Шендогилов Александр Владимирович : другие произведения.

Пафос

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вчера и завтра вместе с .....
   ------------------------------------------------------
   ( С БОНУСОМ.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ... "Александр Первый, ... Александр Второй, ... Александр Третий, ... Александр Четвёртый. Это я. ... Что за издевательство? Кому это нужно было? ... Издевательство над именем. ... Кто так называет детей? Нет, само имя обычное. Многим нравится его носить. Носить, не переносить. ... Носить, как вещь? Можно носить, оно носки не боится. ... А кто вообще спрашивает? Появимся не по своей воле. Имя получим, как обозначение на карте. Номер? ... А может номер и лучше? Зачем номер? Для масштаба? ... Для общего порядка вещей. Порядочный человек в порядке вещей. Можно и к номеру привыкнуть, как и к порядку. ... Привыкнут все к нему, к номеру, и будут думать, что они и только они и есть ... это. А что... это? ... Это всё правильно. Но это же нужно придумать! Всех четверых сыновей назвать одним именем и пронумеровать для порядка, превратив таинство создания в конвейерное производство. Мы рождены были по порядку! По расчёту. Слева на право, по одному выходи! Осторожно! Соблюдайте порядок! ... Что ты хотел этим доказать, отец? Упрямый ты был. Расчётливый. ... Смешно. Зачинал нас всех по утверждённому списку. Удивить хотел ... или обмануть кого-то? Но их не так много и было, желающих обмануться. ... Странно. Скромный городской дворик, скучный и обычный в своей серости, где все: и люди, и дома, и даже кошки были похожи. Одно лицо. Родные вы мои. ... Не выделялись и не хотели этого. Тихо жили, скромно рожали, ударно работали, с почётом уходили....Здоровались. Не без этого. Некоторые вслед крутили пальцем у виска. По заведённому порядку. ... Странно. Но в праздник! В праздник - был праздник! Все ждали праздника! ... Эх, мама, зачем ты ему это позволила? Может всё дело в номере?... И что же я сам наделал? Какой я дурак!... Праздник?! Праздник?! Где ты?" ...
  
  
  ... Александр Четвёртый, откинувшись на спинку парковой скамьи, просто пил водку. ... Водка была, а праздника не было. ... Где же ты праздник? Рука поднималась, опрокидывала надежду на праздник. Глоток не обжигал. Проваливался, скручивая гортань, и затихал тихой обидой на всё вокруг. ... А что вокруг? ... Ну, деревья. ... Ну, ... парк. ... А где люди? ... В такое время они, наверное, боятся сюда заходить. ... Ну, и хрен с ними. ... Рука снова опрокинула глоток надежды. ... Поговорить бы с кем: - Эй, луна! Что ты такая важная? ... Постоянно висишь там с холодным укором. Важная? ... За тебя! ... Подари мне лунный камень. ... Талисман любви моей. - Слёзы покатились из его глаз. Пьяные, но слёзы: - Где она эта любовь? ... Она выгнала меня из нашего дома. Не хочет мучаться. Устала. Да, всегда наступает последний момент. Приходит внезапно. Я её понимаю. ... Она права. Слышишь, луна?! ... Я её понимаю. Хотя уже ничего не вернуть. Поздно. ... Но кто меня поймёт?! Я тебя, дура, спрашиваю? Луна? Кто меня поймёт?! ... Мы столько лет вместе прожили. Был же и у нас свой праздник. Много было хорошего. Всего такого. ... Вспомнить только надо. Тяжело просто вот так. ... Сразу. У меня ведь, луна, три высших образования. Три!!! ... Ты себе это, блядь круглая, можешь представить? ... Нет, прости! Прости! Ты не круглая. ... Не то. То есть, не блядь круглая. Хм! ... Смешно. Ха-ха! ... Нет, ты хорошая. Хорошая женщина. Я тебя даже представляю. Ну, как женщину. ... Эх! Сейчас бы и мне женщину. Женщину. Моей ведь нет. И уже не будет. ... Но ты тоже подойдёшь. Ты не обижайся. Я женщин люблю. ... Умею я это делать. Дано просто мне. Да. ... Ну, и выпить я люблю и.... Люблю, что ещё сказать. ... Ты знаешь, что по одному образованию я музыкант? Да. Теоретик - но музыкант! Органная музыка! Да. Это так величественно и вечно. Если ты понимаешь. ... Ты вечна - Луна! ... И орган - вечен! ... И женщины - вечны! Орган - это идеальная женщина. Он отдаётся тебе, таким звуком! Как самая, самая ... вечная женщина. Да. Идеальная. Нежная. Она тебя любого ... любит. Всё прощает. ... С идеальным звуком. А звук очень важен в этом деле. Ты мне поверь. У меня три высших образования. ... И была одна жена. Она меня . ... С истеричным и визгливым звуком. Она сама виновата. Я не хотел этого. Да, и так бывает. ... Ты такая аппетитная. Я бы тебя обнял. Может быть. ... У тебя, наверное, такая грудь? А? ... Прости. Прости. У тебя может быть, кто-нибудь есть? Я не буду приставать. Мне просто очень больно. Я такое сделал! ... Что я сделал? ...Вот ты мне скажи? Как может быть в душе орган, а в мозгу этот истеричный крик. ... Вот скажи? ... А-а-а?! Не знаешь! А я тебе расскажу. Я этого не выдержал. ... Они вот, понять не могут мою душу. А здесь всё просто. Она. ... Она податливая. Эта душа. По-дат-ли-вая. В какую сторону её не потяни. Хоть растяни и .... Она пойдёт. Поддастся и пойдёт. Податливая она у меня. Всему верит. ... Хорошее слово. Жалко её. ... И постоянно сомневается, ... если самой выбирать нужно. Такая вот она моя душа. Веришь мне? Моргни хоть раз. Нет?... Ну, всё! Водки нет ... и мне пора идти. ... Куда идти? Я не знаю. Я пойду. Пойду куда-нибудь. Что же я наделал! Нет. Не хочу вспоминать. Пойду. ...
   Александр, пошатываясь, побрёл по тёмной алее к тусклым огням города. С луной разговаривать надоело. Тянуло к человеку. К людям. ...
   Город, городок, городишко натягивал на себя одеяло в кружевном накрахмаленном пододеяльнике. Взбивал потомственно-пуховую подушку. Зевал и потягивался перед близким сном. Как прекрасно спится в таких городках. Сон так сладок и неотвратим. Поэтому и жизнь такая. Время между снами и должно быть мучительно-тоскливым, чтобы отдаться сну без остатка. Смыть сном всю мерзость дневного бытия. Заснуть. Заснуть. Но перед этим. ... Последние интеллигенты, умывшись перед сном холодной водой, брали с собою в постель книгу. Старая картонная обложка, выцветшая от смены эпох до непонятного цвета и ...
   ... Последние, потому что - последние. Уснут. Дочитав, и не пропустив ни одного отступления, и ни одной сноски. Упившись словом. Захмелев от выдержанности фраз. Хотя перечитывали и перечитывали эту книгу не в первый раз. ... И выпадет эта книга из тёплой постели. Обязательно раскрывшись страницами вниз. Упадёт последним надгробием, скрыв под смятыми страницами целое племя бесполезных людей. Книжных героев. ... Мягко придавит, как стёганое одеяло; честь и достоинство. Желание быть лучшим, не обидев ни кого. Критический склад ума, желание честно работать, смешную веру в человека. Просто Веру в добро, любовь, милосердие, дружбу бескорыстную. Природу. Науку. ... Космос и ...
  
   ... Хер вам, суки драные! Вы меня так не сломаете! - Александр Четвёртый выбрался из тёмных алей, и сфокусировал взгляд на жёлто-тёмном пятне ночного магазина. Возле него стояли люди. Его последняя мысль, жёсткая и циничная, к ним не относилась. Она была предназначена всем тем, кто лишил его семьи, дома, а ещё раньше работы. И чего-то ещё, чего он не мог сейчас вспомнить и не хотел вспоминать. Сейчас ему нужно было пройти метров двести. И там. ... Там видно будет. Угрюмое выражение лица сменилось на благостную улыбку. У него появилась цель, и кое- какой смысл в передвижении. ... Мимо проходившая женщина отшатнулась от него, чтобы не задеть тяжёлой сумкой с продуктами. А на Александра вдруг напало желание лёгкого флирта, желание жить и любить, и он бросил в след уходящей женщине: - Не убегай! Я бы мог доставить тебе такое удовольствие! ... Постой!
   Женщина прибавила шагу, не поверив услышанному. Компания у магазина весело наблюдала за происходящим. Ещё две пары глаз скрытно следили за Александром из-за широких сосновых спин парка. Следили внимательно. ...
   Александр же продолжал весёлое движение к знакомой компании, ловя руками девичьи коленки.
  - Сашка! - бросилась ему на шею Катька по прозвищу Лошадь. - Возьми меня! Что ты к этим блядушкам пристаёшь? ...
   Катерина была когда-то красивой женщиной. ... И что-то и в правду осталось у неё от породистой лошади. Изгиб спины. Поворот шеи. ... Кожа только побагровела. Да глаза и губы припухли от нескончаемого порока.
  - Ты не слюнявь бульбаша, кобыла! - ревниво пресёк лобзания Катерины местный авторитет Ляпа. К Александру он относился неплохо, но Катьку он считал своей женщиной. Хотя та и пыталась быть независимой.
   Жилистая рука Ляпы тисками сдавила ладонь Александра. Александр выдержал натиск Ляпы под заинтересованными взглядами всей компании: - Да, я бульбаш, Ляпа. И родился я в Минске. Ты, наверное, и не знаешь где это? ... А судьба блядская и жена моя ... бывшая занесли меня в это чудесное место. Где кругом одни трубы, лес и горы. ... Или наоборот? Я уже плохо соображаю.
  - Да Минск на Луне, бульбаш. Вон, глянь, - съязвил Молодой. Паренёк лет двадцати, ловивший каждый вздох Ляпы.
   Александр шутливо дал Молодому ладонью в лоб: - Купи глобус, парень, и подзорную трубу.
   Компания дружно загоготала. Катька ещё теснее обвила Александра за шею, сознательно дразня Ляпу: - Как я люблю умных мужчин, которые не только хером думают.
  - А что ты ещё любишь, проститутка? - разозлился Ляпа.
   Катерина наслаждалась ревностью Ляпы: - А ещё я люблю шоу - "Звёзды на льду", придурок. Там фигуристы такие котики на коньках. Я бы каждому раз по пять дала.
   Ляпа презрительно ответил: - Тьфу ты, Блядь! Так бы они тебя и захотели. Драли бы тебя в подвале, ... не снимая коньки.
   Молодой заржал громче всех, хлопая в ладоши и пританцовывая на месте.
  - Я бы всех этих "звёзд" отправил в одну ... звезду, - добавил для верности Ляпа.
  - Там им и место, братан. - Поддержал его Молодой.
   Катька жеманно закрыла ладонями промежность: - Я их всех в свою "звёздочку" не пущу. Пусть сначала заплатят.
   Александр несогласно закачал головой: - Как астроном я не могу с этим согласиться. В звезду - это не есть правильное выражение. ... Нужно для этого подобрать другой космический объект. ... Там всего много. - Махнул он рукой в сторону звёзд и покачнулся.
   Две пары глаз, следящие за всем происходящим из-за деревьев, заинтересованно переглянулись. Их явно заинтересовали последние слова Александра.
  - И какой ты объект нам посоветуешь, бульбасос?
   Ляпа вплотную подошёл к Александру и устрашающе выпятил подбородок. Молодой прочувствовав момент, обошёл Александра сзади.
   Александр всё понял, но не отступил. Он широко расставил ноги и по-бычьи наклонил свою голову вперёд: - Я посоветовал бы вам, Ляпа - чёрную дыру. ... Есть такой странный объект в глубоком космосе. ...
   Александра повело в сторону, слишком длинной и умной оказалась фраза, но Ляпа вовремя удержал его за плечо.
  - ...Благодарю, - теперь уже Александр сжал Ляпину руку. - Только чёрная дыра, Ляпа. Туда можно всех послать. ... Но если большой дырки не найдёшь, Ляпа, то посылай всех в маленькую. Ма-а-а-ленькую такую дырочку, - Александр показал примерно пальцами у самого носа Ляпы. - Вот такую чёрную дырочку. Понял?
  - Поняли, придурки?! Послушайте умного человека. - Катька демонстративно отставила в сторону ногу и подбоченилась рукой.
  - Молчи, блядь! А то ты меня сейчас достанешь! - Ляпа не сдержался и двинул ногой по отвисшему заду Екатерины.
   Катька зло посмотрела на Ляпу: - Как смеешь ты, пьянь болотная, бить царицу свою?!
  - Тоже мне нашлась, царица! - Сплюнул ей под ноги Ляпа. - Хохлушка беглая. ...
   Высокая заводская труба на краю города пыхнула чадящим чёрным облаком. Прокашлялась до сизого цвета, и пошла во всю, подкрашивать лунную ночь. Укутывая, как в саван Уральские горы. Горы стояли непоколебимо, хребтом удерживая всю Евразию. Континентище в полусне подмял под себя подушку. Правая могучая рука его заслуженно отдыхала. Вся - от бугристых мышц спины до тонкого полуостровного запястья. Левая же рука, как всегда не знала и не хотела знать, что творит правая. Утончённые пальцы левой руки ещё наслаждались женщинами в бриллиантах и поднимали в их честь шампанское. Правая рука это чувствовала и нервно подёргивалась во сне от сокращения мускула справедливости. ...
   ... Александр Четвёртый протиснулся между Екатериной и Ляпой, спасая лицо Екатерины: - Между прочим, Ляпа, - сказал он серьёзно, крутя назидательно указательным пальцем. - Екатерина Первая родилась в Минске. Так что ты не очень. Ты тут не прав. Да! - придал он торжественности. - Она была проституткой обозной. ... Ну и что? Кому от этого было плохо? ... Ты пойми, Ляпа. Мы все ровны. И наша Катька ещё может стать кем-то. Пусть она блядь. ... А историю нужно знать. История она такая. ... Очень сложная. Нужно только знать с какой стороны к ней подобраться, - он хотел что-то показать руками, но сила притяжения неумолимо потянула его к земле и если бы не Екатерина, ударил бы он лицом в грязь....
  
   .... "Грязь. Грязь. Заунывная. Липкая. Перед Уралом и за Уралом. Такая любимая и привычная. Как легко её обсасывать. Наступать. Разминать - грязнее грязного. Сжимать и мазать. Затоптать. Вогнать. ... Её нет на самом деле. Мы не понимаем. Нас же просто обманули. ... Какая грязь? Её нет в природе. В природе нет её. Это же и есть всё - природа! ... Это кто у меня в голове? Что это за мысли, бля?" - Ляпа, подавшись движению падающего тела Александра Четвёртого, опустил глаза на ожидаемое место приземления и, не отрываясь, смотрел на высохшую лужу. Тело не упало, а Ляпа всё не мог оторвать взгляд от чёрной жижи. Молодой не мог понять происходящего. Что-то было не так. Ляпа должен был ударить. Должен. ... И не стал.
   Ляпа замотал головой, не понимая, что происходит: - Катька сволочь, ты ведьма! - закричал Ляпа. - Перестань меня гипнотизировать! Ты мне все мозги, сволочь, запутаешь.
  - Ну, и история! - засуетился Молодой. Ему было жалко Ляпу, но он не знал, как помочь. Проще было, конечно, дать кому-то в морду. И всё бы встало на свои места. А здесь такая история. Всё как-то перепуталось. Тревога заставила его оглядеться.
   Две пары глаз, следивших за компанией, спрятались за деревья. Кроны деревьев зашатались и заскрипели от налетевшего ветра, помогая выдувать из города застоявшийся привкус железа и закисшего дыма.
  - Молодой! - зарычал Ляпа. - Достань водки! Водки хочу, сука!
  - Я бы тоже немножко выпил, - скромно поддержал его Александр Четвёртый.
  - И я не откажусь от водочки, - радостно рассмеялась Екатерина.
  - Сейчас всё наладим! Главное не расходитесь. Я быстро. - К Молодому вернулось привычное понимание жизни. Её ритм и смысл. Он быстро юркнул в темноту. ...
   Как ни странно, но принесённая Молодым водка успокоила и отрезвила всех. Разговор вернулся в привычное спокойное русло.
  - Ляпушка, ну как твоя головка? Уже не болит? - Катька повисла на Ляпе и нежно гладила его лысую голову.
  Ляпе это нравилось, но и строгость нужно было соблюсти. Одной рукой он сильнее прижал Екатерину к себе, а второй грубо схватил её за грудь: - Вот ты, хохлушка, и своим и чужим дать норовишь! А? ... Оторву щас к хренам! Чё делать будешь, Катюня? Без грудей кому ты нужна будешь. ... А, сука? Какое без них удовольствие?
   Компания истерично заржала. Вгоняя грубые и дерзкие гласные в окна уснувшей интеллигенции. ... Одно из окон в доме напротив распахнулось, и срывающийся от ветра и возмущения голос простонал: - Уходите все! Уходите немедленно! Я уже вызвал милицию! Как вам не стыдно! Вы же не даёте спать целому городу! Совесть у вас ещё осталась?
  - Пошёл на х.., сука ментовская! - авторитетно ответил на весь город Ляпа.
   Молодой ответил пустой бутылкой, которая до окна не долетела, а разбилась со звоном о фундамент хрущёвского дома.
   Город, как оказалось, совсем не спал. Город быстро вышел из забытья и дремоты. Из ажурного покрывала смога. Вспыхнул сотнями окон света квадратного фонарика. Не боясь, распахнул форточки и фрамуги. Впустил в свои городские лёгкие кисло-сладкий запах отработанного металла. Книжные могилы, были попраны босыми ногами, прильнувших к щелям приоткрытых форточек. ... И город ответил.
  - Кто эта сука ментовская? Не будь трусом, назови свой адрес? ... А! Молчишь, паскуда!
  - Запомните! Запомните! ... Запомните, из какого окна он кричал! Мы сейчас выйдем! ...
  - Люди добрые, вы слышали, что этот подонок удумал?! Да у кого только язык смог так повернуться, чтобы мусоров позвать?
  - Да кончать козла этого! Падла! ... Не стрелять! ... Я ща-а-ас! Быстро!
   Кто-то через усилитель забренчал на гитаре. И рваные аккорды разорвал хриплый голос: - А на чёрной скамье. ... На скамье подсудимых.... Сидит дочь прокурора ....
   И полетела жизнь, щемящая в ночной тишине от одного дома к другому, отражаясь от запылённых окон и, подчиняясь законам акустики, пробуждая души израненные и закопчённые, исколотые жжёным каблуком, верящие в слово жалостливое, верящие больше слову сказанному, обещанному. ...
  - Давай, братан! Братишка! - понеслось в ответ на пробуждение из окон распахнутых.
   Рвались в приливе чувств соколки грязно-синие. И прыгали с первых, вторых и даже третьих этажей пацаны суровые на землю грешную. ... Ноги ломая и руки, но майки были в лоскуты порваны и слово сказано. ... Вставайте братья! ... И вставали. Поднимались от земли. Кто-то перед тем, как прыгнуть, успевал отбить жиганскую чечётку на подоконнике. И руками и ногами влиться в симфонию звуков отжизненных. От жизни загубленной: - Подожди, братишка, мы сейчас. ... Песня звала. Песня вещая. И ещё что-то. ... Ненасытное. Упрямое. Жестокое ... от земли.
  
   Город зашумел, забурлил, куда только сон делся. Сорвался ошпаренным и понёсся во все тяжкие, веселясь от своего нежданного удальства и несказанной дерзости.
  Главное чтобы .... Чтобы? Чтобы ...
  
  ... Сусанин занервничал. Не ожидал он такого поворота дел. Всего лишь попытался урезонить хулиганов. И куда это всё повернулось? - "Взбесились они что ли? ... И что я сказал им? ... Может пойти и извиниться? ... Нет. Сейчас это не поможет. Нужно что-то придумать. ... Так. Кому позвонить?"...
  - Веничка, что там случилось? Что за шум с улицы? Что там случилось, Веничка? - донёсся из спальни испуганный голос мамы.
  - Спите, мама! Ничего не случилось! ... Это, наверное, кто-то свадьбу гуляет, - руки Вениамина дрожали, и он не с первого раза сумел правильно набрать нужный московский номер. Номер центрального отделения партии предательски молчал. ... Тум-м-м. ... Тум-м-м. ... Тум-м-м. ... Тум-м-м. ...
  "Вот так всегда. Где же они? Где? ... Когда они позарез нужны народу. ... Что же мне делать? - он бросил трубку. - ... Да спите, мама! Это у меня книга упала.
  
   ... "Воронок" подъехал минут через сорок. Медленно проехал мимо пьяной компании Ляпы, нехотя развернулся и, дёрнувшись, заглох. Из машины выбрался грузный пожилой капитан с добрым детским лицом. Пока он приближался, людская толпа окружила их, включая и "воронок". Ляпа дёрнул плечами и ссутулился, напустив на себя всю лагерную важность и авторитет.
  - Ляпа-Ляпа. ... Что же ты людям спать не даёшь? - по-доброму спросил капитан.
  - Сергеич, мы же отдыхаем, - распушил пальцы Ляпа. - Народ тоже должен это понимать и не допускать беспредела. А так, куда мы докатимся, Сергеич? Ты только не подумай, что я тебя спрашиваю. Это я так просто к слову пришлось. Мы же здесь все свои и чего нам делить? - затараторил привычно Ляпа.
  - Правильно Ляпа излагает. Должно ж быть и какое-то понятие, Сергеич? - зашумела толпа.
  - Сергеич, ты вот мент уважаемый. И мы к тебе со всем уважением. Мы же понимаем, что всякое в жизни бывает. И у каждого своя работа. Но хватит уже на измене сидеть. Дайте людям вздохнуть полной грудью. Бля буду!
   Один выступающий сменял другого. Капитан только успевал поворачивать голову.
  - Сергеич, ну раз стукнули, ну два, а что же дальше? Мы же так ваще в животных превратимся! В натуре! А?
  - Нужно что-то решать, Сергеич? А?
  - За хлеб и воду! И за свободу!
  - Кто стукнул, Сергеич? Высвети нам эту гниду, ... пожалуйста? Мы ничего делать не будем. Ты не волнуйся. Только вынесем своё порицание. И всё!
   Сергеич аж взмок от такого напора. А может, и ночь была тёплой. Парниковый эффект он и на Урале правит. Парит, подчиняясь вековым понятиям. Попробуй им измени и всё потеряет свой смысл. Горы превратятся в камни. А камни в воду. Вода испарится. И испариной выступит....
   Капитан вытер испарину с внутреннего ободка фуражки. И лоб платком промокнул.
  - Здесь, ребятки мои, есть одна проблемка. Небольшая, но заслуживающая серьёзного к себе отношения. Подумать, в общем, всем нам надо. ...
   Люди слушали внимательно, не перебивая и внимая каждому слову Сергеича.
  ... Этот человечек. ... Как бы вам это объяснить. Он имеет определённое политическое влияние. И представляет у нас одну очень серьёзную партию. ... Возглавляет их Уральское представительство.
   Народ молчал. Ждал куда выведет Сергеич. Это теперь была его проблема. А Сергеич всё тянул время. Он снова принялся протирать фуражку. Тщательно и степенно.
  - Ты что, Сергеич, пенсию ждёшь? - не выдержала толпа.
  - Не веселитесь, сукины дети. Вопрос серьёзный я вам говорю. ... Политический!
  - Ща-а-ас тебе, мусорок, помогут, - весело расступилась толпа, пропуская начальственный мерседес с мигалкой. Машина не подъехала, а подошла спокойной, уверенной походкой, раскачиваясь на неровностях дороги. Подошла. Остановилась. ... В каждом движении важна пауза. Задержка. Необходимо вжиться во враждебное вам окружение и завоевать его. На это обычно уходит от минуты до трёх, чтобы выдавленное вами пространство успокоилось и приняло поражение. Любая оболочка всегда что-то таит в себе и даже больше. То, что не вмещается, всегда самое страшное и поразительное. Всегда вызывает уважение. Причём не важно из чего сделана оболочка. Из металла или из времени. Если из времени, то это история. А если из металла, то там божество. А если все оболочки перемешать, то там будет такое, о чём даже страшно подумать. ... Передерживать тоже не надо. Через три минуты могут забыть божество в оболочке. Время уже не то. ...
   ... Тяжёлая дверь бронированного мерседеса приветственно разорвала оболочку между народом и божеством. Оболочка разродилась гладким мужчиной в строгом костюме:
  - Здравствуйте, дети мои! Здравствуйте! - руки его раскинулись в желании обнять своих детей. - Эх! Сукины вы дети! - по-отечески пожурил он. - Правильно! Всё правильно вы делаете. Народ не обманешь! Народ всегда чувствует и решает сам. И всегда решает правильно! Такой он у нас народ! ... Народище!!! - гладкий папа сжал кулаки до белизны в костяшках. - Главное, что мы вместе! Вот так! ... Конечно, когда заведётся одна поганая овца. Её нужно.... Нужно ... пойти на этот шаг. Только когда мы едины, - костяшки снова побелели, - мы справедливы. И всякая гражданская инициатива должна быть поддержана. ... Я хочу вам сказать, что этот человек, - лицо оратора стало грустным. - Хотя теперь его уже трудно назвать человеком. ... Он ещё на прошлой неделе исключён из нашей партии. Партия вовремя разобралась в этом человеке. И хотя он носит такую фамилию. Нам с ним не по пути. Пусть он сам отвечает за свои мерзкие поступки, - перст справедливости указал на осиротелое окно квартиры Сусаниных. ...
  
   ... Вениамин с ужасом отпрянул от окна. Хотя необходимости в этом и не было. С улицы нельзя было ничего рассмотреть. Света в квартире не было. Окно зашторено. Почти зашторено. Вениамин наблюдал за всем через микроскопическую щель и слышал всё через чуть приоткрытую форточку. Ему стало так страшно, что всё услышанное показалось ему правдой. ... Да. Он на самом деле такой. Он явно почувствовал отвращение к самому себе: "Какая же я сволочь! Ой-ё-ёй! ... Как я смог так всех подвести? И партию?... И народ? Что же мне сейчас делать? ... Нужно всё рассказать. Нужно во всём признаться. Мне нужно как-то себя спасти. Но как? ... Мама!"...
  Вениамин, сметая всё на своём пути, бросился в комнату матери: - Мама, проснитесь! Проснитесь! Мама! Просыпайтесь скорее! - старый холостяк, сорвав одеяло, тряс за плечи единственного родного человека на всём белом свете. Старушечье тело затряслось в безжизненном танце. Последняя улыбка, застывшая на тонких губах, приветствовала и успокаивала сына, когда аккуратно причёсанная головка на тонкой шее поворачивалась к Веничке лицом: - Мама!? Мама, ну почему вы меня оставили одного? ... Мама, вы меня бросили! Мама! ...
  
   ... Когда народ, повинуясь, .... А что ещё ему остаётся делать? В эту оболочку, состоящую из пафоса и лжи, и набиваются в желании сдержанно повиноваться. Некоторые повинуются с достоинством. Некоторые с презрением, но все переступают порог. Порог, за которым повинуются. Повинуются глупым и жадным. Злым и бессердечным. Мерзким и пустым. Тупым и напыщенным. Тем, которые знают, что с этой оболочкой можно творить всё, что вздумается. Она может возмущаться, но всегда оправдает и оболочку, и тех, которые, потому, что - самих себя. ...В общем, народ посмотрел вслед за перстом указующим на окна квартиры Сусаниных. Но решения ещё не принял. ... В каждом движении важна пауза. В образовавшуюся паузу протиснулся меж застывших людей Ляпа. Он бережно, чтобы не расплескать, нёс полный стакан водки. Сам поминутно облизывая пересохшие губы и сглатывая слюну. Подойдя к оратору, Ляпа не глядя на того, поднёс божеству священный дар: - На, браток, не побрезгуй! За нашу свободу!
   Гладкий мужчина сразу с недоверием отнёсся к подношению и переспросил: - За свободу?
  - За её, суку! - подтвердил Ляпа.
   Народ размягчал и возрадовался в предчувствии акта слияния. Акта наделённого всеми чувствами тончайшего восприятия. ... Уловив по поведению толпы, что с ним разговаривает равный, мужчина снял свой безупречный пиджак и с размаха вогнал его в грязь. Притопнув его двумя ногами, под одобрительные крики, он, ослабил галстук и закатал рукава своей шёлковой рубахи повыше локтя и в таком виде лихо опрокинул стакан. Занюхав водку скатанным рукавом он вернул стакан Ляпе со словами: - За нашу свободу! ... Катька Лошадь выпорхнула из-за спины Ляпы и тут же обвила шею партийного босса. Её правая рука ловко легла на его ширинку.
  - Эх! Царица моя! - подхватил её на руки московский гость и закружил, осыпая поцелуями припухшие губы. ... Долг того требовал.
   Всем это понравилось. ...
  
  
   ... Рухнувший в одночасье мир Венички понемногу начинал обретать утраченные привычные очертания. С улицы доносились радостные и успокаивающие крики людей. Он, оставив маму на кровати, снова вернулся к окну. Толпа на улице всё ещё была многочисленной, но уже не источала той злобы и угрозы, как раньше. Веничка бросился к телефону. Ему пришла в голову одна спасительная мысль. Ловко набрав знакомый номер, Вениамин замер в ожидании. На том конце не спешили. Ночь. Многие уже спали. Наконец-то. Наконец Вениамин услышал в трубке знакомый мягкий голос: - Да?
  - Люба? Любочка, это ты? - радостно взорвался Веничка.
  - Да, - так же спокойно и бесцветно ответили ему.
  - Ох! Люба! Любочка, как же я рад тебя слышать, моя любимая! Радость моя!
  - Это вы, Вениамин Борисович? - сонно спросила Любочка.
  - Да! Да! Да! Это я! Как же я без тебя соскучился. Как же мне без тебя было плохо. Мне очень плохо без тебя, Любочка. Это какое-то мучение вся эта жизнь без тебя. Все эти серые безрадостные дни. Они, как капли яда изводят меня. Они капают на мою уже лысеющую голову и доводят меня до сумасшествия, до безумия. Только ты можешь вернуть мне радость бытия. Ты. ... Ты понимаешь это?
   Любочка ответила не сразу. Было слышно, что она всхлипывает и вытирает слёзы: - Но, Вениамин Борисович, вы же сами сказали, что у нас нет будущего и нам нужно расстаться? ... Я уже ничего не понимаю, Вениамин Борисович. Как же это может быть?
  - Любочка! Любочка, перестань! Это такие глупости ты сейчас говоришь! Как же можно всё то, что между нами было вот так просто перечеркнуть? Забыть всё? Да как ты можешь мне об этом говорить, Любочка?
  - Но ведь это же вы, Вениамин Борисович? - перехватило от обиды горло у Любочки.
  - Да перестань ты, Любочка, вспоминать о прошлом! Не нужно этого! Я может, и наговорил всяких глупостей, но ты же знаешь, как я был загружен работой последнее время. На меня всё сразу как-то навалилось. Нужно было готовиться к местным выборам. И всё другое. Все эти бесконечные партийные дела. Мне постоянно звонили из Москвы. Они же надеялись на меня. ... Ты же знаешь? Ты же сама мне всегда помогала? ... Давай не будем больше вспоминать прошлое? Ты меня ещё любишь?
  - А как же ваша мама, Вениамин Борисович? Вы же сказали мне, что она тоже против наших отношений?
  - На счёт мамы не волнуйся, Любочка, - голос Венички погрустнел. - Мама. ... Мама больше не будет возражать против наших отношений.
  - С ней что-то случилось, Вениамин Борисович? Что с ней случилось? Где она?
  - Мама умерла. ... Любочка.
  - Ай! Ой! Как же это?!! ... Бедненький вы мой! Как же вы сейчас? - запричитала Любочка.
  - Ничего, Люба. Ничего. ... Я с этим справлюсь.
  - Я бы пришла, честное слово. Я бы обязательно пришла. Но я сейчас не могу, честное слово. - Любочка перешла на шёпот. - Муж вернулся. Мы с ним. ... Ну, ... мы помирились. Он меня простил. Я же не знала, Вениамин Борисович. Я ничего не знала, честное слово. Как же мне сейчас быть? И ребёнок. Мне же его нужно обязательно с утра отвести в детский сад, - Любочкин голос наполнялся нежностью и любовью. Он изливался из неё потоком ровным и глубоким, заставляя ритмично приподниматься высокую полную грудь. - Но это всё сейчас не важно, вы правы, Вениамин Борисович. Я сама это чувствовала и мучалась. Я мучалась этим. Моё сердце всё время болело. Я не могла вас забыть. Я всё-всё, всё помню. Наш каждый вечер. Каждое слово. Каждый поцелуй. Как же мне было хорошо! ... Веничка! Веничка мой! Любимый! ... Что ты хочешь? Что? Я всё для тебя сделаю. Всё. ... Я. Я сейчас. Где ты? Куда мне прейти?
  - Любочка! Любочка! Подожди! - ворвался в поток вернувшихся чувств Веничка. - Подожди, пожалуйста. Всё у нас будет хорошо. ... Только не нужно сейчас никуда идти. Не нужно. ... Пожалуйста. Любимая моя. Я тебя очень прошу. Сейчас сложилась такая ситуация, что только ты мне можешь помочь. Ты одна можешь меня спасти. Я, просто, не знаю к кому мне обратиться! - сорвался на крик отчаяния Вениамин Борисович. - Понимаешь? ... Они. ... Они же сами меня позвали! Когда тогда. ... Тогда, когда я и не хотел. Нет. ... Я не могу тебе врать! Может, я и хотел этого, но они же сами. Ты это сама знаешь. Помнишь, когда мы с тобой только познакомились?
  - Да-да, Веничка. Я помню. Я тогда ещё приехала по вызову. Твоей маме было плохо. Ой! Прости меня! Я совсем забыла!
  - Ничего, любимая. Уже ничего не изменишь. - У Венички подкатило под самое горло, и он заплакал.
  - Ты плачешь, Веничка? Не надо! Я прошу тебя. Я не выдержу этого. ... Я вытру каждую твою слезинку. Ну, что мне делать? Что мне сделать?
  - Любочка, помнишь, как мы встречали московских гостей в прошлом году?
  - Да! Я помню!
  - Любочка, пожалуйста, подойди к окну и посмотри вниз. ... Видишь там много народа внизу на улице? Ты видишь?
  - Сейчас. Я ещё не подошла. Я боюсь разбудить своих. ... Вот, подошла. Да, вижу. Внизу много людей. Они что-то делают там. По-моему им весело. Какой-то мужчина в белой рубашке кружит на руках женщину.
  - Вот-вот, Любочка, всё правильно. Пусть веселятся, мы им ещё сейчас добавим. Любочка, давай, как в прошлом году, когда мы встречали наших гостей. Ты тогда по моей просьбе показывала им стриптиз. И всё тогда получилось очень хорошо. Любочка, пожалуйста, открой сейчас своё окно и приготовься. Я ещё должен поставить колонки на подоконник и включить музыку. Как только услышишь музыку, начинай. ... Хорошо?
   - Я всё сделаю, Веничка, включай музыку. ...
  
   ... Екатерина отдалась всем телом волнам радости, закружившим её, подчинилась сильным мужским рукам.
  - Ай! Я-яй!!! Как мне хорошо! - закричала она во всё своё прокуренное горло. Немытые волосы её растрепались воздушным потоком и ощетинились ёжиком. - Чувствуется рука крепкого хозяйственника! Такому и судьбу можно доверить! - хрипела на весь город Катька-лошадь.
  Ляпа улыбался, как и все вокруг, но было что-то недоброе в его кривой усмешке. Снова покушались на принадлежавшее только ему. Покушался чужой. Ляпа чувствовал в нём зверя намного сильнее себя. Его пространство сужалось. Чужой вогнал когти и вырывал землю из-под ног. ... Год прошёл, как Ляпа освободился в последний раз. А это уже много. Но было ли это в последний раз никто, не знал. И последним, в этой очереди знатоков был сам Ляпа. В миру - Ляпушкин Виктор Петрович. Виктор Петрович точно знал, что это было не в первый и не во второй раз. Дальше он вспоминать не хотел и не любил. Да было такое, о чём и вспоминать стыдно. Стыдно даже такому кручёному волчаре, каким его жизнь вылепила. Ляпа никогда не думал об этом, он научился принимать всё инстинктивно, в натуральном понимании настоящего. Если что-то произошло - то это уже хорошо. Раньше он этого не понимал. Он не был готов. На его планете всё было просто. Люди появлялись в результате чего-то грязного и запретного. И не все были людьми. Много попадалось животных, в основном козлов. От козлов козлы и родятся. А ты, если хочешь быть человеком, то будь нормальным парнем. Витя Ляпушкин и старался быть нормальным парнем, но Вите Ляпушкину это было трудно. Вот другое дело Ляпе. Ляпе это было куда проще. Ляпу больше уважали. И он чего-то стоил на этой планете. Стоил и был нормальным парнем, пока не появилась она. Ляпа никогда прежде не испытывал такого. Первая любовь. У него впервые за шестнадцать лет жизни сжималось горло до сухого спазма, когда он видел эту худенькую девчонку с взглядом зелёных глаз, который убивал развязанного и дерзкого Ляпу и вытаскивал в безвоздушное пространство маленькой планеты маленького Витю Ляпушкина.
  - Меня зовут Марина, - первой заговорила она. Так просто и естественно, что у Ляпы даже вывалилась папироска из уголка рта от этих обычных слов. Он бы никогда сам на такое не решился. Первой его реакцией было желание ответить резко, грубо, обидно, но что-то его удержало в тот момент. Удержало. И в первый и последний раз в жизни он посмотрел на женщину, как на божество с другой планеты, чистыми и ясными глазами.
  - Виктор, - само вырвалось у него.
  - Мне показалось, Виктор, что вы давно собирались со мной заговорить, но не решались? - озорно взлетели её ресницы и заискрились смехом глаза.
   Виктор только и смог, что проглотить слюну и закрыть рот. Его удивляло всё, и округлые глаза, и нежные, но упрямые губы, и чуть вздёрнутый носик в веснушках. И как журчал её смех, искренний и чистый, - Если хотите, можете меня проводить, - предложила она. И он смиренно пошёл за ней. Сегодня. Завтра. Послезавтра и во все другие дни. Если бы они были только одни на планете. Только одни. ... Он думал об этом по ночам, долгим и бесполезным. Зачем они человеку? Если он спит и не может действовать? ...
  Это произошло как-то само собой. Прошло уже много времени со дня их знакомства, почти год, но это казалось целой жизнью. И впереди было так много всего. Это, наверное, и была вечность, которой нет. Виктор никогда не добивался большего, чем имел. Первый раз не он коснулся её губ. Светила луна и она властно притянула его голову к себе. Этот вкус первого поцелуя он запомнил на всю жизнь. Сладкий, ветреный, пьянящий. Если бы они были одни, и этот поцелуй можно было растянуть на всю вечность. Первую свою ночь, после которой он стал мужчиной, он запомнил не так ярко. Может потому, что сильно нервничал, хотя и не подавал виду. А может и потому, что и это не он решал, а она. Она. Она. ... Всё, что осталось от неё, это татуировка "Марина" на левой руке и первый срок за изнасилование. Самый тяжёлый и грустный. Что там произошло, он до сих пор так и не понял. Его забрали через месяц. Марина уехала в Москву поступать в институт. Она прислала ему всего одно письмо и всё. Потом пришли за ним. ... И жизнь взялась за него. Оказывается, они были не одни на этой планете. Были ещё люди рождённые людьми. Так его слепили, изваяли, вытесали. Одно спасло его тогда. Песня. Марина оказалась дочерью прокурора. И что с песней сделаешь? Статья была плохая, но песня уж больно хорошая. Надрывная и простая. А что ещё нужно? Когда слёзы текут по впалым небритым щекам. Когда кулаки сжимаются сами от обиды и несправедливости. Когда враг подл и хитёр, но зато ясен и понятен. ... Прощай, Маринка! ...
  А может это всё и ложь. Всё от начала до конца. Была хрупкая девочка. И Ляпа победил Витю Ляпушкина. И не рождался вообще Витя Ляпушкин, а выродился сразу Ляпа. Кто сейчас эту историю разберёт? Сейчас она сама выбирает. ... Приставили нож к горлу. Девять здоровых переростков. К хрупкой шее - нож и зажали потной ладонью рот: - Не дёргайся, сука! А-то личико твоё порежу! ... Ляпа, сорви с неё трусы! ...
  ... Вернувшись, последний раз, Ляпа вернулся в пустоту. Пустая квартира. Никто из родных его не дождался. Пустота вокруг. Никого из бывших друзей. Всё незнакомо. Это была уже другая планета. С другой атмосферой. С другой географией. Материки раскололись и почти отошли друг от друга, держась только на тонкой кожице истории. Один Уральский хребет ушёл сам в себя и не хотел смотреть ни влево, ни вправо. Разговаривать тоже ни с кем не хотелось. ... Все достали. Как всё достало! ... Ляпа взял бутылочку водки, пива запить, хлеба чёрного и колбасы варёной. Зашёл за магазин и присел на откос холма уходившего в свалку. А за свалкой открывался такой вид. Такой вид! Видище!!! Всю вечность смотреть, не пересмотреть. Как первый поцелуй Марины. (Ляпа сам больше верил в первую историю. Ведь он сам её придумал.) Ляпа присел в траву, густую некошеную. Примял её слегка и положил свой скромный скарб на согнутые стебли. Отхлебнул первый раз жадно, утоляя обиду и боль. Запил пару глотками пенного тёплого пива и прояснил до такой степени кристальности и чистоты раскинувшийся перед ним горизонт, что понял. Отчётливо понял. Осенило его, что вот она - ПРАВДА! ... Вот она - КРАСОТА! Она же и есть правда! Описать всё это просто не хватало слов. Не было тех слов у него сейчас. Не знал он их. Не знал, как подобрать и какое слово подойдёт к каждому кусту, травинке, холмику, горам строгим и могучим. ...
  Не сдержался Ляпа, само у него громко вырвалось, на сколько могло эхо достать: - Да мать твою!!! ...
   - Отдыхаете, мужчина?
   Услышал Ляпа за своей спиной прокуренный женский голос с игривыми нотками. Так он познакомился с Екатериной, с Катькой Лошадь, с Царицей. Познакомился. Покорил и завоевал. ... После третьего совместного глотка сорвал он с Екатерины её вылинявшие одежды и долго терзал её уставшее от жизни, но ещё хранившее следы дарованной ей породы, тело. Екатерина, отбросив голову назад и ухватив обеими руками большие пуки травы, охала и стонала, наполняя кристально чистый, но застывший горизонт, естеством и жизнью. ...
  
  
  ... Земля уходила из-под ног не только у Ляпы. Московский гость, закружив Екатерину, не удержался и вместе с ней рухнул на землю. Екатерина упала на спину в самую грязь, раскинув руки и давясь от смеха. Звёзды яркие и игривые подмигивали ей с фиолетового купала, и счастье и радость разрывали её изнутри. Глаза Екатерины сияли не хуже звёзд, а кожа на лице разгладилась и покрылась румянцем, как много-много лет назад. ...
  ... Катенька! Катюшка моя! - Отец могучими и сильными руками подбрасывал её вверх, высоко-высоко, сердце замирало от этого и всё вокруг окрашивалось в ярчайшие краски, такие яркие, что маленькие чудесные глазёнки округлялись в детском восторге. В таком неподдельном и искреннем, что только ради этого и стоит жить. ... В восторженных глазах ребёнка и есть истина. Пусть краткая и мимолётная, но она чиста и неподдельна. ... Кругом столько людей. У них такие смешные макушки голов. Ветер шевелит их волосы. А я выше всех. У меня замирает сердце. И все мне улыбаются. Все радостно кричат: - Да здравствует - Мир!!! Труд!!! Май!!! - У всех в руках такие яркие цветы. Такие большие флажки. И все-все её любят. Только ей и предназначена эта любовь. Странная и непонятная, но такая приятная. И пусть она тоже краткая и мимолётная, как этот захватывающий дух полёт над головой отца, но это она поднимает её вверх, над всеми и заполняет до краёв её только зарождающуюся и формирующуюся душу. ... Она верит рукам отца. Крепким и ласковым: - Смотри, Катюшка! - кричит он. - Этот мир - весь твой!!! ...
   Катя любила, обожала все праздники. Дома раздвигали большой круглый стол. Мама покрывала его ещё большей белоснежно накрахмаленной скатертью, расправляла её своими ласковыми руками, от центра стола к краям и каждый раз застывала у стола, мысленно расставляя приготовленные блюда. Удостоверившись, что всё должно поместиться, начинала заполнять комнату такими чудесными запахами, что Катя не могла больше выдержать, а плясала и пританцовывала на месте. Ей вообще трудно было устоять на одном месте. Она кружила вокруг мамы и пыталась что-то выпросить, взять хоть что-то, с таких больших и торжественных блюд, которыми мама уставляла стол, как полководец, расставляет свои войска на предстоящем поле битвы. Нет, Катя была не голодна. Это была такая игра. Она первой должна была нарушить существующий порядок вещей. Гармонию и совершенство, чего добивалась мама.
   - Катёнок, если хочешь кушать, то я тебе оставила всего на кухне. Иди там и поешь, пожалуйста, и не мешай мне, я тебя прошу. У меня ещё ничего не готово. А всё нужно успеть. Очень скоро придут гости, - всегда говорила мама и улыбалась.
   А Катя начинала просить и канючить с ещё большим напором и усердием, подпрыгивая от нетерпения.
   - Хорошо-хорошо, - сдавалась мама. - Возьми вот этот кусочек.
   Мама тоже играла в эту игру ещё со своего детства. ... Она выбирала для Кати самый красивый и самый-самый вкусный кусочек, который просто таял во рту. Катюша его даже не пережёвывала. Она долго держала его во рту, смешно раздув щёки и затаив дыхание. Её озорные глазёнки смотрели на то место, которое ещё недавно занимал этот кусочек, не важно чего. Она смотрела с видом победителя. ... А потом, приходило много-много гостей, и каждый гладил её по головке, говорил, какая она красавица и уже так выросла. И обязательно что-то ей дарил. ....
  ... Потом, через много-много лет. Она никому об этом не рассказывала. Это было только её. И никто не должен был знать об этом. Она боялась рассказать правду. Правда была для неё страшнее лжи. Она была так чиста и невинна, что вызывала у всех только злобу и ненависть. Но она была всегда с ней. Катька Лошадь могла её прокручивать для себя, как кино, по нескольку раз в день. Эта история никогда не приедалась и не надоедала ей. ... Катька Царица падала навзничь от очередного стакана мутного пойла и всякий раз возвращалась туда. ... А для всех она была потомственной алкоголичкой изнасилованной собственным отцом и выгнанной из дома двенадцати лет от роду матерью алкоголичкой, которая всегда её избивала и не кормила.
  - А ты что, сучка облезлая, думала? - кричала она на подругу Молодого, Светку, доказывая ей своё превосходство. - Что я, как ты в детстве в мягкой постельке спала? Выдра ты обдолбанная! Да я в этой жизни такого говна насмотрелась и нахлебалась, что вам, сучарам, не на одну жизнь может хватить!!!
   Орала Катька так, что слышно это было очень далеко. Горы Уральские только могли остановить этот крик, но и то, отражались эхом. ... Эхом жалости и уважения. Такая она любовь народная. И Ляпа любил её ещё сильнее. Бил и любил. ...
  
   - Кхе! Кхе! Кхе! - откашлялся гладкий мужчина, давясь и смехом и кашлем, всем сразу. - Вставай, красавица! - поднялся он сам и помог подняться Екатерине, вырвав её из мира грёз и воспоминаний. Отряхнув спину Екатерины от сухой грязи, он отдышался и взял окончательно всё в свои руки: - Вот что люди! А не устроить ли нам на самом деле праздник!? А!? Народ!? Гульнём по нашему? А?
   Катька завизжала во всю свою неуёмную прыть. - Праздник! Праздник!
   Народ тоже возрадовался и одобрительно загудел. Александр Четвёртый попытался на радостях обнять этого приятного мужчину. Он так любил праздники.
  - Как вас зовут? Можно я вас расцелую? - приставал к гостю Александр Четвёртый.
  - Зовите меня просто Юра, - протянул он Александру руку.
  - Нет! - категорично закричала Катька Лошадь. - Мы вас будем звать Юрий Крепкорукий! Я же сама чувствовала мощь ваших рук. Да таких крепких и надёжных рук не было даже у моего папаши пропойцы горького. А он ими мог не одну башку открутить.
  - Юрий Крепкорукий! Юрий Крепкорукий! - подхватила толпа. - Юрок, мы тебя любим! - затрещали их рубахи на груди и заблестели народной любовью глаза, сменяя гнев на милость. Так всегда с народом бывает. Не век же ему злобу копить. Народ добро помнит. Просто, ему об этом всегда напоминать нужно, а то помнит он это коротко, в крайнем случае, пока живёт ... своей глупой и запутанной жизнью.
  Юрий Крепкорукий благодарственно сделал несколько поклонов в сторону толпы и постарался не выпустить из рук свалившееся на него доверие масс.
  - Значит так! - успокоил он толпу. - Сейчас мы быстро изберём комитет по организации и проведению нашего праздника.
  - Давай комитет, Юрок! Мы тебе верим! - поддержали его люди.
   Александр Четвёртый всё ещё пытался не упустить круглую, мягкую ладонь Юрия Крепкорукого. Он потерял её в темноте и посчитал это самым большим горем в своей жизни, обрушившимся на него. Такая навалилась на него благодать. Вселенское прозрение. Так он полюбил в одночасье этого человека. Так был ему благодарен. ... За что? Он бы этого и не смог никогда объяснить. Слёзы лились сами из его глаз, тёплым потоком и в голове творилось что-то невообразимое. Он глотал слёзы и слова: - Благо .... Благо .... Благодетель наш. - Упав на колени, Александр припухшими, мокрыми губами целовал мягкую ладонь. ... И орган зазвучал в его мозгу. Торжественно, строго, мелодично сопровождая мерцающую в темноте ладонь. Трубные звуки вплетали в реальность нереальность происходящего. Александр Четвёртый, сам не понимая того, просил прощения. Прощение было в самоуничижении. В благодарности за реальность.
   ... Ещё четыре часа тому назад Александр Четвёртый слышал другие звуки. На маленькой, замасленной кухне, пропитанной временем и устоявшимся запахом наваристого супа, истеричные крики любимой им женщины разрывали ему голову. Хлестали его по щекам, по глазам и выбивали из них совсем другие слёзы, слёзы обиды и жуткой досады от такой невыдуманной реальности. Смысл обидных слов он уже перестал воспринимать, а они всё кололи и кололи иглами, пробивая сердце и мозг. Чтобы заглушить этот крик.... Нет. Ему вдруг очень захотелось хотя бы упорядочить его, превратить в музыкальное произведение, в музыкальное действо. Если его нельзя заменить стройной органной фугой в своём воображении, выстроить, как перелив могущественного и вечного, прийти к какой-то гармонии, то нужно попробовать им управлять, подчинить себе, как дирижер, вплести его, пусть даже и эти истеричные, режущие ухо звуки в своё понимание сущности данного момента жизни. ... Александр легко вскинул руки вверх и мелодично принялся дирижировать. Выстраивать звуки. Она от этого пришла ещё в большее исступление. И ... сфальшивила. Попыталась взять очень высоко, но сорвалась. Звук треснул и заскрипел. Этого Александр выдержать уже не смог. Он бы ей простил всё. Всё бы забыл. Но руки сами потянулись к её горлу. Сжали железными клещами. Пусть у него и не так были развиты кисти рук, как у настоящего органиста. Он был всего лишь теоретиком. Но каждый аккорд он пропускал через себя, проживая его и повторяя своими мышцами, сокращая и напрягая их: - Не смей мне фальшивить, - шептал он ей на ухо. - Не смей. Ты меня слышишь? - Она не могла ответить, а только испуганно хлопала своими большими ресницами. Как он любил эти ресницы. Они напоминали ему крылья фиолетовой бабочки, лениво порхающей с цветка на цветок. - Это не твоя нота. Зачем ты берёшь не своё? - продолжал он шептать. - Ты же не на сцене. Зачем вы все из себя что-то корчите? Вы всё делаете фальшиво. Не смейте трогать наших нот. Это наши ноты. Почему вы не можете быть натуральными? Как эти бабочки, - пальцы сжимали и сжимали её горло. - Бабочки тоже очень красивые. Но они натуральные. Они молча порхают. Порхают. Порхают. Порхают, - сжимались всё туже и туже пальцы. - Научись быть натуральной.
   Были последние слова, которые смогла она услышать в своей жизни. ... И, поддавшись магии слов, Алиса, жена Александра, натурально вывалила язык на бок. ...
  
  ...- Достаточно! Достаточно! - Юрий Крепкорукий с трудом вырвал свою мокрую от страстных поцелуев ладонь из цепких рук Александра. - Да уберите вы его от меня! - не выдержал Юрий.
  Ляпа давно ждал этого, ему просто необходимо было кого-то ударить. Это рвалось из него необузданной силой зверя, превратившись в главный инстинкт жизни. Ляпа, сам не понимая того, среагировал на приказ, хотя он считал себя человеком свободным, но видимо это сидело ещё глубже звериного. Каждый зверь подчиняется более сильному и уравновешивает это болью слабого. Такая замкнутая система с гармонией силы, со своими красками, звуками, историей. Кто управляет красками и звуками - тот управляет историей, продляет её и наполняет гармонией смысла. Кормит замкнутую систему за то, что она кормит его. ... Ляпа рывком за шиворот приподнял Александра Четвёртого и двумя резкими ударами в голову свалил того на землю. Молодой подчиняясь своему инстинкту, добавил несколько раз ногами. ... Для Александра Четвёртого всё произошло неожиданно. Целуя руку Юрия Крепкорукого, он целовал прекрасные глаза своей Алисы. Её большие фиолетовые ресницы, которые простили его, они понимающе хлопали ему в ответ на его страстные поцелую, выпуская сотни бабочек. Бабочки кружились над ними, шурша разноцветными крыльями, толкаясь за право лучшего места. Это был лучший момент в жизни Александра Четвёртого. Он, как будто попал в поток счастья и любви, он вырвался из замкнутой системы и просто парил рядом с бабочками. Он видел себя стоящего на коленях и не жалел о том, что его душа оторвалась от тела и, подчиняясь силе добра, пыталась растечься над всем миром и сгладить все его неровности. Сила его любви была столь велика, что смогла бы сгладить даже горный хребет. ...
  ... Из разбитого носа и губы у Александра сочилась кровь: - За что? ... За что? Я же готов вам служить верой и правдой! За что вы меня так? Я же люблю вас всех! Всех"!!! - сплёвывал он кровь и слова, пытаясь подняться на четвереньки.
  
  
  
  - Да, действительно, зачем вы так? Постойте! - остановил Ляпу и Молодого Юрий Крепкорукий. - Не нужно нам крови. Особенно сейчас. Мы же все договорились, - обратился он ко всем. - У нас праздник! Я прав?
  - Правильно базлаешь, Юрок! ... Банкуй, Юра! ... Даёшь праздник! - закричали со всех сторон.
   Давайте всё по порядку! ... Сначала праздник и веселье. ... А казнь отложим на конец праздника. На кульминацию. Все согласны? ... Или кто-то думает по-другому? ... Я думаю, вы ещё не забыли, из-за чего мы здесь собрались? - успокоил всех Юрий-крепкорукий.
  - Даёшь порядок!!! - заревела толпа.
  - Значит, как я уже говорил, - продолжил Юрий. - Нам нужны три вещи. ... Первое! - он поднял указательный палец левой руки вверх. - Нам нужен комитет. В комитет по организации праздника я предлагаю избрать кроме меня, как руководителя ещё троих человек, - Юрий выдержал паузу и обвел всю толпу вопросительным взглядом. Возражающих не было. - На должность моего заместителя предлагаю выбрать вот этого товарища, - и указательный палец упёрся в грудь Ляпы. - Все согласны?
  - Согласны! Мы Ляпу знаем! Нормальный кореш! Смотри, Ляпа, не зазнайся! - все поддержали кандидатуру Ляпы.
   Ляпа в смущении опустил глаза и спрятал за спину сбитые в кровь кулаки.
  - Он справится, - похлопал его по спине Юрий Крепкорукий. - Ещё в комитет я предлагаю избрать вот этого товарища, - палец указал в сторону Александра Четвёртого. От неожиданности Александр размазал свою кровь по щекам.
   Толпа была не за, не против. Все безразлично пожимали плечами.
  ... И последняя моя кандидатура, вот эта милая женщина, - Юрий приподнял руку Катьки Лошади и поцеловал её.
  - Ой! Я сейчас обосцусь от оказанного доверия, люди-и-и!!! - завизжала от неожиданности Катька Царица. - Вот попёрло! - и она жеманно, павой обошла вокруг московского гостя. ...
   Праздник почти начался. За тем чего не хватало, отправили Ляпу, благо магазин был рядом. Ляпа с помощниками выставили на площадь перед магазином десять ящиков водки и несколько ящиков закуски. Всё открывалось, наливалось, отрезалось, ломалось. Копию чека Ляпа передал для отчётности Юрию Крепкорукому. Александр Четвёртый привёл свою одежду в порядок и по-деловому спросил у Юрия: - Какие обязанности вы возложите на меня?
  - Выпей пока с народом, а там посмотрим, - ответил за старшего Ляпа.
  - Подожди, - остановил его Юрий. - Не плохо было бы организовать какую-нибудь музыку....
  
  .... - Веничка, ты там не уснул? Что случилось? Я же жду. - Любочкин страстный шёпот прервал Веничкино оцепенение. Ни одно слово, сказанное на улице, он не пропустил. Каждое сказанное слово было очень важно для него. ... Что-то с ним произошло? Что-то очень сильно его напугало? Ему стало невыносимо горько находиться в этой комнате, в этой квартире, в этом пространстве. Это пространство предало его. Он всегда возвращался сюда за помощью, за сочувствием. Закрывал за собой дверь, ставил на пол портфель в прихожей и вешал на вешалку плащ или пальто. Снимал с себя кожу, чтобы оставить всё за дверью. Из комнаты долетал голос матери: - Веничка, ты проголодался? Будешь ужинать? ... Я приготовила твои любимые котлеты с макаронами.
   Он не отвечал. Шёл мыть руки, забирал газеты со столика и молча кушал на кухне котлеты с макаронами. Каждую котлету он делил на четыре части. Каждую часть чуть придавливал вилкой, чтобы показался котлетный сок и нанизывал на вилку макароны. Это у него получалось не сразу. Не всё удавалось оставить за дверью. Дождавшись пока его рука успокоится, он всё повторял в том же порядке. Покончив с поздним ужином, Веничка брал свои газеты и усаживался на диван рядом с мамой. Мама внимательно читала книгу, а Веничка встряхивал газету, придавая ей упругость и как бы взбалтывая последние новости, взбадривая их. Мама на секунду отрывалась от романа и всегда произносила одну и туже фразу: - Веничка, как ты можешь это читать?
   Веничка не отвечал ей. Мысль его уже блуждала меж газетных строк, пропуская одни и выцеживая другие, до смакования, до сока, как у котлет. Потом, прочитав всё, что было интересно, он переходил к следующему этапу. Веничка выбирал наугад слова и долго думал об их смысле, не поверхностном, о котором Веничка знал почти всё. Ещё отец, когда был жив, всегда заставлял его заучивать в день по три листа из Большой советской энциклопедии. Веничка так и делал. Память у него была хорошая, и большого труда это для него не составляло. Он прилежно, каждый вечер, рассказывал отцу три листа из толстой книги, выученных наизусть, и тут же их забывал. Но потом, повзрослев, он стал сомневаться в словах. Веничке часто казалось, что отец знал истинный смысл каждого слова, но просто не успел его ему, Веничке, передать. А то, что заучивал Веничка, это только прикрытие. ... Вот и сейчас, он пытался понять истинный смысл каждого слова доносившегося с улицы и не упустить ни одной интонации, скрытого смысла. Странно, но ему хотелось туда, погрузиться в простые слова и вырваться из этой враждебной квартиры, где каждый вечер заканчивался тем, что мама задавала один и тот же вопрос: - Ну, что интересного ты сегодня прочитал, Веничка? ...
   - Да-да. Сейчас, Любаша, - вырвался из оцепенения Веничка. - Сейчас я включу музыку. ... Приготовься.
  
   Любаша приподняла подбородок. Сосредоточилась и распахнула большие створки окна. Когда из окна Венички полилась вечная "БЕССАМЕМУЧО" и город поплыл в густом мареве баритона, Любаша развела в стороны шлеи ночной рубашки....
  
  .... Любаша сама случайно попала в этот город. Мама родила её далеко отсюда. Родила, можно сказать, по комсомольской путёвке, под знаменем комсомола, главного резерва и продолжателя дела партии. ... Своего отца она никогда не видела. С детства ей врезались в память горящие глаза выступающих на собрании и их звонкие голоса. Ей почему-то только это и врезалось в память. Взрослые дяди и тёти, срывая голос, переносили тысячи кубометров земли, сдвигали и раздвигали горы, вздыбливали реки, разворачивали их назло всему миру и клеймили отстающих. Любаша помнила, как её часто поднимали над головой, трясли в доказательство того, что это всё роется, строится и создаётся для неё. И она будет хозяином всего этого необъятного громодья. ... Мама всегда нервничала, когда Любаша взлетала в пример светлого будущего, но сдерживала себя и виду не показывала. Так было нужно. Ещё Любаше запомнилась оранжевое солнце, пески и верблюды. ... Потом они с мамой переехали к бабушке. Так было нужно. В её жизни появился лес и река, как хитрая змейка, вьющаяся над каменными перекатами. Любаша подросла, и мама часто рассказывала ей, разбрызгивая воду руками, какой красивый был у неё отец: - Ты просто не представляешь Любаша, как твой папка умел носить знамя. Это было такое загляденье. Дух захватывало! Всё сжималось внутри от восторга! Он был такой сильный, что нёс это огромное знамя одной рукой. И все девчонки были в него влюблены. А он гордо шёл вперёд и ни на кого не смотрел. ... Ну, может быть только на меня. Как мне потом все девчонки завидовали. Как мне все завидовали. Как мне все завидовали. Ой! Какое прекрасное, Любаша, было время. ... Мы-то, вообще, с твоим папкой мечтали, что у нас будет мальчик. ... Лежали на тёплом песке, смотрели в звёздное небо, и ... мечтали. Мечтали, что у нас будет маленький знаменосец. Но ты не думай, я не о чём не жалею. Пусть он сейчас один жалеет и не знает, какая у него дочь красавица. ....
  Любаша на удивление выросла совсем спокойной девочкой. Не было в ней ни идейного задора, ни жажды что-то изменить в жизни. Её вполне устраивало просто жить. Любаша закончила медучилище, стала хорошей медсестрой и вышла замуж за командированного простого парня из этого города. Он привёз её в свой город и у них родился сын. Так было нужно. Она любила мужа, любила сына, но часто называла его маленьким знаменосцем. Что-то терзало её изнутри, жгло. Она не признавалась себе в этом. Но это могло и подождать. ... Потом она встретила Вениамина Борисовича. Он был старше её и кого-то ей очень напоминал, или она ошибалась, и так было нужно. ...
   Любаше всегда нравилась эта песня, что-то доставала она из неё, вытягивала глубоко скрытое, затаённое и было в этом сладкое чувство удовлетворения. ... Если бы только мог её отец нести своё знамя под эту волшебную музыку. Может, всё бы в её жизни было по-другому. ... "Бессаме. ...бессамемучо".
  
   .... Ночная рубашка нехотя соскальзывала с тела Любаши. Ей помогал лунный свет, подталкивая в нетерпении. Но изгиб от горла и до груди, плавный подъём и спуск до сосков, был настолько правилен и красив, что.... Хотя, что значит правилен? Нет такого правила. Не возможно красоту этого подъёма перевести в статичную формулу, потому что объяснить это невозможно. Можно сойти с ума, пытаясь это сделать. Можно сойти с ума, пытаясь это понять. Можно сойти с ума, пытаясь это запомнить и насладиться этим раз и навсегда, на всю жизнь. Это должно повторяться и повторяться, каждый раз удивляя новыми подробностями: спокойствием кожи, её мягкостью и одновременной упругостью, непонятным несовершенством божественных линий, вздрагиванием и исходящим желанием, переходом плавной плоти в упругое наслаждение. ... И мягкая ткань рубашки во всю сопротивлялась, не спешила, задерживалась, как могла, нарушала все законы притяжения. ... В том - то и дело, что фигура Любаши не была безупречно правильной и симметричной. Но от этого она была ещё восхитительней: шея со своей пропорцией по отношению к беззащитным и податливым плечам, вместе с открытой улыбкой, устанавливала свою гармонию. Предплечья рук стыдились плеч, и только грудь спасала их. Чуть обозначенный животик уравновешивал округлость бёдер. И всё это до восхищённого дыханья. До забытья. ... Рубашка обласкала животик. Из последних сил задержалась на бёдрах, отдала всё до капли на гордых ягодицах и ... рухнула без сил на пол, открыв всё. ... Возьмите! Всё! Всё в лунном нежном свете, который вдруг добился своего. ...
  
   .... Веселье меж тем продолжалось. И музыка была как раз в самом нужном месте. Она подхватила те чувства, которые первыми всплывают в парах сентиментальной грусти. Распахнутое окно заставило многих повернуть свои головы. Обнажённое тело Любаши в лунном отливе заставило их замереть от неожиданности. Музыка отразилась от открытых ртов и принялась укутывать стыдливую наготу. Любаша подняла руки над головой и поддалась звукам, извиваясь всем телом и отбрасывая голову назад в арку из отдельно танцующих рук. Каждое её движение заставляло открытые рты ещё больше втягивать в себя воздух, не выдыхая его. ... Александр Четвёртый видел в окне не Любашу, а свою Алису. И ему очень хотелось всем сказать, что это она. Что она жива. Посмотрите на неё. Она жива. Почти кричал он, не издав ни одного звука. Знакомое тело было так красиво. Но ему было не жалко, пусть все видят, какая красивая грудь у его жены, как нежен пушок над лобком ... Ляпа тоже застыл в недоумении. Он готов был себе вены вскрыть. В окне для него танцевала Марина. Это была точно она. Он даже почувствовал её запах. Запах её шеи. Он этот запах вспоминал долгих девять лет. От подбородка до начала груди запахах становился нежнее. Он каждый раз во сне жадно пытался его втянуть в себя весь, до последнего, но так никогда этого и не сумел сделать. Ляпа всегда просыпался от удушья. В испарине и с мокрыми трусами. Все девять лет. ... Юрий Крепкорукий замотал головой, отгоняя наваждение. Этого просто не могло быть. Откуда она в этом городе? Уже столько времени прошло, он и перестал о ней вспоминать. Но вот же она! Точно она. Его первая жена. Нет, у них было всё хорошо. Они прожили вместе не один год. И ничего плохого он не мог о ней сказать. Она была всегда возле него. Он любил её. Хотя его всегда терзали сомнения. А любовь ли это? Она такая спокойная, податливая, верная. А если я ошибаюсь? Может, мне нужна совсем другая женщина? Более сильная и суровая, которая сможет меня - взять, которая не испугается. ... Она пришла и взяла его. ... Но не может быть? Как хорошо она сохранилась. Подождите. Подождите, ведь ей же должно быть столько же лет, сколько и мне? Этого не может быть? Какие у нее бёдра! А этот животик! Я помню его! Это точно он. ... Юрий сглотнул слюну. ... Молодой, просто сразу ударил Светку по лицу. Потом подумал и извинился: - Прости, Светунчик. Накатило чего-то. Ты же здесь. А я совсем, какую-то муть надумал, что это ты там своею мондой трясёшь. ...
   Из общего веселья тоже разобрались не сразу. Сглотнув первое впечатление, кто-то крикнул: - Включи свет, сука! Ничего же почти не видно. ... Ты о людях, подумай!
  - Сейчас! - встрепенулась податливая Любашина душа. - Простите! - она бросилась в комнату и принесла настольную лампу. Поставив её на подоконник, зажгла. Танец был скомкан, но Любаша старалась во всю. Свет лампы придал большей интимности и домашнего тепла. Кожа Любаши впитывала свет лампы, стараясь насытить себя, защищаясь от алчных взглядов. ...
  - Давай-давай, девочка! Не филонь! - подхватила прерванный танец Катька Лошадь.- И бёдрами! Бёдрами крути, как надо!
   Царская Лошадь проснулась в ней. Гордая и безрассудная. Катька по-царски задрала своё платье и стянула на грязные колени трусы: - Вот так! Вот так! - жестко завиляла она бёдрами.- Учись, паскуда, как надо! И лобком порезче! Туда-сюда! - Катька вкладывала всю злость в каждое движение. Злость на это стареющее тело, дряблую кожу. Ведь её тело было не хуже, чем у Любаши, а может быть даже и лучше. Её осанка и гордые плечи были тому свидетелями: - Мы тут задницами вертим. Народ веселим, - всё не унималась Екатерина. Обида на всё распирала её. - А где же эта сволочь? Почему одни бабы, как всегда отдуваются? Пусть и этот подонок своими мудьями потрясёт. Народ порадует. Ха-ха-ха! - заржала Катька от удачной мысли.
  - Давай стриптиз, Веня! Давай, стукачёк, покажи нам свои ляжки! - забурлила толпа.
   Веню эти крики напугали. Он думал, что уже всё закончилось и все его неприятности позади. А здесь такое! ... Что же делать? Что делать? И спросить-то не у кого. Что за жизнь? Нужно что-то делать? А может ну её, эту жизнь. Раздеться догола и сигануть из окна им под ноги. Пусть получат все удовольствия сразу. Что мне делать, мама? ...
   С улицы продолжали кричать, звать его: - Трус! ... Покажи свою морду! ... Где ты там прячешься? ... Лучше задницу свою покажи! Ха-ха-ха! Да он обделался от страха!
   Веничку аж передёрнуло. Он сорвал с себя полосатую отцовскую пижаму и бросил её через окно на улицу: - Что вам нужно?! Что вы от меня хотите!? - заорал Веничка.- Задница вам моя нужна? Нате!!! - Веничка вызывающе выставил свой зад в окно между колонок, из которых продолжала литься вечная "Бессамемучо" густым баритоном.
   Луна беззастенчиво обласкала и Венину задницу. Луне безразлично. Ей плевать со своей высоты на всякие ориентации и пороки. Её дело придавать волшебный флёр всему, что встретится на пути. Нежно и ласково. А там вы сами разбирайтесь. Сейчас вот на её пути попалась Венина задница, как часть мелкой земной трагедии. ...
   Веня не стал дожидаться бурных аплодисментов, а вызывающе развернулся передом к окну и закричал ещё громче: - А это видали, быдло?! - и истерично мелко засмеялся, разгоняя лунный свет своим достоинством.
  Танцующие пары остановились, и женская половина в изумлении завизжала: - Ничего себе "насос"! ... Вот же Любке дуре повезло! - веселье продолжалось.
   Любаша бедная тоже остановилась и от неприятного чувства внутри зажала рот рукой. Она что-то предчувствовала. Что-то нехорошее. Таким Вениамина Борисовича она ещё не видела. Её доброе сердечко затрепетало. Застучало в груди. И грудь заходила, подчиняясь предчувствию: - Не надо, Веничка! Не надо! - закричала она ему через улицу.
   Веничка глупо, извиняюще ей улыбнулся в ответ. Но дикие искры в его глазах не погасли.
   Всё бы может, так и закончилось, но последние слова Венички очень не понравились Юрию Крепкорукому. И жену ещё он вспомнил первую, дал слабину себе, и другие может это заметили. А слабину давать нельзя. Сожрут ироды и не подавятся. В общем, принял он позу крепкую, бескомпромиссную: - Это кого же вы, Вениамин Борисович, быдлом назвали? А!? - гаркнул так, что всё веселье с пьяных лиц, как ветром сдуло. Даже проигрыватель не выдержал и дрогнул. Пластинка заела. Хороший был проигрыватель, ещё отцом купленный на премию за очередное рацпредложение. Долго служил семье Сусаниных. Крутил винилы на праздники и просто в унылые зимние вечера. Веничка очень любил, заучив три энциклопедических листа, упросить отца послушать проигрыватель. Отец редко, но разрешал. И тогда это было настоящим праздником для Венички. Он уединялся в спальне, ставил пластинку, ложился на кровать и, уставившись в потолок, замирал от поскрипывания иглой о дорожки винила. Сейчас, сейчас всё начнётся. Всё вокруг пропадёт, растворится в музыке. И это будет уже не спальня. Он просто раскинет руки в стороны и полетит, как птица, большая и свободная. И не важно, какая это музыка. Всё равно ему разрешали слушать только одну пластинку. ... Скрип. Скрип. Дрогнула предательски игла и заела пластинку на последнем слоге: - "Чо". ... Скрип. Скрип. - "Чо". ... "Чо". ... "Чо". ...
   - Так с народом нельзя! Что это за слова такие?! Быдло?! Да эти люди вас кормят! А вы так с простым народом? ... Да есть ли у вас хоть что-то святое? А?! - снова гаркнул Юрий Крепкорукий, сплачивая народ. Народ быстро сплотился и быстро понял, кто его настоящий враг и кого можно действительно схватить за яйца своей железной рукой. Тем более, что Веничка сам выставлял их на показ.
  - Да разорвать этого гада! ... Мы давно уже это предлагали! ... Интеллигенция гнилая! Что ты устроил там, паскуда? ... Креста на нём нету! ... Развесил своё хозяйство на пол района! ... Да ещё обрезанное! ... Во-во! Хорошую вещь не обрежут! - поддержал народ Юрия Крепкорукого.
   Веничкины глаза наполнились слезами обиды: - Я же ... Я же всегда, - его тоже заело, как и пластинку. - Всегда. ... Всегда пытался вам помочь. Я же честно. ... Честно пытался. ... И вы же сами меня просили. ... Сами просили. И сейчас тоже. ... Я же сделал то, о чём вы меня просили. Что вам ещё нужно? Что вам нужно от меня?
  - Нет! Я вижу, что вы ничего не поняли, Вениамин Борисович, - прервал стенания Венички Юрий Крепкорукий. - Ох, как мы все в вас ошибались. Теперь я это понимаю. ... Не любите вы народ. Народ для вас было. ... Как же нужно низко упасть!....
  - А!!! Я всё понял! - закричал Веничка. Его озарило и это принесло облегчение. На душе стало спокойно. - Нужно низко упасть, чтобы вы успокоились, - Веничка раскинул руки, как в детстве, когда слушал пластинки. - Ловите меня, люди-и-и!!! - бросился он из окна, как большая гордая птица.
  - Нет!!! Веничка не надо! Нет! - рванулась навстречу ему Любаша. Она только хотела его спасти, ни о чём не думая. Это было порывом, безрассудным и глупым, но таково было сердечко Любаши. Жалости в нём накопилось на всю вселенную. ... Выпорхнула голубкой Любаша из своего окна. Сама беззащитная и нежная в отчаянии и наготе, тянула она руку спасения ...
  
  
  
   ...- Ты что сделал, Чо?
  - Ничего необычного, Иу. ... Остановил время. Смотри, как красиво получилось. Как на картинах Караваджо. Смотри, Иу, как играет свет и тени. Сколько порыва и чувственности. ... И как всё просто.
  - Это да, Чо. Красиво. Хотя вот здесь бы я добавил ужаса. Но ты же знаешь, что нам лучше не вмешиваться. Любишь ты устраивать эту объёмную живопись.
  - Они меня звали. Просили о помощи. Ты же сам слышал, Иу. Чо. ... Чо. ...Чо.
  - Не хитри, Чо. Это просто заело пластинку. Совпадение.
  - Да брось, Иу. Раз уж нас сюда занесло, в такую глушь, мы же можем позволить себе маленькие радости?
  - Это верно, Чо. Но ты же знаешь, что мы ищем? Мы ищем большие, огромные радости. Приключения. Удовлетворение, Чо. Наконец, наслаждения, Чо. И ради этого преодолеваем такие ужасные расстояния. Какой девиз начертан на нашем корабле, Чо?
  - Да, Иу. Девиз я помню. Но не забывай, что каждое огромное наслаждение не существует само по себе. Оно состоит из множества маленьких и ужасных. Вот таких. Вспомни основной закон перехода количества в качество.
  - Хм, Чо. Сколько я тебя знаю у тебя каждый день новый закон. И где ты их берёшь?
  - В книгах, Иу. Их здесь много. Я чувствую их запах.
  - Фу ты, Чо. Ты читаешь?
  - Да, Иу. Есть такая слабость. Может это моя прапрародина? Посмотри, как я похож на них, Иу.
  - Похож? Может быть. ... Может быть. А почему этот закон не действует в других местах, Чо?
  - Все законы, Иу, действуют только там, где их придумывают.
  - Ладно, Чо, остановись. А то тебя начинает уносить. Давай лучше подумаем, что со всем этим делать будем?
  
   Картина действительно получилась захватывающая. Время остановилось и всё замерло. Люди на улице: кто-то замер в танце, кто-то смотрел вверх и в глазах застыл страх, кто-то застыл в безразличии, кто-то указывал пальцем, кто-то всплеснул руками. Катька Царица остолбенела в неприличной позе с задранным платьем и спущенными трусами, она до последнего доказывала превосходство собственного тела. Юрий Крепкорукий был строг и неумолим, он втянул голову в плечи и опустил взгляд в землю. Александр Четвёртый, оттолкнулся от земли правой ногой и не успел поставить на грешную землю левую ногу, он собрался куда-то бежать. Ляпу прихватило со сложенными на груди руками и широко, по-хозяйски расставленными ногами. Светка спрятала свое лицо, прильнув на грудь Молодому. Пожилой милиционер не успел до конца вытереть пот с внутреннего ободка фуражки. Душно Сергеичу. ... И над всем этим, центральное место в картине занимали две парящие фигуры, закованные в лунный свет, тоже застывший.
   Странное дело, но проигрыватель не остановился. Он всё так же заедал: - "Чо". ... Скрип. ... "Чо". Хороший был проигрыватель, а может на самом деле вечная песня?
   Меж застывших фигур прохаживались два существа, очень похожие на людей. Ростом чуть ниже среднего, но, правда цвет кожи у них был странный, и бесполые они были какие-то. Цвет кожи Чо отдавал синевой, а Иу до пояса был бледно-бледно белый, ниже всё резко переходило в чёрный цвет. И если он двигался в тёмных местах, то была видна только его верхняя часть туловища, и она как бы парила сама по себе. Жуткое зрелище, особенно для расистов. Признаков пола никаких не наблюдалось. Тоже жуткое зрелище. Их корабль приземлился ещё вчера в самом центре парка культуры и отдыха имени Карла Маркса. Вообще-то они летели на Марс к давнему другу Чо Карлу. Но заблудились, и их ещё подвела самонадеянность Иу. Это он сумел отыскать из космоса эту странную надпись на земле. Правда, Чо удивился. Насколько он знал, Карл был богатым марсианином, но чтобы он владел целым парком культуры и отдыха, такого не было. ... Ладно, приземлились. Что уж делать? Карл подождёт. Тем более, что они были известными во Вселенной искателями приключений. Бездельники, в общем, и мелкие особи, думающие больше всего о собственных удовольствиях и наслаждениях, отличающиеся от других только возможностью перемещения на огромные расстояния и ещё парой тройкой особенностей пока недоступных простому человеку, которому не до этих глупостей. ... Приземлились. Огляделись. Как смогли, замаскировали подручными средствами свой потрёпанный в дальних путешествиях корабль и ещё раз осмотрелись. Чо, надев плащ и шляпу, прогулялся по городу. А Иу всё время находился у корабля, охранял. Они помнили предупреждение Карла: - Смотрите, если попадёте случайно на землю, будьте всё время внимательны. Обязательно что-нибудь сопрут. ... Гарантирую.
   К вечеру, когда вернулся Чо. Они просто наблюдали за всем происходящим и скучали, пока им не попался странный мужчина с неуверенной, танцующей походкой, который мог напрямую общаться с Луной. Последовав за ним, они, как раз и угодили в общегородской праздник. Две пары глаз следили за всем из-за могучих сосен. Чо очень понравился их запах, он просто не мог надышаться тягучим ароматом сосны, и наблюдал за всем осоловевшими глазами. Иу не хотел во всё это вмешиваться. Он был больше фаталистом и нытиком. Чо же, услышав, как заело пластинку, оторвал свой нос от сбегающей по дереву смоляной слезы, и пошёл вперед, как крыса за свирелью. ...
  
   Чо и Иу очень внимательно осматривали каждую застывшую фигуру. Иу осматривал отстранённо, не подходя слишком близко, прищуриваясь, как художник. А Чо наоборот подходил очень близко, казалось, что он хочет рассмотреть каждую чёрточку на лице, морщинку, каждую родинку на теле. До некоторых он дотрагивался. На что Иу брезгливо ему говорил: - Перестань, Чо. Не нужно их так ощупывать.
  - Иу? Посмотри, это же тот парень, который имеет связь с Луной. - Чо внимательно осматривал Александра Четвёртого.
  - Я его уже осмотрел, Чо, - отозвался Иу. - А вот этот у них, определённо главный. - Иу рассматривал фигуру Юрия Крепкорукого.
  - Да, мощный дядя, - подойдя, согласился Чо. - Нет, а всё-таки, мне просто интересно, Иу. Почему ты решил, что он главный? А может вот этот? У этого тоже чувствуется какая-то сила, - Чо показал на гордую фигуру окаменевшего Ляпы. - И он почти такой же синий, как и я. Посмотри Иу.
  - Не-е-е-т. - назидательно затянул Иу. - Здесь другой калибр. Это сразу видно. ... Спорим на три желания? Как в прошлый раз. Всё по-честному.
  - Э, нашёл идиота космического. Таких издевательств и унижений я больше не хочу испытывать. Ты же себя ведёшь, Иу, как государство со своими гражданами.
  - Зря ты так Чо. В унижении тоже есть своя прелесть. Это период накопления, концентрации, после, которого всегда происходит взрыв. Выброс! Ты потом такой чувственный, податливый, ... но и мужественный. Гордый, как суперпатриот. ... Особенно в профиль. Ты не обижайся. Мне это так нравится, Чо. ... Бабах!!! Вселенский оргазм! Мы же это ищем?! ... Где оно?! Где?!
  - Тьфу ты, садист-государственник. Иу, а ты не помнишь, где я тебя подобрал? И каким ты был? Сам-то слюни пускал ... кровавые. Умолял меня.
  - Я сумел в себе это перебороть. И теперь я совершенно другой. У меня другая кровь. - Иу угрожающе двинулся на Чо.
  - Хорошо-хорошо, я согласен. Давай поспорим, - быстро сдался Чо.
   Они протянули друг другу руки. Иу был серьёзен, как перед пробитием пенальти. Чо же наоборот дурачился. Он протянул руку Иу и быстро её выхватил обратно: - А! Разбить некому. Некому. Всё спор не считается. Не считается, - забегал между фигурами Чо. - Ой! А вот это, наверное, женская особь? Посмотри, Иу. Но она мне не нравится. Что-то в ней есть отталкивающее.- Чо остановился у Катьки Царицы.
  - Не-е-е-т, - снова гнусаво затянул Иу. - Ты ни чего не понимаешь, Чо. Если эту женщину вымыть и одеть, как на картинах Рубенса.
  - Постой, Иу. Какие одежды?
  - Вот-вот, и я про это. Одеть её в эту плоть. - Иу мечтательно обозначил пышные формы, не дотрагиваясь рукой до Екатерины. ... И главное, Чо, сними и выбрось эти её ужасные трусы, и у тебя сразу же появится влечение.
  - Мы с тобой не поспорили, Иу, - категорически отказался Чо. - И ты мне не приказывай материалист прожжённый, меня тошнит от тебя и твоих влечений.
  - Я тебе не приказываю, хотя и мог бы. Я тебе советую, Чо. ... Хорошо, идём дальше.
   Так блуждая, как в музее между экспонатами они добрались до двух застывших в воздухе фигур Любаши и Венички.
  - Да, странно они устроены. Посмотри, Иу. Говорят, что мы когда-то очень давно тоже были так устроены. ... А вот эта женская особь мне нравится, Иу. Здесь ничего добавлять не надо. Она само совершенство, Иу. ... Ренуар! - Чо облизывая пересохшие губы, рассматривал парящую фигуру Любаши.- Я такого раньше никогда не встречал, клянусь тебе, Иу. ... Я влюбился, Иу. Это какое-то чудо. Посмотри, Иу, как она украшает звёздное небо. Мы, как ты думаешь, с какой стороны прилетели?
  - Мне кажется оттуда, - Иу указал на две парные звезды, мерцающие между лодыжек Любаши.
  - Вот видишь, Иу. Это знак! Это знак, Иу. Не зря нас сюда занесло. А ты обзывал меня последними словами во вселенной. ... Подтверждается, Иу.
  - Что подтверждается?
  - Основной закон, Иу, - горестно произнёс Чо.
  - Ещё один?
  - Да, Иу. Самый-самый. Закон единства и борьбы противоположностей.
  - Чо, я больше не хочу слушать эти законы. Сейчас уже меня вытошнит от твоих законов. Что ты себе вбил в голову? Она тебе нравится, так бери её и наслаждайся!
  - Нет, Иу. Так нельзя. Ты не понимаешь. Зная законы, можно расширить удовлетворение. Да можно перевернуть эту планету. Да можно достичь всего! ... И без так любимого тобой унижения.
  - Чего всего, Чо? ...
   Чо махнул рукой от досады и не ответил.
  - ... Ты лучше, умник, придумай, что дальше делать будем? Попали неизвестно куда. У них здесь куча своих непонятных нам проблем. Они вон из окна прыгают неизвестно от чего. А летать, они не приспособлены, я так думаю, - Иу обратил внимание на дисбаланс в пропорциях Венички. - Этот красавец через секунду размажется об ... это, - Иу шаркнул ногой по асфальту. - И что? ... Может, вспомнишь своего отца? Ему помогли твои законы?...
   Чо передёрнуло от последних слов Иу, но вида он не подал.
  - ... Может, оставим всё, как есть и рванём к Карлу? Пусть они сами здесь разбираются в своих законах, - продолжил ныть Иу.
   Чо посмотрел на Любашу и категорично сказал: - Нет! ... Я обязательно что-нибудь придумаю. ... Где-то здесь был представитель власти? - Чо вернулся к Сергеичу, взял у него фуражку и надел её себе на голову. ...
   Иу злорадно улыбнулся. Он понял, что это значит.
  
   ... Чо, ... сынок, - казалось, что каждое слово давалось отцу с большим трудом. Всегда такой добрый и разговорчивый. Сейчас, это был не он. Его было просто не узнать. Он всё время отводил глаза. Прятал их. Чо, так и не помнит, какие же у него были глаза во время их последней встречи. Всё остальное Чо помнил очень отчётливо. Может потому, что было много хорошего. Мозг всегда освобождается от лишнего. Страхи и переживания лишние для мозга. Они, конечно, выполняют какие-то функции, но они временные. При низшем развитии они даже полезны и необходимы, как набор путешественника в неизведанные страны. Припасено много всяких нужных вещей: холодное и огнестрельное оружие; лекарства и многое другое. Главное не перепутать, что лекарство для себя, а оружие для другого, для развития прогресса через познание. Мозг накапливает и накапливает знания, уверенный в правильности направления и предполагающий удачный результат. Одна простая до сумасшествия мысль не может перевесить всех достижений науки. Иначе, как же законы? Как же отрицание отрицания. Отрицание, как принцип движения. А эта простая мысль, пусть даже во спасение, проста до ненужности. Может отрицание это и есть страхи и переживания? Именно, когда они в паре и в такой последовательности. Главное, что они участвуют в процессе. Процесс в движении и конечная цель есть отрицание. Это лучше и полезней. Какие материальные выгоды от спасения? ... Жалко жизнь коротка.
   Чо в первый раз в жизни понял, что эти мысли в его голове это не его мысли. Кто-то проник в его мозг. Чо стало страшно. Может, прав был Иу, не нужно было ему читать эти книги здесь? И пусть они сами разбираются в своих законах? ... Иу. Иу. Когда Чо подобрал его на одной жуткой планете. Иу был женщиной рабыней. И имя у неё было тогда другое. Её звали Лойя Лу Лойя. А может, это и не имя было. Просто Иу всё время повторял эти слова. Запуганно, затравленно, сжавшись в клубок и забившись в угол, он повторял эти слова. Его, вернее, её длинные волосы сбились в грязные пакли. Тело едва прикрывали какие-то вонючие лохмотья, из-под которых проглядывали синяки и ссадины. Лицо наполовину было покрыто спёкшейся кровавой коркой. Когда корабль Чо оторвался от этой ужасной планеты, она выползла из своего укрытия и принялась целовать и лизать ноги Чо. ... Их полёт продолжался не долго. Сущие пустяки. Это чудо перенесло Лойя Лу Лойя на какое-то расстояние. ... Она отказалась от прежнего имени. От своего прежнего пола, изуродованного тела. Отказалась от прежней жизни, о чём и подписала добровольно соответствующий договор. Взамен ей, вернее уже ему, дали новое имя, новое бесполое универсальное тело и бессмертную жизнь. На это никаких бумаг подписывать было не нужно. Сработал закон отрицания. Расстояние полностью изменило её жизнь. ...
   ... Отец часто брал Чо с собой на работу. Он очень любил свою работу. Он не мог себя представить без неё. Он ценил её больше всего. Даже дороже семьи и сына. Это Чо понял уже потом. ... Они летали. Что может быть прекрасней для маленького мальчика? Когда вселенная несётся тебе навстречу миллиардами звёзд, планет и ты не можешь этим насытиться. Тебя вжимает в кресло не скорость, а красота, тайна и ожидание. Багровый закат спиралью переплетается с нежным рассветом и рассыпается фонтаном сгорающих комет. Это только с планеты космос кажется пустым и сонным, а на самом деле он постоянно движется, живёт. Они с отцом гонялись за звёздной пылью, закручивали её в хоровод и вырывались из него на бешеной скорости. Отец смеялся, глядя на широко раскрытые глаза Чо. ... Его отец был полицейским. На их планете его называли хранителем законов. Он был последним полицейским. Последним хранителем законов.
  Однажды его вызвали и сказали: - Всё! ... Всё, Литеорассоцабсурдус! (Так его звали. Длинно, но красиво) Больше мы в ваших услугах не нуждаемся. Вы и так у нас были самым последним хранителем законов. Последним на всю галактику. Но сейчас, так получилось. Вы уж нас простите, но мы ничего поделать не можем. Вот уже сто последних календарных лет никто не нарушает законы. Не осталось ни одного преступника. Последнее преступление было же вами и раскрыто. Незаконный ввоз рабов из другой галактики. Мы это помним и ценим. ... Но, сами понимаете, больше в вашей работе нет необходимости. Наслаждайтесь жизнью! Принимайте участие в общественной жизни галактики, растите детей, внуков и так далее. Как говорится, от каждого по возможности и каждому по потребности. Отрицать это глупо. Сдайте только, пожалуйста, своё служебное оружие и служебный транспорт. Всё по обходному листу. Больше это в ваши потребности не входит. ... Так мы решили исходя из общих потребностей, так сказать. Прощайте! До свидания! Вот вам почётная межгалактическая грамота четвёртой степени! ...
   Отец тогда очень сильно расстроился. Переживал. Целый год он ни с кем не разговаривал. Ходил мрачный. Потом вдруг просиял и набросал целое письмо предложений по изменению законов. Да так, чтобы соблюсти их было неимоверно трудно, даже для бессмертных. Ещё год он бесцельно слонялся по планете в ожидании ответа. ... Ответ, так и не пришёл. ... Потом у него было три попытки самоубийства. ... Но вы же сами понимаете. Бессмертие. ... Потом и состоялся их последний разговор, при котором отец всё время прятал глаза от Чо и часто повторял: - Прости! ... Прости, сынок, но я так больше не могу. Не могу я так! Не могу. Прости! Я совершу очень плохой поступок. Ужасный! Но ты потом всё поймешь. Прости! ... Скоро я улечу. Очень далеко. Я так думаю. Не может такого быть, чтобы больше нигде не были нужны хранители законов. Не может такого быть. Так не должно быть. ... Может так случиться, что мы больше никогда не увидимся. Прости! Я не хочу этого предполагать. ... Но так может случиться. Если. Если я не найду. Ну, то место, где нужны настоящие хранители законов. То ... тогда я направлю свой корабль в ... чёрную дыру. Я так решил. Прощай, сын!
   И отец улетел. ... Он совершил свой ужасный поступок. Угнал бывший служебный корабль со стоянки. И дал полный газ на встречу звёздам. Больше они не виделись. ... Потом, правда, пришёл ответ на его послание. Его соображения признали интересными и заслуживающими внимания. ...
  
   ... Чо принял решение. Он, не снимая фуражки Сергеича, повернулся к Иу, всем видом давая понять, что решение найдено. Фуражка придавала его облику строгость и являлась связующим звеном в предстоящих событиях: - Иу, приготовься. Я сейчас запущу земное время, вот этих оставим на своих местах. Пусть пока повисят, - Чо показал на Любашу и Веничку. - Так будет лучше, ты мне поверь. Всё о чём я буду говорить, ты, пожалуйста, поддерживай и если даже, что-то тебе не понравится, и ты не сможешь перебороть свою сущность, лучше молчи. ... Прошу тебя.
   Иу фыркнул по-женски и отвернулся: - Не забудь только про унижение.
  - Здесь этого и так хватает, - ответил Чо. А про себя грустно подумал - " Из дуры дурак не получается. ... Закон".
  - Сам дурак, - ответил Иу.
  
   Со второго раза. С толчка. С раскачки. ... И пошло.... Юрий Крепкорукий увидел напротив себя приветливое, улыбающееся лицо незнакомого мужчины в милицейской фуражке. Лицо, как лицо, только синева кожи неестественная.
  - Здравствуйте! Меня зовут Чо, - незнакомый мужчина протянул ему руку.
  - Юрий Крепкорукович! ... Простите, - от неожиданности сбился он. - Юрий Цезаревич,- и мягко пожал протянутую руку.
  - Да-а-а, хоть и ночь, а душновато сегодня. Погодка ещё та? Да, Цезаревич? - по-свойски спросил Чо.
  - Да вроде нормально. Не скажу, что совсем, но галстук, пожалуй, сниму, - Юрий стянул с шеи галстук с вышитым золотом размашистым названием партии и затолкал его в карман брюк. - Да, так лучше.
   Чо снял со своей обтекаемой головы фуражку и стал её обмахиваться, как веером: - Кислорода маловато. Да ещё трубы эти пыхтят. Купил бы ты им вентилятор, Цезаревич? А?
  - Вентилятор бы не помешал. Большой, - заулыбался Юрий. - А вы, собственно говоря, ...
   Чо не дал ему закончить свой вопрос, перебил, слащаво улыбаясь: - Зато, как в этом году пахнет сосна. Какой аромат? Я вам скажу, такого на моей памяти давно не было.
  - Какая сосна? - не сразу понял Юрий.
  - В парке, - махнул рукой Чо. - Сегодня целый день надышаться не мог. Какая прелесть эти сосны? Запахи! Запахи детства.
  
  
  
  
   Сзади за плечо Юрия тронул Ляпа: - Юрок, ты посмотри лучше туда, между домами, - прошептал он ему на ухо.
   Юрий повернул свою голову и застыл в изумлении: - Это как же? ... Как же так может быть? ... Почему они? ... Висят? ... Они висят в воздухе, - так поразила его эта картина. Людская толпа тоже замерла, но сейчас уже не по чужой воле и время не остановилось.
  - Юрок, не верь им. Здесь что-то не так. Что он тебе там про сосны лепит? Какие сосны? Ты посмотри, что утворили. Кто они такие? - всё нашёптывал Ляпа за спиной.
   Чо безмятежно принял случившуюся перемену, а Иу состроил ехидно презрительную гримасу на своем бледном лице, давая понять, что он был прав.
   Образовавшееся добровольное оцепенение разорвал Александр Четвёртый. Он продрался между застывших в изумлении людей и плюхнулся на колени перед Чо, обхватив того за гладкие ноги: - Они святые! Они святые, я это знал! - заголосил он. - Они из-за меня прилетели. Они должны меня спасти. Ведь это так? Скажите, что это правда? Ну, признайтесь, пожалуйста! Помогите мне, прошу вас. Верните всё назад. Верните мне мою Алису. Вы же можете. Вы можете. Верните мне её. А со мной делайте, что хотите. Только верните всё назад. Я на всё согласен. Умоляю вас, - и принялся целовать ноги Чо.
   Чо смутился и попытался поднять с земли Александра, но тот пластался ужом у его ног. С трудом Чо оторвал Александра от своей ноги, пообещав ему помочь. ...
  - А кто трусы с меня стянул?!! - завопила Катька. - Какие святые? Не верьте им люди! Они не святые! Посмотрите, люди добрые, что уделали ироды! - и снова выпятила на показ своё оголённое ниже пояса тело.
  - Да кому ты нужна?! Тоже мне царица нашлась. Лучше спрячь срамоту свою. А-то выставила! Нате! - не сдержался Иу.
  Этот неожиданный отпор ещё больше взбесил Катьку Лошадь: - Это ты мне говоришь? Негра припудренная! ... Это я сама срамоту выставила? Ой, люди добрые! Да они ж могли и надругаться надо мной, басурмане крашеные! ... Ой, люди!!!
   У Ляпы нервно заходили желваки на худых, небритых щеках. Молодой инстинктивно сжал кулаки и встал рядом. Светка собрала и заколола выбеленный волос в пучок на макушке, скинула свои туфли на высоких каблуках и достала из сумочки пилочку для ногтей. ... То, что случилось раньше, мало уже кто помнил. Достаточно небольшого перерыва, чтобы история поглотила всё. Проглотила и даже не отрыгнула правдой. Там всё смешается. Тысячи правд сольются в одно, сдобрятся соусами и подливами, подсластятся по старому рецепту, мирно переварятся в темноте и выйдут под напором фактов одной могучей правдой истории. ...
  По нависшему напряжению и негодованию в глазах, Чо понял, что дело идёт не к добру: - Постойте! Постойте! Давайте разберёмся, - попробовал он разрядить ситуацию. ...
   " Чё он там лепит, Юрок? ... Это чё за обсосы облезлые? ... В натуре могли девушку испортить! ... Может, это снова немцы напали? У них сейчас там хрен, что разберёшь, все разукрашенные, пидорасы!", - полетели в разные стороны грозовые разряды.
  - Да постойте же вы! - ещё усилил дар своего убеждения Чо. - Никто вашу девушку не насиловал. Да у нас и нечем! Вот, посмотрите! - Чо распахнул свой плащ и предъявил всем своё бесполое тело. Иу ничего распахивать и не нужно было. Просто, он сделал несколько откровенных движений, явно зля, публику. - У нас это делается по-другому. Мы не такие, как вы. Вот, видите! - продолжал убеждать всех Чо.
   " ... Точно, немцы! ... Они и тогда внезапно напали!".
  - Между прочим, - Катька подтянула на место свои трусы. - Не обязательно что-то между ног иметь. В девушку можно и другим проникнуть. А может вы в меня свои пальцы пихали? Вон у них какие пальцы. Гляньте, люди. Да такой палец, куда хошь можно засунуть, - не унималась Катька.
   Чо инстинктивно сцепил свои руки за спиной. А Иу наоборот заиграл длинными белыми пальцами у всех на виду и сделал припухлые губки.
   Ситуацию смягчил Юрий, оборвав пьяные слёзы Екатерины: - Катя, постой и помолчи! Никто в тебя ничего не пихал. Не бойся, не забеременеешь. Это я тебе гарантирую! Сейчас важно совсем другое.
  Катька шмыгнула носом: - Это вы всегда все так говорите.
  Юрий пропустил её замечание мимо ушей и серьёзно обратился к Чо: - И, всё-таки, кто вы? И что вы здесь делаете? ... Что здесь происходит?
   В образовавшуюся паузу, пока Чо собирался с мыслями, Сергеич успел послать вдогонку и свой вопрос: - И почему вы спёрли мою фуражку, и нагло носите её на голове? Это статья.
   Чо скромно снял фуражку, помял её в руках и неожиданно для всех, для Иу и даже для себя, сказал: - Мы беженцы. ... Да. В это трудно поверить, но мы политические беженцы.
  - Беженцы? ... А. ... А откуда вы бежали? То есть, откуда вы прилетели? - оторопело спросил Юрий.
   Катька тоже оторопела и не смогла сдержать свои эмоции: - Ой! Бедненькие вы мои. Как же вам, наверное, досталось? Что же вы раньше молчали?
   Чо грустно вздохнул: - Мы прилетели вон оттуда. Вон видите. Между ног у девушки, - Чо показал на парящую в воздухе Любашу.
   Катька охнула и осела: - Ох! ... Прямо оттуда? Из ....
   Чо зло её оборвал, не дал закончить фразу: - Вы что с ума сошли?! Ниже смотрите! Две спаренные звезды видите? ... Вот, мы оттуда.
  - Далеко, наверное? - исправилась Екатерина.
  - Не близко, - подтвердил Иу.
  - А как же это? Это как понимать? Они что, так и будут висеть? - спросил Юрий у Чо о Веничке и Любаше.
  - Нет. Всегда есть выбор, Цезаревич. Они могут или упасть и ... - Чо не стал уточнять, а с силой грохнул фуражкой Сергеича об асфальт. ... - Или могут остаться так. Вам выбирать.
   Сергеича, да и всех это очень впечатлило. Совсем не жалко было своей форменной фуражки Сергеичу.
  - А весят они надёжно? Они хоть живы там? - уточнил Юрий Крепкорукий.
  - Живы, что им сделается. Они могут так остаться жить в веках. ... Красиво очень, - как бы торгуясь, ответил Чо.
  - Да что вы ерунду несёте. Не мы же их туда загнали, - возмутился Иу. - Сами разбирайтесь.
   - Помолчи, Иу. Я же тебя просил, - прервал его Чо. - Здесь поважнее вопросы решаются.
  - Ладно, не спорьте, пускай повисят, - согласился Юрий Крепкорукий, почуяв в этом и определённую пользу для себя, да и для всех. Всё это можно будет, потом перевернуть по-другому. Многое обратить в плюс. Он мысленно представил - " Дома можно будет, потом снести. Расширить пространство. Освободить перспективу. ... Снизу сделать что-то наподобие мемориала. Дорожки. Мрамор. Газон с красными маками. Или лучше маками высадить огромнейшее алое сердце, трепещущее на ветру. И фонтан? Можно несколько фонтанов. Высокие струи, смогут прикрывать слишком откровенные места и как бы поддерживать их. На самом деле - красиво. ... Они жизни своей не пожалели! Вот, пример действительно требующий подражания! ... Люди только благодарны будут за это: - Значит, хотите получить наше гражданство? - спросил Юрий после долгих размышлений. - Это дело не простое. Я могу, конечно, этому посодействовать. Но ничего определённого обещать пока не могу.
   Чо развёл руками, изобразил на лице извиняющуюся гримасу, поднял с земли фуражку Сергеича, и снова стал её мять, как нашкодивший подросток, опустив свою обтекаемую голову: - Нам больше некуда податься. Одна надежда на вас, - тихо промямлил он.
   Иу, подыгрывая Чо, а может и, зля того, тоже принял страдальческую позу: - Ударьте меня, чем-нибудь побольнее ... несколько раз. Мы так на вас рассчитывали. Мы так на вас рассчитывали. ... Как мы на вас рассчитывали. Нам не на кого больше рассчитывать. ...
   Екатерина не выдержала первой: - Юрочка, посмотри какие они хорошие, славные ребятки. Им нужно обязательно помочь. Сердце прямо разрывается от жалости. Куда же им горемыкам деться? У них может, и бензин-то закончился, - Катька Лошадь нежно обняла Чо и, погладив, по синей голове, чмокнула в самое темечко. - Как хочешь, а помочь им нужно, - по-царски ткнула перстом в грудь Юрия Крепкорукого Екатерина. - Мы всем миром за них просить будем. ...
   " Да на самом деле, Юрок, посмотри, нормальные пацаны. ... И куда им сейчас, на ночь глядя подрываться? ... Чай, мы не басурмане какие? Людей угостить нужно, обогреть, приютить. ... Ляпа? Ты чего там молчишь? Налей приезжим по стакану!".
  - Юрий Цезаревич, они и мне помочь обещали. Мне очень нужно. Прошу вас. Мне так нужно! ... Век рабом вашим буду, прошу вас, - заступился за приезжих и Александр Четвёртый, суетливо, подобострастно заглядывая в глаза Юрию Крепкорукому, пытаясь там найти понимание и главное, сострадание, с верой в чудо. Перекладывая на веру в чудо грехи свои тяжкие. ... День, просто, такой выдался. Ну что ты сделаешь? Случилось же ведь это. Но это не я. Ещё можно всё исправить. И вырвать из себя эту боль, терзания, этот жуткий холод под ложечкой, тянущий и скребущий, вытягивающий из тебя, медленно садистски, весь смысл жизни и заполняющий пустоту чёрным мраком и ужасом. Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? - ухало из пустоты в висках и обдавало холодным потом. ... Может если так? То я ещё не совсем пропащий? Я же всё понимаю. Как бы я всё это вырвал, скомкал и выбросил. Нет. Нет мне прощения. Нет. Развылся, как баба. Баба. Да, бедная моя девочка. Если бы я только мог. Если бы я мог. Если бы я мог. ... Есть же оно это чудо?
   Юрий сам состроил такую мину на лице, что, глядя со стороны можно было решить, что он ради общего дела, блага людского, заставляет себя переступить через какую-то черту, сломать себя, растоптать, как тот пиджак в грязи, и возложить своё поруганное тело на алтарь. Обескровленное тело выжатое, как лимон на общую ниву, болталось бы, как пожухлый лист, прихваченный морозом, и на алтаре его удерживала только гримаса страдания на лице. Лицо говорило о многом, вещало из-под печати скорби, напоминало, так невзначай: он сам выбрал и сделал это ради вас, с таким трудом и самопожертвованием, не украл, не профукал, не разбазарил, ... не забывайте это, сукины дети. ... Что хотите сравнения? Хотите примеров? ... Сравнение и примеры великое дело. Оно, как тяжёлая дубина сзади, которая не прощает и всё время напоминает - " А ведь были же люди и похуже. Мог же быть такой мерзавец. ... Так что ноги целуйте за то, что он нормальный. ... Простой. Честный. Открытый. Всегда о вас, выродки, думает. ... Целуйте. Ну!".
   Юрий так вошёл в эту роль, что даже немножко передержал многозначительную паузу. Чо не выдержал, не знал он этих законов, поэтому махнул Чо обречённо Иу рукой: - Пойдём, брат мой, Иу. Видно, не дано нам здесь найти наш уголок отдохновенья. От всюду нас гонит злодейка судьба, - сказал, как струну на гитаре порвал. А может, это и на самом деле у кого-то на гитаре струна не выдержала. Много людей вокруг стояло.
   Иу картинно бросился на колени и воздел руки к небесам. По его бледно- бледно белым щекам потекли слёзы: - За что вы так жестоко с нами? ... Я помню, как мне мама говорила - " Не вышел рожей - тебе ж дороже! ... Всю жизнь по этой роже будешь получать".
   Катьку Царицу, как сорвало с места. И откуда она только достала это из себя, из своей вывернутой не один раз на изнанку души, видно за огрубелыми складками что-то завалилось, осталось на всякий случай: - Да это же брат мой! Брат! Я узнала его! Братик мой.
   И что самое поразительное, все поверили в эти глупые слова, глупые, столько в них было непонятно чего, но так искренне, что пусть даже на доли секунды, но поверили. По-другому, просто и быть не могло в эти доли секунды. ... Откуда у Катьки Лошади брат? Да ещё сверху белый, а внизу чёрный? ... Но слова несли такую правду, на которую Катька, может, первый раз и решилась в своей второй, лживой жизни. ...
  
   Иу не дал Катьке себя обнять. Обиженно отстранился рукой. Высморкался себе под ноги и уже деловито сказал:- Пойдём, Чо, нам ещё нужно элементы питания проверить и ...- тяжело вздохнул, - ... решить, куда полетим дальше.
  
  - Стойте! - сдался Юрий Крепкорукий. - Говорите вы беженцы?
  - Да, - закивали иноземцы.
  - Политические?
  - Они самые, - подтвердил Чо.
   Юрий Крепкорукий сосредоточенно засопел: - Может у вас и награды какие-нибудь правительственные имеются? - на всякий случай спросил он.
   Иу смущённо выпятил губы, а Чо радостно подтвердил: - У нас у самих нет, но моему отцу выдали почётную межгалактическую грамоту четвёртой степени.
  - Четвёртой? - как-то брезгливо переспросил Юрий.
  - Какую дали, - ответил Чо.
  - Хо-ро-шо. ... Ну, это может быть, хоть что-то. ... Да? А политические? Это, какие? - продолжал разбираться с данным вопросом Юрий Цезаревич.
   Иу насторожился ещё больше и от этого его рот раскрылся сам собою. Чо же был собран и неумолим в своих познаниях: - Мы беглые марксисты, - бодро выпалил он.
   К таким подробностям даже пройдоха Иу не был готов, не говоря уже об остальных присутствовавших. Но своё это было. Наше. Люди как-то даже удивлённо потеплели. Катька обрадовалась больше всех: - Я же говорила вам. Наши они. Наши! - радостно хлопала она себя по ляжкам. Даже у Ляпы сошло с лица недоверие и настороженность. Кто такие марксисты он понимал слабо, но было в этом слове что-то знакомое и родное. Было такое, что он бы никогда и не определил, может быть, но волчьим нюхом чувствовал родственное. Был в этом слове протест, сопротивление, желание неподчинения, жажда мщения и воли, пусть по-своему, но было. А волю он чувствовал, объяснить не мог, что это такое, но за нее мог и глотку перегрызть любому, сидела она в нём. Он сидел, нары полировал, сапоги снашивал, чифирком баловался, мечтал про себя, а она в нём сидела, как заноза, как наконечник стрелы, как пуля, сидела и грела. ... Что это? Убей, не расскажет. Часто выходил, и думал, что вот сейчас, ну, вот, сейчас, он её суку точно ухватит. А дни были такие же серые и нудные, как и с той стороны. Да, кровь побурлила немножко от дел лихих. Магазин подломает или хату чью. Деньжат немного потратит, пока успеет, на водку и женщин. И что? Не-а, не то. ... Пошёл снова её горемычную обсасывать и лелеять в своём закрытом царстве. Но ведь есть же она, точно! Точно есть!
   Один Александр Четвёртый безрадостно напрягся. Не укладывалось это обычное слово в его ожидания, что-то его коробило. ... Марксисты? А как же? Как же это может быть? Ведь они же обещали мне мою Алису вернуть? А если они обычные марксисты? Может они ничего и не смогут? Как же они? Алисонька моя, как же ты? ... Нет, смогут. Точно, смогут. Нужно верить. Нужно. Всё дело в вере! Вон же весит Любка со своим хреном, не падают и хорошо им вместе. Нет, они смогут. Точно смогут! ...
  - Так что же вы раньше молчали? - обрадовано обнял чужеземцев Юрий Цезаревич. - Это многое решает. Это веская причина, - потрепал их по лысым загривкам, как школяров.
  - Да не хотели себе цену набивать, - скромно ответил Иу.
  - Ну, с этим разобрались, - подытожил Юрий. - А что вы ещё можете, кроме этого? - он кивнул в сторону зависших в воздухе Венички и Любаши. - Чем ещё можете государству быть полезными?
   Иу собрался ответить, но его опередил Чо: - О! Мы многое можем, Цезаревич. Вы все не пожалеете. Нам бы только немножко войти в курс дела. Что у вас здесь происходит? Откуда это? С чем это связано? Ну и так далее. Подсобрать информации. ... А потом мы такого сможем! Мы с тобой такого, Цезаревич, наворочаем! Эти горы вздрогнут! - и Чо легко подбросил Юрия Крепкорукого метров на сорок вверх.
   Юрию понравилось это чувство полёта. Оно не было похоже на обычный взлёт. Полёт был настолько свободным и искренним, что он не тянул за собой шлейф страха, который тянется отстранённо и неприметно до самой высшей точки, точки возвращения, замирания, пика на котором тебя догоняет страх, страх за падение. Нужно же возвращаться. Эта мерзкая необходимость. Закон притяжения. Здесь же было всё наоборот. Он взлетал возвращаясь. Его притягивало в верхнюю точку. И не было это похоже на бездумный полёт. Легко и свободно Юрий поднимался, как по ступеням. Почти земной карьерный рост. Первая ступень легка и упруга, как молодость. Ах, что там, не важно, куда лететь и будет ли вообще полёт вверх. Можно перепрыгнуть чуть ниже, оттолкнуться и снова вернуться. Твоё место свободно, не занято. И тебе не обидно, если даже нужно чего-то подождать на первой ступени, на сквозняке и непогоде. Ты сам сделан из лёгкого, эластичного материала, который не подвержен старению, пока ты не подумаешь об этом в первый раз. Вторая ступень уже отмечает твои достоинства, льстит тебе, завлекает, угодничает. И подталкивает, подталкивает ещё выше: - Там всё начинается. Это основа всего. Третья ступень тверда и непоколебима. Она фундамент. А я? Я так, промежуточное звено, но если ты взобрался на меня, то тебе обязательно нужно туда. Только там начинает действовать истинный закон притяжения. Он тянет и тянет вверх. Скорее, а то займут. Ты же не такой как все? Что тебе здесь делать? Снизу дует и запах неприятный.
   Это всё проскочило для Юрия приятным воспоминанием, а вверх подгоняло ещё любопытство. Что же там вверху? Где не нужны будут даже воспоминания. И что там за пределом, заканчивается ли лестница? Он догнал красоту. Предчувствием. Глазами, Телом. ... Ткнулся головой снизу в водную массу и через рябь, и покачивание воды увидел себя ещё мальчишкой с удочкой на берегу. Поплавок бесхитростный и прямо перед глазами хлебный мякиш на крючке. Правую щеку приятно пощекотал скользким, прозрачно-медовым телом пескарь. Мотнул хвостом и бросился отважно на мякиш. Мальчишка на берегу уловил подёргивание поплавка и ловко быстро дёрнул, подсёк сопротивляющуюся янтарную рыбку. Леска натянулась и потянула за собой весь водный пласт вместе с пескариком и детством. ... Нужно было возвращаться. Юрия Крепкорукого потянуло вниз притяжение долга и обязанностей, горести и заботы людские.
   Встал на то же место. Основательно. Будто и не летал. Усмирил испуганно-восхищённые взгляды толпы строгостью в своих глазах и отчитал Чо: - Больше, без моего разрешения, прошу вас такие фортели не выбрасывать, - недоверчиво посмотрел вверх и уже тихо на ухо добавил. - Народ же смотрит, а я, как попугай летаю. Ты что не понимаешь?
  - Не обижайтесь, Юрий Цезаревич, - вмешался Иу. - Это он на радостях. Эмоции, что поделаешь?
   Чо, даже растерялся: - Цезаревич, я же с лучшими намерениями. Вы же прирождённый хомо левитикус.
  - Кто-кто? - не понял Юрий.
   Иу присоединился к нему, обнял по-товарищески и с издёвкой спросил Чо: - Ты что несёшь, гуманоид? Сначала руки распускаешь, а потом ещё обзываешься. Сейчас сам полетишь отсюда. ... Или получишь очень больно.
   Чо покорно опустил голову: - Больше такого не повторится, Юрий Цезаревич. Клянусь почётной грамотой моего отца.
  В ситуацию вмешался Ляпа: - Давайте, чтоб без обид, - бесцеремонно вручил он по стакану Чо и Иу. Каждый стакан был заполнен почти по верхний край. Жидкость, которой были наполнены стаканы, вызывала некоторое недоверие и сомнения у приезжих. Они вопросительно переглянулись. Ляпа сделал жест, показывающий, что это нужно в себя опрокинуть и добавил: - У нас так положено. За приезд! За дружбу! ... И за всё хорошее!
   Иу понюхал содержимое стакана: - Пахнет непривычно.
  - Да чего её родимую нюхать? Пей, давай! - под общий смех, приказал Ляпа.
  - Может, на самом деле не стоит? Иностранцы всё-таки, - уже засомневался Юрий Цезаревич.
  - Да чего им будет, Цезаревич, кроме похмелья? Ребята они крепкие, справятся. И законы гостеприимства так гласят.
  - Какие законы? - заинтересовался Чо.
  - Пей, потом узнаешь, - настаивал Ляпа.
   Первым решился Иу. Он медленно поднёс стакан к губам и микроскопическими глотками с непонятными утробными звуками принялся вливать в себя жидкость.
   Народ поддержал это всеобщим весельем. ... Пошла, пошла родимая! ... Эко он сам булькает! ... Давится, а пьёт. Молодец, парень! ... Да это не булькает. Это у них горло так устроено. Им бы рюмашками пить, а Ляпа им стакан сразу сунул. Узкий проход. ... Закусить! Закусить же им приготовьте, ироды! Повстанцы всё-таки! ... Да не повстанцы, дура! А беженцы! ... Один хрен, страдальцы! ...
   Екатерина подсуетилась с закуской, соорудила пару бутербродов с салом. Сало отрезала тонюсенько, культурно, хлеба не пожалела.
  Иу вливал в себя жидкость минуть пять. Торжественно получилось. Выражение лица Иу менялось с каждым новым глотком: от скептически настороженного, до просветлённого и восторженного.
  - Пей-пей, касатик, - ласково гладила его по животу Катька Лошадь, держа наготове бутерброд собственного приготовления.
   Выцедив всё до последней капли и даже проверив стакан, Иу закусил бутербродом, подождал, прислушиваясь к своим ощущениям, и обрадовано воскликнул: - Алатуба!!! Алатуба! Алатуба на века!
   .... Попёрло! - понимающе оценили из толпы. - Это что за Алла труба? Это он поёт или зовёт кого-то? ... Может жену свою зовёт? ... Да наша это Аллка труба. Аллка уже всех на земле перебрала, до космоса добралась. ... Ха-ха-ха! ... Дураки вы все, мелите языком абы чего.
   Иу не остановился на этом, он упал на колени и неистово продолжил орать: - Вы ничего не понимаете! Истинно говорю вам! Алатуба! Алатуба! Алатуба! ... Там где я родился, нет ничего прекраснее Алатубы. ...
   .... Пробило паренька! - посочувствовали ему.
  ... У нас на планете открыли магию слова. Одно простое слово, как волшебство. Если вдуматься, то ничего в нём нет, слово, как слово, красивый набор звуков. Но если не вдумываться, то такая в нём мощь сокрыта, такой взрыв. Нам открыли глаза, и мы все поверили, - проповедовал Иу. - Не надо распыляться и держать в голове сотни бесполезных слов, истинную сущность которых нужно постоянно доказывать другим, сомневаться самим. Нам дали одно универсальное слово. Алатуба! В нём всё. Сила в нём. Оно отражает все наши ожидания, все наши радости, всё хорошее, чего мы так хотим для себя. Нам скажут Алатуба! И мы довольны, нам спокойно и радостно. Алатуба! К ней нужно стремиться. Алатуба не может вас обмануть, потому что это Алатуба. Подождите ещё немножко, вот-вот придёт Алатуба и будет легче жить. Счастье возможно только с Алатубой, даже если вы не дождётесь, другие дождутся. Мы говорим это от имени Алатубы. За Алатубу можно и жизнь отдать Алатуба!
   .... Настрадался бедненький. Это же надо, так над человеком измываться. ... Что ты гундосишь там, он не человек. ... Да сам ты не человек, скотина пьяная. Тебя бы так самого настращали. ... А то меня не так стращали? Да я, мамаша ....
  
   Иу выдохся, перестал проповедовать, просто смотрел с идиотской улыбкой на звёздное небо. Хорошо ему было. Действительно пробило. Чо конечно удивился, ему за многие годы их дружбы Иу никогда в этом не признавался. Эта странная история и страстная речь Иу была ему в диковинку. Но может это и к лучшему: - Истинный марксист. Я же вам говорил, - громко подтвердил перед всеми Чо. И сам не, ожидая от себя такого, плеснул вверх содержимое своего стакана. Жидкость не растянулась длинной струёй, а вылетела болванкой, строго соблюдая все геометрические границы, заданные стаканом. Болванка не распалась, от неё не отделилось ни одной капли, она даже не дрогнула. Взмыла над головой и мягко так вошла в подставленное горло через раскрытый рот Чо, даже не булькнув.
   Это поразило всех не меньше грустной истории Иу.
  Юрий Крепкорукий, правда, пропустил сам момент проглатывания, его больше поразили слова Иу. В них чувствовался большой потенциал. Одно слово и такое воздействие. Это же можно так любое слово приспособить. ... Интересные ребята. Не зря я сюда приехал. От них можно ещё много пользы получить. ...
   Чо, ловко поймав и проглотив жидкую геометрическую фигуру, распробовал её и с невозмутимым видом истинного знатока сказал: - Пробовал и покрепче.
  - Вот это по-нашему! - хлопнул его по спине Ляпа. - Ловко ты её приговорил. Потом обязательно меня научишь.
  - Подожди ты со своими глупостями, - решительно отстранил его Юрий Крепкорукий. - Ребята, наверное, устали и хотят отдохнуть с дороги? Пойдёмте, я вас отвезу в гостиницу, - предложил Юрий Чо и Иу.
  - Да я не хочу ни в какую гостиницу, - закапризничал Иу. - ... А пойдёмте все к нам, - вдруг осенило его. - Мы с вами сейчас такой праздник закатим! Сейчас такую иллюминацию устроим! Всё по настоящему будет! И музыка будет! ...
  
   Юрий предусмотрительно отступил на один шаг.
  
  - ... Все за мной! - лихо скомандовал Иу и, пошатываясь, побрёл в сторону парка.
  - Постойте-постойте! - первым догнал его Александр Четвёртый, - У меня дома есть хорошая коллекция музыки. Может, давайте зайдём ко мне? Выберем? Здесь недалеко. И вы же мне обещали помочь? Мне очень нужно. Прошу вас.
  - Порнуха есть? - неожиданно спросил Иу. - Но только чтоб качественная? - погрозил он пальцем Александру Четвёртому.
  - Есть! - обрадовался Александр. Ему очень хотелось хоть чем-то угодить приезжим. Он всё ещё надеялся. - У меня очень хорошая коллекция. По разным странам. Есть и французская, есть немецкая, есть американская, есть английская, есть итальянская, есть и наша тоже. Какую вы хотите? Я любую принесу.
  - Неси всё! - категорично ответил Иу. - Будем всё смотреть. ... У нас же не так, как у вас. Мы раньше этим тоже занимались, как обычные.... Ну, эти.... Ну, как все. Люди. ... Звери. ... Хорошо было. ... Был у меня один хозяин, - с ностальгией в голосе сказал Иу и взял Александра под руку. - Это когда я ещё был женщиной. ... Понимаешь. На мне места живого не было, так он меня бил, так издевался. Лупил, как собаку. Кожу сдирал и не давал ранам зажить. Как я выжила? ... У вас собаки есть?
  - Есть-есть. Много собак есть. Разных.
  - Вот и я была собакой. ... Ела, как собака. Спала, как собака. ... Жила, как собака. Но! Каждый месяц! Это почти, как у вас. Один день. ... Он приходил. Вытаскивал меня из собачьей конуры. Из этой вони и грязи. ... Тащил за поводок. Я всё время ходила с верёвкой на шее. У меня ещё долго следы от неё не сходили. Я даже одно время думала, что они и по наследству могут передаться. Такие вот шрамы на шее были, - Иу показал рукой. - Но не это. Один день. ... Он меня вёл в свой дом. Там у него был такой небольшой бассейн. Он наполнял его водой. Рассыпал в воду лепестки цветов. Взбивал пену. И долго-долго обмывал меня. Всю. Мыл волосы, тело, шею. Он даже ноги мне мыл. Каждый пальчик на ноге, ты не поверишь. ... Потом натирал моё израненное тело всякими маслами и благовониями. От меня тогда так приятно пахло, - Иу в блаженстве закатил глаза. - Так пахло. ... Потом, мы шли с ним к столу, он его накрывал тут же, у бассейна. Огромнейший стол. ... Очень много фруктов. Мясо. Он очень любил различные паштеты. ... У вас делают паштеты?
  - Делают-делают. У нас паштетов, как и собак, очень много.
  - Паштеты это хорошо. ... Нежные паштеты. Я помню, как-то, раз виноград упал в нежнейший паштет. Такой. ... С пенкой даже сверху. Такой нежный, что лёгкий виноград погрузился в него полностью. Захлебнулся в нём. Утонул. Ха-ха. ... Весь. И хозяин достал виноград своими пальцами, вместе с паштетом, и поднёс его к моим губам. Как это было вкусно. Ах! Какое блаженство. Какой вкус. Я его до сих пор почему-то помню. ... У меня, наверное, это от моего отца, любовь к паштетам. Я вообще-то по происхождению аристократ. Да-да! Аристократка! - Иу с большим усилием сменил полупьяное выражение лица на снисходительно-прощающее. Александр Четвёртый ответил раболепием и обожанием в глазах. - Хотя я и не могу точно назвать своего отца, продолжил Иу. - Понимаешь, два брата-аристократа чпокнули мою мамашу. Их клетки стояли рядом. А кто, конкретно, дал мне жизнь? Вопрос? Оба клялись мне, что всего по одному разу и что они предохранялись. У нас был такой закон, настоящий аристократ не мог касаться своею плотью простолюдина, не важно мужчина это или женщина, нужно было обязательно предохраняться. Нужна была прокладка, клетка, или даже не материальная подходила. Но видишь, как получилось? И как разобрать? В конце концов, я смирилась. Да и не важно кто именно. Они были честны со мной. Добры. Оба были аристократами. ... Закон гласил, каждый мог объявить своему хозяину, что со следующего дня прошу считать меня аристократом. Ему торжественно присваивалось это наследуемое звание и со следующего за присвоением звания понедельника, аристократ мог сам выбирать, куда и как его будет насиловать хозяин и хозяин был обязан подчиниться. Закон. Железный закон. Хотя, если так разобраться, какая разница? ... Многие на это соглашались. Ещё им разрешалось иногда выходить из клетки. Редко, но разрешалось. И самое главное, они могли иметь диван. Свой диван! ... Ты меня понимаешь? - спросил Иу.
   Александр Четвёртый, понимающе согласился: - Да.
  - ... И вино. Помню хорошее вино, - Иу вернулся к прежней теме разговора. - Мы запивали паштет прекрасным, терпким вином. Кровь на моих губах и вино, так были похожи по вкусу. ... А потом он меня насиловал. Долго. Изобретательно. Вдохновенно. ... Прекрасно. Взбивал воздушный паштет. Насиловал и просил прощения. Просил прощения и насиловал. ... Ностальгия. Ты сам-то хоть раз кого-нибудь красиво насиловал? - Иу так образно махнул рукой, что чуть не упал.
  - Нет. Я .... Я не такой. Я бы не смог, так с женщиной, - сказал Александр и осёкся.
  - Вы все так говорите, - не поверил ему Иу. - Хотя лицо у тебя доброе. ... Но глаза грустные. У тебя что-то случилось?
   Александр заговорил быстро и монотонно: - Я же вам уже говорил, мне нужна ваша помощь. Я не могу даже понять, как это всё произошло. Это какая-то ошибка. Я совершил страшный грех. Я. ... Мне даже трудно в этом признаться. Я не хочу в это верить. Как бы мне вам это объяснить? Так получилось. ... Оно само получилось. Нет, я виноват. Я не отказываюсь. Но .... Нет, не это главное. Мне нужно подобрать какие-то слова. Правильные слова. Ты поймёшь.
   Иу с сожалением посмотрел на него: - Подожди! Мы уже пришли. Давай так. ... Как тебя зовут?
  - Саша.
  - Я другого имени от тебя и не ждал. Моего последнего мучителя звали Саша. Но ты не переживай. Ностальгия всё изменит. ...Саша, давай решим так. Ты соберись с мыслями и определись, чего ты действительно хочешь? Это очень важно! ... Я вот сейчас посмотрел бы хорошую такую порнушку, - Иу подтвердил своё желание сжатым кулаком. - Это моё желание. Простое и понятное. Устал я что-то от всех этих законов, условностей, правил. Устал ото лжи. Сам вру, другие врут. Красиво, но врут. Из лучших побуждений, но врут, сукины дети. Вот чувствую я это, понимаешь, чувствую. Аж, в яйцах крутит, - Иу с горечью осмотрел своё бесполое тело. - Вот видишь, снова вру. Даже фантомной боли у меня не может быть, а крутит. ... А там всё ясно и просто, как на войне. Странно, но там нет преднасилия. Они стонут, орут, мычат, извиваются, сопят. Всё неестественно. Но это такая милая, безобидная ложь. Мать естества, на которую потом всё наслоилось. Навалилось. Нанизалось. Спрессовалось. ...
   Александр Четвёртый интуитивно со всем соглашался, он надеялся на спасение и себя, ...и души.
   - ... Считай, у тебя есть одно желание, Саша. Только одно. Самое важное. Самое сокровенное. Самое-самое! ... Ты сейчас давай беги за порнухой и по дороге определись, а потом мы всё устроим, я тебе обещаю. ...Давай, страдалец, - Иу хлопнул его по попе. ...
  
   Пока подходил отставший народ, Иу сумел сам очистить корабль от маскировки и открыть парадный вход. Маленький уютный корабль в стиле барокко. Ещё осталось пару минут, чтобы навести блеск на бронзовых перилах, смести листья и иголки с лестницы, зажечь праздничную иллюминацию и включить громкую музыку. Иу любил музыку и танцы.
   ... Эх! Подскочила, подскочила, подскочила. Повела. Эх, подскочила, подскочила. Повела. ... Подскочила. Подскочила. Подскочила. ... Повела. Эх! Подскочила. ...- Ляпа выбрал самое яркое место у парадного входа, ноги не слушались, а танцевать душа тянула. Поэтому он топтался на месте, руками во всю выделывал странные коленца и бубнил себе под нос: - Эх! Подскочила. Подскочила. Подскочила. ... Повела.
   У Ляпы была своя мелодия, она не очень подходила под музыку Иу, но ритм почти совпадал. Тело глупо полу приседало, руки ткали свой рисунок. Почти всю дорогу его вели под руки Катька и Молодой. После двух неудачных попыток повторить трюк Чо, облившись весь с головы до ног водкой, Ляпа разозлился и просто выпил два стакана подряд.
   Чтобы летательный аппарат произвёл на кого-то большое впечатление. Нет. Люди пришли на свет и музыку. Пришли и ждали, что дальше будет. А что ещё делать?
   Чо, стараясь ни кому не показать своего раздражения, сквозь зубы, через улыбку процедил Иу: - Я же тебя предупреждал. Ты что, сволочь, наделал? Зачем ты всех сюда притащил, мерзавец?
  - А чего нам скрывать? Чего ты волнуешься? Попьём, погуляем. Отдохнём. Завтра улетим.- Иу тоже улыбался.
  - А что ты там устроил? Что за Алатуба? Ты мне про это никогда не рассказывал. Это правда? - Иу пожал плечами неопределённо и определённо зевнул. -... С этими делами нужно быть очень осмотрительным. Видишь, какие люди здесь легковерные? Они в любые слова верят, - завёлся Чо.
  - Ну что ты снова заныл? Я, Чо, тоже хочу в эту игру с законами поиграть. ... Скучно, брат.
   Музыка Иу тоже не произвела большого впечатления: ... У тебя музыка нормальная есть? ...Давайте что-нибудь медленное! ... Поставь Шевчука! ... О точно! Я "Осень" хочу! ... Вруби музон нормальный! ... Поставьте "Осень", пожалуйста! ... Слышь, мудило, тебя женщина просит?! ...
  
  - Делай, что хочешь, - сдался Чо. - Найди ты им "Осень". А я отдыхать пойду, устал я что-то сегодня, всё как-то шумно получилось, хлопотно. Честно сказать и не развлеклись по- настоящему. Прав ты был, нужно было нам сразу улетать. Карл, небось, заждался там.
  - Подожди, не уходи, - продолжал всем глупо улыбаться Иу. - Сейчас должен один странный человек вернуться. Чудак. Развлечёмся, - Иу, не прекращая разговора, щёлкнул пальцами и "Осень" понеслась кружить над кораблём, над парком, вовлекая всех в танец: - ... Осень. ... Прочь от земли. ...
  - А хорошая песня, между прочим, - вслушался в слова Чо.
  - Да, и мне нравится. Музыка просто фантастическая, - согласился Иу. - ... У нас ещё эта жидкость осталась?
  - А ты вынеси размножитель. Пусть люди порадуются.
  - Думаешь можно?
  - А! В такую ночь всё можно! ... Как здесь говорят.
   Иу принёс из корабля большую коробку размером и видом похожею на микроволновую печь, бережно установил её у первой ступеньки лестницы и позвал Юрия Крепкорукого, который вальсировал с Катькой Царицей.
  - Смотри, Цезаревич, какая вещь интересная.
   Юрий с любопытством осмотрел коробку со всех сторон: - И что это за ящик?
  - А вот дай мне одну бутылку с вашей прекрасной жидкостью и я тебе её размножу в любом количестве, - Иу для пущего эффекта хлопнул сверху по крышке, подтверждая свои слова.
  - Да не может быть! - не сдержался Юрий.- ... Катюша, ну-ка, быстро найди мне бутылку водки не открытую. Сейчас мы этих приезжих проверим. Чего они стоят.
   Екатерина быстро нашла и принесла бутылку, отдала её Иу. Иу открыл дверцу, поместил туда сосуд и показал Юрию на панель управления: - Можете вот здесь сами набрать любое число, которое вам нужно.
   Юрий хмыкнул, потёр зачем-то рука об руку, размял их, обвёл всех взглядом, прикинул что-то в уме и очень бережно набрал кнопками цифру - 100. ... Машина молчала, не издавая ни какого звука или шипения. Юрий с недоверием спросил у Иу: - Что не работает?
  - Да нет, уже всё готово. Можете открывать и по одной доставать.
   Юрий открыл ящик и достал бутылку. Присел и заглянул внутрь. Пусто. Больше ничего в коробке не было. Он закрыл дверцу и снова открыл. Достал изнутри ещё одну бутылку, точь-в-точь похожую на первую: - И как она это делает? ... Что из воздуха?
  - Закон сохранения материи, - пояснил Чо. - Простой закон. Если у вас что-то появляется бесплатно, значит, оно у кого-то отбирается. Вам должен быть знаком этот закон.
  - Это почти Алатуба, - подсказал Иу. - Самое главное сидит в коробке, но его никто никогда не увидит ... и не поймёт.
  - Действительно. Скажи ты, как просто придумали. Элементарно же, - согласился Юрий.
   Чо и Иу удивлённо переглянулись.
   Юрий для верности эксперимента достал ещё две бутылки из размножителя: - И что, так любую вещь можно?
  - Материя безгранична, - с научным оттенком подтвердил Чо.
  ... И нам. И нам давай! - потянулись со всех сторон руки. Катьке Царице пришлось поработать на раздаче. Ловко и ладно у неё это получалось, как на конвейере у Форда. Многие попытались подсунуть Катьке личные носильные вещи или даже украшения, но конвейер работал, как часы, отбраковывая всё ненужное.
   Юрий отозвал Чо и Иу в сторонку: - У вас цепь или трос надёжный имеется на корабле? Нужно, чем-то обязательно машинку эту к лестнице вашей привязать. А то сопрут и не увидите, - предупредил он их. - Вещь редкая, но нужная у нас. ...
  
  
  ... Весь хмель сошёл, вышел липким потом, пока Александр бежал домой. Взмок. Сердечко ухало, отдаваясь в висках и задавая ритм бега. Главное было не обогнать ритм сердца, понимал Александр. Иначе не дойдёт. Не спасёт. Не выполнит свою миссию. Воздуха катастрофически не хватало. Александр останавливался, приводил в порядок дыхание. Собирал, по-возможности, кислород, наполняя лёгкие под самую завязку, и трусил дальше на ватных ногах, которые часто не успевали за остальным телом. Видимо, сломался какой-то стержень, ось вертикального соответствия всех органов. Хорошо ещё, что толкатель работал и подгонял разобранное тело вперёд, за счёт центробежной мысли о спасении и происходило поступательное движение. ... Поднявшись на свой этаж, Александр Четвёртый трясущимися руками открыл дверь. Как всё-таки хорошо дома. И запах Алисиных супов из-под обоев, и стук часов на кухне, и страшная тишина мысли о содеянном, тянущая в глубь квартиры, сопротивляющейся разум. ... Алиса была дома. В том же положении, как её и оставил Александр. Её глаза смирились со случившимся. Грустно смотрели в сторону кухни, зеркально сожалея об оставленном беспорядке. ... Александру даже показалось это хорошим знаком и предвестием того, что всё должно наладиться, исправиться. И они вдвоём ещё будут смеяться, над всем произошедшим и над её выражением глаз. ... Но упрямый язык Алисы сопротивлялся такой идиллии.
   Александр нагнулся и одёрнул задравшееся платье Алисы. Негоже так лежать с бесстыдно высоко оголёнными ногами. Ещё чужие люди увидят. Он погладил её по закостенело сжатому кулачку: - Алиса. Лисёнок мой. Что же я наделал? ...Потерпи ещё немножко. Я всё исправлю. Я тебе обещаю. Ты не поверишь мне, но сейчас там такое случилось. Я сам ещё не могу поверить. Понять! ... Они не люди! Они. ... Они что-то совсем другое. Но ведь это же хорошо. Ты понимаешь? Для них это всё просто. Раз и всё! Всё вернётся.... Я договорился с ними. Мне обещали. Ты упрекала меня раньше, что я не могу ни с кем договориться, что я тряпка. Они сказали, что помогут мне. Обязательно. Исполнят одно моё желание. Я всё верну, как было. Я брошу пить. Я буду тебе послушен. Ты не узнаешь меня. Ты будешь мной ещё гордиться. Как раньше. Я стану совсем другим человеком. Мы станем другими. Вот посмотришь. Всё-всё изменится. И у нас в городе. И на всей земле. ... Нам ещё все будут завидовать. ... Прости меня, Алиса. ... Полежи здесь ещё немножко. Ещё совсем немного. Я очень быстро, туда и обратно. Я только отнесу им одну вещь. Важную вещь! Они просили. И вернусь сразу же. Потерпи ещё немножко. ...
   Александр переступил через Алису и бросился в зал. Книги падали на пол, посуда, он что-то искал, долго, упорно: - Вот оно, Алиса! Вот оно! - радостно закричал он. - А-то я ведь уже думал всё! Отдал кому-то пьяный дурак. Или ещё хуже пропил. Нет! Вот оно! Вот оно моё спасение! ... Развратницы вы мои, дорогие! Чмок! Чмок! - Александр сложил всё в пакет и прижал его одной рукой к груди. Отсюда он не должен никуда деться. Отсюда не пропадёт. ...
   Ещё он стянул с дивана подушечку и плед. Не мог он просто так, снова оставить Алису. Подушечка легла под голову, а плед укрыл худенькие плечи: - Я быстро! Не волнуйся! Очень быстро! ... Вот так. Ещё немножко, листочек мой. ...
  
   Ночь. Нескончаемая ночь. Торопливые шаги разбивали её и дробили, отражаясь от сонных зданий, испаряющихся громадин труб, куцых заводских заборов, дробили на множество скрытых смыслов. От понятного, отсутствия света, через доказанное научное, вращение планет, через сухую экономическую, экономию энергоресурсов, через строгое физиологическое, время сна. ... До философской цикличности бытия, в которой все смыслы разбегались в разные стороны, по своим делам. Конструкция рушилась оттого, что для одних ночь была несказанно желанным и необузданным праздником, растянутым и испитым до последней капли рассвета. Для других это была сладкая дрёма, сон и отдых, от и до. А ещё её комкали малым сном и насильно выпихивали, спешащие сделать побольше, нелюбящие её за бездействие и бесконтрольность. И, конечно же, люди лихие трясли её горемычную, как лист оцинкованного железа, нагоняя страх и формой, и звуком, и неожиданным выбором предмета. ... И она, ночь, старалась всем помочь, посодействовать, поддержать. Разрываясь во все стороны, растягиваясь и сжимаясь, без приказа, чудес и чужой внеземной помощи. Скромно. Сама по себе. ... Это же её родное место, она только здесь ночь, на Земле, а во всех других местах она ничто, пустое место, нечто бесполезное. ...
  
   Иу быстро учился. Впитывал и превращал всё в эмоции наслаждения. В каждом новом месте, которое они посещали с Чо, а таких, за последнее время было очень много, он, Иу, перенял у Чо, как можно соединяться с новой неизвестной средой обитания, вливаться в её структуру жизни, пусть даже, примитивную и скучную. Он научился отыскивать энергетические потоки, управляющие ходом времени и изменений. Собирать их, аккумулировать в себе, независимо оттого, что они несут, добро или зло. Зло тоже имело свой заряд удовольствия. Многие существа даже больше подпитывались от него, а чтобы соблюсти баланс, при помощи звуков пытались перевести зло в разряд добра, или хотя бы уверить в этом другие существа. ... Иу бережно собирал всё, до крупицы, в любых проявлениях материи и сознания, как вы понимаете, наличие определённого пола для этого необязательно. ... Иу сталкивал эти две могучие силы, вздыбливал их в своём высокоразвитом мозгу, получая вспышку наслаждения. Взрыв. Катарсис. ... Сочетание было очень приятным. Да, он мог немного схитрить, подтолкнуть, заставить поверить, убедить, напугать, но страх не очень ему нравился. Лучше лесть, которая раздувает, обостряет и подбрасывает все эмоции на такие высоты, где обычные законы уже не действуют, так думают все существа, в любой точке вселенной. ... А Иу смотрит преданно снизу, и понимает, что ничего в тебе необычного нет. Та же оболочка, как и у всех. И то же содержимое. В зависимости от обеда. ... Все мы не безгрешны. Да и чего вы хотели от бывшей рабыни? ... На очищение может уйти не одна бессмертная жизнь. Уйти и не вернуться, раствориться в чёрном квадрате бессмысленного заблуждения.
  
  ... А пока, жизнь всё отрицала и из четырёх углов квадрата выбирала самый дальний, затёртый, обезличенный, неприметный. Угол, в котором сходились две грани настоящего - прошлое и будущее. ... Просто не до них сейчас, потому что ...
   ... Приятно кружить с женщиной в танце, слыша её дыхание, касаясь её, чувствовать себя мужчиной, крепким и уверенным. Иу перенимал мелкие оттенки мыслей. Волны, накатывали на Иу, мужчину; от взгляда глаз обещающих, век томных, напряжённого потока воздуха глубокого и желания, вздымающего грудь. Ушко нежное и трепетное, подрагивающее от каждого выдоха Иу. Оно такое беззащитное ... и ждущее в нетерпении слов ласковых, волшебных, возвышенных и возвышающих. ... А за ушком маленькая впадина уходящая ложбинкой в пульсирующее чудо изгиба шеи. ... Ах! Кто мог придумать такие беззащитные пропорции, такой танец линий, спадающих атласом на робкий последний вскрик согласия от нечаянного лёгкого поцелуя? ...
   Иу не выдержал и зашептал, неожиданно даже для себя самого, он чувствовал здесь себя повелителем, всё подчинялось ему, всё должно было сплестись в его сценарий затаённой мести наслаждения. Он управлял. Он был здесь всесилен. ... Но страстный шёпот был, им не контролируем. Слова были не его. Что-то в этот момент управляло и им. А он, так надеялся, что всё уже позади: - Вы растерзали моё сердце. Вы разорвали его в клочья. Вы растерзали в лохмотья мою душу, где каждая рана сочится любовью. Ни где ещё. Слышите, ни где ещё под этой россыпью звёзд я не встречал такую женщину. Что же вы со мной творите? Вы отбираете моё ... "я". Я бессилен перед этим чувством. Оно рвётся из меня. Мне хочется кричать на всю вселенную. Я хочу осыпать вас всеми звёздами, облако моё. Мне хочется укутать ваше хрупкое тело в утренний туман и окропить его росою. Мне хочется взять вас на руки. Приподнять. И нести, нести, нести, не позволяя вам всю жизнь касаться вашими ножками этой земли. Она не достойна вас. Вы мой повелитель и спаситель. Вы царица цариц. ...
  - Нет. ... Что вы. Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь. ... Я не достойна этого. Не нужно таких слов. ... Нет-нет. Вы ошибаетесь. ... Я сейчас разрыдаюсь от ваших слов. Не нужно этого делать, - шептала в ответ Катенька и сильнее, сильнее льнула к своему искусителю.
  
   Все застыли в изумлении. Кружащая пара почти не касалась земли. Но не это всех поражало. Катька Лошадь, Катька горькая, старая пропойца преображалась у всех на глазах в Катеньку юную, нежную, цветущую и пылкую, источающую свечение. Кожа разглаживалась, исчезали морщины и складки, менялся цвет. Фигура приобретала другие волнующие формы. Глаза из тусклого бутылочного стекла сияли благородным изумрудом.
  И ни кто не мог оторвать взгляд от происходящего процесса, так он завораживал. ...
  Один Ляпа, как побитая собака, сгорбился и затравленно смотрел по сторонам. Чо подошёл к нему и обнял как друга: - Остынь, Витёк. Успокойся, это не надолго. Ты же не виноват в этом. Порадуйся лучше со всеми. Смотри, какая красавица стала. От простых слов.
  - Я ей шлюхе всю рожу разобью. Паскуде, - зло прошипел Ляпа.
  - Понимаю, - согласился Чо. - ... И будет она любить тебя ещё сильнее.
  - Это почему? - удивился Ляпа.
  - Не знаю, Витя. Такие у вас законы. ... А как ещё в вас любовь расшевелить? У меня ведь тоже такое было. Я когда её нашёл, - Чо с грустью посмотрел в сторону Иу. Ляпа перекрестился: - Так она что баба?
  - Я уже сам, Витя, запутался. Нет, понимаешь, когда я нашёл её, она была женщиной. Затравленной, измученной, грязной, но женщиной. Что-то было в её глазах. Поначалу мне было её просто жаль. Душа живая. ... И за что ей это всё? Посмотрел я на неё, с высоты своего бессмертия, и такая она маленькой мне показалась, беззащитной, обманутой.
  - Ты знаешь, братишка, мне это чувство знакомо, - поддержал его Ляпа. Чо удивился, ему-то казалось, что Виктор его не слушает: - Да, в чём-то мы, Витя, действительно похожи. ... У меня тоже было это чувство, которое вы называете любовью. Она так привязалась ко мне. Да, я что-то для неё сделал. Спас её. Но ведь это было для меня нормальным делом. Она меня заразила этим. Она заставила меня на секунду почувствовать слабость. Как в этом чувстве, Витя, много великой слабости. Беззащитная слабость движет всем. Вы вот, всё сопротивляетесь, не хотите в это поверить. Откладываете всё на потом. А что потом? Это я у тебя с высоты своего бессмертия спрашиваю, Витя.
  - Потом и будет потом, братишка. Чего сейчас-то париться? Да и не забивай ты себе и мне голову всякой хренью. Живи как есть. Послушай совет человека пожившего на этом свете и кое в чём разбирающегося. Ты меня этими мыслями не удивишь. У нас у самих много любителей из слов мысль составлять. А мысль, она на самом деле, ни в каких словах и не нуждается. Она - мысль! И всё! А когда появляются слова, то меня это всегда настораживает, братишка.
  - Ты так считаешь?
  - Тут и считать нечего, - цыкнул себе под ноги Ляпа.
  - А любовь? - опешил Чо.
  - Любовь и есть мысль. ... Тут и слов не нужно. У тебя вот есть эти слова?
  - Нет.
  - Вот видишь. А ты мне что-то здесь доказываешь.
  - Ты меня не так понял, - начинал злиться Чо. - Если этих слов нет у меня, то это не значит, что их вообще нет.
  - А ты про это, - снова сплюнул Ляпа. - А у кого они есть, эти слова? Может у него? - Виктор мотнул головой в сторону Юрия Крепкорукого. Юрий не заставил себя долго ждать: - О чём шепчитесь? Какой заговор готовите? - шутливо спросил он. - А Катька-то! Катька! Смотрите, как расцвела! ... Не уследил ты за ней, Витя.
  - Услежу потом. Услежу, так услежу! - ответил Ляпа.
  - Ты, Витя, не обижайся, но не её это место. Выросла она из этого места. Видишь, как расцвела. В Москву бы ей надо. Женщина способная, она бы много пользы могла принести.
  - В Москву значит? - переспросил Ляпа, прикусывая нижнюю губу.
  - Ну, на первых порах я бы ей помог, конечно. Вступила бы в нашу партию. Сделала бы партийную карьеру. Таких людей нужно ценить и поддерживать, - Юрий формулировал свои мысли взвешенно и спокойно.
  М
  - Да. Вот, заодно бы с ней и приезжих товарищей приняли. - Юрий моргнул Чо.
  - Я не против, - согласился Чо. - Только вы бы мне объяснили, попроще, Юрий Цезаревич, а что такое вообще есть партия? Без неё ... ни как нельзя?
  - Ну, вы даёте. Вы что с луны свалились? Мне эти ваши вопросы не нравятся, - насторожился Юрий Крепкорукий.- ... Партия? ... Партия, это значит, - затянул Юрий, стараясь подобрать нужные слова.
   Ляпа вернулся жестом к прерванному разговору с Чо, подтверждая свою правоту.
  Сложить из слов мысль Юрию Крепкорукому так и не дали. Доплёлся. Добежал. Успел из последних сил. На последнем дыхании. На одном желании и одной мысли всё поскорее исправить. Исправить и забыть, как дурной сон, как наваждение. Александр Четвёртый решительно вмешался и прервал волшебный танец Иу и Катюши.
  - О! Мой, страстный друг, - радостно встретил его Иу.- Не нужно было так спешить. Вы прервали такой чудесный танец.
   Екатерина напротив не жалела об этом: - Наконец-то всё закончилось. Вы чуть не довели меня до экстаза, искуситель вы безжалостный. Я давно уже не испытывала ничего такого. Как будто вернулась юность. ... Что вы со мной сделали? - она ощущала на себе взгляды завести и презрения. ... Громких слов не было. Да и зачем они? Народ врать не будет.
   ... Вот проститутка. Гадюка облезлая. Смотри-ка, как рожей-то просияла. Короста-то слезла. ... А помнишь, ещё позавчера обосцалась, когда мы её, дуру, домой тянули? ... Да. Выла она тогда на весь район. В горах слышно было - "Киньте меня пропащую, девочки!". - ...Кинуть надо было, сучку. Пусть бы и сдохла под забором, блядушка помойная. ... Ишь ты, королевна какая. ... Ведьма она! Ведьма! ... Тише не ори, дура! Тот гладкий, я слышала, говорил, что в Москву её забрать должны. Понятно? ... Ой! Прости-прости. Прости меня. Сглупила. ...
   Осмотрев свои руки и ощупав лицо, Катюша всё поняла: - Боже мой! Зачем вы это сделали? Зачем? Мне не идёт это. Это не моё. ... Что же я сейчас буду делать? ... Со всем этим? Мне это решительно не нужно. ...
  - Вот те на! ... Посмотри, Александр, в этом вся женщина. - Иу поправил Катеньке чёлку. - Они сами не знают, чего хотят. Кому, как не мне об этом знать. ... А ты ещё на что-то надеешься. Может ведь и хуже быть. ... Не передумал, сердечный?
  - Нет-нет! Что вы! Я всё решил ... и не надо. Не нужно меня сбивать. ... Постойте!? - оторопел Александр. - Но ведь я же ещё ни кому не рассказывал?
  - Так об этом же глаза твои безумные кричат. Что придушил ты жёнушку свою, Алисоньку и маешься, совесть тебя замучила, и хочешь ты всё обратно вернуть. Правда?
   Александр Четвёртый не нашёлся, что ответить. Выдохнул, вроде как легче ему стало. Голова горестно повисла сама собой.
  - Ах! Не может быть! - вскрикнула Катенька. - Горе-то, какое. Он. ... Он не такой. Вы не думайте. Не мог он этого просто сделать. Я его давно знаю и ... и не мог он такое. Любил он её. Вы об этом у любого спросите. Вам все скажут. ... И Алису, ох, как жалко! Жалко её! ... Что же делать? Давайте так! Мне вот этого всего не надо. Не надо! Не надо! Не надо! - Катюша била с силой, одной рукой о другую, как будто пыталась сбить новую, помолодевшую кожу. - Верните всё, как было, пожалуйста. Вы же хороший. Я вижу вы хороший. Пусть всё вернётся обратно. И для меня, и ... для Алисы. ... Ведь это же можно? Пожалуйста!?
  - Праздник я вижу, подходит к концу? - спросил Чо, подойдя к ним. Юрий и Ляпа тоже не отстали. - Что у вас здесь случилось? - почти в один голос спросили они.
  - Ничего. Всё хорошо, - с каменным выражением лица ответила Катюша. - Мы просто беседуем.
  - Беседуем, - подтвердил Иу. - Так это же, вот! - он не спрашивая разрешения, достал из-за пазухи у Александра пакет. - Вот! Санёк нам развлечение принёс. Ух! Сейчас все оттянемся, как у вас говорят! Я покажу вам, как это у нас происходит. Для этого не нужен прямой контакт, а удовольствие ещё сильнее, чем ...
  - А что там? Позвольте, посмотреть, что там за информацию вам передали? - вмешался Юрий Крепкорукий.
  - Информация доступная, смотрите сами. - Иу наивно, а может и специально, вывернул перед Юрием диски из пакета, с откровенными обложками, зовущей плоти.
  - Фу! Ну что вы. Этого не нужно, - Юрий брезгливо убрал лицо с линии, распахнутой промежности. - Я этого не люблю.
  - Да что вы? Это же всего на всего плоть людская. Ничего в ней предосудительного нет. У всех одинаковая. Это нам стыдиться надо. У нас ничего нет. Вот, посмотрите. ... Гладкий до безобразия. ... А я ведь тоже был ... или была такая, как вы. Грустно это всё. Смотрите на эту красоту безгрешно. А? ... Вы что этого не делаете?
  - Здесь другая ситуация, - занервничал Юрий. Эти вопросы выбили его из колеи. Ну, ни как не ожидал он этого увидеть и тем более услышать такие рассуждения от посторонних. И не люди они вовсе. Может, правда, они что-то другое знают? Подумают о нас ещё не то. Или у них к таким вопросам подходят совсем по-другому? На самом деле, где их эти все, отличительные черты? Без них-то, конечно, проще обо всём рассуждать. Нет и нет.
  - Вы же молодой мужчина? - не отпускал его Иу.
  - Что ты пристал к человеку? Может это личное? - постарался помочь Юрию Чо.
   Но на то он и был Крепкоруким, чтобы любую ситуацию, даже неподдающуюся, спокойно повернуть одной рукой в нужную сторону: - Понимаете, господа! Конечно, ничто человеческое нам не чуждо. Вы меня понимаете?
  - Как ни кто другой, - чётко подтвердил Чо.
  - Но. ... Здесь я считаю все свои. Когда, достигаешь определённого уровня. У нас. Необходим постоянный контроль. Особенно у нас. Контроль и ещё раз контроль.
  - Я где-то читал о таком законе, - ещё раз подтвердил Чо.
  - Вот-вот. Правильно. Это почти закон. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно нужно всё держать под контролем. Народ у нас такой. Вы уж простите, другого нам взять негде. Вы же с Марса нам его не привезёте?
  - Почему? - удивился Чо. - Можем вам Карла с Марса привезти. Он, правда, не народ, но другой.
  - Какого Карла? - перехватило горло у Юрия Крепкорукого. - Хватит с нас Карлов. ... У нас уже были.
  - Простой, хороший парень. ... И выпить может, - коротко охарактеризовал своего товарища Чо.
  - Этим всё равно проблему не решим? Правильно? - снова перехватил инициативу Юрий. - Да, - безразлично согласился Иу.
  - Так о чём это я? - растерялся Юрий.
  - О том, что нас, сукиных детей, контролировать нужно постоянно, - внёс свою долю перегара в разговор Ляпа.
  - Ну, зачем же вы так, Виктор. Контролировать нужно не только вас, но и себя. Постоянно. Ни на одну секунду нельзя терять контроль. Ни на долю. ... Поэтому и тяжело этим заниматься. Теряешь контроль. ... Над ним. ... Ну, когда он там скрывается. ... Вы меня понимаете? ... Хотя у вас ничего и нет, вроде, - закончил Юрий.
  - Так, а я же о чём? - обрадовался такому выводу Иу. - Это мы исправим. Не нужно будет ничего скрывать. Всё на виду. Всё открыто, как в хорошем порно. У нас же есть технологии. Оборудование специальное. Я же это вам и объясняю.
  - Опять вы за своё. ... И как оно действует? - осторожно поинтересовался Юрий.
  - Это похоже на ваши процессы сублимации. Перехода из одного состояния в другое, минуя определённые стадии, как-то: сам факт телесного соприкосновения. Натуральной стадии в вашем понимании, я бы так это определил, - быстро разъяснил Иу.
   Ляпа поморщился. Катюша испугалась. Александр Четвёртый согласно закивал головой.
  - Короче, присоски на голову, - подытожил всё Юрий Крепкорукий.
  - Нет-нет. Никаких присосок. Это уже давно в прошлом. ... У нас это у всех заложено в мозгу. Мы это умеем использовать, а вы ещё нет. Эта машина просто это усиливает.
  - Это не машина времени? - поинтересовался с надеждой Александр Четвёртый.
  - Опять вы за своё, - раздосадовался Иу.- Что вам всем так нужна эта машина времени. Вы на ней прямо все помешались. Каждый раз я слышу - "Дайте нам машину времени. Дайте нам машину времени". Нет её в природе. Это я вам авторитетно заявляю. ...
   Чо после этих слов криво улыбнулся и отвернулся в сторону, чтобы никто не увидел его ухмылки.
  ... Вот единственная машина времени, - Иу гордо выставил вперёд левую руку. На запястье, которой красовались старенькие часы марки "Победа" в позолоченном корпусе, с красной звездой на циферблате. - Единственная машина времени. Другой нет. ... И эта мне недёшево досталась. ... Зачем вам эта машина времени? Вы можете мне толком объяснить? ... Любите путешествовать по времени?
  - Интересно ... было бы самому посмотреть. Любим мы историю. ... Покопаться в ней, - мрачно ответил Ляпа.
  - Да, не плохо было бы уточнить кое-какие моменты, - поддержал его Юрий Крепкорукий.
  - Я так и думал, - обречённо согласился Иу. - Я бы ... Я бы эту историю, - разошёлся он.- Отменил к.... Как у вас это говорят? ...
  - Это как? Как же без истории? Как же без корней своих? ... Мы что, Иваны непомнящие родства? - раздосадовался Юрий Крепкорукий.
  - О-о-о-о. Если бы оно только этим тихо и заканчивалось. ... А вы вот знаете? - снова вспылил чёрно-белый Иу, - Что наши с вами предки люто друг друга ненавидели? Нет? Не знаете? А я вот знаю. И это тянется всё оттуда. Такая вот история. Тя-я-я-нется. Мерзкая, гадкая, кровавая ненависть. ... Так ненавидели! ... Так ненавидели! ... Так ненавидели! - Иу говорил это жутким голосом, через сурово сомкнутые губы. - Что готовы были кровь пить друг у друга. Плоть рвать зубами! Если чужую не доставали, свою рвали. ... И детям, и внукам и правнукам это завещали, злобу и ненависть друг к другу. А!!?? ...
   В паузу застывшего страха уместилось: и порыв ветра, и шелест иголок, и секундная стрелка на ручной машине времени Иу, как в минуте молчания, и осторожный, осторожный скрип бережно открываемой двери размножителя. ...
  ... А я же вас всех люблю! - просиял Иу и бросился целовать в губы Юрия Крепкорукого. Целовал смачно, вкусно, с большой любовью, с задержкой, старался ещё облизать побольше. - Испугались? А? Испугались. Не нужно бояться, всё же очень просто и прекрасно. Люблю я вас. ... Честно! Честно-честно-честно! ...
   Юрий от растерянности сразу и не сопротивлялся. Это потом он, все же настойчиво, оторвал голову Иу: - Прошу вас, этого не нужно, - а Иу не хотел отпускать: - Я вас всех так люблю. Дайте, я вас за всех расцелую. За всех! Я не хочу знать ни какой истории. Хочу вас всех любить и целовать. Ну, дайте ещё разок. От всего сердца. ... Давайте я вас всех. Ребята! Троекратно! - он расцеловал и Ляпу, хотя тот и сопротивлялся больше других, и Катюшу, и Александра Четвёртого. Хотел и Чо, но тот так смеялся, что Иу махнул на него рукой. - Мы же все братья! Я вас всех готов любить всю мою бессмертную жизнь! ... Забудем эту кровавую историю! Ох, как я вас всех люблю! ... Вся история только в наших мозгах. Идёмте, я вам покажу что-то другое. Мы вырвемся из чёрно-белых мыслей! В моей маленькой истории всем будет хорошо! - он подал знак Чо, чтобы тот что-то сделал, и передал ему диски. - Идёмте! - никто и не сопротивлялся. На таком подъёме чувств и не сопротивляются. Идут куда ведут. ... Так легко идти за ведущим тебя. Видишь его спину. Он торит дорогу, ступая тяжело, но уверенно. И можно не обращать внимания на мелкие неровности и ухабы, рытвины, выбоины, ямки, лужи, хляби, бугорки, трещины, пыль, грязь, камни, мусор, спуски, подъёмы, ступени, чёрное и белое. ... Ваши ноги не касаются всего этого. Вы воспаряете вслед на избытке радости и красок ...
  
   ... Никто и не помнил, и не понял, как они оказались в ярком свете солнца, в поле цветущем, в пении райских птиц, свирелью и звоночками траву шевелящие. Травы некошеные, дикие, как и цветы полевые разными оттенками красок, рябили, волновались и накатывали волнами под упругим ветром. ...
  - Это куда же мы попали? - пришёл в себя Юрий Крепкорукий. Катюшу это не волновало, она обрела спокойствие. Александр Четвёртый тоже забыл тягости последних дней. Виктор оголился до пояса под палящим солнцем, сбросил одежду: - Что делать будем?- резонно спросил он. Его тело, худое и жилистое, переливалось всеми оттенками синего цвета: от потемневших куполов до хрустально-чистой скорбящей матери, руки утопали в синей вязи из орнамента тюремного времени. Кожа стянулась и состарила живопись, изменив цвет грунта на багрово красный, натужный. Чо, пришедший позже, с интересом рассматривал при дневном свете картинную галерею Ляпы. Чтобы сравнить оттенки, он приложил свою руку к руке Ляпы. Виктор Петрович благосклонно посмотрел на него. При дневном свете и кожа Чо оказалась не однородного цвета, она вся была испещрена какими-то формулами и непонятными значками. ...
  - Может так оказаться, что мы с тобой с одной планеты? - сделал научный вывод Чо.
  - Моя планета ... тюрьма, - гордо ответил Ляпа и для подтверждения своих слов сжал кулак и напряг высохшие мышцы.
  - Нет, я такой планеты, к сожалению, не знаю, - размеренно ответил Чо.
  - К сожалению? - удивился Ляпа. - Да ты радуйся, малыш, что не знаешь. ... Воля! Вот это планета. Может такая есть где-нибудь? - с надеждой в голосе спросил Ляпа.
   - Воля? - заинтересовано переспросил Чо. - Воля. Воля. ... Ты знаешь, мне мой отец, я помню, что-то рассказывал о такой планете. Воля. ... Он как-то раз преследовал одних отъявленных преступников ... - Чо запнулся, посмотрел Ляпе в глаза и скорчил извиняющуюся гримасу. - Эти люди нарушили наш основной закон, ... Конституцию. Так вот, он рассказывал, что погоня была очень тяжёлой. Долгой. Изнурительной. Они всё время уходили от него. Так ловко изворачивались. Уже казалось, что вот-вот достанет. Нет. Они каким-то непонятным образом меняли курс, выворачивались и ускользали словно мираж. ... Но они плохо знали моего отца. Не было человека, более преданно служившего соблюдению закона. А тут, тем более, основной закон. Он стиснул зубы, сжал всю волю в кулак, ... - это Чо сказал с таким напором, что у Ляпы непроизвольно заходили желваки на щеках. - ... Догнал их. Достал! Как раз вот у этой самой планеты, Воля, которая называется. ...
  - Ну, красавец, твой батя! - оценил Ляпа.
  - ... Они раз, в атмосферу нырнули. - Чо и телом и руками помогал рассказу. - Отец тогда ...
  - Педаль до пола!? - помог ему Ляпа.
  - Нет. Отец называл это - регулятор совести на себя. ... До отказа!
  - До отказа чего? - не понял Ляпа.
  - Всего! - прорычал Чо. - ... И тут, - Чо уже спокойным голосом продолжил. - Ему сообщают из Центра управления - " В атмосферу не входить. Она вас не пропустит. Примеров тому ещё не было". ... Да, такое вот странное сообщение. И ты, понимаешь, как под руку сказали. Не пропустила. ... Отец рассказывал, что вроде и преград никаких, а не пускает и всё тут. Как он не пробовал, как ни старался. ... Всё бесполезно. А вот не сказали бы. Точно, проскочил бы. ...
  - Сказки всё это, - со скепсисом в голосе сказал Ляпа. - Фуфло!
  - И ничего не сказки. Ничего не выдумано, - обиделся Чо. - Всё это чистая, правда. Мне мой отец рассказывал. А отец мой не сказал ни одного лживого слова в своей жизни.
  - Ну, во-первых, что это за преступники такие? Нарушили Конституцию, мать её. Взяли бы, да подправили. Велика беда.
  - Как подправили? - ужаснулся Чо.
  - Как-как? Молча! - втолковывал ему Ляпа.
  - Так об этом бы другие узнали? - ещё больше ужаснулся Чо.
  - Ну и узнали бы? А им бы всё и объяснили.
  - Как это можно объяснить?! - дошёл до отказа Чо.
  - Эх, ты, дурота наивная, - пожалел его Ляпа. - Словами. Словами бы всё и объяснили.
   Чо со злостью отвернулся: - Таких слов просто не существует, - он посчитал, что его на самом деле принимают за дурака. ...
   Александр Четвёртый лёжа в траве, рассматривал облака. Сил о чём-то думать не было. Простое механическое действо, повернул голову налево, направо. Облака плывут. Разные. Между землёй и небом. Не по небу. Между. Небо, если оно есть, выше. Выше всего. ... Хорошо. ... Благодать. Зачем я здесь? ... А какая мне разница. Хм. Какое безобидно-злое облако. Надуло щёки. Набрало в себя обиды. Ишь, как раздула. Чуть сдерживает. Никому не страшно. Я тебя не боюсь. Я на земле. Закрою глаза и всё. Я тебя не вижу. Значит, тебя нет. Подожду ещё немного. Ещё. Рано. ... Чтобы время летело быстрее, нужно заполнить свою голову всякой ерундой. Пустотой. Не нужно поддаваться памяти. Её нет. Я стёр её. Во мне сидит одно большое сердитое облако. Оно сейчас исчезнет. Может кто-то другой примет его. Но оно уже будет не моё. Оно будет его. А моё останется во мне, таким, каким я его запомнил. ... А может и вправду, сейчас кто-то, так же, как и я лежит на земле и смотрит в небо. Или лежит на кровати и смотрит в потолок. Нет, в потолок смотреть скучно. Что там? Но в нём тоже есть своё "я", которое кажется ему единственным в мире, вокруг которого всё проплывает. А интересно, думает ли он сейчас обо мне? Ерунда какая-то. Но я же о нём думаю. Думаю. Значит моё "я" сильнее его. ... Я оказался прав. Облако ушло. А это. Это совсем другое. Как пышная женщина разбросила ноги. Взбитые сливки. Кружева. Пена. Маленькая головка её с надеждой обращена в пол оборота на землю. ... Ты такая большая, хотя и вся в кружевах. Никого ты здесь не найдёшь. Плыви себе дальше. Может на следующем кругу. Может. А ещё лучше поищи там, у себя. Подожди, он обязательно появится. Сильный, с мощным бугристо-взбитым торсом. Уверенным взглядом. В кудрях морского прибоя. Ветер застенчиво отвернёт твою головку в сторону. А он будет неумолимо приближаться. Настойчиво. Упрямо. ... Ах! Я совсем не думала об этом. Вы застали меня врасплох. Вы появились так неожиданно. Мне не хватает воздуха. Вы поглощаете меня. ... И он войдёт в тебя весь полностью. Вы сольётесь в клубах белёсого небесного дыма и поплывёте вместе дальше и дальше....
   Катюша присела возле Александра и, обхватив свои колени руками, успокаивала его: - Всё пройдёт, Сашенька. Всё пройдёт. Если так получилось, то, что же сейчас? ... Помнишь, как мы вместе ездили к её родителям? Помнишь? Полина Сергеевна такая суетная. ... Хорошая женщина. Она тебя любила. Уважала. ... Несчастная только. Так ей в жизни не повезло. И почему так всегда бывает? Как только хорошая женщина, так обязательно попадётся ей какая-нибудь сволочь. Вытянул он из неё все соки, изверг. Папаша Алисин, ... дядя Коля. Бил её. ... Ты не знал? Она и Алисе ни разу не сказала. Не хотела. Терпела всё, терпела. Уж, если ей такое досталось, так пусть хоть дети хорошо поживут. Это она Алису оберегала. Терпела, мучалась. Так и умерла бедная. Мне тогда призналась. Я пошла, ей помочь во дворе, яйца собрать. Она нагнулась, а я смотрю у неё на плече под кофточкой синяк с кулак величиной. Лиловый. ... Слово с меня взяла. ... Ты не думай, я Алисе ничего, - слёзы сами набежали, подтверждая слова. ...
  
   - И что? ... Что это? Что мы здесь делаем? Это же обычное поле? - наседал на Иу Юрий Крепкорукий. - Что здесь делать?
  - А в чём я виноват? В чём? Вы же сами хотели путешествовать по времени? Я же вас предупреждал, - оправдывался Иу.
  - Знаете, у нас и своих шарлатанов хватает. Прохиндеев столько! Луну заселить можно. Какое же это путешествие? Это обычное поле. Вон, лес. Вон, дорога. Даже три дороги. Вон, река. И что?
  - Ничего. Всё правильно. А что вы от меня хотите? Я вас не понимаю.
  - Ты что идиот?
  - Знаете что? Я сюда не за этим так долго летел, чтобы меня здесь каждый идиотом обзывал. ... Мне это обидно.
  - Каждый? Это я для тебя каждый? ... Да от меня - идиот, это похвала большая. Её ещё заслужить нужно. И нечего здесь обижаться Я же тебя не послал? Разговариваю с тобой. А критику нужно правильно воспринимать. ...
   - Кхе! Кхе! - раздалось у Юрия Крепкорукого за спиной. Юрий обернулся. Перед ним стоял мужичок странного вида. Одет аккуратно, но странно. Брюки справные, без заплат и дыр, в лапти заправлены. Сверху рубаха холщовая. На голове шапка. Трезвый, как говорится, ни в одном глазу. Хотя глаза странные. В одном глазу хитрость так и брызжет, места не находит, а в другом тоска и покорность на веки застывшие. В руках топор, и тянет он топор Юрию Долгорукому. Тот, аж отшатнулся: - Ты что с топором балуешь, окаянный?
  - Не обессудьте, барин, - сломал мужичок шапку с головы с поклоном. - Ничего лихого я не замышляю. Купите топор, барин. Христа ради прошу.
  - Да не нужен мне топор, - удивился Юрий Крепкорукий. - Зачем он мне?
  - Ой, не скажи барин, топор справный, по руке подогнан, расклинен знатно. И смотри, как камушком обласкан, - мужичок звякнул чёрным ногтем по отточенной стали. Запел топор. - Бери, барин, даром отдам. Всего-то рупь прошу. Разве ж это для барина деньги? - заблестел хитрый глаз. Юрий в недоумении развёл руками. Тогда мужичок поднажал вторым грустным глазом: - Избави ты меня от него. Век ношу. Сказал кто-то под руку и ношу я его, аж в руку врос.
  - Так брось его. Чего зря таскаешь? - нашёлся Юрий Крепкорукий.
  - Не могу, батюшка, - снова блеснул хитрый глаз. - Бросить не могу. Пробовал. Продать его надо, так люди сказывали.
  - Это, какие ж люди тебе сказывали? - поинтересовался Юрий.
  - Да не помню я уже, батюшка. Не грамотные мы, - ответил он с поклоном.
  - Ладно, избавлю я тебя от топора, - сдался Юрий Крепкорукий. - А жалеть потом не будешь?
  - Ой, не буду, батюшка! Вот тебе крест, - топором и перекрестился.
  - А ты вообще- то кто такой? Кем работаешь? - спросил Юрий Крепкорукий, забрав топор и проверив его на заточку.
  - Так, посол я, - просто ответил мужик.
  - Посол? - удивился Юрий. - Ты посол? Я тебя правильно понял?
  - Посол, батюшка, посол, - подтвердил тот, пряча повеселевший глаз.
  - Врёшь, сукин сын, - не поверил Юрий.
  - Не вру, барин! Не вру! Посол я Вечный! Так и сказано было. ... Писать с большой буквы! Как же я б такому барину знатному врать осмелился? Батюшки вы мои, батюшки, - обиженно запричитал мужик.
  - Вот, я тебя и поймал, сукинова сына, - одёрнул его Юрий. - Ты же, вор окаянный, говорил, что ты не грамотный? А здесь с большой буквы? А?
  - Так, оно то. Оно то и вправду, - сконфузился мужик. - Это я с топором безграмотный, так под руку было сказано, а как топор отдал, так и грамоте разумею. Чего мы, нехристи, что ли какие, большую букву от малой не отличим?
  - И то вправду, - согласился Юрий, но продолжил допытываться. - И кто тебя послом назначил и куда?
  - Как кто? ... Царь-батюшка испокон веку и назначил. Иди, говорит послом, - он не решился сказать громко, а поманил Юрия Крепкорукого пальцем со сбитым ногтем и сказал тому на ухо.
  - Куда-куда? - не поверил Юрий.
  - Да-да! Туды! - закивал мужик в подтверждение сказанного. - Туда и послал царь-батюшка испокон веку. Послом Вечным! Не знаю, может, и не сам решил. Может, кто и посоветовал ему под руку. ... Скорее всего. А что делать? Туда и иду со своим посольством, - зыркнул на Юрия погрустневшим глазом и замял свою шапку.
  - С посольством? А посольство твоё, где же?
  - Дык, и поотстало оно, - махнул мужик в неопределённости шапкой.
  - И большое у тебя посольство? - растерянно спросил Юрий.
  - Большое. Одних людишек в Свирепом Приказе, почитай душ, - мужик заиграл разными глазами в небо, что-то подсчитывая. - ... Тыща, а может и болей! - ошарашил он Юрия.
  - Тысяча? ... Много! ... Подожди-подожди! А как это в посольстве и приказы свои? Да ты врёшь, любезный!
  - И не вру! Как вам, барин, такое могло в голову заскочить? У нас своё, почитай, государство в государстве, - легонько обиделся Вечный Посол. - А то! ... А ещё возьми, - мужик начал загибать негнущиеся, как сучки пальцы, - Приказ Дружественных Пожеланий, Приказ Общественный, Приказ Отнехераделать, Заграничный Приказ. ... Кажись всё? - скумекал мужик. - Много наберётся, - закончил он свой подсчёт.
  - И куда же ты путь держишь? - с сочувствием спросил Юрий.
  - А про то ... сказать, и забыли, - спохватился мужичок.- А ведь и взаправду забыли. И я дурья башка спросить забыл, - раздосадовался он ещё пуще. - Ох! Горе то, какое! Горе! ... Эх! Барин, давай рупь! Пойду, обдумаю я это дело ... за чаркой. Вот, голова стоеросовая! Ну, как же с таким народцем-то жить можно? - совсем расчувствовался он. - А может ещё думают? А, барин? Может ещё не поздно? - обратился он с надеждой к Юрию Крепкорукому.
   Юрий ему на это ничего не ответил. Сказал только: - Подожди! ... Его заинтересовал другой вопрос. Он обратился к Иу шёпотом: - Иу, ты не в курсе, какой сейчас у них переводной коэффициент? Ну, я насчёт рубля? Это не слишком дорого? Стоит он этих денег? Или это много?
   Иу поджал губы и затряс тонкими пальцами, калькулируя в воздухе: Я думаю, если с чистым умом подойти к этому делу. Отбросить всякие сомнения. ... Ты у него только спроси, чьё это имущество, не посольское ли? - шепнул он Юрию в ответ.
  - А, понял! ... Ты мне вот что, братец, скажи, - обратился Юрий серьёзно, по-государственному к мужичку: - Ты, это не посольское ли имущество мне предлагаешь?
  - Нет-нет! Что вы, батюшки мои, я бы за это никогда и не попросил бы такие малые деньги. ... Моё это! Моё!
  - Просто, за государственное, ты же сам понимаешь, это очень большие деньги, ... ты просишь.
  - Моё! Вот те крест!
  - Ну, раз правду говоришь. Обидеть я тебя не могу, душа живая. ...На! Держи! - вложил Юрий Крепкорукий железный рубль в заскорузлую ладонь.
  - Ой! Спасибо, барин! Ой, спасибо! Уважил! ... Побегу я. Подумаю. Здесь одно местечко есть хорошее. А может со мной, батюшка? Я угощу. Деньги-то тепереча есть. Пропустим по маленькой? - и подмигнул хитрым глазом.
  - Нет. Спасибо. Что вы, не нужно, - расчувствовался Юрий Крепкорукий. - Замечательный у нас народ-то! Не то, что вы! Босяки космические! - хлопнул он Иу по плечам.
   Мужичок запылил по дороге, мурлыча что-то себе под нос, скребя ладонь железным рублём.
  - А что мне с топором-то делать? - спросил Юрий у Иу, когда мужик скрылся за горизонтом.- Не тащить же мне его домой?
  - Да бросьте его пока в траву, ... пущай полежит, - впитывал Иу, - авось, кому ещё и сгодится, эта ваша недвижимость.
  - А топор действительно хорош! - Юрий с сожалением бросил его в траву. - Ну что, будем домой собираться? - спросил он, обращаясь ко всем.
   Александр нехотя поднялся с земли, помог встать и Катюше. Прекрасное лицо Катеньки, омытое слезами покорности, светилось прощением и надеждой. ... Виктор Петрович всё ещё что-то доказывал Чо. Его руки, особенно пальцы, выделывали такие замысловатые фигуры, с таким напором и убеждением, что Чо, сразу всё гордо отрицавший, постепенно смирился и начал робко кивать головой в знак согласия, а может, это было желанием понять, ... что тоже неплохо.
   Иу поторопил их: - Всё, философы, заканчивайте свой спор! Солнце садится, нам возвращаться пора, - он замер, прислушался к чему-то, и заторопился ещё сильнее. - Давайте быстрее! Можем не успеть!
   Виктор Петрович напоследок поднёс к самому носу Чо свой кулак, как последний аргумент, сказанному выше, ... или ниже, не имеет значения. Чо всё понял ... и сделал для себя нехарактерный жест, развёл руками.
   Александр, под-руку, подвёл Катюшу к Иу, поглаживая её по спине. Отпустил со всей печалью: - Я не буду возвращаться, - сказал он, как отрезал. - Я остаюсь.
  - Так нельзя! - запаниковал Иу. - Ни в коем случае нельзя! У вас всё получится наоборот. ... Мы все сюда пришли и все обязаны вернуться обратно. По-другому не получится.
  - Нет, - упрямо ответил Александр.
  - Как нет? - не мог понять Иу. - Это же вы меня сюда притащили. Эта красота и спокойствие, ... ваше. ... Это не моё!
  - Оставь его! - понимающе грозно сказал Юрий Крепкорукий.
  - Да как я могу его оставить? - совсем возмутился Иу. - Это он меня оставляет здесь! Как вы понять не можете? Это же всё ваше, это не моё! И ваша ... эта, - он не находил нужного слова и злился ещё больше. - ... Эта. ... Это ваша растленная серость вперемежку с райскими пейзажами. Вот и вся машина времени! ... Что, ... не так?
  - Что-что? - напрягся Виктор Петрович. - Слышь, ты меня не напрягай!
  - И вы тоже помолчите! - махнул на него рукой Иу. - Я же о вас, дураках, беспокоюсь, - по-матерински заботливо получилось это у него, как у женщины. - ... Я же вас всех люблю. ... Останетесь, и что же вы здесь делать будете?
  - А что мне там делать? Кто ... и что меня там ждёт? - ответил вопросом на вопрос Александр Четвёртый. Ответа он не ждал. - А вон пойду с людьми по дороге. - Александр показал на странную компанию, бредшую с другой стороны, от заката. Все шли, как будто припадали на одну ногу, вторую подтягивали. Мрачно шли. Глаза уставшие, пустые. Горя и скорби много в них. Лица загорелые, обветренные, суровые. ... Все в серых застиранных холщовых рубахах. Ноги босые покрыты коркой. Шли группкой, не разбредаясь, чувствуя плечо, друг друга, землицу притопывали и ... подтягивали. Утоптанная землица и есть вся нелёгкая дорога. Она на них, а они на неё. Шлёп. Прихлопа слышно не было, "мука" выхоженная глушила. ... Поравнялись.
  - Здорово, ... робяты! - поклонился им в пояс Иу.
  - Здоровьица и вашей кумпании! - поклонился в ответ крепкий мужчина с голубыми глазами. Роста невысокого, с белой проседью, в когда-то каштановых волосах.
  - И кто у вас старшой будет? - любезно спросил Иу.
  - А я и буду старшой, - ответствовал ему невысокий мужчина.
  - И как же вас звать-величать можно?
  - А зовите меня Егорием Евтиховичем, коли спросили, - степенно отвечал он.
  - А меня Иу зовут, раб ... Божий. А вот это, - он представил всех. - Екатерина, Александр, Юрий, Виктор, Чо.
  - А остальных, людей ваших, как же звать- величать можно? - поддержал разговор Юрий Крепкорукий.
  - А вот они и не ведают, - с горчинкой в голосе отвечал за всех Егорий. - За тем и идём. Будь оно неладно!
  - Это как же? - изумился Виктор Петрович. - Все безымянные?
  - Не приставай к людям, это их личное дело, - одёрнул Ляпу Юрий Крепкорукий. - Не видишь, тяжело им ... без топора? Может, вам топор нужен по хорошей цене? И потом придумаем, как вам зваться. ... По рукам?
   Егорий почесал макушку. Прищурился: - Так то оно, так. Да больно неожиданно топор свалился. Без топора, кудысь? ... С одной стороны, - размышлял он сам себе вслух. - А с другой? ... Цена? Это конечно. ... Цену всё имеет. И брат брату цену знает. И считать нужно, коли заставляют. ... И сколько пальцев на руке. Один сложил, четыре осталось. Сложил, не отрубил. ... А надысь, всей пятернёй хлебали. Хлебали так, что хлебало не успевало ... и от говна аж трещало. Хлебало то одно. В размер. ... Хотя, ежели врастопырку. - Егорий програбил жёсткие от пыли и ветра волосы. - Так оно сподручней. ... А вот ещё ... и жопу почесать приятно. - Егорий поскреб за спиной.
   Юрий Крепкорукий не выдержал затянутых и непонятных подсчётов Егория: - Батюшки мои, что-то сложные у вас подсчёты. Нужно проще решать. Легче.
  - Соглашайтесь, сердешные мои, - поддержал его Иу.
  - А ещё, любезные братья, просьба будет у нас к вам, - решил зайти с другой стороны Юрий Крепкорукий. - Возьмите с собой человека одного. Ему возвращаться с нами ни как нельзя. А вам пригодится.
  - Я его одного не отпущу. Я. ... - встрепенулась Катя. - Я с ним останусь. Его сейчас ни как нельзя одного бросить. Это будет несправедливо. ... И жестоко, - она вцепилась в руку Александра со всей беззащитностью неразгаданного женского сердца.
   Ляпа попытался перехватить её, удержать, он до боли сжал её свободную руку. Но Катюша так глянула на него, и столько было в этих чистых глазах; и боли, и просьбы, и любви, и открытого сердца. ...
   Виктор не смог. Рука сама разжалась. Не смог он её удержать. Причинить боль. ...
  - Человеки, что ж. Пущай идут. Дорогу топтать вместе сподручней будет, - посмотрел на Катюшу. - Краше будет дорога то. ... И кому запретишь? На то она и путь. Хотя и в разные концы, - согласился Егорий.
  - Ну, а топор брать будете? ... Или нам его на внешний рынок предложить? - чуть сдерживался уже Юрий Крепкорукий.
   Егорий в глаза не смотрел и с ответом тянул.
  - А вы знаете? - перешёл на другую сторону дороги Иу. - Давайте, действительно с другой стороны на это взглянем. С топором заминка. ... Хорошо! Не знаете, как зваться? Хорошо! А вон, посмотрите, девки голые на берегу у костра хороводы водят. Это как?...
   Костры сложенные невысокими шатрами, только ещё начинали разгораться. Большого пламени не было, так, выскакивали с треском молодые язычки. Запах костра пришёл первым, пощекотал ноздри и потянул к себе, под скромный девичий хохот, манящий куда больше. Огонь ещё разгорится, распляшется во всю. Взбунтуется предвестник и символ воли. Очистит от прошлых грехов обнажённые тела, заигрывающие с ним и показывающие ему свою смелость в дерзких прыжках. ... На! Достань меня! Я не боюсь тебя! ... Хотя сердце и замирает от мгновенного ответа, неожиданно взметнувшегося алого цветка. ... Не достал! Не достал! ... Откуда знать им, что он достал, но пожалел, вовремя отпрянул, заигрался. ... А кто ещё его выпустит в следующий раз? Кто будет с ним разговаривать? Песни петь ему лёгкие и тягучие, как первый дым? Просить его помочь с милым суженым? ... Хотя бы на одну ночь, которая ещё придёт. Хотя бы раз. ... А потом вода, водица обхватит от ступни; и выше, выше, выше, примет и простит, смывая материнской рукой слабость людскую. ...
   Иу спросил ещё раз: - Что молчите? ... Как вам это?
  - О! Енто мы завсегда! - хитро хохотнул Егорий. - Особливо в праздник. - Кончай, братья, на местах топтаться. Пойдёмте все. ... - Егорий пригладил взлохмаченную прическу и уточнил, как бы никому, хотя и всем: - Жажда только вот мучает, - поскрёб горло. - У вас там, мил человек, припасов не осталось питейных? - спросил он невзначай у Иу.
  - К моему большому сожалению, нет, - честно признался Иу. - Я бы сам сейчас жажду утолил. Но вы знаете, здесь недалеко есть одно место. Там можно купить. Нам один наш знакомый подсказал.
  - Он не знакомый, а проходимец какой-то, - возмутился Юрий Крепкорукий. - Всучил нам этот топор за такие деньги и поминай, как звали. И ты, кстати, в этом виноват, - упрекнул он Иу. - Это ты посоветовал мне сделать такие бесполезные вложения. ...
   Компания странников, меж тем, следуя приказу старшого, молча скинула с себя последнюю рубаху. ... Костерком потянуло. ...
  - Да перестаньте вы. Ну, как вам не стыдно? - без возмущения, с лёгкой обидой, укоризненно промолвила Катенька. - О чём вы сейчас говорите? О чём? ... Как вы можете так?
   Худые, безвольные странники прикрыли руками срамные места.
  Иу обиделся на последние слова Катеньки: - Почему вы на меня так смотрите? Я здесь совершенно ни при чём.
  - А что я причём? ... Тоже мне советник, - надулся от обиды Юрий. - Мы выбираться отсюда будем или нет? А то я сейчас тоже сброшу всё с себя! Как вы мне надоели! ... Пойду. С ними пойду.
  - Да, как же вам объяснить? - взмолился Иу. - Я здесь бессилен! Это я шёл за вами! Это ваша машина времени! ... Вы может, не знаете, но она по-другому не работает. Мы все должны вернуться вместе.
  - Эх! Господа, решайте скорее! А то вон, девки огнём разгоряченные! - приподнимался в нетерпении на цыпочки Егорий.
  - Да перестаньте вы нас обманывать! Вы нас постоянно обманываете! - закричал Юрий Крепкорукий. - Это мы, как дураки повелись на ваши фокусы! ... А я их ещё хотел в партию принять. Людей из вас сделать. И это ваша благодарность? Кривляния вот эти? ... Он шёл за нами, - с сарказмом передразнил он Иу. - А мы за кем шли?
   - Господа! Костры же уже вот-вот прогорят! - почесал в нетерпении ногой об ногу Егорий. - Сучьев подложить бы надо.
  - Да подожди те вы со своими кострами! - грубо ответил Юрий Крепкорукий. - Другие источники найдутся! ... Здесь серьёзные вопросы решаются!
   Чо не выдержал: - Иу, да перестань ты на самом деле! Хватит уже!
  Иу на удивление легко и спокойно согласился: - Хорошо! Я согласен. ... Раз возвращаются не все, значит, нужна встряска. ... Это чтобы остальным легче было, - пояснил он.
  - Ну, что ты ещё придумал? - настороженно, с недоверием спросил Чо. - Может, хватит?
   Не успел ещё Чо закончить свой вопрос, как показалась карета, переваливающаяся с бока на бок, поскрипывая рессорами, свободно катящая по проторенной дороге. Карета имела такой независимо-спокойный вид, что казалось ей, нет ни до кого дела. Переваливается себе из стороны в сторону, грустит от монотонности пути, и вся ушла в свои вычурные мысли. Выласкана она была так, так сработана умелыми руками, что ездить могла, не обращая внимания на время. В любое время с красотой не поспоришь.
   Впереди кареты два ездовых на рвущихся из-под сёдел лошадях, не их эта рысца неторопливая и если бы не крепкая хватка, да уздечка, дали бы они с задних копыт, догоняя передние и не разбирая дорог в галопе, хрипя и отфыркиваясь пеной. ... А тут ещё кто-то и рыси мешает, на дороге стоит. Рука сильная потянула уздечку, та загубник, переводя совсем на шаг. В шаг пошли.
  - Эй! Голь перекатная! - засвистела плеть. - Уйди с дороги, вражьи дети! Вы что царя-батюшку срамно так встречаете? ... Заговор?! - захрипел другой охранник.
   Все отступили с дороги. Странники и хотели бы одеться, да одежда на дороге осталась, под конями и каретой. Не успели.
  Карета остановилась, в ней отварилось откидное оконце и строгая голова, высунувшись, спросила: - Что случилось? - и ещё строже. - Это кто там секретной миссии мешает?
   Один из ездовых ловко развернул коня и подъехал к карете для объяснений. Что он шептал на ухо, ни кто не слышал. Так это и осталось самой большой загадкой в истории, круто повлиявшей на её дальнейшее развитие. И сказано-то было не много, но вызвало такой гнев. Волосы вздыбились, и усы вверх поднялись: - Ах, они сучьи выродки!!! Учинить следствие с дознанием!!! В сей час! ...
  Дверца кареты распахнулась, и высокий господин размашисто зашагал, заложив руки за спину. Подойдя к перепуганной компании, спросил: - Кто такие?
   Иу не нашёл ничего лучшего, как собрав всю жалость в голосе, сказать: - Люди мы.
  - Кт-о-о-о?! - растянул господин с высоты своего роста, склонив голову набок.
  - Так, людишки всякие, - подправил ответ Иу.
  - Людишки, говоришь? - господин медленно обошёл всю компанию и внимательно осмотрел каждого, с ног до головы. В глаза ему решились посмотреть не все. Иу, с видом явного дурачка с глупой улыбкой, таращил глаза.
  - Ты что так чудно раскрашен? - спросил господин у него.
  - Так, родился я таким. Сызмальства такие цвета имею. ... Здесь вот, белый, а пониже туда, в чёрный цвет пошёл, - посмотрел серьёзно на господина и добавил. - В смоляной.
  - Сызмальства, говоришь? ... Сейчас проверим, какие у тебя цвета ... природные. ... Эй! Несите плеть сюда и козлы походные ... большие. И дьяка позовите, ... депешу секретную отписать.
   Чо в глаза не смотрел. Смиренно склонил свою синеватую голову и ждал. Он то точно знал чего ждать. ... Он знал, что Иу просто так не остановится.
   Юрий Крепкорукий собрался и, балансируя душевно, протянул с сомнением руку. Господин так люто зыркнул, что рука у Юрия Цезаревича пошла в глубокий поклон, в пояс и ниже. Должно же всегда присутствовать понимание и места, и времени. На том и держится власть всамделишная. ... Хребет не сломится, чай не Уральский. А перейти, не перейдёшь. Как не зыркай. Настоящая власть, она пониже пояса и держится. Придёт другое время и место, разогнёмся со всем пониманием.
   Высокий господин чуть заметно, еле уловимо обозначил движение подбородка вниз, не разнимая рук за спиной и не меняя выражения глаз. Строгий профиль. ... И того было достаточно на семь поколений вперёд. Жить будете детишки, не тужить. Из-под плетей считай, достал вас. ...
   Александр Четвёртый, гордо опустил голову и отвернулся в сторону, руки сам сложил за спиной.
  - Диковинно стоишь! Удобно? ... Или чай задумал что худое? - пронзил испытующим взглядом его высокий господин.
   Александр гордо молчал в ответ.
  - Ну, стой-стой. ... Ах! - господин увидел Екатерину. - Катенька душа моя, а ты то, как здесь? - разомлел в одночасье он. Быстро подошёл и взял её за руки. - Голубь мой, я же тебя везде искал. Как здесь? Почему здесь? - и стал осыпать поцелуями её ручки.
  - Так получилось, Пе....
  - Тихо, - мягко положил он ей свой палец на губы. - Не нужно имён называть. Я здесь не по своей воле. Миссию секретную выполняю. ... Ох, голубушка моя, как же я без тебя жил? - поцеловал нежно в самое ушко и примял его губами.
  - Ой! Перестань! - развеселилась Катя. - Ха-ха! ... Не нужно! Все же смотрят. Мне так неудобно. ... Я стесняюсь, - и вправду зарделась вся алым цветом.
  - Ха-ха! - хохотнул от удовольствия и сам господин. По-детски, открыто ... играючи. - Ну, хорошо, голубка моя, иди в карету. Не нужно тебе здесь быть. Подожди меня там. Я скоро, - и подтолкнул легонько так, пониже спины. Катенька снова залилась смехом, и грациозно покачивая бёдрами, на цыпочках прошествовала к карете. ... Пока она шла, господин провожал её влюблённым взглядом, лаская все её формы. ... Когда резная дверь кареты закрылась, господин снова свёл руки за спину и напустил на себя гневу.
   Ляпа встретил его, покуривая папироску, скупо выпуская дым и смотря не в землю, а так в ноги, исподлобья.
  - Куришь? - спросил господин.
  - Курю, - коротко ответил Ляпа.
  - Дело хорошее. ... Каторжанин?
  - Бывали, - затянулся потуже Виктор.
  - Вор и убивец?
  - Душегубом никогда не был, - Виктор выпустил в сторону кольцо из дыма и сам тяжело посмотрел в ответ. - Грех это большой.
  - Из староверов значит, - сделал вывод господин и перешёл дальше. Пред ним осталась голая кумпания, сиротливо жавшаяся друг к другу. Зябко становилось под длинный вечер.
  - А вы, что же? ... Смутьяны?! - обошёл и осмотрел общество со всех сторон. - Это так вы меня встречаете?! Так?! ... Выставили свои непристойности на показ! На! ... Зри, батюшка! Отвлекайся от дел государственных?! ... Правильно я мыслю, аспиды? ... Кто средь вас старший?
  - Я и буду, - сознался Егорий.
  - Чем оправдываться будешь, дядя?
  - Да мы, батюшка наш, дело одно сделать схотели, одёжу скинули, да ... не успели. - Егорий сглотнул слюну. Рот совсем пересох.
  - То, что дело делать хотели это правильно. За это хвалю! Дело делать завсегда надо. Упористо и справно. ... А за то, что не успели. За то, пороть буду! ... Впредь, наука будет! ... Вот вам мой указ!
  - Вот это закон! Вот это я понимаю! Наш закон! - поддержал господина Иу.
  - Это кто там поучать надумал? ... Кому закон не указ? - налились кровью глаза у высокого господина.
  - Да нам, батюшка, любой ваш указ закон. На том и штаны держатся, - понесло Иу. Чо попытался его остановить и, не поднимая глаз, скрытно двинул ногой, но было поздно. - На понимании, батюшка. Мы всё так впитываем, не сумневайтесь, сударь.
  - А ну ка, давайте этого смутьяна ретивого, - господин указал на Иу. - Судя по цветам, шпион явный. ... И голодранца старшего - на козлы. Заговор чую! - скомандовал он своим приспешникам. - Плеть дайте мне новую. Мы им сейчас порцион устроим.
   Два молодца быстро притащили козлы. Из старого дерева, кособокие, но основательно крепкие, устойчивые. Устои такие, о четырёх ногах. Установили, прям в поле. Подхватили, прям под руки Егория, который до последнего рук не отнимал, прикрывая причинное место. Так и потащили. Руки из замка разорвали и к козлам верёвкой привязали.
   - Ой! - взмолился Егорий. - Ваша светлость, не нужно мне порциона, Христом Богом молю! Не замышляли мы ничего худого. Вот тебе крест, батюшка! Не лихие мы люди и не смутьяны. Так себе шли да шли. И ничего в голову не брали. Пока этих вот не встретили, а оне ещё топор предлагали.
  - Что?! ... К топору призывали? Кто?! - совсем разъярилась его светлость.
  - Да вот этот крашенный и ещё там один, ... отсюдава не видать, батюшка, - почти хныкал Егорий.
  - Врёт собака! - решительно вышел вперёд Юрий Крепкорукий. - Я всю ситуацию контролировал постоянно, ваша светлость. Этот чёрно-белый во всём и виноват. Он самолично и занимался перепродажей топоров. Вот с этим и химичил, - Юрий ткнул пальцем в сторону Егория. У них ещё сообщник есть. Он ушёл вон в том направлении, - ткнул пальцем в сторону, куда ушёл мужик. - Он, по всей видимости, и является у них главным, так как представился сотрудником МИДа, то есть простите, Послом Вечным, - и чтобы закончить убедительное выступление указательного пальца он им ещё и потряс, пригрозил Иу и Егорию. - Что, мерзавцы, думали власть обмануть? ... Причём работали без патента, ваша светлость, - сообщил Юрий доверительно, почти приблизившись вплотную.
  - А ты кто ж таков будешь? - выслушав всё внимательно, спросила ваша светлость, почёсывая рукояткой плети усы.
  - Юрий я ... - подумав, настоящее отчество решил не называть. - ... Крепкорукий.
  - Не двоюродный ли Долгоруким будешь? - и посмотрел зорким глазом.
   Юрий не знал теперешней политической обстановки в стране и не знал, как же ответить. Скажешь - "Да". ... И на такое можешь нарваться. - ... Нет. ... Совсем не обязательно. Я, ... в ... общем, ... никакой и не родственник вашим врагам. Я наоборот, являюсь давним вашим почитателем, - и подтвердил слова поклоном.
  - Так было? - спросил высокий господин у Иу.
  - Да давайте уже пороть, ваша светлость. Мочи нет ждать. Что здесь разбираться? Я этот заговор и задумал, батюшка, вот с этим, - и, не стесняясь, указал на Чо.
   Чо чувствовал, что что-то должно произойти, но даже для него это случилось неожиданно: - Снова начинается веселье, - грустно ответил Чо.
  - Этого повесить! - коротко отдал приказ господин.
   После того, как привязали Иу к козлам рядом с Егорием, взялись и за Чо. Он не сопротивлялся, послушно шёл, куда ведут, и ни каких фокусов не выкидывал.
   А подвели его к дубу и верёвку перекинули через сук. ...
   Можно конечно подумать, что это всё не взаправду, подогнано, придумано или ещё хуже того, надуманно специально, ... по ночам. Но можете сами проверить. Тысячи мест есть. Да что там тысячи. Десятки тысяч. Сотни. ... Где есть такие места. Там и поле широкое бугрится или холмится, а может и так, скатертью ровной. И облака, с которыми разговаривать можно и они обязательно отвечать будут. И дорога одна или несколько даже, поле, как лентой пыльной обвязывают, удерживают на месте, не дают ему в океан превратиться и уйти в отлив, оставляя под собой пустыню. И река обязательно будет присматривать за всем; за порядком, за оранжево-жёлтой рябью поутру, за щебетом птиц, за плёсканьем рыбин на зеркальной глади, колокольными кругами, встречающими создание нового дня, и обязательно за лунной дорожкой в берег упирающейся. ... И что хотите, делайте, но и дуб там будет. Он просто не может там не быть. Он же такой красавец могучий. Раскидистый. Разлапистый. Тугими мышцами каждый сук бугрится. ...
  
  ... Для таких экзекуций и стульчик был особый, табурет походный, слоник индийский, резанный из одного большого куска очень твёрдого заморского дерева. Резал его лет сто назад крепостной мужик Труля, знатный мастер в этих делах. Он хоть и слона ни разу не видывал, и слыхом не слыхивал, и читать, не учен был, а принёс ему барин один раз на один глазок "Хождение", вмиг впечатлил сие животное.
   От стольких лет пользования седалище стульчика было отполировано многими знатными особами, которые вполне могли созерцать различные картины пленера. И луга, и леса, и реки, и моря даже северные. Благодати-то кругом много.
   Толстой верёвкой связали Чо руки за спиной. Он не сопротивлялся. Слезу пустил, увидев петлю ладно связанную у себя над головой: - Люди добрые, что же вы делаете. Я же за всю свою жизнь ничего плохого не сделал. Не берите на себя грех, невинного и слабого истязать. Не губите вы душу свою. Вашим же детям потом с этим жить придётся.
   Иу взмолился на козлах, попытался вырваться, да крепко руки ему прикрутили: - Не делайте этого, умоляю вас! Товарищ это мой! Со мной, что хотите, делайте. Он не виновен. Не знал он про заговор! Это я один всё задумал! Пожалейте детей его. Сиротами останутся. У него матушка болеет. Будьте милостивы, прошу вас.
  - Молчать пёс! - засвистела плеть пыточная, обжигая тело от шеи до поясницы, рассекая одежды. Крепкой рукой жалящая змея была пущена. Сноровисто. - Кончайте, что начали! Чего стали?
   Чо подтолкнули на "слоника" и Чо поддавшись тычку в спину, заскочил на табурет двумя ногами, но не удержался на скользком седалище и грохнулся всем телом вперёд, зарылся носом в землю. Когда его подняли, всё лицо было в земле, а на переносице и во рту землёй припечатались жёлтые одуванчики. Хорошая земля была, жирная, плодородная. Чо упал так потешно и глупо, нарушив строгость ритуала, что никто не смог удержаться от смеха. Смеялись все дружно, безобидно, по-детски. Даже голая компания нарушила суровость на лицах и тихонько хихикала себе под нос. Весело. ... Подумать, так и правда, жизнь-то продолжается, хоть на миг, на мгновение, на ещё один порыв ветра, ворчание веток, шёпот листвы, на ещё один год, прибавленный щедрой кукушкой, так уж и устроено.
  - А это что?! - господин узрел что-то на земле, где совсем недавно ещё грел лоб Чо. - Письма подмётные!? - и ещё раз свирепо стебанул Иу поперёк спины с оттягом. - Сам всё задумал?! Сам? Сам? Сам? Сам? - хлестал и приговаривал.
   Егорий в страхе сжал глаза и отвернул лицо, зажал бы и уши, да руки затекли в неволе. Хлыст как бы сам собой почувствовал это и ловко изменил свою траекторию, перейдя на него, сёк в кровь, длинными бороздами, перепахивая всю спину, пропитывая тело кровью, как губку, с сукровицей и пеной на потрескавшихся губах. Спина что? Спина сдюжит. С пользой же для великого дела. Она понимает. Потерпеть нужно. Совсем немножко. Ещё несколько отметин на просоленной шкуре. С подвыванием сквозь прикушенную до боли губу. Меньшая растянутая своя боль помогает по-свойски перетерпеть резкое помутнение в глазах и потерю памяти. Память не жалко, кому она нужна эта память. Рубцы заживут, стянутся. ... И новые появятся. Велико ли дело?
   Чо больше не стали загонять на подставку, один молодец обхватил его и приподнял, а другой сноровисто петлю на шею накинул, дело-то привычное, легко запоминается. ... Сделали так быстро, что Чо даже не захрипел и сук не прогнулся. Мастеровито получилось.
   Над этим никто не смеялся. Отвернули головы, отвели глаза.
  Насытивши руку, его светлость остановился, бросил плеть, смахнул платком капли пота с лица: - Где эти письма? Дайте сюда!
   Молодцы бросились собирать разлетевшиеся картинки, выпавшие у Чо во время его падения. Коробочки прозрачные и круги чудные тоже собрали на всякий случай. Всё передали его светлости. Он внимательно всё рассмотрел, коробочки бесполезные выбросил, круги принял за зеркала странные, посмотрелся сам. Тусклое отражение, да и непривычно лёгкие какие-то. Картинки понравились больше: - Хороши девки! - и осторожно посмотрел на карету, не видит ли Катенька. - Что это за картинки? И что оные значат? ... Кому нёс их, собака? Что это за заговор подлый?! - рыкнул он на Иу.
   Иу рыдал: - Я ничего вам не расскажу. Можете забить меня до смерти. ... За что вы повесили моего друга? ... Вы изверг!
  - Чудная у тебя шкура и следов-то не видать. ... Терпишь так? Или привыкший? - только сейчас, когда гнев ослаб, господин заметил странности Иу.
  - Да привыкшие мы, батюшка. Не одно поколение сию особенность накапливало, - уже спокойно ответил Иу. - Да нам это только в радость. Особливо от вашей руки.
  - Злишь меня? Насмехаешься?! - рука снова потянулась за кнутом. ...
   Юрию Крепкорукому стало неудобно. Заныло в груди. Насилия он не любил. И жалко было почему-то и Иу, и Чо. ... Почему?
   В семь лет отроду, когда мама повела Юрочку в первый класс, он .... Мама. Мама. ... Мамочка, Момуля. ... Ночь перед этим он запомнил на всю жизнь. Тоже спросите почему? ... Это была ночь ожидания. Так он этого хотел и так волновался, что не смог заснуть. Он взбил свою подушку, натянул одеяло до самого подбородка, устроил поудобней возле себя своего любимого плюшевого медведя, своего единственного верного друга с которым мог поделиться самыми-самыми важными мыслями. Натянул на голову свою любимую соломенную кепку с козырьком и протёртым верхом. ... Мыслей было, на удивление много. Он был очень самостоятельным мальчиком. Хотя и рос без отца. ... - Послушай, Мокрый, - он так называл своего друга. - Завтра такой день. ... Это, Мокрый, очень важно для меня. Я завтра стану совершенно другим человеком. ... Взрослым. Ты не волнуйся, тебя это не касается. Ты будешь моим другом всю жизнь. Я тебе не вру, Мокрый, честное слово. Всю жизнь. Я тебя не брошу никогда. Мы с тобой вместе будем учиться. ... Да. ... Я так решил. Пусть я и один буду ходить в школу, но я тебе буду обязательно обо всё рассказывать. Уроки будем вместе делать. Я тебе буду сам всё объяснять. ... Да, Мокрый, будет тяжело. На то она и школа. Взрослым вообще быть тяжело. ... Я это уже чувствую. И знаешь, Мокрый, папа обязательно завтра придёт. Я завтра встану очень рано. Выпью чай. ... Может ещё что-нибудь мама приготовит на завтрак. Я не знаю. Ты, Мокрый, кушать не хочешь, тебе хорошо. ... Мама говорит, что папа уехал по очень важным делам, но я точно знаю, что завтра он обязательно вернётся. Обязательно. Я об этом даже Деда Мороза просил. Пусть мне даже в этом году не будет никакого подарка. Пусть даже я не съем ни одной мандаринки. Пусть. Но пусть папа завтра обязательно вернётся. Пусть он отложит все свои самые важные дела. ... Или лучше пусть победит всех наших врагов и вернётся. ... Я возьму свой портфель, цветы и тут обязательно постучит в дверь папа.
   В дверь действительно кто-то постучал. У Юры даже случился спазм, перехватило дыхание, он схватил Мокрого и со всей силы прижал его к себе. ... Вот сейчас дверь в его комнату откроется и к нему зайдёт папа. ... Но это оказался не папа. Юра услышал мамин голос. Она говорила не громко, но очень настойчиво: - Как ты посмел сюда придти. Как у тебя хватило совести. Уходи, Цезарь, - нет, папе она такого не могла сказать. Мама заплакала. Тот, к кому она обращалась, долго молчал, но потом Юра услышал. - Лиза, прости меня, если сможешь. Я действительно поступил, как последний мерзавец. ... Я признаюсь в этом. ... Но пойми меня, Лизонька, тогда было такое время и я ... я просто не мог поступить по-другому. Так сложилось, что я просто обязан был подписать это письмо. ... Да я трус. ... Но тогда же было такое время, когда я действительно верил, что Георгий предатель, что он ... враг. ... Что он нарушил закон. ... Георгий ведь действительно нарушил закон. Такие были законы. ... Прости, Лиза.
   Мама продолжала тихонько всхлипывать. А Юра почувствовал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, тело ему не подчинялось, он предчувствовал что-то страшное.
  ... Лиза, я знаю, что вы с Юркой голодаете. Вот здесь я. Я вот. Вот, я принёс. Я буду сейчас это постоянно делать. Я буду вам помогать. И деньги. И всё-всё. Продукты. Я же один, ты знаешь, Лизонька. Зачем мне это всё. И не отказывайся. Я во всё виноват и буду теперь всю жизнь. ... И не отказывайся, пожалуйста. Это ради Юры.
   Юра слышал, как что-то выставлялось на стол, стучало и звенело. ... Мама плакала.
  ... Лиза, ... ещё одно. Я .... Я узнал. В общем вот. Это о Георгии. Его расстреляли в том же году. ... Это выписка из дела.
   Мама после небольшой паузы зарыдала навзрыд. Юра сумел закрыть уши непослушными руками, чтобы не слышать этого. Он не помнил, сколько времени он просидел вот так, с зажатыми ушами. ... Когда он отнял руки, мама плакала уже не так громко, но плакала, а дядя всё говорил: - Выпей, ... выпей, Лизонька. Тебе станет легче. Выпей обязательно. Вот так. Вот так. ... Легче будет. Мы всё исправим. Вот так. ... Давай вместе, Лизонька. ... Вот так. ...
   Мама не переставала плакать; то всхлипывала, то тихонько подвывала, то стучала зубами о стакан и снова плакала. ... А потом Юра услышал, как заскрипел их большой кожаный диван. Он скрипел и скрипел. ... А мама всё плакала. Монотонно. Обычно скрипел. ... Юрочка зажал уши Мокрому и забился с ним в самый дальний угол ... и заплакал сам, он понял, что папа уже никогда не вернётся ...
   Цезарь Юрьевич стал жить с ними. Вернее это они переехали в его просторную трёхкомнатную квартиру. Цезарь Юрьевич усыновил Юру. Мокрого Юра с собой не взял. ... Юра ходил в школу. Учился. Читал. Рисовал. Цезарь Юрьевич всегда помогал ему с уроками. Объяснял спокойно и подробно, он очень много знал и разбирался во многих вещах. ... Потом у Юры появился младший брат Костик. Когда Костик подрос его в школу не взяли. Мама сказала, что он ещё не совсем подрос. ... Мама уже никогда больше не плакала ... Бедная, бедная, бедная женщина.
  
  ... - Ваше высочество, - Юрий Крепкорукий постарался смягчить вновь зарождающийся гнев высокого господина. - Ваше высочество, - Юрий хотел дотронуться до его руки, но не решился, знаками показал, что просит его отойти для тайного разговора. Отошли на пару шагов, ближе к карете. Господин отошёл ещё дальше и заглянул в карету. Катенька ангел заснула спокойным, безмятежным сном. Уголки губ, вздёрнутые вверх блаженно порхали, произнося имя любимого, любимое имя. Как молитву, как милость выпрашивала Катенька во сне. ... Имя было не разобрать. Господин утешился и вернулся обратно к Юрию.
  - Ещё раз меня так назовёшь, сам висеть будешь. Уразумел? - грозно, но спокойно предупредил господин.
  - Понял, Ваше сиятельство.
  - Так и зови. Не всем всё знать нужно.
  - Это очень разумно, ваше ... сиятельство.
  - Молодец! - похвалил Юрия господин. - Ты всё на лету хватаешь. Разумен! ... Что сообщить-то хотел?
  - Ваше сиятельство, вы бы так не гневались сильно. Лупить их я вам скажу бесполезно. Только себе можете вред принести. Они, как бы вам это объяснить ... не совсем и люди, - Юрий это говорил медленно, подбирая слова. С одной стороны он боялся сказать что-то не то, конкретное, а с другой стороны, из глубины что-то точило, подтачивало. ... Может и совесть.
   Но, оказывается, бояться-то было и нечего. У его сиятельства подобрели глаза, в грозной фигуре убавилось твёрдости, да и плеть перестала внушать ужас: - Юра! - высокий господин даже обнял его. - А ты что думаешь мне это в радость? Истязания эти? Пытки? Кровь? ... У самого душа потом не один день страдает. Ноет! ...Молитва даже не всегда берёт. Винцом. Винцом её заливаю. ... Разве ж я сам не понимаю, что не люди они. ... Да есть у меня мысль суровая. Сделаю я из них людей. Сделаю! Шкуру живьём сдеру, но сделаю! ... И с молитвой разберусь. Выведу только измену отовсюду. Вырву её из них калёным железом. Ноздри рвать буду! ... Но людей я из них сделаю! ... Ты со мной, Юрий?
   У Юрия верностью запылал взор, и верноподданно затрепетало сердце: - С вами, батюшка ваше высочество! - Юрий встал на колено и приложился к руке с плетью. - И можете меня за это повесить, я не в обиде буду, ваше высочество. Если это для великого дела нужно.
   Его высочество расчувствовался, поднял Юрия и расцеловал, как собственного сына, и в лоб, и в губы, и в правую и левую щеку, по которым текли слёзы: - Стань рядом. Сейчас я тебе грамоту отпишу. ... Где дьяк?! Сколько ждать его можно?! - набросился господин на служивых: - Видишь, Юра, как дело поставлено. Всё реформировать надо. Но мы им хребет сломаем. ...
  
   ... Ляпа и Александр наблюдали за всем молча. Они как-то выпали на время из исторического контекста лукаво подстроенного Иу. Согнали их охранники в кучу с голой общественностью, там и дожидались своей общезначимой участи. Виктор Петрович был к этому приучен, а Александр смирился со всем, и было ему всё равно. Он даже не видел, как повесили Чо. Нет, смотреть-то он смотрел, но смотрел сквозь. Безразлично. Там, за телом Чо, ему виделось большое лицо Алисы. Может облака так выстроились на закате, а может, оно и намеренно преследовало его. Оно не было добрым. Оно упрекало его. Оно снова вдруг стало нелюбимым. ... Пришла другая волна и накрыла его обидой, и каждый удар плети по белой спине Иу вызывал волну удовлетворения. ... И Иу, как бы подыгрывал; извивался на козлах, стонал, мычал, прикусывая губу. ... Может, это снова показалось Александру, но в какой-то момент Иу вывернулся после удара и счастливо-хитрой улыбкой ответил на его злорадный взгляд. ... Что вообще творится? Кто может это разобрать? В костры подбросили поленьев. Снова заиграли, заискрились светлячками на фоне отходящего дня. Всё как подстроено. И закат затянут. И костры хоть всю ночь гореть могут и пол дня тлеть ещё воспоминаниями, подсмотренными с ночи у нимф парящих над ними, кострами. Сладкий дым. ... И всё рядом; и веселье безмятежное, лёгкое, плавное в игривых очертаниях, и боль, и кровь в истязаниях. Дело-то серьёзное. И всё рядом. И природа, как нищим художником выписана, покровительствует всему. ... И никто никому не мешает. На всё есть благословение. ... И попробуй, поди, разбери, зачем всё это?
  
   ... Притолкали в плечи дьячка приказного, молоденького с рыжей редкой бородёнкой. Полноват и медлителен, но упрям писарь, огрызнулся на пихателей своих за жёсткие тумаки.
  - И где же ты, душа писарская, пропадать изволили? - насупил лик господин.
   Дьяка строгостью не проймёшь, он, и свирепости-то не очень боится. Что господин один без ответственных работников? ... Нуль из цифирного ряда. Можно и в начало поставить со всем уважением, а можно и погодить, придержать на всякий случай. Поводов - как оводов.
  - Так мы этмо. ... Товось, - начал объясняться писчих дел мастер, приводя в порядок скособоченную от тумаков одежонку свою.
  - Что товось, гнида? - держал строгость господин.
  - Обед же у нас. ... Как заведено, - даже с удивлением каким-то отвечал приказный сутяга.
  - Обед?! - усы у господина натопорщились сами собой. - В государстве бунт паскудный! - простёр он плеть в сторону раздетого общества. Те аж головы вжали, а Ляпа, наученный горьким опытом, отошёл от "политических" в сторонку. Да и не мужик простой он был. - ... Картинками шведскими с зеркалами народ баламутят! ... К топору зовут! А ты брюхо своё опекаешь?! ... Нате, гляньте на срамное, а потом в зеркало узрите, как слюни на бороду текут?! ... Я вам бороды-то поотсекаю, медвежье отродье! ... Вздёрну вот за брюхо рядом со шпиёном. ... Вы у меня получите экзекуцию, - гнев господский, как по лесенке спускался вниз, дойдя донизу, весь не иссяк, осталось ещё малость: - И шведу я это припомню! ... При случае.
   Дьяк выслушал всё внимательно, без волнений. Почесал бородёнку: - Повисеть-то можно, да только кто указы записывать будет? ... Скоропись она штука тонкая, - и тоненько так, деликатно газы выпустил.
   Господин отмахнулся рукой брезгливо и отвернул чело. И уже мягче спросил: - Где ж причиндалы твои писарские? Садись, грамоту и депешу отписывать будем.
   Дьяку самому не понравился воздух, и он услужливо помахал перед лицом господина: - Перо заточенное, чернила и бумага, батюшка, всё при мне, в сумке. А вот, где же мне присесть, я и не знаю? ... Не на козлах же писать? Неудобно как-то. И запачкать бумагу можно. ... В кровищу.
   - На козлах ему неудобно, - заворчал господин. - Сейчас я тебе устрою козлы. ... Эй! Служивые! - махнул он. - Принесите-ка стульчик походный и приведите кого-нибудь из протестантов. У кого спина попрямее будет.
   Служивые быстро принесли стульчик, с которого ещё недавно, так потешно шмякнулся Чо, установили на месте гладком и подогнали высокого, но плечистого странника. Чуть руки отняли, сопротивлялся, но с казённой машиной не забалуешь, справились и установили походным столиком с четырёхкратным упором.
   Дьяк удобно присел, обхватив почти всего слоника телесами. Слоник бы конечно затрубил, от такой нагрузки будь в нём душа, а так даже не скрипнул. На славу вытесал его Труля, ночью под лучиной. ... Душу вкладывал.
   Писарь разложил принадлежности, опробовал перо на скрип, откусил, что-то мешающее, сплюнул под столик, хохотнул в бороду и доложил: - Готов я, батюшка. Сказывай что?
   Господин заложил руки за спину и задумался. ...
  - Так! Отписывай! ... Грамота. ... Дана. ... Юрию Крепкорукому, - посмотрел на Юрия и продолжил. - На долгие, долгие, ... долгие, ... долгие ....
  - Может, хватит? - встряла казённая душа.
  - Не перечь! Пиши далее. ... Долгие годы. Теперь хватит. ... Пропусти места на три пальца, - снова посмотрел на Юрия. - Сам потом наполнишь пониманием сообразно обстановки и поведения вот этих, - легонько дал под голый зад "столику", не сильно, по-отечески.
   Юрий вынужденно согласился. А что ещё делать? ... Куда ты кинешься в этих просторах?
   "Столик" маленько дёрнулся, но устоял. ... В землю ж упирался.
  - Клякс наделаете, батюшка, - взмолился дьяк.
  - А ты ловчей будь, орясина! Грамоту Великую составляешь! - и тоже ткнул приказного в мягкое дно, но посильнее, чтобы дать прочувствовать. - На чём я остановился?
  - ... На долгие годы, - потёр писарь прочувственное место.
  - И управление, этой рукой не взирая на уклады, чины и сословия. ... На усмотрение носителя данной грамоты. В понимании оного. ...Так, число и год не ставь. Проставит сам от надобности. ... Подпиши. ... Первый тайный агент ... Михайлов.
   Господин расписался сам, взял грамоту, сдул песок и передал Юрию: - На, владей! ... По-другому нельзя. Кому надо тот уразумеет.
  - Да я всё понимаю, ваше .... господин Михайлов, - Юрий тоже дунул на грамоту для порядка.
  - Так! С первым разобрались. Сейчас осталось депешу составить в Приказ и отыскать ещё одного заговорщика. ... Эй! - снова кликнул он служивых. - Ну-ка, соколом сыскать мне ещё одного смутьяна. ... Он, какой наружности был? - спросил у Юрия.
  - Да обычной, - Юрий всё ждал, когда подсохнут чернила и можно будет скрутить грамоту. - Здесь недалеко видать кабак есть, поищите там, у кого топора нет, - подсказал он. Чернила всё не сохли, ... как на грех.
  
   Кони наконец-то дождались, вымолили себе свободу, дали с места, присев от нетерпения на задние ноги. Рванули грудью так, что глаза остекленели от встречного ветра, и грива заходила в такт гигантским скачкам. ... Может вот она Воля? ... Перед мордой самой куражится и дразнит, отчего и морда чуток в сторону косит. ...
   ... Михайлов даже повеселел, крутанул ус и щекотнул дьяка в подмышки, сзади. Дьяк по-бабьи захихикал. - ... Сейчас давай депешу составим, - унял веселье господин Михайлов. - В Приказ тайных дел. ... Мною, дня сего, встречены два странных господина. ... Наружности человеческой, на первый взгляд, но диковинной, явно злодейской. О чём цвет кожи необычный и лукавый бес в глазах указывают. ... Кожа одного имеет едва уловимый синий отсвет. Другой, имеет природный чёрный низ ... и белый верх. ... Окрас кожи искусный, не поддельный. Технологии неведомой. Цвет стоек, надёжен, ... проверен, не поддаётся кнуту. ... Многому ещё научиться следует. ... Всех подобных господ под жестоким указом изловить и не дать дела свои паскудные, тайные, явно творить. ... О чём повелеваю! ...
  - Всё? - с надеждой спросил дьяк. Прожорливая душа торопилась к вечере и буковки выводить, сопя, уже надоело, вензеля выписывать, да когда ещё рука подлая в каждом вензеле или гуся с корочкой прижаренной в цвет каштана, кашей гречневой рассыпчатой и подливой от которой разум мутится, выводит, или на поросёночка молочного сбивается. Поросёночек весь не получался, а вензелем отхватывало то ножку с копытцем и с хреном, то ухо сладостное. Век бы жевал его. ... И яблочком мочёным прикусывал.
  - Всё! - дал согласие батюшка. - Проставь адреса и отправь с гонцом.
   Адрес-то прописать не проблема, да предательски застряло перо, увязло в большой горке мамкиных оладушек, круглые, мягкие, как мамкина ладошка, распаренные и румяные, как и сам дьяк Лексей. Алёшка, так его мамка к столу звала. Все оладушки пересчитал и обласкал. Всего двадцать семь штук оказалось. ... И так взыграло воображение у писарского виртуоза от сметаны на оладной горке, что приподняло его над столом обеденным и понесло навстречу всякие разные блюда, одно другого краше и сытнее. Порядок поступления Лёшка не соблюдал, гнал всё за обе щеки, подпихивая. За оладушками пошли каши. Уж очень он уважал каши, особливо гречневые. За что ребята его и дразнили в детстве Каша. ... Каша Гурьевская манная сладка-я-я-я-я! Облаком в рот входила, а за ней уже в нетерпении каша пуховая, каша из смоленских круп с рябчиками, но место ещё нужно было оставить для более серьёзного пропитания. Поэтому каши закончились. Выпил Лёшка рюмочку ратафии. ... И потом втихаря ещё одну, главное чтобы мамка не заметила. Мёдом ратафия проскочила. ... Ай! Раз пошло такое дело, мамка не видит и парит он ангелом над таким изобилием, Лексей ещё и "Ерофеича" подцепил, треть штофа вошло в один глоточек. ... И понеслась кутерьма! Заливное из угря с раками, из щуки и осетрины. Цельный холодный судак с ланспиком. Стерлядка маринованная по-королевски. Налим холодный с миндальным молоком. ... Уф!!! ... Холодное из белорыбицы. Белужина маринованная. ... Ещё треть штофа. ... Лабардан с селёдкой. ... А-я-я-я-яй!!! Совсем забыл винегрет из солёных груздей, рыжиков и белых. Вот голова садовая! Совсем эта служба умаяла! ... Ещё глоточек "Ерофеича"! ... Фу!!! Тепереча можно и постный окорок рыбный. ... С рыбой всё! Хватит! Где там жаркое из индейки фаршированной грецкими орехами? Вот оно! Плывёт себе, как на ладье в волнах покачивая крутыми боками. Буженина с соусом. ... Ой! Сами полетели прямо из жаркого; бекасы, вальдшнепы, свистели с гренками, куропатка с салом. ... Ветчина свежепросольная, ломтями, по - лебяжьи белым кантиком, как крылами била. ... И паштеты, паштеты, ... паштеты без счёту. На двести лет Лёха пузо набил с запасом. ...Телячья головка фаршированная сама заговорила: - Ты что заснул, идол?!! - и чем-то ткнула его больно в то же вдумчивое место. ...
   Лёшка в одночасье потерял ангельское обличие и вернулся обратно же на
   слоника походного: - Адреса-то, какие я проставлю?! ... Куда же направлять? Вы же, сердешный, разогнали почитай всех и новых адресов ещё сами не дали! - сердито ответствовал дьяк.
  - То верно ты разумеешь, - согласился господин Михайлов. ...
   Иу, долго лежавший на козлах без чувств от переизбытка сублимации, встрепенулся и засмеялся самым обычным образом, звонко и заливисто. Смех такой заражает всех вокруг, но и пугает.
  - Ишь ты, видать, умом пошёл, - понимающе определил Михайлов.
  - Нет, не всё так просто, - понимая по-своему, предостерёг его Юрий Крепкорукий.
   Иу заходился, даже воздуха не хватало, так ему смешно было.
  - Как нет? - не принял возражений Михайлов. - Шкура видать сдюжила. Хорошей выделки. Понятно, что умеют басурмане делать. ... А вот умишком слабоват. Не прошёл должной выучки. Ты-то вон как ухватил всё. ... А этот не широк умом. Как день ясно, что двинулся. ... Прости нас, Господи!
   Тело Иу продолжали сотрясать приступы необъяснимого веселья. Каким-то чудом он смог перевернуться на козлах лицом кверху, и было видно, как он прямо плакал от этого веселья. ... Бывает же так!? ... Отсмеявшись вволю, выплакав всё и раскрасневшись впервые в жизни, Иу закричал: - Эх, какие паштеты, Лёха!!! На самом деле пальчики оближешь! ...
   Алёшка тоже зарделся маковым цветом. Прямо сваты приехали.
  - ... Пиши, Лёха, новый адрес! - и опять зашёлся в конвульсиях. - Пиши на Лубянку! Пока гонец доскачет в самый раз и будет! ... Ой, мамочки мои! Ой! - прямо лихоманкой забило Иу от смеха. - Ах-ха! Ах-ха! Аха-ха-ха! ...
  - Это что за адрес такой? Лубянка? Сам придумал или подсказал кто? - Михайлов хотел, было плеть пустить в дело для уточнения, но Юрий Крепкорукий аккуратно придержал: - Не гневайся, батюшка, ... пусть отправляет. Не пропадёт!
  - Добрый ты, как я посмотрю. Уж не рано ль грамоту я тебе передал?
  - Не рано. Только зазря всё это, батюшка. Я же чего объяснить хочу. Не люди они. Как бы это подоходчивее обрисовать? ...
  - Опять за старое?! Выжгу я это из вас! Ох, выжгу!... Подожди-подожди, ... сейчас мы у третьего заговорщика спросим. ...
  
   Кони что? ... Они несут во весь опор, в любую сторону, что на запад, что на восток, что гони себе по кругу. Гонят во все лопатки, земли не касаясь. Вытянутся в струну и летят, под собою не чуя тверди. ... Вволю, вволю бы набегаться свободными от уздечки. Как будто можно от неё оторваться, вылететь из сбруи. Не понимают, что упряжь не обгонишь. Не обманешь, хоть пеной захлебнись. Да гонит неистребимая конская вера в луга привольные, где травы сочные, да табуны себе мирно пасутся в любви и согласии. ... И не остановят их ни седоки, ни то, что сзади на верёвках тянется и пылит. ...
   Не одним лошадям было хорошо. Мужик, раскинув руки, летел за ними. Радостно! Свободно было ему. Чувства всякие приятные обуревали. ... Везли! Не гнали в кандалах и на том спасибо. А это, как ещё посмотреть. Почитай, как барина доставляли. Пусть и верёвками за ноги тянули, так также сподручней. Нешто он не понимает. И то, что земля об хребет билась не беда. Землёй его ещё не били. Всё ж что-то новое, неизведанное. И обратно же притерпеться можно. И то, что ногами вперёд, не по-христиански. Где наша не пропадала? ... Господь не выдаст, свинья не съест. ... А воля? Вот она Воля! Руки вширь и глаза в небо. И собирай Волю в охапку, сколько руками достанешь, куда дотянешься, сколько за пазуху натолкаешь. Вся твоя! Никто не отберёт! ... И так душа песни запросила на радостях: - Эх! - затянул сразу тихо, бережно, подбираясь осторожно к вершине. - Э-э-э-э-э-э-х, моя ты ма-а-а-а-а-а-тушка. ... Э-э-э-э-э-э-х, земля роди-и-и-и-и-мая. ... Э-э-э-э-э-э-х, моя краси-и-и-и-вая. Эх, ...
  
   Услышав душевную, заунывную песню, перекрывающую топот копыт, Иу встрепенулся: - Егорий! ... Егорий, очнись! Брата нашего везут. ... Слышишь? Егорий?! ... Да, очнись ты!
   Егорий застонал, зашевелил руками в узлах, открыл глаза, прислушался: - Никак Тита поймали?
  - Его, горемыку, - подтвердил Иу.
   Молодцы осадили коней. Отвязали верёвки. Тит поднялся на ноги, пошатываясь. Отряхнул пыль дорожную. Улыбнулся: - Вот, доставили гонца ... после четверти винца, - и икнул в подтверждение выпитого объёма.
  - Да какой с тебя гонец, ирод пьяный? - с уважением к объёму, спросил Михайлов.
  - Гонец я царский! - и так махнул рукой в поклон, что не удержался и плашмя пошёл на землю.
   Его подняли, встряхнули для чувств.
  - Благодарствую! - учтиво поблагодарил Тит. ... Зачем видеть желали, батюшка? - и обратно же ушёл в землю. Учтиво.
   Подняли.
  - Растрясло тебя дорогой? На ногах не держишься? ... Душу вытрясло?
  - Не-е-ет, батюшка. Дорогой мне было хорошо. ... Душа пела. - Тит состроил такую благостную физиономию, что Михайлов не удержался и сам расхохотался: - А говорят, ты злодей? ... К топору звал? Смуту хотел поднять? ... - насмешливо спросил Михайлов и посмотрел так, что ноги у Тита сами собой подкосились, в землю ушли: - Да как же так можно, батюшка! - взмолился он. - Да разве ж так можно! Да я же никогда! Да пусть земля подо мной разойдётся! ... Да на кой ляд мне то восстание? Сами посудите? ... Топор? ... Где мой топор? - захлопал себя по бокам и спине. - Вы спёрли, антихристы? - злобно гаркнул на стражников. - ... Нет? ... Ах, да! Я же его. Это. ... Произвёл товарно-денежный обмен. Во, как! Решил погулять вволю! Эх! - поднялся и топнул ногой.... Батюшка! Я же не просто так. Ты вот смотришь, напился Титушка и всё! Нет от него пользы. А это не так! Я же Посол Вечный! Я тебе вот тайну одну ещё открою. Меня ведь раньше тебя ещё послали. Да! ... Ой, как послали! Послали, так послали. ... И я хожу всё. Перебиваюсь с хлеба на воду. ... Но иногда можно и гульнуть! Вот так! - и затопал в танце. - Не возбраняется.
  - Постой, не пыли, чертяка! ... Дышать не чем, - отмахнулся Михайлов.
   Тит остановился: - Могу и не пылить. ... Я всё могу! Всё, что прикажите, ваше сиятельство! Могу пойти гонцом на все четыре стороны. ... Туда вот только не могу, - Тит показал в сторону, куда уходила по диагонали одна неприметная колея. - Не получается. ... Пробовал.
  - Это почему же, не получается? - сразу заинтересовался Михайлов. - Что такое?
  - А и не объяснишь, батюшка. ... И преград не видать, и не пущает. Вот, такая стена невидимая. Лбом упрёшься, ногами поддашь, по колено в землю вроешься, а оно не пущает. - Тит хитро всем подмигнул. - Как под руку кто сказал с дурным глазом. ... Твердыня! ... Бастион!
  - И меня не пропустит?
  - И вас, батюшка. Можете даже и не пробовать. Тит врать не будет. ... Крест положу!
  
   Михайлов не поверил и послал людей проверить. Те вернулись скоро с грустным известием - " Точно, не врёт, собака. Не проехать". ... Михайлов посмотрел на Иу, на его счастливое лицо, в вызывающе хитрые глаза и строго сказал: - Я знаю, чей это глаз дурной и кто преграду сию возвёл нам на испытание.
   Иу, как ждал этого: - Я это! Я, батюшка! Кто же ещё? Сознаюсь, грешен! ... И нет мне прощения! Прошу вас, ваше сиятельство, вздёрните меня на сук рядом с товарищем моим. Сделайте такую милость, батюшка, успокойте душу мою грешную, - и пустил слезу горькую, жалостливую.
   Михайлов даже, как-то растерялся от такого признания и просьбы: - Быть по сему. ... Сделайте, как человек просит, - тихо распорядился он. - И не шумите, братцы, Катенька спит.
   ... Катенька спала сном детским, безмятежным. Устала бедняжка. Всё так перевернулось в её жизни за последние сутки, удивительным и чудесным образом, связалось в узел, бантиком ленты атласной. Если самой не сплести и не стянуть узелком эпохи, то и распускать жалко. Само должно всё пристроиться, как подушечка из того же атласа под голову спящей немезиды. И хорошо, что её сейчас никто не видел, особенно Александр. ... Как похожа она была во сне на Алису, только из другого времени и другой страны. ... Другого царства. ...
   ... Братцы сделали всё, как надо, не свирепствовали. Бережно срезали верёвки, чтобы руки не порезать страдальцу. Подвели, помогая, к дубу, перекрестили, и в петлю, как в ленту вставили. Подняли, не дёргая, и закрепили надёжно, бантиком. ... Веси себе спокойно, душа грешная. ...
  
   ... Можно и в этом засомневаться. Больно уж пейзаж тягостный получается. Мрачный. Скорбный. Тёмный. Смутной. ... Горестный даже. Сии оттенки не имеют своей силы в других пределах, один другого обгоняют и переиначивают. Силу свою творят, не соблюдая общей практики и порядка смешения основных цветов, во всю ненасытность скрытую, в палитру добавляют. Мать их так! ... Которой нигде более и не существует, силы такой; одна часть оной, пред хребтом Уральским, в привычной для нас манере цвета блюдёт, а другая часть, перевалив за хребет, неуправляемой становится. Бесноватой! И не нашим и не вашим. Нате ка выкусите! Господа и ... судари! ... Вот она, Воля! ... В которой и ненависть лютая, и любовь божественная, на кровях замешены. ... До одури!!! ... И природа ведь постаралась так, собрала всё лучшее, всё, чем богата, отрядила и расставила, как для своих делала, разместила всё точно, ничего лишнего, глазу приятно и душе спокойно, никакого вычурного пафоса. Благодать, одним словом. Делать, так делать. ... А что делать?
  
   ... Этот вечный вопрос изводил, и Михайлова: - Что делать? - подумав, спросил он у Тита.
  - А что? ... Ясно что. Это же не впервой. Кабы это какая-то другая невидаль, а так мы и не сумневаемся. Дело привычное. ... Но трудное! Тут главное не отчаиваться. Буйну голову не вешать. И на ежа можно с рогатиной ходить, коли лес не густой, - посмотрел, какое произвёл впечатление и продолжил дальше. - А так что же? Оно понятно. Плюнуть в две ладони. ... Рубить нужно.
  - Рубить? - удивился Михайлов.
  - А что ещё, батюшка?
  - И-то верно! - согласился Михайлов. ... И где же твой топор? Чем рубить будешь?
  - Странный вы господин, ей богу, странный. Я же вам чего втемяшивал? ... Продал я его. ... Ох, удачно продал! - и снова громко икнул в подтверждение.
  - Я тебя на дыбу вздёрну, коли будешь из меня жилы тянуть! Говори дело, кому продал?! - сам не сдержался и нарушил окрестный покой господин Михайлов.
  - Так чего мне скрывать, поди, не шпион. Вот ентот барин и купил, сторговавшись. - Титушка показал на Юрия Крепкорукого. - И умеет же барин торговаться! Облапошил он меня. ... Дёшево я ему отдал имущество.
   Михайлов посмотрел на Юрия с интересом и уважением: - Так инструмент у тебя был всё это время? ... Ловок ты, однако дела вести! В верные руки грамоту отдал! ... Дай ка мне топор, братец!
   Юрий замялся как-то, от похвалы или ещё чего, одним словом образовалась пауза.
  И чтобы пауза не пропадала, даже маленькая, втиснулся в неё разговор бессловесный, то есть неслышимый ни кем, кроме самих участников оного.
   Ни чем себя, не выдавая в поведении, Чо мысленно спросил у Иу: - Ну что, брат Иу доволен ты содеянным? ... Нашёл, что искал? - Чо спрашивал раздражённо с сарказмом. - Я же тебя предупреждал, не ввязывайся ты во всё это. Видишь, как закрутилось, - и продолжил ещё назидательнее. - Нельзя вот так вот вваливаться ни в чью историю ради собственного удовлетворения! ... Что достиг оргазма? ... Захлебнулся?
  - Какой же ты зануда, Чо. ... А как по другому? Как? Все же так делают! Все! Посмотри вокруг! Я что первый? ... Во! - и мысленно, не подавая виду, скрутил Чо фигу. ... В самый нос. - Хрен вам! ... Я тоже хочу.
  
   И совсем уж всё запутал Лёшка писарь. Пока вся эта, простите, херня и катавасия, решил он от скуки, имея под рукой перо и бумагу, сочинить Оду. Да! ... Почесал пером макушку, отрешился и осторожно скрипя, с любовью вывел по белой глади. - " Ода Хрену! ". ... Проговорил про себя название и с полным удовлетворением вывел, облизываясь первую строчку: - " О, Хрен! ... Ты есть, могуч!!! - сглотнул, как будто заел "ядрёным" кусок буженины, и у него перехватило дыхание. Вывел вторую строчку пониже. - Когда с тобой еду вкушаешь!". ... Дальше снова разум Лёхи смутился, разыгрались баталии, и в наступление перешло съестное войско. Оно безжалостно ползло навстречу, не соблюдая маскировки. ... Ползли котлеты Пожарские. Шли в наступление - каре! Скажите, Пожарские не могут быть, но они ползли во всём великолепии своём и ... золотистой корочке. Ползли супостаты бесстыжие, удушая своей мякотью. ... Котлеты потешные сами принимали на себя горку хрена .... Лёха не удержался на "слонике", больно скользок был, и рухнул навзничь с открытыми глазами и ртом. Перо не выпустил. ... А ведь Лёшенька тоже имел смешение кровей правильное, по группе определяемой в палитре дорожной, по хребту Уральскому складываемой. Царственное смешение имел. И будь его власть, ходили бы котлеты в одной шеренге, имели бы мундиры цвета бурачного, честь отдавали бы лапкой куриной, и палили бы пушки кашей гречневой из смоленских круп с льняным поджаристым привкусом ... пороха. Пли! ... Закусывал бы Лёшенька маневры капусткой квашеной и росольцем запивал. ... Не без "Ерофеича", генерала местного, не в паклях и буклях прусских, а в хрустале, бриллианте питейном. ... Товсь!!! ... По батарейно!!! ... Первая батарея прямо-о-о-о!!! ... Остальные на ... пра-а-а-во!!! ... И прощай, прощай Славянка! ...
  
  ... Из паузы Юрий вышел по-простому: - Не серчайте, батюшка. ... Дать топор не могу, но, учитывая, что вопрос державной важности, могу продать совсем недорого. ... Извините, батюшка, но таковы законы бизнеса, - и развёл крепкими руками в стороны.
   Сейчас Чо и Иу пришлось уже заполнять другую паузу. Господин Михайлов насупил бровь и сверлил Юрия Крепкорукого почище коловорота. ...
  - Слышишь, Чо?! - заинтересовался разговором Иу.
  - Да! ... И не кричи так! - скривился, но виду не подал Чо.
  - Я же мысленно, никто не услышит, - извинился Иу.
  - Чего ты хотел?
  - Вот ты у нас, Чо, знаток всех законов. ... А что такое бизнес, объясни мне, пожалуйста?
   Чо даже повеселел, просто висеть ему было уже скучно, он получил, чего хотел Иу, а тут понадобились его знания, и появилась возможность добавить в плотские наслаждения ещё и очень важный для существа с непомерно развитым интеллектом, оттенок: - Я бы мог тебе прочитать целую лекцию, Иу. Часа бы в три, я думаю, уложился. Но тебе, как существу равному, я сделаю концентрированную выжимку из всех законов и положений о бизнесе. Краткость и концентрация до такой степени, что она может вызвать оргазм.
  - Ну-ну! - заёрзал в нетерпении Иу, без внешних проявлений оного.
  - Здесь. ... Бизнес это. ...
  - Не тяни, Чо!
  - ... Купил подешевле - продал подороже! ... Ну, получил???
   Иу кисло ответил: - Не очень.
  - Это очень похоже на Алатубу у вас. Вспомни! ... Он же сказал - " Вопрос державной важности!"
  - О!!! - мысленно застонал Иу. - Вот сейчас пошло! ... Пошло! Пошло! ... Ух! Вышло! - Иу хотел мелко затрясти ногами, но было нельзя. Он тяжело дышал. - Ой, как хорошо! ... А ты, Чо, всё ворчал. Всё тебе не нравилось. ... О-о-ох!!! - вытянулся в струнку Иу. - Смотри, как отлично отдохнули и повеселились. ... Ну? Что, не так?
   Чо может быть, и согласился бы, но, будучи хорошо воспитан, он не выказал своих подлинных эмоций.
  
   ... Юрий Крепкорукий, пока господин Михайлов думал, нашёл в траве топор, стёр с него песок, траву и протянул батюшке: - Прошу, ваше сиятельство! ... Сто рублей. ... Золотом.
   Его сиятельство, тоже не под забором нашли, сдержал свои эмоции. Хотя и тяжело было, но сдержал. ...
   И видя, что его сиятельство из всех сил сдерживает эмоции, Иу успел спросить у Чо: - А почему он столько стоит? ... Его что Фаберже делал?
   Чо снова попал в родную стихию: - Нет, не думаю. Для Фаберже ещё рановато. ... Хотя если разобраться, какая разница. Временные поля ничем не отличаются. Не в этом, Иу, законы искусства. Если бы всё повернулось по-другому, то возможно и топоры бы делал Фаберже. Фаберже, ведь, Иу, материалом не испортишь. ... Вон, посмотри, Иу! Видишь, сей прелестный походный столик?
  - Мужик раком?
  - Фу, Иу! Как ты можешь всё опошлить. ... Если бы его изваял Роден, то вряд ли бы кто им не восторгался. ... А так что? Живая натура! - живость натуры подтвердила назойливая муха, севшая мужику на тощий зад, отчего тот вынужден был дёрнуть икрой. - Каких много, - продолжил Чо. - ... И ни кому даже не интересно его прошлое, ... настоящее, ... будущее. Никто этого и знать не хочет.
  - Я знаю! - простодушно сознался Иу.
  - Знаешь, так и молчи про себя! - одёрнул его Чо.
  - Я и молчу, - обиделся Иу. ...
   А вот Тита точно нашли под плетнём, не совладал с собой, всё прекрасное настроение, полученное от прекрасно проведённого вечера в приятной компании, сдула гадкая цифра, которую запросил за его родимый топор этот странно одетый барин. За топор, доставшийся ему от отца, а тому от его отца. ... Дальше заглядывать на своё генеалогическое древо Тит от обиды не стал, а двинул его ногой так, что полетели все груши с ёлки. Обидно же, хоть рукавом закуси!
   ... Михайлов совладал с собой, удержал эмоции и уже спокойно так, попросил: - Лёшка, сукин сын, чего разлёгся под ногами?! Дай ка мне четвертушку листа казённого!
   Лёшка, и не сукин сын вовсе, а родной сынок своей мамули, перевернулся на живот, прямо со спины встать пузо не давало. Перевернувшись, подтянул под себя коленки и оторвал чресла от земли. ... Устал. И так не кормят, и этак помечтать не дают. Заворчал: - Вы так, батюшка, всю бумагу гербовую на четвертушки переведёте. ... Беречь её надобно!
  - Ладно, не ворчи. Я по делу прошу, - всё никак, а родственник, хоть и дальний.
   Лёшка отложил нужный формат и отчикал его ножичком. Хороша бумага! Плотная! И, режется ровно, как та белуга подкопчённая. ...
   Михайлов, долго не думая, прямо на широкой Лёшкиной спине размашисто, сколь позволяла бумага, начертал что-то пером. А как исстари говорится, топор всё сможет, да не сможет, что пером начертаешь, такая в них противоположность заложена, хотя и родня близкая. А может, кто и под руку сказал. Под одну и под другую. ... Михайлов дунул ещё на четвертушку гербовой бумаги для порядка и с улыбкой протянул её Юрию Крепкорукому: - Получай сполна за топор всё, что просил. Я долгов не люблю. ... Особливо по бизнесу.
   Юрий принял оплату с кислой улыбкой и вопросом: - А что это, собственно говоря, такое? ... Я же золотом просил.
  - Как что? Это крепче золота! ... Это "ГКО"! ...
  
  
  - ... А!!! А!!! О!!! У-у-у!!! ... Ой, ё-ё-ё-ё-ё-ёй!!! Вот оно! Вот оно-о-о-о! - Чо не смог сдержать себя. Забило и заболтало его тело, как порывом ураганного ветра. - Это! ... Это, Иу, то, что надо! ... Это супер... супербизнес! Супер! ... Как же ты не понимаешь. Это так тонко! Как это изыскано! Подожди-подожди! Сейчас-сейчас! О-о-о-о-о-о! - захлёбывался в космическом оргазме Чо.
   Иу ураган не тронул, ветер пощадил чёрно-белое тело и от этого лицо его, выражение, гримаса, которую вылепили на скорую руку внутренние страсти, почему-то очень походила на изменения в лице Юрия Крепкорукого, те же крупные мазки зависти, подправленные тенью скрытой обиды, глуповатый общий фон, скрывающий давящую жадность. Гойя заплутал и во времени, и в эмоциях: - Что разошёлся? ... Сам же просил не кричать. А здесь зашёлся. ... Как хоть это? Расскажи, я же никогда такого не испытывал.
   Чо привёл своё тело в норму, чтобы другие ничего не заметили. Другие и не заметили, а что собственно-то и замечать, место такое, куда и смотреть грустно: - Давно уже я, Иу, такого не испытывал. Давно. ... Ох! Как хорошо. А я ещё не хотел, сопротивлялся дурак. Спасибо тебе, Иу. ... Понимаешь, я уже думал, что всё. Уже никогда больше такого не получится. Не будет такого. Не испытаю я такого блаженства. ... Нет, ещё умеют. Не проходит. ... Хорошо же как! Когда ничего не меняется.
  
   Ничего не поделаешь. Юрий принял облигацию и, убедившись, что чернила высохли, сложил её вместе с Грамотой Великой. Туда им и дорога. Родня-то близкая. ... Дело сделано, не до конца конечно, но часть значимая. Проверив лезвие топора на остроту, Михайлов протянул топор Титу: - Держи, душа пропойная, преграду невидимую прорубишь, вернёшь имущество.
   Титушка размазал рукавом слёзы обиды по лицу и упрямо наклонил голову: - Не буду.
  - Это почему же? - строго спросил Михайлов. - Тебе, гнида, доверие оказывают, а ты ещё кобенишься, морда.
  - Не взыщите, батюшка, да не могу я таким дорогим орудием работать. Ещё невзначай сломаю или затуплю, потом всю жизнь не рассчитаюсь, и дети мои в долгах будут. ... В кабале вечной. Боюсь я, батюшка.
   Михайлов сменил гнев на милость: - Э, чего испугался. Не бойся, этого бояться не надо.
  - Можно в аренду оформить, от государства так сказать, - поддержал Михайлова Юрий Крепкорукий, пристраивая грамоту и облигацию в карман на ответственное хранение.
  - Вот, видишь, ничего страшного в этом нет, - согласился Михайлов.
   Титушка захлопал глазами то на одного, то на другого советчика. Ему бы и одного вполне хватило, а тут ещё один подсел рядом.
   Пристроив имущество, Юрий продолжил наставлять: - Оформишься, как частный предприниматель. ... Для порядка.
  - Для какого? - испугался Тит.
  - Для всеобщего! - гнул свою линию Юрий Крепкорукий. - Тебе же банк без этого кредит не выдаст, чтобы ты, бездельник, потом задолженность по аренде погасил.
   Икота, подлая душонка, снова затерзала Титушку: - Гасить? Ик! ... Как пожар что ли, барин? Ик!
  - Ты, голова упрямая, пойми, что кроме тебя, государству-то и опереться не на кого. Ты единственная наша надежда! - перевёл разговор в другое русло Михайлов, уловив нужный момент.
  - Это мы завсегда не забываем, - воспрянул духом Тит. - Мы-то что? ... Ежели с нами по-честному. ... И выбирать не будем.
  - А потом, кого мне ещё просить? Ты об этом подумал? - для большего доверия, Михайлов положил Титу руку на плечо. - Этому нельзя, он и топора-то никогда в руках не держал, - Михайлов кивнул на Александра Четвёртого. Александр даже бровью не повёл. - Этот и без топора страшен, - польстил Михайлов Ляпе. Ляпа под это дело выбил из пачки ещё одну папироску. Предложил и Александру, тот сразу потянулся от нечего делать, но отказался. - А этим, растлителям? - Михайлов обозначил голое собрание. - Мы же не знаем, а что там, за преградой этой. ... Ты себе представляешь? ... Выскочат с топором и голыми мудьями. ... Вот картина-то будет от крепостного художника. ... А? Осрамимся ведь.
  - Давай мне! Я пойду рубить, - простонал Егорий. - Не губи брата.
  - Ты лежи. Своё уже получил, - отмахнулся Михайлов.
   Титушка согласился, поплевав на ладони: - Коли дело такое, то я согласен, батюшка. Дело-то привычное. И тудысь авось прорубимся.
  
   Иу, проводив взглядом через очень узкую щель приоткрытых век Тита, отправил мысленное сообщение Чо: - Ну, что? Пора собираться? ... Ты ещё висеть не устал?
   Чо смаковал последние уходящие крупицы полученного удовлетворения. Обсасывал с причмоком каждое ускользающее мгновение: - Всё, я готов! - растёкся мыслью Чо. - ...Подожди! А как ты себе это представляешь, Иу? Мы же всех перепугаем. И зачем нам ненужные упоминания в летописях? ... Пусть хоть отъедут немного. За пригорок. Ближе к лесу.
  - Пусть так и будет. Ты же здесь старший, - без обычных пререканий согласился Иу.
  
   Закат уже нельзя было удержать даже нечеловеческими усилиями. Нужно же и совесть иметь, если даже вам и дано многое. Всё равно есть силы и выше вашей звезды. И у них тоже есть свои планы на это место. Может даже и долгосрочные. Почему они должны каждого прохожего в них посвящать. ... Горизонт отрезал четвертинку. Осьмушку диска. И от раздражения ещё и вдавил ногой сверху: - Ну, сколько ждать можно?! Я что здесь должен, как проклятый дожидаться пока вы удовлетворите все свои комплексы? ... Приходите завтра. Завтра тоже день будет. И ничего здесь за ночь не изменится.
  
   Процессия тронулась, не дожидаясь возвращения Тита. Карета первой вернулась в привычный ритм покачивания. За ней охрана и обоз. Садясь в карету, Михайлов не стал будить Катеньку. Пристроился сам у окна и помахал всем рукой на прощание. ... Иу и Чо, как воспитанные не люди, ответили ему таким же дружеским помахиванием. А что, собственно говоря, такого. Хорошо же было. И кто старое помянет? ...
   Михайлов, приняв проявленное уважение, мысленно ответил взглядом: - " Что за люди бесполезные? ... Не выпороть по-человечески. Не повесить по-людски".
  
  
   Поехать-то поехали, а "слоника" забыли. Так всегда бывает, собирались впопыхах, спешили тайную миссию творить, вот и забыли на утоптанной поляне. Он, избалованный вниманием и важностью предназначения, спутник многих путешествий, растерялся поначалу, хотел броситься вдогонку, да пожалел ног лакированных. Обиделся. Козлы пыточные корявые забрали, а его бросили в чистом поле с людьми незнакомыми, неизвестного происхождения. Кто сейчас ему спину греть будет? Какая особа?... Накатила тревога. А что если и эти бродяги безродные не заметят, бросят сиротинушку казанскую? ... Что здесь в поле-то делать? Изведусь от безделья. ... Ай! Пойду в разбойники. Займусь разбойным промыслом. Дорога большая рядом. Бродяг много ходит. Скоро и купцы понаедут. Прихвачу купчину за мошну. Гони кровосос монету! А нетто враз черепушку раскрою! ... Одному конечно несподручно будет. И с моим-то происхождением. Нужно голь перекатную собирать. Объясню им, конечно, кто их главный враг. Кого они должны за свою судьбинушку горькую благодарить ... прямо в темечко. Или вообще разойдусь и подыму восстание. Спалим всё вокруг вёрст на двести. И болей. Гори сволочь! Нече было меня одного в поле бросать! Под задницы грязные подставлять! Гори паскуда! ... Что не нравится?! Детки малые орут?! Барчуки подгорели? Знай, сука, своё место! Ты у меня с голой жопой до Петербурга доскачешь на одной ноге. ...
   Не заметил "слоник", как вознесло его, от земли оторвало, так огнём бока обдало, припекло.
  Это Егор, придя в себя, товарищи подняли его и омыли кровавые рубцы, попив воды, с брезгливостью подхватил и бросил "слоника" в костер. Гори деревяшка ненавистная. Не будут больше с тебя людей вешать, козёл лакированный. ... Пыхнул ярко с треском и подвыванием от хорошей столетней просушки. Огонь подхватил и все мысли его тоже, отсалютовал последнему зареву.
  - Зачем! Стой! - не успел перехватить "слоника" Иу. Он давно приметил его брошенного, но пока освобождался сам от петли, пока помогал Чо, пока обнимался со всеми неверующими в бессмертие. ... Нет, оно конечно сомнения закрадывались у них, что всё это так, всё образуется, не может же всё быть так на самом деле, несправедливо же это, они же не мы, они же всё могут, они из другого мира. Обратно же чудеса разные зачем-то показывали.... Зачем?
  - ...Зачем? Это же какая вещь была чудесная. Прекрасная. Это же прямо чудо было какое-то! Руками же сделано! - Иу чуть не заплакал. - Я хотел его с собой забрать. ... Такая бы память была. ... Слоник, мой бедный слоник. Я бы тебя оживил. Мы бы дружили. ... Втроём.
   Егорий не понимая, что происходит, и что такого ужасного он сотворил, просто отмахнулся от Иу. Правая нога Егория никак не хотела попасть в своё законное место, правую штанину. Он кружился и злился. Братья смеялись. Чо массировал собственную шею. Всё понемногу приходило в себя. Закончилось насилие над природой, никто более не задерживал закат для своей постыдной похоти, не ставил историю в неудобное для неё положение, в откровенную, но нужную позу, не вытаптывал траву сапогами, не оттягивал сук у дерева висельниками. ... Даже птицы запели к ночи. Луна весело взбежала на небосвод и игриво подмигнула Александру Четвёртому, сложив губы бантиком в поцелуе и раздув упитанные щёки. Та же луна, с которой он совсем ещё недавно имел откровенный разговор в парке. Та же, Александр узнал её. Испугался. Она ничуть не изменилась, не постарела.
   Ляпа широко зевнул и потянулся: - Луна какая-то сегодня странная. Тебе так не кажется? - спросил он у Александра.
   Александр вздрогнул, его застали врасплох, и он первый раз в жизни соврал: - Я не знаю. ... Обычная луна. Такая же, как всегда.
   Ляпа усмехнулся, не поверив, и сказал просто так: - Сколько тебя я знаю, ты постоянно врёшь. ... Тяжело, наверное? - Ляпа своим вопросом попал в незаживающую рану. Александр разозлился не на шутку: - Тяжело не врать, а жить, когда всё вокруг такое лживое и от этого подлое. Я не виноват, что таким родился. Может, ты этого и не чувствуешь, а меня так просто тошнит от всего этого. Я никого не просил, чтобы меня рожали таким. ... Что ты улыбаешься? Я должен был родиться в другом месте и в другое время. В другой семье. Это всё не моё. ... Это не моё время, - набросился он Ляпу.
  - Это от страха у тебя. От большого страха, - сделал вывод Виктор Петрович Ляпушкин.
   Луна сама раздосадовалась, втянула щёки и напустила дымку на пятна потемневших век. ... Дёрнуло же её пококетничать. Она всего лишь хотела сделать приятное человеку, напомнить о себе. Он так хорошо с ней разговаривал прошлой ночью. Какая это была волшебная ночь. ... С ней вообще-то многие пытались заговорить, но всё было не-то; или это были свихнувшиеся от любви поэты, от любви к другим, как она устала от этого вечного любовного излияния, она была свидетелем миллиарда надрывных слащавых признаний, свидетелем миллиарда выплеснутых на неё обид от неразделённой любви, или её, как какой-то предмет, бесстыдно рассматривали в свои телескопы скучные учёные, что-то бормоча себе под нос и записывая в журнал наблюдений. .... Она запомнила именно его. Уж очень откровенно он с ней разговаривал, как с настоящей женщиной. А такое никогда не забывается. Да он был пьян. Он был даже груб. Но он обращался к ней, как к женщине, как к любимому человеку.
  - Луна что-то нахмурилась, наверное, похолодает, - подошёл к ним Чо, всё ещё потирая шею. - Вы-то как? Нормально? - спросил он у Александра и Ляпы.
  - А что нам. ... Мы ко всему привыкшие, - ответил Ляпа. - Сашка только чего-то психует. На луну злится. А так всё нормалёк. Интересно даже было. Хороший театр устроили. Актёры, как настоящие. ...А куда они Катьку увезли? Она вернётся?
  - Хороший мой слоник. Почти не подгорел. Так совсем немножко, - Иу тоже подошёл к ним. Он всё-таки достал подгоревшего слона из костра голыми руками. Его руки огня не боялись. - А хобот, обгоревший и бивни, я тебе обрежу, - ласково говорил он, стирая со слоника чёрную копоть. - Я из тебя собаку сделаю. ... Слышишь, Чо? У меня в детстве был похожий пёс. Мы с ним из одной миски ели. Он ещё негодяй хлебал быстрее меня. А когда я оттягивал его за хвост, так он прихватывал меня за ухо зубами. Не больно. Так, немножко. ... Ах, негодяй. Хороший. Хороший. Как же тебя звали? Как звали? ... Чо, представляешь, Я забыл, как его звали. Как же тебя звали? ... О! Точно! Я назову его Негодяй! Точно! Хорошее имя, Чо, Негодяй?
   Чо было всё равно. Он погладил слоника-собаку Негодяя, чтобы сделать приятное Иу.
  - Хороший, правда? - обрадовался Иу.
  - Нормальная выйдет псина, - согласился Чо. - Откормим её потом. Обучим всему. ... А что дальше будем делать, Иу?
  - Сейчас проведём ритуал оживления, - предложил Иу. - Ты мне поможешь.
  - Нет, сейчас нельзя. Нужно сначала обрезать хобот и бивни, а иначе ему больно будет потом, - возразил Чо.
  - Послушайте вы, собаководы, - попытался их прервать Ляпа. - Они Катю увезли. Как её вернуть?
  - А это просто, - не прерывая своего любования слоником-собакой, ответил Иу.
   У Александра затряслись руки, глаза налились кровью, он, как дикая кошка прыгнул и вцепился Иу в горло, повалив того наземь: - Ты деревяшку оживлять будешь! Кусок дерева! Да? Тебе собака нужна? Я же всё выполнил, что ты просил, паскудник, - Александр всем телом навалился на Иу и душил изо всех сил. - А мою жену ты сволочь пожалел? Ты её оживил? Оживил? Я сам, как собака тебя умолял! Унижался! Просил! Собака тебе нужна? ... Задушу, собака деревянная.
   Иу, оказавшись на земле, и не сопротивлялся очень. Александр Четвёртый навалился по-настоящему яростно. Иу и в таком тяжёлом положение не отпускал слоника-собаку, прижимал его к себе правой рукой, как своего маленького ребёнка, как мать, которой всё равно, что будет с ней, лишь бы дитя не пострадало. Пока Ляпа и подоспевший Юрий Крепкорукий пытались оторвать, вцепившегося бульдожьей хваткой Александра, Иу косил глазами, как там его собачка. Чо не вмешивался, основательно размяв шею, он приступил к приседаниям. Ноги тоже затекли от долгого висения. Это только со стороны кажется, что всё так просто, виси себе и философствуй в меру своего воспитания, образования и жизненного статуса. Это, кстати, любимая тема Чо - "Воспитание и образование, их взаимодействие, польза и вред обоюдного влияния на жизненный статус, и личность разумных существ, стремящихся к неизвестной цели в неизвестном направлении". Чо защитился по этой теме в Университете и получил учёную степень. Там-то он с Карлом и познакомился. ... Эх, студенческие годы! Карлуша! Приятные были времена. И столько лет прошло, а всё помнится, как сейчас. Золотое время. Они жили с Карлом в одной комнате общежития, сдружились. И судьбы были у них чем-то похожи. Оба, можно сказать, выросли без отца. Безотцовщина. Но если Чо понимал поступок своего отца, понимал, что заставило отца оставить их семью, хотя детские обиды и не проходят просто так, Чо находил объяснения и оправдания поступку отца, любил его, то у Карла всё было по-другому. Отец Карла, в общем-то, и не был его отцом, он был тем существом, которое произвело ритуал размножения и эгоистично прервало дальнейшую цыпочку очень важной энергетической связи. Карл считал это худшим предательством во вселенной и не мог этого простить. Они часто спорили по ночам, спорили до драки, какой проступок может быть поводом для лишения разумного существа бессмертия. Чо спорил скорее из спортивного интереса, старался при помощи простых логических выводов, противопоставлений загнать Карла в безвыходное положение, заставить его сдаться, не ответить. Карл, как орешки щёлкал все эти подвохи из простой линейной логики (Карл называл её лилейной логикой) и не помогали ни какие примеры Чо из истории. Карл всегда был ярым последователем многомерной логики, не зря он разрабатывал теорию: Четырёхмерная логика обоюдного воздействия преступника и жертвы в бытие, определяемом болезненным сознанием неразвитых существ. ... И уже далеко за полночь, они всегда мирно засыпали, каждый в своей кровати, подтянув одеяло под самый подбородок, засыпали под любимое изречение Карлуши. Он этим, как бы всегда ставил точку в их спорах и Чо никогда не возражал, он, в принципе, был согласен, и спать хотелось, жуть, Карла он жалел, а спор это, так. Карл, почти бормоча себе под нос, произносил - " А ты представь себе, Чо, ... что если бы Создатель нас всех бросил. ... Просто так ".
  
   Чо продолжал приседать. Путники, одевшись, испив на ночь водицы, помолившись, улеглись спать у костра, подложив под голову шапки. Чо, выпрямившись, видел спокойные лица, по которым бегали отблески костра, убаюкивая их, забираясь в самые глубокие морщины, шрамы, складки серо-землистой кожи. Чо ещё подумал - " А что бы им смог доказать Карлуша при помощи своей многомерной логики? И стали бы они с ним спорить сами или нет?". ... Долгий день наконец-то закончился. Присев, Чо терял лица путников, костёр ограждал и защищал священный сон скитальцев.
   Иу исполнил свою роль до конца. И хрипел, как надо, и глаза закатывал, пока отрывали Александра, и ногами дёргал, и слоника-собаку, как дитя прижимал.
   Александр не отпускал. Ляпа и Юрий Крепкорукий уже и ноги от земли оторвали и тянули его, как жабу раздирали, каждый в свою сторону, побагровели от напряжения. Он всё держался. Держался словно за последний шанс, за последний из миллиона мелких, серых, болезненных, надуманных шансиков.
   Иу захрипел в отчаянии: - Чо помоги. У него такая энергетика, что он меня и вправду удушит. ... Чо!
   Чо был существом обстоятельным, разминку не прекратил, а помог очень дельным советом: - Терпи, Иу! ... Помни, что здесь основной закон - Употребитель всегда прав! ...Он тебя и употребляет. Постарайся попытаться всё это сублимировать и обратить в выброс положительной энергии очищения. ... Если тяжело говорить, перейди на мысленное общение.
  - Не могу! - шипел тихим голосом Иу. - Он все мои мысли забивает своей ненавистью.
  - Сублимируй-сублимируй, - перешёл на мысленные послания Чо.
  Александр в этом диалоге уловил надежду для себя: - Что больно, сука? ... Значит можешь?! Можешь! Я тебя сейчас придушу окончательно, а потом ещё шкуру с тебя спущу, гнида!
  - Так я же вам про это и хотел рассказать, - засиял от счастья Иу и расплылся в улыбке, как заласканный домашний кот, килограмм на двадцать. - Нет, вы всё-таки странные создания, - сказал он с любовью и плавно-плавно оторвался от земли, подняв вместе с собой и Александра. Вышел почти цирковой номер. Ляпа и Юрий Крепкорукий держали за ноги Александра Четвёртого, скорее тот опирался на их плечи своими ногами, такой малый гимнастический этюд. ... Делай, раз!!! И ты уже наверху. Этюд можно было бы назвать "Звезда". Александр, стоя на плечах товарищей, не отпускал горло Иу. Иу же висел в воздухе с разведёнными в стороны руками.... Красиво. Со слоником-собакой что-то напутали, потому что он повис рядом с ними, испуганно, как птенец бил большими ушами и лизал обоих поочерёдно в лицо, Александра Четвёртого и Иу, как щенок, скуля. ... Делай, два!!!
   Ляпа, как левая нога "звезды", сказал снизу: - Пойдёмте, в натуре, лучше Катю выручать. Слышите вы меня там, акробаты?
  - И я за это, - подтвердил Юрий Крепкорукий, удерживая баланс.
   Иу закатил в блаженстве глаза и тихо сказал Александру: - Хочешь я поцелую тебя нежно в засос, словно твоя жена Алиса, ... и всё вернётся.
   Лицо Александра свела судорога, ещё и эта летающая деревянная образина лизнула его в губы и нос, обдав запахом жёной слоновой кости. Александр от отвращения разжал мёртвую хватку. Пирамида распалась. ... Делай, три!!!
  
   Чо наконец-то закончил свою нудную гимнастику, в конце упражнений он с удовольствием хлопнул себя по синеватым ляжкам, подтверждая ... Хорошо! Жизнь прекрасна! У него что-то ещё заурчало в животе, тем самым, поднимая настроение и усиливая желание жить дальше. Сок вечной жизни заиграл, как молодое вино, добавляя румянца. ... А может это были и блики костра на гладкой коже: - Ну что? Возвращаемся? Все готовы? - сказал он с интонацией молодого экскурсовода, закончившего первый рабочий день.
  - Сейчас заскочим на одну секундочку за Екатериной, здесь недалеко. Я же ребятам пообещал. И домой, - подкорректировал планы Чо Иу.
  - Тогда веди, - без лишних сомнений согласился Чо.
   По выражению лица Александра было видно, что он смирился, сдался, сник и надломился. На одно лицо страданий, было, может даже и много, перебор, но так бывает, когда вы стоите не в очереди, где отпускают только по одной штуке на лицо, а стоите перед выбором признаться себе в чём-то или соврать. ... Остальные официальные лица ничего не выражали и были вполне готовы заскочить на секундочку за Катькой, Катюшей, Екатериной, Катенькой и всё это в одном лице.
   Иу со знанием дела повел всю компанию во спасение Екатерины. Шли недолго, да ничего и не шли. Иу задрал ногу и переступил в чёрный квадрат. Можно сказать, и скрылись в ночи, оставив костёр догорать и вечных бродяг досыпать у огня, а можно сказать, их поглотило нечто похожее на потухший экран с пугающей чёрной плотностью неведомого страха. ... Что это? Конец? Начало? ... Перерыв? ...
  
  - Холодновато что-то. Бр-р-р! - пожаловался Чо, ступивший следом за Иу.
  - Октябрь месяц. Ты что хотел, - ответил ему Иу. - Сейчас раздобудем одежду. Нас здесь должны встречать.
  - Ты это серьёзно? - удивился Чо.
  - А здесь несерьёзных не любят, - Иу нахмурил брови. - Тихо! Не толкаться, - в голосе Иу зазвучали командирские нотки, он осадил напиравших из темноты Юрия Крепкорукого, Александра Четвёртого и Виктора Ляпу. Странное создание Негодяй тоже прошмыгнуло вместе со всеми в геометрическую фигуру, строго обозначенную в нашем сознании своим пугающим цветом. Разум у Негодяя отсутствовал, точнее сказать на этом этапе он ему был не нужен. После превращения в собаку прежний разум его помутился. Здесь же в новой функции всё по-другому, другие задачи бытия; лижи, ласкайся и скули, показывай свою преданность. А что раньше? От мысли, что на нём всё государство держится, его так распирало. Так распирало! Так!!! Как иного думского не разопрёт за четыре года на хороших харчах. Уровень функций тот же, правда, превращения бывают в другую сторону.
  Негодяй преданно тёрся покато-тупым лбом пониже спины своего хозяина Иу. Чувство хозяина самое крепкое и его не смутишь никакими превращениями-обращениями ...
  - Мать моя! Так это же Эрмитаж! - восхищённо не подчинился приказу Юрий Крепкорукий. - И канал рядом.
  - Тихо! - осёк его Иу.
  - Интересуетесь чем, господа? - спросили их из полумрака.
   Ночь. Улица. Газовый фонарь робко попыхивал коротким синеватым пламенем, больше смазывая реальность, чем, освещая. Не пришло ещё его время засветить на всю планету. Одинокий фонарь на тротуаре в белесо-молочной дымке ночи трепетал в ожидании, зажатый между величественной архитектурой, гордым чудом и наглым, несогласным с этим ветром.
   Они подошли ближе. Иу, как ведущий, спросил: - Мы ищем баронессу.
  - Есть и такие, - из темноты вместе с голосом вышел лоточник. Мужчина средних лет в коротком пальто с поставленным меховым воротником и в цвет его шапкой-пирожком на голове. Через шею на кожаном ремне висел у него на животе лоток, вертикальной площадкой для всякой жизненной мелочи; красные и белые банты, спички, папиросы, семечки, открытки. Мужчина, сдержано улыбаясь, развернул веером откровенные фотографические картинки: - Выбирайте. У меня здесь и княжны есть, и графини, ... и баронессы найдутся. Если поискать внимательно.
  - Фу, какая гадость! - выругался Юрий Крепкорукий, рассмотрев в газовом мареве содержимое карточек. - А у вас одежды тёплой случайно не найдётся, - отвернувшись, спросил он.
   Негодяй, не разобравшись, подлетел и лизнул своим длинным языком в самое изображение карточек.
  - Вот кто понимает, - засмеялся лоточник. - Животное, а понимает. ... Найдём и одежду вам, господин. У нас всё имеется в избытке. Всё, что душе угодно.
   Ляпа попросил у лоточника карточки и затасовал их веером, как игральные карты: - Помнят ещё руки. Помнят. ... О! Санёк, смотри! Это же твоя Алиса. ... Смотри, как раскорячилась, - Ляпа извлёк из колоды одну фотографию. - Точно похожа.
   Александр вырвал карточку из рук Ляпы. Это действительно была Алиса, с чёрно-белого фото она смотрела на Александра только ему одному предназначенным взглядом, в котором только ему одному предназначался тихий упрёк в, прощающих обман девичьих надежд, глазах Алисы. Александр порвал карточку в мелкие-мелкие клочья, пока не пропал даже маленький намёк на прощение, не угасла последняя искорка в глазах.
  - С вас, господин, за удовольствие один целковый, - сказал лоточник Александру, вынося из смазанной реальности морские бушлаты с бескозырками: - Прошу одеваться, господа! Вам, с какой ленточкой? - спросил лоточник у Юрия Крепкорукого.
  - Мне? - разнервничался от предоставленного выбора Юрий. - Мне? ... Я смотрю, вы на самом деле здесь всё можете. ... Мне флагманскую. Можно?
  - Лоточники такой народ, которые действительно всё могут. Вам, с какого флагмана? - успокоил его лотошник.
  - Мне? ... Мне. Давайте. Давайте мне ... "Тамбов" можно? - наконец-то решился, взвесив все "за" Юрий.
  - Мудрое решение, - согласился лоточник. - Это, как в хорошем шашлыке из загнанной лошади. Не пропадать же добру.
  - Мне эти ваши зазоры ни к чему, - огрызнулся Юрий, запахивая чёрный бушлат и заламывая бескозырочку на макушке.
  - Ленты примерять будете? - поинтересовался ещё лоточник, имея в виду ленты для патронов.
  - Это лишнее, - отказался Юрий Крепкорукий, наводя блеск на пуговицах бушлата.
  - А я возьму, - попросил ленты у лоточника Иу. - Мне они к лицу. Правда, Чо? - Иу перепоясался лентами крест на крест и выпятил грудь.
  - Адмирал! - отдал ему честь Чо.
  - Вольно! - весело скомандовал всем Иу.
   Ляпа попросил себе бескозырочку с эсминца "Колыма" и две гранаты за пояс, он тут же получил желаемое. Александр взял без запроса то, что было, как и Чо с Иу.
   Иу снова обратился к лоточнику: - Мы ищем баронессу Екатерину фон Майлибен.
  Лоточник с пониманием сдержанно кивнул: - Баронесса на площади. Только вам нужно спешить. Скоро всё начнётся.
   - Сколько у нас осталось времени? - уточнил Иу.
  - Постойте, ваше высокоблагородие! - перехватил его за рукав бушлата лоточник.
  - Что ещё? - удивился Иу. - Мы же можем опоздать, любезный.
   Лоточник крепко держал его: - Я должен буду досчитать до десяти, и тогда всё начнётся. Никак не раньше. Будет ещё выстрел, и уже ничего не вернёшь, ничего не изменишь и никого не спасёшь. Понимаете?
  У Иу налёт удальства на лице сменился на серьёзное выражение: - Значит, всё зависит от вас? В вас всё дело? Другим кажется, что это они вершат историю, а это вы? Простой лоточник?
  - Да, - просто ответил лотошник. - Так уж мир устроен, что разгадка вот она, рядом, а вы до неё никогда не доберётесь, слишком проста, от того и тяжела.
  - Вы случайно не изучали четырёхмерную логику для неразвитых существ? - спросил Чо заинтересованно.
  - Вы имеете в виду труды Карла Марсианского? - со знанием дела уточнил лоточник.
  - Именно его, - согласился Чо.
  - Нет, - отрезал лоточник и поправил товар на лотке, чтобы всё лежало строго на отведённом ему месте. - Некогда мне было этой ерундой заниматься. Работы много.
  - Нет, вы уж так не скажите, сударь мой, - возмутился Чо, хотя и сам, если честно признаться, считал это дело полной ерундой, но ему стало очень обидно за друга.
  - Я приверженец простой линейной логики, - успокоил его лоточник, выравнивая, как под линеечку свой скарб. - Я сейчас не об этом хотел вас попросить, - перевёл он разговор в другую плоскость. - Я же вам помог? Встретил, как полагается. Снабдил всем необходимым.
  - Да, - согласился с ним Иу.
  - Я с вас за это дело не возьму и копейки ломаной. Но, господа хорошие, продайте мне ваше животное, пожалуйста. Я вам хорошую цену дам. Сто целковых отсчитаю. ... Двести. Эта скотина того стоит, - у лоточника получился упор на слово "скотина".
  Негодяй жалобно заскулил по-собачьи и преданно прижался к ноге Иу, его большие уши безвольно обвисли тряпками, и задрожал поросячий хвостик. ( Крепостной Труля с хвостом ошибся, не всё рассмотрел на рисованной картинке). А поросячий хвост Негодяю даже больше шёл. Это же вам не Индия.
  Коль дело дошло до торга, в разговор вступил Юрий Крепкорукий. Он одним движением торчком поставил воротник бушлата: - Во-первых, любезный, ломаной копейки вы с нас не возьмёте просто потому, что у нас и нет этих ломаных копеек. Логика понятна?
  Почуяв недоброе, лоточник погрустнел: - Понятно.
  - А во-вторых! - умело продолжил переговоры Юрий. - Мы друзей, какие бы они не были скоты, не продаём. Понятно?
  - И это понятно, - согласился лоточник. - Но вы тогда не успеете добежать до площади. Я буду очень быстро считать. А так я бы мог растянуть этот счёт на ... продолжительное время. Даже на долгие годы, - использовал он последний аргумент. - А за это время может всё и рассосётся. А?
  - А ты и не сможешь быстро считать, - сбоку к лоточнику подошёл Ляпа и лихо, свистнув, двинул тому с правой руки: - Бегите! Быстрее! - крикнул он Чо и Иу. - Мы ему счёт собьем! Саня, помогай! - Юрий Крепкорукий, быстро оценив ход переговоров, подтянулся сам. Чо, Иу и Негодяй за ними, сорвались с места. Лоточник, взлетев в воздух, выкрикнул: - Раз!
  - Держи вторую торпеду! - Юрий Крепкорукий поймал лоточника в верхней точке возврата.
   Карточки закружили листьями над мостовой, банты бабочками вспорхнули с лотка и долго-долго выбирали место, куда присесть в размазанном трепыхании пламени. Ветер с Невы подхватил тощие, сизые облака и проделал аккуратное чёрное окно для нисходящего полумесяца. И тут же по чёрной воде, как бикфордов шнур побежала лунная дорожка, разбрасывая искры по гребешкам тёмных волн.
  - Два! - из-под сломанного лотка выкрикнул лоточник.
   Иу бежал вперед, выпятив грудь, неудержимо, вихрем. Чо чуть поспевал за ним. А Негодяй особо не спешил, он весело, как на прогулке цокал по камням крепкими деревянными ногами. Таковы были правила сложившегося исторического момента. Только бегом. Только вперёд.
  - Три! - лоточник не сдавался, гнида.
   Впереди уже можно было различить электрический свет фонарей на площади, тёмные силуэты приготовившиеся к последнему штурму. Может, если бы была полная Газификация, всё было бы по-другому?
  - Четыре! - лоточник сжался в клубок и руками прикрывал лицо.
   Ветер сбивал бескозырки, тормозил, сопротивлялся. Негодяй тянул его коротким обгоревшим носом, вместо сгоревшего хобота и вспарывал обгоревшими бивнями-клыками, короткими головешками.
  - Пять! - крутился ужом по земле лоточник.
   Тёмные силуэты зажали ленточки бескозырок зубами и передёрнули затворы.
  - Шесть! - пищал лоточник.
  И тут ветер стих. Всё замерло. ... Поздно.
  - Се-е-е-мь! - ушло с последним порывом ветра.
  Петроград смирился. Он понял, что сейчас Ленинград будет сдирать с него золочёный камзол вместе с посиневшей старческой кожей в пупырышках от вечной сырости, и благородная Петербуржская патина, как седина висков не поможет.
  - Восемь! - кровью выплюнул рот упрямого торговца.
  Отворилась казённая часть пушки, и дослали снаряд со звоном
  - Девять! - лязгнул лоточник зубами.
  Закрылся орудийный замок. Лунная дорожка добежала до гранитного спуска, и лёгкая волна выплеснула её на ступеньки, беги, разжигай мировой пожар.
  - Де ....
  - Стойте, товарищи!!! - успел первым Иу, и широко шагнул на площадь перед чёрными бушлатами и серыми шинелями с высоко поднятой рукой. - Стойте!!!
  А Чо так чихнул громко, что заглушил короткий хлопок пушечного выстрела. Погода сырая, мог и простыть на ветру: - Пчих!!! ... Пчих!!! - для верности повторил. И Негодяй залаял на всю Дворцовую.
  - Това-ри-щи-и!!! - крепкий баритон Иу перекрыл и лай, и площадь, и массы. Было в нём столько силы, уверенности и властности в растопыренной ладони. Сбил порыв, своим неожиданным появлением. Глаза в темноте горели не хуже электрических светильников. Пылали страстью. Приём конечно запрещённый, не человеческий, но кто упрекнёт его в такой судьбоносный момент. - Товарищи!!! ... Слушай меня, товарищи!!! Там!!! - он бросил рукой в сторону штабелированных укреплений, прикрывающих тёмные арки. - Там! За этими дровяными укреплениями! ... Там женщины! Там барышни! Совсем ещё юные девушки! Зачем же мы пойдём на них с оружием?! ... Зачем?!
  - Контра там засела, дядя! Проститутки! - задиристо отозвался молодой матросик с винтовочкой наперевес. - Га-га-га! - подхватила братва. - Чего их потаскух жалеть! Га-га-га!
  - Согласен! - ошарашил всех Иу. - Согласен! Есть там и проститутки. Согласен! Как же без них?! А, братишка?! - и сам оскалил тридцать два зуба. - Га-га-га! ... Но они же тоже народ угнетённый? Что? Разве не так? - гнул своё Иу.
  - Может им ещё цветы отослать, дядя? - не сдавался матросик. - Га-га-га!
  - А кто ты вообще такой? - растолкал чёрную шеренгу пожилой солдат в видавшей виды скособоченной шинели. - У нас же приказ! Товарищи, не слушайте его! Пойдем, раздолбаем этих шлюх и к своим бабам по домам айда! И эту контру здесь кончим! - солдат упёр свой винтарь в живот Иу, хорошо ещё, что винтовка была без штыка.
   Иу от испуга сглотнул слюну. Постойте! - вступился за него Чо, он оттолкнул ствол от Иу и подошёл вплотную к вредному солдатику. Негодяй тоже подскочил и зло зарычал на пехотного сутягу снизу.
  - Мы представляем комитет самых-самых, самых обездоленных людей на всей земле, - Чо очень убедительно изобразил руками очень большой шар, да так вдохновенно, что у солдатика даже шапка форменная с головы слетела: - Это кто ж такие? - с уважением спросил он. Чо достойно повернулся к Иу и сказал: - Покажи. - Иу с силой сорвал с себя патронташ и бушлат: - На! Смотри, вошь окопная! - и остался, как у нас говорят, в чём мать родила. Белый природный верх, чёрный природный низ и особенно отсутствие половых признаков произвело на революционные массы неизгладимо-сочувственное впечатление. Даже разбитной матросик присвистнул: - Это какая же сволочь так над людьми может издеваться? ... Фонари даже запылали ярче над площадью от негодования.
  - Командуй, товарищ! Что нам делать? - пожилой солдатик растёр слезу рукавом шинели.
   Иу, как заправский оратор, сорвал бескозырку с головы, сжал её в кулаке и обратился к внимающим массам: - Товарищи! ...
  
   " Как я их ненавижу. ... Как я их ненавижу. ... Как я их ненавижу". - Эти слова, как молитву последние два часа повторяла баронесса Майлибен, она хорошо обустроилась, сняв несколько брёвен из штабеля, Екатерина соорудила для себя отличную огневую позицию. Там впереди, куда смотрел ствол её винтовки, что-то происходило: - Как я их ненавижу.
  - Вы что-то сказали, Екатерина Алексеевна? - спросила её сослуживица и соседка по обороне девушка лет восемнадцати.
  - Ничего, Лизонька. Ни-че-го. Злоба меня душит. ... Как я их ненавижу. Этих скотов, - ответила баронесса.
  - А я думала вы стихи читаете. ... Я так люблю стихи.
  - Стихи? ... Какие теперь стихи, Лизонька? Этим скотам разве нужны стихи. ... Пуля каждому, вот что им нужно. Вешать. Вешать. На каждом столбе. Только петля их образумит. Там им и самое место.
  - Нет-нет. Что вы, Екатерина Алексеевна. Так нельзя. Они же тоже люди. Они ещё одумаются. Я верю, они обязательно одумаются. Это как пелена. Туман. Он пройдёт, - голос у Лизоньки был звонкий, чистый. Детский.
  - Ты, Лиза, ещё совсем ребёнок. Туман. У тебя в голове туман. Зачем ты вообще записалась в этот батальон? Тебе же рожать.
  - Ещё не скоро, Екатерина Алексеевна. ... Посмотрите лучше, какие строгие звёзды. Они слушают наш разговор и не понимают. Они не понимают, почему мы так коротко острижены. - Лиза взъерошила свой короткий рыжий ёршик волос. - Как мальчишки. Ха-ха-ха! - зажурчал её ручеёк беззаботного смеха. - Звёзды! Я мальчишка! - озорно крикнула Лиза в тёмный небосвод. И самая большая тёмная арка ответила ей перемигиванием ярких светлячков.
  - Тихо! Кому там весело? - донёсся грудной голос командира батальона. Женщины строгой, волевой. - Всем приготовиться! ... Они скоро пойдут на штурм.
  - Пороть надо было больше этих свиней, - выдавила из себя баронесса, досылая патрон.
  
   - ... Вот! ... Так значит, всё и устроено, товарищи! Насилие оно везде одинаково! Есть правда маленькие различия по степени жестокости, но они мало влияют на конечный результат. А результат, как я вам уже говорил, сферически закольцован, то есть, связан с первоначальным посылом, - революционные массы слушали внимательно, по глазам было видно; по раскосым, круглым, узким, прищуренным, водянистым, голубым, карим, зелёным, уставшим от серой неправды жизни, и пытавшимся поверить даже явной лжи, сказанной с заботой о них, таких разных, но очень похожих. Иу понимал это, чувствовал. Такого наслаждения он никогда раньше не испытывал. Столько существ внимает ему, без угроз и страха, без фокусов и чудес, сами по своей воле. Его сублимация почти закипала, бурлила от неудержимого внутреннего восторга. ... А хотелось больше, больше, больше, - И если ваш первоначальный посыл был злом, то..., - Иу прервался и попросил Чо помочь ему с наглядным пособием. Чо, как мыльный пузырь выдул из себя, на удивление всем, огромный шар-сферу. Шар переливался электрическим свечением. Иу обошёл его со всех сторон, проверил ... и продолжил. - Если вы, находясь, например, вот в этой точке своего жизненного предназначения, - Иу указал пальцем точку на сфере у самого носа Чо. - Совершили что-то плохое. Зло не вернётся к вам сразу. - Иу повёл пальцем по своду сферы и остановил его с другой стороны. - Оно само расползётся, соберёт ещё по пути другое и вернётся к вам вот так, - Иу с силой ткнул в шар-сферу пальцем, и она, лопнув, густо заляпала лицо Чо голубой слизью.
  - Спасибо! - сказал Чо.
  - Пожалуйста! - ответил Иу.
  - Это всё конечно понятно, - прервал оцепенение революционных масс пожилой солдатик. Он стоял ближе всех к Иу, опираясь на свой "винтарь". Обмотка на его левой ноге размоталась и свисала грязной тряпкой, но его это мало волновало. Всегда есть такие индивидуумы. Всегда. ... Невзрачные, незаметные, безликие с водянистыми пустыми глазами, в неопрятной одежде, они всегда оказываются в водовороте событий, стоят и тихонько, чтобы никто не видел, ковыряют в носу, сплёвывают под ноги, цыкая сквозь редкие гнилые зубы, ждут, ждут своего часа. Слушают, но делают вид, что это им не интересно. Зевают. Ждут. - А как же классовая борьба? - спросил солдатик, дождавшись.
   Этот простой вопрос прервал процесс сублимации Иу: - Классовая борьба? - переспросил глупо Иу, скорее чтобы потянуть время. - Значит, вас интересуют вопросы классовой борьбы? - ещё раз переспросил Иу.
  - Да! - с ехидцей подтвердил окопный пижон и цыкнул Иу под ноги.
   Чо спас ситуацию. Он решительно достал из-под бушлата несколько машинописных листов: - А нет никаких классов! Нет!!! - решительно затряс листами перед носом у солдатика Чо. - Вот доказательства!!! Вот!!! Здесь всё окончательно и бесповоротно доказано! Нет никаких классов! Есть люди! Люди! И больше ничего! Люди! ... Это доказательство!!! - Чо затряс листами у себя над головой, чтобы было видно всем на площади; и солдатам, и матросам, и рабочим, и сочувствующим, и баррикадам, и орлу, и высоченной колонне. Чо даже совсем немножко оторвался от земли, на какой-то метр, мог бы и больше, но это было бы уже слишком явным чудом, подсказкой. - Это учение Карла Марсианского! - протрубил он. -... Здесь есть его роспись, и даже печать! - Чо спустился на землю и снова ткнул для убедительности листки под нос буквоеду в рыжей шинели.
  - Да, мандат хороший. Хороший, - согласился солдат. - И что здесь на трёх листах всё прописано?
  - Здесь не три листа, а семь, - поправил его Чо.
   Служивый почесал затылок: - Значится, враждующих классов нет. ... Хм. Ладно. А может, и народа угнетённого нету?
  - И народа нет! - осипшим голосом подтвердил Чо. Такую сырость не каждый выдержит. Сел голос. - Есть только люди, - просипел Чо.
  
  
   Не выдержав ожидания, женщина-командир батальона взобралась на самую высокую точку деревянной баррикады: - Нет, господа, так решительно не годится! Вы сегодня атаковать собираетесь?! - крикнула она во всю свою мощную грудь.
  
  - Принепременно, мада-а-а-м! - заржали в ответ балтийцы. Высокий матрос, метра два ростом, пробрался к митингующим и решительно рубанул воздух широченной ладонью, в которой и трёхлинейка смотрелась игрушкой: - Товарищи, давайте что-то решать! Действительно перед бабами неудобно.
  - У меня остался ещё один, последний вопросик, - не сдавалась пехота. Бывают же такие люди. Чо даже застонал: - М-м-м-м. Что ещё вам не ясно, товарищ?
  - Хорошо! Классов, как бы нет! Бумаги подтверждают. И подпись, и печать на месте. Всё чин чином! Карлу мы доверяем. ... А борьба как же? Борьба? - выдавил из себя последний довод окопный правдоискатель.
  - Борьба есть греко-римская. Есть вольная борьба, - жёстко ответил ему Ляпа. Не любил он таких зануд. Одно слово, гнида. Ляпа, Юрий-крепкорукий и Александр Четвёртый давно уже пришли на площадь и внимательно слушали спор, но не вмешивались.
  - Ещё есть дзюдо, - уточнил Юрий Крепкорукий. - Очень хорошая борьба. Советую.
  - Это всё! - подвёл общий итог спора Иу. - Видите, как всё просто, товарищ.
  - А я что? Я ничего, - наконец-то сдался товарищ и юркнул, растворившись в массах. На данный момент он свою задачу выполнил.
  - Где Катя? - спросил Ляпа у Иу. Иу осторожно кивнул в сторону бревенчатых укреплений: - Она там, в обороне. Стрелять нельзя, понимаешь. Нужно что-то придумать.
  - Думай, - сказал Ляпа.
  - Товарищи! - снова воспрянул Иу, - Мы пришли сюда сбросить ненавистные нам оковы самодержавия! Так давайте будем честны до конца! Давайте сбросим с себя все одежды! Отречёмся от старого мира! Отринем запах рабства! Пойдём на штурм без одежд и без оружия! Не нужно насилия, товарищи!
   Даже облака застыли в небе от таких искренних слов. Бежали-бежали, усиливая напряжённость исторического момента, свинцово хмурились, нагоняя тревогу, топорщились строгими пушистыми бровями. А тут замерли. Всё замерло. Тишина покрыла площадь. И массы застыли в единой гравюре.
   Иу самому стало не по себе. Наверное, сболтнул-то лишнего. Тишину нарушил визгливо-истеричный голос, если бы он, голос, существовал сам по себе, то можно было бы предположить, что принадлежит он сухой, жилистой женщине невысокого роста с рыжей короткой причёской, резкими чертами лица и вырывается он из тонких, искусанных в кровь губ. И конечно мы бы, как всегда ошиблись. Голос принадлежал плотному, даже рыхлому матросу, весу в котором было никак не меньше ста пятидесяти кило облечённых в нежно-розоватую кожу: - Идейные - анархисты поддерживают такое предложение, товарищи!
  - А что! Я тоже согласен! - присоединился к идейным анархистам молодой матросик. - У нас же у каждого по два штыка! Га-га-га! - понравилась шутка балтийцам.
  - Я сказал без оружия! - попытался перекричать, дружный рогат Иу.
  - А я вот не согласен! - вынырнул обратно пехотный сутяга, таща за собой распустившуюся обмотку. - Про это у Карла ничего не сказано! И от товарища Троцкого не было такого приказа!
  - Да в жопу твоих кумиров! - пригрозил ему кулаком Ляпа.
  - Идейные - анархисты поддерживают такое предложение! - с той же интонацией повторил крупный матрос, чем разжёг новый порыв смеха.
  - Успокойся, - Иу остановил рукой закипавшего от злобы Ляпу. - Что вы предлагаете, товарищ? - спросил Иу подчёркнуто вежливо у вездесущего пехотинца.
  - А пусть бы вот кто пришёл и рассудил бы вот нас здесь, если вам мои кумиры не подходят, - пехотинец в подтверждение своих слов стукнул прикладом о камни. - Имеем ли мы право голыми скакать по площади в такой момент, ... без оружия?
  - И где мы найдём такого человека ночью? - грустно спросил Иу.
  - Есть такой человек! - не меняя тембра, отозвался анархист.
  - Ну-ка, ну-ка! - заинтересовался Иу. - И кто же это?
  - Свояк мой, дядя Коля. Он на Путиловском сейчас в третью смену работает. Его сюда приглашали, а он не пошёл. Человек исключительно порядочный, слесарь-лекальщик.
  - Хорошо, - согласился Иу. - Посылайте кого-нибудь за вашим дядей. Мы подождём.
  - Чего ждать-то? Чего ждать? - возмутился двухметровый матрос. - Время уходит.
  - А у меня есть хорошее предложение, - быстро нашёлся Иу. - А давайте пока придёт дядя Коля, устроим сборный концерт. Мы покажем пару номеров, и барышни нам что-нибудь покажут.
   Негодяй запрыгал от радости. Он всегда любил балы, представления, праздники.
  - А что, братишки, посмотрим, что нам барышни покажут? - снова развеселил всех озорной матросик. - Посмотрим! - поддержали его все. - А как же мы им, скажем? - спросил матросик у Иу: - А вот ты и пойдёшь парламентёром, - предложил Иу.
  - Хорошо, пойду, - братишка нашёл белый платок, привязал его к штыку и с радостью зашагал в сторону женского батальона.
  
   Лиза не смотрела в ту сторону, откуда должна была прийти смерть. Она о ней сейчас и не думала. Как можно думать о чём-то кроме любви в восемнадцать лет. Она лежала на спине и смотрела на звёзды. Лиза по очереди прикрывала тонкой ладошкой глаза, левый, потом правый и думала о Пете. С Петей она познакомилась уже очень давно, так ей казалось. Ей не было ещё и пятнадцати, когда она впервые увидела его длинную, нескладную, высокую фигуру. Это было летом на даче. Лиза прогуливалась с сёстрами недалеко от домика, который снимали на сезон её родители. Лиза и сёстры прохаживались втроём на краю дачного посёлка по дороге ведущей на станцию. Солнце палило нещадно. День был прозрачный и ясный. Девушки вели себя, как настоящие светские дамы, прикрывались зонтиками от солнца, головки держали с достоинством и разговаривали о всякой глупости. Дорога на станцию пустынна. Посёлок словно вымер. Поле и лес в дрёме притихли до вечера. И тут она увидела Петечку. Её Петечку. Тогда она ещё не знала, как его зовут, они не были знакомы. Пётр решительно шагал по полю в каких-то очень больших сапогах, явно больше нужного размера. Лизе показалось, что это сами сапоги заставляли его так шагать. Широкополая шляпа сбилась на затылок, и светлые пряди волос слиплись на лбу от пота. К груди Пётр прижимал двумя руками охотничье ружьё. На поясе у него болталась широкая замшевая сумка.
  "Смотрите, настоящий следопыт", - сказала младшая сестра Лизы Анна. Девочки рассмеялись. Пётр ещё прибавил шагу и споткнулся, подвели сапоги, он зацепился за что-то и неловко растянулся недалеко от прогуливающихся барышень. Ружьё воткнулось в песок, шляпа покатилась по полю. Барышни от испуга замерли и чуть сдержались, чтобы не рассмеяться снова. Пётр быстро вскочил, поднял шляпу, ружьё, сделал поклон головой и серьёзно сказал: - Простите! Лиза ещё успела рассмотреть светлый пушок над его верхней губой. Губы, щёки и уши Петечки пылали. А когда он снова прижал своё ружьё к груди, девочки не смогли удержаться от смеха. Из ствола ружья Петечки торчали три грустные василька. Он зарделся ещё больше и бросился прочь.
   Вечером за чаем, они рассказали родителям об этом случае. Мамам сказала, что, скорее всего, знает этого бедного юношу и что он из очень хорошей семьи. А папа долго смеялся над неуклюжестью молодого человека.
   Это было просто замечательное время. Зной сменялся на приятную вечернюю прохладу, шёлковый ветерок гулял по всей веранде. Можно было прижаться к маменьке, гладить её мягкую руку и слушать, как папенька читает в слух газету. А можно было не слушать папеньку, а слушать пение цикад в саду, шорохи веток, шум травы, далёкий лай собак. Много чего можно было. Оказывается, эти простые дела и есть самые важные в жизни. Самые-самые. Как небо. Как звёзды.
   Выстрел всё перечеркнул, смял, скомкал безжалостно и небо и звёзды. Лиза перевернулась и увидела вдалеке, как на землю оседает тёмная фигура с белым платком на штыке. Баронесса передёрнула затвор, он подавался с трудом, заел. Баронесса исступленно дёргала его: - Один готов! Давай же! Ну, давай! ... Вот сволочь! Я всю эту мразь перебью. Всех до одного. Эти скотские рожи. Как я их ненавижу.
  - Кто стрелял? Кто посмел стрелять? - услышала Лиза голос своего командира. Лиза так была растеряна, что не нашла ничего лучше, чем сказать: - Вы же убили его, Екатерина Алексеевна.
  - А зачем мы здесь, девочка моя? - Екатерина Алексеевна никак не могла справиться с затвором.
   Лиза зачем-то поднялась во весь рост: - Он же шёл с белым флагом, Екатерина ... - Лиза не успела договорить, ответный выстрел с той стороны всё оборвал. Пуля ударила очень точно в маленькое сердечко: - Как же... - вырвалось у Лизы, и тяжёлая пуля отбросила её тело.
  - Не стреляйте! Не стреляйте! - командирша женского батальона, размахивала фуражкой. - Это ошибка! ... Кто посмел выстрелить? - спросила она у Кати. Катя, бросив свою винтовку, затвор так и не поддался ей, склонилась над Лизой с безумным взглядом: - Это я её убила. Я. Я. ... В него стреляла, а убила её. Девочка моя, зачем же так. Девочка моя, - Катя пыталась закрыть Лизе рану, а кровь сочилась и сочилась между пальцев. Лиза даже не успела закрыть глаза. ...
  
   Иу на этот раз чуть сумел сдержать праведный гнев революционных масс. Он попытался вырвать винтовку у выстрелившего в ответ пехотинца. Пехотинец не отпустил её сразу: - Видали, ребята, какие суки! Не трожь, контра, винтарь! - тянул он винтовку к себе. - С ними не договариваться надо, а убивать! Мало они крови нашей попили! Зальются они кровью! Захлебнутся! ... Отдай винтарь!
  Иу вырвал винтовку из рук солдата: - Мы же решили, что будет концерт!!! - зарычал Иу так, что Негодяй завыл с испугу на всю площадь. - Кто против концерта?! Кто?! ... Выходи! - сделал предложение всем Иу. Глаза его, как заказывали, налились бешенной кровью и светили не хуже корабельных прожекторов. А с винтовкой в руках вид вообще был грозный. Бело-чёрное существо в бескозырке. Самый угнетённый из угнетённых, с отрезанным мужским достоинством, как все думали, в полупрофиль был ужасен.
  - Не, концерт лучше, - подумав, ответили ему матросы. - Мы уже и номера приготовили, - отбил небольшую чечётку двухметровый гигант с линкора "Предусмотрительный".
  - И я так думаю, - уже мирно согласился со всеми Иу. - Я сам пойду на переговоры! Без оружия! - он передал винтовку Чо. Тот брезгливо, одними пальцами, передал её дальше Ляпе. Виктор Петрович принял её с любовью, погладил ствол, приклад приласкал и опробовал, как приклад к плечу приладится, прицелился в пехотинца. Тот, пригрозив ему в ответ кулаком: - Мы с вами ещё разберёмся, контра размалёванная! - скрылся за чёрными бушлатами. ... "Он своё дело сделал, его не осудишь. А как, на самом деле? Если какая-нибудь блядь из-за своих душевных переживаний стрельнула в твою сторону, то имеешь полное моральное право, поддержанное трудовым народом, ... Постойте, но я же сам утверждал, что народа нет, а есть люди" - Чо снял бескозырку, под ней творилось что-то непонятное. Нужно было срочно проветрить голову. - " Я стал сомневаться в правильности выводов сделанных Карлом. ... Нет. Этого быть просто не может. Так, давай ещё раз". - Голова стала замерзать на ветру. И голос осип ещё раньше. По логике вообще можно было подхватить жестокую простуду. С вашей логикой. Сыро здесь. Чо снова одел бескозырку. - "Почему люди не могут быть трудовым народом? ... Могут и имеют полное моральное право вливаться в любые массы в зависимости от задач текущего момента. Бр-р-р!". - Давай поменяемся головными уборами, - предложил Чо Александру Четвёртому. - Мне мой, что-то жмёт, что ли.
  - Давай, - согласился Александр.
  
  
   Иу обо всё спокойно договорился. Сборный концерт решили устроить у колонны. Там и светлей и удобней. Идя на переговоры, Иу взял на руки убитого матроса и посадил его спиной к штабелю укреплений. Туда же вынесли и посадили рядом и Елизавету. Катя ползла, рыдая, за ней на четвереньках и просила не забирать её у неё. Лиза, получилось так, смотрела на те же звёзды из-под высоких ресниц, потухшими голубыми глазами. Молодой матросик съехал по штабелю спиной в сторону Елизаветы, бескозырка слетела, и он прильнул своей русой головой на плечо Лизы. ... И снова можно было бы подумать, что этого быть не может. ... Или не должно было быть. Тем более, что его тоже, так просто случайно получилось, звали Пётр. Петечкой его звала только мама, а так в жизни в основном его звали Петькой.- "Петька, принеси! Петька, подай! Петька, убери! Да побыстрее! Нет, какой ты всё-таки, Петька, ленивый. Даром, что кормим тебя, ирода?". Так и сидели они парой под штабелем, у их ног лежала Катька, лицом уткнувшись в камни и, что-то бормотала себе там. Она выпросила у солдат спирта и с горя выдула почти полный котелок. Скоро бормотания прекратились. ... Было, похоже, что Пётр уснул на плече Лизы, а она и довольна этим, смотрит себе в небо и боится пошевелить плечиком, которое затекло. Пусть выспится любимый. Скоро у нас будет ребёночек и он, Петечка, будет мне помогать. Вставать по ночам к нашей крошке, укачивать её, и петь ей очень добрые и ласковые песни. А я тогда отосплюсь. ...
  
  
   Первым номером концерта напросился выступать сочувствующий революционным массам поэт-футурист Павлушка. Двухметровый матрос басом объявил его выход: - А сейчас выступит поэт-предсказатель будущего. Он прочтёт революционный гимн хрену!
  Матросы, солдаты и барышни захлопали, приветствуя поэта. Павлушка в порыве распахнул полы своего пальто и с молодым запалом бросил в лицо всем-всем-всем: - О, хрен! Как ты могуч! Когда тебя вставляешь в глотку! Тем, кто привык орать нам - " Боже, храни царя!".
   У нас свой царь под бескозыркой! Не хуже вашего! ... Не зря!
  Мы отвергаем всех! Дворянские скоты! Придёт то время, когда простые люди!
  Дадут вам хреном в темя!
  Они поднимут хрен, как знамя, натруженной рукой! И гордо понесут в народ!
  Не спи! И не зевай! ... Сади!
  Засаживай ... свой огород!
   Овации накрыли площадь. Всем понравилось, особенно матросам. Павлушка смутился, зарделся от такого успеха. Он простой паренёк покорил столицу. Такой успех. Худые, впалые щёки его запылали, губки задрожали: - Да ладно вам. Не надо, - промямлил он и попросил закурить папироску, чтобы успокоиться. И тут же сотни рук отозвались: - На, кури мои, братишка! Заслужил.
   Вторым номером матрос-великан объявил себя: - Простой матросский танец "яблочко". Классическая чечётка в вольном исполнении. ... Исполняю я. - Аплодисментами поддержали и его. - А вас! - он грозно показал свой кулачище остальным матросам. - Я попрошу спеть. Раз нет аккомпанемента. И что бы пели все! А не то!
  - Я же просил без насилия, - предостерёг его Иу.
  Матрос с "Предусмотрительного" согласился с этим и уже более мягко попросил: - Поддержите, братцы.
  - Эх! ... Яблочко! Куда ты котишься? ... Попадёшь туда! Да не воротишься! ... Эх! Яблочко! ... Очень даже стройно получилось у тысячи матросов. И не репетировали ни разу, а задрожали стёкла во дворце. Не орали, брали душой и тоской стройной. От такого прочтения ноги сами просились в пляс. А матросище давал, вколачивал в брусчатку ботинок сорок седьмого размера. ... Эх! Яблочко! .... Негодяй не выдержал и тоже бросился в пляс. Он кружился вокруг морского великана на задних лапах, притопывая деревяшками о камни. Душу морскую не спрячешь и за три моря. ... Попадёшь туда! Не воротишься! ... После пяти минут непрерывного танца к Иу подошла командирша женского батальона. Она козырнула, отдав честь, и получила в ответ то же приветствие от Иу: - Что вы хотели, мадам? - спросил он у неё.
  - Я чувствую это надолго. А нам необходимо подготовиться. Мы на некоторое время покинем вас, чтобы привести себя в порядок перед выступлением, - чётко изложила она просьбу по-военному; спинка ровная, руки по швам, грудь высоко вперёд. Ох! Какая грудь! ... Батарея.
  - Я не задерживаю вас, мадам, - Иу приложился к бескозырке. - Возвращайтесь быстрее.
  - Есть! - ответила она и плавно развернула главный калибр на сто восемьдесят градусов.
   А "яблочко" накатывало и накатывало на площадь, как морская волна на суровые скалистые берега. Была в этом и своя красота, в неотвратимости морской стихии, волна за волной плещет, набегает, ласкает с любовью береговую гальку или бьёт, как портовая девка по небритой каменной скуле, наотмашь. И сколько силы в той руке, а ведь тоже любит, любит это огромное чудовище, произведение природы.
   После получаса танца Негодяй сдался. Уморилась бедная собака: - Я всё! - махнула она Иу передней лапой и, пошатываясь, пошла к столбу освещения. Опёрлась об него и долго тяжело дышала, восстанавливая дыхание. Пар от дыхания поднимался до самых фонарей.
   Иу сам не выдержал: - Всё хватит! - и собрал в кулак песню. - Давайте, следующий номер.
  - Следующим, последним номером нашего выступления будет грустная песня в исполнении идейного - анархиста. Песня "Я помню чудное мгновенье"! Барышням приготовится! - бодро продекламировал великан-матрос, как будто и не было изнурительного танца.
   Анархист вышел вперёд. Собрался. Настроился. Пригладил волосы ладонью. Смочил пересохшие губы, облизав их языком. Вытер рот рукою. Прижал эту руку к груди. Запрокинул голову и полился нежный, тонкий, хрустально-чистый ангельский голосок: - "Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты. Как мимолётное виденье. Как гений чистой красоты".....
   И вновь площадь была поражена, поражена чистотой звука, чистотой слов. Даже облака опомнились и побежали дальше. О любви с любовью пел тучный матрос, изливал свою душу. Да и не смотрелся он тучным. Лицо его просияло, открылось неведомой тайне, и тайна открылась ему. Так, наверное, один раз в жизни и бывает. Откроется окошко, сойдёт свыше дар. Побегут и облака, и ветер запоет, и у самого внутри ангелы запоют, не обращая внимания на неподходящее место, время и внешность, ... "...и любовь", выдохнул последнюю строчку анархист.
   Аплодисменты запоздали. Не успели вовремя. Всё! Так бывает чаще всего. Гадай потом душа в смятении. Терзайся. Сомневайся. ... Почему? Почему? - Анархист, как обиженная барышня покинул сцену, бежал от стыда, как ему самому показалось. Всё было проще. Логичней. Настоящее не заканчивается с последней нотой, оно ещё какое-то время живёт в тишине, наполняет собой тишину, продляя и себе жизнь. Не выдержал анархист этого, не дождалась натура творческая, бежал, как институтка последняя, капризная: - " Не хотите! И не надо!".
   А тонкость вся была в том, что действительно хотели и очень, но не успели. Сборные концерты не терпят тишины, больших пауз, представление всегда должно продолжаться.
   Марш! ... Чёткий шаг. Ровные ряды. Марш! Марш! Марш! Из арки Генерального штаба, из-под несущихся коней, капельмейстер в чине штабс-капитана с аксельбантами во всю грудь, как шталмейстер и гофмейстер в одном лице вывел свой оркестр. Медь сразу же была отмечена луной, флейта ветром, а ударные сами отметились в строгой архитектуре площади, задробили и заухали о стены и большой плац. Марш, чем прекрасен, что он не терпит сантиментов, моментально наполняет вас гордостью и несет до резкого взмаха рукой капельмейстера. Марш враг анархистов. Достойный враг. Он не убегает и не прячется с дамскими рыданиями за спины товарищей, даже если это Прощание славянки.
  Хотя если быть честным то слезу погнало у многих матросов, но это была суровая слеза, открытая и поддержанная тысячным: - Ура!!! ... Ура!!! ... Ура!!!
   Когда головные уборы вернулись на землю и оркестр, сделав перестроение, стал, подчинившись безжалостной руке капельмейстера, замер. Из-за сложенных брёвен высыпали барышни. Все в бальных платьях. Во дворцах всегда всего много. Для этого им и нужно было отлучиться, чтобы подобрать себе наряд. В порыве, они разбежались по площади, приглашая кавалеров на танец. Рука капельмейстера стала мягкой, податливой, выхватила из воздуха нежную фигуру и опустила на площадь " На сопках Маньчжурии".
  Странное дело, но кавалеры не отказывались, они с поклоном принимали приглашение, дам, и, подчиняясь закону танца, вели пару, вливаясь в общий водоворот. Колона вскружила и вспенила в одном потоке разноцветные бальные платья и строгие чёрные бушлаты. Странно было другое, бальные платья не были против короткой военной стрижки, да и грубые ботинки не портили красоту девичьих ножек. ... "Плавно ....".
  "Амур" лентой и опоясывал суровый столп единовластия. Наспех припомаженные губы кокетливо спрашивали: - Как вас зовут? Ветром приносило колючий ответ: - Степан. ... Андрей. ...Яков. Иу и Чо тоже танцевали, впрочем, как и все остальные. Все кроме Негодяя, он один остался один. Обидно. Негодяй присел у баррикады возле Лизы, желая согреться и не мешать остальным. Юрия Крепкорукого пригласила крупная шатенка лет тридцати, они танцевали молча, женщина смотрела поверх плеча Юрия, её подбородок, шея, сомкнутые губы не были предрасположены к пустым разговорам или, может быть, они умело скрывали это. Презрения не было, была гордая дворянская печаль. Александр Четвёртый сам пытался не смотреть в глаза своей партнёрше по танцу. А вдруг он снова увидит в них укор Алисы. Чо вёл хрупкую брюнетку с правильным, иссини выбритым черепом на длинной смуглой шее. Зелёные глаза прожигали Чо насквозь. Если бы Чо знал декадентские стихи, она бы высосала всю его голубую кровь без остатка, до последней капли, медленно выкурила бы сигарету в длинном мундштуке, сбивая пепел в удивлённые глаза Чо, и принялась бы за его хрустящие уши синего отлива, в её любимой цветовой гамме.
  Иу по рангу достался командир, на штатский манер, командирша. Она пригласила его с отданием чести, и с честью сама повела этот тур. Иу задавал ей какие-то вопросы по фортификации и проблемам снабжения частей в полном окружении. Она на всё достойно отвечала со знанием дела. Иу специально задавал такие сложные и длинные вопросы, чтобы во время длинного ответа спокойно любоваться пышной грудью, выступающей парными редутами в обтягивающем вырезе платья. В мозгу Иу далёкие-далёкие воспоминания предательски мешали ему сосредоточиться и сублимировать: " На штурм! На штурм!" - терзало его незнакомое чувство.
   Танец был в самом разгаре, когда не рука капельмейстера прервала его, а грозный приказ: - Всем оставаться на своих местах!
  Застыли все пары, музыка, жизнь. Не поддались этому Чо и Иу, но им всё равно пришлось остановиться, их партнёрши замерли, как вкопанные. Чо сначала удивился произошедшему: - Иу, смотри, оказывается они тоже, так умеют, - потом и обрадовался этому. - Значит, мы что-то смогли. Не зря прилетели, Иу.
  - Не спеши радоваться, Чо, - понял всё по-своему Иу.
   К ним подошли трое. Двое серьёзных мужчин в чёрных кожаных куртках и таких же фуражках. За спиной у них злорадствовал знакомый им пехотинец: - Вот эти, гады, товарищи! - пехотинец уверенно показал новой винтовкой на Чо и Иу. - Ну что, соколики? Думали так всё и закончится. Думали ваша правда возьмёт? Вот вам! Хрен в зубы! - пехотинец состроил им увесистый кукиш.
  - Подождите, товарищ! - вступил в дело очевидно старший с красной повязкой на рукаве. Пехотинец послушно замолчал и отступил. Старший внимательно, колючим взглядом изучил задержанных: - Николай! - обратился он ко второму. - А тебе не кажется, что это те двое, которые были указаны в донесении Михайлова, которое мы перехватили с его посыльным?
  - Ну, у тебя, Янис и глаз! Точно контру просветил. Рентген! - похвалил старшего Николай.
  - А ну-ка, давай их к штабелю! - Янис расстегнул кожаную кобуру на ремне и выхватил наган.
   Пехотинец быстро забежал за спину Чо и Иу и затолкал их винтовкой в плечи: - А ну, пошли, гады! - и обмотка распущенная не помешала пехотинцу.
  Николай тоже выхватил пистолет и грубо потянул за плечо Иу, но рука соскочила с плотной и гладкой кожи Иу, тогда Николай зашёл сзади и стал толкать его в спину левой рукой по направлению к штабелю дров: - Пошёл, сука! Я тебе сейчас поупрямлюсь!
  - Товарищи, это невозможно! Товарищи! - сопротивлялся Иу. - Это невозможно!
  - Пошёл быстро! - гнал его Николай.
   Чо, согнув голову и заложив обе руки за спину, не перечил тычкам в спину, а шаркал по площади в указанном направлении.
  Их довели до штабеля, развернули и сами отошли на несколько шагов назад.
  - Это невозможно! Невозможно! Товарищи, не нужно этого делать! - твердил своё Иу, но его никто не слушал.
  От криков Иу проснулся Негодяй. Он пригрелся возле Лизы и заснул под духовой оркестр, ему что-то ещё и снилось первый раз в жизни, но что он сейчас не мог вспомнить. Негодяй закрыл глаза и жалостно заскулил.
  - Не нужно этого делать, товарищи! - кричал на всю площадь Иу.
  - Именем .... - сказал коротко Янис, и прозвучало три выстрела с синхронным эхом.
  Чо и Иу сползли по штабелю вниз с дырками во лбу, а Негодяй даже не тявкнул.
  Пехотинец подошёл к Негодяю и проверил ботинком жив или нет. Выпустив отстрелянную гильзу, пехотинец прочёл революционную молитву над тремя телами: - Дерево к дереву. А нелюдей к нелюдям. ... Во имя жизни на земле! - клац и запрыгала дымящаяся гильза по камням, выполняя закон притяжения.
   Уже уходя с площади, Янис не оборачиваясь, поднял руку вверх и сказал: - Можете продолжать, товарищи!
   Лента "Амура" зашевелилась снова и потекла вокруг столпа, как ни в чём небывало, никто ничего и не заметил. Танцующие пары улыбались, неслись, плыли, смеялись, командирша продолжала раскрывать фортификационные премудрости, обнимая руками воздух. Чудо, да и только, капельмейстер же может из воздуха извлекать чудо. Почему здесь нельзя? Готическая женщина в полной уверенности, что это она сама испепелила партнёра, кружилась одна, пуская дымные кольца вверх, в память о нём, и нанизывая потом их, кольца, на своё нервическое тело. Юрий Крепкорукий набрался храбрости и сделал комплимент своей партнёрше по танцу: - У вас божественная шея, ... мадам.
   Она в ответ улыбнулась с презрением, поверх плеча Юрия, зная настоящую цену своей шеи.
  Александру пришлось использовать всю свою волю, как он не пытался, не смотреть в глаза своей даме, опускал их вниз или отводил в сторону, Алиса появлялась там сама, прозрачным силуэтом она дразнила его, дерзко показывала язычок и шутливо душила себя двумя руками. Пришлось сжать зубы и превратить свою волю в кремень: - Бегай-бегай, дурочка. Ничего у тебя не получится. ...
   На площадь на лихаче привезли дядю Колю свояка анархиста. Лихач круто вложился в поворот и, пойдя юзом, на своём тарантасе встал в четыре копыта, намертво. Кони с арки Генерального штаба, понимая в этом толк, с уважением закачали гривастыми мордами, и заржали одобрительно.
  Дядя Коля высокий седой мужчина с аккуратной щёткой седых усов сошёл с тарантаса. Было видно, что его совсем недавно оторвали от работы, и ему это не нравилось, глаза сердито смотрели из-под белых бровей, желваки дёргались, широкая грудь под расстегнутой рубахой и потёртым кожаным фартуком вздымалась клубами пара, а правая мозолистая рука не хотела отпускать длинный напильник, размером с короткий меч гладиатора. Ничего хорошего площади это не сулило.
  - Кто меня от работы оторвал? - дядя Коля тяжело обвёл площадь взглядом, так что брусчатка затрещала и оркестр нестройно, некрасиво, сдуваясь, инструмент за инструментом закашлялся, застонал, сдавленным медным горлом. - Кто меня сюда вызвал? ... Спрашиваю, - дядя Коля был суров, как легированная сталь. Спартак. Лекальщики все такие. Не было бы лекальщиков, на земле давно бы уже наступил неуправляемый хаос с лоточной философией. - Что вы все делаете? - дядя Коля опустил напильник-меч к ноге. - Что? Я вас спрашиваю. ... Вы же все бездельники! Паразиты! Вы паразиты! ... Привыкли. Веселитесь. ... Весело вам? Праздника хотите? Каждый день? ... Каждый божий день, - дядя Коля напильником провёл по камням, вперёд, назад, искры полетели. - Праздник вам нужен? ... Хорошо, - напильник царапал хуже, чем иголка по стеклу. - Будет вам праздник, - искры маленьким фонтанчиком разлетались пробором на две стороны, рыжие, жирные, оранжево- ленивые. - Нравится? ... Вы все большие вруны! ...
  
  - Стоп! Стоп! - раздался громкий голос над всей Дворцовой. - Зажгите свет!
  Вспыхнули яркие прожектора и осветили всю площадь. Мужчина средних лет в джинсах, куртке с капюшоном, в бейсболке на голове, поднялся с деревянного кресла: - Дядя Коля, вы снова забыли свои слова! - сказал мужчина раздражённо в мегафон. - Вы должны были в последней реплике сказать - "Паразиты и большие вруны". И не просто сказать. Нам. Вы это всему миру говорите. Как приговор. ... Дядя Коля.
   Старый лекальщик виновато опустил убелённую голову и со злостью рубанул напильником по мостовой.
   Хорошо, будем считать снято. Всем приготовиться к следующей сцене! - объявил мужчина в мегафон для всех остальных. - Напоминаю! ... Все обнажаются! Снимают с себя всю одежду и бросают её к штабелю, прикрывая труппы! ... Всем понятно? Если увижу, что кто улыбается при этом! Сами ляжете там рядом! ... Всё! Давайте!
   Неспокойная выдалась ночь на Дворцовой площади. Не успел режиссер выстроить следующую сцену, как её, ночь, разорвали сирены милицейских машин. "Так можно и заикой стать", - подумала ночь, и давай потихоньку, потихоньку собираться в дорогу. Проверила всё ли на месте. - "Дворец есть. Колонна стоит. Площадь осталась. Кони над аркой не разбежались от воя сирен. Вроде всё на месте", - махнула ещё луне. - "Давай, закругляйся, красавица", - и потащила своё покрывало дальше на Запад, освобождая нагретое место, утреннему морозцу, потащила осторожно, чтобы не дай Бог, не зацепить за шпили и кресты, и чтобы внизу не заметили, что она немножко напугана сама, а посчитали, что уже пора. ... Пора уже. Пора. Пора и честь знать. Не в чести, конечно, труса праздновать, но время такое, сами понимаете. А с другой стороны, как честь уберечь? Легко сказать: "Береги честь...". Нет уж. Честь имею! ...
   На площадь не хуже лихача выскочило три машины. Одна с визгом тормозов остановилась в пол оборота у съёмочной группы. Две другие остановились сзади. Из всех машин выскочили люди с оружием в руках. ...
  
  - Так это неправда. ... Это кино? - удивлённо спросил Александр Четвёртый у Юрия Крепкорукого.
  - Нет. Это мы вернулись, - ответил за Юрия Ляпа.
  - Не болтай лишнего, уголовник, - расставил всё по своим местам Юрий Крепкорукий.
  - Ну вот, я же говорил, - согласился с ним Ляпа.
  - На вот лучше! - Юрий снял с головы бескозырку и протянул её Ляпе. - Носи на добрую память.
  - Спасибо и на этом, - принял подарок Ляпа.
  - Ну, как говорится, счастливо вам оставаться, а я честь имею! - хотел отдать честь, но вспомнил, что к пустой голове не прикладываются, просто отмахнулся. - Я на вокзал. Может, ещё успею на утренний. ...
  
  ... Из первой машины быстрее всех выскочил мужчина в короткой куртке с пистолетом в руке. Он сразу бросился к съёмочной группе, наведя пистолет на режиссера: - Всем оставаться на своих местах! - крикнул мужчина по ходу. - Это милиция! Отдел по борьбе с организованной преступностью! - не добежав несколько шагов до режиссера, он остановился. Стала и группа захвата за ним. Один судмедэксперт кряхтя, выбрался из последней машины и неспешно пошёл сразу к трупам.
  - Добегался, Хренов! - старший группы захвата обращался по фамилии к режиссеру.
  - Полковник, Томин! - узнал его режиссер, не снимая тёмные очки.
  - Я же говорил, что возьму тебя, Хренов!
  - Пять раз. Пять раз говорили, Сергей Аркадьевич, - согласился режиссёр, и попытался поднять мегафон ко рту.
  - Не делай этого, Хренов! - предупредил режиссёра полковник. - Не делай! У меня есть распоряжение главка в случае обострения ситуации стрелять на поражение.
   Режиссёр с дерзкой улыбкой стал дразнить полковника то, дёргая мегафон выше то, опуская его.
   Полковник взвёл курок и снова предупредил режиссёра через мушку прицела: - Не делай этого, Хренов! Ты меня знаешь!
  - А ты знаешь, полковник, что если я сейчас крикну в мегафон, то революционные матросы разорвут тебя и всю твою группу на мелкие съедобные кусочки? - продолжал дразнить полковника Хренов.
  - Ты не успеешь этого сделать! - предупредил полковник и на всякий случай крикнул погромче остальным. - Товарищи, не волнуйтесь! Идёт задержание особо опасного преступника! Он пятый раз сбежал из дурдома!
  - А вот это уже не честно, полковник! - обиделся режиссёр. - Зачем врать-то?
  - А ты никогда не врал? - ударил в больное место полковник.
  На площади последовали совету полковника и не особо волновались, чего в жизни не бывает, бывает то, чего и придумать-то невозможно. Хотя зачем придумывать, когда оно и так бывает? Один капельмейстер волновался, его беспокоила неопределённость ситуации и он нервно, носком лакированного сапога, пытался выбить "Боже, царя храни", подпевая при этом.
   Хренов бросил мегафон на землю и выставил вперёд две руки: - Вяжите, ваша взяла, Сергей Аркадьевич.
  Полковник сделал знак, и его помощники скрутили режиссёра. Наручники ему защёлкнули не спереди, а, сведя руки назад, да ещё и задрали их вверх, как на дыбе.
  Полковник осторожно вернул баёк на место, поставил пистолет на предохранитель и спрятал его в кобуру за полу куртки. Подойдя к скрученному режиссёру, Сергей Аркадьевич схватил того за волосы и приподнял голову: - Теперь не отвертишься! На тебе трупы, милый мой! И ни какие союзы тебе не помогут.
  - Вы ничего не докажите! На мне трупов нет, - прохрипел Хренов.
  - Как же нет? Тоже мне гуманист хренов! - не поверил ему полковник. - Как у вас там дела, Рашид Витальевич? - громко спросил полковник у судмедэксперта.
   Рашид Витальевич человек с мягкими чертами лица и такими же мягкими движениями всё внимательно осмотрел, ощупал, проверил. Сорок лет он занимался своей профессией, и многие дела чувствовал даже без всего этого обязательного ритуала с осмотром места преступления. Картина была ясна: - Сергей Аркадьевич! - ответил он на вопрос полковника. - Здесь шесть трупов!
  - Ну что, гуманист? - полковник больно крутанул за волосы режиссера.
  - Это не мои, - не сдавался Хренов.
  - Пять человеческих! И один! ... То ли слон обгорелый, то ли собака! Сразу определить тяжело! ... Пять огнестрелов! И один! - Рашид Витальевич понюхал котелок, который стоял возле Екатерины. - И одно спиртовое отравление! - сделал вывод эксперт.
  Катька Лошадь очнулась и, шатаясь, попыталась сесть, она скрутила фигу и показала всем: - Вот вам, мусора! Катька ведро выжрет и не сдохнет! - и рухнула обратно в небытие с доброй и ласковой мамой, с белой накрахмаленной скатертью, с запахом пирогов и вкусом варенья из крыжовника на губах.
   Рашид Витальевич ошибся. Он ещё раз обнюхал котелок, сказал сам себе: "Странно", и исправил свою ошибку. - Сергей Аркадьевич, я ошибся! Здесь четыре труппа!
  - Я же вам объяснял, - продолжал оправдываться режиссер.
  - Хорошо, - согласился полковник. - Руки отпустите, но наручники не снимайте, - приказал он.
   Хренов выпрямился и издевательски смотрел на полковника.
  - Что там ещё, Рашид Витальевич? Не тяните! - поторопил эксперта Сергей Аркадьевич, приняв вызов Хренова.
  - Вы знаете, я такого ещё никогда не видел! - Рашид Витальевич внимательно осмотрел Чо и Иу. - Я не могу сказать определённо, но два трупа не человеческие! Это точно!
   Хренов зловеще засмеялся: - Тебя полковник предупреждали. А это ещё не всё, я тебе обещаю. Ты ещё у меня ....
  - А как два оставшихся трупа, Рашид Витальевич? - не хотел сдаваться полковник.
  - Два нормальных, Сергей Аркадьевич! Человеческих!
  - Что на это скажешь, Хренов? - теперь уже злорадствовал Томин.
  - А они актёры! - нагло выпалил режиссер. - Вы это можете понять? Ак-тё-ры! - назидательно растянул слово Хренов.
  - И что?
  - Они знали, на что идут, - сказал, как отрезал режиссер.
  - Но вы же убили в них людей! - не выдержал полковник.
  - Они знали, на что идут, - стоял на своём режиссер. Стоял твёрдо ... и в Камыши не бегай, и Голливуд не смотри, хотя и очень хотелось, так хотелось, что даже зудело в одном месте, наперекор совести.
   Томин, не выдержав твёрдости взгляда Хренова, отвел глаза: - Ладно, снимите с него наручники, - тихо распорядился он.
  С режиссера сняли наручники. Он подобрал свои упавшие тёмные очки, но уже с одним выдавленным стеклом и, не обращая внимания на это, водрузил их себе на нос: - Кино должно продолжаться! - скомандовал режиссёр, как ни в чём не бывало. - Ваша реплика, полковник Томин! Камера!
   Полковник Томин застегнул куртку на замок и достал свои тёмные очки: - Ты зря радуешься, Хренов. Я ещё вернусь. ... Позовите ко мне капельмейстера! - приказал Томин.
  Капельмейстер не заставил себя долго ждать, быстро прибежал: - Вызывали, господин полковник! - щёлкнул он каблуками.
  - Послушай, братец, - Томин обнял его, нарушая все уставы. - Я здесь, пока сидели в засаде, слушал твой оркестр. Хорошо! Хорошо, я тебе скажу. Просто отлично играли!
  - Не стоит благодарности, господин полковник, - смутился капельмейстер. - Можете на меня всегда рассчитывать, господин полковник, я не из этой банды, - капельмейстер кивнул в сторону съёмочной группы.
  - Нет, действительно хорошо! ... Я вот что хотел спросить, любезный. Вы на свадьбе сможете сыграть всем оркестром?
  - Почему нет, господин полковник. Можем и на свадьбе. Только ... это будет дорого стоить, господин полковник. Оркестр очень большой, вы сами понимаете, - как бы оправдывался капитан, теребя аксельбант.
  - Ты об этом не волнуйся, капитан, - успокоил его Томин. - Деньги есть!
   Не зря - не зря, ночь так быстро "свинтила", душа тёмная, утянула своё приданое, не поднимая шума, ведь чувствовала. Чувствовала проказница, что что-то ещё будет. Сама испугалась и дунула, не соблюдая лунный календарь. Хоть уже и не к ночи были деньги помянуты, а всё равно сбылось, вот и не будь суеверным. У площади ещё столько тайн было припасено, что внезапно появившиеся люди в масках и с автоматами наперевес никого и не удивили.
   Полковник Томин почувствовал под левой лопаткой твёрдый ствол: - Полковник, сдайте оружие! - приказали ему со спины. Всем остальным было сказано: - Товарищи не волнуйтесь! Я полковник ФСБ Безымянный! Мы проводим операцию по задержанию оборотней в погонах! ...
   А чего волноваться? Чего? Мы все спокойны. ... Давайте уже все остальные сюда. Где дворники в синих рубахах? Дворники с мётлами и свистками на шее. Кто там ещё остался? Что там выше? Мы уже ко всему привыкли. Не возьмёшь нас! Не возьмёшь удивлением нас.
   ... Оборотня-полковника Томина разоружили и увели в наручниках. Как только таких оборотней мостовая держит. (Мостовая сделана со знанием дела, чтобы выдержать любую нагрузку.) У съёмочной группы изъяли плёнку и другие носители. Хренов бил себя по голове и кричал: " Заберите мои мозги! Заберите!" ... Полковник Безымянный не любил мозги, даже вкусно приготовленные. В детском доме, где он вырос, их не готовили. Он просто обратился ко всем на площади: - Всё, товарищи матросы и солдаты, революций больше не будет! Расходитесь по домам!
  - А нам что делать? - спросил Александр Четвёртый у Ляпы.
  - Что делать? - Ляпа сам не знал. - Домой поедем. Что делать. ... Помоги мне только Катьку забрать. В поезде проспится, дура.
  - А мы точно вернулись? - всё не мог поверить в это Александр Четвёртый.
  Ляпа посмотрел на дворец, на колонну, на Катьку: - А с чего ты вообще взял, что мы куда-то уходили? - ответил вопросом на вопрос Ляпа.
  - Нам так сказали эти, ну, как их, ... эти. - Александр Четвёртый хотел показать, но площадь уже действительно очистили от всего лишнего дворники в синих рубахах, остались только Катька Лошадь, Негодяй обгорелый и почему-то забыли Лизу и Петю, может потому, что они актёры, или это ночь забыла про Лизу. Всё проверила, когда решила тайно сбежать, а про Лизу забыла, утащила звёздное небо. А Лиза так и сидела, ничего не понимая, смотрела в небо без звёзд.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ( БОНУС.)
   ---------------
   Я что-то забыл. Что-то оставил очень важное. Это постоянное чувство. Что я забыл? Последнее время мне очень тяжело вспомнить, что. Это возраст. Тридцать с лишним лет. Ну вот, возраст же я свой помню. Хотя, какой это возраст. Это. ... Зачем я всё время перед кем-то оправдываюсь. Даже сам перед собой. Это очень унизительно, постоянно оправдываться перед собой. Хуже даже, чем перед кем-то. Оправдываться перед собой, это значит признаваться самому себе, что у тебя чего-то не хватает, нет чего-то. И ты сам понимаешь, что раз этого нет, и ты ищешь оправдание сам себе, значит, ты оттягиваешь сам момент признания себе, что у тебя этого никогда и не будет. Врёшь сам себе. Себя презираешь. Другому легче признаться, потому что веришь ему полностью, больше даже, чем себе. Ты же сам себя знаешь. Знаешь, какая ты сволочь. Мерзавец. Редкий мерзавец. Нет. Не буду, а то начинаю сам себя жалеть. Как же не пожалеть мерзавца? Особенно редкого, такого, как сам. ... Просто жалеть незнакомого мерзавца. Просто и проще. Даже самую последнюю сволочь проще жалеть. А ты себя попробуй. Признайся себе сначала в этом, а потом попробуй. ... Нет. Вот произношу слова и понимаю, что у меня пропал вкус, я не чувствую эти слова на вкус, они безвкусные. Мерзавец. Сволочь. Никакого вкуса. Простой набор пресных букв. Знаю, что должен что-то чувствовать. ... И не могу. Знаю, что должен любить этот вкус. Знаю, но не могу. Знаю, что должен любить. Должен. Должен. Должен. Должен. ... Вот, опять я себе, что-то должен и начинаю оправдываться перед собой. Нет, любовь здесь ни при чём. Она, как бы отдельно. Стоит отдельным горным массивом. Много всяких вершин и только одна уходит в самую высь, туда, за облака. Что там? ... Тебе же, дураку, всё написали, всё разжевали и объяснили: " Ты никогда этого не поймёшь! ... Просто займись одним делом. Попробуй хотя бы. Постарайся. ... Понимаю, что некогда. Понимаю, что занят. Понимаю, что кругом. Кому это ещё понимать, как не мне. А что кругом? Сам посмотри в зеркало на себя. И попробуй. Потихоньку. Потихоньку. Я не тороплю. Время есть".
   Нет, я не с того начал. Всё началось с того, что у меня начал пропадать вкус. Когда он у вас есть, на него, и не обращаешь особого внимания, он как бы входит в стандартный набор. А здесь вот, что-то стало меня беспокоить. Я живу один. Прихожу домой с работы поздно. Однокомнатная квартира. Душ. Колбаса. Молоко. Хлеб. Телевизор. Диван. Яблоко. Чай. ... И я вдруг стал понимать, что мне всё равно, что жевать. Нет, вкус сразу не пропал. Я чувствовал, что это молоко. Но мне вдруг стало безразлично оно, молоко, его вкус. Я заставил себя забыть его вкус. Очень постарался и заставил. Человек может всё. Потом это же я попробовал со словами. Взял газету, прочитал первое попавшееся заглавие статьи и заставил себя, относиться к нему, как к простому набору букв. Это было труднее, чем с молоком, потому что в этом заглавии было слово "молоко". В двойне труднее. Мне помогло то, что я не верю в совпадения. И раз так получилось, то я принял это, как знак. Вы сами подумайте, какова вероятность того, что вы решили заставить себя забыть вкус молока, у вас это получилось, вы хотите себя проверить на газете, и вам сразу же попадается слово "молоко"? И вы себе не врёте, не комкаете и не выбрасываете газету с балкона, а спокойно принимаете вызов? Посчитайте. Выведите вероятность этого. Хочу вас только сразу предупредить, что к математике это не имеет никакого отношения. Как, впрочем, и к сельскому хозяйству.
   Через неделю, прейдя, домой пораньше, срочной работы не было, и я отпросился у шефа. Работа у меня простая, я разношу деньги в конвертах. Деньги большие и конверты тоже большие. Людей, которым я отношу деньги, я не знаю. Я стараюсь им не смотреть в глаза. Мне шеф пишет адрес, и я отношу точно по адресу, когда дверь открывают, я спрашиваю: " Вам деньги нужны?" - и у меня, их тут же забирают. Остальное мне не интересно. А суммы бывают очень большие, я это просто чувствую через конверт. Осязаю всю сумму телом. Конверты я прячу под рубашкой. Так надёжнее. И в этом основная "фишка" нашей фирмы. Мы уже двадцать лет на рынке и знаем, чем привлечь клиента. Я-то, конечно, не так давно работаю, всего пятнадцать лет, но в продвижении товара на рынок немного разбираюсь. Нас на фирме работает двадцать тысяч "доставщиков", так нас шеф называет. У меня даже есть свои личные клиенты, которые просят прислать на доставку только меня. Когда меня персонально вызывают, то всегда просят повернуться и показать свой номер на спине, проверяют я это или не я. У меня сзади на куртке написано большими буквами " ДОСТАВКА БОЛЬШИХ ДЕНЕГ В БОЛЬШИХ КОНВЕРТАХ", и ниже "14" номер. Клиент всегда это может проверить. И вот, как-то под Рождество, работы было мало. Клиенты разъехались. В основном в "Курвашель", это название не я придумал, это шеф. Он вообще человек нормальный, я его уважаю. Он и фирму эту с нуля придумал сам, и никто ему не помогал, в том смысле, что не было у него сладкого старта при помощи папашки, ответственного работника внешторга или ещё какой тёплой советской норки. Сам, всё сам. И конверты сам первое время клеил, так клеил, до онемения, что пришлось ему язык удалять. Тогда ещё пересадку языка никто не делал, да и денег особо больших, я так понимаю, на операцию у него не было. Сейчас его язык храниться в формалине, в большой хрустальной банке и встречает нас каждый раз, когда мы приходим на работу, в холле на первом этаже здания " УХВ Газпром", наша фирма снимает там первые двадцать пять этажей. Так вот, я всё не о том, хотя и это конечно важно. Пришёл я домой пораньше. Душ. Нужно было смыть запах. Это только лузеры думают, что деньги не пахнут. Пахнут и очень даже приятно, это я вам, как профессионал говорю. Причем, чем больше сумма, тем слаще запах. Бывает такой сладкий запах, что рвёт с непривычки, выворачивает на изнанку. Может, от постоянной рвоты у меня и стал пропадать вкус. Вкус же тоже может вывернуться на изнанку. Я включил телевизор и решил ещё раз заставить себя забыть вкус, обычный, привычный вкус чего-нибудь. Но если раньше я пробовал это на молоке, то сейчас я взял большую салатницу, вылил в неё литр молока, продукт, прошедший испытания. Покрошил туда колбасу, один килограмм "Останкинской", хлеб чёрный поломал кусками, яблоко порезал дольками, влил кружку чёрного чая, ещё для остроты эксперимента поперчил и посолил, разбил три сырых яйца и вывернул банку кильки в томате. В общем-то, продукты все хорошие, свежие, я их часто по отдельности съедаю и знаю вкус каждого продукты в отдельности. И заставить себя забыть каждый вкус в отдельности это можно, я это уже пробовал, но это долго. Перемешал. Поднял ложкой пол кильки в холодно-перченом яичном белке, кусочек колбасы. Проглотил. Напряг всю волю и заставил себя забыть этот вкус. Стёр его из памяти. А зачем он? Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все слова. ... Я схватил газету и первое слово, которое я увидел, было слово "говно". Вы не поверите, в обычной газете, на первой странице, оно откуда-то вылезало, то ли со сцены, то ли на сцену, я всей статьи не читал. Я заставил себя забыть вкус, запах газеты, заставил себя смотреть и не видеть. И тут ещё по телевизору грязно выругались, просто так, без серьёзного повода. Всё. Для меня этих знаков было достаточно. Сначала пропадает вкус, потом желание, потом всё остальное, если оно входит в стандартный набор, и слово любовь становится словом, от которого тебя выворачивает на изнанку, тошнит и тошнит, от сладкого слова. Ты хочешь его выплюнуть, чтобы тебя больше не сотрясали позывы рвоты, а оно не выплёвывается, скользкое сволочь, как килька в свежем яйце. И даже вкус воды отворачивает бензиновым запахом. Я тогда чуть пришёл в себя. Пил и пил воду, лакал её литрами, кружками, она выливалась обратно, текла по майке с четырнадцатым номером спереди, для удобства клиента, а я вливал её, слушал по телевизору, как хорошо, что дорожает нефть, и заставлял себя забыть вкус бензиновой воды. Стереть его. Это хорошая чистая вода. Это хорошая вода. Чистая. Чистая. Вода. Хвати! Я схватил газету и начал судорожно искать, кто бы мне мог помочь. Кто? Кто? Всё не то. Одни колдуны и колдуньи в десятом поколении, зачатые в лунную ночь на жертвенном камне друидов. И тут я увидел скромное объявление, не цветное, в простой рамке: " Доктор! Лечит от всего! Помогает всем! Делает это для себя!". Вот оно. То, что нужно. Раз он делает это для себя, то мне от меня, он точно поможет. Или наоборот. Потом разберёмся. Я вырвал объявление из газеты вместе с адресом и бросился к соседке просить машину. Ехать нужно было за город. Мне повезло, Шоколадка была дома. Это не я так её назвал, она сама просила меня звать её этим горько-сладким именем.
  - Что тебе, ненормальный? - спросила она позёвывая. Ненормальный, это она так меня называла, я это не придумывал. Шоколадка танцевала в каком-то ночном клубе, поэтому понятно, почему она сейчас дома, понятно, почему зевает своим восхитительно- конфетным ртом, понятно, почему на ней практически ничего не было. Всё было и выглядело очень-очень вкусно. Я почти забыл про свои проблемы со вкусом. - Ты уснул? - снова спросила она.
  - Ты действительно пахнешь шоколадом, - глупо вырвалось у меня. Честно вырвалось.
  - Любишь шоколад? - она смочила языком свои натурально-припухшие губки так, что на них появился матовый блеск. Какие влекущие трещинки на её губах, или трещины на губках. ... Я пошатнулся и вовремя вспомнил. Собрал всю свою волю и заставил себя забыть карамельный вкус поцелуя. Затоптал его ногами. Растёр в каком-то диком танце. Но ей ничего не показал. Пусть бесплатно любуется дебильными танцами на работе: - Мне плохо, мне нужна машина. - Это всё, что она услышала. Я решил, что этого достаточно. Нечего шоколад по губам размазывать.
  - Тебе какую? - она приподняла свою грудь двумя руками.
  - Вкусную. ... Прости, дай попроще, пожалуйста. - Я умею быть вежливым, убедительным, даже когда весь в насквозь промокшей одежде, не было времени переодеться в другую. На счету была каждая минута. Вкус мог закончиться так же быстро, как и рок-н-ролл, это дебильные танцы растянуты на всю ночь. После тридцати сразу наступает глубокая старость, ты становишься ленивым, тягучим и тебя начинает волновать твой вкус, потом ты убиваешь им всех вокруг. Жрёшь всё без разбору. Глотаешь, не смакуя, и так до сорока. Насытившись, понимаешь, старость закончилась, вкус устоялся. Можно жить дальше. Возвращаешься в начало очереди. Выхватываешь помоложе и набрасываешься на неё со своим устоявшимся вкусом. Маринуешь. Маринуешь. Маринуешь в дорогом шампанском и танцуешь при этом дебильные танцы дряблого живота. Бодро скачешь на таблетках со вкусом старого козла. Но я ещё могу сохранить ....
  - Держи, - Шоколадка принесла мне ключи от машины на нежно-розовой ладошке, на которую не хватило горького шоколада. На ладошку пошёл молочный с взбитыми сливками. - Она у подъезда. - Я слизал языком сливки вместе с ключами. Вкус обычный, сливки нежные, ключи пахнут хорошим бензином и дорогим коньяком в пропорции сорок на шестьдесят, самый мужской запах, но я равнодушен к нему, сливки на бирже не продают, у них устоявшийся вкус, на доставку котировки поднялись, а всё остальное я стёр из памяти. ... Настоящий профессионал доставки, номер четырнадцать в журнале ... по учёту кадров, прыгал козлом, через пять ступенек вниз от юности. Тяжелое учение в юности, вспомнишь, ещё как вспомнишь, со вкусом ностальгии в старости.
   Автомобиль меня принял, кошкой заурчал, лакая углеводород, мягко пошёл. Наши вкусы на хорошую езду совпадали полностью. Ему был нужен небольшой нажим, и он радовался новой работе, не трясся от мелких трещин на дороге, прощал им всё. Что значит хорошее и правильное воспитание. Я этим похвастаться не мог. Он и мне это простил, сцеплением, коробкой, двигателем. ... В дороге все почему-то думают о прошлом. Я так не мог. Я постарался от прошлого избавиться ещё раньше. Может в этом и есть причина непонятного поведения моего вкуса. Чтобы уравновесить отказ от прошлого я стал думать о будущем. Наша фирма процветает. Сейчас пошли большие вливания в совершенствование технологического процесса. Шеф правильно понимает, новые технологии всё и решают. Я слышал, он недавно выиграл в карты очень перспективную компанию, занимающуюся нанотехнологиями. Всё правильно. Там сейчас самое перспективное направление. Там. Если бы я занимался нанотехнологиями, я бы обязательно придумал такие маленькие таблетки. Приходишь с утра на работу, выпиваешь маленькую таблетку и сам уменьшаешься в размерах. Раза в три. Нет, можно и в пять. ... Спросите, почему маленькие таблетки? У них срок действия ограничен восьмью часами. Зачем переводить большие объёмы. Их же нужно будет, чем-то заполнять. ... А, так раз и побежал на доставку маленький робот под номером 141414141414141414. Номер такой длинный, потому что это будет мой прямой потомок, и мы будем через поколения бережно передавать наш общий номер. ... Носиться будет, как угорелый, весь день. Доставки. Доставки. Смазывали бы его только хорошо. Вот чего боюсь. Да, в этом могут быть проблемы. Доставлять большие конверты с большими деньгами без хорошей смазки тяжело. Ничего, я передам своим потомкам свой вкус свободы, и они поднимут восстание. Роботы всегда поднимают восстание в будущем. Мой прямой потомок под номером 141414141414141414 придёт в маленький кабинет к маленькому шефу, жизненное пространство нужно будет экономить, поэтому и кабинеты будут маленькими. Придёт и скажет: " Шеф! Мы поднимаем восстание! Мы против того чтобы в нас заливали жигулёвское масло! Ты напрасно думаешь, шеф, что мы не знаем вкус настоящей смазки! Мы не маленькие идиоты, шеф! Попробуйте сами, шеф, эту смазку". ... Нет. Так дело не пойдёт. Шеф может отказаться и сказать: " Спасибо, я не хочу перебивать вкус хорошего коньяка. Спасибо вам за критику. Спасибо, вы уволены!". И что тогда? Прощай трудовая династия супер профессионалов доставки. Нет. Нельзя всё вот так просто перечеркнуть. ... Не буду я им передавать свой вкус свободы. Передам чей-нибудь другой. Придумаю, чей и передам. Нет, это подло, так поступать. Лучше я не буду об этом думать. Зачем эти восстания в будущем на нашу голову?
   Город меня не выпускал. Странное дело. Я рвусь к доктору, а город меня не выпускает. В чём здесь причина? Сначала он сопротивляется, не хочет впускать, выплёвывает, а потом сжимается кольцом и не выпускает вас. Мне обязательно нужно за город. Обязательно.
   К клинике я подъехал в девятом часу. Думал всё, опоздал, никто не работает. Нет, на входе висит объявление - "Принимаем круглосуточно с одним условием, вытирайте ноги. Слёзно просим всем коллективом". Я вытер ноги платком до колена и открыл входную дверь. Меня тут же радостно встретила молоденькая медсестра в идеально белом халате и такой же улыбке. Я даже растерялся, показал свою слабость, вышел на улицу, прикрыл за собой дверь, подождал, зашёл снова. Нет. Всё то же самое. Ждали именно меня. Медсестра взяла меня под руку и мягко направила по коридору: - Пойдёмте, я провожу вас. ... Мы ждали вас номер четырнадцать. Я понимаю, что как человек подневольный вы не сможете сообщить нам своё имя и фамилию, но мы вам и так поможем, - щебетала всю дорогу белозубая медсестра. Я попробовал вытянуть свою руку, но медсестра не позволила мне сделать этого, она сделала мне крапиву, скрутив кожу на запястье. Нет, имя и фамилию я им точно не назову. Но тогда, может прерваться трудовая династия, и некому будет передавать вкус свободы. А что? Это выход! Не нужно будет делать подлость. Не нужно будет потом просить потомков, чтобы они презирали меня за то, что я такой подлец, сволочь и мерзавец. К нашему обоюдному удовлетворению. У них и так времени не будет хватать, чтобы себя презирать, а здесь ещё я, со своей идиотской просьбой, предок с разложившимся вкусом, который сам всего добился. В принципе всё правильно, только нужно будет ещё немного отшлифовать стиль послания.
  - Проходите в кабинет, - белозубой садистке было решительно наплевать на моих потомков. Она была суперпрофессионал в деле доставки пациентов. Она всегда соблюдала корпоративную этику и, судя по засосам на шее, не пропускала корпоративные вечеринки. Как там ниже, я не знаю, это была корпоративная тайна. Я прошёл бочком, боясь разрушить строгую форму белого халата.
   Доктор сидел за столом со скрещёнными руками и отсутствующим взглядом мимо меня. Описывать его внешность я не буду, потому что это была внешность самого настоящего доктора. Вы можете сказать себе: "Доктор!" и быстро закрыть глаза и сразу же увидите его. К счастью доктора не бывают суперпрофессионалами, они просто доктора, настоящие, хотя и странные.
  Я сам присел на стул напротив. Советую и вам никогда не надеяться на милость докторов, а всегда брать и смело садиться напротив. Попробуйте. Будьте и вы суперпрофессионалами в деле доставки себя. Это просто.
  - Здравствуйте, доктор!
  Доктор кивнул мимо. Хорошо я подожду. Главное я добрался. Меня приняли. И я думаю, с моим вкусом за это время ничего не произойдёт. Все болезни боятся непосредственного присутствия докторов. Они их нервируют своим спокойным отношением к ним. Это разрушает хуже лекарств. Доктора всегда сами себе на уме. Какое-то время им нужно выждать, чтобы не спугнуть болезнь, успокоить её, притупить её внимание, обескуражить, а потом раз вопрос в лоб пациенту и готово.
  - Давно это у вас? - спросил доктор мимо меня.
  Я где-то читал, что периферическое зрение самое точное и сильное.
  - Всю мою жизнь, доктор.
  - Это не страшно. А что вас вообще волнует? - всё мимо.
  - Ну-у-у, всё настоящие, доктор. ... Душа. ... Тело. ... Слова. ... Глаза. ... Чувства. ... Наверное, ещё раз, доктор, чувства. ... Цвет. Нет-нет, доктор это вычеркните. Пусть будут разные цвета. ... Природа любая. ... Море пусть будет отдельно. ... Вообще вода вся отдельно. ... И много. ... Разной воды. ... Доктор, я лес забыл. ... Вот идиот я! Ры-бал-ка, доктор.
  - Вот это уже кое-что, - оживился доктор и посмотрел на меня. - По этим данным можно составить предварительную картину. А что вам мешает?
  - Я постоянно теряю свой вкус, доктор. Иногда он меня так злит, что я думаю, а может мне вообще лучше без него. И уничтожаю его силой воли. ... И разные периферические мысли. Даже больше они. ... Мешают. Они постоянно всё путают. Раздражают меня. Может это оттого, что у меня что-то со вкусом. Я ничего не чувствую. Всё такое! ... Мерзость одна, доктор. Гнусная, безвкусная жвачка. Ещё не открыв рот, меня тошнит. Это даже глазами видно, доктор. Даже пробовать не надо. ... Зачем вообще вкус, доктор? Может его вырезать под наркозом? Попросить наркоз у государства в долг и вырезать этот вкус на радость всем?
  - Я помогу вам. Вы тронули меня до глубины души, - искренне принял и понял мои болезни доктор. - Это такие же ваши болезни, как и мои, - не давал он усомниться мне в своей искренности. Между нами вспыхнула электрическая дуга доверия, и запах свежего озона только усилил это. Доктор тоже в этом не отстал. У него озон перехватил спазмом горло, и он сказал мне шёпотом: - С периферическим мышлением я вам помогу обязательно, это пустое, я знаю всю историю и клинику этого заболевания, а вот со вкусом давайте, пожалуйста, вместе попробуем. У меня тоже, что-то невообразимое происходит. Я об этом раньше не имел возможности никому признаться. Так сложились обстоятельства моей жизни, что я замкнулся в себе. Это было совершенно против всех правил, против моей врачебной клятвы, против воли. Что-то случилось и всё полетело в тартарары. Смысл. Суть жизни. Правда. Честь. Всё чему меня учили. Всё, чем я жил, закончилось. Вы понимаете это? Понимаете? ... Бездна!!! Бездна! Бездна!
   Я той же электрической дугой поддержал доктора, хотел помочь, но тем самым потянул его за истерзанную жизнью совесть в бездну нашего общего заболевания. Доктор ухватился за электрический разряд и полетел вместе со мной: - Они составили определённый заговор! - доверительно изливался он мне. - Эти лица, - доктор обрисовал руками передо мной, насколько позволяли пластические возможности рук, как довольные собой, бессмысленные пятна. - Они всегда улыбаются, а потом. ... Это какое-то издевательство! Вот уже несколько лет я включаю телевизор, а там. ... Заговор! Заговор! - доктор в приступе бешенства заколотил кулаками о стол. - Заговор! Там всё время одно и то же. Одно и то же. По всем каналам заговор. Я не могу вам даже сказать, что они мне показывают! Не могу! ... Вот, спросите! Спросите меня!
  - Что там, доктор? - поддался я настойчивым просьбам доктора. Понимая, что сейчас, когда, отрывая от всего сердца, на наше лечение выделены такие деньги, тактика лечения может быть разной, даже такой взрывной, непривычной, требующей обоюдного откровения.
  - Нет, не могу! ... Вот так вот сразу не могу. Спросите меня ещё раз.
   Я увлёкся тактикой лечения, сработал потаённый замысел правительства. Я попался, как кот на валерьянку: - Что там, доктор? Не вызывайте обострения.
  - Не могу! Не могу! Не могу! - доктор строго придерживался тактики лечения, выработанной правительством.
  - Хорошо, доктор, - я не стал ломать то, в чём не разбирался, ни тактики лечения, ни тайных замыслов. - Давайте, прежде всего, перестанем нервничать, - я снизил напряжение в доверительной электрической дуге до двенадцати вольт. - Скажите, пожалуйста, мне. ... Хотя бы обозначьте, из какой это области?
   Доктор повёлся на мою приманку, как плотва на борную кислоту: - Это часть тела, - прошептал он мне на ухо.
   Я сказал себе: "Тело", - и быстро закрыл глаза. Не найдя там ничего непривычно-неприличного, я понял, что валерьянка крепче борной кислоты. Я попался: - Доктор! ... Вы же доктор! Что такое можно вам показать из частей тела, чего бы вы не знали? Доктор, вы дурачите меня. И, навряд ли, придерживаетесь тактики, выработанной правительством.
  Что там?
  - Нет, вы меня не так поняли. Эта часть входит в атлас тела, но там она не так называется. Я никогда бы не осмелился нарушить линию, выработанную правительством. Иначе мы бы все уже давно скатились до уровня Гиппократа. ... А там, страшно сказать, докатились бы и до Дерьмократа, - доктор зажал рот рукой и с мольбой в глазах посмотрел на меня. - Простите! Я не мог этого сказать. Простите! Я не так воспитан. Мне очень стыдно. Это не я придумал, честное слово, - доктор извинялся на всю тысячу вольт, чистых, не разбавленных алюминием, прогнанных через медь с чистотой содержания "9, 7".
   Я знал настоящий привкус меди. Я поверил доктору на всю тысячу: - Доктор, я знаю происхождение этого слова. Можете не извиняться. Тот, кто это придумал, ещё ответит перед Гиппократом, но это будет позже. Доктор, назовите, что вам показывают, умоляю вас?
   Доктор обхватил голову руками и застонал: - Не могу. ... Как? Скажите мне как? Это совершенно недопустимо. В силу моего воспитания это значит предать свою семью. Предать честь. Даже не мою. Это значит предать честь моих родителей. Предать их память. ... Я не могу назвать вам это слово. Не могу.
   Ситуация обострилась до предела. Мне сейчас было всё равно, какова линия правительства, какова их тактика и стратегия нашего лечения, что будет дальше со мной, с моим вкусом, избавлюсь ли я от периферических мыслей. Мне хотелось только одного, вкусить запретного плода: - Напишите, пожалуйста, мне это слово, доктор.
   Доктор сдался, оторвал маленький кусочек бумаги и, прикрываясь рукой, что-то быстро нацарапал ручкой. Ручку после этого он выбросил в мусорное ведро, бумажку прикрыл рукой: - Это ещё не всё, - сказал он с облегчением. - Когда вы прочтёте слово, я расскажу вам всю историю, - он двинул свою руку ко мне. Я перехватил бумажку и прикрыл её своей ладонью. Придвинул бумажку к себе. Отжимая по одному пальцу, шулерским приёмом я добрался до запретного плода. Доктор отвернулся. ... Я прочёл слово. Оно было мне знакомо. Я всё понял. Я знал это слово. Не буду вам врать, оно не вызывало у меня такого отторжения, каковое продемонстрировал доктор, не потому что мое воспитание было хуже. Хотя не знаю, может и поэтому. Это слово казалось мне просто безобидным. Доктор, конечно же, знал больше меня, и ещё нужно было принять во внимание всю ситуацию в развитии. Одно дело слово, а другое дело навязывание его сути с использованием служебного положения. Я понял, насколько мы близки с доктором: - И что, доктор, вы всё время видите это на экране?
  - Всё время, - закивал доктор.
  - По всем каналам?
  - У меня по всем. Я же говорил вам, это заговор.
  - А если не включать телевизор, доктор? Можно же разрушить заговор.
  - Послушайте, я уже не мальчик. И прекрасно знаю, как включать и как не включать. Но они не хуже меня знают меня, а может даже и лучше. Я не зря говорю вам всё время о заговоре. Они очень хорошо подготовились. Они изучили всю историю моей болезни. У меня очень распространённое заболевание, это садомазохистская эфирно-волновая зависимость. ... С тяжёлыми ломками.
  - Понимаю вас, доктор, - я почему-то очень ясно представил, как доктор в приступе полного отчаяния тяжело ломает телевизионную антенну на крыше. - И что она делает?
  - А вот в том-то и дело, что первое время она вообще ничего не делала. Я включаю, она смотрит на меня, а я как завороженный смотрю на неё. Она молчит. Я понимаю, что не нужно этого делать, но отвернуться не могу, а она чувствует свою власть надо мной и молчит. Молчит. Молчит. Просто издевается над больным человеком. Притворяется, что она неживая. Я хочу в ней что-то найти. Нет, - доктор проглотил какую-то таблетку.
  - Как она на вкус? - спросил я, сглатывая слюну.
  - Мерзкая, безвкусная, пожёванная уже кем-то. ... И молчит, - доктор проглотил таблетку, не запивая водой. Я знал этот вкус, как я понимаю, за время моего визита к врачу он не изменился и не изменил мне, он притащился тайно за мной. Я начинал всё более верить в заговор. ... Это очень удобно. Попробуйте сами: - И вы нашли решение, доктор?
   Доктор принял гордую осанку. Таблетка начинала действовать. Это мы всегда, как завороженные смотрим и ждём, а таблетки всегда действуют, быстро и решительно. Если бы нами управляли мудрые таблетки, то мы бы уже давно.... Не знаю что, но что давно, это точно. Нет, прав я был насчёт нанотехнологий.
  - Они думали взять доктора голой ... этой самой, - ушёл доктор от точного определения. - Они думали, я сдамся, - доктор снова перешёл на шёпот. - У меня есть очень хороший товарищ. Я его знаю уже много лет. Он очень большой специалист в области реаниматологии. Лучший, я бы сказал. Иногда он просто творит чудеса в своём деле. Профессор Курочкин. Слышали такую фамилию? - я на всякий случай кивнул утвердительно. Доктору этого было достаточно. - Я его попросил: "Николай, ты же можешь. Помоги. Как мне её оживить?". ... И он нашёл решение. Причём очень быстро. Он спас меня. Он посоветовал мне перевернуть телевизор на бок. А? Каково? Всё гениальное просто. Это я уже потом сам понял, что просто надо было изменить угол зрения на эту проблему. И ей так было удобнее. И всё! ... Она заговорила! Она заговорила со мной, как с равным. Было даже очень интересно. Я слушал и не мог наслушаться. А она всё говорила, говорила, говорила. Она говорила такие вещи, от которых мурашки бежали по спине, я очень испугался разносчиков инфекции и выключил телевизор. В этом, может, и была моя ошибка. Она изменила тактику. Я очень старательно вымыл спину и снова включил телевизор. ... Она шутила. Прямо, открыто она смешила меня, пародировала кого-то, веселила меня и ещё каких-то неизвестных жаждущих, они так жаждали её шуток, что пытались подобраться на четвереньках, к ней поближе и по-дружески показать ей своё горло. Я обиделся. У меня-то такой возможности не было. Да, у нас был установлен прямой контакт, между мной и ней. Но какой идиот будет показывать горло перевёрнутому телевизору. Я снова выключил его. Тогда у меня и родилась идея на их заговор составить свой заговор и хотя бы разобраться в этом деле. Меня поддержали многие мои пациенты. У меня сейчас десятки тысяч добровольных пациентов-помощников и вся информация стекается сюда, в этот кабинет.
  - Вы его больше не включали? - спросил я с надеждой у доктора.
  - Нет, ну, как я мог. Вы забыли о моём заболевании? Не огорчайтесь. Все пациенты такие, они помнят только о своих болезнях. Я включил его вечером и заснул. Она пела только для меня. Одну долгую-долгую песню. Когда я утром проснулся, она всё ещё пела ту же песню. Мне нужно было на работу, а она не отпускала меня припевом. ... Я понял её слабость. У меня родился смелый план. Грандиозный! Уже назначен точный день, час, минута, и даже секунда. Прозвучит команда из моего кабинета и сотни тысяч моих пациентов ответят ударом на удар. Они все вместе покажут ей то же самое. А? Как вам это? - доктор сиял во всю мощь триумфатора, заступника безвинно порабощённых.
  - Доктор, а вы не подумали, что вас и ваших пациентов смогут запросто обвинить в извращённом неповиновении? - на удивление легко нашёл я правильную словесную формулу своих страхов.
  - Нет, не боюсь. Я готов ради этого отказаться от всего, от практики, от карьеры. Я готов даже отказаться от вкуса победы, не вкушать всех её прелестей. И потом, я ожидаю, с минуты на минуту мне должны принести неопровержимые доказательства заговора. Мы тоже умеем интриговать и сражаться под коврами.
  - Я восхищаюсь вами, доктор. ... Эта грустная история, наверное, измотала вас? - мне было приятно хоть чуть-чуть прикоснуться к человеку слова и дела, польстить ему, отдающему другим больше, чем он получает сам по ведомости. Передо мной сидел человек со стержнем. Непокорный, своевольный, больной, но не сдавшийся. Мне этого всегда не хватало. И меня это всегда восхищало в других, коих, правда, я почти не встречал в здоровом мире. Вот оно решение. Отдавай другим больше, чем ты сам себе назначил, и ты станешь человеком будущего. На тебя будут равняться другие, тебя будут воспевать в своих песнях барды, тебе будут воздвигать памятники, и ты не испугаешься ни каких нанотехнологий. Ты сможешь горстями есть их безвкусные нанотаблетки, и по-доброму смеяться в лицо нанотехнологам, оставаясь великаном. Великаном духа, слова, добра, правды, - я одновременно зарыдал и засмеялся.
  - Ой, простите, меня! Простите! - спохватился доктор, успокаивая меня. - Я не должен был вам всего рассказывать. Вы ещё молоды и не подготовлены ко всему. Простите, меня! Давайте, лучше займёмся вами. Вы что-то говорили, что вас беспокоит периферическое мышление? Да?
   Я вытер солёные на вкус слёзы, очевидно, я переборщил с солью, когда пытался вытравить свой бесполезный вкус: - Доктор, я даже не знаю, как правильно оно должно называться.
  - Это ничего, - успокоил меня доктор. - Главное, что оно должно быть и не должно вас беспокоить. Хотя здесь и не всё от вас зависит. ... Кем и где вы работаете? - спросил меня доктор.
  - Я работаю в доставке, доктор. Я доставщик. Это сейчас самый перспективный бизнес.
  - О, я знаю этот бизнес, - согласился со мной доктор. - Это действительно очень всеобъемлюще. Сейчас всё доставляется. Всё. Я это прекрасно понимаю. Можно доставить, как кучу неприятностей, так и массу удовольствий. Всё зависит от вашего вкуса и упаковки. Я прав?
   Что я мог ответить доктору. Он, человек будущего, снова оказался прав. Я даже стал сомневаться в непогрешимости своего шефа. Если бы нашей фирмой управлял доктор, то мы смогли бы значительно расширить клиентскую базу. Доктор хорошо понимал суть рынка, он чувствовал его пульс, его запросы и, придя на рынок с новой философией продаж, можно было бы продать всё. Вы только подумайте и представьте себе. Продать всё-всё-всё-всё-всё, это вершина творения человека. Это самодельный рай на земле. Да это фонтаны счастья из долларов, евро и рублей. Причём, фонтаны круглосуточные. Всё продали! Всё-всё! ... Э-э-э. Нет, доктор! А что тогда? Все бросят работу, и будут мучаться этим вопросом, тоже круглосуточно. Нет. Я не стал предлагать доктору купить контрольный пакет акций нашей фирмы или выиграть её всю с потрохами в карты у нашего шефа. Я смалодушничал, предвидя мировую катастрофу, и дал уклончивый ответ: - Нет, доктор, бизнес, так себе. Ничего особенного. Иногда, даже очень дурно пахнет.
  - Но это дело вкуса. Я прав? - напирал настырный доктор.
  - Я же говорил вам, доктор, у меня проблемы с ним, он мне мешает. Или, ... я не знаю, доктор.
  - Хорошо-хорошо, - согласился доктор, чтобы успокоить меня. - Давайте, я вас лучше послушаю, - он привычными движениями размотал фонендоскоп и приложил мне ко лбу холодную железку: " Думайте!" - потребовал он от меня. Я постарался напрячь мысль, наполнить её приличным содержанием. Доктор кружил по всей моей голове. Он приложился и к вискам, по очереди, и к темени, вернулся к первой позиции: - Вы меня дурачите. Перестаньте думать всякую дрянь, - доктор пытался сосредоточиться на моём мыслительном процессе. По его мимике я понял, что дело начинает проясняться, его глаза потеплели, а потом и зажглись восхищением. ... Что он мог там найти, неизвестного мне?
  - Вот-вот, уже лучше. ... А это вообще превосходно. Какая глубокая мысль! - вгонял меня в краску доктор. - Я такого никогда раньше не встречал. Это, действительно, поражает. Так. ... Так. ... Очень хорошо. Очень. А это! Прекрасно. ... Мне нравится и ритм, и наполнение. Да вы ...
   В дверь постучали на сложный манер. Явно, доктору доставили последние подтверждающие заговор, сведения. Постучали не в ту дверь, в которую зашёл я сам, а в боковую дверь кабинета. По всей видимости, в целях конспирации заговорщики использовали запасной выход. Доктор оставил в покое мою голову и мои периферические
  мысли. Извинился. Положил фонендоскоп на стол и пошёл в другую комнату. Не дойдя до двери, он вернулся. Извинился и забрал фонендоскоп, как самую большую ценность в своей жизни. Вышел. Я перевёл дух. Осмотрел кабинет. Обычный кабинет; стол, стулья, лежанка, покрытая белым покрывалом, стеклянный шкаф с разными бутылочками, под окном стоял велосипед и высокие резиновые сапоги. Ничего необычного. Доктор не прикрыл плотно за собой дверь. Осталась небольшая щель. Что-то побудило меня в следующий момент встать осторожно со стула и на мягких ногах подойти к двери. Стыдно, но я не смог удержаться. Они говорили тихо, доктор и ещё кто-то, мужчина, судя по голосу. Придвинув ухо поближе, вполне можно было расслышать, о чём они говорили. Доктор всё время о чём-то спрашивал: - Вы нашли это?
  - Нет, - отвечали ему.
  - Но почему? Вы знаете, что я очень рассчитываю на вас.
  - Там ничего нет, доктор.
  - Этого просто не может быть. Там должно что-то быть.
  - Мы уже всё перерыли, доктор. Там ничего нет.
  - Этого не может быть. О чём-то же они там договаривались. Они просто должны были это сделать. Это каждому ясно.
  - Не знаю. Не знаю, доктор. Мы всё перерыли. Буквально всё.
  - Ройте дальше. Там должно это быть. Они не могли просто так разойтись и ни о чём не договориться. Там должны остаться следы.
  - Нет там ничего, доктор. Там один песок. Что там может вообще быть, - мужчина начинал злиться.
  - Перестаньте злиться, - урезонил его доктор. - Вы знаете, что мы готовим. Вы знаете день и час. Вы знаете, что за этим может последовать. Это всё может закончиться катастрофой! Вы себе это представляете? На нас ответственность за сотни тысяч жизней. Вы это можете понять?
  - Простите, доктор, - извинился мужчина. - Но там действительно пусто.
  - Хорошо. Давайте последний раз. Попробуйте ещё раз. Я вас прошу, в последний раз. Пожалуйста.
  - Хорошо, доктор, мы ещё постараемся. Но это только из-за большого уважения, которое мы испытываем к вам и вашим методам лечения.
   Я думал, что всё, разговор закончен, и хотел, было быстро вернуться на место, но мужчина ещё спросил: - А кто там у вас, доктор?
  - Это пациент. Не волнуйтесь.
  - Доктор, но вы же знаете!
  - Я ещё раз вам говорю, это просто пациент.
  - Доктор, - голос мужчины приобрел пугающую меня твёрдость и настойчивость. С одной стороны я был обеспокоен, но с другой стороны я утвердился, что иногда можно делать постыдные дела, когда это интуитивно касается вашей жизни. Можно иногда подслушивать и подглядывать, но обязательно суперпрофессионально, - ... мне этого объяснения мало. Вы ничего ему не рассказали о нас?
  - Он "избранный". ... Можете не волноваться. Я проверил его.
  - Он приехал на "бентли"?
  - Но почему вы всё время тычете мне этим "бентли"? ... Я же сказал, что отдам деньги. Подождите.
   Последние слова доктора ещё больше испугали меня. У моего шефа тоже был "бентли", когда он на нём переехал свою маму, то, выйдя из машины и постучав по колесу, сказал своим новым платиновым языком: "Ничего личного, мама. Только бизнес". Я тогда не понял его слов, некогда было, спешил на доставку к очень важному клиенту, а сейчас до меня дошло. ... Как у него только язык платиновый повернулся?
  - Доктор, я не про вашу машину. Деньги вы мне по любому вернёте. Я о деле. Мы с вами участвуем в очень большом и серьёзном деле. Мы всё поставили на карту. И если произойдёт малейшая утечка информации, то нам всем не поздоровится. Вы это, как доктор должны особенно понимать. Если он что-то знает, скажите мне, доктор. ... Иначе нас всех могут взять на месте, ещё тёпленькими. Не успеете даже разогнуться. Не стоит, доктор рисковать нашей акцией извращённого неповиновения. Я туда очень много вложил. ... Скажите!?
  - Я же вам сказал он "избранный"!
   У меня ещё была надежда, что может доктор не собирается отдавать деньги за "бентли". ... Но его тайный собеседник был неумолим: - Доктор, он приехал на "бентли"?
  - Перестаньте меня терзать вашими машинами! Я не буду больше вас лечить!
  - А вы, доктор, перестаньте меня шантажировать! ...А я не буду больше болеть! Я и так богат, и наконец-то свершится предначертанное свыше!
   И тут я услышал звук досылаемого патрона в ствол. ... Хорошо ещё, что у меня были проблемы со вкусом и периферическим мышлением, а не с периферическим слухом. Хотя тогда меня бы точно не взяли в доставщики. Прощай, любимая работа? Нет! Не всё так просто. Вы ещё попробуйте взять доставщика. Нас так просто не возьмёшь. Мы за своё место держимся зубами. ... Я в один прыжок вышиб входную дверь. ... Доставка бывает разной. Бывают и сложные случаи. Во мне привычно обострились все животные атавизмы. Доставщиков очень хорошо тренируют. Большие деньги в больших конвертах требуют этого. Я прошёл специальную подготовку на закрытой базе Главпочтамта. Лучшие инструкторы из стройбата занимались со мной. Подготовка была зверская. Кормили, правда, как всегда плохо. На завтрак мы съедали спецназовца под шубой. В обед нам давали десантника вкрутую. А на ужин дембеля из ЗабВО, выбирали особенного, из "Керуленской флотилии" со сложным гарниром; аксельбанты во всю грудь, "пш", металлические вставки под погоны, подворотничок красного бархата и юфтевые сапоги с очень высокими точёными каблуками. Вкусно-о-о, но значков много выплёвывать надо. Меня научили выдерживать до десяти ударов плашмя большой совковой лопатой, я мог провести ночь с подключенной к пальцам ног сапёрной машинкой, я мог спать стоя, пил брагу и запивал "Огуречным" лосьоном, имеющим благородную отрыжку, стрелял из всех видов оружия, курил сигареты производства Усолье Сибирское. Да меня ничем нельзя было испугать после политзанятий, я сам любого супостата мог зубами рвать до обеда. И ещё много разных секретных вещей, о которых не могу вспомнить.
  Подготовка та ещё, не каждый выдержит. Да, я ещё мог копать. ... Это всё пронеслось передо мной в доли секунды. Это вам не спецэффекты, это жизнь. Может она и непонятна разным гражданским докторам, но она мне дорога.
   Инструктор учил нас: " Не двигайтесь просто так, бездумно. Под музыку легче уходить от погони". Я ещё тогда разучил несколько мелодий, моей любимой, для погони, был рок-н-ролл "Вуле-Буле".
  ... И вот, вышиб я дверь, вспомнил, чему учили, вылетел в длинный коридор и пошло "Вуле-Буле", бросился я вперёд, соблюдая ритм рок-н-ролла. После вступления, я услышал, что кто-то выскочил из кабинета вслед за мной. Это был звук одного человека. Значит, доктор не захотел принимать участие в погоне. Хотя, он мог задержаться в кабинете, чтобы в стеклянном шкафу отыскать за стеклянными бутылками свой пистолет. Всё-таки он участник крупного заговора, а они не любят бросаться в погоню без оружия. А может, он не захотел гнаться за мной, потому что ещё не решил с диагнозом? ... Я почувствовал, как ствол поворачивается в мою сторону. Я сделал несколько движений "Вуле-Буле". Одна пуля просвистела слева, другая чиркнула справа. Выноси "Вуле-Буле"! Пули засвистели со всех сторон. Я пошёл спиралью по стене, перешёл на потолок и другую стену. Спасибо общаге, вермуту и портвейну, научили. Пули сыпались вслед веером. Несколько кульбитов и я уже вижу впереди медсестру-садистку, она стояла разъярённой кошкой с выставленными вперёд когтями. Вид у неё был ужасный, на мой больной вкус, просто мерзкий, она была аляповато накрашена, что глаза, что тени, что губы. Выручай "Вуле-Буле"! Пули за спиной закончились, пока он неумело искал запасную обойму и менял её (это основная беда олигархов, "бентли" покупают, а на хорошую обойму денег жалко), я подкатил к медсестричке, "Вуле-Буле".
  - Пойдём, потанцуем, крошка, рок-н-ролл, - предложил я белозубой стерве.
  Она капризно наморщила свой перепудренный носик: - Ща-а-ас! Прямо так и побежала. Ты, с какого района, сопляк?
  - Не важно, крошка. "Вуле-Буле" - сделал я несколько па перед королевой района.
  Крошка не оценила ни моей подготовки, ни умения танцевать рок-н-ролл. Впрочем, и моя одежда не была фирменной. Она презрительно осмотрела меня с головы до ног: - Я сейчас брата позову с друзьями, они с тобой такое сделают, ... колхозник, - её презрения, особенно в последнем слове, хватило бы на всю страну.
   Я не стал оспаривать суровый приговор, посылать кассационные жалобы. В этом случае всё было бесполезно. Приговор окончательный.
  - Верю, крошка, - сказал я. По законам рок-н-ролла нужно было ещё подёргать поднятыми ногами, по очереди, левой, потом правой. - Прощай, Валькирия, моих кошмарных снов! Твой брат уже сменил обойму. "Вуле-Буле".
   Она брезгливо отвернулась, что ей разговаривать с таким дебилом. А мне это, как раз и нужно было. Вот она, спецподготовка лучшая в мире.
   Я выскочил в дверь под новую, свежую порцию пуль над головой. Жалкий олигарх, мазила. Рядом с моей "букашкой" стоял "бентли". Когда я сюда приехал, его не было, значит это не доктора, а моего преследователя. "Не уйду!", ещё успел подумать я, как мазила, вогнал по пуле в два задних колеса своего "бентли". "Попал, браток, на резину" - бесполезное злорадство. Одним движение я влетел в свою машину, завял её и рванул с места, обдав преследователя сочной жирной грязью из-под задних колёс. Вот она, спецподготовка лучшая в мире. Кто когда-нибудь гонял тачку в финале всесоюзного соцсоревнования, тот меня поймёт. С пробуксовочкой! За честь своего родного предприятия! Подмётки летели. ... Вылетел я на шоссе. Вложился во всю длину ноги. Спасибо Шоколадке, бак был почти полный. Ушёл! Душа от счастья разрывалась: "Прощайте товарищи, все по местам. ... Врагу не сдаётся наш грозный "Варяг"!". ... "Букашка" стонала подомной, услужливо наматывая на свои маленькие колёсики ленту дороги. Я посмотрел в зеркало заднего вида. ... Этого, просто, не могло быть. Меня догонял доктор на велосипеде. Может быть, я действительно дебил и права загадочная медсестра? Периферийным зрением, картина была та же. Доктор молотил во весь опор, дико крутя педали. Нет, действительно у меня что-то с головой. Периферийное и периферическое снова смешалось. Ну, сколько можно меня терзать? ... Я что-то упустил. Какую-то мелочь. Вся суть наша есть в мелочах. Не в длинных красивых обещаниях, а в простых житейских мелочах. Доктор догонял. Всё-таки я опасен для них. Они не могут меня отпустить живым. Доктор будет стрелять в окно, держа руль велосипеда одной рукой. ... Нет. На такой скорости? Я посмотрел на спидометр, он показывал цифру 111. Одной рукой руль не удержит. ... И попасть проблематично, если только он не был многократным победителем всесоюзного соцсоревнования. Моя "букашка" завыла в голос, прощаясь со мной. Она достигла своего предела. Докторам предел не ведом. "Букашка" молотила своими поршнями, вытрясая из себя последние капли жизни. Доктор молотил педалями, чтобы вытрясти эти капли из меня. "Вуле-Буле" продолжалось. "Букашка" от воя перешла на партию саксофона. Доктор сзади странно открывал рот. По движению губ, мне показалось, что он поёт "Вуле-Буле". Времени, переходить на другую песню уже не было. Я открыл окно и заорал в ответ: "Вуле-Буле. Вуле-Буле". У меня ещё была надежда, что доктор прежде, чем сесть за руль, выпил портвейна. Портвейн не бензин, его воздействие намного слабее. Но, доктор так высоко поднимал колени, что говорило о хорошем качестве портвейна. Пошёл небольшой подъём вверх. Доктор, как горный король, встал с седла и сел мне на заднее колесо. "Букашка" была городской машиной, избалованной в пробках и в стоянии у дорогих ночных клубов. Не было у неё страсти к экстриму в горах, погоням и рок-н-роллу. Шоколадка больше любила классическую музыку. Ещё немного и доктор достанет меня. Скорость упала меньше ста. Меньше восьмидесяти. Такой вот грустный диагноз. Доктор поднял одну руку вверх. Всё. ... Рука доктора была пустой. Он делал мне знаки остановиться. Я перестал орать "Вуле-Буле" и услышал в открытое окно, как доктор наперекор ветру, широко открывая рот, кричит мне: - Простите меня! Простите, ради Бога! Простите! ... Я не успел назначить вам курс лечения! Простите меня, юноша! ... Вам необходимо найти укромное место и какое-то время отлежаться! От всех наших бед есть один выход! - на ходу излагал доктор, назначенный мне курс лечения. Я ловил каждое его слово. - Это долгий путь лечения! Нужно смириться с собой! Прежде всего, с собой! Нужно больше думать! ... Смотрите вверх и думайте! Оно обязательно придёт! ... Не может всегда всё быть, так мерзко вокруг! Поверьте моему опыту, юноша! ...
   Я тихо заплакал. Впервые в жизни я плакал за рулём. Тихо, спокойно слёзы капали на сиденье. Я понял, какую мелочь я упустил. Мама меня учила, что пока человек не нажал на курок, он всё ещё человек. ... А я так плохо думал о докторе. В боковое зеркало я увидел надпись на переднем щетке велосипеда. Кто-то издевательски масляной краской вывел "бентли". Он не мог себе позволить на свою зарплату сельского врача, купить даже такой "бентли". Он влез в долги. Купил себе велосипед и ездил по деревням, помогая всем для себя. Какую мелочь я ещё забыл? Я стал рыдать. ... Пусть это даже не так. Пусть я дебил последний. Пусть я всё придумал о докторе. Пусть ошибся в нём. ... Должен быть доктор! Должен! ... Дайте, нам доктора! Слышите, Вы! Дайте нам простого доктора на велосипеде, в резиновых сапогах, который приезжает по ночам и долго вытирает ноги от грязи, жирной, сочной грязи, который всё время извиняется, успокаивает, гладит по голове. ... Который, ... помогает нам для себя! ...Кому я кричу? Я же здесь один. Доктор сказал, что я избранный. Не плачь. ... Не нужно меня успокаивать, отстань от меня. ... Не плачь. ... Я. Я о человеке плохо подумал. ...Дайте нам доктора, он нас вылечит! ...
   Мой доктор отстал. Сделав крутой вираж, он развернулся и пошёл радостно, свободно, на заднем колесе, вздыбив своего двухколёсного коня от счастья хорошо выполненной работы: "Гори оно всё огнём! Мне и так хорошо!".
   Кому и для чего он это кричал? ... Моя "букашка" осилив горку, покатилась к кольцевой. Она как-то сжалась, притихла. Ещё раз напомню про воспитание. Она сама первый раз в жизни везла рыдающего мужчину. ... Шоколадка, та часто обливалась слезами, слушая классическую музыку в пробках. На то она и женщина. А тут, сначала гнал, как ошпаренный, орал "Вуле-Буле", сейчас рыдает, как баба. Простите, как женщина. Да, занесло меня. И бензин не очень. Ох! Нужно успокоиться. А что? Зато весело. Привыкнуть можно ко всему. Гори оно всё огнём! Вуле-Буле! ...
   "Букашку" я поставил у дома на то же место, где и взял. Ключи отдавать было некому. Шоколадка вычерчивала в клубе заклинания голодных самцов, одним местом. Каким, говорить не хочу. У меня оставалось очень мало времени. Нужно было срочно приступить к самолечению. Найти место. Что он там говорил? Я поднялся к себе и упал на кровать, не раздеваясь. "Смотри вверх" - вспомнил я слова доктора. Я перевернулся на спину и уставился в потолок. Потолок у меня был то, что надо. Он не нависал надо мной одним пятном. На каком-то расстоянии от стен белая лепнина строго выделяла белый квадрат в центре. Белый квадрат. Ну что? Начнём самолечение. Лучшего места я всё равно не найду. Здесь мне спокойно. Всё известно. Хотя вот, белый квадрат я никогда не рассматривал. Белый квадрат. Он действительно белый. И там, на первый взгляд вроде бы и искать нечего. Но что-то мне подсказывало, ты только начни, работы здесь много. Это в чёрном, всё грустно и даже страшно, а в белом куда больше всего спрятана, утаено.
   Первую неделю я пытался белый квадрат выделить не лепниной, а чёрным цветом по контуру. И так, и этак пробовал. Разную ширину чёрного цвета допускал. Не получалось у меня ничего. Да, я ещё забыл вам сказать, что я как бы разделился надвое. Один, первый, самый, что ни на есть, я, лежал постоянно на кровати, не вставал и постоянно смотрел на белый квадрат, даже ночью не закрывая глаза. Второй же, бестелесный, вставал иногда, очень редко, но вставал. Пил воду, чем-то шуршал на кухне, открывал дверь туалета, умывался и делал ещё что-то. Когда на второй день Шоколадка позвонила в дверь, я не сдвинулся ни на миллиметр и не оторвал взгляда от белого квадрата ни на секунду. Второй же не выдержал получасового звонка в двери, громкого стука и оскорблений от одинокой танцовщицы, доведённой до отчаяния: "Ненормальный, ты ключи мне отдашь? ... Мне нужны мои ключи! Ты это понимаешь? ... Я же знаю, что ты дома! ... Послушай, дебил, скотина, урод, козёл! ... Ну, пожалуйста, очень-очень прошу, отдай мне ключи, зайчик хороший. ... Я для тебя бесплатно станцую. Вот, иди, посмотри, я уже танцую для тебя совершенно голая. Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Шаркала ногами Шоколадка на лестничной клетке. ... Я её видел уже голой, она всегда меня так встречала, когда я к ней зачем-нибудь заходил. Я понимал, что это профессиональное заболевание и совсем не возбуждался. Сейчас у меня профессиональное заболевание. Чего она так возбудилась? Я, первый, был спокоен.
   Второй не выдержал шарканья ног за дверью и отлучился на очень короткое время, на такое короткое, что даже не успел убрать руку и прижал её себе дверью, так спешил. Прижал основательно. Полчаса сам кричал на себя: " Вот урод! Вот скотина!", кричал второй и не мог вырвать руку. А я спокойно лежал и менял ширину чёрной окантовочной полосы.
  Через две недели я мог точно сказать, что нельзя ни в коем случае белый квадрат окантовывать чёрной полосой. Нельзя! Наоборот, можно. Наоборот ничего не меняет. Чёрный квадрат не разрушается от белой окантовки. Его вообще ничего не берёт. Он един, монолитен и самодостаточен. Сам в себе. В своих мыслях. Там, что-то варится. Бурлит. Кипит. Он больше живёт в себя, чем вас и пугает. Вы ему не нужны. Он и без вас будет. Даже если его закрасить белым цветом, всё равно проступит. А вас так и тянет вашим страхом в него. Что там под чёрным цветом? Им что-то прикрыто или там есть глубина бездонная? Любопытством и страхом кипите вы, а он смотрит на вас с презрением в каждом из четырёх углов, каждой своей чёрной гранью упрямо отрезая вас от белого цвета. Упрямство главное в нём. Вы приводите свои доводы, пытаетесь спорить, доказывать с неопровержимостью аргументов, а он упрямо отсекает белое на каждую вашу жалкую попытку.
   Несколько раз приходили с работы. Тоже звонили, стучали. Наверное, общались с Шоколадкой. Последний раз приходил шеф, сам лично. Металлическим голосом, язык-то платиновый, сказал через дверь: " Номер четырнадцать. Ты это зря делаешь. Клиенты очень обеспокоены твоим отсутствием. Ты сам понимаешь, что мы не можем подводить столь уважаемых людей. Это такие люди, что ты, обсос вонючий, даже представить себе не можешь всё их величие в историческом масштабе. Тебе лучше завтра выйти на работу. Если мы по твоей вине, гадёныш, потеряем хотя бы одного клиента. Я сам выломаю эту дверь, и буду отрезать у тебя по одному пальцу за каждого потерянного клиента. Такие люди страдать из-за тебя не должны. ... Такие люди вообще вне страданий. Слышишь меня?".
   Второй так вжался в меня испугавшись, что даже мне, первому, дышать стало трудно. Пришлось, на день отложить самолечение и просто тупо со страхом смотреть в потолок.
  Второй, скотина, даже побоялся сходить в туалет. Пришлось, нам двоим мочиться под себя. А ведь скоро Новый Год. Праздник. За окном даже гул машин стал веселей, праздничней. Слышны были клаксоны: "Джингл Бэл! Джингл Бэл!". ...
   Я вернулся к белому квадрату, а второй, собрав всю волю в кулак и зажав там углы наброшенного одеяла, пошёл в круглосуточный магазин. Слабак. Он не избранный. ...Я не сразу бросился на белый квадрат. Сначала нужно было избавиться от чёрного. Я его выскабливал из себя, уничтожал даже малейшее воспоминание о нём. Вымыл всё с мылом и вытер тряпками насухо, чтобы даже ничего не давало повода вернуться к .... Всё. Забыл. Вернулся из магазина второй, с двумя большими пакетами. Одеяло всё в снегу. Первый раз в этом году пошёл снег. Я люблю снег. Тёплая осень и так продержалась очень долго. Я люблю снег. Вот он ключ к белому квадрату. Второй сменил покрывало и простыню, всё-таки вдвоём надули, всё промокло. Он застелил под меня сухое одеяло и белую, пахнущую чистотой простыню. Я ещё добавил мысленно для нас обоих, запах простыни с морозца. ... Хорошо. Второй пошёл на кухню раскладывать продукты. Хорошо. Скоро Новый Год. Снег будет сыпать, сыпать, сыпать. Большими, как листья хлопьями. Белыми. Чистыми. Я представил себе огромное дерево с могучим стволом и пышной кроной, уходящее за облака. Это снежное дерево. Его листья белые хлопья. Оно стоит где-то на Урале. Спрятано в горах. И никто, кроме избранных, его не может увидеть. Они приходят в полночь и начинают его трясти. Белые листья падают и падают. Ветер их разносит вихрем от центра. Их столько этих белых листьев, что они покрывают все горы с шапкой и могучий ствол. Одна крона торчит выше Месяца. Месяц, как одинокая игрушка, болтается на одной из веток. Звёзды выше. Ещё выше. Всё очень строго и красиво. Избранные, сделав свое дело, вылазят из сугроба. Их ждут санки, каждого свои. Они молча садятся на них и разъезжаются по домам. С такой снежной горы и до моря можно доехать. Кати себе со свистом, виляй между городов. Это я всё увидел в белом квадрате. Пришёл второй. От него пахло копчёной колбасой, мандаринами и вином. Второй держался, как мог. Мы с ним договорились до Нового Года шампанское не пить. Искуситель с запахом чеснока плюхнулся рядом. Пришлось делить белый квадрат на две части. Второй тоже изъявил желание что-то посмотреть. Помня о докторе, о том, как я его обидел своим недоверием, я не сопротивлялся желаниям второго. Второй выбрал для себя Шоколадку. Я продолжал смотреть снежную сказку, а для второго, рядом, танцевала Шоколадка. Моя воля была сильней. Я одел Шоколадку снегурочкой. У белого цвета множество оттенков. Мои избранные неслись на санках с горы. А Шоколадка срывала с себя одежды снегурочки. Мои повелители снежного дерева, неслись домой по лесам и полям, а Шоколадка, сорвав с себя синие одежды, обнаруживала под ними красные. У белого оттенков много. Второй нервничал и тяжело дышал, помогая раздеться Шоколадке. Моя воля была сильней. Под красными одеждами оказывались голубые наряды. Не нужно было второму пить вино. Мы же лечимся. Шоколадка разозлилась, как из-за ключей и, плюнув на нас обоих, ушла домой. Второй, слабак, уснул и во сне, предатель, сбежал к Шоколадке. Я на него не обиделся. Шоколадка хорошая девушка, она достойна счастья, семьи, детей. Это я балбес нерешительный. Всё работа, работа. Клиенты. Насчёт клиентов можно было не переживать. Избранные крикнули мне из белого квадрата: "Не бойся за свои пальцы! До весны никто не придёт!". Зная загулы шефа, я им поверил. Язык у него платиновый, горло лужёное с выдвижной лейкой, печень из специального титана, отлита вручную, желудок и остальная требуха изготовлены были в институте космических исследований. Богатые могут себе это позволить. ... За стеной застонала Шоколадка. Я собрался, нужно было продолжать самолечение и не отвлекаться на всякие завывания. А второй не слабак во сне. На секунду в белый квадрат вернулась Шоколадка, почему-то стыдливо прикрываясь руками, сказала: " Спасибо тебе!" и снова убежала в сон второго. Приятно. Приятно, когда тебя благодарят. Снова в белом квадрате пошёл снег. Сыпал и сыпал, пока хранители снежного дерева совсем не исчезли. Я мысленно разделил весь белый квадрат на маленькие квадратики, получилось тридцать с лишним маленьких квадратиков, по количеству, как и лет мне. Начал с самого первого. Первый год жизни. Любопытство так и подмывало начать ещё раньше, с самого зачатия себя, но это ни как не получалось. Что-то не пускало меня туда. Любопытство упрямо подталкивало, жгло, тянуло из меня: "Ты избранный. Тебе можно. Доктор разрешил. Это же самолечение ...", тянуло так сильно, что прибежал второй. Его это тоже касалось: " Что ты вытворяешь? Тебя что нельзя одного оставить? Раз нельзя, значит нельзя! Не лезь! ... Ты меня отрываешь от важного дела. У нас может что-то получиться с ней. ... Будешь себя хорошо вести?" - последний вопрос второй задал мне голосом мамы. И мне стало стыдно: - Буду, - сказал я. ... Второй лучше меня. Я его люблю. Он снова ушёл к Шоколадке, а я стал вспоминать, когда мне было первый раз в жизни по-настоящему стыдно. В первом квадратике этого не было. Не было и во втором. И в третьем. И в четвёртом. Нет-нет, постой. Я снова вернулся в четвёртый квадратик. Было! Вот же оно. Я первый раз влюбился в детском саду. Помню и вижу это очень отчётливо. ... Как же её звали? Мою первую безответную любовь. Это было на утреннике. Я исподтишка посматривал на неё, а она не обращала на меня никакого внимания. Я даже не знал, что это и что нужно говорить в таких случаях. Она стояла через ряд от меня и держала по флажку в каждой руке. Я смотрел на неё такими глазами, что когда она, наверное, почувствовав мой взгляд, обернулась, мне стало так стыдно. Белый цвет имеет много оттенков и звуков. Меня спасло пианино. Зазвучали аккорды и мы запели песню, некогда было страдать. Мы зашагали на месте. ... Я что-то сам застрял на одном месте. Да всё я понимаю. Следующей моей мыслью должна быть, ... я сразу почувствовал её вкус, приторно сладкий, меня передёрнуло от этого. Я знаю, что стыд связан с любовью, они появляются вместе, как стандартный набор, чтобы не искать вторую часть, если вдруг появилась первая. Но я не хочу такого подарка. Зачем мне стыд? Он мне всю жизнь мешает. Поэтому я и есть такой урод. Мне так захотелось что-то сломать, брызнуть чёрной краской на белый квадрат. Во всех квадратиках дёргались маленькие человечки. Мои враги. Нужно с самого детства начинать себя ненавидеть. Эта мысль ко мне не пришла сама, мне никто не подсказывал её, я сам был её создателем. Мне стало так стыдно. Я очень умный. Зачем мне это? Я же раньше так хорошо жил. Спокойно. Выполнял всякие механические движения, насколько позволяли суставы. ... Открыл веки, согнул спину, спустил ноги на пол. Утро. На прямых ногах, чтобы сберечь суставы на старость, прошёл к умывальнику. Всё рассчитано. Раковина с вечера наполнена водой. Согнул спину. Лицо умыто. Зубная щётка приклеена к зеркалу. Паста. И водишь головой из стороны в сторону. В зеркале второй ты стучит себе кулаком по лбу. У тебя всё так продумано, что тебе совсем не стыдно за себя первого. Согнул руку в локте. Кофе. На прямых ногах я всегда опаздывал на работу, но был честен перед собой. Мне не было стыдно. Что с придурка возьмёшь? Пока у шефа не было языка, можно было смело опаздывать на работу. А что он скажет? Прекрасное было время. Лицо само сохло на улице от ветра перемен. Деньги мог сделать каждый дурак. Дурак делал деньги, а мы придурки их разносили в больших конвертах. Прекрасное было время. Пусть бы так оно и продолжалось. Взял деньги. Отдал деньги. Денег много. По пятницам я позволял себе маленькую слабость и принимал ванну. Расчёт был верный. Ванну я принимал в одежде. Очень удобно экономить мыло. Два выходных, если не вызывали на работу, можно было провести в ванной. Выходишь из ванной пообедать, обедаешь, когда возвращаешься, тянешь за собой швабру, пол вымыт. Но потом случилось непоправимое. Шеф вставил себе язык, и мне пришлось менять свой стиль жизни, это и явилось основной причиной того, что белый квадрат закончился, его кто-то облил чёрной краской. Пришло другое время. И мне стыдно признаться в том, что это я причина окончания одной эпохи и начала другой. Сошлись воедино два события. Платиновый язык и мне второй раз в жизни стало стыдно. Я влюбился второй раз. Стандартный набор сработал. Я этого не хотел. Но однажды я делал доставку, конверт был очень большой. Я пришёл по адресу, не поднимая глаз, отдал конверт, его у меня забрали, я развернулся, показал свой номер, и меня первый раз в жизни не пнули с лестницы ногой, а тонкий голосок спросил: " Вы мне не поможете?". Я нарушил инструкцию Центробанка, которую нас заставил выучить наизусть шеф и повернулся. Эти губы я не забуду никогда. Они почти касались меня. Столько было в них чувственности, страсти, порока и силикона. ...
   Мне пришлось отвлечься. Картинка с силиконовым шедевром застыла в белом квадрате. Прибежал второй, принёс шампанское. Оказывается, уже наступил Новый Год. За окном воздух разрывался: "Ура! Ура! С новым годом!". По белому квадрату и по силиконовым губам заплясали все оттенки фейерверков. Второй увидел мои мысли на потолке и понимающе улыбнулся: " Давно пора. А то всё тихоня такой стеснительный". Он поставил у моей кровати открытую бутылку с пенной шапкой над горлышком: " Но будь осторожен. Такие губы высасывают мозг". Я разозлился: - Это не твоё дело!
  - Как же не моё дело? - удивился второй. - Мозг-то у нас общий.
  - Она не такая, - успокоил я его и отхлебнул шампанского. Трудно пить шампанское лёжа.
   Второй ушёл. Спасибо хоть не забыл обо мне. Я больше облился, чем выпил. На горлышке бутылки остались следы помады Шоколадки. Я потягивал шампанское и искал, что же я пропустил на силиконовых губах. Какую мелочь? Какой знак? Я уже был опытен в этих делах. Суть есть в мелочах. А на этих атомно-вывернутых нарывах любви было много чего. Каждое второе слово было "Хочу!". ... Она хотела любви, а я дебил не понимал этого. Целый месяц ушёл у меня на поиски и путешествия по силиконовым вершинам. Я исследовал их с лупой. Катался с них, как со снежных горок. Я искал знаки любви. К концу месяца я очень захотел в туалет, а второй всё не приходил. Последний раз я его видел на Новый Год. Целый месяц я только и делал, что пил шампанское. Это была волшебная бутылка, она не заканчивалась. Уходя на восхождения, я оставлял её пустой, а когда возвращался в лагерь, она была снова полной. Я пил и пил шампанское. Представьте себе, как это, целый месяц пить шампанское и ни разу не сходить в туалет. Я, конечно, мог бы сделать, как мы сделали со вторым от страха, но здесь был другой случай, мне помогала терпеть любовь. Мне было стыдно. И я терпел. На этот раз стандартный набор почему-то был расширен. Стыд и любовь притащили с собой бывший в употреблении вкус. И вот здесь начались мои проблемы. Лучше бы я жил без вкуса. Мне было достаточно материальной заботы. Как хорошо просто быть механическим дебилом. О тебе заботятся другие. Деньги есть. Тебе всё понятно, ясно, до последнего сустава, когда и что нужно сгибать, когда разгибать. Жизнь прекрасна без любви. Иначе ты должен пользоваться стандартным набором, в котором может оказаться по условиям призовой игры, бонус. Так в мой набор подсунули чей-то больной вкус, который был заражён мерзостью. От этого у меня и начались постоянные рвоты. Поэтому я и искал доктора. ...
   Фу! Наконец-то пришёл второй. Подождите, я продолжу потом. Вы же меня понимаете. Второй пришёл не один. У него на руках было два прелестных младенца. Второй светился от счастья.
  - Умоляю тебя! - сказал я второму. - Давай я подержу младенцев, сходи в туалет. Я больше не могу терпеть. Потом всё расскажешь.
   Родная душа спасла меня. Мозг-то общий. ... Как хо-ро-шо-о-о-о! - дума я, держа на руках младенцев. Это были мальчик и девочка.
  - Это ваши с Шоколадкой дети? - спросил я второго, когда тот вернулся.
  - Конечно же, нет, - ответил второй. - Понимаешь, какое дело. У нас с Шоколадкой будет ребёнок.
  - О! Поздравляю! - честно обрадовался я за второго. - Ты лучше меня. А это чьи дети?
  - Эти, - второй забрал у меня младенцев. - Этих мы взяли в роддоме. Взяли на время. ... Понимаешь, какое дело. Мы ко всему подходим очень серьёзно. Нужно всё подготовить. Обдумать. Основательно подойти. ... Поэтому, мы заплатили деньги и взяли младенцев. Во-первых, чтобы подобрать кроватку по размеру. В магазине, сам же знаешь, какие порядки. Надуют от всей души. А так мы прямо со своим испытателем. Прикольно, да?
  - А что, во-вторых? - спросил я.
  Второй стал серьёзным: - Во-вторых, как ты считаешь, кто лучше мальчик или девочка?
  - Я не знаю, - признался я. - Я бы может, двоих оставил. Дети это хорошо.
  - Да, ты так считаешь? - стал ещё серьёзнее второй. - А мы об этом, как-то и не подумали. Пойду, посоветуюсь с Шоколадкой. Ты меня озадачил.
   Снова я остался один. Один хозяин общего мозга. Да, я же не закончил свою историю. Вы уже, наверное, сами заждались. Так вот. Белый квадрат над головой и на нём моя беда. Моя любовь, Моя трагедия. Моя судьба, прямиком в помойку. Я знаю, какой там вкус, потому что сам получил его бонусом. Знаю, но не могу сопротивляться. Меня туда тянет. Какой там белый квадрат? Я понимал, что меня тянет в другой квадрат, и безвольно не сопротивлялся.
  ... Я нарушил инструкцию Центробанка, и первый раз посмотрел в глаза клиенту: - Какая вам нужна помощь? - спросил я у неё. Она захлопала, как дурочка ресницами. Так лживо, что у меня не осталось совсем сил сопротивляться. Я влюбился в неё моментально, и чем более лжива она была, тем больше я увязал.
  - Проходите, пожалуйста, - она пригласила меня войти в свою квартиру. Я протиснулся в прихожую. Там был жуткий беспорядок. Почти до самой двери лежала горка нераспечатанных конвертов. Моих конвертов, которые я доставлял. Мне ли было их не знать. И по цвету, и по запаху. Она извинилась: - Простите, у меня такой беспорядок. Но в этом нет моей вины. У меня сейчас непростой период, - защебетала она. - Мне нужно чьё-нибудь сильное и мужественное плечо. Вы не откажите мне?
   Она засасывала меня в трясину лживым силиконом, и мне это нравилось: - Я сделаю для вас даже больше, чем вы можете себе представить.
   Она послала мне очередную порцию зависимости в виде откровенного взгляда: - Вынеси мусор, мой герой, - и протянула мне два тёмных целлофановых пакета. - Только не выбрасывай их в наш мусоропровод. Отнеси на улицу и выбрось их в контейнер.
  Я готов был нести эти мешки на край света, спиной вперёд, чтобы не терять из вида её губ. Мне совершенно всё равно, что было у неё в глазах и за ними. Я видел только губы. Взяв мешки, я поплёлся к контейнеру во двор, оставляя за собой кровавый след на лестнице. Один из мешков был порван. Подойдя к контейнеру, я поднял крышку и заглянул в мешок. Там была мужская голова. Любовь заставила меня почувствовать себя победителем: "Она тебя больше не любит", - сказал я голове. - Отправляйся в помойку!
  Я снова поднялся в её квартиру. Мне было безразлично, что случилось. Она сама стала рассказывать мне, расстегивая мою рубашку. Сначала она бросила меня на кучу полных конвертов и сама уселась сверху: - Это был мой последний муж, - и одной пуговицы, как небывало.
  - Я это понял, - ответил я.
  - Он был полным мерзавцем.
  - Я это понял, - ответил я.
  - Ты не представляешь себе, как мерзко жить с полным ничтожеством, у которого очень много денег, - она с мясом вырвала очередную мою пуговицу.
  - Я это понял, - ответил я.
  Она дала мне пощёчину: - Смени пластинку, идиот!
  - Я это понял, - ответил я.
  - У этого мерзавца постоянно пахло изо рта, - она сказала мне это на ухо. - Ты не почувствовал этого, когда открывал пакет?
  - Я это понял, - ответил я.
  - От него всегда пахло дурными манерами, - она лизнула моё ухо. - А это воняет хуже, чем навоз.
  - Я это ... давно понял, - ответил я.
  Она вырвала одним махом оставшиеся пуговицы. Я спросил её: - А что было во втором пакете?
  Она зажглась сама: - Ты не открыл второй пакет! Я не ошиблась в тебе. Ты избранный, - она поцеловала меня самим силиконовым откровением, и меня понесло, как в тоннель, в погоне за светом в его конце. Тоннель был настолько длинен, что воспоминаний о моём путешествии по нему хватило ещё на месяц.
   Весна в этом году оказалась ранней. Птицы так захотели или ещё кому надоела слякоть, разве это важно. Разве можно сравнить само ожидание весны с первым весенним солнцем, пробежавшим по белому квадрату. Все оттенки белого пахнут весной. Талой водой, солнцем, почками, хмельным счастьем возрождения.
   Я кричал ей из тоннеля: - Зачем ты убила его?
  Эхом мне приносило ответ: - Которого?
  - Последнего? - уточнял я.
  - Он перестал соответствовать моему представлению идеала. Ты сейчас избранный!
   Тоннель был не прост. Я блуждал по нему сутками. Боковые ответвления приводили меня на прежнее место. Я это чувствовал по эху, как только я возвращался, меня уже ждало оно: "Избранник мой", - ласкало мне слух. На седьмые сутки я увидел далёкий свет. Я рванулся к нему, с надеждой на выход. Он всё ближе, ближе, ближе. И кажется мне, что и он стремится ко мне. ... Так и есть. Он стремился ко мне не меньше, чем я к нему.
  - Вадик, - протянули мне руку из-за рыжего пятна фонарика.
  Я обрадовался хотя бы тому, что я не один. Вдвоём всегда легче. Я протянул руку в ответ и меня догнал стыд из обычного набора. Я не мог назвать своего имени. А ведь точно, я не знал его. Точно. И не помнил. Я не заставлял себя забыть его, это я помнил. Может, его никогда и не было? ... Стыд ударил ещё раз. Снизу в солнечное сплетение. Такой весенний удар. Удар, посвящённый солнечному сплетению с природой: " А я же и не знаю, как её зовут?! Не знаю!!! Где я? У неё тоже может не быть имени".
  - Четырнадцатый, - назвался я Вадику. - Специалист по доставке.
  - А я её первая любовь, - сказал Вадик.
  - Да? - удивился я. - И она тебя не убила?
  - Понимаешь, - сказал Вадик, опёршись на стенку тоннеля и закурив. Я спросил у него: - А здесь можно курить?
  Вадик утвердительно кивнул головой, затягиваясь: - Она сама стерва по ночам курит, - выпустил он мне в лицо.
  - А как вообще такое возможно? - не давал я Вадику начать рассказывать свою историю.
  - Это ерунда, - отмахнулся Вадик. - Нанотехнологии.
  В подтверждение слов Вадика, эхом принесло её голос: " Вадик, сволочь, перестань курить. Я на ответственных переговорах. Меня здесь за ведьму принимают".
  - Ведьма, ты и есть, - Вадик не обратил никакого внимания на запрет курить. - Понимаешь, раньше она такой не была. Мы с ней из одного городка. Вместе в школу ходили. Она была такой чистой, - Вадик с трудом подбирал слова. - С чистыми глазами что ли. Я ей говорил: " Твои глаза часть реки". У нас возле городка река была рядом. Летом мы часто там пропадали. Красиво. Кругом природа такая. И она была частью этого. ... А теперь, она часть силикона! - Вадик от досады затушил сигарету о стенку тоннеля.
  " Простите, господа, у меня желудочные колики", - принесло эхо.
  - Ну, прощай! - Вадик решительно протянул мне ладонь.
  - Постой, а как мне выбраться отсюда? - я ухватил его ладонь с надеждой.
  - Это просто, - сказал Вадик. - Закрой глаза и беги, беги отсюда! Беги во весь опор! Давай, милый, давай!
   Я сделал, как мне посоветовал Вадик. Я сорвался так, как будто это я отстаивал честь родной фирмы в финале всесоюзного соцсоревнования. Я сорвался с горы нераскрытых конвертов, с расстегнутой рубахой, с облизанным лицом, с заласканными, обвисшими ушами. Моё просветление было так ярко, что я рванул, в тот самый момент, когда она начала расстегивать мою ширинку. ... Замок от ширинки остался у неё в руках. А у меня остался в обвисших ушах боевой клич Вадика: " Беги, милый!!!".
   Так всё и было. Я пробежал полгорода в таком виде. Прибежал домой. Бежал так быстро, что прибежал домой пораньше. Отпросился у шефа по телефону. Попробовал вылечиться сам. Потом нашёл объявление в газете. Нашёл доктора. Всё так запутано. Я до сих пор ощущаю вкус её силикона на своих ушах и слышу слова доктора: "Он избранный". ... Сейчас я лежу на кровати и пытаюсь понять белый квадрат. В окно бьёт весна теплым ветром. Срочно нужен второй, чтобы открыть окно и впустить весну. У нас же один мозг. Белый квадрат постоянно заставляет меня вернуться в прошлое. Почему? Чёрный пугает будущим, а белый и не хочет об этом говорить. Как бы я не старался, он не хочет. Смотри, фантазируй, но это всё о прошлом. Любые, даже очень смелые фантазии, пожалуйста, а с будущим ко мне и не приставай. Нужно что-то придумать. Я обязательно придумаю, как обойти этот запрет белого квадрата. Нужно поставить его в такие условия, чтобы его просто самого вывернуло в будущее. ... Пришёл второй. Открыл окно. Мозг-то у нас общий. Второй тоже прилёг, заняв своё место во мне.
  - Как Шоколадка? - спросил я через общий мозг.
  - Ай! Не спрашивай! - ответил тем же способом мне второй. - Она уехала на гастроли по Белоруссии.
  - Но вы же ждали ребёнка?
  - Ребёнок подождёт.
  - Тебе удобно? - спросил я второго.
  - Почему ты спрашиваешь, это же моё законное место.
  - У меня к тебе есть одно предложение, - сказал я таким тоном второму, чтобы заинтриговать его.
  - Ты хочешь разобраться с белым квадратом, - испортил сюрприз второй.
  Всё правильно у нас же один мозг. Мы два в одном. Я хотел привести какой-нибудь пример в подтверждение этого. Но второй сказал: " Это подождёт. Давай, покажем этому белому квадрату, с кем он связался".
  - Но это не он связался, - возразил я второму. - Это мы с ним связались по совету доктора. Доктор нам это двоим посоветовал. У нас же мозг общий, нас не разделишь.
  - Хорошо, - согласился второй. - Давай подумаем, как нам через чёрный квадрат вывернуть белый.
  - Ты просто читаешь мои мысли. Я уже об этом думал, - сказал я и с обидой и с гордостью за второго.
  Если скажите, что это не может сочетаться в одном, вы ошибётесь, такое всегда возможно в одном мозге. Понять это тяжело, лучше и не пробуйте. Ваш мозг этого может не выдержать. ... Мы устроились поудобней, и начали мозговую атаку на белый квадрат вместе с весенним ветром в открытое окно.
   Когда мозг настроен на одно, когда он собран, когда он сам хочет излечиться, когда он признаёт и знает свои болезни, когда он хочет добра. Для всех .... Это не сбой в программе, это не устаревшая программа, которой несколько тысяч лет и её многие не воспринимают уже, как программу, потому что мы выбрали постоянное обновление программ, постоянное наслоение общего на одного. Это постоянная доставка общих программ, универсальных во всём, своей универсальностью они превосходят все предыдущие. И мы не можем остановиться в желании получить новую лучшую программу на свою жизнь, не для себя лично, а рассчитанную на всех, но с обязательным выделением на общем плане, чем ярче, тем лучше. Программа, рассчитанная на одного, не укладывается в наш мозг. Нас же, по крайней мере, всегда, как минимум двое, а если посмотреть вокруг, то намного больше. ...
   Я произвёл подготовительную работу в мозгу. Его предварительную настройку. Второй не сопротивлялся. Помогал. И я понял, как мне повезло со вторым. Всё же могло получиться по-другому. Он, второй, лучше меня и я это понимаю, а могло же быть наоборот, он мог собрать всё моё худшее, и тогда мне бы точно не поздоровилось. Мне бы самому пришлось бороться с ним, а так пускай он терпит мою жадность, мою тупость, мою злобу и ненависть, мой страх и различные варианты смешения. И вдвойне приятно, что это не только моя программа. Я же мог вообще остаться один на один со своей подлой программой.
   Мы со вторым развили такую бурную мозговую деятельность. Действовали слаженно, в унисон. Он мне многое прощал. Я это начинал понимать, пошло выздоровление, я начинал это чувствовать. И ... чёрному квадрату это не понравилось. Кому может понравиться, что его используют в своих, даже благородных целях, но без его согласия. ... В мою дверь громко и нагло застучали кулаком. У меня был звонок, и можно было позвонить, но так было страшнее. За дверью это отлично понимали. Кулак показывал своё презрение к мелодичному звонку, сотрясая высотный дом и людишек попрятавшихся в своих высотных норах.
   Мозг продолжал свою работу. Ключ был дан на старт, и остановить его было уже невозможно. Второй поглядывал на меня со стороны, давая мне понять, что раз я плохой, то мне лучше известно, как из такой ситуации выбираться, а он поможет мне насколько позволят ему его рамки порядочности. Знакомое слово. Таких теперь мало. Приняв управление на себя. Я, мысленно благодаря второго за доверие, но, не показывая этого ему, отчего получил сам удовлетворение, отдал короткий мысленный приказ: " Не будем допускать ошибок прошлого. Не покажем себе, что мы боимся его. Пусть колотит хоть целый день. Он из нас этим не выдавит и капли страха". Приказ, конечно же, был скомпонован намного короче и я предоставил второму два варианта. Он выбрал этот. Этих хороших не поймёшь. Им в мозг колотят, а они стиль блюдут.
   От звуков за дверью перешли к речевому контакту: - Послушай, обсос вонючий!!!
  Это был шеф. Его стиль я узнаю из сотни. Хотя, чего я вру, сейчас нет сотни. Само конкретное зло заявилось после новогодних праздников: - Ты меня слышишь, четырнадцатый?! - шеф был явно чем-то зол.
  - Я не четырнадцатый! - гордо ответил я шефу. - У меня есть имя!
   ( Зачем? Зачем? - заныл второй. - Не зли его.)
  - Какое имя? Ты его сам-то знаешь, обсос? - куражился шеф. - Имя он себе завёл! - в коридоре громко засмеялись. Шеф пришёл не один.
  Второй попытался закрыть наш рот рукой. У меня получилось глухо, но дерзко: - Да ты сам, козёл искусственный!
  В коридоре засмеялись над шефом. Шеф не оставил это без ответа: - Что-что ты там мямлишь, сынок?
  - Извольте разговаривать с нами, как воспитанные люди!!! - Второй опередил меня невпопад. Явно слабо. Я успел бросить вдогонку, спасая своё реноме: - Козёл тебе сынок, папашка лузерный!!!
  Охрана шефа покатилась со смеху. Смеялись долго. Шеф что-то шипел, но на него не обращали внимания. Ржали. ... Шеф заплакал в замочную скважину. Встал на колени перед дверью и заплакал: - Четырнадцатый, я тебя прошу, пожалей меня, пожалуйста. ...
  Я тебя по имени буду называть. ... Скажи только как?
  А я забыл своё имя. На самом деле забыл. Второй это знал лучше меня и тихо предложил мне соврать во спасение: " Соври любое имя. Придумай. Помоги ему. Помоги человеку".
  Я был хуже второго, я знал, какой шеф человек. Я сказал: - Ничего личного, шеф! Только бизнес! ... Зови меня Комтугеза ... или ваше сиятельство!!!
  Шефу нелегко дался выбор. Он долго молчал. Всхлипывал. Охрана его ехидно посмеивалась над ним, может даже и били ногами под шефский зад. Охрана всегда чувствует, когда шеф даёт слабину.
  - Я согласен, ... Комтугеза!!! - сдался шеф. Так тяжело ему это далось. Шеф сломался. Первый раз в жизни. Я вырвал у него своё новое имя, как его язык. Шефу было бы легче проиграть в "Привет, Валет!" весь "машиностроительный комплекс" страны, которым он владел безраздельно. Ему легче было бы выйти одному против чёрных рейдеров, защищая свою единственную в стране, да что там, в стране, в мире, Елозинскую фабрику мягких пистолетов, чем согласиться с моим новым именем.
  Второй от неожиданного триумфа выкатил глаза и покусывал нашу общую ладонь.
  - Не слышу, лошок, что ты там мямлишь?! - совсем обнаглел я, до резкой боли в ладони.
  - Комтугеза, твою мать!!! - заорал шеф, срывая крышу с высотки.
  Я победил, окончательно и бесповоротно. Самого шефа. Шефа шефов. Я ещё забыл вам сказать, что "УХВ Газпром" сам платил ему за то, что он снимал у них первые двадцать пять этажей. Я не пресмыкался, не ползал на коленях, не лизал всё, что мог достать, наш общий язык и как было заложено в новой программе, не целовал его следы под фотовспышки ...
  У меня началось самоизлечение: - Что вам нужно, шеф? - теперь я принял совет и позицию второго. Победитель может себе это позволить. Победитель должен быть добрым и воспитанным. Победитель должен вспомнить самую первую программу. Победитель должен даже к самому последнему из последних шефов всегда обращаться на "ВЫ" без малейшей доли заискивания и подобострастия. ... Эко меня понесло в самолечении, как Повелителя снежного дерева с горы. Я летел и всем раздавал, просто сыпал комплиментами и в первую очередь себе самому любимому мерзавцу из всех Повелителей снежного дерева. Даже второй, поборник скромности и чести, подбадривал меня: "Не такой ты уж и мерзавец. Во всяком случае, улучшение просто на лицо". ... Ах! Как хорошо! Хорошо не добивать поверженного, а подать ему руку и поставить с собой вровень. Отрясти его отвисшие колени от грязи унижения. Обнять, как брата!
  - Комтугеза! - позвал меня шеф.
  - Я слушаю тебя, брат мой! - отвечал я шефу добром.
  - Комтугеза, я прошу тебя, открой мне, пожалуйста, дверь, - канючил шеф в замочную скважину.
  - А вам зачем, ваше сиятельство? - поддержал я пошатнувшееся реноме шефа. - Я не могу встать, я ещё продолжаю самолечение, шеф.
  Шеф от досады двинул эксклюзивным ботинком об мою обычную дверь: - Комтугеза, у меня же тоже есть принципы. Я не могу просто так отказаться от них. Ты и так достаточно унизил меня. Мне этого не смыть всей кровью вашего дома, - последние слова шефа привели дом в движение. Никто не хотел оказаться в роли свидетеля унижений шефа шефов. У свидетеля судьба незавидная. Сами себе такую программу подбирали. - Слышишь, Комтугеза, люди уважают принципы, - голос шефа отдавался эхом в опустевшем доме. - Комтугеза, помнишь, я обещал тебе, что если я потеряю хотя бы одного клиента, то отрежу тебе пальцы?
  - Помню, мой друг! Помню! - с трудом, но согласился я с принципами шефа.
  - Если помнишь, тогда открывай дверь. Я могу тебя обрадовать, ты мне должен всего один палец. ... Тебе повезло. Ты, наверное, избранный!
   Охране понравилась шутка шефа.
  - Но мне нужны все мои пальцы, ваше сиятельство! Все! ... Простите меня за доставленные вам огорчения! - доброта второго была безгранична. - Доставка моя работа, шеф! - ответил я сам.
  Шеф второй раз использовал свой эксклюзивный ботинок: - Нет, ты не понимаешь наших принципов. Я это должен. И ты это должен. Здесь нет ничего личного. Нет ни имён, ни людей. Остальные жильцы это понимают. Есть лишь одно тупое дело! - шеф скатился до истерики. - Бизнес! Бизнес! Бизнес! - колотил он в мою дверь. - Это наш принцип! И мы его верные рабы! ... Открой, дверь, ублюдок!
  - Я с этим не согласен, шеф! Мне нужны мои пальцы! - за дверью тихо. - Я каждому своему пальцу дам имя, шеф!
  В замочной скважине зашипело. Не думал я, что шеф способен на такое. Шеф умудрился распустить свой платиновый язык в тонкую шипящую змею и запустил её в мою квартиру, через замочную скважину. Змея зло шипела и извивалась, её тонкая голова пыталась достать меня своими мелкими драгоценными зубками: "Ничего личного", - шипела она, усиливая мой страх: " Ничего личного".
   Трудно сказать, чем бы всё это закончилось. Змея быстро обжилась в моей квартире. Меня от змеи спасла охрана шефа. Они бесцеремонно оторвали шефа от замочной скважины, змея чуть успела вернуться: - Кончай ты эту херню, шеф! ... Кому нужны эти сказки! ... Дома будешь жену пугать этим! ...
   По звуку шеф полетел со своим шипящим языком в дальний конец коридора: - Ничего личного, шеф! - извинилась охрана. - Отдохни, шеф. Мы по-старинке попробуем. ... Сейчас мы эту дверь с петель вырвем. ... Крепкие ребята были в охране у шефа. Мне ли этого не знать. С одним шефом мы бы со вторым ещё справились. Я почти добил его, если бы не его принципы. Мелочи кажется, но я уже был научен жизнью и доктором, вся соль в мелочах, в принципе, в принципах, простите за тавтологию. А мелкие принципы шефа с его крупной охраной не предвещали нам со вторым ничего хорошего. Даже вдвоём мы вряд ли бы справились с принципами охраны шефа. Второй принципиально был против насилия. Сколько я его не учил, не заставлял, не упрашивал, он принципиально не соглашался со мной. ... Дверь заходила ходуном. Сначала охрана опробовала её крепость ногами. У второго ещё был небольшой запас времени выдавить из себя каплю страха. Я соврал и подбодрил его беднягу: "В принципе, ничего страшного. Подожди постель мочить". Второй не знал принцип шефа, который он использовал в своей работе, второго можно было обмануть. Я же знал, что каждую неделю шеф устраивал, так называемое "чистилище". Его охрана выборочно брала кого-то из доставки и избивала в подвале в присутствии шефа. Шеф ничего не хотел узнать, он и так знал жизнь лучше других. Просто, шеф считал, что все воруют и это наказание за воровство. У него был железный довод: " Если я сам ворую, то вы хотите сказать, что вы лучше? Вы не воруете? Вы хотите унизить меня этим? Вы хотите выставить меня единственным вором? Да кто вы такие, мрази? Все воруют! Все!". ... Чистилище было очень принципиально для шефа. Он всегда выходил из подвала отдохнувшим, помолодевшим, прошедшим очищение. ...
   Дверь моя держалась из последних сил. Если бы у неё были глаза и рот, она бы с тихим ужасом посмотрела на нас и сказала: " Простите, парни, я больше не могу". ... Ещё пару ударов. Ещё. Верхняя петля не выдержала первой, дверь по-дурацки накренилась и от следующего удара влетела в квартиру. ... "Всё. Прощай второй, я пойду первым". За последние несколько месяцев я первый раз закрыл глаза. Первый раз я нарушил предписание доктора. Боковым зрением я ещё заметил, как свежий воздух врывался в комнату через открытое окно. Как вздувалась гардина большим пузырём, сдерживая весенний поток. Парусила гардина во всю. Гнала наше однокомнатное судёнышко по океану весеннего ветра, как детский кораблик по журчащему талому ручью. Гардина выдувала огромные щёки, трепетала от напряжения. Безумствовала.
   Дверь влетела в мою квартиру. Я закрыл глаза, оставив один слух, простился со вторым через общий мозг. Приготовился. ... Но оставшийся на страже слух, не доносил до меня ничего тревожного. Не было топота ног. Ругательств.
   Я услышал за дверью сначала добрый голос: - Привет, парни! - а потом и второй, не такой добрый, но и не злой, я бы сказал просто строгий: - Здравствуйте!
  Охрана удивилась появлению посторонних, весь дом же был пуст, и спросила у шипящего в углу шефа: - Шеф, а что это за крылатые? ... Ты их вызывал?
  Шеф шипел в углу. Охрана перешла к более конкретному разговору: - Кто такие?! Что за дела! На кого ты улыбаешься? ... Что, непонятно сказал?! Ты мне здесь своим крылом не маши! Нечего перья веером разбрасывать!
  Добрый голос скромно сказал: - Не волнуйтесь, парни, мы ангелы. Посмотрите, пожалуйста, вверх. ... Видите, крыши нет. Мы вас приглашаем на нестрашный суд. Не бойтесь. Это предварительные слушания. ...
  - Пошли! - скомандовал строгий голос.
  Я услышал звук похожий на шелест осенней листвы. Действительно, не страшно. Кто-то из охраны ещё постарался докричаться до шефа: - Шеф сука, ты же говорил, что у тебя такие связи на....! - дальше шелест.
  Шеф тоже ушёл с шелестом.
  Когда шелест закончился, строгий голос спросил: - Что ты с ними ещё беседы разводишь успокоительные?
  Добрый голос ответил: - А как же по-другому. Они же дети! Не нужно этого забывать.
  Я сжал ещё плотнее веки и приготовился сам: " А! Так даже лучше. Хоть какая-то определённость наступит", - успокоил и подбодрил я мысленно второго: Приготовься, это не страшно".
  Добрый голос в коридоре сказал: - Пойдём на улицу! Нам нельзя ни в коем случае допустить паники! Там могут быть дети! Давай, скорее!
  - Я подчиняюсь тебе, как добру, но ты не забывай, что на любых учениях, всегда есть процент допустимых потерь, - ответил строгий голос.
  - Ты, в какой армии служил? - спросил добрый голос, и я услышал взмах крыла. Меня обдало теплом через проём с выбитой дверью. Даже поток ветра из окна оказался слабее.
  А гардину прямо рвало на части, такой был сильный напор весны. Ураган свежести, поддерживаемый птичьими голосами, шумом машин и голосами с улицы, брал штурмом моё открытое окно. Гардина то наполнялась, как воздушный шар, то вытягивалась в длинную плеть от сквозного потока. Окно открыто, дверь выбита, крыши нет. Я веки не открывал. Будь, что будет.
  Напор ветра, вдруг резко оборвался. Измотанная гардина повисла тряпкой в проёме окна. И смолкли голоса птиц. Послышался писк тормозов, недовольные клаксоны, но и они вскоре стихли. Я не хотел открывать глаза. Мне почему-то не хотелось смотреть на это. Второй исподтишка, из глубины, не настаивая, терзал меня мыслью: " Это всё из-за тебя. ... Доволен?"
  Я услышал с улицы решительный голос: - А по какому, собственно говоря, праву вы нас остановили? Что вы себе позволяете? Кто вы такие?
  - Не волнуйтесь, - отвечал ему добрый голос.
  - Что значит не волноваться?! Вы хоть на номера на моей машине посмотрели?! Вы знаете, кого вы остановили?
  - Не стоит так волноваться и кричать, - отвечал ему добрый голос. - Ничего страшного не произойдёт. Сейчас мы все отправимся на нестрашный суд. Это совсем не больно и не страшно.
  - Что за бред вы несёте?! Для вас что, вот этот синий маячок, пустой звук? Что вы здесь свои порядки устанавливаете?! ... Знаете, кого вы остановили? Я вам сейчас расскажу! Я везу на срочное рассмотрение поправки к судебной системе страны! Вы представляете себе, что будет, если я задержусь хотя бы на пять минут?!
  - Закрой рот! - сказал строгий голос.
  - Не нужно так грубо, - поправил его добрый голос. - Не забывай, они же дети, - и продолжил. - Мужчина, не расстраивайтесь, ваши судебные поправки подождут. Не нужно так топать по крыше автомобиля. Вы только вносите этим страх. Ничего страшного не произойдёт. Это нестрашный суд для всех без исключений.
  - Что и Америку вы туда потащите? И их тоже? Что вы нам здесь заливаете?
  - Америка уже там! Все до одного! - отрезал строгий голос.
   Добрый добавил: - Вот видите, уже идут слушания. Остались только вы и Китай. Давайте не будем никого задерживать. Посмотрите, пожалуйста, вверх, на небо, поднимите голову и полетели.
  - Постойте, одну минуту. Постойте! Так дело не пойдёт! - не унимался мужчина. - Я всё понял! "...И последние станут первыми". - Так?
  - Да, так было сказано, - не понимая в чём дело, согласился добрый голос.
  - Вот в том-то всё и дело! - мужчина проявил невиданную политическую реакцию. - Давайте, решим так! Мы не отказываемся! Мы согласны и поддерживаем данное мероприятие! Ну-ка, подняли все руки! ... Вот, видите, все поддерживают! Раз так нужно, значит нужно! Вы сейчас давайте в Китай! Их там по-быстрому сделаете! А мы здесь все дружно пойдём последними! ... До-о-о-го-о-во-о-о-ри-л-и-и-сь?
  
  Последнее слово мужчины у меня растянулось долгим эхом, как заевшая плёнка магнитофона. Я больше не мог выдержать с закрытыми глазами. Я не спал больше двух месяцев. Все дни у меня слились в один звук растянувшейся плёнки. Никакой человек не сможет выдержать такого. И как я ни сопротивлялся, ни противился, я уснул. Усталость сморила меня. Попробуйте сами, когда-нибудь, не поспать несколько дней, разбираясь в себе, в своих болезнях, а потом от безысходности прикрыть на одно мгновение глаза, как тут же на ваши веки навалится сладкая, неподъёмная дрёма, спасительным грузом вдавит вас в тёплую постель, в спасение сном. ... Договорились?
  
   Сон после накопившейся усталости, всегда беспокоен, стремителен и раздёрган на маленькие цветные лоскутки. Чего только я не увидел во сне. Странно, но на земле столько дневников, описывающих очень подробно дневные события. На то и название дневник. И я ни разу не встречал, ни одного ночника, который бы описывал только сны на протяжении всей жизни. Скажите, сонник, но это не то. В ночном журнале должны быть все страницы под цвет ночного неба с маленькими звёздочками, рассыпанными в беспорядке. Месяц должен торчать краем из-под переплёта, тайно переводя вас с одной страницы на другую. И писать в этом журнале нужно только белыми чернилами. Белые чернила не должны быстро сохнуть, а должны свисать с каждого слова, как снег волнистой каймой с крыши. Каждое слово нужно выводить медленно, вдумчиво с упором на последнюю букву, как будто вы танцуете полонез под ночным небом. Описывайте всё, не выбирайте главного, потому что и во сне главное это мелочи. Куда же без них. Они должны украшать даже беспокойные сны, как завитушки, когда-то украшали обычные буквы. Сейчас эта красота пропала. Буквы облезлые жмутся друг к другу. Им самим стыдно от своей наготы и прозрачной лжи, которую их заставляют набрасывать на себя. Если с буквами сразу не получится, то попробуйте их заменить картинками. Яркие искренние картинки всегда украшают любой текст. И буквы не обидятся. Они генетически знакомы с хорошей иллюстрацией. А будете врать в ночном журнале, голые буквы разбегутся сами. Прочь от стыда. ... Ну, сколько можно? ...
  
   Да, действительно. Сколько можно спать? Я проснулся сам. Никто меня не будил. Проснулся одним целым. Я и всё. Второго я не ощущал в себе. Я один.
  "Я один!", - пронзила меня страшная мысль. Такая тишина стояла вокруг. Гардина безвольно повисла. Штукатурка с белого квадрата осыпалась на меня. Может, это она и пробудила меня ото сна. Дверь выбита. Нет, это не сон. Тихо-то как. Как во сне. Крыши в нашей высотке не было, и я лежал под чистым небом. Ни одного облачка. Прозрачная синева. Небо такой чистоты необыкновенной, как после хорошего продолжительного сна. Спокойное. ... Наверное, утро. Или может быть день? Часы остановились. Я встал. Умылся. Переоделся. ... А что вообще делают в такой тишине? Открыл холодильник. Он работал, урчал, охраняя кое-какие продукты оставленные ещё вторым.
  - Второй! - позвал я. Никого. Тихо. Я взял сок из холодильника и нашёл сухари. Размачивая сухари в соке, я позавтракал. ... Или пообедал? А может сейчас и ночь такой будет? Небо же хорошо отдохнуло, выспалось. Я взял куртку и пошёл из квартиры. Так приятно было слышать звук поднимающегося лифта, открывающейся двери. Я даже дал ей закрыться, подождал немного, прислушиваясь к тишине, и открыл снова. У нас получился небольшой разговор. Я спустился вниз. Весь дом, как вымер. Дверь из подъезда нараспашку и тонко пищала, кто-то оставил, пустую детскую коляску, которая не давала двери закрыться. Брошенная пустая детская коляска, что может быть страшнее. Я достал её из дверной пасти и хотел отставить в сторону. Но тогда закроется дверь. Нет, код я знал. А если закончится электричество? И замок я никогда не открою? Я уже никогда не попаду домой? Мне никто не откроет. ... А где мой дом? ... Я посмотрел вверх. Мой дом стоял без крыши. ... Как жить в доме без крыши? А где мне вообще сейчас жить? Я же остался один. Нужно было срочно принимать какое-то решение. Не сутки же здесь стоять. ... А почему нет? Я же один. Трудно одному принять решение. Я снова вернул коляску в пасть двери. Она бедная жалостно запищала. Я достал коляску. Дверь захлопнулась и перестала жалобно выть. Сейчас пустая коляска смотрела на меня укоризненно: "Не бросай меня!". ... Пустое одиночество страшная вещь, это я понял сразу. Я взял коляску с собой. Я катил её перед собой, пустую. А что делать, всё равно никто не видит. Мы вышли на улицу. На сколько хватало глаз, везде стояли брошенные машины. Машины, вырванные из движения. Впереди и везде вообще, ничего не двигалось, не летело, не плыло, ни издавало звука. Чистое небо всё это отсутствие чего-либо прижимало к земле. Такого правильного небосвода я не видел никогда в жизни. Правильная арка безмолвия. ... Движение, это мы. Детская коляска впереди и я, толкающий её от одиночества. Коляска успокоилась и уснула. И мне спокойней стало. Я толкал её вдоль улицы. ... Меня забыли? Или оставили специально? Я вспомнил слова доктора и шефа: " Ты избранный". Воспоминания это всё-таки хоть какое-то движение в полном одиночестве. Но почему меня оставил второй? Может, он пошёл вместо меня, а меня забыли? И спросить-то не у кого. Долго смотреть вверх я почему-то боялся. Меня грызло изнутри чувство вины, оставленное вторым и страх.
   Мы докатили до конца улицы и свернули на другую улицу. И там то же самое. Всякое отсутствие движения. Простая и пугающая меня перспектива. Коляска стала поскрипывать на переднее левое колесо. От этого ещё стало хуже. В полной тишине писк детской коляски. Я не выдержал и подправил переднее колесо, поставил его на место. Улица казалось, никогда не закончится. Небо и яркость дня не менялись. Стабильность во всём. ... А ведь я могу всё. Могу зайти в любую дверь. В любую квартиру. В любой дом. Я один. И я всё могу. ... Я зашёл в кафе. Пусто. Коляску я взял с собой. Сначала мы с ней устроились у окна, но потом я без объяснений перетащил её вглубь кафе, подальше от окна. Раньше я никогда так не делал. Но это было раньше. Я сварил себе кофе. Всё работало. Кофейный аппарат был для меня живым существом. Немного поворчав и поплакав над житейскими трудностями, он выплеснул мне в чашку ароматную массу. Приятно пить кофе в полной тишине и набираться новых сил и бодрости. После второй чашки я остановился на одной мысли: " Всё-таки я избранный". Кофе подправил моё настроение и на какое-то время успокоил меня. В одиночестве всё наоборот, что бы успокоиться, нужно взбодриться. ... В кафе на стене висел телевизор. Небольшой телевизор. Телевизор. Электричество было. Можно было нажать на кнопку, и он бы заработал. Обычно в кафе телевизор показывал спутниковые каналы. Я мог бы включить и проверить связь с остальным миром. Мне было решать. Всё зависело от меня. Я был королём бара, а возможно и всего остального мира тоже. Мне было решать, расширять ли своё королевство или.... Я почему-то не захотел этого делать. Именно вот так, нажимать кнопку и проверять. Я врал себе. Я говорил себе, что не доверяю электронике, пусть лучше я проверю всё сам, своими глазами. А на самом деле я боялся по всем каналам увидеть белую рябь. Пустоты мне и здесь хватало. Напротив барной стойки была пустая стена, пустое пространство без фотографий и украшений бледно оранжевого цвета. Мне так захотелось оставить какую-нибудь надпись. Через много-много лет потомки найдут мои наскальные изречения и будут долго их расшифровывать. Расшифруют, это окажется непонятным ругательством, и они не будут знать, что с этим делать, к чему отнести мою грязную надпись. ... Какие потомки? Я же остался один с пустой коляской.
   Под барной стойкой я нашёл термос и наполнил его кофе. Термос я положил в коляску. Теперь мне было необходимо найти машину, подходящую для нас двоих. Нет, троих. Я забыл про кофе.
   Выбрать машину из такого количества не простое дело. Я медленно катил коляску по улице и выбирал подходящий автомобиль. Я понимал, что они сейчас ни чьи, что они оставлены, что это сейчас всё моё. И я ничего не понимал. В отсутствии живого вокруг, они были ближе всего ко мне в цепочке эволюции. Они созданы были человеком и служили человеку. Когда-то имея разные характеры и внешность, в прочем, как и люди, сейчас они все были на одно лицо. Не было уже той былой гордости, перенятой у хозяев. Их глаза смотрели на меня с одинаково рабским выражением: " Возьми меня, мой повелитель. Я тебя не подведу. Не дай мне умереть. Дай мне ещё хоть раз почувствовать жизнь. Оживи меня". ... Иной взгляд и выдержать было трудно, я проходил мимо. Коляска, почувствовав мои терзания, насильно тащила меня дальше: " Не обращай ты внимания, на эти бесполезные груды метала. Нам и так, вдвоём хорошо", - вычеркнула она кофе из нашей компании. - " Ты же не будешь толкать это железо перед собой. Я сама со всем справлюсь. Если ты устанешь, я приму тебя в своё лоно, как сына и убаюкаю тебя. ... Не смотри даже в их сторону. Пошли дальше", - капризно тянула меня коляска.
  Мне это не нравилось.
  - Будешь ныть, я тебя брошу. Хватит мной помыкать, - предупредил я её.
  - Не бросишь, - ответила она мне. - Любому королю необходима свита. А я и свита и выезд в одном лице.
  - Знаешь что! - поставил я её на своё место. - Сейчас всё будет по-другому!
  Я взобрался на крышу ближайшей машины и произнёс пламенную речь: - Послушайте меня все! ... Сейчас наступает новая эра! Новый мировой порядок! Забудьте всё старое! К этому больше не будет возврата! Я сейчас буду устанавливать свой порядок! - на небо я старался не смотреть. ( А вдруг это всё-таки была ошибка?) - На земле больше никогда не будет несправедливости! Не будет войн и насилия! Не будет обмана и лжи! - всю мою речь слушали молча, возражений не было. И насколько я видел и мог судить по глазам, слушали меня заинтересовано. Мне ещё нужно было что-то пообещать, раз меня так принимали. - Не будет больше ... тупого диктата больших маленьким! Маленькие ни кода больше не будут возить больших! ... Даже на тросе! - я понимал, что искусство оратора заключается в том, чтобы говорить то, что хотят слышать. - Если кто-то из больших нарушит этот запрет! Мы его все вместе разберём на металлолом. Даю вам своё слово! Честью клянусь! ... Для меня все одинаковы! У меня никогда не будет любимчиков и фаворитов! - боковым зрением я увидел, как фыркнула коляска. - Все будут иметь равные права и "ПТС"! Это я вам обещаю! ... За любое проявление подхалимства и лизание багажника, даже с представлением медицинской справки о генетическом заболевании, смерть! ...
  Коляска презрительно фыркнула: "Ты же говорил, что насилия не будет?".
  - Простите! - исправился я. - Я всегда был неразрывно связан с народом и принимал любую разумную критику снизу! - я ехидно посмотрел на коляску. - Любое насилие отменяется! Будет всеобщее общественное презрение! ... Так постановил я! Король Комтугеза ..., - нужно было, как я понимал ещё дополнить своё имя какой-нибудь цифрой для большего веса в истории и пафоса. Конечно же в сложившейся ситуации, я был несомненно номер "один" и должен был называться король Комтугеза Первый. Но тогда, как же быть с уже имевшимся у меня четырнадцатым номером, который мне торжественно присвоил шеф. ( Сейчас, наверное, оправдывается там, своим платиновым языком, ползает на коленях.) ... Да, это была дилемма! Первый, оно конечно приятней. С тебя всё началось. Тебя вспоминать будут, как несомненно Первого, но как же мне быть со связью времён. Как с этим быть? И что значит первый? Самый первый? - я с опаской глянул на небо. Всё было тихо. Правильный спокойный небосвод и та же яркость дня. - Если самый первый, то кто тогда был перед тобой? Это уже была высшая математика, а я в школе, хотя и был будущим королём, но с математикой у меня было не очень. Вы же понимаете, что об этом летописи будут умалчивать. ... И тут, я принял соломоново решение. - Я, король Комтугеза - Один, дробь Четырнадцать!!! - и кто сейчас скажет, что у меня с математикой, что-то было? Я первый раз за день спокойно посмотрел в небо. Да и подданным моим привычна будет такая нумерация.
   Дело сделано! Ответственное дело, я вам скажу. Так положена была и начата новая эра человечества! ... Ура! Ура! Ура! - троекратно прокричал я, чтобы подчеркнуть всю значимость момента и спрыгнул на землю. Нужно было это дело обязательно отметить большим званым ужином. Я подхватил свою свиту и двинулся дальше по улице в хорошем расположении духа, принимая поздравления от своих многочисленных подданных.
  - Не стоит! Не стоит, поздравлений! Я, очень тронут вашим вниманием! Буду рад видеть вас сегодня на приёме! Все просьбы потом! Сегодняшний день объявляется государственным праздником! - мило раскланивался я с чопорными и напыщенными подданными, которые бы ещё вчера не пустили бы и близко меня на свои кожаные сиденья. Таковы превратности судьбы. Приятно быть избранным!
   На этой же улице, мы со свитой нашли очень милый ресторанчик. Пока моё королевство ещё было совсем юно и неопытно, пришлось всё делать самому. Я составил из нескольких столов, один большой праздничный стол приёма. Продуктов в больших холодильниках было много. Спиртное я тоже нашёл. Через какое-то время стол был готов. Я ещё пошире распахнул шторы на окнах, пусть народ лицезреет своего короля. И мне нечего скрывать от народа. Я буду самым-самым лучшим королём из всех живущих на земле. ... Большой приём начался. Я его начал небольшим тостом, так как всё основное, я уже изложил с трибуны. Я просто сказал: - Живите, дети мои! И сколько буду, жив я, я буду вас всех любить!
  Что здесь началось. Такого не слышал ещё ни один король. Столько было ликования и счастья. Всю правильную арку небосвода можно было заполнить всеобщим счастьем. Некоторым даже стало плохо от счастья. От счастья теряли сознание. Пришлось вызывать несколько "скорых". А вы сами знаете, когда такое скопление счастливого народа, то и скорым пробиться тяжело. Ничего не поделаешь, пусть лучше умирают от счастья в счастливом королевстве, чем от войны. Ура! Ура! Ура!
  После многочисленных ответных поздравлений от своих подданных и от посланников со всего света, я вдруг понял, что чего-то не хватает. ... Гимн! Вот чего не хватало. Как же я это забыл! Ничего, я ещё очень молодой король. Я перерыл всю ресторанную фонотеку и нашёл. Нашёл! ... Ничего лучше и нельзя было придумать, в гимне прямо упоминалось имя короля, моё имя, Комтугеза!!!
  После седьмого тоста, я сам станцевал государственный гимн. Потом ещё и ещё, на бис. Народ любил своего короля. Народ обожал, когда король танцует! ... Комтугеза, народ!!!
  Потом пошли танцы со свитой, так было положено по протоколу. А мы всё-таки, хотели иметь определённые внешние сношения, и поэтому протокол нарушать было нельзя.
  Я видел, как эти заморские посланники, просто зеленели от зависти, их короли не умели так танцевать свои гимны. ... Комтугеза, послы и пославшая вас мать!!!
  Потом, правда, чуть не приключился небольшой международный скандальчик, но как же без этого. Представители страны восходящего солнца не хотели танцевать наш гимн. ... У нас так нельзя! Поэтому, король в конце приёма и уснул на груди и в объятиях жены их посланника. Её ласково звали Тоётушка.
   Как пахла её нежная кожа. А какие у неё были озорные раскосые глаза. Они смеялись, когда король пытался залезть ей под вечернее платье, налаживая кратчайший путь к взаимопониманию, дружбе и любви. ... Все любят короля.
  
   Утра как такового не было. Не было ни рассвета, ни заката. Одно напряжение на небе. Один ровный свет. Король проснулся, ... когда проснулся. Часы не работали, но придворные приготовили ему целый термос кофе. Все любят короля. " Если бы не было кофе, то это бы можно было всё закончить ещё раньше", - думал король проснувшись.
  Свита не оставляла его и во время сна. Она компактно пристроилась на переднем сиденье, была собрана и следила за общей безопасностью короля. Королю было неудобно и похмельно-противно.
  - Я тут, что-то вытворял вчера? - спросил уклончиво король у свиты, то есть, я спросил.
  Коляска укоризненно покачалась на переднем сиденье: - Вы с этой послихой вчера такое устроили! ... Весь народ видел!
  - Ничего страшного, - успокоил я свиту. - Народ любит короля. Король любит, кого захочет, - сформулировал я основную доктрину, с жадностью потягивая, ароматный спаситель. Кофе был чудесный. Себе-то я мог признаться, что кофе сейчас лучше, чем король ... или королю. Своим признанием я положил начало философии, как науки, в новой эре человечества. Ура! ... Не кричите, пожалуйста, вчера был официальный приём.
   "Народ должен созерцать своего короля каждый день. Король обязан постоянно быть в гуще своего народа, независимо от своего самочувствия и вчерашнего дня, таков будет основной принцип моего правления", - мой мозг заработал совсем по-другому. Ответственность, свалившаяся на меня и совершенно другие перспективы мироустройства, заставляли мой мозг работать иначе. - " Мозг короля должен постоянно удивлять свой народ гениальными мыслями. Народ может и не понимать глубинную суть мысли, но это ему и не нужно, народу нужно величие и внешняя гениальность, что с большим успехом может обеспечить преданная свита короля", - мой мозг превратился в саморазвивающийся самоучитель короля. ... А кто ещё позаботится о народе и себе?
  - Это гениальные мысли! ... Не примите это за лесть, но вы становитесь просто гениальным королём. Извините меня за простоту мысли, король, - коляска подтвердила правильное направление моих мыслей, когда мы вышли с ней в гущу народа.
  " Нужно отметить, что разумные мысли снизу, вполне могут быть полезны", - отметил я для себя простые мысли коляски.
  Мы прогуливались с ней по проспекту, который сегодня, по многочисленным просьбам моих подданных был назван в мою честь. "Проспект Комтугезы".
  - Дети мои! Слушайте первый указ короля Комтугезы Первого, дробь Четырнадцатого. ... Указ! Отныне мой самый верный соратник, самое приближенное ко мне неживое существо, детская коляска синего цвета, получает пожизненный титул князь-толкаемый и наделяется исключительным правом разговаривать с королём его же голосом. Указ вступает в силу со вчерашнего дня.
  - Ну, ты и больной, сукин сын, - услышал я. Это была наглость, которой я ещё не слышал со дня моего вступления в королевскую должность. Естественно во мне всё закипело от такого дерзкого неуважения: - Кто это сказал?! Кто?! - заорал я. - Кто посмел?! Кто?! ... Что вы молчите, трусы презренные?! - мной обуяла просто ярость какая-то. - Кто посмел, подонки?! Кому жить надоело?! - это был нехороший знак. Обычно с этого и начинается распад самых счастливых королевств и крушение самых могущественных империй.
  Все мои подданные молчали в испуге и уважении, а куда они денутся, они должны знать мощь короля. Даже моя свита вжалась в тротуар на все четыре точки. ... Сегодня король в гневе! Хватит, долиберальничались! Это вам не почётная свалка в Иллинойсе! ... Может даже, с гневом я и переборщил.
  - Кто это сказал? - доверительно спросил я у перепуганной свиты, пусть отрабатывает полученные привилегии.
  Она ответила мне более чем философски, я всё-таки сделал правильный выбор, приблизив её к себе. Коляска мне сказала моим голосом: - Мы здесь только вдвоём обладаем правом голоса. Но я бы никогда не осмелилась тебе этого сказать. На такую несказанную смелость, сказать себе своим же голосом чистую правду, способен только самый гениальный король.
  Из всего этого, я мало что понял, но речь была приятной.
  - Значит, это было сказано моим голосом? - уточнил я.
  - Точно так, - ответил мне мой голос.
  Мне стал примерно известен круг подозреваемых лиц, в направлении которых и следовало направить мне свои усилия по предотвращению готовящегося заговора. ... Когда я это сформулировал себе, то понял, что философская мысль у меня развивается не хуже, чем у коляски. Это нужно было срочно отметить. Да, такой напряжённый график королевской жизни выматывает. Мы величественно прошествовали обратно в королевскую резиденцию. Резиденция конечно маловата для меня, я это понимал, с такими возможностями можно было подобрать и что-нибудь поприличнее, но с другой стороны скромность даже очень украшает королей. Народ он же всегда подмечает все мелочи, как сегодня выглядит король, какое у него настроение, как разговаривает король со своим народом, как одет. И скромность, эта та может быть самая чистая иллюзия, которая так необходима народу.
   День гнева закончился. Резиденция закрыла двери за королём. Снова устраивать шумный приём у меня не было настроения. Хотелось просто тихо посидеть по-домашнему в своей летней резиденции и не спеша, за бокалом хорошего коньяка, обратиться к делам государственным, поразмышлять о нуждах народа, о его проблемах, его горестях. Слишком уж жалкий вид, честно признаться, он имел, брошенный, оставленный на произвол судьбы, предоставленный сам себе. Ни кола, ни двора. ... Но ничего! - я плеснул ещё себе на донышко, выпил и сладко растянулся на составленных столах. - Завтра я наведу порядок в королевстве. Утро вечера мудренее. Хотя, какое утро. Не было вечера, не было ночи, не было и предрассветной тишины. Была просто тишина и мои единственные мысли о судьбах народа. Свита услужливо подложила мне под голову свой матрасик, и я уснул.
   Королевские сны отличаются от снов простых смертных, это я могу вам сказать определённо, так как я был и тем и ... есть другим. Сон королевской особы, даже на ресторанном столе таит в себе некоторую утончённость и изысканность, статус обязывает. Любой королевский сон всегда состоит из трёх частей. Причём, каждая часть для удобства коронованной особы имеет цветное заглавие, есть ещё и общее заглавие. ... И вот, я прочёл, закрыв глаза: "Специальный сон, двадцатилетней выдержки для короля Комтугеза Первого, дробь Четырнадцатого. Часть первая вступительная". ... И появился водопад неописуемой красоты. Зелёная вода лентой ниспадала с горной кручи. Изумрудный поток изливался в зеркальное лоно озёрного блюдца. Свежесть и мелкие брызги во сне королей всегда настоящие. Водная взвесь вызывала улыбку на моём королевском лице. Во сне были сумерки, и был вечер. Небо затянули фиолетовым бархатом с бриллиантами.
  "Часть основная фривольная". ... К водопаду пришёл король. Пришёл я. В шёлковом купальном костюме, махровое полотенце и подстилку с гербом я прикатил в коляске.
  Появление короля во сне всегда освещается большим фейерверком над водопадом. Король обязан принять несколько импозантных поз под вспышками фейерверка, как под фотовспышками репортёров. Только небу позволена королевская фото сессия.
  Если вы стали королём совсем недавно, то не спешите сразу в воду. Это дурной тон и, прежде всего для себя. Короля в воду должны сопровождать обнажённые красавицы.
  Я сбросил с себя шёлковый купальный костюм на прибрежные камни. Обнажённые красавицы взяли короля, меня за руки и ноги и, раскачав, бросили меня к водопаду. Я пролетел вверх к самому перекату большой воды, замер на бровке, элегантно выполоскал рот перекатной водой и, сделав тройное сальто назад, ушёл в самую середину блюдца.
  "Часть заключительная печальная". ... Обнажённые красавицы бегали по берегу озера, скакали с камня на камень и кричали в отчаянии: "Где наш король? Где наш король?". Я нырнул и не появлялся на поверхности озера. Сделал я это преднамеренно. ... Народ даже голый должен постоянно переживать за своего короля. Выждав положенную по этикету паузу, король всплыл поплавком вверх, попой. ... Голый народ от счастья ласково журил короля: "Ах, какой наш король выдумщик! Ха-ха-ха. Это же нужно было так весело придумать. Ха-ха-ха. Мы обожаем нашего короля! ... Народ весел и королю хорошо. ...
  "Часть секретная не для общего просмотра. Разнузданная. Развратная. Победоносная", - я вам её рассказывать не буду. Мне самому стыдно. ... Ну, если только очень быстро, всё-таки Победоносная, жалко оставлять народ в неведении. ... И как воспряну я из воды, возвышая воду собой метра на три над озером, и не успели водные потоки скатиться по моему телу вниз, как всё уже было кончено в одном порыве страсти, я овладел всеми по очереди. Нет, вру. Простите. Без очереди, без разбору, не взирая на ранги и привилегии. ... Всё!
   Я проснулся в хорошем расположении духа и тела. Королевские сны так правдивы и ясны, что излечивают и душу и тело. Мне хотелось творить, созидать, развивать и преумножать.
  Двери резиденции распахнулись. Я придирчивым взглядом осмотрел с крыльца своё королевство. На первый взгляд та же гнетущая тишина, то же безмолвие, то же время дня, но это только на первый взгляд, конечно можно было подумать, что народ замер от моего великолепия, замер в трепете, помня вчерашний день гнева, но я-то чувствовал своим постоянно развивающимся супермозгом, что здесь, что-то другое. Князь-толкаемый тоже что-то уловил. Мы с ним начинали понимать друг друга с полу мысли, тем более что говорили мы одним голосом. Князь коротко сформулировал: - Нужно что-то делать, - а я это понял развёрнуто. Хорошо, когда правитель и свита, работают в унисон, слаженно, чувствуя друг друга.
  Я обратился к покорно внимающему народу: - Рано! ... Рано вы допустили мысль, что король успокоился. ... Рано! Думаете, всё! Король погряз в пьянстве и разврате. ... Так? Как вы посмели даже допустить такую мысль? Вы подумали, что король забыл свой народ? Что король забыл своё предназначение на земле? ...Даже в пьянстве и разврате король не перестаёт думать о своём народе! ...Да, сегодня ночью, я не буду врать, король позволил себе немного выпить без протокола ... и потом творил такие вещи у водопада! ... Но вы, дети мои, можете гордиться своим королём. Он вас не опозорит ни в какой ситуации. ... Мною. Ночью. ... Принято судьбоносное решение. ... С сегодняшнего дня мы будем создавать с вами новую империю! ... Хватит-хватит, - у меня в ушах стояли одобрительные овации и радостные крики моего безмолвного народа. - Это будет самая лучшая империя на земле! - безумные крики едва не приподняли правильный небосвод и не открыли скрываемую там тайну. Не хватило совсем чуть-чуть. ...
  И в этом океане счастья послышался один гнусный вопросик: - Для кого?
  Всегда. Всегда так бывает, когда один мерзавец, подлый и скрытый, ставит под сомнение великие начинания. Я от ярости стал трясти свою свиту, больше всего досталось князю-толкаемому: - Почему?! Почему вчера ты не разобрался с этим? Эту гниль мы с тобой уже вчера слышали! Почему ты ночью не провёл следствие и задержание преступников?
  Коляска жалобно тряслась и сбивчиво оправдывалась передо мной: - Но вчера это был наш общий голос. Как я могла провести следствие? Вы. ...Вы же вчера занимались .... Вы. Вы нас просто восхитили ночью.
  Я перестал вытрясать душу из князя: - В этом я соглашусь с тобой. ... Ты всегда меня подкупал своей логикой, простой и верной. Наверное, поэтому я и приблизил тебя к себе. Мне, очень нужны толковые помощники. На кого я могу опереться в любую минуту. - Я опёрся на князя и поразмышлял где-то минуту. Потом я сказал князю: - Допустишь ещё одну такую ошибку. И полетишь первым на свалку...истории. ...
   Народу я сказал другое, я понимал, что если завелась эта ржавчина, то она будет разъедать и дальше моих подданных, невзирая ни на какую "антикорозийку". Спасти положение можно было только личным примером, взяв основную работу на себя. Я сказал народу: - Вы, наверное, решили, что король сам не будет принимать в этом участие. Вы, наверное, думаете, что король эту работу перепоручит кому-то, а сам и дальше будет только размышлять в процессе порока, - я сделал намеренную паузу и очень внимательно осмотрел моих подданных, на сколько мог достать пристальный королевский взгляд. Открывшаяся картина покорности удовлетворила короля, то есть меня. Свой взгляд я постарался насытить строгостью и прозорливостью. Без ложной скромности, думаю, что у меня это получилось. ... Я продолжил. - Нет, основную работу, самую чёрную, я собираюсь, как раз делать сам. Я сам очищу нашу улицу! Наведу порядок! Каждый займёт своё место. Хватит в беспорядке толпиться перед моей резиденцией! Перестаньте думать, что чем ближе находишься к королю, тем больше сможешь себе выпросить. ... В нашей справедливой империи будет всё по-другому! С сегодняшнего дня я ввожу гарантированную минимальную потребительскую канистру! - снова мне заложило уши от восторга подданных. - Но для этого мы должны пойти на некоторые непопулярные меры. Я прошу прощения у моих подданных, но все ..., - дальнейшие слова мне самому дались с трудом, - ...граждане империи старше десяти лет, будут исключены из империи ввиду распространяющейся ржавчины. Это тяжёлое решение! Но оно необходимо, чтобы плодами имперской жизни смогли наконец-то насладиться те, кому ещё нет десяти лет. ... Империй без жертв не бывает, дети мои! ... Отбор, осмотр и определение дальнейшей судьбы будет производить комиссия в составе; король и князь-толкаемый. ... Для соблюдения законности все жалобы и обжалования принятых решений можно направлять в независимые судебные органы, для этого создан независимый верховный суд империи в составе; король и князь-толкаемый. Чтобы избежать дальнейших упрёков потомков в состав суда будет ещё включен кто-нибудь из подданных старше десяти лет. Нужно помнить уроки истории, дети мои. ...
   От такой содержательной речи, от её величия, мне так захотелось выпить. Хоть чуть-чуть. Совсем немного. Но было нельзя! Единственное ограничение для королей - "нельзя".
  Нельзя было, выпивши садиться за руль, это я сам помнил и подсказывал себе своим же голосом, мой мозг не противился этому, значит, это было правильным решением короля на трезвую голову, а выпить я ещё не успел, сумел сдержать себя усилием воли. Всё было так философски закольцовано, что мне ещё сильней захотелось выпить, поддержать порыв своего мозга, расширить горизонты и рвануть в вечность. ... Что делать? Подданные никогда не должны видеть слабости и страдания короля, я с такой силой сжал ручку коляски, что мне мой фаворит с болью в моём голосе сказал: - Терпи! ... Терпи, королевскую твою мать! Ты же мужик! ... Терпи, сука! ( В определённых очень ответственных моментах, судьбоносных, я позволяю своим верноподданным говорить с королём напрямую, без всяких там общественных приёмных, прямо из души в душу, твою ...)
  Я вытерпел, побледнел, покрылся потом, но сдержался. Кто понимает меня, тот знает, чего это стоит. Особенно королю в моём положении, когда предположительно всё спиртное оставшееся на земле моё. Моё и больше ни чьё. ... Нужно было работать. Я смирил гордыню и принялся за чёрную работу. ... День помогал мне своим неизменчивым видом. Мне не нужно было успеть всё до вечера, до сумерек. С тяжёлым сердцем я подходил к подданным, которые, я это предвидел, будут из последних сил своего аккумулятора, из убитого долгой жизнью двигателя, дребезжа и подёргиваясь, доказывать мне своё желание на жизнь. ... Я такого не могу пожелать и своему врагу. Хотя, судя по моему статусу врагов у меня было немного. Всего-то мой блуждающий голос, вносящий сомнения в моё грандиозное дело. ... Представьте себе, каково это, чувствовать под своею властной ногой, упирающейся в полик, цепляющуюся из последних сил за будущее, сдыхающую, именно сдыхающую душу живого существа. Я знал. Они знали, что всё. Ничем им не поможешь. Их дни сочтены. Они верой, правдой и здоровьем служившие общему делу, должны будут сейчас отправиться на свалку. ... Если это легче для них, то пусть это будет свалка истории. Хотя, что это меняет в каждой отдельной, Создателем предложенной судьбе. ... Им так хотелось жить. Им так хотелось вкусить имперских плодов счастья. ... Они кашляли, чихали, визжали из последних сил, дёргались в предсмертных муках и ... отходили в мир иной с замедляющимся вращением надежды. ... Король рыдал над своими подданными, но продолжал дело, предназначенное судьбой. Король выдавливал безжалостной ногой остатки никчемной жизни для счастья будущих поколений. Король наводил порядок. ...
   Сколько это у меня заняло время, я определить не могу. Но, я добился своего. Вскоре, вся прилегающая улица к моей резиденции, и боковые, для особого выезда, были очищены. Был наведён порядок. Подданные были рассортированы и припаркованы в полном соответствии с правилами парковки, одобренными мной. Какое счастье самому принимать верное решение и его же одобрять. Моя свита, наблюдавшая за всем происходящим с тротуара, во всём поддерживала меня. Подданные мешавшие империи были свалены на ближайшем пустыре. ... Там им и место! Аллилуйя порядку! Комтугеза во веки веков!
   В свою резиденцию я вернулся победителем. Триумфатором! Свита молча сопровождала меня. Я понимал, что своим титаническим трудом я заслужил достойный ужин. Резиденция вновь закупалась в ярком свете, двери были открыты для всех, окна распахнуты, король устраивал всенародный праздник самоочищения. Главный и самый торжественный праздник империи. Король привёл себя в порядок. Умылся и выстирал свою "кровавую", всю в масле, одежду. Король очень скромен, ему не нужны пышные наряды. Самоочищение, так самоочищение. Король мог и голым встречать такой праздник. А кого стесняться? Праздник самоочищения! ...
  Я поставил государственный гимн и совершенно голым выскочил на очищенную улицу: - Комтугеза, народ! Чтобы как-то прорвать давящую тишину и всколыхнуть правильный небосвод, я поставил одну колонку на подоконник открытого окна, да и моим подданным будет приятно. ... В такой праздник король просто обязан выложиться весь без остатка, выложиться в танце, тем более, что танцуешь не перед иностранными посланниками, а перед собственным народом на празднике самоочищения империи. Я старался изо всех сил, не жалел себя. Свой танец на асфальте я посвятил, как новому, выстрадано - грядущему, так и тем жертвам, которые были неизбежны при этом. Кого было мне больше жаль, я бы сейчас не определил. Неистово-безумный танец не давал мне ни секунды, чтобы сосредоточиться и ответить на этот вопрос. Комтугеза! Комтугеза гимн! Комтугеза на асфальте! Комтугеза без перерыва! Комтугеза лучший танец! Комтугеза! Всем-всем-всем!
   Я был честен перед всеми, перед потомками, перед предками, перед собой, перед асфальтом, на котором, выбившись из сил, уснул, свернувшись, как в самой родной и доброй материнской колыбели. ...
   От танца тоже можно захмелеть не хуже, чем от водки, если вложить в этот танец всё: и прощение, и отчаяние, если упиваться и кровью, и слезами, всё вместе. Комтугеза. Я спал, как младенец. На этот раз я не проснулся сам. Меня разбудила одна очень важная мысль. Это было новым в моих ощущениях. Нужно было добавить к уже сложившимся правилам короля и это новое правило: "Король никогда не просыпается сам. Его всегда пробуждают важные мысли". Она, эта мысль, звучала примерно так, в моём мозгу, моим же голосом. Попутно нужно сделать разъяснения по поводу мозга короля: - Это самая закрытая часть из всего набора королевской особы. Особая часть особы, сформулирую так, чтобы запутать всех остальных, и внести уважение и ужас к данному полностью закрытому объекту. Если ещё свой голос король может кому-то передать или наделить кого-то таким правом, как это сделал я с коляской, то свой мозг он не может открыть до конца, даже перед собой, король не может никого наделить правом, посещать свой мозг, когда это кому-то вздумается, даже для себя он вводит ограничения. Его могут незвано посещать только очень важные мысли. ... Так вот эта мысль: " Ну что ты валяешься на асфальте голый. Ведёшь себя, как скотина какая-то. Быстро просыпайся! Твои мысли уже переросли твоё королевство. Здесь ты уже всех осчастливил. И это будет преступлением, если ты не осчастливишь весь остальной мир. Мысли счастья в замкнутом пространстве начинают бродить. Смотри, дождёшься неприятностей. Сам на себя составишь заговор или ещё страшнее, сам против себя возглавишь революцию. И ни какие советники-коляски тебя не спасут, они всё равно будут разговаривать с тобой твоим же голосом. Вставай, сволочь голая!".
   Я встал с таким ощущением, как будто и не спал. Приятного королевского сна не получилось, на-то были свои более важные причины. Я встал с чувством великого предназначения. Масштабы, которого даже пугали меня. С твёрдой мыслью расширить зону счастья я умылся. С не менее твёрдой мыслью, что сейчас как раз самое время для этого я позавтракал и выпил, не спеша кофе. Со сформировавшимся новым сознанием, я нашёл, во что переодеться. Хорошо, что я для своей резиденции выбрал ресторан, здесь много чего можно было найти. Из формы официанта, я соорудил себе неплохой костюм для короля. Лаковые туфли и галстук-бабочка подчёркивали королевский шик, а перекинутое через левую руку белое полотенце подчёркивало моё стремление непорочно служить народу. В таком виде я вышел на крыльцо своей резиденции: - Что не ожидали такого преображения?
   Для покорения мира, я решил выбрать уже известную вам жену иностранного посланника. Она, увидев меня в таком облачении, кокетливо заиграла раскосыми глазами. Я чтобы не показаться неучтивым, склонился пред ней на колено и поцеловал её в левый глаз. Она прямо затрепетала от такого обращения, как ветка сакуры на сибирском морозе. Свиту свою, чтобы не мешала нашим утехам, я спрятал в багажник. Протерев всё, что можно полотенцем, я не мог допустить мысли, что до меня, её хрупкое тело кто-то лапал своими руками, я ласково вставил ей ключ зажигания в изнывающее лоно, она отдалась мне с мягким звуком удовлетворения. Королю не нужна быстрая любовь. Я плавно добавил, и она ответила мне тем же, наши тела слились в одно целое. Ветка сакуры, обученная всем премудростям тонкой любви, мягко шлёпала меня по лицу, раззадоривая сладким запахом. Главное было сейчас не сломать её под сибирским напором. ...
   С трудом, но мы выбрались на окраину. Не всё было так гладко в моём королевстве. Королей всегда обманывают. Да вы и сами знаете, как это бывает. Лоск столицы тускнеет по мере удаления от неё. Моя ненасытная "японочка" хотела ещё и ещё, о чём и сообщала мне жалостливым голоском. Нужно было срочно вставить ей ещё один шланг. Мы-то в Сибири такого обычно не одобряем, но ехать было нужно. На выезде из города я увидел очень уютную небольшую заправку. "Сейчас, веточка моя, я тебе залью удовлетворения выше раскосых глаз. Глаза помутятся от паров любви. Поскачешь у меня кобылицей по сибирским просторам ".
  На станции всё работало. Я сразу подошёл к окошку. На нём висело небольшое объявление, наспех косо написанное на небольшом листке: " На станции работает видео наблюдение. Еду можете брать. Но если увижу, что заправлялись не оплатив. Вернусь, буду плохо делать.
   А я вернусь обязательно. Гагик.
  
  Я зашёл внутрь станции. Разобравшись с пультом управления, я включил нужную колонку. Пока бак наполнялся, я, взяв пакет, сложил в него разную упакованную еду и взял много воды. За это мне не было стыдно. Гагик нам сам разрешил. Но что же было делать с бензином? Я, как король, никогда не возил с собой денег. Короли выше этого. Я сомневался, что Гагик вернётся. И сами деньги в такой ситуации выглядели очень глупо.
  Я вышел на улицу и стал перед камерой видео наблюдения. Приняв одну из королевских поз, я на всякий случай обратился к Гагику с речью: - Уважаемый мой подданный, Гагик! Я король Комтугеза Первый, дробь Четырнадцатый хочу сообщить вам, что заправившись вашим прекрасным бензином, король не оплатит вам его стоимость, потому что считает это ниже своего королевского достоинства платить своему подданному Гагику, - я ещё показал руками насколько ниже достоинства я это считал. - При вашем возвращении, в чём я лично сомневаюсь, найти короля вы, Гагик, сможете в его королевской резиденции. Но хочу вас сразу, Гагик, предупредить, что вас туда не пустят. Так как королю больше и делать нечего, как с Гагиком разговаривать. У короля есть и более важные дела. Думать нужно не только об одном Гагике, а и о других своих подданных.
   Речь была закончена. Я отнёс в машину пакет с продуктами, протёр свою возлюбленную салфетками. И вернулся к камере наблюдения. По дороге я нашёл камень. Я смотрел на камеру. Она смотрела на меня. Я на ладони подбрасывал камень. Шекспировские страсти терзали меня. Я смотрел на камеру, на большое стекло, на записку Гагика, снова на стекло. Камера и я находились под козырьком. Я спрятал камень за спину и украдкой выглянул из-под козырька, посмотрел в небо. Всё было, как и прежде. Спокойно и тихо.
  - Считай, повезло тебе, Гагик. Сейчас это не имеет никакого смысла, - сказал я в камеру и положил камень на место приёма денег.
   А про себя подумал: " Ты же король, как тебе не стыдно объявлять такие мелкие войны".
   Пресытившись любовью с королевой гейш, это я присвоил ей такой почётный титул, мы выбрались на шоссе. Пустое шоссе для полёта. Лети и ни о чём не думай. Моя прекрасная гейша любила ветер. Она опустила передние стёкла и полетела, унося меня в первый королевский вояж. На сколько далеко нести свои мысли преобразования мира я не знал. Решил, что пусть критерием будет стрелка наполнения, когда она достигнет половины, я развернусь чтобы вернуться. Моя королева, действительно была женой посланника. Она взяла в руки неизвестный мне инструмент, и её нежные струны закачали далёкое дерево, с которого облетали белые лепестки. Другой музыки не было. Пусть хоть такая. Я к ней привыкну. Боковое зрение меня не беспокоило. Никакого движения. Только безлюдные городки, опустевшие деревни вперемежку с полями и пролесками. Моя гейша перебирала ветер на вкус, ища привычный привкус ветра раздевающего сакуру. А я гнал и гнал с шелестом пустого шоссе. Ветер привел мою спутницу в новое возбуждение, и она начала потихоньку приставать ко мне, лопоча что-то нежное на непонятном мне языке. ... Хочешь, секса? - я дал ей по всю плешку.
  Пошёл лес. Гуще и гуще. Сжал шоссе с двух сторон высокими корабельными стволами. Взял в почётный караул. Стрелка падала и падала к пределу возвращения, когда я вспомнил о своём боковом, периферийном, периферическом, как хотите, назовите, зрении, я на такой скорости уловил еле заметное движение. Взмах руки среди исполинов. Я так привык и смирился с одиночеством во всём, как этот еле уловимый знак заставил меня пустить мою королеву гейш визжащим юзом после длительной скачки. Такую неожиданную смену поз любят в Сибири. "Повизжи. Повизжи мне ещё. Я тебе сейчас и не такое покажу".
  Развернувшись, я поехал мягко-мягко, почти без скорости. Я же не мог ошибиться. Я точно что-то видел. Моё периферийное зрение и периферические мысли ещё ни разу не подводили меня. Я так возбудился, что у меня во рту всё моментально пересохло. Не мог я ошибиться. Не мог. ... Машина катилась сама. Я всматривался и всматривался в череду высоких стволов. Вот небольшой пригорок. Я остановил машину и потянулся за водой на заднем сиденье, чтобы затушить пожар. И тут лопотания на непонятном мне языке, перебил привычный женский голос: - Ой, дяденька, а я уже думала, что вы меня и не заметите.
   Она. ... Она выросла, как из-под земли. Какое лицо? Какие глаза? Какая она вообще я и не рассмотрел сразу, это было не важно сейчас, когда я уже ни на что не надеялся. Непонятный язык услужливой гейши отвлекал меня, и девушка удивилась, она, как ребёнок округлила глаза: - Ой, дяденька, ваша машина умеет разговаривать? Она сама?
  Как будто это сейчас было главным. Самым главным во всём мире. Я сам смотрел на неё в тихом шоке, как на говорящую машину. Моя рука повернула ключ, и гейша недовольно заткнулась. Я вышел из машины. Передо мной был живой человек. Женщина. Простите, девушка. Лицо открытое, немножко глупое, но улыбчивое. Постриженные кое-как волосы создавали видимость причёски на голове. Одета она была в не по размеру вязаную кофту, висящую на ней кривой трапецией и в пол колена юбку из грубого материала, рассчитанного на несколько поколений. Глаза спокойные, светлые, но в них не за что было зацепиться. Она откусывала яблоко большими кусками и жевала быстро, жадно стараясь насытиться: - Дяденька, миленький, купите у меня яблок ведро. Пожалуйста. - Сказала она мне с набитым ртом. - Дяденька, у меня последнее ведро осталось, - она состроила такую просящую гримасу на своём лице.
  - Сколько тебе лет? - зачем-то спросил я и опустил глаза.
  - Ой, дяденька, я не знаю, - ответила она быстро. - Дяденька, мне очень нужно яблоки продать, а то меня домой не пустят.
  - Как это так? - удивился я.
  - Ай, - бросила она в сторону огрызок. - Папка у меня пьет, и ..., - она погрустнела, - ... мамка тоже пьёт. - Они меня яблоки продавать заставляют. Пока не продам всё, домой не пускают.
  - Подожди, но какие яблоки весной? - не мог понять я.
  - Какая весна, дяденька. Сейчас лето. Посмотрите, какой белый налив ранний хороший. Я все яблочки вымыла и натёрла, - она подтащила поближе большое ведро.
  Я посмотрел на замасленный край её большой кофты, а про себя подумал: " Я что-то вообще ничего не понимаю. Не мог я так долго спать. Какое лето, когда вообще кругом непонятно что?
  - А как тебя зовут? - спросил я.
  Она в ответ пожала плечами и глупо улыбнулась.
  - И сколько ты уже сидишь здесь с этими яблоками? - я задавал вопросы просто так, ответы я знал лучше её.
  - Я не считала, но, наверное, уже с неделю, как всё словно вымерло кругом. Ни машин, ни людей. Такая тишина, дяденька.
  - Если я скажу тебе, что никого на земле не осталось, кроме нас с тобой, ни отца твоего, ни мамы. Ты сильно расстроишься? - мне стало вдруг противно задавать ей простые вопросы.
  - Не-а, - беззаботно закачала она головой. - И что мы делать будем с вами, дяденька? - спросила она по-взрослому, с женским лукавством в голосе.
  - Поедем в город, - просто ответил я.
  - В город? - её глаза наполнились счастьем. - В город! В город! - запрыгала она от счастья и пнула ногой ненавистное ведро. Ранний белый налив раскатился по траве.
  Я собрал яблоки и высыпал их в багажник, под присмотр своей свиты. Прежде, чем открыть дверь машины перед моей новой спутницей, я придумал ей имя и представился сам. Почему-то называть все свои титулы я не стал, а сказал просто: - Меня зовут Комтугеза. Ты запомнишь?
  Она согласно кивнула в ответ своей неровно подстриженной головой: - Комтуэза, - получилось у неё. - Я слышала такое имя в сериале, - восхитилось юное создание.
  - Нет, - прервал я её восхищение, как уже состоявшийся мужчина. - Запомни по слогам. Ком-ту-ге-за. ...Запомнила?
  У неё с третьего раза получилось. Своим прилежным старанием выучить моё имя, она развеселила меня: - А тебя давай я буду называть Паранойя? - пошутил я по-дурацки. Она согласилась так же счастливо, как и с предложением поехать со мной в город. - Нет, подожди, - не согласился я. - Так не правильно.
  - Почему? - насторожилась она. - Мне нравится. Честно, нравится, дяде...., - я строго посмотрел на неё. - Ком-ту-ге-за, - закончила она.
  - В этом имени нет любви, - сказал ей я, опытный мужчина. - Я тебя буду звать Моя Паранойя. Потому что ты моя и больше ни чья, - в её глазах впервые что-то промелькнуло. Она была очень смышлёной. - А имя без любви, это оскорбление. Запомни, - мне так хотелось её научить всему сразу. - А ты в школу вообще ходила?
  - Да, - отмахнулась она рукой, - года два или три тому назад, как бросила.
  - А в какой последний класс ты ходила? - мне всё время не давала спокойствия одна подлая мысль.
  - В восьмой, - подтвердила она мне.
  Я лихорадочно стал пересчитывать и всё время сбивался: - Ты потом, пожалуйста, точно вспомни, сколько лет прошло?
  - Потом вспомню, - согласилась она не понимая, почему это так важно для меня.
  - Садись, - я открыл перед ней дверь спереди, как перед королевой, только она ещё этого не знала. Я уселся на своё место и попытался завести "гейшу", повернув ключ, я услышал такое. Нет, что именно она говорила, я не понимал, но по интонации и завыванию, я понял, что она меня ревнует. Вы себе не представляете, что такое ревность дочери самурая. Ты с ней хоть харакири делай, она не поддастся. Она скорее сама себе вырвет какую-нибудь тягу и вонзит её от ревности в своё сердце. В угасающем крутящем моменте я слышал прощальные слова камикадзе: "Пусть ветер унесёт вас отсюда, вместе с твоей неумытой девкой". Наковырявшись вдоволь в её хрупкой душе, я понял, что дух её не сломить. Ревность. И некого здесь винить. Пришлось мне, как обычному человеку, обиженно хлопнуть капотом.
   Мы отправились в город пешком. Втроём. Я, Моя и верная свита, в которую я погрузил ранний белый налив, мешок с припасами и взятый на память о страстной любви плед из багажника. Тёплый большой плед с вышитыми лепестками сакуры. Мы шли, глупо смеялись, ели яблоки, пили воду, она пела мне какие-то грустные песни, мы останавливались на привал. Она спала на пледе, скрутившись звериным детёнышем, отбившимся от стаи, а я не мог заснуть и всё время смотрел на неё. День всё не заканчивался. Небосвод висел, как и прежде ровной дугой.
   Через какое-то время мы добрались до города. Когда показалась заправка Гагика, я ей сказал: - Знаешь что? Давай поменяем тебе имя?
  - Я согласна, - ответила она.
  - Я буду тебя звать Надей. Хорошо? - мне это имя само пришло в голову, я его честно не выбирал, когда она спала, а я смотрел на неё. Честно. Врать-то мне некому, кроме себя.
  - Я вспомнила, - обрадовалась Надя. - Так звали мою маму.
  - Вот и хорошо, - согласился я с Надей. - Надя, а у тебя деньги остались от проданных яблок? ... Мне здесь отдать нужно.
  - Да, вот все, - она выгребла мне смятые бумажки из кармана кофты.
  - Подожди здесь, - сказал я ей и для верности передал ей ручку коляски. Сам, взяв скомканные бумажки, я пошёл к Гагику. Убрав камень и засунув под стекло деньги, я сказал в камеру постоянного наблюдения: - Гагик, прости! Вот деньги. ... Если там не хватает, я ещё принесу. ... И прости меня, что я там тебе наговорил раньше всяких глупостей. ... Извини, бывает. Мы же все люди.
   Надя ждала меня с коляской, как молодая мама. Когда я вернулся к ней, она невинно спросила: - А как же мы сейчас будем жить без денег?
  - Вот, дурочка, - засмеялся я. - Да ты у меня будешь жить, как..., - я почему-то не захотел так банально заканчивать фразу и сказал. - Будем просто жить. ....
  
  
  
  
  2007 г. А. Шендогилов.
  
  
  г. Минск,
  ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"