Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Война Люфтваффе против Братании

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тут показана очень даже эпическая битва и в том числе агентур.

  НИ ОДНО МЕСТО НЕ СИМВОЛИЗИРУЕТ ХОЛОДНУЮ ВОЙНУ больше, чем Берлин. В июле 1945 года союзники военного времени встретились на окраине разрушенной столицы Адольфа Гитлера, и им с трудом удалось уладить свои разногласия. Три лета спустя Берлин поставил их на грань войны. Кризисы конца 1950-х и начала 1960-х годов создали новый символ их конфликта - Берлинскую стену, когда советские и американские танки столкнулись друг с другом на контрольно-пропускном пункте Чарли. Позже город стал своего рода барометром, измеряющим изменение атмосферы по мере ослабления напряженности. Четырехстороннее соглашение 1971 года открыло эру разрядки, а открытие стены в ноябре 1989 года ознаменовало конец холодной войны.
  
   У танков на контрольно-пропускном пункте Чарли есть только один конкурент в качестве культового образа Берлина времен холодной войны: грузовой самолет, пролетающий над разрушенным войной городом во время блокады Берлина. С июня 1948 по май 1949 года Советский Союз изолировал западную половину города от обычных источников снабжения. Другие оккупирующие державы, Соединенные Штаты, Великобритания и Франция, поддерживали свои сектора, доставляя по воздуху уголь, продовольствие и другие предметы первой необходимости. Для поколений американцев и западноевропейцев контраст между безжалостной блокадой Иосифа Сталина и гуманитарной воздушной доставкой Запада стал красноречивым доказательством утверждения Артура Шлезингера о том, что западная политика времен холодной войны была "смелым и необходимым ответом свободных людей на коммунистическую агрессию".1 Жители Запада по-прежнему черпают вдохновение в воздушных перевозках как самой драматической мобилизации военных технологий для спасения жизней в двадцатом веке. Проводя параллели между своими действиями и действиями Гарри Трумэна, недавние президенты прибегли к воздушным перевозкам, чтобы заручиться поддержкой своей политики.
  
   Хотя существует огромная литература о Берлине времен холодной войны в целом и о блокаде в частности, аспекты кризиса остаются неясными. Один известный историк блокады назвал это "одним из самых неоднозначных и наименее понятных событий холодной войны".2 Не существует единого мнения о его причинах, контексте или последствиях. Никто не предложил убедительного объяснения того, почему планировщики создали западные анклавы в Берлине, окруженные советской зоной, без четко определенных прав доступа к ним. Ученые также не рассматривали, как эти механизмы доступа, какими они были, функционировали между 1945 и 1948 годами, или усилия Запада по расширению доступа после 1945 года. Историки не объясняют, почему западные официальные лица мало что сделали для снижения уязвимости города, поскольку напряженность возросла в конце 1947 и начале 1948 года.
  
   Другой вопрос - место воздушного транспорта в политике Запада. Согласно большинству сообщений, чиновники быстро остановились на воздушном транспорте в качестве противодействия блокаде. Тем не менее, историки также утверждают, что западные лидеры в то время считали, что Берлин не может быть снабжен по воздуху. Другими словами, западные правительства выбрали воздушную переброску в качестве своего ответа, ожидая, что она провалится. Это не имеет смысла. В чем же тогда заключалась политика Запада и как западные державы рассчитывали преодолеть блокаду?
  
   ЭТА КНИГА ПЫТАЕТСЯ ПРОЯСНИТЬ такие вопросы, исследуя "берлинский вопрос" от его истоков в планах военного времени по оккупации Германии до заседания Совета министров иностранных дел в Париже в 1949 году. Хотя блокада и переброска по воздуху занимают центральное место в этой истории, повествование помещает их в более широкий контекст. В нем рассматриваются истоки берлинской проблемы во время Второй мировой войны, рассматривается, как разрушилось сотрудничество между Востоком и Западом в Берлине и Германии в период с 1945 по 1948 год, а затем обращается к самому кризису. В нем рассказывается о дипломатических маневрах, эволюции воздушного сообщения и событиях в блокированном городе. В заключение приводится описание встречи министров иностранных дел в Париже, которая ратифицировала разделение Берлина и Германии и заложила основу для десятилетий холодной войны в Европе.
  
   Дипломатические истории, как правило, концентрируются на высоких и могущественных. Этот аккаунт не исключение. С одной стороны, это тематическое исследование того, как правительства ведут себя во время кризисов. Тем не менее, результат зависел не только от того, что планировали и решали национальные лидеры. Это зависело в равной степени от действий пилотов воздушных перевозок и жителей Берлина. Только изучив взаимосвязанные темы национальной политики, воздушного сообщения и жизни в Берлине, мы можем понять, как эта конфронтация возникла, развивалась и была разрешена.
  
   Опираясь на вторичную литературу, исследование основывается на исследованиях в британских, американских и канадских архивах, начиная от записей берлинского сектора и заканчивая досье президента и премьер-министра. Послевоенный Берлин в некотором смысле стал слишком знакомым, покрытым неизученными предположениями и мифами. Истории стали восприниматься как правдивые благодаря постоянному повторению, когда их фактическая основа вызывает сомнения. Мемуары выборочны, иногда вводят в заблуждение, иногда искажают. Я возвращался к основной записи всякий раз, когда мог. Здесь я должен добавить досадную оговорку. Мое незнание французского, немецкого и русского языков означает, что это не тот окончательный отчет, который я хотел бы, чтобы он был. Я пытался компенсировать это, опираясь на исследования советской политики, которые появились на английском языке за последние два десятилетия, и я использовал несколько работ на французском и немецком языках. Отсутствие первичного материала на этих трех языках ослабляет мой анализ. Я могу только надеяться, что моя работа побудит других предоставить более полный отчет, чем я предложил здесь.
  
   Несмотря на свои ограничения, мое исследование ставит под сомнение существующие взгляды на блокаду и ее происхождение. Неспособность обеспечить письменные гарантии доступа Запада в Берлин казалась верхом безумия после 1948 года, и критики поспешили обвинить в проблеме наивное доверие к советской доброй воле со стороны Франклина Рузвельта и его советников. Тем не менее, план, который оставил Берлин окруженным советской зоной, был британским продуктом, а не американским. И хотя вера в то, что Русские будут сотрудничать, действительно влияла на планы военного времени, другие соображения были не менее важны, такие как ожидание, что зоны будут существовать недолго, представление о том, что силы союзников будут свободно перемещаться во всех зонах, и идея о том, что западные пути доступа будут поддерживать толькогарнизоны, а не все население Берлина.
  
   Блокаду лучше всего понимать как конфронтацию между оккупирующими державами, а не как конфликт местного происхождения. Решения великих держав определили уникальную послевоенную историю города. Если бы союзники не решили установить особый оккупационный режим для Берлина, события там были бы параллельны событиям в Дрездене или любом другом городе восточной зоны. В отсутствие западных держав Советы вынудили бы берлинских социалистов к слиянию с коммунистами весной 1946 года. Это слияние лишило бы социалистов возможности претендовать на победу на городских выборах той осенью, в результате которых городское правительство, в котором доминировали коммунисты, было установлено Советами летом 1945 года. Более того, ситуация достигла апогея в 1948 году не из-за местного соперничества за власть, а из-за планов Запада создать отдельное правительство в Западной Германии и решимости Сталина помешать им. Какой бы непрочной ни оказалась блокада, и как бы изобретательны ни были берлинцы в ее обходе, если бы воздушная переброска не обеспечила материальную и моральную поддержку западных держав непосредственно западным берлинцам, город уступил бы Советам. Способность берлинцев противостоять коммунистическому принуждению зависела от присутствия Запада.
  
   Стандартные истории конфликта великих держав в Берлине допускают множество ошибок, самой большой из которых является непонимание места воздушного транспорта в политике Запада. Большинство ученых изображают западных лидеров как взвешивающих варианты в классической рационально-действующей манере и выбирающих воздушный транспорт в качестве предпочтительного решения кризиса. Другие описывают решение как основанное скорее на интуиции, чем на логике, но вывод тот же: державы решили остаться в Берлине и полагаться для этого на воздушный транспорт. На столе стояли опасные альтернативы. Американский военный губернатор, генерал Люциус Д. Клей хотел бросить вызов блокаде вооруженным конвоем, но ученые изображают Трумэна, который вместо этого выбрал воздушный транспорт. Смысл в том, что администрация мудро оценила свои альтернативы, затем выбрала и использовала выигрышную стратегию.
  
   Такие интерпретации предполагают, что переброска по воздуху будет успешной и что западные официальные лица знали об этом. Оглядываясь назад, успех всегда кажется предопределенным. Сомнения по поводу воздушной перевозки были гораздо глубже и длились гораздо дольше, чем предполагали ученые. То, что мы сейчас считаем неизбежным, люди в то время считали невозможным. Никто в июне и июле 1948 года не рассматривал переброску по воздуху как курс действий, предпочтительный другим альтернативам, который разрешил бы кризис. Еще осенью западные официальные лица считали, что переброска по воздуху не удастся, и никто не знал, что будут делать их правительства, когда это произойдет. Вряд ли это является примером разумных процессов, рационального выбора или последовательной стратегии.
  
   Воздушный транспорт был шедевром импровизации, а не продуманной политикой. Ученые предположили, что с самого начала было принято одно решение. Но решение начать переброску по воздуху не было решением начать переброску по воздуху, как мы понимаем этот термин, и ученые путают их. Британцы и американцы начали отправлять грузы не для того, чтобы прорвать блокаду, а чтобы растянуть запасы как можно дольше, в надежде, что дипломатия тем временем разрешит кризис. И все же шансы были против дипломатов. Запад по-прежнему был привержен созданию отдельного западногерманского правительства, в то время как Сталин ясно дал понять, что отказ от этого проекта был его ценой за снятие блокады. Лучшее, на что могли надеяться западные чиновники, казалось, было бесконечным тупиком - вечной блокадой и постоянным воздушным транспортом - то, что берлинцы не могли терпеть вечно. Современники также не могли исключить возможность того, что Сталин может силой сорвать воздушную переброску. Сегодня мы рассматриваем воздушные перевозки как практически безрисковый путь к успеху; они не могли. Стратегия примиряет цели и средства. В этом смысле у Запада не было стратегии - не было политики, которая предлагала разумную перспективу достижения благоприятного результата.
  
   Историки дипломатии и политологи рассматривают переброску по воздуху как сознательную стратегию по нескольким причинам. Оглядываясь назад, можно сказать, что переброска по воздуху прошла успешно. Другим фактором является влияние моделей принятия решений. Предлагая простые схемы выбора и действий, эти модели позволили ученым выявить модель поведения во время блокады, которой не существовало. В-третьих, ученые не изучили детали реализации, сосредоточившись вместо этого на обсуждении политики и принятии решений. Логистика кажется обыденной. Чтобы понять место воздушных перевозок в политике Запада, мы должны изучить, как за недели и месяцы они превратились в полномасштабные, организованные усилия, которые, по мнению некоторых, существовали с самого начала.
  
   Опровержение сомнений по поводу переброски по воздуху скрывает важные аспекты западной дипломатии, в частности единство коалиции. Державам было трудно идти в ногу, по крайней мере, в три ключевых момента во время кризиса. Сомнения по поводу воздушной перевозки были одной из причин. Европейцы опасались, что американцы хотят довести кризис до апогея, шаг, который может спровоцировать войну. Мы склонны считать опасения европейцев преувеличенными, полагая, что Трумэн отклонил самое опасное предложение, выдвинутое во время кризиса, - план конвоя Клея. Но американские официальные лица расценили переброску по воздуху как прелюдию к бронетанковой колонне Клея, альтернативы этому нет. Когда воздушная переброска не удалась, чего некоторые ожидали еще в октябре, Запад столкнется с выбором между выводом войск из Берлина и прорывом блокады с помощью танков Клэя. Западные европейцы полагались на американскую мощь, чтобы предотвратить войну с Советским Союзом, а не победить в ней. Поскольку между ними и Красной Армией не было океана, европейцы, по понятным причинам, больше задумывались о вероятности и последствиях войны, чем американцы. Они были более готовы позволить дипломатии развернуться и менее готовы рисковать воздушными перевозками, чем американцы.
  
   Дипломатические усилия по урегулированию ситуации с Берлином продолжались и после того, как 12 мая 1949 года Советы сняли блокаду. Министры иностранных дел встретились в Париже 23 мая и договорились не соглашаться, завершив этот кризис в Берлине. Сталин потерпел серьезное поражение. Ему не удалось подорвать западногерманское правительство. Он не захватил Берлин. Блокада оттолкнула западное общественное мнение, усилила антикоммунистические настроения в Германии и ускорила создание Североатлантического альянса.
  
   На Западе единственные "извлеченные уроки", казалось, были жесткими. Блокада закрепила в сознании общественности образ Советского Союза как агрессивного, экспансионистского и безжалостного тоталитарного государства. Самые опасные времена во время кризиса наступили во время переговоров; единственным безопасным курсом было укрепление позиций силы. Из блокады можно было извлечь и другие уроки. Хотя твердость и решимость победили Сталина, западная дипломатия преуспела и благодаря другим достоинствам - прежде всего, благоразумию и отказу от поспешных суждений. Западные лидеры предпочли перейти мосты когда они пришли к ним, не раньше. Откладывая выбор, они невольно дали airlift время проявить себя. Ничто из этого не было сознательным, преднамеренным или даже интуитивным. Пока он дрейфовал, Трумэн не мог осознать, что он делает. Вместо этого он успокоил себя жесткими заявлениями о "сроке пребывания" и не перекладывании ответственности, заявлениями, которые историки с тех пор принимают за чистую монету. Западная политика избегания долгосрочных решений казалась нелогичной еще осенью 1948 года, и она никогда не была той моделью рациональности, которую описывают некоторые ученые. В конце концов, результаты доказали его мудрость, если не логическую последовательность. Политика сработала.
  
   ГЛАВА 1
   Возможность
  
   Соглашения, которые разделили послевоенную Германию на зоны, а Берлин - на сектора, похоже, бросают вызов здравому смыслу. Хотя советская зона окружала город, соглашения не определяли права Запада на транзит через него. Это упущение казалось преступным во время холодной войны, и многие искали объяснений. Наиболее распространенным было то, что во время войны мало кто из жителей Запада задумывался о доступе, а те, кто задумывался, были отвергнуты другими, которые наивно доверяли советскому диктатору Иосифу Сталину. Дуайт Эйзенхауэр подытожил эти взгляды, когда в 1952 году сказал лидерам Республиканской партии, что проблема возникла в результате уступок Франклина Рузвельта русским, которые он высмеял как "подкуп грабителя".1
  
   Как известно всем хорошим детективам, одна только возможность не приводит к преступлению; мотив должен сопровождать его. Эйзенхауэр не видел необходимости объяснять советские мотивы. Убежденный в том, что в голове Сталина гудели воровские мысли, он предположил, что одна только возможность была достаточным объяснением. Однако решения, принятые во время войны, не привели к блокаде; они только сделали ее возможной. Полное объяснение должно сочетать возможность и мотив, цель этой главы и следующей.2
  
   Общие очертания того, как Германия оказалась разделенной на зоны, хорошо известны. В том, что остается лучшим кратким введением в тему, историк Государственного департамента Уильям Франклин описал ряд упущенных возможностей и предположений, опровергнутых временем. Соединенные Штаты и Великобритания начали обсуждать послевоенную оккупацию в 1943 году. Планирование быстро запуталось в бюрократических спорах между Государственным департаментом и Пентагоном, и оно было отвлечено разногласиями между Рузвельтом и премьер-министром Уинстоном С. Черчилль, какая страна должна оккупировать северо-западную Германию. Тем временем Европейская консультативная комиссия (EAC), созданная на встрече британских, американских и советских министров иностранных дел в Москве в октябре 1943 года, разработала зональный план, в котором отсутствовали положения о доступе Запада к Берлину. Ялтинская конференция одобрила этот план ВАС. Французы присоединились к EAC в ноябре 1944 года, и в Ялте им была предоставлена зона Германии, сектор в Берлине и место в Контрольном совете союзников (ACC), комитете военных губернаторов, на которых была возложена общая ответственность за оккупацию. Франклин описал, как приближается к Советам в 1945 году, кульминацией чего стала встреча советского маршала Георгия К. Жуков, генерал-лейтенант США Люциус Д. Клей и британский генерал-лейтенант Рональд Уикс 29 июня 1945 года оставили западные транзитные соглашения нечетко определенными.3
  
   И все же Франклин не объяснил, почему западные державы уделяли так мало внимания обеспечению своей способности достичь Берлина. Исследуя планы и предположения Запада, в этой главе утверждается, что неспособность выработать механизмы доступа имела иные причины, чем наивность или легковерие. Намечая то, что должно было стать границей советской зоны, британские планировщики в 1943 году просто упустили из виду этот вопрос. Они ожидали кратковременной оккупации, предполагали, что зональные границы будут просто отмечать, где каждая страна разместила свои войска, и полагали, что силы каждой державы будут свободно перемещаться во всех зонах. EAC не исправил британское упущение. Французы присоединились к комиссии слишком поздно, чтобы повлиять на зональный протокол, Советы не были заинтересованы в расширении присутствия посторонних в своей сфере, и никакая американская альтернатива британскому предложению не дошла до комиссии. Рузвельт поиграл со схемой, согласно которой зона США примыкала бы к Берлину, но отказался от нее, узнав, что российский представитель в ВАС одобрил британский план. Вскоре после этого американские официальные лица обсудили вопрос о том, чтобы сделать свободный доступ в Берлин условием принятия американцами границ в британском плане, но позже они отказались от этой идеи. Как только комиссия согласовала зональный протокол, те, кто беспокоился о доступе, не настаивали на решении проблемы, а те, кто обращался к русским по поводу доступа, встречали вежливое уклонение.
  
   ХОТЯ ЭЙЗЕНХАУЭР И другие критики холодной войны обвиняли администрацию Рузвельта в возможностях, предоставленных Советам планами военного времени, эти планы возникли в Лондоне. С самого начала британские планировщики полагали, что союзникам придется оккупировать всю Германию. Частичная оккупация после 1918 года не сработала; на этот раз шансы на успех имела только полная оккупация. Тотальная оккупация могла принять одну из двух форм: размещение небольших контингентов из всех оккупирующих держав по всей Германии, что было известно как "смешанная" оккупация, или разделение страны на зоны, по одной для каждой оккупирующей державы. Британцы выбрали последнее.4
  
   К середине октября 1943 года Подкомитет по планированию послевоенных действий под руководством Глэдвина Джебба из Министерства иностранных дел Великобритании разработал план, который включал "Объединенную зону" вокруг Берлина, а также карту с подробным описанием границ зон. Самая важная линия на карте Джебба - западная граница советской зоны - разделяла Германию на протяжении всей холодной войны. В предложении Джебба не упоминалось о западном транзите через восточную зону в Берлин.5 После рассмотрения комитетом под председательством заместителя премьер-министра Клемента Р. Эттли сэр Уильям Стрэнг представил план в ВАС 15 января 1944 года.6
  
   Время будет жестко относиться к предположениям, лежащим в основе так называемого плана Эттли. Его авторы ожидали, что мирная конференция будет созвана быстро, как это произошло после Первой мировой войны, и заменит зоны более долгосрочными соглашениями. Британские официальные лица полагали, что военная фаза оккупации и, следовательно, зоны могут продлиться от шести до двадцати четырех месяцев (офицеры армии США считали, что это может продлиться не более двух месяцев).7
  
   Планировщики также не ожидали, что зоны станут эксклюзивными заповедниками. По мнению Джебба, зоны будут существовать только для целей размещения гарнизонов и не будут оказывать никакого влияния на повседневную жизнь. Перспектива того, что "жесткие международные границы будут пересекать немецкие холмы и спускаться по немецким долинам", как выразился один из его коллег, была самой далекой вещью от чьего-либо ума.8 Предложение Странга предусматривало, что в каждой зоне будет международный штаб под командованием командующего принимающей стороной, а также символические силы из других зон. Идея символических сил объясняет, почему британцы воспринимали доступ к Берлину как должное. Поскольку западные войска свободно перемещались по всей советской зоне, специальные положения для западного транзита в Берлин, должно быть, казались излишними.9
  
   Планировщики не рассматривали подъездные пути как единственную спасательную линию западного Берлина, которая теперь кажется нам инстинктивной. Скорее, они предполагали, что город будет получать свои запасы из окружающей его местности, как это всегда делалось. Как выразился старший офицер штаба Верховного штаба Союзных экспедиционных сил (SHAEF) Эйзенхауэра в середине апреля 1945 года, "с точки зрения снабжения Берлин должен рассматриваться как часть русской зоны". Подъездные пути будут поддерживать западные гарнизоны, а не немецкое население. Советское требование в июле 1945 года, чтобы каждая оккупирующая держава поставляла продовольствие и уголь для своего сектора, стало нежелательным шоком и сделало доступ гораздо более важным, чем предполагал любой планировщик.10
  
   И все же главная причина, по которой доступ казался неважным, заключалась в том, что жители Запада не ожидали, что Советы создадут проблемы. Планировщики военного времени подошли к оккупации с точки зрения, отличной от нашей. Главной целью оккупации было предотвращение возобновления немецкой агрессии, которую официальные лица рассматривали как первостепенный общий интерес, который объединит союзников военного времени в послевоенный период. Они начали свою работу летом 1943 года, когда оптимизм по поводу послевоенного сотрудничества с Советским Союзом был на пике. Они не знали - не могли знать - что Великий альянс рухнет. Оптимизм был не просто тщеславием планировщиков; это была политика правительства, установленная на самом высоком уровне, и она не подвергалась сомнению до весны 1945 года.11 К тому времени зоны были неотъемлемой частью дипломатии союзников, и даже Черчилль не мог заставить их пересмотреть.
  
   НИКАКОЙ АМЕРИКАНСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ британскому предложению не появилось ни до заседания ВАС, ни в течение нескольких недель после него. Планирование оккупации, по своей природе, объединяло категории, которые американцы помещали в отдельные ментальные ячейки - военное и послевоенное, военное и дипломатическое, - и правительству США не хватало механизмов для последовательного рассмотрения этого. Они обнаружили, что работают в изоляции над двумя зональными планами - британским планом в EAC и военным планом под названием Rankin (или, точнее, его третьим вариантом, Rankin C), который рассматривается Объединенным комитетом начальников штабов (JCS). Рузвельт был единственным, кто мог бы собрать все воедино, но он процветал из-за отсутствия системы, испытывал инстинктивное отвращение к послевоенному планированию и не давал никаких указаний.12
  
   Ученые ошибочно смешали план Рэнкина и план Эттли. Составленный англо-американским штабом планирования британского генерал-лейтенанта сэра Фредерика Моргана в Лондоне, Рэнкин изложил военные действия Запада в случае краха Германии, как это произошло в 1918 году. Согласно Рэнкину С, самому амбициозному варианту плана, войска должны были рассредоточиться по всей Европе, чтобы разоружить вермахт и СС. То, что они сделали позже, не волновало планировщиков Рэнкина. Короче говоря, Rankin C был планом для последней фазы войны, а не для первой оккупации, и он охватывал всю оккупированную нацистами Западную Европу, а не только Германию. Он разделил континент на три большие "зоны", которые расходились от сердца Германии: юго-западная зона, состоящая из юго-западной Германии, Франции, Италии и Австрии; северо-западная зона, состоящая из северо-западной Германии, Нидерландов, Дании и Норвегии; и восточная зона, включающая всестраны на востоке, которые будут оставлены Советскому Союзу. Морган выделил юго-западную зону Соединенным Штатам, а северо-западную - Великобритании, параллельно с тем, как они будут развертываться в его другом крупном плане "Оверлорд".13
  
   На знаменитой встрече с JCS на линкоре "Айова" в середине ноября 1943 года Рузвельт настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты оккупировали северо-западную зону. Его позиция не имела ничего общего с Германией и имела прямое отношение к Франции. "Франция - британское дитя", - заявил он, и он не примет на себя никаких обязательств. Он продолжил описывать зоны, которые он хотел бы видеть в Германии. Его быстрые штрихи на карте National Geographic вырезали огромную американскую зону, которая простиралась на восток до Берлина и на юг до Франкфурта. Русские должны были занять территорию на востоке, британцы - территорию на юге.14
  
   Объединенный комитет начальников штабов, естественно, воспринял это как директиву своего главнокомандующего и попросил Моргана переписать Рэнкина. Черчилль и британские начальники штабов сопротивлялись, что привело к тупику, который продолжался до сентября 1944 года, когда Рузвельт смягчился.15 Никто не мог возражать, когда Рузвельт и ОК спорили с Черчиллем и британскими начальниками штабов о том, какую форму должен принять Рэнкин. Однако спор получил последствия за пределами военных каналов, когда через несколько месяцев после начала дебатов ВАС начал рассматривать послевоенные оккупационные "зоны" в Германии. Американские начальники штабов (и сам Рузвельт) не могли провести различие между двумя типами зон, настаивая на том, что все зональное планирование было "военным делом" и, следовательно, не делом дипломатов. Более того, они интерпретировали все вопросы, касающиеся зон, на фоне подозрительности и враждебности по отношению к британцам.
  
   После более чем полувекового восхваления англо-американских "особых отношений" трудно вспомнить, насколько далекими были две страны в первые дни Второй мировой войны. По иронии судьбы, напряженность возросла после Перл-Харбора из-за разногласий по поводу Средиземного моря. Британцы хотели расширить операции там, в то время как американцы рассматривали это как стратегический тупик.16 Военное министерство связало ВАС с этими разногласиями. Еще до того, как министры иностранных дел приняли решение о создании комиссии, помощник военного министра Джон Макклой предупредил своего босса Генри Л. Стимсона, что британцы возрождают план "управлять Эйзенхауэром" в Средиземном море; Стимсон передал эту историю Рузвельту.17 Макклой ошибочно истолковал просьбу о том, чтобы Гарольд Макмиллан, британский министр-резидент в штаб-квартире Эйзенхауэра, служил "каналом" между генералом и Лондоном для сообщений о политических событиях на Сицилии, как заговор с целью поставить Макмиллана в подчинение Эйзенхауэра; более того, Макклой был уверен, что только его жесткаяреакция сорвала план.18 Вскоре последовал еще один трансатлантический спор по поводу относительного авторитета групп планирования гражданских дел в Лондоне и Вашингтоне. Этот бюрократический доннибрук и ссора из-за Рэнкина были в самом разгаре, когда министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден добился одобрения ВАС на встрече министров иностранных дел в Москве. Макклой и его коллеги в Пентагоне пришли к выводу, что EAC был еще одним маневром, чтобы сделать Лондон центром военного и послевоенного планирования.19
  
   Неясность устава комиссии не помогла. Он должен был дать рекомендации по "европейским вопросам, связанным с прекращением военных действий", которые были переданы ему вовлеченными правительствами, в частности, об условиях капитуляции и механизме контроля для их обеспечения.20 Макклой расценил эту гибкую формулировку как преднамеренный шаг, направленный на создание возможностей для вмешательства комиссии в оперативные вопросы. Перемирие и условия капитуляции традиционно были военными темами, и вопросы, "связанные с прекращением военных действий", могли иметь военные последствия. Оккупация начнется, когда союзные войска войдут в Германию, что может занять месяцы до окончательного поражения. Другими словами, меры контроля, разработанные ВАС для оккупации, могут начаться во время войны, а не после нее, и могут связать руки командирам. Макклой не сомневался, что комиссия была просто последней схемой подчинить стратегию коалиции военного времени послевоенным целям Британской империи, и британские заверения в обратном остались без внимания.21
  
   Старший военный советник Рузвельта адмирал Уильям Д. Лихи предупредил, что EAC "не будет означать для нас ничего, кроме неприятностей", пророчество, которое оказалось самореализующимся.22 Обструкция со стороны Пентагона сделала невозможными англо-американские консультации за несколько недель до того, как Стрэнг представил британское предложение. Время было выбрано критическое. Как только британский план был на столе, любая американская альтернатива, которая обеспечивала бы послевоенный доступ на более надежной основе, потребовала бы от Советов отказаться от населения и территории. Как отметил Франклин много лет назад, "Это потребовало бы некоторых жестких переговоров и / или значительной компенсации".23 Ни то, ни другое было маловероятно. Таким образом, любая американская альтернатива должна была достичь Лондона вовремя, чтобы повлиять на британское планирование до представления Стрэнга. Американский заместитель Моргана, генерал-майор Рэй У. Баркер, выступил именно с таким заявлением, призвав провести широкомасштабные двусторонние консультации до созыва комиссии.24 Подозрения Пентагона в отношении британцев гарантировали, что этого не произойдет, хотя было время для консультаций. Начальник штаба армии США генерал Джордж К. Маршалл получил копию планов Джебба к 3 ноября, и (вопреки утверждениям Франклина) Государственный департамент получил копии за две недели до этого.25 Лихи и объединенный комитет начальников штабов обсудили британские планы с президентом в середине ноября. Когда Государственный департамент попытался создать межведомственный рабочий комитет по безопасности для координации инструкций делегации ВАС США, планировщики армии и флота сделали все возможное, чтобы парализовать работу группы. Повторяя подозрения Макклоя, они пожаловались, что комиссия будет вмешиваться в вопросы, которые "обычно передаются на рассмотрение Объединенного комитета начальников штабов", и потребовали сообщить, какие "гарантии" будут созданы, чтобы "избежать смещения центра политических решений по гражданским вопросам из Вашингтона в Лондон". Они настаивали на сложных процедурах оформления и ни к чему не обязывали свои ведомства.26 Вместо площадки для ускорения действий США в ВАС, Рабочий комитет по безопасности превратился в форум, где инициативы обсуждались до смерти.
  
   Специалист по планированию Госдепартамента Филип Мозли привел яркий и показательный пример. Он разработал план разделения Германии на зоны, которые включали сухопутный коридор, соединяющий Берлин с районами, контролируемыми Западом, и поделился им с полковником из отдела гражданских дел армии. Проходили дни. Наконец, Мозли посетил Пентагон, чтобы узнать о его предложении. Офицер выдвинул нижний ящик своего стола и указал. "Это прямо там", - сказал он. Откинувшись на спинку стула, он засунул обе ноги в ящик и продолжил: "Это, черт возьми, тоже там останется".27 План Мозли так и не дошел до Рабочего комитета по безопасности, не говоря уже о ВАС. Озабоченные планами военного времени, такими как Рэнкин, и одержимые страхами перед британскими махинациями, американские военные блокировали усилия по решению послевоенных проблем, включая доступ к Берлину.
  
   КОГДА СТРЭНГ ПРЕДСТАВИЛ британское предложение ВАС в середине января 1944 года, его американский коллега, посол Джон Дж. Уайнант ждал инструкций, потому что Пентагон заблокировал все действия в Рабочем комитете по безопасности. Ситуация не изменилась месяц спустя, когда российский делегат, посол Федор Т. Гусев, предложил план своего правительства, в котором принималась западная граница советской зоны, очерченная Странгом. Предполагая, что Уайнант также представил план, Рузвельт попросил исполняющего обязанности госсекретаря Эдварда Стеттиниуса подробно изложить три предложения. Он писал, что ему нужно было знать, чтобы убедиться, что американское представление "соответствует тому, что я решил несколько месяцев назад."То, что он решил, было загадкой для Стеттиниуса, и это осталось загадкой, когда президент предложил объяснение три дня спустя. Его меморандум не определял зональных границ в Германии и не имел никакого отношения к чему-либо, что рассматривалось в EAC. Однако это имело бы смысл для Моргана и Объединенного комитета начальников штабов, потому что это было обоснование Рузвельта для обмена общеевропейскими зонами, предусмотренными в Rankin C. Но благодаря секретности Пентагона никто в Фогги Боттом не знал об этом.28
  
   Известие о том, что Рузвельт дал Государственному департаменту хотя бы небольшой намек на свои соображения относительно Рэнкина, вывело из тупика Рабочий комитет по безопасности. Сотрудник Пентагона предложил, чтобы комитету была предоставлена копия декабрьского документа JCS, в котором содержится призыв к Моргану отменить его зональное распределение и включить в него версию карты Айовы, разработанную Пентагоном. Представитель армии, подполковник Эдгар П. Аллен, был осторожен, чтобы не выдать слишком многого. У него "создалось впечатление", что Рузвельт одобрил эти документы, но он не хотел (возможно, не мог) объяснить их происхождение или контекст. Все, что он знал, это то, что JCS хотел, чтобы их отправили в Уайнант.29
  
   Депеша Стеттиниуса Уайнанту включала документы Аллена и карту, на которой сравнивались зоны, которые требовались JCS, и те, которые уже были одобрены британцами и русскими. Не скрывая иронии, Стеттиниус назвал документы JCS "не требующими объяснений" и стал ждать, когда Уайнант взорвется. Посол согласился, заявив, что не может отстаивать эти предложения в свете британо-советского соглашения о границах. Он посылал своего помощника Джорджа Ф. Кеннана в Вашингтон для более подробных объяснений.30
  
   Когда Кеннан добрался до Белого дома, он обнаружил, что президент сосредоточен на споре о северо-западной зоне. Разговор продолжался некоторое время, прежде чем Рузвельт понял, что Кеннан пересек Атлантику, чтобы поговорить о совершенно другой теме: границе советской зоны. Когда Кеннан обрисовал проблему и описал карту JCS, Рузвельт внезапно рассмеялся и сказал: "Да ведь это просто то, что я когда-то нарисовал на обратной стороне конверта.Добавив, что британское зональное предложение было "вероятно, справедливым решением", он уполномочил Уайнанта принять его, пока он продолжает настаивать на американской оккупации северо-западной зоны.31
  
   Рабочий комитет по безопасности приступил к разработке новых инструкций для Вайнанта. В процессе была произведена единственная документированная попытка записать access в протокол EAC. Первоначальный проект комитета отражал инструкции Рузвельта, уполномочивающего посла присоединиться к своим коллегам в принятии зональных границ, но настаивая на северо-западной зоне для Соединенных Штатов. План Рузвельта в Айове обеспечил бы Западу доступ к Берлину; его отказ от него оставил доступ неопределенным. Это обеспокоило кого-то в комитете, и во второй проект был добавлен пункт, который связывал принятие американцами зон с соглашением о том, что "свобода передвижения между соответствующими зонами и такой центральной зоной, которая может быть установлена в Берлине или где-либо еще, будет предоставляться без каких-либо ограничений всем силам и другим подобнымперсонал правительств, участвующих в оккупации и контроле над Германией". Комитет снял это предложение два дня спустя.32
  
   К сожалению, в файлах комитета не указано, кто настаивал на добавлении и кто настаивал на его удалении. Скорее всего, кто-то из Государственного департамента - Мозли или Джеймс У. Риддлбергер - предложил вставить, а военные удалили его. Комментарии полковника Джорджа А. "Эйба" Линкольна, одного из главных планировщиков Маршалла, показывают безразличие военных в то время к зональным границам и их последствиям. Расположение западной границы советской зоны, по мнению Линкольна, "с военной точки зрения не имело большого значения."Как бы то ни было, Отдел гражданских дел привел телеграмму в окончательную форму, и Риддлбергер, который в качестве секретаря комитета подготовил все три версии, согласился с Государственным департаментом. Затем он отправился в Белый дом за одобрением Рузвельта.33
  
   Достоинства британского плана были еще одной причиной, по которой в ВАС не появилось альтернативы. Как сказал Рузвельт, это было "справедливое решение", прямой подход к насущной проблеме: предотвращение возобновления немецкой агрессии. Советы приняли его сразу, потому что он предлагал им больше территории, чем предусматривали их собственные планы, а его справедливость и логика предотвратили вызов.34 С точки зрения справедливости, он разделил Германию в границах 1937 года на три примерно равные зоны - по одной для Великобритании, Советского Союза и Соединенных Штатов. Чтобы избежать путаницы, границы везде, где это возможно, соответствовали существующим административным границам. Британцы нарисовали зоны таким образом, чтобы поощрять сепаратизм, оставляя открытым путь для постоянного раздела или расчленения, если союзники решат на то или иное. В Ялте Большая тройка одобрила бы план без обсуждения, хотя Черчилль убедил бы Рузвельта и Сталина внести в него поправки, предоставив Франции зону и место в АКК.35
  
   ВАС принял план Эттли отчасти потому, что Странг и Уайнант разделяли взгляды многих его авторов: зоны будут временными, вскоре состоится мирная конференция, и тем временем зоны не станут исключительными заповедниками. Странг вспоминал: "Мы не ожидали, что зоны будут изолированы друг от друга". Некоторые официальные лица ожидали, что центральная немецкая администрация выживет и сохранит единство страны. Другие ожидали, что АКК будет обладать большей властью, чем отдельные зональные команды. Как прокомментировал Уайнант в январе 1945 года, планировщики предполагали, что правительства или АКК будут определять широкую общую политику, а зональные командиры сохранят лишь "остатки полномочий".36
  
   Как и планировщики, Уайнант и Стрэнг (и их политическое руководство) предполагали хорошие отношения между победителями. Это была не наивная вера в советскую добрую волю или уверенность в том, что западные лидеры смогут "справиться с дядей Джо". Все понимали, что война оставит Советский Союз ослабленным, но без соперников на континенте, и многие опасались намерений России. Франция была бессильна, Британия истощена, Рузвельт решил ограничить послевоенную ответственность Америки. Западные лидеры поняли, что Советы будут делать в Восточной Европе все, что им заблагорассудится, и увидели единство Великого Альянс как лучшее средство их сдерживания. Нигде сотрудничество не было так важно, как в Германии, где победители были заинтересованы в предотвращении новой немецкой агрессии. Разногласия позволят немцам уклониться от контроля и снова угрожать миру во всем мире. Учитывая присутствие советских войск в Германии, сотрудничество было не только желательным, оно было неизбежно. Независимо от того, доверяли мы русским или нет, утверждал советник президента Гарри Хопкинс, "это, безусловно, риск, на который мы должны пойти".37
  
   Работа комиссии, казалось, укрепила перспективы будущего сотрудничества. Странг не припоминал никаких серьезных недоразумений или невыполненных обещаний, в то время как Уайнант испытывал чувство доверия и "общей цели".38 Комиссия официально обсуждала доступ в Берлин только один раз, и позиция Гусева была обнадеживающей. Тема возникла окольным путем. Когда Рузвельт отказался от своих притязаний на северо-западную зону, Черчилль в ответ уступил Соединенным Штатам контроль над портами Бремен и Бремерхафен и пообещал беспрепятственный транзит через британскую зону. Представители армии США потребовали детального соглашения о транзите, что вызвало утомительные и затяжные переговоры с англичанами.39 Эта ссора поставила под угрозу завершение зонального протокола в неудобное время. Франция скоро присоединится к комиссии, и три делегации хотели закончить как можно больше заранее. Чтобы ускорить процесс, Гусев призвал включить общую оговорку о транзите в порты, оставив детали для решения военными чиновниками позже. В поддержку этой идеи он отметил, что аналогичные меры будут приняты в отношении Берлина. Согласно британским документам, Гусев просто обсуждал процедуры (кто что будет решать), в то время как согласно американским документам, он пообещал, что "будут приняты меры, обеспечивающие силам Соединенных Штатов и Соединенного Королевства и персоналу управления полный доступ в берлинскую зону через оккупированную советским Союзом территорию".40
  
   Критики Уайнанта после блокады, среди которых генерал-майор Джон Х. Хиллдринг, начальник военного отдела по гражданским делам, осудили бы его за то, что он принял заверения Гусева за чистую монету. Тем не менее, все они заняли одинаковую позицию в 1944 году. Когда армии США пришло время утвердить зональный протокол, согласованный Уайнантом, Хиллдринг указал, что он не предусматривает западного транзита через советскую зону в Берлин. "Соглашение в этом отношении слабое, - прокомментировал он, - но я полагаю, что мы можем считать само собой разумеющимся, что такие возможности будут предоставлены. Никаких изменений в соглашении в данном конкретном случае не считается желательным ". Макклой согласился.41
  
   Другой критик Уайнанта, Роберт Д. Мерфи, утверждал, что, когда Риддлбергер настаивал на том, что зоны сходятся на Берлине, как ломтики пирога, Уайнант отверг эту идею. Мерфи и люди, близкие к нему, позже предположат, что посол предположил, что право находиться в Берлине включает в себя право поехать туда, и что он принял советскую добросовестность как должное. Однако в расчетах Уайнанта сроки занимали более высокое место. ВАС завершил зональный протокол за несколько недель до этого, и, как отмечалось ранее, три делегации хотели закрепить как можно больше, прежде чем Франция присоединится. Уайнант считал, что было слишком поздно открывать текст заново.42
  
   Таким образом, зональный протокол, завершенный ВАС 12 сентября 1944 года и одобренный тремя правительствами в феврале следующего года, не содержал положений о западном транзите через советскую зону в Берлин.43 Доступ Запада будет зависеть от того, какие договоренности могут быть достигнуты в отдельном соглашении; в 1945 году появилось несколько очевидных упущенных возможностей.
  
   В ЯНВАРЕ 1945 года объединенный комитет начальников штабов предложил поднять в Ялте вопрос о послевоенном доступе к Берлину. Министерство иностранных дел предпочло подождать, пока три правительства не решат, получит ли Франция зону и место в АКК. Французов не будет в Ялте, и любое достигнутое там трехстороннее соглашение о доступе должно быть пересмотрено, если они присоединятся к оккупационному режиму.44
  
   Западные представители не поднимали этот вопрос с русскими в Ялте, хотя американцы обсуждали его между собой. Военные планировщики призвали Соединенные Штаты добиваться признания союзниками "общего принципа свободы транзита через зоны оккупации" и в Берлине. Лихи проворчал, что представит эту идею Рузвельту, хотя и "усомнился в заинтересованности президента". Когда документ был готов, он передумал, заявив, что документ "излишне обременяет президента и отнимает [sic] его время." Благодаря обструкции Лихи предложение было направлено в Лондон и Москву без поддержки Овального кабинета. Британцы согласились, Советы так и не ответили, а объединенный комитет начальников штабов не стал настаивать на этом вопросе.45
  
   JCS выдвинули свое предложение в качестве "временной военной меры" в ожидании более широких соглашений о транзите, которые, по их словам, "можно ожидать от Европейской консультативной комиссии". Это замечание побудило комитет по планированию делегации ВАС США разработать проект такого соглашения, но только для того, чтобы Мозли задушил инициативу на заседании делегации 23 марта.46 Его причины не ясны. Проект комитета был не более чем пересказом предложения ОКС и был бы излишним, если бы Советы приняли этот документ. Мозли, возможно, думал, что соглашение, основанное на этом расплывчатом документе, исключит более конкретное соглашение. Весной 1945 года он разрабатывал проект такого соглашения, которое позволило бы американскому командующему выбирать любые две железные и шоссейные дороги. Согласно его предложению, американцы могли бы также ремонтировать железнодорожные линии, дороги, мосты и сигнальные устройства по своему усмотрению, а также эксплуатировать заправочные станции, зоны отдыха и ремонтировать патрули вдоль маршрутов. Если какой-либо маршрут станет недоступным, Советы предоставят аналогичный. Мозли считал, что его предложение с большей вероятностью получит одобрение в Москве, чем предложение, позволяющее западным силам свободно бродить по советской зоне. Это ожидание, гордость за авторство и представление о том, что соглашение в этом духе лучше защитит интересы Запада, вероятно, побудили его выступить против проекта комитета.47
  
   Когда не представилось возможности представить свой проект соглашения в EAC, Мозли поделился им и служебной запиской, в которой кратко излагалась предыстория проблемы доступа, с начальником отдела послевоенного планирования США в штабе Эйзенхауэра, полковником Чарльзом Р. Кутцем, в середине мая. Хотя историк Дэниел Нельсон думал, что на этом все закончилось, дело рук Мозли действительно повлияло на мышление военных, и оно дважды доходило до русских в измененном виде.48
  
   Тем временем то, что многие считали лучшим шансом Запада гарантировать послевоенный доступ, сошло на нет. Весной 1945 года Черчилль пытался убедить американцев наперегонки с русскими добраться до Берлина, но они и слушать не стали. Можно подвергнуть сомнению широко распространенное предположение о том, что, если бы западные державы первыми достигли Берлина, послевоенный доступ был бы гарантирован. Никто не предполагал, что западные правительства отменили бы зональный протокол. Армии отошли бы к согласованным зональным границам, оставив город окруженным советской зоной. Западные державы, возможно, заключили "лучшее" соглашение о доступе, когда уходили, но мы не можем быть уверены. В любом случае послевоенный транзит зависел от советского сотрудничества. Если бы отношения испортились, договоренности, достигнутые после вывода войск из Берлина, были бы не более надежными, чем те, которые были фактически достигнуты в 1945 году, когда армии Эйзенхауэра эвакуировали части советской зоны, захваченной ими в последние недели войны. Послевоенная ситуация была бы такой же.49
  
   Была еще одна возможность: установить резиденцию союзного правительства в другом месте. Британцы рассматривали эту идею весной 1945 года, но к тому времени все четыре правительства одобрили зональный протокол EAC и его особый берлинский анклав. Символическая ценность города сделала почти неизбежным, что союзники будут управлять Германией оттуда. Разрушения в городе в конце войны, какими бы ужасными они ни были, не заставили их пересмотреть свое решение.50
  
   К тому времени, когда Берлин пал перед русскими 2 мая, доступ к Берлину и вывод западных армий из советской зоны стали взаимосвязанными. С середины апреля Эйзенхауэр хотел вывести западные армии и передать зону русским, как только позволит тактическая ситуация, но Черчилль убедил нового американского президента Гарри С. Трумэна оставить войска там, где они были. Зональный протокол вступил в силу с момента капитуляции Германии, но День Победы наступил и прошел без каких-либо признаков ухода на Запад. Советы пришли к выводу, что их партнеры намеревались проигнорировать протокол и сохранить захваченную ими территорию. На встрече четырех главнокомандующих союзников в Берлине 5 июня Жуков отказался обсуждать создание контрольного совета, пока западные войска не покинут его зону. Эйзенхауэр, Клей и политический советник Роберт Мерфи убедили Хопкинса во Франкфурте по пути домой после переговоров со Сталиным, что пришло время отступать. Клей подготовил телеграмму, которую Хопкинс отправил президенту с призывом начать вывод войск 21 июня. Одновременно западные войска войдут в Берлин "в соответствии с соглашением между соответствующими командующими, которое обеспечит нам неограниченный доступ в наш район Берлина из Бремена и Франкфурта по воздуху, железной дороге и шоссе по согласованным маршрутам".51 С неохотного одобрения Черчилля Трумэн направил Сталину предложение Хопкинса-Клея 14 июня; премьер-министр отправил аналогичную телеграмму на следующий день. Ответы Сталина задержали переброску войск до 1 июля и ничего не говорили о доступе.52
  
   Клей приказал генерал-майору Флойду Л. Парксу, который был назначен командующим американским гарнизоном в Берлине, вылететь в Берлин и провести переговоры с русскими о выводе войск из зоны, вступлении западных стран в Берлин и подготовке к берлинской конференции на высшем уровне. Паркс должен был обеспечить "сохранение прав на движение" на автобанах Хельмштедта и Франкфурта, "вступающих в силу немедленно", включая право объезда "по мере необходимости" и свободу от "всех таможенных пошлин, досмотров и тому подобного, а также от любых остановок или помех ... без исключения"." Кроме того, Клей хотел получить "постоянное право передвижения, действующее одновременно" по двум железнодорожным линиям, также свободным от досмотра. Американские самолеты могут использовать две авиалинии, одну из Франкфурта, а другую из Бремена, без ограничений. 21 июня SHAEF направил эту повестку дня в военную миссию США в Москве для представления Советам, впервые когда до них дошла версия предложений Мозли по транзиту.53
  
   После нескольких дней торгов американцы получили разрешение на ввод войск для обследования места проведения саммита (которое, как ожидали западные страны, должно было находиться в Берлине). Русские согласились только после того, как посол У. Аверелл Гарриман дважды заверил их, что численность группы не превысит 50 офицеров, 175 солдат, 50 транспортных средств и 5 самолетов - цифры, предоставленные SHAEF. Паркс прилетел в Берлин с небольшой группой помощников. Он также командовал более крупными сухопутными войсками, которые должны были создать в городе базу для американской делегации на высшем уровне. Командир этого подразделения, полковник Фрэнк Л. Хаули также командовал военным правительственным подразделением США, предназначенным для Берлина, и двойное назначение вызвало проблемы. Инструкции Паркса Хаули были неясны, и полковник привел свой военный правительственный отряд, а также исследовательскую группу саммита. Российские солдаты на автобанном мосту близ Дессау, на полпути к Берлину, отказали в проходе его увеличившейся колонне, сославшись на численные ограничения, согласованные в Москве. Хоули никогда не слышал о цифрах и думал, что русские препятствуют. Он спорил с ними в течение нескольких часов, прежде чем получил инструкции от Паркса выполнить их требования.54
  
   Инцидент имел долгосрочные последствия. Хаули командовал американским сектором во время блокады, и в своих мемуарах он рассматривал эпизод на мосту как доказательство того, что Советы были враждебны с самого начала. Он никогда не знал, что цифры были получены от SHAEF, и западные историки продолжают повторять его версию событий. Русские интерпретировали этот эпизод как попытку американцев ввести войска в Берлин раньше, нарушив соглашение Трумэна-Сталина о том, что вывод войск из российской зоны и вступление в Берлин будут происходить одновременно. Действия Хаули усилили недоверие Советов к Западу, а встреча Паркса не продвинула американскую повестку дня. Когда он пытался поднять сложные вопросы, касающиеся доступа и транзита, русские обсуждали только подготовку к саммиту.55
  
   Подготовка к эвакуации из российской зоны и вступлению в Берлин набирала обороты. Американцы настаивали на встрече с Жуковым, и в конце концов она была назначена на 29 июня. Генерал-майор Джон Р. Дин, глава военной миссии США в Москве, и Паркс сообщили, что Жукову "срочно" нужен список тем, которые будут обсуждать западные представители. Заместитель Эйзенхауэра, маршал авиации сэр Артур В. Теддер, ответил подробным списком, включающим ставшие стандартными предложения о доступе. Западные державы хотели немедленного и неограниченного использования двух автобанов и двух железных дорог, с правом их ремонта и обслуживания. Западные чиновники будут обучать железнодорожные бригады и контролировать их даже в российской зоне. Западный трафик не будет подвергаться досмотру или контролю со стороны таможенников или военной охраны. Западные державы будут пользоваться неограниченным воздушным сообщением между их зонами и аэродромами Штаакен, Темпельхоф и Гатов в Берлине, а также эксклюзивным использованием и занятостью первых двух баз. Паркс передал эту вторую версию идей Мозли генералу Сергею Круглову из Народного комиссариата внутренних дел, который пообещал передать ее Жукову.56
  
   Клей, его британский коллега генерал Уикс и их штабы высадились в Гатоу 29 июня и направились в штаб Жукова. Более четырех часов Клей, Жуков и Уикс обсуждали вопросы, которые Паркс не смог поднять: вывод западных войск из российской зоны, перемещение западных гарнизонов в Берлин и западный транзит через советскую зону. Встреча была деловой и продуктивной, атмосфера теплой и непринужденной.
  
   После организации вывода войск с Запада генералы обратились к access. Жуков жаловался, что контроль Запада над дорогами и железнодорожными линиями, ведущими в Берлин, разделит его зону и создаст "чрезвычайно сложную административную проблему". Он думал, что одной железной дороги, одного шоссе и одного воздушного коридора будет достаточно для небольших западных контингентов. Клей возразил, что он и Уикс не стремились к исключительному использованию маршрутов, а только к "свободе доступа" в соответствии с "любыми установленными правилами."После того, как Клей и Уикс согласились на железную дорогу и автобан Магдебург-Берлин, Жуков попросил их отказаться от своей просьбы о других дорогах. Клей согласился, но оставил за собой право вновь вернуться к этой теме. Жуков возразил, что "возможно, все пункты, обсуждавшиеся на этой конференции, могут быть изменены". Таким образом, обе стороны расценили результаты дня как временные и подлежащие пересмотру.
  
   Разговор зашел о регулировании дорожного движения. Клей попросил "неограниченный доступ к дорогам", концепцию, которую Жуков, по его словам, не понимал, хотя, согласно одной записи встречи, он согласился с тем, что британские и американские войска могут использовать автобан Хельмштедт "неограниченно". Генералы согласились, что российские дорожные знаки и военная полиция будут контролировать движение "обычным способом", по словам Мерфи (которого там не было, и он получил новости из вторых рук). По словам Жукова, русские проверяли документы, удостоверяющие личность, но не были заинтересованы в проверке груза; его людям было все равно, "что перевозится, сколько или сколько грузовиков движется".
  
   Следующими были аэродромы и воздушные маршруты. Все согласились, что Темпельхоф будет под американским контролем; он находился в американском секторе. В Штаакене и Гатове царила неразбериха. Уикс думал, что Гатоу будет русским, а Штаакен - британцем. Жуков сказал, что его карты показывают обратное. Эти двое отложили вопрос в сторону, чтобы решить его позже (что и было сделано в соответствии с указаниями Жукова). Поскольку аэродромы Берлина были распределены, следующий вопрос заключался в том, как до них добраться. Американцы хотели летать в любую точку треугольника, ограниченного Берлином, Гамбургом и Франкфуртом. Жуков настаивал на воздушной полосе шириной двадцать миль от Берлина до Магдебурга. Там он разделится, одна часть пойдет в Ганновер для британцев, другая на юго-запад во Франкфурт для американцев.57
  
   Клей позже утверждал, что Жуков предложил подписать соглашение о транзите, но он решил не соглашаться. Документ, подтверждающий доступ по всем маршрутам, - это одно, но то, что предложил Жуков, - это гораздо меньше. Соглашение, предоставляющее доступ по некоторым маршрутам, косвенно отрицало его на всех других.58 История Клея кажется маловероятной. Подробные записи Паркс о встрече не содержат такого предложения. Позиция SHAEF за последние шесть недель заключалась в том, что они хотели получить права на транзит по конкретным маршрутам, а не общее право на транзит в западных пределах советской зоны. Клей был частью этого процесса. В телеграмме, которую он написал для Хопкинса, не было просьбы о бесплатном транзите, только о прохождении по "согласованным маршрутам".
  
   Из-за холодной войны и блокады Берлина эта встреча казалась упущенной возможностью. Клей обвинял себя в том, что не настоял на свободном доступе в качестве условия вывода из советской зоны (признание, которое подрывает более поздние заявления Запада о том, что доступ был предварительным условием), в то время как другие жаловались, что он должен был получить письменное соглашение, гарантирующее доступ.59 Ни одна из альтернатив не имела бы большого значения. Если бы Клей добился и того, и другого, у Запада могли бы быть более веские юридические аргументы против блокады. И все же трудно понять, каким преимуществом это могло бы быть. Когда в июле 1948 года Госдепартамент заявил, что условием вывода войск был свободный доступ, Москва проигнорировала этот аргумент. Значение имело не то, были ли соглашения письменными или устными, условными или безусловными. Основополагающими фактами были география и политическая воля. Советы контролировали территорию. Как только Восток и Запад увидели друг в друге врагов, Москва могла вводить или отменять ограничения всякий раз, когда это казалось политически выгодным, и Запад мало что мог сделать в ответ, кроме вооруженной силы.
  
   Американские военные лидеры, как и британские планировщики и переговорщики из ВАС, не настаивали на большем, потому что они разделяли общий оптимизм по поводу будущего отношений между Востоком и Западом. В мае 1945 года Эйзенхауэр отметил, что отношения Запада с русскими находятся на той же стадии, что и британо-американские контакты в 1942 году. Он предсказал, что по мере того, как англо-американское сотрудничество росло, "чем больше у нас будет контактов с русскими, тем лучше они будут понимать нас и тем шире будет сотрудничество.В своих мемуарах он описал Берлин как "экспериментальную лабораторию для развития международного согласия".60 Опасения по поводу подкупа грабителя никогда не приходили ему в голову в эти месяцы; они также не беспокоили Клея, который был полон решимости сделать все возможное, чтобы добиться успеха в правлении четырех держав в Германии. "Это должно сработать", - сказал он собравшимся журналистам. "Если мы вчетвером не можем сейчас объединиться для управления Германией, как мы собираемся объединиться в международную организацию для обеспечения мира во всем мире?"61
  
   МЕХАНИЗМЫ ДОСТУПА, которые были бы так резко осуждены в последующие десятилетия, хорошо работали более двух лет. Как вспоминал Клей, автомобильное, железнодорожное, баржевое и воздушное сообщение перемещалось в Берлин и обратно без советского вмешательства до конца 1947 года.62 Если Советы сопротивлялись попыткам расширить доступ к Западу, они не предпринимали никаких усилий, чтобы помешать этому.
  
   Как и ожидали Клей, Уикс и Жуков, договоренности о доступе, которые они разработали 29 июня, оказались временными. 10 сентября АКК одобрил документ, разрешающий шестнадцати западным грузовым поездам ежедневно проходить через зону, поддерживая западные гарнизоны и доставляя западную долю угля и продовольствия для города.63 К октябрю 1947 года ежедневное сообщение должно было вырасти до двадцати четырех грузовых и семи пассажирских поездов. Автомобильное и железнодорожное сообщение основывалось на устных соглашениях от 29 июня и директиве ACC от октября 1946 года. Советские официальные лица разрешили американцам и британцам открыть ремонтные станции на автобане Хельмштедт в январе 1946 года, и по их приглашению британцы управляли небольшим железнодорожным подразделением в Магдебурге с конца 1945 года до следующего лета.64 Соглашение ACC от мая 1946 года установило процедуры для обычных межзональных поездок союзников по автомобильным дорогам. Советы отклонили аналогичную директиву четырех держав, регулирующую движение барж по каналам и водным путям. Каналы связали их зону с британской зоной, но не с американской или французской, и они настаивали на двустороннем соглашении.65
  
   Эти соглашения о железнодорожных, автомобильных и баржах менее известны, чем соглашение о воздушном коридоре от ноября 1945 года. Клей, Жуков и Уикс одобрили воздушные коридоры, соединяющие Берлин с западными зонами, но договоренность не сработала по двум причинам. Во-первых, британцы и американцы думали, что генералы одобрили Y-образную воздушную трассу, берущую начало из Берлина и разделяющуюся в Магдебурге, причем один рукав продолжается до Франкфурта, а другой - до Ганновера. В понимании Русских было то, что будет два прямых коридора - один, соединяющий Берлин и Бремен, другой, соединяющий Берлин и Франкфурт. Советы жаловались на массовые нарушения со стороны Запада до того, как был выявлен источник недоразумения, и даже тогда русские настаивали на своей интерпретации. Во-вторых, самолеты в коридорах летали под национальным контролем; то есть британские диспетчеры в Гатоу управляли своими самолетами, в то время как американцы в Темпельхофе контролировали полеты США - едва ли самая безопасная процедура.66 Британцы хотели беспрепятственного полета к западу от Берлина, при условии разумного уведомления и соображений безопасности. Их конечной целью была свобода полетов над всей Германией. Вашингтону идея понравилась, и американский командующий ВВС генерал Джон Кэннон пообещал поручить своему представителю в воздушном управлении союзников генерал-майору Роберту Харперу выработать общую позицию с англичанами. Вместо этого Харпер подорвал британские усилия, распространив план расширенной системы коридоров.67
  
   В течение следующих нескольких недель авиационное управление разработало план, который соответствовал идеям Харпера. Это предложение предусматривает создание Берлинской контрольной зоны, представляющей собой цилиндр высотой 10 000 футов и диаметром 40 миль с центром в здании ACC. Центр безопасности полетов, состоящий из четырех человек, будет контролировать движение в этой зоне. Коридоры шириной 20 миль будут расходиться от зоны до Гамбурга, Ганновера, Франкфурта, Праги, Варшавы и Копенгагена. Советы возражали против последних трех как международных соглашений, выходящих за рамки компетенции АКК, но Жуков заверил своих коллег, что эти коридоры будут созданы "в надлежащее время."В то время как западные державы говорили о коридорах для удовлетворения "потребностей Четырех держав в полетах над оккупированными зонами", русские всегда описывали коридоры Гамбурга, Ганновера и Франкфурта как поддерживающие "потребности оккупационных войск в зоне Большого Берлина" (курсив добавлен).). План, одобренный АКК 30 ноября 1945 года, содержал три немецких коридора, а также два противоречивых обоснования. Различные акценты, несомненно, казались неважными в то время, но позже они станут предметом многоученых споров.68 Коридоры вступили в силу 19 декабря 1945 года; Берлинский центр безопасности полетов начал работу 15 апреля 1946 года. В соответствии с правилами полетов, разработанными позже, самолеты оккупирующих держав могли использовать коридоры без предварительного уведомления.69
  
   Историки относились к этому соглашению так, как если бы оно было уникальным. Это письменное соглашение, как утверждается, защищало воздушные перевозки от советского вмешательства в 1948 году, в то время как отсутствие письменных гарантий в отношении наземного доступа создавало препятствия.70 Тем не менее, АКК достиг письменных соглашений об автомобильных и железнодорожных перевозках. Воздушное соглашение имело не больше - и не меньше - юридического веса, чем другие соглашения. Соглашение о железнодорожных перевозках от сентября 1945 года имело точно такой же статус, что и соглашение о воздушном коридоре; оба документа были пронумерованы и одобрены контрольным советом. Кроме того, в соглашении о воздушном коридоре ничего не говорится о праве доступа на Запад; как и в других транспортных соглашениях, оно устанавливает практические процедуры для поездок. Русские вмешались в наземные перевозки в 1948 году и воздержались в воздухе не потому, что воздушное соглашение было более обязательным, чем другие соглашения. Они могут относительно легко препятствовать наземным перевозкам с помощью новых "правил осуществления". В отличие от этого, вмешательство в работу западных самолетов сопряжено с серьезными рисками. Это то, что защитило воздушное сообщение с Берлином и из него и сделало возможным воздушные перевозки, а не письменный характер соглашения от 30 ноября.
  
   Воздушное сообщение с западом не было, как обычно предполагается, ограничено коридорами. Как заметил один американец в январе 1946 года, "мы можем пролететь над русской зоной в других направлениях, предупредив об этом за 48 часов". В российском отчете указано, что эта практика продолжается более года спустя.71 Русские сотрудничали и другими способами, помогая англичанам и французам обзавестись собственными аэродромами в Берлине. В августе 1945 года Жуков передал британцам весь аэродром Гатоу, который по протоколу EAC был разделен между британским сектором и русской зоной. Заместитель Жукова, генерал Василий Д. Соколовский уступил землю французам несколько недель спустя, чтобы дать им место для аэродрома.72
  
   Несмотря на такие примеры сотрудничества, общий подход Советов заключался в ограничении западного присутствия в их зоне. В Потсдаме британцы добивались одобрения принципа свободы передвижения граждан союзников по всей Германии. Советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов заблокировал это предложение, настаивая на том, чтобы АКК сначала изучил его. Министры иностранных дел договорились передать этот вопрос в Берлин, к сожалению, не зафиксировав решение в протоколе или коммюнике.73 Когда фельдмаршал сэр Бернард Л. Монтгомери поднял эту тему, Жуков даже не стал обсуждать передачу ее в штаб для изучения, сказав, что он слишком занят. Соколовский вторил своему шефу.74 Министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин предпринял еще одну попытку на встрече министров иностранных дел в Лондоне, попросив Молотова напомнить Жукову об их решении в Потсдаме. Молотов пообещал изучить этот вопрос, но заявил, что "никаких конкретных решений" в Потсдаме принято не было, и утверждал, что военные губернаторы находятся в лучшем положении, чтобы решить, когда рассматривать этот вопрос.75 Несмотря на повышенный интерес в Лондоне, сотрудники Монтгомери сочли этот вопрос "не имеющим особой срочности" и связали его с межзональными поездками немцев, против которых они выступали из-за опасений по поводу безопасности, нехватки жилья и страха массового исхода из российской зоны.76
  
   В декабре 1945 года американцы возродили британское предложение, отвергнутое Харпером двумя месяцами ранее, предоставить военным самолетам оккупационных держав "полную свободу транзита над Германией". Русские выступили против как этой идеи, так и предпринятой в марте 1946 года попытки расширить коридоры.77 Когда в ноябре 1946 года американцы возобновили предложение о свободном транзите, Соколовский возразил, что существующих коридоров более чем достаточно для нужд берлинских гарнизонов. В конце концов, продолжил он, "танки, пехота и все другие виды вооруженных сил союзников находились в отведенных им зонах и не бродили в других зонах. Он не понимает, почему это право должно быть предоставлено авиации ". Проблема была для правительств, продолжил он, отмахнувшись от предложений, чтобы он попросил у Москвы полномочий для решения этой проблемы. У его коллег не было другого выбора, кроме как отозвать документ. Другая попытка в феврале 1947 года постигла та же участь.78
  
   Соколовский оказался столь же непреклонным в отношении наземных маршрутов. Он отклонил запрос в декабре 1945 года о прямых маршрутах в Берлин из американской зоны, написав Клею, что шоссе и железные дороги в его зоне "чрезвычайно перегружены". Клей еще дважды возвращался к этой теме; Соколовский не сдвинулся с места. Несмотря на это, существовала неофициальная договоренность на рабочем уровне, начавшаяся, возможно, в 1946 году и подтвержденная в октябре 1947 года, которая позволяла четырем грузовым поездам в день входить в советскую зону из Баварии, перевозя мясо для Комендатуры, комитета четырех держав, отвечающего за Берлин.79
  
   Несмотря на нежелание русских сотрудничать, Клей напомнил о нескольких проблемах с доступом. Бандитизм был самой большой проблемой в первые месяцы. Задержки были частыми, поездам требовалось два или три дня, чтобы добраться до Берлина из Хельмштедта. Вооруженные банды, часто в советской форме, садились в поезда и крали все, что могли. Другие останавливали грузовики на автобане под дулом пистолета, заставляя американцев сопровождать колонны бронированными автомобилями. Просьба о том, чтобы русские предоставили охрану поездов для работы вместе с американцами, осталась без ответа. В январе 1946 года два пьяных советских офицера попытались прорваться на борт американского поезда. Военный полицейский открыл огонь, убив одного нарушителя и ранив другого. Клей пожаловался Соколовскому три месяца спустя, что "преступники, маскирующиеся ... под советских солдат", воровали припасы из американских поездов в советской зоне; он попросил русских подавить банды мародеров.80 Он подал еще один протест после того, как русские начали выселять немцев, путешествующих в американских военных поездах. Соколовский настаивал на праве проверять немецких пассажиров, пересекающих его зону. Клей отрицал, что русские имели право входить в американские военные поезда, и заверил Соколовского, что в поездах будут перевозиться только американские граждане и немцы, нанятые американскими военными. Клей добавил, что если все остальное не удастся, он разместит "пятьдесят солдат с пулеметами" в каждом поезде с приказом стрелять в любого, кто попытается сесть. В конце концов они пришли к джентльменскому соглашению. Соколовский не отказался бы от своего права инспектировать западные военные поезда, но и не стал бы применять его, в то время как Клей повторил свое обещание запретить немцам, которые не были связаны с военным правительством.81
  
   Джентльменское соглашение, возможно, побудило британцев разрешить своим немецким служащим ездить на британских военных поездах в Берлин и обратно. Пассажиры не могли выходить из поездов на территории, контролируемой Советским Союзом, и списки пассажиров были доступны для советской проверки, но российские охранники не должны были проверять пассажиров или удалять их. Советы, которым сообщили об этой процедуре, когда она началась в июле 1946 года, не выдвинули никаких возражений. Дважды, в октябре 1946 года и феврале 1947 года, советские солдаты досматривали пассажиров и отправляли тех, у кого не было межзональных пропусков, обратно в Берлин. Британцы отреагировали решительно, предупредив, что их охрана получила инструкции не допускать, в случае необходимости, силой советских чиновников на свои поезда, и они будут выполнять эти приказы "независимо от последствий". Советы обвинили во всем чрезмерно усердных младших офицеров и оставили этот вопрос без внимания до января 1948 года.82 К тому времени дипломатический климат резко изменился, и Сталин был готов воспользоваться возможностью, предоставленной соглашениями военного времени.
  
   ГЛАВА 2
   Готовность
  
   Ошибки военного времени - это только половина объяснения причин берлинской блокады. Другую половину можно отнести к мотивациям Сталина. Если бы только возможность имела значение, он бы ввел блокаду в 1945 году. Вместо этого он действовал в результате ухудшения отношений между Востоком и Западом в целом и углубления разногласий по поводу будущего Германии в частности.
  
   Планы Европейской консультативной комиссии в отношении послевоенной Германии основывались на надеждах Запада; опасения Сталина сформировали послевоенные реалии. Подстегиваемый недоверием к своим западным союзникам, Сталин решил создать зону безопасности за пределами южной и западной границ Советского Союза. Он верил, что западные державы согласятся, и в какой-то степени они согласились. Но исключительное влияние, которого он требовал, и методы, которые он использовал для его достижения, возродили старые стереотипы, заставив западных чиновников рассматривать советскую политику как враждебную и агрессивную. Они, в свою очередь, начали политику, которая усилила недоверие Сталина: возобновление активной роли США на Континенте, экономическое возрождение Западной Европы, отдельный режим в западных зонах Германии и трансатлантический военный союз. К середине 1947 года официальные лица по обе стороны "Железного занавеса" смотрели на мир с двухполярной точки зрения.
  
   Германия поначалу мало способствовала этой спирали разногласий, но неспособность победителей выработать общую политику для страны во время войны в конечном итоге отравила их послевоенные отношения. Несколько авторов предположили, что холодной войны можно было бы избежать (или смягчить), если бы победители согласились разделить Европу на сферы влияния. Фрейзер Харбатт, например, считает, что британцы и русские были близки к такому пониманию к 1944 году, а Марк Трахтенберг утверждал, что госсекретарь Джеймс Ф. Бирнс имел в виду аналогичную договоренность на Потсдамской конференции. Германия сделала невозможным такое дружеское расставание. Во время войны союзники так и не договорились, как страна может вписаться в разделенную Европу. ВАС был единственным логичным местом для выработки общей позиции, но ни советское, ни американское правительство не воспринимали комиссию всерьез. Англо-советские дискуссии о том, что Харбат называет "московским порядком", обошли стороной будущее Германии. Усилия Бирнса противоречили тому, что Трахтенберг показал как фундаментальный факт в послевоенном мире: Советский Союз, опасаясь возрождения немецкой мощи, не мог предоставить западным державам полную свободу действий в Западной Германии, в то время как Запад, обеспокоенный советскими действиями в Восточной Европе, был все более склоненотказаться от контроля четырех держав и возродить Германию. Короче говоря, Германию нельзя было вписать в чистый раздел Европы, который удовлетворил бы всех победителей.1
  
   Добавление Германии к динамике взаимного страха времен холодной войны привело к перегрузке спирали. Союз Германии с неправильной стороной представлял неприемлемый риск. К лету 1947 года обе стороны увидели восстановление Германии в условиях холодной войны. Британские и американские официальные лица, опасаясь, что медленные темпы экономического возрождения Европы откроют путь к коммунистическим революциям, видели спасение в ускорении восстановления Германии. Возрождение экономики Германии ускорило бы европейскую реконструкцию, укрепив политическую и экономическую стабильность и сдержав коммунизм. Если мотивация была оборонительной, последствия, как их видели Советы, представляли собой атаку на позиции Москвы в Центральной Европе. Советские лидеры рассматривали возрождение Германии под эгидой Запада как первый шаг к новому вторжению, и они искали способ остановить его. Сталин думал, что нашел его в Берлине.
  
   ХОЛОДНАЯ ВОЙНА НАЧАЛАСЬ, когда союзники не смогли договориться о будущем Польши и Восточной Европы. Сталин был полон решимости восстановить границы, о которых Молотов договаривался с нацистами в августе 1939 года. Эти границы, как сказал Сталин Идену в декабре 1941 года, были "тем, из-за чего идет вся война".2 Он также намеревался распространить советское влияние на запад, чтобы создать зону безопасности в Восточной Европе. Сталин был в некотором смысле старомодным человеком, приравнивая безопасность к территории: чем больше земли контролировала Москва, тем безопаснее было бы. Понимая, что они мало что могут сделать, чтобы предотвратить это, Соединенные Штаты и Великобритания признали советский контроль, но попытались убедить Сталина разрешить "открытую сферу", в которой страны Восточной Европы могли бы пользоваться самоопределением и автономией. Сталин отказался. Он подписал Ялтинские соглашения, очевидно, одобряя их идеалистические принципы, но они ничего не значили; "Мы ... позже сделаем это по-своему", - заверил он Молотова.3
  
   Сталин настаивал на создании этой зоны безопасности, потому что основной предпосылкой его дипломатии, основанной на марксистско-ленинской идеологии, русской ксенофобии и его собственной подозрительной личности, была вера в непоколебимую враждебность западного капиталистического мира. "Я не верю в доброту буржуазии", - сказал он Герберту Уэллсу в 1930-х годах. Капиталисты были хищниками. Они охотились друг на друга и разрушили бы рабочее государство, если бы могли. Союз военного времени был необходим для выживания, но природа капитализма не изменилась; борьба с ним будет продолжаться. "Кризис капитализма нашел выражение в разделении капиталистов на две фракции, - объяснял Сталин Георгию Димитрову в январе 1945 года, - одна фашистская, другая демократическая ... Сейчас мы с одной фракцией против другой, но в будущем мы будем против и этой капиталистической фракции".4 Ни декларация предпочтений, ни заявление о намерениях, предсказание Сталина не отражало фаталистического принятия того, что должно быть в соответствии с научными законами марксистско-ленинского исторического материализма. Восприятие Сталиным внешнего мира как враждебного не привело к подготовке революций или агрессивных войн. Скорее, это означало сорвать то, что он назвал ложной "завесой дружелюбия", относиться с подозрением к каждому шагу Запада, натравливать империалистов друг на друга, обеспечивать буферные зоны, которые ослабили капиталистическое влияние, и изолировать советское общество от заражающих контактов. Прежде всего, это означало сделать Россию слишком сильной, чтобы на нее можно было напасть, и никогда не давать ни малейшего намека на то, что ее можно запугать. Если бы империалисты почувствовали слабость, они использовали бы свое преимущество в полной мере.5
  
   Как предположил Гэддис Смит, призрак Адольфа Гитлера преследовал победителей как на Востоке, так и на Западе.6 Война сделала всех более чувствительными к безопасности и возможным угрозам. Они обратились к недавнему прошлому и извлекли уроки из неспособности справиться с агрессорами в 1930-х годах. "Как ужасно, фантастично, невероятно, что мы должны рыть здесь окопы и примерять противогазы, - заявил Невилл Чемберлен в сентябре 1938 года, - из-за ссоры в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем!"7 Война, казалось, доказала, что то, что происходило в далеких странах, имело значение для всех. Безопасность неделима; агрессия будет распространяться, если не противостоять ей на раннем этапе. Слабость, компромисс и уступки влекли за собой нападение; только твердость могла обеспечить мир. Точно так же, как Польша и Перл-Харбор вдолбили эти уроки в умы британцев и американцев, операция "Барбаросса", вторжение Гитлера в Советский Союз, выжгла подобные убеждения в советском сознании. Психологические последствия в России намного превзошли последствия на Западе из-за ужасающей цены, которую Советский Союз заплатил во время войны. От четверти до трети его национального богатства было уничтожено, в общей сложности 128 миллиардов долларов. Людские потери поражают воображение. Погибло по меньшей мере 25 миллионов советских граждан (некоторые оценки выше), десятки миллионов были ранены, а 25 миллионов остались без крова. Эти потери затмевали потери западных держав: как отметил Дэвид Рейнольдс, один российский город, Ленинград, понес больше потерь, чем Соединенные Штаты, Соединенное Королевство и Содружество вместе взятые. Вечером Дня Победы один русский написал: "В Советском Союзе не могло быть ни одного стола, за которым собравшиеся вокруг него не ощущали бы пустоты".8
  
   Эта катастрофа усилила чувство незащищенности Сталина. Победа не принесла облегчения, лишь возобновила призывы к новым жертвам со стороны советских народов. Возобновившееся значение идеологии в советских заявлениях заставило западных аналитиков вернуться к старым моделям советского поведения, а восхищение военным временем русским сопротивлением нацистам уступило место новым опасениям коммунистической подрывной деятельности. В свою очередь, усилия Запада сохранить пространство для маневра для некоммунистических партий в Польше и Восточной Европе в 1945 году и противодействие советским устремлениям в Турции а северный Иран в 1946 году усилил подозрения Сталина в отношении западных держав и усилил осадный менталитет в Кремле. Хотя ни одно из ранних столкновений в этой спирали подозрений не сделало последующие неизбежными, память о каждом отравляла следующее. К середине 1947 года официальные лица Востока и Запада стали рассматривать проблемы не как отдельные инциденты, а как эпизоды конфликта, который угрожал национальному выживанию. Германия была слишком важна, чтобы оставаться исключением.
  
   КАК И ЗАРОЖДАЮЩАЯСЯ ХОЛОДНАЯ ВОЙНА, частью которой он был, распад Великого альянса в Германии - это сложная история взаимодействия и непредвиденных последствий. Каждая из четырех союзных держав хотела и ожидала сотрудничества после войны - сотрудничества определенного рода, на своих собственных условиях. Благодаря дипломатическому мастерству, силе характера или логике событий официальные лица всех четырех держав полагали, что смогут убедить своих партнеров принять их определение общих интересов. Четыре генерала несли ответственность за формирование общей политики в Германии: Люциус Д. Клей для американцев, Брайан Х. Робертсон для британцев, Василий Д. Соколовский - за Советы, а Пьер Кениг - за французов. Первые трое первоначально служили заместителями военных губернаторов, а затем были повышены до высших должностей, в то время как Кениг стал военным губернатором Франции летом 1945 года и занимал этот пост в течение следующих четырех лет. Организация, в которой работали эти люди и их сотрудники, называлась Allied Control Authority (ACA); ее часто называли (неправильно) Allied Control Council, или ACC, что правильно относилось к четырем военным губернаторам в совокупности. АКК, высший директивный орган в Германии, собирался каждые десять дней или около того. Под ним находился Координационный комитет, состоящий из четырех заместителей военного губернатора. Административными деталями и координацией деятельности персонала занимался секретариат, разделенный примерно на дюжину управлений. Специальный комитет четырех держав, Комендатура, контролировал деятельность городской администрации Берлина, магистрата. Председательство на всех уровнях сменялось между четырьмя державами ежемесячно.9
  
   С самого начала Клей принимал решения на американской стороне. Уже в октябре 1945 года Эйзенхауэр считал его "единственным "незаменимым" человеком во всем этом деле".10 Эйзенхауэр и его преемник Джозеф Макнарни позволили Клэю заниматься почти всем, что касается военного правительства и ACA. Эта ответственность была некоторым утешением для энергичного, блестящего инженера. Назначение в Германию было "последним, чего я хотел", вспоминал Клей. Он мечтал командовать войсками в бою, но почти всю войну провел в Вашингтоне. Его назначение заместителем Эйзенхауэра в марте 1945 года означало, что другие приведут солдат к победе на оставшемся театре военных действий - на Тихом океане. Он направил свою боевую энергию на решение множества проблем, стоящих перед ним в Германии. Целеустремленный и уверенный в себе, Клэй процветал от переутомления, наслаждался испытаниями и настаивал на том, чтобы делать все по-своему. Сын сенатора США, он обладал сильным политическим чутьем, отточенным за годы работы в Инженерном корпусе и в качестве правой руки Бирнса в Управлении военной мобилизации. Клэй был умен и знал это, а его самоуверенность сделала его импульсивным и нетерпимым к различным взглядам. С ним может быть трудно работать. Помощник Роберта Боуи вспоминал, что "сосредоточенность личности Клея и его интенсивность, когда он что-то оспаривал или спорил - это было почти как физический удар." А Клей любил спорить. У него было свое мнение обо всем, и чем больше доказательств выдвигалось против его взглядов, тем упорнее он цеплялся за них. Он конфликтовал с официальными лицами в Вашингтоне, особенно с офицерами дипломатической службы в Государственном департаменте, по поводу политики в Германии, из-за чего современникам и историкам было трудно сказать, какова политика США. Клей служил заместителем военного губернатора и командующим генералом Управления военного правительства (США) (OMGUS) при Эйзенхауэре и Макнарни, прежде чем стать командующим театром военных действий и военным губернатором в марте 1947 года.11
  
   Брайан Робертсон обладал всеми способностями Клея. Он служил на западном фронте в Первую мировую войну, затем участвовал в кампании вдоль северо-западной границы Индии и работал в военном министерстве, прежде чем уволиться из армии в 1933 году. В следующем году он иммигрировал в Южную Африку и занялся бизнесом. Вернувшись к военной форме в 1940 году, он поднялся до должности главного административного сотрудника Монтгомери в Северной Африке. Этот пост был важнее, чем кажется, поскольку Робертсон не был простым бумажным толкателем. В британской штабной системе он был одним из двух лучших подчиненных Монтгомери, отвечающих за администрация, персонал и логистика (функции G-1 и G-4 в американской армии). Монти назвал Робертсона "лучшим главой администрации в британской армии"; британские официальные историки описали его как "гениального администратора". Образцовый штабной офицер, он обладал проницательным, аналитическим умом. Можно было рассчитывать на то, что Робертсон последует примеру своего правительства так, как не смог бы Клей, учитывая его более сдержанный характер и историю его семьи: его отец, начальник имперского генерального штаба во время Первой мировой войны, выступал против "периферийной" стратегии Дэвида Ллойд Джорджа и был уволен в феврале 1918 года.12
  
   Другой превосходный штабной офицер, Василий Соколовский, во время гражданской войны командовал ротой красноармейцев, а во время Великой Отечественной войны занимал ряд штабных и командных должностей. Жуков назначил его своим заместителем для штурма Берлина, и Соколовский принял участие в переговорах, приведших к сдаче города. Сталин позволил Жукову оставить его после войны заместителем военного губернатора, и Соколовский занял место маршала в апреле 1946 года. Жители Запада любили и уважали этого спокойного, умного солдата. В мемуарах, написанных в разгар холодной войны, канадский генерал Морис Поуп вспоминал его как человека большого обаяния, а Клей находил его чувство юмора "восхитительным".13
  
   Четвертый член АКК был героем войны. Пьер М. Кениг получил две медали за храбрость во время Первой мировой войны и в 1930-х годах воевал в Марокко в составе Иностранного легиона. Участник злополучной экспедиции союзников в Норвегию весной 1940 года, он присоединился к "Свободной Франции" де Голля тем летом. В мае 1942 года его четыре батальона, размещенные на южном конце британской линии в ливийской пустыне, сражались с тремя дивизиями африканской танковой армии Роммеля, остановив их на две недели в Бир-Хашейме. К весне 1944 года Кениг был командующим Французскими войсками; затем он служил военным губернатором освобожденного Парижа.14
  
   Главной задачей, стоящей перед этими людьми, было реформировать Германию так, чтобы она никогда больше не угрожала миру. Для Клея, Робертсона и Соколовского общая политика была согласована в Потсдаме. Протокол конференции подтвердил полномочия АКК, наделив верховной властью главнокомандующих союзников как коллективно, как совет, так и по отдельности, как зональных командующих. Командиры должны были обращаться с немецким населением одинаково, "насколько это практически возможно". Они должны были разоружить, демилитаризовать и денацифицировать рейх. Центральное правительство не будет создано "на данный момент", хотя центральные административные учреждения будут созданы под контролем союзников в таких областях, как финансы, транспорт, связь, внешняя торговля и промышленность.
  
   Экономические положения протокола образовали сложную сеть. Три державы согласились рассматривать Германию как экономическую единицу с общей политикой во всех зонах в отношении промышленного производства и распределения, сельского хозяйства, заработной платы и цен, нормирования, валюты, репараций, транспорта и коммуникаций. Применение этих общих политик может учитывать "различные местные условия". Союзники должны были разработать программы импорта и экспорта для всей страны и добиться сбалансированной экономики; товары первой необходимости должны были равномерно распределяться между зонами. ACA должен был определить уровень промышленности, который поддерживал бы, без внешней помощи, уровень жизни, который был бы не выше, чем в среднем по Европе, за исключением Советского Союза и Великобритании. Избыточные промышленные мощности, плюс вся военная промышленность и производство вооружений, будут демонтированы и предоставлены в качестве репараций. Каждая оккупирующая держава будет удовлетворять свои репарационные требования путем вывоза товаров из своей собственной зоны, хотя западные державы согласились предоставить Советам 10 процентов демонтированного ими основного оборудования плюс дополнительные 15 процентов в обмен на эквивалентную стоимость продовольствия и сырья из советской зоны. Прибыль и доходы от текущего производства и запасов будут использоваться "в первую очередь" для оплаты импорта.15
  
   Все это казалось многообещающим началом, однако сотрудничество четырех держав в Германии провалилось. Одной из причин, как это ни парадоксально, было само Потсдамское соглашение. Результат компромисса, он был расплывчатым и противоречивым. Он не создал сильной объединяющей политики или институтов, чтобы компенсировать разделяющие тенденции, которые уже дают о себе знать. Напротив, протокол оставлял державам свободу поступать так, как им заблагорассудится, в отношении репараций и торговли. EAC предполагал, что зоны не будут иметь никакой другой цели, кроме разграничения областей, которые будет занимать каждая армия. Положения о репарациях в Потсдаме дали зонам новую жизнь.
  
   Второй причиной краха сотрудничества стало отношение французов. Разрабатывая Потсдамские соглашения, британские, американские и советские лидеры считали само собой разумеющимся - как и на протяжении всей войны, - что они могут принимать обязательные решения для всех союзников. Несмотря на то, что французы получили бы место в АКК и зону, три другие державы исключили их из Потсдама. Это оказалось колоссальной ошибкой. Французы не стеснялись выступать против тех аспектов Потсдамского соглашения, которые им не нравились - и им не нравилось большинство из них. Они считали, что центральные административные учреждения призвали в протоколе как "первый признак возрождения рейха"; Кениг наложил на них вето. Кроме того, в Париже было аксиомой, что немецкое стремление к власти не может быть искоренено; следовательно, Германия должна быть лишена средств угрожать миру в Европе. Рур должен быть отделен от остальной части страны и поставлен под международный контроль, а его ресурсы должны быть направлены на восстановление экономики жертв Гитлера, в первую очередь Франции. По мнению Франции, Германия также должна потерять Рейнскую область и Саар. Французы были полны решимости навязать эту программу не просто потому, что верили, что это единственный способ предотвратить новое немецкое вторжение (и потому, что они боялись, что центральное правительство в Берлине будет подвержено советскому влиянию); они сделали ее краеугольным камнем планов восстановления своей страны. План Моне основывался на предпосылке, что Франция могла бы свободно использовать немецкие ресурсы и заменить Германию в качестве промышленного центра Западной Европы. Для французов неудача в Германии означала экономическое и политическое поражение дома.16
  
   Позиция Франции усилила две фундаментальные слабости ACA. Как и его современник, Совет Безопасности Организации Объединенных Наций, он действовал на основе единодушия великих держав. До тех пор, пока четыре правительства согласуют общую политику, ACA может работать эффективно. Французская политика оказалась под угрозой тупика. Кроме того, ACA было предназначено для наблюдения за работой центральной администрации Германии, а не для управления самой Германией. Вето Кенига вынудило ACA взять на себя эти обязанности, что было неподходящим для этого. Позиция Франции усилила центробежные силы в послевоенной Германии.
  
   И все же главной причиной провала сотрудничества была позиция Советского Союза. Норман Наймарк писал, что "с самого начала ... Советы думали о себе как о борце с западными союзниками за будущее Германии". Советские слова подчеркивали единство; советские действия способствовали разделению.17 С самого начала русские управляли своей зоной как эксклюзивным заповедником, свободным от претензий на то, что ACA или другие союзники имели там какое-либо влияние; в то же время, во имя единства, они настаивали на том, чтобы иметь право голоса в западных зонах. Еще до окончания войны Сталин уступил полякам более трети своей территории, не посоветовавшись и не проинформировав об этом своих западных партнеров. В сентябре 1945 года Соколовский выступил против англо-американского предложения централизованно финансировать железные дороги Германии. Было бы лучше, подумал он, решить этот вопрос "зонально", чтобы "дефициты не возникали по зонам".18 Позже в том же месяце заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский отклонил призыв США к единому плану, охватывающему выдворение в качестве репараций. По его словам, эта идея противоречила Потсдаму, который допускал местные вариации. Повторение советским заместителем военного губернатора этой позиции привело бы непосредственно к приостановке Клэем выплат репараций в мае 1946 года.19 В декабре 1945 года русские заблокировали англо-американские планы создания централизованного управления сельским хозяйством; в августе 1946 года они отозвали свой собственный проект плана создания центрального агентства по промышленности, опасаясь, что это может ослабить автономию их зоны; месяц спустя они вышли из четырехстороннего угольного пула.20 Коммунистические чиновники торпедировали усилия по продвижению межзонального сотрудничества, которое не соответствовало их собственной повестке дня, в частности, инициативу западных министров-президентов летом 1947 года. И, как отмечалось ранее, они не спешили открывать свою зону для поездок своих союзников или немцев из других зон. Когда АКК начал обсуждать новую валюту, Советы хотели, чтобы банкноты для их зоны печатались (и выпускались) отдельно от банкнот для западных зон.21
  
   Преисполненные решимости предотвратить немецкую агрессию путем уничтожения социальных корней фашизма, русские приступили к реализации односторонней программы преобразования своей зоны. Чтобы сломить власть землевладельцев, Коммунистическая партия организовала "стихийные" действия крестьян по захвату крупных поместий. К середине сентября все пять земель (провинций) зоны приняли законы о земельной реформе.22 Стремясь ослабить "капиталистов как класс", партия осудила крупный бизнес как союзника нацистов, и в конце октября советская военная администрация начала захватывать фирмы (в июле она заморозила банковские счета).23 Возможно, как предположил Наймарк, Советы большевизировали свою зону, потому что это был единственный известный им способ организации общества, однако эта "политика односторонних свершившихся фактов" привела к разделению Германии вдоль западной границы советской зоны.24
  
   Принудительное слияние двух марксистских партий, Коммунистической партии Германии (Коммунистической партии Германии, или КПГ) и Социал-демократической партии Германии (Социал-демократической партии Германии, или СДПГ), имело тот же непреднамеренный эффект усиления зональных разногласий. КПГ начала призывать к термоядерному синтезу зимой 1945 года. Причина была проста: СДПГ превратилась в серьезного соперника в восточной зоне. Слияние, направленное на включение СДПГ в контролируемое коммунистами движение по всей Германии, если это возможно, или только в восточной зоне, если потребуется. Результатом стало не только подавление политического разнообразия в восточной зоне, но и усиление различий между советской зоной и остальной частью страны, потому что, хотя лидеры СДПГ в русской зоне приняли идею объединения в феврале 1946 года, социалисты в других странах выступили против нее. Лидер партии в западных зонах Курт Шумахер не хотел иметь ничего общего с предлагаемой партией Социалистического единства (обычно известной под немецкими инициалами SED, что означает Sozialistische Einheitspartei Deutschlands, или, как выразились бы шутники, "so endet Deutschland"). Слияние шло в русской зоне, как на том настаивали Советы, но не в трех других, создавая две разные партийные системы.
  
   СЕПГ потерпела самое сокрушительное поражение в Берлине. Референдум о слиянии в западных секторах города (русские заблокировали его в своих) подавляющим большинством отклонил слияние. Проголосовали примерно три четверти членов СДПГ. Хотя они поддержали сотрудничество с КПГ с перевесом почти три к одному, они отвергли слияние более чем шесть к одному: 2940 за, 19 529 против.25
  
   Голосование стало поворотным моментом в послевоенной истории Берлина. Если бы все пошло по-другому, КПГ получила бы подавляющее большинство в городском собрании и непоколебимый контроль над магистратом. В этих условиях оспариваемые муниципальные выборы в октябре 1946 года и сопротивление Запада блокаде в 1948-1949 годах были бы невозможны. Интересно, что берлинцы - причем марксисты - вели и выиграли эту битву, в то время как западные державы в основном оставались в стороне. Фрэнку Хаули, ныне заместителю коменданта США сектор: "Разницу между коммунистами и социал-демократами было нелегко увидеть". Политика была "немецким вопросом", и было ли слияние "хорошим или плохим, не имело значения".26 Официально нейтральные западные власти вмешались, чтобы обеспечить свободное и честное голосование, публично пообещав защищать избирателей и арестовав одиннадцать членов КПГ за запугивание.27 Какими бы минимальными ни были эти действия Запада, они были важны. Голосование позволило СДПГ выжить как независимой политической силе и позволило ей бросить вызов коммунистическому контролю над городским правительством. Поддержка Запада также сигнализировала о начале изменений в отношениях между берлинцами и западными державами. Последние больше не были просто оккупантами; они начали защищать берлинцев от советского принуждения, не из-за сознательного решения в Лондоне или Вашингтоне, а в ответ на события на местах.28
  
   Разногласия усилились позже той весной, когда Клей приостановил выплату репараций. Для русских получение репараций было ключевой целью оккупации. У них были веские моральные аргументы, учитывая разрушения, нанесенные немцами советскому обществу во время войны. Если отбросить прошлые ошибки, подозрения Сталина в отношении внешнего мира побудили его как можно быстрее восстановить советскую мощь. Немецкие ресурсы помогли бы, а репарации также ослабили бы способность Германии угрожать своим соседям - даже если демонтированные заводы просто ржавели на железнодорожных путях и никогда не были восстановлены в Советском Союзе.
  
   Выплаты репараций зависели от плана развития промышленности, утвержденного в Потсдаме. Военная промышленность и любые промышленные мощности сверх того, что необходимо для поддержания установленного уровня жизни, будут демонтированы и вывезены в качестве репараций. Такой подход дал советам сильный стимул снизить уровень жизни как можно ниже. Позиция Клея в дискуссиях на уровне промышленности - по указанию Вашингтона - противоречит утверждению о том, что Соединенные Штаты были привержены экономическому возрождению Германии с самого начала оккупации. Он поддержал советский подход, заявив, что Соединенные Штаты позволят уровню жизни в Германии упасть до любого уровня, необходимого для обеспечения уничтожения всего военного потенциала Германии.29
  
   АКК одобрил план в марте, но в апреле он потерпел крах. 26 апреля советский представитель в Координационном комитете генерал Михаил Дратвин настаивал на том, что нет никакой связи между репарациями, экспортом и импортом и центральными агентствами, в то время как Кениг повторил оппозицию Франции центральным агентствам. Клей возразил, что все три темы были связаны в качестве общей политики, согласованной в Потсдаме. Если АКК не создаст центральные агентства и не примет общий план экспорта-импорта, он "может теперь счесть необходимым" прекратить демонтаж заводов в своей зоне. Клей выполнил свою угрозу, когда Координационный комитет снова собрался 3 мая.30
  
   Русские почувствовали себя обманутыми. После девяти месяцев дискуссий Запад много обещал, но мало что сделал. В советских глазах позиция Клея означала, что Вашингтон предпочел позволить Германии сохранить ресурсы, которые в противном случае достались бы Советскому Союзу. Поспешив наказать Русских за то, что они не рассматривали Потсдамские соглашения как единый пакет, американцы не сделали ничего, чтобы заставить французов согласиться с центральными агентствами. В то же время для Русских призыв Запада к экономическому единству казался уловкой, направленной на то, чтобы обмануть их. Клэю и Робертсону, задавая То, что Русские относились к Германии как к единому целому и объединяли ресурсы, казалось элементарной справедливостью и простым соблюдением Потсдамских соглашений, однако они просили Советы субсидировать дефицит западных бюджетов - позиция, которая была нереалистичной в свете усиливающихся разногласий времен холодной войны, которую трудно оправдать в свете бедности России и богатства Запада,и вопреки устным заверениям Бирнса в Потсдаме. Советский ответ был прост: Германия была богатой страной. Он проиграл войну, ее жертвы имели право на компенсацию, а западные державы могли избежать дефицита в своих зонах, ограничивая потребление.31 Позволить немецкому уровню жизни упасть, безусловно, было предпочтительнее, чем переложить бремя на Советский Союз. Даже потерпев поражение, немцы жили лучше, чем русские. Настойчивое требование СССР о взыскании репараций с Германии, в то время как западные державы накачивали страну деньгами, не имело смысла для официальных лиц в Вашингтоне и Лондоне, но представление Запада о том, что Германия не может позволить себе 10 миллиардов долларов компенсации за десятки миллиардов долларов ущерба, который она нанесла Советскому Союзу, должно было иметьэто показалось россиянам непристойным.
  
   Когда министры иностранных дел встретились в Париже несколько недель спустя, Бевин предупредил, что зональная автономия означает разделенную Европу. Чтобы избежать этого, Британия была готова сотрудничать с любыми зонами. Однако, если эта просьба останется без ответа, Британии придется самостоятельно организовывать свою зону. Чтобы предотвратить эту перспективу, Бирнс предложил объединить американскую зону с любой другой "зоной или зонами" в экономических целях в ожидании соглашений четырех держав.32 Молотов отверг это как отступление от Потсдама, а министр иностранных дел Франции Жорж Бидо не дал прямого ответа. После нескольких недель колебаний британцы согласились.33
  
   Согласие Лондона углубило раскол Германии и усилило холодную войну. Бевин месяцами сопротивлялся такому шагу. 3 мая он направил в кабинет министров документ, в котором излагались преимущества и недостатки независимой политики в западных зонах. Он пришел к выводу, что "общие опасности раскола Германии сейчас больше, чем те, которые связаны с продолжением нашей нынешней политики" попыток заставить работать четырехдержавный контроль. Бевин придерживался этой точки зрения, несмотря на свою уверенность в том, что Советы стремились вовлечь всю Германию в свою сферу. С другой стороны, были серьезные финансовые и политические соображения. Британская зона не могла содержать себя, поэтому независимая политика ускорила бы истощение и без того стесненной казны. С политической точки зрения это означало "непоправимый разрыв с русскими", потерю Берлина и раздел Европы - перспективы, к которым американцы не были готовы, но "полная американская поддержка была бы необходима".34 Бевин придерживался своей позиции, заявив кабинету министров в начале июня, что, если Потсдам будет отброшен, он хотел бы, чтобы Русские "проявили инициативу".35 Наконец, в конце июля, он был готов действовать.
  
   Мы снова видим ироничную взаимосвязь между намерениями и результатами, которая испортила послевоенные союзнические отношения в Германии. Как однажды предположил Джон Гимбел, "Бирнс не предлагал и, по-видимому, не предполагал раздела Германии в июле 1946 года", однако именно к этому привело его предложение. Когда Клей впервые задумал идею зонального объединения желающих в апреле, он думал, что британцы определенно согласятся, а Советы, вероятно, согласятся, оставив французов в качестве несогласных. Как он объяснил годы спустя, "Мы не пытались уничтожить четырехстороннее правительство - мы пытались найти для него другую формулу." Он оставался оптимистом даже после того, как русские остались в стороне. Он думал, что, если слияние сработает, русские и французы присоединятся, хотя, по его признанию, "это может иметь обратный эффект".36
  
   В некотором смысле, к концу 1946 года ситуацию уже нельзя было исправить. Обе стороны - и говорить о двух сторонах становилось все более точным - считали, что действуют в обороне. Они оба оказались в ловушке спирали недоверия. Ожидания Эйзенхауэра от 1945 года о том, что более тесные контакты будут способствовать сотрудничеству, уступили место представлению о том, что тесные связи были частью проблемы: один британский чиновник предположил в октябре 1946 года, что "в конце концов у нас могут быть более гладкие отношения с русскими в Германии, если мы примем разделение и перестанем так много ссориться из-за того, чтоони делают в своей зоне и то, что мы делаем в нашей, чем если бы мы предавались междоусобной войне за тело унитарной Германии ".37 Британцы и американцы все чаще интерпретировали советскую политику в Германии в свете разногласий в других странах. Русские сделали то же самое. Если они начали оккупацию, как говорит Наймарк, с точки зрения того, что западные державы были врагами, события прошлого года только укрепили это убеждение. Западная политика, казалось, была направлена не только на подрыв советской власти в восточной зоне, но и на экономическое и политическое возрождение западных зон.
  
   ВЫБОРЫ В ВОСТОЧНОЙ ЗОНЕ и в Берлине осенью 1946 года усилили растущее чувство уязвимости Советов. СЕПГ получила абсолютное большинство голосов в зоне, и голосование в Берлине стало катастрофой. Явка в городе была высокой - 90 процентов избирателей, имеющих право голоса, - и СДПГ только что упустила абсолютное большинство в четырехсторонней гонке; она набрала 48,7 процента голосов, против 22,1 процента у Христианско-демократического союза и 9,4 процента у Либерально-демократической партии. СЕПГ занял третье место с 19,8 процента. В советском секторе дела обстоят лучше - 29,9 процента, но СДПГ опередила его даже там - 43.8 процентов голосов.38
  
   СЕПГ оказалась в ловушке порочного круга: ее близость к русским ослабила ее популярность, что усилило ее зависимость от Советов, что сделало ее еще более непопулярной. Не имея возможности конкурировать в открытой политической системе, лучшее, на что могли надеяться Советы и СЕПГ, - это сохранить свои позиции путем принуждения и запугивания. Они начали чистку районных администраций в восточном секторе, в то время как городская полиция, контролируемая коммунистами, помогала похищать противников в западных. Согласно одному сообщению, более 5400 берлинцев исчезли в период с мая 1945 года по ноябрь 1947 года.39
  
   Столкнувшись с потерей выдающегося положения, которое они и их сторонники занимали в городе с лета 1945 года, русские сделали все возможное, чтобы сохранить его. Они нашли оружие во временной конституции города, которая предусматривала, что "отставка магистрата или одного из его членов, а также назначение и увольнение ведущих лиц в городском правительстве могут происходить только с разрешения союзной комендатуры". Когда городское собрание избрало нового магистрата во главе с Отто Островски из СДПГ, советский комендант генерал Александр Г. Котиков сослался на этот пункт, чтобы настаивать на том, что новый орган не может вступить в должность, пока Комендатура не утвердит каждого члена - единогласным голосованием. Западные представители возразили, что это положение не предназначено для применения к избранным должностным лицам, которые должны вступить в должность, если Комендатура единогласно не отвергнет их, но Котиков не сдвинулся с места. Тупик продолжался до середины января 1947 года, когда Советы отступили. Ценой стало молчаливое согласие Запада на советское вето трех коллег Островского.40
  
   Островски, возможно, думал, что кризис миновал, но его проблемы только начинались. Когда он попытался сместить некоторых чиновников, назначенных старым магистратом, Советы назначили жесткую цену: он мог уволить четырех из них, но только в том случае, если СДПГ и СЕПГ примут общую программу на следующие три месяца. Когда Островский согласился, не посоветовавшись со своей партией, члены СДПГ в городском собрании взбунтовались и 11 апреля вынесли ему вотум недоверия.41
  
   Островски подал в отставку неделю спустя - или думал, что подал. Его вероятной заменой был Эрнст Рейтер, один из трех функционеров, которых Островский и западные державы отправили за борт в январе, и человек, против которого Русские резко выступали. Котиков попытался оправдать позицию своего правительства, заявив, что "политическое прошлое Рейтера не было четко известно", утверждение, которое берлинцы сочли презренным.42 Рекорд Рейтера не был секретом для Кремля. Обратившись к коммунизму в русском лагере для военнопленных во время Первой мировой войны, он вернулся в Германию в 1918 году и помог основать КПГ. Возглавив берлинское отделение партии, он порвал с Москвой и присоединился к социал-демократам. К началу 1930-х годов Рейтер был начальником транспортного и коммунального хозяйства Берлина, депутатом Рейхстага и мэром Магдебурга. Дважды заключенный в тюрьму нацистами, он был освобожден и отправился в изгнание в Турцию. Когда ему разрешили вернуться в Берлин в 1946 году, СДПГ быстро вернула его во главе транспортной системы города.43
  
   Русские слишком хорошо знали этого человека. Чтобы заблокировать Reuter, Котиков наложил вето на отставку Островского; он согласился бы только в том случае, если комендатура заранее утвердит нового обербюргермейстера. Вопрос был передан в АКК, который согласился с советской позицией. Действие переместилось в городское собрание, где русские и СЕПГ энергично, но безрезультатно лоббировали против Рейтера. Котиков, конечно, наложил вето на выбор, когда он был представлен Комендатуре 27 июня, и 10 июля АКК поддержал его позицию. Городское собрание отказалось выбирать кого-либо еще, поэтому следующие полтора года Берлином будет управлять его первый заместитель майор Луиза Шредер из СДПГ.44
  
   Дипломатические отношения между оккупирующими державами развивались параллельно с событиями в Берлине. Министры иностранных дел собрались в Москве 10 марта, чтобы вновь обсудить свои разногласия, прервав заседание после шести недель бесплодных дебатов. Экономические проблемы Европы встали перед глазами нового государственного секретаря Джорджа К. Маршалла, когда он вернулся в Вашингтон. Американцы предполагали, что Европа относительно скоро встанет на ноги. Вашингтон предоставил помощь в размере 9 миллиардов долларов после войны, но видел лишь минимальные признаки восстановления. Непосредственным поводом для беспокойства была нехватка долларов в Европе для финансирования растущего торгового дефицита с Соединенными Штатами; долгосрочные проблемы включали медленные темпы восстановления, низкую производительность и растущее ощущение того, что экономика Германии сдерживает остальную Европу.45
  
   Пока Маршалл размышлял о том, что следует предпринять, идеи восстановления европейской экономики и возрождения Германии по-новому слились воедино. В чем Европа нуждалась больше всего, так это в угле, стали и промышленном оборудовании, и Германия, свободная от экономических ограничений, могла бы обеспечить все три. Даже Рузвельт и французы говорили об использовании ресурсов Германии на благо Европы, так что в некотором смысле это была старая идея. И все же, если слова были похожи, смысл сильно отличался от того, что имели в виду покойный президент и французы. Они предполагали предоставить соседям Германии первые права на ее ресурсы, а не, как сейчас говорили советники Маршалла, превращать Германию в "локомотив" восстановления Европы.46
  
   Скептически относясь к американской инициативе и рассматривая ее как отчаянную попытку предотвратить неминуемый экономический коллапс, Советы осудили ее. Они опасались, что принятие откроет Восточную Европу для экономического и политического влияния Запада, и они беспокоились о последствиях Плана Маршалла для Германии. Молотов настаивал на том, чтобы репарации оставались первой претензией на ресурсы Германии, чтобы промышленные мощности Германии не увеличивались (потому что рост отвлечет ресурсы, доступные в качестве репараций), и чтобы германские вопросы продолжали входить в исключительную компетенцию АКК и совета министров иностранных дел, при условии советского вето.47
  
   План Маршалла и отказ от него советского Союза выдвинули германский вопрос на первое место в международной повестке дня, где он и оставался в течение следующих двух лет. С одной стороны, связь Германии с Планом Маршалла усилила конфликт между Востоком и Западом. Поскольку западные официальные лица сосредоточили свою дипломатию на экономическом возрождении Европы, потенциальный вклад Германии стал рассматриваться как принципиально важный. Без этого План Маршалла и все, что он представлял, потерпели бы неудачу. Возмездие имело все меньше и меньше смысла для британских и американских лидеров; советская обструкция становилась все менее и менее приемлемой. Но Москва определила возрождение Германии под эгидой Запада как невыносимую угрозу. Западная политика в 1945-1946 годах отказала Советам в репарациях и доле в контроле над Руром. Соединенные Штаты теперь возрождали немецкую мощь и направляли ее против Советского государства. То, что американцы имели в виду нечто большее, чем простое экономическое возрождение, казалось очевидным. Как писал Скотт Пэрриш, советские лидеры рассматривали План Маршалла не что иное, как заговор с целью создания антисоветского блока, который послужил бы "плацдармом для нападения на Советскую Россию".48
  
   С другой стороны, углубление конфликта между Востоком и Западом имело зловещие последствия для Германии. Ни одна из сторон не могла рисковать, позволяя этой стране, возможно, имеющей решающее значение в балансе сил, перейти под контроль другой. Таким образом, вероятность того, что Германия будет разделена по зональным линиям, значительно возросла. Решения 1945 и 1946 годов - подтверждение зонального плана ВАС в Ялте, предложение Бирнса о репарациях в Потсдаме, независимый курс Советов в их зоне летом и осенью 1945 года, прекращение репараций Клэя и ответы Великобритании, Франции и СССР на предложение Бирнса объединить зоны -не стремился разделить страну. Тем не менее, они увеличили шансы, что так и будет. План Маршалла и реакция на него Сталина сделали этот исход почти неизбежным.
  
   Страх и надежда двигали обеими сторонами и делали соглашение менее вероятным. Надежда заставила каждую сторону ожидать уступок от другой. Западные официальные лица полагали, что Кремль пойдет на уступки, чтобы получить доступ к Руру, в то время как советские дипломаты ожидали, что присущие капитализму противоречия сделают западные державы сговорчивыми. Страх сделал каждую сторону непреклонной. Советы знали, что у них нет народной поддержки в Германии, и боялись дальнейшего ослабления влияния в своей зоне. "Оборонительные" мотивы заставили их выступить против любых договоренностей, которые не оставили бы их там под неоспоримым контролем. Со своей стороны, западные державы опасались, что экономическая программа Советов направлена на создание нищеты и экономического хаоса в ожидании, что немцы в отчаянии обратятся к коммунизму. Британцы и американцы, не говоря уже о французах, не были уверены, что немцы излечились от своей склонности к авторитарному правлению. В оставшиеся месяцы 1947 года какая бы то ни было надежда обратить вспять тенденцию к разделению угасла и умерла.
  
   МИНИСТРЫ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СОБРАЛИСЬ 23 ноября в Ланкастер-Хаусе в Лондоне, где несколько лет назад работал ВАС. Они ссорились два дня, прежде чем согласовать повестку дня, а затем зашли в тупик по вопросам существа. В конце концов, британцы и американцы организовали отсрочку 15 декабря.49 Лондонская встреча ознаменовала конец Ялтинско-Потсдамской системы для Германии. Московский совет министров иностранных дел продемонстрировал маловероятность соглашения четырех держав, но именно эта неудача в Лондоне заставила западные правительства отказаться от Потсдама и четырехстороннего правления. Теперь они обратились к новой политике - в Германии и в атлантической безопасности.
  
   В течение следующих трех дней британцы и американцы решили расширить Двухзональный экономический совет, пока он не станет временным правительством. Клей и Робертсон проработали детали; Маршалл и Бевин одобрили их на рабочем обеде в резиденции посла США Льюиса У. Дугласа в Принсес-Гейт 18 декабря. Эта новая политика чревата конфронтацией с Советами. Действительно, Клей предсказал "трудности" в Берлине, но преуменьшил их. Он и Робертсон намеревались оставаться в городе как можно дольше, объяснил он. Если ситуация станет "слишком жесткой", они будут ссылаться на свои правительства. Другими словами, они поднимали вопрос об уязвимости Берлина только тогда, когда город подвергался нападению. Это необычное предложение вызвало лишь отрывочное обсуждение. Отвечая на вопрос Маршалла, Клей отметил, что у них - он почти наверняка имел в виду западные гарнизоны и персонал ACA - были "достаточные ресурсы, чтобы прожить в Берлине некоторое время". Как долго это может продолжаться, можно было только догадываться. Что будут делать жители Запада, когда ресурсы иссякнут? Что они будут делать, если снабжение населения города будет нарушено? В письменных источниках нет никаких намеков на то, что группа изучала такие вопросы.50
  
   Бевин поднял вопрос об атлантической безопасности с Маршаллом накануне вечером. Западу нужен "позитивный план объединения западных демократий", - утверждал он. Это будет не "формальный союз, а взаимопонимание, подкрепленное властью, деньгами и решительными действиями", "духовная федерация Запада". Маршалл снова и снова проявлял осторожность в январе, когда Бевин вернулся к этой теме.51 Он и заместитель госсекретаря Роберт А. Ловетт обеспокоены тем, что Конгресс отклонит Программу восстановления Европы, если обнаружит, что европейцы хотят не только миллиардной экономической помощи, но и обширных военных и политических обязательств США.52
  
   Там дела стояли, пока события в Праге не изменили американское мнение. Столкнувшись с политическим кризисом и толпами коммунистов на улицах, президент Эдуард Бенеш 25 февраля назначил кабинет, в котором коммунисты заняли все ключевые посты. Британские и американские официальные лица ожидали, что русские ужесточат контроль над Чехословакией; тем не менее, скорость и тщательность захвата стали шоком.53 Клей сказал Дугласу, что впервые он подумал, что русские хотят войны - и как можно скорее.54 Переворот вызвал экстравагантные опасения по поводу советских "пятых колонн" во Франции и особенно в Италии, где многие наблюдатели считали, что коммунисты были готовы победить на выборах в апреле, и это имело "мощный и удручающий" эффект в Германии. Жан Шовель из министерства иностранных дел Франции увидел в перевороте первый шаг к советскому вторжению в Западную Европу, и французы активизировали просьбы об американской военной помощи.55
  
   Переворот поверг Вашингтон в "замешательство", как охарактеризовал его Джордж Кеннан, вызванное тревожным сообщением Клея. Удивленный "наглостью" чешского переворота и новой агрессивностью, проявленной русскими в Берлине, Клей поддался на уговоры своего начальника разведки генерал-майора Роберта Уолша и прибывшего с визитом директора армейской разведки генерал-лейтенанта Стивена Дж. Чемберлина предупредить Вашингтон о "незначительном изменении советской позиции", которое вызваловозможность того, что война "может начаться с драматической внезапностью."Биограф Клея, Джин Эдвард Смит, утверждает, что телеграмма была вызвана призывом Чемберлина к Клею помочь убедить Конгресс восстановить призыв и увеличить ассигнования армии. В своем издании 1974 года "Документы Клея" Смит написал, что телеграмма "не была, по мнению Клея, связана с каким-либо изменением советской стратегии", что он повторил в статье 1988 года. Его биография Клея 1990 года включала длинную цитату генерала, в которой излагалась просьба Чемберлина, ее обоснование и его ответ.56
  
   Убеждение в том, что Клей скрывал свои истинные взгляды, чтобы помочь Пентагону выманить деньги из Конгресса, стало основой историографии времен холодной войны.57 Это вызывает серьезные сомнения. Мы предположили, что рассказ Смита основан на его интервью с Клеем. В архивах Колумбийского и Джорджтаунского университетов эти интервью содержат неоднократные ссылки на изменение советского поведения, что перекликается с более ранним замечанием Клея Дугласу. "Я чувствовал, что что-то происходит", - заявил Клей. Несколькими строками позже он упомянул о "существенном изменении отношения со стороны русских"; "что-то действительно назревало". "Вся атмосфера просто остывала", - продолжил Клей, и отношения с Соколовским менялись "невидимым образом".58 Короче говоря, Клей неоднократно говорил Смиту, что он почувствовал изменение в советской стратегии, и нет никаких доказательств того, что он отказался или изменил эти взгляды позже. Длинную цитату из биографии нигде не найти, ни в протоколах интервью, ни в переписке Клея со Смитом. Отвечая на вопрос об этом эпизоде, Смит объяснил, что Клей, должно быть, сделал заявления "неофициально". Короче говоря, его характеристика взглядов генерала не имеет никакого документального подтверждения.59
  
   Телеграмма Клея прибыла в Вашингтон с "силой бомбы блокбастера".60 Его последствия и последствия пражского переворота можно увидеть в американском ответе на новый призыв Лондона к обсуждению военного пакта. В январе Маршалл уклонился от просьбы Бевина; теперь он призвал британских переговорщиков приехать немедленно.61 Французов, которые нервничали после Праги больше, чем американцев, держали в неведении об этих "переговорах Пентагона", потому что британцы и американцы полагали, что все, что стало известно в Париже, скоро достигнет Москвы. Советы, по иронии судьбы, были полностью информированы своим шпионом в британском посольстве Дональдом Маклином.
  
   Москва отреагировала на провал встречи министров иностранных дел в Лондоне, поставив под сомнение права Запада в Берлине. Лицензированная советами берлинская ежедневная газета Tägliche Rundschau опубликовала 19 декабря редакционную статью, в которой утверждалось, что четырехсторонний контроль над Берлином имеет смысл только до тех пор, пока Германия остается под властью четырех держав. После того, как Клей и Робертсон объявили о планах предоставить Двухзональному экономическому совету ограниченную политическую власть, появилась вторая, более сильная редакционная статья, в которой вновь подчеркивалась связь между продвижением к западногерманскому правительству и западным присутствием в Берлине. Газета утверждала, что Запад создал западногерманское государство и тем самым "аннулировал" права Запада в Берлине, который был частью российской зоны.62
  
   Западные официальные лица отмахнулись от редакционных статей как от грубых угроз. В конце января Бевин предложил провести встречу трех западных держав и стран Бенилюкса для обсуждения будущего западных зон. Русские были демонстративно исключены из этой лондонской конференции, которая проходила с 25 февраля по 5 марта, была прервана и возобновлена с 20 апреля по 2 июня. Это оказалась "самая важная конференция о будущем Германии со времен окончания войны", поскольку она объединила французов, англичан и американцев в общей программе.63 В коммюнике, опубликованном после завершения конференции 5 марта, было объявлено о соглашении об участии Западной Германии в Плане Маршалла, федеральной форме правления и координации экономической политики французской зоны с политикой Бизона. Этот блок инициатив стал известен как "лондонская программа".64
  
   Русские рассматривали конференцию как угрозу Советскому государству, а не только своим интересам в Германии. Западные державы стремились к политическому, экономическому и военному возрождению Германии и созданию отдельного западногерманского правительства; что-то нужно было сделать, чтобы удержать их от этого опасного курса. Сталин выразил свое недовольство несколькими способами, включая преследование западных перевозок в Берлин, шаги в направлении восточногерманского режима и дипломатические маневры. Советы испробовали множество мер, и, поскольку каждая из них потерпела неудачу, они не видели иного выбора, кроме эскалации.
  
   6 января советские инспекторы сели в американский военный поезд в Мариенборне и потребовали проверить документы немецких пассажиров; российских офицеров связи в штаб-квартире Клея убедили отозвать инспекторов после тридцатипятиминутного противостояния.65 12 января, на следующий день после второй редакционной статьи Tägliche Rundschau, российские официальные лица начали требовать советских контрподписей на межзональных поставках из западных секторов. 15 января они запретили немецким транспортным средствам въезжать в советскую зону из западного Берлина; водителям было приказано проезжать через русский сектор и сначала получить специальный пропуск.66 23 января советы остановили британский пассажирский поезд, следовавший в Гамбург, требуя осмотреть два вагона, заполненных немцами. Когда британские официальные лица отказались, русские задержали поезд в Мариенборне почти на одиннадцать часов, прежде чем отсоединить два вагона, отправить их обратно в Берлин и позволить остальной части поезда продолжить движение. Две ночи спустя они остановили другой поезд; на этот раз британцы позволили им сесть. После того, как Советы убедились, что все немцы имеют действительные межзональные пропуска, они разрешили поезду продолжить движение на запад.67
  
   Американцы отметили "постоянно растущие" усилия по ограничению авиаперевозок в январе. На заседании Берлинского центра безопасности полетов в феврале советский диспетчер предложил внести изменения в правила, регулирующие коридоры и Берлинскую зону контроля. Он также хотел, чтобы гражданские самолеты заранее получили советское разрешение на использование того, что он назвал "воздушными коридорами советской зоны оккупации".68
  
   9 марта, через четыре дня после закрытия лондонской сессии, Москва вызвала Соколовского и его политического советника Владимира Семенова домой для консультаций. Они и их начальство решили ввести серию возрастающих ограничений на западные перевозки в Берлин и из Берлина, чтобы заставить западные державы отказаться от лондонской программы или покинуть Берлин.69 Сталин, казалось, предпочел последний курс в беседах с лидерами СЕПГ 26 марта. Предсказывая поражение своей партии на городских выборах, намеченных на осень, Вильгельм Пик сказал Сталину, что он и его коллеги "были бы рады, если бы [западные] союзники оставили Берлин", на что Сталин ответил: "Давайте попробуем изо всех сил, и, может быть, мы их выгоним".70
  
   В этих словах можно прочесть слишком многое. Они не обязательно включают в себя готовность применить силу для изгнания западных держав. Лучшим подходом было преследовать их, пока они не уйдут по собственному желанию. Более того, слова Сталина наводят на мысль, что он недостаточно тщательно обдумал свои цели. Какими бы совместимыми они ни казались на первый взгляд, они были в противоречии. Согласно одной тактике, Берлин должен был действовать как заложник: в обмен на безопасность города Запад отказался бы от лондонской программы. И все же, если бы желание Пика исполнилось и Берлин перешел под советский контроль - если бы заложник погиб, - Москва потеряла бы рычаги влияния на лондонскую программу. Парадокс, заключающийся в том, что локальный успех может подорвать общие советские цели, будет мешать кремлевской дипломатии на протяжении всего грядущего кризиса.
  
   Усилия Сталина сорвать лондонскую программу выходили за рамки преследования западного транзита. Он также предпринял шаги по установлению восточногерманского режима, параллельно с англо-американскими инициативами в Бизоне. 13 февраля Tägliche Rundschau объявила, что Соколовский наделил экономическую комиссию восточной зоны полномочиями, сопоставимыми с теми, которые только что были предоставлены экономическому совету Бизоны.71 Месяц спустя последовал более зловещий шаг, когда Советы начали создавать так называемую Народную полицию. Организованные и оснащенные скорее как военные формирования, чем как полиция, эти подразделения превратили СЕПГ в частную армию.72
  
   В дипломатии Советы стремились подтвердить голос Москвы в делах Германии. Единая тема объединила российские протесты по поводу Бизона и Лондонской конференции: эти действия Запада затрагивали вопросы, которые могли решить только все четыре оккупационные державы. Советы утверждали, что Запад узурпировал прерогативы АКК и обошел Советский Союз.73 Сталин принял протоколы ВАС и Потсдамские соглашения, потому что они давали ему право вето на будущее Германии; он не собирался отказываться от него.
  
   Сталин решил напомнить западным державам о ценности АКК - и связи между ним и продолжающимся западным присутствием в Берлине - поставив АКК под угрозу. Перерыв наступил 20 марта. Заседание совета не было запланировано, но в том месяце Соколовский неожиданно воспользовался своим правом председателя и созвал его. Он открыл встречу, потребовав предоставить полную информацию о лондонской конференции. После того, как Робертсон и Клей уклонились от прямых ответов, Соколовский зачитал давно подготовленное заявление с осуждением конференции. Западные державы, заключил он, доказали, что АКК "фактически больше не существует как высший орган власти в Германии". Он объявил заседание закрытым и вышел из зала, его делегация следовала за ним по пятам.74
  
   Соколовский также начал выполнять инструкции, которые он получил в Москве. Российские войска мобилизовались и выдвинулись к зональной границе на маневры. Лицензированная советами пресса начала публиковать истории о том, что "подрывные и террористические элементы", бандиты и преступники пользуются слабыми правилами транзита, чтобы нарушить спокойствие в восточной зоне. Чтобы остановить подобные безобразия, Советы объявили 30 марта, что "дополнительные правила", касающиеся поездок на Запад в Берлин и из Берлина, вступят в силу 1 апреля.75 Берлин занял центральное место в конфликте между Востоком и Западом.
  
   СОГЛАШЕНИЯ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ были предпосылками блокады, а не ее причиной. Эту причину можно найти в возникновении напряженности времен холодной войны. Советы с самого начала оккупации считали западные державы врагами, и эта точка зрения оправдала себя. Запад отреагировал, предприняв шаги по сдерживанию советского влияния, такие как План Маршалла, Североатлантический пакт о безопасности и западногерманское правительство. Сталин интерпретировал эти действия как наступательные маневры, направленные на уничтожение его режима. Никита Хрущев, не являвшийся поклонником советского диктатора, напомнил, что действия Запада "представляли прямую угрозу нашей национальной безопасности, вызов неприступности наших границ". Как он резюмировал мнение в Москве весной 1948 года, "Сталин ввел блокаду как акт выживания".76 Западные правительства, напуганные пражским переворотом, были в равной степени убеждены, что они не могут ни отказаться от своей новой рискованной инициативы, ни позволить своему незащищенному форпосту пасть. Новая и более опасная фаза холодной войны вот-вот должна была начаться.
  
   ГЛАВА 3
   "Опасная точка - это Берлин"
  
   Советы усилили свое давление на Берлин в апреле, пытаясь остановить лондонскую программу. Аналитики рассматривают это как пример провала сдерживания, поскольку западные державы не отговорили Советы от вмешательства в доступ к Берлину.1 Был и второй провал: советская попытка удержать западные державы от реализации их лондонской инициативы. Сталин не предупредил Запад о цене, которую он может назначить, если он будет настаивать на лондонской программе, и он не делал никаких явных угроз. Кроме того, он не смог осознать чувство экономической и политической уязвимости, которое двигало Планом Маршалла и Лондонской программой.
  
   Советские неверные оценки решимости Запада были понятны; сами западные державы не были уверены, насколько важен для них Берлин. Город не был символом решимости Запада - это проявится позже. Официальные лица сомневались, что Советы будут настаивать на этом, и не разработали никакой стратегии реагирования, если они это сделают. Западные державы мало думали о том, как их программа для Западной Германии выглядела в глазах советского Союза, и поэтому недооценили мотивацию Сталина остановить ее. В июне конфликт в Центральной Европе достиг апогея из-за нерешенности основных проблем.
  
   Заместитель СОКОЛОВСКОГО генерал Дратвин 30 марта сообщил своим западным коллегам, что новые правила движения в Берлин и из Берлина вступят в силу 1 апреля. Его "дополнительные положения" предоставляли бесконечные возможности для озорства. Жители Запада, пересекающие советскую зону, должны были иметь при себе документы, удостоверяющие их личность и принадлежность к военному правительству. Дратвин отстаивал право досматривать грузы, исключая только багаж, перевозимый в автомобилях или в железнодорожных пассажирских вагонах. Для отправки военных грузов из Берлина потребуется советское разрешение. Прибывающие военные грузы будут проходить таможенную очистку "на основании сопроводительных документов", что может означать что угодно.2
  
   Если бы русские могли досматривать пассажиров и грузы, они могли бы контролировать доступ, оставляя западное присутствие в Берлине на их милость. Заместитель Робертсона, генерал-майор Невил К. Д. Браунджон, отверг требование Дратвина об одностороннем контроле за движением. Робертсон призвал Уайтхолл изучить способы нанесения ответного удара по советским кораблям и самолетам за пределами Германии и устранить любые сомнения в решимости британии остаться в Берлине.3
  
   Клей хотел противостоять русским, которые, как он заявил в высокоприоритетном сообщении начальнику штаба сухопутных войск генералу Омару Н. Брэдли, были полны решимости "выбить нас из Берлина". Он намеревался удвоить охрану американских военных поездов и приказать им стрелять в русских, пытающихся проникнуть на борт, и он хотел получить одобрение Брэдли в течение двух часов. "Если мы не займем решительную позицию сейчас, " предупредил Клей, " наша жизнь в Берлине станет невозможной. Отступление из Берлина в этот момент будет ... иметь серьезные, если не катастрофические политические последствия в Европе. Я не верю, что Советы хотят войны сейчас. Однако, если они это сделают ... мы могли бы выяснить это как сейчас, так и позже ".4
  
   Западные официальные лица предвидели нечто подобное, поскольку встреча министров иностранных дел в декабре сорвалась. Центральное разведывательное управление (ЦРУ) предупредило президента, что Советы "вероятно, будут использовать все средства, кроме вооруженной силы", чтобы изгнать западные державы.5 Исполняющий обязанности начальника отдела по делам Центральной Европы Госдепартамента Э. Аллан Лайтнер-младший предсказал "решительные советские усилия по выдворению западных союзников из Берлина". Он рекомендовал "скоординированные контрмеры", не уточнив, какими они могут быть.6
  
   Пентагон больше не добивался успеха в разработке ответных мер. В поспешном ответе на запрос министра армии Кеннета К. Ройалл, отдел планирования и операций, призвал приложить "все усилия", чтобы остаться в Берлине, включая сокращение американского присутствия до символического гарнизона, полагающегося на снабжение по воздуху. Тем не менее, он признал, что, в конце концов, Советы могут вынудить к выводу войск.7 В этом поспешном анализе не учитывалось, какое влияние советские ограничения могут оказать на население Берлина, тема, затронутая в пересмотренном документе от 19 января. В этом исследовании предсказывалось, что Кремль "вероятно" будет кормить берлинцев, чтобы не оттолкнуть немцев, даже несмотря на прекращение поставок для западных гарнизонов. Воздушное снабжение города было бы невозможно, если бы наземные маршруты были перерезаны.8
  
   Роберт Блюм, помощник министра обороны Джеймса Форрестола, считал, что западные державы должны оставаться как можно дольше, но выбрать время для ухода, а не наносить им один удар. Проблема заключалась в том, что, пока не возник кризис, вывод войск казался ненужным; как только началось выяснение отношений, это выглядело как отступление.9 Этот парадокс заставил тех, кто подчеркивал уязвимость Берлина, выглядеть нервными Нелли. Сэр Айвоун Киркпатрик, один из заместителей заместителя секретаря Бевина, назвал вынужденный уход "невыносимым", но он подумал, что западные державы должны сделать "достойный уход", если есть "какие-либо сомнения" в том, что они могут остаться. Уолтер Беделл Смит, посол США в Москве, назвал Киркпатрика миротворцем и усомнился в том, что русские доведут дело до конца. "Если я ошибаюсь, - продолжил Смит, вторя Клэю, - чем скорее проблема будет решена, тем лучше".10
  
   Бевин обратился к уязвимости Берлина в начале нового года и, как и американцы, минимизировал опасность. По его мнению, русские хотели положить конец западному присутствию, чтобы укрепить контроль над своей зоной; тем не менее, Москва понимала, что давить на западные державы "очень рискованно". Таким образом, его мнение - "немного больше, чем предположение", - признался он, - заключалось в том, что русские не будут прибегать к крайностям. Вместо этого они попытаются подорвать доверие к Западу в глазах немцев и сделать положение западных держав как можно более неудобным, в надежде, что они оставят город.11
  
   Из этих оценок вытекают два момента. Во-первых, в Берлине никто не обратил внимания на степень уязвимости Запада. Официальные лица предполагали, что русские не будут использовать свое географическое преимущество, ограничившись войной нервов. Планировщики избегали сложных политических вопросов: должен ли Запад остаться? Почему? Почему бы и нет? Почему русские должны проявлять сдержанность? Каковы были издержки вывода войск? Какие риски были связаны с пребыванием? Вместо этого официальные лица предпочитали решать только то, что должно было быть решено в данный момент. Мы увидим эту картину снова.
  
   Во-вторых, никаких действий не последовало. Трумэн ничего не предпринял в связи с предупреждением ЦРУ; призыв Лайтнера к межведомственным консультациям остался без внимания. Блюм настаивал на переговорах с западными европейцами и хотел, чтобы Совет национальной безопасности рассмотрел Берлин "в срочном порядке"; ни того, ни другого не произошло. Доклад Бевина кабинету министров подразумевал, что он держит риски под контролем, предупреждая действия.12
  
   Официальные лица, по-видимому, полагали, что русские блефуют. Если Москва прекратит западные поставки в город, кормление жителей Германии "автоматически станет обязанностью России" - той, которую, как были уверены официальные лица, такие как Джон Д. Хикерсон, директор Управления Госдепартамента по европейским делам, Советы хотели избежать.13 Уничтожение АКК или посягательство на статус Берлина, состоящего из четырех держав, означало бы разрыв с Западом, "фактически акт войны", как выразился один из них. Это положило бы конец любой надежде Советов закрепиться в Руре, остановить межзональную торговлю и разделить Германию. Конечно, русские не взяли бы на себя общественную ответственность за это, ухаживая за немецким национализмом в течение полутора лет. Далее, что можно было бы сделать, если бы Русские бросили вызов всякой логике и прекратили поставки для берлинцев? Никто не верил, что западные правительства смогут прокормить город в таких условиях. Контрмеры не могли быть подготовлены, потому что ни одна из них не была осуществимой.14
  
   Какими бы ни были их рассуждения, британские и американские официальные лица пришли к одному и тому же выводу: уязвимость Берлина была скорее очевидной, чем реальной. Оглядываясь назад, эти расчеты кажутся непонятными. Официальные лица понимали, насколько уязвим Берлин, но они ничего не сделали, чтобы уменьшить опасность, убеждая себя, что Советы не воспользуются уязвимостью города. Почему Кремль проявляет такую сдержанность, не было вопросом, которым задавались эти люди, которые верили худшим из всех коммунистов. Никто не рассматривал, как может выглядеть ситуация с точки зрения Москвы или как Сталин может просчитать риски и возможности. Никто не задумывался о том, как Запад сможет сохранить свои позиции в Берлине, если позволит экономическому контролю над городом перейти в советские руки, что неизбежно произойдет, если русские возьмут на себя ответственность за снабжение Берлина. Преисполненные решимости освободиться от правления четырех держав и проводить независимую политику после многих лет раздражающего тупика, западные официальные лица не хотели напоминаний о рисках, связанных с их новым подходом. Дратвин теперь разоблачил это как принятие желаемого за действительное.
  
   Полагая, что только решительный ответ остановит советское давление, Клей заявил об опасности так резко, как только мог. Это оказалось ошибкой. Вместо того, чтобы сплотить свое начальство в Вашингтоне, он напугал их. Брэдли отложил решение о вооруженной охране, а Ройалл был еще более осторожен. Он потребовал от Клея информации - много информации: дословное изложение письма Дратвина, вероятные действия Робертсона и подробности о текущем расписании автомобильных, железнодорожных и воздушных перевозок. Клей подчинился, отметив в конце своего резюме, что он может накормить своих солдат и их семьи по воздуху, "но не немцев в городе."Более того, полагаться на воздушные перевозки "нанесло бы наибольший ущерб нашему престижу и вызвало бы новые действия". Выдавая раздражение из-за пристального надзора, он умолял, чтобы ему "разрешили действовать по моему усмотрению".15
  
   Это было единственное, чего Ройалл не сделал бы. Клэй слишком преуспел в том, чтобы снова встревожить Вашингтон. Его непринужденный разговор о расстреле русских убедил Ройалла и Брэдли, что он импульсивен и равнодушен к риску. Никто не согласился с его утверждением, что русские блефовали. Вместо этого в отчетах разведки подчеркивались масштабные передвижения советских войск и реальная угроза войны.16 Предполагаемое безрассудство Клея заставило бы чиновников в Вашингтоне время от времени ограничивать его действия в июне.
  
   Royall продолжал искать информацию, особенно о правах доступа. Помощник президента Джордж Элси напомнил о "безумной борьбе" в поисках документов, подтверждающих претензии Запада.17 Ничего не удалось найти, поэтому Ройалл попросил у Клея все, что у него могло быть. Клей упомянул ВАС и свою конференцию с Жуковым в 1945 году, напомнив, что генерал Паркс, который сейчас находится на дежурстве в Вашингтоне, делал заметки. Клей утверждал, что Жуков согласился на "свободный въезд", и он указал, что с 1946 года Советы довольствовались проверкой железнодорожных списков пассажиров и грузовых манифестов. По его прогнозам, если допустить русских на борт, "пройдет всего день или два, пока одного из наших людей не арестуют по сфабрикованным обвинениям". Затем он отправил предложенный ответ Дратвину. Соединенные Штаты разрешили бы советским чиновникам проверять личность своих граждан в автомобилях, но не в поездах, и они отвергли любые претензии на досмотр багажа. Командиры поездов будут продолжать предоставлять списки пассажиров и грузовые декларации, но они не допустят советских инспекторов на борт.18
  
   Ройалл отложил следующую телеконференцию, чтобы дать больше времени для консультаций в Вашингтоне. Брэдли, Ройалл, министр ВВС У. Стюарт Симингтон, начальник военно-морских операций Ловетт и два сотрудника из Государственного департамента, а также Эйзенхауэр и начальник штаба ВВС совещались с Форрестолом о том, что делать. Отсутствовали две ключевые фигуры: Маршалл находился в Боготе, Колумбия, а Трумэн получил рекомендации от группы, но не принимал участия в ее обсуждениях.
  
   Участники обсуждали вопрос о том, чтобы президент проконсультировался с лидерами конгресса или выразил протест Сталину. Ловетт подумал, что протест будет означать нервозность, что побудит русских усилить давление. Во время брифинга Трумэн отказался консультироваться с законодателями, потому что информация просочится и вызовет "военную истерию". Группа была готова позволить охранникам Клея стрелять в целях самообороны, но только если Советы откроют огонь первыми. В новостях сообщалось, что Лондон намерен продолжать движение поездов с вооруженной охраной на борту. Поскольку британские взгляды настолько совпадали с их собственными, американцы не видели необходимости в официальных дискуссиях. Никто не подумал проконсультироваться с французами, возможно, полагая - как оказалось, ошибочно - что они не курсируют на поездах в Берлин.19
  
   Первым побуждением Пентагона было эвакуироваться. Генерал-лейтенант армии Альберт К. Ведемейер, директор отдела планирования и операций, попросил своих сотрудников выяснить, сколько транспортных самолетов у Клея, сколько пассажиров они могут перевезти в случае чрезвычайной ситуации и сколько американцев находится в Берлине. Сотрудники штаба ВВС составили сообщение командующему военно-воздушными силами США в Европе (USAFE) генерал-лейтенанту Кертису Э. Лемею, предлагая вооруженные бомбардировщики для доставки грузов и людей в Берлин и из Берлина. На вопрос, могут ли Соединенные Штаты применить атомное оружие в случае эскалации кризиса, бригадный генерал Кеннет Николс, глава проекта специального вооружения Вооруженных сил, ответил отрицательно; единственные квалифицированные сборщики находились на тихоокеанском атолле для испытаний оружия.20
  
   Минимальная роль Трумэна заслуживает комментариев. В каком-то смысле в этом не было ничего необычного. После Потсдама Трумэн мало интересовался оккупацией,21 и этот стиль невмешательства продолжился после Лондонского совета министров иностранных дел. Маршалл взял на себя обязательства в Принсес-Гейт самостоятельно. Хотя Трумэн был в курсе событий, он одобрил политику; он этого не сделал. Форрестол обсудил с ним кризис по телефону, и Ройалл отправил ему письмо Дратвина, предложенный ответ Клея и стенограмму телеконференции с Клеем. Трумэн предпочитал избегать публичной роли: никаких консультаций с Конгрессом и никаких публичных заявлений. И все же его позиция была странной, по крайней мере, в двух отношениях. Во-первых, он считал ситуацию серьезной - "такой же серьезной, - сказал он канадскому премьер-министру, - как и в 1939 году", - и его представление об обязанностях лидера во время кризиса не включало бездействие. Во-вторых, его поведение не соответствовало знаменитому меморандуму Клиффорда-Роу о стратегии выборов, в котором президенту предлагалось сплотить избирателей, утвердив лидерство во внешних делах.22
  
   Брэдли и Ведемейер снова были в центре связи в 10:00 P.M. Берлинское время 31 марта (4:00 P.M. в Вашингтоне). Они были готовы одобрить ответ Дратвину, при условии последнего вопроса: разве советские официальные лица не проходили через западные поезда совсем недавно, в сентябре? Это был важный момент. Если русские в прошлом регулярно садились на западные поезда, как могли солдаты Клея стрелять в них сейчас?
  
   Озабоченность Вашингтона риском войны - непреднамеренным следствием его собственных усилий драматизировать события - привела Клея в ярость. Он собрал все свое красноречие для последней просьбы.
  
   Законнический аргумент больше не имеет смысла. Сейчас мы столкнулись с реальной, а не юридической проблемой. Наш ответ не будет неправильно понят 42 миллионами немцев и, возможно, 200 миллионами западных европейцев. Мы должны сказать... "Вы можете зайти так далеко, и не дальше". Нет середины, которая не была бы умиротворением . . . . Пожалуйста, поймите, мы не носим чип на плече и будем стрелять только для самозащиты. Мы не верим, что нам придется это делать. Мы считаем, что целостность наших поездов как часть нашего суверенитета является символом нашей позиции в Германии и Европе.
  
   Когда эта апелляция не смогла повлиять на Брэдли, Клей был готов бросить все дело. Брэдли одобрил ответ с незначительными изменениями, только для того, чтобы Клей огрызнулся, что ответ был неважным. "Наши последующие действия - это все, что меня беспокоит", - заявил он. Он был так зол, что сказал, что, возможно, допустил ошибку, переадресовав кризис в Вашингтон: "Я не слишком уверен, что был прав, когда когда-либо поднимал этот вопрос", - с отвращением сказал он Брэдли. Брэдли проигнорировал эту вспышку гнева и разрешил Клэю перемещать поезда, если на них не будет дополнительной охраны или дополнительного оружия. Охранники должны были помешать советским солдатам подняться на борт, но они не могли стрелять первыми. Даже после того, как Брэдли указал, что президент одобрил эти инструкции, Клей пожаловался. Его солдаты подчинились бы, но приказы были несправедливы "по отношению к человеку, чья жизнь может быть в опасности".23
  
   Поскольку русские настаивали на праве досматривать пассажирские поезда, споры о том, как далеко могут зайти охранники, чтобы остановить их, имели смысл. Также стоило проверить русских, чтобы увидеть, будут ли они применять ограничения Дратвина, а не просто принимать его заявление за чистую монету. Тем не менее, спор между двумя генералами, как ни странно, не попал в цель. Оба, казалось, забыли, что русские контролировали железнодорожные сигналы и стрелочные переводы. Что можно было бы сделать, если бы они просто перевели поезда на запасной путь?
  
   Шесть поездов подошли к советскому контрольно-пропускному пункту в Мариенборне после полуночи. Французский поезд прошел проверку, и ему разрешили продолжить движение. Один американский комендант разрешил советским инспекторам подняться на борт. После того, как пассажиров разбудили и проверили их удостоверения личности, русские отправили поезд в путь. Незадачливого офицера отдали под трибунал. Командиры двух других американских поездов отказали советам в допуске, и русские не пытались проникнуть силой. После ночного противостояния два поезда вышли из российской зоны. Два британских поезда, перевозившие продовольственные пайки в течение нескольких дней, простояли на подъездных путях более двенадцати часов, прежде чем сдаться. Вместо того, чтобы подчиниться советской инспекции, Робертсон и Клей отменили военные пассажирские поезда в Берлин и из Берлина.24
  
   Клей был прав в одном. Ответ Дратвину оказался неважным, поскольку он не вызвал никаких изменений в советской политике. В записке, подписанной начальником штаба Клея, бригадным генералом Чарльзом К. Гейли, утверждалось, что "соглашение", в соответствии с которым американские войска вошли в Берлин, "четко предусматривало наше свободное и неограниченное использование установленных коридоров". Кроме того, это транзитное соглашение было предварительным условием вывода войск США из Саксонии и Тюрингии. Дратвин легкомысленно отверг урок истории Гейли. Регулирование транзита через советскую зону было "внутренним делом."Никогда не было и не может быть никакого соглашения относительно ... неупорядоченного и неконтролируемого движения" через зону. Гейли возразил, настаивая на том, что американские представители в 1945 году понимали, что их войска получат свободный и неконтролируемый доступ, что является заметным отступлением от его первоначального заявления. Как и Браунджон, он был готов обсудить новые процедуры, но ни один советский инспектор не был допущен в американские военные поезда. Дратвин не ответил.25
  
   Поскольку наземные линии снабжения были неопределенными, Клей организовал воздушную переброску. 1 апреля он приказал двадцати пяти С-47 (военным версиям знаменитого DC-3) на авиабазе Рейн-Майн под Франкфуртом доставлять американскому гарнизону 80 тонн припасов в день. 1 апреля прибыло всего 7,5 тонн, но второго апреля было доставлено 42,5 тонны, а третьего - более 84 тонн.26 Штаб материально-технического обеспечения гарнизона мог указать, что ему нужно, потому что он начал анализировать потребности в январе, после того, как Советы вмешались в британские поезда. Королевские военно-воздушные силы (RAF) также организовали переброску по воздуху, и французы начали выполнять один рейс в день из своей зоны.27
  
   Клэй думал о возмездии. Он приказал Хаули блокировать штаб-квартиру железнодорожной системы советской зоны, расположенную в американском секторе, после того, как Котиков выставил вооруженных часовых снаружи. Американские солдаты окружили здание, и Хаули отключил коммуникации и снабжение, пока 4 апреля российские гвардейцы не ушли. Глава канадской военной миссии в Берлине генерал Морис А. Поуп напомнил о "воинственном духе" и "много разговоров о войне в местных кругах ОМГУС". Заместитель Клея там, генерал-майор Джордж П. Хейс категорически заявил Поупу: "Если бы война была неизбежна, было бы выгодно начать ее без промедления".28
  
   Официальные лица в Вашингтоне тоже думали о войне, но как о катастрофе, которой следует избегать, а не как о возможности, которую следует приветствовать. Ведемейер предупредил зарубежные командования, что Соединенные Штаты "занимают твердую позицию" в ответ на советские ограничения, и "может возникнуть инцидент". На заседании Совета национальной безопасности Ловетт подчеркнул, что "у нас должны быть очень веские аргументы, чтобы публично показать, что мы предприняли все возможные шаги, кроме стрельбы", и "дать понять, что именно русские нарушают четырехстороннее соглашение".29
  
   2 апреля ситуация не выглядела столь опасной, усиливая впечатление, что Клей слишком остро отреагировал. Он сообщил, что ситуация "значительно стабилизировалась", и он не столкнулся "с немедленным кризисом". Это было потому, что Советы не соблюдали новые правила Дратвина. Движение по шоссе в город и из города было нормальным, как и немецкие гражданские грузовые перевозки. Британский военный грузовой поезд прибыл после обычной проверки на советских контрольно-пропускных пунктах. Русские в Мариенборне не предприняли никаких попыток осмотреть поезд, заявив, что их не волнует поступающий груз. Клей заказал американскую военный грузовой поезд въезжает в город. 3 апреля он прибыл без происшествий, а 5 апреля - еще один. Советы приостановили движение барж в город 2 апреля, но оно возобновилось через три дня.30
  
   Напряженность снова возросла во второй половине дня 5 апреля, когда истребитель Як столкнулся с авиалайнером British European Airways Viking над Берлином. Движения Яка напомнили одному очевидцу атаки истребителей военного времени на бомбардировщики, когда он пикировал на "Викинг" сверху и сзади, затем резко разворачивался влево, пока не оказался прямо перед ним и на встречных курсах. Российский пилот попытался проскользнуть под авиалайнером, но правое крыло "Яка" задело "Викинг". Оба самолета по спирали опустились на землю в тысяче футов ниже. Российский пилот, четыре члена экипажа "Викинга" и десять пассажиров погибли.31
  
   Это явно был несчастный случай, но западные державы были обеспокоены тем, что Советы начали кампанию воздушного преследования, чтобы соответствовать той, что была на земле. Робертсон отправился в штаб-квартиру Соколовского в Карлсхорсте, чтобы потребовать расследования со стороны четырех держав и гарантий, что британские самолеты не будут подвергаться нападениям. Он приказал истребителям сопровождать все пассажирские рейсы. Клей последовал его примеру. Соколовскому было не по себе во время встречи с Робертсоном. Он выразил сожаление и заверил своего гостя, что столкновение не было преднамеренным. Таким образом, молчаливо признав, что ответственность за это несет советский пилот, он продолжил утверждать, что истребитель протаранил "Викинг". Он настаивал на том, чтобы любое расследование было двусторонним, поскольку в нем участвовали только британские и советские самолеты, отмахнувшись от возражения Робертсона о том, что среди погибших были двое американцев.32
  
   В своем гневе Клей увидел политическую выгоду. Председатель АКК в апреле он сопротивлялся предложениям Великобритании и Франции созвать совещание для обсуждения требований Дратвина. Теперь он сказал Робертсону, что соберет заседание, если его попросят, потому что "мы никогда не получим перерыва при более благоприятных условиях". Бевин немедленно телеграфировал в ответ: "Мы не хотим ... перерыва", и выразил надежду, что катастрофа заставит русских пересмотреть свое решение.33
  
   Как и Клэй, Советы увидели политическую выгоду и попытались использовать катастрофу, чтобы ограничить доступ Запада. Они возродили старые требования к более строгим правилам полетов и распространили новые. 17 апреля, когда нервы Запада были напряжены из-за катастрофы 5 апреля, три советских истребителя совершили пристрелочные заходы на С-47 в южном коридоре, но не открыли огонь, а русские провели тренировку зенитной стрельбы в коридоре. Советские истребители провели учения в коридорах 18 мая без уведомления западных диспетчеров в Берлинском центре безопасности полетов. Позже в том же месяце Советы объявили о неясных передвижениях истребителей в коридорах, что является очевидной попыткой предотвратить их использование Западом.34
  
   Преследование на местах продолжалось. 9 апреля советские официальные лица объявили, что они больше не будут оформлять исходящие немецкие грузы на основании коносаментов, выданных магистратом; после 16 апреля потребуется советская печать. Русские выпустили марку в ограниченном количестве, угрожая торговому балансу города. Они больше не разрешали американским командам связи проверять ретрансляционные станции вдоль единственного кабеля, по которому проходили телефонные и телеграфные линии между Берлином и зоной США, и они выслали британских связистов из Магдебурга. Российские официальные лица задерживали отправку почты, утверждая, что посылки содержали продукты питания, в нарушение воображаемого запрета союзников на поставки продовольствия из города. Другие официальные лица начали требовать индивидуальных разрешений для барж, проходящих через их зону, отменяя соглашение 1946 года с Англичанами, чья просьба о встрече была проигнорирована. 24 апреля Советы приостановили последнее западное железнодорожное пассажирское сообщение с Берлином - два французских вагона, обычно прицепленных к немецкому поезду.35
  
   Апрельское противостояние из-за пассажирских поездов стало известно как "детская блокада", чтобы отличить его от более обширной блокады, которую Советы введут в июне. Название вводит в заблуждение, и не только потому, что оно было применено задним числом. Это не было блокадой; поставки для жителей города продолжались, как и движение по западным шоссе. Основным эффектом так называемой детской блокады стала остановка западных пассажирских поездов, и они остановились, потому что Клей и Робертсон отказались пройти советский досмотр. Хотя это было понятно с точки зрения Запада, это была не та реакция, на которую Сталин мог рассчитывать. Если бы Сталин намеревался ввести блокаду, он бы ее ввел, а не предполагал, что Запад будет сотрудничать.
  
   Понятие детской блокады также вводит в заблуждение, поскольку оно подразумевает краткий период советского давления, за которым следует пауза. Советы не ослабили свои ограничения и не позволили возобновить железнодорожное сообщение. Это проливает иной свет на традиционную критику в адрес того, что западные официальные лица проигнорировали четкое предупреждение о блокаде младенцев. Запад не мог оглянуться назад на детскую блокаду и обдумать ее "уроки", потому что это никогда не было историей. Это стало повседневным фактом жизни с 1 апреля. Продолжающееся преследование заставило западных лидеров ожидать большего от того же и сбрасывать со счетов возможность резких изменений в уровне советского принуждения.36
  
   Как бы мы это ни называли, Советы наслаждались тем, что они считали успехом. Они выставили западные державы слабыми. Неопределенность и чувство бессилия распространились среди берлинцев, которые в равной степени боялись войны и ухода Запада. Тем не менее, западные державы не подавали никаких признаков изменения своей политики, поэтому единственным курсом, казалось, было усиление давления. Соответственно, 17 апреля Дратвин и Семенов призвали ввести новые почтовые процедуры, ограничения на воздушное сообщение с западными странами и советский контроль за исходящими грузами.37
  
   По иронии судьбы, западные наблюдатели сделали не менее оптимистичные выводы из недавних событий. Западными оценками руководствовались два предубеждения. Первой была тень мартовской военной паники, которая заставила аналитиков сосредоточиться на том, собираются ли Советы начать войну. ЦРУ считало, что "окольные" маневры в Берлине не имели смысла, если русские были на грани захвата Континента. Ловетт обнаружил признаки того, что у Кремля не было желания доводить дело до крайности, включая "неспособность энергично следить" за своим вмешательством в доступ Запада.38
  
   Другим предвзятым мнением было представление о том, что цель России была локальной: заставить западные державы покинуть город. Это исключало более широкие цели, по крайней мере, на данный момент, и связь с лондонской программой. По мнению ЦРУ, действия России не были ответом на действия Запада; скорее, лондонская программа была "поводом", которого русские ждали, чтобы укрепить свои позиции на востоке. Сообщения из Берлина подтверждают эту интерпретацию. Мерфи сообщил, что советские чиновники и чиновники СЕПГ предсказывали, что Запад скоро уйдет, и офицеры разведки собирали похожие слухи. Клей думал, что Советы намерены сделать позицию Запада "несостоятельной", но не будут подвергать себя большому риску "в настоящее время". Открытая агрессия была возможна только в качестве "последнего средства". Стоит подчеркнуть еще один аспект американского анализа. Аналитики полагали, что Запад должен сотрудничать, чтобы советская кампания увенчалась успехом. Москва не пыталась вытеснить западные державы; преследование было направлено на то, чтобы побудить их уйти самостоятельно. Если бы Запад не запаниковал, он мог бы остаться на месте.39
  
   Британские аналитики пришли к аналогичным выводам: советская цель была ограниченной и могла быть сорвана, если они сохранят здравый смысл. Государственный министр в Министерстве иностранных дел Гектор Макнил сказал верховному комиссару Канады Норману Робертсону, что Советы так же стремятся избежать кризиса, как и Запад. Бевин занял аналогичную позицию, когда 6 апреля подводил итоги развития событий в Палате общин, заявив, что Москва не готова "спровоцировать настоящий кризис вокруг Берлина".40
  
   Не все были столь оптимистичны. Один высокопоставленный американец в Берлине (вероятно, Хоули) считал, что, хотя русские блефуют, они добьются успеха, потому что западные державы боятся разоблачить их блеф. Он ожидал, что Советы будут усиливать ограничения до тех пор, пока Запад больше не сможет кормить свои сектора. "Я не вижу, как мы могли бы сделать это на 100% по воздуху", - написал он. В конце концов, "нам придется уйти", и доверие к США в Европе тоже пошатнется.41 Кэлвин Гувер, профессор экономики Университета Дьюка и бывший сотрудник Клэя, призвал президента взвесить альтернативы. Поощрение восстановления Европы и сопротивление советской экспансии были правильной политикой, но Западу не хватало сил, чтобы поддержать их. Он должен избегать столкновения, пока у него не будет необходимой военной силы. Гувер сомневался, что русские отступят, и он считал само собой разумеющимся, что воздушная перевозка не сможет накормить население. При каких условиях мы будем эвакуироваться? При каких условиях мы будем сражаться?42
  
   Подобные вопросы не давали покоя французам, которые разрывались между признанием того, что отступление станет катастрофой, сравнимой с Мюнхенской, и страхом, что жесткость американцев приведет всех к краю пропасти. Бидо и Шовель полагали, что русские не станут прибегать к силе - да им и не понадобилось бы. Офицеры французских ВВС поддержали эту оценку, как и Морис Куве де Мюрвиль, генеральный директор по политическим вопросам на набережной Орсе. "Русские физически способны выбить нас из Берлина голодом, жаждой и темнотой", - утверждал он, и никакой воздушный транспорт не сможет поддерживать город, если Москва перережет наземное сообщение с западными зонами.43
  
   Единственным официальным лицом, предположившим связь между лондонской программой и советским давлением, был Клей. В ходе телеконференции с Брэдли 10 апреля он предсказал, что валютная реформа и создание западногерманского правительства "приведут к реальному кризису". Недавние советские шаги были "вероятно, разработаны ... чтобы отпугнуть нас от этих шагов", добавил он. Единственный человек, который уловил связь, которую пытались провести Советы, был тем, кого меньше всего можно было напугать.44
  
   ТАКИМ ОБРАЗОМ, ХОТЯ ЗАПАДНЫЕ ЛИДЕРЫ рассматривали различные варианты ответа на советское давление, отказ от лондонской программы не был одним из них. Обсуждение было сосредоточено на пяти темах: повышение способности гарнизонов противостоять новым ограничениям, ответные меры, эвакуация иждивенцев, демонстрация военной силы и дипломатический протест. В рамках первого, власти увеличили запасы и уточнили планы воздушных перевозок. Поставки угля, составлявшие менее 1500 тонн в марте, выросли до 12 000 в апреле и 10 000 в мае. Королевские ВВС были заняты разработкой "Knicker", плана поддержки гарнизона. Не завершенный до 19 июня, Knicker призвал две эскадрильи "Дакота" (C-47) (в общей сложности шестнадцать самолетов) перебазироваться из Великобритании в Германию и доставлять шестьдесят пять тонн в день в течение тридцати дней.45
  
   31 марта Робертсон предложил принять ответные меры против советского судоходства в других частях мира, и Клей обсудил эту идею с Вашингтоном. Оценки в обеих столицах были пессимистичными. На встрече в Уайтхолле было решено, что "наносить булавочные уколы русским" бессмысленно, и официальные лица в Вашингтоне опасались, что ответные меры могут привести к "инцидентам".46
  
   Генерал Дж. Лоутон Коллинз, заместитель Брэдли, поднял вопрос об эвакуации иждивенцев из Берлина 17 марта. Клей в ответ привел аргументы, от которых никогда не отказывался: как друзья, так и враги истолкуют этот шаг как доказательство намерения Америки "отказаться от Европы". Это воодушевило бы русских и заставило бы европейцев устремиться "к коммунизму ради безопасности".47 Клей позволил бы уехать слабонервным, постепенно сокращал второстепенных сотрудников и заменял женатых солдат в конце их командировок неженатыми, но любой массовый исход был "немыслим" накануне выборов в Италии.48 Вашингтон думал о немыслимом. Ловетт подумал, что Соединенные Штаты могут представить эвакуацию как "шаг, чтобы очистить палубу для действий", и комитет кабинета министров рассмотрел эту идею. Исключая массовую эвакуацию, он рекомендовал Клэю незаметно сократить численность.49
  
   Робертсон считал "совершенно неправильным" эвакуировать семьи, но он считал, что пришло время "расчистить палубы" и ограничить обязательства минимальным необходимым гарнизоном и персоналом. Члены Министерства иностранных дел одобрили его рекомендацию о том, чтобы семьи и персонал сокращались постепенно, при этом сроки оставались в его руках.50
  
   Эвакуация иждивенцев неизбежно поднимала вопрос о полном выводе войск. Никто не хотел этого делать. Сэр Орм Сарджент назвал вывод войск "оглушительной победой" коммунизма, а ЦРУ назвало это "политическим поражением первой величины" с "глубокими последствиями во всем мире". Но как западные державы могли остаться? Робертсон был уверен, что Советы не хотят войны, и он не ожидал, что они применят силу. В этом не было бы необходимости. Они могли бы легко создать условия, которые вынудили бы Запад, а не Кремль, выбирать между началом войны и отступлением.51
  
   Брэдли высказал то же самое Клэю. Он ошеломил военного губернатора, заметив, что официальные лица в Вашингтоне сомневаются в том, что "наш народ готов начать войну, чтобы сохранить наши позиции в Берлине и Вене", где Советы также препятствовали доступу Запада. Он предложил западным правительствам подумать, при каких условиях "мы могли бы сами объявить о выводе войск". Клей заверил его, что Запад может остаться до тех пор, пока русские не начнут стрелять. Единственным исключением было бы, если бы русские прекратили все поставки в город, но Клей был уверен, что этого не произойдет; Москва была слишком умна, чтобы "оттолкнуть немцев". Хикерсон обратился за поддержкой к Мерфи, спросив, может ли лондонская программа поставить Берлин под угрозу. Мерфи заверил его, что этого не произойдет, но добавил зловещее и противоречивое предсказание. Он был уверен, что русские не прекратят поставки продовольствия "до последнего момента".52
  
   Мерфи и Клэй говорили Вашингтону то, что, по их мнению, ему нужно было услышать. Вопреки утверждениям в их мемуарах о том, что они неоднократно предупреждали Вашингтон, не в их интересах было подчеркивать уязвимость Берлина, и они этого не сделали. Поведение администрации во время апрельского кризиса слишком ясно показало, что Вашингтон не разделяет их убеждения в том, что русские блефуют. Двое мужчин подозревали, что Берлин заставляет администрацию передумать по поводу лондонской программы. Отказ от этой инициативы разрушил бы все, над чем они работали последние четыре месяца, поэтому они решили сделать все возможное, чтобы укрепить решимость Вашингтона. Это означало минимизировать риски и подчеркнуть преимущества политики, принятой в Принсес-Гейт. Мерфи сказал Хикерсону, что его беспокоит только "сила решимости в Вашингтоне". Но в частной беседе с британскими представителями 28 апреля Клей признал, что, по его мнению, война за Берлин "неизбежна", и русские возложат ответственность за ее развязывание на Запад.53
  
   Это убеждение сделало предложение Клея бросить вызов блокаде вооруженным конвоем еще более необычным. Впервые он изложил эту идею Брэдли 1 апреля, после того, как русские отвели его поезда в сторону. Брэдли быстро проинструктировал его не отправлять конвои, если не будет приказано сделать это. Клей ответил одиннадцатью днями позже с более подробным предложением, рекламируя его как способ "выиграть для нас нынешнюю ситуацию". Согласно его плану, британцы, французы и американцы должны были собрать по дивизии в Хельмштедте и двинуть их на Берлин, предварительно предупредив русских о своем приближении. Клей предсказал, что Советы "сдадутся перед лицом такого шага". Он думал, что существует лишь "отдаленный" риск войны, продолжая утверждать, что, если бы он ошибался, войска могли бы лучше проявить себя в городе, чем в западных зонах, которые его шаг оставил бы беззащитными. Робертсон не видел в этом "никакого будущего"; несколько советских танков в ущелье могли остановить колонну на ее путях. Даже если бы он достиг Берлина, ничто не помешало бы русским вмешаться в более поздние невоенные перевозки. Сенаторы Артур Ванденберг и Том Коннелли пришли в ужас, когда Ловетт затронул эту тему. Брэдли дипломатично сказал Клэю, что это предложение "может поставить под угрозу наши более дальние цели в Западной зоне".54
  
   Было не время для выяснения отношений. Если Клей ошибся и начнется война, около 6500 западных солдат столкнутся с 18 000 русских в Берлине, а еще 300 000 - в восточной зоне. Лемей думал, что Советы могут захватить западные зоны за восемь часов.55 Брэдли также должен был учитывать общественное мнение. Администрация не верила, что американский народ понимает ситуацию. Консультант Белого дома пожаловался на "повсеместное невежество" во внешней политике, в то время как кабинет министров в начале марта согласился с тем, что страна нуждается в руководстве. Более того, европейцы никогда не согласятся. Французы боялись спровоцировать русских, и Бевин подчеркнул Маршаллу необходимость "умеренности и терпения" и опасность "необдуманных действий".56
  
   Поскольку ответные меры неэффективны, эвакуация деликатна, а конвои рискованны, Государственный департамент принял решение о протесте. В проекте, которым он поделился с посольствами Великобритании и Франции, утверждалось, что Берлин является "международной зоной оккупации" и "не является частью советской зоны". Права США вытекали из протоколов EAC и послевоенного использования, что гарантировало Западу "свободный доступ". Соединенные Штаты исходили из того, заканчивалась нота, что советское правительство не будет "разрешать или разрешать" российским должностным лицам посягать на "неоспоримые права, которые правительство США полностью намерено поддерживать".57
  
   Проект получил холодный прием. Главе немецкого политического департамента Министерства иностранных дел Патрику Х. Дину не понравился американский текст, но он считал, что следует направить ноту, чтобы поддержать французов и официально зафиксировать предупреждение. Хотя повторное утверждение западных прав могло бы быть полезным, британцы предпочли ничего не говорить о том, что Запад может сделать, чтобы обеспечить их соблюдение.58 Бидо беспокоился, куда может завести записка. Что будут делать американцы, "если что-то пойдет не так?" Отступление из Берлина "было бы еще одним Мюнхеном", но пребывание может привести к войне. Бевин согласился, что важно прижать американцев не только из-за Берлина, но и из-за "их обязанностей в отношении поддержки Брюссельского договора".59
  
   На двух встречах 28 апреля западные официальные лица не смогли прийти к согласию по поводу ноты. Клей, Робертсон, Дуглас и Стрэнг встретились за обедом; Куве, Кениг, Рене Массигли (посол Франции в Соединенном Королевстве) и Жак Тарбе де Сен-Хардуэн (политический советник Кенига) присоединились к ним позже. На первом сеансе Клей предсказал, что война за Берлин "неизбежна" в течение восемнадцати месяцев. В ходе бессвязной дискуссии он изложил несколько способов, с которых это может начаться. Он прямо спросил Стрэнга и Робертсона, останется ли Британия в Берлине "несмотря ни на что", даже если это будет означать войну." Они ответили, что не могут поручить свое правительство. Открытое нападение не оставило бы Лондону выбора, но отдельные инциденты не должны приводить к военным действиям. Если русские продолжали полагаться на ненасильственные меры, британцы намеревались оставаться как можно дольше. Интерпретация Дугласом британской позиции заключалась в том, что они не будут "занимать категорическую позицию, согласно которой при любых обстоятельствах и при любых событиях они будут бороться за сохранение позиций в Берлине". Клей и Дуглас полагали, что их правительство заняло такую позицию. Они интерпретировали последнее предложение проекта ноты как "уведомление советского правительства о том, что американцы скорее вступят в войну, чем будут вынуждены покинуть Берлин". Странг и Робертсон усомнились в мудрости этой позиции и в том, что они так открыто заявили о ней Советам. "Никогда не было разумно, - говорили они, - позволять дипломатии опережать силы, доступные для ее поддержки". Клей возразил, что "если бы жало было вынуто из хвоста", нота была бы "хуже, чем бесполезной".60
  
   Во время встречи с французами Клей скрыл свою веру в то, что война неизбежна. Вместо этого он утверждал, что западные державы могут остаться в Берлине, если Советы не вышвырнут их "путем военного акта", и он выразил убеждение, что Москва не зайдет так далеко. Поскольку Советы "понимали только сильные слова", твердая позиция Запада была единственным способом заставить их смягчиться. Робертсон был более честен. Советы, по его словам, могут создать ситуацию, в которой Запад будет вынужден начать войну, если захочет остаться. Его правительство "нельзя просить решать [этот вопрос] сейчас, и действительно, он сомневался, что какое-либо демократическое правительство может принять это решение сейчас ". Подтверждение прав Запада было бы "полезным", но без "жала", которого требовал Клей. Французы разделяли сомнения Робертсона, желая точно знать, какие действия могут предпринять Соединенные Штаты. Массигли "спросил, как на самом деле мы могли бы ... сохранить наши позиции в Берлине, если русские были полны решимости вывести нас". Робертсон уклонился от ответа, предположив, что если Запад сможет продержаться достаточно долго, чтобы создать западную Германию, возможно, от восемнадцати до двадцати четырех месяцев, "берлинская проблема может исчезнуть".61
  
   Отвечая на краткий отчет Дугласа об этом разговоре, Маршалл отметил, что британцы неверно истолковали намерения Вашингтона. Из его объяснения стало ясно, что Клей и Дуглас тоже недооценили это. Позиция Маршалла заключалась в том, что Соединенные Штаты должны оставаться в Берлине и отвечать силой на силу. Однако он не будет "инициировать применение силы". Неосознанно вторя Робертсону, госсекретарь счел нецелесообразным и не необходимым решать в тот момент, когда может быть применена сила.62
  
   Бевин передал эти сообщения премьер-министру Эттли. Дин отметил, что "Бевин действительно ждет, пока американцев можно будет убедить более четко придерживаться Брюссельского договора и более точно указать, что они готовы делать, если русские предпримут решительные действия в Германии". Таким образом, министр иностранных дел Великобритании, похоже, рассматривал ситуацию в Берлине как полезный аргумент в кампании по получению американской приверженности европейской безопасности, которую он добивался с декабря.63
  
   Между тем, вторая сессия лондонской конференции, по мнению Бевина, "проходила не очень хорошо", и он винил во всем французское затягивание. Британцы и американцы считали французскую оппозицию неискренней, "фасадом", как выразился Бевин. Они приписали позицию Франции внутренней политике и преувеличенной озабоченности европейской безопасностью, а не существу обсуждаемых вопросов. Бидо столкнулся с сильной оппозицией со стороны социалистических членов кабинета министров, в дополнение к предсказуемой позиции, занятой голлистами и коммунистами за его пределами. Французы также жаловались, что Соединенные Штаты "охладели" к европейской безопасности, не предприняв никаких действий после подписания Брюссельского договора. Ловетт быстро опроверг это, но он не раскрыл переговоры в Пентагоне, сославшись вместо этого на проект резолюции, обсуждаемый с сенатором Ванденбергом. Уверенный в том, что беспокойство Франции вызвано невежеством, он был склонен отмахнуться от него. Поэтому, когда Массигли 11 мая заявил, что его правительство глубоко обеспокоено возможностью "неприятной реакции со стороны русских", Стрэнг и Дуглас отмахнулись от таких гиперактивных фантазий. Было слишком поздно поворачивать назад. Русские и немцы истолковали бы нерешительность как "признак слабости". Ничто из того, что делал Запад, поучал Дуглас, "не могло ни спровоцировать, ни примирить русских". Это может "только арестовать или сдержать их".64
  
   Даже когда Дуглас излагал эту линию, события в Москве вызвали сомнения в том, что он представляет политику США. Обеспокоенный тем, что русские могут недооценить решимость США из-за разногласий в год выборов, Джон П. Дэвис из Отдела планирования политики предложил послу Смиту четко заявить как о желании Вашингтона улучшить отношения, так и о его решимости противостоять советской экспансии. Трумэн одобрил план. В инструкциях Смита не упоминался тот факт, что Берлин был одной из причин инициативы, которая заменила бы более четкое предупреждение, которое европейцы отказались одобрить. Как объяснил Ловетт, администрация хотела избежать советского просчета, ясно дав понять, что Соединенные Штаты будут настаивать на своих правах "в Берлине и в других местах".65
  
   В своей беседе с Молотовым 4 мая Смит подчеркнул оба пункта, содержащиеся в его инструкциях. 9 мая Молотов ответил, обвинив Соединенные Штаты в развязывании холодной войны. На следующий день ТАСС напечатал тщательно отредактированные версии обоих заявлений, создав впечатление, что Соединенные Штаты предложили двусторонние переговоры, и Молотов согласился, только для того, чтобы Смит отступил от своего первоначального предложения.66
  
   Западные европейцы были в ужасе. Как Вашингтон мог обратиться к Москве, не посоветовавшись с ней предварительно? Как он мог рассматривать переговоры с Советами за их спиной, особенно сейчас, когда План Маршалла только начинается, а переговоры в Лондоне на полпути? Чиновники в Уайтхолле опасались "новой Ялты". В Вашингтоне посол Великобритании лорд Инверчепел передал суровое послание от Бевина: Великобритания одобрила Western Union (военную организацию, созданную западными европейцами в марте в рамках Брюссельского договора) и лондонскую программу из-за заверений У.С. Поддерживаю. Теперь это было под вопросом, и Бевин хотел новых обещаний "для восстановления доверия". Первые мысли в Париже были также о переговорах в Лондоне. Посол Анри Бонне позвонил в Государственный департамент, чтобы спросить, как обсуждения в Москве повлияют на планы Запада в Германии.67
  
   Первоначальная реакция американской общественности, напротив, была эйфорической: холодная война закончилась. Маршалл и Трумэн надули этот воздушный шар, чтобы успокоить своих союзников, укрепив созданный Молотовым образ американского непокорства. Их заявления показали, как советский министр иностранных дел перехитрил Смита, но эти попытки минимизировать ущерб лишь усилили впечатление о некомпетентности администрации. Его возня с Палестиной в Организации Объединенных Наций на той же неделе усилила впечатление растерянности и некомпетентности. В postmortems Маршалл объяснил проблему "восприимчивостью общественности ... к пропаганде", Ловетт обвинил "невежество", а Форрестол указал на "опасное самодовольство", которое угрожало возобновлением призыва.68
  
   Проблемы Трумэна на этом не закончились. Лидер Прогрессивной партии Генри Уоллес направил Сталину открытое письмо, в котором предлагал "окончательные, решительные" шаги по длинному списку вопросов; 18 мая генералиссимус назвал этот список "хорошей и плодотворной основой" для обсуждения. Гнев и смущение Трумэна усилились. Москва не стремится к урегулированию, сказал он своим сотрудникам; это вмешательство в президентские выборы. "Не о чем было вести переговоры", - заявил он, потому что "Россия никогда не выполняла ни одно из соглашений, которые она заключила."В пресс-релизе Госдепартамента утверждалось, что все эти вопросы обсуждались на соответствующих дипломатических форумах, где советская непримиримость препятствовала достижению соглашения. Как и предполагал Сталин с самого начала, оставалось впечатление, что Советский Союз хотел мира, а Соединенные Штаты - нет.69
  
   НОВОСТИ ИЗ МОСКВЫ усилили сомнения Франции по поводу лондонской программы. На следующий день после ответа Сталина Уоллесу Массигли предложил отложить программу из-за "смягчения" советской политики. Дуглас отказался, повторив знакомые аргументы: задержка выявит "слабость", воодушевит Москву и подорвет моральный дух немцев. Ловетт отправил ответную телеграмму, в которой поддержал позицию Дугласа и указал на согласие Вашингтона с тем, что "риски, связанные с созданием временного правительства, меньше, чем риски дальнейшей задержки".70
  
   Как ясно дал понять Бидо 20 мая, французы верили в прямо противоположное. Отдельное западногерманское государство означало раздел Германии, стимулируя правый национализм в то время, когда неонацистские группировки продемонстрировали тревожную силу на недавних выборах. Что еще более важно, это спровоцировало бы ответные действия России "в Берлине и в других местах". Поэтому лондонскую программу им следует отложить "до осени". Бидо сказал послу США Джефферсону Кэффри, что русские "могут фактически выгнать нас из Берлина" в ответ на это.71
  
   Еще до того, как дипломаты подготовили первоначальный текст Североатлантического договора, начала вырисовываться одна тема в истории Североатлантического союза. Во время (и после) холодной войны европейцы быстро критиковали Соединенные Штаты за односторонность и своеволие - и жаловались всякий раз, когда им не удавалось руководить. (Со своей стороны, американцы будут настаивать на том, чтобы европейцы проявляли больше инициативы и энергии, ожидая, что они будут идти в ногу.) Теперь, в мае 1948 года, французы считали европейскую политику Вашингтона слишком робкой, а политику Германии - слишком напористой. Они не только сомневались в Соединенных Штатахмогли защитить Западную Европу; они не были уверены, что это получится. В Вашингтоне Бонне объяснил позицию Бидо "отсутствием прогресса в вопросе американской поддержки Брюссельского договора". Маршалл заверил Бидо, что лондонская конференция предоставит возможность обсудить вопросы безопасности, но ничего не произошло. Массигли объяснил Сардженту, что дело Смита-Молотова заставило его правительство задуматься, может ли оно рассчитывать на последовательность американской политики в отношении Советов; французы "всегда боялись", что Вашингтон может заключить сделку с Москвой за спиной Европы. Массигли также пожаловался, что Дуглас "уклонился" от его попыток обсудить последствия лондонской программы для Берлина. Хуже того, Дуглас "серьезно встревожил" французов, заявив, что Соединенные Штаты инициируют применение силы, если это необходимо, чтобы остаться там.72
  
   Британцы и американцы расценили жалобы Франции как "предательство в одиннадцатый час" неявного компромисса, лежащего в основе лондонских переговоров: французские уступки в отношении политической структуры Германии в обмен на принятие англо-американцами экономического и военного контроля над возрожденной западной Германией. Теперь, когда почти все основные вопросы были решены, французы хотели прикарманить британские и американские концессии и отозвать свои собственные.73
  
   Признавая опасения Франции, британские и американские дипломаты считали, что другие мотивы были более важными при формировании французской политики. Первым, без сомнения, было сильное отвращение Франции к возрождению Германии и желание добиться как можно большего количества уступок. Во-вторых, решение Бидо, казалось, коренилось во внутренней политике Франции; по сообщениям, он был "в панике" из-за обвинений в прессе и парламенте в том, что он слишком много уступил в Лондоне. Что касается предполагаемого возрождения неонацизма, Стрэнг заметил, что Париж был обеспокоен 3-процентным результатом в Гессене для Национал-демократической партии, что вряд ли можно назвать приливной волной поддержки фашизма.74
  
   Было сложнее отмахнуться от опасений Франции по поводу Берлина. Стрэнг, Дуглас и их коллеги понимали, что город был вероятной целью советского возмездия за лондонскую программу - Дин признал, что "опасной точкой является Берлин", - но они предпочли не зацикливаться на его уязвимости. Поступить так означало бы признать, что у французов были основания, и поставить под сомнение все, что было достигнуто с декабря. Это также означало столкнуться с некоторыми серьезными вопросами. Как предположил заместитель министра армии Уильям Дрейпер, обсуждение возможных шагов советского Союза означало, что "мы опасно близки к тому, чтобы вступить в переговоры по военным вопросам с Англией и Францией".75 Британцы и американцы предпочли подчеркнуть опасность затягивания лондонской программы. Промедление подорвет престиж Запада и сведет на нет вклад Германии в восстановление Европы. Дин заявил, что немцы "с нетерпением ждут" инициативы Запада, но, если столкнутся с какой-либо задержкой, они "струсят и перестрахуются с русскими".76
  
   Задержка также была бы "признаком слабости", которая подтолкнула бы Советы к новой агрессии. Кэффри взял эту линию, вывернув аргумент французов о Берлине наизнанку. Как и Бевин. "Если русские знают, что западные державы боятся их и по этой причине придерживают свою программу в Германии, - утверждал министр иностранных дел, - они ... будут в очень сильной позиции, чтобы усилить давление на западные державы в Берлине".77 И все же это плохо согласуется с другим англо-американским утверждением - что советская политика была невосприимчива к внешним влияниям. Дин, как и Дуглас, утверждал, что "ничто ... из того, что мы делаем, не может ни сдержать, ни спровоцировать их"; "У русских, вероятно, свои планы в Германии более или менее готовы".78 Ловетт, в случае очевидного побуждения, задал Дугласу и Клею (в Лондоне на переговорах с участием шести держав) два наводящих вопроса: считали ли они, что создание временного западногерманского правительства даст русским "повод усилить давление в Берлине"? Полагали ли британская и американская делегации, что опасность промедления превышает опасность советской реакции? Дуглас быстро переслал ответы, которые хотел получить заместитель госсекретаря.79
  
   Лондонская конференция закрылась 31 мая, направив свои рекомендации правительствам шести стран днем позже. В основе программы лежали предложения о создании западногерманского государства. Военные губернаторы встретятся со своими министрами-президентами не позднее 15 июня и поручат им созвать к 1 сентября учредительное собрание, которое напишет конституцию для западногерманского правительства; это правительство может стать реальностью в течение года. Военные губернаторы утвердят конституцию до того, как она будет представлена на всенародную ратификацию, и оккупационные власти сохранили бы власть над внешними отношениями и торговлей. Не было бы территориальных разделений и Рейнского государства; Рур оставался бы немецким. Главной уступкой французам было предоставление Руру международного авторитета, который распределил бы производство угля, кокса и стали в регионе между "насущными потребностями" Германии и Западной Европы. Французы также получили обещания, что западные державы выведут оккупационные войска только после консультаций; Совет военной безопасности будет применять меры по разоружению и демилитаризации рейха.80
  
   Если лондонские рекомендации получили быстрое одобрение в Вашингтоне и Лондоне, они встретили без энтузиазма в Германии, где они означали раздел. Робертсон описал первоначальную реакцию как "без энтузиазма" и "очень негативную". Две основные партии, Христианско-демократический союз (ХДС) и СДПГ, пригрозили бойкотом. Робертсон надеялся, что министры-президенты, с которыми "всегда лучше иметь дело, чем с [политическими] партиями", будут более восприимчивыми. В Вашингтоне ЦРУ охарактеризовало немцев как "апатичных" по отношению к программе и "возмущенных" попытками ввести демократические институты. Опрос OMGUS показал, более оптимистично, что большинство соглашается с программой, хотя и отмечает "широко распространенное невежество" и апатию.81
  
   Лондонская программа не была более популярной к западу от Рейна. Официальные лица на набережной Орсе считали, что это обеспечивает адекватные гарантии, сохраняет влияние Франции на восстановление Германии и англо-американскую политику и, таким образом, служит интересам Франции. Немногие другие сделали это. Члены кабинета опасались, что это спровоцирует русских, одновременно стимулируя немецкий национализм. Среди критиков Бидо в кабинете министров были члены его собственной партии. Разногласия были настолько глубокими, что кабинет министров решил представить предложения Национальному собранию, где 17 июня узким большинством голосов (300 против 286) они были приняты с оговорками.82 В течение сорока восьми часов после голосования худшие опасения Франции по поводу советского возмездия в Берлине начали сбываться.
  
   РУССКИЕ ОТРЕАГИРОВАЛИ на вторую сессию лондонской конференции тремя способами, аналогично их реакции на первую. Они усилили ограничения на движение в Берлин, уничтожили комендатуру и развернули пропагандистское наступление. Новые ограничения начались еще во время сессии конференции. 4 мая Советы начали отклонять немецкие грузы из-за "недостаточной документации", объявили односторонние правила для почтовых посылок и потребовали перерегистрации барж на внутренних каналах. Как резюмировал Джеймс Риддлбергер, советские ограничения, хотя и немногочисленные, были эффективными. Русские сначала сосредоточились на исходящем трафике, лишь незначительно нарушив движение из западных зон.83 Чиновники требовали списки содержимого вагонов, точного назначения и получателей, начиная с 1 июня. Британский комендант, генерал-майор Эдвин О. Герберт, считал, что эти требования могут "задушить важнейшее транспортное сообщение".84 В течение следующих нескольких дней российские солдаты задерживали отправляющиеся почтовые поезда. 9 июня советские власти начали отказывать немцам, пытавшимся проникнуть в восточную зону, утверждая, что их пропуска были не в порядке и что - вопреки директивам ACC - официальные лица в городе, который они должны были посетить, должны были дать разрешение.85 Как и ожидали британцы, новая советская система выдачи разрешений на межзональные баржи дала сбой. 11 июня поезда не доходили до Берлина. Российские официальные лица оправдали остановку, утверждая (ложно), что железнодорожные станции Берлина перегружены.86
  
   Советы возобновили движение поездов 12 июня, но объявили, что закроют автобанный мост через Эльбу 15 июня для "ремонта". Они перенаправили движение по плохим второстепенным дорогам к небольшому парому в пятнадцати милях отсюда. Соколовский подождал неделю, прежде чем отклонить предложение Робертсона помочь отремонтировать мост или установить временную замену. Паром закрыт с 10:00 P.M. и 6:00 А.М.. следующим логическим шагом стал запрет на движение по автобанам в ночное время, который последовал 16 июня.87
  
   Вторым советским ответом было уничтожение комендатуры. С января агентство четырех держав превратилось в пропагандистский форум. Обычно в конце каждого месяца коменданты утверждали график встреч на следующий месяц, но начиная с 20 апреля русские назначали только одну встречу за раз. Они затягивали встречи на всех уровнях длинными подготовленными заявлениями и спорами по поводу повесток дня и протоколов.88 Последний удар был нанесен 16 июня. В 11:20 P.Mпосле тринадцати часов бесплодных споров полковник Хаули попросил у председателя, французского генерала Жана Ганеваля, разрешения уйти. Когда Ганевал жестом пригласил заместителя Хаули, полковника Уильяма Т. Бэбкока, сесть в его кресло, Хаули вышел из комнаты, хлопнув за собой дверью. После консультаций шепотом с советниками советский представитель, полковник А. И. Елисаров (заместитель Котикова), осудил "хулиганские манеры" Хоули и вывел советскую делегацию.89
  
   Третья советская реакция, пропаганда, достигла кульминации в Варшавской декларации от 24 июня, опубликованной после встречи министров иностранных дел стран Восточного блока. Его самым поразительным аспектом была неумелость, поскольку он пытался одновременно сыграть на национализме в Германии и ненависти к стране в других странах. Согласно декларации, призрак бродил по Европе: немецкая агрессия. В то же время, когда он осуждал немецкий "реваншизм", он апеллировал к немецким чувствам, сетуя на разрушение единства Германии и подчинение национальной экономики англо-американским интересам. В заключение он призвал вернуться к Ялтинско-Потсдамской системе управления четырьмя державами.90
  
   Мерфи думал, что Советы либо готовились отрезать Берлин, либо надеялись подтолкнуть одну из западных держав к созыву АКК.91 Робертсон считал, что целью советского Союза было "разрушить" план Маршалла. Москва намеревалась подорвать доверие Германии к западным державам и немецким институтам, которые они стремились создать. Если это не удастся, Советы прибегнут к саботажу. Если Запад не отреагирует, это приведет к "тотальным усилиям по парализации экономики зоны" и изгнанию западных войск. По его мнению, решительные действия предотвратят дальнейшую эрозию, хотя он и не уточнил, какими должны быть эти действия.92
  
   Если западные лидеры проигнорировали роспуск комендатуры и советскую пропагандистскую кампанию, то вмешательство в доступ к Берлину было другим вопросом. Заместитель Клея в Европейском командовании, генерал-лейтенант Кларенс Р. Хюбнер, 11 июня предсказал, что Советы намерены прекратить наземное сообщение с Берлином. Хюбнер сомневался, что воздушные перевозки смогут накормить город, и ожидал, что берлинцы отвернутся от западных держав, что сделает позицию последних "несостоятельной". Если это перекликается с предыдущими оценками, это вызвало удивление в Вашингтоне. Ведемейер ответил телеграммой, в которой просил предоставить информацию об ограничениях на поездки и "целесообразности" сохранения американского присутствия. "Сохранение нашей позиции в Берлине нецелесообразно", - ответил Клей. Он мог бесконечно кормить гарнизон по воздуху, но не берлинцев. Он намеревался оставаться "до тех пор, пока немецкому народу не будет угрожать голод", потому что американское присутствие в городе было символом намерений США и "необходимым для нашего престижа".93
  
   ЦРУ предсказывало усиление усилий по изгнанию западных держав, но не уточняло, когда это произойдет и при каких условиях. Он не ожидал, что Запад потребует вывода войск до тех пор, пока не будет создано западногерманское правительство, которое будет "успешным до степени, опасной для советских целей". Директор ЦРУ адмирал Роско Х. Хилленкеттер повторил это предсказание в документе для президента 12 июня. Это означало, что до развязки остались месяцы. Второй документ, в котором рассматриваются последствия советских транспортных ограничений по состоянию на 1 июня, также вряд ли вызовет тревогу. Опубликованный 14 июня, он утверждал, что действия западных разведок, Комендатуры и Магистрата пострадали больше, чем поездки. Баржи перевозили большую часть городских припасов и не испытывали серьезных препятствий.94
  
   Обмен мнениями между Ведемейером и Клеем обеспокоил Маршалла, который спросил, что будет делать армия, если русские сократят поставки. Разведывательный отдел изучил, как поддерживать гарнизон воздушным транспортом, но у него не было других планов. Ведемейер отметил, с некоторым преуменьшением, что "указывается дополнительное планирование". Не было ощущения срочности. Сотрудники составили документ для Ведемейера, чтобы использовать его в беседах с Клеем во время поездки в Европу, запланированной на следующую неделю. В документе предсказывалось, что Москва предоставит свои собственные запасы продовольствия и топлива для берлинцев, если прекратит поставки с Запада. Поскольку Берлин не стоил войны, авторы статьи не исключили, что оставят его "при самых неблагоприятных обстоятельствах, кроме войны". Вернувшись в Госдепартамент, сотрудники Отдела планирования политики также рассматривали Берлин и его последствия. Охарактеризовав город как "одно из самых опасных мест в мире", оно начало изучать способы вынести этот вопрос на рассмотрение Совета национальной безопасности. Однако события уже опередили эти предварительные размышления, поскольку решение западных держав ввести новую валюту в своих зонах довело кризис до точки кипения.95
  
   ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА БЫЛА спорным вопросом со времен войны. Нацисты выпустили в обращение около 73 миллиардов рейхсмарок при потребности, возможно, в 8 миллиардов. В начале 1946 года Клей поручил группе экспертов заняться денежной реформой, и в августе того же года он представил результаты в АКК. В нем рекомендовалось не только десятикратное сокращение денежной массы, введение налога на капитал и списание государственного долга, но и замена рейхсмарки новой валютой - немецкой маркой - для максимального психологического эффекта, а также центральное агентство для выпуска банкнот и контроля за их обращением. Это вызвало вопросы, которых можно было бы избежать простой переоценки: кто и где будет печатать новые банкноты? По этим вопросам АКК не смог прийти к согласию.96
  
   Клей предложил, чтобы Государственное управление в американском секторе напечатало новые банкноты под четырехсторонним контролем и чтобы центральный банк выпустил их. Советы настаивали на том, что сводилось к параллельным процедурам. Банкноты, напечатанные в Берлине, будут выпущены в западных зонах, в то время как банкноты для советской зоны будут напечатаны в Лейпциге. По словам Михаила Наринского, советские официальные лица интерпретировали эффективную систему четырех держав как предоставление западным державам "контроля" над экономикой советской зоны и полномочий ограничивать способность Москвы "выпускать банкноты для покрытия расходов на оккупацию и репарации"."Таким образом, хотя СОВЕТЫ заверили западных представителей, что центральное агентство будет контролировать оба завода, они стремились обеспечить, чтобы его надзора можно было легко избежать. Они примут предложение Клея, только если четыре державы сначала договорятся о репарациях и центральных административных учреждениях, фактически сделав валютную реформу заложником двух наиболее спорных вопросов, стоящих перед АКК.97
  
   Прошли месяцы. Британцы ожидали прорыва после встречи министров иностранных дел в Москве в 1947 году, но АКК оставался в тупике. Клей был готов к компромиссу, но Вашингтон продолжал настаивать на том, чтобы новые банкноты печатались только в Берлине или не печатались вообще.98 Американская позиция основывалась на неправильном понимании недавней истории. Готовясь к оккупации, англичане и американцы договорились использовать общую оккупационную валюту, напечатанную в Вашингтоне и оцененную наравне с рейхсмаркой. Советы согласились присоединиться к этому соглашению, но настояли на том, чтобы напечатать свои собственные банкноты. Никто не потрудился разработать какие-либо элементы управления, кроме тире, вставленного перед серийным номером на российских купюрах. В конце войны московские типографии выпустили миллиарды банкнот, которые разлетелись "как осенние листья по стране".99 Эти военные марки ничего не стоили за пределами Германии, и советское правительство не позволяло своим солдатам конвертировать их в рубли. Стремясь избавиться от этих бумажных денег до демобилизации, русские заплатили целых 10 000 военных марок за часы стоимостью 4 доллара. Пересчитанный в соотношении 10 марок к доллару, это означало чистую прибыль в размере 996 долларов для американского солдата и долг в размере 1000 долларов для Казначейства. Утечка стала серьезной. В июле 1945 года американские солдаты в Берлине получили жалованье в размере 1 миллиона долларов, но отправили домой более 4 миллионов долларов, и Казначейство потеряло разницу.100 Американские официальные лица были в ярости из-за того, что Москва так и не предоставила АКК никакого отчета о выставленных ею счетах; они утверждали, что русские обошлись британским и американским налогоплательщикам более чем в 800 миллионов долларов. Этот опыт озлобил Клея, Робертсона и их подчиненных, которые поклялись никогда больше не поддаваться на обман.101
  
   На самом деле дефицит существовал везде, где американцы служили за границей. Дефицит Берлина был пропорционален дефициту в других областях, учитывая количество задействованных солдат, а в Берлине большая часть этого была связана с тем, что войска манипулировали разницей в стоимости военной марки в "официальной" экономике в двадцать раз по сравнению с ее стоимостью на черном рынке. Их партнерами в этих валютных манипуляциях обычно были берлинцы, а не русские. На слушаниях в Конгрессе по этому вопросу Джон Хиллдринг, ныне помощник госсекретаря по оккупированным районам, свидетельствовал, что Советы были "очень косвенно, если вообще были связаны" с дефицитом. Более того, британцы думали, что американцы лают не на то дерево. Если бы Советы были полны решимости обмануть, контроль над печатью не помешал бы им. Реальной гарантией был контроль над выпуском банкнот, а не их печать.102
  
   Начиная с июля 1947 года, Клей беспокоился из-за сообщений о том, что русские намеревались ввести отдельную валюту в своей зоне. По словам его финансового советника Джека Беннетта, это было бы "катастрофическим" развитием событий, потому что держатели рейхсмарок выбросили бы их в западных зонах, где они оставались законным платежным средством. Клей убедил Вашингтон напечатать новые законопроекты "исключительно в качестве оборонной меры". Военно-воздушные силы доставили в Германию более тысячи тонн этих веществ, а армия распределила их по секретным местам хранения по всей Бизоне.103
  
   Обе стороны действовали по одинаковым причинам. Русские рассматривали отдельную валютную реформу с января 1947 года, но только в ответ на западную, и предосторожности Клея не означали, что западные державы взяли на себя обязательство провести отдельную реформу. Мнение Хиллдринга, разделяемое Маршаллом и Ловеттом, заключалось в том, что поиск четырехстороннего соглашения должен продолжаться, хотя бы по "политическим причинам", главная из которых заключается в том, чтобы избежать вины за раздел Германии. Робертсон публично прокомментировал, что отдельная реформа будет означать "разделение Германии", шаг, на который его правительство не хотело идти, "если и пока мы не будем вынуждены это сделать".104 Встретившись с Бевином и Бидо после заседания Совета министров иностранных дел в Лондоне, Маршалл настаивал на еще одной попытке. Клей также считал, что необходимо предпринять последнее усилие, хотя бы для того, чтобы оправдать любые отдельные инициативы, которые могут быть предприняты позже.105
  
   Когда Клей распространил свое предложение в АКК 20 января 1948 года, Соколовский отклонил его. Он настаивал на том, чтобы сначала были созданы центральное финансовое агентство Германии и центральный эмиссионный банк. Беннетт изобразил эту меру как препятствующую - и отчасти так оно и было, потому что Соколовский знал, что французы не отказались от своей оппозиции центральным агентствам, - но Беннетт забыл, что оба учреждения были частью плана Клея с самого начала.106 В то же время Соколовский отказался от своего требования, чтобы заметки печатались в Лейпциге. Воодушевленный, АКК поручил своим финансовым экспертам собраться на непрерывную сессию и представить отчет к 10 февраля. Когда совет рассмотрел их отчет об одиннадцатом, Соколовский предложил запустить прессы в Берлине, пока технические эксперты прорабатывают другие детали. Клей был готов продолжить, но он настоял на том, чтобы Соединенные Штаты сохранили свою свободу действий, если разногласия сохранятся по истечении шестидесяти дней. Совет принял план Соколовского на этой основе.107
  
   Обе стороны, как отмечает историк Йохен Лауфер, вели двойную игру, добиваясь соглашения и одновременно маневрируя, чтобы возложить вину за неудачу на другую.108 Все зависело от технических переговоров, и прогресс замедлился. В начале марта Советы возобновили свою настойчивость в отношении центральных учреждений. Переговоры зашли в тупик, и американцы начали сомневаться.109 Они продолжали подготовку к двухзональной валютной реформе на случай, если переговоры четырех держав сорвутся. Клей, Мерфи и Дрейпер теперь обеспокоены тем, что четырехсторонняя валютная реформа может позволить русским подорвать восстановление экономики Западной Германии и Западной Европы. 11 марта Госдепартамент согласился и изменил свою политику: Клей должен был как можно скорее прервать переговоры четырех держав.110
  
   Таким образом, уход Соколовского 20 марта вполне устраивал западных чиновников, поскольку позволял им возложить ответственность за провал финансовых переговоров на Советы. Но если Клей ожидал, что несогласие советского союза откроет путь для действий Запада, он был быстро и неприятно удивлен. Лондон разрешил Робертсону продолжить переговоры на двусторонней основе, но подготовка застопорилась, когда британцы и американцы разошлись во мнениях о том, как обращаться с долгом Рейха. В середине мая французы согласились присоединиться к валютной реформе, что привело к очередной отсрочке, пока планы пересматривались на трехсторонней основе. 15 июня ситуация оставалась примерно на том же уровне, что и месяц назад, из-за проволочек французов. Клей был нетерпелив, ворча: "Я думал, что мы перешли Рубикон в Лондоне, но, очевидно, мы сели посреди потока". Он получил одобрение на продолжение, с французами или без них, 18 июня, через три дня. Клей и заместитель Кенига совещались до 3:00 А.М.. 17 июня, не добившись прорыва. Затем, через несколько часов после голосования в Национальной ассамблее в Париже, французы сдались. Три военных губернатора сделали заявление после закрытия банков в пятницу, 18 июня, а реформа вступила в силу в воскресенье, 20 июня.111
  
   Восточная и западная зоны будут иметь отдельные валюты. Что будет циркулировать в Берлине? Дрейпер поднял этот вопрос еще в феврале, когда попросил Клея поделиться идеями. У Клэя их не было. Трудность, как заметили Клей и Мерфи, заключалась в тесных экономических связях города с прилегающей советской зоной; никто не верил, что Берлин может действовать независимо. Исследование Госдепартамента показало, что экономически Берлин "принадлежит к советской зоне", и отдельная валюта нанесет ему ущерб. Отдел по гражданским делам (CAD) занял аналогичную позицию 28 апреля. Он думал, что "немедленное соглашение" с русскими о специальной валюте для Берлина, будь то рейхсмарка или специальная берлинская марка, было бы лучшим решением, пока банкноты обращаются под контролем четырех держав. Если Советы противопоставили немецкой марке собственную новую валюту, CAD выступил против использования восточной марки в Берлине, потому что "эмиссия валюты - это суверенная власть". Если бы русские ввели в городе свою валюту, CAD предложил бы Клэю использовать версию немецкой марки и каким-то образом заставить ее работать.112 Клей выступал за "валютный союз" между городом и советской зоной, при котором комендатура контролировала банкноты, выпущенные для Берлина. Если Соколовский откажется, Клей согласился, что западные державы должны будут выпустить немецкую марку в своих секторах.113
  
   Оценка Бевина для Эттли свела к минимуму вероятность резкого советского ответа. Русские "без сомнения" отреагируют на немецкую марку, заменив рейхсмарку в своей зоне новой валютой. Если бы они ввели эту новую валюту в Берлине, у западных держав не было бы другого выбора, кроме как распространить немецкую марку на свои сектора. Помимо этого, он не мог предсказать события. Официальные лица серьезно подумали над этим вопросом, и успокаивающий вывод Бевина заключался в том, что военные губернаторы разработали "такие планы, которые возможны для реагирования на развитие событий".114
  
   И снова западные официальные лица недооценили риски, связанные с их действиями. То, что они понимали эти риски, кажется неоспоримым. Клей предупредил Брэдли еще 10 апреля, что денежная реформа и создание западногерманского правительства вызовут "настоящий кризис"; 13 июня он предсказал, что советские усилия "вытеснить нас из Берлина ... начнутся, когда мы введем отдельную валюту, если это произойдетсовсем." Робертсон сообщил Бевину, что денежная реформа "вполне может стать сигналом для любого предполагаемого шага России", и британские официальные лица предвидели серьезные экономические и политические проблемы в городе, если любая из сторон будет действовать в одностороннем порядке.115 Другими словами, западные лидеры предполагали, что в разгар "настоящего кризиса" Советы будут любезно сотрудничать в организации новой четырехсторонней валютной системы для Берлина. Осознавая опасности, которые советская реформа повлекла за собой для их зон, западные чиновники проигнорировали последствия, которые их реформа окажет на советскую зону, и уязвимость их секторов перед советским противодействием. То, что западная валютная реформа может навредить Советам, и что они могут ответить ужесточением контроля над Берлином, было возможностью, которую политики предпочитали не рассматривать.
  
   ЗАПАДНЫЕ ВОЕННЫЕ ГУБЕРНАТОРЫ проинформировали Соколовского о денежной реформе за несколько часов до публичного объявления.116 Бедствие, предсказанное Беннеттом для западных зон, теперь столкнулось с Советами, которые приостановили пассажирские перевозки автомобильным, железнодорожным и пешим транспортом в свою зону. Некоторое движение в Берлин и из Берлина продолжалось, но советские официальные лица настояли на проверке всех поездов и пропуске их по одному в Мариенборне. Ограничения не сильно встревожили западных чиновников, которые ожидали чего-то подобного. Как заметил Клей своим сотрудникам, "Если бы они провели валютную реформу, а мы этого не сделали, это было бы первым шагом, который мы ... должны были бы предпринять." В Лондоне Патрик Дин сказал почти то же самое, сказав канадскому дипломату, что реакция Советов на западную валютную реформу "не была неожиданной и была именно такой, какой последовала бы Британия в противоположной ситуации".117
  
   Тем не менее, Клей был не из тех, кто смиряется с этими событиями, и он отступил двумя способами. Первым было бросить вызов советским запретам с помощью поезда. Предварительно уведомив Советы, он отправил поезд в восточную зону. Когда Советы приказали ему остановиться для проверки, его командир попытался продолжить движение в Берлин. Русские перевели его на запасной путь в нескольких милях вниз по линии. После тридцатишестичасового противостояния российские войска одолели экипаж, прицепили советский локомотив и потащили поезд обратно в Хельмштедт. Клей возобновил полеты по воздуху 20 июня; теперь он сообщил Вашингтону, что снабжает берлинский гарнизон по воздуху, потому что не желает подчиняться советской инспекции.118
  
   Клей также призвал Вашингтон выразить протест Москве, но официальные лица полагали, что европейцы, вероятно, снова откажутся, а односторонний американский протест выявит разобщенность Запада. Все станет яснее после варшавской встречи министров иностранных дел коммунистов. Тем временем Госдепартамент рассматривал ситуацию как пропагандистскую возможность.119
  
   В то время как советское вмешательство в доступ было неприятным, валютная ситуация в Берлине представляла собой запутанный узел осложнений. Ганеваль созвал заседание комендатуры 19 июня, чтобы обсудить реформу западной валюты. Елисаров отказался присутствовать, сославшись на другие дела. В тот же день Соколовский запретил обращение немецкой марки в советской зоне и, что является зловещим шагом, по всему Берлину. В его приказе утверждалось, что город находился в советской зоне и "экономически является частью советской зоны." Клей и Робертсон отклонили заявление Соколовского, но только для того, чтобы он повторил его на следующий день.120
  
   Советы согласились на встречу валютных экспертов 22 июня. Их первым вопросом было, планируют ли западные державы распространять немецкую марку в Берлине. Советы настаивали на том, что Берлин является неотъемлемой частью экономики восточной зоны; поэтому их валюта должна быть единственным законным платежным средством как в зоне, так и в городе. Поскольку любое валютное действие в Берлине повлияло бы на их зону, "только им ... можно было с уверенностью доверять осмотрительность в этой области". Это была понятная позиция, особенно после объявления 18 июня, и та, которую советский официальные лица получали четкие приказы из Москвы поддерживать, но это не давало западным державам никакой защиты от злоупотреблений со стороны СССР. Американцы предложили учредить специальную берлинскую валюту, не немецкую марку и не советскую марку. Британцы были готовы обсудить принятие советской марки, если ее обращение будет контролироваться четырьмя державами и если Русские гарантируют права доступа на Запад. Отвергнув обе идеи, русские пригрозили "экономическими и административными санкциями", чтобы заставить принять новую советскую валюту по всему городу. Британцы и американцы ответили, что им, возможно, придется ввести немецкую марку. Французы ясно дали понять, что они не готовы зайти так далеко.121
  
   Обе стороны стремились защитить свои позиции, но в Берлине каждая могла защитить себя только действиями, которые ставили под угрозу другую. Русские не собирались давать Западу право вето на советскую марку. Даже если бы западники сдержали себя и осуществляли контроль только над обращением валюты в Берлине, это повлияло бы на советскую зону. Со своей стороны, западные державы не могли позволить русским контролировать экономическую жизнь города. Принятие советской марки в качестве единственной валюты города оказало бы огромное психологическое воздействие на берлинцев, россиян и жителей Запада, не говоря уже об экономических и политических рычагах, которые это дало бы Советскому Союзу. Даже готовность принять советскую марку под контролем четырех держав, как покажут следующие несколько месяцев, поставила бы западные державы на скользкий путь.
  
   Пока эти переговоры все еще продолжались, Советы объявили о своей собственной денежной реформе, вступившей в силу 24 июня. Пока не появились новые банкноты, русские прикрепляли клейкую марку к каждой старой банкноте в рейхсмарках. Хотя это выглядело поспешной импровизацией, марки были готовы еще в декабре. Выглядя смущенным и удивленным, Советы надеялись избежать обвинений в разделе и направить националистическое негодование против Запада. Соколовский распространил реформу на весь Берлин в соответствии с лозунгом о том, что город "расположен в советской зоне оккупации и экономически является ее частью". Принять это утверждение, как выразился Клей, означало бы отдать Берлин в руки Советов. Предположение о том, что западным державам следовало подождать, пока ущерб не станет реальным, а не только ожидаемым, игнорирует вывод Наринского о том, что "советское правительство пыталось включить весь Берлин в финансовую и экономическую систему советской зоны".122
  
   На следующий день западные коменданты объявили приказ Соколовского недействительным в своих секторах и ввели специальную версию немецкой марки. Французы согласились только в последнюю минуту, передав Клею и Робертсону заявление, в котором снимали с себя ответственность за "неисчислимые последствия" этой последней англосаксонской инициативы.123 Было несколько признаков того, что западные державы все еще надеялись на компромисс. На их купюрах была проставлена большая буква "В", чтобы отличить их от валюты, введенной в западных зонах, и, таким образом, разрешить их изъятие из обращения, не затрагивая зональную реформу. И хотя они аннулировали советский порядок, западные коменданты не запретили советскую валюту в своих секторах. (Русские немедленно запретили "знак Б", как его называли, в своем секторе.) Таким образом, в западном Берлине циркулировали две валюты, между которыми не было обменного курса. Чтобы сохранить ценность марки B, западные державы выпустили небольшие количества. Только четверть денег западных секторов была в немецких марках; остальное было в советских банкнотах.124
  
   Городское правительство теперь должно было решить, какому приказу подчиниться. Магистрат отрицал, что советский приказ распространяется на все четыре сектора, но окончательное решение оставалось за городским собранием.125 Председатель ассамблеи СДПГ Отто Зур назначил встречу на 4:00 P.M. 23 июня. К часу дня несколько сотен демонстрантов СЕПГ, некоторые из которых были доставлены на советских армейских грузовиках, заполнили галереи и улицу снаружи. Зур объявил, что встреча не начнется, пока галереи не будут очищены, а члены СЕПГ не дали сигнал своим сторонникам уйти до 6:00 P.MНесмотря на сопротивление СЕПГ, ассамблея приняла рекомендации Магистрата: советский порядок будет применяться в восточном секторе, а Западный вступит в силу в оставшихся трех. Затем законодателям пришлось пройти испытание, ожидавшее их снаружи. Жанетт Вольф, пережившая нацистский концлагерь, и несколько ее коллег подверглись жестоким избиениям, когда полиция восточного сектора указала на участников собрания для нападения.126
  
   Не сумев запугать берлинских лидеров, Советы обратились к населению. В 2:00 А.М.. 24 июня советские официальные лица объявили, что железнодорожная линия из Хельмштедта закрыта из-за "технических трудностей". Они утверждали, что движение невозможно перенаправить, не нарушив железнодорожную сеть в восточной зоне. Автомобильное и баржевое движение также было приостановлено (некоторым поездам и баржам, следовавшим в то время, удалось проскользнуть в город в течение следующих нескольких недель). Ссылаясь на "нехватку угля", советские офицеры прекратили подачу электроэнергии в западные сектора. На электростанциях западного сектора был, возможно, десятидневный запас угля. Завершая изоляцию западного Берлина, российские официальные лица запретили продажу продовольствия и предметов снабжения из советской зоны, чтобы предотвратить, по их словам, хождение западной валюты в восточной зоне. Тем временем восемь дивизий в боевом порядке выдвинулись в районы сбора вблизи межзональной границы.127
  
   Таким образом, берлинцы проснулись в четверг, 24 июня, и обнаружили, что находятся в советской блокаде. Хаули вспомнил шок, охвативший город. Возможно, Советы рассчитали, что моральный дух был настолько низок после поражения и многолетней оккупации, что эта новость напугает жителей города и заставит принять советскую власть. Они пробовали различные меры, чтобы вызвать панику. Таглихе Рундшау утверждал, что советская военная администрация была "единственной законной оккупационной властью" в городе. Поползли слухи, что западные державы уходят, и в сообщениях намекали на советские военные маневры вблизи города. Американское информационное агентство повторило сообщения о том, что русские разместили аэростаты заграждения возле аэродрома Темпельхоф, препятствуя посадке.128
  
   Самым большим успехом кампании по распространению слухов стало сообщение по радио о том, что из-за нехватки электроэнергии остановились городские канализационные станции, что поставило под угрозу водоснабжение. Испуганные люди бросились наполнять кастрюли, сковородки и все остальное, что было под рукой, чуть не опустошив систему. Хоули выступил по радио, чтобы заверить жителей, что воды достаточно, и его авантюра окупилась: берлинцы перекрыли свои краны.129
  
   Хоули был не единственным западным лидером, пытавшимся противостоять советскому психологическому наступлению. Герберт заверил берлинцев, что запасы продовольствия достаточны и нет причин для "немедленного беспокойства". В Гейдельберге Клей сказал журналистам, что Кремль начал свое "последнее давление, чтобы изгнать нас из Берлина", но он уверен, что это не удастся "никакими действиями, кроме войны". Несмотря на смелые слова Клея, New York Times сообщила, что у берлинцев сложилось впечатление, что западные державыотступит, если страдания гражданского населения станут серьезными. Еще один комментарий генерала показал, что даже в первый день блокады западные лидеры не могли избавиться от представления о том, что политические издержки принуждения слишком высоки для Кремля. "Как вы думаете, - спросил он корреспондентов, - русские хотят уморить голодом 2 000 000 немцев?" В Уайтхолле Дин придерживался аналогичной точки зрения, предсказывая, что "политика Москвы по морению голодом немецкого населения ... будет изменена, поскольку они поймут, что это не доказывает хорошей пропаганды."130
  
   Эрнст Рейтер и другие городские лидеры работали над объединением общественного мнения. СДПГ провела массовый митинг в тот день, на котором присутствовало более 80 000 берлинцев. Луиза Шредер и Жанетт Вольф были встречены бурными аплодисментами. Рейтер выступил с основной речью. Бунт в мэрии, по его словам, был направлен на захват контроля над городом. Потерпев неудачу, коммунисты теперь пытались победить с помощью голода и экономического принуждения. Местный председатель СДПГ Франц Нойманн закрыл встречу призывом к западным державам сплотиться вокруг дела Берлина.131 Ответят ли западные державы? Сотрудники Клэя поделились своими сомнениями с журналистами. Чиновники в Вашингтоне, как они опасались, были "поглощены" съездом республиканцев, который выдвинул кандидатуру Томаса Э. Дьюи на пост президента в ночь на 23 июня. Внимательно и внимательно следя за событиями в апреле, Вашингтон теперь не смог признать, что "у нас есть проблема".132
  
   "ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ" ЭЙЗЕНХАУЭРА потерпела неудачу. Он и Клей начали оккупацию, полагая, что более тесный контакт с русскими будет способствовать взаимопониманию и сотрудничеству. Произошло обратное. Кооперативные институты опираются на общие интересы. К началу 1948 года единственным общим интересом в Берлине было предотвращение новой войны. Не удалось выработать взаимоприемлемую систему совместного контроля, поскольку сила, достаточная для обеспечения интересов одной стороны, угрожала интересам другой, и каждая из сторон боялась, что другая воспользуется любыми лазейками, которые она сможет найти. Советы были убеждены, что западные державы намерены возродить Германию и использовать ее для начала новой агрессии против Советского Союза. В течение нескольких месяцев они пытались путем усиления давления на Берлин заставить западные державы отказаться от своих планов. Введение немецкой марки стало последней каплей, и только резкий ответ давал надежду на срыв западной программы. Берлин по-прежнему оставался самым уязвимым местом Запада. Если прошлые давления там не сработали, то это потому, что они были недостаточно интенсивными. Пришло время довести дело до конца.
  
   ГЛАВА 4
   Благоразумие и решимость
  
   Ситуация, с которой столкнулись западные лидеры 24 июня, не была такой ясной и простой, как кажется в ретроспективе; не были ясны и их ответы. Оглядываясь назад, мы видим прямой, недвусмысленный советский вызов - бессрочную блокаду - и столь же четкий ответ Запада - решение сопротивляться, отстаивать права и преодолеть блокаду с помощью воздушного транспорта. В то время все выглядело иначе. Никто не мог быть уверен, насколько серьезной была ситуация или как долго это может продолжаться. Были признаки того, что прекращение доступа продлится только до тех пор, пока Советы не завершат свою валютную реформу. Пока ситуация не прояснилась, западные правительства действовали день за днем, утешаясь знанием того, что запасы продовольствия и топлива в Берлине откладывают день принятия решения. Хотя доставка грузов в город помогла бы, никто не думал, что это поможет преодолеть блокаду. Рано или поздно, если Советы не смягчатся, западные державы окажутся перед суровым выбором: уйти, согласиться с советскими требованиями или рискнуть войной, попытавшись прорвать блокаду на местах.
  
   Политика обеих сторон сочетала благоразумие и решимость, типичные для кризисов в эпоху оружия массового уничтожения (ОМУ). Правительства демонстрируют решимость защищать свои интересы, проявляя при этом осмотрительность для контроля рисков. Примирение может поставить под угрозу интересы; жесткость может привести к падению за грань. Достижение баланса никогда не бывает легким, и поддерживать его сложно; поддерживать единство действий с союзниками еще сложнее. Запад не стал проводить откровенную политику сопротивления. Он боролся за то, насколько важен Берлин и каким рискам может подвергнуться. К середине июля начали появляться лишь предварительные ответы.
  
   Ожидая быстрой победы, которой не произошло, Сталин также импровизировал. Казалось, что лучшим курсом было упорствовать. Альтернативы? Хотя абстрактно, возможно, имело смысл помешать воздушному транспорту или перекрыть западный Берлин, не было смысла загонять Запад в угол; империалисты могли пойти на что-то отчаянное. Отступление ободрило бы их и гарантировало успех лондонской программы. Поэтому Советы были осторожны, чтобы не доводить дело до крайностей, и они построили обоснование блокады, основанное на "технических трудностях"." И они продолжали оказывать давление. 3 июля, при отсутствии признаков противодействия со стороны Запада, Соколовский почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы опровергнуть оправдание "техническими трудностями" и четко указать на связь между блокадой и лондонской программой. Кремль занял ту же позицию 14 июля, когда отклонил требование Запада о прекращении блокады. Обе стороны оказались в затянувшемся тупике, которого ни одна из них не ожидала.
  
   БРИТАНЦЫ ПЕРВЫМИ заняли позицию. Кабинет министров рассмотрел ситуацию в четверг, 24 июня. Бевин был в отпуске, и без него группа не сделала никаких выводов. Макнил не смог сказать, были ли советские ограничения частью "тактического ответа" на знак B или "первым шагом в крупном наступлении", направленном на изгнание западных держав. Кабинет министров признал, что "может сложиться очень серьезная ситуация", и подумал, что державы "должны занять позицию, в которой они были уверены, что смогут удержаться". В отчете ничего не говорится о том, что Эттли и его коллеги думали, что это может быть позиция. В свете предположения о том, что город не может быть снабжен в течение длительного времени, такая формулировка не указывала на твердость.1
  
   Несколько часов спустя Робертсон сообщил, что продовольствия и бензина хватит на двадцать семь дней, угля - на тридцать пять. Поэтому Макнил не видел "причин для немедленной тревоги". Он ожидал, что Русские продлят свои ограничения на "несколько дней и, вероятно, дольше". Неуверенность в намерениях советского Союза продолжала поглощать его. Русские, возможно, пытаются "выгнать нас из Берлина", подумал он, или они могут "занять сильную позицию на переговорах".2
  
   Бевин вернулся из отпуска в четверг вечером и на следующее утро приступил к работе. В то время как Макнил ломал голову над советскими целями, Бевин сосредоточился на британских действиях. Он считал "важным" сохранять твердость, но еще более важным было выяснить, будут ли Соединенные Штаты "твердо поддерживать нас, если мы выступим в Берлине. Возможно, вспомнив дело Смита-Молотова, он хотел получить от американцев заверения в том, что "у них не будет никаких шансов поколебаться". Взяв на себя такое обязательство, министр иностранных дел описал пять шагов, которые должен предпринять Запад. Во-первых, он хотел, чтобы Объединенный комитет начальников штабов изучил военные аспекты кризиса как способ согласования политики и привлечения Соединенных Штатов. Во-вторых, он надеялся, что Вашингтон предоставит Дугласу или какому-нибудь другому представителю все полномочия для координации западной дипломатии из Лондона. В-третьих, он хотел "большую демонстрацию", сделанную из поставок в Берлин. В-четвертых, он хотел, чтобы Королевские ВВС отправили "очень большие бомбардировочные силы" на Континент. В-пятых, Бевин хотел тщательно изучить Варшавскую декларацию. Примерно через неделю западным державам, возможно, придется потребовать возобновления железнодорожных линий, и декларация может дать некоторое представление об ответе советского Союза. Не должно быть никакого подхода к Москве, пока не будет налажена переброска по воздуху и не будут развернуты бомбардировщики. Несмотря на его намерение выдвинуть ультиматум через неделю, Бевин в заключение прокомментировал: "Если русским не удастся вывести нас из Берлина к концу августа, они могут сдаться".3
  
   Это была замечательная программа, и западные державы будут следовать ей почти во всех деталях. Это еще более примечательно, учитывая, что Бевин предложил это в свой первый рабочий день после недельного отсутствия и без брифингов или консультаций с членами кабинета или Министерства иностранных дел. Похвала Алана Баллока за "способность Бевина действовать" и "твердое понимание" ситуации кажется полностью оправданной, особенно потому, что министр иностранных дел разработал свою программу на целый день раньше, чем предполагал Баллок.4
  
   На последовавшем за этим заседании кабинета министров Браунджон обрисовал ситуацию в общих чертах. Берлинцы сопротивлялись бы, если бы были уверены в поддержке Запада. О военных операциях в Берлине и его окрестностях, таких как конвой с гуманитарной помощью, не могло быть и речи. Город почти наверняка не мог быть снабжен по воздуху, даже если все желающие уехать были эвакуированы обратными рейсами. Бевин принимал ограниченное участие в обсуждении и не изложил свои пять пунктов. Если он и знал, что у него на уме, то не был уверен в том, о чем думали его коллеги, особенно Эттли. На данный момент он предложил кабинету сформировать избранную группу министров для борьбы с кризисом. Эттли согласился.5
  
   Бевин отправился прямо с заседания кабинета министров в Палату общин, где невольно раскрыл сомнения своих коллег. Он признал, что ситуация была серьезной из-за зависимости Берлина от западных зон в отношении продовольствия и угля. Когда его спросили, намерено ли правительство Его Величества остаться в Берлине, он отказался выйти за рамки своего подготовленного заявления. Он уклонился от другого вопроса, который интересовался, может ли воздушный транспорт снабжать город, умоляя: "Я не думаю, что на меня нужно давить, чтобы отвечать на все эти детали."Это не было впечатляющим выступлением, и Бевину, без сомнения, было неприятно скрывать свою решимость из-за неуверенности в том, как далеко готовы зайти его коллеги.6
  
   К тому дню Бевин почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы подвести итог своей программе для Дугласа, и двое мужчин снова обсудили ее в субботу утром. Бевин выступал за размещение американских бомбардировщиков в Европе, чтобы показать, что "мы серьезно относимся к делу", и он оправдывал Лондон как дипломатический центр обмена информацией из-за тесных контактов, установленных там во время недавних переговоров по Германии. Бевин признался, что не был так уверен в дипломатии. Русские, вероятно, парировали бы протест по поводу Берлина призывом к переговорам четырех держав по Германии. Дуглас счел за лучшее отложить отправку любой ноты до тех пор, пока германские министры-президенты не встретятся с военными губернаторами. Дебаты в Национальной ассамблее в Париже перенесли эту встречу на 1 июля, и Дуглас хотел, чтобы лондонская программа "безвозвратно началась", прежде чем говорить с русскими о Берлине.7
  
   Были признаки того, что британская позиция ни в коем случае не была неизменной. Лондонская Times намекнула на компромисс, в нескольких сообщениях предполагалось, что Уайтхолл был готов отозвать знак B, если русские согласятся на контроль над советской маркой в четыре стороны - возвращение к британскому предложению от 22 июня. То, что подобные идеи не были просто досужими размышлениями редакторов газет, стало ясно в субботу, когда Робертсон сделал именно такое предложение в письме Соколовскому. Макнил повторил предложение Робертсона в воскресной речи. Хотя эти заявления не отходили от существующих позиций, они были односторонними шагами, которые наводили на мысль о замешательстве Запада.8
  
   Ранние сообщения из Парижа предполагали неопределенность. Представитель министерства иностранных дел сообщил посольству США, что, хотя Франция последует англо-американскому примеру, западные державы допустили ошибку, связав свой престиж с неприступным форпостом. Кениг был готов отложить лондонскую программу и встречу с министрами-президентами. Временный поверенный в делах в Лондоне сказал Киркпатрику, что трудно разделять англо-американские взгляды, когда Франция "может быть захвачена, в то время как Британия и Америка не могут", и он предсказал, что западные державы окажутся в "трудном, если не несостоятельном положении", когда Берлин запасы закончились примерно через тридцать дней. Он возложил вину за ситуацию на лондонскую программу и валютную реформу. Бидо занял аналогичную позицию. В Берлине Ганевал беспокоился о ситуации в конце июля, когда положение жителей города станет, по его словам, "абсолютно безнадежным". Западные правительства должны были разрешить кризис тем или иным способом к середине месяца; чуть позже, и у Советов был бы "нож у нашего горла".9
  
   Личные сомнения нашли публичное выражение. Выступая в субботу перед Комитетом по иностранным делам Национального собрания, Бидо заявил, что Франция готова обсуждать не только Берлин, но и Германию. Премьер-министр Роберт Шуман повторил это в своей речи, выразив надежду, что британцы и американцы согласятся на еще одну попытку урегулировать германский вопрос с русскими. Журналисты сообщили, что французы обвинили в кризисе англо-американские действия, которые они одобрили лишь неохотно - лондонскую программу и валютную реформу - и теперь готовы обменять и то, и другое на прекращение блокады. Хотя Бидо утверждал, что Франция поддержит своих союзников, он раскритиковал Клея. Другие официальные лица отрицали, что западные державы встречались для обсуждения кризиса, в то время как третьи прогнозировали, что Франция не примет участия во встрече с министрами-президентами.10
  
   Были противоположные тенденции. Официальные лица на набережной Орсе обвинили в кризисе российские претензии на суверенитет над Берлином, утверждая, что западные державы должны были настаивать на своих правах. Массигли сказал британскому послу Оливеру Харви, что только твердость может побудить Москву к переговорам. Он сомневался, что русские позволят берлинцам голодать; это подорвало бы их усилия втереться в доверие к немцам. События десятилетней давности не давали покоя одному чиновнику из отдела по делам Германии, который предсказал, что если Запад отступит, "расстояние во времени от Берлина до Парижа" будет соответствовать тому, что было "от Мюнхена до Парижа", то есть около двадцати месяцев.11
  
   Позиция Франции ужесточилась в понедельник, 28 июня. Кабинет Шумана пришел к выводу, что западные державы должны остаться в Берлине "любой ценой", чтобы предотвратить "сокрушительную потерю престижа". Единственным способом заставить Советы смягчиться было "бдительное сопротивление". Бидо приказал Кенигу принять участие в совещании с немцами. Один из помощников Массигли сказал канадскому дипломату Чарльзу Ричи, что Советы поймут, что они не могут изгнать западные державы, и постепенно ослабят блокаду. Наконец, к изумлению Кэффри, набережная Орсе призвала американское правительство выступить в поддержку Люциуса Клея.12
  
   Британская политика также ужесточилась в понедельник, когда Бевин получил поддержку кабинета министров за свои пять пунктов. "Не может быть и речи о том, чтобы уступить советскому давлению", - настаивал он на утреннем заседании кабинета министров. Если западные державы покинут Берлин, "Вестерн Юнион будет смертельно ослаблен". Твердость победит, сказал Бевин верховным комиссарам Доминиона. Он был уверен, что советская тактика изменится, "если мы сможем доказать, что они не могут уморить нас голодом".13
  
   Официальные лица искали способы справиться с ситуацией. Комитет начальников штабов и специальных министров одобрил просьбу Робертсона осмотреть места размещения дополнительных войск в британской зоне, чтобы русские могли сделать вывод, что Лондон собирается усилить британскую Рейнскую армию. Это была уловка, потому что у Эттли не было войск для отправки, но это могло помочь побудить русских к отступлению.14
  
   Британия может перехитрить Советский Союз, но для устрашения потребуется американская мощь, как напомнил начальнику штаба ВВС сэру Артуру Теддеру директор RAF по планированию, командующий ВВС У. А. Д. Брук. Брук считал, что американцы должны угрожать Советскому Союзу атомной атакой. "Наше единственное преимущество - это обладание WmD.D.", - утверждал Брук, если бы Вашингтон был готов им воспользоваться. Лидерство Запада в области атомного оружия, "которое сейчас является абсолютным, неуклонно сокращается с течением времени", продолжил он. "Поэтому логично, что чем раньше мы осуществим эту угрозу, тем эффективнее она должна быть". Брук не планировал фактическую атаку, только угрозу атаки, и он признал: "Существует очень реальный риск того, что наш блеф будет раскрыт, и в этом случае нам может быть хуже".15
  
   На заседании комитета начальников штабов первый морской лорд сэр Джон Каннингем выступил с аналогичным предложением. Он хотел распространить сообщения о том, что B-29, посещающие Европу, были "оснащены атомными бомбами". Идея провалилась. Теддер объяснил, что большие бомбардировщики не смогут сопровождаться вглубь Советского Союза и будут уязвимы для реактивных истребителей. "Таким образом, русские поняли бы, что угроза, исходящая от В-29, не очень серьезна", - заключил он.16
  
   Очевидно, что, когда британцы нащупывали решение, ключевым соображением было то, что будут делать Соединенные Штаты. Мнение о том, что понедельник был неясным, и два посетителя из Вашингтона, Дрейпер и Ведемейер, могли пролить мало света на намерения своего правительства. Ведемейер обсудил планы действий в чрезвычайных ситуациях и договоренности командования с британскими руководителями, а также передвижения B-29, возможную переброску по воздуху и конвои. Он объяснил, что две эскадрильи B-29 вылетели в Ньюфаундленд и могут вылететь в Германию за три часа, и Пентагон оценивает, возможна ли переброска по воздуху, достаточно большая, чтобы поддерживать Берлин. Объединенный комитет начальников штабов расценил идею Клея с конвоем как "невыполнимую", продолжил Ведемейер; "Ввод вооруженных американских сил в российскую зону фактически был бы агрессивным актом".17
  
   Бевин мог узнать немного больше от Дугласа, который сообщил, что его правительство привержено "твердой, хотя и неспровоцированной позиции и ... сильной линии пропаганды". Вашингтон рассматривал протест, но не был уверен в сроках. Бевин хотел подождать, пока воздушное снабжение не начнет приносить результаты. Тем временем он умолял американцев сделать твердое заявление; пока, жаловался он, публично высказались только британцы. С первой встречи со своими советниками в пятницу утром Бевин настаивал на обязательствах со стороны Соединенных Штатов; никаких обязательств не последовало.18 Почему задержка, и когда это закончится? Теперь, когда фишки упали, где была легендарная решительность Гарри Трумэна?
  
   ЖАЛОБЫ НА то, ЧТО АМЕРИКАНЦЫ медлят с принятием решения, не совсем справедливы. Вашингтон сделал свои первоначальные выводы в понедельник, в тот же день, когда Бевин получил одобрение своей программы. Однако администрация Трумэна не спешила делать какие-либо публичные заявления, а когда они появились, они были не такими определенными, как надеялись британцы. Предварительные обсуждения в американской столице были такими же предварительными, как и в Лондоне во время отсутствия Бевина. В четверг утром советник Госдепартамента Чарльз Э. Болен председательствовал на первой встрече официальных лиц США, посвященной блокаде. Подводя итоги встречи для Форрестола, один из его помощников отметил растущее чувство среди руководителей армии и ВВС, что Совет национальной безопасности должен собраться, "чтобы мы могли прийти к некоторым выводам относительно того, какова именно наша позиция".19 На то, чтобы прийти к этим выводам, ушло больше времени, чем кто-либо мог предположить. В Лондоне Бевину пришлось добиваться одобрения своих планов кабинетом министров; в Вашингтоне Трумэну пришлось примирять широко расходящиеся взгляды, которых придерживались волевые сторонники.
  
   Люциус Клей однажды пожаловался, что его начальство видит в Берлине военную проблему; только он понял политическую суть кризиса.20 Эта характеристика подчеркивает дебаты внутри администрации Трумэна по поводу Берлина в июне и июле 1948 года, хотя их условия несправедливы. Столкнулись различные политические оценки и ценности, а не военный анализ против политического. Идея поддержания американского престижа доминировала в одной точке зрения; избегание войны доминировало в другой. Сторонники обеих позиций скорректировали логику во имя их особой ценности: Клей манипулировал риском во имя престижа; его противники манипулировали престижем во имя мира. Озабоченные контролем рисков войны по всему миру, осторожные люди в Вашингтоне, казалось, были озабочены исключительно военными вопросами, пренебрегая тем, что Клей считал фундаментальными вопросами престижа и политики.
  
   Частично разница проистекала из перспективы, предполагая, что в пословице "где ты стоишь, зависит от того, где ты сидишь" есть правда. Проблемы выглядят по-разному, если смотреть с точки зрения Берлина или вашингтонской бюрократии или, если уж на то пошло, из Белого дома. Клей и его оппоненты смотрели на проблемы относительно просто; президент стоял выше дебатов в своей администрации, разделяя точку зрения обеих сторон. Он сделал это, потому что не был таким простым человеком, каким его считают многие историки. Трумэн был, как однажды заметил его военно-морской помощник, "самым сложным человеком, которого я когда-либо знал".21 Его карьера отражала некоторые из этих сложностей. Мальчик с фермы, которого учили доверять своей Библии и популизму Уильяма Дженнингса Брайана, он присоединился к крупной городской политической машине с национальной репутацией коррупционера. Новичок в торговле, он не любил слова "прогрессивный" и "либеральный" и считал, что Франклин Рузвельт окружил себя "сумасшедшими и сумасшедшими".22 Родившийся и выросший на юге демократ, Трумэн расколол свою партию в 1948 году из-за своей приверженности гражданским правам чернокожих. Став президентом, он завоевал репутацию эффективного администратора, тогда как на практике он "больше разбирался в личностях, чем в юрисдикции".23 Хотя мы помним его как решительного лидера и инициатора политики, его помощник описал его как "никогда не боявшегося принимать решения, когда кто-то, в ком он был уверен ... сказал ему ... что нужно сделать".24 Что касается непосредственного момента, Трумэн не принимал участия в принятии решений по Германии, и он не выразил четких или твердых взглядов по этому вопросу.
  
   Поскольку позиция президента неясна, обе группы привели аргументы в защиту своих взглядов. Оба адаптировали логику к своим политическим предпочтениям, преувеличивая вероятность успеха предпочитаемой ими программы, минимизируя риски, изображая альтернативные курсы в апокалиптических терминах. Чувствительный к престижу, Клей и его сторонники рассматривали Берлин как испытание стойкости Запада с мировыми последствиями. Как и у всех хулиганов из сандлота, их аргументы были убедительными, русские напирали на слабость и отступали перед силой; Москва блефовала. Позиция Клея, сведенная к сути, заключалась в том, что Запад должен оставаться в Берлине; следовательно, он мог.
  
   Самые ярые противники Клея были в штабе армии, и причуда военной организации дала им необычное влияние на политику Берлина. Объединенный штаб был недостаточно велик, чтобы самостоятельно разрабатывать оборонную политику, поэтому он полагался на различные службы в качестве "исполнительных агентов" по конкретным темам. Поскольку большинство американских военнослужащих в Европе принадлежали к армии, она действовала как исполнительный агент Национального военного истеблишмента по европейским вопросам. Таким образом, на протяжении всей блокады штаб армии взвешивал варианты и альтернативы, разрабатывал рекомендации и проводил их через бюрократию. Другими словами, армия, а не ВВС, решала вопросы, связанные с Берлином и воздушными перевозками, и выступала от имени Пентагона в межведомственных дискуссиях. Взгляд армии на кризис неизбежно начинался с безнадежности защиты Берлина в любом столкновении с русскими.
  
   Противники Клэя поменяли местами престиж и риск. Исходя из нежелательности войны, они пришли к выводу, что риск слишком велик. Они сомневались, что русские блефуют, беспокоились, что случайность или просчет могут привести к столкновению, которого не хотела ни одна из сторон, и думали, что Запад должен подготовиться к отступлению. Они сузили круг вопросов настолько, насколько могли. Соединенные Штаты имели лишь ограниченную долю в Берлине, престиж был не самым важным, и уход, хотя и вредный, не должен наносить фатальный ущерб делу Запада. Их позиция заключалась в том, что западные державы не могли оставаться в Берлине; поэтому им это не нужно.25
  
   Эти подходы были продемонстрированы в оживленной телеконференции между Клеем и Ройаллом. Министр армии опасался, что события не удастся удержать под контролем, и призвал к осторожности. Его первыми инструкциями было не делать ничего, что могло бы привести к войне. Отложите введение знака B, если нужно, сказал он генералу, который возразил, что уже слишком поздно; преобразование уже началось. Недовольный сообщением в утренней газете New York Times о том, что Клей заявил, что русские не могут заставить западные державы покинуть Берлин, не развязав войну, Ройалл приказал ему молчать. Возможно, по просьбе Трумэна госсекретарь возродил предложение об эвакуации иждивенцев; Клей возразил, что политический ущерб будет непомерно большим.
  
   Осторожность Ройалла была только половиной успеха, поскольку он не видел в Берлине особой ценности. На карту была поставлена "второстепенная проблема" - валюта Берлина - и это, как он сказал Клэю, "не лучший вопрос для войны". Столкнувшись с конфликтом между ценностью Берлина и риском войны, Ройалл разрешил его, подчеркнув опасность и уменьшивставки в Берлине на максимально сжатые сроки.26
  
   Позже Клей сказал Джин Эдвард Смит, что блокада сделала его "безумным, как ад", и, конечно же, подход Ройалла никак не успокоил его. Ставки не были локальными. Они включали американский престиж и волю к сопротивлению агрессии; "отступить сейчас - значит подразумевать, что мы готовы отступать дальше", - заявил Клей. Американский престиж в Германии, не говоря уже о моральной приверженности антикоммунистическим берлинцам, требовал, чтобы Соединенные Штаты обеспечили соблюдение своих прав. Валюта была предлогом; если бы началась война, это было бы потому, что Кремль решил сделать ставку на завоевание мира. Сосредоточенность госсекретаря на валюте настолько обеспокоила Клея, что в тот день он еще раз проверил ситуацию. "Пожалуйста, помните, подчеркивайте и никогда не переставайте повторять", - умолял он генерал-майора Даниэля Ноце, начальника отдела гражданских дел, что "валюта в Берлине - это не проблема. Проблема заключается в нашей позиции в Европе и планах в отношении Западной Германии".27
  
   Клей считал, что западные правительства должны направить ноту, информирующую Москву о том, что, если Советский Союз не сможет поддерживать линии снабжения открытыми, они это сделают. Отклонение этой ноты оправдало бы отправку военного конвоя для прорыва блокады. Западные правительства должны решить, как далеко они готовы зайти, если не допустить войны, чтобы остаться в Берлине, и Клей действительно был готов пойти далеко. Он признал, что конвой опасен, потому что "однажды введенный в действие, мы не сможем отступить", но он верил, что русские отступят. "Я не ожидаю вооруженного конфликта", - заверил он Ройалла. Русские ввели блокаду, чтобы отпугнуть берлинцев от отметки B, а не морить их голодом и, конечно же, не начинать войну. Клей, очевидно, не видел опасности, что русских могут спровоцировать или что ситуация может выйти из-под контроля. Позиция Москвы, по его словам, была не такой воинственной, как казалось. Он разрешил конфликт между ценностью Берлина и риском войны, раздув первое и снизив второе. Учитывая маловероятность войны и большие ценности, поставленные на карту, логичным решением было остаться. Тем не менее, даже Клей не выступал за ведение войны за Берлин. Вместо этого он предложил принять меры "за исключением войны" и остаться, "если немецкие страдания не выгонят нас".28
  
   Мерфи повторил анализ Клея: ставки были велики, риски невелики. Он поддержал призыв генерала к ноте, за которой последовала демонстрация силы. Мерфи подчеркнул права и обязанности Америки как оккупирующей державы и приверженность берлинцам. Проблема не была локальной, и она, конечно, не была технической из-за валюты (телеграмма Мерфи пришла после конференции Клэя-Ройалла; как и обращение генерала к Noce, он пытался укрепить хребет в Вашингтоне). Берлин был символом решимости и престижа США; европейцы, по его словам, будут оценивать волю Америки к сопротивлению коммунистическим агрессия из-за того, что он сделал сейчас. Вывод войск был бы катастрофическим, поскольку европейцы пришли бы к выводу, что Соединенные Штаты будут сдавать их Сталину по одной нации за раз. Мерфи неоднократно возвращался к этому вопросу, изображая бедствие в мрачных тонах. Вывод войск отразит "недостаток мужества", выявит слабость и приведет к унижению. Короче говоря, провозгласил он, отступление из Берлина станет "Мюнхеном 1948 года". Такая катастрофа была бы вдвойне трагична, потому что в ней не было необходимости. Опасность войны была невелика, потому что русские отступили бы, если бы столкнулись. Как Клей, Мерфи был уверен, что русские снимут блокаду до того, как ситуация станет отчаянной, потому что если позволить берлинцам голодать, это подорвет "советские политические цели в Германии". Твердость сохранит мир и права Запада; Москва "в конце концов пойдет на сделку". Это была ироничная трансформация представления о том, что политические издержки блокады Берлина были слишком велики для русских. Если до 24 июня эта идея заставляла западных чиновников недооценивать вероятность блокады, то впоследствии она укрепила их решимость, поскольку побудила их поверить, что Советы скоро отступят.29
  
   Дрейпер поддержал эти аргументы. В воскресной телеграмме из Лондона он пытался заверить Ройалл, что твердая позиция не спровоцирует войну. Дрейпер видел только три варианта: отступить, остаться, пытаясь договориться о прекращении блокады, и бросить вызов Советам на местах. Первое сделало бы присутствие США в Европе несостоятельным, а восстановление Европы невозможным; второе привело бы к унизительному провалу. Остался план Клэя. Предпосылка Дрейпера заключалась в том, что Советы не хотели войны. Поэтому заявление о намерении Запада восстановить доступ, если потребуется, силой, заставит их отступить. "Если русские настроены на войну, в чем я сомневаюсь, наш уход из Берлина не предотвратит этого. Если они не хотят войны, наше твердое положение в Берлине не должно привести к ее развязыванию ". Как Клей и Мерфи, Дрейпер предполагал, что Сталин полностью контролировал каждое действие своих подчиненных: Сталин не хотел войны; поэтому русские солдаты, противостоящие бронетанковой колонне Клея, не будут сопротивляться. Дрейпер не учитывал случайности, панику или замешательство в деликатной и опасной ситуации. Далее он призвал к скорости. Соединенным Штатам нужно было немедленно решить, "будем ли мы оставаться в Берлине до войны".30
  
   Если озабоченность Ройалла риском разозлила Клея и Мерфи, они были бы встревожены, если бы знали о бесцеремонном отношении других в Вашингтоне к немецкому кризису. Ройалл, по крайней мере, отнесся к ситуации серьезно. Кабинет Трумэна собрался в пятницу утром и подтвердил подозрение, которым члены штаба Клея поделились с журналистами, - что чиновники дома, отвлеченные политикой, не понимают, что они столкнулись с опасным внешним кризисом. Трумэн открыл встречу, попросив Форрестола предоставить отчет о "валютной ссоре Германии с Россией"."Успокаивающий отчет Форрестола о том, что сообщения прессы преувеличили опасность, вызвал быстрое несогласие со стороны Ройалла, который только что закончил разговор с Клеем, но на этом дискуссия закончилась, поскольку президент перевел встречу на более интересные темы. Он не спал прошлой ночью, чтобы посмотреть по телевизору, как Дьюи принял кандидатуру республиканца, и он с ликованием отметил, что съезд оказал своему знаменосцу холодный прием.31
  
   После этого Трумэн совещался с Форрестолом, Ройаллом и Ловеттом. (Маршалл был госпитализирован в Walter Reed и не вернется до 1 июля.) Президент подтвердил инструкции Ройалла Клэю хранить молчание. Он разделял страх министра обороны перед эскалацией, с небольшим отличием. В то время как Ройалл считал, что русские сознательно пошли на высокий риск в противостоянии Западу, случайная война преследовала Трумэна. В своих мемуарах он писал, что непосредственная опасность заключалась в том, что "русский летчик-взрыватель или вспыльчивый командир танка-коммунист" может спровоцировать инцидент, который выйдет из-под контроля.32 Учитывая стремление Клея форсировать ситуацию, Трумэн, без сомнения, беспокоился об американских горячих головах не меньше, чем о советских. Озабоченность президента резко контрастировала с упрощенным предположением Клея, Мерфи и Дрейпера о том, что официальные лица в отдаленных столицах контролируют события. В ближайшие недели это станет непреодолимым препятствием для плана Клэя по конвоированию.
  
   Если президент беспокоился об эскалации, как это делал Ройалл, он также разделял некоторые опасения Клея, и была интригующая дискуссия о правах Запада. У армии была смутная институциональная память, вызванная апрельскими событиями, обменом телеграммами с русскими и встречей Клея и Жукова. Ройалл изложил то, что армия обнаружила в своих файлах. Он думал, что когда-то в 1944 году Хопкинс убеждал Рузвельта позволить русским захватить Берлин при условии, что Советы предоставят Соединенным Штатам свободный доступ в город после войны. Предположительно, Рузвельт обсудил эти договоренности со Сталиным, который согласился при том понимании, что командиры на месте проработают детали. Ройалл сомневался, что это было сделано, хотя Флойд Паркс напомнил, что Жуков обещал Эйзенхауэру какой-то доступ для американских войск.
  
   Это увлекательный рассказ, потому что почти все в нем неверно. Трумэн, а не Рузвельт, телеграфировал Сталину о доступе (интересно, что у президента не было независимых воспоминаний об этих событиях). Ни тогда, ни на последующих переговорах Советы не признавали (а Запад не заявлял) неограниченное право Запада на свободный доступ в Берлин. Примечательно, что после трех месяцев советского преследования высокопоставленные руководители правительства США сохранили такие туманные воспоминания о событиях - признак того, насколько незначительным был Берлин в глазах американцев до 24 июня.33
  
   Пока продолжалась дискуссия, четверо мужчин рассматривали возможные ответы на блокаду. Ни один из них не был привлекательным. Клэй и Хаули сделали все, что могли, на месте. Ответные меры за пределами Германии, такие как закрытие Панамского канала для российских судов, не повредили бы самодостаточному государству Сталина. Дипломатические протесты, вероятно, перерастут в то, что Ройалл назвал бесполезной "войной пишущих машинок". Ни один из участников не записал никакого обсуждения конвоя или воздушной перевозки.
  
   Группа обсуждала обязательства Запада перед берлинцами, но этот моральный императив был неоднозначным ориентиром. Запад несет ответственность перед своими друзьями в городе, и Трумэн беспокоился об их судьбе, если он прикажет американцам уйти. Не менее убедительно, однако, он понимал, что, если западные державы останутся, берлинцы будут терпеть большие лишения во имя престижа Запада. Поэтому для Трумэна забота о жителях города не сводилась к четкому приказу остаться, как это было для Клея. Президент считал, что Соединенные Штаты должны предпринять "решительные шаги ... чтобы остаться в Берлине", но никто не зафиксировал никакого решения относительно того, какими могут быть эти шаги. Трумэн хотел сохранить присутствие, но беспокоился о риске, сомневался в успехе и не был уверен в моральном курсе. Запасов продовольствия и угля хватило бы на несколько недель, поэтому не было необходимости в окончательном решении, и он его не принял. Когда несколько дней спустя Лихи связался с ним, Трумэн сказал, что хочет оставаться в Берлине "как можно дольше", но указал, что объединенный комитет начальников штабов не может брать на себя никаких обязательств в ходе военных переговоров, о которых просил Бевин. Эти инструкции четко резюмировали политику Трумэна по отсрочке.34
  
   Чиновники работали в выходные, пытаясь договориться о том, что делать. Не имея решений на более высоком уровне, они добились незначительного прогресса. Они не только чувствовали себя брошенными на произвол судьбы без политического руководства; они также страдали от плохого информационного потока. Офицеры, проводившие брифинг для Брэдли в воскресенье, признались, что не знали результатов встречи президента с Форрестолом, Ройаллом и Ловеттом двумя днями ранее, и они сказали начальнику штаба, что "крайне важно", чтобы высшие должностные лица сразу же решили, какой будет политика США.35 Военные планировщики одобрили предложение Клея обратиться к Соколовскому по поводу валютного спора, и они подумали, что Госдепартаменту следует рассмотреть возможность переговоров четырех держав по Германии. Они сомневались, что любая из этих мер приведет к чему-либо, и считали долгосрочные перспективы мрачными. Вторя Клэю, они считали, что западные державы должны отступить, когда страдания Германии станут серьезными. Проконсультировавшись с Ловеттом, Болен пришел к аналогичным выводам. У западных держав было "по крайней мере 10 дней до того, как ситуация в Берлине станет невыносимой", десять дней "до того, как это необходимо для этого правительство должно решить основной вопрос о том, оставаться или нет в Берлине". Как они должны использовать это время? Болен согласился с тем, что Клей должен посовещаться с Соколовским и что западные правительства должны подготовить дипломатический протест на случай, если, как и ожидалось, инициатива Клея провалится. Если русские проигнорируют Клэя и ноту, Болен предложил сообщить им, что все соглашения четырех держав по Германии будут "открыты для пересмотра", завуалированная угроза ускорить лондонскую программу и исключить Советы из любых соглашений по Руру.36
  
   Форрестол, Ловетт, Ройалл, Брэдли, министр ВМС Джон Л. Салливан и заместитель начальника штаба ВВС по операциям генерал-лейтенант Лорис Норстад в сопровождении помощников и экспертов собрались поздно вечером в воскресенье, чтобы подготовиться к президентскому обзору кризиса на следующий день. Группа увидела три альтернативы: принять решение о выводе войск в подходящий момент (когда события в других местах могут компенсировать потери, например, 1 сентября, когда должно было собраться учредительное собрание Западной Германии); использовать "все возможные средства", включая силу, чтобы остаться в Берлине; или продолжать нынешнюю "неспровоцированнуюно твердо стоять" и вести переговоры, откладывая "окончательное решение" между выводом войск и войной.
  
   Если альтернативы были очевидны, выбора не было. Дискуссия шла по кругу. Брэдли вспоминал об этой встрече годы спустя с ужасом: не было никаких указаний от Белого дома или Совета национальной безопасности, поэтому никто не знал, что такое политика, но "все [говорили] одновременно". Сторонники вывода войск утверждали, что, если Запад не желает применять силу, "мы должны уйти"; унижение от пребывания в Берлине в условиях блокады будет "хуже, чем выход". Если бы Запад отступил сам, противники парировали, никто никогда не узнал бы, действительно ли отступление было необходимо. В любом случае вывод войск будет иметь последствия по всей Европе, поэтому, возможно, западным державам следует остаться, даже если им придется сражаться. Критики этого выбора утверждали, что Соединенные Штаты не должны инициировать применение силы, Берлин не стоит войны, а Соединенные Штаты к ней не готовы. Более того, американская общественность, не понимая проблем, не поддержала бы войну. Даже если британскую и американскую общественность можно было бы "обучить", французы никогда бы не согласились. Оставался третий вариант - остаться, провести переговоры и отложить окончательный выбор. Ройалл и Брэдли, отражая брифинги своих штабов, выступили против этой процедуры. Это позволило избежать реальной проблемы, сказал Ройалл группе; "Сейчас должно быть принято решение относительно нашей окончательной позиции". Краткосрочные шаги должны быть предприняты в ближайшее время и должны соответствовать долгосрочной политике. Отсрочка может привести к тому, что события решат проблему, в то же время делая невозможной подготовку либо к войне, либо к выводу войск. Склонный к выводу войск, Ройалл беспокоился, что задержка сделает его более трудным и унизительным. Брэдли пришел к тому же выводу в процессе исключения. Он отверг войну за Берлин и считал, что промедление равносильно попытке "встать на зыбучие пески". Это вернуло дискуссию к выводу войск, и дебаты начались снова.37
  
   После нескольких часов безрезультатных споров группа не смогла прийти к согласию по рекомендации. Все исключали немедленный вывод войск и считали, что западные державы должны делать как можно меньше для обострения ситуации, но никто не мог перевести эти негативные заповеди в позитивный курс действий, который обещал решение. Три долгосрочных варианта оставались открытыми. Временные инструкции Ловетта американским посольствам в тот вечер склонялись к третьему. Он даже использовал ту же формулировку: Соединенные Штаты продолжат свою "неспровоцирующую, но твердую позицию", Клэй приблизится Соколовский и правительства подготовят протест, используя "пропагандистские преимущества". Ловетт одобрил Лондон в качестве дипломатического центра обмена информацией и сказал Дугласу, что американцы заинтересованы в отправке B-29 в Европу, но он ничего не сказал о других предложениях Бевина. В данный момент не было необходимости в решительных действиях, поскольку существующие запасы продовольствия означали, что до "нулевого часа" осталось две или три недели. Что будут делать Соединенные Штаты, когда время закончится, оставалось решать Трумэну.38
  
   Когда президент совещался с Форрестолом, Ловеттом и Ройаллом, Ловетт передал ему два документа: в одном кратко излагались послания Трумэна-Сталина от июня 1945 года, в другом анализировался кризис. Ловетт резюмировал обсуждение предыдущего дня; Трумэн одобрил отправку B-29 в Великобританию и обратился к Соколовскому по поводу валюты. Что произошло дальше, не так ясно. По словам Форрестола, когда Ловетт поднял вопрос о том, должны ли Соединенные Штаты оставаться в Берлине, президент прервал его, сказав, что нет необходимости обсуждать это: "Мы собирались остаться и точка." Тем не менее, отчет Ройалла предполагает, что Трумэн не взял на себя никаких бессрочных обязательств. После обсуждения президент дал "предварительное одобрение" на то, чтобы остаться "любой ценой", но далее сказал, что это не окончательное решение; он хотел бы просмотреть документы, которые дал ему Ловетт, и обсудить ситуацию дальше во вторник.39
  
   Решение Трумэна исключить немедленный вывод войск обеспокоило Ройалла, который предположил, что "мы, возможно, не до конца продумали наш курс действий"; Трумэн, похоже, не понимал, что если давление России продолжится, нам придется "пробиваться в Берлин с боем". Если бы мы убедили мировое общественное мнение, а затем оставили город, продолжил министр армии, мы понесли бы большую потерю лица, чем если бы мы сразу отступили. Позиция Роялла выглядела мягкой для президента, предрасположенного к выводу войск под давлением. Трумэн ответил, что ему "придется разбираться с ситуацией по мере ее развития"; он не может сейчас принять никакого "черно-белого решения", кроме как сказать, что Соединенные Штаты находятся в Берлине в соответствии с международными соглашениями, и русские не имеют права применять силу.40
  
   Здесь было бы легко преувеличить решительность Трумэна, и историки это сделали. Это не было "решением командования", окончательным решением остаться "любой ценой" или "недвусмысленным намерением остаться".41 Президент, по сути, остановился на третьем курсе: остаться в Берлине на некоторое время и отложить принятие решения о долгосрочной политике - рассматривая ситуацию по мере ее развития, как он сам это сформулировал. Пребывание может привести к войне, но если это так, с этим придется столкнуться в будущем. Когда наступит час нуля, ему придется решать, что делать. Отсрочка этого решения позволила избежать, по крайней мере на данный момент, политической катастрофы вывода войск и военных рисков, связанных с конвоем Клея.42
  
   Краткое изложение политики Ловетта, переданное в тот вечер американским посольствам, отразило некоторые из этих неопределенностей. Соединенные Штаты останутся в Берлине и будут снабжать его "как осажденный гарнизон", а Клей попытается урегулировать проблемы. Если он потерпит неудачу, западные державы будут протестовать, мобилизуют мировое общественное мнение и передадут спор в Организацию Объединенных Наций. "Мы надеемся, что войны можно избежать этими средствами", - написал Ловетт. Что сделал бы президент, если бы пребывание в Берлине означало, что война стала неизбежной, осталось невысказанным. Мы должны решить сейчас, настаивал Ройалл. Трумэн этого не делал. Болен сказал правду на следующий день, когда признался французскому послу, что "мы не до конца прояснили нашу позицию".43
  
   Нерешительность Трумэна по более важным вопросам политики противоречила типичному представлению о нем как о простом и решительном человеке, который никогда не откладывал решение и не беспокоился о нем после. Это типичное изображение неверно. Трумэн не был простым человеком, и здесь он столкнулся с трудными, неопределенными обстоятельствами и разделенными советниками. Действительно, с другой точки зрения, его нерешительность не была необычной, потому что кризисы предъявляют противоречивые требования к высокопоставленным чиновникам. Повышенный риск войны - суть кризиса - побуждает их к осмотрительности и сдержанности, в то время как необходимость проявить решимость побуждает их идти на риск. Президенты изо дня в день сталкиваются с проблемами, особенно с теми, у которых нет четких решений, выигрывая время и надеясь на перерывы. Есть несколько лучших примеров, чем первоначальный ответ Гарри Трумэна на блокаду Берлина.
  
   В то время как БЕВИН, ЭТТЛИ, ТРУМЭН и их советники боролись с дилеммами кризисного управления, другие официальные лица пытались разработать дипломатическую стратегию, которая побудила бы Советы снять блокаду. Эти усилия начались вскоре после того, как советские барьеры перекрыли автобан. Клей приготовился обсудить транспорт и валюту с Соколовским, хотя у него "не было реальной надежды" на успех. "Мне не нравится мое предложение", - признался он Noce. Но его телеконференция с Ройаллом убедила его в том, что "Вашингтон не хочет сейчас иметь проблемы". Ройалл уполномочил его предложить эксклюзивное использование советской марки на всей территории Берлина при условии, что она находится под контролем четырех держав и что Москва гарантирует западным державам свободный доступ в Берлин.44
  
   Однако, прежде чем Клей попытался разрешить кризис, он почувствовал необходимость встретиться с маршалом по другому вопросу. Двадцать шестого числа военная полиция остановила лимузин Соколовского за превышение скорости в американском секторе. Когда американский джип вынудил русского водителя остановиться, советские телохранители из машины преследования выскочили с оружием в руках. К месту происшествия прибыло американское подкрепление - еще один джип и бронированный автомобиль, и последовало напряженное противостояние, пока не прибыли американский офицер и переводчик, которые опознали Соколовского и позволили ему продолжать. Клей посетил Карлсхорст два дня спустя, чтобы выразить сожаление. Это была неловкая встреча. Отметая опровержения Клея, Соколовский заявил, что инцидент был преднамеренным. Оба пообещали избегать шагов, которые могут усугубить ситуацию, затем подождали, пока другой расширит обсуждение. Клей почувствовал, что его хозяин "надеялся, что я принесу какое-то предложение". Однако Клей заранее решил позволить Соколовскому сделать первый шаг, поэтому они несколько минут сидели в напряженном молчании, пока Клей не попрощался и не ушел. В рассказе Клея об этой встрече сквозит чувство личной печали, и, должно быть, это был острый момент, когда двое мужчин, некогда друзей, встретились лицом к лицу через пропасть холодной войны.45
  
   Соколовский нарушил свое молчание 29 июня, когда ответил на письмо Робертсона, отправленное тремя днями ранее. Он отметил, что снял запрет на поездки немцев из западных зон. К сожалению, его обязанность не допускать немецкую марку в Берлин помешала ему отменить запрет на движение по западным автобанам. Не менее прискорбно, что продолжающиеся "технические дефекты" сделали невозможным повторное открытие железной дороги. Он выразил надежду, что эти проблемы будут решены в ближайшее время. Высоко оценивая "энергичные меры", предпринятые западными державами для снабжения города по воздуху, он настоял на соблюдении всех правил безопасности.46
  
   Поскольку это было первое официальное заявление советского Союза после блокады, оно привлекло к себе пристальное внимание. Робертсон предупредил Бевина, чтобы он отнесся к этому с "максимальной сдержанностью" и призвал не расслабляться в воздушной перевозке, однако он расценил записку Соколовского как "подготовку к выводу советских войск с их нынешней позиции" и отказ от любого намерения морить население Берлина голодом. Командующий военно-морскими силами США в Германии полагал, что русские намеревались снять блокаду, в то время как Дуглас считал это письмо признаком советской нерешительности. Продолжающийся поток барж в Берлин заинтриговал сотрудников Ведемейера. Может быть, Советы отступают? Клей не обнаружил никаких изменений в позиции Москвы, в то время как Мерфи отверг письмо как "типичный советский пример расплывчатых и подразумеваемых обещаний". Бевин согласился, сказав Дугласу, что письмо, вероятно, было маневром, чтобы побудить Запад ослабить бдительность. Он призвал американцев расширить воздушные перевозки.47
  
   Двусмысленность предыдущих заявлений Бевина исчезла, когда он рассмотрел ситуацию для Палаты общин 30 июня. Державы не могли позволить Германии оставаться "великой человеческой трущобой", сказал он, оправдывая лондонскую программу и валютную реформу. Соглашения военного времени ясно давали понять, что Берлин не является частью советской зоны. Запад будет защищать свои права, защищать "этих мужественных берлинских демократов" и противостоять попыткам советского Союза поглотить город. Бевин признал, что твердость грозит войной. "Правительство Его Величества и наши западные союзники не видят другой альтернативы между этим и капитуляцией, и никто из нас не может принять капитуляцию". Единственным светлым пятном в его зловещем отчете было небрежное замечание о том, что переброска по воздуху превзошла ожидания.48
  
   Маршалл, все еще работающий в Walter Reed, попросил Госдепартамент выступить с заявлением от его имени. Соединенные Штаты были в Берлине в соответствии с соглашениями и намеревались остаться. Блокада подняла "основные вопросы", с которыми западные державы будут разбираться быстро. Между тем, Соединенные Штаты будут полагаться на воздушные перевозки, которые показали больший потенциал, "чем предполагалось вначале".49 Это было бледным эхом слов Бевина. Политологи выдвинули на первый план дилеммы, присущие угрозам: четкие, недвусмысленные заявления усиливают силу принуждения, но заигрывают с катастрофой; расплывчатые заявления избегают обязательств, но рискуют быть "побежденными в кризисном состязании воли". Если судить с этой точки зрения, заявление Маршалла относится к уклончивому концу шкалы. Это странно, потому что политологи также утверждают, что обе стороны склонны подчеркивать принудительное поведение на ранних стадиях кризиса. Однако в данном случае, как однажды заметил Оран Янг, были "четкие признаки желания избежать слишком быстрого вовлечения в опасную и, возможно, необратимую позицию".50 Пресс-релиз Маршалла показал, что это желание формировало политику Вашингтона гораздо сильнее, чем политику Лондона. Наблюдатели в то время отмечали слабость заявления госсекретаря. Британцы, по словам одного ученого, были "потрясены и обеспокоены отсутствием инициативы и решимости". Росло подозрение, что "Британия не может полностью полагаться на администрацию Трумэна в год выборов". Днем позже Дуглас повторил британские призывы к заявлению госсекретаря или президента наравне с заявлением Бевина в Палате общин.51
  
   Вашингтон еще не был готов пойти навстречу. Трумэн отказался от комментариев на своей пресс-конференции 1 июля, сославшись на замечания Маршалла. Как и его молчание в апреле, это заметно контрастировало с меморандумом Клиффорда-Роу, предполагаемым планом избирательной кампании Трумэна. Трумэну следует почаще высказываться по вопросам внешней политики, написали два советника, выделив пресс-конференции - "отличный и полезный совет для главы исполнительной власти" - как естественный форум. Контраст между их советами и поведением Трумэна подчеркивает сохраняющуюся неуверенность президента в отношении Берлина и его нежелание придерживаться политики, в которой он сомневался, что сможет выдержать.52
  
   Западные правительства продолжали обсуждать дипломатическую тактику. Британцы хотели, чтобы Робертсон ответил на письмо Соколовского своим собственным письмом, и Клей подготовил устное обращение к советскому маршалу; Ловетт и его помощники предпочли протест Москве. Официальные лица обсуждали сроки, предлагать ли встречу министров иностранных дел или передать спор в Организацию Объединенных Наций, и были ли эти шаги взаимодополняющими или взаимоисключающими.53 События во Франкфурте и Берлине вскоре затмили эти дебаты. 1 июля во Франкфурте западные военные губернаторы встретились с министрами-президентами из своих зон и передали им документы с изложением лондонской программы. Прием, согласно британскому отчету, был "очень теплым", хотя официальный ответ немцев не поступит, пока они не встретятся между собой 8 и 9 июля в Кобленце. Лондонская программа продвигалась дальше, но все еще не была "окончательно начата", и позиция Запада оставалась уязвимой.54
  
   Как бы в ответ на франкфуртскую сессию, через полчаса после ее начала Советы объявили, что они больше не будут участвовать в работе Комендатуры, которая, как они утверждали, больше не существует. Клей ожидал, что русские распустят Магистрат следующим, создав "марионеточный" режим, претендующий на власть по всему Большому Берлину. Герман Матерн, председатель берлинского СЕПГ, объявил, что советская военная администрация приказала Магистрату подчиняться только ее приказам, только для того, чтобы отозвать свое заявление несколько часов спустя. Инцидент заставил Клея настаивать на том, что Запад больше не может медлить. Он думал, что Матерн просто был преждевременным и что советский порядок был неизбежен. Магистрат отвергнет его, и Соколовский распустит берлинское правительство. Западные военные губернаторы не могли встретиться с ним в этих условиях, поэтому подход, если таковой будет предпринят, должен быть начат немедленно. Ройалл разрешил Клэю продолжать.55
  
   Клэй и Робертсон теперь объединили свои подходы. В предрассветные часы 3 июля Робертсон ответил на письмо Соколовского и попросил о встрече. Офицер связи Клэя последовал телефонный звонок с просьбой сделать то же самое.56 Когда в тот день Соколовский приветствовал представителей Запада, Клей попытался ограничить обсуждение блокадой. По его словам, он и его коллеги пришли спросить, когда возобновится движение. Робертсон вмешался, что "технические трудности" нарушили железнодорожное сообщение уже около десяти дней; конечно, Соколовский мог бы рассказать им, в чем заключались проблемы и когда они будут исправлены. Соколовский изо всех сил пытался обойти ограничения, которые пытались навязать его гости. Смещение обоснования с технических проблем на политику было бы прозрачным, но это все к лучшему; западники не могли пропустить сообщение. Поэтому, хотя российский командующий несколько раз ссылался на технические проблемы, он быстро перешел к обсуждению сбоев, вызванных лондонской программой в его зоне. Западные державы, "казалось, упустили из виду тот факт, что ситуация в Берлине была по существу связана с Лондонской конференцией", - ругал он. "Им следовало подумать об этом раньше". Перебои, вызванные конференцией, помешали ему обеспечить альтернативное железнодорожное сообщение с Берлином. Разрушение и, следовательно, блокада будут продолжаться до тех пор, пока Запад не согласится на переговоры четырех держав по Германии. Под давлением Робертсона Соколовский отрицал, что технические трудности были связаны с лондонской программой, но настаивал на том, что "ситуация в Берлине была напрямую связана". На этом Клэй сказал, что больше нечего обсуждать. Он и его коллеги ушли.57
  
   Характер кризиса изменился. Дальнейший разговор в Берлине был бессмысленным. Сообщение Соколовского было получено: блокада не прекратится, пока западные державы не откажутся от своих планов создания западногерманского государства. Поскольку местные подходы были опробованы и потерпели неудачу, следующим шагом стал дипломатический протест Москве - по крайней мере, таково было мнение в Вашингтоне. Британцы и французы были склонны медлить, а западные державы по-прежнему расходились во мнениях по поводу упоминания Организации Объединенных Наций. Американцы настаивали на этом; французы были против. В письме своему отцу Дуглас намекнул на интенсивность дискуссий. Он жаловался не на французов, а на "нотку высокомерия" в обращении Вашингтона со своими союзниками. "Под этим я подразумеваю стремление требовать, чтобы другие страны склонялись перед нами и безоговорочно принимали нашу точку зрения и, что еще хуже, наши точные формулировки". В конце концов Вашингтон уступил.58 В нотах Советам будет содержаться призыв к немедленному прекращению блокады, за которым последуют переговоры между военными губернаторами по "любому спорному вопросу" относительно Берлина, но в них не будут упоминаться дальнейшие шаги.
  
   Ноты были доставлены в советские посольства в трех западных столицах 6 июля и опубликованы в прессе три дня спустя. Достойные похвалы защитники прав Запада в Берлине утверждали, что права союзников на оккупацию вытекают из поражения Германии и международных соглашений. Берлин был не частью советской зоны, а международной зоной оккупации. Британская и американская версии подчеркивали июньские переговоры 1945 года со Сталиным и утверждали, что ответ Сталина одобрил свободный доступ Запада. У этой идеи была любопытная история. Длинная вереница американцев, от Дрейпера и Ройалла до юрисконсульта Госдепартамента Эрнеста Гросса, прочитала подтверждение доступа Запада к туманной телеграмме Сталина. Ловетт выразил сомнение, а Болен заявил, что ответ Сталина ничего не добавил к западному юридическому делу. Отвечая на вопрос об ответе Сталина Черчиллю, Бевин сообщил, что он был "абсолютно уклончивым", и призвал, чтобы, если телеграмма генералиссимуса в Вашингтон совпадала с телеграммой в Лондон - как это и было, - вопрос должен быть закрыт. Вопреки его здравому смыслу, записка была написана по американскому проекту.59
  
   Жители Запада сомневались, что их протесты повлияют на Сталина. Болен ожидал, что Советы продолжат подход Соколовского, обвиняя технические трудности, предлагая покончить с ними в обмен на политические уступки. Он опасался, что российский призыв к одновременной приостановке лондонской программы и блокаде, за которым последует встреча министров иностранных дел, поставит Запад в неловкое положение. Отказ выставил бы Запад непокорным и позволил бы русским продолжать блокаду, в то время как принятие означало отказ от прогресса, достигнутого после Принсес-Гейт. Лихи считал, что война в ближайшем будущем "не маловероятна", а Ловетт сказал Дэвиду Э. Лилиенталю из Комиссии по атомной энергии, что ситуация достигнет апогея в ближайшие десять дней. Заместитель госсекретаря обеспокоен тем, что русские могут почувствовать, что их престиж поставлен на карту, и зайти слишком далеко; "Может случиться все, что угодно", - сказал он.60
  
   Британские официальные лица не видели выхода. Министр посольства в Москве Джеффри Харрисон сообщил, что русские "убеждены... что у них на руках все карты". Они ждали, что воздушная переброска потерпит неудачу; когда это произошло, они ожидали, что Запад уступит Берлин или соберет встречу министров иностранных дел, а не будет сражаться. Стрэнг подумал, что если русские не смогут принудить Запад к выводу войск без применения силы, они могут смягчиться, посоветовав Бевину: "В этом конфликте воли мы не должны уступать."Запад должен оставаться на месте, расширять воздушные перевозки и продолжать лондонскую программу как способ укрепления своих позиций на переговорах. Тем не менее, как и Харрисон, он сомневался, что переговоры приведут к чему-либо, потому что обе стороны были привержены непримиримой политике.61
  
   Для некоторых это вызвало "окончательные" вопросы. 7 июля британские начальники штабов и министр обороны А. В. Александер обсудили ситуацию. Теддер сомневался, что воздушная перевозка сможет обеспечить достаточное количество топлива и угля на зиму, отметив, что запасы топлива могут исчезнуть "в течение двух месяцев". Конвой был непрактичным. Это заставило Монтгомери заявить, что русские могут "выдавить нас из Берлина, если захотят". Монти "не думал, что все потеряно, если нам придется уйти из Берлина", но он признал желание правительства остаться. Однако единственным способом, которым Запад мог остаться, было "начать войну со стрельбой". Монтгомери прямо спросил Александера, зайдет ли британское правительство так далеко. Хотя он на самом деле не ожидал ответа, он был бы полезен, потому что это повлияло на все, что делали вожди. Теддер и Каннингем согласились, что ответ "крайне необходим", добавив, что позиция Запада в Берлине "несостоятельна в военном отношении и не может быть поддержана боевыми действиями". Потому что русские могли выдавить западные державы "без единого выстрела... военные действия пришлось бы начинать самим".62
  
   Александер мог сослаться только на публичные заявления Бевина о том, что Лондон не поддастся принуждению и пообещал добиваться более точного ответа. Он договорился о встрече с Бевином и Эттли через два дня. Вожди покинули заседание немного мудрее, узнав то, что они уже знали: война была возможна. Эттли и Бевин сочли решение по Берлину "преждевременным"; в любом случае, правительство Его Величества "не приняло бы это решение в одиночку. В то же время было бы разумно планировать, исходя из предположения, что может начаться война." Британия не могла уйти из города, не приложив самых напряженных усилий, чтобы остаться там", и эти шаги могут привести Запад к развязыванию войны.63
  
   JCS так же, как и британские руководители, стремились выяснить, что будет делать их правительство, когда воздушный транспорт потерпит неудачу. Омар Брэдли согласился с документом о планировании от 28 июня, в котором говорилось: "Мы должны решить сейчас, готовы ли мы бороться, чтобы остаться в Берлине."Если это так, то полномасштабная подготовка к войне должна начаться немедленно. Если нет, Западу нужно было начать делать все возможное, чтобы смягчить катастрофические политические и психологические последствия советской победы в Берлине. Чарльз Э. Зальцман, помощник государственного секретаря по оккупированным районам, поддержал призыв армии. Как и солдаты, он мало верил в воздушную переброску. "Мы не должны рассматривать возможность продолжения операции по снабжению воздухом в течение длительного или неопределенного времени", - подумал он. Это было дорого, "ставило Соединенные Штаты во все более неудовлетворительное и недостойное положение" и не могло решить "основную проблему". Зальцман умолял Ловетта, чтобы Соединенные Штаты "быстро приняли решение о том, выберем ли мы в конечном итоге вывод войск или войну ... ; другими словами, чтобыфундаментальный вопрос, с которым нужно столкнуться сейчас ".64
  
   Однако ближайшие перспективы зависели от ответа Москвы на западные ноты. Российские дипломаты представили этот ответ 14 июля. Советы в течение трех лет пытались ослабить Германию, и теперь их неудача и разочарование выплеснулись наружу. Кризис произошел по вине западных держав. В Ялте и Потсдаме победители решили, что Германия будет демилитаризована, демократизирована и преобразована в миролюбивое государство, и ее возрождение в качестве агрессора будет предотвращено. Они договорились, что Германия выплатит репарации в качестве компенсации жертвам нацистской агрессии. Западные державы нарушили свое слово в каждом пункте. Демилитаризация была неполной, и Рур, сердце немецкой военной промышленности, был выведен из-под контроля четырех держав. Советский ответ был ядовитым, осуждая восстановление экономики Германии, временами звуча так, как будто союзники военного времени приняли план Моргентау. Тем не менее, Советы осудили расчленение Рейха Западом, лондонскую программу и отдельную валютную реформу. Проклиная Запад за то, что он не заключил карфагенский мир, русские изображали себя настоящими друзьями немецкого народа. В качестве доказательства Москва теперь предложила удовлетворить все потребности Берлина - хитрая уловка, которая подрывает недавнюю попытку западных правительств подчеркнуть контраст между их собственной гуманитарной политикой и безжалостностью Сталина.
  
   В советском ответе утверждалось, что блокада - "срочная" и "временная" мера по защите советской зоны - не нарушает никакого международного соглашения. Он презирал западную интерпретацию посланий Трумэна-Сталина: обмен всего лишь предоставил западным солдатам "возможность" войти в Берлин; он не создал права. Советы повторили утверждение о том, что весь город является частью их зоны, и утверждали, что использование валюты в Берлине, которая не имеет силы в окрестностях, противоречит интересам берлинцев. Обращение такой валюты в западной секторы угрожали экономической жизни советской зоны, поэтому защитные меры должны продолжаться. Этот намек на то, что русские могут быть заинтересованы в валютном компромиссе Робертсона, был омрачен новым зловещим утверждением. Права Запада зависели от выполнения союзнических соглашений в отношении Германии, и, игнорируя свои обязательства, западные державы подрывали "свое право на участие в управлении Берлином". Ответ завершился отказом от условий для переговоров - блокада не будет снята до обсуждения, - а затем установил свои собственные. Западные державы должны согласиться не ограничивать переговоры Берлином. Спор о городе нельзя было отделить от вопроса о четырехдержавном контроле над Германией.65
  
   Реакция Запада была мрачной. Сэр Морис Петерсон в письме из посольства Великобритании в Москве назвал обмен "опасной кристаллизацией", поскольку обе стороны пожертвовали своим престижем. Беделл Смит счел ответ более бескомпромиссным, чем ожидалось. Советы "ясно понимают, что у них на руках все карты", - подумал он, и, казалось, были полны решимости изгнать западные державы из Берлина. Риск войны возрос. Бидо расценил ответ Москвы как "довольно пустой отказ". Бевин призвал американцев расширить воздушные перевозки, отправить B-29 в Европу и избежать поспешного ответа Москве.66
  
   Реакция в Овальном кабинете была настолько мрачной, насколько это возможно. Трумэн сказал Болену, который пришел, чтобы проинформировать его о записке, что это был "полный отказ от всего, о чем мы просили". Дочь Трумэна Маргарет сообщила, что, когда в тот вечер он ждал под трибуной в Филадельфии, чтобы принять кандидатуру своей партии на пост президента, он был убежден, что мир находится на грани войны.67
  
   ГЛАВА 5
   "Обречен на провал"
  
   Мрачность Трумэна во многом объяснялась тем, что его советники говорили ему о перспективах поддержания Берлина с воздуха. Стандартные отчеты не учитывают этот пессимизм при характеристике ранних политических решений Запада. Они утверждают, что западные правительства быстро решили противопоставить блокаде воздушную переброску, шаг, который изменил ситуацию с Кремлем, ограничил риск и позволил Западу преследовать свои цели в западной Германии. Например, Ави Шлайм утверждает, что Клей импровизировал "стратегию воздушных перевозок", намереваясь с самого начала полагаться на воздушные перевозки для удовлетворения потребностей города; Трумэн принял эту стратегию как свою собственную и поставил ее на "организованную и полномасштабную основу". По мнению Грегга Херкена, переброска по воздуху "фактически прорвала блокаду" к концу июля, в то время как Рональд Пруссен утверждает, что зависимость Трумэна от переброски по воздуху и переговоров привела к кризису, "который можно было удержать в управляемых пропорциях . . . . Переговоры могут продолжаться бесконечно и в самых разных условиях: если они преуспеют, все хорошо; если они потерпят неудачу, Берлин будет продолжать снабжаться - и "удерживаться ". "1 Эти авторы считают само собой разумеющимся, что переброска по воздуху будет успешной и что лица, принимающие решения, знали об этом в то время. На самом деле, никто не рассматривал переброску по воздуху как решение; никто не верил, что Берлин можно "удержать". Переброска по воздуху может отсрочить выбор между войной и выводом войск; она не может его предотвратить. То, что сделали бы западные державы, столкнувшись с необходимостью принятия решения, сильно повлияло на их лидеров, которые смотрели в будущее с опаской, а не с уверенностью.
  
   ВОЗДУШНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ НАЧАЛИСЬ до блокады, а не после нее. Это началось как повторение апрельской отмены, краткосрочной меры, чтобы накормить жителей Запада. Ожидая неприятностей после того, как Советы прекратили межзональные поездки в ответ на западную валютную реформу, чиновники начали собирать припасы для гарнизонов. Армия США создала пункт управления движением на Рейн-Майне, чтобы подготовить груз к воздушной перевозке 18 июня; Европейское командование приказало доставлять туда грузы со склада в Гиссене, к северу от Франкфурта. 21 июня три C-47 доставили в Темпельхоф 5,9 тонны грузов. 22 июня сорока рейсами было доставлено 90 тонн, в тот же день, когда Хюбнер приказал ЛеМею задействовать все самолеты. USAFE поднимали от 80 до 90 тонн в день в течение следующих нескольких дней.2
  
   В четверг, 24 июня, британские оккупационные военно-воздушные силы (BAFO) отдали приказ об операции "Кникер". Восемь "Дакот" вылетели на следующий день из ВВС Уотербича, к северо-востоку от Кембриджа, в ВВС Вунсторфа, в нескольких милях к западу от Ганновера в британской зоне. Три из них прилетели в Гатов королевских ВВС той ночью, доставив 6,5 тонн. Еще восемь человек достигли Вунсторфа в понедельник, 28 июня.3
  
   Пятничная дискуссия Бевина со своими сотрудниками касалась перспектив расширения воздушных перевозок. Хотя он "не представлял себе, что можно будет накормить два миллиона немцев", министр иностранных дел считал, что "большая демонстрация" поднимет моральный дух немцев и продемонстрирует решимость. Позже в тот же день кабинет министров подошел к вопросу о переброске по воздуху в аналогичных выражениях, решив запустить его, чтобы продемонстрировать "силу и решимость" и доставить "по крайней мере некоторые припасы для гражданского населения".4
  
   Бевин повторил эти моменты в беседах с Дугласом. Он признал, что "мы не могли снабжать все население Германии по воздуху". Тем не менее, эти усилия укрепили бы моральный дух, символизировали решимость Запада и были хорошей пропагандой: "Такая гуманитарная акция перед лицом безжалостной советской политики морить немцев голодом, чтобы обеспечить политическое преимущество, показала бы русскимподнялся в... мировом общественном мнении".5
  
   Бевин получил сильную поддержку от агентства Рейтер, которое обсудило ситуацию с сотрудниками Робертсона в пятницу. Берлинцам нужны были "решительные действия, а не просто заверения" со стороны Запада. "Времени было мало", - отметил он. Продовольствие закончится через четыре недели, и берлинцам нужны были доказательства того, что Запад сделает что-то, чтобы облегчить ситуацию. "Ранний жест поддержки, такой как прибытие нескольких самолетов с продовольствием для населения Берлина, был бы намного лучше, чем ничего, - считает Рейтер, - даже если это не окажет долгосрочного влияния на общий объем поставок продовольствия".6
  
   В ту пятницу Робертсон обсудил с Клеем вопрос о расширении воздушных перевозок и сообщил, что американцы срочно изучают, что можно сделать. Но заставить Клея отнестись к проекту серьезно было нелегкой задачей. Ведемейер и руководители ВВС обсудили увеличение парка грузовых воздушных судов Клея в среду, двадцать третьего, и Дрейпер планировал поднять этот вопрос с Клеем во время его визита в Европу. В свете событий в четверг Дрейпер телеграфировал Royall, чтобы рекомендовать переместить транспортную единицу с Гавайев в Германию. Ройалл передал предложение Клэю. Генерал, который все еще думал о том, как накормить гарнизоны, отказался от этого предложения, сказав, что у него достаточно самолетов. У города был тридцатидневный запас продовольствия и угля, и он сомневался, что кризис продлится так долго. Русские, подумал он, пытались отпугнуть берлинцев от отметки "Б", а не морить их голодом.7
  
   Клей последовал предложению Робертсона, позвонив в пятницу днем в штаб-квартиру Лемея, чтобы спросить, сколько ВВС могут доставить в Берлин. Лемей был в отъезде, и его начальник штаба, бригадный генерал Август В. Кисснер, принял звонок Клея. Он оценил 225 тонн в день при хорошей погоде. Затем Клей хотел узнать, сколько самолетов потребуется для "очень большой операции", увеличив общее количество до 500 тонн и поддерживая этот уровень в течение трех-шести недель. Кисснер ответил, что для этого потребуется одна транспортная группа, то есть тридцать самолетов. Клей поставил 500 тонн в качестве цели "нашей максимальной воздушной перевозки", и Лемей расширил свой грузовой флот, прочесывая европейские аэропорты в поисках личных самолетов генералов и послов и запрашивая у Пентагона дополнительную группу.8
  
   Клей давал мало надежды. Когда репортер спросил его, может ли воздушный транспорт обеспечить весь город, он ответил, что это "абсолютно невозможно". "При нынешнем положении дел, - предупредил он Вашингтон в пятницу, - берлинцы "начнут страдать через несколько дней, и эти страдания станут серьезными через две или три недели". Он повторил эту оценку в субботу, заявив представителям Пентагона, что воздушные перевозки "не могут обеспечить гражданское население Германии достаточным количеством угля и продовольствия".9
  
   В тот же день командующий ВВС Королевских ВВС Реджинальд Н. Уэйт поставил заключение Клея под сомнение. В то утро кто-то попросил "срочной оценки" снабжения британского сектора по воздуху. К 1:00 P.MУэйт высказал то, что он расценил как "очень грубое, но ... довольно хорошее предположение". Это можно сделать. Используя концентрированные или обезвоженные продукты, все три западных сектора могли бы поддерживать подъем 2000 тонн в день.10 Штабная работа Уэйта окажется важной, хотя предположение о том, что он был "отцом" airlift, преувеличено. Бевин начал действовать в Лондоне и имел гораздо большее влияние на политику. Тем не менее, Уэйт был первым, кто предоставил данные, свидетельствующие о том, что поддержка по воздуху возможна. Но на самом деле его расчеты были ошибочными; они не учитывали уголь, который составлял бы две трети тоннажа, доставляемого в город. Это оказалось ошибкой провидения. Оценки поставок продовольствия, сделанные Уэйтом, указывали на цель, которая была в пределах досягаемости. Полное изложение потребностей на данном этапе подтвердило бы общепринятое мнение о том, что даже тотальные усилия никогда не приведут к успеху.
  
   Вскоре Робертсон пригласил Уэйта в кабинет Клэя. Несмотря на скептицизм, Клей был достаточно впечатлен, чтобы согласиться летать с едой для берлинцев, начиная с понедельника. Лемей собрал С-47, разбросанные по всей Германии по разным заданиям, а также 60-ю группу бронетранспортеров в Баварии и отправил их всех в Висбаден с приказом начать доставку грузов в Берлин в понедельник утром. Затем Клей удвоил запрос Лемея на дополнительные самолеты. В воскресенье он попросил у Вашингтона пятьдесят самолетов (две группы, а не одну), назвав необходимость "срочной"." Эти самолеты - максимум, что Гатов и Темпельхоф могут поглотить на данный момент - увеличат поставки в США до 600 или 700 тонн в день. Британцы думали, что смогут доставлять 400 тонн в день к 30 июня и 750 тонн к 3 июля, когда откроется новая бетонная взлетно-посадочная полоса в Гатоу. Западным гарнизонам требовалось 50 тонн в день, а Клей намеревался раздавать остальное берлинцам.11 Другими словами, ежедневный подъем не соответствовал спросу на 600 тонн, но это не было целью Клея. Каждая тонна откладывала день, когда Западу придется столкнуться с дилеммой, которую пытался навязать Сталин. Брэдли, Норстад и планировщик армии генерал-майор Рэй Т. Мэддокс немедленно одобрили просьбу Клея, и тридцать девять C-54 Skymasters начали движение несколько часов спустя. ВВС присвоили трансатлантическим рейсам кодовое название "Vittles".12
  
   Отправка этих самолетов не означала, что Соединенные Штаты начали кампанию по прорыву блокады с помощью авиации. Историки преувеличили раннюю зависимость Запада от воздушных перевозок из-за вводящего в заблуждение утверждения в мемуарах Трумэна. Президент написал, что 26 июня он приказал, чтобы операции по оказанию помощи с воздуха "были поставлены на полномасштабную организованную основу и чтобы каждый самолет, доступный нашему европейскому командованию, был введен в эксплуатацию". Шлайм описал шаг Трумэна как отказ от президентской власти в пользу того, что он называет "стратегией воздушных перевозок" Клея." Шейм расценивает действия Трумэна как "яркий пример утверждения президентского лидерства в условиях кризиса" и шаг, который "возвел вариант переброски по воздуху в статус национальной политики".13 Ничего подобного не было, потому что этого никогда не было. В файлах Пентагона нет никаких следов такого приказа; нет его и в записях штаб-квартир Клея или Лемея. Европейское командование приказало ВВС США использовать "максимальное количество самолетов" для доставки грузов в Берлин четырьмя днями ранее, что сделало предполагаемую инициативу Трумэна излишней.14 Мобилизация ограниченного грузового флота Европейского командования была далека от создания "полномасштабной воздушной перевозки", которую, по мнению Шейма, начал Трумэн. Этот воздушный транспорт и необходимая для его поддержки логистическая сеть возникли не в одночасье; и то, и другое постепенно росло в течение многих месяцев. Самолеты С-54, которые Брэдли, Норстад и Мэддокс отправили в Германию - между прочим, не посоветовавшись с Белым домом, - были первыми из многих, пересекших Атлантику, а последние прибыли только в январе 1949 года.
  
   Шлайм также ошибается, утверждая, что Клей принял "стратегию воздушных перевозок". Робертсон объяснил Клею, что Лондон намерен доставлять грузы, чтобы "как можно дольше предотвращать страдания немецкого народа, пока правительства рассматривают пути и средства прорыва нынешней блокады". Британцы также призвали к размещению американских бомбардировщиков в Европе до переговоров с Москвой. "Я полностью согласен с этими взглядами", - сообщил Клей Вашингтону 27 июня. Переброска по воздуху повысит моральный дух немцев и выиграет время. Это не было одним из тех "способов и средств", с помощью которых можно было бы разрешить кризис, так же как и развертывание бомбардировщиков. Клей утверждал, что переброска по воздуху "серьезно нарушит советскую блокаду"; он не утверждал, что это нарушит ее. Уэйт не убедил его. Даже когда он приказал самолетам подняться в небо, Клей сказал немецкому другу, щелкнув пальцами: "Я бы не дал тебе этого за наши шансы". Обнародование разрыва между требованиями и поставками было бы настолько деморализующим, что Клей запретил пресс-релизы, касающиеся операции, "чтобы не питать немецких надежд". Newsweek сообщил, что генерал сказал, что "жителям Запада, возможно, придется уйти, чтобы спасти [берлинцев] от голода", что вряд ли соответствует мнению человека, который считал, что выбрал выигрышную стратегию.15
  
   Заявление Уильяма Дрейпера об отцовстве в воздушном транспорте имеет примерно столько же оснований, сколько и заявление Трумэна. В мемуарах по устной истории 1972 года Дрейпер вспоминал, что они с Ведемейером узнали о блокаде, когда летели из Вашингтона в Европу утром 24 июня, когда открыли свои портфели и увидели первоначальные отчеты. Дрейпер знал условия в Германии, а Ведемейер был свидетелем переброски "Горба" в Китай во время войны. Они сравнили записи и, по воспоминаниям Дрейпера, "спланировали переброску по воздуху", когда летели через Атлантику, а затем убедили британцев и Клея предпринять попытку.16 Это занимательная, но неточная история. Хотя они, несомненно, обсуждали Горб и Берлин в пути, Бевин, Робертсон и Клей начали воздушный транспорт до того, как два путешественника достигли Лондона или Берлина (сначала они отправились в Париж). Дрейпер и Ведемейер усилили уже начатые действия; они не привели их в движение.
  
   Прорыв блокады воздушным транспортом не фигурировал в обсуждении, когда старшие советники президента собрались в воскресенье днем, 27 июня. Единственной ценностью воздушной перевозки в их глазах было выиграть время. Текущие запасы плюс доставка обезвоженных продуктов по воздуху могут позволить Берлину продержаться два месяца. Спустя несколько дней после предполагаемого "решения командования" Трумэна остаться, штаб армии по-прежнему был убежден, что вывод войск неизбежен, и изучал способы "лишить наш возможный вывод видимости разгрома".17
  
   В Лондоне Бевин был, пожалуй, самым большим сторонником воздушных перевозок, но он не питал иллюзий относительно их долгосрочной ценности. Один из его помощников говорил о том, чтобы накормить некоторых берлинцев. Если западные державы смогут накормить "ключевых немцев, от которых мы зависели, то есть владельцев газет и политиков, которые сотрудничали с нами", - сказал Киркпатрик британским начальникам штабов, "мы должны быть в состоянии гарантировать, что они не будут ... подвергнуты аресту русскими". Другие (как британцы, так и американцы) думали о том, как эвакуировать жителей города.18
  
   Если Трумэн думал, что европейское командование может накормить Берлин без посторонней помощи, он переоценил его возможности. В Германии не хватало грузовых самолетов. Французы летали на нескольких Ju-52. У BAFO было полдюжины транспортов для перевозки пассажиров и почты по британской зоне, плюс еще один для его командующего, маршала авиации сэра Артура П. М. Сандерса. У ВВС США было две группы бронетранспортеров, в общей сложности около семидесяти боевых самолетов, но они были заняты перевозкой людей и грузов по всей Европе и Ближнему Востоку и тренировками с армией. Оба подразделения вылетели двухмоторные C-47, военная версия Douglas DC-3. Разработанный в 1934 году, надежный "Gooney Bird", как называли самолет американские пилоты, стал рабочей лошадкой мировых авиакомпаний еще до войны. Затем он прошел обширную службу в качестве бронетранспортера. Пассажирский корабль, а не грузовой, C-47 мог перевозить от 2,5 до 3 тонн. Эти маленькие, старые самолеты, на некоторых из которых были выцветшие черно-белые полосы, обозначающие их как ветеранов вторжения в Нормандию, действовали с двух баз. 61-я авианосная группа, насчитывающая около двадцати пяти С-47 на Рейн-Майне, была в хорошем положении для поддержки Берлина. 60-я авианосная группа и ее сорок пять самолетов находились значительно южнее в Кауфбойрене в Баварии.19
  
   У USAFE и BAFO было всего несколько аэродромов, ни один из них не подходил для крупных воздушных перевозок. Американцы могли бы использовать Рейн-Майн и близлежащий Висбаден. Первая была базой истребителей с стойками для самолетов, расположенными по обе стороны взлетно-посадочной полосы длиной 6000 футов. Последняя, еще одна база истребителей, имела взлетно-посадочную полосу длиной 5500 футов. База Королевских ВВС в Вунсторфе была лучше, с двумя бетонными взлетно-посадочными полосами, рулежными дорожками и бетонными перронами. Настоящие узкие места были в Берлине. В западных секторах было два аэропорта, Темпельхоф и Гатов, и никто не знал, смогут ли они обслуживать необходимый трафик, предполагая, что USAFE и BAFO были усилены. Расположенный в самом центре города Темпельхоф мог бросить вызов даже самым храбрым пилотам, поскольку экипажам на последнем заходе на посадку приходилось уклоняться от 400-футовой дымовой трубы пивоварни и скользить в пределах 100 футов от крыш жилых домов, окружающих аэродром. Впечатляющее изогнутое здание Темпельхофа и широкая парковка из мраморных блоков контрастировали с отсутствием бетонных взлетно-посадочных полос. Летом 1945 года инженеры проложили взлетно-посадочную полосу из пробитых стальных досок (PSP) длиной 5000 футов, которую самолеты использовали для посадки. Они взлетели с дерна. Гатов находился на западной окраине города и управлялся Королевскими ВВС. Как и американцы, британцы проложили взлетно-посадочную полосу PSP, но песчаный грунт сделал ее непригодной даже для легкого движения, поэтому Королевские ВВС начали строительство бетонной взлетно-посадочной полосы длиной 6000 футов. Работы были завершены на три четверти, когда началась переброска по воздуху. Электричество поступало с электростанции в советской зоне.20 Навигационные средства были ограничены. Три американские базы имели наземные системы захода на посадку. В Рейн-Майне, Франкфурте, Фульде и Темпельхофе были радиомаяки, в то время как в Темпельхофе, Висбадене и Оффенбахе были радиомаяки. На протяжении большей части маршрута над советской зоной самолеты будут предоставлены сами себе, летя по мертвому счету.21
  
   Официальные лица видели лишь ограниченный потенциал в воздушной перевозке по другим причинам, таким как история, погода и возможное советское вмешательство. Несколько крупномасштабных попыток пополнения запасов с воздуха увенчались успехом. Исключением была операция "Горб" из Индии в Китай во время войны. Если прецедент не был достаточно плохим, была еще и погода. Если бы аэропорты США были ранжированы в соответствии с летной погодой, Питтсбург был бы в нижней части списка. Но по сравнению с погодой в немецких аэропортах погода в Питтсбурге заняла бы первое место. Иными словами, худшая американская летная погода была лучше, чем лучшая немецкая погода. А Берлин? У него были худшие условия для полетов в Германии.22 Еще одной потенциальной проблемой было советское вмешательство. Если бы Москва всерьез намеревалась вытеснить западные державы, это могло бы нарушить воздушное сообщение Берлина. Советское вмешательство может принимать несколько форм, начиная с отключения электричества в Гатоу. Никто не мог исключить нападения на западные самолеты, хотя они казались маловероятными. Глушение радиосвязи и навигационных средств или запуск аэростатов заграждения в коридорах не исчерпывали советских возможностей для нанесения вреда.
  
   Возможность советского вмешательства привела к откровенным дискуссиям в Вашингтоне в среду, 30 июня, после сообщений телеграфной службы о том, что в одном коридоре были воздушные шары, и британцы намеревались их сбить. Это действительно была британская политика. Этот вопрос возник во время совещания по планированию, которое Робертсон провел со своими командующими армией и ВВС в воскресенье вечером. Когда Сандерс спросил, что делать, если истребители или воздушные шары будут мешать британским самолетам, Робертсон ответил, что "все риски должны быть приняты" в отношении истребителей и "стрелять по воздушным шарам сразу". Британские руководители поддержали его позицию в понедельник, Ведемейер заверил их, что объединенный комитет начальников штабов согласился, а специальный комитет кабинета министров подтвердил, что воздушные шары, загораживающие коридоры, должны быть сбиты.23
  
   Два дня спустя эта гипотеза казалась слишком реальной. Форрестол созвал экстренное совещание с Ройаллом, JCS и другими помощниками. Ранее он разговаривал с Ловеттом, который призвал к осторожности: не следует предпринимать никаких военных действий, пока не будет подтверждено присутствие воздушных шаров. Ловетт сказал, что разговаривал с Маршаллом и сенатором Ванденбергом. Маршалл назвал действия СОВЕТОВ "открытым актом"; сенатор призвал не реагировать сильнее, чем дипломатический протест. Его племянник, генерал Хойт С. Ванденберг, был начальником штаба ВВС; генерал беспокоился, что сбивание воздушных шаров может привести к эскалации военных действий, и посоветовал: "Мы должны решить эту проблему до конца". Лихи вмешался, чтобы подвести итог разговору, который он имел с президентом накануне. Лихи сказал президенту:
  
   Я хотел бы получить некоторую информацию о нашей политике, если она у нас есть - я не надеялся, что она у нас есть, - чтобы я мог разумно поговорить с британцами. Он [Трумэн] сказал, что их нет. Он сказал, что мы попытаемся оставаться в Берлине столько, сколько сможем, и я спросил, включает ли это сбивание аэростатов заграждения, и он сказал "Конечно, нет", что это приведет к войне, и он, похоже, не верил, что в то время у нас было достаточно солдат в Европеили в мире, чтобы начать войну, и он был вполне уверен в этом.
  
   Единственными инструкциями Трумэна было выслушать то, что должны были сказать британцы "и не делать никаких комментариев и, конечно же, никаких обязательств. Такое отношение у него было вчера ", - заключил Лихи. "Я не сомневаюсь, что это то же самое, если только кто-нибудь не говорил с ним с тех пор".24
  
   Форрестол беспокоился, что "мы вступаем в войну задом наперед"; он хотел, чтобы британцы отменили свой приказ. Лихи подумал, что вопрос был политическим, добавив: "С военной точки зрения, что я бы сделал, так это убрался из Берлина без каких-либо задержек, потому что нам грозит поражение, если мы будем там, если начнется война", хотя он признал, что "политически это может быть весьма важночтобы мы потерпели там поражение". Ройалл присоединился к собранию, чтобы сказать, что сообщения прессы были преувеличены (Хейс сообщил, что Советы намеревались запустить воздушный шар, но не запустили его). Если немедленного кризиса не будет, Форрестол хотел дать понять британцам, что Соединенные Штаты выступают против сбивания "даже аэростатов заграждения", пока Запад не подаст "политический протест". Важно, чтобы не только россияне, но и американская общественность понимали проблему. Генерал Ванденберг добавил, что если мы не предупредим британцев, это "заставит наших союзников, британцев и нашу собственную общественность поверить, что мы намерены остаться в Берлине, а не потому, что мы - очевидно, невозможно оставаться там, если у нас нет какой-нибудь ловушки [так в оригинале; трафик?]".25
  
   Ройалл приказал Клэю не уничтожать воздушные шары без разрешения, а Дуглас попросил Бевина отменить приказ Лондона Робертсону. Ловетт настаивал, чтобы Запад не уничтожал воздушные шары, пока не будут предприняты "все возможные шаги" для прекращения блокады. Он опасался, что российские истребители будут защищать воздушные шары, что приведет к "полномасштабным воздушным действиям". Американская общественность "не (повторяю, не) полностью понимает ситуацию", добавил Ловетт, и поддержит применение силы только после того, как все другие средства будут исчерпаны. Ловетт предложил, чтобы ни одна из стран не предпринимала никаких действий, которые могли бы вовлечь другую в войну, если оба правительства сначала не согласятся. Британцы согласились и отменили приказы Робертсона.26
  
   Этот эпизод многое раскрывает об американском мышлении на данном этапе. Президент хотел оставаться в Берлине "так долго, как мы могли" (формулировка, сильно отличающаяся от его смелых слов в понедельник), но он не стал бы начинать войну, чтобы остаться там. Для Форрестола и его соратников это означало, что отступление было неизбежным. Воздушный транспорт не предлагал выхода, и его перспективы были не настолько многообещающими, чтобы правительство США использовало силу, чтобы сохранить воздушные коридоры Берлина открытыми. Решение о воздушном шаре несовместимо с представлением о том, что Трумэн выбрал "стратегию воздушных перевозок" и взял на себя бессрочные обязательства перед Берлином.
  
   РАСШИРЕНИЕ ВОЗДУШНОГО СООБЩЕНИЯ имело смысл, даже если его перспективы оставались мрачными. Цель встречи Робертсона 27 июня состояла в том, чтобы организовать максимум усилий. Армия собирала продовольствие и доставляла его в Вунсторф; королевские ВВС доставляли его в Берлин. Городу требовалось 1800 тонн в день. BAFO считала, что он может поднять 500 человек; усиленный четырехмоторными "Йорками", он может поднять 1100. Робертсон не рассчитывал прорвать блокаду. Он стремился продлить, насколько это было возможно, минимальную норму питания, поддержать моральный дух берлинцев и продемонстрировать решимость. Как и Клей, он сомневался в публичности и приказал, чтобы "ни в коем случае не приводились подробные данные о должности." Группа номер 46 созвала совещание в понедельник вечером, на котором командир, коммодор ВВС Дж. У. Ф. Мерер, изложил планы по переброске еще тридцати восьми "Дакот" в Вунсторф в среду. Заказы на тридцатое число предусматривали 161 самолето-вылет (440 тонн) в день до 4 июля, когда сорок Йорков могли использовать новую взлетно-посадочную полосу Гатоу и увеличить поставки до 840 тонн.27
  
   28 июня, в первый день крупномасштабных усилий Клея, Соединенные Штаты совершили восемьдесят семь самолето-вылетов на С-47 в Берлин и доставили более 250 тонн. 60-я группа бронетранспортеров, которая получила приказ о развертывании из Кауфбойрена в 5:00 вечера накануне, имела C-47 на пути из Висбадена в 7:45 на следующее утро. Британцы сбросили 59 тонн в двадцати одной миссии. Директор по материально-техническому обеспечению Клея, бригадный генерал Уиллистон Б. Палмер, узнал о планах накормить гражданское население в тот день, когда он присутствовал на конференции в штаб-квартире USAFE. Лемей заявил, что самолеты будут летать круглосуточно, семь дней в неделю, "как в военное время". По оценкам ВВС США, он будет поднимать 450 тонн в день за сорок восемь часов и 1500 тонн в день к 10 июля. Палмер начал организовывать доставку на аэродромы. В Рейн-Майне и Висбадене собрались роты грузовиков и рабочих, а также механики из 60-й группы бронетранспортеров, которые остались в Баварии, когда С-47 устремились в Висбаден. В северной зоне британцы создали Организацию воздушного транспорта армии. Подразделение, состоящее из военнослужащих Корпуса обслуживания Королевской армии, состояло из двух компонентов: организация снабжения тылового аэродрома в Вунсторфе собирала, хранила и готовила грузы к отправке и загружала их; Организация снабжения передового аэродрома в Гатоу выгружала грузы и передавала их военному правительству и берлинским чиновникам. Штаб-квартира Организации воздушного транспорта армии сначала действовала из Вунсторфа, но в середине июля переехала в Бюкебург и штаб-квартиру BAFO.28
  
   К тому историческому понедельнику стало ясно, что блокада продлится больше, чем несколько дней. Чтобы поставить операцию на более прочную основу, 29 июня Лемей назначил бригадного генерала Джозефа Смита командующим оперативной группой по переброске по воздуху. Смит не был специалистом по воздушным перевозкам. Его нынешнее назначение было командиром военного поста в Висбадене. Он получил новую работу, потому что случайно зашел в офис Лемея после обеда, как раз в тот момент, когда Лемей искал генерала, который взял бы на себя руководство операцией. Персонал Смита был таким же квалифицированным, как и он сам. Майор Эдвард Уиллфорд признался, что, когда Смит назначил его офицером по воздушным перевозкам оперативной группы, он понятия не имел, сколько груза может перевозить C-47.29 Приказы Смита были рассчитаны на сорок пять дней, что соответствует текущей оценке запасов Берлина. Ожидая, что операция может быть короче, не более двух недель, Смит попросил выделить штат из четырех человек: Уиллфорда плюс полковника Карла Р. Фельдмана (оперативный отдел), полковника Джона У. Уайт-младший (ассистирует Фельдманну) и подполковник Уильям Х. Кларк (снабжение и техническое обслуживание). Смит открыл магазин в Кэмп Линдси, бывшей немецкой казарме на окраине Висбадена.30
  
   Чтобы укомплектовать самолеты, Смит прочесал персонал и базы ВВС США по всей Германии и Австрии. Единственные экипажи в Висбадене, где он сосредоточил восемьдесят С-47, перегоняли туда самолеты, а некоторые работали по сорок восемь часов подряд. Многие из людей, посланных им на помощь, были незнакомы с тяжело нагруженными Gooney Birds, в том числе "несколько летчиков-истребителей, которые никогда не летали на многомоторных самолетах".31 Хотя военно-воздушные силы ранее использовали Vittles в качестве кодового названия, этот термин не прижился, пока журналисты не спросили Смита о названии американской воздушной перевозки. Он предложил назвать это "Операция "Виттлз"", потому что "мы перевозим продовольствие". Для своей воздушной переброски британцы в конечном итоге выбрали игру слов: "Операция "Плейнфаре"".32 Задание: доставить 30 000 тонн продовольствия в Берлин в июле, причем две трети из них будут доставлены силами Смита, а остальное - Королевскими ВВС.33
  
   BAFO была истребительной организацией, которой не хватало опыта в воздушных перевозках. Один штабной офицер вспоминал, что он и его коллеги не ожидали открытия "с каким-либо большим энтузиазмом", ожидая "адской скуки". Они мало знали о транспорте и понятия не имели о требованиях Берлина. Не имея подготовленных людей, не имея оперативного центра (командного пункта) и функционируя скорее как разработчик оккупационной политики, чем как оперативный штаб, BAFO был "в наихудшем возможном состоянии для проведения операции, о которой мы ничего не знали".34 30 июня транспортное командование ВВС направило капитана группы Ноэля К. Хайда в Вунсторф, чтобы он командовал там транспортным флотом. Первые дни были отмечены импровизацией, а также беззаботным духом. Один британский пилот запомнил это лучше всего: "Пилоты, полные пончиков и чая, отправлялись на поиски любого самолета, который был заправлен, обслужен и загружен. Жарким было соревнование, и велика была радость, когда один из них был найден. Вскоре летнее небо было заполнено чудовищной стаей самолетов, направлявшихся в общем направлении Берлина ".35
  
   Прибытие первых C-54 означало отход от такой беззаботной импровизации. 27 июня Вашингтон объявил, что три эскадрильи находятся в пути из Панамы, Аляски и Гавайев. Спустя две недели последовал четвертый. Военная версия Douglas DC-4, C-54, была разработана для перевозки пассажиров, а не грузов, но со снятыми сиденьями она могла поднять 19 600 фунтов, что в три раза превышает полезную нагрузку C-47. Первый из этих больших самолетов приземлился в Рейн-Майне 29 июня и доставил грузы в Темпельхоф до захода солнца. К 11 июля сорок пять из них вместе с 1250 членами экипажа и механиками столпились у трапа на Рейн-Майне. Самолеты принадлежали контингенту бронетранспортеров ВВС, а не новой военно-транспортной службе (MATS). МАТС поддерживал Стратегическое авиационное командование, перемещая компоненты атомной бомбы и сборочные бригады на передовые базы, и руководители ВВС не хотели прибегать к этому, кроме как в крайнем случае. Это создало проблему в области связей с общественностью. Военные транспортники предложили эвакуацию, поэтому официальные лица подчеркнули, что самолеты доставят грузы в Берлин, а не пассажиров.36
  
   Британцы усилили переброску по воздуху, перенаправив еще тридцать восемь дакотов 28 июня и сорок Йорков 4 июля. Некоторое техническое обслуживание в Британии было заключено по контракту, чтобы 300 механиков RAF могли перевестись в Германию. Йорки, примерно эквивалентные C-54, перевозили около 8,5 тонн при крейсерской скорости 185 миль в час и позволили бы Королевским ВВС удвоить поставки. Посылая их, британцы делали ставку на короткую операцию. Лондон лишил транспортного командования, не только отменив рейсы в Африку и на Дальний Восток, но и приостановив подготовку транспортных экипажей, чего он никогда раньше не делал, даже во время войны. Если операция продлится дольше, чем несколько месяцев, Королевские ВВС столкнутся с дилеммой: возобновить подготовку, отозвав самолеты и экипажи из воздушной перевозки, что будет означать резкое снижение тоннажа, или продолжить подъем и наблюдать, как численность экипажа сокращается из-за отсутствия замены.37
  
   Красочная британская операция началась 5 июля, когда летающие лодки Сандерленда начали курсировать между Финкенвердером, старой базой гидросамолетов Блом и Восс на реке Эльба в Гамбурге и берлинским Гавел-Зее. Десять таких самолетов перевозили шестьдесят тонн груза в день. Лондон послал их в основном для того, чтобы показать берлинцам (и русским), что он прилагает все усилия, чтобы помочь городу.38 Начиная с 11 августа, "Сандерлендс" перевозил соль, которую большинство самолетов не могли перевозить, потому что она вытекала из контейнеров, просеивалась в брюхо самолета и разъедала там кабели управления. Сандерленды, с их кабелями высоко в фюзеляже, могли перевозить соль без риска. Как сообщил один американский обозреватель, операция проходила "на пределе возможностей". Авиадиспетчеры руководили операциями из палатки, разбитой на берегу Эльбы, работая по колено в грязи. Самолеты взлетали и садились на реке, уворачиваясь от кораблей и разбомбленных корпусов. В Берлине они перевезли свои грузы на "ветхий флот" из лодок и барж. Две гражданские летающие лодки Hythe, управляемые Aquila Airways, присоединились к "Сандерлендс" в августе.39
  
   "Сандерленды" были первыми самолетами, использовавшими северный коридор. До сих пор британцы использовали центральный коридор для полетов в Вунсторф и обратно, а американцы использовали южный коридор на пути в Берлин и центральный коридор на выходе. Двустороннее движение в центральной воздушной магистрали было разделено высотой. Американцы держались выше 8000 футов, в то время как британцы летели на четырех уровнях, два входящих и два исходящих, в диапазоне от 1500 до 4500 футов.40 Сначала самолеты летали только при дневном свете, и авиадиспетчеры Франкфурта настаивали на двадцатипятиминутном интервале. Лемей отменил их, назначив Смита ответственным за управление воздушным движением, и в течение нескольких недель воздушный транспорт работал круглосуточно. Смит приказал самолетам проходить по коридорам с интервалом в четыре минуты, разделенным высотой 1000 футов. Сначала Королевские ВВС разнесли "Дакоты" на шесть минут днем и на пятнадцать минут ночью; вскоре интервалы сократились до четырех минут днем и десяти ночью.41
  
   Подкрепление привело к переменам. C-54 развивали скорость на десять узлов быстрее, чем C-47, а Йорки были на пятнадцать узлов быстрее. Это, плюс увеличение числа, привело Смита и Хайда к внедрению "блочной" системы. Смит представил его 4 июля, а Хайд последовал за ним неделю спустя. Все Висбаденские C-47 вылетели с интервалом в четыре минуты, за ними последовали Рейн-Майнские C-47. За ним последовали C-54 из Рейн-Майна, причем первый, по расчетам, достиг Берлина на четыре минуты позже последнего C-47. Цикл повторяется три раза в день. Из-за большей грузоподъемности С-54 имели приоритет перед С-47. Система Хайда была аналогичной. Он создал свою группу Yorks как группу, за которой последовали Dakotas. Первый Йорк вернется до того, как последняя Дакота оторвется от земли. Затем он должен был принять еще одну загрузку и стартовать, чтобы достичь Гатоу на несколько минут позже последней Дакоты. Цикл повторялся каждые четыре с половиной часа.42
  
   Погода мешала операциям в течение всего начала июля, с низкой облачностью и дождем. Самолеты столкнулись со льдом выше 5000 футов. В одном отчете условия описывались как наихудшая июльская погода за тридцать восемь лет. Смит вспомнил две недели густого тумана, накатывающего, как гороховый суп. Половина полетов была по приборам. Условия были настолько плохими, что капитан группы RAF Брайан К. Ярд сказал журналистам в Гатоу, что самолеты обычно оставались на земле. 2 июля из-за перебоев в электроснабжении из-за сильных дождей в Вунсторфе были заземлены двадцать шесть Dakota. База израсходовала годовой запас стеклоочистителей за две недели. Там не было бетонных парковочных площадок, поэтому самолеты парковались на траве, а дожди превратили Вунсторф в "море грязи". Инженеры проложили 1700 ярдов PSP, но только для того, чтобы его углы прогибались под большими нагрузками, нанося ущерб шинам. Проблема не ограничивалась британской базой. Одному C-54 потребовались три новые шины после всего трех посадок на взлетно-посадочной полосе PSP в Темпельхофе, в то время как Рейн-Майн получил новое прозвище - "Рейн-Грязь". В таких условиях все приветствовали открытие бетонной взлетно-посадочной полосы Гатова 17 июля.43
  
   2 июля генерал Смит задал журналистам оптимистичный тон, заявив, что поставки превышают 1000 тонн в день. Бевин также подчеркнул позитивное, заявив Палате общин, что "великий воздушный транспорт будет набирать силу ... и оружию голода не будет позволено добиться успеха".44 Другие не были так уверены. Из Берлина Поуп оценил долгосрочные перспективы как мрачные. Переброска по воздуху, прокомментировал он, проводилась с целеустремленностью, напоминающей Дюнкерк, что вряд ли является обнадеживающим сравнением. Болен пришел к аналогичным выводам, написав 6 июля, что переброска по воздуху "очевидно, не является решением проблемы". Позиция Запада в Берлине "не могла сохраняться бесконечно" из-за дороговизны и из-за того, что воздушный транспорт не мог доставлять "уголь и другое сырье, необходимое для продолжения экономической жизни." Два дня спустя Хаули признался, что воздушный транспорт не может удовлетворить потребности города. Перебои с электричеством, казалось, подтверждали эти мрачные прогнозы, ограничивая бытовое потребление до четырех часов в день, останавливая трамваи и метро с 6:00 P.M. и 6:00 А.М., отключение трех четвертей всего уличного освещения и отключение второстепенной промышленности. Даже с учетом этих сокращений сотрудники Хоули подсчитали, что запасы закончатся в октябре или ноябре. Министр авиации Великобритании Артур Хендерсон также был настроен пессимистично, возможно, вдохновленный докладом Робертсона, предсказывающего серьезные проблемы через "несколько недель". Британский военный губернатор повторил инструкции не придавать отчетам оптимистичный оттенок. "Не создавайте, - приказал он, - впечатления, что мы удовлетворены этим средством в качестве долгосрочной меры или что оно может когда-либо полностью удовлетворить все требования Берлина. Например, остерегайтесь создавать впечатление, что потребности Берлина в угле могут или будут удовлетворены по воздуху ". Журналисты почувствовали настроение. "Нью-Йорк таймс" предсказала, что, хотя достаточное количество продовольствия может быть доставлено самолетом, авиаперевозки не смогут поддержать экономику Берлина и не смогут продолжаться в течение зимы. 8 июля принесло домой часть затрат, когда в результате первого крушения самолета airlift под Висбаденом погибли трое американцев.45
  
   Американские военно-воздушные силы не проявили особого энтузиазма по поводу операции с грузом в далекой Германии. Начальник отдела по связям с общественностью ВВС сказал репортеру, что переброска по воздуху была "армейской работой", и посоветовал журналисту связаться с офисом Royall. Одной из причин было желание не участвовать в том, что все считали обреченным усилием, но действовали и более глубокие институциональные причины. Военно-воздушные силы выросли приверженными стратегическим бомбардировкам и рассматривали перевозку грузов как второстепенную миссию. Основная роль грузового флота заключалась в поддержке атомных ударных сил. Берлин был отвлекающим маневром, и притом опасным. Концентрация грузовых самолетов в Германии сделала их уязвимыми для советского нападения и недоступными для переброски атомных бомб, техников и экипажей на зарубежные базы. Короче говоря, генерал Ванденберг и его штаб в июне и начале июля полагали, что назначение С-54 для переброски самолетов в Берлин "лишит возможности использовать атомную энергию, если кризис ... перерастет в войну".46
  
   Другим источником пессимизма была вера в то, что воздушный транспорт не сможет доставить уголь, который был так же необходим для выживания Берлина, как и продовольствие. Это был не просто источник тепла, он питал городскую электрическую, канализационную и водопроводную системы, и, согласно одной оценке, у Берлина был запас на десять дней. Клей и Лемей обсудили проблему 29 июня, когда Лемей прилетел в Темпельхоф, чтобы посмотреть, с чем столкнулись его команды. Клей сообщил, что уголь "а не продовольствие будет нашей самой сложной проблемой, если наземный транспорт не будет вновь открыт в течение следующего месяца." Со всем доступным продовольствием для самолетов C-47 он рассудил, что единственным выходом было загрузить уголь в бомбоотсеки B-29, которые были слишком большими, чтобы приземлиться в Темпельхофе, и сбросить его где-нибудь в Берлине. Лемей выступил против этой идеи, потому что, как он сообщил Вашингтону, "тогда бомбардировщики не будут готовы к нанесению удара в случае необходимости", но приказ есть приказ. Командир базы Темпельхоф, полковник Генри У. Дорр, приступил к поиску места. Он выбрал бывшую тренировочную площадку во французском секторе. Демонстрация привела только к тому, что уголь превратился в пыль, когда он упал на землю, и покрыл наблюдающих высокопоставленных лиц черной пылью.47
  
   Необходимо было найти менее драматичный способ доставки. Кто-то понял, что на армейских складах хранится полмиллиона вещевых мешков, оставшихся с войны. Они бы подошли. Рано днем 7 июля первый C-54 приземлился в Берлине, нагруженный 200 вещевыми мешками, наполненными углем. За ним последовали другие самолеты, доставившие в тот день 261 тонну. Только коммунальным службам ежедневно требовалось 1780 тонн, и Newsweek назвал эти усилия "каплей в море"." Продовольствие получило приоритетное значение, и в оставшиеся двадцать четыре дня июля воздушная перевозка доставила столько же угля, сколько поезда доставили за два дня до блокады.48 19 июля ВВС подняли свой первый уголь, также в вещмешках. Эта система работала, несмотря на проблемы. Предполагалось, что каждый мешок будет весить 110 фунтов (плюс-минус 4 фунта), но случайные выборки выявили диапазон веса от 80 до 150 фунтов. Несмотря на упаковку, повсюду скапливалась угольная пыль, иногда глубиной по щиколотку, и засоряла летные приборы. Как ни странно, сочетание пыли от двух основных грузов воздушного транспорта, угля и муки, было даже более опасным, чем одна только угольная пыль. Он был очень горючим и разъедал кабели управления, электрические цепи, переключатели и разъемы. Покрытие пола брезентом или смачивание угля добавили веса, но принесли небольшое облегчение. Выдвижение одного конца резиновой трубки из иллюминатора, чтобы слипстрим мог высасывать пыль из кабины, было многообещающим в теории, но лишь частично успешным на практике. RAF покрыли полы кабины пластиковым герметиком, который защитил отсеки под основной кабиной, но не кабину или кокпит. Только постоянные, тщательные зачистки принесли много пользы. В Берлине женщины подметали салон, когда самолет выруливал на вылет, спускались по трапу со своими мешковинами с драгоценным углем и садились в грузовик, который доставит их обратно к разгрузочной рампе для повторного представления. До окончания воздушной перевозки они сэкономили 500 тонн угля, которые в противном случае были бы потеряны, а для города это означало пятьдесят "бесплатных" самолетов. Однако экипажи, стремящиеся сократить время выполнения работ, не позволили тральщикам задержаться, и самолеты показали это.49
  
   Тоннажные цели оказались движущейся мишенью. 29 июня Клей обозначил цель в 20 000 тонн на июль. В тот же день его заместитель в OMGUS генерал Хейс запросил у Британо-американского двустороннего контрольного управления (BICO), англо-американского военного правительственного комитета, координирующего экономику своих зон, 29 653 метрических тонны, или более 32 600 коротких тонн. Три дня спустя Кларенс Л. Эдкок из BICO сообщил о планах доставить 30 000 тонн продовольствия в первые пятнадцать дней июля, после чего приоритет перейдет на топливо.50 С увеличением поставок угля и уточнением других требований целевой тоннаж вырос с 2000 тонн в день до 3200 тонн 8 июля и 4371 тонны пять дней спустя. Пытаясь справиться с растущим спросом, ВВС США 15 июля перенаправили в Висбаден шестьдесят шесть С-47, которые были предназначены для передачи Турции. Цели продолжали расти. К концу июля планировщики округлили общее количество до 4500 тонн, и Хоули полагал, что оно может вырасти до 5650 тонн.51
  
   Объемы и разнообразие потребностей Берлина поражают воображение. Уголь составлял почти 2000 тонн в день, а продукты питания составляли более 1300 тонн: 646 тонн муки, 180 тонн обезвоженного картофеля, 144 тонны овощей, 125 тонн круп, 109 тонн мяса и рыбы, 85 тонн сахара, 64 тонны жира, 19 тонн соли, 11тонны кофе, 5 тонн обезвоженного молока и 3 тонны дрожжей. Большая часть еды была привезена из Германии, но не вся. Некоторое количество пшеничной муки поступило из Соединенных Штатов, в то время как ржаная мука поступила из Дании и (что удивительно) Венгрии. Италия поставляла рис; Норвегия - рыбу. Обезвоженное молоко поступало из Нидерландов, Бельгии, Дании и Швейцарии, в то время как Германия, Соединенные Штаты, Великобритания и Нидерланды поставляли обезвоженный картофель. Воздушным транспортом также доставлялось 13 тонн газетной бумаги в день, чтобы западноберлинские газеты могли бороться с советской пропагандой.52 Чтобы доставить все это, Лемей запросил у Вашингтона еще пятьдесят С-54, только для того, чтобы 15 июля увеличить их количество до семидесяти одного. Большие самолеты имели решающее значение, потому что только такое количество самолетов могло приземляться в Берлине каждый день. Каждый раз, когда C-47 приземлялся вместо C-54, воздушный транспорт доставлял 3 тонны, но упускал шанс доставить 10.53
  
   Клей энергично поддержал своего командующего ВВС. Удовлетворение просьбы Лемея позволило бы британцам и американцам доставлять 3000 тонн ежедневно. Переброска по воздуху была дорогостоящей и не могла продолжаться бесконечно, но ее необходимо было поддерживать на максимальном тоннаже, чтобы Москва серьезно отнеслась к дипломатическим протестам Запада. Клей призвал поторопиться. С нынешними ресурсами "мы можем обеспечить себя только продовольствием". Теперь, когда по воздуху также доставляют уголь, запасы падали. "Каждый день промедления будет усложнять наше положение", - предупредил генерал. Не желая действовать самостоятельно, ВВС заявили, что запрос требует решения правительства, и Royall включил этот вопрос в повестку дня Совета национальной безопасности на 15 июля.54
  
   РАСШИРЕНИЕ ВОЗДУШНОГО СООБЩЕНИЯ уже вызвало проблемы. Неподготовленные к предъявляемым к ним требованиям, аэродромы в Германии испытывали недостаток во всем, от освещения взлетно-посадочной полосы до складов. Потребление авиационного топлива ВВС США в июле в три раза превысило июньский показатель. Ранее BAFO использовала полмиллиона галлонов топлива в месяц; теперь это требовалось каждые четыре дня. Система снабжения не могла обеспечить достаточное количество газа, и резервуары для хранения в западной Германии начали иссякать. Самолеты для переброски грузов были бы остановлены еще в июле, если бы три больших океанских танкера не были перенаправлены в немецкие порты, а их грузы поспешно отправлены на авиабазы.55
  
   Самолеты Yorks, Tudors, C-47 и C-54 были спроектированы для длительных полетов; частые взлеты и посадки при больших нагрузках подвергали конструкции самолета необычным нагрузкам. Самолеты приземлялись и взлетали со скоростью, в пять раз превышающей ожидаемую за час полета. Чтобы доставить как можно больше грузов, британские и американские военно-воздушные силы разрешили самолетам приземляться с большей полной массой, на 5000 фунтов больше, чем обычно, что увеличивало нагрузку на шасси, тормоза и шины. Транспортное командование Королевских ВВС увидело, что спрос на шины и тормозные узлы вырос в четыре раза, как только начались воздушные перевозки. Полеты в Берлин перегружали двигатели. Учитывая короткое время работы на крейсерской скорости, двигатели тратили необычно высокий процент рабочего времени на высоких настройках мощности. При нахождении на земле в среднем в течение тридцати минут в ожидании взлета износились уплотнения, прокладки и проводка.56
  
   Поскольку Dakotas были незнакомыми достопримечательностями в BAFO, а C-54 были еще большей редкостью в ВВС США, механикам двух команд не хватало запчастей, руководств, оборудования и ноу-хау, чтобы удерживать самолеты в воздухе. У USAFE не было данных о потреблении деталей C-54 (их было четверть миллиона). В любом случае эта информация мало чем помогла бы, потому что предполагала нормальное использование двух-трех часов в день, а не восьми-десяти. Таким образом, Vittles и Plainfare поставили американских и британских логистов перед неизвестными и непостижимыми требованиями. Ответы могут прийти только через опыт. Предполагая, что переброска по воздуху будет короткой, эскадрильям было приказано доставить тридцатидневный запас запчастей, и они попытались обойтись. Чтобы усложнить ситуацию, существовало несколько типов С-54, и многие детали не были взаимозаменяемыми. Skymasters могли использовать один из двух типов двигателей (Pratt и Whitney R-2000-9s и R-2000-11s), а силовые установки по левому и правому борту отличались. Какое-то время в Темпельхофе не было запасных стартеров; чтобы поднять в воздух C-54 с неисправными стартерами, механикам приходилось запускать двигатель с помощью банджи-корда. Нехватка квалифицированных специалистов по снабжению означала, что имеющиеся в наличии запчасти найти было невозможно. В отчаянии ВВС США покупали запчасти для C-54 в офисе Douglas Aircraft Corporation в Брюсселе или разбирали самолеты. Ему повезло больше с поддержкой своих С-47, но все же потребление намного превысило норму. Склад в Эрдинге выпустил шестимесячный запас стеклоочистителей за двенадцать дней.57
  
   Система технического обслуживания столкнулась с аналогичными недостатками и нехваткой обученных механиков, инструментов и соответствующих средств. Наземные бригады сварили стальные каркасы кроватей вместе, чтобы сделать стенды для технического обслуживания. Один самолет летел три дня без двери.58 Самолеты летали круглосуточно, но плохое освещение в Рейн-Майне и Висбадене затрудняло ночное обслуживание. Несмотря на то, что летом это не проблема, с его короткими темными часами, освещение стало более серьезным, когда лето сменилось осенью. Прожекторы могли бы осветить парковочную рампу в Висбадене, но на Рейн-Майне не существовало простого решения, где самолеты загружались на разбросанных стойках. Водители грузовиков установили фонари на крышах своих кабин и направили их в прицепы.59
  
   Для перевозки частей USAFE каждую ночь отправляли экспресс со своего депо в Эрдинге в Рейн-Майн и Висбаден. Обратные рейсы доставляли запчасти, которые нуждались в ремонте, с авиабаз в Эрдинг и на другой крупный склад ВВС США в Баварии, Оберпфаффенхофен. Когда C-54 переместились на север в британскую зону, поезда и C-47 перевозили части между Рейн-Майном и Фассбергом.60 Помимо этих краткосрочных решений, ВВС США рассмотрели, как поддерживать C-54 в будущем. Предполагалось, что каждый "Скаймастер" будет проходить капитальный ремонт каждые 200 летных часов. ВВС США планировали вновь открыть Бертонвуд, военный склад недалеко от Ливерпуля, для выполнения этой работы. До тех пор Оберпфаффенхофену приходилось справляться с заданием, имея целью шесть самолетов в день. После 1000 часов налета C-54 должны были вернуться в Штаты для капитального ремонта.61
  
   Смит попытался повысить эффективность. 9 июля он централизовал снабжение С-54 в Рейн-Майне. База будет ремонтировать двигатели C-54 и поставлять запасные части на другие аэродромы. Четыре дня спустя Рейн-Майн начал отправлять командованию ВВС в Огайо сводный ежедневный список заявок на C-54, которые ВВС США не смогли заполнить. 12 июля Смит решил превратить Рейн-Майн в базу С-54, переместив свои С-47 в Висбаден. Рейн-Майн запустил свой последний рейс C-47 Vittles 3 августа. В качестве очередного шага по стандартизации Смит 26 июля решил, что Рейн-Майн сосредоточится на продуктах питания и угле, в то время как висбаденские C-47 будут перевозить все остальные грузы, такие как припасы для гарнизонов и промышленные товары.62
  
   Быстрый приток самолетов и персонала имел последствия, выходящие за рамки технического обслуживания и снабжения. Люди нуждались в заботе и поддержке так же, как и самолеты. Столовые были переполнены и испытывали нехватку рабочих рук. Пункты обмена почтой, прачечные, закусочные и развлекательные заведения, если они существовали, часто закрывались в то единственное время, когда мужчины, работающие в ночную смену, могли добраться до них. Самой большой проблемой было жилье. В каютах было так тесно, что два или три пилота часто делили одну кровать, спали посменно. С таким неустойчивым расписанием экипажи, летающие ночью, не могли быть отделены от тех летных дней. Люди приходили и уходили в казармах в любое время суток, а снаружи круглосуточно ревели авиационные двигатели, делая невозможным непрерывный сон. Отопление, освещение и обстановка были плохими, и была хроническая нехватка горячей воды. Низкий напор воды не позволил мужчинам на втором этаже казарм в Висбадене смыть воду в туалетах. Некоторые бригады, прибывшие в июле, не могли найти кроватей и некоторое время жили на чердаке сарая. Люди, расквартированные за пределами базы, избежали шума двигателя, но были вынуждены полагаться на перегруженную транспортную систему, чтобы добраться до аэродрома и обратно, что еще больше растягивало их рабочий день.63
  
   К концу июля все были измотаны. Люди работали долгие часы, потому что этого требовала работа, но они могли заниматься этим не так долго. Для многих авиаперевозки были дополнением к их обычной работе. Некоторые летели по девять часов только для того, чтобы предстать перед наземным дежурством, прежде чем смогли отдохнуть. Из-за путаницы в расписании, плохой погоды и других задержек многие часы были потрачены впустую на ожидание. Дико меняющиеся рабочие дни были такими же утомительными, как и длинные; не было постоянного графика. Один пилот вспомнил, что на раннем этапе работа заключалась в том, чтобы доставлять в Берлин по два груза в день, сколько бы времени это ни занимало. По мнению летного хирурга, к середине июля был достигнут "опасный уровень" истощения. Некоторые экипажи сообщили, что "и пилот, и второй пилот задремали, только чтобы проснуться от изменения положения самолета". Экипажи Королевских ВВС находились в аналогичном положении, часто работая по восемнадцать часов в сутки. Девяносто процентов экипажей "Йорка" и "Дакоты", опрошенных в июле и августе, жаловались на усталость (в отличие от простой усталости) из-за недостатка сна, потерянного времени до и между рейсами и плохих условий жизни. Жизнь летного состава зависела от бдительности и морального духа наземных экипажей, поэтому плохие условия для механиков имели такое же значение, как и условия, влияющие на людей в кабинах.64
  
   Обе армии работали над сбором грузов для воздушных флотов. В течение июля армия США поставляла товары в Рейн-Майн и Висбаден. Цель состояла в том, чтобы оставаться на один день впереди ВВС. Поначалу Двухзональный экономический совет не мог идти в ногу, поэтому транспортный отдел Европейского командования взял на себя эту работу, реквизируя грузы везде, где мог их найти. Британцы столкнулись с аналогичными проблемами. Железнодорожная линия до Вунсторфа была однопутной; за один раз мог разгружаться только один поезд. В один день могут прибыть три поезда, а на следующий - ни одного.65
  
   Чтобы обеспечить единый голос, определяющий требования, британское и американское комендатуры в Берлине в середине июля учредили Комитет персонала Air Lift. Это передало бы требования BICO, которая получала бы поставки, распределяла их и перемещала к железнодорожным станциям вблизи аэродромов. Две армии перевозили грузы с железнодорожных станций на базы, доставляли их на борт самолета и грузили на борт самолета (последний под наблюдением ВВС). Летчик, которого называют "контролером полетов" или "техником дорожного движения", направлял грузовик, когда он подъезжал задним ходом к самолету. Он руководил погрузкой и распределением в салоне, а также стыковкой и оформлением. Пилот перепроверил, чтобы убедиться, что груз был правильно распределен и закреплен.66
  
   Мы склонны думать о воздушной перевозке как о "высокотехнологичной" операции, поэтому полезно вспомнить, как выразилась Элизабет Лей, что почти каждый фунт был перемещен "часть пути на спине человека".67 Бригады из шести человек на железнодорожных станциях перегружали грузы из поездов в грузовики с целью получения одной тонны на человека в час. Экипажи из десяти человек загружают самолеты. Разгрузочные бригады в Берлине были более крупными, состоящими из двенадцати человек, чтобы выполнять работу быстрее. Шестеро взобрались на борт и спустили сумки по желобам, в то время как остальные сложили сумки в грузовик. Рабочая сила представляла собой смесь немцев и беженцев из Восточной Европы. К концу лета в Темпельхофе работало 2000 человек, разделенных на четыре смены, и они разгружали от двадцати пяти до тридцати самолетов в час. Поначалу загрузка C-47 могла занять до пяти часов. Вскоре среднее время сократилось до десяти минут. Разгрузка в Темпельхофе занимала от восьми до сорока пяти минут, в среднем - тридцать минут. С некоторыми грузами было сложнее иметь дело, чем с другими. Например, французы каждое утро отправляли 25 тонн свежих овощей из Майнца в Висбаден, создавая "новую проблему с загрузкой". Обезвоженный картофель экономил 720 тонн в день, но "хлестать этот товар, - отметил один чиновник, - все равно что хлестать желе".68
  
   Для перевозки грузов армия США разместила две роты грузовиков в Рейн-Майне и еще одну в Висбадене. Водители работали в двенадцатичасовые смены. Поддерживать движение грузовиков и прицепов оказалось почти такой же сложной задачей, как и удерживать самолеты в воздухе. Как и C-47 и C-54, которые они поддерживали, десятитонные буровые установки были созданы для работы на гладких поверхностях и на больших расстояниях. Теперь им предстояли короткие перевозки с тяжелыми грузами по гравию, грязи и грязи. Как и самолеты, многие машины были изношенными ветеранами войны. Износ тракторов в два раза превышал норму, а прицепов - в четыре раза. Стоячие шасси были разработаны для твердых поверхностей, а не для грязи, и должны были выдерживать кратковременные максимальные нагрузки. Теперь прицепы были загружены и припаркованы в резерве, пока тракторы не заберут их и не доставят на самолет. Частое сцепление и расцепление деформированных прицепных кроватей. Тормоза, оси и сцепления изнашивались с беспрецедентной скоростью. Чтобы поддерживать автопарк в рабочем состоянии, 559-я рота технического обслуживания боеприпасов работала семь дней в неделю, ремонтируя грузовики и прицепы и восстанавливая один двигатель грузовика в день.69
  
   Взлетно-посадочная полоса PSP в Темпельхофе начала разваливаться, что поставило под угрозу эти огромные усилия. Лемей отправил подполковника Масео Фалько на базу с приказом держать взлетно-посадочную полосу открытой, даже если это означало размещение "немецких рабочих на расстоянии одного ярда друг от друга по обе стороны от нее". Это было примерно то, что Фалько должен был сделать. Рабочие бригады из 225 человек высыпали на взлетно-посадочную полосу после приземления самолета, укладывая маты на место, засыпая ямы гравием и убираясь с дороги, когда следующий самолет с ревом приближался. В то время как C-54 обрушились на хрупкую PSP, инженеры проложили две дерновые взлетно-посадочные полосы для C-47, одну для взлета и одну для посадки. Они держались "довольно хорошо", когда к концу июля установилась сухая погода, пока легендарный шторм "Черной пятницы" не закрыл их 13 августа. Тем временем Falco рекомендовала построить вторую взлетно-посадочную полосу PSP длиной 5500 футов. Работы начались 8 июля и продолжались по шестнадцать часов в день, женщины работали бок о бок с мужчинами. Все материалы, кроме щебня из Берлина, приходилось доставлять самолетом, что добавляло от семидесяти пяти до восьмидесяти тонн к целевому тоннажу. Взлетно-посадочная полоса была готова 12 сентября. Затем началась работа над третьей полосой, которая открылась в конце ноября.70
  
   Несмотря на все проблемы и импровизации, были признаки прогресса. Смит и Хайд начали наводить порядок и повышать эффективность. Они упростили процедуры связи. Они начали экспериментировать с планированием и методами управления, чтобы разные типы самолетов, летящие с разной скоростью, могли работать в коридорах. Они усовершенствовали существующие навигационные средства и установили новые. Они пытались стабилизировать график работы экипажа и улучшить условия жизни. Они начали изучать идеи, которые получат признание их преемники, например, сосредоточение C-54 в британской зоне, ближе к Берлину, чтобы большие самолеты могли совершать больше рейсов и доставлять больше тонн каждый день.
  
   Несмотря на эти успехи, 15 июля Совет национальной безопасности отложил принятие мер в ответ на призыв Клея предоставить больше самолетов. Решение было принято из-за путаницы в отношении потребностей Берлина и беспокойства по поводу военных планов. В ходе запутанного разговора помощник министра ВВС Корнелиус Уитни кратко изложил ситуацию: Смит и британцы поставляли 1750 тонн в день, в то время как военно-воздушные силы оценивали потребности в 5300 тонн. Перерасчеты могут увеличить это число до 8000. Если Соединенные Штаты отправили 180 С-54 и 105 С-47, "полностью используя все, что у нас есть", и британцы также сделали максимум если приложить усилия, общее количество может достичь 4000 тонн. Таким образом, заключил Уитни, "воздушная операция обречена на провал". Совет обсудил, являются ли цифры средними, включают ли они запасы и учитывалась ли плохая погода. Никто не знал, и Ройалл предложил им устранить расхождения, прежде чем принимать решение. Выступая против предоставления Клею большего количества самолетов, Уитни указала, что самолеты "требуются в чрезвычайных военных планах"; отправка их в Германию рисковала их уничтожением, если начнется война. Маршалл, выступая "как частное лицо, а не как госсекретарь", счел это убедительным аргументом и выразил обеспокоенность по поводу размещения "наших самолетов в районе сосредоточения, где по крайней мере 25% могут быть уничтожены при первом ударе". Казалось, вопросов было больше, чем ответов. В конце концов, совет принял предложение Маршалла отложить принятие решения об увеличении воздушных перевозок. Эта тема снова поднимется неделю спустя, когда военно-воздушные силы представят несколько неожиданных ответов на вопросы совета.71
  
   РЕШЕНИЕ О ПРОВЕДЕНИИ воздушной перевозки не было решением о проведении воздушной перевозки. Никто в июне 1948 года не думал о воздушном транспорте, как мы понимаем этот термин. Никто не рассматривал переброску по воздуху как предпочтительный курс действий, который позволил бы разрешить кризис. Не было единого решения. Британцы начали полеты без оглядки на американцев, и наоборот. В течение многих месяцев не будет ни одного скоординированного и централизованно контролируемого усилия. После апреля воздушный транспорт стал "заметной альтернативой", шагом, который был опробован ранее и, как было показано, сопряжен с небольшим риском, поэтому неудивительно, что эта идея пришла в голову многим людям одновременно.72 Но британские и американские официальные лица не обязывали свои правительства снабжать Берлин любыми необходимыми ресурсами и не пытались прорвать блокаду с помощью авиации. Они начали переброску по воздуху, чтобы выиграть время и поднять боевой дух берлинцев. Западные лидеры рассматривали эту переброску по воздуху как краткосрочную тактику, а не долгосрочное решение. Расширяя его, они продолжали искать способы уравновесить благоразумие и решимость.
  
   ГЛАВА 6
   "Следующий шаг"
  
   Напряженность в Берлине достигла пика на третьей неделе июля. Дипломатические переговоры с Москвой провалились, и западным державам пришлось решать, что делать дальше. Клей хотел послать туда свою колонну бронетехники. Хотя лидеры по обе стороны Атлантики были не более склонны, чем Клей, отказаться от Берлина или лондонской программы, его танки с большей вероятностью спровоцируют войну, чем прорвут блокаду. Конвой может быть последним шагом, но пока западные лидеры предпочли сосредоточиться на немедленных мерах: новом подходе к Москве, за которым, возможно, последует обращение в Организацию Объединенных Наций.
  
   Западные державы не приняли стратегию воздушных перевозок на данном этапе. Цель воздушной перевозки по-прежнему заключалась в том, чтобы выиграть время; его предполагаемая способность сделать это была ограниченной. Британские и американские официальные лица ожидали, что погода оправдает это в октябре, установив крайний срок для дипломатии. Если западные правительства к тому времени не достигнут соглашения с Советами, Запад столкнется с выбором между отступлением и бронетанковой колонной Клея.
  
   Таким образом, хотя западные лидеры повиновались своему первому импульсу и сопротивлялись советскому давлению, их решимость была не такой твердой, как это казалось задним числом. Их нерешительность не была чем-то необычным, но она противоречит нашему традиционному взгляду на Гарри Трумэна, а также распространенному среди теоретиков принятия решений образу лидеров, сталкивающихся со "стратегическим" выбором. Президенты и премьер-министры "не думают и не действуют как ... теоретики игр"; их приоритеты определяются тем, что должно быть сделано дальше. Они изо дня в день сталкиваются с проблемами, особенно с теми, у которых нет очевидных решений.1 В июле 1948 года западные лидеры сделали именно это. Они расширили воздушный транспорт, который, как они ожидали, потерпит неудачу, и они разработали новый подход к Сталину, который, как они полагали, он отвергнет. Они сосредоточились на следующем шаге, а не на последнем, и они игнорировали призывы советников к окончательным ответам о долгосрочной политике.
  
   17 ИЮЛЯ ПЕНТАГОН объявил, что отправил шестьдесят B-29 в Великобританию, описав миссии как тренировочные полеты. Комментаторы знали историю прикрытия, когда слышали ее. Это было странное время для отправки этих самолетов на учебные задания, особенно на базы в пределах досягаемости России. Все помнили, что менее трех лет назад этот президент направил B-29 на Хиросиму и Нагасаки. Акции на Уолл-стрит обвалились, и Гарольд Николсон описал Сити - коммерческий и финансовый район Лондона - как охваченный паникой. Ти Новой Республики Р. Б. подытожил реакцию почти всех: "Держитесь за свои места, ребята; это решающий поединок".2
  
   Никакого учебного маневра, развертывание B-29 действительно было ответом на блокаду. Идея возникла у Бевина, который расценил это как "политический жест", доказательство заинтересованности Америки в европейской обороне. Единственным способом заставить Советы отступить была демонстрация воздушной мощи, сказал он Дугласу 25 июня. Бевин предложил собрать большие силы бомбардировщиков в Западной Европе, включая британские самолеты из Африки или с Ближнего Востока, прежде чем предпринимать какие-либо дипломатические шаги в отношении Москвы.3
  
   Представители Пентагона обсудили это предложение 27 июня и поинтересовались мнением Клея. Он счел этот шаг "срочным". Русские "определенно боялись нашей воздушной мощи", и бомбардировщики могли сыграть решающую роль в "поддержании стойкости союзников". Брэдли хотел знать, куда следует направить бомбардировщики. Клей ответил, что, хотя Лемей предпочитает Британию по "оперативным соображениям" - они будут в безопасности от нападения Русских, - Клей хотел, чтобы две эскадрильи (двадцать самолетов) были отправлены в Германию первыми, чтобы продемонстрировать решимость.4
  
   Военно-воздушные силы начали подготовку. Эскадрилья 301-й бомбардировочной группы находилась в Германии на плановом развертывании. Стратегическое авиационное командование (SAC) приказало двум другим эскадрильям группы перебазироваться в Гус-Бей, Лабрадор. Там они ждали в трехчасовой готовности. Шестьдесят самолетов - две бомбовые группы - должны были вылететь позже. После совещания с Форрестолом, Ройаллом и Ловеттом 28 июня Трумэн одобрил отправку двух эскадрилий в Гус-Бей в Германию. Пентагон объявил об этом 30 июня.5
  
   В-29 301-го В-29 не могли нести атомные бомбы, но это не помешало американским и британским официальным лицам рассмотреть возможность использования развертывания для усиления советских страхов перед атомной атакой. Ведемейер, Дрейпер и Дуглас обсудили развертывание B-29 26 июня, уделив некоторое внимание "различным интерпретациям", которые могут быть к ним приложены. Дрейпер подумал, что "мы должны максимально использовать это движение" с точки зрения рекламы и пропаганды.6 Тем временем предложение командующего ВВС Брука было на пути к столу Теддера.
  
   Ройалл и Форрестол сказали председателю Комиссии по атомной энергии Дэвиду Лилиенталю, что атомное оружие - "лучшее и почти единственное, что у нас есть, что можно быстро использовать". Советы испытывали к ним "здоровое уважение".7 Когда объединенный комитет начальников штабов встретился с Форрестолом, чтобы разобраться со слухами о заградительных аэростатах в воздушных коридорах, разговор зашел о том, что может произойти, если ситуация обострится. Лихи отметил, что такая ситуация "может быть урегулирована с тем, что у нас есть - у нас не так много, но все же мы могли бы составить планы использования того, что у нас есть . . . . Возможно, было бы очень хорошей идеей иметь их там в любом случае" - ссылка на перемещение бомб (или бомбардировщиков) кБритания. Ройалл считает, что кризис делает "еще более насущным" решение о том, что делать с хранением и использованием атомного оружия. Штаб генерала Ванденберга работал над исследованием того, где бомбы могут иметь наибольший эффект. Форрестол считал, что вопрос заключается в том, "делаете ли вы ставку на то, что сокращение Москвы и Ленинграда будет достаточно мощным ударом, чтобы остановить войну".8
  
   Подготовка к следующим перемещениям B-29 продолжалась. Штаб ВВС поднял по тревоге 307-ю бомбардировочную группу на базе ВВС Макдилл, Флорида, и 28-ю бомбовую группу близ Рапид-Сити, Южная Дакота. Командир 28-го отдал приказ по местной радиостанции своим людям немедленно возвращаться на базу. Трансляция вызвала "значительный ужас и спекуляции", поскольку она распространилась по эфирным волнам верхнего Среднего Запада. SAC привела остальные свои подразделения в боевую готовность для развертывания в течение двадцати четырех часов.9
  
   В Лондоне Берлинский комитет отказался от планов переброски британских бомбардировщиков. Однако Бевин получил разрешение на прием американских самолетов и сообщил об этом Дугласу. Тогда обе стороны передумали. Американцы хотели посмотреть, какие результаты может дать письмо Соколовского и "действительно ли возобновляется движение в Берлин и из Берлина".10 Британцы считали, что бомбардировщики должны оставаться в Соединенных Штатах до тех пор, пока генералы Робертсон и Клей не ответят Соколовскому и, опровергая предыдущее предложение Бевина, до тех пор, пока не будут направлены ноты протеста в Москву. В противном случае общественное мнение может расценить этот шаг как провокационный.11
  
   Маршалл согласился с последним пунктом Бевина, сказав кабинету министров, что любые последствия развертывания для Русских должны быть сбалансированы с реакцией в Соединенных Штатах. Проходили дни. Хотя поддержка западных нот от 6 июля была "почти единодушной", Маршалл беспокоился, что американский народ может расценить развертывание как воинственное. Он обсудил этот вопрос с Сэмом Рейберном, лидером меньшинства в Палате представителей. Как объяснил Маршалл Совету национальной безопасности (СНБ), Рейберн считал, что у обычных граждан "страх войны находится на переднем крае их умов." Люди поддерживали сильную политику и перевооружение только потому, что верили, что эти меры обеспечат мир. Они не поддержали бы шаги, направленные на войну.12
  
   Маршалл ждал до 10 июля. К тому времени Робертсон и Клей встретились с Соколовским, и западные ноты были отправлены. Хотел ли Бевин получить B-29? Дуглас ответил 13 июля: да, и быстро, хотя британцы хотели, чтобы этот шаг был описан как тренировочный полет. Дуглас поддержал рекомендацию Бевина, отметив, что позже будет сложнее отправить бомбардировщики. Клей настаивал на том, чтобы B-29 отправились "немедленно", чтобы они были в Британии, когда его конвой двинется по автобану.13
  
   Теперь Маршалл колебался. Он хотел пересмотреть развертывание в свете советской ноты. Он изложил проблему для СНБ, который 15 июля принял решение отправить самолеты. Согласно опубликованным дневникам Форрестола, было три причины: развертывание показало бы американскому народу, насколько серьезно их правительство относится к Берлину, это дало бы опыт и подготовку ВВС, и этот шаг приучил бы британцев снова иметь иностранных солдат на своей территории. Вашингтон должен действовать, пока предложение Бевина остается в силе. Если кризис обострится, британцы могут отказаться от этого варианта как раз тогда, когда американцы захотят им воспользоваться.14
  
   Решение фактически было принято по первой причине. Два других, как описал их один из членов СНБ, были менее важными. Маршалл открыл дискуссию, кратко изложив взгляды Бевина, а затем свои собственные. Хотя В-29 проявят твердость, госсекретарь полагал, что "наша позиция уже была предельно ясна". Этот шаг укрепит позиции британцев и французов, пресекая "любую тенденцию к слабости или умиротворению". И все же главным беспокойством Маршалла была реакция американской общественности. Он описал свою беседу с Рейберном и отметил, что страх общественности перед войной означает, что "мы не должны придерживаться слишком воинственного курса" или "пытаться навязать им что-то".
  
   Форрестол также в первую очередь думал об общественном мнении. Он сомневался, что общественность осознает всю серьезность ситуации. Ройалл согласился, заявив: "Если мы решили остаться в Берлине, мы должны начать воспитывать американский народ". Он отметил, что Госдепартамент рассматривает возможность обращения в Организацию Объединенных Наций, и общественность может расценить действия B-29 как подрыв международной организации. Было бы лучше послать В-29, "когда мы достигнем стадии конвоирования". Ловетт возразил, что американская поддержка Организации Объединенных Наций не должна препятствовать действиям, "когда наши жизненно важные интересы затронуты ". Движение бомбардировщиков сейчас не исключает обращения в Совет Безопасности позже. Корнелиус Уитни добавил то, что он считал "незначительными" причинами для отправки B-29: это "смазало бы колеса для такого рода операций с британцами", и "теперь у нас есть разрешение, но если ситуация ухудшится, мы можем его больше не получить". Никто не поднял вопрос, который Дуглас имелсделано ранее: отмена этого шага может вызвать сомнения в Лондоне по поводу американской решимости. Совет согласился с тем, что Маршалл и Форрестол должны запросить одобрения Трумэна. Президент одобрил развертывание в тот же день, заявив, что он сам пришел к выводу, что бомбардировщики должны уйти.15 Самолеты стартовали через Атлантику в тот же вечер, первый самолет приземлился в Великобритании 17 июля.16
  
   Трудно оценить, как Советы отнеслись к этому шагу. Благодаря Дональду Маклину они знали, что B-29 не несут атомного оружия.17 Хотя это говорит о том, что развертывание мало повлияло на Сталина, сосредоточение внимания на самом переезде упускает из виду более широкие последствия монополии США. Эти самолеты не могли атаковать Москву атомными бомбами, но другие могли бы, если бы началась война. Советская система может погибнуть. Сталин видел, как война свергла один российский режим и почти уничтожила другой. Бомба, как он заявил ранее в этом году, была "мощной штукой, мощной!"18
  
   Развертывание высвечивает проблемы, с которыми столкнулись западные державы и Советский Союз в первые месяцы кризиса. Блокада была попыткой превратить местное преимущество в стратегическую выгоду. Запад мобилизовал свою стратегическую мощь в надежде компенсировать местную слабость. Ни один из маневров не увенчался успехом. Москва не смогла предотвратить создание Федеративной Республики Германия, экономическое возрождение Западной Европы или движение к западному альянсу. САК также не смог запугать Кремль, чтобы заставить его ослабить хватку на Берлине. Спасатели города прибудут по воздуху, но не на бомбардировщиках.
  
   РЕШЕНИЕ B-29 выдвинуло на первый план вопросы о хранении и использовании атомного оружия. Споры вокруг опеки развернулись с момента создания Комиссии по атомной энергии (AEC) годом ранее. Комиссия отобрала контроль над запасами у военных и выдала офицерам несколько разрешений "Q", которые предоставляли доступ к информации об атомном оружии и оборудовании, связанном с ним - так называемые закрытые данные. Таким образом, планировщики и летные экипажи мало знали о бомбе, а комиссия так же мало знала о военных требованиях. Офицеры предложили передать склад ВВС в 1947 году, но комиссия отказалась. Комитет по военным связям, поддержанный секретарями службы, возродил этот вопрос после чешского переворота, и Форрестол поднял его перед Трумэном.19
  
   Первой реакцией президента было то, что Форрестол "был прав". Лилиенталь возразил, что "решающим вопросом является вопрос политики" - будут ли Соединенные Штаты применять атомное оружие в войне - и предположил, что военные используют опеку, чтобы предрешить применение. Трумэн хотел обсудить этот вопрос позже, заметив: "Я, конечно, не хочу использовать их снова, никогда".20 Он придерживался этой точки зрения в мае, после того, как Лихи изложил текущий план войны, который опирался на атомные атаки. На следующий день Трумэн приказал военным разработать другой план, без атомных бомб. Как он объяснил Форрестолу, "мы готовимся к миру, а не к войне", и он отклонил просьбу госсекретаря об очередных дополнительных ассигнованиях на оборону. С одобрительным кивком Трумэна Маршалл сказал Форрестолу, что администрация предположила, что "войны не будет и что мы не должны погружаться в военные приготовления, которые приведут к тому, что мы предпринимали шаги, чтобы предотвратить".21
  
   Позиция Трумэна шокировала Ройалла, который попросил СНБ изучить, будут ли Соединенные Штаты использовать атомное оружие в войне. Армия предполагала, что так и будет, отметил он, но теперь "в некоторых кругах" возникли сомнения.22 В конце июня AEC провел совещание с Royall и Forrestal, но не смог найти точки соприкосновения. Лилиенталь напомнил, что Берлин придал сессии дополнительную актуальность. Когда Ройалл снова и снова уезжал, чтобы узнать последние новости об этих неуловимых аэростатах заграждения, "тени нынешних проблем ... в Берлине, скорее, следовали за ним повсюду". Ройалл считал, что кризис требует принятия решений: "Будем ли мы использовать это оружие, если будем вынуждены применить силу? По каким целям? И при каких общих обстоятельствах?" Его подход дал понять Лилиенталю, что военные лидеры "былипредполагая, что у них уже есть ответы на такие вопросы " и что они были правильными, чтобы ответить на них. Лилиенталь возразил, что, хотя это действительно ключевые вопросы, решать их должен президент. Трумэн согласился, отказавшись передать опеку.23
  
   Ройалл продолжал призывать к действиям, заявив СНБ 1 июля, что исследование персонала необходимо провести в ближайшее время, потому что "у нас может быть еще одна вспышка над Берлином" в любой момент. Форрестол хотел сначала обсудить этот вопрос с Трумэном и организовал встречу в Овальном кабинете по этому вопросу, но президент намекнул, что решение пойдет против него: "он предложил оставить решение о применении бомбы в своих руках". Трумэн заявил, что не будет, пусть "какой-нибудь бравый подполковник решает, когда будет подходящее время, чтобы бросить его".24
  
   Встреча во второй половине дня в Белом доме 21 июля, которая длилась пятнадцать минут, закончилась плохо для Форрестола.25 Он и его помощники утверждали, что военные не могли использовать бомбу, если у них не было "полного знакомства" с ней, которое можно было приобрести только путем "постоянного осмотра и обращения с самим оружием". Военным этого не хватало. Лилиенталь вывернул этот аргумент наизнанку. Бомба не была обычным оружием. Передача его организациям, которым не хватает технических навыков и научных знаний, чтобы справиться с этим, была бы безрассудной и поставила бы под угрозу безопасность страны в критический момент. Передача также ослабила бы принцип гражданского контроля.
  
   Когда Симингтон пожаловался, что некоторые ученые в Лос-Аламосе считают, что Соединенным Штатам не следует использовать бомбу, Трумэн прервал его. "Я тоже", - заявил он. Соединенные Штаты, продолжил он, не должны "использовать это без крайней необходимости. Ужасно отдавать приказы об использовании чего-то, что ... настолько ужасно разрушительно . . . . Вы должны понимать, что это не военное оружие . . . . Оно используется для уничтожения женщин, детей и безоружных людей, а не для военных целей ". Ройалл не понял намека. Девяносто восемь процентов бюджета на атомную энергию пошло на вооружение, проворчал он; "Если мы не собираемся их использовать, в этом нет никакого смысла". Трумэн закончил встречу словами: "Я ... не могу сразу принять решение о такой важной вещи, как эта. Я дам тебе знать ".26 Его решение, объявленное на заседании кабинета министров два дня спустя, оставило опеку в AEC. В официальном уведомлении несколько недель спустя в качестве причин для принятия решения были указаны "государственная политика", эффективность существующих договоренностей и "общая ситуация в мире".27
  
   Берлинский кризис пропитал атмосферу, в которой Трумэн рассматривал этот вопрос. Хотя блокада поставила этот вопрос на первое место в повестке дня Пентагона, кризис сработал против военных, потому что Трумэн не хотел предпринимать никаких действий, которые Советы могли бы расценить как провокационные. Как он заявил в конце дискуссии, "не время было жонглировать атомной бомбой".28 Что еще более важно, президент в принципе выступал против переноса. Обсуждения дали понять, что участники не могут разделять хранение и использование, поэтому положительное решение о хранении было бы истолковано в Пентагоне, если не где-либо еще, как решение об использовании - и Трумэн был полон решимости сохранить это решение самостоятельно.
  
   Форрестол рассматривал возможность отставки, но передумал. Провозглашение политики - это одно, реализация - другое. На встрече с JCS несколько дней спустя он отменил, по собственному усмотрению, директиву Трумэна от 5 мая о военных планах. Он приказал объединенному комитету начальников штабов придать "высший приоритет" военным планам, связанным с атомными бомбами, и "низкий приоритет" тем, которые этого не делают.29
  
   СОВЕТСКАЯ НОТА ЗАСТАВИЛА Соединенные Штаты и их союзников подвести итоги. Прибытие B-29 в Восточную Англию обнадежило, но не предложило решения проблемы блокады. И, по мнению кабинета Эттли или американского СНБ, переброска по воздуху не состоялась. Лидеры США и Великобритании искали политику, которая позволила бы избежать как войны, так и отступления.
  
   Робертсон выдвинул радикальное предложение в середине июля. Чтобы сохранить поддержку берлинцев, западные державы должны продемонстрировать "определенную перспективу удовлетворительного решения". Воздушный транспорт не мог этого сделать. Хотя он мог бы поддерживать Берлин до сентября, считал Робертсон, поддерживать город в течение зимы "практически невозможно". "Мы обманываем самих себя, - предупредил он, - если воображаем, что можем оставаться в Берлине бесконечно вопреки советам". Он считал, что Сталин стремился предотвратить стабильность в Западной Европе и пошел бы "почти на все, кроме войны."Советы сняли бы блокаду, если бы увидели, что это ведет к войне или вызывает устойчивые антисоветские настроения в Германии. Клей хотел использовать этот советский страх войны и бросить вызов русским с помощью конвоя; Робертсон предпочел воспользоваться растущим гневом немцев по поводу блокады. Он признался, что недооценил вероятность блокады из-за реакции, которую она вызовет в Германии. "Они прекратили поставки, - писал он, - реакция произошла. Сейчас... самое время нажиться" и "попытать счастья у немцев."Москва хотела форсировать заседание Совета министров иностранных дел. Очень хорошо. Западные державы должны выйти за рамки лондонской программы, предоставить немцам "реальные свободы для создания собственного правительства" и, как только совет соберется, предложить вывести оккупационные силы в "пограничные районы", чтобы Берлин и остальная часть страны находились под управлением центрального правительства. Был шанс, что этот режим попадет под советское влияние, но Робертсон сомневался в этом; ненависть к русским отбросила бы советское влияние к Одеру.30
  
   Это предложение напоминало более позднюю программу Кеннана А и постигло ту же участь. Роджер Макинс, один из заместителей Бевина, назвал это "экономическим "Мюнхеном"" и "концом плана Маршалла". Дин счел это "слишком опасным", даже как уловку. Странг согласился, но не предложил альтернативы. Проблемы с планом Робертсона, признался он Бевину, "почти наверняка будут в равной степени применимы к любым всеобъемлющим дискуссиям с русскими по Германии в целом."В то время, когда западные правительства надеялись предложить переговоры четырех держав по Германии в обмен на прекращение блокады, это была мрачная оценка.31
  
   Рисковать немцами, должно быть, казалось безумием в то время, когда министры-президенты тянули время с лондонской программой, которую военные губернаторы представили им 1 июля. В официальном ответе министры-президенты выступили против "всего... что придаст новой организации характер государства" и углубит раскол страны. Обе стороны были готовы согласиться на косметические изменения в формулировках - заменив "основной закон" на "конституцию" и "парламентский совет" на "учредительное собрание" - так что программа продвинулась вперед. Однако его будущее оставалось неопределенным, особенно если Советы смогут найти способ использовать немецкую (и французскую) прохладу по отношению к нему. Бевин отверг предложение Робертсона.32
  
   Один из ближайших помощников Александера, генерал сэр Лесли Холлис, распространил еще более драматичное предложение: массовая эвакуация Берлина по воздуху. Переброска по воздуху была обречена, подумал он, и русские могли выдавить западные державы. Угроза вывезти берлинцев, их имущество и промышленность была "нашим единственным козырем", утверждал Холлис; русские пойдут на переговоры, если увидят, что у них отнимают рычаги воздействия на самолет за раз. Министерство иностранных дел попросило Браунджона составить список немцев для эвакуации, но Стрэнг, Киркпатрик и Робертсон подумали, что идея Холлиса вызовет панику у берлинцев.33
  
   Взгляды Дина казались более близкими старшим британским лидерам. Он был уверен, что, прежде всего, Советы хотели получить долю в Руре и могли получить ее только путем переговоров. План Маршалла и Лондонская программа принесли бы западным державам долгосрочные преимущества, если бы они могли остаться в Берлине и дать этим инициативам время. Бевин выразил аналогичную надежду в разговоре с канадцем Норманом Робертсоном. Несмотря на то, что "он не хотел быть в Берлине" и "много думал" об уходе на протяжении многих лет, было "правильно и мудро" остаться. Правильный курс состоял в том, чтобы "держаться твердо, убедиться, что весь вес мирового общественного мнения на нашей стороне, избегать любых действий или слов, которые могут быть истолкованы как провокационные, и дать другому возможность освободиться от позиции, которую он занял".34
  
   Избежать провокации означало противостоять конвою Клея. Джебб передал Странгу американский документ, в котором вновь подчеркивается необходимость предпринять шаги в Организации Объединенных Наций, которые откроют путь для действий Запада. Представляя дело в Организации Объединенных Наций, утверждала газета, западные державы "должны четко представлять себе конечные действия, которые они ... были бы готовы предпринять". Джеббу казалось, что американцы с нетерпением ждали советского вето и были "полны решимости устроить шоу" где-нибудь в ближайшие три недели.35
  
   Бевин разделял озабоченность своего помощника, и дискуссии между брюссельскими властями в Гааге 19-20 июля усилили его оппозицию решительным шагам. Перед началом встреч он телеграфировал Маршаллу, что европейское общественное мнение не поддержит "крайние меры в Берлине, связанные с риском войны, без дальнейших попыток возобновить переговоры с Советским Союзом".36 Встречи в столице Нидерландов, по словам Алана Баллока, "произвели на Бевина глубокое впечатление". Слабость Франции угнетала его и укрепляла его веру в то, что безопасность Великобритании лежит в атлантической, а не европейской структуре. Встречи также привели его к принятию идеи Бидо о проведении переговоров с Советами по Европе вместо Германии. Как объяснил Бевин Норману Робертсону, "Можно было спорить о том, увеличит ли вероятность немецкого урегулирования предложение обсудить ... Австрия, Триест, Греция и Турция одновременно, но в целом он считал, что психологическое и политическое преимущество захвата инициативы в "мирном наступлении" у Советского Союза стоило некоторого риска ". Американцы вряд ли согласились бы.37
  
   Советская нота не вызвала никаких комментариев в Париже, где Шуман отметил, что это было "примерно то, чего мы ожидали". Внимание сосредоточено на последнем правительственном кризисе. Правительство Шумана пало 19 июля после того, как социалисты, с прицелом на осенние выборы, отказались от своих партнеров при голосовании по бюджету армии. Британское посольство охарактеризовало Бидо как шизофреника: он боится, что американская политика приведет к войне, и обеспокоен тем, что американцы рассматривают возможность сделки с Москвой. В Гааге министр иностранных дел Франции осудил американскую политику. Наконец, 6 июля в Вашингтоне начались переговоры о Североатлантическом договоре, только для того, чтобы Ловетт заявил, что Соединенные Штаты "не рассматривали никаких гарантий". По мнению Бидо, Вашингтон "отказался" от брюссельских полномочий. Что будут делать Соединенные Штаты, если начнется война? Когда Бевин спросил, пойдет ли Франция к русским независимо от условий Москвы, Бидо уклонился от ответа. Франция не хотела, чтобы Запад ставил себя перед выбором между войной и выводом войск. Бидо, казалось, был убежден, что американская политика стремилась именно к такому результату.38
  
   Вашингтон не решился на войну. Дискуссии были интенсивными, но разрозненными, происходили на нескольких несвязанных форумах. Военные изучали призыв Клея о конвоировании, в то время как Госдепартамент обдумывал ответы на советскую ноту. Хотя никто не исключал применения оружия, Клэй был единственным голосом, призывающим к немедленному выяснению отношений. Его решение было отклонено - на данный момент.
  
   Военные лидеры обычно выступают против использования военной силы для дипломатического принуждения, считая, что это подрывает их функции.39 Клей, однако, был незаурядным военным. В апреле он пришел к выводу, что конвой был надлежащим западным ответом на вмешательство СССР в доступ в Берлин. Страна, которая может удержать свои позиции, если ее противник не захочет рисковать войной, имеет преимущество. Блокада дала советам такое преимущество; они могли подождать, пока Запад будет искать мирный способ восстановить доступ.40 Клэй думал, что в эту игру могут играть двое. Если бы Запад направил конвой, решение о сопротивлении было бы за Россией. Маневр Клея был примером того, что политологи называют принуждением, или использованием взаимного страха войны, чтобы побудить противника прекратить что-то делать (в отличие от сдерживания или отговаривания противника от чего-либо начинать).41 Это не означает, что Клей все продумал; его мотивы были обобщены в его комментарии несколько месяцев спустя: "Иногда я хотел бы начать неприятности вместо того, чтобы все это начинала другая сторона".42
  
   Как только блокада началась всерьез, Клей возобновил свое предложение. Он выбрал бригадного генерала Артура Г. Трюдо, чтобы возглавить колонну американских бронетанковых и инженерных войск, британской пехоты и французских бронемашин. Трюдо напомнил, что его солдаты были готовы, даже стремились проложить себе путь в Берлин. И была бы стрельба, все верно, далеко за пределами Берлина. Как предполагает Виктор Гобарев, солдаты Соколовского считали границы своей зоны "священными советскими границами", которые нужно защищать до последнего от западных захватчиков. Такая возможность никогда не приходила в голову Лемею. Ответственный за воздушную поддержку Трюдо, он ожидал "никакого сопротивления". На всякий случай, однако, он подготовил атаки на каждый советский аэродром в восточной Германии, исходя из предположения, что, если Трюдо столкнется с оппозицией, Сталин примет решение о войне. Если перестрелка на шоссе не приведет к Третьей мировой войне, "защитная реакция" ЛеМея нанесет удар. Подготовленная к войне целевая группа Трюдо плохо подходила для своей миссии по открытию автобана. У Трюдо было так мало понтонных мостов, что, если бы ему пришлось строить мост через Эльбу в Магдебурге, у него не хватило бы оставшихся понтонов, чтобы добраться до Берлина, если только он не заберет их за собой и не использует повторно.43
  
   Планировщики Ведемейера потребовали от сотрудников Клея подробностей. Их вопросы были острыми, ответы смущающими. Клей имел в виду не что иное, как эскорт из 200 грузовиков из трех стран с приказом не стрелять первыми. Если этот конвой достигнет Берлина, за ним последуют другие. Клей предположил, что русские могут остановить конвой только стрельбой, и, поскольку он был уверен, что они этого не сделают, Трюдо доберется до Берлина. Планировщики Пентагона жестко отреагировали на эти предположения, указав, что Советы могли закупорить конвой в восточной Германии без единого выстрела, взорвав мосты впереди и позади. Западным войскам пришлось бы занять весь автобан; предусматривал ли это план? Берлин сказал "нет"; у Клея не хватало солдат. Затем Вашингтон хотел знать, как европейское командование будет снабжать Берлин, если конвой сработает, но русские закрыли другие маршруты. Когда наступит зима, воздушное сообщение прекратится, и колонны грузовиков сами по себе не смогут спасти Берлин. Сотрудники Клея кротко ответили, что им придется спросить генерала.44
  
   Клей вернулся в бой после того, как советская нота дала понять, что конца блокаде не видно. Он попросил Брэдли позволить ему проверить советские намерения, отправив Трюдо в советскую зону. Брэдли отказался, ответив, что такое решение может принять только президент. Ройалл отправил Клэя домой для консультаций.45
  
   Даже это не помешало Клэю предпринять еще одну попытку. Комментируя анализ ситуации, сделанный Дугласом, он согласился с тем, что лучшим путем были переговоры, но выступил против желания посла обсуждать Германию. Клей опасался, какое влияние это окажет на лондонскую программу, и воззвал к мудрости прошлых решений. Он утверждал (ложно), что западные державы пошли на риск, когда решили создать западногерманское правительство. "Выбросить это" в тот момент, когда они столкнулись с "первым крупным свидетельством советского сопротивления", было слабостью. Уступки были бессмысленными. Русские либо блефовали, либо намеревались начать войну. Уступки были ненужными в первом случае, бесполезными во втором. Проблема заключалась в том, что Клей не мог решить, какая интерпретация советского поведения была правильной. Выступая за конвой, он признал, что существует риск войны, но, поскольку русские блефовали, он был небольшим. Он, по-видимому, остановился на первой гипотезе, но затем сдвинулся с мертвой точки. Отвергая уступки, он настаивал: "Отступление не спасет нас от необходимости снова и снова выбирать между отступлением и войной". Другими словами, русские были настроены на экспансию. Здесь Клей отстаивал свою вторую гипотезу, которую он отверг всего несколько мгновений назад. Танец нелогичности на этом не закончился, поскольку несколькими абзацами позже он снова изменился. "Только Америка может проявить мировое лидерство, и только Америка может предоставить силы, чтобы остановить эту политику агрессии здесь и сейчас", - заявил генерал. "В следующий раз может быть слишком поздно. Я верю, что решительные действия остановят его до войны ". Решительные действия разоблачили бы блеф Советов, поскольку Клей снова принял свою первую гипотезу.46
  
   Трудно сказать, насколько Клей поверил в этот аргумент.47 Вместо того, чтобы приспособить свои рекомендации к более глубокой интерпретации советских мотивов, он склонил последние к первым. Выступая против отступления, он утверждал, что это бессмысленно; Советы могут создать предлоги для войны, а отступление просто отсрочит неизбежное. Но если Советы хотели войны, конвой Клея был наихудшим из возможных действий, поскольку это сделало бы Запад ответственным. Поэтому, настаивая на отправке конвоя, Клэю пришлось изменить свою позицию и заявить, что русские блефуют, а не воинственны; они отступят, столкнувшись с решимостью Запада.
  
   Мерфи поддержал своего шефа. Его отправной точкой была вера в то, что воздушный транспорт обречен. Это может быть "впечатляющим и драматичным, - признал он, - но все признают, что это целесообразность, а не решение"; это было "признанием неспособности или нежелания обеспечить соблюдение заслуженного права наземного прохода". Запад должен воспользоваться своими правами, предупредив сначала Советы. Мерфи утверждал, что идея конвоя получила "почти всеобщую" поддержку среди британского, французского и немецкого общественного мнения в Берлине, что, если быть вежливым, было преувеличением. Робертсон ранее считал демонстрацию силы "единственным эффективным средством разрешения" кризиса, но вот уже несколько дней он отвергает идею Клея как "несостоятельную в военном отношении и политически неразумную".48
  
   Отчаяние, а не логика сформировали мировоззрение американских чиновников в Берлине, если судить по докладу одного из помощников Мерфи от 10 июля. Перри Лаукхафф заявил, что условия ухудшаются "с пугающей быстротой", и "почти полный крах" не за горами. Доставляемая самолетом обезвоженная пища, скудная в количестве и низкого качества, едва поддерживала жизнь и моральный дух. Блокада нанесла ущерб промышленности, а терпимость Запада к восточной марке оттолкнула политических лидеров города. Время было на стороне Москвы. Лаукхафф предсказал, что если блокада не будет снята в ближайшие десять дней, позиция Запада станет "практически ... несостоятельной". Его анализ предполагает, что конвой понравился Клею и Мерфи, потому что, по их мнению, это давало единственный шанс сохранить позицию Запада. Вероятность того, что он потерпит неудачу, была тем, о чем они предпочитали не думать. Отчаянные времена оправдывают отчаянные меры.49
  
   Брэдли и его помощники, сосредоточенные на риске, не разделяли желания Клея играть в азартные игры. В то время как конвои рисковали потерпеть катастрофу, переброска по воздуху казалась бесполезной. Это не отвечало потребностям Берлина, и даже с дополнительными самолетами это никогда не могло быть сделано. При нынешних темпах поставки закончатся к 25 октября. Армия указала, что "точные требования к тоннажу отсутствуют", а Лемей сообщил, что Клей хотел получать от 3 351 до 4 411 тонн в день против текущих поставок в 1000. Отправка Лемею восьмидесяти пяти самолетов, которые он хотел, не сократила бы разрыв, который увеличится после октября. Отвлечение C-54 от MATS не могло прорвать блокаду, но это подорвало бы способность ВВС осуществлять военные планы, в том числе наступление SAC с использованием атомной энергии.50
  
   Брэдли представил рекомендации Royall и JCS 17 июля. Соединенные Штаты должны пересмотреть то, что он назвал своим решением остаться в Берлине "пока". Снабжение города воздухом удовлетворяло две трети потребностей, а поскольку две военно-воздушные силы не могли поддерживать текущие усилия, "снабжение воздухом не может быть долгосрочным решением". Несмотря на это, Брэдли рекомендовал отправить еще восемьдесят пять С-54, что было всем, что могли выдержать аэродромы Берлина, чтобы отсрочить победу Сталина. Он хотелпланирование конвоя должно начаться "в срочном порядке" (а также планирование "упорядоченной эвакуации Берлина"), а военные планы скорректированы с учетом отвлечения самолетов MATS на Берлин.51
  
   Ведемейер был еще более пессимистичен. Он считал, что западные державы должны использовать "все ресурсы ... за исключением войны", чтобы оставаться "до тех пор, пока наша позиция не станет несостоятельной". В этот момент они должны отступить, и он поручил своим сотрудникам подготовить аргументы против вступления в войну. Планировщики выдвинули несколько утверждений: переброска по воздуху не сможет прорвать блокаду, американский народ не поддержит войну за Берлин, а последствия вывода войск могут быть локализованы. Они рекомендовали компенсировать вывод войск мерами, чтобы убедить мир в решимости Америки "твердо стоять на разумных (а не несостоятельных) позициях".52
  
   Не все разделяли сомнения армии по поводу конвоя Клея. Маршалл прокомментировал на заседании СНБ 15 июля, что его департамент "почувствовал, что мы должны проложить путь для любого возможного использования вооруженных конвоев, показав, что мы исчерпали все другие способы решения проблемы". В противном случае американский народ не поддержал бы применение силы, когда пришло время. Такой подход, рассматривающий конвой как последнее средство, поможет администрации преодолеть оставшуюся часть кризиса. Форрестол также обеспокоен необходимостью мобилизации общественной поддержки. "Мы сталкиваемся с крайним сроком 15 октября, когда нам придется принять трудное решение, использовать ли конвои", - отметил он. Если Запад намеревался предпринять попытку отправки конвоя, он и Ройалл призвали: "Мы должны начать готовить американский народ". Ловетт подумал, что "похоже, укрепляется мнение в пользу использования вооруженных конвоев". Казалось, альтернативы не было. По его словам, переброска по воздуху была "неудовлетворительным средством", которое не могло продолжаться после октября. Западные державы столкнулись с осенним крайним сроком, но переброска по воздуху дала им два месяца на поиск решения. Таким образом, стратегия Маршалла была сосредоточена на новых подходах к Москве и получении санкции ООН за соблюдение прав Запада.53
  
   Если война была неизбежна, Маршалл и его коллеги хотели отложить ее как можно дольше и дать понять своим союзникам и американской общественности, что было сделано все возможное для урегулирования кризиса. Как объяснил Болен Боннету, переброска по воздуху выиграла время, "и за это время нам пришлось использовать все возможные средства, чтобы положить конец блокаде". Это означало изучение промежуточных шагов. Первым побуждением Вашингтона было обратиться в Организацию Объединенных Наций, но у британцев были сомнения по поводу такого курса действий, и огласка, связанная с таким шагом, казалось, могла ужесточить позицию Сталина. Болен поддержал идею частных переговоров при условии, что западные державы согласятся, блокада будет снята первой, а Соединенные Штаты будут полны решимости довести проблему "до конца". Частные переговоры позволили бы Западу передать "очень строгое предупреждение" и дать русским возможность отступить.54
  
   Телеграммы от Дугласа и Смита, а также частные беседы с Джоном Фостером Даллесом усилили такие сомнения. 15 июля из Лондона Дуглас предложил Западу принять все необходимые меры для защиты своих прав, включая конвой. Два дня спустя он немного отступил. Хотя, в конце концов, Запад, вероятно, столкнется с выбором между выводом войск и применением силы, переговоры и обращение в Организацию Объединенных Наций остаются возможными промежуточными шагами, которые следует изучить. Из Москвы Смит согласился с мнением Мерфи о том, что русские не обязательно ответят на "небольшую стрельбу" войной, хотя он отметил, что Мерфи, похоже, не понимает, что американская общественность отреагирует с яростью, если американские солдаты погибнут под российскими пушками. Конвой имел смысл только после того, как "все другие возможности" были исчерпаны, а мировое общественное мнение признало "правильность нашей позиции".55
  
   Через четыре дня после того, как Маршалл подчеркнул важность общественного мнения для СНБ, он вызвал Даллеса, советника Дьюи по внешней политике. Маршалл объяснил, что администрация будет принимать решения по Берлину в тот день, и он хотел услышать мнение умного постороннего человека, прежде чем разговаривать с президентом. Западные державы не покинули бы Берлин, потому что уступки способствовали бы усилению советского давления по всей Европе. Эти комментарии предполагали твердую позицию, однако Маршалл признался, что "вопрос о том, какой следующий шаг предпринять, был трудным". Даллес возражал против отправки еще одной ноты. Оно будет опубликовано, как и предыдущие заметки. Огласка еще больше навредила бы советскому престижу, что Даллес считал главной мотивацией Кремля. По его мнению, истинной целью Запада было найти способ заставить Москву отступить, сохранив при этом лицо. Казалось, что комментарии Даллеса произвели впечатление на госсекретаря, и после часовой беседы он попросил Даллеса обсудить детали с Боленом, Кеннаном и другими ключевыми должностными лицами.
  
   Даллес слушал, как помощники Маршалла обрисовали ситуацию. Их отправной точкой была неадекватность воздушного транспорта. Он мог расшириться, только отведя самолеты от МАТСА, против чего, по словам группы, выступала армия. Расширен или нет, погода остановит воздушные перевозки в октябре. К тому времени они должны были найти решение; в противном случае "нам ... пришлось бы применить крупномасштабную силу". Даллес сомневался, что потеря Берлина будет иметь те ужасные последствия, которые его хозяева считали само собой разумеющимися. Он поддержал мирные шаги по восстановлению доступа и считал, что сила не имеет отношения к задаче, стоящей перед западными державами, которая заключалась в создании условий, которые позволили бы Москве ослабить блокаду без затруднений. Обращения в Организацию Объединенных Наций вряд ли дали бы результаты. В лучшем случае международный орган "может дать моральную санкцию на широкомасштабное применение силы, чего, однако, мы не хотим. Мы хотим мира, а не законной основы для войны". По мнению Даллеса, наилучшим подходом было бы предложить встречу министров иностранных дел для обсуждения Берлина и Германии, не выдвигая в качестве предварительного условия прекращение блокады. В то же время западные правительства следует сообщить русским, что они намеревались отправить невооруженную колонну грузовиков, "которую можно остановить только превосходящими силами". Запад должен также предупредить Русских, что насильственное вмешательство в конвой будет передано в Организацию Объединенных Наций. Даллес не предполагал никакого применения силы; он предполагал, что конвой будет зондом, чтобы увидеть, будут ли Советы "блокировать нас делом, а не словом". Он ожидал, что "технические трудности" Соколовского исчезнут до того, как грузовики поедут. Пребывая в блаженном неведении о планах Лемея, он предположил, что у него будет время обратиться в Совет Безопасности или арбитраж, если что-то пойдет не так.56
  
   Это был подход, отличный от подхода Клея, но он сопряжен с теми же рисками. В лучшем случае это обещало повторение поездов Клея от 1 апреля и 20 июня; в худшем случае это оставило бы "мир во власти случайного выстрела".57 Сосредоточенность Даллеса на советском престиже привела его к выводу, что Сталин был втянут в конфронтацию, которой он хотел избежать. Но если бы это было так, советский лидер мог в любое время объявить, что ремонт автобана и железнодорожных линий завершен. Ему не нужна была сложная западная шарада в качестве прикрытия. Даллес не "четко продумал этот вопрос".58 Он просто хотел избавиться от сути проблемы, предложив поверхностный ответ - престиж - на вопрос о том, почему Советы начали и продолжили блокаду.
  
   Даллес действительно помог. Администрация решила держать Клея на коротком поводке, и Даллес укрепил эту решимость. Он умерил энтузиазм Госдепартамента по поводу обращения к Организации Объединенных Наций и призвал администрацию подумать о закулисных подходах к Сталину и Молотову. Короче говоря, он укрепил заинтересованность администрации в проведении поэтапных, постепенных усилий и помог отсрочить развязку. Однако Даллес не оказал немедленного эффекта, потому что Маршаллу пришлось уехать в Белый дом, прежде чем снова с ним поговорить.
  
   Маршалл, Форрестол и президент встретились на полчаса, чтобы обсудить Берлин. Госсекретарь считал, что перед Соединенными Штатами стоят две альтернативы - твердость в Берлине или крах политики США в Европе. Отступление из Берлина изменило бы недавний импульс в пользу Запада, такой как выборы в Италии и дезертирство Тито. Форрестол противопоставил оптимизму Маршалла обескураживающую оценку военного баланса. Если бы твердость привела к войне, западные силы не смогли бы противостоять советской атаке. Хотя Форрестол говорил то, что сам Трумэн подчеркнул адмиралу Лихи 30 июня Трумэн высмеял его попытку подчеркнуть опасности. "Джим хочет подстраховаться, - жаловался он в тот вечер в своем дневнике, - он всегда так делает". Форрестол записал, что Трумэн закончил встречу, подстраховавшись. Президент согласился с политикой Маршалла: Соединенные Штаты останутся в Берлине "до тех пор, пока не будут исчерпаны все дипломатические средства, чтобы прийти к какому-то соглашению, чтобы избежать войны". Как давно заметил У. Филлипс Дэвисон, это не обязательно была сильная позиция. Не был ясен и вопрос: была ли конечная цель президента остаться в Берлине, достичь компромисса или избежать войны? Трумэн, характерно преувеличивая собственную решительность, записал в своем дневнике более твердое заявление: "Мы останемся в Берлине - что бы ни случилось".59
  
   Несмотря на комментарии Маршалла Даллесу в то утро, это вряд ли похоже на драматический поворот политики. Ни Государственный департамент, ни Пентагон не разработали конкретных планов действий и не представили их президенту. Единственным шагом, одобренным Трумэном, было возобновление дипломатии. Никто не просил о бессрочном обязательстве поддерживать американское присутствие в городе, даже если это означало войну, и маловероятно, что Трумэн дал его. Никто не определился со стратегией разрешения кризиса. Были сформулированы цели, а не средства.
  
   Маршалл понял, что его президент говорит в резких выражениях. В тот вечер он телеграфировал послам, что Соединенные Штаты полны решимости сохранить свою позицию, принимая "все необходимые меры". Госсекретарь добавил, что "поскольку мы тверды в своей решимости довести это дело до конца", западные державы будут изучать все возможные мирные решения, в частности, подход трех держав к Сталину.60
  
   Последовала вторая встреча с президентом, в которой приняли участие Форрестол, Ройалл, Ловетт и Дрейпер. Дрейпер выполнял просьбу Аверелла Гарримана, представителя Плана Маршалла в Париже, передать его личные рекомендации президенту. Трумэн, возможно, расценил просьбу Гарримана как самонадеянную. Он нетерпеливо выслушал доклад Дрейпера и отклонил его в своем дневнике как "повторение того, что я уже знаю". Гарриман утверждал, что западные державы должны вскоре достичь "абсолютной решимости остаться в Берлине" - если не считать войны. Трумэн отрезал, что он уже решил остаться, "даже на грани войны ". Гарриман считал необходимым, чтобы президент выступил перед Конгрессом; Трумэн продемонстрировал бы свою государственную мудрость, взяв кризис в свои руки, посоветовал Гарриман, подразумевая, что Трумэн еще этого не сделал. Президент отверг идею выступления, опасаясь, что это может "излишне нарушить нынешнюю деликатную международную ситуацию". Трумэну понравился третий пункт Гарримана - предложение о том, чтобы любой подход к Москве осуществлялся через Сталина, - но он не раскрыл, что он одобрил такой демарш получасом ранее. Последняя идея Гарримана, что президент, решающий, будут ли Соединенные Штаты использовать атомную бомбу в войне, встретил каменное молчание. Гарриман считал, что "может не быть времени для прохождения болезненного процесса принятия решений" после начала войны, поэтому решения должны приниматься сейчас. Если бомба должна была быть использована, "все детали ... должны быть проработаны и подготовлены к немедленному исполнению". Президент мог бы отклонить это предложение, сославшись на свою встречу с Лилиенталем и Форрестолом, запланированную на два дня, или на исследование NSC, которое запросил Ройалл; вместо этого он вообще ничего не сказал.
  
   Таким образом, послужной список Дрейпера свидетельствует о том, что президент избегал сложных вопросов, поднятых непрошеными и нежелательными советами Гарримана. Если Трумэн и был готов рисковать, он ничего не сказал о степени риска. Как и в апреле, он счел кризис слишком деликатным, чтобы обращаться к Конгрессу или нации. Он избегал любого обсуждения бомбы. Трумэн видел ситуацию иначе, или, по крайней мере, он передал это впечатление в своем дневнике. "Я не перекладываю ответственность или алиби на решения, которые я принимаю", - написал он.61
  
   Несмотря на жесткие разговоры на страницах своего дневника, Трумэн снова предоставил Маршаллу разъяснять политику США всему миру. 21 июля госсекретарь выступил с заявлением, в котором изложил позицию, которую он представил СНБ. "Нас не будут принуждать или запугивать", - говорится в сообщении. "В то же время мы будем ... использовать все возможные ресурсы переговоров и дипломатических процедур для достижения приемлемого решения, чтобы избежать трагедии войны для всего мира. Но я еще раз повторяю, мы не собираемся поддаваться принуждению ".62
  
   Ловетт разработал политику в ходе неофициальных переговоров с дипломатическим корпусом и прессой. На карту были поставлены принципы. Блокада была насилием, направленным против бывших союзников, и нельзя было допустить, чтобы она увенчалась успехом. Западные державы поняли, что "умиротворение ни к чему их не приведет"; твердость была единственным путем к миру. Однако твердость не означала доведения дела до конца. Если начнутся боевые действия, ответственность должна лежать на русских, а Ловетт сомневался, что они хотят войны. Воздушная переброска предоставила два месяца на поиск решения. Следующие шаги будут дипломатическими, возможно, обмены на высоком уровне со Сталиным. "Было крайне важно проявлять сдержанность" и избегать истерии, сказал Ловетт журналистам, отклонив призывы к вооруженному конвою как "дикие разговоры". Он думал, что Советы находятся в обороне и могут постепенно ослабить блокаду. Упорное сопротивление берлинцев, а также скорость и эффективность, с которыми Запад организовал переброску по воздуху, удивили Советы, в то время как признаки беспорядков в Восточной Европе отвлекли их. Советские лидеры не рассказали русскому народу о кризисе, заметил Ловетт, и их зависимость от "технических трудностей" оставила им выход.63
  
   Политика имела политическое измерение. Ловетт заметил сэру Джону Бальфуру из британского посольства, что администрация должна занять "абсолютно твердую" позицию по отношению к русским, "чтобы сохранить двухпартийную поддержку". Он упомянул журналистам "поразительно показательный" опрос Гэллапа, согласно которому 92 процента американцев поддержали отказ Запада покинуть Берлин. Опрос на самом деле показал больше. Когда его спросили, должен ли Запад применить силу, если это необходимо, чтобы остаться, 86 процентов респондентов ответили "да", 8 процентов сказали "нет", а 7 процентов не имели своего мнения. Это могло бы быть интерпретируется как поддержка конвоя, но администрация не поверила опросу. Маршалл и Ловетт, в частности, думали, что общественность не осознает серьезности ситуации; американцы поддержали твердую позицию, потому что ожидали, что это заставит Москву отступить. Двое мужчин слишком хорошо помнили эйфорию общественности во время дела Смита-Молотова, и они сомневались, что американский народ, в конце концов, поддержит войну за Берлин. Вместо этого их анализ комментариев прессы отражает двойственность позиции самой администрации: отказ подчиниться принуждению уравновешивается желанием использовать все возможности для достижения мирного урегулирования. Британское посольство, с тревогой прислушиваясь к общественному пульсу, пришло к аналогичным выводам. Хотя он отметил "практически отсутствие склонности к выводу войск", он не почувствовал никаких попыток форсировать ситуацию.64
  
   Трумэн, Маршалл и Ловетт выбрали дипломатическую стратегию; объединенный комитет начальников штабов пытался разработать военную. Они переписали пессимистичный отчет объединенного комитета по стратегическим исследованиям, потому что его предпочтение выводу войск было слишком прямым вызовом желанию Трумэна твердо стоять на своем.65 Руководители одобрили расширение воздушных перевозок "в максимально возможной степени", чтобы удовлетворить "минимальные требования" Берлина. Они признали, что это лишило МАТСА "существенной" поддержки в случае начала войны, но обеспечило "запас времени", в течение которого можно было бы найти "какое-то другое решение". Другими словами, они были готовы поставить под угрозу стратегию военного времени в надежде, что войны можно избежать. Этот сдвиг отразил более оптимистичные оценки воздушных перевозок со стороны Клея и ВВС, а также желание идти в ногу с президентом.66 Тем не менее, острое осознание неготовности Запада к войне заставило руководителей встревожиться по поводу явной решимости Трумэна сохранить американские войска в Берлине. Хотя они и не хотели поддерживать призыв своих подчиненных к эвакуации, они не хотели исключать его. Они поддерживали:
  
   Можно было бы найти какое-то оправдание для вывода наших оккупационных войск из Берлина без чрезмерной потери престижа. Хотя это противоречит предположению о сохранении нашей позиции в Берлине ... остается возможность, что может появиться разумное оправдание, такое как гуманитарные соображения по отношению к населению западных секторов Берлина. Поэтому, при условии неизменного решения о том, что вывод войск ни при каких обстоятельствах не будет предпринят, если только его не вынудят военные действия, следует, по крайней мере, иметь в виду возможность вывода войск. Разработка планов такого решения представляется желательной, поскольку ни воздушный транспорт, ни вооруженный конвой сами по себе не предлагают долгосрочного решения проблемы.
  
   Поскольку JCS интерпретировал американскую политику, никаких "неизменных решений" принято не было, и их меморандум завершился просьбой принять его немедленно. Они уклонились от прямого заявления о том, каким должно быть это решение, но можно было прочесть между строк. Учитывая, что переброска по воздуху "не может ... рассматриваться как постоянное решение", а конвой связан с "серьезным военным риском", вывод войск был единственным мирным вариантом. Продолжение существующей политики "оставаться на месте" рано или поздно потребует, чтобы Берлин был снабжен "силой."В этом случае "Полномасштабная подготовка" к войне должна начаться "немедленно", потому что имеющегося времени может быть "меньше, чем необходимо".67
  
   Вопрос о том, повлияли ли взгляды вождей на политику, является предметом спора. Их официальный историк говорит "нет", основываясь на официальных документах: эта записка не поступала в СНБ до четырех дней после его заседания 22 июля. В отчете об этой встрече, отправленном в Овальный кабинет на следующий день, также нет никаких указаний на то, что руководители проинформировали СНБ о своей позиции. Тем не менее, Мерфи утверждает в своих мемуарах, что их противодействие конвою было решающим. Когда он и Клей прибыли в Вашингтон 21 июля, они узнали от Маршалла и "друзей в Пентагоне", что бессмысленно настаивать на своем. Трумэн не хотел делать ничего, что избиратели могли бы счесть опрометчивым. Он отдал бы приказ о конвоировании, если бы JCS согласился, но они этого не сделали. Маршалл, сам старый солдат, придавал чрезмерное значение точке зрения военных, жаловался Мерфи.68
  
   Можно усомниться в оценке Мерфи влияния вождей. Трумэн и Маршалл уже исключили поспешные шаги 19 июля, до того, как руководители заявили о своей позиции. Хотя логично предположить, что Маршалл и Ловетт полагались на друзей в Пентагоне, чтобы поддерживать связь с мнением военных - особенно в армии, где оппозиция Клэю была самой сильной, - нет ничего, что подтверждало бы, что они это делали. Фактически, есть свидетельства того, что консультации внутри администрации оставляли желать лучшего, несмотря на создание межведомственной берлинской группы под руководством Болена. Например, 19 июля Ловетт сказал Даллесу, что армия выступает против расширения переброски по воздуху, хотя Брэдли одобрил ее всего за два дня до этого.69 Несмотря на эту слабую координацию, гражданские и военные лидеры независимо друг от друга пришли к одному и тому же выводу: конвой сейчас не нужен. Если бы это когда-нибудь имело смысл, это был бы последний шаг, а не следующий.
  
   Таким образом, на заседании СНБ 22 июля в кабинете министров Белого дома не был сделан принципиальный выбор, хотя это дало чиновникам возможность поговорить с Клеем и Мерфи. Повестка дня предусматривала обзор и оценку кризиса, начиная с последствий вывода войск, возможностей продолжения переговоров и обеспечения города по воздуху или конвоем до эвакуации. Присутствовали и Трумэн, и Объединенный комитет начальников штабов, что было необычно.70
  
   Рассматривая первый пункт повестки дня, Клей заявил, что вывод войск означает "потерю наших позиций в Европе". Британцы, французы и берлинцы проявили твердость; Соединенные Штаты должны поддержать их. "Мы должны быть готовы пойти на все, чтобы найти мирное решение ... но должны быть полны решимости остаться в Берлине", - продолжил генерал. Затем он обратился к воздушному транспорту и потребностям Берлина. Текущие усилия достигли 2400-2500 тонн в день, что было достаточно для обеспечения продовольствия, но не продовольствия и угля; для этого потребовалось бы еще семьдесят пять С-54. Для увеличения грузоподъемности до 4500 тонн в день, достаточного для создания запасов на зиму, потребуется еще больше.71
  
   Сводка Клея открыла генералу Ванденбергу путь. В тот же день, когда Уитни сообщила СНБ, что переброска по воздуху обречена, Ванденберг спросил Матса, какой тоннаж может быть доставлен в Берлин зимой, при условии, что все командование будет задействовано и там будет третий аэродром. Ответ был 3000 тонн в день.72 Несколько дней спустя директор по планированию и операциям ВВС генерал-майор Сэмюэль Э. Андерсон поручил своим сотрудникам спланировать англо-американский подъемник в 4000 тонн в день. Офицеры должны были определить, сколько C-54, пилотов и вспомогательных войск потребуется, а также какие улучшения и расширения аэродрома были необходимы. Генерал отметил, что необходим план, потому что национальные лидеры почти наверняка отдадут приказ о резком расширении воздушных перевозок.73 Когда 21 июля Ванденберг включил вопрос о переброске по воздуху в повестку дня СНБ, он сказал Дрейперу, что ВВС хотели бы знать, "является ли ... национальной политикой продолжение переброски по воздуху в приоритетном порядке на неопределенный срок ... в течение всей зимы, если это необходимо, и если да, то какими темпамиуровень тоннажа". Военно-воздушным силам потребуется больше денег, самолетов и оборудования, не говоря уже о ремонтном складе в Великобритании и еще одном аэродроме в Берлине, чтобы поддержать такие усилия.74 Штаб ВВС начал прорабатывать детали, и теперь Ванденберг обобщил их. Отправка пятидесяти С-54 (запрос Клея от 10 июля) была неэкономичной. Ванденберг заявил, что если переброска по воздуху будет длиться долго, ВВС предпочли бы, чтобы "мы действовали искренне. Если мы это сделаем, Берлин можно будет снабжать". Он настаивал на скорейшем принятии решения, чтобы новый аэродром был готов до наступления зимы.
  
   Маршалл повторил свое беспокойство по поводу потери самолетов в результате советской атаки. Ванденберг признал риск. Если разразится война и Советы уничтожат транспортные средства в Германии, Соединенным Штатам будет трудно снабжать свои войска за рубежом и защищать отдаленные базы. Воздушно-атомное наступление может быть отложено на месяцы. Клей предсказал, что русские не будут вмешиваться в переброску по воздуху, "если только они не намерены начать войну", и, отвечая на вопрос президента, он сомневался, что они намеревались это сделать.
  
   Затем Клей обратился к convoys, предлагая нерешительную защиту идеи. Накануне вечером за ужином он сказал Форрестолу, что конвой "без труда" достиг бы Берлина тремя неделями ранее. Теперь он признал, что конвои "могут привести к войне" и, следовательно, не должны предприниматься "до тех пор, пока все другие способы не будут испробованы и не потерпят неудачу". Британцы согласились бы на конвой в качестве последнего средства; французы, вероятно, нет. Если бы конвои достигли Берлина, последующие конвои не должны были бы быть так хорошо вооружены. В конце концов, Клей признался: "Возможно, нам придется разместить войска вдоль коридора."Затем он заявил: "Если мы уйдем из Берлина, мы потеряем все, за что боремся ". Трумэн поддержал эту точку зрения.
  
   Маршалл спросил о Руре, и Трумэн с Лихи ушли на совещание по бюджету. Маршалл сосредоточил дискуссию, которая продолжалась еще сорок пять минут, на строительстве третьего аэродрома в Берлине. Он думал, что это будет иметь "хороший психологический эффект", показывая, что Запад "серьезно настроен остаться". Группа согласилась с тем, что работа должна начаться немедленно. Следующим вопросом было усиление воздушного сообщения. Ванденберг сказал, что это можно сделать, не нарушая жизненно важных маршрутов мирного времени. Игнорируя более раннее предложение Ванденберга о максимальных усилиях, совет решил добавить семьдесят пять С-54 к пятидесяти, которые сейчас находятся в Германии. Дополнительные сообщения могут быть направлены позже, в зависимости от результатов дипломатического подхода к Москве.
  
   Маршалл и Ловетт наметили следующие дипломатические шаги. Как и неделей ранее, Маршалл объяснил, что "главное соображение, изучаемое государством, заключается в том, чтобы заложить основу для любых возможных действий, которые нам, возможно, придется предпринять". Каждый шаг также должен был определяться вероятной реакцией в Европе и дома, последняя из которых была "чрезвычайно осложнена годом выборов". Запад должен был иметь возможность "предстать перед Организацией Объединенных Наций с максимально чистым делом, чтобы мы получили одобрение большинства здесь и за рубежом в отношении нашего будущего курса".
  
   Ловетт повторил основные моменты своих неофициальных переговоров с прессой. Запад должен избегать истерии, исчерпать все мирные средства и не дать себя "вышвырнуть из Берлина". Он изложил "наше расписание" в тех же выражениях, что и неделей ранее. Он начал с того, что "отрабатывал крайний срок первого октября. Это означает, что к 15 сентября мы должны решить, готовы ли мы идти вперед, независимо от последствий. Поэтому к первому сентября мы должны созвать специальную сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Для этого мы должны передать этот вопрос на рассмотрение Совета Безопасности ООН в течение первой недели августа. Поэтому к первому августа мы должны завершить наши первоначальные прощупывающие маневры". Когда Симингтон спросил о "решении увеличить воздушную переброску до максимума", Ловетт ответил, что ситуация прояснится, возможно, через две недели; тогда западные державы смогут решить, "использовать ли всю нашу воздушную переброску". На этом совет согласился с тем, что Клей может провести пресс-конференцию, и заседание было закрыто.75
  
   Историки преувеличили важность этой встречи в эволюции американской политики в отношении Берлина. Встреча не была открытым форумом для обсуждения альтернатив, которым она казалась. Президент урегулировал проблему 19 июля, подтвердив позицию, изложенную Маршаллом на СНБ четырьмя днями ранее. Не будет немедленного вывода войск из Берлина и никаких "экстремальных" или провокационных шагов, по крайней мере, на данный момент. Таким образом, президент вынес решение против Клея еще до того, как генерал прибыл в Вашингтон. Заседание СНБ 22 июля было проведено, потому что Ройалл, вопреки желанию президента, вызвал Клея домой. Встреча дала Клэю и Мерфи шанс высказать свое мнение - шанс, который они упустили, зная, что это бесполезно. Действительно, так оно и было. Позже в тот же день Болен телеграфировал Дугласу и отметил, что отчеты двух мужчин не сделали ничего, чтобы поколебать убежденность в Вашингтоне в том, что "нет реальной необходимости предпринимать поспешные действия в отношении следующего шага".76
  
   Хотя Клею не дали зеленый свет для его конвоя, один из них не был исключен. Официальные лица рассматривали это как долгосрочную возможность - не следующий шаг, но, возможно, последний. Планирование продолжалось. Через шесть дней после заседания СНБ Форрестол попросил Маршалла обсудить планы трехстороннего конвоирования с британцами и французами. Маршалл вернул мяч Пентагону. Когда к нему обратились, британские начальники штабов не согласились бы "ни при каких условиях" планировать, а тем более проводить такую операцию. По указанию Вашингтона Клей продолжил одностороннее планирование трехстороннего конвоя, не сообщив об этом Робертсону или Кенигу. Ройалл снова поднимал эту тему уже в марте 1949 года.77
  
   Таким образом, СНБ не исключил конвой Клея раз и навсегда и обязал Соединенные Штаты проводить политику преодоления блокады воздушным транспортом, как предлагал Трумэн в своих мемуарах. Президент не отменил неохотного генерала Ванденберга и не приказал увеличить переброску по воздуху, потому что альтернативой был конвой, спровоцировавший войну. Ванденберг был готов "действовать от всего сердца"; поднятые им вопросы были проблемами, требующими решения, а не возражениями. К тому времени, когда совет решил послать больше самолетов, Трумэн покинул комнату. Он использовал свои мемуары, опубликованные в середине 1950-х годов, чтобы укрепить свою репутацию решительного лидера и убежденного антикоммуниста.
  
   Совет не выбирал стратегию воздушных перевозок. Хотя он согласился отправить семьдесят пять С-54, ЛеМей просил восемьдесят пять. Это также не обязывало нацию к тотальным усилиям. Ванденберг и Симингтон сделали это предложение и были проигнорированы. Ловетт считал, что решение должно быть принято позже. Возможно, такая позиция была компромиссом, чтобы ограничить влияние на возможности военного времени, или признанием того, что немедленные тотальные усилия, как указал сам Ванденберг, нецелесообразны, пока не будут готовы новые аэродромы и склады; или, возможно, это отражало ощущение, что дипломатия может сделать ненужными максимальные усилия. Что бы это ни было, это нельзя охарактеризовать как решение полагаться на воздушные перевозки для преодоления блокады.
  
   Никто не мог покинуть встречу с чувством, что решение было найдено, что долгосрочные варианты были взвешены и выбраны. Как и в июне, Трумэн и его советники нащупывали свой путь, принимая постепенные решения. Еще до конца дня Ловетт начал понимать последствия новой позиции ВВС; на совещании он предпочел не импровизировать и отказаться от позиции, которую они с Маршаллом разработали заранее.78
  
   22 июля лидеры страны не взяли на себя обязательства по стратегии воздушных перевозок, которая, как они думали, позволит прорвать блокаду; они не разрешили фундаментальную дилемму, стоящую перед ними. Один из анализов этой встречи, составленный с точки зрения трех вариантов действий, обсуждавшихся в кабинете Ройалла 27 июня (уйти, остаться, даже если это означало войну, или отложить выбор между этими альтернативами), приходит к выводу, что СНБ выбрал второй вариант, "единственную жизнеспособную альтернативу, учитывая позицию Трумэнасистема убеждений".79 На первый взгляд, факты подтверждают эту интерпретацию. Краткий отчет о действиях совета указывает на то, что группа согласилась остаться в Берлине "в любом случае"; Болен напомнил о "абсолютной решимости" Трумэна остаться; и Лихи думал, что президент не уступит, пока Советы не нападут на западные силы или линии снабжения - другими словами, пока не начнется война. Перепуганный Ведемейер предупредил британцев, что Клей призвал совет начать войну "сейчас, а не позже" и что президент "сильно склонялся" к тому, чтобы согласиться.80
  
   Как и в июне, администрация использовала третий вариант. В нем рассматривались неотложные вопросы: санкционировать ли конвой и посылать ли больше самолетов. Это отложило в сторону более широкие проблемы. Как сказал Ведемейер британцам, "никаких определенных решений принято не было". 22 июля Трумэну и СНБ не пришлось выбирать между суровыми альтернативами, которые, как утверждают историки, стояли перед ними. Это было основной привлекательностью airlift. Расширяя воздушные перевозки, СНБ может отложить выбор между войной и выводом войск как можно дольше. Трумэн, каким его обычно изображают, отверг бы эту стратегию промедления; реальный Трумэн счел ее непреодолимой. Как и президенты до и после, он будет заниматься делами день за днем и надеяться на перерывы.
  
   ГЛАВА 7
   Московские дискуссии
  
   Западные державы не приняли стратегию воздушных перевозок в июле, и они не приняли ее в августе. Хотя британцы и американцы расширили воздушный транспорт, оставались сомнения в том, что он сможет поддерживать город после наступления плохой погоды. Западные державы полагались на переговоры, а не на воздушные перевозки, и надежды на дипломатический прорыв росли и падали. К концу августа обе стороны согласовали план соглашения и поручили военным губернаторам проработать детали. А потом все рухнуло.
  
   ВВС США быстро ОТРЕАГИРОВАЛИ на решение расширить воздушные перевозки. 23 июля генерал Ванденберг приказал МАТСУ отправить в Германию девять эскадрилий (81 самолет и 243 экипажа) и штаб-квартиру. Если заказы поступали быстро, выполнение занимало больше времени. Ванденберг приказал двум эскадрильям вылететь немедленно; остальные должны были следовать парами с интервалом в семь дней.1 Даже такой размеренный темп усугублял скопление людей на западногерманских аэродромах. Было слишком мало баз и не хватало пилотов, мало запасных частей и еще меньше механиков для их установки. Имевшиеся в наличии люди и материалы использовались не лучшим образом: погрузка грузов производилась бессистемно, дисциплина полетов была неустойчивой, а разгрузка в Берлине сопровождалась длительными задержками. Пилоты налетали в два раза больше разрешенного количества часов, а дежурные офицеры бросились к линии вылета, чтобы совершить прогулку в Берлин на любом самолете, который оказался в наличии.2
  
   Командиры считали такую неразбериху неизбежной; к тому времени, когда ее можно было исправить, переброска по воздуху была бы закончена. Генерал-майор Уильям Таннер не согласился. Таннер, командовавший воздушным транспортом в Хампе во время войны, а ныне заместитель командующего MATS по операциям, обладал достаточным опытом и настойчивостью, чтобы обеспечить слушание. Тем не менее, это была борьба, потому что идеи Таннера противоречили догме ВВС. Со времен Билли Митчелла военно-воздушные силы приравнивали авиационную мощь к стратегическим бомбардировкам. Таннер считал, что транспорт имеет большее значение, чем бомбардировка: способность самолета перевозить людей и оборудование на большие расстояния за одну ночь произвела революцию в ведении войны. Не в силах оставаться в стороне, он доставлял неприятности самому себе, пока не добился назначения командующим новым штабом воздушных перевозок в Германии. Он прибыл в Висбаден 29 июля.3
  
   Таннер отчитался перед Лемеем, который не тратил времени на любезности или даже обсуждение. "Я ожидаю, что вы будете продюсером", - сказал он Таннеру. "Я намерен", - парировал Таннер. Он начал организовывать свою штаб-квартиру в захудалом многоквартирном доме.4 Одной из первых задач было определить миссию и определить, сколько самолетов необходимо для ее выполнения. Где-то в течение первой недели работы Таннера Лемей вызвал в свой кабинет начальника штаба Таннера, полковника Теодора Р. ("Росса") Милтона, вручил ему логарифмическую линейку и блокнот и приказал ему представить ответ. Все это было довольно буднично; турецкие офицеры зашли поболтать с Лемеем, пока Милтон работал в углу, судьба 2 миллионов человек зависела от его логарифмической линейки. Добавив "некоторые погодные факторы и различные другие предположения", он вывел цифру: 225 C-54. Будет ли Вашингтон действовать в соответствии с его оценкой? Это было маловероятно, потому что это означало бы задействование всего его грузового авиапарка. Кроме того, Лемей сообщил Вашингтону, что максимум, что он может использовать, учитывая погоду и пропускную способность Темпельхофа, - это 139 "Скаймастеров".5
  
   Таннер считал, что через несколько дней он понял ситуацию. Он написал командующему MATS генерал-майору Лоуренсу С. Кутеру, что "ключ ко всей проблеме - большие самолеты, и их много". Вторя Лемею, он рекомендовал заменить все C-47 на C-54. Три дня спустя он сообщил: "Вся проблема довольно хорошо сводится к определенным существенным знаменателям". Он выделил три из них: сокращение времени выполнения заказов в Берлине, перемещение C-54 в британскую зону и создание единого англо-американского авиационного управления.6
  
   Погруженный в теорию научного менеджмента Фредерика Тейлора, Таннер считал безрассудство стереотипного летчика источником проблем с авиаперевозками. Репортеры могли бы разглагольствовать о пилотах, работающих до упаду, или о штабных офицерах, взявших отгул, чтобы доставить уголь в Берлин, но для Таннера это были признаки некомпетентности и неизбежного провала.7 Он, казалось, верил, что Лемей и Смит выбрали такие методы, отвергая их как "генералов-бомбардировщиков", которые не разбираются в воздушных перевозках, хотя на самом деле ими двигала необходимость. Столкнувшись с беспрецедентными требованиями, они сделали все, что могли, имея недостаточные ресурсы. У Таннера было преимущество в том, что он опирался на то, чего они достигли. Он привнес в работу веру в регламентацию и внимание к деталям. Инженеры по изучению движения проанализировали каждый аспект воздушной перевозки, от сбора армейских припасов в Западной Германии до их распределения в Берлине, и как только эти эксперты нашли наиболее эффективный способ, Таннер внедрил его повсюду. Если цели airlift были гуманитарными, его методы были безжалостно механическими. Он надеялся создать "устойчивый, равномерный ритм, в котором сотни самолетов будут делать одно и то же каждый час, днем и ночью, в одном и том же постоянном ритме".8
  
   Таннер решил первое из трех "узких мест" - длительный разворот в Темпельхофе, который он назвал "самым важным фактором".9 В среднем самолеты вылетали из Берлина через семьдесят пять минут после посадки, хотя на их разгрузку уходило менее двадцати минут. Экипажи должны были получить разрешение и информацию о погоде для своих обратных рейсов, а затем они отправились в закусочную. Таннер изменил эту процедуру на третий день. Он приказал пилотам оставаться на своих самолетах. Оперативный сотрудник приносил им разрешения, за ним следовал сотрудник службы погоды; затем подъезжал джип, оборудованный как закусочная. Оборот сократился до тридцати минут.10 Ничто не могло ускользнуть от его внимания. 9 августа Таннер распорядился, чтобы экипажи покидали самолеты через передний люк, чтобы не мешать разгрузке. Пилотам было поручено убедиться, что к моменту стоянки самолета грузовой люк был открыт. Погрузка грузов для отправки из Берлина (которую авиаперевозчики называли "обратной загрузкой") задерживала вылеты, поэтому Таннер ограничил ее дневным светом и использовал C-47, чтобы не задерживать C-54 С большой грузоподъемностью. Погрузочные бригады в Берлине загружают неудобный груз в самолеты, которые нуждаются в мелком ремонте, потому что эти самолеты все равно будут задержаны. Панели с цветовой маркировкой сообщали наземным экипажам, требуется ли возвращающимся самолетам топливо или масло, были ли они пустыми или перевозили груз.11
  
   Поспешность иногда приводила к расточительству. Один экипаж захлопнул двери и вырулил к концу взлетно-посадочной полосы в Рейн-Майне с погрузочной бригадой на борту. (В другой версии этой истории самолет действительно вылетел из Темпельхофа с разгрузочной командой на борту.) В конце того лета самолет американского дипломата приземлился в Висбадене для дозаправки, и когда он и экипаж вернулись полчаса спустя, они обнаружили, что их C-47 загружен тремя тоннами муки.12
  
   Попытка сэкономить время привела к одному из самых известных изменений Tunner: запрету на "штабелирование" самолетов в плохую погоду. Если самолет пропустил заход на посадку в Берлине, он не сделал круг и не попытался повторить попытку. Это задержало бы самолет позади него. Вместо этого он вылетел из центрального коридора и начал все сначала. Изменение произошло в результате одного из самых известных эпизодов airlift - "Черной пятницы", тринадцатого августа. Погода в тот день была плохой. Радар не мог проникнуть сквозь дождь, который захлестнул Темпельхоф, а диспетчеры в башне не могли видеть взлетно-посадочную полосу. C-54 пролетел над полосой обшивки из пробитой стали и разбился, "взорвавшись огненным шаром, когда экипаж выбрался наружу". Следующий Skymaster приземлился надолго и так сильно затормозил, что лопнули две шины. Еще один выпал из облаков на бетонную взлетно-посадочную полосу, которая все еще строилась, и сделал петлю, повредив шасси и крыло. Диспетчеры начали складывать самолеты. Вскоре две дюжины кружили в густых облаках, и прибывали новые. Диспетчеры не позволили бы взлететь незагруженным C-54, потому что это увеличило бы риск столкновений в воздухе. Воздушный лифт остановился прямо на глазах Таннера, потому что он был в разгар стек, направляясь на небольшую церемонию, рекламирующую, насколько эффективным стал Vittles. Слушая радиовызовы встревоженных пилотов, пытающихся выяснить, что происходит, он слышал, как вокруг него разваливается воздушный лифт. В тот момент он признался: "Я бы оторвал голову своей бабушке". Он приказал всем самолетам, кроме своего, вернуться в западные зоны, затем приземлился в Темпельхофе и приступил к работе, чтобы это никогда не повторилось. Он запретил стеки и надавил на Вашингтон, чтобы тот прислал ему лучших контролеров, которых он мог найти.13
  
   Сердцем плана Таннера был жесткий контроль воздушного движения. Каждый рейс был подробно расписан, и пилоты, которые отклонялись от курса, узнали, почему у Таннера было прозвище "Вилли Кнут". Центр управления движением в Рейн-Майне контролировал все рейсы из Висбадена и Рейн-Майна. Назначенный в оперативную группу, центр действовал по правилам Таннера и отдавал приоритет его самолетам. Каждый пилот знал номера трех самолетов впереди и двух позади него, поэтому он знал свое точное местоположение в потоке. Самолеты взлетали в точное время и летели по заданной схеме на фиксированных высотах и скоростях. Самолеты всегда летали по правилам полетов по приборам. Таннер изменил процедуру полета самолетов Смита на пяти разных высотах, сократив ее до трех и, в конечном итоге, до двух, упростив заходы на посадку и снижение. Первой промежуточной станцией для обеих американских баз был маяк в Дармштадте. Самолеты из Рейн-Майна миновали его на высоте 900 футов, повернули налево и начали набирать заданную высоту. Самолеты из Висбадена пролетели над Дармштадтом над Рейн-Майном на высоте 4000 футов. Поток летел к Ашаффенбургу, поворачивая у маяка к хребту Фульда в устье южного коридора. Каждый пилот прислушивался к самолетам впереди, когда они сообщали о времени, когда они пролетели Фульду. Если пилот достигал Фульды менее чем через три минуты после самолета впереди него, он снижал скорость. Если ему требовалось больше времени, он ускорялся. Таким образом, самолеты входили в коридор с интервалом в три минуты. Эта система синхронизации не была детищем Таннера. Пилоты предложили это во время "сессии жалоб".14
  
   Самолеты пошли вверх по коридору, руководствуясь точным расчетом. Через сорок минут после Фульды пилот настроил свое радио на частоту Темпельхофа. Диспетчер направил самолет на полигон Темпельхоф, где он повернул налево и снизился до 2000 футов, направляясь к Свадебному маяку. Оттуда он повернул на подветренную ветку и опустился еще на 500 футов. После еще двух поворотов пилот поравнялся со взлетно-посадочной полосой в шести милях от нее. Если бы потолок был более 400 футов, а видимость была милей или лучше, он бы приземлился. Если бы погода была хуже, он вылетел бы из центрального коридора. Все берлинские аэродромы одновременно изменили направление посадки, чтобы снизить риск столкновений в воздухе.15
  
   Процедуры в северном коридоре были аналогичными, хотя и более сложными. В конце концов, самолеты с восьми баз должны были быть объединены. Маяк в Данненберге служил той же цели, что и полигон в Фульде. На другом конце коридора ключевым ориентиром был маяк во Фронау. Предполагалось, что самолеты пролетят его в течение тридцати секунд после запланированного времени. В отличие от американцев, британские пилоты в коридоре не полагались на точный расчет, их самолеты были оснащены навигационными средствами, такими как Gee, Eureka и Rebecca, которые позволяли им точно определять свое местоположение и регулировать скорость. Но потребовалось время, чтобы установить маяки. До тех пор пилоты не могли гарантировать, что они прибудут в заданный момент вовремя. Два южноафриканских пилота вспоминали, что никто не беспокоился о времени в хорошую погоду. "Как правило, можно было видеть по крайней мере два самолета впереди, но при полете по приборам это стало чем-то вроде шока, когда самолет прямо перед вами позвонил в ... [Фронау] и чуть не вырвал слова из вашего рта, в то время как ваше спокойствие было вследующий самолет, заходящий на посадку через несколько секунд, никак не может успокоиться."16 Еще одна сложность в северном коридоре заключалась в том, что он оставался двусторонней воздушной полосой, с разделением движения по высоте.17
  
   Планировщики полагались на блочную систему, даже когда ее недостатки стали очевидными. До тридцати самолетов могут выстроиться в очередь для взлета, тратя время и топливо. Наземные бригады столкнулись с резкими скачками и периодами простоя. Четырехчасовой цикл, который был стандартным для большей части воздушных перевозок в северном коридоре, создавал проблемы для британцев. Это было рассчитано для удобства американских С-54 в Фассберге и Целле, потому что они поднимали наибольший тоннаж. Поездка туда и обратно обычно занимала у Йорков и Дакотов более четырех часов. Пропустив один квартал, самолеты простаивали до следующего. Таннер будет возиться с системой блоков в 1949 году.18
  
   Он также экспериментировал с более крупными самолетами, C-74 и C-82, но обнаружил, что они нарушают желаемый ритм, поэтому он зарезервировал их для специализированных грузов, с которыми Skymasters не могли справиться. C-74 прибыл в Рейн-Майн 14 августа с восемнадцатью драгоценными двигателями C-54. Огромный самолет доставил 20 тонн муки в Гатов три дня спустя. Он вернулся в Штаты 21 сентября, совершив двадцать пять рейсов в Берлин и доставив 445,6 тонны.19
  
   Поток воздушного движения Таннера зависел от хорошей радиосвязи и современных навигационных средств. ВВС США и подразделения Службы воздушных путей и воздушных сообщений (AACS) начали расширять сеть, когда началась блокада. 2 июля Берлинский AACS запросил установку маяка в Брауншвейге (Брауншвейг) для обозначения западного входа в центральный коридор; он был установлен на следующий день. Ключевые маяки Дармштадта и Фронау не существовали, когда началась переброска по воздуху, и были установлены в августе. По мере расширения сети авиалиний подразделения связи столкнулись с ошеломляющим спросом на телетайпы и телефонные линии для связи офисов и баз, и они столкнулись с нехваткой оборудования, запчастей и опытных техников. Они установили прямые "горячие линии" для передачи голоса и данных, соединив штаб-квартиру airlift с ее операционными базами, а также телетайпную связь со складами USAFE. Базовые телефонные системы были ручными; операторы выполняли все звонки. На одной базе среднее время ожидания оператора составило четыре минуты.20
  
   Объем трафика был одинаково высоким в коридорах, где такие задержки в связи были опасными.21 Обе военно-воздушные силы сочли стандартные четырехканальные радиостанции неадекватными. На складе ВВС США в Оберпфаффенхофене уже в середине августа начали устанавливать восьмиканальные радиостанции AN/ARC-3. В конце концов, каждый C-54 нес по два таких самолета.22
  
   Вес мог быть так же важен, как и время, поэтому по возможности использовалась обезвоженная пища. Летающие ингредиенты часто оказывались умнее, чем отправка готовой продукции. Например, перевозка хлеба по воздуху была менее эффективной, чем отправка муки, дрожжей и угля, используемых для его приготовления; кроме того, сохранение работы пекарей в Берлине замедлило рост уровня безработицы в городе. Замена эрзац-кофе, который пили берлинцы, настоящим кофе позволила сэкономить топливо, используемое для приготовления заменителя. Упаковка лежала мертвым грузом. Любые утечки из легких бумажных пакетов, тканевых мешков или картонных коробок это было более чем компенсировано весом, который они сэкономили. Снижение веса тары самолета позволило увеличить полезную нагрузку. Таннер снял со своих C-54 ненужное оборудование для дальней навигации и связи. Самолетам, летящим ниже 10 000 футов, не нужны кислородные баллоны; их удаление сэкономило еще 500 фунтов. Короткие поездки туда и обратно в Берлин и обратно не требовали полных топливных баков. Усилия по повышению эффективности продолжались на протяжении всей блокады: в мае 1949 года склад в Бертонвуде увеличил полезную нагрузку трех С-54 в среднем на 2500 фунтов.23
  
   Второй крупной инициативой Таннера было открытие Фассберга для C-54. База находилась в идеальном месте, к западу от советской зоны и недалеко от входов в северный и центральный коридоры. Сокращение времени полета до Берлина означало, что каждый самолет мог совершать больше рейсов каждый день. Британские "Дакоты" прибыли в июле, но имело смысл разместить в Фассберге как можно больше С-54. Смит и британцы набросали эту идею в июле, и Таннер принял ее. "Эта операция была бы для нас идеальной", - посоветовал он Кутеру. Американцы начали прибывать 13 августа. За ним последовали три эскадрильи С-54, первый вылет в Берлин состоялся двадцать первого.24 База работала под оперативным контролем BAFO, а RAF назначали ей интервалы и время блокировки.25
  
   Фассберг был уникален: хотя это была британская база, общее командование осуществлял американец. Сначала базой управлял командир станции RAF и его административный (вспомогательный персонал базы), в то время как операции и техническое обслуживание находились под американским контролем. Но разделение полномочий между двумя старшими офицерами из разных стран - ни один из которых не несет ответственности перед другим и не имеет четкого представления о том, где заканчиваются его обязанности, - не сработало. Решение Таннера состояло в том, чтобы перевести американского офицера, привлечь другого и назначить его ответственным. Это сработало благодаря личности и упорному труду нового американского командира, полковника Терона ("Джек") Коултер.26
  
   База быстро доказала свою состоятельность. Он специализировался на одном грузе: угле. Аналитики подсчитали, что один С-54 в Фассберге выполнял работу 1,6 С-54 в Рейн-Майне или Висбадене, и Таннер объяснил сентябрьский скачок использования флота новой базой. В середине июля Skymasters совершали в среднем 1,9 рейса и доставляли в Берлин 18,1 тонны в день; к 9 сентября средние показатели составляли 2,7 рейса и 25,6 тонны. Преимущества были настолько очевидны, что силы в Фассберге, первоначально насчитывавшие двадцать семь С-54, в конечном итоге выросли до более чем шестидесяти.27
  
   Каким бы популярным ни был Фассберг среди командиров, солдаты ненавидели его. Опросы показали, что моральный дух там был самым низким из всех авиабаз. Американцы жаловались на питание, жилье, почтовую службу, возможности для отдыха, нехватку инструментов и отсутствие информации об операции и о том, как долго она может продлиться. Больше всего жалоб вызвали еда и условия жизни. Прибывший летный хирург ВВС США выразил сочувствие, раскритиковав столовую как "плохую" и антисанитарную. Два года спустя его воспоминания о Фассберге остались яркими: "Когда условия были наихудшими, например, в Фассберге зимой", люди жили в переполненных комнатах, "похожих на те, что были в концентрационных лагерях". Некоторым доставляло удовольствие писать пресловутый "Дневник Фассберга", воображаемую хронику бородатых, старых авиаторов, которые находились на постоянной девяностодневной временной службе более 230 лет. Когда его посетил репортер, пожилые летчики взяли его на службу в качестве первой замены, которую они когда-либо видели.28
  
   Фассберг настолько увеличил тоннаж, что Таннер захотел два из них. Он нашел другого в соседнем Целле. Хотя Целле был транспортной базой люфтваффе, его взлетно-посадочная полоса не могла поддерживать C-54. 15 декабря был готов новый самолет, и на следующий день первый Skymaster вылетел в Берлин. Инженеры учли опыт, накопленный на других базах, сделав Целле авиабазой с наилучшей физической планировкой. В отличие от Фассберга, британцы остались ответственными за управление базой.29 Как и Фассберг, Целле не пользовался успехом у дислоцированных там американцев по многим из тех же причин. Кварталы были скудными и посредственными. Разделение семьи также было серьезной проблемой. Три эскадрильи 317-й авианосной группы оставили свои семьи в Японии, и вскоре до них дошли слухи, что генерал Дуглас Макартур хочет выселить их близких из правительственных кварталов, потому что подразделение больше не входило в его подчинение.30
  
   USAFE и BAFO изо всех сил пытались справиться с наплывом самолетов, пилотов и механиков. "Количество С-54 ... было увеличено до 160, прежде чем была оказана адекватная поддержка более чем 50", - прокомментировал один из отчетов после действий. После того, как Вашингтон направил 225 скаймастеров, "поддержка была доступна примерно для 100".31 ВВС США сообщили, что нехватка персонала была "возможно, самой серьезной предсказуемой проблемой". Командование сократило перевод офицеров 1 июля и перевод рядовых 15 августа, чтобы сохранить пилотов и специалистов по техническому обслуживанию, в которых нуждался Таннер. Подразделения связи были укомплектованы на 60 процентов; инженеры-строители столкнулись с потерей половины своих опытных сотрудников к концу года. По оценкам ВВС США, к октябрю им потребуется еще 4000 человек. Управлять быстро растущими силами временного дежурства было непросто. Отдел кадров ВВС США, испытывающий нехватку кадров, не знал, кто прибыл и каковы их специальности. Подотчетность британской стороны была настолько слабой, что Королевские ВВС послали офицера из Англии для подсчета голов. В августе, когда конца блокаде не было видно, ВВС США продлили все временные туры до 180 дней.32
  
   Оберпфаффенхофен изо всех сил пытался выполнить 200-часовые проверки и капитальный ремонт C-54. (GIs, кстати, боролись с названием склада, называя его "Obie" или "Oberhuffinpuffin".) Работы начались 7 августа на временной основе, пока не открылся большой военный склад в Бертонвуде. Таннер поставил перед Obie цель - шесть C-54 в день. В августе средний показатель составлял четыре, несмотря на то, что USAFE перевели в помощь 100 механиков из Рейн-Майна. Самолеты, как правило, прибывали группами, а не постоянным потоком, что приводило к заторам и задержкам. Объем работы, необходимый каждому Skymaster, варьировался, что еще больше нарушало график. К концу сентября в депо работало 450 механиков, 395 из них были привлечены из эскадрилий воздушных перевозок. Несмотря на нерегулярный поток запасных частей, они закончили 45 самолетов в августе, 108 в сентябре, 139 в октябре и 96 в ноябре, когда Obie передал работу Burtonwood.33
  
   Таннер добился значительного прогресса в августе. Поставки за месяц составляли в среднем чуть более 3800 тонн в день - отрадное увеличение по сравнению с 2226 тоннами в июле, но значительно ниже целевого показателя Клея в 4500 тонн. Переброска по воздуху была многообещающей, но на нее нельзя было положиться, чтобы победить Сталина, и это обходилось казне США более чем в четверть миллиона долларов в день. В Вашингтоне Маршалл проинформировал Совет национальной безопасности о том, что переброска по воздуху прошла более успешно, чем ожидалось, но "во многих отношениях время было на стороне Советов".34 Решение должно быть найдено дипломатическим путем.
  
   24 июля, когда САМОЛЕТ ЛЮЦИУСА КЛЕЯ летел на восток через Атлантику, на его борту находился дополнительный пассажир. Чарльз Болен направлялся в Европу, чтобы выработать новый подход к Советам. После переговоров со Смитом, Клеем и Дугласом в Берлине он вылетел в Лондон для переговоров с Бевином, Стрэнгом и Массигли.35 Болен ожидал холодного приема, потому что западные правительства были в ссоре. Американцы хотели устного обращения к Сталину. Они думали, что записка окажется между двумя крайностями: та, которая точно отражает решимость Запада, будет настолько жесткой, что, как сообщил преемник Инверчапела Оливер Фрэнкс, она может спровоцировать "тот последний кризис ... которого они так стремились избежать"; та, которая не смогла опровергнуть утверждения Москвыэто означало бы нерешительность. Огласка вокруг ноты еще больше подорвала бы престиж обеих сторон. Вместо этого американцы считали, что Смит должен быть уполномочен говорить со Сталиным от имени всех трех наций.36
  
   Бевин отверг эту процедуру. Устная презентация рисковала быть искаженной, подумал он, ворча, что "эпизод Беделл-Смит-Молотов не был счастливым прецедентом". Британские возражения не были направлены лично против Смита; они касались цели и характера американского предложения. Американцы, казалось, были полны решимости встретиться со Сталиным "без какого-либо четкого представления о том, чего они надеялись достичь". Они, казалось, не прояснили, что произойдет, если переговоры провалятся, и Запад обратится в Организацию Объединенных Наций. Чего они надеялись добиться в Организации Объединенных Наций и что за этим последует? Бевин подозревал, что за нечеткими ответами Вашингтона скрывается желание довести кризис до конца. Москва могла истолковать решительный протест как ультиматум, а приближение к Сталину препятствовало дискуссиям на более низких уровнях, приближая развязку.37 Поэтому министр иностранных дел приберег свой самый сильный огонь для подхода к Сталину. Привлечение российского лидера на данном этапе преждевременно подняло бы вопрос до уровня глав государств. Это восстановило бы престиж Сталина, так сильно пострадавший в последние месяцы от действий итальянцев и югославов, и сделало бы его "окончательным арбитром мира и войны". Бевин также опасался, что в обход Молотова будет еще труднее иметь дело с советским министром иностранных дел. Альтернативой Бевину было послать ноту Молотову.38
  
   Страсти начали накаляться, поскольку ни одна из сторон не сдвинулась с места. Вдохновленные Британией утечки в прессу усилили разочарование американцев, в то время как Стрэнг жаловался, что в проекте Вашингтона содержится слишком много упоминаний о войне. Разногласия привели обе стороны к рассмотрению односторонних подходов к русским. Специальный берлинский комитет Бевина вновь собрался 21 июля и в течение следующей недели проведет три заседания - больше, чем за последний месяц.39
  
   Бевин оправдал худшие ожидания Болена. Рассерженный и раздраженный, он отмахнулся от утверждения Дугласа о том, что они должны обратиться к Сталину, потому что иначе американская общественность не поверит, что были предприняты все возможные шаги для урегулирования кризиса. В какой-то момент Бевин набросился на Болена и предпринял неуклюжую попытку пошутить о своих самых глубоких страхах. "Я знаю, что все вы, американцы, хотите войны, - сказал он, - но я не позволю вам этого ". Он не собирался уступать в Берлине, утверждая: "Если мы оставим Берлин, славяне поселятся на Рейне, и это будет конецЗападная Европа. Поэтому мы должны удержать Берлин любой ценой". Тем не менее, он призвал американцев учитывать европейскую точку зрения. "Мы были на передовой", - взмолился Бевин, напомнив Болену и Дугласу, что у него и Бидо не было никаких обязательств со стороны Соединенных Штатов, если разразятся "неприятности". Вашингтонские "ознакомительные" переговоры по безопасности в Северной Атлантике дали европейцам мало уверенности, поскольку становилось ясно, что американцы не возьмут на себя обязательных обязательств до ноябрьских выборов. Что будут делать американцы, если переговоры с русскими провалятся и Организация Объединенных Наций не сможет разрешить кризис? Экономические санкции и давление в других частях мира были бы неэффективны, в то время как вооруженный конвой грозил "реальными неприятностями".40
  
   На заседании кабинета министров 26 июля Бевин утверждал, что уступка русским приведет к "дальнейшему выводу войск... и, в конце концов, к войне. С другой стороны, если мы сохраним твердую позицию, мы могли бы рассчитывать на десять лет мира, в течение которых оборона Западной Европы могла бы быть укреплена "до начала войны. Таким образом, опасения Бевина казались скорее долгосрочными, чем сиюминутными. Другие были не так уверены. Когда министр иностранных дел выразил оптимизм по поводу шансов переброски по воздуху зимой, начальники штабов быстро выразили несогласие. Они сомневались, что операция, требующая "практически всех транспортных ресурсов Королевских ВВС", может продолжаться так долго.41
  
   На следующий день Бевин сообщил, что он достиг компромисса, отказавшись от своего настояния на записке. Западные представители попытались бы провести переговоры со Сталиным; в обмен Болен согласился сначала обратиться к Молотову. Британский посол сэр Морис Петерсон был болен, поэтому личный секретарь Бевина Фрэнк Робертс присоединился к Смиту и послу Франции Иву Жану Жозефу Шатеньо. Они просили Молотова организовать встречу со Сталиным. Запад был готов обсудить "практическое соглашение", чтобы положить конец кризису, если Сталин проявит "готовность найти разумный выход."Если он останется непреклонным, Запад передаст спор в Организацию Объединенных Наций.42
  
   Британцы по-прежнему испытывали беспокойство. Монтгомери написал Бевину, что было слишком поздно добровольно покидать Берлин; выбор был либо вести переговоры, либо сражаться. Теддер сказал Берлинскому комитету, что уведомление Москвы о том, что принуждение не увенчается успехом, как того требовали американские проекты, подразумевает решимость западных держав "сохранить свои позиции в Берлине силой оружия" и "готовность начать войну, если это необходимо". Однако американцы были настойчивы, и поэтому "министры чувствовали, что риск должен быть принят."Если московские переговоры и Организация Объединенных Наций не смогут выйти из тупика, "к концу сентября возникнет самая серьезная ситуация". Тем временем американцы должны были выполнить свои обязанности, чтобы "справиться с ситуацией" и оказать Западной Европе необходимую помощь.43
  
   Бевин написал Эттли, что Запад не может отступить от Берлина, и он не может купить урегулирование концессиями в Западной Германии. Поскольку Советы не сняли бы блокаду "ни за что меньшее", мир столкнулся с длительным тупиком. Единственный путь, открытый для западных держав, состоял в том, чтобы "выстоять", заставить Сталина понять, что он не сможет одержать победу в Берлине, не вступая в войну, и держать двери открытыми для советского изменения взглядов. Послание министра иностранных дел Массигли два дня спустя было во многом таким же. Он думал, что Запад преодолеет "нынешнее берлинское препятствие", потому что русские хотели войны не больше, чем Запад. Настоящие проблемы начнутся, как только начнутся переговоры, потому что любой серьезный разговор с русскими покажет, что Запад "не готов идти ни на какие уступки по существу". Поэтому Бевин ожидал, что весной мир столкнется с еще более серьезным кризисом, когда переговоры достигнут своего неизбежного конца. К тому времени европейцы должны были иметь твердые договорные обязательства и практическую помощь со стороны Соединенных Штатов.44
  
   В частном порядке у Трумэна тоже были сомнения. Хотя он беспечно заверил на пресс-конференции, что перспективы мира "отличные", он признался своей сестре: "Все это так бесполезно . . . . Если я выиграю [выборы], у меня, вероятно, будет война с Россией".45
  
   Его военные советники также принимали меры предосторожности. Обеспокоенные тем, что группа B-29 в Германии уязвима, они приказали отозвать ее. Он вернулся в Соединенные Штаты, в то время как другой пересек Атлантику в Великобританию. Командующий ВВС США генерал-майор Леон Джонсон посетил Германию в начале августа вместе с министром ВВС и начальником штаба. Симингтон поразил Джонсона, передав предсказание Клея о том, что воздушный транспорт "не выдержит нагрузки", и заявив: "Нам придется пробиваться в Берлин к октябрю."Госсекретарь сказал Джонсону "возвращаться в Англию и готовиться к войне".46
  
   30 июля три западных эмиссара попросили о встрече с Молотовым. Но Молотов был "в отпуске", и его заместитель Андрей Ю. Вышинский тоже был в отъезде. Однако младший заместитель министра иностранных дел Валериан А. Зорин был бы рад их принять.47 Зорин настоял на встрече с каждым из них по отдельности, и встреча Смита была холодной. Памятная записка, которую Смит вручил Зорину, подтвердила права Запада, выразив уверенность в том, что "откровенная дискуссия" между Сталиным, Молотовым и тремя представителями Запада может вывести ситуацию из тупика. Смит попытался возбудить любопытство Зорина, указав, что переговоры пересмотрят и усилят американскую позицию. (Робертс предложил бы аналогичную приманку несколько часов спустя, предложив "прогрессивный подход" в частных беседах.) Смит попросил о встрече с Молотовым, чтобы обсудить Берлин и "его более широкие последствия"; Зорин отказался, сославшись на то, что его уставший начальник нуждается в отдыхе, и он презрительно отозвался о памятной записке как о смутном повторении старых позиций.48
  
   Можно себе представить, какое впечатление произвел такой подход в Кремле. Британцы, французы и американцы были готовы вести переговоры не только по поводу Берлина, но и по поводу "его более широких последствий", которые могли означать только Германию. Западу потребовалось две недели, чтобы выдвинуть не ультиматум, а призыв к неофициальным секретным переговорам, которые могли бы разрушить лондонскую программу и, с помощью какой-нибудь формулы сохранения лица, облегчить Западу уход из Берлина. Конечно, такие возможности нельзя было исключать; в европейских коммунистических кругах начали распространяться слухи о том, что крупный триумф не за горами.49 Молотов решил, что может отказаться от столь необходимого ему отпуска, и не прошло и дня, как Смита, Робертса и Шатеньо провели в его кабинет для отдельных встреч.
  
   Смиту и Робертсу казалось очевидным, что целью Молотова было выяснить, что Запад предложит, чтобы избежать своего затруднительного положения в Берлине. Он намекнул, что лондонские решения были источником всех недавних трудностей, и настаивал на том, что разговоры о Берлине имеют смысл только как часть разговоров о Германии в целом. Смит ответил, что американская позиция была зафиксирована, но указал, что есть место для частного маневра. Робертс и Харрисон, министр в московском посольстве, оставили похожие намеки.50
  
   Западная инициатива заинтриговала Советы достаточно, чтобы втянуть в дискуссию Сталина. Это был важный знак, поскольку, как однажды заметил Филип Мозли, советский лидер не использовал свой личный престиж в переговорах, если у него не было сильной руки.51 Похоже, что сейчас это действительно так. По словам главы Управления Госдепартамента по делам Центральной Европы Джейкоба Бима, блокада имела "кумулятивный эффект"; в результате было закрыто почти 900 заводов и около 17 000 рабочих оказались на улице. Ситуация с валютой была "тревожной", потому что советская марка "становилась основной валютой". Нельзя было ожидать, что берлинцы выдержат эту "почти невыносимую ситуацию". Не уверенный в воздушном сообщении и сомневающийся в жителях города, Бим чувствовал, что у западных правительств было мало карт для игры. Смит разделял обе тревоги. У него были "серьезные сомнения" по поводу воздушной перевозки, и он не был уверен, что берлинцы смогут "выдержать напряжение". Он сам находился в состоянии стресса, сообщая, что, поскольку ни один из его коллег ранее не имел дел со Сталиным или Молотовым, они полагались на него в тактическом руководстве. Таким образом, он в одиночку нес бремя переговоров и всего, что они предвещали. "Я здесь скорее сам по себе", - с отчаянием телеграфировал он в начале августа.52
  
   Таковы были обстоятельства первого разговора со Сталиным в 9:00 P.M. 2 августа. На протяжении большей части встречи обе стороны не обращали внимания друг на друга. Смит начал с подтверждения прав Запада в Берлине, в то время как Сталину не терпелось поговорить о Германии. Советский лидер утверждал, что совместная оккупация Берлина имела смысл только до тех пор, пока Германия рассматривалась как единое целое, но "в результате Лондонской конференции в Западной Германии было создано отдельное государство". Таким образом, Запад отказался от своего законного права находиться в Берлине. Однако это не означало, что Советский Союз намеревался вытеснить западные державы из города; "В конце концов, - вспомнил Смит слова Сталина, " мы все еще союзники".53
  
   Беседа в этом духе продолжалась более двух часов. Сталин сказал, что, по его мнению, целью встречи было организовать обсуждение Германии. Он отмахнулся от вопросов, касающихся Берлина, как "незначительных"; "единственной реальной проблемой" было создание отдельного режима в западных зонах. Сталин, казалось, рассматривал западные приготовления как ведущие к скорейшему созданию правительства, претендующего на то, чтобы представлять всех немцев, неоднократно ссылаясь на лондонскую программу как на попытку создать "правительство для Германии". Западные немцы встретят 1 сентября и "установят сформируйте правительство", - сказал он; после этого "нечего было бы обсуждать". Узкий подход Запада не годился, поскольку Берлин и Германия были связаны. По словам Сталина, "Не было бы никаких ограничений, если бы не лондонские решения". Блокада была введена, чтобы защитить советскую зону от последствий лондонской программы, денежной реформы и введения B-марки. Означает ли это, спросил Смит, что блокада может быть снята, если западная марка будет выведена из города и будут обещаны переговоры по Германии? Нет, возразил Сталин, это этого было недостаточно; Лондонская программа должна быть отложена до тех пор, пока четыре державы не встретятся для обсуждения Германии. По его словам, он не хотел никого смущать, предлагая включить отказ Запада от лондонской программы в неопубликованное соглашение. Его гости отвергли эту идею. Официальное предложение Сталина состояло в том, чтобы знак "Б" был снят и блокада снята одновременно, но только в том случае, если лондонская программа будет приостановлена, пока представители оккупационных держав встретятся для обсуждения общей программы для Германии. Возможно, они достигнут соглашения, размышлял Сталин, но если Запад хочет переговоров, он должен отложить лондонскую программу.54
  
   Смит сомневался, что его правительство примет это предложение, и обсуждение продолжилось. Наконец, три представителя Запада отвели Молотова в сторону и сказали ему, что они ни к чему не придут. В этот момент Смит был готов сдаться; было уже далеко за одиннадцать. Сталин внезапно откинулся назад, закурил сигарету и с улыбкой спросил: "Не хотели бы вы решить этот вопрос сегодня вечером?" Смит быстро ответил, что не хотел бы ничего лучшего. Затем Сталин внес поправки в свое предложение. Как и прежде, будет одновременное снятие западного знака с Берлина и снятие блокады. Четыре державы должны были встретиться, чтобы обсудить Германию, но вместо того, чтобы настаивать на отсрочке лондонской программы в качестве предварительного условия, Сталин просто хотел, чтобы это было зафиксировано как "настойчивое желание" Советского Союза. Шатеньо, Робертс и Смит согласились представить это предложение своим правительствам.55
  
   Встретившись позже в офисе Смита, трое мужчин были довольны вечерней работой. Немедленное урегулирование казалось возможным. Как только будет решен незначительный вопрос о смене валюты, блокада будет снята. Запад будет привержен только обсуждению немецких проблем; если переговоры провалятся, лондонская программа может быть продолжена. В отчете Маршаллу, составленном на следующее утро, Смит сохранял уверенность. Он думал, что Сталин и Молотов так стремились к соглашению, что он мог упустить возможность добиться еще больших уступок. И все же уговоры Сталина, похоже, возымели действие, поскольку Смит предположил, что было бы разумно "приостановить" некоторые части лондонской программы, если это можно было сделать "без ненужных осложнений или потери престижа". Он утверждал, что одна только угроза создания западногерманского режима сдержит Москву; как только этот режим будет установлен, "мы сделаем один из последних выстрелов в наш политический шкафчик". Частная оценка Робертса для Бевина избегала таких рекомендаций, но придерживалась того же взгляда на советские цели. Когда Сталин упустил возможность противопоставить вступительному заявлению Смита столь же твердое изложение советской точки зрения, он почувствовал, что двое русских хотят соглашения. Он признал, что предложение Сталина "фактически ничего не решает", оставляя "реальные проблемы" еще впереди. Несмотря на это, Робертс увидел хорошие предзнаменования в деловом подходе Сталина и его комментарии о том, что слияние трех западных зон представляет собой "прогресс". Казалось, все, что оставалось, - это проработать детали с Молотовым.56
  
   СО СВОЕГО НАБЛЮДАТЕЛЬНОГО ПУНКТА В БЕРЛИНЕ Клей сразу увидел опасность в предложении Сталина. То, что московские переговорщики рассматривали как незначительный вопрос о смене валюты, может привести к катастрофическим последствиям, если с ним неправильно обращаться. Если бы не был гарантирован контроль четырех держав над валютой и кредитом, Советы могли бы использовать свой след, чтобы выдавить западные державы из Берлина - что, по словам Михаила Наринского, действительно было их намерением. Городские власти сказали Клэю, что без такой защиты они окажутся во власти Советов и СЕПГ. 30 июля Советы заморозили счета Магистрата в центральном банке города (расположенном в советском секторе), а также счета всех предприятий и организаций западного сектора. Помощь Запада в выплате заработной платы городу решала насущную проблему, но действия советского Союза не склоняли Клея к мысли, что русские откажутся от использования экономических рычагов в политических целях.57
  
   Беспокойство Клея распространялось за пределы города. Он опасался, что маневр Сталина может расколоть западные державы и ослабить их решимость, а также усилить неуверенность Германии. Немногие немцы были в восторге от лондонской программы, и любой признак того, что Запад передумал, мог заставить их отказаться от нее.58
  
   Советники Маршалла думали в том же направлении и включили свои оговорки в новые инструкции Смиту. Контроль четырех держав над валютой Берлина был необходим для поддержания позиций Запада в городе, и державы не могли давать никаких обещаний относительно лондонской программы. Продвигая эти взгляды, они не ожидали особых трудностей в достижении согласия с советским Союзом. Болен считал, что вопрос о валюте - это всего лишь деталь, сообщив Дугласу, что пункты Сталина, после того как они будут уточнены, будут "именно тем, что мы надеялись получить". Сотрудники Ведемейера начали работать над документами с изложением позиции для совет министров иностранных дел (СМИД). То же самое сделали сотрудники отдела планирования политики Кеннана. Когда решение было так близко, не было времени для промахов, и секретность была усилена. Робертс извинился перед канадцами за свою неспособность вдаваться в подробности, признавшись, что он и его коллеги "очень нервничали из-за какой-то утечки, которая могла все испортить". В Вашингтоне Трумэн и Маршалл предостерегли кабинет министров от действий или слов, которые могут помешать "деликатным переговорам с Россией". Никто не забыл о последствиях огласки, вызванной встречами Смита с Молотовым в мае.59
  
   Уайтхолл отреагировал осторожно. Анонимный британский дипломат сказал Newsweek: "Когда я слышу, что дядя Джо настроен экспансивно и дружелюбно, у меня замирает сердце." Бевин признался, что был сбит с толку. Он напомнил Робертсу, что не должно быть никаких переговоров под давлением. У него было несколько вопросов: Как можно было снять блокаду и одновременно завершить перевод валюты? Разве сначала не должны были начаться переговоры о валюте, то есть пока продолжалась блокада? Или Сталин имел в виду, что валютный спор будет обсуждаться на CFM после окончания блокады? Будет ли валюта находиться под эффективным четырехсторонним контролем, или мы "передали всю валюту Берлина русским?"60
  
   Имея на руках новые инструкции, три представителя Запада встретились с Молотовым 6 августа. Они представили проект коммюнике, призывающий к прекращению "всех ограничений" на транспорт и связь, детализирующий гарантии использования советской марки в Берлине и обещающий встречи четырех держав для рассмотрения нерешенных вопросов, затрагивающих Германию. Молотов отверг документ. Его первым замечанием было то, что в нем ничего не говорилось о "настойчивом желании" Сталина, и он возвращался к этому вопросу снова и снова. Смит ответил, что дата формирования правительства в западной Германии не установлена; немцы соберутся 1 сентября и начнут изучать проблему, и их работа займет значительное время. В любом случае, их решения "никоим образом не должны препятствовать или противоречить" соглашениям, достигнутым державами. Молотов остался недоволен и, обратившись к предложению Запада о валютном контроле, отрицал, что Запад может иметь какую-либо власть над валютой Берлина, как только советская марка станет единственным законным платежным средством.61
  
   После того, как первоначальный спарринг закончился, американцы и британцы подвели итоги. Мнение ЦРУ состояло в том, что Москва хотела, чтобы CFM снизил напряженность и обменял уступки Берлину на выгоды по другим вопросам. Минимальными условиями Кремля, вероятно, были приостановка планов создания западногерманского правительства, возобновление репараций и "некоторый голос" в Руре. Принятие таких условий означало "ставку на то, что совокупный эффект от ERP [Европейской программы восстановления] и других [западных] мер" перевесит преимущества, которые получат русские. Хилленкеттер подумал, что "учитывая продолжение нашей нынешней дилеммы", авантюра кажется "стоящей".62
  
   Британские оценки сосредоточились на Берлине и текущих вопросах. Робертс и Харрисон думали, что русские хотят переговоров четырех держав в надежде сорвать лондонскую программу, хотя они рассудили, что Москва не была оптимистична на этот счет и что ее ближайшей целью было свести западное присутствие в Берлине к "символическому делу" или вообще исключить его. Сталин и Молотов рассчитывали использовать валютные соглашения для достижения этой цели. С этим смещением советского акцента проблема валюты была "гораздо больше, чем техническая", и опасность, которую это представляло для Запада, была даже более серьезной, чем блокада. В конце концов, заметил Харрисон, воздушные перевозки "не помогут в решении проблемы". Бевин согласился, что валюта лежит "в самом сердце наших разногласий с русскими". Чтобы помочь Робертсу разобраться в лабиринте технических деталей, он прислал комментарии из Казначейства, предпосылкой которых было то, что контроль четырех держав над валютой Берлина был вопросом принципа. Контроль над выпуском марок в Берлине имел "ограниченную практическую ценность" без аналогичных мер в восточной зоне, на которые Запад не претендовал, но позволить русским монополизировать контроль означало принять их тезис о том, что Берлин был частью советской зоны. Робертсон поддержал эти взгляды в самых решительных выражениях. "Если мы выведем нашу валюту ... без какого-либо соглашения о четырехстороннем контроле, мы потеряем Берлин, и переброска по воздуху будет напрасной".63
  
   Сталин и Молотов делали свои собственные переоценки. Советские лидеры поставили Запад перед выбором между лондонской программой и прекращением блокады. 2 августа три державы, казалось, так стремились к прекращению блокады, что были готовы остаться в Берлине под советским финансовым контролем и не были уверены в своих планах в отношении Западной Германии. Теперь они требовали власти над советской маркой и уклонялись от каких-либо обязательств в отношении Германии.
  
   Советы окопались. Контрпредложение Молотова, предложенное 9 августа, оказалось далеким от предложения Запада по трем основным вопросам - блокадным ограничениям, валютному контролю и Лондонской программе - создало основу для последующего обсуждения. Его предложение о блокаде было отступлением от формулы Сталина. В то время как советский диктатор говорил об отмене всех ограничений, Молотов предложил отменить только те, которые были введены после 18 июня, когда Запад объявил о своей денежной реформе. Прежние ограничения останутся, и, согласно плану Молотова, западные права доступа будут основываться на "настоящее соглашение" - подразумевается, аннулирующее права, вытекающие из предыдущих соглашений. Поскольку в документе Молотова не было указано, в чем заключались эти права, западные дипломаты заподозрили ловушку. Что касается валютного вопроса, Молотов хотел доверить контроль над валютой Берлина Эмиссионному банку советской зоны и отклонил просьбу Смита о четырехстороннем контроле. Запад, по его словам, покончил с контролем четырех держав над Германией благодаря решениям Лондона; если бы это было возрождено по всей стране, "это также могло бы быть восстановлено в Берлине."Что касается лондонской программы, в советском проекте отмечалось, что "было учтено" желание Советов об отсрочке. Хуже того, Молотов превратил объяснение Смита о том, что правительство будет сформировано только после длительного обсуждения, в голое заявление о том, что западные правительства "пока не предлагали заниматься вопросом формирования правительства для Западной Германии". Это, по его словам, просто резюмировало предыдущий разговор.64
  
   Клей назвал условия Молотова "абсолютно невозможными... немыслимыми... катастрофическими". Он считал, что Запад должен потребовать от Сталина немедленных разъяснений. Если он отступит от своей позиции от 2 августа, Запад должен обратиться в Организацию Объединенных Наций. Маршалл не желал заходить так далеко, хотя и отверг документ Молотова. Госсекретарь не ожидал отмены всех ограничений на движение, поскольку некоторые меры контроля были законными, но июньская дата подразумевала принятие советской точки зрения о том, что блокада носила оборонительный характер. Кроме того, многие ограничения, введенные в период с апреля по июнь, были обременительными. Маршалл предложил заменить дату, которая никого не касалась. И ссылка Молотова на "настоящее соглашение", со всеми его опасностями, должна была исчезнуть.65
  
   Затем Маршалл обратился к предложению российской валюты. Возможно, Советы неправильно поняли позицию Запада. Хотя западные державы не хотели вмешиваться в экономику советской зоны, они должны были разделить контроль над выпуском и обращением советской марки в Берлине. Как и британское министерство финансов, Маршалл пытался провести невозможное различие, поскольку власть над советской маркой в городе неизбежно включала в себя возможность влиять на советскую зону. Западным чиновникам пришлось настаивать на совместном регулировании советского знака в городе, но они ошиблись, полагая, что это не должно затрагивать российские интересы в других местах; их тщательное, но невозможное разграничение предполагало лежащую в основе совместимость интересов, которой не существовало. Найти точки соприкосновения в отношении блокады и лондонской программы было достаточно сложно; увязка урегулирования с решением валютного вопроса сделала кризис практически невозможным.66
  
   Британцы были убеждены, что русские взялись за свои старые трюки. Бевин думал, что они вели себя так же, как в 1945 году в отношении Ирана: Сталин был приветлив, в то время как Молотов ждал своего часа с невыполнимыми требованиями.67 Робертс и Харрисон позже прокомментируют, что Советы начали переговоры, полагая, что Запад хочет избежать войны и позволит вывести себя из Берлина по какой-то формуле, спасающей лицо. Отказ Запада уступить лондонской программе поставил этот расчет под сомнение, поэтому Советы усилили давление в ожидании, что Запад отступит, а не будет сражаться. Был еще один источник советской уверенности: мы можем предположить, что Дональд Маклин поделился со своими советскими кураторами сомнениями Запада по поводу переброски по воздуху, что дало Москве уникальное преимущество в этих переговорах.68
  
   По мере того, как оптимизм Бевина угасал, он обдумывал, что делать дальше. Он не мог принять глубоко пессимистичный отчет Робертсона, утверждающего, что воздушный транспорт был обречен. Поставки были значительно ниже уровней, необходимых для накопления запасов на зиму, даже в сравнении с объемами, которые обеспечивали минимум существования. "Сопротивление людей зависит от их веры в окончательное благоприятное решение. Проходят недели, и эта вера рушится ". Запад также мало что может сделать, чтобы защитить берлинцев от силовых мер со стороны русских и их приспешников. В сложившихся обстоятельствах Робертсон считал, что некоторый компромисс, который защитил бы контроль четырех держав в Берлине и привел к CFM, был лучшим, чего мог добиться Запад. Его оценка долгосрочных перспектив была настолько мрачной, что Бевин запретил ее распространение в Уайтхолле.69
  
   Бевин еще раз посмотрел на воздушный лифт, чтобы выиграть время. Он настаивал на этом, когда Саймингтон и генерал Ванденберг посетили Лондон 9 августа, и он настаивал на этом Дугласу. Следующие два месяца будут иметь жизненно важное значение, заявил он. Если бы американцы могли увеличить поставки до 7000 или 8000 тонн в день, они могли бы "спасти мир". Он также считает, что Запад должен подготовить "белую книгу" для противодействия советской пропаганде, если переговоры сорвутся, а также продолжить подготовку к передаче спора в Организацию Объединенных Наций.70
  
   Ройалл и его сотрудники обдумывали более решительные шаги. Военные планировщики не были уверены, что хуже: успех в Москве или провал. Успех означал встречу министров иностранных дел. Сотрудники Ведемейера считали, что русские могут все выиграть и ничего не потерять на CFM; конференция "вполне может быть опасной". Запад не должен идти на уступки, которые препятствовали восстановлению Западной Европы. Ройалл заявил, что, если переговоры провалятся, Соединенным Штатам следует подумать о том, чтобы дать русским справедливое предупреждение, прежде чем закрывать минами Балтику и Дарданеллы и отказывать советским судам в доступе к Суэцкому и Панамскому каналам. В конце июля он рассматривал конвои как последнее средство; теперь он был готов сообщить Москве, что Запад может направить вооруженные конвои в Берлин, когда захочет. Ройалл, возможно, не хотел, чтобы его идеи обсуждались в Государственном департаменте, но он был серьезен. Клей вскоре после этого получил приказ спланировать такой конвой.71
  
   Смит и его коллеги представили возражения своих правительств против плана Молотова 12 августа и предложили свои собственные новые предложения четыре дня спустя. Они отвергли предложение Молотова снять только те ограничения, которые были введены после 18 июня, поэтому он счел за лучшее не указывать любую дату, при том понимании, что его правительство снимет ограничения, введенные после реформы западной валюты. Никто из представителей Запада не оспаривал эту формулировку, которая просто повторяла прежнюю позицию Молотова, и это упущение будет преследовать их позже. Молотов был столь же непреклонен в отношении валютного контроля, категорически отвергая четырехсторонние полномочия в отношении советской марки. Его единственное предложение состояло в том, чтобы обсуждение было передано в Берлин - позиция, которую он ранее отверг, - но без соглашения о принципах это ни к чему бы не привело. Это был первый признак того, что Советы теряют интерес к разрешению кризиса.72
  
   Смит почувствовал этот сдвиг и ожидал, что Молотов затянет переговоры, добиваясь любых возможных уступок, в то время как Советы в Берлине усилили свое давление.73 Это был точный прогноз, и в течение августа советские чиновники усилили преследование магистрата, настаивая на бесконечных встречах в неурочное время, нанося длительные визиты в городские офисы и делая работу невозможной. Городские власти не могли отказаться от требований оккупирующей державы, особенно когда большинство городских офисов были расположены в восточном секторе. Когда 26 июля магистрат отстранил от должности президента полиции Пауля Маркграфа, Советы отказались признать увольнение своего лично выбранного чиновника; он и верные ему офицеры были единственной полицией, которой русские разрешили действовать в восточном Берлине.74 Когда полицейские, действующие по приказу нового президента полиции, доктора Йоханнеса Штумма, вошли в советский сектор, люди Маркграфа окружили их. В течение нескольких дней там было два полицейских подразделения. Картина повторилась и в других ветвях власти.
  
   Эти меры сопровождались яростной кампанией пропаганды и принуждения. Газета СЕПГ "Новая Германия" сообщила, что некоммунистические партии планируют вытеснить авангард пролетариата из городского собрания. Он потребовал, чтобы существующий "реакционный" магистрат был заменен действительно "демократической и прогрессивной" администрацией. СЕПГ попыталась выполнить это требование 26 августа. Пока ассамблея готовилась к заседанию, около 6000 сторонников СЕПГ собрались у здания мэрии. Некоторые ворвались внутрь. Один делегат СЕПГ объявил, что он будет требовать замены магистрата "комитетом действий". Когда городские власти отменили сессию ассамблеи, чтобы избежать повторения беспорядков 23 июня, переворот СЕПГ (если это был таковой) выдохся, "как неисправная петарда", и толпа разошлась по домам. СЕПГ в тот день не смогла объявить о создании своего "комитета действий" в зале ассамблеи, но Карл Марон из СЕПГ предупредил, что в течение следующих нескольких дней "в Берлине должны произойти и произойдут решающие события". Когда ассамблея попыталась собраться на следующий день, сотрудники Магистрата заперли двери после прибытия членов, только для того, чтобы 2000 сторонников СЕПГ прорвались через железные ворота и силой открыли две двери. После того, как демонстранты ворвались в здание, спикер ассамблеи объявил перерыв в заседании до 3 сентября. В другом месте в городе джип, полный советских солдат, мчался по улицам в американском секторе, сбил американского военного полицейского, который пытался их остановить, и обменялся выстрелами с другими членами парламента, прежде чем скрыться в русском секторе. Клей беспокоился, что "невероятно порочная и злобная" кампания против западных держав и некоммунистических политиков, а также мелкое преследование западных граждан приведут к инциденту, который может быть использован Советами.75
  
   Болен считал, что переговоры достигли "решающей фазы". Обе стороны спорили о деталях, когда основным вопросом были права Запада в Берлине. Он ожидал, что Молотов продолжит настаивать на том, что Запад утратил эти права, и переговоры зайдут в тупик. Смит поинтересовался, как долго Запад "готов продержаться в Берлине в нынешних условиях". Берлинцы доблестно сопротивлялись, но "другое дело, когда они действительно замерзнут и проголодаются". Сводка ЦРУ о ситуации, подготовленная для заседания СНБ 19 августа, приняла столь же пессимистичный тон. Если западные державы не достигнут своих целей в Москве, их позиция в Берлине будет "несостоятельной в долгосрочной перспективе". Неудача "приблизит западные державы к окончательному выбору, который, по-видимому, стоит перед ними там - прибегнуть к силе или запланированному выводу войск".76
  
   СНБ под председательством Трумэна не рассматривал эти альтернативы, потому что доклад Маршалла о ситуации был не таким мрачным. По его мнению, было слишком рано знать, чем обернутся переговоры; на данный момент они были сосредоточены на "сугубо технических вопросах", которые представляли советские попытки "превратить физическую блокаду в экономическую". Его беспокойство по поводу американского общественного мнения оставалось сильным. Если переговоры сорвутся, "может быть трудно объяснить американской общественности, что они сорвались не из-за нашей настойчивости в отношении технических деталей, но ... по вопросам, имеющим первостепенное значение". В то же время "уже были признаки общественного беспокойства по поводу очевидной медлительности в достижении соглашения".77
  
   Другим важным событием, которое обсуждал Маршалл, была позиция Франции. Он этого не сказал, но это был критический аспект кризиса. Москва прямо нацелилась на лондонскую программу, и нежелание Франции продолжать ее выполнение было ни для кого не секретом. Советы могли бы получить большое преимущество, если бы Франция дрогнула. Ходили слухи, что это уже произошло, но они не соответствовали действительности. Маршалл похвалил французскую поддержку в Москве как безграничную, и он отметил, что Боннет недавно попросил о более тесных военных связях с Великобританией и Соединенными Штатами. Не было никаких сомнений в том, что одним из мотивов Франции было предотвращение односторонних действий Соединенных Штатов, которые могли бы втянуть Францию в войну, но французы были полны решимости не покидать Берлин под советским давлением, и они не подавали никаких признаков того, что они заинтересованы в том, чтобы попасться на советскую приманку в отношении лондонской программы.78
  
   Трумэн покинул совещание как раз в тот момент, когда Ройалл начал доклад о воздушной переброске. Общий объем производства достиг 3300 тонн в день. Берлин имел двадцатипятидневный запас угля и тридцатидвухдневный запас продовольствия, причем последний "медленно увеличивался". Магистрат работал "в некотором роде". Решение валютного спора было маловероятным. Отказавшись от обжигающей риторики, которой он поделился со своими сотрудниками неделю назад, Ройалл теперь прокомментировал, что Западу придется довольствоваться любым согласованным решением, "которое, казалось, вызывало наименьшее беспокойство".79
  
   Поскольку переговоры в Москве шли плохо, а ситуация в Берлине с каждым днем становилась все более нестабильной, западные правительства решились на последнее обращение к Сталину. Настроение было подытожено осторожностью двух вовлеченных военных. Маршалл не пошел бы в Белый дом, потому что, как он написал президенту, о его визите могли сообщить и вызвать спекуляции. Тем временем новый американский военный атташе в Москве генерал-майор Джон У. "Железный Майк" О'Дэниел - человек, которого, как подсказывало его прозвище, нелегко встревожить, - провел 22 августа, очищая свои файлы "на всякий случай".80
  
   ПОСЛЕ СПОРОВ С МОЛОТОВЫМ Сталин оказался радушным хозяином, когда 23 августа он приветствовал трех западных дипломатов. Обе стороны выдвинули новые предложения, но, опять же, пятичасовая дискуссия касалась трех уже знакомых вопросов: блокады, лондонской программы и валюты Берлина.
  
   Участники переговоров быстро - возможно, слишком быстро - избавились от первого. Отказ Молотова отменить ограничения, введенные до 18 июня, обеспокоил Смита, который попытался вернуть присутствовавшего на встрече советского министра иностранных дел к первоначальному предложению Сталина. Сталин предложил компромисс, предположив, что было бы лучше сказать, что "недавно введенные" ограничения прекратятся. Если бы какие-либо санкции были введены до 18 июня, они тоже были бы сняты. Окончательный проект, составленный в тот вечер, включал предложение Сталина, но не содержал важного уточнения.
  
   Со вторым вопросом, лондонской программой, было сложнее справиться, и участники переговоров не пришли к соглашению. Сталин продолжал настаивать на отсрочке, пытаясь вставить в коммюнике заявление о том, что политика Запада обсуждалась "в атмосфере взаимопонимания" и что решение было отложено до встречи министров иностранных дел. В 1942 году Молотов заручился поддержкой Рузвельта аналогичной формулировки о создании второго фронта в том же году, и с тех пор Кремль относился к "взаимопониманию" как к обязательному обязательству и нарушенному обещанию. Робертс понимал, что западные европейцы придут к выводу, что не может быть никакой "атмосферы взаимопонимания", если только русские не заставили Запад отказаться от лондонской программы в качестве платы за прекращение блокады. До заседания Парламентского совета в Бонне осталась всего неделя, и невинно звучащее предложение Сталина может подорвать доверие Запада к Германии. Туманные заявления, учтиво заметил Робертс, могут быть неверно истолкованы. Сталин был недоволен.
  
   Последний вопрос, валюта Берлина, занял большую часть обсуждения. Сталин предложил, чтобы советская марка заменила знак B в день снятия блокады. Эта смена будет осуществляться в соответствии с процедурами и гарантиями, заранее разработанными военными губернаторами. Он предложил, чтобы финансовая комиссия четырех держав рассмотрела практические меры, связанные с введением советской марки, но когда Смит настоял на том, чтобы все четыре державы имели равный контроль, Сталин и Молотов возобновили свое утверждение о том, что западные державы получили свои права в городе утрачен его статус столицы объединенной Германии - статус, который Запад подорвал. Затем разговор перешел к полномочиям комиссии. Сталин сказал, что советский банк будет регулировать движение валюты в советской зоне и в Берлине, но берлинские коменданты и комиссия будут контролировать то, что банк делал в городе, и предотвращать любое злоупотребление его властью. Согласно британским и американским отчетам о встрече, он был "довольно категоричен в том, что эта комиссия будет контролирующим органом, и сказал, что не возражает против использования слова контроль".81
  
   Поскольку внимание переключилось на формулировку проекта директивы военным губернаторам для разработки подробных положений в этом направлении, три западных представителя забыли обсуждение Сталиным статуса Берлина. Если бы они помнили об этом, они были бы поражены тем, насколько плохо это согласуется с широкими надзорными полномочиями, которые Сталин, казалось, предоставлял комиссии. Внезапно Сталин принял правовую позицию Запада и даже больше. Он предлагал создать четырехстороннее агентство для контроля деятельности в Берлине центрального банка советской зоны. Учитывая отрицание Сталиным западных прав в западном Берлине за несколько минут до этого, он, конечно, не собирался этого допускать. Это предложение, как и формулировка Сталина о блокаде, должно было обмануть западных эмиссаров, заставив их думать, что соглашение близко.
  
   Такой обман был одновременно средством контроля рисков и тактикой ведения переговоров. Сузив круг вопросов, переговоры продолжатся, поддерживая надежду Запада на соглашение и удерживая американцев от необдуманных действий. Поскольку соглашение на советских условиях было невозможно, Молотов намеревался затянуть переговоры и переложить ответственность за неудачу на Запад. План комиссии хорошо подходил для этой цели: это было сложное, но расплывчатое техническое предложение, которое вызывало бесконечные дебаты по незначительным пунктам, ни один из которых Запад не мог превратить в убедительный повод для войны. Это был хитрый дипломатический ход, очевидная уступка, настолько неопределенная, что ее суть можно было тихо отозвать или, что еще лучше, истолковать как отсутствие существования - задача, для которой Молотов обладал потрясающими навыками. Комиссия четырех держав не была опасной, потому что она никогда не собиралась, и, хотя переговоры отвлекали западные державы, СЕПГ усиливал свое давление.
  
   Если Смит и его коллеги проглядели последствия комментариев Сталина о правах Запада, то официальные лица в Вашингтоне и Лондоне этого не сделали. Ловетт опасался, что Советы заменят "нынешнюю физическую блокаду" "финансовой блокадой", в то время как Маршалл жаловался, что последние советские предложения не подтверждают четырехстороннее правление и права Запада в Берлине. Он и Бевин хотели четкого заявления о том, что Запад не будет откладывать лондонскую программу.82
  
   Смит подумал, что Маршалл просит невозможного. Москва не признала бы прав Запада, а одностороннее заявление Запада, которого желал госсекретарь, не связало бы Советы. Смит был готов прервать переговоры по вопросу о четырехстороннем контроле над Берлином, если бы этого хотел Маршалл, хотя он согласился с Бевином в том, что различия между двумя сторонами настолько малы, что западная общественность не поймет позицию Маршалла. Мнение Смита состояло в том, что русские пойдут на некоторые уступки в отношении валютного контроля и снимут блокаду в обмен на снятие B-знака, потому что они думали, что это даст им преимущество. Таким образом, Запад оказался перед выбором: прервать переговоры, что означало вечную блокаду и бесконечные воздушные перевозки, или заключить соглашение, которое снимало блокаду, но оставляло Западу лишь частичный контроль над его секторами города.83
  
   Три представителя Запада продолжили поиски соглашения. 27 августа они предложили новый пункт лондонской программы, который включал в себя как советское желание, чтобы западногерманское правительство не было сформировано до встречи министров иностранных дел, так и надежду Запада на то, что министры договорятся по Германии. В проекте, однако, добавлено, что западные партнеры не будут откладывать лондонскую программу. Такая ясность не годилась, и Молотов потребовал исключить ее как "ненужную". Когда Смит проявил твердость, Молотов отказался утвердить коммюнике.84
  
   Советский дипломат оказался более сговорчивым при обсуждении директивы с военными губернаторами. Это предусматривало, что транспортные ограничения, "недавно" введенные, будут сняты в соответствии с формулой Сталина, и Молотов подтвердил, что это включает ограничения, введенные до 18 июня. Директива также предписывала военным губернаторам проработать детали перехода на советскую марку, изложив общие процедуры и гарантии в четырех буквенных параграфах. Затем они отчитаются перед своими правительствами, и будут выработаны окончательные договоренности. Следующий абзац возлагал на советский банк ответственность за "регулирование денежного обращения". После этого была создана финансовая комиссия из четырех держав "для контроля за практической реализацией указанных выше финансовых механизмов, связанных с введением и продолжением обращения единой валюты в Берлине". Это, казалось, говорило о том, что комиссия имела власть над банком, что и признал Сталин, но когда Смит попытался разъяснить директиву по этому вопросу, Молотов воспротивился, настаивая на том, что директива была ясной. Он осудил протокол переговоров западных стран, в котором подробно излагаются комментарии Сталина за семь дней до этого, назвав его "новым документом", который он не будет рассматривать. Отказываясь подтвердить заявление Сталина о власти комиссии над банком - он, кипя от злости, не запомнил слова генералиссимуса, - Молотов подтвердил суть замечаний Сталина.85
  
   Двусмысленность осталась. Банк будет регулировать введение и обращение советской марки, а комиссия будет контролировать практические мероприятия. Контролировала ли комиссия банк? По мере того, как обсуждение продолжалось, Молотов согласился с тем, что полномочия комиссии распространяются на четыре буквенных пункта. Никто не подумал спросить, включает ли контроль комиссии над "финансовыми механизмами, указанными выше", операции банка, упомянутые в непосредственно предыдущем абзаце. Никакое другое прочтение казалось невозможным. Смит думал, что получил подтверждение западной интерпретации директивы. Как только военные губернаторы доложат о результатах, он и его коллеги обсудят оставшиеся детали с Молотовым и объявят об окончании блокады.86
  
   Западные лидеры, прежде подозрительные, теперь пребывали в эйфории. Бевин ожидал, что Соколовский будет стремиться к максимальному преимуществу, но полагал, что Сталин не допустит провала переговоров; военные губернаторы быстро придут к соглашению. Американские официальные лица рассматривали эту перспективу с еще большим удовлетворением. Еще через несколько дней самая опасная конфронтация со времен войны станет историей - как раз к ноябрьским выборам. Демократическая партия и сотрудники Белого дома мобилизовались, чтобы гарантировать, что Трумэн, сильно отстающий в опросах, получит максимальное преимущество. Кларк Клиффорд позаботился о том, чтобы президент объявил эту новость; в противном случае, как выразился Джордж Элси, он "потерялся бы в вопросах связей с общественностью". С одобрения президента сотрудники отшлифовали короткую речь, в которой заверили американцев, что администрация умело избежала как глобальной войны, так и умиротворения. Трумэн сказал бы, что ему предстоит "долгий трудный путь", и "нашей целью должен быть не мир в наше время, а мир на все времена". В Государственном департаменте начались другие приготовления. Кеннан и его сотрудники активизировали свою работу в ожидании CFM; Бирнс уже принял приглашение Маршалла войти в состав делегации. А в Берлине распространились слухи, что в Хельмштедте выстроились поезда с углем, ожидающие снятия барьеров.87
  
   Оптимизм не был всеобщим. Дуглас прокомментировал, что, когда Запад решил принять советскую марку, даже под эффективным четырехсторонним контролем, "мы неявно понизили наш статус ... до статуса младшего партнера". Он не сомневался, что впереди его ждут серьезные неприятности.88 Клей, которого Ловетт описал как "натянутого, как стальная пружина", согласился. Весь август он надеялся, что итоги переговоров не будут свалены ему на голову; теперь он столкнулся с перспективой сложных технических дискуссий в рамках директивы, которую он расценил как поражение Запада. Соединенные Штаты, недипломатично напомнил он своему начальству, отказались от своего собственного определения проблемы. Контроль четырех держав в Берлине не был восстановлен, и Советы заняли привилегированное положение. По мнению Клея, соглашение, основанное на директиве, "сделает нашу позицию трудной, если не невозможной". Он повторил эти взгляды, когда три западных военных губернатора встретились, чтобы подготовиться к их встречам с Соколовским, и он дал волю своим чувствам в записке близкому советнику. Он написал, что должен был найти какой-то компромисс, потому что западные правительства не будут противостоять Советскому Союзу. "Мы с вами оба знаем, что это означает только для потери престижа". Как солдат, продолжил он, он должен подчиняться приказам, но, добавил он, "Я никогда не чувствовал себя таким обескураженным и безнадежным".89
  
   У Клея были все основания для беспокойства, поскольку он был прав - директива ничего не решила. Отлитый в форме соглашения, он был лишь основой для одного. Важнейшие советские уступки, на которых зиждилась надежда на урегулирование, не нашли отражения в тексте. Как западные правительства интерпретировали это "московское соглашение", Советский Союз отменит все меры блокады, введенные с марта, и согласился, что комиссия будет контролировать берлинские операции советского банка. Однако в директиве ничего не говорилось по обоим пунктам. Запад думал, что он достиг одного соглашения, воплощенного в директиве и основанного на заверениях Сталина и Молотова. Советы вскоре заявили бы, что Запад согласился на менее выгодное урегулирование - директиву и ничего больше.
  
   ГЛАВА 8
   Сентябрьский кризис
  
   Сентябрь принес в Берлин обострившийся кризис, а не соглашение. Соколовский разрушил надежды Запада, воспользовавшись двусмысленностями в обещаниях Сталина и сорвав переговоры военных губернаторов. Великобритания и Франция сопротивлялись попыткам АМЕРИКИ передать спор в Организацию Объединенных Наций, опасаясь прелюдии к силе. В конце концов они согласились, после того как ситуация вызвала огромное напряжение у лидеров всех трех стран. Бевин возродил призывы о том, что Британия находится на "линии фронта"." Шуман заменил Бидо на посту министра иностранных дел в ходе последней перестановки в кабинете министров Франции, и, хотя французы по-прежнему испытывали беспокойство, они не видели иного выбора, кроме как встать на сторону англо-американцев. Трумэн столкнулся с новыми призывами принять решение о том, следует ли использовать атомные бомбы. Тем временем Советы не приблизились к своим целям: лондонская программа продолжалась, Парламентский совет был созван, и воздушные перевозки не проявляли никаких признаков сбоев.
  
   В 5:00 АТМОСФЕРА БЫЛА НАПРЯЖЕННОЙ P.M. 31 августа, когда военные губернаторы встретились впервые с 3 июля. Клей прибыл поздно, отказался пожать руку Соколовскому и был холоден и неразговорчив на протяжении всей встречи. Четверо отложили заседание после назначения комитетов по транспорту, торговле и финансам. Работа комитета немедленно застопорилась. Советские эксперты в комитете по транспорту утверждали, что нерегулируемое воздушное сообщение в Берлин и из Берлина обходило меры защиты, предусмотренные советской маркой; они требовали ограничения на авиаперелеты и отказывались обсуждать блокаду, если западные официальные лица не согласятся. Доводы Запада о том, что директива призывает к снятию ограничений, а не к введению новых, остались без внимания.1
  
   Соколовский шокировал своих коллег, объявив, что, вопреки заверениям Сталина от 23 августа, его правительство снимет только те ограничения, которые были введены после 18 июня. Он утверждал, что Москва ввела мартовские ограничения в ответ на лондонскую конференцию и июньские ограничения в ответ на валютную реформу в Берлине. Поскольку Запад отменял только последнее, его правительство снимет только июньские ограничения. Кроме того, воздушное сообщение должно быть ограничено для поддержки оккупационных сил. Другие его требования - чтобы военный наземный транспорт подчиняется советской инспекции, и то, что военные поезда перевозят только военнослужащих (что впервые исключает семьи солдат и гражданских лиц, нанятых военным правительством), казалось незначительным по сравнению с его поразительным нарушением обещаний Сталина и этой вопиющей попыткой запретить воздушные перевозки. В течение двух дней напряженных дискуссий генералы и их штабы снова и снова повторяли одно и то же, ни одна из сторон не уступала ни на дюйм. 4 сентября Соколовский усилил давление, объявив о воздушных учениях в коридорах и над Берлином и проигнорировав возражения Клея о том, что маневры на воздушных трассах запрещены.2
  
   В комитете по торговле русские заявили об исключительном праве лицензировать импорт и экспорт Берлина и хотели исключить продукты питания и топливо из расчетов торгового баланса города. Западные страны отказались обсуждать возобновление межзональной торговли без включения продуктов питания и топлива для Берлина и отклонили требование Соколовского о монополии на лицензирование внешней торговли.3
  
   В то время как дебаты о транспорте и торговле ни к чему не привели, дискуссии о финансах оказались невыгодными. К изумлению Запада, советские представители отрицали, что финансовая комиссия будет иметь власть над банком. По их словам, полномочия комиссии распространяются на четыре буквенных параграфа директивы, а не на ненумерованный параграф о банке. Робертсон и Клей цитировали противоположные заверения Сталина, но безрезультатно; бесстрастный Соколовский заявил, что директива была единственным документом, который он будет обсуждать. Он не предусматривал такого контроля, поэтому он не мог рассматривать "новую интерпретацию" Запада.4
  
   Робертсон назвал позицию маршала "фантастической", в то время как Клей считал ее более серьезной угрозой для позиции Запада, чем блокада, отчасти потому, что Ройалл казался восприимчивым. Потрясенный Клей опасался, что Вашингтон примет любое соглашение, предусматривающее снятие блокады, независимо от того, насколько оно ущемляет права Америки. Он повернулся к своему другу Биллу Дрейперу. "Мне очень нужно знать, каковы наши настоящие желания", - телеграфировал он 3 сентября. Хотел ли Вашингтон соглашения, которое положило бы конец блокаде, или соглашения, которое позволило бы Соединенным Штатам оставаться оккупирующей державой в Берлине? Ройалл ответил, что Соединенные Штаты не будут ставить под угрозу свои права, чтобы добиться быстрого прекращения блокады; тем не менее, это был поразительный признак неопределенности политики Трумэна, что после десяти недель обсуждения человек на месте почувствовал необходимость спросить, какова политика США.5
  
   Маршалл подчеркнул проблему валюты в беседе с Трумэном 2 сентября, предсказав, что это может стать "переломным моментом в дискуссиях". Если переговоры провалятся, Маршалл хотел, чтобы они провалились в Москве по "основному вопросу" о правах Запада, а не из-за очевидных технических деталей. На следующий день он проинформировал кабинет министров, заявив, что отступления от принципов быть не может. Кеннан говорил в еще более жестких выражениях, сказав канадскому послу Хьюму Вайну, что "русским придется "дать по зубам", прежде чем можно будет выйти из тупика", хотя, сухо добавил Вайн, Кеннан "не предложил, как это сделать".6
  
   По мере продолжения переговоров события на улицах приняли серьезный оборот. 3 сентября городское собрание попыталось провести заседание, которое было перенесено на 27 августа. Мобы SED сорвали сессию и повторили аналогичную попытку три дня спустя. Бунтовщики избили двух репортеров из RIAS (Радио в американском секторе), которые освещали встречу 6 сентября "в прямом эфире", пока город слушал. Прибывшая на место происшествия полиция Маркграфа была усилена - и присоединилась к толпе. Не сообщая западным чиновникам, заместитель мэра Фердинанд Фриденсбург попросил четыре дюжины людей в штатском из западных секторов помочь соблюдайте порядок; люди Маркграфа начали окружать их. Офицеры Штумма нашли временное убежище в западных отделениях связи в мэрии. Советские солдаты вошли в американский офис под дулом пистолета и, как описал это Клей, "увели двадцать бедняг на смерть или еще хуже". Две дюжины других людей забаррикадировались во французском офисе и продержались два дня, пока Котиков не пообещал Ганевалю, что они смогут беспрепятственно уйти. Но не успели они пройти и двух кварталов, как русские войска арестовали всех. Разъяренный, Клей излил свой гнев на Дрейпера. Соединенными Штатами "помыкали. ... как нация четвертого сорта", - кипел он. Если администрация не начнет действовать в ближайшее время, она потеряет свой престиж и Берлин. Он рассматривал возможность отправки депутатов в мэрию для поддержания порядка, несмотря на то, что здание находилось в советском секторе; Брэдли и Дрейпер отговорили его.7
  
   Если события в мэрии привели Клея в ярость, то они укрепили решимость берлинцев сопротивляться. Более четверти миллиона из них собрались на площади Республики 9 сентября, на фоне Бранденбургских ворот и разрушенного Рейхстага, чтобы услышать, как Эрнст Рейтер, Франц Нойманн, Отто Зур и другие осуждают Советский Союз. Когда толпа расходилась, страсти накалились, и вспыхнула драка, когда полиция маркграфа попыталась помешать людям пройти через Бранденбургские ворота. Толпа оттеснила офицеров, и прибыло больше полицейских с оружием наготове. Осыпаемые камнями, они открыли огонь по толпе и ранили несколько человек, один из них смертельно. Несколько молодых людей взобрались на ворота, швырнув советский флаг на землю. Толпа внизу разорвала его в клочья и начала сжигать куски. Солдаты у близлежащего советского военного мемориала (который берлинцы называют "Памятником неизвестному мародеру") бросились туда, но не смогли спасти свое знамя. Один солдат стрелял из пулемета поверх голов толпы. Британский помощник маршала, майор Фрэнк Стоукс, разогнал толпу и приказал русским отойти в свой сектор. Проблемы продолжались и в других местах. Участники беспорядков забросали камнями российский джип, направлявшийся к советскому мемориалу, перевернули несколько полицейских машин восточного сектора и избили их пассажиров.8
  
   Клей и Мерфи наблюдали за происходящим со смешанными чувствами. Они не хотели препятствовать немецкой оппозиции Советам, но Мерфи беспокоился, что лидеры Берлина становятся нетерпеливыми по отношению к Западу. Это нетерпение проистекало из двух соображений, утверждал Луис Глейзер, один из главных помощников Хаули. Во-первых, берлинцы и их лидеры считали западную дипломатию слишком пассивной. Русские пытались захватить контроль над городом более двух лет, и даже сейчас Запад не поддерживал всей душой другую сторону. С момента начала переговоров в Москве не было никаких официальных заявлений, и по Берлину прокатились слухи об отступлении Запада. Сообщения о том, что военные губернаторы обсуждали отмену знака B, снизили его ценность и моральный дух в Берлине. Второй проблемой была неопределенность в отношении воздушных перевозок. Несмотря на то, что берлинцы были воодушевлены его прошлыми успехами, сомнения в том, как он будет жить зимой, никогда не покидали никого. Разгневанные и напуганные берлинцы были доведены до предела; результатом стала "вулканическая вспышка гнева" и требование действий против русских. Опасения Клея были более фундаментальными. Он не доверял немцам. Массовые протесты против одного оккупанта могут привести к протестам против других. "Мы находимся в гуще опасной игры", " предупредил он Дрейпера, потому что демонстрации дали волю слабости немцев к шовинистической демагогии. В возрождении массовой политики в Берлине Клей увидел призрак Адольфа Гитлера.9
  
   Со всей этой суматохой вокруг них военные губернаторы пытались завершить свою работу к сроку, установленному в директиве, 7 сентября. Они встречались в тот день в течение шести часов. Соколовский предложил заманчивые уступки, такие как отмена всех ограничений, введенных с 30 марта, и отзыв своего требования о запрете семьям и гражданским лицам посещать военные поезда. Но он повторил свое утверждение о том, что соглашение о коридоре 1945 года ограничивало движение тем, что было необходимо для поддержки гарнизонов, и не рассматривал возможность предоставления комиссии какого-либо контроля над советским банком. Клей и его коллеги отвергли новые ограничения на воздушное сообщение и настаивали на полномочиях комиссии. Заседание закрыто без совместного доклада правительствам.10
  
   Западные аналитики сочли это дело запутанным и разочаровывающим. Очевидное согласие исчезло; заверения Сталина были дезавуированы. Что пошло не так? В ежедневных поисках урегулирования западные дипломаты упустили из виду влияние лондонской программы на советскую политику. Обеспокоенные блокадой, они склонны были считать, что время на стороне Советского Союза, но русские тоже работали против времени. Сталин знал, что 1 сентября соберется Парламентский совет и приступит к разработке конституции. Его призывы отложить лондонскую программу были, в конкретных терминах, требованиями отложить совет. Русские отреагировали на западные предложения в начале августа, когда, казалось, появился шанс сорвать западные планы. Когда Парламентский совет собрался в Бонне, как и планировалось, эта возможность исчезла, как и советский интерес к переговорам.
  
   Что касается заверений Сталина, то, хотя они были точными, директива таковой не являлась и не содержала всех его уступок. Для западных чиновников эти гарантии были сердцем "московского соглашения". Было понятно, что они будут интерпретировать директиву в свете заявлений Сталина, но сам документ был составлен настолько неудачно, что юрисконсульт Госдепартамента сказал Болену, что Соколовский "стоит на законных границах директивы". Для Советов "московское соглашение" означало директиву и ничего больше.11 Когда Запад пошел навстречу Парламентскому совету, как сказал Сталин, обсуждать было нечего, и Соколовский использовал эти разногласия по поводу того, что представляло собой соглашение, чтобы разорвать переговоры. Это был рискованный шаг, но небрежная западная дипломатия позволила Советскому Союзу довести его до конца и изобразить из себя потерпевшую сторону.
  
   Враги: Восьмой B-17 ВВС пролетает над аэродромом Темпельхоф во время воздушного налета в марте 1944 года. Чуть более четырех лет спустя аэродром послужил основой для переброски ВВС США в город по воздуху. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Историческим отделом, ВВС США в Европе)
  
  
   Друзья: Помощник президента Гарри Хопкинс (гражданское лицо справа) и его жена Луиза (в центре) осматривают разрушенную столицу Гитлера, 7 июня 1945 года. Их гид, советский генерал Василий Соколовский (рука об руку с Луизой), введет блокаду Берлина в июне 1948 года. (Любезно предоставлено библиотекой Франклина Д. Рузвельта)
  
   Берлинцы на Потсдамской площади, июль 1945 года. (Любезно предоставлено библиотекой Гарри С. Трумэна)
  
  
   Победители в Потсдаме, 1 августа 1945 года. Сидят слева направо: премьер-министр Великобритании Клемент Р. Эттли, президент США Гарри С. Трумэн и председатель Совета народных комиссаров Иосиф В. Сталин. Стоят, слева направо: адмирал флота США Уильям Д. Лихи, министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин, государственный секретарь США Джеймс Ф. Бирнс и народный комиссар иностранных дел Вячеслав М. Молотов. (Фотография армии США, любезно предоставленная Библиотекой Гарри С. Трумэна)
  
   Председатель Верховного суда Фред М. Винсон (справа) приводит к присяге Джорджа К. Маршалла (слева) в качестве государственного секретаря, 20 января 1947 года. Президент Трумэн и члены его кабинета смотрят. Почти два года спустя некоторые ожидали, что Винсон станет преемником Маршалла. (Фотография Службы национальных парков, любезно предоставленная Библиотекой Гарри С. Трумэна)
  
  
   Эта фотография военного генерал-губернатора США Люциуса Д. Клея передает часть его напряженности. (Фотография армии США, любезно предоставленная Историческим отделом ВВС США в Европе)
  
  
   Темпельхоф с воздуха. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Отделом поддержки истории ВВС США)
  
   (Вверху)К 1 июля, когда эта фотография была сделана в Темпельхофе, подъемник работал круглосуточно. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Библиотекой Конгресса) (Ниже)Командир ВВС Реджинальд Уэйт (слева) объясняет британскому военному губернатору сэру Брайану Х. Робертсону операции по переброске самолетов в ВВС Гатоу, 6 июля 1948 года. (Любезно предоставлено музеем Alliierten, Берлин)
  
  
   RAF Yorks доставляют свои грузы в RAF Gatow конвейерным способом. (Любезно предоставлено Отделом поддержки истории ВВС США)
  
  
   Летающая лодка прибрежного командования "Сандерленд" принимает груз в берлинском Гавел-Зее. (Любезно предоставлено Историческим отделом ВВС США в Европе)
  
   Самолет Avro Lancastrian, управляемый компанией Flight Refueling, Limited, сбрасывает топливо на авиабазе Гатоу. Самолеты, подобные этому, доставляли жидкое топливо для гражданских нужд в Берлин с июля 1948 по август 1949 года. (Любезно предоставлено Отделом поддержки истории ВВС США)
  
  
   C-54 на последнем заходе на посадку на аэродроме Темпельхоф. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Историческим отделом, ВВС США в Европе)
  
   Как отмечает официальный историк Элизабет Лей, почти каждый фунт груза, доставленного во время берлинской воздушной перевозки, проделал часть пути на спине человека. Здесь разгрузочная бригада вытаскивает мешки с мукой из C-54, в то время как американский солдат проводит инвентаризацию груза. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Историческим отделом, ВВС США в Европе)
  
  
   Дух блокадного Берлина можно увидеть на лицах этого экипажа, который установил рекорд по самому быстрому времени разгрузки. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Историческим отделом ВВС США в Европе)
  
   (Вверху слева) Лейтенант ВВС США Гейл С. Халворсен, "Бомбардировщик-конфетка". (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Историческим отделом ВВС США в Европе) (Вверху справа)Командующий воздушными перевозками генерал-майор Уильям Х. Таннер. (Фотография ВВС США, любезно предоставленная Отделом поддержки истории ВВС США)
  
  
   Карикатура Джейка Шуфферта в выпуске Task Force Times от 24 февраля 1949 года оживет во время "Пасхального парада", когда командир воздушного десанта Уильям Таннер побуждал конкурирующих командиров к более активным действиям. (Любезно предоставлено Берлинской ассоциацией ветеранов воздушных перевозок)
  
   ПРОВАЛ конференции ВОЕННЫХ ГУБЕРНАТОРОВ раздражал американцев, которые считали глобальную дипломатию утомительным занятием. Телепринтер оказался неоднозначным благословением: мгновенный обмен мнениями был необходим, но при пятичасовой разнице во времени между Вашингтоном и Лондоном (и шести - между Вашингтоном и Берлином) телеконференции обычно означали, что кто-то работал посреди ночи. Трансатлантические конференции часто продолжались часами; друг Кеннана начал одну в Вашингтоне, и, прежде чем она закончилась, он был на другом конце в Лондоне. Дуглас нашел это самой тяжелой работой в своей карьере; Кеннан тоже. Маршалл сказал кабинету министров 10 сентября, что все близки к истощению.12
  
   Уставшие и озадаченные советским поведением, американцы искали объяснений. Форрестол обсудил ситуацию с Ловеттом, который считал, что Соколовский выполняет приказы. Политбюро сказало Молотову и Вышинскому, что они "проиграли свои рубашки" Смиту; таким образом, Соколовскому пришлось торпедировать переговоры, когда он не смог добиться уступок, которые Молотов пропустил сквозь пальцы. Советское презрение к правде поразило Форрестола; русские лгали, даже когда Запад ясно знал, что они лгут. Трумэн согласился, как ни в чем не бывало написав Элеоноре Рузвельт, что Россия предала "каждую нацию, которая ей доверяла", не выполнив "практически все свои обязательства". Если этот анализ был верен, перспективы были мрачными. Если бы Советам нельзя было доверять, даже письменное советское признание прав Запада было бы бессмысленным.13
  
   Столкнувшись с неизбежным провалом переговоров, СНБ собрался 7 сентября, во вторник, а не в обычный день заседаний совета, четверг. Дрейпер продиктовал ряд пунктов, которыми можно было руководствоваться при обсуждении. Если прямые переговоры с русскими провалились, следующим шагом должно стать обращение в Организацию Объединенных Наций. Хотя Москва наложит вето на любое действие в Совете Безопасности, положительное голосование в Генеральной Ассамблее мобилизует мировое общественное мнение "на любые дальнейшие действия, которые необходимы". Это подразумевало силу, но Дрейпер отвернулся от этой перспективы. Вместо этого, по его мнению, Соединенным Штатам следует рассмотреть вопрос об эвакуации иждивенцев и берлинцев, которые хотели уехать, "после чего мы могли бы вывести наши собственные войска из Берлина как непригодного военного форпоста".14
  
   Государственный департамент контролировал встречу, а не Дрейпер. Маршалл начал с краткого обзора, прежде чем предоставить слово Ловетту, который затронул многие из тех же вопросов, которые он высказал Форрестолу накануне. Западные державы преследовали две цели во время московских переговоров: прекращение блокады и принятие остмарка в Берлине. В сравнении с этими целями директива "казалась слишком хорошей, чтобы быть правдой", если бы она выполнялась добросовестно. Проблема, продолжил Ловетт, заключалась в недобросовестности СССР. Повторяя слова Маршалла Трумэну, Ловетт подчеркнул, что если переговоры провалятся, то они должны провалиться в Москве из-за принципа, а не в Берлине из-за технических деталей, которые западная общественность может не понять. Западные державы должны потребовать от Молотова четкого ответа, будет ли его правительство соблюдать московское соглашение. Если бы он сказал "нет" или уклонился от ответа, настало время передать спор в Организацию Объединенных Наций в соответствии глава 7 хартии, которая охватывала угрозы миру. Однако британцы и французы не желали этого. Ловетт упомянул воздушные маневры Соколовского и предупреждение Соединенных Штатов Русским о том, что переброска по воздуху будет продолжаться, и советское вмешательство будет на их собственный страх и риск. Трумэн, до сих пор хранивший молчание, прокомментировал, что это "правильная линия поведения". Он также согласился с выводом Ловетта: "Мы не могли продолжать вести дела таким образом ... и мы должны были выяснить, каковы их [Советов] реальные намерения".
  
   Симингтон наблюдал за ходом воздушной перевозки. В последнее время он составлял в среднем 4000 тонн в день; еще пятьдесят C-54 увеличат эту цифру до 5000. СНБ не принял решения о выделении дополнительных самолетов, отложив решение JCS. В протоколах встречи не указано, почему, но, по-видимому, речь шла о балансе между воздушными перевозками и необходимостью в воздушном транспорте в случае начала войны. В июле СНБ взвесил оба варианта и решил отправить семьдесят пять С-54, принимая во внимание возможность того, что они могут быть потеряны в войне. Каждый призыв к подкреплению в Германии означал новое взвешивание баланса, снижение способности страны перебрасывать войска и атомные бомбы на передовые базы, если начнется война, и растущее нежелание Пентагона выделять больше самолетов.
  
   Затем Маршалл вернулся к хронометражу. Он напомнил, что Соединенные Штаты хотели завершить переговоры с русскими, так или иначе, к 10 августа, чтобы западные державы могли поднять этот вопрос на Генеральной Ассамблее 1 сентября. Сейчас была середина сентября, а они все еще вели переговоры с Советами. "Хотя переброска по воздуху прошла успешнее, чем мы ожидали, мы теряли время, - заметил госсекретарь, - и во многих отношениях время было на стороне Советов." Ловетт отметил, что беспорядки в Берлине сделали ситуацию еще более деликатной, и он задался вопросом, что будет с прозападными берлинцами ", если ситуация в Берлине продолжится. Он предположил, что им может быть оказана помощь в самообороне путем предоставления стрелкового оружия ". Ройалл думал о выводе войск. По его словам, планы эвакуации США отдавали "лояльным немцам" приоритет сразу после американских иждивенцев.15
  
   Маршалл и Ловетт пытались на следующий день убедить европейцев, что пришло время "вернуться к основам". Шатеньо, Робертс и Смит должны потребовать, чтобы Сталин подтвердил свои устные заверения и признал права Запада. Более того, в глазах американцев беспорядки приняли большие масштабы; это была форма принуждения, столь же серьезная, как и блокада, и ее нужно было прекратить. Если Советы откажутся или уклонятся от ответа, Запад должен передать спор в Организацию Объединенных Наций. Дипломатии пришел бы конец, потому что американцы намеревались использовать международный форум, чтобы предать Советский Союз суду мирового общественного мнения.16
  
   Прежде чем европейцы смогли ответить, Маршаллу пришлось столкнуться с возражениями Смита. Он был уверен, что Советы не собираются подтверждать права Запада, но больше всего Смита беспокоила неопределенность в основе западной политики - та же двусмысленность, которая беспокоила Клея. Здесь был еще один человек, который не знал, что задумало его правительство. Как и в августе, посол считал, что вопрос заключается в том, готовы ли западные державы бесконечно мириться со статус-кво в Берлине, и если нет, то на какие уступки они готовы пойти, чтобы положить этому конец. Эти уступки могут быть существенными. Ни в одном из ответов Вашингтона не было даже намека на то, что "этот основной стратегический вопрос был рассмотрен и определена определенная линия действий, помимо непосредственного обращения к ООН [Организация Объединенных Наций]. Я не спрашиваю, что это за решение, - добавил Смит, - но оно, безусловно, помогло бы моему пищеварению, если бы я знал, что оно было принято ". Маршалл защищал свою настойчивость в восстановлении прав Запада, прежде чем обратиться к озабоченности Смита по поводу стратегии. Посол не нашел особого утешения, когда прочитал: "Что касается более фундаментальных вопросов, поднятых в вашей телеграмме ... , вы можете быть уверены, что основные соображения о нашем будущем курсе действий постоянно изучались здесь, в оборонном ведомстве и Совете национальной безопасности".17
  
   Реакция Смита была умеренной по сравнению с лондонской и парижской. Готовность американцев отказаться от дипломатии привела в ужас англичан и французов. Это было то, чего они боялись с июля, и в очередной раз Западное партнерство едва не распалось. Бевин думал, что Советы приветствовали бы урегулирование, чтобы положить конец отчуждению немецкого мнения и вреду, нанесенному торговле их зоны контрблокадой. Толпы не беспокоили его настолько, чтобы сделать их прекращение условием переговоров. Он не стал бы навязывать своему правительству курс, который может привести к войне, и он повторил свое напоминание о том, что Британия находится "на передовой". Настойчивость американцев наполнила его "глубочайшими опасениями", и он предупредил Дугласа об "очень сильном чувстве, глубоко возмущенном здесь, что Соединенные Штаты пытаются управлять нами". Сильно обеспокоенный, он признался Странгу, что понимает страдания Невилла Чемберлена в 1938 году. Он не уступит; тем не менее, последствия тяготили его. Из Парижа Шуман поддержал Бевина против американцев.18
  
   Теперь альтернативы нужно было сформулировать по-другому: проводить политику, которую Соединенные Штаты считали мудрой, ценой единства Запада, или согласиться на еще одно вращение того, что Маршалл насмешливо назвал "Берлинской каруселью". После консультаций с Ройаллом, Дрейпером и сенатором Ванденбергом (но, по-видимому, не с президентом) Маршалл и Ловетт решили предпринять еще одну попытку достичь соглашения.19
  
   Видя в этом лишь отсрочку неизбежного, Форрестол изучал военные планы. Он пригласил Маршалла в Пентагон на встречу с Объединенным командованием, секретарями служб и руководителями Проекта специального вооружения Вооруженных сил и Комитета военной связи AEC. В его дневнике было отмечено, что речь шла об "использовании А." В частности, группа хотела послать Лориса Норстада, главного планировщика ВВС, в Лондон, чтобы обсудить строительство "хижин" на базах B-29 в Великобритании. В хижинах будут храниться компоненты бомбы, что сэкономит время в чрезвычайной ситуации. Форрестол думал, что британский ответ на этот запрос покажет, "действительно ли они намеревались сражаться": разрешение на хижины подразумевало разрешение на атомную бомбу - и ее использование с британских баз. Генерал Ванденберг изложил Маршаллу текущий план войны, который предусматривал немедленное воздушное наступление с использованием как обычного, так и атомного оружия против более чем 100 городов Советского Союза. Госсекретарь предложил Форрестолу обсудить с президентом миссию в Норстаде.
  
   В сопровождении Форрестола, Симингтона, Ройалла и Брэдли начальник штаба ВВС повторил свою презентацию в Овальном кабинете на получасовой встрече 13 сентября. Прослушав брифинг, который президент вспомнил как обсуждение "баз, бомб, Москвы, Ленинграда и т. Д.", Трумэн сказал, что, хотя он молился, чтобы ему никогда больше не пришлось отдавать приказы об атомных атаках, он сделает это "в случае необходимости". Каким бы отвратительным ни был последний шаг,президент был готов предпринять следующую поездку; четыре дня спустя он одобрил поездку Норстада.20
  
   Как и в июне и июле, жесткая речь президента произвела внешнее впечатление. Он прошел долгий путь от своих майских инструкций объединенному комитету начальников штабов до предположения, что атомное оружие не будет использовано. Тем не менее, он продолжал избегать более глубоких вопросов. Что означало "при необходимости"? При каких обстоятельствах Трумэн снова отдал бы приказ об уничтожении городов атомными бомбами? Эти и другие вопросы посыпались на президента после того, как его посетители ушли. Сидя один за своим столом, он испытывал "ужасное чувство ... что мы очень близки к войне." Директор по бюджету Джеймс Уэбб сказал Лилиенталю, что никто не знает, что русские могут сделать дальше. "Они могут войти завтра и застрелить генерала Клея". В то время как Трумэн всегда был оптимистом, Уэбб увидел, что он "теперь синий, очень синий".21 К концу недели ЦРУ предоставило небольшое заверение, обновив свою знаменитую апрельскую оценку вероятности войны. Аналитики считали, что преднамеренное решение Кремля о войне маловероятно; однако риски просчета и случайной войны были выше, чем весной.22
  
   Воодушевленный ощущением кризиса, сотрудники СНБ завершили исследование по атомному оружию, о котором Ройалл просил в июле. Вопрос, по словам сотрудников, заключался в том, должны ли Соединенные Штаты сейчас сформулировать политику в отношении использования бомбы в войне. Короткий ответ был отрицательным. В документе NSC 30 делается вывод, что военные должны быть готовы использовать все доступное оружие, но любое решение будет принято президентом, "когда он сочтет такое решение необходимым". Совету не следует просить Трумэна сейчас принимать решения по гипотетическим случаям. Форрестол счел выводы газеты "значительными". Ройалл, который месяцами ждал этого дня, был разочарован, посетовав, что в документе не указано, будет ли использована бомба или нет. Остальная часть СНБ была не столь придирчива и одобрила документ, оставив проблему там, где она была и где Трумэн хотел ее получить: только в его руках.23
  
   Трумэн также отверг нерешительные попытки Форрестола возобновить рассмотрение вопроса об опеке. Маршалл поднял эту тему во время встречи по поводу поездки Норстада. Трумэн ответил, что он "очень хочет" избежать принятия какого-либо решения до окончания выборов, только для того, чтобы Форрестол подтвердил свою убежденность в том, что военные должны обладать бомбой в учебных целях, хотя бы по какой-либо другой причине. Он сказал, что надеется, что Трумэн позволит ему вернуться к этому вопросу, если "ответственные сочтут, что его следует открыть."В этом не было необходимости, но в течение следующих двух недель Форрестол и объединенный комитет начальников штабов работали над подробными процедурами экстренной передачи оружия от Комиссии по атомной энергии. Пентагон и AEC протестировали эти процедуры в декабре. Тем временем Норстад сообщил из Лондона, что Теддер согласился с мнением США относительно "немедленного применения атомной бомбы", и члены Проекта специального вооружения Вооруженных сил - ядерные эксперты Пентагона - выехали в Англию.24
  
   Тем временем "Берлинская карусель" снова начала вращаться, и главные герои разговаривали под запись. Когда Смит, Робертс и Шатеньо попросили о встрече со Сталиным 14 сентября, им сказали, что он уехал в отпуск и не может быть отозван (дежавю), но Молотов примет их. Трое мужчин представили памятную записку с просьбой к советскому правительству поручить Соколовскому соблюдать московское соглашение. Четыре дня спустя Молотов ответил, что Соколовский выполнил директиву, в то время как три представителя Запада пытались извратить соглашение в своих интересах. Маршал не пытался вводить новые ограничения, а просто настаивал на том, чтобы Запад соблюдал воздушное соглашение 1945 года. Западные военные губернаторы саботировали соглашение, пытаясь распространить власть финансовой комиссии "на всю деятельность Немецкого эмиссионного банка в Берлине".25
  
   Хотя карусель могла прокрутиться еще несколько раз, никто не сомневался, что эта карусель скоро закончится, и западные державы передадут спор в Организацию Объединенных Наций. Британцы и французы были убеждены, что американцы хотели получить моральную санкцию от Организации Объединенных Наций на разрыв блокады или, в противном случае, четкий отчет о внутреннем потреблении, показывающий, что он испробовал все доступные способы, прежде чем прибегнуть к силе. Казалось, что нет другого объяснения желанию Вашингтона обратиться в Совет Безопасности, а не в Генеральную Ассамблею, и призвать глава 7 хартии, а не глава 6, который предусматривал мирное урегулирование споров. Совет Безопасности не смог обнаружить "угрозу миру", а затем ничего с этим не сделать.
  
   Джебб получил мало утешения, когда он и Стрэнг обсудили эти вопросы с Сэмюэлем Ребером, заместителем Хикерсона, и с Филипом К. Джессапом, заместителем представителя США и человеком, который будет представлять американское дело. Джебб утверждал, что обращение в Совет Безопасности подразумевает, что Запад решил "в конечном итоге применить силу". Если такое решение не было принято - а он считает, что правительства должны урегулировать этот вопрос "здесь и сейчас", - обращение в Совет Безопасности было бы ошибкой. Американцы возразили, что западные державы "должны иметь защиту в виде обращения в Совет Безопасности, если им придется прибегнуть к силе". Генеральная Ассамблея была "недостаточно серьезной". Кроме того, общественное мнение США требовало от Запада изучить все возможности для урегулирования. Джебб возразил, что таковых не было; "Единственным моментом в отношении Организации Объединенных Наций было выстраивание наций позади нас".26
  
   Американцы выдвинули другую линию аргументации, в которую не поверили их союзники. Передача этого вопроса в Организацию Объединенных Наций не была уловкой, направленной на выяснение отношений; скорее, это был "единственный способ", по словам Маршалла, "получить больше времени, не платя за это умиротворением". Если госсекретарь имел в виду то, что сказал, то это было отличие от лета, когда, как заметил Кеннан, официальные лица США говорили "так, как будто обращение к Организации Объединенных Наций было всего лишь последним разрешением, прежде чем мы сами примем решительные меры".27 Британцы и французы были убеждены, что американцы остаются воинственными. Представление о том, что администрация Трумэна - жесткая, четкая, решительная - понятия не имела, что делать дальше, было слишком притянутым за уши, чтобы воспринимать его всерьез. И все же что-то в этом было. В ходе дискуссий между собой американцы согласились, что Организация Объединенных Наций, возможно, является единственным способом избежать "жестокого выбора между войной или подчинением".28 Маршалл столкнулся с неопределенностью в своей делегации в ООН. Одним из сомневающихся - но не единственным - был Даллес, входивший в состав делегации, призванной показать миру, что американская политика пользуется двухпартийной поддержкой. Он заверил сенатора Ванденберга, что "согласился ... с пониманием того, что наше первоначальное представление не потребует каких-либо конкретных действий" и что дебаты скорее отложат выяснение отношений, чем спровоцируют его.29 Ловетту и другим было легко говорить жестко в июле, когда до выяснения отношений оставались месяцы; теперь они были более осторожны. Американцы не хотели исключать применение силы, но европейцы ошиблись, когда предположили, что сила была единственным вариантом, который Вашингтон рассмотрит, если обращение в Организацию Объединенных Наций не удастся. Это была понятная ошибка, учитывая то, что американцы говорили в течение нескольких месяцев, и которую они не могли исправить в отсутствие четкого решения о том, что будет делать их правительство.
  
   С этой и другими проблемами, стоящими перед ними, западные дипломаты вряд ли заботились о том, что 18 сентября, день, когда Молотов защищал Соколовского, был также "Днем военно-воздушных сил", первой годовщиной долгожданной независимости американских летчиков от армии. В честь этого события две военно-воздушные силы приложили максимум усилий, доставив почти 7000 тонн. Самолет приземлялся в Берлине каждые девяносто шесть секунд. Еда и угощения превращались в нечто большее, чем попытки выиграть время.
  
   ДЕНЬ ВОЕННО-воздушных СИЛ УВЕНЧАЛ месяц борьбы и совершенствования двух военно-воздушных сил. Королевские ВВС приближались к пределу своих возможностей. Несмотря на преимущество работы ближе к дому, чем у американцев, Королевские ВВС столкнулись со своим набором проблем. Вместо проверок после 200 часов налета самолеты королевских ВВС проходили проверки на родине каждые 100, так что был почти постоянный поток самолетов, пересекающих Ла-Манш. Королевские ВВС не перевели свои инспекционные склады в Германию по двум причинам: там не было места, и постоянная ротация позволила бы их экипажам проводить время дома. Предпочтительный цикл подготовки летного состава длился двадцать четыре дня. Экипажи прибыли из Соединенного Королевства и на следующий день получили выходной, а затем в течение пяти дней выполняли дневные задания. Тридцатишестичасовая остановка подготовила их к пяти ночам полета. После очередного тридцатишестичасового перехода последовали пять дней дневных операций, затем до шести дней в Британии. Наземные бригады сменялись каждые девяносто дней, начиная с августа. Как объяснялось в одном британском отчете после боевых действий, "Свежая энергия и энергия в те дни были почти равноценны опыту в операции".30
  
   Когда начались воздушные перевозки, руководители RAF прогнозировали, что они смогут доставлять до 750 тонн в день в течение месяца, после чего поставки сократятся. Вместо этого они доставляли в среднем 1463 тонны в день в августе и 1259 тонн в сентябре. Эти достижения были результатом чрезвычайных мер, и они привели к потерям. Квалифицированных механиков было так мало, что Королевские ВВС заморозили увольнения; затем запрет был расширен за счет поваров, водителей, радиолокационных и радиомонтажников, клерков и членов экипажа.31 Королевские ВВС, делая ставку на короткие воздушные перевозки, приостановили подготовку экипажей транспортных самолетов, чтобы отправить в Германию максимальное количество самолетов и экипажей. В середине августа транспортное командование начало настаивать на отзыве части экипажей, чтобы возобновить тренировки, но это означало снижение британского тоннажа на 385 тонн в день. Поскольку конца кризису не видно, а зима приближается, Робертсон напомнил Лондону, что Британии следует увеличивать подъем, а не сокращать его. Бевин использовал возможное влияние на переговоры в Москве, чтобы приостановить переезд в августе, но двадцать дакотов и десять Йорков отправились домой в сентябре вместе с тридцатью шестью экипажами инструкторов.32
  
   Лондон компенсировал эти отступления, приняв помощь от Доминионов и зафрахтовав коммерческие самолеты. 3 августа Австралия предложила десять Дакот и экипажей; за ними последовали Южная Африка и Новая Зеландия. Лондон был "очень благодарен". Сославшись на ограниченную пропускную способность аэродрома, он отклонил предложения о самолетах, но принял экипажи, "как только они смогли добраться сюда". Теддер поблагодарил австралийцев, отметив, что "нагрузка на наши экипажи была серьезной".33 Десять австралийских экипажей прибыли в Любек в середине сентября, за ними последовали десять южноафриканских экипажей месяц спустя и три новозеландских экипажа в ноябре. Противодействие премьер-министра Уильяма Л. Маккензи Кинга и министра обороны Брук Клэкстон помешало участию Канады.34 Экипажи "Доминиона" сменялись через шесть месяцев, и их замена была выпущена в августе 1949 года. Британцы подумывали о том, чтобы запросить наземный персонал, но поскольку Доминионы, вероятно, захотят отправить целые подразделения, чтобы сохранить целостность подразделения, а нехватка RAF была связана с конкретными профессиями (специальностями), а не по всем направлениям, рабочая сила была бы потрачена впустую.35
  
   Другим способом увеличить британский тоннаж было нанять контрактные перевозчики. Эта идея рассматривалась с первого июля. BAFO сопротивлялась, но другого способа увеличить поставки не было. Из Берлина командующий ВВС Уэйт подчеркнул, что Gatow работает не на полную мощность, и будут приветствоваться дополнительные самолеты. К концу июля министерство авиации вело переговоры о контрактах на тридцать два наземных самолета и две летающие лодки, которые должны были доставлять около 400 тонн в день.36 Три самолета Lancastrian компании Flight Refueling, Limited, привлекли особое внимание, потому что они были модифицированы для перевозки жидкого топлива. Никто не нашел практического способа доставки топлива в Берлин. Можно было бы слить излишки авиационного топлива из баков самолетов, перевозящих грузы по воздуху, но это увеличивало сроки выполнения работ. Кроме того, город нуждался в дизельном топливе и керосине, а не только в авиационном бензине. Американцы загрузили на свои самолеты пятидесятипятигаллоновые бочки с топливом, но это не сработало. Пустые бочки должны были быть очищены паром, прежде чем их можно было вывезти из Берлина для повторного использования; в противном случае пары делали их более опасными пустыми, чем полными. Ланкастерцы казались единственным решением, и они начали летать 27 июля. Первый вылет в Берлин был прямым из британского аэропорта Таррант Раштон; после этого три самолета выполняли рейсы из Бюкебурга. 4 августа из Вунсторфа и Фассберга начался полноценный гражданский подъем. Две зафрахтованные летающие лодки Hythe также работали с RAF Sunderlands из Финкенвердера.37
  
   Хотя коммерческие компании предоставляли дополнительные перевозки, они были дорогими; Министерство авиации оценило первоначальную стоимость в 112 000 фунтов стерлингов в неделю. Координация их работы оказалась одной из самых больших проблем BAFO. Компаниям не хватало опытных летных экипажей, механиков, запасных частей и оборудования для технического обслуживания. Самолеты, как правило, были маленькими, неэкономичными и без навигационных средств; сначала их радиостанции работали на частотах, отличных от тех, которые используются самолетами Королевских ВВС. Поскольку блокада может закончиться в любой момент, ранние контракты заключались только на месяц (в сентябре они были еженедельно), не давая компаниям стимула инвестировать в долгосрочные улучшения. Одновременно работало до пятнадцати компаний, каждая со своими процедурами обслуживания, стандартами и экипажами. Коммерческие конкуренты, у них было мало стимулов для объединения наземного персонала, запасных частей, инструментов или опыта. Предполагалось, что компании будут самообеспечиваться, а принимающая станция RAF будет оказывать минимальную помощь. На практике они полагались на военных в отношении инструментов, запчастей и советов. В течение первых четырех месяцев компании планировали свои собственные операции и летали в основном при дневном свете, оставляя ночные миссии в Королевских ВВС. Им платили за летный час, а не за доставленный тоннаж, поэтому у них не было стимула увеличивать свою грузоподъемность. Первоначально предполагалось, что British European Airways Corporation будет выступать в качестве связующего звена с Королевскими ВВС и координировать чартерных перевозчиков, но это не могло быть организовано до середины декабря. Тем временем маршал авиации Сандерс жаловался, что у него было полно дел с "разнородной и неорганизованной коллекцией отдельных самолетов, зафрахтованных у многих разных частных компаний ... без надлежащей поддержки или организации обслуживания"; он не мог полагаться на них в отношении постоянных ежедневных поставок. Производительность чартерных перевозок оставалась значительно ниже ожидаемых 400 тонн в день, составив всего 122 в августе, 178 в сентябре и 258 в октябре.38
  
   Хотя трудно избежать вывода Джона Туса о том, что управление этой группой было "одной из самых неприятных частей всего подъема" для Королевских ВВС, некоторые компании показали хорошие результаты. Офицеры Королевских ВВС выделили систему дозаправки в воздухе и Skyways как особенно эффективные и хорошо управляемые. Д. К. Т. Беннетт, который во время войны возглавлял подразделение Pathfinder бомбардировочного командования, был единственным пилотом, способным управлять четырехмоторным самолетом Avro Tudor своей компании ночью. Он совершал две или три поездки в Берлин ночь за ночью, практически без перерыва, в течение двух месяцев.39
  
   Королевские ВВС также стремились улучшить производительность за счет лучшей организации. Транспортное крыло группы капитана Хайда было распущено в середине июля, когда Плейнфэр расширился за пределы Вунсторфа. С тех пор небольшое подразделение по транспортным операциям штаба ВВС BAFO направило Plainfare через командиров станций BAFO. К сентябрю операция стала слишком масштабной, и штаб BAFO и командиры станций оставались незнакомыми с транспортными операциями. 22 сентября BAFO передала управление операцией в руки недавно созданного передового штаба Љ 46 группы в Бюкебурге. Новая организация поглотила старое транспортное отделение, но ее ядро состояло из группы Љ 46 транспортного командования: ее командира, коммодора авиации Джона В. Ф. Мерера; ключевых офицеров из его оперативного штаба; и горстки технических и административных офицеров. Новая штаб-квартира Мерера оставалась небольшой, двадцать один человек. Это было по-спартански, учитывая работу, которая заключалась в контроле и выполнении всех транспортных операций Королевских ВВС и координации их с транспортными операциями Соединенных Штатов и чартерных перевозчиков. BAFO осуществляла административный контроль над станциями Plainfare, идея заключалась в том, чтобы позволить Merer сосредоточиться на полетах. Это было улучшение, но это все еще был неловкий компромисс. Главная штаб-квартира No. 46 Group осталась в Буши-Холле в Хартфордшире. В качестве командира группы Мерер отвечал за пять станций и две другие организации на родине в дополнение к своим обязанностям в Германии.40
  
   Британский тоннаж упал с 45 000 тонн в августе до чуть менее 38 000 в сентябре и менее 32 000 в октябре. Аналитики могли бы указать на множество причин: отзыв самолетов и экипажей для возобновления обучения транспортного командования, механические проблемы с Йорками, нехватка экипажей, усталость и последствия вытеснения американцев из Фассберга. Найти решения было сложнее. Использование бомбардировочного командования для сброса угля может добавить 120 тонн в день, но уничтожит его "как потенциальную ударную силу". Механики были объединены во имя эффективности, но это не сработало хорошо. Мерер восстановил целостность эскадрильи, укрепив боевой дух и здоровое чувство соперничества. С приближением зимы Робертсон "больше всего беспокоился", как бы американцы "не обвинили нас в неспособности выполнить нашу долю этой операции".41
  
   Американцы, чьи собственные усилия набирали обороты, не были заинтересованы в том, чтобы показывать пальцем. Их успехи с лихвой компенсируют британские потери. В июле воздушная перевозка доставляла 2185 тонн в день; августовский показатель составил 3835 тонн. Максимальные усилия, предпринятые 18 сентября, в День ВВС, помогли увеличить средний показатель за месяц до 4593 тонн, что чуть выше целевого показателя Клея. Он был в восторге, говоря Вашингтону: "Мы можем продержаться в Берлине бесконечно долго" и "за исключением, возможно, двух или трех зимних месяцев, мы можем поддерживать Берлин лучше, чем когда-либо." Это было бы дорого, но цена была "лишь малой частью того, что мы сейчас тратим на помощь Европе и перевооружение, чтобы остановить советскую экспансию. Давайте сделаем это".42
  
   Вашингтон сопротивлялся. 22 июля СНБ согласился отправить еще семьдесят пять С-54. 7 августа Клей пожаловался, что прибыло только тридцать пять человек. Конфликт между воздушными перевозками и обязательствами военного времени продолжал преследовать планировщиков. СНБ одобрил увеличение от 22 июля только после того, как Брэдли заверил группу, что объединенный комитет начальников штабов "может зайти так далеко". В августе, когда Бевин и другие настаивали на новых увеличениях, армия попыталась провести черту на песке. В меморандуме о планах и операциях (P & O) утверждалось, что нынешние усилия "серьезно подорвали нашу способность выполнять текущие чрезвычайные военные планы". Каждый самолет, отправленный в Германию, усугублял проблему. P & O хотела ограничить воздушные перевозки и "не дополнять их дополнительными C-54".43
  
   С ослаблением дипломатии и приближением зимы сторонники начали мобилизовываться с другой стороны. LeMay завершил планы длительной переброски по воздуху, для которой потребуется от сорока одного до шестидесяти девяти дополнительных C-54, в зависимости от того, останутся ли C-47 на вооружении. Клей думал, что оценка была низкой, потому что Лемей преувеличил британские возможности, и он пообещал Дрейперу точные цифры через несколько дней. Тем временем Симингтон рассматривал отчет Лемея и поднял аналогичные цифры в СНБ. Совет одобрил увеличение, предоставив Объединенному комитету начальников штабов найти новый баланс между воздушными перевозками и обязательствами военного времени.44
  
   Клей представил точные оценки 10 сентября: ему нужно было еще шестьдесят девять C-54 к 1 октября и еще сорок семь к 1 декабря, "если [подъем] все еще будет продолжаться в то время". Первоначальный ответ объединенного комитета начальников штабов состоял в том, чтобы отправить сорок, на десять меньше минимального числа, рассматриваемого СНБ; 17 сентября они освободили остальные десять. Доступные записи не содержат подробных объяснений действий вождей, хотя, похоже, они были обеспокоены требованиями военного времени.45
  
   День ВВС убедил Клея в том, что воздушный транспорт может преодолеть блокаду, и он энергично лоббировал преодоление последнего потолка вождей. Он сказал Ройаллу, что западные державы могут остаться на неопределенный срок - если у него будут самолеты. Без них Западу пришлось бы рискнуть дипломатией. Если Организация Объединенных Наций потерпит неудачу, продолжил он, "это действительно становится борьбой нервов, пока кто-то не сдастся". Переброска по воздуху могла позволить Западу удержать свои позиции, не прибегая к силе; это переложило бремя насилия на Советы, и Клей остался убежден, что они не хотят войны. Он повторил эти аргументы перед тремя министрами иностранных дел в Париже 21 сентября; два дня спустя он призвал Вашингтон прислать ему 116 самолетов, о которых он просил 10 сентября. Каким бы впечатляющим ни был потенциал воздушной перевозки, текущие усилия не вполне оправдали себя, признался он, и он не смог сделать запасы на зиму. Он попросил принять быстрое решение. Неделю спустя Брэдли ответил, что объединенный комитет начальников штабов изучит его просьбу.46
  
   ЭТОТ ПРОХЛАДНЫЙ ОТВЕТ был как холодная вода после положительной реакции, которую Клей получил в Париже, где Маршалл, Бевин и Шуман собрались на заседание ООН, чтобы обсудить альтернативы Берлину. Маршалл утверждал, что пришло время сообщить русским, что Запад передает спор в Совет Безопасности, но Бевин и Шуман хотели "промежуточной" ноты. Американцы подозревали, что европейцы используют сомнения по поводу воздушной перевозки, чтобы поддержать свои аргументы, и презентация Клея была разработана с учетом этого. Маршалл также попытался успокоить европейцев, призвав их взглянуть на ситуацию шире. было у Москвы "единственной сильной картой", - это блокада, и переброска по воздуху может ее превзойти. "Везде русские проигрывали битву". Он сказал Бевину "по секрету", что "единственное, что пока предоставить в распоряжение ВВС больше самолетов его правительству помешало опасение, что в случае внезапного советского нападения неизбежная потеря значительной части этих самолетов нанесет сокрушительный удар по их ситуации с воздушным транспортом". Исходя из этого, сказал Маршалл, Соединенные Штаты ограничили воздушные перевозки 30 процентами от общего парка грузовых авиаперевозок. Он этого не сказал, но этот предел теперь остался в прошлом. Увеличение в середине сентября увеличило общее количество воздушных перевозок до 50 процентов от имеющихся самолетов, а выполнение последних запросов Клея добавит еще 10 процентов.47
  
   Какими бы обнадеживающими ни были американские сообщения, Бевин и Шуман продолжали настаивать на своей промежуточной ноте. Маршалл сдался, при условии, что англичане и французы тут же согласились, что это будет последнее вращение карусели: если ответ Молотова окажется неудовлетворительным, Запад обратится в Совет Безопасности. Шуман и Бевин согласились.48
  
   22 сентября западные правительства попытались освободиться от "витков технических споров" и вернуться к фундаментальным принципам. В их ответе Молотову изложена "окончательная позиция": никаких ограничений на воздушное сообщение; контроль комиссии за деятельностью банка, связанной с введением и продолжением использования советской валюты в городе; и торговля, включая лицензирование, под контролем четырех держав. Шесть недель разногласий по техническим вопросам выявили "фундаментальное расхождение во взглядах ... относительно прав и обязанностей оккупирующих держав в Берлине."В ноте спрашивалось, готово ли советское правительство снять блокаду, и говорилось, что западные министры иностранных дел, которые вскоре встретятся в Париже, ожидают быстрого ответа. Не было никакого упоминания о передаче дела в Организацию Объединенных Наций.49
  
   Бевин занял решительную позицию в ходе дебатов в тот день в Палате общин. Уступки ослабили бы Запад, не удовлетворив Кремль, заявил он, поскольку его аппетит ненасытен. Когда началась блокада, "нужно было сделать великий выбор", - заявил он, дилемма Чемберлена все еще не выходила у него из головы. "Мы сделали это. Нужно было либо твердо стоять там [в Берлине], либо ... отправиться в другой Мюнхен". Теперь было легче твердо стоять на ногах, чем десять лет назад, из-за воздушного транспорта. Бевин заявил, что запасы сейчас выше, чем в июне, и выразил уверенность, что "мы сможем пережить зиму".50
  
   Наедине он был менее уверен. Совещаясь на следующий день с Робертсоном, Странгом и другими советниками, Бевин хотел, чтобы они спланировали все возможные варианты. "Если бы нас вынудили покинуть Берлин, - сказал он Робертсону, - нам пришлось бы вытаскивать наших друзей". Он добавил, что не подпишет ничего, что успокоит русских или будет выглядеть как капитуляция. Когда Странг прокомментировал, что переброска по воздуху была "паллиативом, а не окончательным решением", Робертсон согласился, предложив подробную оценку, которая бросила вызов оптимистичным прогнозам Маршалла. Американские оценки были основаны на расчетах прожиточного минимума необходимость; реалистичные оценки были намного выше. Воздушный транспорт "в конце концов должен потерпеть неудачу", настаивал Робертсон, потому что в конечном итоге моральный дух берлинцев сломается. Поскольку вывод войск был неизбежен, Робертсон хотел организовать его так, чтобы это выглядело как "достойное и упорядоченное завершение хорошо продуманной политики" и было рассчитано так, чтобы ущерб мог быть компенсирован созданием западногерманского правительства. Наихудшим вариантом было бы постоянно повторять, что Запад не отступит, а затем внезапно "исчезнуть". Это подорвало бы престиж Запада и оставило бы тысячи прозападно настроенных немцев, "пятно, которое мы никогда не должны стирать". Поскольку русские были полны решимости изгнать Запад из Берлина, опасность заключалась в том, что они могли зайти слишком далеко в отношении американцев. Бевин закончил мысль: может последовать вооруженное столкновение. Он был зол на русских. Они "очень плохо разыграли свои карты и вынудили нас к более тесному сотрудничеству с американцами в Германии, чем мы того хотели", - пожаловался он.51
  
   Русские поспешили предложить свою версию событий. 25 сентября они выступили в защиту блокады как меры по защите "интересов немецкого населения", а также экономики Берлина и советской зоны. Западные правительства пытались контролировать экономику восточной Германии, вводя свою валюту в Берлине, но на этом их интриги не закончились. Конечной целью было вытеснить Советы из восточной зоны. Против этой кампании советское правительство выдвинуло умеренные, разумные предложения, и Соколовский выполнил условия директивы. Москва последовала за этой частной атакой публичным взрывом 26 сентября, когда ТАСС осудил то, что оно назвало западными искажениями, и обвинил военных губернаторов, которые, вместо того, чтобы решать вопросы на месте, как было приказано, передали вопросы обратно своим правительствам.52
  
   Маршалл, Бевин и Шуман встретились в Париже в тот же день. Они согласились, что дальнейшее обсуждение бессмысленно. Все трое опубликовали краткое коммюнике, за которым днем позже последовала длинная нота, адресованная советскому правительству и опубликованная в прессе через полчаса после ее вручения.53 После подведения итогов переговоров с точки зрения Запада в записке утверждалось, что целью советского Союза с самого начала было уничтожить права Запада в Берлине. Технические трудности в транспортном и валютном контроле были предлогом: "Проблема в том, что советское правительство ... пытается незаконными и принудительными мерами, игнорируя свои обязательства, добиться политических целей, на которые оно не имеет права и которых оно не могло достичь мирными средствами".54 26 сентября Вашингтон опубликовал "белую книгу" о переговорах в Москве и Берлине; отчет обновлялся ежедневно, чтобы его можно было сразу опубликовать для противодействия советской пропаганде. Три дня спустя западные правительства передали спор в Совет Безопасности, положив конец усилиям по достижению разрешения путем прямых переговоров.
  
   НИ ОДНА ИЗ СТОРОН НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДОВОЛЬНА переговорами в Москве и Берлине. Запад пришел к советскому правительству в поисках соглашения и, казалось, был восприимчив к российским условиям, но Советы не смогли воспользоваться ситуацией. Лондонская программа продолжалась, а Запад остался в Берлине. В глазах Запада это не было успехом, поскольку будущее оставалось мрачным. Хотя переброска по воздуху превзошла ожидания, мало кто разделял веру Клея в то, что она может обойти блокаду, а провал переговоров разрушил надежды на быстрое прекращение советских ограничений.
  
   Американцы обвинили в разочаровывающем повороте событий советское двуличие, не подозревая о препятствиях на пути урегулирования, вызванных самой структурой ситуации в Берлине. Московские дискуссии основывались на двух ложных предположениях: что урегулирование зависит от возрождения четырехсторонних агентств, и что урегулирование должно включать компромисс по валюте. В 1945 году Дуайт Эйзенхауэр рассматривал Берлин как "экспериментальную лабораторию", в которой четыре державы научатся доверять друг другу и работать вместе. В 1948 году, имея в виду аналогичные взгляды, дипломаты пытались расширить точки соприкосновения и снова объединить Восток и Запад. Но этот подход больше не мог работать; институты сотрудничества опираются на общие интересы, а в Берлине времен холодной войны единственным общим интересом был негативный - избежать новой войны. Никакая взаимоприемлемая система совместного контроля не могла быть возрождена, потому что сила, достаточная для обеспечения интересов одной стороны, угрожала интересам другой; каждая из сторон боялась, что другая воспользуется любыми лазейками, которые она сможет найти. Вместо того, чтобы урегулировать разногласия, четырехсторонние договоренности усилили подозрительность и неуверенность. Попытки найти решение кризиса на основе таких договоренностей оказались тщетными. Робертсон начал понимать это в конце июля, предупредив Стрэнга, что возврата к Потсдаму, АКК и четырехстороннему правлению не будет, "у возобновления старых споров нет будущего".55
  
   То, что различия между Востоком и Западом в городе были сосредоточены на деньгах и финансах, значительно увеличивало шансы на успех, поскольку представления обеих сторон о функциях банков, кредита и денег были далеки друг от друга. Банки в сталинской системе были государственными учреждениями, а не особым видом частных фирм, какими они были на Западе. Они существовали, чтобы контролировать и обеспечивать выполнение экономических и финансовых планов государства. Теоретически банки предоставляли кредиты только в соответствии с планом государства; на практике Советы использовали власть банков над кредитом, чтобы уничтожить частный сектор в Восточной Европе после 1945 года, что наводит на мысль о судьбе западного Берлина, если бы Молотов добился своего.56 Советские власти стремились помешать финансовым силам оказывать какое-либо влияние на экономику, которое противоречило плану: внутри страны чиновники в экономике советского типа ограничивали количество валюты в обращении, чтобы ограничить ликвидность и предотвратить незапланированные расходы; на международном уровне они ввели строгое разделение между внутренней экономикой и внешней торговлей,и ни одна восточная валюта не была свободно конвертируемой ни в какую другую.57
  
   Такие разногласия создают непреодолимые препятствия на пути взаимоприемлемых валютных договоренностей в Берлине. Даже если бы обе стороны действовали добросовестно, требования свободных рыночных западных секторов города о кредите и валюте были бы несовместимы с советским экономическим планированием. Если бы эти секторы могли в любой момент отвлечь деньги, кредиты и ресурсы от плановой экономики - на чем вынуждены были настаивать западные державы, чтобы защитить себя, - планирование было бы бессмысленным. План должен был быть всеобъемлющим, иначе он вообще не мог бы сработать. Это то, что имели в виду Советы, когда они осудили четырехсторонний контроль над советской маркой как угрозу стабильности своей зоны. Подобная логика заставила их настаивать на регулировании перевозок в Берлин и из Берлина; в противном случае незапланированная и неконтролируемая торговля подорвала бы контроль режима над экономикой. Удовлетворение советских оборонительных интересов посредством совместных экономических соглашений, таким образом, означало поглощение западного Берлина советским блоком; удовлетворение западных интересов посредством таких соглашений угрожало советским интересам на востоке. Вместо символа сотрудничества, на которое надеялся Эйзенхауэр, к осени 1948 года Берлин столкнулся с извращенными и опасными аспектами "дилеммы безопасности": действия по защите интересов одной стороны казались угрожающими для другой, вызывая порочный круг действий, реакции и углубления враждебности.
  
   Понятно, что в то время наблюдатели сосредоточились на более ближайших перспективах. Моральный дух в Париже, по словам Кэффри, был на самом низком уровне за последние два года, и французы считали себя пешками в надвигающемся конфликте между российскими и американскими джаггернаутами. Возможно, Бевин и сделал храброе лицо перед Шуманом в Париже 4 октября, но вряд ли он изменил свои взгляды с 23 сентября, когда он беспокоился об эвакуации и жаловался на то, что его тащат за собой американцы.58
  
   ЦРУ ожидало, что Советы окажут "неограниченное давление", чтобы вынудить к выводу войск, включая вмешательство в воздушные перевозки и усиление политического и экономического давления на берлинцев. Агентство предсказало, что эта программа будет успешной. Любой западный курс действий, основанный на том, чтобы оставаться в Берлине ", вероятно, в долгосрочной перспективе окажется неэффективным. Позиции Запада в городе будут все больше ухудшаться, и окончательный вывод западных войск, вероятно, станет необходимым, что "нанесет ущерб престижу США"во всем мире ".59
  
   А как насчет Эйзенхауэра, оптимиста 1945 года? 27 сентября он отправил Форрестолу длинное, грустное письмо. Он верил, что Советы в конце концов уступят, но теперь они казались такими самодовольными и высокомерными, что "они могут вывести остальной мир из терпения". Пришло время каждому "подумать о своем будущем долге", а нации перейти на военное положение. Он добавил в рукописной записке, что он молился, чтобы Форрестол при ближайшем рассмотрении увидел "какой-то свет в том, что я считаю очень темным небом".60
  
   ГЛАВА 9
   Неизбежный провал
  
   Устав от сложных споров с Советским Союзом по поводу двусмысленных соглашений и неписаных договоренностей, западные официальные лица надеялись избавиться от этих сложностей, когда они вынесли спор о Берлине на рассмотрение Совета Безопасности Организации Объединенных Наций. Американцы с нетерпением ждали суда над Кремлем перед мировым общественным мнением и, будучи уверенными в справедливости своего дела, ожидали обвинительного приговора. Либо преступник возместит ущерб и снимет блокаду, либо для действий Запада будет открыт путь к ее разрушению от имени международной организации.
  
   События в Организации Объединенных Наций разочаровали Запад. Нейтральные державы стремились к посредничеству, а не к вынесению решения, и их усилия снова завели запад в трясину, из которой они стремились выбраться. Сначала Советы заняли враждебную позицию по отношению к нейтральным странам, что сыграло на руку Западу; затем они воспользовались разрывом между стремлением Запада к самооправданию и стремлением нейтральных стран к миру. Британцы и французы, сомневающиеся в долгосрочных перспективах воздушных перевозок и прекрасно понимающие, что им грозит катастрофа, если начнется война, больше верили в перспективы нейтральных стран (или заявляли об этом), чем американцы. Ни на каком другом этапе кризиса сохранение единства Запада не было более трудным.
  
   Несмотря на разочарование, испытываемое американскими официальными лицами, обращение в Организацию Объединенных Наций послужило интересам Запада. Отложив выяснение отношений с Советским Союзом, дебаты в ООН дали воздушному транспорту время доказать, что он может снабжать Берлин даже зимой. Этот неожиданный успех изменил структуру кризиса. Блокада дала Сталину большое преимущество, потому что она поставила Запад перед выбором между подчинением и эскалацией. Теперь советам предстояло решить, вмешиваться ли в переброску по воздуху силой или отказаться от своих целей.
  
   Международная организация также послужила интересам Запада, показав, что предыдущие переговоры основывались на ложных предположениях. Признание того, что державы проводили неосуществимую линию, было первым шагом к успешной дипломатии. Поскольку переброска по воздуху укрепила позиции Запада на переговорах, а провал посредничества ООН открыл путь для переговоров на более реалистичной основе, западные державы вышли из разочаровывающих и, по-видимому, бесполезных дискуссий в Организации Объединенных Наций в лучшем положении, чем раньше.
  
   НОВЫЙ ВИТОК дипломатической активности начался 29 сентября, когда западные представители попросили Генерального секретаря ООН Трюгве Ли включить советскую блокаду в повестку дня Совета Безопасности как угрозу миру. Просьба имела под собой высокие моральные основания. Это был не обычный спор; он не касался ни трудностей с транспортом, ни деталей валютного контроля в Берлине. Советский Союз игнорировал свои обязательства по уставу ООН и использовал ненадлежащие меры для достижения незаконных политических целей. Вопрос, стоящий перед Организацией Объединенных Наций, заключается в том, позволит ли она одному из своих членов принуждать других.1
  
   Американцы надеялись, что этот шаг ознаменует важный сдвиг в дипломатии кризиса. Переговоры в Москве и Берлине привели к "лабиринту разногласий"; обращение в Организацию Объединенных Наций позволило обойти путаницу технических деталей и сузило спор до вопроса о блокаде. Здесь Советы были явно неправы, и Запад мог противопоставить свою сдержанность поведению России. Западные державы не применяли силу, чтобы оспорить блокаду; они следовали уставу, стремясь к переговорам. Теперь они надеялись получить вознаграждение за свое примерное поведение.2 Соединенные Штаты, в частности, не были заинтересованы в посредничестве. Когда он поставил Советы "перед судом Совета Безопасности", писал Болен, он добивался морального осуждения. В этих усилиях большинства голосов было бы недостаточно. Как отмечалось в ежемесячном обзоре ЦРУ за октябрь, американская политика все больше зависела от "безоговорочного выражения поддержки со стороны мирового общественного мнения".3
  
   Поскольку каждое воздержание было бы поражением, американцы уделили особое внимание нейтралам, неприсоединившимся членам Совета. Джессап вспоминал, что проводил в среднем от восьмидесяти до девяноста часов в неделю, консультируя делегации, разъясняя политику. Он хорошо использовал отчет Госдепартамента о московских переговорах, опубликованный 26 сентября; британская белая книга последовала две недели спустя. В двух отчетах рассматривались события с 1945 года, защищались права и политика Запада и в тупике обвинялось двуличие СССР. Западные дипломаты обеспечили распространение копий по залам Дворца Шайо в Париже, где проходила встреча Организации Объединенных Наций.4
  
   Действия Запада оказали противоречивое давление по крайней мере на одного непостоянного члена Совета Безопасности. Позиция Канады отражала, с одной стороны, желание найти мирное решение, а с другой - желание защитить интересы Запада. Поиск урегулирования был крайне необходим, учитывая самооценку Канады как "полезного посредника". Это было особенно важно, потому что конфронтация угрожала Организации Объединенных Наций, организации, которую Министерство иностранных дел ценило и как средство сохранения мира, и как арену, где "мастерство важнее, чем мускулы".5 Организация Объединенных Наций никогда прежде не пыталась урегулировать спор между постоянными членами Совета, и были серьезные сомнения в том, что он выдержит испытание.6 Утверждения России о том, что Организация Объединенных Наций не обладает юрисдикцией, только усилили обеспокоенность Канады.
  
   При всем своем желании выступить посредником канадские дипломаты симпатизировали западным державам. Цели Запада были оборонительными, согласно документу по внешним связям. Три державы пытались отстоять свои права в Берлине и Германии перед лицом советских попыток распространить коммунизм по всей стране.7 Джон Холмс напомнил, что он и другие члены канадской делегации думали, что Канада могла бы помочь, сдерживая "благонамеренные меньшие силы", которые могли бы "невольно сыграть на руку советскому союзу, предложив формулу, которая только казалась разумной".8
  
   Пытаться идти в ногу с западными державами оказалось сложно, потому что канадские официальные лица не были уверены, каковы цели Запада. Хотели ли западные правительства, чтобы Совет Безопасности договорился об урегулировании, или они просто подвергли Москву суду мирового общественного мнения в качестве прелюдии к военным действиям? Получить ответ было нелегко, потому что три державы не были более ясны по этому вопросу, чем когда Ребер, Джессап, Стрэнг и Джебб обсуждали его три недели назад. Как позже напишет Джессап, они передали спор на рассмотрение советаfaute de mieux, "поскольку мы были полны решимости не отступать, не сражаться ... и не вести переговоры под давлением".9 Консенсус в отношении того, чего следует избегать, не распространяется на определение того, что должно быть сделано. Предпочтение Клея конвою не было секретом ни для кого, и британские и французские официальные лица беспокоились, что американцы рассматривают обращение в ООН как "конец пути", после которого Запад обратится к силе.10 С начала августа Клей и Мерфи выступали за то, чтобы сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в западных секторах, что означало отказ от московской директивы, и этот шаг был поддержан в Вашингтоне. И все же другие признаки указывали в противоположном направлении. Маршалл сказал Бевину и Шуману, что конвой "совершенно невыполним", а Ловетт приостановил маневр с западной валютой из-за сопротивления Франции, сомнений Великобритании и желания не подрывать позиции Запада в Совете Безопасности. Холмс вспомнил, как "высокопоставленный член" американской делегации (вероятно, Даллес) предложил, чтобы Канада предложила существенное решение, включая, возможно, вывод всех четырех держав из Берлина.11 В какой-то момент кризиса Маршалл рассматривал возможность передачи безопасности города Организации Объединенных Наций. Он обсудил эту идею с Дином Раском, директором Управления по делам ООН, который был против. По указанию Маршалла Раск обсудил эту возможность с канадским государственным секретарем по иностранным делам Лестером Б. Пирсоном, чья реакция была "очень сильной и очень негативной", и Маршалл отказался от этой идеи. Теперь, 27 сентября, Маршалл сказал Джессапу и другим близким советникам, что, обратившись в Организацию Объединенных Наций, Запад "должен быть готов довести дело до конца", даже если это решение повредит интересам Запада.12
  
   Воздушный транспорт мало повлиял на эти исследования будущих возможностей. Это превзошло ожидания, но никто не был уверен, что это может продолжаться в условиях зимней погоды. Бевин был полон надежд, заявив премьер-министрам Содружества в середине октября, что это, вероятно, может продолжаться "бесконечно". Клей и Маршалл также выразили оптимизм, предположив, что нежелание объединенного комитета начальников штабов отправлять больше самолетов можно преодолеть. И все же Маршалл утверждал, что самым убедительным аргументом в пользу использования воздушного транспорта было не то, что это могло бы фактически ослабить советскую власть над городом, а то, что "альтернативы не было предложено". Два дня спустя он напомнил Шуману и Бевину, что "процедура, которой мы следовали, была просто выигрышем времени".13
  
   На данный момент у Запада, казалось, была сочувствующая аудитория. В течение лета Джессап держал Ли в курсе событий. Генеральный секретарь расценил блокаду как незаконную и представляющую угрозу миру, и он считал, что Запад действовал добросовестно. Канада и другие некоммунистические члены Совета Безопасности - Аргентина, Бельгия, Китай, Колумбия и Сирия - склонны смотреть на кризис глазами Запада. Тем не менее, был элемент напряженности и расхождения во взглядах на то, что должно быть сделано. Ли видел в Организации Объединенных Наций роль посредника, в то время как западные державы хотели использовать организацию для обвинения Советского Союза. Генеральный секретарь рассматривал возможность передачи спора на рассмотрение Совета Безопасности в первые дни кризиса, но Джессап и британский представитель Александр Кадоган отговорили его, дав понять, что западные державы предпочитают иметь дело напрямую с Москвой. На протяжении всего рассмотрения Организацией Объединенных Наций вопроса о Берлине западные правительства по-прежнему с подозрением относились к независимым инициативам генерального секретаря или его сотрудников.14
  
   Русские распознали показательный процесс, когда увидели его. Осознавая преимущества, которыми пользовались западные державы в Организации Объединенных Наций (Сталин жаловался на "гарантированное большинство" Запада в Совете Безопасности), они осудили западную инициативу.15 В заявлении для прессы от 2 октября Соколовский утверждал, что, поскольку "никакой блокады не существует и не существовало", не было и угрозы миру. Он обвинил западных переговорщиков в тупиковой ситуации, заявив, что они потребовали, чтобы комиссия контролировала советский банк, прозрачный маневр для доминирования в экономике восточной зоны, который он послушно отверг. Молотов вторил ему в бессвязной записке на следующий день. Он утверждал, что из-за того, что западные державы разделили Германию, они потеряли свои права в Берлине; тем не менее, ситуация не угрожала миру. По словам Молотова, Сталин никогда не говорил что-либо о надзоре за банком со стороны четырех держав, и в любом случае в директиве об этом ничего не говорилось. Молотов призвал Запад принять директиву в качестве основы для переговоров в СМИД, который, по его утверждению, был единственным юридическим форумом для обсуждения германских проблем. Что касается Организации Объединенных Наций, то в соответствии со статьей 107 ее устава международная организация не могла вмешиваться в действия оккупирующих держав "в отношении " бывшего государства Оси", "принятые или санкционированные в результате" Второй мировой войны. Это означало, утверждал Молотов, что Организация Объединенных Наций не может рассматривать какой-либо вопрос, касающийся Германии.16
  
   Когда 4 октября состоялось заседание Совета Безопасности, Вышинский повторил эти утверждения и заявил, что призыв Запада нельзя включать в повестку дня, а тем более обсуждать. Совет должен сначала решить, был ли он компетентен действовать по жалобе, и Вышинский был уверен, что это не так. Аргументируя этот процедурный момент, он изложил суть советского дела: его правительство хотело продолжить переговоры по Берлину, вопросу, "тесно связанному с вопросом о Германии в целом", в CFM; угрозы миру в Берлине не было, но даже если бы была, статья 107помешал Совету Безопасности разобраться с этим. Запад проигнорировал CFM - "единственный законный способ" иметь дело с Берлином - и использовал Организацию Объединенных Наций для "продвижения своих собственных агрессивных целей".
  
   Говорить делегатам, что у них нет полномочий рассматривать этот вопрос, было плохой тактикой, и Джессап сыграл на гордости своей аудитории, чтобы использовать ошибку Вышинского. Советская позиция, предположил американец, подняла вопрос о том, может ли "единственный существующий общий международный механизм сохранения мира быть использован для устранения угрозы миру". Проблема была не в Берлине, не в Германии и даже не в блокаде; на карту было поставлено будущее Организации Объединенных Наций.
  
   Джессап, Кадоган и их французский коллега Александр Пароди разрушили утверждения Вышинского о статье 107. Авторы хартии включили эту статью в качестве барьера против протестов бывших государств Оси в отношении оккупационной практики ООН; она не имела отношения к спорам между победителями, которые касались оккупированной территории. Кроме того, блокада не была ни санкционирована, ни введена в результате войны. Кадоган отметил, что, хотя CFM является подходящим форумом для обсуждения Германии, утверждение Вышинского о том, что это единственный подходящий форум, неприемлемо. Западные представители подчеркнули, что их правительства готовы созвать СМИД, но только после снятия блокады. Они не будут вести переговоры под давлением.17
  
   После двухдневных дебатов о том, включать ли Берлин в повестку дня, председатель Совета Безопасности Хуан Атилио Брамулья из Аргентины призвал ответить "да" и "нет". Когда голосование закончилось, победа Запада казалась полной, потому что ни одна нейтральная страна не воздержалась и не проголосовала вместе с Советским Союзом. Одинокие несогласные, Вышинский и глава украинской делегации Дмитрий З. Мануильский объявил, что они не будут участвовать ни в каком дальнейшем обсуждении Берлина. И все же на следующий день оба были на своих местах, чтобы услышать, как Кадоган, Джессап и Пароди представляют западную версию недавних событий.18 Это была неумелая дипломатия, потому что она упустила возможность опровергнуть обвинения Запада, развить позицию, занятую в записках Молотова, или выдвинуть встречные предложения, которые могли бы переложить ответственность за дальнейший тупик на Запад. Своим молчанием Вышинский и Мануильский позволили Западу определить проблему, расширить критику советской политики и избежать двусмысленных и сложных технических моментов.
  
   Пока продолжались дебаты в Совете Безопасности, Даллес вылетел в Олбани, штат Нью-Йорк, чтобы проинформировать Дьюи. После трех с половиной часовой встречи с республиканским знаменосцем Даллес заявил журналистам, что отношения между Востоком и Западом находятся на самом низком уровне со времен войны. "Вся ситуация сейчас очень деликатная, и я бы не хотел делать ничего, что могло бы раскачать лодку".19 Обеспокоенный тем, что какая-нибудь "американская горячая голова в Германии может совершить что-нибудь опрометчивое", Болен предостерег Мерфи не усугублять ситуацию.20 Какими бы мудрыми ни были эти меры предосторожности, они были неполными. В ближайшие несколько дней американскую лодку будет раскачивать не кто иной, как президент Соединенных Штатов.
  
   В ПЯТНИЦУ, 8 октября, Chicago Tribune опубликовала поразительную историю. По словам репортера Уолтера Трохана, президент Трумэн решил направить верховного судью Фредерика М. Винсона в Москву для переговоров со Сталиным. The Tribune сообщила, что Трумэн договаривался с радиосетями объявить о поездке, когда Маршалл, находившийся в Париже на заседании ООН, и Ловетт, исполняющий обязанности секретаря в его отсутствие, узнали об этом плане. Оба пригрозили уйти в отставку, после чего Трумэн отказался от плана.21 Не все эти подробности были правдой; тем не менее, утечка информации стала серьезной неудачей для администрации.
  
   Миссия Винсона была последней из многих попыток Белого дома и Демократической партии использовать дипломатию для получения преимуществ на выборах. В августе Уильям Батт из Национального комитета Демократической партии, Джордж Элси и Кларк Клиффорд пытались заверить, что любое объявление о соглашении по Берлину будет сделано самим Трумэном. Когда "Берлинская карусель" закрутилась в сентябре, консультант и спичрайтер Джонатан Дэниелс и помощник пресс-секретаря Эбен А. Айерс был занят, пытаясь показать, что президент руководит американской дипломатией - из своего предвыборного штаба. Айерс взял серьезные жалобы обозревателей на то, что Трумэну не следовало уезжать из Вашингтона, когда внешняя ситуация была такой нестабильной. 21 сентября Дэниелс позвонил помощнику госсекретаря Джону Пейрифою, "как один демократ другому", и попросил его организовать, чтобы Маршалл позвонил Трумэну из Парижа. Предполагаемым мотивом было держать президента в курсе иностранных дел во время его предвыборных поездок, но на самом деле, по признанию Айерса, на карту был поставлен "аспект связей с общественностью". Даже если бы Маршалл "всего лишь поинтересовался здоровьем президента, это было бы полезно".22 В тот же день секретарь по назначениям Трумэна Мэтью Коннелли отклонил предложение Ловетта объявить администрации президента, что Маршалл проинформировал Трумэна о последних дипломатических шагах. Ранее в тот же день Государственный департамент объявил ответ западных держав на последнюю советскую ноту в соответствии с договоренностями, выработанными с Великобританией и Францией. Коннелли усмехнулся, что в сложившихся обстоятельствах предполагаемое освобождение Ловетта не будет считаться новостью. Почему Госдепартамент объявил ответ Запада? он ощетинился; это была прерогатива Трумэна.23
  
   В пятницу, двадцать четвертого, Айерс подумал, что нашел верный способ "добиться сенсации в газетах". Беделл Смит был в Вашингтоне, и Айерс подумал, что он должен встретить поезд Трумэна, чтобы "отчитаться о московских переговорах" (которые закончились три недели назад). Он упомянул об этой идее по телефону Коннелли, который сопровождал президента. Коннелли перезвонил через несколько минут. Трумэн одобрил план и хотел, чтобы Смит был в Сан-Антонио, когда поезд прибыл туда в воскресенье утром. Айерс передал это Ловетту, который был в ужасе. Он и Айерс обсуждали встречу Смита с президентом после возвращения Трумэна в Вашингтон 2 октября, а тем временем Ловетт одобрил отпуск для Смита. Никто не знал, где находится посол. Отчаянные звонки и поиски секретной службы не смогли его найти. Суббота пришла и ушла; Смит все еще отсутствовал. Вскоре после того, как поезд Трумэна прибыл в Сан-Антонио в воскресенье утром, у Айерса зазвонил телефон. Это был Смит! Омар Брэдли, пояснил посол, упомянул, что его ищет Белый дом. Айерс изложил схему; Смит согласился и вылетел в Даллас на самолете президента. Айерс с некоторой гордостью вспоминал, что трюк получил "довольно хорошую оценку" в прессе.24
  
   Учитывая такой фон политической эксплуатации иностранных дел, идея специального эмиссара в Москве не казалась чем-то запредельным. Действительно, разные люди предлагали эту идею ранее в этом году. В марте, например, Элеонора Рузвельт предложила послать "отборную группу"; в июле Батт предложил Эйзенхауэру отправиться в Берлин в качестве личного эмиссара Трумэна; в середине сентября Ройалл предложил в частном и неофициальном порядке предупредить русских о том, что им грозит либо урегулирование на условиях Запада, либо разрыв отношений. Министр армии считал, что Маршалл должен передать предупреждение в Париже Молотову, которого там не будет, или кто-то, не связанный с московскими переговорами, может передать демарш Сталину.25
  
   Два спичрайтера, Дэвид Нойес и Альберт З. Карр, возродили идею эмиссара Эйзенхауэра в конце сентября и получили одобрение Трумэна, хотя президент настаивал, чтобы Винсон пошел вместо отставного генерала и потенциального кандидата в президенты. Изменение предположило, что расчеты Трумэна были не только политическими, потому что он испытывал огромное уважение к Винсону. Высокий кентуккиец избирался в Палате представителей на семь сроков, а также занимал должности судьи окружного суда и администратора федерального займа. Когда Рузвельт умер, Винсон только что переехал в Прежняя работа Бирнса в качестве "помощника президента", директора по мобилизации и реконверсии. Трумэн сразу же проникся к нему симпатией и назначил его на место Генри Моргентау в Министерстве финансов. У этих двоих было схожее прошлое в пограничных штатах и взгляды среднего класса, интерес к истории и нечто большее, чем мимолетная любовь к покеру. Оба упивались жесткой практической политикой и были страстными сторонниками Демократии. Эти родственные связи, плюс лояльность Винсона, умение примирителя и администратора, а также мастерство в налоговой и фискальной политике сделали его одним из ближайших советников Трумэна и, возможно, самым влиятельным членом кабинета министров, пока весной 1946 года президент не назначил его председателем верховного суда. В 1950 и 1951 годах Трумэн пытался убедить Винсона баллотироваться в качестве его преемника; теперь он хотел послать кентуккийца посовещаться со Сталиным и спасти мир.26
  
   Четкое представление Трумэна о том, кем должен быть его эмиссар, не распространялось на то, что должен делать его посланник. Согласно проекту президентской речи, Винсон не должен был добиваться подробных договоренностей, но должен был заняться "более крупным вопросом моральных отношений" с Россией и проверить готовность Сталина "работать с нами, чтобы остановить тенденцию к войне". Трумэн утверждал, что, несмотря на все его усилия,Русские просто не поняли его искренности и его стремления к миру. Русские были непримиримы, потому что Запад не ясно дал понять о своих намерениях. Президент также придерживался параллельной и не связанной с этим линии аргументации: проблема заключалась не в ясности западной экспозиции, а в паранойе Сталина. Советскому диктатору нужна была "возможность открыться", "преодолеть некоторые из своих запретов" и "излить душу кому-то на нашей стороне, кому, как он чувствовал, он мог полностью доверять". Если бы это произошло, подумал Трумэн, "возможно, мы смогли бы чего-то добиться". Поскольку Карр понимал "интеллектуальное ядро" миссии, коммунистическая доктрина гласила, что война между социалистическими и капиталистическими государствами неизбежна. Если бы Сталин дезавуировал эту "угрозу возможной войны", подразумеваемую в марксистской теории, он бы многое сделал, чтобы рассеять недоверие, которое отравляло отношения. Конечно, Трумэн признал, что если русские были "одержимы" завоеванием мира, война была неизбежна.27
  
   Это обоснование - во многом придуманное постфактум - делает Трумэну мало чести. Такой близкий ему человек, как Дин Ачесон, годы спустя счел это неубедительным.28 Человек, который в марте 1947 года настаивал на том, что мир стоит перед выбором между "альтернативными жизненными укладами", теперь сводит холодную войну к недоразумению, которое можно прояснить в ходе беседы по душам. Какой бы чрезмерной ни была риторика Доктрины Трумэна, нынешний подход президента тривиализировал различия между Востоком и Западом. С этим подходом были трудности, даже если он был принят на своих собственных условиях. Если проблема заключалась в том, что советский союз сомневался в искренности американцев, возникает вопрос, как это могло бы улучшить ситуацию, если бы дать настырному российскому диктатору шанс преодолеть свои запреты. При всем уважении Трумэна к Винсону, почему он думал, что Сталин изольет свое сердце американскому юристу, остается загадкой. Возможно, Трумэн проецировал на международные дела свою склонность рассматривать внутреннюю политику в личных терминах, что свело бы холодную войну к вопросу личностей, а не к столкновению различных образов жизни. Если так, то это был подход, полный подводных камней, потому что президент не был лучшим знатоком характера. Он "любил старину Джо" Сталина и считал его "порядочным человеком", как он мимоходом заметил в июне. Трумэном, разделявшим общую иллюзию время - когда Молотов систематически вводил Сталина в заблуждение относительно политики и целей Запада. Из этого следовало, что если бы кто-нибудь смог достучаться до советского диктатора, проблемы могли бы быть решены. И все же Трумэн также считал, что Сталин был номинальным главой, "узником Политбюро"; "люди, которые управляют правительством", не позволили бы ему соблюдать соглашения, которые он заключил. Более того, президент был убежден, что Советы былиодержимости экспансионистским курсом, изложенным в (поддельном) завещании Петра Великого. Невозможно свести взгляды Трумэна к чему-то связному. В конце концов, миссия Винсона предполагает, что в 1948 году у Гарри Трумэна не было четкого или последовательного представления о Сталине, советском руководстве или его внешней политике.29
  
   Попытка понять миссию Винсона с точки зрения того, чего должен был достичь главный судья, упускает суть; миссия имела смысл только с точки зрения того, чего Трумэн пытался избежать. Это был признак политического и дипломатического отчаяния. В последние недели он был вынужден заглянуть за грань и начать подготовку к возможному применению атомного оружия. Трумэн верил в действие. Он был уверен, что что-то должно быть сделано, и, следовательно, может быть сделано, чтобы предотвратить сползание к мировой войне. Детали не имели значения. Лидер создал свои собственные возможности путем решительных действий.
  
   Какими бы важными ни были дипломатические соображения, главной мотивацией Трумэна были внутренние и политические. Отставая от результатов опросов, он знал, что ему нужен драматический жест, чтобы перехватить инициативу и завладеть воображением общественности. Отрицание Трумэном в своих мемуарах того, что кампания Генри Уоллеса повлияла на него, вызывает недоверие. Такой внимательный исследователь истории не мог забыть 1912 год, когда действующий глава исполнительной власти проиграл переизбрание из-за раскола в его партии. Теперь Трумэн столкнулся с дезертирством со стороны "диксикратов" Строма Термонда и либералов Уоллеса. Диксикраты были региональная проблема, но прогрессисты Уоллеса представляли национальную угрозу. Уоллес утверждал, что администрация ведет страну к ненужной войне с Россией, а Трумэн и его советники беспокоились, что он может вызвать отклик среди избирателей. Хотя народная неприязнь к Советскому Союзу была сильной, "ни одна другая тема не вызывала таких спонтанных и теплых аплодисментов", как обещания работать во имя мира. Батт предположил в начале кампании, что одной из причин, по которой избиратели критиковали американскую внешнюю политику, была обеспокоенность тем, что мир скатывается к войне. Он повторил эту мысль в начале августа, написав Клиффорду: "Страх войны, несомненно, является главной заботой американского народа".30 Как мы видели, Маршалл принял близко к сердцу подобные предупреждения Рейберна.
  
   Более научные измерения общественного отношения подтвердили понимание Трумэном реакции аудитории. Опрос Gallup в апреле показал, что 65 процентов населения считают предотвращение войны самой важной проблемой страны; месяц спустя, накануне обмена мнениями между Смитом и Молотовым, 63 процента поддержали саммит Трумэна и Сталина, и только 28 процентов выступили против. В отчете Госдепартамента в конце июля указывалось, что, хотя "подавляющее большинство" поддерживает решимость администрации остаться в Берлине, существует "очень сильное мнение" о том, что западные державы должны изучите "все возможности решения путем переговоров". Интересно, что Форрестол отметил в своем дневнике - через две недели после эпизода с Винсоном, - что самым опасным местом в мире были Соединенные Штаты, потому что "люди так стремятся к миру и испытывают такое отвращение к войне, что будут хвататься за любой признак решения". Как бы в подтверждение его слов, почта Белого дома о миссии Винсона составила более четырех к одному в пользу.31
  
   Таким образом, для Трумэна детали того, чего может достичь Винсон, вряд ли имели значение; важным моментом было то, что избиратели видели, что президент пытается снизить риск войны. Каковы бы ни были его мотивы и расчеты, он убедил Винсона в двух беседах, вероятно, в понедельник, 4 октября, предпринять поездку. Двое, по-видимому, нашли время в разгар взвешивания серьезных вопросов войны и мира, чтобы полюбоваться деревянным молотком, который Трумэн получил от избирателя. Он был сделан из дерева "Джефферсон Дэвис" в Фултоне, штат Миссури, где бывший президент Конфедерации предположительно призвал к примирению в 1875 году. Возможно, призыв старого повстанца тронул сердца демократов двух пограничных государств, когда они пытались положить конец расколу между Востоком и Западом.32
  
   Пресс-секретарь Чарльз Росс позвонил представителям радиосетей во вторник утром и попросил эфирное время для выступления президента в тот вечер. Когда журналисты потребовали подробностей, Росс раскрыл план Трумэна. Тем временем Белый дом пригласил сенаторов Коннелли и Ванденберга встретиться с президентом во второй половине дня. Трумэн планировал провести с ними предварительный брифинг - любезность, которую никто не подумал оказать Оливеру Фрэнксу или Анри Бонне. Последней деталью было посвятить Маршалла в секрет. Трумэн позвонил Ловетту и рассказал ему, что происходит. Как вспоминал позже заместитель госсекретаря, это был первый раз, когда он сказал своему водителю "включить красный свет и сирену и мчаться к Белому дому". Введенный в Овальный кабинет, Ловетт сказал Трумэну, что эта идея невозможна; если он пойдет дальше, Маршалл уйдет в отставку. Двое мужчин отправились в центр связи в подвале для телеконференции с государственным секретарем. Как вспоминал Болен, Маршалл взорвался и начал диктовать ответ: "Никогда в истории дипломатического головотяпства..." Восстановив самообладание, он остановился. "Я не могу отправить подобное сообщение. Я разговариваю со своим президентом". Вместо этого он сказал Трумэну, что поездка Винсона будет неправильно понята, что усложнит работу делегации в Париже. Он предложил вылететь домой в те выходные для личных встреч, и Трумэн согласился отложить принятие решения до тех пор.33
  
   Трумэн вышел из телеконференции подавленным и потрясенным. Несмотря на возражения некоторых сотрудников, он отменил запрос на эфирное время и встречу с Ванденбергом и Коннелли. И все же миссия Винсона не умерла, поскольку Трумэн продолжал играть с этой идеей. Позже в тот же день он позвонил двум сенаторам и попросил их зайти вечером для частной беседы. Коннелли прибыл первым, и Трумэн изложил миссию Винсона. Коннелли так энергично выступал против этой идеи, что Трумэн не обсуждал ее напрямую с Ванденбергом. Вместо этого он запустил пробные шары в отношении личного подхода к Сталину. Как насчет телефонного звонка президента лидеру Кремля, например? Непрактично, подумали его гости. Трумэн не говорил по-русски; Сталин не говорил по-английски. Даже если бы они могли добиться понимания и достичь соглашения, как это можно было бы обеспечить? Не будет ни свидетелей, ни документов, подробно описывающих то, о чем было договорено. "Он, должно быть, в отчаянии из-за кампании", - заметил Ванденберг, когда два законодателя покидали Белый дом.34
  
   Трумэн возобновил предвыборную кампанию в среду. Как бы закладывая основу для поездки Винсона, везде, куда бы он ни поехал, он подчеркивал мир. Толпы были полны энтузиазма. Филадельфийцы приветствовали, когда он заявил, что мир был "целью моей общественной жизни"; они ревели и топали ногами, когда он заявил: "Я желаю мира, я работаю для мира, и я молюсь о мире постоянно". По всем северо-восточным штатам он снова и снова повторял одно и то же, заявляя: "Я предпочел бы мир во всем мире, чем быть президентом Соединенных Штатов".35
  
   Так обстояли дела, когда Трохан обнародовал эту историю в пятницу вечером. Айерс уклонился от вопросов журналистов кратким "без комментариев", но они нашли другие источники. К ужасу Айерса, субботние утренние выпуски сообщили об этой истории со значительными и точными подробностями. Поезд Трумэна прибыл в Вашингтон около 9:30, и президент немедленно отправился в Национальный аэропорт, чтобы встретить самолет Маршалла. Вместо частной встречи в тихую субботу двое мужчин столкнулись с политическим водоворотом. Не могло быть и речи о продвижении вперед; Трохан выполнил то, ради чего вернулся Маршалл.
  
   Президент и госсекретарь вместе с Ловеттом большую часть дня провели за закрытыми дверями, пытаясь найти способы контролировать ущерб. Маршалл телеграфировал Маршаллу Картеру, своему помощнику в Париже, с просьбой оценить реакцию там. Он также изложил историю прикрытия, придуманную на встречах в Белом доме. "Передайте Болену, - писал он, - что линия, которую мы ожидаем избрать, будет заключаться в том, что озабоченность президента советским отношением к Комиссии по атомной энергии побудила его обсудить со мной целесообразность того, чтобы Винсон передал сообщение непосредственно Сталину. Мы не будем связывать предлагаемые им действия с блокадой Берлина и попытаемся полностью ограничить их его озабоченностью атомной проблемой ".36
  
   Нужно было уладить и личные дела. По словам Болена, Маршалл угрожал уйти в отставку, если Трумэн пойдет дальше. Форрест Пог оспаривает это утверждение (в конце концов, Болен был в Париже, а не в Белом доме), но признает, что госсекретарь почти наверняка "ясно дал понять, что покинет кабинет вскоре после выборов". Здоровье Маршалла было плохим, но не хуже, чем было. Выбор времени для его решения сделал его равносильным отставке из-за неоднократных манипуляций Трумэна внешнеполитическими делами в своих интересах. Весной Маршалл сопротивлялся политическому подходу Трумэна к палестинскому вопросу; миссия Винсона стала последней каплей.37
  
   Чувство долга Маршалла не позволило бы ему публично противоречить своему президенту. В параллельных пресс-релизах, выпущенных поздно вечером в субботу, двое мужчин следовали линии, которую Маршалл наметил для Картера и Болена. Трумэн утверждал, что он и Маршалл говорили по телетайпу во вторник о советской обструкции, в частности, по "атомной проблеме". Он предложил предпринять усилия, чтобы устранить непонимание советами позиции Запада. Но когда Маршалл описал ситуацию в Организации Объединенных Наций и риски, связанные с "любыми односторонними действиями" со стороны Соединенных Штатов, президент заявил, что отказался от этой идеи. Со своей стороны, Маршалл подтвердил, что он и Трумэн обсуждали возможность поездки Винсона за четыре дня до этого, сославшись на предполагаемую озабоченность президента "непримиримой позицией" Москвы по "атомной проблеме". Он опроверг сообщения о разногласиях с президентом по "важным вопросам международных отношений" и заявил журналистам, что Соединенные Штаты готовы созвать встречу министров иностранных дел при условии, что Советы сначала снимут блокаду.38
  
   Если миссия Винсона стоила Трумэну поста госсекретаря, она помогла президенту политически, поскольку затронула интересы американских избирателей. Эта тенденция в общественном мнении была чем-то большим, чем остаточная вера в необходимость переговоров. Американский народ разделился во мнениях: хотя он выступал за жесткую линию, он надеялся на смелый дипломатический шаг, который положил бы конец холодной войне. Сочетание действий Трумэна в Берлине и миссии Винсона идеально соответствовало этому настроению. Сопротивление советскому принуждению в Германии показало, что Трумэн - находчивый лидер, который отвергает умиротворение, в то время как неудачная поездка верховного судьи показала избирателям, что бывший капитан артиллерии понимает войну и сделает все возможное, чтобы ее предотвратить. Проблемы войны и мира, представленные Берлином и Винсоном, возможно, и не были критическим перевесом, если сопоставить их со слабостью Республиканской партии, самодовольной тактикой кампании ее кандидата и сохраняющейся сплоченностью и силой коалиции "Новый курс", но они помогли Трумэну выиграть конкурентную гонку.39
  
   Политика может остановиться у кромки воды, но ее последствия редко случаются. Миссия Винсона нанесла дипломатический ущерб нации. В сентябре американцы выступили против продолжения переговоров четырех держав с Советским Союзом; в октябре, без единого предупреждения своих союзников, Белый дом был готов начать двусторонние переговоры. В сентябре европейцы были убеждены, что американцы стремятся к развязке; теперь Трумэн отступил. Воинственный союзник - это известная величина, равно как и робкий союзник; тот, кто является и тем, и другим, делает коалиционную дипломатию практически невозможной. Бевин давно беспокоился об "опасности объединения двух великих держав", и воспоминания о Смите-Молотове были еще свежи. Трумэн не только возродил страх европейцев, что в условиях кризиса Соединенные Штаты будут вести переговоры с Кремлем за их спиной; он также усилил их беспокойство по поводу того, что они вступили в союз с державой, неспособной принять решение о мировых делах. По настоянию АМЕРИКИ западноевропейцы проводили политику, которая противоречила Советскому Союзу, такую как План Маршалла, Брюссельский договор и Лондонская программа. Они ожидали американской защиты, но до сих пор Соединенные Штаты уклонялись от обязательств. Это нежелание нести издержки рискованной политики расстроило европейцев, которые, как любил напоминать Маршаллу Бевин, были "на передовой".40 По оценке Кадогана, Москва восприняла этот эпизод как доказательство того, что политика США не так тверда, как кажется. С точки зрения Сталина, не было необходимости вести переговоры; он мог просто подождать, пока Винсон или какой-нибудь другой американский эмиссар не прибудет с полным карманом уступок.41
  
   Советы были, по словам одного близкого ученика их дипломатии, "явно очарованы" перспективами. Слухи о том, что Трумэн все-таки может послать Винсона, преследовали президента снова и снова в течение следующих нескольких месяцев. Первой реакцией Москвы на историю Трохана было увидеть связь между Винсоном и Берлином. 11 октября "Правда" сообщила, что Трумэн принял решение о переезде из-за недовольства тем, как Маршалл ведет спор в Организации Объединенных Наций, а заголовки в "Tägliche Rundschau" гласили: "Отступление по вопросу о Берлине - Совет Безопасности отказывается от дебатов по Берлину".42 Западные державы утверждали, что не будут вести переговоры, пока не будет снята блокада; действия Трумэна разрушили эту позицию, побудили Советы настаивать на двусторонних переговорах и способствовали решению Сталина о том, что ему не нужно идти на уступки. Неудивительно, что позиция Вышинского в Организации Объединенных Наций ужесточилась, как вскоре стало ясно из новой инициативы нейтральных стран.
  
   В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, когда Трумэн обсудил с Маршаллом миссию Винсона, Брамуглия созвал представителей шести нейтральных стран, чтобы посмотреть, могут ли они изучить основания для урегулирования.43 Советские заявления о том, что Совет Безопасности не обладает юрисдикцией, предполагают, что наилучшая надежда на достижение соглашения заключается в частной дипломатии, а не в обсуждении на пленарных заседаниях. Шестерка согласилась, что им следует собирать информацию и изучать позиции. Канадцы сообщили, что британцы и американцы поддержали инициативу Брамуглии, хотя оба проявили беспокойство и "значительный ... нервный интерес".44
  
   Для англо-американской озабоченности было две причины. Первым был парадокс, который ослабил позиции Запада. Чем сильнее западные юридические аргументы, тем больше нейтралы будут настаивать на уступках Запада. Зная, что Советы не поддадутся влиянию мирового общественного мнения или призывов к морали, шестерка обратится к западным державам за компромиссами, необходимыми для предотвращения войны. Учитывая шаткость позиции Запада в Берлине, это грозило катастрофой. Второй причиной для беспокойства было то, что кампания нейтральных сторон за уступки Западу, вероятно, начнется там, где закончились прямые переговоры между Востоком и Западом, то есть с директивой от 30 августа. Это заставило бы Запад пересмотреть формальности, к которым он обратился в Организацию Объединенных Наций, чтобы спастись. Американцы опасались, что, если нейтральные страны возьмут этот опасно двусмысленный документ за отправную точку, они могут нарушить права Запада в Берлине.45
  
   Западные делегации рассчитывали на то, что канадцы "поймут их точку зрения и предотвратят неразумные действия", и канадцы их не разочаровали.46 "Исключительно благодаря силе личности" глава канадской делегации Эндрю Г. Л. Макнотон пользовался значительным влиянием в группе, направляя ее таким образом, чтобы держать бразды правления в руках Запада.47 На протяжении всего этого канадцы поддерживали тесные контакты с американцами и британцами, предоставляя ежедневные отчеты о прогрессе нейтральных стран. У Джессапа и членов британской делегации вошло в привычку заходить к канадской делегации через несколько минут после завершения заседаний "шестерки". Макнотон заверил Кадогана за ужином 11 октября, что он предупредит о любом развитии событий, которое может поставить Запад в неловкое положение. Когда нейтральные страны начали готовить резолюцию, канадцы, как ни в чем не бывало, обратились за предложениями к британцам и американцам. Холмс напомнил, что работа над проектом на несколько дней приостановилась, пока Великобритания и Соединенные Штаты улаживали разногласия с Францией.48
  
   Брамуглия начал с того, что представил западным державам список вопросов, касающихся возможного урегулирования. Список раздражал американцев. Твердая позиция Совета Безопасности может повысить шансы на урегулирование, утверждал Болен, но поиски Брамуглией компромисса могут укрепить решимость советского Союза и "поставить западные державы в еще худшее положение". Поэтому в ответе США предлагалось, чтобы совет призвал Советский Союз снять блокаду.49
  
   Затем Брамуглия обратился к Вышинскому, предложив одновременное прекращение блокады и контрблокады на Западе. Министры иностранных дел встретятся, хотя неясно, произойдет ли это одновременно с отменой ограничений или произойдет позже. Связавшись с Москвой, Вышинский отказался; в конце концов, именно на этой неделе Трохан раскрыл историю Винсона. Он потребовал, чтобы Совет Безопасности снял спор о Берлине со своей повестки дня и чтобы СМИД урегулировал этот спор в соответствии с директивой и Потсдамскими соглашениями. Что касается плана Брамуглии, Вышинский не стал его обсуждать. Согласно директиве от 30 августа, советский знак должен был быть введен по всему Берлину в день окончания блокады; поскольку Брамуглия ничего не сказал об этом, Вышинский не мог рассмотреть его предложение.50
  
   Хотя этот резкий отказ удивил нейтральных, он не обескуражил их, и когда Совет Безопасности вновь собрался, Брамулья задал новые вопросы. На этот раз он хотел узнать об истоках блокады, методах принуждения и текущих условиях, а также о деталях августовской директивы и о том, почему она не была выполнена. Западные державы, несмотря на опасения по поводу нежелательного внимания, уделяемого директиве, пообещали незамедлительно ответить. Вышинский отказался отвечать, назвав запрос заговором Запада и нейтральных стран с целью обманом заставить его принять участие в незаконных дебатах в совете.51
  
   Проблема сузилась до вопроса о сроках. Западные делегации настаивали на том, что директива нуждается в разъяснениях и гарантиях. Не желая вести переговоры по этим дополнительным соглашениям под давлением, они были готовы начать переговоры в день окончания блокады. Вышинский, однако, настаивал на своем заявлении о том, что директива требовала одновременного снятия блокады и смены валюты.52
  
   Китай подготовил резолюцию по этому вопросу, которая встала на сторону Запада, только для того, чтобы Джессап пожаловался, что он зашел недостаточно далеко в осуждении Советов. Макнотон и канадцы предупредили, что выбор стоит между резолюцией в духе АМЕРИКИ, которая оттолкнет некоторых нейтральных стран, и резолюцией, подобной китайской, которая изолирует Советский Союз.53 Хотя представители западных держав согласовали изменения с Брамуглией вечером 19 октября, британцы сообщили, что аргентинец был "очень раздражен" американским давлением на следующий день с требованием дополнительных изменений. Кадоган сообщил Лондону, что "настроения были очень напряженными ... [из-за] этой американской попытки перфекционизма".54 В конце концов, западные державы приняли резолюцию во время дебатов в Совете 25 октября. Вышинский выступал последним и придерживался бескомпромиссной линии, которую он занял с тех пор, как появилась история Винсона. Осудив резолюцию как попытку Запада диктовать свои условия Советскому Союзу, он наложил на нее вето.55
  
   Канадские дипломаты оглядывались на свои усилия со смешанными чувствами. Хотя Совет Безопасности не оправдал надежд 1945 года, он не рухнул под тяжестью конфронтации сверхдержав - по крайней мере, пока. Канада тесно сотрудничала с англичанами и американцами, чтобы защитить западную ставку в Берлине, не ставя под угрозу свои усилия по урегулированию. И все же то, что Кадоган назвал американским перфекционизмом, похоже, продолжит угрожать двухколейной политике Канады. В ходе вскрытия Холмс отметил растущее двойственное отношение США к нейтралам. В американской делегации наметился раскол между такими, как Джессап, которые поощряли нейтралитет, и такими, как Болен, которые были готовы отказаться от августовской директивы и сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в Берлине.56 Во время второго раунда переговоров положение Канады будет становиться все более шатким, поскольку группа Болена набирает силу.
  
   Тем не менее, первые реакции Запада были положительными. Встретившись через два дня после российского вето, министры иностранных дел западных стран подтвердили свою поддержку "шестерки". Казалось, что альтернативы мало. Поднимать этот вопрос в Генеральной Ассамблее было бы бессмысленно. Русские могли проигнорировать даже решительную резолюцию, и западные лидеры сомневались, что им удастся добиться чего-то большего, чем мягкое обращение к обеим сторонам с призывом уладить свои разногласия. Попытка выполнить резолюцию Совета Безопасности против советской оппозиции может привести к столкновению или отпору. Казалось, что наилучшим выходом было бы оставить этот вопрос в повестке дня, не выдвигая никаких новых предложений. Маршалл отразил противоречия внутри своей делегации. С одной стороны, он беспокоился, что нейтралы могут поставить Запад в "плохое положение", приняв резолюцию от 25 октября в качестве отправной точки для следующего раунда, когда он и его коллеги уже дошли "до абсолютного предела" в ее поддержке. С другой стороны, Запад не мог противостоять любым усилиям "шестерки", которые обещали результаты и не ущемляли права Запада в блокированном городе.57
  
   ЗАПАДНЫЕ ДИПЛОМАТЫ ОСТАВИЛИ инициативу за шестью нейтральными странами. Американцы предпочли, чтобы посредник разработал подробные четырехсторонние договоренности, регулирующие использование советского знака в Берлине.58 Они рассматривали эту идею в течение нескольких недель и нашли ее привлекательной. С дополнительными гарантиями даже августовская директива может быть приемлемой. Даллес отразил это направление мысли в письме Ванденбергу. Опыт показал, что "мало смысла соглашаться с Советами в общих чертах", - писал он; только соглашение, которое "конкретно касается каждой существенной практической детали", может сработать. Если не закрыть все лазейки, любое соглашение окажется иллюзорным. Было несколько возможных посредников: руководители центральных банков Нидерландов, Швеции или Швейцарии; сотрудники генерального секретаря; или технические эксперты из шести нейтральных стран.59
  
   События следующих нескольких недель дали последней группе добро. Обращение к европейским центральным банкам, незнакомым с условиями в Берлине, казалось неразумным. Две попытки генерального секретаря натолкнулись на сопротивление Запада. Ли держался в стороне от усилий Брамульи, чтобы он мог предложить себя в качестве посредника, если аргентинец потерпит неудачу. 26 октября он предложил, чтобы эксперты по валютам с обеих сторон встретились под нейтральной эгидой, и Сталин развеял надежды Ли в интервью "Правде" 29 октября. Пытаясь отвлечь внимание от вето Вышинского, советский лидер заявил, что западные державы сорвали попытки компромисса; его правительство желает мира.60 На следующий день Вышинский удивил Ли, разыскав его и внимательно выслушав, когда генеральный секретарь изложил план валютных переговоров; Вышинский уполномочил Ли изучить возможности. Несмотря на сомнения, Джессап чувствовал себя обязанным согласиться. Он попросил только, чтобы британцы и французы были проинформированы, и тут попытка Ли провалилась. Лондон не согласился бы, предпочитая новые усилия Брамуглии и комитета валютных экспертов из нейтральных стран в Совете Безопасности. Здесь обе стороны будут предоставлять информацию, но не участвовать в прямых переговорах.61
  
   Ложь не будет отложена. 13 ноября он и председатель Генеральной Ассамблеи Герберт Эватт из Австралии выступили с публичным обращением к обеим сторонам, призвав их начать "немедленные переговоры". Ответ Москвы был уклончивым, согласившись на переговоры по Берлину, если они будут основаны на директиве, и, намекнув, что западный эмиссар был бы желанным гостем, признав, что контакты между главами государств были ценными в поисках мира.62
  
   Ответ Запада занял больше времени, потому что, как вспоминал Джессап, письмо Эватта-Ли "очень раздражало" американцев. Казалось, что это распределяет вину поровну и подрывает отказ Запада вести переговоры под давлением. Вместо того, чтобы заставить Советы прекратить блокаду, нейтралы считали само собой разумеющимся (или казались), что Советы будут равнодушны к призывам к морали, мировому мнению или общим интересам, поэтому вместо этого они призвали демократии отступить. Болен счел двойные стандарты раздражающими. Позже он и Джессап отмечали, как часто им приходилось доказывать, что Америка намерения были мирными, как будто под судом находились Соединенные Штаты, а не Советский Союз. Эватт долгое время был непопулярен среди американских чиновников, которым не нравились его личность, его позиция в австралийской политике и его внешнеполитические наклонности. Эватт обладал "замечательной способностью отчуждать людей", и той осенью он продемонстрировал ее в полной мере. На приеме, вспоминал Джессап, Эватт повернулся к нему и зарычал: "Так вы хотите начать еще одну войну, не так ли? Ну, мы не позволим тебе сделать это!" Маршалл объяснил инициативу Эватт-Ли своекорыстием: в Париже, как он сообщил Ловетту, верили, что Эватт, всегда жаждущий заголовков, обманул Ли, стремясь втянуть офис генерального секретаря в спор, в отправку письма. Объяснение Эватта, естественно, было иным и касалось недавнего набега Трумэна на личную дипломатию. Он сказал Уолтеру Липпманну, который в то время гастролировал по Европе, что он обратился с призывом "дать президенту Трумэну шанс действовать импульсивно ... проиллюстрированный делом Винсона".63
  
   Ответ Маршалла отразил растущее раздражение. Он еще раз попытался убедить нейтралов принять западное определение проблемы. Он подчеркнул, что резолюция от 25 октября была "искренней и государственной" инициативой, побежденной советской непримиримостью. Западные державы передали вопрос о блокаде на рассмотрение Совета Безопасности, поскольку это представляло угрозу миру. Это оставалось угрозой, и моральный выбор, стоящий перед Организацией Объединенных Наций, также оставался. Госсекретарь едва скрыл свое недовольство неспособностью нейтральных стран противостоять агрессии, поскольку он призвал их отказаться от посредничества: "Поставить под угрозу принцип Устава, согласно которому сила не должна использоваться для достижения национальных целей, поставило бы под угрозу мир во всем мире".64
  
   Чтобы отвлечь внимание от Эватта и Ли, западные правительства приветствовали новую инициативу Брамуглии, серию вопросов о предлагаемой финансовой комиссии из четырех держав и ее полномочиях. Западный ответ предусматривал, что эта комиссия является "контролирующим органом в Берлине" в отношении денег, кредита и банковского дела. Он будет контролировать те действия Немецкого эмиссионного банка, которые повлияли на введение и использование советской марки в городе, и его мандат будет выходить за рамки того, что предлагается в директиве, и включать надзор за городским бюджетом, контроль заШтадтконтор и другие банковские и кредитные учреждения, предотвращение дискриминации в отношении любого из четырех оккупированных секторов и надзор за лицензированием магистратом импорта и экспорта. Брамулья запросил проект директивы, которая могла бы быть издана для введения этой системы финансового контроля; западные правительства ответили, что военные губернаторы не смогли разработать такой закон из-за советской обструкции.65
  
   Советский ответ стоял на августовской директиве. Российское правительство согласилось с тем, что четырехсторонний контроль за финансовыми соглашениями должен быть возложен на комиссию, но заявило, что в директиве достаточно подробно описаны ее функции и полномочия. В ответ на запрос Брамуглии о точной формулировке приказа военных губернаторов о введении контроля со стороны четырех держав, русские предположили, что формулировка "соответствует согласованной директиве."Второй раунд действий"шестерки" казался неизбежным, и Маршалл и Джессап заверили Пирсона, что Соединенные Штаты будут сотрудничать "полностью и лояльно".66
  
   Подготовив почву, 30 ноября Брамуглия предложил шести нейтральным странам сформировать технический комитет экспертов. Принимая во внимание события, произошедшие с августа, группа попытается найти способ претворить директиву в жизнь. Представители офиса Ли окажут помощь, и Брамуглия обратился к четырем державам с просьбой прислать технических представителей для предоставления информации и консультаций; они не будут вести переговоры. Если нейтральные страны не смогут найти решение, они объяснят почему в докладе Совету Безопасности.67
  
   Западные державы зарезервировали свою позицию; Советы сформулировали свое согласие в расплывчатых выражениях. Норман Робертсон, который будет представлять Канаду, также испытывал смешанные чувства. Хотя он считал этот план "наиболее осуществимым подходом ... тем не менее", он считал круг ведения комитета "несколько неопределенным" и был обеспокоен ситуацией в Берлине. Техническое решение было бы бессмысленным, если бы в блокадном городе были уничтожены "все основы совместных действий". Перспективы успеха были "сомнительными", подумал он. Несмотря на это, Канада как член Совета Безопасности обязана была принять участие, если четыре державы были готовы предпринять это "последнее усилие".68
  
   Беспокойство Робертсона вызвано недавними событиями в Берлине. Даже когда Брамуглия собирал комитет, городское правительство Берлина раскололось. Выборы, требуемые временной конституцией города 1946 года, были назначены на 5 декабря. СЕПГ одобрила планы проведения голосования в июне - шаг, о котором она сразу же пожалела, поскольку настроение берлинцев ясно показало, что партия проиграет еще хуже, чем в октябре 1946 года. Столкнувшись с перспективой отстранения от власти даже в восточном секторе, лидеры СЕПГ объявили голосование ненужным. Чтобы помочь, Котиков поставил невыполнимые условия; когда, как и ожидалось, западные командиры отвергли их, он запретил выборы в своем секторе.69 Это поставило Запад перед дилеммой, как объяснили Маршалл и Ройалл СНБ 26 ноября. Продолжение голосования "безвозвратно" раскололо бы Берлин и уничтожило "любую надежду на компромисс", в то время как отсрочка выборов "была бы истолкована как отступление". Ройалл считал, что единственным решением для Брамуглии и его коллег было попросить об отсрочке. Однако четыре дня спустя Советы "свергли" магистрат и провозгласили свой собственный режим. Представитель СЕПГ Оттомар Грешке, заместитель спикера городского собрания, созвал "внеочередное заседание" вечером тридцатого. У Грешке не было полномочий для созыва такой сессии, но лидеры СЕПГ продолжили свои усилия, как цинично выразился один из них, чтобы "положить конец разделению Берлина". Это была действительно экстраординарная встреча. Из 130 с лишним членов ассамблеи присутствовали только 26, и они были затоплены примерно 1360 другими делегатами, членами СЕПГ и представителями организаций фронта в восточном Берлине. Собрание "отправило в отставку" магистрата и избрало другого под руководством Фрица Эберта, сына первого президента Веймарской республики и, по описанию Хаули, "жирного, отвратительного... оппортуниста".70
  
   Хотя западные официальные лица осудили этот шаг, некоторые в частном порядке приветствовали его. Болен, например, назвал это "удачей", которая возложила на Русских ответственность за раскол, открыла путь к выборам и сделала директиву от 30 августа неактуальной в качестве основы для дипломатии. Ловетт воспринял это как "окончательное доказательство" того, что русские "никогда не хотели соглашения", в то время как ЦРУ интерпретировало это как означающее, что Москва осознала, что западная Германия и Рур находятся вне ее досягаемости, и остановилась на Берлине в качестве утешительного приза. Как следствие, агентство ожидало, что Советы усилят блокаду.71
  
   Генерал Поуп сообщил, что выборы, проведенные в соответствии с графиком, были "красноречивым выражением антисоветских настроений". Ничто не удерживало берлинцев от голосования: ни правительство Эберта, ни заголовки в газете Tägliche Rundschau от 4 декабря о том, что Запад покинет Берлин в январе, и ни расписание обычного рабочего дня в восточном Берлине. Явка составила 86,2 процента, при этом ведущая антисоветская партия, СДПГ, получила 64,5 процента бюллетеней, поданных в ходе трехсторонней гонки.72
  
   Установление режима Эберта, последующая чистка администраций районов в восточном Берлине и голосование в западных секторах укрепили позиции тех, кто выступал против дальнейшего компромисса по валютному вопросу, в том числе Клея и Мерфи в Берлине и Болена в Париже. Они возродили идею сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в западных секторах. Это грозило перевернуть дипломатию последних четырех месяцев. Все переговоры с августа основывались на предположении, что ценой прекращения блокады был вывод марка B и признание Западом советской марки в качестве единственной валюты в Берлине. Камнем преткновения на московских переговорах, дискуссиях военных губернаторов и дебатах в Организации Объединенных Наций были вопросы о том, как организовать эту смену валюты и как разработать эффективный контроль четырех держав над советской маркой. Запрет советской марки означал бы явный отказ от августовской директивы - и длительный тупик. Но теперь ответственность за разделение города легла на Советский Союз, утверждал Болен; Запад должен действовать.73 Клей согласился. Он считал, что единственный путь - продолжить воздушные перевозки и ввести немецкую марку, хотя и признал, что это "конечно, не даст долгосрочного решения" и усилит чувство изоляции берлинцев.74
  
   Таким образом, шансы против технического комитета возросли еще до его созыва. На своей первой сессии группа избрала Нормана Робертсона председателем. Несмотря на свои первые сомнения, Робертсон, один из самых способных государственных служащих Канады, вскоре проникся энтузиазмом к работе.75 Возможно, его воодушевила новая советская позиция на переговорах, принятая 4 декабря. Советы представили "разъяснения" своих ответов от 20 ноября на вопросы Брамуглии. На самом деле, это были комментарии к ответам Запада, которые выявили сдвиг в позиции. Они предложили создать берлинское отделение советского банка для проведения под контролем комиссии финансовой и кредитной политики в Берлине. Комиссия будет контролировать фискальную политику и финансовую деятельность города, следить за конвертацией валюты и лицензировать внешнюю торговлю города. Вместо того, чтобы настаивать на следовании букве директивы, Москва теперь не возражала, если военные губернаторы введут "соглашение" в действие посредством совместных приказов - процедура, предложенная Западом. Однако важные разногласия по вопросам внешней торговли и сферы полномочий комиссии сохранялись, и советская формулировка, возможно, казалась уступкой в большем, чем это было на самом деле. Принимая точку зрения Запада, Советы неизменно формулировали ее по-разному, и различия, возможно, были созданы для того, чтобы позже послужить переломными моментами. Например, западные державы предложили что комиссия осуществляет надзор и контроль за изменением валюты; Советы не возражали против контроля комиссии над "соглашением о введении немецкой марки в советской зоне" - возможно, важное различие, возможно, нет. Когда западные державы утверждали, что военные губернаторы должны издать подробный закон для создания комиссии и определения ее полномочий, русские ответили, что они не возражают против того, чтобы военные губернаторы ввели "соглашение" в действие приказом. Означало ли "соглашение" будущее соглашение или директиву от 30 августа?76
  
   Робертсон и его коллеги завершили работу над проектом соглашения и отправили его четырем державам 22 декабря. Согласно его условиям, финансовая комиссия из четырех держав, действующая единогласным голосованием, будет контролировать финансы, кредит и банковское дело Берлина. Вместо того, чтобы сделать советский банк или Stadtkontor центральным банком города, будет создан берлинский филиал советского банка, который будет работать под контролем четырех держав. Восемь директоров филиала банка будут состоять из четырех представителей головного советского банка и по одному от каждой из оккупационных держав. Решения будут приниматься большинством голосов. Этот банк будет "контролировать", а комиссия будет "контролировать" переход города на советскую марку. Денежная масса Берлина будет привязана к денежной массе прилегающей зоны: соотношение между первоначальным выпуском советских марок в городе и количеством, обращающимся в зоне на момент конвертации, будет сохранено. Русские будут обязаны ежемесячно отчитываться о денежном обращении в своей зоне, а также по аналогичным темам, чтобы заработная плата, цены, налоги и банковская практика в Берлине соответствовали таковым в зоне. Торговля с западными зонами и третьими странами будет находиться под контролем четырехстороннего совета по торговле, который будет выдавать лицензии; Советы будут "автоматически" предоставлять транзит для поставок, одобренных советом. Импорт продовольствия, топлива и электроэнергии будет осуществляться оккупирующими державами в соответствии с ежеквартальными соглашениями; если они не достигнут соглашения, предыдущее соглашение будет продолжено. Движение будет контролироваться на четырехсторонних контрольно-пропускных пунктах в портах въезда.77
  
   Робертсон уже сообщил Оттаве, что такой план - единственный способ сохранить "приемлемую политическую позицию" для западных держав в городе. Символизм превращения советской марки в единственную валюту города был неудачным, но западные державы уже ограничили хождение марки B (три четверти банкнот, используемых в западных секторах, были российскими), и они согласились во время московских переговоров принять ostmark. Робертсон видел функцию технического комитета в том, чтобы организовать введение советской торговой марки без усиления российского влияния в западных секторах, и он считал, что проект доклада оставляет Западу "настолько большую степень независимости, на которую можно разумно надеяться в экстраординарном положении Берлина".78
  
   Американцы не согласились. В течение нескольких дней они были недовольны ходом мыслей комитета, и Ловетту, Ройаллу и Дрейперу потребовалось менее сорока восьми часов, чтобы принять решение отклонить план Робертсона.79 Им не нравилось решение большинством голосов в правлении банка, потому что Советы могли проголосовать против Запада; они выступали против решения единогласным голосованием в комиссии, потому что Советы могли использовать свое вето, чтобы блокировать попытки контролировать банк или защищать интересы Запада. Дрейпер осудил условие, требующее, чтобы цены, заработная плата, налоговая и кредитная политика города соответствовали политике прилегающей зоны, как маневр, чтобы "сделать Западные сектора частью советской зоны". Военные планировщики не хотели давать русским никакой власти над внешней торговлей Берлина, даже в условиях четырехстороннего соглашения, опасаясь злоупотреблений. Они сомневались, что Русские предоставят экономические данные, необходимые для работы системы, и указали, что проверка любых предоставленных данных будет невозможна. Основным аргументом американских возражений было то, что комитет предполагал сотрудничество и добросовестность, в то время как конфронтация и недоверие были руководящими реалиями в Берлине. План мог бы быть разумным, если бы все четыре державы желали возвращения к четырехсторонней системе, разработанной протоколами ВАС и Потсдамскими соглашениями. Проблема заключалась в том, что ни Советы, ни американцы не были довольны этой системой. Принуждение двух стран к сближению увеличило возможности для конфликта, а не согласия. Что касается американцев, то комитет решил проблему, пожелав избавиться от ее сути; пришло время сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в Берлине.80
  
   В то время как Ловетт и Ройалл занимали такую жесткую позицию, Трумэн, казалось, двигался в другом направлении. На торжественном обеде в честь своего друга Эдди Якобсена через два дня после Рождества президент отметил, что "определенные лидеры" в Кремле "чрезвычайно заинтересованы" в достижении соглашения с Западом. Президент выразил уверенность, что холодная война закончится во время его второго срока, и призвал всех американцев помочь ему убедить Советы в том, что "мир - это все, чего мы хотим". Тем не менее, он продолжал жаловаться, что Москва нарушила все свои соглашения. Его высказывания вызвали удивление в Европе, где распространились слухи о новой миссии Винсона и расколе между Белым домом и Государственным департаментом. Бевину было предложено спросить Фрэнкса, "есть ли у администрации твердая политика, и если да, то какова она". Американцы дали обнадеживающие ответы, но британцы не были уверены, куда их ведет Вашингтон.81
  
   Отбросив оппозицию со стороны Казначейства и Банка Англии, Бевин приветствовал план Робертсона.82 Он объяснил свои причины американскому поверенному в делах. Повторяя частный комментарий Маршалла, сделанный тремя месяцами ранее, он утверждал, что, передав спор в Совет Безопасности, западные державы не могли сразу отвергнуть решение, предложенное Организацией Объединенных Наций. План комитета можно улучшить и заставить работать, и он подумал, что он может быть более подходящим в разделенном Берлине, чем в объединенном. Наконец, если Соединенным Штатам не понравился план комитета, они были обязаны предоставить лучший.83
  
   На встрече в первую неделю января западные финансовые эксперты не смогли разрешить эти разногласия. Вместо плана комитета представитель США хотел выдвинуть встречное предложение. При таком подходе советский банк обеспечил бы западные сектора первоначальным запасом марок. После этого две половины города будут действовать независимо.84
  
   Американская позиция вызвала сомнения в Лондоне и Оттаве относительно намерений США. Со своей стороны, американцы сочли позицию своих союзников "непонятной".85 Бевин интерпретировал американскую позицию как доказательство того, что Соединенные Штаты не хотят соглашения и предпочитают, чтобы блокада и воздушные перевозки продолжались бесконечно. Он возмущался давлением с целью введения немецкой марки. Генерал Робертсон из Берлина подозревал, что американцы разработали свое контрпредложение "намеренно с целью торпедирования усилий нейтральных экспертов".86
  
   Если американская позиция беспокоила британцев, это создало огромные проблемы для канадцев. Норман Робертсон признал, что его "все больше озадачивает и беспокоит" позиция Вашингтона, и он попросил, чтобы Wrong искал авторитетное заявление о политике США. Хотели ли американцы соглашения, которое сняло бы блокаду, или они хотели, чтобы патовая ситуация продолжалась?87 Заместитель Пирсона Эскотт Рид передал запрос Wrong вместе с комментариями Р. Г. Ридделла из Отдела внешних связей ООН. С тех пор, как начались дебаты в Совете Безопасности, отметил Ридделл, вопрос об американских намерениях "озадачил" канадцев. Джессап и Маршалл заверили их, что Соединенные Штаты хотят, чтобы Совет договорился о прекращении спора, но Болен и другие неоднократно предполагали, что американцы рассматривают дебаты как прелюдию к более решительным действиям. Ридделл считал, что "либо одна, либо другая политика была бы понятна, и что мы должны ее поддерживать, но мы имели право ожидать от американцев, что они должны сказать нам, какой линии они хотят придерживаться, и что они не должны постоянно подвергать нас опасности пропаганды в политике Совета Безопасностиот которого они могут отказаться сами".88
  
   Когда Неверный поднял этот вопрос, его пригласили на встречу с Боленом, который сейчас вернулся в Вашингтон. Американец настаивал на том, что заверения Маршалла Пирсону остаются в силе, но как только формальный протест против добрых намерений был отменен, Болен подтвердил худшие опасения Робертсона. Разделение Берлина, утверждал он, сделало любое урегулирование, основанное на августовской директиве, устаревшим; все, что меньше, чем встречное предложение США, было "капитуляцией перед русскими". Вместо того, чтобы принять план комитета, американское правительство предпочло, чтобы Берлин оставался в блокаде. Более того, пришло время сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в Берлине.89
  
   Когда комитет вновь собрался 14 января и западные правительства представили комментарии по его проекту плана, американская изоляция усилилась. Соединенные Штаты отклонили проект. Группа Робертсона пыталась заранее установить точные правила работы, но вместо того, чтобы быть достоинством, сложность плана была недостатком, который создавал "бесчисленные" возможности для "обструкционистской тактики"."Даллес написал Ванденбергу, что Соединенные Штаты будут настаивать на соглашении, настолько подробном, чтобы оно закрывало все возможные лазейки, но недоверие американцев к Советскому Союзу теперь было настолько велико, что никакое соглашение не могло быть достаточно подробным. Вместо плана комитета американцы рекомендовали свое контрпредложение. Великобритания и Франция представили отдельное заявление, в котором выразили сочувствие американскому плану, но не одобрили его, приняв вместо этого проект комитета в качестве основы для обсуждения.90
  
   До конца января комитет впал в то, что Чарльз Ричи назвал "продвинутым состоянием паралича", неспособный решить, что делать перед лицом американской оппозиции.91 В конце месяца произошел шквал движений, когда Соединенные Штаты смягчили свою позицию. Теперь предлагается, чтобы западные державы настоятельно призвали комитет рекомендовать американский план Совету Безопасности в качестве временной меры, пока военные губернаторы не смогут придумать какой-либо способ воссоединения Берлина. Как только это будет достигнуто, четыре державы рассмотрят первоначальные рекомендации нейтральных стран.92
  
   Этот незначительный сдвиг и уверенность в том, что снятие знака B в Берлине после выборов будет иметь политические последствия, убедили британцев присоединиться к американцам. Но сначала Бевин постарался заручиться заверениями генерала Робертсона относительно переброски по воздуху.93 В Уайтхолле, где обсуждался проект документа кабинета министров, британский военный губернатор высказал оговорки по поводу нового курса, посетовав, что в проекте "выдвигается новая идея, а именно, что мы должны разделить Германию". Это поразительный комментарий, который ставит под сомнение предположение некоторых историков о том, что западные официальные лица стремились и желали раздела с середины 1947 года, если не раньше. Робертсон мог согласиться на временный раскол, но "не мог согласиться" на долгосрочный. "Разделение Германии в течение нескольких лет было бы очень опасным", - подумал он. "Немцы никогда не примут это" и "не смогут сыграть свою надлежащую роль в Western Union". Помощники Бевина признали, что создание Федеративной Республики Германии "подчеркнет и в некоторой степени увековечит разделение Германии", утверждая при этом, что возможное воссоединение остается возможным. Что касается более непосредственных последствий, введение немецкой марки в Берлине было бы "бесповоротным": как только западные державы пойдут на этот шаг, они не смогут заменить ее советской маркой. Это означало уничтожение технического комитета и нейтральных стран - а вместе с ними и единственного действующего дипломатического центра - и полагаться исключительно на воздушный транспорт. Несмотря на свои сомнения, Робертсон настаивал, что они должны идти вперед. Немцы (на самом деле берлинцы) хотели этого, и "прежде всего" этого хотели американцы. Он проинформировал Клея о решении Лондона, и двое мужчин начали планировать введение немецкой марки с намеченной датой 10 марта.94
  
   Оставалась деликатная проблема объяснения перехода канадцам. По мнению Берлинского комитета, американцы зашли так далеко, как только могли, и недавние ответы Сталина на вопросы журналиста добавили новое условие, потребовав, чтобы любое западногерманское правительство было отложено до окончания заседания CFM. Таким образом, разрыв оставался непреодолимым, и, как объяснил Дин сотрудникам Нормана Робертсона, Западу необходимо укрепить свои позиции на переговорах. Это означало полагаться на воздушные перевозки, возможно, в течение многих лет; ввести немецкую марку; и уничтожить комитет. Дин этого не говорил, но кабинет министров также решил, что Западная Германия должна стать неотъемлемой частью "нашей западноевропейской системы". Объединенная Германия представляла слишком большую угрозу для этой системы, поэтому "разделение Германии, во всяком случае в настоящее время, имеет важное значение для наших планов", - заключил Бевин. Устав от тупика, Норман Робертсон приветствовал сдвиг. План США был "значительным шагом вперед", подумал он, хотя бы потому, что отказ советского Союза от него поставил бы Русских в более сложное положение в Совете Безопасности.95
  
   5 февраля американцы выиграли трехстороннее заявление, которое ускользало от них с начала января. Утверждая, что план комитета не смог урегулировать оставшиеся разногласия, три державы призвали нейтральные страны выработать временное решение по американскому образцу. Сдвиг Запада оставил комитет "озадаченным и обиженным", и, как и ожидал Норман Робертсон, это позволило Советам изобразить готовность к сотрудничеству и стремление к соглашению. Российский технический эксперт кратко отклонил предложение Запада как выходящее за рамки компетенции комитета. Запад отверг работу комитета, теперь он одобрил ее. Он утверждал, что различия между Востоком и Западом являются предметом переговоров, и, конечно, разрыв между его позицией и позицией нейтралов можно было бы преодолеть. Робертсон сообщил, что к тому времени, когда он закончил, в палате не было "сухих глаз".96
  
   Не сумев разрешить кризис дипломатическим путем, канадцы теперь использовали свои навыки, чтобы защитить западные державы в отчете комитета. Хотя устав группы требовал объяснения причин неудачи, Робертсон опасался, что подробное рассмотрение создаст "всевозможные неприятности", потому что это подчеркнет "неудачное" отношение Вашингтона. Обсуждение комитетом проекта доклада Робертсона привело к тому, что он предупредил Оттаву, что с документом нужно обращаться осторожно, чтобы избежать "серьезного ущерба", и, по его собственному признанию, он приложил "все усилия ..., чтобы сделать доклад безвредным".97
  
   Несмотря на это, окончательный отчет, отправленный президенту совета 12 февраля, вызвал у британских чиновников беспокойство. Они надеялись воздержаться от каких-либо заявлений, "потому что мы не могли избежать подтверждения того, что именно эксперт Соединенных Штатов, а не советский эксперт, счел проект предложений Комитета неприемлемым". Согласившись с тем, что обсуждение документа в Совете не даст, как они неискренне выразились, "никаких положительных результатов" британцы и американцы двинулись, чтобы похоронить его.98 Как Государственный департамент кратко изложил ситуацию для Белого дома, это открыло бы путь для введения немецкой марки. Две державы отговорили представителя Китая, который был председателем совета в феврале, от передачи доклада совету, и они добились еще большего успеха с его преемником Альберто I. Альварес с Кубы, который не был осведомлен о проблемах и, по характеристике Джессапа, "яростно антисоветски настроен". Он с готовностью принял предложения Запада не распространять доклад и даже не публиковать его в качестве официального документа Совета. Вместо этого он выпустил это как обычный пресс-релиз. После его появления 15 марта тщательно организованная западная кампания по связям с общественностью объяснила это и обвинила Русских в провале комитета.99
  
   Теперь, как и предполагали американцы, путь для введения немецкой марки в западном Берлине был открыт. 20 марта советская марка перестала быть законным платежным средством в западном Берлине, но американцы мало думали о том, что делать дальше. Они предусматривали новые переговоры с нейтральными странами и, возможно, специальную валюту для Берлина, ни восточную, ни западную, циркулирующую под контролем четырех держав. Преемник Маршалла, Дин Ачесон, считал, что это "единственное рациональное решение" - странная оценка, когда его правительство только что отвергло систему управления четырьмя державами как неосуществимую.100
  
   С ПУБЛИКАЦИЕЙ отчета технического комитета и действиями Запада в отношении валюты усилия Организации Объединенных Наций по посредничеству в берлинском кризисе подошли к концу. Вместо того, чтобы объединить две стороны, дипломатия, казалось, разлучила их. Месяцы напряженной работы, по-видимому, были потрачены впустую: нейтральные страны не смогли урегулировать разногласия между Востоком и Западом, русские не смогли превратить блокаду в дипломатическую выгоду, а Запад не смог положить конец советскому принуждению. Американцы, пожалуй, были разочарованы больше всех, потому что их ожидания были слишком высоки. Несмотря на эту неудачу, или, скорее, из-за нее, обсуждение в Организации Объединенных Наций помогло расчистить путь к разрешению кризиса.
  
   Как и московские дискуссии, дипломатия в Организации Объединенных Наций основывалась на ошибочных предположениях о том, что соглашение должно включать восстановление совместных учреждений и что основой урегулирования будет общая валюта для Берлина. Западная позиция в отношении валюты предоставила Советам заманчивые возможности. Навязывание своей валюты городу под слабым или неэффективным четырехсторонним контролем предложило малорискованный способ сделать западное присутствие в городе невозможным. Упрямый Молотов сделал все возможное, чтобы добиться этого в августе, Соколовский попытался снова в Сентябрь, и русские сделали все, что могли, чтобы направить Брамуглию и технический комитет в этом направлении в последующие месяцы. Оглядываясь назад, западные державы едва спаслись. Хотя их готовность принять остмарк под контролем четырех держав кажется нереалистичной, это был понятный пережиток эпохи четырехстороннего правления. Весной Клей планировал провести валютную реформу, британцы предложили ее в ходе обсуждений экспертов 22-23 июня, и Клей был готов действовать на этой основе. Робертсон предложил это, чтобы Соколовский 26 июня и снова 3 июля. Переговоры в Москве выдвинули этот вопрос на первое место в дипломатической повестке дня, где он оставался и в ходе обсуждений в ООН. Только когда технический комитет попытался примирить конфликтующие интересы, официальные лица начали понимать, что совместные агентства, особенно те, которые связаны с контролем валюты, несут неприемлемые риски и усугубляют ситуацию. Правительство США отклонило проект комитета 15 января именно на таких основаниях. Даллес хотел получить длинный, подробный документ; когда нейтральные страны представили его, американцы поняли, что каким бы подробным ни было соглашение, оно не может гарантировать от злоупотреблений со стороны советского Союза. Как напишет Трумэн в своих мемуарах, "Наш опыт с русскими побудил нас отказаться от любого плана, который предусматривал операцию четырех держав".101 Таким образом, Соединенные Штаты отказались от поиска решения, основанного на дипломатии и четырехсторонних агентствах, предпочтя укрепить свою позицию путем независимых действий 20 марта. Точно так же, как американцы стали видеть в финансовой комиссии угрозу, Советы рассматривали общегородские выборы как опасность, и они тоже предпочли консолидацию. Если американцы отказались от притворства участия в управлении восточным Берлином, когда они отклонили план технического комитета 15 января, Советы молчаливо признали, что западный Берлин был вне их досягаемости, когда они создали режим Эберта 30 ноября.
  
   Вместо того, чтобы урегулировать разногласия, четырехсторонние соглашения усугубили отсутствие безопасности, и попытки выработать решения на их основе были обречены. Это стало ясно только тогда, когда технический комитет попытался разработать подробное соглашение. Канал сотрудничества нужно было использовать до конца, прежде чем дипломаты откажутся от него и будут искать решение в другом месте. Когда близкие отношения обостряются, лучше всего разойтись, и переговоры в Организации Объединенных Наций помогли подтолкнуть лидеров обеих сторон к такому выводу, хотя бы в ответ на их собственные интересы. Развеяв две иллюзии, которые формировали переговоры с августа, провал комитета стал необходимым первым шагом к реалистичному разрешению кризиса, решению, которое будет найдено не в совместных действиях или совместных институтах, а в разделении.
  
   Это легче увидеть в ретроспективе. В то время обе стороны, казалось, оказались в длительном тупике, не имея стратегии выхода из кризиса на выгодных условиях, кроме как упрямо ждать, пока другая сторона сдастся. Отклонение плана технического комитета стало важным решением, которое переориентировало американскую политику в сторону от курса, которому она следовала с июня. Отказ от компромиссного соглашения четырех держав по поводу валюты означал отказ от надежды на соглашение четырех держав в Германии. Это также означало отказ от дипломатии в пользу исключительной зависимости от воздушных перевозок и принятие, как выразился Клей в сентябре, "борьбы нервов, пока кто-то не сдастся".
  
   Перспектива бесконечной конфронтации создавала больше проблем для западных держав, чем для Советского Союза, потому что они были коалицией, имеющей дело с единой державой. Американцам было легче смириться с тупиком, чем их партнерам. В случае Канады это может быть объяснено разным статусом двух держав: одна глобальная держава, обеспокоенная своим авторитетом и престижем и являющаяся стороной в споре, другая "средняя держава", не имеющая прямого отношения к кризису. Но разногласия США с Великобританией были столь же серьезными, как и с Канадой; французские и Американская политика разошлась еще больше. Британцы и французы отложили передачу дела в Организацию Объединенных Наций, были встревожены миссией Винсона и сопротивлялись американскому давлению с целью введения немецкой марки и подрыва технического комитета. Американцам было легче повернуться спиной к Норману Робертсону и его коллегам, чем европейцам, из-за большей веры Вашингтона в воздушные перевозки и большего чувства власти. Британский и французский пессимизм по поводу воздушной перевозки был только частью истории. Осознание того, что они были "на передовой" и гораздо больше подвержены последствиям неудачи, вселило чувство осторожности, которое менее уязвимые американцы не могли ни разделить, ни понять.
  
   Союзы основаны на общих интересах, поэтому естественно предположить, что что-то не так, когда союзники расходятся во мнениях. Тем не менее, интересы пересекаются, они не совпадают, и нереалистичные ожидания могут сделать больше для ослабления альянсов, чем ссоры между партнерами. Члены Альянса, естественно, предпочитают максимизировать обязательства своих партнеров, одновременно минимизируя свои собственные. Союзы приносят безопасность - поддержку союзников, когда кто-то в них нуждается, - рискуя быть втянутым в чужие ссоры. Значительный дисбаланс во власти может усилить эту напряженность, усиливая обидную зависимость среди слабых и обиженных нетерпение среди сильных. Так было и здесь. Та "нотка высокомерия" в политике США, которую заметил Льюис Дуглас, подтвердилась. Официальные лица США считали само собой разумеющимся свое право определять политику западных держав и ожидали, что европейцы будут идти в ногу. Западные европейцы зависели от американской мощи, чтобы защитить их от Советского Союза, и они полагались на американскую мудрость, чтобы сделать это, не втягивая их всех в новую войну, но в то время европейцы рассматривали и то, и другое как неопределенные величины. Еще до того, как западные страны согласовали текст Североатлантического пакта о безопасности, мы можем видеть начало модели американо-европейских отношений, которая продлится через холодную войну и в двадцать первый век, когда союзники спорили о рисках, обязанностях, бремени и распределении бремени.
  
   Если в данном конкретном случае американцы были правы, видя тщетность продолжающихся усилий по восстановлению неработоспособных четырехсторонних договоренностей, это не обязательно означает, что они поступили мудро, настаивая на скорейшем разрыве. Время было важным. Можно привести веские доводы в пользу того, что, отложив введение немецкой марки до марта 1949 года, англичане и французы спасли Берлин. Чтобы понять это, необходимо изучить условия в городе во время блокады и последствия западной валютной инициативы.
  
   ГЛАВА 10
   "Lieber Pomm als "Frau komm!" "
  
   В дополнение к дипломатической борьбе между Востоком и Западом, блокада Берлина была политическим соревнованием, проводимым на улицах гордого, но разрушенного города. Жители Берлина не были зрителями в состязании между иностранными оккупантами; они были участниками. Как отметил в то время Брайан Робертсон, и как с тех пор подчеркивали другие, способность Запада остаться в Берлине "в конечном счете зависит от морального духа населения".1
  
   Мифы и легенды накладываются на наше представление о блокаде, затрудняя точное представление о жителях города. Когда мы слышим слово "берлинцы", мы представляем себе недифференцированную массу, твердо прозападную, стоически переносящую беспрецедентные трудности. Самые известные имена - Эрнст Ройтер, Франц Нейман, Отто Зур и Фердинанд Фриденсбург. Луиза Шредер была бы лучшим выбором, потому что среднестатистическим берлинцем была женщина.2 Экономические и классовые различия имели значение. Политические взгляды и интенсивность приверженности различались. Требования повседневной жизни оставляли мало времени для политики. И, как предположил один автор, "В Берлине было очень мало любви к иностранцам", что, безусловно, было правдой в начале блокады.3 Поражение и его последствия дали берлинцам мало поводов для энтузиазма по поводу чего-либо. Разрушения военного времени и послевоенный демонтаж лишили город большей части его промышленности, лишив тысячи людей средств к существованию. Реквизировав лучшее жилье, оккупанты комфортно жили среди развалин города. Насилие и запугивание не ограничивались солдатами Красной Армии и восточным сектором, особенно в первые годы оккупации. Гнев и негодование по поводу сексуальных отношений немецких женщин с оккупационными солдатами были широко распространены.4
  
   Мы склонны рассматривать условия во время блокады как статичные, но на самом деле они (и восприятие их берлинцами) колебались. Поначалу обстоятельства были проще - то есть, когда блокада не была жесткой, сады могли пополнять запасы, и люди ожидали, что кризис скоро закончится. Берлинцы пытались поддерживать видимость обычной жизни, что было легче, когда безработица оставалась на уровне, близком к уровню, существовавшему до блокады. Жизнь становилась суровее по мере приближения зимы, темнота удлинялась, безработица росла, а окончание кризиса отодвигалось в отдаленное будущее. Ожидание сделало осень более тревожным временем, чем саму зиму, которая оказалась необычайно мягкой.
  
   КАКОВЫ БЫЛИ УСЛОВИЯ и как берлинцы справлялись? Жизнь во время блокады была тяжелой, как и в течение многих лет. К маю 1945 года, после месяцев бомбардировок и недель уличных боев, Берлин представлял собой "кладбище руин". По некоторым данным, он поглотил больше бомб и снарядов, чем любой другой город на планете, и содержал одну шестую всех обломков в Германии. По оценкам, расчистка завалов со скоростью 500 железнодорожных вагонов в день займет шестнадцать лет - после того, как поезда начнут двигаться. Исчезло так много достопримечательностей, что американцу, жившему в довоенном Берлине, было трудно найти дорогу. Некоторые считали, что город должен быть восстановлен в другом месте, если он вообще будет восстановлен.5 Разрушенные здания зловеще покачивались. Только четверть довоенных домов были пригодны для жилья. Улицы, изрытые воронками от бомб и снарядов, завалены обломками; реки и каналы забиты щебнем и нечистотами; грязь заполнила метро. Природный газ горел из магистралей; дым, пыль и запах непогребенных мертвецов наполнили воздух. Выжившие выглядели скорее мертвыми, чем живыми, и многие из них умрут - 4000 человек в день в августе, в двадцать шесть раз больше, чем до войны.6
  
   То, что война оставила нетронутым, стало добычей победителей. Западные официальные лица подсчитали, что Советы вывезли 53 процента довоенных промышленных мощностей Берлина, что более чем вдвое превышает 23 процента, разрушенных во время войны. Около 80 процентов сохранившегося станкостроительного производства Берлина, 70 процентов сырья, 60 процентов легкой промышленности и большая часть его электрогенерирующих мощностей ушли на восток.7
  
   Для поддержки населения около 3,2 миллиона человек в 1945 году в городе было около миллиона пригодных для жилья единиц жилья.8 Пригодный для жилья был слабо определен. Несколько семей могут жить в одной комнате, особенно в рабочих районах. Рабочие жили в огромных многоквартирных домах, которые берлинцы прозвали Mietskasernen ("арендные бараки"). Построенные в конце девятнадцатого века, эти пятиэтажные здания были разделены на одно- и двухкомнатные квартиры. Небольшие внутренние дворики пропускали смутные намеки на свет и воздух в комнаты, которые не выходили на улицу. Построенные бок о бок и вплотную друг к другу, эти многоквартирные дома тянулись километр за километром, окружая внутренний город. Плотность населения поражает воображение: по данным переписи 1925 года, в некоторых районах проживало более 1000 человек на гектар, хотя пространство в этих зданиях часто отводилось под небольшие магазины и предприятия, а иногда и школы. Обследование территории площадью 107 гектаров в Кройцберге показало, что около 37 000 человек проживают в 16 000 домах, 91 процент из которых был построен до 1918 года. Туалет был менее чем в каждой пятой из этих квартир. Менее чем у каждого шестого был туалет плюс ванна или душ. Жители оставшихся двух третей домов пользовались общими туалетами на лестничных клетках или во дворах. Центральное отопление было неизвестно. Угольная печь обогревала каждую квартиру (и загрязняла воздух снаружи). Это исследование, кстати, датировано 1962 годом, поэтому можно только представить, какие условия были в 1948 году.9
  
   Восстановление после войны началось медленно, медленнее, чем где-либо в Германии, и бизнес получил приоритет над жильем. Реконструкция к концу 1947 года добавила на рынок менее 160 000 домов - 70 000 из них в восточном секторе. Материалы для ремонта, особенно стекло, были дефицитными до блокады и почти исчезли, как только она началась. Аллен Фуллер, глава жилищного сектора в США, отметил "внезапное сокращение" строительных работ в июле. Взрывчатка для сноса зданий и материалы для строительства поступали из советской зоны; запасы иссякли.10
  
   Жилищную ситуацию в Берлине осложнили и другие факторы. Часть жилья была снята с продажи, экспроприирована западными державами. Когда стали доступны квартиры и дома, власти выделили часть для чиновников, подвергшихся чистке в восточном Берлине, таких как полиция Штумма. Держать комнаты в резерве на случай чрезвычайных ситуаций имело мало смысла для тех, у кого не было крыши над головой. Владельцам было трудно финансировать ремонт, когда подрядчики требовали оплаты в немецких марках, а арендаторы платили арендную плату в восточных марках. Державы обязались осуществлять поставки, начиная с декабря, но их выполнение не оправдало ожиданий. Улучшение ситуации в ноябре было вызвано сокращением численности населения, а не увеличением предложения.11
  
   Почти все семьи готовили на природном газе, а запасы были меньше половины нормы. Низкое давление превратило приготовление пищи в испытание. Перебои с подачей газа были опасны: люди, которые забыли закрыть клапаны после того, как газ отключился, могли задохнуться, когда он возобновился. Нехватка электроэнергии вынудила заводы по очистке сточных вод и очистке воды работать в сокращенном режиме. Тонны сточных вод загрязняют реки каждый день, а необходимость кипятить воду увеличила потребности домохозяйств в топливе. Нормированная еда выдавалась десятидневными блоками, поэтому люди стояли в очереди три раза в месяц. Еда была однообразной и неаппетитной: черный хлеб и кофе на завтрак; свинина или мясные консервы, капуста и суп на основе сушеного гороха на ужин. Большая часть обезвоженной пищи осталась с войны и была в плохом состоянии, едва съедобна. Порции были небольшими, при этом средний официальный дневной рацион в течение зимы составлял от 1600 до 1880 калорий, и жители считали само собой разумеющимся, что бакалейные лавки весят мало, чтобы откладывать немного больше для своих семей. Берлинцам не хватало свежего картофеля, овощей и молока; жалобы на качество и однообразие продуктов, доставляемых по воздуху, продолжались на протяжении всей блокады.12 Больницам разрешили отапливать помещения зимой, но фабрики, офисы, школы и другие общественные здания обходились без этого. Новая одежда была доступна только на черном рынке. Некоторым людям приходилось одалживать одежду, чтобы просто выйти из дома. Стало трудно найти предметы первой необходимости, и детская обувь возглавила список. Некоторые дети ходили босиком. Продукты питания и обувь были предметами, которые чаще всего крали рабочие в воздушном транспорте.13 Передвигаться по городу тоже было нелегко. Автобусы и трамваи ходили с перерывами, только в светлое время суток. Вагоны на надземной железной дороге Schnell- or S-bahn, управляемой советскими властями, были постоянно переполнены и едва освещены ночью. Поддерживаемая советами железнодорожная полиция рыскала по вагонам в поисках "контрабанды". Велосипеды стали средством передвижения для многих (и целями воров). Другие шли.14
  
   Берлинцы больше всего беспокоились о топливе, потому что оно влияло на все аспекты жизни. Уголь вырабатывал электроэнергию для домов и предприятий; на природном газе, полученном из угля, готовили еду в девяти из десяти домов. Блокада вынудила к резким сокращениям. 24 июня западные официальные лица приказали промышленным предприятиям, школам, больницам и городским офисам сократить потребление электроэнергии на четверть. Они сократили использование газа для приготовления пищи в домашних условиях на аналогичную величину и сократили все остальное потребление в домашних хозяйствах наполовину. Потребители, превышающие эти квоты, потеряли свои поставки на месяц.15 10 июля коменданты ввели дополнительные сокращения, сократив уличное освещение на три четверти и вообще не выделяя ток на "второстепенные" отрасли.16 В результате 3000 фирм закрылись, а 4000 сократили свой рабочий день. Потребление природного газа сократилось вдвое.17 Западные державы отключили электричество для скоростной железной дороги. Столкнувшись с перспективой отключения системы и нарушения жизнедеятельности в своем секторе, русские обеспечили достаточный ток, чтобы поддерживать спорадическую работу сети.18
  
   Берлинцы больше всего пострадали от перебоев с газом и электричеством для домашнего использования. Электричество для бытовых потребителей было ограничено четырьмя часами в день (два часа между 6:00 А.М.. и 8:00 P.M., и еще два между 8:00 P.M. и 6:00 А.М..). Ток вращается вокруг районов: в одном районе может быть электричество с 6:00 до 8:00 А.М.. одна неделя, с 10:00 до полудня на следующей и с 4:00 до 6:00 P.M. после этого. Работающие женщины жаловались, что включение электричества в течение дня было пустой тратой времени, потому что их не было дома, и никому не нравилось вставать посреди ночи, чтобы приготовить или погладить одежду, а затем провести весь день на работе.19 Многие беспокоились, как долго могут продлиться поставки. Дефицит в конце июля вызвал "серьезные опасения" и частые жалобы. "Доверие к "летающим угольщикам" не очень велико", - отмечается в сентябрьском британском исследовании. "распределение угля по воздушному мосту не ожидается".20 Это оказалось точным предсказанием. Когда магистрат запросил 750 фунтов угля на семью на зиму, британцы думали, что западные державы могут предоставить в лучшем случае 300 фунтов, в то время как Клей считал, что любое выделение "выходит за рамки наших возможностей". Эксперты спорили, поможет ли берлинцам согреться перевозка продовольствия или угля. Тонна жира выделяет больше тепла, чем тонна угля, поэтому ответ, казалось, был приоритетным для продуктов питания (и, возможно, теплой одежды), но все знали, что должна быть смесь - нужно было выделить некоторое количество угля для обогрева помещений, чтобы удовлетворить психологические, если не физиологические потребности людейнуждается. Робертсон опасался, что берлинцы могут расколоться. "Зимы в Берлине холодные, а дома плохие", - написал он. "Просить людей пережить зиму без отопления в своих домах - явно значит подвергать их нечеловеческому напряжению". Клей верил, что берлинцы выстоят; "Если они не смогут, они заслужат судьбу, ожидающую их от рук русских", - так Робертсон резюмировал позицию Клея.21 В конце концов семьям пришлось довольствоваться официальным зимним пайком в двадцать пять фунтов угля, который был роздан в конце ноября; семьи с маленькими детьми или пожилые люди получили немного больше. Ограниченная вырубка деревьев дополнила этот запас, поэтому жители обратились к черному рынку и восточным источникам. Клей оказался прав по обоим пунктам. Берлинцы терпели, и больший рацион истощил бы запасы.22
  
   В октябрьском опросе почти треть респондентов сообщили, что дома не горит свет, когда отключено электричество; примерно у четверти не было ни отопления, ни света. Сочувствующий британский чиновник предупредил Лондон, чтобы он не недооценивал "удручающий эффект ... необходимости проводить каждый вечер в темноте". Свечи и керосин пользовались таким спросом на черном рынке, что бедняки не могли позволить себе ни того, ни другого. Отсутствие электричества означало не только темноту и холод; это также означало отсутствие радио, усиливая чувство изоляции.23 Топливо продолжало возглавлять список проблем в ноябре и декабре, поскольку в квартирах не было отопления, а семьям не хватало топлива, чтобы приготовить хотя бы один прием пищи в день или принять теплые ванны для детей. Заглядывая в будущее, респонденты в одном опросе отвергли перспективу доставки по воздуху достаточного количества топлива на зиму как "невозможную".24 Хотя все приветствовали увеличение квоты на природный газ с 50 до 75 процентов от уровня, существовавшего до блокады, 1 декабря, они высмеяли предложение о двадцати пяти фунтах угля, которое едва ли заполняло среднюю сумку для покупок. "Несмотря на то, что люди говорят, что они предпочли бы голодать и мерзнуть какое-то время, чем стать жертвами коммунизма, - заключалось в одном отчете, - они ждут зимы с самыми мрачными предчувствиями". В конце концов, две зимы назад несколько сотен их соседей замерзли до смерти.25
  
   Опасения оказались преувеличенными. Власти ослабили запрет на обогрев помещений в октябре, разрешив его в больницах. Как и в прошлые годы, они установили обогревательные залы, общественные зоны, где люди могли сидеть и согреваться. Большинство посетителей были из рабочего класса и пожилые люди; большинство были нетрудоспособны. Пенсионеры сообщили, что эти отапливаемые залы были их единственным спасением от холода.26 Электросеть не соответствовала границам сектора. Несколько западных районов оказались, так сказать, на "восточной стороне" и могли использовать советские электростанции, на долю которых могло приходиться до 25 процентов потребления западного Берлина.27 Люди перешли на квартиры поменьше, которые было легче отапливать и дешевле снимать.28 Однако самым важным фактором была мягкая погода. Средние температуры с декабря по февраль были более типичными для поздней осени или ранней весны.29
  
   Кажется удивительным, что беспокойство по поводу еды не было больше. По результатам опроса, проведенного в августе 1947 года, он возглавил список проблем, заняв первое место по мнению двух третей респондентов. Советское вмешательство в поставки весной препятствовало накоплению запасов, и уровень скоропортящихся продуктов достиг низкого уровня еще до начала блокады. Группа службы общественного здравоохранения США в мае сочла официальные рационы недостаточными и рекомендовала увеличить их на 300 калорий в день. Согласно сообщениям, поставщики сдерживали поставки продовольствия в первые дни блокады, ожидая роста цен или надеясь на оплату в немецких марках.30 Тем не менее, даже в условиях неопределенности с поставками, берлинцы отвергли предложение советской еды. Москва предложила удовлетворить потребности Берлина в своей ноте от 14 июля, и в течение следующих двух недель лицензированная советами пресса рекламировала истории о сборе товаров и публиковала инструкции о том, как жители западного сектора могут зарегистрироваться для их получения в восточном Берлине. Откликнулось чуть более 20 000 человек. К сентябрю общее число увеличилось до 56 000. Его пик пришелся на март 1949 года и составил 103 000, 5 процента населения западных секторов.31
  
   Предостережения ученых против того, чтобы воспринимать это неприятие как показатель антисоветских настроений, кажутся преувеличенными. Современники с обеих сторон видели это именно так. Герман Матерн из СЕПГ сослался на политическое значение регистрации, в то время как глава магистрата экономики Густав Клингельхефер (из СДПГ) заявил, что подписка на Russian food равносильна "политической поддержке".32 Опросы общественного мнения в западном секторе показали, что почти девять из десяти жителей расценили это предложение как маневр; только 3 процента сочли его подлинным. Социальное давление против принятия было высоким, как и противодействие тому, чтобы позволить тем, кто принимал советские товары, перерегистрироваться в западных секторах после того, как кризис миновал. Все это признаки того, что берлинцы рассматривали принятие - и неприятие - как политический выбор. То, что можно было бы считать "практическими" причинами, отражало недоверие к Москве и, следовательно, имело политическое измерение. Некоторые жители западного сектора боялись входить в российский сектор.. Некоторые отвергли предложение как "чистую пропаганду" или "гигантское мошенничество", убежденные, что русские не смогут этого сделать. Мало кто верил заявлениям советской пропаганды в целом - спонсируемую советским союзом газету Tägliche Rundschau (Ежедневное обозрение) высмеивали как Klägiche Rundschau (Жалкий отзыв) - и люди издевались над этим. Берлинцы знали, что акции в восточной зоне были настолько низкого качества и настолько ограничены, что предложение рухнет, если зарегистрируется более 10 процентов жителей западного Берлина. Препятствование поставкам картофеля, заказанного западными державами из Польши и Чехословакии, поставило искренность России под сомнение. Как и советский отказ поставлять уголь. Хотя путешествие в восточный Берлин может быть неудобным и отнимать много времени, странно, что ученые, подчеркивающие, как много берлинцев бродило по советской зоне, объясняют прохладную реакцию жителей на советское предложение ограничением мобильности.33
  
   Беспокойство о еде колебалось. Задержки с распространением в конце сентября породили слухи о том, что город живет впроголодь. Наступившие несколько недель спустя заморозки привели к сокращению поставок свежих овощей. Чтобы ослабить эти опасения, западные официальные лица увеличили рацион на десятую часть в ноябре - по иронии судьбы, как раз в тот момент, когда поставки по воздуху резко упали из-за плохой погоды.34 Если кто-то и заслуживает похвалы за это увеличение рационов, так это доктор Ф. Э. Маги, диетолог из Министерства здравоохранения в Лондоне. Западные чиновники и чиновники магистрата начали переделывать рацион в первые дни блокады, стремясь извлечь максимально возможную калорийность из каждого фунта перевозимого по воздуху груза. Рацион должен был учитывать не только чистую науку. Психологические и политические соображения давили тяжелым грузом. Например, британцы разработали рацион обезвоженных продуктов, которые не нужно было готовить, экономя как вес, так и уголь, но Робертсон отверг его как непрактичный. Берлинцам требовалась хотя бы одна горячая еда в день; если Запад ее не предоставит, советским пропагандистам придется туго. Хлеб и картофель были основными продуктами немецкой диеты, а картофель составлял основную часть каждого горячего блюда. Для берлинцев еда не была едой без обоих, что бы ни говорили диетологи.35
  
   Пытаясь сбалансировать такие соображения и опасаясь ухудшения "состояния питания населения", британцы призвали Маги. Он и его помощники несколько раз посещали Берлин. Маги посчитал, что "значительная часть" населения недоедает, и осудил рацион как "несовместимый с полноценным здоровьем". В целях определения рационов питания в 1945 году Советы разделили взрослых на четыре группы; в 1947 году комендатура изменила это на три. Группа I, занимающаяся тяжелым физическим трудом, получала самый большой рацион - 2498 калорий в день. Другие работники физического труда, беременные женщины и кормящие матери составили группу II и имели право на 1 999 калорий. Все остальные попали в группу III и обошлись 1608. Дети составили четвертую группу с тремя подкатегориями: IVa - дети в возрасте пяти лет и младше (от 1653 до 1786 калорий); IVb - дети в возрасте от шести до восьми лет (1619 калорий); и IVc - дети в возрасте от девяти до тринадцати лет (1559 калорий).). Несоответствие между этими цифрами и потребностями населения, определенными учеными и исследователями, поразило Маги. Например, ежедневный рацион рабочих и подростков также составлял от 500 до 1000 калорий мало, в то время как младенцы получали от 500 до 800 калорий слишком много. Группы не имели смысла. Члены группы I, предположительно, заслуживали высокого рациона из-за требований тяжелого физического труда, но многие из них работали сидя, такие как партийные, церковные и профсоюзные лидеры; судьи; высокопоставленные государственные служащие; и те, кто известен в искусстве. Состав рациона также был испорчен. В нем было только небольшое количество мяса, жира и сахара, и не было сыра или свежих овощей; основными источниками энергии были хлеб и картофель. Свежее молоко получали только младенцы. "Для европейца, привыкшего к разнообразному, смешанная диета, " прокомментировал Маги, " более скучную и неинтересную трудно себе представить ". Маги понимал, что официальный паек - это то, на что люди имеют право, а не обязательно то, что они получают. Он также знал, что берлинцы при любой возможности дополняли свой официальный рацион. Но даже если это добавило 200 калорий в день по всем направлениям, это не изменило основную картину, и в любом случае он не мог учитывать это при корректировке официального рациона. Он рекомендовал изменения в рационе питания (больше жиров и сахара) плюс увеличение на 200 калорий для групп I и II, на 300 калорий для группы III и на 400 калорий для подростков. Он предложил перевести людей из одной группы в другую (спорно, всех мальчиков-подростков в группу I, а всех девочек-подростков в группу II), обеспечить витаминными добавками и эвакуировать всех детей и подростков, страдающих от недоедания. Программа Magee потребует, чтобы воздушный транспорт доставлял на 175 тонн больше каждый день. Это 8-процентное увеличение тоннажа повысит калорийность на 15 процентов.36
  
   Британцы настаивали на повышении пайков с июня, но американцы сопротивлялись, ссылаясь на ограничения в авиаперевозках. Отчет Мэги помог выйти из тупика. В середине октября сотрудники Хаули согласились на увеличение на 200 калорий с 1 ноября. Новый рацион включал некоторые, но не все рекомендации Мэги. В последующие визиты он повторил призывы к большему количеству кальция и витаминов, сухому обезжиренному молоку для всех и статусу группы I для мальчиков-подростков. Американцы были против дальнейшего увеличения, и, как признался Браунджон, они последнее слово было за ними, потому что они оплатили основную часть расходов на авиаперевозку. Он отметил, что Хаули имеет право вето, "не колеблясь использует его" и при этом лояльно поддерживает "точку зрения Клея". Маги рассматривал свои предложения как временную остановку, которая позволила бы населению "перебеситься"; эти пайки не могли поддерживать берлинцев бесконечно. Имея это в виду, британцы и французы настаивали на новых усилениях в марте и апреле, но американцы выступили против них. Доставка по воздуху не была гарантирована, объяснил Хаули заместителю Герберта, генерал-майору Джеффри К. Борн; Вес берлинцев вырос; и запрет на восточную марку в западных секторах, по словам американского коменданта, означал бы больше свежих овощей из советской зоны. Хаули не видел необходимости увеличивать рацион при отсутствии убедительных доказательств ухудшения состояния общественного здравоохранения.37
  
   Действительно, цифры указывают в противоположном направлении; состояние здоровья в целом улучшилось. Например, заболеваемость инфекционными заболеваниями упала ниже, чем в предыдущие годы. Уровень смертности в западных секторах, 12,3 на 1000 в 1938 году, почти удвоился в 1946 году до 23,1. В 1948 году он упал до 14,0, а затем вырос до 17,0 за первые четыре месяца 1949 года. Уровень смертности в секторе США колебался в зависимости от сезона: 15,1 в месяцы, предшествовавшие блокаде, с января по июнь 1948 года, 12,9 в оставшиеся шесть месяцев года. За первые шесть месяцев 1949 года он вырос до 15,7, а затем упал до 10.2 в июле, августе и сентябре.38 Уровень смертности в британском секторе в третьем квартале 1948 года составил 11,4 на 1000 человек, по сравнению с 14,9 двумя годами ранее. Средний вес взрослых мужчин и женщин в секторе США увеличился во время блокады для всех возрастных групп, хотя вес колебался сезонно, и прирост за зиму 1948-1949 годов был меньше обычного. Хотя дети по-прежнему имели недостаточный вес, в марте 1949 года их вес был ближе к норме, чем в июле 1948 года.39
  
   Низкий уровень смертности отражает улучшение условий - и статистическую причуду. Показатели смертности в 1948 году снизились на 25 процентов по сравнению с предыдущим годом; они были настолько низкими, что, если бы распределение по возрасту было таким же, как в 1938 году, показатели общей и женской смертности в 1948 году были бы ниже, чем десять лет назад. И все же основной причиной резкого падения, согласно одному американскому отчету, стало "чрезвычайно низкое число смертей среди людей старше 60 лет, особенно женщин." Это, в свою очередь, было вызвано суровыми годами 1946 и 1947 годов, которые унесли так много пожилых и слабых людей, что немногие остались умирать в 1948 году. Младенческая смертность показала аналогичную тенденцию - она снизилась по сравнению с предыдущими годами, хотя и не была такой низкой, как до войны. Уровень младенческой смертности в Берлине в 1938 году составлял 58 на 1000 живорождений. Почти постоянный в 1946 и 1947-123 и 121, соответственно - он упал до 85,5 в 1948 году. Младенческая смертность в британском секторе снизилась с 81 на 1000 живорождений до 62 за тот же двухлетний период.40
  
   Смертность могла бы быть выше, если бы британцы не эвакуировали некоторых из тех, кто был наиболее восприимчив к холоду - молодых, больных и пожилых людей. С сентября 1948 по март 1949 года они вывезли 50 000 человек, в том числе 15 500 детей в возрасте от шести до шестнадцати лет.41 Какими бы большими ни были эти цифры, целевой показатель достигал 260 000 человек, в основном детей. Как объяснил генерал Герберт, цель состояла в том, чтобы вывести их из осады, что не только пощадило бы их, но и облегчило бы их родителям переносить суровые условия. Британцы утверждали, что детей кормят хуже всех и они пострадают больше всех. Загруженность больниц была высокой, что заставляло сомневаться в том, что медицинское сообщество сможет справиться с резким увеличением нагрузки на пациентов. Сотрудники Хоули и берлинские чиновники социального обеспечения думали, что страх Герберта был преувеличен. Нынешние усилия, в результате которых около 400 детей в неделю на добровольной основе отправлялись к родственникам или друзьям в западные зоны, имели смысл, но не более того. Масштабная программа спровоцирует слухи о массовой эвакуации, что приведет к катастрофическим последствиям для морального духа. Кроме того, в западных зонах не хватало жилья, и кто-то должен был платить за содержание детей. Оспаривая основную посылку Герберта, американские и немецкие официальные лица утверждали, что по-настоящему недоедают пожилые люди и подростки, а не дети школьного возраста. Британцам пришлось согласиться на гораздо меньший план.42
  
   В то время как врачи и медсестры изо всех сил пытались заботиться о своих пациентах, вмешалась политика. Было ли этично отказывать в поставках медикаментов и лечении "другой стороне"? Русские не колебались, заблокировав доступ Запада к медикаментам в своем секторе 24 июня и запретив поставки эфира, алкоголя, рентгеновской пленки, гипса, фармацевтических препаратов и тому подобного в западные сектора 1 июля. Западные официальные лица ответили аналогичным запретом в конце июля, но затем пересмотрели его. Обмен или бартер снизили бы спрос на воздушные перевозки, и был гуманитарный аспект: могли ли они отказать восточным немцам в лекарствах, необходимых им для выживания? Полковник Бэбкок не испытывал никаких угрызений совести. Он обменял бы лекарства на уголь, если бы Советы обратились с такой просьбой, но он был бы "очень рад", если бы их неспособность обеспечить надлежащую медицинскую помощь смутила Кремль.43
  
   Вопрос вновь возник в январе 1949 года. Медицинское обслуживание в целом было лучше в западных секторах, где расположено большинство специализированных больниц города. Показатели заполняемости выросли, и пациенты из оккупированных советскими войсками районов составляли "значительную долю нынешнего штамма", заполняя одну шестую больничных коек в западных секторах. В некоторых специальностях доля была выше: туберкулез - 29 процентов; психическое здоровье - 35 процентов; ортопедия - 49 процентов. Комитет общественного здравоохранения Комендатуры рекомендовал принимать только экстренных пациентов из советских районов. Нынешние пациенты могут остаться. Этот шаг позволил бы сократить занятость, сэкономить продукты питания и медикаменты, а также сэкономить деньги - восточные пациенты платили в свою собственную медицинскую систему, которая отказалась возмещать расходы больницам в западных секторах. Утечка составила более 1 миллиона марок в месяц. Были и недостатки - советские пропагандисты могли воспользоваться запретом, а советские чиновники могли принять ответные меры, запретив пациентам западного сектора посещать свои больницы, - но комитет посчитал, что преимущества перевешивают недостатки, и коменданты согласились.44
  
   В отчетах не учитывается роль женщин во время блокады. Женщины составляли 59 процентов взрослого населения и 46 процентов рабочей силы, и они часто были главами домашних хозяйств.45 Условия в Германии военного времени возложили на них беспрецедентную ответственность, которая продолжалась и после. Они обеспечивали свои семьи питанием, жильем и одеждой; максимально использовали связи семьи и друзей; и научились обходить черный рынок. Неисчислимые тысячи берлинцев мужского пола не вернулись с войны. Среди тех, кто это сделал, многие вернулись домой поздно - в 1948, 1949 или позже, - и некоторые больше не могли выполнять функции кормильцев. Многие были слабы или больны, находились под запретом на денацификацию или деморализованы поражением. Норман Наймарк отмечает, что примерно 40 процентов вернувшихся военнопленных были не в состоянии работать.46 Люди вернулись в Германию, которую они не узнавали, которую им было трудно понять. Женщины, которые пережили и приспособились ко всем потрясениям, знали, как добиться успеха; теперь они применили то, чему научились во время войны, к этому новому кризису. Таким образом, потребности семей часто удовлетворялись "неработающими" женами и матерями, которые стояли в длинных очередях за нормированными продуктами, бродили по фермам и лесам в поисках еды и собирали все, что им было нужно, везде, где они могли это найти. Автор исследования 498 послевоенных берлинских семей уделял мало внимания мужчинам, потому что "в этих семьях женщины заняли центральное место в качестве кормильцев".47
  
   Писатели, возможно, зашли слишком далеко, превратив всех берлинских женщин в Trümmerfrauen ("женщин из обломков"), стойких, героических, самоотверженных и способных справиться со всем, что им посылает судьба. Не все мужчины пошли на войну, и не все бывшие солдаты были неспособны к продуктивной жизни; между тем годы опасностей и ответственности измотали многих женщин.48 Тем не менее, действия и отношение женщин имели первостепенное значение. Согласно британскому опросу, проведенному в ноябре 1948 года, репрезентативная выборка женщин Берлина состояла из 22 процентов одиноких женщин, 45 процентов замужних, 25 процентов вдов и 8 процентов разведенных; опрос показал, что 4 процента относятся к высшему классу, 48 процентов - к среднему классу и 48 процентов - к низшему классу. Главной заботой женщин было заготовить топливо на зиму. У многих было мало запасов или их вообще не было, а в их домах не хватало тепла. Летом многие ездили в советскую зону два или три раза в неделю собирать дрова для приготовления пищи и привозили оттуда "удивительные" грузы. Пожилые женщины с большими мешками дров были "частью повседневной картины берлинской транспортной системы". Эти поездки резко сократились, поскольку Советы ужесточили контроль, и "все такие "урожаи" " были конфискованы. Для некоторых запасов газа было достаточно, чтобы готовить горячий суп или кофе один раз в день, но между 9:00 газа не было P.M. и 5:00 А.М.. Многие готовили еду на три дня сразу. Многие женщины жаловались, что не могут принимать горячие ванны для своих детей из-за нехватки топлива; другие боролись с депрессией, вызванной сидением в темноте ночь за ночью. Пожилые бедняки, которые не могли позволить себе покупать дрова и уголь на черном рынке, боялись зимы. Но к лучшему, жара была "просто вопросом денег". Те, у кого было много отметок "В", преуспели, потому что они могли покупать еду, одежду, топливо и лекарства на черном рынке.49
  
   СРЕДНИЕ ПОКАЗАТЕЛИ ЕСТЬ СРЕДНИЕ ПОКАЗАТЕЛИ; условия не были одинаковыми для всех. То, где люди жили и работали, определяло трудности, с которыми они сталкивались, и их способность справляться. Хотя у Советов было мало прямых рычагов воздействия на жителей западного сектора, значительное число берлинцев ездили туда и обратно, либо живя, либо работая в районах, контролируемых Советским Союзом. По одной из современных оценок, в восточном секторе работало 111 000 жителей западного Берлина, в то время как на предприятиях западного сектора было занято 106 000 жителей восточного Берлина. Экономика, возможно, имела значение даже больше, чем структура жилья. От того, сколько человек зарабатывает (и в какой валюте), зависит разница между комфортной жизнью и реальными лишениями. У состоятельных людей не было проблем с поиском всего, что им было нужно на черном рынке; менее удачливые боролись. Пенсионеры и те, кто получает пособие, пережили много страданий. Платежи, всегда небольшие, часто задерживались. Задолженность по пособиям по безработице в январе 1949 года составляла от четырех до шести недель, а в апреле - от пяти до шести недель.50 В то время как 52 процента респондентов из рабочего района в январе 1949 года были недовольны своим жильем, 19 процентов в районе с высшим средним классом жаловались на свое жилье.51
  
   Двойные валюты - и обменный курс на черном рынке четыре к одному или более - увеличили разницу. Покупательная способность семьи зависела не от способностей или усердия кормильца, а от процента четверток в конверте с его или ее зарплатой. Официально каждый житель западного Берлина должен был получать четверть своего заработка в западных марках, но получал только около трети. Некоторые, возможно, каждый десятый, получили более высокий процент, а 3% счастливчиков получили всю свою зарплату в более сильной валюте. Завод Siemens в британском секторе мог отправлять большую часть своей продукции в западную Германию воздушным транспортом, поэтому он выплачивал более половины своей заработной платы в немецких марках. От трети до половины населения, в основном из малообеспеченных групп, не имели заработка на уровне B-mark. Безработные и пенсионеры получали 10 процентов или меньше в баллах, а в течение длительного периода кризиса они не получали ничего.52 Официально арендную плату, продукты питания, топливо, транспортные расходы, коммунальные платежи и налоги можно было оплачивать в восточных марках, но многие арендодатели и владельцы магазинов не принимали их. Продавцы предлагали такие предметы первой необходимости, как мыло, бритвенные лезвия, сигареты, ремонт обуви и одежды, а также лекарства только в обмен на B-марки, а торговцы черным товаром не брали ничего другого. "В Берлине", как говорится в одном британском отчете, "почти все, что делает жизнь приятной и стоящей", имело ценник в B-марках.53
  
   Советы и СЕПГ не смогли воспользоваться этой ситуацией. Первой и главной причиной было знакомство берлинцев с повседневными последствиями советской власти. По общему признанию, немцы были предрасположены к недовольству советской властью. Никто не реагирует хорошо на то, что его завоевывают и оккупируют, и неприязнь к русским уходит корнями далеко в историю Германии, как и чувство превосходства над славянами. По сути, русские сами виноваты. Убийства, изнасилования, кражи и конфискации, сопровождавшие их победу в 1945 году, раздули пламя ненависти, затронувшее все слои населения. Послевоенная политическая конкуренция в городе поддерживала это пламя. Как и знание того, что восточная зона ничем так не напоминала Костагуану Джозефа Конрада с ее "кошмарной пародией на управление без закона, без безопасности и без правосудия".54 Беженцы из зоны, которые продолжали прибывать в западные сектора сотнями даже во время блокады, рассказали о том, как плохо обстоят дела.55 Какими бы суровыми ни были условия в западных секторах (и они не были такими суровыми, как условия, недавно испытанные в некоторых городах, находящихся в руках немцев), они никогда не были достаточно плохими, чтобы довести население до предела или побудить его подчиниться советской власти. Согласно опросу, проведенному в октябре 1948 года, подавляющие 88 процентов жителей западного Берлина предпочли нынешнюю ситуацию, со всеми ее лишениями и неопределенностью, советскому контролю. Даже если часть этого консенсуса была навязана, а колеблющихся удерживал страх остракизма, кажется очевидным, что шутка "Lieber pomm als "frau komm!" " подытожил позицию подавляющего большинства жителей западного Берлина. В вольном переводе это означало: лучше обезвоженный картофель, доставленный воздушным транспортом, чем советская власть и повторение лета 1945 года.56
  
   Во-вторых, трудные времена не были чем-то новым. Хотя мы склонны считать, что введение блокады стало событием, изменившим ситуацию, повседневная жизнь продолжалась почти так же, как и раньше. Берлинцы стояли в очереди за едой с 1941 года и столкнулись с нехваткой всех видов еще до того, как бомбардировочное командование попыталось сжечь их город дотла. Мир принес незначительные улучшения. Некоторые берлинцы предположили, как мало изменились времена, описав зиму 1946-1947 годов как "восьмую зиму войны".57 Скудный рацион питания делал людей усталыми и вялыми, безразличными к окружающему. "Наш голод нарастал", - вспоминал один берлинец. Посетители были поражены тем, как медленно шли люди, как пешеходы, казалось, переходили улицы в трансе, не подозревая о надвигающихся на них машинах. Дети казались подавленными. Все научились "искусству ограничения активности в соответствии с потреблением".58 Перебои с электричеством и чередование распределений стали нормальными аспектами повседневной жизни.
  
   В некотором смысле блокада была не такой страшной, как то, что уже пережили берлинцы. Показатели заболеваемости и смертности упали с послевоенных максимумов; вес был ближе к довоенным нормам. Паек 1948 года, каким бы скудным он ни был, был вдвое больше, чем получали берлинцы в октябре 1945 года. Во время войны их бомбили днем и ночью, и они были вынуждены служить режиму, который большинство из них презирало. Теперь звук авиационных двигателей вызывал надежду, а не страх, и магистрат пользовался легитимностью, на которую нацисты никогда не могли претендовать. После двенадцати лет притворного энтузиазма по поводу системы лжи большинство берлинцев стали ценить свободу выражения мнений, ставшую возможной благодаря западным державам - свободу, которую Советы стремились уничтожить. Дефицит военного времени, бомбардировки союзников, завоевания и оккупация приучили берлинцев к лишениям и научили их справляться с ними, что сослужит им хорошую службу в предстоящие недели.59
  
   В-третьих, люди ожидали короткого кризиса. Они не могли знать, что испытание продлится почти год. В середине июля почти девять из десяти человек думали, что кризис не продлится всю зиму. Многие разделяли веру Фриденсбурга в то, что русские смягчатся до того, как жители начнут голодать.60 Они могли интерпретировать советское предложение продовольствия и многочисленные лазейки в блокаде как доказательство того, что Советы не проводили тотальную голодную блокаду. Другие ожидали, что оккупанты быстро достигнут соглашения. Было бы легко продержаться еще несколько дней, если бы это помогло им преодолеть чрезвычайную ситуацию. Как и западные правительства, берлинцы, как правило, принимали все по одному дню за раз.
  
   Апатия и требования повседневной жизни сработали против попыток России посеять панику среди населения. В течение первых нескольких дней кризиса берлинцы были заняты другими вещами, такими как конвертация валюты, и они мало обращали внимания на советские маневры. Шли недели, многие становились апатичными и равнодушными к политическим тонкостям. В отчете за январь 1949 года не было обнаружено никакого интереса к политике, кроме того, поддерживала ли партия коммунизм или выступала против него. Для большинства людей "на этом их интерес к немецкой политике заканчивается".61
  
   Гендерный дисбаланс в городе также работал против русских. Немногие из берлинских женщин были политиками, но все помнили 1945 год, когда (по словам чиновников общественного здравоохранения) Советские солдаты изнасиловали половину из них в "безудержном взрыве сексуального насилия".62 Сталин отмахнулся от жалоб Милована Джиласа на подобное поведение в Югославии - какая разница, "солдат, который прошел тысячи километров сквозь кровь, огонь и смерть, развлекается с женщиной или берет какую-нибудь мелочь?"63 Россия теперь заплатила политическую цену за такую черствость. Девять процентов мужчин-берлинцев, опрошенных OMGUS весной 1948 года, поддерживали СЕПГ, но только 5 процентов женщин поддержали, и в октябре женщины в два раза чаще, чем мужчины, хотели, чтобы кризис закончился выводом советских войск.64
  
   Наконец, воздушный транспорт стал связующим звеном, преданностью городу со стороны посторонних, что подняло сердца жителей и укрепило их решимость. Это вселяло надежду на то, что сопротивление основывается на чем-то более существенном, чем принятие желаемого за действительное. Психологические последствия воздушной переброски, вероятно, имели большее значение в первые месяцы, чем материально-технические. Даже те, кто сомневался в его перспективах, могли черпать в нем вдохновение, поскольку он заверил их, что они не одиноки. Призыв агентства Рейтер к внешнему миру "присмотреться к этому городу" отражает глубокую психологическую потребность быть связанным с большим сообществом. Шум двигателей над головой, поначалу раздражающий, стал успокаивающим, а тихое небо стало тревожным.
  
   Воздушный транспорт позволил отождествить себя с более широким миром. Берлинцы стали видеть себя партнерами западных держав, олицетворением которых стали такие лидеры, как Клей, Робертсон и Хаули, а также пилоты, участвовавшие в воздушной переброске. Среди последних наиболее известной была молодая американская лейтенант Гейл С. Халворсен. История Халворсена - знакомый символ американской щедрости, но за этим кроется нечто большее, поскольку она олицетворяет углубляющиеся связи между берлинцами и западными державами. Халворсен поймал попутку в город один летний день, чтобы осмотреть достопримечательности, и он вышел к концу взлетно-посадочной полосы, чтобы сфотографировать приземляющиеся самолеты. Несколько детей стояли по другую сторону забора из колючей проволоки, и те, кто говорил по-английски, начали задавать ему вопросы. Что его поразило, так это их дух: "Они больше беспокоились о своей свободе, чем о муке" в самолетах. "Они сказали, что могут обойтись очень небольшим количеством еды", - вспоминал он в интервью много лет спустя, и сделают "все, чтобы сохранить свою свободу". Дети знали своих друзей и родственников в восточном Берлине не могли говорить то, что думали, или делать то, что хотели. "Они сказали мне, что свобода - это самое главное. Иногда им не хватало еды, говорили они, но если они теряли свободу, они знали, что никогда не вернут ее обратно ". Когда Халворсен повернулся, чтобы уйти, он понял, что что-то изменилось: везде, где он был за границей во время войны, дети просили у него конфет, но эти дети, которому так многого не хватало, не имел. Он хотел дать им что-нибудь, но все, что у него было, это две палочки жевательной резинки. Сначала он думал, что это может вызвать беспорядки, если он раздавал так мало, но он все равно шел вперед, разламывая каждый кусок пополам и пропуская их через проволоку. "Выражение их лиц было невероятным", - вспоминал он, и никаких беспорядков не вспыхнуло. "Я просто стоял там с открытым ртом". Поддавшись импульсу, он пообещал сбросить со своего самолета достаточно конфет и жевательной резинки для всех них на следующий день. Они спросили, как они могли узнать его самолет среди десятков в небе. Он сказал, что пошевелит крыльями при последнем заходе на посадку. Вернувшись в Рейн-Майн в ту ночь, он собрал свой недельный рацион конфет, уговорил второго пилота и инженера отказаться от них и смастерил три самодельных парашюта из носовых платков.
  
   Когда на следующий день C-54 Халворсена приблизился к Темпельхофу, он увидел небольшую группу ожидающих ребенка у забора. Он покачал крыльями. Он мельком увидел, как дети прыгают и кричат, когда самолет проносится мимо, а инженер выталкивает крошечные свертки в мусоропровод. После разгрузки Халворсен и его экипаж вырулили на взлет. Там были дети", они махали тремя носовыми платками через колючую проволоку. Дети прыгали вверх и вниз и махали как сумасшедшие. Я хотел, чтобы они этого не делали ", - вспоминал он, беспокоясь, что это привлечет слишком много внимания, и он попадет в неприятности за нарушение правил. Но он продолжал в том же духе еще две недели, пока командир его эскадрильи не вызвал его на ковер. К тому времени Таннер занял пост командира, и, учитывая его репутацию строгого, решительного перфекциониста, Халворсен был уверен, что попал в горячую воду. Но Таннер, который видел сообщения об этой истории в немецких газетах, подумал, что это была великолепная реклама, и дал Халворсену разрешение идти "полным ходом". Он и его коллеги-пилоты сделали именно это, и родилась операция "Little Vittles". Когда толпы в Темпельхофе стали слишком большими, пилоты начали разбрасывать конфеты по всему Берлину, как на востоке, так и на западе. В Штатах скаутские отряды и клубы жен собирали деньги на покупку конфет и носовых платков, а кондитерские компании делали массовые пожертвования, одна из которых пожертвовала десять тонн. Халворсен, известный по-разному как "Конфетный бомбардировщик", der Schokoladen-flieger или "Дядюшка Виляющие крылья", стал всемирно известным символом гуманитарной сущности воздушного транспорта.65
  
   Трагедия создала более прочную связь, чем жевательная резинка. Незадолго до 1:00 А.М.. 25 июля самолет C-47 потерпел крушение на подлете к Темпельхофу, погибли два человека на борту. Берлинцы были глубоко тронуты. Люди, которые были их врагами три коротких года назад, погибли, пытаясь им помочь. Их жертва не должна быть напрасной; решимость не поддаваться советскому давлению возросла. Чем больше берлинцы сопротивлялись, тем больше экипажи самолетов убеждались, что таких людей нельзя бросать. Халворсен отрицал, что он и его коллеги-пилоты были героями. Они просто делали свою работу. Берлинцы были настоящими героями. "Это были те, кто ночью возвращался домой в разбомбленные места, - объяснил он, - кто возвращался домой без еды", окруженный русскими войсками и живущий "все время в пасти тигра".66 Опыт Халворсена - лишь один из примеров утверждения Чарльза Пеннаккио о том, что американское влияние в послевоенном Берлине лучше всего распространяется через неформальные личные контакты, а не по официальным каналам.67 Кризис, общее чувство самопожертвования и растущее чувство взаимного долга и восхищения размыли прежнюю дистанцию между победителем и побежденным. В то время как в начале блокады между берлинцами и жителями Запада было мало любви, отношения резко изменились к ее концу.
  
   В ТО ВРЕМЯ КАК ЛЮДИ ПЫТАЛИСЬ СОХРАНИТЬ видимость нормальной жизни, политические и деловые лидеры Берлина стремились поддержать экономику. Экономические проблемы Берлина были вызваны не только блокадой. Даже до войны город потреблял больше, чем производил, компенсируя разницу в банковском деле, страховании, туризме и услугах центрального правительства. Поражение и оккупация уничтожили эти источники доходов, добавив новые проблемы. Хоули поставил диагноз ситуации в феврале 1947 года, жалуясь, что неспособность рассматривать Германию как экономическую единицу нанесла ущерб Берлину, нарушив торговлю и перекрыв традиционные источники сырья. По его мнению, основная проблема заключалась в том, что каждый сектор снабжался из соответствующей зоны. В прошлом весь город был вытянут из окружающей территории; теперь это мог сделать только восточный Берлин. Советские барьеры против зональной торговли вынудили западные сектора полагаться на "ненадежные и неадекватные" связи с западными зонами. Внутри города границы секторов были в основном экономическими границами из-за разной политики в отношении поставок и торговли, разных связей с зонами и разных административных процедур. Торговля потребительскими товарами между секторами могла осуществляться только с одобрения местных военных правительств, поэтому перемещение товаров или сырья было незначительным.68
  
   В трех отчетах 1949 года мнения Хаули повторялись, утверждая, что проблемы, с которыми столкнулась промышленность Берлина, усугубились блокадой, а не были вызваны ею. Ущерб, нанесенный войной, демонтаж и репарации привели к разрушению промышленной базы города. Производственные затраты на то, что осталось, были на 20 процентов выше, чем в западных зонах. Советы наложили арест на банковские счета промышленных предприятий; изолированное расположение города затрудняло поиск клиентов в западной зоне или понимание их потребностей; а инвесторы неохотно восстанавливали город, который мог попасть в советские руки.69 Рабочая сила отражала прежний статус Берлина как столицы страны: слишком мало рабочих и слишком много белых воротничков. Тысячи чиновников остались без работы, когда национальная, государственная и партийная бюрократия в городе рухнула, что стало тормозом для экономики.70
  
   Советские ограничения перед блокадой возымели свое действие. Экономический советник Герберта Дж. А. Н. Макьюэн в начале июня отметил, что экономика находится в неустойчивом состоянии. Товары были скоплены, их невозможно было вывезти. Некоторые поставщики из западной зоны прекратили поставки, не будучи уверенными, что им когда-нибудь заплатят. Макьюэн предсказал, что в нынешних условиях небольшие компании начнут разоряться через месяц или два.71 Блокада добавила к этим бедам. Берлин традиционно экспортировал промышленную продукцию: как теперь он может получать сырье и как оно попадет на рынки? "Примерно через месяц промышленное производство практически остановится из-за нехватки электроэнергии, угля и сырья", - подумал один журналист.72 Это мнение разделялось многими. Мерфи повторил это, как и Болен, и краткое изложение доклада Мерфи дошло до президента.73
  
   Поначалу такие страшные прогнозы казались точными. Одна промышленная ассоциация отметила, что затраты выросли на 25-35 процентов из-за отключения электроэнергии, нерегулярных поставок сырья, сокращения рабочего времени и снижения производительности.74 Магистрат и западные державы добились незначительных успехов в том, чтобы справиться с ситуацией. Созданный в июле чрезвычайный экономический комитет добился незначительного прогресса. Представители магистрата, которые рассматривали комитет почти как западное высшее командование в экономической битве за город, настаивали на различных шагах. Они хотели обсудить производство, торговлю, экспорт, заработную плату, двухвалютную систему и энергетику; они предложили отправлять товары по воздуху и открывать обменные пункты, чтобы люди могли конвертировать восточные и западные марки. Британцы, организовавшие эту группу, были застигнуты врасплох и обуздали ее: такие решения были преждевременными или оставались за оккупационными державами. Другой проект, связанный с привлечением безработных к работе по расчистке завалов, затянулся из-за бюрократических препирательств по поводу средств.75 Воздушный транспорт предоставил около 15 000 рабочих мест, не считая временных, связанных со строительством аэродрома; вырубка деревьев осенью создала еще несколько рабочих мест.76
  
   Бюджетные проблемы мешали магистрату. При промышленном объеме от половины до четверти обычного налоговые поступления резко упали. Налоги на прибыль, налоги с продаж и налоги на роскошь также упали. С другой стороны, выплаты по безработице росли как грибы. Дефицит бюджета вскоре достиг примерно 100 миллионов марок в месяц. Западногерманские земли согласились выделять 40 миллионов марок каждый месяц, а Клей получил 60 миллионов от Вашингтона.77
  
   Советы сделали все возможное, чтобы усугубить ситуацию. 30 июля они приказали центральному банку заблокировать счета Магистрата, а также счета предприятий в западных секторах. Они сняли запрет 5 августа, только для того, чтобы снова ввести его на следующий день. Они освободили 25 миллионов из 350 миллионов остмарков на балансе города для выплаты заработной платы за 6 августа и потребовали, чтобы компании в будущем осуществляли все операции в восточной валюте, если они хотят разблокировать свои счета.78 Западные чиновники предложили ознакомиться с зарплатой - не только магистрата, но и всей промышленности и торговли в западном Берлине. Они приказали Магистрату прекратить переводы средств из банков западного сектора в центральный банк в советском секторе и поручили ему создать новое городское казначейство в западном Берлине.79 Несмотря на такие шаги, город жил впроголодь. Муниципальным властям приходилось почти каждую неделю умолять советских чиновников выпустить достаточное количество восточных марок для выплаты заработной платы и пенсий, и время от времени городские рабочие сильно задолжали по зарплате.80
  
   Частные инициативы оказались более эффективными. Чтобы обуздать безработицу, компании сокращали рабочий день и держали сотрудников на ремонте или подработке - и все равно получали прибыль, манипулируя двумя валютами Берлина. Получение оплаты в немецких марках и оплата расходов (заработная плата, аренда, топливо и страховка) в восточных марках с лихвой компенсируют снижение производительности и более высокие производственные затраты.81 Фирмы также стремились вести бизнес в районах, контролируемых Советским Союзом, с одобрения или без одобрения официальных лиц с обеих сторон. С точки зрения заработной платы, работники, которые сохранили свои рабочие места, были почти так же богаты, как и до блокады, потому что большинство из них получали 85 или более процентов своего валового дохода до блокады.82 Тем не менее, те, кого принудительно включили в списки безработных, остались там, а молодые мужчины и женщины, пытающиеся найти работу, столкнулись с большими трудностями.83
  
   В начале блокады почти 47 000 берлинцев из рабочей силы в 890 000 человек были без работы, около 5 процентов. К концу октября, вероятно, 300 000 человек работали сокращенный рабочий день, а 90 000 получали полную или частичную компенсацию по безработице. К апрелю 1949 года последняя цифра выросла до 156 000, более чем утроив уровень безработицы до 17 процентов.84 К середине марта 1949 года около 6000 фирм в американском секторе закрылись, а еще 12 000 сократили свой рабочий день. Вместе они составляли половину отраслей промышленности и магазинов в секторе.85 По подсчетам американских официальных лиц, к концу блокады почти четверть населения получила ту или иную форму государственной помощи.86
  
   Последствия были неоднородными. "Второстепенные" предприятия сразу же пошли ко дну, когда им отказали в электричестве. Мелкие фирмы пострадали сильнее, чем крупные, а ремесла пострадали больше, чем промышленность. Более 80 процентов безработных или занятых неполный рабочий день в американском секторе работали в промышленности или ремеслах, что составляло 48 процентов рабочей силы; 11 процентов были заняты в торговле и 4 процента в сфере услуг. Другими словами, пострадавшие были непропорционально "синими воротничками", в то время как в коммерческом секторе и секторе услуг "белых воротничков" были лишь незначительные нарушения.87 Некоторые отрасли пострадали больше, чем другие. В ноябре 1948 года химическое производство составляло всего 53 процента от того, что было годом ранее, в то время как производство машин составляло 75 процентов, а точная механика и оптика были почти нетронуты на 96 процентов.88
  
   Блокада не затронула все западные сектора одинаково. Около 48 процентов рабочей силы западного Берлина работали в американском секторе, 32 процента - в британском и 20 процентов - во французском. Мелкие фирмы доминировали во французском и американском секторах, в то время как более крупные преобладали в британском. Экономия за счет масштаба позволила крупным фирмам легче пережить блокаду, чем мелким. Утверждая, что экономика города зависела от крупных компаний (Siemens и AEG) в их секторе, британцы выделили им более двух третей квоты на промышленную электроэнергию в секторе. Американцы жаловались, что британцы не контролируют потребление так тщательно, как следовало бы; в результате британский сектор потреблял больше электроэнергии и угля, чем того требовала его доля рабочей силы (36 процентов электроэнергии и 37 процентов угля). Неудивительно, что общая безработица в американском секторе была в полтора раза выше, чем в британском секторе, а разница в уровнях безработицы в промышленности была еще больше.89
  
   Берлинцы терпели, потому что у них не было выбора и потому что большинство отказалось подчиниться советскому принуждению. Помогло чувство юмора. Берлинцы известны своим едким остроумием, и оно не подвело их во время блокады. Например, один остряк, совершающий обход, заметил: "Если должна быть блокада, то лучше быть в блокаде со стороны Советов и кормиться американцами. Только представьте, если бы все было наоборот!"90
  
   В этой шутке было больше смысла, чем можно было подумать. Уильям Стиверс показал, что блокада была менее полной, чем когда-то считалось. Контрабанда, плюс торговля, разрешенная Советами, продолжалась между восточной и западной зонами, а также между западными секторами и советской зоной. Возможностей обойти блокаду было предостаточно на ее ранних этапах. Как отмечалось, сотни тысяч людей ежедневно ездили туда и обратно между восточным и западным Берлином. Более 400 улиц соединяли западные сектора с территорией, контролируемой советским Союзом, и полиция Маркграфа не могла быть везде. Если улицы становились слишком опасными, многоквартирные дома, растянувшиеся по границам секторов, предоставляли привлекательные альтернативы: можно было войти в них на востоке и выйти с другой стороны на западе. Берлинцы могли посещать восточную зону и обмениваться с фермерами продуктами питания, углем, дровами и другими предметами первой необходимости. Пограничные переходы между восточной и западной зонами оставались открытыми. Грузовики с коносаментами, перечисляющими пункты назначения в советской зоне или даже в восточном секторе, могли проезжать через них, а затем проскальзывать в западный Берлин, их путь облегчался взятками пограничникам и чиновникам. В течение нескольких месяцев почтовая служба доставляла десятки тысяч подарочных посылок в западные сектора. Как сомнительные личности, так и респектабельные бюргеры воспользовались этими возможностями. Мотивы были разными. Черные торговцы искали прибыль; молодежь наслаждалась приключениями. Жители Восточного Берлина поделились с родственниками и друзьями в западных секторах. Стиверс считает, что треть всего продовольствия за первые 100 дней и почти четверть всех товаров, поступивших в западный Берлин во время блокады, были доставлены из районов, контролируемых Советским Союзом. По одной из современных оценок, контрабанда и торговля с такими районами удовлетворяли половину потребностей города, за значительным исключением продуктов питания. Другая торговля с восточными районами, столь же важная, как и воздушные перевозки, обеспечивала, возможно, 1000 тонн угля в день до октября.91
  
   Русские были готовы мириться с торговлей с городом, который они блокировали, - если они контролировали его.92 С точки зрения Запада, эта торговля обеспечивала открытость бизнеса и низкий уровень безработицы. Западноберлинские компании искали уголь, электроэнергию и сырье везде, где могли их найти. Обмен с восточной зоной сократился за несколько месяцев до блокады; теперь, по иронии судьбы, западноберлинские бизнесмены полагались на это больше, чем когда-либо, как узнал один из помощников Мерфи во время беседы с немецким владельцем фабрики в ноябре. До блокады этот предприниматель получал сырье из российской зоны и продавал промышленное стекло в британской зоне. Теперь он торговал в основном с выходцами с востока. У него не было выбора, и он мало о чем сожалел, потому что ему было лучше, чем раньше. Его новые торговые партнеры платили в немецких марках или долларах. Насколько он и его коллеги-бизнесмены были обеспокоены, воздушный транспорт был "пустым жестом".93 Более одной пятой британского экспорта за последние шесть месяцев 1948 года было направлено в восточные районы. В британском отчете был сделан вывод, что в целом компании западного сектора, участвующие в бартерной торговле с советскими районами, получали больше сырья, чем отправляли на восток готовую продукцию, и сотрудники Клея проявляли безразличие, пока западные сектора получали справедливую прибыль. Дополнительным преимуществом торговли стало снижение спроса на авиаперевозки. Герметичная блокада привела бы к резкому расширению поставок по воздуху.94
  
   Мы не должны делать вывод из существования лазеек, что Советы не были серьезны. Блокада не обязательно должна быть эффективной на 100 процентов, чтобы быть эффективной. Нужно было только, чтобы потребление превысило поставки - или, на другом уровне, чтобы берлинцы и западные официальные лица поверили, что это так. В первые дни и то, и другое казалось правдой. По мнению советских и западных официальных лиц, рано или поздно запасы Берлина иссякнут. Воздушный транспорт никогда не сможет доставить достаточно, и то, что просочится через дыры в блокаде, будет слишком маленьким, чтобы иметь значение. Комментарии двух чиновников СЕПГ в первые дни кризиса отразили этот оптимизм. Вальтер Ульбрихт эвфемистически предположил, что западные державы больше не могут "помогать" снабжать весь город. Лидер коммунистического профсоюза Роман Хвалек был более откровенен, отметив 25 июня, что "все связи с Западом" были прерваны; поэтому "все берлинцы" примут остмарк, "чтобы гарантировать свое существование".95
  
   Когда этого не произошло, перспективы все еще выглядели хорошими. В середине июля Соколовский и чиновники СЕПГ обсудили шаги по включению города в советскую зону, контролю над его торговлей и ликвидации Магистрата. Согласно докладу британской разведки несколько недель спустя, Ульбрихт признал, что переброска по воздуху удивила Советы, но их оценка его долгосрочных перспектив осталась непоколебимой. "Русские полагали, что западным державам придется отказаться от Берлина, - предположительно продолжил лидер СЕПГ, - потому что они не могли накормить население ... из-за стоимости и невозможности транспортировки по воздуху".96 Это не было принятием желаемого за действительное, основанным на неудаче Люфтваффе под Сталинградом и незнании потенциала авиации, как однажды предположил генерал Таннер.97 Как мы видели, к такому выводу пришли высокопоставленные западные чиновники. Все согласились, что время благоприятствует Советам. Запасы истощатся, и Запад в конечном итоге окажется перед выбором: оставить город, начать войну или договориться с Москвой по поводу Германии.
  
   Примечательно, что русские усердно работали над устранением утечек в блокаде, начиная с сентября, и этот шаг многое говорит об их намерениях. Они "перерезали линию снабжения" грузовиков, обходящих блокаду 1 сентября.98 18 октября полиция установила блокпосты вокруг западных секторов, а также контрольно-пропускные пункты на станциях скоростной железной дороги западного Берлина. Зональное движение по городу было перенаправлено, и русские ввели новые правила, чтобы предотвратить "разграбление" своей зоны. Поездки за фуражом за пределы города резко сократились, поскольку полиция конфисковала дрова, продукты питания и все остальное, что собрали берлинцы. Американские аналитики подсчитали, что ограничения сократили контрабанду на целых 80 процентов, поэтому цены на картофель и уголь на черном рынке подскочили. Все товары, пересекающие границы сектора, требуют разрешений, начиная с ноября. Советские технические специалисты предприняли "лихорадочные планы", чтобы привести электрическую сеть в соответствие с границами сектора. Русские начали перерегистрацию транспортных средств и выдачу новых удостоверений личности, чтобы контролировать дорожное движение. В декабре полиция Маркграфа начала обыскивать портфели и кошельки пассажиров общественного транспорта, выезжающих из восточного Берлина, и Хаули сказал Royall, что блокада была "настолько полной, насколько русские способны это сделать". В середине февраля на контрольно-пропускных пунктах сектора были установлены полупостоянные барьеры и блокпосты.99
  
   Кажется, можно с уверенностью заключить, что реализация не соответствовала намерениям, как это часто бывает. Советы делали все, что могли, чтобы заткнуть лазейки, и им было безразлично, что осталось. Это безразличие основывалось на уверенности в том, что воздушный транспорт потерпит неудачу, и убежденности в том, что моральный дух берлинцев рухнет. Оба оказались неправы.
  
   СТАТИСТИКА МОЖЕТ УКАЗЫВАТЬ на то, что жизнь была не такой тяжелой, как в предыдущие годы, но имело значение то, какими казались условия берлинцам. Британские и американские официальные лица понимали важность морального духа и внимательно следили за этим. Управление по изучению общественного мнения Робертсона (PORO) каждые две недели отчитывалось о моральном состоянии и проводило специальные оценки. Отдел связи с военным правительством (MGLS), подразделение разведки, подготовил еженедельный отчет для немецкого департамента Министерства иностранных дел. OMGUS проводила опросы и опросы общественного мнения, в то время как штаб-квартира Хаули распространяла еженедельный отчет. Канадская военная миссия начала еженедельно отчитываться в сентябре.100
  
   Эти сообщения вызывают вопросы. Неясно, с кем MGLS общалась и на чем основывала свои оценки мнений, и мы ничего не знаем о том, насколько репрезентативной была выборка, проведенная OMGU и PORO. Также нелегко установить, в какой степени эти сообщения повлияли на политику. Что они показывают, так это то, как тщательно державы следили за общественным мнением и как они нервничали по этому поводу.
  
   В первом отчете MGLS после введения блокады предсказывалось, что сопротивление будет зависеть от того, как западные державы справятся с беспорядками и беспорядками и смогут ли они "убедить население в том, что они делают все, что в человеческих силах, чтобы доставить припасы".101 Согласно американскому опросу 300 жителей западного Берлина, проведенному в середине июля, 98% считают, что Запад поступил правильно, оставшись, хотя большинство считает, что он действует из личных интересов, а не из заботы о берлинцах.102 В другом июльском опросе только 13 процентов респондентов считали, что Берлин может продержаться вечно, а 12 процентов полагали, что он может продержаться "долгое время". Около трети опрошенных ожидали, что город сможет выдержать блокаду как минимум два месяца или до зимы, в то время как еще одна треть считала, что один месяц - это предел. Мужчины были более оптимистичны, чем женщины. Сорок один процент мужчин считают, что город может сопротивляться в течение длительного или неограниченного времени, в то время как только 16 процентов женщин согласились. Тридцать девять процентов женщин ожидают коллапса в течение месяца, по сравнению с 22 процентами мужчин. Несмотря на пессимизм в отношении того, насколько хорошо население в целом может справиться, большинство из них были готовы сами столкнуться с большими личными лишениями - чуть менее двух третей заявили, что могут справиться с дальнейшими сокращениями.103
  
   Берлинцы надеялись, что западные державы предпримут решительные действия (по крайней мере, согласно этим сообщениям). Многие одобряли конвои, о которых было объявлено заранее. Опрос 100 человек в британском и американском секторах в середине июля показал, что 79 считают, что западные державы должны прорвать блокаду, но только 16 считают, что они это сделают. Недовольство терпимостью Запада к восточной марке было широко распространено. В дополнение ко многим практическим проблемам, связанным с тем, что в городе циркулируют две валюты, политически активные берлинцы опасались, что западные финансовые уступки приведут к поглощению города Советами.104 Юристы, опрошенные OMGUS, призвали к жестким действиям, включая экономическую блокаду глобальной советской торговли. Хотя они назвали переброску по воздуху "великолепной", она была "чисто оборонительной" и "уступкой" прав Запада.105 Учитывая жесткую линию, поддерживаемую Клеем и Хоули, политические лидеры сочли американцев более симпатичными, чем французов, которые, казалось, были слишком готовы оставить город, или британцев, которые казались отчужденными и не желающими сотрудничать. Британцев возмущала близость между немцами и американцами. После любого разговора, пожаловался один британец, берлинцы "летят к американцам", которые, казалось, "были готовы согласиться на самые возмутительные предложения без должного обдумывания" и рассматривали немцев "как союзников".106
  
   Встревоженные готовностью Запада принять восточную марку под контролем четырех держав, берлинцы с ужасом наблюдали за московскими переговорами. До 24 июня очень боялись, что западные державы оставят город. Теперь это беспокойство сменилось опасением, что державы позволят ему перейти под советский контроль. Как говорится в одном британском отчете, "Широко распространено мнение, что блестящее достижение air lift сводится на нет политически катастрофической экономической политикой". Жители "опасаются, что западные союзники могут пойти на компромисс с русскими." Политические лидеры выразили "тревогу" по поводу сообщений о том, что западные державы примут восточную марку под контролем четырех держав, соглашение, которое они отвергли как "утопическое и неосуществимое". Они хотели, чтобы немецкая марка была единственной валютой западных секторов. Кроме того, они выступали против простого возврата к условиям, существовавшим до июня. Их "наградой" за сопротивление советам должно стать долгосрочное решение проблемы Берлина: прочные связи с Западом, политическая свобода и экономическая независимость для города.107
  
   В первые недели кризиса берлинцы надеялись на сильный знак со стороны западных держав, "какие-то позитивные действия в ближайшем будущем". Британцы обнаружили значительную поддержку конвоя среди берлинцев и широко распространенное убеждение, что русские "не будут стрелять".108 К середине августа Робертсон увидел, что моральный дух начал падать: первоначальный энтузиазм противостоять русским начал угасать, росли сомнения относительно линии, которую Запад проводит в Москве, и распространилось понимание того, что кризис закончится не скоро.109 Мрачность продолжалась и в сентябре, после того как переговоры переместились в Берлин. "Редко атмосфера в Берлине была более унылой", - сообщил ПОРО в середине сентября. Американцы сообщили о тревоге, неверии и недоумении, поскольку западные державы, казалось, были близки к принятию восточного знака, шага лидера СДПГ Франца Нойманна по сравнению с Мюнхеном. Берлинцы не видели никаких шансов на успех в Организации Объединенных Наций, где Советы могли наложить вето на любое действие, и они приписывали мягкость Запада президентским выборам в США, внутриполитической нестабильности во Франции и высокой стоимости авиаперевозок.110 Беспокойство по поводу слабой позиции Запада продолжалось и в ноябре. ПОРО обнаружил "разочарование" победой Трумэна. Берлинцы надеялись, что Дьюи займет более жесткую позицию, и они боялись, что Трумэн может пойти на компромисс со Сталиным за их счет.111
  
   Еще в августе американцы опасались, что моральный дух может рухнуть. Берлинцы находились в напряжении с 1942 года и, возможно, достигли критической точки. Дальнейшее ухудшение поставок продовольствия, запасов угля или занятости может "сорвать крышку". Жители западного сектора отождествляли себя с западными державами и "вероятно" были готовы терпеть больше, "но с учетом прошлых стрессов, которым подвергалось население, разумно рассмотреть возможности падения общественного морального духа".112 Мнения остались неоднозначными. В отчете сотрудников Хоули отмечается, что условия были лучше, чем годом ранее. Жители стали лучше питаться и здоровее; жилье и одежда улучшились. Берлинцы приспособились к перебоям в электроснабжении, а безработица оказалась ниже, чем ожидалось. Объективно, город должен выстоять; будет ли это вопросом воли. Если сотрудники Хаули были настроены оптимистично, помощники Мерфи не были так уверены, назвав отчет Хаули чрезмерно оптимистичным и не подкрепленным вескими доказательствами.113
  
   В Вашингтоне Кеннан разделял мнение Мерфи о том, что психология перевешивает статистику. Он предупредил, что "население большого города, особенно того, который остро нуждается в масштабной реконструкции, не может бесконечно обходиться только абсолютным минимумом продовольствия и топлива". Если бы воздушные перевозки могли обеспечить эти минимальные расходы в течение зимы, это дало бы западным державам "краткую передышку, чтобы найти решение проблемы; но само по себе это не решение". В конце концов, трудности и неопределенность сломят дух города.114 Очевидно, Клэй думал в том же духе, поскольку он сказал приезжему репортеру Джеймсу Рестону, что если берлинцы увидят в воздушной перевозке способ избежать соглашения, они "вполне могут обернуться против нас".115 Многие берлинцы предпочли быстрое выяснение отношений длительному тупику. Американская разведка предсказывала, что "инстинктивное отвращение" к еще одной зиме лишений приведет к падению морального духа, если ситуация затянется до осени.116
  
   Пессимисты и оптимисты продолжали свои дебаты осенью 1948 года, потому что настроения берлинцев по-прежнему было трудно оценить. Американский опрос показал, что 85процентов уверены, что воздушные перевозки обеспечат достаточное количество запасов на зиму (по сравнению с 45 процентами в июле и 77 процентами в августе), в то время как британские социологи сообщили о широко распространенном мнении, что "катастрофические" условия неизбежны.117 Фриденсбург был откровенен, заявив в середине ноября, что, поскольку переброска по воздуху не может продолжаться, есть только два выхода из кризиса: компромисс или война.118
  
   В конце января Герберт сказал Киркпатрику, что угол был повернут. Моральный дух был хорошим, берлинцы были полны решимости держаться, и опасность миновала. Следующей зимой могут быть неприятности, подумал Герберт, но не сейчас.119 Моральный дух резко упал в начале марта, когда погода ненадолго ухудшилась. Даже когда тучи рассеялись, ощущение того, что худшее позади, соперничало с верой в то, что блокада станет постоянным явлением на международной арене и интерес к Берлину пойдет на убыль. Страх быть покинутым никогда не покидал умы людей.120
  
   Это беспокойство способствовало росту жалоб на валюту и поддержке идеи сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в Берлине. Этот шаг позволил бы достичь главной цели берлинцев - связать себя с Западом и новой Федеративной Республикой Германия, хотя даже сторонники такого курса признают, что это означает изоляцию города от советской зоны и полную зависимость от воздушного сообщения в обозримом будущем.121 Переход на единую валюту будет означать, что обычные расходы, ранее оплачивавшиеся в восточных марках, будут оплачиваться в более ценных немецких марках, поэтому стоимость жизни возрастет, а вместе с ней вырастут производственные издержки и безработица. Несмотря на это, некоммунистические политические лидеры настойчиво добивались перемен, потому что политика перевешивала экономику: валюта представляла собой связь с Западом. Среди прозападных партий было большое "облегчение", когда технический комитет Нормана Робертсона потерпел неудачу.122 В разное время введение немецкой марки казалось неизбежным, и когда это произошло, наконец, в марте 1949 года, берлинцы восприняли это как долгожданный знак решимости Запада.
  
   Как отметил Стиверс, экономические издержки были внезапными и драматичными. Безработица резко возросла. Предприятия, торгующие с советской зоной, не зарабатывали западных марок и не могли выполнять свои обязательства. Фирмы сокращают заработную плату на 10-20 процентов. По иронии судьбы, эта западная инициатива изолировала Берлин более эффективно, чем советская блокада. Если бы это произошло в разгар зимы, когда Клей так сильно настаивал на этом, последствия для города могли бы быть катастрофическими. Берлин, возможно, выжил благодаря волочению британцев и французов.123
  
   БЕРЛИНЦЫ ВЫСТОЯЛИ, и жизнь продолжалась, несмотря на кризис. В некотором смысле стресс способствовал сотрудничеству, а не разделению. В британских опросах общественного мнения появился небольшой знак. Можно было бы подумать, что тех, кто не находил удовольствия в жизни, во время блокады было бы больше, чем до нее, но верно обратное. Те, кто сказал, что жизнь не приносит им радости в августе 1947 года, составили 29 процентов респондентов; тех, кто так считал в сентябре 1948 года, было всего 10 процентов. Объяснение можно найти в ответах на вопрос другого социолога. Доля людей, которые назвали семью и друзей своим самым большим удовольствием в жизни, утроилась за тот же период с 5 до 15 процентов. Поскольку блокада сузила жизнь до предметов первой необходимости, берлинцы находили эти предметы первой необходимости друг в друге. Как и во время войны, "подвальные сообщества" стали центром повседневной жизни, центром местных взаимосвязанных социальных сетей. Общественное признание и остракизм могут стать мощными силами в этих небольших группах друзей и соседей, которые встречаются лицом к лицу.124 От Луизы Шредер, Франца Нойманна и Эрнста Рейтера до безымянных мужчин и женщин, построивших аэродром Тегель, чувство общности, преданности и самопожертвования объединяли берлинцев. Отсюда возникла легенда о героических, прозападных берлинцах, которая составляет наш образ блокады. У Сталина не было ответа на такую солидарность, и это поставило Москву на путь поражения.
  
   ГЛАВА 11
   Неожиданный успех
  
   Если планы Сталина потерпели крах из-за стойкости и чувства общности берлинцев, у его поражения были дополнительные причины, среди которых воздушный транспорт занимал высокое место. Временный в сентябре, он превратился за зиму в эффективную, эффективную операцию. Хотя он и не доставлял все необходимое городу, он обеспечивал большую часть продовольствия и почти весь потребляемый берлинцами уголь. Не менее важно, если не более, что тяжело нагруженные самолеты были постоянным напоминанием о поддержке Запада.
  
   В сентябре целью воздушной переброски оставалось выиграть время для дипломатии. В течение следующих нескольких недель Вашингтон пересмотрел миссию в более широких терминах и взял на себя обязательство по тотальной переброске по воздуху. Решение было спорным. Обеспокоенный тем, что они считали сохраняющимся несоответствием между внешней политикой страны и военными средствами ее поддержки, объединенный комитет начальников штабов поставил под сомнение зависимость администрации от экономических и политических мер по сдерживанию Советского Союза. Трумэн и его советники отвергли их доводы.
  
   Тем временем Таннер стремился получить максимальную отдачу от своих людей и самолетов. Он объединил британские и американские авиалинии под одной штаб-квартирой, открыл новый аэродром в Берлине, преодолел узкие места в логистике и решил проблемы с моральным духом. К концу февраля и началу марта, когда худшие зимние месяцы остались позади, он ставил перед собой все более амбициозные цели. Знаменитый "Пасхальный парад", возможно, стал его звездным часом, и к тому времени его успех изменил дипломатические расчеты обеих сторон.
  
   НЕСМОТРЯ на ТО, что воздушный транспорт был воодушевлен выступлением в День военно-воздушных сил, никто не знал, как это может произойти зимой. Изучая данные, командир ВВС Уэйт подчеркнул, что немецкие зимы "удивительно различаются". Единственное, что можно было сделать, это предположить худшее и сделать как можно больше запасов. Объем воздушных перевозок не превышал потребление с июня, и генерал Герберт заявил в середине сентября, что "нынешний объем перевозок примерно на 40 процентов меньше минимально необходимого" в течение зимы. Клей признал, что "на сегодняшний день наших средних возможностей по воздушным перевозкам недостаточно, чтобы накапливать запасы на зимние месяцы, и на самом деле мы не совсем справляемся сами."1
  
   Единственным решением, казалось, было больше самолетов. Воздушные перевозки должны быть "активизированы прямо сейчас", настаивал Уэйт. Если бы это было не так, "мы, по моему мнению, "получили это " ". При нынешних темпах у Берлина закончились бы поставки в конце января. И это может произойти раньше, потому что городу нужно больше угля зимой. К середине сентября планировщики оценили общий целевой показатель в более чем 5000 тонн в день, по сравнению с предыдущим показателем в 4500 тонн. 20 октября они подняли его до 5620 тонн. Робертсон отверг все подобные оценки. "Разговоры о целях не служат благой цели", - заявил он. "Единственная цель - максимально возможное".2
  
   Уэйт призвал Лондон зафрахтовать "все доступные самолеты, которые могут перевозить груз, независимо от затрат", в то время как Клей пытался преодолеть нежелание Вашингтона выделять дополнительные самолеты.3 22 июля Совет национальной безопасности увеличил общее количество С-54 до 125, что на 100 меньше оценки Милтона. В августе армия попыталась подвести черту под дальнейшим увеличением, которое сконцентрировало бы воздушный транспортный флот США на нескольких уязвимых и незащищенных аэродромах, "поместив все [наши] яйца в одну корзину". Даже если бы войны удалось избежать, эти перевозки оказали бы "глубокое" воздействие на военно-воздушные перевозки, закрыв практически все их зарубежные маршруты. Клей признал эти моменты, но настаивал на том, что ставка Запада на Берлин перевешивает их. Он хотел получить 69 дополнительных C-54 к 1 октября, плюс еще 47 к 1 декабря. Он был убежден, что с этими самолетами переброска по воздуху может продолжаться всю зиму. Без них это провалилось бы.4
  
   Кутер не возражал против дополнительных самолетов, если только ему не нужно было их предоставлять. "МАТЫ могут быть либо сделаны, либо уничтожены", в зависимости от того, кто предоставил самолеты, посоветовал он Таннеру. "МАТС окажется в очень сильной позиции, если у вас будут ... все бронетранспортеры C-54, когда VITTLES прекратит работу. С другой стороны, как глобальное агентство воздушного транспорта, MATS фактически будет уничтожен, если мы закончим с нашими ресурсами в виде ПРОДУКТОВ ПИТАНИЯ и транспортных средств, выполняющих глобальную работу ".5
  
   Объединенный комитет начальников штабов в середине сентября согласился отправить пятьдесят С-54, и обсуждение перешло к вопросу о том, отправлять ли оставшиеся шестьдесят шесть. 4 октября Клей напомнил Вашингтону, что его крайний срок истек, а пятьдесят самолетов, обещанных в середине сентября, еще не прибыли. Зима не за горами, нельзя было терять времени.6
  
   Оглядываясь назад, самым мудрым решением было бы использовать хорошую летнюю погоду для накопления больших излишков и компенсировать сокращение поставок в зимний период. Хотя Теддер настаивал на таком курсе на совещании в Министерстве авиации в июле, этого не произошло.7 Объекты в западной Германии не могли поддержать тотальные усилия. Даже если бы они могли, Гатов и Темпельхоф не могли, поэтому не имело смысла отправлять большой парк самолетов в Германию, пока Тегель, строящийся аэродром в Берлине, не был готов. Последствия для способности Америки сражаться, если начнется война, были значительными в расчетах армии - и в расчетах Джорджа Маршалла. В июле Ловетт призвал к отсрочке из-за переговоров в Москве. Было мало смысла предпринимать тотальные усилия только для того, чтобы разрешить кризис дипломатическим путем. Короче говоря, в течение лета западные державы не придерживались стратегии переброски по воздуху, а использовали ситуацию день за днем. Официальные лица поняли, что они могут столкнуться с "жестоким выбором между войной и подчинением", если блокада продлится до октября, но они столкнутся с этим, когда придет время, не раньше.
  
   Дрейпер снова оказался самым большим союзником Клея в Вашингтоне. Он попросил P & O изучить запросы Клея. Итоговое исследование персонала представляло собой любопытную смесь сомнений Ведемейера и желаний Дрейпера. В нем отмечалось, что выполнение требований Клея приведет к закрытию почти всех зарубежных графиков MATS, сосредоточению 45процентов парка C-54 на нескольких уязвимых базах в Германии (на которых не было зенитных орудий для их защиты) и подрыву способности нации сражаться, если начнется война. P & O также утверждал, что на карту поставлены более серьезные проблемы. Внешняя политика страны превысила способность военных поддерживать ее; администрация должна решить, следует ли "немедленно увеличить вооруженные силы или замедлить нашу внешнюю политику", пока не будет восстановлен баланс между целями и средствами. P & O едва скрывала свое предпочтение уходу, но Дрейпер контролировал выводы. Пока правительство США намерено оставаться в Берлине, следует приложить все усилия для поддержки воздушной перевозки. Клэй должен получить свои самолеты.8
  
   Документ был направлен в Объединенный комитет начальников штабов. Тем временем Ловетт попросил Форрестола изучить военные последствия продолжения переброски по воздуху в течение зимы, просьбу, которую министр обороны передал начальникам 4 октября. В тот же день, в ответ на просьбу Клея ускорить процесс, Ведемейер предложил Брэдли попросить начальников немедленно одобрить отчет о прибылях и убытках. Этого не произошло, и руководители не отправляли свои рекомендации Форрестолу еще девять дней.9
  
   Руководители почувствовали, что политика меняется в направлении, которое им не нравится. До сих пор западные державы полагались на воздушную переброску, чтобы сохранить свои позиции в Берлине в поисках решения путем переговоров. В некотором смысле дипломатия и переброска по воздуху объединились в удивительно эффективный подход. Прямые переговоры подошли к концу, и никто не ожидал благоприятного исхода в Организации Объединенных Наций, западные державы отказались от этого подхода и полагались только на воздушные перевозки. Консенсус в Пентагоне заключался в том, что это было ошибкой. Хотя генерал Ванденберг говорил оптимистично на заседании СНБ 22 июля, военно-воздушные силы не были исполнительным агентом Пентагона в Берлине. Армия была и оставалась убежденной, что переброска по воздуху не удастся. В лучшем случае новая политика обещала бесконечную блокаду, компенсируемую постоянным воздушным сообщением; в худшем случае в Берлине произошел бы экономический коллапс или инцидент в коридорах, который вышел бы из-под контроля.
  
   В докладной записке Forrestal от 13 октября руководители утверждали, что американские военные не могут снабжать Берлин по воздуху бесконечно, не подвергая опасности "свои основные обязанности по обеспечению национальной безопасности". Переброска по воздуху "не может быть постоянным решением", и советский срыв заставит западные правительства решить, "будем ли мы оставаться не только под угрозой войны, но даже если сама война будет единственной альтернативой выводу войск". Они оспорили мнение о том, что СНБ решил этот вопрос 22 июля, иони попросили, чтобы это было разъяснено сейчас "вне всякого сомнения."Если Запад будет сражаться за Берлин, "полномасштабные приготовления" к войне должны быть сделаны "немедленно"; если этого не произойдет, западные гарнизоны должны подготовиться к выводу. Объединенный комитет не выразил никаких предпочтений, но ясно дал понять, что считает войну "неразумной ни с военной, ни со стратегической точки зрения". Что касается непосредственного вопроса о шестидесяти шести самолетах, руководители неохотно поддержали просьбу Клея.10
  
   По мере того, как росла зависимость США от воздушных перевозок, возрастал и риск того, что инцидент спровоцирует эскалацию. В июле Болен беспокоился, что советские маневры предвещают усиление давления, и Брэдли попросил провести исследование.11 Поскольку серьезных преследований не было, проблема оставалась без внимания; теперь Форрестол оживил ее. Кеннан ответил, что Государственный департамент рассматривал эту проблему. Сотрудники Отдела планирования политики завершили работу над документом, но дали мало ответов. Он рекомендовал дипломатические протесты в ответ на гудение, помехи навигации или инциденты со стрельбой. Если Советы признались в преднамеренных действиях, Клэй должен немедленно сообщить об этом Вашингтону.12 Как он мог это сделать, было неясно. Проинформированный о возможном нарушении связи из Берлина, Дрейпер мало что мог предложить, кроме использования почтовых голубей.13
  
   СНБ кратко рассмотрел документ планировщиков, а затем направил его в ОК, попросив их рекомендовать военные меры для прекращения советского вмешательства. Вожди мало что могли предложить. Для патрулирования коридоров не хватало истребителей; другие шаги, такие как предупреждение Советов о недопустимости вмешательства, скорее "разжигали" войну, чем сдерживали ее. Руководители выступали против любых военных шагов, если только Соединенные Штаты не решили сражаться за Берлин.14
  
   В то время как официальные лица в Вашингтоне боролись с этими потенциальными бедствиями, внимание Клея оставалось сосредоточенным на подкреплении. Он призвал Ведемейера к действию. Туман задерживал самолеты по шесть-восемь часов в день. Запасы сокращались. "Нам нужно срочное решение и быстрое перемещение дополнительных воздушных перевозок", - умолял он. "Пожалуйста, пришлите нам правильные самолеты сейчас".15
  
   Когда СНБ собрался 14 октября, чтобы обсудить ситуацию, Ловетт отчитал начальников, как заблудших школьников. Он утверждал, что Совет принял свое решение в июле, полностью понимая его последствия, и Соединенные Штаты останутся в Берлине "в любом случае". Далее он обвинил их в том, что у них "случай нервотрепки" и они используют Берлин как уловку для получения больших ассигнований. Вмешался Ройалл, сказав, что вожди пытаются "переложить ответственность". Затем Ловетт смягчил свой тон. JCS поддержал призыв Клэя предоставить больше самолетов, но с определенными условиями. Они хотели, чтобы были предприняты шаги, чтобы компенсировать утечку запасов нефти по воздушным перевозкам, больше денег на запасные части и увеличение бюджета ВВС и предельных уровней персонала. Ловетт поддержал эти "отличные" рекомендации. Когда Симингтон поставил предложение на голосование, разногласий не было.
  
   Затем Ловетт резюмировал свой взгляд на политику, заявив: "Наша позиция не обязательно заключается в том, чтобы оставаться в Берлине навсегда, скорее, мы хотим быть уверены, что, когда мы выйдем, это будет при благоприятных обстоятельствах."Страна столкнулась с двумя неотложными проблемами: опасностью срыва советских воздушных перевозок и разработкой общей политики для Германии. Кеннан работал над вторым, и Ройалл предложил отложить обсуждение первого до следующей недели, когда Клей будет в Соединенных Штатах, чтобы выступить с речью и мог присутствовать на следующем заседании совета. Ловетт подумал, что это хорошая идея. Почти в качестве отступления он сказал, что воздушные перевозки должны продолжаться и увеличиваться "по мере необходимости"; его коллеги с готовностью согласились. Он добавил, как бы для того, чтобы успокоить чувства вождей, что "все, что мы делали, было направлено на то, чтобы избежать войны".16
  
   Как отметил Кеннет Кондит, ни Ловетт, ни Ройалл не ответили на "центральный вопрос", поднятый вождями: "Пойдут ли Соединенные Штаты на войну, чтобы остаться в Берлине? Их уклонение предполагало политику отсрочки принятия решения до тех пор, пока не возникнет необходимость сражаться или уйти ".17 Это было правдой; политика США была случайной и неопределенной, как предполагали противоречивые комментарии Ловетта. Но Кондит и вожди упустили из виду то, что Брайан Робертсон так ясно увидел в апреле: демократическая нация не может принимать такие решения заранее. Военные пытались придать событиям ложную ясность, что было симптомом их общего подхода к вопросам "национальной безопасности". Терпимость Объединенного комитета начальников штабов к двусмысленности была настолько низкой, что практически отсутствовала. Для них вопрос был прост: будет Запад воевать или нет? Если это так, он должен мобилизоваться; если нет, он должен уйти. Практика администрации избегать этого вопроса, идти на риск ради интересов, за которые она, возможно, не готова бороться, казалась опасной и безответственной. То же самое сделала и "стратегия сдерживания" администрации, которая полагалась на политические и экономические меры, а не на военную мощь, для сдерживания советской экспансии. Стратегия уравновешивает цели и средства. Руководители определили этот баланс исключительно в военных терминах. С одной стороны, это было понятно; это была их работа. С другой стороны, удивительно, что военное руководство страны не осознало основных принципов внешней политики и стратегии национальной безопасности администрации.18
  
   В результате необычного шага служебные записки вождей были отозваны и уничтожены. Новые проекты были готовы 20 октября, и Форрестол направил их в СНБ. Вожди опустили свой призыв к немедленным решениям по основным вопросам, но они отступят только до сих пор. Они повторили свои заявления о том, что переброска по воздуху не является решением проблемы, что это чревато войной и делает армию неспособной сражаться, если начнется война, и что увеличение военной мощи необходимо для сбалансирования целей и средств внешней политики. Хотя они согласились дать Клэю шестьдесят шесть C-54, он не должен получать больше. Это противоречило решению совета об увеличении воздушных перевозок "по мере необходимости", поэтому дебаты, казалось, наверняка продолжатся.19
  
   Тем временем адмирал Сидни У. Соуэрс, исполнительный секретарь СНБ, передал документы президенту, который передал их Фрэнку Пейсу, исполняющему обязанности директора Бюджетного бюро, для ознакомления. Пасе выступила против призыва к выделению дополнительных средств и рабочей силы; Пентагон должен перенаправить ресурсы из других программ. Он не возражал против отправки дополнительных самолетов. Однако в этом вопросе Форрестол не желал ждать. Двумя днями ранее он сказал Симингтону, что потребность Клея была слишком срочной; он должен действовать, не дожидаясь действий президента.20
  
   Клей и Мерфи вернулись в Вашингтон 20 октября и на следующее утро позавтракали с Форрестолом, Дрейпером, Ройаллом и Зальцманом. Сообщения из Парижа о том, что Вышинский принял резолюцию нейтралов, расстроили Клея, который опасался любого внезапного советского дружелюбия. Если русские предложат нейтрализовать Германию, а оккупационные войска будут отведены в периферийные районы, полиция восточной зоны может захватить страну прежде, чем кто-либо сможет отреагировать. Единственными барьерами между Кремлем и Западной Европой были армия США и воздушный транспорт. Уберите их, и достижения прошлого года будут сметены. Форрестол подумал, что они могли бы решить эти проблемы, когда они встретились с президентом позже тем утром. Он и Ройалл убедят Трумэна игнорировать нейтралов, в то время как Клей должен предупредить президента, что уход из Германии означает отказ от Европы и развязывание третьей мировой войны.21
  
   Повестка дня СНБ предусматривала обсуждение мер реагирования на нарушение воздушного сообщения советскими войсками. Форрестол поднял эту тему три недели назад как неотложный вопрос, но теперь он сказал, что в действиях совета нет необходимости. Соуэрс отметил, что президент рассматривал рекомендации прошлой недели относительно воздушной перевозки, поэтому совет также не мог действовать там. Никто не упомянул призыв вождей к ограничению дополнительных самолетов для Клея, фактически отвлекая его. Поскольку решать было нечего, дискуссия разошлась, затронув воздушный транспорт, выборы в Руре, моральный дух в Берлине, рабский труд в восточной Германии, пригодность директивы от 30 августа в качестве основы для соглашения и количество иждивенцев, все еще находящихся в Берлине. Клей подвел итоги событий с июля, отметив, что успех воздушного сообщения сделал Германию "одной из самых антикоммунистических стран в мире". Он ожидал, что, если зима не будет необычно суровой, воздушный транспорт продолжит снабжать Берлин. Он выразил две озабоченности, следуя репликам Форрестола за завтраком. Он предупредил о народной полиции в восточной зоне, и когда Ройалл подсказал говоря о рисках, связанных с отводом оккупационных войск в "избранные пункты", Клей утверждал, что это "по существу наша нынешняя позиция", отметив позже, что "граница между коммунистами и некоммунистами действительно проходила вдоль границ армии США". Ройалл беспокоился, что урегулирование может вызвать у Соединенных Штатов "ложное чувство безопасности"; Ловетт возразил, что дипломатический корпус понимает, что прекращение блокады было не более чем "временным вопросом, а не корнем проблемы."Поскольку "Советы могут договориться о чем-то в пятницу и отрицать это в субботу, ситуация была довольно плохой", - добавил он.22
  
   После того, как совет был закрыт, Клей и Мерфи отправились в Овальный кабинет в сопровождении Форрестола, Ройалла и Лихи. Трумэн не присутствовал на встрече, поэтому Клей повторил основные моменты своей презентации. Он заверил президента, что воздушный транспорт может снабжать Берлин бесконечно, если только Советы не вмешаются в это. Лихи не зафиксировал никаких оценок того, насколько это вероятно, и не обсуждал ответ США. Трумэн сказал группе, что западные державы останутся, "если нас не вытеснит превосходящая сила."В дневнике Лихи нет никаких намеков на то, что это дало ответ на вопрос, который он и руководители пытались получить от администрации. Клей, по-видимому, ушел довольным. Трумэн заверил его, что он санкционирует отправку С-54. Он сдержал свое слово, одобрив на следующий день письмо, подготовленное Пасе, в котором исключалось увеличение бюджета и рабочей силы, предложенное СНБ.23 Не было "страстной просьбы" Клэя о самолетах, не было президента, который "склонил чашу весов в пользу крупных и хорошо поддерживаемых воздушных перевозок". С 5 октября, когда P & O одобрила отправку самолетов, не было никаких разногласий по поводу C-54, и баланс не был нарушен.24 В любом случае, вопрос был спорным, учитывая, что Форрестол дал зеленый свет за два дня до этого.
  
   В этих октябрьских обсуждениях есть два заслуживающих внимания аспекта. Одним из них, отмеченным ранее, было запоздалое принятие решения. Трумэн и его советники упустили возможность запастись продовольствием и углем во время хорошей летней погоды и дождались наступления зимы, прежде чем поднять переброску до уровня, рассчитанного полковником Милтоном месяцами ранее. Любопытная смесь оптимизма и пессимизма сформировала этот выжидательный подход. Официальные лица не видели особого смысла в усилении воздушной армады Таннера, когда казалось, что переговоры могут выйти из тупика, а переброска по воздуху все равно не увенчается успехом. Поскольку перспективы скорейшего урегулирования уменьшались, а переброска по воздуху показала больший потенциал, западные лидеры начали рассматривать это как способ остаться в Берлине, не прибегая к силе, пока Советы не сдадутся. Если бы это было возможно, Соединенные Штаты и их союзники могли бы продолжить лондонскую программу, придерживаться Североатлантического договора и избежать войны; не было бы необходимости выбирать между этими целями. Не усилить переброску по воздуху означало пожертвовать этой возможностью и рано или поздно столкнуться с "жестоким выбором между войной или подчинением", которого западные державы избегали с начала кризиса.
  
   Также следует отметить, что октябрьские решения не прояснили политику США в отношении этого выбора. Ловетт утверждал, что СНБ урегулировал этот вопрос в июле, но другие мужчины, которые были в комнате, утверждали обратное. Было легко сказать, что политика США заключалась в том, чтобы оставаться в Берлине, но когда эта политика также заключалась в том, чтобы избежать войны, как можно было достичь баланса? Жалоба JCS на то, что политика США была двусмысленной, была точной, и октябрьские решения мало что сделали для устранения двусмысленностей. Привлекательность воздушного транспорта заключалась, в конце концов, в том, что он откладывал необходимость принятия решений. Вожди, считавшие ясность и решительность абсолютными, не могли этого понять. С другой стороны, никто не чувствовал себя комфортно, защищая нерешительность и дрейф; и то, и другое противоречило кодексу государственного управления Ловетта и представлениям Трумэна о президентском лидерстве. Оба мужчины говорили одно, а вели себя по-другому. В последующие годы разговоры затушевывали их реальное поведение и неоправданно придавали большое значение "жесткости" в отношениях с Советами.
  
   ПО мере того, как разворачивались ЭТИ ОБСУЖДЕНИЯ на ВЫСОКОМ УРОВНЕ, Таннер продолжал совершенствовать airlift. К концу сентября он повысил эффективность и договорился с британцами о размещении американских самолетов в северной зоне. Он также почти достиг своей третьей первоначальной цели - объединенного англо-американского командования. Поскольку американцы использовали южный коридор и Темпельхоф, в то время как британцы использовали северный коридор и Гатоу, можно утверждать, что координация и сотрудничество - это все, что было необходимо. Переход Америки к Фассбергу сделал такой подход устаревшим, и это был явно первый шаг к растущему США. присутствие в британской зоне. Таннер и Лемей начали обсуждать объединенное командование с британцами в августе. Командующий BAFO маршал авиации Сандерс был готов принять единое управление воздушным движением в районе Берлина, но американцы, похоже, хотели "полной интеграции", что, по его мнению, зашло слишком далеко и проистекало из предположения янки, что все будет работать лучше, если они будут отвечать. По мнению Сандерса, существующие договоренности работали "довольно хорошо", и он видел, что "ничего нельзя добиться", добавив еще один уровень командования. Не в силах поколебать его, Лемей попросил Ванденберга обсудить этот вопрос с Теддером. Повторяя Таннера, Лемей настаивал на том, что сокращение "минут и даже секунд" для каждой функции было "ключом к максимальному тоннажу, который можно безопасно отправить в Берлин", и он был уверен, что объединенное командование увеличит тоннаж. Новому командующему не нужно будет контролировать управление, логистику или техническое обслуживание, только то, что делали подразделения, когда они активно поддерживали переброску по воздуху. Лемей подумал, что подойдет нынешняя штаб-квартира Таннера плюс полдюжины британских офицеров. Командир, конечно, должен быть американцем из-за большей роли США в переброске по воздуху.25
  
   Британцы уступили, и обсуждение перешло к деталям. Главным камнем преткновения стало расположение новой штаб-квартиры. Американцы настаивали на Висбадене, потому что, как и предполагал Лемей, они намеревались увеличить существующую штаб-квартиру Таннера горсткой британцев. Сандерс и его сотрудники хотели разместить штаб-квартиру в Бюкебурге, утверждая, что основные усилия в будущем будут направлены с северных баз. Американцы утверждали, что "двойная шляпа" в Висбадене была необходима, потому что не было достаточно старших офицеров США и Великобритании, чтобы создать отдельный штаб. Британцы уступили "на время", оставив за собой право вновь поднять вопрос.26 Они никогда этого не делали.
  
   15 октября ВВС США и BAFO создали Объединенную оперативную группу по воздушным перевозкам (CALTF) во главе с Таннером. Мерер занимал должность заместителя командующего, сохранив за собой командование группой Љ 46, а Таннер сохранил за собой командование оперативной группой США по воздушным перевозкам. Милтон одновременно был начальником штаба CALTF и американской организации. Задачей Таннера как командира CALTF было "доставить в Берлин безопасным и эффективным способом максимально возможный тоннаж". Он командовал приданными американскими подразделениями и осуществлял оперативный контроль над группой Љ 46.27
  
   Британцы считали CALTF объединенной штаб-квартирой "только по названию". Реальность заключалась в том, что CALTF и штаб-квартира Таннера в США были одним и тем же. Назначение Мерера на должность заместителя командующего было "не совсем удовлетворительным", как отмечалось в официальном отчете BAFO, поскольку его основной обязанностью оставалось командование группой Љ 46. В лучшем случае он мог совершать 400-мильные поездки туда и обратно в Висбаден примерно раз в неделю. Британский контингент в CALTF оставался небольшим, как и ожидал Лемей: два или три офицера оперативного отдела, офицер связи и специалист по управлению воздушным движением. Кроме того, капитан группы Хайд, который руководил первоначальными силами RAF в Вунсторфе, вернулся в airlift в качестве директора CALTF по планированию.28 Не говоря уже о персонале, Королевские ВВС посчитали, что CALTF "не продвинулся далеко за пределы регулирования транспортного потока на берлинские аэродромы и координации схемы воздушного движения". Группа Љ 46 оставалась ответственной за координацию потока с полей в британской зоне в рамках общих сроков блока, установленных CALTF. Офицеры по операциям США в группештаб-квартира координировала полеты США из Фассберга и Целле, и эта договоренность работала без сбоев.29
  
   Британцы, и без того чувствительные к своему относительному вкладу в воздушные перевозки, обеспокоены тем, что объединенная оперативная группа означает уменьшение их роли. Как отметил Странг, Таннер намеревался поднять максимально возможный тоннаж "независимо от флага". Приветствуя это, Стрэнг отметил, что это подразумевает, что британцы будут низведены до статуса младшего партнера: "По логике вещей, по-настоящему совместная операция ... означала бы, что все близлежащие аэродромы в британской зоне использовались почти исключительно Skymasters." Если бы это произошло, "представляется вероятным, что всю работу могли бы выполнить Skymasters", А британский вклад был бы ограничен "специальными типами (танкерами и т. Д.)". Тем не менее, проведение операции на "национальной основе" означало потерю тоннажа. Робертсон не сомневался в приоритетах: "Эффективность должна быть превыше национального престижа". Теддер согласился.30
  
   Таннер мог рассчитывать на увеличение поставок, поскольку строительство нового аэродрома в Берлине близилось к завершению. Известный как Тегель, он был местом неудачных сбросов угля полковником Дорром. Работы начались 5 августа. До 17 000 берлинцев помогали строить новый аэродром, более половины из них женщины, работая вместе с американскими военными инженерами. За девяносто три дня они построили 5500-футовую взлетно-посадочную полосу с 500-футовыми пролетами на каждом конце, плюс перрон 2200 на 400 футов, используя тонны щебня, оставшегося от воздушных налетов военного времени. Инженерам требовалась тяжелая землеройная техника, а в городе ее было недостаточно. Восемьдесят одна камнедробилка, катки и тракторы были разобраны солдатами на инженерном складе в Ханау, доставлены самолетом в Берлин, сварены вместе и пущены в работу. Таннер, как всегда требовательный, настоял на том, чтобы взлетно-посадочная полоса была построена параллельно взлетно-посадочной полосе в Темпельхофе и Гатове; в противном случае пути самолетов, приземляющихся в разных аэропортах, могли пересечься. Первый самолет, совершивший посадку на новой базе, прибыл 5 ноября. Регулярные полеты начались 18 ноября.31 Французы разгружали грузы, используя рабочую силу, предоставленную магистратом, и обеспечивали всю наземную поддержку, такую как безопасность и администрирование. Небольшое американское подразделение из Темпельхофа руководило операциями башни и базы. Тегель стал основным источником жидкого топлива для Берлина. Инженеры построили десять гидрантов на рампе, которые сливали топливо непосредственно из самолетов в четыре больших подземных резервуара. Затем трубопровод был проложен к резервуарам для хранения возле Плетцензее.32
  
   Поле полностью заработало 16 декабря, когда Ганевал принял меры по устранению опасности для полетов. Две радиовышки для радио Берлин, контролируемой советскими войсками, одна из них высотой 200 футов, находились рядом с полем при заходе на посадку по приборам, создавая опасность для самолетов, садящихся в тумане. Ганеваль попросил русских убрать их; они отказались. Утром шестнадцатого французская военная полиция оцепила передатчик. Российские технические специалисты на месте попытались позвонить за помощью, но обнаружили, что линии перерезаны. Тем временем Ганеваль пригласил небольшое американское подразделение в Тегеле в свой офис и без объяснений начал подавать прохладительные напитки. Пока его гости пытались понять, что они празднуют, французские саперы заложили свои заряды у основания башен. Экипажи самолетов были предупреждены о необходимости укрыться, и незадолго до полудня обе башни рухнули в облаках дыма. "У вас больше не будет проблем", - с улыбкой сказал Ганеваль своим гостям.33
  
   С русскими в коридорах тоже было мало проблем, что многих удивило. Росс Милтон и его коллеги задавались вопросом, когда (не если) Советы начнут вмешиваться в воздушные перевозки, что, как они были уверены, приведет к войне. "Большинство из нас в те дни ... думали, что мы просто на пороге Третьей мировой войны", - сказал Милтон интервьюеру много лет спустя. Все считали, что две военно-воздушные силы "выигрывают время для Третьей мировой войны", продолжил он, "и это оказало очень заметное влияние на всю атмосферу этой операции ".34
  
   Кремль разделяет беспокойство Милтона по поводу инцидента, по словам представителя ХДС из восточной зоны, который сообщил, что русские считают любые шаги по закрытию коридоров "чрезвычайно рискованными". Более того, такой риск казался ненужным. Еще в ноябре советские дипломаты с нетерпением собирали, в назидание Сталину, сообщения о том, что западные официальные лица сомневались в успехе переброски по воздуху.35 Таким образом, советское вмешательство в воздушные перевозки оставалось потенциальной проблемой, а не реальной: американские пилоты сообщили о двух преднамеренных гудениях в августе, семи в сентябре и одном в октябре, причем каждый месяц был один случай близкого полета (в пределах 500 футов). Британцы заметили рост советской активности, но никаких попыток помешать их самолетам, которые, по признанию Робертсона, нарушали зону контроля вокруг советского аэродрома в Даллгоу, в трех милях к северу от Гатоу, "до семидесяти раз в день".36
  
   Хотя внимание было сосредоточено на возможных инцидентах с применением насилия в коридорах, все признавали, что Советам не нужно идти на такие крайности. Воздушный транспорт зависел от радиосвязи и навигационных средств, и оба они были подвержены сбоям. Лемей подумал, что помехи создадут "чрезвычайно серьезную проблему". Клей сказал NSC, что системы глушения с контролируемым заходом на посадку с земли (GCA) могут сократить поставки по воздуху на 25-30 процентов. Такое сокращение может означать разницу между успехом и неудачей, поэтому обе военно-воздушные силы поспешно разработали контрмеры. Тем временем Советы стремились ввести новые ограничения. Они потребовали, чтобы их представитель в Берлинском центре безопасности полетов получил полную информацию обо всех рейсах за час до взлета. Примерно в то же время они утверждали, что они одни создали коридоры, а не четыре державы совместно, и они возобновили свое утверждение о том, что коридоры были предназначены для поддержки гарнизонов, а не города. Такие требования и претензии были отвергнуты, и переброска по воздуху продолжилась.37
  
   Погода была более серьезной проблемой, чем у русских, поскольку плохая видимость и утренний туман затрудняли операции.38 Компания Tunner предприняла ряд шагов для улучшения прогнозов погоды. Смит начал погодные полеты B-17 в южном коридоре 9 июля. В августе два самолета в каждом квартале начали отправлять отчеты из Темпельхофа об условиях, с которыми они столкнулись в пути. 26 августа Берлин и Франкфурт начали выпускать почасовые прогнозы вместо одного каждые шесть часов. В ноябре ВВС США задействовали 7169-ю эскадрилью метеорологической разведки; ее C-47 присоединились к метеорологическим кораблям в Северной Атлантике и британским и американским самолетам, патрулирующим Северное море.39
  
   Узким местом оставался капитальный ремонт С-54. Самолеты обслуживались каждые 200 летных часов, затем возвращались на склады в Соединенных Штатах каждые 1000 летных часов. Американский склад в Оберпфаффенхофене начал проводить 200-часовые проверки в августе, промежуточный шаг, пока не сможет вновь открыться Бертонвуд, крупный склад военного времени недалеко от Ливерпуля. "Obie", как GIs называла баварскую базу, никогда не достигала цели Tunner в 6 самолетов в день; в октябре, лучшем месяце, среднее значение составляло всего 4,5. Но его производительность была превосходной по сравнению с 1000-часовыми проверками, проводимыми в Штатах. Таннер обрисовал ситуацию для замены Лемея, генерал-лейтенанта Джона К. Кэннона, в конце ноября. Самолеты возвращались нерегулярно: из 67 отправленных вернулись только 18. Они отсутствовали в среднем пятьдесят семь дней, с интервалом от сорока четырех до восьмидесяти восьми. Целью был поворот на двадцать два дня. Исходя из использования, продолжил Таннер, он должен был отправить обратно 126 самолетов, но это оставило бы лишь горстку для полетов по коридорам. Он смог справиться только благодаря 50 недавним прибытиям, многие из которых налетали более 700 часов с момента их последнего ремонта.40
  
   Другие трансатлантические перевозки двигались быстрее. Самолеты, направляющиеся на Запад, доставляли запчасти на склады для ремонта. Кутер заверил Таннера, что командование ВВС не будет "каждое утро заниматься какими-либо другими делами", пока не выполнит ежедневную заявку Рейн-Майна. В дополнение к самолетам ВВС, пересекающим Атлантику, коммерческие авиакомпании перевозили людей, запчасти и оборудование. Самолеты перевозили важнейшие части, но, начиная с сентября, менее важные части перевозились на специальном флоте кораблей под названием "Маринекс", состоящем из сухопутных войск США и коммерческих грузовых судов. Корабли Marinex были загружены так, чтобы приоритетный груз мог быть выгружен первым и доставлен на авиабазы.41
  
   Чтобы справиться с нехваткой летных экипажей, в 6000 милях от Берлина была организована еще одна операция по воздушным перевозкам. В октябре ВВС отозвали 10 000 пилотов, радистов и бортинженеров на действительную службу. В течение следующих нескольких месяцев их отправили в Грейт-Фоллс, штат Монтана, где они провели три недели, управляя самолетами С-54, загруженными десятью тоннами песка, через дубликат системы "Берлинский коридор". Все повторяло условия в Германии - расположение и радиочастоты маяков, расположение глиссад и выравнивание взлетно-посадочной полосы. Природа сотрудничала, предоставляя идентичные магнитные заголовки и плохую погоду. Школа стремилась выпускать двадцать семь экипажей в неделю. Первые одиннадцать выпускников, отправленных в Германию на 180-дневные туры с помощью airlift, прибыли 4 ноября.42
  
   В октябре и ноябре произошли другие заслуживающие внимания организационные изменения. В бумажном варианте временная оперативная группа США, которой Таннер командовал с конца июля, была выведена из строя 4 ноября, и ВВС США ввели в действие постоянное подразделение - 1-ю оперативную группу по воздушным перевозкам.43 Это изменение отразило переход от специальных перевозок к долгосрочным. Еще одно изменение имело важные и неприятные последствия для Таннера. Теперь он был объединенным командующим, и оба его начальника ушли на новые задания. Маршал авиации Т. М. Уильямс сменил Сандерса на посту командующего BAFO 30 октября. 16 октября Лемей покинул ВВС США, чтобы возглавить Стратегическое авиационное командование, и его место занял Кэннон.
  
   Милтон вспоминал, что у Кэннона "был очень личный подход к командованию. Это был подход, который включал в себя любовь к деталям ... и желание знать все, что происходит. Это был также подход, который вызвал немедленное столкновение с Таннером ", который возмущался вмешательством в его воздушные перевозки. Несмотря на всю свою грубость, Лемей дал своему независимому подчиненному полную свободу действий, а Таннер сдержал свое обещание и выступил продюсером. Кэннон был полон решимости наложить свой отпечаток на операцию, которая тоже была его переброской по воздуху. Таннеру это не понравилось, и он, казалось, забыл, что Кэннон был его боссом. Как он объяснил в своих мемуарах, "Все, чего я хотел, это чтобы мне позволили выполнить мою миссию так, как я считал нужным ... Я хотел, чтобы меня оставили в покое - я лучше знал, как следует выполнять эту работу". Он никогда не рассматривал переброску по воздуху как операцию, проводимую в рамках командования театра военных действий. Он считал, что МАТС должен управлять всеми воздушными перевозками, где бы и когда бы они ни происходили. Когда началась операция "Виттлс", он хотел, чтобы оперативная группа MATS была развернута в Европе и выполняла миссию под контролем MATS. Для некоторых сотрудников стало "шоком", что они работают на USAFE. Он хотел и нуждался в "помощи" Кэннона, как он выразился, но возмущался его надзором.44
  
   Плохая организация командования усугубила ситуацию. Чтобы сохранить небольшой штат Tunner и сосредоточиться на операциях, USAFE сохранили ответственность за другие функции персонала. Таким образом, ни объединенный штаб Таннера, ни его оперативная группа США не контролировали базы воздушных перевозок США; это делали ВВС США. (RAF действовали до декабря по аналогичной договоренности, при этом BAFO осуществлял административный контроль над станциями RAF, в то время как группа Љ 46 осуществляла оперативный контроль над летающими подразделениями.) На практике это означало, что не было четкой границы, отделяющей обязанности USAFE от обязанностей целевой группы. Расплывчатое разделение ответственности между двумя волевыми командирами было верным путем к неприятностям, и Милтон позже описал свою роль посредника между Таннером и Кэнноном как "самое сложное задание в моей карьере в ВВС".45 Это, несомненно, было правдой. И все же из этого личностного конфликта можно сделать слишком много. В конце концов, самым большим противником Таннера был не генерал Кэннон, а великий союзник России против Наполеона и Гитлера, "генерал Винтер". Их великая дуэль вот-вот должна была начаться.
  
   ЗИМА: само это слово вселило надежду в россиян и охладило сердца берлинцев и тех, кто пытается сохранить их свободу. Большая надежда Москвы и большой страх Запада заключались в том, что зима остановит воздушные перевозки. Надежды Москвы не оправдались, но такой исход не был предопределен. Необычно мягкая погода в сочетании с постоянным стремлением компании Tunner к повышению эффективности, а также изобретательностью и решимостью берлинцев позволили воздушной перевозке добиться небольшого успеха.
  
   Американцы ждали почти до последнего возможного момента, чтобы предоставить необходимые самолеты. В то время как Милтон определил необходимость в начале августа, только в конце октября Трумэн приказал отправить их в Германию. Самолеты, в том числе две эскадрильи ВМС США (VR-6 и VR-8), начали развертывание 27 октября, а последний прибыл 12 января. Первый R5D (военно-морская версия C-54) прибыл в Рейн-Майн 9 ноября и в тот же день совершил свой первый полет по программе Vittles.46
  
   Лондон также направил подкрепление. Две эскадрильи его нового транспорта "Хэндли Пейдж Гастингс" прибыли в Шлезвигланд в ноябре и декабре. Это было первое эксплуатационное использование Hastings, у которого были проблемы с прорезыванием зубов, но его восьмитонная грузоподъемность стала приятным дополнением к воздушной перевозке. В конечном счете, Шлезвигланд принял около шестидесяти самолетов, в том числе тридцать два Hastings и самолеты четырех чартерных компаний, перевозящих уголь, продукты питания и жидкое топливо.47 "Гастингс" с лихвой компенсировал потерю летающих лодок "Сандерленд" и "Хайт", выведенных 14 декабря, когда берлинские озера замерзли на зиму. (Зафрахтованные "Хэндли Пейдж Халтонс" заменили "Сандерлендс" в доставке соли, перевозя ее в корзинах под фюзеляжами.)48
  
   Это подкрепление прибыло, столкнувшись с худшей погодой за всю блокаду. Густой туман опустился над Германией. Когда 6 ноября погода ненадолго испортилась, Таннер позвонил Мереру и каждому командиру американской базы, чтобы призвать к максимальным усилиям. Один ясный день просто добавил разочарования от многих плохих. Только десять американских самолетов достигли Берлина 30 ноября, доставив 83 тонны, худший день за всю операцию. Как подытожил Кутер, "Ноябрь был черным и душераздирающим месяцем". Поставки в США упали до чуть менее 88 000 тонн, в то время как в Великобритании упали до 25 600 тонн.49
  
   Туман сохранялся до декабря. К середине месяца немецкие метеорологи сообщили, что это была самая туманная зима за последние восемьдесят лет. Операционные аналитики BAFO, которые в сентябре предсказывали, что воздушный транспорт потерпит неудачу, повторили свой мрачный прогноз 10 декабря. По их мнению, "чрезвычайно серьезная ситуация сложится примерно в середине февраля", когда запасов угля хватит на несколько дней. Прошлые оценки лифта были высокими, а требования низкими, добавили они, что вызвало "неоправданное чувство оптимизма во многих высоких кругах".50
  
   Обе военно-воздушные силы искали способы компенсировать последствия зимы. Во время поездки в Вашингтон в октябре компания Tunner получила одобрение на использование высокоинтенсивного освещения при заходе на посадку, и вскоре начался монтаж. Темпельхоф имел приоритет, и огни были установлены на восточном конце его южной взлетно-посадочной полосы к 25 ноября. Огни должны были быть установлены на ряду башен на расстоянии около 100 футов друг от друга, постепенно увеличиваясь в высоту, пока самая дальняя башня не достигнет 75 футов в высоту. В Берлине не хватало материала, подходящего для строительства башен, поэтому инженеры разрезали маты PSP на полосы и сварили их вместе. Советы увидели в проекте неожиданную пропагандистскую удачу, потому что башни и соединяющие их подземные электрические кабели проходили через кладбище. С разрешения магистрата несколько могил были перенесены, а церковный шпиль, загораживающий один фонарь, был снесен. Спонсируемые советским союзом газеты осудили американцев за осквернение могил. В течение следующих нескольких месяцев другие базы воздушных перевозок получили огни. В то же время улучшилось освещение рампы на большинстве баз, что сделало операции в ночное время более быстрыми и безопасными.51
  
   На вершине Темпельхофа появился еще один ключевой союзник против зимы: радар CPS-5. Монтаж был завершен 27 декабря. Добавление индикатора движущихся целей в январе улучшило показатели за счет устранения отдачи от городских зданий. Новый радар мог обнаруживать самолеты на расстоянии до восьмидесяти пяти миль. Это позволило диспетчерам запускать самолеты с интервалом в десять миль к тому времени, когда они находились в пятидесяти милях от города. В CPS-5 отсутствовал IFF - обычная система идентификации "свой-чужой", используемая для распознавания конкретных самолетов, отображаемых на экране радара, - поэтому диспетчеры различали самолеты по заказ поворотов на сорок пять градусов, а затем регулировка расстояния. Эти команды сняли большую часть нагрузки, которую ранее несли диспетчеры GCA, которые теперь могли сосредоточиться на заключительных подходах. Первоначально участок CPS-5 контролировал движение, движущееся в Темпельхоф и Тегель и обратно. 13 марта к группе присоединились десять контролеров из Гатоу. После этого он контролировал все движение в Берлине. Этот Центр управления заходом на посадку в Берлине, работающий в трех секциях, по одной на каждый аэродром, был крупным достижением. Радары были расставлены парами, по одному на каждый аэродром. Первый диспетчер отслеживал самолеты в коридорах, распределял их и направлял до определенной точки, где он передавал их своему партнеру, который управлял "фидерным прицелом". Этот человек направил самолет по локальной схеме на конечный заход, где управление взял на себя диспетчер GCA. Как сказал один коммерческий пилот, Джек О. Беннетт вспоминал: "радиолокационное покрытие с земли было невероятно точным. Если бы наш самолет подкрался или отстал, хотя бы на несколько футов, от самолета, идущего впереди нас, радар предупредил бы нас, чтобы мы скорректировали нашу воздушную скорость на крошечный узел. Мы не могли поверить, что можно летать с такой точностью". У двух южноафриканских пилотов были похожие воспоминания. Однажды они "немного отстали от времени и поэтому повернули в нескольких милях от [Фронау], одновременно вызывая "Маяки". В ответ раздался голос: "О, нет, это не так! Вам осталось пройти еще 2 мили, поэтому, пожалуйста, продолжайте следовать своим первоначальным курсом ".52
  
   Сочетание CPS-5, GCA, нового освещения и бортового радара (установка которого началась осенью и была завершена на половине C-54 к январю) сыграло решающую роль в преодолении плохой погоды. Из-за зданий вокруг Темпельхофа потолки в 400 футов и видимость в одну милю оставались там минимальными; однако в Тегеле и Гатове самолеты могли садиться с потолками в 200 футов и видимостью в четверть мили. Как правило, опытный экипаж GCA мог вести переговоры с одним самолетом каждые пять минут; в течение периода до часа они могли обрабатывать один самолет каждые три минуты. Промахи были редкостью. Как вспоминали южноафриканцы, "было очень убедительно выйти из облака ... [и] найти взлетно-посадочную полосу прямо перед собой". К концу февраля на каждой авиабазе США было по два комплекта GCA. В своем отчете о результатах действий ВВС США оценили GCA как "возможно, самый большой фактор, способствующий успеху воздушной перевозки". BAFO согласился.53
  
   Зимой компания Tunner внедрила и другие усовершенствования. В декабре экипажи, покинув Берлин, начали заранее связываться по радио со своими базами базирования, сообщая, нуждаются ли их самолеты в ремонте и перевозят ли они грузы, чтобы база могла оказать им надлежащий прием. Некоторые базы размещали метеорологических наблюдателей в конце взлетно-посадочных полос. Подсчитав количество огней захода на посадку, которые они могли видеть, эти наблюдатели дали более точную оценку видимости, чем могли люди на вышке, и поле продолжало работать до тех пор, пока погода не достигнет точного минимума. Рейн-Майн начал сопоставлять каждую стойку по номеру с самолетом. Когда самолет прибывал, груз вывозился на стойку и ждал там, когда самолет подрулит. Три станции королевских ВВС начали составлять график действий каждого самолета поминутно, что выявило причины чрезмерного времени на земле. Анализ показал, что проблемы с обслуживанием варьировались в зависимости от количества самолето-вылетов, а не часов налета. Быстрые проверки между рейсами сокращают количество прерываний для йорков вдвое.54
  
   Таннер внес ряд изменений в полетные операции, которые увеличили тоннаж. Celle открылся 15 декабря, и CALTF вскоре планировала разместить там до пятидесяти семи Skymasters. Чтобы освободить место в Гатове для самолетов Целле, Фассберг направил свои самолеты в Тегель. 15 декабря в Фульсбюттеле также открылась новая взлетно-посадочная полоса. Новая полоса, полностью оборудованная для ночных посадок, обещала повысить производительность чартерных компаний, многие из которых переехали туда из Любека 5 октября. В январе британские и американские официальные лица пересмотрели систему блокировок для северного коридора, чтобы учесть возросший трафик. Вместо того, чтобы каждая база запускала самолеты четырехчасовыми блоками, теперь они использовали блоки по два часа. При четырехчасовой системе самолеты теряли время на земле, ожидая начала блокады. Это изменение помогло сгладить нагрузку на техническое обслуживание и гарантировало, что, если самолет пропустит свой блок, ему не придется простаивать в течение четырех часов до следующего.55
  
   Поставки были самой большой проблемой в конце декабря, до такой степени, что один аналитик говорил о "кризисе снабжения и технического обслуживания". Этому был целый ряд причин. Материально-техническая поддержка, необходимая новой волне С-54, отставала от самолетов примерно на месяц. Результаты можно было увидеть в Фассберге, где загрузка сократилась на 30 процентов, с 7,3 до 5,1 часов в день. По-прежнему ощущалась нехватка квалифицированных механиков и запасных частей. Двигателей по-прежнему не хватало. Задержки с началом 200-часовых инспекций в Бертонвуде добавили головной боли Таннеру. После войны здания пришли в упадок, и большая часть рабочей силы была занята ремонтом, реконструкцией или новым строительством. Кроме того, поддержка воздушных перевозок не была основной задачей Бертонвуда. Главным заказчиком склада были силы B-29 в Великобритании. До января 1949 года Бертонвуд был частью ВВС США, что означало, что работа по воздушным перевозкам получила некоторый приоритет; однако в том месяце Третья авиационная дивизия была переподчинена непосредственно штабу ВВС, и Бертонвуд последовал за ней. Таннер неохотно отправлял самолеты на склад, потому что они возвращались очень медленно, а Бертонвуд жаловался, что неустойчивый поток C-54 на склад был одной из причин, по которой время выполнения заказа было таким долгим. Чтобы ускорить события, Вашингтон отправил 2100 человек в Бертонвуд в первые три месяца 1949 года. К апрелю на складе находилось в среднем семь самолетов в день при целевом показателе в восемь, а к середине апреля - в среднем девять.56
  
   Командиры обеспокоены тем, что моральный дух и преданность делу рядовых ослабевают по мере того, как осень сменяется зимой. Летные хирурги сообщили об "очень большом" количестве членов экипажа, просящих снять их с летного статуса. Уровень венерических заболеваний, традиционный показатель низкого морального духа, был "чрезмерным".57 ВВС США сочли этот вопрос достаточно важным, чтобы запросить исследование морального состояния в ноябре, и команда Европейского командования опросила более 1400 офицеров и рядовых в Фассберге, Рейн-Майне, Темпельхофе и Висбадене в декабре. Никого не удивляет, что моральный дух был самым низким в Фассберге, лучшим в Темпельхофе и Висбадене. Более 80 процентов опрошенных в Fassberg оценили автобусное сообщение, почту, кинотеатры, клубные помещения, места отдыха и поставки инструментов и оборудования хуже, чем на других базах, где они служили. Учитывая загруженность в Рейн-Майне, жалобы там касались жилья, питания, транспорта и припасов; две трети респондентов оценили их как худшие, чем в других местах. Разлука со своими семьями и беспокойство о том, как справляются близкие, беспокоили более 90 процентов женатых мужчин на всех четырех базах. Группа исследователей обнаружила, что моральный дух самый высокий среди мужчин, которые чувствовали себя информированными о миссии и считали ее важной, и самый низкий среди плохо информированных. Трудно было ожидать 110 процентов от мужчин, которые не понимали, почему они оказались в Германии или что поставлено на карту. Самым большим источником недовольства, как все знали, была неопределенная продолжительность дежурств с airlift. Экипажи и механики были задействованы в июле на 45 дней, но затем их командировки были продлены до 90, а затем до 180 дней. По мере приближения 180-дневного рубежа многие ожидали, что его снова продлят. Даже упрямый Лемей подумал, что это несправедливо.58
  
   Моральный дух не был такой серьезной проблемой в Королевских ВВС, потому что большинство мужчин могли совершать короткие поездки домой. Несмотря на это, Королевские ВВС извлекли ценный урок в отношении морального духа и боевого духа. Во время осеннего кадрового кризиса британцы объединили воздушные и наземные экипажи, и это не сработало хорошо. Джон Доулинг, пилот из Йорка, вспоминал: "Мы никогда не знали наземный экипаж, мы даже не знали, в какой эскадрилье они были . . . . Я не знал, в какой эскадрилье я был ". Королевские ВВС прекратили объединять механиков Йорка в Вунсторфе в декабре, разделив их вместо этого на секции, ответственные задвенадцать или тринадцать самолетов. Самолеты были настолько рассредоточены, что при прежней централизованной системе механики тратили много времени на переезды туда и обратно; кроме того, создание разных секций способствовало духу здоровой конкуренции. Шлезвигланд и Любек в январе последовали примеру Вунсторфа. В целом, по мнению BAFO, целостность эскадрильи "была мощным фактором поддержания высокого морального духа".59
  
   Американцы искали различные решения. ВВС США запустили программу обучения военнослужащих, в которой подчеркивалась важность спасения Берлина как национальной цели США. Таннер неустанно работал над улучшением условий труда и жизни. Он установил "любительские" радиосвязи, чтобы летчики могли общаться со своими семьями. Он работал с британским институтом военно-морского флота, армии и военно-воздушных сил и службой обмена США над созданием закусочных на авиабазах и их круглосуточным обслуживанием. Он организовал для Боба Хоупа, Гарри Мура и других голливудских звезд гастрольные концерты в Германии. В январе в "Фассберге" начали показывать фильмы три раза в неделю, при этом залы были переполнены. В качестве еще одного шага для поднятия боевого духа ВВС США санкционировали награждение медалью Air Medal за 100 миссий Vittles.60 Самое главное, что в январе 1949 года был установлен жесткий лимит в 180 дней для тура Vittles.
  
   Хотя установление определенного лимита на служебные командировки повысило моральный дух, это означало серьезную нехватку опытных людей в январе и феврале, поскольку те, кто прибыл в июле и августе, отправились домой. Вылеты начались 3 января, когда улетели первые 6 членов экипажа. В общей сложности 402 должны были уйти в этом месяце. Количество вылетов превысило количество замен в феврале, что привело к почти полной смене воздушных и наземных экипажей и "серьезной нехватке" механиков. Одним из решений было отложить вылеты. В феврале ВВС США задержали 275 офицеров и 1425 рядовых по особо важным специальностям еще на два месяца. Другим решением было попросить людей, временно исполняющих обязанности, согласиться на постоянные назначения. USAFE начали эту программу 18 января, но нашли мало желающих. К концу месяца из 1100 офицеров и 6100 рядовых, имеющих право на перевод на постоянную работу, только 28 офицеров и 19 рядовых сделали это. Другим средством была помощь от Штатов. В марте ВВС США получили более 3000 дополнительных механиков.61
  
   Еще одной мерой, которая хорошо сработала и укрепила растущее чувство партнерства с немцами, был найм немецких механиков. Осенью Таннер получил разрешение Клея нанять 500 человек, и в начале нового года программа набрала обороты, чтобы компенсировать бегство американцев. В феврале ВВС США санкционировали до 80 немецких механиков в каждой группе бронетранспортеров. Языковые проблемы и незнание американского оборудования были первыми проблемами, но они длились недолго. Многие бывшие пилоты Люфтваффе и наземный экипаж выступили вперед, среди них генерал-майор Ханс-Детлеф Херхудт фон Роден. Он сыграл важную роль в успехе этой программы, помогая нанимать отличных, опытных людей и организовывая перевод американских руководств по техническому обслуживанию на немецкий язык. Мобильные учебные подразделения США вскоре ознакомили новых сотрудников со Skymasters и их вспомогательным оборудованием. Немецкоговорящие офицеры технического обслуживания в США отобрали и обучили немецких руководителей, и были найдены двуязычные немцы на ключевые должности. Королевские ВВС тоже использовали немецких механиков, но в меньшей степени, чем американцев.62
  
   И последнее, но не менее важное: ко всеобщему облегчению, в конце декабря по Европе прошли штормы, унося с собой туман. На этот раз Кутер заметил: "Мы приветствуем штормы как друзей".63 Перемена в погоде наступила как раз вовремя. Уголь был критически важным грузом, и к концу декабря запасы сократились до девятнадцати дней, что на два дня меньше, чем планировщики хотели иметь под рукой в конце февраля. Чиновники пошли на просчитанный риск и сократили поставки продовольствия на десять дней, чтобы отправить больше угля. Это, плюс дополнительные Hastings и C-54 и обнаружение дополнительных запасов угля в городе, обеспечили критический запас.64 К 11 января пессимисты в отделе анализа операций BAFO превратились в оптимистов. "Если не считать аномальной погоды и других факторов, препятствующих воздушным перевозкам, нет причин сомневаться в том, что запасы останутся достаточными", - предсказали они. Погода, на этот раз, сотрудничала. Температура в Берлине оставалась необычайно мягкой в течение всей зимы.65
  
   Февраль был последним критическим месяцем. Советские надежды возросли, когда туман вернулся, но Берлин завершил месяц с запасами на двадцать один день, к которым призывали планировщики.66 Он был на волосок от гибели. Без дополнительных самолетов, радара CPS-5 и системы GCA, мер по повышению боевого духа, дополнительных поставок угля в начале января, Херхудта фон Родена и его немецких механиков, мягкой зимы или затягивания берлинцами поясов, Сталин мог бы победить. Вместо этого все это позволило Таннеру добиться незначительной победы. Весна не за горами, и он собирался перейти в наступление.
  
   ЗИМА ПРЕДПРИНЯЛА ПОСЛЕДНЮЮ ПОПЫТКУ сорвать воздушное сообщение. Март ворвался, как лев, со снегом и ураганным ветром, за которым последовало резкое похолодание. Воздушные перевозки практически не изменились, составляя в среднем более 6300 тонн в день в течение месяца, что более чем на 1500 тонн превышает прогноз. Рост во многом был связан с улучшением погоды в конце месяца, но это было не единственным объяснением. Увеличение запасов запасных частей, повышение производительности Burtonwood, повышение уровня укомплектованности и повышение уровня опыта среди сменных пилотов - все это способствовало. Ситуация со снабжением была настолько лучше, что Рейн-Майн прекратил отправлять свои ежедневные заявки в Командование ВВС 1 февраля. В марте Burtonwood проверял в среднем 6,3 Skymasters в день по сравнению с 2,9 в феврале. Прибытие последнего контингента Skymasters также увеличило поставки в Берлин. Клей просил 66; он получил 78, когда Вашингтон перестал считать самолеты, проходящие 1000-часовой капитальный ремонт, против квоты Милтона в 225 самолетов. К апрелю из 444 С-54 в ВМС и ВВС США 312 так или иначе были направлены на снабжение: 225 в Европу, 19 в Грейт-Фоллс и 68 на техническое обслуживание. Еще одна отрадная тенденция: в марте и апреле после 1000-часовых инспекций в Штатах вернулось больше C-54 (119), чем улетело на запад (109).67
  
   С британской стороны произошли два позитивных события. Во-первых, чартерные перевозчики вступили в свои права. Одной из причин было то, что британское правительство начало заключать девяностодневные контракты 5 марта. 1 апреля British European Airways Corporation сформировала подразделение воздушных перевозок под руководством Эдвина П. Уитфилда для координации чартерных перевозок. Офис Уитфилда изначально находился в Берлине, и он полагался на небольшой штат сотрудников на каждой базе, чтобы планировать рейсы. 1 мая он переехал в Люнебург, рядом со штаб-квартирой Мерера. Это привело к увеличению поставок: компании перевезли 9 200 тонн в январе, 10 500 в феврале, почти 15 000 в марте, более 16 000 в апреле и почти 23 000 в мае.68
  
   Поставки жидкого топлива оставались самым важным вкладом компаний. Самолеты-заправщики совершали рейсы из Вунсторфа, Шлезвигланда и Фульсбюттеля в британской зоне в Гатов и Тегель. Первоначальные операции в Вунсторфе были временными. Железнодорожные вагоны перегружали свой груз в бензовозы, которые затем перекачивали его в самолеты. Сложная и трудоемкая процедура была неточной и сопровождалась утечками. Как только подземные резервуары были готовы в апреле 1949 года, топливо можно было сливать в них из железнодорожных вагонов, а затем перекачивать на борт самолетов. Шлезвигланд и Фульсбюттель имели подземные резервуары, когда началась их эксплуатация, и такая система была включена в чертежи для Тегеля. В феврале топливная система в Гатове была оптимизирована, когда открылся трубопровод между аэродромом и Гавел-Зее. До этого топливо перекачивали из подземных резервуаров аэродрома в грузовики, отвозили к озеру и перекачивали на баржи.69
  
   К концу воздушной перевозки в ней приняли участие двадцать пять компаний. Они летали в общей сложности на 103 самолетах, при этом одновременно использовалось максимум 52 самолета. Несмотря на всю головную боль, которую они причинили BAFO, контрактные перевозчики внесли жизненно важный вклад, выполнив почти 22 000 рейсов в Берлин и доставив почти 148 000 тонн угля, муки и жидкого топлива. Это в два раза превышало вес почты и грузов, перевозимых всеми британскими гражданскими самолетами, выполнявшими регулярные рейсы в период с 1924 по 1947 год.70
  
   Улучшение отношений между командованием было другим позитивным событием в Plainfare. Как отмечалось ранее, в сентябре Мерер организовал передовой штаб группы Љ 46 в Германии. Как командир группы, он оставался ответственным за несколько станций в Британии, что было неудобным отвлечением внимания. В декабре министерство авиации передало эти станции группе Љ 47, что позволило Мереру сосредоточиться на переброске по воздуху, и расширило его передовой штаб до полного штата группы. Власть над группой оставалась разделенной. Это было поручено транспортному командованию, но BAFO контролировало ситуацию, по крайней мере, в течение следующих нескольких месяцев. Министерство передало BAFO административный и оперативный контроль 1 апреля, а 1 мая оно полностью передало группу BAFO.71
  
   Таннер продолжал корректировать операции и повышать эффективность. К концу апреля Фассберг, Целле и Вунсторф отправляли самолеты в Берлин, используя объединенные одночасовые блоки. Это было близко к "непрерывному потоку", который все считали идеальным. Это означало, что загруженные самолеты тратили меньше времени на ожидание начала следующего блока. Тем не менее, британские пилоты быстро поняли, что новая система требует тщательного планирования и первоклассного обслуживания. При предыдущей двухчасовой системе Вунсторф запустил двенадцать самолетов за тридцать три минуты. Теперь он запустил восемь самолетов за двадцать одну минуту в первый час и четыре самолета за девять минут во второй час. Хотя возникшая в последнюю минуту механическая неполадка, вероятно, не повлияла бы на первую волну из восьми самолетов, у экипажа второй волны больше не было времени для перевода на наземный запасной. Возможно, подобные проблемы побудили Милтона заявить в начале апреля: "Сейчас мы больше озабочены техническим обслуживанием, чем эксплуатацией".72
  
   К началу 1949 года организации, участвовавшие в операции, действовали как слаженная команда, и не только в воздухе. К двадцать пятому числу каждого месяца секция перевозок CALTF прогнозирует свою пропускную способность на следующий месяц. Затем берлинский штабной комитет по воздушным перевозкам, состоящий из представителей трех западных комендатур, установил приоритеты и объемы поставок в город. Затем координационный комитет по воздушным перевозкам во Франкфурте распределил по отдельным авиабазам грузы и тоннаж, которые должны быть подняты в течение следующих двух-четырех недель. Англо-американский двусторонний контрольный офис, также во Франкфурте, координировал сбор припасов и их транспортировку к железнодорожным узлам вблизи аэродромов. В этот момент британская и американская армии взяли верх, доставляя грузы на борт самолета. К весне воздушный транспорт работал в идеальном для Таннера ритме. В марте страна выполнила 93 процента своей продовольственной цели и 116 процентов своей цели по добыче угля. В апреле эти показатели составляли 105 и 149 процентов соответственно.73
  
   Теперь внимание может переключиться на более мелкие проблемы, такие как воровство. Хотя кражи никогда не были настолько масштабными, чтобы повлиять на воздушные перевозки, они все же имели место. В это были вовлечены как американцы, так и европейцы, как в западных зонах, так и в Берлине. Агенты контрразведки обнаружили грузовики с товарами, спрятанные в лесах близ Рейн-Майна и Висбадена. Круглосуточная доставка грузов на авиабазы и склады вместо того, чтобы хранить их на ночь, обуздала хищения, сократив при этом потребность в охране и транспортных средствах. Кражи были более серьезными в Берлине, где потребность была больше, а надзор со стороны западных солдат, по-видимому, был не таким строгим. Около 100 рабочих в Темпельхофе были уволены во время воздушной перевозки за воровство.74
  
   В феврале произошел небольшой кризис, когда закончились мешки с углем. До этого в воздушной перевозке использовались вещевые мешки или британские джутовые мешки. Вещевые мешки использовались повторно до тридцати раз каждый, и когда запасы были исчерпаны, Таннер экспериментировал с четырехслойными бумажными мешками. В них находилось пятьдесят фунтов угля, и их можно было использовать до трех раз. Они стоили меньше пенни за штуку, были дешевле, чем вещевые мешки или джутовые мешки, даже учитывая более длительный срок службы последних, и они сократили стоимость контейнеров для угля с 250 000 долларов в месяц до 12 000 долларов. Запечатанные проволокой, они также помогли уменьшить количество угольной пыли.75
  
   С приближением весны две военно-воздушные силы ставили перед собой все более масштабные цели. Между полуднем субботы, 15 апреля, и полуднем воскресенья они устроили то, что стало известно как "Пасхальный парад". Все шло слишком гладко, вспоминал Таннер, и он хотел что-то сделать, чтобы люди не успокаивались. Его ответом была конкуренция. Он планировал приложить максимум усилий, при этом каждое подразделение поднимало груз, значительно превышающий предыдущий рекорд. Он остановился на общей цели в 10 000 тонн, что примерно на 50 процентов выше, чем лучший день авиаперевозок на сегодняшний день. Как и в День военно-воздушных сил в сентябре, было бы проще всего нести только один груз: уголь. Начальник штаба штаба ВВС США генерал-майор Роберт У. Дуглас-младший беспокоился, что тотальные усилия истощат всех и, в конечном счете, тоннаж снизится. Таннер заверил его, что поставки будут на уровне, превышающем предыдущий средний показатель. Таннер не делал никаких заявлений заранее, чтобы избежать смущения, если он не попал в цель. В субботу утром, когда было опубликовано ежедневное расписание каждой эскадрильи, все поняли, что происходит что-то важное. Когда распространился слух о необычно высоких квотах, гонка началась.
  
   Таннер посетил все базы, какие только мог, подстегивая своих подчиненных. В одной классической истории жизнь имитировала искусство. Две базы С-54 в британской зоне, Фассберг и Целле, были соперниками. В феврале Джейк Шуфферт, талантливый карикатурист для Task Force Times, нарисовал карикатуру на "эксперта по эффективности" воздушных перевозок, который говорит двум командирам базы, что другой превосходит его. Подпись гласила: "Интрига авиаперевозок, или как бьют рекорды". Теперь Таннер воплотил мультфильм в жизнь. Он остановился на Целле и с удовлетворением обнаружил, что она на 12 процентов превысила свою квоту. Когда он добрался до Фассберга, полковник Коултер приветствовал его широкой улыбкой и с гордостью объявил, что его база на 10 процентов опережает свою цель. "Это прекрасно, - ответил Таннер, - но, конечно, это не зависит от того, что они делают в Целле. Они там действительно в ударе.Улыбка Коултера исчезла, и он помчался обратно к линии вылета, чтобы побудить свои экипажи к еще большим усилиям. Дух соперничества и энтузиазма распространился. Армейский контингент в Темпельхофе гордился тем, что его экипажи разгружали самолеты быстрее, чем диспетчерская служба могла отправить их обратно в западную Германию - в тот день, когда самолет приземлялся на одном из трех аэродромов Берлина каждые шестьдесят две секунды. К полудню воскресенья, когда приземлился последний самолет, 1398 рейсами было доставлено 12 941 тонн, что является поистине феноменальным достижением.76 Более того, как заверил Таннер Дугласа, среднесуточный показатель не упал до прежнего уровня. Он вырос с 6300 в марте до 7 850 в апреле и превысил 8000 в мае и июне.
  
   Пока оперативная группа гудела, ее руководители разрабатывали планы бессрочной операции. Прогноз на середину февраля устанавливал целевые показатели в 7 824 тонны в день во второй половине 1949 года, 7 769 тонн в день в период с января по июнь 1950 года и 7 798 тонн в день после этого. Для подъема 8000 тонн в день потребовалось бы 372 самолета (включая 52 "Дакоты"). Имея 475 тяжелых самолетов и новую базу C-54 в британской зоне, CALTF может поднимать более 11 000 тонн в день. BAFO и USAFE запросили новый аэродром, вторую взлетно-посадочную полосу в Тегеле и больше самолетов, людей и запасных частей. Три недели спустя обсуждались еще большие цифры, и цель на июль 1949 года по июнь 1950 года была установлена на уровне 8 944 тонн в день.77
  
   Для осуществления этих планов существовало слишком мало крупных самолетов. Сохранение численности вооруженных сил на нынешнем уровне было бы достаточно сложной задачей. Производство C-54 прекратилось во время войны, и планировщики оценивали потери во всем мире в два самолета в месяц. В конце концов, не осталось бы достаточного количества C-54. Действительно, в середине марта парк Таннера в Германии сократился до 225 самолетов, когда один C-54 потерпел крушение (к счастью, без жертв), а другой ушел на техническое обслуживание. Штаб ВВС попросил объединенный комитет начальников штабов начать отводить два самолета в месяц с Тихого океана.78
  
   В апреле Ройалл сообщил новому министру обороны Луису Джонсону, что "потребуется значительное увеличение размеров и эффективности воздушных перевозок в течение следующих двух лет". К 1952 году Vittles понадобился бы каждый C-54 в ВВС. Royall перечислил ежедневные потребности на год, начиная с 1 июля 1949 года, в 8 685 коротких тонн, при этом на следующий год потребуется 11 249 тонн. В настоящее время вместимость составляла 6436 человек. Оперативная группа могла бы легко достичь этих целей, если бы смогла заменить пятьдесят "Дакот" королевских ВВС на С-54, но более крупные самолеты были недоступны.79 Британцы заменили Дакоту на Хэндли Пейджа Гастингса, но недостаточно быстро. В производство поступало несколько новых и более крупных американских самолетов, таких как C-97, C-118 и C-124. Но они не будут доступны в большом количестве в течение нескольких лет, и ни один из них не был особенно подходящим для такой операции, как Vittles. Все три были разработаны для дальних миссий, а не для коротких. Взлетно-посадочные полосы должны быть удлинены и усилены для поддержки этих более крупных машин, а их интеграция в транспортный поток воссоздала бы проблемы смешанных сил, которые Таннер оставил позади, когда снял с эксплуатации C-47. Хотя эти проблемы и не были непреодолимыми, их было нелегко преодолеть.
  
   Разработка этих долгосрочных планов пришлась на неподходящее время для Королевских ВВС, поскольку транспортное командование возобновило свои усилия по освобождению большего количества самолетов и экипажей от штатских. Подготовка летного состава не компенсировала потери, и экипажи командования теряли навыки полетов на большие расстояния. Военное министерство также жаловалось, что его парашютно-десантная бригада больше не была оперативно готова, поскольку самолеты не были доступны для подготовки к прыжкам. Министерство авиации предложило вывести две эскадрильи "Йорк" и две эскадрильи "Дакота", в общей сложности тридцать два самолета. Протесты Уильямса заставили министерство отказаться от этой идеи, и внимание переключилось на улучшение технического обслуживания, увеличение полезной нагрузки, заимствование C-54 у американцев (разумеется, их не было), поиск листовок среди персонала и тому подобное.80
  
   Другой возможностью было установить ограничение на поездки в штатском, как это сделали американцы. В апреле транспортному командованию удалось разработать план ротации, в соответствии с которым три пятых военнослужащих были размещены в Германии, а остальные - в Великобритании; одна пятая ротировалась каждый месяц, так что каждый служил три месяца в Германии, а затем два месяца дома. Министерство авиации одобрило план в мае и приступило к его реализации 1 июня для эскадрилий York и Dakota. Эскадрильи "Гастингс" не подпадали под эту схему до сентября 1949 года, да и то не полностью.81
  
   Другим проектом по противодействию длительной блокаде стало строительство новой электростанции в западном Берлине. Советы демонтировали Kraftwerk West, электростанцию мощностью 228 000 киловатт, летом 1945 года в порядке репараций. Городские власти призывали западные державы восстановить его еще в феврале 1947 года, но проект все еще находился на ранней стадии, когда началась блокада. В январе 1949 года западные официальные лица объявили, что для восстановления завода будет доставлено 5000 тонн оборудования, включая балки весом до 3,5 тонн каждая. Вопреки сообщениям о том, что все это было доставлено по воздуху, поставки едва начались к началу мая. Двенадцать штук были слишком большими для любого доступного грузового самолета. Шла подготовка к тому, чтобы подбросить их под бомбардировщик (американский B-29 или британский Lincoln), когда дипломатические события сделали их и другие долгосрочные планы устаревшими.82
  
   ГЛАВА 12
   Разумное отношение к установленному факту
  
   Когда западные лидеры размышляли о будущем Берлина зимой 1948-1949 годов, они видели мало оснований для оптимизма. Многие беспокоились, что у Запада нет реальной перспективы выхода из кризиса на выгодных условиях. Льюис Дуглас сказал Уолтеру Липпманну: "Мы зашли в тупик"; Запад потерял "способность вести переговоры". После того, как технический комитет распался, мрачность Дугласа усилилась. "Я не совсем понимаю, куда мы идем дальше", - телеграфировал он Ачесону. Хотя воздушный транспорт мог поддерживать город физически, Дуглас сомневался, что берлинцы смогут выдержать постоянную блокаду. Рано или поздно их моральный дух падет. В то же время воздушная переброска дала западным лидерам время для разработки стратегии, но Дуглас видел, что ни одна из них не была подготовлена. Западная политика не смотрела дальше, чем на поддержание "шаткого статус-кво ... посредством переброски по воздуху ... и [надеясь], что некоторые непредвиденные в настоящее время обстоятельства в неопределенном будущем обеспечат новую основу для урегулирования".1
  
   Другие разделяли сомнения Дугласа. Оценки разведки ВВС США перекликались с его взглядами на долгосрочные перспективы переброски по воздуху, в то время как пессимизм продолжал доминировать в расчетах армии. В служебной записке от 6 декабря в файлах Дрейпера рекомендовалось определить шаги, которые можно предпринять для поддержания западного присутствия в Берлине в течение одного, двух или трех лет. Если средств не существовало или цена была слишком высока, западным державам нужно было знать, сколько времени у них есть, чтобы найти "решение, отличное от переброски по воздуху, будь то политическое решение, конвой или что-то еще".2 В середине января объединенный разведывательный комитет проинформировал Форрестола о том, что блокада душит экономику Берлина, и предсказал, что положение Запада "несомненно, ухудшится еще больше".3 В конце марта Мерфи усомнился в том, что моральный дух берлинцев можно "поддерживать бесконечно", и он не исключил возможного вывода войск. Не сделал этого и Ройалл, который предупредил, что без принятия определенного решения в ближайшее время позиция Запада "будет становиться все более и более нелепой". Джейкоб Бим считал, что если русские снимут блокаду в обмен на встречу министров иностранных дел, СМИД потерпит неудачу, потому что ни одна из сторон не пойдет на уступки. После этого "вероятно, это будет только вопросом времени, когда начнется война" из-за новой вспышки над Берлином.4
  
   Европейские лидеры пришли к аналогичным выводам. В середине декабря Робертсон подчеркнул, что авиаперевозки доставляют недостаточно; шесть недель спустя он был более уверен, но отметил, что производительность остается значительно ниже радужных прогнозов, которые Клей и Маршалл предлагали в Париже в сентябре. Все зависело от погоды, сказал он Странгу в новогодний день. В феврале он настаивал на том, что воздушный транспорт не сможет поддерживать Берлин бесконечно.5
  
   Разделяя сомнения Робертсона, Бевин считал, что в какой-то момент необходимо будет достичь урегулирования, хотя он был склонен позволить русским сделать первый шаг. Гектор Макнил разделял мнение Дугласа о том, что авиаперевозки были бесполезным активом, а впереди ждали "все худшие и худшие проблемы". В Париже Жан Шовель жаловался на отсутствие стратегии. В конце концов, сказал он Липпманну, западные державы будут "импровизировать политику, чтобы использовать импровизацию воздушного транспорта".6
  
   Новый год подтвердил ложность этих мрачных прогнозов. Вместо ожидаемого наблюдателями бесконечного тупика 1949 год положил конец берлинскому кризису. Еще до того, как нейтральные страны опубликовали свой отчет о неудаче, между американскими и советскими представителями начались переговоры, которые привели к снятию блокады.
  
   И все же в этих промежуточных причитаниях что-то было. Политика не продвинулась дальше своего статуса в июле. Западные чиновники все еще рассматривали ситуацию день за днем и надеялись, что что-нибудь подвернется. Когда что-то происходило, это не было результатом успеха западной стратегии. Более того, широко распространенное мнение о том, что выход из тупика был результатом тщательно продуманного американского расследования, может быть иллюзорным.
  
   ИСТОРИЯ ЗНАКОМАЯ. В январе западный журналист Дж. Кингсбери Смит направил Сталину ряд вопросов. Западные журналисты делали это регулярно, и обычно никакого ответа из-за мрачных стен Кремля не поступало. Однако Сталин решил ответить Смиту, сказав ему 30 января, что, если западные державы отложат создание западногерманского государства до встречи министров иностранных дел, Советы снимут блокаду. 15 февраля Джессап спросил советского посла в Организации Объединенных Наций Якова Малика, намеренно ли Сталин не включил соглашение о валюте Берлина в качестве условия прекращения блокады. 15 марта Малик ответил, что молчание Сталина не было "случайным", а шесть дней спустя он сказал Джессапу, что, если будет согласована дата встречи министров, блокада может быть снята заранее. Соглашение было объявлено 4 мая, блокада закончилась в полночь 11 мая, а министры иностранных дел встретились 23 мая.
  
   Авторы согласились с интерпретацией этих событий западными дипломатами того времени. Согласно этой точке зрения, Сталин в январе осознал, что блокада провалилась, и ускорил создание Федеративной Республики Германии и Организации Североатлантического договора (НАТО); он использовал вопросы Смита, чтобы сократить свои потери. Советский диктатор послал Западу тонкий сигнал, который американцы были достаточно проницательны, чтобы увидеть.7
  
   Ответы Сталина Смиту, возможно, были направлены на то, чтобы поставить Запад в неловкое положение, а не на достижение соглашения. Советское мирное наступление продолжалось уже несколько недель. В октябре Сталин призвал миролюбивые народы во всем мире относиться к своей воинственной элите так, как британские избиратели относились к Черчиллю в 1945 году. Меньшевики отвергли обе основные партии США как "порождения американского монополистического капитала" и изобразили прогрессистов Уоллеса единственными настоящими защитниками мира и интересов рабочего класса. После ноябрьских выборов Уоллес стал человеком без гражданства, а Трумэн стал трибуном мира. Его победа стала отказом от недавней внешней политики США, согласно советской прессе, которая предсказывала, что Винсон станет следующим госсекретарем. Внезапно капиталистическая элита не была настроена на войну, были настроены только некоторые ее члены, то есть "явно реакционная и агрессивная клика Дьюи-Ванденберга-Даллеса", которая была отвергнута на выборах. Как сказал один советский дипломат в частном порядке, выборы были "мандатом на переговоры с Россией".8
  
   Советская кампания набрала обороты после Рождества. Российское посольство приветствовало новый год, опубликовав то, что один ученый назвал заявлением о "беспрецедентном и экспансивном дружелюбии к американскому народу"; лидер французских коммунистов Мишель Кашен призвал к встрече на высшем уровне Трумэна и Сталина. Итальянский партийный лидер Пальмиро Тольятти заявил, что сотрудничество между Востоком и Западом возможно на основе послевоенных соглашений (несомненно, имеется в виду Потсдам), и он повторил призыв Качина к новым подходам к Сталину. Из Берлина поступали противоречивые сигналы. полковника Сергея Тюльпанова, главы советского "Информационный отдел" Военной администрации вернулся из Москвы, чтобы выступить с яростной антизападной речью на конгрессе СЕПГ. После поспешных телефонных консультаций с Кремлем издание Berliner Zeitungведомства, в котором содержалась речь, было изъято из обращения. Ульбрихт, который одиннадцатью днями ранее провозгласил, что когда-нибудь вся Германия станет социалистической, заявил на том же конгрессе, что Берлин не является частью советской зоны, и СЕПГ не намерена включать его в зону. Это был, как сообщил Мерфи, "полный разворот" советской позиции с июня и, возможно, "первый выстрел" в кампании по урегулированию кризиса.9
  
   Предложение Кашина о встрече на высшем уровне не было единичным призывом; действительно, советские усилия были сосредоточены на призывах к встрече Трумэна и Сталина. В любом случае, если американцы ответят, Москва выиграет. Благоприятный ответ оживил бы в европейских столицах неприятные воспоминания о Смите-Молотове и миссии Винсона; отказ заставил бы Вашингтон выглядеть непокорным. Из двух вариантов отказ казался более вероятным. Трумэн опроверг предположения одного из своих бывших спичрайтеров о том, что он намерен отказаться от жесткой политики в отношении Москвы - опровержение, подтвержденное его инаугурационной речью. На пресс-конференции 13 января президент сказал, что был бы рад встретиться со Сталиным - в Вашингтоне. Неделю спустя Ачесон заявил журналистам, что обсуждения не могут состояться до тех пор, пока не будет снята блокада и решен берлинский вопрос. На заседаниях департамента Болен отверг публичные советские маневры как пропаганду. По его словам, когда русские были серьезны, они использовали частные каналы.10
  
   Ответы Сталина на вопросы Смита были краеугольным камнем этой советской попытки изобразить западные державы как отвергающие мир. Смит, который был главой европейского бюро Международной службы новостей в Париже, телеграфировал в Москву четыре вопроса: рассмотрит ли Советский Союз совместное заявление с Соединенными Штатами, в котором говорилось бы, что ни одно правительство не намерено вести войну против другого? Предпримут ли они шаги, такие как постепенное разоружение, для выполнения этого "мирного пакта"? Снимет ли Советский Союз блокаду, если западные правительства отложат создание западногерманского государства до встречи CFM для рассмотрения "немецкой проблемы в целом"? И был ли Сталин готов встретиться с Трумэном, чтобы обсудить "мирный пакт"? Смит считал последний вопрос самым важным, как и многие другие в то время. Как будто первые три определили повестку дня для двух лидеров на встрече, предложенной в четвертом.
  
   Сталин дал обнадеживающие ответы. Его правительство готово рассмотреть мирный пакт Кингсбери Смита и, "конечно", готово сотрудничать в его выполнении. При условии, что Запад снимет свою контрблокаду и отложит действия в Западной Германии, как описал журналист, советское правительство не видело "никаких препятствий" для прекращения блокады. Что касается встречи с Трумэном, Сталин указал на более ранние заявления о том, что "возражений нет". Когда Чарльз Росс повторил настойчивое требование Трумэна о месте встречи в Вашингтоне, Смит снова телеграфировал Сталину 1 февраля. Он по-другому интерпретировал заявление Росса. Трумэн "был бы рад" встретиться со Сталиным в американской столице, телеграфировал он; приедет ли Сталин? Генералиссимус ответил в течение двадцати четырех часов, поблагодарив президента за его "приглашение". Хотя он много лет хотел посетить Америку, к сожалению, его врачи не разрешали ему путешествовать на большие расстояния. Однако он приветствовал бы Трумэна в Польше или Чехословакии; в Москве, Ленинграде или Калининграде; или - как Трумэн и Ачесон, должно быть, читали с содроганием - в Ялте.11
  
   Посольство в Москве сосредоточилось на идее саммита, истолковав ответ Сталина как пропагандистский маневр. По мнению штаба, Сталин вернулся к своим условиям от 2 августа. Лондонская программа была проблемой с самого начала; она все еще была. Единственным новым событием было то, что Смит позволил Сталину сделать вид, что он готов встретиться с президентом, возложив на Запад ответственность за сохранение напряженности. Советская трактовка этой истории придала дополнительный вес этому анализу. ЦРУ сообщило, что советское радио, особенно передачи на иностранных языках, уделили обмену больше времени, чем любому другому событию, поскольку мониторинг агентства начался почти два года назад. Доминировали две темы: Сталин предоставил новые доказательства стремления Советского Союза к миру, и отказ станет окончательным доказательством американского разжигания войны. Из двух, заключило ЦРУ, СОВЕТЫ, похоже, "больше озабочены созданием пропагандистской базы для последующих нападок на политику США в случае негативной реакции".12
  
   1 февраля Немецкий народный совет, спонсируемый СЕПГ, добавил еще один поворот. Осуждая декабрьское Рурское соглашение западных держав и работу Парламентского совета в Бонне, он призвал немецкий народ спасти свою страну от разделения и хищных иностранных монополистов. Декларация Сталина "открыла ворота для переговоров о единстве Германии. Если западные державы, следуя предложениям Сталина, откажутся от своих мер по. ... германское государство, которое угрожает как Германии, так и миру; если бы они вернулись к совместным консультациям с Советским Союзом, согласованным после Потсдама, тогда больше не было бы вопроса о Берлине ... [и] мир во всем мире был бы обеспечен ". Не упоминая Кингсбери Смита, манифест подразумевал, что Сталин взял на себя инициативу по снижению напряженности, создавая на Западе впечатление, что Советы больше заинтересованы в связях с общественностью, чем в обсуждении по существу. Призыв отказаться от лондонской программы вышел за рамки Обмен мнениями между Смитом и Сталиным, который предполагал только отсрочку. Обращение к Потсдаму и совместные консультации (возрождение АКК) наводили на мысль, что Советы по-прежнему придерживаются Варшавской декларации от июня прошлого года. Выступление Ганса Ендрецки, нового председателя берлинского СЕПГ, усилило это впечатление. Как выразился Ендрецки, интервью Сталина было важным шагом к трем вещам: восстановлению нормальной жизни в городе, "устранению разрушительного знака B ... [и восстановлению] единства Германиина основе Потсдамской и Варшавской деклараций", что вряд ли означало смягчение советской политики.13
  
   Трумэн отмахнулся от первоначальных ответов Сталина, пошутив со своими сотрудниками, что, возможно, "нам следует дать ответ ТАСС". Когда он узнал о втором ответе Сталина от 2 февраля, он отреагировал более жестко. Как записал Айерс в своем дневнике, Трумэн задавался вопросом, что он мог бы сказать Сталину. Президент отметил, что все, что он мог сделать, это "спросить его, почему он не выполнил свои соглашения". Государственный департамент отклонил ответы Сталина как недостойные "серьезного рассмотрения". Отсрочка западногерманское правительство выдвинуло новое условие. Сначала Болен подумал, что русские хотят "выбить западные демократии из колеи, особенно в том, что касается Атлантического пакта". Признав Оливеру Фрэнксу, что интервью Сталина было "очень интересным" и могло намекнуть на новую позицию советского Союза, Болен рассудил, что на данный момент замечания следует рассматривать как пропаганду.14
  
   Реакция в других местах была более негативной. Ответы Сталина помогли убедить Брайана Робертсона в том, что пришло время сделать немецкую марку единственным законным платежным средством в западном Берлине. Бевин думал, что Сталин намеревался вывести Запад из равновесия в отношении Плана Маршалла и Западной Германии; он и Фрэнкс рассматривали возрождение "настойчивого желания" Сталина как "дополнительное условие". Молчание Сталина по поводу валюты не было предзнаменованием; этот вопрос наверняка возникнет снова, когда Кремль сочтет, что это будет ему выгодно. Хотя Бевин предложил генералу Робертсону несколькими днями ранее что Советы могут снять блокаду "довольно скоро" - возможно, в марте, когда погода улучшится, - он не увидел гибкости в ответах Сталина. Действительно, они казались настолько бесперспективными, что Бевин изменил свою позицию по отношению к техническому комитету ООН, назначил дату введения немецкой марки в Берлине и выступил за ускорение процесса создания западногерманского правительства. Столкнувшись с дипломатическим тупиком, Бевин был готов, как отмечалось ранее, принять раздел Германии как "необходимый для наших планов" в отношении Западной Европы. Куве де Мюрвиль сказал Сэму Реберу, что ответы Сталина устранили все сомнения относительно нежелания советского союза принять решение ООН по валютному спору. Со своей стороны, западногерманские официальные лица сообщили Эдварду Литчфилду из штаба Клея, что в свете ответов Сталина шаги к сепаратному режиму должны быть ускорены.15
  
   У Болена были сомнения по поводу упущения вопроса о валюте, на что Дин Раск тоже обратил внимание. Он убедил Ачесона, что стоило проверить, насколько это важно. Вопрос был в том, как. Болен считал, что обход посольств был бы слишком прямым, вовлек бы слишком много людей и, следовательно, привел бы к утечке информации; кроме того, другие западные правительства должны были быть проинформированы. Сдержанный подход в Организации Объединенных Наций, где "разговоры в коридоре" были обычным делом, может быть ответом. Ачесону понравилась идея спокойного, скептического ответа. Он проработал детали с Трумэном в понедельник, 31 января. Он хладнокровно отреагирует на свою еженедельную пресс-конференцию в среду, но намекнет, что, если Советы настроены серьезно, частные каналы открыты. В четверг Трумэн избегал вопросов на своей пресс-конференции, ссылаясь на замечания Ачесона.16
  
   Ачесон посвятил почти всю свою пресс-конференцию 2 февраля обмену мнениями между Смитом и Сталиным. Говоря по нотам, он повторил ответы Сталина Смиту - "Я подчеркиваю мистера Кингсбери Смита, а не посла Беделла Смита", - лукаво вставил он, утверждая, почти фраза за фразой, что прошлые действия советского союза поставили под сомнение обещания Сталина. Он презирал идею встречи Трумэна и Сталина. И все же он относился к Германии и Берлину по-разному. Во-первых, он вывел их из строя, обсуждая их отдельно в конце. Во-вторых, он отметил, что эта тема была "самым интересным обменом мнениями из четырех". Если Советы были серьезны в отношении Берлина, он намекнул: "все каналы открыты". Чтобы довести дело до конца, он повторил это мгновение спустя и сказал журналистам, что, если бы это зависело от него, "я бы выбрал какой-нибудь другой канал, а не ... интервью для прессы". Во время сессии вопросов и ответов один из репортеров отметил, что Сталин опустил урегулирование валютного вопроса в качестве условия для соглашения по Берлину. Ачесон отказался строить предположения, и никто не настаивал на этой теме.17
  
   Госсекретарь был доволен своей работой, полагая, что он ответил на тонкие сигналы Сталина своими собственными. Ему не приходило в голову, что Сталин, возможно, не посылал никаких сигналов или что его собственные сигналы были настолько тонкими, что их невозможно было обнаружить. Все, что он сказал, это то, что, если русские захотят поговорить, доступны частные дипломатические каналы, о чем они уже знали. Он не предлагал никаких изменений в позиции Запада; фактически, он назвал лондонскую программу "необходимой" для того, чтобы западные державы выполнили свои обязанности как оккупанты. Он повторил утверждение о том, что создание западногерманского правительства "ни в коем случае не помешает" соглашению четырех держав по Германии; фактически, он утверждал, "эта работа способствует соглашению по Германии в целом". Любому кремлевскому наблюдателю это подсказало бы, что Запад по-прежнему непреклонен в вопросах Западной Германии, что и произошло. Трумэн усилил это впечатление на следующий день. Как и было согласовано с Ачесоном, он избегал всех вопросов об этом деле, отсылая репортеров к замечаниям госсекретаря.18
  
   Несколько дней спустя Ачесон попросил Джессапа приехать из Нью-Йорка. Они с Боленом хотели, чтобы Джессап спросил Малика, как можно более бесцеремонно, было ли молчание Сталина по поводу валютного спора значительным. Оглядываясь назад, все участники рассматривали расследование как первый шаг к миру и подразумевали, что Соединенные Штаты рискуют своей репутацией твердолобых, стремясь к переговорам. Но что кажется наиболее поразительным, так это то, насколько двусмысленным был этот маневр, насколько тщательно Ачесон подготовил почву для дезавуирования расследования, если Сталин окажется непреклонным. Он вспомнил, что выбрал Джессапа, потому что "очень секретный, случайный подход" к русским можно было бы легче применить в Организации Объединенных Наций. "Было бы вовлечено меньше людей", а те, кто "могли бы действовать в чисто личном и неофициальном качестве"; личное любопытство Джессапа не связало бы Соединенные Штаты.19
  
   Джессап выполнил его инструкции, завязав разговор с Маликом в комнате отдыха делегатов 15 февраля. Чтобы быть уверенным, что Малик получил сообщение, Джессап дважды повторил, что "если было что-то новое в том, что сказал премьер Сталин, я был бы рад, если бы он дал мне знать".20 Секретность в Вашингтоне в отношении встречи была экстраординарной; о ней знали не более пяти человек. Номинальный начальник Джессапа, Уоррен Остин, не узнал об этом, пока не прочитал об этом два месяца спустя в газетах, а Клей и Пентагон не были проинформированы. Когда Джессап кратко изложил беседу в меморандуме, он поставил на нем гриф секретно и поместил его в обычное секретное распространение. Болен был ошеломлен, приказав объявить докладную записку совершенно секретной, а все копии в представительстве США при Организации Объединенных Наций уничтожить.21
  
   Там дела остановились на месяц. Болен сдался; Джессап тоже. Последний одобрил предложение Beam возобновить прямые переговоры с Советами, используя добрые услуги нейтралов, но только после введения немецкой марки, через пять дней. Он описал свой разговор с Маликом четырьмя неделями ранее, отметив, что ответа не последовало. По его словам, он упомянул об этом просто для того, чтобы показать, что "у нас, похоже, нет никаких контактов для ... начала процесса". Затем зазвонил телефон. Малик был на линии, приглашая Джессапа в советскую миссию в Нью-Йорке. Возможно, мяч все-таки покатился.22
  
   Задержка Сталина вызывает недоумение, если, как сходится большинство мнений, его ответы Смиту были предложением к переговорам. Проблема с обычными объяснениями задержки - например, что он надеялся, что зимняя погода может помешать воздушным перевозкам, - заключается в том, что, если бы они были правдой, Сталин вообще не ответил бы Смиту. Вместо этого Сталину мог потребоваться месяц, чтобы решить, как ответить на то, что он считал американским зондажем условий.23 Сказать Джессапу, что отказ от выпуска валюты был преднамеренным, означало бы признать поражение. Признание того, что это упущение было случайным и что советские условия остались неизменными, означало бы продолжение тупиковой ситуации, курс, который мало что предлагал Сталину.
  
   Если Сталин играл с Кингсбери Смитом, вопрос Джессапа поставил дилемму. С точки зрения советских интересов блокада стала помехой, способствуя развитию событий, которые она должна была предотвратить. 28 декабря западные державы согласовали план для Рура, который исключал Советы. 10 февраля Парламентский совет в Бонне представил военным губернаторам проект основного закона Федеративной Республики Германия. Американцы и западноевропейцы были близки к соглашению по Североатлантическому договору и завершат работу над проектом 15 марта.24 Блокада не привела к переходу Берлина под советский контроль. Западная контрблокада продолжала оказывать давление на экономику советской зоны. Этот неожиданный американский запрос может предложить выход. Если бы это было официально, это предполагало, что Соединенные Штаты были готовы следовать программе Кингсбери Смита и отложить западногерманское правительство в обмен на прекращение блокады. Задержка предоставила пространство для маневра и, возможно, срыва лондонской программы: будут ли немцы продвигаться вперед, зная, что переговоры четырех держав ведутся? Даже если Запад не предлагал скрытую торговлю, его можно было втянуть в нее против его воли с помощью "уловки Троллопа": подтолкнуть его к позиции, которую он не занимал, "принимая" уступку, на которую он не шел - в данном случае, связь блокады Смита и Боннского соглашенияправительство.25
  
   Можно утверждать, что время теперь было на стороне Запада, а не Сталина. Русские оказались в эпицентре политического соперничества с Западом за сердца и умы всех немцев. Лондонская программа была непопулярна в Германии, потому что она означала разделение. Кроме того, немцам не нравился международный контроль над Руром и оккупационный статут, список суверенных полномочий, которые союзники планировали сохранить, а не передать новой федеративной республике. И все же Москва не смогла воспользоваться непопулярностью западной политики в Германии, потому что ее собственная политика отталкивала немцев еще больше. Затянувшееся и весьма заметное зрелище удержания берлинцев в заложниках оттолкнуло немецкое общественное мнение, уничтожив любые перспективы коммунизма в западной Германии.26
  
   Советы в Германии заплатили экономическую цену за блокаду, а не только политическую. Когда они остановили поток товаров с Запада, они нанесли серьезный ущерб экономике восточной зоны. В течение первой недели блокады в Вашингтон поступили разведданные о том, что Соколовский провел встречу с промышленными лидерами из зоны и был "сильно шокирован", узнав, насколько она зависит от торговли с западной Германией. Британские аналитики пришли к выводу, что зона не сможет расширить производство, если не возобновится межзональная торговля.27 Это было плохой новостью не только для зоны, но и для Советов, которые рассчитывали на выкачивание немецкой промышленной продукции и излишков продовольствия в качестве репараций. Впереди были новости и похуже. В июле британцы и американцы прекратили железнодорожное и баржевое сообщение через свои зоны в восточную Германию. Они также прекратили поставки, происходящие из их зон: репарации плюс железнодорожные поставки угля, стали, станков, химикатов, красителей и других промышленных товаров. Западные официальные лица объяснили остановку "техническими трудностями." В сентябре они распространили эмбарго на дорожное движение; в январе они ввели меры по предотвращению попадания экспорта из Западного Берлина в районы, контролируемые Советским Союзом. В следующем месяце они прекратили грузовые перевозки через свои зоны во весь советский блок и обратно, а также пешеходное движение в советскую зону и обратно. Когда Малик начал переговоры, чтобы положить конец кризису, одним из его первых вопросов было, приведет ли прекращение блокады к "полному возобновлению торговли между Зонами", что свидетельствует о том, насколько эффективной была контрблокада.28
  
   Время работало против Кремля на более широкой сцене. План Маршалла вселял новую надежду и жизненную силу в Западную Европу и углублял трансатлантические политические и экономические связи. К марту 1949 года Конгресс санкционировал выделение почти 5 миллиардов долларов на помощь Маршаллу.29 Программа способствовала экономическому возрождению Западной Германии, которое началось с денежной реформы в июне 1948 года, и способствовала интеграции западных зон в западную орбиту. Существовали также общеевропейские тенденции в области безопасности, которые шли вразрез с советскими интересами. И здесь блокада дала обратный эффект, ускорив создание антисоветской военной коалиции. Американцы и западноевропейцы начали говорить о североатлантическом пакте безопасности задолго до начала блокады, но блокада сделала угрозу со стороны Советов более четкой и непосредственной. Договор близился к завершению и должен был быть подписан в Вашингтоне 4 апреля. Сталин мог видеть, что блокада создавала именно то, чего он боялся: западный военный альянс, сосредоточенный на Соединенных Штатах, которые были готовы и способны действовать в защиту Западной Европы. В Ялте Рузвельт сказал Сталину, что американские войска не останутся на континенте более двух лет. Теперь Соединенные Штаты взяли на себя обязательство играть центральную роль в европейских делах на неопределенное будущее.30
  
   Каковы были риски, связанные с отклонением расследования Джессапа? Переговоры в Организации Объединенных Наций подошли к концу, и действия Джессапа могут стать последним маневром для протокола, прелюдией к применению силы Западом. В конце января Сталин все еще мог надеяться, что зима может помешать воздушным перевозкам. К середине февраля и, конечно, к середине марта эта надежда была явно напрасной. Потребуется сила, чтобы остановить воздушные перевозки. Сталин с самого начала избегал этого, убежденный, что в этом нет необходимости. Теперь вариантами были эскалация, затягивание блокады или ложь Джессапа во спасение, чтобы выйти из тупика. Это был трудный выбор, на который мог уйти месяц.31
  
   В то же время в Берлине все шло как обычно: Советы ужесточали контроль над восточным Берлином и расширяли контроль над межсекторальными перевозками и трафиком. Участились выселения, похищения людей и произвольные аресты. Возможно, была некоторая надежда, что экономический коллапс все еще возможен, что массы могут сплотиться и дать Сталину победу, прежде чем ему придется идти на уступки. Во Франции генеральный секретарь партии Морис Торез пообещал, что французские коммунисты окажут помощь Красной Армии, если она вторгнется во Францию. Это обещание было заметно в бюллетене Коминформа и немедленно поддержано партийными лидерами по всему миру, включая СЕПГ. Трудно согласовать эту публичную позицию, одобренную советскими официальными лицами, с решением снизить напряженность и прекратить блокаду.32
  
   Одним из возможных признаков того, что решение было принято в марте, а не в январе, было то, что и Молотов, и Соколовский, два человека, наиболее тесно связанные с политикой Берлина, потеряли свои должности: Вышинский сменил Молотова на посту министра иностранных дел 4 марта, в то время как Соколовский передал свой пост советского военного губернатора маршалу Ивану Чуйкову в марте29. Последний раз, когда Сталин менял министров иностранных дел, был в 1939 году, прецедент, который предполагал, что кадровые и политические изменения в Кремле шли рука об руку. Наблюдатели не были уверены, насколько важными были изменения. Молотов и Соколовский были не единственными, кто попал в переполох, который, возможно, имел больше общего с внутренней политикой ("ленинградское дело"), чем с Берлином. Молотов сохранил свой пост заместителя премьер-министра, в то время как Соколовский вернулся в Москву, чтобы стать первым заместителем министра советских вооруженных сил, так что ни один из них не был уволен с позором. И все же, как однажды заявил сам Молотов, "Когда что-то идет не так, всегда есть на кого свалить вину".33 Берлин пошел ужасно неправильно. Сталин не собирался винить себя, и из всех его помощников эти двое были наиболее вовлечены в политику Берлина.
  
   Всякий раз, когда Сталин принимал решение, Малик давал свой ответ 15 марта: "Москва говорит, что это упущение ... было "не случайным" "; валюта может быть обсуждена на встрече министров иностранных дел. Когда Джессап спросил, ожидают ли русские продолжения блокады во время такой встречи, Малик не знал; ответ Москвы касался только первоначального вопроса Джессапа. Джессап ответил, что ему было бы интересно узнать все, что Малик может узнать по этому вопросу.34
  
   Американцы были убеждены, что они близки к прорыву, который они организовали благодаря проницательному наблюдению и тщательному выполнению. Раск случайно рассказал о переговорах на совещании персонала Ачесона 17 марта. Болен мягко добавил, что контакт "может быть ... полезным", и британцы и французы должны быть проинформированы. На более широком собрании в полдень Болен объяснил "подход Малика к доктору Джессапу" как сдвиг в советской тактике - от настаивания на решении валютных вопросов к отсрочке создания западногерманского правительства. У группы были оговорки относительно информирования другой Западные правительства. Это увеличило опасность утечки информации, но оставление Лондона и Парижа в неведении позволило бы русским повторить Смита-Молотова и раскрыть переговоры, подорвав доверие Европы к Соединенным Штатам, поскольку переговоры по Североатлантическому договору вступили в свой последний раунд. Группа пришла к выводу, что британцы и французы должны быть проинформированы в общих чертах, работа в Парламентском совете должна продолжаться, и следует начать подготовку к скорейшему CFM. Член американской делегации на озере Успех представил британцам и французам краткое изложение событий позже в тот же день. Джессап подождал еще четыре дня, до 21 марта - на следующий день после того, как немецкая марка стала единственным законным платежным средством в западном Берлине, - прежде чем предоставить более подробную информацию. Даже тогда он пытался изобразить свои действия как случайное расследование, а не как тщательно спланированный маневр. Бевина не обманули. "Посмотрите на это", - нацарапал он в отчете из Нью-Йорка. "Теперь Сталин может снять блокаду".35
  
   Позже в тот же день Джессап встретился с Маликом. Советскому дипломату понадобилось меньше недели, чтобы получить ответ на последний вопрос Джессапа, что свидетельствует о том, как быстро Сталин мог действовать, когда принимал решение. Малик сообщил, что блокада может быть снята до встречи министров иностранных дел. Предложив уступку, он попытался ее получить. Согласно условиям интервью Смита, прекращение блокады было обусловлено отсрочкой создания западногерманского правительства, и на их следующих трех встречах Малик пытался добиться от Джессапа обещания не только отложить создание такого режима, но и "отменить" все промежуточные шаги поего создание также.36
  
   Такая упрямая позиция удивила американских официальных лиц и является еще одним признаком того, что стандартная оценка политики Сталина в начале 1949 года неверна. Твердость Малика была неожиданной, потому что американцы считали, что они одержали верх в дискуссиях, которые, по их убеждению, были инициированы Советами. Поскольку Сталин предположительно обратился к Западу за условиями в январе, Малик был не в том положении, чтобы требовать уступок в марте. Но если бы ответы Сталина Смиту были пропагандой, советы поверили бы, что дискуссии начались по инициативе Запада - что Джессап обратился к Малику. Обе стороны думали, что у них есть преимущество. К тому времени, когда Советы осознали свою ошибку, переброска по воздуху устранила последние остатки советского влияния, и Сталину пришлось довольствоваться теми уступками, которые Запад был готов предоставить, чтобы сохранить лицо.
  
   Бевин и Шуман прибыли в Вашингтон 31 марта. Помимо подписания Североатлантического договора, они собирались проработать последние детали немецкого оккупационного устава и рассмотреть следующие шаги в Берлине. На этот раз британцы и французы относились к Советам с большим подозрением, чем американцы. Бевин беспокоился, что Соединенные Штаты могут поспешить на встречу министров иностранных дел до того, как Запад укрепит свою позицию. Действия АМЕРИКИ "могут поставить под угрозу многое", от западногерманского правительства до Североатлантического договора. Хватаясь за соломинку, он беспокоился, что Малик, возможно, действовал не по инструкции и что Советы могут вновь ввести блокаду. Он и Шуман были обеспокоены тем, что, если информация о переговорах просочится, прогрессу в создании западногерманского правительства придет конец: ни один немецкий политик не мог настаивать на отдельном западном режиме, когда четыре державы обсуждали возможное объединение.37
  
   На своей следующей встрече с Маликом, 5 апреля, Джессап зачитал совместное заявление трех министров иностранных дел о том, что подготовка к боннскому правительству будет продолжаться. Единственным утешением, которое он предложил, было указать, что до такого правительства остались недели, если не месяцы. Другими словами, если русские хотели, чтобы министры иностранных дел посовещались до того, как будет сформирована федеративная республика, они должны действовать быстро. Словно для того, чтобы слова Джессапа дошли до сознания, западные державы завершили работу над оккупационным статутом и передали его немцам 10 апреля, открыв Парламентскому совету возможность внести последние штрихи в основной закон.38
  
   Бевин продолжал беспокоиться о переговорах Джессапа-Малика, и берлинский комитет кабинета министров поддержал его. Американцы были готовы приступить к разработке соглашения, но Бевин не хотел ничего излагать на бумаге до того, как это сделают Советы. Он беспокоился о последствиях для немцев и призвал отложить до разрешения разногласий между западными державами и Парламентским советом. Ачесон опасался, что, если Советы придут к выводу, что западные державы теряют интерес, они раскроют переговоры. Слухи уже циркулировали. На пресс-конференциях, состоявшихся 13 и 20 апреля, он отклонил вопросы о зондажах со стороны Советского Союза, создав впечатление, что никаких переговоров не было, и повторив требование о прекращении блокады до встречи двух сторон. Теперь он беспокоился о том, что был слишком крут, но Бевин оставался упрямым. Американский маневр рисковал "потерять Германию", жаловался он Дугласу; он хотел иметь "Бонн в кармане, прежде чем говорить с русскими", и предпочел бы прервать переговоры с Маликом, чем отложить программу для Западной Германии.39
  
   Бевин смягчился 26 апреля после соглашения в Бонне по основному закону. Но, как и опасался Ачесон, ТАСС опубликовал информацию о переговорах в тот день, кратко изложив события до 10 апреля, когда Джессап и Малик встречались в последний раз. Советское агентство печати также сообщило, что, если будет назначена дата встречи министров иностранных дел, блокада и контрблокада могут быть сняты до созыва совета. Болен подготовил заявление на случай утечки информации из СССР, которое Ачесон поспешно обнародовал. Таким образом, Клей узнал о переговорах из прессы и пришел в ярость. Похоже, во всем виноват Луис Джонсон. Трумэн проинформировал нового министра обороны о переговорах где-то между 12 и 19 апреля и попросил его уведомить Ройалла, Брэдли, Клея и помощника министра обороны Трейси Вурхис.40
  
   27 апреля Джессап пробрался сквозь море репортеров возле офиса Малика на Парк-авеню. Внутри он прочитал заявление, в котором повторялось, что шаги по созданию федеративной республики будут продолжаться; тот факт, что министры иностранных дел встречаются, не помешает и не замедлит эти приготовления. Чтобы подсластить эту пилюлю, он повторил обещания, что лондонская программа не помешает соглашению четырех держав и что западные державы приложат "искренние усилия" для достижения четырехстороннего соглашения.41
  
   По иронии судьбы, теперь, когда был виден конец и воздушный транспорт одержал победу, советское преследование достигло пика. С возвращением хорошей летной погоды Советы начали свои весенние маневры в марте, не заботясь о том, чтобы держаться подальше от британских и американских самолетов. В марте был зафиксирован 51 случай преднамеренного жужжания или близкого полета (в пределах 500 футов) по сравнению с 3 в феврале. Только в марте было зафиксировано 96 случаев явного намерения помешать американским самолетам, что составляет примерно четверть из 360 таких инцидентов во время воздушной переброски. Учитывая, что airlift совершил более полумиллиона самолето-вылетов (более 277 000 рейсов туда и обратно в Берлин), это число на удивление мало. То же самое относится и к задокументированным случаям саботажа, которых было всего четыре.42
  
   Внимательные исследователи airlift могут поставить под сомнение утверждение о том, что было зафиксировано всего 360 случаев преследования советскими войсками американских самолетов. В течение многих лет мы полагались на таблицу, в которой перечислены 733 "инцидента в коридоре". В таблице обобщен отчет ВВС США, и даже при кратком ознакомлении с этим документом становится ясно, что пилотам было поручено сообщать о чем-либо необычном, а не только о попытках помешать воздушной перевозке. Более половины "инцидентов" не сопровождались враждебными намерениями. Например, в июньском отчете 1949 года о неопознанном объекте упоминался паровой след на расстоянии от двадцати до тридцати миль. Один экипаж сообщил о зенитном обстреле в августе 1949 года примерно в сорока милях отсюда. Случай преднамеренного жужжания в мае 1949 года был совершен ВВС Йорка. В нескольких сообщениях о прожекторах конкретно говорится, что свет "не приставал к самолетам", "не пытался следовать за самолетами" или "немедленно погас", когда луч коснулся самолета. Были очевидные случаи опасных помех, в том числе, по крайней мере, пять случаев, когда советские самолеты пролетали в пятидесяти футах от самолета, перевозящего по воздуху, но общее количество намного меньше, чем мы думали. Кто-то превратил "инциденты" в "вмешательство", и с тех пор ошибка повторяется.43
  
   Почему Советы больше не вмешивались? У нас нет окончательных ответов. На ранних стадиях, должно быть, казалось, что нет смысла вмешиваться в то, что наверняка потерпит неудачу. Также кажется очевидным, что советские лидеры понимали, что любые подобные усилия сопряжены с серьезным риском войны. К весне 1949 года, когда до Кремля дошло, что переброска по воздуху может увенчаться успехом, Берлин не был настолько важен для Сталина, чтобы идти на такой риск. Лучше смириться с политическим поражением, чем рисковать военным.
  
   После обсуждения того, какие ограничения будут сняты и в какие сроки блокада закончится и начнется CFM, Джессап, Малик, Кадоган и французский представитель в ООН Жан Шовель достигли соглашения 4 мая. В коммюнике на следующий день сообщалось о победе Запада, обсуждалось только снятие блокады (назначено на 12 мая) и день созыва СМИД (23 мая). Советы не смогли наложить никаких ограничений на шаги по созданию западногерманского правительства.44
  
   11 мая часы начали отсчитывать время. На импровизированной пресс-конференции Ачесон похвалил "высокий моральный дух, отличную дисциплину и исключительное мужество" авиадебоширов, которые сделали этот день возможным. В тот вечер электроэнергия с советских электростанций снова начала поступать в западные сектора. В одну минуту после полуночи джип армии США выехал из Берлина и направился на запад по автобану. Пять минут спустя британский автомобиль проехал через советский контрольно-пропускной пункт в Хельмштедте, направляясь в Берлин. Вскоре после этого первый западный пассажирский поезд, более чем за год вошедший в советскую зону, с пыхтением пересек зональную границу. Блокада Берлина закончилась.45
  
   ПАРИЖСКОЕ ЗАСЕДАНИЕ Совета министров иностранных дел ратифицировало раздел Германии. Хотя министры иностранных дел пришли, вооруженные планами воссоединения страны, никто не ожидал, что они будут приняты. Западные предложения распространили бы лондонскую программу на всю страну, что Советы были вынуждены отклонить, в то время как советская программа восстановила бы право вето Кремля на оккупационную политику, которое западные державы никогда бы не приняли. Эксперимент по сотрудничеству четырех держав подошел к концу. Вместо того, чтобы пытаться возродить его, дипломаты приняли соперничество как установленный факт и попытались его урегулировать. Они добились скромного, но важного успеха.
  
   Сотрудники по планированию политики готовились к CFM с августа прошлого года, надеясь, что московские обсуждения могут привести к одному. Какую позицию должны занять Соединенные Штаты? Ответ Кеннана определили два соображения: одно относится к Берлину, другое - к глобальному. По его мнению, берлинская проблема сама по себе неразрешима. Вывод войск был бы унизительным поражением, которое деморализовало бы европейцев и воодушевило Советы. Тем не менее, воздушный транспорт не мог поддерживать город вечно. Это могло бы удовлетворить основные физические потребности, но не могло противостоять политические и психологические потери, вызванные бесконечными лишениями и неопределенностью. Когда-нибудь Запад будет вынужден потребовать прекращения блокады и подкрепить это требование силой. Решение могло быть найдено только в общегерманском контексте, которое сняло бы блокаду, заставив советские войска покинуть восточную Германию. Русские, конечно, не отступят, если западные державы не сделают того же. Таким образом, Кеннан предусматривал прекращение оккупации и создание немецкого правительства "с реальной властью и независимостью", которое контролировало бы всю страну, за исключением небольших гарнизонных районов на периферии, где оставались бы советские и западные армии.46
  
   Развивающееся чувство Кеннана глобального баланса сил привело его к тем же выводам. В мире было пять центров военной и промышленной мощи: Соединенные Штаты, Великобритания, Япония, Центральная Европа и Советский Союз. В 1948 году ключевой проблемой были отношения между двумя последними. Задача, стоящая перед Западом, сказал он аудитории Национального военного колледжа в сентябре, заключалась в том, чтобы "маневрировать ... вернуть российскую мощь к российской границе ... Мы должны вывести их [из Центральной Европы]."Ачесон выразил ту же мысль, когда сказал: "Вы никогда не сможете добиться какой-либо стабильности в Западной Европе на долгосрочной основе, когда российские войска находятся в 100 милях от Гамбурга".47 Лондонская программа оставила их там. Каким бы желательным ни было укрепление западного влияния в Западной Германии, Кеннан видел, что это продлит политическое и военное присутствие России в восточной Германии и Восточной Европе. Разделение Германии и Европы застынет вдоль "железного занавеса", что сделает невозможной интеграцию Восточной Европы в свободное европейское сообщество. По мере укрепления позиций Советы придут к выводу, что малейшая уступка может спровоцировать "обвал". Берлин останется заложником и горячей точкой, уязвимой для советского преследования. Кеннан также ожидал, что разделение отравит политическую жизнь Германии, разжигая националистические страсти в то время, когда "немцы должны начать считать себя европейцами, а не просто немцами".
  
   Кеннан понял, что его "Программа А", как ее стали называть, имела недостатки. Это усложнило бы План Маршалла и планирование обороны. Существовал риск того, что объединенная Германия может "стать коммунистической", хотя настроение в стране резко изменилось против Советов и СЕПГ из-за блокады. Вместо того, чтобы позволить российскому влиянию распространиться на Рейн, Кеннан ожидал, что его предложение вернет его к Одеру. По этой причине он сомневался, что русские примут это, но по политическим причинам это все равно стоило предложить. Другой проблемой будут французы. Как бы они ни неохотно санкционировали западногерманский режим, объединенная Германия может оказаться большим, чем они смогут проглотить. Кеннан также подозревал, что немцы не способны действовать как ответственные европейцы: по большому счету, он считал, что они "больной народ, у которого нет никаких политических импульсов в какой-либо ясной и здоровой форме". Если французы или британцы выступали против плана, Кеннан был готов отказаться от него, в то время как советскийотказ не оставил бы иного выбора, кроме как "энергично продолжать" лондонскую программу.48
  
   Идеи Кеннана встретили шквал критики. Джон Хикерсон считал их идеальной программой, которая "неизбежно" означала "полную замену западного политического влияния на восточное в Германии", однако он был убежден, что они "очень опасны". Русские обманут, и этот план "напугает французов до полусмерти". Другие сотрудники департамента (включая Болена), не говоря уже о Клэе и Мерфи в Берлине, осудили этот план. Было лучше продвигаться вперед с лондонской программой, развивать западные зоны и интегрировать их с Западной Европой, чем "освободите Германию" и надейтесь на лучшее. Мерфи был категоричен. Соединенные Штаты должны "поддерживать политические границы западной демократии как можно дальше на восток в Европе и должны максимально использовать Западную Германию в качестве нашего политического и военного плацдарма. ... Любое отступление будет иметь катастрофические последствия для политики сдерживания". Если Кеннан и Брайан Робертсон были готовы рискнуть немцами, то Клей - нет. По его мнению, единственной вещью, обеспечивающей европейскую стабильность, была армия США, а не План Маршалла и, конечно, не обращение Германии к демократическим ценностям. Выведите американских солдат из Германии, сказал он Форрестолу, "и вы практически передадите шоу России и коммунистам без борьбы". Он пошутил с Мерфи, что, если французы узнают об идеях Кеннана, они "немедленно переквалифицируют вас и меня в "друзей-помощников" ".49
  
   Ни Маршалл, ни Ловетт не одобрили бы программу А, но и не отвергли бы ее. В октябре и ноябре этот вопрос, казалось, едва ли имел значение, поскольку перспектив встречи министров иностранных дел не предвиделось. Так обстояли дела, когда Ачесон стал секретарем. Два месяца спустя конференция министров иностранных дел казалась возможной в течение нескольких недель, и решение по программе А больше нельзя было откладывать.
  
   Ачесон, казалось, воспринял аргументы Кеннана. Вне правительства с июля 1947 года, он не участвовал в лондонской программе и не был связан с ней узами брака. Один из группы внешних консультантов, он, казалось, сочувствовал идеям Кеннана в сентябре прошлого года. На встрече, состоявшейся 9 марта, за день до того, как Кеннан должен был отправиться в трехнедельную поездку в Германию, планировщик политики отметил, что, вероятно, уже слишком поздно менять позицию США в отношении западногерманского правительства. Ачесон ответил, что ему "жаль" это слышать; его "почти убедил" недавний Кеннан документ, освещающий недостатки лондонской программы. Госсекретарь добавил, что "он не понимает... как мы вообще пришли к решению" создать западногерманское правительство. Разве это не было "детищем генерала Клея", а не правительственным решением? Мерфи, который вернулся в Вашингтон несколькими днями ранее, чтобы стать исполняющим обязанности директора нового Управления по делам Германии и Австрии, вмешался, чтобы защитить своего бывшего начальника и описать лондонские встречи. Ачесон казался удовлетворенным, но отложил действия до возвращения Кеннана.50
  
   Мерфи сделал все возможное, чтобы воспользоваться паузой, и в этом ему помогли, когда Ачесон предложил ему занять место Кеннана в качестве главы рабочей группы СНБ, изучающей проблемы Германии.51 Собственное мнение Мерфи было изложено в комментарии Морису Поупу незадолго до его отъезда из Берлина: "Меня тошнит от людей, которые говорят о modus vivendi". Теперь он выступал против "сегрегации" Германии. Вместо этого Германия должна быть интегрирована в Западную Европу политически, экономически и в военном отношении. Соединенные Штаты должны продвигать демократические институты на "как можно большей территории Германии", эвфемизм для западных зон. Пока продвигается "конструктивная" и "успешная" лондонская программа, переговорная позиция Запада по отношению к Советам "соответственно укрепляется.Отметив, что было бы легче привязать к Западу только западную Германию, а не всю страну, из-за опасений соседей Германии, Мерфи пришел к выводу, что, если партнеры Америки не поднимут вопросы по поводу лондонской программы, "США должны считать себя официально и публично приверженными". Если министры иностранных дел встретятся, Соединенные Штаты должны предложить распространить лондонскую программу на всю страну. Первой политической рекомендацией Мерфи, добавленной к набору документов, подготовленных Вурхисом, было категорическое заявление о том, что отдельное западногерманское правительство должно "безоговорочно поддерживаться всеми тремя державами". В то время как Бевин и Шуман были в Вашингтоне в первую неделю апреля, они сосредоточились на следующих шагах по продвижению западногерманского правительства вперед, так что импульс, казалось, был в пользу Мерфи.52
  
   У Кеннана был могущественный союзник в лице Филипа Джессапа, суждения которого Ачесон ценил, и дебаты продолжались. 14 апреля Кеннан официально предложил, чтобы Программа А была взята за основу западной переговорной позиции, при условии согласия Великобритании и Франции. 4 мая заместитель госсекретаря Джеймс Уэбб направил последнюю "предварительную" версию программы Кеннана в Пентагон для комментариев. Он предложил временное федеральное правительство для всей Германии, а не отдельное правительство в западных зонах. Правительство будет сформировано на основе выборов под наблюдением ООН и разработает постоянную конституцию, в то время как гражданская высшая комиссия союзников, действующая большинством голосов, будет обеспечивать контроль за разоружением, демилитаризацией и репарациями. Декабрьский план международного контроля над Руром будет продолжен без советского участия. Армии союзников должны были переместиться в гарнизонные районы на периферии Германии: американцы - в Бремен, британцы - в Гамбург, французы - в Рейнскую область, а Советы - в Штеттин.53
  
   Ачесон не видел эту самую последнюю версию статьи Кеннана. Однако он знал об ответе Клея, который осудил это предложение как "действительно глупое", "самоубийственное", "шокирующее" и "близкое к предложениям Коминформа". "Если вы действительно хотите передать Германию Советам, - фыркнул Клей, - это способ сделать это". Генерал был убежден, что русские примут оккупационный статут и основной закон и "позволят государствам в советской зоне войти в Федеративную Республику". КеннанЕго план отбросил бы эту неминуемую победу.54
  
   Интересно, что Объединенный комитет начальников штабов не согласился. Они думали, что цель Кеннана - "скорейшее создание объединенной Германии, ориентированной на Запад" - была "по существу разумной", хотя они хотели перегруппировать войска вдоль Рейна, а не вблизи портов Северного моря. Они также выступили против произвольных сроков перегруппировки и национальных выборов. Шаги следует предпринимать, когда условия были подходящими, а не когда прошел какой-то заранее определенный интервал. Руководители не пошли дальше общих слов относительно военных аспектов урегулирования: Соединенные Штаты должны избегать условий, которые предполагают ослабление их решимости противостоять коммунистической агрессии; передислокация должна способствовать достижению национальных целей, укреплению безопасности Западной Европы и сопряжена с минимальным риском.55
  
   Британцы ничего не знали об этих внутриамериканских дебатах, но Ачесон видел, что их позицию трудно согласовать с позицией Кеннана. 2 мая Фрэнкс передал Ачесону послание от Бевина. Повторяя то, что он сказал Массигли в июле прошлого года, когда Робертс, Смит и Шатеньо готовились к встрече со Сталиным, Бевин предсказал, что настоящие проблемы начнутся, когда начнутся переговоры четырех держав, потому что позиции остаются непримиримыми. В другом британском документе, отправленном в Вашингтон 10 мая, предлагалась линия, аналогичная линии Мерфи: продолжение подготовки западногерманского правительства и предложение распространить действие основного закона Западной Германии и оккупационного статута на всю страну.56
  
   Принятие программы Кеннана, таким образом, означало ссору с англичанами и французами. Это также вызвало бы ожесточенную оппозицию со стороны Мерфи и других чиновников в департаменте, не говоря уже о Клэе и его многочисленных союзниках, как внутри, так и за пределами правительства, которые за последние полтора года вложили так много своего времени и энергии в лондонскую программу и отдельное западногерманское государство. Немцы, которые в этой кампании были менее чем восторженными новобранцами, могут почувствовать, что ковер выдернули из-под них как раз в тот момент, когда они вносили последние штрихи в основной закон. Какими бы разумными ни были абстрактные идеи Кеннана, Ачесон понимал, что они создадут огромные практические проблемы. Несколько недель спустя он прокомментирует, что европейцы были бы "совершенно напуганы, если бы вы вывели одного солдата на одну ногу в этот момент"; любой намек на слабость будет стоить Западу "всех завоеваний ..., достигнутых за последние 2 года".57
  
   Секретарь продиктовал план ситуации 10 мая и отправил его Бевину и Шуману. Заимствуя тезисы из резюме обсуждений, которое прислал ему Джессап, Ачесон исходил из того, что "нас беспокоит будущее Европы". Воссоединение Германии не было самоцелью, его следовало добиваться только в той мере, в какой оно способствовало созданию "свободной и демократической Европы". Хотя Запад предпочел, чтобы советские войска покинули Германию, цена была бы "слишком высокой", если бы британским и американским войскам тоже пришлось уйти. Напротив, перегруппировка, подобная предложенной Кеннаном, заслуживает "самого тщательного изучения". Ачесон согласился с британцами в том, что самое большее, чего следовало ожидать, - это modus vivendi. Запад должен попытаться достичь большего, но на своих условиях, а не на условиях Москвы.58
  
   Статья Ачесона означала конец программы А, а утечка информации Джеймсу Рестону из "Нью-Йорк таймс" была просто переворотом. Рестон раскрыл план 12 мая и вызвал, как вспоминал Болен, "настоящий ад в Европе". Джессап, прибывший в Париж на трехсторонние переговоры в преддверии CFM, заявил журналистам, что история Рестона "никоим образом не отражает американскую политику". Луис Джонсон завершил разгром Кеннана 14 мая, отправив Ачесону записку, в которой изложил свое твердое несогласие с программой А.59
  
   Было бы легко расценить это как упущенную возможность смягчить разногласия между Востоком и Западом или ослабить советское влияние. Мир, без сомнения, был бы лучше, если бы была принята программа А. Западная дипломатия оказалась сверхосторожной и оборонительной. Иронии было предостаточно. Клей, Мерфи и Ачесон приветствовали прогресс в Бонне, но опасались, что "свободные" западные немцы каким-то образом будут более восприимчивы к советским уговорам, чем "марионетки" восточных немцев к соблазнам свободы и демократии.60 Американские официальные лица психологически были в обороне. Ощущение кризиса и осознание экономической и военной слабости Запада - наследие 1947 и 1948 годов - сделали для них невозможным рассматривать переговоры с русскими, пока Запад не укрепит позиции силы. Отсрочка переговоров означала, что они не состоятся в течение многих лет.
  
   Хотя можно понять озабоченность Великобритании и Франции, трудно понять, почему план Кеннана вызвал такую оппозицию в Вашингтоне. Как отметил Хикерсон, один из его самых суровых критиков, это означало изгнание советского влияния из Германии. Конечно, именно поэтому это не было упущенной возможностью; Сталин никогда бы ее не принял. Встреча CFM в Париже покажет, что он не ослабит хватку в своей зоне или Восточной Европе. В то же время реакция на программу А показала, насколько глубоко укоренилось мышление времен холодной войны на Западе. Если план, который, по признанию даже его критиков, означал поражение России, не мог получить одобрения в западных столицах, какая надежда была на переговоры? Если ни одна из сторон не захочет отступить ни на дюйм, разделение Германии и Европы углубится. Хотя это могло бы обеспечить стабильность в краткосрочной перспективе, это поставило будущие поколения на край пропасти.
  
   ПОСЛЕ ТОГО, как ПРОГРАММА А БЫЛА ОТЛОЖЕНА, лондонская программа стала центральным элементом подготовки Запада к конференции министров иностранных дел. Парламентский совет в Бонне принял основной закон 8 мая. Военные губернаторы одобрили его четыре дня спустя и уполномочили министров-президентов представить его Ландтагу для ратификации.61 Джессап, Киркпатрик и Пароди встретились в Париже 14 мая, чтобы выработать общую позицию, и быстро согласились с тем, что боннское правительство должно быть создано до воссоединения Германии. Действие основного закона было бы распространено на всю страну, что позволило бы присоединиться к Плану Маршалла. Будет восстановлен контроль четырех держав, основанный на трехстороннем оккупационном статуте, при этом решения будут приниматься большинством голосов. Советы будут исключены из международной власти в Руре.62
  
   Аналитики не были уверены, как ответит Вышинский. Советская пресса дала мало четких указаний, кроме ритуальных призывов к Ялте и Потсдаму, поддержки последних призывов Народного конгресса и осуждения скорости, с которой Запад торопил западногерманское правительство к завершению. Спекуляции западной прессы выдвинули две теории: Вышинский использовал бы встречу в качестве пропагандистского форума, или он принял бы позицию Запада как часть мирного наступления, направленного на подрыв Североатлантического договора. Некоторые считали, что второй подход более вероятен. ЦРУ склонялось к этой позиции, предсказывая, что русские будут добиваться соглашения с Германией, чтобы вернуть себе пространство для маневра. Болен опасался, что Запад столкнется с "очень деликатной и даже опасной ситуацией", если Кремль предложит воссоединение на разумных условиях. Из Москвы Фой Колер согласился. Такой шаг, по его мнению, "потряс бы западную внешнюю политику до самого дна", дезориентировав общественное мнение в Западной Европе и Соединенных Штатах, ослабив поддержку не только Североатлантического договора, но и военной готовности в целом, и сделав интеграцию Германии в Западную Европу практически невозможной. Президент пребывал в блаженном неведении об этих ловушках, взволнованно и оптимистично говоря Дэвиду Лилиенталю, что Запад "добьется полного урегулирования в Германии".63
  
   Наши знания о советских приготовлениях и ожиданиях лишь немногим лучше, чем у западных современников. Если верить записям Вильгельма Пика, русские подошли к CFM с некоторой уверенностью. Молотов сказал лидеру СЕПГ, что контроль четырех держав может быть восстановлен, западные планы в отношении федеративной республики отложены в долгий ящик, а восточная марка заменена западной в Берлине. Единственным элементом реализма здесь было ожидание Пика, что СЕПГ не сможет выиграть новые выборы в Берлине.64
  
   Неуверенный, что его больше всего беспокоит - урегулирование, угрожающее интересам Запада, или провал конференции и новая блокада, Ачесон прибыл в Париж 21 мая. Он сразу же погрузился в двухдневную подготовку с Бевином и Шуманом перед открытием конференции в большом салоне отеля Талейран-Перигор, более известного как "Дворец Роз", днем 23 мая. Построенный графом Бони де Кастелланом в 1896 году для своей невесты, дочери барона-разбойника Джея Гулда, эдвардианская элегантность дворца навела Ачесона на мысль о "обстановке и атмосфере музыкальной комедии"."На потолочной фреске изображены сатиры, преследующие нимф в облаках, а в центре - Афродита, "невнимательный судья". Дипломатов встретила гвардия Республики с барабанами и горнами, шлемами с плюмажами, нагрудниками и блестящими черными ботинками. Все, чего не хватало, размышлял Ачесон, - это разухабистого вступительного припева Виктора Герберта.65
  
   У Ачесона быстро пропал всякий порыв разразиться песней. CFM, писал он позже, был "самым невозможным учреждением, когда-либо изобретенным человеком", которому требовалось восемь часов на пятнадцатиминутную работу. Синхронного перевода не было, поэтому каждую речь приходилось переводить дважды. Пока продолжался перевод, Ачесон поймал себя на том, что смотрит в потолок, гадая, поймают ли сатиры свою добычу. Бевин заметил королю Георгу в посмертном отчете, что трое его коллег были "все юристы по профессии. Следовательно, они были склонны с энтузиазмом пускаться в долгие юридические споры ", которые он один находил утомительными. Он не упомянул, что его ответом было вздремнуть во время многих сеансов. Ачесон жаловался, что может потребоваться полтора часа, чтобы получить ответ от Вышинского. Делегаты должны были выступать по порядку, обходя стол: Ачесон, Шуман, Бевин, затем Вышинский и снова по кругу. Неизменно кто-то высказывался вне очереди, и дискуссия выходила из-под контроля. Как только было восстановлено какое-то подобие порядка, Бевин "просыпался и говорил:"Я не совсем понял это", и цикл начинался снова. Ачесон чувствовал себя доведенным "до предела человеческой выносливости" и сказал Сенатскому комитету по международным отношениям: "Я чувствовал, что сойду с ума, если это будет продолжаться и дальше".66
  
   Эти процедурные трудности усугубили проблемы существа, стоящие перед министрами. Обсуждение проходило поэтапно. На первом этапе каждая сторона выдвинула максимум предложений: Советы хотели повернуть время вспять к Потсдаму (с улучшениями, чтобы компенсировать слабость их позиций в Германии), в то время как Запад предложил распространить Боннскую конституцию на советскую зону. В Берлине русские пытались восстановить Комендатуру с еще большим правом вето, чем раньше, в то время как западные державы пытались расширить полномочия прозападного магистрата. Русские пытались избежать любого обсуждения доступа, в то время как Запад стремился к физическому контролю над автобаном Хельмштедт. На втором этапе обе стороны отказались от своих односторонних предложений и выработали modus vivendi, согласившись с разделением Германии и предоставив слабое признание прав Запада на транзит.
  
   Вышинский начал дискуссию по Германии, предложив оккупирующим державам вернуться к Потсдамским соглашениям. Советы предусматривали восстановление Контрольного совета и Комендатуры союзников, объединенного берлинского правительства, четырехдержавного контроля над Руром и общегерманского совета на основе существующих зональных экономических агентств. Совет будет осуществлять правительственную власть по "всем вопросам экономической и государственной организации, затрагивающим Германию в целом". Это предложение ознаменовало отход от варшавского коммюнике от июня прошлого года, в котором Советы призвали к скорейшему заключению мирного договора с последующим выводом оккупационных войск и созданием правительства Германии. Вышинский предлагал оккупацию на неопределенный срок, что поддержали бы немногие немцы. Его позиция по процедуре ACC подсказала, почему русские изменили свое мнение о прекращении оккупации: совет должен действовать на основе единогласия. С одобрением АКК, необходимым до того, как какие-либо действия общегерманского совета могут вступить в силу, и с советским согласием, необходимым для одобрения АКК, советский план даст Москве мертвую хватку над экономическими и политическими событиями по всей Германии.67
  
   Позиция Вышинского отражала советскую политическую слабость. Только благодаря такой программе русские могли быть уверены в сохранении своих позиций в объединенной Германии. Варшавская программа была отличной пропагандой в июне 1948 года для мобилизации националистических настроений против лондонской программы, но в июне 1949 года она слишком сильно рисковала. В тот день, когда советские войска покинут Германию, СЕПГ будет отстранена от власти, и страна присоединится к Западу. Если в Кремле и были коллеги Джорджа Кеннана, которые убеждали Сталина сделать ставку на общегерманское урегулирование, то преобладали более осторожные головы. Ачесон обратил внимание на деликатное отношение Вышинского к вето. Он понял, что для русских это было "сердцем проблемы Германии": смогут ли Советы организационными средствами получить власть, которой им не хватало политически, и предотвратить появление Германии, независимой от советского контроля. Они настаивали на необоснованных преимуществах, как это было с октября 1946 года, потому что, как Кеннан выразился несколькими месяцами ранее, "без необоснованных преимуществ они вообще не могут надеяться сохранить какое-либо влияние".68
  
   Западные официальные лица почувствовали облегчение от неумелости Вышинского. Джессап сказал канадскому послу Жоржу Ванье, что русские "упустили из виду пропагандистские моменты", особенно когда он настаивал на "возвращении в Потсдам", что могло только оттолкнуть немцев. Позже Ачесон признался, что опасался, что какой-нибудь хитроумный советский маневр подорвет прогресс в Западной Германии, и испытал облегчение, обнаружив, что Вышинский оказался "многословным и скучным" сторонником бесплодной политики.69
  
   Западные делегаты были в сильной позиции. Западногерманское землевладение одобрило основной закон и вернуло его в Парламентский совет, который обнародовал его 23 мая, в день созыва конференции. Ачесон и его коллеги с презрением отнеслись к предложениям Вышинского. Ачесон сравнил план Вышинского с просьбой к жертве инсульта, которая на три четверти выздоровела, вернуться к полному параличу. 28 мая, после нескольких дней бесплодных дебатов, Бевин представил западную программу, которая распространит действие Боннской конституции на всю Германию. Согласно его условиям, четыре державы будут контролировать общенациональные выборы; выборы в восточной зоне будут проведены после вывода советских оккупационных войск и полиции. Промышленность, контролируемая Советским Союзом, вернется в собственность Германии, репарации прекратятся, а оккупационный закон сохранит некоторые полномочия за четырьмя верховными главнокомандующими союзников, чьи решения (за некоторыми исключениями) будут приниматься большинством голосов. Это предложение означало конец советского влияния в Германии.70
  
   Эта программа, как и ее советский аналог, была продиктована необходимостью, поскольку западные державы столкнулись со своей собственной дилеммой. Они были привержены объединению, как и должны были быть, чтобы сохранить поддержку Германии. Но они полагали, как говорится в одном документе с изложением позиции США, что "сейчас невозможно предусмотреть никакого практически осуществимого соглашения о четырехзонном правительстве Германии". Таким образом, как сказал Ачесон журналистам 18 мая неофициально, его намерением было "идти полным ходом" к западногерманскому правительству, "несмотря ни на что". Его главной заботой была не Германия, а Западная Европа. Он поддержал бы интеграцию немцев, "или такой значительной их части, какая может оказаться практически осуществимой", в демократическую федеративную Европу, но только в том случае, если это укрепит способность Западной Европы противостоять советскому давлению. "Наша основная политика и цель в отношении Парижа - продвинуть свободу как можно дальше на восток", - заявил он. "Если объединенная Германия способствует достижению этой цели, прекрасно; если нет, к черту все это".71
  
   Западное предложение в Париже поставило соглашение четырех держав в зависимость от принятия основного закона. Это помогло защитить западногерманских политиков, сняв с них бремя разделения страны и возложив его на Советы, и в то же время успокоило опасения Бевина и Шумана по поводу того, что они окажутся зажатыми между обещаниями западным немцам и соглашениями с русскими. Что-либо меньшее, чем это предложение от 28 мая, вызвало бы сомнения в приверженности западных правительств Боннскому режиму, Лондонской программе и, как полагал Ачесон, Североатлантическому договору, не говоря уже о предоставлении Советам возможности свергнуть общегерманское правительство и использовать свою власть над немецкими экономическими агентствами для подрываПлан Маршалла.72 Когда Ачесон объяснял американскую политику Комитету по международным отношениям на исполнительном заседании 19 мая, Артур Ванденберг пожаловался, что госсекретарь изложил предложения, которые Советы должны отклонить, и спросил: "Нет ли сахара, который вы могли бы положить на это кислое яблоко", какая-нибудь "безопасная уступка"? Их не было.73
  
   Вышинский, естественно, не захотел иметь ничего общего с "кислым яблоком", отметив, что оно "нацелено на навязывание [западного] правления Восточной Германии без участия восточных немцев и [СССР]". Он осудил его как недемократичный, нарушающий Потсдам и отрицающий чаяния всехмиролюбивые немцы. Он отверг это наотрез 30 мая. Его собственные предложения заключались в том, чтобы принять делегацию Народного конгресса, которую Бевин и Ачесон не рассматривали, и призвать к подписанию мирного договора в течение трех месяцев, а все оккупационные войска уйдут через двенадцать месяцев после этого. Западные делегаты не желали рассматривать договор с таким количеством нерешенных вопросов.74
  
   Поскольку встреча зашла в тупик, западные делегации пришли к выводу, что максимум, чего можно добиться, - это своего рода modus vivendi. Вопрос заключался в том, согласятся ли Советы. Болен так и думал. Несмотря на все их разговоры о новом АКК, отметил он, их целью было удержать то, что у них было. Ачесон согласился, телеграфировав Трумэну, что "почти истерическая настойчивость России" в отношении вето проистекает не из надежды вмешаться в развитие событий в Западной Германии, а из соображений обороны. Советы были так обеспокоены сохранением своего контроля над восточной зоной, что выдвинули программу, которая, как они знали, оттолкнет немцев и сделает необходимость в железной хватке еще большей.75
  
   И снова совместные институты, созданные в 1945 году для содействия гармонии, только усугубили отсутствие безопасности и недоверие. Пока эти институты объединяли две стороны, оборонительные мотивы подпитывали конфликт; каждая сторона опасалась, что четырехсторонние агентства предоставят другой стороне возможности расширить свое влияние. Modus vivendi, который избавил бы от таких связей, позволил бы обеим сторонам укрепить свои позиции и ослабить страх, что вся Германия может попасть в сферу влияния другой стороны.
  
   Западные дипломаты работали над условиями такого соглашения. В обмен на возрождение межзональной торговли, чего, по мнению западных аналитиков, отчаянно хотели Советы, Запад будет добиваться гарантированного доступа в Берлин, если не прямого контроля над маршрутами в город. Министры иностранных дел трех стран одобрили план 10 июня.76
  
   Ачесон изложил идею Вышинскому за ужином 11 июня: обсуждения министрами иностранных дел, верховными комиссарами и комендантами Берлина, но без официального четырехстороннего механизма; расширенная торговля между двумя Германиями (каждая со своим собственным фактическим правительством); Западный контроль над подъездными путями к Берлину; и австрийский договор. Три представителя Запада разработали это предложение на закрытом заседании 12 июня, сказав Вышинскому, что это пакетное соглашение: он не может выбирать порции. Когда Дуглас спросил, что будут делать западные делегации, если российский ответ будет уклончивым, Ачесон ответил, что они завершат встречу и разойдутся по домам.77
  
   Ачесон, казалось, был так же обеспокоен соглашением, как и тупиком, сказав Бевину 14 июня, что было бы ошибкой соглашаться на то, что казалось существенным соглашением, но на самом деле было "вообще ничем". Кажущееся снижение напряженности, такой результат "может ... победить законопроект о военной помощи в Конгрессе США". Этот вопрос возник снова, когда делегация США встретилась на следующий день. Болен утверждал, что любое соглашение, которое затруднило бы для Русских повторное введение блокады, было бы "действительно значительным в глазах обывателя." Болен стоял на своем, когда Мерфи предупредил, что соглашение может привести к сокращению ассигнований на воздушные перевозки, которые продолжались после 12 мая, чтобы нарастить запасы в Берлине.78 Болен осудил "внешнюю политику, которая подпитывается напряженностью, которая чрезмерно боится "расслабить" американский народ". Даллес согласился. Хотя правительство не должно заставлять общественность ожидать, что холодная война закончится завтра, "было бы действительно преступно, если бы мы отвергли или даже избежали урегулирования, потому что мы боялись немного снизить интенсивность американских усилий в нынешней холодной войне". Ачесон видел обе стороны. Он предупредил Трумэна, что "иллюзорное соглашение хуже, чем никакого", но он согласился с мнением Болена о том, что соглашение, которое сделало бы новую блокаду менее вероятной, было бы "значительным и ценным шагом".79
  
   К этому времени Вышинский получил свои инструкции, которые заключались в том, чтобы изучить западное предложение. Обсуждение началось 14 июня. Министры сосредоточились на австрийских проблемах, а в отношении Германии - на деталях межзональной торговли и доступа. После четырех долгих встреч 20 июня они приняли общие положения modus vivendi. Тем самым они подтвердили раздел Германии.80
  
   ОБСУЖДЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА БЕРЛИНА выявило закономерность, аналогичную той, которая затронула Германию: после маневрирования по объединению города на своих условиях каждая сторона согласилась на статус-кво. Западные державы открыли дискуссию 1 июня. Согласно их плану, оккупирующие державы должны были контролировать общегородские выборы в соответствии с правилами, применявшимися в октябре 1946 года. Политические партии, уполномоченные в одном секторе, могут проводить кампании во всех них. Магистрат, установленный этими выборами, будет действовать в соответствии с измененными условиями временной конституции 1946 года и обладать широкими полномочиями. Он не мог внести поправки в конституцию без согласие комендатуры и определенные области (разоружение, репарации, безопасность оккупационных сил, контроль над немецкими военнопленными и лицами, осужденными Нюрнбергским трибуналом, и наблюдение за выборами) были зарезервированы за комендантами. В остальном он был свободен в своих действиях. Его решения вступят в силу, если Комендатура не одобрит их в течение двадцати одного дня, а поскольку Комендатура действовала большинством голосов, действия магистрата не могли быть заблокированы одной оккупирующей державой. Коменданты секторов могли действовать самостоятельно, если Комендатура не могла договориться, но только в ограниченных областях: безопасность граждан союзников, защита городских властей от вмешательства в выполнение их обязанностей и контроль за военнопленными.81
  
   Западные державы были готовы играть на то, что выборы приведут к благоприятному для них магистрату, и они были довольны тем, что такое правительство обладает широкими полномочиями. "Обратное вето", положение о том, что решения магистрата вступали в силу, если они не были единогласно отклонены Комендатурой, защищало Магистрат от советского вмешательства. Западные коменданты ввели некоторые из этих договоренностей в западном Берлине в середине мая, дополнив их 7 июня новыми процедурами для своей трехсторонней комендатуры. Ачесон подытожил основные рассуждения, прежде чем покинуть Вашингтон. "Самая опасная вещь в мире, - сказал он Комитету по международным отношениям, - это "заключение любого соглашения, выполнение которого зависит от сотрудничества и доброй воли России".82
  
   Никого не удивило, что Вышинский счел такие договоренности неприемлемыми и предложил свое собственное предложение, которое дало бы Комендатуре, по словам Бевина, "самое сильное вето, которое где-либо существовало". Советы хотели предоставить комендантам юрисдикцию над повседневными деталями городского управления в таких областях, как полиция, транспорт, финансы, энергетика, связь, внешняя торговля и персонал. Магистрат разделит полномочия в этих областях, но его действия не вступят в силу до тех пор, пока комендатура единогласно не проголосует за их принятие. В других областях, таких как "местные дела", жилищные вопросы, образование, здравоохранение, трудовые и культурные вопросы, магистрат был свободен в своих действиях, но его решения приостанавливались, если один комендант возражал.83 Вышинский настаивал на том, что единодушие является "существенной основой всех соглашений по Германии" и "единственно возможной основой" для правления четырех держав. СССР, заявил он, "никогда не подчинится власти большинства". Ачесон язвительно заметил, что результатом предложения Москвы стало то, что "четыре державы могут делать в Берлине все, что им заблагорассудится, пока этого хочет СССР".84
  
   Как и на национальном уровне, политическая слабость в Берлине вынудила Советы настаивать на необоснованных преимуществах. Без права вето на комендатуру Советы не могли защитить свои позиции в восточном Берлине. Без права вето комендатуры на магистрат городское правительство, жаловался Вышинский, будет обладать слишком большой свободой от союзнического - то есть советского - контроля.85 И снова русские пытались использовать институциональные механизмы, чтобы компенсировать отсутствие политической поддержки. Поскольку соглашение об объединении ведомств невозможно, министры иностранных дел приняли статус-кво. Как и Германия, Берлин останется разделенным.
  
   ЗАПАДНЫЕ ДИПЛОМАТЫ ОБРАТИЛИСЬ К CFM в надежде добиться однозначного признания права своих стран на доступ в Берлин. Как и в случае с Германией и администрацией города, они разработали программу-максимум. Столкнувшись с отказом советского Союза, они согласились на гораздо меньшее.
  
   Джессап, Киркпатрик и Пароди столкнулись с дилеммами и парадоксами доступа во время своих предварительных переговоров. Все западные чиновники хотели укрепить права Запада; никто не знал, как это сделать. Требование, чтобы Вышинский признал эти права, может иметь неприятные последствия. Небрежно сформулированный, он "может поставить под сомнение права, ранее согласованные", в то время как советский отказ от самой жесткой формулировки имел бы тот же эффект. Дипломаты предложили CFM взять на себя обязательство соблюдать Нью-Йоркское соглашение от 4 мая и вернуться к правилам, существовавшим 1 марта 1948 года. Они думали, что Москва может согласиться на это в обмен на возрождение межзональной торговли.86
  
   Ачесон находился под политическим давлением, требуя большего. Сенатор Ванденберг написал ему в день окончания блокады, чтобы предложить ему потребовать официального признания советским Союзом прав Запада. Ачесон сомневался, что это будет легко, но пообещал приложить "все усилия". Когда он встретился с Комитетом по международным отношениям на исполнительной сессии 19 мая, Ванденберг и Теодор Ф. Грин из Род-Айленда обвинили администрацию в том, что она не обеспечила гарантии доступа в 1945 году, и призвали Ачесона исправить "ошибку". Он должен не только добиваться официального признания прав Запада, но и требовать сухопутного коридора в Берлин. Объединенный комитет также настаивал на "четком, благоприятном письменном соглашении" о "наземном коридоре". Сотрудники Отдела политического планирования хотели получить письменное соглашение, предоставляющее Западу "исключительную юрисдикцию" над автобаном Хельмштедт и железными дорогами, ведущими в Берлин. Отражая эти взгляды, Ачесон сказал СНБ 17 мая, что он надеется получить "четкий коридор на Запад", а 30 мая проинструктировал делегацию о том, что "первоначальным требованием" Запада должен быть "прямой физический канал", который Советы могли бы нарушить "только путем четкого актасила." Он обеспокоен возможностью новой блокады и попросил, чтобы Пентагон, изучающий западные варианты, уделил пристальное внимание зондам. Бессознательно повторяя комментарии Джона Фостера Даллеса, сделанные почти годом ранее, Ачесон предположил, что зондирование может быть полезным способом "проверки советских намерений".87
  
   Ранний американский проект предусматривал радикальные изменения в процедурах, влияющих на западный транзит. Западу будет разрешено пропускать двадцать пять военных поездов каждый день, и эти поезда могут въезжать в зону на любом из пяти контрольно-пропускных пунктов, а не только в Хельмштедте. Западные власти будут следить за тем, чтобы у пассажиров были надлежащие документы, что сделает ненужным советский досмотр. Немецкие перевозки были бы "неограниченными" и могли бы использовать кратчайший и наиболее практичный маршрут; для коммерческих перевозок требовались бы только западные разрешения, а не советские, и все западные поезда были бы оснащены западными локомотивами. Западное командование в Берлине будет контролировать железнодорожное движение в своих секторах, а не восточногерманский рейхсбан, который в настоящее время руководит железнодорожными перевозками по всему городу и советской зоне.
  
   Путешествовать по шоссе было бы проще. В то время как западные державы будут ограничены автобанами Хельмштедта и Мюнхена, эти автомагистрали будут находиться под контролем Запада. Немецкое движение будет свободно перемещаться по самому прямому маршруту с пограничными пунктами на всех основных автомагистралях. Для проезда в Берлин понадобятся только западные разрешения; никакого специального советского пропуска не потребуется. Движение барж по каналам восточной Германии будет осуществляться по аналогичным правилам.88
  
   Мало кто из наблюдателей ожидал признания со стороны Советского Союза, особенно в свете поведения России после блокады. Согласно соглашению от 4 мая, движение должно было возобновиться на основе правил, действовавших с 1 марта 1948 года, и у русских была гораздо более узкая интерпретация того, что это позволяло, чем на Западе. Чуйков разрешил не более шестнадцати воинских поездов в Берлин, отметив, что в 1945 году АКК одобрил только это число. Он отмахнулся от замечания Клея о том, что совет принял эту цифру как приблизительную и что на практике среднесуточное число в 1948 году достигло тридцати одного. Другие официальные лица пропустили мимо ушей напоминания о том, что в марте прошлого года Хельмштедт был одним из шести пунктов пропуска; теперь это было единственное место, откуда западногерманские поезда могли попасть в советскую зону. Аналогичным образом, они потребовали, чтобы баржи были перерегистрированы на основании приказа от 17 марта 1948 года, что является явным нарушением соглашения от 4 мая. Кроме того, российские официальные лица ввели в действие ограничения, которые они объявили до 1 марта, но западные державы оспорили; другие ограничения были новыми: требование, чтобы поезда, проходящие через восточную зону, тянулись Советские локомотивы, замена восточногерманских планировщиков и диспетчеров русскими и требование, чтобы товары, экспортируемые из Берлина, имели советские разрешения на транзит. Какое-то время русские утверждали, что товары, ввозимые в город из западных зон, должны иметь российские разрешения, и они запретили немецким грузовикам въезжать на автобан, который, по их словам, был зарезервирован для использования оккупационными силами. Технические переговоры сняли некоторые из этих ограничений, но не все. Подводя итог ситуации через неделю после окончания блокады, Риддлбергер написал, что Берлин остается "в состоянии полуобласки".89
  
   Нарушения не были полностью односторонними. Соединенные Штаты запретили экспорт определенных стратегических материалов в Советский блок и ограничили другие - так называемые списки 1А и 1В - в конце марта 1948 года; Нью-Йоркское соглашение требовало, чтобы Соединенные Штаты сняли эти запреты, по крайней мере, в Германии. Вурхис отнесся к проблеме с "неподдельной тревогой" из-за "реальной опасности того, что прорыв может привести к прорыву дамбы против потока стратегических материалов в районы-спутники", создав прецедент, которому последуют недовольные запретом европейцы. Мнение из штаб-квартиры Клея состояло в том, что, поскольку "нам придется нарушить это [обещание вернуться к статус-кво от 1 марта 1948 года] ... мы могли бы сделать это как одним, так и другим способом". Решение Вурхиса состояло в доставке товаров (включая товары 1A и 1B).обещано в соответствии с межзональным торговым соглашением 1948 года, но формулировать любое новое соглашение, исключающее пункты 1A и 1B. Представители четырех держав встречались в Берлине в течение месяца, пытаясь проработать детали, только для того, чтобы отложить заседание 13 июня без соглашения. К тому времени торговля и доступ были частью предложенного Западом modus vivendi в Париже.90
  
   Между тем, забастовка железнодорожников западного Берлина осложнила ситуацию. Проблемы назревали с тех пор, как западные державы запретили советскую марку. Контролируемая советским Союзом железнодорожная администрация отказалась выплачивать заработную плату рабочим, проживающим в западном Берлине, в немецких марках. Он не принимал оплату проезда в том, что считал незаконной западной валютой, поэтому утверждал, что у него нет немецких марок для выплаты заработной платы. Поскольку покупательная способность советской марки в среднем составляла от одной трети до одной четвертой покупательной способности западной валюты, даже те рабочие, которые могли конвертировать свою заработную плату на черном рынке, понесли значительные потери в оплате. Ситуация достигла апогея, когда усилия по посредничеству потерпели крах; рабочие покинули свои рабочие места в полночь 20 мая.91
  
   Западные официальные лица сначала поддержали забастовку, особенно после ожесточенных столкновений на станциях в западном Берлине между бастующими и советской железнодорожной полицией, в результате которых погибло несколько человек. Бевин увидел в забастовке возможность для жителей западного Берлина победить русских в публичном испытании на прочность. Хаули и его штаб рассматривали забастовку в схожих терминах и, как сообщал штаб генерала Поупа, использовали ее как способ "травли советских представителей, которые вследствие этого стали еще более непреклонными".92 Это был отличный спорт, особенно в дни эйфории после снятия блокады, но движение из западных зон замедлилось и прекратилось. Западные официальные лица поняли, как выразился Ачесон, "что мы... сами себя блокировали".93 Советы отказались от предложения бастующих работать в поездах, прибывающих на Запад, и рабочие в ответ потребовали, чтобы вся их заработная плата выплачивалась в немецких марках и чтобы их профсоюз был признан. В этот момент Ачесон решил положить конец этой неловкой ситуации. Он убедил Бевина и Шумана присоединиться к нему и выдвинуть ультиматум Вышинскому: если четыре министра не проинструктируют своих комендантов прекратить забастовку в течение четырех дней, Ачесон и его коллеги покинут конференцию. Советский дипломат был раздражен. Забастовка не была виной его страны; она была организована и направлялась из американского сектора. Лично, продолжал этот трибун пролетариата, он "не одобрял забастовки" и обвинял американцев в том, что они не посадили в тюрьму лидеров забастовки. Четырехдневный дедлайн Ачесона пришел и ушел, а конца и не видно.94
  
   Тем временем официальные лица в Вашингтоне пытались разработать ответ на новую блокаду. Никто, даже Клей, не разделял энтузиазма Ачесона по поводу исследований. Генерал, который находился в Вашингтоне в ожидании отставки, считал новый воздушный транспорт "единственной приемлемой альтернативой". Объединенный комитет начальников штабов согласился, высказавшись против расследования Ачесона и силовых попыток прорвать блокаду. Вожди думали, что новая блокада будет означать, что Советы готовы начать войну. Если военные действия были неизбежны, JCS хотел, чтобы русские совершили первый открытый акт. Следовательно, не будет ни конвоя, ни зонда; остается переброска по воздуху, хотя JCS не изменил своих взглядов с октября. Они заявили, что новая переброска по воздуху не будет "ни единственным, ни окончательным действием в отношении решения новой блокады Берлина" и что бессрочная переброска по воздуху будет постепенно ослаблять способность Америки вести войну. И все же это оставалось "единственным практически осуществимым шагом, не допускающим большого риска военных действий или решения покинуть Берлин". Заместитель Джонсона Стивен Т. Эрли передал эти взгляды в СНБ. Он выступал против конвоев и зондов, рекомендуя новую переброску по воздуху и контрблокаду, если русские возобновят блокаду. Если заседание СМИД будет отложено без подтверждения прав доступа Запада, Эрли считал, что западные державы должны продолжать переброску по воздуху до тех пор, пока в Берлине не будут созданы аварийные запасы, и оставаться готовыми возобновить переброску по воздуху и контрблокаду. Он также предложил предупредить Русских о том, что Соединенные Штаты будут рассматривать новую блокаду как "предмет серьезной озабоченности" - предупреждение, к которому следует попросить присоединиться Британцев и французов.95
  
   Трумэн и Уэбб уже видели отчет вождей. У президента не было конкретного комментария, но Уэбб почувствовал, что он не был в восторге от этого. Разум Трумэна говорил ему, что новый воздушный транспорт был "вероятно, единственным решением", но его сердце жаждало чего-то более решительного. В Париже Мерфи и Ачесон также высказались за более драчливый ответ. Мерфи возродил свое утверждение о том, что "прискорбный инцидент" не должен обостряться. Он был уверен, что если Запад покажет, что это серьезно, русские отступят. "Страх может быть полезен как элемент политики", - заметил он. Русские использовали это во время блокады, чтобы сдержать Запад; в следующий раз Мерфи захотел надеть ботинок на другую ногу. Со своей стороны, Ачесон находил все больше и больше смысла в зондаже, не для того, чтобы перестреливаться с Советами, а для того, чтобы посмотреть, будут ли они применять силу, чтобы остановить западные войска, пытающиеся добраться до города. Он заверил Трумэна, что сделает все возможное, чтобы заставить Вышинского подтвердить права доступа на Запад. Он подумал о том, чтобы предупредить советского министра иностранных дел о том, что Соединенные Штаты будут рассматривать любую новую блокаду как "очень близкую к акту войны" и будут использовать любые средства, необходимые для защиты своих прав и обязанностей в Берлине. Казалось, он говорил, что лучший способ справиться с новой блокадой - это сдержать ее.96
  
   Тем временем СНБ одобрил доклад Пентагона с незначительными изменениями. Были некоторые разногласия по поводу согласования действий с европейцами. Военные поставили под сомнение безопасность Великобритании и Франции; информирование Лондона и Парижа о том, что Соединенные Штаты ответят на новую блокаду ничем более воинственным, чем новые воздушные перевозки, означало, что русские могут узнать и захотеть ввести новые ограничения. Как же тогда добиться совместного предупреждения Москве? Британцы и французы наверняка захотели бы знать, какие шаги намеревался предпринять Вашингтон. Совет, по сути, передал проблему Ачесону. Как Уэбб телеграфировал своему шефу, СНБ оставил на его усмотрение метод, сроки и содержание любого предупреждения Вышинскому, и отложил представление отчета президенту до тех пор, пока его не одобрит Ачесон. Ачесон одобрил доклад 11 июня. Несмотря на попытку Джонсона лишить Ачесона свободы действий в отношении предупреждения, Трумэн повторил его 15 июня.97
  
   На этом фоне западные представители в Париже начали свои усилия, чтобы добиться признания советским Союзом западных прав доступа. С самого начала то, что было возможно, столкнулось с тем, что было желательно. 31 мая американская делегация отложила в сторону подготовленный ею подробный рабочий документ. Конференция должна сосредоточиться на долгосрочных общих соглашениях, и официальные лица в Берлине могли бы выработать конкретные договоренности, используя рабочий документ в качестве руководства. Министры иностранных дел должны были поручить своим представителям в Берлине разработать подробное соглашение в дополнение к соглашению от 4 мая. В соответствии с этим соглашением Советы предоставили бы все средства, необходимые западным державам для осуществления их "установленного права доступа в Берлин и из Берлина", и облегчили бы движение, необходимое для поддержки населения Берлина. Американская газета также предложила, чтобы западные державы несли ответственность за "контроль, эксплуатацию и техническое обслуживание" автобана Хельмштедт.98
  
   Эти предложения вызвали споры, когда делегация встретилась для их обсуждения в рамках предложенного modus vivendi 10 июня. Болен был недоволен требованием контроля над автобаном, описав это как "бросание камня на луну". Он спросил, было ли это серьезным предложением или оно было разработано с учетом связей с общественностью. Ачесон признал, что это было "скорее последнее". Болен хотел знать, какой будет реакция, когда Вышинский отвергнет его. Ачесон пожал плечами: совет не согласился бы. Болен изменил позицию, утверждая, что позерство будет иметь неприятные последствия: требование было "слишком непомерным . ... чтобы общественность одобрила ". Возражения Великобритании и Франции склонили чашу весов в пользу Болена. Европейцы были готовы попытаться установить контроль над автобаном, но не стали бы настаивать на этом, равно как и не стали бы настаивать на формулировках, которые заставили бы Советы признать "установленное Западом право доступа" в Берлин. Европейцы сочли это слишком похожим на "втирание [в это]", - сообщил Пол Нитце. Французы предположили, что четырехсторонний контроль над автобаном был тем, что Советы могли бы принять; американцы и британцы отвергли эту идею.99
  
   В проекте modus vivendi, который Ачесон передал Вышинскому 12 июня, отсутствовало какое-либо требование о признании советским Союзом западных прав доступа. Вместо этого он предложил военным губернаторам разработать новое соглашение, которое отвечало бы "требованиям западных союзников в отношении средств передвижения по железной дороге, дорогам и воде". Западные державы будут эксплуатировать и обслуживать автобан Хельмштедт и "контролировать" движение на нем, в то время как Советы должны были "облегчить" немецкое движение между западной Германией и Берлином.100
  
   Это застало чиновников в Вашингтоне врасплох, особенно в свете продолжающейся жесткой линии Ачесона в отношении расследований. Помощник Раска и Мерфи, полковник Генри А. Байроуд, телеграфировал секретарю, что мотивировка документа и его неспособность настаивать на четком подтверждении прав Запада "в целом не были поняты здесь"; им пришлось столкнуться с энергичными вопросами из неназванных кругов - без сомнения, армии и, возможно, США.Белый дом - и у них не было ответов. Modus vivendi выглядел как отступление. Это потребовало бы "осторожного публичного обращения", чтобы избежать впечатления, что западные правительства даже не пытались добиться признания их прав Советским Союзом.101
  
   Ачесон сделал лучшую мину при смене позиции. Он утверждал, что русские никогда явно не признают права Запада. Советское принятие предложения "фактически будет означать признание нашего права на доступ и молчаливый отказ от утверждения Сталина о том, что мы потеряли наше право", и молчаливое признание было лучшим, на что мог надеяться Запад. В то же время он заметил, что Советы могут уклониться от любого соглашения, каким бы подробным и точным оно ни было, если захотят, поэтому любое письменное соглашение будет "иллюзорной победой"."И все же, если бы это было так, не было никакого смысла в модус вивенди или в чем-либо еще.102
  
   Реакция Вышинского на западное предложение сформировала представление Запада о минимуме, который он мог принять. Он получил ответ Москвы 14 июня. Его правительство не отдаст Западу контроль над автобаном, который, по его словам, находился "в Советском Союзе"; Москва не будет участвовать в создании второго Данцигского коридора. Ачесон ожидал этого. Вышинский предложил слабую замену западному плану: чтобы улучшить и дополнить существующие соглашения, каждый зональный командующий будет действовать, чтобы обеспечить "нормальное функционирование" транспорта и коммуникаций в своей зоне.103
  
   Ачесон счел это неудовлетворительным, сказав Бевину и Шуману, что, если они имеют дело с людьми доброй воли, все может быть в порядке, но подобные советские обещания оказались бесполезными. Он опасался некоего иллюзорного согласия умов, которое позволило бы возобновить блокаду. Намечался новый западный минимум: Ачесон решил получить гарантии того, что западные державы когда-нибудь не столкнутся с новой блокадой. Когда на него давили, Вышинский казался покладистым. По его словам, поскольку целью соглашения было улучшить и дополнить существующие соглашения, очевидно, что "коммуникации должны были быть улучшены, а не ограничены".104
  
   Болен подумал, что этого достаточно. Любое соглашение, которое сделало бы "немного более трудным для Советов повторное введение внезапной или постепенной блокады", утверждал он, когда делегация встретилась 15 июня, "было бы шагом вперед". Мерфи не согласился, как и Джессап, который указал, что делегация сначала думала о двухсоглашения, общее соглашение, достигнутое в Париже, и более позднее, подробное соглашение в Берлине. Теперь, по его словам, они принимают "окончательное, хотя и общее соглашение здесь." Чтобы противостоять такой критике, делегация добавила предложение о том, что правительства четырех стран будут продолжать соблюдать соглашение от 4 мая. С этим изменением западные делегации приняли советский проект. Ачесон теперь не видел необходимости предостерегать Вышинского от новой блокады.105 Исходя из предположения, что любое соглашение затруднит повторное введение санкций, западные дипломаты решили, что слабое соглашение лучше, чем никакого. В этом была логика, но это была поразительная позиция; всего за неделю до этого эти же люди задавались вопросом, должны ли они отказаться от всего modus vivendi, если Советы не уступят им контроль над автобаном Хельмштедт.
  
   Ачесон сделал лишь ограниченные заявления об успехе, когда вернулся в Вашингтон, как на исполнительной сессии перед Комитетом Сената по международным отношениям 22 июня, так и на пресс-конференции на следующий день. CFM мало что решил, сказал он сенаторам. Это было, продолжал он, "больше похоже на манометр на паровом котле. Это показывает вам, что такое давление и как многого вы достигли ". Он напомнил журналистам о комментарии Маршалла восемнадцатью месяцами ранее о том, что прогресса в CFM не будет, пока не будет дан ответ на важный вопрос о том, восстановится ли Западная Европа. Париж, предположил Ачесон, отразил успехи, достигнутые Западом, и показал, что Советы перешли к обороне. Он охарактеризовал modus vivendi как "очень скромный документ", который "очень четко" предусматривает, что блокада не будет введена вновь. Это было что-то, размышлял он - не много, но что-то. Это также заложило основу для продолжения обсуждения четырьмя державами проблем Германии. "И здесь, - прокомментировал он, - это не так уж много. Это просто способ разумно относиться к ... установленному факту".106
  
   В конце концов, обе стороны предпочли иметь дело с установленным фактом, а не придерживаться своих максимальных программ; обе предпочли компромисс, основанный на минимальных целях - сохранении и укреплении существующих позиций - даже если это означало отказ от претензии на четырехсторонний контроль над Германией и принятие раздела страны. Принятие основывалось на осознании того, что альтернативы были хуже. Любая попытка изменить статус-кво сопряжена с рисками, на которые ни одна из сторон не согласится, и ни у одной из сторон не было веских причин пытаться, потому что раздел удовлетворял их минимальным целям. С точки зрения Запада, парижский modus vivendi означал, что Советы признали, что Германия не может быть объединена под их эгидой; для русских это означало признание Западом советского плацдарма в восточной Германии. Разделение и принятие его дипломатами устранили Германию и Берлин как причины конфликта между Востоком и Западом на десятилетие.
  
   Проживание стоило дорого. Мало кто считал раздел Германии стабильным или постоянным. Берлин оставался потенциальным источником проблем. Западные сектора, ставшие теперь весьма заметным символом решимости Запада, оставались столь же подверженными советскому давлению, как и прежде, и советский стимул поглощать их не ослабевал. Отношение к нему ужесточилось с обеих сторон. Ссылка Ачесона на предсказание Маршалла наводит на мысль о том, насколько сузились возможности. Маршалл, в конце концов, связал экономическое возрождение Европы с дипломатическим прогрессом в СМИД: первое приведет ко второму. Этого не произошло. На главный вопрос Маршалла был дан ответ, однако дипломаты оставались втянутыми в бесплодную, опасную конфронтацию. Ни у одной из сторон не хватило бы воли или мужества заглянуть за его пределы на четыре десятилетия.
  
   Выводы
  
   "История переживается вперед, но пишется она ретроспективно", - напоминает нам К. В. Веджвуд. "Мы знаем конец прежде, чем рассмотрим начало, и мы никогда не сможем полностью восстановить то, что было знать только начало".1 Есть несколько лучших примеров, чем причины, ход и окончание берлинской блокады.
  
   После блокады неспособность западных держав обеспечить доступ к своим секторам в Берлине казалась глупой. Холодная война была неизбежна. Сотрудничество между Востоком и Западом зависело от существования общего врага, и он исчезнет, когда Гитлер умрет. Не понимая этого простого факта, западные державы отдали себя на милость безжалостного диктатора. Критики объясняют ошибку американскими иллюзиями относительно Сталина и его режима. Подобно Рузвельту в Ялте и Эйзенхауэру на Эльбе, Джон Уайнант пожертвовал американскими национальными интересами в наивной погоне за советской доброй волей в Европейской консультативной комиссии.
  
   Наивность на самом деле занимала низкое место среди причин, по которым планировщики военного времени уделяли мало внимания послевоенному доступу к Берлину. Планирование отражало сосредоточенность на текущей работе, которая предотвращала новую немецкую агрессию. Будущим врагом будет Германия, а не Советский Союз. Это предположение было национальной политикой на самом высоком уровне, а не изобретением планировщиков среднего уровня или недалеких послов. Окруженный беспрецедентными смертями и разрушениями, никто не был склонен преклонять колени перед предполагаемыми историческими законами о распаде военных союзов.2 То, что мы сейчас считаем неизбежным, они решили сделать невозможным. Если ссоры между победителями будут высмеивать надежды и жертвы военного времени, то эти ссоры нужно было предотвратить. В той степени, в какой американская бюрократическая борьба препятствовала планированию, причиной была подозрительность Пентагона к британцам, а не симпатии в Фогги Боттом или Ланкастер-Хаусе к Советскому Союзу. Путаница в отношении зон военного времени в рейтинге C и послевоенных зон, обсуждаемых в EAC, не помогла.
  
   Ретроспектива исказила наше представление о том, что делали планировщики. Мы предполагаем, что они договаривались о снабжении целого города, хотя на самом деле они ожидали, что западные сектора будут удовлетворять их потребности за счет окружающей сельской местности (советской зоны) и что только гарнизоны будут получать поставки из западных зон. Вот почему армейские офицеры назвали доступ "военной проблемой" и осудили попытки дипломатов решить ее как вмешательство в военные дела. Советское настояние в июле 1945 года, чтобы каждая оккупирующая держава поддерживала свой собственный сектор, создало ситуацию, которую планировщики никогда не ожидали.
  
   Ретроспектива также преувеличивает национальные различия. Критики сосредоточились на американских ошибках, оправдывая британскую политику. Их точка зрения основывается больше на стереотипах - невинные американцы и проницательные британцы, - чем на фактах, поскольку британцы оказались не мудрее американцев. Действительно, если кто и был виноват в создании проблемы доступа, то это были британцы. В конце концов, план, используемый EAC для создания структуры союзных контрольных органов и создания зон, был планом Эттли, а не каким-то набегом New Deal на международную социальную инженерию. Ключевые предположения, которые заставили планировщиков недооценивать важность доступа - что зоны не будут иметь никакого политического или экономического значения и будут просто определять, где каждая страна разместила свои войска, что символические силы будут служить в других зонах, что войска всех оккупирующих держав будут свободно перемещаться по всей Германии и что оккупация будетбудьте кратки - возникла в Уайтхолле, а не в Вашингтоне.
  
   Еще одним необоснованным утверждением является утверждение о том, что доступ был проигнорирован. Было предпринято больше усилий, чтобы поставить его на более прочную основу, чем предполагали историки. Эти попытки провалились по целому ряду причин. Недостаток настойчивости занимает среди них высокое место. Доступ, который никогда не был первоочередной задачей, оказался деталью, которую кто-то другой мог уладить в другое время. Хиллдринг, Уайнант, Джебб, Странг и другие предполагали, что Советы предоставят доступ, когда придет время. После того, как Клей встретился с Жуковым в Берлине, он и другие были уверены, что в какой-то момент в будущем могут быть достигнуты более надежные договоренности. Надежда продолжала жить, поддерживаемая очевидной советской гибкостью. Гусев заверил Странга и Вайнанта, что доступ может быть проработан. Отклоняя призыв Бевина к свободе передвижения, Молотов сослался на процедуру, а не на принцип: надлежащим форумом был ACC, а не CFM. Аналогичным образом, Жуков пообещал дополнительные воздушные коридоры "в должное время". Западные державы иногда оказывались своими злейшими врагами: план Эттли сделал схему коридора Мозли спорной, в то время как предложение Харпера о воздушном коридоре подорвало британские призывы к неограниченным полетам.
  
   И правовая позиция Запада не была такой слабой, как предполагали более поздние критики. Поколения ученых считали, что соглашение о воздушном коридоре было уникальным и что никакие письменные соглашения не защищали западный наземный доступ к Берлину. Они ошиблись. ACC письменно определил железнодорожный доступ к Берлину в сентябре 1945 года. Это соглашение было воплощено в пронумерованном документе ACC, как и соглашение о воздушном коридоре, и оно было столь же обязательным. Кроме того, ACA разработало соглашения на более низких уровнях, регулирующие межзональные поездки и доступ в Берлин. Проблема заключалась в том, что если Советы решили проигнорировать эти соглашения, у западных держав было мало возможностей для выхода. Закон значил меньше, чем география и власть.
  
   Доступ, который так часто называют неудовлетворительным, работал достаточно хорошо в период с 1945 по конец 1947 года - гораздо дольше, чем ожидали планировщики. Только когда отношения ухудшились в 1947 и 1948 годах, это стало спорным. Короче говоря, возможность становилась опасной в сочетании с готовностью ее использовать. Мотивы Сталина, таким образом, имеют решающее значение для понимания невозможности доступа и истоков блокады. Для западных воинов холодной войны эти мотивы были аксиомой. В действительности, готовность Сталина пойти на риск конфликта росла по мере того, как отношения между Востоком и Западом становились жертвой динамики взаимного страха. Никто не стал бы противостоять единственной в мире ядерной державе по незначительным или временным причинам; Сталин сделал это только тогда, когда почувствовал, что у него нет другого выбора.
  
   События с апреля по июнь 1948 года обычно изображаются как провал западного сдерживания, поскольку Соединенные Штаты и их партнеры не смогли удержать Советы от блокады Берлина. Сдерживание провалилось той весной - советское сдерживание, а не западное. Вместо неспровоцированной агрессии - стандартной интерпретации времен холодной войны - блокада была попыткой сдержать инициативы в западных зонах.
  
   Сталин рассматривал возрождение Германии под эгидой капитализма как смертельную угрозу. Экономическое возрождение Германии и отдельное западногерманское правительство приведут к военному возрождению и новой агрессии. Эта новая война будет более ужасной, чем предыдущая, потому что на этот раз Россия столкнется не только с немецкими армиями, но и с американскими бомбардировщиками и британской морской мощью. Чтобы предотвратить эту опасность, Сталин прибегал к различным мерам, и, поскольку все они терпели неудачу, он не видел альтернативы, кроме эскалации. Он считал Берлин самым уязвимым местом Запада, и по мере того, как Запад осуществлял свои планы, он усиливал давление на город. Его попытки сдерживания провалились. Они были слишком тонкими: до июля Кремль не выдвигал никаких требований и не устанавливал никакой связи между Берлином и германским вопросом. Сталин также недооценил приверженность Запада лондонской инициативе. Напуганный мощью мирового капитализма и возрождением Германии, он не мог понять преувеличенного значения советской власти в расчетах Запада и того, насколько важной казалась лондонская программа, чтобы уравновесить ее.
  
   Западные державы не смогли сдержать блокаду, потому что они никогда не пытались. Официальные лица понимали, что Советы могут помешать доступу, но они не могли придумать ответ. Никто всерьез не задумывался о рисках, связанных с западным присутствием в Берлине. Значение города было неопределенным, обязательства западных держав неясны. Гарнизоны остались из-за инерции, а не из-за рассчитанной попытки внушить страх Кремлю. Принятие желаемого за действительное - представление о том, что у русских не было желания брать на себя ответственность за поддержку жителей города, и вера в то, что Советы осознали политические издержки прекращения поставок, что привело чиновников к выводу, что Кремль блефует. Официальные лица предполагали, что русские не будут использовать свое географическое преимущество, ограничившись войной нервов. Предложения наталкивались на практические возражения. Ответный удар был бы неэффективным, "очистка палуб" путем эвакуации иждивенцев вызвала бы панику в Западной Европе, а конвой Клея был сопряжен с большим риском. Попытка Вашингтона организовать предупреждение провалилась из-за нежелания Великобритании и Франции.
  
   Клей и Мерфи заявили бы, что они пытались предупредить свое правительство об опасности. В то же время, однако, они приложили все усилия, чтобы свести к минимуму риск для Берлина, присущий лондонской программе. План Маршалла, сдерживание и политика Запада в отношении Советского Союза - все зависело от этой англо-американской инициативы. Британские и американские официальные лица, включая Клея и Мерфи, не могли позволить русским (или французам) держать его в заложниках из-за Берлина. Мало задумываясь о том, как лондонская программа выглядела в советских глазах, британцы и американцы недооценили мотивацию Сталина остановить ее. Они также не обращали особого внимания на советское давление в Берлине. Если французы увидели связь, их англосаксонские партнеры отвергли французские опасения как преувеличенные, сделав ставку на то, что они могут идти вперед, не вызывая эффективного советского ответа. Они оказались правы - но только после одиннадцатимесячного противостояния, которое едва не привело к обратному результату.
  
   Сталин не вводил блокаду с целью изгнать западные державы из Берлина. Его целью было заставить их отказаться от лондонской программы. Эта цель создала непредвиденные проблемы для Советов - проблемы, которые не возникли бы из-за простой, прямой цели заставить Запад уйти. Потому что Сталин добивался уступок в отношении Германии, и потому что его единственным рычагом для их получения был страх Запада перед катастрофой в Берлине (например, войны, голода, падения морального духа жителей западного Берлина или обращения жителей против западных гарнизонов и требования их ухода), он не хотел, чтобы город сразу попал в его руки. Если бы это произошло, его рычаги влияния на переговоры исчезли бы. Такое мышление может стоять за тем, что Уильям Стиверс называет "неполной блокадой".3 С такой точки зрения, блокада не обязательно должна быть эффективной, чтобы быть эффективной. Каким бы проницательным ни казался этот анализ, он завел Сталина в тупик, когда западные державы и жители западного Берлина отказались уступить. Запертый в бесплодной конфронтации с Западом, неспособный поглотить западный Берлин или остановить лондонскую программу, советский лидер беспомощно наблюдал, как американцы втягивают Западную Европу в свою экономическую, политическую и военную орбиту.
  
   Он также ошеломленно наблюдал, как воздушный транспорт обошел его блокаду. Он был не одинок, поскольку воздушный транспорт превзошел все ожидания. Историки предположили, что целью западных держав, начавших переброску по воздуху, было прорвать блокаду.4 Это было самое далекое от их мыслей. Первоначально никто, имеющий влияние на политику, не рассматривал переброску по воздуху как противодействие советскому принуждению. Переброска по воздуху началась не в ответ на блокаду; на самом деле она началась за три дня до начала блокады, и ее первоначальной целью было снабжение западных гарнизонов. Это превратилось в краткосрочную временную остановку, чтобы выиграть время; только позже это превратилось в огромные усилия по снабжению западных секторов на неопределенный срок. Эта эволюция заняла более шести месяцев. Англичане и американцы начали отдельные воздушные перевозки в июне; они не объединялись до октября. Американские ВВС ждали до августа, прежде чем подсчитать, сколько самолетов им понадобится, Совет национальной безопасности не принимал решения об их отправке до октября, и они не прибыли до января. Масштабная операция требовала не только самолетов, но и логистической сети, которой не существовало. Два берлинских аэродрома нуждались в новых взлетно-посадочных полосах. В городе нужно было построить новый аэродром, и еще полдюжины должны были быть открыты в западных зонах. Необходимо было создать базы технического обслуживания, снабжения и обучения, некоторые из которых находились так далеко, как Монтана и Калифорния. Таннеру пришлось привить свою страсть к эффективности и стандартизации на всех уровнях. Ни в чем нельзя было быть уверенным; все это требовало времени.
  
   В начале никто не думал о воздушном транспорте так, как мы думаем сегодня. Сомнения были гораздо глубже и длились гораздо дольше, чем предполагали историки. В то же время, когда Клей приказывал самолетам Лемея подняться в воздух, он предупреждал Вашингтон, что воздушный транспорт "не может обеспечить гражданское население Германии". В Лондоне Бевин подтолкнул свое правительство к запуску отдельной британской воздушной перевозки, чтобы продемонстрировать "силу и решимость" и обеспечить "по крайней мере, некоторые поставки для гражданского населения"; идея о том, что эти временные усилия могут поддержать западные сектора, не имела места в его расчетах. Несколько недель спустя Корнелиус Уитни вынес взвешенное суждение ВВС США: переброска по воздуху была "обречена".
  
   Хотя переброска по воздуху не могла преодолеть блокаду, отправка как можно большего количества припасов в Берлин позволила бы отсрочить день, когда запасы иссякнут. Это дало время для дипломатии, хотя перспективы дипломатического прорыва оставались мрачными: Сталин прекратит блокаду только в том случае, если Запад откажется от лондонской программы, чего, по мнению западных держав, они сделать не могли. Когда дипломатия зайдет в тупик, западные державы окажутся перед "окончательным" выбором. Ряд ученых интерпретировали зависимость Запада от воздушных перевозок как отражение решения остаться в Берлине, даже если это означало войну. Трумэн никогда не выбирал между выводом войск и войной, потому что, благодаря переброске по воздуху, ему никогда не приходилось этого делать. Переброска по воздуху представляла собой политику как можно дольше откладывать выбор между войной и отступлением.
  
   Ученые неверно истолковали западное мышление по нескольким причинам. Одна из них - роль ретроспективы. И здесь знание конца искажает наше представление о начале. Воздушный транспорт преодолел блокаду, так что, должно быть, это и было его целью. Модели принятия решений были еще одним источником ошибок. Базовая структура этих моделей, стимулирование-реакция, кажется разумной: столкнувшись с кризисом, правительства должны разработать ответные меры. Матрицы теории игр, по-видимому, сводят ситуацию к ее сути и намечают направления действий. Актер А выбирает одно из нескольких возможности, актер Б делает то же самое, и их выбор определяет результат. Исходя из предположения, что фундаментальный выбор был сделан с самого начала, задача историка - определить, кто его сделал, когда и что за ним стоит. Эта прокрустова модель не допускает возможности того, что предпочтения могут быть неясными с самого начала, выбор может быть неоднозначным или отложенным, или могут возникнуть новые альтернативы, все из которых характеризовали реакцию Запада на блокаду Берлина. Мы видим то, что ожидаем увидеть, и эти модели заставили ученых ожидать модели поведения, которой там не было. Западные лидеры не сели, не взвесили альтернативы, не выбрали airlift в качестве курса действий, который разрешил бы кризис на их условиях, а затем не осуществили свое решение.
  
   Воспоминания участников ввели ученых в заблуждение. У успеха тысяча отцов. После того, как airlift одержал победу, многие люди поставили это себе в заслугу. Клей утверждал, что он предвидел блокаду, рассчитал потребности города и начал небольшую переброску по воздуху, чтобы "доказать, что работа может быть выполнена".5 Дрейпер предположил в устных мемуарах, что лифт был его идеей. Заявление Трумэна о том, что 26 июня он приказал перевести воздушную операцию на полномасштабную, организованную основу, является чистой выдумкой. Такой приказ перешел бы из Белого дома в Пентагон, а затем к Клэю и Лемею в Европе, причем копии распространялись по ходу дела. От него не осталось и следа. Не было ни быстрого решения, ни мгновенной отправки огромной воздушной армады, ни ранней уверенности в том, что решение найдено и риски взяты под контроль.
  
   Отчет президента о заседании Совета национальной безопасности 22 июля также ввел в заблуждение ученых. В своем пересказе обсуждения Трумэн утверждает, что он обязал Соединенные Штаты проводить политику преодоления блокады с помощью воздушных перевозок, отклонив возражения генерала Ванденберга и отвергнув альтернативу - конвой Клея. Отчет Трумэна непоколебимо удерживает умы ученых, даже несмотря на то, что современное резюме встречи, рассекреченное более двадцати пяти лет назад, ясно показывает, что он исказил то, что произошло.6 Президент вложил слова Клея в свои собственные уста ("если мы уйдем из Берлина, мы потеряем все, за что боремся") и состряпал выяснение отношений с Ванденбергом, которое так и не состоялось. Начальник штаба ВВС не только не возражал против переброски по воздуху, но и высказался за расширение переброски, заявив: "Военно-воздушные силы предпочли бы, чтобы мы действовали от всего сердца. Если мы это сделаем, Берлин можно будет снабжать". Поднятые им вопросы, представленные в мемуарах Трумэна как возражения, были шагами, необходимыми для успеха воздушной перевозки. Из стенограммы становится ясно, что немногие за столом переговоров разделяли веру Ванденберга в авиационную мощь. СНБ проигнорировал его призыв приложить максимум усилий. Ловетт, Форрестол и другие рассматривали переброску по воздуху как прелюдию к конвою, а не как альтернативу ему. Они не сомневались, что, когда в октябре воздушная переброска не удалась, Западу придется оставить Берлин или отправить танки Клея.
  
   Поскольку в конце концов Запад столкнется с двумя альтернативами - войной или уходом - советники президента настояли, чтобы он принял решение немедленно. Если Запад собирался воевать, ему нужно было мобилизоваться; если он собирался отступить, необходимо было предпринять шаги, чтобы минимизировать ущерб. Советники снова и снова призывали Трумэна сделать выбор. Зальцман, Клей и Беделл Смит настаивали на принятии решения. То же самое сделал Объединенный комитет начальников штабов. Бесчисленные ученые описывали президента как человека, предрасположенного к поспешным решениям. Как написал бы Трумэн в Mr.Гражданин, дрейф - это катастрофа: "Самый опасный курс, которому может следовать президент во время кризиса, - это откладывать принятие решений до тех пор, пока они не будут навязаны ему, а затем станут неизбежными решениями".7 Можно было бы ожидать, что он прислушается к своим советникам и примет решение, но это не то, что он сделал. Вместо того, чтобы следовать прямым указаниям мистера Гражданина, Трумэн повел себя как мистер Микобер. Он ждал, когда что-нибудь подвернется. Мы могли бы описать это как преднамеренную политику выжидания, пока не придет время, если бы были доказательства того, что Трумэн рассматривал свои действия в таких терминах. Его нет. Также нет доказательств того, что президент полагался на интуитивное чувство, когда действовать. Он плыл по течению, не признаваясь ни себе, ни другим в том, что он делает, все время настаивая на том, что он не перекладывает ответственность.8
  
   Британцы вели себя так же, хотя и с большим самосознанием. Перспективы воздушного сообщения (и многое другое) зависели от американцев, и Бевин неустанно настаивал на том, чтобы они сделали все возможное. Британцы поняли, что они не могут принять решение о войне или мире самостоятельно: решение оставалось за Белым домом. Бевин настаивал на переброске по воздуху в первые дни, не в надежде, что это прорвет блокаду, а чтобы выиграть время. Он надеялся, что демонстрация западной решимости (бомбардировщики, а не конвой Клея) запугает Кремль. И все же у него не было желания доводить дело до срыва. На вопрос британских начальников штабов, вступит ли Британия в войну из-за Берлина, Бевин и Эттли дали двусмысленный ответ: возможно.
  
   Никто не принимал "стратегических" решений и обязательств в июне и июле 1948 года. Вместо стойкого руководства и продуманной стратегии, описанных во многих отчетах, дрейф характеризовал западную политику. Прямое заявление Трумэна от 28 июня - "мы собирались остаться" - стало легендарным; однако более точный прогноз его действий появился несколько минут спустя, когда он сказал, что будет разбираться с ситуацией по мере ее развития. Державы решили не поддаваться принуждению из Берлина и не отказываться от лондонской программы. В то же время они хотели избежать войны. Как можно было достичь этого баланса? На какой риск готовы были пойти державы? На какие уступки они пойдут, чтобы остаться? Никто не ответил на эти вопросы. Стратегия также примиряет цели и средства. В фундаментальном смысле у Запада не было стратегии - не было набора шагов, которые он контролировал, которые предлагали разумную перспективу благоприятного завершения кризиса. Успешная переброска по воздуху могла бы позволить Западу сохранить свои позиции, но она не оказала никакого влияния на Сталина, чтобы он отказался от своих. Успех, определяемый как мирный исход, который сохранит интересы Запада в Берлине без ущерба для лондонской программы, зависел от изменения советской политики, и это было вне контроля Запада. В той мере, в какой у Запада была стратегия, она заключалась в том, чтобы ждать, пока Сталин сдастся, хотя западные державы считали, что имеют дело с безжалостным диктатором, у которого, по их мнению, не было причин сдаваться. Это вряд ли можно назвать последовательной стратегией.
  
   Западные державы избегали этих ужасных перспектив по двум причинам. Во-первых, Таннер преобразовал airlift. Сосредоточившись на решениях, ученые проигнорировали жизненно важные сложности реализации. Применяя теорию научного менеджмента Фредерика Тейлора, Таннер привнес в решение этой задачи твердую веру в регламентацию и внимание к деталям. Он вдвое сократил сроки выполнения работ в Берлине; заменил С-47 на более крупные и эффективные С-54; затем разместил столько С-54 в британской зоне, ближе к Берлину, сколько смог. Он увеличил полезную нагрузку, убрав ненужное оборудование и упростив упаковку. Он расширил свою сеть радиосвязи и навигационных средств для управления потоком самолетов. Он объединил британские и американские авиалинии под одной штаб-квартирой, открыл новый аэродром в Берлине, преодолел узкие места в логистике и решил проблемы с моральным духом.
  
   Несмотря на все эти усилия, переброска по воздуху потерпела бы неудачу, если бы берлинцы поддались советскому давлению, и это вторая причина, по которой Запад едва избежал поражения: отказ берлинцев подчиниться, который имел несколько источников. В некотором смысле берлинцы пережили худшие условия во время войны, и в 1948 году они были здоровее и лучше питались, чем в послевоенный период. Условия не были статичными. Поначалу, когда блокада не была усилена и люди верили, что она продлится недолго, ситуацию было относительно легко переносить; вещи ухудшилось осенью, когда Советы ужесточили ограничения, безработица выросла, надвигалась зима, а окончание кризиса отодвинулось в отдаленное будущее. Зима, хотя и тяжелая физически, была, возможно, менее утомительной психологически, чем осень; необычно мягкая зимняя погода означала, что реальность не соответствовала ожиданиям. Некоторым берлинцам жилось тяжелее. Экономические и классовые различия имели значение, как и то, где люди жили и работали. Возможно, больше всего имело значение то, какая часть чьего-либо заработка выплачивалась в более ценных B-марках. Бедные пострадали непропорционально: они были больше шансов быть безработным, больше шансов получать восточные, а не западные оценки, больше шансов жить в некачественном жилье. Но даже они, которым было что терять, оказались глухи к советским призывам. Сильные антикоммунистические настроения объединили население и помогли берлинцам выстоять. То же самое сделали вдохновляющее руководство Reuter и символическая ценность airlift. Призыв агентства Рейтер "присмотреться к этому городу" был услышан постоянным гулом двигателей над головой. Влияние воздушной переброски на моральный дух было даже больше, чем на материальный. Он стал символом приверженности городу, который вдохновил берлинцев и способствовал новому представлению о себе как о партнерах Запада. Это также усилило "заметный сдвиг в немецком менталитете" от авторитаризма и милитаризма, который начался в 1945 году и который один ученый назвал поворотным моментом европейской истории двадцатого века.9
  
   Во всей этой неразберихе западные державы принимали на себя обязательства в Берлине. Как и в случае с airlift, мы не можем указать на одно сознательное решение. Это парадоксально, потому что из всех американских обязательств в холодной войне ни одно не казалось более ощутимым и явным, чем обязательство перед Западным Берлином. Карибский ракетный кризис был таким напряженным для Джона Ф. Кеннеди и его советников отчасти потому, что они боялись, что Советы ответят в Берлине. Томас Риссе-Кеппен пишет, что "США лица, принимающие решения, отождествляли себя с Берлином, как ни с каким другим местом в мире", считая его фактически "американским городом, за который американские солдаты должны были умереть".10 Восемь месяцев спустя президент стер национальные различия, когда провозгласил себя гражданином Берлина. В одном сообщении Берлин времен холодной войны в Америке называют "городом на холме", местом почти мифической важности.11
  
   И все же истоки этого обязательства остаются неясными. Когда западные державы взяли на себя ответственность за некоторые районы города в 1945 году, они не брали на себя обязательства защищать его от своего советского союзника. Три года спустя, весной 1948 года, многие западные официальные лица сомневались в том, что такое обязательство существует или может быть выполнено, если оно существует. И все же он, безусловно, существовал год спустя, когда блокада закончилась. Пожертвование жизнями и сокровищами ради преодоления блокады превратило город в заметный символ решимости Запада. Дрейф, а не выбор - ни сознательное решение, ни интуитивное суждение - определили приверженность, которая продлится столько же, сколько сама холодная война.
  
   Появление того, что Дэниел Ергин назвал концепцией "национальной безопасности", является широко распространенной темой в дискуссиях о начале холодной войны. В отличие от предыдущих периодов американской истории, в которые военные и дипломатические дела были разделены, эта новая концепция объединила их. Хотя Ергин, без сомнения, прав, можно преувеличить скорость и полноту этого сдвига. Одна из тем этой книги заключается в том, что вплоть до 1948 года сохранялись значительные расхождения между тем, как военные видели национальную безопасность, и тем, как ее рассматривало большинство гражданских лидеров. Разногласия военного времени по поводу доступа в значительной степени коренились в убеждении, что существует различие между военными и дипломатическими делами и что другая группа - Государственный департамент в глазах военных; Объединенный комитет начальников штабов, по мнению дипломатов, - перешел черту и превысил свои полномочия. Во время блокады октябрьское противостояние в СНБ столкнуло два противоположных взгляда на национальную безопасность и способы ее защиты. Администрация проводила "стратегию сдерживания", которая использовала американскую экономическую мощь, чтобы компенсировать советскую военную мощь. Это была политика американского военачальники не могли понять. Военные и гражданские лица, такие как Симингтон и Форрестол, которые разделяли его взгляды, смотрели на мир с чисто военной точки зрения; то есть единственным надлежащим средством достижения целей администрации была военная мощь. Никакой другой подход не удовлетворял их определению военного профессионализма и надлежащей функции вооруженных сил. Такие люди не рассматривали экономическую мощь как эффективное средство защиты, что приводило к их жалобам на дисбаланс целей и средств и на то, что политические обязательства превышают военную мощь для их выполнения. Этот дисбаланс нигде не был больше, чем в Берлине, который невозможно было защитить ни в каком военном смысле.
  
   Разница между военными и гражданскими взглядами в 1948 году ограничивала влияние военных на политику. Хотя некоторые ученые предполагают, что влияние военных возросло на ранней стадии кризиса, трудно найти пример, когда президент принимал советы вождей.12 Их явным предпочтением было отступление. Трумэн отверг этот курс, точно так же, как он отверг диаметрально противоположное предложение военного Люциуса Клея. На ученых может оказать чрезмерное влияние утверждение Мерфи о том, что вожди удержали Трумэна, в противном случае желавшего поддержать конвой Клея. Заявление Мерфи является неподтвержденным слухом. Кроме того, не следует придавать слишком большого значения июльскому "отказу" от конвоя. Трумэн и СНБ отложили идею конвоя на время, а не навсегда. Это не будет следующим шагом, но он может стать последним. Другими словами, президент не оценил оппозицию вождей настолько высоко, чтобы раз и навсегда отказаться от варианта с конвоем. Военные лидеры хотели получить окончательное заявление о том, что будет делать Запад, когда воздушная переброска не удастся, как и ожидали их планировщики. Трумэн ничего не добился. Он чувствовал себя более комфортно в неоднозначном мире политики, чем генералы, и он был менее склонен спешить с суждениями. Нам повезло, что он был.
  
   Поведение Запада во время кризиса служит примером поговорки о том, что лучше быть удачливым, чем хорошим. Какой бы непоследовательной и нелогичной ни была политика Запада, она сработала. Он отстаивал интересы Запада в Берлине, избегая войны. Миру повезло, что Трумэн, Бевин и Эттли не прислушались к своим слишком логичным советникам, настаивающим на том, чтобы они сделали окончательный выбор. Нам всем повезло, что эти лидеры не выносили поспешных суждений, как предполагают ученые, и что Сталин не был безжалостным грабителем, каким его считали воины холодной войны.
  
   Нам повезло меньше в другом отношении: источники успеха Запада были затемнены. Уроки, которые большинство жителей Запада извлекли из кризиса, были теми, которые много лет назад критиковал Гэддис Смит: единственный способ иметь дело с Советами - быть жестким и непреклонным, уступки - это признаки слабости и так далее.13 Таково было послание в мемуарах Клея, а также в мемуарах Хоули и Трумэна. Блокада, казалось, подтвердила предыдущие уроки: как и в Иране два года назад, Москва отступит, столкнувшись с превосходящей силой и решимостью; твердость была единственным способом остановить советскую экспансию, защитить демократию и предотвратить войну. Вашингтон и Лондон отвергли конвой Клея только для того, чтобы, в конце концов, согласиться с обоснованием этого. Те же предпосылки сформировали науку времен холодной войны для целого поколения.
  
   Это только половина истории. Сдержанность - это другое. Западные державы не бросили вызов блокаде с помощью конвоя, они избежали ультиматумов и (благодаря европейцам) никогда не загоняли себя (или Русских) в угол. Откладывая американские планы сделать B-mark единственным законным платежным средством в Берлине, британцы и французы избежали нанесенной себе раны, которая могла оказаться смертельной. Если бы Клей и другие сторонники жесткой линии добились своего и ввели западную марку зимой, безработица и стоимость жизни были бы взлетели в самое неподходящее время, добавив нагрузки, с которыми воздушный транспорт, возможно, не смог бы справиться. Русские также проявили сдержанность. Они могли помешать воздушному сообщению - не только атакуя самолеты, но и используя более тонкие и менее опасные средства, такие как помехи радиосвязи или помехи навигационным средствам. Они могли послать войска в западные сектора или спровоцировать беспорядки и послать полицию маркграфа в западный Берлин для "восстановления порядка". Они не сделали ничего из этого.
  
   Сдержанность основывалась на желании избежать войны. Обе стороны понимали, что войны легко начать и трудно остановить, и обе стороны хотели избежать одной. Вторая мировая война была реальным и непосредственным воспоминанием, которое никто не хотел повторять. Трумэн и Эттли были на передовой Первой мировой войны. Сталин видел, как война уничтожила царский режим и чуть не свергла его собственный. Французы были ошеломлены внезапным, необъяснимым поражением в 1940 году и унижены оккупацией. Если прошлая реальность была плохой, то картина будущей войны была безнадежно мрачной. Советы могли захватить Европу, но не имели возможности победить Соединенные Штаты. Американцы могли разрушить советские города, но не могли захватить и оккупировать их. Реальность будет напоминать что-то из оруэлловского "1984" - "вечная война за вечный мир". Война должна была стать последним средством - последним шагом, а не следующим.
  
   Трумэн и люди из его окружения решили не останавливаться на этой стороне западной политики в последующие годы, и ученые пренебрегли этим. При этом игнорируется дилемма, с которой столкнулись западные лидеры, и решение, которое они разработали. Преисполненные решимости "оставаться в Берлине, и точка", они в равной степени были полны решимости избежать войны. Достижение обеих целей одновременно было основной проблемой, с которой они столкнулись. Они решили ее, конечно, благодаря стойкости и решимости, но также благодаря осторожности и осмотрительности. И они выиграли от большой удачи в виде неожиданного успеха airlift и готовности берлинцев терпеть. С другой стороны, Сталину приходилось балансировать между своей целью сорвать лондонскую программу и своей решимостью избежать войны. То, что мы видим во время блокады, когда обе стороны боролись с возникающими дилеммами, - это появление негласных правил того, что более позднее поколение назовет кризисным управлением.14 Это было таким же наследием берлинской блокады, как и жесткие уроки, которые были восприняты некоторыми в то время или в последующие годы, и политикам следовало бы уделять им больше внимания.
  
   Возможно, самый важный урок из блокады для политиков заключается в том, как неоспоримые предположения - идеи, которые кажутся элементарным здравым смыслом, - могут препятствовать анализу и принятию решений. Советы считали само собой разумеющимся, что Берлин не выдержит блокады и что западные державы придут к соглашению. Самые фундаментальные предположения западных держав - о способности берлинцев сопротивляться, о способности воздушного транспорта доставлять грузы и о готовности Сталина идти на риск - были ошибочными. Ошибки Сталина привели к унизительному поражению; ошибки Запада, чрезмерно сужающие предполагаемые альтернативы, могли привести к войне. Упрощенный в ретроспективе образ блокады, дошедший до нас, скрывает эти опасные возможности - и то, как их удалось предотвратить.
  
   Благодарность
  
   Многие люди - бывшие чиновники, архивисты, друзья, учителя, семья - помогали мне на протяжении многих лет, когда я работал над этой рукописью, и я глубоко благодарен им всем. Никто из них, конечно, не несет никакой ответственности за ошибки в фактах или интерпретации на последующих страницах; они мои собственные.
  
   Ряд бывших чиновников были достаточно любезны, чтобы предоставить мне доступ к частным документам и устным историческим интервью. Все они ушли из жизни за прошедшие годы, но мой долг перед ними остается. Среди них старший судья окружного суда Джордж Фахи, судья Филип К. Джессап и генералы Кертис Э. Лемей и Артур Г. Трюдо. Покойный Дин Раск терпеливо ответил на шквал вопросов об идее Джорджа Маршалла передать Берлин Организации Объединенных Наций.
  
   Мне также помогало множество архивистов, в том числе Эдвард Барнс, Ричард Бойлан, Ребекка Коллиер, Уильям Х. Канлифф, Дэвид Джордано, Милтон Густафсон, Майкл Хасси, Уилл Махони, Кэти Никастро, Мэтью Дж. Олсен, Эми Шмидт и Билл Уолш из Национального архива. Я в особом долгу перед Полом Брауном и покойным Эдвардом Дж. Ризом из сотрудников Национального архива, которые приложили особые усилия, чтобы убедиться, что я увидел все, что хотел увидеть. Тед Джексон из библиотеки Лейнингера Джорджтаунского университета; Дэвид Кио и Ричард Дж.Институт военной истории армии США; и Ханна Зейдлик и Джоана Бриньоло из Центра военной истории были неизменно добры и предупредительны. Я также благодарен сотрудникам Исследовательской библиотеки Джорджа Арендтса в кампусе Сиракузского университета; Коллекции устной истории Колумбии; Библиотеке Дуайта Д. Эйзенхауэра; Отделу рукописей Библиотеки Конгресса; Библиотеке рукописей Сили Г. Мадда Принстонского университета; Библиотеке Франклина Д. Рузвельта; Коллекции западных исторических рукописей Университета МиссуриБиблиотека; Библиотека Раша Риса Университета Рочестера; и Бенедикту К. Зобрист, Деннис Э. Билджер, Филип Д. Лагерквист, Ирвин Мюллер и Уоррен Орвалл из Библиотеки Гарри С. Трумэна.
  
   Дакр П. Коул из исторического отдела Министерства иностранных дел Канады оказался любезным, отзывчивым и изобретательным хозяином. В Государственном архиве Канады (ныне Библиотека и архив Канады) Кармэн В. Кэрролл, Маргарет Мэттсон и Иэн МакКлимонт из Отдела рукописей, а также Гленн Т. Райт и Дени Буле из Отдела государственных архивов помогли мне разобраться в их богатых коллекциях. Во время четырех поездок в Британское государственное архивное управление (ныне Национальный архив) я столкнулся с неизменной вежливостью и услужливостью. Себастьян Кокс и его талантливые сотрудники из военно-исторического отдела Министерства обороны помогли мне почувствовать себя как дома.
  
   В разгар моих скитаний в качестве гражданского лица, работающего в Министерстве обороны, сотрудники межбиблиотечного абонемента терпеливо отвечали на запросы о книгах и статьях, в том числе Рэндалл Мурхед из Университета Нью-Мексико; Сьюзан Корнетт, Кортни Уилсон и Изабель Олдридж из библиотеки Бейтмана на базе ВВС Лэнгли; Александра Кит-Генрив библиотеке базы ВВС Оффутт; и Мартина Вальтер и Петра Лутц в библиотеке авиабазы Рамштайн в Германии. Мнения, выраженные на этих страницах, являются моими собственными и не обязательно отражают точку зрения Министерства обороны или любого другого Министерства обороны США.С. правительственное агентство.
  
   Грант Библиотечного института Гарри С. Трумэна позволил мне совершить дополнительные поездки в Индепенденс, штат Миссури, а грант Американского философского общества позволил мне совершить мою первую поездку в Кью. Материалы, защищенные авторским правом Короны, хранящиеся в Национальном архиве Соединенного Королевства, воспроизводятся с разрешения контролера канцелярии Ее Величества. Я также благодарен редакторам журналов "Историк" и "Иллюстрированная американская история" за их любезное разрешение перепечатать в переработанном виде материал, который впервые появился на их страницах. Также приятно подтвердить разрешение группы Тейлора и Фрэнсиса (http://www.tandfonline.com) перепечатать в переработанном виде материал, который первоначально появился в International History Review.
  
   Если говорить о личном, то Кен и Карен Харрингтон особым образом помогли моему исследованию, как и Джордж и Маргарет Калли, Перри и Стефани Джеймисон, Роджер Миллер и Крисси Видас, Джо и Джин Тромбли, а также Брайан, Силке и Тед ван Сверинген. Я глубоко благодарен им за дружбу и гостеприимство. Перри потратил время на свои собственные исследования в Карлайлских казармах, чтобы скопировать фрагменты дневников Флойда Паркса. Гарри Клиффорд поделился выдержками из работ Уолтера Липпманна, избавив меня от исследовательской поездки. Стив Риарден использовал свои обширные знания о периоде Трумэна в ранней версии рукописи. Тед Уилсон и Беверли Джаррет помогли мне увидеть лес, когда я заблудился в подлеске. Мои родители и приемные родители были постоянными источниками любви и поддержки.
  
   Коллеги-правительственные историки Боб Беггс, Том Крауч, Майк Дюгре, Эд Лонгакр, Джерри Мартин, Бэррон Одер и Том Снайдер терпеливо слушали, как я бесконечно бубнил о своей любимой теме, оспаривал мои идеи и критиковал мою прозу. Джордж Калли и Боб Даффнер заслуживают особого упоминания за их неослабевающую поддержку на протяжении многих лет. Эд Гир вошел в историю во время airlift и сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы вернуть "обычных" людей в центр своей историографии; его дружба и поддержка были поистине вдохновляющими.
  
   Многие сотрудники издательства Университета Кентукки сделали эту книгу лучше. Режиссер Стив Ринн был постоянным источником поддержки. Исполнительный помощник Эллисон Вебстер всегда была рядом с хорошим советом и помощью, в чем бы она ни нуждалась. Редактор Линда Лотц собрала рукопись воедино, внося улучшения на каждой странице; лучшего редактора я и желать не мог. Ила Макентайр руководила монтажом и производством с мастерством и терпением. Ричард Гилбрит проделал отличную работу по подготовке карт. Я также глубоко признателен двум анонимным рецензентам, которые критиковали рукопись для печати. Их похвала была щедрой, их критика обоснованной и конструктивной.
  
   Я в величайшем интеллектуальном долгу перед Робертом Феррелом, который впервые руководил этим исследованием в качестве диссертации больше лет назад, чем кто-либо из нас хочет вспомнить, и который с тех пор терпеливо прочитал бесчисленные черновики. Я старался соответствовать его стандартам здравого смысла, ясной и простой прозы, сочувствия к тем, кто был до меня, и его понимания сути.
  
   И, наконец, те, кто первыми в моем сердце. Я многим обязан Сильвии, Лауре и Элизабет, чья любовь, поддержка и поддержка никогда не ослабевали, даже несмотря на то, что я часто отсутствовал, в другое десятилетие, в другой стране.
  
   Сокращения
  
   AACS
  
  
   Авиалинии и служба воздушного сообщения
  
   ACA
  
  
   Контрольный орган союзников
  
   АКК
  
  
   Контрольный совет союзников
  
   AEC
  
  
   Комиссия по атомной энергии
  
   АФРА
  
  
   Агентство исторических исследований ВВС
  
   AFSWP
  
  
   Проект специального вооружения Вооруженных сил
  
   НАЗАД
  
  
   Кабинет генерал-адъютанта
  
   AMC /HO
  
  
   Историческое бюро управления воздушной мобильности
  
   BAFO
  
  
   Британские военно-воздушные силы оккупации
  
   BASC
  
  
   Берлинский центр безопасности полетов
  
   БЕА
  
  
   British European Airways
  
   BHL
  
  
   Историческая библиотека Бентли
  
   BICO
  
  
   Двусторонний контрольный офис
  
   BTB
  
  
   Британские войска Берлин
  
   CAD
  
  
   Отдел по гражданским делам
  
   CALTF
  
  
   Объединенная оперативная группа по воздушным перевозкам
  
   CCAC
  
  
   Объединенный комитет по гражданским делам
  
   CCS
  
  
   Объединенный комитет начальников штабов
  
   CDU
  
  
   Христианско-демократический союз (Христианско-демократический союз)
  
   ЦВЕ
  
  
   Комитет Европейского экономического сотрудничества
  
   CFM
  
  
   Совет министров иностранных дел
  
   ЦРУ
  
  
   Центральное разведывательное управление
  
   СИНЦЕР
  
  
   Главнокомандующий Европейским командованием
  
   КУО
  
  
   Программа устной истории Колумбийского университета
  
   DDEL
  
  
   Президентская библиотека Дуайта Д. Эйзенхауэра
  
   DEA
  
  
   Историческое бюро Министерства иностранных дел (Канада)
  
   Реж
  
  
   директор
  
   EAC
  
  
   Европейская консультативная комиссия
  
   ERP-система
  
  
   Европейская программа восстановления
  
   EUCOM
  
  
   Европейское командование
  
   FBI
  
  
   Служба информации о зарубежных трансляциях
  
  
   FDP
  
  
   Freie Demokratische Partei (Free Democratic Party)
  
   Рузвельт
  
  
   Президентская библиотека имени Франклина Д. Рузвельта
  
   ФО
  
  
   Министерство иностранных дел
  
   FR
  
  
   Международные отношения Соединенных Штатов
  
   GCA
  
  
   подход, контролируемый с земли
  
   HSTL
  
  
   Президентская библиотека Гарри С. Трумэна
  
   Если
  
  
   идентификация друг или враг
  
   JCS
  
  
   Объединенный комитет начальников штабов
  
   JIC
  
  
   Объединенный разведывательный комитет
  
   JSSC
  
  
   Объединенный комитет по стратегическим исследованиям
  
   КПД
  
  
   Kommunistische Partei Deutschlands (German Communist Party)
  
   ЛАК
  
  
   Библиотека и архивы Канады
  
   ЛДП
  
  
   Liberal-Demokratische Partei Deutschlands (Liberal Democratic Party)
  
   LOCMD
  
  
   Отдел рукописей Библиотеки Конгресса
  
   МАТЫ
  
  
   Военно-транспортная служба
  
   MFR
  
  
   Памятка для записи
  
   МГ
  
  
   Рукописная группа
  
   MGLS
  
  
   Отдел по связям с военными и правительством
  
   MHI
  
  
   Институт военной истории армии США
  
   ДОК
  
  
   Комитет по военным связям
  
   MML
  
  
   Библиотека рукописей Сили Г. Мадда
  
   Депутат
  
  
   военная полиция
  
   НАТО
  
  
   Организация Североатлантического договора
  
   СНБ
  
  
   Совет национальной безопасности
  
   Боже МОЙ
  
  
   Управление военного правительства (Соединенные Штаты)
  
   Экранное меню
  
  
   Канцелярия министра обороны
  
   P&O
  
  
   Отдел планирования и операций Генерального штаба армии США
  
   ПОЛАД
  
  
   политический советник
  
   ПОРО
  
  
   Бюро по изучению общественного мнения
  
   PPS
  
  
   Сотрудники по планированию политики
  
   PSF
  
  
   Досье секретаря президента
  
   PSP
  
  
   доска из пробитой стали
  
   RAF
  
  
   Королевские военно-воздушные силы
  
   РГ
  
  
   Группа звукозаписи
  
   РИАС
  
  
   Радио в американском секторе
  
   SAC
  
  
   Стратегическое авиационное командование
  
   СЕД
  
  
   Sozialistische Einheitspartei Deutschlands (Socialist Unity Party)
  
   SGS
  
  
   Генеральный секретарь
  
   ШАЕФ
  
  
   Верховный штаб Экспедиционных сил союзников
  
  
   СДПГ
  
  
   Sozialdemocratische Partei Deutschlands (German Social Democratic Party)
  
   TS
  
  
   совершенно секретно
  
   UKNA
  
  
   Национальный архив (Великобритания)
  
   USAFA
  
  
   Академия ВВС США
  
   USAFE
  
  
   Военно-воздушные силы США в Европе
  
   USAFE/HO
  
  
   Военно-воздушные силы США в Европе Исторический кабинет
  
   USAREUR-MH
  
  
   Управление военной истории армии США в Европе
  
   USNA
  
  
   Национальный архив (США)
  
   ОМП
  
  
   оружие массового уничтожения
  
   ГОРЕ
  
  
   Военное министерство
  
   WSC
  
  
   Работает комитет безопасности
  
   Примечания
   Введение
  
   1. Шлезингер, "Истоки холодной войны", 23.
  
   2. Стиверс, "Неполная блокада", 571.
   1. Возможность
  
   1. Цитируется в "Почему Айк не захватил Берлин", 72.
  
   2. См. Старр, ""Возможность" и "Готовность" ".
  
   3Франклин, "Зональные границы". Другие важные исследования включают Мозли, "Оккупация Германии"; Уорнер, "Наша секретная сделка"; Шарп, Военный альянс; Зимке, Армия США; Нельсон, Происхождение военного времени; и Слуссер, "Начальная фаза".
  
   4. FR, 1943, 3:36; WP(43) 217, 25 мая 1943, CAB 66/37, UKNA; WM(43)86(1), 16 июня 1943, CAB 65/34, UKNA; Протокол MSC, 22 июня 1943, U2887 / 25 / 70, 35320,FO 371, UKNA.
  
   5. Sharp, Wartime Alliance, 33-39; PHP(43)7b, 11 октября 1943 года, CAB 81/41, UKNA.
  
   6. Sharp, Военный альянс, 52-53; FR, 1944, 1:139-54.
  
   7. Глэдвин, Мемуары, 133; Дорн, "Дебаты по поводу американской оккупационной политики", 487; FR, 1944, 1: 304-5; C. S. A. Ritchie to Wrong, 3 апреля 1944, стр. 1, AR 405/1/8, и Ritchie memos of conversation, 2 октября 1944, стр. 4, AR 405/1/8, RG 25, ЛАК; WP(43)421, 27 сентября 1943 года, CAB 66/41, UKNA; 17-е заседание APW(44), 21 сентября 1944 года, CAB 87/66, UKNA.
  
   8. PHP(43)7, 6 сентября 1943 г., CAB 81/41, UKNA; WM(43)135(3), 5 октября 1943 г., C11296 / 279 / 18, 34460, FO 371, UKNA; Нельсон, Происхождение военного времени, 122; FR, Конференции на Мальте и в Ялте, 131-32; J. G. Ward цитируется в Lewis, Changing Direction, 129.
  
   9. О символических силах см. WP(43)217, 25 мая 1943 г., CAB 66/37; MSC 22/2, 8 июня 1943 г., WO 193/263; PHP(43)43, 24 ноября 1943 г., CAB 81/41; Strang to Eden, 5, 10 и 13 июня 1944 г., PREM3/137/1, все в UKNA. Идея была явной попыткой объединить смешанный и зональный подходы и избежать сфер интересов. Британским военным это не понравилось; Советы и американские военные подавили это. Записка Джебба, 16 июня 1943 года, U2720 / 25 / 70, 35320, FO 371, Великобритания; 7-я встреча APW(44), 8 июня 1944 года, CAB 87/66, Великобритания; Хиллдринг в Викершем, ВОЙНА 50392, 14 июня 1944 года, и JCS 723/3, 3 июля 1944 года, обав "Файле 144: Зоны оккупации (Германия) Папка "I", вставка 13, Philip Mosely Records, RG 43, USNA; FR, 1944, 1:249-50.
  
   10. Кэрнкросс, "Цена войны", 87-88; Мозли, "Оккупация Германии", 593; Рукс начальнику штаба, группа планирования G, 10 апреля 1945 года, папка "SHAEF / G-5/803/5", вставка 25, цифровой файл G-5, RG 331, USNA. О спросе на продовольствие в СССР см. FR, Конференция в Берлине, 1: 632-35.
  
   11. Рейнольдс, От мировой войны к холодной войне, 235-48; Ергин, Разрушенный мир, глава. 2; Фолли, Черчилль, Уайтхолл и Советский Союз.
  
   12. Клайн, Вашингтонский командный пункт, 104-6, 312-14; Хаммонд, "Директивы", 331-32; Нельсон, Происхождение военного времени, 12; Петерсон, Американская оккупация, 20.
  
   13. Морган, Увертюра к "Оверлорду", 104-18; FR, Конференции в Вашингтоне и Квебеке, 1014-15; Франклин, "Зональные границы", 5-7; Элси Брауну, 31 августа 1944 г., "Война A / 16 - Германия и оккупированные немцами страны", папка 1, вставка 167, Картотека файлов,Рузвельт. Несмотря на комментарий Рузвельта о стремительном продвижении русских к Берлину, продуманный темп Rankin C (три этапа продолжительностью от шестидесяти до семидесяти пяти дней), его ограниченный географический охват (войска не будут продвигаться дальше побережья Северного моря или долины Рейна до третьего этапа) и неоднократный упор планировщиков на согласованные действияс русскими все опровергают предположения о том, что это был политический план, направленный на спасение как можно большей части Германии от большевизма. См. Десятичные файлы SHAEF SGS 381/5 и 381/7 Rankin, вставка 82, десятичный файл SGS, RG 331, USNA; файлы 505.10 и 505.11 (и их вложенные файлы), AFHRA; Sharp, Военный альянс, 32; Kolko, Политика войны, 29-30, 317; FR, Конференции в Вашингтоне и Квебеке,942. О важности аналогии 1918 года в британском мышлении военного времени см. Рейнольдс, От мировой войны к холодной войне, 56, 84-91, 111-19.
  
   14. FR, Конференции в Каире и Тегеране, 253-61; Мэтлофф, Стратегическое планирование коалиционной войны, 341-42.
  
   15. Франклин, "Границы зон", 11-12, 19-21; подробнее см. FR, 1944, 1:166-341.
  
   16. Столер, Союзники и противники, главы 1, 2, 4-6; Джонс, Великобритания, Соединенные Штаты и война в Средиземном море, главы. 1-3.
  
   17. Дневник Генри Л. Стимсона, 28 и 29 октября 1943 года (издание на микрофильмах, катушка 8), Мемориальная библиотека Стерлинга, Йельский университет, Нью-Хейвен, Коннектикут.
  
   18. Коулз и Вайнберг, Гражданские дела, 174-75.
  
   19. Там же, 114-28, 135-38; Земке, Армия США, 24-25, 34-41; Эттли Черчиллю, 10 ноября 1943 г., PREM 3/91, UKNA; FR, Конференции в Каире и Тегеране, 352-54, 415-22; 126-е заседание JCS, 19 ноября 1943 г. и 127-е заседание, 22 ноября 1943 г., оба в CCS 334 EAC (12-18-43), вставка 190, 1942-45 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Cadogan to Bridges Frozen 191, 28 ноября 1943 года, и Bridges to Eden Grand 348, 30 ноября 1943 года, оба в PREM 3/91, UKNA.
  
   20. Пятница, 1943, 1:57.
  
   21. FR, Конференции в Каире и Тегеране, 352-54, 415-20; Кадоган - мосты Замороженные 191, 28 ноября 1943 года, и мосты в Иден Гранд 348, 30 ноября 1943 года, оба в ПРЕМЕ 3/91, Великобритания; Галифакс - Иден 5138, 13 ноября 1943 года, Иден - Галифакс 7917, 16 ноября1943 год, Галифакс - Эдему Гражданин 21, 19 января 1944 года, и гражданин 32, 22 января 1944 года, все в кабине 122/454, UKNA.
  
   22. FR, Конференции в Каире и Тегеране, 260.
  
   23. Франклин, "Зональные границы", 17.
  
   24. Баркер Хиллдрингу, 18 декабря 1943 года, CAD 334 EAC (12-18-43) (1), раздел 1, вставка 105, Секретная корреспонденция, RG 165, USNA.
  
   25. Докладная записка Секстона, 3 ноября 1943 г., раздел 1, CCS 381 (8-20-43), вставка 307, 1942-45 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Лихи Рузвельту, 18 ноября 1943 г., папка "MR. 371-Германия, зоны оккупации", вставка 35, Картотека,Рузвельт. Ср. Франклин, "Границы зон", 9, и Ллойд Ноттеру, 15 октября 1943 г., папка "Переговоры с Британцами (Германия)", вставка 19, файлы Ноттера, RG 59, USNA.
  
   26. FR, 1944, 1:111; Аллен цитируется в протоколах WSC от 21 декабря 1943 года, Ширс цитируется в протоколах WSC от 27 декабря 1943 года, оба в папке "Рабочие протоколы безопасности 1-25", вставка 148, Notter files, RG 59, USNA; Хиллдринг секретарю JCS, 29 января,1944, CCS 334 (12-18-43), вставка 190, 1942-45 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Хаммонд, "Директивы", 320, 333. См. Также письмо Данна Халлу от 22 декабря 1943 года, папка "Разное Рабочего комитета безопасности", и письмо Лихи Халлу от 13 января 1944 года, папка "Рабочие документы безопасности 1-45", оба во вставке 148, Notter files, RG 59, USNA.
  
   27. Мозли, "Оккупация Германии", 586-88; Райан, Последняя битва, 152.
  
   28. FR, 1944, 1:173, 179-80; Рузвельт Стеттиниусу, 21 февраля 1944, "Война A / 16 - Германия и оккупированные немцами страны", папка 1, вставка 167, Файлы Map Room, FDRL.
  
   29. Рабочие протоколы безопасности, 24, 26 и 29 февраля 1944 года, папка "Рабочие протоколы безопасности 26-", вставка 148, файлы Ноттера, RG 59, USNA; Хиллдринг Данну, 25 февраля 1944 года, и Хиллдринг Секретариату, 25 февраля 1944 года, оба в CAD 334 EAC (12-18-43) (1), раздел 1, вставка 105, Секретная корреспонденция, RG 165, USNA.
  
   30. FR, 1944, 1:195-96, 208-9; Мозли, "Оккупация Германии", 591-92; Кеннан, Мемуары, 168-70.
  
   31. Кеннан, Мемуары, 171; Райан, Последняя битва, 157.
  
   32. WS-134 (13 апреля 1944 г.), WS-134a (15 апреля 1944 г.) и WS-134b (17 апреля 1944 г.), папка "Рабочие секретные документы 121-154", вставка 149, Notter files, RG 59, USNA.
  
   33. MFR, прикрепленный к Хиллдрингу Данну, 10 апреля 1944 г., CAD 334 EAC (12-18-43) (1), раздел 1, вставка 105, и MFR, прикрепленный к Хиллдрингу Маршаллу, 17 апреля 1944 г., раздел 5, CAD 014 Германия (7-10-42) (1), вставка 21,оба в секретной переписке, RG 165, USNA; Маршалл Рузвельту, 28 апреля 1944 года, папка "MR 371-Германия, зоны оккупации", вставка 35, Картотека, Рузвельт. Отправленную телеграмму см. в FR, 1944, 1:211. Мозли позже писал, что Уайнант предложил аналогичную идею во время визита в Вашингтон в мае 1944 года, но CAD наложил на нее вето. Армейские партизаны перевернули историю. Оба утверждения могут быть искаженными воспоминаниями об этих редакционных заседаниях WSC в середине апреля. Мозли, "Оккупация Германии", 592-93; Уорнер, "Наша секретная сделка", 68.
  
   34. Laufer, "Die UdSSR und die Zoneneinteilung Deutschlands," 325-26.
  
   35. FR, 1944, 1:139-54; Sharp, Военный альянс, 112-19; Ward minute, 5 мая 1945, U3598 /20 /70, 50762, FO 371, UKNA.
  
   36. Странг, "Дома и за рубежом", 215; Нельсон, "Происхождение военного времени", 122; О. О., Конференции на Мальте и в Ялте, 131-32.
  
   37. Хопкинс цитируется в Weil, Pretty Good Club, 134. Дэвид Рейнольдс предлагает хорошее введение в источники англо-американского оптимизма в книге "От мировой войны к холодной войне", 235-48.
  
   38. Нельсон, "Истоки войны", 23, 123, 152; Странг, "Дома и за рубежом", 204; Уайнант Хопкинсу, 19 декабря 1944 г., папка "Уайнант", вставка 257, документы Хопкинса, Рузвельт.
  
   39. CCS 381 (8-20-43), с. 8-11, боксы 308-9, 1942-45 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA. Многие авторы указывали на несоответствие этих усилий и контрастирующее с ними безразличие к Берлину. Несоответствие основывается на ретроспективе. Для армии в 1944 и 1945 годах маршруты из Европы имели большее значение, чем маршруты в. Его внимание было сосредоточено на переброске дивизий на Тихий океан, а не на их размещении в бывшей столице Германии. Земке, армия США, 126.
  
   40. Странствие в Эдем, 7 ноября 1944 года, PREM 3/171/1, UKNA; FR, 1944, 1:384.
  
   41. Уорнер, "Наша секретная сделка", 68; Хиллдринг Макклой, 9 декабря 1944 г., с. 10, CAD 014 Германия (7-10-42)(1), вставка 23, Секретная корреспонденция, RG 165, USNA.
  
   42. Мерфи описал предложение Риддлбергера в своих мемуарах "Дипломат среди воинов", 231. Начиная с 1948 года он обвинял Уайнанта в проблеме доступа, и другие, не знакомые с ним понаслышке, разделяли его точку зрения. Уайнант был легкой мишенью, поскольку год назад покончил с собой. FR, 1948, 2: 919; Бесс, "Будем ли мы вытеснены из Берлина?" 92; Клей, Решение, 15; Уорнер, "Наша секретная сделка".
  
   43. 14 ноября ВАС внес изменения в протокол, чтобы отразить согласие Рузвельта на юго-западную зону. Британцы одобрили его 5 декабря 1944 года, американцы - 2 февраля 1945 года, а Советы - 6 февраля 1945 года. 26 июля 1945 года в него были внесены еще одни поправки, включающие французов. Государственный департамент США, Документы по Германии, 1-6, 44-48.
  
   44. Шарп, Военный альянс, 109-10.
  
   45. FR, 1945, 3:188-89; CCS 786/1, 9 марта 1945 г., с. 10, CCS 381 (8-20-43), вставка 309, 1942-45 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; JCS 1242, 6 февраля 1945 г. и JCS 1242/1, 22 февраля 1945 г., с. 11там же. Позицию Лихи см. в 189-м заседании JCS, 7 февраля 1945 г., раздел 11, там же, и MFR, приложенный к меморандуму для президента, 27 февраля 1945 г., раздел 10, там же.
  
   46. Докладная записка, Комитет по планированию Объединенным советникам США, 21 марта 1945 г., с приложением проекта соглашения, 21 марта 1945 г., файл 519.9744-21, AFHRA; протокол 61-го заседания Объединенных советников США, EAC, 23 марта 1945 г., папка 3, вставка 4, Записи, сохраненные военными EACСоветник, RG 260, USNA.
  
   47. Мозли, "Оккупация Германии", 603.
  
   48. Нельсон, Военное происхождение, 125-26. Идентификация Нельсоном американского офицера как "полковника Кунца" основывается на интервью 1969 года с Мозли. Ср. Nelson, Wartime Origins, 126 и "Планирование оккупации Германии" (Франкфурт-на-Майне, 1947), 105, 178, USAREUR-MH.
  
   49. Эмброуз, Эйзенхауэр и Берлин, 10.
  
   50. Sharp, Военный альянс, 37, 147-49; ван Катсем Кеннеди, 6 мая 1943 г., WO 193/263, UKNA; Фредерик В. Ганцерт, "Международные аспекты оккупации" (Франкфурт-на-Майне, 1947), 111-12, USAREUR-MH.
  
   51. FR, 1945, 3:326-32; Smith, Clay Papers, 1:21-22.
  
   52. FR, 1945, 3:133-37.
  
   53. Клэй Парксу, 16 июня 1945 г., папка "ETO 136", документы Флойда Л. Паркса, MHI; Клэй Парксу, 18 июня 1945 г., папка "SHAEF после военных действий", вставка 2, Оперативные планы G-3, RG 331, USNA; ETOUSA FWD Дину С-92155, 21 июня 1945 года, папка "Файл сообщений SHAEF, Советские войска", вставка 1, сообщения SHAEF G-3 TS, RG 331, USNA. Отцовство Мозли можно увидеть, сравнив документы группы планирования, подготовленные до и после его обсуждения с Куцем. См., например, файл 091.711-3 GPS, вставка 82, и письмо Паркса Баркеру от 2 июня 1945 года: "SHAEF/18015/2/ GCT 322.Папка "01-1/Связь GPS с русскими", вставка 84, оба в десятичном файле раздела планирования после военных действий, RG 331, USNA.
  
   54. Харрингтон: "Так далеко, как только может дотянуться его армия".
  
   55Там же; Хаули, Берлинское командование, 26-32; Дневник Паркса, 22-23 июня 1945 года, MHI.
  
   56. FR, Берлинская конференция, 1:131; SHAEF Main для Паркса S-93902, 28 июня 1945 г., SHAEF / G-5/803, обложка 4, вставка 22, Цифровой файл G-5, RG 331, USNA; Дневник Паркса, 27-28 июня 1945 г., MHI.
  
   57. Этот отчет о встрече основан на проекте протокола совещания, н.д., папка "Силы SHAEF: оккупация Германии, 15 января 45-29 июня 45", вставка 45, Тематический файл G-3, RG 331, USNA; FR, 1945, 3:353-61; FR, Берлинская конференция, 1:135-37; Клей, Решение, 24-27; Интервью с Клеем, 11 февраля 1971 года, КУО; Зим, Армия США, 300-301; Мерфи, Дипломат среди воинов, 262.
  
   58. Интервью с Клеем, 11 февраля 1971 года, CUOH; Клей, Решение, 26.
  
   59. Клей, Решение, 26. Для критиков см. Strang, Home and Abroad, 217; и Tusa and Tusa, Berlin Airlift, 31-33.
  
   60. Цитируется в Butcher, My Three Years, 855; Эйзенхауэр, Крестовый поход в Европе, 458.
  
   61. Цитируется в книге Бакера "Ветры истории", 16.
  
   62. Смит, Клей, 275.
  
   63. Ганцерт, "Международные аспекты", 144-46; Томас Донован и др., "Транспорт" (Франкфурт-на-Майне, 1947), 63, 80-81, оба в USAREUR-MH; CONL / P(45) 27, 7 сентября 1945, перепечатано в Государственном департаменте США, Документыо Германии, 65-67.
  
   64. ACC Dir 43 (29 октября 1946 г.), в Официальном вестнике Контрольного совета Германии, Љ 11 (31 октября 1946 г.): 215-19; Адамс Риддлбергеру, 12 августа 1948 г., папка "Соглашения с Советами ...", вставка 1, Разные секретные документы,Записи политического советника США (далее цитируемые как файлы POLAD), RG 84, USNA; Робертсон в Министерство иностранных дел 513, 2 апреля 1948 г., FO 1049/1507, UKNA; Батерст, "Юридические аспекты", 295; Государственный департамент США,Документы о Германии, 83-87; Соколовский Клэю, 16 января 1946 года, папка "Советская Россия 1945-1946", вставка 19, Записи, сохраненные для военного губернатора, RG 260, USNA. О британском железнодорожном отряде см. FO 1058/9, UKNA.
  
   65. См. приложения с Адамсом к Ридлбергеру, 12 августа 1948 года, папка "Соглашения с Советами ...", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA; Протокол Эддена (?), 22 мая 1946 года, W5569/2188/13, 54690, FO 371, UKNA; исследование, Армия США в Европе, "Армия США в Берлине, 1945-1961" (Гейдельберг, 1962), 109-11, USAREUR-MH; Батерст, "Правовые аспекты", 295.
  
   66. Жуков - Монтгомери, 11 сентября 1945 года, и Малинин - Галлоуэй, 18 октября 1945 года, оба в ВОЗДУХЕ 55/257, Великобритания; DAIR / P (45) 10, 22 сентября 1945 года, ВОЗДУХ 55/265, Великобритания.
  
   67. Протокол совещания начальников штабов, 15 сентября 1945 г.; черновик, Монтгомери Жукову, н.д., прикрепленный к Дугласу к Монтгомери, 20 сентября 1945 г.; докладная записка DCAD от 1 октября 1945 г.; и DCAD Дугласу, 3 октября 1945 г., все в воздухе 55/257, UKNA; AGWAR для ВВС США WX-44957, 6 августа 1945 года, папка "TS 811.1", вставка 4, Переписка TS, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   68. DAIR / M(45)13, 12 ноября 1945 года, папка "DAIR/M(45)1-18", вставка 435, Архив Управления ВВС, RG 260, USNA; FR, 1945, 3:856, 1576-83, 1586-90; Государственный департамент США, Бюллетень 45, Љ 1159(11 сентября 1961 г.): 432-33 и 45, Љ 1162 (25 сентября 1961 г.): 511-14. См. Также послание Мерфи Маршаллу 2285 от 9 сентября 1948 года, папка "Берлинские телеграммы Sec-State, август-сентябрь 1948 TS", вставка 1, Телеграммы TS, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   69. Штаб ВВС (Ops), BAFO - Министерству ВВС, AO 145, 19 декабря 1945 года, и BAFO - Министерству ВВС AF 17, 18 апреля 1946 года, оба в AIR 55/257, UKNA. Правила полетов см. в FR, 1945, 3:1596-606 и в Государственном департаменте США, Документы по Германии, 99-109. О создании Берлинского центра безопасности полетов см. FR, 1945, 3:1585-95.
  
   70. См., например, Шлайм, "Раздел Германии", 134; Туса и Туса, Berlin Airlift, 48; Джордж и Смок, Сдерживание, 115n8; Баффет, Моурир, 34, 107, 169; Ларсон, "Истоки приверженности", 197. Арнольд Оффнер усугубляет эту ошибку, утверждая, что не только "наземный доступ никогда не был гарантирован в письменной форме", но и что "не существовало официального соглашения", разрешающего присутствие США в Берлине. Доступ и присутствие - разные вещи. Протоколы ВАС санкционировали западное присутствие, когда они создали западные сектора. Оффнер, еще одна такая победа, 258, 271.
  
   71. Протокол специального совещания директоров, 22 января 1946 г., "Совещания персонала Военного правительства США в Германии, 12 мая 1945 г. - 22 января 1946 г." папка, вставка 31, документы Чарльза Фахи, Рузвельт; Государственный департамент США, Документы по Германии, 113-14.
  
   72. Файл "4001-Аэродромы Берлина", вставка 20, US ACA Element Records, RG 260, USNA; FR, 1945, 3:830-31; Хендри и Вуд, Правовой статус, 92-93; Перно, "Le pont aérien", 59.
  
   73. Примечание, "Пересмотр [14 июля 1945 г.] Трехстороннего соглашения ..." , н.д., FO 1032/2009, UKNA; FR, Берлинская конференция, 2:493, 502; Батлер и Пелли, Документы, 1027-28; Гиллиган Хантеру, 1 февраля 1946 г., C1726 /173/18, 55631, FO 371, Великобритания; Харрисон - Грину, 8 августа 1945 года, C4541 / 4184/18, и Бевин - Лоусону, 5 сентября 1945 года, C5345 / 4184/18, оба в 46960, FO 371, Великобритания.
  
   74. БЕРКОМ солдатам Argus 47, 10 сентября 1945 г., C5665/4184/18, и БЕРКОМ Военному министерству Argus 72, 22 сентября 1945 г., C6142 /4184/18, оба в 46960, FO 371, UKNA; FR, 1945, 3:836, 872-73.
  
   75. Пелли и Ясами, Документы, 164-66; Протокол Селби (?), 11 октября 1945 года, на CORC / P (45)68, 19 сентября 1945 года, C6419 / 4184/18, и Молотов Бевину, 1 октября 1945 года, C6700 / 4184/18, оба в 46960,FO 371, UKNA.
  
   76. Уильямсон - Спенсу, 10 сентября 1945 г., FO 1032/2009; Отчет рабочей группы, 27 ноября 1945 г., FO 1032/2008; Sec / B(45)263, 13 декабря 1945 г., FO 1032/1997, все в UKNA.
  
   77. DAIR/P(45)68, 3 декабря 1945 г., W10648/98/802, 54556, FO 371, UKNA; FR, 1946, 5:755-56, 760-65.
  
   78. CORC/P(46)361, записка Секретариата, 5 ноября 1946 г., W10958/98/802; CCG к COGA Argus 699, 9 ноября 1946 г., W10958/98/802; CONL/P(46)76, 18 ноября 1946 г., W11422/98/802; иCONL / M(46)32, 20 ноября 1946 г., W11403/98/802, все в 54556, FO 371, UKNA; FR, 1946, 5:765-66; Великобритания, Министерство иностранных дел, Германия, Љ 2 (1961), 481.
  
   79. Соколовский Клэю, 19 декабря 1945 года и 22 августа 1946 года; Клей Соколовскому, 28 июля 1946 года и 24 июля 1947 года, все в папке "Советская Россия, 1945-1946", вставка 19, Записи хранятся для военного губернатора, RG 260, USNA. О баварских мясных поездах см. OMGUS, "Сводка советских нарушений ..." , 3 июня 1948 г., 740.00119 Control (Германия) / 6-348, Центральные десятичные файлы (запись 205H), RG 59, USNA, и Бэбкок- Хаули, 28 мая 1948 г., "Еженедельные отчеты OMGBS 1948"папка, вставка 7, Директорские досье, Архив Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   80. Ганцерт, "Международные аспекты", 146, 151; Донован и др., "Транспорт", 130-31; Магиннис, Журнал военного правительства, 329-30; Клей Соколовскому, 16 апреля 1946 г., папка "Советская Россия 1945-1946", вставка 19, Записи, сохраненные для военного губернатора, RG 260,УСНА. Не следует предполагать, что все бандиты были советскими солдатами и что Клей был дипломатичным. Беженцы, дезертиры из полудюжины армий и солдаты США добавили к волне преступности в Центральной Европе в 1945 и 1946 годах. См. Naimark, Russians in Germany, 145, 152, 357 и гл. 2; Земке, армия США, 421-22, 437-38; Гимбель, Немецкая община, 69-70, 83; Бессель, Германия 1945, 116, 143-59.
  
   81. FR, 1946, 5:704; Smith, Clay Papers, 2:766-67; Клей, Решение, 115; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 182. OMGUS попыталась сдержать свое слово, хотя и признала, что запрет Клея обходили, а немцы путешествовали нелегально. Хоули в ОМГУС, 31 июля 1947 года; ОМГУС в Хаули, 20 октября 1947 года; Гейли в Личфилд, 5 сентября 1947 года; и Почтовый лист, 23 июля 1947 года, все в папке "AG 200.4 Travel (German)", вставка 381, Общая корреспонденция OMGUS AGO, RG 260, USNA. См. также письмо Бэбкока Хаули от 5 февраля 1948 года, папка "Исследования персонала (1 января-30 июня) 1948 года", вставка 8, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   82. Инструкция по внутренним делам и связи 106, 26 июля 1946 г., C9212 / 173 / 18, 55631, FO 371, UKNA; Робертсон Курочкину от 27 февраля 1947 г., C4122/ 1262 / 18, и Курочкин Робертсону от 4 марта 1947 г., C4280/ 1262 / 18, оба в 64485, FO 371, UKNA; Заявление Хайнда, n.d., C13657 / 173/18, 55633, FO 371, UKNA; ответ на вопрос парламента, 12 марта 1947 года, C4299 / 114/18, 64306, FO 371, UKNA; БЕРКОМБ в КОНФОЛК 285, 7 марта 1947 года,и Браунджон в Дратвин, 21 марта 1947 года, оба в FO 1049/805, Великобритания.
   2. Готовность
  
   1. Харбутт, Ялта; Трахтенберг, "Сконструированный мир", vii-viii, 15-55.
  
   2. Цитата Сталина в книге "Майнер, между Черчиллем и Сталиным", 190.
  
   3. Цитата Сталина в книге Трахтенберга "Сконструированный мир", 10. Об идее "открытых сфер" см. Марк, "Американская политика".
  
   4. Сталин цитируется в Наринский, "Советский Союз", 58. Лоск Джеффри Робертса не убеждает, особенно в свете аналогичного комментария от сентября 1939 года. Ср. Roberts, Stalin's Wars, 36, 236-37.
  
   5. Сталин цитируется в "Зубок", "Планы Сталина", 300; Холлоуэй, "Сталин и бомба", 150-61; Таубман, "Американская политика Сталина", 5-41. См. Также Наймарк, "Сталин и Европа", 48, 53-54.
  
   6. Смит, Дин Ачесон, 423-24.
  
   7. Чемберлен цитирует Черчилля, Вторая мировая война, 1:315.
  
   8. Наймарк, Русские в Германии, 168; Овери, Война России, 288; Рейнольдс и др., "Наследие", 429; Лакер, Европа со времен Гитлера, 14.
  
   9. FR, 1945, 3:824-29; FR, 1947, 2:831-46; Роджерс, Политика после Гитлера, глава 1.
  
   10. Эйзенхауэр Маршаллу, 26 октября 1945 года, папка "Маршалл Љ3", вставка 73, документы Эйзенхауэра до президентства, DDEL.
  
   11. Смит, Клей; Бэкер, "Ветры истории", 46-56, Боуи цитируется на 56; Рэтчфорд и Росс, Назначение репараций в Берлине, 59; Петерсон, Американская оккупация, 57-58.
  
   12. Уильямсон, самый дипломатичный генерал; Гамильтон, Мастер боя, 73 года; Плейфейр и др., Средиземноморье и Ближний Восток, 5:854.
  
   13. "Нью-Йорк таймс", 11 мая 1968 г.; "Лондон таймс", 11 мая 1968 г.; "Туса и Туса", "Берлинский воздушный транспорт", 61-62; Гланц, "Возрожденный колосс", 498; Зубок, "Несостоявшаяся империя", 65; Поуп, "Солдаты и политики", 297; Клей, "Решение", 107.
  
   14. "Нью-Йорк таймс", 4 сентября 1970 г.; "Лондон таймс", 4 сентября 1970 г.
  
   15. FR, Берлинская конференция, 2:1478-98, перепечатывает протокол.
  
   16. Линч, "Разрешение парадокса"; Янг, Франция, холодная война и Западный альянс, 7-71, цитата из 69; Хичкок, Восстановление Франции, главы 1, 2. О французской обструкции в Германии см. "Американская оккупация" Гимбела, "Происхождение плана Маршалла", "Американские репарации прекращаются" и "Реализация Потсдамского соглашения", а также Макалистер, выхода нет, 98-107.
  
   17. Наймарк, Русские в Германии, 465; Спилкер, Руководство Восточной Германии, 5, 9, 56, 69-72, 88, 246; Веттиг, Сталин и холодная война, 41-42, 89-92.
  
   18. FR, 1945, 3:867.
  
   19. Там же, 1295; FR, 1946, 5:546.
  
   20. FR, 1945, 3:1295; FR, 1946, 5:546; Фаркуарсон, Западные союзники, 32; Май, "Соединенные Штаты", 53; Вудхаус, Британская политика в отношении Франции, 48.
  
   21. Гимбел, Американская оккупация, 131-40, 296n12; Спилкер, Руководство Восточной Германии, 120-24; Наринский, "Советский Союз", 61; Оверш, "Высокопоставленные западногерманские политики", 119-23; Штеге, Черный рынок, 127-30; Кэрнкросс, Цена войны, 149-50, 152; Гридер, руководство Восточной Германии, 15.
  
   22. Наймарк, Русские в Германии, 142-45, 150-54; FR, 1945, 3:1080.
  
   23. Сэндфорд, От Гитлера к Ульбрихту, 38, 189, 197-98.
  
   24. Там же, 223-24; Наймарк, Русские в немецком y, 467.
  
   25. Наймарк, Русские в Германии, 272-84, 320, 386-88; Аннан, Изменяющие враги, 188-201; Брюс, Сопротивление, 34-39; Спилкер, Руководство Восточной Германии, 38-59.
  
   26. Дэвисон, "Блокада Берлина", 39-44; Хаули, "Берлинское командование", 104-6.
  
   27. Дэвисон, Блокада Берлина, 42-43; Военный губернатор, Зона США, "Специальный отчет: слияние КПГ и СДПГ", 15 мая 1946 г., папка "Слияние КПГ и СДПГ в Берлине и Советской зоне", вставка 12, документы Пануха, HSTL.
  
   28. Клэр, перед стеной, 121-22.
  
   29. Если Клей достиг взаимопонимания с Советами, он привел в ужас Робертсона, который возразил, что союзники "превращают Германию в пустыню". FR, 1946, 5:484-88. Для интерпретаций, которые подчеркивают раннюю приверженность США восстановлению Германии, см. Куклик, Американская политика; Патерсон, Советско-американская конфронтация, глава. 11; и Айзенберг, подводящий черту. Для обсуждения уровня промышленности см. Рэтчфорд и Росс, Назначение репараций в Берлине; Кэрнкросс, Цена войны; и Крамер, "Британская политика демонтажа", 131-35.
  
   30. CORC/M(46)22, 26 апреля 1946 г., и CORC/M(46)23, 4 мая 1946 г., вставка 8, и CORC/P(46)139 (Пересмотр), 25 апреля 1946 г., вставка 9, ACC Records, RG 43, USNA; FR, 1946, 5:547-48. Мы предполагали, что Клей действовал сам по себе, но, как давно заметил Фрейзер Харбатт, Бирнс санкционировал остановку. Харбатт, "Железный занавес", 270. Несмотря на это, цели двух мужчин различались. Целями Клея были Франция и Советский Союз; Бирнса - только последний.
  
   31. FR, Берлинская конференция, 2:142, 280-81, 385, 390; Готлиб, Германское мирное урегулирование, 127-28. Уверенность Бирнса см. В Gimbel, Origins of the Marshall Plan, 82-83.
  
   32. FR, 1946, 2:866-68, 896-98; Бирнс Трумэну и Ачесону, Delsec 687, 12 июля 1946 г., папка "Заседания Совета министров иностранных дел, июнь-июль 1946 г.", вставка 9, файлы военно-морских помощников, HSTL; Дейтон, Невозможный мир, 93-97.
  
   33. Письмо Бирнса Трумэну и Ачесону, Delsec 699, 12 июля 1946 г., папка "Заседания Совета министров иностранных дел, июнь-июль 1946 г.", вставка 9, архив военно-морских помощников, HSTL; Дейтон, Невозможный мир, 97-107; Гимбел, Происхождение плана Маршалла, 104-11; Кэрнкросс, Цена войны, 160-61.
  
   34. CP(46)186, 3 мая 1946, КАБ. 129/9, UKNA. Дейтон утверждает, что документ Бевина стал поворотным моментом, поскольку он отказался от сотрудничества с Советами в пользу независимой программы двух- или трех держав в западных зонах. И все же политика не изменилась. Однозначный вывод статьи Бевина состоял в том, чтобы отвергнуть такую "западную стратегию". Дейтон, Невозможный мир, 74-80, 225.
  
   35. Цитируется в Буллок, Бевин, 3:271.
  
   36. Гимбел, Истоки плана Маршалла, 110; Смит, Документы Клэя, 1:217; Клэй цитируется в Smith, Clay, 406 и в Kolko and Kolko, Пределы власти, 168.
  
   37. Р. М. А. Хэнки цитируется в Rothwell, Britain and the Cold War, 332.
  
   38Специальный доклад военного губернатора США "Статистика выборов в Германии", 15 марта 1947 г., папка 62-10, вставка 62, документы Поллока, BHL. О земельных выборах см. Steege, Black Market, 74-94 и Creuzberger, "Советская военная администрация", 92-96.
  
   39. FR, 1946, 5:734-36; Дэвисон, Блокада Берлина, 51-53. Статистика - это заявление СДПГ от ноября 1947 года; Steege, Черный рынок, 135n101.
  
   40. FR, 1946, 5:753-54; Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 74-75; Штеге, "Больше, чем воздушный транспорт", 72-80.
  
   41. Штеге, "Больше, чем воздушный транспорт", 80-84.
  
   42. Политическая-запись от 10 июня 1947 года, "Программа русской обструкции...", 16 августа 1948 года, C6740/1/18, 70479, FO 371, UKNA.
  
   43. http://www.berlin.de/rbmskzl/rbm/galerie/ernst_reuter.html, доступ 7 мая 2005 г.; отчет, 25 июня 1947 г., папка "Записки и отчеты полковника Глейзера", вставка 71, Архив Отдела гражданской администрации и политических вопросов, RG 260, USNA.
  
   44. Файл "8210-Выборы обербюргермейстера", вставка 34, Записи элемента ACA США, RG 260, USNA.
  
   45. Хоган, "Поиск "творческого мира"", 268-69.
  
   46. У. Аверелл Гарриман цитируется в книге Майера "Альянс и автономия", 286. О Рузвельте см. Гэддис, Соединенные Штаты, 121; о французах см. Хичкок, Восстановленная Франция, 41-49, 56-57.
  
   47. Молотов, Проблемы, 462, 466; FR, 1947, 3:304; Пэрриш и Нарински, "Новые доказательства", 23-24.
  
   48. Пэрриш и Нарински, "Новые доказательства", 37.
  
   49. Финансовый советник Клея Джек Беннетт ошибочно заявил, что Советы "драматически вышли" из встречи. Ср. Bennett, "German Currency Reform", 45, и Robertson - Pearson, 17 января 1948 г., файл AR 430/16, том 2118, RG 25, LAC.
  
   50. FR, 1947, 2:822-29; Smith, Clay Papers, 1:513-18, 501-2 (последнее ошибочно указано Смитом как 20 ноября).
  
   51. C16394/53/18, 64250, FO 371, UKNA; FR, 1947, 2:815-17; FR, 1948, 3:14-16.
  
   52. FR, 1948, 3:21-23.
  
   53. Каплан, Короткий марш.
  
   54. Докладная записка Робертса, 26 февраля 1948 года, FO 800/502/SU/48/2B, UKNA; Харрис, "Мартовский кризис 1948 года, Акт I", 4, Отчеты ЦРУ, RG 263, USNA.
  
   55. Робертсон Бевину 336, 3 марта 1948 г., C1727/3/18, 70489, FO 371, UKNA; Сводная информация разведки EUCOM 30, 29 марта 1948 г., вставка 767, Периодические сводки разведки, RG 549, USNA; Уолл, "Франция и Североатлантический альянс", 50.
  
   56. Кеннан, Мемуары, 401; Смит, Документы Клэя, 2:568-69; Смит, "Вид из USFET", 75-76; Смит, "Клей и русские", 34; Смит, Клей, 467. О роли Уолша см. Харрис, "Мартовский кризис 1948 года, Акт I", 6-7.
  
   57. См., например, Ергин, "Разрушенный мир", 351; Говард, "Генерал-губернатор"; Шлайм, США, 106-8; Айзенберг, Подводя черту, 387-88, И эссе Джеймса Эйрса "Глиняный кабель: анализ или бюрократическая уловка?" перепечатано в различных канадских газетах под разными названиями, папка 28, вставка 8, документы Смита, Библиотека Лейнингера, Джорджтаунский университет, Вашингтон, Округ Колумбия. Фред Кофски сделал телеграмму Клея "центральным элементом" заговора, который, как он утверждал, раскрыл в своей книге "Трумэн и угроза войны", 8, 92-114, 303-4.
  
   58. Эти цитаты взяты из интервью 22, 9 марта 1971 г., 719-22, CUOH, и папки 91, вставка 6, документы Смита, Джорджтаунский университет. Я прочитал все тридцать одно пронумерованное интервью в Колумбийском университете, а также интервью Клэя и переписку Смит-Клэй в Джорджтауне. Документы Клея в Исследовательской библиотеке Джорджа К. Маршалла, Лексингтон, Вирджиния, не содержат материалов, подтверждающих утверждения Смита. Каин автору, 23 сентября 2011 года.
  
   59. Смит автору, 11 июня 2010 года. Клей, возможно, сделал заявления, которые Смит приписывает ему во время трех дополнительных интервью (26 декабря 1971 года, 6 июня 1973 года и 2 июня 1974 года), перечисленных в его библиографии (Smith, Clay, 782), но поскольку Смит не поделился стенограммами или записями этих интервью с исследователями, существуетневозможно узнать.
  
   60. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 387.
  
   61. FR, 1948, 3:46-48.
  
   62. New York Times, 20 декабря 1947, 3; там же, 12 января 1948, 1, 6.
  
   63. Уиллис, француз в Германии, 51 год. О трудном пути к трехстороннему сближению см. Гимбел, "Истоки плана Маршалла", 220-54; Хичкок, "Восстановленная Франция", 78-98; Бангерт, "Новая перспектива"; и Кресвелл и Трахтенберг, "Франция и германский вопрос".
  
   64. FR, 1948, 2:75-145; Гимбел, Американская оккупация, 198-201; Айзенберг, Подводя черту, 366-72.
  
   65. "Программа русской обструкции...", 16 августа 1948 г., C6740/1/18, 70479, FO 371, UKNA; "Хронология ситуации в Берлине", август 1948 г., вставка 17, Howley papers, MHI.
  
   66. Готлиб, Германское мирное урегулирование, 250n; Робертсон Бевину 49, 10 января 1948 года, FO 1049/1352, Великобритания.
  
   67"Программа обструкции со стороны России...", 16 августа 1948 г., C6740/1/18, 70479, FO 371, UKNA; Гамбург- Вашингтон 89, 6 февраля 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/2-648, RG 59, USNA; Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 94-95.
  
   68. Докладная записка Джонса, 22 января 1948 года, папка "AGO 360.1 Правила и положения о полетах, 1948 год", вставка 459, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260; Берлинская депеша 319, 8 марта 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/3-848, RG 59; DOCS/ AIR /A(48)2, 29 марта 1948 г., и DOCS / P(48)5, 11 марта 1948 г., оба в папке "Коридоры, правила полетов и Берлинский центр безопасности полетов: приложение Љ 1 к 360,42 Германия (10 ноября 48 г.)", вставка 806, десятичный файл TS, RG 341,все в USNA.
  
   69. Narinskii, "Soviet Union," 62-64; Laufer, "Die UdSSR und die Ursprünge," 574-75.
  
   70. Quoted in Narinskii, "Soviet Union," 65, and Laufer and Kynin, Die UdSSR und die deutsche Frage, 3:546.
  
   71. FR, 1948, 2:66-68.
  
   72. Наймарк, Русские в Германии, 370-74.
  
   73. FR, 1948, 2:338-39, 346-47; Министерство иностранных дел СССР, Советский Союз и Берлинский вопрос, 18.
  
   74. Робертсон Бевину 434, 20 марта 1948 г., C2211/71/18, 70583, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:883-84; Министерство иностранных дел СССР, Советский Союз и Берлинский вопрос, 18-20; Клей, Решение, 355-57.
  
   75. Харрис, "Мартовский кризис 1948 года, Акт II", 12-14, RG 263, USNA; Берлинская телеграмма A-247, 29 марта 1948 года, 862.00B/ 3-2948, RG 59, USNA; Робертсон - Бевину 494, 31 марта 1948 года, C2473/ 3 / 18, 70490, FO 371Украина.
  
   76. Тэлботт, вспоминает Хрущев, 191.
   3. "Точка опасности - Берлин"
  
   1. Джордж и Смок, "Сдерживание", глава 5.
  
   2. Смит, Clay Papers, 2:600-601.
  
   3. Робертсон Бевину 494, 31 марта 1948 года, C2473/3/18, 70490, FO 371, Великобритания.
  
   4. Письмо Клэя Чемберлину BIW 7, 31 марта 1948 года, папка "Россия (3)", вставка 15, Clifford papers, HSTL.
  
   5. Письмо Хилленкеттера Трумэну, 22 декабря 1947 года, папка "Совет министров иностранных дел, ноябрь-декабрь 1947 года", вставка 13, досье помощника ВМС, HSTL.
  
   6. FR, 1947, 2:905-7.
  
   7. Письмо Ведемейера Ройаллу, 2 января 1948 года, папка "Германия (1949-50)", вставка 74, Общая корреспонденция, RG 335, USNA.
  
   8. Письмо Ройалла Форрестолу, 19 января 1948 года, папка "Германия (1949-50)", вставка 74, Общая корреспонденция, RG 335, USNA.
  
   9. Блюм в Оли, штат Нью-Йорк, и Блюм в Оли, 13 января 1948 года, оба в папке 1, CD 6-2-9, вставка 27, цифровой файл OSD, RG 330, USNA; Оли в Грисли, 22 января 1948 года, дело 88/12, "P & O 381 TS (разделV-A) (часть 1) ..." папка, вставка 102, файл с десятичными числами P&O TS, RG 319, USNA.
  
   10. ФР, 1947, 2:904-5, 908, 1139.
  
   11. CP(48)5, 5 января 1948 года, КАБ. 129/23, UKNA.
  
   12. Лофтус, "Американский ответ", 47; Ройалл Форрестолу, 19 января 1948 года, и Оли Форрестолу, 21 января 1948 года, оба в папке 1, файл CD 6-2-9, вставка 27, цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   13. Стоун Пирсону, 22 января 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, RG 2, LAC; Дневник Поупа, 24 февраля 1948 г., том 2, Документы Поупа, LAC; Нью-Йорк Таймс, 13 января 1948 г., 10; там же, 18 января 1948 г., E7.
  
   14. Исследование персонала 4052 (пересмотренное), 25 мая 1948 г., конверт "P & O 370,05 TS", вставка 84, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA; New York Times, 17 декабря 1947 г., 10; там же, 21 декабря 1947 г., E5; там же., 13 января 1948 г., 10, E7; там же, 18 января 1948 г., E7; Лофтус, "Американский ответ", 49.
  
   15. Смит, Clay Papers, 2:599-602.
  
   16. Харрис, "Мартовский кризис 1948 года, Акт II", 12-25, RG 263, USNA.
  
   17. Интервью Элси, 7 июля 1970 года, HSTL.
  
   18. Смит, Clay Papers, 2:602-4.
  
   19. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 407-8.
  
   20. Мейо к Ведемейеру, 31 марта 1948 года, дело 88/18, и черновик сообщения, Норстад к Лемею, штат Нью-Йорк, дело 88/17, оба в разделе 1, P & O 381 TS, вставка 102, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA; Николс, Дорога кТроица, 260.
  
   21. Интервью Зальцмана по устной истории, 28 июня 1974 года, HSTL; Интервью Элси, 7 июля 1970 года, HSTL; Петерсон, Американская оккупация, 23; Айзенберг, Подведение черты, 389, 414, 491.
  
   22. Ройалл Форрестолу, 1 апреля 1948 г., с. 16, CCS 381 (8-20-43), вставка 176, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Трумэн цитируется в Пикерсгилле и Форстере, записи Маккензи Кинга, 4:182.
  
   23. Память Клэя увлекательным образом ввела его в заблуждение. Комментируя в 1971 году инструкции Брэдли, он сказал интервьюеру, что его начальство "подталкивало меня к использованию этих невооруженных охранников" (курсив добавлен). Интервью с Клеем, 9 марта 1971 года, КУО. О телеконференции см. Smith, Clay Papers, 2:604-7.
  
   24. Смит, документы Клэя, 2:607; Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 108; Робертсон - Бевину 500, 1 апреля 1948 года, C2496 /3 /18, 70490, FO 371, UKNA.
  
   25. "Нью-Йорк таймс", 5 апреля 1948 года, 5.
  
   26Исследование "ВВС США и Берлинский воздушный транспорт, 1949 год: аспекты снабжения и эксплуатации", 8 февраля 1950 г., стр. 2, катушка Z-0040, ВВС США / HO; отчет "61-я группа", н.д., кадр 667ff., катушка Z-0039, ВВС США / HO; "Хронология ситуации в Берлине", август 1948, вставка 17, Howley papers, MHI.
  
   27. EUCOM в CG OMGUS SX-4053, 3 апреля 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации, том. I, 1948" папка, вставка 427, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; "Отчет о воздушной перевозке", папка 247, документы Бутона Херндона, Отдел западных исторических рукописей, Университет Миссури, Колумбия; Элизабет С. Лей, "Берлинский воздушный лифт", 2 тома. (Карлсруэ, 1952), 1:4-5, ролик Z-0029, USAFE / HO; История USAFE, апрель 1948, приложение 37, USAFE / HO; Робертсон Бевину 509, 1 апреля 1948, FO 1049/1507, UKNA; New York Times, 5 апреля 1948.
  
   28. Лофтус, "Американский ответ", 98-99; Newsweek, 12 апреля 1948, 32-34; Дневник Поупа, 4 июня 1948, том 2, Документы Поупа, ЛАК.
  
   29. CSGPO (Wedemeyer) для зарубежных командований, WX-98734, 1 апреля 1948 года, папка "531 железная дорога", вставка 631, Секретная переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; памятка для президента, 2 апреля 1948 года, папка "Памятки для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   30. Смит, Clay Papers, 2:613-15. Клей -Кейсу CC-3693, 2 апреля 1948 года, и Клей - Брэдли и Кейсу CC-3710, 3 апреля 1948 года, оба в папке "Исходящие копии телеграмм с января по март 1948 года", вставка 685, исходящие телеграммы OMGUS НАЗАД; Клей - Брэдли и Кейсу CC-3739, 5 апреля,1948 год ", AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации, том. Папка "I, 1948 год", вставка 427, Общая переписка многолетней давности, все в RG 260, USNA; New York Times, 4 апреля 1948 года, 1E; Buffet, Mourir, 107. В свете этих событий обычная хронология, согласно которой Советы ослабили свои ограничения примерно 10 апреля, неверна.
  
   31. Hays в EUCOM CC-3740, 5 апреля 1948 г., папка "Исходящие телеграммы за апрель 1948 г.", вставка 685, OMGUS AGO Исходящие телеграммы, RG 260, USNA; New York Times, 6 апреля 1948 г., 1; Великобритания, Министерство иностранных дел, Германия (1948 г.): Отчет Суда расследования.
  
   32. Клей - Чемберлину, 10 и 11 апреля 1948 года, 5 апреля 1948 года, оба в папке "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL; Смит, Документы Клея, 2:618-19; Тимберман - Ведемейеру, 8 сентября 1948 года, дело 88/68, раздел 2, Стр. &O 381 TS, вставка 103, десятичный файл P&O TS, RG 319, USNA; FR, 1948, 2:890-91.
  
   33. Робертсон к Бевину 560, 6 апреля 1948 года, и Бевин к Робертсону 699, 7 апреля 1948 года, C2661/71/18, 70585, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:890-91; New York Times, 6 апреля 1948, 3.
  
   34. Хейс в EUCOM CC-3795, 9 апреля 1948 года, папка "Исходящие копии телеграмм за апрель 1948 года", вставка 685, исходящие телеграммы OMGUS AGO, и Клей в CSGID CC-3903, 16 апреля 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о ситуации на транспорте, том. Папка "I, 1948 год", вставка 427, Общая переписка многолетней давности, как в RG 260, USNA; Дратвин Хейсу, 12 и 30 апреля, 14 мая и 2 июня 1948 года, и отчет советской комиссии по несчастным случаям, все в папке "Советская Россия 1948", вставка 19, записи сохранены дляВоенный губернатор, RG 260, USNA; New York Times, 11 апреля 1948, 5; там же., 15 апреля 1948 г., 10. Инциденты в коридоре подробно описаны в LeMay to Clay UAX-7889, 22 апреля 1948 г., дело 137/14, папка "P & O 092 (раздел IX)", вставка 118, Секретная переписка P & O, RG 319; Берлинская телеграмма 1056, 5 мая 1948 г., 740.00119 Контроль (Германия)/5-548, РГ 59; "Сводка советских нарушений...", 3 июня 1948 г., 740.00119 Контроль (Германия)/6-348, РГ 59; Мерфи Хикерсону, 28 июня 1948 г., 740.00119 Контроль (Германия)/6-2848, РГ 59, все вUSNA; Робертсон Бевину 960, 28 мая 1948 года, C4130/3/18, 70493, FO 371, UKNA.
  
   35. Великобритания, Министерство иностранных дел, Германия, Љ 2, 16 (далее цитируется как Командный документ 7534); FR, 1948, 2: 887-88; Hays в EUCOM CC-3819, 11 апреля 1948, папка "Исходящие копии телеграмм за апрель 1948", вставка 685, Исходящие телеграммы OMGUS AGO, RG 260, USNA; "Третий год оккупации: четвертый квартал", 1:28-29, USAREUR-MH; Робертсон Бевину 699, 21 апреля 1948, FO 1049/1507, UKNA; Чейз Маршаллу 963, 24 апреля 1948, 740.00119 Control (Германия) / 4-2448, RG 59, USNA; Рид Квашнину, 22 и 27 апреля 1948 года, и протокол советско-британской встречи, 4 мая 1948 года, все в FO 1012/618, UKNA; Робертсон Бевину 713, 23 апреля 1948 года, C3193 / 3 / 18,70491, FO 371, UKNA.
  
   36. Ср. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 409, и Дэвисон, Блокада Берлина, 64-65, с FR, 1948, 2: 889; Робертсон Бевину 687, 19 апреля 1948, C3080 / 3 / 18, 70491; и "Программа русской обструкции ...", 16 августа, 1948, C6740/1/18, 70479, FO 371, UKNA.
  
   37. OMGUS в EUCOM CC-3880, 15 апреля 1948 г., папка "AG 092.2 Договоры и соглашения 1948 г.", вставка 368, OMGUS AGO General Correspondence, RG 260, USNA; Наринский, "Советский Союз", 64-65.
  
   38. РУДА 29-48, 28 апреля 1948 г., вставка 214, и ЦРУ 4-48, 8 апреля 1948 г., папка "13-е заседание СНБ", вставка 176, PSF, документы Трумэна, HSTL; Ловетт цитируется в Reid, Time of Fear and Hope, 50.
  
   39. ЦРУ 4-48, 8 апреля 1948 года, папка "13-е заседание СНБ", вставка 176, PSF, документы Трумэна, HSTL; Мерфи Маршаллу, телеграмма 269, 8 апреля 1948 года, 740.00119 Control (Германия) / 4-848, RG 59, USNA; Клей CSGID CC-3903, 16 апреля, 1948, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации, том. Папка "I, 1948 год", вставка 427, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA.
  
   40. Робертсон Сен-Лорану 462, 2 апреля 1948 года, ролик C11051, Уильям Л. Маккензи Кинг документы, ЛАК; Бевин цитируется в New York Times, 7 апреля 1948, 8.
  
   41. Хаули (?) Магиннису, 11 марта 1948 года, Maginnis papers, MHI.
  
   42. Письмо Гувера Трумэну, 2 апреля 1948 года, дело 137/24, папка "P&O 092 (раздел IX-B)...", вставка 118, Секретная переписка P&O, RG 319, USNA. В ответе Трумэна были обойдены вопросы, поднятые Гувером в отношении Берлина. Письмо Трумэна Гуверу, 6 апреля 1948 года, Личное дело президента 3793, документы Трумэна, HSTL.
  
   43. Кэффери Маршаллу 1791, 6 апреля 1948 года, 740.00119 Control (Германия) / 4-648, RG 59, USNA; Тейт CSGID и OMGUS, 7 апреля 1948 года, папка "Телеграммы-Входящие копии записей -апрель 1948 года", вставка 679, OMGUS НАЗАД Входящие телеграммы, RG 260, USNA;Фуршет, Моурир, 111-12.
  
   44. Смит, Clay Papers, 2:623.
  
   45. Lay, "Берлинский воздушный лифт", 1:6-8, катушка Z-0029, USAFE / HO; отчет, BAFO, "Отчет об операции Plainfare (Берлинский воздушный лифт) [AP 3257]", апрель 1950, 5, 95-97, AIR 10/5067, UKNA (далее цитируется как отчет BAFO).
  
   46. Ср. FR, 1948, 2:888, Робертсон - Бевину 494, 31 марта 1948, C2473/3/18, 70490, FO 371, UKNA; протокол заседания, 24 апреля 1948, C3580/3/18, 70492, FO 371, UKNA. Предложение Клэя и оценку Вашингтона см. в Smith, Clay Papers, 2: 607; Докладная записка Beam, 1 апреля 1948 г., раздел 1, папка "P & O 091 Germany TS", вставка 13, десятичный файл P & O TS, RG 319; Виснер Ловетту, 2 апреля, 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/4-248, RG 59; MFR, 5 апреля 1948 г., дело 88/23, раздел 1, P & O 381 TS, вставка 102, файл с десятичными числами P & O TS, RG 319; Зальцман Ловетту, 8 апреля 1948 г., 740.00119 Control (Германия) / 4-848, RG 59, все в USNA.
  
   47. Смит, Документы Клэя, 2: 579-82; ошибочно указано в Клэе, Решение, 358.
  
   48. Smith, Clay Papers, 2:613-15, 622-25, 639-42; Clay to Bradley CC-3927, 18 апреля 1948, папка "091 Германия-1948", вставка 74, Общая корреспонденция, RG 335, USNA.
  
   49Военные планы см. в письме Мьюра Ведемейеру от 2 апреля 1948 года, дело 137/17, папка "П и О 092 (раздел IX-A)...", вставка 118, Секретная переписка П иО, и файл П и О 370.05 TS (раздел I) (дела 2-12),вставка 84, десятичный файл P&O TS, оба в RG 319, USNA; и раздел 1, CCS 370.05 (4-2-48), вставка 161, Центральный десятичный файл 1948-50, RG 218, USNA. Идею Ловетта см. в письме Ловетта Мерфи 678, 15 апреля 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/4-1348, RG 59, USNA; и "Хронология событий. . .", н.д., "000 долларов США.1 Папка "Германия/Берлинский кризис", вставка 14, десятичное досье заместителя секретаря проекта армии (далее именуемое досье Дрейпера-Вурхиса), RG 335, USNA.
  
   50. Робертсон Киркпатрику, 6 апреля 1948 года; Дин мин, 13 апреля 1948 года; и Странг мин, 14 апреля 1948 года, все в C2765 / 3 / 18, 70491, FO 371, UKNA.
  
   51. ЦРУ 4-48, 8 апреля 1948 года, папка "13-е заседание СНБ", вставка 176, PSF, документы Трумэна, HSTL; Робертсон Киркпатрику, 6 апреля 1948 года, C2765 /3 /18, 70491, FO 371, UKNA.
  
   52. Смит, Clay Papers, 2:622-23; ФР, 1948, 2:176, 179, 892. О ситуации в австрийской столице см. FR, 1948, 2:1415-21, и Schmidl, "Воздушный транспорт, которого никогда не было".
  
   53. О претензиях двух мужчин см. Клей, Решение, 239, 365, и Мерфи, Дипломат среди воинов, 311-12. Обмен Хикерсоном-Мерфи перепечатан в FR, 1948, 2: 892-93. Странная записка о беседе, 28 апреля 1948 года, C3524/3/18, 70492, FO 371, UKNA, содержит предсказание Клэя.
  
   54. Смит, Документы Клэя, 2:607; Брэдли - ВОЙНА с Клеем 98748, 1 апреля 1948 года, папка "Россия (3)", вставка 15, документы Клиффорда, HSTL; Клей - Брэдли BIW 17, 12 апреля 1948 года, дело 88/155, и Брэдли - ВОЙНА с Клеем 99614, 14 апреля, 1948, папка "P & O 092 TS через 381 TS, 1948 Hot File", вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA; Робертсон Бевину 510, 2 апреля 1948, C2529 /3/18, 70490, FO 371, UKNA. Реакцию сенаторов см. В Болен, Свидетель, 276.
  
   55. Берковиц и др., "Berlin Airlift", 45; стенограмма телеконференции, приложенная к письму Мэйо к Ведемейеру, 2 апреля 1948 г., дело 88/26, раздел 1, P&O 381 TS, вставка 102, файл P&O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   56. Батт Клиффорду, 8 мая 1948 г., папка "Уильям Л. Батт", вставка 20, документы Клиффорда, HSTL; Рукописный дневник Форрестола, 4 марта 1948 г., документы Форрестола, MML; FR, 1948, 4:843-44.
  
   57. FR, 1948, 2:896-97.
  
   58. Протокол Джеймисона и Дина от 15 апреля 1948 года, C2923/71 /18, 70585, и протокол заседания от 23 апреля 1948 года, C3580/3 /18, 70492, оба в FO 371, UKNA.
  
   59. Протокол встречи Бевина-Бидо, 17 апреля 1948 года, C3175/3/18, 70491, FO 371, UKNA.
  
   60. Записка Странга, 28 апреля 1948 года, C3524/3/18, 70492, FO 371, UKNA. Гораздо более короткая запись в США сделана в 1948 году, 2:899-900.
  
   61. Протокол трехсторонней встречи, 28 апреля 1948 года, C3581/3/18, 70493, FO 371, UKNA.
  
   62. Маршалл Дугласу 1555, 30 апреля 1948, 740.00119 Control (Германия)/4-2848, RG 59, USNA. Интригующее эхо комментариев Маршалла см. в Laufer и Kynin, Die UdSSR und die deutsche Frage, 3:622.
  
   63. Бевин - Эттли PM / 48 / 49, 5 мая 1948 года, и Дин - Сардженту, 7 мая 1948 года, оба в C3612 / 3 / 18, 70493, FO 371, UKNA.
  
   64. Бевин-Инверчепелу 673, 10 мая 1948 года, C3713/71/18, 70588, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:233; протокол неофициальной встречи, 11 мая 1948 года, C3884/71/18, 70590, FO 371, UKNA.
  
   65. Дэвис Батлеру, 19 марта 1948 года, папка "СССР 1946-1950", вставка 23, PPS Records, RG 59, USNA; FR, 1948, 4:834-41. О связи между этой инициативой и застопорившейся нотой по Берлину см. Лофтус, "Американский ответ", 189-95.
  
   66. FR, 1948, 4:847-57; Дивайн, Внешняя политика, 202; Гэддис, Джордж Ф. Кеннан, 311-14.
  
   67. Робертсон Сен-Лорану 657, 11 мая 1948 года, AR 5/17, том 2078, RG 25, ЛАК; Баллок, Бевин, 3:558; FR, 1948, 4:860n2, 861n3.
  
   68. Дивайн, Внешняя политика, 202-3; Государственный департамент США, Бюллетень 18 (23 мая 1948 г.): 683-84; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 442-44; Форрестол Маршаллу, 29 мая 1948 г., цитируется в Розенберге, "Берлин и Израиль", 166.
  
   69. Об обмене мнениями между Уоллесом и Сталиным см. Carlyle, Documents, 1947-1948, 160-64, и Culver and Hyde, American Dreamer, 474-75. Трумэн цитируется в Eben A. Дневник Айерса, 17 мая 1948 г., вставка 29, документы Айерса, HSTL и Государственный департамент США, Бюллетень 18 (30 мая 1948 г.): 705-6. О намерениях Сталина см. Зубок, "Несостоявшаяся империя", 76; хорошее краткое изложение этого дела см. Уокер, "Больше никакой холодной войны".
  
   70. FR, 1948, 2:255-56, 258.
  
   71. Харви - Бевину 687, 20 мая 1948 года, C3974/71/18, 70590, FO 371, UKNA; Кэффри - Маршаллу 2723, 21 мая 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/5-2148, RG 59, USNA; FR, 1948, 2:281, 267.
  
   72. ФР, 1948, 2:272, 3:99; Протокол Сарджента, 21 мая 1948 года, C4022/71/18, 70590, FO 371, Великобритания.
  
   73. ФР, 1948, 2:256, 268, 271, 292, 303-4; протокол собрания, н.э. [21 мая 1948 г.], и Бевин Харви 426 Сейвингу, 24 мая 1948 г., оба в C3974 / 71 / 18, 70590; и Дин Бевину, май27, 1948, C4241 / 71 / 18, 70591, все в FO 371, UKNA; Документ Управления по европейским делам, 24 мая 1948, 740.00119 Control (Германия) / 5-2448, RG 59, USNA; Документы Smith, Clay, 2:656-57; CP(48)134, 31 мая1948, КАБ. 129/27, UKNA.
  
   74. Документ Управления по европейским делам, 24 мая 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/5-2448, RG 59, USNA; Протокол декана, 24 мая 1948 г., C3974 /71/18, 70590, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:268-70, 272-73, 283-84, 3:635-37; Странг Бевину, 22 мая 1948 года, C4022/71 / 18, 70590; Дин Бевину, 27 мая 1948 года, C4241/71 / 18, 70591; Странг минуте, 28 мая 1948 года, C4185/71 / 18, 70591, все в FO 371, UKNA.
  
   75. Декан мин, 24 мая 1948 года, C3974 /71/18, 70590, FO 371, UKNA; Дрейпер Форрестолу, 1 июня 1948 года, папка "P & O 091 Germany TS (раздел I)", вставка 13, десятичный файл P & O TS, RG 319, USNA.
  
   76. Дин Бевину, 27 мая 1948 года, C4241/71/18, 70591, FO 371, Великобритания. См. Также FR, 1948, 2:268-70, 275-79.
  
   77. ФР, 1948, 2:268, 269, 275, 278-79, 284; CP(48)134, 29 мая 1948 года, КАБ 129/27, Великобритания.
  
   78. Дин Бевину, 27 мая 1948 года, C4241/71/18, 70591, FO 371, Великобритания.
  
   79. FR, 1948, 2:284, 272.
  
   80. Там же., 240-41, 260-62, 285-94, 305-17.
  
   81. Робертсон Бевину 1017, 7 июня 1948 года, C4396 / 71 / 18, и Робертсон Бевину 1020, 8 июня 1948 года, C4434/ 71 / 18, оба в 70592, FO 371, UKNA; Робертсон Бевину 1043, 10 июня 1948 года, C4524 / 71 / 18, 70593, FO 371, UKNA; послание Папы Римского Сен-Лорану 810, 11 июня 1948 г., папка 6, файл W-22-5- G, том 2078, RG 25, ЛАК; ОРЕ 52-48, 22 июля 1948 г., вставка 215, PSF, документы Трумэна, HSTL; Отдел опросов общественного мнения OMGUSОтчет Љ 131, 4 августа 1948 года, папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948", вставка 27, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   82. Хичкок, Восстановленная Франция, 94-95; Янг, Британия, Франция и единство Европы, 93-94; FR, 1948, 2: 322-23, 336n, 3:637; Харви Бевину 824, 17 июня 1948, C4703 / 71 / 18, 70594, UKNA.
  
   83. "Программа русской обструкции ...", 16 августа 1948 г., C6740/ 1/ 18, 70479, FO 371, UKNA; Баллард - Хаули, 21 мая 1948 г., папка "Исследования персонала (1 июля-31 декабря) 1948 г.", вставка 6, Директорские досье, БерлинОтчеты сектора, RG 260, USNA; Мерфи Маршаллу 1216, 25 мая 1948 года, 740,00119 Контроль (Германия)/5-2548, Риддлбергер Маршаллу 1168, 20 мая 1948 года, 740,00119 Контроль (Германия)/5-1448, RG 59, USNA; Сводка разведки EUCOM 36, 22 июня 1948 года, вставка767, Периодические сводки разведки, RG 549, USNA.
  
   84. Герберт Бевину 935, 25 мая 1948, C4049/3/18, 70493, FO 371, Великобритания.
  
   85"Программа обструкции со стороны России ...", 16 августа 1948 г., C6740 / 1 / 18, 70479, FO 371, UKNA; Командный документ 7534, 17; Государственный департамент США, Берлинский кризис, 3; OMG Бавария OMGUS / CAD MGB-1712, 10 июня 1948 г.,Папка "AG 092.1 Границы и границы I", вставка 368, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Collier, Мост, 35.
  
   86. Рид в DCOS / Pol, 10 июня 1948 года, FO 1049/1508, Великобритания; Дратвин Хейсу, 14 июня 1948 года, папка "Советская Россия 1948", вставка 19, Записи хранятся для военного губернатора, RG 260, USNA; Робертсон Бевину 1057, 12 июня 1948 года, FO 1049/1508, UKNA; Наринский, "Советский Союз", 65.
  
   87. Папа Римский, солдаты и политики, 340; Робертсон Бевину 1061, 12 июня 1948, C4612 / 3/18; Робертсон Бевину 1076, 15 июня 1948, C4672 / 3/18; Робертсон Бевину 1080, 16 июня 1948, C4704 / 3/18; Робертсон Бевину1085, 17 июня 1948, C4705 / 3 / 18; и Робертсон Бевину 1086, 17 июня 1948, C4706 / 3 / 18, все в 70494, FO 371, UKNA; Робертсон Бевину 3220 Basic, 22 июня 1948, C4898 / 3 / 18, 70495, FO 371, UKNA; Рисс, Берлинская история, 156.
  
   88. FR, 1948, 2:900-902, 905-6; Маринг в Секретариат США, 21 июля 1948, папка "1013-Контрольный совет (разное) после ухода советских войск", вставка 4, Записи элемента ACA США, RG 260, USNA; Робертсон Бевину 547, 5 апреля 1948, FO 1049/1352, Великобритания.
  
   89. Хаули, Берлинское командование, 179-82; FR, 1948, 2:908-9; протоколы 12-го заседания АКБ, 16 июня 1948 года, папка "Стенографические протоколы четырехсторонней комендатуры - коменданты-1948", вставка 7, и письмо Хаули Ганевалю, 2 июня 1948 года: "Генерал Хаули-генералу Ганевалю 1948-1949".папка, вставка 12, оба в файлах директора, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; Секретариат OMGUS США, Специальный отчет 3, 29 июня 1948 года, папка "G801.4 Berlin I", вставка 4, Отчеты Отдела по делам Центральной Европы, RG 59, USNA.
  
   90. Смит Маршалу 1092, 10 июня 1948 г., 740.00119 Council / 6-1048, RG 59, USNA; Рум фон Оппен, Документы по Германии, 290; Министерство иностранных дел СССР, Советский Союз и Берлинский вопрос, 32-41.
  
   91. Сводка телеграмм, 14 июня 1948 года, папка "Сводки Государственного департамента, май-август 1948 года", вставка 21, досье помощника ВМС, HSTL.
  
   92. Робертсон Бевину, 12 июня 1948 года, Приложение к COS(48)120 (O), 25 июня 1948 года, DEFE 5/11, UKNA.
  
   93. Хюбнер Брэдли SX-1057, 11 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия) / 6-1148, RG 59, USNA; Докладная записка Лемли, 14 июня 1948 года, дело 88/41, раздел 1, P & O 381 TS, вставка 102, Секретная переписка P & O, RG 319, USNA; Ведемейер Клэю УОРКСУ 83775, 12 июня 1948 г., папка "Копии записей о поступлении телеграмм за июнь 1948 г.", вставка 680, много лет НАЗАД поступали телеграммы, RG 260, USNA; Smith, Clay Papers, 2:677.
  
   94. РУДА 29-48, 28 апреля 1948 г., вставка 214, PSF, документы Трумэна, HSTL; ЦРУ 5-48, 12 мая 1948 г., папка "11-е заседание СНБ", и ЦРУ 6-48, 17 июня 1948 г., папка "13-е заседание СНБ", оба в коробке 176, PSF, документы Трумэна,HSTL; Хилленкеттер Трумэну, 9 июня 1948 г., файл 122, вставка 19, Досье председателя (запись 47), RG 218, USNA; ОРЕ 21-48, 14 июня 1948 г., вставка 214, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   95. Письмо Ведемейеру, 16 июня 1948 г., табл. К, переплет 1, с. IX, P & O 092 TS, вставка 118, Секретная переписка P & O, RG 319, USNA; Лофтус, "Американский ответ", 161-62, 185n; протокол 212-го заседания PPS, 21 июня 1948 года, папка "Протоколы заседаний PPS 1948", вставка 32, Отчеты PPS, RG59, USNA.
  
   96. Хаули, Берлинское командование, 90; Готлиб, Мирное урегулирование в Германии, 112; Смит, Документы Клэя, 1:209; FR, 1946, 5:556-58; Бэкер, Решение о разделении, 121.
  
   97. FR, 1946, 5:626; Мерфи Бирнсу 2781, 2 декабря 1946, 862.515/12-246, RG 59, USNA; Наринский, "Советский Союз", 61.
  
   98. Smith, Clay Papers, 1:350-51, 382-83, 398; Playfair в палату 266, 19 апреля 1947 г., CE1419 / 22/ 74, 65005, FO 371, UKNA; FR, 1946, 5:625-26; FR, 1947, 2:876-82; Наринский, "Советский Союз",61.
  
   99. FR, 1944, 3: 824-32; Готлиб, Мирное урегулирование в Германии, 24-25; Земке, Армия США, 337; Беннетт, "Денежная реформа Германии", 44. Владимир Петров отмечает, что банкноты, напечатанные после первого тиража, также имели прочерк перед серийным номером, что еще больше запутывало ситуацию. Петров, Деньги и завоевание, 201.
  
   100. Джон К. Э. Смит, "Валютный контроль" (Франкфурт, 1947), USAREUR-MH; Земке, Армия США, 336-37; Моррис, Блокада, 68n.
  
   101. Мерфи Гарриману 86, 25 мая 1945 г., папка "Казначейство Љ 190-Германия", вставка 7, Телеграммы, которые ведет Гарриман, RG 84, USNA; SHAEF FWD АГВАРУ ВОГ 457, 24 мая 1945 г., FO 944/78, UKNA; Хаули, Берлинское командование, 186; Клей, Решение, 156; Smith, Clay Papers, 1:303; FR, 1946, 5:626.
  
   102. SHAEF FWD в AGWAR VOG 461, 31 мая 1945 года, FO 944/78, Великобритания; Плейфэр в Chambers 266, 19 апреля 1947 года, CE1419 / 22 / 74, 65005, FO 371, Великобритания; протокол беседы, 21 июля 1947 года, 862.515 / 7-2147, RG 59, USNA; Земке, Армия США, 336; Сторонник, Решение о разделении, 123-31; Показания Хиллдринга в Государственном департаменте США, Бюллетень 16, Љ 417 (29 июня 1947 г.): 1304-6; Готлиб, Мирное урегулирование в Германии, 116-22; Готлиб, "Провал четырехсторонней денежной реформы", 412-14; DT / KPWминута, 20 сентября 1948 года, FO 944/838, Великобритания.
  
   103. Smith, Clay Papers, 1: 382-83; Беннетт, "Денежная реформа Германии", 46; Девильде Зальцману, 9 октября 1947 г., 862.515 / 10-947, и Зальцман Ловетту, 11 октября 1947 г., 862.515 / 10-1147, оба в RG 59, USNA; Дрейпер Снайдеру, 20 октября, 1947, папка "SAOUS 123.7 Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Петров, Деньги и завоевание, 241.
  
   104. Лауфер, "От демонтажа к денежной реформе", 80-82; Лауфер и Кинин, Die UdSSR und die deutsche Frage, 3: 411; Хиллдринг Зальцману, 22 сентября 1947 г., 862.515 / 6-1247, RG 59, USNA; Ловетт Маршаллу ТЕЛМАРУ, 53, 8 декабря 1947 г., и Маршалл вЛоветт МАРТЕЛЬ, 53 года, 9 декабря 1947 года, оба в папке "SAOUS 123.7 Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Робертсон цитируется в Hubert G. Schmidt, "Военное правительство США в Германии: политика и функционирование в промышленности, том. III" (Karlsruhe, 1950), 286, USAREUR-MH.
  
   105. Тернер, "Денежная реформа Великобритании и Германии", 698-99; ФР, 1947, 2:813-14, 819, 822-24.
  
   106. Беннетт, "Денежная реформа Германии", 45-46; FR, 1948, 2:870; Лауфер, "От демонтажа к денежной реформе", 82.
  
   107. Клэй для CSCAD CC-3095, 3 февраля 1948 года, и CC-3422, 7 марта 1948 года, оба в папке "Телеграммы-Исходящие копии-январь-март 1948 года", вставка 685, OMGUS AGO Исходящие телеграммы, RG 260, USNA. Центральный банк был необходим для проведения денежной реформы; когда Запад пошел дальше, он создал специальный Банк немецких земель для ее проведения. Готлиб, "Провал четырехсторонней денежной реформы", 398; Клей, Решение, 205-6. О новой позиции Америки см. Smith, Clay Papers, 2:554 и FR, 1948, 2:870-72. Итоги заседания АКК от 11 февраля подводятся вFR, 1948, 2:874-75, и Робертсон Бевину 608, 10 апреля 1948, C2804/71/18, 70585, FO 371, UKNA.
  
   108. Лауфер, "От демонтажа к денежной реформе", 82.
  
   109. Клей Дрейперу CC-3422, 7 марта 1948 года, папка "SAOUS 123.7 Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; отчет, Британское бюро финансовых консультантов, Берлин, 8 сентября 1949 года, FO 944/838, UKNA.
  
   110. Смит, Clay Papers, 2:578; FR, 1948, 2:879-82.
  
   111. Отчет, Британский офис финансового консультанта, Берлин, 8 сентября 1949 г., FO 944/838, UKNA; Документы Смита, Клэя, 2:657, 677-78, 682, 685-86; Мерфи, Дипломат среди воинов, 313; Мерфи Маршалу 1389, 17 июня 1948, 740,00119 Контроль (Германия)/6-1748, RG 59, USNA.
  
   112. Smith, Clay Papers, 2: 559, 643; FR, 1948, 2: 891-92, 897-99; CSCAD в CINCEUR W-82922, 29 мая 1948, папка "Копии записей о поступлении телеграмм, май 1948", вставка 680, OMGUS AGO Входящие телеграммы, RG 260, USNA. Этот подход, предполагавший, что валютное соглашение с русскими возможно, ослабляет контраст Джорджа и Смоука между отсутствием подготовки Запада к полной блокаде и тем, что они называют тщательными, "продуманными планами на случай непредвиденных обстоятельств" западных правительств в отношении валютной реформы. Джордж и Смок, "Сдерживание", 129.
  
   113. Смит, Clay Papers, 2:643-44.
  
   114. Бевин Эттли, PM/48/59, 16 июня 1948 года, FO 800/467/GER/48/25, Великобритания.
  
   115. Smith, Clay Papers, 2:623, 677; Робертсон Бевину 1043, 10 июня 1948 г., C4524 / 71 / 18, 70593, и Уильямс мин, 14 июня 1948 г., CJ2497/89/ 182, 71015, оба в FO 371, UKNA.
  
   116. Клей Дрейперу CC-4602, 8 июня 1948 г., папка "Исходящие копии телеграмм, июнь 1948 г.", вставка 685, Секретные исходящие телеграммы, RG 260, USNA; Клей Соколовскому, 18 июня 1948 г., папка "Советская Россия 1948 г.", вставка 19, Записи, сохраненные для военного губернатора, RG 260, USNA; Габленц, Документы, 57, 61.
  
   117. Высоцкий, Западный Берлин, 81-84; Newsweek, 28 июня 1948, 30; Робертсон-Бевину 1135, 21 июня 1948, C4848 / 3 / 18, 70495, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:910-11; протокол совещания персонала, 19 июня 1948, вставка 5,Протоколы OMGUS, RG 260, USNA; Дин цитируется в письме Робертсона Пирсону 925 от 23 июня 1948 года, папка "1948 Robertson, N.A. (апрель-сентябрь)", том 441, King papers, LAC. Когда я просматривал протоколы OMGUS, они находились в Вашингтонском национальном центре архивов; с тех пор они были переведены в Колледж-Парк, штат Мэриленд, и я не знаю их текущего местоположения.
  
   118. FR, 1948, 2:911-12; Дэвисон, Блокада Берлина, 93; Клей - Брэдли CC-4843, 23 июня 1948 г. "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации, том. II, 1948" папка, вставка 427, OMGUS AGO Общая корреспонденция, RG 260, USNA.
  
   119. Smith, Clay Papers, 2:691; FR, 1948, 2:911, 916; MFR, 21 июня 1948, дело 88/48, папка "P & O 092 thru 381 TS 1948 Hot File", вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA.
  
   120. Командный документ 7534, 18; Дэвисон, Блокада Берлина, 92; Габленц, Документы, 58-62.
  
   121. New York Times, 21 июня 1948, 1; Беннетт, "Немецкая валютная реформа", 52; Наринский, "Советский Союз", 65-66; Готлиб, Германское мирное урегулирование, 192; FR, 1948, 2:912-13.
  
   122. Наринский, "Советский Союз", 61, 66; Лауфер, "От демонтажа к денежной реформе", 80-84; Лауфер и Кинин, Die UdSSR und die deutsche Frage, 3:451-52, 474-79, 606-9; FR, 1948, 2: 913; Рум фон Оппен, Документы по Германии, 295-300. Аргументы в пользу того, что Запад мог бы подождать, см. В Gottlieb, German Peace Settlement, 193-94, и Offner, Another Such Victory, 256.
  
   123. Смит, Документы Клэя, 2:692-95, 698-99; Габленц, Документы, 62-63.
  
   124. Готлиб, Германское мирное урегулирование, 196; Смит, Документы Клэя, 2: 695; Мерфи Маршаллу 1443, 23 июня 1948, 862.515 / 6-2348, RG 59, USNA; Плишке, Берлин, 6.
  
   125. Дэвисон, Блокада Берлина, 94.
  
   126. Робертсон - Бевину 1168, 24 июня 1948 г., C4935/3/18, 70495, FO 371, UKNA; Дэвисон, "Блокада Берлина", 95-97, 138; "Нью-Йорк таймс", 23 июня 1948 г., 1; там же, 24 июня 1948 г., 19.
  
   127. Робертсон Бевину 1166, 24 июня 1948 г., C4938/3/18, 70495, FO 371, UKNA; Беннетт, "Берлинский бастион", 38-39; Государственный департамент США, "Берлинский кризис", 4-5; Чарльз, "Блокада Берлина", 47; Смит, Документы Клэя, 2:701. О передвижениях советских войск см. Кербер и Комбс, "Соединенные Штаты", 414. О запоздавших поездах и баржах см. "Хронология ситуации в Берлине", август 1948 г., вставка 17, Howley papers, MHI; Командный документ 7534, 20; Мерфи Маршаллу 1528, 29 июня 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/6-2948, RG 59; и Сводная информация разведки EUCOM 37, 6 июля 1948 г., вставка 767, Периодические сводки разведки, RG 549, USNA.
  
   128. Хаули, Берлинское командование, 198; Габленц, Документы, 63-64; Дэвисон, Блокада Берлина, 99-103; Чарльз, блокада Берлина, 50-51; Робертсон Бевину 1179, 25 июня 1948, C4972/3 / 18, 70496, FO 371, UKNA; Робертсон Бевину 1170, 24 июня 1948, C4939/3/18, 70495, FO 371, UKNA.
  
   129. Хаули, Берлинское командование, 203; Дэвисон, Блокада Берлина, 99.
  
   130. Герберт цитируется в Charles, Berlin Blockade, 47; Клей цитируется в New York Times, 25 июня 1948, 1, и в Loftus, "Американский ответ", 168n; Дин цитируется в Robertson to St. Laurent 925, 23 июня 1948, "1948 Робертсон, N. A. (апрель-сентябрь)" папка, том 441, King papers, ЛАК.
  
   131. Дэвисон, Блокада Берлина, 101-2.
  
   132"Нью-Йорк таймс", 25 июня 1948, 1, 18.
   4. Благоразумие и решимость
  
   1. CM(48)42, 24 июня 1948 года, КАБ. 128/13, UKNA.
  
   2. Робертсон - Бевину 1162, 24 июня 1948 года, C4921 / 3 / 18, 70495, и Макнил - Эттли, 24 июня 1948 года, C5093 / 3 / 18, 70597, оба в FO 371, Великобритания.
  
   3. Дуглас Маршаллу 2788, 25 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/6-2548, RG 59, USNA; протокол заседания, 25 июня 1948 года, C5094/3/18, 70497, FO 371, UKNA (курсив добавлен). Аналогичный обзор взглядов Бевина см. в письме Киркпатрика Холлису от 26 июня 1948 г., C5015/3/18, 70496, FO 371, UKNA.
  
   4. Баллок, Бевин, 3:575-76.
  
   5. CM(48)43, 25 июня 1948 года, КАБ. 128/13, UKNA.
  
   6. Великобритания, Парламент, Парламентские дебаты (Палата общин), 5-я сер., т. 435, кол. 1719-22.
  
   7. Бевин Фрэнксу 914, 25 июня 1948, C5031/3/18, и Бевин Фрэнксу 915, 26 июня 1948, C5032/3 /18, 70497, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:921-26.
  
   8 Командная газета 7534, 19; Лондон Таймс, 24, 26 и 28 июня 1948 года; Нью-Йорк таймс, 27 июня 1948 года, 1.
  
   9. FR, 1948, 2:916-17; Kirkpatrick minute, 28 июня 1948, C5134 / 3/18, и Strang minute, 28 июня 1948, C5137 / 3/18, оба в 70498, FO 371, UKNA; Бидо цитируется в Narinskii, "Советский Союз", 67; Buffet, Мурир, 173-74.
  
   10"Нью-Йорк таймс", 27 июня 1948 г., 1; там же, 28 июня 1948 г., 1.
  
   11. Ванье Сен-Лорану 361, 28 июня 1948 г., стр. 3, файл 7-CA-14 (s), файлы DEA; Розенберг, "Берлин и Израиль", 118. Материалы, которые я видел в файлах DEA в 1981 году, с тех пор были переданы LAC, и я не знаю их текущего местоположения.
  
   12. Кэффри Маршаллу 3447, 30 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/6-3048, RG 59, USNA; Баффет, Мурир, 174; Ванье Сен-Лорану 364, 29 июня 1948 года, стр. 3, файл 7-CA-14 (s), файлы DEA.
  
   13. CM(48)44, 28 июня 1948 г., CAB 128/13; протокол заседания, 28 июня 1948 г., FO 800/467/GER/48/31, UKNA.
  
   14. COS(48)87, 28 июня 1948 г., DEFE 4/14; Докладная записка Киркпатрика, 28 июня 1948 г., C5070/3/18, 70497; GEN 241/1-е заседание, 28 июня 1948 г., C5136/3/18, 70498, FO 371, UKNA.
  
   15. Брук - Теддеру, 28 июня 1948 года, ЭФИР 20/7148, UKNA.
  
   16. COS(48)87, 28 июня 1948 года, DEFE 4/14, UKNA; GEN 241/1-е заседание, 28 июня 1948 года, C5136/3/18, 70498, FO 371, UKNA.
  
   17. COS(48)88, 28 июня 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 4/14, Великобритания.
  
   18. GEN 241 / 1-я встреча, 28 июня 1948 года, DEFE 11/321, UKNA; Бевин Фрэнксу 917, 28 июня 1948 года, C5072 / 3/18, 70497, FO 371, UKNA; Бевин Робертсону 1377, 29 июня 1948 года, C5015 / 3/18, 70496, FO 371Украина.
  
   19. Шлайм, Соединенные Штаты; Лофтус, "Американский ответ", 216.
  
   20. Интервью с Клеем, 9 марта 1971 года, КУО.
  
   21. Интервью Деннисона, 10 сентября 1971 года, HSTL.
  
   22. Лилиенталь, Дневники, 2:433-34.
  
   23. Нойштадт, Президентская власть, 239-40.
  
   24. Интервью с Джессапом, 233, CUOH.
  
   25. О таких различиях среди политиков см. Снайдер и Дизинг, Конфликт между нациями, 297-310, и Джервис, Восприятие и неправильное восприятие, 104-6.
  
   26. Смит, Clay Papers, 2:699-704. Об интересе Трумэна к эвакуации см. Его Мемуары, 2:123. Комментарий Ройалла о том, что валюта была "незначительной проблемой", изложен в письме Дюпюи Дрейперу от 21 июля 1948 года, папка "SAOUS 123.7 Германия", вставка 17, файл Draper-Voorhees, RG 335, USNA.
  
   27. Интервью с Клеем, 9 марта 1971 года, CUOH; Smith, Clay Papers, 2:702-3, 706.
  
   28. Смит, Clay Papers, 2:696-706.
  
   29. FR, 1948, 2:919-21.
  
   30. Дрейпер Ройаллу, послания 2 и 3, 27 июня 1948 года, папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   31. New York Times, 25 июня 1948, 1; Резюме, Заседание Кабинета министров, 25 июня 1948, в папке "Заседания кабинета министров, 1948", вставка 2, Connelly papers, HSTL.
  
   32. Трумэн, Мемуары, 2:124. Об отсутствии Маршалла см. New York Times, 29 июня 1948, 1; там же, 1 июля 1948, 1; и Pogue, Marshall, 4:303.
  
   33. Рукописный дневник Форрестола, 25 июня 1948 г., Forrestal papers, MML; Миллис и Даффилд, Forrestal Diaries, 451-52; FR, 1948, 2:928-29. Чиновники на более низких уровнях знали больше. Воспоминания Клея были более четкими. Паркс распространил свое подробное резюме встречи 29 июня 1945 года в ОК, и штаб армии рассмотрел этот вопрос в мае, после того, как Бирнс попросил информацию для выступления. Полковники опасались, что Бирнс намеревался обвинить Пентагон, и нашли способ избежать ответов на его вопросы, но они обобщили - совсем недавно, 18 июня - соглашения EAC, обмен мнениями между Трумэном и Сталиным и встречу Клей-Жуков-Уикс для Ройалла и Форрестола. См. Clay to Parks CC-3865, 14 апреля 1948 года, "AG 092.Папка "2 Договора и соглашения 1948 года", вставка 368, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; и Parks to Gruenther, 1 апреля 1948 года, раздел 16, CCS 381 (8-20-43), вставка 176, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA. Эпизод с Бирнсом см. в деле 133, папка "P&O 092TS (раздел VIII)...", вставка 35, десятичный файл P&O TS, RG 319, USNA.
  
   34. FR, 1948, 2:928-29. О моральных двусмысленностях отступления читайте в репортажах Джека Рэймонда в "Нью-Йорк таймс" от 25 и 28 июня 1948 года. Инструкции Трумэна своим военным советникам изложены в дневнике Лихи, 29 июня 1948 г., вставка 6, документы Лихи, LOCMD, и в стенограмме заседания 309, 30 июня 1948 г., CD 9-3-13, вставка 52, цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   35. Лофтус, "Американский ответ", 228-29.
  
   36. Smith, Clay Papers, 2: 696-97; исследование, 26 июня 1948 г., дело 88/49, папка "1948-Hot File -P & O 092 TS через 381 TS", вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA; Болен Хикерсону, 26 июня 1948 г., "Служебные запискиПапка "CEB 1948 (1946-1948)", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA.
  
   37"Совещание по вопросам государственной и национальной обороны ...", 27 июня 1948 года, папка "Германия (1949-1950)", вставка 74, Общая переписка, RG 335, USNA; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 452-54; Риарден, Годы становления, 290-91. "Воспоминания" Брэдли находятся в книге "Брэдли и Блэр, Жизнь генерала", 479-80.
  
   38. FR, 1948, 2:926-28.
  
   39. Я не нашел записи такого разговора. Трумэн вернул документы Ловетту во вторник. Письмо Трумэна Ловетту, 29 июня 1948 года, папка "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   40. Рукописный дневник Форрестола, 28 июня 1948 года, и письмо Ройалла Брэдли, 28 июня 1948 года, подшитые с этой записью, Forrestal papers, MML. Подробный анализ этой встречи см. в Лофтусе, "Американский ответ", 243-46, 287-93.
  
   41. Хейнс, "Удивительная сила", 140 ("командное решение"); Браудер и Смит, "Индепендент", 294, и Шлайм, США, 222 ("любой ценой"); Мискамбл, "Гарри С. Трумэн", 309 ("однозначно ..."). См. также Buffet, Mourir, 171-72.
  
   42. Из Москвы Смит кратко изложил политику, даже когда ее формулировал Трумэн. Западные державы рано или поздно встанут перед выбором между уходом или пребыванием в унизительных условиях. Этот момент не наступил. Державы не могли "отступить сейчас, не исчерпав все возможности для самосохранения и преодоления шторма в надежде, что улучшение условий даст нам возможность разумного выбора альтернатив". Смит Маршаллу 1203, 28 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/6-2848, RG 59, USNA.
  
   43. FR, 1948, 2:930-31; Докладная записка Болена, 29 июня 1948 г., папка "Memos CEB 1948 (1946-1948)", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA.
  
   44. FR, 1948, 2:917-18, 929-30; Smith, Clay Papers, 2:696, 706-7.
  
   45. Отчет, Секция связи S-2, 759-й батальон обслуживания MP, 26 июня 1948 года, папка "AG 250.1 Инциденты 1948 года", вставка 405, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Клей, Решение, 373 (в котором неверно описывается встреча и утверждается, что MPS "положили пистолет вжелудок Соколовского", деталь, отсутствующая в отчете МП); Smith, Clay Papers, 2: 709-10; Браунджон Бевину, 28 июня 1948 г., C5098 / 3 / 18, 70497, FO 371, UKNA.
  
   46. Смит, Clay Papers, 2:714-15.
  
   47. FR, 1948, 2:932, 937; Робертсон - Бевину 1229, 30 июня 1948, C5148 / 3 / 18, 70498, FO 371, UKNA; Шуирман - Коннолли, 1 июля 1948, файл 33, вставка 7, Досье председателя, RG 218, USNA; Дуглас -Маршалы 2882 и 2884, 30 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 6-3048, RG 59, USNA; Ведемейер Клэю WX-84885, 29 июня 1948 года, дело 137/45, папка "P & O 092 (раздел IX-B) ...", вставка 118, Секретная переписка P & O, RG 319, USNA; РобертсонБевину 9 Бейсику, 1 июля 1948 года, КАБ 21/1885, Великобритания; Странгу Робертсону 11820 Бейсику, 30 июня 1948 года, C5148 /3 /18, 70498, FO 371, Великобритания. Продолжение спекуляций о перспективах ослабления блокады см. в Sterling to Laukhuff, н.д. [5 июля 1948 г.?], папка "Ситуация в Берлине 710, апрель-15 июля", вставка 215, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   48. Великобритания, Парламент, Парламентские дебаты (Палата общин), 5-я сер., том 452, кол. 2233-46; Лондон Таймс, 1 июля 1948 года.
  
   49. Государственный департамент США, Бюллетень 19 (11 июля 1948 г.): 54; New York Times, 1 июля 1948 г., 1.
  
   50. Снайдер и Дизинг, Конфликт между нациями, 207ff., 254-56; Янг, Политика силы, 223.
  
   51. Паффген, "Блокада Берлина и переброска по воздуху", 175; FR, 1948, 2:940.
  
   52. Президент США, Public Papers. , , 1948, 394; Клиффорд Трумэну, 19 ноября 1947, вставка 21, Clifford papers, HSTL. См. также Divine, Foreign Policy, 172-73 и Divine, "Холодная война и выборы".
  
   53. FR, 1948, 2:933-46.
  
   54. Там же, 378-81; Берлин- Ганновер BGCC 5149, 4 июля 1948 г., C5323/71/18, 70595, FO 371, UKNA.
  
   55. FR, 1948, 2:941; Smith, Clay Papers, 2:719-21; Лондон Таймс, 3 июля 1948. Русские физически не покидали комендатуру до 13 августа; Государственный департамент США, Германия, 1947-1949, 201. Они продолжали участвовать в работе Берлинского центра безопасности полетов, тюрьмы Шпандау, служб связи и протокола, работающих с военными миссиями союзников. OMGUS, отчет военного правительства, июль 1948, 1.
  
   56. Командный документ 7534, 19; New York Times, 4 июля 1948, 1; Smith, Clay Papers, 2:719-22; Рукописный дневник Форрестола, 2 июля 1948, Forrestal papers, MML; FR, 1948, 2:944-45.
  
   57. Робертсон Бевину 1287, 3 июля 1948, C5294/3/18, 70499, FO 371, UKNA; Smith, Clay Papers, 2:722-24; FR, 1948, 2:948-50; Клей, Решение, 367. Пол Штеге утверждает, что отчет Клея об этой встрече в его мемуарах является "основным источником" или "основой" для представления о том, что блокада была последней отчаянной попыткой предотвратить создание Федеративной Республики Германия, и он оставляет впечатление, что Клей исказил советскую позицию ("Клей якобы получил понимание . . . . Соколовский якобы объяснил" [курсив добавлен]). Штеге ошибается по обоим пунктам. Британские и американские официальные документы, опубликованные задолго до решения Клея в Германии, содержат достаточно доказательств того, что Советы ввели блокаду, чтобы заставить западные державы отказаться от лондонской программы. Мемуары Клэя согласуются с этими отчетами и современными западными записями. Никто, включая Штеге, не представил никаких доказательств того, что западные отчеты о встрече являются неточными. Ср. Steege, "Больше, чем воздушный транспорт", 8n2, 201; Steege, "Тотальная блокада", 64n9, и Steege, "Черный рынок", 212, с источниками, упомянутыми выше; U.S. Государственный департамент, Берлинский кризис, 6-36; Командный документ 7534, 19-54; и FR, 1948, 2:946-1099.
  
   58. Браудер и Смит, Independent, 296.
  
   59. Ср. Министерство иностранных дел СССР, Переписка, 1:366-67 и 2:247-48. Западные интерпретации телеграммы Сталина Трумэну см. в письме Дрейпера Форрестолу от 18 июня 1948 года, подшитом в журнал Forrestal manuscript diary от 18 июня 1948 года, Forrestal papers, MML; Гросс Ловетту от 28 июня 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/4-1448, RG 59, USNA; и Болензаписки, 25 июня 1948 г., папка "Встречи 1945-48 гг. между союзными и советскими официальными лицами", вставка 12, Отчеты Берлинской оперативной группы, RG 59, USNA. См. также письмо Блюма Форрестолу от 1 июля 1948 года, подшитое в журнал рукописей Форрестола, 1 июля 1948 года, Forrestal papers, MML; и FR, 1948, 2:927, 933, 942.
  
   60. Докладная записка Болена, 6 июля 1948 года, папка "CEB Memos 1948", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; Дневник Лихи, 6 июля 1948 года, вставка 6, документы Лихи, LOCMD; Лилиенталь, Журналы, 2:383.
  
   61. Харрисон - Бевину 814, 10 июля 1948 года, CAB 21/1885, и Стрэнг - Бевину, 8 июля 1948 года, C5611 / 3 / 18, 70502, FO 371, оба в UKNA.
  
   62. COS(48)93, 7 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 4/14, Великобритания.
  
   63. COS(48)96, 9 июля 1948 года, DEFE 4/14, Великобритания.
  
   64. Мэддокс Брэдли, 28 июня 1948 года, папка "1948-Hot File-P & O 092 TS через 381 TS", вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA; Зальцман Ловетту, 4 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 7-448, RG 59, USNA(курсив добавлен).
  
   65. FR, 1948, 2:960-64.
  
   66. Петерсон - Бевину 832, 15 июля 1948 года, C5714 /3 /18, 70502, FO 371, Великобритания; Смит - Маршаллу 1335, 15 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-1548, RG 59, USNA; Харви - Бевину 944, 15 июля 1948 года, CAB 21/1885,UKNA; FR, 1948, 2:965-66.
  
   67. FR, 1948, 2:966-67; Трумэн, Трумэн, 12.
   5. "Обречен на провал"
  
   1. Шлайм, Соединенные Штаты, 202-11, 260-70; Херкен, Победное оружие, 260; Пруссен, Даллес, 379-80.
  
   2Подполковник . Лестер Х. Галлогли и др., "Отчет Отдела Группы армейских наблюдателей относительно изучения операции "ВИТТЛЗ"" (н.п., 16 февраля 1949 г.), 11 (далее цитируется как отчет Галлогли), папка "PD 381 Берлинская операция "Виттлз"", вставка 368, Центральный десятичный файл, RG341, USNA; "ВВС США и Берлинский воздушный лифт, 1948 год: аспекты снабжения и эксплуатации" (n.p., 1 апреля 1949 года), 11, 38-39, катушка Z-0039, USAFE / HO; Lay, "Берлинский воздушный лифт", 1:1-2, 7-8, катушка Z-0029, USAFE / HO; пресс-релиз, Бюро по связям с общественностью USAFE, "Комбинированный тоннаж", н.д., катушка Z-0038, USAFE / HO.
  
   3. Отчет BAFO, 117, 129.
  
   4. Памятка, 25 июня 1948 года, C5094 / 3 / 18, 70497, FO 371; CM(48)43, 25 июня 1948 года, CAB 128/13; и Браунджон Робертсону 1352, 25 июня 1948 года, C4803 / 3 / 18, 70495, FO 371, все в UKNA.
  
   5. Бевин Франкам 914, 25 июня 1948, C5031/3/18, и Бевин Франкам 915, 26 июня 1948, C5032/3 /18, 70497, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:924.
  
   6. Робертсон Бевину 1204, 27 июня 1948 года, FO 1030/60, Великобритания.
  
   7. Робертсон - Бевину 1194, 26 июня 1948 года, FO 1030/60, Великобритания; Дрейпер - Ройаллу, 24 июня 1948 года, папка "Копии записей о поступлении телеграмм за июнь 1948 года", вставка 680, OMGUS AGO Входящие телеграммы, RG 260, USNA; Smith, Clay Papers, 2:699, 701-2.
  
   8. ЛеМей Норстаду UAX-8552, 26 июня 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. II, 1948" папка, вставка 427, OMGUS AGO Общая переписка, RG 260, USNA; Миллер, Чтобы спасти город, 44.
  
   9. Коллиер, Бридж, 55 лет; докладная записка "Позиция США в отношении продолжающейся оккупации Берлина (комментарии генерала Клея)", 26 июня 1948 г., дело 88/49, "1948-Горячее досье -P & O 092 TS через 381 TS" папка, вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA; Smith, Clay Papers, 2:697, 707-8; Робертсон Бевину 1199, 27 июня 1948 г., C5010/3 /18, 70496, FO 371, UKNA. Оценки существующих запасов см. в письме Болена Хикерсону от 26 июня 1948 г., папка "Memos, CEB 1948 (1946-1948)", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; Документы Смита, Клея, 2:699; и Робертсона Бевину, 24 июня 1948 г., C4921/3/18, 70495, FO 371, UKNA.
  
   10. Уэйт - Спэкману, 26 июня 1948 года, эфир 20/7804, UKNA. Анализа Уэйта больше нет в файле; осталось только сопроводительное письмо. Я предположил, что это легло в основу цифр, обсуждавшихся в Лондоне в понедельник, которые предусматривали ежедневный подъем 2000 тонн.
  
   11. Баллок, Бевин, 3:576; Смит, Документы Клэя, 2:707-8; FR, 1948, 2:918-19; Интервью Смита, 221, файл K239.0512-906, AFHRA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 28, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Мерфи,"Berlin Airlift", 90.
  
   12. MFR, 28 и 29 июня 1948 года, "Перемещение самолетов в Европу", оба в папке "P & O 381 TS (раздел V-A) (часть 2) ...", вставка 103, десятичный файл P & O TS, RG 319, USNA; AFOPO в AACи др., WX-84768 и 84772, 27 июня 1948 г., "AG 319.1 Транспортная ситуация в Берлине, том. II, 1948" папка, вставка 427, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Брэдли Клэю УОРКСУ 84774, 27 июня 1948 года ", OAS 580.Папка "Германия", вставка 17, досье Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Ванденберг - Лемею и Клэю W-84775, 27 июня 1948 года, папка "Телеграммы генералу Клэю -июнь 1948 года", вставка 12, документы Клэя, RG 200, USNA. Воспоминания Фрэнка Робертса заставили некоторых преувеличить эффект от призывов Бевина 28 июня к Дрейперу и Ведемейеру расширить воздушные перевозки. Приказ поступил за день до того, как Бевин встретился с двумя американцами. Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 155-56; Пеплоу, "Роль Британии", 210-11.
  
   13. Трумэн, Мемуары, 2:123; Шлайм, Соединенные Штаты, 208-11. Шейм квалифицирует эти радикальные оценки, признавая временный характер воздушных перевозок на данный момент. Проблемы, связанные с этими оговорками (стр. 210-11), настолько фундаментальны, что подрывают его характеристику того, что, по его мнению, приказал президент.
  
   14. Историческое подразделение ВВС США, "Пятилетний обзор истории ВВС США, 1945-1950", 1 мая 1952, 183-84, файл K570.01, AFHRA; Lay, "Берлинский воздушный лифт", 1:7-8, катушка Z-0029, USAFE / HO.
  
   15. Smith, Clay Papers, 2: 707-8; Клей цитируется в Davidson, Death and Life, 202-3; Клей Брэдли и Ведемейеру CC-4906, 27 июня 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. II, 1948" папка, вставка 427, OMGUS AGO General Correspondence, RG 260, USNA; Newsweek, 5 июля 1948, 30. Ср. Smith, Clay Papers, 2:701.
  
   16. Интервью Дрейпера, 11 января 1972, 63-65, HSTL. Другая версия истории утверждает (ошибочно), что эти двое были в Берлине, когда началась блокада, и убедили Клея предпринять воздушную перевозку. Беннетт, "Берлинский бастион", 44-46; Оффнер, еще одна такая победа, 256.
  
   17. Тимберман Мэддоксу, 28 июня 1948 года, дело 88/59, и Тимберман Шайлеру, 30 июня 1948 года, дело 88/43, оба в разделе 2, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   18. COS(48)87, 28 июня 1948, DEFE 4/14, Великобритания. О возможной эвакуации см. CM(48)43, 25 июня 1948 г., CAB 128/13; COS(48)102, 19 июля 1948 г., DEFE 4/14; и файл C6208 / 3 / 18, 70505, FO 371, все в UKNA; Личфилд - Ведемейеру, 2 июля 1948 г. "Папка G801.4 Berlin II", вставка 4, Отчеты Отдела по делам Центральной Европы, RG 59, USNA; план, 21 июля 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/7-2148, RG 59, USNA; и план EUCOM, 30 августа 1948 г., "OPD 370.05 Берлин, Германия" папка, вставка 806, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   19. UAX-8474 от ВВС США ВВС США, 18 июня 1948 года, папка "UAX 6667 [to] UAX 9859 ВВС США", вставка 450, входящие сообщения, RG 549, USNA; Отчет BAFO, 129; Перно, "Ле пон Аэриен", 56-57; Берлинский магистрат, Airlift Berlin, 51.
  
   20. Отчет BAFO, 325-27; Джексон, Berlin Airlift, 82; Дауни, "Дальний рейнджер", 20; отчет USAFE, "Строительство для ВВС США в Европе", 1 августа 1948 г., вставка B48, LeMay papers, LOCMD; Харрис и др., "Специальное исследование",58; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 43; Моррис, Блокада, 120.
  
   21. Репортаж, ВВС США, "Берлинский воздушный транспорт", 40, ролик Z-0039, ВВС США/HO.
  
   22. Донован, Бридж, 65-66.
  
   23. Робертсон Александру CCG 21510, 28 июня 1948 года, C5043 / 3 / 18, 70497, FO 371, UKNA; COS(48)87 и 88, 28 июня 1948 года, DEFE 4/14, UKNA; GEN 241 / 1st заседание, 28 июня 1948 года, C5136 / 3 / 18,70498, FO 371, UKNA.
  
   24. Кольридж - Грюнтеру, 29 июня 1948 г., папка "1948-Hot File-P & O 092 TS через 381 TS", вставка 9, Общий административный файл, RG 319, USNA; стенограмма заседания 309, 30 июня 1948 г., CD 9-3-13, вставка 52, цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   25. Стенограмма заседания 309, 30 июня 1948 г., CD 9-3-13, вставка 52, цифровой файл экранного меню, RG 330, USNA. Отчет Хейса см. в письме Мэйо Мэддоксу от 30 июня 1948 года, дело 88/43, раздел 2, P&O 381 TS, вставка 103, файл P&O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   26. Royall to Clay WAR 84975, 30 июня 1948 г., раздел 17, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; телеконференция, 30 июня 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/6-3048, RG 59, USNA; Smith, Clay Papers,2:711-12; FR, 1948, 2:936-38; Бевин Фрэнксу 948, 30 июня 1948, C5262 /3/18, 70499, FO 371, UKNA; МОД Робертсону 954, 30 июня 1948, DEFE 11/321, UKNA. Утверждения о том, что Трумэн угрожал русским, которые затем сбили воздушные шары, ошибочны. Ср. Лебоу, Управление в ядерных кризисах, 106.
  
   27. Встреча в Бюкебурге, 27 июня 1948 года, FO 1030/60, Великобритания; Робертсон Александру CCG 21510, 28 июня 1948 года, C5043 / 3/18, 70497, Великобритания; Киркпатрик Холлису, 26 июня 1948 года, C5015 / 3/18, 70496, FO 371, Великобритания; БрукТеддер, 28 июня 1948 года, эфир 20/7148, UKNA; Отчет BAFO, 117; Джексон, Берлинский авиаперевозчик, 46; Баркер, Берлинский авиаперевозчик, 9. Контроль операций по воздушным перевозкам со стороны BAFO вызвал волну беспокойства дома; транспортное командование Королевских ВВС планировало руководить ими само. Похожая и более известная "битва за территорию" разделила команду Лемея и МАТСА в Соединенных Штатах. Ср. Баркер, Berlin Air Lift, 6; Джексон, Berlin Airlift, 45; и Таннер, Over the Hump, 159-62, 166, 188-97.
  
   28. Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 1:1-2, 10-11, катушка Z-0029, ВВС США / HO; Отчет Смита, 30 июля 1948 года, катушка C5113, AFHRA; "ВВС США и воздушный лифт, 1948 год", 28, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Примечание BAFO,30 июня 1948 года, эфир 38/384, UKNA; Отчет BAFO, 129, 557-63; Отчет Галлогли, 12, 50-52.
  
   29. Фишер, "Берлинский воздушный транспорт", 9. Фишер произносит фамилию офицера "Уиллерфорд", но в списках ВВС США первая буква "р" отсутствует.
  
   30. Письмо Кисснера Смиту, 29 июня 1948 г., папка "OPD 381 Berlin (15 января 48 г.)", вставка 807, файл Plans TS Decimal, RG 341, USNA; Интервью Смита, 219-21, файл K239.0512-906, AFHRA; История ВВС США, июнь 1948 г., приложение 18, ВВС США / HO; Пресс-релиз USAFE 1750, 29 июня 1948 года, катушка Z-0039, USAFE / HO.
  
   31. Отчет Смита, 30 июля 1948 года, ролик C5113, AFHRA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 28 и "Сводка ВВС США", 122, оба ролика Z-0039, ВВС США / HO.
  
   32. Для "Vittles", ср. Фишер, "Берлинский воздушный транспорт", 8; Миллер, Чтобы спасти город, 58; и Ванденберг Лемею и Клэю W-84775, 27 июня 1948 года, папка "Кабели-генералу Клэю-июнь 1948 года", коробка 12, документы Клэя, RG 200, USNA. 28 июня Королевские ВВС заменили "Knicker" на "Carter-Paterson", но 19 июля сменили название после того, как коммунистические пропагандисты указали, что это название британской компании по перевозке грузов. Отделение AHQ BAFO-Air, объединенный Svs Div, SYX.805, 28 июня 1948 года, AIR 20/7804, UKNA; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 9; Отчет BAFO, 146.
  
   33. История USAFE, июль 1948 года, приложение 19, USAFE / HO.
  
   34. Сэр Кеннет Кросс цитируется в Sowrey et al., "Berlin Airlift", 50-52.
  
   35. Цитируется в Barker, Berlin Air Lift, 16.
  
   36. Лауниус и Кросс, MAC, 19-20; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 166, ролик Z-0039, ВВС США / HO.
  
   37. Отчет BAFO, 14, 117; протокол заседания Министерства авиации, 13 августа 1948 года, AIR 20/6891, UKNA; COS(48)97-е заседание, 12 июля 1948 года, CAB 21/1885, UKNA. Заместитель начальника штаба ВВС маршал авиации сэр Хью Уолмсли позже назвал тренировочную остановку "нашей первой ошибкой". Лекция Уолмсли, "Берлинский воздушный лифт", 25 октября 1949 года, AIR 20/6894, UKNA.
  
   38. Робертсон - Бевину 1208, 28 июня 1948 года, КАБ 21/1885, Великобритания; Штаб-квартира BAFO - Министерству авиации AOX.772, 1 июля 1948 года, АИР 20/7808, Великобритания; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 34.
  
   39. COMNAVFORGER CNO CC-5236, 20 июля 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. III, 1948 год" папка, вставка 428, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Грот Маршаллу A-486, 3 августа 1948 года, 740.00119 Control (Германия) / 8-348, RG 59, USNA; ЭКСФОР в БЕРКОМБ MGA.64, 10 августа 1948 года, и отчет, BEA, 6 августа 1948 года, оба в эфире 20/7820, UKNA; Гир, без предупреждения, 62 года.
  
   40. Мерфи Маршаллу 1553, 30 июня 1948, 740.00119 Control (Германия)/6-3048, RG 59, USNA; Отчет BAFO, 113.
  
   41. Интервью со Смитом, 223-25, файл K230.0512-906, AHFRA; Отчет BAFO, 120, 130.
  
   42. Пресс-релиз USAFE 1771, ролик Z-0039, USAFE / HO; Отчет BAFO, 130; Кокс, "Британия и воздушный транспорт", 36; Интервью Смита, 227, файл K239.0512-906, AFHRA; "USAFE и воздушный транспорт, 1948", 17-18, ролик Z-0039, USAFE/ХО.
  
   43. Лондон Таймс, 2 июля 1948 г.; "Операция "Виттлс", Бюллетень TI & E 3, Љ 34 (22 августа 1948 г.), в табл. А, Отдел кадров, История ВВС США, январь 1949 г., ВВС США / HO; Пирси, "Берлинский воздушный транспорт", 204; Отчет BAFO,16, 36, 261-62; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 167, катушка Z-0039, ВВС США/ HO.
  
   44. Newsweek, 12 июля 1948, 28; Дэвисон, Блокада Берлина, 120; Чарльз, Блокада Берлина, 61.
  
   45. Поуп Пирсону, 7 июля 1948 г., дневник Поупа, 7 июля 1948 г., том 2, Документы Поупа, ЛАК; Мерфи Маршаллу 1638, 8 июля 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/7-848, RG 59, USNA; Нью-Йорк Таймс, 6 июля 1948 г., 3; там же, 9 июля 1948 г., 1; там же, 10 июля 1948 г., 1; Newsweek, 19 июля 1948 г., 26-27; Докладная записка Болена, 6 июля 1948 г., папка "CEB Memos 1948", вставка 5, Bohlen papers, RG 59, USNA; Лондон Таймс, июль10 и 14 июля 1948 года; "Ситуация со снабжением 12 июля 1948 года", n.д., "Планирование воздушных перевозок, том. Папка "I", вставка 16, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA; Робертсон Александру 149 Basic, 8 июля 1948 года, C5483 /3 /18, 70501, FO 371, UKNA; Робертсон Ганноверу BGCC 5112, 2 июля 1948 года, FO 1030/61, UKNA.
  
   46. Служебная записка, 8 июля 1948 г., папка "Директор по связям с общественностью ВВС США, 1948-49 гг.", вставка 4, документы Гинзбурга, HSTL; проект служебной записки, Ванденберг в JCS, н.д. [начало июля 1948 г.], "OPD 381 Берлин (15 января 48 г.)", раздел 2, вставка807, десятичный файл TS, RG 341, USNA; памятка, 16 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Дэвид МакИссак цитируется в Беттс, Ядерный шантаж, 28.
  
   47. Клэй - Брэдли CC-4935, 29 июня 1948 г., папка "Книга I Берлинского кризиса", вставка 14, досье Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Андерсон - Мэддоксу, 30 июня 1948 г., дело 88/65, раздел 2, P&O 381 TS, вставка 103, Стр.&O TS Десятичный файл, RG 319, USNA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 17, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Хаули, Берлинское командование, 209-10. Другие испытания с использованием С-47 были столь же обескураживающими. Доклад Галлогли, 62-63. См. Также отчет BAFO, 307-8. Когда в конце июля возникла идея, Теддер выступил против использования бомбардировщиков Королевских ВВС для сброса угля "кроме как в крайнем случае", ссылаясь на причины, сходные с доводами Лемея; протокол заседания Министерства авиации, 27 июля 1948 года, AIR 20/6891, UKNA.
  
   48. Чарльз, Блокада Берлина, 61; Newsweek, 19 июля 1948, 25; OMGUS, Отчет военного правительства, июль 1948, 7.
  
   49. Чарльз, блокада Берлина, 61; Донован, Мост, 131; Промежуточный отчет Смита, 30 июля 1948 г., ролик C5113, AFHRA; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 34; Гейли Клэю, 12 и 17 августа 1948 г. "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том V, 1948папка, вставка 428, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; отчет, CALTF, "Предварительный анализ извлеченных уроков", июнь 1949, 30-31, 37, катушка C5113, AFHRA; Таннер, Over the Hump, 205; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 187, катушкаZ-0039, USAFE/HO.
  
   50. Клей - Брэдли CC-4935, 29 июня 1948 года, папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Хейс - BICO CC-4951, 29 июня 1948 года, и Эдкок - Hays BICO-917, 2 июля 1948 года, обав "AG 319.1, Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. Папка II", вставка 427, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA.
  
   51. Памятка, 8 июля 1948 года, ЭФИР 20/7804, UKNA; сообщение BTB для EXFOR, 14 июля 1948 года, ЭФИР 20/7804, UKNA; История USAFE, 14 июля 1948 года, USAFE / HO; Хейс Брэдли CC-5204, 17 июля 1948 года, дело 137/69, "P &O 092 (Раздел IX-C) ..." папка, вставка 118, десятичный файл P & O TS, RG 319, USNA; Мерфи Маршаллу 1834, 27 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 7-2748, RG 59, USNA; Хаули начальнику штаба, 17 июля, 1948, "Планирование воздушных перевозок, том. Папка "I", вставка 16, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA. Простое слово "тонна" вызвало бесконечное замешательство. Для американцев это означало 2000 фунтов; для европейцев это означало 1000 килограммов, или 2204,6 фунтов. Разница была важной. По словам Уэйта, целью было 4500 метрических тонн, но сотрудники Клея проинформировали его, что Берлину нужно 4500 коротких тонн. Затем генерал публично назвал меньшую цифру, которая занижала потребности Берлина на 10 процентов. Уэйт Херберту, 31 августа 1948 года, эфир 20/7804, UKNA.
  
   52. Харрис и др., "Специальное исследование", 13-16; История USAFE, апрель 1949, 52, USAFE / HO.
  
   53. Смит, документы Клэя, 2:730; ЛеМей Норстаду UAX-8776, 15 июля 1948 года, папка "094 Берлин", вставка 353, Секретная корреспонденция, RG 549, USNA.
  
   54. Smith, Clay Papers, 2:730, 736; Докладная записка Лемли, 12 июля 1948 г., дело 88/94, раздел 3, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   55. История ВВС США, декабрь 1948 г., приложение XII, ВВС США / HO; Отчет BAFO, 52; "Сводка ВВС США", 88, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Пресс-релиз Министерства военно-морских сил, 20 октября 1948 г., папка "Пресс-релизы 16-30 октября 1948 г.", вставка 237,Командный файл после 1946 года, серия SecNav, Оперативный архив, Исторический центр ВМС США.
  
   56. Отчет BAFO, 185, 312; "Сводка ВВС США", 92, ролик Z-0039, USAFE / HO; протокол заседания Министерства авиации, 13 августа 1948 года, AIR 20/6891, UKNA.
  
   57. Отчет BAFO, 49-50, 316-18; протокол заседания Министерства авиации, 13 августа 1948 г., AIR 20/6891, UKNA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 г.", 105-8, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Харрис и др., "Специальное исследование", 98; отчет, CALTF,"Предварительный анализ извлеченных уроков", июнь 1949, 40, ролик C5113, AFHRA; "Резюме USAFE", 74-79, 92, ролик Z-0039, USAFE / HO; Беннетт, Берлинский бастион, 104.
  
   58. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 91-92, ролик Z-0039, ВВС США/ HO; Беннетт, Берлинский бастион, 117.
  
   59. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 179, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Отчет Галлогли, 119; Отчет BAFO, 121.
  
   60"ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 91, 105, 110-14, катушка Z-0039, USAFE/ HO.
  
   61. Там же, 95; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949", 8-9, катушка Z-0040, ВВС США/ HO.
  
   62"ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 33-35, 62, 93, 123-24, катушка Z-0039, USAFE/ HO.
  
   63. История ВВС США, июль 1948 года (Отчет авиационного хирурга), ВВС США / HO; Мозли, "История болезни", 1253-57; Интервью Халворсена, 13 мая 1988 года, 1-3, AMC / HO; Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 1:41, ролик Z-0029, ВВС США / HO.
  
   64. Дэвисон, "Блокада Берлина", 129; Фишер, "Берлинский воздушный транспорт", 6-8; Слейтон, "Мастер воздуха", 115; Отчет BAFO, 191-92, 473-85. Воспоминания пилота взяты из интервью Галлигана, 31 мая 1983 года, 48, K239.0512-1555, AFHRA.
  
   65. "ВВС США и воздушный лифт, 1948", 20-21, катушка Z-0039, ВВС США/HO; Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 1:12-13, катушка Z-0029, ВВС США/ HO; Туса и Туса, Берлинский воздушный лифт, 243.
  
   66. Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 1:13-19, катушка Z-0029, USAFE / HO.
  
   67Там же, 21.
  
   68Там же, 21-24; "ВВС США и воздушный лифт, 1948 год", 41, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 34; примечание А. Х. Дэнджерфилда, 6 сентября 1948 года, эфир 20/7805, UKNA.
  
   69. Лежал, "Берлинский воздушный лифт," 1:21-24, 30-32, 43-46, катушка Z-0029, USAFE / HO; "USAFE и воздушный лифт, 1949", 190-94, катушка Z-0039, USAFE / HO.
  
   70. "ВВС США и воздушный лифт", 1948, 209-13, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Донован, Бридж, 55-56; Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 1:18, ролик Z-0029, ВВС США / HO; Гир, Без предупреждения, 173.
  
   71. Памятка для президента, 16 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   72. Понятие воздушной перевозки как "заметной альтернативы" см. В George and Smoke, Сдерживание, 125.
   6. "Следующий шаг"
  
   1. Беттс, Ядерный шантаж, 9; Гелб и Беттс, Ирония судьбы, 341; Нойштадт, Президентская власть, 223-24.
  
   2. Дивайн, "Холодная война и выборы", 104-5; Николсон, Дневники и письма, 3:146.
  
   3. Баркер, Великобритания между сверхдержавами, 122; Бевин Фрэнксу 914, 25 июня 1948 г., C5031 / 3 /18, и отчет о встрече, 25 июня 1948 г., C5094 / 3 /18, оба в 70497, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:924.
  
   4. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 453-54; Смит, Документы Клэя, 2:707-9.
  
   5. Рукописный дневник Форрестола, 27 июня 1948 года, и письмо Ройалла Брэдли от 28 июня 1948 года, подшитые в журнал Форрестола, документы Форрестола, MML; SAC командиру 301-й бомбардировочной группы, 28 июня 1948 года, файл 32, вставка 7, Файл председателя, RG 218, USNA; AFCCS вSAC WX-84771, 27 июня 1948 г., и WX-84776, 28 июня 1948 г., папка "AG 360,4 General", вставка 627, Секретная корреспонденция OMGUS AGO, RG 260, USNA; New York Times, 1 июля 1948 г., 1.
  
   6. Послание Дрейпера Рояллу 3, 27 июня 1948 года, папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Брук Теддеру, 28 июня 1948 года, эфир 20/7148, UKNA. Корнелиус Уитни утверждал, что он передал советскому посольству информацию о том, что самолеты B-29 перевозили атомные бомбы (возможно, это правда), и русские согласились снять блокаду на следующее утро (определенно неправда).). Уитни, Хай Пикс, 79-84.
  
   7. Лилиенталь, Дневники, 2:377.
  
   8. Стенограмма заседания 309, 30 июня 1948 г., CD 9-3-13, вставка 52, цифровой файл экранного меню, RG 330, USNA.
  
   9. Норстад - Форрестолу, 1 июля 1948 года, папка 1, компакт-диск 6-2-9, вставка 27, Цифровой файл OSD, RG 330, USNA; отчет 28-й бомбардировочной группы S-2, ролик B106, кадр 1751ff., AFHRA; Уильямсон и Риарден, Origins, 88.
  
   10. Отчет о встрече, 28 июня 1948 года, C5136 / 3 / 18, и Бевин-Фрэнксу 924, 28 июня 1948 года, C5183 / 3 /18, оба в 70498, FO 371, UKNA.
  
   11. Фрэнкс - Бевину 3222, 1 июля 1948 года, и Бевин -Фрэнксу 7150, 2 июля 1948 года, оба в C5205 / 3 / 18, 70498, Великобритания.
  
   12. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 455-56. Краткое изложение Маршаллом его беседы с Рейберном, которая, по его словам, произошла "за несколько недель" до этого, содержится в памятке для президента от 16 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL, и в рукописном дневнике Форрестола, 15 июля 1948 года, Forrestal papers, MML. Краткое изложение результатов опросов см. в письме Рассела Ловетту от 7 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-748, RG 59, USNA.
  
   13. Маршалл - Дугласу 2665, 10 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 7-248; Дуглас - Маршаллу 3166, 13 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-1348, оба в RG 59, USNA; Бевин - Фрэнксу 7709, 13 июля 1948 года, FO 800/467/GER/48/41, UKNA; FR, 1948, 2:965; Дуглас Маршаллу 3194, 15 июля 1948, 740.00119 Control (Германия)/7-1548, RG 59, USNA; Smith, Clay Papers, 2:740.
  
   14Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 457.
  
   15. Памятка для президента, 16 июля 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещании (1948 г.)", вставка 186, и Отчет СНБ о действиях, 15-е заседание, 15 июля 1948 г., вставка 167, оба в PSF, документы Трумэна, HSTL; Рукописный дневник Форрестола, 15 июля, 1948, Forrestal papers, MML. Отмечая, что Трумэн редко посещал заседания совета до Корейской войны, ученые предложили тонкие причины его отсутствия. Теодор Соренсон утверждает, что он избегал встреч в начале берлинского кризиса, потому что думал, что его присутствие помешает обсуждению. Ави Шлайм возражает, что в этом случае президент, вероятно, был проинформирован и рассматривал развертывание как предрешенное решение. Настоящая причина была более прозаичной: Трумэн не присутствовал на этой встрече, потому что он спал. Он вернулся в Вашингтон поездом в 5:30 утра со съезда Демократической партии в Филадельфии. Его первой встречей в тот день была назначенная на 11:05 встреча с Форрестолом и Ройаллом. Ср. Шлайм, Соединенные Штаты, 236n, и папка "Досье о назначениях президента... 1948-июль", вставка 75, PSF, документы Трумэна, HSTL. Кроме того, Трумэн не рассматривал развертывание как предрешенный результат за день до этого. FR, 1948, 2:967.
  
   16. Дополнительную информацию о развертывании и его предпосылках см. в Moody, Building, 207-16 и Borowski, Hollow Threat, 125-28. Ванденберг объяснил Лемею, что развертывание было дипломатическим маневром, чтобы побудить Советы отступить, а не подготовкой к войне. Кроме того, это дало ВВС шанс вернуться в Великобританию и создать там базы снабжения, что они хотели сделать в течение некоторого времени. Ванденберг - Лемею, 23 июля 1948 года, раздел 1, папка "OPD 381 Berlin (15 января 48 года)", вставка 807, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   17. Керр, "Секретная горячая линия". Авторы продолжают ошибочно утверждать, что эти бомбардировщики несли - или могли нести - атомные бомбы. В 1948 году было только одно подразделение, подготовленное и оснащенное для ведения ядерной войны - 509-я бомбовая группа, дислоцированная недалеко от Лос-Аламосских лабораторий в Нью-Мексико. Он оставался на юго-западе в течение большей части кризиса, развернувшись в Англии в апреле 1949 года без атомных бомб или компонентов. Смит - Норстаду, 9 августа 1948 года, папка "452.1 Общие сведения по программированию", Записи Административного управления, заместитель начальника штаба по операциям, RG 341, USNA. Сведения о подразделениях B-29, переданных Британии в 1948 и 1949 годах, см. в разделе "Третья авиационная дивизия в 1949 финансовом году..." , кадр 1177ff., ролик B5400, AFHRA. Кстати, приняв командование SAC, Лемей остался недоволен 509-м полком, назвав его "ни к черту не годным". Запись в дневнике Лемея, 16 декабря 1948 года, вставка B64, документы Лемея, LOCMD.
  
   18. Цитируется в Djilas, Беседы, 153.
  
   19. Риарден, Годы становления, 426-28; Гринвуд, "Возникновение", 230; Рукописный дневник Форрестола, 10 июля 1947 года и 15 марта 1948 года, Forrestal papers, MML; Миллис и Даффилд, Forrestal Diaries, 393-94.
  
   20. Лилиенталь, Дневники, 2:306-7.
  
   21. Дневник Лихи, 6 и 12 мая 1948 года, документы Лихи, LOCMD; Барлоу, Восстание, 92; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 432.
  
   22. FR, 1948, 1:572-73; памятка для президента, 4 июня 1948, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL. Корни предположения армии см. В Barlow, Revolt, 88-92.
  
   23. Лилиенталь, Дневники, 2:362, 373-74, 377 (курсив в оригинале); Николс, Дорога к Троице, 263.
  
   24. Памятка для президента, 2 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Лилиенталь, Журналы, 2: 384; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 458.
  
   25. Папка "Досье о назначениях президента... 1948-июль", вставка 75, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   26. Лилиенталь, Дневники, 2: 388-92; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 460-61; Форрестол Трумэну, 21 июля 1948 года, и Лилиенталь Трумэну, 21 июля 1948 года, оба в папке "NSC Atomic: Атомная энергия: запасы", вставка 176; и Уэбб Трумэну, 22 июля, 1948, папка "NSC Atomic: Атомная энергия: бюджет", вставка 174, все в PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   27. Лилиенталь, Журналы, 2:392; Трумэн - Форрестолу, 6 августа 1948 г., папка "NSC Atomic: Атомное оружие: запасы", вставка 176, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   28. Лилиенталь, "Дневники", 2:391. Ср. Феррелл, "Дорогая Бесс", 555. С. Дэвид Брукс предлагает хорошее введение во взгляды Трумэна на ядерное оружие в "Стремлении к международному контролю".
  
   29. Рукописный дневник Форрестола, 28 июля 1948 года, Forrestal papers, MML.
  
   30. Докладная записка Робертсона, 10 июля 1948 г., FO 1030/61; Письмо Робертсона Странгу, 20 июля 1948 г., C6157/ 3 /18, 70504, FO 371; выдержка, COS(48)97-е заседание, 12 июля 1948 г., DEFE 11/321, все в UKNA.
  
   31. Минута Макинса, 14 июля 1948 года; минута Дина, 19 июля 1948 года; и Странг Бевину, 21 июля 1948 года, все в C5540 / 3 / 18, 70501, FO 371, UKNA.
  
   32. О холодном приеме немцами лондонской программы см. FR, 1948, 2:380-413, цитата в 385. Отказ Бевина содержится в протоколе беседы от 28 июля 1948 года, C6159/3/18, 70504, FO 371, UKNA.
  
   33. COS(48)102(4), 19 июля 1948 года, DEFE 4/14, Великобритания; Записки Холлиса, Марджобэнкса, Киркпатрика и Стрэнга, C6208 /3 /18, 70505, FO 371, Великобритания. См. Также письмо Литчфилда Ведемейеру от 24 июля 1948 года, папка "G801.4 Berlin II", вставка 4, Отчеты Отдела по делам Центральной Европы, RG 59, USNA.
  
   34. Dean minute, 18 июля 1948, C6103 / 3 /18, 70504, FO 371, UKNA; Робертсон Пирсону 1185, 22 июля 1948, папка "Robertson, N. A.", том 441, King papers, ЛАК.
  
   35. Баллок, Бевин, 3: 580-82; Дин - Беккету, 15 июля 1948 года, и Джеббу Мину, 16 июля 1948 года, оба в C6254 / 3/18; и Джебб-Странгу, 23 июля 1948 года, C6253 / 3/18, все в 70505, FO 371, UKNA.
  
   36. Бевин Фрэнксу 52 года, 19 июля 1948 года, C5808/3/18, 70502, FO 371, Великобритания.
  
   37. Баллок, Бевин, 3:584-86; Робертсон Пирсону 1185, 22 июля 1948 г., папка "Робертсон, N. A.", том 441, King papers, ЛАК.
  
   38. Newsweek, 26 июля 1948, 34; там же, 2 августа 1948, 33; Эшли-Кларк Бевину 952, 18 июля 1948, C5769/ 3 / 18, 70502, FO 371, UKNA; Бевин Странгу 272, 20 июля 1948, C5854/3 /18, 70503, FO 371, UKNA; Баллок, Бевин, 3:584-85. Комментарии Ловетта см. в FR, 1948, 3:150.
  
   39. Снайдер и Дизинг, Конфликт между нациями, 359-60.
  
   40. Янг, Политика силы, 215.
  
   41. Шеллинг, Оружие и влияние, 69-73, 79-80, 89-91.
  
   42. Протокол совещания персонала, 2 октября 1948 г., вставка 5, Протокол OMGUS, RG 260, USNA.
  
   43. Smith, Clay Papers, 2: 733-35; Интервью Трюдо, 17 февраля 1971 г., MHI; Гобарев, "Советские военные планы", 15-17; Интервью Лемея, 9 марта 1971 г., 13-14, K239.0512-736, AFHRA; Лемей и Кантор, Миссия с Лемеем, 411-12; Докладная записка Османски, июль13 декабря 1948 года, дело 88/71, раздел 2, "P & O 381 TS (раздел V-A) (часть 2) ..." папка, вставка 103, файл P &O TS Decimal, RG 319, USNA. Османски отметил, что длина автобана составляет 125 миль, в среднем по три моста на милю. Уничтожение любого из них задержало бы Трюдо (или более поздние конвои); разрушение нескольких сделало бы шоссе непригодным для использования.
  
   44. Smith, Clay Papers, 2: 735-38; интервью с Клеем, 22 марта 1971 года, CUOH; Докладная записка Османски, 13 июля 1948 года, дело 88/71, раздел 2, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   45. Smith, Clay Papers, 2: 739-41; Брэдли Клэю, 15 июля 1948 года, дело 88/90, и Ройаллу Клэю, 16 июля 1948 года, дело 88/91, оба в папке "P & O 092 TS через 381 TS 1948 Hot File", вставка 9, Общее административное досье, РГ319, USNA. Смит и Шлайм утверждают, что за повесткой стоял Трумэн, намереваясь продемонстрировать поддержку Клэя. Более поздние данные свидетельствуют об обратном. "Мой тупоголовый министр армии приказал Клэю вернуться из Германии и без всякой на то причины устроил потрясающее приветствие", - жаловался Трумэн в письме своей жене. "Мы с Маршаллом решили, что ему нет необходимости приезжать, и так и сказали Форрестолу - но вы знаете, насколько умным считает это Оборонное ведомство."Ср. Смит, "Оборона Берлина", 110n; Шлайм, США, 258, 275; и Феррелл, "Дорогая Бесс", 555.
  
   46. Смит, Clay Papers, 2:743-46. Утверждение Смита о том, что план конвоя Клея "был основан на осторожном, здравом суждении о советских намерениях", и утверждение Шлайма о том, что он основывался на "полном и последовательном анализе ситуации", оба кажутся ошибочными. Смит, "Взгляд из USFET", 77; Шлайм, США, 193.
  
   47. В интервью 1973 года в Военном колледже армии Клей остался убежден, что русские не помешали бы конвою. Двумя годами ранее он признал, что это был бы только первый шаг. Он сказал Джин Эдвард Смит: "Если мы собирались оставить этот маршрут открытым для немцев, мы должны были захватить их шоссе и охранять его . . . . Это всегда было одной из причин, почему я никогда не был так уверен в том, что буду действовать на земле, как бы мне ни хотелосьтак что ... я все еще хотел бы, чтобы мы это сделали, но я не знаю, что бы мы сделали, если бы ... Русские только что пропустили нас, а затем остановили следующую группу немецких грузовиков, которые въезжали и выезжали ". Интервью с Клеем, 24 января 1973 года, MHI, и 9 марта 1971 года, CUOH. Его признание того, что Западу придется взять под физический контроль подъездные пути, не было ретроспективным суждением; он сказал об этом в июле 1948 года. См. Памятку для президента, 23 июля 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   48. Мерфи Маршаллу 1662, 11 июля 1948 года ", Берлинские телеграммы государственному секретарю, январь.-Июль 1948 года" папка, коробка 1, телеграммы TS, файлы POLAD, RG 84, USNA; Робертсон - Странгу 1198, 27 июня 1948 года, DEFE 11/321; Робертсон - Бевину 677 Basic, 16 июля 1948 года, CAB 21/1886; и Робертсон - МО Basic 125, 15 июля 1948 года, DEFE11/322, все в UKNA.
  
   49. Письмо Лаукхаффа Мерфи, 10 июля 1948 года, папка "Ситуация в Берлине 710 апрель-15 июля", вставка 215, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   50. Докладная записка Османски от 13 июля 1948 года, дело 88/71; Андерсона Мэддоксу от 15 июля 1948 года, дело 88/57; Мэддокса Брэдли от 13 июля 1948 года, дело 88/77; Мэддокса Брэдли от 17 июля 1948 года, дело 88/74; и Мэддокса Брэдли от 18 июля 1948 года, дело 88/75, все в разделе 2, P & O 381 TS, вставка 103, P & O TS Десятичный файл, RG 319, USNA.
  
   51. Черновик служебной записки для Ройалла, 17 июля 1948 г., дело 88/73, раздел 2, P & O 381 TS, вставка 103, десятичный файл P & O TS, RG 319, USNA; Брэдли Ройаллу, 17 июля 1948 г., папка 1, CD 6-2-9, вставка 27, цифровой файл OSD, RG 330, USNA (курсив добавлен); Брэдли в JCS, JCS 1907, 19 июля 1948, с. 17, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA.
  
   52. Письмо Ведемейера Брэдли, 23 июля 1948 года, "Поездка в ЭВКОМ, июнь-июль 1948 года", папка, P& O 319.1 TS (июнь-июль 48), вставка 49, файл с десятичными числами P&O TS; H. G. S. Ведемейеру, 21 июля 1948 года, дело 137/78, "P&O 092 (раздел IX-C) ..." папка, вставка 118, Секретная переписка P & O, оба в RG 319, USNA.
  
   53. Памятка для президента, 16 июля 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL (курсив добавлен).
  
   54. Беседа Бонне-Болена, 17 июля 1948 г., fiche 635, FR, Memoranda of Conversations; Лофтус, "Американский ответ", 304-6.
  
   55. Дуглас Маршаллу 3217, 15 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-1548, RG 59, USNA; FR, 1948, 2:967-70. Мнение Смита см. в письме Смита Маршалу 1348 от 19 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-1948, RG 59, USNA.
  
   56. Pruessen, Dulles, 375-80; Dulles MFR, 19 и 22 июля 1948 года, папка "Берлин и Германия 1948", вставка 35, документы Даллеса, MML. Некоторые современники не видели в Даллесе голубя, изображенного Пруссеном. Дин подумал, что он "полон решимости ... привлечь Организацию Объединенных Наций как можно скорее, чтобы, если мы дойдем до войны из-за Берлина, мы как можно дальше продвинулись по пути ООН, прежде чем начнется стрельба". Некоторое время спустя Джеймс Поллок отметил, что Даллес "настаивал на самых решительных действиях против Советов". Дин Беккету, 15 июля 1948 года, C6254/3/18, 70505, FO 371, Великобритания; Поллок Клэю, 12 августа 1948 года, файл 21-17, вставка 21, документы Поллока, BHL.
  
   57. Фраза, относящаяся к конвою Клея, взята из Пог, Маршалл, 4:307.
  
   58. Пруссен, Даллес, 376.
  
   59. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 459; Трумэн, Трумэн, 15 лет; Дэвисон, Блокада Берлина, 157. Ср. Анекдот адмирала Деннисона у Хехлера, работа с Трумэном, 53.
  
   60. FR, 1948, 2:971-73.
  
   61. Трумэн, Трумэн, 15 лет; докладная записка Дрейпера о беседе с Гарриманом от 17 июля 1948 года и докладная записка Дрейпера от 19 июля 1948 года, обе в папке ""Lock Up" SAOUS 000.1 Германия", вставка 12, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   62Президент США, Публичные документы. , , 1948, 413n. Трумэн никак не прокомментировал Берлин или международную ситуацию на своей пресс-конференции на следующий день. Там же, 411-12.
  
   63. "Нью-Йорк таймс", 21 июля 1948 г., 4; Аллен - Дину, 22 июля 1948 г., C6158 / 3 / 18, 70504, FO 371, Великобритания; Фрэнкс - Бевину 3591, 21 июля 1948 г., C5899 / 3 / 18, 70503, FO 371, Великобритания; Неверно в адрес Св. Laurent WA-2088, 20 июля 1948 г., стр. 4, файл 7-CA-14 (s), файлы DEA; Неправильно для St. Laurent WA-2095, 21 июля 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18,РГ 2, ЛАК. Молчание советской прессы см. в письме Питерсона Бевину 755, 29 июня 1948 г., КАБ 21/1885, Великобритания; Робертсону Сен-Лорану, 8 июля 1948 г., папка "Робертсон, Нью-Йорк", том 441, King papers, ЛАК; и Смиту Маршаллу 1361, 19 июля 1948 г., 740.00119Контроль (Германия)/7-1948, RG 59, USNA.
  
   64. Фрэнкс Бевину 3591, 21 июля 1948 г., C5899/3/18, и Фрэнкс Бевину 3595, 21 июля 1948 г., C5903/3/18, оба в 70503, FO 371, UKNA; Маршалл Трумэну, 30 июля 1948 г., папка "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL. Аллену Дину, 22 июля 1948 года, C6158 / 3 / 18, 70504, FO 371, UKNA, содержит отчет британского посольства об американском мнении.
  
   65. JCS 1907/2, 19 июля 1948 г.; Lalor в JSSC, 20 июля 1948 г.; и JCS 1907/3, 21 июля 1948 г., все в разделе 17, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Ведемейер Брэдли, 21 июля 1948 г., папка 1, CD 6-2-9, вставка 27, Цифровой файл экранного меню, RG 330, USNA.
  
   66. Предысторию этого изменения см. В служебной записке Комбса от 19 июля 1948 г.; Андерсона Норстаду от 19 июля 1948 г.; и JBC Ванденбергу от 20 июля 1948 г., все в папке "OPD 381 Берлин (15 января 48 г.)", вставка 807, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   67. СНБ 24, 26 июля 1948 года, папка "17-е заседание СНБ, 5 августа 1948 года", вставка 177, PSF, документы Трумэна, HSTL. Аналогичный британский анализ высокого уровня см. в JP(48) 86 (окончательный вариант), 26 июля 1948 г., ПОРАЖЕНИЕ 6/6, и Alexander to Cripps et al., 2 августа 1948 г., ПОРАЖЕНИЕ 11/322, оба в UKNA.
  
   68. Condit, История JCS, 2: 162; памятка для президента, 23 июля 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Мерфи, Дипломат среди воинов, 316-18.
  
   69. Записки Даллеса, 19 и 22 июля 1948 года, папка "Берлин и Германия 1948", вставка 35, документы Даллеса, MML.
  
   70. "Повестка дня заседания Совета национальной безопасности - 22 июля 1948 года", папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, досье Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA. О слабых связях Трумэна с советом см. Сандер, "Трумэн", 387-88. Аналогичную позицию JCS см. в разделе "Пресс-конференция и радиоконференция Росса, 22 июля 1948 года", вставка 14, Ayers papers, HSTL.
  
   71. Клей цитируется в рукописном дневнике Форрестола, 22 июля 1948 года, Forrestal papers, MML; памятка для президента, 23 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   72 Дневник Ванденберга, 15 июля 1948 года, вставка 1, документы Ванденберга, LOCMD.
  
   73. Докладная записка Комбса, 19 июля 1948 года, раздел 1, папка "OPD 381 Berlin (15 января 48 года)", вставка 807, десятичный файл TS, RG 341, USNA. См. также письмо Андерсона Норстаду от 19 июля 1948 года; письмо JBC Ванденбергу от 20 июля 1948 года; и письмо Андерсона Ванденбергу от 22 июля 1948 года, раздел 1, папка "OPD 381 Berlin (15 января 48 года)", вставка 807, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   74Комментарии Ванденберга Дрейперу см. в разделе "Предлагаемая повестка дня заседания Совета национальной безопасности", 21 июля 1948 года, папка "Книга I Берлинского кризиса", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   75. Лучшим источником для этой встречи является памятка для президента, 23 июля 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещании (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL. Из этой записки становится ясно, что мемуары Трумэна приукрасили его роль. См. Трумэн, Мемуары, 2:124-26. В отчете Клея ошибочно утверждается, что он просил, и совет одобрил отправку 160 C-54. Клей, Решение, 368.
  
   76. Болен Дугласу 2888, 22 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-2248, RG 59, USNA.
  
   77. FR, 1948, 2:994-95; Forrestal в JCS, 30 июля 1948, и Royall в Johnson, 31 марта 1949, оба в папке 3, CD 6-2-9, вставка 27, Цифровой файл OSD, RG 330, USNA; Condit, История JCS, 2:145-46; COS(48)116, 20 августа 1948, DEFE 4/15, UKNA; Smith, Clay Papers, 2:763. См. также План, TF Свирепый, 8 сентября 1948 года, дело 88/120, раздел 5, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA; и План EUCOM, 29 декабря 1948 года, папка "094 Берлин", вставка 353, Секретная корреспонденция, RG 549, USNA.
  
   78Позже в тот же день Ловетт сказал Даллесу, что произошло "одно новое важное событие". С большим количеством самолетов и третьим аэродромом переброска по воздуху "вероятно" может продолжаться всю зиму. Это сообщение также дошло до Эрнеста Линдли из Newsweek, который сообщил, что недавно было принято "двухпартийное решение", основанное на "предполагаемых окончательных цифрах Пентагона о максимальной вместимости самолетов, доступных для снабжения Берлина"." Три дня спустя Госдепартамент узнал, что ВВС могут предоставить достаточно самолетов для работы в течение зимы. "Это сделало возможным важный сдвиг в дипломатической тактике", - продолжил Линдли. Как бы это ни приветствовалось, Линдли прокомментировал, что этот эпизод поднял вопросы об эффективности координации между департаментами Маршалла и Форрестола. Пруссен, Даллес, 380; Линдли: "Сколько госсекретарей?"Ньюсуик", 9 августа 1948 года, 23.
  
   79. Розенберг, "Берлин и Израиль", 184-329, цитата в 329. См. Также Shlaim, Соединенные Штаты, 260-80.
  
   80. Отчет СНБ о действиях, 16-е заседание, 22 июля 1948 года, Действие 84b, вставка 167, PSF, документы Трумэна, HSTL; Болен, Свидетель, 277; Дневник Лихи, 22 июля 1948 года, вставка 6, документы Лихи, LOCMD. Комментарии Ведемейера появляются в BJSM к MOD Z0 488, 28 июля 1948 года, DEFE 11/322, UKNA. Генерал пытался использовать британцев для сдерживания своего собственного правительства, что является удивительным актом неподчинения и нелояльности со стороны служащего военного. То, что он, самый англофобный член ближайшего окружения Маршалла во время войны, теперь обратился к британцам, делает этот эпизод еще более необычным.
   7. Московские дискуссии
  
   1. AFOPO в КОММАТ 50338, 23 июля 1948 года, "AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. Папка III 1948 года, вставка 428, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Ванденберг JCS 50339, 23 июля 1948 года, дело 137/91, "P & O 092 (раздел IX-C) ..." папка, вставка 118, Секретная переписка P & O, RG 319,USNA; Лоуренс С. Кутер, ""Vittles" - снабжение Берлина воздухом", выступление перед Деловым консультативным советом, 15 декабря 1948 года, Kuter papers, USAFA, Колорадо-Спрингс, Колорадо. Я в долгу перед Дональдом Дж. Барреттом, сотрудником библиотеки USAFA, за копию этой речи.
  
   2. Коллиер, мост, 71-72; Донован, мост, 47-48, 114-15; Таннер, Через горб, 160, 167-68; Берлин в Министерство иностранных дел 452, 20 июля 1948 года, КАБ. 21/1882, UKNA.
  
   3. Таннер, Over the Hump, 159-60; Интервью с Милтоном, 5 декабря 1975 года, CUOH.
  
   4. Таннер, Через горб, 166-67. См. Также интервью Эстеса, 27-30 августа 1973 г., 81-82, K239.0512-686, AFHRA.
  
   5. Интервью с Милтоном, 5 декабря 1975 года, CUOH; Милтон, "Berlin Airlift", 60-61. 3 августа Таннер сообщил Кутеру о том, что, по оценкам, необходимо 225 С-54. Таннер - Кутеру, 3 августа 1948 года, AMC/ HO. Оценку Лемея на середину июля см. в письме Брэдли Ройаллу от 17 июля 1948 г., папка 1, CD 6-2-9, вставка 27, цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   6. Таннер- Кутеру, 3 и 6 августа 1948 года, AMC / HO.
  
   7. Таннер, Через горб, 160.
  
   8. Речь Таннера, Дейтон, штат Огайо, Нью-Йорк, папка 234, документы Херндона, Библиотека Университета Миссури.
  
   9. Речь Таннера, 3 июня 1952 г., папка 235, документы Херндона, Библиотека Университета Миссури.
  
   10. Таннер Кутеру, 6 августа 1948 года, AMC / HO; Таннер, За бугром, 170-71.
  
   11Исследование, Бюро истории ВВС США, "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 73-75, 78, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Коллиер, Бридж, 82; Отчет Галлогли, 16-17; Отчет BAFO, 155, 173. Таннер утверждал, что каждые 100 тонн перевалки стоили 41 тонны поставок. Таннер Клэю MT-142, 8 августа 1948 года ", AG 319.1 Отчеты о транспортной ситуации в Берлине, том. IV, 1948" папка, вставка 428, десятичный файл OMGUS AGO, RG 260, USNA.
  
   12. Истории невольных пассажиров см. у Харти, "Взлетает воздушный лифт", 16-17, и у Беннетта, "Берлинский бастион", 221. C-47 the diplomat см. в Task Force Times от 14 сентября 1948 года и Davison, "Human Side", 65.
  
   13. Таннер, "Над горбом", 152-55; Таннер- Кутеру, 16 августа 1948 года, и Кутер-Таннеру, 2 сентября 1948 года, AMC / HO.
  
   14. Отчет, CALTF, "Предварительный анализ извлеченных уроков", июнь 1949, 19, катушка C5113, AFHRA; Отчет BAFO, 288; Интервью Таннера-Херндона, н.д., папка 226, документы Херндона, Библиотека Университета Миссури.
  
   15. Харрис и др., "Специальное исследование", 20-22; Ларсон, "Берлинский воздушный транспорт", 237-38; Отчет BAFO, 293.
  
   16. Вуд, "Тридцать лет", 231; Макгрегор и Хансен, "Берлинский воздушный транспорт", 44-45.
  
   17. Баркер, Berlin Air Lift, 25, 28, 32-33; Отчет BAFO, 113, 160-61.
  
   18"ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 162, 174-75, 181, катушка Z-0039, USAFE / HO; Отчет BAFO, 291; Вуд, "Тридцать лет", 229-30.
  
   19. Пирси, "Берлинский воздушный транспорт", 205; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 167-70, ролик Z-0039, ВВС США / HO; История ВВС США, август 1948, с. D, стр. 4, USAFE / HO.
  
   20. История USAFE, июль 1948 года, вкладка "Сигналы"; История USAFE, август 1948 года, раздел. D, стр. 1-11; отчет, 1807 AACS Wing, "Берлинский воздушный транспорт: история управления воздушным движением", н.д., ролик Z-0039, все в USAFE / HO; История AACS, июль-декабрь 1948 года, кадры 556-67, ролик A3119, AFHRA; "Сводка USAFE", 40-42, ролик Z-0039, USAFE / HO; CALTF, "Предварительный анализ", 24, 26.
  
   21. CALTF, "Предварительный анализ", 17-18; Донован, Бридж, 66-67. См. Также Kuter, "Berlin Airlift", 379.
  
   22. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 68, ролик Z-0039, ВВС США / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 139-40, ролик Z-0040, ВВС США / HO; Отчет BAFO, 38.
  
   23. Баркер, Берлинский воздушный лифт, 10, 34; "ВВС США и воздушный лифт, 1948", 67, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Коллиер, Бридж, 125; Интервью Милтона, 5 декабря 1975, CUOH; Донован, Бридж, 131-32; CALTF, "Предварительный анализ",23.
  
   24. AHQ BAFO в AATO Wunstorf AO-836, 8 июля 1948 года, и AHQ BAFO в RAF Wunstorf AO-892, 14 июля 1948 года, оба в AIR 55/204, UKNA; Таннер в Кутер, 6 и 21 августа 1948 года, AMC / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 50-61, 197, ролик Z-0039, USAFE / HO; История USAFE, август 1948 года, с. D1, стр. 15-16, USAFE / HO.
  
   25. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 176-78, катушка Z-0039, ВВС США/ HO.
  
   26. CALTF, "Предварительный анализ", 10; Отчет BAFO, 13; Милтон, "Берлинский воздушный транспорт", 61.
  
   27. Таннер-Кутеру, 10 сентября 1948 года, AMC / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 162, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Мерфи - Маршаллу 2014, 12 августа 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/8-1248, RG 59, USNA.
  
   28. "Резюме USAFE", 89, ролик Z-0039, USAFE / HO; История USAFE, январь 1949, приложение 28, и История USAFE, ноябрь 1948, вкладка I, оба в USAFE / HO; Мозли, "История болезни", 1254; "Дневник Фассберга" (копия всобственность автора).
  
   29. Отчет, BAFO [Поездка в Люнебург и Целле, 9 сентября 1948 г.], н.э.; Спэкман - Страттону, 17 сентября 1948 г.; докладная записка, 29 сентября 1948 г., все в ВОЗДУХЕ 55/204, UKNA; Пирси, "Berlin Airlift", 202; История ВВС США, ноябрь 1948 г., 25-27, и История USAFE, январь 1949, 28, оба в USAFE / HO; Отчет BAFO, 17.
  
   30. Гамбургская депеша 172, 22 апреля 1949 года, 740.00119 Control (Германия)/4-2249, RG 59, USNA; Отчет BAFO, 323; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 246, катушка Z-0040, ВВС США / HO.
  
   31. Отчет о последующих действиях CALTF, перепечатанный в отчете BAFO, 279-332, цитата в 311.
  
   32. История USAFE, август 1948, с. B, стр. 8, приложение 40, USAFE / HO; "USAFE и воздушный транспорт, 1948 год", 64, ролик Z-0039, USAFE / HO; Отчет BAFO, 57.
  
   33. "ВВС США и воздушный транспорт", 1948, 95-102, катушка Z-0039, ВВС США / HO; История ВВС США, сентябрь 1948, 15, и История ВВС США, ноябрь 1948, 24, оба в ВВС США / HO.
  
   34. Андерсон Симингтону, 4 августа 1948 г., раздел 2, папка "OPD 381 Berlin (15 января 48 г.)", вставка 808, десятичный файл TS, RG 341, USNA; Маршалл цитируется в памятке для президента, 9 сентября 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   35. Болен, Свидетель, 278-79; Клей, Решение, 368-69.
  
   36. Телеконференция Ловетта-Дугласа, 22 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 6-3048, RG 59, USNA; Фрэнкс - Бевину 3591, 21 июля 1948 года, C5899/ 3 / 18, 70503, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:971-76; Маршалл - Дугласу 2926,24 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-2448, RG 59, USNA.
  
   37. GEN 241 /4-я встреча, 22 июля 1948 года, CAB 130/38, UKNA; Бевин - Фрэнксу 8044, 21 июля 1948 года, C5815 /3 / 18, 70502; Бевин-Фрэнксу 1078, 22 июля 1948 года, c5978/3/18, 70503; Джебб - Странгу, 23 июля,1948, C6253 / 3 / 18, 70505; и Бевин - Фрэнксу 1105, 26 июля 1948, C6207/ 3/ 18, 70504, все в FO 371, Великобритания; Дуглас - Маршаллу 3311, 21 июля 1948, 740.00119 Control (Германия)/ 7-2148, RG 59, USNA; Баллок, Бевин, 3:588-89; Робертсон Сен-Лорану 1185, 22 июля 1948, папка "Robertson, N.A.", том 441, King papers, ЛАК.
  
   38. Бевин в Министерство иностранных дел 272, 20 июля 1948 года, C5854/ 3 / 18, и Бевин в Министерство иностранных дел 273, 20 июля 1948 года, C5871/ 3 / 18, оба в 70503, FO 371, UKNA; Бевин во Франкс 8043 и 8044, 21 июля 1948 года, C5815 / 3/18, 70502, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:975n, 979; Служебная записка Странга, 23 июля 1948, C6016/3/18, 70504, FO 371, UKNA; письмо Робертсона Сен-Лорену 1185, 22 июля 1948, папка "Робертсон, Нью-Йорк",том 441, King papers, ЛАК; Джебб-Странгу, 23 июля 1948 г., C6253 / 3 /18, 70505, FO 371, UKNA.
  
   39. FR, 1948, 2:975, 980-81; Паффген, "Блокада Берлина", 246-47, 255-56; Докладная записка Странга, 23 июля 1948 г., C6016 /3 / 18, 70504, FO 371, UKNA; GEN 241 /3d, 4-е и 5-е заседания, 21-27 июля 1948 г., CAB130/38, Великобритания.
  
   40. Бевин Фрэнксу 1105, 26 июля 1948, C6207/3/18, 70504, FO 371, UKNA; Болен, Свидетель, 279; FR, 1948, 2:986-88. О предварительных переговорах в Вашингтоне см. FR, 1948, 3:148ff.
  
   41. CM(48)54, 26 июля 1948 года, КАБ. 128/13, UKNA.
  
   42. GEN 241/5-е заседание, 27 июля 1948 года, CAB 130/38, UKNA; FR, 1948, 2:981-93.
  
   43. Баллок, Бевин, 3:589; COS(48) 168 (O), 30 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 5/11; GEN 241 / 5th встреча, 27 июля 1948 года, CAB 130/38; и Александр Бевину, 31 июля 1948 года, CAB 21/1886, все в UKNA.
  
   44. Баллок, Бевин, 3:589; Киркпатрик - Эшли-Кларк, 31 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 11/322, Великобритания.
  
   45. Президент США, публичные документы . , , 1948, 411-14; Трумэн, Трумэн, 17. Трумэн продолжал избегать комментариев по международным делам на своих пресс-конференциях 29 июля и 5 и 19 августа. Президент США, публичные документы . . . 1948, 422-23, 434-35, 453.
  
   46. Маршалл - Дугласу 2929, 25 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-2548, RG 59, USNA; Ведемейер - Клэю УОРКСУ 86521, 27 июля 1948 года, "OAS 580.Папка "Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Муди, Билдинг, 211, 214; Интервью Джонсона, 12 июля 1978 года и 14 апреля 1965 года, K239.0512-1441 и K239.0512-609, AFHRA.
  
   47. Харрисон Бевину 901, 30 июля 1948 года, C6204 / 3 / 18, 70504, FO 371, UKNA; Смит, Мои три года, 239-40; Государственный департамент США, Берлинский кризис, 15.
  
   48. FR, 1948, 2:995-96; Смит, Мои три года, 239-40; Государственный департамент США, Берлинский кризис, 15-16; Харрисон Бевину 906, 31 июля 1948, C6206 / 3 / 18, 70504, FO 371, UKNA; Командный документ 7534, 21, 54-55.
  
   49. Болен, Свидетель, 280; Харрисон - Бевину 906, 31 июля 1948 года, C6206 /3 /18, 70504, FO 371, UKNA; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 482.
  
   50. FR, 1948, 2:997-98; Харрисон Бевину 913, 31 июля 1948, C6218 /3/18, 70505, FO 371, UKNA.
  
   51. Мозли, Кремль в мировой политике, 3.
  
   52. Луч Болену, 2 августа 1948 года, 740.00119 Контроль (Германия) /8-248, RG 59, USNA; Смит, Мои три года, 242; Смит Маршаллу 1559, 8 августа 1948 года, 740.00119 Контроль (Германия) /8-848, RG 59, USNA. Дуглас отчасти разделял чувство изоляции Смита, написав Маршаллу 28 июля, что иногда он чувствует себя "таким же одиноким, как сосна на лысой гранитной горе". Цитируется по Browder and Smith, Independent, 298.
  
   53. FR, 1948, 2:999-1000; Смит, Мои три года, 243-44.
  
   54. FR, 1948, 2:1000-1005.
  
   55. Там же, 1005-6; Смит, Мои три года, 245.
  
   56. FR, 1948, 2:1006-7; Робертс Бевину, 3 августа 1948, C6546 /3 /18, 70506, FO 371, UKNA.
  
   57. Smith, Clay Papers, 2:749-51; FR, 1948, 2:1011-13; Наринский, "Советский Союз", 69; Дэвисон, Блокада Берлина, 176-77. Ср. Айзенберг, "Миф", 182.
  
   58. FR, 1948, 2:1012.
  
   59. Там же, 1008-9, 1013-15; Болен "Заметки для телеконференции с Дугласом", 2 августа 1948 г., папка "Записки 1948 года (1946-1948)", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 469; Ведемейер Ройаллу, 4 августа 1948 г., дело 88/73, с. 2, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA; протокол 239-го заседания PPS, 2 августа 1948 года, папка "Протоколы заседаний PPS, 1948 год", вставка 32, PPS Records, RG 59, USNA; Робертс цитируется в Robertson toПирсон 1220, 3 августа 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, vol. 119, ser. 18, RG 2, LAC; Докладная записка Коннелли, 6 августа 1948 г., папка "Заседания кабинета министров, 1948 г.", вставка 2, документы Коннелли, HSTL.
  
   60. Newsweek, 16 августа 1948, 26; Бевин Харрисону 1565, 3 августа 1948, C6226 /3 /18, 70505, FO 371, UKNA.
  
   61. FR, 1948, 2:1016-21; Командный документ 7534, 24-25.
  
   62. Хилленкеттер Трумэну, 6 августа 1948 года, папка "Меморандумы Центральной разведки, 1945-1948", вставка 211, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   63. Харрисон Бевину 979, 7 августа 1948 года, и Бевин Харрисону 1625 и 1626, 8 августа 1948 года, все в C6441 / 3/18, 70506, FO 371, Великобритания; Робертсон Бевину 1578, 9 августа 1948 года, C6474 / 3/18, 70506, FO 371,УКНА.
  
   64. FR, 1948, 2:1024-27.
  
   65. Там же, 1028-32; Smith, Clay Papers, 2:764.
  
   66. FR, 1948, 2:1030; Готлиб, Германское мирное урегулирование, 205.
  
   67. Бевин Харрисону 1612, 7 августа 1948, C6423 /3/18, 70506, FO 371, Великобритания. Смит предупреждал об этой технике "хороший полицейский-плохой полицейский" несколько месяцев назад. FR, 1948, 4:818-19.
  
   68. Комментарии Робертса находятся в письме Рейда Клэкстону от 2 октября 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, vol. 119, ser. 18, RG 2, LAC; Харрисоны находятся в Харрисоне Бевину 1254, 18 сентября 1948, C7702 / 3 / 18,70515, FO 371, UKNA. Предположение Роберта Сесила о том, что Маклин помог сохранить мир, убедив Советы в сдержанности Запада, необходимо сопоставить с вероятностью того, что, раскрывая сомнения Запада по поводу переброски по воздуху, он поощрял советское неповиновение и тем самым увеличивал риск войны. Ср. Сесил, Разделенная жизнь, 86-87, и Керр, "Секретная горячая линия." Сталин потерял это окно в дискуссии на Западе, когда 1 сентября закончилось назначение Маклина в Вашингтон.
  
   69. Робертсон - Бевину 1596, 10 августа 1948 года, и Дину Минуте, 11 августа 1948 года, C6531 /3 /18, 70506, FO 371, Великобритания.
  
   70. Бевин Фрэнксу 1159, 11 августа 1948, C6611/3/18, 70507, FO 371, UKNA; Шлайм, Соединенные Штаты, 319-20.
  
   71. Докладная записка Дюпюи от 9 августа 1948 года, папка "Карцер-САУС 000.1 Германия", вставка 12, и докладная записка Дюпюи от 10 августа 1948 года, папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, обе в файле Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA. Приказы армии Клэю см. в Smith, Clay Papers, 2:763.
  
   72. FR, 1948, 2:1035-38, 1042-47.
  
   73Там же, 1047-49. Клей тоже это почувствовал; см. Клей Маршаллу 2081, 19 августа 1948, 740.00119 Control (Германия)/8-1948, RG 59, USNA.
  
   74. Фриденсбург - Маркграфу, 26 июля 1948 года, и Котиков - Шредеру, 26 июля 1948 года, оба в папке "Общественная безопасность 1948-1949", вставка 13, Директорские досье, записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   75. FR, 1948, 2:1038-40; Дэвисон, Блокада Берлина, 169-81; Чарльз, Блокада Берлина, 76; Мерфи Маршаллу 2162, 27 августа 1948, 740.00119 Control (Германия)/8-2748, RG 59, USNA; Newsweek, 6 сентября 1948, 29; Smith, Clay Papers,2:776.
  
   76. Докладная записка Болена, н.д. [16 августа 1948 г.?], папка "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL; FR, 1948, 2:1047-49; Смит Маршаллу 1668, 18 августа 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/8-1848, RG 59, USNA; ЦРУ 8-48, 19 августа 1948 г., папка "18-е заседание СНБ", вставка 177, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   77. Памятка для президента, 20 августа 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   78Там же; Newsweek, 30 августа 1948, 31; фр., 1948, 3:643-44, 2:1060.
  
   79. Памятка для президента, 20 августа 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   80. FR, 1948, 2:1053-54; Дуглас Маршаллу 3720, 17 августа 1948, 740.00119 Control (Германия) / 8-1748, и Кэффри Маршаллу 4285, 18 августа 1948, 740.00119 Control (Германия)/8-1848, оба в RG 59, USNA. Предостережение Маршалла изложено в FR, 1948, 3: 221; Дневник О'Дэниела в рукописи О'Дэниела, 22 августа 1948, документы О'Дэниела, MHI.
  
   81. Командный документ 7534, 38; FR, 1948, 2: 1065-68; Смит, Мои три года, 248-52. Эпизод со вторым фронтом см. В Кимбалл, Жонглер, 192.
  
   82. Дюпюи Дрейперу, 26 августа 1948 года, папка "Берлинский кризис, книга I", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; FR, 1948, 2:1072-73, 1077.
  
   83. FR, 1948, 2:1078-79, 1082-83.
  
   84. Там же, 1077, 1089, 1093-96.
  
   85Там же, 1087-95.
  
   86Там же, 1090, 1095-98.
  
   87. Взгляды Бевина обобщены на телеконференции Хикерсона-Дугласа, 31 августа 1948 года, 740.00119 Control (Германия) / 6-3048, RG 59, USNA. Письмо Клиффорду, 9 августа 1948 г., "Россия (папка 3)", вставка 15, Clifford papers, HSTL; дневник Элси, 30 августа 1948 г. и "Предложенный разговор о Берлине", н.д., оба в папке "Кампания 1948 г. -Справочные материалы - Иностранные дела",вставка 33, Elsey papers, HSTL; Кеннан, Мемуары, 420-23; Карри, Бирнс, 299-300; Чарльз, Блокада Берлина, 82.
  
   88. Дуглас Маршаллу 3899, 28 августа 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/8-2848, RG 59, USNA.
  
   89. Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 480; Клей, Решение, 369-70; Смит, Документы Клея, 2: 771-72, 781-84; Клей Пануху, 31 августа 1948 г., прикреплено к Пануху Клею, 29 июня 1948 г., папка "Военное правительство Германии: личная переписка", вставка 13, Документы Пануха, HSTL.
   8. Сентябрьский кризис
  
   1. Шлайм, Соединенные Штаты, 328; FR, 1948, 2:1099-100.
  
   2. Smith, Clay Papers, 2:798-826; FR, 1948, 2:1110-12, 1136-38; Мерфи Маршаллу 2238, 4 сентября 1948, 740.00119 Control (Германия)/9-448, RG 59, USNA. См. Также переписку Дратвина-Хейса в папке "MG-DMG-C/S Correspondent. 1948", вставка 4, Miscellaneous Berlin Files, RG 466, USNA.
  
   3. Смит, документы Клэя, 2:808-9, 812-13, 822-23, 836-39.
  
   4. Там же, 798-801; FR, 1948, 2:1108-9; Дуглас Маршаллу 3939, 2 сентября 1948, 740.00119 Control (Германия)/9-248, RG 59, USNA.
  
   5. Дуглас Маршаллу 3939, 2 сентября 1948, 740.00119 Control (Германия)/9-248, RG 59, USNA; Smith, Clay Papers, 2:800, 802, 814-15.
  
   6. FR, 1948, 2: 1108-9; Маршалл Ловетту, 3 сентября 1948, 711.00 / 9-348, RG 59, USNA; Неверно Пирсону, штат Вашингтон, WA-2380, 2 сентября 1948, файл 2315, том 236, King papers, ЛАК.
  
   7. Дэвисон, "Блокада Берлина", 185-86, 376; Хаули, "Берлинское командование", 216-17; Уиннер, "Осада Штадтхауса", 8-9; Мерфи Маршаллу 2247, 7 сентября 1948 г., 862.00/9-748, RG 59, USNA; Смит, Документы Клэя, 2:831-34, 848.
  
   8. Бретт-Смит, Берлин "45, 163; Дэвисон, Блокада Берлина, 189; Кольер, Мост, 121; Newsweek, 20 сентября 1948, 38; Робертсон Бевину 1850 и 1857, 10 сентября 1948, FO 1030/61, UKNA; Стидж, Черный рынок, 237-40; Мерфи Маршаллу2294, 10 сентября 1948 года, 862.00/9-1048, RG 59, USNA.
  
   9. Мерфи Маршаллу 2294, 10 сентября 1948 г., 862.00 / 9-1048, RG 59, USNA; Newsweek, 13 сентября 1948 г., 32-34; Глейзер, "Политический отчет Љ 14", 11 сентября 1948 г., папка "Политические отчеты 11-17", вставка 903, Отчеты Отдела общественной безопасности, RG 260, USNA; Отчет Глейзера, 10 сентября 1948 года, папка "Записки и отчеты полковника Глейзера", вставка 71, Отчеты Отдела гражданской администрации и политических вопросов, RG 260, USNA; Smith, Clay Papers, 2:857.
  
   10. FR, 1948, 2:1132-40; Smith, Clay Papers, 2:837-43. Другой отчет об этой встрече, ошибочно датированный 18 сентября, см. в Smith, Clay Papers, 2:862-66. Отчет западных военных губернаторов см. в Документе командования 7534, 56-57. Различные обоснования воздушных коридоров см. в документе CONL/P(45)63, параграфы 2 и 4d, перепечатанном в FR, 1945, 3:1577-79. Советский аргумент Соколовский придумал не для того, чтобы использовать его против воздушной перевозки; советские официальные лица озвучили его еще в 1946 году. См. Государственный департамент США, Документы по Германии, 82, 113-14, и FR, 1946, 5:760-62, 764.
  
   11. Гросс- Болену, 2 сентября 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/9-248, RG 59, USNA.
  
   12. Лекция Кеннана, Национальный военный колледж, "Современные проблемы внешней политики", 17 сентября 1948 года, папка 12, вставка 299, документы Кеннана, MML; Браудер и Смит, Independent, 293, 296, 300, 302; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 485.
  
   13Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 481-83; Письмо Трумэна Рузвельту, 17 сентября 1948 года, папка "Гарри С. Трумэн, 1945-1948", коробка 4560, Документы Элеоноры Рузвельт, Рузвельт.
  
   14. "Замечания по ситуации в Берлине для СНБ", 7 сентября 1948 года, папка "Карцер 000.1 Германия (сентябрь)", вставка 12, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   15. Памятка для президента, 9 сентября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 483-84.
  
   16. ФР, 1948, 2:1122-24, 1140-42, 1145-47; Маршалл Дугласу 1071, 6 сентября 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/9-648, RG 59, USNA; памятка для президента, 9 сентября 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", коробка186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   17. FR, 1948, 2:1142-47.
  
   18. CM(48)59, 10 сентября 1948 г., CAB 128/13, UKNA; Докладная записка Болена, 11 сентября 1948 г., папка "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL; Браудер и Смит, Independent, 300; Strang, Home and Abroad, 298; FR, 1948, 2:1147.
  
   19. Рукописный дневник Форрестола, 10 сентября 1948 года, Forrestal papers, MML; FR, 1948, 2:1147-48; Пог, Маршалл, 4:314.
  
   20. Риарден, Годы становления, 296-97; Рукописный дневник Форрестола, 10, 13, 16 и 17 сентября 1948 года, Forrestal papers, MML; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 486-87; Николс, Дорога к Троице, 266-68; Хиллман, г-н Президент, 141; раздел 8ff., CCS 381СССР (3-2-46), 1948-50 гг. Географическое досье, RG 218, USNA; Докладная записка Линдси, 11 августа 1948 г., папка 10, вставка 2, десятичный файл TS, RG 341, USNA; "Досье о назначении президента ... "Ежедневные ведомости", 13-30 сентября", вставка 75, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   21. Хиллман, г-н Президент, 141; Лилиенталь, Журналы, 2:406.
  
   22. Документ Љ 22-48 (приложение), 16 сентября 1948 года, папка "Отчеты Центральной разведки, документ Љ 21-29 за 1948 год", вставка 214, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   23. FR, 1948, 1:625-28; памятка для президента, н.э. [16 сентября 1948 г.], папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Реардэн, Годы становления, 436. Утверждение Грегга Херкена о том, что "СНБ-30 определил, что Соединенные Штаты будут использовать атомное оружие в случае войны с Россией", игнорирует формулировку, одобренную советом, и придает излишний вес комментариям Уолтона Баттеруорта (директор по делам Дальнего Востока в Государственном департаменте не был ключевым игрокомв политике в области вооружений и признал, что он дал документу "лишь краткое и беглое изучение"). Ср. Herken, Winning Weapon, 268-72 и FR, 1948, 1:628, 630-31.
  
   24. Рукописный дневник Форрестола, 16 сентября 1948 г., Forrestal papers, MML; Риарден, Годы становления, 297, 431. Члены AFSWP, возможно, работали над складами для хранения бомб. В апреле 1949 года "Нью-Йорк таймс" сообщила, что технические средства для атомных бомб США были готовы, и в том же месяце в страну прибыла 509-я бомбардировочная группа для временного дежурства. Группа не привезла ни атомных бомб, ни компонентов. Трумэн не одобрял размещение компонентов неядерной бомбы за рубежом до июля 1950 года; Эйзенхауэр санкционировал размещение ядерных компонентов за рубежом в 1953 году.New York Times, 13 апреля 1949, 1; там же, 1 мая 1949, 16; Риарден, Годы становления, 432; Кондит, Испытание войной, 463-64.
  
   25. Командный документ 7534, 43; FR, 1948, 2:1157-60, 1162-73; CM(48)61(3), 22 сентября 1948, CAB 128/13, UKNA; Харрисон Бевину 1225, 14 сентября 1948, C7583 /3 / 18, 70515, FO 371, UKNA.
  
   26. Джессап Маршаллу 4113, 14 сентября 1948 г., 501.BC/9-1448, RG 59, USNA; протокол, н.э. [14 сентября 1948 г.], C8223/ 3/18 (курсив в оригинале), и протокол, 18 сентября 1948 г., C8224/ 3/18,70518, FO 371, UKNA; Протокол Джебба, 14 сентября 1948 года, C7608 / 3 / 18, 70515, FO 371, UKNA; собрание 241/8-го поколения, 17 сентября 1948 года, КАБ 130/38, UKNA.
  
   27. Ср. FR, 1948, 2:976, и Marshall to Douglas 3657, 15 сентября 1948, 501.BC / 9-1548, RG 59, USNA; лекция Кеннана, Национальный военный колледж, 21 декабря 1948, папка "1948 сентябрь-декабрь", вставка 17, документы Кеннана, MML.
  
   28. Джессап, "Блокада Берлина", 167.
  
   29. Письмо Даллеса Ванденбергу, 28 сентября 1948 года, папка "Ванденберг 1948", вставка 39, документы Даллеса, MML.
  
   30. Пресс-конференция Хендерсона, 11 мая 1949 года, ЭФИР 20/6893, UKNA; Пирси, "Berlin Airlift", 203-4; Отчет BAFO, 60, 159, 182, 184; История 1-го ALTF, январь 1949, 44, ролик C5110, AFHRA.
  
   31. 11-я встреча DO(48), 15 июля 1948 года, и 12-я встреча DO(48), 21 июля 1948 года, обе в кабине 131/5, UKNA; протокол заседания Министерства авиации, 27 июля 1948 года, AIR 20/6891, UKNA.
  
   32. Протоколы заседаний Министерства авиации, 13 и 23 августа 1948 года, и памятка, ASTO.2, 22 сентября 1948 года, все в ЭФИРЕ 20/6891, UKNA; Робертсон - Бевину 1230 Basic, 3 сентября 1948 года, ЭФИР 20/7804, UKNA; Бевин - Хендерсону, 23 августа 1948 года, CAB 21/1882, UKNA; Отчет BAFO, 140.
  
   33. Мельбурн - министерству авиации AX.695, 3 августа 1948 года, AIR 20/7148, UKNA; CRO - Канберре 216, 13 августа 1948 года, и Tedder - Jones MSX.505, 26 августа 1948 года, оба в AIR 20/6891, UKNA.
  
   34. Отчет BAFO, 142; Пирси, Berlin Airlift, 87. Для переписки, касающейся взносов Доминионов, см. Файл AIR 20/6891, UKNA. Лучшим объяснением воздержания Канады является Сарти, "Пределы интернационализма"; см. Также Пикерсгилл и Форстер, Запись Маккензи Кинга, 4: 189-95; Эйрс, В защиту Канады, 4:38-51; Холмс, Формирование мира, 2: 102-4; файл W-22-5- G,том. 119, ser. 18, RG 2, и файл AR 22/19, vol. 2088, RG 25, оба в LAC. Еще одна страна предоставила людей. Чтобы помочь многим немцам, работающим на воздушных перевозках на базах в западной Германии, британцы использовали нескольких немецкоговорящих сержантов голландских ВВС в качестве переводчиков. Отчет BAFO, 1.
  
   35. Джеймс - Кэри, DCAS / 5963, 4 апреля 1949 года, AIR 20/6893; Транспортное командование RAF для 38 и 47 групп, APX.672, 13 августа 1949 года, AIR 55/219; протокол заседания Министерства авиации, 23 августа 1948 года, AIR 20/6891, все в UKNA.
  
   36. Кокс - Уолфорду, 1 июля 1948 года, ЭФИР 20/7071; Уэйту - Уитфилду, 5 июля 1948 года, ЭФИР 20/7821; Уэйту - министерству иностранных дел и авиации ALX 99, 28 июля 1948 года, ЭФИР 55/215; Стрэнг - Робертсону 926 Basic, 29 июля 1948 года, ЭФИР 55/215, все в UKNA.
  
   37. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 192, ролик Z-0039, ВВС США / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 151, 383, ролик Z-0040, ВВС США / HO; Чилвер Ф.1, 27 июля 1948 года, эфир 20/7071, UKNA; Отчет BAFO, 199, 215, 221; Пирси, Berlin Airlift, 73.
  
   38. Отчет BAFO, 15, 51, 193-96, 519; Кокс, "Британия и воздушный транспорт", 33; протоколы заседаний Министерства авиации, 27 июля и 13 августа 1948 г., AIR 20/6891; Сандерс цитируется в отчете, ACAS (Ops), н.д. [5 октября 1948 г.?], ЭФИР 20/6891; и Аткинсон в BEA, штат Нью-Йорк, прикрепленный к Мереру Хардману, 7 октября 1948 года, ЭФИР 20/7071, все в UKNA. Еженедельные контракты см. в письме Бевина Робертсону 2211 от 27 сентября 1948 года, эфир 55/215, UKNA.
  
   39. Туса цитируется в Sowrey et al., "Berlin Airlift", 36; Мерер Уильямсу, 7 февраля 1949 года, AIR 55/216, UKNA; Туса и Туса, Berlin Airlift, 316.
  
   40. Отчет BAFO, 7-9, 139-41.
  
   41. Мерер Сандерсу, 29 сентября 1948 года, ЭФИР 38/384; отчет, ACAS (Ops), н.д. [5 октября 1948 года?], ЭФИР 20/6891; Уэйт Кроссу, 21 сентября 1948 года, и Кросс Уэйту, 24 сентября 1948 года, ЭФИР 20/7804; Рейнсфорд мин,24 сентября 1948 года, ЭФИР 20/6891; исследование, DDBOps, 20 сентября 1948 года, ЭФИР 20/6891; Робертсон Уильямсу 7962, 27 октября 1948 года, ЭФИР 55/215; Робертсон Клэю, 1 ноября 1948 года, FO 1030/64, все в UKNA.
  
   42. "ВВС США и воздушный транспорт", 1948, 188-90, катушка Z-0039, ВВС США/ HO; Беннетт, "Берлинский бастион", 127; Смит, "Клэй Пейперс", 2:867, 877.
  
   43. Памятка для президента, 23 июля 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Документы Смита, Клея, 2: 761; Тимберман Ведемейеру, 23 августа 1948 г., "P & O 092 TS через 381Папка "Горячее досье" TS 1948, вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA.
  
   44. ЛеМей Клэю, 30 августа 1948 года, папка "ВВС в Европе - ВВС США", вставка 12, Gailey Records, RG 260, USNA; Документы Смита, Клэя, 2: 847; памятка для президента, 9 сентября 1948 года, "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)" папка, коробка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL. Американские C-47 были выведены 1 октября. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 162, катушка Z-0039, ВВС США / HO.
  
   45. Smith, Clay Papers, 2:852, 878; Брэдли Клэю WX-89346, 17 сентября 1948 года, папка "Телеграммы-Входящие копии записей-сентябрь 1948 года", вставка 680, много лет НАЗАД Входящие телеграммы, RG 260, USNA. Согласно резюме обсуждения, совет не остановился на конкретном количестве самолетов, хотя Форрестол считал, что он согласен добавить семьдесят пять, если только JCS не согласится. Это делает их решение предоставить только сорок еще более поразительным. Памятка для президента, 9 сентября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 484.
  
   46. Смит, Clay Papers, 2:867, 875, 877-79.
  
   47. FR, 1948, 2:1173-80; Smith, Clay Papers, 2:878; Бевин в Министерство иностранных дел 1320, 21 сентября 1948, C7784/3/18, 70516, UKNA (курсив добавлен); Баллок, Бевин, 3:606-7.
  
   48. FR, 1948, 2:1178-79.
  
   49. Минута Фурлонга, 23 сентября 1948 года, C7982/3/18, 70516, FO 371, UKNA; FR, 1948, 2:1180-81.
  
   50. Великобритания, Парламент, Парламентские дебаты (Палата общин), 5-я сер., т. 456, кол. 907, 917.
  
   51. Протокол заседания, 23 сентября 1948 года, C8025/3/18, 70517, FO 371, UKNA.
  
   52. FR, 1948, 2:1181-84; Харрисон Бевину 1278, 26 сентября 1948, C7907 /3 /18, 70516, FO 371, UKNA.
  
   53. FR, 1948, 2:1184-87; Бевин Эттли 1351, 26 сентября 1948, C8001/3/18, 70517, FO 371, UKNA.
  
   54. FR, 1948, 2:1187-93.
  
   55. Записка Робертсона, приложенная к письму Стрэнга Бевину, 21 июля 1948 года, C5540/3/18, 70501, и Робертсона Стрэнгу, 20 июля 1948 года, C6157/3/18, 70504, оба в FO 371, UKNA.
  
   56. Гарви, "Деньги", 9-74; Тиме, "Центральный банк", 576-77.
  
   57. Шварц, Советская экономика России, 469; Гарви, Деньги, 43, 47; Звасс, "Деньги", 12, 18-19; Звасс, Валютное сотрудничество, 159.
  
   58. FR, 1948, 3:662-63; Харви Бевину 4587, 27 сентября 1948, C7952 /3 /18, 70516, FO 371, UKNA; Баллок, Бевин, 3:607-8.
  
   59. РУДА 57-48, 28 сентября 1948 г., "Отчет Центрального разведывательного управления., Операционная система 1948 г. Љ 48-57" папка, вставка 215, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   60. Письмо Эйзенхауэра Форрестолу, 27 сентября 1948 года, папка "Форрестол", вставка 38, документы Эйзенхауэра до президентства, DDEL.
   9. Неизбежный провал
  
   1. Документ S/1020, 29 сентября 1948 года, Совет Безопасности ООН, Приложение к официальным отчетам за октябрь 1948 года, 9-11.
  
   2. Донован, Конфликт и кризис, 424; Шейнман, "Блокада Берлина", 26-27.
  
   3. FR, 1948, 2:1215-16; CIA 10-48, 20 октября 1948, папка "25-е заседание СНБ, 21 октября 1948", вставка 177, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   4. Джессап, "Блокада Берлина", 170. Двумя докладами были "Берлинский кризис" Госдепартамента и документ британского командования Љ 7534.
  
   5. Босуэлл, Драммонд и Инглиш, Канада с 1945 года, 102-3; Холмс, Лучшая часть доблести, 11.
  
   6. Иран, а не западные державы, был истцом в конфронтации 1946 года с Советским Союзом. О беспокойстве по поводу способности Организации Объединенных Наций справиться см. Douglas to Marshall 3810, 23 августа 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/8-2348, RG 59, USNA, и Robertson to Pearson, 27 сентября 1948 г., папка "Robertson, N. A.", вставка 13, Pearson papers, LAC.
  
   7. Докладная записка, 5 октября 1948 г., файл 2-18-0, том 1059, RG 25, LAC.
  
   8. Холмс, Формирование мира, 2:71.
  
   9. Джессап, "Блокада Берлина", 165. Американцы сказали канадцу Джорджу Игнатьеву, что ссылка на международный орган также "пройдет через их период выборов". Игнатьев Пирсону, 6 октября 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК.
  
   10. FR, 1948, 2:1225-26.
  
   11. По вопросу о валюте см. Murphy to Marshall 1970, 7 августа 1948, "Берлинские телеграммы государственному секретарю -август-сентябрь 1948", папка, вставка 1, TS Cables, POLAD files, RG 84, USNA; Smith, Clay Papers, 2: 881; FR, 1948, 2:1213-14. Протокол заседания, 4 октября 1948 г., C8613 /3 /18, 70519, UKNA; Докладная записка Холмса, n.d., 14, файл 2-18-0, том 1059, RG 25, LAC. Мое предположение о личности американца проистекает из записи разговора Глэдвина Джебба, в котором Даллес высказывал аналогичные взгляды. Минута Джебба, 22 сентября 1948 года, C8534/3/18, 70519, FO 371, Великобритания.
  
   12. Шенбаум, Waging Peace and War, 183, предлагает искаженный отчет об эпизоде Маршалла-Раска-Пирсона, утверждая, что Маршалл был склонен "отступить", тем самым "оставив Берлин". Текст основан на письме Раска автору от 16 июля 1990 года. Тупик вызвал другие поразительные предложения. Ловетт получил предложение передать Германию комиссии ООН, которая будет контролировать все оккупационные войска и проводить общенациональные выборы; неподписанный, недатированный меморандум [конец ноября 1948 года?], папка "000.1 Германия октябрь-ноябрь 1948 года", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA. СмотритеFR, 1948, 2: 1193-94, для обсуждения Маршалла с Джессапом.
  
   13. Робертсон Рейду, 26 октября 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, RG 2, ЛАК; протокол трехстороннего совещания, 4 октября 1948 г., C8613/3/18, 70519, FO 371, UKNA; протоколтрехсторонняя встреча, 6 октября 1948 года, fiche 747, FR, Протоколы бесед.
  
   14. Ложь, В деле, 199-201; Сульцбергер, Длинный ряд, 409; Баррос, Трюгве Ложь, 136-42; FR, 1948, 2:1214-16.
  
   15. Сталин цитируется в Davison, Berlin Blockade, 244.
  
   16. Министерство иностранных дел СССР, Советский Союз и Берлинский вопрос, 58-72; FR, 1948, 2:1201-10. Интересно, что западные официальные лица ранее читали статью 107 аналогичным образом. См., например, Bevin to Franks 950, 2 июля 1948, FO 800/467/GER/48/39, UKNA.
  
   17. Совет Безопасности ООН, Официальные отчеты, Љ 113 (361-е заседание, 4 октября 1948 г.) и Љ 114 (362-е заседание, 5 октября 1948 г.).
  
   18. Там же, Љ 114 (362-е заседание, 5 октября 1948 г.) и Љ 115 (363-е заседание, 6 октября 1948 г.); Шейнман, "Блокада Берлина", 34.
  
   19. Телетайпный отчет, 6 октября 1948 года, папка "Отчеты Макнотона, октябрь-ноябрь 1948 года", вставка 14, документы Макнотона, HSTL. После выборов аналитики назвали бы неспособность предложить альтернативы по внешней политике, примером которой является здесь, в качестве одной из причин поражения Дьюи. Некоторые предположили, что Дьюи мог обратить берлинский кризис в свою пользу, критикуя неспособность демократов получить безопасный доступ. Историки приводят множество причин, почему он этого не сделал. Например, это могло дать - или могло показаться, что дало - боеприпасы русским, а в этом не было необходимости. Хотя все это правда, возможно, была и другая причина. Друг и военный помощник Дьюи Корнелиус Викершем помогал разрабатывать соглашения военного времени в качестве члена CAD и делегации EAC США. Демократы могли бы противостоять нападкам на Рузвельта и Уайнанта, указав на Викершема, который, не раскаиваясь, ссылался на свой военный опыт как на доказательство того, что переговоры с Советами могут увенчаться успехом. См. Письмо Викершема Дьюи от 21 июля и 9 августа 1948 года, папка "Викершем Корнелиус У. младший-1948", вставка 203, серия 5, документы Дьюи, Библиотека Раша Риса, Университет Рочестера, Рочестер, Нью-Йорк.
  
   20. Болен, Свидетель, 281-82.
  
   21. Chicago Tribune, 9 октября 1948, 1; New York Times, 9 октября 1948, 1; Newsweek, 18 октября 1948, 31-32; Divine, Foreign Policy, 256. Помощники Трумэна предположили, что Госдепартамент слил эту историю, чтобы смутить его, но Трохан утверждал, что впервые узнал об этом от бывшего сенатора Бертона К. Уилер, который был чем-то вроде наставника Трумэна в Сенате, а теперь активно занимался законом о связи в Вашингтоне. Следовательно, первоначальные утечки, вероятно, исходили от кого-то, связанного с сетями. Проработка Джеймсом Рестоном истории в"Нью-Йорк таймс", похоже, взята из источников Госдепартамента. Трохан, "Политические животные", 239-40; Дневник Айерса, 9 октября 1948 г., вставка 26, документы Айерса, HSTL.
  
   22. Дневник Айерса, 22 сентября 1948 года, вставка 26, документы Айерса, HSTL.
  
   23. Айерс Коннелли, 23 сентября 1948 года; Коннелли Айерсу, 23 сентября 1948 года; и Айерс Россу, 22 сентября 1948 года, все в папке "Тема файла: советско-американские сообщения 1948 года", вставка 11, документы Айерса, HSTL.
  
   24. Письмо Айерса Дэниелсу, 24 сентября 1948 г., папка "Тема: советско-американские послания 1948 г.", вставка 11, документы Айерса, HSTL; дневник Айерса, 23-26 сентября 1948 г., вставка 26, документы Айерса, HSTL; интервью Айерса, 19 апреля 1967 г., 131-35, HSTL.
  
   25. Лэш, Элеонора Рузвельт, 105 лет; Батт Клиффорду, 22 июля 1948 года, папка "Уильям Л. Батт", вставка 20, документы Клиффорда, HSTL; Картер Ловетту, 17 сентября 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/9-1748, RG 59, USNA.
  
   26. Сент-Клер и Гугин, Винсон; Трумэн, Мемуары, 1:327-28, 2:489-90.
  
   27. Карр, Трумэн, Сталин и мир, 116; Трумэн, Мемуары, 2:212-16. Моя оценка мотивов Трумэна также основывается на черновике речи от 4 октября 1948 года, "Россия, папка 3", вставка 20, Clifford papers, HSTL, и на речи Трумэна на Съезде Американского легиона 17 октября 1948 года, перепечатанной в US President, Public Papers. , , 1948,817.
  
   28. Маккалоу, "Привязанность и доверие", 105.
  
   29. Президент США, Публичные документы. , , 1948, 329. Дж. Гарри Клиффорд описывает недоверие Трумэна к советским мотивам и политике в "Завещании Трумэна и Петра Великого". Знаменитое замечание Трумэна в Юджине, штат Орегон, процитированное здесь, не было единичной оговоркой; это не было "неправильностью" или "аномалией", как хотела заставить нас поверить Элизабет Эдвардс Сполдинг. Трумэн делал подобные комментарии снова и снова после Потсдама. См., например, Феррелл, "Дорогая Бесс", 522; Блюм, "Цена видения", 490; Черчилль и Гилберт, "Черчилль", 8:351; Сульцбергер, "Длинный ряд", 364; Интервью с Трумэном, 8 апреля 1948 г., книга 1, вставка 1, документы Артура Крока, MML; и эпизод после Винсона, который расстроил британцев, в файле 74179, FO 371, UKNA. Противоположную точку зрения Сполдинг можно найти в ее первом фильме "Воин холодной войны", 135, 140. О предполагаемых разногласиях Молотова с приятным в других отношениях Сталиным и его пагубном влиянии на него см. FR, Конференция в Берлине, 2: 13, 61; Письмо Трумэна Дэвису, 6 октября 1945 г., папка "Дэвис", вставка 101, PSF, документы Трумэна, HSTL; и докладная записка Феликса Блэра, 29 апреля,1946 год, папка "Трумэн", вставка 58, документы Krock, MML. Истоки подобных взглядов в Лондоне см. в Folly, Churchill, Whitehall and the Soviet Union, 80-85, 122, 144-46.
  
   30. Карр, Трумэн, Сталин и мир, 112; Батт Клиффорду, 8 мая 1948 года, папка "Уильям Л. Батт-младший"; Батт Клиффорду, 9 августа 1948 года, папка "Россия 3"; и Батт Клиффорду, 11 августа 1948 года, "Батт ...Папка "Разная корреспонденция", все в ячейке 20, документы Клиффорда, HSTL.
  
   31. Divine, Foreign Policy, 200-202; памятка для секретаря, 29 июля 1948 г., папка "Берлинский кризис", вставка 149, PSF, документы Трумэна, HSTL; Рукописный дневник Форрестола, 21 октября 1948 г., Forrestal papers, MML; "Миссия Винсона-за" и "Миссия Винсона-Против" папки, Официальный файл 220, Разное, документы Трумэна, HSTL.
  
   32. Письмо Трумэна Винсону и Трумэна Ван Сент, 5 октября 1948 года, папка "Личное - Президенту-генералу-Трумэну", вставка 353, документы Винсона, Библиотека Маргарет И. Кинг, Университет Кентукки, Лексингтон. Эти письма относятся к встречам, которые двое мужчин провели накануне вечером (в понедельник), и я следил за этой хронологией здесь. Большинство отчетов, основанных на мемуарах президента, назначают встречи на воскресенье. Но если президент рассказал Россу о своих планах в воскресенье или в течение рабочего дня в понедельник и попросил его организовать время для радио, странно, что Росс ничего не предпринял по этому поводу до утра вторника, а затем попросил время в тот же вечер. В документах о назначении Трумэна не указано посещение Винсона ни в воскресенье, ни в понедельник. Трумэн, Мемуары, 2:213-14; папка "Досье о назначении президента ... Ежедневные ведомости -1948-октябрь", вставка 75, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   33. Ловетт цитируется в Pogue, Marshall, 4: 407; Карр, Трумэн, Сталин и мир, 118; Маршалл цитируется в Bohlen, Witness, 269; Дэниелс, Человек независимости, 28-29; Дневник Айерса, 5 октября 1948 года, Ayers papers, HSTL.
  
   34. Ванденберг, Частные документы, 457-58; Коннелли, мое имя, 331.
  
   35. Божественный, Внешняя политика, 256.
  
   36. Маршалл Картеру, 9 октября 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/10-948, RG 59, USNA.
  
   37. Болен, Свидетель, 269; Пог, Маршалл, 4:407-8.
  
   38. Государственный департамент США, Бюллетень 19 (17 октября 1948 г.): 483-84.
  
   39. Роберт Феррелл описал это настроение как "остаточное" в Marshall, 252. Мой взгляд на политические последствия истории Винсона почерпнут из книги Дивайна "Внешняя политика", 259, 275-76 и "Холодная война и выборы", 109. Усилия Айерса в сентябре и миссия Винсона, по-видимому, опровергают утверждение Уилсона Мискамбла о том, что Трумэн не пытался использовать международные отношения в целом и берлинский кризис в частности для получения политической выгоды во время кампании. Мискамбл, "Гарри с Трумэном".
  
   40. Комментарий Бевина о "объединении" сверхдержав написан от руки в записке Робертса, 25 ноября 1948 года, AN4214 / 6 / 45, 68015A, FO 371, UKNA. О европейской обеспокоенности по поводу миссии Винсона см. ФР, 1948, 3:885-86, 888, 4:926; "Нью-Йорк таймс", 10 октября 1948 года, 1; и "г-н "Сталин Трумэна", журнал "Экономист", 22 января 1949 г., стр. 133-35. См. также письмо Даллеса Дьюи Љ 14 от 10 октября 1948 года, папка "Дьюи", вставка 36, и письмо Даллеса Ванденбергу от 24 октября 1948 года, папка "Ванденберг 1948", вставка 39, оба в документах Даллеса, MML.
  
   41. Кадоган Бевину 1444, 12 октября 1948, C8409/3/18, 70519, FO 371, Великобритания.
  
   42. Шульман, Внешняя политика Сталина, 31. О слухах о новых миссиях см. Ванденберг, Частные документы, 459-60, и докладная записка Болена, 16 ноября 1948 г., 740.00119 Council / 11-1648, RG 59, USNA. Истории "Правды" и "Тагличе Рундшау" обобщены в письмах Смита Маршаллу 2297 от 11 октября 1948 года и Мерфи Маршаллу 2479 от 11 октября 1948 года, оба в 740.00119 Control (Германия)/10-1148, RG 59, USNA.
  
   43. Макнотон Пирсону 130, 6 октября 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК.
  
   44. Макнотон Пирсону 144, 8 октября 1948 года, папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК; Докладная записка Холмса, н.д., 12, файл 2-18-0, том 1059, РГ 25, ЛАК.
  
   45. FR, 1948, 2: 1210-16; Докладная записка Болена, 12 октября 1948, папка "CEB Memos 1948", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; ЦРУ 10-48, 20 октября 1948, папка "25-е заседание СНБ, 21 октября 1948", вставка 177, PSF,Документы Трумэна, HSTL.
  
   46. Докладная записка Холмса, н.д., 12, файл 2-18-0, том 1059, РГ 25, ЛАК.
  
   47. Холмс, "Формирование мира", 2:70; Макнотон Пирсону 157, 10 октября 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК.
  
   48. Докладная записка Холмса, н.д., 13-14, файл 2-18-0, том 1059, РГ 25, ЛАК; Выводы Кабинета министров, 20 октября 1948 г., том 14, сер. 16, РГ 2, ЛАК; Кадоган Бевину 1443, 12 октября 1948 г., C8408 / 3 / 18,FO 371, UKNA.
  
   49. FR, 1948, 2:1216-18, 1223; Болен Маршаллу, 12 октября 1948, папка "CEB Memos 1948", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA.
  
   50. FR, 1948, 2:1219-20; Макнотон Пирсону 190, 14 октября 1948 года, и Макнотон Пирсону 207, 15 октября 1948 года, оба в папке 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК.
  
   51. Совет Безопасности ООН, Официальные отчеты, Љ 117 (366-е заседание, 15 октября 1948 года).
  
   52. Макнотон Пирсону 254, 22 октября 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК; FR, 1948, 2:1217-18; Кадоган Бевину 1454, 13 октября 1948, C8425 / 3 / 18,70519; Протокол Гилкриста, 18 октября 1948 года, C8490 / 3 / 18, 70519; и Кадоган Бевину 1514, 22 октября 1948 года, C8677 / 3 /18, 70520, все в FO 371, UKNA.
  
   53. Макнотон Пирсону 234, 20 октября 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, vol. 119, ser. 18, RG 2, LAC; Совет Безопасности ООН, Официальные отчеты, Љ 118 и 120 (370-е и 372-е заседания, 22 и 25 октября 1948 г.).
  
   54. Кадоган Бевину 1508, 21 октября 1948, C8645/3/18, 70520, FO 371, Великобритания.
  
   55. Шейнман, "Блокада Берлина", 33; Совет Безопасности ООН, Официальные отчеты, Љ 120 (372-е заседание, 25 октября 1948 года).
  
   56. Докладная записка Холмса, н.д., 13-14, файл 2-18-0, том 1059, РГ 25, ЛАК; FR, 1948, 2:1248-49; Болен Кеннану, 25 октября 1948, папка "Записки 1948 (1946-48)", вставка 5, документы Болена, РГ 59, USNA;Ловетт Смиту 1284, 1 ноября 1948 года, папка "1948 "Совершенно секретно", вставка 2, Архив посольства США в Москве, RG 84, USNA. Фрэнк Робертс также пожаловался на продолжающееся "расхождение во взглядах" внутри делегации США. Докладная записка Робертса, 25 ноября 1948 года, AN4214/6/45, 68015A, FO 371, UKNA.
  
   57. FR, 1948, 2:1236-38, 1247-49; Записки Болена, 27 октября 1948 г., 862.00/10-2748, RG 59, USNA; Письмо Бевина Кадогану 384, 4 ноября 1948 г., C8956/3 /18, и протокол американо-британской встречи, 27 октября 1948 г., C8958/3/18, оба в 70520, FO 371, UKNA; Пирсон Макнотону 225, 9 ноября 1948 г., папка 1, файл W-22-5- G, том 119, сер. 18, РГ 2, ЛАК.
  
   58. FR, 1948, 2:1236-37.
  
   59. Там же, 1228, 1231-33, 1255-56; Джессап, "Блокада Берлина", 171; Миллис и Даффилд, Дневники Форрестола, 490-91; Даллес Ванденбергу, 19 ноября 1948 г., папка "Ванденберг", вставка 39, документы Даллеса, MML (курсив в оригинале).
  
   60. Ложь, в деле, 202-5; Баррос, Трюгве Ложь, 142-45; Дэвисон, Блокада Берлина, 244-45.
  
   61. Ложь, В деле, 209-13; Кадоган Бевину 286, 3 ноября 1948 года, C8956 / 3 / 18, 70520, FO 371, UKNA; Дуглас Маршаллу 4767, 6 ноября 1948 года, и Маршалл Смиту 1301, 8 ноября 1948 года, оба в "1948"Совершенно секретно"папка, вставка 2, Архивы Московского посольства TS, RG 84, USNA; Barros, Trygve Lie, 146-49; FR, 1948, 2:1247-48.
  
   62. Кордье и Фут, Public Papers, 1:180-82; Кадоган Бевину 430, 16 ноября 1948 г., C9363 /8178 / 18, 70700, FO 371, UKNA.
  
   63. Интервью Джессапа, 299-300, CUOH; Кадоган - Странгу 403, 14 ноября 1948 года, C9287 / 8178 / 18, 70700, FO 371, UKNA; Баррос, Трюгве Ли, 151-52; Джессап, "Блокада Берлина", 164, 171-72; Болен, свидетель, 282; Маршалл - Ловетту Мартелю 138, 16 ноября 1948, 501.BC / 11-1648, RG 59, USNA; CM(48)73, 15 ноября 1948, CAB 128/13, UKNA; Дневник Липпманна, 17 ноября 1948, Документы Липпманна, Мемориальная библиотека Стерлинга, Йельский университет, Нью-Хейвен, Коннектикут. Я в долгу перед Гарри Клиффордом за выдержки из бумаг и дневников Липпманна. Обзор бурных отношений Эватта с Соединенными Штатами и упоминание о его способности отчуждать см. В Эдвардсе, "Эватт", цитата в 549.
  
   64. Государственный департамент США, Германия, 1947-1949, 229-30. Британский ответ см. Великобритания, Парламент, Парламентские дебаты (Палата общин), 5-я серия, том 458, cols. 354-55.
  
   65. FR, 1948, 2:1253n, 1257-59.
  
   66. Там же, 1263; Carlyle, Documents, 1947-48, 612-14; Государственный департамент США, Documents & State Papers, том 1 (май 1949), 760-61.
  
   67. Государственный департамент США, Документы и государственные документы, 1: 754-55; Робертсон Пирсону 522, 2 декабря 1948 г., 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК; Кадоган Бевину 592, 29 ноября 1948 г., C9750 / 3 / 18, 70524, и Кадоган Бевину 622,1 декабря 1948 года, C9837/8178/18, 70700, оба в FO 371, Великобритания.
  
   68. Робертсон Пирсону 522, 2 декабря 1948 г., 800-3-3, т. 835, РГ 19, ЛАК.
  
   69. Дэвисон, "Блокада Берлина", 219-21; Плишке, Берлин, 165; Штеге, "Черный рынок", 241-42; "Нью-Йорк таймс", 21 октября 1948 г., 5; там же, 11 ноября 1948 г., 6; там же, 16 ноября 1948 г., 7; Чарльз, "Блокада Берлина", 101.
  
   70. Памятка для президента, 26 ноября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Чарльз, Блокада Берлина, 102; Плишке, Берлин, 136-38; Хаули, Берлинское командование, 226.
  
   71. Болен Джессапу, 30 ноября 1948 г., папка "Записки CEB 1948", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; Ловетт цитируется в памятке для президента, 3 декабря 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948 г.)", вставка 186, PSF, Трумэндокументы, HSTL; Хилленкеттер Трумэну, 10 декабря 1948 г., файл 122, вставка 19, Досье председателя, RG 218, USNA.
  
   72. Канадская военная миссия в Берлине, "Берлинская еженедельная сводка Љ 13", 10 декабря 1948 г., 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК; Дэвисон, Блокада Берлина, 228-29; Чарльз, блокада Берлина, 105-6; Плишке, Берлин, 165-67.
  
   73. Болен Джессапу, 30 ноября 1948 года, папка "Записки CEB 1948", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA.
  
   74. Smith, Clay Papers, 2:942-46; Клей Робертсону, 10 декабря 1948 г., папка "Великобритания-США июль 1948-май 1949", вставка 18, Записи хранятся для военного губернатора, RG 260, USNA.
  
   75. Норман Робертсон (не имеющий отношения к британскому военному губернатору) - субъект превосходной биографии; см. Гранатштейн, Человек влияния.
  
   76. Государственный департамент США, Документы и государственные документы, 1:759-60 (курсив добавлен).
  
   77Там же, 763-71.
  
   78. Робертсон Пирсону 862, 20 декабря 1948, 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК.
  
   79. Бевин Харви 3878, 18 декабря 1948 года, FO 1030/56, Великобритания; FR, 1948, 2:1279; Ловетт Дугласу 4792, 29 декабря 1948 года, C10703 / 3 / 18, 70528, FO 371, Великобритания; Ловетт Смиту 1436, 30 декабря 1948 года, "1948"Совершенно секретно" " папка 2, вставка 2, архивы посольства США в Москве, RG 84, USNA.
  
   80. Государственный департамент Трумэну, 30 декабря 1948 года: "Государственный департамент. Папка "Сводки, сентябрь-декабрь 1948 года", вставка 21, досье помощника военно-морского флота, HSTL; Дрейпер цитируется в книге брифингов, 4 января 1949 года, папка "Форрестол", вставка 38, документы Эйзенхауэра, подготовительные документы, DDEL; FR, 1949, 3: 644-55.
  
   81. Выдержка из "Нью-Йорк Геральд Трибюн" от 28 декабря 1948 года и протокол Бикнелла, оба в AN17 / 10338 / 15; от Бевина до Фрэнкса 100, 4 января 1949 года, и протокол от 11 января 1949 года, оба в AN70 / 10338 / 45, все в 74179, FO 371, UKNA.
  
   82. Коутс Робертсону 8910, 27 декабря 1948 года; Герберт Робертсону 2361, 29 декабря 1948 года; Вейр Робертсону, 28 декабря 1948 года; протоколы заседаний FO, 29 и 30 декабря 1948 года; и Бевин Фрэнксу 13712, 31 декабря 1948 года, все в FO 1030/56, UKNA;Бевин Эттли, CPM / 49/2, 4 января 1949 года, C190 / 14 / 18, 76538, FO 371, UKNA; Н. Робертсон Пирсону 2354, 31 декабря 1948 года, и Управление по связям с Содружеством Великобритании Верховному комиссару Великобритании, Оттава, Q.2, 11 января 1949 года, обав файле 800-3-3, том 835, RG 19, LAC.
  
   83. Протоколы заседаний FO, 29 и 30 декабря 1948 года, и Бевин Фрэнксу 13712, 31 декабря 1948 года, оба в FO 1030/56, Великобритания; Бевин Эттли, CPM/49/2, 4 января 1949 года, C190 /14 / 18, 76538, FO 371, Великобритания; ДугласМерфи 714, 30 декабря 1948 года, папка "Телеграммы-Входящие копии записей -январь 1949 года", вставка 681, много лет НАЗАД входящие телеграммы, RG 260, USNA.
  
   84. Дуглас Ловетту 79, 7 января 1949 года, 740.00119 Control (Германия) / 1-749, RG 59, USNA; протокол заседания, 7 января 1949 года, Бевин Робертсону 35, 7 января 1949 года, и Бевин Робертсону 36, 7 января 1949 года, все в C159 / 14/18, 76538, FO 371, Великобритания; Бевин - Робертсону 59, 13 января 1949 года, C325 / 14 / 18, 76539, FO 371, Великобритания; Дрейпер - Клэю W-82831, 15 января 1949 года, и Клэй - Брэдли и Дрейперу FMPC-186, 15 января 1949 года, обав папке "Телеграммы-Входящие копии записей -январь 1949 года", вставка 681, OMGUS AGO Входящие телеграммы, RG 260, USNA; FR, 1949, 3:652-57; U.К. Управление по связям с Содружеством при Верховном комиссаре Великобритании, Оттава, Q.2, 11 января 1949 г., файл 800-3-3, том 835, RG 19, LAC.
  
   85. FR, 1949, 3:656-57.
  
   86. Там же, 650-51; Робертсон Бевину 39, 9 января 1949 г., C226/14 /18, 76538, и Бевин Фрэнксу 56, 11 января 1949 г., C325 /14 /18, 76539, оба в FO 371, UKNA.
  
   87. Робертсон Пирсону 77, 11 января 1949 г., 800-3-3, т. 835, РГ 19, ЛАК.
  
   88. Рейд неверному ЭКС-78, 12 января 1949 года, файл 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК.
  
   89. Неверно Пирсону WA-97, 13 января 1949 года, файл 800-3-3, том 835, RG 19, LAC; Рейд Робертсону 165, 21 января 1949 года, папка 1, AR 22/23/2, вставка 2088, RG 25, LAC.
  
   90. FR, 1949, 3:658; Государственный департамент США, Документы и государственные документы, 1:772-79; Пресс-релиз ООН SC / 908, 15 марта 1949, Секция справочных материалов и коллекций документов, Библиотека Дага Хаммершельда, Штаб-квартира ООН, Нью-Йорк, Нью-Йорк. Я в долгу перед Иваном Шварцем изБиблиотеке Хаммершельда за предоставленную мне копию этого документа.
  
   91. C. S. A. Ричи Пирсону 9, 29 января 1949 года, и Ричи Пирсону, 14 января 1949 года, оба в файле 800-3-3, том 835, RG 19, ЛАК.
  
   92. FR, 1949, 3:662-63; Робертсон Пирсону 261, 29 января 1949, файл 800-3-3, том 835, RG 19, ЛАК; Ачесон Холмсу 299, 27 января 1949, C797 / 14 / 18, 76542, FO 371, UKNA.
  
   93. Бевин - Робертсону 87, 18 января 1949 года; Робертсон - Бевину 114 и 115, 24 января 1949 года; и Робертсон - Бевину 124, 26 января 1949 года, все в кабине 21/1882, Великобритания.
  
   94. Протокол заседания FO, 3 февраля 1949 г., C1035/14/18, 76543, Великобритания; Робертсон Бевину 124, 26 января 1949 г., FO 1030/63, Великобритания; Робертсон Клэю, 10 февраля 1949 г., папка "Британско-АМЕРИКАНСКИЕ отношения с июля 1948 г. по май 1949 г.", вставка 18,Записи, сохраненные для военного губернатора, RG 260, USNA.
  
   95. FR, 1949, 3: 671; Бевин Робертсону 139, 24 января 1949, C593 / 14 / 18; Робертсон Бевину 124, 26 января 1949, C740 / 14 / 18, 76541; Бевин Робертсону 860 Basic, 28 января 1949; и Бевин Гиффорду 104,29 января 1949 года, C797 / 14 / 18, 76542, все в FO 371, UKNA; Записка Бевина генералу 241/4, 2 февраля 1949 года, КАБ 130/38, UKNA; 9-я встреча ГЕНЕРАЛА 241, 7 февраля 1949 года, КАБ 21/1892, UKNA; U.К. Бюро по связям с Содружеством Пирсону Х.61, 11 февраля 1949 г.; Робертсон Пирсону 374, 16 февраля 1949 г.; Робертсон Пирсону 15, 4 февраля 1949 г.; и Робертсон, цитируемый неправильно, Пирсону WA-240, 31 января 1949 г., все в файле 800-3-3, том. 835, RG 19, ЛАК.
  
   96. Женева в Министерство иностранных дел 102, 5 февраля 1949 г., C1031/14/18, 76543, FO 371, UKNA; Робертсон Пирсону 16, 6 февраля 1949 г., файл 800-3-3, том 835, RG 19, ЛАК; FR, 1949, 3:669-70.
  
   97. Робертсон Пирсону 347, 12 февраля 1949 года, файл 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК.
  
   98. Отчет, приложенный к Робертсону Пирсону 423, 26 февраля 1949 г., файл 800-3-3, том 835, РГ 19, ЛАК; FR, 1949, 3:671-88; Barros, Trygve Lie, 153.
  
   99. Государственный департамент Трумэну, 16 февраля 1949 года: "Государственный департамент. Папка "Сводки, январь-апрель 1949 года", вставка 21, архив военно-морских помощников, HSTL; FR, 1949, 3:679-80, 690-91; Пресс-релиз ООН SC/908, 15 марта 1949 года, Библиотека Хаммаршельда; К. С. А. Ричи А. Э. Ричи, 17 марта 1949 года, AR 22/23/3,том 2088, РГ 25, ЛАК; Государственный департамент США, Бюллетень 20 (1949): 377-79. Характеристика Джессапа Альвареса приведена в Jessup to Beam, 14 марта 1949 года, 740.00119 Control (Германия)/3-1449, RG 59, USNA.
  
   100. Габленц, Документы, 75-76; FR, 1949, 3:687.
  
   101. Трумэн, Мемуары, 2:130 (курсив добавлен).
   10. "Lieber Pomm als "Frau Komm!" "
  
   1. Робертсон - Странгу, 1 января 1949 года, FO 943/476, Великобритания.
  
   2. Арнольд-Форстер, Осада Берлина, 81; Специальный отчет 720, 3 декабря 1948 г., FO 1005/1860, UKNA.
  
   3. Донован, Бридж, 80.
  
   4. Пеннаккио, "Соединенные Штаты и Берлин", 120; Хайнеман, Какая разница, 98-99, 105-6.
  
   5. Климов, "Машина террора", 101; Шивельбуш, "В холодном кратере", 1, 15; Дилкс, "Дневники Кадогана", 762. Американцем был Джеймс Риддлбергер, который вспоминает о своем опыте в своих устных исторических мемуарах в библиотеке Трумэна.
  
   6. Клей, "Решение", 21, 32; Неттл, "Восточная зона", 2; Смит, "Оборона Берлина", 67; Моррис, "Блокада", 37; Стидж, "Черный рынок", 20; Бальфур и Мэйр, "Контроль четырех сил", 7, 26, 76; Земке, армия США, 298, 303; Мурхауз, Берлин в состоянии войны, 382; Флойд Паркс Мари Паркс, 24 июня 1945 года, папка "Переписка, 1945-1946", вставка 5, документы Паркса, DDEL.
  
   7. Элкинс, Берлин, 37; Плишке, Берлин, 3n; Лардж, Берлин, 376; Штеге, Черный рынок, 30-31. См. Также Наймарк, Русские в Германии, 166-70, 173-83; Мерритт, "Послевоенный Берлин", 154; Мерритт, "Политическое разделение", 168-70; Ершов, "Конфискация и разграбление"; Александров, "Демонтаж".
  
   8. Таблица 7а, "Десять основных причин смерти в Берлине в 1948 году", н.д., папка "Статистика жизнедеятельности 1949", вставка 177, Отчеты отдела общественного здравоохранения, RG 260, USNA.
  
   9. Элкинс, Берлин, 159, 164-68, 189-90; Лэдд, Призраки, 96-104.
  
   10. Плишке, Берлин, 2; Дифендорф, После войны, 250; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 30 и 37, н.э. [середина октября 1948 г.] и 3 февраля 1949 г., FO 1005/1862, UKNA; Хоули Клэю, 22 июня 1948 г., "Исследования персонала(1 июля-31 декабря) 1948 года" папка, вставка 6, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; Фуллер начальнику экономического отдела, 16 июля 1949 года, и отчет, н.д. [май 1949 года], оба в папке "Специальные отчеты 1949/48",вставка 570, Отчеты отдела строительства и жилищного строительства, RG 260, USNA.
  
   11. Смотрите документы в папке "Ежемесячные отчеты за 1948 год", вставка 571, Отчеты секции строительства и жилищного строительства, RG 260, USNA, и Ежемесячные отчеты BTB, "Секция строительства и жилищного строительства", FO 1051/804, UKNA.
  
   12. Конференция персонала OMGUS, 24 июля 1948 г., папка "Конференции персонала -июль 1948 г.", вставка 5, Протокол OMGUS, RG 260, USNA; Андреас-Фридрих, Поле битвы Берлин, 234; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 29, 32-34, 37, 41, 28 сентября и 16 ноября-декабрь17 февраля 1948 года, 3 февраля и 6 апреля 1949 года, FO 1005/1862, UKNA; Виннер, "Берлинские страхи", 14-16; Чарльз, Блокада Берлина, 69; Дэвисон, Блокада Берлина, 315; Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 193, 270-73; Гросс, Воспоминания, 1:134.
  
   13. Победитель, "Берлин боится", 16; W. T. C. Berry и др., "Ситуация с продовольствием и питанием в Берлине во время блокады и после", Бюллетень Министерства здравоохранения и Лабораторной службы общественного здравоохранения 10, Љ 1 (июль-Август 1951): 155-61, 180-86, в MH 79/636, Великобритания; Lay, "Берлинский воздушный лифт", 2:50-51, катушка Z-0029, USAFE / HO.
  
   14. Уиннер, "Берлин боится", 16-17; Чарльз, "Блокада Берлина", 69; Дэвисон, "Блокада Берлина", 314-16; Отчет о моральном состоянии Берлина 29, 28 сентября 1948 г., FO 1005/1862, UKNA; Newsweek, 19 июля 1948 г., 22.
  
   15. Хаули обербюргермейстеру, 24 июня 1948 года, папка "Общественные работы и коммунальные услуги, 1948/49", вставка 3, Директорские досье, Архив Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   16. Мерфи Маршаллу 1638, 8 июля 1948, 740.00119 Control (Германия)/7-848, RG 59, USNA.
  
   17. Хейс Брэдли и Ведемейеру CC-5092, 9 июля 1948 г., с. 17, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Чарльз, Блокада Берлина, 69-70.
  
   18. Хилленкеттер Трумэну, 12 июля 1948 года, папка "Записки Центрального разведывательного управления 1945-1948", вставка 211, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   19. Донован, Бридж, 71 год; Берри и др., "Ситуация с продовольствием и питанием", MH 79/636, UKNA; Специальный отчет 720, 3 декабря 1948 года, FO 1005/1860, UKNA.
  
   20. PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 25 и 28, 27 июля 1948 г. и н.д. [середина сентября 1948 г.], FO 1005/1862, UKNA.
  
   21. Робертсон - Бевину 1086 Бейсику, 25 августа 1948 года, ЭФИР 20/7804, Великобритания. О соотношении жира и угля см. Письмо Раззелла военному помощнику от 4 августа 1948 года и письмо Брэнсби Клатту от 18 августа 1948 года, оба в FO 943/476, UKNA; и письмо Морана Хаули от 3 августа 1948 года, папка "Планирование воздушных перевозок, том 1", вставка 16, Директорские файлы, БерлинЗаписи сектора, RG 260, USNA.
  
   22. Робертсон Уильямсу, 1 ноября 1948 года, 55/215, UKNA; Дэвисон, "Блокада Берлина", 315; "ВВС США и воздушный транспорт", 1949, 352, катушка Z-0040, ВВС США / HO; Смит, Clay Papers, 2:890, 964; Стиверс, "Неполная блокада",580; Минута Чарльзби, 11 января 1949 года, эфир 55/100, UKNA.
  
   23. Дэвисон, Блокада Берлина, 315; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 29 и 30, FO 1005/1862, UKNA.
  
   24. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 33, 3 декабря 1948 г., FO 1005/1862, UKNA.
  
   25. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 32, 16 ноября 1948 г., FO 1005/1862, UKNA; Дэвисон, Блокада Берлина, 315; Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 244.
  
   26. Беннетт, "Берлинский бастион", 94-95; Специальный отчет 723, 7 февраля 1949 г., FO 1005/1860, UKNA.
  
   27. Мерфи Маршаллу 2811, 24 ноября 1948 года, папка "OUS 000.1 Германия / Берлинский кризис, с 4 октября 48 года по 25 ноября 48 года", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Стиверс, "Неполная блокада", 586.
  
   28. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 30, FO 1005/1862, UKNA.
  
   29. Минута Чарльзби, 11 января 1949 года, ЭФИР 55/100, UKNA; Герберт, "Холодная война в Берлине", 174; Отчет BAFO, 354.
  
   30. Отчет Клатта, 12 июня 1948 года, приложенный к Клатту Маги, 14 сентября 1948 года, MH 79/636, Великобритания; Ежемесячный отчет, Продовольственный и сельскохозяйственный отдел, 30 июня 1948 года, FO 943/476, Великобритания.
  
   31. Еженедельный отчет MGLS 39 (3 августа 1948 г.), FO 1005/1830, UKNA; Отчет Специальной комиссии, май 1948 г., папка "Питание 1948", вставка 184, Отчеты о питании, RG 260, USNA; Дэвисон, Блокада Берлина, 165; Стиверс, "Неполная блокада", 575. Результаты опроса за август 1947 года см. в Специальном отчете 719 от 14 октября 1948 года, FO 1005/1860, UKNA.
  
   32. Steege, Черный рынок, 214-15; Клингельхефер цитируется в Stivers, "Неполная блокада", 577.
  
   33. Ср. Стиверс, "Неполная блокада", 573-79; Штеге, "Больше, чем воздушный транспорт", 204-8; Штеге, "Черный рынок", 212-18; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 25 и 31, 25 июля 1948 г., и др.ум. [начало ноября 1948 г.], FO 1005/1862; Еженедельные отчеты MGLS 37 (20 июля 1948 г.) и 38 (27 июля 1948 г.), FO 1005/1830; Специальный отчет 725, 31 марта 1949 г., FO 1005/1860, UKNA; Политический отчет Берлинского сектора OMGUS Љ 7, "Отчеты разведки,1 Января 48-2 октября 48" папка, вставка 10, Howley papers, MHI; Шютц Текстору, 30 июля 1948 года, папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948", вставка 27, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA. Каламбур Tägliche Rundschau см. Large, Berlin, 380.
  
   34. Хаули, Берлинское командование, 230; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 29, 32-34, 37, 41, FO 1005/1862, UKNA. Слухи были ложными. В середине сентября запасы мяса (на двадцать три дня) и картофеля достигли дна (на один день), но в целом запасы продовольствия достигли пика в конце октября (на сорок два дня), чему способствовало резкое увеличение количества муки и мяса. См. Графики подразделения адъютантов EUCOM, различные даты, графы 1741-43, Схемы расположения продовольствия и материальных средств для воздушных перевозок в Берлине, RG 549, USNA.
  
   35. Письмо Берлину (черновик), 14 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 11/321; Робертсон Странгу 479 Бейсик, 21 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 11/322; Докладная записка Клатта от 15 июля 1948 года, ПОРАЖЕНИЕ 943/476; Отчет Клатта от 5 августа 1948 года, приложенный к письму Клатта Маги, 14 сентября 1948 года,MH 79/636, все в UKNA.
  
   36. Steege, Черный рынок, 112; Робертсон - Бевину 1225 Basic, 3 сентября 1948 года, и Клатт - Киннеру, 9 сентября 1948 года, FO 943/475, Великобритания; Стек- Бэбкоку, 8 октября 1948 года, папка "Исследования персонала (1 июля-31 декабря) 1948 года", вставка 6,Файлы директора, архивы Берлинского сектора, RG 260, USNA; Штек в Отдел гражданской администрации и политических вопросов, 30 апреля 1948 года, вставка 79, Архивы Комендатуры, RG 260, USNA. Мартин Мэги, 25 марта 1949 г.; Мэги Чейну, н.э. [март 1949 г.]; Берри и др., "Ситуация с продовольствием и питанием"; "Предварительный отчет о положении с питанием в западных секторах ...", 28 сентября 1948 г.; Мартин мин, 5 октября, 1948; и Razzell minute, декабрь 1948, все в MH 79/636, UKNA. Клатт - Киннеру, 5 октября 1948 года, FO 943/475, и Раззеллу - военному помощнику, 5 и 9 ноября 1948 года, FO 1012/380, все в Великобритании.
  
   37. Робертсон - Странгу, 1823 Бейсик, 11 октября 1948 года, FO 943/475, Великобритания; записка Раззелла, 4 декабря 1948 года, и Мэги - Чейну, штат Нью-Йорк. [Март 1949 г.], MH 79/636, Великобритания; Герберт в Отдел общественного здравоохранения, 9 декабря 1948 г., и Чейн Герберту, 14 и 18 декабря 1948 г., FO 1012/375, Великобритания; Стрэнг Робертсону 141 Basic, 10 января 1949 г., FO 943/475, Великобритания; Минута Клатта, 31 декабря 1948 г., MH 79/636, Великобритания; Раззелл - военному помощнику, 11 января 1949 года, FO 1012/374, Великобритания; Робертсон - Strang 230 Basic, 18 января 1949 года; Браунджон - Seal, 19 января 1949 года; и Робертсон - Strang, 18 января 1949 года, все в FO 943/475, Великобритания; ПУЛ /R(49)11, 28 марта 1949 года, FO 1112/266, Великобритания; Чейн-Маги, 14 апреля 1949 года, MH 79/636, Великобритания.
  
   38"Таблица 6: Смертность от всех причин ..." , н.д., папка "Статистика естественного движения населения 1949", и диаграмма "Статистика общественного здравоохранения в секторе США ...", н.д., папка "Статистика естественного движения населения", обе во вставке 177, Общественное здравоохранениеЗаписи филиала, RG 260, USNA. См. Также Ежемесячные отчеты Берлинского сектора OMG, февраль 1948-январь 1949, вставка 71, Отчеты сектора гражданской администрации и политических вопросов, RG 260, USNA; и Ежемесячные повествовательные отчеты, июнь 1948-май 1949, вставки 175-76, Отчеты сектора общественного здравоохранения, RG 260, USNA.
  
   39. Баркер, Берлинский воздушный лифт, 59 лет; отчет "Средний вес в килограммах в американском секторе Берлина по возрастным группам", н.д., папка "Общественное здравоохранение, 1949/48 [так в оригинале]", вставка 3, файлы директора, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA; WTC. Berry и D. J. Cowin, "Положение с питанием в Западном секторе [sic] Берлина, февраль 1949 г. - Отчет о ходе работы", н.д. [февраль 1949 г.], и Magee в Чейне, н.д. [март 1949 г.], оба в MH 79/636, Великобритания; Дэвисон, БерлинБлокада, 318-19.
  
   40. Отчет "Общее состояние здоровья в Берлине ...", н.д., и диаграмма "Статистика общественного здравоохранения в секторе США", н.д., оба в папке "Статистика жизнедеятельности", вставка 177, Отчеты отделения общественного здравоохранения, RG 260, USNA.
  
   41. Баркер, Берлинский воздушный лифт, 54; "Воздушный мост к здоровью", Информационный бюллетень OMGUS, Љ 159 (19 апреля 1949 г.): 25; "ВВС США и воздушный лифт, 1949 г.", 206, катушка Z-0040, ВВС США / HO; памятка, DDASTO, 1 декабря 1948 г.,AIR 20/6891, UKNA; БЕРКОМБ - КОНКОМБ Люббекке CBGCC-6669, 15 сентября 1948 г., папка "AG 200.4 General 1948", вставка 382, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Фройстад - Хаули, 5 октября 1948 г., "Исследования персонала (1 июля-31 декабря) 1948 г."папка, вставка 6, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   42. Герберт - Хаули, 30 сентября 1948 г., Фройстад - Хаули, 5 октября 1948 г., Бэбкок - Хаули, 8 октября 1948 г. и Килдафф - Бэбкоку, 8 декабря 1948 г., все в папке "Исследования персонала (1 июля-31 декабря) 1948 г.", вставка 6; Пейн - Бэбкоку, 5 октября 1948 года, и Шварц - Хаули, 2 августа 1948 года, оба в папке "Общественное здравоохранение 1949/48", вставка 3, все в директорских файлах, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA. См. Также отчет "Средний вес в килограммах...", н.д., папка "Общественное здравоохранение 1949/48", вставка 3, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; и Специальный отчет 721, 1 октября 1948 года, FO 1005/1860, UKNA. Параллель военного времени см. в Moor-house, Berlin at War, глава 9.
  
   43. Шварц в Отдел гражданской администрации, OMGUS, 8 июля 1948 г., папка "Ежемесячный отчет за июнь 1948 г.", вставка 175, Отчеты отдела общественного здравоохранения, RG 260, USNA; выдержка из совещания заместителей комендантов, 13 августа 1948 г., и Бэбкок в Хоули, 16 августа 1948 г., оба в "Исследования персонала (1 июля-31 декабря) 1948 года" папка, вставка 6, Директорские досье, архивы Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   44. PUHL / R(49)2, 3 февраля 1949 г., и PUHL/ R(49)4, 15 февраля 1949 г., оба в FO 1112/266, UKNA; BK /O(49)32, 24 февраля 1949 г., "Комитет общественного здравоохранения XVI, 1 января 1949-31 [так в оригинале]Папка "49 февраля", вставка 8, Отчеты Комитета общественного здравоохранения, файлы Миссии США в Берлине, RG 84, USNA.
  
   45. Специальный отчет 720, 3 декабря 1948 г., FO 1005/1860, UKNA; Отдел "Рабсила" в отдел разведки, 16 августа 1949 г., папка "Рабсила 1949", вставка 1, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; таблица 7a "Десять основных причин смерти в Берлине1948 год" н.э., папка "Статистика жизнедеятельности", вставка 177, Архив Отделения общественного здравоохранения, RG 260, USNA.
  
   46. Наймарк, Русские в Германии, 126. См. Также Diehl, Thanks of the Fatherland, 66-71 и Biess, Homecomings, ребята. 2 и 4.
  
   47. Хайнеман, Какая разница, 115-22; Хильде Турвальд цитируется в Меллер, Защита материнства, 11.
  
   48. Реддинг, взросление, 33 года, 85-86 лет; Вайзи, переживший гитлеровскую войну.
  
   49. Специальный отчет 720, 3 декабря 1948 года, FO 1005/1860, UKNA; Отдел "Рабсилы" - отделу разведки, 16 августа 1949 года, папка "Рабсилы 1949", вставка 1, Директорские файлы, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   50. Виннер, "Берлинские страхи", 16; Беннетт, "Берлинский бастион", 78-79; Фоггон Герберту, 20 ноября 1948 г., FO 1012/206, UKNA; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 30-43, н.э. [середина октября 1948 г.] - 3 мая 1949 г., FO 1005/1862, UKNA.
  
   51. PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 30 и 37, FO 1005/1862, UKNA.
  
   52. Дэвисон, Блокада Берлина, 317; Специальный отчет 720, 3 декабря 1948 г., FO 1005/1860, UKNA. Платежную ведомость Siemens см. в сводке Берлинского еженедельника 25 от 25 февраля 1949 г., файл 800-3-1, том 835, RG 19, LAC.
  
   53. Форд, "Новая отметка, старые ошибки", 11-12; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 32 и 37, FO 1005/1862, UKNA; Специальный отчет 720, 3 декабря 1948, FO 1005/1860, UKNA.
  
   54. Конрад, Ностромо, 64 года.
  
   55. Согласно одному отчету, 5800 беженцев с востока прибыли в один из районов Берлина, Кройцберг, в марте и апреле 1949 года. Фройстад Хаули, 1 июня 1949 года, папка "Общественное благосостояние 1949", вставка 3, Директорские досье, Архив Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   56. Мерритт, Навязанная демократия, 335. О худших испытаниях в других городах см. (среди прочих) Солсбери, 900 дней; Усби, Оккупация, 117-27; и Мазовер, Внутри гитлеровской Греции, глава. 3. Об остракизме см. Стиверс, "Неполная блокада", 577-78.
  
   57. Меллер, защита материнства, 22 года.
  
   58. Гросс, Воспоминания, 1: 177; Берри и др., "Ситуация с продовольствием и питанием", MH 79/636, UKNA.
  
   59. Дэвисон, "Блокада Берлина", 320; Бек, "Под бомбами", 10-13, 23, 186; Ричи, "Метрополис Фауста", 635; Мурхауз, "Берлин на войне", глава. 4. Фраза "энтузиазм по поводу системы лжи" взята из Conquest, Great Terror, 278.
  
   60. Дэвисон, "Блокада Берлина", 134; Стиверс, "Неполная блокада", 579.
  
   61. PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 32 и 36, 16 ноября 1948 года и 18 января 1949 года, FO 1005/1862, UKNA.
  
   62. Андреас-Фридрих, "Поле битвы в Берлине", 84; Наймарк, "Русские в Германии", 79-80.
  
   63. Джилас, Беседы, 95.
  
   64. Отчет Отдела информационного контроля Љ 124, 1 июня 1948 г., папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948 г.", вставка 27, Директорские файлы, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA; Отчет Отдела информационного контроля Љ 147, 17 ноября 1948 г., "Общественное мнение - (Зона США) -Германия (. .. Отчет Љ 147)" папка, вставка 1120, Отчеты об оккупированных районах, RG 407, USNA.
  
   65. Интервью Халворсена, 13 мая 1988 года, AMC / HO; Донован, Бридж, 148-49. Доброта Халворсена не была беспрецедентной. Экипажи королевских ВВС использовали носовые платки в качестве парашютов, чтобы сбрасывать конфеты над Голландией в последние недели Второй мировой войны. Ондеруотер, операция "Манна"/Чаухаунд, 69 лет. О десятитонном пожертвовании см. Smith, Clay Papers, 2:908. "Маленькие продукты" получили такую широкую огласку, что десятилетия спустя некоторые жители старого советского сектора считали, что воздушный транспорт доставил только шоколад и другие предметы роскоши, а не уголь и продукты питания. Реддинг, взросление, 83-84, 142-43.
  
   66. Цитируется по Арнольд-Форстер, Осада Берлина, 99-100.
  
   67. Пеннаккио, "Соединенные Штаты и Берлин," 9, 25, 232, 234; Хайнеман, какая разница, 106.
  
   68. Хаули экономическому отделу OMGUS, 11 февраля 1947 года, папка "Исследования персонала 1949 года (1 января-30 июня) 1949 года", вставка 6, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   69. Письмо Борма Маккласки, 10 мая 1949 г., папка "Трудовые ресурсы 1949 г.-профсоюзы 1949 г."; протокол 18-го заседания неофициального германского промышленного комитета, 15 февраля 1949 г., папка "Экономика 1949 г. (Германский промышленный комитет) 1949 г.", оба во вставке 2; Исследование Макьюэна, "Экономическая ситуация вЗападный Берлин, "29 августа 1949 года, папка "Экономика 1948-1949", вставка 14, все в директорских файлах, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA. Разведывательный отдел, OMG, Берлинский сектор, "Специальный отчет: Обзор безработицы в промышленности Берлина", н.д. [13 апреля 1949 г.], II-8, папка 67-5, вставка 67, документы Поллока, BHL.
  
   70. Отдел "Рабсилы" в разведывательный отдел, 16 августа 1949 года, папка "Рабсилы 1949", вставка 1, Директорские файлы, записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   71. Макьюэн - Греттону, 9 июня 1948 года, FO 1012/193, Великобритания.
  
   72. Форд, "Новая отметка, старые ошибки", 11-12.
  
   73. Мерфи Маршаллу 1757, 20 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/ 7-2048, RG 59, USNA; Сводка телеграмм, 21 июля 1948 года, папка "Сводки Государственного департамента, май-август 1948 года", вставка 21, файлы помощника ВМС, HSTL; Записка Болена, 29 июля,1948 год, папка "Записки-CEB 1948 (1946-48)", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA.
  
   74. Wirtschaftsverband Maschinenbau британскому военному правительству, 9 октября 1948 года, FO 1012/333, UKNA.
  
   75. Для экономического комитета см. FO 1012/342; для проекта rubble см. FO 1012/509, оба в UKNA.
  
   76. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 32, FO 1005/1862, UKNA.
  
   77. Беннетт, Берлинский бастион, 170.
  
   78. Дэвисон, Блокада Берлина, 176; Еженедельный отчет MGLS 40, 10 августа 1948 г., C6767 /2 /18, 70487, FO 371, UKNA.
  
   79. Дэвисон, Блокада Берлина, 176-77.
  
   80Там же, 126.
  
   81. Туса и Туса, Берлинский воздушный транспорт, 190, 300; Хаули Мерфи, 20 октября 1948 года, папка "Блокада и контрблокада, 1948-1949", вставка 11, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; OMG, Берлинский сектор, "Специальный отчет: обзор безработицы в промышленности в Берлине,"н.д. [13 апреля 1949 г.], папка 67-5, вставка 67, документы Поллока, BHL; Стиверс, "Неполная блокада", 587.
  
   82. Берри Мерфи, 24 ноября 1948 года, папка "711 Bizone-Берлинская экономическая серия", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   83. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 36, FO 1005/1862, UKNA.
  
   84. Хоули Мерфи, 20 октября 1948 года, папка "Блокада и контрблокада, 1948-1949", вставка 11, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; Еженедельные разведывательные отчеты сектора OMGUS Берлин 9-10, "Отчеты разведки, 1 января 48-2 октября 48", папка, вставка 10, документы Хоули, MHI; "Специальный отчет: Берлин, зима 1948-49 гг.", 10-17 ноября 1948 г., и "Берри Мерфи", 24 ноября 1948 г., оба в папке "711 Bizone-Берлинская экономическая серия", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA; Туса и Туса, БерлинЭрлифт, 190; Беннетт, Берлинский бастион, 150; Дэвисон,Блокада Берлина, 316.
  
   85. Докладная записка Хаули, 14 марта 1949 года, папка "Гражданская администрация 1949 года", и таблица "Статистика занятых и безработных", 15 марта 1949 года, папка "Трудовые ресурсы 1949 года", оба в коробке 1, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   86. Берри - Мерфи, 15 ноября 1948 года, папка "711 Bizone-Берлинская экономическая серия", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA; Фройстад - Хаули, 1 июня 1949 года, папка "Общественное благосостояние 1949", вставка 3, Директорские файлы, Берлинский секторЗаписи, RG 260, USNA.
  
   87. Отдел исследований и анализа, Отдел трудовых ресурсов, "Статистический бюллетень Љ 1", 19 февраля 1949 года, папка "Трудовые ресурсы 1949", вставка 1, Директорские файлы, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   88. Карран Морану, 29 января 1949 года, папка "Экономика (торговля и промышленность) 1949 года", вставка 2, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   89. Макьюэн - БЬЮАГУ, 10 июля 1948 года, FO 1012/347, Великобритания. Дарлинг Бэбкоку и Морану, 7 января 1949 г., папка "Исследования персонала 1949 г. (январь-июнь)", вставка 6; Дарлинг Морану, 20 января 1949 г., и "Резюме основных решений", 12 января 1949 г., оба в папке "Экономика (торговля и промышленность) 1949 г.", вставка 2; Моран - Хаули, 23 января 1949 года, и Гейли - Хаули, 27 января 1949 года, оба в папке "Уголь 1948-1949", вставка 14, все в директорских файлах, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA. Сравнение безработицы в секторе между США и Великобританией приведено в п.п. II-7 и IV-1-IV-4, Отдел разведки, OMG, Берлинский сектор, "Специальный отчет: Обзор безработицы в промышленности Берлина", н.д. [13 апреля 1949 г.], папка 67-5, вставка 67, документы Поллока, BHL.
  
   90. Дэвисон, Блокада Берлина, 321.
  
   91. Стиверс, "Неполная блокада", 570, 580; JGKM Дрейперу, 29 ноября 1948 г., папка "OUS 000.1 Германия / Берлинский кризис 26 ноября 48 года по настоящее время", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Мерфи Маршаллу 1614, 17 ноября 1948 г.Папка "Ситуация в Берлине 710 апрель-15 июля", вставка 215, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA. Историки обсуждали эту тему, но до Стивера они недооценивали ее масштабы. См., например, Morris, Blockchain, 140-41; Davison, Berlin Blockchain, 196-97, 314; и Gottlieb, German Peace Settlement, 198. О подарочных посылках см. "Записи в журнале", 8 июля 1948 года, папка "Записи в журнале", вставка 7, и Бэбкок Хаули, 13 июля 1948 года, папка "Генерал Хаули-генерал Ганеваль 1948-1949", вставка 12, обе в директорских файлах, Записи Берлинского сектора, RG 260,УСНА.
  
   92. Еженедельный разведывательный отчет OMGUS 128, 23 октября 1948 года, папка "OUS 000.1 Германия / Берлинский кризис 26 ноября 48 года по настоящее время", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   93. Макьюэн - Герберту, 7 августа 1948 года, FO 1012/180, Великобритания; Берри - Мерфи, 15 ноября 1948 года, папка "711 Bizone-Берлинская экономическая серия", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   94. Дарлинг Бэбкоку и Морану, 7 января 1949 года, папка "Исследования персонала 1949 года (январь-июнь)", вставка 6, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA; Геймер Бранду, 9 октября 1948 года, и Дусе Геймеру, 4 и 7 октября 1948 года, все в FO 1012/333, UKNA; Еженедельный разведывательный отчет OMGUS 128, 23 октября 1948 года, папка "OUS 000.1 Германия / Берлинский кризис 26 ноября 48 года по настоящее время", вставка 14, и Телеконференция 1756, 28 декабря 1948 года, "SAOUS000.1 Германия Декабрь 1948-февраль 1949" папка, вставка 13, оба в файле Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Боллинг Брэдли, 24 ноября 1948, файл CD 2-2-4, вставка 4, Цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   95. Ульбрихт и Хвалек цитируются в Steege, Black Market, 190-91, 209. См. Также сообщение Allgemeiner Deutscher Nachrichtendienst ("частная" пресс-служба, спонсируемая советской военной администрацией) о том, что полиция советского сектора добилась "полного успеха" в пресечении поставок товаров, поступающих в Берлин, цитируется в письме Мерфи Маршаллу А-541 от 9 июля 1948 года, папка "Ситуация в Берлине 710 апрель-15 июля", вставка 215, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA. Мы знаем, что отчет OMGUS о том, насколько пористой была блокада, застал чиновников в Вашингтоне врасплох. Возможно, самая интригующая загадка, связанная с блокадой, заключается в том, что говорили Сталину и насколько эффективными, по его мнению, были ограничения.
  
   96. Steege, "Больше, чем воздушный транспорт", 208-9; Робертсон Бевину 1495, 29 июля 1948, C6180 /3 /18, 70504, FO 371, UKNA.
  
   97. Таннер, Над горбом, 184-85.
  
   98. Стиверс, "Неполная блокада", 570-71.
  
   99. FR, 1948, 2: 1261-62; PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 32-34, FO 1005/1862, UKNA; "Армия США в Берлине", 138-39, USAREUR-MH; Хюбнер Брэдли и Чемберлину SX-91494, 24 октября 1948, папка "Телеграммы-Входящие копии записей -октябрь 1948", вставка 681, Много МЕСЯЦЕВ НАЗАД поступали телеграммы, RG 260, USNA; Мерфи Маршаллу 1614, 17 ноября 1948, папка "Ситуация в Берлине 710 апрель-15 июля", вставка 215, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA; Королевская конференция с Хоули, 26 декабря 1948,Папка "Генерал Клей 1947-1949", вставка 11, Директорские досье, Архив Берлинского сектора, РГ 260, USNA; Телеконференция 1756, 28 декабря 1948 года, "000 САО.1 Германия Декабрь 1948-февраль 1949" папка, вставка 13, досье Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; "Ежемесячный отчет, февраль 1949", н.д., папка "Гражданская администрация 1949", вставка 1, Директорские досье, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; Берлинаэрограмма А-47, 10 января 1949 г., папка "OUS 000.1 Германия/Берлинский кризис, 26 ноября 1948 г. по настоящее время", вставка 14, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA; Сводки Берлинского еженедельника 13 (2 декабря 1948 г.), 17 (31 декабря 1948 г.) и25 (25 февраля 1949 г.), все в файле 800-3-1, том 835, РГ 19, ЛАК; Стиверс, "Неполная блокада", 581.
  
   100. Отчеты PORO см. в FO 1005/1862 и FO 1012/541 и 590, UKNA. Отчеты MGLS находятся в FO 1005/1830 и FO 371, 70613A и B, UKNA. Опросы OMGUS см. во вставках 1117-20, Отчеты об оккупированных районах, RG 407, и во вставке 27, Файлы директора, Отчеты сектора Берлин, RG 260, оба в USNA. Отчеты OMGUS-Berlin находятся в папке "Отчеты разведки, 1 января 48-2 октября 48", вставка 10, документы Хаули, MHI, и вставка 903, Политические отчеты, отчеты Отдела общественной безопасности, RG 260, USNA. Канадские отчеты находятся в файле 800-3-1, том 835, RG 19, LAC.
  
   101. Еженедельный отчет MGLS 34 (29 июня 1948 г.), FO 1005/1830, UKNA.
  
   102. Отчет, приложенный к Schuetz к Textor, 23 июля 1948 года, папка "AG 014.12 Предметы, представляющие интерес для военного губернатора", вставка 351, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA.
  
   103. Шютц Текстору, 30 июля 1948 года, папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948 года", вставка 27, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   104. Креспи Текстору, 16 июля 1948 г., папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948 г.", вставка 27, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; Еженедельный отчет MGLS 34 (29 июня 1948 г.), FO 1005/1830, UKNA.
  
   105. Директор разведки OMGUS, "Специальный отчет разведки: некоторые юридические заключения Германии о Берлинском кризисе", 24 июля 1948 года, вставка 1117, Отчеты об оккупированной зоне, RG 407, USNA.
  
   106. Хейс в DDMG, 13 сентября 1948 года, FO 1012/280, Великобритания.
  
   107. Еженедельные отчеты MGLS 39 (3 августа 1948 г.) и 40 (10 августа 1948 г.), FO 1005/1830, UKNA.
  
   108. Еженедельные отчеты MGLS 36 (13 июля 1948 г.) и 37 (20 июля 1948 г.), FO 1005/1830, UKNA.
  
   109. Робертсон Бевину 69, 14 августа 1948 года, C6724/12/18, 70487, FO 371, Великобритания.
  
   110. PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 28 и 30, FO 1005/1862, UKNA; OMGUS Berlin Political Report 13, "Отчеты разведки, 1 января 1948-2 октября 1948", папка, вставка 10, Howley papers, MHI; Нейман цитируется в "Berlin Weekly Summary Љ 1", 7 сентября 1948, файл 800-3-1, том 835, РГ 19, ЛАК.
  
   111. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 32, FO 1005/1862, UKNA.
  
   112. Политические отчеты 8 и 9 Берлинского сектора OMGUS, "Отчеты разведки, 1 января 1948 года -2 октября 1948 года", папка, вставка 10, Howley papers, MHI.
  
   113. "Специальный отчет: Берлин, зима 1948-49 годов", 10-17 ноября 1948 года, и "Берри Мерфи", 24 ноября 1948 года, оба в папке "711 Bizone-Берлинская экономическая серия", вставка 1, Разные секретные документы, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   114. FR, 1948, 2:1242.
  
   115. Клей процитирован в Reston to Krock, 28 сентября 1948 года, в Schlesinger, Dynamics of World Power, 2:398.
  
   116. Стернс в G-2, 12 и 26 июля 1948 года, "Военный департамент. Папка "Daily Cable 1948", вставка 14, Директорские досье, Архив Берлинского сектора, RG 260, USNA.
  
   117. Отдел опросов общественного мнения, Отдел информационных служб, Отчет 141, 4 октября 1948 года, папка "Опросы общественного мнения МКБ 1948 года", вставка 27, Директорские файлы, Отчеты Берлинского сектора, RG 260, USNA; PORO, Отчет о моральном состоянии Берлина 33, 3 декабря 1948 года, FO 1005/1862, UKNA.
  
   118. Мерфи Маршаллу А-866, 15 ноября 1948 года, папка "800 политических вопросов-Германия-сентябрь", вставка 220, Секретная общая корреспонденция, файлы POLAD, RG 84, USNA.
  
   119. Запись беседы Герберта и Киркпатрика, 24 января 1949 года, C577/14/18, 76541, FO 371, UKNA.
  
   120. ПОРО, Отчет о моральном состоянии Берлина 40, 18 марта 1949 г., FO 1005/1862, UKNA.
  
   121. PORO, Отчеты о моральном состоянии Берлина 25 и 28, FO 1005/1862, UKNA.
  
   122. Сводка Берлинского еженедельника 25, 25 февраля 1949 года, файл 800-3-1, том 835, RG 19, LAC.
  
   123. Стиверс, "Неполная блокада", 590-92, 602; ПОРО, Отчеты о моральном состоянии Берлина 30, 31, 40-42, FO 1005/1862, UKNA.
  
   124. Специальный отчет 719, 14 октября 1948 года, FO 1005/1862, UKNA. О "сообществах подвалов" см. Трегер, "Между изнасилованием и проституцией", 101.
   11. Неожиданный успех
  
   1. Уэйт Спэкману, 24 августа 1948 года, ЭФИР 20/7804, UKNA; цитата Герберта в Stratton to Spackman, 16 сентября 1948 года, ЭФИР 55/204, UKNA; Smith, Clay Papers, 2: 878.
  
   2. Уэйт Герберту, 9 сентября 1948 года, авиа 20/7804, UKNA; докладная записка "Airlift", н.э. [16-17 сентября 1948 года?], АВИА 20/7805, UKNA; Отчет BAFO, 301; Хейс Кэннону, 20 октября 1948 года, папка "Переписка по воздушным перевозкам", вставка 5, Отчеты о расследованиях ... , RG 260, USNA; Робертсон Уильямсу, 1 ноября 1948 года, эфир 55/215, UKNA.
  
   3. Уэйт Херберту, 9 сентября 1948 года, эфир 20/7804, UKNA.
  
   4. Тимберман - Ведемейеру, 23 августа 1948 года, дело 88/23, папка "1948-Горячее досье - С 092 TS по 381 TS", вставка 9, Общее административное досье, RG 319, USNA; Документ P & O, 29 сентября 1948 года, раздел 18, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; Smith, Clay Papers, 2:852, 867, 875, 878-79, 890-91.
  
   5. Кутер - Таннеру, 23 августа 1948 года, AMC / HO; Кутер - Ванденбергу, 22 сентября 1948 года, раздел 2, OPD 381 Берлин (15 января 48), вставка 808, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   6. Смит, Clay Papers, 2:878, 890-91; Лофтус, "Американский ответ", 396-97.
  
   7. Протокол заседания Министерства авиации, 27 июля 1948 года, AIR 20/6891, UKNA.
  
   8. Ведемейер Дрейперу, 5 октября 1948 года, "OAS 580.Папка "Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   9. Там же; Ohly JCS, 4 октября 1948 г., раздел 2, OPD 381 (15 января 48 г.), вставка 808, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   10. Исследование P&O, 29 сентября 1948 г., приложенное к письму Ведемейера Дрейперу от 5 октября 1948 г. "OAS 580.Папка "Германия", вставка 17, файл Draper-Voorhees, RG 335, USNA; Condit, История JCS, 2: 150-53; JCS 1907/11, 13 октября 1948 г., с. 18, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA; исправленопроект меморандума для министра обороны, приложение к JCS 1907/11, н.д., дело 88/128, папка "P &O 381 TS (раздел V-A) (часть 5) ..." и приложение А к JCS 1907/17, 20 октября 1948 года, дело 88/107, P &O381 TS, пункт 4, оба в ячейке 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   11. Болен Ловетту, 23 июля 1948 года, 740.00119 Control (Германия)/7-2348, RG 59, USNA; Лофтус, "Американский ответ", 325-26.
  
   12. Памятка для президента, 1 октября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; FR, 1948, 2: 1198-99; Лофтус, "Американский ответ", 400-405.
  
   13. Мейо Ведемейеру, 20 октября 1948 года, дело 88/133, раздел 6, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA.
  
   14. Condit, История JCS, 2: 153-54; CVRS к Ведемейеру, 5 октября 1948 г., дело 88/107, раздел 4, P & O 381 TS, вставка 103, файл P & O TS Decimal, RG 319, USNA; памятка для президента, 8 октября 1948 г., "Папка "Памятка президенту: обсуждения на совещаниях (1948 год)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL; Андерсон Ванденбергу, 13 октября 1948 года, и Ведемейер Брэдли, 12 октября 1948 года, оба в разделе 2, OPD 381 (15 января 48 года), вставка 808, TS DecimalФайл, RG 341, USNA.
  
   15. Клей Ведемейеру CC-6324, 14 октября 1948 года, "OAS 580.Папка "Германия", вставка 17, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   16. Condit, История JCS, 2: 154-55; памятка для президента, 15 октября 1948 г., папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL (курсив добавлен).
  
   17. Кондит, История JCS, 2:155.
  
   18. Об этих принципах см. Гэддис, Стратегии, глава 3.
  
   19. Condit, История JCS, 2: 155-56; Лихи Форрестолу, 20 октября 1948 г., с. 19, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA. Интересно, что один из подчиненных Ловетта подумал, что точка зрения вождей о двусмысленности политики США была хорошо воспринята. Планировщик политики Джордж Батлер писал, что СНБ необходимо было решить, "приняли ли Соединенные Штаты окончательное решение оставить свои силы в Берлине и продолжить переброску по воздуху, даже если такой ход действий делает войну вероятной". Батлер Ловетту, 14 октября 1948 года, папка "Хронологический июль-декабрь 1948 года", вставка 33, PPS Records, RG 59, USNA. Лекция Ловетта изменила мнение немногих. Ведемейер настаивал: "Мы... должны уйти из Берлина и перегруппировать наши вооруженные силы в другом месте". Он также убедил Брэдли и Ройалл обсудить с Ловеттом и Клеем тему эвакуации иждивенцев в Берлине. Мьюир начальнику отдела планов и политики, 16 октября 1948 года, дело 88/135, раздел 6, P & O 381 TS, вставка 103 и разд. 1 и 2, P & O 370,05 TS, вставка 84, все в десятичном файле P & O TS, RG 319, USNA.
  
   20. Соуэрс Трумэну, 15 октября 1948 г., Трумэн Пейсу, 16 октября 1948 г., и Пейс Трумэну, 21 октября 1948 г., все в папке "24-е заседание СНБ", вставка 177, PSF, документы Трумэна, HSTL; Ведемейер Клэю УОРКСУ-91094, 19 октября 1948 г.,раздел 19, CCS 381 (8-20-43), вставка 177, 1948-50 Центральный десятичный файл, RG 218, USNA.
  
   21. Шлайм, Соединенные Штаты, 364-65.
  
   22. Памятка для президента, 22 октября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   23. Дневник Лихи, 21 октября 1948 года, вставка 6, документы Лихи, LOCMD; письмо Трумэна Соуэрсу, 22 октября 1948 года, папка "24-е заседание СНБ", вставка 177, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   24. Шлайм, США, 365-66; Шрейдер, "Нарушители блокады", 185. В последующие годы Клей был уверен, что Трумэн отменил приказ своих советников и приказал увеличить расходы, хотя и не был уверен, когда именно. В 1971 году Клей рассказал Джин Эдвард Смит, что это произошло в октябре; два года спустя, в интервью в Военном колледже армии, он датировал это июлем. Ср. Интервью с Клеем, 9 марта 1971 года, CUOH, и интервью с Клеем, 24 января 1973 года, MHI.
  
   25. Таннер - Кутеру, 6 августа 1948 года, AMC / HO; Сандерс - Роббу, 31 июля и 16 сентября 1948 года, и Андерсон - Медхерсту, 30 августа 1948 года, все в FO 1030/63, Великобритания; ЛеМей - Ванденбергу UAX-9258, 23 августа 1948 года, "AG 319.1 Берлинский транспортОтчеты о ситуации, т. Папка "V", вставка 428, Общая переписка OMGUS AGO, RG 260, USNA; Медхерст Андерсону, 28 сентября 1948 года, и отчет "Управление воздушными перевозками в Берлине", н.д. [27 сентября 1948 года?], оба в разделе 2, OPD 381 Berlin (15 января48), вставка 808, десятичный файл TS, RG 341, USNA.
  
   26. Робертсон Сандерсу 54527 и 54528, 30 сентября 1948 года, и Сандерс Робертсону AX.469, 5 октября 1948 года, все в FO 1030/63, UKNA; ЛеМей Клэю, 29 сентября 1948 года, папка "Телеграммы-Входящие копии записей-сентябрь 1948 года", вставка 680, МНОГО лет НАЗАД входящиеКабели, RG 260, USNA; История USAFE, ноябрь 1948, 21, USAFE / HO.
  
   27. Отчет BAFO, 11-12.
  
   28. Докладная записка, Штаб ВВС, BAFO, 13 января 1949 года, AIR 55/218, UKNA; Отчет BAFO, 11, 142; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 13, катушка Z-0040, ВВС США / HO; Таннер, За бугор, 210.
  
   29. Отчет BAFO, 19.
  
   30. Странг - Робертсону 3212, 3 ноября 1948 года, и Робертсон - Странгу 920 Basic, 6 ноября 1948 года, оба в AIR 20/6891, UKNA. Мнение Теддера см. в статье Sowrey et al., "Berlin Airlift", 71-72.
  
   31. История USAFE, ноябрь 1948, 29-33, USAFE / HO; Отчет BAFO, 326; Берлинский магистрат, Airlift Berlin, 21, 51; Отчет Галлогли, 97, 105-9; New York Times, 6 ноября 1948, 6; Интервью Милтона, 5 декабря 1975, CUOH; Джексон, БерлинЭрлифт, 61-62. См. также Ривз, "Дерзкие молодые люди", 69 ком.
  
   32. Отчет BAFO, 326; Донован, Мост, 137; Беннетт, Берлинский бастион, 139-40; Харрис и др., "Специальное исследование", 64; Перно, "Воздушный мост", 59-60.
  
   33. Рисс, "Берлинская история", 217-21; Дауни, "Дальний рейнджер", 20; Донован, "Бридж", 138.
  
   34. Интервью с Милтоном, 5 декабря 1975 года, КУО.
  
   35. Разведывательный отдел OMGUS, "Еженедельный отчет разведки Љ 119", 21 августа 1948 года, вставка 3385, Архив истории, RG 549, USNA. Анализ советской сдержанности см. В Adomeit, Soviet Risk-Taking, 166-70, и Young, Politics of Force, 184, 314. Отчеты дипломатов см. Наринский, "Советский Союз", 71-72. Некоторые критиковали советскую разведку за то, что она сказала Кремлю то, что он хотел услышать, ссылаясь на августовский отчет 1948 года о том, что воздушная перевозка не обеспечивала достаточное количество продовольствия, в качестве одного из примеров искаженной отчетности. Тем не менее, отчет был точным. Критика основывается на ретроспективе (конечный успех воздушной перевозки), а не на тогдашних условиях. Мерфи, Кондрашев и Бейли, Поле битвы в Берлине, 62-63, 77-78.
  
   36"Сводка инцидентов в коридоре", приложение VII-B, "ВВС США и Берлинский воздушный транспорт, 1949 год", ролик Z-0040, ВВС США/ HO. Британские репортажи (включая комментарий Робертсона о Даллгоу [также называемом Стаакеном] в телеграмме Бевину от 9 сентября 1948 года) находятся в ЭФИРЕ 20/7819, UKNA. В январе был еще один период напряженности, после того как Советы пригрозили сбивать западные самолеты, летящие ниже 3000 футов. BASC - BAFO Operations CSDX.780, 15 января 1949 года, ворошилка - Williams MSX.845, 2 февраля 1949 года, и выдержка из 17-го заседания COS (49), 3 февраля 1949 года, все в ЭФИРЕ 20/7819, UKNA; Бевин Фрэнксу 1409 и Фрэнкс Бевину 704, 4 февраля 1949 года, C1011 / 14 / 18, 76543, FO 371, UKNA; Мэддокс КлэюWARX-83789, 5 февраля 1949 года, "САУС 580.Папка "Germany/Airlift", вставка 17, файл Draper-Voorhees, RG 335, USNA.
  
   37. ЛеМей Клэю, 14 октября 1948 года, папка "Советский 1949 [sic]", вставка 63, документы Ванденберга, LOCMD; Клей цитируется в памятке для президента, 22 октября 1948 года, папка "Памятка для президента: обсуждения на совещаниях (1948)", вставка 186, PSF, Трумэндокументы, HSTL; Отчет BAFO, 39; Мерфи Маршаллу 2298, 10 сентября 1948 г., 740.00119 Control (Германия) /9-1048, RG 59, USNA; Дэвисон, Блокада Берлина, 198-99.
  
   38. Харрис и др., "Специальное исследование", 43; История USAFE, октябрь 1948, 28, USAFE / HO.
  
   39"ВВС США и воздушный транспорт, 1948," 32, 66-67, 204-5, катушка Z-0039, USAFE / HO; Харрис и др., "Специальное исследование", 11, 47.
  
   40. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 138-41, ролик Z-0039, ВВС США/ HO.
  
   41. Кутер - Таннеру, 2 сентября 1948 года, AMC/ HO; "Сводка ВВС США," 79, 81, 99, 116, и "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 126-27, 130n97, оба на катушке Z-0039, ВВС США / HO.
  
   42. "Краткое содержание USAFE", 123, ролик Z-0039, USAFE / HO; Донован, "Бридж", 118; Беннетт, "Берлинский бастион", 220; Чарльз, "Блокада Берлина", 115; Кутер, "Vittles", документы Кутера, USAFA; пресс-релиз USAFE, 4 ноября 1948 года, ролик Z-0039, USAFE/HO.
  
   43. История USAFE, 19-21 ноября 1948 года, USAFE/HO.
  
   44. Милтон, "Берлинский воздушный лифт", 63; Таннер, "Над горбом", 159, 189; Лауниус и Кросс, MAC, 21-22, 26-31; Слейтон, "Повелитель воздуха", 192-201. Таннер признал свою первоначальную зависимость от USAFE, написав Кутеру: "Организация - это не то, что вы хотели, и не то, что я бы предпочел, но вышестоящие инстанции решили, что она должна подчиняться USAFE. На самом деле, из-за полной зависимости этой вещи от театра во всей поддержке, я должен согласиться с этим решением, по крайней мере, на данный момент ". Письмо Таннера Кутеру, 3 августа 1948 года, AMC / HO; Интервью с Таннером, 5-6 октября 1976 года, 81-82, 101-2, K239.0512-911, AFHRA.
  
   45. "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 64, 244 и "Сводка ВВС США", 161, оба в ролике Z-0039, ВВС США / HO; Отчет BAFO, 141, 143, 187; Милтон цитируется в Launius and Cross, MAC, 32.
  
   46. Лауниус и Кросс, МАК, 20 лет; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 180, ролик Z-0039, ВВС США / HO.
  
   47. BAFO- 85 Wing OX.625, 15 октября 1948 года, и BAFO- 85 Wing O.665, 14 октября 1948 года, оба в AIR 55/204, UKNA; Отчет BAFO, 266; Pearcy, "Berlin Airlift", 201.
  
   48. Баркер, Берлинский воздушный лифт, 20, 34; Уэйт - Герберту, 14 декабря 1948 года, ЭФИР 20/7808, UKNA.
  
   49. История ВВС США, 17 ноября 1948 года, ВВС США / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 235, катушка Z-0039, ВВС США / HO; Лауниус и Кросс, MAC, 46; Пресс-релиз 2211-A ВВС США, 30 ноября 1948 года, катушка Z-0039, ВВС США/ ХО; Кутер, "Vittles", Kuter papers, USAFA.
  
   50. Андреас-Фридрих, Поле битвы в Берлине, 253; Проект отчета 147, 10 декабря 1948 года, ЭФИР 55/100, UKNA.
  
   51. Харрис и др., "Специальное исследование", 66-67; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 179, 206-7, катушка Z-0039, ВВС США / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 306-9, катушка Z-0040, ВВС США / HO.
  
   52Исследование, эскадрилья связи 1946 года, "1946-й и Берлинский воздушный транспорт", н.э. [1949?], 56-62; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948", 199-200; "Сводка ВВС США", 45-46; и отчет, 1807 AACS Wing, "Берлинский воздушный транспорт: история управления воздушным движением, н.д., все на катушке Z-0039, ВВС США / HO; "ВВС США и воздушный лифт, 1949", 112-13, 134, катушка Z-0040, ВВС США / HO; Беннетт цитируется в "Лауниусе и Кроссе", MAC, 43; МакГрегор и Хансен, "Берлинский воздушный лифт",45.
  
   53. "Сводка ВВС США", 45, ролик Z-0039, USAFE / HO; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 116, 129, ролик Z-0040, USAFE / HO; МакГрегор и Хансен, "Берлинский воздушный транспорт", 45; Отчет BAFO, 27, 157.
  
   54. "ВВС США и воздушный транспорт, 1949", 27-28, 189-90, катушка Z-0040, ВВС США/ HO; Отчет BAFO, 183-84, 295.
  
   55. Уильямс в AOA, 29 декабря 1948 года, эфир 55/204, UKNA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1948 год", 184, ролик Z-0039, ВВС США / HO; Отчет BAFO, 142, 323-24; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 111-12, 117, ролик Z-0040,USAFE/HO.
  
   56"ВВС США и воздушный транспорт, 1949," 18, 23-25, 47-49, 51-53, 59, катушка Z-0040, USAFE / HO; История USAFE, 29 февраля 1949 года, USAFE / HO.
  
   57. Мозли, "История медицины", 1260-62.
  
   58. Отчет, 7700 TI & E Group, 24 января 1949 года, приложение 28 к Истории ВВС США, январь 1949 года, ВВС США / HO; Лемей и Кантор, Миссия с Лемеем, 418.
  
   59. Доулинг цитируется в Sowrey et al., "Berlin Airlift", 66; Отчет BAFO, 62, 155, 179-81.
  
   60. "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 262-72, 314-15, ролик Z-0040, ВВС США/HO; Отчет BAFO, 61.
  
   61. История USAFE, январь 1949, 30-31; там же, февраль 1949, 19-20, 27; там же, март 1949, 16, 26, все в USAFE / HO; "USAFE и воздушный транспорт, 1949", 238-42, катушка Z-0040, USAFE / HO.
  
   62. USAFE для EUCOM UA-9714, 29 сентября 1948 года, папка "USAFE UAX 6667 [для] UAX 9859", коробка 450, входящие сообщения, RG 549, USNA; Huschke, Candy Bombers, 194-95; "USAFE и воздушный транспорт, 1949", 90, 243, катушка Z-0040, USAFE / HO; "Резюме USAFE", 134, ролик Z-0039, USAFE / HO; отчет, CALTF, "Предварительный анализ извлеченных уроков", июнь 1949, 12, 23, ролик C5113, AFHRA; Отчет BAFO, 60.
  
   63. Кутер, "Vittles", документы Кутера, USAFA.
  
   64 Моран - Хаули, 18 февраля 1949 г., папка "Исследования персонала 1949 (январь-июнь) 1949 г.", вставка 6, Директорские досье, Записи Берлинского сектора, RG 260, USNA; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 г.", 352, катушка Z-0040, ВВС США/ HO; BAFO Отчет, 365; Берлинский сектор OMGUS, отчет за четыре года, 31-32.
  
   65 Минута Чарльзби, 11 января 1949 года, эфир 55/100, UKNA; Отчет BAFO, 354.
  
   66 История USAFE, февраль 1949 года, приложение XI, USAFE / HO; Отчет BAFO, 365-70.
  
   67. Туса и Туса, Берлинский воздушный лифт, 335; История ВВС США, март 1949, 14, 24, 29, USAFE / HO; "ВВС США и воздушный лифт, 1949", 66-67, катушка Z-0040, USAFE / HO; История CALTF, март 1949, 5, 15-17; там же., апрель 1949, 8-9. Что касается C-54, см. Лауниус и Кросс, MAC, 20; Ройалл Джонсону, 25 апреля 1949 г., папка 3, CD 6-2-9, вставка 27, цифровой файл OSD, RG 330, USNA; и Ларсон, "Berlin Airlift", 236.
  
   68. Отчет BAFO, 193, 232, 519; Уитфилд Уильямсу, 4 марта 1949 года, эфир 55/216, UKNA.
  
   69. "Резюме USAFE", 30, ролик Z-0039, USAFE / HO; Баркер, Берлинский воздушный лифт, 53; Отчет BAFO, 199, 227-28.
  
   70. Отчет BAFO, 237, 519, 529.
  
   71. Там же, 8-9, 142-44, 187; Министерство авиации BAFO и др., COX.6496, 10 декабря 1948 г., AIR 20/6891, и Министерство авиации командованию транспорта и BAFO AX.2431, 1 апреля 1949 г., AIR 20/6893, оба в UKNA.
  
   72. Отчет BAFO, 156; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 95, 117, катушка Z-0040, ВВС США / HO.
  
   73. "ВВС США и воздушный транспорт, 1949 год", 202-6, 348-50, ролик Z-0040, ВВС США / HO; Отчет BAFO, 67; "Сводка ВВС США", 28, ролик Z-0039, ВВС США / HO.
  
   74. "ВВС США и воздушный лифт", 1949, 198-99, 209, катушка Z-0040, ВВС США / HO; Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 2:50-51, катушка Z-0029, ВВС США / HO.
  
   75. "ВВС США и воздушный лифт", 1949, 120-21, катушка Z-0040, ВВС США / HO; Лэй, "Берлинский воздушный лифт", 2:52-53, катушка Z-0029, ВВС США / HO.
  
   76. Таннер, "Через горб", 219-22; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949", 188, 210, катушка Z-0040, ВВС США / HO.
  
   77. BAFO и USAFE, "Долгосрочный план воздушной переброски в Берлин", 14 февраля 1949 года, и меморандум, S.6 для ACAS (Ops), 10 марта 1949 года, оба в AIR 20/6892, UKNA; Отчет BAFO, 6.
  
   78. Докладная записка Байроуда, н.э. [март 1949 г.], папка "OAS 000.1 Германия/Политика", вставка 15, файл Дрейпера-Вурхиса, RG 335, USNA.
  
   79. Ройалл Джонсону, 25 апреля 1949 года, папка 3, CD 6-2-9, вставка 27, Цифровой файл OSD, RG 330, USNA.
  
   80. Протокол совещания, 13 декабря 1948 года, и Уолмсли в ACAS (Trg) и др., 5 января 1949 года, оба в AIR 20/6891, UKNA; Военное министерство в Министерство авиации, 25 января 1949 года, и Уолмсли Сандерсу, 26 января 1949 года, оба в AIR 20/6892, UKNA. О британских надеждах на получение C-54 см. Сообщение Министерства авиации BAFO MSX.850 от 4 февраля 1949 г. и протокол совещания Министерства иностранных дел и Министерства авиации от 25 февраля 1949 г., оба в AIR 20/6892, UKNA; и выдержку из протокола, Комитет GEN/ 241, 7 февраля 1949 г.,ЭФИР 20/7184, UKNA.
  
   81. Служебная записка, 17 января 1949 года, AIR 20/6891, UKNA; BAFO Министерству авиации A.557, 27 января 1949 года; TO.1(a) служебная записка, февраль 1949 года; Рейнсфорд Уолмсли, 25 февраля 1949 года; и Сандерс AMP, 3 марта 1949 года, все в ВОЗДУХЕ 20/6892,UKNA; Докладная записка DDASTO, 31 марта 1949 года; Макворт Хендерсону, 6 апреля 1949 года; и Транспортное командование в BAFO OX.1033, 14 мая 1949 года, все в ЭФИРЕ 55/218, UKNA; Уолмсли Макворту, 5 мая 1949 года, эфир 20/6892, UKNA; Отчет BAFO, 25.
  
   82. Кольер, Бридж, 8; Дэвисон, Блокада Берлина, 261; Чарльз, Блокада Берлина, 117-18; "ВВС США и воздушный транспорт, 1949", 123-24, ролик Z-0040, ВВС США / HO.
   12. Разумное отношение к установленному факту
  
   1. Дуглас цитируется в дневнике Липпманна, 2, 11 и 16 декабря 1948 года, Документы Липпманна, Йельский университет; FR, 1949, 3: 681-85.
  
   2. Оценки ситуации ВВС США, 15 октября и 1 декабря 1948 года, папка "Отчеты разведки ВВС", вставка 787, Ранее засекреченные отчеты разведки, RG 260, USNA; докладная записка, 6 декабря 1948 года, папка "SAOUS 000.1 Германия декабрь 1948-февраль 1949", вставка 13, Draper-Досье Вурхиса, RG 335, USNA. См. Также исследование, н.д. [декабрь 1948-январь 1949], папка "Альтернативные курсы ...", вставка 1, Отчеты помощника государственного секретаря по оккупированным районам, RG 59, USNA.
  
   3. Брифинг JIC, 15 января 1949 г., CD 9-3-38, вставка 54, цифровой файл экранного меню, RG 330, USNA.
  
   4. ФР, 1949, 3:82-83, 128-29, 708-9; Записка Beam, 8 декабря 1948 г., 740.00119 Control (Германия)/12-848, RG 59, USNA.
  
   5. Робертсон Бевину 2677 Basic, 13 декабря 1948 года; Робертсон Странгу, 1 января 1949 года; и Робертсон Бевину 124, 26 января 1949 года, все в FO 1030/63, UKNA; Робертсон цитируется в протоколе заседания, 3 февраля 1949 года, C1035 / 14 / 18, 76543, FO 371Украина.
  
   6. Буллок, Бевин, 3: 634-35; Макнил и Шовель цитируются в дневнике Липпманна, 15 декабря 1948 года и 19 ноября 1948 года, соответственно, документы Липпманна, Йельский университет.
  
   7. Например, см. Smith, Defense of Berlin, 128-29; Shlaim, Соединенные Штаты, 380-81; Pogue, Marshall, 4:412; и Eisenberg, Drawing the Line, 474-75.
  
   8. Шульман, "Внешняя политика Сталина", 31, 52-54; Мерфи Маршаллу 2684, 5 ноября 1948 г., и Дуглас Маршаллу 584, 6 ноября 1948 г., папка "Разная корреспонденция кампании 1948 г.", вставка 21, Clifford papers, HSTL; FR, 1948, 4:932-33; memo, n.ум. [ноябрь 1948 г.], папка "Министр обороны-Луис Джонсон", вставка 135, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   9. Смит, Ачесон, 83; Шульман, Внешняя политика Сталина, 54-56; New York Times, 17 января 1949, 1, 7; Smith, Clay Papers, 2:992-93; Дэвисон, Блокада Берлина, 255; Мерфи Ачесону 149, 29 января 1949, 862.00 / 1-2949, РГ59, USNA.
  
   10. Президент США, Публичные документы. , , 1949, 98; Дэвисон, Блокада Берлина, 255; FR, 1949, 5:558-59.
  
   11. Оригинальный обмен мнениями между Смитом и Сталиным перепечатан в FR, 1949, 5:562-63; второй - там же, 565. См. Также пресс-конференцию Росса, 31 января 1949 года, папка "Сталин 1949 (история Кингсбери Смита)", вставка 7, документы Росса, HSTL, и дневник Айерса, 2 февраля 1949 года, вставка 26, Документы Айерса, HSTL. Параллели с мирным наступлением Сталина в мае 1948 года поразительны. См. Зубок, Несостоявшаяся империя, 76.
  
   12. ФР, 1949, 5:561, 563-64, 667-68; FBIS, "Реакция иностранных радиостанций на ответы Сталина Кингсбери Смиту", 3 февраля 1949 года, папка "Россия: Москва", вставка 164, PSF, документы Трумэна, HSTL.
  
   13. Карлайл, Документы, 1949-1950, 378-80 (курсив добавлен); Ендрецки цитируется в Steege, "Больше, чем воздушный транспорт", 262 (курсив добавлен).
  
   14. Цитата Трумэна в дневнике Айерса, 30 января и 2 февраля 1949 года, документы Айерса, HSTL; Неверно Пирсону WA-241, 31 января 1949 года, папка 4, файл 7-CA-14 (s), файлы DEA; Болен Ачесону (с пометкой "не используется"), январь31 февраля 1949 года, папка "Обмен мнениями между Сталиным и СИН", вставка 8, и докладная записка Болена, 1 февраля 1949 года, папка "Записки 1949 года", вставка 5, обе в документах Болена, RG 59, USNA.
  
   15. Робертсон цитируется в протоколе заседания, 3 февраля 1949 г., C1035 / 14 / 18, 76543, FO 371, UKNA; Докладная записка Болена, 1 февраля 1949 г., папка "Memos CEB 1949", вставка 5, документы Болена, RG 59, USNA; Бевин Робертсону 139, 29 января 1949 г., C593 / 14 / 18, 76541, FO 371, UKNA; GEN 241/4, 2 февраля 1949, CAB 130/38, UKNA; FR, 1949, 3: 668; комментарии Литчфилда на конференции персонала OMGUS, 5 февраля 1949, папка "Конференции персонала, февраль 1949", вставка 6,OMGUS минут, RG 260, USNA.
  
   16. Джессап, "Дипломатия Парк-авеню", 378; Интервью Джессапа, 305, CUOH; Болен, Свидетель, 283; Принстонский семинар, 8-9 июля 1953 г., 272-73, вставка 79, и заметки для встреч, п. 2, вставка 78, документы Ачесона, HSTL. План Трумэна-Ачесона см. в меморандуме Ачесона от 31 января 1949 г., папка "Обмен мнениями между Сталиным и СИН", вставка 8, документы Болена, RG 59, USNA; Ачесон, Настоящее время, 267; Трумэн, Мемуары, 2:130.
  
   17 Ачесон, Настоящее время, 267-69; стенограмма, "Пресс-конференция для прессы и радио ... 2 февраля 1949 года", в папке "Пресс-конференции, Ачесон, январь-июнь 1949 года", вставка 68, документы Ачесона, HSTL.
   18. Ср. стенограмма, "Пресс-конференция для прессы и радио. , , 2 февраля 1949 года", в папке "Пресс-конференции, Ачесон, январь-июнь 1949 года", вставка 68, документы Ачесона, HSTL, и Президент США, Общественные документы. , , 1949, 127-28.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"