Манфиш Алекс : другие произведения.

Ещё один плод познания, часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  ЕЩЁ ОДИН ПЛОД ПОЗНАНИЯ
  
  Этот роман я замыслил и создал в жанре "условного реализма" (термин, звучащий иногда в мире театра и живописи). Правдоподобие отдельных обстоятельств и звеньев происходящего менее важно здесь, чем нравственные вопросы, преломляемые через личности героев. Рассказанная мной история справедливо покажется многим довольно маловероятной. И то, что действие её происходит не в краях, закон и уклад которых хорошо знакомы русскоязычному читателю, смягчит, я думаю, ощущение некоторой нереалистичности. По крайней мере для читающих в оригинале, а не в переводе на язык героев.
  
  - 1 -
  
  ВТОРНИК, ВЕЧЕР, НАЧАЛО ДЕВЯТОГО
  
  
  Прозвенел звонок, и он полумашинально, поскольку сидел совсем рядом, поднял трубку домашнего телефона.
  - Алло!
  - Здравствуйте, это господин Винсен? - прозвучал характерно медоточивый, но при этом как будто стегнувший пружинной властностью женский голос. "Наверное, рекламщики" - устало-раздраженно подумал он.
  - Да, я... кто это? - ответил слегка недовольным тоном.
  - Вы удивитесь, но вас беспокоят из студии окружного телевидения. Вы ведь ездили месяц назад всей семьёй в парижский Диснейлэнд и останавливались в "Холидэй Инн"?
  - Ездил, - вздохнув, сказал он. Ну конечно, все всё знают, и к чему тогда, спрашивается, законы о приватности, из-за которых он недавно не смог, отстояв очередь - и не маленькую, - оформить по документам собственной жены, вписанной в паспорт, достаточно простую банковскую операцию. Ей потом пришлось всё делать самой... - Да, ездил, ну, и... - он выжидающе умолк. Наверно, сейчас предложат поучаствовать в каком-то опросе...
  - Понимаете, уважаемый господин Винсен, у нас сейчас организована программа популяризации семейного отдыха именно такого типа - при крупных парках аттракционов, и не однодневными наездами, а со стационарным пребыванием. Мы хотели бы, если можно, взять у вас интервью, и не только у вас лично, но и у детей - особенно у них... ну, и у супруги, конечно, тоже. Небольшое, пятнадцатиминутное, уютное интервью. Расскажете о своих впечатлениях.
  - А почему именно у нас? Многие ездят, - настороженно сказал Винсен.
  - Да, мы отчасти произвольно выбрали именно вашу семью, - с симпатичной откровенностью в голосе ответила женщина. - Выбрали из тех, кто в принципе подходит. У вас двое детей, сын и дочь, вы для нас, что называется, репрезентативный случай. Не единственный, конечно... вы не обязаны. Если откажетесь, мы обратимся к другим семьям с подобными данными.
  - Это что, на студию ехать надо? - спросил Винсен.
  - Нет, съёмочная группа приедет к вам домой. Я же сказала - "уютное" интервью, так будет непринуждённее... делюсь профессиональными соображениями, - она подхихикнула. - Если можете, завтра вечером, точно через сутки, в восемь. Простите за авральность, но у нас получилась накладка, сложно объяснять. И вам же ничего готовить не понадобится, нужно только чтобы все были дома.
  - Подождите минутку, - сказал он. - Мне надо поговорить с женой. Побудете на проводе?
  - Да, конечно!
  На самом деле он хотел взять "тайм-аут" и подумать. Собраться с мыслями. Бережно, чтобы не разъединилось, положив трубку около телефона, подошёл к открытому окну... У него, человека далеко не авантюрного склада, появилось - он ещё не совсем понимал, почему, - щемяще тревожное чувство. Ей надо, чтобы все были дома. В определенный вечер. О том, чтобы некто в условленный час был в конкретном месте, - и, коли так, соответственно, не был в другом, столь же конкретном, - договариваются, например, если хотят ограбить... Но тогда стремятся выманить из дома, а тут наоборот. Планируют взлом аптеки, которою он заведует? Но зачем, что там взять?.. И потом, если бы уж что-то связанное с аптекой, то им надо было бы заручиться только тем, что он сам не будет в ней находиться, а жена и дети тогда при чём?.. Угон машины? Тоже ерунда, машины крадут по ночам, и ни с кем при этом ни о чём не уславливаются.
  И внезапно, подобно ураганному порыву, пришла мысль: а не может ли это быть связано с позавчерашней встречей? Проснувшись тем приятным воскресным сентябрьским утром ещё затемно, раньше шести, он сделал себе кофе, выкурил на балконе сигарету, вернулся было в спальню, но ложиться ему не захотелось - он чувствовал себя уже совершенно выспавшимся. Думал было пойти к компьютеру, но жена, проснувшаяся тоже - видимо, от негромкого щелчка электрического чайника, - сказала: "Я ещё посплю часок-другой, а ты, если уж не спится, может, съездишь за грибами? Я сегодня же сделаю вам пирожки". Сказала она это из самых лучших побуждений - это было одним из его хобби, он в августе и в сентябре наведывался довольно часто за сыроежками в ближайший лесок, в пятнадцати минутах езды... "Отличная идея, - сказал он, - конечно, съезжу, вернусь часа через полтора-два". С удовольствием оделся, достал корзинку и перчатки, вышел, поехал, наслаждаясь более или менее прохладной предутренней погодой... Он ходил по лесу долго, около двух часов. Грибов было немного - почти одни сыроежки, но пирожки, начинённые ими, Луиза делала превосходные, и он, и дети очень любили их. Он вышел тогда к мелководной речке, ему захотелось выкурить сигарету здесь, на природе. С аппетитом закурил. Поставил было корзинку, хотел присесть на сыроватый мох прямо в спортивных штанах, и тут увидел выходящего из-за сосны человека. А, это же... как бишь его... тот, что купил в начале лета вот этот самый деревянный сараишко на островке, на который в высоких сапогах с этого берега перебраться можно не плывя. Немолодой, лысоватый, приземистый, пенсионного, кажется, возраста. Довольно приветливый - пару раз встречались, здоровались, перебросились десятком фраз. Оказалось, что этот человек... по фамилии Бланшар... да, точно ... присмотрел и купил себе избушку на островке, чтобы приезжать рыбачить с ночёвками. Да, и действительно во второй раз Винсен видел его с удочкой. Они тогда чуток поговорили. "Я человек довольно неприхотливый... да к тому же и одинокий, - вздохнул пенсионер, - меня дома не ждут, вот и облюбовал здесь местечко. Иной раз ехать домой неохота, прямо тут и заночую". Винсен спросил, как же он ловит рыбу здесь, в такой мелкой реке, заслуживающей скорее название ручья, но Бланшар засмеялся, закинул удочку в сторону противоположного берега, и леска ушла под воду неожиданно метра на два, не меньше. "Здесь глубина, видите, не везде одинаковая". "Удачной вам рыбалки" - сказал тогда Винсен. "А вам грибалки" - отшутился Бланшар.
  А позавчера, появившись из-за той самой сосны, любитель рыбной ловли нёс в правой руке аккуратный серый металлический... нет, не совсем чемодан, а вроде бы сейф. И явственно вздрогнул, увидев Винсена. Хотя тут же лицо его растеклось в улыбке. "А, привет грибникам, - сказал он радостным тоном. - Вы молодцом, что с утра выходите. Я вот тоже сейчас засяду с удочкой. Вчера приехал на ночь глядя, сейчас вещички перетаскиваю. Решил всё-таки посуды побольше привезти, да одёжки, да книжонок. Ночевать, так с комфортом". "Да, я вас понимаю, - сказал Винсен, - сам люблю удобство". "Заходите, - пригласил Бланшар, - кофейку сообразим".
  Винсен был в сапогах и мог бы, не промочив одежды, перейти на островок. Он составил бы рыбаку компанию, если бы... если бы не испугался трёх странностей. Во-первых, того, что Бланшар при встрече сначала вздрогнул. Ну, ладно, это само по себе ещё было бы нормально: думаешь, что один, а тут кто-то обнаруживается на берегу... Но - и это во-вторых, - этот столь не согласующийся с обстановкой "сейф". Вроде бы не возят в таких упаковках ни посуду, ни книги - куда сподручнее рюкзак или тюк. Наконец, в-третьих - Бланшар сначала непроизвольно завёл было руку с тем, что в ней было, за спину, потом же, может быть, осознав, что всё равно не спрятать ношу, как-то уж очень весело - что тоже не казалось естественным, - взмахнул этим своим сейфиком. Чересчур весело. Выглядело это так, что человек жаждет подчеркнуть: мне скрывать нечего. А жаждут подчеркнуть это обычно в тех случаях, когда на деле - очень даже есть что скрывать.
  И Винсен ощутил сильнейшее чувство опасности и побуждение сейчас же уйти, скрыться. "Нет, спасибо, - сказал он. - Я обещал дома, что скоро вернусь, и уже запаздываю. В другой разок, может быть". "Да ненадолго, - почти просительным тоном попытался уговорить его Бланшар. - Я понимаю, скучно болтать со стариком, но кофе у меня отличный". "Нет, извините, - ответил Винсен, откупаясь виноватой полуулыбкой, - сейчас действительно не могу. Удачной вам рыбалки, пока..." И, не ожидая ответа, он скрылся за стволами и очень расторопно, то и дело оглядываясь, зашагал к оставленной минутах в шести-семи ходьбы машине. Дошёл без приключений, включил зажигание, уехал... уехал с очень тяжёлым чувством. Он боялся. Ибо он, быть может, увидел нечто не предназначавшееся для его глаз. А таких увидевших... а что с ними делают? А зачем этот Бланшар зазывал его... и настойчиво?.. "Что, если, откликнувшись на приглашение, я сейчас был бы уже мёртв? Что там у него? Наркотики, оружие? Он, может быть, что-то прячет. И как знать, один ли он или, может быть, тут банда целая?.. Что, если... что, если готовится теракт? Что за чушь - здесь, у нас, против кого? Ну, так, допустим, в другом месте, даже в другом округе, а здесь, в этом тихом уголке, где никто и не заподозрит, у них пункт хранения, скажем, а я увидел этот контейнер, и им надо теперь меня уничтожить... срочно, чтобы не заявил в полицию. И... о Боже, а если они, на всякий случай, захотят убрать не только одного меня... они же будут, наверное, опасаться, что я дома расскажу... Что в этом сейфе? Взрывчатка? Или героин... и им будут травить подростков?.. И ведь это же будет на моей совести, если я не... Но если заявить, - да я же тогда засвечусь, меня же будут знать, и моих близких... И о чём заявлять, что я, собственно, видел, а может, это всё-таки просто чемоданчик такой, мало ли с чем люди ездят, я же не всё знаю, - забрезжила у него надежда, - может, действительно очень хотелось одинокому пожилому человеку пообщаться, вот и зазывал. А если я и вправду наткнулся на криминал, и если заявлю, и меня не поднимут на смех, и всё окажется правдой, и оцепят, схватят... то что будет потом? Банда поймёт, кто её ненароком обнаружил, и разве полиция позаботится о том, чтобы защитить нас? И никто не вернёт нам этой тихой, спокойной, мирной, уютной жизни, которую я так люблю! Или жить под дамокловым мечом, или уезжать, бежать куда-нибудь на край света... Что будет с детьми, им-то за что?.. Да и там вечно опасаться, ибо ТАКИЕ могут и на краю света найти... Я не герой, я обыватель, я давным-давно признал это... зачем... проклятие, зачем, зачем я поехал сегодня за этими грибами? Зачем Луиза, как будто рок над нами, предложила мне это? О, если бы она сказала, что хочет принять ванну утром, я часок посидел бы за компьютером, а потом... а потом поиграл бы с Пьером в запоминалку, позавтракали бы вчетвером Луизиными блинчиками с шоколадом, выкурил бы я эту сигарету на балконе, блаженствовал бы, радовался бы жизни!.." Вслед за тем он, впрочем, пристыженно одёрнул себя, даже мысленно обругал, за это столь не мужское, столь малодушное побуждение переложить на жену символическую ответственность за случившееся.
  На периферии сознания, правда, продолжала витать-колотиться мысль, что, может быть, у него просто разыгралось воображение. Вполне возможно, и в самом деле одинокий пенсионер просто хотел скоротать время за разговором, а "сейф" этот - да в самом деле, опять же, мало ли у людей причуд, мало ли кто в чём носит и возит вещи! Но это не успокаивало по-настоящему, эти "просто" и "в самом деле" были всего лишь огоньком надежды, а тревожным по душевному складу людям нужна уверенность. Её же - не было, а был накатывающий хищными волнами страх.
  Он приехал тогда домой, сказал жене, что почувствовал вдруг накопившуюся за неделю усталость и хочет побыть дома. Убедил её, что не болен. Улёгся с чаем на диван. Одиннадцатилетняя дочка и пятилетний сын мечтали съездить именно теперь, в это воскресенье, в игротеку в ближайшем торговом центре - утром, к открытию... "Пусть едут, - решил он было. - Пусть едут сейчас... ОНИ же не могут так быстро вычислить нашу семью... А я пока подумаю... И всё-таки не опасно ли их отпустить? Сказать Луизе? Ну, и что дальше?.. Но нельзя же не пускать детей в садик и в школу! Уехать? Куда? От налаженного, светлого, доброго быта? Ломать всю жизнь, да и потом жить в страхе?" Сказал было жене - может, чуть позже, когда я отдохну, всё-таки поедем все четверо...
  "Нет, - перерешил он потом, спустя минуты две. - Отпустить их можно. Пока они не со мной, их не посмеют... ведь если бы с ними что-то - упаси Боже, - сделали... то меня тогда, как бы я ни обезумел от горя, допрашивали бы, что было перед тем... сразу засветился бы тогда этот островок, и сарай... нет, ТЕ только выдали бы себя этим, им прежде всего МЕНЯ надо убирать, меня самого, я же ВИДЕЛ... семью без меня не тронут... И опять же, лучше пусть сейчас едут... пока ТЕ ещё не знают, что это моя семья... лучше сейчас, чем позже..." - Езжайте, пожалуй, - сказал он жене, махнув рукой. - Я всё-таки отдохнуть хочу. - Она мялась в нерешительности, чувствуя - с ним что-то не то... - Луиза, пожалуйста, не выдумывай, я действительно просто устал, не лишай детей удовольствия...
  Они уехали. Он, дождавшись момента, когда закрылась входная дверь, рывком вскочил, кинулся к компьютеру, начал отстукивать на поисковой полоске насчёт упаковок для посуды, одежды, книг. Нашёл - о, блаженство! - о металлических чемоданчиках, что они удобны, не промокают... Ну конечно, экий я трус и паникёр, этот Бланшар ведь на островке обосновался, ему же не хотелось, чтобы пожитки промокли, если он что-то ненароком уронил бы в воду... вот и доставил их, по пенсионерскому аккуратизму, в таком "контейнере". А что руку завёл за спину, - так что, разве я один боюсь неожиданных встреч? Он просто сам испугался, что возьмут и ограбят... а потом узнал меня и расслабился. И, эйфорически радуясь, взмахнул этим сейфиком - вот, дескать, наконец-то притащил, конец мороке! А я навоображал невесть что...
  Подозрительные и опасливые люди в тех случаях, когда находят успокаивающий вариант объяснения того, что их тревожит, очень склонны к той самой эйфории, которую Винсен только что мысленно помянул в связи с поведением Бланшара. Он встал из-за компьютера, блаженно вытянул руки вверх, как будто приступая к физзарядке, и зажёг ещё одну сигару, чтобы сполна насладиться чувством успокоения. Страхи надуманны. Жизнь продолжается. Уютная, светлая, добрая. Я по-прежнему не участник, а только зритель экстремальных приключений. Я не экстремал, а благополучный сорокалетний семьянин, любимый и любящий муж и отец, и сын нестарых столь же благополучных родителей, живущих в получасе езды. Луиза, Жюстин и Пьер вернутся, я скажу, что отдохнул, и мы съездим, может быть, пообедать в ресторанчик, а потом, ночью, я посмотрю четвертьфинал по теннису из Нью-Йорка. Что поделать, ночью... прямой показ... и пусть самой большой неприятностью будет, если Федерер опять проиграет...
  Винсена окутало и убаюкало облако самоуспокоения. Правда, в глубине души продолжала обитать некоторая тревога, и он взвешивал возможность рассказать Луизе о произошедшем - скажет ли она, что это ерунда, или испугается... какова будет её реакция? Но он не хотел травмировать её страхами... пустыми, конечно, пустыми. Кольнула мысль, не совершает ли он пассивное предательство, умалчивая о своих опасениях, и не надо ли всё-таки им, всей семьёй, принять меры предосторожности... Да, но какие? Что делать?..
  Он сел и написал - под копирку, - письмо жене на тот маловероятный случай, если всё-таки не вернётся домой в тот или иной день, поплатившись за увиденное ненароком. Рассказал о встрече в лесу, но наказал ей ни в каких инстанциях, куда она будет обращаться, пытаясь узнать, что с ним, не раскрывать эту тайну. Ибо если убившая его банда не увидит ничьей слежки за собой, то её и детей, по крайней мере, оставят, наверное, в покое, поскольку решат, что он никому из них ничего не рассказывал. Безопасность семьи, - писал он, - важнее возможности быть отомщённым...
  Оригинал письма он положил в свой паспорт, копию - в паспорт жены. Паспортов они обычно с собой не носили, поскольку везде, где требовалось удостоверение личности, можно было предъявить водительские права. Если с ним что-нибудь случится и Луиза, не дождавшись его, станет звонить в полицию и обзванивать больницы, - вот тогда ей и понадобятся паспорта, и она найдёт написанное им...
  Но всё это было - на всякий случай. Тревога приглушалась тем самым облаком самоуспокоенности, основанной на том, что опасности почти наверняка нет в помине. А если - что почти невероятно, - она есть, то и тогда... это почти стопроцентно ясно... только для него одного, лично. Он, только он, допустим, что-то видел, но ведь он может рассказать и знакомым, ОНИ же... если это некие опасные ОНИ... не станут охотиться вслепую на всех, с кем он иногда разговаривает... И ОНИ не посмеют покушаться на его близких, не убрав его самого, - потому что ведь он именно тогда, в горе и отчаянии, указал бы на это их пристанище... Но нет же, нет опасности, нет!..
  Назавтра, в понедельник, он более или менее спокойно отвёз дочку в школу, - сына в садик отводила жена, - отправился на работу, довольно весело разговаривал с персоналом и покупателями. Вечер прошёл за чаем перед телевизором. Всё было нормально. Потом настал вторник. Не эйфорический, но вполне приятный. До этого самого звонка. Восемь вечера. Вернее, четверть девятого уже. Винсен сидел за компьютером, жена и дети были в гостиной...
  Итак, ему... им... предлагают это интервью. Просят собраться дома. Всей семьёй. Страхи вновь накатили на него подобно самосвалу во всю ширину проулка, наезжающему на беззащитного пешехода. Он вспомнил Робинзона Крузо, который испытал панику, увидев след человеческой ноги на своём острове, потом успокоился было, решив, что след - его собственный, - но ещё позже убедился, что его страх отнюдь не был беспочвенным...
  
  - 2 -
  Он взял трубку. Пришла мысль - может быть, спасительная.
  - Послушайте, - сказал он девушке. - Мы так быстро решить не можем. Дайте мне, пожалуйста, телефон студии, я перезвоню... если вам срочно, то даже ещё сегодня.
  "Да, пусть даст номер студии и, когда я перезвоню, ответит оттуда... или кто-то другой ответит и подтвердит... тогда будет ясно, что к нам действительно хотят приехать с детского канала... Мне, правда, совсем не хочется давать какие-то там интервью, а Луизе тем более при её застенчивости... нам не надо известности... но детям это был бы замечательный сюрприз, если это и в самом деле детский канал, они же его так любят... Но главное, главное - узнать, что нам ничто не грозит".
  Он приготовился услышать какие-то отговорки вроде того, что им нужно знать прямо сейчас, а иначе не будет выхода и придётся обратиться к другим потенциальным желающим, - так обычно отвечают те, кто предлагает согласиться по телефону на некие якобы выигрышные программы и мероприятия. Но девушка доброжелательно дала телефон, и основной номер, и добавочный, и предложила - если не пробиться будет в студию, где или вечно занято, или уже все разошлись, и где нудный автоматический распределитель бесед, - позвонить на её мобильный, номер которого тут же отчётливо продиктовала. Она попросила перезвонить в течение минут сорока. "Иначе, к сожалению, мы будем обращаться к другим. Нам надо успеть договориться сегодня, а звонить людям после девяти будет не особенно удобно" - сказала она.
  "Вроде логично. Сейчас надо будет позвонить в справочную, узнать номер студии. Впрочем, номер-то в любом случае может быть правильный - ОНИ же... если это и в самом деле некие ОНИ... могут предвидеть, что я проверю, это ведь дело нехитрое. И могут надеяться, что действительно не дозвонюсь, - попробуй и впрямь пробиться через распределитель бесед... и вечер же, - и, любя детей, не желая лишать их возможности участия в телеинтервью, поспешу позвонить на её сотовый".
  Девушка попрощалась. Винсен медлил с трубкой в руке. У него, человека осторожного и недоверчивого, была давнишняя привычка после телефонных разговоров проверять - отключилось ли. Он помнил случаи, когда плохо положенная трубка собеседника давала ему самому возможность прослушать то, что ему в лицо не сказали бы. Например, когда-то, ещё до женитьбы и переезда в этот городок, случился у него роман с женщиной, жившей временно на съёмной квартире неподалёку от него; они расстались довольно быстро; однажды вечером он, обнаружив у себя забытую ею серебряную цепочку, позвонил и договорился назавтра встретиться, чтобы отдать... Закончив разговор, положил трубку, но из неё продолжали слышаться едва уловимые звуки. Он тихо поднял трубку и услышал голос пожилой квартирной хозяйки своей недавней подруги: "Я же тебе говорила - он найдёт предлог и позвонит". Тогда Винсен лишний раз убедился, насколько он прав, проверяя отключение разговора...
  Теперь же ему захотелось попытаться поймать шанс - кто знает, а вдруг! - услышать нечто такое, из чего можно извлечь дополнительную информацию. Он не стал отключаться, а очень тихо опустил трубку на мягкую подкладку для компьютерной мышки. Застыл, всей душой надеясь, что никто из семьи сейчас не зайдёт, - предупреждать поздно... Потом столь же тихо, осторожно, дрожащей рукой опять взял трубку. И - действительно услышал. Услышал не гудки, а чётко различимые голоса. И, может быть, именно нарастающий, заморозивший на некоторое время все движения ужас помог ему прослушать всё, не двинувшись, не шелохнувшись, не обнаруживая себя, с беззвучностью профессионального разведчика.
  - Будете ночевать здесь! Все! - мужской, категоричный, жестокий голос... - А завтра все вместе со мной поедете выполнять. И ночью никуда не сметь отлучаться!
  - Что вы нас держите на привязи? Вы разве не понимаете, что мы и так повязаны? - тоже мужчина... хрипловато, надтреснуто.
  - Смотря, знаете ли, чем, - ответил первый. - Я вас хорошо изучил. Поплывёт под вами мостовая - сдадите меня не моргнув глазом. Не сдадите только если сами в крови будете.
  - Мне кажется, - вмешался кто-то третий цинично-рассудительным тоном, - что ничего он никому не расскажет, особенно если так вот перетрусил и сбежал тогда...
  - Ты что, гарантируешь? - ехидно спросил первый.
  - Не гарантирую, но легче и безопаснее сплавиться отсюда, чем так явно убирать целую семью.
  Ужас, который испытал Винсен, услышав эту фразу, он не мог бы выразить человеческими словами. Его рука оледенела и затекла. Только разум, продолжавший функционировать, не позволил ему выронить трубку и издать дикий крик настигаемой охотниками жертвы. Он сидел, застыв, совершенно недвижно. И это получалось легко. На краю сознания промелькнула мысль, что он действует как достаточно квалифицированный шпион.
  - Чересчур много концов тогда рубить понадобится, - злобно ответил первый.
  - Ну, так надо было попытаться выманить их куда-то с машиной, - раздражённо произнёс третий, "рассудительный". - Чтобы потом - на дно. Следов не было бы... А так - вот увидите, очень скоро взломают их квартиру... и тогда...
  - Нет уж, молчи. Здесь я приказываю, - прервал вожак. - Все - на месте, безотлучно, до утра. Утром я скажу, что делать, а ночью никуда не высовываться, слышите? Все будем здесь, как мышки. Перебьётесь без удобств! На берег ни шагу! Не хватало ещё ночной встречи. Мало вам грибника, хотите на парочку напороться? Убил бы тебя, тварь! Надо же было тебе, падаль, на берег утром шастать! Уж дождался бы следующей ночи, тогда бы переносил!
  - Вы уж извините, хозяин, - это голос Бланшара, Винсен узнал. - Рань была, не ожидал я здесь встретить кого-то. И вы же сами это место выбрали, потому что тихое.
  - Заткнись! - желчно прервал "хозяин".
  Второй - тот самый хрипловатый, надтреснутый, - произнёс:
  - Вы что, всерьёз боитесь, хозяин, что мы на вас настучим?
  - Ещё бы не бояться, - с циничной откровенностью отрезал "хозяин", - выдашь как миленький, если сам в том же не вымажешься. И учтите: кто из вас сбежит, тот на свете не заживётся. Пойду на то, чтобы узнали наверху об этой нашей оплошности, наказание приму. Вот так! Очень не хочется мне, чтобы ещё кто-то, хоть бы и из наших, узнал... и вам же лучше, чтоб никто больше не знал... но если кто-то из вас сделает лишнее движение, - уничтожу! Только посмейте до утра сунуться на берег или ещё куда-нибудь... Сидеть и не рыпаться! Завтра все, впятером, в крови выкупаемся! А если захотите МЕНЯ убрать, то имейте в виду: наверху знают, с кем я, и поймут, если что, чьих рук дело...
  - Он, может, возьмёт и не позвонит ещё, и что тогда делать? - раздался женский голос... тот самый. Потом что-то звякнуло, и раздались гудки. Заметили ли ТАМ, что телефон не был отключён? Но даже если и заметили, то вряд ли подозревают, что он прослушал их обмен репликами...
  И сейчас он, во всяком случае, знает, откуда и когда грозит опасность. Поэтому он в любом случае должен усыпить ИХ бдительность... он позвонит и скажет, что согласен на телеинтервью...
  Винсен удивился, насколько его мысли, несмотря на ужас, были стройны, как боевые колонны. Он сидел, пожираемый знобящим страхом, но разум его работал на удивление чётко, и детали узнанного им чуть ли не сами собой схватывались воедино, образовывая логические цепочки. Словно при управляемой реакции химических элементов - а уж это он отлично знал, он окончил химико-фармалогический факультет и заведовал аптекой, при аптеке же этой была лаборатория, в которой он, клинический провизор, проверял и зачастую - это тоже было частью его работы, - сам изготавливал довольно сложные препараты. Кроме того, он любил экспериментировать и писал порой, хотя и не особенно регулярно, на интернетный форум химиков. Сейчас микрочастицы полученной им чудовищной информации тоже реагировали, сцеплялись...
  Так. Надо подумать, подумать, подумать...
  Он вышел в гостиную. "Луиза, слушай, я выйду на балкон на полчаса, не отвлекайте меня, я тут должен тщательно продумать кое-что". "Для форума?" - откликнулась жена. "Да нет, по работе... и я курить хочу, поэтому на балконе". "Только приходи к нам, Андре, не засиживайся". "Да приду, конечно, подождите полчасика..."
  
  - 3 -
  Он уселся на балконе, курил сигарету за сигаретой и думал.
  Итак, из подслушанного им разговора ясно: ИХ пятеро, они в той хибаре, члены преступной группировки, решившиеся уничтожить его - и на всякий случай его семью. Ибо он видел этот сейфик Бланшара и, по их мысли, мог рассказать жене и детям... Убивать они планируют завтра, в восемь, предполагая, что их - приехавших "с телестудии", - доверчиво впустят в дом, что навстречу им выбегут сияющие детишки. Четыре выстрела из пистолетов с глушителями, потом назад, в машину...
  Что делать? Позвонить в полицию? Или поехать? Можно и поехать, потому что ОНИ сейчас на островке и не следят за ним. Луизе сказать, что он должен заехать в аптеку, привести в порядок отчётность перед предстоящей вскоре - действительно, - ревизией из окружного муниципального центра... Ну хорошо, он приедет, скажет, что дело исключительно срочное и опасное, расскажет о подслушанном разговоре. Может быть, от него и не отмахнутся. Может быть, оцепят этот островок, возьмут этих пятёрых и найдут то, что они прячут там, в этих своих сейфиках. Или устроят засаду завтра вечером в квартире и возьмут с поличным - при ТЕХ будет оружие... Но начнётся следствие. Он - свидетель, он будет обязан, наверное, присутствовать при разных слушаниях, таков закон; а значит, он засветится неизбежно, и необратимо, и навсегда. ИХ будут судить, но доказательств их умысла убить - нет. Только он сам слышал этот разговор. Они скажут, что хотели лишь припугнуть, в том числе оружием - дескать, помалкивайте, - а не убивать. И тут - слово против слова, и презумпция невиновности или, скажем так, меньшей вины. Они сядут, кто-то надолго, а кто-то и не очень. Потом выйдут. Да и находясь под арестом - и даже допуская, что всех их посадят пожизненно, мало ли, кто из них в чём замешан, - они быстро дадут знать тем, кому захотят, о причинах своего провала. "И более того, - подумал он, - даже если мне и разрешат в очном порядке не свидетельствовать, даже если меня засекретят, - ТЕ, так или иначе, будут знать, из-за кого их схватили. Будут знать, кому мстить. А эти криминальные структуры... у них масса возможностей... И они мстят... мстят страшно!.." Винсен вспомнил, как года полтора назад читал в интернете о пожилой супружеской чете, убитой на отдыхе, в гостинице. Выяснилось, что женщине за некоторое время до того послали на мобильный телефон SMS, смысла которого она и её муж не поняли; но, поскольку в нём проступал криминальный оттенок, они испугались и обратились в полицию. Расследование показало, что пославшие сообщение - не туда попали, уяснив же это, не столько заметая следы, сколько мстя, уничтожили людей, имевших несчастье помимо воли, даже не по своей личной ошибке, соприкоснуться с их тёмным миром. Вот и он тоже соприкоснулся, увидев тогда этот чемоданчик, всего лишь увидев... но увиденное помимо воли - может оказаться подобным голове Горгоны.
  ОНИ отомстят. Винсен следил за новостями не особенно прилежно - не пенсионер, некогда сидеть часами у телевизора, - но был наслышан, подобно многим другим, на что способны серьёзные криминальные структуры. "Они найдут... И в другом департаменте, и даже если уехать за океан, где у нас нет ни единой родной души, не говоря уж о доме, уюте... о работе, в конце концов... где мы никому не будем нужны... И здесь же тогда останутся родители... нет, значит, и они должны будут с нами; но ещё же есть родственники... что с ними сделают, чтобы дознаться - где мы?! Да и так узнают... Вот ведь узнали же, и за пару суток, подумать только, - ошеломила его мысль, подтверждающая, сколь могущественны нежданно нажитые страшные враги, - узнали же, что мы ездили в Диснейлэнд; и как же они сумели, Боже... у них везде свои каналы, от НИХ - не убережёшься... Детишки мои, Луиза... маму с папой надо предупредить, и её родителей тоже... и тётю Полину в Париже... что, если и её может коснуться... Да, узнали! И если сядут, - у них десятки способов оповестить своих... и куда же нам бежать - в индийские джунгли, в сибирскую тайгу?.. У кого просить защиты, спасения? Полиция ведь не приставит к нам телохранителей..."
  Нет, от ТАКОГО полиция не защитит - осознал он всей своей осторожной, далёкой от авантюрности душой беспощадную истину.
  И что же всё-таки делать? Может быть, позвонить этой женщине и сказать - я слышал ваш разговор, берегитесь, я спрятал в надёжном месте информацию о вас? Ах, до чего же глупо! Они скроются, а через некоторое время - я и знать не буду, когда, - через некоторое время... нет, я даже мысленно не хочу это произносить...
  Или, может, иначе? Позвонить и сказать, что слышал, но взмолиться - пощадите нас, мы мирные обыватели, я никому не сказал и не скажу, в моих интересах молчать, я только и мечтаю о том, чтобы стоять в стороне, это надёжнейшая из гарантий, зачем вам наши жизни, мой страх обеспечит моё молчание на миллион процентов... Нет, опять нелепость, не меньшая, чем только что мелькнувшая идея пригрозить им! Они доверяют лишь мёртвым! Живой человек непредсказуем, сегодня он трепещет, а чуть позже, через месячишко, успокоившись, за чаем, в компании, возьмёт и расскажет что-то... Или жене расскажет, а она - лучшей подруге. Там, в этих структурах, такие ставки, что доверие для них - запретная роскошь, и слезой тут не проймёшь, знающему лишнее - пощады нет.
  "А если бы я решился завтра, придумав что-то, под каким-то предлогом отправить Луизу, Жюстин и Пьера к моим родителям... а сам остался бы здесь - пусть убивают одного меня?.. Но и это не поможет. Более того, я тогда ещё и родителей впутал бы... Разве можно надеяться, что они - однажды решившись убить всех, кто может что-то знать, - остановятся на мне одном?.."
  Его охватывал ледяной страх, но вместе с этим страхом уже вставала, уже зрела в душе столь же ледяная ненависть. А ненависть - великий полководец, она дисциплинирует разум, она формирует частички знания, выстраивает их, как беспощадных воинов, в ряды, в полки, в дивизии, и бросает в бой. И порой очень сильная ненависть доводит пласты мышления до состояния полной прозрачности: одно просматривается сквозь другое. И вспыхивающие молнии идей не гасятся и не затмеваются, а становятся как бы огненными мечами в ледяных ножнах.
  Полиция - по-настоящему надёжно не защитит. Пощады - не вымолишь. Ужас был неописуем, но вспыхнувшая в душе - бок о бок с этим ужасом, - ненависть укрепила его разум, позволила ему не потерять сознание и не заметаться в истерике, а сидеть неподвижно и продолжать думать.
  Полиция не защитит. Пощады не вымолишь. Значит... значит...
  И его душа, раздираемая страхом, но укрепляемая любовью к близким и ненавистью к столь роковым образом нажитым смертельным супостатам, выхлестнула в сознание - точнее, в самые верхние и прозрачные пласты сознания, туда, где мысли, уже не расплывчатые, а связные и чеканные, облекаются в мантию логики и обретают отчётливые очертания, - страшный, безумно страшный, но при этом, быть может, единственно спасительный выход. Ему вдруг стало ясно, что идея эта уже колыхалась в душе некоторое время, скрываемая некоей пеленой полуосознанности, но сейчас он словно бы увидел её, как видит маршал своё воинство, - и может теперь, оценивая силы, начать подготовку к бою.
  Ненависть превратила его из скованной и терзаемой ужасом дичи в бойца, единственная и всеохватывающая цель которого - спасти близких и себя. Любой ценой.
  В нём ещё несколько мгновений назад кричал избалованный ребёнок, своевольный и мнительный подросток с обострённым воображением, привыкший, что все его любят безусловно, что слабости прощаются, что страшное - только в книгах и фильмах... Привыкший быть нетерпимым к обиде, а сам то и дело, не со зла, ненароком - просто не удосуживаясь быть достаточно чутким, - самоутверждаться за счёт любящих, близких... То и дело, столкнувшись с незаслуженной - порою и впрямь незаслуженной, - болью, капризно и ожесточённо повторяющий: "Я-то чем виноват? Мне-то за что терпеть?" Миллионы людей таковы, пока не доводится им столкнуться с настоящей опасностью... увидеть ту самую голову Горгоны... Но он - уже увидел. И избалованный ребёнок замолчал в нём, скованный ужасом, и мякоть души неслышно потекла в некую даруемую свыше литейную форму, застывая, охлаждаясь и обретая стальную твёрдость воина.
  Мысль заработала чётко, охватывая всё. Итак, они там, на островке, в сарайчике. Пять особей, планирующих убить его близких и его самого. Они там. И он с удивительной ясностью осознал, ЧТО можно сделать, и у него уже успел образоваться в голове контурный - о, конечно, подробности надо будет обдумать, - отчаянный, страшный план; и у него получилось мысленно отстранить сейчас всё перепуганно-мягкотелое в душе, всё, что кричало: да тебе ли совершить такое?.. И - отстранив, - перейти грань окончательного осознания того, что мира больше нет, что вспыхнула война, и война на уничтожение; а на такой войне любой желающий спасти тех, кто дорог ему, возьмётся за оружие; и не будет в том ни преступления, ни героизма, это просто единственное, что остаётся делать, - иначе станешь либо овцой на алтаре, либо дичью, мечущеюся между оскаленными пастями гончих и клацающими курками двустволок.
  Сейчас он осознал всё это, и позволил нескольким воображаемым картинам проплыть перед внутренним взором. И ужаснулся кипящей в душе ненависти, но ужаснулся, не отвращаясь, а скорее даже восхищённо. И, заострив в пламени этой ненависти свой разум, как боевой клинок, стал способен на ту сверхпредусмотрительную хитрость, которая нужна военачальнику перед решающей битвой и разведчику в тылу врага.
  Прежде всего, подумал он, надо, чтобы они думали, что он клюнул на приманку. Тогда они будут спать спокойно. Все пятеро. Он понял из жуткого монолога "хозяина", что только эти пятеро знают о нём. И не хотят, чтобы узнал ещё кто-то - даже в самой преступной организации, к которой они принадлежат. И хочет этот страшный "хозяин" сцементировать спайку - кровью. Кровью Винсена и его семьи. Но их только пятеро. И они в одном месте, они будут там всю ночь. И он, Винсен, знает, где именно. Это - шанс. Но для реализации этого шанса ему нужен, ах, как же нужен, необходим ему их спокойный сон в эту ночь!
  Он на пару секунд закрыл глаза, и - в образовавшейся тьме увидел внезапно, вместо прерывисто рассыпаемых зрительным воображением бесчисленных точек-огоньков золотистые росчерки наподобие молний на детских рисунках; они упруго сгибались и разгибались, словно крылья, закругляясь близ сгибов и заостряясь на концах, становясь похожими одновременно на сердца и кинжалы; и они как будто плавились, и золотистый их цвет перерождался на концах в молочную... нет, скорее в жемчужную, отражающую сверкание твёрдости белизну. Его подсознание выплёскивало что-то, ранее скрытое... Но надо отомкнуть вновь глаза, и вернуться к реальности.
  По-настоящему он ещё не верил в свою способность совершить то, о чём помышлял. Но именно эта отчасти "успокаивающая" - если можно было сейчас говорить о некоем подобии успокоения, - некоторая, пусть относительная, отдалённость замысла и подготовки от реализации позволила ему сделать первые шаги к намеченной... то ли цели, то ли фантазии... ведь он не знал, не шарахнется ли от звука, от тени, да кто знает от чего ещё, когда... если... настанет срок действовать...
  В вожделенных - несмотря на боязнь задуманного, - далях воображалось, что он уже СОДЕЯЛ, что главный ужас позади, а он жив... Но тогда... о, дай-то, Боже, чтобы сбылось это "тогда"... тогда он, возможно, должен будет дать объяснения силам закона. Тем, на чью защиту он в данных обстоятельствах не надеется.
  Разум работал чётко. "Мне звонили. Это всплывёт. Звонки регистрируются. И я просматривал позавчера сайты о металлических упаковках. Стереть можно для дилетантов, но не для полиции. Но никто не сможет узнать, что я слышал ИХ разговор. Значит, мне надо вести себя так, как будто я положил трубку и ещё не знаю об ИХ плане... Я опасаюсь... да, опасаюсь, но хочу, судорожно хочу проверить - а может, и впрямь звонили со студии? Именно так бы я и действовал..."
  Человек не может и отдалённо представить себе, сколь велики возможности его разума и сколько бездействующих в обычном состоянии пружинок и рычажков приводит в рабочее состояние сжимающий душу стресс. Душа Винсена, подвергнувшись этому сжатию, заметалась в беспредельном ужасе, но теперь - поставив себе цель, достижение которой будет спасительным, - он всей сутью своей, и сознанием, и подсознанием, устремился к блаженному мигу, когда... быть может... это свершится... и когда главной задачей станет - всего лишь, только лишь объяснять кому-то... Это сейчас - чудесная, светлая цель! К этому чуду устремилась душа, притягиваясь... и множество магнитиков в ней начали, влекомые туда, выстраивать цепочку тех действий, которые надо предпринять на тот желанный случай, если цель будет достигнута...
  И он сделал первые шаги.
  Он позвонил в справочную, узнал номер телестудии. Номер, который дала ему кошмарная собеседница с девичьим голосом, оказался совершенно правильным. Набрал несколько раз... ну, разумеется, автоответчик-распределитель, и время вечернее, не дозвониться до живого голоса. Это и было ему нужно, он не хотел дозвониться. "Сейчас я веду себя так, словно надеюсь на то, что речь и в самом деле об интервью, обывательски надеюсь, что опасности нет... а я и надеялся бы, если бы не подслушал... Да, я веду себя именно так, названиваю на телестудию, пусть это фиксируется телефонной компанией. А сейчас можно ЕЙ, сейчас я отчаялся дозвониться на канал..."
  Он набрал номер мобильного телефона той, что говорила с ним.
  - Добрый вечер ещё раз, - сказал чуть заискивающим тоном. - Это Винсен. Знаете, мы решились. Приезжайте завтра в восемь вечера... детки мои очень даже обрадовались, я и не думал, что они настолько тщеславны.
  - Ну, вы уж не судите их строго, - засмеялась девушка. - Итак, значит, договорились. Вообще скажите, для вас лично это будет первым участием в телевизионной программе?
  - Первым, - ответил Винсен. - Что поделать, не довелось стать знаменитостью.
  - Поверьте, всё будет очень естественно, постарайтесь убедить себя не смущаться. И супруге, и детям передайте: нет ни малейших оснований для неловкости.
  - Хорошо, - сказал он. - Только вот ещё что: пошлите мне на мобильный - он дал ей свой номер, - сообщение, в котором будут вкратце пояснены какие-то моменты... как держать себя, скажем, и что вы хотите подчеркнуть, высветить. Я лично буду чувствовать себя несколько увереннее, если всё продумаю по пунктам. Не очень я уверенный человек... опять же, что поделать...
  - Конечно, я вам через несколько минут пришлю SMS...
  - Постойте... я самое главное забыл... а передача-то когда будет? - Это он должен был спросить, это нужно для того, чтобы показать ей: он клюнул, он в восторге, он предвкушает собственное, и своей семьи, появление на экране, жаждет столь же восторженной зависти знакомых...
  - В одной из передач следующего месяца, точно мы ещё не знаем. Но завтра мы оставим вам несколько личных телефонов, по которым вы сможете справляться об этом. На всякий случай, потому что вообще-то вам, разумеется, должны будут сообщить недели за две.
  - Спасибо, - он постарался, чтобы голос прозвучал сейчас особенно "проникновенно". - Мы же хотим записать на видеокассету... или на диск...
  - Ну конечно, - опять засмеялась собеседница. - Сейчас вы получите SMS. Всего доброго...
  Она прислала. "Подтверждаем договоренность по поводу телеинтервью для детского канала, завтра, в 20.00, у вас дома. Просим вас вести себя по возможности естественно. Не стоит одеваться празднично и специально прибирать, не ставьте на стол ничего, кроме чая и конфет. Не должно быть слишком много того, что отвлекало бы внимание телезрителей от основной темы нашего интервью. Желательна обычная, уютная, семейная обстановка. Желательно, чтобы Вы и Ваша супруга предоставили возможность детям высказываться, не корректируя их речь. Постарайтесь не волноваться. Имейте в виду, что запись будет потом профессионально скомпонована, так что, даже если Вы в тот или иной момент допустите неловкость, в передаче это фигурировать не будет. Всё будет очень приятно, мы заверяем Вас на основе профессионального опыта. Всего доброго, до встречи".
  Так. Теперь у него зафиксировано, кроме самого факта звонка с этого телефона, ещё и то, о чём шла речь.
  - 4 -
  Легонько скрипнула дверь, вошла жена. "Андре, мне кажется, с тобой что-то происходит..."
  - Всё нормально, Луиза... да почему тебе кажется?
  - Ты что-то скрываешь от нас. Позавчера утром вернулся тревожный, усталый... потом вдруг повеселел... но ты вёл себя так, словно избавился от тяжкого груза, радуешься этому безмерно и в то же время боишься, что он вновь на тебя наляжет.
  Она работала экскурсоводом попеременно в двух окрестных романтических замках, посещаемых туристами; в полном соответствии с профессией очень любила читать историко-приключенческие романы, и в речи её ощущалась причастность к литературному изыску - впрочем, ещё и потому, что в юности она читала очень много классики. Луиза увлекалась сюжетами, где были подвиги и чувства, засиживалась подчас за компьютером, не будучи в состоянии оторваться от чтива на самом интересном месте. Несколько лет назад, когда Пьеру был годик и ей частенько приходилось вставать к нему ночью, - режим сна у него устанавливался медленно и со сбоями, - она иной раз и не ложилась уже, и Винсен, случайно просыпаясь ночью, то и дело заставал её часа в три, в потёмках, уставившеюся на экран. "Ты же на ходу засыпать будешь потом" - говорил он обеспокоенно, но на самом деле днём, когда малыш спал, она тоже отчасти навёрстывала часы сна, поскольку продлила декретный отпуск и ещё не вернулась на работу в те месяцы.
  Винсен озадаченно и восхищённо смотрел на неё. Да, с литературным изыском, но при этом до чего же она чуткая! И как же он счастлив с ней! Маленькая, с тёмными мягкими волосами... немножко склонная к полноте, умеренно комплексующая в связи с этим, но не способная отказаться от булочек, тортиков, пирожков... рот чуть великоват... очки - с детства близорукая, - под которыми светятся удивительно добрые, струящиеся добротой глаза. Утончённое некоторой неправильностью, чудесное, выразительное лицо. Она слегка наклонилась к нему, ожидая ответа...
  - Слушай, вот что, Луиза. Я тебе говорил вроде бы... у нас будет в ближайший месяц окружная ревизия...
  Само по себе это было святой правдой, и Винсен действительно уже сказал жене об этом, но вскользь, и ревизии он совершенно не боялся. Но она послужит ему сейчас предлогом...
  - Так вот, понимаешь, я должен буду сегодня ночью подъехать в аптеку. Мне надо спокойно всё привести в порядок, чтобы никто поблизости не крутился.
  - Что привести в порядок? - спросила она уже несколько менее встревоженно: ну, разумеется, это, в конце концов, нестрашные вопросы отчётности.
  - Да у меня же там всё, понимаешь, расписано по единицам хранения, и везде должны быть каталогические номера - такое правило, - а я недавно проверил, и многое не пронумеровано, как бы следовало. И накладные надо пересмотреть. Я всё, конечно, аккуратно оплачиваю, если пользуюсь казёнными материалами для своих экспериментов, но оформить иногда забываю, а бухгалтера же у меня нет. Ещё наложат штраф, будет взыскание. Вообще-то, может, ничего и не будет, но лучше перестраховаться и спать спокойно.
  - Так езжай лучше завтра пораньше утром, - сказала она.
  - Не получится, это долгая история. И во время работы тоже не смогу - я же консультировать должен, а мне надо не отвлекаться. Съезжу сегодня, сброшу уж это дело с плеч... и я же часа на два от силы, - соврал он.
  - Ну хорошо, Андре... Если тебе так спокойнее, поезжай. Только хоть приходи, посиди с нами сейчас.
  - Приду... ещё где-то через полчаса... ну, минуток двадцать... Только вот что ещё...
  Он сделал многозначительную паузу, дождался того, что её лицо стало вновь тревожно-внимательным, и продолжил:
  - Не хотелось бы с тобой о таком... В смысле, пугать не хотелось бы, но не сказать - хуже. Обещай мне, пожалуйста, что если будут звонить или стучаться в дверь, никому, кроме безусловно своих или хорошо знакомых, вы не откроете. Ни ты, ни Жюстин, ни Пьер...
  - Постой, да почему же ты об этом сейчас? Что случилось?
  - В округе недавно появились бандиты, крайне опасные. Они вламывались уже в квартиры - предпочитают не дома с участками, там сложнее, а именно квартиры вроде нашей, - и не только грабят, но и склонны к садизму. Одной пенсионерке позвонили, сказали из-за дверей, что проверка, дескать, из электрокомпании... она открыла... ей не просто квартиру вверх дном перевернули, её, представь, облили кислотой...
  - Боже, что за ужас! Она жива?
  - Не знаю... - это была история, рассказанная ему полгода назад знакомым журналистом, но произошедшая давно и, кажется, вообще в другой стране. - Не знаю, Луиза, только будь крайне осторожна. Я об этом говорю сейчас, потому что отлучиться должен и хочу быть уверен, что вы не подвергнете себя опасности.
  Винсен понимал: рассказывая Луизе эту страшилку, он даёт ей - несмотря на все объяснения, - почувствовать, что боится чего-то куда посерьёзней возможных муниципальных взысканий. И она может заподозрить, что он всё же скрывает нечто. Но выхода не было. Он уедет в аптеку, они останутся втроём. А что, если ТЕХ его просьба прислать SMS насторожила, если они думают, что он опасается, и собирает вещественные улики, и ринется сейчас в полицию? Да, сообщение ему было прислано, но кто знает?.. Ему нужен ИХ спокойный сон, а что, если они - точно так же, - усыпляют его бдительность, а сами что-то пересмотрели и решили появиться уже нынче вечером... или ночью? Появиться, предполагая, что и он сам - главная их мишень, - находится дома... А он-то уедет... Не уехать - нельзя, только в аптечной лаборатории он сможет изготовить спасительное оружие. Луиза и дети останутся втроём, но запертые и оснащённые задвижками двери, если что, защитят их неизмеримо надёжнее его самого, будь он рядом: он не супермен, приёмами рукопашной не владеет, и револьвера у него тоже нет. Он обязан был предостеречь её.
  - Подумай-ка, об этом даже в новостях не было, - вздохнула она. - И как же не предупреждают людей?
  - Да как знать, почему не предупреждают... Может, не хотят спугнуть банду, вышли на след...
  - А ты сам как же узнал?
  - Мне рассказал Мишель Рамбо... ну, журналист-то этот, еврей... тот, что на семинаре в марте рогаликами угощал в сахарной пудре... "ушками" праздничными... ну, тот, что меня ещё тогда в теннис обыграл... - Он примолк на несколько секунд, отдыхая от вранья, пересыпаемого, как те самые рогалики сахарной пудрой, затуманивающим порошком реальности.
  - Вот что тебя по-настоящему тревожит, - сказала она. - Теперь я поняла. Никому мы, естественно, не откроем. И малыш отлично знает, что чужим открывать нельзя.
  - И имей, Луиза, в виду: даже если скажут, что полиция, - и тогда не открывать, а сначала позвонить в управление и удостовериться, что по нашему адресу действительно посылали.
  - Андре, милый, ну конечно, я же не дурочка всё-таки...
  - Ладно, я приду через полчаса. Мне надо тут написать одну вещь...
  - 5 -
  Когда она вышла, Винсен порывисто схватил лист бумаги и быстро - надо же, как быстро и даже складно пишется под чугунным прессом страха... нет, под развёрнутым, распахнутым, зовущим в атаку и очищающим стягом решимости, - написал:
  "Родные мои! Луиза, я обращаюсь ко всем вам, но если это письмо - несмотря на то, о чём молю Бога, - будет прочитано, то именно тобой. И если ты прочтёшь это, тебе будет невыносимо больно и страшно. Но тогда ты должна будешь НЕМЕДЛЕННО обратиться в полицию, предъявить это моё письмо, просить защиты и уезжать. Далеко. Может быть, в другую страну. ВЫ ни в чём не виновны перед законом, ВАС не будут судить, и, по крайней мере, вам хотя бы не будут мешать спасаться. Возьми родителей, моих и своих, и - бегите. Луиза, нас хотят уничтожить. Нас четверых. Завтра. В воскресенье утром я случайно - бывают роковые случайности, - увидел этого "рыбака", того, что купил избушку в лесу, на речном островке (я же тебе, помнишь, рассказывал), переносящим какой-то металлический сейф, показавшийся мне крайне подозрительным. Я невольно узнал о затаившемся здесь, у нас, в нашем тихом уголке, гнезде то ли наркомафии, то ли террористического подполья, перекачивающего оружие. Там ставки многомиллионные, не останавливаются ни перед чем, и таких вот невольных свидетелей не щадят. Встреча эта была неожиданной для него тоже, он не был вооружён, но уже тогда пытался заманить меня "на кофеёк", чтобы прикончить. Присущая мне подозрительность спасла меня, я поторопился уйти..."
  Он на несколько секунд отвёл ручку от листа... Ах, может быть, лучше бы этот Бланшар убил его тем утром. Тогда на близких - наверняка ничего не знающих, - не охотились бы. Они пережили бы страшное горе, потеряв мужа и отца, но продолжали бы жить, ничего не опасаясь. Ну, а родители! Да, это была бы невыносимая трагедия для них, но им было бы ради чего жить: внучка и внук, бесконечно любимые... Может быть, лучше бы зайти тогда в этот сарай и принять там нож в спину, но отвести угрозу от близких... Куропатка уводит стрелка от своих птенцов, летит под выстрелы сама, а я... а я - навёл. Метнулся, ушёл из-под удара... надолго ли... и навёл тем самым на семью. Господи, о чём я думаю, да мог ли я тогда что-то просчитывать?.. Надо позвонить родителям, предупредить их тоже, о старушке этой рассказать, чтобы никому не открывали... Хотя их, может быть, и не тронут, выяснили, видимо, что мы не вместе живём, и вряд ли очень сильно опасаются, что я им расскажу... У этого зверья ведь тоже своя логика есть, и способность просчитать уровень риска... этак весь городок угрохать надо, я же теоретически и соседям рассказать мог бы...
  Да как же они вычислили меня так быстро? Впрочем, это же целое преступное звено, и вожак у них есть - "хозяин" этот самый. Такие - много чего могут. Да и вычислить-то было нетрудно... я же ещё в первый раз, при первом шапочном знакомстве с Бланшаром, обмолвился, что аптекой заведую, а сколько тут аптек... Дурак! Хвастун! Заведующий нашёлся! Кем я заведую - парой девчонок да уборщицей? А как же узнали, что мы в Диснейлэнд ездили и в "Холидэй Инн" останавливались? Зачем ломать голову?... Факт, что узнали! Это криминальные структуры... И, кстати, даже лучше, что им легко было и найти меня, и узнать всё, что им нужно, малыми силами, и знают о нас, по крайней мере, только эти пятеро, и они, по крайней мере, сейчас в одном месте...
  Нет, надо всё-таки предостеречь маму и отца... Он позвонил родителям. Только своим. Родители Луизы - так уж сложилось, - жили в другом округе, с ними Андре и Луиза виделись пореже - навещали по выходным примерно раз в две недели; их незачем пока тревожить... Поговорил с отцом, захотел услышать и мамин голос, попросил позвать её... заставил себя делиться мелочами и о мелочах же спрашивать. Рассказал жуткую историю о пенсионерке, велел никому не открывать. Заставил себя сказать банальное "спокойной ночи" - как будто ночь предстоит и впрямь спокойная и как будто он глубоко уверен, что впереди ещё много благостных лет, - и не попросить прощения за всё. За то, что резко, иногда зло, раздражаясь от любой мелочи, иногда сбиваясь на оскорбительный тон, переругивался с ними, особенно в юности, когда что-то не складывалось. Да, как же резко, нетерпимо и своенравно я подчас обращался с близкими, - подумалось ему, - и с Луизой, и с родителями... Но они простят ему всё, и он - им. Да он и не был, несмотря на все закидоны, плохим сыном, он всегда заботился о том, чтобы они не волновались, он всегда уважал их святое право знать, что с ним всё в порядке. Приезжая куда-либо - пунктуально звонил, и, в отличие от многих других, выключал мобильный только в самолёте и на бензоколонке: близкие могут звонить хоть ночью. Он часто специально привозил к ним Жюстин и Пьера, и бабушку с дедушкой - к внукам. И они - не отстраненно далёкие, а почти повседневные, действующие дедушка и бабушка... и ведь сколько жизненной силы прибавляет это немолодым людям... Боже, взвесь дела наши и прости нам всем! И мне прости... я избалованный, капризный, но не дурной человек...
  И он продолжал писать.
  "... Сейчас, буквально минут сорок тому назад, мне позвонили якобы из телестудии и сказали, что хотят взять у нас интервью - завтра вечером, - о нашей поездке в Диснейлэнд. Якобы в целях популяризации таких поездок. Хотели заручиться тем, что мы завтра в восемь вчетвером будем дома. Это насторожило меня, и не напрасно. Я не отключил трубку в надежде, что и на другом конце не будет отключено, - и, к счастью, услышал их разговор. Они, видимо, тоже не нажали как бы следовало на кнопку. Даже мафия делает ошибки..."
  Стоп... он опять задумался, сжав ручку в кулаке. А что, если это вовсе не ошибка, а ТЕ просто выманивают его, чтобы он что-то предпринял? Нет, чушь! Они не могут настолько предвидеть всё: и как бы они просчитали, что я трубку не повешу, а попытаюсь прослушать?.. И самое вероятное, что может сделать человек, услышавший такое, - это в ужасе броситься в полицию. Нет, они действительно не удосужились проверить отключение...
  А что, если всё-таки обратиться в полицию? У меня есть это сообщение на мобильном. Позвонят на телестудию, ну, найдут, даже если ночью, кому позвонить... убедятся, что нет программы популяризации. Может быть, отнесутся серьёзно. Оцепят островок, схватят этих пятерых...
  Да, но их же не прикончат на месте, они будут сидеть, и не обязательно долго, я же не докажу, что именно убить собирались... и это же банда, они в любом случае найдут способы передать на волю, кому надо мстить...
  Винсен усилием воли несколько отдалил от воображения жуткие картины, всплывающие перед его мысленным взором... Да я же всё это уже уяснил себе! Выхода нет! Господи, защити... как же я немыслимо боюсь... но выхода нет!..
  Его прохватила дрожь, вроде озноба... Да что же это я замыслил! Я ли в состоянии это сделать?! Боже, я ведь всегда жил, бездумно полагаясь на то, что законопослушание - залог благополучия; что жизнь - моя и близких, - защищена надёжными стражами правопорядка; что если бывают сбои, если иногда страдают невинные, то почему именно мы должны оказаться в числе этих страдальцев?.. А тьмы людей бедствуют... в диких странах, недоедая, а порой погибая от пуль и бомб, даже не им конкретно и предназначавшихся... просто потому, что жить им довелось в эпицентре той или иной разборки... А теперь вот - некие силы... нет, не Провидение, а страшные, злые силы бросили нас... куда? На алтарь? Или в кочевье, чтобы мы спасались бегством без оглядки за тридевять земель, пугаясь каждого шороха?.. За что, Боже святой, почему? Но ведь это не Бог, это злые, проклятые силы самого ада отняли безопасность и уют, разверзнув перед нами эту бездну! И теперь единственная, единственная возможность не смириться перед разверзаемой тьмой, не упасть туда - свершить то, что задумано мною! Мне невообразимо страшно, но выхода нет!
  Он почти сознательным, волевым усилием вызвал в себе опять прилив той самой ненависти - ужасающей и восхитительной.
  И вновь придвинул лист бумаги.
  "... Так вот, Луиза, я услышал чудовищную правду. Они планируют завтра вечером уничтожить нас. Нашу семью. Моя реакция тогда, при встрече с этим "рыбаком", была малодушной, полупанической, это была реакция, характерная для человека, желающего стоять в стороне от проблем... да я и в самом деле именно таков. Поэтому они вряд ли думают, что я кинусь в полицию. И физически следить за нами в этом смысле им незачем, поскольку в полицию можно ведь и позвонить. Но они опасаются, что я разболтаю кому-то об этой встрече, а этими "кем-то" можете, с их точки зрения, вероятнее всего, оказаться вы трое. Даже малыш Пьер, которому я, допустим, взял бы и сказал - берегись чужих, не подходи к незнакомым машинам, и так далее, а то, знаешь, есть такой дядя, который будто бы рыбку ловит, а на самом деле мафиози. А мальчик, поддавшись впечатлению, рассказал бы в садике, воспитательнице, ну, и поехало бы... Я тебе ИХ логику вероятную преподношу, пойми... Они и спешат убрать нас, пока информация о них не разошлась кругами.
  Я позвонил на мобильный - той самой, что звонила мне. Сказал, что мы согласны на интервью, что будем завтра дома. Пока усыпил их бдительность, но не уверен, что на сто процентов, поэтому, ради всего святого, не открывайте никому, родная, если будут звонить или стучать, а начнут ломиться в дверь - вызывай полицию.
  Из их разговора я понял, что знают о нас ТОЛЬКО они, пятеро. И их главарь велел им всем участвовать в завтрашнем, - чтобы всем повязаться кровью. Опять же, Луиза, это криминальные структуры. И они, естественно, не хотят, чтобы ещё то или иное звено знало о том, что они готовятся совершить. Тем более, что они допустили неосторожность, проштрафились перед своими же... Их пятеро, и сейчас именно ОНИ находятся в одном месте - там, в той хибаре, я и это узнал... им приказано вожаком этой ночью не отлучаться никуда.
  Луиза, я собираюсь уничтожить их. Сам. Если позвонить в полицию, то их, может быть, и схватят, но тогда сведения о нас просочатся от них на волю, и мы, так или иначе, станем дичью - целью свирепого, даже не берусь сказать, насколько дикого, мщения. Как буду я действовать? Не пишу, поскольку, если мне удастся осуществить мой план, ты ничего не узнаешь, да и письма этого не прочтёшь. А если не удастся - тогда, увы, ты узнаешь всё, но уже не от меня.
  Любимая, поцелуй детишек. Прощай. Твой любящий Андре".
  Это письмо он положит ей в сумочку перед тем, как поедет в аптеку, убедившись, что она уже легла. Сумочку эту она до утра точно не будет трогать, утром же, если не дождётся его, - пусть в паническом страхе, - столь же безусловно откроет. Ибо там и её паспорт - в котором она найдёт и то первое, уже не актуальное письмо, написанное в воскресенье, - и кредитные карточки, и деньги, и её записная книжка, в которую она по старинке записывает телефоны, не полагаясь полностью на сотовую телефонную книжку. Не полагаясь вполне резонно - Винсен вспомнил, как год назад она выронила телефон с моста в реку, и в разошедшуюся матовыми овалами воду кануло столько номеров - в том числе нужные ему. Ох, как же многоэтажно он тогда ругался!..
  Итак, она обязательно узнает, что дома завтра вечером находиться нельзя. Узнает даже если он не доедет до аптеки, попадёт, допустим, в автоаварию, а эти пятеро, не зная о том, придут выполнять задуманное.
  - 6 -
  Он спрятал письмо в карман и вышел в гостиную. "Папа, смотри, что я нарисовал!" - закричал ему малыш Пьер. "Покажи, сынок, ну-ка... интересно...это машинка, правда?" - "Нет, не совсем машинка, это эксваватор, нам в садике рассказывали, это машина, которая строит". - "А, вот почему колёса такие огромные... молодец, малыш, а теперь, может, покрасишь?" - "Да, покрашу синим и зелёным..." - "Но экскаваторы не бывают ни синие, ни зелёные" - сказала ему шестиклассница Жюстин. - "А мой - будет, - веско ответил, как будто припечатал, Пьер. - Я завтра его покрашу, сейчас я устал..." "Только лучше мелками крась, а то, если фломастером, то на другой стороне проступит, - посоветовал отец. - Ты же очень сильно нажимаешь всегда".
  Они очень разные, его замечательные детишки. Маленький Пьер, с длинными каштановыми волосами и сероглазый в отца, но чуть склонный к полноте - в маму, боек, уверен в себе, хорошо рисует, в свои пять лет уже читает, хоть и по слогам... Он был бы одним из лидеров в садике, если бы ещё и в подвижных играх отличался, но он не слишком спортивен. Пошаливает, себе на уме, но, кажется, драться побаивается. Тем не менее, поставить себя он умеет, с ним дружат и его достаточно уважают сверстники. Винсен хотел бы отдать его то ли с первого класса, то ли уже в этом году, в секцию настольного тенниса - для физического развития. А воспитательница сказала недавно, что, может, лучше плавание, и действительно, плавать надо уметь, мало ли что... Так или иначе, самооценка его основывается не только на родительской любви, но и на чувстве успеха... С Жюстин сложнее. Маленького роста, с худеньким лицом, в котором смешались черты обоих родителей, с тёмными прядями и очень красивыми, материнскими глазами, девочка нервозна, не уверена в себе, тяжело свыкается с переменами: она долго осваивалась и в садике, и в начальной школе, поначалу плакала и не хотела отпускать родителей. Сейчас это давно позади, ей вполне уютно в её классе в коллеже, куда вместе с нею перешли почти все подруги. Её любят, но она остаётся застенчиво-мечтательной девочкой, практически всегда - ведомой, а не ведущей. Правда, Жюстин умеет и откликаться на хорошее отношение, и в то же время быть разборчивой: Андре и Луизе нравятся её подруги... Она совершенно не конфликтна, учится с ленцой, но боится рассердить преподавателей, домашние задания делает практически всегда, а в классе, мечтая и не слушая порой учительницу, смотрит на неё, изображая внимание. Отметки у неё длительное время были так себе... Читает она с удовольствием и хорошо схватывает главное, но пишет с частыми ошибками, иной раз и в простых словах. Года три назад выяснилось, что у неё разновидность дислекции - нарушения некоторых механизмов, отвечающих за письмо и чтение. Правда, в лёгкой, не ярко выраженной форме, поскольку читать девочка научилась быстро. На консультации им сказали, что корректором в издательстве Жюстин, видимо, не будет, но более существенных причин для того, чтобы сокрушаться об её участи, у них нет. Но Андре и Луизу беспокоило главным образом то, что её отношение к самой себе колеблется в соответствии с преходящими успехами и неудачами. Ей всегда хотелось быть на хорошем счету, но едва ли не важнейшим показателем "хорошести" стали для неё в младших классах школьные отметки, ибо она видела обеспокоенность родителей, день в день сидевших с ней за уроками. И они сумели, осознав это и к тому же однажды проконсультировавшись с детским психологом, тактично и вдумчиво перестроиться. Постепенно - чтобы ей не бросилась в глаза очевидная и резкая перемена, - свели на нет озабоченные нотки в разговорах об её учёбе, стали выражать чаще и более явно интерес - иногда просто доброжелательный, а в некоторых случаях и восхищённый, - к её фантазиям, к тому, чем она с ними делилась. Понимая, что при неустойчивой самооценке это очень важно, подчёркивали, когда было возможно, что её внутренний мир интересен и содержателен, что она может дать им самим идеи, а порой и советы. Сначала насчёт того, что стОит купить в подарок маленькому братику и какого цвета выбрать ему новую пластмассовую ванночку; теперь же, когда она уже не дитя, а полуподросток, они вместе с ней обсуждают планы на каникулы и выходные, да и многое другое. Когда же надо заставить её выполнить скучное и трудное домашнее задание с полной отдачей, а не лишь бы побыстрее, - делают это спокойно-властным, а не надрывно-тревожным тоном... Они сумели дать ей почувствовать, что всё с ней, по большому счёту, в порядке, а если чуть постараться, будет ещё лучше. И что учёба - а тем более отметки, - далеко не главное в жизни и в человеке.
  Этот подход к ней замечательно оправдал себя. Жюстин за эти годы стала увереннее, спокойнее, да и оценки у неё в основном хорошие. А теперь вот-вот начнёт учиться играть на гитаре: сама попросила. Она очень музыкальна и правильно напевает песенки - пока ещё в основном или из детского арсенала, или такие, что и им самим нравятся, - лирические, мелодичные... ещё не прикипела к шумной музыке подрастающего поколения... ну, это, наверное, впереди, так же, как подростковое многочасовое сидение за компьютером.
  И вот их... и Луизу... хотят... эти самые... завтра!!!
  И всё из-за того, что я проснулся тогда затемно... Я мог проснуться на час позже... И чайник щёлкнул, это разбудило Луизу... иначе бы... иначе бы я сел за компьютер, и ничего бы не было... А если бы... а если бы позавчера это не случилось, а через неделю мы поехали бы туда с Пьером и Жюстин... они ведь давно просились за грибами... и мы встретили бы там всех пятерых, и кто-то из них был бы с пистолетом?.. Нет, я сойду с ума, если буду сейчас это обдумывать...
  Он отпил сделанный Луизой чай с брусничным вареньем. Он сидел с ними в гостиной... Боже, не последний ли раз... Он пытался отвечать, спрашивать, улыбаться, и в то же время не прекращал обдумывать своё, тайное. Кто же это был, тот, который умел одновременно и записки свои диктовать, и план боя вынашивать? Александр Македонский, или Юлий Цезарь, или, может, Наполеон?.. Милые, родные, я с вами, простите, что я думаю не о вас... нет, именно о вас, о том, чтобы вас спасти... Нитроглицерин, аммиачная селитра, нитротолуол... нет, не так... серная кислота, хлорат калия и сахар...
  - Папа, знаешь, а у нас в садике новый мальчик, - это опять Пьер. - И знаешь, кто он? Не поверишь - русский. Смешно так говорит, знаешь... Понимает совсем немножко. А зовут его точно как тебя, только он чуть по-другому сказал: Андрэй. А папа у него, оказывается, футболист.
  - Да, его отец будет играть по контракту в одной из команд, ну, и семью привёз, - пояснила Луиза. - Нам мадам Дюран рассказывала.
  - Вы только не смейтесь над ним, сынок, - сказал Винсен. - Ему ведь трудно, всё кругом незнакомое. Но через несколько месяцев, вот увидишь, он будет всё понимать и болтать не хуже вас.
  "... ТЕ должны спать, им незачем караулить. Полиции не ждут: они вряд ли всерьёз думают, что я заявлю, - у меня же фактов вроде бы нет... они опасаются только ползучих, медленных слухов, так что пока им бояться нечего. И этот сарай почти всё время без охраны остаётся. Их ставка - на то, что здесь очень тихие места. А то, что они сюда привозят, наверное, находится в каком-то погребе замаскированном, так что если кто и заглянет в хибару, ничего не заметит... Да, они будут дрыхнуть, особенно после двух ночи. Для верности - постоять за деревьями, присмотреться пару минут. Подойти с той стороны, где мелко и где безоконная стенка, и в ней... да, точно... проём. Если в этот проём - то всё будет охвачено..."
  - Да мы и не смеёмся, что ты, пап... и он вообще нормальный, даже учил нас считать по-своему, только я не запомнил пока, - сказал Пьер.
  "... Взять два диска диснейлэндовских и распечатать в цвете, на цветном аптечном принтере. Это правильно. Это объяснит, почему я ночью в аптеке... если увидит кто-то. Для интервью того самого, если оно будет, - ведь я всё ещё... якобы... надеюсь, что действительно интервью... Чтобы формат был больше, чем у обычных карточек... Тайком от семьи, потому что это детям сюрприз. Да, да, конечно, так и сделаю... а время распечатывания регистрируется? Хорошо, если так... впрочем, даже если и нет, всегда можно открыть историю работы компьютера... там будет зафиксировано, что этой ночью возились с принтером..."
  - Папа, - а это уже Жюстин. - Слушай, папа, мы тут проходим чтение географической карты, так вот, смотри, - она положила перед ним тетрадку. - Здесь страны написаны, и таблица - полушария, восточное и западное. Надо написать, какие где. Я правильно сделала?
  Он проверил. - Да, всё так. Бразилия и Мексика - в западном, а остальные шесть - это же Европа и Азия, это в восточном.
  ... Милые, родные, вы скоро ляжете спать, я хочу, чтобы вы уже легли спать, я должен сделать расчёты... Я хочу их сделать ещё дома... Масса вещества, мощность воспламенения. Объём... охват... надо просчитать с учётом того, ЧТО у них там может быть припрятано. Радиус взрывной волны... Скорость детонации... сколько же секунд мне нужно - отпрянуть?..
  - Андре, о чём ты опять задумался? - спросила Луиза. Она встревожена, её не успокоил разговор в комнате... Ещё бы, после страшилки той...
  - Впрочем, что же это я? Извини, Луиза... и ты, Жюстин... дай мне тетрадку. Доченька, я невнимательно посмотрел. Ирландия и Португалия - в западном. Дай карту. Глянь, вот эта линия - Гринвичский меридиан. Всё, что правее, - в восточном, а что левее, - в западном, даже часть Лондона, и Франции тоже. Люди путают иногда, потому что это Европа, Старый Свет, а не Новый. Возьми, перепиши... Луиза, я рассеян, я кое-что подсчитываю мысленно, не беспокойся...
  - Папа, - опять подсела Жюстин, - а вот такая же таблица по северному и южному, проверь, а?
  Он проверил. - Да, Чили в южном, и Австралия, но Македония... помилуй, Жюстин, глянь вот сюда. Ты умеешь искать по квадратам? Вот, здесь, посмотри, страны по алфавиту, а на карте сверху буквы, сбоку цифры, мы же с тобой в морской бой играем, тут то же самое, всё по клеточкам... Ну вот, давай найдём Македонию...
  - А, вот она где, - засмеялась девочка. - Не так далеко от нас... я спутала с Каледонией, Каледония - это возле Австралии, да?
  - Кажется. Но ты себя проверяй всё-таки, ладно?
  ...И как же ненавижу я те проклятые, те злые силы, которые взяли и бросили нас, ни в чём не повинных, в этот кошмар! И как же ненавижу я сейчас все эти разглагольствования о смысле страданий, испытаний, искушений! Не хочу быть дичью! Я хочу повернуть стрелки часов вспять, и вернуть позавчерашнее утро, чтобы никуда не пойти, чтобы жить просто и безмятежно... но не надо думать об этом, не надо... потом, потом...
  И вновь золотистые молнии перед глазами, вновь жемчужно-белое на остриях, крылья, сердца и кинжалы...
   - Андре, я очень тебя прошу, не задерживайся надолго, - сказала Луиза.
  - Хорошо. Мне надо сейчас обдумать некоторые вещи, уяснить, чтобы там потом зря не метаться. Тогда я скоро вернусь. Идите спать, дорогие.
  "... Да, идите спать, и будут ли ещё у нас такие вечера вместе?.. Как же я в сапогах-то там пойду - а следы? Нет, возьму те, что в шкафу, с гладкой подошвой, характерных следов не будет... опять же, в лесу почти всё время мхи, потом по воде..."
  - 7 -
  Он поцеловал Луизу и детей. Вышел, прошёл в комнату, где компьютер, в комнату, которую они называли кабинетом... Так. Теперь считать. Он усилием воли попытался, насколько это было возможно, отстранить все прочие мысли, взял несколько листков и погрузился где-то на полтора часа в формулы. Вытащил и придвинул справочники - в интернет, естественно, нельзя, - но он многое помнил и так, он имел большой опыт работы в химических лабораториях.
  Работалось довольно уверенно. Винсен, окончив примерно половину расчётов, позволил себе передохнуть, чуть расслабиться на полминуты, и именно тогда ему вдруг припомнилась годичной давности фраза одного из форумных оппонентов: "Вряд ли найдётся на свете хоть один химик, который не проверял бы себя на предмет способности самостоятельно создать настоящую бомбу". Да, конечно, это так, и он сам, Андре Винсен, человек совершенно без криминальных наклонностей, порой развлекал себя расчётами формул неслабых самодельных бомб. Баловался, не зная, насколько теперь, когда уже не до шуток, это поможет ему, ибо у него были уже накатанные "матричные" идеи. И он прекрасно знал, что материалов из его аптечной лаборатории для того, к чему он готовится, хватит вполне... Так, всё ясно. Осталось только решить - сколько же секунд мне надо, чтобы рвануться под сосны, успеть, не быть застигнутым самому, оказаться за спасительной полосой воды?.. Секунда - это не точка-мгновение, это промежуток времени. Пусть будет диапазон от трёх до пяти секунд. Тогда я, может быть, успею отскочить...
  Безумная затея, подумал он который раз... Господи, но что же делать? Ведь иной путь - подставить близких, не только себя, но и их, под постоянную, смертельную опасность...
  Винсен вспомнил, как был однажды, в возрасте чуть большем, чем Жюстин сейчас, слегка простужен, и родители решили, что не пойдёт он в тот день в школу, и мама дала ему в то утро книжку про Одиссея. Да, книжку, что могло быть интереснее лет тридцать назад, во времена его докомпьютерного детства?.. Он читал увлечённо, не пропуская ни строчки, - переложение огромной поэмы было замечательно выполнено... И уже тогда его поразило до глубины души, как было предсказано Одиссею, что корабль должен будет проплыть между двумя тесно сближающимися скалами, на каждой из которых таится чудовище. И одно из исчадий, Харибда, - если вплотную подплыть к её обиталищу, - неминуемо схватит и изничтожит своими страшными зубами всех - и вождя, и спутников; если же держаться ближе ко второму чудищу, Сцилле, пожраны будут - столь же неотвратимо, - шестеро. И Одиссей, ничего не сказав товарищам, - а чем помогло бы им знание того, что предстояло, - велел плыть ближе к Сцилле, и ужасная пасть схватила шестерых, и он не мог их спасти... но остальные выжили и продолжали путь...
  Вот и теперь - Харибда и Сцилла, подумал он. Хрупкий кораблик, на котором мы - я и моя семья, - плывём по этой жизни, внезапно и жестоко выдернут из светлой, тихой, безопасной речки и направлен, брошен... нет, не Божьей рукой, а чьею-то зловещей, когтистой лапищей... в поток, увлекающий к проливу между двумя возможностями, каждая из которых ужасна. Либо смертельная опасность для близких, либо... вот это... Да как же я решусь подойти-то туда, красться в потёмках? А если ОНИ не спят? Боже, тогда мне конец. Они убьют меня. Но им так или иначе придётся сворачивать свой тайник и бежать, ибо то, что в моих руках, - взорвётся... и они поймут, что меня искать будут... я не вернусь, Луиза позвонит в полицию... Они покинут эти места, затаятся. Но тайник скрывать им будет уже не нужно, и мстить будет больше некому и не за что. Мстить бы стали, если бы я выдал их и скрылся, живой, вместе с семьёю; но тут-то я сам - восставший на них, - буду мёртв, и уже не будет ДАЖЕ ИМ смысла убивать кого-то ещё. Мои любимые всё же будут жить, не опасаясь, что их жизни нужны кому-то. Лучше им тогда, конечно, уехать, скрыться... я и в письме написал это... но всё же их не будут тогда, наверное, преследовать по всему свету... Да, мой замысел - даже если я погибну, - это Сцилла, та самая Сцилла...
  Так прошли полтора часа - в вычислениях и кратковременных, но остро мучительных раздумьях. Да, были раздумья, но нравственных колебаний - не было. Он не забыл о самой возможности их, он осознавал их отсутствие, он перекрыл им доступ в сердце, как делает это солдат, скрывающийся за песчаной насыпью и сжимающий связку гранат, готовясь пустить под откос вражеский состав, везущий тех, кто - если доедет, - ринется на его близких и сограждан.
  Всё. Он встал. Десять минут двенадцатого. Расчёты закончены. Переоделся быстро в застиранные джинсы и фуфайку, в которых разве что в лавочку поблизости сбегать. Из прочного материала - чтобы не остались потом где-то уличающие ниточки... Открыл дверь в спальню: Луиза заснула, закутавшись в одеяло, но так до конца и не раздевшись... Наверное, не желая мешать ему, ждала, пока он закончит работать в кабинете, чтобы потом проводить, обнять, сказать - не засиживайся там, приезжай, я жду тебя... Но всё же, утомившись, нечаянно заснула. Очень хорошо, что заснула... как бы он объяснял ей, для чего будет собирать, укладывать то, что предстоит сейчас приготовить?.. Он бесшумно положил в её сумочку своё письмо. Вероятность того, что она заглянет в эту сумочку до утра, стремится к нулю. Комнаты детей были слегка приотворены, он тоже заглянул. Спите, родные... и как же я мечтаю о том, чтобы ещё, чтобы снова увидеть вас!..
  Он взял брезентовый мешок с антресолей, мягкую матерчатую сумку на кухне, те самые сапоги старые из шкафа... хорошо, что ещё не выброшены... да, подходят, очень подходят. Подошвы гладкие, резиновые, утеряли упругость, проседают... если и останется некое подобие следа, то бесформенное и по размерам расплывчатое... Так, теперь в буфете, внизу, - несколько пустых, очень давнишних бутылок из-под вин и ликёров. Бутылок со стёршимися этикетками, так что никто не дознается, когда выпущено, когда и где куплено, - даже если по осколочкам попытаются устроить экспертизу. Марки стандартные, по всей Европе такие продаются.
  А сейчас - взять несколько... пусть будет, для пущей верности, пять... пар перчаток, плотно облегающих, так, чтобы движения не утрачивали ни быстроты, ни точности. И ещё - объёмистый бумажный пакет, куда пойдёт всё, что потом - если суждено оно, это "потом", - надо будет тщательно, дотла, сжечь. Он уже сейчас положил туда бумажки, на которых проделывал только что вычисления. Вслед за этим - методично протёр влажными салфетками поверхности бутылей, чтобы не осталось отпечатков. Теперь он обнажит пальцы не скоро. Впрочем, нет, не совсем так. В лаборатории он пробудет часа полтора: сначала подготовка нужных ему веществ, потом - сам процесс химических реакций, во время которого он будет распечатывать фотографии. И, конечно, "живыми", без перчаток, пальцами - на компьютере, на принтере должны быть свежие отпечатки... Взял из тумбочки у компьютера два диснейлэндовских диска, в общей сложности больше ста фотографий. Куда их положить? Нет, не в ту сумку, в которой он потом будет нести страшный груз: в этих дисках воплотилась сейчас милая, светлая жизнь, которую он так любит и так хочет вернуть... А смогу ли я сам, душевно, вернуться к такой жизни... если совершу? Не знаю... сейчас не время об этом, не время... Но это наше светлое - не должно соприкасаться...
  Поколебавшись, положил диски в левый карман джинсов. Взял ключи от квартиры, от машины. Перекрестился. "Господи, охрани и спаси близких моих, любимых моих, и прости меня, и споспешествуй мне в том, что затеваю, ибо делаю сие для их защиты"... Бог не всемогущ, подумалось ему, это не Бог устроил ту подлость, что случилась позавчера утром, я не выдержу мысли, что это может быть от Бога, но пусть хоть что-то сделает, пусть хоть теперь поможет... да, наверное, и помог уже, ведь это чудо, что я услышал тот ИХ разговор...
  - 8 -
  Только выйдя на улицу, он вдруг подумал, что за всё это время не выкурил ни сигареты и даже не почувствовал желания выйти на балкон и несколько раз затянуться. Страшное напряжение подавило жажду никотина и дыма, хотя он курил много, с юности, и не был в состоянии бросить - зависимость укоренилась в нём прочно, держала его стальными когтями... Сейчас он позволит себе эти несколько затяжек, усевшись в машину, включив мотор, отъехав от дома. И потом ещё одну сигарету... две подряд, до аптеки чуть больше десяти минут. И всё. Потом он будет везти и нести ужасный груз. Эти сигареты - последние, пока ещё можно, - если его замысел не удастся, станут последними в его жизни...
  Он подумал о том, как же ему поставить машину там, у леса. Чтобы не было следов, хорошо бы на асфальте, на обочине, но нельзя, чтобы она была на виду. Конечно, проезжают в эти часы очень мало, но кто знает! Вдруг проедет полиция, и вдруг они, заметив одиноко стоящий на обочине автомобиль, выйдут и, не найдя ни живой души, на всякий случай запишут или сфотографируют номер... Тогда он пропал. Нет, так рисковать нельзя, надо съехать с асфальтовой дороги, укрыть машину за стволами. Конечно, на земле останутся следы шин... хоть бы завтра ливень... нет, к сожалению, навряд ли... но шины самые обычные, у большинства такие же. И расстояние между колёсами - тоже. Машина самого стандартного размера... это не примета, не улика...
  Всё. Погасить сигарету. Машину поставить поодаль, благо есть место - здесь не Париж всё-таки... Пешком, тихим шагом минуты две. Да, я могу объяснить, почему нахожусь здесь в двенадцатом часу ночи, я приехал распечатывать диски, ребятишкам к сюрпризу на завтра - или это уже сегодня, не за полночь ли уже... нет, около половины двенадцатого... но лучше бы всё-таки никто сейчас не выглянул из окна и не заметил, как дверь аптеки открывается.
  Стараясь не производить шума, вошёл. Нет, кажется, никто не выглядывал из ближайших окон...
  И тут мелькнула мысль, заставившая его скрепя сердце - до чего же не хотелось будить Луизу... и хоть бы она опять заснула, - позвонить со стационарного телефона домой. Услышав встревоженное "Алло!" Луизы, сказал: "Извини, что разбудил. Я с аптечного телефона. Если что-то вдруг понадобится, - не звони, а то телефон разряжается, а подзарядку я взять забыл. Он отключится, видимо, сейчас... Я приеду, спи, не волнуйся..."
  - С тобой что-то происходит, Андре, родной мой, - уже совсем не сонным, а очень тревожным голосом сказала она. "Родной мой..." Ему послышался оттенок мольбы - не скрывай от меня, дай помочь... - Я чувствую это. Тебя очень тяготит что-то.
  - Ну как же мне тебя, наконец, убедить, что нет? - ответил он, стараясь, чтобы в голосе его звучала растерянность. - Я просто взвинчен немножко тем, что запустил отчётность... у меня же, в принципе, всё честно, больших претензий ко мне ни с чьей стороны не будет, но я не хочу нахлобучек, выговоров за неаккуратность... я и в глазах девочек, с которыми работаю, не хочу, понимаешь, выглядеть проштрафившимся... И ты же знаешь, что я иногда очень дёргаюсь, когда наваливается проблема... Вот увидишь, я поработаю здесь в тишине, всё сделаю и вернусь спокойный.
  - Дай Бог, чтобы так, но меня это пугает. Что-то с тобой не то. И о старушке этой рассказал почему-то именно нынче вечером...
  - Луиза, ты мне ОЧЕНЬ, - он сделал на это слово максимальный упор, - ОЧЕНЬ поможешь, если будешь сейчас спать. И не у компьютера сидеть, читая романы и взбудораживая воображение, а именно спать. Ну, взвинчен я, и когда что-то одно беспокоит, то и разные другие опасения лезут в голову... да ты же меня знаешь... Мне будет легче, если хоть ты-то будешь спокойна. Я тебя ни в чём никогда не обманывал, неужели ты подозреваешь меня?..
  "Я тебя и сейчас не обманываю, - подумал он, - я лгу тебе. Ложь и обман - не всегда одно и то же".
  - Я не подозреваю тебя, Андре, а боюсь за тебя, - сказала она. - Прямо мысль такая шевелится - разбудить Жюстин, предупредить её, чтобы Пьера, если что, успокоила, и прийти к тебе пешком... недалеко же совсем... Может, я помогла бы тебе чем-то?..
  - Луиза, ты у меня лучшая на свете, я знаю, что ты хочешь мне помочь, но обещай мне, что никуда не вздумаешь идти! А то я, ко всему, буду ещё волноваться за тебя и за детей! Обещай мне сейчас же, - настойчивым, командным тоном повторил он. - Я серьёзно, ты мне поможешь только если будешь дома...
  Он знал, чем может на неё подействовать. Луиза не захочет, чтобы он, волнуясь, сделал что-то не то и не так... И, в конце концов, всё, что она может предполагать, - некие мелкие неприятности, она ведь даже и отдалённо не может себе представить, о чём в действительности речь...
  - Ну хорошо, - вздохнула она. - Обещаю... правда, обещаю, не волнуйся, делай то, что тебе надо. И приезжай спокойный. Но когда ты приедешь?
  - Вот в том-то и дело, что не знаю. Тут, понимаешь... я ещё дома ведь кое-что прикидывал... получится, видимо, больше работы, чем казалось поначалу. Но ты... пожалуйста, не надо беспокоиться! Даже если я очень задержусь... Луиза, прошу тебя... очень прошу...
  "Хоть бы она сумела заснуть, хоть бы спала!.. Я ведь и из аптеки-то выберусь не раньше половины второго, а потом... если удастся вернуться домой - Боже, сотвори это чудо! - то вернусь не раньше, чем в пол-третьего. А что, если она за час или за полчаса до того проснётся, всё-таки проснётся... Пьер не всегда хорошо спит, он может заплакать, разбудить... Что, если она проснётся и увидит, что я всё ещё не пришёл... и страшно взволнуется, и позвонит на аптечный телефон? ... И звонок зафиксируется, и всплывёт, что я не был дома... Сказать, чтобы не звонила и на аптечный? Но это слишком!.."
  - Постарайся спать, пожалуйста, - очень заботливо, с лаской в голосе, добавил он. - Я ведь тоже за тебя переживаю, думаю, что ты нервничаешь... Прими снотворное, постарайся уснуть, не изводи себя!..
  - Ну... может быть, Андре... Может быть, приму таблетку снотворного, - Луиза помолчала две секунды и потом сказала более решительно: - Но я тебе твёрдо обещаю, что буду дома. Ты проверяй там, что тебе надо, не отвлекайся, ладно?.. Приедешь - разбуди меня... если я буду знать, что ты приехал, то сразу засну опять, и намного более крепко.
  - Да. Обязательно. Жди меня. Целую...
  Теперь она не будет звонить ему на мобильный... который надо будет оставить здесь, потому что местонахождение мобильного телефона, кажется, можно отследить. Кто знает, может, и отключённого тоже. И кто знает, не будет ли кто-то в эти часы, по закону подлости, засекать телефоны в районе того леса... лучше не рисковать. А Луиза... она под конец, кажется, уловила, что ему будет лучше, если не тревожить его... И теперь она будет больше, чем о своих собственных страхах, думать о том, чтобы не сбить, не отвлечь его. И, может быть, даже если проснётся часа через два, - не позвонит... Может быть... И будет дома так или иначе - она обещала.
  Винсен верил обещаниям Луизы. Теперь, после десяти с лишним лет брака, - уже верил, с большим трудом наконец-то научился доверять, убедившись в том, насколько надёжно её отношение к нему и насколько чужд ей обман. Именно обман, поскольку невинная ложь случалась. Положив трубку, он вспомнил смешной случай. Они ещё только встречались, собираясь пожениться... Однажды он - неожиданно для Луизы, - вошёл в её комнату и увидел, что она поспешно и неумело попыталась спрятать за спину маленькую сумочку, из которой, кажется, секундой раньше хотела что-то достать. "Что ты прячешь?" - спросил он встревоженно. "Да нет, Андре, я не прячу... да подожди же...". Но он подошёл, властно взял - и вырывать не понадобилось, она беспомощно отпустила, - эту сумочку из её рук... раскрыл, боясь, что там чья-то записка или чей-то номер телефона, ревнуя к бесплотному, пугающему призраку, страдая от мысли, что, может быть, рухнут сейчас эти отношения, которые стали ему бесконечно нужны и дороги... И на дне сумочки увидел в одном отделении помаду - её-то она и думала вынуть, - в другом же было несколько длинных и тонких "женских" сигареток... И всё. "Я всего лишь не хотела, чтобы ты знал, что я покуриваю, - сказала она, - но ничего такого, что могло бы задеть тебя, я не скрывала и не скрываю. И до чего же ты обижаешь меня этими своими дикими подозрениями... я ведь понимаю, ЧТО тебе подумалось... почему, ну почему ты настолько?..". Не досказала, взяла эту сумочку - плюшевую, невесомую, - бросила в него легонько, без замаха... отвернулась, заплакала... Он подошёл, обнял её тихо, сказал: "Ну, ругай меня сколько хочешь, но пойми, что это не со зла, что мне и самому плохо с этой вечной моей недоверчивостью..." Когда помирились, она объяснила: "Я думала, что ты сочтёшь это неженственным... Но у меня одна из бабушек долго курила, и мне всегда нравился... ну, аромат этот, представь себе... я и попробовала лет в девятнадцать однажды, когда перед экзаменом волновалась... ну, и иногда позволяю себе..."
  Вообще эта попытка скрыть курение вполне вязалась с тем стилем поведения, которого Луиза придерживалась. Она любила подчеркнуть свою нежность, хрупкость, могла как бы невзначай ввернуть, что боится водить машину на скоростных шоссе - нет, только в городе, только в городе... Когда заходил разговор об одном из увлечений Андре, о настольном теннисе, - он ходил в спортклуб, играл в лиге и на турнирах, - вставляла, что сама очень неспортивна... Зимой жаловалась, подчас преувеличенно, что ей холодно. Любила платья и кофточки с кружевами... Да и действительно, не было в ней - ни в момент их знакомства, ни теперь, - совершенно ничего от "сильной женщины", она не умеет противостоять агрессии, настаивать на своём, и к тому же застенчива.
  Но, вопреки расхожему штампу, что люди ищут свою противоположность, понравился ей именно он - далеко не "силового" типа, не особенно высокого роста, не сильного сложения, впечатлительный и нервозный... При этом, правда, с выразительным лицом и с умением быть интересным собеседником почти на любые темы... Противоположны же они друг другу, к счастью, именно тем, в чём это для семейной пары желательно: он, как достаточно многие мнительные люди, склонен к контролю, доходящему порой до деспотизма, Луиза же, очень мягкая по натуре, принимает это как данность...
  "Хоть бы она сумела заснуть, хоть бы спала!.." - снова подумал он, вынырнув из сладостного тумана воспоминаний...
  Вынул диски из кармана, потом - в перчатках, - бутыли из сумочки. Включил компьютер. Вставил первый из двух дисков, развернул так, чтобы все снимки разом просматривались. История работы с компьютером, может быть, как-то зафиксирует это; пусть дело выглядит так, будто он долго просматривает их, отбирая лучшие. В укрупнении он не нуждается, это правдоподобно, зрение у него хорошее. Каждые минут десять надо сдвигать, чтобы на экране появлялись новые ряды снимков... Прошёл в лабораторию, приготовил сосуды, закрепил... Надо стараться обойтись по возможности меньшим их числом. Затем их надо будет промыть, прокипятить и сгруппировать в одном месте.
  Так, а теперь - главное. Серная кислота, бензин, хлорат калия, сахар, хлопчатобумажная ткань. Вата - выложить ею сумку... да, сделаю это уже сейчас, чтобы уложить потом бутыли сразу, чтобы не быть им стоймя длительное время... Дальше он надел матерчатую маску-полушлем и герметические очки, небьющиеся, из стеклопластика. Несколько таких комплектов было у него для работы с опасными веществами. "Да - подумалось тут же, - и ТАМ обязательно надо быть в этом же". Взял металлические воронки и, отмерив, залил в каждый из сосудов первую из нескольких малых доз... Сейчас - четверть часа паузы, в течение которой будет происходить реакция. Винсен сдёрнул перчатки, сдвинул диск. На дисках и на компьютере должны быть свежие отпечатки пальцев... Да, вот они, семейные снимки из Евродиснея... Как же хорошо, что он согласился тогда поставить цветной принтер... Аптека муниципальная, компьютер полагался, но к интернету Винсен подключил его за свои деньги, так же, как за свой счёт купил телевизор. В том числе для того, чтобы хоть отчасти наблюдать крупные соревнования по большому теннису - даже тогда, когда лучшие матчи показывают днём. Он очень любил смотреть турниры Большого шлема и первой категории... Когда же он решил подключиться к интернету, ему, конечно, стали предлагать разные добавки. И он сказал "делайте". В любом случае трата ощутимая, несколько дополнительных сотен евро погоды не сделали бы. Так, покупая новую машину, соглашаешься на предлагаемые мелочи дизайна: ощущение их стоимости меркнет на фоне масштабной покупки... Он, как большинство людей, не занимающихся бизнесом, не был в состоянии разобраться в тонкостях программ и условий, понимал, что часто переплачивает, это злило... И за этот принтер заплачена, разумеется, неслабая сумма, но сейчас просто замечательно, что он есть.
  Вот они, фотографии. Вот воздушный шар над диснеевским посёлком... кафе, ресторанчики, стрелялки, движущийся - крутящийся, - макет быка, на котором надо усидеть подольше... Разноцветные фонари, смеющиеся лица, его детишки с Луизой, а вот и с ним самим, а вот и все четверо - попросили девушку щёлкнуть... А теперь сам парк. Замок - издали... парад кукол, пиратский корабль, лабиринт "Алиса в стране чудес"... Как же бегали там восторженно Жюстин и Пьер!.. Экстремальный поезд "Индиана Джонс", на который никто из них пойти не решился... Но на "Ракету", где пассажиров кружит и бросает в потёмках, Винсен всё-таки пошёл с Жюстин - маленького Пьера не пустили, он приобиделся, но лишь чуток, а Луиза побоялась, - и им двоим было захватывающе страшно, а после этого они чувствовали себя немножко героями... И как же смешно и мило вспоминать это сейчас...
  Он распечатал пять снимков. Затем опять сдвинул диск. Так, теперь вновь руки в полиэтилен... Вернулся к сосудам с жутким содержимым, проверил реакции, вновь отмерил, добавил вещества... опять без перчаток к принтеру, ещё пяток фотографий. Теперь вытащить этот диск, вставить второй, развернуть, опять перчатки одеть, и к сосудам... через шесть-семь минут - к компьютеру... и так несколько раз. Он мало о чём постороннем думал сейчас, он вошёл в некое деловое оцепенение, сам плохо понимая, как же это выходит. Проговаривал зачастую вслух: начинаем заливать... стоп... перчатки снять... это фото пропустить... Как бы военные команды самому себе... надо же, это помогает, начинаешь чувствовать себя - действующего, - солдатом на учениях, а это состояние особое: солдат, привыкший к тому, что едва ли не каждое его действие совершается по команде, доходит в этих повторяющихся действиях до автоматизма, они становятся на некоторое время его сутью, становятся легки и полуинстинктивны почти как дыхание.
  Миновало больше полутора часов. Всё было готово. С фотографиями он управился уже к часу... да, больше с ними возиться не надо, чтобы можно было потом сказать - тем, кто будет спрашивать... ах, ЕСЛИ его ещё смогут о чём-то спрашивать, - что в час с лишним он уже был дома. Ну, а теперь и смертоносный снаряд, кажется, готов...
  Да, готов. Винсен наблюдал за происходящим в сосудах и был уверен на сто процентов: это должно сработать. Всё сделано так, что и при умеренно сильном броске произойдёт взрыв нужного ему охвата. Даже если бутыли не разобьются сразу же, - а они должны разбиться, они не из толстого стекла.
  Профессиональными и поэтому всё же довольно уверенными, несмотря на колотивший его страх, движениями Винсен перелил получившиеся смеси в четыре бутыли, которые затем уложил, временно изолируя одну от другой, надёжно и грамотно, в сумку, в приготовленные им вместилища из ваты, и запеленал каждую из пар бутылок в полиэтиленовый пакетик с прочными ручками. Переложил хлопчатобумажной тканью и ватой. Он был опытен в лабораторных процедурах, знал назубок технику безопасности, он сделал всё очень грамотно, и ни капельки никуда не пролилось.
  Так. Всё то, что предстоит уничтожить, - пока в основном использованные перчатки, - в захваченный из дома бумажный пакет. Ещё несколько минут промывания и кипячения использованных сосудов и воронок. Затем Винсен поставил их на одну полку, чтобы утром... ах, если, если, если... чтобы утром, ещё до прихода - в десять, - горничной и уборщицы Жаклин, успеть, используя их, провести безобидный и недолгий опыт с другими веществами. Опыт, относящийся, хотя и очень косвенно, к предмету спора на химическом форуме. Тогда уже точно исчезнут все следы того, что вершилось сейчас, и останутся только следы манипуляций с бромидом натрия и салициловой кислотой. А потом пусть Жаклин трудолюбиво и почти творчески расставит всё по полочкам, чтобы сделать ему приятное, как Белоснежка гномам... И побывавшие в деле ёмкости перемешаются с остальными... Уничтожать их - не стоит, поскольку такое количество внезапно пропавшей посуды бросится в глаза и ассистенткам, и горничной.
  Без двадцати два. До леса, до того заезда, где надо будет остановиться, - минут пятнадцать быстрой езды, но быстро он с таким грузом не поедет. Ехать надо плавно, избегая толчков. И ещё надо бы избегать светофоров, поскольку на некоторых имеются скрытые фотокамеры; и если за чертой города в это время будет сфотографирован номер его машины, это явится губительной для него уликой... Но - вряд ли. Место здесь тихое, полиция старается ловить нарушителей там, где может обломиться много штрафов, а тут - себе дороже: ночью настолько мало машин проезжает, что камера даже и не окупится...
  И всё же из двух путей он наметил уже сейчас, заранее, чуть более длинный, но без единого светофора на загородном шоссе. Тем более, что резко тормозить ему сейчас крайне опасно, а мало ли что может случиться в дороге: он помнил, что однажды, когда в детстве, лет в семь, ехал с родителями в такси, на шоссе выскочила лошадь чуть ли не в пяти метрах от машины; шофёр отчаянно врубил тормоз и предотвратил столкновение, но маленький Андре от толчка очень больно врезался локтевой чашечкой в дверную ручку, и рука ещё долго, с неделю, потом ныла... А теперь подобное станет смертью, если не ехать очень медленно. Хотя ночь, конечно, с чего бы живности именно теперь под колёса кидаться...
  Винсен выключил компьютер. Взял вещи. Диски сунул в карман... потом, подумав, оставил в ящичке компьютерного стола - зачем их сейчас брать... и хочется, опять же, отдалить эту память о светлом, о безмятежном, от того, что ныне предстояло ему.
  Сверхосторожно взял сумку - надо нести в правой руке, не на плече, чтобы не зацепилась ни за что. Распечатанные снимки вместе с бумажным пакетом, предназначенным к сожжению, зажал под мышкой левой руки. Маску и очки - пока в тот же самый пакет. Погасил свет. Вышел, медленно спустился - до тротуара несколько ступенек, - держась за перила левой рукой, бумажный пакет продолжая зажимать под мышкой.
  Огляделся. Медленным шагом дошёл до машины. Сумку - между задним сиденьем и спинкой переднего, так, чтобы она была по возможности зажата и обездвижена. Пакет положил справа от водительского места, на коврик. Распечатки фотографий - на заднее сиденье.
  Включил мотор, поехал. На улицах - почти ни звука, и со светофором на перекрёстке повезло: зелёный... Так, вот я и за чертой города, на шоссе... хорошо, что никто не едет в пределах видимости... Нет, вот фары далеко позади... надо держаться ближе к обочине... пусть проедет... Всё - ночной мотоциклист гулко просвистел мимо, и опять тишина... Луиза и детишки спят... дай Бог, чтобы спали, - как знать, связи с ними нет... и в самом страшном сне не привиделось бы им, где он и что с ним сейчас... Ещё метров пятьсот, вот он, указатель на ответвление вправо, а потом... а потом - тот маленький, по счастью пологий заезд, где закончится асфальт.
  - 9 -
  В голове у Андре не было в эти минуты чётко прослеживаемых мыслей - скорее образы. Они возникали - так ему почему-то казалось, - в одном ритме с плывущими навстречу редкими фонарями и с ещё более редкими встречными машинами... Перед ним, выплывая из глубей воображения и памяти, мелькали лица - порой бессистемно, иногда же нанизываясь на ассоциативную нить. Бланшар, жуткий лжерыбак, казавшийся ещё столь недавно симпатичным словоохотливым дедушкой... Роже Лами, немолодой и крайне упрямый теннисный судья, не засчитавший ему - правда, не по злой воле, а по ошибке, - безупречное попадание в одной восьмой финала на турнире прошлой осенью... Был трёхминутный спор, и даже соперник признал тогда правоту Андре, но судья решил дело на основании того, что ему показалось. Матч этот, однако, Винсен, к спортивному азарту которого добавилась злость на деспотичного арбитра, всё же сумел выиграть... Но как же они сейчас далеки, эти теннисные переживания!.. Пожилая темнокожая, с испанской фамилией, горничная из аптеки, та, которая прибирает, как Белоснежка, и которая очень любит, чтобы её называли "мадам Валье", а не просто по имени; Винсен давно подметил это, но всё же иногда забывает и сбивается ненароком на "Жаклин", а сбившись, чувствует неловкость... И - по ассоциации, - одноклассница, полуиспанка Сесиль Морено, которая когда-то очень нравилась ему, пятнадцатилетнему, и которую он так и не решился никуда пригласить... А года три назад они неожиданно встретились - в Париже, в Опере; она была со своим мужем, Андре с Луизой. Радостно разговорились, вспоминая школу и рассказывая друг другу о своей жизни, а по окончании спектакля долго сидели вчетвером глубокой ночью в кафе. С тех пор Винсен стал иногда, чисто по-приятельски, перезваниваться с ней, и Луиза совершенно не ревнует, доверяя ему и будучи вообще житейски очень разумной... Сам он, наверное, не мог бы спокойно принять её - даже невинно-приятельские, - отношения с кем-то там другим. Не тот характер...
  Но сейчас, в этих обстоятельствах, - подумалось ему, - именно эта моя постоянная склонность к недоверчивой настороженности оказалась, быть может - о, если бы так! - спасительной. Ибо иначе мне не бросился бы в глаза "сейфик" Бланшара, и от меня ускользнула бы странность его поведения, и я "заглянул бы на кофеёк". Или - что бесконечно страшнее, - не заглянул бы, но потом, вчера, когда позвонили, ничего бы не заподозрил, и спокойно положил бы трубку... И не знал бы, ЧТО затевается против моей семьи, и, возможно, не захотел бы лишать детей возможности появиться в телевизионной программе...
  Он вернулся сейчас, в этот миг, от зыбкого скольжения образов к осмыслению происходящего - и до дрожи ужаснулся тому, что было бы, если... О, нет, не надо об этом. Это уже не угрожает, но впереди... уже очень близко, уже совсем-совсем подступая, - другое "если", и только на нём, только на нём завязано теперь будущее. И вновь всколыхнулась - и взбодрила его, - бесконечная ненависть к столь же злополучно, сколь и безвинно нажитым врагам.
  И опять золотые молнии засверкали перед глазами - на этот раз открытыми, - становясь немыслимо белыми на концах. Эта белизна... когда же бывает такое? Взрыв сверхновой, припомнилось ему из школьного, очень поверхностного курса астрономии... нет, из фантастики... а может, я путаю... или и вправду так бывает при зарождении новой звезды? Или... новой души? Нет, я остался, я останусь собой, моя душа всё та же, но она сейчас будто бы в стальных доспехах... И бело-золотые молнии показались ему сейчас подобными обнажаемым в бою мечам... И встали перед мысленным взором образы Луизы и детей. Жюстин с тетрадкой, где надо расписать страны по полушариям. Пьер с нарисованным экскаватором... а увижу ли я этот рисунок, когда ты докрасишь его, сынок, синим и зелёным... увижу ли?.. Луиза, волнующаяся за меня... спишь ли ты? Или сидишь в потёмках за компьютером, пытаясь отвлечь себя сентиментальными фильмами?.. Нет, мне надо, чтобы ты спала сейчас... Но ваши образы поддерживают меня, дают мне силу...
  Любовь к близким и ненависть к врагам дают мне силу, думал он. Никогда ранее не мог я представить себе, что решусь на такое. Мне бесконечно страшно. Я всё ближе и ближе. Мне кажется нереальным, что я смогу... мне кажется намного более вероятным, что я погибну. Но может быть, может быть, всё-таки нет! Те, что готовы бестрепетной конечностью нажать на курок, целясь... в мою доченьку, в моего сыночка, в мою Луизу... те, что отняли у меня - навсегда, - безмятежную жизнь, возможность быть невиновным и не причастным ни к чему страшному... пусть свершится чудо, пусть погибнут они!
  Всё. Он дорулил до того заезда, сейчас надо мягко и постепенно притормозить. Почти не ощутимый спуск преодолён, дальше - ещё метров тридцать не по асфальту, а по земле и траве... он лихорадочно вглядывался, нет ли на пути больших камней... нет, к счастью, не тряхнуло... Слава Богу! Да, всё. Здесь надо остановиться, деревья загораживают машину от едущих по шоссе, и - опять-таки удачно сложилось, - никто в это время не проехал, не увидел. Вокруг тихо. Открыл дверь машины... наконец-то не душно. Он ненавидел жару и духоту, но сейчас даже удивился, что заметил и ощутил столь любимую им прохладу: в принципе, не до этого... Отсюда минут семь ходьбы до избушки, ТЕХ он не мог разбудить, заезжая.
  Так... выключить мотор, выйти. Сумку, осторожно вызволив, наружу, на траву. Сдёрнул ботинки, натянул вытащенные из брезентового мешка сапоги. Извлёк из пакета и надел маску и очки. Оглядеться... Очки хорошие, не уменьшают остроты зрения, не сужают угол обзора... Теперь взять сумку в правую руку, осторожно ступать. Глаза освоились с темнотой, зорко смотрели под ноги. Несколько метров до леска... а теперь всё, теперь левой рукой в перчатке держаться за стволы, сумку - очень низко, чтобы полуплыла... По мягким, точно перина, мхам ступать мягким, но широким шагом. По воде хорошо бы на палку опираясь, подумал он... Но хорошей палки нет, а если сучковатую взять, из тех, что тут то и дело попадаются, - ею скорее зацепишься за что-нибудь, чем опору создашь. Нет, не надо. Дно здесь без камней, илистое, вода меньше чем по колено, только пьяному споткнуться впору, - хотел он мысленно подбодрить себя, но осёкся: или пьяному, или люто боящемуся, а страх - вот он, сердце где-то там, попробуй пойми, то ли в пятках, то ли в щиколотках... Ладно, дальше! Есть страх, но есть и воля, которая да послужит щитом от него.
  Мхи были мягкие, ветки не особенно частые, сумка извилисто плыла в руке между сосновыми стволами; Винсен не думал сейчас о времени и расстоянии - сколько же ещё осталось? Нет, желание дойти не ощущалось, он даже словно бы хотел ещё капельку оттянуть тот миг, когда перед ним предстанет островок со страшной хибарой. Это было подсознательной перестройкой чувств в помощь себе: то, что идти ещё долго, не казалось сейчас мучительным, перевешивал страх перед тем, что будет, когда он дойдёт. Так ущипнёшь себя иной раз за щёку, желая заглушить зубную боль.
  Но вот он осознал, что сейчас путь будет окончен, сквозь сплетения ветвей мелькнули хорошо видимые - да и ночь была лунная, - очертания сарайчика. Дальше открытое место, покрытый травой берег... и чуть правее Винсен увидел на расстоянии полутора метров от себя, там, где оканчивались деревья, что-то тёмное и громоздкое...
  Застыл. Сжал зубы - не отпрянуть, не уронить гибельную ношу!.. И тотчас понял: это машина, большая семиместная машина с кузовом. Это ИХ машина. Отсюда можно вырулиться по берегу к другому шоссе, образующему развилку с тем, по которому приехал он сам. Он стоял вплотную к машине, то ли она была специально мастерски замаскирована, то ли естественно скрыта, пока впритык не подойдёшь, наплывающими одна на другую хвойными ветками. Ему, Винсену, это оказалось на руку: он не должен был мучительно подступать к машине, он был уже рядом, времени преодолевать страх не было; он, поставив сумку, заглянул в кабину - там не было никого. Обошёл сзади: и кузов пуст. Так, значит, они действительно, как велел им "хозяин", все находятся там, в хибаре. Если бы главарь, передумав, позволил что-то иное, кто-то улёгся бы здесь, в машине. Если же кто-то, скажем, сбежал бы, за ним ринулись бы в погоню на ней, а она - здесь... Да, все пятеро там, внутри, в "домике".
  Это была последняя веха на пути к тому участку берега, на который он вот-вот должен был выйти. Он притаился за широким стволом сосны, опустил сумку, осторожно выглянул. Ни звука, ни движения. С этой стороны сарая нет окошек, только тот самый проём, да и со второй тоже настоящего окна нет, только прорезь, для притока воздуха, что ли... Так или иначе, с этой стороны ОНИ его не увидят. Может быть, кто-то скрыто караулит? Нет, зачем бы им? Опасности, с их точки зрения, нет, а если кто-то увидит, что в хибаре ночуют пятеро, - ну, так что же, на рыбалку приехали и на пикник. То, что они сюда привозят в металлической таре, - чем бы это ни было, - конечно же, спрятано надёжнейшим образом в погребе, иначе не может быть, если они облюбовали место без бронированных дверей... Из проёма торчит удочка Бланшара. Ну, что ж... Надо идти.
  Может быть, помахать чем-то, проверить, будет ли в ответ движение, крик, выстрел?.. Нет. Тогда он так или иначе пропал, он не особенно силён и не столь быстр, чтобы уйти здесь от погони. Шанс лишь один: идти сразу и, если удастся, - совершить.
  Надо идти. И до чего же несопоставим этот момент с тем, что было ещё дома, когда всё обдумывалось и подсчитывалось, и в аптеке, когда он готовил смертельное снаряжение! И даже с этой жутко опасной ездой, когда за спиной то, что может рвануть от любого столкновения. И даже с этими лихорадочными, но осторожными шагами сквозь полутьму леса. Всё то было прелюдией, а теперь - иди и сверши!
  Он сотворил ещё раз крестное знамение, прошептал: "Боже, спаси любимых моих, и не выдай меня, грешника!" Взял сумку, и - оставив позади хрупкое своё укрытие, шагнул на открытое пространство, на траву. И ещё шаг... третий, четвёртый. Его колотило от ужаса, но он шёл всё дальше... У него получалось идти без шума. И вот - вода. По ней - метров пять. Ему вспомнилось вдруг - из детского переложения сказки братьев Гримм в цветастой книжке, которую он читал малышу Пьеру, - как Гретель, перед тем, как толкнула людоедку-колдунью в печь, подумала "теперь или никогда!" Вот и у него теперь то же самое... Он ступил в воду. Всё тело дрожало, но то была не парализующая дрожь, она удивительным образом не мешала ему твёрдо держать свою ношу, и осторожно ступать, и быть готовым, нащупав что-то ногой на дне, сбалансировать левой рукой и удержать равновесие. И зорко следить за сараем... Оттуда - то ли в самом деле, то ли кажется, - вроде бы выходит струйка дыма... Кто-то курит лёжа? Тем более надо идти абсолютно бесшумно...
  Река, река, не будь мне врагом!.. И река не стала ему врагом - нет, мягкое дно встретило его дружелюбно, не шумя, не плеща, расступаясь и гладя ему усталые ноги. Иди, будто шептала вода, иди, я не предам тебя. А сумка его плыла над прозрачной поверхностью, не соприкасаясь с ней. Шаг... и ещё... Этот проём, в который надо... он всё ближе. Да, да, он всё ближе. И надежда поддерживает: если удастся, то через минуту самое страшное позади! Ещё шаг по мягкому дну...
  И он не споткнулся, не упал. И вот - конец пути. Он стоял вплотную к проёму, в который бросит сейчас свою ношу. Он начал извлекать её - два полиэтиленовых пакета с четырьмя бутылями... И внезапно ему послышался некий голос там, внутри... Да, кто-то из НИХ не спит. Это подхлестнуло его. Быстрее! Всё. Сумку - уже теперь пустую, - перебросить через левое плечо... А правая рука вздымается - медленно, с дрожью, но неуклонно. Вот она над проёмом! Всё! Теперь уже никто и ничто не воспрепятствует броску!.. Отвёл руку - и что есть силы зашвырнул свою ношу внутрь... и в ту же сотую долю секунды рванулся безумными скачками к берегу... Отсвет луны в воде... трава... позади - крик чей-то... но он взметнулся и смолк, поглощённый непередаваемым, непредставимым грохотом взрыва, и - всё осветилось... кроме сознания, затмившегося на миг... и там, позади - опять ли дичайший крик?.. почти тут же смолкший... А на него налетел колоссальной силы вихрь, и опрокинул, точно щепку, и затем была острая, такая, что он вскрикнул, боль в правой руке - уже избавленной от смертельной ноши, выброшенной отчаянно-инстинктивно вперёд и спасшей голову от удара о твёрдый ствол. Рука приняла удар.
  Он лежал две секунды... сознание прояснилось... Сверху что-то сыпалось, но ничто не обожгло его и, кажется, даже не задело.
  "Я не разорван на части, я цел... Я упал... может, это и спасло от осколков... Вода защитила от взрыва... Господи, это чудо Твоё, что меня не захватил взрыв... и что я жив, я цел!.. Надо встать. Приказываю - встать!.. Больно, я дрожу от ужаса, но приказываю - встать!" Он вновь был солдатом, принимавшим приказы от самого себя. Грохот позади переродился - он уловил это, - в треск и шипение. Он встал сначала на колени, обернулся... огненный венец пылал над островком, постепенно опадая, становясь подобным раздираемому золотому одеянию... Мысль вновь работала чётко. Да, он прикончил всех, иначе кто-то поблизости метался бы в панике... Но нет, ничто живое не движется там... Винсен боялся, более тщательно вглядевшись, увидеть останки убитых... Отвёл взгляд. Не упасть в обморок, сохранить ясность мысли... Вдруг кольнуло в области сердца... "Невротическое?" - машинально предположил благодаря навыку медработника...
  Он совершил это. Те, что хотели уничтожить его семью, уничтожены сами.
  Они не выхватят пистолеты с глушителями в нашем доме, они не нажмут на курки, целясь в моих близких, - нет, их тела погребены здесь под сожжёнными досками, и нет больше на белом свете никого жаждущего нашей крови... Но надо уходить... уходить...
  Он глянул на правую руку, увидел её, озаряемую пламенем с островка. Сквозь перчатку только начинала проступать кровь... проступать или только просвечивать - это ведь полиэтилен... но сама перчатка не была порвана, и там, где рука обнажена, крови, по счастью, нет, а значит, её не окажется ни на стволе, ни на траве. Сумка не слетела, висит на левом плече. Уходить немедленно, теперь можно бегом... Стоп... Глянуть - насколько позволит отсвет пламени, - на то место, куда упал. Здесь в основном трава... так, внимательно всмотреться... нет, ничто не выпало - да и не было ведь в карманах ничего... И ни волоска не должно остаться: они ведь все забраны под наголовник... Ощупать одежду, маску: да, всё цело... Всё! К машине! Если кто-то услышал, свернул сюда и увидел мою машину, я пропал... Бегом, скорее!
  Он побежал, помчал по зелёным мхам... Скорее! Скверно, что поранил руку, но это не прямая улика, на руке не ожоги... имею я право споткнуться обо что-то и вмазаться в дерево? Он безумно жаждал добежать, добежать скорей... Но - осторожно, не падать, и нельзя, чтобы хоть клочок от одежды оторвался... хорошо, что я в джинсах, они очень прочные... Каждый рывок приближает к моменту, когда я включу зажигание, и взмою вверх, на дорогу, и помчусь - усталый, сам трепещущий перед тем, что совершил, - к дому! Чтобы вновь - Боже, даруй мне это! - увидеть близких!.. Винсен поймал себя на том, что больше всего ему нравится в эти лихорадящие секунды думать именно о ключе зажигания, о джинсах - о бытовом, обычном, таком милом сейчас!
  Наконец, сквозь лес мелькнуло шоссе, и показался спуск с него, и он увидел машину. Она на месте, рядом с нею - о, чудо! - никого... Со стороны шоссе - звук проехавшей одинокой легковушки... и всё, и тишина. Да, у меня есть шанс уйти незастигнутым; так быстрее же! Быстро внутрь... Сдёрнуть сапоги левой, неокровавленной, рукой, пихнуть их в брезентовый мешок... Туда же очки, а маску - в пакет: она из тонкой ткани, её вместе с полиэтиленовыми перчатками и листками бумаги можно будет сжечь дотла... Всё время действовать в основном левой, лишь помогая чуть-чуть - всё ещё в перчатке, - ладонью правой, только ладонью, поскольку на ней крови не было. Напялить ботинки - хорошо, что они без шнурков, только затиснуть ноги...
  Он завёл машину, медленно начал пологий подъём, держа руль почти одной левой и прислушиваясь к шоссе. Там - ни звука. Пора! Теперь он - снова перекрестившись, - быстро рванул наверх, на асфальт... всё, никто не видел его машину стоящей там или выезжающей оттуда. В город, домой! Он прикрывал лицо, когда проносились встречные автомобили, уповая на то, что в темноте сидящие в них не могут разглядеть ни его лицо, ни цифры номера машины.
  Он ловил огни встречных машин, и прикидывал, когда же, наконец, город, - и в то же самое время в уме его созревал и выстраивался более подробный, чем ранее, план дальнейших действий.
  Его чувства и мысли разделились на два потока, так же, как часов пять назад, дома, в гостиной, когда он, разговаривая с сыном о мальчике-новичке и исправляя ошибки дочери по географии, обдумывал одновременно детали того, что предстояло ему совершить... и что ныне уже свершено... Он испытывал смесь ужаса и ликования - он, СВЕРШИЛ, и он едет домой... Правда, сейчас перед ним вдруг предстало то, что до исполнения своего замысла он полусознательно отстранял: требовательная необходимость взглянуть на содеянное с точки зрения нравственности. Теперь мне предстоит пребывать всю жизнь лицом к лицу с памятью о совершённом мною убийстве пяти человек. От этого мне никуда не деться, сколько бы ни называл я их мысленно "особями" и нелюдью, зная, что они готовы были хладнокровно уничтожить мирную и ничего, на их взгляд, не подозревающую семью... Но пусть и вынужденно, пусть и защищая своих близких, я взял на свою душу пятикратное убийство. И, даже если мне удастся выпутаться и не предстать перед судом, я не смогу рассказать о том ни одному священнику, ибо как знать, способен ли будет тот, кто выслушает подобное, сберечь тайну исповеди... Да... а к тому же я ни Луизе, ни родителям, ни детям не расскажу ничего, это останется скрытым и от них... Для них я останусь всё тем же Андре, всё тем же сыном, возлюбленным... и папой, который приносит подарки, с которым так хорошо играть в фишки, и в лото, и в морской бой... и всю жизнь буду обречён думать: а что бы почувствовали они, узнав правду... может быть, ужаснулись бы - с кем мы рядом... Он думал об этом, и боялся, что когда-нибудь совершённое им покажется ему злодеянием, но пока ничего похожего на раскаяние не ощущал.
  И убаюкивающей лаской окутывало душу сознание того, что самое страшное - позади! Уже не надо ни красться по лесу и по воде со смертельной ношей, ни трепетать, что засекут и убьют...ни возносить снаряд над головой, ни делать звериный прыжок, чтобы не захватило, не испепелило... "Самое страшное - позади, ОНИ убиты, а я жив... и я еду домой, домой, домой, и я увижу любимых!.."
  И усиленный до предельной упругости и отточенности разум позволял ему в то же самое время обдумывать - что делать дальше? Он решил, что расскажет Луизе - прямо сейчас, когда приедет домой, - хотя и не о том, что он сделал, но о встрече с Бланшаром, о вечернем звонке якобы с телестудии и о своих страхах. Умалчивая обо всём последующем - начиная с подслушанного страшного разговора тех, кого он уничтожил. От неё не удастся скрыть, что дело серьёзнее, чем просто некие выправления отчётности перед ревизией. Её надо будет разбудить, приведя себя немножко в порядок... но у неё чуткий сон, она может проснуться ещё когда он войдёт, будет замывать кровь на руке, мыться в душе, включать стиральную машину... это необходимо, вся та одежда, что была в деле, должна быть выстирана срочно... да и как же он будет ей всё это объяснять? Нет, впрочем, это объяснить можно - упал, ободрал руку, на одежде может быть кровь... И - это ещё более ключевой момент, - нельзя обрушивать на неё внезапный удар, надо постепенно подготовить её к тому, что жизнь будет в ближайшее время сложной. Она ведь, так или иначе, скоро узнает про взрыв; и её надо подготовить к мысли, что он может оказаться под подозрением. Винсен не хотел, чтобы она замерла от ужаса, если в их мирную квартиру войдут люди в форме... а может, они придут в штатском, кто знает... А дети, а что подумают дети? Не увезти ли их куда-нибудь пока? Но, коли так, - на сколько же времени?.. Впрочем, это можно будет обсудить с Луизой.
  "Не надо ни перед кем разыгрывать наивность... я и тем, кто придёт, - если придут, - расскажу о своих опасениях... Ну конечно, на компьютере ведь проверят, я на сайты эти заходил, смотрел насчёт упаковок... А с аптекой... да, всё, как решил... опыты с бромидом натрия и салициловой кислотой я проведу утром, пользуясь теми самыми сосудами, - это обязательно надо сделать, чтобы наверняка ликвидировать следы ночных операций, - но это дело недолгое. И лучше, если даже не в рабочее время. Лучше приехать в аптеку пораньше, закончить до прихода Катрин и Жюли... Очки промыть, протереть, положить на место... Сапоги и брезентовую сумку... нет, выбрасывать нельзя: кто знает, какие силы будут отряжены на прочёсывание местности, включая свалки и мусорные контейнеры... А утопить не утопишь... Нет, именно дома такие вещи лучше всего прятать от внимания тех, кто будет доискиваться... Отмыть, высушить, и - домой..." У него уже мелькали контурные соображения о том, как сделать это утром.
  Завтра... нет, сегодня... я должен быть на работе тревожным, молчаливым, погружённым в свои мысли... Так, именно так... мало ли, вдруг девушек будут допрашивать... Да, ночью я распечатывал фотографии, у меня теплилась надежда на то, что звонок был действительно с детского канала. Так я скажу и Луизе. А в аптеке буду то и дело звонить - со стационарного, с мобильного, - на телестудию, а если дозвонюсь, и мне скажут, что ни к кому оттуда приезжать не собираются, - то потом и на тот сотовый номер. Якобы желая недоуменно спросить ту, что звонила вчера, - как же, дескать, так?.. И пусть все эти звонки регистрируются.
  И билась-металась тревожная мысль: а что, если Луиза всё-таки не спала? Или проснулась, когда его уже не было в аптеке? Когда он ехал со страшным грузом, или когда пробирался лесом, или когда лежал ничком, отброшенный силой взрыва... Или даже сейчас? Что, если она проснулась - и, в ужасе, что он ещё не вернулся, стала всё-таки звонить на аптечный телефон? И дозванивалась полчаса или дольше... Тогда зафиксируется, что в этот промежуток времени его не было ни дома, ни в аптеке, и невозможно будет сослаться на то, что ехал домой, поскольку езды от аптеки минут десять, не больше... А если, охваченная ужасом и отчаянием, она позвонила в полицию? "Но нет, нет! Она не должна быть в ужасе, я же сказал ей, что могу задержаться дольше! И она - бережная; и если ей кажется, что я скрываю нечто, её должно остановить опасение чем-то повредить мне... Она будет ждать - неся крест волнения и страха, - но не подведёт меня..."
  Он очень надеялся на её чуткость и бережность... И мелькнуло вдруг: а надо ли врать Луизе? Она любит его, и разве дала она ему повод - хоть на капельку, - усомниться в этом?..
  Перед ним, освещаясь факелом памяти, промчалась история их отношений. Они познакомились в Париже, где и он, и она жили тогда, - на свадьбе её сотрудницы, а его дальней родственницы. Впервые встретившись глазами, оба застенчиво отвели их; да, не только Луиза, но и Андре, скованный путами уязвимого самолюбия и боязни отказа... Отвели - но взгляды их, согласно никем не открытому закону притяжения, влеклись и влеклись друг к другу... И он чувствовал, что не простит себе, если эта... женщина или девушка - он даже не знал, не замужем ли она, но глаза её робко призывали - подойди... если она вот так и исчезнет из его жизни. И решился, и пригласил её танцевать... И с этой минуты они были рядом весь вечер. Они танцевали, и Винсен заметил, что Луиза - она и тогда уже не очень хорошо видела и носила очки, - часто смотрит на его руки, и понял - пытается разглядеть, нет ли кольца... тоже не зная ещё о нём ничего... Потом они сели рядом - немножко отдохнуть. Минуты через две какой-то незнакомый молодой человек неожиданно подошёл и пригласил Луизу, но Андре, нервно и, пожалуй, резковато сказав ему "Мы сейчас будем опять танцевать", одновременно - с некоей капризно-отчаянной властностью, едва ли уместной в первый день знакомства, - схватил её руку, как бы запрещая принимать приглашение. Это получилось непроизвольно; миг спустя от сам поразился этой своей дерзости, она была ему совершенно не свойственна... И очень смутился; но Луиза понимающе, с ласковым участием кивнула ему... А ещё чуть позже они вышли на веранду, и она сказала, что ей не мешает курение... И Андре увидел выглядывающую наискосок из её сумочки обложку книги - это был "Дивный новый мир" Олдоса Хаксли в подлиннике, на английском языке. А он сам несколькими месяцами раньше читал этот роман - правда, в переводе, не владея английским настолько, чтобы читать без словаря сложные, философски утончённые тексты... И азартно, красочно - поскольку много об этом думал и уже не раз мысленно дискутировал с кем-то воображаемым, - заговорил о том, что, конечно, и он не хотел бы в мир духовно пустых, программируемых ещё начиная с пробирки марионеток; но неужели если не это, то обязательно должен быть мир, захлёбывающийся страданием? Почему - говорил он, - мы думаем, что "всегда хорошо - это скучно"? Не потому ли, что лишены, быть может, некоей особой перспективы зрения, которая позволила бы нам увидеть глубину, содержательность и яркость красок в мире без зла... и придумать такой мир, возмечтать о нём... Луиза слушала, захваченная его словами, и, когда он сделал паузу, промолвила: "Сон смешного человека..." У Андре перехватило дыхание, как будто от дикого, жестокого удара: он посчитал это язвительной насмешкой... "Вот и всё! Надо же... я смешон... снаивничал... смешной мечтатель... вот и дорапортовался до издёвки..." Но она мгновенно увидела его реакцию, и - отстранив застенчивость, думая в этот момент только о его чувствах, метнулась к нему, сжала его руку в обеих своих: "Что вы! Вы не так поняли... это у Достоевского такая повесть, она так и называется... там планета, где живут люди, не вкусившие от древа познания... Андре, неужели вы подумали, что я... посмеялась?.." У него отлегло от сердца, но ещё где-то полминуты так и не получилось ничего сказать... Луиза, смущённая своим порывом, повинуясь вступившей в свои права стыдливости, отвела руки, но не резко, а очень медленно... и сказала тихо, но настойчиво, почувствовав его мучительную недоверчивость и идя навстречу ей: "Это есть в полном собрании сочинений... это очень выразительно и ярко, поверьте... и я хотела бы на такую планету". И добавила: "Мне ли не согласиться с вами, если я уже давно, слыша высказывания о том, что жить без зла не было бы интересно, думаю - а что бы на это сказал родившийся инвалидом... или задушенный садистом ребёнок..." И Винсен подумал, что она заговорила о беспредельно страшном для того, чтобы он окончательно поверил: в прозвучавшем названии повести не было насмешки над ним...
  Двое суток затем он промаялся, дома подходил к телефонному аппарату, брал трубку, вешал нерешительно... на улице теребил мобильный телефон, набирал её номер, кроме последней цифры... нет, ещё не сейчас... чуть позже... Он уже, к удовольствию и успокоению своему, знал, что Луиза не замужем, что она живёт вместе со своими родителями; и кулаки сами собой сжимались до боли, когда он думал о самой возможности того, чтобы она была с кем-то другим... Он не мог думать ни о чём, кроме неё, но медлил; так медлят тревожные, неуверенные в себе люди, когда надо решиться на обязыващий шаг, - боясь сделать что-то не так, боясь собственного дрожащего голоса и неловкого движения...
  Свадьба, на которой они встретились, была во вторник, а в четверг он, застигнутый небольшим дождиком, зашёл было под хлипкий навес, вытащил сигарету... и внезапно издали увидел пару, вышедшую из дома на другой стороне улицы... они были под руку, и женщина очень напоминала Луизу и походкой, и укладкой волос... Он побежал было - обогнать их, а потом, как бы что-то вспомнив невзначай, повернуть назад, увидеть лицо женщины и - дай-то Бог, - удостовериться, что это не ОНА; но эти двое очень быстро сели в одну из машин, стоявших вдоль тротуара, и отъехали, оставив Винсена в неопределённости, терзавшей его жгучими клещами. Он понимал, что город огромен, и мало ли женщин, похожих со спины; но логика не успокаивала, и выход был лишь один. Андре достал мобильный телефон, быстро, лихорадочно, лишь бы скорее, отстучал её домашний номер... лишь бы ОНА ответила - тогда, значит, она дома, а не, упаси Боже, с другим под руку... и, может быть, отключу... я сейчас не решусь заговорить, надо будет подготовиться... "пустой" звонок - это глупо, она поймёт, что это я, но делать нечего... После первого же звонка ответили, и - это был верх блаженства, - он узнал Луизу... И её "Алло" прозвучало аккордом, в котором надежда "Может быть, дождалась! Может быть, это ты!.." сочеталась с тоской - "неужели я услышу НЕ ТВОЙ голос..." И эта музыка трепетного ожидания заставила его отбросить все свои самолюбивые страхи, и он почти воскликнул: "Луиза... Луиза! Вы помните, на свадьбе, позавчера... я Андре..." И было двухсекундное молчание - ей тоже надо было собраться, осознать, что СБЫЛОСЬ, - и он услышал: "Я так рада вашему звонку..." И не было в её словах ни на йоту нескромности - только сама искренность... И сказанное ею развеяло всю его тревожную неловкость. "Луиза, слушайте... Я хотел вас пригласить... если не возражаете... дождь, конечно, но ведь в кафе можно - хотите сейчас... да?.. ну, чудесно... я через полчаса у вашего дома..." Рванул под моросящим дождём к метро, благословляя ту уехавшую в машине парочку и улыбаясь продавцам туристических сувениров; через двадцать пять минут был у её дома с красивейшей россыпью роз, перехватывая которую ленточкой, немолодая продавщица подмигнула и заметила "Взглянуть бы на эту девушку..." А Луиза уже ждала... он вручил ей - ахнувшей от изумления, - роскошный букет: "Занесите... поставьте... выходите..."; когда она скрылась, чтобы через три минутки выйти снова, подумал, что это прозвучало как древнее "пришёл, увидел, победил"... Всё ещё моросило, и было скользко, и получилось так, что они сразу взялись за руки... и руки их неудержимо ласкали друг дружку... А путь к ближайшему бульвару, к заранее присмотренному им кафе, лежал через уединённое место в маленьком парке; и в том состоянии, в котором они находились, невозможно было, очутившись там, не начать целоваться... И Андре, очень и очень способный ревновать к прошлому, сладостно убеждался, сколь девственно неумелы её ласки, хотя оказалось, что она старше его...
  Машина приближалась к городу, он уже миновал последний указатель перед внутренним шоссе... Всё так же держа руль левой рукой, позволил себе ещё пару минут плескаться в волнах светлых воспоминаний. Да, жизнь с Луизой была светла и уютна, он ни разу не имел ни малейшей причины усомниться в её отношении. Надо ли врать ей?.. Надо ли?..
  Они были гармоничной парой, несмотря на то, что оба они были довольно капризны, чувствительны к любой мелочи, которая могла задеть, и отношения их прошли через полосу скандалов, шумных, инфантильных... теперь смешных. Он не терпел, чтобы на него повышали голос, и иногда реагировал на это самым крайним образом: защищаясь от собственного чувства обиды, мог мстительно оскорбить, хотя и очень жалел потом об этом... Она способна была закатить истерику, броситься на двуспальную кровать, колотить подушку, болтать ногами, как дошкольница, а однажды, ссорясь с ним, выйдя из себя, плеснула сметаной в новую стиральную машину... Но при всём том они оба очень любили друг друга, и не мыслили жизни врозь, и даже ссорясь, каждый раз знали, что вот-вот взойдёт над ними сияющая радуга примирения, и всё скандальное смоется чистейшей росой близости...
  С годами этих инфантильных ссор почти не стало: они научились не только любить, но и "чувствовать" друг друга, и теперь отлично понимали, как предотвращать такие столкновения. Так опытный водитель зачастую интуитивно избегает аварийных ситуаций...
  Она любила его независимо от того, силён он или слаб. Ярким всполохом зажглось перед ним - сквозь фонари ведущего к городу ответвления трассы, - ещё одно воспоминание... Однажды, ещё до свадьбы, но когда их с Луизой отношения уже сложились, они шли, довольно поздно вечером, из театра, по тёмной улице; стоявшая на углу подвыпившая компания проводила их всплеском циничного смеха, а один парень с крутой татуировкой на руках кинул вслед Луизе безобразно оскорбительную фразочку. Винсен не выдержал, обернулся и отчётливо, хоть и замирая от страха, назвал его - при ней, но что было поделать, - непечатным словом... тот подошёл, и удар мощного кулака в грудь, легко проломившись сквозь поднятые для защиты руки, отбросил Андре на несколько метров, так, что он упал плашмя на тротуар и на миг потерял сознание... Окружать и избивать его не стали, поскольку было ещё не совсем безлюдно, и мимо проехала как раз полицейская машина. Луиза стала дрожащими руками поднимать его, он, пошатываясь, встал... она буквально утянула его за собой. Её дом был недалеко. Сказав родителям - "Ничего особенного, он поскользнулся, стукнулся немножко", - она привела его к себе в комнату, обняла, усевшись с ним на диван, и, уткнувшись ему в плечо, произнесла сбивчивым, взволнованным шёпотом категорично-властную - что не было ей, в принципе, свойственно, - тираду: "Не вздумай! Слышишь, не вздумай больше ничего такого делать! Ты что, считаешь, мне ЭТО нужно? Тебя захотели втянуть во что-то, для чего ты не создан, и ты взял и втянулся... А если ты... или мы с тобой... поедем куда-то, и кто-то тебе из своей машины прокричит оскорбление, - ты что, будешь гнаться за ним, стреляться, резаться... жизнь свою под откос спустишь из-за глупостей?.. Не вздумай, не смей! Мне ТЫ нужен, понимаешь, а не глупости эти, из-за которых люди берут и губят себя... Ты пойми, вот идёт человек по жизни, и всё хорошее перед ним, а тут чья-то мерзостная лапища высунется, чтобы затащить его куда-то в канаву... и нечего с этой лапищей выяснять отношения, слышишь? А то можно туда плюхнуться с головой. Ты всё-таки соображать должен, что делаешь... у нас с тобой семья ведь будет, ты не для экстремальных романов живёшь, и беречь должен себя... это же, в конце концов, и для меня, и для детей, которые у нас, дай-то Бог, будут... Чтобы ты не вздумал ни во что влипать, слышишь, Андре?.." "Да, - сказал он задумчиво, - ты неизмеримо лучше всех этих книжных прекрасных дам, которые увенчивают победителя... а он-то, может, думает: а что будет, если на следующем турнире я полечу из седла? С тобой надёжно... Но мне... мне хотелось бы думать, что я способен защитить тебя... а сейчас, видишь..." "Защитить? От чего? - ответила Луиза. - Если будет настоящая опасность, то и будем защищаться... и я уверена - ты сделаешь всё, что в твоих силах. А пока лучшая защита - не влипать в то, во что можно не влипнуть... И ты не на турнире, заруби себе это на носу. Лично я уже увенчала тебя, только, и единственно, и навсегда тебя, добьюсь я, наконец, чтобы ты, глупый ты мой, любимый ты мой, в это поверил?.."
  Реального жизненного опыта было у неё мало, но она была старше Андре почти на четыре года, и он чувствовал порой, что в чём-то она житейски мудрее...
  "Вот и выпало мне защищать, защищать - любой ценой, - оказавшееся в опасности гнездо... А она... она любила меня слабым - она будет любить меня и грешным... ведь это так, так!"
  Но он ещё не решил, скажет ли ей...
  Всё, он свернул в город, через несколько минут он подъедет к дому... и впервые войдёт в свой дом, будучи уже не законопослушным и довольным своей жизнью господином Винсеном, а пятикратным убийцей. Эта мысль была отточена, как блестевшие в закатных лучах наконечники копий у воинов в шикарных американских исторических сериалах. Но на смену ей явились образы того, что припоминалось несколько часов назад: Одиссей на хрупком судёнышке между Сциллой и Харибдой...
  Тут у него мелькнуло ещё одно соображение, и он, подъехав к дому, поставил машину в том месте, которого обычно избегал: под дурацким деревом, с которого то и дело осыпались - а сейчас именно сезон, подумал он, - липкие сине-фиолетового цвета то ли плоды, то ли ягоды, кто их знает...
  - 10 -
  Всё. Домой! Огляделся - окна не светятся... почти три часа ночи, соседи видят десятый сон, никто не увидит его, подходящего к подъезду, и его правую руку всё ещё в перчатке с проступившей кровью. Взял под мышку левой руки диснеевские распечатки, только их. Брезентовый мешок и лежащие в нём мокрые сапоги и сумочку он оставил на полу машины. Он знает, как завтра утром всё это высушить и водворить на место... надо будет утром обязательно вырваться из аптеки на часок, он найдёт предлог... Но придётся домой заехать. А дети останутся дома... так будет лучше, мы же якобы ещё боимся... и Луиза... да, впрочем, она не в утреннюю смену нынче работает, она так или иначе будет дома... и как же мне при них всё проделать?.. Ладно, обдумаю это чуть позже...
  Взошёл очень тихо, не включая свет, по ступенькам. Дом довольно небольшой, звукоизоляция хорошая, но если грохотать на лестнице, кто-то может и проснуться, а это нежелательно. Перекрутившись, сумел достать левой, той, что не в крови, рукой ключи из правого кармана брюк. Открыл дверь... Тихо. Но горит в комнате Луизы лампочка... неужели она не спит?.. И - вот она сама метнулась ему навстречу!.. Почти совсем темно, но видно её испуганное, дрожащее лицо...
  - Андре! Боже, наконец... Что с тобой?.. Я проснулась около часа назад - тебя нет... Я не знала, что думать...
  - Я здесь, хорошая моя... Дети в порядке?.. Постой, ты не звонила никуда? - лихорадочным шёпотом спросил он.
  - Нет! Никуда не звонила, даже в аптеку! Я не знала, что думать, что делать, но... ты же не хотел звонков, я это поняла... ты не забываешь заряжать мобильный, слышишь?.. это предлог! - Она говорила быстро, ожесточённо, выплескиваясь... - Ты во что-то влип, Андре! Я это почувствовала ещё вечером, когда ты сидел у себя, чудом смогла заснуть, отключиться...
  - Подожди, дай слово сказать... так ты не звонила, даже в аптеку?
  - Нет! Так и знала, что тебе это важно, боялась навредить тебе... ты даже вообразить не можешь, чего мне стоило удержаться и не позвонить... я, может быть, подвела бы тебя этим, кто знает... сейчас же рассказывай, во что ты впутался! Я что, враг тебе?.. - Она вцепилась в его левую руку, из которой выпали распечатки фотографий, - правую, в крови, он успел отвести... - Что ты руку прячешь? Боже... кровь, и перчатка! Ты дрался с кем-то? Убил кого-то? Выкладывай всё, слышишь? Я люблю тебя, я жена твоя, мне ты не смеешь врать, меня ты не смеешь бояться!..
  Всё это произносилось кричащим шёпотом, быстро, без малейших, полусекундных пауз; она словно бы подсознательно откладывала, отталкивала ещё хотя бы на несколько секундочек ту страшную правду, которую ожидала услышать. Из детских комнат не было слышно ни звука, Пьер и Жюстин, казалось, продолжали безмятежно спать...
  - Хорошо, - сказал он бесконечно устало и вместе с тем почти физически ощутив великое облегчение. Да, то, что думалось-вспоминалось ему по пути домой, истинно и непреложно. Как же глупы были бы любые замешанные на полуправде завиралки - ЕЙ! Она любит его, она была с ним в радости и благополучии, она никогда и впредь не отступится от него. И сколь же чутко она думала не о себе - лишь бы не волноваться, - а о нём, ещё не зная, на что он решился, но боясь неосторожным действием выдать, подставить... Та самая бережность, та самая чуткость... На это он надеялся, и надежда оказалась не тщетной... Да и разве не причитается ей знать вместе с ним самим наверняка, что той лютой опасности, которая угрожала им, - уже нет... ЕЙ - можно и дОлжно рассказать всё! - Хорошо, Луиза, пусть будет так... идём в комнату.
  Она последовала за ним, не выпуская его руку. Только что она отчаянно, словно птица в стекло, билась, требуя впустить её в царство ещё неведомой ей тёмной тайны, а сейчас - осознав, что будет впущена туда, - замирала в ужасе и безвольно покорялась каждому его слову и действию...
  - Возьми свою сумочку, там моё письмо. Я его оставил только на случай, если не вернусь... но, коли так, прочти. Ты всё поймёшь... а я потом доскажу остальное. - Она дрожащими руками, то и дело взглядывая на него с заботой и ужасом, извлекла исписанный лист бумаги. - Не включай верхний свет, сядь под лампочку. Постой, достань из моего правого кармана сигареты и зажигалку, дай мне... я не могу сейчас без этого... А теперь - читай!
  Он стоял над ней, чуть склонившись, глубоко и часто затягиваясь, отведя окровавленную правую руку, которою не хотел лезть в карман, а она - полувслух, - читала и почти каждые несколько секунд взглядывала на него.
  - "Невольных свидетелей не щадят... пытался заманить "на кофеёк"... чтобы прикончить... " - Господи, да зачем же я сказала тогда - иди, набери сыроежек! Я ванну принять думала... и ты бы дома сидел, вместо этого ужаса...
  - Не смей вешать это на себя, - отрезал он властно. - Я с удовольствием подхватил эту идею, меня никто не мог заставить; но и себя я тоже не виню. Мы сойдём с ума, если будем раскаиваться в словах и действиях, результатов которых не можем предвидеть.
  И откуда же эта чеканность формулировок, подумалось ему... Видимо, это настрой души: он уже не мягкотелый перепуганный обыватель, он свершил самосуд, "взял в руки закон..." За эти истекшие с момента ТОГО звонка безумные часы в его душе установился совершенно иной, нежели ранее, режим восприятия фактов и отношения к миру. И выработалась, помимо прочего, стальная, военная дисциплина мышления. И Луиза, кажется, уловила - да и ей ли, с её чуткостью, не уловить, - эту перемену в нём. И в её взгляде сейчас мелькнула, сквозь страх перед тем, что она читала, некая извечно женская искорка восхищения перед этой стальной силой, прозвучавшей сейчас в его голосе.
  - Читай дальше, - приказал Винсен. Именно приказал. Это получалось естественно. Так она будет чувствовать себя защищённее.
  Она прочитала ещё полстраницы. Побелевшими губами пролепетала: "...я услышал чудовищную правду. Они планируют завтра вечером уничтожить нас..." Беспомощно уронила лист, едва успела вскинуть глаза - глаза влекомой на плаху... Тогда он привлёк её к себе и сказал - быстро и резко:
  - Не бойся ничего. Они - никогда не уничтожат нас. Я - уничтожил их.
  Ей ещё трудно было воспринять сказанное им, взгляд продолжал быть беспомощно-обречённым, и он настойчиво добавил:
  - Луиза, любимая, соберись, включи логику и слушай меня. Самое страшное - позади. Никто не придёт сюда убивать. Меньше часа назад я взорвал эту хибару. Все пятеро были там. Больше о нас не знает никто.
  - Но... как же... как же?.. - лепетала она, всё ещё не в силах осмыслить услышанное...
  Он жёстко - таким тоном, наверное, отдают распоряжения на поле боя, - сказал:
  - Я знал, где они находятся, ты прочла это в письме. Я изготовил в аптечной лаборатории снаряд, достаточно мощный, чтобы убить их всех, довёз его на машине и, прокравшись туда, уничтожил банду. Это было единственным выходом, Луиза.
  И она как будто очнулась. Она "оттаивала" с четверть минуты, выходя из беспомощно-обреченного оцепенения. Она ещё не знала и не представляла себе никаких подробностей произошедшего, но её отчасти "разморозил" ставший теперь более осмысленным, имеющим конкретные очертания страх за него... Она встала - не осознавая, зачем, - но прежде чем успела что-то сказать, Андре добавил уже более мягко:
  - Я вижу, ты приходишь в себя. Я знаю, ты хочешь помочь мне. Но чтобы и в самом деле быть в состоянии помочь, - ради Бога, не думай, не смей думать, что я сошёл с ума. Нет, я действительно сделал это.
  - Андре, - всё ещё не очень послушными губами вымолвила она, - но тебя же схватят... Боже, ведь ты в крови... они же найдут тебя...
  - Ты поверила... ты, наконец, осознала, что самое страшное позади. - Сейчас он уже сам взял её, той же самой левой рукой, за локоть и усадил обратно на сползающее с кровати одеяло. - Что теперь "они" - это только полиция. Что тех, кто хотел убить нас, больше нет, и нет больше никого, кому нужны наши жизни... Скажи, ты понимаешь это?
  - Пони... понимаю... но... и ты, значит... когда я звала тебя прийти в гостиную, и когда ты сидел с нами, и тетрадки... Боже, ты же тетрадки Жюстин проверял... ты знал, что пойдёшь ТУДА, ты думал об ЭТОМ? И я ничегошеньки не знала, ты был с ЭТИМ наедине...
  "Она думает обо мне, - пронеслось в его мыслях, - она сейчас, когда ей открылось страшное, и даже не зная ещё подробностей, думает обо мне, о том, что я тогда чувствовал..."
  - Да, Луиза. Но слушай... и, опять-таки, верь каждому моему слову. Я думал было скрыть от тебя то, что совершил... но ты оказалась умницей, ты заставила меня сказать всё... и вдвоём с тобой я действительно буду гораздо сильнее, чем если бы лгал тебе. Но сейчас очень важно, чтобы ты подавила всё паническое, что колотится в твоей душе, и очень внимательно слушала меня.
  Он знал за собой, что подчас склонен к диктаторству, и сейчас ему подумалось, что в некоторых случаях это может быть даже кстати, даже хорошо для тех, кто безусловно доверяет ему. Вот и сейчас властный - любяще-властный, - тон сделал своё дело.
  - Да... я слушаю. Я включила логику, - более спокойным, выразившим мобилизацию душевных сил голосом сказала Луиза.
  - Так вот, подслушав этот их разговор, я тоже был сначала в состоянии, похожем на твоё минут пять назад, но когда оказался способен сколько-нибудь разумно рассуждать, понял, что выход только один...
  И Винсен рассказал ей всё. О лихорадочных мысленных судорогах на балконе - как же спастись, - об осознании беспощадной истины, что закон не защитит, о блеснувшем и выплавившемся, как боевой клинок, замысле, о ночном изготовлении самодельной бомбы, перемежавшемся - нарочно не придумаешь, - с этим самым распечатыванием диснейлэндовских фотографий... Он выбежал в коридор, поднял их с полу, принёс... О езде в машине со страшным грузом, о том, как бесшумно крался затем по мшистому лесу меж сосновых стволов... о нескольких шагах по илистому дну реки... о замирании сердца... об отчаянном броске, и о взрыве, и о том, как метнула его свирепая волна взрыва на берег - кистью руки на ствол... и о спешном пути сквозь тьму назад... домой... чтобы увидеть вновь её и детей, мирно спящих... а он ещё даже и не заглянул в их комнатки... не разбудить бы... надо ли им видеть родителей в таком состоянии...
  Луиза слушала, держа его руку в своей, почти ни словом не прерывая. Живой, оснащённый множеством мелочей рассказ Андре совлёк с его деяния занавес-пелену кажущейся невероятности. Многословная постепенность повествования отчасти смягчила для неё ту жуть, в которую - случайно или по воле злых сил, - окунула их непредсказуемая жизнь. Эта постепенность позволила ей в щадящем ритме подключиться к пережитому им в течение нескольких минувших часов. Произошедшее облеклось для неё плотью, сделалось зримым.
  - Дай мне тоже сигарету, - сказала она. Сейчас ей нужны были не те длинные женские сигареты, которые она всё ещё то и дело покуривала, а острые, не смягчаемые мятным ароматом затяжки.
  Андре, глядя на неё, всё больше убеждался, что она, ужасаясь тем обстоятельствам, в которые они попали, ни на мгновение не отшатнулась мысленно от него самого. Разделённый с нею, крест его тайны - если удастся скрыть совершённое, - станет неизмеримо легче... А может быть, всё же рассказать об этом со временем родителям? Хотя бы отцу?.. Об этом ещё предстоит думать... но не сейчас...
  - Вот, возьми, ты же их вынула у меня из кармана... Слушай, Луиза, - не удержался он от того, чтобы вслух высказать то, о чём миг назад подумал, - мне сейчас и страшно думать - ЧТО я сделал, - и в то же время счастье я чувствую, которое и словами не выразишь: что я здесь, что вернулся к вам... и что ты, заставив меня рассказать... узнав, - не шарахнулась от меня, убийцы... что ты - со мной! Я вижу, я чувствую, ты - со мной!.. - он соскользнул на полувопросительную интонацию и сильно, жёстко сжал её руку.
  - Шарахнулась... в своём ли ты уме? - прошептала она, встав и прильнув к нему, всё ещё отводящему правую, со следами крови, руку. - Я ужасаюсь того, на что ты вынужден был пойти, но... если хочешь знать, стыжусь сейчас, что отпустила тебя туда, в ночь, и не была с тобой рядом, чтобы хоть чем-то помочь!..
  - Да можно ли, - прервал Андре, уткнувшись ей на миг макушкой в плечо, - можно ли было помочь больше, чем... чем ты... сумев не позвонить! Проснувшись, нести крест этого страха, но - не позвонить! Теперь ведь не будет улик, никто не докажет, что я не был дома, когда там взорвалось!..
  - Я понимала, что у тебя сложности, но думала - что-то такое, с чем тебе надо самому разобраться... думала, именно лучше помогу, если не буду вмешиваться... ты тогда из аптеки звонил, и, помнишь, сказал, что лучшей помощью будет - постараться спать! Уже тогда мне подумалось, что ты именно звонков не хочешь... Я и послушалась, легла - хотя и не сразу, честно сказать... и снотворное взяла, но вот проснулась всё-таки в два с лишним...
  Он взял левой рукой ещё сигарету, щёлкнул зажигалкой, осторожно выглянул в коридор. У детей в комнатах тихо...
  - Теперь сядь и слушай, Луиза. Мы должны обо всём условиться. Не знаю, всё ли, но многое я продумал. Так вот... О взрыве на островке станет известно, самое позднее, этим утром: кто-то за грибами пойдёт, кто-то пробежку сделать захочет - и увидит. Надеюсь, что не получит инфаркт, - не хотелось бы мне иметь это на своей совести... Потом возьмут на экспертизу то, что осталось от мобильных телефонов... боюсь, что сумеют установить номера, и раскроется, что с одного из них звонили нам... Дальше - получат данные о нас, о нашей семье. Мы живём в ближайшей зоне, нам звонили... с нами имели телефонные контакты за несколько часов до произошедшего. К тому же я химик по образованию, у меня лаборатория. Узнав всё это, со мной захотят, я уверен, познакомиться, и очень скоро. Но я, кажется, сумел довольно многое предусмотреть и учесть. - Он рассказал Луизе об этих своих маскировочных звонках на студию и о том, что собирается притворно дозваниваться ещё и утром. Она слушала внимательно, не перебивая, как-то собравшись и подтянувшись; Винсен видел, что первый шок для неё позади.
  - Со мной захотят познакомиться, их насторожит и то, что у меня лаборатория, - повторил он. - И, когда я предъявлю это телефонное сообщение якобы в связи с интервью, - поймут, что гибель этой пятёрки была спасительной для нас, то есть, иными словами, как бы "нужной" именно нам... больше, наверное, чем кому бы то ни было...
  Ещё несколько затяжек - и он продолжал:
  - И ты ведь понимаешь - я не могу скрыть, что боялся, что осознавал угрозу. При желании могут просмотреть - и обязательно просмотрят, если придут к нам, - историю работы с нашим компьютером, и увидят, что в воскресенье утром я заходил на несколько специализированных сайтов о разных там сейфах и металлических чемоданах. Сколько ни стирай, а специалисты дознаются. Уж лучше именно не стирать, кстати, чтобы не вызывать лишних подозрений.
  - Так ты, значит, хочешь рассказать о той своей воскресной встрече с тем... с тем... рыбаком? - спросила Луиза. - И о своих страхах? Но тебя же спросят, почему ты не заявил сразу же...
  - Спросят - и пускай: я знаю, что им ответить. Правду! Да я же тебе и рассказал уже! Я тогда был очень испуган, что, может быть, прикоснулся к некоей жуткой тайне, но ничего конкретного у меня не было, и я, мирный, опасающийся тёмных, криминальных дел человек, лелеял надежду - а может, страх мой напрасен, а может, просто хотел он потрепаться со мной в избушке, а чемоданчик этот - чтобы вещи не промокли... Потому и кинулся к компьютеру, и на сайты эти зашёл. И я же и в самом деле успокоился, Луиза! Впал в самоуспокоенность - да ты и помнишь, как был я тогда весел, когда вы из игротеки вернулись... Мне только и надо было нечто такое прочитать, что позволит успокоиться, расслабиться... и я это получил. И "уверился", что всё чушь. А если чушь, то и заявлять не на кого и не о чем... Мне, кстати, совестно сейчас, - сказал он вдруг, поражённый внезапно пришедшей мыслью, отчасти похожей на то, что думалось ему тогда, в воскресенье, - что я так бездумно успокоился тогда, и пустил всё на самотёк, и не принял никаких мер предосторожности... и фактически подставил, подверг тем самым опасности вас, вообще ничего не знавших...
  - Перестань! - прервала она, опять схватив его руку, таким же кричащим шёпотом, как поначалу. - Что ты мог сделать? Ради Бога... не мучай себя, Андре!
  - Видишь ли, Луиза, отпуская тебя тогда с детьми в игротеку, я думал, что вам отдельно от меня ничто не грозит, что ТЕ, если бы... не дай Бог... что-то сделали, - как раз подставились бы... потому что меня стали бы допрашивать, я указал бы на ту встречу, на островок... А значит, ОНИ ничего бы не посмели сделать, пока мы не вместе... Логически, Луиза, это было правильно. Поэтому я и отпустил вас тогда. Но сейчас мне подумалось: пусть даже и так, но ведь я именно как бы доверился тогда ИХ логике, уповая на то, что она не разойдётся с моей...
  - Но помилуй, Андре, - взволнованно перебила она, - что бы ОНИ успели сделать за эти два-три часа, откуда бы они - даже если бы и хотели что-то совершить, - узнали, где мы находимся... и даже как выглядим? Ты просто переутомился, у тебя сдаёт логика... перестань возводить на себя эту дичь! Теперь, получается, моя очередь взвешенно рассуждать. Ты удивишься, но я уже снова на это способна...
  - Да я понимал, что так быстро ОНИ не успели бы, - остановил её Винсен. - Да, мне сейчас припоминается, что я подумал: не успеют, дескать, при всём желании, вычислить так быстро. Но это, понимаешь, тот случай, когда не по логике, а в силу чувств - или, пожалуй, по "логике чувств к близким", - нужна была бы перестраховка. А я, столь склонный к ней по характеру, - именно тогда её и не предпринял. Мне хотелось остаться наедине с собой, я уже мысленно стремился к компьютеру, чтобы там найти что-то такое, из чего можно будет черпнуть наркотическое зелье успокоения. Ну, и я нашёл... я имею в виду эти сайтики насчёт металлических упаковок. И - всё, Луиза! Я принял желаемое за действительное и с наслаждением спрятал голову в песок!
  - Почему - в песок? Да что ты мог сделать? - повторила она.
  - Я мог тогда, по крайней мере, под каким-то предлогом не пускать детей в школу и в садик, а тебя на работу, пока всё не выяснится. Да, это было бы сложно, может быть, пришлось бы всё тебе рассказать, и безумно перепугать тебя... и, конечно, попусту, думалось мне... и растревожить детей, потому что они увидели бы странности в нашем поведении. Да, это была дилемма, но я малодушно ушёл от неё. Правда, Луиза, я ещё тогда, в воскресенье, несмотря на то, что успокоился, написал тебе всё-таки, когда вы были в игротеке, предостерегающее письмо... ты в своём паспорте увидишь... Но было ли это достаточно?.. Сейчас я с ужасом думаю: а если бы ОНИ составили другой план, выслеживали бы нас поодиночке?.. Да, конечно, логически с ИХ стороны было бы несообразно сделать что-то против вас, не устранив сначала лично меня. Но - кто знает?.. И я именно положился на ЧЬЮ-ТО - даже не зная ещё, реальны ли эти "КТО-ТО", - "криминально здравую", скажем так, логику. А ту самую логику чувств, взывавшую к перестраховке, - отринул. Она была мне неудобна, она заставила бы выйти из комфортного состояния... Нет, Луиза, я, может быть, не вполне осознанно, но подставил вас, и единственное смягчающее обстоятельство - то, что, видимо, любой подобный мне обыватель, не подготовленный жизнью к крайним ситуациям, боящийся их, вёл бы себя примерно так же...
  - И всё-таки ты клевещешь на себя, Андре. Ты испугался тогда, что, может быть - и только может быть, ты же не был уверен, - увидел нечто скрываемое преступниками, но какие же были у тебя основания опасаться не только за себя, но ещё и за нас? Мы же - ни я, ни тем более дети, - не видели ни этого сарая, ни того, кто в нём ночевал, и насколько вероятным показалось бы, допустим, кому-то другому на твоём месте, что ТЕ захотят уничтожить ещё и близких? Он боялся бы за себя, за себя одного, и точка! Просто ты очень любишь нас и именно поэтому встревожился за всю свою семью. Оказалось, что не напрасно, но далеко не любой даже отдалённо помыслил бы заранее о таком... Поверь мне и прекрати казниться этим.
  Винсен вновь восхитился тем, насколько хорошо она чувствует и понимает его. Он вспомнил, что действительно, встав тогда из-за компьютера в эйфорическом состоянии, нашёл дополнительную причину для успокоения в нехитрой мысли о том, насколько дико предполагать, что какие-то, пусть тёмные, личности... даже если в сейфике и вправду что-то криминальное... решатся из-за увиденного кем-то одним - увиденного, но ещё то ли внушившего этому одному подозрения, то ли нет, - посягнуть на жизнь не только этого человека, но и целой семьи. Предпринять такую операцию из-за туманных, более чем туманных, опасений. И действительно, кто бы подумал! Сейчас-то это данность, но тогда такое казалось практически нереальным... И разве не естественнее всего было бы счесть, что, во всяком случае, для близких опасность стремится к нулю и нечего поэтому их тревожить? Да, подумал он, может быть, я и в самом деле отчасти взвожу на себя напраслину...
  - Знаешь, - прошептал он, обнимая её левой рукой, - это всё, пожалуй, верно... я не предатель... ты поддержала меня и сейчас... Ты не утратила способности поддерживать теперь... теперь, когда нас взяло и вышвырнуло внезапно, вдруг, из тихой и уютной заводи в бурю. - Он почти физически ощутил спадающее с души тягостное чувство вины...
  Они помолчали полминуты. Андре подумал, что во всём, что касается возможных угрызений совести, его, как будто снося неким мощным потоком, влечёт к разбору именно того, чем он, возможно - если не действиями, то бездействием, - виновен перед близкими. Именно перед теми, кого он, отчаянно и смертельно рискуя, спасал, а не перед теми, чьи жизни ради этого отнял.
  - Ладно, - сказал он, вздохнув. - Так вот, я не буду скрывать... и это вполне естественно, - что даже ещё в пути домой, в машине, перетрусив, ещё до того успокоения, я считал: обратившись в полицию, можно навлечь на себя и, упаси Боже, на близких такую свирепую месть, перед которой меркнут все возможные взыскания по закону - вместе взятые, - за то, что, дескать, не заявил... Я посчитал, что сидеть тихо - всё же менее опасно, чем куда-то бежать. Так я думал, это правда, Луиза, и именно это я скажу тем, с кем придётся говорить. Обо всём, что было до того звонка, расскажу чистую правду, и о содержании разговора... разговоров с той, что звонила, - тоже, и SMS покажу...
  - 11 -
  Из комнаты Пьера послышался тихий кашель. Потом - лёгкая поступь детских ножек... "Спрячься" - шепнула Луиза. Винсен затаился за шкафом, мальчик был встречен мамой у порога спальни...
  - Мама, я тут проснулся... что случилось? Почему вы с папой не спите? Вы шептались...
  - Папе не спалось, малыш, он вышел покурить на балкон, потом, когда пришёл обратно, разбудил меня нечаянно, мы и поговорили немного... скоро опять будем спать, ещё ночь. Ты тоже спи.
  - Мама, мне приснилось, будто я в машине над лесом лечу, и страшно очень, и упасть боюсь...
  - Это ты в Диснейлэнде на карусельных самолётиках катался, и поезд тот видел, на который и папа не пошёл... Во сне мы подчас вспоминаем то, что видели.
  - Мамочка, а где папа?..
  Луиза взяла ребёнка за руку, повела в комнатку.
  - У папы немножко голова болит, он сейчас под душ пойдёт минут на десять, освежиться, и ляжет тоже. Спи, маленький, ночь ещё.
  
 &nbs Она уложила малыша, вернулась спустя минуты две...
  - Иди, замой кровь, прими душ и ложись, договорим в кровати... Иди, я тебе пока тихонько сделаю кофе со сгущенным молоком... Андре, как же быть, ты же с пластырями будешь, это в глаза бросится...
  - Бросится, ничего не поделаешь, но это не ожог. Рука ободрана об дерево - споткнулся, упал, вмазался. Это не улика... Сделай мне кофе, правда, только свет не включай.
  Луиза заглянула в комнату Пьера, убедилась, что мальчик спит. Андре пошёл в ванную с карманным фонариком, чтобы не включать свет, - совсем не нужно, чтобы кто-то с улицы или из ближайших домов увидел, что в их квартире в эту ночь не спят, - поставил фонарик, облокотив на бутылку одеколона, на полку шкафчика; левой рукой, с мылом, аккуратно помыл правую, промокнул, наложил на кровоточащие участки три толстых, не отлипающих пластыря... ещё раз замыл. Всю одежду, что была на нём, бросил в стиральную машину: утром Луиза, накидав ещё белья, выстирает всё это на самом сильном режиме. Потом встал под душ, вымылся с головы до ног, с наслаждением, пенистым шампунем, всё под тем же фонариком. Конечно, душ принимают и после... но всё же лучше не привлекать сейчас ничьё внимание к своим окнам.
  Вот так, опять подумал он под сладостными струями душа... Вот так - разом, без вины, без злого умысла нашего, жизнь взяла и превратилась из уютной, мягкой, доброй в опасную, грозящую разверстой бездной. И я всего лишь, всего лишь увидел что-то! Как же страшно - увидеть, узнать то, что кем-то скрывается! Увиденное - может обречь, может запутать... или поставить перед жгучим, мучительным выбором.
  К последней мысли его привело ассоциативно всколыхнувшееся сейчас воспоминание о том, что рассказали когда-то - лет четырнадцать, помнится, ему было, - дедушка и бабушка со стороны отца, Давид и Мари Винсен. В начале сороковых годов они, молодая пара, жили в оккупированном Париже. Весной сорок второго их сыну Шарлю, отцу Андре, был год с небольшим. Мари сидела с ним дома, Давид работал учителем математики в одной из начальных школ. Жили они далековато от центра, в многоквартирном доме, в густонаселённом и небогатом районе, где подъезды тесно смыкались, под окнами стояли запылённые скамейки и с утра до вечера было шумно от детского крика и плача и от пересудов отдыхавших на этих самых скамейках пенсионерок. В соседнем подъезде жила молодая семья - примерно ровесники Винсенов, - с мальчиком, которому было годика полтора. Люди эти были вежливы, но малообщительны, редко появлялись на улице и, казалось, избегали и даже отчасти побаивались знакомств. Правда, женщина - хрупкая, с чёрными волосами и смугловатым цветом лица, похожая на уроженку Прованса или Аквитании, - перемолвилась несколько раз с Мари общими фразами о детских капризах и недомоганиях, когда, случалось, они обе выносили своих малышей на свежий воздух - обычно это бывало в послеполуденные часы... Её муж был музыкантом, играл на фортепиано, подрабатывал - хотя и не систематически, а раза два-три в неделю, не чаще, - тапёром в одном кафе, где иногда танцевали. Сама она, по её словам, столь же нерегулярно помогала по хозяйству за минимальную плату одинокой старушке...
  Однажды маленький Шарль прихворнул, у него поднялась температура, нужно было сбить, но детской микстуры они заранее не купили. Был вечер, аптеки уже не работали. И Мари подумала, что, может быть, раздобудет детское лекарство у жены музыканта. Она забежала в соседний подъезд, постучалась... За дверью плакал ребёнок, а открыл ей отец, он был дома один с малышом - жена задержалась у своей старушки, - и возился с пелёнками, крайне неумело пытаясь перепеленать сыночка. Лекарство нашлось, он его с готовностью и очень любезно дал, а Мари предложила ему помочь с пеленанием... И тут она уловила мелькнувший в глазах его испуг - чрезмерный, даже как бы судорожный; вслед за тем он, отведя руку, поспешно и несуразно набросил на малыша край пелёнки, причём испачканной, и сбивчиво проговорил - нет, спасибо, извините, он очень боится всех чужих... стоит склониться над ним кому-то незнакомому, он в плач, прямо-таки бьётся... спасибо, не обижайтесь... И она внезапно - видя его испуг, и наброшенную пелёнку, и сопоставив это с тем, что ребёнок был мальчиком, - поняла, КТО эти люди. Ей стало очень неловко, и она заговорила торопливо, стараясь изобразить некое воодушевление тем, что может высказаться о занимающем и её предмете: да, конечно, мне ли не понять, наш тоже такой... чуть заходят соседи - плачет... а знаете, это вообще-то хороший признак - значит, они различают, значит, у них усваиваются образы... значит, умненькие они... И Мари показалось - она смогла убедить его, что ни о чём не догадывается. Он выглядел уже не столь встревоженным, когда она ещё раз поблагодарила и распрощалась...
  Дома она тихим и осторожным шёпотом рассказала о произошедшем мужу, но больше они об этом не говорили в течение примерно месяца. Да и зачем? Тайна музыканта и его семьи ничем не могла отразиться на жизни Давида и Мари Винсен. Мари, помнившую смятение молодого человека, тяготило одно: вдруг эти двое, сами боясь, что некто - в данном случае она, - понимает, кто они такие... вдруг они, подобно вспугнутым птицам, бросят это найденное ими убежище и пустятся куда-то на поиски нового, и, может быть, попадутся... и она будет тогда невольной виновницей их гибели... Но проходили недели, а молодая семья из смежного подъезда оставалась всё там же.
  А через месяц Давид однажды, навестив дальних родственников, возвращался домой часу в шестом вечера; и, проходя мимо одного из ближайших домов, он услышал, как двое в гражданской одежде, но подтянутые по-военному, разговаривают между собой по-немецки. Языка этого он не знал, но увидел, что один из них вошёл в парадную напротив, второй же встал и как будто бы занял наблюдательную позицию на углу ближайшего проулка. Ещё через полминуты, когда Давид почти уже входил в свою парадную, его остановил человек, предъявивший удостоверение сержанта французской полиции, потребовал документы, спросил - где живёте, хорошо ли знаете соседей?.. Он ответил, что почти ни с кем не знаком - некогда общаться, работа, хлопоты семейные... Сержант отпустил его. Дома он быстро и очень тихо рассказал жене. Маленький Шарль спал. Давид и Мари Винсен стояли, испуганные, взволнованные, думая об одном и том же, и спустя минуту лихорадочно зашептались, понимая, что застигнуты сейчас опасным долгом, от которого их никто не избавит, - сделать немедленный и рискованный выбор. Они понимали: очень вероятно, что гестапо при содействии полиции ищет ту самую семью: кому-то показалась, быть может, сомнительной внешность то ли этого музыканта, то ли его жены... кто-то донёс, но точного адреса всё ещё не знают и рыщут здесь в поисках... "А они сидят дома, они редко выходят... они не знают, что вокруг них смыкается капкан, - шепнула Мари, - и только мы можем их предупредить...и если не сделаем этого, их гибель будет на нашей совести". Легко сказать - предупредить! Это значило - войти в тот подъезд, а наблюдение уже охватывает, наверное, и его... и там рядом скамейка, сидят старушки и крутятся подростки... вошедшего смогут увидеть многие... а может, и на лестнице поставили кого-то... "и если потом эту семью всё-таки схватят, мы окажемся, очень возможно, под подозрением - пытались воспрепятствовать, предупредить..." Ни Давид, ни Мари не были героями, они очень боялись и за своего малыша, и за себя, и у обоих мелькнула малодушная мысль - ах, зачем мы узнали их тайну?.. если бы не это, от нас ничто не зависело бы... Но за мысли свои человек не в ответе, а за деяния - а иногда и за стояние в стороне, - да! И невозможно было откладывать решение. Маленький Шарль спит... И мальчик в той квартире - и он, может быть, тоже спит так же сладко... И Давид сжал руку жены, прошептал ей несколько слов - и стремительно вышел. Сбежал по лестнице, прошёл, как будто сквозь строй, мимо скамейки, мимо старушек, мимо ребят... к счастью, никто не остановил опять, не проверяет документы... и скрылся затем в том смежном подъезде... Нет, на лестнице никто, слава Богу, не ошивается... Постучал в дверь... Он сам курил и видел музыканта курящим, это подсказало ему идею предлога... Молодая пара была дома, ему открыли несколько встревоженно - да, они дичились общения; но, узнав его, приветливо, с неким облегчением предложили садиться. Давид сказал: "Я на секундочку, извините. Мне очень курить хочется, а папиросы кончились, идти покупать далеко - вы не дадите несколько штук?" Музыкант вынес ему пачку, в которой оставалось ещё с десяток папирос - "не беспокойтесь, у меня ещё есть". Давид поблагодарил и, прежде чем открыть дверь и выйти, тихо добавил: "Зверски курить хотелось, а то бы я и не вышел сейчас, потому что у нас тут рядом гестапо наблюдает - кого-то ищут, видимо, по всем подъездам... У меня документы проверили, когда домой шёл... Страшновато... но без папирос не выдерживаю..." И в голосе музыканта, и на средиземноморском лице его жены проступило крайнее, лихорадочное напряжение: он понял, что, когда за ним закроется дверь, они должны будут решать - как же им спасаться!.. Он вышел на улицу, держа на виду у всех пачку папирос, поигрывая ею... заставил себя тут же, на улице, покурить... Потом, минут через десять, вернулся домой. Рассказал Мари. "Они могут попросить помощи, - сказала она. - Могут попросить спрятать их... мы не сможем отказать, Давид, но как же я смертельно боюсь!.. Но нельзя отказать, нельзя..." Он походил по комнате, подумал. Закурил ещё папиросу... Внезапно повернулся к ней. "Тогда мы с ними условимся: они нам сказали, у них окно разбилось, боятся, что ребёнок простудится, ночью ветрено... просили приютить на ночь, а утром, дескать, к стекольщику пойдут. Ну, мы и решили помочь... мы же не обязаны знать, кто они..."
  И действительно, через полчаса в дверь осторожно постучали. Давид открыл; это была жена музыканта, левой рукой она прижимала закутанного младенца, в правой же была огромная, набитая вещами, сверху в основном одёжками, хозяйственная корзинка. "Простите, - дрожащим голосом сказала она, - так уж совпало, вы только что заходили, а у нас сейчас... нам, если не откажете, нужна помощь...". Он пригласил её зайти. "Понимаете, - быстро, сбивчиво заговорила она, - муж работу одну нашёл, его сейчас, вечером, вызывают на собеседование, оттуда мальчик приходил, курьер... не явиться - потерять возможность... А я договаривалась со своей старушкой именно на этот вечер; не приеду так вот, без предупреждения, - уволит она меня... Я ей много разных вещей, понимаете, принести должна, - женщина для убедительности болтанула своей корзинкой... - А малыша нам не с кем оставить, понимаете? Вы не возьмёте его - только на два часа, может, на два с половиной?.." "Ну хорошо, - смущённо сказала Мари, - да, конечно... он спит сейчас, я вижу... только что, если он, проснувшись, испугается чужих лиц... а кушает он что?.." "Я так благодарна вам, поверьте, - с неким воодушевлённым облегчением вымолвила эта женщина с наружностью южанки, - не беспокойтесь, вам и кормить не понадобится, муж скоро придёт... а поплачет, увидев незнакомых, - ну, не страшно... да вы не поправляйте пелёнки, вам и наклоняться не надо будет над ним... я вас очень прошу, не утруждайте себя ничем, нам и так неловко... Я ведь почему к вам? У вас ведь тоже малыш, и вы... вы хорошие люди..."
  "Видимо, срочно ищут, где спрятаться" - сказал Давид, когда жена музыканта ушла. Они говорили шёпотом - чтобы не разбудить детей. Им думалось так: гестапо ищет супружескую пару с младенцем, младенец - особая примета, вот мама, наверное, и положила его сейчас в эту корзинку, полуприкрыв тряпьём... чтобы, находясь, быть может, под наблюдением, донести до квартиры Винсенов... В корзинку же эту сложена часть вещей, которые они надеются спасти. А у мужа - остальное. Они бросятся сейчас подыскивать пристанище, хотя бы временное, и не могут, разумеется, вести эти поиски с малышом - той самой особой приметой, - на руках. И - догадываясь, что Давид пришёл "за папиросами", чтобы предупредить, - сделали отчаянную ставку на него и Мари, доверили им своё дитя на часы этих метаний... Ребёнок ещё некоторое время спал, потом заплакал. Мари, несмотря на слова его мамы, накормила его жидкой кашей на молоке, покачала, дала погремушки, успокоила... К Шарлю, тоже заплакавшему, поспешил отец...
  Через два часа появился музыкант. Он был в состоянии очень напряжённом, и вместе с тем чувствовалось, что они с женой нашли некое решение, надеются спастись. "Мы бесконечно благодарны вам, - забирая ребёнка, ответил он на вопрос, всё ли в порядке, - всё уладилось... Мы, может быть, переедем... Спасибо вам от всего сердца... счастья вам!.."
  К тому времени уже около получаса шёл дождь, и когда музыкант, держа сына под массивным зонтиком, вышел, - Давид и Мари видели это из окна, - был уже настоящий ливень. "Их счастье, - сказала Мари. - Их счастье, ведь сейчас, наверное, слежки по улицам не будет. Господи, хоть бы дитя не простудилось..." Они долго смотрели в окно на ливень, взявшись за руки и мысленно молясь о том, чтобы этот рывок спасающихся людей под дождём к некоему найденному ими убежищу - удался, чтобы эти трое - муж, жена и ребёнок, - были наконец под надёжным кровом, чтобы малыш был тепло укутан и взрослые могли, позаботясь о нём, прикорнуть и сами...
  Давид и Мари остались в некоторой тревоге, опасаясь, что к ним не сегодня-завтра придут выяснять - зачем он заходил к музыканту, почему к ним потом заходили эти люди?.. Если наблюдение - могли засечь... Но при том души их озарялись неким ласковым светом, возвещавшим: вы, обычные, далёкие от отчаянности, не героического склада люди, - вы не предали, поступили по-человечески...
  К ним не пришли. Через несколько дней люди в гражданской одежде, но с военной выправкой уже не мелькали у их домов. А от одной из всё тех же старушек на скамеечке Мари, укачивая на свежем воздухе маленького Шарля, услышала, что семья эта, "ну, те самые, у которых тоже дитя маленькое", куда-то делась, а к ним потом ломились, но их и след простыл...
  А в сорок пятом, когда не было уже нацистов, однажды в пригородном поезде, которым ехали Давид и Мари с четырёхлетним уже Шарлем, на одной из станций в вагон села молодая семья с малышом тоже лет четырёх. И Винсены, глянув на них, узнали, кто это... и эта пара тоже узнала... и мужчина, восторженно всплеснув руками, быстро подошёл к ним, а за ним, с мальчиком, жена, та самая, с лицом несколько южного типа... И музыкант горячо и всё так же восторженно сжал руку Давида Винсена и сказал: "Вы спасли нас. Вы знали, кто мы, вы догадались тогда, зайдя за лекарством, - повернулся он к Мари, - и слава Богу за это... и за то, что именно вы, друг мой, видели потом слежку... Вы предупредили нас, мы бежали в тот же день, и нам - опять же, слава Богу, - удалось найти пристанище, и пережить эти годы... Вы спасли нашего малыша и нас... пусть Бог наградит вас, и детей, и внуков ваших, и защитит от любой беды... будьте благословенны, будьте счастливы!.." Теперь уже нечего было бояться, и мужчины ещё раз пожали друг другу руки, а женщины - обнялись со слезами радости...
  Давид и Мари больше уже никогда не встречали этих людей и предполагали, что они вскоре уехали из страны.
  Андре, наделённого живым и развитым воображением, эта история очень занимала. Он часто прокручивал в мыслях варианты - что было бы, если... Не приболел бы тогда маленький Шарль... или запасись бабушка Мари заранее микстурой... не забежала бы она тогда за лекарством, и не узнали бы ни она, ни дедушка Давид тайну той семьи, и понятия не имели бы о том, кого именно надо предупреждать, даже если кого-то и разыскивают... Или если бы не пошёл дедушка через месяц вечером к родственникам, или не заметил бы, возвращаясь домой, гестаповскую слежку... Что было бы тогда с этой парой и с их малышом?..
  И сейчас, под благодатным потоком, чьё назначение - очищать плоть, но чья ласка достигала и души, ему вдруг подумалось: видимо, всё-таки Бог искусно вершит дела людские и устраивает то, что кажется случайностью... "И, может быть, то благословение полузнакомых, но спасённых дедушкой и бабушкой людей, это благословение, полученное от них в поезде, сказалось теперь, и Бог спас мою любимую семью, помог мне совершить то, что ещё часов семь-восемь назад казалось немыслимым..."
  Одетый в чистое, вернулся обратно в спальню. Отпил несколько глотков ещё горячего, поставленного Луизой на тумбочку у кровати вкуснейшего кофе со сгущёнкой, отличной голландской сгущёнкой. Осознав всю безмерную усталость, перезревшим яблоком упал - или опал, - на кровать. Луиза обняла его, они прижались друг к другу, не испытывая, правда, сейчас иных желаний, кроме жажды этой как бы защищавшей от всего опасного сомкнутости. "И будут двое одна плоть" - вспомнились ему слова из книги Бытия... Они продолжали шептаться, но еле слышно, друг другу на ухо...
  - Малыш чувствует что-то, боится, - вздохнув, произнёс Андре, - и хорошо ещё, что Жюстин не разбудили.
  - Да... я ещё не всё поняла, что ты планируешь делать, но нам придётся наверняка врать им обоим... они почувствуют странности... этого, наверное, не избежать...
  - Не избежать, - сказал он. - Мы чуть позже обсудим, что именно будем врать... Царапинки душевные, конечно, будут... дай Бог, чтобы зажили. Но слушай меня дальше, Луиза... Боже, как же здорово быть чистым... Слушай... Значит, я расскажу до этого момента всё как было, а потом... Давай я всё это тебе вкратце прокручу, ладно? Меня напугал этот сейфик у Бланшара... потом я, значит, на компьютере нашёл то, что меня успокоило... Расслабился... Но вечером - этот звонок, и предложили это самое интервью... и назавтра же, что само по себе отчасти странно... и я сразу насторожился. Да и действительно ведь было так. И весь этот разговор я перескажу точно. Но тут моя правда и закончится, дальше я вот как представлю дело: я положил трубку, очень встревоженный... в жизни моей возникла неопределённость, от которой с ума сойти впору. С одной стороны, я мысленно связал этот звонок с воскресной встречей, и эта просьба собраться всем вместе внушает мне отчаянный страх... подозрение, что всех нас планируют... ладно, я и произносить это не хочу... С другой же стороны, я всё же надеюсь на то, что, может, это и вправду интервью взять хотят. Жизнь как бы взяла и раздёрнулась, образовались два полюса: то ли смертельная угроза, то ли всё в полном порядке, то есть звонили действительно с детского канала... И я отчаянно хочу, чтобы подтвердилось второе. Поэтому и в справочную потом звонил - увериться, что номер, который ОНА мне дала, правильный, - поэтому и попросил дать мне SMS... надеясь на то, что оно будет послано с номера студии, а не с того мобильного, как было на деле... Но я вместе с тем и очень боюсь, и взвешиваю возможность - а такая мысль у меня и правда мелькала, - обратиться в полицию, и мне надо усыпить ИХ бдительность, и для этого я соглашаюсь на интервью. И для того, чтобы всё-таки знать, когда грозит опасность... если она есть... и чтобы иметь время заявить, если решусь всё-таки... А ещё перед этим, поскольку подозревал неладное, но хотел развеять свои подозрения, - пытался дозвониться в телестудию... я же и в самом деле звонил, чтобы это зафиксировалось, я уже тогда многое успел обдумать, - но там, конечно же, автоответчик. И вот, значит, я остаюсь с этой неопределённостью. Но очень надеюсь, что речь действительно об интервью. И, если так, - детям сюрприз, и надо подготовить красочные снимки, а лучше цветные распечатки фотографий... они же больше по размеру должны выйти, чем обычные карточки... и для этого я ночью поехал в аптеку, где цветной принтер... Тут нельзя было рисковать, нужно объяснение моего ночного пребывания в аптеке, меня же могли ненароком видеть... Да, я ездил в аптеку, но скажу, что к часу вернулся домой, и опровергающей улики не будет: ты, родная моя, не звонила туда, и не будет там непринятого звонка из нашей квартиры в ТЕ часы... Так вот, мои действия - это действия человека очень напуганного, но надеющегося. Кстати, если бы я не услышал ИХ разговор, то, вероятнее всего, позвонил бы действительно в послеполуденное время в полицию... В общем, наши с тобой действия, Луиза, в этот предстоящий день должны выглядеть именно такими, какими были бы, если бы я не подслушал тот разговор. Мы боимся, но надеемся на то, что наши страхи безосновательны. С поправкой на то, что мы уже будем знать про взрыв, но мы же не знаем наверняка, что против нас готовилось нечто ужасное... Мы будем знать про взрыв и якобы взвешивать возможность звонка в полицию, но... мы откладываем это, надеясь, что взрыв избавил нас от угрозы, если она была... Да, вот что: ТЕБЕ я рассказал - это мы скрывать не будем. ТЫ всё знаешь... Я рассказал тебе прямо вот сейчас... нет, не сейчас, конечно, а в час ночи... вернувшись из аптеки. Ты услышала, что я в ванной вожусь, ты проснулась, встревоженная... ты добилась, чтобы я сказал правду... Луиза, Пьер ведь просыпался уже, и Жюстин, как знать, не слышит ли тоже, что мы шепчемся... могут детей начать спрашивать, и косвенно-наводящими вопросами... кто знает?..
  - Боже, это очень травмирует их, особенно Жюстин, если...
  - Да, надо постараться этого избежать, но - удастся ли? И мы должны быть подготовлены к этому тоже... Так вот, мы не будем скрывать, что шептались, не спали всю ночь... решили - я постараюсь дозвониться до студии, а если до полудня не сумею, - поеду туда... И я действительно должен буду съездить, Луиза, если не дозвонюсь: это логически необходимо, этого не может не сделать человек, томящийся страхом, если не имеет иной возможности узнать, нависает ли угроза...
  - Поедешь? Андре, это далеко же очень, наверное!.. Ты не спал! Хотя я понимаю, что, наверное, действительно нужно... Может быть, я поеду? - взволнованно проговорила Луиза.
  - И думать не смей! Ты практически точно так же не спала, да к тому же и на трассах не водишь... Луиза, ты мне просто сделаешь крепкого кофе в термосе - без молока, - и у меня же эта пищалка есть, "Айвакс"... она разбудит, если я... если начну зигзаги выделывать. И... минутку, подожди-ка!..
  Он быстро вскочил, сунул ноги в тапочки... "Куда ты, Андре?..." "К компьютеру, сейчас вернусь". Побежал, раздетый, сел за компьютер, зашёл на сайт детского канала, на квадратной канцелярской бумажке записал адрес; потом - на "Google Maps"... Нашёл координаты места, выписал на большой лист наикратчайший маршрут. Вернувшись в кровать, рассказал Луизе. "Теперь есть вещественное свидетельство того, что я планировал, если что, поехать..." Помолчали с минуту...
  - Я понимаю, - заговорил он снова, - что после этих моих показаний им будет ясно, что именно мне, и вообще нашей семье, ИХ гибель была нужнее, чем кому бы то ни было... и вот она состоялась, и, если искать того, кому преступление выгодно, то я подхожу идеально. Но это - опять же, - не улика. Если случилось нечто спасительное для нас, отсюда не вытекает доказательно, что именно я это и сделал... Даже если у меня лаборатория. И есть, Луиза, обстоятельство, которое ни одной экспертизой не может быть установлено: тот самый факт подслушанного разговора. Это никто никогда не докажет, да и не предположит, наверное... Допустим, меня заподозрят, у меня лаборатория химическая, и я ИХ боялся, и мне была на руку их гибель, но как же, спрашивается, я узнал, где они находятся и где будут ночью? Вот на этом всё и застопорится. И на том, что я, по всем данным, которые они обо мне соберут, не должен казаться способным на такое.
  - Послушай, Андре, но ты же, наверное, где-то следы оставил. В лаборатории... и там... там...
  - Думаю, что ТАМ явных следов не будет, я ведь и в перчатках был, и взял сапоги с гладкими подошвами... и... слушай, я всё запланировал, я их, сапоги-то эти, ещё нынче, не позже двенадцати, водворю назад, в шкаф, без всяких следов... может, ещё и раньше двенадцати... Придумаю предлог съездить за каким-нибудь лекарством в больницу ещё утром, а по дороге заеду в автомойку... долго объяснять, Луиза, поверь, что я всё это продумал, ещё едучи домой, уже... совершив... Тогда я уже мог думать о чём-то другом, кроме... Я машину специально поставил сейчас так, чтобы её эти ягоды с дерева облепили, чтобы предлог был мыть так срочно... В машине те сапоги лежат, уличающие, но в автомойке их отмыть и высушить лучше будет, чем в квартире, и уж раньше, чем в ближайший вечер, обыскивать нас никто не будет... Насчёт же лаборатории, - я и отмыл хорошенько всю ТУ посуду, и сегодня утром приеду чуток пораньше и в тех же сосудах проведу два безобидных опыта, якобы для дискуссии на форуме, которую, если надо, покажу... это всё увяжется, не беспокойся. Это полностью ликвидирует ночные следы, возможности химической экспертизы я себе представляю. Если её проведут, я спокойно скажу, что работал с бромидом натрия и салициловой кислотой. Сегодня утром. Да, был встревожен, но хотел чем-то себя занять, отвлечься, и опыты несложные... И мыть сосуды сам не буду - Жаклин вымоет, всё должно быть, по возможности, обычно, как всегда... Слушай, дай-ка я ещё покурю, а...
  Он опять зажёг сигарету, прямо в кровати. Они, лёжа рядом, помолчали немножко... вот и пятый час уже.
  - Ну ладно, - снова заговорил он, - теперь вот что. Ты сегодня на работу не пойдёшь, и дети останутся дома... мы же за них боимся, мы боимся больше всего, конечно, восьми вечера, но... нас пугает сейчас всё.
  - Да, я и сама подумала. И потом, я и на самом деле всего боюсь сейчас, и хочу, чтобы они были рядом.
  Он затянулся глубоко и сказал:
  - Знаешь, я на этот счёт успокоюсь - окончательно пойму, что, во всяком случае, ни им, ни тебе уже ничто не угрожает, - только узнав, что из ТЕХ не осталось больше никого. Это почти наверняка, но мало ли что... Я хотел - прости, - по возможности сильнее успокоить тебя тогда, открыв тебе правду, и сказал с уверенностью, что уничтожил пятерых... С уверенностью, которой у самого меня нет. Хотя логически, конечно, выходит так. Они все впятером должны были находиться там.
  - Да я это всё сама отлично понимаю.... Но... Господи, как же я и сейчас боюсь, и сколько ещё предстоит бояться мне... и если б ты знал, как, - за тебя, Андре!
  - А знаешь, ведь сейчас твоя ноша тяжелее моей! Вечером ты была, конечно, встревожена, догадывалась, что со мной происходит нечто, но ты же и вообразить не могла, о чём речь! И только час с небольшим назад по-настоящему приняла в свою душу эту жуть! И когда ещё эта волна ужаса схлынет...
  - Представь, она уже накатила, когда я проснулась, а тебя рядом не было... И схлынула немного, когда я услышала открывающуюся дверь, выбежала... и увидела тебя! Пусть прятавшего - я же сразу заметила, - руку в крови... но - тебя!
  - А потом опять затопило, захлестнуло, - прошептал он, - когда ты читала моё письмо... Да, ты ещё тогда сумела собраться, не потерять сознание от ужаса, а слушать... Но и сейчас тебя ещё колотит, разве я не чувствую? А сам я - наоборот... Пик ужаса был на пути туда, а потом, в машине, когда мчался - уже не боясь взорваться, - пусть в окровавленной перчатке, но обратно, домой... тогда было огромное облегчение: самая страшная угроза позади, и я опять, что бы со мною потом ни сталось, увижу вас всех, этот вечер не был последним... И теперь - во мне же всё, несмотря на все страхи, ликует, что я вновь здесь, вместе с тобой, с Жюстин, с Пьером, хоть и спрятался нынче от него...
  - Мы и будем вместе, Андре! Я сделаю, что ты скажешь...
  - Хорошо, Луиза. А теперь - о том, что надо сделать в ближайшее время. Детей оставим дома... надо им как-то объяснить, чем-то не пугающим... И тебе надо взять выходной... а у тебя смена ведь послеполуденная сегодня? - Да. Я позвоню Адель, она меня заменит... - И вот что, - сказал он, - конечно, и ты хочешь, и я хочу, чтобы дети рядом были, но их надо будет хоть на несколько дней увезти. Конечно, не сегодня, но завтра - точно! И лучше всего - к моей тёте Полине, в Париж, чтобы подальше отсюда... Луиза, если... или когда... к нам придут, и когда Жюстин поймёт - а удастся ли скрыть, - что это в связи со взрывом... то для неё это точно будет сильнейший стресс, и ты понимаешь, какие у неё после этого начнутся страхи?
  - Да, - как-то очень горячо согласившись, шепнула Луиза, - и Пьеру, кстати, знаешь ли, тоже с этим соприкоснуться... он тоже такой тревожный был уже этой ночью... впрочем, ты слышал... но что же мы им скажем?
  - Дай мне чуть-чуть подумать. Пока слушай, чтобы я не забыл... Выстирай всю ТУ одежду - набросай ещё, чтобы и соседи, и кто проходить будет, видели большую сушку, чтобы в глаза ничто конкретное не бросилось. Выстирай на семидесятиградусном режиме. Письмо моё сожги над конфоркой... впрочем, нет, дай мне, я сам его сожгу - знаю, где, - вместе с пакетом, где перчатки и прочее, что надо уничтожить. Звони мне на мобильный - я его оставил в аптеке, но утром с ним... воссоединюсь, - с ноткой самоиронии, удивившись тому, что способен на это сейчас, сказал Винсен. Ему важно было, чтобы телефон находился неотлучно при нём, чтобы всегда можно было узнать, всё ли в порядке... - Будем созваниваться, это тоже естественно при сильном волнении. А я всё утро буду то и дело набирать номер телестудии - я же якобы лихорадочно пытаюсь проверить, интервью это или угроза... Слушай, Луиза, - перескочил он внезапно на другую тему, - не знаю, не наивно ли это, но я отчаянно надеюсь, что, если к нам придут, если будет расследование, то - сверхзасекреченное, что о нас никто, кроме нескольких спецработников полиции, не узнает...
  Опять немножко помолчали...
  - Отгул возьму на вторую половину дня - и, значит, на студию поеду... если не удастся дозвониться... Но всё-таки домой вернусь не поздно... А утром... Я должен там проконсультировать одного пенсионера, на девять утра с ним договаривался, и, - Винсен задумался на несколько секунд, - и, знаешь, это даст мне предлог съездить в больницу, я оттуда привезу ему один препарат... да, точно... и соответственно сначала тогда вырвусь в автомойку... Да, точно так и сделаю...
  - Андре, ты же не спал, переутомился, как же ты будешь... И давай я тебе покушать-то сделаю...
  - Не надо, не хочу есть, дай ещё кофе со сгущёнкой... и плитку шоколада, пожалуй...
  - 12 -
  Луиза ушла делать кофе, он натянул на лицо одеяло, позволил себе полузабыться минуты на две... Потом опять заискрились мысли: что сказать Жюстин и Пьеру?.. И ведь то же самое надо сказать и родителям, и тёте Полине, и надо, чтобы ложь была для всех правдоподобной... и в школу, и в садик надо будет то же самое сообщить... Что придумать? Сегодня-то можно, поскольку Пьер покашливает, сказать - дескать, побаиваемся, что вирус... ну, и для перестраховки обоих оставили дома... я, в конце, концов, медработник... сказать, что решили день понаблюдать сами, а к врачу пойдём, если будет что-то более определённое... Ладно, ну а завтра надо бы увезти их в Париж на несколько дней, и ведь с Полиной надо договориться... ну, и какой тут найти предлог? Может быть, экстренный ремонт? И что-то такое, чтобы детей не пугать, чтобы не боялись потом, то есть не потолок, а... скажем, выяснилось, что всю электропроводку надо менять. И не потому, что опасно, а просто вырубается свет: или ремонт, или без компьютера и телевизора сидеть и свечи жечь. Точно, так и скажу завтра утром... нет, сегодня уже, вечером скажу, что перебои случаются... а завтра утром свет отключу на электрощите, чтобы вообще не включался... Да, хорошо, это подходит... А насчёт вируса... вообще совестно, конечно, такое выдумывать, ещё накличешь... но что тут сделаешь...
  Эти молнии мыслей взрезались другими вспышками, перекрещиваясь с ними, как шпаги... Мы боимся самих себя, думал он, мы будем уходить в эти разговоры о том, что именно надо будет соврать детям, родителям, всем остальным, будем обсуждать житейские мелочи, прячась в них - как пряталась бы мышь от кошки в стоге сена, - от произошедшей с нами в эту ночь перемены. Мы уже не обычные, живущие тихой и благочинной жизнью люди, этого нам уже никто не вернёт, мы причастились страшного... Теперь, если мне и удастся выпутаться, невидимый барьер воздвигнется между нами с Луизой - нами двумя, она-то знает, знает, и мне всё же легче, сознавая это, - и всеми остальными, даже близкими. Жюстин будет болтать с девочками по фейсбуку о взрыве на островке, она будет обсуждать этот ужас, далёкий, сладостно далёкий от её уютного полудетского мира, и ей в страшном сне не приснится, КТО это сделал... отведя тем самым прицел револьвера от неё, от братишки... Нет, я не злодей и не чудовище, я спасал близких, но никогда больше не стану я тем, кем был раньше...
  Вошла Луиза, держа в руках чашку кофе и плитку шоколада. "Ляг со мной, - сказал он. - Мне страшно, у меня... это что-то вроде озноба... это, может быть, некий душевный озноб... иди сюда, обними меня". Она прижалась к нему всем телом...
  - Понимаешь, Луиза, мне страшно, мне невообразимо страшно. Я уже не тот Андре Винсен, я совершил нечто такое, что станет частью моей сути. Помнишь "Преступление и наказание"? Там на него улик не было, но он тяготился своей кошмарной тайной, с которою был наедине, и как бы приоткрывал её то и дело окружающим, это его подпитывало, это давало ему чувство связи с миром, создавало некую ниточку связи между ним, убийцей, и чистыми, ничего такого не содеявшими людьми...
  - Да как же тебе такое в голову-то приходит? Что ты сравниваешь себя с этим жутким типом? Он убил для того, чтоб убить, эта процентщица не делала ему зла и не собиралась делать. А ты... ты же семью свою спасал, Андре! И чем ты отличаешься от тех, кто в войну подрывал - может быть, из укрытия, - фашистские составы... Или самолёты сбивал, с которых готовились сбрасывать бомбы... И спасал тем самым - своих! Тех, кто сам защититься не смог бы!
  - Надо же, - сказал он с неким восторженным изумлением, - ты повторила то, что мне самому подумалось вечером, когда я проделывал расчёты... ещё дома... Наверное, так, Луиза...
  - И потом, никогда, слышишь, никогда не говори, что ты с чем-то там наедине! Мы вдвоём несём ношу этой тайны, я твоя помощница и сообщница, ты больше не отстранишь меня, я не захочу отстраняться... Ты никогда не будешь один.
  - Да, моё счастье, что ты со мной... Не могу даже выразить, насколько мне сейчас легче, чем было бы - я себе отчётливо представляю, я думал об этом, - если б довелось одному это таить! Знаешь, тогда, в аптеке, ночью, мне казалось, что по одну сторону - мир спокойно живущих людей, которые утром встанут, будут жить безмятежно, без диких тайн, с улыбкой, а по другую - я и... и серная кислота, и хлорат калия... с которыми я повязался навсегда... Меня терзала тогда ещё и мысль - а сможешь ли ты быть со мной, если я сделаю это? Я понимаю, что тебе это обидно слушать, чудная моя Луиза, но я опасался - не отшатнёшься ли в ужасе?.. Ты тут ни при чём, это просто моя вечная подозрительность...
  - Я люблю тебя! - промолвила Луиза тихо, без надрыва, и слова эти прозвучали для него так же непреложно, как биение собственного сердца.
  - И надо же, - сказал он после полуминутного молчания, - что я тебя ещё и ревновал подчас к этим лордам со шпагами в романах. К безупречным и непревзойдённым героям...
  - Лорды? - прошептала она, уткнувшись ему в плечо. - Спроси меня уж тогда, хочется ли мне жить на сцене... А я тебя спрошу, хочешь ли ты оказаться персонажем какого-то там постапокалипсиса или азимовской феерии с изменениями реальности, когда целые миры ввергаются в небытие.
  - Знаешь, - добавил он с ожесточением, но и с неким творческим азартом, который охватывает, когда находишь интересный образ, - это получается вроде того, как... будто живёшь себе, и не печалишься, зная, что где-то кто-то на кровавых аренах бьётся насмерть, как гладиаторы... и вдруг злая сила взяла и швырнула тебя... меня, нас... туда, на эту арену, и ты уже не зритель и не прохожий, и не на кого-то дальнего, а на тебя и на близких твоих выпускают льва, или тигра... и ищешь, чем защититься... И если уж сопоставлять со многими попадавшими нежданно в переплёт, то мне ведь ещё повезло... у меня оказалось под рукой оружие... И как же хочется думать, что спасительное!.. Но слушай, надо ведь ещё обдумать некоторые вещи...
  - Ты кофе-то пей... Или лучше глаза закрой, хоть полчасика поспи, Андре... А я... давай я тебе ну хоть яичницу сделаю...
  - Мне не заснуть сейчас будет...
  Он рассказал ей, что именно придумал солгать детям. "Не стал бы я в обычной ситуации врать про вирус... наговаривать болезнь на здоровых, знаешь... Но выхода нет, надо же им объяснить, почему они сегодня остаются дома... И вирусы же часто бывают, это всё-таки... не страшно".
  - А с электричеством... это ты сейчас им скажешь?
  - Нет, вечером... а впрочем, пожалуй... пожалуй, лучше прямо сейчас, утром. Скажу, что вчера приходил электрик, проверил и сказал, что нужен ремонт электросети. Якобы я в дневное время вызвал его, из аптеки на час отлучился... А родителям и Полине позвонить надо будет под вечер...
  - Но твой папа... Он же захочет приехать, посмотреть, он же инженер. - Отец Винсена, всё ещё не желая уходить на пенсию, заведовал конструкторским бюро на небольшом заводе.
  - Инженер, но не электротехник. Кстати, если бы действительно случилось что-то с электричеством, я его на пушечный выстрел не подпустил бы к сети. У электриков своя техника безопасности. У нас много лет назад был знакомый, классный автомеханик, золотые руки, так вот, он как-то в собственной машине что-то связанное с электричеством собрался сам чинить, полез под машину - и его током прошило насмерть. Каких-то тонкостей техники безопасности не учёл. Хороший человек... отец очень переживал. Если он захочет что-то осматривать, я ему этот случай напомню. У меня теперь страшилки на все случаи... - Винсен печально-цинично усмехнулся.
  - А как же, - спросила Луиза, - ты объяснишь родителям, что мы увезём Жюстин и Пьера в Париж, а не к ним? И потом, почему и в самом деле не к ним, Андре?
  - Не забывай, что нам надо вести себя так, будто мы боимся чьего-то прихода и должны стремиться, стало быть, к перестраховке. Мы увозим детей далеко, чтобы надёжнее спрятать их. Поэтому - в Париж, а не на получасовое расстояние. Так должно это выглядеть для тех, на чьи вопросы нам, наверное, придётся отвечать... Другое дело - как будем объяснять родителям и Полине... Я подумаю, я ещё подумаю, Луиза, но это не самое трудное из всего.
  Они полежали ещё немножко, и ему, вопреки ожиданию, удалось чуть забыться. Он заснул неглубоко, но всё же не почувствовал, как двадцатью минутами позже Луиза встала, потому что проснулись - почти одновременно, - Жюстин и Пьер. Ещё через четверть часа он сам стал медленно пробуждаться и услышал её голос:
  - ...Так папа решил. Если кашель будет и завтра утром тоже, ты, малыш, поедешь к доктору, а если прекратится, - пойдёшь в садик...
  - А я? - спросила Жюстин.
  - А ты - останешься на всякий случай. Если это вдруг какой-то вирус, то мало ли что... вы же сидели рядом весь вечер. Лучше побыть дома, чем в школе потом почувствовать себя плохо.
  Долго убеждать детей, впрочем, - дело ясное, - не пришлось. Винсен вспомнил, как прыгал он сам когда-то, во втором классе, утром на кровати, радуясь отмене занятий в школе на несколько дней - из-за необычно сильных холодов... Да, подумал он, плохо прикрываться выдуманным вирусом, но сколько же раз он сам, будучи студентом, брал липовые справки о простуде, чтобы отложить на второй заход экзамен, к которому не удосужился как должно подготовиться... Ах, если бы только такие у нас были грехи...
  Он умылся и вышел в гостиную. "Да, ребятки, мы с мамой так решили, побудьте сегодня дома. Только я вас очень прошу - не включайте одновременно компьютер и телевизор".
  - Почему, папа? - спросила Жюстин.
  - Потому что у нас электричество стало то и дело отключаться, сеть не выдерживает. Вчера я вызывал электрика днём - забежал специально с работы... Так вот, он сказал, что нужен большой ремонт электросети.
  - Ты вчера не говорил об этом ничего, - как-то по-взрослому настороженно заметила девочка. "Да, вот и выкручивайся теперь..."
  - К слову не пришлось, забыл... и мы телевизор же вчера не включали, - ответил он, собираясь было перевести разговор на другую тему; но Жюстин вдруг сказала ему очень серьёзно, всё с теми же взрослыми, "выводящими на чистую воду" интонациями:
  - Слушай, папа, вы с мамой думаете, наверное, что я всю ночь спала; так вот знайте - я слышала, что вы под утро без конца о чём-то шептались! Может, расскажете всё-таки, в чём дело, что случилось?
  Родители обеспокоенно переглянулись... Вот и полагайся на детский безмятежный сон...
  - Жюстин, - сказал Андре, - особенного ничего не случилось, а шептались мы насчёт того самого, о чём я только что рассказал. Нам, может быть, предстоит тяжёлый ремонт, всю электрическую проводку менять - дело нешуточное, и мы с мамой советовались, что делать, если на это всё-таки придётся пойти. В том числе не исключено, что вас обоих увезём на несколько дней - к дедушке с бабушкой или даже к тёте Полине в Париж.
  - Вот это да! Это я в школу неделю ходить не буду? - спросила девочка без тех ноток радости, которые обычно звучат у детей, услышавших, что им даруются неожиданные каникулы. В голосе её звучало беспокойство: она явно не очень верила отцу, явно чувствовала, что от неё пытаются скрыть нечто более серьёзное, чем этот ремонт. - Подумаешь, электричество чинить будут, это же не пожар, зачем нам уезжать?
  Нет, ей не так уж и нужны эти каникулы на несколько дней, ей нужна незыблемость её светлого и уютного мира, с уроками, контрольными, ошибками, но при этом без настораживающих неясностей...
  - Пойми, дочка, - сказал Винсен, стараясь, чтобы голос звучал по возможности устало, - при таком ремонте даже нам, взрослым, надо будет держаться подальше от проводов, розеток и всего, что с этим связано и... для неспециалистов - опасно. А если вы будете в это время в квартире - особенно Пьер, - нам будет вдесятеро беспокойнее... И, может, нам придётся ютиться на кухне и жечь свечи. А ты что, без компьютера и телевизора неделю остаться хочешь?
  - Да не хочу, конечно... но вы-то сами как же будете? А горячая вода... чай можно, допустим, на газовой плите, ну, а душ принять?
  - Вот-вот, - ответил он, - ты, кстати, умница, что о нас заботишься. Может, мы сами будем частично у дедушки с бабушкой, а сюда - наездами...
  - Ой, папа, а что с твоей рукой? - спросила она, заметив пластыри на его кисти.
  - Ничего страшного, просто ободрался об дерево... я же ночью возвращался из аптеки, в темноте угораздило споткнуться...
  Винсен видел, что её отчасти - спасибо, что хоть отчасти, - убедили и успокоили его завирушки. Они нам верят, думал он, а мы им лжём, и нам, может быть, придётся ещё воздвигать здания, высотки, небоскрёбы лжи, конструировать их искусно и изощрённо, чтобы не обрушились, сохрани Боже! И родителям, и тёте мы вот так же будем лгать, лгать, лгать! Да... но мы не обманываем, ложь и обман - не всегда одно и то же... Родные мои, мы не предаём, а спасаем вас, мы сами прикоснулись к кошмару, но хотим, чтобы вы продолжали жить просто и безмятежно...
  Позавтракал - глазуньей и двумя круассанами... С наслаждением выпил чай с брусникой, закусывая шоколадом. Поцеловал детей, Луизу... перед выходом незаметно для Жюстин и Пьера подозвал её, сказал быстрым шёпотом: "Не забудь стирку, накидай побольше; ближе к полудню будем созваниваться, но ни слова о взрыве, если сообщат... как будто ты радио не слушала и не в курсе. Кто знает, не начнут ли разговоры прослушивать... я, наверное, перегибаю, но мало ли что... а если об ЭТОМ переговариваться, то тон может выдать. Жюстин будет по большей части, видимо, у компьютера или телевизора, а Пьера уж займи... понимаю, что трудно, не то настроение, но постарайся..."
  - Да я понимаю, Андре, и всё сделаю. Хоть об этом не беспокойся... у тебя же сейчас такая свистопляска будет, думай только о том, что ты сам должен делать. Мы будем ждать тебя, дорогой.
  - И вот что ещё: звони тоже время от времени на телеканал. - Он вытащил клочок бумаги, ручку, написал ей номер. - Улучай время, когда дети чем-то заняты, и дозванивайся. Если сумеешь дозвониться, - сразу набери мой мобильный, скажи только: "Я пробилась на студию, Андре, никакого интервью нет..." И постарайся очень подавленным голосом... Я соответственно сделаю то же самое.
  - Хорошо, Андре.
  - И я же где-то от девяти до десяти заскочу домой... только для детей это должно быть неожиданно, ты им заранее не говори...
  - 13 -
  Он спустился на улицу, подошёл к машине... Так, хорошо, она стояла и впрямь вся обляпанная фиолетовыми ягодами. И Катрин, и Жюли, подходя к аптеке, заметят, наверное, и спросят - что это с вашей машиной, господин Винсен?.. Брезентовый мешок с теми сапогами на месте... Письмо Луизе бросил в пакет, предназначенный к сожжению. С удовольствием закурил, вырулился, не спеша поехал, внимательно посматривая по сторонам - не встретятся ли полицейские машины... узнать бы, узнать, обнаружено ли уже сотворённое им пепелище... Но в городке всё было совершенно обычно для семи утра...
  Всё, вот и аптека. Он поставил машину вблизи от неё, чтобы девушки наверняка заметили. Пусть, на всякий случай, и для них - не только для работников автомойки, - его желание срочно помыть машину именно в это утро выглядит естественным.
  Вошёл, взял свой мобильный телефон... так, хорошо, никто ночью не звонил и не оставлял сообщений... Диснейлэндовские диски положил было в сумку, в свою обычную рабочую сумку... потом раздумал, вернул в ящичек - зачем их сегодня таскать повсюду, заберу потом... Прошёл в лабораторию и в течение минут двадцати провёл - используя ТУ, побывавшую в деле ночью, посуду, - несложные запланированные эксперименты. Теперь всё. Замытые ещё ночью следы приготовления самодельной бомбы ликвидированы наверняка. Посуду он сгруппировал на полочке над рукомойником, Жаклин придёт часов в десять и всё ещё раз начисто вымоет... Всё, сейчас на крыльцо, перекурить. Он затягивался глубоко, пытаясь отключиться, расслабиться... потом ещё одну...
  К восьми пришла рыженькая, изящная, на высоких каблучках, Жюли. "Где это вашу машину так обсыпало, господин Винсен?" - спросила она первым делом. "Представьте себе, у дома, - ответил он, стараясь изобразить крайнюю степень досады и ожесточения. - Знаете, такие деревья растут на некоторых улицах - вот с этими мерзкими ягодами. Руки и ноги надо было бы переломать тем, кто распорядился именно их посадить там, где люди паркуются..." Он не часто так высказывался, можно было заключить, что человек явно не в настроении... Конец этой фразы услышала вошедшая Катрин, худенькая, в очках, с тугими - под школьницу, - косичками. "Да уж, - сказала она, - ваша машина так изукрашена, что я на вашем месте то же самое чувствовала бы... В автомойку бы съездили". "Да я и хочу съездить, - сказал Винсен, - но у меня утром консультация назначена, боюсь не успеть..." "Ну, и как думаете, выиграет нынче ночью Федерер в полуфинале?" - спросила Жюли, любительница тенниса. Обычно он охотно поддерживал эту тему, но сейчас вздохнул и с усталым видом сказал: "Я уже не берусь прогнозировать... даже не уверен, что смотреть буду - вымотался очень..." "Вы что, руку поранили?" - спросила Катрин, увидев его пластыри. "Да, представьте, поскользнулся, упал недалеко от дома, и рукой прямо на ствол налетел..." "Болит, наверное?" - посочувствовала Жюли. "Нет, сейчас уже не очень. Это же не перелом, просто ободрана рука, и всё..."
  Глянул на часы - уже за восемь перевалило, - отошёл в сторону, набрал номер телестудии... ну, разумеется, автоответчик, распределитель... С досадой, почти со злостью сунул - как бы даже зашвырнул, - телефон в карман рубашки... Жюли чуть вскинула брови, переглянулась с Катрин - явно что-то не так у господина заведующего...
  Стали появляться покупатели, при рецептах и без; Винсен несколько раз должен был сам разобраться в том, кому что подходит, он знал, что умеет - если ему опишут характер недомогания, - помочь не хуже многих терапевтов. Ему нравилось, что иные уславливаются с ним заранее о консультации. Как, допустим, вот этот пенсионер, с которым он договорился на девять утра, но который пришёл уже в без четверти. "Сейчас, ещё пару минуток, хорошо?" - сказал ему Винсен, отошёл от прилавка вглубь помещения; облокотившись на шкафчик с лекарствами, на виду у девушек вновь позвонил в телестудию, выслушал автоответчик, вздохнул, раздражённо махнул рукой; потом, сделав вид, что совладал с собой, пригласил старика подойти: "Я вас слушаю". Он более или менее знал уже, о чём речь, и минут через пять, попросив Катрин принести прописанное в рецепте, сам выложил два дополнительных препарата, которые счёл подходящими. "Вот то, что вам нужно" - сказал он уверенно, но тут бросил взгляд на срок годности одного из лекарств и задумчиво пошевелил пальцами. "Вообще знаете, - произнёс он через несколько секунд, - здесь срок формально-то в полном порядке, истекает только через два месяца, но эти таблетки - такого типа... ну, тут биохимические нюансы имеются... короче, вреда, конечно, не будет, но лучше бы - в смысле, эффективнее, - если бы они были поновее... только что выпущенные". "Так принесите, - требовательно сказал пенсионер, - в чём же дело... или у них стоимость другая?" "Да что вы... но у нас их просто нет сейчас". "Ну, так почему же вы не позаботились выписать? - уже запальчиво спросил старик. - Я же с вами несколько дней назад договаривался, и вы должны были знать, что мне, скорее всего, понадобится". Это был ярко выраженный почтенный старик - из тех, что ходят обычно именно в таких, вышедших из моды, но аккуратно отглаженных жакетах и чья самооценка зиждется в очень сильной степени на том, насколько с ними, склоняясь перед их возрастом, подчёркнуто считаются.
  - Подождите, пожалуйста, сердиться, сударь, - сказал Винсен очень мягко и даже стараясь, чтобы тон был отчасти виноватый. - Я действительно не проверил заранее даты на этом лекарстве, но это можно исправить без всякого неудобства для вас. Я сейчас съезжу в больничную аптеку, получу новый препарат и доставлю вам на дом, если не возражаете... только адрес дайте, пожалуйста.
  Старик, вполне примирившись с ним, ушёл домой. Винсен прекрасно знал, что лекарство, срок годности которого истекал через два месяца, действовало бы ничем не хуже только что выпущенного, но теперь он может вырваться на час-полтора... Сказав девушкам, чтобы, если будут сложные случаи, звонили ему на мобильный, - выбежал, сел в измызганную ягодами машину и рванул в автомойку, до которой было минут пять. Он облюбовал эту автомойку года два назад - там, при далеко не дешёвой цене, было частичное самообслуживание, и потому обычно не было ощутимой очереди. Андре, очень не любившего ждать, это устраивало, он стал ездить туда и научился сносно пылесосить салон машины. Вот и сейчас перед ним лишь кто-то один домывал, готовясь пропустить через мыльные струи, свой "фиат", и через десять минут, в течение которых ребята с бензоколонки подмигивали и цокали языками, глядя на россыпь ягод на его машине, Винсен зарулил её в закуток, получил в пользование шланг, пылесос и сушилку, надел - вполне открыто, - перчатки, вытащил коврики, а заодно, заслоняя собой, - мешок, сумочку и сапоги, которые очень старательно пропылесосил, вымыл и высушил... Всё, никаких следов больше нет... Затем навёл чистоту внутри; это вполне естественно в глазах любого - если уж заехал, то почему уж тогда заодно не помыть машину полностью?.. Сложив всё обратно, на сиденье, проехал под теми самыми радужно-пенистыми струями, расплатился... Позвонил очередной раз на телестудию, опять безрезультатно... Теперь - быстро, - домой! Ещё через десять минут он был у дома. Звонок на студию... да, надо, надо, пусть регистрируется, что он настойчиво пытается дозвониться... Распределитель бесед... Андре отключил, вбежал в квартиру. Жюстин смотрела телевизор, но вскочила, обрадовавшись ему, подбежала, обхватила... потом вновь забралась на диван - сериал был интересный... Луиза с Пьером собирали паззл... "Папа, помоги нам, мы тут застряли, мы тут кое-что подобрать не можем". "Сынок, я на минутку буквально, я подзарядку забыл..." Эх, как же я освоился с враньём - не раздумывая, с ходу стал лепить... "Ну ладно, покажи, где?" Ему посчастливилось догадаться, что один из кусочков должен быть повёрнут иначе... Потом он вышел в прихожую, Луиза за ним. Он поставил на место сапоги; мешок и сумку бросил на верхнюю полку шкафа; взял тряпку, черпнул пыли с подоконника и помахал этой тряпкой над выдвижным ящиком для обуви - чтобы пыль равномерно осела лёгким облачком в том числе на побывавшие в деле сапоги. Дети не видели этих его действий.
  Потом он посидел немножко - минут пять, - с семьёй. Выходя, сказал: "А давайте-ка вечером поиграем во что-нибудь все, вчетвером, - а, ребята?" "В лесенки и змеи!" - закричал Пьер.
  Луизе, вышедшей проводить его на лестничную площадку, шепнул: "Где-то в пол-восьмого усядемся за настольные игры вчетвером, чтобы так провести хотя бы часть времени, когда... ну, сама понимаешь..."
  - Да... ещё бы я не понимала... Ведь в восемь было назначено... Боже... И ты хорошо придумал, Андре, - будем все в гостиной, чтобы у окон не мелькать... знаешь, страшно всё же...
  - Так будет уютнее, - согласился он, - хотя реально-то бояться уже нечего. Теперь вот что: я, как говорил тебе - ты ведь помнишь? - возьму пол-выходного и, скорее всего, получается, на телестудию поеду. И ни в коем случае по телефону об ЭТОМ...
  - Не волнуйся, езжай осторожно...
  Он поехал в больницу, которая находилась в соседнем городке, путь туда лежал по загородному шоссе, но не в ту сторону, куда он ездил ночью. Примерно каждые десять минут останавливался на обочине, набирал номер телеканала. В заранее запланированном месте - Винсен хорошо знал этот маршрут, в больничной аптеке приходилось бывать не раз, он часто получал там заказанные препараты, - остановил машину на обочине, сошёл по не очень крутому пригорку вниз, убедился, что вокруг никого, и сжёг дотла - плеснув бензин из заранее заготовленного пузырька, - бумажный пакет с использованными ночью перчатками, своим письмом Луизе, маской и листками, на которых проделывал расчёты. Потом залил водой - бутылка была тоже заранее припасена, - и взятой из багажника залежавшейся там детской лопаточкой набросал сверху земли... Всё, вещественных улик вроде больше нет...
  До больницы доехал быстро, столь же быстро получил там новенький препарат, поехал назад. Минут через двадцать был опять в своём городке. Завёз лекарство старику. Теперь в аптеку... глянул на часы - без десяти одиннадцать...
  Когда он вошёл, к нему устремилась темнокожая уборщица Жаклин.
  - Господин Винсен, вы слышали, что у нас случилось? - воскликнула она, явно желая первой сообщить новость.
  - Что? О чём вы? Где случилось? - стараясь казаться несколько ошарашенным, спросил он.
  - Да только недавно мы узнали - взрыв был в лесу ночью, домик какой-то мафия взорвала, пять человек там, все убиты... Вот страх-то, скажите сами!
  "Их ПЯТЬ! - сияющей молнией полыхнуло в его сознании. - Их пять! Все знавшие, что я ВИДЕЛ! Да, больше никто не явится по наши жизни!"
  - Нет... я ничего не слышал, - чуть испуганным тоном сказал он... В принципе, можно было бы в машине слушать новости, но он редко включал радио, и нынче тоже не сделал этого - был поглощён своими мыслями, а скорее настроением. - А кто же эти... убитые... и что тут за мафия?
  - То ли мафия, то ли террористы, - отозвалась Катрин. - Это я в интернете увидела. Пятеро убитых... Одна из них - женщина... Кажется, сами погибшие прятали какой-то там криминал, это что-то, наверное, вроде мафиозной разборки. Но я теперь в наш лесок долго, наверное, гулять не пойду. И правда, страх...
  - Это что же, совсем рядом с городом? - спросил Винсен.
  - Да, в том лесочке, куда вы за грибами ходите. Написано, что там домик посреди речки, на островке, стоял, вот этот-то домик и взорвали.
  - Да, я помню... это сарайчик такой там был, - медленно произнёс он. - Там обретался некий как будто рыбак... Так, значит, на самом деле там было какое-то преступное гнездо?.. В жизни не предположил бы...
  - Представьте себе, как же страшно теперь будет вечером-то ходить, если место не освещённое! - со вздохом проговорила Жаклин. - А у меня, знаете, внучата бегают иногда по площадкам всяким безлюдным, сколько их ни урезонивай... так и рвутся где-нибудь себе шалашик сделать, где темно, это мода такая нынче у детей невесть откуда взялась... А тут страхи такие!..
  Ему вспомнилось, как буквально месяц назад, вскоре после возвращения из Диснейлэнда, он, выйдя с Луизой и детьми из универмага, повстречал Жаклин в прилегаюшем парке. Она в компании дочки, зятя и ещё нескольких, судя по всему, родственников сидела за деревянным столиком, на котором были несколько бумажных тарелочек сластей, термос и одноразовые стаканчики для кофе и чая... По разноцветным горкам и под ними бегали темнокожие детишки - человек семь. Оказалось, празднуют день рождения одного из её внуков - ему исполнилось пять, он был сверстником Пьера... Жаклин скорее застенчиво, чем радостно, - может быть, стыдясь скудости этого их пикничка, - приветствовала господина заведующего, пригласила его с семьёй угоститься и посидеть... "Можешь поиграть с ними, - шепнула Луиза Пьеру, - только не рассказывай про Диснейлэнд, ладно?.. Я тебе потом объясню..." Бросив мужу "Андре, я сейчас...", побежала назад, в универмаг, и минут через пять, вернувшись, вручила маленькому имениннику прелестного плюшевого единорога с круглыми, тёмного стекла, чуть навыкате, глазами... На смущённое "Да что вы..." родителей мальчика она сказала просто и весело: "Он улыбнулся нам ещё когда мы проходили мимо игрушечного магазина - как будто просил снять его с кассы, - и я предчувствовала, что мы встретим малыша, который его полюбит..." Винсен понял, что она тем самым, помимо прочего, убедила их - игрушка недорогая, поскольку на кассе держат обычно то, что могут взять мимоходом, в дополнение к основным покупкам... А потом она, подойдя к другому мальчику, который нарисовал прутиком на земле кошку - кружок с треугольными ушками и пучком усиков, овал туловища и палочки, изображающие ножки и хвостик, - восторженно сказала ему: "Ты так рисуешь... наверное, в кружок ходишь?.. Неужели нет?.." И добавила, обращаясь к Жаклин: "Он замечательно схватил образ, это далеко не каждый может..." Когда они уходили, их провожали добрые взгляды, без единой капельки мрачной зависти, которую часто испытывают те, чьи будни тяжелы, а праздники скудны... И Андре, радуясь этому, изумился, как застенчивая Луиза сумела отодвинуть в глубь души свою робость перед чужими, бережно заботясь в эти минуты о чувствах встреченных ими людей более, чем о своих собственных, - подобно тому, как бросилась к нему и сжала его руки в тот вечер их знакомства, осознав, что его ударило в душу неправильно понятое название повести... Сумела тактично сделать милый подарок, который не вызвал у близких ребёнка тягостного чувства, что они сами не могут побаловать его чем-либо подобным. И отозваться о том детском рисунке так, что слышавшие это, по всей видимости, поверили - да, эта утончённая мадам с белоснежными ухоженными руками и в самом деле восхищается нехитрым творением малыша...
  Сейчас горничная была под сильнейшим впечатлением узнанной ею новости.
  "Их пять!.. Спасибо, Жаклин!.. Что бы сказать такое, чтобы ей стало спокойнее, уютнее!.."
  - Мадам Валье, - промолвил он, стараясь изобразить задумчивость, - понимаете, этих пятерых, наверное, кто-то очень сильно ненавидел, или они стояли у кого-то на пути бетонной стеной. Они не сумели - или, скорее, не пожелали, - жить, не навлекая на себя ничьей ненависти и не будучи ни для кого костью в горле. А у вас и желание, и умение жить именно так - есть. И это, на поверку, куда важнее шикарной машины и полётов в бизнес-классе. Ибо никто не придёт, надо полагать, специально по вашу душу, и ваши внучата могут спокойно, без всяких телохранителей, резвиться... И вправду лучше, конечно, не в потёмках, но направленно ни на них, ни на вас никто охотиться не станет. Блаженны не ненавидимые никем...
  - Дай-то Бог, чтобы так, - вздохнула она.
  - Вы так здорово, красиво так иногда говорите, господин Винсен! - восхитилась Жюли.
  - Спасибо, - чуть печально сказал он. Прошёл в лабораторию, кинул взгляд на полки - да, хорошо, вся использованная посуда вымыта до блеска... милая, добрая Жаклин, надо бы ей зарплату повысить давно, да он и обращался уже не раз в муниципальный отдел кадров, но это зависит не только от него... Дал "дежурный" звонок Луизе - чтобы зарегистрировалось: мы волнуемся, мы то и дело созваниваемся... Дома всё нормально, она читает Пьеру "Снежную королеву"... Так, а теперь - вновь на телестудию. Основной... добавочный... И на этот раз - внезапно, он почти уже и не ожидал этого, - после отстукивания ещё нескольких цифр он услышал живой голос представительницы детского канала.
  - Здравствуйте. Я хотел получить подтверждение того, что нынче вечером к нам домой приедут с вашего канала брать интервью о пребывании в Евродиснее. Мы из городка...
  - Постойте, постойте, что за интервью? - недоуменно прервала женщина.
  - Мне домой звонили вчера вечером... ваша сотрудница звонила и предложила дать сегодня дома интервью - всей семьёй, - о летней поездке в Диснейлэнд. В смысле, что приедут к нам... Вчера в четверть девятого звонили, - повторил он.
  - Подождите секундочку... - Винсен услышал несколько приглушённо доносящихся голосов.
  - Вот что, - вернувшись к телефону, сказала собеседница. - Никаких интервью в связи с Диснейлэндом не планировалось, мне очень жаль, если вам устроили розыгрыш, но никто из студии ни в какие семьи сегодня не приедет. Я вам говорю ответственно, я спросила людей, которые должны знать...
  - Вы... вы уверены? - стараясь, чтобы в голосе звучал страх, пролепетал он.
  - На сто процентов... Наверное, вас действительно кто-то бесцеремонно разыграл. Простите, но похоже, что так.
  - И, получается, - всё так же сбивчиво проговорил он, - у вас нет программы популяризации посещения Диснейлэнда?...
  - Нет. Да и зачем была бы такая программа - он и так популярен. Я понимаю, что вам досадно, но... извините и всего доброго. Постарайтесь, пожалуйста, не очень расстраиваться...
  - Спасибо... до свидания, - пробормотал он. На всякий пожарный случай - кто их знает, а может, всё-таки следствие спросит, не звонил ли кто-то насчёт некоего интервью, - надо было, и, видимо, достаточно хорошо удалось изобразить сконфуженность, напуганность человека, чьи надежды на то, что "всё в порядке", рухнули. По "легенде" - для тех, кому придётся отвечать на вопросы, - после этого разговора он, к ужасу своему, уверился, что за вчерашним звонком стоит смертельная опасность. "Итак, я дозвонился. Теперь мне не надо ехать в студию. Конечно, самое естественное для законопослушного человека в таком переплёте - броситься в полицию; но я ведь уже знаю про взрыв, и понял, что это в той хибаре, и - поскольку именно с нею связаны все мои страхи, и поскольку там сгинули аж целых пятеро, - надеюсь, отчаянно надеюсь, что это те самые и что больше никто о нас ведать не ведает. Ну, и отчаянно не хочу засветиться в связи с этой историей. Если уже этим вечером к нам придут, то мы напряжённо ждём. Надеемся, что приходить убивать нас больше некому, но если всё-таки раздался бы звонок или стук в дверь, - вот тогда мы и позвонили бы в полицию..."
  Так, ну а теперь - звонить на тот мобильный номер. И не один раз. Если потом спросят, зачем я названивал, скажу: хотел увериться, насколько это возможно, что говорившая со мной вчера - больше никогда не ответит. Хотел укрепиться в надежде, что... именно так, нечего изображать из себя записного гуманиста... что искавшие наших душ - мертвы!
  Несколько раз набрал номер. "Абонент не может сейчас ответить..." Ладно, хватит. Вышел из лаборатории. "Господин Винсен, - сказала Жюли, - тут женщина посоветоваться с вами хочет..." Он подошёл к пожилой посетительнице, проконсультировал её насчёт лекарств... потом были ещё несколько человек. Ему удалось несколько отвлечься, он делал привычную работу, но говорил рассеянно-удручённым тоном, и мысли его улетали всё время туда, на эту мелководную речку-ручеёк, где сейчас, уж точно, всё оцеплено и куда не подпускают, уж точно, никого, кроме следственной спецбригады... Что они думают, какие нити возникают в опытных умах профессионалов? Как же трудно мне сейчас сосредоточиться на работе!.. И ведь только около двенадцати ещё... Впрочем, ладно...
  - Знаете, - сказал он Катрин и Жюли, - я чувствую себя, ещё с утра, не особенно хорошо... я возьму пол-выходного и поеду сейчас домой.
  - Езжайте, господин Винсен, - чуть ли не в один голос ответили девушки. - Вам и вправду, кажется, надо бы отдохнуть.
  - И потом, завтра тоже я, наверное, не выйду на работу... такие обстоятельства, мне, видимо, в Париж съездить придётся, туда и обратно... не знаю ещё, но на всякий случай сейчас говорю. Звоните, конечно, если что...
  - 14 -
  Выйдя из аптеки, усевшись за руль, он поехал было домой, но, проезжая мимо хорошо знакомого кафе, подумал: вот бы сейчас горячего шоколада - взбодриться... и обдумать всё ещё раз. Не выдержал, остановился, зашёл в кафе, заказал шоколад, чуть расслабился, крутя сигарету, ещё не закуривая...
  - Винсен, добрый день! Можно к вам присоединиться?
  Перед ним стоял журналист Мишель Рамбо, невысокий, но спортивного сложения мужчина с чёрными аккуратно подстриженными усиками и очень живыми карими глазами. Сотрудник главной окружной газеты, живущий в том самом соседнем городке, где больница и куда Андре заезжал часа два назад. Он-то и рассказал историю о пенсионерке, к которой вломились, сказав, что из электрокомпании... Это было на семинаре, куда Винсен ездил в марте с Луизой, - от её профсоюза. Рамбо - весёлый, с нестандартными идеями, собеседник. На импровизированном турнире по настольному теннису, устроенном тогда в двух гостиницах, их и смежной, Андре, играющий на очень неплохом любительском уровне, вышел в финал и занял второе место, проиграв именно этому Рамбо, умеющему виртуозной чередой коротких подрезок заманить соперника на край стола и затем выстрелить мощным накатом в противоположный угол. На семинаре они по-настоящему познакомились, хотя и раньше им случалось видеть друг друга на теннисных соревнованиях. В этом году их команды попали по жеребьёвке в одну группу окружной лиги, и по турнирной сетке им предстояло встретиться...
  - А, привет... рад встрече... конечно, присаживайтесь, - сказал Винсен. Ладно, теперь подумать в одиночестве не получится... Что ж... а может быть, даже очень кстати поговорить с этим немного склонным к краснобайству, но очень оригинально мыслящим человеком. - Вы здесь проездом, Рамбо?
  - Не совсем. - Журналист подозвал официантку. - Мне, пожалуйста, тоже горячего шоколада... Я, в порядке исключения, побывал сейчас на "жареном" месте - у вас же тут за городом грохнуло... вы слышали, наверное?... Целых пять трупов, самодельную бомбу бросили в сарай на речушке. Меня, да и никого, дело ясное, не подпустили близко, сами понимаете, оцепление, но слухи кое-какие всё равно крутятся...
  - Я слышал, мне наша горничная сказала... Но почему в порядке исключения? Вы же, наверное, на местах происшествий часто бываете?
  - Представьте, нет. - Рамбо тоже вытащил сигареты. - Я не этим, в принципе, занимаюсь. Я пишу - для еженедельного приложения, - эссе и психологические этюды, если можно это так назвать. Часто беру некие имевшие место реально случаи и анализирую предполагаемые мысли, чувства, настроения людей. Даю там и внутренние монологи, и несостоявшиеся диалоги... да много чего тут можно развернуть. Это, кстати, намного надёжней, чем пребывать в постоянной погоне за сенсациями и всевозможным, скажем так, "экстримом"... то есть быть чем-то вроде хищника, обречённого на голод, если не подвернётся добыча. Пишу стабильно, житейского материала всегда много, и диапазон драматичности космически широк: от настоящих трагедий, от сломанных или, - взгляд журналиста на несколько секунд стал печальным, "уходящим в себя", - или вообще не состоявшихся жизней до разборок из области семейных отношений или тех или иных социальных казусов. Вот недавно, - вновь оживлённо и с улыбкой заговорил он, - закончил, например, большую серию эссе о чувствах тех, кто подвергается дискриминации. В прошлом номере было знаете о ком? О нас с вами, о курильщиках... О том, что чувствует наш брат в аэропорту, в торговом комплексе... Сидишь в универмаге на чёрной лестнице, где тебе отведено местечко, дымишь и ощущаешь себя прямо-таки человеком второго сорта...Ну, в общем, вы-то уж точно понимаете...
  - Понимаю, - сказал Винсен. - Что уж тут сказать? Государство взимает налоги с продажи табачных изделий, и почему, если так, не вменяет себе в долг обеспечить комфортные условия в том числе и тем, кому обязано этой статьёй дохода?
  - Вот-вот! Но это, пожалуй, самая меньшая из несправедливостей. А разведённые мужья? Отцы, которым бывшие жёны не очень-то дают видеться с детьми, - алименты плати, но не забывай, что родитель ты, под стать курильщику на лестнице, второго сорта... А госслужащие с огромным стажем, в обход которых продвигают шустрых новичков со связями... Множество тихих, без пальбы и звона клинков, не особенно заметных драм, и множество обид, каждая из которых перекатывается в чьей-то душе клубком из колючей проволоки. Вот эти драмы я раскрываю, пытаюсь вжиться в чувства тех, кого такая обида... скажем так, переехала... В принципе, в этих своих этюдах я отчасти реализую своё неосуществлённое призвание. В юности я хотел стать писателем, начинал романы и повести, но у меня не получалось создавать острые сюжеты: не всем дано. Слогом-то я владел, но придумать интригу, которая кому-то - хоть бы даже и мне самому, - была бы интересна... это не давалось. Наверное, хорошо, что я довольно-таки рано отдал себе в этом отчёт и не обивал пороги редакций... Окончив же филологический факультет, благодаря этому - а также вдумчивым советам, которые мне посчастливилось услышать, - занялся эссеистикой, попробовал писать именно такие зарисовки из жизни и размышления - и понял: это - моё! И возникло восхитительное ощущение власти над материалом, с которым работаю. Именно сейчас, кстати, издаю книжку таких эссе - их набралось порядочно, - и, если хотите, пришлю вам.
  - Конечно, пришлите, спасибо, - сказал Винсен. - Да, я понимаю вас, Мишель. Я вот тоже... когда-то хотел поступить на медицинский факультет... на лучший факультет страны. Конкурс был очень большой, но я решил попробовать. И экзамены вроде бы сдал прилично, но - не прошёл по результатам собеседования. Не знаю, почему, - объяснений они не дают. Ну вот... мог бы я, конечно, учиться в другом месте, но провинциальные дипломы мало чего стоят, а мне предложили химико-фармакологическое направление с перспективой возможного дальнейшего перехода на медицину. Без гарантии, но с перспективой. Ну, я и пошёл, и - втянулся. Было интересно, и... вот то самое и есть, тоже ощущение власти - над веществом... И, кроме того, прямой выход на полумедицинскую деятельность. Я же не просто аптекой заведую, а над препаратами работаю, и консультировать могу на уровне семейного доктора. И давно появилось чувство, что я на своём месте.
  - Я-то, - продолжал Рамбо, - поначалу ещё поначалу ещё отчасти метался. Мои эссе начали принимать и стабильно печатать в том самом приложении, в котором я и сейчас публикуюсь, - оно давно издаётся. Ну, и таким образом я попал в штат газеты, досдав пару дисциплин для получения журналистского диплома. Но, коли состоишь в штате, то приходится по совместительству ещё всё-таки и выполнять экстренные поручения - ту или иную колонку чем-то заполнить, знаете... Рутина своя везде имеется. И, конечно, хотелось 'поймать' что-то острое, неповторимое, сногсшибательное. Кому-то удаётся же сфотографировать рушащиеся небоскрёбы или первым узнать про тайный роман титулованной особы. В каждом журналисте, поверьте уж на слово, сидит этакий маленький папарацци...
  "Да, так же, как, должно быть, в каждом химике - изготовитель самодельной бомбы" - подумалось Винсену...
  - ... Лично я всё-таки постепенно сумел задвинуть этого своего маленького бузотёра по макушку - никшни, - сосредоточился на том, о чём вам рассказал, и забыл думать о том, чтобы ловить разные там экстра-случаи. Но сегодня мне позвонили из редакции, поскольку я же здесь близко живу, и попросили подъехать "на горячее". Сейчас я прямо оттуда.
  - Ну, и, значит, не пустили вас?
  - Да я и не думал, что пустят что-то осматривать, да и не хотелось бы мне, упаси Боже. Но я просто покрутился там, прислушался к тому, о чём толкуют... там всё-таки было некоторое число любопытствующих... ну, и составил себе впечатленьице. Правда, писать-то я планирую в основном о том, насколько травмируют подобные происшествия жителей наших маленьких благодатных городков. Эта новость - взрыв, убитые, криминал, - всплеснула окрестную тишь брошенным в воду озера кирпичом. Разойдутся круги... спустя очень короткое время наружно будет всё та же гладь, но под водой, Винсен, под водой долго ещё будут крутиться потоки сталкивающихся между собой людских тревожных предчувствий и опасений. Наши милые и тихие провинциальные городки живут в своём устоявшемся ключе, и внезапное появление рядом, вблизи, криминальной жути затронет и, скажем так, больно царапнет самую сердцевину мироощущения. Поверьте, здесь будут долго толковать о случившемся. Очень многие живущие в таких вот тихих краях считают, что благополучие и устойчивость сами собою разумеются, и не готовы к тому, чтобы признать нечто опасное закономерным компонентом окружающего мира. В Париже в девяносто пятом году грохотали теракты, а имеются страны, где это происходит в течение многих лет; там психология у людей несколько иная, они приемлют опасность как часть бытия. Но здесь... здесь будут длительное время побаиваться устраивать по вечерам пикники на опушке леса. И на всё, в чём можно заподозрить криминал, будут смотреть с изумлением засаженного без вины за решётку. И с ненавистью гораздо более сильной, чем там, где к этому привыкли.
  "Он прав, - подумал Винсен, - и очень точно уловил стиль наших обывательских чувствований. Вот и наша Жаклин всполошилась. А я сам? Да, я, привыкнув к этой самой тихой и безопасной жизни, оказался неожиданно в эпицентре ужаса, и вынужден был содеять то, на что ещё вчера ни за что не счёл бы себя способным; но если бы я просто услышал о чём-то таком, то, наверное, тоже встревожился бы едва ли намного меньше, чем она. И меня - даже если бы не лично я с этим соприкоснулся, - закачало бы от запредельной ненависти к тем, кто ни за что, ни про что вторгается в устоявшийся уклад нашей жизни".
  - Да, в этом что-то есть, - вслух сказал он, - но всё-таки что же вы думаете об этом взрыве? Кто за этим может стоять?
  - Понимаете, узнать-то мне удалось немного, подробности этого дела будут надолго, если не навсегда, засекречены, но факт, что там найдено хранилище оружия, очень характерного для террористов; так что эти пятеро, по всему видать, действовали в интересах некоей террористической группировки. И ещё та колоритная деталь имеется, что бомбой-то их прикончили как бы самодельной, то есть не зарегистрированной боевой единицей типа гранаты, а чем-то таким, что в домашних условиях можно изготовить. Другое дело, что это едва ли даёт направление. Самые матёрые профессионалы тоже могут подчас использовать такие вот самоделки - именно для того, чтобы заподозрили "дилетантов".
  - То есть, - вставил Андре, - вы считаете, что это скорее запутывает картину? Если бы использовали, скажем, гранатомёт, то, никого, кроме профессионалов, подозревать было бы даже теоретически невозможно, а тут - то ли преступные структуры, решившие замаскироваться под "любителей", то ли и в самом деле дилетанты... хотя зачем бы им, и под силу ли им такое?..
  - Чётко соображаете. Ну, насчёт того, под силу ли, - с одной стороны, в принципе, физически швырнуть бомбу и мальчишка может, но с другой - акция настолько отчаянная, что трудно представить себе, как бы мог не подготовленный к боевым, так сказать, вылетам человек такое совершить. С третьей же стороны, если можно так выразиться, тут ещё и такая деталька есть: сделавшие это не пытались посягнуть на то, что в этом домишке, в тайнике, хранилось, - не знали, или не нужно им было... и машина там осталась нетронутая, на которую взять бы и погрузить товар, обождав, пока погаснет пожарище. Странно для настоящих криминальных структур...
  "Да, и это тоже очень верно, - встревоженно подумал Винсен. Сейчас ему вдруг стало ясно, что и у него самого мелькали эти соображения, но - где-то на краю сознания, а то и вообще полуосознанно, отстраняемые прочь... - Да, верно, но тут уж что можно, то и сделано: не мог же я имитировать профессионала... остаётся надеяться, что будут предполагать, наоборот, профессионала, который имитировал дилетанта".
  - ... Но, возвращаясь к пункту два, - продолжал Рамбо, - по всему выходит, что бомбу эту бросили внутрь сарая, подойдя совершенно вплотную, и тот, кто её запустил, должен был метнуться уж не знаю каким прыжком прочь оттуда в момент броска - чтобы самому уцелеть. И ведь уцелел, и скрылся, - больше трупов не обнаружено... Какой уж тут любитель, спрашивается? Это ж эдакий должен быть сверхотчаянный гранд-десантник или супербандит, представьте себе!..
  "И это всё - обо мне?! - подумал Андре, едва удерживаясь от приступа нервного смеха. - Или в те сумасшедшие часы в меня действительно встроилось, как боевой заряд в ёлочную хлопушку, нечто от такого суперспецназовца?"
  - ... И к тому же, - увлечённо, не особенно присматриваясь в этот момент к выражению лица собеседника, развивал тему журналист, - те, кто это провернул, если их целью было не взять товар, а именно угрохать энное количество живой силы, должны были точно знать, что избёнка в ту ночь не пустует. А значит - квалифицированно вести наблюдение, собирать информацию... а кто может собрать её с такой точностью без спецсредств, типа аппаратуры прослушивания? Только профессионалы, крутые и тёртые. Так рассуждал бы лично я, если бы должен был вести следствие...
  "Вот бы это услышали те, кто его реально будет вести..." - промелькнуло в мыслях Андре. - Да, интересная история, - сказал он. - Наверное, долго будут доискиваться.
  - Всё это, конечно, пребудет под завесой сверхсекретности, - вздохнул Рамбо. - Но, если ещё, просто так, для разминки интеллекта, порассуждать о мотивах содеянного, то, по-моему, основных варианта тут два. Либо столь же криминальная, но враждебная структура выследила это гнездо и устроила взрыв, рассчитывая засветить всю группировку, к которой принадлежали погибшие: ведь будут отслеживаться их связи, и неожиданно это сделано, так, что какие-то концы полиция успеет засечь. Либо мешали они - все ли пятеро, часть ли их, - кому-то внутри собственной банды. Знали, допустим, что-то лишнее, а это, сами понимаете, не прощается...
  - Или, может быть, чья-то месть, - тихо, как бы задумчиво, промолвил Винсен.
  - Месть? Это самое романтичное из всего, что можно здесь предположить, но, по-моему, наименее вероятное. Личные обиды в таких структурах вряд ли могут быть основанием для серьёзной акции: слишком велики ставки, и я не думаю, что без сугубо "деловых" причин кто-то пошёл бы на такое...
  "И если так... тогда оправданно ли совершённое мной?.. Может быть, всё-таки надо было в полицию... но как же... ну, а если бы СТАЛИ мстить?!... Ведь я тогда... о Боже, я ведь тогда рискнул бы своими близкими... это же всё передумано уже!.."
  - Ну, вы знаете, Мишель, по-разному бывает, - проговорил Винсен вслух и рассказал журналисту о чете пенсионеров, убитой за обращение в полицию после получения посланного им по ошибке SMS с криминальным оттенком. - И ведь это именно месть в чистом виде! Практически эти люди ни на чьём пути не стояли!.. Они были ни в чём не повинны, они не принадлежали к этому бандитскому миру, но с ними расправились без пощады!..
  - О, так в том-то и дело! - горячо кивнув, воскликнул Рамбо. - Не 'но', а 'и'! В том-то и дело, что они именно НЕ ПРИНАДЛЕЖАЛИ к этому миру - и посмели... как бы это выразиться... "восстать" на него. Услышав это выражение, Винсен вспомнил - он сам, когда писал письмо Луизе, мысленно назвал себя именно так: 'восставшим' на них... - Тут, продолжал Мишель Рамбо, - вступают в дело философия и психология преступного поприща. Для таких структур их столь же криминальные противники - сколь бы жестоким ни было их противостояние, - можно сказать, "партнёры по игре". Партнёры, с чьей стороны враждебные действия закономерны и никого из, условно выражаясь, играющих не возмущают. Это противоборство выбравших для себя одну и ту же стезю. Разные группировки могут перестреливаться между собой, а потом заключить мир, и тогда пролитая кровь воспринимается так же, как гибель солдат на поле боя во время войны. Разборки между криминальными кланами - неотъемлемая часть того положения вещей, которое они все принимают как должное. Но мирный, законопослушный человек - дело другое! Он, по их концепции, должен сидеть тихо и только тогда имеет право на безопасность. И ему ни в коем случае нельзя становиться на их дороге - подав ли заявление в полицию, оказав ли вооружённое сопротивление. Сделав это, он выбьется из своей роли, и его раздавят.... хотя бы для того, чтобы не было прецедента безнаказанности таких действий. Обыватель, по их мысли, должен трепетать перед ними больше, чем перед силами закона... Да, Андре, рассказанный вами случай - пример мести людям, не имевшим, с точки зрения бандитов, "лицензии" на те или иные действия против них. Таким, я полагаю, действительно мстят, и очень жестоко.
  "Да, точно... он молодец, до чего же отлично он всё это изложил... точнее не скажешь! И я сделал то же самое, что на войне... убил, предотвращая гибель своих. Да, там, конечно, по приказу... но это я перед государственным законом виновен... а перед Богом я не злодей, я защитил свою семью... и Луиза так же сказала, разве нет?.."
  - Да, точно,- сказал Винсен, испытывая в этот момент нечто похожее на счастье, почти физически ощущая, как, захлестнув на миг, отхлынула, блаженно отхлынула швырнувшая было его душу на плаху грозная волна раскаяния. - Да, исчерпывающе точный анализ. Вы это, видимо, обдумывали не раз... у вас, наверное, что-то написано об этом?
  - Целая серия эссе на эти темы... А знаете, - азартно, явно увлёкшись новой мыслью, сказал Рамбо, - если вернуться к нынешнему случаю, то может быть и так, что эти пятеро собрались вместе, сами замышляя убрать кого-то, но потенциальные жертвы каким-то образом узнали об этом и нанесли упреждающий удар. Поступив, если так, в полном соответствии со старинным иудейским правилом.
  - А почему именно иудейским? - спросил Винсен, выслушав эту версию, совершенно точно отразившую произошедшее в реальности.
  - Да есть такое руководство к действию... Я лично не особенно придерживаюсь еврейской традиции, но кое-что знаю; так вот, в одном из сводов толкований и изречений имеется краткая и звучная фраза: "Если кто грядёт по душу твою, то воздвигнись убить его".
  - Именно так и написано? - оживлённо, не будучи в состоянии скрыть нахлынувший интерес, спросил Андре.
  - Ну, я не ручаюсь за точность цитирования, но точно помню: суть - именно та.
  Они пару секунд помолчали.
  - Тут получается и юридическая, и нравственная развилка, - сказал Винсен, желая дальнейшего развития этой темы. - С одной стороны, допустим, вина того, кто ХОТЕЛ убить, не реализовалась... он хотел стать виновным, но не успел; а если так, за что его покарали? Если за один лишь умысел, то высшая мера - чрезмерна. Поэтому с точки зрения гуманизма превентивное кровопролитие считается преступным. Но на другой чаше весов - жизнь и безопасность тех, кто знал о планируемом против них...и, может быть, против ещё каких-то людей, которых они любят и за которых они в ответе. И не ударить первыми, пусть вопреки абстрактному принципу абсолютной ценности любой жизни, включая жизнь злоумышляющего, означало бы - подвергнуть смертельной угрозе и себя, и, может быть, тех, кого ты обязан защищать. - Андре постепенно перешёл на очень эмоциональный тон, мысленно спохватываясь, что для тех, кто, возможно, заподозрит его, такие слова очень усилили бы подозрения; но остановиться он уже не мог. - Не стреляя в готовящегося броситься хищника лишь потому, что он ЕЩЁ НЕ бросился, сделать себя и...и, быть может, дорогих тебе людей - дичью! Подставить и предать их! И этим предательством, может быть, именно УБИТЬ...
  - Ну, так тут, - вскинув большой палец, как было ему свойственно после некоторых особенно удачных теннисных ударов, ответил ему Рамбо, - вы, по сути дела, сами не зная, воспроизвели ещё одно талмудическое изречение: "милосердие к жестоким оборачивается жестокостью к милосердным". Ну, или невинным, если расширить... Кстати, очень художественно изложили: насчёт дичи и хищника, я имею в виду... -
  "Если бы он только знал, ЧТО породило в моей душе эти образы!.." - подумал Андре...
  - И сколько же раз это беспощаднейшим образом подтверждалось! - продолжал журналист, и в глазах его появилось вновь нечто печальное и в то же время жёсткое. - Выпустили, скажем, террориста или маньяка, дали "шанс", как, знаете ли, наши либералы любят сие называть, иначе, нежели штампами, говорить не умея... а он взял и опять сжёг, зарезал... вот и глянули бы после того те самые милосердные судьи в глаза близким этих жертв... которые жили бы, если б ту тварь посадили пожизненно, или - под высшую меру, согласно ещё более древнему: "Истреби зло из среды своей"...
  - Да, - сказал Винсен, - впечатляюще... и всё это, по-моему, совершенно верно. Для обычных людей. Я тоже не раз слышал и читал о таких ситуациях, и испытывал те же настроения... и думал, как же увязать это - и "не противься злому" и "не суди, да не судим будешь..." Но, наверное, не противиться и не судить могут... имеют моральное право... только те, кто одинок. По-монашески одинок. Для них подонок, обливающий старуху кислотой, - такой же ближний, как жертва... Для них, но не для её сына или внука...
  Посидели, помолчали минуты две.
  - Мне надо ехать домой, - сказал Андре. - Всего доброго, Рамбо, и заезжайте к нам в гости - будем всегда рады. Телефон мой помните?
  - У меня записан. Созвонимся... и в теннис при случае сразиться надо, вы отлично играете, Винсен, кроме шуток.
  - Спасибо. Да, конечно, поиграем... мы же и на матче лиги должны будем встретиться... Ну, пока...
  По пути домой он непрерывно думал об этом разговоре, об услышанных им звучных, чеканных, согласующихся с его деянием фразах. "Воздвигнись убить его... их... тех, кто грядёт на близких твоих и на тебя!". Да, вот это я и сделал!.. Он вновь - как тогда, вечером, во время разговора с террористкой, - вспомнил "Робинзона Крузо". Там пространные рассуждения - а имеет ли он нравственное право убивать людоедов? Нет, не имел бы, если бы наверняка знал, что на него лично они не нападут, поскольку он им действительно не судья... Но он атаковал погнавшихся за убежавшим пленником, спасая... и там, кажется, он спустил курок и убил только увидев уже, что дикарь целится в него из лука... Да, это получилось как бы в бою - автор милостиво разрешил нравственную дилемму своего героя... Ну, а если бы надо было нанести тот самый упреждающий удар, о коем говорил Рамбо? Если бы он, Робинзон по действиям дикарей понял, что они обнаружили этот его скрытый в лесу дом... и готовятся пожрать его? Тогда, - подумал Андре, - тогда он имел бы, по-моему, святое право перестрелять их всех из засады. Всех до единого, чтобы никто не удрал в лодке и не рассказал о нём соплеменникам. Или - милосердно и гуманно бездействовать и послужить пищей каннибалам.
  Винсен припарковал машину у дома, на этот раз нормально, не под тем деревом, благо место нашлось - время дневное, - но ещё посидел в ней несколько минут, раздумывая под дымок очередной сигареты. "Не суди, да не судим будешь?.." Но уж лучше - бесконечно лучше, - быть судимым, чем уныло, по-овечьи, пойти под нож. И судимым можно быть по разному. В миллиарды раз, да нет, в бесчисленное множество раз лучше судимому за кровь, пролитую во имя спасения любимых, близких, чем... о Боже... чем тому, кто подставил бы их... он содрогнулся от чувства омерзения... подставил бы во имя отвлечённых идей, таких, как законопослушание или даже милосердие, катись оно под откос, если ради него подвергают опасности тех, кого любят!..
  Разговор с Мишелем Рамбо всколыхнул в его душе искрящиеся белыми гребешками, неисчислимые - так сейчас казалось, - волны мыслей и чувств. Он, как будто не было крайней усталости, взбежал наверх, обнял Луизу... "Всё в порядке, родные?.." "Папа, я посмотрел классный мультик про Кая и Герду, - восторженно закричал Пьер. - Садись, посмотрим ещё раз, вместе..."
  - Конечно, посмотрим, малыш, и в лесенки и змеи поиграем, только дай мне на пару часиков прилечь, я устал очень...
  - Я нашла ему, на старой видеокассете, русский мультфильм, - сказала Луиза. - У них прекрасные мультики, и там целая подборка по Андерсену, ты её, может быть, помнишь. Там и "Дюймовочка" есть восхитительная.
  - Помню, мы же их Жюстин показывали...
  - Да я с удовольствием и сейчас всё это посмотрю, - откликнулась Жюстин, сидя за компьютером, из своей комнаты. - Мульты отличные.
  - Только тогда, доченька, придётся компьютер выключить, - сказал Винсен. - Я же тебе говорил насчёт электричества...
  "Ничего не поделаешь, надо им врать, и не забывать, и быть всё время начеку..."
  - Ой, а я и забыла, - всплеснув руками, виновато произнесла Луиза. - Мы телевизор смотрели с Пьером, а Жюстин была у компьютера... Правда, ведь нельзя же... надо хоть что-то выключить.
  - Вам повезло, - сказал Андре, успокаивая её взглядом... - Электричество у нас повисает на честном слове, давайте-ка не перегружать. Жюстин, если хочешь мультики, выключай компьютер, пожалуйста.
  Луиза подошла к нему, обхватила за плечи.
  - Но ты действительно... пообедай - я тебе крылышки сделала, - и ляг пока, и поспи, ради Бога... - Он вошёл в комнату, она за ним. - И ведь ты, - добавила шёпотом, - ты же сегодня спать будешь ночью, ты обязан выспаться...
  - Естественно, мне не до тенниса... "Да, не смог бы я смотреть сейчас, хоть ночью, хоть бы даже и днём, эти полуфиналы... и когда же мы вернёмся к нормальной жизни, и вернёмся ли?.."
  - Ты обязан спать! Хоть восемь часов нормального сна! А то завтра ведь ты в Париж ехать собираешься, два с половиной часа пути... И вообще мы вместе поедем, если что, я поведу...
  - Я не уверен, что это правильно, - сказал он. - Ты же не водишь на больших трассах.
  - Ничего страшного, поведу, если понадобится, и шоссе, в конце концов, разгорожены посередине...
  - И ты тоже не спала по-нормальному, и нынче ночью неизвестно, кто ещё из нас лучше выспится. В общем, ладно, о завтрашнем поговорим ещё. Я прилягу, ладно, Луиза?..
  Он с наслаждением вытянул ноги на диване. Позвонил ещё два раза на ТОТ мобильный номер - разумеется, безрезультатно, - и оставил, для пущей убедительности спектакля, голосовое сообщение - "Пожалуйста, очень вас прошу, перезвоните мне..."
  Ему подумалось, что можно, наверное, прекратить эти звонки. Если... когда... в полиции начнут просматривать историю его телефонных контактов, то так или иначе увидят, что он отчаянно дозванивался...
  Но внезапно его поразила ещё одна мысль - поразила и очень обеспокоила. "Как же я не подумал об этом раньше? Я выстраиваю версию для полиции; я ещё ночью, кажется, сказал Луизе, что теперь ОНИ - это только те, кто будет вести следствие; ну, а если нет... а если НЕ ТОЛЬКО? Ведь ТЕ структуры... они ведь тоже будут делать попытки докопаться до причин произошедшего; и что, если они - у них же свои хакеры есть, - как-то вскроют распечатку телефонных контактов этой женщины... ну, и выйдут на мои номера, и стационарный, и мобильный; потом взломают списки моих звонков, ну, и так далее; и... и что же тогда?.. Им важно будет узнать, какое отношение я мог иметь к ней... не связан ли я тем или иным образом... ЗНАЮ ли я что-то... У меня ещё и аптечная лаборатория... ну, это, допустим, может быть и совпадением... но всё это множество звонков никто случайностью не сочтёт... Нет, конечно, не убьют не попытавшись выяснить; что же ОНИ предпримут? Подстерегут в тёмном переулке, швырнут в машину и, приставив нож, начнут выпытывать? Или придут под видом полиции, предъявят поддельные удостоверения? Да, это для них целесообразнее - сначала не пугать чересчур, надеясь, что человек разболтается, будет откровенен... Но что же мне, если так, сказать, чтобы в ИХ глазах выглядеть наивным и ничего не подозревающим?.."
  Вновь охватила, сжала сердце душным обручем злая тревога. Он встал, зажёг сигарету, подошёл к распахнутому окну - как вчера вечером, когда ему звонко и дружелюбно предложили уютное интервью... Предложили собраться всей семьёй, подобно дичи, слетающейся туда, куда её подманивают для отстрела... Когда он, к счастью, заподозрил недоброе и оставил страшную собеседницу на пару минут на проводе, желая хоть чуточку подумать... У окна думалось лучше...
  И как же мне тогда ИМ объяснить все эти звонки? Интрижка?.. Но я ведь даже не знаю ЕЁ внешности... Да, но я дозванивался без конца... На студию, потом ей; ИМ тоже будет ясно, что это связано... и почему вдруг детский канал?.. Что же мне сказать? SMS, допустим, можно стереть - все сообщения сотру... дескать, новые аппарат не принимал, был перегружен... Но звонки-то сами?..
  Он понимал, что, если предстоит разговор об этом с кем-то, кроме полиции, то едва ли скоро. Но ему, очень любившему ощущение надёжности, мучительно хотелось "подстраховаться" уже сейчас, придумав версию для "криминального розыска". Версию, услышав которую, его оставят в покое, думая, что перед ними ничего не знающий человек, которого облапошивали... Которого эта женщина просто планировала - в каких-то своих целях, известных только ей, - использовать...
  Она, судя по речи и по присланному SMS, была не без образования. И достаточно умна. И, видимо, хорошо умела вести телефонные разговоры якобы рекламного характера... Да, вспомнилось ему, я тогда сначала подумал было, что это "рекламщики", - у неё интонации были очень накатанные... А зачем ей нужен был этот навык? Наверное... так часто бывает... предложат что-то купить по кредитке и дать номер... просто и удобно, чтобы чек по почте не надо было посылать... и недалёкие люди на это попадаются... Да, номер чужой кредитной карточки - то, что может иной раз понадобиться не только жуликам, но и бандитам. Значит, и для НИХ будет звучать правдоподобно, если я скажу, что она... допустим, радостно объявила мне: вы выиграли... ну, скажем, семейное путешествие... в Америку? Нет, чтобы не перегибать, - пусть будет... ну, скажем, в Грецию... да, там ещё и в октябре курортный сезон, водные комплексы открыты... на Родос многие ездят... Вы, господин Винсен, выиграли поездку за символическую сумму, почти всё оплачено, с вас всего лишь... триста евро... Да, точно! А выиграли - в лотерею... В заочную лотерею для посетителей организованных туров в Диснейлэнд... Вот поэтому она сказала - детский канал... всё сходится... Только позвольте номер вашей кредитки...
  Хорошо, теперь прокрутить весь сценарий. Я ей перезванивал. Значит, не сразу дал номер... Я, положим, не бесконечно наивен, замялся... а можно всё-таки чеком? Нет, дорогой господин Винсен, к сожалению, только по кредитке... да это же удобнее... Я попросил её телефон - хочу подумать... Это естественно. Она дала, но сказала - это же часто делают, - вы должны решить сегодня, иначе ваш выигрыш, к сожалению, достанется тем, кто на очереди... Всего доброго, жду вашего звонка... Мне бы посоветоваться с женой, но её нет дома, вышла прогуляться с соседкой, а телефон забыла. Я, подумав, решил позвонить на детский канал - подтвердят ли там, что есть такое мероприятие... Но не дозвонился... И - рискнул: не упускать же возможность съездить на курорт почти даром! Перезвонил ЕЙ, продиктовал данные кредитной карточки... Попросил - удостоверьте чем-то, SMS хоть пришлите...
  Потом жена вернулась домой. Рассказал ей. Она всполошилась: зачем ты на это клюнул, это же, наверное, обман... Решили с утра дозваниваться на детский канал, выяснять... да, очень хорошо, Луиза же тоже туда звонила... если ОНИ и её распечатки глянут, увидят это... В конце концов я пробился, и мне сказали: что вы, никаких лотерей с выигрышами у нас не было... И я стал в панике дозваниваться ЕЙ... стоп, а зачем, если мне уже ясно, что это обман? Нет, тогда лучше так: на канале сотрудница, которая мне ответила, сказала, что меня скорее всего обманули, но точно она не знает, а никого из дирекции сейчас на месте нет... Вот тогда я и начал набирать ЕЁ номер, чтобы потребовать объяснения... Но она не отвечала...
  Да, это приемлемая легенда. Но тогда я должен... что логически напрашивается? Я понял, что она не ответит, практически уверился, что обманут... Теперь я должен срочно, прямо сейчас, позвонить в кредитную компанию и аннулировать карточку, чтобы по ней не успели совершить операции на сумму всех наших сбережений... И это зарегистрируется в распечатке моих телефонных звонков. Предстоят неудобства, связанные с переоформлением платежей на данные новой карточки, но всё это сейчас побоку...
  Он набрал номер компании... Терпеливо прослушал приторно-тупую рекламу и дурацкую музыку... Минут через десять, наконец, ответил живой голос. Винсен виноватым тоном рассказал, что у него жульнически выманили номер кредитки. Благодарно-воспрянувшим тоном прореагировал, когда девушка успокоила его - "пока ничего не было снято"... Послезавтра подойти в банк получить новую карточку? Да, да, конечно... большое вам спасибо!..
  Закончив с этим, - выглянул в гостиную. "Луиза, иди сюда на минутку... сядь рядом". Рассказал ей обо всём только что обдуманном и сделанном. Она выслушала, держа его руку и - как было ей свойственно, - не перебивая, очень внимательно и серьёзно. И - без чрезмерного ужаса... успев, наверное, за эти часы до некоторой степени свыкнуться с тем, что над нею и родными, подобно вражеским бомбардировщикам, кружится вторгшаяся ни за что ни про что в их жизнь хищная тень опасности. И ещё - ощутил он не без некоей гордости, - узнав о том, что он совершил, и увидев, что её муж, осторожный и не особенно сильный человек, сумел, ринувшись на свой страх и риск в грозившую гибелью ночь, - защитить!.. Да, она не только любит его... она и полагается на его разум и волю... ей надёжно рядом с ним...
  Когда Луиза повторила - в деталях, ни разу не сбившись, - придуманную им версию, Андре сжал её ладонь в двух своих и подытожил: "Не волнуйся. Даже ОНИ не убивают без надобности. Если я предстану перед ними доверчивым и ни в чём не замешанным обывателем, то совершенно не в их интересах будет оставлять кровавый след. И пойми, это перестраховка: скорее всего, нас никто, кроме полиции, ни о чём спрашивать не будет".
  - И всё-таки хоть теперь поспи... не кури, а попробуй вздремнуть, - сказала она. - Ты невообразимо устал от всего этого... Я закрою дверь. Оставшись один, он, вместо того чтобы лечь, вновь встал у окна, вновь зажёг сигарету и задумался. 'Эта моя легенда подойдёт на случай, если узнают только о телефонных звонках и ни о чём больше... Ну, а если будет суд? Доказать, надо надеяться, не докажут... но ведь тоже тогда файлы будут с протоколами... а если их ТЕ вскроют?... Но и ТЕ не поймут, как же я убил, откуда узнал, кого убивать... где они; а в полицию я не обращался, это запишут - на суде же будут об этом спрашивать; и у ТЕХ не будет оснований думать, что это из-за меня... Скорее предположат - кто-то счёты сводил... Впрочем, точно ли так? Все ли руководствуются той же логикой?.. Что ж, но всё-таки даже и тогда, наверное, только я сам окажусь в опасности; семью им незачем... И всё-таки можно, наверное, избежать суда, можно, можно!..
  Я жутко устал... теперь и вправду надо спать... И неужели, - подумалось ему, когда он, наконец, растянулся на кровати, - неужели я действительно горжусь тем, что сделал? Нельзя... нельзя... это запретная гордость; что бы ни было, я же убил... и моя ли заслуга, что мне удалось... но я не властен над своими чувствами... надо бы в церковь пойти - сколько времени не были... спать, спать..."
  Он неожиданно быстро заснул без сновидений на два с половиной часа.
  - 15 -
  В пол-десятого утра дивизионный комиссар полиции Жозеф Менар в очередной раз сделал себе крепчайший турецкий кофе. Он всегда любил варить кофе сам, чтобы не было отклонений от "консистенции". Сел в кресло в своём кабинете и медленно, со знанием дела раскурил сигару. Именно тогда зазвонил его служебный сотовый телефон. "Комиссар Менар слушает" - ответил он, ещё не предполагая ничего срочного: подчинённые часто названивали для уточнений и консультаций, далеко не всегда по особо важным вопросом. Но на этот раз он услышал голос директора оперативных служб.
  - Господин комиссар, у вас, насколько я знаю, нет сейчас следственного дела, которым вы были бы заняты вплотную. Поэтому я прошу вас срочно выехать на место крайне экстраординарного происшествия, о котором вы, может быть, ещё не знаете и о котором я лично узнал несколько минут назад.
  - О чём речь? - спросил Менар и вздохнул. Вкусный кофе, видимо, останется недопитым, он любил растягивать удовольствие; горячие напитки для того и созданы, чтобы смаковать их подольше. Но срочные дела - по его части. Когда имеешь более чем тридцатилетний стаж службы, когда у тебя уже взрослые, хорошо устроенные дети, когда живёшь относительно недалеко от подведомственного тебе округа, здоров, благополучен в семейной жизни и считаешься очень даже толковым, способным расследовать нестандартные случаи старшим сотрудником следственно-оперативных органов, - вот тогда и жди того, что тебя то и дело будут просить распутывать сложные клубки... они подчас и не совсем на той территории, за которую ты отвечаешь, но у тебя побольше опыта... Примерно это он и услышал.
  - Вообще это за пределами вашего департамента - поэтому вам ещё не сообщали, - но недалеко. - Директор назвал небольшой достаточно тихий городок, который с криминальными ужасами совершенно не ассоциировался. - Там рядом, на речке, - последовали точные координаты места, - произошёл взрыв, взорван маленький домик, даже скорее сарай, на островке. Буквально минут двадцать назад там проходила некая компания, искавшая поляну для утреннего пикника, - вот они увидели и позвонили. Близко не подходили, но им показалось, что там есть трупы; бригада из местного отделения уже находится на месте и уже установила: пятеро убитых и тщательно замаскированное хранилище... скажем так, весьма нестандартного товара, а к тому же и арсенал оружия. Поскольку дело нешуточного масштаба, - дали знать вышестоящим звеньям и ждут прибытия старшего сотрудника, прежде чем продолжать первичное расследование. Поэтому, господин комиссар... я понимаю, что, может быть, срываю какие-то ваши планы, но дело, мне кажется, на таком уровне, что... ваш опыт и ваша квалификация очень нужны. Тем более, что вы состоите в координационной группе по борьбе с терроризмом. Возьмите, пожалуйста, всех, кого захотите, и выезжайте, впечатлитесь воочию и проконтролируйте, чтобы всё было сделано правильно, чтобы ничего не упустили... ну, и дальше - я поручаю вам этот случай...
  - Лучшего солдата посылают в разведку - так, что ли, господин директор?.. - засмеялся Менар. Да, приятно, когда тебя ценят...
  - Примерно так. Ну, удачи вам.
  Комиссар, дав по телефону указания, кому ещё надлежит прибыть на место взрыва, успел всё же, хоть и без особого удовольствия, допить кофе... Через семь минут сел в служебную машину - один, он редко брал водителя, - и выехал в направлении того самого городка... Через сорок минут был на месте, остановился около трёх полицейских машин, уже стоявших на спуске с шоссе. Велел встретившему его сержанту проводить. Вот островок... вот пепелище, обломки... взрыв был очень сильный, видимо, целенаправленно планировалось уничтожить этот сарайчик и всех, кто в нём был... Вот виднеются контуры тел... Комиссар, несмотря на то, что уже насмотрелся на своём веку подобных зрелищ, - он расследовал очень тяжёлые преступления, - содрогнулся... Ага, здесь уже те, кому он велел приехать. Хорошо, когда те, кто будет проводить экспертизы, видят живую картину произошедшего...
  Оказалось, что трупов - действительно пять, один из них женский. Обнаружены в том числе остатки документов, личных вещей - их, впрочем, немного, - мобильных телефонов, посуды. Удочка, вёдра для рыбалки. Множество бутылочных осколков, клочья сгоревшей ваты. Нет следов динамита или чего-то подобного, что используется военизированными структурами, похоже на то, что здесь была задействована "самодельная" взрывчатка, брошенная с близкого расстояния. Убийца должен был, видимо, стоять вплотную к этой хибаре в момент броска - и успел, если так, отскочить и не только не погибнуть, но и вообще серьёзно не пострадать, поскольку больше тел не найдено ни в воде, ни на берегу, и не обнаружилось никаких следов чьей бы то ни было крови... В минуте ходьбы стояла большая, на семерых, машина, практически пустая; с неё уже сняты отпечатки... Берег травянистый с обеих сторон, сколько-нибудь заметных следов чьей-то обуви нет. Убивший обитателей домика должен был подойти к нему вброд, значит, ясно, с которого берега. С одной стороны - большая глубина, с другой - очень мелко, да, именно отсюда вброд и можно. Это не с той стороны, откуда приехала полиция. Если выйти из леса в противоположном направлении, узнал комиссар, в нескольких минутах ходьбы тоже будет песчаный заезд-спуск. Он велел проверить то направление; там обнаружились только следы стандартных покрышек, в перелеске же улавливались - по примятому в некоторых местах мху, - слабовыраженные признаки того, что кто-то бежал от речки к заезду, где стояла машина. Значит, видимо, самодельную бомбу на ней и привезли. А потом доставили - разумеется, не бегом, а очень осторожно. Закономерно, что следов бега к реке не было. Покрышки колёс ничего не дают, такие почти у всех... Ни там, где стоял автомобиль, ни по пути, которым бежал, а до этого осторожно крался, преступник, ничего найти не удалось.
  Тайник был абсолютно не тронут. Комиссар отметил это обстоятельство как заслуживающее размышления. Может быть, вывоз товара не планировался, ибо погрузка заняла бы время, понадобился бы массивный грузовик. Допустим, здесь была конспиративная точка некоей организации, связанной с крупным нелегальным бизнесом, выслеженная и уничтоженная другой бандой, для которой именно уничтожение ячейки было самоцелью и которая приняла решение нанести молниеносный удар - руками, возможно, одного человека, получившего приказ сразу скрыться. Тёмная мудрость криминальных структур включает умение не соблазняться побочными выгодами - такими, как добыча, - если основной смысл акции требует действовать быстро и избегать всего, что бросилось бы в глаза силам розыска... Да, тогда от добычи могут отказаться... Тем более, что хранилище было укомплектовано металлическими хорошо запертыми упаковками... Естественно, что взорвавший не захотел тратить время, а, опасаясь, что шум взрыва услышан, ринулся к своей машине... Но комиссар отметил для себя и другое. Преступное сообщество, планируя ликвидацию целой враждебной группы и даже зная - допустим, через какие-то подсаженные передатчики, - где эта группа должна находиться, вряд ли запустило бы одного человека, и не с гранатомётом, а с такой самоделкой, которую можно бросить лишь стоя впритык... Риск провала - пожалуй, больше пятидесяти процентов; и для пославших это очень высокая вероятность выдать себя, свою структуру. Но нигде не обнаружены следы пребывания вокруг этого островка некоего контрольного отряда, который, в случае гибели или пленения снарядометателя, взял бы в кольцо и всё-таки перебил бы тех пятерых. Значит, практически стопроцентно ясно: здесь действовал кто-то один, на свой страх и исходя из своих, лишь ему одному известных, мотивов.
  Менар приказал - что, правда, и само собой разумелось, - провести максимально срочную экспертизу тел, сотовых аппаратов и состава взрывчатки. Далее - установить координаты всех крупных химических лабораторий, производственных и аптечных, в радиусе пятидесяти километров. Получив список, быстро, на месте, составил список людей, которые должны будут снять показания на всех этих точках: не было ли непредвиденной утечки тех или иных материалов, не было ли попыток оптовой закупки какого-либо из веществ, использованных для взрывчатого снаряда. Правда, он велел, чтобы те, кто назначен, пока ждали и не выезжали на эти объекты до его распоряжения: ему казалось более целесообразным дождаться окончания экспертизы по всем направлениям.
  Оставил группу из местного отделения оцепить место происшествия, велел не подпускать никого и не давать никаких объяснений корреспондентам, если те появятся. Впрочем, общая информация успела просочиться до его приезда. На переносном компьютере Бернара Брюне - приехавшего по его распоряжению одного из лучших программистов, подчинённых лично ему, - он увидел интернетную ленту окружных новостей, сообщавшую о взрыве и пятерых погибших... Что ж, ладно, слухи всё равно разошлись бы; но комиссар распорядился о сверхсекретном уровне дальнейшего следственного процесса.
  Он поехал назад, около двенадцати был в своём кабинете. Сказал Брюне, чтобы имел в виду: может быть, сегодня надо будет сидеть и работать весь вечер, а то и всю ночь, анализируя и запрашивая данные о тех, чьи имена, предположительно, всплывут. Брюне, неженатый парень двадцати семи лет, с бородкой и стрижкой "под ноль", лёгким характером и склонностью к циничному юмору, отнёсся к этому философски: позвонил подружке, отменил вечернюю встречу, сбегал купить несколько пакетов тыквенных семечек и горьковатого шоколада и настроился на то, что будет, во всяком случае, интересно. Комиссар, подумав, велел быть готовым к вечерней, а может быть, и ночной работе также толковому спецоперативнику Рене Клемену. Это был высокий, рыжеватый, с несколько флегматичным выражением лица, хорошо сложенный и тренированный тридцатипятилетний человек с большим опытом.
  Ещё через час поступили данные о времени взрыва - он произошёл между часом и тремя ночи. Был определён химический состав бомбы: серная кислота, хлорат калия, сахар. Вещества были в бутылках, переложенных ватой. К двум часам комиссар получил номера сотовых телефонов трёх из пяти погибших, установленные по сим-картам, из которых, при всей разрушительности взрыва, всё же удалось извлечь информацию. Сопоставив полученные по срочным запросам распечатки данных сотовых операторов, результаты экспертизы тел и поднятые материалы о криминальных личностях, довольно скоро удалось идентифицировать троих убитых. Некий Демере, сорока трёх лет, судимый около десяти лет назад за распространение наркотиков, отсидевший шесть лет... Женщина, двадцати восьми лет, Клодин Дюпон... шесть лет назад она была осуждена условно за пособничество - по делу о контрабанде оружия. Контрабандой занимался её любовник, он сидит и сейчас и выйдет ещё не скоро. Дальше - пятидесятичетырёхлетний Франсуа Массо. Вот это настоящий волк, он был в настоящее время в розыске, он давно был под подозрением на предмет связи с террористическими группировками неонацистского толка. Ещё в девяносто пятом году он был под следствием по делу о теракте на одной из парижских станций метро, но отпущен за недостатком улик. За ним следила полиция, и считалось очень вероятным, что именно он носит несколько раз всплывавшую на допросах второстепенных арестованных кличку "Бактриан". "Что бы это означало? - усмехнулся Брюне. - Кажется, такой древневосточный царь был, парфянский, что ли?" Но, когда он из любопытства посмотрел в интернете, оказалось, что это среднеазиатский двугорбый верблюд.
  Что касается взорванной хибары, они запросили базу данных о единицах недвижимости и узнали, что она до мая принадлежала одному предпринимателю, занимавшемуся скупкой запущенных квартир и участков, их ремонтом и последующей выгодной продажей. Он уже год жил в другом районе страны и не спеша продавал то, что оставалось у него здесь. Сарай на островке был куплен в мае жившим в соседнем городке человеком по фамилии Бланшар, данные которого, а затем и номера телефонов - стационарного и мобильного, - удалось установить быстро. Он почти пенсионных лет, одинокий, тоже судимый ранее, но не за крупные дела. Группа комиссара постоянно была на связи с теми, кто занимался экспертизой тел и предметов, уцелевших на месте взрыва; сопоставление этих данных и того, что осталось от документов погибших, показало, что четвёртым из них был именно этот Бланшар.
  Комиссар, Клемен и Брюне занялись теперь телефонными контактами убитых. В течение последних полутора недель двое из тех четверых, что уже были опознаны. созванивались периодически между собой; частота этих созваниваний и контактов с ещё одним мобильным номером позволила, наконец, соотнося информацию о владельце этого телефона с найденными вещественными остатками, представленными отделом экспертизы, идентифицировать пятого погибшего: это некий Маро, сорока восьми лет, из Эльзаса, имевший несколько внушительных судимостей по делам, связанным с вооруженными диверсиями.
  Анализ телефонных распечаток показал, что те двое, с кем остальные члены ячейки телефонных разговоров НЕ имели, - Бланшар и Клодин Дюпон. Он - по всей видимости, потому, что отвечал за охрану тайника с оружием, и его особенно опасно было засвечивать наличием криминальных телефонных контактов. Дюпон - очень вероятно, чтобы располагать "чистым", не имевшим таких контактов номером, с которого была бы возможность давать те или иные нужные звонки людям, не причастным к их деятельности, - так, чтобы не потянулся след к её звену. Её аппарат был зарегистрирован - причём меньше двух недель назад, - на имя некоей одинокой пенсионерки, проживающей в Нанте... Проверка показала, что Дюпон представила, заказывая сотовую линию, узнанный ею каким-то образом - дело для преступных структур нехитрое, - номер кредитной карточки этой женщины без её ведома. Было ясно, что линию на чужое имя она оформила для того, чтобы иметь телефон, не дающий криминального ориентира: сама она была хорошо известна полиции.
  Дальше - остальные звонки, сделанные и полученные ими. Были контакты с телефонами в нескольких странах, и общая полицейская база данных Евросоюза позволила определить, что убитые связывались с лицами, известными органам правопорядка, включая крупномасштабных криминальных лидеров. Кроме этого - звонки и сообщения по месту жительства каждого из них, но они почти прекратились шесть дней назад. Значит, они именно тогда съехались сюда - видимо, чтобы принимать то, что поступало на хранение, в тайник, заранее заготовленный освоившим этот сарай на островке Бланшаром, - и не очень хотели в это время поддерживать интенсивную связь с "непосвящёнными"... Клодин Дюпон звонила, в том числе позавчера, в понедельник, и вчера утром, меньше чем за сутки до своей гибели, некоему банковскому служащему Филиппу Монье - программисту по специальности, - в городе, в котором она сама жила и куда часа полтора езды отсюда. "Клемен, ты завтра же допросишь этого человека, - распорядился комиссар, - съездишь к нему, предварительно позвонив и назначив встречу. Не исключено, что там были и личные отношения, но такая связь давала ей возможность доступа к счетам довольно многих людей. Выяснишь, чем конкретно она интересовалась".
  Начиная с пяти вечера накануне больше не было ни одного телефонного контакта остальных троих между собой. "Значит, - сказал Рене Клемен, - начиная самое позднее с этого момента они, очень вероятно, находились вместе. Как минимум Массо, Демере и Маро... ну, и Бланшар, наверное, тоже, он же там систематически ночевал... Насчёт Дюпон неясно, но они зачем-то собрались в этой избушке, в которой и были взорваны ночью. Собрались, вероятно, на какое-то экстренное совещание". - "Да, очень похоже" - отозвался комиссар.
  Но на довольно однообразном фоне бросалось в глаза, что на телефонной распечатке Клодин Дюпон и вчера вечером, и даже сегодня, то есть после её гибели, обнаружились звонки, и даже многочисленные. Накануне около восьми вечера с её аппарата был звонок в справочную, затем, в 8.14, - на стационарный номер, судя по цифрам, в городке, близ которого произошёл взрыв. Примерно через полчаса кто-то звонил ей с мобильного. Через семь минут после этого она дала на этот мобильный SMS. Потом никаких звонков ни ей, ни от неё - до её гибели и ещё часов девять-десять, но, начиная с одиннадцати ноль четырёх утра и до часа ноль семи - то есть в течение двух с небольшим часов, - на её номер было четырнадцать звонков с одного и того же номера - с того же мобильного, что и вчера вечером. Последние два звонка - чуть больше часа назад: сейчас было четверть третьего. Больше не звонили. Впечатление создавалось такое, что отчаянно пытались пробиться, но потеряли надежду.
  - Я займусь вплотную этими номерами и их владельцами? - полувопросительно сказал Брюне.
  - Давайте все втроём займёмся и ими, и личностями владельцев, - ответил комиссар. Они сели за один стол и заработали с азартом. Домашний номер принадлежал супружеской чете Винсен, живущей действительно в том самом городке, недалеко от центра. Подняли одновременно разные файлы данных. Так. Винсен Андре и Луиза. Именно Андре Винсен был владельцем и мобильного телефона, с которого были недавно сделаны четырнадцать звонков. Он - химик и фармаколог, заведует одной из двух главных городских - относящихся к муниципальному ведомству, - аптек. В информации об этой аптеке значилось, что в ней имеется химико-фармакологическая лаборатория, в которой изготавливаются препараты. Полицейские переглянулись.
  - В такой лаборатории вполне можно изготовить взрывчатый снаряд именно того самого типа, - сказал Рене Клемен. - Особенно если работать будет профессиональный химик.
  - Да, - ответил комиссар, - информация интересная. Но не будем спешить, узнаем об этом Винсене по возможности побольше.
  Он вычеркнул эту аптеку из списка оснащённых лабораториями объектов, куда надлежало послать сотрудников, НЕ принадлежащих к его личной маленькой бригаде. Этой аптекой и её заведующим они займутся сами.
  В течение минут двадцати, просмотрев с полтора десятка файловых документов - от муниципальных до банковских, - удалось собрать довольно отчётливую мозаичную картину жизни этой семьи. У Андре и Луизы Винсен двое детей, дочь в частном коллеже, в шестом классе, сын в старшей детсадовской группе. Родители Андре живут в соседнем городе, Луизы - в другом департаменте. Ещё несколько семей относительно близких родственников, в том числе одна семья в Париже. Оба - единственные дети у своих родителей. Она старше его на четыре года, по специальности - экскурсовод по различным достопримечательностям средневековья, работает в комплексе замков неподалёку. Ни у самой супружеской пары, ни у тех, с кем она имеет родственные связи, нет ни судимости, ни вообще каких бы то ни было осложнений с законом. Из скудных муниципальных характеристик явствовало, что Винсен - хороший специалист, с людьми ладит удовлетворительно, пользуется уважением тех, кем заведует, - впрочем, в аптеке едва ли может быть большой коллектив, две-три ассистентки разве что... Теперь его жена. О ней тоже хорошие отзывы. Знает материал, умеет интересно преподносить то, о чём рассказывает. Владеет английским, поэтому часто назначается вести иностранные группы. К новым местам и условиям адаптируется не легко, лучше её не переводить часто с объекта на объект...
  Семья удовлетворительно обеспеченная, не более того - состоятельной не назовёшь, зарплаты приличные, но не сказать, чтобы высокие... Побочных доходов нет, крупных банковских операций тоже. Стандартные движения на счету. Летом, правда, месяца полтора назад, поступила оплата пребывания в гостинице "Холидэй-Инн", относящейся к комплексу Евродиснея, - судя по цене, семья несколько дней была там вчетвером. Видимо, ездили с детьми в Диснейлэнд. Да, точно, вот и оплата услуг туристического агентства - наверное, семья Винсен брала полуорганизованный тур, с детьми так удобнее, в этих парках аттракционов обычно предусматриваются разные льготные очереди и тому подобное для посещающих группами...
  Так, теперь телефонные распечатки. Номера, с которыми были контакты, идентифицировались без проблем. Тоже ничего особенного - до вечера накануне. Созванивались между собой, со своими родными, в том числе со старшей дочерью, у которой уже два года был свой сотовый аппарат, - ну, это дело обычное... Воспитательница сына, классная руководительница дочки. Ещё несколько номеров тех, с кем закономерны были разговоры по работе. У Андре Винсена на мобильном - ещё ряд телефонных контактов, впрочем, некоторые из них и на стационарном. Путём интернетных манипуляций Брюне их успешно объединил. Почти все эти люди играли в окружной лиге по настольному теннису. Сам Винсен - это выяснилось легко, - тоже играл в команде своего городка, его имя значилось на теннисном сайте в отчётах о некоторых матчах и турнирах. Игроком он был, видимо, неплохим. Брюне выписал имена и номера телефонов его товарищей по клубу.
  Да, решительно ничего криминального и даже отдалённо напоминающего криминал - до вечера накануне. А тогда началось... Звонок с телефона Дюпон в восемь четырнадцать. Пятиминутная - приблизительно, - беседа. И минут через двадцать после её окончания, с телефона семьи Винсен, - звонок в справочную и затем восемь звонков, безуспешных, непринятых, с длительным ожиданием, - на один и тот же номер. По всем признакам, не частный. Да, так и есть... Но... ещё одна неожиданность, к чему бы, спрашивается? - оказалось, это был номер окружной телевизионной студии, и добавочный - детского канала! Да, там, конечно, распределитель бесед, понятно, что дозвониться очень трудно, да и зачем было этому Винсену - или его жене, кто знает, - звонить туда вечером, неужели не ясно, что не ответят? Или в надежде поймать кого-то засидевшегося?.. Но факт: восемь звонков на детский канал. И после восьмого, практически без перерыва, - звонок с его мобильного на мобильный же телефон Дюпон. А ещё через семь минут - сообщение, SMS, от неё Винсену... Да, значит, не жена, а именно он сам и звонил с домашнего на студию... Потом всё. До половины двенадцатого ночи, когда был звонок на стационарный, домашний... откуда? Из аптеки, где Винсен работает. "Значит, он был там ночью, оттуда звонил жене, - сказал Клемен. - Но, с другой стороны, если бы он фабриковал там что-то преступное, то ни в коем случае не должен был звонить. Он не мог не понимать, что выдаёт себя: звонки фиксируются, это все знают".
  - И получается абсурд, - откликнулся Брюне. - У человека, причастного к этому взрыву, менее всего можно было бы ожидать контактов с кем-либо из погибших. Тем более, - добавил он, - что это и не по его инициативе - чтобы, скажем, заманить куда-то, - а наоборот, именно она ему и звонила...
  - То есть, во всяком случае, звонили с её телефона, - вставил любивший точность комиссар. - Но вероятнее всего, конечно, что она сама.
  - Но, так или иначе, абсурд в квадрате. И при чём бы тут детский канал?..
  А потом, с утра, сегодняшнего утра, ровно с восьми часов, с мобильного телефона Винсена было, с небольшими интервалами, семнадцать звонков на телестудию, туда же, на детский канал. И он, в конце концов, пробился, ибо последний звонок - в одиннадцать, - был принят. Состоялся краткий, двухминутный разговор. И после этого почти сразу же началось названивание на номер Клодин Дюпон. Четырнадцать раз. Безрезультатно, разумеется, - она была уже убита. После часа ноль семи эти звонки прекратились... Около половины второго был, однако, ещё один звонок с мобильного номера Андре Винсена - в кредитную компанию. Пятнадцатиминутный контакт; ну, наверное, он просто дожидался довольно долго на линии... Пока бесполезно строить домыслы, зачем ему понадобилось туда звонить и связано ли это с Дюпон или телестудией...
  Кроме того, утром и с домашнего телефона тоже дозванивались до детского канала, правда, всего семь раз. Ещё один утренний звонок - на телефон некоей Адель Клейн. Выяснилось, что это сотрудница жены Винсена... И были два звонка на этот домашний номер из аптеки. Получалось, что сам Винсен, видимо, был на работе, звонил два раза жене, а она осталась дома и тоже звонила оттуда на телестудию.
  Было очевидно, что телефонный контакт Винсена с Клодин Дюпон и эти звонки на детский канал самым прямым образом связаны между собой.
  - В ближайшее время, - сказал Клемен, - мы должны будем поговорить и с самим этим Винсеном, и с его женой. И хорошо, если в нашей группе будет женщина.
  - Да, сейчас я вызову Натали Симоне, - откликнулся комиссар.
  Натали Симоне считалась очень хорошим аналитиком. Менар позвонил ей, и она через несколько минут пришла - сорокалетняя стройная, с умными глазами и аккуратно уложенными тёмными волосами женщина в неброских, стандартного цвета джинсах и джинсовой же, в тон им, блузке. Её посвятили в курс дела.
  Было три часа. Чтобы не пробиваться через распределитель бесед, комиссар запросил и быстро получил по факсу мобильные номера нескольких работников детского канала окружной телевизионной студии. Позвонил по одному из них; включил микрофон, чтобы остальные трое могли слушать разговор. Не называя своего имени, представился ответившей женщине следователем полиции. "Скажите пожалуйста, - спросил он, - не поступил ли к вам на канал сегодня телефонный звонок, который... ну, допустим, показался странным, необычным в какой-то мере?"
  - Знаете, в том-то и дело, что был один звонок, - живо, даже с некоторым интересом откликнулась она, к его радости. - Сейчас, подождите... это не я разговаривала... Николь ещё здесь?.. Николь, иди сюда...
  После нескольких секунд перешёптывания Николь взяла трубку.
  - Да, слушаю... добрый день... Да, понимаете, часов в одиннадцать звонил какой-то мужчина, хотел узнать, приедут ли к нему - сегодня же, вечером, - взять какое-то семейное интервью. Насчёт поездки в Евродисней... У нас никто не организовывал ничего подобного, я уточнила на всякий случай... Он был крайне обескуражен, мне кажется. Его, может быть, разыграли... и вот что, я припоминаю, он ещё спросил - так, значит, нет у вас программы популяризации Диснейлэнда?.. Так он выразился. Кто-то ему голову морочил, наверное...
  - А что за человек? Он назвался? - спросил комиссар.
  - Нет. Может быть, просто не успел... Так получилось, что я его прервала сразу, когда он заговорил об интервью... Потом, когда я ему сказала, что нет никакой программы, он сконфузился очень, попрощался сбивчиво... Даже жалко стало - посмеялись, наверное, над человеком...
  Отключившись, комиссар сказал:
  - Более или менее ясно, что эта Клодин Дюпон, позвонив вчера по номеру семьи Винсен в восемь вечера, представилась сотрудницей детского канала и предложила интервью - видимо, в связи с их семейной поездкой в Евродисней... Натали, вы ещё не знаете - они ездили туда в июле, на банковской распечатке фигурирует оплата гостиницы и посещения парка...
  - Откуда Дюпон узнала об этом - вопрос отдельный, - вставил Клемен, - но я думаю, что ей удалось получить распечатки движений на его счету. Она имела позавчера и вчера контакт с программистом банка - того самого банка, через который Винсен и его жена получают зарплату.
  - Более важно - зачем ей это понадобилась? - отозвалась Натали Симоне.
  Клемен медленно, раздумывая по ходу формулирования, проговорил:
  - Она, судя по тому, что рассказала сейчас эта женщина с телеканала, условилась с ним - или хотела условиться, - о пребывании дома... его самого и, повидимому, всей семьи. Мне лично это кажется похожим на... скажем так, на ловушку. Сыграть на тщеславии людей, которые захотят, допустим, показаться на телеэкране... и предпринять против них, собравшихся дома вместе, некую акцию. Конечно, твой вопрос, Натали, остаётся в силе: ЗАЧЕМ?
  - Иными словами - чем эта семья могла переступить им дорогу, - так же медленно и задумчиво произнёс Жозеф Менар...
  Он позвонил по служебному номеру, велел организовать возможность прослушивания стационарных телефонов в том квартале, где жила семья Винсен, и сотовых, содержащих в конце номера ту комбинацию из трёх цифр, которая была у Андре Винсена. Брюне настроил аппаратуру на нужные линии.
  Вслед за этим комиссар набрал номер аптеки. "Проверю, на работе ли он сейчас". Очень быстро ответил молодой женский голос. "Здравствуйте, - сказал Менар. - Мне дали телефон вашей аптеки, у вас можно, я слышал, получить консультацию по лекарствам. Мог бы я записаться ещё на сегодня?" - "К сожалению, на сегодня нет, - ответила девушка. - Господин Винсен, заведующий, сейчас не на месте, и завтра тоже ещё не ясно, будет ли..." - "Вот невезение, - с жалобной ноткой в голосе вздохнул комиссар, - у меня сильное кожное воспаление, мне достаточно срочно нужна была бы консультация..." - "Позвоните завтра, - сказала девушка, - возможно, господин Винсен завтра уже выйдет на работу... ну, послезавтра в крайнем случае. Вообще действительно жалко. Если бы вы утром позвонили... он утром был на работе, но ушёл часам к двенадцати...". Менар опять вздохнул. " Ну что ж, спасибо, всего доброго. Я позвоню, если не успею к тому времени проконсультироваться в другом месте".
  - В двенадцать ушёл, но с утра был на работе, - сказал комиссар, положив трубку. - В принципе, это и так было ясно, потому что были звонки из аптеки на его же домашний номер... Значит, будучи на работе, дозванивался до телеканала. Вообще эти настойчивые звонки характерны для тревожных по натуре людей... Но, как бы то ни было, дело обещает быть весьма нестандартным...
  - Его уход с работы в полдень, - вставила Натали Симоне, - совсем не обязательно связан с какими-то планами. Это может быть вызвано неким перенапряжением и желанием отдохнуть. Хорошо бы проверить, дома ли он сейчас...
  - Это я могу сделать, - хитро улыбнувшись, сказал Брюне. - Я заходил на сайт, где отчёты о его лиге, и, кажется... Минуточку... - Он опять быстро открыл этот сайт. - Да, точно, вот здесь сообщение о сдвиге игры, и речь как раз об игре его команды... Вы позволите, господин комиссар?
  Менар доверял тем, из кого формировал следственные группы. "Действуй" - сказал он, не уточнив, что собирается делать Брюне. Тот набрал домашний номер Винсенов. К телефону подошла женщина с очень приятным голосом, в котором чувствовался оттенок испуга. "Это мадам Винсен?.. Здравствуйте. Можно поговорить с вашим супругом?" - "Он спит, - ответила она чуть виноватым тоном, - но, если что-то срочное, хотите, я разбужу?.." - "Нет, ничего срочного. Я из федерации настольного тенниса. Передайте ему, пожалуйста, что ближайшая игра лиги переносится на следующее воскресенье, на три часа. Это я на всякий случай звоню, на сайте уже написано. Если ему не совсем удобно в это время, пусть он позвонит в федерацию, подумаем, что делать" - "Да, конечно, - сказала женщина, - я ему передам, спасибо". - "Всего доброго, мадам Винсен".
  - Он дома, - заключил Брюне. - Это точно. Спит, но она сама предложила разбудить, если надо.
  - У вас, Натали, хорошая интуиция, - сказал комиссар. - Он, очень возможно, отдыхает сейчас после некоего очень сильного стресса.
  И они вчетвером приступили к предварительному анализу поведения этого ещё не знакомого им Винсена. Ибо он был единственным живым на текущий момент и живущим поблизости человеком, чей контакт с погибшей криминальной пятёркой был достоверно установлен и чьи уже зафиксированные действия - то есть телефонные звонки, - так или иначе укладывались в некую цепочку, в которой можно было попытаться нащупать внутренний логический стержень.
  Первое, прямое впечатление давало картину действий человека, подозревающего нечто недоброе и очень желавшего удостовериться, что угрозы, которой он опасается, на самом деле нет. Ему предложили быть назавтра дома вместе с близкими; и он, по всей видимости, сомневался, так ли это безобидно, как, быть может, подумалось сперва?.. Он стал звонить на телестудию - узнав, наверное, номер в справочной, - не сразу, а минут через двадцать после разговора с Дюпон. Может быть, что-то обдумывал... А может, сначала и не заподозрил опасности, но чуть отступя - внезапно испугался... чего именно? Того, что хотят собрать семью вместе... и этой анонимности звонка, ведь он был сделан с мобильного номера... Испугался - и стал дозваниваться до детского канала, надеясь, что там подтвердят: да, это мы... Тогда можно успокоиться, тогда - даже если их хотят втянуть в некое коммерческое мероприятие, чтобы потом долгие годы одолевать рекламными проспектами в почтовом ящике и прилашениями на разные там презентации, - это всё-таки не страшно, это, так или иначе, официальная инстанция, а не что-то тёмное и опасное... Но попытки дозвониться были, разумеется, безуспешными - вечер, кто ответит?.. Он - что поделать, - позвонил на мобильный этой Клодин Дюпон: наверное, хотел ещё раз поговорить, выяснить что-то... SMS этот она дала на его мобильный - может быть, это он попросил, надеясь увидеть в сообщении атрибуты чего-то успокаивающе ведомственного... Но тщетно. Он ведь и потом, сегодня утром, на студию дозванивался, чтобы в конце концов услышать, что ни о каком интервью там и знать не знают... К ночи же он зачем-то поехал в свою аптеку.
  - В общем, - усмехнулся Клемен, - если бы нам понадобилось выстроить классическую схему типа "кому произошедшее выгодно и кто имел средства сие содеять", то этот Винсен - первая из возможных кандидатур. Взрыв в сарайчике ликвидировал тех, кто вводил его зачем-то в заблуждение насчёт этого детского канала - очень возможно, подготавливая нечто против него лично и его семьи. А кроме того, он химик, располагает лабораторией, да к тому же и находился там, в своей аптеке, ночью; то есть имел возможность создать взрывчатый снаряд. Но это явно тупиковая версия. Ведь он - так логически выходит, - не мог иметь ни малейшего понятия ни о том, кто такая на самом деле эта звонившая ему женщина, ни о том, где она - да и вся эта пятёрка, о существовании которой он тоже и догадываться не мог, - будет находиться в ближайшие часы... уж если бы даже ему и пришло в голову кого-то убивать... Ну, и потом, разумеется, совершенно не тот типаж. Реально это мог сделать человек с серьёзным криминальным или боевым опытом, а не... - он не договорил, но было ясно, что он имеет в виду "не мирный интеллигентный обыватель".
  - Именно не тот типаж, - вставил Брюне, - а к тому же из аптеки он звонил домой, и ты же сам сказал недавно: если бы он делал в своей лаборатории что-то преступное, то должен был бы стараться скрыть своё ночное пребывание там и ни за что не стал бы пользоваться аптечным телефоном... Хотя, - тут же осадил он себя, - тоже не факт. Человек в состоянии сильного стресса может подчас и грубо ошибиться...
   - Причины того, что ему, по всей вероятности, устраивала ловушку преступная группировка, не обязательно - и, интуитивно мне кажется, вряд ли, - имеют отношение к аптеке, да и вообще к его профессии, - сказала Натали Симоне. - И сама причинно-следственная связь между его разговорами с Дюпон и ночным посещением аптеки не обязательна.
  - Но, с другой стороны, - отозвался Менар, - психологически маловероятно, что он делал там ночью нечто совсем не имеющее отношение к этим телефонным контактам. Они его, по всему видно, очень беспокоили; и как же в таком состоянии заниматься чем-то нейтральным?.. Пока ясно только одно: в качестве убийцы Винсен логически исключается, тут я с тобой, Клемен, полностью согласен. Ну, а в качестве возможного изготовителя снаряда? Тоже, конечно, целый букет странностей... Знаете что, ребята, - вдруг, очень оживившись, предложил он, - сыграем-ка в бумажки.
  Они не впервые работали вместе и "игрой в бумажки" называли пристрелочную перекличку версий: каждый конспективно записывал свои соображения, а потом они проверяли, насколько их мнения совпадают или складываются в некую цельную конструкцию.
  Минут через десять комиссар, собрав, прочитал вслух все четыре исписанных листка, включая свой. И оказалось, что все четверо мыслят более или менее в одном ключе. Если Винсен готовил взрывчатку, то - для кого? Только для тех, кому зачем-то нужно было уничтожить ячейку Дюпон. Если же так, можно бы предположить, что здесь действует ещё одна бандитская группировка. Но это практически исключалось, поскольку, как доложили Менару на месте происшествия, убийцу не сопровождал на всякий случай "отряд подхвата". Да и какое отношение к бандитским группировкам мог иметь Винсен, и каким образом они вообще с ним соприкоснулись? Очень маловероятно, что человек, у которого до сих пор, насколько это поддаётся прослеживанию, не было контактов с криминальным миром, а к тому же семейный и нормально обеспеченный, вдруг по собственной воле стал бы в целях, скажем, дополнительного заработка погружаться в тёмную и опасную преступную стихию, выполняя некие "заказы" бандитских структур или снабжая их материалами из своей аптечной лаборатории. Да и самим "структурам" ничто подобное сколько-нибудь систематически не могло быть нужно. Для них это было бы нонсенсом: всё равно что, имея сверхсовременный компьютер, пользоваться пишущей машинкой времён Марка Твена. Значит, даже если Винсен, допустим, конструировал в своей лаборатории снаряд для данного убийства, то НЕ в силу постоянных связей с некоей военизированной мафией. Такие связи - неправдоподобны. Нет, у него мог быть только разовый - и, наверное, вынужденный, - контакт с каким-то бандитским элементом. Для разовой же акции, при совершении которой, видимо, была запланирована имитация "дилетантского" убийства.
  И ключевым, тупиковым был вопрос: как же эти гипотетические убийцы из некоего криминального звена, враждебного группировке Дюпон - даже если бы это, отмахнувшись от логики, и предположить, - вышли на Винсена и заставили или побудили его работать на них?
  - Да, мы все думаем примерно одно и то же, - сказал комиссар. - Пока остановимся на этих соображениях, чтобы не впадать в спекулятивные домыслы. Тем более, что мы должны учитывать: само сознательное участие Винсена в подготовке убийства - пока что лишь гипотеза, основанная на том, что у него лаборатория и что ночью он был в аптеке. И я предполагаю, что он сам - когда мы будем, и очень скоро, с ним разговаривать, - объяснит этот свой ночной приезд в аптеку какими-то НЕ криминальными причинами. Факт, что утром он был на работе, сейчас - дома. То есть не скрывается. Отсюда - две возможности. Вариант "А": он, при всём весьма подозрительном характере этого ночного пребывания в аптеке, всё же ни в чём не виновен, и от органов правопорядка ему нечего скрывать. Вариант "Б": он совершил некие противозаконные действия, но у него есть "легенда", с помощью которой он надеется всё объяснить, и он замёл - или думает, что замёл, - уличающие его следы...
  Клемен позвонил домой, сказал жене, что задержится допоздна. Комиссар и Брюне спустились на крыльцо выкурить по сигарете - Натали недолюбливала дым, и они, хоть и курили при ней, когда не было выхода, старались делать это по возможности меньше.
  - Ну, поехали дальше, - сказал Менар, вернувшись в комнату. - Попробуем разобраться с тем, что он делал сегодня.
  С утра и сам Винсен, будучи на работе, и параллельно его жена из дома, интенсивно дозванивались до телеканала. Да, жена тоже - значит, она посвящена в эти его заботы. Потом он прорвался, говорил с этой Николь... потом два с лишним часа звонил Дюпон на мобильный номер... Про взрыв он, даже если и не был сам к нему причастен, вероятнее всего, узнал, поскольку об этом было сообщение в интернете; но, судя по этим звонкам, он не знал, что она среди погибших... Потом прекратил дозваниваться. Прекратил, видимо, отчаявшись. Так и не узнав подоплёку этого её звонка вечером и этой лжи насчёт детского канала и интервью. Оставшись в жуткой неопределённости - не планируется ли что-то против него, а может быть, и близких?..
  А этот звонок в кредитную компанию... может быть, он чего-то опасался со стороны Дюпон, подозревал, что она знает номер его карточки?.. Что ж, это можно будет узнать, поговорив с ним. В компанию обращаться не стоит, учитывая секретный характер расследования.
  - Но он, так или иначе, остался на тот момент в неопределённости, - сказала Натали, - и в свете этого странно, что он смог заснуть... он же спит, жена сказала. Даже очень уставший человек, если он чего-то сильно опасается, спать не станет.
  - И в полицию они не обращаются, при всех своих опасениях, - заметил Брюне. - А это было бы самым естественным для семьи, которая чувствует себя под угрозой и которой при этом нечего скрывать.
  - Да, Бернар, и эта деталь примечательна. Итак, - подытожил комиссар, - то, что мы знаем о его действиях, наверняка говорит о том, что он, начиная с того звонка Дюпон, сильно обеспокоен чем-то. Или имитирует сильную обеспокоенность; но, впрочем, если ему надо что-то имитировать, то и это, во-первых, не от хорошей жизни, а во-вторых, - задумчиво добавил Менар, - во-вторых, имитировать, то есть создавать легенду, имело бы смысл только после взрыва, если этот Винсен как-то к нему причастен; а он давал настойчивые звонки на телеканал ещё до происшествия. Значит, беспокоился о чём-то на самом деле. Конечно, - многозначительным тоном добавил Менар, - остаётся некоторая вероятность того, что он планировал уже тогда нечто противозаконное... в этом случае он мог уже в те минуты прибегать к неким инсценировкам... Правда, семья, по всему выходит, совершенно не криминальная, а значит, они были неожиданно втянуты во что-то такое, с чем по своей воле соприкасаться не стали бы. Далее, он действительно не обращается в полицию; но причиной этому может быть не только то, что он сам в чём-то якобы замешан. Не менее возможен обывательский страх, что, соприкоснувшись - допустим, - с чем-то тёмным и опасным, он, "настучав", подвергнется непредсказуемой мести; то есть лучше сидеть тихо. Мне приходилось сталкиваться с людьми, рассуждавшими таким образом, и, надо признать, логика тут есть: закон не всегда и не от всего может защитить... Наконец, вы, Натали, правильно отметили: этот его дневной сон едва ли согласуется со стрессовым состоянием...
  - Не согласуется, - подхватила Натали Симоне, - и мне лично, в свете этого, кажется, что сейчас он уже не на самом пике волнения. Имеется некий "успокаивающий", "обнадёживающий" фактор, позволяющий ему отчасти расслабиться.
  - Да, интересно, - сказал комиссар, - и встаёт вопрос, не обнадёжило ли его - сколь бы странным это ни выглядело, - именно то, что он узнал о взрыве. То есть, - продолжал он размышлять вслух, - не надеется ли он на то, что это убийство избавило его от некоей грозившей ему опасности. Иными словами - не знал ли он всё же куда больше, чем мы предполагаем...
  - Что будем делать? - спросил Клемен. - Поедем к нему вечером, допросим его и жену?..
  - Я полагаю, мы сделаем это завтра, - ответил комиссар. - Мне кажется более правильным проследить, что он предпримет в ближайшее время.
  - 16 -
  Проснувшись, Винсен позвонил родителям... "Папа, у вас всё нормально? Пригласил бы вас, только у нас тут, понимаешь, сложности начались..."
  - Что случилось? - обеспокоенно спросил отец.
  - Да с электрической сетью какие-то неясности, вплоть до того, что она может полностью полететь. Видимо, мощность недостаточная. Сегодня ждём, после восьми, электрика, он проверит, и, может быть, всю проводку придётся переделывать.
  - С чего бы это ей вдруг полететь? У вас же только два компьютера, - удивлённо сказал Винсен-старший. - У людей по несколько на семью, и ничего, прекрасно сеть выдерживает...
  - Не знаю, папа, я в этом не понимаю решительно ничего. Может, от дома зависит - дом старый...
  - Давай-ка, Андре, я приеду и посмотрю, а то эти электрики навешают тебе лапшу на уши, чтоб ты согласился на большой ремонт, и обчистят на пять тысяч евро. Именно потому, что ты не понимаешь.
  - Но факт, что у нас действительно уже дня два то и дело отключается, - сказал Андре. - И невозможно жить, совершенно не доверяя специалистам... - Доверие доверию рознь, - помедлив несколько секунд, заговорил отец. - Конечно, ни врач, ни автомеханик, ни электрик не сделают и не посоветуют ничего опасного или вредного: мало у кого совести уж совсем нет. Они вам усилят сеть, сделают всё нормально и безопасно, в этом смысле - почему не поверить? Но вопрос в том, насколько необходимо капитально ремонтировать. Тебе, очень возможно, хорошо сделают далеко не позарез нужные вещи, и всё будет работать, но ты не узнаешь, что переплатил и что всё бы, может, работало точно так же, если б они только где-то в одном месте проводку поменяли, а не во всей квартире...
  - Ну, и какой же выход?
  - Я же тебе только что сказал - давай я приеду и взгляну, что там за неполадки. Я инженер.
  - Папа, - сказал Андре, мысленно бросая на воображаемый стол то, что было козырным тузом его аргументации, - ты, конечно, инженер, но не техник, тем более - не электротехник. И ты прикоснёшься к нашей проводке не раньше, чем усыпишь меня и Луизу сонным газом, тем самым, который феминистки, кажется, рекламируют... Потому что это опасно. Ты вот что... ты помнишь Робера?..
  Это был тот самый погибший автомеханик, про которого Андре рассказал Луизе.
  - ... Даже он не знал всей специфики работы с электричеством. А он был техником. Тем более - ты... я уж не говорю о себе.
  - Да, я тебя отчасти понимаю, - озадаченно сказал отец.
  - И деньги - это всего лишь деньги, мы заплатим и забудем о них. На безопасности не экономят.
  - Ладно, - вздохнул Винсен-старший. Воспоминание о Робере, с которым они были очень хорошими приятелями, выбило его из колеи где-то на четверть минуты. - Ладно... но ведь если ремонт, то вы, получается, без электричества сидеть будете несколько дней?
  - Может быть, и так. Может даже так случиться, что детей увезём к Полине, в Париж на это время.
  - Постой, Андре, а почему не к нам, если так?
  - Потому, папа, что мы, чего доброго, сами к вам сбежим, чтобы иметь возможность душ принять хотя бы. И как же вшестером в квартире на две с половиной комнаты несколько ночей?... И к тому же, им тогда в школу и в садик в это время всё равно не ходить, так пусть погуляют по Парижу. Может, ещё в парк Астерикс их Полина свозит...
  - Мало вам Диснейлэнда, не нагулялись? - с доброжелательной иронией произнёс отец. - Но, в принципе, есть резон в том, что ты говоришь. Ладно, позвони, когда что-то выяснится.
  - Конечно. Маме привет...
  Надо же, отец ничего про взрыв не сказал... может, новости не слушали... да нет, мама-то слушает; впрочем, наверное, они утром узнали и как-то уже об этом подзабыли за несколько часов... Разговор с отцом оставил в душе хорошее чувство. Отец умён, надёжен, тактичен, прислушивается к логике и умеет не навязывать помощь, если ему приводят разумные доводы, что этой помощи не нужно... Да, пришлось лгать и ему, но Винсен подумал сейчас, что, может быть, со временем всё-таки расскажет папе о случившемся. С мамой - сложнее, но отец сумеет воспринять это спокойно и стойко... Или - не надо? "У отца была стенокардия, нужны ли ему эти переживания только из-за того, что мне хочется разделить бремя ещё с кем-то из близких?.."
  А теперь - позвонить тёте, в Париж. Он набрал номер. Полина ответила сама, после полутора гудков.
  - Вот ведь совпало, - произнесла она. - Я сама хотела звонить. Только сейчас услышала по телевизору про этот взрыв... что там у вас делается, с вами всё в порядке?
  - Полина, с нами всё нормально... но у меня есть к тебе просьба... - Он повторил ту самую ложь насчёт электричества.
  - Понимаешь, у нас будет тут, наверное, дым коромыслом, и провода наружу, кроме всего прочего... Если придётся делать этот ремонт, - могу я привезти детей деньков на пять к тебе?
  - Конечно, привози, о чём разговор!..
  Полина была на три года младше мамы Андре. Во времена его детства она жила поблизости, он часто бывал в её доме, и тётя усвоила по отношению к нему полуматеринскую роль. С юности он часто переругивался как с мамой, так и с ней, "чтобы отстали и не учили жить", но всё это было по-свойски; по большому счёту они были очень близки. Она жила вдвоём с мужем на бульваре Сен-Дени. Их сын, двоюродный брат Андре, жил неподалёку и часто приводил к ним двенадцатилетнюю дочку. "Может быть, Жюстин с ней будет интересно" - подумал Винсен. Полина, проработав лет сорок учительницей начальных классов, вышла совсем недавно на пенсию. Она любила детей, и Винсен знал, что тётя с удовольствием примет внучатых племянников. После разговора о том о сём они условились, что он, по всей видимости, привезёт Жюстин и Пьера назавтра часам к одиннадцати-двенадцати.
  Он вышел в гостиную. Луиза и Жюстин сидели там, Пьер, вздремнувший часа полтора назад, ещё спал в своей комнате. Дочка метнулась навстречу, очень взволнованная - почти как горничная Жаклин Валье в аптеке...
  - Папа, папа, я только что узнала - от Бланш по фейсбуку... вот маме едва успела сказать... у нас же тут неподалёку страшный взрыв был, пятеро убитых, в лесу!
  Винсен взглянул на Луизу: сумела ли она - якобы только-только услышавшая об этом от дочери, - разыграть естественную для мирной интеллигентной женщины реакцию?..
  - Подумай, Андре... надо же, кошмар!.. - Да, она вроде бы изобразила ужас вкупе с недоумением.
  - Да я, представьте, уже с утра знаю... вам забыл рассказать, когда пришёл, - отозвался он, махнув рукой, как бы в укор себе за эту забывчивость. - Девушки в аптеке увидели в интернетных новостях... Видимо, война мафий...
  - Папа, - Жюстин потеребила его за руку, - это ведь та избушка, где тот рыбак жил... ну, про которого ты рассказывал однажды?..
  - Да, - сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. - Та самая избушка, только не жил он там, а якобы приезжал рыбу ловить.
  - И ты в том самом месте столько раз бывал? Не зная, что там на самом деле?
  "Она напугана тем, что можно, значит, ведать не ведая оказаться близ чего-то жуткого. Перед ней мысленная картина: её папа с корзинкой грибов, а метрах этак в десяти - тайник с бомбами и героином... Нет, это не детский, это очень взрослый страх. Страх непредсказуемости, невозможности контролировать... А я разве не испытывал нечто подобное тогда, в воскресенье, спешно уйдя от этого... Бланшара... по пути домой?.. Что ж, ей надо пройти через этот страх, найти для него место в душе, научиться жить с ним..."
  - Да, девочка моя, - ответил отец, сделав кистью правой руки движение в сторону, означающее "да, конечно, что тут поделать". - Да, девочка моя, довольно часто, собирая грибы, я там проходил, и немало других тоже. Мне самому страшновато стало от этой мысли, когда я узнал.
  "Да, совершенно правильно, именно так, не оставлять её наедине с этими её страхами, подчеркнуть ей, что нам, взрослым, тоже страшно. Она не маленькая, да, впрочем, и Пьер тоже отлично понимает уже, что мы не всё можем и не от всего способны защитить. Но мы вместе с ними - и испытывая уверенность, и содрогаясь от опасений..."
  - А сколько раз, - продолжал он, подойдя к столу и начиная намазывать сгущёнку на горячий сырник, - сколько раз ты проходила мимо того или иного дома, не зная, что там в этот самый момент кто-то умирает. Мы очень часто, сами не зная, соприкасаемся с... с болью, жестокостью, ужасом... ну, и иногда узнаём, что соприкоснулись, или что нас промчало очень близко... надо научиться с этим жить, Жюстин...
  В гостиную вошёл проснувшийся, ещё в пижаме, Пьер. Отец, взглянув на девочку, незаметно для маленького брата мигнул ей и провёл пальцем по краешку губ - не надо об этом при малыше... "Хорошо, что он появился, и хорошо для Жюстин, что мы её просим помочь нам не травмировать его этой жутью: мы полагаемся на неё, делаем своей помощницей и подключаем тем самым к полюсу силы, уверенности..."
  - Вот что, ребята, - сказал он им обоим. - Мы завтра утром отвозим вас в Париж, к тёте Полине, дней, наверное, на пять. Я сейчас договорился с ней.
  - Да, мама нам говорила, пока ты спал, - откликнулась Жюстин. - Давайте хоть погуляем там сначала.
  - Хорошо, доченька... На метро подъедем в центр, покрутимся там.
  - Андре, - сказала Луиза, - кто-то звонил, просил передать, что матч лиги откладывается на следующее воскресенье.
  - А кто это был? Он назвался?
  - Нет, но сказал, что из федерации.
  Винсен решил на всякий случай проверить в интернете, подсел к компьютеру. Памятуя о своей выдумке насчёт электричества, сказал Жюстин выключить телевизор и аппарат для просмотра видеодисков - не перегружать сеть... Зашёл на нужный сайт: да, действительно, игру решено перенести, и вполне естественно, что звонили, не полагаясь на то, что все заходят на сайт каждый день. И заботясь о том, чтобы наверняка сообщить, - мало ли, может быть, кто-то, поскольку не надо играть, успеет составить на ближайшее воскресенье какие-то семейные планы... "Смогу ли я играть? - подумал он. - До того ли мне? Подводить команду, конечно, не хочется, но дай Боже, чтобы не был я к тому времени арестован!.." - Ладно, ребята, теперь можете смотреть что хотите.
  "Вообще-то надо бы новости послушать: может быть, скажут что-то об ЭТОМ... Ладно, к семи... как раз выпуск будет..."
  Они сели полдничать. Чай, пряники, Луизины творожники... И опять тот самый мультфильм про снежную королеву; его упоённо смотрели вчетвером - в том числе Жюстин, которой Луиза велела, полистав её тетрадки, доделывать английский... "Мне не мешает" - заявила она, усевшись с тетрадью и книжкой прямо за стол, уставленный чашками и тарелками... "Ну, смотри, я проверю потом, - сказал Винсен, - впрочем, английский мама проверит..." После мультика Луиза просмотрела упражнения... да, нормально, несколько ошибок есть, но не от небрежности, девочка явно работала вдумчиво. Она действительно может одновременно и делать уроки, и поглядывать на экран...
  - Папа, - сказала Жюстин, - ты мне теперь помоги с вопросами, я сейчас принесу.
  - А в лесенки и змеи когда будем играть? - спросил её Пьер.
  - Не сейчас, - ответил вместо неё отец. - Ей уроки доделать надо, а ты пока сам поиграй. Усядемся часа через полтора.
  Мальчик опять включил полюбившийся мультфильм, а она побежала в комнату, принесла тетрадку в малиновой обёртке.
  - Папа, что такое метеорология?
  - Наука об атмосфере... ну, о погоде в том числе. Метеорологи, например, предсказывают погоду. Это что у вас за предмет такой?
  - Это к викторине... сейчас я вам расскажу... а что общего между метеорологией и тремя евангелиями?
  - Евангелиями? - удивлённо переспросил Винсен. - А впрочем, всё ясно, доченька. Метеорологи называются ещё и синоптиками. Синоптики - это "не видящие" на латыни. То есть, не видя, могут предсказать. А три из четырёх евангелий называются синоптическими. Потому что те, с чьих слов они написаны, - Матфей, Марк и Лука, - не видели Иисуса. Только Иоанн видел его и ходил с ним.
  - А, вот, значит, в чём дело, - обрадованно сказала Жюстин. - И то, и другое - не видя. На это далеко не все ответят...
  - Да что это за викторина? - спросила Луиза.
  - Викторина, мама, только месяца через полтора будет, в конце октября. По четырём евангелиям. Несколько школ участвуют. А эти вопросы - предварительные, за них тоже очки даются заранее... Я ответы и из Парижа смогу переслать по электронной почте.
  Жюстин училась в частной школе, где преподавались основы религиозной традиции.
  Как же с вами хорошо, думал Винсен... Не последним, не последним был вчерашний вечер, мы снова вместе! И пусть катится под самые крутые откосы гуманизм, цена которого - предательство тех, кого любишь! Сколь станет сил моих, - я не дам потащить на алтарь ни вас, ни себя! Сколь станет разума моего, - я не допущу, чтобы на нас охотились! Я не хочу, чтобы моя семья находилась под чьим-то прицелом! И чтобы мы, подобно зайцам, улепётывающим от гончих, бросили налаженную, светлую жизнь и спасались куда-то за леса и океаны... из-за того, что террористическая нечисть вздумала что-то затеять поблизости... Нет, я хочу, чтобы мы жили здесь, в безопасности, в уюте, в радости. Я хочу поехать всей семьёй - и бабушек с дедушками взять, - в дачный домик где-нибудь в Финляндии. Я хочу показать вам, детишки мои, Флоренцию, Петербург, Нью-Йорк... и так далее - весь мир перед вами! Я хочу любить Луизу!.. Я хочу, чтобы Мишель Рамбо опять измотал меня своими короткими подрезками... а я попробую накатами, и плоскими ударами... и подставкой... и как знать, чья возьмёт на сей раз... Хочу жить, а не выживать...
  Часов в шесть Жюстин уселась с тетрадками и книжками по математике и французскому за тот же самый стол. Луиза паковала два детских чемоданчика, чтобы не терять время утром и выехать к Полине в Париж с запасом времени. Малыш Пьер, когда закончился фильм, сначала притащил коробку лего и мастерил на ковре, а потом возился с пластилином. Андре с некоторой ленцой, но при этом и с любовным родительским интересом помогал ему.
  Потом, ближе к семи, - включил телевизор. Луиза подсела к нему. Они дождались через несколько минут телевизионного репортажа о взрыве на речушке за городком. "... Пепелище на месте взрыва было обнаружено в утренние часы группой молодых людей ... Имена убитых установлены, но на текущий момент не дозволены к опубликованию... Все пятеро погибших известны уголовной полиции и службам безопасности... Преступнику удалось скрыться... Окружные и муниципальные органы власти оказывают посильное содействие специализированной полицейской бригаде, ведущей расследование. Вместе с тем нужно отметить, что уничтоженная взрывом преступная группа вряд ли была связана с теми или иными местными очагами криминала... Детали убийства и возможные мотивы его совершения не вполне ясны и тщательнейшим образом расследуются..."
  - Вот так, - сказал Винсен, - практически ничего конкретного не сказали, да и не должны говорить...
  А в пол-восьмого сели, наконец, играть - все четверо, - в лесенки и змеи, играли разноцветными фишками и двумя кубиками - Пьер уже отлично умел складывать и пытался заранее просчитывать, сколько же клеточек ему остаётся до той лесенки, которая стремительно вознесёт его почти к финишу, и сколько ни за что не должно выпасть, ибо иначе угодишь на голову змеи и съедешь к её хвосту - быть может, в самый низ... Играли долго, и иногда, видя, что для малыша игра обретает черты сказки, у которой должен быть счастливый конец, старались - взрослые и Жюстин, - не сговариваясь, но прекрасно понимая друг друга, подстроить так, чтобы он выиграл. Но иной раз всё же не поддавались, и он пересиливал свою досаду, говорил - молодцы, что обогнали меня... И пожимал руку победителю, со спокойным достоинством принимая поражение.
  Сыграли несколько раз. Время перетекло за восемь, потом за пол-девятого. Темнота снаружи шелестела ветвями, стонала нечастыми гудками машин, стучалась в сердца взрослых неясным предчувствием чьего-то возможного прихода. Чьего-то... То ли полицейской бригады, то ли... некоей жути, призрак которой - пусть разумом Андре и Луиза понимали, что она изничтожена и никогда не явится за ними, - всё же грозился... и, казалось, нечто не имеющее очертаний всё же может возникнуть из мрака и потянуть к себе или пронзить бесшумным оружием... Они - стараясь делать это незаметно для детей, - переглядывались иногда, символически поддерживая тем самым друг друга, как бы сигнализируя друг другу, что тайна их страха разделена между ними пополам...
  Вот уже и девять, Пьер начал прикладываться головкой к столу: хочет спать... Луиза повела его умываться, чистить зубы, решив обойтись без купания. Жюстин села за свой компьютер... - Папа, вы с мамой не включайте пока свой, ладно? - попросила она... значит, поверила в перебои с электричеством...
  - Ты тоже ложись пораньше, - сказала ей Луиза. - Нам же завтра утром уезжать довольно рано...
  Десятый час. Андре и Луиза остались одни в гостиной. Можно было поговорить полушёпотом - Пьер спит, Жюстин слушает что-то... Винсен пересказал Луизе разговор с Мишелем Рамбо и мысли, захлестнувшие его душу. Рассказал о звонках отцу и Полине.
  - Если бы ты знала, насколько легче мне сейчас от того, что ты всё знаешь! - после полуминутного молчания сказал он. - Может быть, эгоистично - радоваться, что и на твои плечи пала эта ноша... но так я чувствую, мне адски трудно было бы... сейчас я понимаю, до чего это было бы невыносимо... оставаться наедине со своей страшной тайной.
  - Андре, достаточно и того, что ты был с ней наедине половину ночи, когда спасал нас. Достаточно и того, что ты, ни с кем не делясь, принял это решение и взял на себя немыслимый, безмерный кошмар! Я сегодня дома, собирая паззл с Пьером, занимаясь стиркой и прочим, не переставала вспоминать... и пыталась представить, ЧТО ты, должно быть, чувствовал вчера, после того звонка, уже ЗНАЯ... когда сидел с нами, и помогал Жюстин по географии... и испытывал ужас, думая, что, может, это последний раз... и собирался броситься из уюта, из наших объятий в ночную темень, преодолевая страх и слабость... Знаешь, меня это отчасти коснулось тогда, ночью, в момент пробуждения... тебя не было рядом, а на будильнике два часа ночи... и что-то во мне отозвалось - болью, страхом, надеждой, и... не знаю, не телепатически ли передалось: не звони, ни в коем случае не звони... Я не жила весь этот час... я тогда почти окончательно поняла: происходит что-то страшное. Но ждала тебя. Эта надежда - дождаться тебя... я ощущала её, как бабочку на ладони, как бабочку, которую и сжать страшно, и отпустить... страшно сделать движение, и надо сидеть, сидеть, сидеть не шевелясь... Она трепетала в полутьме, она связывала меня с нашей сладостной тихой, уютной жизнью, я должна была сберечь её - и не встала, не сдёрнула трубку... Мне хотелось пойти и посмотреть, спят ли дети, но я не позволила себе: если бы они проснулись, то вкусили бы вместе со мной то, что я чувствовала, - мне не удалось бы скрыть, ни за что не удалось бы... Зачем я рассказываю это тебе? Надо, чтобы ты знал: я тоже испытала свою долю ужаса... - Луиза смолкла на несколько секунд.
  - Это был, наверное, ещё больший ужас, чем мой, - тихо сказал он, потрясённый её экзальтированной, в определённой степени навеянной стилем читаемых ею романов, и в то же время бесконечно искренней, до последнего обнажения, речью. - Я хотя бы знал, что именно происходит, а ты была перед бездной неведения. Перед тем, чего я сам так боюсь... А знаешь, тебе твоя надежда казалась бабочкой, а у меня... у меня тоже были видения... - Он рассказал ей о золотистых, с немыслимо белыми остриями, сердцах-кинжалах, мечах и молниях... - ты и представить не можешь... я, вспоминая это сейчас, чувствую, что черпал в этих видениях силу, ту силу, которой раньше не знал за собой. Моё подсознание вытолкнуло их в помощь мне.
  - Я могу себе представить, - уткнувшись ему в плечо, ответила она. - Ведь и мне эта - тоже всплывшая из подсознания, как же иначе, - надежда дала силу: выдержать, не метаться, ждать... Я не хочу, не стану преуменьшать то, что тогда вынесла... я действительно слабая женщина... пусть я иногда этим чуточку кокетничала, но не притворялась же... и для меня это был предел ужаса, но это значит, что я всё-таки, получается, делила ношу с тобой. Мне очень, очень нужно знать и чувствовать, что делила - в тот страшный час, когда ты ринулся туда... в ночь... и защитил нас!..
  - Но ведь ты сама вырастила во мне защитника! - прошептал Андре. - Начала растить ещё тогда... помнишь тот случай?.. Обнимая - сбитого, поверженного ударом, не оставившим мне ни единого шанса... ЗАПРЕЩАЯ опасные игры... и сказав: если будет настоящая опасность - ты защитишь!..
   - А когда ты стал открывать дверь, - продолжала Луиза, - и я услышала, и побежала к тебе, - тогда сквозь бездну жути блеснула искорка счастья: я дождалась, самое страшное позади, мы рядом! Боже, сколько же силы это мне дало! Благодаря этому всплеску силы я и заставила тебя рассказать всё, и сумела осмыслить, принять, не упасть в обморок... Ты знаешь, что я никогда не хотела казаться сильной, но в те минуты... я же всё-таки не пала бесчувственным грузом на твои руки... Я же сумела помочь тебе и тогда - правда, скажи? Мне важно быть уверенной в этом!..
  - И ты ещё спрашиваешь? Ты - бесчувственным грузом?.. Мне, когда я вспоминаю прошедшую ночь и это своё возвращение, кажется иногда, что ты, именно ты и понесла меня на руках, обессиленного... Даже беспомощно лепеча, даже обречённо глядя! Больше нежности, больше поддержки дать невозможно. Я ожил и оттаял рядом с тобой...
   - Что ж... слава Богу, если так. И вот что пойми: не только ты изменился - мы оба. Не вздумай зацикливаться на том, что ты перешёл некую черту - один... Нет, я не пущу туда тебя одного, я - за тою же чертой.
  - Да, получается, что так... И ещё ведь в воскресенье утром, подумай-ка, мы были... теми, прежними. И, знаешь, как будто покинули мы тихий берег - и больше туда не вернуться, а он так близко ещё, так хорошо виден, а коснуться нельзя... Но вместе - не так страшно...
  - 17 -
  Было начало пятого, когда на записывающее устройство Бернара Брюне поступила запись телефонного звонка. С домашнего телефона семьи. Два мужских голоса. Принимающий номер - телефон квартиры родителей Андре Винсена.
  "Папа, у вас всё нормально? Пригласил бы вас, только у нас тут, понимаешь, сложности начались..." Голос достаточно молодой - ему только сорок, впрочем, - негромкий и вместе с тем напряжённый... - "Что случилось?" - более пожилой голос, тоже обеспокоенный. - "Да с электрической сетью какие-то неясности, вплоть до того, что она может полностью полететь. Видимо, мощность недостаточная. Сегодня ждём, после восьми, электрика, он проверит, и, может быть, всю проводку придётся переделывать..."
  Отец выражает недоумение - что могло случиться... Предлагает приехать,глянуть, что происходит с этой электрической сетью. Сын отговаривается. Комиссар Менар скептически покачал головой: возможно, Винсен -младший не хочет посвящать отца во что-то куда более серьёзное, чем неисправности с электричеством, которые служат, наверное, предлогом... интересно, зачем? Чтобы родители не приезжали пока?..
  Андре Винсен припоминает какого-то знакомого механика, по всей видимости, погибшего от неосторожного обращения с электричеством. Категорически отказывается подпускать отца к электропроводке. Винсен-старший сдаётся. Они обсуждают, что делать. "... Может так случиться, что Жюстин и Пьера увезём к Полине, в Париж на это время", - говорит сын. Ага, теперь, кажется, понятно: они хотят увезти детей, вот для чего, по всей вероятности, придуманы эти перебои с электричеством...
  - Полина - это его тётя, сестра матери, - сказал Брюне, когда телефонный разговор закончился . - Звонка электрику не было, во всяком случае с личных телефонов... Погодите, он опять, кажется, звонит... Ага, именно на номер этой тёти, в Париж.
  Они услышали голос немолодой женщины. - "Вот ведь совпало... Я сама хотела звонить... Только сейчас услышала по телевизору про этот взрыв... что там у вас делается, с вами всё в порядке?" - "Полина, с нами всё нормально... но у меня есть к тебе просьба..." Винсен договорился с тётей, что привезёт к ней сына и дочь назавтра где-то между одиннадцатью и двенадцатью.
  Прослушав всё это, комиссар задумчиво сказал:
  - Он хочет увезти детей - значит, очень возможно, боится чего-то и хочет держать их подальше от того, что кажется ему опасным. Или от взрослых сложностей, о которых им лучше не знать. Ехать они должны, если так, завтра утром, от восьми до девяти. Клемен, возьми, пожалуйста, на себя наблюдение в этот промежуток времени за его машиной. И ещё сегодня, только ближе к полночи, съезди туда и проверь лично - я не хочу привлекать к этому направлению розыска никого больше, - так вот, лично проверь их электрический щиток, имеются ли там неисправности. Я почти стопроцентно уверен - их нет, это предлог... На деле же он хочет, - повторил Менар только что высказанную мысль, - то ли спрятать детей от опасности, то ли спрятать от них самих нечто такое, что может оказаться травмирующим...
  - Или и то, и другое, - сказала Натали Симоне.
  - Да, и это возможно. И ещё, Клемен: ты много чего умеешь... так вот, организуй в его машине прослушиватель-передатчик. А тебя я попрошу, Брюне, этой ночью подежурить здесь при аппаратуре. Съезди домой через часок - ты же недалеко живёшь, - привези всё, что надо. Ты человек пока ещё не семейный, тебе это не слишком сложно. Скучать, насколько я тебя знаю, не будешь.
  - Не буду, - откликнулся Брюне. - Я себе такую эпопею в интернетной библиотеке присмотрел, что хватит и на несколько ночей; только, - засмеялся он, - не примите это, господин комиссар, за желание напроситься на дополнительные дежурства...
  - Далее, - продолжал комиссар, - вы, Натали, понадобитесь мне на вечер, и ты, Рене, тоже... позже ты поедешь, как мы решили, установить в машине Винсена передатчик и проверить электросеть, и - езжай домой. А пока мы займёмся картотекой известных преступников - из самых разных группировок, связанных тем или иным образом с террором, наркобизнесом либо хранением оружия, - и их телефонными контактами. Пусть нам ясно, что этот взрыв устроен кем-то одним, по личному умыслу и без чьего-либо подхвата, но логичнее всего предположить, что убийца - некто принадлежащий к преступному миру. Попробуем же, насколько это окажется возможным, прикинуть, кто из криминальных фигур мог быть вчера и этой ночью в том районе. Будем запрашивать нужные отделы. Винсеном же мы будем заниматься, по возможности не посвящая в это больше никого. Мне, если честно, совершенно не просматривается сейчас возможность создать сколько-нибудь чётко очерченную "матричную" модель произошедшего. И надо попытаться избежать того, чтобы на семью, ничем до сих пор себя не запятнавшую, была брошена - возможно, ни за что ни про что, - криминальная тень. А это произойдёт, если с десяток людей - пусть даже сотрудников полиции, люди везде люди, - будет знать о том, что это семья соприкоснулась, пусть загадочным образом, с преступными сферами. Так что, во всяком случае пока, правильнее всего, чтобы это направление разрабатывалось только нашей четвёркой.
  - Только скажите, - спросил Клемен, - почему вы не хотите уже сегодня наведаться к этому Винсену?
  - Потому, - ответил комиссар, - что сегодняшний приход к нему не даст нам ощутимо больше информации, чем завтрашний. Причастен этот человек к чему-либо или нет, - факт, что он не скрывается. Если, допустим, он неким загадочным образом сыграл активную роль в произошедшем, то и в этом случае у него, безусловно, есть версия, которую он продумал и подготовил. И правильнее, на мой взгляд, хоть немного понаблюдать за ним сначала. Что-то мы из этого наблюдения, вероятно, узнаем. И я даже не против дать ему возможность сделать свою "легенду" - это если он тем или иным образом виновен, в чём у нас нет уверенности, - максимально цельной, законченной, что ли. Искать, чего не хватает на картинке, не тяжелее, а легче, если картинка имеет цельный, завершённый характер, чем если имеешь дело с фрагментами недостроенной версии. Парадоксально, но мне случалось в этом убеждаться.
  - Интересная мысль, - сказала Симоне.
  - Итак, - продолжал Менар, - нам надо проанализировать известные нам группировки. И начать с тех, кто, предположительно, может быть во враждебных отношениях с той, к которой принадлежали погибшие. Давайте сейчас приступим к этому. Бернар, ты пока езжай домой, а когда вернёшься, ещё успеешь подключиться и помочь. Да, вот что, привези свой кофе, а?.. У тебя он много лучше, чем тот, что здесь в буфете...
  Потом он добавил, возвращаясь к теме достраивания версий:
  - К тому же - чем в большей степени человек отработал, довёл до ума свою "легенду", тем больше он сам становится зависимым от неё. И тем больше вероятности, что он положит где-то дополнительный "камушек", думая её ещё лучше укрепить, а она именно от этого камушка возьмёт и начнёт разваливаться. Ладно, ребята, давайте трясти криминальные структуры...
  Брюне уехал и вернулся через полтора часа. Было начало восьмого. За время его отсутствия телефоны Винсена бездействовали. К восьми вечера удалось закончить проверку телефонных контактов тех, кто был известен полиции в связи с наркобизнесом и другими ветвями криминального предпринимательства, а также с хранением и перевозкой крупных арсеналов оружия. Осмотрели то, что было найдено в гостинице, где в течение нескольких суток ночевали убитые - кроме Бланшара. Ничто конкретное пока не вырисовывалось. Было яснее ясного, что погибшая пятёрка была звеном, отвечавшим за хранение и перевозку крупных партий товара и оружия и за поставку единиц хранения "исполнителям". Было понятно, что связываться с более высокими криминальными звеньями эта ячейка могла не только с помощью телефонов, но и по электронной почте, но тут не было возможности что-либо проверить достаточно быстро: каждый может создать, находясь даже в интернет-кафе, электронный почтовый ящик, который никому, кроме него и тех, с кем он - может быть, пользуясь смысловыми шифрами, - пересылается, не известен. Так или иначе, комиссар созвонился с несколькими руководителями оперативно-розыскных отделов в округах, где предположительно находились те, кого он решил допросить, и согласовал вопрос об их задержании. Надо будет в ближайшее время провести все эти допросы, поскольку не так просто долго удерживать под арестом людей, являющихся криминальными авторитетами, но - и даже не столько "но", сколько именно в силу этого, - достаточно ловких, чтобы не запачкаться однозначными уликами, и располагающих умелыми адвокатами. Некоторые, связанные вплотную с пятью погибшими и имеющие отношение к их засылке и организации тайника, - сядут, и надолго. Но не все, кому бы следовало.
  Да, допросить их всех надо, но каждый из них будет сосредоточен на отмазывании самого себя, а значит, на максимальном сокрытии фактов, связывающих его с погибшими. Подумав, комиссар позвонил в офис некоего D...u - одного из достаточно крупных тузов оружейного бизнеса. Просмотр телефонных распечаток показал, что с этим человеком по два раза говорили по телефону Массо и Дюпон, хотя это было около двух месяцев назад, а более "свежих" контактов между ними не было. В тайнике уничтоженной взрывом ячейки была найдена в том числе продукция, которую - судя по некоторым косвенным признакам, - производил именно он. Этот крутой предприниматель был одним из тех, о ком сложилось выражение "видеть - нате ж, а схватить - не схватишь", ибо юридически значимых доказательств его связей с контрабандой и сбытом вооружения преступным группировкам не имелось. Более того, насколько знал комиссар, у этого человека была своя "красная черта": не будучи особенно щепетильным, он, тем не менее, никогда не вёл никаких дел ни с террористическими группировками, ни с наркомафией. Значит, оружие, выпущенное на его предприятиях, перекупалось ими, скорее всего, без его санкции. Зная характер D...u, можно было предположить, что он будет очень раздражён этим, и - тем вероятнее, - с удовольствием окажет содействие тем, кто способен наказать за это и самовольных "толкачей", и заказчиков. Менар, имея за плечами неизбежный для ведущего крупные дела полицейского опыт неформальных, "джентльменских" контактов с такими фигурами, хотел поговорить с ним, чтобы лучше уяснить характеры погибших и их отношения между собой. Этот оружейный туз должен знать довольно многих в криминальном мире; и, может быть - именно потому, что формальных обвинений не боится, - даже не станет это отрицать. Такие люди могут позволить себе иногда циничную откровенность, и Менар надеялся услышать из уст этого человека искушённое мнение о том, чем - хотя бы на контурном, типовом уровне, - могло быть вызвано совершившееся убийство. Договориться о встрече - через личного секретаря оружейного барона, - удалось неожиданно легко. Завтра в два часа, в гостинице, находящейся часах в полутора езды от управления и примерно на таком же расстоянии от главного офиса бизнесмена.
  - Отлично, - подытожил комиссар. - К половине пятого успею вернуться, а часам к шести поедем к Винсену.
  - А мне кажется, - вдруг сказала Натали Симоне, - что целесообразнее всего предположить кого-то шестого, кто был связан со звеном Дюпон. Кто, по замыслу их собственного руководства, должен был их как-то подстраховывать... возможно, быть наготове для совершения некоей операции... Подумайте, речь ведь о ком-то, кто ЗНАЛ, где они находятся. Логичнее всего поэтому предположить кого-то пусть не принадлежавшего к этой группе, но функционально связанного с нею... И контактировавшего с этими пятью погибшими либо только явочным порядком, либо через электронную почту. Кого-то, кому нельзя было - и с их точки зрения тоже, - засвечиваться ни в коем случае. Ни прямо, ни косвенно. То есть даже созваниваясь... Чтобы ни один розыск не мог установить наличие ещё одной фигуры, связанной с ними.
  - То есть вы предполагаете, что был "зачехлённый клинок"? - спросил комиссар. - Кто-то, приберегаемый для совершения тяжёлой акции - скорее всего, убийства, - если это понадобится?
  - Да. Предположим, они предвидели, что будет нужно кого-то убрать. Естественно, понимали, что в этом случае начнётся следствие. Может случиться, что этот "зачехлённый клинок" будет схвачен, но тогда - даже если он сознается в связях с ними, - доказать это, без уличающих телефонных контактов, он не сможет. И установить причастность кого-то из них к делу не удастся.
  - Но тогда, - сказал Клемен, - сам этот "клинок" должен был знать, что если совершит убийство и попадётся, ему трудно будет смягчить степень своей вины, доказав, что у него были сообщники... или наниматели... Впрочем, это могло входить в пакет условий "наёмничества"... Но, получается, Натали, ты думаешь, что он - этот самый "клинок", - "сорвался с крючка"? Ликвидировал всю ячейку, не сойдясь с нею в чём-то и желая "развязаться с концами"... если, скажем, о нём знали только они?.. Взорвал их, зная, когда все пятеро окажутся в одном месте?..
  - Да - подтвердила Натали, - ты додумал в том же направлении, что и я. Понимаешь, Рене, я исхожу из того, что знать, где они находятся в конкретный момент, мог только некто связанный с ними преступными узами. Поэтому логически напрашивается, что убийца - некто изнутри той же самой структуры...
  - Но каким боком тогда может быть связан с этим твоим построением Винсен? -спросил Брюне. - Мы ведь уже говорили о том, насколько наивно думать, что эти его аптечные материалы могли понадобиться профессионалам. В том числе, ясное дело, и такому "клинку" - профессиональному киллеру...
  - Винсен, - сказал комиссар, медленно раскуривая сигарету, - мог быть "заказан" убийце. Не берусь предполагать, почему, в связи с чем; но факт, что именно Винсену был сделан тот, якобы со студии, провокационный звонок. Далее, допустим, наёмник, решивший вместо выполнения заказа уничтожить заказчиков, имитирует "дилетантское" убийство, делая тем самым из Винсена - о чьей аптечной лаборатории, видимо, знает, - отвлекающего подозреваемого...
  - Да, точно, - азартно подхватила Натали. - Если этот наш гипотетический "киллер в чехле" задумывал развязаться с ними, то тогда... тогда именно Винсен, со своей лабораторией, лучше любого иного подходил на роль ложного подозреваемого. Помнишь, Рене, ты говорил о том, что по схеме "мотив и подручные материалы" он подходит более кого бы то ни было!
  - ОТВЛЕКАЮЩЕГО подозреваемого, - отстукивая по столу ритм то ли вальса, то ли танго, медленно проговорил Менар, - но, может быть, не столь уж и ЛОЖНОГО. Ибо кто знает, не он ли предыдущей ночью, в аптеке, вполне сознательно изготовил для убийцы взрывчатку. Снаряд-то был из категории "самодельных".
  - С другой стороны, - возразила Симоне, - нет уверенности, что именно он сам был тогда в аптеке и звонил в пол-двенадцатого на свой домашний телефон. Это может быть и компрометирующий звонок, специально сделанный на его номер кем-то сумевшим проникнуть в эту аптеку. Мы ведь предполагаем действия криминального "оперативника", и дверь, не запертую изнутри на задвижку, такой оперативник мог открыть так же элементарно, как ты, Рене, - подмигнула она Клемену, - вскоре откроешь машину Винсена, чтобы установить прослушиватель.
  - Если уж так, - сказал Брюне, - тогда, Натали, возможно и то, что он - этот твой "оперативник", - проникнув туда, собственноручно смастерил и бомбу, которую затем бросил в тот сарайчик. Но, с другой стороны, это получается, - продолжал он, подойдя к открытому окну, чиркнув зажигалкой и прикуривая, - киллер и квалифицированный химик в одном лице. Вероятность, мягко выражаясь, невысокая...
  - Как знать, - Клемен несколько раз сцепил и расцепил ладони, что было ему свойственно при взвешивании чьих-то основательных, но не стопроцентно убедительных доводов. - Такие люди получают многопрофильную подготовку, включающую, очень возможно, умение обеспечить себя, если нужда случится, самым разным оружием. В том числе соорудить самоделку.
  - Но это же надо знать технику лабораторной работы, Рене. Вот ты, например, смог бы сделать такой снаряд?
  - Меня этому не обучали, но, понимаешь, полицейскому оперативнику, в отличие от криминального, едва ли может понадобиться кустарное оружие, чтобы запутать след. А в преступных структурах такое тоже может предусматриваться.
  - И тут неплохо бы сопоставить две вероятности, - всё ещё вальсируя указательным пальцем по столу, подключился комиссар. - Первая - такой вот "киллер-химик", открывший аптеку без ключа и самостоятельно изготовивший орудие убийства; и тогда Винсен может быть совсем ни при чём. Вторая - что киллер успел за кратчайший промежуток времени мобилизовать Винсена. Причём с глазу на глаз, поскольку телефонных контактов больше не было... За промежуток времени от этих звонков Винсена на студию, от полученного им SMS с телефона Дюпон - это около девяти, - и до начала двенадцатого, поскольку в пол-двенадцатого уже был этот звонок из аптеки, а туда надо было ещё приехать... Значит, за два с лишним часа. За это время он, этот самый "зачехлённый клинок", должен был не только появиться у Винсена дома, но и уверить его, что ему стоит содействовать... припугнув - рассказав об опасности со стороны этой пятёрки... Два сценария, одновременно и маловероятных, и всё же очень дельных - учитывая сложность случая... вы все мыслите продуктивно, ребята...И который же из двух вариантов, скажем так, относительно менее неправдоподобен?.. Нет, не отвечайте сейчас, что вам кажется. По-моему, лучше прикинем сначала каждый наедине с собой.
  Он помолчал и подытожил:
  - Мы дадим Винсену возможность отвезти детей к родственнице в Париж. Завтра прослушаем разговоры в машине, они, надо надеяться, хоть что-то дадут. Потом, где-то в шесть вечером, приедем к ним домой вчетвером. Сейчас нам можно будет разъезжаться - всем, кроме Брюне. Ты, Бернар, обосновывайся - приятного дежурства и интересного чтения. Рене, ты сейчас поедешь, понаблюдай сначала за их окнами, потом, позже, сделай то, о чём я тебя просил. Потом дай нам всем, пожалуйста, по звонку - насчёт того, исправное ли в той квартире электричество.
  Поздно вечером, около половины одиннадцатого, Клемен позвонил всем троим и сообщил: электричество в квартире семьи Винсен, судя по состоянию щитка, в полном порядке, и, стало быть, ремонт электросети - предлог. Окна светились: семья, по всей видимости, была дома - все вчетвером. К десяти свет в гостиной погас, но из одного окна падал отсвет настольной лампы. Передатчик в машине он только что сумел установить - быстро и оперативно, - и практически не опасался, что его действия были замечены из чьих-то окон - включая окна семьи Винсен.
  - 18 -
  Около десяти Жюстин выключила компьютер и улеглась.
  Андре и Луиза погасили свет в гостиной и остались одни в своей комнате, слабо освещаемой единственной включённой лампочкой. Воспользовавшись минуткой, когда Луиза зашла в комнату Жюстин, чтобы погасить ночник и задёрнуть шторы, Винсен тайком от неё - она сейчас очень испугалась бы этого, - приоткрыл окно, выглянул... Всё спокойно... вот и наша машина стоит. Никого поблизости... нет, правда, какой-то высокий осанистый парень в футболке защитного цвета прошёл от заезда меж домами... вот он исчез за стволами... потом пиликающий звук; открывает свою машину, что ли?.. Да, точно... ещё секунд через десять - стук захлопываемой дверцы, шум мотора: уехал... Наверное, он у кого-то в одном из смежных домов был - если бы в нашем, слышно было бы, что спускается кто-то...
  Темнота снаружи всё ещё страшила их обоих и в этот час. Но они вернулись в свою комнату вдвоём, они соединили руки, и взгляды их, защищаясь от всех тёмных сил вокруг, соединились, тоже сомкнулись, образуя первозданную, неделимую целостность... И они внезапно отстранили от своих сердец все ожидания и опасения, и комната превратилась для них в качаемую волнами на усыпанном кувшинками озере чудесную лодочку, а мерцающая лампа - в круглобокий месяц, перед которым обнажены все видения вечера и ночи; и затем их обитель стала мягким облаком, одним из тех, которые кажутся подобными перине с кружевами, если смотреть с высоты летящего самолёта; и, наконец, стала она чашей, живою, словно цветок, и умеющей убаюкивать тончайшими лепестками... И не было сказано в те минуты ни одного слова... А потом был плеск воды, и была сладостная свежесть, и тихо, но напевно зазвенели чашки и ложки... Они сидели рядом, а на столе стояла вазочка с шоколадом и остывал чай, который быстро, стараясь не шуметь, сделала Луиза.
  - Так ты хочешь ехать с нами? - спросил он чуть позже, уже в кровати.
  - Хочу, Андре. Я возьму выходной и на завтра тоже, утром напишу заведующей на электронный адрес... На послезавтра уже нельзя - будут американские группы, надо вести несколько экскурсий на английском... Но завтра я с тобой, с вами. Я очень волновалась бы, оставшись здесь, каждую минуту думая, как же вы там едете... И ты переутомлён. Может быть, обратно я поведу...
  - Ну, тогда спи, а то ведь я-то хоть днём вздремнул, а ты в два часа ночи тогда проснулась и ни минуточки ведь уже не спала. - Он обнял Луизу, погладил её рассыпавшиеся локоны...
  - Андре, мне страшно. Темень за окном... Боже, ведь по замыслу ТЕХ мы бы сейчас уже... уже...
  - Луиза, они мертвы, и их замысел - мёртв, а мы - живы! И мы не дадим призракам опутать нашу жизнь вечным страхом.
  - Хорошо... мы не дадим, - прошептала Луиза. - Но я всё же боюсь... мы вот-вот заснём с тобой, мы будем спать все четверо... как жалко, что в доме нет консьержа...
  - Но ведь ты понимаешь, что больше некому прийти. И дверь закрыта на замок и на задвижку, и на всех окнах решётки... - Он произнёс это уверенным тоном, но отлично понимал: невозможно убедить не бояться, страх не поддаётся логике. И надо же, как безупречно работала у неё логика прошлой ночью, когда она убеждала его прекратить терзаться стыдом за своё временное успокоение в воскресенье... А сейчас она в плену иррациональных ощущений, ужас перед не сбывшимся - слава Богу, не сбывшимся, - нависает над настоящим, над реальностью, и грозится из заоконной темени призраком опасности, которой на самом деле уже нет.
  Решётки на окна они поставили лет девять назад, когда Жюстин только-только начинала ходить, училась залезать на диваны и иногда теребила ручками подоконник своей спаленки. Свойственная им обоим склонность к перестраховке побудила их оснастить решётками все окна квартиры, и то же самое сделали у себя их родители...
  - Я всё понимаю, Андре, но мне сейчас не даёт покоя эта фраза "спящий беззащитен перед тьмою"... и я даже не помню, где её вычитала...
  - Ты не вычитала нигде. Это мои стихи, я читал их тебе в первый вечер, когда мы, в первый раз после знакомства на свадьбе, встретились. "Спящий беззащитен перед тьмою, что глумится, бьёт и предаёт..."
  - Да, конечно, - прошептала она и докончила: "Спящий, не печатью ли седьмою эта тьма над жизнью почиёт?.." Я всё помню, что ты мне читал и показывал... как же странно - забыла, что это твоё... Наверное, это от стресса... А помнишь, психолог говорил, что нашей Жюстин всё время нужно ощущение контроля над происходящим; а сейчас именно мне очень страшно позволить себе такое состояние, в котором контроль невозможен. Отдаться на волю... Божью ли... или на волю этой окружающей тьмы? А рядом-то детишки наши... подожди секундочку...
  Она стремительно вскочила, выбежала... секунд через десять вернулась.
  - Я заглянула в их комнатки. Прости... со мной что-то не то делается, я... понимаешь, я действительно боюсь спать.
  "Не надо её переубеждать, не надо пытаться внушить ей, что бояться нечего... тем более, что мне самому не по себе. Пусть, в конце концов, не спит, это позволит ей избежать чувства беззащитности; пусть проверяет детские комнатки, это даст ей подобие контроля... Это её, выбранный ею способ преодолеть ужас. Я должен властью... которую она сама мне вверила... а что я должен? Наверное, подключить её, как Жюстин несколько часов назад, к тому самому полюсу силы, а не слабости... внушить ей: ты можешь сама найти выход... И в неё вновь вольются силы, вольётся уверенность".
  - Тогда вот что, Луиза... - сказал он. - Я уверен, ты сможешь решить, что лучше всего успокоит тебя. Если тебе легче не спать, - не спи. Комедию какую-нибудь посмотри на компьютере, или классическую музыку прямо здесь, на диске, поставь тихонько... Ты же у меня... ты же всегда знаешь, что делать... уж если тогда ночью, проснувшись, сумела не позвонить, то сейчас тем более справишься со страхом. Только знаешь, машину вести я тебе, если не выспишься, не дам.
  - Нет, Андре, не надо сейчас музыки, она не поможет. Что-то вроде озноба у меня... это нервное, я понимаю, но колотит безудержно... Заснуть точно не засну, но быть под одеялом хочется... Помнишь, ты под утро тогда говорил, что тебя знобит, а сейчас - меня. - Она укуталась одеялом, он опять обнял её... Захотелось закрыть глаза, забыться, и он неожиданно быстро заснул.
  Проспал часа два - неглубоко, тревожно. Ему привиделась череда едущих по изгибающемуся шоссе грузовиков, их было несколько, то ли шесть, то ли семь, и один из них - он как будто точно знал это, - вёз динамит, чтобы врезаться в жилое здание, чтобы оно взлетело на воздух; в руках же у Андре была то ли граната, то ли бутылка, начинённая хлоратом калия, серной кислотой и сахаром, а сам он стоял на некоем высоком месте, откуда можно было добросить её до любой из машин; но в которой же из них взрывчатка? В которую из них, в которую из шести или семи нацелиться и метнуть?.. Этого он не знал, и не было возможности вычислить или догадаться, и на него накатывало пылающее колесо отчаяния, ибо ясно было, что, метнув наобум, он не только, вероятнее всего, погубит водителя, совсем не замышляющего злое, но и не спасёт никого - убийца же тогда доедет и взорвёт дом...
  От этого отчаяния Винсен проснулся... Сначала оно ещё опутывало его душу, но секунд через десять он осознал - Господи, о счастье, это лишь сон... сон, в сравнении с которым явь куда лучше, ибо наяву он, убивая, знал, что спасает любимых и что уничтожает не невинных, а тех, которые хотели... А где же Луиза? Её не было рядом. Он встал, прошёл в кабинет, откуда струился отсвет лампочки... Она сидела перед компьютером... да, всё-таки встала, не сумела заснуть... смотрела... что это? Мультфильм... и едва слышная - звук очень тихий, чтобы не разбудить детей, - нежным женским голосом песня: "Стой, куда, мотылёк, куда? Стой, не лети на свет... Да, любимая, да, - Нет, любимая, нет..."
  - Ты слышал эти слова? - дрожащим шёпотом спросила Луиза, увидев его боковым зрением. - Надо же, ты именно сейчас пришёл... чтобы их услышать...
  Он вгляделся. Да, что-то знакомое, когда-то смотрели, кажется, всей семьёй.
  - Это из той подборки русских мультиков по Андерсену, а я сейчас нашла на "ютьюбе"... "Оловянный солдатик", переведённый. Ты слышал эти слова? - повторила она вопрос и быстро перевела в конец... Вот он, солдатик, тонколицый, с трагическим профилем... вот он устремляется к своей танцовщице...
  - Сейчас под ним подломится... этот тролль подломит... и он полетит в огонь... видишь, видишь?..
  - Хорошая моя, успокойся... зачем ты именно это включила сейчас?
  - Не знаю. Меня тоже, как, должно быть, того мотылька, тянет на пламя, на то, чего боюсь. Понимаешь, вот так и на жизнь, нашу или чью-то, стоит дунуть некоей злой силе, и полетит эта жизнь... - она не договорила...
  - Луиза, - мягко сказал Винсен, - мы же всегда... ну, вернее, с того момента, когда перестали быть детьми... понимали свою уязвимость... подверженность тому, что можно считать случаем, а можно - Божьей волей... или, наоборот, происками тех самых злых сил... Но ведь любой человек с этим живёт, не только мы.
  - Да, но как же это бесконечно страшно, Андре!
  - Страшно, но, может быть, фатализм снимает частично этот страх. Если всё, до мельчайшего события и шажка, предопределено, то, по крайней мере, глупой случайности не боишься. Я очень склонен к этому фатализму, ты же знаешь.
  - Но ведь ты сутки назад... посмел воспротивиться року. Никогда я и не помыслила бы, что ты способен на такое отчаянное... деяние... опять скажешь, что я литературно выражаюсь, но тут это слово больше всего подходит.
  - Ну, мы все обречены действовать так, будто бы считаем, что от нас что-то зависит, - усмехнулся он. - Давай всё-таки ляжем, а? Час ночи. Мне действительно надо выспаться перед дорогой.
  - Да, ты спи, конечно, - сказала Луиза, - и я прилягу, но не уверена, что смогу заснуть.
  Они легли, она привычно уткнулась ему в плечо. Андре отключился быстро - сказалась усталость, - и на этот раз без сновидений, но опять часа через полтора проснулся. Фосфоресцирующие стрелки будильника показывали без четверти три, Луизы опять нет... из кабинета тихая - но у него хороший слух, - мелодия, напоминающая молитвенное песнопение... а, ну конечно, она смотрит "Королеву Марго", эту пронзительно натуралистичную ленту, с кровью и с дикой схваткой ла Моля и Коконнаса даже не на шпагах, а на мечах, что ли... Ну ладно, пусть смотрит; может быть, этими устрашающими полотнами из чьей-то полувыдуманной жизни она отчасти вытесняет свой реальный страх. Пусть смотрит, если ей так спокойнее... а мне надо спать, спать, спать, пока можно, мне же вести машину...
  -19-
  Он вновь заснул, на этот раз уже до утра, до половины седьмого. Открыл глаза. Луиза полулежала, одетая, и читала что-то. Совсем не спит, подумалось ему... и зачем же глаза утомлять, и так очки с детства... и занавески не приоткрыла даже, мой сон бережёт...
  - Хорошо, что хоть прилегла. А то эта "Королева Марго" только пущего страху нагнать может, зачем ты именно такие фильмы крутишь, когда боишься?..
  - Я вещи сперва ещё закончила паковать, только потом включила фильм, но не досмотрела, а всё-таки легла в начале четвёртого.
  - Ладно, - сказал он. - Давай-ка я встану. Дел полно. Будить детей надо, нам ехать скоро... и мне электричество отключить надо, пока они спят.
  Он быстро оделся и умылся, сбежал на один пролёт и вырубил электросеть. Луиза в это время разбудила Жюстин и Пьера.
  - Вот так, ребятки, - разводя руками, вздохнул Винсен, когда в салон весело вбежал Пьер, а несколькими секундами позже на пороге появилась и как-то выжидающе-тревожно взглянула на него Жюстин. - Электричества нет. Боюсь, что дней пять займёт ремонт. Всё остаётся в силе, мы завтракаем и едем в Париж.
  - Слушай, мама, - повернулась Жюстин к Луизе, - зачем же ты смотрела фильмы всю ночь, если электричество было на исходе?
  - Ну, доченька, не спалось мне... я знала, что каждую минуту отключиться может, но надеялась, что до поездки это ещё не произойдёт. А ты что, просыпалась?
  - Да, - ответила Жюстин, - несколько раз. - И вновь очень по-взрослому, чуть исподлобья и с таким выражением лица, словно говоря "Ну, признайся уж, наконец, что у вас вправду-то происходит!", посмотрела на отца. Он выдержал её взгляд, понимающе покачал головой.
  - Всё, кроме этого, у нас в порядке, Жюстин. Не ищи того, чего нет. Дом не обрушивается, земля под ногами не прыгает. Мама сейчас сделает покушать и в ковшике вскипятит... кому что? Шоколад или чай? Мне кофе со сгущёнкой, Луиза. - Сел, стараясь казаться непринуждённым, даже весёлым.
  - Папа, - подал голос Пьер, - а ты говорил, что там, в Париже, есть место, где дельфины танцуют. Мы сможем там побывать?
  - Да, я попрошу тётю Полину вас повезти. Это в парке Астерикс. Только там длинные-предлинные очереди, сынок, а я уж знаю, как ты ждать любишь... - "Впрочем, это он в меня... и до чего хорошо, что он сейчас о дельфинах... разрядить обстановку... Жюстин неспокойна, что же ей кажется, понять бы..."
  - Но зато аттракцион бесподобный, получишь массу удовольствия, - сказала Луиза, появляясь в двери. - Я видела когда-то. Они там и танцуют, и прыгают синхронно, как пловцы-гимнасты. Я сама, если была бы возможность, посмотрела бы ещё раз... Сейчас блинчики принесу. Андре, вытащи сгущёнку и варенье из холодильника.
  - Послушай, мама, - внезапно очень оживлённо сказала Жюстин, - а почему бы тебе не остаться с нами в Париже на эти дни? Ну, папе за ремонтом следить надо, но ты... Пойдём вместе смотреть дельфинов, а?.. Или потом, в последний день, когда папа за нами приедет, съездим туда уже вчетвером, а с тобой погуляем... покажешь нам, где ты работала.
  Луиза когда-то проводила экскурсии в Сен-Шапель, рядом с замком Консьержери, в залах с уникальными панорамами витражей.
  - Конечно, оставайся, мама, - поддержал Пьер, отрываясь от альбома с наклейками.
  - Не могу, милые мои, - вздохнула она. - Я работаю и отпуск могу оформить не вдруг, а недели за полторы должна сообщить. Я ведь провожу экскурсии и на английском языке, а у нас завтра несколько американских групп.
  - А когда ты в отпуске, кто же эти экскурсии проводит? - спросила Жюстин.
  - Тогда созваниваются с администрацией одного из соседних комплексов достопримечательностей, и оттуда к нам временно присылают девушку, знающую хорошо английский. Обычно Жизель... ты, Андре, её знаешь, мы её как-то ещё подвозили, помнишь? - кивнула она мужу.
  - Да, конечно. Мне бросилось в глаза, что у неё часы на правой руке, а потом оказалось, что это закономерно - она левша. Ты с ней, кажется, училась?
  - Пересекались, но она на поток младше.
  - Кстати, мама, о твоей работе в Париже, - тихо сказала Жюстин. - Я вчера улучила минут пятнадцать и глянула в интернете о террористических актах... Там ведь было несколько взрывов когда-то, и ты в это время там жила? - это был полувопрос, но понятно было, что девочка прикинула и высчитала - да, мама в тот самый год была в Париже, а значит, могла оказываться совсем недалеко от тех мест, в которых...
  "Как будто в воронку, втягивает её в эти темы" - подумал Винсен.
  - Это было пятнадцать лет назад, - спокойно ответила Луиза. - С тех пор всё тихо... Да, я именно тогда работала в Сен-Шапель, показывала туристам витражи... может быть, вы с тётей Полиной туда тоже съездите...
  - Нет, лучше в следующий раз - с тобой... с вами обоими... И, мама, ты боялась тогда?
  - Побаивалась. Но Париж огромный, вероятность угодить в происшествие очень-очень маленькая. И потом, не только я... папа же тоже тогда там был.
  - Да, - подтвердил Андре. - Я заканчивал университет. И тоже ездил на метро. И брал уроки вождения, а машины у меня тогда ещё не было.
  - Мы и знакомы-то ещё с тобой не были, подумать только, - произнесла Луиза задумчиво.
  - Ты ещё рассказывала, - усмехнулся он, - что какой-то администратор ваш то и дело тебе предлагал подвезти...
  - Предлагал, - мягко ответила она. - Но я тебе уже который раз скажу, что ни разу не поехала.
  "Да, хорошо бы увести разговор куда-то от этих страхов". Винсен на несколько секунд задумался... Образы взрывов и собственная полуфраза "машины не было..." как будто клацнули некими мысленными зажимами, соединились, и из них родилось очередное, пусть, наверное, преувеличенное, но опасение.
  - Вот что, - сказал он, допивая кофе. - Вы собирайтесь... Луиза, проверь, всё ли уложено... а я спущусь к машине и съезжу дозаправиться - лучше сейчас, чем потом, по дороге. Заодно проверю воду и масло.
  Он быстро сбежал вниз, собираясь и в самом деле съездить на ближайшую бензоколонку, но не только. Приблизившись к машине, он осмотрелся - желательно, чтобы не видел никто из окружающих... Надо же, в "Пежо" тускловато-серого цвета, метрах в тридцати, кто-то - толком не рассмотришь, - сидит; но, впрочем, не страшно, если и увидят, - довольно обычное дело заглядывать иногда под капот, хотя бы для того, чтобы проверить, не прицепилась ли снизу, скажем, картонка... Нагнулся очень низко, опираясь тыльной стороной правой руки на асфальт, встал на одно колено, заглянул. Нет, ничто подозрительное не торчит. Ладно, теперь в машину. Отстучать код, и... он крутанул ключ зажигания, сердце сжалось... но всё было нормально. Нет, чрезмерными, обусловленными тревожностью характера были его страхи, что вдруг кто-то подложил ночью взрывчатку. Дальше - сделать кружка три по близлежащим улицам, и - действительно на бензоколонку. Оперативно заправился до отказа, попросил обслужившего его мальчишку посмотреть масло и воду для радиатора... Всё, можно домой. У парадной выкурил сигарету. Тускловатое "Пежо" стояло всё там же, и всё так же сидел в нём человек на водительском месте. "Да ладно, что это я всего боюсь?. Если бы он наблюдал за мной, так поехал бы следом... Мало ли, дожидается, наверное, кого-то... разве я сам не сижу иногда точно так же - случается, и полчаса, - в кондиционированной машине?.."
  Докурив, поднялся домой.
  - Ну, ребята, Луиза... едем? - Взял два небольших детских чемоданчика, в которые уложены были одежда, гигиенические принадлежности, пакет игр и игрушек для Пьера, две книжки для Жюстин - четвёртый том "Гарри Поттера" и "Одиссея капитана Блада" . Спустившись, уложил вещи в багажник... Все устроились в машине, и она плавно отъехала от дома.
  - 20 -
  Они ехали не быстро по хорошо укатанным шоссе, вдоль аккуратных домиков, полей, перелесков, проезжая маленькие городки и посёлки. Пьер предложил поиграть в недавно освоенную игру - кто-то задумывает слово, а остальные, задавая ему вопросы, пытаются определить, что же задумано. "Это живое? Нет. Это съедобное? Нет. Это находится в комнате? Да. Это издаёт звуки? Да. Может быть, это телевизор?.." Игралось весело, с увлечением. Андре и Луиза радовались, что вопросы Пьера очень логичны, он уже научился из всех возможных вопросов находить максимально сужающие область поиска. Да, мальчик готов к тому, чтобы пойти в школу в следующем учебном году, мышление оформилось, и он не боится осваиваться с чем-то новым...
  Остановились в небольшом комплексе магазинов, зашли в кафешку, взяли пирожные-корзиночки с малиной и по стакану сока. Жюстин улыбалась, у неё явно улучшилось настроение, на неё, видимо, подействовало то, насколько весело и как бы даже непринуждённо вели себя родители. Она была в том возрасте, когда человек уже осознаёт, что мир жесток и опасен и что родители, любящие родители, далеко не от всего могут защитить. Уже осознаёт, но ещё не знает, как же с этим быть, как же, осознавая это, всё-таки жить счастливо. И порой прячется за детскую если не веру, то надежду на то, что близкие - никогда не врут. И если сказали, что всё в порядке, то так оно, значит, и есть.
  Потом опять поехали, и Луиза читала Пьеру про путешествие Нильса с дикими гусями. Читала, сидя спереди, -поменяться местами с Жюстин она не могла, детям до тринадцати лет не полагалось сидеть рядом с водителем... Оглядывалась на малыша - слушает ли. Он слушал очень внимательно, задавал вопросы. Девочка тоже с интересом следила за сюжетом много раз уже читанной ею книжки: не по возрасту, конечно, если уже читаешь "Гарри Поттера", но всё же отличная, увлекательная и очень добрая сказка...
  А потом Пьера стало клонить ко сну, и, наконец, он задремал. И тогда Жюстин - опять неожиданно очень по-взрослому, - произнесла:
  - И всё же мне лично будет намного спокойнее, если вы ВСЁ скажете. - И выжидательно замолчала.
  "А правильно ли мы делаем? - пронеслось в мыслях Винсена. - Она продолжает опасаться чего-то, ей тревожно, а мы пытаемся убедить её, что ничего чрезвычайного не произошло... хорошо, ну а если ОНИ... полиция... придут именно через несколько дней, когда мы её с Пьером уже вернём домой? Тогда подтвердится, что её опасения не были напрасны, и она будет знать, что мы скрывали, затушёвывали... И когда она очередной раз заподозрит что-то - допустим, безосновательно, - страх въестся в её душу глубоко, с болью, и она уже не будет верить нашим успокаивающим речам. И, уловив печальную или боязливую нотку в голосе - моём или Луизы, - будет ещё более настойчиво, чем сейчас, выспрашивать, что же случилось. Как же тяжело будет ей! Ну, а как же быть? Сказать, что боимся, о ТОМ звонке рассказать? Нет, ни в коем случае! Это сверхжестоко, это наверняка ударит по ней, зачем это делать, пока есть надежда, что она не узнает? Нет, ОНИ если придут, то раньше, раньше... и мы, что бы ни было, попросим, если понадобятся дополнительные визиты, чтобы не при детях, я выходной возьму утром, если надо будет..." - Он переглянулся с Луизой и почувствовал, что она думает примерно то же самое.
  - Доченька, да что же ВСЁ? - спросил вздохнув, как бы устало...
  - Вы чего-то боитесь, папа! Я думаю... - она остановилась на пару секунд, подыскивая слова, - я думаю, вы боитесь, что вам, за тех, взорванных, будут мстить! Потому что ты видел того... рыбака... и теперь могут предположить, что ты заявил в полицию, подозревая там что-то преступное...
  "Вот это да! Она как будто бы проводит собственное мини-следствие, она уже связала наш отъезд с этим взрывом... Боже, ну почему её словно тянет на эти сопоставления... тянет на страшное!"
  - Что ты, Жюстин! - стараясь, насколько возможно, разыграть недоумение, вмешалась Луиза. - Да скольким же это людям надо тогда мстить, помилуй! Там многие грибы собирают, пробежки делают! Они же специально там обосновались, чтобы люди могли видеть пенсионера с удочкой.
  - Да, и именно его-то я и видел, - отозвался Андре. - И что же, скажи, эта самая мафия, которая нам "мстить" собирается, думает? Что я помчался стремглав в участок - "караул, дедушка рыбку ловит"? И видел меня только этот "рыбак", а его уже нет в живых.
  - Мне очень хочется думать, что вы говорите правду, - сказала девочка. - Очень-очень хочется.
  - Я вот что скажу тебе, Жюстин, - мягко и негромко промолвил Винсен. - Ты просто умница, что дождалась, пока Пьер уснул, позаботилась о том, чтобы не пугать ещё и его этими своими опасениями.
  "Именно так, опять, снова, так же, как вечером, дать ей чувство, что она сильная, что она может заботиться... отключать её от слабости, подключать к силе..."
  - И знаешь, - продолжал он, - это показывает нам, что на тебя уже можно полагаться. И если что-то когда-нибудь действительно произойдёт, мы расскажем тебе. Возможно, не сразу, но расскажем.
  "Да - не сразу... Надо же хоть отчасти обеспечить себе оправдание на случай, если она всё-таки узнает о переплёте, в который мы попали. Тогда и скажем - скрывали временно, ты всё-таки ещё не взрослая, хотели сначала разобраться сами... Но вообще-то надо будет, чтобы она, вернувшись... да и Пьер, он наблюдателен... чтобы они оба увидели какие-то следы якобы ремонта. Можно выключатели поменять... да, точно, действительно, вызовем электротехника, это не больше часа-полутора работы... Да и отец потом, когда будет с мамой у нас, чтобы увидел..."
  - А знаете, что Бланш Дени в фейсбуке написала? - вновь заговорила Жюстин. - Её папа думает, что был кто-то шестой, который был повязан с ними, но хотел выйти из группировки... а о нём только эти пятеро и знали; он улучил момент, когда они были вместе, взорвал их - и исчез. И никто его искать тогда не будет... в смысле, конкретно, именно его... потому что, опять же, кроме этих погибших, никто в самой мафии... ну, или как там это может называться... не знал, что он имеет к ним отношение...
  - Отец Бланш Дени? - переспросил он девочку как бы машинально. "Кстати, не лишено логики, не даром же он шахматный кружок ведёт при школе..."
  - А у Сюзан, - продолжала Жюстин, - у Сюзан родители боятся, что это война разных группировок и что будут ещё такие случаи.
  "Да, всё-таки Рамбо очень правильно тогда сказал. Не скоро ещё уляжется впечатление от произошедшего".
  - Жюстин, милая, - сказала Луиза, - мы должны как-то суметь не дать этим бандитам, которые где-то крутятся и сводят между собой счёты, навязать нам себя и свои тёмные разборки в качестве основной темы для размышлений и разговоров. У нас своя жизнь, в ней столько интересного...
  - Ну знаешь, мама, - засмеялась Жюстин, - ты же сама ночью смотрела какой-то дикий фильм, где дрались, и резали... я, проснувшись, прислушалась... выходит, тебе тоже это интересно... да и ни одной приключенческой книжки нет, где не было бы множества трупов.
  - Да, конечно, ты слышала сцены Варфоломеевской ночи, - сказал Винсен. - Мама смотрела "Королеву Марго", я тоже разок проснулся и уловил. Вы ещё не проходили это по истории... я тебе потом расскажу, если хочешь, или мама расскажет... Но суть не в этом. Ты права, мы зачастую тянемся к разным там сильным ощущениям, любим книги и фильмы, где борьба за выживание, где опасности... да ведь и твой Гарри Поттер так живёт... Но ты сама-то хотела бы оказаться в таком мире?
  - Я - нет, - вставила Луиза. - Мрачный, до невозможности мрачный мир.
  - И я - нет, - ответила Жюстин на вопрос отца. - Но читать интересно.
  - Ну и читай, - сказал Андре. - Но мама имеет в виду то, что мы, будучи зрителями и читателями таких вещей, должны уметь не проникаться ими настолько, чтобы... чтобы нам захотелось жить подобно их героям. Чтобы прочитанное и увиденное стало диктовать нам образ жизни. Мы должны уметь не подпускать к себе всё это чересчур близко...
  Они приближались к Парижу. Вскоре въехали в город по широкой, четырёхполосной трассе. Винсен, зная, насколько сложно найти стоянку в центральной части города, припарковал машину близ одной из окраинных станций метро. "Давайте сначала погуляем немножко, - предложил он, - да мы же и собирались вчера". Было всего лишь пол-двенадцатого. Они доехали до станции Пале-Рояль, пересекли улицу Риволи, взглянули на Лувр, оставили справа позолоченную конную статую Жанны д"Арк в латах и неторопливо зашагали аллеями парка Тюильри. Посидели у круглого пруда, потом двинулись к площади Конкорд, купив в ларьке у парка горячие крепы - Андре, Луиза и Пьер с шоколадом, а Жюстин предпочла клубничное варенье... Выйдя на площадь, сделали по ней круг, останавливаясь у статуй, олицетворяющих восемь подвластных Парижу городов, и маленький Пьер с восторгом бегал от одной статуи к другой, а Жюстин читала ему надписи на них: "Лилль... Страсбург... Лион... Марсель... Бордо... Нант... Брест... Руан..." Прогулялись по мосту Александра 3-го, а на Елисейские поля решили не идти - времени маловато для такой прогулки. Вернулись на площадь, спустились в метро и вскоре были на бульваре Сен-Дени.
  Тётя Андре, Полина, была дома одна, муж её ещё работал. Она встретила их радушно, деловито и вроде бы весело, но, улучив момент, когда Луиза распаковывала чемоданы, а дети были около неё, кивнула племяннику на дверь в кухню и, когда он вышел туда, последовала за ним и тихо спросила:
  - Всё-таки откровенно скажи, всё ли у вас в порядке? Очень уж неожиданно ты мне детей привозишь. Скажи, что случилось?
  - И ты туда же, - вздохнул он. - Жюстин в дороге меня тоже выспрашивала, в чём настоящая причина того, что мы их отвозим... Ну поверьте вы все, наконец, что у нас действительно ремонт будет... Обнажённые провода будут болтаться, дети понимают, конечно, что нельзя трогать, но всё-таки, знаешь... Пьеру пять лет. Спросишь - или из вежливости не спросишь, - почему не к родителям? Да потому, что мы, возможно, к ним сами сбежим на эти дни, если уж совсем невозможно будет в квартире жить. Ну, и не вшестером же там ютиться! А нам надо быть поблизости, нам же не в школу и не в садик, мы же работаем...
  - Да что это за ремонт такой экстренный, помилуй? Ты никогда особенно ретиво за хозяйство не брался, что это вдруг тебе приспичило?
  - Да приспичит, если электричество полетело. Сеть усиливать надо, нам электротехник сказал. Я же тебе по телефону вчера объяснил.
  - Ты мне только вот что скажи, - совсем тихонько прошептала тётя. - У тебя с Луизой всё нормально? Вы не разводиться собрались?
  "Ах вот оно что, она совсем другое подозревает, - подумал Винсен. - Ну конечно... опасается, что разводимся и хотим, чтобы ребята пока не знали..."
  - Да что ты, - отмахнулся он с обидчивой интонацией, - как же ты это и предполагать-то можешь? - И мягко добавил: - Поверь мне, пожалуйста, мы хорошо живём с Луизой.
  - Ну, я рада, если так... слава Богу, Андре...
  - Слушай, тёть, - сказал он, переходя на мальчишеский тон. - Я насчёт детей... Ты любишь с ними гулять, я по прежним встречам помню... так вот, может, свозишь их в Астерикс, дельфинов посмотреть? Пьер особенно мечтает об этом.
  - Ну конечно, свожу... Кстати, удачно получается, Люси будет вечером у нас, с Жюстин познакомится поближе, всё-таки троюродные сёстры и почти ровесницы... Её Симон часа в четыре должен привезти... вы с Луизой побудете?
  - Нет, не получится, к сожалению, - сказал Винсен. Сожаление его было искренним, ему по-домашнему уютно было общаться с тётей, жизнелюбивой и приветливой женщиной, которая редко унывала и выглядела очень как-то бодро и даже молодо, несмотря на преобладавшую седину в волосах. Да, уютно, но сейчас не до этого. - Нам вот-вот надо двигаться, к нам часов в пять придут начинать ремонт, и мы должны ещё хоть немножко прикрыть мебель. Это, конечно, только электричество, но всё-таки... А когда забирать детей приедем, тогда, может быть, и посидим всласть.
  Он с удовольствием разговаривал, бывало, с двоюродным братом Симоном, но на этот раз не лежала у него душа к лёгким беседам: камнем на шее висела мысль, что приход полиции практически неизбежен, и кто знает, с чем они придут, не с наручниками ли... Да, доказательств нет... ПОКА нет... а что, если он всё же оставил некие следы, и они были опознаны... Но если и нет, - вдруг арестуют, увезут... Боже, ещё, чего доброго, даже и не в одиночку... В воображение хлынули ассоциации с книгами и фильмами на тюремно-каторжные темы... Нет, впрочем, конечно, когда под следствием, то человек должен вроде бы сидеть один... Потом, скажем, выпустят за отсутствием улик, но... как же на меня смотреть-то будут окружающие? "Он сидел" - будет колыхаться у них в перепичканных стереотипами недалёких мозгах. И от меня отшатнутся... Нет, нет, нет, меня не могут арестовать, нет зацепки, они модель могут выстроить, только и всего... Модель - не улика...Поговорить с Луизой ещё надо, когда выйдем, - согласовать, что ей отвечать в случае раздельных... бесед... допросов, - мрачно-цинично поправил он сам себя...
  Нет, не хотел он сейчас непринуждённых разговоров "о разном". Вчера ему встретился Мишель Рамбо в то время, когда сверхнапряжение спало. После той немыслимой, апокалиптической ночи, и заметания следов, и вскоре после того, как Жаклин сказала, что там нашли пятерых. Да, тогда можно было перевести дух, и захотелось в кафе, и именно тогда разговор с кем-то был уместен и приятен. Но не сейчас, когда он уже несколько освоился с сознанием, что самое страшное позади, и успел провести вечер и утро со своей любимой семьёй, но опасался того, что очень скоро придётся защищаться от тех, кто имеет власть... и основания, - мысленно подчеркнул он себе, - разлучить его с близкими надолго или навсегда, сделать так, что вчерашний вечер, и сегодняшняя поездка, и эта прогулка в парке и по площади будут вспоминаться им - где-то там, - как прощальные. И разлучить Луизу и детей с ним - бесконечно близким, любящим, любимым. И что же тогда будет чувствовать моя тревожная, моя чудная Жюстин, от которой уведут папу, того, что не далее как два часа назад вкручивал ей насчёт ремонта и розеток, а сам - пятикратный убийца... Нет, это искалечит и их жизнь, не только мою, я должен биться самозабвенно и отчаянно за то, чтобы меня не признали виновным!..
  Да, его состояние перевалило за некий ложно-эйфорический пик, и вновь зловеще разрасталось в душе разлапистое древо страха; и хотелось, чтобы уже скорее настал момент той самой самозабвенной и отчаянной схватки... теперь уже - за то, чтобы не очутиться в неволе и в разлуке с семьёй.
  - Вы хоть пообедать останьтесь, - предложила тётя.
  - Спасибо, Полина, но мы перекусили крепами только что, в Тюильри. Давай попьём чайку и поедем уж... Я в преддверии этого ремонта немножко взвинчен, знаешь... Серьёзно, когда эти хлопоты будут позади, вот тогда мы приедем и побудем здесь по-нормальному, а сейчас... - он, не договорив, махнул рукой.
  Они выпили по чашке чая с пирожными. Жюстин и Пьер сидели между ними на диване с бархатной обивкой и, прерывая друг друга, предвкушали, куда съездят за эти дни. "Жюстин расслабилась, мы, видимо, сумели её успокоить, - подумал Винсен, - но тем тяжелее, если так, будет ей убедиться, что успокоение это было обманным... нет, ни в коем случае нельзя, нельзя это допускать..."
  - Нет, в Диснейлэнд, наверное, не стоит пока опять, туда мотаться долго, и мы же там недавно целую неделю были, - сказал он, уловив сказанное Полиной. - А в Люксембургском парке с ними погуляй, здесь же недалеко... И в Лувр можно сводить, пусть будут первые впечатления. И в Сен-Шапель...
  - Нет, в Сен-Шапель лучше со мной, - возразила Луиза. - Я же там работала когда-то, это будет "по маминым местам".
  - Ну вот давайте, когда вернёмся забирать вас, то впятером туда и пойдём, - ответил на это Андре. "Не когда, а если" - мрачно подумалось ему.
  Ещё через пять минут они, расцеловав детей, так и повисавших на их руках, медленно спустились по лестнице дома и пошли вдвоём по бульвару к метро.
  - В иное время посидели бы где-нибудь, - промолвила Луиза, - а помнишь, у Пляс Этуаль в кафе мы с тобой ходили... Но сейчас не тянет. Получится, как будто отмечаем что-то...
  - Да, не стоит. Едем к машине, а там минут десять просто прогуляемся - около, - и я тебе ещё несколько вещей скажу. Ну, и тогда поедем... И ты в дороге хоть поспи, а то ведь не спала всю ночь...
  Когда выходили на окраинной станции, Луиза сказала: "Давай уж сразу тогда поехали, ты курить сейчас сможешь... и мне дашь... и поговорим".
  - Нет, послушай... может быть, это тоже мнительность, конечно... но машина стояла всю ночь на улице, и кто знает, не ввинтили ли в неё подслушивающее устройство... Я тебя, наверное, ошарашил, но мало ли что: у полиции возможности нешуточные. То же самое насчёт нашей квартиры, которая в течение этих часов пустовала.
  - Что ты, Андре... неужели ты думаешь, что могли уже успеть?
  - Я не настаиваю, что это фактически сделали, но... подумай. Я же тебе уже говорил: если опознали этих пятерых, то, вероятнее всего, сумели и опознать номера их телефонов. Это устанавливается быстро при нынешней компьютеризации. А с одного из этих телефонов звонили - НАМ, и я на этот номер потом названивал с мобильного. Мной заинтересуются - неизбежно. Ну, то есть, почти неизбежно. И одна из очень возможных мер... именно возможных, не всегда, конечно, обязательных... для тех, кто проводит следствие, - установить аппаратуру слежения. И если это делается, то - так, чтобы подследственный, опять-таки по возможности, не подозревал о её наличии. Но я, Луиза, - подозреваю. Пока ты была с детьми безотлучно дома, её установить не могли, а сейчас - кто знает? Лучше переосторожничать. И в машине, которую мы на ночь оставили без присмотра, тоже - ни словечка об ЭТОМ.
  - Ты прав, - вздохнула Луиза, - но... но... это сколько же времени теперь мы не сможем чувствовать себя наедине!
  - Долго наверное... Но послушай, - вдруг как-то энергично и настойчиво сказал он, - я, понимаешь, сейчас, у тёти, не хотел задерживаться, потому что решительно не был способен на длительные отвлечённые разговоры. Потому что я сейчас очень, честно скажу тебе, опасаюсь, что придут к нам - и с ходу "Вы арестованы!.." Или... как знать, какие там методы воздействия, чтобы... чтобы человек растерялся, чтобы сломить...
  - Боже мой, но ведь должны обвинение предъявить, улики!.. Как же это возможно... такими методами, пока улик нет?..
  - Думаю... хочу думать, что не будет этих самых... жёстких методов. Но боюсь - мало ли что! Прости, что я с тобой об этом, но с кем мне ещё делиться... Да и подготовить тебя надо к разным возможностям.
  - Андре, но они же должны знать, что в квартире могут быть дети, а при детях... Или, ты думаешь, они уже знают, что мы их увезли?..
  - Послушай, постарайся успокоиться. Я, наверное, напрасно всё-таки взбудоражил тебя этим.
  Он рассказал ей, о чём думал в тётиной квартире, - о том, что вчера, когда совершил своё ночное деяние, и потом, узнав, что все пятеро убиты, был в некоем подобии эйфории, которая потом улеглась и на месте которой всколыхнулись новые страхи ...
   - Но теперь, Луиза, - теперь время защищаться, окапываться, и нельзя, чтобы эти страхи нас... парализовали. И, знаешь, на меня сейчас даже азарт накатывает, мне хочется, чтобы вместо тревожного ожидания уже была эта борьба, чтобы пришли уже... ЕСЛИ придут... нет, впрочем, должны на нас выйти, телефонный звонок был, и мои звонки потом ответные, много их, я специально названивал... ну, я же тебе той ночью сказал, для чего это понадобится...
  -Значит, ты уверен на сто процентов, что полиция придёт к нам?
  - На девяносто девять. Может быть, ЕЁ телефон разнесло вдребезги, и никаких данных из него извлечь не смогли, а того, что номер, с которого нам звонили, был именно у НЕЁ в пользовании, не знает сама телефонная компания. Мало ли на кого он записан. Но скорее всего дознаются, и... и, понимаешь, я даже отчаянно хочу, чтобы скорее пришли, чтобы не потом, при детях.
  Затем он вкратце напомнил Луизе её легенду: "В воскресенье ты видела утром, что я хмурый и беспокойный, потом увидела, что повеселел. Позавчера - уехал в аптеку, сославшись на ревизию предстоящую, но тебе уже было неспокойно, ты видела, что я подавлен, не в настроении... Потом, ночью, когда я вернулся, - замывал руку, кидал вещи в стирку, - ты услышала, проснулась. У тебя усилилось чувство, что я скрываю что-то важное и пугающее; ты заставила меня сказать; мы всю ночь не спали, обсуждали, что делать... решили, что я, если не дозвонюсь, поеду на студию, решили, что ты останешься дома, и дети... Обсуждали, куда бежать, если что... Мы колебались, не заявить ли в полицию, но решили ждать - может быть, всё в порядке, может быть, у нас действительно хотят взять это интервью... Потом, после взрыва, хотя уже и выяснилось, что на детском канале ничего не знают, - решили всё-таки подождать и не обращаться в полицию... я объясню им свою логику, ну а ты её понимаешь..."
  Почти дойдя уже до машины, он оживлённо повернулся к ней:
  - Вот поверишь или нет - привязалась эта песня, из мультика, про оловянного солдатика... Ну, вот эта, "Стой, куда, мотылёк, куда..." - пропел он очень правильно: у него был музыкальный слух. И хочешь послушать, что у меня на этот мотив сложилось?
  - В смысле - стихи на эту мелодию? - спросила Луиза. - Прочти, конечно...
  - Я спою. Слушай. "Добрый Боже, Спаситель мой, - зло истреби навек! Сделай мир наш земной - миром сладостных нег! Счастья дай, наслажденья дай! Пусть истребятся в прах псы диавольских стай - боль, обида и страх!"
  - И ты прямо сейчас это сочинил?
  - Нет, первые строчки тогда, когда мы по пути в Париж останавливались корзиночки с малиной покушать, а остальное - в парке Тюильри, и уже в метро, когда от Полины ехали, додумалось...
  - Очень красиво и выразительно, - сказала она. - Ты бы издался, Андре, у тебя же много стихов...
  - Может, и издамся со временем, я же тебе уже говорил, что подумываю об этом.
  - Да, - вздохнула Луиза - "Сделай мир наш земной - миром сладостных нег!" Да, я очень хотела бы этого. Да будет "королевство Беспроблемье", даже ценой того, что в жизни стало бы меньше захватывающего. Уж детям-то нашим я точно желаю того, чтобы мир превратился - и поскорей, - в это королевство...
  - Ладно, теперь поехали, - решил Андре.
  Когда выехали из города, Луиза сказала :
  - Знаешь, меня тянет в церковь зайти... сегодня-то уже сил нет, но в воскресенье, может, или даже в субботу, послезавтра... хорошо, Андре?
  - Хорошо, - отозвался он, одобрительно мигнув. - Да, стоило бы... это, может быть, умиротворит нас немножко...
  Они поговорили о тревожном характере Жюстин. Потом у Луизы стали постепенно слипаться глаза, и она заснула, довольно крепко, часа на два: сказались бессонная истекшая ночь и полубессонная - сверхэкстремальная, - предыдущая. И Андре опять неустанно и, втянувшись, даже азартно оттачивал в уме, что будет говорить тем, кто должен, неизбежно должен однажды - чем скорее, тем лучше, - прийти с вопросами... с допросом - мысленно поправил он себя. Он улучшал, отшлифовывал сценарий из "параллельного мира", из мира, где разговор террористов не был подслушан им, где он поехал в аптеку, ещё надеясь на то, что ему и в самом деле звонили насчёт интервью. Так... время приезда... что делал сначала... когда вернулся домой... когда и где ударился об дерево... его осенила неплохая идея, он прокрутил её со всех сторон... да, пойдёт... И о чём разговаривали всю ночь с Луизой... и следующее утро, и весь день...
  Примерно за полчаса до дома Винсен почувствовал, что у него тяжелеют веки, глаза стали то и дело призакрываться... Он решил остановиться, перекурить на свежем воздухе. Очень кстати увидел вблизи придорожную лавочку, остановил машину и, не будя Луизу, заскочил взять турецкого кофе. "Ко сну клонит?" - сочувственно спросила пожилая хозяйка. - "Да, стало клонить немножко... из Парижа едем. Слава Богу, скоро уже и дом..." Он вытащил сигарету, с удовольствием затянулся. Через десять минут вновь, уже взбодрившись, сел за руль. Луиза всё-таки проснулась, когда отъехали. "Может быть, мне повести?" - спросила она, узнав о сделанной остановке. "Нет, не стоит, я пришёл в себя..."
  Они въехали в свой городок. Выйдя из машины у дома, переглянулись, взялись за руки. "Прогуляемся ещё немножко" - сказал Винсен. Они походили у дома, ещё раз поговорили, не опасаясь прослушивания, о том, как будут вести себя, если - или, скорее, когда, - к ним придут. Потом медленно вошли в парадную и поднялись. "Ну вот, - тихо сказал Андре ещё перед входом в квартиру, - теперь будем молчать об ЭТОМ и - ждать. Ты ложись и выспись, пожалуйста... а я подумаю ещё и покурю на балконе".
  Было без четверти пять часов вечера.
  - 21 -
  Оперативник Рене Клемен с семи часов утра в тот день сидел в своей машине, просматривая на айфоне от нечего делать разные тематические сайты и неотрывно наблюдая при этом за машиной Винсена и за подъездом, из которого тот должен был выйти с семьёй. Примерно в без двадцати восемь к машине, выйдя из подъезда, подошёл - пока один, - невысокого роста мужчина лет на вид тридцати семи-тридцати восьми, с длинноватыми, но не чрезмерно длинными каштановыми волосами и довольно тонкими чертами лица, в неброской сероватой футболке, почти безрукавке. Подошёл, огляделся несколько встревоженно. Затем, опустившись на одно колено, заглянул под корпус машины. "Неужели опасается, что подложили что-то? - подумал Клемен. - Тогда понятно, почему он сначала сам проверяет, ему ведь надо везти семью... Сейчас проедется на ней, сделает контрольный круг..." Да, так и есть, человек сел за руль, включил зажигание, отъехал. Клемен остался на месте, через несколько минут позвонил Брюне. Тот подтвердил: "Да, он на бензоколонке, я прослушиваю. Комиссар говорит - глянь на них, когда будут отъезжать". Ещё минут через пять Винсен вернулся, машину поставил там же, выкурил сигарету у подъезда, вошёл. Вскоре вышел с семьёй, неся два детских чемоданчика. Жена - темноволосая, очень миловидная, в очках, и - несмотря на то, что чуть полненькая, - есть в ней что-то очень хрупкое... В довольно длинном, закрытом платье, с короткими, правда, рукавами. Мальчик лет пяти с каштановыми волосами в отца, но лицом скорее похожий на маму. Девочка - гораздо старше... да, ей одиннадцать... у неё наоборот черты больше от отца, хотя глаза и цвет волос мамины... Быстро уселись. Винсен сделал ещё несколько затяжек близ машины. "Много курит... Интересно, это только сейчас, или он всегда так?.." Семья, наконец, отъехала. "Да, совершенно не те люди, с которыми можно было бы мысленно связать что-то криминальное, опасное" - подумал Клемен, посмотрев им вслед. Примерно через пятнадцать минут, когда он был в пути, позвонил Брюне. "Я прослушиваю, - сказал он. - Пока решительно ничего особенного. Я вам потом прокручу, если будет что-то интересное".
  В восемь с лишним Клемен позвонил банковскому программисту Филиппу Монье, с которым дважды созванивалась незадолго до гибели Клодин Дюпон. Монье уже находился на работе. Узнав, что ему предстоит давать показания полиции, он неподдельно - это безошибочно чувствовалось по тону, - перепугался и, сказав, что, конечно, через полтора часа будет на месте, робко спросил - а нельзя ли хоть приблизительно узнать, чем он проштрафился перед законом... Клемен заверил его, что к нему лично ни малейших претензий нет, и выехал. Войдя около десяти часов в небольшой аккуратный кабинет программиста, он увидел молодого человека лет тридцати двух, белокурого, слегка полноватого, с приятными мягкими чертами лица... Тот встал навстречу, и ясно было, что он, изнывая, ждал не дождался момента - когда же наконец разъяснится, в чём всё-таки дело. Предъявленную ему фотографию эффектной шатенки с красиво завитыми волосами он сразу узнал. "Да, конечно, это Жаннет Пикар, она собирается тоже работать в банке, я ей давал уроки... ну, натаскивал, она хочет устроиться программистом в одно из отделений тут поблизости... ей надо - она мне объяснила, - ориентироваться в банковских программах... Как познакомились? Я сидел однажды, месяца четыре назад, в буфете с ноутбуком, она там же кофе пила, и у неё тоже был свой ноутбук; она подсела, спросила, не могу ли я помочь загрузить одну программу. У меня довольно большой опыт, и, знаете, получилось. Она очень благодарила; ну, мы - слово за слово, - разговорились, познакомились... Жаннет, узнав, кто я по специальности, попросила давать ей уроки..." Клемен понял, что Клодин Дюпон знала заранее, к кому подсесть, поскольку жила в том же городе и путём несложного наблюдения вычислила человека, у которого можно почерпнуть информацию о специфике банковских компьютерных систем; хакерскими же технологиями она, судя по её досье, владела хорошо. "Извините, а можно узнать, что случилось?" - очень робко спросил Монье. Оперативник подумал, что придётся сказать ему полуправду - симпатичная девушка уже никогда не позвонит и не ответит, он, так или иначе, поймёт, что это его знакомство было с двойным дном... "Вы ни в чём не виноваты, господин Монье, - сказал Клемен, - но... скажите вот что: у вас были с ней какие-то отношения помимо этих... уроков?". "Нет, - программист даже руку вскинул, чтобы символически "отогнать" всяческие домыслы, - не было решительно ничего... у меня невеста..." "Тем лучше, - кивнул Клемен, - если знакомство с ней не было для вас чем-то важным. Эта Жаннет Пикар замешана в противозаконной деятельности, и вы ей понадобились для того, чтобы научить её получать доступ к банковским данным - в том числе к счетам клиентов". Монье смешался, удручённо опустил голову, но явно видно было, что он не чересчур травмирован услышанным. "Вообще-то, - сказал он после десятисекундной паузы, - мне самому казалось отчасти странным всё это... У меня действительно было ощущение, что она многое скрывает... Даже телефона своего не давала, а если звонила, то номер не высвечивался... А позавчера утром приехала - ей срочно надо было... ей надо было потренироваться в очень быстром прохватывании движений на счету... для приблизительной оценки кредитоспособности вкладчика... Она открыла по списку счета нескольких клиентов... думаю, что наугад, чьи попало... но мне, конечно, нельзя было позволять... это, наверное, директор мой узнает теперь?" - спросил он очень подавленным тоном. "Не беспокойтесь, - ответил Клемен. - Ни с кем, кроме вас, я здесь говорить не буду. Дайте мне только список тех, чьи распечатки она просматривала". Программист быстро представил ему имена, выскочившие по запросу о просмотрах двухдневной давности, и в списке обнаружилась фамилия Винсен... да, точно, Винсен Андре и Луиза... "Меня, наверное, вызовут свидетелем?" - тревожно спросил Монье. "Нет, - очередной раз успокоил его Клемен, - и вообще к вам вряд ли ещё будут обращаться по её делу. На тот крайне маловероятный случай, если кто-то всё же будет о ней спрашивать, мой вам совет - говорите то же самое, что и мне, только подозрений никаких не выражайте. Вы просто давали ей уроки, а сейчас недоумеваете, куда она делась; вы - ни о чём не знающий человек..."
  На этом Клемен простился с Филиппом Монье. Этот человек явно говорил правду. В близких отношениях с Дюпон-"Пикар" он, по всей видимости, действительно не был - ведь даже не поинтересовался, где она и что же с ней будет... Вполне понятно: ему эта женщина внушала некоторые опасения, он хочет жить спокойно и, наверное, даже рад, что эти "уроки" прекратились. Опасность же ему ни с чьей стороны не грозит: он не знал ничего такого, чего ему не следовало бы знать по мнению тех или иных "структур". Но надо будет, конечно, позаботиться о том, чтобы регистрация звонков Дюпон с этого номера - оформленного ею две недели назад на чужое имя, - была стёрта. Тогда никто из криминального мира, пытаясь дознаться до причин гибели этих пятерых, никакими хакерскими приёмами, даже взломав базу данных компании сотовой связи, не выйдет ни на Монье, ни на этого Андре Винсена - последнего, с кем она имела телефонный контакт.
  Теперь было ясно: Дюпон просмотрела историю платежей со счёта Винсена и именно таким образом узнала, что он ездил летом с семьёй в Диснейлэнд...
  Когда оперативник вошёл в кабинет Менара, комиссар и Натали Симоне как раз заканчивали просматривать информацию о лицах, которые могли иметь отношение к заказным убийствам, и запрашивать распечатки телефонных связей тех из них, кто мог находиться в эти дни в пределах нескольких ближайших департаментов. И опять - примерно как вчера вечером, когда они проверяли сферы криминального бизнеса, - трудоёмкая и не давшая ощутимых результатов работа. Отобрали шестерых, из коих ни одного нельзя исключить, но ни один не вписывался логически в картину произошедшего. Сколько-нибудь стоящих зацепок не было...
  Клемен рассказал о разговоре с Монье. Комиссар полностью согласился с его соображениями. "Вот что, - сказал он, - будь другом, заскочи к Брюне, попроси его, чтобы он лично проконтролировал изъятие регистрации разговоров Дюпон из базы данных компании сотовой связи".
  Потом комиссар и Клемен поехали встречаться с оружейным тузом. В два часа они вошли в хорошо кондиционированный гостиничный кабинет, где предстояла встреча. Там их ждал D...u, внушительного роста мужчина лет пятидесяти с лицом одновременно и умным, и ярко выраженного "силового" типа. Он был с адвокатом, которого Менар хотел было попросить выйти, но тут же раздумал: это вызовет пререкания, а в предстоящем разговоре, в принципе, не будут упоминаться сколько-нибудь секретные детали, относящиеся к следственному процессу. Едва лишь уселись, бизнесмен сказал:
  - Я отлично понимаю, о чём вы хотите говорить, но вы не сможете доказать, что эти пятеро делали что-то противозаконное с моей подачи.
  - А я и не собираюсь в данном случае доказывать вашу причастность к чему-либо, - ответил комиссар. - Я расследую убийство, и мне нужна, соответственно, информация об убитых, а вы их знали.
  - Знал, не отрицаю. И разговаривал по телефону не раз, во всяком случае, с двумя из них. Но я сам не всегда знаю, кому "служат" те, с кем мне приходится говорить. Кому служат, - усмехнулся он, - Богу или маммоне... И не только не всегда знаю, но чаще всего даже и не могу... и, если совсем откровенно, далеко не обязательно ХОЧУ знать. Ибо это - уж кто, если не вы, поймёт, - опасно. Умножая знания, умножаешь скорбь... и, наверное, собственную уязвимость тоже, - добавил он с неким циничным ожесточением.
  - Да, это всё очень верно, - вставил Менар, - но, видимо, опасное знание - неизбежная цена, которую платишь, желая играть по-крупному.
  "Две полуцитаты из Писания, - подумал он. - Да, у него тоже непростая жизнь".
  - И, кроме того, не стану скрывать, - продолжал D...u, - что я понимал: в руки преступных групп - в том числе аналогичных этой, - уходит часть моей продукции. И вполне допускаю, что использование этой продукции может носить в том числе криминальный характер. Ну, так что ж из этого! Я произвожу и продаю оружие. Оно, так же, как другие предметы, само по себе не является ни позитивным, ни негативным, оно может спасти множество жизней или, наоборот, погубить кого-то невинного. Но совершенно так же в аптеке продают снотворное, которое может, в том числе, послужить орудием самоубийства. И если бы вы, скажем, держали табачную лавку, и к вам пришёл бы покупать курево сердечный больной, и вы знали бы точно, что курение опасно ему, - вы всё равно продали бы то, за что он готов платить, да и права не имели бы не продать.
  "А ведь это звучит подлинно, - подумал комиссар. - Он оправдывает себя сейчас не юридически, а нравственно, и не перед инстанциями, а перед самим собой".
  - Всё это так, - сказал он. - Но я ещё раз повторю: речь сейчас не о вас лично. Вы мне нужны в данном случае в качестве, если хотите, отчасти "эксперта". Что вы думаете об этих людях, о том, что их могло погубить, ошибки какого типа вы считаете для них - как группы, как звена, - характерными или хотя бы вероятными? Логически ясно, что в ходе своих действий они что-то не рассчитали, чего-то не смогли учесть... Какого типа, на ваш взгляд, мог быть их просчёт?
  Оружейный барон неторопливо раскурил сигарету, отпил дымящегося кофе из стеклянного стакана в сувенирной серебряной подставке - из таких стаканов обычно пьют чай, подумал Менар, - и ответил с видимым удовольствием:
  - Ну, если уж вы прибегаете к моей экспертной оценке, то, поскольку фраза "о покойниках только хорошее" придумана для дураков, я первым делом скажу вам: эта группа - в качестве связки, - мало чего стоила. Не я её создавал, так что мне нечего стыдиться это говорить. Я знал - не то, чтобы основательно, но настолько, чтобы иметь устойчивое впечатление, - только двоих из пяти. Клодин Дюпон имела высшее образование и считала, что стоит большего, чем пребывание в одной упряжке с такими уголовниками, как Демере и Массо. Она, правда, сама виновата, поскольку успела впутаться ещё раньше... вы знаете, наверное, её прошлое?
  - Знаю, естественно, я просматривал картотеку, - кивнул комиссар.
  - Ну, так вот; а на деле ей пока приходилось быть на подхвате у этого Массо. Он, в свою очередь, не доверял ей, да он и вообще никому не доверял, он был из тех, с позволения сказать, вожаков, которые любят припугивать. И очень наивно - при том, что вообще матёрый был волчина, - считал запугивание других надёжным способом обезопасить себя. Я слышал - не буду говорить, от кого, - что он имел какие-то собранные им компрометирующие материалы на многих из тех, с кем ему приходилось контактировать. Его боялись. Он привык к этому и стал применять этот стиль - стиль грубого давления, вплоть до шантажа, - довольно часто. В том числе, вероятно, в звене, которым руководил...
  - Они были тогда все, впятером, в этом сарайчике, - задумчиво сказал Менар. - Судя по тому, что вы рассказали об этом Массо, - если он держал всех остальных в эту ночь при себе, то, значит, либо опасался чьего-то нападения... но это маловероятно, тогда бы они погрузились и уехали... либо планировал на ближайший день некую акцию.
  Предприниматель сделал ещё несколько глотков кофе и сказал:
  - Не надейтесь, что у меня имеются некие конкретные идеи о том, что могло произойти там, на той речке, - я не имею, да и не хочу иметь ни малейшего представления об этом, - но второй из ваших двух вариантов кажется мне более здравым. Они там, скорее всего, готовились сами что-то предпринять - для ликвидации чего-то непредвиденного или какой-то своей собственной ошибки. Могли, скажем, напороться на конкурирующую криминальную сеть или нечаянно обнаружить себя перед кем-то - и начать делать "лишние движения". Именно в этом случае ему могла понадобиться эта перестраховка: чтобы они были рядом, чтобы никто не выдал его и не сбежал.
  - "Лишние движения"... - комиссар пошевелил двумя пальцами. - По такой схеме возможно и то, что они хотели использовать для чьего-то устранения какого-то наёмного убийцу. Скажем, они ждали его к утру, и Массо собрал всех остальных, чтобы все они повязались причастностью к найму киллера. Ждали к утру в этой избушке, а он взял и, неожиданно для них, уничтожил, вместо этого, их самих, поскольку его хотели, допустим, взять на крючок шантажа...
  - А, вы считаете, - усмехнулся D...u, - что они хотели руками некоего шестого - не принадлежавшего к их группе профессионального убийцы, - ликвидировать кого-то мешавшего им?
  - Да, именно так, - подтвердил Менар. - Ну, а вы что скажете на это? Наличие такого киллера, который не контактировал с этой пятёркой по телефону, но пребывал на связи с ними, - оно, на ваш взгляд, в этих обстоятельствах правдоподобно?
  - Вот на это я, пожалуй, не "поставил" бы. Массо был ярко выраженным сторонником предельного, максимального конспирирования. Если он или кто-то из его звена, допустим, "засветился", это - крупная провинность перед... будем называть это так, руководством. И он, по его характеру, не стал бы, я думаю, без особых причин привлекать к операции по заглаживанию этой провинности лишних людей. Даже киллера, которого, скажем, ему спустили указание держать поблизости для подстраховки. Он предпочёл бы не посвящать в дело никого больше, а выполнить всё сам. В смысле - силами своей группы...
  Комиссар кивнул, взвешивая услышанное.
  - И потом, - оружейный туз сделал глубокую затяжку, - вы ведь знаете принцип "бритвы Оккама". Я лично не стал бы - опять же, конечно, если нет особых причин, - встраивать в следственную схему некие лишние сущности... или фигуры.
  Разговор с оружейным бароном укрепил Менара в убеждении, что уничтоженная преступная группа, вероятно, сама готовилась кого-то ликвидировать. И по всему выходило, что намеченными жертвами были - пока неясно, почему, - Винсен и его близкие.
  - Что касается лишних сущностей, то и в этом плане то, что сказал D...u, очень умно и логично, - произнёс комиссар, садясь в машину. - Дело, однако, в том, что у нас-то именно есть те самые дважды упомянутые им "особые причины", в силу которых мы не можем выстроить простую, "одноступенчатую" схему. Человеком, которому грозила опасность с их стороны, был Винсен, и убиты они снарядом из материалов, которые он имел под рукой; и к тому же ночью он был там... Но он - мы это уже уяснили, - логически не может быть убийцей: он не мог знать, кто они и где будут находиться... И я всё-таки не склонен исключать, - продолжал Менар размышления вслух, - что там, вопреки "бритве Оккама", был некто шестой - на случай "заказа"... и что эта пятёрка решила прибегнуть к его услугам.
  - Судя по описанию характера вожака этого звена, - сказал Клемен, выруливаясь со стоянки, - он, может быть планировал "двойную перестраховку". Во-первых, убийство не только Винсена, но и всей его семьи, - для чего и нужно было, чтобы все четверо находились вчера вечером дома. Во-вторых - последующую ликвидацию самого предполагаемого нами исполнителя.
  - А киллер, если так, - отозвался комиссар, - допустим, заподозрил это и решил сыграть по-своему. Возможно, к тому же не решившись на убийство детей...
  Потом они говорили о других вещах, со следствием не связанных. Приехали быстро. В четыре часа собрались в кабинете все вчетвером.
  - Ну что, Брюне, не скучал ночью? - спросил комиссар.
  - Нисколечко. Их телефон молчал, машина тоже. Совершенно ясно, что они были дома... А я сидел себе и почитывал альтернативную историю. Едва до половины дошёл. Рекомендую всем: Гарри Тертлдав, тетралогия "Мировая война". Нашествие инопланетных ящеров на фоне Второй мировой. Захватывающе - не оторвётесь... Немцы, американцы, русские... Нас он, правда, задвинул практически до нуля, но так нам, наверное, и надо, судя по тому, что я учил по истории...
  - Отлично, Бернар. Ну, когда ты хочешь выходной за это ночное сидение?
  - Когда не будет ничего интересного, - усмехнулся Брюне.
  Комиссар пересказал Бернару и Натали разговор с D...u и то, что обсуждали они потом с Клеменом. "Ну, а теперь, прежде чем будем высказывать дальнейшие соображения, - ты, Брюне, услышал что-то интересное?".
  - Услышал, - сказал программист. - Они доставили детей в Париж к этой тёте Полине и сейчас, видимо, уже скоро приедут домой. Первую часть пути туда - играли, довольно весело, в "опознай слово". Потом вышли перекусить. Когда опять поехали, женщина долго читала маленькому сыну Нильса с дикими гусями. Но потом мальчик заснул, и... вот, слушайте... - Он включил диск.
  Напряжённый голос одиннадцатилетней девочки, словно она решилась на что-то: "И всё же мне лично будет намного спокойнее, если вы ВСЁ скажете".
  Отец, утомлённо, со вздохом: "Доченька, да что же ВСЁ?.."
  "Вы чего-то боитесь, папа! Я думаю... - в голосе девочки чувствовалось ожесточение, - я думаю, вы боитесь, что вам, за тех, взорванных, будут мстить! Потому что ты видел того... рыбака... и теперь могут предположить, что ты заявил в полицию, подозревая там что-то преступное..."
  Четверо полицейских уже несколько раз успели переглянуться, слушая это.
  Затем - взволнованный голос матери, потом снова отец... Они пытаются успокоить дочку: мало ли кто видел этого рыбака, да он и хотел, чтобы его с удочкой видели, а к тому же он уже никому ничего не расскажет о том, кто именно видел его... Девочка отчасти верит... Ещё две фразы произносит отец... находчиво и тактично... А дальше опять голос дочери:
  "А знаете, что Бланш Дени на фейсбуке написала? Её папа думает, что был кто-то шестой, который был повязан с ними, но хотел выйти из группировки... а о нём только эти пятеро и знали; он улучил момент, когда они были вместе, взорвал их - и исчез. И никто его искать тогда не будет... в смысле, конкретно, именно его... потому что, опять же, кроме этих погибших, никто в самой мафии... ну, или как там это может называться... не знал, что он имеет к ним отношение..."
  Комиссар сделал подчёркнуто выразительный жест в сторону Натали Симоне - "почти ваша идея". Дальше - разговоры о том, что надо бы научиться не позволять тёмному и жестокому становиться сутью и лейтмотивом жизни... А девочка говорит матери - зачем же ты сама смотрела ночью фильм с убийствами, кровью... Оказывается, жене Винсена не спалось, она сидела у компьютера... нашла, наверное, на ютьюбе экранизацию 'Королевы Марго'... И ещё - о том, что никто из них не хотел бы для себя опасных приключений - лучше наблюдать эти 'интересности' издалека...
  - Вот так, - заключил Брюне, останавливая запись. - Примечательно, что он, стало быть, ходил иногда в этот лесок - может быть, за грибами, - видел там одного из погибшей пятёрки и рассказывал дома, что видел там какого-то рыбака. И, что бы ни говорили его жена и он сам, успокаивая дочку, я не исключаю, что он подозревал там что-то криминальное. А может быть, эти пятеро испугались - не заявит ли он... и действительно заказали его кому-то, а этот кто-то - твой "клинок", Натали, - по неким своим соображениям предпочёл убрать их самих.
  - Так, - азартно подхватила Натали. - Допустим, Клодин Дюпон звонила Винсену якобы с детского канала, предложила ему некое мероприятие, связанное с детьми, и условилась с ним, что семья должна находиться дома в назначенный час. Киллер - "клинок", - должен был убить всех четверых... может быть, Винсен ненароком увидел что-то там, в лесу, и они хотели убрать всех, кому он мог об этом рассказать... Но наёмник неожиданно, по каким-то своим соображениям, решил ликвидировать именно эту пятёрку. Возможно, опасаясь, что иначе они убьют его самого потом... В-общем, то, о чём вы, господин комиссар, и ты, Рене, уже говорили... И он, скажем, знал, что Винсен - намечаемая жертва, - химик, что у него лаборатория. И, предположим, явился к Винсену тогда же, вечером, - позаботившись, конечно, о камуфляжном облике, - и раскрыл ему подоплёку звонка "со студии". Сказал: "Вы, вместе со своими близкими, находитесь в смертельной опасности. Полиция вас не защитит, вам страшно отомстят, если вы их выдадите, но я могу ликвидировать тех, кто планирует убить вас, если вы в своей лаборатории изготовите мне взрывчатку... Вас же мне нет смысла убивать, вы мне полезнее в живом виде, поскольку будете отвлекать следствие на себя". Я вас цитирую, господин комиссар. Он мог сказать это Винсену вполне цинично и откровенно, да и звонка этого из аптеки домой мог ультимативно потребовать - "пусть знают, что вы были здесь ночью", - понимая, что тот сочтёт такой вариант меньшим злом, чем смертельную угрозу его семье.
  - То есть, - сказал комиссар, - Винсен, возможно, работал на это убийство добровольно, спасая тем самым своих родных и себя... Некоторые несостыковки тут имеются, но это, так или иначе, версия.
  Брюне прокрутил пятнадцатиминутный разговор четы Винсен, в самом начале пути из Парижа домой.
  "Знаешь, меня тянет в церковь зайти... сегодня-то уже сил нет, но в воскресенье, может, или даже в субботу, послезавтра... хорошо, Андре?" -"Хорошо... Да, стоило бы... это, может быть, умиротворит нас немножко..."
  Потом, около пятнадцати минут, они говорили о дочери, Жюстин, о её страхах, чувствительности, легко воспаляемом воображении.
  - Вот и всё, - Брюне выключил диск. - Потом он сказал ей, чтобы попыталась вздремнуть, и она, видимо, спала почти всю оставшуюся дорогу. Он выходил где-то, кажется, кофе пил в придорожном буфете. И больше ничего...
  - Да, ей надо было выспаться, она ведь ночью смотрела фильм, да ещё и тяжёлый очень, - сказала Натали Симоне. - Впечатлительные и боязливые женщины иногда сами себя, находясь в стрессе, накручивают книгами и фильмами такого типа... Это примерно как бабочки на огонь... Знаете, что я думаю? Это не совсем естественно. У них явно непростая ситуация - помните эти слова о церкви?.. Они ведь опасаются чего-то... и, допустим, чувствуют, что спасены от некоей угрозы... Скрывают от детей то, что их тяготит... Но вот наконец они остались наедине, и тут-то именно и поговорить бы о своих невзгодах. А о них - ни слова.
  - Могли зайти перед этим в кафе и поговорить там, - сказал комиссар. - Но в принципе я согласен: странновато...
  - Странновато, - согласился Клемен, - но они, я не исключаю, учитывают возможность прослушивания, поэтому и молчат на "опасные" темы. Я ведь рассказывал, что он заглянул под машину прежде чем ехать - боялся, может, взрывчатки, но если у него были такие опасения, то он и о передатчике мог думать. И предупредить жену заранее.
  - Вообще-то, с другой стороны, были вначале эти слова женщины, что её тянет в церковь зайти... для умиротворения, - сказала Натали. - Это - косвенный признак того, что в их жизнь вторглось нечто пугающее.
  - Надо ещё учесть, что она спала бОльшую часть дороги, - повторил Брюне.
  Помолчали.
  - Хорошо, - сказал комиссар, - через полчаса... нет, через сорок минут выезжаем к ним на квартиру. Натали, вы не будете говорить отдельно с его женой. Если у них есть некая "легенда", то они всё между собой согласовали, так что это не даст решительно ничего. Полезнее посмотреть, как будут они вести себя именно находясь вместе. Разговор буду вести я один, вы наблюдайте. И возьмём ещё передатчики: Рене и Натали, вы их установите там, где вам покажется оптимальным.
  Ещё через сорок минут Клемен подрулил машину к дому семьи Винсен.- 22 -
  Луиза спала. Андре Винсен принял душ, переоделся. Обдумывал, додумывал вновь и вновь, что скажет, если... когда придут по следам его зафиксированных телефонных разговоров с той, что уже никогда не ответит. Вновь и вновь взвинченно курил на балконе. Неожиданно закапал дождик и, быстро усиливаясь, превратился минут через пять почти в ливень. Хорошо, очень хорошо, мелькнула мысль... все следы размоет там, в лесу, если они остались... Позвонил родителям, поговорил с мамой - отец был ещё на работе. "Да, мама, мы приехали, к нам скоро придут договариваться насчёт ремонта... да, я же говорил, нет выхода... я завтра или послезавтра к вам заеду, а может, мы вдвоём... Мама, ну не надо мне всё время давать ценные указания... Всё будет в порядке. Слушай, я сейчас ещё Жюстин позвоню... или, может, Полине, и попрошу Жюстин... Ладно, пока...". Дал звонок тёте, в Париж. "Мы приехали... спасибо тебе очень-очень большое... А Жюстин можно на минутку? Привет, доченька, ну что, не скучаете? А, вы в Люксембургском парке? Отлично. Пьера дай тоже... А, бегает? Ну ладно, тогда гуляйте спокойно, у нас всё хорошо, мама спит, устала...".
  Так, теперь что ещё? Опять вышел на балкон. Дождь кончился, около машины, которая стояла невдалеке, растекались прозрачные лужицы... Надо бы позвонить воспитательнице Пьера и классной руководительнице Жюстин, "объяснить", из-за чего дети не пришли сегодня и не придут в ближайшие несколько дней. "Лень, но лучше сейчас это сделать, а то они опередят, позвонят сами, попадут ещё на Луизу... я солгу более умело...".
  Было шесть вечера. Он собирался через несколько минут взять трубку и набрать номер воспитательницы, но тут телефон в гостиной зазвонил.
  - Алло, - сказал он довольно тихо и сдержанно. В ответ прозвучал уверенный, властный и вместе с тем вежливый - до предупредительности, - голос:
  - Здравствуйте, господин Андре Винсен. С вами говорит комиссар полиции Жозеф Менар. Я с тремя моими сотрудниками нахожусь близ вашего дома. Откройте нам, пожалуйста, минуты через три.
  "Вот и свершилось" - подумал Винсен. И обрадовался - это лучше томительного ожидания. И ужаснулся - что, если сейчас, войдя, они сразу схватят его, щёлкнут наручниками, велят Луизе собрать необходимые вещи, и - поведут... Поведут его, господина Винсена, заведующего аптекой, конвоируя с двух сторон, на глазах соседей и прохожих!.. Нет, таким деликатным тоном не стали бы говорить с тем, кого собираются сразу арестовать... должно быть, не стали бы... Тело опять, почти как в ту ночь, там, в лесу, перед исполнением замысла, оснастилось некими внутренними пружинами. Начинается второй бой. Первый был тогда, ночью. Потом - лихорадочное укрепление позиций. И вот теперь... не рассыплются ли эти позиции в прах при первом же натиске?..
  - Да, конечно, - ответил он, не изображая удивления. - Но... простите... вы могли бы дать мне несколько минут, чтобы позвонить на экстренный номер и удостовериться, что к нам действительно присылали? Мы имеем основания опасаться, что под видом полиции... я объясню, извините...
  Выслушали не перебивая, ответили без раздражения.
  - Вы можете позвонить, но там ничего не скажут, поскольку не знают. Мы - группа засекреченного розыска. Но, учитывая ваши опасения, сделаем так. Вот номер вашего банковского счёта... - Комиссар проговорил цепочку цифр своим сильным, отчётливым - такой бывает у телеведущих, - голосом. - Вы служили в армии один год, с третьего июля 19.. по второе июля 19.., в ... ской дивизии, секретарём в отделе связи. Номер вашего армейского удостоверения... - вновь гроздь цифр - и молчание. Даже не спрашивает, достаточно ли... Разумеется, настолько информированной может быть только полиция.
  - Спасибо, - промолвил он с несколько виноватой, сконфуженной интонацией... не хотел, само получилось. - Я открываю, господин комиссар. - Полуоткрыл входную дверь, оглянулся... Луиза, проснувшись, уже успела накинуть платье, выйти, глаза у неё испуганные, но и решительные, в них явственно читается "я с тобой"... - Да, - только и сказал ей... Она, быстро подойдя, поцеловала... смущённо сделала шаг назад, услышав чёткую поступь поднимающихся. Ну вот, они входят, их действительно четверо, все в гражданском. Вошли спокойно, по-деловому. Первый страх отхлынул - не схватили, не прогремело "вы арестованы"... Впереди - не очень высокий, но сильного сложения мужчина лет пятидесяти пяти в синеватой рубашке с карманами, совершенно седой, но волосы у него густые, красивые; крупный нос, асимметричные, резкого рисунка губы - "ласточкой", - под чёрными бровями довольно большие, умные, цепкие глаза. Винсену показалось, что примерно таким он представлял себе "крестного отца", дона Корлеоне, прочитав книгу, но ещё не посмотрев фильм. "Я - комиссар Менар, - сказал он, - добрый вечер, мадам Винсен". Представил остальных по фамилиям. Они достаточно молоды. Рыжеватый высокий парень лет тридцати пяти в тёмно-коричневой футболке, с немножко "витающим в облаках" выражением лица, но в осанке его чувствуются сила и собранность. В руке у него металлический чемоданчик, отдалённо схожий с тем "сейфиком" Бланшара, за плечами довольно вместительный, но, кажется, пустой рюкзак. Винсену, по ассоциативной цепочке, поскольку комиссар упомянул армейскую службу, он напомнил сержанта, служившего личным водителем начальника отдела связи, в котором он когда-то служил. Ещё один, лет двадцати семи-восьми, тоже в футболке, только бежевого оттенка, с коротенькой островатой бородкой, постриженный почти "налысо", с хитроватым лицом, за спиной - наплечная сумка рюкзачного типа. Этот чуть похож на отца Бланш Дени, шахматиста, которого Жюстин упоминала сегодня... Наконец, женщина лет сорока, в спортивных брюках и закрытой малиновой блузке, тёмные волосы - в каре, симпатичная, с подвижными чертами лица. У неё кожаный саквояжик, вроде не тяжёлый, но и не маленький. "Наверное, она будет отдельно допрашивать Луизу", подумал Андре.
  - Мы должны будем поговорить с вами, - сказал комиссар, - и осмотреть вашу квартиру, а также машину и место работы, господин Винсен. Осмотр будет производиться не сразу. Клемен, мадам Симоне, вы подождёте пока, - повернулся он к "сержанту" и женщине. - Объём и продолжительность этого осмотра будут зависеть от комплекса обстоятельств, который, я надеюсь, выявится в ходе нашего разговора.
  - Да, конечно. Садитесь, пожалуйста. - Винсену понравилось то, что комиссар назвал допрос "разговором", а обыск "осмотром". Властность, но не враждебность. И вообще они вроде бы не враждебны. И хорошо, что в гражданском, а не в полицейской форме. Придётся ведь выходить с ними к машине, ехать с ними в аптеку, и что бы подумали те, кто увидел бы его с четырьмя людьми в форме? "А господина Винсена за что-то сцапали... ну кто бы мог представить..." А дадут ли поехать в своей машине, или - в их?.. Нет, нет, меня же не арестовывают... Кроме того, понравилась ещё чеканная логичность формулировок этого Менара. В разговоре с ним, по всей видимости, полезна, эффективна будет логика... Это хорошо. Не будет того чувства безоружности, беспомощности перед глухой стенкой, которое появляется подчас, когда сталкиваешься с людьми, невосприимчивыми к логическим аргументам...
  Комиссар неторопливо сел на ближайший к двери конец мягкого дивана, опёрся на подлокотник, достал из кармана рубашки маленький блокнотик и авторучку. Рядом, на стуле, расположился "шахматист", положил на пол свой рюкзак, вытащил из него и отладил аппаратуру для записи беседы. Винсен сел в кресло напротив, "сержанту" и женщине Луиза предложила другой конец дивана, убрав оттуда тяжёлые подушки. - "Вы будете что-нибудь пить - горячее, холодное?.." - спросила она, обращаясь ко всем.
  - Спасибо, но, пожалуй, не стоит, не будем отвлекаться, - ответил комиссар. Луиза уселась во второе кресло, у окна. "Нет, я не так понял, значит, ему не нужен отдельный допрос... те двое, значит, обыскивать будут". - А вы - у меня складывается такое впечатление, - не особенно удивлены нашим приходом.
  - Не то что не особенно, а совсем не удивлены, - вздохнул Винсен. - Мы ждали вашего прихода. - "И рады ему", хотел он добавить, но сдержался: не стоит перегибать, ещё сочтут за желание подольститься... Комиссар чуть приподнял брови, а сидевший рядом "шахматист" чуть крутнул головой: "надо же"...
  - Ну, тогда, - проговорил Менар очень как-то веско, - ради "чистоты эксперимента" скажите сразу, почему вы нас ждали.
  - Ключевая причина, - ответил Винсен, - в том, что нам позавчера вечером, в начале девятого, позвонили вот с этого телефона, - он назвал мобильный номер террористки.
  - Даже запомнили наизусть?
  - И как же было бы не запомнить, если я вчера днём, после одиннадцати, на этот телефон названивал... не помню уж, сколько раз.
  - Четырнадцать, господин Винсен, - сказал комиссар. - Все звонки зарегистрированы. Да, вы правы, именно этот ваш телефонный контакт обусловил наше желание познакомиться с вами. Ладно, ну а теперь, вместо того, чтобы я методом тыка задавал вопросы, лучше расскажите нам сами свою версию развития событий.
  "Свою версию". Это не очень хорошо. Словно бы заранее уведомляют - "мы выслушаем, но не обязательно поверим..." Правда, на то и следствие, он обязан, может быть, так выражаться..."
  - Впрочем, постойте, - успел комиссар прежде чем он начал говорить. - Два предварительных вопроса я всё же задам. Первым делом вот что. У вас ведь двое детей, дочка и сын, - где же они?
  Значит, подумалось Винсену, то ли всё-таки не было прослушивания в машине, и они действительно не знают, где дети... то ли это "контрольный вопрос" - солгу или нет...
  - Детей, - ответил Андре, - мы сегодня утром отвезли в Париж, к моей тёте, маминой сестре. У нас есть причины опасаться... это будет, конечно, громко звучать, но я всё объясню очень скоро... поэтому я и вас просил дать мне удостовериться, что вы и вправду из полиции. - Комиссар внимательно слушал, не пытаясь прервать, у него, подумал Винсен, есть приятная способность дослушивать до конца. Обычно это умеют делать уверенные в себе люди, которых и самих не особенно решаются перебить... Впрочем, опять-таки, на то и следствие, ему тоже нужен "чистый эксперимент". - Мы предполагаем, что находились, а может быть, и продолжаем находиться, в смертельной опасности, и больше всего, естественно, стремимся укрыть от неё детей. Им, и тёте, и родителям моим мы сказали - чтобы никого не пугать, - что у нас полетела электросеть, что нужен ремонт, который займёт несколько дней, и что опасно, если дети, особенно пятилетний мальчик, останутся в квартире, где будут открытые розетки и болтающиеся провода... Да и жить в таких условиях, дескать, очень тяжело. Мои родители живут, правда, в получасе езды, и отец меня спрашивал - почему не к ним? Но я сказал, что к ним мы, может быть, переселимся сами, а ютиться в их небольшой квартире вшестером было бы едва ли возможно. Вот под этими предлогами мы и доставили их к тёте сегодня и не далее как два часа назад вернулись. Я даже, - добавил он, - собираюсь на самом деле розетки поменять и немножко усилить мощность сети - чтобы электрик вмонтировал что-то дополнительное на щитке, так для отца будет правдоподобнее, он инженер.
  - Ясно, - очень серьёзно, даже как бы понимающе-сочувственным тоном произнёс Менар. - И вы, наверное, то же самое думаете сказать в школе и садике?
  - Да. И тут я решусь высказать просьбу, - напряжённо, как должен говорить человек, переступающий некую грань и не знающий, насколько это дозволено, сказал Андре. - Я понимаю, что вы проводите розыск, эффективность которого для вас, безусловно, приоритетнее чьих бы то ни было - включая наши, - частных интересов. Но мы просим учесть - в той мере, в коей это не помешает следственному процессу, - насколько важно для нас, чтобы о факте этой нашей лжи не узнал никто, кроме нас двоих и вас. Во-первых, из соображений безопасности; впрочем, это я позже объясню, я ещё не начал рассказывать, по сути. Во-вторых, мы очень не хотим травмировать близких, особенно детей - тем более, что наша дочка, Жюстин, очень тревожна и эмоционально уязвима, она уже настойчиво выпытывала у нас, всю ли правду мы говорим, и нам стоило труда её успокоить... Это "ложь во спасение", и я надеюсь показать, насколько она является, в наших обстоятельствах, вынужденной и оправданной.
  Он, в принципе, всегда умел очень связно выражать свои мысли, речь у него была с детства поставлена хорошо, но раньше он знал за собой склонность к некоей мечтательно-поэтической размытости, а сейчас говорил в высшей степени собранно и как бы "подтянуто": сказывалась та самая, военного образца, дисциплинированность мышления; и, как в ту ночь, во взгляде Луизы - Винсен мельком глянул на неё, - вновь блеснула искорка восхищения. "А правильно ли, что я так говорю? Нет, вполне правильно, я ведь сказал, что предвидел их приход, а значит, естественно, что готовился..." Менар тоже, казалось, оценил формулировки и кивнул:
  - Гарантировать я не могу, но, если будет минимальная возможность, мы это учтём. И второе: скажите, что с вашей правой рукой.
  - А, рука, - Винсен покосился на кисть, залепленную двумя пластырями, не теми, которые он приклеил той ночью: час назад зашёл в ванную и поменял. - Ударился недавно о ствол дерева - упал в темноте... автоматически выбросил руку, не то бы стукнулся головой... Очень больно было, но это не перелом и не трещина, рука действует.
  - Когда же это вас угораздило, и где?
  - Позавчера, уже ночью, здесь, у дома, в скверике ближайшем.
  - А что вы там делали ночью?
  - Я подъезжал к дому, поставил машину и пошёл глянуть, нет ли места получше...
  - Подождите минутку, - на этот раз всё-таки прервал комиссар. - А откуда вы ехали?
  - Из аптеки своей, мне надо было там кое-что распечатать... фотографии личные - я, если можно, это потом поясню, это связано со звонком тем самым...
  Комиссар записал что-то в своём блокнотике.
  - А в котором часу это было?
  - Около часу ночи, плюс-минус минут десять, наверное.
  - Расскажите подробно, - со слегка "призывающей к порядку" ноткой в голосе сказал комиссар. - Чем вас не устроило место, где вы припарковались?
  Андре вздохнул с видом человека, считающего, что эти подробности никому ничем не помогут, но вынужденного подчиниться. "Вообще-то он сам прервал, я же взялся было рассказывать..."
  - Я подъехал. Место у дома пустовало только одно. Все, кто здесь живёт, его, по возможности, избегают, потому что над ним дерево, с которого сыплются липкие ягоды. Они расплющиваются на корпусе машины, и она за одну ночь может оказаться невообразимо испачканной. Да ещё и сезон сейчас... Я поставил там - делать нечего, - но решил пройтись до закоулочка поблизости, где иногда можно втиснуться. Там узко, и было сподручнее пешком туда пройтись, а ехать только если окажется, что есть незанятое место. Это прямиком через тот скверик. Я посмотрел - нет, негде там парковаться, придётся оставить под деревом. Утром, кстати, машина была, чего я и боялся, заляпана до крайности, мыть пришлось в тот же день, - добавил он как бы между прочим, довольный этой своей придумкой: разом объясняются и ранение руки, и причина срочного мытья машины. - Ну, так вот, идя обратно через тот же сквер, я споткнулся обо что-то и полетел... рукой успел защитить голову... Секунды на две сознание, кажется, потерял от боли. Потом, не сразу, кровь выступила... ну, я дома замыл, конечно, тщательно, и заклеил...
  Комиссар выслушал, не выказывая выражением лица ни скептицизма, ни обнадёживающего доверия.
  - Скажите, не помешает, если я буду курить? - спросил Винсен.
  - Нет, не только не помешает, но и меня избавит от неудобства. - Менар достал сигарету, повертел. Луиза принесла пепельницу, поставила между ними на журнальный столик. - Вы закуривайте, господин Винсен, я чуть позже. - "Наверное, он просто не хочет, чтобы я дал ему прикурить от своей зажигалки, - фамильярно было бы", подумал Андре. Глубоко затянулся... это всё-таки успокаивает...
  - Только приоткройте на минутку те места, где вы поранились, - сказал "шахматист", доставая фотоаппарат, и, когда Винсен приподнял пластыри и аккуратно отвёл их за кончики в сторону, сфотографировал ранки, запёкшиеся, но ещё очень заметные. - Всё, спасибо, можете приклеивать обратно.
  "Пусть проверяют... Любая экспертиза установит, что это действительно от падения".
  - Дерево могли бы указать? - спросил вдруг комиссар.
  - Дерево? - переспросил Андре недоуменно, спохватываясь и стараясь не допустить испуганных ноток в голосе. - Нет, пожалуй... Участок - да, это в середине скверика, но они там густо растут... какое конкретно - вряд ли узнаю. И я же света невзвидел тогда от боли, не до того мне было, чтобы запоминать что-то...
  "Зачем ему это нужно? Следы крови проверять на деревьях? Я в любом случае в перчатках был, но они же не знают... И дождь, слава Богу, прошёл, сильный, всё же размыло..." - Хорошо, - сказал комиссар, - ну, а теперь расскажите об этом звонке и обо всём последующем. Винсен испытал некоторое облегчение. Его расспрашивают и проверяют, но без чрезмерной, придирчиво-предвзятой подозрительности, ему не стараются дать почувствовать - 'никуда не денешься, поймаем'. Они, кажется, и в самом деле не враждебны, первое впечатление подтверждалось.
  - Мне необходимо будет начать с предыстории. - Он рассказал, складно, уверенно, не растекаясь, о шапочном знакомстве с Бланшаром, о своей воскресной встрече с ним, об охватившем стальными клещами страхе и о том, как дома, потом, схлынул этот страх, когда он зашёл на интернетные сайты о металлических чемоданчиках.
  - Я успокоился... совершенно или почти совершенно. Луиза, наверное, помнит, в каком настроении я их встретил, когда они вернулись из игротеки.
  - Да, он весь светился... я объяснила себе это тем, что недомогание прошло.
  - Так, - сказал комиссар. - Давайте дальше. Впрочем, сначала скажите: вы помните, какие сайты просматривали - о чемоданчиках?
  - Точно не припоминаю, но я напечатал на поисковой строчке "металлическая упаковка" и зашёл на три сайта из тех, что выскочили. Да есть же история работы с компьютером, вы можете проверить.
  - Посмотрите, Брюне, - повернулся Менар к сидевшему рядом "шахматисту" -аппаратурщику. Тот встал, Луиза показала ему кабинет, он прошёл и уселся за компьютер. - Ну, теперь продолжайте.
  - Весь тот день я, в принципе, был в приподнятом настроении. Может быть, где-то в глубине сознания и гнездилась тревога, но я её гнал, я не был психологически готов к жизни, в которой моих близких - или хотя бы даже только меня лично, - неустанно подстерегает опасность. Убеждал себя - нет, всё это плод чрезмерной впечатлительности, не более того. Правда, - добавил он, - я всё же написал Луизе письмо на тот - крайне маловероятный, думалось мне, - случай, если буду убит... Луиза, покажи...
  Она принесла и подлинник, и копию. Комиссар, по ходу чтения, несколько раз довольно сочувственно кивнул. - Да, - сказал он, - ход ваших мыслей ясен. Продолжайте.
  - Ну, так вот... Но в целом я успокоился... Позавчера, во вторник, - даже не думал уже об этом... но в начале девятого раздался тот самый звонок, - Винсен остановился, чуть помолчал. - Женский голос. По тону я подумал было - рекламщики. Но она сказала, что звонит с детского канала... - Он пересказал содержание разговора, опять смолк на несколько секунд, ожидая реакции.
  - Так, - задумчиво произнёс комиссар, закурил, наконец, свою сигарету, пододвинул пепельницу. - Продолжайте, мне нужен максимально последовательный рассказ, я вас остановлю, если понадобится.
  Винсен взглянул на Луизу и подумал, что даже она впервые слышит такое подробное изложение того, о чём он сейчас говорит. Тогда, ночью, вернувшись, лихорадочно посвящая её в произошедшее, он не передал всех деталей разговора с террористкой. Сейчас Луиза вместе с ним переживала этот эпизод, она взволнованно откидывала пряди волос и... тоже, кажется, сейчас возьмёт сигарету... да, так и есть, достала свою тонкую, женскую, потянулась за второй пепельницей, стоявшей на окне. - "А вы много курите, мадам Винсен?" - спросил комиссар. - "Обычно нет, но когда волнуюсь, конечно, больше..."
  Винсен вновь заговорил.
  - Вот тогда и всколыхнулся тот почти сошедший на нет страх. Это предложенное "интервью" мысленно сцепилось для меня с воскресной встречей, с увиденной - может быть, криминальной, - упаковкой, с тем, что я, может быть, увидел "лишнее". Хотят собрать нас в одном месте, в определённый час... Мне стало очень страшно. Но я и в этот момент надеялся, что страхи не имеют реального основания... Так или иначе, у меня тогда мелькнула мысль, что, если я сразу откажусь, она отключит телефон, и над нами может нависнуть тогда опасность, растянутая во времени... и к тому же такая, которую даже не знаешь откуда ожидать... Я хотел сохранить ниточку чего-то конкретного... что позволило бы, допустим, заявить в полицию - у меня такая мысль была, но и этого шага я, решусь признаться, очень боялся...
  Менар опять сделал в своём блокнотике быструю пометку, но ничего пока не сказал. "Он ещё спросит, наверное, почему я не заявил, чего именно боялся... пусть спросит, мне самому не надо соваться с объяснениями..."
  - Так вот, я ответил ей, что мне надо обдумать, посоветоваться, и что перезвоню, если решу согласиться. Спросил телефон детского канала - она дала, но на случай, если не дозвонюсь, продиктовала и свой мобильный номер. Тогда я повесил трубку...
  Всё! Здесь заканчивалась та часть его рассказа, которая содержала только правду. Сейчас он сделает шаг на болотистую почву - или минное поле, - лжи. И в глазах допрашивающего дальнейшая его поступь должна выглядеть не менее уверенной, чем до этого мгновения. Что ж, он просчитал многое... но не ошибиться бы, не соскользнуть бы ни с одной из кочек правдоподобия... Он на секунду вдруг представил себе, будто бы повествует сейчас о происходящем в некоем параллельном мире - благо он начитался фантастики, - в мире, где всё так же, но где позавчера, после вероятностной развилки, его двойник положил трубку... или ТЕ отключили... и тамошний Андре Винсен не узнал, ЧТО они замышляют... Боже, а что, если и в самом деле есть такой смежный мир, и там вчера в восемь... Нет! Он же всё-таки опасался, он не открыл бы им, и уже успел бы заявить... И потом, может, ТАМ он... или его двойник... не пошёл вовсе тогда за грибами, он играл с Пьером в запоминалку в то утро... Но тогда он ТАМ, может быть, поедет спустя несколько дней с детьми... Боже, нет, нет, не думать об этом, не думать!..
  Вынырнув из обволакивающих волн иной реальности, он продолжал:
  - ... Я начал обдумывать произошедшее - взвешивать, насколько вероятна опасность. Потом начал отчаянно дозваниваться туда, на студию, надеясь, что там ответят и подтвердят мне: да, у вас хотят взять семейное интервью... Но не дозвонился, конечно... Там автоматический распределитель бесед, да и время позднее... Выхода не оставалось, я позвонил этой женщине на мобильный и сказал - мы согласны... "Здесь ложь смыкается с правдой", подумалось ему.
  - И вы ничего не сказали в этот промежуток времени вашей супруге? - спросил Менар.
  - Нет. Луиза и дети сидели в гостиной, они знали, что я работаю на компьютере, я на форум профессиональный как раз писать собирался... И я не хотел пугать Луизу, тем более, что ещё надеялся - может, нет никакой опасности!.. Так вот, я сказал, что согласен. Во-первых, потому что... Вообще-то мы с Луизой никогда не жаждали попасть "на экран", но я подумал: если это и вправду интервью, нельзя отнимать у детей эту возможность, они - особенно Пьер, ему только пять лет, - очень любят детский канал, для них это будет сюрпризом, праздником, сверхсобытием!
  Вернулся "шахматист" Брюне. "Господин комиссар, я снял всю историю за эти дни и переслал на ваш электронный адрес. Там действительно три сайта об упаковке".
  - Спасибо. А ваше "во-вторых", господин Винсен? - спросил комиссар.
  - В смысле - вторая причина того, что я дал согласие? Я не хотел терять ту самую "ниточку контроля": по крайней мере, если опасность, то ясно, когда её ждать, и ясны её контуры... Кроме того, я попросил, чтобы она послала мне SMS c какими-то инструкциями - как держать себя, ну, и всё такое... И она прислала сообщение через несколько минут.
  - Да, вы получали сообщение, это тоже зарегистрировано. Не стёрли, надеюсь? Покажите.
  Винсен высветил SMS на экранчике телефона, подал аппарат Менару. Тот приблизил глаза. "Он, значит, не особенно хорошо видит... почему же он тогда без очков?"
  - Так. "Подтверждаем договорённость по поводу телеинтервью... завтра, в 20.00, у вас дома..." Дальше - ничего не значащие штампы... Сфотографируйте, Брюне, и приобщите к делу... Я догадываюсь, господин Винсен, почему вы попросили об этом сообщении, но всё же скажите и сами.
  - Так тут тоже две причины, - развёл руками Андре. - Прежде всего, я отчаянно надеялся на успокоение, у меня теплилась надежда, что SMS придёт всё-таки с телестудии, и тогда - весело сообщаю семье эту новость, дети в восторге... отбираем лучшие фотографии, и я еду в аптеку распечатывать их. У меня там цветной принтер, можно сделать размером в два фолио, это для съёмок было бы хорошо... Но пришло, увы, с того же сотового. Ну, а во-вторых - мне хотелось иметь на руках хоть что-то вещественное на случай, если всё-таки в полицию... Я уже тогда планировал, что с утра начну дозваниваться на детский канал, а если часов до двенадцати не дозвонюсь, то поеду туда. То есть, так или иначе - выясню, действительно ли там готовят это самое мероприятие... И если окажется, что нет, - вот тогда в отделение...
  -23-
  В это время зазвонил домашний телефон. Луиза встала, Андре вопросительно взглянул на комиссара... "Можете ответить сами, если хотите, я подожду" - сказал тот понимающим тоном. Винсен взял трубку.
  - Алло... А, добрый вечер, мадам Дюран... Да, спасибо, что позвонили, извините, что мы сами не успели... Понимаете, мы его и старшую сестру отвезли в Париж, к моей тёте, на несколько дней - у нас тут непредвиденные обстоятельства... Нет, что вы, просто у нас электрическая сеть полетела, мы должны делать срочный ремонт, усиливать мощность, и провода менять... - Он глянул на Менара, слегка отвёл кисть левой руки и качнул головой - жест, означающий "вот об этом я и говорил..." - Дело в том что тут будут обнажённые провода, розетки, мы не можем всё время за детьми следить, это опасно... Мы сами, может быть, у моих родителей будем частично...
  Взглянул на жену, в её глазах уловил беспокойство, она "сигналила" ему... "Он явно хотел, - мелькнуло в мыслях, - чтобы именно я подошёл к телефону, а не Луиза. Почему? Хочет понаблюдать... а что тут можно услышать... или увидеть? Но его просто интересует всё, связанное с моими телефонными разговорами, он, возможно, что-то надеется нащупать... А что, если... точно! Я ни в коем случае не должен сейчас проверять, отсоединилось ли! Ни в коем случае не сделать это, у меня это дошло до автоматизма... Контролировать свои движения!.."
  - Да, мадам Дюран, наверное, не раньше вторника. Жалко, но что тут поделать... Ещё раз спасибо за заботу... Всего доброго.
  Боковым зрением видя, что Менар смотрит на его движения, спокойно положил и оставил на месте трубку.
  - Воспитательница нашего сына. Спрашивает, почему он не приходит в садик... Нам надо будет потом позвонить ещё классной руководительнице дочки...
  - Понятно, - отозвался Менар. - Продолжайте. Итак, вы получили это сообщение, и...
  Теперь Винсен вступал в очень сложную фазу: он должен был объяснить логику своих ночных действий. Да, конечно, всё продумано, но то, что он был ночью в аптеке, не может не настораживать следователя. "Не ошибка ли, что я не попытался это скрыть?.. Нет, нельзя было рисковать, могли видеть освещённые окна..."
  - Теперь, - сказал он, стараясь избегать нервозной сбивчивости, - я оказался на длительное время - самое меньшее до утра, когда можно было начать дозваниваться на студию, - в полной неопределённости. То ли мы в смертельной опасности, то ли к нам действительно хотят приехать с телеканала. Я обнадёживал себя, надеялся на второе, и, по логике вещей, это казалось более вероятным. Решил, естественно, пока не узнаю правду, ни Луизе, ни детям ничего не говорить...
  Он приостановился, ожидая вопроса, но комиссар кивнул - "продолжайте".
  - И решил взять два диснейлэндовских диска и съездить в аптеку, распечатать штук двадцать фотографий, чтобы нам было что показать, если... если и в самом деле подтвердится, что будет интервью...
  - Постойте, - прервал комиссар - Вы мельком упоминали уже об этом, но поясните ещё раз: почему именно в аптеке надо было это делать, и почему именно тогда - вечером, ночью? - Голос его звучал сейчас, казалось, более жёстко. Винсен почувствовал себя неуютно. Он мобилизовался сейчас предельно, стараясь не смотреть на Луизу, - она, наверное, тоже уловила этот тон, она очень волнуется, не надо сейчас переглядываться с ней, это только усугубит...
  - Но в аптеке же у меня цветной принтер. А "живые" фотографии мы до сих пор сделать не удосужились, сейчас же в основном на компьютере смотрят... И там можно распечатать размером в два фолио... Луиза, покажи, - обернулся он к ней... да, пускай она хоть на минутку зайдёт в спальню, чтобы взять эти листы... пусть хоть минутку побудет не на виду, ей нужен этот "тайм-аут"... - А для съёмок лучше же, если крупное изображение... И это кропотливое дело - отбирать лучшие... это надо посидеть, время нужно. У нас ведь снимков-то этих - больше ста... я могу показать диски... впрочем, я их оставил там, в аптеке, забыл взять... Но вы же и туда поедете, там и покажу...
  Луиза принесла пачку распечаток, дала комиссару, Менар передал их Брюне, тот же, в свою очередь, протянул сидевшей поодаль женщине. Луиза села вновь, он всё-таки поймал её взгляд... кажется, она хочет спрятать от него своё волнение, чтобы не было у него дополнительных причин нервничать...
  Снимки вернули Луизе. Комиссар сделал Винсену знак рукой - "дальше".
  - Это не из-за денег, - самолюбиво подчеркнул Андре. - Но если бы распечатывать в каком-то фотоателье, то всё равно надо было бы отобрать фотографии заранее. Нельзя же там просматривать всё на виду у незнакомых людей, да и занимать компьютер на столько времени... Но и отобрав заранее - всё равно будешь бояться потом - вдруг они не то, что помечено, распечатают... стоять надо над ними... сам раздражаешься, их раздражаешь... - Такое у него действительно случалось в прошлом, и эти фразы прозвучали уверенно и естественно. - Вот я и предпочёл сделать всё это в аптеке, будучи один, имея возможность сосредоточиться и не спешить.
  "Нормально" - мысленно подбодрил он себя, глядя на комиссара, чуть кивнувшего - спокойно, без выражения иронии и скептицизма на лице.
  - Так, господин Винсен... А отбирали вы эти фотографии - дома или уже в аптеке?
  - В аптеке. Дома я не решился этим заниматься. Луиза и дети увидели бы, начали бы весело крутить, просматривать, вспоминать... Как бы я им объяснил, что мне вдруг, срочно, надо заниматься этим отбором? Для чего?..
  - А на следующий день нельзя было это сделать? - спросил Менар. Его тон был всё ещё капельку жёстким, хотя жёсткость эта не достигала той грани, за которой могла бы ощущаться недоброжелательность.
  - Нет, - Винсен пожал плечами, - об этом и думать было нечего. Мне, во первых, предстоял суматошный день, я ведь, помимо прочего, и к тому готовился, что придётся ехать на телестудию... В этих обстоятельствах я вообще не пошёл бы на работу, если бы только мог; но я не мог, у меня назначены были две консультации на утренние часы, нельзя уже было отменить... другое дело, что где-то к двенадцати я собирался уехать, но не раньше. К тому же в рабочее время, даже в спокойный день... Понятно, что все люди делают иногда свои личные дела во время работы, но я не мог бы погрузиться на час в эти свои снимки, да ещё так, чтобы не отвлекали...
  - Ладно, а после работы? Если бы выяснилось, что интервью - правда? Вы тогда могли бы этим заниматься уже в совершенно ином настроении.
  - После работы? Но я заканчиваю обычно в пять, кроме коротких дней, а среда - не короткий. Даже если бы я, допустим, дозвонился ещё утром до телестудии и услышал бы подтверждение насчёт интервью, - как бы я стал на рабочем месте и в рабочее время всё это проделывать? Это выглядело бы нелепо, даже если бы я формально взял пол-выходного... Мне так или иначе пришлось бы ждать пяти вечера... И получилось бы второпях... И мне же ещё надо было бы успеть Луизе и детям сообщить, а я стал бы возиться с дисками вместо этого... А когда, если так, в порядок себя приводить?..
  - Да, всё это звучит логично, - сказал комиссар, на этот раз довольно понимающим тоном, и вновь кивнул. "Всё очень складно получилось" - опять мысленно похвалил себя Андре... - Знаете, расскажите-ка мне, кстати, ваш обычный распорядок: рабочие часы, и кто детей отводит, забирает... И ваш распорядок, и супруги.
  Это, подумалось Винсену, тоже не плохо. Это им нужны фоновые данные, подвоха здесь быть не должно. И сейчас можно отдохнуть чуток в успокаивающем лоне обычного, милого, житейского...
  - Я сам работаю с восьми до пяти, в короткие дни - вторник и четверг, - до трёх. Луиза обычно в утреннюю смену, с девяти до двух, ездит туда и обратно подвозкой. Иногда в послеполуденную, с двух до семи, но не часто, поскольку Пьер у нас ещё маленький, с этим считаются... Дочку, Жюстин, отвожу в школу я на машине, перед работой, Пьера в садик отводит Луиза. На Пьера у нас оформлена продлёнка... в смысле, оплачена... но мы ею только частично пользуемся, обычно его забирает, в пол-четвёртого, Луиза. Если же она во вторую смену, то забираю я: или тоже в три тридцать, или после пяти - вот на эти случаи она в основном и нужна... Что касается Жюстин, ей одиннадцать, она сама возвращается домой - да тут и недалеко, - и в те дни, когда я до пяти, а Луиза до семи, сама разогревает себе еду. Кроме того, часто приезжает бабушка, моя мама...
  - Ясно, - сказал Менар. - Так, значит, вчера у вас день был, по расписанию, не короткий... А у мадам Винсен?
  - Я должна была как раз вчера выходить в послеполуденные часы, - сказала Луиза, - но мы решили, что я останусь дома, и дети тоже... Андре же мне всё ночью рассказал...
  - А почему, собственно? - без нажима, просто как бы с любопытством, спросил комиссар. - Ваша супруга - понятно, она не могла быть вне дома до половины восьмого; ну, а дети? Они-то ещё в дневное время закончили бы школу и садик...Ведь вы опасались того, что, допустим, кем-то планировалось на восемь вечера, но не раньше.
  - Да, конечно, - ответил Винсен, - но в этой ситуации мы понимали, что будем чувствовать себя спокойнее, если дети всё-таки никуда из дома в этот день выходить не будут. А если они, то и Луиза, естественно, должна остаться с ними... Тут не то чтобы рациональные соображения, но... мало ли что... А мне предстояли вероятные разъезды - у меня-то лично не было выхода... и хотелось, по крайней мере, знать, что они в это время дома...
  - Ясно, - повторил комиссар. - Двинемся дальше. Вы решили ехать в аптеку. Когда вы поехали? Что сказали жене?
  "В первый раз - жене, а не супруге. Несмотря на строгость тона - не так официально-отстранённо... Он как бы входит в ситуацию... в конце концов, он тоже человек и не может не сочувствовать людям, попавшим без вины в переплёт..."
  - Луизе я сказал, что должен съездить и проверить отчётность перед окружной ревизией, которая действительно будет вскоре. Что должен сделать это в спокойной обстановке, когда тихо и не отвлекают; что я хочу скинуть это с плеч, а в следующие дни будут решающие теннисные матчи - ночью, из Нью-Йорка же транслируют, - и мне хочется смотреть... так что, дескать, лучше сейчас, а перед играми буду, дескать, высыпаться... Перед тем, как поехать, я предупредил её - никому ни под каким видом дверь не открывать... Тоже на всякий случай... Но это её, конечно, насторожило, она стала беспокоиться... а потом, ночью, вытянула из меня, настойчиво выспрашивая, правду...
  - Да, - подтвердила Луиза, - он категорически запретил мне открывать кому бы то ни было, даже если скажут - полиция... Рассказал жуткую историю о какой-то банде, орудующей здесь неподалёку, о некоей старушке, которую кислотой облили... Меня это и навело на тревожные мысли.
  - Но когда же вы поехали туда? - вновь спросил Менар.
  - В пол-одиннадцатого примерно. - Винсен сдвинул свой приезд в аптеку на час назад, но опасным это ему не казалось: едва ли будут опрашивать жильцов смежных с аптекой домов, с которого часа в ней зажёгся свет... И отъезд оттуда он сдвинет аналогично, тут риск минимальный... - Я посидел в гостиной с детьми, с Луизой. На самом деле мне хотелось по возможности скорее уехать. Мне хотелось поскорее остаться наедине с собой. Перед близкими я вынужден был изображать нормальное настроение, но мне это удавалось плохо.
  - Да, я чувствовала - с ним что-то не так, - сказала Луиза. - Он был очень напряжён, смотрел как-то печально, что ли... Я себя, правда, убеждала, что мне просто кажется, но всё-таки думала - почему он так подчёркнуто запрещает открывать дверь, почему вдруг боится так...всё ли он мне рассказал?..
  Комиссар очередной раз вписал что-то в свой мини-блокнотик.
  - Ну, и сколько же вы пробыли там, в аптеке?
  - Где-то два с половиной часа, - сказал Винсен. - Сначала я действительно просмотрел отчётность. Мне в принципе надо было отвлечься на что-нибудь. Я вообще, когда у меня нервное состояние, должен чем-то себя занять, чтобы не зацикливаться на страхе, на стрессе... И я в самом деле смог отчасти отключиться за этой работой. Ну, а потом начал просматривать фотографии и постепенно распечатывать отобранное. Тоже довольно методично, несмотря на своё настроение. Где-то около часу закончил, поехал домой... ну, вот тогда и упал, и ударил руку, об этом я уже рассказывал.
  Комиссар, как бы в раздумьи, пошевелил пальцами. Повернулся к сидевшим на другом краю дивана "сержанту" Клемену и женщине - мадам Симоне. - Рене, Натали, вы можете приступать к осмотру квартиры. По третьей форме. Мадам Винсен, покажите, пожалуйста, где у вас... впрочем, знаете что, не надо, они сами разберутся. Это займёт не больше двадцати минут, - добавил он Луизе, - и не будет, поверьте, ни малейшего беспорядка.
  "По третьей форме? - подумал Андре. - Что бы это означало? Максимальную или минимальную степень тщательности обыска? Наверное, минимальную, если двадцати минут хватит... А может, он велел им на что-то конкретное обращать особое внимание?.. Да зачем им это вообще? Они ведь понимают, что не найдут у нас ни оружия, ни наркотиков... Обувь, одежда? Следы крови? Но только моей тогда, а я и не скрывал, что ободрал руку... да и выстирано всё... А что, если обыск - для вида, а главная цель - подложить прослушивающие устройства?.."
  Клемен прошёл в кабинет, женщина - в спальню.
  - Далее, - распорядился Менар, - передайте, пожалуйста, господину Брюне на несколько минут ваши сотовые телефоны, он просмотрит историю их работы.
  - Вот, возьмите, - Винсен отдал "шахматисту" оба аппарата, свой и Луизы, - там только звонки и фотографии, интернетом телефонным мы не пользуемся.
  - И у вас ведь ещё один компьютер есть, я краем глаза видел, - сказал Брюне. - Извините, но я с него тоже должен снять историю.
  - Да, пожалуйста, - Луиза зажгла свет в приоткрытой комнате Жюстин. - Это компьютер нашей дочки. - Брюне прошёл туда с обоими телефонами, сел за компьютерный столик.
  - Господин Винсен, - сказал комиссар, глядя на Андре пристально, строгим - на этот раз даже отчасти суровым, - тоном. - Вопрос не из приятных, но я вынужден его задать. - И опять сжалось сердце, и в теле ощутились некие пружины... "чем же, чем же он сейчас огорошит?.." - Не казалось ли вам, что, уезжая тогда, на ночь глядя, и оставляя дома жену и детей, ничего не знавших, вы подвергаете их опасности?.. Подождите, мадам Винсен, - остановил он хотевшую вмешаться Луизу.
  "Обидно... это - удар... но - чисто психологический..."
  - Представьте, нет, - ответил Андре, позволив себе на этот раз ощутимо выразить своим тоном обиду. - Я оставил их под защитой очень надёжного замка, через окно сюда не влезешь - второй этаж. К тому же мы всегда запираем ещё и на задвижку. К нам никто не смог бы вломиться прежде чем приехала бы полиция. Я опасался их пребывания на следующий день вне дома - да, мало ли что... это было бы, скажем так, менее контролируемо... но здесь - дело совсем другое. Я не рисковал жизнями близких, господин комиссар, - добавил он всё ещё с некоторой обидой в голосе. - Беспечность в этом отношении в число моих недостатков не входит.
  - И потом, - всё-таки не удержалась Луиза, - он же запретил мне открывать кому бы то ни было! Если он кого-то и подвергал опасности, то только себя! Он поехал один, в темень... он мог думать, что за ним следят!.. Я ещё подумала, Андре... ты, конечно, не признаешься... но я подумала потом, когда ты уже рассказал... подумала - может быть, ты специально как бы подставлял себя, думая, что если ОНИ... что... Господи... что, выстрелив в тебя, они оставят нас в покое, решат, что незачем... Ты и в письме своём это написал...
  "Неужели она действительно так думает, искренне? Не было ли у меня ещё и этой мысли... полуосознанной?.. Не знаю... Когда я ей писал - позавчера уже, - у меня мелькнуло вообще-то - почему тогда не зашёл к Бланшару на кофе, не увёл от своего гнезда?.. Но не слишком ли большую жертвенность ты во мне предполагаешь?.."
  - Не мог я так думать, Луиза, - возразил он ей вслух. - Я не предатель, но и не герой. Я прекрасно понимал, что мне тоже в те моменты ничто не угрожало. Откуда ОНИ могли знать, что я куда-то выйду из дома вечером? Чересчур призрачные шансы ловили бы они, следя за нашим домом в те часы...
  Комиссар выслушал всё это с интересом, не выказав раздражения тем, что Луиза всё-таки вклинилась в разговор. Опять сделал пометку в блокноте. Из комнат доносился негромкий стук открываемых - видимо, достаточно аккуратно, - ящичков, и слышалось приглушённое шуршание перебираемых бумаг.
  "Они действительно обыскивают... Или притворяются, что обыскивают?.. Вот под эти звуки и подложат так же аккуратно микроаппаратики... Ладно, что ж... А что он записывает, понять бы?.."
  - Хорошо, - сказал, выдержав краткую паузу, комиссар, - но вы всё-таки, видимо, беспокоились о том, что происходит дома. Вы звонили из аптеки домой.
  - Да, позвонил, как раз начиная просматривать диски. Но я не боялся никаких происшествий, я хотел убедиться, что Луиза не очень встревожена... она ведь чувствовала моё состояние... Ну, и убедился, к сожалению, в противоположном. Она была очень взволнована, спрашивала, что у меня на самом деле случилось...
  - Ну, естественно, после твоего рассказа о старушке, после этих предупреждений, после того, что ты за чаем сидел невесёлый какой-то... - вставила Луиза.
  - Ну, так вот, она спрашивала, что случилось... Даже думала, может, быть, разбудить дочку, чтобы приглядела за спящим малышом, и прийти ко мне, помочь... Мне стоило усилий её хоть отчасти успокоить. Ну, она в конце концов обещала никуда не ходить... Велел ей принять снотворное...
  Комиссар сделал очередную пометку.
  - ... Но когда приехал, она проснулась... услышала шум воды, увидела, что у меня рука в крови, думала, что я дрался с кем-то... в общем, вытрясла правду. И тогда мы почти не спали уже, обсуждали - что же нам делать?
  - Расскажите подробно, ЧТО вы обсуждали и к каким решениям пришли, - очень спокойным, нейтральным тоном сказал комиссар.
  - Сначала Луизе понадобилось время, чтобы осмыслить всё это, она была, естественно, в ужасе, - ответил Андре. Здесь он чувствовал себя довольно уверенно, он продумал и "отточил" по дороге из Парижа в том числе и этот фрагмент лжи с отдельными вкраплениями правды, и это, подобно всему остальному, они успели обсудить с Луизой. - Мне всё-таки удалось убедить её, что страхи наши, вполне вероятно, не имеют под собой реальной почвы. Вообще если бы нам действительно предложили такое интервью, она ради детей согласилась бы - мы уже говорили об этом, - но сама была бы смущена и растеряна: она застенчива и в принципе не любит таких вещей...
  - Постойте минутку, - прервал Менар. - Но ведь вы, мадам Винсен, профессиональный экскурсовод, вы должны всё время вести за собой целые группы незнакомых людей, показывая, рассказывая, отвечая на вопросы. Как же это увязывается с активным нежеланием "представать перед публикой"?
  Луиза улыбнулась, вопрос пришёлся ей по душе.
  - Это совершенно другое дело. Во-первых, вести конкретную экскурсионную группу меня назначают, контакт с ней не обусловлен ни моей инициативой, ни даже моим выбором, я не "навязываю" ни себя - именно им, ни им - именно себя. Тут психологически намного менее "обязывающая" ситуация. Во-вторых, экскурсанты - это люди, желающие познакомиться с достопримечательностью, а не со мной лично; в фокусе внимания не я сама, моя роль - "служебна". В-третьих, я ничего им не "предлагаю", а только даю им то, чего захотели они сами. Даю уверенно, потому что у меня уже теперь большой опыт, а к тому же я хорошо знаю литературный и исторический материал и готова к любым вопросам, в той или иной мере относящимся к тематике. Я много об этом думала, поэтому и формулирую так пунктуально, - ещё раз улыбнулась она. - В школе, например, я далеко не всегда решалась поднять руку и вызваться отвечать, но если меня спрашивали или вызывали к доске, - отвечала без всякой скованности. Это перекликается с тем, что я сейчас объяснила. Что касается интервью для телеканала, - в нём было бы нечто перекликающееся отчасти с саморекламой. Этого я действительно стараюсь избегать, да и Андре никогда не жаждал ничего подобного. Но ради детей - Андре впрочем, вам уже говорил, - конечно, не отказалась бы. А в ту ночь... тогда я думала, что начну прыгать от счастья, если окажется, что речь и в самом деле о телестудии...
  "Молодец, Луиза! - подумал Винсен. - Но, опять же, зачем и это тоже ему понадобилось? Хочет по возможности глубоко нас изучить?.."
  - Да, мадам Винсен, вы замечательно это обрисовали, - кивнул комиссар. - Продолжайте, извините, что перебил, - обратился он вновь к Андре.
  "Впервые извинился... он становится более доброжелательным..."
  - Так вот... на чём я остановился?.. Да, я сумел немножко успокоить её надеждой на то, что дозвонюсь до студии и там подтвердят... Или, в крайнем случае, съезжу туда; потом я адрес узнал...
  - Да, вы заходили, под утро уже, на сайт детского канала и на "Google Maps", - вставил аппаратурщик-компьютерщик Брюне, войдя и отдавая Винсену мобильные телефоны. - А у вас нет навигатора GPS в машине?
  - В машине - нет. Есть, правда, в сотовом телефоне, но я этой опцией не особенно умею пользоваться и от некоторых знакомых слышал, что навигатор этот, на поверку, подчас больше сбивает, чем ориентирует... Дальше мы с Луизой, - продолжал Винсен, вздохнув, - решили, что и она, и дети останутся дома. Ну, и на тот случай, если окажется, что это "интервью" - ловушка, - тут уже у нас не было вариантов, мы понимали, что тогда придётся обращаться в полицию... Если бы я поехал на студию, то выехал бы не позже двенадцати с лишним, - пояснил он, - дорога туда и обратно часа три, а там, даже со всеми проволочками, ожиданиями пробыл бы уж не больше часа. Таким образом, часам к четырём или к началу пятого был бы дома, Луизе позвонил бы заранее, чтобы она подготовилась сама и подготовила детей; и мы все, вчетвером, тогда поехали бы в участок. Я тогда рассказал бы о том сейфике, о звонке, предъявил бы SMS. Обосновал бы свои подозрения, надеясь, что если там, на островке, окопалась банда, то её схватят, а нам помогут защитить себя... спрятаться... от мести тех, с кем эти бандиты связаны и кому они дадут знать, кто их выдал... Чёткого представления о том, какие предписания мы получили бы, у меня нет, но это единственное, что нам в такой ситуации оставалось бы.
  - Понятно, - сказал комиссар. - Но вы же не только об этом говорили всю ночь. Около пяти часов, с часу до шести. Расскажите подробнее. Вы тоже, мадам Винсен.
  В его словах прозвучал элемент то ли недоверия, то ли желания удостовериться, но это не испугало ни Андре, ни Луизу, понимавших, что, так или иначе, находятся под подозрением.
  - Да о чём мы только не говорили! - взволнованно ответила Луиза. - О том, что будет с детьми, если мы будем вынуждены куда-то бежать, о том, как будут они этим травмированы, напуганы на всю жизнь... и это в дополнение к тому, что опасность везде будет витать. И это после уютной, светлой, налаженной жизни! И дочка у нас - Андре уже рассказывал, - очень ранима, тревожна... И о том, насколько наши родители в опасности, уезжать ли им тоже или оставаться, а тогда - разлука... с нами, с внуками! И куда бежать, где устраиваться... у нас нет родственников в других странах... При том, что прятаться-то надо было бы поскорее...
  "И ты тоже всё это прочувствовала, - подумал Винсен, - пропустила через своё воображение! Ты тоже душой своей побывала в этом параллельном мире, где я не подслушал разговор террористов... поэтому так живо и убедительно звучат твои слова!" Она действительно говорила даже ещё выразительнее и подробнее, чем было условлено между ними.
  - И о том, - добавил он заранее заготовленное, - что, может быть, придётся пойти на фиктивный развод, чтобы Луиза и дети могли, скрывшись куда-то, жить под другой фамилией - под её девичьей, - а мне тоже куда-нибудь уехать и жить поблизости, но пока отдельно, и продавать здесь квартиру и машину через доверенное лицо... И о том, как детям весь этот ужас объяснять... Тут не на пять, тут на пятьдесят часов хватило бы о чём говорить...
  - Хорошо, - секунд десять помолчав и обдумывая услышанное, сказал комиссар. - Но ещё вот что скажите, мадам Винсен: вы не упрекали вашего мужа за эту его роковую, скажем так, поездку по грибы? Дескать, сидел бы дома, не грозила бы нам сейчас опасность...
  - Нет! - почти выкрикнула она. - Я не его, а себя начала укорять, потому, что ведь это я утром, чуть свет, проснувшись и видя, что он не спит, кофе пьёт, дала ему идею: поезжай, собери сыроежек... а он это любит, он и поехал... Я себя начала винить, но он меня резко осадил тогда - сказал: не смей казниться за слова и действия, результата которых не можешь предвидеть, - иначе сойдёшь с ума.
  "Да, это я и в самом деле ей тогда... буквально отчеканил, тоном приказа... или запрета..."
  - Ладно, - заключил комиссар. - Что касается этих ночных разговоров, вы дали достаточно чёткую картину. - Здесь прозвучало признание правдоподобия того, что он выслушал, но всё-таки без веры в безусловную фактическую правдивость их рассказа. - Ну, а теперь я спрошу вас вот о чём, господин Винсен. Почему вы не обратились в полицию заранее? Если не в воскресное утро, увидев этот так называемый "сейфик", то, по крайней мере, позавчера вечером, после этого звонка и уже имея на руках полученное вами телефонное сообщение. Ведь вы были очень встревожены, вам отчаянно хотелось обрести определённость. Полиция сумела бы проверить уже тогда подлинность этого якобы планируемого интервью. И проверить, что делается в этом сарае на речном островке. Почему же вы не захотели заявить? Чем перспектива обращения в полицию пугала вас - вы же сами признали это чуть раньше?
  К этому вопросу, жёсткому более по сути, нежели по тону, Винсен был полностью готов и не только ожидал, но, можно сказать, предвкушал его.
  - Объясню, - сказал он с непритворным азартным порывом. - Объясню исчерпывающе. В воскресенье утром у меня ничего конкретного и не было, да я и успокоился быстро... А если бы я заявил, что одинокий пожилой человек нёс металлический чемоданчик и зазывал на кофе, от меня, самое вероятное, отмахнулись бы. Простите, конечно, мне не слишком-то удобно говорить это вам - вы сами работник полиции... Или - иной вариант, - я выставил бы себя на смех... Тогда мне это казалось самым вероятным.
  Комиссар внимательно, не выказывая эмоциональной реакции, слушал.
  - В любом случае, тогда, в воскресенье утром, я ещё не мог предъявить что-то хоть относительно конкретное, - продолжал Винсен. - Но ведь и позавчера вечером я не был ни в чём уверен, я ещё надеялся тогда, проведя, условно скажем, "расследование" своими силами - дозвонившись или съездив на студию, - убедиться, что никакого криминала нет, что действительно планируется интервью... А если бы это было так, то, поспешив бежать в полицию, я опять-таки оказался бы в глупом положении: всполошился из-за того, что мне что-то там померещилось... Кому захотелось бы так выглядеть, рассудите сами?.. И потом, ещё не факт, что ко мне отнеслись бы серьёзно. Что стали бы выяснять личные телефоны тех, кто заведует детским каналом, и звонить им, и спрашивать их - проводятся ли какие-то там мероприятия для популяризации "Диснейлэнда"... А что, если, прочитав этот SMS, очень культурный, кстати, по слогу, меня сочли бы просто-напросто параноиком?..
  - Знаете, господин Винсен, - прервал его Менар, сделав рукой "останавливающий" жест, - в этом пункте я с вами согласен. В конце концов, в любом отделении вечером сидят не оперативники и не аналитики, а обычные дежурные, которые могут и не отнестись достаточно ответственно к тому, кто не предъявит что-то безусловное и очевидное. Да, в этом есть логика; вы решили обратиться в полицию лишь в том случае, если удостоверитесь, что вам грозит опасность. Правильно я вас понял?
  - Да. Я осознавал, что тогда прибегнуть к помощи полиции будет единственным выходом. Единственным, что даст хоть какой-то шанс на спасение - правда, достаточно призрачный. - Андре говорил сейчас очень решительно, он и не думал уклоняться от темы ненадёжности той защиты, которую мог бы дать ему и его семье закон; напротив, акцентируя это, он предварял тем самым объяснение того, почему он "затаился" и не заявил даже точно узнав о том, что интервью - обман.
  - Вот здесь, - сказал комиссар, - мы и подходим, вероятно, к тому, чем же всё-таки именно страшил вас этот шаг... шаг, который вы так и не сделали? Я уверен, опасность того что вы называете "глупым положением", - всё же не основное, что вас пугало.
  - Да, - согласился Андре, - в первую очередь я думал, конечно же, не об этом. Я мысленно прокручивал перед собой - ещё тогда, вечером, - сценарий, согласно которому мои опасения имеют реальную основу. И думал: вот, дозваниваюсь я, предположим, утром или днём на телестудию, и отвечают мне там, что ни о каком интервью знать не знают... И вот тогда... тогда еду я срочно в отделение полиции. Да, конечно, теперь у меня есть нечто доказательное. И вот, допустим, отрядили бы оперативную группу, окружили бы островок, задержали бы этого... Бланшара. И - опять-таки допустим, - не только его: судя по тому, что взрывом были убиты пятеро, выглядит вероятным, что и часа за три до того там была целая группа... В самом лучшем случае - задержали бы всех, кто знал о нас... знал, что я видел Бланшара с этой упаковкой. Если и так - их взяли бы, судили бы. А свидетелем был бы - я! И даже если бы меня "засекретили" от широкой публики, - сами эти бандиты так или иначе понимали бы, из-за кого их повязали! И если бы даже их посадили пожизненно, они уж точно сумели бы дать знать оставшимся на воле сообщникам, кем сданы! Вы спросите - а что мне было терять...по этому сценарию? Согласен, нечего... И я, кстати, конечно, обратился бы, если бы не узнал о взрыве... из-за которого счёл возможным и дальше медлить... Я, если можно, чуть позже расскажу, что мне тогда подумалось... Я откладывал этот шаг, он меня ужасал, потому что, совершив его, я необратимо приговорил бы и себя, и близких своих к постоянной смертельной опасности. К постоянной угрозе мести со стороны криминальной группировки... Я надеялся, можно сказать, на некое чудо, которое позволит мне... нам... не засветиться действием! Скажу честно: я не верил, что законодательная и исполнительная власть могут по-настоящему надёжно защитить от структур, у которых - длинные руки, злая воля и решимость убивать не обинуясь... И я, кстати, читал о том, как была убита одна пожилая пара, предъявившая в полиции некий полученный женщиной SMS с криминальным оттенком... а оказалось, что пославшие его просто ошиблись номером... Вот из-за чего можно иногда погибнуть... Да, конечно, мы обратились бы в полицию, если бы иной возможности не оставалось: не вполне надёжная защита лучше полной беззащитности... Но пока можно было ещё тянуть, пока ещё было время, я не решался... Не решался сделать то, что чревато было бы местью, перед которой до смешного безобидными казались любые меры взыскания за неинформирование органов правопорядка...
  Глаза Луизы говорили - "ты хорошо держишься, но не увлекайся..." Да, он высказался, может быть, чересчур экзальтированно, вплетая в вытканный им узор лжи свои истинные чувства; это не повредит, но - всё, хватит... Менар отбил по журнальному столику виртуозную маршевую дробь пятью пальцами.
  - Да, господин Винсен, - медленно проговорил он, - понять вас можно. И историю про тот злополучный SMS я знаю. Кстати - вы сами это мельком упомянули, - даже дозвонившись до телестудии и узнав, что интервью не будет, вы всё же не поехали в полицию; но об этом и в самом деле лучше потом... Да, ни законодательная, ни исполнительная власть не совершенны, и вы осознавали, что и закон, и стоящие на его страже способны скорее и решительнее карать, настигать и пресекать, чем предотвращать ещё не содеянное. И не всегда эффективно защитят взывающего к ним. Ибо по самой природе своей не могут ужесточить меру наказания виновных, вплоть до их истребления, даже ради безопасности предназначавшихся ими в жертву - сколь бы ни была она священна с точки зрения человеческой нравственности. - Андре подумал, что комиссар говорит сейчас в стиле героев "Графа Монте-Кристо". - Да, господин Винсен, я понимаю, насколько уязвимой, насколько повисшей на волоске казалась вам в тот вечер жизнь ваших близких и ваша собственная. Вы ощущали себя невиновным, но безвинно обречённым и беззащитным - зная о страшном замысле, обрекавшем вас на гибель, но не имея под рукой спасительной чудодейственной кнопочки, нажатием на которую вы могли бы уничтожить всех злоумышлявших против вас и любимых вами.
  Комиссар был и в самом деле, как подумалось Винсену поначалу, из тех людей, которых обычно не решаются перебивать. Андре иногда завидовал таким людям - сам-то он далеко не всегда и не со всеми умел говорить уверенно, так, чтобы слова "отпечатывались" подобно шагам шествующего к престолу короля. И эту свою речь Менар закончил, не сбив ни на йоту свои отчётливые, словно подводящие некий итог интонации, и в его сильном и ритмичном голосе почти растворился недоумевающий лепет Луизы: "Но он же не знал..." Она растерянно вымолвила это сразу вслед за фразой комиссара "ЗНАЯ о страшном замысле...". Но Андре, несколько расслабившийся было от этой выражавшей понимание и отчасти даже сопереживание речи, увидел её смятение и услышал её слова - и благодаря этому спохватился. "И правда, как же так?..! Зная!.. Он хочет поймать, он хочет слов - да, именно так и было... И я вот-вот сказал бы их... Нет, конечно, это не было бы уликой, но это выбило бы меня из колеи, лишило бы уверенности... он бы спросил - как же вы узнали?.. я стал бы испуганно и виновато защищаться - дескать, я вас слушал вначале внимательно, а потом машинально поддакивал... Осторожно надо с ним, он прощупывает и ловит... Он, может быть, и не желает нам зла, но ему ведь надо дознаться, докопаться..." Винсен подумал, что так бывает в шахматах. Делаются ходы пешками, скучные-прескучные, три-четыре таких, прежде чем откроется дорожка притаившемуся за этими пешками слону - и он стремительно сбивает ферзя... "Нет, ни в коем случае не поддаться на это..."
  - Да я же и не знал тогда ещё ничего, - разводя руками, полуусмехнулся он, стараясь, чтобы голос его звучал взвешенно и рассудительно, чтобы не показывать испуга. - Это я теперь знаю... это теперь "паззл", можно сказать, сложился... ещё вчера, впрочем... а тогда - в том-то и дело, что тогда я оказался перед развилкой вероятностей.
  Луиза - не зная, чего ещё ожидать от Менара, - попыталась было опять вмешаться, но комиссар движением руки остановил её.
  - Да, конечно, не зная, а опасаясь, я неточно выразился, - легко согласился он, опять закуривая.
  "Он устроил мне ловушку, - подумал Андре, - но как же иначе? На его месте я делал бы то же самое. И это совсем не означает, что он хочет погубить нас. Да и если бы даже я сейчас машинально подтвердил, что ЗНАЛ, юридически весомой уликой это не было бы, и ему ли это не знать? Но он профессионал, ему хочется дознаться, и, наверное, не только по долгу службы... Его это, может быть, интересует само по себе, как сложная, интригующая загадка... И где же я читал про детектива, который, кажется... раскрыв дело, НЕ покарал, а отпустил... или даже не один раз... но ему важно было для самого себя уяснить... Нет, не Кристи, не Сименон...". Но Винсену было не до того, чтобы вспоминать прочитанное...
  - Теперь паззл сложился окончательно, - повторил он, - Этот номер телефона... та, что говорила со мной тогда, получается, убита взрывом - там же была женщина, это передавали... Теперь ясно, что планировалось убить нас...
  Комиссар кивнул молча. Луиза опять хотела что-то сказать, но Андре опередил её:
  - И вот что, если так... Я медлил с этим вопросом, да и понимаю, в принципе, что секретной следственной бригаде вопросов не задают; но мы в этой истории не посторонние, а "предназначавшиеся к ликвидации". И для нас это дело более чем кровное... поэтому я и позволю себе всё-таки спросить - точно ли нам больше, теперь-то уже, ничто не грозит?
  - Я отвечу, но скажите сначала - вы-то сами как полагаете? - тихо, как бы задумчиво произнёс Менар.
  - Логически - выходит, что опасности больше нет. Во-первых, скрывать больше нечего, и нет смысла ликвидировать тех, кто "что-то видел". Во-вторых, все знавшие о нас, наверное, погибли... - Винсен замолчал, посчитав сказанное достаточным.
  - Почему вы так считаете? Уточните, я хочу понять ход ваших мыслей, - попросил комиссар.
  Андре опять заговорил с азартом, иногда поднимая вверх большой палец правой руки, как бы в ознаменование логических ходов.
  - Этот Бланшар наткнулся тогда на меня, наверное, потому, что не принял каких-то мер предосторожности. За это его свои должны были бы, я думаю, жёстко наказать. С другой стороны, он, видимо, боялся, что я сообщу об увиденном и что его - да и всю ту их ячейку, которая здесь действовала, - арестуют; так что перед этой своей ячейкой ему пришлось открыться. Его могли, конечно, клясть на чём свет стоит, но я думаю... я надеюсь, что им не захотелось сообщать об этом своим вожакам, руководству банды, организации или как бы уж это ни называть... Потому что это всё-таки их общий, групповой провал, им бы всем досталось... И им было "выгодно"... убрать нас... - он видел, что при этих словах Луиза перекрестилась, - и замести след самостоятельно, так, чтобы избежать чьих бы то ни было нареканий. Поэтому я думаю... опять же, обнадёживаю себя... думаю, что наши имена остались секретом именно этой группы... А её, я думаю, всю, целиком, уничтожил этот взрыв. Могло ли их быть здесь больше - в маленьком, тихом городке?..
  Комиссар вновь побарабанил по столу несколькими пальцами.
  - Да, опять всё логично. Вы, наверное, много об этом думали; ну, это в вашей ситуации естественно. А скажите, Винсен, - спросил он вдруг, глубоко затянувшись, - вы верите в Бога? Или это чересчур личный вопрос?
  - Почему? Нормальный вопрос. Да, - охотно ответил Винсен, - мы, и я, и Луиза, верим в Бога, и уповаем на вечную жизнь, и ужасаемся атеистической мысли о том, что после смерти наступает небытие. Мы считаем, что есть и воздаяние, и возмездие, и промысел Божий... Мы крещены по католическому обряду, - добавил он, - хотя, если честно, многих формальностей не соблюдаем.
  - Я потому спросил, - сказал комиссар, - что, если вы верите, то у вас имеются все основания возблагодарить Бога. Ибо опасность - и смертельная, - вашей семье действительно грозила, но теперь её - вы не напрасно надеетесь, - больше нет. Вы всё правильно рассудили. Не стану посвящать вас в подробности того, каким образом это установлено, но опасности для вас больше нет, - повторил он. Луиза ещё раз перекрестилась. - Да, мадам Винсен, это тот случай, когда вполне естественно произносить благодарственные молитвы.
  - Спасибо вам от всей нашей семьи за этот ваш ответ, - промолвила она, вновь зажгла тонкую сигарету и пояснила, как бы оправдываясь: - Иногда хочется курить именно испытав чувство избавления.
  Винсен вспомнил, как застал её тогда, ещё до свадьбы, прячущей что-то в сумочке, и как был счастлив, что это всего лишь сигареты, а не чьё-то письмо...
  -24-
   В этот момент в гостиную вернулись обыскивающие. "Мы закончили, - сказал рыжеватый Клемен. - Только скажите, господин Винсен, где та обувь, в которой вы ходите за грибами".
  - Сапоги? Они в багажнике машины, я их там оставляю, переобуваюсь и домой прихожу в чистых ботинках. Хотите сейчас? Я ключи дам, машина у дома...
  - Нет, потом, мы же будем её осматривать. А другую пару вы не носите, ту, что в шкафу?
  "Зачем он это спрашивает? - подумал Винсен испуганно. - Я же их и вымыл, и запылил..."
  - Какие? - спросил он и привстал, чтобы пройти и глянуть - якобы вспомнить, о чём речь, - но Клемен показал ему те самые, побывавшие в деле, сапоги и, свернув, уложил в свой рюкзак, очевидно, предназначенный для вещей, забираемых на экспертизу. - А, эти? Я их, кажется, разок одевал, но они старые и очень проседают, в них быстро ходить невозможно.
  - А в чём вы ездили тогда, ночью, в аптеку? - спросила Симоне.
  - Это всё постирано, висит на балконе. Фуфайка и джинсы. А ботинки - вот эти, у двери, - он показал. - Я ходил в них и вчера, и сегодня.
  - Всё это соберите, пожалуйста, мы должны будем взять и одежду, и обувь для экспертизы, - сказала Симоне, и Луиза пошла на балкон снимать выстиранное. - Если что-то не успело просохнуть, у меня есть пакеты из плотного полиэтилена. И сапоги из машины тоже возьмём, и несколько сумок. - Винсен узнал выглядывавшую из рюкзака ТУ сумку. - Не беспокойтесь, ваше имя, кроме нас, никто не узнает, на пакете с вашими вещами будет значиться только номер следствия. А возвратит кто-то из нас лично.
  "Зачем бы это? - подумал Винсен. - Ботинки на гладкой подошве, да и по Парижу я в них ходил. А одежда, они должны понимать, сразу пошла в стирку из-за того, что на ней могла быть кровь от ранок на руке... Ладно, наверное, им просто для порядка нужно... А на сапогах и на сумке ничего не обнаружат, я же их пылесосил".
  - Так вот, - сказал комиссар, возвращаясь к прерванной теме, - опасаться за свою жизнь вам больше нет оснований. Ваши дети могут приезжать из Парижа хоть завтра. И им, и всем остальным можете сказать, что большой ремонт, оказывается, не понадобился. Ну, вы уж сообразите, наверное, вызвать электрика и попросить его чуть усилить мощность сети, что-то там подкрутив слегка на щитке... для пущего правдоподобия... да вы же и сами говорили, что собираетесь, - чуть усмехнулся он.
  - Да, так и сделаем, - сказал Андре.
  - Только я вынужден вам сказать, - продолжал Менар, обращаясь к нему, - что вы лично на определённый период времени - точно не могу сказать, сколько он продлится, это зависит от хода следствия, - не сможете выезжать за пределы департамента. Сожалею, но это так, - добавил он веским, не допускающим возражения тоном.
  Винсен развёл руками, как бы покоряясь неизбежности, но секунды через две обеспокоенно спросил:
  - Но получается тогда, что не только ваша группа знает обо мне... не только вы четверо? В местное отделение, значит, будет сообщено, что на меня налагаются ограничения... а вы же говорили, что там ничего не знают, что расследование секретное...
  - Никто, кроме нас четверых, знать не будет, - успокоил его комиссар. - Клемен или Брюне смогут, если понадобится, проверить, где вы находитесь.
  - Ясно. Спасибо. Нам, естественно, очень не хотелось бы, чтобы ещё кто-то знал, - сказал Винсен. - Выходит, к родителям моим можно, это недалеко... - И, чуть помявшись, добавил. - Единственно вот что: можно мне будет съездить в Париж за детьми? Луиза не водит сама на такие расстояния... это для их безопасности.
  - Да, - сказал комиссар. - Перед этим дайте сообщение на этот телефон, - он выдернул листик из своего блокнотика, написал номер. - Это мой личный. Тогда сможете съездить.
  - Спасибо, - опять сказал Андре, вполне искренне... - Я позвоню, если решу ехать сам. Может так получиться, правда, что за ними захотят поехать мои родители... тогда это не понадобится.
  - Кстати, господин Винсен, я вижу, что вы не только наш приход, но и эти санкции принимаете без малейшего удивления.
  - Конечно, - просто и спокойно ответил Андре. - Я понимал, что к нам придут и что будет расследование - не связан ли я тем или иным образом с этим взрывом. Именно нас он избавил от грозившей опасности, и я заведую аптекой, где химическая лаборатория. - Он развёл руками...
  - И снаряд был "кустарный", - подхватил комиссар. - Ну, хорошо, - он сделал ладонью "отсекающее" движение в воздухе, переключаясь на другое, - расскажите теперь о том, как провели следующий - то есть вчерашний, - день.
  - Вчерашний день? - Винсен легко вернулся к изложению событий. - Мы очень рано встали... мы же и не спали фактически... Я рано уехал на работу, ещё до восьми. Детей оставили дома, Луиза тоже осталась. Детям объяснили это тем, что у Пьера лёгкий кашель, что вируса боимся, а Жюстин - она же с ним рядом всё время, так и ей на всякий случай не стоит в школу идти... Мы места себе не находили, ждали восьми, когда можно будет начать звонить на телеканал. Решили, что Луиза тоже будет дозваниваться - ловить моменты, когда дети у телевизора, у компьютера...
  - Да, господин Винсен, звонки на детский канал из вашего дома тоже были, можете не пояснять.
  - Ну, я в аптеке, чтобы скоротать время, две реакции провёл, несложные, для дискуссии своей на форуме, а потом...
  - Подождите, - прервал комиссар. - Что это за реакции, почему вам понадобилось именно тогда утром?
  - Мне не надо было ИМЕННО утром. Но я просто хотел чем-то себя занять, отвлечься, чтобы не смотреть всё время на часы - когда уже восемь!.. А реакции... это опыты с бромидом натрия и салициловой кислотой. У меня дискуссия на химическом форуме насчёт техники безопасности работы с некоторыми веществами... я напишу данные этого форума? - Винсен вопросительно взглянул на комиссара, тот молча кивнул. Брюне дал листок; написав на нём название форума, ветки, свой ник и пароль, Андре продолжал: - Потом пришли мои ассистентки, начался обычный рабочий день. Я каждые минут десять-пятнадцать звонил на студию, но пробиться не удавалось. Около девяти давал консультацию одному пенсионеру и должен был отпустить ему лекарства, но... насчёт одного из них я с ним договорился, что съезжу в окружную больницу, получу совсем новый препарат и завезу ему прямо домой... поскольку те, что были у нас в наличии, в срок годности укладывались, но были всё-таки староваты. Если сказать совсем честно, - пояснил он, не дожидаясь вопроса, - это был в значительной степени предлог. Мне хотелось на некоторое время вырваться и побыть наедине с собой, а то неудобно было, находясь на работе, всё время куда-то названивать. Я там заведующий, так мне тем более неловко... И машину к тому же хотелось помыть, она же, я вам говорил, и в самом деле оказалась вся заляпана этими самыми ягодами... Это я, правда, и потом бы успел, но главное - хотелось иметь возможность звонить, не будучи на виду у окружающих.
  Выдав главную причину вчерашней утренней поездки - необходимость наведаться на автомоечную станцию, где он на самом деле смывал следы своих ночных действий, - за второстепенную, он перевёл дух, взял сигарету, прикурил, затянулся и продолжал:
  - Поскольку была возможность, я всё-таки сначала помыл машину, потом поехал уже в больницу. Периодически заезжал на обочину, звонил на студию. Нарывался каждый раз на автоматический распределитель. На обратном пути - то же самое. Доставив этому человеку лекарство, я приехал назад в аптеку и вот там-то сразу и узнал про взрыв. - Винсен остановился, глубоко вздохнул...
  - Так, - сказал комиссар. - Только там и узнали. А вы радио в машине не слушаете?
  - Обычно нет. Тем более тогда - мне не до радио было... Так вот, мне сказала наша горничная - мафия, дескать, в лесу взорвала некий домик... Меня это ошарашило, мелькнуло, что, может быть, это связано... но мне трудно было сразу собраться с мыслями... Потом, когда одна из девушек, из ассистенток моих, рассказала более подробно, я всё понял... Это, собственно, она увидела на интернетной ленте...
  - И что вы тогда подумали, почувствовали? Постарайтесь воспроизвести по возможности тщательно, - сказал комиссар.
  - Тщательно? - с несколько озадаченным видом переспросил Винсен. - Дайте мне чуть-чуть подумать... Да, пожалуй, так: я испытал тогда одновременно огромный страх, но и огромную радость. Страх - потому, что теперь уже наверняка знал: там, на речке, было нечто крайне опасное. Это уже не было чем-то гипотетическим, это стало реальностью, подтвердившейся и практически неоспоримой. Радость же была оттого, что я подумал: этот взрыв, очень возможно, развязывает нас полностью и окончательно с той опасностью, которая - я уже мало в этом сомневался, - над нами нависала. Я услышал, что погибших пятеро, и подумал - да я вам и высказывал уже это соображение, - что едва ли, если так, хоть кто-то из знавших о нас остался жив... Во мне вспыхнула надежда - всё, опасность миновала сама... И я уже тогда, именно поэтому, решил, что в полицию мы обращаться не будем... зачем светиться по собственной инициативе... даже если я узнаю на телестудии - дозвонившись или съездив, - что интервью липовое... В принципе, я уже был почти уверен, что оно липовое. Но всё-таки опять, через несколько минут, позвонил на телеканал; и получилось так, что именно в этот раз пробился туда. Поговорил с одной женщиной, и она мне вполне ответственно сказала - никаких популяризаций Диснейлэнда они не планировали... Тогда уж я непреложно уверился: да, нас хотели уничтожить из-за того, что я видел эту металлическую упаковку. Опять жуткий страх резанул: материализация угрозы - так бы я это назвал... Но - и ликование: они - наверное, все, знавшие о нас, - убиты, да и в любом случае никому больше нет смысла покушаться на наши жизни, потому что тайник этот, так или иначе, уже обнаружен...
  - Ясно, - сказал Менар. - Ну, и что вы делали дальше?
  - Ну, во-первых, дал несколько звонков на мобильный телефон той, что звонила мне накануне. Даже много звонков... Вы мне говорили - четырнадцать; ну, так, наверное, я тогда раз девять-десять позвонил, ну, и потом несколько раз уже из дома... Я хотел увериться, что она уже никогда не сможет ответить. Если бы вдруг, паче чаяния, ответила, - сказал бы что-то типа "Не фотографируйте часто мою жену, она стесняется..." Правда, даже и тогда я считал бы, что угрозы нам сколько-нибудь реальной уже нет, потому что, опять же, уже не имело значения, что я видел тот сейфик... Но я очень надеялся, что её, и никого из тех, кто о нас знал, нет в живых, - с искренним ожесточением сказал Винсен.
  - Получается, - слегка усмехнувшись, произнёс комиссар, - что, будь у вас под рукой позавчера вечером та упомянутая мной чудодейственная кнопочка, с помощью которой вы могли бы истребить всех злоумышляющих против вас, - вы без колебаний нажали бы на неё?
  - Конечно, - с ноткой азарта в голосе ответил Андре. - Если бы я уже тогда, вечером, точно знал об их замысле, то нажал бы, не испытывая ни малейших угрызений... Это враги! Легко рассуждать о гуманизме и о том, что надо "дать шанс" всякой твари; но это пока тебя лично - тем более ещё и родных твоих, - не задумали "убрать"... Другое дело, что тогда я подозревал, опасался, но знать - всё-таки не знал... Но если бы я стоял перед выбором - обезопасить ли своих близких наверняка... может быть, чрезмерной ценой... или, не нажав эту кнопочку, подвергнуть их риску, - я выбрал бы первое и ни за что не согласился бы на опасность для семьи... Я решаюсь высказать всё это откровенно, поскольку за мысли и, скажем так, за сослагательное наклонение ответственности не несу. Я понимаю, что после этих слов можно счесть меня не особенно нравственным человеком, но... вы спросили, я ответил.
  Винсен видел по выражениям лиц помощников комиссара, что его ответ произвёл сильное впечатление. Луиза, пока он говорил, вроде бы готовилась что-то добавить, но пока смолчала - видимо, передумала.
  - Нет, почему же, - сказал комиссар осторожно, как бы стараясь и не задеть, и не выразить одобрение услышанному. - Вы рассуждаете вполне нравственно, но у вас нравственные акцентуации - подчёркнуто личные и семейные. Да и у многих людей это так. И эти акцентуации не всегда совпадают с доминирующими в обществе идеологиями.
  - Но в том-то и дело, - всё-таки вмешалась Луиза, - что тут не только гуманизм, наверное, побоку. В том, например, что "плевелам" надо дать расти вместе с пшеницей, едва ли можно убедить те конкретные колоски, жизни которых эти плевелы угрожают. И поверьте, господин комиссар, я получила христианское воспитание... И "мандарина" мы ни за что бы не убили - ни я, ни Андре...
  - Какого "мандарина", мадам Винсен? - спросил Клемен.
  - Это из Бальзака, - сказала она. - У него одному из героев задаётся вопрос: если бы он имел возможность, высказав пожелание - и так, чтобы никто не знал, чтобы ему не грозил земной суд, - убить тем самым некоего престарелого мандарина в Китае и ценой этого получить миллион, - решился бы он на это или нет.
  - Любопытно, - засмеялся Брюне, - стоит читать классику...
  - В чём я лично тут не уверен, мадам Винсен, это в вашем "НИ ЗА ЧТО", - обозначив двумя пальцами кавычки, медленно проговорил комиссар. - Вполне возможно, вы тоже убили бы "мандарина" во имя того, что согласно вашей шкале ценностей... пусть, скажем, не "оправдывало" бы это, - он снова сделал знак, символизирующий кавычки, - но вынуждало бы вас к выбору между его жизнью и своей собственной. Не ради денег, конечно, но ради своего спасения. "Или он, или я... тем более - я и мои родные".
  - Но это совершенно иное дело, - ответила Луиза. - Тут уже не "чистая совесть или нажива", а две чаши весов, и на обеих... на каждой из которых - долг спасти! И можно ли ожидать от человека, чтобы такой выбор не был обусловлен любовью к тем, кто нам дорог?
  Натали Симоне как-то очень понимающе кивнула.
  - И я хотел бы, - горячо подхватил Винсен, - взглянуть на человека... особенно у которого есть близкие... который на вопрос "свои или чужие" НЕ выбрал бы спасение тех, кого любит. Вообще на такого, который хоть сколько-нибудь колебался бы в подобном случае... Ну, и, положим, даже если только "лично я" или "кто-то", безразличный тебе... Кто может требовать: предпочти его, а не себя? Даже если он тоже ни в чём не виновен, - почему ИМЕННО Я должен идти на алтарь?..
  - Да, разумеется, - вставил Менар тоном подчёркнутого согласия, - я имел в виду не только вас. В этом "ни за что" ни один человек ручаться за себя не может.
  - Я понимаю, - продолжал Андре, увлёкшись, - вы можете спросить: а если бы, скажем, или чья-то верная гибель, или для тебя и близких - опасность? Дикий вопрос... Но уж если попытаться ответить, то... себя одного, может быть, и подвергнешь риску... но - не любимых своих! Одно дело жертвовать, другое - предавать...
  - Всё это запредельные вопросы, - вставила вдруг Натали Симоне, - поскольку ни в одной из таких ситуаций перед вами не стоит ВРАГ. Такого "мандарина" вам не за что было бы к чему-то ПРИГОВАРИВАТЬ. А нажав, допустим, на ту кнопочку позавчера - если бы вы знали, ЧТО те пятеро вам готовят, - вы исполнили бы то, к чему их перед этим именно "приговорили" бы. Зная - за что.
  - Да, Натали, очень точно сформулировано, - отреагировал комиссар. - Да, господин Винсен, нашу гипотетическую кнопочку вы нажали бы, зная не только "во имя чего", но и "за что". Имея основания вынести пусть не санкционированный законом, пусть субъективный, но - "приговор". И - сами сказали, - сделали бы это без угрызений. - Он выжидательно посмотрел на Андре.
  "Он называет теперь своих людей по именам... - подумал Винсен. - И сейчас, и когда велел обыск начинать... Менее формально, чем раньше... ну, и разговор этот весь тоже..." Его ободряло, обнадёживало это "оттаивание" тона пришедших - и между собой, и по отношению к нему и Луизе, - от первоначальной официальности. Андре понимал, что комиссар Менар продолжает доискиваться, нащупывать информацию, но теперь с его стороны - да и у троих остальных, - всё более явственно чувствовался уже не только служебный, но и бескорыстный человеческий интерес к душевному состоянию людей, попавших ни за что ни про что в смертельную опасность. Сочувствующий интерес, испытывая который не наденешь на человека - пусть и подозревая его, - наручники, не скомандуешь "Живо, с вещами!"
  - Без малейших угрызений. Я помню, что говорил, - всё тем же азартным тоном ответил он. - Без угрызений и колебаний, поскольку - правильно мадам Симоне сказала, - это враги, ИХ я именно "приговорил" бы. И меня не тяготит, что в реальности я радовался их гибели.
  - Так, - подытожил комиссар. - Ну, двинемся дальше. Вы были в состоянии страха, смешанного с горячим упованием на то, что опасность позади. И, видимо, вскоре поехали домой?..
  - Да, я решил поехать домой. Я и до этого планировал взять пол-выходного - мало ли, пришлось бы ехать на студию... Ехать-то мне было уже незачем, но и работать я в этом состоянии уже не мог. Из аптеки я вышел примерно часам к двенадцати. Луизе решил не звонить, не сообщать ни о том, что говорил с телестудией, ни о взрыве: зачем ей стрессы по телефону, лучше всё дома рассказать и поговорить детально. Новости она не слушает, а что дозвонится до канала сама, вероятность была ничтожна...
  - Поехали домой сразу?
  - Нет, не совсем сразу. - Нет смысла врать, подумал Винсен. - Перед этим зашёл в кафе. Мне хотелось как-то всё обдумать... взбодриться... может быть, отметить наедине с собой эту надежду на избавление... Правда, наедине не получилось, я встретил знакомого.
  - Знакомого? А кого именно?
  - Его имя Мишель Рамбо, он корреспондент окружной газеты. Мы познакомились на одном семинаре, полгода назад. Так уж совпало, что он как раз с места взрыва приехал в город, и об этом, соответственно, разговор тоже был. - Винсен пересказал некоторые моменты, стараясь не акцентировать то, что обсуждалось в конце разговора. - Потом, расставшись с ним, я поехал уже домой. Сказал Луизе, что есть важные новости; мы включили детям длинный мультфильм, который они оба любят, уединились в комнате, и я ей всё тогда рассказал. И о взрыве, и о том, что дозвонился на канал.
  - И что вы почувствовали, мадам Винсен? - спросил комиссар, обернувшись к Луизе.
  - То же самое, что Андре, - ответила она. Ужас - он описал, почему... и у меня то же самое, - и, конечно, радость. Я поняла, что мы почти наверняка спасены.
  - Она, правда, думала поначалу, что всё-таки надо поехать и заявить в отделение, - сказал Винсен, - но я убедил её, что не стоит. Я рассудил так: если заявим, то наши имена будут на виду и на слуху у обычных дежурных. Лучше пусть наш телефон всплывёт уже в ходе следствия, потому что оно будет - я, в принципе, был заранее уверен, - на достаточном уровне секретности. Вы подтвердили, что это так.
  - Да, - согласился Менар, - но объясните мне вот что. Вы ведь, наверное, всё ещё с тревогой ожидали наступления восьми часов, то есть времени, о котором с вами условилась накануне эта женщина. И вы решились на то, чтобы остаться в квартире вчетвером, включая детей, и ждать, что будет?
  - Да, - ответила Луиза, - но мы все вчетвером сидели в гостиной, далеко от окон, и к ним никто не подходил: мы больше часа играли в настольную игру. Потом легли довольно рано: утром ведь надо было ехать в Париж.
  - А ночью спалось спокойно? - неожиданно спросила Натали Симоне. - Я имею в виду - не было ли страха, допустим, несколько иррационального, перед тем, чтобы заснуть всей семьёй и совершенно как бы не контролировать происходящее - именно в часы, смежные с теми, критическими?..
  - Мне действительно было трудно заснуть, - сказала Луиза. - Я смотрела на "ютьюбе" разные вещи, легла только под утро. Андре, правда, обязан был выспаться, ему предстояло вести машину далеко...
  - Так... Значит, если вернуться к дневному времени, получается, что вчера вы приехали домой к часу и уже не выходили? - спросил комиссар.
  - Да, - сказал Андре. - Я заснул часа на два, потом мы были с детьми, потом то, что рассказала Луиза.
  - Вы давали какие-нибудь звонки? Вам звонили?
  - Я позвонил родителям, говорил с отцом, рассказал ему эту свою вынужденную ложь насчёт ремонта. Он хотел было сам посмотреть, что у нас творится с электричеством, но я его отговорил: он инженер, но не электротехник, с техникой безопасности, дескать, не шутят... Да я и действительно не дал бы ему возиться с электросетью. У нас знакомый был, который погиб, когда сам в своей машине стал что-то с электричеством связанное налаживать... Ну, и, соответственно, сказал ему, что детей, наверное, увезём в Париж. Затем позвонил тёте своей, которая живёт в Париже, договорился с ней... Вот и всё... Да, впрочем, пока я спал, звонил мне кто-то из федерации настольного тенниса - я играю в окружной лиге, тренируюсь здесь же в клубе, - и сообщил, что матч один переносится. Луиза подходила. Я потом глянул на сайте - в самом деле там о переносе написано... так что этот звонок меня ничем не обеспокоил.
  - А вы уверены, что ничего не упустили в своём рассказе? - спросил Менар.
  - Уверен... это вроде бы всё... больше не припоминаю, - Винсен встревоженно взглянул на него, действительно не понимая, в чём дело. Но спустя мгновение его осенило. - Да, вот что... я ещё до того, как заснуть, в кредитную компанию звонил... Комиссар выразительно кивнул - 'именно это'.
  
  - Да... ну конечно, - облегчённо вздохнув, почти воскликнул Андре. - Это я готовил целую версию на случай, если криминальные структуры начнут дознаваться, если как-то узнают, с кем контактировала по телефону эта женщина, а затем выйдут и на регистрацию моих звонков... - Рассказывая свой сценарий о "выигрыше в лотерею" - для тех, кто, быть может, будет расспрашивать его, предъявив фальшивые полицейские документы, - он с удовольствием видел, что все четверо слушают с оживлённым интересом, подобным тому, который бывает при чтении детективного романа.
  - Вы очень изобретательны, господин Винсен, - с улыбкой сказала Натали Симоне, когда Андре закончил. Он чуть развёл руками, покачал головой - дескать, жизнь заставила...
  - Дело, однако, в том, - подытоживая услышанное, проговорил комиссар, - что в данном случае ваша изобретательность не понадобится. И вас это едва ли расстроит. Вы не знаете, что полиция может отдать распоряжение стереть из базы данных любой структуры - фирмы, компании, организации и так далее, - те материалы, которые должны быть гарантированно недоступны для хакерских взломов, ибо содержат "опасную", выразимся так, информацию. - Он поймал обрадованно-благодарные взгляды Андре и Луизы, успевших несколько раз переглянуться между собой, - и заключил: - Именно так мы и поступили. Мы полностью ликвидировали регистрацию телефонных контактов женщины, звонившей вам... и не только вам, кстати... Всех контактов - и исходящих,и входящих. Это на случай, если бы кому-то вздумалось отследить всех квалифицированных химиков в округе и взламывать их телефонные распечатки... И дайте-ка ваш мобильный аппарат, на котором фигурируют эти звонки: сами понимаете, что его лучше уничтожить... завтра пойдёте в центр обслуживания, получите новый...- Так что даю вам гарантию: никто не явится к вам со сфабрикованными полицейскими удостоверениями. Но я согласен с мадам Симоне: вы умело защитились и от этой гипотетической "атаки". Эта ваша версия тоже очень и очень тщательно продумана, - многозначительным тоном закончил он.
  "ТОЖЕ"? Но тогда - наряду с чем, подумал Винсен, испытывая одновременно и очень сильную радость, и беспокойство... что ЕЩЁ он имеет в виду? Мои соображения насчёт того, что нам больше не грозит опасность? Или, может быть, он даёт почувствовать, что мой рассказ ЕМУ - тоже лишь "версия", что я, в его глазах, виновен и... скажем, искусно отбиваюсь?.. "Умело защитился И от этой атаки"... И от этой... а от какой же тогда ещё? От следствия?.. Но он и вначале сказал - расскажите, дескать, свою ВЕРСИЮ развития событий... Не надо на это реагировать... или, может быть, всё-таки - надо?
  Взглянул на Луизу... кажется, её тоже смущают эти две завершающие фразы Менара.
  - Жизнь заставила, - произнёс он вслух то, что минутами двумя ранее выразил жестом. - То, что вы уничтожили эти данные, - конечно, огромное облегчение для нас... И решился добавить: - Но защищаться мне, кроме НИХ, не от кого, господин комиссар. ВАМ я рассказал правду. - Устало вздохнул, как бы печалясь, что всё равно не поверят...
  - Даже если вы отдали это распоряжение не только и не специально для нас, а согласно служебным правилам, мы всегда будем признательны вам, - промолвила Луиза очень прочувствованно, но и с подчёркнутым достоинством. - Признательны за то, что над нашей семьёй не будет дамоклова меча.
  Эти её слова прозвучали умиротворяюще и разрядили обстановку.
  - Ну, хорошо, - сказал комиссар деловито и почти дружелюбно. - Кстати, - добавил он с любопытством, - если таков был ход ваших мыслей, если вас пугала возможность того, что ваши телефонные распечатки будут просматриваться кем-то из преступных структур, то вас, получается, должен был обеспокоить в этом плане и факт моего звонка перед приходом. Он ведь тоже зарегистрировался. А потом вы, допустим, будете звонить на мой номер - это тот же самый, - если захотите ехать в Париж. И даже если это мой личный, а не служебный телефон, - что, если криминальные хакеры дознаются, кто такой Жозеф Менар?.. И появятся в вашем "послужном списке" два контакта с полицией.
  - Да, - согласился Андре, - я не успел подумать об этом... невозможно так быстро всё учитывать... Наверное, чуть позже меня это встревожило бы... Но вы же сказали, что контакты той женщины стёрты... а тогда никто не свяжет нас ни с чем... - Он глянул на комиссара, ожидая подтверждения.
  - Стёрты, можете быть уверены. Это я спросил из бескорыстного любопытства. К тому же это не основной мой номер, а предназначенный именно для "тонких" случаев. И оформлен он на фиктивную организацию - одно из тех эфемерных, как бабочки, некоммерческих партнёрств, которые то и дело исчезают, никого этим не удивляя.
  "Мы - тонкий случай, - подумал Винсен. - Но это он не ехидно... Тонкий случай в том смысле, что относиться приходится бережно... Потому и повышенная конспирация..."
  - Ладно, это к слову, - подытожил комиссар. - Опишите теперь ваш сегодняшний день.
  Андре достаточно вкратце рассказал о поездке в Париж, и это не вызвало вопросов.
  -25-
  Было пол-девятого. Комиссар поднялся, сделал своим помощникам знак собираться.
  - Господин Винсен, сейчас мы съездим в вашу аптеку. Мадам Винсен, приятно было познакомиться, всего доброго.
   Луиза обняла Андре, прошептала "Я жду тебя".
  - Не волнуйтесь, - сказал комиссар. - Он поедет на своей машине и на ней же возвратится.
  "Да, конечно, он же говорил мне о невыезде за пределы департамента... коли же так, понятно, что не арестуют сейчас..."
  Они вышли впятером. Винсен открыл багажник машины, передал Клемену свёрток с теми сапогами, в которых был в воскресенье, во время той встречи с Бланшаром. Багажник и салон осматривали недолго.
  Потом полицейские отъехали на своей машине, он сел в свою... Закурил уже которую сигарету - десятую, наверное, с момента их прихода... Запрокинул голову, позволяя себе расслабиться минуты на две - наконец-то не под наблюдением... "Интересно, почему они не велели ехать с ними, в их машине? Хотят, наверное, переговорить между собой в этот промежуток времени?... Ладно, это естественно... Но они не враждебны. И мы с Луизой хорошо держались... Ну, всё. Ехать. Помоги, Боже!.."
  Минут через десять он подъехал к аптеке, следственная бригада ждала у крыльца. Он вошёл, зажёг свет, показал компьютер и лабораторию, вытащил и протянул комиссару подшивку квитанций, где было зафиксировано в том числе время вчерашнего получения препарата из больницы. Брюне сел за компьютер... Сейчас он установит, что позапрошлой ночью действительно работали с принтером, и часы, в которые это происходило, тоже. Клемен и Симоне прошли в лабораторию, женщина достала из своего саквояжика инвентарь для химической экспертизы сосудов - он понимал, что она будет делать, и особенно не беспокоился, он грамотно ликвидировал все следы, которые могли бы в этих обстоятельствах быть уличающими. Вышел на крыльцо, опять зажёг сигарету. "Много курите" - заметил комиссар. Винсен развёл руками, покачал головой, так же, как после слов Натали Симоне о его изобретательности, - дескать, ещё бы не курить в такой-то ситуации...
  - Господин Винсен, - окликнула его Симоне, - скажите, пожалуйста, вы часто используете серную кислоту?
  Он был готов к вопросам этого типа.
  - Достаточно нередко. Она входит в состав некоторых важных лекарств. Самое известное - сульфат магния, это лучшая профилактика от выкидыша. Не только, но это на квитанциях чаще всего будет фигурировать, если просмотрите...
  - А хлорат калия?
  - Очень часто, - ответил он. - Раствор хлората калия - слабый антисептик, и он практически незаменим при отравлении ртутью. А мы его сплошь и рядом отпускаем в профилактических целях - опять же, увидите, если квитанции перелистаете... Это рекомендуется и даже, кажется, предписывается в обязательном порядке работникам ртутной промышленности, а у нас здесь в городе многие работают на таких предприятиях. У нас же здесь и термометры делают, и ещё завод... не помню названия, но там тоже что-то на основе ртути...
  - Да, завод по переработке ртутных ламп, - сказал Клемен, - у меня там родственница работает.
  "Это хорошо. Они не желают, не желают нам зла..."
  Наблюдая выборочную проверку сосудов, он устало вздохнул и внезапно сказал печально-иронически:
  - Если бы уж я, допустим, фабриковал здесь взрывчатку, то у меня достало бы ума или уничтожить сосуды, на которых было бы что-то уличающее, или профессионально ликвидировать все следы на них.
  Комиссар не удивился, он будто бы предчувствовал: рано или поздно нечто подобное прозвучит. Присоединившись к Андре и тоже закурив на крыльце, он ответил дружелюбно и академично:
  - Совершенно верно, господин Винсен. Но следствие - сложное, распутывающее умело построенную версию преступника, - во многом подобно шахматной партии. Делается немало, казалось бы, ненужных, рутинных проверок, аналогичных тем скучным, нудным ходам - например, крайними пешками, - каждый из которых сам по себе шаблонен, но в результате правильной совокупности и очерёдности которых возрастают шансы обнаружить и использовать ошибку соперника в дебюте. И разрушить его построение. Правда - добавил он как бы сам для себя, - если этой ошибки всё-таки нет, миттельшпиль может оказаться крайне непредсказуемым и захватывающим, и победа не наверняка будет за профессионалом... Вы играете в шахматы?
  "И я ведь тоже о шахматах подумал в связи с тем его длинным подлавливающим монологом, когда он сказал - ЗНАЛИ об опасности..."
  - Играю, - сказал Винсен, - но довольно слабо, теории совсем не знаю и отлично понимаю, о чём вы говорите. Я люблю поиграть на интерактивном сайте.
  - Я, представьте, тоже, и также на любительском уровне. И сам всегда уповаю больше всего на ту фазу игры, когда на доске столпотворение фигур и когда можно сделать, скажем, неожиданную вилку. Но часто оказывается так, что я именно в начале не просчитываю чего-то, и противник, ловя меня на удочку комбинации, которую я кропотливо подготавливаю, вдруг опрокидывает все мои укрепления, и именно мой ферзь попадает под вилку, и именно мой король мечется между его слонами на двух смежных диагоналях... Да, бывает, я не силён в дебютах.
  "И всё-таки, - подумал Винсен, - вряд ли я сделал какую-то грубую ошибку... иначе меня должны были бы арестовать..."
  - А криминальное расследование, - продолжал Менар, - это тоже очень азартная игра ума. И в ней-то я стою на позиции профессионала. Но сложностей тут нисколько не меньше - наоборот. Выстроив некую "матричную" версию, в которую укладывается часть фактов, следователь должен мысленно сделать "мини-подгонки" всего остального под эту модель, но обязан всё время помнить, что эти подгонки - условны и что вся матрица может взять и полететь оттого, что между какими-то двумя гранями не удастся ликвидировать зазор.
  "И этот зазор - то, что я, согласно всем вероятностям, не мог знать ни об ИХ планах, ни о том, где ОНИ находятся... ни вообще кто они..."
  - Я понимаю - в этих обстоятельствах вы не можете не взвешивать вероятность того, что я как-то причастен к этому взрыву, - осторожным тоном сказал Андре. - Но мне всё-таки трудно представить себе... Человек без каких бы то ни было криминальных связей, и не прошедший даже минимальной подготовки к подобной... скажем так, деятельности... Насколько я вписываюсь в такую модель?..
  - Вот это, - ответил комиссар, - кажущийся довольно многим людям весомым, но на самом деле крайне ненадёжный критерий для следователя. И впечатление, производимое человеком, и всё его прошлое - эту канву, конечно, надо учитывать, но я давно отучился что-либо на ней основывать. Интуитивно, по первому впечатлению, вы ни во что подобное, конечно же, не вписываетесь. И я уверен, что вы никогда не были связаны ни с каким криминалом. И не буду утруждать себя и своих помощников отработкой чепуховой версии, что вы готовили кому-то бомбы за деньги... И я отлично понимаю, что вы ни в коем случае не искали бы для себя рискованных приключений и экстремальных обстоятельств. Дело, однако, в том, что иногда они, эти обстоятельства, сами находят тех, кто их боится. И тогда человек может обнаружить в себе некие силы и способности, о которых и знать не знал ранее и предпочёл бы не узнать никогда. И может - не от хорошей жизни, а спасая, скажем, свою семью и себя лично, выдираясь из неожиданного смертельного капкана, - решиться на деяние, от самой мысли о котором он шарахнулся бы день-два назад.
  "Да, это именно так... выдираясь из капкана... И вообще он, этот комиссар, и в самом деле склонен к несколько пафосной речи, это у него, кажется, подлинное. Да, он сильно подозревает меня... и в то же время мне кажется, что он не хочет губить нас. Он не будет силой стягивать грани этой своей матрицы". Винсен и успокаивал себя этими мелькающими мыслями, и одновременно слушал с искренним интересом.
  - Что касается морального аспекта, - продолжал Менар, - то у меня лично достаточно практики, чтобы осознавать, насколько условным - не менее, чем достраивающие следственную версию подгонки, - является законопослушание. Даже в качестве концепции, а тем более - в качестве образа поведения. Вспомните вашу - или мою, поскольку я её придумал, - кнопочку, которую вы не поколебались бы нажать, губя тех, кто угрожает вам.
  - Да. Действительно не поколебался бы.
  - И мне думается, - кивнул комиссар, - что вы вложили бы в это действие куда больше ожесточения, чем - в аналогичной ситуации, - человек криминально-экстремального, скажем так, склада.
  - А почему? - всё с тем же искренним интересом спросил Винсен.
  - Да потому, что вы очень любите, видимо, эту вашу если не идиллическую, то всё же очень благополучную, налаженную, уютную жизнь, вы очень хотите, чтобы она такою же и оставалась, и, подобно множеству живущих примерно так же людей, ненавидите - смертельно ненавидите, - всё, что может вырвать вас из этого уклада и ввергнуть в мир опасностей, крутых виражей, возможности пострадать или погибнуть ни за что ни про что; в мир, где близким, которых вы любите, угрожало бы нечто. Не правда ли, сама эта мысль внушает вам желание отомстить тёмным криминальным структурам за само их существование?
  - Да, вы очень точно описали, - задумчиво сказал Андре. "Да, в тот вечер и в ту ночь меня укрепляла и поддерживала в том числе ненависть, о которой он говорит. Ненависть ко всему тому, что готовится хладнокровно поднять оружие на моих любимых. Эта ненависть вливалась в меня расплавленным железом и, затвердевая, облекала душу в стальной доспех..."
  - Желание отомстить, - повторил Менар, - которого, может статься, и не будет у человека агрессивно-криминального склада, либо просто - у кого-то любящего ощущение опасности. Для таких людей войны мафии, разборки и тому подобное - разновидность пусть очень жестокой, но ИГРЫ. И враг - часть игры, без него она не могла бы состояться. Такие люди гораздо меньше ненавидят врага, чем мирные, спокойные, не желающие никаких авантюр.
  - Я никогда это в таком свете не рассматривал, - медленно проговорил Винсен, поражённый логичностью этих слов, и вспомнил то, что сказал ему вчера Мишель Рамбо. - Тот журналист, который подсел ко мне вчера в кафе, высказал мысль, что именно в таком тихом месте, как здесь, долго не прекратятся взволнованные обсуждения произошедшего, потому что это очень резкий всплеск на фоне тишины, тишина же как бы сама собою разумеется. И он ещё добавил - это я даже дословно помню, - что многие люди здесь "не готовы к тому, чтобы признать нечто опасное закономерным компонентом окружающего мира". Правда, я не уверен, что это относится лично ко мне, я жил в Париже в том году, когда там были теракты, и Луиза моя тоже там в тот год была... То есть я не стал бы это абсолютизировать; но несомненно то, что мы очень дорожим безопасностью и спокойствием и полностью отдаём себе отчёт в том, что так называемая "интересная жизнь" сногсшибательных киносериалов интересна нам только на расстоянии, и мы ни за что не захотели бы нырнуть в телевизор и оказаться там в роли действующих лиц.
  "И, кроме того, - подумал он, - то, что сказал сейчас комиссар, очень перекликается и со словами Рамбо о том, что бандитские структуры мстят наиболее ожесточённо тем, кто не является их партнёром по так называемой игре. Он тоже назвал это ИГРОЙ".
  - Да, - согласился Менар, - и всё в вас возмущается, восстаёт против тех, кто тем или иным образом втягивает вас в ненавистную вам ситуацию. Кстати, в некоторых странах, где существует всеобщая воинская повинность и периодически ведутся военные действия, провели социально-психологическое исследование, которое показало: военнослужащие отборных частей - десанта, погранвойск и тому подобное, - в среднем придерживаются заметно более "левых" политических взглядов, чем солдаты вспомогательных служб. И неудивительно. В десантники набирают добровольцев, туда идут обычно те, кто мечтает проявить себя на службе; а что даёт такую возможность? Наличие враждебной силы, перспектива опасных столкновений. Но это - их выбор, и они поэтому "философски" менее ожесточены против врага, чем те, для кого служба сама по себе - тяжкая лямка, а не было бы врага - не было бы и этой повинности. И ненависть к нему куда сильнее.
  - Правда, - заметил Винсен, - правые, ну, то есть экстремистские взгляды могут быть у них ещё и потому, что не им идти в бой... или, во всяком случае, не они, если что, пойдут первыми. Но и фактор, о котором вы говорите, - да, это верно... верно, - медленно повторил он.
  - Вы понимаете теперь, - подытожил комиссар, - почему я так скептически отношусь к вопросу о том, кажется ли человек способным на то или иное... Ненависть вполне может и мобилизовать, и побудить к крайним действиям. И если вернуться к первому пункту - к силам, которых человек за собой ранее не знал, - скажу вам достаточно откровенно: вы кажетесь мне человеком, предельно мобилизовавшим свои внутренние резервы. И интеллектуальные, и волевые.
  Трое помощников комиссара подошли к ним. "Мы закончили", - сказала Натали Симоне. - Будут ещё распоряжения, господин комиссар?"
  - Нет, - ответил тот. - Всё, мы выезжаем. Господин Винсен, закрывайте аптеку, возвращайтесь домой.
  - Скажите, пожалуйста, - сделав над собой усилие, произнёс Андре, - скажите, если, с вашей точки зрения, возможен ответ: в любом ли случае мне предстоит суд? Я задаю этот вопрос, поскольку больше всего - да я, впрочем, и подчёркивал это уже, - боюсь огласки...
  Комиссар слегка опустил голову, несколько секунд подумал - скорее, видимо, над формулировкой, чем над сутью ответа.
  - Нет, не в любом, - ответил он. - Пока мы продолжаем следствие. И вы можете быть твёрдо уверены: о вас знаем только мы четверо, я и эти мои помощники, а они - люди в высшей степени надёжные. Секретный характер расследования вашего дела налагает на каждого из нас категорический запрет разглашать ваше имя кому бы то ни было. И ещё твёрдо обещаю вам, Винсен: я не передам дело в суд, если не будет чего-то, что явится реальной - не на уровне "больше некому", а конкретной и неоспоримой, - уликой против вас.
  Когда их машина нырнула в темноту, Винсен, прочувствовав огромность пережитого им напряжения, позволил телу насладиться мелкой дрожью, тем блаженным ознобом, который приходит в моменты спадания стресса, - ознобом, подобным тому, который испытываешь, ложась в ещё холодную постель, но зная, что она вот-вот утеплится и убаюкает тебя, уставшего... Ему подумалось, что той, позапрошлой ночью, когда напряжение и страх были в космической степени больше, он - ни бросив взрывчатку, и осознав, что жив, и встав после падения, ни ещё через несколько минут, добежав до машины, уверившись, что никем не застигнут, и взмыв на шоссе, - не ощущал ничего похожего... "Да, но тогда было не до расслабления, тогда действо, перевалив за страшный пик, всё же ещё продолжалось, я ехал домой, я предвкушал, что увижу семью, но надо было заметать следы, и я же ещё думал врать Луизе... А когда же было у меня такое вот состояние, нечто вроде теперешнего? Может быть, когда Жаклин сказала про взрыв, и что там пятеро... Да, и вот теперь... Боже, как же хорошо, сейчас домой, к Луизе, и мы выйдем прогуляться, потому что дома об ЭТОМ нельзя, там, наверное, прослушивающие устройства... но всё, они уже были у нас, и я не арестован, и, может быть, мы даже съездим сейчас к моим родителям... поздновато, правда, десятый час..."
  Он завёл машину, опять почти распластался ничком на водительском кресле, закурил... Несколько минут ни о чём не думать, потом - домой!.. Нет, не получается не думать... "Комиссар дал мне очень серьёзное обещание. Если улик не будет, сказал он... но их ведь точно не будет! Ни на сапогах, ни на одежде ничего не найдут, и ТАМ, на речке, не осталось явных следов, да и дождик ведь прошёл... Меня могут подозревать, но это на уровне впечатлений и вероятностей, им нет смысла возбуждать процесс, потому что и тогда отпустят за недоказанностью... и они действительно не враждебны, они не хотят нам зла..."
  Через четверть часа он вошёл в квартиру. Луиза бросилась к нему молча - видимо, памятуя о возможности прослушивания, - вновь обняла... Они постояли с минуту в полутьме гостиной - верхний свет не был включён, отсвечивал только экран компьютера из кабинета. "Пойдём погуляем немножко" - сказал Андре. Они вышли, хотели было зайти в скверик - тот самый, где он, по своей легенде, упал и ударился, - но Винсен передумал и повёл Луизу к пустырю, на котором только-только началась подготовка к длительной работе стройподряда - будут возводить малоквартирный дом... Пока здесь открытое место, никто ни из-за дерева, ни из машины ничего не услышит... Там он приглушённо, почти шёпотом, подробно рассказал ей о том, что было в аптеке, и о разговоре с комиссаром, и о том обещании, которое тот дал ему напоследок, и о своих соображениях в связи с этим.
  Луиза выслушала всё, прильнув к нему, и на этот раз тоже ни разу не перебив. Потом тихо и медленно промолвила:
  - Андре, родной мой, ты очень хорошо держался, но, так или иначе, они знают, что это ты.
  Он вопросительно, даже изумлённо взглянул на неё. - Знают? Подозревают, ты хочешь сказать?.. Я и сам сказал комиссару, что понимаю неизбежность подозрений...
  - Они... не то чтобы знают, но они уверены, Андре. Я, пока ты ездил с ними, имела время подумать. Всё, что ты рассказал, хорошо согласуется с тем, что мне кажется. Я посмотрела в комнатах, они, обыскивая или осматривая, как бы это ни называть, почти ничего не тронули. Наверное, ты прав, им надо было подложить какие-то устройства... да, впрочем, они, наверное, понимают, что мы вряд ли о такой возможности не подумаем, и не особенно надеются услышать что-то существенное. А основную часть времени все четверо наблюдали за нами, их интересовало наше - прежде всего, конечно, твоё, - поведение. Прежде всего - твоё, но женщина старалась не выпускать из виду и меня... И от них вряд ли ускользнули предостерегающие взгляды, которые я тебе иногда бросала... Например, я чувствовала, когда мадам Дюран звонила, что ты по привычке проверишь отключение, и постаралась выразительно взглянуть на тебя тогда...
  - Да, Луиза, твой взгляд и в самом деле удержал меня... Лучше, чтобы меньше было таких деталей, которые позволят... сцепить концы, что ли - хотя бы гипотетически.
  - Я очень много обо всём этом думала сейчас, Андре... И помнишь, ведь комиссар несколько раз поднимал личные вопросы. Не только тогда, когда он, якобы обмолвившись, сказал, что ты ЗНАЛ о грозящей нам опасности, - не только тогда! Его интересовали мы лично, наши взгляды, наша нравственная позиция, наши характеры - помнишь, он ещё и у меня уточнил, как же это я могу быть застенчивой, если провожу экскурсии... И этот его разговор с тобой в аптеке о том, кто на что способен и в ком больше ожесточения против злоумышляющих, - дополняет картину; и данное им тебе обещание - завершающий мазок. Ни то, ни другое не имело бы смысла, не будь он уверен, что это ты. Мне даже кажется, что всё это было сказано им из профессионального самолюбия. Ему важно было выглядеть не сбитым с толку, а знающим и видящим, но... скажем так, не желающим разрушать нашу жизнь и поэтому соглашающимся не доискиваться слишком дотошно до улик, которые могли бы нас погубить... соизволяющим отпустить с миром... Вообще и мне тоже кажется, что он действительно не настроен враждебно, не хочет нам зла... Дай Бог, чтобы так... я почти уверена, что это так. Тем более, помнишь его слова про "тонкий случай"?..
  - Да, и мне тоже это понравилось...
  - Ну, а самолюбие - что может быть понятнее и даже... человечнее... правда, Андре?
  - Ну конечно, правда, - согласился он, прижал её к себе, целуя, а потом уткнулся чуть взъерошенными волосами ей в плечо. - Ты это всё отлично поняла, чудная моя Луиза, отлично поняла... ну, пусть так... а чем плохо быть отпущенными с миром? Пусть так... они не хотят зла... И мы пойдём завтра на работу, и я опять буду готовить лекарства и консультировать, а ты... у тебя же американцы завтра, правда?.. Ты будешь показывать им замок, и эти американцы будут щёлкать фотокамерами, а потом сделают себе альбомы, и там будут их показывать за чаем, а мы тоже будем пить чай, и брусничное варенье ты поставишь снова... Боже, как же всё это хорошо, как же хорошо к этому вернуться... Привезём Пьера и Жюстин... когда? В воскресенье, наверное... Пусть Полина их всё-таки свозит в Астерикс...
  - Ты не сможешь с ними там гулять в этот раз, - прошептала она. - Жалко, но что поделать... Значит, мы в следующий раз поведём их в Сен-Шапель...
  - Да, мне можно только туда и обратно... Ну что ж, ладно... Скажем, что ремонт не такой большой всё-таки оказался, а я завтра же электрика вызову, попрошу усилить... на сколько там нужно, он скажет... А поехали к моим родителям сейчас, а, Луиза?..
  - Андре, что ты, десятый час!..
  - Да, верно, я же и сам это подумал, ещё около аптеки... Что это со мной делается, Луиза, я элементарные вещи забываю...
  - Тебя отпустило напряжение, - сказала она. - Это хорошо, если ты позволишь себе расслабиться, тебе отдых очень нужен.
  - Так, может, завтра съездим к ним... И к твоим надо бы, но я сейчас не могу за пределы округа...
  - Их можно к нам пригласить, - сказала она всё ещё шёпотом, - но лучше через неделю, когда немножко схлынут усталость и напряжение...
  - Ну ладно. Впрочем, через неделю... у меня же этот матч лиги... но ничего, это же не с утра... А я всё-таки съезжу, сыграю... мне можно, это недалеко. Я, правда, который день не тренируюсь, но, может, в среду следующую в клуб схожу, верну форму немножко... Мне надо сыграть, Луиза, там у них, в той команде, Никола Форе, я против него очень понадоблюсь, он с моими подачами обычно не особенно справляется...
  Его охватило радостное, "звонкое" какое-то возбуждение.
  - Конечно, съезди. И нас, может, возьмёшь, и папа с мамой мои подъедут поболеть за тебя.
  - Отлично. А знаешь, Луиза... знаешь, я всё-таки думаю своему отцу обо всём рассказать. Мне важно его мнение.
  - Не надо, Андре. - Она нежно и в то же время очень настойчиво сжала его руки в своих. - Послушай меня - не надо! Я и об этом думала... ты же мне мельком говорил, что хочешь этого... Твой папа перенёс стенокардию. Он всё воспримет с пониманием, но для него это будет стрессом, он будет мысленно прокручивать возможности - а что, если бы... И это, чего доброго, превратится в накапливаемый, постепенно углубляющийся стресс... Для человека с проблемами сердца это... сам понимаешь...
  Он помотал головой, как бы возвращаясь в сознание, - ну конечно, это же само собой разумеется, я и сам ведь думал об этом... Нет, достаточно того, что я делю ЭТО с Луизой... ну, и получается, что ещё и с этим комиссаром, и с тремя его сотрудниками... Нельзя, лишь бы уменьшить собственную ношу, по-детски легкомысленно взваливать её часть на любящих людей, не продумав заранее, кто из них способен не согнуться под нею... - Да, конечно, Луиза, это было бы крайне эгоистично, ты права... Слушай, тебя не раздражает, что я опять становлюсь в какие-то моменты избалованным мальчишкой?..
  -
  - Пойдём домой, - тихо сказал он. И вспомнил, как часов семь-восемь назад, в машине, когда они с Луизой только выехали домой из Парижа, она сказала, что надо бы пойти в воскресенье в церковь, и он ответил, что это может умиротворить. Да, подумал он, в воскресенье можно утром в церковь, а затем - в Париж, за Жюстин и Пьером, а в следующее воскресенье - на матч лиги... Но чувство умиротворения охватило его - и он видел, что Луизу тоже, - уже сейчас.
  Они молча поднялись домой. Винсен позвонил отцу, сказал, что, вопреки ожиданиям, ремонт электросети будет менее глобальным, чем казалось, и детей можно будет привезти уже в воскресенье. Договорился, что по дороге из Парижа они заедут - несколько дней не виделись... Попросил к телефону маму, рассказал ей о поездке, о том, как гуляли они по парку Тюильри. "Мне звонила Полина, рассказывала, что вы спешили очень, - сказала мама. - Может, возьмёшь нас туда, когда за ними поедешь, мы и с ней хотим повидаться... а оттуда - к нам?.."
  Он чуть растерялся. Комиссар даст ему разрешение только на поездку туда и обратно, неудобно ещё выпрашивать, чтобы разрешил несколько часов пребывания у тёти...
  - Мама, но тогда придётся без Луизы, - сообразил он вдруг, - мы же не можем вшестером ехать, а оттуда, если вместе с ней, нас будет именно шестеро... а мы же на обратном пути к вам хотели...
  - Андре, так я могу одна поехать, без папы.
  - Ладно, мама, может, и так сделаем, - ласково-успокаивающим тоном сказал он. "Что-нибудь придумаю до воскресенья. А может, они с папой сами съездят? Я же ещё тогда, разговаривая с комиссаром, об этом подумал. Чем плохо, если Жюстин и Пьер погуляют там полдня с дедушкой, бабушкой и тётей? И мама с сестрой повидается... Потом они привезут детей к себе, а мы с Луизой подъедем... Да, можно и так. Папа любит водить, он только рад будет. Скажу, что меня непредвиденно поставили на дежурство, дежурным фармакологом... Да, точно, тогда мне якобы нельзя уезжать в этот день далеко... И наловчился же я врать... мобилизовался - так, кажется, сказал комиссар?.."
  Потом Луиза поговорила со своими родителями. Потом опять позвонили Полине, сказали "спокойной ночи" ей и Жюстин - Пьер уже спал. Был одиннадцатый час. Они почти не разговаривали, памятуя о возможности прослушивания, - просто сидели на диване в гостиной, держась за руки. "Я чайку сделаю" - тихо сказала Луиза...
  И был мелодичный звон чашек и чайных ложек, и было то самое, не покидавшее их весь этот вечер, всю эту ночь чувство умиротворения - милосердное, как даруемый усталому путнику отдых, позволяющий на краткие часы отстранить от сознания непреложную неизбежность дальнейшего - как знать, сколь тягостного,- пути.
  -26
  - Ну, и что скажете? - спросил комиссар Жозеф Менар, когда они отъехали от аптеки.
  - Серьёзное обещание вы дали этому парню, - сказал сидевший за рулём Клемен.
  - Да, и сделал это вполне продуманно. Но вам-то что кажется?
  - Это стопроцентно он, - ответил Бернар Брюне, открывший было ноутбук. - Не просите, господин комиссар, чтобы я вам чётко аргументировал, по пунктам, и кое-что тут ещё надо увязывать, но нечего нам, по-моему, искать каких-то там киллеров из триллеров, нет ни "клинка в чехле", ни кого-то подосланного другой группировкой. Этот Винсен, вы верно сказали, выглядит мобилизовавшимся до предела, и он мобилизовался ещё тогда, в ту ночь. Кто бы знал, что он окажется таким отчаянным! Повезти в ночь такую штуку, которая прямо в машине взорваться могла, и сквозь лес её пронести, и выйти на открытое место - вот я, стреляйте... а если б там кто-то не спал! И подойти вплотную, и только тогда швырнуть и отпрыгнуть - а ведь его самого могло захватить взрывом!..
  - Его почти захватило, - отозвался Клемен. - Его, по всему выходит, бросило взрывной волной на дерево, он действительно рукой защитился...
  - Да, - тихо произнесла Натали. - Именно так, наверное, и получается. Я согласна... я тоже думаю, что это он.
  - Да, вряд ли имеет смысл искать киллеров, - сказал комиссар. Он сидел спереди, рядом с Клеменом, и вертел в руках блокнот, собираясь, по-видимому, что-то вскоре туда записать. - Вы слышали, что я, допрашивая Винсена, даже не затронул тему чьего-то прихода к нему в тот вечер. Это не вписывается в версию, которую он сконструировал, - надо признать, железобетонную...
  - Помните, - спросил Брюне, - вчера вы говорили, что чем основательнее человек выстраивает версию, тем большей становится его зависимость от неё?
  - Помню. И Винсен всецело зависит от этой своей конструкции. Это здание, которое рухнуло бы с грохотом, окажись в нём хоть одно шаткое звено; но такого звена мы не нащупали, так что он, по всей видимости, сделал правильную ставку... Бернар, возьми на завтра выходной, выспись, погуляй; а я завтра допрошу нескольких взятых по следам телефонных контактов. Винсен, в принципе, оказал нам, да и не нам одним, услугу: некоторые мерзавцы сядут, и оружием, которое в этом тайнике было, не будет убит, надеюсь, ни один невинный человек... Вообще-то чисто теоретически, - продолжал Менар, размышляя вслух, - теоретически, конечно, остаётся вероятность, что за этими пятью следил кто-то принадлежащий к криминальному миру. Следил, планируя их убрать, располагая изготовленной заранее и припрятанной в надёжном месте взрывчаткой и не засвечиваясь даже телефонными контактами. Или всё-таки некто связанный с ними, но решивший таким вот способом соскочить с крючка. Обе эти возможности предполагают полное неучастие в произошедшем Винсена - и крайне маловероятны. Мы их проанализируем, конечно, и поднимем все известные нам досье, и ты, Брюне, в ближайшие дни, начиная с послезавтрашнего, снимешь историю работы компьютеров во всех здешних интернет-кафе: если был кто-то не звонивший никуда по телефону и не принимавший звонков, то он, может быть, поддерживал с ними какую-то связь по электронной почте... Но и я практически уверен, что это дело рук Винсена... Только, ребята, чуть подождите с идеями насчёт увязывания того, что осталось... Сначала вы, Натали, - он повернулся к Симоне, - вы, Натали, вот что скажите... Его жена - такая любящая, чуткая, преданная, она сигналила ему взглядами, отзывалась на каждое его движение, которое могло показаться ей неверным... Что, по-вашему, она чувствовала, когда он ушёл тогда в ночь? Она ведь тревожилась, что с ним происходит нечто необычное... он сам это сказал... Как же она всё-таки отпустила его тогда? Я понимаю, что она не могла оставить детей, но почему она не стала сразу, чувствуя что-то неладное, настойчиво добиваться - в чём дело?.. Я от вас женского ответа жду, Натали.
  - Я постараюсь дать женский ответ, - сказала Симоне. - Винсен упомянул о том, что она забеспокоилась, когда он ей рассказал жуткую историю о старушке, и предостерёг никому не открывать, и вообще вёл себя тревожно... Но она, проявив бережность... именно бережность... отодвинула тогда свою обеспокоенность на второй план - женщины это умеют; она поняла, что ему будет лучше поехать... именно отпустила, понимая, что иначе ему будет ещё хуже... думая в первую очередь не о себе - чтобы на скорую руку обрести подобие определённости, - а о том, чтобы дать ему возможность разобраться со своими трудностями. Боясь, что, если она будет останавливать его, то только ещё больше этим его запутает; заботясь о его чувствах в те часы более, чем о своих... Она, конечно, не могла даже отдалённо себе представить угрозы, которая на них на всех надвигалась... И, мне кажется, она хотела, "отпустив" его - когда дети уже спали, видимо, - собраться с мыслями, подумать, что-то, может быть, предположить...
  - Сто баллов, Натали, - оживлённо сказал Брюне, опять открывая свой служебный, новейшего образца, ноутбук. - Я ведь вскрыл всю историю работы их компьютера за эти дни. И успел, пока сидел несколько минут в той комнате, мельком глянуть ещё на некоторые вещи, кроме тех сайтов, которые имели отношение к делу. Так вот, в пол-двенадцатого - именно тогда... она, наверное, начаянно заснула, но он, может быть, звонком из аптеки её разбудил, - мадам Луиза села за компьютер и больше часа просматривала самые разные материалы - тут сайтов двадцать с лишним.
  - А обещала принять снотворное, - заметил Клемен.
  - Нет, она обещала только не выходить никуда, - откликнулся комиссар, - но не насчёт того, что будет спать... Ну, и что же она просматривала?..
  - Так вот, слушайте, - продолжал Брюне, - она заходила на множество сайтов. Пожалуйста: о фармакологах... или нет, фармацевтах... которых шантажировали с целью получения ядов... Дальше поехали. Случай, когда кого-то облили кислотой и отпустившего её работника аптеки привлекли к суду...
  - Она искала по следам рассказанной им истории, - вставил Клемен.
  - Да, Рене. Так, вот ещё: о ревизии... точно, опять в аптеке... когда в аптечной лаборатории обнаружилась недостача особо опасных веществ, и тоже фармаколог - нет, опять фармацевт, - загремел под суд. А вот о смягчающих обстоятельствах, когда что-то делается под давлением. Вот о режиме свиданий заключённых с семьями... она уже и об этом думала... Случаи суицида в нашем округе...
  - Искала, в чём он может быть косвенно, пассивно замешан, - тихо произнёс Менар.
  - А здесь, - продолжал Брюне, - о том, какие вещества используются в косметических целях. Целый перечень... ага, и здесь вот "яды и косметика"... И о кислотах в косметике... и о добавлении кислот для повышения действенности мази или крема... Дальше она начала заходить на сайты о фирмах. Глянем. Лореаль... и ещё две другие...
  - Стой, Бернар, - прервала Натали Симоне, - какие именно другие? Покажи!.. - она сидела возле Брюне, сзади, и, развернув к себе его ноутбук, наклонилась к сияющему пёстрыми картинками бутылочек и тюбиков экрану. Посмотрела - и заговорила звонко, взбудораженно: - Точно! "Лореаль", "Люмине" и "Нивеа". И эти, здесь, именно те, что у неё... разные же сорта бывают одной фирмы, а она - именно об этих смотрела! Я точно такие у неё видела во время обыска, она точно такими, этими самыми пользуется... Она же... теперь я понимаю... она предполагала, что у него, может быть, недостача тех или иных составов, а кто-то погиб или пострадал именно от какого-то из этих веществ, и его отдадут под суд... и думала, может быть, взять на себя... сказать, что это она просила его приносить из аптеки что-то для неё, - чтобы объяснить недостачу менее тяжкими причинами. Думала разделить с ним вину!..
  - Ты немножко по-детски радуешься этой своей догадке, - усмехнулся Брюне, - и тем охотнее простишь нам, что мы тебя, и Рене заодно, обкуриваем. - Он почти одновременно с комиссаром зажёг сигарету, что, впрочем, было привычно некурящим Симоне и Клемену.
  - Обкуривай, заслужил, - засмеялась она.
  - Сколько читаешь о женщинах, которые, чуть что, на развод подают, лишь бы выгородить себя, отмежеваться... а тут - разделить вину! - задумчиво сказал Клемен, отпивая кофе из термоса. - Он-то, конечно, никогда не согласился бы на это.
  - Да она, судорожно мечась тогда между сайтами, сама это, в принципе, я думаю, отлично понимала, - откликнулся Брюне. - Она ведь потом стёрла эти просмотры - наверное, чтобы скрыть от него, - но я-то это всё, естественно, восстановил в два счёта.
  - Сейчас, - сказал комиссар, - давайте перейдём на чуть более прозаические рельсы. Вы все уверены, что это сделал он. Я хочу, чтобы мы точно уяснили себе и сформулировали, на чём зиждется наша уверенность. Подождите минутку...
  Он нарисовал - или начертил от руки, - на трёх листках своего блокнотика одинаковую фигуру. Два листка передал назад, Бернару и Натали, третий повернул к Клемену, чтобы тот мог, чуть покосившись, не отрываясь от руля и от дороги, рассмотреть. На каждом из трёх листков была одна и та же фигура. Это было бы нечто вроде трапеции, по форме приближающейся к прямоугольнику, если бы не отсутствие правой боковой стороны. Левое ребро, скошенное, но не сильно, было лишь немного покороче нижнего основания; верхнее основание тоже только слегка уступало нижнему по длине. Справа зиял проём. От трёх этих больших линий вовнутрь образуемого ими пространства вели ещё четыре отрезка, сходящихся к середине незамкнутой фигуры и как бы "стягивающих" её.
  - Вот многоаспектная матричная схема обстоятельств. Давайте, ребята, поехали по аспектам - где у нас здесь что?
  Все трое, не впервые работавшие с комиссаром, отлично знали его манеру анализировать.
  - Ну, самая длинная линия - это мотив, - промолвила Натали. - Он очевиден. Семья под угрозой. Хотя... надо точно уяснить, как же он это точно узнал. Это и есть то ребро, которого здесь не хватает. А он знал, именно знал, я уверена... хотя ума не приложу, как же он мог узнать!..
  - У меня есть версия, - сказал Бернар Брюне, - довольно дикая на первый взгляд...
  Натали Симоне повернулась к нему, изумлённая; Клемен и комиссар оглянулись, не менее её поражённые тем, что услышали...
  - Но мне кажется, - продолжил программист, - что она прозвучит менее дико, если мы сначала пройдёмся по вашей матрице, господин комиссар.
  - Ну, озадачил! - мотнул головой оперативник. - Не томи, интересно же...
  - У тебя есть соображения о том, откуда Винсен ЗНАЛ? - акцентируя на завершающем глаголе, медленно спросил комиссар. - Не опасался, а точно знал?
  - О том, что их всех хотят убить, - взволнованно уточнила Натали. - И о том, что ночь перед планируемым убийством его семьи эти пятеро - ну, сколько их, он мог, правда, и не знать, - проведут именно там. Только зная это, он мог совершить то, что совершил...
  - Да, - подтвердил программист. - У меня есть идея... Но давайте всё-таки сперва обсудим полутрапецию, а?.. Извини, Рене, потомись уж немножко, но так будет продуктивнее; и потом, может, вы ещё меня освищете втроём... так что я, может, откладываю экзекуцию, - усмехнулся он интригующе.
  - Ладно, Бернар, по матрице так по матрице, - согласился комиссар. - Продолжаем. Основание - мотив. Что означают другие стороны?
  - То ли ребро, то ли "крыша" - "входные данные": он химик и у него лаборатория, - сказал Брюне. - Это надо объединить, второе невозможно без первого.
  - Я и объединил. Правильно. Давайте дальше.
  - Ещё одна из этих двух - то, что он был ночью в аптеке, - принял эстафету Клемен, - а одна из тех, что поменьше, из внутренних, - наверное, то, что руку поранил.
  - И ещё одна маленькая - то, что машину помыл, - вставил Брюне. - Отдельная косвенная деталь... возможное заметание следов... хотя он это хорошо сцепил с пораненной рукой.
  - Ну, а ещё два аспекта - наверное, психологические? - предположила Натали. - Эта его мобилизованность, которую вы отметили, и поведение женщины. Она несколько раз очень выразительно смотрела на него, предостерегая... и вмешивалась, когда чувствовала, что он вот-вот упустит нечто... Она поддерживала его самозабвенно и беззаветно. И, знаете... вы, господин комиссар, один аспект, по-моему, упустили, но это лучше потом, отдельно...
  - Ладно, если хотите, потом, - кивнул комиссар. - Итак, вы отлично поняли, что я имею в виду. Вот что значит привычка работать вместе. И вроде бы все согласны с этим раскладом... А теперь, Брюне, - слушаем тебя затаив дыхание.
  Программист раскурил ещё одну сигарету. "Для вдохновения" - сказал он полушутливо виновным тоном, глянув на Натали Симоне.
  - Ну, не тяни уже, - бросила она почти сердито.
  - Всё-всё, извольте, мадам... Так вот, - Брюне перешёл на очень серьёзный и даже академичный тон, - так вот, для начала делаем логическую минимализацию. Что могло бы проинформировать Винсена? Если исключить очень маловероятный приход некоего гипотетического "киллера", то возможных канала поступления информации только два: компьютер и телефон. Историю работы обоих компьютеров я проверил, включая электронную почту, и там не нашёл ничего интересного. Сотовым интернетом они не пользуются, это тоже удостоверено. Единственное, что остаётся, - именно телефон. И я думаю вот что. После одного из двух разговоров с Дюпон - скорее после первого, по-моему, - Винсен, подозревая нечто опасное, не положил трубку, а тихо держал её, надеясь услышать разговоры за кадром. Надеясь услышать что-то для его ушей не предназначавшееся. Для человека его склада это достаточно вероятный ход - особенно при той крайне угрожающей неопределённости, с которой он столкнулся. На том конце не разъединилось как бы следовало, и ему удалось задуманное... и он подслушал, о чём переговаривались члены банды. И он услышал то, что дало ему информацию и об их замысле, и о том, где они будут ночью... Ну, что скажете? - он с азартным видом сделал затяжку.
  Все трое слушали напряжённо, ни разу не попытавшись вставить ни единой реплики. Комиссар несколько раз делал движения кистью левой руки, словно бы что-то мысленно "прикидывая". Натали дважды чуть кивнула - понимающе, но в то же время как бы не вполне ещё осваиваясь с услышанным. Клемен, всматриваясь в темень слабо освещаемого шоссе, казался невозмутимым, но именно он отреагировал первым:
  - Вообще, Бернар, блеск до чего красивое построение... но, понимаешь, фантастично. Тут столько должно совпасть, сойтись... до нереальности много совпадений.
  - Да, - всё ещё продолжая делать "додумывающие" движения ладонью, менее уверенным, чем обычно, тоном проговорил Менар, - да, пожалуй... Конструкция, конечно, очень красивая, согласен с Клеменом, но - череда трёх звеньев, два из которых очень - он подчеркнул слово "очень", - маловероятны.
  - Почему так уж маловероятны? - быстро возразил программист. - Я вам берусь показать, что, кроме одного зыбкого момента, всё тут очень даже на месте. Вот послушайте...
  - Подожди минутку, - прервал комиссар. - Я лично насчитываю три странности. Во-первых, сама эта попытка прослушивания... ну, правда, с характером Винсена это согласуется. Хорошо, допустим... Далее, второе - Дюпон неаккуратно отключилась; и это она, с её ловкостью; она была очень ловка и умна, Бернар, я знаю её послужной список. Третье: они, как будто нарочно, выболтали всё, что ему было нужно знать. Включая то, что никто, кроме них, не знает о нём, что руководство их собственной структуры не знает... Потому что для него только в этом случае имело смысл убивать их ... И ты считаешь возможным, что всё это раскрылось ему в ходе... ну, минуты, ну, двух подслушанного разговора?..
  - Считаю возможным, - сказал Бернар. Симоне, до тех пор молчавшая, что-то припоминая, тоже остановила его.
  - Извини, я только одну деталь... причём это на твою мельницу... Понимаете, я наблюдала за Луизой, и что бы вы думали, - я действительно видела её взволнованно-предостерегающий взгляд, когда он говорил по телефону. Сам этот разговор с воспитательницей был совершенно безобидным, так что, если она опасалась некоей ошибки с его стороны, то, наверное, не по сути этого разговора, а в чём-то таком, что относилось к сопровождающим действиям... Хотя мне тоже, Бернар, если честно, трудно представить твой сценарий...
  - Кстати, господин комиссар, вы же тоже, мне кажется... вы хотели, чтобы он ответил на звонок, хотели за ним понаблюдать в этой ситуации, - сказал Брюне. - То есть не казалось ли и вам, что с телефоном тут связано нечто ключевое?..
  - Насчёт "казалось" не поручусь, - ответил комиссар, - но... видишь ли, я сторонник многомерного, "охватывающего" наблюдения, мне нужно видеть человека под разными, скажем так, углами; ну, и к тому же есть резон в том, что ты говоришь. Телефон играл большую роль во всей этой истории, и меня действительно интересовало его поведение во время телефонного разговора. Но твой вариант мне в голову не приходил... Ну, и как же ты всё-таки увязываешь концы, почему, по твоим словам, "всё на месте"?
  - Почти всё, - поправил Бернар. - Самым слабым звеном в цепочке допущений я считаю то, что Дюпон не удосужилась нормально отсоединиться... вы это упомянули...
  - Вот это как раз, - вмешался Клемен, плавно тормозя на светофоре и оборачиваясь к Брюне, - вполне объяснимо, по моему. Она, конечно, была профессионалкой, но у неё над душой стояли ещё четверо сообщников, - наверное, взвинченных, понукающих... она ожидала лихорадочных вопросов... она могла, между прочим, ещё и того бояться, что иной из них голос подаст преждевременно - так, что Винсен без всяких хитростей что-то услышит... В такой ситуации можно дать сбой. По себе знаю - я всегда более чётко действую, когда мне никто в затылок не дышит...
  - Очень веские соображения, - кивнул комиссар. - Знаете, ребята, от случая к случаю всё больше убеждаюсь, насколько дельная у нас команда. Ну, продолжай, Бернар.
  - Продолжаю. Классно ты, Рене, насчёт Дюпон проанализировал... Ну, так вот, теперь о том, как же они "выболтали". Мне думается, они совсем и не выбалтывали, дело не в них - в Винсене. Мы же ставим вопрос, откуда Винсен ЗНАЛ, исходя из посылки, что убийца - он. Если же так, - представьте, сколько всего он просчитал, предусмотрел, увязал!.. Эти все звонки - и предварительные, и после, - чтобы разыграть пьесу, будто он в неопределённости! И заход на сайт телеканала ночью - якобы маршрут выписать на случай, если поедет туда, - и история о том, как руку поранил; и заляпанная машина, наверное, тогда тоже уловка... и это лекарство для пенсионера... ну, и всё прочее... И прослушивание в машине предвидел, по всему выходит, если они лишнего словечка по пути не проронили... Так вот, понимаете, что за человек? - Брюне не закончил, вновь прикуривая погасшую было сигарету...
  - Да, - проговорил комиссар, делая рукой жест, выражающий интерес на грани полусогласия. - Предельная предусмотрительность... изощрённо сконструированная легенда... что верно, то верно.
  - Ты полагаешь, - почти одновременно с Менаром вставила Симоне, - что такой человек был способен из обрывков каких-то прозвучавших на другом конце провода фраз извлечь максимум информации?
  - Именно так! - Программист почувствовал, что высказанная им версия всерьёз завладела умами товарищей, и продолжил с удвоенным азартом. - ДАЖЕ из обрывков. А кто знает, сколько он успел прослушать!.. Да вот, пожалуйста, я вам прокручу сценку в ролях, и будут считанные фразы. Допустим, сначала голос Дюпон - "Может быть, перезвонит... если нет, будем что-то другое придумывать". А вожак, Массо, бросает: "А что другое-то? Как ты ещё предлагаешь всех четверых разом ухлопать?" И кто-то третий: "может, за квартирой понаблюдать, за домом?" А Массо в ответ: "Я сказал, не вздумать отсюда ни на шаг до акции! Ни на берег, ни в машину, никуда!" И потом, скажем, - Бланшару, из-за которого это всё заварилось: "Молись, дурень, чтобы не сорвалось!.. Если боссы узнают, с тебя живьём шкуру соскабливать будут..." Ну, боссы - это я условно, не знаю, как бы уж там назвать... Вот и всё! Пять фразочек, и... кому-кому, а Винсену отсюда всё должно было стать ясно: и что они затевают, и где находятся и будут находиться ночью... и то, что от собственных "директоров" скрывают это происшествие...
  - Знаешь, Брюне, - сказал комиссар, и в его интонации прозвучали не присущие ему обычно восторженные нотки, - честно и, пожалуй, восхищённо отказываюсь от своего скептицизма. Идея исключительно мощная. И это намного менее неправдоподобно, чем наличие некоей дополнительной фигуры: прав D...u, с которым я несколько часов назад говорил, незачем примерять к имеющейся картине лишние сущности... Начинаю думать, что это и есть разгадка. Молодец, Бернар... Всё, ребята, будет следующее сложное дело, - не отвертитесь, быть вам всем в моей команде...
  - Вообще, надо признаться, - скромно заметил Брюне, - мне кажется отчасти странным его самообладание во время этого прослушивания. Он, получается, узнав их планы - убить его близких, - продолжал держать трубку бесшумно; а попробуй не закричи, услышав такое... или, впрочем, сильный страх иногда сковывает?..
  - Сковывает, - подтвердил комиссар, - и самообладание в данном случае, скорее всего, даже и ни при чём... во всяком случае в самый первый момент. Если было по твоему варианту, то он, потрясённый услышанным, закономерно, в силу физиологического эффекта, не должен был в первые мгновения ни кричать, ни двигаться. А потом, через несколько секунд, сознание уже как-то адаптировалось, и к делу подключилась воля: он приказал себе всё так же бесшумно вслушиваться...
  - Мне сейчас вспомнилась, - сказал оперативник, - одна американская кинокартина, которую я недавно смотрел. Из современной жизни. Компьютерная фирма, интриги, подсиживания... Ну, так там женщина пыталась притянуть мужчину к ответственности за сексуальное домогательство. А в Америке с этим все знают, как дело обстоит. Но он доказал, что домогалась, наоборот, именно она. На его счастье, во время всей той сцены - сначала эротической, а в конце скандальной, - продолжал работать его сотовый телефон. Он послал SMS приятелю - и не отключил, так что в сообщении записались их голоса; а потом предъявил эту запись в суде, и она решила дело.
  - Тоже не отключённый - или не отключившийся, - телефон дал ключевую информацию, - произнесла Натали.
  - Итак, в принципе, - подытожил комиссар после десятисекундного молчания, - мы создали стройную модель произошедшего. Нам она даст, наверное, чувство профессионального - можно сказать, творческого, - удовлетворения: мы сумели её построить. Но практического значения это иметь не будет. - Он сделал паузу; никто не промолвил ни слова... - Доказать эту версию с телефоном никто никогда не сможет. Формально - Винсен НЕ МОГ знать их замысла и их местопребывания в те часы. Да и вообще сколько-нибудь юридически значимого уличающего материала, по всей видимости, не будет. И мы все понимаем: без такого материала любое судебное разбирательство закончится ничем. Контакт с Дюпон - конкретно её SMS, - показывает, что Винсен, вместе со своими близкими, был ОБЪЕКТОМ злого умысла. А в качестве СУБЪЕКТА преступного деяния он не может быть доказательно изобличён. Ничто из того, что можно ему предъявить, - специальность, ночная поездка в аптеку, ссадины на руках, - криминальным не является, и объясняет он свои действия так, что придраться не к чему. Мотив... точнее очевидная выгодность произошедшего именно для него и его семьи, - тоже не аргумент для обвинения...
  Менар замолчал, и не было ясно - то ли это опять пауза, то ли он ожидает реакции на свои слова.
  - Но вы и не хотите, - скорее утверждающе, чем вопросительно проговорила Натали Симоне, - и я, скажу вам доверительно, очень не хочу, чтобы обнаружились те самые конкретные и неоспоримые улики и чтобы ваше обещание Винсену утратило силу.
  - Я не хочу, - просто и спокойно согласился комиссар. - У меня складывается такое впечатление, что никто из нас не хочет, Натали.
  - Да и не утратит оно силу, - сказал, на секунду обернувшись к ней, Клемен. - Ни на сапогах, ни на одежде ничего, конечно, не обнаружится - он всё это даже с удовольствием, по-моему, отдал...
  - И на форуме, данные которого он написал, всё, что он рассказывал, есть, - вставил Брюне. - Про салициловую кислоту, бромид натрия... в общем, про эту химию... Я в аптеке, пока вы в лаборатории были, на ноутбуке всё нашёл... И прослушивание не даст решительно ничего, они очень осторожны...
  - Мы должны чётко осознавать следующее, - медленно и даже с некоторой торжественностью сказал комиссар. - Если условно пренебречь сейчас крайне маловероятной возможностью того, что взрыв этот устроил всё же некто враждовавший с этой бандой или пожелавший развязаться с нею киллер, - если условно исключить этот вариант, то мы, допросив Винсена и его жену, оказались перед дилеммой. Перед дилеммой, в рамках которой связались в единый узел наша, скажем так, профессиональная честность с нашей человеческой совестью. У нас были две возможности. Первая - дождавшись окончания экспертизы, которая окажется, конечно же, совершенно бесполезной, оставить безнаказанным человека, преступившего закон, - а это, что ни делай, именно так. Более того, и мадам Луиза тоже формально виновна. Не в соучастии, конечно, но в том, что содействует сокрытию преступления... Вторая возможность, которая у нас была, - направить дело в суд, - именно БЫЛА, сейчас её нет: я выполняю свои обещания и, разумеется, не нарушу слова, которое дал Винсену перед нашим отъездом... И признаюсь честно - вам и самому себе: мне кажется сейчас, что я дал ему это обещание в том числе для того, чтобы... чтобы отсечь второй вариант... сбросить с души дилемму, очень тягостную...- Он проговорил завершающие фразы несколько сбивчиво, что нечасто с ним случалось, - и добавил: - Думаю, вы меня отлично понимаете...
  - Ну конечно, - взволнованно ответила Симоне. - Ведь этот второй вариант лишил бы целую семью, в том числе детей... понимаете, детей... ну, и дедушек с бабушками заодно... нормальной, безопасной, защищённой жизни!.. Если он предстал бы перед судом, то его имя в связи с этой историей стало бы известно не только нам четверым, но и... ладно ещё судьям, но ведь ещё, например, и вспомогательному персоналу суда... Ну хорошо, конечно, все были бы связаны подпиской о неразглашении; и всё же чем больше ЗНАЮЩИХ, тем больше риск! И компьютерное протоколирование... Разве нет хакеров, способных взломать файлы с засекреченными протоколами... а, Бернар?..
  - Если материал защищён специальными программами, - отозвался Брюне, - это крайне трудно сделать даже хакеру самого крутого пошиба. Но дело не в файлах. В любом случае у преступных группировок есть своя разведка, вполне квалифицированная, и верхушка того клана, к которому принадлежали эти пятеро, уже наверняка доискивается и продолжит доискиваться до причин их гибели. И если дело Винсена удостоилось бы судебного разбирательства, то вполне вероятно, что и в тех самых структурах до этого дознались бы. Не обязательно и не сразу, но - очень возможно. В принципе я с тобой согласен, Натали.
  - А если бы доискались, дознались, - подхватила она, - то ведь тогда... каков бы ни был приговор суда, главное - то, что от лютой мести тогда не был бы застрахован никто из этой семьи. Даже дети!
  Она внезапно, как-то порывисто замолчала... - Вообще-то не обязательно, - очень взвешенным, 'успокаивающим' тоном проговорил, на миг обернувшись к ней, Клемен. - Видишь ли, Натали, Винсен же не знал заранее, что розыскная бригада обойдётся с ним 'деликатно' и пойдёт полностью навстречу его боязни 'рассекретиться'. Он - я уверен, - предусмотрел возможность и ареста, и следственного прессинга, и суда. Он отрицал бы напрочь всё, кроме своих опасений после той воскресной встречи с Бланшаром; отрицал бы, надеясь, что доказательных улик нет, а мажорную ставку делая на то, что об этом его телефонном подслушивании никто не догадается. И, кстати, ты, Бернар - уж не в обиду тебе, - тоже не догадался бы, не понаблюдав и не послушав его лично... - Да, - согласился Брюне, - кто бы тут обиделся?.. Едва ли мне, да и кому бы то ни было, явилась бы эта идея 'с лёту'. - Она наложилась, - вставил комиссар, - на образ человека, способного очень многое просчитывать, да ещё и с психологической установкой на это... - Так вот, - продолжал оперативник, - мы понимаем - и Винсен понимал это не хуже нас, - что никто, даже взломав всю судебную документацию, не сумел бы 'сцепить концы' и построить модель того, как же он - будь у него хоть сто таких лабораторий, - ЗНАЛ о том, куда ехать со взрывчаткой, и о том, что тем самым он уничтожит всех знающих о нём. И криминальный розыск пришёл бы к тому, что Винсен практически ничем им дороги не переступил. Видеть-то этот чемоданчик он видел, бояться-то боялся, но в полицию - не заявлял... и именно ли из-за него пятеро убитых там в ту ночь собрались, - бандитской разведке тоже не было бы ясно... И она остановилась бы на том, что взрыв был устроен - по совпадению именно тогда, - чьим-то из них личным недругом из криминального же мира. Кто - было бы для них загадкой; но мстить Винсену им было бы тогда не за что... Поэтому и в случае суда его и его семью, очень вероятно 'не тронули бы': не было бы смысла... Хотя, - добавил Клемен, вновь быстро оглянувшись на взволнованно слушавшую всё это Натали, - я тоже считаю, что мы поступили правильно, пойдя навстречу его отчаянному нежеланию хоть как-то засветиться в связи с этим делом. Так будет надёжнее. - Вот именно, Рене! - воскликнула она. - Надёжнее! Это перевешивает всё остальное, что ты сказал...
  - Да, Натали, - медленно, как бы подытоживая, проговорил Жозеф Менар. - И даже если бы, скажем, сейчас у нас появилась возможность как-то изящно и с блеском всё-таки доказать, что именно этот человек устроил взрыв, - не думаю, что мы радовались бы... И выходит, тем лучше, что такой возможности нет. И что мы, закрыв это дело в соответствии с моим обещанием, попутно избежим ещё и глупого положения, в котором оказывается следователь, передавший дело в суд без таких улик, которые формально чего-то стоили бы... Мы и не подвергнем опасности семью Винсена, и не дадим материала для сплетен, что полиция, дескать, хватает невинных.
  
  - Как же вы будете официально резюмировать следствие? - спросил его Клемен. - Вы же, наверное, не захотите просто заявить, что дело не поддаётся раскрытию?
  - Не захочу и не заявлю. Да следствие и не закончено. Формально имеется вероятность, что взрыв устроен неким киллером, который был связан с этой группой. Конечно, чисто формально... но ты, Бернар, проверь всё, что касается их возможной телефонно-компьютерной переписки с кем-либо, я на тебя полагаюсь... Далее, по следам контактов, которые обнаружились у убитых, будут привлечены к ответственности несколько достаточно крутых личностей, по которым давно скамья подсудимых плачет. ЕСЛИ, - Менар настойчиво подчеркнул это слово, - в данном деле всё-таки, паче чаяния, замешан профессиональный убийца, то быстрой поимки такого субъекта никто и не ожидает. Особенно поскольку ни одного свидетеля у нас нет. И я - это не похвальба, а биографический факт, - имею большой опыт работы, и мы с вами - квалифицированная следственная бригада, так что для нас было бы странно хватать первого человека, внушающего подозрения... Следствие не закрывается, а "замораживается", переводится в выжидательно-наблюдательный режим. Всё это я исчерпывающе объясню директору оперативных служб. Лично, с глазу на глаз, не пользуясь электронной почтой и - поскольку имею полномочия засекретить материалы розыска, - не раскрывая имён... И потом, выжидательная позиция может оказаться тем более эффективной, что криминальные структуры, безусловно, тоже будут - правильно, Бернар, - предпринимать попытки докопаться до причин и обстоятельств произошедшего... То есть как-то шевелиться... а на зашевелившегося легче выйти.
  Несколько секунд помолчали. Потом Натали с мягкой настойчивостью сказала:
  - А теперь, если можно, об ещё одном аспекте вашей... нашей "матрицы". О том, что вами не включено. У нас, на мой взгляд, восемь аспектов, а не семь.
  - Ну, и в чём состоит восьмой компонент? - с интересом спросил Клемен.
  - Во-первых, несколько раз звучало нечто не совсем типичное для семьи пусть и отчасти традиционной, но при этом вполне современной и образованной. Он своей жене "велит" и "запрещает". И она сама так говорит: "ты запретил мне"... Я это помню точно. Вы обратили внимание?..
  - Обратил, - сказал комиссар. - Я фиксировал это в блокноте, но как детали, свойственные его характеру. Он человек довольно властный и нетерпимый, при том, что родных своих очень любит. Но знаете, любопытную вещь вы сейчас отметили. Да, она сама так выражается, а значит, приемлет это. И не силой это достигнуто: они любят друг друга... Она, конечно, очень кроткая, преданная и мягкая женщина, - продолжал Менар размышлять вслух. - Ему такая и нужна, он подозрителен, склонен контролировать, диктовать... Но он, вместе с тем, интеллигентен... и грубых, злостных демонстраций власти там быть не может, у них очень... нежные, не побоюсь этого слова, отношения... То есть, значит, эта лексика у них - органична. Она характеризует в том числе и её отношение к нему. Вы это имеете в виду?
  - Именно, - воодушевлённо сказала Натали. - Она полуосознанно подтверждает: я приемлю эту власть над собой. Приемлю и... люблю, что ли... Но, правда, насчёт органичности лексики - нет, я не думаю, что она у них всегда была в таком ходу. Мне кажется, что именно теперь это особенно явно проступило. И они оба, прибегая к ней, не вполне осознанно её акцентируют... Ну, и второе наблюдение. Я уже сказала, что наблюдала за Луизой. Так вот, мне бросилось в глаза то, насколько по-женски... "восторженно покоряющимся" - я это именно так бы назвала, - взглядом она смотрела на него! ... Любовь не заслуживают, но и такой взгляд, и эту самую безусловно принимаемую власть - это я вам по-женски говорю, - надо заслужить, содеяв нечто неординарное, перейдя рубежи обычного и обыденного... Понимаете, он и переступил черту, и взял целиком на себя принятие решения и всю опасность... и смертельно рискнул... И он для неё теперь уже не только любимый человек - он ещё и явил себя ей в ипостаси защитника!..
  - Да, - сказал комиссар и обернулся к ней, желая уловить выражение её лица после сказанного. - Мне не часто приходилось видеть вас, Натали, в таком... несколько экзальтированном - позволю себе этот термин, - состоянии. В том, что вы говорите, есть резон. Да, пожалуй, вы подметили ещё одну "грань"... Но тут всё-таки важно не позволить себе чересчур "идентифицироваться" с этими двумя людьми. Мы закроем дело. И по-человечески понятно, что мы им сочувствуем. Они, ни в чём не провинившись и ничем себя не запятнав, попали в страшную историю, причём под угрозой были и их любимые дети... Но я спрошу вас всех: считаете ли вы, что он поступил правильно? Понимаю, что это звучит примитивно и плоско, но если всё-таки поставить вопрос именно так, если видеть перед собой только две чаши весов, - которая перетянет?
  - Знаете, - задумчиво проговорил Брюне, - я переформулировал бы ваш вопрос, подставил бы вместо него логический "перевёртыш": прав ли был бы суд, который вынес бы ему обвинительный приговор? "Правильно ли сделал" - это всегда для себя лично, это можно измерить только на своих личных весах... нравственных... и это очень зависит от того, кто с тобой рядом, один ты или отвечаешь за кого-то, бесконечно тебе и твоей защите доверяющегося... Так что однозначные "да" и "нет" тут невозможны, и без этого самого перевёртыша не обойтись...
  - Пожалуй, - поддержал его Клемен. - "Правильно ли сделал" - это всегда пропускаешь через личную призму, а я, например, мысленно ставя себя на его место, сразу думаю о том, что у меня семилетний сын, и жена, и родители... и если бы, не дай Бог, им что-то угрожало, то для меня тоже, честно вам говорю, устранение этой угрозы было бы неизмеримо важнее всех юридических норм - и это при том, что я сотрудник полиции. И самым "антинравственным" счёл бы - НЕ сделать всё возможное для их защиты. Другое дело - как бы это смотрелось на суде!..
  - Ну, суд-то, - отозвался комиссар, - тоже обязан был бы принять во внимание все эти сопутствующие данные... то есть кого он защищал; так что своим перевёртышем, Бернар, ты просто переадресовываешь вопрос: ты задаёшь его гипотетическому суду, а не самому совершившему поступок.
  Натали Симоне заговорила всё так же взволнованно :
  - Я думаю о том, что, если бы Винсен не совершил этого, то его семья действительно - он вполне логично и, безусловно, искренне это объяснил, - уже никогда не могла бы жить нормально. Они были бы вынуждены бежать, и всю жизнь бояться, и детям своим открыть страшную правду: вы должны опасаться всего, на вас могут охотиться! То есть, получается, и они, и их дети оказались бы жертвами самого факта наличия преступных структур, беспощадно "убирающих" и мстящих! И жертвами того, что с точки зрения закона жизнь террориста не менее ценна, чем жизнь ни в чём не повинного человека. Ну, и не единственным ли выходом для него было - "нажать на кнопочку", пользуясь вашим, господин комиссар, выражением?.. Вообще, - добавила она чуть задумчиво, - его счастье, что у него было подобие такой "кнопочки": он химик, у него лаборатория. Но это не только его счастье, это не в меньшей степени и его крест! - порывисто произнесла она и остановилась.
  - Продолжайте, Натали, - попросил Менар, - вы это высказали, вы и раскройте, если можно, эту мысль.
  - Это его крест, - повторила она, - ибо именно это и поставило его перед неотвратимым выбором: "у тебя есть возможность спасти жизни твоих близких и твою собственную от разрушения, но для этого ты должен будешь решиться на смертельный риск и... и на самосуд". Он - решился!.. Не согласился быть жертвой и обречь в жертву тех, кого любит... У меня тоже семья, и я чувствую сейчас то же самое, что и ты, Рене, - она дотронулась до плеча Клемена, он кивнул. - С момента, когда он осознал возможность нанести этот свой... превентивный удар... осознав эту возможность, он оказался перед страшным выбором: либо этот преступное и отчаянное деяние, либо - она замялась, подыскивая слово, - либо некое... скажем так... полупредательство...
  - В том-то и дело, - отозвался Менар, - меня этот вопрос "правильно ли он поступил" в том числе и потому интересует, что мы тут действительно склонны чуть ли не оправдывать того, кто - можно считать почти стопроцентным, - преступил закон. Я намного старше вас всех, у меня намного более длительная практика расследований, мне случалось сочувствовать людям, подозреваемым или уличённым в преступлениях, но даже я впервые сталкиваюсь со случаем, настолько побуждающим не только сочувствовать и относиться с пониманием, но вдобавок мысленно, в своём воображении, проводить себя лично по тому самому пути. По тому, который прошёл Винсен. И у тебя, Рене, чувствуется, заметь, именно та самая идентификация. И, должен сознаться, я сам к ней отчасти склонен, у меня тоже есть близкие... и мои дети были когда-то маленькими и беззащитными, и на что бы я не пошёл ради них! Да и теперь, когда они взрослые, - тоже!.. Говорю это в здравом уме, памятуя о том, что я дивизионный комиссар полиции! И в твоих, Бернар, словах о "бесконечно доверяющихся защите" - у тебя, у того, кому семейная жизнь ещё, дай-то Бог, предстоит, - проступило то же самое... Ну, а вы, Натали, по-моему - не знаю, сильно ли я преувеличу, - в определённой мере захвачены тем самым обаянием отчаянности, воздействие которого на женщин вы только что так по-женски - не забыв отметить это, - описали ... - он выжидающе замолчал...
  - Если честно, да, - ответила Симоне. - Он, конечно, убил спящих, но когда удар в спину предотвращается ударом в спину, в этом нет ничего бесчестного. Тем более когда таким способом предотвращается безмерно подлое убиение твоих беззащитных близких. А риск, на который он шёл, был страшен. Он ничего бы не смог сделать против этих пятерых, если бы хоть кто-то из них сторожил. Он шёл на очень вероятную гибель... Тут преступное смыкается и сочетается с жертвенным, понимаете?.. - Интересно подумать, - сказал Брюне, - а что было бы, если бы он, подслушав их разговор, всё-таки ринулся бы в полицию? Вы, господин комиссар, выйди он лично на вас, - сумели бы, обезвреживая это звено, сделать это так, чтобы перед бандитами инсценировать полную непричастность Винсена к их обнаружению и взятию? Чтобы вывести его и его семью из под мстительного прицела?.. - Думаю, что, к сожалению, нет, не сумел бы, - ответил Жозеф Менар. - Мы не знали бы, кто именно эти пятеро, кроме наименее значимого из них - этого 'рыбака' Бланшара, - не имели бы данных об их действиях в предшествующие дни, и у нас не было бы возможности убедительно разыграть версию, что группа сдана кем-то из них... И, пытаясь понять, почему их накрыли именно в ту ночь, когда они собрались там впятером, они остановились бы на мысли, что Винсен ещё в воскресенье утром сообщил о подозрительном сейфике, который переносил Бланшар, что именно ввиду этого за островком было начато наблюдение и что их поймали, как рыбу, заплывшую в специально расставленные сети. Логика поиска - с их стороны, - первопричины провала так или иначе указывала бы почти стопроцентно на Винсена. И он имел бы тогда, надо признать, все основания опасаться беспощадной мести.
  - Так, хорошо... ну а мог ли он предпринять что-то иное? - сказал программист. - Будь у него, скажем, револьвер или автомат... Отвезти жену и детей к своим родителям в гости, сочинив что-то, допустим, о том же электричестве, о том, что электрики придут, - потом, дескать, за вами заеду и привезу, - и устроить засаду в квартире, чтобы избежать 'превентивности', чтобы именно они были фактически и неоспоримо 'напавшими'...
  - Нет, и это совершенно не проходит, - возразил комиссар. - Начать с того, что даже если у него и был бы "ствол", и он им по-настоящему хорошо владел бы - что маловероятно для человека, служившего год, и далеко не в спецназе, - то и тогда, НЕ действуя превентивно, он погиб бы. Неоспоримо напавший - только тот, кто стреляет первым. А палить с порога, неприцельно, они не стали бы. Допустим, дверь не заперта, он кричит - входите; вошла бы, вероятно, Дюпон с двумя мужчинами, огляделись бы... И тогда - контурно два сценария. Либо он показался - а иначе как бы они выстрелили первые, по кому?.. И моментально получил пулю из револьвера с глушителем, а они потом засели в квартире, дожидаясь приезда жены с детьми, ничего не подозревающих... То есть он именно подставил бы свою семью - глупо и бездарно до мерзости!.. Либо он стреляет первый... ну, пусть кого-то убивает; остальные смываются и думают, что в квартире полицейская засада, - и резонно думают, потому что откуда бы им предполагать, что он такой отчаянный... Но тут всё та же самая ПРЕВЕНТИВНОСТЬ удара. На выстрел приезжает полиция, его хватают, он под судом; допустим, берут и кого-то из банды, но они стоят на том, что "только постращать хотели, а этот псих стрелять начал..." Он садится, а в глазах криминальной структуры он - "стукнувший", бандиты не очень-то верят, что он в полицию не заявлял, думают, что просто нервы не выдержали, начал стрелять раньше, чем велели... И над семьёй - всё та же угроза; и тут их жизни сломаны ещё более непоправимо, чем если бы просто отдаться под не стопроцентно эффективную защиту закона и бежать куда-то...
  
  - Не забудь - чтобы избавить семью от угрозы, он обязан был уничтожить всё звено, - вставил Клемен, обращаясь к программисту.
  - Да, согласен. Но я вот ещё о чём думаю, - перевёл разговор на другую тему Брюне. - Если бы у Винсена была тем вечером та самая ваша, господин комиссар, воображаемая кнопочка, и он нажал бы на неё, и не хуже, чем явочным порядком, укокошил бы всех пятерых... И, допустим, - не будем обсуждать, как бы это выявили, а именно допустим, - это его действие сумели бы доказать, его судили бы... Так вот, по-моему, суд отнёсся бы к этому иначе... К этому не знали бы даже, как подойти: то ли убийство, то ли нет. Не то что бросок пронесённого через перелесок и по воде сернокислотного снаряда. Тут-то убийство явное, как бы наглядно и выпукло прорисованное, что ли... За него дали бы, мне думается, куда больше, чем за кнопочку...
  - Ну, положим, - сказал Клемен, - нажатие на кнопочку было бы точечным, мгновенным действием, его можно было бы, скажем, объяснить аффектом: узнал, что замышляется против его семьи, а тут под рукой возможность обезопаситься, и он это импульсивно делает. А в реальном случае смягчающие обстоятельства те же - та же самая опасность, - но и отягчающие налицо: тщательно подготовленная акция, да ещё столь же тщательно продуманная легенда, включая эти звонки на студию, и на номер Дюпон, имитирующие то, что он якобы ничего ещё не знал, и эти его заходы на сайт телеканала и на "Google Maps", чтобы показать, что он думал туда ехать... Тут, понимаешь, целый ворох того, что свидетельствует об изощрённом планировании и заметании следов. Пусть не хладнокровном, но уж изощрённом-то по самый максимум.
  - А вот ты представь, - не сдавался Брюне, - не "волшебную" кнопочку, а некое психологическое оружие отдалённого или даже не столь уж отдалённого будущего. Эдакий излучатель телепатической энергии, улавливаемой с помощью электроники. Электронно-психологический "убиватель". Телепатическая "пушка" или ракета. Точнее, ракетно-пусковая психоэнергетическая установка, действующая на любом расстоянии, но, опять же, убивающая телепатическим путём. Только надо определить место поражения. Подключаем этот излучатель к компьютеру, или в нём самом - в излучателе, - интернет уже есть; через тот же "Google Maps" или GPS устанавливаем цель - вот этот самый островок; щёлк - и все, кто там находится, фатально и моментально откидывают лыжи...
  - Фантазёр ты, Брюне, - засмеялась Натали. - Ну что бы тебе роман фантастический не написать о таком - технотриллер, так это называется?..
  - А что, может, и напишу... Ну, так вот вам, ребята, и подготовочка, и использование самых изощрённых средств... Но такое - интересно, восприняли бы так же, как произошедший в реальности взрыв?..
  - Может быть, и восприняли бы практически так же, - раскурив сигару, подключился к разговору комиссар, - при условии, что суд сумел бы освоиться и с самим фактом существования такого оружия, и с тем, что это именно оружие, в буквальном смысле и в полной мере. Нам видится здесь нечто качественно иное только потому, что наше сознание ещё не адаптировалось к восприятию таких приборов как безусловного и стопроцентного оружия. Чем показался бы людям веке, скажем, в двенадцатом выстрел из ружья? Им трудно было бы преодолеть стереотип - "убивают мечом, копьём, ядом, но не громом из железной палки, это что-то другое..."
  - Но, так или иначе, вы, - сказала ему Натали, - ставя этот свой вопрос насчёт "правильности" поступка Винсена, имели в виду, безусловно, "правильность" не юридическую, а нравственную. Нравственно же... что на свете превыше императива 'близких спасают любой ценой?..
   - Но тогда, - откликнулся комиссар, - надо бы уточнить: от чего спасают, и насколько - всегда ли, - именно любой ценой? Винсен готовил снаряд против злодеев, желающих расправиться с его семьёй, - и только против них! А если бы дело обстояло иначе? Если бы он знал, что там, вместе с этими пятью, ещё кто-то, непричастный и невиновный? Каков был бы тогда императив?..
  - Ну... через такое... через такое не переступают, - тихо промолвила Натали. - Тогда бы ему оставалось одно: заявить... и спасаться от мести переездом куда-то... увы, то, о чём он говорил...
  - Не переступают - тоже смотря, знаешь ли, когда, - отозвался Клемен. - Если выродок собирается бросить в тебя гранату... или - ещё хлеще, - в тебя и твою семью... а сам окружил себя своими, тоже ни в чём не виновными, близкими, но и у тебя граната, и ты можешь бросить первый, - бросишь ведь не рассуждая!..
  - Однозначно, - поддержал Брюне. - Тут дилеммы нет. Но тут спасаешь и спасаешься от верной гибели, а не от того, чтобы, скажем, бежать куда-то и прятаться.
  - Мне сейчас выходить, - сказала Натали. - Рене, ты помнишь, где мне остановить?.. За этим перекрёстком; мне отсюда минуток пять до дома. Только не продолжайте без меня - тема интересная.
  Комиссар улыбнулся.
  - Не будем. Да мы в любом случае скоро доедем.
  - 27 -
  ВОСКРЕСЕНЬЕ, ЧЕРЕЗ ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ НЕДЕЛИ
  Был десятый час вечера. Андре и Луиза стояли вновь на том самом пустыре, на который они пришли, когда Винсен после отъезда полицейской бригады вернулся домой из аптеки... Уже третья неделя с тех пор... и сколько же раз прокрутились в сознании сверхскоростной фильмоплёнкой те немыслимые двое суток... Ужас услышанного из неотключённой телефонной трубки, и судороги обречённости, но потом - страшное решение. И тот вечер с детьми и Луизой, не знавшими, куда он бросится считанные часы спустя сквозь тьму... А потом Андре был один в ночи... подготовка снаряда, и машина, медленно - лишь бы не рвануло от сотрясения, - едущая ТУДА; и путь по лесным мхам со смертельной ношей... и шаги, тихо рассекавшие воду... и отчаянный бросок... и - пламя, истребившее ИХ... и он -достигший спасительного берега, чтобы очнуться, встать и поверить: свершено... И - бег к машине, а потом езда - домой... и Луиза, верная и бережная, выдержавшая и не позвонившая... встретившая, чтобы всё - до изнаночки, - принять и разделить... И день со звонками и разъездами, и Жаклин, возвестившая, что все пятеро уничтожены, и Мишель Рамбо, одаривший чеканным "Если кто грядёт по душу твою, то воздвигнись убить его"... А потом - дома... с семьёй, которую ТЕ... те, что уже не в числе живых, хотели уничтожить; и в ТЕ самые часы - игра в лесенки и змеи... и потом - ночь с Луизой, всё ещё трепещущей, так и не заснувшей... И утро, и путь вчетвером, и Париж с дворцами, парками и сластями; а потом - едущая домой машина, спящая Луиза, и предчувствие, что скоро ПРИДУТ... и в преддверии этого - обдумывание, оттачивание того, что надо будет говорить... И - телефонный звонок, и вечер... и эти четверо во главе с комиссаром... и чудная, преданная Луиза, чья поддержка ни на миг не ослабевала... И то заветное, данное комиссаром тогда, у аптеки, обещание, что без твёрдых улик не будет суда... И вновь - наедине с Луизой... и тогда тоже они стояли в обнимку здесь, на этом же самом пустыре.
  В первое, наступившее ещё через трое суток воскресенье они вдвоём пришли в главную городскую церковь. Не особенно вслушиваясь в проповедь, молча стояли рядом. Они сумели ощутить толику того умиротворения, которого жаждали. Но сколь ни пытались они вобрать душой нечто от той соборной благодати, о которой слышали с детства, - ни от стройной и величественной церковной музыки, ни от торжественно нисходящих на прихожан слов молитвы, ни от разноцветной россыпи витражей не черпали Андре и Луиза поддержки, хоть отдалённо сопоставимой с тою, которую дарили они друг другу. Дарили и ранее, и в те сверкнувшие краткой, но оставившей молнийный росчерк на всей их жизни грозою двое суток... Они стояли рядом, объединённые своей тайной и отделяемые ею от всех, кто был вокруг... Ею - и невозможностью исповеди. "Мы с тобой - птенцы, выпавшие из гнезда, Андре" - тронув его руку, на ушко прошептала Луиза, когда замолк орган... Да, только друг другу - и никому больше, - предстояло им отныне исповедоваться.
  А потом, в послеполуденные часы, они поехали к родителям Андре. Отец и мама ездили в Париж, к Полине, привезли оттуда Пьера и Жюстин; и был уютный вечер в кругу близких, и дети, успевшие соскучиться, весело и восторженно рассказывали про парк Астерикс, где был замечательный аттракцион с дельфинами, и Жюстин увлечённо перечисляла станции парижского метро, в линиях и узлах которого научилась неплохо ориентироваться... Был по большей части общий разговор, лёгкий, без сложных тем; и всё же от мамы не ускользнула некоторая перемена в сыне. Она улучила момент, попросила его зайти в спальню - якобы помочь уложить выстиранные простыни на верхнюю полку шкафа, - и сказала, пристально глядя ему в глаза: "Андре, ты что-то от нас скрываешь". Винсен, освоившийся за истекшие дни с необходимостью лгать, вздохнул и развёл руками: "Ну, теперь и ты, мама... что Полина, что ты... нет, серьёзно, она думала, что мы разводимся... слушай, ну имеет человек право устать, вымотаться?.." "Имеет, - ответила мама, - но тебе и раньше случалось уставать, и всё же ты никогда не вёл себя так. Ты то и дело замолкаешь надолго, как будто уходишь в себя..." Он всё-таки сумел выкрутиться: "Ну, если я иногда погружаюсь в себя, то... ты особенно знакомым-то не рассказывай... я над стихами сейчас думаю часто... я издаться хочу - у меня накопилось порядочно, ты ведь знаешь... и Луиза советует". Это отчасти - так ему, во всяком случае, показалось, - успокоило её...
  И воцарились будни - почти неправдоподобно тихие в свете испытанного. Опять собирать детей в школу, опять привычная работа, опять светлые семейные вечера. Вечера, после которых Андре и Луиза порой - уложив Пьера и оставив Жюстин у компьютера, с тем, чтобы заглядывала к малышу, - выходили вечером на полчаса погулять и перемолвиться о пережитом... Дома приходилось молчать о тайне, которую он делил с Луизой; для того, чтобы поговорить об ЭТОМ, им надо было находиться и наедине, и за пределами своих стен.
  Во второе воскресенье Винсен поехал на матч теннисной лиги. Жюстин, Пьер, Луиза и её родители, приехавшие, как было запланировано, сидели на трибунах. Ему выпало играть не с Форе, плохо берущим его подачи, а с малознакомым и довольно мощным соперником, который был - по всей видимости, из тактических соображений, - записан в своей команде вторым номером... У этого игрока хватало и быстроты, и меткости, и подачи он отбивал достаточно технично. Но Андре уже с первого сета почувствовал, что на этот раз ему играется удивительно спокойно; руки не подрагивали, и сердце не билось в учащённом ритме. Движения его были уверенны, его не страшил промах, он хотел выигрыша, не боясь поражения. Он отбоялся и отволновался сполна в ТУ ночь, и теперь каждой подаче, каждому приёму сопутствовала радостная мысль: я не крадусь со взрывчаткой по лесу или по воде, я рискую лишь ударить в сетку или в аут. И он действовал уверенно, ни капельки не нервничая, ему отлично удавались плоские удары низко над сеткой, и он выиграл со счётом три-один... Его спокойствие во время игры - не особенно присущее ему раньше, - удивило товарищей по команде. "Сумел настроиться, - сказал он им, - работаю над собой..."
  И опять будни, и прогулки с Луизой, и вечера с дочкой и сыном, на которых они оба украдкой смотрели подчас с восторженной нежностью, как глядят на сбывшееся чудо: они-то знали, от чего спасены их дети.
  И вот сегодня - очередное воскресенье, третье с той грозно-отчаянной ночи. И чувство благодарности за это чудо снова привело их в ту же самую церковь. На этот раз вместе с детьми; и Андре с Луизой, вновь слушая возвышающее душу, дающее радость причастности к древней и романтической традиции молитвенное пение, часто встречались глазами с Жюстин. С Жюстин, давно знавшей: папа и мама не во всём согласны с тем, чему учат её в школе.
  На вопрос комиссара о вере Винсен ответил правду: и он, и Луиза верили в Бога, чаяли в грядущем воскресения мёртвых и царствия небесного, принимали без скептицизма возможность сверхъестественного... Ещё до брака, только встречаясь, они часто говорили на религиозные темы; их влекло к этому, и они были очень близки друг другу по мироощущению. Их обоих ужасал грозящий чёрной пучиной небытия атеизм, отвращала мысль о случайности рождения человеческого и о зависимости происходящего от череды нанизываемых друг за дружкой на ось времени случайностей - порой безумно жутких и нелепых. Но страшило и иное: крест выбора меж дорогами, ни в одной из которых не было уверенности; и неизбежность страдания, и неотвратимость искушения... Им обоим казалось: лучше уж быть живой куклой, чьи не только движения, но и сами чувства предопределены доброй и бережной сверхсилой, нежели наделённым возможностью выбора, но не даром предвидения пловцом, которого швыряют в пасти неведомых ему хищников схлёстывающиеся между собой волны вероятностей... И в душе Андре уже очень давно колыхалось чувство крайнего ожесточения против самого факта наличия в мире зла. Он беспредельно ненавидел то, что порождало страдания, и считал, что нет "падшего ангела", а есть некое извечное, не Богом созданное, а противостоящее Ему чудище, что Бог добр, но не всесилен, что Он ратует против бездны мирового зла - и лишь уничтожив её, станет всемогущим не только по титулу, но и по сути...
  У Луизы не очень получалось - ненавидеть. Но и она не могла примирённо относиться к тому, что порождает зло... Защищённость была ей неизмеримо нужнее шанса взмыть в надзвёздные высоты; она тосковала по райскому саду и "королевству Беспроблемью". Впервые они разговорились на эти темы ещё в тот самый вечер, когда познакомились и когда Винсен увидел у неё книгу Хаксли. И эти размышления не переставали занимать их обоих. И им трудно было ощущать себя традиционно верующими - это едва ли совмещалось с отрицанием догмата о всемогуществе Божьем. И они ощущали, что получают намного больше поддержки друг от друга, нежели от образов и идей, чтимых, но не во всём близких.
  Тонко чувствующая, впечатлительная Жюстин, учившая в школе Писание, спрашивала их подчас, как же Бог - источник добра и милосердия, - карал людей казнями, как же Он устроил потоп, ввергнув и слабых, и маленьких в пучину, в которой они мучительно захлебнулись... Про потоп она спросила впервые ещё будучи в садике... скоро, наверное, и Пьер заговорит об этом... Можно было, конечно, ответить, что нам не постигнуть путей Божиих; и всё-таки уже в тот первый раз Луиза сказала ей: "Мы не знаем, доченька, и никто из людей не знает. Но, наверное, Он не мог тогда поступить иначе..." "Но Он же всё может, - промолвила девочка, - Он всё может и знает". 'Мы с мамой думаем, что не всё' - подключился Андре. Луиза добавила: 'Бог, наверное, не в силах был уничтожить зло так, чтобы людям не было при этом больно; ведь и сейчас ещё на свете много плохого... Он пока ещё не справился с этим, но мы должны помогать Ему победить'. Они видели - малышку смущает то, что воспитательница говорит одно, а родители другое, - и отец сказал: 'Понимаешь, Жюстин, люди думают по-разному, и это не мешает им верить в одного и того же Бога. Если бы Он хотел, чтобы все думали одинаково, то давно явился бы нам и объяснил бы всё...' Да, то был первый разговор с дочкой на эти темы - первый из многих. И много было такого, что тяготило её. Не так давно она спросила, как же это получается, что 'должно прийти соблазнам', губительным для малых сих... А буквально пять дней назад - и через две недели, соответственно, после ТОЙ ночи... да, именно в этот, последний вторник, - под воздействием школьных занятий по книге Бытия она опять заговорила о потопе, о Содоме с Гоморрой, о превращённой в соляной столп дочери Лота... И на этот раз ни Андре, ни Луиза - став более зрелыми и совсем недавно соприкоснувшись со страшным, - уже не стали пытаться что-то 'объяснять', а просто разделили с ней тягость остающегося без ответа вопрошания. Она уже в том почти подростковом возрасте, когда принимают спокойно тот факт, что любящие и любимые родители не обладают вселенским знанием и высшей мудростью; но зато она не одинока в своём страхе перед мировым злом и в своём недоуменном вопрошании - как же так, Боже?..
  Да, и она уже научилась жить, зная, что далеко не на все пронзающие душу вопросы можно узнать ответ в этой жизни...
  И, стоя рядом с близкими в церкви, Винсен подумал: "даже если бы нам довелось исповедоваться некоему священнику, на чьё молчание можно было бы положиться безусловно, то и он не дал бы нам исчерпывающего ответа - простится ли нам?.. И что он сказал бы? Он, быть может, уподобил бы меня евангельскому подъявшему меч... ибо, дескать, не нам, а лишь Богу отделять зёрна от плевел... да, зёрна от плевел, Луиза упомянула о них в разговоре с комиссаром... и лишь кесарю, а не нам, вершить земной суд и земную кару... Да, Богу Божие, кесарю кесарево, а малым сим - смиряться и уповать... и смиренно всходить на алтарь, коль суждено... "
  И вот теперь, в тот же день вечером, выйдя с Луизой пройтись, он поделился с нею этой мыслью. И она, в свою очередь, высказала то, что вызрело там же, в церкви, в её душе:
  - Понимаешь, Андре, мы, в глазах такого священника, выглядели бы согрешившими уже и раньше. Он сказал бы нам, что мы, взыскуя жизни без страданий и считая, что зло и тягостные испытания не от Бога, сотворили кумира из этого нашего уютного благополучия. Блаженны изгнанные за правду, сказал бы он; а мы не взяли на плечи свои крест изгнанности... или загнанности... бегства, скитальчества и опасности - для себя и для детей. И предпочли стать погубителями, а не жертвами, и не последовали пути Христа...
  - И всё это сказал бы, - ожесточённо прервал Андре, - человек, не знающий, что такое своя семья, семья, которую замыслили бы... Тут он внезапно остановился, захваченный другой мыслью - мыслью о том, насколько глубоко Луиза прониклась чувством причастности к его деянию, насколько разделяет с ним всё. Она говорит 'МЫ предпочли стать погубителями', она примеряет не только на него - на себя тоже, - слова исповедника; и разве могла бы она мысленно слышать такие слова, если бы не вчувствовалась в образ согрешившей?.. Да, она, в те страшные часы не знавшая ещё, где он и на что решился, - соучастница свершённого им. Ибо, сколь бы ни был он недоверчив по натуре, подсознательно - и осознав свой замысел, и по пути ТУДА, и пробираясь со смертоносным снарядом сквозь перелесок, и выйдя из-за стволов, приближаясь к тому проёму... и занося свою руку для броска... и мчась потом назад, - он был всё же непреложно уверен в ней, в том, что она никогда не предаст, не подставит, не покинет. Эта уверенность и дала ему силы... 'Она взрастила во мне защитника...' - Представь себе, - продолжал он после трёхсекундной паузы, - вымышленного священника, в чьи уста ты это вложила. Ведь у этого предполагаемого падре, наверное, не должно быть ни жены, ни детишек. Своих, льнущих к нему... именно от него чающих защиты!..
  -
  
  
  - Да, - промолвила Луиза, - и кто, пусть предстательствующий и провозвещающий, сможет судить об этом так, чтобы суждение его было убедительно... для нас, подвергшихся смертельной опасности? Сможет ли он дать нам не философское понимание, а... сопереживающее?
  - В том-то и дело, что, наверное, не сможет, Луиза! Скорее Жаклин сможет - у неё внучата, она за них боится... Я ещё Мишелю Рамбо тогда, в кафе, сказал, что только для одинокого, по-монашески одинокого человека все могут быть "ближними" - что облитая кислотой старуха, что её мучители... А если у тебя есть дорогие лично тебе люди, то - возьмёшь и убьёшь тех, кто... грядёт по их души!.. Воздвигнись убить! У них так и пишется, он мне процитировал... да я же тебе рассказал... Интересно, - уже спокойнее добавил Винсен, - а какие у них варианты объяснения мирового зла? Я его спрошу при случае. Мне, правда, думается - те же, что и у нас... Ну, и ещё то, что тебе твоя приятельница Адель говорила... но это тоже трудно принять...
  Адель Клейн, которую Луиза просила после той страшной ночи заменить её в среду, в послеполуденную смену, была из более или менее традиционной еврейской семьи. Она однажды рассказала Луизе, что в одном из иудейских философских течений есть притча, согласно которой душа человека сама возжелала страдания, чтобы не получить в дар, а заслужить блаженство в вечности... чтобы не остаться в младенческом состоянии, а достичь духовной взрослости.
  - Это тоже трудно принять, - повторил Андре, припоминая, что сказал Луизе ещё полгода назад, услышав от неё эту притчу. - Разве мы, повзрослев и физически, и духовно, стыдимся того, что получали в дар от своих родителей? И потом... скажем, "заслужить" - пускай; но разве мы мучаемся на работе, "заслуживая" свою зарплату? И если возделывать некий сад - вечный ли, земной ли, - то почему не в уюте и радости? Труд и страдание - не одно и то же...
  - Если только, - печально произнесла Луиза, - не иметь в виду труд самопостижения, о мучительности которого так много было сказано за все века... Претерпев, открываешь в себе нечто такое, чего раньше не знал. Другое дело, что нас никто не спрашивает - а хотим ли мы, чтобы это открылось... хотим ли узнать... Нас не спрашивают, а души наши взрезаются, чтобы тот самый "талант" не пропал, зарытый и не откопанный... Вскрывание души - это ведь и есть страдание, Андре...
  Винсен вспомнил слова комиссара в аптеке - слова о тех избегаемых человеком обстоятельствах, которые сами находят и постигают его. "И тогда, - мысленно воспроизвёл он слова Менара, - человек может обнаружить в себе некие силы и способности, о которых и знать не знал ранее и предпочёл бы не узнать никогда".
  - Вот именно, - подхватил он, - нас не спрашивают! И ладно бы ещё, если "талант" этот есть... Ну, а дети в когтях садистов... или просто, скажем, когда корабль тонет, и они кричат, погибая и не понимая, за что, ради чего! Это страшнее, Луиза, чем страдания Иисуса. Он-то ведь принял этот крест. Он - не жертва, которую бросили на алтарь, не объяснив за что... он был бойцом! И любой из святых, и вообще из тех, перед чьим самопожертвованием мы преклоняемся... они все - сознательно приняли свою участь как бой... - он не договорил, захваченный этой мыслью и одновременно желая подстеречь мелькающий силуэт ещё одной идеи, которая пока ещё не высветилась до конца в сознании.
  - Святой Себастьян, - промолвила Луиза, - Себастьян, не склонивший взгляда и не согнувшийся даже тогда, когда боль от впившихся стрел уже терзала его... Помнишь, мы с тобой альбом тогда смотрели?..
  - Ну конечно, - он живо представил себе картину Тициана в альбоме репродукций из Эрмитажа. Да, это было у неё дома, вскоре после знакомства; она окончила искусствоведческий факультет и хорошо знала живопись. - Вот именно, Себастьян... и ведь он, кажется, был воином... Он именно отдал себя на муку - сильный, знавший, что и зачем приемлет! А те, которых - даже не понимающих, что с ними делают, - швырнули в смерть, в удушье, в пламя... вот это - настоящие жертвы!.. И знаешь, - добавил он с неким вновь нахлынувшим ожесточением, нервно прикурив очередной раз, - они... они, Луиза, - куда более "агнцы", чем сам Иисус. ИХ мука - ужаснее, запредельнее...
  Луиза задержала его руку с пачкой сигарет, которую он хотел опустить в карман.
  - Дай мне одну, мне сейчас опять нужна твоя, без ментола... Слушай, а интересно, почему месяца нет - сейчас ведь ночи не безлунные... Андре, я не случайно упомянула Себастьяна. Он ОТдал себя на смерть, но никого не ПРЕдал тем самым, понимаешь... Он - имел на это право. А если бы перед его глазами повлекли на истязание тех, беззащитных, кричащих "за что"... или даже ещё и кричать это не научившихся... тогда, Андре... разве тогда мог бы он остаться не подъемлющим меч? Это прекрасно и нравственно, пока... пока НЕКОГО ПРЕДАВАТЬ! А тебе-то... нам-то с тобой - ЕСТЬ КОГО!
  - Вот оно, - восторженно прошептал он, именно не выкрикнул, а прошептал, словно нечто священное... - Эту мысль я пытался сейчас поймать, она крутилась где-то и не облекалась в слова... а ты сейчас - облекла!.. Бывает так, что остаться не подъявшим меч имеешь право только если предавать некого. И, выходит, иногда просто не можешь не взять на себя то, что, по всем учениям, лишь Богу позволено. Или это, или предательство...
  
  
  Они помолчали минуты полторы, и он добавил:
  - Но тогда приходится, видимо, расплачиваться за это всю жизнь тем, что уже никогда не сможешь почувствовать себя несмышлёным чадом, припадающим к стопам кого-то мудрого и знающего ответы. Мы не получим их, Луиза, ни у одного священника, мы с тобой и вправду... ты мне шепнула это ещё в тот раз... выпали из гнезда... Мы выпали из гнезда, где нам давали духовный корм... и должны сами научиться находить его... получается, что и в этом смысле у нас нет выхода...
  - Но мы будем возвращаться к гнезду, кружить над ним... правда, Андре? Оно взрастило нас... И они, - Луиза показала рукой на окна их дома, где спал Пьер и, наверное, листала фейсбук Жюстин, - они пускай не утрачивают надежды на то, что если не все, то многие ответы будут им даны в этой обители... Знаешь, мне кажется, что мы с тобой вкусили ещё один плод с древа познания; но не будем спешить давать его им... хоть и им, увы, недоступен мир из "Сна смешного человека"...
  Потом были ещё минут пять столь нужного для обоюдной поддержки молчания в обнимку в темноте пустыря.
  - Идём домой... идём к ним, - сказал Андре, увидев выплывающий из облака месяц и показав его Луизе.
  - 28 -
  ВТОРНИК, ЕЩЁ ЧЕРЕЗ ДВОЕ СУТОК
  Винсен вышел из аптеки и направился к стоявшей за углом машине, собираясь ехать домой. Три часа десять минут. Луиза минут пятнадцать назад звонила, она взяла Пьера из садика, они дома, и Жюстин тоже... Сразу домой, или, может... может, сначала в буфет поблизости... Он в эти недели несколько раз заходил туда - именно по вторникам и четвергам, когда уже в три заканчивал рабочий день, - желая что-то подытожить для себя, разобраться в своих помыслах и ощущениях.
  Здесь, в буфете, уединясь с горячим напитком и сигаретами, можно было мысленно скользить и кружиться, словно на коньках, по глади истекших суток и недель. Поколебавшись, он зашёл, заказал чай с мятой, прикурил, усевшись у окна...
  И опять звучит в душе этот позавчерашний разговор с Луизой... Мы вкусили ещё один плод с древа познания; ещё один... тот, первый, не был единственным, и сколько же их за всю историю! Сколько раз представали перед людьми мучительные нравственные вопросы, - столько, наверное, и этих плодов; и вот мы тоже изгнаны из рая спокойной жизни, из заводи тихого благоденствия; и вот мы выпали из гнезда, нам не быть больше птенцами-чадами, принимающими отпущение из священнических уст; может ли судить нас тот, кто не проплывал меж Сциллой и Харибдой?..
  Допивая чай, подумывая взять ещё одну чашку такого же, он услышал звонок мобильного телефона. Выхватил аппарат из кармана; номер незнакомый, но... что-то припоминалось Винсену в связи с этой комбинацией цифр; кажется, он записывал что-то подобное... или нет, ему записывали на листке, а он мельком глянул.
  - Алло, - сказал он тихо, приглушённо... и внезапно его осенило: да, точно, около трёх недель назад видел он эту комбинацию цифр... Неужели?.. Да, вот он опять, этот сильный, уверенно-властный голос:
  - Добрый день, господин Винсен. С вами говорит комиссар Менар.
  Ждал ли он этого звонка? Подсознательно ли чувствовал - должен этот человек вновь появиться в его жизни?.. Охватило волнение, но - не было бьющего под самое сердце страха: не приходит арестовывать, а звонит с того самого неофициального номера...
  - Да... я слушаю вас, - ответил тихо, но стараясь придать своему голосу уверенность.
  - Сейчас около половины четвёртого, - сказал комиссар. - Вы дома?
  - Нет, я заехал в буфет, собирался скоро домой...
  - Господин Винсен, вы ещё тогда говорили, что во вторник заканчиваете работу в три. Будет ли у вас время сейчас подъехать для разговора со мной в одно кафе в вашем же городе?
  - Да, - с некоторой даже радостью, которую не в силах был скрыть, быстро проговорил Андре. - Конечно, подъеду. Куда?..
  Кафе, названное комиссаром, он хорошо знал... Оно и подходило им обоим, там была удобная курительная зона. Винсен позвонил Луизе, сказал, что немножко задержится: "Всё в порядке, не волнуйся, мне тут в кафе надо переговорить с человеком. Потом расскажу, это, я думаю, и тебе интересно будет..." Она поверила, что всё в порядке, её вполне убедил в этом его тон - не удручённый, а скорее азартный. Минут десять, пока ехал, он ощущал душевный подъём вместо боязливой настороженности: сейчас, думалось ему, будет сказано нечто ключевое.
  Комиссар - разумеется, опять в гражданском, в сероватой футболке довольно простого покроя, - сидел за столиком в глубине зала, окутанный дымом от сигареты, за чашкой чёрного кофе. Винсену он показался на этот раз похожим на Жана Вальжана в одной из старых экранизаций.
  "Пожалуй, и я возьму турецкий кофе" - решил Андре.
  - Я закрыл ваше дело, Винсен, - сообщил комиссар негромко, просто и спокойно, глядя не на Андре, а чуть мимо. И, не дав собеседнику времени тем или иным образом отреагировать на услышанное, добавил: - Но поговорить нам с вами всё-таки нужно, и я уверен, что вам - нисколько не менее, чем мне. - Это было произнесено довольно медленно и значительно, как бы пропечатываясь и указывая - вот на что надо отвечать.
  И Винсен, под воздействием этой многозначительной фразы, внезапно сформулировал для себя исчерпывающе отчётливо: Жозеф Менар нужен ему, поскольку это ещё один человек, с которым можно говорить о ТОМ САМОМ. Радость, испытанная после первых слов комиссара, почти растворилась в волне этого осознания.
  - Да, - проговорил он, тщась справиться с дрожью в голосе. - Я много раз мысленно возвращался к тому разговору в аптеке. - Закурил, подозвал официантку: "Чашечку турецкого, пожалуйста...". Менар, подождав, пока он затянется пару раз, пока осядет и устоится услышанное, сказал, сопровождая свою речь ритмичным постукиванием пальцев по скатерти:
  - Мы уехали тогда в ночь, увозя с собой вашу тайну. - Он подчеркнул это слово и приподнял указательный палец левой руки, не позволяя прервать. - И с огромным интересом - не только профессиональным, но и личным, - обсуждали не только то, что стало нам фактически совершенно ясно, но и извечно остающиеся без ответа вопросы, которые высветило представшее перед нами. Даже на моей практике... а она длительна и содержательна, поверьте уж на слово... этот случай - самый сложный из всех. Самый сложный по своей, скажем так, фактуре, столь затейливо переплетающей две ткани - юридическую и нравственную. Да и только ли две?.. - Было очевидно, что комиссар многое заранее для себя сформулировал; и всё же у него не получалось совсем без корректирующих оговорок... - Так вот, ваш случай - парадоксален. До этого я не ожидал, что однажды закрою чьё-то дело, будучи уверен практически на сто процентов: этот кто-то - виновен!.. Да, господин Винсен, - он вновь поднял палец, всё ещё не давая вставить реплику, - и я, и те трое, с кем мы тогда приходили к вам, - мы все уверены: взрыв в лесу устроили именно вы, своими руками.
  Комиссар замолчал, сделал глубокую затяжку, отпил кофе, следя за реакцией Андре; но Винсен не был чрезмерно поражён его словами, а почувствовал отчасти даже успокоение: да, вот главное и сказано... Луиза тогда, на пустыре, была права: его отпускают с миром, зная, что он виновен... "И где же я читал о чём-то подобном?" - мелькнуло опять, как дома, три недели назад, после устроенной ему Менаром психологической ловушки, когда он чуть было не подтвердил, что ЗНАЛ о замысле тех пятерых... И вдруг он сказал - несколько неожиданно для самого себя, прежде чем возражать что-либо, - следуя неудержимому побуждению поделиться тем, что ощутил и подумал:
  - Знаете, когда вы уехали и я вернулся из аптеки, моя жена так и сказала мне. Сказала, что вы, наверное, склоняетесь к мысли о моей виновности, - Андре смягчил, не процитировал "они знают что это ты", - но не желаете нам зла. Отпускаете с миром, - закончил он чуть смущённо.
  - Ваша жена, - воодушевлённо, даже восхищённо кивнув, ответил комиссар, - замечательная женщина. Бесконечно любящая, тонкая, удивительно чувствующая каждую душевную струнку тех, кого любит. Она, конечно, не знала тогда, ночью, на что вы решились, куда бросились; но вы, мне кажется, и не решились бы на это, не будучи уверены в том, что она всецело поддержит вас, всегда будет с вами и никогда не предаст.
   'Да, именно это мне и подумалось позавчера...'
  - Да, я отпускаю вас с миром, - продолжал Жозеф Менар, - и ощущаю себя при этом кем-то вроде Илайджа Бейли. Вам знаком этот образ?
  - Ну конечно! - Винсен даже стукнул ладонью по краю стола. - Я-то сам всё думал, припоминал, где же это такой детектив... Ну конечно - космонитский цикл Азимова... Он там во всех трёх случаях не карает... ну, правда, там в третьем случае вообще робот, а во втором женщина, с которой он потом... но он, так или иначе, не карает... и не выдаёт... фактически содеявших.
  Комиссар наблюдал с интересом эту его реакцию.
  - И для отпускаемого с миром, - сказал он через пару секунд, - отпустивший становится подобен священнику, отчасти ответственному за его душу. Вот почему я так уверен, что вам нужна эта встреча со мной. И когда я спросил - помните, у вас дома, - верите ли вы в Бога, то имел в виду не только то, что вам есть Кого благодарить за избавление от опасности. Нет, мне уже тогда просматривались контуры произошедшего, и уже тогда я по-человечески сочувствовал вам и вашей жене, думая, что вы останетесь наедине со своей тайной... И уже тогда предвидел, что нам ещё предстоит разговор об этом. Разговор, которому вы будете рады, ибо он содержит в себе нечто от исповеди.
  "Он другими словами выражает то, что я сам подумал: он нужен мне, поскольку он ЗНАЕТ..."
  - Но как же быть, - вздохнув, сказал Андре, - если я всё-таки не делал этого? Я ещё в тот раз признал, что ждал вашего прихода и что имеются причины связывать меня с этим убийством. Да, этот взрыв для нашей семьи был спасительнее, чем для кого бы то ни было... Ищи, как говорится, того, кому... И я достаточно квалифицированный химик, и к тому же у меня довольно хорошо оборудованная лаборатория. Все дороги ведут в Рим... Но ведь всё это - косвенные обстоятельства, и вы сами не находите ничего уличающего... И как же тогда объяснить...
  - Постойте минутку, - прервал комиссар, опять делая движение вверх указательным пальцем, свойственное ему, когда он хотел тем или иным образом проконтролировать ход разговора. - То, что якобы нельзя объяснить, а на деле, по-моему, объяснить-то можно, но нельзя доказать, - очень интригующий момент. Давайте о нём чуть позже: он красиво впишется в тот анализ, который я вам предлагаю провести вместе...
  "Почему ЯКОБЫ нельзя объяснить? - подумал Винсен. - Неужели он догадался о том, откуда я ЗНАЛ о замысле этих пятерых... и о том, где они?.."
  - Я профессиональный юрист, - продолжал Менар, - и сумею выстроить звенья этого анализа лучше вас... Далее, я, разумеется, не ожидаю, что вы сознаетесь. И сразу соглашусь: да, улик против вас нет, и есть логическое звено, которое даже многие улики перевесило бы - исключая самые явные... Поэтому вы, и представ перед судом, не были бы признаны виновным; поэтому мы сидим здесь, а не в следственном кабинете. Но я уверен - вам крайне интересно то, что я думаю.
  - Исключительно интересно, - подтвердил Винсен.
  - Ну, а если так, то я сейчас изображу вам восьмиаспектную матрицу произошедшего. Почти такую же я нарисовал и своим ребятам, и они отлично разобрались... Почти - потому что сам я, если честно, усмотрел семь аспектов, восьмой мне подсказали.
  Комиссар вынул из кармана тонкий блокнот, выдернул лист.
  - Восьмиаспектную матрицу? - переспросил Андре. - Но ведь слагаемых должно быть три: умысел, действие, результат...
  - Я не о том. Вы имеете в виду юридически значимые компоненты преступления. - Комиссар отложил листок в сторону, - Это, кстати, не совсем точно: термин "умысел" здесь не подходит. И не слагаемых, а скорее сомножителей, поскольку отсутствие любого из них обращает в ноль всё построение.
  - Но почему? Ведь если, скажем, авария... которую кто-то устроил по неосторожности, недосмотру, или в пьяном виде... намерения нет, но есть вина... Хотя... да, точно, вы же сказали, что "умысел" - неправильное определение...
  - В том-то и дело. Более верной формулировкой будет - не "умысел", а "личностный фактор, позволивший тому, что случилось, произойти". Если человек сел за руль, будучи нетрезв, или превысил скорость, или не проверил тормоза, он будет наказан - ибо проявил безответственность. Но футболист, пушечный удар которого привёл к смерти вратаря, - было такое совсем недавно, кажется, в Румынии, - этот футболист не виновен ни в чём. Тут роковое стечение обстоятельств, и ничего более.
  - Да, действительно... - Винсена увлекла тема, и он спросил: - Ну, а результат? Ведь даже если покушение не удалось, то есть этот сомножитель равен нулю, тот, кто его совершил, всё же сядет... А, впрочем... конечно, всё ясно, - тут же сообразил он. - Отрицательный результат - это не ноль, это тоже результат, верно?.. Сам выстрел... и, допустим, испуг того, кто был на мушке, ну, и так далее - всё это относится к категории результатов, верно?..
  - Совершенно верно, вы очень быстро схватываете принцип. Видите ли, если бы, допустим, хрестоматийный Раскольников подошёл со спрятанным - под чем он там его прятал, - топором к двери этой процентщицы, но её не оказалось бы дома, то ряд действий - второй сомножитель, - был бы налицо. Но не было бы нанесённого удара, который, замыкая цепочку действий, в то же время - по сюжету, который мы знаем, - явился их итогом и как бы "прирос" к результату, стал его частью. Математически тут не разделишь, но ведь суть вам ясна. Не будь старушки дома - и всё обнулилось бы для тех, кто, допустим, даже следил бы за ним и понимал бы, что он хотел сделать. Даже для тех, кто обыскал бы его и обнаружил бы, допустим, план действий на бумаге. Он мог бы заявить, что сочинял роман, а подкравшись с топором к той квартире, хотел прочувствовать состояние убийцы, чтобы живее и ярче описать... И всё! Его могли бы осудить разве что за кражу топора, но не за попытку убийства.
  "Но что же всё-таки он хочет мне показать?" - подумал Винсен. Опять стало немного тревожно на душе: сейчас будет переход к разговору о конкретных моментах того, что содеял он сам...
  Комиссар остановил проходившую официантку, попросил ещё кофе.
  - А теперь, - сказал он, - я нарисую вам ту самую матрицу. Она условно изображает не компоненты преступления, - комиссар взглянул на Андре, желая уловить его реакцию на это слово. Но Винсен если и вздрогнул, то малозаметно; да и кто - даже ни в чём не повинный, - не вздрогнет, зная, что его считают преступником. - Это схема сочетания обстоятельств и наблюдений, дающих в своей совокупности правдоподобную модель, согласно которой именно ВЫ уничтожили находившихся ночью в этой хибаре на островке.
  Он, быстро начертив конфигурацию линий, протянул листок Винсену.
 &nb - Попробуйте сначала разобраться сами; там, где не сможете, - я поясню.
  - Здесь не хватает одной стороны, - заметил Андре. - Но, наверное, это и есть то логическое звено, которое вы упомянули... необъяснимое... или недоказуемое?..
  - Да. Но всё же сначала - что означают, по-вашему, эти отрезки? Длина - вы, наверное, поняли, - символизирует степень значимости отображаемого аспекта. Аспекты же - это обстоятельства, а также - наблюдения и впечатления. Наши. Чем их больше, тем, естественно, лучше для модели. Постарайтесь мысленно поставить себя... ну, скажем, на моё место... и прикинуть - что могло броситься мне в глаза. Не спешите, подумайте хорошенько.
  Винсен, опять прикурив, склонился над листком. "Обстоятельства и наблюдения... Два параллельных горизонтальных отрезка, нижний чуть побольше; левые края соединены почти вертикальным, длиной он, пожалуй, равен верхнему... наклон очень невелик... они "сшиваются" в узловой точке, посередине, пятью более коротенькими... И справа - пустота... это не четырёхугольник, не замкнутая и законченная фигура, а лишь ломаная линия. Да, конечно, замкнуть нельзя... это и есть логическое звено, о котором он упомянул: я не мог ЗНАТЬ... И с тремя большими линиями, кажется, всё ясно... Но вот маленькие, связующие - что бы они означали... Впрочем, две-то из них, пожалуй... да, наверное, так... Ну, а остальные три?.."
  Он несколько раз "успокаивающе" покачнул раскрытую ладонь левой руки над листком, как бы заверяя и комиссара, и самого себя - скоро продолжу и додумаю... Потом сказал:
  - Ваши самые значимые аспекты - те, о которых я уже и сам говорил. Самое главное - та самая спасительность случившегося именно для нас: иными словами - то, что именно мне можно приписать очевидный мотив. Затем - второе по значимости, - то, что я, химик и провизор, располагающий хорошо оснащённой лабораторией, имел возможность изготовить взрывчатый снаряд. Наконец, третье: то, что я часть ночи провёл именно там, в аптеке, где находится лаборатория. Всё это образует контуры вашей модели. Потом - эти "сшивающие" отрезки, те, что поменьше... Наверное, один из них, - он глянул мельком на правую руку, уже зажившую, - то, что я именно той ночью врезался кистью в дерево. Вы думаете, что споткнуться было куда вероятнее в лесу, нежели около дома...
  - Ещё вероятнее, - заметил комиссар, остановив его лёгким взмахом ладони, - что вас сбила с ног ударная волна, когда вы, бросив снаряд, рванулись к берегу. Конечно, теоретически можно и споткнуться... но сколько раз в жизни вы вообще спотыкались, да так, чтобы получить при этом ощутимую травму? Вы молодой здоровый человек, да ещё к тому же и с очень хорошей координацией, если играете в настольный теннис... Вероятность сами понимаете к чему стремится...
  - Да, но маловероятные вещи иногда случаются, - возразил Винсен взволнованным тоном, который прорывался несмотря на все его усилия скрыть нервозность. - Взять хотя бы то, что я роковым образом увидел тогда эту криминальную упаковку... Насколько правдоподобным выглядит такой просчёт со стороны террористической банды? Но факт, что он был допущен.
  - Верно, господин Винсен. Но то, что некое отдельное маловероятное событие всё-таки произошло и стало достоверностью, не повышает вероятности чего-то иного, столь же мало ожидаемого. Тут ведь нет обусловленности одного другим - вероятности независимы... Но давайте дальше; пока вы интерпретируете мою матрицу совершенно правильно.
  "Что же мне делать, чтобы держаться спокойнее? - подумал Андре. - Почему я так волнуюсь, я же не перед судом, он же закрыл моё дело..."
  - Дальше, - он сделал паузу, чтобы тщательно погасить сигарету, - дальше ваши наблюдения за мной самим, за моим состоянием... Вы тогда, в аптеке, сказали, что я... выгляжу очень сильно мобилизовавшимся... Но как же не мобилизоваться в такой ситуации?.. Да, и вот что ещё, - осенило его, - это утреннее мытьё машины ... вы, наверное, считаете, что я спешил ликвидировать возможные уличающие следы... может быть, даже думаете, что я специально припарковался там, где её обсыпало... И что мне, спрашивается, делать, чтобы опровергнуть это мнение?
  - Вам не надо делать ничего, - сказал Менар довольно дружелюбно и отбил ритмичную дробь несколькими пальцами по столу. - Мы не в суде, - добавил он, как будто прочитав мысль, которою Винсен только что успокаивал себя, - тем более, что и там ни одно из этих косвенных соображений юридической силы не имело бы... Да, пока вы истолковываете схему не хуже моей команды... Но остались ещё два аспекта; в чём же они, по-вашему, заключаются?
  - Тут мне надо будет подумать. Но сначала, - решился Андре, - сначала вот что... Вы и сами, в принципе, это здесь изобразили, это и есть помянутое вами десять минут назад "логическое звено". Всю конструкцию подламывает и полностью опрокидывает этот разъём сбоку...
  Он увидел, что комиссар опять приподнял было руку, чтобы прервать его, но миг спустя раздумал и кивнул - "договаривайте..."
   - Ведь для того, чтобы убить этих пятерых, - продолжал Андре, - я должен был не только точно знать об их замысле против нас! Даже если условно допустить, что я убил "на всякий случай", - даже и тогда, чтобы сделать это, я должен был бы ещё и знать, где они находятся!.. Причём все, впятером!.. Рассудите сами... это убийство имело бы смысл для меня только при условии уверенности, что я тем самым уничтожаю ВСЕХ, кто может иметь причины желать нашей гибели... кто информирован о том, что я видел этот сейфик... И скажите, откуда же я знал, что они там, в лесу, а не в квартире какой-то или в отеле? Все, а не только, предположим, этот "рыбак"... Что не останется никого, кто захочет мстить - направленно нам!.. Ведь если бы хоть часть из них осталась в живых, то я не ликвидировал бы этой акцией опасность, а наоборот - навлёк бы на себя тогда месть ещё более неотвратимую, чем за обращение в полицию!.. Разве не так?.. Ну, и кто бы, спрашивается, мог дать мне указание, где и когда я застану всю эту группировку? Кто... кроме них самих?.. - Он заставил себя усмехнуться, замолчал, ожидая реакции...
  - Я согласен с каждым словом, господин Винсен, - кивнул комиссар. - Кроме них самих - некому. Но в том-то и дело, что именно они сами вам об этом и рассказали.
  - Но... как же?.. - Винсен вдруг ощутил сильнейший страх: неужели сейчас его собеседник предъявит ему версию того самого прослушивания, когда он сидел, обмирая от ужаса, и внимал голосам решивших уничтожить его семью?.. "Мы не в суде... и это же недоказуемо..." - мысленно успокоил он себя снова.
  - Здесь мы действуем методом исключения, - сказал комиссар академически выдержанным тоном, поставил локти на стол, сцепил ладони и водрузил голову на образованный руками треугольник. - По дороге от вас, в машине, мы решили эту загадку... один из нас - не я лично, - нашёл решение. Так вот, вы не могли получить эту информацию о своих врагах иначе, нежели по телефону. И - получили её! Вы спросите - как? Да, конечно, и здесь тоже случилось очень маловероятное, но вам, Винсен, удалось, не отключившись после одного из двух разговоров с этой женщиной, ещё раз - сверх той встречи в лесу, - узнать то, во что вас посвящать никоим образом не собирались. Вы, затаившись с трубкой у уха, услышали то, что обсуждалось этими пятью, и в ходе их разговора вам открылась та самая совокупность обстоятельств, знание которой и обусловило ваш план действий.
  Менар умолк, пристально, хотя и не жёстко, а всё так же дружелюбно глядя на Винсена. "Да, они всё поняли... это логическая задача, они же все умные люди... и он ещё тогда во время моего разговора с воспитательницей хотел, наверное, посмотреть, положу ли я трубку не проверив... и Луиза же мне взглядом просигналила... ну что ж, в конце концов, он же это не для суда, а... из профессионального самолюбия... да, это тоже Луиза сказала, на пустыре..."
  - Вот что вы предполагаете, - стараясь говорить как бы задумчиво, сказал Андре. - Но разве такое не ещё куда менее правдоподобно, чем падение человека с хорошей координацией на ровном месте и без вихря от взрыва? Я имею в виду - не только то, что не отключилось и что какие-то голоса, допустим, доносились, а то, что при этом ещё и хорошо слышно было, и что они, как будто специально на свою погибель, выболтали в эти минуты все детали... как будто нарочно, чтобы я смог уяснить, скажем так, "диспозицию"... Неужели вы считаете это возможным?
  - Да, - мягко, но вкладывая в свой голос непререкаемую убеждённость, ответил Жозеф Менар. - Я повторяю, тут произошло нечто очень маловероятное, но это замыкает "матрицу", очень согласованную и "стянутую" во всех остальных своих аспектах. И опять же, я, разумеется, не передам дело в суд. Во-первых, потому, что юридических оснований нет: формально вас ничто не уличает, для суда же нужны не логические соображения, побуждающие подозревать, а строгие доказательства. Далее, во-вторых... впрочем, знаете что, - комиссар внезапно осёкся, что вообще не было ему свойственно, - давайте-ка отложим это... Мне, если честно, самому не ясно, что тут "во-первых", а что "во-вторых"... К этому лучше вернуться позже; а сейчас - к чему всё-таки, на ваш взгляд, относятся два ещё не истолкованных вами отрезка моей фигуры?..
  "Вот всё и раскрыто, - подумал Винсен, ощущая, однако, что накатившая тревога схлынула; услышанные им слова, совлёкшие завесу, обнажившие канву произошедшего, дали ему ещё несколько глотков умиротворения; и он на миг представил себе, как будет рассказывать об этом Луизе... - Да, вот сидит передо мной человек, сумевший дознаться, раскрыть мою тайну; но я не внушаю ему ужаса, он доброжелателен; разве так говорил бы он с настоящим злодеем?.." В этом обнажении тайного было нечто от сверкнувшей молнии, но молнии, назначение которой - блеснуть и осветить, а не покарать... "Да, мою тайну раскрыли, но меня отпускают... и не с проклятиями, как злодея, а именно с миром..."
  - 29 -
  Ему стоило большого эмоционального усилия вынырнуть из этих мыслей. Он достал очередную сигарету, сделал знак официантке: - Пожалуйста, горячего шоколада... - Потом ответил комиссару с несколько печальной ноткой:
  - Матрица очень складная, и, в принципе... она, конечно, очень, скажем так, "шита на меня" - и что уж тут поделать... А эти оставшиеся аспекты... это же, наверное, не то, что я увёз детей... это же не зависит от того, убивал я или нет... я предвидел, что будет расследование, а их же я, так или иначе, должен оберегать от тревог и сложностей...
  - Нет, нет, господин Винсен, дело не в этом.
  - И, наверное, не в том, что я утром те эксперименты в аптеке провёл?
  - Нет. Конечно, это наводит на мысль, что вы таким путём уничтожали следы работы над своим снарядом; но наш программист, Брюне, удостоверился, что вы и в самом деле пишете подчас на химические форумы, а значит - экспериментируете. Ну, и рано утром, на свежую голову, наверное, лучше всего. То есть это довольно естественный для вас и, возможно, часто повторяющийся образ действий; это не тянет на отдельный аспект.
  - Но тогда это, наверное, ещё нечто личностное, - полувопросительно сказал Винсен, - наряду с той моей мобилизованностью, которую вы отметили...
  "Может быть, они уловили что-то в словах и действиях Луизы? - подумал он. - Ей ведь показалось - и, по-видимому, правильно, - что та женщина... Натали... наблюдала за ней..."
  - Вот это уже теплее, - одобрил комиссар. И опять - рассыпчато-дробное постукивание пальцев по столу...
  - Если это что-то касающееся моей жены, - решившись, проговорил Андре, - то и она, конечно же, в те дни была на пределе душевных сил; ну, так она же знала ситуацию, я ей рассказал... Она показалась вам, наверное, столь же мобилизовавшейся; но может ли это быть отдельным... компонентом, аспектом, как бы ни называть?..
  Менар покрутил в руке зажигалку, поставил стоймя. И сказал - с некоторым пафосом, склонность к которому у него иногда прорывалась:
  - Не может. И давайте-ка я сам раскрою вам, в чём дело. Некоторые моменты можно увидеть, пожалуй, только со стороны. Так вот... многим людям приходится иной раз привести все свои душевные силы в полную готовность. Она нужна как для схватки, так и для бегства; как для того, чтобы стоически претерпеть муки, так и для того, чтобы впервые выступить перед публикой. Но мобилизуются люди в каждом случае по-своему. Вы и мадам Луиза в тот вечер были бойцами, защищавшими крепость. Она сигналила вам, предупреждала вас: она - вас, поскольку ваш участок был эпицентром приступа, который надо было отбить... Предупреждала и взглядом, и словом. "Осторожно, сбоку ещё одна приставная лестница... отпрянь, в тебя целится стрелок...оглянись, сзади латник с мечом..." - вот о чём взывали то и дело её глаза и реплики, которым вы столь безошибочно внимали.
  Эти красивые средневековые образы очередной раз обнадёжили и обрадовали Андре. Его собеседник не стал бы прилагать их к тем, чьё деяние внушало бы ему омерзение и ужас. Эти сравнения - ещё один признак того, что он отчасти сопереживает...
  - Так не вели бы себя люди, у которых нет общей тайны, - продолжал комиссар. - У вас она была, и вы защищали свой замок. И чувствовалось: вы успели заранее обсудить всё, что поддавалось обсуждению. Сталкиваясь же с чем-то непредвиденным, действовали со "сверхслаженностью" тех, кому некуда отступать.
  - Красиво, - сказал Винсен, не поясняя, что именно он считает красивым: сам ход рассуждений или метафорическую картину. - Но мы же и в самом деле, так или иначе, защищались, мы не скрывали этого. И к тому же мы действительно очень многое с Луизой обсудили... да я же и рассказывал вам о той ночи... И мы в самом деле понимаем друг друга с полувзгляда, и нам ещё как была нужна эта слаженность... Да, мы с ней, конечно же, защищались. Во-первых, от страшной для нас возможности огласки... во-вторых же... а разве не бывает судебных ошибок? И я ведь понимал, что могу быть заподозрен, и сам ещё тогда говорил вам об этом... И в таком положении разве не будешь опасаться неверных движений, высказываний?.. Иными словами - мы вели себя тогда как будто были в осаде, это верно... но должно ли то, о чём вы говорите, непременно наводить на мысль о... преступной тайне?..
  Комиссар несколько раз кивнул, слушая это, помедлил секунд десять, крутя ещё не зажжённую сигарету, и ответил менее решительным, более колеблющимся тоном, чем было ему обычно присуще:
  - Знаете, господин Винсен, то, что вы сказали, очень верно, и я, пожалуй, соглашусь: эти наблюдения сами по себе не могут считаться серьёзным аспектом, сколько-нибудь подкрепляющим версию вашей... виновности. - Андре заметил эту запинку-паузу перед завершающим словом. - Да, получается одним стягивающим звеном меньше... Всё это может что-то значить только в сочетании... в сочетании с моментом, на который вы сами не укажете: для вас он органичен и, повидимому, сам собой разумеется... А вот моя сотрудница мадам Симоне - она аналитик, умеет многое подмечать и к тому же видит происходящее женскими глазами, - обратила внимание на то, как говорила с вами и смотрела на вас ваша жена. На её взглядах и словах почила печать того, что присуще женщинам с незапамятных времён и доныне - независимо от степени культурного развития. И в бронзовом веке у полудикарского очага, и теперь, в эпоху космических полётов и компьютеров, и когда наши потомки, может быть, покорят Галактику, женщину всегда упоённо захватывала и будет захватывать отчаянная решимость, если её проявит находящийся с нею рядом мужчина. Конечно, ваша Луиза любила вас и без этого, любовь не заслуживается... Но в данном случае вы, перейдя красную черту дозволенного ради того, чтобы защитить её и детей, обрели некую особую власть над нею. Власть, которой она - цитирую мадам Симоне, - "восторженно покоряется". Вы, наверное, даже не осознаёте сами, сколь часто звучало и у вас, и у неё, что вы ей то или иное "велите" или "запрещаете". И это, разумеется, не оговаривалось между вами, и нет тут, я уверен, ничего специально "принижающего" - этот стиль, крайне нетипичный в современных образованных семьях, вызван к жизни самой ситуацией. Так мне кажется. Вы - опять цитирую нашу Натали, - предстали перед вашей женой в ипостаси защитника, и в её поведении чувствовалось: она захвачена обаянием этого.
  "Она сама вырастила во мне защитника..." - вновь подумал Андре. Речь комиссара укрепила в нём чувство уверенности: его отпускают с миром. "Этот человек дружелюбно разговаривает со мной и достраивает свою матрицу теми впечатлениями, в которых не может быть - уж ему ли не понимать, - ничего уличающего... Ему просто страшно интересно... И до чего же он прав - мне нужен, очень нужен этот разговор!.. И до чего же хороший напиток этот горячий шоколад, так долго не остывающий, - его как будто на такие случаи и придумали!.."
  Он, раздумывая, опустил глаза, чуть помедлил...
  - Понимаете, - заговорил он через несколько секунд, - тут мне лично... если бы я мысленно поставил себя на ваше место, - трудно было бы определить, вызвано ли то, что вы описываете, неким совершённым реально поступком... или это скорее женское чаяние, что тот, кто рядом, защитит... ну, и желание находиться под защитой... а если так, то и под властью... это, наверное, неразделимо... И потом, именно я, так или иначе, принимал все решения... Иными словами - обязательно ли я должен быть убийцей, чтобы между нами в течение всех тех двух суток сильнейшего стресса воцарился тот самый... стиль?..
  - Да, конечно, тут ничего однозначно не установишь, - неожиданно легко согласился с ним комиссар. - Всё это очень интуитивно, но в картину - или в модель, - органично вписывается. - Он опять закурил и, Винсену показалось, чуть улыбнулся - и улыбка эта, и всё выражение его лица были такими, как бывает у человека, выполнившего свою задачу. "Ему важно было показать мне: он ЗНАЕТ..."
  - Но как же всё-таки получается, - сказал Андре, испытывая искренний интерес, - что вы инкриминируете мне это убийство и между тем сидите со мной, не ужасаясь тому, что, с вашей точки зрения, на душе у человека, сидящего напротив?..
  Комиссар опять отстучал по столу пальцами некий то ли вальс, то ли марш - как делал часто, готовясь произнести вескую фразу. Затем сказал просто, без пафоса: - Я ведь ещё в начале разговора назвал ваш случай парадоксальным. Я уверен, что вы сами в чисто нравственном плане считаете содеянное вами не более порочным, нежели то, что делает солдат, бросая гранату в танк противника и отправляя на тот свет несколько человек. Или пуская под откос поезд и убивая множество людей. В том числе, может быть, вполне нормальных, хороших людей, а не тех, кто планировал назавтра убить его семью... Я уверен, - повторил комиссар, - что вы рассуждаете именно так.
  Тут Жозеф Менар замолчал, явно ожидая реплики собеседника... "То же самое и Луиза мне говорила, - подумал Андре. - Те же образы..."
  - А между тем, - быстро и довольно уверенно отреагировал он, - если бы я и в самом деле совершил то, что вы предполагаете, и против меня имелись бы улики, я сел бы... И надолго... Это был бы самосуд, пятикратное убийство - разве не так? Даже, наверное, если бы я нажал на ту воображаемую "кнопочку".
  - Сели бы, господин Винсен, и надолго, - кивнув, подтвердил комиссар. - Учитывая смягчающие обстоятельства, - лет на десять, наверное. Даже если бы просто нажали на "кнопочку", и было бы доказано, что этим действием вы сознательно прервали несколько жизней. Он сделал приподнятой ладонью знак - 'подождите отвечать', - и, выдержав показавшуюся Андре несколько торжественной 'паузу', продолжил медленно и чеканно: - И сели бы вы - за дело. Отпуская вас в сложившихся обстоятельствах с миром, я вас при этом - вы должны это знать, - не оправдываю. Да, конечно, вы спасали своих близких от смертельной опасности, которая сопровождала бы их всегда; от вынужденного бегства куда-то, чтобы там прятаться... Да, конечно, это разбило бы, искалечило бы жизнь любимых вами людей и вашу собственную, это был бы действительно кошмар... Но во имя того, чтобы уберечь свою семью от риска гибели и от тягот сломанного быта, вы не остановились перед убийством пяти человек. Скажите, мысленно поставив себя на место судьи, - вы сами оправдали бы содеявшего такое?
  - - На место судьи? - переспросил Андре. - В этой роли я чувствовал бы себя, наверное, крайне неуютно, поскольку передо мной маячил бы вопрос - а что бы сделал в такой ситуации я сам... и смею ли я судить?.. А кроме того - я должен был бы тогда, получается, карать именем того самого закона, который не сумел бы эффективно защитить, - вы помните, это ваши собственные слова... И тем самым - фактически подставил бы целую семью под возможную месть... потому что следственные материалы были бы... и даже если бы суд при закрытых дверях, многие узнали бы... ну, вы понимаете...
  - Да, - опять спокойно, без пафоса, признал комиссар. Неторопливо прикурил и несколько цинично сказал: - "Эффективной защитой" в данном случае явился бы только расстрел всех пятерых, пока они не успели бы связаться с кем-то ещё.
  Винсен очень эмоционально взмахнул рукой, чуть не плеснув горячим шоколадом на скатерть...
   - В том-то и дело! Если... если вообразить человека, реально совершившего то, что вы приписываете мне, то он, получается, избрал то единственное, что могло обезопасить его семью! И не должен ли был бы тогда закон оправдать его - невзирая на то, что он свершил самосуд?.. Хотя... я понимаю, это наивно: для закона жизни этих пятерых не менее ценны, нежели жизни его родных... или моих, или чьих бы то ни было... Вы скажете, что этот человек взвесил души ближних и дальних на своих субъективных весах...
  Он замолк, ожидая реакции комиссара, но тот сказал, сделав "одобряющее" движение указательным пальцем:
  - По-моему, лучше вы продолжайте, а я не буду вас прерывать. Мне очень интересен ход ваших мыслей, и вам самому будет жалко, если вы не выстроите эту цепочку самостоятельно...
  - Хорошо, - кивнул Винсен, - я продолжу... Те солдаты, которых вы упомянули, - действовали по приказу государства, а значит - по закону, поскольку государство - субъект законодательства. А этот человек - прибегнув к личным весам, установил тем самым свой личный "закон" - близкие превыше всего, - и повёл "войну" от своего имени и своей волей... И это поставится ему в вину. Но как же тогда быть с тем, что... в конце концов, разве человек для закона, а не закон для человека?.. - Здесь он увидел, что Жозеф Менар высоко поднял тот самый указательный палец и сделал им резкое движение, как бы подтверждающее - "это очень принципиальный момент". - Но судьи ответили бы, что закон - не для человека, а для общества. Что закон нацелен на благо статистического большинства... и не в состоянии гарантировать каждому отдельному человеку, что он будет всегда пребывать в этом большинстве... что он никогда не окажется в обстоятельствах, в которых законопослушание явится для него пагубным. Что он не окажется перед выбором между двумя... между Харибдой и Сциллой... Один путь - покориться и стать жертвой... в нашем случае - дичью, вынужденной всю жизнь трепетать перед местью структур, у которых сверхцепкие и сверхдлинные руки... и близких своих обречь на ту же участь!.. Другой - пойти на самосуд!.. Начать ту самую личную войну! ЗНАЯ - подчеркнул Андре, - точно зная, что убивает он - тех, кто грядёт по души любимых им... Я ВАШУ модель рассматриваю... и я, как бы то ни было, прочувствовал ситуацию... вы же считаете, что я точно знал, так ведь, господин комиссар?..
  - Так, - ответил Менар. - Вы и прочувствовали ситуацию, и рассуждаете абсолютно точно. Да, закон, как бы жестоко это ни звучало, по самой природе своей не может существовать без... - здесь он очередной раз утратил свойственную ему уверенность, замялся и, с трудом подыскивая слова, повторил: - Не может существовать, не допуская иной раз чьей-то безвинной беды... да, увы, безвинной беды или даже гибели... Представьте, что на вас напал бы тёмной ночью некто, и начал бы садистски избивать вас... избивать голыми руками, но у него железные мускулы, он неизмеримо сильнее вас... и вы, допустим, выхватив револьвер, убили бы его... что было бы дальше?
  - Меня осудили бы за превышение мер необходимой самообороны, - сказал Винсен.
  - Именно так. Осудили бы, несмотря на справедливые аргументы, которые вы привели бы. Да, иначе он изувечил, а может быть, и убил бы вас - даже без оружия; да, вы защитились единственно возможным способом; и всё же вас признали бы виновным. Со смягчающими обстоятельствами, но - виновным. Ибо закон не может позволить себе ни гибкости, ни "текучести", чтобы подстроиться под конкретный случай или под характеристики конкретного человека; скажем, тот, кто не владеет приёмами рукопашного боя, - имеет право стрелять... Вы оказались бы, по сути дела, жертвой этого принципа - не превышать допустимых мер самообороны; но благодаря тому же самому принципу во множестве других случаев - вероятно, менее крайних, - люди не решатся выстрелить... И будет количественный выигрыш - одна жертва вместо многих... Закон обязан быть "твёрдым" и единым для всех, иначе он не был бы законом. Отсюда и необходимость... нет, - опять запнувшись, поправился комиссар, - нет, скорее неизбежность, неотвратимость этих самых безвинных жертв...
  Они помолчали приблизительно полминуты. - Ещё горячего шоколада, пожалуйста, - попросил Винсен проходившую мимо официантку.
  - Это выражение "грядёт по души" - откуда оно? - полюбопытствовал комиссар. - Что-то библейское, наверное?
  - Древнеиудейская цитата. Полностью так: "Если кто грядёт по душу твою, то воздвигнись убить его". Я её от знакомого журналиста слышал. Это в одной из их старинных антологий, содержащих нравственные поучения. Кстати, - внезапно Андре осенило, и он, в восторге от пришедшей мысли, подбросив озорным движением несколько сахарных пакетиков, подставил ладони и поймал все до единого, - кстати, на иудейские темы... Знаете, ведь был случай, когда человека, свершившего самосуд, оправдали. И не где-нибудь в диких странах - в парижском суде... - Он остановился на секунду...
  - Что вы имеете в виду, господин Винсен? - спросил комиссар с живым интересом.
  - Это было в двадцатые годы, между двумя мировыми войнами. Судили человека по фамилии Шварцбард - он прямо на одной из улиц Парижа, на глазах множества людей, застрелил некоего Пертульски... нет, кажется, Пильтурски... - Винсен увидел, что комиссар сделал рукой движение, означающее - "а, всё ясно..." и в то же время указывающее на какую-то неточность... Но Менар спустя секунду кивнул - "продолжайте"... - Этот убитый был... не президентом, это по-другому называлось ... ну, так или иначе, правителем независимой Украины после распада Российской империи; солдаты его армии и банды националистов пролили очень много крови, особенно же свирепым было массовое избиение евреев - погибших были десятки тысяч...Мне это именно в связи с иудейской фразой и вспомнилось... И Пильтурски поощрял резню - или, во всяком случае, не попытался сделать ничего, чтобы ей воспрепятствовать... Потом он был разбит войсками коммунистической России, но успел бежать и оказался - не знаю, сразу ли, - в Париже. Тут он и был выслежен этим Шварцбардом, у которого была убита семья - кажется, больше десяти человек... Выслежен и застрелен средь бела дня; ну, а Шварцбард, убив его, не стал никуда убегать, а демонстративно закурил, ожидая полиции... Так вот, был длительный процесс, и французский суд присяжных оправдал его!.. Оправдал человека, отомстившего - самовольно, но был ли у него иной выход, - за своих близких и соплеменников...
  - Имя этого застреленного, - деловито уточнил комиссар, - Петлюра. Симон Петлюра. Но, так или иначе, - да, человек, взявший закон в свои руки, был в данном случае признан невиновным; вы сумели дать пример того, что такое возможно. Причём Шварцбард - не единственный и даже не первый. Несколькими годами ранее армянин по фамилии Тейлирян застрелил в Германии Талаат-пашу - одного из инициаторов и вдохновителей геноцида армян в Турции. И немецкий суд оправдал его, хотя, надо отметить, частично потому, что он якобы находился тогда в состоянии "временного помрачения рассудка". Шварцбарду же ничто подобное не приписывалось, и, тем не менее, его тоже не осудили... Но, как бы то ни было, сам закон в этих случаях как бы ужаснулся огромности злодеяний. И масштаб зверств перевесил ту чашу, на которой был принцип кары за самосуд. Оправдательными приговорами Тейлиряну и Шварцбарду сам закон, содрогнувшись перед тем, за что они мстили, по сути дела постановил: в убиениях столь массового характера есть нечто от гибели мира...
  - А отомстивший за одну погубленную или искалеченную жизнь... или, скажем, за несколько, - он был бы признан преступником, - сказал Андре - Несмотря на то, что каждая жизнь - бесконечная ценность. И на то, что для него те, за кого он отомстил, были сутью и смыслом всего... целым миром... отнятым, рухнувшим, убиенным...
  Менар вздохнул, покачал головой и чуть наклонился, допивая свой кофе, уже успевший остыть.
  - Возьму, пожалуй, ещё чашечку... Да, господин Винсен, так, к сожалению, и есть. Количественные масштабы играют роль, и месть за отдельную, личную - даже невообразимо страшную, - трагедию считается менее оправданной, чем отмщение за то, что ударило по сотням тысяч... То, что вы назвали личными весами, отодвигается законом в сторону. Это жестоко, но что можно было бы предложить взамен? Признание правомерности личных оценок, основанных на том, насколько дороги мне, вам или ещё кому-то те или иные люди - как бы ни были они невинны и беззащитны, - привело бы к нескончаемой череде вендетт, каждая из которых зарождалась бы на почве чьей-то ненависти. Иногда, конечно, справедливой, но подчас - и, боюсь, не реже, - обусловленной корыстью или больным самолюбием... Иными словами, наш закон действительно подчас, можно сказать, обрекает на заклание отдельных людей, попавших в капкан дикого стечения обстоятельств... Но с точки зрения интересов большинства и общества в целом это - "Сцилла". Иной же вариант был бы "Харибдой", поскольку жизнь превратилась бы в повседневный кромешный ад для всех.
  Он помедлил пару секунд и добавил:
  - И к тому же самое печальное знаете что? То, что даже те два оправдания мстителей за массовые истребления - даже они всё же не предотвратили Гитлера... И если бы закон и в тех двух случаях остался твёрдым и незыблемым - иными словами, если бы этих двух людей приговорили к тюремным срокам, - думаете ли вы, что тогда кошмар нацизма был бы ещё страшнее?..
  - Не думаю, - честно ответил Винсен. - Да и вообще месть если и играет иногда сдерживающую роль, то не реже, наверное, наоборот, разжигает встречные мстительные порывы. Основной смысл мести, по-моему, - не острастка, а... как бы выразиться... месть имеет метафизическое значение...
  - Поясните, господин Винсен, - попросил комиссар.
  Андре сделал глубокую затяжку, подвигал пальцами левой руки, мысленно обкатывая формулировку...
  - Если за невинно убиенных взыскивается, то тем самым утверждается: они - не пешки, сбитые и вышедшие из игры; нет, они не только живы для вечности, но и продолжают, хоть и незримо, присутствовать в мире живых.
  И почти без перерыва он внезапно сказал:
  - Но вот что ещё мне сейчас подумалось... То, что предотвращает злодеяние, - если предотвратить возможно, - разве не ещё намного более оправдано, чем отмщение за зло уже свершившееся, за то, чему, воспрепятствовать не удалось?
  - Вы возвращаетесь к нашей с вами "кнопочке"? - спросил комиссар.
  - Да, к ней. Если бы, допустим, взрыв этой лачуги на островке и в самом деле произвёл я - зная, ЧТО они собирались сделать с моими близкими, - разве был бы я виновнее этих Шварцбарда и Тейлиряна? Они, конечно, отомстили за убийства невинных людей... но ведь и моя семья никому не делала зла!.. Вы скажете - они отомстили за великое множество жертв? Да, но не вернули тем самым к жизни ни одну... Я же - согласно этой вашей модели, - именно предотвратил! Не допустил, чтобы ни в чём не повинные люди оказались дичью, мишенью... И почему же это должно быть более... подсудным? Разве предотвращение не важнее самой мести?..
  - Важнее в житейском смысле, - многозначительным тоном ответил Жозеф Менар, - но не в метафизическом... и вы сами только что сумели очень точно сформулировать, почему... И не в юридическом, ибо приговорить можно только за то, что уже состоялось. Понимаете, здесь за кадром вновь просматривается тот же самый принцип: закон даёт человеку довольно высокий шанс на защищённость но - увы, - не гарантию. И в силу своей подзаконности человек - опять-таки, увы, - МОЖЕТ оказаться обречённым на заклание, очутиться на алтаре... Под ножами жрецов, самозванных и беспощадных... Или на то, чтобы - пользуясь вашей метафорой, - стать дичью. Вы - хоть и никогда в том не признаетесь, - не смирились с этим, а, образно выражаясь, опрокинули алтарь на жрецов и погребли под ним их самих...
  Опять помолчали с минуту...
  - Господин комиссар, - тихо и медленно, всё ещё пребывая под впечатлением от услышанного, проговорил Винсен. - Вы сказали, что не передаёте моё дело в суд по двум причинам, первая из которых - отсутствие формальных оснований... улик... Ну, а вторая?.. Та, о которой вы отложили разговор со словами, что вам не ясно, во-вторых это или во-первых... Ну, а сейчас вы откроете мне её?..
  - Да, - ответил комиссар тоном, в котором прозвучал оттенок доверительности. - Да, я открою вам эту вторую причину. Повторю уже сказанное - я отпускаю вас с миром, но не 'оправдываю'. И всё же есть тут ещё одно - и очень принципиальное 'но'. Понимаете, я тоже очень прочувствовал вашу ситуацию. Настолько, что могу признаться вам в том же, в чём признались друг другу мы все, четверо, обсуждая ваш случай по пути от вас тогда, вечером... Так вот - подобно вам, любой из нас тоже очень тяготился бы в этом случае ролью судьи. Ибо ни один из нас не уверен, что будучи на вашем месте и имея под рукой "кнопочку", не нажал бы на неё.
  Эти слова прозвучали тем более ошеломляюще, что были произнесены без малейшего пафоса. Андре, от неожиданности чуть не выронив почти докуренную сигарету, быстро взглянул собеседнику в глаза и понял - тот не провоцирует, а говорит совершенно искренне. "Ему тоже хочется быть откровенным, - подумал Винсен. - Он обсуждал это со своими помощниками, и каждый из них мысленно представил самого себя перед подобным выбором... И они тоже, значит, отчасти вкусили ещё один плод с древа познания... разделили его со мной и с Луизой..."
  - Получается, что я тоже нужен вам, - сказал он. - Поскольку я... и моя жена - мы единственные люди "со стороны", с которыми вы можете позволить себе такую откровенность...
  - Наверное, так, господин Винсен. Сейчас мы расплатимся и разъедемся - мне пора, и вас ждут дома... Но этот разговор действительно был нужен и вам, и мне.
  - 30 -
  Они вновь сидели в гостиной вчетвером. Было четверть девятого. Сейчас минута в минуту три недели с ТОГО звонка, подумал Андре Винсен. Да, три недели... "И вот мы здесь, мы никуда не бежим, мы скоро будем вновь пить чай с брусникой... И Пьер вновь рисует что-то прямо за большим столом - увлёкшись, азартно и старательно... В тот вечер он нарисовал экскаватор... Ну, а сейчас?.." - Что ты рисуешь, сынок?
  - Самолёт в небе. Вот, смотри, папа, - небо тёмно-синее, и тучи закрашу серым... это будет вечер... ой, жалко, я луну забыл...
  - Бывают безлунные вечера, - успокоила его Луиза, доставая из серванта конфетницу и переглянувшись с Андре - им обоим вспомнился сейчас позавчерашний вечер, когда она, во время разговора на пустыре, удивилась, почему не видно луны. - А если хочешь, нарисуй месяц отдельно, раскрась, вырежь и наклей.
  - Нет, мама, ладно, пусть будет безлунный. А звёздочки я золотыми блёстками из тюбика сделаю.
  - Вот отлично, что напомнил, - отозвалась Жюстин, доделывавшая математику за журнальным столиком у торшера. - Оставь мне немножко этих блёсток - я обложку для сочинения хочу украсить... я вам завтра дам прочитать всё, я почти закончила, - добавила она, взглянув на родителей.
  - А обложку тебе тогда надо будет сделать из чёрной бристольской бумаги, - сказала Луиза. - У нас есть. Очень красиво будет - звёзды на чёрном фоне.
  Из нескольких предложенных в школе тем для сочинения Жюстин выбрала ту, что давно занимала её - "Встретимся ли мы когда-нибудь с инопланетянами?" Она часто шарила в интернете, разыскивая форумы об этом, но находила или поверхностные пикировки по горячим следам космических боевиков, или научные дискуссии, чересчур сложные для десятилетней девочки. А теперь ей хотелось высказаться самой. Придя домой полторы недели назад, она рассказала родителям о задании, и отец сказал, что не советует искать идеи ни на каких сайтах. "Интереснее всего получится, если ты не перескажешь чьи-то чужие мысли - или даже не чужие, а мои или мамины, - а напишешь то, что самой тебе чувствуется и думается". И она поступила именно так. И позавчера, когда они вчетвером вернулись из церкви, показала шесть уже написанных ломким, ещё достаточно детским, но с женственными закруглениями почерком страниц. И было там много о том, что не верится, будто бы летают над нами чьи-то чужие "тарелки"; что, если есть где-то чужие миры, то, наверное, сами люди когда-нибудь найдут их, и жители этих миров будут восхищённо учиться у мудрых, могущественных и отважных детей Земли, создавших звездолёты и компьютеры. И были там строчки, поразившие Андре и Луизу. "А иногда мне кажется, что в космосе мы встретимся не с чужими и непохожими на нас созданиями, а с героями прочитанных нами книжек..." Винсен подумал, прочитав это, что она, очень возможно, запомнила слова, которые он сам сказал года два назад в гостях: "Может быть, космос - это развёртка нашего прошлого и будущего... и наших фантазий..." Да, она очень восприимчива, написанное же ею даже ещё содержательнее, чем он и Луиза ожидали... А орфографические ошибки - ну и что же, мы исправим... пусть это будет самой большой неприятностью...
  - А мы в садике играем в войну с пришельцами, - сказал Пьер, слышавший в эти дни разговоры о сочинении, которое пишет сестра. Ставим кегли двух цветов - это две армии, наша и инопланетная, - и сбиваем дротиком-прилипалкой... Папа, слушай, а есть игра такая компьютерная - там битвы в космосе... купи мне, а?..
  - Много таких игр, сынок. Хорошо, мы съездим скоро в игротеку, там рядом магазин, заодно и купим.
  - В игротеку? Вот здорово!.. Папа, я с тобой хочу сыграть там в настольный хоккей... Жалко, ты в прошлый раз не ездил. Жюстин совсем слабо играет, с ней неинтересно. - Пьер любил иногда "подколоть" старшую сестру.
  - Ну уж, неинтересно, - отозвалась Жюстин, оторвавшись от тетрадки. - То-то ты там за мной хвостиком бегал - "давай поиграем..."
  - Бегал, - честно признался братишка, - мне не с кем там больше было играть. Мальчики большие не хотели, а мама вообще по шайбе не попадает...
  - Что поделать, мама у тебя не из чемпионского теста, - улыбнулась Луиза.
  - Это что, хоккей на скользящей поверхности? Я-то с удовольствием буду играть, только держись, - с мальчишеским задором сказал Андре.
  "В игротеку поедем, - подумал он, - в ту, в которую ездила с ними Луиза в то воскресное утро, когда я увидел Бланшара... Как будто круг замыкается...". Он опять встретился с Луизой взглядами - её, кажется, будоражат те же мысли.
  Вернувшись домой после разговора с комиссаром, он незаметно для детей вложил ей в руку листок, на котором написал ещё в машине, подъехав: "Я встретился с Жозефом Менаром. Ты всё мне сказала правильно после их отъезда. Он знает, что это я, но отпускает с миром, он закрыл дело. Разговор был исключительно интересный, я тебе подробно расскажу, когда выйдем вечером". Улучив момент, Луиза шепнула ему: "Представь себе, я так и подумала, слыша твой взволнованно-приподнятый тон, когда ты позвонил и сказал, что задержишься..."
  - Папа, проверишь задачки? - Жюстин подсела, развернула тетрадку. - Тут в одной странный ответ получается. Дробь, да ещё и... громоздкая такая, видишь... и надо ещё десятичной дробью выразить, и написано - не больше трёх знаков после запятой. Значит, в крайнем случае тысячными, а у меня... смотри, что выходит...
  - Так, давай разбираться. - Он нашёл в книжке текст задачи. - "Из городов A и B одновременно выехали навстречу друг другу два поезда. Один движется быстрее и прибудет в пункт назначения за восемь часов, второй будет ехать десять часов. Какую часть расстояния между городами преодолеют они оба, вместе взятые, через час после выезда? Ответ выразить не более чем трёхзначной десятичной дробью и процентами".
  - Да, и с процентами я тоже запуталась... - с досадой махнула рукой девочка.
  - Подожди, не расстраивайся, доченька... "Сбылось, сбылось то, о чём я мечтал: ТОГДА был не последний раз. Круг замкнулся, опять вторник, вечер, и я - о, блаженство! - опять проверяю её уроки..." - Он пробежал глазами написанное ею в тетради. - Да, правильно, одна восьмая плюс одна десятая... восемнадцать восьмидесятых... - Ощутил удовольствие, опять отчасти самолюбиво-ребяческое, - на этот раз оттого, что быстро понял, в чём дело. - Хорошо, но... подумай, Жюстин, что ты здесь не доделала.
  - Но папа, смотри, тысяча не делится на восемьдесят. Двенадцать с половиной выходит. Потом я десять тысяч поделила, тогда - сто двадцать пять. Но ведь тогда будут десятитысячные, это четыре знака.
  В школе, где училась Жюстин, просили не пользоваться калькулятором при выполнении домашних заданий, и она научилась считать в столбик очень внимательно и точно. Но от неё пока ещё иногда ускользал смысл некоторых числовых операций.
  - На восемьдесят тысяча не делится, - согласился отец. - А если на сорок? Посмотри ещё раз на свои восемнадцать восьмидесятых - во что их можно превратить?
  - Ах вот оно что! - Девочка хлопнула в ладоши. - Я же сократить, как всегда, забыла!
  - Ничего, научишься, - ободряюще заметил Пьер. - Мне мадам Дюран тоже говорит всё время, что я не сокращаю. Промежутки между цифрами и буквами, когда мы пишем по образцу.
  - Малыш, не отвлекай её, - тихонько попросила Луиза.
  - Это же будет... девять сороковых, правда? - обрадовалась Жюстин. - Так, делю на сорок... да, папа, двадцать пять. А теперь умножаю двадцать пять на девять... всё, двести двадцать пять, правильно? Двести двадцать пять тысячных...
  - Молодец. Вот видишь, всё получилось, - сказал Андре. - Ну, и, наконец, что там у нас с процентами?
  - Да это теперь уже легче лёгкого. Двадцать два с половиной процента. Всё, закончила математику, - дочка побежала в свою комнату, положила тетрадку и задачник в школьную сумку, вернулась с другим учебником, бухнулась на мягкий диван рядом с Луизой, сбросила тапочки, закинула ноги на подлокотник. - Мама, а ты английский проверь... Вот рассказ, и прямо в книжке надо вписать ответы на вопросы... я карандашом написала - если что-то не так, скажи, я сотру и исправлю...
  Луиза посмотрела. - Ой, чудесная, остроумная вещица... она мне знакома, я когда-то слышала её, или читала... точно не припоминаю. Ну, Жюстин, расскажи своими словами - о чём там? Андре, Пьер, слушайте, это и большим, и маленьким интересно!..
  - Правда... папа, Пьер, послушайте! Знатная леди пригласила известного музыканта, чтобы он дал концерт ей и её гостям. А перед этим ему подали ужин, но не в парадной столовой, а в комнате для слуг. Он поужинал со слугами, а потом сказал им - "А сейчас, друзья мои, послушайте музыку". И сыграл им, и они были в восторге... А когда хозяйка позвала его играть в зале, он ответил - "Леди, я уже дал сегодня свой концерт. С кем я сижу за столом, перед теми и выступаю".
  - Вот это да! - расхохотался маленький Пьер. - Ну и проучил он её! Молодец, так и надо...
  - Да, - согласился Андре, - действительно проучил. Луиза, тебе эта притча, наверное, потому знакома, что ты сама в школе её проходила. У нас она была, я точно помню, а программа вряд ли отличалась... Ну, а что там за вопросы?
  - Сейчас, подожди минутку, - Луиза склонилось над дочкиной тетрадкой. - Так... всё правильно... очень хорошо ты пишешь, доченька... дай-ка я тебе только отмечу, где сдвоенные гласные... и "two" - это "два", а "тоже" - смотри, вот так пишется... Но как же ты замечательно на всё ответила! Андре, там сначала более простые вопросы, а потом надо ответить, какова мораль этой притчи, и она пишет: "Если хочешь получить от человека лучшее, что он может дать, - покажи ему, что уважаешь его и не считаешь ниже себя".
  - Но знаете, о чём я подумала? - сказала Жюстин. - Что должны были чувствовать эти слуги? Он играл им только потому, что те лорды и леди не пригласили его за свой стол. Но он никогда не предпочёл бы их, и не приехал бы специально для них. И сам ужин в их компании был ему обиден. И они, наверное, понимали это... - Она не договорила, остановилась, выжидающе глядя на родителей.
  - Но они же заведомо не считали себя равными тем, перед кем он по плану должен был выступать, - ответил ей Андре. - Для них само собой разумелось, что они не сядут за стол со знатными особами и что не для них будет звучать музыка. И концерт, данный им, был для них приятной неожиданностью.
  - Сюрпризом, - вставил Пьер, которому рассказ очень понравился.
  - Точно, сынок, именно сюрпризом...
  - Видите, - сказала Луиза, - иногда людям, которые не слишком высоко сами себя ставят, легче и приятнее жить. У них меньше причин обижаться. И они не ожидают, что любое их желание немедленно исполнится.
  - А тем, кто этого ожидает, очень тяжело, - задумчиво произнесла Жюстин и затем оживлённо потеребила рукав Луизы: - ... Мама, слушай... в этой "Дюймовочке" из подборки русских мультиков, что мы не так давно смотрели, - там в конце... папа, Пьер, вы тоже, я думаю, помните... там этот принц, ну, или король эльфов, когда просит её стать его женой, то говорит - "если откажете, я умру от горя"... и чуть не падает без сознания...
  - Да, - вклинился Пьер, - и тут же сразу упал... Надо было хоть ответа дождаться прежде чем в обморок...
  - ... Вот-вот. А он прямо "ах, умираю!", - продолжала девочка, - и пришёл в себя только потому, что она к нему бросилась - "Я согласна!" Он привык получать всё, что хочет, и на меньшее не согласен; и такому эльфу должно быть намного обиднее, чем другим, если ему в чём-то, допустим, откажут... Но мне почему-то кажется, что, не будь он таким, он ей не понравился бы...
  "До чего же это метко и тонко..." - подумал Андре. И сказал вслух: - Понимаешь, Жюстин, не будь он капризным, своевольным и нетерпимым к возможности отказа, он занимал бы позицию слуги, а не принца... Он был бы тогда, положим, разумнее и взрослее, но что-то от обаяния - непоправимо утратилось бы.
  - Наверное, - тихо и тоже очень задумчиво промолвила Луиза. - Знаешь, наверное, вы оба правы... Действительно, в том, чтобы не примиряться с чем-то "не самым-самым", есть то обаяние, которое не способны излучать согласные на "меньшее".
  "И я тоже хотел самого-самого, и именно поэтому властно и нетерпимо сжал твою руку в день первой нашей встречи... запрещая, уже тогда запрещая тебе танец с другим... хотя нечего было и запрещать, ты и сама не хотела..." Он подумал сейчас, что тоже хотел самого-самого. Ему вспомнилось, что однажды, месяца через три после знакомства, они, гуляя, разговорились о том, что было бы, не познакомься они на той свадьбе... Они оба склонялись к мысли о том, что предназначенные друг другу люди так или иначе встречаются; и всё же Андре не удержался и спросил Луизу - хотя и полусерьёзно, но с затаённым беспокойством: "Ну, а если бы тебе встретился этот самый... ну, знаешь - принц на белом коне?.." А она шаловливо взбила ему волосы на макушке и весело ответила: "Если бы я встретила принца на белом коне, то сказала бы ему: ваше высочество, у вас очень красивый белый конь; и какой же вы молодец, что так ловко держитесь в седле и скачете, - а я вот боюсь высоты..." И они оба чуть не покатились со смеху...
  
  'Ты тоже хотел самого-самого - и ценность жизней и благополучия тех, кто дорог тебе, поставил выше всех законов...' - сверкнуло сейчас в его сознании обнажённым мечом ангела у врат утраченного рая...
  
  Тогда они с Луизой рассмеялись, а теперь... Замечательный, светлый, уютный вечер, - подумал Андре, - и всё же... Нет, это 'всё же' должно остаться - пока есть такая возможность, - между нами двумя... Сумеем ли мы оберечь наших детей от этой ноши? Кто знает?.. Но пока... пока пусть если не для нас, то для них всё будет как было раньше...
  - Давайте пить чай, - сказал он. - Жюстин, ты же закончила свои уроки... А в игротеку можно уже завтра... а, Луиза? У тебя же утренняя смена, а я чуть раньше с работы уйду - и поедем... Что скажете, ребята?.. - Ура! - закричал Пьер. - И обязательно в хоккей, папа... возьми паспорт, там, когда шайбу берут, надо документ оставить... Мама, вытащи шоколадные шарики с этим... Моторсом... - С Моцартом, - прыснула Жюстин. - И я тоже моцарткугель хочу...
   Андре вышел на пять минут на балкон сделать несколько затяжек. Луиза, улучив момент, когда дети отвлеклись, зашла и шепнула ему, отведя прядку волос, на ушко - почти неслышно, как заведено было у них в эти недели, когда надо было, находясь дома, коснуться ТАЙНОГО: - Я ещё не знаю подробностей твоего разговора с комиссаром, ты мне их потом расскажешь... Но во мне живёт надежда, что когда-нибудь нам будет возвещено отпущение...
  
  - Я тоже отчаянно надеюсь, хочу надеяться на это, - сказал Андре. Но затем добавил медленно и печально: - При том, что... понимаешь, жить так же, как жили раньше, мы, наверное, уже никогда не сможем. Мы непоправимо и необратимо причастились страшного. Этот чудесный вечер - не возврат к тому, что было.
  - Но такие вечера, - промолвила она, - будут светить нам приветными огоньками в пути - даже если путь этот будет уже иным, нежели до той ночи... И мне - поверь, Андре, - словно бы слышится сейчас утешающий голос: 'Не погубит душу тот, кто спасает любимых!..'
  Он прижал её к себе... то ли прижал, то ли ухватился за неё - сообщницу и утешительницу, - чтобы не кануть в те чёрные глуби, с которыми довелось им обоим соприкоснуться.
   - И мне нечто подобное тоже ощущалось, но не облеклось в слова... может быть, не успело облечься... и улечься... А уляжется ли это вообще когда-нибудь в наших душах? Закон, самосуд, возмездие... грядущего по душу любимых твоих - воздвигнись убить... И мы никогда не сможем исповедоваться... -
  - Не сможем, - откликнулась Луиза. - Мы с тобой вкусили ещё один плод познания, и тайну свою нам предстоит хранить всю жизнь. И всё же... знаешь что ещё мне сейчас послышалось - слетело в душу и прозвучало в ней?.. Слово 'самосуд', что бы там ни было, придумано людьми, а любовь к близким - придумана Богом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"