище, которого жаждал, а затем на лицо, которое улыбалось, а затем исчезло, когда платье поднялось над ее головой, обнажая ее груди, шею, а затем снова голову, которая качала каскадом блестящих черных волос. волосы, как у птицы, трепещущей перьями на крыльях. Она уронила платье на пол и встала передо мной, обнаженная, если не считать пояса с подвязками, чулок и туфель. Я сел на корточки и с волнением, которое жаждало освобождения, я наблюдал, как она медленно поворачивается передо мной, показывая мне профиль ее лобковых волос и торчащих сосков, длинный выступ ее спины и две идеально подобранные пары. половинки ее ягодиц, а затем еще раз вздутие живота, темный вымпел, который, казалось, колол воздух от собственного возбуждения, и гладкие, дрожащие голени.
   Я поднял ее и отвел в спальню, где мы провели остаток дня, лаская, исследуя и блаженно наслаждаясь пиршеством плоти друг друга.
   Полдень лениво перешел в вечер, с легким сном и нежными словами; и когда мы встали с моей постели, удовлетворив нашу похоть, мы обнаружили, что наши аппетиты еще более ненасытны.
   Я пригласил ее на ужин в "Пельтцер-гриль", а затем потанцевал в "Германии-Рооф" на соседней Харденбергштрассе. Крыша была битком набита самыми умными людьми Берлина, многие из них были в военной форме. Инге оглядела голубые стеклянные стены, потолок, освещенный маленькими голубыми звездочками и поддерживаемый колоннами из полированной меди, и орнаментальные бассейны с кувшинками, и взволнованно улыбнулась. - Разве это не прекрасно?
   - Я не думал, что это твое место, - неуверенно сказал я. Но она меня не слышала. Она взяла меня за руку и потащила на менее людную из двух круглых танцплощадок.
   Это была хорошая группа, и я крепко держал ее и дышал через ее волосы. Я поздравлял себя с тем, что привел ее сюда, а не в один из клубов, с которыми я был лучше знаком, таких как Johnny's или Golden Horseshoe. Потом я вспомнил, что Нойманн сказал, что "Германия Крыша" была одним из избранных убежищ Рыжего Дитера. Поэтому, когда Инге пошла в дамскую комнату, я подозвал официанта к нашему столику и протянул ему пятерку.
   "Это дает мне пару ответов на пару простых вопросов, верно?" Он пожал плечами и положил деньги в карман. - Дитер Хельфферрих сегодня в заведении?
   - Красный Дитер?
   "Какие еще цвета существуют?" Он этого не понял, поэтому я оставил это. На мгновение он задумался, как будто задаваясь вопросом, не будет ли главарь "Немецкой силы" возражать против того, что его идентифицируют таким образом. Он принял правильное решение.
   - Да, он здесь сегодня вечером. Предвидя мой следующий вопрос, он кивнул через плечо в сторону бара. "Он сидит в самой дальней кабинке от оркестра". Он начал собирать пустые бутылки со стола и, понизив голос, добавил: - Негоже задавать слишком много вопросов о Рыжем Дитере. И это бесплатно.
   - Еще один вопрос, - сказал я. - Какое у него обычное масло для шеи? Официант, у которого был лимонососущий вид теплого мальчика, с сожалением посмотрел на меня, как будто такой вопрос вряд ли стоило задавать.
   "Красный не пьет ничего, кроме шампанского".
   "Чем ниже жизнь, тем причудливее вкус, а? Пошлите бутылку к его столику с моими комплиментами. Я передал ему свою визитку и записку. - И оставьте себе сдачу, если она есть. Он окинул Инге взглядом, когда она возвращалась из дамской комнаты. Я не винил его, и не только он; в баре сидел мужчина, который, похоже, тоже счел ее достойной внимания.
   Мы снова танцевали, и я смотрел, как официант доставляет бутылку шампанского к столику Реда Дитера. Я не мог видеть его на своем месте, но я видел, как мне передали мою карточку, и официант кивнул в мою сторону.
   - Послушайте, - сказал я, - я должен кое-что сделать. Я ненадолго, но мне придется ненадолго тебя покинуть. Если вам что-то нужно, просто спросите у официанта. Она с тревогой смотрела на меня, когда я провожал ее обратно к столу.
   - Но куда ты идешь?
   - Мне нужно кое-кого увидеть, кое-кого здесь. Я буду всего несколько минут.
   Она улыбнулась мне и сказала: "Пожалуйста, будьте осторожны".
   Я наклонился вперед и поцеловал ее в щеку. "Как будто я шел по канату".
   В единственном обитателе последней кабинки было что-то от Толстяка Арбакла. Его толстая шея покоилась на паре булочек размером с пончик, плотно прижатых к воротнику его вечерней рубашки. Лицо было красным, как вареная ветчина, и мне стало интересно, не этим ли объясняется прозвище. Рот Рыжего Дитера Хелффериха был сжат под жестким углом, как будто он должен был жевать большую сигару. Когда он заговорил, это был голос среднего размера бурого медведя, рычащий изнутри небольшой пещеры и всегда на грани возмущения.
   Когда он ухмылялся, рот представлял собой смесь раннего майя и высокого готика.
   - Частный детектив, да? Я никогда не встречал ни одного.
   - Это просто говорит о том, что нас мало. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
   Он взглянул на этикетку на бутылке. "Это хорошее шампанское. Меньшее, что я могу сделать, это выслушать тебя. Садитесь, - он поднял руку и еще раз посмотрел на мою карточку, - герр Гюнтер. Он налил нам обоим по стакану и поднял свой в тосте. Под бровями размером и формой с горизонтальную Эйфелеву башню скрывались глаза, которые были слишком широкими для моего комфорта, каждый из которых открывал сломанный карандаш радужной оболочки.
   - За отсутствующих друзей, - сказал он.
   Я кивнул и выпил шампанского. - Возможно, как Курт Мучманн.
   "Отсутствует, но не забыт". Он издал дерзкий, злорадный смех и отхлебнул свой напиток. - Похоже, мы оба хотели бы знать, где он. Просто для того, чтобы успокоиться, конечно. Чтобы мы не беспокоились о нем, а?
   - Стоит ли нам беспокоиться? Я попросил.
   "Сейчас опасные времена для человека на работе Курта. Ну, я уверен, что мне не нужно тебе это говорить. Ты все об этом знаешь, не так ли, блоха, ведь ты бывший бык. Он одобрительно кивнул. - Должен передать это твоему клиенту, блохастый, это показало настоящую разведку, касающуюся тебя, а не твоих бывших коллег. Все, чего он хочет, это вернуть свои колокольчики, без лишних вопросов. Вы можете подойти ближе. Вы можете вести переговоры. Может быть, он даже заплатит небольшое вознаграждение, а?
   - Вы очень хорошо информированы.
   - Да, если это все, чего хочет ваш клиент. и в этом отношении я даже помогу вам, если смогу. Его лицо потемнело. - Но Мучманн, он мой. Если у вашего товарища есть какие-то неуместные идеи мести, скажите ему, чтобы он уволился. Это мой бит. Это просто вопрос хорошей деловой практики.
   - Это все, что тебе нужно? Просто чтобы прибраться в магазине? Вы забываете о мелочах, связанных с бумагами фон Грейса, не так ли? Вы помните те, о которых ваши мальчики так хотели поговорить с ним. Например, где он их спрятал или кому отдал. Что вы собирались делать с бумагами, когда получили их? Попробовать небольшой первоклассный шантаж? Люди, как мой клиент, может быть? Или вы хотели положить в карман несколько политиков на черный день?
   - Ты и сам достаточно хорошо информирован, блоха. Как я уже сказал, ваш клиент умный человек. Мне повезло, что он доверился тебе, а не полиции. К счастью для меня, к счастью для вас; потому что, если бы вы были быком, сидящим там и рассказывающим мне то, что вы только что сказали, вы были бы на пути к смерти.
   Я высунулся из будки, чтобы убедиться, что с Инге все в порядке. Я мог легко видеть ее блестящую черную голову. Она отморозилась от гуляки в униформе, который тратит впустую свои лучшие реплики.
   - Спасибо за шампанское, блоха. Ты рискнул поговорить со мной.
   И у вас не было большой выплаты по вашей ставке. Но, по крайней мере, ты уйдешь со своей ставкой. Он ухмыльнулся.
   "Ну, на этот раз я хотел только острых ощущений от игры".
   Похоже, гангстеру это показалось забавным. - Другого не будет. Вы можете на это положиться.
   Я хотел было уйти, но обнаружил, что он держит меня за руку. Я ожидал, что он будет угрожать мне, но вместо этого он сказал:
   - Послушай, я бы не хотел, чтобы ты думал, будто я тебя обманул. Не спрашивайте меня почему, но я собираюсь сделать вам одолжение. Может быть, потому что мне нравится твоя нервозность. Не оборачивайтесь, но у стойки сидит крупный, плотный парень, в коричневом костюме, с прической под морского ежа. Хорошенько взгляните на него, когда вернетесь к своему столу. Он профессиональный убийца.
   Он следовал за тобой и девушкой сюда. Вы, должно быть, наступили кому-то на мозоли.
   Похоже, вы, должно быть, деньги на аренду на этой неделе. Сомневаюсь, что он попытается что-либо предпринять здесь, из уважения ко мне, понимаете. Но факт в том, что мне не очень нравятся дешевые бандиты, приходящие сюда. Производит плохое впечатление.
   'Спасибо за чаевые. Я ценю это.' Я закурил. - Есть ли отсюда обратный путь? Я бы не хотел, чтобы моя девочка пострадала.
   Он кивнул. - Через кухню и вниз по аварийной лестнице. Внизу есть дверь, ведущая в переулок. Там тихо. Всего несколько припаркованных машин. Один из них, светло-серый спортивный, принадлежит мне. Он подтолкнул ко мне связку ключей. - В бардачке есть зажигалка, если понадобится. Просто оставьте после этого ключи в выхлопной трубе и убедитесь, что вы не оставляете следов на лакокрасочном покрытии.
   Я положил ключи в карман и встал. - Было приятно поговорить с тобой, Рэд. Забавности, блошиные укусы; вы не замечаете ни одного, когда вас впервые укусили, но через некоторое время больше ничего не раздражает".
   Рыжий Дитер нахмурился. - Убирайся отсюда, Гюнтер, пока я не передумал насчет тебя.
   На обратном пути к Инге я заглянул в бар. Человека в коричневом костюме было достаточно легко заметить, и я узнал в нем человека, который ранее смотрел на Инге. За нашим столиком Инге было легко, если не особенно приятно, сопротивляться ничтожному обаянию симпатичного, но довольно невысокого офицера СС. Я поторопил Инге на ноги и начал уводить ее. Офицер держал меня за руку. Я посмотрел на его руку, а потом на его лицо.
   - Помедленнее, коротышка, - сказал я, нависая над его крохотной фигуркой, как фрегат, приближающийся к рыбацкой лодке. - Или я украшу твою губу, и это будет не Рыцарский крест и дубовые листья. Я вытащил из кармана скомканную купюру в пять марок и бросил ее на стол.
   - Я не думала, что ты ревнивый тип, - сказала она, когда я подвел ее к двери.
  
   - Садитесь в лифт и спускайтесь прямо вниз, - сказал я ей. - Когда выйдешь на улицу, иди к машине и жди меня. Под сиденьем пистолет. Лучше держи его под рукой, на всякий случай. Я взглянул на бар, где мужчина расплачивался за свою выпивку.
   - Слушай, у меня сейчас нет времени объяснять, но это не имеет никакого отношения к нашему лихому маленькому другу.
   - А где ты будешь? она сказала. Я протянул ей ключи от машины.
   - Я выхожу в другую сторону. Большой мужчина в коричневом костюме пытается меня убить. Если вы видите, что он идет к машине, идите домой и позвоните криминалисту Бруно Шталеккеру в Алекс. Понял?' Она кивнула.
   На мгновение я сделал вид, что иду за ней, а затем резко повернул в сторону и быстро прошел через кухню к пожарной двери.
   Тремя пролетами вниз я услышал шаги позади себя в почти кромешной темноте лестничной клетки. Когда я вслепую бросился вниз, я подумал, смогу ли я взять его; но тогда я не был вооружен, а он был. Более того, он был профессионалом. Я споткнулся и упал, снова вскарабкавшись, даже когда я ударился о площадку, потянулся к перилам и рванулся вниз еще на один пролет, не обращая внимания на боль в локтях и предплечьях, с которой я прервал падение. Наверху последнего пролета я увидел свет под дверью и прыгнул. Это было дальше, чем я думал, но я хорошо приземлился, на четвереньки. Я ударился о засов на двери и вылетел в переулок.
   Там было несколько автомобилей, все они были припаркованы в аккуратный ряд, но было нетрудно заметить серый Bugatti Royale Рыжего Дитера. Я отпер дверь и открыл бардачок. Внутри было несколько маленьких бумажек с белым порохом и большой револьвер с длинным стволом, из тех, что делают окно в восьмисантиметровой двери из красного дерева. У меня не было времени проверить, заряжено ли оно, но я не думал, что Ред был из тех, кто хранит ружье, потому что ему нравится играть в ковбоев и индейцев.
   Я упал на землю и закатился под подножку машины, припаркованной рядом с "Бугатти", большого кабриолета "Мерседес". В этот момент мой преследователь прошел через противопожарную дверь, прижавшись к хорошо затененной стене для укрытия. Я лежал совершенно неподвижно, ожидая, когда он выйдет в залитый лунным светом центр переулка.
   Прошли минуты, в тенях не было ни звука, ни движения, и через некоторое время я догадался, что он крался вдоль стены под покровом тени, пока не оказался достаточно далеко от машин, чтобы безопасно пересечь переулок, прежде чем повернуть назад. . Каблук заскреб по булыжнику позади меня, и я затаила дыхание. Был только мой большой палец, который двигался, медленно и неуклонно отводя курок револьвера с едва слышным щелчком, а затем отпуская предохранитель. Я медленно повернулся и посмотрел вдоль своего тела. Я увидел пару ботинок, стоящих прямо позади того места, где я лежал, аккуратно обрамленного двумя задними колесами автомобиля. Ноги мужчины унесли его вправо, за "Бугатти", и, поняв, что он стоит на полуоткрытой двери, я выскользнул в противоположную сторону, влево, и вылез из-под "Мерседеса". Оставаясь низко, ниже уровня окон автомобиля, я подошел к задней части и заглянул в его огромный багажник. Фигура в коричневом костюме присела рядом с задним колесом "Бугатти" почти в той же позе, что и я, но лицом в противоположном направлении. Он был не более чем в паре метров от него. Я тихо шагнул вперед, подняв большой револьвер, чтобы навести его на расстоянии вытянутой руки на затылок его шляпы.
   - Бросай, - сказал я. - Или я пропущу туннель через твою чертову голову, так что помоги мне, Боже. Мужчина замер, но пистолет остался в его руке.
   - Нет проблем, друг, - сказал он, отпуская рукоятку своего автомата, маузера, так, чтобы он болтался на его указательном пальце у спусковой скобы. Не возражаете, если я поставлю на него улов? У этого маленького ребенка есть спусковой крючок. Голос был медленным и холодным.
   - Сначала натяните поля шляпы на лицо, - сказал я. "Тогда наденьте защелку, как если бы вы держали руку в мешке с песком. Помните, на таком расстоянии я едва ли могу промахнуться. И было бы слишком плохо, если бы ты испортил своими мозгами красивую краску Рыжего. Он дернул свою шляпу, пока та не надвинулась ему на глаза, и после того, как он позаботился о предохранителе маузера, уронил револьвер на землю, где тот безвредно загрохотал по булыжной мостовой.
   - Рыжий сказал тебе, что я следил за тобой?
   - Заткнись и повернись, - сказал я ему. - И держи руки в воздухе. Коричневый костюм повернулся, а затем опустил голову на плечи, пытаясь заглянуть за поля своей шляпы.
   - Ты собираешься убить меня? он сказал.
   'Это зависит от.'
   'На что?'
   - От того, скажете ли вы мне, кто оплачивает ваши расходы.
   - Может быть, мы сможем заключить сделку.
   - Я не вижу, чтобы вам было чем торговать, - сказал я. - Либо ты говоришь, либо я дам тебе лишнюю пару ноздрей. Это так просто.'
   Он ухмыльнулся. "Вы не стали бы стрелять в меня хладнокровно", - сказал он.
   - О, не так ли? Я сильно ткнул пистолетом ему в подбородок, а затем провел стволом по его лицу, чтобы вкрутить его под скулу. - Не будь так уверен. Ты заставил меня использовать эту штуку, так что тебе лучше найти свой язык сейчас, иначе ты никогда его больше не найдешь.
   - А если я буду петь, то что? Ты отпустишь меня?
   - И ты снова выследил меня? Вы, должно быть, думаете, что я глуп.
   - Что я могу сделать, чтобы убедить вас, что я этого не сделаю?
   Я отошел от него и на мгновение задумался. - Поклянись жизнью своей матери.
   - Клянусь жизнью моей матери, - довольно охотно сказал он.
   'Отлично. Так кто твой клиент?
   - Ты отпустишь меня, если я скажу?
   'Да.'
   - Поклянись жизнью своей матери.
   - Клянусь жизнью моей матери.
   - Хорошо, - сказал он. - Это был парень по имени Гаупт-Сндлер.
   - Сколько он вам платит?
   "Триста сейчас и..." Он не закончил фразу. Шагнув вперед, я сбил его с ног одним ударом рукоятки револьвера. Это был жестокий удар, нанесенный с такой силой, что он надолго потерял сознание.
   - Моя мать умерла, - сказал я. Затем я подобрал его оружие и, спрятав оба пистолета в карман, побежал обратно к машине. Глаза Инге расширились, когда она увидела грязь и масло на моем костюме. Мой лучший костюм.
   - Лифт тебе не подходит? Что ты сделал, спрыгнул вниз?
   'Что-то такое.' Я пошарил под водительским сиденьем в поисках пары наручников, которые держал рядом с пистолетом. Затем я проехал около семидесяти метров обратно в переулок.
   Коричневый костюм лежал без сознания там, где я его уронил. Я вышел из машины и подтащил его к стене недалеко от переулка, где приковал его к железным решеткам, защищающим окно. Он немного застонал, когда я передвинула его, так что я знала, что не убила его. Я вернулся к "Бугатти" и вернул пистолет Реда в бардачок. В то же время я угощался бумажными кружочками белого порошка. Я не думал, что Рыжий Дитер из тех, кто хранит поваренную соль в своем бардачке, но все же понюхал щепотку. Достаточно, чтобы распознать кокаин. Поворотов было не много. Не дороже ста марок.
   И похоже, что они предназначались для личного пользования Рэда.
   Я заперла машину и сунула ключи в выхлопную трубу, как он и просил. Затем я вернулся к коричневому костюму и сунул пару твистов в его верхний карман.
   - Это должно заинтересовать мальчиков из "Алекса", - сказал я. Если не считать хладнокровного убийства его, я не мог придумать более надежного способа гарантировать, что он не закончит начатое дело.
   Сделки были для людей, которые встретили вас не имея в правой руке ничего более смертоносного, чем рюмка шнапса.
  
   Глава 14
   На следующее утро моросил теплый мелкий дождь, похожий на брызги из садовой поливочной машины. Я встал, чувствуя себя бодрым и отдохнувшим, и встал, глядя в окно. Я чувствовал себя полным жизни, как стая ездовых собак.
   Мы встали и позавтракали горшочком мексиканской смеси и парой сигарет. Кажется, я даже насвистывал, когда брился. Она вошла в ванную и остановилась, глядя на меня. Кажется, мы много этим занимались.
   "Учитывая, что прошлой ночью кто-то пытался убить вас, - сказала она, - сегодня утром вы в удивительно хорошем расположении духа".
   "Я всегда говорю, что нет ничего лучше, чем соприкосновение с мрачным жнецом, чтобы возобновить вкус к жизни". Я улыбнулся ей и добавил: "Это и хорошая женщина".
   - Вы так и не сказали мне, почему он это сделал.
   - Потому что ему заплатили, - сказал я.
   'Кем? Мужчина в клубе? Я вытерла лицо и поискала пропущенную щетину.
   Их не было, поэтому я отложил бритву.
   - Помнишь, вчера утром я позвонил Шестой домой и попросил дворецкого передать сообщение и его хозяину, и гауптсендлеру?
   Инга кивнула. 'Да. Ты сказал сказать им, что приближаешься.
   - Я надеялся, что это напугает Гаупт-Сндлера и заставит его разыгрывать карты. Что ж, так оно и было.
   Только быстрее, чем я ожидал.
   - Так вы думаете, он заплатил этому человеку за то, чтобы он убил вас?
   - Я знаю, что он это сделал. Инге последовала за мной в спальню, где я надел рубашку, и наблюдала, как я возился с запонкой на руке, которую я задел и которую она перевязала. - Знаешь, - сказал я, - вчерашняя ночь поставила столько же вопросов, сколько и ответов. Ни в чем нет логики, вообще никакой. Это все равно, что пытаться собрать мозаику не из одного, а из двух наборов деталей. Из сейфа пфаров украли две вещи; некоторые драгоценности и некоторые документы. Но они, кажется, вообще не сочетаются друг с другом. А еще есть куски, на которых изображено убийство, и их нельзя сопоставить с теми, что принадлежат к краже".
   Инге медленно моргнула, как умная кошка, и посмотрела на меня с таким выражением лица, которое заставляет мужчину чувствовать себя обманутым из-за того, что он не подумал об этом первым.
   Раздражает смотреть, но когда она заговорила, я понял, насколько глуп я был на самом деле.
   "Возможно, никогда не было только одной головоломки", - сказала она. "Возможно, вы пытались собрать одну, когда их все время было две". Потребовалась минута или две, чтобы позволить этому проникнуть полностью, чему в конце помогла моя ладонь, шлепнувшая меня по лбу.
   - Дерьмо, конечно. Ее замечание имело силу откровения. Это было не одно преступление, которому я смотрел в лицо, пытаясь понять. Было два.
   Мы припарковались на Ноллендорфплац в тени городской железной дороги. Наверху по мосту прогремел поезд с шумом, охватившим всю площадь. Это было громко; но этого было недостаточно, чтобы побеспокоить сажу из больших фабричных труб Темпельгофа и Нойкльна, которая покрывала . Стены зданий, окружавших площадь, зданий, видевших много лучших дней. Двигаясь на запад, в Шонеберг, где живут представители мелкой буржуазии, мы нашли пятиэтажный многоквартирный дом на Ноллендорфштрассе, где жила Марлен Сам, и поднялись на четвертый этаж.
   Молодой человек, открывший нам дверь, был в форме какой-то особой роты СА, которую я не узнал. Я спросил его, живет ли здесь отец Сулейн Сам, и он ответил, что живет, и что он ее брат.
   'И кто ты?' Я протянул ему свою карточку и спросил, могу ли я поговорить с его сестрой. Он выглядел более чем расстроенным вторжением, и я подумал, не солгал ли он, когда сказал, что она его сестра. Он провел рукой по большой шевелюре соломенного цвета и оглянулся через плечо, прежде чем отойти в сторону.
   - Моя сестра сейчас приляжет, - объяснил он. - Но я спрошу ее, желает ли она поговорить с вами, герр Гюнтер. Он закрыл за нами дверь и попытался придать своему лицу более приветливое выражение. Широкий и толстогубый, рот почти негроидный. Теперь оно широко улыбалось, но совершенно независимо от двух холодных голубых глаз, которые метались между мной и Инге, словно следили за мячом для настольного тенниса.
   - Пожалуйста, подождите здесь минутку.
   Когда он оставил нас одних в холле, Инге указала на буфет, где висела не одна, а целых три фотографии фюрера. Она улыбнулась.
   "Не похоже, что они рискуют, когда дело касается их лояльности".
   - Разве ты не знал? Я сказал. - Они по специальному предложению в Woolworth"s. Купите двух диктаторов и получите одного бесплатно".
   Сэм вернулся в сопровождении своей сестры Марлен, крупной красивой блондинки с отвисшим меланхоличным носом и отвисшей челюстью, что придавало ее чертам некоторую скромность. Но ее шея была такой мускулистой и четко очерченной, что казалась почти негибкой; а ее бронзовое предплечье было у лучника или заядлого теннисиста. Когда она вышла в коридор, я мельком увидел мускулистого теленка, по форме напоминавшего электрическую лампочку. Она была построена как камин в стиле рококо.
   Нас провели в скромную маленькую гостиную, и, за исключением брата, который стоял, прислонившись к дверному проему и с подозрительным видом глядя на меня и Ингу, мы все уселись в дешевый люкс из коричневой кожи.
   За стеклянными дверцами высокого орехового шкафа трофеев хватило бы на пару школьных наград.
   - У вас довольно внушительная коллекция, - сказал я неловко, никому конкретно. Иногда мне кажется, что в моей светской беседе не хватает пары сантиметров.
   - Да, это так, - сказала Марлен с неискренним видом, который мог сойти за скромность. У ее брата не было такой сдержанности, если это было так.
   "Моя сестра - спортсменка. Если бы не досадная травма, она бы участвовала в Олимпиаде за Германию". Инге и я издали сочувствующие звуки. Затем Марлен подняла мою карточку и прочитала ее еще раз.
   - Чем я могу вам помочь, герр Гюнтер? она сказала.
   Я откинулся на спинку дивана и скрестил ноги, прежде чем начать свою болтовню.
   "Компания по страхованию жизни "Германия" наняла меня для расследования смерти Пауля Пфарра и его жены. Любой, кто знал их, мог бы помочь нам выяснить, что именно произошло, и дать возможность моему клиенту добиться скорейшего урегулирования".
   - Да, - тяжело вздохнула Марлен. 'Да, конечно.'
   Я ждал, пока она что-нибудь скажет, прежде чем, в конце концов, подсказал ей. - Я полагаю, что вы были секретарем герра Пфарра в Министерстве внутренних дел.
   - Да, верно. Она выдавала не больше, чем повязку для очков карточного игрока.
   - Вы все еще там работаете?
   - Да, - сказала она, равнодушно пожав плечами.
   Я рискнул взглянуть на Инге, которая в ответ лишь приподняла идеально подведенную бровь. "Существует ли еще отдел герра Пфарра по расследованию коррупции в рейхе и DAF?"
   Секунду она рассматривала носки своих туфель, а затем впервые с тех пор, как я ее увидел, посмотрела прямо на меня. - Кто вам об этом сказал? она сказала.
   Ее тон был ровным, но я мог сказать, что она была ошеломлена.
   Я проигнорировал ее вопрос, пытаясь ввести ее в заблуждение. - Думаешь, его убили из-за того, что кому-то не нравилось, как он шпионит и свистит на людей?
   - Я понятия не имею, почему его убили. Послушайте, герр Гюнтер, я думаю...
   - Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Герхард фон Грайс? Он друг премьер-министра, а также шантажист. Знаешь, то, что он передал твоему боссу, стоило ему жизни.
   "Я в это не верю", - сказала она и остановилась. - Я не могу ответить ни на один из ваших вопросов.
   Но я продолжал идти. - А любовница Пола, Ева или Вера, или как там ее? Есть идеи, почему она может прятаться? Кто знает, может, она тоже мертва.
   Ее глаза дрожали, как чашка с блюдцем в экспресс-вагоне-ресторане. Она ахнула и встала, крепко сжав руки по бокам. - Пожалуйста, - сказала она, и ее глаза начали наполняться слезами. Брат оттолкнулся от двери и встал передо мной, как судья, останавливающий боксерский поединок.
   - Довольно, герр Гюнтер, - сказал он. - Не вижу причин, по которым я должен позволять вам допрашивать мою сестру таким образом.
   'Почему бы и нет?' - спросил я, вставая. - Бьюсь об заклад, она все время видит это в гестапо.
   Кроме того, это намного хуже.
   - Все-таки, - сказал он, - мне кажется совершенно ясным, что она не желает отвечать на ваши вопросы.
   - Странно, - сказал я. - Я пришел к такому же выводу. Я взял Инге за руку и направился к двери. Но когда мы уходили, я повернулся и добавил: "Я ни на чьей стороне, и единственное, чего я пытаюсь добиться, - это правду. Если вы передумаете, пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне. Я ввязался в это дело не для того, чтобы кого-то бросать на съедение волкам.
   - Я никогда не считал тебя рыцарем, - сказала Инге, когда мы снова вышли на улицу.
   'Мне?' Я сказал. - Подожди минутку. Я ходил в Школу сыска Дон Кихота.
   У меня четверка с плюсом по благородным чувствам".
   "Жаль, что вы не получили его для допроса", - сказала она. - Знаешь, она очень рассердилась, когда ты предположил, что любовница Пфарра может быть мертва.
   - Ну, что ты хочешь, чтобы я выбил из нее пистолетом?
   - Я просто имел в виду, что очень жаль, что она не хочет говорить, вот и все. Может быть, она передумает.
   - Я бы не стал на это ставить, - сказал я. - Если она действительно работает на гестапо, то само собой разумеется, что она не из тех, кто подчеркивает стихи в своей Библии. А вы видели эти мышцы? Бьюсь об заклад, она их шафер с кнутом или резиновой дубинкой.
   Мы взяли машину и поехали на восток по Бнловштрассе. Я подъехал к парку Виктория.
   - Пошли, - сказал я. - Давай прогуляемся. Мне бы не помешало подышать свежим воздухом.
   Инге подозрительно принюхалась. Это было тяжело от вони близлежащей пивоварни Schultheis. - Напомни мне никогда не позволять тебе покупать мне духи, - сказала она.
   Мы поднялись на холм к картинному рынку, где молодые берлинские художники выставляли на продажу свои безукоризненно аркадские работы. Инге была предсказуемо презрительна.
   - Вы когда-нибудь видели такое полное дерьмо? - фыркнула она. "По всем этим картинкам мускулистых крестьян, вяжущих кукурузу и вспахивающих поля, можно подумать, что мы живем в сказке братьев Гримм".
   Я медленно кивнул. Мне нравилось, когда она оживлялась, даже если ее голос был слишком громким, а ее мнения были такого рода, что мы оба могли попасть в КЗ.
   Кто знает, если бы у нее было немного больше времени и терпения, она могла бы заставить меня пересмотреть мое собственное довольно прозаическое мнение о ценности искусства. Но как бы то ни было, у меня было другое на уме. Я взял ее за руку и подвел к коллекции картин, изображающих штурмовиков со стальными челюстями, которая была выставлена перед художником, который выглядел совсем не как арийцы. Я говорил тихо.
   - С тех пор, как я покинул квартиру Самсов, у меня возникла мысль, что за нами следят, - сказал я. Она внимательно осмотрелась. Вокруг слонялось несколько человек, но никто из них не проявлял особого интереса к нам двоим.
   - Сомневаюсь, что вы его заметите, - сказал я. - Нет, если он хороший.
   - Думаешь, это гестапо? она спросила.
   "Это не единственная стая псов в этом городе, - сказал я, - но, думаю, именно там кроются умные деньги". Они знают о моем интересе к этому делу, и я не прочь, чтобы они позволили мне выполнять часть их беготни.
   - Ну, что мы будем делать? Ее лицо выглядело обеспокоенным, но я ухмыльнулся ей в ответ.
   - Знаешь, я всегда думал, что нет ничего веселее, чем пытаться стряхнуть с себя хвост. Особенно, если это может оказаться гестапо.
  
   Глава 15
   В утренней почте было всего два отправления, и оба были доставлены лично. Отвернувшись от пытливого, голодного кошачьего взгляда Грубера, я открыл их и обнаружил, что в меньшем из двух конвертов лежит один-единственный квадрат картона, который был билетом на дневные олимпийские соревнования по легкой атлетике. Я перевернул его, и на обороте были написаны инициалы "МС" и "2 часа". Большой конверт был скреплен печатью министерства авиации и содержал стенограмму звонков, которые Гаупт-Сндлер и Ешоннек сделали и получили по своим телефонам в течение субботы. Я бросил конверт и его содержимое в корзину для бумаг и сел, думая, купил ли уже Йешоннек ожерелье и что я буду делать, если мне придется в тот же вечер следовать за Гауптсендлером в аэропорт Темпельхоф. С другой стороны, если бы Гаупт-Сндлер уже избавился от ожерелья, я не мог себе представить, чтобы он ждал вечернего рейса понедельника в Лондон только ради этого. Казалось более вероятным, что в сделке участвовала иностранная валюта и что Йешоннеку нужно было время, чтобы собрать деньги. Я сделал себе кофе и стал ждать Инге.
   Я выглянул в окно и, видя, что погода была пасмурной, я улыбнулся, представляя себе ее радость от перспективы еще одного ливня, падающего на олимпиаду фюрера. За исключением того, что теперь я тоже собирался промокнуть.
   Как она это назвала? "Самый возмутительный трюк с доверием в истории современности". Я искал в шкафу свой старый прорезиненный плащ, когда она вошла в дверь.
   "Боже, мне нужна сигарета", - сказала она, бросая сумочку на стул и помогая себе из коробки на моем столе. С некоторым изумлением она посмотрела на мое старое пальто и добавила: "Ты собираешься надеть эту вещь?"
   'Да. FrSulein Muscles все-таки справился. На почте был билет на сегодняшние игры. Она хочет, чтобы я встретил ее на стадионе в два.
   Инга выглянула в окно. - Ты прав, - засмеялась она, - тебе понадобится пальто. Он упадет как ведро. Она села и положила ноги на мой стол. - Что ж, я останусь здесь один и присмотрю за магазином.
   - Я вернусь не позднее четырех часов, - сказал я. - Тогда нам нужно ехать в аэропорт.
   Она нахмурилась. - Ах да, я забыл. Гаупт-Сндлер планирует вылететь в Лондон сегодня вечером. Простите, если я покажусь наивным, но что именно вы собираетесь делать, когда доберетесь туда? Просто подойдите к нему и к тому, кого он берет с собой, и спросите, сколько они получили за ожерелье? Может быть, они просто откроют свои чемоданы и дадут вам взглянуть на все их наличные прямо здесь, в центре Темпельхофа.
   "Ничто в реальной жизни не бывает таким аккуратным. Никогда не бывает аккуратных маленьких улик, которые позволили бы вам задержать мошенника за считанные минуты.
   - Ты звучишь почти грустно, - сказала она.
   "У меня был один туз в рукаве, который, как я думал, немного облегчит ситуацию".
   - И дыра провалилась, что ли?
   'Что-то такое.'
   Звук шагов в приемной заставил меня остановиться. Раздался стук в дверь, и мотоциклист, капрал национал-социалистического летного корпуса, вошел с большим желтовато-коричневым конвертом, таким же, как тот, который я ранее отправил в корзину для бумаг. Капрал щелкнул каблуками и спросил меня, не герр ли я Бернхард Гюнтер. Я сказал, что согласен, взял конверт из рук капрала в перчатках и расписался в квитанции, после чего он отдал гитлеровский салют и снова вышел.
   Я вскрыл конверт министерства авиации. В нем было несколько машинописных страниц, которые составляли расшифровку звонков Йешоннека и Гаупт-Сндлера накануне. Из них двоих Йешоннек, торговец алмазами, был более занят, разговаривая с разными людьми о незаконной покупке большого количества американских долларов и британских фунтов стерлингов.
   - В яблочко, - сказал я, читая расшифровку последнего звонка Йешоннека.
   Это было адресовано Гаупт-Сндлеру, и, конечно же, это также отразилось в расшифровке звонков другого человека. Это была та самая улика, на которую я надеялся: улика, которая превратила теорию в факт, установив определенную связь между личным секретарем Шестой и торговцем алмазами. Более того, они обсудили время и место встречи.
   'Что ж?' - сказала Инге, не в силах сдерживать свое любопытство ни на мгновение.
   Я ухмыльнулся ей. "Мой туз в рукаве. Просто кто-то выкопал. Сегодня в пять вечера между Гаупт-Сндлером и Йешоннеком назначена встреча по адресу в Грнневальде. У Йешоннека будет целый мешок иностранной валюты.
   - У вас чертовски крутой информатор, - сказала она, нахмурившись. 'Это кто?
   Хануссен Ясновидящий?
   - Мой человек больше импресарио, - сказал я. "Он заказывает повороты, и на этот раз, в любом случае, я могу смотреть шоу".
   - И у него просто есть несколько дружелюбных штурмовиков в штате, чтобы показать вам нужное место, не так ли?
   - Тебе это не понравится.
   - Если я начну хмуриться, это будет изжога, ясно?
   Я закурил. Мысленно я бросил монету и проиграл. Я бы сказал ей прямо. - Помнишь мертвеца в служебном лифте?
   - Как будто я только что узнала, что у меня проказа, - сказала она, заметно вздрагивая.
   "Герман Геринг нанял меня, чтобы попытаться найти его". Я сделал паузу, ожидая ее комментария, а затем пожал плечами под ее ошеломленным взглядом. - Вот именно, - сказал я. - Он согласился прослушивать пару телефонов Йешоннека и Гаупт-Сндлера. Я взял стенограмму и помахал ею перед ее лицом.
   'И это результат. Помимо прочего, это означает, что теперь я могу позволить себе сообщить его людям, где найти фон Грейса.
   Инге ничего не сказала. Я долго и сердито затянулся сигаретой, а затем погасил ее, словно стучал по кафедре. "Позвольте мне сказать вам кое-что: вы не откажете ему, если не хотите докурить сигарету обеими губами".
   "Нет, я полагаю, что нет".
   - Поверьте мне, он не тот клиент, которого я бы выбрал. Его представление о вассале - головорез с автоматом.
   - Но почему ты мне об этом не сказал, Берни?
   "Когда Геринг доверяет кому-то вроде меня, ставки высоки. Я думал, что для тебя будет безопаснее, если ты не знаешь. Но теперь я не могу избежать этого, не так ли? Я еще раз размахивал стенограммой перед ней.
   Инга покачала головой.
   - Конечно, ты не мог ему отказать. Я не хотел показаться неловким, просто я был, ну, немного удивлен. И спасибо за желание защитить меня, Берни. Я просто рад, что вы можете рассказать кому-нибудь об этом бедном человеке.
   - Я сделаю это прямо сейчас, - сказал я.
   Голос Райнакера звучал устало и раздраженно, когда я ему позвонил.
   - Надеюсь, у тебя что-то есть, пузатый, - сказал он, - потому что терпение Толстяка Германа истощилось худее, чем варенье в бисквите еврейского булочника. Так что, если это просто светский визит, я могу прийти к вам с собачьим дерьмом на ботинках.
   - Что с тобой, Райнакер? Я сказал. - Тебе приходится делить плиту в морге или что-то в этом роде?
   - Нарежь капусту, Гюнтер, и займись делом.
   - Ладно, держи ухо востро. Я только что нашел твоего мальчика, и он сжал свой последний апельсин.
   'Мертвый?'
   - Как Атлантида. Вы найдете его управляющим служебным лифтом в заброшенном отеле на Шамиссоплатц. Просто следуй за своим носом.
   - А бумаги?
   В мусоросжигателе много сгоревшего пепла, но это все.
   - Есть идеи, кто его убил?
   - Извините, - сказал я, - но это ваша работа. Все, что мне нужно было сделать, это найти нашего аристократического друга, вот и все. Скажи своему боссу, что он получит мой отчет по почте.
   "Большое спасибо, Гюнтер", - сказал Райнакер, в его голосе не было ни капли радости. "У вас есть", - перебил я его коротким прощанием и повесил трубку.
   Я оставил Инге ключи от машины, сказав ей, чтобы она встретила меня на улице возле пляжного домика Гауптсндлера в 4:30 дня. Я собирался доехать на специальной городской железной дороге до спортивной площадки Рейха через станцию Зоопарк; но сначала, чтобы быть уверенным, что меня не преследуют, я выбрал особенно окольный путь, чтобы добраться до станции. Я быстро прошел по K/nigstrasse и сел на трамвай номер два до рынка Spittel, где я дважды прогулялся вокруг фонтана Spindler Brunnen, прежде чем сесть на метро. Я проехал одну остановку до Фридрихштрассе, где вышел из метро и снова вернулся на улицу. В рабочее время на Фридрихштрассе самое плотное движение в Берлине, когда воздух на вкус как карандашная стружка. Уворачиваясь от зонтов и американцев, сгрудившихся над своими "Бедекерами", и едва не попав под фургон "Рудесдорфер Пепперминт", я пересек Тауберштрассе и Ягерштрассе, миновал отель "Кайзер" и главный офис "Шесть сталелитейных заводов". Затем, продолжая движение вверх по направлению к Унтер-ден-Линден, я протиснулся между пробками на улице Франц/сише-штрассе и на углу Беренштрассе нырнул в галерею Кайзера.
   Это аркада дорогих магазинов, которые часто посещают туристы, и она ведет на Унтер-ден-Линден в месте рядом с отелем Вестминстер, где многие из них останавливаются. Если вы идете пешком, это всегда было хорошим местом, чтобы встряхнуть хвост навсегда. Выйдя на Унтер-ден-Линден, я пересек дорогу и доехал на такси до станции Зоопарк, где сел на специальный поезд до спортивной площадки Рейха.
   Двухэтажный стадион выглядел меньше, чем я ожидал, и я задавался вопросом, как все люди, слоняющиеся по его периметру, когда-нибудь поместятся на нем. Только после того, как я вошел, я понял, что он на самом деле больше внутри снаружи, и это благодаря тому, что арена находилась на несколько метров ниже уровня земли.
   Я занял свое место, которое было близко к краю шлаковой дорожки и рядом с знатной женщиной, которая улыбнулась и вежливо кивнула, когда я сел. Место справа от меня, которое, как мне казалось, должно было занять Марлен Сам, было на данный момент пустым, хотя было уже два часа дня. Пока я смотрел на часы, небо выпустило сильнейший за день дождь, и я был только рад разделить зонтик матроны. Это должно было стать ее добрым делом дня. Она указала на западную сторону стадиона и протянула мне небольшой бинокль.
   "Здесь будет сидеть фюрер, - сказала она. Я поблагодарил ее и, хотя меня это ничуть не заинтересовало, окинул взглядом помост, на котором было несколько мужчин в сюртуках и вездесущий отряд эсэсовцев, промокших так же, как и я. Я подумал, что Инге будет приятно.
   Самого фюрера не было видно.
   - Вчера он не приходил почти до пяти часов, - объяснила надзирательница.
   "Хотя в такую ужасную погоду его можно простить за то, что он вообще не пришел". Она кивнула на мои пустые колени. - У вас нет программы. Хотите знать порядок событий? Я сказал, что готов, но, к своему смущению, обнаружил, что она намеревалась не одолжить мне свою программу, а прочитать ее вслух.
   "Первые соревнования на трассе сегодня днем - забег на 400 метров с барьерами. Затем у нас есть полуфиналы и финал на 100-метровке. Если позволите, я не думаю, что у немца есть шанс против американского негра Оуэнса. Я видел, как он бежал вчера, и он был похож на газель". Я как раз собирался начать какое-то непатриотичное замечание о так называемой гонке господ, когда Марлен Сам села рядом со мной, таким образом, вероятно, спасая меня от моих собственных потенциально предательских уст.
   - Спасибо, что пришли, герр Гюнтер. И я сожалею о вчерашнем дне. Это было грубо с моей стороны. Вы только пытались помочь, не так ли?
   'Безусловно.'
   "Прошлой ночью я не могла уснуть, потому что думала о том, о чем вы сказали", и здесь она на мгновение замялась. "О Еве".
   - Любовница Поля Пфарра? Она кивнула. - Она твоя подруга?
   - Не близкие друзья, понимаете, но друзья, да. И вот сегодня рано утром я решил довериться тебе. Я попросил вас встретиться со мной здесь, потому что я уверен, что за мной следят. Вот почему я тоже опаздываю. Я должен был убедиться, что ускользнул от них.
  
   - Гестапо?
   - Ну, я определенно не имею в виду Международный олимпийский комитет, герр Гюнтер. Я улыбнулась, и она тоже.
   - Нет, конечно, нет, - сказал я, тихо оценив, как скромность, уступившая место нетерпению, делала ее еще более привлекательной. Под терракотовым плащом, который она расстегивала на шее, на ней было платье из темно-синего хлопка с вырезом, открывавшим мне вид на первые несколько сантиметров глубокого и загорелого декольте. Она начала рыться в своей вместительной коричневой кожаной сумочке.
   - Итак, - нервно сказала она. "О Поле. Знаете, после его смерти мне пришлось ответить на очень много вопросов.
   'Как насчет?' Это был глупый вопрос, но она не сказала об этом.
   'Все. Я думаю, что в какой-то момент они даже сошли с ума, чтобы предположить, что я могу быть его любовницей". Из сумки она достала темно-зеленый настольный дневник и протянула его мне. - Но это я утаил. Это настольный дневник Пола, или, вернее, тот, который он вел сам, свой личный, а не официальный, который я вел для него: тот, который я передал гестапо. Я повертел дневник в руках, не решаясь открыть его. Шесть, а теперь и Марлен, странно, как люди утаивают вещи от полиции. Или, может быть, это не так. Все зависело от того, насколько хорошо ты знаешь полицию.
   'Почему?' Я сказал.
   - Чтобы защитить Еву.
   - Тогда почему ты просто не уничтожил его? Думаю, безопаснее для нее и для тебя тоже.
   Она нахмурилась, пытаясь объяснить то, что, возможно, сама понимала лишь наполовину. - Полагаю, я думал, что в умелых руках в нем может быть что-то, что позволит опознать убийцу.
   - А что, если выяснится, что ваша подруга Ева имеет к этому какое-то отношение?
   Ее глаза сверкнули, и она сердито заговорила. - Не верю ни на секунду, - сказала она. "Она не была способна причинить кому-либо вред".
   Поджав губы, я осторожно кивнул. - Расскажите мне о ней.
   - Всему свое время, герр Гюнтер, - сказала она, сжав губы. Я не думал, что Марлен Сам из тех, кто увлекается своей страстью или своими вкусами, и мне было интересно, предпочитает ли гестапо вербовать таких женщин или просто действует на них таким образом.
   - Прежде всего, я хотел бы кое-что прояснить для вас.
   'Будь моим гостем.'
   "После смерти Пола я сам сделал несколько осторожных расспросов о местонахождении Евы, но безуспешно. Но я приду и к этому. Прежде чем я скажу вам что-нибудь, я хочу, чтобы вы пообещали, что если вам удастся ее найти, вы попытаетесь убедить ее сдаться. Если ее арестует гестапо, ей будет очень плохо. Я прошу не об одолжении, понимаете. Это моя цена за предоставление вам информации, которая поможет вашему собственному расследованию.
   - Даю слово. Я дам ей все шансы, которые я могу. Но я должен вам сказать: сейчас она выглядит так, как будто она в нем по самую ленту. Я полагаю, что сегодня вечером она планирует уехать за границу, так что вам лучше начать говорить. Времени мало.
   На мгновение Марлен задумчиво прикусила губу, ее глаза пустыми глазами смотрели на бегунов с барьерами, подходивших к стартовой линии. Она не обращала внимания на гул возбуждения в толпе, который сменился тишиной, когда стартер поднял пистолет. Когда он выстрелил, она начала рассказывать мне все, что знала.
   - Ну, для начала ее имя: это не Ева. Это было имя Пола для нее.
   Он всегда так делал, давал людям новые имена. Ему нравились арийские имена, такие как Зигфрид и Брунгильда. Настоящее имя Евы было Ханна, Ханна Рёдл, но Пол сказал, что Ханна - еврейское имя и что он всегда будет называть ее Евой.
   Толпа взревела, когда американец выиграл первый забег с барьерами.
   "Пол был недоволен своей женой, но никогда не говорил мне почему. Мы с ним были хорошими друзьями, и он во многом мне доверял, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о своей жене. Однажды ночью он отвел меня в игровой клуб, и именно там я встретил Еву. Она работала там крупье. Я не видел ее несколько месяцев. Мы впервые встретились, работая в налоговой. Она очень хорошо разбиралась в фигурах. Я полагаю, именно поэтому она стала крупье в первую очередь. Двойная зарплата и возможность познакомиться с интересными людьми.
   Я поднял брови на это: я, например, никогда не находил людей, играющих в казино, менее чем скучными; но я ничего не сказал, не желая перерезать ее нить.
   "В любом случае, я познакомил ее с Полом, и вы могли видеть, что они были привлечены. Пол был красивым мужчиной, и Ева была такой же хорошенькой, настоящей красавицей. Через месяц я снова встретил ее, и она сказала мне, что у них с Полом роман.
   Сначала я был потрясен; а потом я подумал, что это действительно не мое дело.
   Какое-то время, может быть, полгода, они довольно часто виделись друг с другом. А потом Павла убили. В дневнике должны быть даты и тому подобное.
   Я открыл дневник и нашел дату убийства Пола. Я прочитал записи, написанные на странице.
   "Согласно этому, у него была встреча с ней в ночь его смерти".
   Марлен ничего не ответила. Я начал перелистывать страницы. - А вот еще одно имя, которое я узнаю, - сказал я. "Герхард фон Грайс. Что ты о нем знаешь?' Я закурил сигарету и добавил: "Пора вам рассказать мне все о вашем маленьком отделе в гестапо, не так ли?"
   "Отдел Павла. Он так гордился этим, знаете ли. Она глубоко вздохнула. "Человек большой честности".
   - Конечно, - сказал я. "Все время, пока он был с этой другой женщиной, он действительно хотел вернуться домой с женой".
   - Как ни странно, это абсолютная правда, герр Гюнтер. Это именно то, чего он хотел. Я не думаю, что он когда-либо переставал любить Грету. Но почему-то он тоже возненавидел ее".
   Я пожал плечами. "Ну, для этого нужно все. Может быть, ему просто нравилось вилять хвостом. После этого она помолчала несколько минут, и они пробежали следующий забег с барьерами. К большому удовольствию публики, немецкий бегун Ноттбрух выиграл гонку. Матрона очень обрадовалась этому, встала на свое место и помахала своей программой.
   Марлен снова порылась в своей сумке и достала конверт.
   "Это копия письма, которое изначально уполномочивало Пола на создание своего отдела", - сказала она, протягивая письмо мне. - Я подумал, что вам, возможно, захочется на это посмотреть. Это помогает взглянуть на вещи в перспективе, объяснить, почему Пол сделал то, что сделал".
   Я прочитал письмо. Это произошло следующим образом:
   Рейхсфюрер СС и начальник немецкой полиции в Министерстве внутренних дел Рейха o-KdS g2(o/RV) Љ 22 11/35
   Берлин NW7
   6 ноября 1935 г.
   Унтер-ден-Линден, 74
   Местный тел. 120 034
   Междугородний звонок 120 037
   Срочное письмо гауптштурмфюреру доктору Паулю Пфарру Пишу вам по очень серьезному делу. Я имею в виду коррупцию среди слуг Рейха. Должен применяться один принцип: государственные служащие должны быть честными, порядочными, лояльными и по-товарищески относиться к представителям нашей крови. Те лица, которые нарушат этот принцип и получат хотя бы один знак, будут наказаны без пощады. Я не буду стоять сложа руки и смотреть, как развивается гниль.
   Как вы знаете, я уже принял меры по искоренению коррупции в рядах СС, и, соответственно, ряд нечестных людей был устранен. Воля фюрера состоит в том, чтобы вы были наделены полномочиями расследовать и искоренять коррупцию в Немецком трудовом фронте, где мошенничество распространено повсеместно. С этой целью вам присваивается звание гауптштурмфюрера, и вы подчиняетесь непосредственно мне.
   Везде, где образуется коррупция, мы ее выжжем. И в итоге скажем, что мы выполнили эту задачу из любви к нашему народу.
   Хайль Гитлер!
   (подписано)
   Генрих Гиммлер "Поль был очень прилежным, - сказала Марлен. "Проведены аресты, виновные наказаны".
   "Уничтожено", - сказал я, цитируя рейхсфюрера.
   Голос Марлен стал жестче. "Они были врагами Рейха, - сказала она.
   'Да, конечно.' Я подождал, пока она продолжит, и, видя ее неуверенность во мне, добавил: "Их нужно было наказать. Я не спорю с вами. Пожалуйста, продолжайте.'
   Марлен кивнула. В конце концов он обратил свое внимание на Союз сталелитейщиков, и довольно рано ему стали известны некоторые слухи относительно его собственного тестя, Германа Зикса. Вначале он относился к этому легкомысленно. И затем, почти в одночасье, он был полон решимости уничтожить его. Через некоторое время это стало не чем иным, как навязчивой идеей".
   'Когда это было?'
   - Я не помню дату. Но я помню, что это было примерно в то время, когда он начал работать допоздна и перестал отвечать на телефонные звонки жены. И вскоре после этого он начал встречаться с Евой.
   "И как именно папа Шесть вел себя плохо?"
   "Коррумпированные чиновники DAF вложили профсоюз сталелитейщиков и благотворительный фонд в банк Six".
   - Вы имеете в виду, что он тоже владеет банком?
   - Крупный пакет акций "Дойчес коммерц". В свою очередь, Шестая позаботилась о том, чтобы этим самым чиновникам давали дешевые личные ссуды.
   - Что из этого получил Шестой?
   "Выплачивая низкие проценты по депозиту в ущерб рабочим, банк смог улучшить бухгалтерские книги".
   - Тогда красиво и аккуратно, - сказал я.
   - Это только половина дела, - сказала она с возмущенным смешком. "Пол также подозревал, что его тесть присваивает средства профсоюза. И что он взбалтывал инвестиции профсоюза.
   - Взбалтывание, - сказал я. 'Это что?'
   "Неоднократно продавая акции и доли и покупая другие, чтобы каждый раз вы могли требовать законные проценты. Комиссия, если хотите. Это было бы разделено между банком и профсоюзными чиновниками. Но попытка доказать это была совсем другая история", - сказала она. Пол пытался прослушать телефон Шестой, но тот, кто все это организовал, отказался. Пол сказал, что кто-то уже прослушивает его телефон и не собирается делиться. Поэтому Пол искал другой способ добраться до него. Он обнаружил, что у премьер-министра был конфиденциальный агент, у которого была определенная информация, компрометирующая Шестую и, если уж на то пошло, многих других. Его звали Герхард фон Грейс. В случае с Шестой Геринг использовал эту информацию, чтобы заставить его придерживаться экономической линии.
   Так или иначе, Пол договорился о встрече с фон Грейсом и предложил ему много денег, чтобы он мог взглянуть на то, что у него есть на Шестой. Но фон Грейс отказался. Пол сказал, что боится.
   Она огляделась, поскольку толпа, ожидающая полуфинала на 100-метровке, становилась все более взволнованной. После того, как с трассы убрали барьеры, на финишную прямую вышли несколько спринтеров, в том числе человек, на которого пришла толпа: Джесси Оуэнс. На мгновение ее внимание было целиком приковано к негру-спортсмену.
   - Разве он не великолепен? она сказала. - Я имею в виду Оуэнса. В своем собственном классе.
   - Но Пол действительно завладел бумагами, не так ли?
   Она кивнула. - Пол был очень полон решимости, - рассеянно сказала она. - В такие моменты он мог быть довольно безжалостным, знаете ли.
   - Не сомневаюсь.
   - В гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе есть отдел, который занимается ассоциациями, клубами и окружным прокурором. Пауль убедил их выдать фон Грайсу красный ярлык, чтобы его можно было немедленно арестовать. Мало того, они позаботились о том, чтобы фон Грейса схватила команда по тревоге и доставила в штаб-квартиру гестапо.
   "Что такое тревожная команда?" Я сказал.
   "Убийцы". Она покачала головой. - Тебе бы не хотелось попасть в их руки.
   Их задача заключалась в том, чтобы напугать фон Грайса: напугать его достаточно сильно, чтобы убедить его, что Гиммлер могущественнее Геринга, что ему следует бояться гестапо, а не премьер-министра. В конце концов, разве Гиммлер не отнял у Геринга контроль над гестапо? А еще был случай, когда бывшего начальника гестапо Геринга Дильса продал вниз по течению его бывший хозяин. Все это они сказали фон Грейсу. Ему сказали, что с ним произойдет то же самое, и что его единственный шанс - сотрудничать, иначе он столкнется с неудовольствием рейхсфюрера СС.
   Это наверняка означало бы KZ. Конечно, фон Грейс был убежден. Какой мужчина в их руках не оказался бы? Он отдал Полу все, что у него было. Поль завладел рядом документов, которые он провел дома, изучая несколько вечеров. А потом его убили.
   - И документы были украдены.
   'Да.'
   - Вы что-нибудь знаете о том, что было в этих документах?
   - Ни в каких подробностях. Сам я их никогда не видел. Я знаю только то, что он мне сказал. Он сказал, что они вне всяких сомнений доказали, что Шестая была в связке с организованной преступностью.
   У пистолета Джесси Оуэнс хорошо стартовал, и к первым тридцати метрам он уверенно лидировал. Сидевшая рядом со мной надзирательница снова встала на ноги. Я подумал, что она ошиблась, назвав Оуэнса газелью. Глядя, как высокий, грациозный негр мчится вниз по дорожке, высмеивая безумные теории арийского превосходства, я подумал, что Оуэнс был не более чем Человеком, для которого другие мужчины были просто болезненным смущением. Бежать вот так было смыслом земли, и если когда-либо и существовала гонка господ, она, конечно, не собиралась исключать кого-то вроде Джесси Оуэнса. Его победа вызвала громкие аплодисменты немецкой толпы, и меня утешило то, что единственная гонка, о которой они кричали, была той, которую они только что видели. Возможно, подумал я, Германия все-таки не хотела идти на войну. Я посмотрел на ту часть стадиона, которая была зарезервирована для Гитлера и других высокопоставленных партийных чиновников, чтобы увидеть, присутствуют ли они, чтобы засвидетельствовать глубину народных настроений, демонстрируемых от имени чернокожего американца. А вот руководителей Третьего рейха по-прежнему не было видно.
   Я поблагодарил Марлен за то, что она пришла, и ушел со стадиона. Пока ехали на такси на юг к озерам, я думал о бедном Герхарде фон Грейсе. Подобрано и напугано гестапо, но его отпустили и почти сразу же схватили, пытали и убили люди Рэда Дитера. Вот это я называю несчастливым.
   Мы пересекли мост Ванзее и поехали вдоль побережья. Черная вывеска в начале пляжа гласила: "Евреев здесь нет", что побудило таксиста сделать замечание. - Это гребаный смех, а? Здесь нет евреев. Здесь никого нет.
   Только не в такую погоду. Он издал насмешливый смех в свою пользу.
   Напротив ресторана "Шведский павильон" несколько упоротых все еще лелеяли надежды на улучшение погоды. Таксист продолжал презирать их и немецкую погоду, сворачивая на Кобланк-штрассе, а затем на Линденштрассе. Я сказал ему остановиться на углу Хьюго-Фогельштрассе.
   Это был тихий, ухоженный и зеленый пригород, состоящий из домов среднего и большого размера, с аккуратными лужайками перед домом и хорошо подстриженными живыми изгородями. Я заметил свою машину, припаркованную на тротуаре, но Инге не было видно. Я с тревогой огляделся в поисках ее, ожидая сдачи. Почувствовав, что что-то не так, мне удалось дать чаевые водителю, который в ответ спросил, хочу ли я, чтобы он подождал. Я покачал головой, а затем отступил назад, когда он с ревом помчался по дороге. Я пошел к своей машине, которая была припаркована примерно в тридцати метрах от дома Гаупт-Сндлера. Я проверил дверь. Она не была заперта, так что я сел внутри и немного подождал, надеясь, что она вернется. Я положил настольный дневник, который дала мне Марлен Сам, в перчаточный ящик, а затем пошарил под сиденьем в поисках пистолета, который хранил там. Положив его в карман пальто, я вышел из машины.
   Адрес, который у меня был, был грязно-коричневым, двухэтажным, с обветшалым видом. С закрытых ставней облупилась краска, а в саду висела вывеска "Продается". Место выглядело так, как будто оно давно не было занято. Как раз то место, где можно спрятаться. Неровный газон окружал дом, а невысокая стена отделяла его от тротуара, на котором лицом вниз стоял ярко-синий "Адлер". Я перешагнул через стену и обогнул ее, осторожно перешагнув через ржавую газонокосилку и нырнув под дерево. Возле дальнего угла дома я достал "вальтер" и отодвинул затвор, чтобы зарядить патронник и взвести оружие.
   Согнувшись почти вдвое, я прокрался под уровень окна к задней двери, которая была слегка приоткрыта. Откуда-то из бунгало доносились приглушенные голоса. Я толкнул дверь дулом пистолета, и мой взгляд упал на кровавый след на кухонном полу. Я тихо вошел внутрь, мой живот неловко провалился подо мной, как монета, упавшая в колодец, опасаясь, что Инге могла решить осмотреться самостоятельно и пострадать, или того хуже. Я глубоко вздохнул и прижал холодную сталь автомата к щеке. Холод пробежал по всему моему лицу, по затылку и в душу. Я наклонился перед кухонной дверью, чтобы посмотреть в замочную скважину. По ту сторону двери был пустой коридор без ковра и несколько закрытых дверей, я повернул ручку.
   Голоса доносились из комнаты в передней части дома и были достаточно ясны, чтобы я мог опознать их как принадлежащие Гаупт-Сндлеру и Йешоннеку.
   Через пару минут послышался и женский голос, и на мгновение я подумал, что это голос Инге, пока не услышал смех этой женщины. Теперь, когда мне больше не терпелось узнать, что стало с Инге, чем вернуть украденные бриллианты Шестой и получить награду, я решил, что пришло время противостоять им троим. Я слышал достаточно, чтобы показать, что они не ожидали никаких неприятностей, но когда я вошел в дверь, я выстрелил над их головами на случай, если они будут в настроении что-то попробовать.
   - Оставайтесь на месте, - сказал я, чувствуя, что предупредил их заранее, и думая, что сейчас только дурак будет вытаскивать пистолет. Герт Йешоннек был именно таким дураком. В лучшие времена трудно поразить движущуюся цель, особенно стреляющую в ответ. Моя первая забота состояла в том, чтобы остановить его, и я не был особенно в том, как я это сделал. Как оказалось, я остановил его мертвым. Я мог бы и пожелать не бить его по голове, но мне не дали возможности. Успешно убив одного человека, я теперь должен был заботиться о другом, потому что к этому времени Гаупт-Сндлер уже был на мне и боролся за мое ружье. Когда мы упали на пол, он крикнул девушке, робко стоявшей у камина, чтобы она достала пистолет. Он имел в виду то, что выпало из руки Ешоннека, когда я вышиб ему мозги, но на мгновение девушка не поняла, за каким именно пистолетом ей следует хвататься, за моим или за тем, что лежит на полу. Она колебалась достаточно долго, чтобы ее любовник повторил свое слово, и в тот же миг я вырвался из его хватки и хлестнул вальтером по его лицу. Это был мощный удар слева, который был продолжением победного в матче теннисного удара, и он отбросил его, потеряв сознание, к стене. Я повернулся и увидел девушку, поднимающую пистолет Йешоннека. Было не до галантности, но и стрелять в нее тоже не хотелось. Вместо этого я ловко шагнул вперед и ударил ее по челюсти.
   С пистолетом Йешоннека в кармане пальто я наклонился, чтобы взглянуть на него. Не нужно было быть гробовщиком, чтобы увидеть, что он мертв. Есть более аккуратные способы прочистить уши человеку, чем пуля калибра 9 мм. Я засунул сигарету в пересохший рот и сел за стол, ожидая, когда вернутся Гаупт-Сндлер и девушка. Я протянул дым сквозь стиснутые зубы, напрягая легкие и почти не выдыхая, за исключением небольших нервных затяжек. Мне казалось, что кто-то играет на гитаре моими внутренностями.
   Комната была почти не обставлена, только потертый диван, стол и пара стульев. На столе, на квадрате войлока, лежало ожерелье Шестой. Я выбросил сигарету и потянул бриллианты к себе. Камни, стучащие друг о друга, как горсть шариков, казались мне холодными и тяжелыми в руке. Трудно было представить женщину в них: они выглядели так же удобно, как фляга со столовыми приборами. Рядом со столом стоял портфель. Я поднял его и заглянул внутрь.
   Как я и ожидал, он был набит долларами и фунтами стерлингов, а также двумя фальшивыми паспортами на имена герра и фрау Рольф Тейхманлер, имена, которые я видел на авиабилетах в квартире гаупт-Сндлера. Это были хорошие подделки, но их было несложно достать, если вы знали кого-то в паспортном столе и были готовы заплатить большие расходы. Раньше я не думал об этом, но теперь мне казалось, что со всеми евреями, которые приезжали в Ешоннек, чтобы финансировать свои побеги из Германии, служба поддельных паспортов была бы логичным и очень прибыльным побочным занятием.
   Девушка застонала и села. Сжав челюсть и тихо всхлипывая, она пошла на помощь Гаупт-Сндлеру, когда он сам перевернулся на бок. Она держала его за плечи, пока он вытирал окровавленный нос и рот. Я открыл ее новый паспорт. Я не знаю, можно ли было бы назвать ее, как это сделала Марлен Сам, красавицей, но определенно она была хороша собой, благовоспитанна, умна, совсем не дешевая тусовщица. я имел в виду, когда мне сказали, что она крупье.
   - Простите, что пришлось ударить вас, фрау Тайхманлер, - сказал я. - Или Ханна, или Ева, или кто-то другой, кто вас сейчас зовет.
   Она посмотрела на меня с таким отвращением, что у нее высохли глаза, да и у меня тоже. - Ты не такой умный, - сказала она. - Не понимаю, почему эти два идиота посчитали необходимым убрать вас с дороги.
   - Прямо сейчас я должен был подумать, что это очевидно.
   Гаупт-Сндлер сплюнул на пол и сказал: "И что теперь будет?"
   Я пожал плечами. 'Это зависит от. Может быть, мы сможем придумать историю: преступление на почве страсти или что-то в этом роде. У меня есть друзья в "Алексе". Возможно, я смогу заключить с тобой сделку, но сначала ты должен мне помочь. Со мной работала женщина высокого роста, с каштановыми волосами, хорошо сложенная, в черном пальто. Теперь на кухонном полу немного крови, и я забеспокоился о ней, тем более, что она, кажется, пропала. Я не думаю, что вы могли бы что-нибудь знать об этом, не так ли?
   Ева фыркнула от смеха. - Иди к черту, - сказал Гаупт-Сндлер.
   - С другой стороны, - сказал я, решив их немного напугать. - Умышленное убийство - это преступление, караемое смертной казнью. Почти наверняка, когда речь идет о больших деньгах. Однажды я видел человека, обезглавленного в тюрьме на озере Плетцен. Гелпл, государственный палач, даже носит белые перчатки и фрак, чтобы выполнить свою работу. Довольно приятный штрих, не так ли?
   - Опустите пистолет, если не возражаете, герр Гюнтер. Голос в дверях был терпеливым, но покровительственным, как бы обращаясь к непослушному ребенку. Но я сделал, как мне сказали. Я знал, что лучше не спорить с автоматом, и беглый взгляд на его лицо с боксерской перчаткой сказал мне, что он, не колеблясь, убьет меня, даже если я расскажу плохую шутку. Когда он вошел в комнату, за ним последовали двое других мужчин с зажигалками.
   - Пошли, - сказал человек с автоматом. - На ноги, вы двое. Ева помогла Гаупт-Сндлеру встать. - И лицом к стене. Ты тоже, Гюнтер.
   Обои были дешевые флоковые. На мой вкус слишком мрачно и мрачно. Я пристально смотрел на него несколько минут, пока ждал, пока меня обыщут.
   - Если вы знаете, кто я, значит, вы знаете, что я частный сыщик. Эти двое разыскиваются за убийство.
   Я не столько видел Индийскую резину, сколько слышал, как она летит по воздуху к моей голове. За долю секунды до того, как я упал на пол и потерял сознание, я сказал себе, что устал от нокаута.
  
   Глава 16
   Колокольчики и большой бас-барабан. Что это была за мелодия? Маленькая Анна из Тарау - та, кого я люблю? Нет, не столько мелодия, сколько трамвай номер 51 до станции Schonhauser Alice Depot. Звенел звонок, и машина тряслась, пока мы мчались по Шиллерштрассе, Панкову, Брайтштрассе. Гигантский олимпийский колокол на большой башне с часами звонит в честь открытия и закрытия Игр. Пистолет герра Стартера Миллера и кричащая толпа, когда Джо Луис подбежал ко мне, а затем поставил меня на палубу во второй раз за раунд. Четырехмоторный моноплан "Юнкерс" с ревом несется по ночному небу в сторону Кройдона, унося с собой мои запутавшиеся мозги. Я услышал, как сам сказал:
   - Просто высади меня на озере Плётцен.
   Моя голова пульсировала, как горячий доберман. Я попытался поднять его с пола машины и обнаружил, что мои руки скованы за спиной наручниками; но внезапная, сильная боль в голове заставила меня забыть обо всем, кроме того, что я больше не двигал головой. вдохновляющий звук армии, хрустящей, как огромная великая лошадь. Воздушная тревога. Окопы врага обстреливаются для прикрытия наступления. Как раз когда мы перепрыгивали через вершину, большой взрыв взорвался прямо над нашими головами и сбил нас всех с ног. Сжавшись в воронке, полной испепеленных лягушек, засунув голову в рояль, в ушах звенело от ударов молоточков по струнам, я ждал, когда кончатся звуки битвы, Грогги, я чувствовал, как меня вытаскивают из машины, а потом наполовину внесли, наполовину затащили в здание. Наручники сняли, меня посадили на стул и держали так, чтобы я не упал с него. Человек, пахнущий карболкой и одетый в форму, рылся в моих карманах. Когда он вывернул их подкладки наизнанку, я почувствовал, как воротник куртки прилип к моей шее, а когда я дотронулся до него, то обнаружил, что это кровь из того места, где меня порезали. После этого кто-то быстро взглянул на мою голову и сказал, что я в достаточной форме, чтобы ответить на несколько вопросов, хотя с тем же успехом он мог бы сказать, что я готов нанести удар. Мне принесли кофе и сигарету.
   - Ты знаешь, где ты? Мне пришлось удержаться от того, чтобы не покачать головой, прежде чем пробормотать, что это не так.
   - Вы в "К/нигс Вег Крипо Стелле" в Грюневальде. Я сделал глоток кофе и медленно кивнул.
   - Я криминальный инспектор Хингсен, - сказал мужчина. - А это вахмейстер Венц.
   Он мотнул головой на стоявшего рядом человека в форме, от которого пахло карболкой. - Может быть, вы расскажете нам, что случилось?
   - Если бы твоя участь не ударила меня так сильно, мне было бы легче запомнить, - услышал я свой собственный хрип.
   Инспектор взглянул на сержанта, который тупо пожал плечами. - Мы вас не били, - сказал он.
   'Это что?'
   - Я сказал, мы тебя не били.
   Я осторожно коснулась затылка, а затем осмотрела засохшую кровь на кончиках пальцев. "Полагаю, я сделал это, когда расчесывал волосы, не так ли?"
   - Вы расскажите нам, - сказал инспектор. Я услышал свой вздох.
   'Что здесь происходит? Я не понимаю. Вы видели мое удостоверение личности, не так ли?
   - Да, - сказал инспектор. - Слушай, почему бы тебе не начать с самого начала? Предположим, мы абсолютно ничего не знаем.
   Я сопротивлялся довольно очевидному искушению и начал объяснять, как мог. - Я работаю над делом, - сказал я. "Гаупт-Сндлер и девушка разыскиваются за убийство".
   - Подожди минутку, - сказал он. - Кто такой Гаупт-Сндлер?
   Я почувствовал, что нахмурился, и изо всех сил постарался сосредоточиться. - Нет, теперь я вспомнил.
   Теперь они называют себя тайхманлерами. У Гаупт-Сндлера и Евы было два новых паспорта, которые организовал Йешоннек.
   Инспектор качнулся на каблуках. "Теперь мы куда-то движемся. Герт Йешоннек. Тело, которое мы нашли, верно? Он повернулся к своему сержанту, который достал мой Вальтер ППК на конце веревки из бумажного пакета.
   - Это ваш пистолет, герр Гюнтер? - сказал сержант.
   - Да, да, - устало сказал я. - Все в порядке, я убил его. Это была самооборона.
   Он шел за своим пистолетом. Он был там, чтобы заключить сделку с гауптсендлером. Или Тейхмюллер, как он теперь себя называет. Я снова увидел, как инспектор и сержант обменялись взглядами. Я начинал волноваться.
   - Расскажите нам об этом господине Тейхмюллере, - сказал сержант.
   - Гаупт-Сндлер, - сердито поправил я его. - Он у вас есть, не так ли?
   Инспектор поджал губы и покачал головой. - Девушка, Ева, что с ней? Он скрестил руки на груди и прямо посмотрел на меня.
   - Теперь посмотри, Гюнтер. Не давай нам холодную капусту. Сосед сообщил, что слышал выстрел. Мы нашли вас без сознания, труп и два пистолета, каждый из которых был заряжен, и много иностранной валюты. Ни тайхманлеров, ни гауптсендлеров, ни Евы.
   - Никаких бриллиантов? Он покачал головой.
   Инспектор, толстый, сальный, усталого вида человек с набитыми табаком зубами, сел напротив меня и предложил мне еще одну сигарету. Он взял одну и зажег нас обоих молча. Когда он снова заговорил, его голос звучал почти дружелюбно.
   - Раньше ты был быком, не так ли? Я болезненно кивнул. - Мне показалось, я узнал это имя. Насколько я помню, ты тоже был неплохим.
   - Спасибо, - сказал я.
   - Так что мне не нужно рассказывать вам обо всех людях, как это выглядит с моей стороны обвинительного заключения.
   - Плохо, а?
   "Хуже, чем плохо". Инспектор на мгновение покрутил сигарету между губами и вздрогнул, когда дым обжег ему глаза. - Хочешь, я назову тебя адвокатом?
   "Спасибо, нет. Но пока вы в настроении оказать услугу бывшему быку, есть одна вещь, которую вы можете сделать. У меня есть ассистент, Инге Лоренц. Возможно, вы позвоните ей и сообщите, что меня держат. Он дал мне карандаш и бумагу, и я записал три телефонных номера. Инспектор показался мне порядочным парнем, и я хотел сообщить ему, что Инге пропала после того, как поехала на моей машине в Ванзее. Но это означало бы, что они обыскали мою машину и нашли дневник Марлен Сам, что, несомненно, уличало бы ее.
   Может быть, Инге стало плохо и она где-то поймала такси, зная, что я буду рядом, чтобы забрать машину. Может быть.
   "А как насчет друзей в полиции? Может быть, кто-нибудь в "Алексе".
   - Бруно Шталекер, - сказал я. - Он может поручиться, что я добра к детям и бродячим собакам, но не более того.
   'Очень жаль.' Я задумался. Практически единственное, что я мог сделать, это позвонить двум головорезам из гестапо, которые обыскали мой офис, и сообщить им то, что я узнал. Можно было поспорить, что они будут очень недовольны мной, и я предположил, что звонок им с такой же вероятностью принесет мне поездку в КЗ с полной оплатой, как и разрешение местному инспектору обвинить меня в убийстве Герта Йешоннека.
   Я не азартный человек, но это были единственные карты, которые у меня были.
   Криминалкомиссар Йост задумчиво потягивал трубку.
   - Это интересная теория, - сказал он. Дитц перестал играть со своими усами достаточно долго, чтобы презрительно фыркнуть. Йост мгновение смотрел на своего инспектора, а потом на меня. - Но, как видите, мой коллега находит это несколько невероятным.
   - Это мягко сказано, мулеуст, - пробормотал Дитц. С тех пор, как он напугал мою секретаршу и разбил мою последнюю хорошую бутылку, он, кажется, стал еще уродливее.
   Йост был высоким аскетически выглядевшим мужчиной с выражением постоянно испуганного оленя и тощей шеей, торчавшей из-под воротника рубашки, как черепаха в арендованном панцире. Он позволил себе легкую, как бритва, улыбку. Он собирался очень твердо поставить своего подчиненного на место.
   - Но тогда теория - не его сильная сторона, - сказал он. - Он человек действия, не так ли, Дитц? Дитц сердито посмотрел в ответ, и улыбка Комиссара стала чуть шире. Затем он снял очки и начал протирать их так, чтобы напомнить кому-нибудь еще в комнате для допросов, что он считает свой интеллектуализм чем-то более высоким, чем просто физическая жизненная сила. Надев очки, он вынул трубку и зевнул, граничивший с изнеженностью.
   - Это не значит, что в Сипо нет места людям действия. Но после того, как все сказано и сделано, именно мыслители должны принимать решения. Как вы думаете, почему страховая компания "Германия" не сочла нужным сообщить нам о существовании этого ожерелья? То, как он незаметно перешел к своему вопросу, почти застало меня врасплох.
   - Возможно, их никто не спрашивал, - с надеждой сказал я. Наступило долгое молчание.
   - Но это место было выпотрошено, - встревоженно сказал Дитц. "Обычно страховая компания сообщила бы нам об этом".
   - А почему? Я сказал. "Претензии не было. Но на всякий случай меня оставили, на всякий случай.
   -- Вы хотите сказать, что они знали, что в сейфе находится ценное ожерелье, -- сказал Йост, -- и тем не менее были готовы не платить за него; что они были готовы скрыть ценные доказательства?
   - А вы не думали спросить их? - повторил я снова. - Ну же, джентльмены, мы говорим о бизнесменах, а не о Winter Relief. Почему они так торопятся избавиться от своих денег, что требуют от кого-то предъявить иск и забрать с рук несколько сотен тысяч рейхсмарок? И кому они должны платить?
   - Ближайший родственник, конечно, - сказал Йост.
   - Не зная, кто и на что имеет титул? Вряд ли, - сказал я. "В конце концов, в этом сейфе были и другие ценные вещи, которые не имели никакого отношения к семье Шестых, не так ли?" Йост выглядел пустым. - Нет, комиссар, я думаю, что ваши люди были слишком заняты заботой о бумагах, принадлежащих герру фон Грайсу, чтобы утруждать себя выяснением того, что еще могло быть в сейфе герра Пфарра.
   Дитцу это не понравилось. - Не умничай с нами, мул-рот, - сказал он.
   - Вы не в том положении, чтобы обвинять нас в некомпетентности. У нас достаточно, чтобы пинать вас до ближайшего КЗ.
   Йост указал на меня мундштуком своей трубки. - По крайней мере в этом он прав, Гюнтер, - сказал он. "Какими бы ни были наши недостатки, вы человек с его шеей на плахе". Он пососал трубку, но она была пуста. Он начал заполнять его снова.
   "Мы проверим вашу историю", - сказал он и приказал Дитцу позвонить в бюро "Люфтганзы" в Темпельхофе, чтобы узнать, есть ли билеты на вечерний рейс в Лондон на имя Тейчимиллера. Когда Дитц сказал, что да, Йост закурил трубку; между затяжками он сказал: "Ну что ж, Гюнтер, можешь идти". Дитц был вне себя, хотя этого и следовало ожидать; но даже инспектор станции Грюнвальд, похоже, был несколько озадачен решением комиссара.
   Со своей стороны, я был ошеломлен таким неожиданным поворотом событий, как и любой из них. Пошатываясь, я поднялся на ноги, ожидая, когда Йост кивнет Дитцу, чтобы тот снова сбил меня с ног. Но он просто сидел, попыхивая трубкой и игнорируя меня. Я прошел через комнату к двери и повернул ручку. Выходя, я увидел, что Дитцу пришлось отвернуться, опасаясь, что он может потерять самообладание и опозориться перед своим начальником. Из немногих удовольствий, оставшихся мне в тот вечер, перспектива гнева Дитца была поистине сладкой.
   Когда я выходил из участка, дежурный сержант сказал мне, что ни по одному из телефонных номеров, которые я ему дал, не было ответа.
   На улице мое облегчение от того, что меня выпустили, быстро сменилось тревогой за Инге. Я устал и подумал, что мне, вероятно, нужно наложить несколько швов на голову, но когда я поймал такси, то поймал себя на том, что говорю водителю отвезти меня туда, где Инге припарковала мою машину в Ванзее.
   В машине не было ничего, что указывало бы на ее местонахождение, а полицейская машина, припаркованная перед пляжным домиком Гауптандлера, развеяла всякую надежду, которую я мог питать на поиски ее следов, всегда предполагая, что она вошла внутрь. . Все, что я мог сделать, это поездить вокруг Ванзее в надежде увидеть ее.
   Моя квартира казалась особенно пустой, даже с включенным радио и светом. Я позвонил на квартиру Инге в Шарлоттенбурге, но ответа не получил. Я позвонил в контору, я даже позвонил Мюллеру на Моргенпост; но он так же мало знал об Инге Лоренц, кто ее друзья, есть ли у нее семья и где они живут, как, кажется, знал и я сам.
   Я налил себе большой бренди и выпил его залпом, надеясь обезболить себя от нового вида дискомфорта, который я чувствовал глубоко внутри: беспокойство. Я вскипятил воды для ванны. К тому времени, когда он был готов, у меня был еще один большой, и я готовился к третьему. В ванне было достаточно жарко, чтобы вскипятить игуану, но, думая об Инге и о том, что могло случиться, я почти ничего не замечал.
   Озабоченность сменилась недоумением, когда я попытался понять, почему Йост отпустил меня на основании допроса, который длился чуть больше часа. Никто не мог убедить меня, что он верит всему, что я ему говорил, несмотря на то, что он притворялся кем-то вроде криминалиста. Я знал его репутацию, и она не была репутацией современного Шерлока Холмса. Судя по тому, что я слышал о нем, у Йоста было воображение кастрированной телеги. Это шло вразрез со всем, во что он верил, - освободить меня из-за такой бессистемной перепроверки, как телефонный звонок в стойку "Люфтганзы" в Темпельхофе.
   Я вытерся и лег спать. Некоторое время я лежал без сна, роясь в неудобных ящиках полуразрушенного кабинета своей головы, надеясь, что смогу найти что-нибудь, что прояснило бы мне вещи. Не нашел и не думал, что найду. Но если бы Инге лежала рядом со мной, я мог бы сказать ей, что, по моим предположениям, я свободен, потому что у Йоста было начальство, которое любой ценой хотело получить документы фон Грейса, даже если для этого нужно было использовать для этого подозреваемого в двойном убийстве.
   Я бы тоже сказал ей, что люблю ее.
  
   Глава 17
   Я проснулся, чувствуя себя более пустым, чем выдолбленное каноэ, и разочарованным тем, что у меня не было сильного похмелья, чтобы занять свой день.
   'Как тебе это?' Я бормотал себе под нос, стоя у своей кровати, и сжимал череп в поисках головной боли. "Я высасываю эту дрянь, как дыру в земле, и у меня даже нет приличного кота".
   На кухне я заварил себе кофе, который можно было есть ножом и вилкой, а потом умылся. Я плохо побрился; налившись одеколоном, я чуть не потерял сознание.
   Ответа из квартиры Инге по-прежнему не было. Проклиная себя и свою так называемую специальность по поиску пропавших без вести, я позвонила Бруно в "Алекс" и попросила его узнать, не арестовало ли ее гестапо. Это казалось наиболее логичным объяснением. Когда в стае пропал ягненок, не нужно идти охотиться на тигра, если ты живешь на одной горе с волчьей стаей. Бруно пообещал поспрашивать, но я знал, что может потребоваться несколько дней, чтобы что-то выяснить.
   Тем не менее остаток утра я слонялся по квартире в надежде, что Бруно или сама Инге позвонят. Я много разглядывал стены и потолок и даже снова вспомнил о деле Пфарра. К обеду я был в настроении начать задавать больше вопросов. Не понадобилось, чтобы на меня обрушилась кирпичная стена, чтобы понять, что есть один человек, который может дать ответы на многие вопросы.
   На этот раз огромные кованые ворота в собственность Шестой были заперты. Длинная цепь была обернута и заперта вокруг центральных прутьев; а маленькая табличка "Не входить" была заменена табличкой, которая гласила: "Вход запрещен". Никаких нарушителей". Как будто Шестой вдруг стал больше нервничать из-за собственной безопасности. Я припарковался вплотную к стене и, сунув пистолет из прикроватного ящика в карман, вышел из машины и забрался на крышу. До вершины стены было легко дотянуться, и я подтянулся, чтобы сесть верхом на парапет. По вязу было легко спуститься на уровень земли.
   Насколько я мог вспомнить, рычания почти не было, и я почти не слышал звука собачьих лап, когда они галопировали по опавшим листьям. В последнюю секунду я услышал тяжелое, судорожное дыхание, от которого волосы на затылке встали дыбом. Когда я выстрелил, собака уже вцепилась мне в горло. Выстрел прозвучал тихо под деревьями, почти слишком тихо, чтобы убить что-то столь свирепое, как доберман. Как только он упал замертво у моих ног, ветер уже уносил шум прочь, причем в противоположную от дома сторону. Я выдохнул, бессознательно затаив дыхание во время выстрела, и с бьющимся сердцем, как вилка в миске с яичным белком, я инстинктивно обернулся, вспомнив, что это была не одна, а две собаки. На секунду или две шелест листьев на деревьях над головой замаскировал низкое рычание другого. Собака неуверенно двинулась вперед, появившись на поляне между деревьями и держась от меня на расстоянии. Я отступил назад, пока он медленно приближался к своему мертвому брату, и когда он наклонил голову, чтобы понюхать открытую рану другого, я снова поднял пистолет. При внезапном порыве ветра я выстрелил. Собака взвизгнула, когда пуля сбила ее с ног. Секунду или две он продолжал дышать, а потом замер.
   Спрятав пистолет в карман, я скрылся за деревьями и пошел по длинному склону в направлении дома. Где-то кричал павлин, и я чуть было не выстрелил и в него, если бы ему не повезло, и я бы на него наткнулся. Я очень сильно думал об убийстве. Довольно часто в убийствах убийца готовится к главному событию, избавляясь по пути от нескольких невинных жертв, таких как домашние животные.
   Обнаружение связано с созданием цепей, производством звеньев: с Паулем Пфарром, фон Грайсом, Боком, Мучманном, Редом Дитером Хелфферихом и Германом Сиксом у меня был кусок чего-то достаточно прочного, чтобы на него можно было опереться. Пауль Пфарр, Ева, Гауптхандлер и Йешоннек были ниже ростом и совсем другими.
   Не то чтобы я собирался убить Шестую. Просто если мне не удалось получить несколько прямых ответов, то я не исключал такой возможности. Итак, с некоторым смущением, когда эти мысли проносились у меня в голове, я наткнулся на самого миллионера, который стоял под большой елью, курил сигару и тихонько напевал.
   - А, это ты, - сказал он, совершенно невозмутимый, увидев, как я появился на его территории с пистолетом в руке. - Я думал, это садовник. Полагаю, вам понадобятся деньги.
   Какое-то мгновение я не знал, что ему сказать. Тогда я сказал: "Я стрелял в собак". Я положил пистолет обратно в карман.
   - А ты? Да, мне показалось, что я слышал пару выстрелов. Если он и чувствовал какой-то страх или раздражение по поводу этой информации, то не показывал этого.
   - Ты лучше подойди к дому, - сказал он и начал медленно идти к дому, а я шел немного позади.
   Когда мы приблизились к дому, я увидел синий BMW Лизы Рюдель, припаркованный снаружи, и подумал, увижу ли я ее. Но именно наличие на лужайке большого шатра побудило меня прервать молчание между нами.
   - Планируете вечеринку?
   - Э-э, да, вечеринка. У моей жены день рождения. Всего несколько друзей, знаете ли.
   - Так скоро после похорон? Мой тон был горьким, и я увидел, что Шестая тоже это заметила. Пока он шел, он сначала искал объяснение в небе, а затем в земле.
   -- Ну, я не... -- начал он. А потом: "Нельзя, нельзя бесконечно оплакивать свою утрату. Жизнь продолжается.' Немного восстановив самообладание, он добавил: "Я подумал, что было бы несправедливо по отношению к моей жене отменить свои планы. И, конечно же, у нас обоих есть положение в обществе.
   - Мы не должны забывать об этом, не так ли? Я сказал. Подведя нас к входной двери, он ничего не сказал, и я подумал, не собирается ли он звать на помощь. Он толкнул ее, и мы вошли в холл.
   - Сегодня без дворецкого? Я наблюдал.
   - У него выходной, - сказал Шестой, едва осмеливаясь перехватить мой взгляд. - Но есть служанка, если вы хотите что-нибудь освежить. Вы, должно быть, совсем разгорячились после своего небольшого волнения.
   'Который из?' Я сказал. "Благодаря вам у меня было несколько небольших волнений".
   Он тонко улыбнулся. - Я имею в виду собак.
   - О да, собаки. Да, я довольно теплый, как это бывает. Это были большие собаки. Но я настоящий стрелок, хотя сам так говорю. Мы вошли в библиотеку.
   "Мне нравится стрелять в себя. Но только для спорта. Я не думаю, что когда-либо стрелял во что-то большее, чем фазан.
   - Вчера я застрелил человека, - сказал я. "Это мой второй за столько же недель. С тех пор, как я начал работать на вас, герр Сикс, вы знаете, это вошло у меня в привычку. Он неловко стоял передо мной, сцепив руки за шеей. Он откашлялся и бросил окурок в холодный камин. Когда он наконец заговорил, в его голосе звучало смущение, как будто он собирался уволить старого и верного слугу, пойманного на краже.
   - Знаешь, я рад, что ты пришла, - сказал он. - Так получилось, что сегодня днем я собирался поговорить с Шеммом, моим адвокатом, и договориться о том, чтобы вы заплатили. Но раз уж вы здесь, я могу выписать вам чек. С этими словами он подошел к своему столу с такой готовностью, что я подумал, что у него в ящике может быть пистолет.
   - Я бы предпочел наличные, если вы не возражаете. Он взглянул на мое лицо, а затем на мою руку, держащую приклад автомата в кармане куртки.
   - Да, конечно. Ящик остался закрытым. Он сел на стул и отвернул угол ковра, чтобы открыть небольшой сейф, утопленный в полу.
   "Вот это удобный маленький орех. В эти дни нельзя быть слишком осторожным, - сказал я, наслаждаясь собственной бестактностью. - Вы даже не можете доверять банкам, не так ли? Я невинно посмотрел через стол. - Огнеупорный, да? Глаза Шестой сузились.
   - Вы меня простите, но я, кажется, потерял чувство юмора. Он открыл сейф и достал несколько пачек банкнот. - Кажется, мы сказали пять процентов. 40 000 закроют наш счет?"
   - Можешь попробовать, - сказал я, когда он положил восемь пакетов на стол. Затем он закрыл сейф, откатил ковер и пододвинул ко мне деньги.
   - Боюсь, их все сотни.
   Я взял один из сверток и разорвал бумажную обертку. - Лишь бы на них была фотография герра Либиха, - сказал я.
  
   Тонко улыбаясь, Шестая встала. - Я не думаю, что нам когда-нибудь еще придется встречаться, герр Гюнтер.
   - Ты ничего не забыл?
   Он начал выглядеть нетерпеливым. - Я так не думаю, - раздраженно сказал он.
   - О, но я уверен, что да. Я сунул сигарету в рот и чиркнул спичкой.
   Наклонив голову к пламени, я сделал пару быстрых затяжек и бросил спичку в пепельницу. 'Ожерелье.' Шестая молчала. - Но тогда ты уже получил его обратно, не так ли? Я сказал. - Или, по крайней мере, ты знаешь, где он и у кого он.
   Нос его сморщился от отвращения, как будто он почувствовал неприятный запах. - Вы не будете утомительны по этому поводу, герр Гюнтер? Надеюсь, что нет.
   - А что с этими бумагами? Доказательства вашей причастности к организованной преступности, которые фон Грейс передал вашему зятю. Или вы воображаете, что Рыжий Дитер и его сообщники собираются уговорить тейхманлеров сказать им, где они находятся? Это оно?'
   "Я никогда не слышал о Красном Дитере или"
   - Конечно, Шестая. Он мошенник, как и ты. Во время забастовок сталелитейщиков он был гангстером, которому вы платили, чтобы запугивать ваших рабочих".
   Шестой засмеялся и закурил сигару. - Бандит, - сказал он. - В самом деле, герр Гюнтер, ваше воображение разыгралось вместе с вами. А теперь, если вы не возражаете, вам очень хорошо заплатили, так что, если вы не против уйти, я был бы очень признателен. Я очень занятой человек, и у меня много дел".
   "Думаю, без помощника все сложно. Что, если бы я сказал вам, что человек, называющий себя Тейхмюллером, из которого головорезы Рэда, вероятно, прямо сейчас выбивают дерьмо, на самом деле ваш личный секретарь, Ялмар Гаупт-Сндлер?
   - Это смешно, - сказал он. - Ялмар навещает друзей во Франкфурте.
   Я пожал плечами. - Несложно заставить ребят Рэда спросить Тейхмюллера, как его настоящее имя. Возможно, он уже сказал им; но с другой стороны, в его новом паспорте значится Тейхмюллер, так что их можно простить за то, что они ему не поверили. Он купил его у того же человека, которому планировал продать бриллианты. Один для него и один для девушки.
   Шестой усмехнулся надо мной. - А у этой девушки тоже есть настоящее имя? он сказал.
   'О, да. Ее зовут Ханна Рёдл, хотя ваш зять предпочитал называть ее Евой. Они были любовниками, по крайней мере, до того, как она его убила.
   'Это ложь. У Пола никогда не было любовницы. Он был предан моей Грете.
   - Перестань, Шестая. Что вы сделали с ними, что заставило его отвернуться от нее?
   Это заставило его ненавидеть вас настолько, что он захотел посадить вас за решетку?
   - Повторяю, они были преданы друг другу.
   - Я допускаю, что они могли примириться друг с другом незадолго до того, как были убиты, когда выяснилось, что ваша дочь беременна. Шестая рассмеялась. - И вот любовница Пола решила вернуть себе свою.
   - Вот вы действительно смешны, - сказал он. - Вы называете себя детективом и не знаете, что моя дочь физически неспособна иметь детей.
   Я почувствовал свою челюсть. 'Вы уверены, что?'
   - Боже мой, мужик, ты думаешь, я что-то забыл? Конечно, я уверен.
   Я обошел стол Шестой и посмотрел на разложенные там фотографии. Я поднял одну из них и мрачно уставился на женщину на картинке. Я сразу ее узнал. Это была женщина из пляжного домика в Ванзее; женщина, которую я ударил; женщина, которую я принял за Еву, а теперь называла себя фрау Тейхмюллер; женщина, которая, по всей вероятности, убила своего мужа и его любовницу: это была единственная дочь Шестой, Грета. Как детектив, вы должны ожидать ошибок; но это не что иное, как унизительно, столкнуться лицом к лицу с доказательством собственной глупости; и это тем более раздражает, когда вы обнаруживаете, что улики все это время смотрели вам прямо в глаза.
   "Герр Шестая, я знаю, это прозвучит безумно, но теперь я верю, что по крайней мере до вчерашнего дня ваша дочь была жива и готовилась лететь в Лондон с вашим личным секретарем".
   Лицо Шестой потемнело, и на мгновение я подумал, что он собирается напасть на меня. - Какого черта ты сейчас болтаешь, чертов дурак? - взревел он. - Что значит живой? Моя дочь мертва и похоронена.
   - Я полагаю, что она, должно быть, неожиданно пришла домой и застала Пола в постели с его щеткой, оба пьяные, как коты. Грета застрелила их обоих, а затем, осознав, что она сделала, позвонила единственному человеку, к которому, как она чувствовала, могла обратиться, - гауптсендлеру. Он был влюблен в нее. Он сделал бы для нее все, что угодно, в том числе помог ей избежать наказания за убийство".
   Шесть тяжело сел. Он был бледен и дрожал. - Не верю, - сказал он.
   Но было ясно, что он находит мое объяснение слишком правдоподобным.
   - Я полагаю, это была его идея - сжечь тела, чтобы все выглядело так, будто это ваша дочь умерла в постели с мужем, а не его любовница. Он взял обручальное кольцо Греты и надел его на палец другой женщины. Затем ему пришла в голову блестящая идея вытащить бриллианты из сейфа и сделать это похожим на кражу со взломом. Вот почему он оставил дверь открытой. Бриллианты должны были где-то закрепить свою новую жизнь. Новые жизни и новые личности. Но чего не знал Гаупт-Сндлер, так это того, что кто-то уже был в сейфе в тот вечер и изъял некоторые документы, компрометирующие вас. Этот парень был настоящим экспертом, головоломкой, недавно вышедшим из тюрьмы. Тоже аккуратный работник. Не из тех, кто использует взрывчатку или делает что-то неопрятное, например, оставляет дверь сейфа открытой. Как бы они ни были пьяны, готов поспорить, что Пол и Ева даже не слышали его. Один из парней Рэда, конечно. Рыжий раньше реализовывал все твои изворотливые маленькие махинации, не так ли? Хотя эти документы были у человека Геринга фон Грейса, дела обстояли просто неудобно. Премьер-министр - прагматик. Он мог бы использовать доказательства ваших предыдущих преступлений, чтобы убедиться, что вы были ему полезны, и заставить вас следовать экономической линии партии.
   Но когда Пол и Черные Ангелы завладели ими, стало совсем не по себе. Вы знали, что Пол хотел уничтожить вас. Загнали в угол, нужно было что-то делать. Так что, как обычно, ты поручил Рыжему Дитеру позаботиться об этом.
   - Но позже, когда Пол и девушка погибли, а из сейфа исчезли бриллианты, тебе показалось, что человек Рыжего был жаден и взял больше, чем должен был. Небезосновательно вы пришли к выводу, что это он убил вашу дочь, и поэтому велели Рэду все исправить. Рэду удалось убить одного из двух грабителей, человека, который водил машину; но он упустил другого, того, кто открыл сейф, у которого, стало быть, остались бумаги и, как вы предположили, бриллианты. Вот тут-то и вмешался я. Потому что вы не могли быть уверены, что это не сам Рэд обманул вас, и поэтому вы, вероятно, не рассказали ему о бриллиантах, как не рассказали полиции. '
   Шестой вынул из уголка рта окурившуюся сигару и положил ее, не выкуренную, на пепельницу. Он начал выглядеть очень старым.
   - Я должен передать его вам, - сказал я. - Твое рассуждение было идеальным: найди человека с бриллиантами, и ты найдешь человека с документами. А когда вы узнали, что Хельфферих не издевался над вами, вы посадили его мне на хвост. Я привел его к человеку с бриллиантами и, как вы думали, с документами тоже. В этот самый момент ваши партнеры по немецкой силе, вероятно, пытаются убедить герра и фрау Тайхмюллер сообщить им, где находится Мучманн. Это человек, у которого действительно есть документы. И, естественно, они не будут знать, о чем, черт возьми, он говорит.
   Красному это не понравится. Он не очень терпеливый человек, и я уверен, что мне не нужно напоминать вам всем, что это значит.
   Стальной магнат уставился в пространство, словно не слышал ни слова из того, что я сказал.
   Я схватился за лацканы его пиджака, поднял его на ноги и сильно ударил.
   - Ты слышал, что я сказал? У этих убийц, у этих мучителей твоя дочь. Его рот отвис, как пустой мешок для придурков. Я ударил его снова.
   - Мы должны остановить их.
   - Так где он их взял? Я отпустил его и оттолкнул от себя.
   - На реке, - сказал он. "Гросс-Цуг, недалеко от Шмеклеца".
   Я поднял трубку. - Какой номер?
   Шестая выругалась. - Это не по телефону, - выдохнул он. - О Господи, что мы будем делать?
   - Нам придется пойти туда, - сказал я. - Мы могли бы доехать туда, но на лодке было бы быстрее.
   Шестая прыгнула вокруг стола. - У меня есть шлепанцы на причале неподалеку. Мы можем доехать туда за пять минут.
   Остановившись только для того, чтобы забрать ключи от лодки и канистру бензина, мы взяли БМВ и поехали к берегу озера. Вода была более оживленной, чем в предыдущий день.
   Сильный бриз способствовал появлению большого количества небольших яхт, и их белые паруса покрывали поверхность воды, как крылья сотен мотыльков.
   Я помог Шестой снять с лодки зеленый брезент и залил бензин в бак, пока он подключал аккумулятор и запускал двигатель. Туфелька с ревом ожила в третий раз, и пятиметровый корпус из полированного дерева натянулся на швартовных канатах, стремясь оказаться вверх по течению. Я бросил Шестому первую леску и, развязав вторую, быстро вошел в лодку рядом с ним.
   Затем он вывернул руль в сторону, надавил на рычаг газа, и мы рванулись вперед.
   Это была мощная лодка и самая быстрая из всех, какие могла иметь даже речная полиция. Мы мчались вверх по Гавелу в направлении Шпандау, Шестая мрачно держалась за белый руль, не обращая внимания на то, какой эффект огромный кильватер от туфельки оказывает на другое водное судно. Он шлепал по корпусам лодок, пришвартованных под деревьями или рядом с небольшими причалами, выводя их разгневанных владельцев на палубу, чтобы потрясти кулаками и издать крики, которые терялись в шуме большого двигателя туфельки. Мы пошли на восток к Шпрее.
   - Я надеюсь, что мы не опоздали, - крикнул Шестой. Он полностью восстановил прежнюю силу и решительно смотрел перед собой, человек действия, и лишь легкая хмурость на лице указывала на его тревогу.
   - Обычно я прекрасно разбираюсь в характерах людей, - сказал он как бы в порядке пояснения, - но если вас это утешит, герр Гюнтер, боюсь, я сильно недооценил вас. Я не ожидал, что ты будешь столь упорно любознательным. Честно говоря, я думал, что ты будешь делать именно то, что тебе говорят. Но тогда вы не из тех людей, которые любят, когда им говорят, что делать, не так ли?
   "Когда вы заставляете кошку ловить мышей на вашей кухне, вы не можете ожидать, что она будет игнорировать крыс в подвале".
   - Наверное, нет, - сказал он.
   Мы продолжили путь на восток, вверх по реке, мимо Тиргартена и Музейного острова. К тому времени, как мы повернули на юг, в сторону Трептов-парка и Копеника, я спросил его, какая злоба затаилась на него у его зятя. К моему удивлению, он не выказал нежелания отвечать на мой вопрос; он не изменил и возмущенной, розово-красной точки зрения, которая характеризовала все его прежние замечания относительно членов его семьи, живых и мертвых.
   - Как бы хорошо вы ни были осведомлены о моих личных делах, герр Гюнтер, вам, вероятно, не нужно напоминать, что Лиза - моя вторая жена. Я женился на своей первой жене, Лизе, в 1910 году, а в следующем году она забеременела.
   К сожалению, дела пошли плохо, и наш ребенок родился мертвым. Мало того, у нее не было возможности родить еще одного ребенка. В той же больнице находилась незамужняя девушка, родившая примерно в то же время здорового ребенка.
   У нее не было возможности присматривать за ним, поэтому мы с женой уговорили ее позволить нам усыновить ее дочь. Это была Грета. Мы никогда не говорили ей, что ее усыновили, пока моя жена была жива. Но после ее смерти Грета узнала правду и попыталась найти свою настоящую мать.
   "К этому времени Грета, конечно, уже вышла замуж за Поля и была ему предана. Со своей стороны, Пол никогда не был достоин ее. Я подозреваю, что он больше заботился о моей фамилии и деньгах, чем о моей дочери. Но всем остальным они, должно быть, казались совершенно счастливой парой.
   - Что ж, все изменилось за одну ночь, когда Грета наконец нашла свою настоящую мать. Женщина была цыганкой из Вены, работавшей в биркеллере на Потсдамской площади. Если для Греты это было шоком, то для этого маленького дерьма Пола это был конец света. Нечто, называемое расовой нечистотой, что бы это ни означало, цыгане ставят евреев на второе место по непопулярности. Пол обвинил меня в том, что я не сообщил об этом Грете раньше. Но когда я впервые увидел ее, я увидел не цыганского ребенка, а красивого здорового ребенка и молодую мать, которая так же, как мы с Лизой, хотела, чтобы мы удочерили ее и дали ей самое лучшее в жизни. Не то чтобы это имело значение, если бы она была дочерью раввина. Мы бы все равно взяли ее. Ну, вы помните, как это было тогда, герр Гюнтер. Люди не делали различий, как в наши дни. Мы все были просто немцами. Конечно, Павел так не считал. Все, о чем он мог думать, это угроза, которую Грета теперь представляла для его карьеры в СС и партии". Он горько рассмеялся.
   Мы приехали в Грннау, дом клуба берлинской регаты. На большом озере по ту сторону деревьев была намечена 2000-метровая олимпийская гребная трасса.
   Сквозь шум мотора туфельки можно было услышать звук духового оркестра и громкоговорящую систему, описывающую события дня.
   "С ним не было никаких рассуждений. Естественно, я разозлился на него и обзывал его и его любимого фюрера всевозможными именами. После этого мы были врагами. Я ничего не мог сделать для Греты. Я видел, как его ненависть разбивает ей сердце. Я убеждал ее уйти от него, но она не хотела. Она отказывалась верить, что он не научится любить ее снова. И поэтому она осталась с ним.
   - А между тем он намеревался погубить тебя, своего тестя.
   - Верно, - сказал Шестой. "В то время как он все время сидел в уютном доме, который предоставили им мои деньги. Если Грета действительно убила его, как вы говорите, значит, он это сделал. Если бы она этого не сделала, у меня, возможно, возникло бы искушение устроить это самой.
   - Как он собирался тебя прикончить? Я попросил. - Какие улики были настолько компрометирующими вас?
   Туфля доехала до перекрестка улиц Лонгер-Зе и Седдинзее. Шестая сбавил обороты и направил лодку на юг, в сторону холмистого полуострова, который назывался Шмеклевцем.
   - Очевидно, ваше любопытство не знает границ, герр Гюнтер. Но мне жаль вас разочаровывать. Я приветствую вашу помощь, но не вижу причин, почему я должен отвечать на все ваши вопросы.
   Я пожал плечами. - Думаю, сейчас это не имеет большого значения, - сказал я.
   Grosse Zug был постоялым двором на одном из двух островов между болотами Копеник и Шмеклевиц. Менее пары сотен метров в длину и не более пятидесяти в ширину остров был плотно засажен высокими соснами. У самой кромки воды было больше табличек с надписями "Частный вход" и "Вход запрещен", чем на двери гримерки танцора с фанатами.
   'Что это за место?'
   - Это летняя штаб-квартира немецкого кольца Силы. Они используют его для своих более секретных встреч. Вы, конечно, понимаете, почему. Это так не по пути.
   Он начал водить лодку вокруг острова в поисках места, где можно было бы пришвартоваться. На противоположной стороне мы нашли небольшой причал, к которому было привязано несколько лодок. На коротком травянистом склоне виднелась группа аккуратно выкрашенных эллингов, а за ними - гостиница "Гросс-Цуг". Я подобрал кусок веревки и спрыгнул с туфельки на пристань. Шестая заглушила двигатель.
   "Нам лучше быть осторожными, когда мы подходим к этому месту", - сказал он, присоединяясь ко мне на пристани и привязывая переднюю часть лодки. "Некоторые из этих парней склонны сначала стрелять, а потом задавать вопросы".
   - Я знаю, что они чувствуют, - сказал я.
   Мы сошли с пристани и поднялись по склону к эллингу. Кроме других лодок, ничто не указывало на то, что на островке есть кто-то еще. Но ближе к эллингам из-за перевернутой лодки вынырнули двое вооруженных мужчин. Выражения их лиц были достаточно хладнокровны, чтобы выдержать мое заявление о том, что я несу бубонную чуму. Это такая уверенность, которую может дать только обрез.
   - Достаточно далеко, - сказал тот, что повыше. "Это частная собственность. Кто ты и что здесь делаешь? Он не поднимал пистолет с предплечья, где он баюкался, как спящий младенец, но тогда ему не нужно было поднимать его слишком далеко, чтобы произвести выстрел. Шестая дала пояснения.
   "Очень важно, чтобы я увидел Рэда". Говоря, он ударил кулаком по ладони. Я подумал, что из-за этого он выглядел довольно мелодраматично. - Меня зовут Герман Сикс. Уверяю вас, джентльмены, он захочет меня видеть. Но, пожалуйста, поторопитесь.
   Они стояли там, шаркая ногами в нерешительности. "Босс всегда сообщает нам, ждет ли он кого-нибудь. И он ничего не сказал о вас двоих.
   - Несмотря на это, вы можете быть уверены, что если он узнает, что вы нам отказали, ему придется адски расплачиваться.
   Шотган посмотрел на своего напарника, который кивнул и пошел к гостинице. Он сказал: "Мы подождем здесь, пока проверим".
   Нервно заламывая руки, Шестая крикнула ему вслед: "Пожалуйста, поторопитесь. Это вопрос жизни или смерти.
   Шотган ухмыльнулся. Я предположил, что он привык к вопросам жизни и смерти, когда дело касалось его босса. Шестой достал сигарету и нервно сунул ее в рот. Он снова выхватил его, не зажигая.
   - Пожалуйста, - сказал он Дробовику. - Вы держите на острове парочку, мужчину и женщину? '
   - Тайхманлеры, - сказал я.
   Ухмылка Дробовика исчезла под пантоминой немого. - Я ничего не знаю, - глухо сказал он.
   Мы с тревогой смотрели на гостиницу. Это было двухэтажное здание, выкрашенное в белый цвет, с аккуратными черными ставнями, подоконником, полным герани, и высокой мансардной крышей. Пока мы смотрели, из трубы начал идти дым, и когда дверь, наконец, открылась, я почти ожидал, что выйдет пожилая женщина с подносом имбирных пряников. Штурман дробовика поманил нас вперед.
   Мы двинулись шеренгой индейцев через дверь, а Шотган шел сзади. Два коренастых ствола вызывали у меня зуд в затылке: если вы когда-нибудь видели, как кто-то стрелял из обреза с близкого расстояния, вы бы знали, почему. Там был небольшой коридор с парой вешалок для шляп, только никто не удосужился проверить его шляпу. Дальше была маленькая комната, где кто-то играл на пианино, как будто у него не хватало пары пальцев. В дальнем конце стоял круглый бар и несколько табуретов. За ним было много спортивных трофеев, и мне было интересно, кто их выиграл и почему. Возможно, "Наибольшее количество убийств за один год" или "Самый чистый нокаут индийской резиной" Я сам был номинантом на эту награду, если бы смог найти его. Но, вероятно, они купили их только для того, чтобы место больше походил на то, что должно было быть штаб-квартирой благотворительной ассоциации бывших заключенных.
   Напарник Дробовика хмыкнул. - Сюда, - сказал он и повел нас к двери рядом с баром.
   За дверью комната была похожа на кабинет. Медная лампа свисала с одной из балок на потолке. В углу у окна стоял длинный шезлонг из орехового дерева, а рядом с ним большая бронзовая фигура обнаженной девушки, такая, как будто модель попала в аварию с циркулярной пилой. На стенах, обшитых панелями, было больше искусства, но такое, какое обычно можно найти только на страницах учебников для акушерок.
   Рыжий Дитер, в черной рубашке с закатанными рукавами и без воротника, встал с зеленого кожаного дивана и бросил сигарету в огонь. Взглянув сначала на Шестую, а затем на меня, он выглядел неуверенным в том, должен ли он выглядеть приветливым или обеспокоенным. У него не было времени сделать выбор. Шестая шагнула вперед и схватила его за горло.
   - Ради бога, что вы с ней сделали? Из угла комнаты мне на помощь подошел еще один человек, и каждый из нас, взяв старика за руку, оттащил его.
   - Постой, постой, - закричал Рыжий. Он поправил пиджак и попытался совладать со своим естественным негодованием. Затем он огляделся, словно проверяя, не пострадало ли его достоинство.
   Шестая продолжала кричать. - Дочь моя, что ты сделала с моей дочерью?
   Гангстер нахмурился и вопросительно посмотрел на меня. - О чем он, черт возьми, говорит?
   - Два человека, которых ваши мальчики вчера похитили из пляжного домика, - настойчиво сказал я. - Что ты с ними сделал? Послушайте, сейчас не до объяснений, но девушка - его дочь.
   Он выглядел недоверчиво. - Ты имеешь в виду, что она все-таки не умерла? он сказал.
   - Давай, мужик, - сказал я.
   Рыжий выругался, его лицо потемнело, как угасающий газовый свет, а губы дрожали, как будто он только что прожевал битое стекло. Тонкая голубая жилка выступала на его квадратном лбу, как ветка плюща на кирпичной стене. Он указал на Шестую.
   - Держите его здесь, - прорычал он. Рыжий пробирался сквозь мужчин снаружи, как разъяренный борец. - Если это один из твоих трюков, Гюнтер, я лично вырежу тебе гребаный нос.
   - Я не настолько глуп. Но случилось так, что есть одна вещь, которая меня озадачивает.
   У входной двери Ред остановился и посмотрел на меня. Его лицо было цвета крови, почти багрового от ярости. 'И что это?'
   "Со мной работала девушка. Имя Инге Лоренц. Она исчезла с территории пляжного домика в Ванзее незадолго до того, как ваши ребята ударили меня по голове.
   - Так почему спрашиваешь меня?
   - Вы уже похитили двух человек, так что третьего по пути может быть не слишком много для вашей совести.
   Ред чуть не плюнул мне в лицо. - Тогда что за чертова совесть? сказал он, и продолжил через дверь.
   Выйдя из гостиницы, я поспешил за ним по направлению к одному из эллингов. Вышел мужчина, застегивая ширинки. Неверно истолковав целеустремленный шаг своего босса, он усмехнулся.
   - Вы пришли, чтобы подарить и ей, босс?
   Рэд поравнялся с мужчиной, секунду смотрел на него безучастно, а затем сильно ударил его кулаком в живот. - Закрой свой дурацкий рот, - прорычал он и выбил дверь эллинга. Я переступил через задыхающееся тело мужчины и последовал за ним внутрь.
   Я увидел длинную стойку, на которой лежало несколько восьмивесельных лодок, а к ней был привязан раздетый по пояс человек. Его голова свесилась вниз, а на шее и плечах были многочисленные ожоги. Я догадался, что это был гаупт-Сндлер, хотя, подойдя поближе, я увидел, что его лицо было так сильно изувечено, что его невозможно было узнать. Двое мужчин стояли сложа руки, не обращая внимания на своего пленника.
   Они оба курили сигареты, и у одного из них был набор кастетов.
   - Где эта чертова девчонка? - закричал Рыжий. Один из мучителей Гауптандлера ткнул его большим пальцем в плечо.
   - По соседству, с моим братом.
   - Привет, босс, - сказал другой мужчина. - Это пальто по-прежнему не разговаривает. Вы хотите, чтобы мы поработали над ним еще немного?
   - Оставьте беднягу в покое, - прорычал он. - Он ничего не знает.
   В соседнем эллинге было почти темно, и нашим глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к полумраку.
   "Франц. Где ты, черт возьми? Мы услышали тихий стон и шлепки плоти о плоть. Потом мы увидели их: огромную фигуру мужчины в штанах на лодыжках, склонившуюся над безмолвным и обнаженным телом дочери Германа Шеста, привязанной лицом вниз к перевернутой лодке.
   - Отойди от нее, большой уродливый ублюдок! - завопил Рыжий.
   Мужчина размером с багажную ячейку не сделал ни малейшего движения, чтобы подчиниться приказу, даже когда он был повторен с большей громкостью и с более близкого расстояния. Закрыв глаза, его голова, похожая на обувную коробку, лежала на парапете, который был его плечами, его огромный пенис почти судорожно сжимался в анусе Греты Пфарр и выходил из него, его колени были согнуты, как у человека, у которого лошадь вырвалась из-под него, Франц стоял. его земля.
   Рэд сильно ударил его по голове. С тем же успехом он мог врезаться в локомотив. В следующую же секунду он вытащил пистолет и почти небрежно выстрелил своему человеку мозги.
   Франц рухнул на землю, скрестив ноги, рухнувшая труба человека, из его головы вырвался столб бордового дыма, а его все еще возбужденный пенис склонился набок, как грот-мачта корабля, разбившегося о скалы.
   Рыжий оттолкнул тело в сторону носком ботинка, когда я начал развязывать Грету. Несколько раз он неловко поглядывал на полоски, глубоко прорезанные на ее ягодицах и бедрах коротким хлыстом. Ее кожа была холодной, и от нее сильно пахло спермой. Неизвестно, сколько раз ее насиловали.
   - Бля, посмотри, в каком она состоянии, - простонал Рыжий, качая головой. "Как я могу позволить Шестой видеть ее такой?"
   - Будем надеяться, что она жива, - сказал я, снимая пальто и расстилая его на земле.
   Мы уложили ее, и я прижался ухом к ее обнаженной груди. Было сердцебиение, но я догадался, что она в глубоком шоке.
   - С ней все будет в порядке? Красный звучал наивно, как школьник, спрашивающий о своем домашнем кролике. Я посмотрел на него и увидел, что он все еще держит пистолет в руке.
   Вызванные выстрелом, несколько немецких силовиков неуклюже стояли в задней части эллинга. Я слышал, как один из них сказал: "Он убил Франца"; а затем другой сказал: "Не было необходимости делать это", и я знал, что у нас будут проблемы. Красный тоже это знал. Он повернулся и столкнулся с ними.
   "Девушка - дочь Шестой. Вы все знаете Шестую. Он богатый и влиятельный человек. Я сказал Францу оставить ее в покое, но он не послушал. Она не могла больше терпеть. Он бы убил ее. Она только что ожила.
   - Вам не нужно было стрелять во Франца, - сказал голос.
   - Да, - сказал другой. - Ты мог бы ударить его.
   'Какая?' Тон Рэда был недоверчивым. "Его голова была толще дуба на двери монастыря".
   - Не сейчас.
   Красный склонился рядом со мной. Не сводя глаз со своих людей, он пробормотал: - У вас есть зажигалка?
   - Да, - сказал я. - Послушайте, здесь у нас нет шансов, и у нее тоже. Нам нужно добраться до лодки.
   - Что насчет Шестой?
   Я застегнул пальто на голое тело Греты и взял ее на руки. - Он может рискнуть.
   Хелфферих покачал головой. - Нет, я вернусь за ним. Жди нас на пристани сколько сможешь. Если они начнут стрелять, то убирайтесь к черту. А если нет, то я ничего не знаю о твоей девушке, блоха. Мы медленно шли к двери, Рыжая шла впереди. Его люди угрюмо отступили, чтобы пропустить нас, и, выйдя наружу, мы разделились, и я пошел вниз по травянистому склону к пристани и к лодке.
   Я положил дочь Шестой на заднее сиденье туфельки. В шкафчике был ковер, я вынул его и накрыл ее все еще бессознательное тело. Я задавался вопросом, если бы она пришла в себя, мог бы я еще раз спросить ее об Инге Лоренц.
   Будет ли HaupthSndler более сговорчивым? Я как раз собирался вернуться за ним, когда со стороны трактира услышал несколько пистолетных выстрелов. Я сорвал с лодки линь, завел двигатель и вынул из кармана пистолет.
   Другой рукой я держался за причал, чтобы лодка не дрейфовала. Через несколько секунд я услышал еще один залп выстрелов и что-то похожее на работу клепальщика вдоль кормы лодки. Я надавил на газ вперед и повернул руль в сторону от причала. Морщась от боли, я взглянул на свою руку, представляя, что меня ранили, но вместо этого я обнаружил торчащую из ладони огромную деревяшку от причала. Отломив большую его часть, я повернулся и выстрелил в сторону фигур, появившихся на удаляющемся причале. К моему удивлению, они бросились на животы. Но позади меня открылось что-то тяжелее пистолета. Это была всего лишь предупредительная очередь, но большой пулемет прорезал деревья и бревна пристани, словно металлические капли дождя, разбрасывая осколки, срезая ветки и прорезая листву. Снова посмотрев вперед, у меня было достаточно времени, чтобы включить задний ход и уйти от полицейского катера. Затем я заглушил двигатель и инстинктивно поднял руки высоко над головой, уронив при этом пистолет на пол лодки.
   Тут-то я и заметил аккуратную красную отметину в центре лба Греты, от которой теперь точь-в-точь струйка крови разделяла ее безжизненное лицо пополам.
  
   Глава 18
   Слушание систематического разрушения чужого человеческого духа оказывает предсказуемое понижающее воздействие на собственные волокна. Я представляю, что так и было задумано. Гестапо не что иное, как вдумчивый. Они позволяют вам подслушивать чужую агонию, чтобы смягчить вас изнутри; и только тогда они приступают к работе снаружи. Нет ничего хуже, чем состояние ожидания по поводу того, что произойдет, будь то ожидание результатов каких-то анализов в больнице или топор палача. Ты просто хочешь покончить с этим.
   На свой лад я сам использовал эту технику в "Алексе", когда позволял мужчинам, подозреваемым, потеть до состояния, когда они были готовы рассказать вам все. Ожидание чего-то позволяет вашему воображению вмешаться, чтобы создать свой собственный ад.
   Но мне было интересно, чего они от меня хотят. Они хотели знать о Шестой? Надеялись ли они, что я знаю, где документы фон Грейса? А если меня пытали, а я не знал, что они хотят, чтобы я им сказал?
   К третьему или четвертому дню в моей грязной камере я начал задумываться, не должны ли мои собственные страдания быть самоцелью. В другой раз я недоумевал, что сталось с Шестой и Редом Хелфферихом, арестованными вместе со мной, и с Инге Лоренц.
   Большую часть времени я просто смотрел на стены, которые были своего рода палимпсестом для тех предыдущих несчастных, которые были его обитателями. Как ни странно, со стороны нацистов практически не было оскорблений. Более распространенными были взаимные обвинения между коммунистами и социал-демократами по поводу того, какая из этих двух "падших женщин" была ответственна за то, что позволила Гитлеру быть избранным в первую очередь: Сози обвиняли Пукеров, а Пукеры обвиняли Созисов.
   Сон дался нелегко. Там была зловонная подстилка, которой я избегал в первую ночь заключения, но по мере того, как шли дни и помойки становились все зловоннее, я перестал быть таким привередливым. Только на пятый день, когда пришли двое охранников-эсэсовцев и вытащили меня из камеры, я понял, как сильно воняю: но это было ничто по сравнению с их вонью, которая смертоносна.
   Они волокли меня по длинному, мокрому проходу к лифту, и это подняло нас на пять этажей в тихий и хорошо устланный коридор с дубовыми панелями на стенах и мрачными портретами фюрера, Гиммлера, Канариса, Гинденбурга и Бисмарк, имел вид элитного джентльменского клуба. Мы прошли через двойную деревянную дверь высотой с трамвай в большой светлый кабинет, где работало несколько стенографисток. На мою грязную персону вообще не обратили внимания. Молодой гауптштурмфюрер СС обошел богато украшенный стол и равнодушно посмотрел на меня.
   'Это кто?' Стукнув каблуками, один из охранников вытянулся по стойке смирно и сказал офицеру, кто я такой.
   - Подождите там, - сказал гауптштурмфюрер и подошел к полированной двери из красного дерева в другом конце комнаты, где постучал и стал ждать. Услышав ответ, он высунул голову из-за двери и что-то сказал. Затем он повернулся и мотнул головой на моих охранников, которые толкнули меня вперед.
   Это был большой плюшевый кабинет с высоким потолком и дорогой кожаной мебелью, и я понял, что не собираюсь вести рутинную болтовню в гестапо по поводу сценария, который должен включать в себя двойные подсказки: блэкджек и кастеты. . Во всяком случае, еще нет. Они не рискнули бы пролить что-нибудь на ковер. В дальнем конце кабинета было французское окно, набор книжных полок и письменный стол, за которым в удобных креслах сидели два офицера СС. Это были рослые, холеные, холеные мужчины с высокомерными улыбками, волосами цвета тильзитерского сыра и благовоспитанными, как кадыки. Первым заговорил тот, что повыше, и приказал охранникам и их адъютанту покинуть комнату.
   "Герр Гюнтер. Пожалуйста сядьте.' Он указал на стул перед столом. Я оглянулся, когда дверь закрылась, а затем прошаркал вперед, засунув руки в карманы. Поскольку при задержании у меня отобрали шнурки и подтяжки, это был единственный способ не спускать штаны.
   Я раньше не встречался со старшими офицерами СС, поэтому не был уверен в звании тех двоих, кто противостоял мне; но я догадался, что один, вероятно, полковник, а другой, продолжавший говорить, возможно, генерал. Никто из них не выглядел старше тридцати пяти.
   - Курить? сказал генерал. Он протянул коробку и бросил мне несколько спичек. Я закурил сигарету и с благодарностью выкурил. "Пожалуйста, угощайтесь, если хотите еще".
   'Спасибо.'
   - Может быть, вы тоже хотите выпить?
   - Я бы не отказался от шампанского. Они оба одновременно улыбнулись. Второй офицер, полковник, достал бутылку шнапса и налил полный стакан.
   - Боюсь, здесь мы не встретимся ни с чем столь грандиозным, - сказал он.
   - Тогда все, что у вас есть. Полковник встал и принес мне напиток. Я не тратил на это время. Я отдернул его, почистил зубы и сглотнул всеми мышцами шеи и горла. Я почувствовал, как шнапс прилил к моим мозолям.
   - Лучше дайте ему еще, - сказал генерал. "Он выглядит так, как будто его нервы немного расшатаны". Я протянул свой стакан, чтобы наполнить.
   - Нервы у меня в порядке, - сказал я, беря в руки стакан. - Я просто люблю выпить.
   - Часть изображения, а?
   - И что это будет за изображение?
   - Конечно, частный детектив. Низкий человечек в скудно обставленном кабинете, пьющий, как самоубийца, потерявший самообладание, и приходящий на помощь красивой, но загадочной женщине в черном.
   - Возможно, кто-то из СС, - предположил я.
   Он улыбнулся. "Вы не поверите, - сказал он, - но я обожаю детективные истории. Это должно быть интересно. Его лицо было необычного строения. Его центральной чертой был выступающий ястребиный нос, из-за которого подбородок казался слабым; над тонким носом виднелись стеклянные голубые глаза, посаженные слишком близко друг к другу и слегка раскосые, что придавало ему вид явно утомленного и циничного.
   - Я уверен, что сказки намного интереснее.
   - Но не в твоем случае, конечно. В частности, дело, над которым вы работали в страховой компании Germania Life Assurance.
   - Вместо которого, - вмешался полковник, - теперь мы можем заменить имя Германа Шестого. Такой же тип, как и его начальник, он был симпатичнее, хотя и менее умным. Генерал просмотрел папку, которая была открыта на столе перед ним, хотя бы для того, чтобы показать, что им известно все, что можно было знать обо мне и моем бизнесе.
   - Именно так, - пробормотал он. Через некоторое время он посмотрел на меня и сказал:
   "Почему ты вообще покинул Крипо?"
   - Уголь, - сказал я.
   Он смотрел на меня пустым взглядом. 'Каменный уголь?'
   "Да, ты знаешь, мышь, деньги на гравий. Кстати говоря, у меня в кармане было 40 000 марок, когда я заселился в этот отель. Я хотел бы знать, что с ним случилось. И девушке, которая со мной работала. Имя Инге Лоренц. Она исчезла.
   Генерал посмотрел на своего младшего офицера, который покачал головой. - Боюсь, мы ничего не знаем ни об одной девушке, герр Гюнтер, - сказал полковник. "В Берлине постоянно пропадают люди. Ты лучше всех должен это знать. Что же касается ваших денег, то пока они у нас в полной безопасности.
   "Спасибо, и я не хочу показаться неблагодарным, но лучше я оставлю его в носке под матрацем".
   Генерал сложил свои длинные, худые руки скрипача вместе, как будто собирался возглавить нас в молитве, и задумчиво прижал кончики пальцев к своим губам. - Скажите, вы когда-нибудь думали о вступлении в гестапо? он сказал.
   Я подумал, что настала моя очередь попытаться немного улыбнуться.
   - Знаешь, это был неплохой костюм до того, как мне пришлось спать в нем неделю. Я могу немного пахнуть, но не так сильно.
   Он весело фыркнул. - Умение говорить так же жестко, как ваш вымышленный коллега, - это одно, герр Гюнтер, - сказал он. - Быть им - совсем другое. Ваши замечания демонстрируют либо поразительное отсутствие понимания серьезности вашего положения, либо настоящее мужество. Он поднял свои тонкие брови цвета сусального золота и начал играть со знаком немецкого всадника на левом нагрудном кармане. "По натуре я циничный человек. Я думаю, что все полицейские такие, а вы? Так что обычно я склоняюсь к первой оценке вашей бравады. Однако в данном конкретном случае мне удобно верить в силу вашего характера. Пожалуйста, не разочаровывай меня, говоря глупости". Он сделал паузу на мгновение. "Я посылаю вас в КЗ".
   Моя плоть стала холодной, как витрина мясной лавки. Я допил остатки своего шнапса, а потом услышал, как сказал: "Слушай, если это из-за того паршивого счета за молоко?"
   Они оба начали много улыбаться, наслаждаясь моим очевидным дискомфортом.
   - Дахау, - сказал полковник. Я потушил сигарету и закурил другую. Они видели, как тряслась моя рука, когда я держал спичку.
   - Не беспокойтесь, - сказал генерал. - Ты будешь работать на меня. Он обошел стол и сел на его край передо мной. 'И кто ты?'
   - Я обергруппенфюрер Гейдрих. Он махнул рукой полковнику и скрестил руки на груди. - А это штандартенфюрер Сохст из штаба тревоги.
   - Рад познакомиться с вами, я уверен. Я не был. Командование по тревоге - это особые гестаповские убийцы, о которых говорила Марлен Сам.
   - Я уже давно положил на тебя глаз, - сказал он. - А после того досадного инцидента в домике на пляже в Ванзее я взял вас под постоянное наблюдение в надежде, что вы сможете привести нас к определенным бумагам. Я уверен, вы знаете, кого я имею в виду. Вместо этого вы дали нам самое лучшее - человека, который спланировал их кражу. За последние несколько дней, пока вы были у нас в гостях, мы проверяли вашу историю. Это рабочий автобана Бок сказал нам, где искать этого Курта Мучманна, медвежатника, у которого теперь есть документы.
   - Бок? Я покачал головой. - Я не верю. Он был не из тех, кто станет осведомителем о друге.
   - Это правда, уверяю вас. О, я не имею в виду, что он сказал нам, где именно его найти, но он наставил нас на правильный путь перед смертью.
   - Вы пытали его?
   'Да. Он рассказал нам, что Мучманн однажды сказал ему, что если его когда-нибудь действительно разыскивали, так что он был в отчаянии, то ему, вероятно, следует подумать о том, чтобы спрятаться в тюрьме или в КЗ. Ну, конечно, с бандой преступников, ищущих его, не говоря уже о нас самих, то он, должно быть, был в отчаянии".
   - Это старый трюк, - объяснил Сохст. "Вы избегаете ареста за одно, подвергаясь аресту за другое".
   "Мы считаем, что Мюшманн был арестован и отправлен в Дахау через три ночи после смерти Пауля Пфарра, - сказал Гейдрих. С тонкой самодовольной улыбкой он добавил:
   "Действительно, он почти умолял, чтобы его арестовали. Кажется, его поймали с поличным, когда он рисовал лозунги КГД на стене Kripo Stelle в Нойк-Лен.
   "AKZ не так уж и плох, если ты Кози", - усмехнулся Сохст. "По сравнению с евреями и педерастами. Он, вероятно, выйдет через пару лет.
   Я покачал головой. - Я не понимаю, - сказал я им. - Почему бы вам просто не попросить коменданта Дахау допросить Мучмана? На кой черт я тебе нужен?
   Гейдрих скрестил руки на груди и качнул ногой в ботфорте так, что его носок чуть не ударил меня по коленной чашечке. "Вовлечение коменданта в Дахау также означало бы необходимость информировать Гиммлера, чего я делать не хочу. Видите ли, рейхсфюрер - идеалист. Он, несомненно, считал своим долгом использовать эти документы для наказания тех, кого он считал виновными в преступлениях против Рейха".
   Я вспомнил письмо Гиммлера Паулю Пфарру, которое Марлен Зам показывала мне на Олимпийском стадионе, и кивнул.
   "Я, с другой стороны, прагматик, и предпочел бы использовать бумаги в более тактическом ключе, как и где я требую".
   - Другими словами, вы и сами не прочь немного шантажировать. Я прав?'
   Гейдрих тонко улыбнулся. - Вы так легко видите меня насквозь, герр Гюнтер. Но вы должны понимать, что это будет операция под прикрытием. Строго вопрос безопасности. Ни в коем случае никому не упоминайте об этом разговоре.
   - Но среди эсэсовцев в Дахау должен быть кто-то, кому вы можете доверять?
   "Конечно, есть", - сказал Гейдрих. - Но что, по-твоему, он должен сделать, подойти к Мущману и спросить, где он спрятал бумаги? Ну же, герр Гюнтер, будьте благоразумны.
   - Значит, вы хотите, чтобы я нашел Мутчмана и познакомился с ним?
   - Именно так. Создайте его доверие. Узнай, где он спрятал бумаги. И сделав это, вы представитесь моему человеку.
   - Но как я узнаю Мучмана?
   - Единственная фотография - та, что есть в его тюремном досье, - сказал Сохст, протягивая мне фотографию. Я внимательно посмотрел на него. - Ему три года, и его голова, конечно, обрита, так что это вам мало поможет. Мало того, он, вероятно, будет намного тоньше. AKZ имеет свойство менять мужчину. Однако есть одна вещь, которая должна помочь вам идентифицировать его: у него заметный ганглий на правом запястье, который он с трудом может уничтожить.
   Я вернул фотографию. - Не так много, чтобы продолжать, - сказал я. - А если я откажусь?
   - Не увидишь, - весело сказал Гейдрих. - Видишь ли, в любом случае ты едешь в Дахау. Разница в том, что работая на меня, ты обязательно выберешься снова.
   Не говоря уже о возврате денег.
   - Кажется, у меня нет особого выбора.
   Гейдрих усмехнулся. - В том-то и дело, - сказал он. - Нет. Если бы у вас был выбор, вы бы отказались. Кто угодно будет. Вот почему я не могу послать одного из своих людей. Это и потребность в секретности. Нет, герр Гюнтер, как бывший полицейский, боюсь, вы идеально подходите по всем параметрам. У вас есть все, чтобы выиграть или потерять. Это действительно зависит от вас.
   - Я брал дела получше, - сказал я.
   - Вы должны забыть, кто вы теперь, - быстро сказал Сохст. - Мы организовали для вас новую личность. Вы теперь Вилли Краузе, и вы фарцовщик.
   Вот ваши новые документы. Он вручил мне новое удостоверение личности. Они использовали мою старую полицейскую фотографию.
   "Есть еще кое-что, - сказал Гейдрих. "Я сожалею, что правдоподобие требует некоторого дополнительного внимания к вашей внешности, согласующейся с тем, что вы были арестованы и допрошены. Редко кто приходит в Columbia Haus без странного синяка. Мои люди внизу позаботятся о вас в этом отношении. Для вашей же защиты, конечно.
   - Очень заботливо с вашей стороны, - сказал я.
   - Вас продержат в Колумбии неделю, а затем переведут в Дахау.
   Гейдрих встал. - Могу я пожелать вам удачи. Я схватился за пояс брюк и поднялся на ноги.
   - Помните, это операция гестапо. Вы не должны обсуждать это ни с кем.
   Гейдрих повернулся и нажал кнопку, чтобы вызвать охрану.
   - Просто скажи мне вот что, - сказал я. - Что случилось с Шестой, Хелфферихом и остальными?
   "Я не вижу ничего плохого в том, чтобы сказать вам, - сказал он. - Что ж, герр Сикс находится под домашним арестом. Его пока ни в чем не обвиняют. Он все еще слишком потрясен воскрешением и последующей смертью дочери, чтобы отвечать на какие-либо вопросы. Такой трагический случай. К сожалению, г-н Гаупт-Сндлер скончался в больнице позавчера, так и не придя в сознание. Что касается преступника, известного как Рыжий Дитер Хелфферих, то он был обезглавлен на озере Плётцен сегодня в шесть часов утра, а вся его шайка отправлена в КЗ в Заксенхаузене. Он грустно улыбнулся мне. - Сомневаюсь, что герру Шестому причинят какой-либо вред. Он слишком важный человек, чтобы страдать из-за того, что случилось. Итак, вы видите, что из всех других ведущих участников этого злополучного дела вы единственный, кто остался в живых. Остается только посмотреть, сможете ли вы завершить это дело успешно, не только из соображений профессиональной гордости, но и из личного выживания.
   Двое охранников повели меня обратно к лифту, а затем в камеру, но только для того, чтобы избить. Я сопротивлялся, но, ослабев из-за отсутствия приличной еды и нормального сна, не мог оказать большего, чем символическое сопротивление. Я мог бы справиться с одним из них в одиночку, но вместе они были для меня более чем достойным соперником. После этого меня отвели в караульное помещение СС, которое было размером с конференц-зал. Возле двойной двери сидела группа эсэсовцев, играя в карты и попивая пиво, их пистолеты и блэкджеки были свалены на другом столе, как игрушки, конфискованные строгим школьным учителем. Лицом к дальней стене, выстроившись по стойке смирно, стояло около двадцати заключенных, к которым мне было приказано присоединиться. Молодой эсэсовец Штурман расхаживал взад и вперед по его длине, крича на некоторых заключенных и пиная многих в спину или в задницу. Когда старик рухнул на каменный пол, Штурманн ударил его ногой, и он потерял сознание. И все время в очередь вливались новые заключенные. Через час нас должно быть не меньше сотни.
   Нас провели по длинному коридору к мощеному двору, где нас погрузили в "Зеленый миннас". Эсэсовцы не вошли с нами в фургоны, но никто ничего особенного не сказал. Каждый сидел тихо, наедине со своими мыслями о доме и близких, которых он, возможно, никогда больше не увидит.
   Добравшись до Columbia Haus, мы вылезли из фургонов. С близлежащего аэродрома Темпельхоф был слышен звук взлетающего самолета, и когда он пронесся над троянско-серыми стенами старой военной тюрьмы, человек, которого мы все с тоской взглянули в небо, каждый из нас желал, чтобы он были среди пассажиров самолета.
  
   "Двигайтесь, уродливые ублюдки!" - крикнул охранник, и с множеством пинков, толчков и ударов нас загнали на первый этаж и вывели в пять колонн перед тяжелой деревянной дверью. Зверинец надзирателей уделял нам пристальное и садистское внимание.
   - Видишь эту чертову дверь? - заорал Роттенфюрер, злобно скривив лицо набок, как кормящаяся акула. - Там мы прикончим вас мужчинами до конца ваших дней. Мы зажали твои яйца в тиски, видишь? Останавливает тоску по дому.
   В конце концов, как вы можете хотеть вернуться домой к своим женам и подругам, если вам не с чем идти домой? Он расхохотался, и весь зверинец тоже, некоторые из которых втащили в комнату первого человека, брыкающегося и кричащего, и закрыли за собой дверь.
   Я чувствовал, как другие заключенные трясутся от страха; но я догадался, что это была шутка капрала, и когда наконец дошла до меня очередь, я сделал нарочито невозмутимый вид, пока меня вели к двери. Оказавшись внутри, они записали мое имя и адрес, несколько минут изучали мое дело, а затем, подвергшись оскорблениям за мое предполагаемое занятие черной коммерцией, меня снова избили.
   Однажды в основном корпусе тюрьмы меня с трудом доставили в мою камеру, и по дороге я с удивлением услышал большой хор мужчин, поющих "Если у тебя еще есть мать". Только потом я узнал, зачем существовал хор: его выступления делались по указанию эсэсовцев, чтобы заглушить крики из карцера, где заключенных били по голым ягодицам мокрыми шамбоками.
   Будучи бывшим быком, я в свое время побывал внутри довольно многих тюрем: Тегель, Зонненбург, Лейк-Плетцен, Бранденбург, Целленгеф-Снгнис, Браувайлер; каждый из них - наковальня, с жесткой дисциплиной; но ни один из них не приблизился к той жестокости и бесчеловечному убожеству, которыми был Columbia Haus, и вскоре я задумался, может ли Дахау быть еще хуже.
   В Колумбии было около тысячи заключенных. Для некоторых, как и для меня, это была временная транзитная тюрьма по дороге в КЗ; для других это был долговременный пересыльный лагерь на пути к КЗ. Немногим предстояло выбраться только в сосновом ящике.
   Как новичок на короткое время у меня была камера для себя. Но так как ночью было холодно и не было одеял, мне хотелось бы немного человеческого тепла вокруг себя. На завтрак был ржаной цельнозерновой хлеб и эрзац-кофе. На ужин был хлеб и картофельная каша. Уборная представляла собой канаву с перекинутой через нее доской, и вы должны были гадить в компании девяти других заключенных одновременно. Однажды охранник пропилил доску, и часть заключенных оказалась в выгребной яме. В Columbia Haus ценили чувство юмора.
   Я пробыл там шесть дней, когда однажды ночью, около полуночи, мне приказали присоединиться к фургону заключенных для перевозки на железнодорожную станцию Путлицштрассе, а оттуда в Дахау.
   Дахау расположен примерно в пятнадцати километрах к северо-западу от Мюнхена. Кто-то в поезде сказал мне, что это был первый КЗ Рейха. Мне это показалось вполне уместным, учитывая репутацию Мюнхена как места зарождения национал-социализма. Построенный вокруг остатков старого завода по производству взрывчатых веществ, он аномально расположен рядом с сельскохозяйственными угодьями в приятной баварской сельской местности. Собственно, сельская местность - это все, что нравится в Баварии. Народ точно нет. Я был уверен, что Дахау не разочарует меня ни в этом, ни в каком-либо другом отношении. В Columbia Haus говорили, что Дахау был образцом для всех более поздних лагерей: что там была даже специальная школа, в которой эсэсовцев обучали быть более жестокими. Они не лгали.
   Нам помогли выбраться из фургонов с обычными ботинками и прикладами, и мы пошли на восток к входу в лагерь. Он был окружен большим караульным помещением, под которым находились ворота с лозунгом "Работа делает вас свободными" посреди железной решетки. Эта легенда вызвала презрительные насмешки среди других заключенных, но никто не осмеливался ничего сказать, опасаясь получить пинка.
   Я мог бы придумать множество вещей, которые сделали тебя свободным, но работа не была одной из них: после пяти минут в Дахау смерть казалась лучшим выбором.
   Нас вывели на открытую площадь, которая представляла собой своего рода плац, окруженный с юга длинным зданием с высокой скатной крышей. К северу, между казавшимися бесконечными рядами тюремных бараков, шла широкая прямая дорога, обсаженная высокими тополями. Мое сердце упало, когда я начал осознавать всю значимость стоявшей передо мной задачи. Дахау был огромен. Даже на то, чтобы найти Мучмана, могут уйти месяцы, не говоря уже о том, чтобы подружиться с ним достаточно убедительно, чтобы узнать, где он спрятал документы. Я начал сомневаться, не было ли все это упражнение грубейшим проявлением садизма со стороны Гейдриха.
   Командир КЗ вышел из длинной хижины, чтобы поприветствовать нас. Как и всем в Баварии, ему предстояло многое узнать о гостеприимстве. В основном он предлагал наказания. Он сказал, что хороших деревьев вокруг более чем достаточно, чтобы повесить каждого из нас. В заключение он пообещал нам ад, и я не сомневался, что он сдержит свое слово. Но хоть свежий воздух был. Это одна из двух вещей, которые вы можете сказать о Баварии: другая имеет какое-то отношение к размеру женской груди.
   У них была самая причудливая маленькая ателье в Дахау. И парикмахерская. Я нашла красивую готовую одежду в полоску, пару сабо, а потом постриглась.
   Я бы попросил немного масла, но это означало бы вылить его на пол. Дела пошли на лад, когда я получил три одеяла, что было лучше, чем Колумбия, и меня направили в арийскую хижину. Это были помещения на 150 человек. Еврейских хижин было в три раза больше.
   Правду говорили: всегда найдется кто-то, кому хуже, чем тебе. То есть, если только вам не посчастливилось быть евреем. Еврейское население Дахау никогда не было большим, но во всех отношениях евреи жили в худшем положении. За исключением, может быть, сомнительных способов достижения свободы. В арийской хижине смертность составляла один человек за ночь; в еврейской хижине было ближе к семи или восьми.
   Дахау был не местом, чтобы быть евреем.
   Как правило, заключенные отражали весь спектр оппозиции нацистам, не говоря уже о тех, против кого сами нацисты были непримиримо враждебны. Были Созис и Козис, профсоюзные деятели, судьи, адвокаты, врачи, школьные учителя, армейские офицеры. Республиканские солдаты времен гражданской войны в Испании, Свидетели Иеговы, масоны, католические священники, цыгане, евреи, спириты, гомосексуалы, бродяги, воры и убийцы. За исключением некоторых русских и нескольких бывших членов австрийского кабинета министров, в Дахау все были немцами. Я встретил заключенного, который был евреем. Он также был гомосексуалистом. И если этого было недостаточно, он был еще и коммунистом. Получилось три треугольника. Его удача не столько отвернулась, сколько запрыгнула на чертов мотоцикл.
   Дважды в день мы должны были собираться на Аппельплац для парада, а после переклички следовала порка Гинденбургской милостыни. Они привязывали мужчину или женщину к блоку и давали в среднем двадцать пять на голую задницу. Я видел несколько дерьмов во время избиения. В первый раз мне было стыдно за них; но после этого кто-то сказал мне, что это лучший способ испортить концентрацию человека с кнутом.
   Парад был моей лучшей возможностью посмотреть на всех других заключенных. Я вел мысленный журнал тех людей, которых я устранил, и в течение месяца мне удалось исключить более 300 человек.
   Я никогда не забываю лица. Это одна из вещей, которая делает вас хорошим быком, и одна из вещей, которая в первую очередь побудила меня присоединиться к отряду.
   Только на этот раз от этого зависела моя жизнь. Но всегда находились новички, которые расстраивали мою методологию. Я чувствовал себя, как Геракл, пытающийся очистить эгейские конюшни от дерьма.
   Как описать неописуемое? Как ты можешь говорить о том, что заставило тебя замолчать от ужаса? Было много более красноречивых, чем я, которые просто не могли найти слов. Это молчание, рожденное стыдом, ибо даже невиновные виновны. Лишенный всех прав человека, человек возвращается к животному.
   Голодные крадут у голодающих, и личное выживание - единственное соображение, которое перевешивает даже цензуру над опытом. Работа, достаточная для уничтожения человеческого духа, была целью Дахау, а смерть - непредвиденным побочным продуктом. Выживание происходило за счет чужих страданий: какое-то время вы были в безопасности, когда избивали или линчевали другого человека; в течение нескольких дней вы можете есть паек человека на соседней койке после того, как он скончался во сне.
   Чтобы остаться в живых, нужно сначала немного умереть.
   Вскоре после моего прибытия в Дахау меня назначили руководителем еврейской рабочей компании, которая строила мастерскую в северо-западном углу комплекса. Это включало загрузку ручных тележек камнями весом до тридцати килограммов и толкание их вверх по холму из карьера на строительную площадку на расстояние в несколько сотен метров. Не все эсэсовцы в Дахау были ублюдками: некоторые из них были сравнительно умеренными и умудрялись зарабатывать деньги, управляя мелким бизнесом на стороне, используя дешевую рабочую силу и набор навыков, которые предоставляла КЗ, так что в их интересах было не работать. заключенных на смерть. Но эсэсовцы, присматривавшие за стройкой, были настоящими ублюдками. В основном это были баварские крестьяне, ранее безработные, их садизм был менее утонченным, чем тот, который практиковали их городские коллеги в Колумбии. Но это было так же эффективно. У меня была легкая работа: мне как руководителю роты не приходилось самому перекладывать каменные блоки; но для евреев, работающих в моем отряде, это была непосильная работа. Эсэсовцы всегда устанавливали преднамеренно сжатые сроки для завершения строительства фундамента или стены, и невыполнение графика означало отсутствие еды и воды. Тех, кто падал от истощения, расстреливали на месте.
   Сначала я взялся за руку сам, и охранники нашли это чрезвычайно забавным; и дело не в том, что от моего участия работа стала легче. Один из них сказал мне:
   - Ты что, еврей-любовник что ли? Я не понимаю. Тебе не нужно им помогать, так зачем тебе это?
   На мгновение у меня не было ответа. Тогда я сказал: "Вы не понимаете. Вот почему я должен беспокоиться.
   Он выглядел довольно озадаченным, а затем нахмурился. На мгновение я подумал, что он собирается обидеться, но вместо этого он просто рассмеялся и сказал: "Ну, это твои гребаные похороны".
   Через некоторое время я понял, что он был прав. Тяжелая работа убивала меня, как убивала евреев в моем отряде. И поэтому я остановился. Чувствуя стыд, я помог заключенному, который потерял сознание, спрятав его под парой пустых ручных тележек, пока он не оправился настолько, чтобы продолжать работу. И я продолжал это делать, хотя и знал, что рискую быть выпоротым. Информаторы были повсюду в Дахау. Другие заключенные предупреждали меня о них, что казалось ироничным, поскольку я сам был на полпути к тому, чтобы стать одним из них.
   Меня не поймали, когда я прятал свалившегося в обморок еврея, но меня начали допрашивать об этом, так что я должен был предположить, что меня облапошили, как меня и предупреждали. Меня приговорили к двадцати пяти ударам.
   Я боялся не столько боли, сколько боялся, что после наказания меня отправят в лагерный госпиталь. Поскольку большинство его пациентов страдали дизентерией и брюшным тифом, этого места следует избегать любой ценой. Даже эсэсовцы туда не заходили. Было бы легко, подумал я, подцепить что-нибудь и заболеть. Тогда я, возможно, никогда не найду Мучманна.
   Парад редко длился дольше часа, но в утро моего наказания было больше трех.
   Они привязали меня к раме для порки и стянули с меня брюки. Я попытался нагадить, но боль была настолько сильной, что я не мог достаточно сконцентрироваться, чтобы сделать это. Мало того, там и срать было нечего. Когда я собрал милостыню, меня развязали, и на мгновение я постоял на свободе от рамы, прежде чем потерял сознание.
   Я долго смотрел на руку мужчины, которая свисала с края койки надо мной. Оно не шевельнулось, даже пальцы не шевельнулись, и я подумал, не умер ли он. Чувствуя необъяснимую потребность встать и посмотреть на него, я приподнялся с живота и закричал от боли. Мой крик вызвал мужчину рядом с моей койкой.
   - Господи, - выдохнула я, чувствуя, как пот выступил у меня на лбу. - Сейчас больнее, чем там.
   - Боюсь, это лекарство. Мужчине было около сорока, с кроличьими зубами и волосами, которые он, вероятно, позаимствовал со старого матраса. Он был ужасно исхудавшим, с таким телом, которое выглядело так, как будто ему место в банке с формальдегидом, а к его арестантской куртке была пришита желтая звезда.
   'Лекарственное средство?' Когда я говорил, в моем голосе слышалась громкая нотка недоверия.
   - Да, - протянул еврей. "Хлорид натрия". А потом резче: "Соль тебе поваренная, друг мой. Я прикрыл им твои полоски.
   - Боже мой, - сказал я. "Я не ебаный омлет".
   "Может быть, и так, - сказал он, - но я гребаный доктор. Я знаю, это жжет, как презерватив, набитый крапивой, но это единственное, что я могу прописать, чтобы предотвратить заражение рубцов". Его голос был круглым и фруктовым, как у забавного актера.
   'Ты счастливчик. Тебя я могу исправить. Хотел бы я сказать то же самое об остальных этих несчастных ублюдках. К сожалению, мало что можно сделать с аптекой, украденной из кухни.
   Я посмотрел на койку надо мной и на запястье, свисающее с края.
   Никогда не было случая, чтобы я смотрел на человеческое уродство с таким удовольствием. Это было правое запястье с ганглием. Доктор убрал его с глаз долой и встал на мою койку, чтобы проверить его владельца. Затем он снова спустился вниз и посмотрел на мою голую задницу.
   - Вы подойдете, - сказал он.
   Я дернул головой вверх. 'Что случилось с ним?'
   - Почему он доставляет вам неприятности?
   - Нет, мне просто интересно.
   - Скажите, у вас была желтуха?
   'Да.'
   - Хорошо, - сказал он. - Не волнуйся, ты не поймаешь. Только не целуй его и не пытайся трахнуть. Тем не менее, я прослежу, чтобы его переложили на другую койку, на случай, если он на вас помочится. Передача через экскреторные продукты.
   'Передача инфекции?' Я сказал. 'Которого?'
   "Гепатит. Я попрошу положить тебя на верхнюю койку, а его на нижнюю. Вы можете дать ему немного воды, если он захочет пить.
   - Конечно, - сказал я. 'Как его зовут?'
   Доктор устало вздохнул. - Я действительно не имею ни малейшего представления.
   Позже, когда санитары с большим дискомфортом перенесли меня на верхнюю койку, а предыдущего ее обитателя перенесли на нижнюю, я посмотрел вниз через край койки на человека, представлявшего мою жизнь. единственный выход из Дахау. Это не было обнадеживающим зрелищем. Насколько я помню фотографию в кабинете Гейдриха, было бы невозможно опознать Мучмана, если бы не ганглий, такой желтой была его бледность и такое истощенное тело. Он лежал, дрожа под одеялом, в бреду от лихорадки, время от времени стонал от боли, когда спазмы сотрясали его внутренности. Я некоторое время наблюдал за ним, и, к моему облегчению, он пришел в сознание, но лишь на время, достаточное для того, чтобы безуспешно попытаться вырвать. Потом он снова отсутствовал. Мне было ясно, что Мучман умирает.
   Кроме врача по фамилии Мендельсон и трех-четырех фельдшеров, которые сами страдали различными недугами, в лагерном госпитале находилось около шестидесяти мужчин и женщин. По сравнению с больницами это было немногим больше, чем склеп. Я узнал, что есть только два вида больных: больные, которые всегда умирают, и раненые, которые иногда тоже болеют.
   В тот вечер, пока не стемнело, Мендельсон пришел осмотреть мои нашивки.
   - Утром я вымою тебе спину и посыплю еще солью, - сказал он. Затем он равнодушно взглянул вниз, на Мучманна.
   'Что насчет него?' Я сказал. Это был глупый вопрос, и он только возбудил любопытство еврея. Его глаза сузились, когда он посмотрел на меня.
   - Раз уж вы спросили, я сказал ему воздерживаться от алкоголя, острой пищи и много отдыхать, - сухо сказал он.
   - Кажется, я понял.
   - Я не бессердечный человек, друг мой, но я ничем не могу ему помочь.
   При диете с высоким содержанием белка, витаминов, глюкозы и метионина у него мог бы быть шанс".
   - Сколько времени у него есть?
   - Ему все еще удается время от времени приходить в сознание? Я кивнул.
   Мендельсон вздохнул. "Трудно сказать. Но когда наступает кома, это вопрос дня или около того. У меня даже нет морфия, чтобы дать ему. В этой клинике смерть - обычное лекарство, доступное для пациентов".
   - Буду иметь в виду.
   - Не болей, мой друг. Здесь тиф. Как только вы обнаружите, что у вас поднялась температура, выпейте две ложки собственной мочи. Кажется, это работает.
   - Если я найду чистую ложку, я так и сделаю. Спасибо за чаевые.'
   - Ну, вот еще, раз ты в таком хорошем настроении. Единственная причина, по которой лагерный комитет собирается здесь, заключается в том, что они знают, что охрана не придет, если в этом нет крайней необходимости. Вопреки внешнему виду, эсэсовцы не глупы.
   Только безумец будет оставаться здесь дольше, чем нужно.
   - Как только вы сможете передвигаться без особой боли, мой вам совет - убирайтесь отсюда.
   "Что заставляет тебя остаться? Клятва Гиппократа?'
   Мендельсон пожал плечами. - Никогда об этом не слышал, - сказал он.
   Я немного поспал. Я собирался бодрствовать и наблюдать за Мучманном на случай, если он снова придет в себя. Полагаю, я надеялся на одну из тех трогательных сценок, которые вы видите в кино, когда умирающий стремится излить свою душу человеку, склонившемуся над смертным одром.
   Когда я проснулся, было темно, и сквозь звуки кашля и храпа других обитателей больницы я услышал безошибочный звук, доносящийся из-под койки внизу, от рвоты Мучмана. Я наклонился и увидел его в лунном свете, опирающегося на локоть, схватившегося за живот.
   'Ты в порядке?' Я сказал.
   - Конечно, - прохрипел он. "Как чертова галапагосская черепаха, я буду жить вечно". Он снова застонал и болезненно, сквозь стиснутые зубы, сказал: - Это проклятые спазмы желудка.
   'Хочешь воды?'
   - Вода, да. Мой язык такой же сухой, как и у него. Его охватил очередной приступ рвоты. Я осторожно спустился вниз и достал ковш из ведра возле кровати. Мучманн, стуча зубами, как телеграфная кнопка, шумно пил воду. Закончив, он вздохнул и лег на спину.
   - Спасибо, друг, - сказал он.
   - Не упоминай об этом, - сказал я. - Ты сделаешь то же самое для меня.
   Я слышал, как он кашлянул сквозь то, что звучало как смешок. - Нет, черт возьми, не стал бы, - прохрипел он. - Я бы боялся подцепить что-нибудь, что бы у меня ни было. Я не думаю, что вы знаете, не так ли?
   Я задумался. Тогда я сказал ему. - У вас гепатит.
   Он помолчал пару минут, и мне стало стыдно. Я должен был избавить его от этой агонии. "Спасибо за откровенность со мной, - сказал он. - Что с тобой?
   "Гинденбургская милостыня".
   'Зачем?'
   "Помогал еврею в моей рабочей команде".
   - Это было глупо, - сказал он. - Они все равно все мертвы. Рискни из-за того, у кого есть половина шанса, но не из-за еврея. Их удача давно закончилась.
   - Ну, твой точно не выиграл в лотерею.
   Он смеялся. - Совершенно верно, - сказал он. - Я никогда не думал, что заболею. Я думал, что пролезу через эту дыру. У меня была хорошая работа в сапожной мастерской.
   - Тяжелый перерыв, - признал я.
   - Я умираю, не так ли? он сказал.
   - Это не то, что говорит док.
   "Не надо давать мне холодную капусту. Я вижу это в лидерах. Но все равно спасибо. Господи, я бы все отдал за гвоздь.
   - Я тоже, - сказал я.
   "Даже свернуться". Он сделал паузу. Затем он сказал: "Я должен тебе кое-что сказать".
   Я пытался скрыть настойчивость, переполнявшую мой голосовой аппарат. 'Да? Что это такое?
   - Не трахай ни одну женщину в этом лагере. Я почти уверен, что именно так я и заболел.
   - Нет, не буду. Спасибо, что сказал мне.'
   На следующий день я продал свой паек за сигареты и стал ждать, пока Мучманн выйдет из бреда. Это продолжалось большую часть дня. Когда, наконец, он пришел в сознание, он заговорил со мной так, как будто наш предыдущий разговор состоялся всего несколько минут назад.
   'Как это работает? - Как полоски?
   - Больно, - сказал я, слезая с койки.
   'Держу пари. Этот ублюдочный сержант с хлыстом и вправду ебанутый. Он наклонил ко мне свое изможденное лицо и сказал: - Знаешь, мне кажется, что я тебя где-то видел.
   - Ну, а теперь посмотрим, - сказал я. "Теннисный клуб "Рот Вайс"? Херренклуб? Может быть, "Эксельсиор"?
   "Ты меня подставляешь". Я закурил одну из сигарет и вложил ее между его губ.
   - Держу пари, это было в Опере, я большой фанат, знаете ли. Или, может быть, это было на свадьбе Геринга? Его тонкие желтые губы растянулись в нечто вроде улыбки.
   Затем он вдохнул табачный дым, словно это был чистый кислород.
   - Ты чертов волшебник, - сказал он, смакуя сигарету. Я оторвала его от его губ на секунду, прежде чем вернуть обратно. - Нет, это было не одно из тех мест. Это придет ко мне.
   "Конечно, будет", - сказал я, искренне надеясь, что это не так. На мгновение я хотел сказать "Тюрьма Тегель", но отказался. Болен он или нет, он мог вспомнить по-другому, и тогда я бы с ним покончил.
   'Что ты? Сози? Кози?
   - Торговец на черном рынке, - сказал я. 'А ты?'
   Улыбка растянулась так, что превратилась почти в гримасу. 'Я прячусь.'
   'Здесь? От кого?'
   - Все, - сказал он.
   - Ну, ты точно выбрал чертовски крутой тайник. Ты что, сумасшедший?
   "Никто не может найти меня здесь, - сказал он. "Позвольте спросить вас кое о чем: куда бы вы спрятали каплю дождя?" Я выглядел озадаченным, пока он не ответил: "Под водопадом. Если вы не знали, это китайская философия. Я имею в виду, вы бы никогда не нашли его, не так ли?
   - Нет, я полагаю, что нет. Но ты, должно быть, был в отчаянии, - сказал я.
   "Заболеть мне просто не повезло. Но из-за этого я бы выбыл из дома через год или около того, и к тому времени они уже перестали бы искать".
   'Кто будет?' Я сказал. - Зачем они вам?
   Его веки дрогнули, и сигарета выпала из бессознательных губ на одеяло. Я поднес ее к его подбородку и выстучал сигарету в надежде, что он сможет прийти в себя достаточно долго, чтобы выкурить вторую половину.
   Ночью дыхание Мучмана стало более поверхностным, а утром Мендельсон объявил, что он находится на грани комы. Я ничего не мог сделать, кроме как лечь на живот, смотреть вниз и ждать. Я много думал об Инге, но больше всего думал о себе. В Дахау похороны были просты: тебя сжигали в крематории, и все. Конец истории. Но когда я наблюдал, как яды действуют на Курта Мучмана, разрушая его печень и селезенку, так что все его тело наполнилось инфекцией, мои мысли были главным образом о моем Отечестве и его собственной столь же ужасной болезни.
   Только сейчас, в Дахау, я смог судить, насколько атрофия Германии превратилась в некроз; и, как и в случае с беднягой Мучманном, морфия не будет, когда боль усилится.
   В Дахау было несколько детей, рожденных от заключенных там женщин. Некоторые из них никогда не знали другой жизни, кроме лагеря. Они свободно играли на территории комплекса, их терпела вся охрана, а некоторые даже любили, и они могли ходить почти куда угодно, кроме больничного барака. Наказанием за неповиновение было жестокое избиение.
   Мендельсон прятал ребенка со сломанной ногой под одной из кроваток. Мальчик упал, играя в тюремной каменоломне, и пролежал там почти три дня с перевязанной ногой, когда за ним пришли эсэсовцы. Он был так напуган, что проглотил язык и задохнулся.
   Когда мать умершего мальчика пришла навестить его и ей пришлось сообщить плохие новости, Мендельсон был образцом профессиональной симпатии. Но позже, когда она ушла, я услышал, как он тихо плачет про себя.
   - Эй, там, наверху. Я вздрогнул, услышав голос подо мной. Дело было не в том, что я спал; Я просто не следил за Мучманном, как должен был.
   Теперь я понятия не имел о бесценном периоде времени, в течение которого он был в сознании. Я осторожно слез и опустился на колени у его койки. Мне все еще было слишком больно сидеть на спине. Он ужасно усмехнулся и схватил меня за руку.
   - Я вспомнил, - сказал он.
   'О, да?' - сказал я с надеждой. - А что ты вспомнил?
   - Где я видел твое лицо. Я старался казаться равнодушным, хотя сердце колотилось в груди. Если бы он думал, что я бык, то я мог бы забыть об этом. Бывший заключенный никогда не дружит с быком. Нас двоих могло смыть на каком-нибудь необитаемом острове, а он все равно плюнул бы мне в лицо.
   'Ой?' - сказал я небрежно. - Где же это было? Я вложил его недокуренную сигарету между его губ и закурил.
   - Раньше ты был домовым детективом, - прохрипел он. "В Адлоне. Однажды я обыскал это место, чтобы поработать. Он хрипло усмехнулся. 'Я прав?'
   - У тебя хорошая память, - сказал я, закуривая сам. - Это было довольно давно.
   Его хватка усилилась. - Не волнуйся, - сказал он. - Я никому не скажу. В любом случае, ты ведь не был быком, не так ли?
   - Ты сказал, что обследуешь это место. По какому конкретно уголовному делу вы проходили?
   "Я был Щелкунчиком".
   - Не могу сказать, насколько помню, когда-нибудь ограбили сейф в отеле, - сказал я. - По крайней мере, пока я там работал.
   - Это потому, что я ничего не взял, - гордо сказал он. - О, я открыл его. Но брать было нечего. Серьезно.'
   - У меня есть только ваше слово на этот счет, - сказал я. "В отеле всегда были богатые люди, и у них всегда были ценные вещи. Очень редко в этом сейфе ничего не было.
   - Это правда, - сказал он. "Просто мне не повезло. На самом деле не было ничего, что я мог бы взять, от чего я мог бы когда-либо избавиться. В этом суть, понимаете. Нет смысла брать то, что нельзя сдвинуть.
   - Хорошо, я тебе верю, - сказал я.
   - Я не хвастаюсь, - сказал он. "Я был лучшим. Не было ничего, что я не мог бы взломать. Держу пари, вы ожидаете, что я буду богат, не так ли?
   Я пожал плечами. 'Возможно. Я также ожидаю, что ты будешь в тюрьме, а ты и есть.
   "Я прячусь здесь потому, что я богат, - сказал он. - Я говорил тебе это, не так ли?
   - Вы что-то упоминали об этом, да. Я не торопился, прежде чем добавить: "А что у вас есть, что делает вас таким богатым и желанным? Деньги? Драгоценности?
   Он издал еще один короткий смешок. - Лучше, чем это, - сказал он. 'Сила.'
   "В какой форме или форме?
   - Бумаги, - сказал он. "Поверь мне на слово, очень много людей готовы заплатить большие деньги, чтобы заполучить то, что у меня есть".
   - Что в этих бумагах?
   Его дыхание было более поверхностным, чем у девушки с обложки Der Junggeselle.
   - Я точно не знаю, - сказал он. - Имена, адреса, информация. Но ты умный малый, у тебя получится.
   - У вас их здесь нет?
   - Не глупи, - прохрипел он. - Снаружи они в безопасности. Я вынул окурок изо рта и бросил на пол. Потом я отдал ему остаток своего.
   - Было бы обидно, если бы им никогда не воспользовались, - сказал он, затаив дыхание. - Ты был добр ко мне. Так что я собираюсь сделать вам одолжение, заставлю их потеть, не так ли? Это будет стоить вам грузовика гравия снаружи. Я наклонился вперед, чтобы услышать, как он говорит. - Бери их за нос. Его веки дрогнули. Я взял его за плечи и попытался встряхнуть, чтобы привести в сознание.
   Вернуться к жизни.
   Я стоял на коленях рядом с ним какое-то время. В маленьком уголке меня, который все еще чувствовал, было ужасное и пугающее чувство покинутости. Мучманн был моложе меня и к тому же силен. Нетрудно было представить, что я умираю от болезни. Я сильно похудел, у меня был сильный стригущий лишай, и мои зубы расшатывались в деснах. Человек Гейдриха, SS Oberschutze Burger, заведовал столярной мастерской, и я задавался вопросом, что будет со мной, если я пойду вперед и дам ему кодовое слово, которое выведет меня из Дахау. Что со мной сделает Гейдрих, когда обнаружит, что я не знаю, где документы фон Грейса? Отправить меня обратно? Меня казнили? а если бы я не дал свисток, разве ему пришло бы в голову предположить, что я потерпел неудачу и что он должен меня вытащить? Судя по моей короткой встрече с Гейдрихом и тому немногому, что я о нем слышал, это казалось маловероятным. Подобраться так близко и потерпеть неудачу в конце было чуть ли не больше, чем я мог вынести.
   Через некоторое время я потянулся вперед и накрыл одеялом желтое лицо Мучманна. Короткий огрызок карандаша упал на пол, и я смотрел на него несколько секунд, прежде чем мне пришла в голову мысль, и в моем сердце снова блеснула надежда. Я откинул одеяло с тела Мучманна. Руки были сжаты в кулаки. Одну за другой я открыл их. В левой руке Мучманн держал лист коричневой бумаги, вроде тех, в которые заключенные в сапожной мастерской заворачивали ремонт обуви охранникам СС. Я слишком боялся, что там ничего не окажется, чтобы немедленно развернуть бумагу. Как бы то ни было, почерк был почти неразборчив, и мне потребовался почти час, чтобы расшифровать содержание записки. Там было написано: "Бюро находок, Департамент дорожного движения Берлина.
   Саарландштрассе Вы потеряли портфель где-то в июле на Лейпцигерштрассе. Изготовлен из гладкой коричневой шкуры, с латунным замком, чернильное пятно на ручке. Золотые инициалы KM Содержит открытку из Америки. Западный роман, Старый Сурхенд, Карл Мэй и деловые газеты. Спасибо. км'
   Это был, пожалуй, самый странный билет домой, который у кого-либо когда-либо был.
  
   Глава 19
   Казалось, везде была униформа. Даже продавцы газет были в фуражках и шинелях СА. Парада не было, и, конечно же, на Унтер-ден-Линден не было ничего еврейского, что можно было бы бойкотировать. Возможно, только теперь, после Дахау, я в полной мере осознал истинную силу власти национал-социализма над Германией.
   Я направлялся к своему кабинету. Расположенный нелепо между греческим посольством и Художественным магазином Шульце и охраняемый двумя штурмовиками, я миновал министерство внутренних дел, из которого Гиммлер передал свою записку Паулю Пфарру относительно коррупции. К входной двери подъехала машина, из нее вышли два офицера и девушка в форме, в которой я узнал Марлен Сэм. Я остановился и начал здороваться, но потом передумал. Она прошла мимо меня, не оглянувшись. Если она и узнала меня, то хорошо это замаскировала. Я повернулся и смотрел, как она следует за двумя мужчинами внутри здания. Не думаю, что я простоял там больше пары минут, но этого было достаточно, чтобы меня бросил вызов толстяку в шляпе с низкими полями.
   - Документы, - резко сказал он, даже не удосужившись показать пропуск Сипо или диск с ордером.
   - Кто сказал?
   Мужчина уткнулся в меня своим жирным, плохо выбритым лицом и прошипел: "Говорит я".
   - Послушайте, - сказал я, - вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что обладаете тем, что мило известно как властная личность. Так что брось это дерьмо и давай посмотрим какое-нибудь удостоверение личности. Перед моим носом промелькнул пропуск Sipo.
   - Вы, мальчики, обленились, - сказал я, доставая бумаги. Он забрал их для экспертизы.
   - Что ты здесь делаешь?
   "Вешать? Кто висит? Я сказал. "Я остановился, чтобы полюбоваться архитектурой".
   - Почему вы смотрели на тех офицеров, которые вышли из машины?
   - Я не смотрел на офицеров, - сказал я. "Я смотрел на девушку. Я люблю женщин в униформе.
   - Уже в пути, - сказал он, швыряя мне мои бумаги обратно.
   Средний немец, кажется, способен терпеть самое оскорбительное поведение любого, кто носит униформу или какие-либо официальные знаки различия. Во всем, кроме этого, я считаю себя довольно типичным немцем, потому что должен признать, что по своей природе я склонен чинить препятствия властям. Полагаю, вы бы сказали, что это странное отношение для бывшего полицейского.
   На Книгштрассе сборщики зимней помощи стояли толпой, тряся у всех перед носом своими маленькими красными ящиками для пожертвований, хотя до ноября оставалось всего несколько дней. В первые дни помощь была предназначена для помощи в преодолении последствий безработицы и депрессии, но теперь и почти повсеместно она рассматривалась партией не более чем как финансовый и психологический шантаж: помощь собирала средства, но так же, как и главное, создавался эмоциональный климат, в котором людей приучали обходиться без ради Отечества. Каждую неделю сбором занималась другая организация, а на этой неделе это были Железнодорожники.
   Единственным железнодорожником, который мне когда-либо нравился, был отец моего бывшего секретаря Дагмарра. Не успел я закусить губу и вручить одному из них 20 пфеннигов, как дальше по дороге меня домогался другой. Небольшой стеклянный значок, который вы получили за вклад, не столько защитил вас от дальнейших преследований, сколько обозначил вас как перспективного кандидата. И все же не это заставило меня проклясть этого человека, толстого, каким может быть только железнодорожник, и оттолкнуть его с дороги, а вид самой Дагмарр, исчезающей вокруг жертвенной колонны, стоящей перед ратушей.
   Услышав мои торопливые шаги, она обернулась и увидела меня раньше, чем я дошел до нее. Мы неуклюже стояли перед похожим на урну монументом с огромным девизом, написанным белыми буквами и гласившим: "Жертвоприношение во имя зимней помощи".
   - Берни, - сказала она.
   - Привет, - сказал я. - Я как раз думал о тебе. Чувствуя себя довольно неловко, я коснулся ее руки. - Мне было жаль слышать о Йоханнесе. Она храбро улыбнулась мне и плотнее закуталась в свое коричневое шерстяное пальто.
   - Ты сильно похудел, Берни. Вы были больны?
   'Это долгая история. У тебя есть время выпить кофе?
   Мы пошли в Alexanderquelle на Александерплац, где заказали настоящий мокко и настоящие булочки с настоящим джемом и настоящим маслом.
   - Говорят, у Геринга есть новый процесс, по которому из угля делают масло.
   "Тогда не похоже, чтобы он что-то ел". Я вежливо рассмеялся. - А в Берлине луковицы нигде не купишь. Отец считает, что они используют их для изготовления отравляющего газа, который японцы используют против китайцев.
   Через некоторое время я спросил ее, может ли она обсудить Йоханнеса. - Боюсь, рассказывать особо нечего, - сказала она.
   'Как это случилось?'
   - Все, что я знаю, это то, что он погиб во время авианалета на Мадрид. Один из его товарищей пришел рассказать мне. Из Рейха я получил однострочное сообщение, которое гласило: Ваш муж погиб за честь Германии. По-свински, подумал я. Она отхлебнула кофе. "Тогда мне пришлось пойти к кому-то в министерство авиации и подписать обещание, что я не буду говорить о том, что произошло, и что я не буду носить траур. Ты можешь себе это представить, Берни? Я не могла надеть черное даже для собственного мужа. Это был единственный способ получить пенсию". Она горько улыбнулась и добавила: "Вы - ничто, ваша нация - все". Что ж, они определенно имеют это в виду. Она достала носовой платок и высморкалась.
   "Никогда не недооценивайте национал-социалистов, когда дело доходит до пантеизма".
   Я сказал. "Индивидуумы не имеют значения. Сейчас твоя собственная мать воспринимает твое исчезновение как должное. Никого это не волнует.
   Никто, кроме меня, подумал я. В течение нескольких недель после моего освобождения из Дахау исчезновение Инге Лоренц было моим единственным делом. Но иногда даже Берни Гюнтер терпит неудачу.
   Искать кого-то в Германии поздней осенью было все равно, что пытаться найти что-то в огромном ящике письменного стола, который упал на пол, содержимое высыпалось, а затем было заменено в соответствии с новым порядком, так что вещи больше не попадались под руку или даже, казалось, принадлежит там. Постепенно мое чувство безотлагательности стерлось безразличием других. Бывшие коллеги Инге по газете пожали плечами и сказали, что на самом деле они ее плохо знали.
   Соседи качали головами и предлагали относиться к таким вещам философски. Отто, ее поклонник в DAF, думал, что она, вероятно, появится в ближайшее время. Я не мог винить никого из них. Потерять еще один волос с головы, которая уже потеряла так много, кажется просто неудобным.
   Разделяя тихие, одинокие вечера с дружеской бутылкой, я часто пытался представить, что с ней могло бы случиться: автомобильная авария; может быть, какая-то амнезия; эмоциональный или психический срыв; совершенное ею преступление, потребовавшее немедленного и бесповоротного исчезновения. Но я всегда возвращался к похищениям и убийствам и мысли о том, что все, что произошло, было связано с делом, над которым я работал.
   Даже по прошествии двух месяцев, когда обычно можно было бы ожидать, что гестапо в чем-то признается, Бруно Шталекер, недавно переведенный из города в маленькую никому не известную резидентуру крипо в Шпревальде, так и не нашел никаких сведений об Инге. был казнен или отправлен в КЗ. И сколько бы раз я ни возвращался в дом Гаупт-Сндлера в Ванзее в надежде найти что-нибудь, что дало бы мне ключ к разгадке того, что произошло, ничего не было.
   Пока срок аренды Инге не истек, я часто возвращался в ее квартиру в поисках секретных вещей, которыми она не сочла нужным поделиться со мной. Тем временем память о ней отдалялась. Не имея фотографии, я забыл ее лицо и понял, как мало я действительно знал о ней, кроме элементарных сведений. Казалось, всегда было так много времени, чтобы узнать все, что нужно было узнать.
   Когда недели превратились в месяцы. Я знал, что мои шансы найти Инге уменьшались почти арифметически обратно пропорционально. И по мере того, как след становился холоднее, таяла и надежда. Я чувствовал, что знаю, что больше никогда ее не увижу.
   Дагмарр заказал еще кофе, и мы поговорили о том, чем каждый из нас занимался. Но я ничего не сказал об Инге или о моем пребывании в Дахау. Есть вещи, которые нельзя обсуждать за утренним кофе.
   'Как бизнес?' она спросила.
   "Я купил себе новую машину, "Опель".
   - Значит, у вас все в порядке.
   'А ты?' Я попросил. 'Как поживаешь?'
   "Я вернулся домой с родителями. Я много печатаю дома, - сказала она.
   "Студенческие диссертации и тому подобное". Ей удалось улыбнуться. "Отец беспокоится, что я это сделаю. Видите ли, я люблю печатать по ночам, и звук моей пишущей машинки вызывал гестапо три раза за столько же недель. Они ищут людей, пишущих оппозиционные газеты. К счастью, вещи, которые я выпускаю, настолько прославляют национал-социализм, что от них легко избавиться. Но отец беспокоится о соседях. Он говорит, они поверят, что гестапо за что-то нас преследует.
   Через некоторое время я предложил пойти посмотреть фильм.
   "Да, - сказала она, - но я не думаю, что смогла бы выдержать один из этих патриотических фильмов".
   Возле кафе мы купили газету.
   На первой полосе была фотография двух Германов, Шестого и Геринга, пожимающих друг другу руки: Геринг широко улыбался, а Шестая вовсе не улыбалась: похоже, премьер-министр собирался добиться своего в отношении снабжения сырье для немецкой сталелитейной промышленности в конце концов. Я открыл раздел развлечений.
   - Как насчет "Алой императрицы" в Тауэнцинпаласте? Я сказал. Дагмарр сказала, что видела его дважды.
   'Что насчет этого?' она сказала. "Величайшая страсть" с Ильзой Рудель. Это ее новая фотография, не так ли? Она тебе нравится, не так ли? Большинство мужчин, кажется. Я подумал о молодом актере Вальтере Кольбе, которого Ильзе Рюдель подослала убить ее, а сам он был убит мной. На газетном объявлении она изображена в монашеской вуали. Даже когда я отбросил свои личные знания о ней, я счел ее характеристику сомнительной.
   Но меня уже ничего не удивляет. Я привык жить в мире, который выбился из колеи, как если бы его поразило сильнейшее землетрясение, так что дороги уже не ровные, а дома не прямые.
   - Да, - сказал я, - с ней все в порядке. Мы шли в кино. Красные витрины Der Stürmers снова стояли на углах улиц, и газета Штрейхера казалась еще более бешеной, чем когда-либо.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"