Сиромолот Юлия Семёновна : другие произведения.

Нормальное искусство танца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 4.00*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мортидо в стиле Риверданс


Нормальное искусство танца.

***

   - Хорошо, можно ещё так...
   Борис пошёл мелкой дробью, ступни вкось - "гаучо". Я фыркнул.
   - Вот-вот.
   Он резко остановился, каблук щёлкнул, как пистон.
   - Пиф-паф! Господи, Стеф, или она дура, или мы с тобой полные идиоты...
   - Она... и мы, - я поглубже устроился на подоконнике. За спиной стучал дождь пополам с ледяной крупой. Город, ёжась, подхватывал грипп на лету. В сером, плоском от сумерек зале светлым пятном - незагорелое лицо Бориса, да тлеющий красный огонёк магнитофона в углу...
   - Теперь ты.
   - Нет у меня никаких идей, Борис. Не знаю.
   - А кто знает? Хорошо, - Борис подошёл ближе. - тогда слезай. Раз нет идей -будем работать по мадаме.
   - Не-а. Ни за что. Это маразм.
   - Ты просто ленивый толстый боров, братец! Что тебе не нравится, в конце концов?
   - Всё. То же, что и тебе.
   - Врёшь. Ты просто ленивый. И танцуешь чёрт знает как.
   Любому бы я, пожалуй, съездил по уху за такие слова, но не Борису. Во-первых, мы с ним дальняя родня, сыновья троюродных сестёр, что ли... а, во-вторых, танцует он в самом деле намного лучше меня. Спорить бесполезно.
   Я слез с подоконника.
   - Темно уже, Борис.
   - Ничего, шею не сломаешь, - он пересёк зал, зажёг дежурную лампочку. От жёлтого пятна по углам легли потёмки. Ни за что не включит верхний свет - белый, режущий глаза. Ну, да Бог с ним.
   - Давай снова. Без музыки.
  
   Мы идём навстречу друг другу. Зеркалим повороты, ловим взгляды - актёрствуем, это ещё не танец, так - разминка. Ритм фантастический, отсчитываю про себя... и тем глупее выглядит то, что мы сейчас будем делать: сойдёмся, выставим локти, как дешёвые "танго-бойз" и... Нет, Борис не следует дурацкой хореографии, он не хочет бросать мне вызов а-ля Миранда, он вдруг уходит вниз, припадает к паркету, а я...
   Я останавливаюсь.
   Тьфу ты, пропасть!
  
   - Ну? И что ты застрял?
   - Не знаю... Стрёмно как-то, Борис.
   - Стрёмно! Что ты видишь? - пальцы Бориса щёлкают прямо перед моим носом. - это всё фигня, мы не перепляс должны показать... кто кого перебьёт на стэпе.
   - Согласен...
   - А если согласен - чего ж встаёшь столбом? Танцовщик ты или что?! Ладно, Стеф. Сначала. Только, если ты застрянешь...
  
   Я оскалился. Если застряну... Я знаю, что могу делать всё, что заблагорассудится. Да вот не благорасудится мне ничего. Только тошная Мирандина пропись перед глазами.
  
   Мы начинаем заново, и пока что Борис не нарушает границ. Потупив глаза, прижав подбородок к груди, он следует неслышной мелодии, чуть озвучивая подошвами... и этот шелест заставляет меня вторить. Так всегда - Борис впереди, я - как эхо, но он хитрый, знает, что на слух я уж точно заведусь... В точке, где нам сойтись, он неожиданно сдаёт назад, и я, чтобы не потерять контакт, разворачиваюсь вполоборота, выбрасываю руку. Ритм нарастает, каблуки и носки Бориса уже разговаривают во весь голос, я не отстаю; мы описываем плавный, полный угрозы круг, а теперь...
   А теперь останавливается Борис.
   - Тьфу! Ну что за чёрт! Стеф, это что?
   - Чем тебе не нравится?
   - Да ты хоть понимаешь, что это такое? Ты же не на дискотеке, какого дьявола хватаешься за член!... Левее ладонь, к бедру, там же нож носили, ты понял? Вот послал Господь родственничка...
   Борис бы меньше расстроился, если б я ему на ногу наступил. Ни за какой член я, конечно, не хватался, но все движения давно упрощены... его это бесит. Ну, и шёл бы себе в цыганскую труппу, плясать чистый фламенко, без компромиссов. Но дело в том, что он-то сможет... И он прав, если ещё унылую Мирандину постановку я буду разбавлять попсой...
   - А что прикажешь? Может, на руках вокруг тебя походить? Как Якопочи?
   Борис уставился на меня, я думал - засмеётся, но он сказал совершенно серьёзно:
   - Нет. Это ты уже совсем... Ритм ведь не тот. Иди, ещё раз... Да включись, в конце концов! Что ты сегодня такой варёный?
  
   Я развернулся, пошёл на исходную, и услышал за спиной:
   - Вот что сюда бы надо...
   Раз, два, три - лёгких шага там, я обернулся - слишком поздно, и в зале полутемно, но я всё-таки успел и увидел.
   Борис взлетел. Высокий точный прыжок. Раз-два-три, сейчас он коснётся паркета.
   Но не коснулся. То есть, конечно, да... но на добрых две, ну, пусть полторы секунды позже, чем должно... и эти полторы секунды чуть не остановили моё сердце.
   - Борис, это как?..
   - А... вот так.
   - Покажи ещё.
   Он покачал головой.
   - Нет. Я не сам толком не умею... так, подсмотрел случайно. Да что ты уставился, Стеф?
  
   Домой я иду пешком. У Бориса "Феррари", чуть ли не гоночный, ему надо втискивать драгоценные ноги между рулевой колонкой и педалями, вязать себя ремнём, следить за скользкой дорогой. Я же могу просто гулять. Все денежки ушли на зеркальную стену в квартире, и я ещё должен стольник нашему капоэйро, так что жизнь полна кефира и сухих хлебцев. Ничего. Я тяжёловат, посидеть неделю на кефире - даже неплохо. Глядишь, смогу прыгать, как Борис...
   М-да. Хватил. Тут ведь дело не в том, что задница к земле тянет. У него какие-то совершенно особые мышцы, дар Божий, он и ходит-то немного нараспев, как стихи читает, а уж когда танцует... Обманщик он, мой братец, кажется - то, что делает, повторить легко, до того это всё просто и естественно. Однако ж вторить ему - если он захочет - не может никто из наших. Я тоже не успеваю. Но то, что сегодня видел - это уже не его секунды были, а мои... Можно успеть поставить каблук, успеть выйти на носок, бросить стопу влево или вправо... но пролететь вот так, без опоры...
   Чёрт его знает, почему не задалась эта сцена... А когда у нас что задавалось с самого начала? Это нормально, просто... просто такой дурацой хореографии, как в этот раз, никто от Миранды не ожидал. Сахарная вата какая-то. В массовках ещё ничего, там делаются проверенные, стопроцентные вещи: два десятка человек- как один, слитно переговариваются с оркестром железными туфельными ударами. И Ронан сам себя превзошёл, музыка прекрасная... Но в сольниках - детский утренник: злой дядя, добрый дядя... красавица прынцесса...
   В моём окне, в "башне", горит свет. Значит, Лиза дома.
  
   С Лизой всё легко: она терпит мои танцы, я терплю её матрицы чего-то там... Она никогда в упор не смотрит, если я занимаюсь: сидит себе в углу, вышивает гладью сцепившихся драконов или Еву с виноградом. Ева была весной, ушла кому-то... драконы достанутся мне. Так она обещала.
   Из кухни хорошо пахнет: ах, хитрая! Но кефир своего не уступит - в том смысле, что я его всё равно употреблю, а Лизина стряпня уйдёт в холодильник. Не могу я сегодня есть, не даёт покоя Ронан... и Борис.
   Если мы что-нибудь придумаем, он сможет уговорить Миранду. Он один перед ней не трепещет, да и перед Господом Богом бы не затрепетал, потому как Господу Богу слабо пройтись дробью по небесной тверди... а за Борисом не станет. Видел я... да... что ж это я такое нынче видел, добрый вечер, солнышко... эй, ты где?
   Нет её. Это бывает: придёт, похозяйничает и уходит. В магазинчик, или в спортзал, или поднимается на крышу, дышит там чем-то вроде свежего воздуха... не сегодня, конечно. Я запихнул в стиральную машину отсыревшее тренировочное тряпье, "сухую" перемену - туда же, полуголым протопал в бывшую гостиную.
   О, это тоже Лизина придумка: тащить матрас из спальни и раскладывать постель под зеркальной стеной. Её очень забавляет наша Кама-Сутра с зеркалом...
   Ну, с четверть часа у меня наверняка есть.
   Послушать только. Ещё раз, снова. Не пытаться станцевать: чтобы говорить, я должен знать слова. Всё равно, дурацкий труд - соревноваться с Борисом, в конце концов мы будем делать то, что захочет и придумает он... Черти бы побрали Ронана: где он такое слышал, что это у него - ветер, что ли?..
   Нет, невозможно просчитать. Направо, и налево... Здесь - пауза, значит, нужен какой-то акцент, точка. И перейти, и развернуться к нему лицом... и руки, главное - не делать этих дурацких жестов, ни к чему. Здесь я должен буду наступать - всем телом, да, как бросаются на стену. Но ведь он пропустит меня, развернётся, и будет дразнить, выстукивая тонко, мелко, зудящий шмелиный напев. А нападать опять - какой смысл, да и опоздал... Вот, снова будем друг против друга: ладони на бедрах, кто выше задёрет подбородок, тот и король. Но стоять, будто над обрывом... нет! Отступлю, авось он потянется за мной, он должен, вон как флейта торжествует...
   Я слепну. Я вижу синюю тьму этой бешеной музыки, прорезанную белыми огнями барабанной дроби, и знаю, что упаду на колени, грудью, щекой - на доски, а надо мною - в немыслимом полёте - Борис, назначенный к победе... У него крылья - настоящие, острые, как серпы... и моя тень тоже крылата, только распластаны без толку, да, заплечный?
   Очнулся от музыки - но не от танца... чёрная тень в дверном проёме... ты, что ли?
   Нет, конечно же. Это Лиза.
   - Классная музычка, - она отряхивает зонтик, стаскивает сапожки, прыгая на одной ноге. Я еле перевожу дух: сухой воздух пополам с солью. - Тут за соком ходила, будем ужинать.
  
   Среди ночи я проснулся. Было трудно дышать. Нашлось бы объяснение: комнатная пыль, или там Лизин стиральный порошок... но в этот раз я не искал другой причины. Зачем ты зовёшь... Как же! Он сам приходит. Злой заплечный дух, вторая тень, и настоящая. Без него танцевать - только сучить ногами, но упаси Бог всерьёз сказать: он есть... Засмеют. На раз-два-три ведь не является, расписания спектаклей не признаёт. Миранда верит только в чёрный пот работы да во всеобщее единство целей...
   Уходи, заплечный! Не сейчас! Что тебе нужно... дай вздохнуть!
   Нет. Нет. На каждый вдох - чуть-чуть не хватает. Раздвигаю рёбра, растягиваю мышцы... Нет.
   Оставь, слышишь... Одно, одно лишь. Полторы секунды сверх... Ты же у меня нелетучий, что ж жилы вытягиваешь, а?
   Поднялся осторожно, чтобы не разбудить Лизу. Отошёл в самый дальний угол, к окну. Встал у зеркала: красноватый ночной свет просочился справа.
   Говори, сказал заплечный.
   Не выверяя движений, я сказал - отчаяние. Как мог, я сказал - неутолённое желание. Это воздух. Дашь ты мне воздух?
   Бери, отвечал злой дух, пожимая крылатыми плечами.
   И я, дурак, шагнул навстречу.
   А он отвернулся.
  
   - Стефан... - сонно отозвалась Лиза, - что ты там топаешь? Прекрати, пожалста... рано вставать...
  
   ***
   Борис закончил разминку, и мы пошли вытираться.
   - Ну? - он поглядел на меня из-под полотенца. - Придумал?
   - А должен был?
   - Рассказывай давай. Нечего дурачка валять.
   И я рассказал. Только о крыльях не стал говорить, потому что это глупо. Борис и так знает, его заплечный всегда рядом, не нуждается в рванье волос и заклинаниях. Не то, что мой.
   - Лажа, - Борис поморщился. Прошёл в угол, включил музыку. - Покажи.
   - Так лажа ведь!
   - Показывай!
   Что-то его зацепило. Ну-ну... Я волновался. Что ему показывать... а, пусть смотрит. В конце концов, не Миранда...
   То-то и оно.
   Я знал в точности - как коробит его каждое неверное движение, заученные приёмы в стиле "плаща и кинжала", знал, чего он от меня ждёт, я и сам хотел бы той же свободы... но то хотенье, а тут руки-ноги... бёдра-позвоночник...
   - Вот... - Музыка понеслась дальше, но уже без меня. - А здесь... полёт, ты понимаешь?
   - Понимаю, - Борис поморщился, не утерпел... - Всё это, братец, в общем, ерунда. Стандарт. А вот насчёт полетать немного... Тут сходится. Сходится?
   - Спрашиваешь... танцевать-то надо...
   - Да... надо. Посмотрим, как получится, - он вышел на середину зала, прижал локти к груди... и опустил руки. Качнул головой:
   - Нет. Нет, это не пойдёт, Стеф.
   - Что не пойдёт? Полёт? Я же видел...
   - Что ты видел! Всё не годится. Топать будем мы с тобою, братец...
   - Почему, Борис? Ты сам сказал...
   - Сказал. А кто будет делать? Ты, что ли?
   - Да почему я, я-то причём?
   У Бориса сделалось такое лицо, что я растерялся.
   - Да потому, - он раскрыл передо мной ладони, руки поплыли, как будто Борис перебрасывал пружину-слинки. - Это славная идея, Стеф, но только летать мы должны оба! Или не трогать это, на фиг...
   - Кто тебе сказал?
   - Я сказал! Сам себе! И тебе говорю. Ты меня слушаешь?
   - Да, Борис... только не понимаю...
   - Господи! Ты музыку-то слышишь?
   - Не глухой.
   - Не знаю, не знаю...
   Он уронил руки, пошёл от меня прочь, остановился. Он хотел летать, я видел: его плечи, голени, пальцы готовы были встретить воздух. Но зачем ему я - там? Прыгун из меня, сказать бы, неважный, сделать так - загубить танец, тут один за счёт другого не выедет. Приглушённый ветер "Поединка" закручивался у колен Бориса, сквозняк в пустом зале тронул меня между лопаток. Мы оба не могли двинуться с места.
   Он откажется, и всё тут. Он упрямый...
   Борис вдруг пригнулся, округлил руки, прошёл мягкими, вздыхающими пируэтами - почти вплотную. Выпрямился струной:
   - Вот это.. Как делают Почи и Брандан. Ты понимаешь?
   - Капоэйра? Я же тебе...
   - Нет. Не сами движения. То, как работают вдвоём. Они связаны тем, что происходит. Они перекатываются слитно.
   - Ну?
   - То же самое, Стеф. Но там, - он показал вверх.
   - Это невозможно, Борис. Мы ж не летуны.
   - Это ты не летун.
   - Значит, я...
   - Придётся научиться.
   - И всё? Только-то?
   Видит Бог, если ему взбрело в голову, чтобы я научился... Значит, мне "Поединка" не видать - сломаю шею, и всё тут.
   - Хорошо, - сказал я. - Учи. Показывай.
   - Не буду. Сам не умею.
   - Борис, - заорал я, не в силах терпеть, - брось свои штучки, на хрен! Или делай что-нибудь, или нет! Скажи: Стеф, вали отсюда, ты не будешь работать со мной - и всё!!! К чёрту!!!
   - И ты уйдёшь, да?
   - Да! Ты же знаешь... Я уйду... всё, что решишь... только давай работать, блин!!! Болтаем полчаса уже...
  
  
   До темноты мы обхаживали "Поединок" так и эдак. О полётах речи не заходило. Вообще никаких речей - мы довели друг друга до потребного градуса злости, и тут уж всё сгодилось. Музыку выключили, потому что Борис каждые пять минут показывал: отбой, сначала... И мы возвращались к началу. В который раз выходили по прямой друг на друга. Сызнова начинали движение окопным зигзагом. Борис появлялся у меня за плечом (я холодел). Мы упирались взглядами - как положено, в переносицу, - и наши ноги, обутые в мягкое, пока ещё невнятно проговаривали будущие проклятия. Больше ни звука - только дыхание. Я снова взмок, Борис тоже - но алмазный пот праведника моему чёрному не чета... То, что получилось, когда Борис скрестил руки: баста, перерыв, - это было вчерне, но уже без карамельных разводов. Упругое, злое... и пока с равным счётом.
   А Борис должен был выиграть бой.
   Он должен был взлететь - и согласно музыке, и правды ради.
   Но то ли не решался. То ли что-то другое задумал.
  
  
  
  
  

***

   - Ты о нём только и говоришь, - Лиза зажала заколку в зубах, слова выходили невнятные; к тому же она сердилась. - Влюбился, как...
   - Он классный танцовщик, вот и всё.
   - Он тебя изводит. Он как женщина, поверь женщине - честное слово. У него какие-то свои цели. И я тебе говорю, Стефан, попомнишь - цели эти нехорошие.
   Мне не хотелось ругаться с Лизой - и в общем, и, тем паче, из-за Бориса. Наслушалась, бедная, всяких историй... Сама виновата: интересуется - как мои дела, чем живу-де... А живу я известно чем: "Поединком", в данный момент. Вот Борис и возникает повседневно, мало мне его на занятиях...
   - Знаешь, Лиз, - сказал я, поправляя воротник её кожанки, - ты оставь его мне, ладно? Мы двое взрослых мужиков, как-нибудь разберёмся. Борис не сволочь, я его давно знаю, волноваться не с чего...
   - А я волнуюсь не за тебя, - отвечало моё чудо. - Мне за себя постоять бы надо...
   Отперла дверь и замешкалась.
   - Вспомни дьявола... он тут как тут... До вечера, Стефан.
   Мы поцеловались. Если бы в дверях не стоял Борис, она бы просто помахала ручкой. До вечера, любимая...
   - Борис?
   - Вступаешься за меня, по-братски? Я слышал... Ладно, посмотрим, что ты скажешь... давай, полчаса ещё есть.
   Он уже был в прихожей, снег таял на куртке.
   - Какие полчаса? Чего тебе?
   - Стеф, - ясно глядя в упор, сказал он, - собирайся. Мы едем на неделю. Самолёт через два часа. Такси там. Всё, как положено.
   Я обалдел, понятно. До вечера... репетиция с двенадцати до шести... какой самолёт?
   - У тебя сзади нет человека с камерой? Домашнее видео снимаешь?
   - Много вещей не бери. Еды только, - он уже на кухне, влез в холодильник.
   - Борис, ты рехнулся.
   - Знаешь, Стеф, давай без стандартных фраз. Мы едем учиться.
   - Чему? А, догадываюсь... Всё-таки придумал, да?
   - Да.
   - Почему так внезапно?
   - Специально, чтоб тебя позлить... О, апельсинчик... я съем, ладно?
   Я прошёл в гостиную и не мог сообразить, с чего начать. Собираться? Учиться - неужто этим его... полётам? Лиза взбесится. Записку ей оставить. Послать Бориса на фиг. Нет... но какого чёрта, в самом деле!
   Сильно запахло апельсином. Я сглотнул. Борис, увидев зеркальную стену, тихонько присвистнул.
   - Серьёзный у меня братец...
   - Борис, ради Бога...
   - Ну, что - ради Бога?
   - Что я Лизе скажу...
   - Лизе! Чудная Лиза! Да что хочешь... сам придумывай, я не буду... Только напиши, да, потому что позвонить оттуда не получится.
   Я нашёл, на чём писать, но ручка забилась куда-то в дальний угол ящика.
   - Скажи: Борис увёз меня на Бали.
   - Что?!
   - Нет, конечно. Поближе. Стеф, поторопись. Ну, что тут удивительного?
   Если б он только вышел, хоть в прихожую - я закрыл бы дверь - и гори всё синим пламенем! Но Борис встал в проёме.
   - Это же очень просто, Стеф, - объяснял он с полным ртом. - Думал на следующей неделе, собирался всё тебе толком рассказать. А они перенесли сроки. Если б ты знал, - он облизал пальцы, - как я вчера бегал - билеты, всё такое...
   - А что такое? - я уже натягивал свитер. - Кто - они? Что с собой брать? Набедренные повязки?
   Борис рассмеялся.
   - Как в поход, братец. Тёплые штаны не надо, там ещё только осень начинается. Кроссовки запасные, если есть... Давай, давай.
   - Заладил. Куда мы едем?
   - Всё расскажу.
   - Хорошо. "Сволочь ты", - чуть было не вырвалось, но я вспомнил, что сам десять минут назад говорил Лизе. Ладно. Бедная моя... Неделя... Лиз, прости... потом я покажу тебе "Поединок"... будешь гордиться... если захочешь. - Миранда знает?
   - А что она должна знать?
   Я уже завязывал шнурки, полупустой рюкзак лежал рядом, Борис выстукивал на входной двери тему из "Поединка". Маньяк.
   - Сволочь, - всё-таки сказал я. - Что ты делаешь, парень, ты соображаешь?
   Борис откинул голову, прищурился.
   - Я везу тебя, дурака, учиться, - раздельно сказал он, и мне необыкновенно захотелось влепить ему по губам - не за "дурака", а за эту повадку вообще... - И сам еду, как видишь. Против этого Миранде нечего будет возразить.
   Ей будет, что возразить, свой контракт я знал наизусть... отсутствие на занятиях без объяснения причины... а уважительная ли она - это решает менеджер...
   - А даже если и будет, - Борис подхватил свой скарб, - свет на ней клином не сошёлся.
   Для тебя-то не сошёлся... но всё ясно. Отступать я не могу. Или "Поединок"... или вообще работа у Миранды, плюс Лиза... шансы... слишком много острых углов, и всей защиты - только я сам.
   И тут я сделал подлое дело.
   Я окликнул Бориса - а он уже был на лестнице, и наш разговор вполне мог быть последний - если я не пойду с ним. Да, так я окликнул его. Он обернулся, и я заставил себя смотреть прямо в светлые глаза. Я сказал себе: этот человек в ответе за всё, что сделаю в ближайшее время. Я поверил в это, я отдался ему с потрохами, взял из прихожей рюкзак и запер дверь.
  
   ***
   Самолёт на Южное побережье - четыре часа в воздухе. Каждый раз, как я менял положение, или посматривал в иллюминатор, или пытался читать рекламный журнал - тоска давила на сердце. Я тогда смотрел на Бориса и повторял про себя отказное заклинание.
   Борис, между прочим, расслабился совершенно. Был сама любезность... поведал мне кое-что. Оказалось, он говорил с Ронаном о "Поединке" (ну конечно! Пока я объяснялся со своим заплечным и воевал с зеркалами...) Ронан сказал, что мелодия в основе - из Средней Европы. Люди там верят во всякую нечисть и до сих пор втихомолку почитают одичавших богов. А то, что издаёт звуки, как ветер - окарина, глиняная свистулька размером с горшок.
   - Я тут почитал. Посмотрел по сетям... Если люди играют на горшках такую музыку... значит, есть и другие, есть плясуны. Овечьи пастухи, дровосеки... кто у них там.
   - Ну, и как? Нашёл?
   - Вот мы к ним и летим.
   - Но не в Европу же...
   - И не надо. Что бы мы там делали... Я же тебе говорю: времени даром не терял. Нужно только знать, что искать.
   - Ну? Не томи...
   Борис достал из нагрудного кармана обыкновенный значок с подвижной картинкой. Три человеческие фигурки... Борис чуть поворачивал ладонь, и они взлетали, положив руки на плечи друг другу. В их кругу вспыхивала надпись: "Calusari".
   - Что это?
   - Калюзары. Так они называются.
   - Что: боевое искусство овечьих пастухов?
   - По мне - хоть чёрная месса. В одном архиве были документальные кадры... знаешь, ещё киноплёнка, даже не цветная... Они летают.
   - Как вот ты показывал?
   - Шутишь, брат! Я сам у них последним учеником буду... Они знают такое...
   - Слушай, Борис, ты веришь, что этому можно научиться за неделю?
   - А у нас есть выбор? Эти парни сейчас собираются на ежегодную сходку... живут в лесу. Тренируются. Я могу отсутствовать пять дней в году в году - все мои. И твои теперь... Вот. Я связался с их человеком... нас пригласили. Имей в виду, Стеф, может, и спать толком не придётся. Так что отдыхай сейчас.
   - И что они - потом? Выступают где-нибудь? Я никогда не слышал...
   - Вот у них и спросишь. Если с тобой захотят разговаривать, - Борис удобно расположился, опустил спинку кресла и закрыл глаза.
  
  
   Чёрт знает, как воображение разыгралось ... ещё в самолёте, и после, когда тряслись на попутных, добираясь из людных мест в глушь - всё представлялись колдуны, заросшие чёрным волосом карлики, обитатели пещер (почему?). Средняя Европа - это что же, Трансильвания? Вампиры, живые мертвецы и целые деревни, насквозь пропахшие чесноком...
   Насчёт чеснока я попал в точку. Палаточный лагерь калюзаров весь им провонял. В другое время, окажись в предгорьях - дышал бы, как чистую воду пил. А тут - прямо какой-то серный источник...
   Старшина этих ребят оставил нас сидеть у входа в штаб-палатку, копался там, потом вынес и велел надеть странные ожерелья: сухие дольки всё того же чеснока, имбирные корни, маленькие мешочки с семенами. Всё это пахло сильно. Я своё надел и посмотрел на Бориса. Тот, как заимел с самого начала непроницаемое выраженье лица, так его и держался. Ну, и молодец. Нам показали место, где можно поставить палатку, но Борис этим заниматься не стал и мне не позволил.
   - Только время терять, - сказал он. - Тепло, ночью не замёрзнешь, дождей тут ещё месяц не будет. Пойдём.
  
   Не было ни проб, ни испытаний. Старший знаками велел снять куртки, осмотрел нас со всех сторон, махнул рукой - одевайтесь. Калюзары оказались, как на подбор, парни неразговорчивые и неулыбчивые. Ни один не стриг волос - рыжие, светлые, чёрные гривы, прямые и кольцами, у некоторых - в косичках. Девять без нас двоих, собрались все - вместе мы прошли через лагерь, к золотым дубам на краю поляны.
   - Доамна Зинелор, - сказал старший. - На колени.
   У него был несильный акцент - мягкие согласные, придыхания.
   - Клянитесь.
   Мы опустились на колени перед знаменем, воткнутым прямо в траву. Полотнище чёрное, с вышивкой, но что вышито - не разобрать.
   - Повторяйте: милости твоей прошу, Доамна Зинелор, помощи и защиты. Клянусь соблюдать воздержание девять дней, почитать моих братьев и повиноваться предводителю. Клянусь молчать обо всём, что увижу или услышу, да поразят меня зинэ чумою, холерою и припадками, если нарушу эту клятву.
   И мы с Борисом повторили всё слово в слово.
  
   Конечно, не чума, холера и припадки причиной тому, что я не могу рассказать... И помимо клятв лучше молчать о том, что понял не умом, а болью всего тела, огнём и воздухом в готовой порваться грудной клетке.
  
   ***
   На терминале "Юг", увидев дату на часах, мы переглянулись и рассмеялись: девять дней - как поклялись... и Бог один знает, может, нас уже разыскивают? А, ерунда! Всё теперь было легко. Всё будет легко. Лишние сутки ничего не значат.
   Мы понимали друг друга без слов. Братья калюзары тоже всё больше помалкивали: попробуй-ка, объясни чудо! Из нас двоих Борис всегда был сталью, я - терпеливым кремнем, вот и огонь. Но теперь из стали и терпения мы скрутили струну, чтобы взлететь и удержаться. И эта слитность радовала меня чуть ли не сильнее, чем дикое искусство лесных полётов.
   "Поединку"-то быть - какие сомнения! - но время ещё нужно было вернуть на нашу сторону. Не по домам - мыться и отсыпаться от калюзарской науки, - с дороги мы поехали прямиком в "Королевский Дом". Заявить этой старой клюке, Миранде: смотри, мы привезли "Поединок", и это будет твоё лучшее шоу!
   Борис, правда, вошёл к Миранде один. Просто сказал: "Подожди здесь", и я остался. Всё равно, я знал его речь дословно, и почти видел, как у Миранды медленно отвисает челюсть. Разговор был недолгий: Борис вышел, крутя на пальце амулет калюзаров, и объявил, что сегодня мы можем отправляться на все четыре стороны, "она, видите ли, знать ничего не хочет..." Но завтра должны будем показать всё. Она решит... она думает, что последнее слово за нею.
  
  
  
   Во второй раз я удивился новому в себе, когда отпер дверь в квартиру и понял, что Лизы нет. Никаких признаков "большого ухода" - пустых вешалок, отчаянных записок... Но достаточно было увидеть чистоту, наведённую уборщицей по стандарту и ни разу не нарушенную... Я осмотрелся, сел в гостиной на сверкающий паркет и понял, что не буду пытаться ей позвонить. Не стану "подлавливать", как бы случайно... Я буду ждать, и она придёт. Её притянет ко мне, иначе и быть не должно.
   Неделю назад было бы не так... ну, неделю назад она и не ушла бы... да только я теперь не жалел ни о чём.
  
  
  
  
  
  
  
   ***
   - Ну, - Миранда положила ногу на ногу, устроила сухие пальцы на подлокотниках. Она не курит, зато жуёт никотиновую резинку беспрестанно. - Показывайте.
   На суд был допущен только Ронан, который просто изводился от любопытства. Пришлось ему проверять, заперты ли двери малого зала.
   - Я жду.
   Жди-пожди, женщина... Такого ты не видела.
   Мы выбрали место и время.
   Стоит понять это один раз - и уже не важно, что иногда ты касаешься земли... Нет больше тверди, только чуть более упругий воздух... и касание лишь наполняет взлётной силой.
   В самой вихревой сути Ронановой музыки - наши хищные круги.
   Всё ближе и теснее.
   Как вороны над полем.
   Как ястребы над степью.
   Индиговая тьма, прорезанная белым; каждое мгновение означает только одно - где партнёр и как он движется.
   Меня, исполняющего этот бешеный танец, почти невесомый, осталось меньше половины: я частью там, среди кружащихся золотых деревьев... костяной оберег, вплетённый в длинные чёрные волосы предводителя, только что хлестнул меня по лицу... И я, конечно, здесь, в малом зале, которого не различаю... и всё-таки вижу, как по аркам "Поединка" мы подымаемся всё выше и выше. А там, на вершине, одним касанием Борис ставит точку... Отпускает меня упасть, скатиться на побеждённые доски, сам же остаётся в высоте - на те самые две секунды, страшнее которых ничего нет.
  
   - Вы с ума сошли! Что это такое, скажите на милость?!
   Только голоса среди мелькающих полос света и тьмы.
   - Стеф, вставай. Всё хорошо...
   - Что это, я вас спрашиваю? В цирке мы, что ли?
   Борис ... он сложил руки - одну ладонь ребром на другую:
   - Нормальное искусство танца, вот что.
   - Мири, он прав, - это Ронан, у него очки съехали на бок, лицо красное. - Это... нельзя сделать по-другому.
   Старая ведьма, зинэ, фурия - повернулась к нему, выплюнула резинку, как выстрелила:
   - Ты-то что в этом понимаешь?
   - Я понимаю, - твёрдо ответил Ронан; к выходкам старухи ему не привыкать. - Я это написал, знаешь ли, может быть, моя вина, что её нельзя станцевать на твой лад... Не знаю, парни, как вы так... Никогда подобного не видал... пятнадцать лет пишу для постановок... и никогда... Обнаглел, парни, вы уж простите... но я так и хотел, чтобы...
   Я думал - он расплачется. Но Ронан только вытер физиономию и добавил:
   - Нормальное искусство... хитрый ты. Точно уж... перпендикулярно всему, что знаю.
   Борис поклонился. Я смотрел на Миранду. Светоч мировой хореографии медленно покрывалась жестоким румянцем гнева. Ещё бы, такое в и бреду не увидишь - мы летали!
   Миранда полезла в карман брюк, бросила в рот очередную пастилку, задвигала челюстями.
   - Чушь! Фокусы! Ну-ка, повторите!
   Борис подошёл к ней. Сухой нитки на нём не осталось, и я был весь мокрый... Сначала?
   - Мы повторим, - сказал он. - Завтра, послезавтра, сколько нужно будет, чтобы ты поверила. До самой премьеры, и потом... Учти: кроме нас никто этого не сделает. Миранда, мы - "Поединок".
  
  
   Дома, в тишине и пустоте, опустился на колени перед зеркалом. Было что сказать - но кому? В этом новом танце не нашлось места заплечному духу, я сшивал и строил, вместо того, чтобы резать и рвать. Прощай, чернокрылый, сказал я тихонько. У меня есть Мастер, и это мой брат, и я люблю его, как свою душу... Ступай, искушай других.
   Я стал снимать тенниску... в груди отозвалось болью. Не сильно. Посмотрел на отражение: чёрт... надо будет сказать Борису - остриг бы когти, что ли. В том месте, где он меня коснулся, кожа оказалась содрана, а я и не заметил.
   Кое-как постелил - устал необыкновенно, и спал замертво.
   Проснулся разбитым, в странной недолгой тоске. Словно потерял что-то на ночной стороне, но что - не помнил.
  
  
  
   Так и понеслось - изо дня в день, чтобы показать новый "Поединок" всем, кому это было нужно. Миранде, ребятам, мастерам по свету, декораторам... Мы не обсуждали, что и как делать - просто делали; теперь я понимал, почему Борис сразу отказался "летать" в одиночку. Невозможно! Нет опоры. Слава Богу, никто не расспрашивал нас о секрете - что бы мы могли объяснить? Всё менялось, безликие наши персонажи вдруг заиграли, весь спектакль отчётливо низался вокруг "Поединка".
   То, что я сам почти исчезал на пике нашей безумной пляски, и тяжкая усталость потом - как анестезия, - это не пугало; всему есть цена, думал я покорно, ведь и радость моя велика - как-никак, почти чудотворец...
   А чуду пристало обходиться недёшево; только беспокоило, что Лизы всё нет. Не вытерпел, набрал номер. Выслушал автоответчик, сообщавший Лизиным голосом, что она уехала по каким-то делам до такого-то числа... Сосчитал: что ж это выходит, три месяца ... ладно. Перетерплю.
   И опять - дни в работе, ночи без сновидений, короткая тоска по утрам.
   А пару недель спустя, когда новая жизнь казалась давно заведённой, сны догнали меня. Наяву, но там, где впору в этом усомниться - в полёте, в танце.
  
   Привычно исчез репетиционный зал, но мне на это было плевать - той оси, что между нами, я никогда не терял, а это главное... только в этот раз я почуял вокруг себя другое пространство, что ли... На мгновение - клубящиеся облака, сухая дорожная пыль, и впереди - ничего, и позади - погоня.
   Зачем ты зовешь...
   Как сосулькой в сердце, едкий и обезболивающий укол страха. И следом - знакомая тоска.
   Злого духа песни и пляски...
   Я не выпал из "Поединка", и потому ничего не сказал Борису. Если бы он почувствовал неладное, какой-нибудь сбой, то дал бы понять, а так... В сущности, и говорить было нечего. Мы выкладывались настолько, что, спустившись с высот, ничего более не замечали. Что бы нас остановило?
   Мало ли что померещится от такой работы?
   - Ай, это всё сказки!..
  
   Вот и мерещилась нелепая жуть. Теперь, стоило подняться по спиралям "нормального искусства" - я неизменно оказывался в пыли, на тёмной дороге, рядом со мной бежали чудовища - лохматые тени, и клювастые птичьи призраки проносились над; мы догоняли такую же дикую свору... или она гнала нас... Гвалт, вой и ветер. Битва на ветру - в клочья, без пощады. Настоящая боль - когда приходил в себя, лицом вниз: нет воздуха в лёгких, нет сил подняться...
   В его крыльях - ножи, не перья...
   Это страх полёта, говорил я себе, его так просто не избыть. Это труд тебя иссушает, ночью ты спишь медленным тяжким сном, а быстрые - те почему-то подступают не в свой черёд, днём... это всего лишь видения.
   -Это всё суеверья!
  
   ...Оступаюсь на самом краю бездны и от одного прикосновения его пальцев лечу вниз, встречаю невидимые камни.
   В ярости, с ледяным комом в кишках и огнём в горле - каждый раз заново...Прихожу в себя, потому что музыка дотлевает вздохом.
   Там или тут?
   Тут, конечно... битва кончилась, полёт тоже, как всегда, ничего почти не вижу...
   - Руку, Стеф! Подымайся!
   Вот так бы... там. Что ж ты, брате... а ещё на связи... сам не скажу, чёрт с этим... но ты-то неужели не чувствуешь?
   - Дайте лёд!
   Не надо мне льда. И так я весь им прохвачен... Горячей воды... воды, и больше...
   Лёд на рёбра, пластиковый стаканчик в зубы... тьма расступается. Борис придерживает за плечи, от левой ладони его идёт прохлада, от правой - тепло, и обе не дают завалиться назад на неверной тверди.
   Эх, братец... если бы там ты был рядом...
   Борис похлопывает по спине: вот, всё в порядке.
   Четверть часа - перерыв, и снова на исходную...
  
  
  
  
   Наверное, надо было рассказать Борису о страхах и дикой своре - просто, чтобы услышать, что всё это чушь... Ведь ему "Поединок" давался ничуть не легче, кровоподтёков и ссадин от перекатов по голым доскам на нём было не меньше... Но всякий раз, глядя, как он протирает исцарапанные плечи перекисью - понимал, что сам я брежу: какие клыки, какие когти? Зажимаемся в перекатах, - сказал Борис, когда заметил, что пересчитываю его и свои синяки... Больше свободы, сказал мой брат; больше доверять тому, что удерживаем друг друга, - и всё будет хорошо...
   И никакой инфернальной драки.
   Будь так - он бы знал. И я бы знал, что он знает.
   Стало быть, на той стороне - я сам.
   Сам - против себя? Кто же другой: ни лица, ни голоса, только обидный смех да гибель. И какая была радость, когда понял, что могу не только защищаться вслепую, но и нападать.
   Я сопротивлялся, как самой тьме - что было мочи. Я принял вызов. Искушению бессонницы не уступал, стал расчётлив - копил силу, чтобы не оплошать в бою. Нападал первым - победить, одолеть... Но "Поединок" всегда оканчивался раньше, сердцем и дыханием командовали ронановы ритмы, время спрессовалось.
   Ну, что же - говорил сам себе - посмотрим, враже, чья возьмёт в следующий раз...
  
  
   ...снова взлетели, и в этот раз я увидел лицо - так ясно.
   Борис!
   Быть не могло, но всё же: он нападал! Это он приходил, чтобы убить меня!
   Тоской, как ртутью, облило сердце... но полёт не прервался. Не было силы, чтобы нас разъединить. Нормальное искусство танца, вот как.
  
   ***
   Солгу, если скажу, что сразу поверил. Как в такое поверить - ведь он мой Мастер и брат мой, между нами связь, пожалуй, сильнее и страннее любви... мы не можем убивать друг друга...
   Значит, это не мы, только я сам - как считал поначалу? Значит, только часть меня, напялившая личину?
   Отчего же тогда наяву я слышал, как стонет Борисово тело в каждом движении - это его-то мускулы, что всегда были, как песня?
   Слышать-то слышал, да не верил. Видел, да не понимал...
   Усталость, значит?
   Зажатость, мало доверия?
   Отчего мы молчали, избегали глядеть в глаза, отчего ни разу не заговорили об этом?
   Всё, что делали на сцене и над нею, - каждый шаг оборачивался наизнанку в полётной яви. Тут вражда измышленная, расписанная по нотам , там - взаправдашний дикий поединок.
   Не верить?
   Погляди в зеркала, дурак. Сосчитай воспалившиеся, не заживающие неделями следы. Посмотри, на кого стал похож!
   Отказаться? Наплевать через плечо, очертить круг, уберечься? Нет - не довольно радости на уровне досок тому, кто попробовал полёт.
   Тем страшнее и пьянее улетать раз от раза: в одиночку не летают, в одиночку не отказываются, сражайтесь верно, или... всё равно - тьма.
   И не находилось в этом иного смысла, кроме нашей бессловесной власти друг над другом. Кроме самой сути полёта вдвоём... Да, в танце я преследовал Бориса нещадно, вынуждал к защите, но соскальзывал с взятой высоты - так задумано, и не мне менять роли. Простой расчёт - Борису, как "звезде", ещё предстояло работать дальше, его "белая" роль длилась, и в конце было много счастья, света и сильной музыки. Я же делал всё, на что был способен, взлетал, давал себя победить - и получал передышку, прежде чем выйти с другими ребятами, одетым в обезличенную униформу массовки, для финального радостного хоровода.
   Но там, на стороне видений, хоровод был адский.
  
   ***
   Перед прогонами и генеральной Миранда смилостивилась и позволила нам передохнуть. Сутки отсыпался - без боёв, приходил в себя, будто окалина отваливалась... На следующий день стало смешно. Я, наверное, выглядел полным идиотом - сидел посреди пустой комнаты и хихикал. Господь наш хранитель! Что я делаю - с ума схожу, что ли? Борис - сновидец! Убийца! Да и сам-то хорош...
   Потом подумал: а ведь не до смеха... Убийца там, или нет - нельзя, чтобы это продолжалось. То есть: что? Бросить всё? Нереально. Бежать? Куда, как - к самой чёртовой матери, к Доамне Зинелор? Бессмысленно. Нельзя быть слабым, да и отвык...Тогда сказал себе так: раз ты этого не хочешь, значит, этому и не бывать. Полёт наш - чистый, серебро, а не ртуть, и всё будет хорошо... Я не сражался уже третий день и потому, наверное, поверил. Захотелось увидеть выстроенные декорации, просто пройтись по сцене.
   И я поехал в "Королевский дом".
  
  
  
   По сцене пройтись не вышло - там плела ирландские узлы массовка во всей красе - со светом и барабанщиками в кулисах. В зале только свои: Миранда с неизбывной жвачкой, Ронан, коммерческий директор Бомейн. И Борис.
   Я вошёл незамеченным - скрипки и бойраны заглушали шаги, сел сзади. Через десять секунд Борис медленно обернулся.
   Вот что с нами сталось: обтянутое по скулам лицо, сухие губы, тьма в глазах. Одержимые... Борис улыбнулся, я машинально тоже растянул рот.
   - Смотри, как здорово... вот молодцы! А Холли всё равно выпендривается.
   - Я на его месте тоже выпендривался. Борис... ты как?
   - В смысле?
   - Вид у тебя неважный.
   - У тебя тоже. Выйдем, если хочешь поговорить... а то Мири уже засекла.
   Миранда повернулась к нам: в очках блики, челюсти шевелятся- ни дать, ни взять, богомол. Я поднялся, пошёл к выходу, следом - Борис.
   На свету я не поверил своим глазам - сумрак подвёл, что ли? Борис выглядел вполне обыкновенно... только вот не "слышал" я его что-то.
   - С завтрашнего дня прогоны, - сказал он. - Готов?
   - А ты?
   - Я-то всегда готов. Что такой бледный? Спишь плохо?
   Что, если сейчас рассказать ему - как я сплю? Как мы спим наяву, а, братец?
   - Борис, слушай..
   Он вдруг взял меня за плечи. Как на сцене, чтобы я не упал. Меня проморозило.
   - Нет, это ты послушай, Стеф. Что там у тебя, какие проблемы - не сейчас. Премьера на носу, всё переносится.
   Я оторопел.
   - Потом, сам увидишь - первые десять отработаем и уедем в отпуск, Стеф, будем просто валяться на пляже, пиво пить...
   - Что ты, Борис? Какое пиво? Какой отпуск?
   Борис отпустил меня, ладонью проскрёб ниже затылка - словно его мучила судорога в шее.
   - Отдохнуть не помешает, - и тут же, совсем другим тоном, язвительно, как всегда:
   - А что, признайся... не было такой мысли - бросить всё на хрен?
   Вот как? Болью плеснуло во все кости...
   - Была. Ты же знаешь.
   - Знаю, - Борис усмехнулся. - Я тебя хорошо знаю, Стеф, так и думал. Только всё очень серьёзно. Усомнишься вот на столько - и поминай, как звали...
   И только тут я понял, о чём он... Понял, до чего облажался... Просто смертельно...Это ж брат мой, стальное лезвие - гнётся, но не ломается, и не он выступал против меня на той стороне, он там даже не был никогда, это всё моя непоправимая слабость, всё от зависти - ну, что, сдохнуть со стыда на месте? Я не мог на него глаз поднять. Ещё догадается, не приведи Боже...
   - Отстань, Борис. Ну, что уставился? Завтра прогоны... если в ванной не утону - приду... Ты это хотел услышать?
   - В общем - да... Остаёшься ребят посмотреть?
   - Нет.
   - Ага! К чудной Лизе, значит!
   - Отвали. Её нет, уехала, Борис, ещё слово скажешь - я ...
   - Да ладно, Стеф. Не обижайся. Это так... на всякий случай. Слишком много на кону, осрамиться не хочу.
   - Не осрамишься.
   Тут он взгялнул на меня искоса, с прежде не виданой, жутковатой усмешкой:
   - Смотри, братец... Обратной дороги нет.
  
  
  
  
  
   Только что головой о стену не бился, видит Бог, снотворное глотал - забыться бы, не думать: как повёлся... и что завтра? Стыд и страх смешались в дурное возбуждение, спать не мог. Мыкался по квартире, одуревший, но не сонный, в который раз пытался понять: разве есть во мне такая злоба? Борису, конечно, наплевать, но мне-то нет! Того, кто на той стороне, - уж так ненавижу, радостно обрывать ему крылья, но себя ненавидеть - вроде и не грех... Ведь наяву - чего бы ни дал, чтобы увидеть, как Борис просто ухмыляется, а не скалит зубы, пытаясь вздохнуть... Где же он... да сам-то я - кто? Дался нам этот полёт! Пусть бы всё оставалось, как было, и не знал бы, каково сразу любить, ненавидеть и бояться до смерти... Борис, Борис! Что бы тебе просто сказать: "Это не я..." Смейся, злись, крути у виска пальцем... ударь: здесь, на твёрдой земле попросту подерёмся, в открытую - лишь бы не сходиться впотьмах, как двум волколакам... Что за бред, ты же ничего не знаешь, потому и не скажешь, и не говоришь ничего...
   Нет уж, убьюсь, но тебя там больше не будет. Ты весь здесь, и всегда был , а коли всё поделено на два, отзеркалено, параллельно... Мысли путались - одни и те же, кругами, по спирали; голова тяжелела.
   Уплывал в чёрные радуги таблеточных снов, увидел: из-за плеча поднял точёную голову злой дух, покачал укоризненно - глаза, как угольки... угарные... голубые...
  
   У Бориса до "Поединка" три сольных выхода, у меня - один, и ещё несколько раз в общих сценах... но там всё вполне традиционно... После давешнего я еле привёл себя в чувство чёрным кофе, сейчас как бы заноза торчала в сердце. Здоровая такая щепка, впору Буратино строгать... Машинально отрабатывал своё, благо, выучено наизусть. Только знал, что "Поединка" не миновать, и все ждут... И я ждал, отсчитывал по мелодиям. Перед нами почти четыре минуты должна держать зал скрипачка Лейн, за спиной её, за световой завесой, как раз сменяются декорации... Никуда не деться нам обоим. Борис поднялся из "шпагата", хлопнул по плечу:
   - Готов?
   - Готов...
   Напоследок заметил: у него на груди, на шнурке - калюзарский оберег-косточка.
  
   Никуда не деться - первый шаг в воздух, первый шаг на ту сторону, неизбежно: кататься в пыли, отыскивая горло друг друга. Враг - врага. Там нечем дышать, нельзя спросить, просто выдохнуть: кто ты?! Всё, что я вижу - лицо, обтянутое по скулам, сухие губы, угарный отблеск в глазах. Нет! Врешь, сволочь! Знаю, кто ты на самом деле... Получай, сукин сын!
   Огнём по ладони - раскалённым углём по груди - на невидимом шнурке заклятый оберег.
  
   "Поединок" заканчивается тьмой. Полторы минуты заполняет одинокая окарина, чтобы мне успеть убраться со сцены, и Борису - сменить мокрую безрукавку на другую, ему выходить в короткое медленное соло. Но я вижу... и ребята за сценой... и Миранда: он не держится на ногах.
   Не выпьет воды...
   - Ты что?
   - Что с тобой?
   - Борис!
   - Пропустите-ка меня... Да что ж... Это как понимать? Да подождите вы там!
   И всё отдышаться не может...
   Музыка смолкает. Борис словно из-под воды рвётся, ловит ускользающий вдох.
   - Ничего... уже... нормально.
   Миранда глядит подозрительно. Переводит жгучий взгляд с меня на Бориса, обратно.
   - Вы мне это бросьте!
   - Что видел ты, что же?
   - Давайте... сначала...
   Мы оба на голову выше её, Миранда задирает хищный нос, скалится:
   - Если вы... какую-нибудь гадость жрёте, для этих ваших полётов... Я не знаю, что из вас сделаю! Сгною по лечебницам, идиоты... Сцены не увидите до конца своих дней!
   Я молчу. Я вижу сейчас только одно: свежий след у Бориса на груди, как от ожога. Сжимаю в кулак саднящую ладонь. На меня Борис не смотрит... Выпрямившись, отстраняет Миранду.
   - Ещё раз, пожалуйста.
   - Ангел смерти с косой смоляною
   Там плясал со мною...
  
  
  
  
  
   И опять между нами - ни слова. Назавтра уже я чуть было не остался на той стороне: взяла такая тоска, что казалось - всё равно, пусть убивает, если ему это зачем-то нужно... Знать бы, зачем - да ведь не поможет... Теперь так, думал я, осталась генеральная и премьера, а больше не вытерплю, копыта бы не отбросить. Повезёт - пойду к Миранде, - отпускай меня, женщина, на вольный ветер. И подальше. И никогда его не видеть больше. И никогда не танцевать так, как выучился в золотом лесу... слава Богу, в одиночку невозможно, не будет искушения попытаться даже...
  
  
   ***
   Такую "открытую" генеральную устраивают не всякий раз. Коммерческий директор Бомейн просчитал выгоды - раз уж пошли самые нелепые слухи, людям рта не заткнёшь, рассказывают про невиданные чудеса, про летающих танцовщиков... пусть пресса приходит, так и быть.
   И всё пошло, как по писаному. Полный зал. Блицы и красные точки камер. Гордый Ронан в первом ряду, бледная от нервов Миранда.
   Музыка, аплодисменты, музыка. Двигаться слитно, держать точку, вдох-выдох. Мелодия за мелодией. Вот и скрипка Лейн.
   Пришло наше время, последние четыре минуты. Пока ещё не поздно, может быть... Борис?
   Мы могли говорить только взглядами, для слов не хватало дыхания.
   Что мы там делаем, брат?
   Молчание.
   Неужели нельзя...
   Нельзя.
   Значит, так будет.
   Да.
   Три! Две! Одна! Время...
  
   В последнюю секунду, перед тем, как ему налево, мне направо - я увидел, прочёл во взгляде и заново оледенел... Тошно мне, - сказали его глаза, - тошно и страшно, брат... И тут же встало стеной голубое угарное пламя: пора! Пошёл!
  
  
   ... как в огромном кристалле, полном острых углов и лютого холода. Ни одного неверного движения - просто потому, что этого не может быть.
   Нет ни тёмной дороги, ни сцены.
   Только мы вдвоём, неизвестно где, в нешуточной и нелепой схватке.
   Я не буду...
   Будешь!
   Ты боишься.
   Ничего я не боюсь!
   Ну, давай, давай! Бей!
   Ай-й!
   Больно! По-настоящему больно, так, что заливает горечью рот.
   Вдохнуть... только вдохнуть... воздуху, а не этого жидкого огня... Что ж ты, гад... смерти моей...
   А-а-а!
   Ничего не существует... одно лишь бешеное, нестерпимое желание - жить, дышать, ещё немного, до последнего... Скользкие пальцы на горле, скользкие пальцы под рёбрами, рвётся и становится пламенем неузнаваемый хриплый крик.
   Нет!
   Нет!
   Нет!!!
   Поздно: шаг назад, толчок, падение...
   Какой-то незнакомый, неслыханный прежде грохот. Рёв, крики.
  
  
   Это там, далеко, в зале - взорвались, не в силах терпеть.
   Бра-во! Бра-аво!!
   Они орут, свистят, топают... выпученные глаза, разинутые рты... Перекрывают музыку, драгоценные полторы минуты утекают... Господи... неужели - всё? Я - на ногах, а где Борис?
   Световое пятно, не остановленное безумством в зрительном зале, следуя своей партитуре, прошло полукругом, наткнулось, замерло.
   Вот он!
   Я подхватил его, в конусе света исчезло всё остальное, видел только бессмысленные зрачки, жидкий блик на подбородке, на пальцах... у него кровь шла носом.
   Да вставай же, ради Бога, это пройдёт, ерунда какая...
   Борис!
   Зрачки дрогнули. Свет - слишком яркий. Что? Я не слышу...
   Что?
   "Подняться помоги..." - да что ж ещё, всех дъяволов ради, он мог сказать, прежде, чем потерять сознание?!
  
  
   На третьи сутки он умер в "Южном Кресте", в реанимационной палате, и даже если б пришёл в себя - чего бы мне ждать, каких слов - сквозь обожженное кислородом горло, сквозь туман крови, залившей его мозг в какие-то полсекунды...
   Я не верю, что мёртвые могут прощать.
   Я не верю, что мёртвые знают правду.
   Так что же мне делать, кто снимет с меня вину, кто мне поверит, кто хотя бы осудит меня - чтобы знать, что всему есть мера?
   Для меня - нет.
  
   Зачем ты зовешь
   Злого духа песни и пляски...
  
   Зачем ты зовёшь...
  
  
  
  
  
  
   14
  
  
  
  
Оценка: 4.00*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"