Семкова Мария Петровна : другие произведения.

2. Конец истории о Крысолове

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Моему мужу Семену Чипееву в честь семи лет брака. Благодарю Екатерину Калинкину за стихотворение о Гаммельне.


1

   Антон
   На четках перетерлась вторая веревочка, и кот Барбаросса поскакал ловить разбежавшиеся зерна. Я полез под стол собирать, а котенок пытался выбить их прямо из-под руки. Потом он ухватил веревочку, встряхнул головой - убил веревочку - и замяукал вопросительно.
   Тут в самый разгар возни, мяуканья и кряхтения в келью сунулся старший студент по кличке Красавчик - образина сущая. Он сказал:
   - Иди, рыжий, к ректору, срочно.
   И ушел. Я положил в чашку все, что успел собрать, выставил вон Барбароссу и отправился в главное здание. Это довольно далеко, я прошел примерно полпути, шагов двести, и тут Красавчик возник снова; похоже, он так и шел следом.
   - Да не туда, малявка, домой к нему.
   - Кретин! Мог бы сразу сказать...
   Но Красавчик только скорчил похабную-похабную рожу и повернул назад. Ловить его и чистить эту самую морду времени не было. Ректор живет в пристройке нашего же общежития, придется делать крюк и думать по пути.
   Так, зачем я нужен ректору? Если за этим? Вряд ли. Про него говорили, что он не гадит там, где живет, и я в это верил. Придираться ко мне и пользоваться властью у него не получится: за полтора месяца стало ясно, что учусь я блестяще, кое-кто из преподавателей меня уже знает в лицо и по имени. Если поведение, то и тут все в порядке - я не пью (вообще-то, иногда пью пиво, но пьяным никому не попадался), дурных знакомств не вожу, по проституткам не бегаю, денег нет. Ни с кем не сошелся, сижу, четки перебираю, иногда молюсь, а иногда и просто так. Драка, та, единственная? Нет, наверное, слишком много времени прошло. Наверное, хочет предложить какую-то работу, это было бы кстати. Лишь бы не доносить. Если так, попробую отболтаться нелюдимым нравом.
   Все равно тревожно. Итак, кто такой отец Бенедикт, ректор? Видел я его раза три-четыре, однако информацию о нем собирал на всякий случай, мало ли какие звери могут преподавать в университете. Он высокий, сухой, лицо землистое, а глаза кажутся то голубыми, то серыми, то зелеными, смотря как падает свет. Ходит очень быстро, гибко и бесшумно. Он упрямый и вспыльчивый, несправедливый, но не особенно вредный. Его прозвали Простофиля Бенедикт.
   Какая-то странность, которую сразу видно, но очень трудно описать. Ну, вот если мы говорим с королем, то ведем себя так-то и так-то, если с епископом или нищим - то по-другому, это само собой получается. А Простофиля Бенедикт, кажется, этой разницы не понимает, не может выучить. Поэтому ведет себя или очень официально, или сразу берет быка за рога, и от людей ждет того же. И студенты думают, что его легко обмануть. К тому же тайный, вечно бдительный содомит...
   Я пришел. Постучал, вошел и поздоровался. Он, не вставая с кресла, ответил и повертел головой, так, что позвонки затрещали.
   - Ты Антон Месснер?
   - Да.
   - Ты должен покинуть университет.
   Я разозлился. Начинается шантаж?
   - Но почему?
   - Из-за твоего длинного языка. И из-за слишком хорошей учебы. Тебе грозит обвинение в ереси.
   - Ерунда какая-то!
   - Нет, не ерунда. Ты из Гаммельна.
   Он не спрашивал. Это прозвучало как "ты богомил", например. Все верно. Когда в Гаммельне начались казни и как-то непонятно погиб мой отец, дядюшки посовещались и решили отправить меня подальше. А чтоб денежки даром не пропали, самый старший дядя пристроил меня в этот университет на юридический факультет. Потом я, дескать, отработаю цену учебы в его конторе. Значит, теперь деньги пропадают. Я разозлился еще больше.
   - Итак, ты из Гаммельна, - продолжал размеренно ректор, - и ты единственный из детей, кто не погиб тогда. Поэтому тебя обвиняют в связях с дьяволом.
   - Кто обвиняет?
   - Не могу тебе сказать.
   - Но мой дядя...
   - Где он сейчас?
   - В Генуе...
   - И будет здесь...
   - Примерно через два года.
   - Вот видишь. Уходи прямо сейчас.
   - Но я должен...
   - Станешь вагантом, и будет тебе образование, - отмахнулся Бенедикт.
   Вот тут я растерялся - потому что он уже все решил.
   Ректор наконец-то вылез из-за стола и распрямился. До с их пор он говорил тихо. Голос повышал я, а не он. Теперь он навис надо мною и заговорил как на лекциях, властно и мерно:
   - Ты пойдешь в монастырь святой Варвары за чернилами. Как дойти, знаешь?
   - Да, господин ректор.
   На самом деле я этого не знал, конечно.
   Он написал соответствующую записку и подал мне.
   - Вот тебе деньги, - протянул он кошелек и добавил вполголоса. - Это твоя плата за год учебы.
   Он слазил в сундук и подал мне заплечный мешок, набитый чем-то мягким. Я взял.
   - Теперь иди. Поторапливайся.
  
   ...Получается, я удрал из университета, как последний лентяй, да еще и украл какие-то казенные деньги на чернила. Очень стыдно, и дядья от меня отвернутся. Или еще гаже - старый содомит ко мне приставал (а то с чего бы мне повышать голос?), а я испугался и сбежал. Но если обвинение такое серьезное, что будет с ректором за то, что он меня предупредил? Пособничество еретику или обвинение в содомским грехе? В любом случае это следствие или, может быть, виселица. У нас в Гаммельне делалось именно так... и я теперь буду виноват, случись что с Простофилей Бенедиктом...
   Пока я раздумывал и запугивал себя, ноги вынесли меня за ворота. С главной дороги я должен свернуть, но куда же мне идти? Я забрал к востоку, туда, где городская стена развалилась, а ров превратился в заросший овраг. В этот ров свозили всяческую падаль, скотскую и человеческую. Я присел под никуда уже не годной рассохшейся виселицей и полез в мешок. Там оказались теплая потерявшая цвет ряса, шляпа пилигрима с широкими полями и башмаки. Все старое, добротное, пропахшее пижмой и мятой - от моли, наверное. Рясу я надел прямо поверх камзола, она оказалась мне длинна, шляпу отправил обратно в мешок. Башмаки на меня не налезли, и я развесил их прямо на кусте.
   Сюда мало кто приходит. Нищие, воры, стража могут появиться и днем. Эти ограбят. К вечеру тайком пробираются студенты медицинского факультета. Они собирают и сравнивают разные кости, бывает, воруют трупы. Говорят, что они могут вскрывать трупы прямо здесь. Это уже опасно. Чужих медики избивают, чтоб доносить неповадно было, могут ножом пырнуть и сбросить в овраг. Ножи у них острые, для вскрытий. Но сейчас рано, и пока я здесь, в этом нет ничего странного. Сидит себе послушник из бенедиктинского монастыря, размышляет о бренности всего мирского.
   И что же мне делать, куда мне идти? В Геную, в порт и устроиться матросом. Или, как советовал ректор, кочевать по университетам. Нет, не то. Вечно бегать без цели я не могу, так можно с ума сойти. Есть у меня в голове один безумный голос. Говорят, у Сократа был такой, запрещал ему многое, и побег из Афин тоже запретил. Мой голос лучше, он подсказывает, что надо делать. И сейчас, когда я совсем запутался, мой голос проснулся и сказал:
   "Ты должен найти Крысолова!"
   - Зачем?
   "Я не знаю. Ищи его, иначе всю жизнь проживешь зайцем. А так в твоем бегстве будет какой-то смысл. С Богом". И голос умолк. Это хорошая мысль, от нее стало как-то теплее и мягче. А то я до сих пор не заметил, что шею и ноги сильно сковало.
   Однако кто-то идет, несколько человек, галдят; похоже, пьяные. Я прокрался к кустам и, обернувшись, увидел странное: несколько лет спустя почти обезумевший Простофиля Бенедикт будет метаться здесь по склону оврага, разыскивая труп своего любовника; а стражник ударит его в грудь тупым концом копья. Что ж, пусть так. Значит, из-за меня его не взяли.
   Я пролез под ветками шиповника, на котором только что развесил ботинки. И уперся в тусклую рваную сетку из проволоки, незнакомый мягкий металл. Нашел в ней дыру и проскользнул дальше. Наступил рукой на какие-то мокрые короткие подштанники и заметил вещь - с одной стороны у нее вроде бы поршень, с другой - длинное тонкое блестящее острие. Она кажется опасной. Внутри этой полупрозрачной штуки свернулась кровь.
   Я прополз еще немного, и кусты кончились. Тогда я встал и направился к серому зданию, которого раньше здесь не было.
  
   Мария
   Здравствуйте, меня зовут Мария, я врач-психотерапевт. Таково стандартное приветствие. Я подготовлена по гештальттерапии, а на моем сертификате психотерапевта еще чернила не успели просохнуть. Во мне крепко сидит комплекс Профессионального Спасателя: "чужую беду руками разведу". Мне двадцать восемь лет, я живу одиноко, но это ненадолго. Вот и все обо мне.
   Теперь о нашем центре. Это почти развалина, бывший детский садик, закрытый во времена "Царя Бориса". Что здесь хорошо, так это большой засаженный деревьями и цветами диковатый сад. Здесь собираются кошки, вороны и голуби, мы их всех кормим. Сейчас сентябрь, и в кронах берез уже появились желтые косицы. Все это я вижу из окна своего кабинета. Да, у меня есть отдельный кабинет, но это вовсе не потому, что руководство так уж ценит своего единственного психотерапевта. Просто все остальные обитатели кабинета уволились - еще один психотерапевт теперь в фирмочке, кодирующей алкоголиков, а психолог устроилась менеджером торгового зала в секс-шопе - по крайней мере, оригинально и позволяет применять навыки психолога-консультанта. Кто-то стал шаманом, кто-то торгует биодобавками.
   Сейчас 2004 год. Бум на психологические услуги недавно миновал, и теперь психологи бегут - денег нет. Я все еще здесь, и мне приходится три, а то и четыре раза в неделю дежурить в приемном покое, иначе не хватит на аренду квартиры.
   В центре довольно скучно. Вместо того, чтоб годами заниматься с серьезными, мотивированными (и состоятельными) клиентами, мне приходится консультировать по одному-два раза тех, кого присылает на перевоспитание комиссия по делам несовершеннолетних. Они, такие клиенты, только поддакивают и требуют советов, а потом исчезают до следующего прокола. Им оно не надо. Так чего ради я здесь теряю квалификацию? Какого черта не ухожу отсюда? А ради тех очень редких клиентов, которым интересна собственная душа. Это я так считаю. На самом деле мне, наверное, просто некуда бежать. Нытье, а психотерапевтам ныть ни в коем случае не полагается. Вот так. "О матерь Ахайя! Оглянись - я твой лучник последний".
   Итак, сегодня девятое сентября, четверг. Через неделю я выхожу замуж. Постараюсь уговорить мужа и уехать в Питер. А пока на часах около четырех, клиентов не предвидится, и я очень хочу спать.
   Поскольку я владею методом активного воображения, то могу какое-то время сохранять сознание и во сне. Вот сейчас я вижу сон. Все так же. мой полутемный кабинет, только мебель в нем средневековая. А мой черно-серый шерстяной костюм превратился в монашеское облачение сравнительно высокого чина; вместо часов-медальона, что мне подарил жених, на груди поблескивает серебряный образок. На голове возник очень неудобный крахмальный апостольник, похожий на картонный колпак. Стол завален перьями и пергаменами. Три из них скреплены свинцовой папской печатью, и я должна их непременно посмотреть.
   Так, это отзывы на мои тесты. Два из трех приняты - тот, где речь идет о мотивации при вступлении в монастырь, и второй - о том, к каким смертным грехам склонен исповедуемый. А вот третий, где речь шла о способности восприять благодать Божью, не принят категорически. Рекомендовано оставить эту тему, от которой основательно попахивает ересью. Что ж, благодать есть благодать, и не надо пытаться разгадать Божий промысел, Папа как всегда прав.
   Больше, кажется, в этом сне и нет ничего, но я не могу ни заснуть, ни проснуться. Сознание все еще ясное, и весь средневековый монастырский антураж остался прежним. Я жду.
   Я пропустила момент, когда ко мне постучал этот рыжий юноша в рясе. Стоило мне повернуться ко входу, и он уже был здесь. Рыжий, карие круглые глаза, невысокий и плотный. Так у нас выглядят удмурты или бесермяне. Но нет, не то.
   - Здравствуйте. Меня зовут Мария. Я... [психотерапевт]... лекарь душ. Как Вас зовут?
   - Антон.
   - Присаживайтесь.
   Мы расселись по креслам, и он начал теребить вылезший поролон.
   - Я чем-то могу Вам помочь?
   Глаза он на меня поднял-таки. Я вижу, он растерян и не совсем понимает, где находится. Может быть, и не знает, как здесь оказался.
   - Сестра Мария...
   Ну, пусть будет сестра. Тогда "брат Антон" или просто Антон?
   - ... Я... я должен найти Крысолова, - так и произнес, с большой буквы.
   - Подождите, я не понимаю Вас...
   - Ну, я из Гаммельна.
   - Та-ак. Это там было нашествие крыс, Крысолов увел их. Потом ему не отдали обещанную невесту, и он увел детей. И теперь никто не знает, утопил он их или увел в город под горой?
   - Да, - я, наверное, перестаралась, и он опять смотрит в пол.
   Надо бы спросить, чем могу помочь именно я, прямо язык чешется. Но еще слишком рано. Тогда другой вопрос:
   - Вы решили обратиться именно сейчас...
   Он почувствовал формальность, кажется. И повысил голос:
   - Я решил только найти Крысолова. А тут я просто оказался, и не знаю, при чем здесь Вы и это место.
   Так. Говорить он будет. Не торопись, не в тебе дело. Как же я найду этого Крысолова?
   - Антон, расскажите, пожалуйста, как Вы сюда попали.
   Он коротко рассказал о визите к ректору, о рве с падалью, о проволочном заборе и странной вещице.
   - Это шприц. Им вводят в кровь [наркотики] ... ну, опиум, например. Хорошо, что Вы не укололись, могли заразиться.
   Странный, вязнущий разговор. Объяснения совсем парализовали его. Я вижу сон, а парню нужна совсем не психологическая помощь.
   - Антон, это не Ваше время и не Ваше место. Я пока не знаю, чем могу Вам помочь, но что в моих силах, сделаю обязательно. Давайте попробуем вспомнить, что там было, в Гаммельне.
   - Хорошо. Крысолов пришел за дочерью бургомистра не сразу, прошло примерно восемь лет. Как появились крысы, я не помню, я был совсем маленький. А потом, когда он пришел, я не смог пойти вместе со всеми, у меня была сломана нога.
   Взгляд Антона почти неподвижен, он глядит куда-то над моей головой. Отлично.
   - Антон, расскажите об этом так, как будто оно происходит прямо сейчас.
   - Ладно. Я сижу в кресле у окна. Я подвернул ногу, и сломалась кость, она уже не болит, но ходить мне еще не велят. Папа и мама в нижних комнатах. О чем-то громко говорят. Наверное, ругаются...
   - Угм...
   - Мне очень скучно. На улице ясно, май, а мне никуда нельзя. Я хотел зареветь, но из гордости не стал. Я... мне кажется, что-то должно случиться... радостно и почему-то страшно. И я слышу топот, кто-то бежит, а кто-то шаркает ногами, их много. Мама с папой замолчали, а толпа идет все ближе, но мне из верхнего окна ее не видно. Легкие шаги, много людей. И я слышу игру на флейте. Вроде бы ничего особенного, но я такой не слышал раньше. Не могу сказать, как это...
   Он сцепил зубы и закрыл глаза.
   - Я звал родителей, просил, чтоб они перенесли меня вниз, но никто не пришел. Их вообще слышно не было. А музыка меня звала. Я видел рыцарей, моряков и птиц, но не обычным зрением; они улыбались и звали меня с собой, далеко-далеко, где никому не было важно, что я еще маленький. Я кричал: "Подождите меня, подождите, я с вами, возьмите меня с собой", но меня никто не слышал. Тогда я заревел и попробовал допрыгать к лестнице вместе с креслом. Так и прыгал на одной ноге и держался за поручни. А кресло упало на бок и я вместе с ним. Я заревел уже в голос, думал, горло порвется, и никакой музыки уже не слышал. Потом пришли родители, позвали служанку и уложили меня в кровать. Я проспал больше суток, а потом мне сказали, что я остался один мальчик на весь город, только велели помалкивать об этом. Все остальные дети ушли за Крысоловом. Вот и все.
   - Сейчас сделай глубокий вдох... выдох... можешь открывать глаза.
   Мы с Антоном молчали, кажется, очень долго. Каким-то боком эта история касается и меня, но я пока ничего об этом не поняла.
   - Я думаю, это не все. Что-то худшее случилось потом, верно?
   - Ну да. И сейчас продолжается. Ходили такие слухи, что он утопил их в том же озере, что и крыс. Я ходил туда, ждал, когда всплывут трупы, но не всплыл никто. Отец говорил, когда Крысолов привел туда крыс, вода выбрасывала их больше месяца, и туда перестали ходить, боялись чумы. Из-за этого бургомистр, наверное, и отказался ему платить. И кроме меня в озере никто детей не искал. Отец, когда узнал, что я там бываю, выпорол меня, и я перестал ходить.
   - "Скелет в шкафу".
   - Что? Да, потом бургомистр отправил Грету, свою дочь, в монастырь, потому что она влюбилась в Крысолова и стала отказывать женихам. С тех пор было запрещено говорить о нем, а перед этим отслужили последнюю, очень дорогую, мессу в память утонувших детей, но стало еще хуже. Мне тогда все время было грустно, все друзья погибли, взрослые не разговаривали. Но помню, что были какие-то недовольства, обвиняли бургомистра и епископа с присными - особенно после того, как запретили поминать этих детей в заупокойных списках. Вроде бы готовили мятеж, и тогда в городе начали судить и вешать - сперва за другое, за чернокнижие или фальшивомонетничество, а потом уже прямо за подстрекательство к мятежу. Очень многих повесили, а некоторых отправили в рудники.
   Его аж перекосило.
   - Антон, что с тобой сейчас, когда ты рассказываешь обо всем этом?
   - Мне противно. Мой отец тогда погиб. Он поехал по торговым делам, и на тракте его застрелили из лука. Слуга сбежал, наверное. Но взяли только лошадь, деньги и векселя никто не тронул. А потом умерла мать. Она всего боялась, перестала спать и говорила только шепотом. Ничего она не знала, стала держать меня дома и все просила беречь себя. Потом начала кашлять кровью и зимой умерла. Дядюшка отдал меня в монастырскую школу в другой город. Но он велел молчать, и друзей я там найти не смог. Я хотел вернуться в Гаммельн, не получилось.
   Он замолчал.
   - Появились еретики, они считали, что Крысолов то ли Христос, то ли Антихрист - что началось Второе Пришествие...
   - Погоди. Это были люди уже в годах, которым при Крысолове было лет по пятнадцать-двадцать. Они слышали музыку, но не приняли ее всерьез, а когда стали взрослыми и недовольными, вспомнили об этом и создали [секту]... ересь?
   - Да, и Грета тоже была с ними - "Жена, облеченная в Солнце". Приехала инквизиция, был гласный процесс, их сожгли. А теперь добираются до меня. Я не хочу всю жизнь удирать от них! Я их ненавижу!
   - Антон, ты все еще хочешь разыскать Крысолова?
   - Очень хочу.
   - Хорошо. Ты его нашел, и что тогда?
   - А тогда я потребую у него вернуть детей назад!
   Да он же зареветь готов от злости. Что же делать мне?
   - Давай так. Я думаю, искать Крысолова как человека бесполезно, это не человек.
   - Это Сатана.
   - Ну да. Значит, он появляется там, где уже все плохо, но никто об этом не хочет знать. Я не знаю точно, что делать - может быть, вспомнить все детали, что было в Гаммельне, и тогда мы [какие еще мы? контрперенос, однако] сможем его выследить. Приходите завтра в это же время, хорошо?
   - Я приду.
   Как кончился сон, я не помню. Как бы то ни было, Антон ушел. Но в моем календаре на 16-00 завтрашнего дня был записан Антон, на столе остались документы - "Принят в Центр "Семья" ... района на обслуживание Месснер Антон Альбертович и т. д.". заполненные по-русски не моей рукой. На следующий день Антон не появился.
  
   Бенедикт
   Это видение или сон.
   Я долго шел по коридору, вымощенному темно-желтой и бордовой плиткой; плитка не из камня или глины, она только похожа на глину или камень. Коридор устроен так же, как в моем общежитии: множество дверей с золочеными ручками и непонятными табличками появляются одна за другой. Двери не из дерева, но очень походят на деревянные; отличаются от деревянных только на ощупь. За дверями о чем-то разговаривают женщины. Их здесь много, попадаются навстречу группами или поодиночке. Размалеванные старые женщины с крашеными волосами, женщины, смеющиеся, как ведьмы. Женщины (быть того не может!) в очках. Женщины в штанах, и то место, где у них сходятся ноги, похотливо выпирает. Женщины в коротких юбках, из-под которых видны колени. Женщины, бесстыдно обтянувшие груди. Господи, это, наверное, ад. Парень в узких синих штанах, его черные волосы намазаны маслом и торчат кверху, он несет какой-то ящик. Когда парень ушел вперед, оказалось, что на его заднице что-то написано.
   А мне нужна лестница на второй этаж. Вот она. Серая, облезлая, похожая на каменную, но не каменная. Поручни грязные. На фоне белой, синей и красной полос - портрет аккуратного лысоватого человечка с подозрительным взором. Неужели икона, но кто он тогда? Я не могу понять, как сделан этот портрет, он не нарисован. Чудесно проступивший на блестящей бумаге образ Антихриста или самого Сатаны? Нет; никто не выказывает ему никакого почтения. Потом еще один зеленый коридор с пыльными стенами, и вот она, нужная дверь.
   Я постучал.
   - Да-да, - откликнулся голос, хрипловатый и низкий, - входите!
   Голос странный, не мужской и не женский. Он холоден, зычен и лишен обертонов, но это и не голос кастрата. Я толкнул стеклянную дверь с табличкой и вошел. Владелец голоса расположился в кресле с одним поручнем. На столе перед ним лежало нечто, похожее на раскрытые восковые таблички для школяров, только намного крупнее. Половинка таблицы покоилась на столе, а вторая торчала кверху. Нижняя, черная, половина была расчерчена на квадратики с буквами и еще какими-то знаками.
   Если женщины там, внизу были омерзительны, то эта (или этот) была ужаснее их всех. Одетая в длинную желтую рубаху - не замшевую, но как бы из замши, и в линючие синие штаны с толстыми желтыми швами и заклепками из меди (как и у парня с надписью на заднице), она не была накрашена, и ее русые короткие волосы встопорщились на темени. Когда я вошел, она двумя пальцами стучала по нижней таблице и прихлебывала из стеклянной кружки черное варево. От горячего мутного напитка несло гарью, да и от существа сильно пахло сгоревшей травой, которая не была мне известна. Голова этой твари на первый взгляд казалась мужской, мужественными были прямой лоб с четкими гранями у перехода к вискам и резкой складкой у переносицы, крупный нос и широкие темные брови. Женщину в ней выдавало что-то неуловимое в разрезе глаз, тонкая шея, маленькие руки и мягкая линия нижней челюсти. Ни усов, ни бороды не было. Очень тонкие губы демона постоянно улыбались - или так казалось из-за длинноватой верней губы. Двусмысленное мужеподобие, юношеская прелесть андрогина... Он похож на языческого Вакха, статую которого мне довелось увидеть когда-то. И как бы ни был соблазнителен этот молодой демон, он пугал меня и отталкивал.
   - Прошу прощения, - вежливо сказал андрогин и одним глотком допил свое колдовское зелье. - Добрый день.
   - Это ад или публичный дом?
   Демон встал так, как поднимается разъяренная собака - медленно и напряженно выпрямляя локти, опираясь на стол. Он злобно сощурился, а тонкие губы исчезли вовсе.
   - Та-ак. Если Вы пришли сюда ругаться, вот Вам у входа висит "Книга жалоб". Пишите туда что хотите и вон отсюда. А через полчаса идите к директору - у нас сейчас обеденный перерыв.
   Это все-таки женщина, ее тяжелые груди явно проступают под широкой рубашкой. Сердится она так же, как и я - голос становится ниже и тише, и она как бы взмяукивает.
   Женщина-андрогин отправилась за своей "Книгой жалоб". Писать на языке демонов я все равно не смогу. В ужасе я заметил, что она сильно хромает. Ее ноги обуты в открытые шлепанцы, и я ясно видел, что у нее обычные человеческие ступни.
   - Не надо вашей книги, госпожа. Я попал сюда в видении, и это место кажется мне адом.
   Андрогин резко провернулась на здоровой ноге:
   - Понимаю. Значит, то же самое, что и с Антоном.
   - Антон Месснер?
   - Да, Антон Месснер.
   - Это мой студент.
   - Присаживайтесь.
   Я устроился в глубоком и пыльном коричневом кресле (ворс похож на бархат, но это не бархат: жестче и неприятно пахнет), за покрытым красно-белой льняной скатертью столиком.
   - Чем вы занимаетесь?
   - Это [центр психологической помощи] ... место лечения душ. Несмотря на это, мы - не церковь. Помогаем разобраться в себе и в испорченных отношениях. Вот и все.
   С моего места мне стала видна верхняя, торчащая, часть ее таблиц. Там в ореоле огня плясал синий могучий демон с грозным и страшным ликом. Третий глаз краснел посреди его лба, под головным убором из цветочных лепестков или листьев; в каждой из четырех рук было какое-то орудие пытки - крюк, аркан, трезубец и что-то еще. Картина не была нарисована, она пламенела изнутри странным, ярким, призрачным светом.
   - Кто этот демон?
   - Этот? Это [Махабоддхисаттва Ваджрапани]... , убивающий страх. Он и правда был злым демоном, но после встречи с Буддой дал обет творить добро ради всех живых существ. Грозный облик он оставил в память о своей природе. Эти жуткие орудия не так страшны, как кажутся: арканом и крюком он вылавливает души из пучины [кармы]... страдания, а прочими орудиями разбивает препятствия к [просветлению] ... спасению.
   - Вы поклоняетесь демону или этому Будде?
   - Ваджрапани? Нет, это, скорее, образ для [медитации]... созерцания. Будде, пожалуй, да.
   - Сатана!
   - Ну уж нет! Помните идею Оригена о возможности спасения Дьявола? Так оно и было.
   - Значит, ваш Будда - великий святой?!
   Женщина молча пожала плечами, и я спросил ее:
   - Но какую помощь мог получить у вас Антон?
   Кажется, она опять начала сердиться.
   - Это касается теперь только меня и Антона, таковы здешние правила. Поскольку здесь Вы, то следует разобраться, для чего Вы сюда попали.
   - Я не знаю!
   - Хотите уйти?
   - Нет, я не знаю, как вернуться отсюда.
   - Я... знаю, нет, догадываюсь, кто Вы. Но это не помогает мне понять, зачем Вы пришли. Пользуйтесь, пока не кончились Ваше видение и мое свободное время.
   - Говорите.
   - Вы - отец Бенедикт по прозвищу Простофиля. Вы упрямый и странноватый чудак. Вы терпеть не можете женщин [из-за своей гомосексуальности]..., потому что Вы содомит...
   - Это Вам сказал Антон?
   - Нет, дело не в этом. Не волнуйтесь, пожалуйста. Дело в том, что восемь лет назад мы с моей подругой [создали? выдумали? выловили] ... Вас. Мы написали рассказ о Вашей смерти и посмертных похождениях.
   - Расскажите мне.
   - Нет, пока не буду. Может быть, мы ошибались.
   - Вы - Бог???
   Это было бы кошмаром. Бред. Даже не его\ее пол. Нет, человекоподобие. Мне все больше кажется, что эта женщина - человек. Что человек может, какова его творческая мощь? Если я кукла, то как далеко заведут капризы столь нелепого кукловода? Я хотел плакать.
   - Нет, наверное, нет. Вы появились в моей голове сами по себе и ... э-э... действовали всегда в соответствии со своим характером. Я бы не смогла заставить Вас поступать вопреки Вашей природе.
   - Но Бог действует так же. Он не хочет...
   - Думаю, да. Об этом и пишутся теодицеи.
   - Тогда что Вы еще можете рассказать обо мне?
   - Вам пока нет пятидесяти. Когда-то Вы были инквизитором...
   - Это ошибка. Я ректор университета в ..., где учился Антон из Гаммельна, всегда преподавал там.
   - Ну, вот видите. Я ошибаюсь, значит, я не Бог. Мне кажется, я могла бы быть Вами или Вы мною - в ином месте или ином времени.
   - Слава Тебе, Господи!!!
   - Еще бы. Это какой был бы ужас при Вашей-то женофобии, если б Вас с Вашим миром в придачу выдумали две отвязные молоденькие девчонки!
   И тогда кто-то во мне сказал, а я произнес это вслух:
   - Я пришел поговорить с Вами о Боге.
   - Я слушаю.
  
   Мария
   Простофиля Бенедикт держался достойно. Видно же, что его передергивает, когда он касается синтетической обивки кресла. Взглянув на Ваджрапани, он побледнел - пусть я не знаю, испугал ли его сам великий Бодхисаттва или же фосфорическое свечение этой тханка на экране ноутбука, но он слушал и понимал, что я говорю. Если б он обратил внимание на то, что одет в обычные для нашей реальности серые костюм и вязаную водолазку, скорее всего, перепугался еще больше, но вряд ли до потери контроля над собой.
   Он вел себя так, словно уже приговорен к бесконечному сроку в преисподней и никуда из нее не денется; об этом говорил его взгляд, печальный, то ли презрительный, то ли усталый. Моя внешность обманчива, бабушки в церквах глядят на меня волчьими глазами. Насколько я знаю Бенедикта, он вполне мог принять меня за демона (вряд ли за Вельзевула или кого-то подобного по рангу), да и как женщина я ему отвратительна - но он разговаривал со мною вежливо, не заискивая и особенно не зарываясь (разве что насчет Будды) - насколько он это умеет. Раз он явился, выслушать его надо в любом случае, это важно. И мне самой интересно говорить с ним, я даже рада его приходу... И мне почему-то стыдно, и этот стыд нарастает, превращаясь в тоску. Может быть, это его неосознаваемый вечный стыд. Может быть, и мой. Видно будет.
   - Я Вас слушаю.
   Бенедикт стиснул пальцы в замок и начал быстро-быстро постукивать этим замком по кончику носа.
   - Игнатий перед самым постригом рассказал мне одну историю... Не знаю, какое отношение она имеет к этому месту... Если Вы сочинили мою жизнь, должны знать, кто он такой.
   - Я плохо знаю его...
   - Я тоже. Не удивляйтесь. Он мыслит своеобычно, подобно неразумной твари. Понимает то, что видит, слышит, ощущает, и отметает, игнорирует все метафизичекое. Он делает так не по глупости, а из каких-то своих соображений. И никогда не делает окончательных выводов, он очень осторожен в этом. Чувствует он так же, имея в виду только сегодняшний день. Кажется, у него нет никакого представления о будущем, он не хочет его и не доверяет ему. То же самое и с прошлым. Это большая честь, он ежедневно решает любить меня снова. Его логики я не понимаю, а я много лет преподаю Аристотелеву логику и схоластику. Подозреваю, что он не верит в Бога и всего лишь снисходит к моей вере и моим сомнениям из любезности.
   - Как Вы относитесь к таким его особенностям?
   - Мне очень любопытно. В этом любопытстве есть большая сила, сродни сладострастию. Библейское "познать", вот оно что! Я вижу его очень, очень редко, чтоб не погубить. Разгадать его я не могу, поэтому не смогу и забыть. Так вот, история, рассказанная в последнюю свободную ночь перед постригом - это единственное его воспоминание, которое я слышал...
   Я отвлеклась. Тоска, тоска и слова в скорбном тумане. Сам воздух, я чувствую, тяжело давит на грудь, стягивает челюсти и раздражает глаза, и время может длиться бесконечно. Стоп-стоп. Я его больше не слышу, не хочу слышать. Сейчас его нельзя останавливать, пусть говорит.
   - ... в плен. Был он там больше полугода, стал немного понимать по-местному. Его готовили к жертвоприношению.
   - Ага, - вяло вмешалась я, - для жертвы нужен человек с белой кожей. Жертву могли специально отбеливать несколько месяцев...
   - Не знаю. Бесовщина языческая.
   Стой, не перебивай его!
   - Так вот. Подошло время какой-то важной церемонии, для нее подготовили девственницу. Игнатий говорил, что она не была особенно красивой, хотя полагалось считать ее прекраснейшей. Мать продала ее жрецам, и они сделали так, что она как будто случайно нарушила какой-то запрет. На ней должен был жениться леопард, так делается там каждый год. Девушку уводят в лес на ночь, а утром забирают то, что осталось от трупа, и хоронят. И с этой поступили так же, но утром она пришла сама. Она онемела и была ранена - и стала женщиной. Жрецы решили, что это дурной знак, и прогнали ее снова в то же самое место. Мать ее заколдовали, и она умерла к вечеру. Утром же девушку нашли в лесу расчлененной и выпотрошенной через срамное место. Игнатий слышал, что следы вокруг трупа были человеческие, хотя в засохших лужах ее крови и остались клочки леопардовой шерсти.
  
   Уф-фа, дышать теперь можно, он рассказал.
   - Отец Бенедикт, я скорблю и тоскую сейчас. Я растерялась, не знаю, что об этом и думать.
   - Прежде я думал, что все понятно. Бога-леопарда не может быть, поэтому нечестивые колдуны подделали обряд и сами убили девушку. Быть может, в первую ночь ей чудом удалось отбиться.
   - А сейчас что Вы об этом думаете?
   - Сейчас, здесь? Я боюсь; мне кажется теперь так: Божество-леопард (или демон, какая разница) существовало. Прежде жрецы сами спокойно насиловали, убивали и пожирали человечину, а на сей раз леопард действительно явился и овладел невестой. Он не обязан делать то, что угодно жрецам, и почему-то не стал убивать ее. Это настоящее, божественное или дьявольское, чудо. Но жрецам не нужен непредсказуемый Бог, поэтому они сделали все как обычно и были прокляты.
   - Чего же Вы боитесь?
   - Возможно, я сам подобным образом подделывал Бога, пусть лишь для себя. Игнатий со своим рассказом надломил мою веру, и теперь она клонится к ереси. Я скорблю о прежней вере, но удерживать ее не буду. Сохраню ли я чистой прежнюю веру, отрекусь ли от нее, желая, как и прежде, управлять Богом - я все равно проклят, как проклят Игнатий, посвященный в историю с невестой леопарда.
   - Вы можете предсказать Вашу будущую ересь?
   - Нет, я не хочу. Пусть Бог Сущий проявит Себя сам.
   ...
   - Поскольку Бог непостижим, каждый верующий и каждая церковь невольно подделывает Его и помыкает Им, так я думаю.
   - Нет, я имею в виду совершенно иной способ подделки. Я расскажу, что было со мной. У меня был духовник, отец Элиа. Он исповедовал меня с детства, я бывал у него еженедельно или чаще. Он, мне кажется, по-своему любил меня. Именно благодаря ему я начал учиться каллиграфии, а потом и теологии. Особенно мне нравилось, что он, слушая [о плотском томлении, про грех] ... про мое очередное увлечение, не делал вид, что это противоестественная скверна и особое преступление перед Всевышним. Он говорил об этом так, как если б это были самые обычные греховные помыслы.
   Рано или поздно это случилось бы, я возжелал его. Желание не проходило, и я понял, что люблю его. Дважды на исповеди я [солгал]... умолчал об этом и говорил только о сомнениях в бессмертии души. Как будто бы можно было откупиться раскрытием более серьезного греха, чтоб сберечь более для меня тягостный и желанный. Элиа, кажется, не совсем мне поверил, он счел мои сомнения обычным юношеским кокетством. На третий раз мое молчание было бы нестерпимым. И я пошел к нему.
   - Вернитесь, пожалуйста, в день Вашей исповеди.
   - Да. Я вышел на исповедь загодя. Сразу пройти к нему я не смог, словно бы воздух был не воздухом, а стеной. Я отправился к тому дубу, что еще при папе Сергии посадил основатель аббатства, отец Урбан. Этот дуб видел всех обитателей монастыря и не помнил ни одного из них. Я долго стоял, опираясь о него плечами, и его кора казалась мне каменной, мертвой. Потом я почувствовал, что время пришло, дуб как бы оттолкнул меня, и я прошел в исповедальню.
   Элиа невозможно рассмотреть за решеткой, как и любого духовника. Я помню его глаза, темные, детские. Взгляд Элиа всегда был весел, ласков и легок. Он, видимо, ожидал очередного признания - и мягко спросил:
   "Ну, кто он на сей раз, сын мой?"
   Я ответил, так получилось само собою:
   "Вы!"
   Я понимал, что это очень дерзко, хотел попросить прощения. Взгляд Злиа изменился, в нем я увидел [обиду... страх] ... досаду и печаль, но не скорбь, не боль. Поздно было прощения просить. Элиа сказал:
   "Твое стремление к Богу движется только вверх. Плотская страсть мчится по горизонтали. Если двигаться к Богу прямо, ты сгоришь, созерцая Его лик; только похоть размечет тебя по земле. Сталкиваясь, эти страсти образуют спираль, сжимающую витки вокруг Всевышнего. Помни, твое влечение ко мне - только слепая и сырая сила - как конь Парсифаля, блуждающий в лесу и окольным путем везущий хозяина к Святому Граалю".
   "Я любил Вас и уже долго не думал о Всевышнем..."
   "Помни: не сотвори себе кумира, сын мой..."
   Элиа не был строг, но его голос прозвучал разочарованно и скорбно.
   "Помню. Я хочу знать, падре Элиа, для чего Господь создал меня таким".
   "Наверное, для того, Бенедикт, чтоб научить тебя милосердию и смирению".
   В итоге падре Элиа приказал мне сменить духовника, а вскоре меня направили учиться сюда. Он отослал меня подальше. У него были готовые ответы для меня.
   ...Тяжелое презрение, почти отвращение - вот что написано на его лице; и это выражение больше не меняется.
   - Отец Бенедикт, что с Вами сейчас? Что Вы чувствуете?
   - Скорбь и ненависть. Ненавижу, и его, и Всевышнего.
   - Вы обижены?
   - Нет, не за что. Будь я на его месте, обязательно велел бы мальчишке найти другого духовника. А если б у меня была хоть малейшая возможность, сделал бы все, чтоб соблазнить Элиа.
   - Вас что-то удержало.
   - Долг духовного чада перед духовным отцом.
   - Вы все еще чего-то от него ждете.
   - [Истины]... Откровенности.
   Нет, не то. Его лицо осталось прежним. Значит, надо о Боге.
   - Простите. Я не поняла: подделка состояла в том, что Вы сотворили себе кумира?
   - И да, и нет. Сотворение кумиров в таком возрасте простительно. Элиа поступил подобно Богу или Дьяволу, он отправил меня преподавать к юношам и тем ввел в постоянное искушение. Еще хуже, он дал мне в руки инструмент усмирения религиозных колебаний вместо истинного знания обо мне и о нем - вся эта теология, эта схоластика... Я принял предложенное им. Это и была настоящая подмена. Я думаю, он был таким же содомитом, как и я. Иначе откуда [его невозмутимость] эта терпимость? [Ложь о] ...видимость отеческой привязанности сохранить не удалось, и он прогнал меня.
   - Вы любите его?
   - Я помню его и пытаюсь понять, что он сделал и для чего. Я его сужу, и это тоже греховно. Скажите мне, сударыня, как Вас зовут?
   - Мария.
  
   Бенедикт
   Она назвалась Марией, и это взбесило меня, стало последней каплей. Это не демон. Она трибада, и она не стыдится себя, как должен вечно стыдиться я, не прячется. Я действительно в аду, этот ад и в университете, и здесь, и нет мне исхода. Что-то еще я должен спросить, пока ярость не взяла свое.
   - Госпожа Мария, скажите мне, что Вы знаете о моей смерти и о посмертии.
   Она ответила, медленно, задумчиво и сухо, что-то прикидывая в уме:
   - Хорошо. Мы ошиблись с инквизицией, но Вы помогли бежать Антону, значит, и вправду упустили еретика - это было в нашем рассказе. Наша канва в общих чертах правильна.
   - Говорите же!
   Я не вещь, не образ, ей не следует забывать об этом!
   - После гибели Игнатия в случайной драке Вы заподозрили, что его смерть подстроена одним Вашим коллегой, греком по [национальности] ... крови. Вы сочли, что это Бог и Дьявол в одном лице, попытались убить его. Убийство сорвалось, и вы перерезали себе горло, чтобы пропасть в аду вслед за возлюбленным.
   - Что было дальше?
   - Вы искали встречи с ним в разных [загробных] ... посмертных мирах, находили и теряли. Мы не смогли закончить эту историю. Я хотела Вашего освобождения...
   - Почему не закончили?
   - Я не знаю [не хочу говорить].
   Бешенство мое стало спокойным и холодным, я сам - проницающим чистым разумом.
   - Вы не веруете в бессмертие души, верно?
   - Нет, не верю.
   - Так за каким чертом нужно было делать из меня посмешище и гонять туда-сюда и после смерти? Вас развлекала наша судьба и гибель, так? Вы пытались ответить нами на свои вопросы, Вы, ханжа! И Вы не справились даже с такой фальшивой историей!
   - Я вижу, вы разгневаны, может быть, устыжены, я тоже злюсь на Вас. Вы правы, укоряя меня за легкомыслие. Но я Вам говорила. Я не Бог и не демон, я не сумела бы изменить Вас!
   - Еще одна ложь. Ложь! Я говорю не о моей сущности, а о судьбе, которую Вы исказили.
   Дверь распахнуло ударом ветра, и я быстро вышел. Она все еще кричала:
   - Берегитесь публичных казней, особенно аутодафе, вы оба! Это опасно, не ходите туда!
   - Ведьма, трибада, гадалка проклятая!!!
   Я сбежал вниз по лестнице и вышел через другие двери. На полуразрушенном крыльце толстая завитая старуха в шерстяных штанах и толстых носках подзывала кота к большой миске каши:
   - Котя, котенька, рыженький, иди-иди сюда, кашки дам. Кс-кс-кс!
   Небольшой скуластый котик медленно и заносчиво повернул голову, но не двинулся с места. Я знаю этого кота, у него очень светлый кончик хвоста, его подкармливают наши студенты. Он тоже здесь?
   Я прошептал:
   - Барбаросса! - он величественно подошел, мяукнул и посмотрел мне в глаза.
   Пока я гладил его, заметил, как назвавшая себя Марией двинулась в сторону большой дороги. По дороге с режущим грохотом, с дымной вонью неслись огромные закрытые возки без коней, битком набитые людьми. Она все еще хромала, но походка ее становилась все плавней и размеренней, черные башмачки ступали ровно и скоро. Она влезла в остановившийся на мгновение дымящий возок и уехала в нем.
   Барбаросса, распушив хвост, медленно направился в другую сторону, во дворы, к сплошной стене высоких серых каменных зданий. Вслед за ним я вошел в арку, неровно усыпанную щебнем - и вышел к огородам моего университета.
  
   Дневник Марии
   Последняя запись о парализованной клиентке от 7.09.2004 сделана черным. Далее фиолетовой гелевой ручкой написано следующее:
  
   Давай попробуем как в катехизисе.
  
   Откуда ты знаешь о казнях в Гаммельне?
   Я сама написала эту историю в 1988. Подражание Булгакову и/или Гофману. Перестройка уже определилась со своими целями. А я была слишком мала и жалела, что не могу сделать ничего реального. Поэтому и сочинила эту историю.
   Ты предсказала события очень верно, и для нас, и для мира Антона и Бенедикта. Что ты чувствовала тогда?
   Ужас, бренность, фальшь и надежду.
   Что чувствуешь сейчас?
   Торжество и азарт. Я была права!!!
   Ты думала об Антоне?
   Я не знала о нем тогда.
   Тебе интересен был Крысолов?
   Нет. Он пришел, сделал свое черное дело и ушел навсегда.
   Сейчас тебе нужен именно он. Хочешь его найти?
   Да.
   И не отговаривайся тем, что это якобы проблема Антона. Он не просто клиент.
  
   Дети погибли? Крысолов отдаст их?
   Не знаю, это от меня не зависело и не зависит. Вот это уже и правда не мое дело. Это работа для Антона.
   Тебе теперь интересен Гаммельн?
   Тогда был интересен, теперь - нет. Лживый и мещанский городишко с непомерным самомнением. Я сама живу и работаю в таком Гаммельне, черт бы подрал его и меня!
  
   Зачем приходил Бенедикт?
   Поговорить о Боге.
   Что он сделал?
   Отыграл со мною то, что не посмел сказать своему любимому Элиа.
   Ты обиделась?
   Да.
   Что еще о Бенедикте?
   Он говорил о ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ и ФАЛЬШИВКАХ. Это должно иметь отношение к Крысолову.
   Ты его тоже предала. Скажешь, нет?
   Да, но когда?
   Он считает, что дважды. Тогда ты сделала его подопытным кроликом, а теперь отказалась ответить ему, почему не завершила его историю. Ответишь сейчас?
   Нет, не буду.
   Хорошо. Но помни, что ты лжешь.
  
   Итак, двое мною созданных пришли требовать ответа. Я отвечаю за них?
   Не совсем - только за свои адресованные им поступки. Они люди.
   Я отвечаю за их миры?
   Да. Ты должна понять их закономерности, эти закономерности зависят от твоего мировосприятия. Переделывать не должна, будет хуже. Помнишь, ты пыталась переиграть финалы произведений Чехова - вишневый сад не вырубили, три сестры уехали в Москву? Что получилось?
   То же самое болото. Сад перепродали и погубили. Сестры стали старыми истеричками, потому что в Москве никаких чудес с ними не произошло. Теперь я не могу читать Чехова. У его героев нет других возможностей, кроме тех, которыми они привычно пользуются.
   Ну вот, дошло, наконец! И ты, и Антон, и Бенедикт так же инертны, как эти несчастные три сестры.
  
   Я их Бог?
   Нет.
   Дьявол?
   Нет.
   Психотерапевт?
   Нет, нет, не для них; брось свое высокомерие.
   Кто я?
   Ты.
  
   Почему кабинет изменился для Антона и остался неизменным для Бенедикта?
   Антон был в МОЕМ сне, Бенедикт видел СВОЙ. Поэтому Антон и пришел в четверг - я уснула. И не пришел в пятницу, потому что я спать не хотела. А в пятницу заявился Бенедикт. Указание на ложь в его консультации и было ключом.
   Поблагодари его.
   Храни тебя Господь, брат Бенедикт!
   Жди Антона в понедельник, после суток.
  
   Кто твой клиент?
   Антон.
   А Бенедикт?
   Уже нет. Он решил что-то для себя и сбил с тебя спесь. Вот и все.
   Кто интереснее тебе?
   Бенедикт, само собой.
   Почему?
   Он похож на меня, но ярче и цельнее (Эта правда еще не вся, дружок! Ладно, молчу). Он не укладывался в нашу историю о нем, из-за этого и выглядел посмешищем.
   А Антон?
   Я в долгу перед ним, я дала опрометчивое обещание. Это все.
   Это все?
   Пока да.
   Не откажешься работать для Антона? Не кинешь его?
   Нет.
   Сколько времени у меня есть?
   Все время, что осталось до свадьбы. Думай!
   __________________________________________________________________
   Кто такой Крысолов?
   Он создает символы. Если ему лгут, символ делается опасной фальшивкой. Его музыка может привести в рай, если не считать, что готовенький рай возможен на земле.
   К чему его тянет?
   К "скелетам в шкафу", к мастерским умолчаниям, к сокрытию уже многим избранным известной правды. Неведение и невинность - то, за что он улавливает души, которые вроде бы совершенно ни при чем. Самим лжецам он мстит косвенно, пользуясь младенческой безответственностью их близких.
   Это мещанская история, про Гаммельн. Они так и не поняли, что с ним делать.
   А ТЫ поняла?
   Далеко не все. В конце концов, раз меня заинтересовала эта история, то я тоже плоть от плоти мещанства.
   Хорошо, что ты это знаешь. Твой вывод?
   Возможно, Крысолов придет ко мне, пусть и не я его выдумала. Здесь его может встретить Антон.
   Мы можем закончить сейчас?
   Да.
  

2

   Мария
   В субботу мы с женихом ходили за рыжиками. Вечером отправились к нему мариновать их. Занимались, естественно, не только и не столько маринадами. А в воскресенье было суточное дежурство в приемном покое психушки, где мне достался полный набор алкоголиков, плененных Большой Зеленой Белкой. Ни один из психозов не имел никакого отношения к Крысолову и Гаммельну.
   А я-таки похожа и на Антона, и на Бенедикта. Оказавшись в совершенно бредовой ситуации, они не рвут на себе волос, не пугаются сумасшествия, а начинают методично соображать. И я тоже соображаю хладнокровно и ясно в такой же бредовой ситуации. Нет, вру, в почти такой же. Я представляю себе их мир, они же о моем ничего не знают.
   Итак, две почти бессонных ночи. Значит, сегодня, в понедельник, Антон обязательно придет.
   В ушах у меня пели высокие голоса, складываясь в хорал. Так всегда бывает после бессонницы. Значит, нужно ни в коем случае не засыпать, не проваливаться в глубочайший, без сновидений, сон. Иначе я упущу время, и Антон не встретится со мною до четверга - а потом почему-то будет уже поздно. Решив так, я наглоталась кофе, вышла во двор и уселась на пенёк покурить. Рядом, на трубе отопления, важно восседал (как говорит мой будущий муж, "вознаходился") полувзрослый рыжий котенок с белым кончиком хвоста.
   Когда я жила поблизости отсюда, восемь лет назад, у меня был такой зверь, он пропал как раз в таком возрасте. Может быть, это потомок моего Барбоса, такие рыжики всегда водились здесь. Так-так-так, я не верю, что это пра-в-энной-степени-внук моего кота. Я думаю, это он сам, мой Барбаросса. Этот котик впервые появился здесь в четверг, во время консультации Антона; ушел в пятницу, одновременно с Бенедиктом.
   - Барбаросса, Барбос! - Кот развернулся и уставился на меня желтыми чуть косящими глазами. - Это и правда ты?
   "Я", - молча ответил он.
   - Узнаешь меня?
   Он сощурился презрительно и ударил хвостом.
   "Естественно".
   - Прости меня. Слушай, как это может быть? Ты пропал восемь лет назад, зимой, по моей вине. Я предала тебя тогда - и вот сейчас ты снова жив и молод. Ты откуда?
   "Я пришел из [Пустоты]. Время не имеет значения".
   - Ты живой?
   "Вполне".
   - Пойдем ко мне. Я скоро замуж выйду, у тебя будет дом, будешь жить с нами...
   "Спасибо. У меня уже есть дом. А тебе я больше не доверяю".
   - Я виновата, кот. Вернись ко мне, если можешь.
   "Я не могу. И захотел бы, да не смогу. Мой дом не здесь. Тут я только проводник".
   Пусть так. Я сбегала в кабинет за колбасой, и Барбаросса вежливо скушал ее всю. Потом вышла тетя Лида и вынесла ему полную суповую тарелку молока. Кот сосредоточенно лакал, разбрызгивая по траве белые капли.

...

   Спать мне не давали, и слава Богу. Сначала пришла замордованная мама, направленная районной комиссией по делам несовершеннолетних. Такие консультации или кончаются за двадцать минут, или длятся очень долго: встревоженные мамы хотят всего и сразу. Мама оказалась как раз из последней категории. Потом пришел юноша, только что переживший первый приступ шизофрении - заторможенный, вялый, печальный. Предпоследней была девочка, наглотавшаяся аспирина и но-шпы. Теперь она хотела понять, почему это сделала, боялась, что ни с того ни с сего совершит вторую попытку и погибнет. Родители девочки устроились в коридоре у дверей кабинета. Они сидели вытянувшись и молча, как стражники.
   Примерно к четырем пополудни поток клиентов иссяк. Мысли мои расползлись, кружили там, где память была связана с Бенедиктом, вновь отступали. Он сказал, ты не веришь в бессмертие души. Это правда, поверить никак не могу. И не хочу, чтоб не разочароваться.. Душа, по-моему, теряет способность к бессмертию после детства, когда время перестает быть объемным. Пусть будет компромисс в стиле Гурджиева - бессмертны души очень редкие, остальные разрушаются. Кто сказал, что я прямо сейчас обязана создать непротиворечивую теорию бессмертия души? Никто не говорил, но я чувствую, надо это, что-то зудит... Допустим, душа остается в том состоянии, в котором ее застала смерть. Начали мне видеться адские залы, выстланные миллионами алкоголиков, умерших с перепою. Черти гребли эти "туловища" к котлам вилами, крючьями и граблями, сметали железными вениками. Никакого интереса в этом не было для чертей - безмозглые опойцы не просыпались и не страдали. А в раю могло быть полно маразматических "овощей", для которых нет ни вчера, ни завтра. Таким в раю интересно, они не замечают однообразия...
   Я вертелась в своем любимом кресле с одной ручкой, подыгрывала себе, гремя спичечным коробком, и распевала на мотив "Зеленых рукавов":

Мертво горят городские огни,

Дышит домов темнота.

Со смехом диким скачет меж них

Смерть, подружка Шута.

Клоки лохмотьев черны, как ночь,

Ярость глазниц пуста.

Милому другу мчится помочь

Смерть, подружка Шута...

   - Эти стихи сочинил брат моей матери, - сказал Антон. - Мелодию он подслушал у Крысолова. Только, сестра Мария, вы очень фальшивите, слушать трудно.
   - Ага, привет! В нашем мире эту музыку сочинил сумасшедший английский король, ваш, кстати, современник, она называется "Леди - Зеленые Рукава", а стихи совсем недавно написала одна женщина.

...

   Нам же говорили, не надо предлагать визуализации и рисуночные методики, "если не знаешь, о чем говорить". Ничего из Антоновой визуализации не вышло - только движение по бесконечной площади, по щиколотку залитой вязкой глинистой жижей. Он падал, пытался удержаться за сухие кусты, но они не держались в почве и ускользали из рук. В конце концов он упал в грязь и не смог подняться.
   - Что ж, Антон. Сделайте вдох... выдох... открывайте глаза. Как Вы?
   - Мне нехорошо. Тошнит.
   - Простите меня, пожалуйста. Не получается у меня Вам помочь. Вы сейчас где живете?
   - Там же, у виселицы. Я боюсь, что уйду оттуда и не смогу вернуться сюда.
   - В смысле, в Центр? Черт, получается, я Вас зря задерживаю, это опасно Вам. Вы сегодня ели?
   - Нет, боюсь отойти.
   Я отдала ему хлеб и салат в коробочке. От кофе он отказался, молоко выпил прямо из пакета и заел ирисками.
   - Антон, оставайтесь у нас! Тут можно верить во что угодно или вообще ни во что - и никто никого не сжигает. На крайний случай вы ведь можете поступить на работу попроще...
   - Нет. Я тут как призрак, могу быть только в этом здании. Отойду - вернусь к виселице.
   - Глупости я говорю. Но что же, что же делать? Мне так жаль!
   - Не убивайтесь Вы так, сестра Мария. Я хочу сделать, как было решено - пойду и узнаю, что было в Гаммельне, пока не пришли крысы.
   - Есть у кого узнать?
   - У дяди Якоба, который песню сочинил.
   - Что ж, с Богом!
   И тут меня осенило:
   - У нас тут, Антон, очень лживое место. Я чувствую, Крысолов может подойти прямо сюда!
   - Я приду, если смогу.
   - С Богом.
  
   Антон
   Свеча горела в нижнем оконце. Я перемахнул через забор и громко постучал. Дядя Якоб отворил почти сразу, не спрашивая о том, кто пришел.
   - Здравствуйте, дядя.
   - Привет, племянник. Ты показаться пришел? А почему в полночь?
   - Нет, меня в ереси обвиняют.
   - Плохо. Заходи быстрей.
   Дядя Якоб провел меня на кухню. Перед моим появлением он переписывал что-то.
   - Я мешаю?
   - Нет, это частный заказ, не к спеху.
   Раньше я не был у него, потому что старшие Месснеры решили отправить меня под его надзор. Я и не ходил к нему, а Якоб, наверное, был обижен. Мы по привычке не принимали его всерьез, и я тоже. Якоб Фальке [Сокол], брат моей матери, был всего лишь мелким писарем, его устроили в ратушу все те же Месснеры. Он был шалопай, который сочиняет всякие песенки и распевает их под аккомпанемент виолы; его прозвали Пустельгой [Turmfalke]. Пустельга - самый маленький сокол. Якоб - человек задиристый, умный, тощий и быстрый, он умеет не щурясь смотреть на солнце, а глаза у него рыжие, почти желтые.
   - Садись. Будешь сидр?
   - Только немного, а то меня развезет.
   - Тогда сперва ешь. Сыр, хлеб, лук и колбаса, жри давай. Горячее все слопали.
   Я все съел и глотнул прямо из кувшина.
   Якоб отпил сидра и небрежно спросил:
   - Хочешь узнать про эту ересь? - как если б предложил мне рассказать слова своей новой песенки. - Так вот, еретики из Гаммельна решили, что Крысолов - это и есть Спаситель. Они говорят, что теперь Христос воплотился в бесовском теле, чтоб искупить и спасти и это нечистое племя. Детей, поскольку трупов так и не нашли, он якобы увел в Город-под-Горой. На самом деле город не просто под горой, а высечен в подошве горы, и там царство вечной юности и света. Дети назвали его Иерусалим Подземный. Кое-кто, кого инквизиция пропустила, все еще разыскивают этот Иерусалим.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю, и все.
   - Ты же писарь...
   - Вот именно, племянничек.
   - Называй меня Антон.
   - Угу. И я не писарь, я переписчик.
   Я все съел, Якоб подлил мне сидра. Я выпил.
   - Антон, куда ты теперь пойдешь?
   - Пока не знаю. Я вот зачем пришел - расскажи мне, что было в Гаммельне до крыс.
   - Однако, вопрос! Много ли я знаю, носился тогда за юбками и сидел в книжной лавке приказчиком, потом стал работать писарьком у бургомистра. Расскажу, что думаю сейчас. Гаммельн - город модный.
   Якоб вцепился себе в подбородок и зашагал: четыре шага до плиты - четыре обратно.
   - Что только ни есть шикарного и блестящего, обязательно должно быть в Гаммельне. Пряности - пожалуйста, окна из цельного стекла - ради Бога, и не важно, что стекло-то все в раковинах, а пряности лежалые. Бюрократия, которую никак не обойти, тоже наша. И дорогущие черные рабы, от которых в хозяйстве никакого толку, одни убытки. Город-паразит, одним словом. Старшие Месснеры на модных побрякушках сделали себе состояния. Это бы ничего, но они, как бы сказать, заразились - как все. Сущие сороки, стали хватать все, что блестит, и особенно - неправедные деньги.
   Когда Альберт женился на Ленхен, почти все Месснеры были против, но особо его не притесняли за это. Твой отец из младших Месснеров, бедный родственник. Породниться через него с действительно богатыми семьями невозможно. Прости, Антон, но я твоего отца не уважал.
   - За что?
   - Он, понимаешь, ни рыба, ни мясо. Скучно с ним и ненадежно. Он тогда был обыкновенный повеса, не служил и своего дела не открывал. Месснерам не хотелось брать в семью дочь соборного органиста, да еще и человека пришлого. И папаша Фальке тоже этого родства не хотел. Фальке вообще гордые. Органист - он вроде Крысолова. Орган - это у нас тоже мода; папа сильно ругался и себя в Гаммельне считал чем-то вроде публичной девки. Альберт тянул время, а Ленхен тогда была уже беременна. Я собрал дружков, мы ему личико разукрасили и обещали, что яйца обстрижем овечьими ножницами, если он протянет с решением до того времени, когда у сестренки пузо обозначится. Тут Альберта словно подменили. Он первым делом поймал меня на узкой улочке и сломал мне нос. Сказал, что в следующий раз наймет убийцу на месснеровкие денежки. А потом закатил скандал своему семейству. Месснеры выделили ему лавку тканей и всяких женских притираний и побрякушек - и оставили в покое. Меня, чтоб я унялся, те же старшие Месснеры пристроили в ратушу.
   Дядюшка перелил остатки сидра в кружку и уселся напротив. Меня обуял стыд, и я не мог сказать, за что. Я - Месснер, он - Фальке, маленький человек, а я сижу и слушаю об их с отцом дрязгах...
   - Слушай-слушай, малой. Еретики говорят, сначала узнай все о себе, а тайны будут уже потом.
   - Это все про моего отца?
   - Нет. Сейчас про Гаммельн. Когда я оказался в ратуше, как раз готовили судебный процесс против бродячих кошек и собак; кусаются, дескать, и пугают обывателей. Вызвать в суд их два года не удавалось, обвинитель с защитником в основном препирались между собой. Потом магистрату надоело оплачивать законников, и зверье приговорили к повешению. Когда их передавили, само собой, развелось мышей и крыс, но пока не очень сильно. И тогда, не знаю, человек какой ему подсказал или беси нашептали, бургомистр придумал еще один указ: он запретил помойки во дворах и компостные ямы. Людям надо было каждый день сваливать мусор на подводы, и его отвозили в ров. Это оплачивала не ратуша, а сами жители. Корпорация золотарей со всем этим справиться не смогла. Подвод, как обычно, не хватало. Тогда расписали время, кто когда должен этим заниматься. Получилось по телеге с каждой улицы. Не у каждого есть телега с лошадью, а граждане разложили эту повинность и на безлошадных. В итоге мусор в мешках и без мешков неделями валялся на улицах, а помои выливали прямо в окна. Главу золотарей осудили, и он сбежал от огромного штрафа. Крыс развелось очень много, они выжили мышей и начали озорничать на улицах и в общественных кладовых.
   - Тогда призвали Крысолова?
   - Нет, он вроде бы сам пришел, но гораздо позже. Распорядились крыс травить, но зверюги были хитрые и дважды на одну и ту же приманку не попадались. На улицах жгли костры и ходили крестным ходом, а твари знай себе кушали, гадили и делали крысят.
   - И что, решили восстановить помойки?
   - Еще чего, мой наивный юноша. У нашего бургомистра есть одно хитрое свойство - он умеет извлечь выгоду из любого бедствия. Пока возились с мусором, рабочих и сторожей с хлебных хранилищ отвлекли на это дело. Зерно, понятно, упрело и заплесневело. То, что осталось, крысы обоср... так, что есть было невозможно. Так вот, эту недостачу зерна решили свалить на крыс. Тут примазались другие большие люди (старшие Месснеры тоже) - и недостачи от воровства - продукты, ценные бумаги, товары - списали на крыс.
   - Сволочи!
   - Да.
   Дядюшка сходил в погреб за вторым кувшином.
   - Прости, не могу об этом на трезвую голову, противно. Будешь?
   - Нет.
   - Ладно. Самая жуть сейчас будет. До сих пор крысы были как крысы, но после стачки властей и купцов стало по-другому. Они стали вить гнезда в банковских сейфах, которые не открывались годами. Епископ, а он знал о заговоре купцов, стал служить дополнительные молебны, но получилось еще хуже - крысы гуляли по алтарям и забирались в гробы на отпеваниях, грызли покойникам уши и носы, тонули в купелях - при твоем крещении тоже. Получается, крысы вели себя и не как животные, и не как мелкие беси. Потом они стали плодиться как мухи и полностью вырастали примерно за сутки, а на второй день рожали еще крысят. Все на складах подъели. Потом загрызли несколько стариков в богадельне. Начались шепоты и слухи, люди испугались голода и чумы. Я слышал, хотели начать мятеж и перебить купцов. Тут-то и пришел Крысолов.
   - Дядя Якоб, ты его видел?
   - Как тебя сейчас, но всего один раз.
   - Как он выглядит?
   - Молодой парень, похож на итальянца. Одет был в зеленое охотничье платье и в красную шапку с перышками сойки над обоими ушами. Флейты в футлярах за спиной - продольная, поперечная, сиринга и двуствольная. И еще какой-то квакающий инструмент, который берут в зубы и дергают за язычок. А тебе зачем?
   - Хочу его найти.
   - Наверняка не получится. Он не может долго быть в помещении - и при этом его всего два раза видели на улице - когда пришел и когда уводил крыс. Смотри. Он пришел в ратушу, договорился о том, что возьмет в жены Грету. Потом ему вдруг стало худо. Я сначала решил, что это падучая. Он упал на стул, побледнел, и его начало колотить - как будто кто-то пытался выбраться из его тела наружу. Очень страшно. И в это время ему подсунули договор с какой-то закавыкой, он быстренько подписал и убежал. А потом из-за этой тонкости ему отказались отдавать невесту.
   - Ты слышал его музыку?
   - Об этом, Антон, я ни с кем не говорил и говорить не буду. Хватит с вас и моей песни. Вокруг всего этого образовался мешок молчания, и я его развязывать не намерен!
   [Мешок молчания... истинно и красиво сказано, поэт!]
   - Так ее же не поет никто.
   - Вот именно. И пусть не поют.
   Дядюшка еще раз отправился за сидром. Шатать его не шатало, но походка стала жесткой и твердой. Если спрашивать его, то сейчас. Но о чем? Кажется, он весь выговорился.
   - Дядя Якоб, а мой отец?
   - Что "твой отец"? А-а. Тут я мало что знаю. Альберт из-за своего брака не мог подняться высоко, дорогу вверх ему перекрыли. После свадьбы ему хватало своей лавочки, но после рождения сына показалось мало - да и унизительно. Купцом от Бога он не был, поэтому не хотел терять связь с семьей. Мы с ним пили тогда, он обижался на своих.
   - Я думал...
   - А, ты думал, твой благородный отец посмел воспротивиться старшим Месснерам, и они его убрали. Нет, Антон. Я подозреваю, сперва он согласился участвовать в этой афере, а потом пошел на попятный - то ли испугался, то ли совесть заговорила. Ленхен, а она сильно зависела от родственников мужа, было проще думать, что это я пристрелил Альберта.
   [Да, я помню, родители все время ссорились. Странно смотрели на меня они - мама печально, а отец - с досадой и ... надеждой?]
   - Мама сошла с ума или ее убили тоже?
   - Ее душа сломалась, сынок, и убивать ее уже не надо было. У Ленхен с детства была чахотка, и мы с отцом ее очень берегли. Когда хоронили Альберта, она простудилась, а потом она унижалась ради денег перед Месснерами. Отец звал ее к нам, она не могла вернуться, боялась меня и презирала. Так вот и сгорела сестренка.
   Дядюшка ухватил кувшин и начал жадно, как воду на сенокосе, глотать.
   - Отец и мать любили друг друга, дядя Якоб?
   - И не сомневайся. Ленхен его обожала. Он ее тоже очень любил, пусть и много обижал тогда.
   ["А меня - любили?" - хотел спросить я. Но не мог, не мог сказать такое Пустельге. Завидовал он отцу или ненавидел его, не важно.]
   - Ладно. Идем, уложу тебя.
   Пустельга устроил меня на большом сундуке, забросав его шубейками и куртками. Сундук стоял далеко, у черного хода - сбежать без лишнего шума было можно. Дядя присел рядом.
   - Антон, знаешь, я не буду тебя прятать. Спи до утра и уходи.
   - Мне и не надо, я сам уйду. Струсил, Пустельга?
   - Заткнись, дурак. Не струсил. Помнишь, сколько детей родилось в Гаммельнне после Крысолова?
   - Ни одного.
   - Вот именно. Пока я жил в Гаммельне и зависел от их денег, не мог жениться. Гулял, само собой, но байстрюков от меня не получалось, и девки охотно мне давали. Я уехал сюда, когда пошли казни, женился, но детей все не было. Потом отказался от тамошних денег. Марта сейчас беременна, а она мне в дочери годится. И теперь ты пришел и Гаммельн с собой принес. И если Марта выкинет, я из тебя сам, безо всякой инквизиции, душу вытрясу, понял?!
   - Понял, понял. Сказано тебе, уйду.
   - Спи. Прости, Антон.
   Пустельга поднялся, его шатнуло.
   - Якоб, постой! Ты сказал, деньги Гаммельна наводят порчу. Плату за обучение ректор отдал мне обратно. Ее выбросить или церкви пожертвовать?
   Он только рукой махнул.
   - Не надо. Это не так просто, не поможет.
   Дядюшка ушел, запнувшись о порог. Я завернулся в шубу и неожиданно заплакал. Плакал я беззвучно, слезы текли сами. Мама и отец не любили меня, были заняты друг другом. Все мои друзья погибли, и Крысолов не взял меня в свой Подземный Иерусалим. Меня хотят пытать и сжечь или повесить. Повесить, потому что я не еретик и обязательно покаюсь. Помогают мне сейчас старый педераст, странная монахиня из снов да еще этот опальный пьяница - только вот много ли они могут?
   Слезы никак не прекращались, и я занялся рукоблудием. Представилась мне статная белокурая женщина, которую я заметил в коридоре у сестры Марии. Красавица медленно спустила узкие серебристые штаны; раздвинув бедра, села сверху. Я вошел в нее, и ее лицо, отсвечивающее золотистой пудрой, осталось безучастным. Закончив, я размазал семя по животу и задремал. Бело-серый, как засохшая малафейка, туман прикрыл меня от Гаммельна. Я вошел в туман и спрятался в нем.
  
   Мария
   Ночь, близость, время после близости. Сегодня и завтра - последние дни, пока я могу помочь.
   - Ты не спишь? - спрашивает он.
   - Нет, мне сейчас нельзя.
   - Предсвадебная вигилия? Волнуешься? Все будет хорошо.
   - Не-ет, это не то. Мне срочно надо разобраться с тремя мужиками, пока мы с тобой еще не поженились.
   - Чего-чего? - он изобразил ревнивого мавра. - С какими еще мужиками? Еще и с тремя. Кошмар, и это моя родная жена.
   - Это тайна, потом расскажу, после свадьбы. Не бойся, их реально не существует. Может быть, их четверо.
   - Ни-че-го себе!
   Я поцеловала его и ушла на кухню, раскрыла тетрадь о клиентах.
   - Возвращайся скорее! Хотя бы к четвергу в ЗАГС.
   - Вернусь-вернусь.
  
   Дневник Марии
   После прошлой фиолетовой записи - новая, зеленая, любимой гелевой ручкой.
   13.09.2004. Хорошее бесовское число. Хорошее бесовское время, два часа пополуночи. Хорошее состояние - после "прелюбодеяния".
   Антон ничего решать НЕ БУДЕТ. Ему что-то подсказала интуиция, а сам он только прячется. То ли он сейчас в шоке и поэтому ничего не чувствует, то ли вообще пассивный, послушный и очень закрытый человек, но, что б там ни было, я не чувствую его ужаса и желания спастись. Он никакой, невинный. Сбежать из университета за него решил Бенедикт, разузнать о Крысолове у дядюшки - я. Значит, и искать Крысолова придется мне. Ловить и преследовать его бессмысленно. Значит, надо приглашать.
   Его тянет к гадким тайнам, о которых знают все - и молчат. Он приходит, чтоб изолировать невинных в их невинности и не дать им остаться в этом грязном мире, в том и соблазн. Хитрым обманщикам он не опасен. Гермес, покровитель воров, мошенников, торгашей и исследователей.
   Вопрос. Откуда я знаю, что Крысолов может появиться у нас? Та же интуиция. Центр - фальшивка. Место для отмывания денег. Методист сочиняет программу, чиновники получают грант, а дальше дело не идет. Плюс идеологическая обработка клиентов насчет здорового образа жизни, семейных ценностей и личной ответственности за все с ними происходящее.
   Все мы, психотерапевты, немножечко лошади, сиречь Крысоловы. Клиент ждет, что я проведу его в такое место, где несть ни печали, ни воздыхания. И я вынуждена эту веру до поры до времени поддерживать, чтоб он не смылся из терапии. Вот потом, когда он привяжется ко мне, а дальше разочаруется, и станут возможными серьезные поиски его (и моего) истинного пути.
   Этого достаточно, чтобы Крысолов пришел? Нет, это ложь привычная, безличная, мы к ней приспособились. На это он не клюнет.
   Еще недавно я любила сидеть на коряге над речкой, привязав к простой леске большую хлебную крошку. Или целый ломтик. Если играть с леской, подергивая ее в пальцах, рыбы - и мальки, и более крупная молодь - рано или поздно начнут выскакивать из воды и по-кошачьи играть со мной, пока не склюют весь хлеб.
   Итак, мастерим наживку.
   Нужно, чтоб кто-то лично совершил обман. ПРЕДАЛ. Это есть. У меня появилась тайна от мужа.
   Не то! Не то, я не собираюсь ему врать, я скоро расскажу ему все это. Я что, вся из себя такая честная, что и солгать злонамеренно не могу?
   БЕНЕДИКТ!!!! И Барбаросса. Их доверие я предала, и эти предательства взаимосвязаны. Значит, они мне и помогут. Почему ты не рассказала Бенедикту об истории создания его биографии? А вот и сейчас ничего не расскажу. Почему?
   Больно, вот почему. Не стоит ворошить такие воспоминания аккурат перед свадьбой. И еще я хочу поиздеваться над Простофилей Бенедиктом, наказать его за то, что он был похож на меня тогда, своей прямолинейностью и страстностью, а сейчас причинил мне боль и опозорил, тупой ортодокс!
   Этого хватит? Крысолов придет?
   Нет. Нужна еще и красивая полуправда, рационализация. По возможности откровенная и болезненная для меня. Видите, вот я как страдаю - совсем как бургомистр из-за порчи хлебного и посевного зерна.
   Пожалуйста, полуправда!
   Итак, вот почему не был доделан мой "Гаммельн". Четыре года я хотела быть писателем, написала четыре повести, в том числе и эту. Потом сравнила их с образцами русской классики. Стиль был хорош, замыслы интересны, а вот композиция и психологическая достоверность хромали. И я смалодушничала, отступила. Стыдно было за свою бездарность. Потом шила кукол, рисовала, ставила эксперименты на трех кафедрах, но за перо ни за что не бралась. И лишь потом, уже на четвертом курсе, все куцые, раздутые моей мамой...
   Ага, вот оно. Меня "развивали", да так хорошо, что я потом не могла понять, мои ли это способности или искусственные, сделанные. Так, вот эти куцые задатки сложились воедино - быть мне отныне психотерапевтом! Ура, пастырь - дилетант от многих видов творчества!
   Все? Нет еще. Это все чистая правда.
   А Бенедикт? Хорошо. Вот псевдоправда - я позавидовала поэтическому таланту и воображению моей подруги, и те линии, что мы вели в этом произведении, кардинально разошлись.
   Вот видишь, свою бездарность я сделала сама. Этого достаточно?
   Да. Место готово. Гряди, Крысолов!
   ________
   Мне надо уберечь пацана от костра, а уж будет он потом расти и развиваться или так и останется Потерянным Ребенком из Дисфункциональной Семьи - дело десятое.
   ________
   А вот прямо сейчас мне понадобится русско-немецкий, нет, русско-латинский словарь.

Бенедикт!

  

3

   Мария
   Вся эта история закончилась так обыденно, банально, попсово и скучно, что еще долгое время спустя мучило меня тоскливое чувство опустошенности - неизбежная серая тень настоящего волшебства.
   Антон нагнал меня утром у ворот центра. Крепкий парень в синем джинсовом костюме и шерстяной шапочке. Я шла, воткнув в уши плеер, и не сразу расслышала его приветствие, не сразу его узнала.
   - Доброе утро, Антон!
   - Здравствуйте, сестра Мария!
   В плеере пели ДДТ. Один наушник я подала Антону.
   - Послушайте. Отличная песня.
   Шевчук шептал почти речитативом:

Мальчик слепой! О, мальчик слепой!

В розовой курточке.

В синих штанишках.

Медноволосый...

   Антон вернул мне наушник. Я отключила плеер.
   - Хорошая песня. Но музыка... м-м... страшная.
   - Ты боишься?
   - Да.
   И верно, он напряжен, вот-вот задрожит мелкой дрожью.
   Туман, туман, бело-серый, влажный, холодный. Вот-вот превратится в мелкий острый дождичек. Рюкзак с ноутбуком очень тяжело оттянул плечи.
   - Пойдемте внутрь, Антон.
   - Нет. Дядя сказал, Крысолов не может входить в помещения.
   - Ждешь его прямо сейчас?
   Он удивился.
   - Но Вы же обещали!
   - Сейчас, занесу рюкзак, отмечусь и вернусь к тебе. Да, у меня к тебе просьба, Антон. - Я передала ему запечатанный конверт. - Если когда-нибудь ты увидишь ректора, отца Бенедикта, передай ему письмо от меня, пожалуйста.
   - Но как...
   - Нет, специально его не ищи, делай свое дело. Просто, если случайно встретишь, передай, ладно?
   - Ладно.
   ...
   Когда я вернулась во двор, Антон уже нависал с кулаками над сидевшим на пеньке мальчишкой, одетым в розовую хип-хоперскую куртку и синие джинсы.
   - Ты убил маму и ребят, гадина! Ты споил Якоба! Ты создал этот проклятый мешок молчания!
   - Нет, брат, это сделали ВЫ! Ты, например, все еще из мешка не вылез, эмбрион в последе!
   Подойдя поближе, я увидела, что на куртке пацана изображены желтые черепа и серые крысы, а у висков красной бейсболки есть крылышки сойки, живые и подвижные. Мальчик держал в руке длинный черный мешок на шнурке. Его лицо деформировано, да и весь он какой-то корявый, как подросший олигофрен. А глаза взрослые.
   Нельзя заступать за трубу отопления, ни в коем случае нельзя. Стой рядом, слушай - иначе все пойдет кувырком, и ты не вернешься оттуда.
   - Верни детей, ты, мразь нечистая!
   - Посмотрим еще, захотят ли они вернуться, ты, овца заблудшая! Слабо пойти со мной и уговорить их?
   - Не слабо! Веди, давай, сейчас же.
   Антон обеими руками ухватил его за грудки. Мальчишка извернулся и вдруг оказался за его спиной.
   - Не ссы, проведу. Но пусть сейчас эта шарлатанка послушает.
   Ясно. Я его призвала, мне и платить.
   - Так, так. Этот лох Антон - сама невинность, он по-любому пойдет за мной. И мне это надо, и ему. Костра он боится, смотри-ка ты. Он типа первый, кого приговорят к сожжению. А вот ты, целительница, подойди поближе, кое-что скажу.
   - Нет. Мне, как ты уже сказал, слабо. Почему ты ... такой? Ты был взрослым.
   - Мир состарился, и я остался позади. И еще - связался черт с младенцами. Пока остальные сидят под горой, а этот мечется между мирами, душа неприкаянная, я останусь отроком, не погибну и не состарюсь. Я провожу его к своим и снова стану свободным и прекрасным. Эти беглецы из дрянного вашего мира - залог моей вечной жизни. Не хочешь подойти?
   - Почему ты не увел сектантов?
   - Глупо. Их смерть еще больше подтвердила меня.
   Бесит меня его самоуверенность. Что бы там ни было, получай!
   - Нет, спасибо. Я слышала, ты не можешь бывать под крышей.
   - Да. Меня зовут, и я отправляюсь в путь, а стены давят меня.
   - Лжешь! Из тебя там кто-то рвется наружу и убивает тебя, ты это знаешь! - вновь разозлился Антон.
   Крысолов осекся, и крылышки его бейсболки заплескали в воздухе.
   Мне хочется раздавить его, и я надавила для пробы.
   - Ведь ты боишься, Крысолов.
   - Чего бы мне бояться?
   - Забвения. И того, что нечто, которое ты носишь, взорвет тебя.
   - Прекратите болтать, о чем у вас обоих нет понятия. Это моя музыка. Оставайся, шарлатанствующая лгунья. Антон, пошли, а то не догонишь!
   Он вынул из мешка поперечную серебристую флейту и шагнул вперед. Антон двинулся вслед.

Бабушка! Бабушка! Бабушка! Бабушка!

Бабушка! Бабушка! Бабушка! Бабушка!

Как мы едем?

Что мы видим?

Как мы любим? -

   завывала его флейта прямо в голове. Это было очень больно, и телесно, до тошноты, и для души.
   Гештальттерапевт обязан знать, что именно он чувствует (и, желательно, почему чувствует именно так). Я же до сих пор не знаю, что потянуло меня тогда за язык.
   - Эй, ты, Крысиный Гермес! Ты слишком стар, твои мешки молчания давно прохудились! Я обманула тебя, я зову Бенедикта договорить наш разговор. Я не собиралась хранить эту тайну вечно, слышишь!
   - Посмотрим. Пороху у тебя не хватит. Признаться в бездарности - почетнее, чем в этом!
   - Посмотрим! Антон, спасибо, что Вы пришли. Я мечтала о чуде, что придет некто и покажет мне ключи к тайному миру, и вот появились Вы. Храни Вас Бог! Прощайте!
   Антон бежал за спокойно шагающим Крысоловом, его крысиные пальчики так и бегали по трубке флейты [Кто из нас птица, а кто птицелов? Знающим слово не надобно слов. Не надобно слов...], а я все стояла за трубой. Их обогнал Барбаросса, вырвался вперед, изогнув хвост подковой. Все трое скрылись в мокром тумане.
   Для чего я оскорбила божество? А презираю этих стареющих паразитов, пожирателей наших душ и деяний. Будьте прокляты, лжецы, вампиры и воры! Пусть будет Будда, свободный от всяких божеств.

Но все, что нес, я не донес,

И, значит, я ничего не принес! -

   вскрикнула флейта в голове и умолкла на многие годы.

...

   Во вторник я отпросилась с работы после обеда и проспала весь день до следующего утра.

...

   В среду приехали наши родители и стали знакомиться, нервничать, пить корвалол, одевать нас, умывать и всячески суетиться. Мама протащила меня по десятку магазинов - и нигде не могла найти комбинацию, на которой, видимо, сошелся клином весь белый свет. В десятом магазинчике продавщица сказала, что такие комбинации давно вышли из моды, их больше не продают. Ура!

...

   В четверг 16 сентября 2004 года мы поженились. Мы сбежали с маленького семейного ужина, и пока отцы выпивали, мамы перемывали наши кости, а единственные гости - свидетель и свидетельница, следуя старой доброй традиции, уединились, я рассказывала мужу историю Антона из Гаммельна, Простофили Бенедикта, брата Игнатия и кота Барбароссы. Он почти не удивился и заявил, что одна его знакомая могла, по ее мнению, внетелесно путешествовать в астрале. Внешне такое путешествие выглядело как самый обычный ступор. Проблема была лишь в том, как вернуть ее обратно в тело. Свой человек в Гаване. Точка.
  

4

   Здравствуйте. Меня зовут Мария, я по-прежнему врач-психотерапевт. Сегодня 15 сентября 2011года, и я все еще в том же центре, изменилось только его название. Я все еще последний лучник Ахайи, последний психотерапевт в этой системе. У меня добавилась специализация по системной семейной терапии, и клиентов стало значительно больше, поэтому и держусь.
   Гаммельнский мешок молчания накрыл меня. За семь лет брака я не спела ни единой песни, перестала рисовать и разлюбила визуализации. Просто забываю, что такой метод есть, вот и все. Никакого отвращения, и я вполне компетентна. Если я что и пишу, то это статьи по психотерапии со сложной статистикой да четкие, формулообразные стихи, чаще сонеты, и переводы из Миларепы (по подстрочнику) и Джона Донна. Мы с мужем очень мирные люди, живем без ссор (не "практически не ссоримся", а не ссоримся вообще). Мы с мягкой иронией обсуждаем человеческую мерзость и ужасы современности. Нас считают мудрыми и спокойными. Хранителем моего экрана "работает" не Ваджрапани, а Авалокитешвара, милосердный просветитель. Как просто - просто спрятаться в тень и быть молчаливым и мудрым. Детей у нас нет, и это тоже влияние Гаммельна.
   Я разлюбила свитера и джинсы. Сейчас на мне черный шелковый костюм и гарнитур из аметиста с серебром - кулон и серьги. Я на десять килограммов солиднее и похожа на человека, облеченного неким саном. Я снова после дежурства, не в психушке, а в наркологии, и чертовски хочу спать.
   Сейчас вечер. Я работаю сегодня допоздна, придет клиент. Сидя у лампы-бра, я просматриваю в ноутбуке буддийский учебник для начальных классов духовного училища; прикидываю, стоит ли учиться этому, раз ламой женщина стать не может. Мне смешно - описание пластов реальности начинается с адов, а самый первый ад, в котором убийцы вновь и вновь сражаются друг с другом и гибнут, так похож на Валгаллу. Все относительно. Такой ад можно спутать с раем. Смеюсь я не привычно-мягко, а несколько нервно.
   Днем ко мне привели двенадцатилетнюю девочку, которая только что покушалась на убийство. Родители ввели ее под руки и усадили в кресло. Папа рассказывал, а мама все приглаживала дочкины волосы. Волосы не лежали, топорщились - так бывает, когда человек остолбенел от шока. Девочка молчала, и ее глаза казались черными из-за резко расширенных зрачков.
   Это случилось утром. Один местный хулиган, ровесник девочки, решил поиграть в сатаниста. Он поймал кота и попытался освежевать его заживо. Кот вырывался, и отморозок смог только выпустить ему кишки. Девочка прибежала на крик кота и запустила в голову мальчишки большим куском бетона; если бы не гнев и ужас, она бы не смогла его даже поднять. И попала в затылок. Мимо проходил бородатый дядечка с новехоньким мусорным ведром. Он запихал кота в ведро вместе с кишками и куда-то унес. Парня увезла "скорая". Вот и все. Девочку едва отыскали в овраге у дома, она молчала. Эту историю восстановили со слов соседей, которые, не вмешиваясь, все видели со своих балконов.
   Я могла только надеяться, что Леночка меня услышит. Я говорила, что все пройдет, это аффективно-шоковая реакция, такое не длится долго. Что кот и мальчишка могут выжить. Что я сама за такое убила бы. Потом сказала, что Леночку надо госпитализировать, амбулаторно тут не поможешь, и вызвала психиатрическую бригаду. Мать расплакалась, отец выматерился. Через час Леночку увезли.
   К вечеру позвонил мой муж.
   - У меня тут неожиданный подарок, так что на книги не надейся, денег нет.
   - Что за подарок?
   - Еще один кошак.
   - Не может быть, ты же был против!
   - Он сильно ранен, сатанисты развлекались.
   - Вези в клинику!
   - Я уже оттуда, мы им должны теперь десять тысяч.
   - Тогда я знаю про кота, - и рассказала ему о Леночке. - Это Барбаросса?
   - Ну, он рыжий, мордастый, кончик хвоста белый. Придешь, посмотри. Он уже пожилой, так что все вроде бы сходится.
   - Как он?
   - Из наркоза еще не вышел, но пытается уползти.
   - А остальное зверье?
   - Боятся, ходят вокруг на полусогнутых.
   - Тогда тебе придется следить за ним, а то я сегодня буду поздно. Дуй ему в ушки, чтоб тряс головой, и постарайся, чтоб он моргал, а то глазки пересохнут.
   - Ладно. Жалко, что задержишься.
   - Мне тоже скучно без тебя.
   - Ладно. Кот зашевелился, я пошел.
  
   Следующие Ады были ужаснее и безнадежнее. Адские слуги снова и снова (вполне по Эрику Берну) расчленяли грешников, потом плоть снова восстанавливалась - и так до конца кальпы, ведь в таком аду не хватает времени и покоя, чтоб задуматься о просветлении. Бедная Леночка, бедный кот, несчастный сатанист, все они повязаны насилием. Мне примерещился ученый совет крылатых людей в светло-серых одеяниях (не ангелов), и один из них произнес радостно: "Ничего страшного. Это всего лишь деление клеток". Что ж, пусть так. Все шесть миров существуют одновременно, в этой жизни, и Ады тоже. Это ересь или высокая метафизика? Кому как, кому как. Если ты не ученый лама, то, наверное, ересь.
  
   Тот, кто стучал ко мне, не привык к застекленным дверям: он стучал прямо в дребезжащее, неплотно пригнанное стекло, а не по фанерной раме, как это принято.
   - Да-да, входите.
   Я поднялась, и вошел Бенедикт. Но он поседел, ссутулился и как-то усох. Может быть, он болен раком. Это и у нас опасно, а в своем мире он приговорен. Кажется, он теперь свободен, несмотря на болезнь - смотрит ясно, любопытно и с некоторой ехидностью. Вслед за ним подошел, прихрамывая, невысокий крепыш лет за сорок. Игнатий? Прекрасно, он жив, их судьба развивалась не по нашему плану! Оба в темных облачениях; значит, это мой сон, и ведет он к освобождению.
   - Добрый вечер! Присаживайтесь.
   Гости устроились в креслах. Бенедикт сел смело; его спутник брезгливо отдернул руку, коснувшись незнакомой пыльной ткани подлокотника.
   - Здравствуйте, госпожа Мария. Антон передал мне Ваше письмо, и мы пришли к Вам.
   - Как он?
   - Вернулся из своего Иерусалима, там нельзя оставаться дольше определенного срока. Он выучился, стал юристом. Приехал и опять уехал, в Сорбонну. Похоже, стал вагантом, как я и советовал. Если вернется опять, то после диспута я возьму его к себе. Университет до поры до времени может защитить своего преподавателя.
   - Он рассказал хоть что-нибудь?
   - Почти ничего. Он говорит, что многое позабыл, да и в то время плохо понимал, что происходит. Он просто слушался - меня, Вас, Крысолова. Что Вы сделали для него, он не понял. Он не придет.
   - Ничего страшного.
   Лицо Игнатия казалось отрешенным и немного сонным. Он молчал, чуть развернувшись в чужом, непривычном кресле. Ему было хорошо от того, что есть такое место, где он сколько ему захочется может смотреть на своего старого возлюбленного - и никто на них за это не донесет.
   - Мы пришли за обещанной историей.
   Игнатий выпрямился; Бенедикт, напротив, уселся расслабленно.
   - Что ж, есть три способа рассказать ее вам - содержание этой новеллы, историю ее написания или же о том, почему она так не была закончена. Выбор за вами.
   - Все три, - улыбнулся Бенедикт, - и сразу.
   - Сразу не выйдет, давайте постепенно...
   - Начинайте с Богом!
   - Итак, это была очень печальная и в то же время смешная история о любви и смерти, чистая мелодрама, но серьезнее. Мы...
  

Конец


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"