Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

"Стрела на излете". Часть первая. Главы 1-15

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда король вернется, наступит золотой век. Прошли первые пять лет - золото оказалось с кровавым отливом.

  1
   - Из Ойстахэ пришел обоз с налогами за прошлый год, - министр старательно не замечал, как наместница зябко кутает плечи в ажурный пуховой платок.
   - На этот раз всего три месяца опоздания, как любезно с его стороны. В прошлом году мы ждали дольше, - поселившееся в ее голосе равнодушие сначала пугало его, потом злило, теперь он уже привык, - что вы предприняли?
   Министр пожал плечами:
   - Я известил его сиятельство, что в этом году тренировочные лагеря для новобранцев будут размещены в Ойстахэ, и предложил обсудить с расходы с военачальником Тейвором, - наместница слабо усмехнулась, но он был рад увидеть даже тень улыбки на ее бледных губах.
   Герцогу Ойстахэ придется раскошелиться - лагеря для новобранцев каждый год размещались в новой провинции, и лорды всеми силами стремились передоверить эту высокую честь соседу, так как на хозяина земель возлагали все расходы по содержанию войск, империя оплачивала только жалованье наставникам.
   Старый Лис платил налоги по старинке, данью, хотя взять с Ойстахэ особо было нечего, и наместница не раз предлагала герцогу перейти на звонкую монету. Пока по деревням собирали зерно, а в городах - товары, хитрый герцог успевал прокрутить деньги и собрать навар, не говоря уже о взятках. Министр усмехнулся - на каждый рыжий хвост найдется свой капкан. Новобранцев будут тренировать в Ойстахэ до тех пор, пока старик не заплатит наличными.
   Налоги, войска, распри в жреческом совете... раньше он предоставлял наместнице сведенья, собранные по всей империи, и выполнял ее распоряжения. Теперь же он все чаще и чаще решал за нее. Наместница всегда доверяла министру государственного спокойствия, но в последнее время это доверие перешло всякие границы не только в глазах чиновников и лордов. Иногда ему самому становилось страшно - слишком много нитей сошлось в одних руках. Наместница складывала все монеты в один кошель.
   Лучи заходящего солнца затерялись в янтарной листве на панелях за спиной наместницы. В ее кабинете навечно поселился октябрь - с коричневых кленов осыпалась оранжевая листва, повинуясь невидимому ветру. Если долго смотреть, можно было заметить, как листья медленно падают вниз. Но министр никогда не приглядывался - не позволял своему воображению играть с ним шутки.
   Он протянул наместнице папку - отчеты из провинций, вечерняя рутина. Светловолосая женщина, коротко кашлянув, погрузилась в бумаги. Министр молча наблюдал, наслаждаясь этими предзакатными минутами. Бывают женщины утренние, бывают дневные, наместница же, без всякого сомнения, была вечерней. Именно в это время суток, когда солнечный свет смягчался, медленно умирая, она казалась безупречно прекрасной. Благородное золото окрашивало бледную кожу, возвращая ей жизнь, сглаживались морщины прорезавшие лоб, а тщательно запудренные круги под глазами, смягчались, придавая взгляду особую глубину.
   Энрисса отложила папку в сторону:
   - Хорошо, - и замолчала надолго. Чуть прищурившись, наместница смотрела поверх головы министра в окно, губы беззвучно шевелились, словно она подчитывала что-то про себя.
   Чанг оборвал затянувшуюся паузу:
   - Какие будут распоряжения? - Осведомился министр. Он задавал этот вопрос каждый вечер, и каждый раз получал один и тот же пугающий ответ: "Решайте сами, господин Чанг, я вам полностью доверяю". Чанг не боялся принимать решения, он давно уже разучился ошибаться, всегда оказываясь на три хода впереди любого противника, его страшило безразличие наместницы.
   Энрисса перевела взгляд на его лицо:
   - Я умираю, Джаллар. Это как кровь, медленно вытекающая из вены - с каждым днем все холоднее, пока, однажды, я не проснусь утром. Они скажут - осложнение от простуды, вы знаете, что восемь наместниц из тридцати двух умерли от простуды? Я стану девятой. Впрочем, неважно. У меня не осталось сил на все это, - она обвела рукой кабинет, - а мое место займет блаженная девчонка. Обещайте, что сохраните мою империю. Что бы не случилось: вернется король, грядет Аред, небо рухнет на землю - обещайте. Люди ведь не виноваты, они не выбирали, когда родиться.
   На лбу наместницы выступили капельки пота, и он не мог оторвать от них взгляд, не мог заставить себя посмотреть ей в лицо, боялся заглянуть в глаза, и удивился, услышав собственный голос - спокойный, чуть глуховатый, такой же, как обычно:
   - Я все сделаю, ваше величество, обещаю, - а из горла рвались совсем другие слова.
  2
   - Господин министр! Господин министр! Проснитесь! - Слуга бесцеремонно тряс его за плечо, отчаявшись разбудить другим способом, - королева! Королева рожает!
   Чанг рывком поднялся - он ненавидел этот сон. Просыпаясь, он каждый раз с особой остротой ощущал собственное бессилие - уже ничего не исправить. Энрисса умерла на утро после их разговора. А он остался при Саломэ Светлой, постепенно сводя воедино разорванные нити, складывая мозаику из намеков, полутонов, догадок. А когда все фрагменты встали в картину, оказалось слишком поздно что-либо менять. Король вернулся, а королева понесла. Осталось только дождаться визита Ареда и конца времен.
   Придворные заполнили покои королевы и прилегающие коридоры, не зная, что им делать. Всеведущий дворцовый этикет на этот раз оказался бессилен - Саломэ Первая произвести наследника не успела, а девственным наместницам рожать не полагалось по определению, посему никакого церемониала на случай королевских родин предусмотрено не было.
   Перед Чангом расступались - к всеобщему удивлению, министр государственного спокойствия оказался единственным, сохранившим свое место после возвращения короля и, судя по всему, пользовался полным доверием его величества. Что не могло не удивлять, поскольку доверчивость не входила в число многочисленных добродетелей короля Элиана, как, впрочем, и терпеливость.
   Министр не надеялся, что его пропустят в спальню - по старому обычаю мужчине, даже отцу, нечего было делать подле ложа роженицы, из правила могло быть только два исключения: для целителя, если повитуха не справлялась сама, и для жреца Келиана, если звать целителя уже не имело смысла. Однако слуга торопливо распахнул перед ним дверь, и Чанг оказался в жарко натопленной комнате, заполненной людьми.
   На кровати под балдахином лежала бледная женщина с опухшим лицом, темные, почти черные веки прикрывали глаза, губы по цвету сровнялись с побелевшей кожей. Она молчала, даже не стонала, только дышала так громко, что Чанг слышал с порога, как за хриплым вдохом следует резкий, свистящий выдох.
   В изголовье почетной стражей стояли две целительницы в парадных синих робах. Еще две, одетые попроще, протирали вспотевший лоб роженицы прохладной водой, разминали плечи. Служанки держали наготове горячую воду и чистую ткань. Чуть поодаль стояли жрецы - семеро, от каждого бога, и молились себе под нос, чтобы не мешать друг другу, молитвы сливались в невнятный гул, вызывающий скорее раздражение, чем благочестивые мысли - словно прямо над ухом жужжит назойливая муха, а ты ее даже отогнать не можешь.
   Вдоль стен толпились придворные, которым удалось пробраться в комнату, эти переступали с ноги на ногу, одновременно и стыдясь своего любопытства и пытаясь разглядеть получше, что происходит, не упустить ни минуты торжественного зрелища. Чанг не сомневался, что стыда этим господам и дамам хватит ненадолго - не пройдет и дня, как они взахлеб будут делиться впечатлениями с запоздавшими соперниками. Министр брезгливо сморщился и перевел взгляд на дальний угол комнаты.
   Там, в кресле с высокой спинкой, сидел король. Он чуть подался вперед, чтобы лучше видеть, на обычно непроницаемом лице эльфа отчетливо читался страх. Но никто, кроме Чанга, не замечал этого страха - при дворе не отваживались смотреть королю в лицо. Элиан заметил министра и кивнул ему, Чанг приблизился, повинуясь знаку. Чем ближе он подходил, тем сильнее охватывало его до тошноты знакомое чувство: восхищение, чужое, приторное, влажное, словно паутина, налипшая на кожу. Вблизи король казался прекрасным, мудрым, совершенным, столь величественным и благостным, что простому смертному оставалось только упасть на колени, отдавшись всепоглощающему восторгу.
   Нужно было собрать все силы, чтобы не поддаться: шагнуть вперед, как в ледяную воду с обрыва, одним броском, головой вниз, и, захлебнувшись, вырваться на поверхность, втянуть воздух в обожженные легкие. И тогда наведенное восхищение сменялось брезгливым страхом, беспросветностью - пусть так, лучше своя боль, чем чужая патока. Но с каждым разом на это требовалось все больше сил. Иногда Чангу казалось, что король забавляется с ним, как кошка с мышью, придавливает бархатной лапой, а потом отпускает. И лапа все тяжелее и тяжелее, когти, высунувшись из мягких подушечек, царапают кожу, пока не до крови... но рано или поздно с мышки снимут шкурку... если только глупая мышка не проглотит наживку.
   Министр склонился в поклоне, медленно выпрямился и посмотрел королю в лицо. Элиан приветливо улыбался, в его взгляде не осталось и тени страха, только радостное нетерпение:
   - А, господин Чанг! Я как раз послал за вами. Ее величество к вам весьма привязана, ей будет приятно узнать, что вы были здесь в самый важный миг ее жизни. Ждать осталось недолго, теперь уже скоро. Я позволяю вам подойти к королеве, пожелать ей легкого разрешения от бремени.
   Чанг подошел к кровати, не обращая внимания на гневный взгляд повитухи, наклонился. Саломэ приподняла веки - она смотрела сквозь него, словно не видя. Потом прошептала, едва слышно, с трудом выталкивая из губ каждое слово:
   - Пусть они уйдут, все, - и неожиданно быстрым движением схватила его руку, до боли сжав пальцы.
   - Король? - Так же тихо спросил Чанг.
   - Все, все они!
   Он высвободился, дождавшись, когда ее хватка ослабнет, и обратился к жрецам:
   - Ее величество желает, чтобы вы вознесли молитву за ее здоровье в дворцовом храме Эарнира. Немедленно, - в его голосе так отчетливо лязгнула сталь, что жрецам и в голову не пришло спорить. Тем же стальным голосом он приказал придворным, - ее величеству нужен свежий воздух. Подождите в коридоре.
   Король с интересом наблюдал за его действиями, а Чанг, вдохнув поглубже, подошел к его креслу:
   - Ваше величество, я не знаком с эльфийскими традициями, но по нашим обычаям отец ребенка не должен присутствовать при родах. Ее величество не смеет сама просить вас об этом, поэтому я взял на себя смелость...
   - ...Выгнать меня вон. Вы неподражаемы, господин министр. Но я желаю видеть, как мой наследник появится на свет. Пришло время изменять обычаи. А ваше общество скрасит мне ожидание.
   В комнате остались только целительницы, роженица, король и министр. Измученная Саломэ больше не могла сдерживаться - стон перешел в крик, сначала громкий, отчаянный, потом тихий, больше похожий на плач, от этого плача рвалось сердце. Чанг смотрел в пол и пытался сосчитать темные прожилки на паркете, но сбивался на третьем десятке и начинал сначала.
   Древний обычай был мудр - ни один мужчина, став свидетелем таких мук, не обречет на них любимую женщину снова. Министру отчаянно хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. А король смотрел на жену с жадным нетерпением, казалось, еще минута - и он спрыгнет с кресла и силком вытащит младенца на свет.
   Дверь распахнулась и в комнату быстрым шагом вошла высокая женщина в темно-синем платье. Пройдя мимо кресла, она хмуро глянула на короля, но присела в коротком реверансе и направилась прямиком к ложу:
   - Воды умыться, - бросила она служанке, - почему не послали за мной сразу?
   Храмовые целительницы переглянулись:
   - Все шло хорошо, не было нужды вас беспокоить. Но она слишком долго в сильных схватках, а потуги все не начинаются. У нее не хватит сил вытолкнуть дитя.
   Магистр Илана положила ладонь на живот королевы и нахмурилась. Полуэльфы всегда рождались тяжело, часто умирали в родах, или сразу после. Двойственная природа мешала им выжить: люди носили детей девять месяцев, эльфийки - год. Для человеческого младенца полукровки оказывались слишком крупными, для эльфа - слишком маленькими.
   Но здесь дело было не в размерах, что-то другое мешало младенцу родиться. Пророчество... она до последнего надеялась, что Ир все-таки ошибся, что орден Дейкар заигрался с эльфами, что огненных магов погубило проклятье Эратоса. Возвращение короля не означает возвращение Проклятого, это всего лишь совпадение. Но этот ребенок не может появиться на свет, потому что сам мир противится его рождению. Все, что нужно сделать - не вмешиваться. Еще немного, и Саломэ умрет, так и не разродившись. Девочку жалко, но так будет лучше для всех, даже для нее самой.
   На ее плечо легла холодная рука - безупречные длинные пальцы, два изящных золотых кольца, тонкая эльфийская работа: одно - переплетенные змеи, увенчанные короной, второе - дубовые листья. И голос короля был вкрадчив, как шорох змеиного тела по палой листве:
   - Магистр Илана, вы поможете моему сыну и королеве, они теперь в надежных руках.
   - И роженица, и дитя всегда в руках Эарнира, - холодно возразила Илана.
   - Я никогда не сомневался в ваших способностях, госпожа магистр. И надеюсь, что вы не дадите мне повода для сомнений.
   Илана ничего не ответила, но она знала, как опасно разочаровывать его эльфийское величество. Дейкар вот, разочаровали, и где они теперь? На месте Дома Феникса - пепелище, казна ордена конфискована, послушники сосланы на рудники и галеры. Правда, белые ведьмы не огненные маги, их в народе любят, королю будет не так-то просто разделаться со скромными служительницами бога жизни, но лучше не доводить до беды. Она хмуро кивнула:
   - Я сделаю все, что в моих силах, но если на то не будет воли Эарнира, любой целитель бессилен, даже белая ведьма. Молитесь, ваше величество, бог, несомненно, услышит вашу молитву.
   Илана ощупала живот королевы - одной молитвой тут не обойдешься. Интересно, если придется выбирать, кого король предпочтет - любимую супругу, чья верность вернула его в мир живых, или ребенка? Она догадывалась, какой ответ услышит.
   Чанг с облегчением выдохнул, увидев Илану - теперь все закончится благополучно. Но почему король не послал за ведьмой сразу, как только стало понятно, что целительницы не справляются? Белые ведьмы обычно роды не принимают, они помогают зачать, а дальше уж все по воле Эарнира, но для своей бывшей ученицы и королевы, магистр наверняка бы сделала исключение. Но Элиан ждал до последнего...
   Быстрый осмотр показал, что целительница права - у Саломэ не хватит сил родить, она слишком устала. Тащить щипцами - можно повредить ребенка. Вряд ли короля устроит сын-калека. Остается только одно... Жаль, что его величество не увидит деталей - Илана ухмыльнулась: тогда королю пришлось бы снова обратиться за помощью к белым ведьмам, на этот раз уже по другому поводу. Она положила ладонь на лоб Саломэ, но измученная женщина отказывалась засыпать, сопротивлялась из последних сил:
   - Нельзя спать, нельзя, - прошептала она, мотнула головой, пытаясь сбросить руку наставницы. Как же магистр не понимает? Если Саломэ сейчас уснет, ребенок умрет, во сне нельзя родить! Но ласковый голос Иланы убаюкивал, успокаивал, и она провалилась в сон, глубокий, обморочный, без сновидений.
   Илана приказала служанкам:
   - Разденьте королеву и оботрите водой.
   Целительница, осознав, что именно собирается сделать ведьма, в ужасе вскинула руки:
   - Но ведь она больше не сможет иметь детей!
   Илана ядовито осведомилась:
   - Это единственное, что вас сейчас беспокоит?
   - Эта операция противна Эарниру! Извлекать плод через разрез позволяется только из тела умершей родами женщины!
   - Неудивительно. Если вы извлечете плод из тела живой женщины, она умрет от боли, - она наклонилась к самому уху целительницы и ласково прошипела, - перед Эарниром ты потом грех отмолишь, а король и тебе, и мне голову оторвет, если ребенок не выживет.
   - Но ее величество! - Уже без прежней уверенности возразила жрица.
   - Останется жива и здорова, - и целительница, поджав губы, замолчала.
   Жрецы Эарнира и в самом деле запрещали доставать ребенка через разрез - после такой операции женщина уже не могла иметь детей, а супруг, следовательно, разделять с ней ложе, что противоречило служению жизни. Но и магистр была права - целители не брались за эту операцию не столько из благочестивых соображений, сколько по неумению. Женщина либо умирала под ножом, от боли - маковый отвар не помогал, да и считался вредным для ребенка, либо сразу после, от кровотечения. Похоже, белая ведьма знает, как справиться и с тем и с другим - она бы не посмела зарезать королеву на глазах у короля! А что больше детей не будет, так оно, может, и к лучшему. Вон, в Кавдне, правитель как трон займет, так первым делом всех своих братьев убивает, на всякий случай - вдруг они тоже власти захотят!
   Саломэ раздели, Чанг отвернулся, а король, наоборот, шагнул вперед, чтобы ничего не упустить, но спина белой ведьмы заслонила ложе. Целительница молилась и выполняла короткие отрывистые команды. На смятые простыни брызнула кровь. Илана наклонилась над огромным животом роженицы. Мучительно длинная минута - в комнате наступила такая тишина, что было слышно, как за окном шумят на ветру листья.
   Илана держала на руках младенца, здорового крупного мальчика, покрытого кровью и слизью, все еще соединенного с матерью пуповиной. Мальчик, против обыкновения, свойственного всем новорожденным, не закричал, но дышал - магистр видела, как вздымается его грудь, маленькое сердце колотилось под ее ладонью. Она посмотрела младенцу в глаза - светло-голубые, почти прозрачные, с ярко-черным зрачком. Еще не поздно, подумалось ей, одно быстрое движение, передавить голубую жилку над ключицей, никто не заметит. Он не закричал, можно будет сказать, что родился мертвым. Пальцы непроизвольно напряглись.
   Но в голубых бессмысленных глазах-пуговицах полыхнуло пламя, словно ребенок прочитал ее мысли. Из этих глаз на нее смотрело нечто, неназываемое, холодное, расчетливое. Илане показалось, что за какое-то жалкое мгновение этот взгляд просветил ее насквозь, прочитал, как книгу, от первой до последней страницы, заглянул в самые укромные уголки души, все просчитал и сделал выводы. "Нет, не посмеешь, - говорил этот взгляд, - не рискнешь. Ты боишься, ведьма. И не короля - с ним ты можешь схватиться почти на равных". И взгляд оказался прав - она положила ребенка в подставленные руки целительницы, хрипло, не узнавая собственного голоса, произнесла:
   - У вас родился сын, ваше величество, - и глаза младенца снова превратились в стеклянные голубые пуговицы.
  ***
   Старший дознаватель Хейнара, отец Реймон, не отрываясь, смотрел на голубой кристалл, светящийся ровным холодным светом. Хранитель сокровищницы стоял у него за спиной и старался не дышать. Реймон спросил:
   - Кто-нибудь еще знает? - Голос звучал спокойно, размеренно, но какого труда стоило ему сохранить это спокойствие.
   - Нет, никто. Я сразу же отнес камень вам. Он вспыхнул у меня на глазах, в одно мгновение, как раз сменилась утренняя стража. Но честно сказать, я не вижу особого повода для беспокойства. Кристалл лежал в хранилище сотни лет, мы не можем знать достоверно, что он делает. От магов закона не осталось никаких документов, а ученик мог перепутать, не так понять. Пришествие Проклятого должно сопровождаться страшными катаклизмами, концом света, а мы вступили в эпоху благоденствия. Король вернулся, империя процветает, родился наследник!
   - Возможно, вы правы. Мне нужно все обдумать. Оставьте кристалл здесь и держите это в тайне.
   Реймон отпустил хранителя и сел за стол. Кристалл продолжал светиться, он протянул руку, но так и не решился прикоснуться к камню. С улицы доносились отдаленные крики горожан - жители Сурема праздновали рождение принца. Последние годы империя благоденствовала - обильные урожаи, легкие победы над варварами, щедрые пожертвования в храмы. Проклятому нечего делать в процветающем мире: его пища - гнев и отчаянье. Кристалл слишком долго провалялся на пыльной полке.
   Но что-то мешало ему отмахнуться, забыть про светящийся кусок стекла, назойливая мысль стучала в висок, сейчас, сейчас он ухватит ее. Он распахнул окно, в комнату ворвался радостный шум, в который вплетался звон колоколов. И, осознав, он замер, не в силах перевести дыхание - колокольный звон, возвещающий рождение наследника, начался сразу же после утренней смены караулов.
  3
   Сурем ликовал - король и городской совет стремились перещеголять друг друга в щедрости. Фонтаны вина, да не какой-нибудь кислятины из северных провинций, где вопреки здравому смыслу ухитрились развести виноградники, а самого лучшего, кавднского красного и белого из Квэ-Эро. Над мостовыми плыли соблазнительные ароматы жареного мяса и печеных каштанов, во всех харчевнях бесплатно подносили молодой эль и пиво, за здоровье его величества и принца-наследника. Поднимали тосты и за Саломэ - желали ей поскорее произвести на свет младшего брата, чтобы маленькому принцу было с кем играть, но по городу уже ходили слухи, что роды были тяжелыми, и что, быть может, других наследников король от королевы не дождется. Тем больше поводов выпить за доброе здоровье новорожденного!
   С наступлением темноты гулянье только набрало силу - почтенные горожане и, самое главное, горожанки, отправились по домам, а на улицы высыпала молодежь с факелами. Подмастерья, клерки, служанки, вышивальщицы из храмовых мастерских - вся эта толпа горланила песни, отплясывала посреди мостовых, ритм отбивали ладонями и деревянными башмаками. Парочки целовались у всех на виду, девицы поправляли шнуровку, случайно оголяя то, что корсаж призван скрывать от нескромных взглядов. Веселились от души, о новорожденном наследнике уже и не вспоминали, когда тебе от силы восемнадцать, не нужен особый повод, чтобы опрокинуть кружку эля и обнять подружку.
   И только городская стража не разделяла всеобщего ликования. Стражники ходили по улицам в кольчугах, бряцали железом и отвергали все попытки добросердечных гуляк угостить их вином. Ночь предстоит длинная, самое пекло еще впереди: пьяные драки, грабежи, карманники - разбойный люд своего не упустит. И все равно, как не патрулируй, поутру обнаружится пара-тройка еще теплых трупов с ножом под ребрами.
  ***
   В трактире "Кружка к обеду" собирались самые разнообразные посетители. Места хватало всем - две просторные комнаты для чистой публики, большой зал для народа попроще, а на втором этаже, под скошенной крышей, отдельные кабинеты для жаждущих уединения. Из-за этих кабинетов хозяину приходилось время от времени объясняться с городской стражей, но он каждый раз улаживал недоразумения - у него приличное заведение, вы ничего такого не подумайте, просто некоторые люди любят есть в одиночестве. А что девицы-подавальщицы одеты легко, так жарко им, бедняжкам, бегают весь день по лестницам, крутятся на кухне.
   Обычно стражники оказывались понимающими людьми, и десяти монет хватало, чтобы они отправились дальше по своим делам, забыв, что в этом трактире вообще есть второй этаж. До следующего раза. Из-за этой приятной забывчивости "Кружку к обеду" облюбовали разнообразные личности, на лицах которых было написано, чем они зарабатывают на хлеб. Но хозяин в таких случаях предпочитал сказаться неграмотным.
   На паренька, сидящего в углу, в зале для "чистой" публики, хозяин поглядывал уже давно. Сперва ему показалось, что мальчишка - сын какого-нибудь богатого купца, удравший из-под домашнего надзора. Костюм на нем был скромный, немаркого коричневого цвета, но из дорогого тонкого сукна - на ткань папаша не поскупился, а вот рюши и кружева пусть бездельники носят. Вот от таких отцов сыновья обычно в самые страшные загулы и сбегают, как только ухитряются раздобыть деньжат. Все пропьют-прогуляют, и с позором возвращаются под отчий кров, отрабатывать.
   Но приглядевшись как следует, хозяин передумал. Не было в парне обязательной для купчика основательности, проглядывающей в этом почтенном сословии чуть ли не с пеленок. Костюм, хоть и сшитый по мерке, хорошим портным, казался на юноше снятым с чужого плеча, словно он первый раз в жизни надел дорогую одежду. Да и по годам он не дотягивал до кутилы - ему от силы лет четырнадцать сравнялось, в этом возрасте купеческие сыновья еще под строгим надзором.
   Но самое главное, взгляд у паренька был неправильный - строгий и брезгливый, словно он ненавидел и презирал весь мир и себя в первую очередь. Людям с таким взглядом пить вовсе не следует, спиваются они быстрей, чем свечка сгорает, все вокруг им противно, зацепиться не за что. За тридцать лет хозяин повстречал немало таких несчастных, но чтоб мальчишка так смотрел и так пил, еще не видывал. Он опрокидывал в себя весь вечер кружку за кружкой, и куда оно только умещалось! А на лице ни одна черточка не дрогнула, так и сидел, уставившись в одну точку. Похоже, будет пить, пока вот так, оловянным солдатиком под стол не свалится.
   Трактирщик уже несколько раз порывался подойти к мальчику и выставить его вон, от беды подальше, но все не решался. Отправил к нему самую красивую подавальщицу, может, хоть девица его от кружки отвлечет, но паренек не обратил на вертлявую красотку никакого внимания, хотя та и качнула содержимым корсажа прямо перед его носом. Хозяин вздохнул и вернулся за стойку - если лезть в душу к каждому посетителю, можно вовсе без клиентов остаться.
   Перевалило за полночь, крики на улице поутихли - гуляки разошлись, кто домой, кто по трактирам, кто с девицей в укромный уголок. А в "Кружку к обеду" пожаловали дорогие гости. Гости эти и впрямь обходились трактирщику дорого - Криворукий Варго, главарь самой большой в Суреме воровской шайки, никогда не платил за выпивку, а напившись, часто буянил и обижал девиц. Зато никто из мелкой шушеры не смел безобразничать в любимом заведении знаменитого разбойника, а сам Варго милостиво освободил хозяина "Кружки" от ежемесячной дани, которую ему платили все трактирщики старого города.
   В итоге хозяин даже оставался в небольшой прибыли, но каждую кружку эля, поглощенную Варго, все равно считал личным оскорблением. Потомственный трактирщик, он с детства усвоил нехитрую истину, что бесплатной выпивки не бывает, и с болью отступал от этого священного правила всех владельцев питейных заведений.
   Шумная компания успела прилично набраться, многие уже на ногах с трудом стояли, но сам Варго казался совершенно трезвым, хотя успел выпить больше, чем все его собутыльники вместе взятые. О способности Криворукого поглощать крепкие напитки ходило столько же легенд, сколько и о его поразительном умении фехтовать левой рукой, много лет назад покалеченной на рудниках. Бандиты направились к большому столу в центре зала, но тут взгляд Варго упал на парня в углу, тот как раз поставил на стол пустую кружку и жестом подозвал подавальщицу.
   - Хей, да это же никак Лерик-книгочей! Смотрите-ка, кто тут сидит и эль прихлебывает! А мы-то думали, пропал мальчик, совсем пропал, погубила его любовь к чтению. Хорош, гусь, ай, хорош! Что, добрый тебе господин попался, вместо рудников при себе оставил, книжки вслух читать? - Его спутники радостно заржали - все знали, какие такие книжки читают с симпатичными мальчиками важные господа. За такие чтения в храме Эарнира перед алтарем проклинают.
   Варго подошел поближе, сощурился, разглядывая Лерика. Он имел все основания для недовольства - щенку улыбнулась судьба, нашелся богатый покровитель, самое время вспомнить о старых друзьях, а он, понимаешь, нос задрал! Мелкие воришки Сурема исправно платили Варго дань, он отвоевал это право в жестокой борьбе с главарями других банд, не был исключением и Лерик. По правилам, разжившись деньжатами, он первым делом должен был отстегнуть Криворукому его долю, а он спрятался, как мышь под веником, никто и не знал, что мальчишка преуспевает. Такое сукно по десять золотых за штуку идет, а у него еще и сапоги новые, и шляпа с золотой пряжкой!
   У юноши вспыхнули щеки, но он остался сидеть, угрюмо уставившись в столешницу:
   - Не суйся не в свое дело, Варго. Мне не до тебя было. Что тебе нужно, денег? Вот, возьми, и убирайся, - Лерик швырнул на стол увесистый кошель.
   Варго подбросил на ладони замшевый мешочек и хмыкнул:
   - Знал бы, что за чтение нынче так хорошо платят, выучился бы сам. Но ты, Лерик, сути не понимаешь, хоть и книгочей. Ты ж меня не уважаешь, парень. Деньги кинул, как кость собаке, вежливого слова не сказал, не пожелал благополучия, какой пример ты ребятам подаешь? Вот они так на тебя посмотрят и тоже забалуют, мне их наказать придется. Ну-ка, - бандит окликнул подавальщицу, - принеси-ка, милочка, вина получше, и два кубка!
   Девушка торопливо поставила на стол поднос с глиняной бутылкой, залитой сургучом и двумя бокалами из красного кавднского стекла - трактирщик держал их для самых почетных гостей. Варго ребром ладони сбил бутылке горлышко, понес к губам и удовлетворенно крякнул:
   - То, что нужно, - разлил по бокалам, - сейчас ты, Лерик, со мной вместе за здоровье его величества выпьешь и принца-наследника! Да смотри, до дна чтоб, каплю оставить - дурная примета. А то у народа праздник, а ты сидишь сычом.
   Криворукий откровенно забавлялся, но в дурашливом голосе пряталась стальная нотка - мальчишка слишком много себе позволил. Сейчас выпьет, послушно, у всех на глазах, а потом его под белы рученьки, ишь, и впрямь, белые, как у благородного, только пальцы в чернильных пятнах, и в переулок. А там уже поговорим по-свойски, все кости пересчитаем, следующий кошель он Варго на коленях принесет, да еще благодарить будет за милость.
   У Лерика побелели губы, он встал, неловким движением оттолкнув стул, только теперь стало заметно, насколько он пьян - стоял неестественно прямо, словно боялся, что упадет, если только шевельнется:
   - Я не буду пить за здоровье этой твари.
   Варго ожидал чего угодно, только не этих слов:
   - Чего? Ты что, совсем мозги пропил?
   Сам бандит, разумеется, понимал, что не относится к законопослушным подданным его величества, и что попадись он властям, вздернут его именем короля на первой же виселице. Но при этом короля искренне любил - Элиан, ожившая легенда, правил всего год, но уже успел снизить налоги, уничтожить огненных магов, щедро раздавал милостыню нищим (а с этого Варго тоже имел свой доход) и, что самое главное, был мужчиной. А теперь еще и отцом наследника. Сама мысль, что величественная златокудрая наместница в белых одеяниях такая же баба, как вон та, за стойкой, и так же рожает детей, радовала, пускай даже и не от тебя.
   Так что, короля Варго почитал - не настолько, чтобы сменить род занятий, но достаточно, чтобы не позволять оскорблять его эльфийское величество в своем присутствии. Он перегнулся через стол, протянул лапу, сгреб Лерика за воротник и подтащил к себе:
   - Ах, ты, сопляк! Вот я тебе покажу, как короля хаять, так отделаю, что твой хозяин тебя не узнает! - Слова не разошлись с делом, он вышвырнул мальчишку на открытое место, прямо под ноги своим бандитам.
   Били его с удовольствием, хоть и не в полную силу. Во время празднеств городская стража была начеку, драчунов на улицах, не разбираясь, сразу тащили в караулку, а кулаки у молодцев давно уже чесались, дармовая выпивка горячила кровь. Сначала Лерик сопротивлялся, даже ухитрился пнуть кого-то между ног каблуком, но быстро оказался на полу, и только прикрывал голову руками, пока ему пересчитывали ребра. А потом вдруг затуманенное сознание с пугающей ясностью пронзила мысль: пускай убьют, так даже лучше, разве это жизнь?
   Он не посмел швырнуть медальон Хранителя королю под ноги, сам даже не понял, почему. Ведь собирался, представлял, как сделает это, как выкрикнет ему в лицо, все, что думает. Но когда его поставили перед троном, как зачарованный, поклонился и поблагодарил за высокую честь. И каждый раз, видя короля на заседаниях Высокого Совета или в тронном зале, Лерик впадал в то же самое благоговейное оцепенение, презирая себя за трусость и подлость. Но Варго не король, его он не боится - это привычное, знакомое с рождения зло, судьба, от которой не уйдешь. Пусть будет так, это справедливо!
   Варго прикрикнул на своих ребят:
   - Эй, насмерть не забейте, еще пригодится, - он наклонился и ухватил Лерика за разбитый подбородок, - ну что, уяснил?
   - Уяснил, - прошептал мальчик, - ты такая же тварь, как король.
   - Вот ведь! Ну, сам напросился, - Варго занес кулак, но опустить его не успел, от дверей раздался грозный окрик:
   - Стоять, не двигаться!
   Он оглянулся, ожидая увидеть стражников, но с изумлением обнаружил гвардейские мундиры. Этим-то что здесь нужно? При оружии, в полном доспехе, по трактирам так не гуляют. Но послушно замер, подняв руки. От гвардейцев не откупишься, если что, зарубят и глазом не моргнут. К скорчившемуся на полу мальчишке подошел молодой человек с лейтенантскими нашивками, наклонился, заглянул в глаза, тяжело вздохнул и приказал привести лекаря, да поскорее. Потом повернулся к Варго:
   - Если он умрет, тебя вздернут следом.
   - Да я ж из лучших побуждений, вы ж не знаете! - Искренне возмутился Криворукий, - он же короля тварью обозвал, пить за его здоровье отказался! Это его, щенка, вешать нужно!
   Лейтенант подошел к Варго вплотную и прошипел тому в лицо:
   - Ты, скотина, треплешь королевское имя по кабакам, а потом других обвиняешь? Еще хоть слово, и я даже ждать не буду, на месте зарублю. Ты по пьяни затеял драку и за это ответишь.
   - Понял, понял, - Варго сразу же сник. Ох, и крут же у мальчишки покровитель. Неужели... бандит аж похолодел от одной мысли - неужели сам министр Чанг? Иначе с чего бы гвардейцы щенка выручать кинулись? Обычно такими делами городская стража занимается. Упаси, Семеро, с министром связываться! С рудников сбежать можно, а вот из петли уже не вылезешь.
   Запыхавшийся лекарь склонился над потерявшим сознание Лериком, (похоже, кто-то в пылу драки все-таки ударил книгочея по голове) проверил пульс, оттянув веко, посветил свечой в зрачки, расстегнул камзол, ощупал ребра, покачал головой:
   - Три ребра сломаны, в других могут быть трещины. Больше пока ничего сказать не могу, возможно, пострадали почки, надо будет посмотреть первую мочу, нет ли там крови. Лучше бы оставить его здесь, не перевозить никуда.
   - Это невозможно, - сухо ответил лейтенант, - мы обо всем позаботимся, а вы поедете с ним. - Он подозвал одного из своих людей, распорядился о носилках и подозвал хозяина:
   - Этой ночью в вашей таверне случилась обычная пьяная драка, почтенный Мартинос.
   Хозяин понимающе кивнул, не удивляясь, что ни разу не бывавший в его трактире гвардеец знает его имя, и подумал, что легко отделался - лейтенант явно не хочет огласки. А ведь можно было и по миру пойти. Десять лет назад у заезжего кавднского принца в одном из веселых домов кошель украли, он пожаловался, так заведение закрыли, девок в обитель заточили, а хозяйку выпороли на площади и присудили такой штраф, что бедная все сбережения отдала, да еще в долги залезла. Так потом и не оправилась, в кухарках век доживала, бывшая девица из жалости взяла. Кто его знает, кем и кому этот мальчишка приходится, раз из-за него так всполошились.
   Варго и его молодчиков сноровисто забили в колодки, мальчика осторожно переложили на носилки и унесли, бандитов увели, о случившемся напоминала только лужа крови, растекшаяся по полу. Хозяин вздохнул с облегчением и прикрикнул на служанку - за окнами уже светало, через два часа открывать трактир, подтянутся первые страдальцы, лечить головную боль перечным настоем и супом из бычьих хвостов, нужно к тому времени все отмыть, что б и следа не осталось. А что Варго взяли, так оно и к лучшему - пару месяцев спокойно будет, пока сошки поменьше власть делят. Потом, правда, опять придется наливать задаром.
  ***
   Несколько дней после драки Лерик провел в забытьи - лекарь поил его маковым отваром. В короткие минуты пробуждения он не успевал даже сказать, что не хочет пить зелье, как к его губам подносили чашу, и юноша снова проваливался в тяжелый маковый сон.
   А первое, что увидел Лерик, очнувшись, было до отвращения знакомое лицо - внимательные зеленые глаза, выцветшая радужка только подчеркивала остроту взгляда, не позволяя отвлечься от пронзительно-черных зрачков, короткие волосы, когда-то черные, широкие брови, властный подбородок. На заседаниях совета Лерик изучил эти черты до мельчайших черточек, пытаясь осознать, что же его так пугает в лице министра государственного спокойствия, да и в самом министре, но так и не смог понять.
   Он знал, почему ненавидит Чанга, правую руку короля-убийцы, единственного из министров, сохранившего свой пост и влияние. Чанг мог вмешаться, мог спасти его учителя, для министра нет и не было ничего невозможного, но он только порадовался, что непокорный Хранитель больше не будет мозолить глаза. Лерик ненавидел всех, кто был тогда в часовне - на их глазах вернувшийся король совершил убийство под видом справедливой казни, но после короля в его списке стояли двое - бывшая наместница и господин министр. Саломэ любила Леара, Чанг - ненавидел, и вместе они погубили герцога Суэрсена, Хранителя, человека, который был для Лерика всем.
   Но почему он боится Чанга, Лерик не понимал. Министр не обращал на нового Хранителя никакого внимания, столкнувшись в дворцовых коридорах или на заседаниях совета, даже не здоровался - ограничивался коротким кивком. Он, без сомнения, знал Лерику подлинную цену: предатель и трус, никчемный щенок, капризом короля вознесенный на самый верх. Пустое место с громким титулом. Юный Хранитель не сомневался, что ему нечего опасаться, но каждый раз, встречая холодный взгляд тусклых зеленых глаз, вздрагивал и съеживался. Слишком уж отчетливо этот взгляд говорил: я вижу тебя насквозь, мальчишка, словно ты сделан из стекла.
   Чанг удовлетворенно кивнул:
   - Вам повезло, господин Хранитель, что вы так молоды. По словам лекаря, человек в возрасте мог бы и не пережить подобной встречи со старыми друзьями. Вы же отделались парой сломанных ребер. Но учтите на будущее, что молодость - быстро проходящее преимущество.
   Услышав про сломанные ребра, Лерик попытался приподняться, но, вскрикнув от острой боли в груди, передумал и угрюмо спросил:
   - Вы что же, следите за мной?
   - Слежу, - спокойно подтвердил министр.
   - И чего ради?
   - Причин несколько: первая - я наблюдаю за всеми членами Высокого Совета, прежде всего, для их же собственной безопасности.
   - Особенно за магистром Иланой, вот уж кто без охраны пропадет!
   - Магистры ордена Дейкар не сомневались в своей неуязвимости.
   - Магистров ордена Дейкар убил король. Вы что же, от него меня охраняете? - Лерик смотрел на Чанга с вызовом, за которым пряталось отчаянье. Он же все знает, играет, как кот с мышью, сейчас еще поваляет по полу, а потом подцепит лапой и в пасть. Его прознатчик все слышал, ну и пускай! Так даже лучше, когда больше нет выбора. Он умрет, сказав правду! Для этого нужно не меньше мужества, чем воину, вступившему в неравный бой! Пускай все узнают, что Хранитель назвал короля тварью и заплатил за это жизнью! Взгляд Лерика горел, щеки пылали.
   Чанг сухо поджал губы:
   - Я спас вам жизнь, юноша. Хотя бы из вежливости, изобразите благодарность, раз уж вы так мало себя цените.
   - Ценю? - Лерик сорвался на крик, - как будто вы не знаете, какая я гнусь! Вы же на меня как на червяка смотрите! Что мне ценить? Это? - Он схватил медальон Хранителя с прикроватного столика и швырнул его в лицо министру. Чанг поймал медальон за цепочку и положил обратно. Наклонился к упавшему на подушку Лерику и негромко сказал:
   - Гнусью, мальчик, ты мог бы стать. Если бы носил это с радостью, а не заливал совесть вином в трактирах.
   - Зачем мне жить, ради чего? Я никогда не отомщу, я даже сказать ему в лицо не могу, что думаю, как увижу - ноги сами в поклон сгибаются!
   Министр грустно улыбнулся:
   - И у меня сгибаются.
   - И что же вы делаете? - Лерик не скрывал недоверия.
   - Я кланяюсь, Лерик. Низко и почтительно. А зачем тебе жить, мы обсудим не сейчас и не здесь, - Чанг поднялся, и сухим официальным голосом простился, - выздоравливайте, господин Хранитель, король ждет вас в Совете.
  ***
   В своем кабинете он привычно откинулся на спинку кресла, и усмехнулся портрету наместницы:
   - Молодой человек ищет смысл жизни. Улыбаетесь, ваше величество? Правильно. Молодой человек глуп, иначе бы просто жил. Но раз уж никак не может без смысла, придется ему помочь, - и, уже без тени усмешки, - жалко мальчишку.
   А наместница на портрете улыбалась понимающе, сочувственно. Она ведь знала, что жалеет господин министр в первую очередь себя.
  4
   Чем веселее гулянье, тем тяжелее похмелье. Рождение наследника отмечали неделю - по дню на каждого из Семерых. За это время съели и выпили столько, что Сурем мог бы выдержать двухмесячную осаду, купцы и трактирщики собрали чуть ли не годовую выручку, а храмы, за счет пожертвований, возместили все, что потратили на милостыню.
   Спустя семь дней город вернулся к нормальной жизни - старейшины цехов позволили мастерам вернуться к работе, дети пошли в школу, в храмах возобновили службы, а король созвал заседание Высокого Совета. После возвращения Элиана, состав советников изменился. По очевидным причинам, в нем больше не было магистра ордена Дейкар, но госпожа Илана сохранила свое положение. Место магистра Ира к всеобщему удивлению занял министр Чанг, вопреки слухам, что король отдаст освободившееся кресло храмовому совету.
   Впрочем, нельзя сказать, что жрецы много потеряли - при короле Высокий Совет утратил власть, сохранив пышные, но пустые привилегии. Король Элиан не нуждался в советчиках, даже столь высоких. Но король уважал традиции, главную опору государственной власти, поэтому исправно собирал советников, выслушивал их единогласное одобрение и благодарил за мудрые речи.
   Единогласно одобряли не только советники - министры предоставляли его величеству описательные доклады, не смея добавить свои рекомендации, как было принято при наместницах. Теперь они сомневались, читает ли король их отчеты, или, не открывая, передает в архив. И только министр государственного спокойствия не отступил от привычной формы доклада - господин Чанг знал, что один человек, даже если он эльф, не в состоянии управлять империей, и продолжал заниматься своим делом, словно ничего не изменилось. В отличие от своих коллег, он был уверен, что король внимательно изучает и доклады чиновников, и донесения из провинций и даже отчеты министерства финансов, такие запутанные, что порой сам автор документа не мог разобраться в цифрах.
   Сегодняшнее заседание совета обещало быть таким же, как и предыдущее - медленным и скучным. Магистр Илана ерзала на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Бесполезно, будь ее воля, она давно бы заменила эти орудия пытки, по недоразумению названные стульями, на мягкие кресла, но традиция оберегала освященную веками мебель. Резная спинка словно целиком состояла из острых углов и выступающих граней, они беспощадно впивались между лопатками, стоило чуть расслабиться и прислониться к твердому дереву, а дубовое сидение умоляло положить на него подушку. Но даже магистр ордена Алеон не смела так оскорбить дворцовый этикет.
   А еще в зале царил нестерпимый холод - толстые стены и узкие высокие окна в старом крыле сберегали прохладу летом, но осенью, как только начинались дожди, прохлада превращалась в промозглую сырость. Она раздраженно цокнула языком - синее шелковое платье, сшитое по последней моде, введенной беременной королевой, не спасало ни от холода, ни от острых граней. К тому же, новый силуэт - пояс под грудью, глубокий квадратный вырез, узкие рукава и спадающая на манер туники легкая ткань, плохо подходил к пышной фигуре белой ведьмы. Эти платья хорошо смотрелись на юных девушках-тростинках, или на женщинах в тягости. Тростинкой Илана никогда не была, а беременной - никогда не будет. Оставалось только ждать, когда глупая мода уступить место чему-нибудь более разумному и теплому. Например, бархату и собольему меху.
   Дородному бургомистру, наоборот, было слишком жарко, он пыхтел и отдувался, расстегнул, воровато оглянувшись, верхнюю пуговицу на камзоле и прикрыл преступление золотой цепью. Для престарелого мнительного купца, помнившего еще наместницу Энриссу, заседания совета превратились в настоящую пытку - бедняга всего боялся. Не так повернуться, не то сказать, испортить воздух после горохового супа с копченой свиной ножкой (сколько раз он просил жену избавить его этого соблазна!) В присутствии короля бургомистр впадал в оцепенение и с трудом выдавливал из себя похвалу высочайшим предложениям, когда приходило время голосовать.
   А вот военачальник Тейвор не заметил никаких изменений, он и в старые времена норовил вздремнуть во время заседания, оживляясь, только если речь заходила о военном бюджете. Раньше его голос принадлежал наместнице, теперь - королю. Никакой разницы. И все же, когда взгляд его величества останавливался на все еще моложавом, несмотря на возраст, лице графа Тейвора, того пробирал холодный пот. Слишком ясно вставало перед глазами то, что военачальник предпочел бы забыть раз и навсегда.
   Лерик сидел неестественно ровно, словно затянутая в корсет девица на выданье, тугая повязка удерживала на месте сломанные ребра, но не спасала от ноющей боли. Он бы с радостью остался в постели, но не посмел пропустить заседание совета. Не дай Семеро, король спросит, куда пропал Хранитель дворцовой библиотеки, а так же законов и обычаев империи. Хотя какое королю дело до законов? В империи теперь один единственный закон - воля короля.
   Но это и к лучшему - Лерик мучительно остро осознавал свою неполноценность. Будущие хранители учатся с детства, у него же было всего два года. И хотя Леар, оставив обычную иронию, утверждал, что его найденыш и в самом деле отмечен богом знания, Аммертом, юноша не чувствовал себя избранным. Разве что Аредом...
   Вошел король, советники встали, Илана присела в реверансе, брезгливо придержав кончиками пальцев скользкую ткань. Элиан махнул рукой и занял свое место во главе стола. Его голос, глубокий и, в то же время, звучный, заполнил собой пространство небольшого зала, взлетел под сводчатый потолок:
   - Сегодня знаменательный день, господа советники. Этот день войдет в историю империи и станет государственным праздником.
   Илана незаметно поджала губы - на ее взгляд, империя меньше всего нуждалась в еще одном празднике. Слишком много радости выпало на долю подданных его эльфийского величества за короткий срок - возвращение короля, рождение наследника, пора поблагодарить Семерых за щедрость и вернуться к обычным будням.
   Король вдохновлено продолжал:
   - Мое единственное стремление - улучшить жизнь моих добрых подданных, - теперь уже и на лице господина Чанга отчетливо проступило выражение "от добра добра не ищут", - и я нашел, как это сделать. Но сперва, я хочу спросить вас, Высокие Советники, что нужно людям для счастья?
   Бургомистр, нервно крякнув, на этот раз высказался первым:
   - Добрый правитель, ваше величество, и в вашем лице мы его обрели. Ваши подданные уже счастливы.
   - О, да. Без меры, ни отнять, ни прибавить, - магистр Илана в совершенстве владела как голосом, так и лицом.
   - Военачальник?
   - Надежная защита, чтобы простой народ спокойно спал в своих домах. Для этого у нас есть армия и флот, - отозвался Тейвор, в надежде, что король, наконец-то, добавит денег на военные нужды.
   - А вы что скажете, Хранитель?
   Под взглядом короля Лерик съежился и, сгорая от стыда, ответил беспомощно:
   - Я не могу судить, ваше величество, я не знаю.
   - Не знаете, что такое счастье? Жаль, молодой человек, очень жаль. Но у вас еще годы впереди. А вы, господин министр, что скажете? Что нужно моему народу для счастья?
   Чанг подавил вздох: он ненавидел долгие вступления к важным вопросам, а еще сильнее, чем пустые разговоры, его раздражало собственное неведенье - на этот раз всезнающий министр понятия не имел, что задумал король:
   - Покой, ваше величество. Народ предпочитает, чтобы власть имущие его не замечали. Главное, чтобы несчастья не случилось, а счастье они себе сами худо-бедно обеспечат.
   Глаза короля на мгновение недобро сузились, но он тут же усмехнулся Чангу и укоризненно покачал головой:
   - Моим подданным нет причины страшиться внимания своего короля. Все, что я делаю, направленно на их благо. Я желаю даровать им свободу, а вместе с ней - процветание.
   Министр вежливо, но несколько недоуменно осведомился:
   - Ваше величество желает освободить жителей империи повторно? - В свое первое пришествие король Элиан запретил рабство и избавил крестьян от личной зависимости.
   Король наградил Чанга снисходительной улыбкой:
   - Я желаю дать жителям империи возможность свободно зарабатывать свой хлеб, - советники внимательно слушали, все еще не понимая, к чему клонит Элиан, и только бургомистр поперхнулся, пытаясь сглотнуть дурное предчувствие, - я велю распустить ремесленные цеха и ограничить права торговой гильдии. Отныне жители империи свободны в своем выборе. Каждый может заниматься делом, к которому испытывает склонность, заплатив небольшой налог в казну.
   Наступила тишина. Бургомистр медленно бледнел, краска сползала с его отвислых щек, магистр Илана, сцепив пальцы в замок, так внимательно разглядывала свое кольцо, словно впервые его видела. Военачальник пытался сообразить, почему все молчат, вместо того, чтобы славить королевскую мудрость, и какое, Высокому Совету, собственно говоря, дело, до цехов и гильдий?
   Лерик, забыв про боль в груди, радостно улыбался - король, без всякого сомнения, тварь, но как же здорово он придумал! Давно пора было разогнать эту жирную сволочь - цеховых мастеров! Сколько ребят из бедных семей шли в шайки только потому, что не могли оплатить ученичество? А уж девчонкам и вовсе был прямой путь на улицу - даже в служанки без цехового письма не наймешься. Раньше в Суреме плели кружево и красили шерсть, но в последние годы оказалось выгоднее раздавать заказы по деревням. Но когда первый восторг остыл, он задумался - а как же это все работать будет, новый порядок? Ведь ремеслу все равно учиться нужно, одного желания мало, да и деньги нужны на обзаведение.
   Румянец окончательно покинул щеки бургомистра, а вместе с ним исчез и страх, осталось только отчаянье:
   - Ваше величество, да какая же это свобода, разбой это настоящий! - Чанг согласно кивнул - это хуже, чем разбой, это глупость. Цеха давно уже стоило потрясти: время от времени наместницы так и поступали, вводя новый налог или изыскивая повод для пожертвования, но кто же режет дойную корову, чтобы выбросить мясо в сточную канаву?! - Мастера с детства учатся, от отцов и дедов ремесло перенимают, им свое имя дорого, честь берегут! Вот мой батюшка покойный был сукновалом, и брат мой младший его дело унаследовал. Они сукно делают такое, что и вашему королевскому величеству впору будет! Но и берут по десять монет за штуку. А теперь любой оборванец может дерюжку какую-нибудь свалять, назвать сукном и продавать за те же деньги! Ему ведь ни терять, ни беречь нечего! Сорвал куш - ищи потом ветер в поле! И с каждым ремеслом так!
   - Успокойтесь, почтенный Тарлон. Если ваш брат делает достойный товар по честной цене - ему ничего не угрожает. Так же, как и любому честному мастеру. Но сотни других, не менее честных людей, теперь тоже смогут выделывать сукно, даже если им не повезло родиться в семье потомственных сукновалов, - король проявил несвойственное ему терпение, разъяснив свою волю бургомистру.
   Чанг без всякой надежды переубедить, поинтересовался:
   - И кому все эти честные люди будут продавать свой честный товар?
   - Кому пожелают. Торговая гильдия отныне может только записывать сделки, но ни в коем случае не устанавливать цены.
   - Да откуда у них честный товар возьмется, кто их учил ремеслу?! - Взревел бургомистр.
   В голосе короля проскользнула угроза, терпения, как и следовало ожидать, надолго не хватило:
   - Если человек не умеет ковать, он не пойдет в кузнецы. Цеха мешают работать тем, кто умеет и хочет трудиться. Не пытайтесь убедить меня, что заботитесь о качестве товара, Тарлон. Вас волнуют прибыли, и только.
   Илана расцепила пальцы:
   - Указ вашего величества распространяется так же на целительство?
   Король на мгновение задумался, но твердо ответил:
   - Вне всякого сомнения. Простые люди все равно лечатся у травников и костоправов, а не у храмовых лекарей. Пусть эти люди занимаются своим ремеслом без страха.
   Чанг молчал - король решил, и дальнейший спор его только разозлит. Элиан не привык к возражениям. Но боги, что же теперь делать? Неужели король не понимает? Сначала придется подвить волнения в крупных городах, прежде всего, в Суреме. Затем лорды скажут, что их собственных городов этот указ не касается, и сохранят цеха, пока король не заставит их подчиниться, хорошо, если угрозой, плохо, если силой. А что будет после, министр даже боялся себе представить, он мало что понимал в торговых делах. Империю завалят некачественным товаром, пострадает торговля с Кавдном и Ландией, возрастут цены. Да, казна получит средства за счет разрешений, но только на усмирение бунтов потратит больше, чем заработает. Он перегнулся через стол и обратился к Тейвору:
   - Переведите в Сурем войска из ближайших лагерей. Боюсь, что городская стража не справится.
   - В этом нет необходимости, - сухо возразил король, - народ встретит этот указ ликованием.
   - Народное ликование, ваше величество, так же нуждается в рамках, как и народное возмущение.
  ***
   Глашатай зачитал королевский указ. Главная площадь города взорвалась криками. Одни вопили: "Так им, богачам, кожаным мешкам, и надо! Теперь попляшут!" Другие, носившие кожаные кошели и серебряные пряжки, возражали: "Какое вам, голытьбе, ремесло! Отправляйтесь дерьмо хлебать!" Первые драки начались прямо там, на площади. А к вечеру город был охвачен волнениями, в бедных кварталах начались пожары.
   Военачальнику пришлось ввести в Сурем войска, но задержка из-за королевского запрета стоила сотен жизней. А на площади каждый день оглашали новые указы: король отменил реестр запрещенных механизмов, позволил травникам пользовать без храмовой лицензии, а купцам устанавливать цены на товары, не согласуясь с гильдией.
   Начались волнения в провинциях - города империи делились на две разновидности. Первая, большая часть, находилась на землях Короны, пользовалась правами самоуправления, как и Сурем, но формально принадлежала лично королю. До возвращения Элиана эта формальность сводилась к налогу в казну в размере одной двадцатой годового дохода. Остальные города были построены на землях лордов, либо за их деньги, как столица Суэрсена Солера, и считались прямыми вассалами своих графов и герцогов.
   Как Чанг и предполагал, лорды не спешили вводить на своих землях новые указы короля и отказывались подавлять бунты в королевских городах, не желая вмешиваться в отношения между королем и его вассалами. Законы империи были на их стороне, и далеко не сразу министру удалось убедить упрямцев, что в империи остался только один закон - воля короля. На этот раз ему это удалось - владетельные лорды не были готовы на мятеж, печальная судьба рода Аэллин и Суэрсена, ставшего теперь королевским владением, охлаждала даже самые горячие головы. Но если королю взбредет в голову наделить крестьян землей... об этом господину министру не хотелось даже и думать.
  ***
   В трактире почтенного Мартиноса в последнее время было немноголюдно. Криворукого замели в рудники, а остаткам его шайки было не до выпивки. А благопристойные граждане в такие беспокойные времена предпочитали пить домашнюю наливку у жениной юбки, а не шататься по трактирам. Указ короля о роспуске цехов подкосил многих. Мартинос тяжело вздохнул, подвигая по стойке очередную кружку своему единственному посетителю. Пожилой мужчина в добротном, но грязном и мятом костюме, залпом выхлебал половину кружки и продолжил жаловаться:
   - Вот и жена пилит, что я пью много, а что еще делать-то? Вот ты мне скажи, что мне теперь делать? Раньше я кто был? Правильно, цеховой мастер Дэнейр, лучший перчаточник в этом городе! А кто лучший перчаточник в Суреме, тот лучший в империи! - Мартинос послушно кивал, за последнюю неделю он выслушал эту печальную историю уже трижды. - А теперь я кто, а? Я ж их, голодранцев, всему выучил, что знал, с улицы взял, мастерство в руки дал, десятую долю платил, все как по уставу, отцом родным был! А они? Все мои секреты вызнали и ушли, так даже мастерскую свою напротив моей открыли, и продают по дешевке, все, чтоб меня выжить! Лайковые, дамские, за две монеты! Ну, где это видано!
   Мудрый трактирщик продолжал кивать - он уже побывал в новой лавке и купил жене и дочери по пять пар, разноцветных, из тонкой кожи, самых лучших перчаток. Он и старому мастеру сочувствовал - в одиночку тот за тремя своими бывшими подмастерьями не угонится, а сын у него еще мальчишка. Да и цену такую назначить не сможет. А все почему? Потому что по уставу цеха мастером только сын мастера стать может, эти ребята уже по двадцать лет у него в подмастерьях ходили, руку набили, выучились, деньжат отложили, а как только указ вышел - развернулись во всю ширь.
   Старому мастеру они зла не желали, тот и впрямь был хорошим человеком, но на одной улице двум перчаточникам не ужиться, и почтенный Мартинос не сомневался, кто проиграет в этой схватке. Мастер Дэнейр разделит судьбу десятков других мастеров из самых разных цехов, в одночасье лишившихся верного куска хлеба. Хуже всего пришлось горшечникам, портным, плотникам - везде, где особых денег на обзаведение не требовалось, только простейший инструмент да мастерство, бывшие вечные подмастерья, пришлые умельцы из других провинций и деревень, просто ушлые ребята с золотыми руками, легко подсиживали стариков.
   А вот в кузнечных, ювелирных и стекольных цехах все шло по-прежнему, несмотря на указ. Там можно по справедливости всю жизнь в учениках проходить. Устав у них был честный, не по родству, а по умению. Кто свой шедевр сделал, тот и мастер. А не сумел - учись дальше. Но старый трактирщик не сомневался, что и эти цитадели падут, слишком уж пьянил пряный запах свободы и шальных денег, тут уже не до чести и совести. А за свое дело Мартинос не переживал - пусть хоть десять трактиров рядом с его "Кружкой к обеду" откроют, все равно народ к нему ходить будет. Секрет целебного супа из бычьих хвостов он предусмотрительно не доверил даже собственной жене, так что страдальцам по утру одна дорога - к его столу.
  ***
   А на Горшочной улице мастер Альвис въезжал в новый дом. Просторный, два этажа и чердак, хватит места и для семьи, и для мастерской, и для лавки. А на заднем дворе можно будет поместить печь для обжига. "Мастер" - он все еще не мог поверить своему счастью: двадцать лет ходил в подмастерьях, жениться успел, детей нарожать, а по-прежнему во всем зависел от хозяина. Тот и слышать не хотел ни о каких новшествах - как деды делали, так и им сойдет.
   А ведь он сам, никогда Сурема не покидая, догадался, как делать фарфор из местной глины, не хуже кавднского. Но цеховой совет не позволил ему открыть мастерскую. Но теперь он сам себе хозяин, заказов на год вперед, рук не хватает, он уже троих помощников нанял, сам только обжигом занимается, а они месят и лепят по его рисункам. Альвис окинул новый дом взглядом и вздохнул - а ведь маловато будет. Не поместится здесь и лавка, и мастерская, да и работы столько, что еще двоих нанять можно. Почему бы не поставить сарай возле глиняного карьера, чтобы на месте делать заготовки, а здесь уже до ума доводить? И места прибавится, и дело быстрее пойдет, да и дешевле получится. И он, насвистывая, перешагнул через порог нового дома.
  5
   - Что значит эта бумага, господин министр, и почему ее обнаружили только сейчас?! - Король был в гневе и не считал нужным скрывать свой гнев. Его голос звенел от напряжения, губы побелели. Никто не смеет идти против воли короля, никто! Ни при жизни, ни после смерти!
   Чанг давно уже научился читать по невозмутимому лицу Элиана его подлинные чувства, он знал, что золотовласый эльф способен и гневаться, и бояться, но впервые видел, как король гневается в открытую, и в глубине души испытал чувство облегчения. Эта фарфоровая сладкоголосая кукла все-таки уязвима. Он поддается гневу, а значит, рано или поздно совершит ошибку, нужно только не пропустить момент. А пока что следует сохранить свою незаменимость, ведь он и в самом деле незаменим - никто другой не справится с его эльфийским величеством, даже когда тот даст слабину. Чанг виновато кашлянул:
   - Никто не мог предположить, что Хранитель оставил столь важные бумаги в обычной городской управе, ваше величество. В его комнате нашли только пепел, и я решил, что он все сжег. Завещание обнаружили случайно, оно могло пролежать в архиве сто лет.
   - Но ведь он даже не был женат!
   - В этом нет необходимости. Леар Аэллин взял эльфийку Далару в наложницы согласно родовому праву. Законы империи этого не запрещают, не было необходимости - обычай ушел в прошлое вместе с рабством и междоусобицами. Перестали захватывать пленниц и запретили покупать рабынь, а свободные женщины требовали законного брака. Но дети от таких союзов могут наследовать отцу, если тот признал их и принял в род. Леар Аэллин своих детей признал.
   - Оставьте при себе свое знание варварских традиций! В моей империи нет и не будет никакого "родового права"! Эти бастарды дважды вне закона - и как ублюдки, и как Аэллины. Найдите женщину и ее щенков.
   - Если то, что я слышал о Даларе-Плетельщице, правда, выполнить ваш приказ будет несколько затруднительно. Она наверняка покинула империю.
   - Мне все равно, где вы ее отыщете. В империи, в Кавдне, в Зачарованном Лесу или на морском дне! Вы получили приказ, министр, вот и покажите, на что вы способны!
   Чанг только вежливо поклонился. Право же, Леар Аэллин достоин восхищения. Он ухитрился и после смерти нанести удар, да так метко, что его величественное величество разве что ядом не плюются. Но Хранитель перехитрил сам себя, король в ярости, и у Чанга нет выбора, ему придется найти эльфийку, чтобы сохранить свое положение. Элиан слишком явно дал понять, что ему не нужен министр, не способный совершить невозможное. Если повезет, он сумеет спасти женщину, но детьми придется пожертвовать. Чанг только надеялся, что у короля хватит ума не устраивать из смерти детей такое же представление, как он устроил из казни их отца. Народ не поймет, а в Суэрсене тем паче не оценят.
   Министр снова перечитал документ, посмотрел на дату и присвистнул - да господин Хранитель просто герой-мужчина! После всех его тайных развлечений с девицами, затащить в постель эльфийку, и тут же заняться наместницей! Но восхищение быстро сменилось злостью на самого себя - не доглядел, даже предположить не мог! Теперь ищи в море ветер, если у эльфийки есть хоть капля того ума, что ей приписывают (в чем он сомневался - с чего бы она тогда связалась с Аэллином), она давно уже сидит в какой-нибудь деревушке на Лунных Островах, а то и в новые земли подалась.
  ***
   Заходящее солнце превратило облака в сочный ягодный шербет, слоями выложенный в хрустальную чашу: розовая клубника, фиолетовая черника, багряная смородина. Точно такого же цвета были волосы женщины, сидящей на скамейке среди кустов роз. В ее голосе снисходительность смешивалась с едва заметной насмешкой:
   - Надо отдать тебе должное, Далара, твое стремление объединить людей и эльфов увенчалось успехом. Вне закона тебя объявили и те и другие.
   - Король Элиан - не человек.
   - И не Элиан, - усмехнулась Аланта, основательница рода Пылающей Розы, - я хорошо помню принца. Право же, не уйди он к Творцу по своей воле, его следовало бы туда отправить. Пока он со своими названными братьями охотился на смертных, это никого не беспокоило, но когда пролилась драгоценная солнечная кровь...
   Далара с изумлением взглянула на свою прабабку:
   - Элиан убил родича? Я ничего об этом не слышала.
   - Согласись, что тут нечем гордиться. На самом деле убил один из его "братцев", другого из их же компании. Тот юноша взял в жены лунную полукровку, король запретил им играть свадьбу в Филесте, они отправились в ближайший город. Слово за слово, вино... а в землях смертных можно проливать кровь. Элиан взял вину на себя. Все знали, кто убийца, но не посмели обвинить принца во лжи. Его изгнали из Филеста, а невеста-вдова прокляла все их братство. Не прошло и пяти лет, как все они вернулись к Творцу, а Элиан, потеряв друзей, похоже, повредился в уме. Не то, чтобы он до этого отличался особой рассудительностью, - фыркнула эльфийка, - но после истории с Беркутами он пропал. Говорили, что он ушел в горы искать истину, да так и не вернулся. А потом мать рода объявила, что его больше нет в этом мире.
   Далара опустила веки, задумавшись:
   - Но он мог вернуться, почему бы и нет? Или же Эндора ошиблась. Король ведь признал в нем брата.
   - Чушь. Оттуда еще никто не возвращался.
   - Но кто тогда?
   - Да какая разница! Никто из смертных Элиана не видел, да и из эльфов мало кто его помнит. А трон империи лакомый кусочек. Нынешняя наместница достаточно глупа, чтобы поверить в сказку, вот Старейшие и воспользовались случаем. С покойной Энриссой этот фокус бы не прошел.
   Их беседу прервал сначала треск, а затем визг. Аланта тяжело вздохнула - Ларион опять удрал от няни и застрял в розовых кустах. Она встала со скамейки и подошла к своим любимым кремовым розам, с таким трудом прижившимся на местной каменистой почве. Полуторалетний воин честно сражался с колючими кустами и нанес врагу немалый урон, но, в конце концов, застрял в переплетении ветвей. Розы почти вдвое превышали его рост и, должно быть, казались мальчику злобными великанами.
   Эльфийка осторожно развела ветки, стараясь не поцарапать мальчика еще сильнее, подняла израненного бойца на руки и отнесла матери:
   - Интересно, упрямство он унаследовал от тебя, или от своего отца?
   Далара пожала плечами, одновременно пытаясь успокоить ревущего во всю силу легких ребенка. Получалось у нее плохо, и когда на дорожку выбежала запыхавшаяся толстая нянька, она с облегчением передала ей сына. Нянька каялась, просила прощения, что не уследила, разве что в ноги не упала, по местному обычаю, Аланта сухо поджала губы, но подождала, пока нянька унесет ребенка, затем поинтересовалась:
   - Далара, какого Ареда ты решила стать матерью, если тебя перекашивает от одного вида собственного отпрыска?
   - Ты будешь учить меня материнству? - Этот разговор повторялся с завидным постоянством, обе стороны уже выучили реплики наизусть. - Ты запретила собственному сыну появляться на пороге родительского дома, и не разговаривала с ним тысячу лет!
   - Я и сейчас с ним не разговариваю. Но когда я его прокляла, ему было намного больше полутора лет. Да и потом, он всего лишь один из девяти, с остальными у меня замечательные отношения. Ты же от дочери вовсе избавилась, а сына отдала нянькам. Далара, мы говорили об этом уже не раз, но ты не желаешь слушать. Маленьким детям свойственно любить родителей безоговорочно, что бы те ни делали с ними. Но этот возраст быстро проходит, ты не успеешь оглянуться, как рядом с тобой окажется ненавидящий тебя взрослый человек, причем ненавидящий по заслугам.
   Далара молчала, опустив голову. Она знала, что прабабка права, но ничего не могла с собой поделать. Ее сын, наполовину эльф, наполовину Аэллин - смуглый, золотоглазый, медвяно-рыжий, не походил ни на отца, ни на мать, так причудливо перемешалась в нем кровь двух народов. Изящная фарфоровая статуэтка - в нем не было и намека на обычную детскую неуклюжесть. Даже ходить он научился сразу, избежав обидных падений и разбитых коленок.
   Она сотворила это чудо, медленно и терпеливо, как выводят новый сорт яблок, новую породу лошадей. Но садовник не рожает яблоко в муках, заводчик не покрывает кобылу вместо жеребца, а она дважды влила свою кровь в род Аэллинов. Тогда, в первый раз, все было иначе. Те дети не росли у нее на глазах, она не держала их на руках, они не искали ее любви. А Ларион льнул к матери вопреки всем ее попыткам отстраниться, остаться в стороне.
   Она снова и снова повторяла себе, что этот мальчик - плод ее трудов, совершенное творение, прирожденный маг, сосуд для силы, зернышко, брошенное в землю. Но Ларион забирался к ней на колени, обнимал за шею, и на какой-то миг она забывала обо всем, жадно впитывая его тепло, чувствуя, как торопливо стучит его сердце в ее ладони. Далара уже не знала, чего боится больше - что полюбит сына, или что так и не сможет полюбить.
   Что он скажет ей, узнав правду о своем происхождении? Каково это, быть орудием в руке мастера, знать, что ты всего лишь средство, а не цель? Она все чаще и чаще думала о мятежном эльфийском доме Луны. Быть может, Лунные хотели быть детьми Творца, а не пастырями для Его стада? Что, если Ларион пожелает быть сыном эльфийки Далары, а не плодом ее научных изысканий? Что она тогда скажет ему?
   Она покачала головой:
   - Ты умеешь и любить, и ненавидеть с равной легкостью, Пылающая Роза. Я унаследовала от тебя только второе.
   Аланта вздохнула:
   - Мне следовало забрать тебя у родителей, девочка. Любви, как и всему остальному, следует учиться в детстве, а твоя мать, да помилует ее Творец, не способна была полюбить даже саму себя. Пока ты не появилась на свет, я даже сомневалась, что в ней течет моя кровь.
   Далара усмехнулась - да уж, чему-чему, а любви ее прабабка обучала не скупясь, и смертных и бессмертных. В конце концов ее супруг не выдержал подобной щедрости, и они расстались, произведя на свет десять детей и бесчисленное количество внуков. Теперь трудно было найти потомка солнечного дома, в котором не текла бы кровь Аланты:
   - Боюсь, что мне уже поздно учиться.
   Прабабка ничего не ответила, они молча сидели на скамейке. Зашло солнце, цикады завели свою песню, вылетели на охоту ночные бабочки. Стало прохладно и Далара ушла в дом, Аланта с улыбкой смотрела вслед правнучке - вот ведь глупая девчонка, она думает, что у нее есть выбор.
   Далара осторожно открыла дверь в детскую - рассохшееся дерево предательски скрипнуло, нянька всхрапнула во сне, ребенок, разметавшийся на кровати, шевельнулся и приподнял голову, по лицу расплылась сонная улыбка. Он сказал "мама" и снова заснул. Далара подошла ближе, присела на край кровати, горло сдавил горький ком. Мальчик спал, уткнувшись лицом в матрас, нянька храпела, ветер стучал в ставни.
  ***
   Таверна примостилась у подножья горы: мазанка на одну комнатушку - там жил хозяин с двумя женами, кучей разновозрастных, но одинаково сопливых и горластых ребятишек, и горбоносой старухой-матерью. Там же хранил припасы - муку для лепешек, сладкий корень для карнэ, связки пряных трав, рис. Раз в неделю в соседней деревне покупали барашка, разделывали и хранили в подполе. К концу недели мясо начинало пованивать, завсегдатаи знали об этом, и всучить перченный, чтобы отбить тухлый привкус, шашлык, можно было только редким путникам, или же скормить вечно голодным детям - тех никакая зараза не брала.
   Хозяин был бы рад перебраться в деревню, да там уже была таверна, не чета его заведению. У него что - вытертые ковры под навесом да глиняная посуда, а в деревенской таверне карнэ подавали в красных фаянсовых чашечках с гнутыми ручками, а вино привозили с побережья, красное, из крупного черного винограда, не сравнить с местной кислятиной. К нему захаживали только деревенские бедняки, или совсем уже заядлые пьянчужки, за дешевым пойлом и надежным укрытием от сварливых жен.
   Последнюю неделю дело шло совсем плохо - сборщики собрали по деревням весеннюю подать, до нового урожая еще было далеко, все подтянули пояса потуже, стало не до выпивки. Хозяин ругался с женами, угрожал продать в первый же рыночный день. Жены отбрехивались, дети ныли от голода, собака выла и рвалась с веревки. Он пил уже восьмую чашку карнэ за утро, без сладкого корня горький отвар не лез в горло, но не пропадать же добру! Сколько раз он говорил жене заваривать маленький котелок, но этой женщине лень лишний раз шевельнуться! Он совсем уже собрался пойти и задать ей трепку, раз уж нельзя подсластить карнэ обычным способом, когда увидел поднимающегося по тропинке путника.
   Молодой черноволосый мужчина пожелал хозяину здравствовать, и устало опустился на ковер, под тень навеса - время шло к полудню, солнце начало припекать. Он с облегчением выдохнул:
   - Ну и денек сегодня! - Младшая жена, наконец-то заметив гостя, прибежала с подносом. Хозяин сморщился - наверняка же не успела свежий карнэ заварить, старый разогрела, будет теперь горчить, как ни сласти. А, да ладно, путник, судя по одежде, из империи, и каким его только ветром сюда занесло? А в империи ничего не понимают ни в вине, ни в карнэ. Было невежливо приступать к расспросам, прежде чем усталый гость выпьет первую чашку, но молодой человек оказался разговорчивым:
   - Наверное, удивляетесь, что я в ваших краях делаю, раз не жрец и не купец?
   - Да мало ли какое дело может быть, - неопределенно пожал плечами хозяин, больше недоумевая, почему этот странный путешественник не остался в деревне, раз уж попал в их глушь.
   - Я собиратель историй, - объяснил путник, - в империи все истории закончились, и я решил постранствовать по свету, послушать, что рассказывают в других краях. Здесь рассказываю наши истории, вернусь - буду рассказывать ваши. Слова - самый верный товар, достаются задаром, платы за перевоз не требуют.
   Хозяин кивал - загадка разъяснилась. Он и не знал, что в империи тоже есть собиратели историй. В Кавдне у рассказчиков даже своя гильдия была, кого попало, с улицы, туда не брали, устраивали строгий экзамен. И правильно, иначе бы половина кавднских бездельников рассказывала сказки на базарах, а вторая половина слушала. Он надеялся пристроить туда среднего сына, у мальчишки был хорошо подвешен язык, может, и возьмут в ученики, как подрастет. Потому он запретил мальчику и думать о том, чтобы выучиться грамоте у деревенского жреца. Тех, кто умел читать, а уж тем более, писать, в гильдию не принимали. Говорили, что пергамент убивает историю. Что записано, то уже не изменишь, а настоящий рассказчик каждый раз рассказывает одну и ту же сказку по-новому.
   Старшая жена притащила истекающий дымом горшок с бараниной и бобами, шел третий день недели, мясо было совсем еще свежее, гостю налили вина, хозяин подлил себе карнэ, на этот раз не пожалев сладкого сиропа, и пошла неторопливая обстоятельная беседа. Собиратель щедро делился байками из далеких краев и последними сплетнями. По сравнению с этими историями все, что мог рассказать никогда не покидавший родных мест хозяин таверны, казалось ему самому пресным и скучным, как засохшая лепешка. Он никак не мог придумать, чем бы удивить гостя, пока тот сам не спросил:
   - А что это у вас там за вилла за забором стоит, на мысе? Я когда шел, разглядел, прямо настоящий дворец!
   Хозяин расплылся в такой гордой улыбке, словно роскошный дом из драгоценного розового мрамора принадлежал ему самому:
   - О-о-о, это занимательная история!
   - Как раз то, что мне нужно, почтенный. Я никуда не спешу, рассказывай, и пусть твоя жена принесет нам еще один кувшин этого прекрасного вина, чтобы ты мог смочить горло! Я угощаю!
   - Когда мой прадед был маленьким мальчиком, дед нынешнего Властителя, да продлят Семеро его сияющие дни, построил этот дом для женщины, которую любил больше всех сокровищ своей казны. Для прекрасной эльфийки из Солнечного Дома. Она не хотела жить в его дворце в столице, ей не понравились другие его дома, она хотела, чтобы он построил дворец во имя их любви там, где раньше не было ничего, на ровном месте, в самой глуши. С побережья привезли мрамор, мастеров, в тот год не брали подать, вместо этого все мужчины работали на строительстве. Через год дворец был готов, но госпожа отказалась принять его в дар. Она сказала, что этот дом красив снаружи, но пуст и холоден изнутри. Прошел еще год. Властитель собрал со всех краев света прекрасные статуи и картины, драгоценные ткани на драпировки и тонкий фарфор, привезли даже какой-то особый песок, чтобы выдуть тонкое стекло для окон!
   Собиратель понимающе кивнул - стекло для окон в Кавдне и впрямь, верх роскоши, его, наверное, и во дворце Властителя не найдешь, ни к чему оно при здешних погодах. Хозяин продолжал рассказывать, во всех подробностях, о редкостях и диковинах, которыми украсили дворец так, словно только вчера закончил их опись, хотя на самом деле ни разу не бывал дальше ограды. Гость вежливо прервал его:
   - А дальше что было?
   - Но госпожа и тогда отказалась принять в дар и дворец, и любовь Властителя. Она сказала, что теперь дом прекрасен и внутри и снаружи, но вокруг нет ничего, что радовало бы ее взгляд, когда она выйдет из дома. И тогда Властитель приказал разбить вокруг дворца великолепный сад, равного которому нет даже в его столице! Привезли землю, чтобы посадить любимые розы госпожи, поставили насосы, чтобы подавать воду для полива, - хозяин аж причмокнул - в этих краях воды порой не хватало для питья, а уж поливать цветы чистой водой казалось безумной роскошью. - И только после этого госпожа согласилась поселиться во дворце и ответила на любовь Властителя. Он жил здесь с ней два года, злые языки говаривали, что эльфийка заколдовала его так, что он забыл и обо всем на свете. Может, и правду говорят, потому что два года спустя Властитель вернулся в столицу, и больше никогда не возвращался. Наверное, наваждение спало. А госпожа Аланта осталась жить здесь. Я ее даже видел один раз, но такую красоту словами не опишешь, будь ты трижды собиратель историй!
   - Эх, хотел бы я на эту красоту хоть одним глазом глянуть!
   - Не пускают туда просто так, - с сожалением вздохнул хозяин. Он и сам был бы не прочь, эльфийка ведь даже лица не закрывала, хоть и была знатной дамой, где еще такое увидишь?
   - А может хозяйка захочет послушать мои истории?
   Хозяин почесал в затылке:
   - Попробуй, может, сразу и не погонят. Сама госпожа вряд ли тебя слушать станет, но там ведь и прислуга есть, им скучно днями напролет за оградой сидеть. Подожди, пока из города пойдет караван с товарами для госпожи Аланты, и попросись с ними. Они на днях должны появиться, последний был три месяца назад.
   Молодой человек положил на ковер монету, и хозяин не поверил своим глазам:
   - Вино и баранина не стоят золотого.
   Гость улыбнулся:
   - Это вино и эта баранина не стоят, но ты рассказал мне историю и дал совет, хорош же я буду, если не отблагодарю тебя, - и молодой человек направился обратно в деревню, чтобы перехватить караван.
  ***
   Аланта искренне любила свой маленький дворец, но за уединение приходилось платить. Молоко, мясо, масло и зелень служанки покупали в деревне, но все остальное, даже муку тонкого помола, чтобы печь белый хлеб вместо лепешек, приходилось возить из ближайшего города. Если припасы заканчивались раньше времени, Аланта отправляла в город повозку, но обычно она покупала все необходимое у караванщиков. Основная тропа проходила поодаль, но она договорилась с купцами, и те охотно делали небольшой крюк. Кроме продуктов эльфийка покупала ткани, благовония, свечи и вино, платила щедро, не торгуясь, дарила подарки. Ради такой выгоды стоило потерять пару дней.
   Перед приходом каравана на вилле поднималась суматоха - служанки, вне зависимости от возраста, наряжались, менялись друг с другом платками и лентами, по десять раз на день переплетали косы. Кухарка проверяла остатки припасов в кладовой и гоняла поварят - купцов следовало угостить, да так, чтобы они потом год вспоминали и пальцы облизывали! Обед в эти дни постоянно запаздывал - не до того было.
   Аланта относилась к беготне снисходительно, она вообще сквозь пальцы смотрела на девичьи шалости, зная, что сама не без греха, в людском понимании этого слова, да и в эльфийском. Другое дело, что грешить ее служанкам особо было не с кем, мужской прислуги на вилле почти что и не было. Два конюха, пара стражников, истосковавшихся от безделья, да старик-садовник. И на кухне, и во внутренних покоях работали только девушки, для мужчин такой труд считался постыдным, как впрочем, и любой другой. Почетным для мужчины занятием была война и торговля, все прочее - способ заработать на лепешку с маслом, но уж никак не повод гордиться.
   Основной караван оставался в деревне, наверх поднимался хозяин с парой верблюдов, погонщики, родичи хозяина, и купцы, желавшие лично засвидетельствовать свое почтение легендарной госпоже Аланте и вручить ей подарки, а заодно продать в три раза больше, чем подарить. Собирателю историй пришлось раскошелиться, чтобы попасть в число избранных. Караванщик ничуть не удивился, услыхав его просьбу, но цену заломил несусветную:
   - Ты пойми, уважаемый, если товар редкий, а желающих много, то и стоит он дорого. Думаешь, ты один на красавицу посмотреть хочешь? Только в этот раз ко мне уже трое напросились! А мне ведь еще и погонщики нужны, и племянника взять надо! Так что за один золотой и не проси, не могу. Три, и то, из уважения к твоей гильдии!
   На три монеты хозяин и не рассчитывал - откуда у бродяги такие деньги? Но к его изумлению, торговаться молодой человек не стал, молча выложил деньги. Караванщик хмыкнул, увидев кожаный новенький кошель - как же, собиратель историй, держи суму шире! Кто-то из богатых бездельников решил пробраться на виллу, поглазеть на эльфийку. Настоящий собиратель едва бы один золотой наскреб, и то - медяками. Да и вовсе бы туда не пошел, а придумал бы, как ходил, да так расписал и дворец и красавицу, что к следующему каравану очередь бы выстроилась.
   Впрочем, и в этот раз грех жаловаться: трое крепких, немногословных парней, судя по выговору - варвары, напросились к нему в караван еще в столице, сказали, что спьяну поспорили, будто повидают горную красавицу, о которой слухи ходят, Лааром поклялись, а бог войны ох как пустых слов не любит. Не исполнишь, что обещал - удачи не будет, можно даже в поход не ходить. А жрец их от обета разрешать не стал, в назидание, чтобы другим неповадно было суесловить. Денег у них, чтобы заплатить, не нашлось, но они взялись работать бесплатно на весь путь, туда и обратно, и всю дорогу караванщик на них нахвалиться не мог, так справно парни трудились. И кто только слухи распускает, что варвары - ленивые пьяницы и способны лишь драться да сквернословить?
  ***
   Смуглый юноша, прислонившись к теплому боку верблюда, смотрел на хозяйку дома, вышедшую встретить гостей на мраморную террасу. Высокая, тонкая, с волосами цвета августовского заката, она казалась сотканной из солнечных лучей и морской пены. Ветер развевал легкие белые рукава, играл кистями золотого кушака. Госпожа Аланта оказалась еще прекраснее, чем легенда о ней, но он искал другую эльфийку.
   Ждать пришлось долго - Далара не стремилась удовлетворять чужое любопытство и отказалась выйти к обеду. А во внутренние покои, где дамы рассматривали товар, пустили только хозяина каравана и его племянника. Молодой человек бесцельно побродил по дому, заглядывая в пустые комнаты, завешанные дорогими драпировками, пока не натолкнулся на стражника. Тот отправил заплутавшего караванщика на кухню.
   Кухня выходила на небольшой внутренний дворик, укрытый от жары навесом. Под этим навесом бурлила светская жизнь маленького хозяйства - мужчины пили вино прямо из глиняных кувшинов, доставая их из кадки с холодной водой, служанки, забыв о делах, жались к ним поближе, лукаво смущались, скромно улыбались, прикрывая лицо прозрачными платками-вуалями, чтобы сквозь легкую дымку ярче горели подведенные голубой краской глаза. Там же делились свежими сплетнями.
   Проведя во дворике полчаса, юноша выяснил, что молодая хозяйка на старую вовсе не похожа, даже и не скажешь, что одна кровь, что нрав у нее скверный, и с прислугой она нелюбезна - вроде и плохого слова не скажет, а как посмотрит сквозь тебя, так лучше бы отругала. И что мальчик у нее слишком смуглый для эльфа, не иначе, как на стороне нагуляла, так что кровь все-таки, родная, недаром к бабке принесла в подоле, та в свое время... но подробности личной жизни госпожи Аланты, устаревшие на двести лет, его мало интересовали. А вот что у Далары есть сын, он не знал.
   Ребенок... все, что ему удалось до сих пор узнать про Далару Пылающую Розу, прозванную Плетельщицей, противоречило материнству. Эльфийка, которая водится с учеными людьми, женщина, собственноручно вскрывающая трупы, а по слухам и не только трупы, зачем ей понадобился ребенок?! Он поморщился, не желая даже думать об этом. Похоже, она так и не выйдет из своих покоев, пока не уйдет караван. Придется пробираться внутрь, он проделал весь этот путь, чтобы задать Даларе пару вопросов, и не уйдет без ответов.
   Ночь выдалась лунная и безветренная - ставни по всему дому распахнули настежь, впуская свежий воздух после дневной жары, и серебряный свет залил мраморные полы. Караванщиков уложили на ночлег все в том же внутреннем дворике, накидав под навес циновки. Но мужчины не торопились укладываться спать - то один, то другой исчезал в лунном мареве, из коридоров доносился шорох и сдавленные смешки. Тем лучше, его отлучку если и заметят, то легко объяснят.
   На кухне, возле большого котла, вмурованного в стену, пристроилась парочка, он проскользнул мимо них в коридор, поднялся по лестнице - наверху должна была стоять стража, он надеялся отыскать запасной ход для прислуги, но это не понадобилось - у двери во внутренние покои никого не было. Юноша нахмурился - стражники наверняка давно уже удовлетворили свой интерес к служанкам, но потом подумал, что доблестные охранники, должно быть, перепили вечером с гостями и отдыхают в укромном уголке. Тем лучше, не нужно рыскать в поисках лазейки.
   Он осторожно толкнул дверь и оказался в большом круглом зале. У стен стояли скамейки, заваленные мягкими подушками, в середине блестел выложенный голубым мрамором бассейн и негромко журчал фонтан. В зал выходило несколько дверей, одинаковых, из розового резного дуба, дороже его были только деревья из эльфийского леса. Он тяжело вздохнул - не заглядывать же в каждую комнату, кто-нибудь обязательно проснется. Придется воспользоваться магией и надеяться, что эльфийки его не почуют. Молодой маг не знал, насколько эльфы чувствительны к его волшебству. Тогда, в Филесте, он не успел толком понять, на что они способны.
   Он закрыл глаза (как ни старался, так и не смог избавиться от этой привычки - обычное зрение отвлекало, затуманивало истинный взгляд) и раскинул паутину, осторожно протянув нити. Люди - он чувствовал их всех, был ими всеми - горсть разноцветных искр в его сети, как роса на нитях паутины солнечным утром. Их души были красивы, но неинтересны, отличались лишь цветом, крайне редко ему попадалось что-нибудь необычное, заслуживающее внимания, и уж точно не в этом доме.
   Аланта - драгоценный рубин, полыхающий всеми оттенками пламени, от багряного до золотисто-розового, дразнящее тепло, гитарный перебор и сила, затаенная, дремлющая, небрежно задвинутая в дальний угол души. Юноша торопливо отпрянул, опасаясь случайно пробудить эту силу. Он не сомневался, что победит, если дело дойдет до схватки, но не хотел этого боя. К счастью, Аланта ничего не заметила.
   А вот, наконец, то, что он искал. Неровный камень, весь в наростах, покрытый пятнами плесени, светится тусклым зеленоватым цветом. Холод, дрожь по коже, неправильность. Первая мысль, захватившая все естество: это омерзительно, это не имеет право существовать! Уничтожить, стереть с лица земли искажение помыслов Творца! Он вздрогнул и открыл глаза, отгоняя наваждение, отделяя свой собственный взор от того, что успел увидеть в Филесте.
   Эльфийские старейшины, сидящие на каменных тронах в Филесте, ощущают мир так, но что ему до их понимания? Он, свободный маг, выше этого и сможет заглянуть глубже. Прежде чем задавать вопросы, он должен понять, во что же превратилась Далара Пылающая Роза, и почему это так испугало Старейших. Одно было ясно сразу - это существо, несмотря на внешний облик, уже не было эльфийкой.
   А ребенок? Что могла породить на свет такая мать? Он вернулся в свою паутину. Мальчик спал, маленькая искорка, теплая желтая звездочка, маг протянул нить дальше, к самой искре, дотронулся, и с криком упал на пол, ослепленный взрывом белого света. Сила, чистая, яростная, холодная, крепостной стеной встала на его пути. Из комнаты раздался детский плач, закудахтала нянька, ребенок заходился в реве, юноша вжался в стену, понимая, что сейчас мальчишка перебудит весь дом, когда раздался другой, куда более грозный крик:
   - Пожар, пожар! Спасайтесь, горим!
   Захлопали двери, в зал гурьбой высыпали полураздетые служанки, из коридора пахло дымом. В поднявшейся суматохе он незамеченным проскочил из круглого зала дальше, ко второй лестнице. Спальня Далары была на третьем этаже, угловая комната выходила на просторную террасу и располагалась в отдалении от основных покоев. Если он поторопится, то доберется туда раньше перепуганных слуг.
   Юноша взлетел по лестнице, толкнул дверь и замер на пороге - опоздал, его опередили. Их было двое, рослые, крепкие парни, смутно знакомые лица. Охранники-варвары из каравана, все время втроем держались, на сунувшуюся было служанку так шикнули, что больше к ним никто и не подходил. Эльфийку один из них перекинул через плечо, та не шевелилась. Потеряла сознание от дыма? Но нет здесь никакого дыма, и как они сюда попали, лестница ведь одна! Кулак, летящий прямо ему в челюсть, вывел юношу из замешательства. Сказалась детская выучка, въевшаяся в кровь, хоть он никогда и не дрался по-настоящему. Он успел увернуться, а вот перехватить руку нападавшего не получилось, тот слишком быстро двигался.
   Второй удар пришелся в пах, согнувшись от боли, юноша краем глаза заметил блеск лезвия, и чужая память захватила его сознание. Сжечь, уничтожить, как они посмели напасть на него! Пламя огненными бичами сорвалось с его пальцев, одна лента ухватила наклонившегося над ним с ножом варвара за шею, вторая вцепилась в того, кто держал эльфийку. Тошнотворно запахло паленым мясом, варвар выронил кинжал, попытался сорвать огненную удавку со своего горла, но не успел, рухнул на пол, дернулся пару раз и затих. Второй, скинув на пол свою ношу, с хриплым воплем рванулся к окну и, выбив спиной раму, вывалился наружу.
   Наступила тишина. Женщина тихо застонала и попыталась сесть, тело не слушалось, голова разрывалась от боли, чья-то рука обхватила ее за плечи, помогая подняться. С третьей попытки ей удалось справиться с неповоротливым языком и спросить:
   - Что случилось? - Далара окинула взглядом комнату - воняло гарью и дымом, на полу валялся труп с почерневшим обуглившимся лицом, и незнакомый мужчина держал ее за талию, не давая упасть. Незнакомый? Смуглая кожа, черные волосы, темные глаза... Да какой же он незнакомый, она глянула на него еще раз и на губах появилась неуверенная улыбка:
   - Леар! Но ведь ты же...
   - Потом, все потом. Нужно уходить, в доме пожар, - юноша поволок эльфийку за собой, вниз по лестнице, надеясь, что огонь уже потушили, а суматоха еще не улеглась, и он сможет незаметно вытащить Далару из дома. А там уже, в укромном уголке, все у нее выяснит - и что было нужно варварам, и свои вопросы задаст. А вопросов только что прибавилось - эльфийка назвала его Леаром. Похоже, она знала об Аэллинах куда больше, чем последний уцелевший Аэллин знал о ней.
   Маг ошибся - слуги не смогли справиться с пожаром, пламя охватило и второй этаж, в круглом зале горели драпировки и подушки, уже занялись двери, нужно было спешить, пока огонь не добрался до деревянных балок, но Далара застыла посреди зала, прислушиваясь к чему-то, и он не мог сдвинуть ее с места. "Ларион", - уверенно произнесла она и кинулась вперед, к дальней двери. Он ничего не слышал, кроме треска горящего дерева, но бросился за ней следом.
   Дверь горела, он едва успел перехватить Далару, и шагнул вперед, отодвинув ее за спину. Кисти рук онемели от холода, он приложил ладонь к пылающему дереву, пронеся ее сквозь пламя, и в считанные мгновения горящее дерево покрылось коркой льда.
   Детская была полна дыма, угоревшая нянька лежала под дверью, но мальчик каким-то чудом остался в сознании, он сидел на кровати, забившись в угол, и тихо плакал, трагично изломав губы. Далара подхватила ребенка на руки и, ничего не соображая, как во сне, двинулась к выходу.
   - Стой! Там огонь, по лестнице уже не пройти, - он мог, без особого труда, потушить пожар, но в таком случае уже не получится ускользнуть незаметно. К тому же, молодой маг вдруг вспомнил, что варваров было трое, значит, третий где-то там, ждет своих сообщников с ценным грузом. Не стоит облегчать ему задачу, пусть поищет их в пламени.
   Он подтолкнул вцепившуюся в ребенка женщину к окну, толкнул раму - нянька затворила ставни, должно быть, чтобы лунный свет не беспокоил ребенка, потому и угорела так быстро:
   - Прыгай.
   - Но... Леар!
   - Прыгай, я удержу, - он не стал спорить. Пусть пока считает его Леаром.
   - Хорошо, - она подчинилась, как зачарованная, он с некоторым усилием поднял двойную ношу и поставил эльфийку на подоконник. Далара обернулась, губы шевельнулись, словно она хотела что-то спросить, на глазах блестели слезы, должно быть от дыма, и шагнула вниз. Он прыгнул следом. Невидимая сеть поймала их в воздухе и, замедлив падение, плавно опустила на землю. Мальчик, перестав всхлипывать, отчетливо произнес: "Лететь! Еще!" и весело рассмеялся.
   Дворец горел ярким факелом, кое-где уже обрушилась крыша, тушить и не пытались, прислуга и караванщики собрались за оградой, подальше от стен, Аланта пересчитывала служанок. Он удивился было, почему эльфийка не беспокоится о правнучке, но потом сообразил, что Аланта по голосу крови знает, что с Даларой все в порядке.
   Далара опустила сына на землю и, придерживая одной рукой, второй развернула юношу к себе лицом, вгляделась и, не скрывая тоскливого разочарования, произнесла:
   - Ты Аэллин, но не Леар.
   - Леар мертв.
   - Я знаю, но порой это ничего не значит. Кто ты такой? - И тут же ответила сама себе, - ты, должно быть, один из сыновей Ивенны. Но как ты сделал это, с окном? Ты используешь магию? Какую? Как давно? Где твой брат? Он тоже маг? - Вопросы сыпались один за другим, но ответов не последовало, и Далара остановилась, - Хорошо, разберемся после. Сейчас нужно вернуться к остальным. Меня будут искать.
   - Не советую. Дом подожгли, в нескольких местах, чтобы разгорелось быстро. А тебя хотели украсть. Один из поджигателей-похитителей все еще там, по крайней мере, один, может их больше.
   Далара медленно кивнула:
   - Они вошли без стука, крикнули, что пожар. Я помню, что он протянул ко мне руку, и все, дальше темнота. Это ведь были люди?
   - Люди.
   Мальчику надоел непонятный разговор, он дернул Мэлина за штанину и протянул руки, мол, что стоишь, смотришь, подними меня, я тоже хочу посмотреть, а то как заплачу! Он подхватил Лариона на руки:
   - Я чуть было не опоздал.
   - Не понимаю, ничего не понимаю. Этого не может быть, - растерянно повторила Далара.
   - Я тоже много не понимаю, например, какое отношение ты имеешь к роду Аэллин, и почему в Филесте тебя объявили вне закона. И какая между этим связь. Ты ведь удовлетворишь мое любопытство, не так ли?
   - Не здесь, - Далара сумела перебороть растерянность и пришла в себя, - нужно немедленно уходить. Если люди, значит, король каким-то образом узнал про завещание. Это убежище больше ненадежно.
   - Это убежище перестало существовать, - меланхолично поправил ее Мэлин, - останется один обгоревший остов. Такой же, как от Твердыни Аэллинов. Я побывал там, но слишком поздно.
   - Я слышала про пожар. Король, кем бы он ни был, настоящий варвар! Они сожгли библиотеку!
   Мэлин вздрогнул:
   - Там погибла моя мать, а тебя волнуют только книги?
   Далара пожала плечами, но ничего не сказала в ответ. Ей было о чем подумать и помимо печальной судьбы Ивенны Аэллин. Бежать, но куда? Ни денег, ни верных людей, и маленький ребенок на руках. Можно взять денег под залог другого имущества, но на это уйдет время, она не станет так рисковать. Если эльфам нужна только ее жизнь, то королю необходимо убить ее сына. Она посмотрела на юношу:
   - Я отвечу на все твои вопросы, если ты поможешь нам.
   - Х-мм... ты не в том положении, чтобы торговаться, госпожа Далара.
   Далара усмехнулась ему прямо в лицо:
   - Я могу найти и другого купца на свой товар, а вот тебе, кроме меня, спросить некого.
   Мэлин скептически хмыкнул - товар в данный момент выглядел не самым лучшим образом. Взъерошенная, измазанная сажей женщина с запавшими глазами и острыми скулами. С другой стороны, к ногам ее прабабки правитель Кавдна был готов бросить свое королевство. Эльфийки редко снисходили до смертных мужчин, но Далара, похоже, вся в прародительницу - мальчонка ведь полуэльф.
   - Хорошо. Договорились. Надеюсь, ты знаешь, куда бежать и где прятаться. Я не собирался составлять тебе компанию, хотел просто поговорить и предупредить.
   Сам Мэлин хоть и был вне закона трижды - и как огненный маг, и как Аэллин, и как колдун, особо не прятался. Пожалуй, он даже хотел, чтобы его нашли, но его не искали: или считали погибшим, или не знали, что он стал магистром Дейкар перед самым разгромом ордена. Но одно дело путешествовать в одиночку, и совсем другое - с приметной эльфийкой и маленьким ребенком на руках. А ребенок расположился на этих самых руках, как у себя дома, и не собирался слезать. Тыкал пальчиком в горящий дом и приговаривал: "Огонь, огонь!"
   - Пожалуй, имеет смысл вернуться в империю. Они не станут искать у себя под носом, скорее перероют Кавдн до основания.
   - Одинокая эльфийка с ребенком будет бросаться в глаза, сородичи ведь не станут тебя укрывать.
   Далара кивнула:
   - Я устала бегать, а Лариону нужно спокойное место, чтобы вырасти. И я знаю, кто нам поможет.
  ***
   - Там был маг, господин министр. И не эльфийский. Я в магии не разбираюсь, но по имеющимся у нас сведеньям, Плетельщица давно уже не может пользоваться волшебством своего народа. А госпожа Аланта была в другой части здания, она бы не успела. Точно неизвестно, из наших людей уцелел один, а он ждал снаружи, но этот загадочный незнакомец увел эльфийку прямо у них из-под носа.
   Чанг выслушал доклад и покачал головой:
   - Почему вы так уверенны, что этот загадочный некто, если он там и был, использовал магию?
   - Потому что из той комнаты они могли только улететь. Лестницу сторожили, весь этаж был в огне. Или эльфийка умеет летать, что вряд ли, или ей помогли. Наемник подозревает незнакомого юношу, сказителя. Он заплатил купцу, чтобы пройти во дворец, а после пожара пропал, тело так и не нашли. Решили, что слишком сильно обгорел. Он набросал портрет, не самый удачный, все-таки он не художник.
   Не художник - это было очень мягко сказано. Министр отложил смятый лист бумаги в сторону:
   - Эйрон, по этому рисунку можно задержать всех обезьян из королевского зверинца и половину королевской гвардии.
   Лейтенант уставился на носки сапог - он ненавидел разочаровывать господина Чанга, но ничего не мог исправить. От дворца Аланты остались обгорелые головни, их люди погибли, эльфийка с мальчишкой пропала, а куда подевался второй ребенок, и был ли он вообще, а если был, то мальчик или девочка, и вовсе неизвестно. К прабабке Далара приехала уже с одним малышом.
   - Ну что ж, Эйрон. Этот загадочный сказочник, разумеется, не маг, но вполне возможно - уцелевший послушник Дейкар, прихвативший амулеты при разгроме ордена. У нас нет времени начинать все сначала, король не станет ждать. Я обещал предоставить ему беглянку в ближайшее время и сдержу слово. Пусть ваши люди продолжают искать, а вы сегодня же отправляйтесь в Суэрсен.
  ***
   За пределами Филеста эльфы-мастера и купцы жили в городах, а крестьяне основывали небольшие деревни, на пять-десять дворов, чтобы не смешиваться с местным населением. И лишь в Суэрсене эльфы селились на хуторах, отдельными семьями, собираясь вместе только по праздникам. Королевские преобразования эльфов не коснулись, и они по-прежнему возделывали свои участки в лесной глуши.
   Эйрону пришлось постараться, чтобы отыскать подходящую семью. Отдаленный хутор, молодожены недавно отселились от родителей, расчистили делянку так глубоко в лесу, что туда даже дороги не было - узкая тропинка, по которой едва лошадь пройдет. А наступившая зима напрочь отрезала поселенцев от остального мира. Пока не растает снег, никто не узнает, что случилось, а там уже будет поздно разбираться. Спишут на разбойников, их в последнее время много развелось в здешних лесах.
   Свежий сруб горел ослепительно ярким, веселым пламенем. Дверь и ставни заложили брусом, но на всякий случай Эйрон окружил дом цепочкой лучников, кто знает этих эльфов, как у них магия работает... И уж точно никто не знает, на что способен король. Чанг предусмотрел все, что мог - подходящие по возрасту близнецы, что огромная редкость у эльфов, солнечная кровь, сжечь живьем, на случай, если Элиан сможет прочитать по останкам последние минуты, магистры Тени еще и не такое умели...
   И все же лейтенант беспокоился: если его величество поймает министра на подлоге, Чангу несдобровать. Хорошо еще, Далара настолько исказилась по их эльфийским понятиям, что сородичи не могут даже понять, жива она или нет, не то, что разыскать. Только бы все прошло гладко, а уж потом Плетельщица от них не уйдет, рано или поздно отыщут. К Эйрону подошел один из солдат:
   - Мы его зарубили, как приказано. А с телом что делать? В огонь кинуть?
   - Нет, оставьте лежать у частокола, весной найдут.
   Крыша со стоном рухнула внутрь, осыпались стены. Пришлось ждать, пока все остынет, а потом рыться в горелых головнях, отыскивая трупы. Обгоревшие тела смердели так, что к горлу подступала тошнота. Эйрон отвернулся, отгоняя рвотный спазм. "Так надо, - повторил он себе, - это необходимо". А потом он вспомнил сожженную дотла деревню в Астрине, и злость задавила робкие ростки сострадания. Эльфы ведь не пожалели ни в чем неповинных крестьян, заживо сожгли всех, за какое-то дерево!
  ***
   Министр напрасно так тщательно готовил подлог - король глянул на скрюченные черные тела, поднес к носу шелковый платок и велел Чангу уничтожить и трупы, и завещание покойного герцога. То ли не стал проверять, то ли проверил так, что министр ничего не заметил. Впрочем, король все равно остался недоволен - он, оказывается, хотел задать Плетельщице пару вопросов, а разговаривать с духами, в отличие от магов Дейкар, его эльфийское величество не умел. "И хвала Семерым!" - с облегчением подумал Чанг. Гнева короля больше можно было не опасаться, но эльфийка, ребенок и таинственный сказочник пропали бесследно, и господин министр все больше склонялся к мысли, что парой украденных артефактов это исчезновение не объяснить.
  6
   Лесничиха сквозь сон услышала, что Лита опять плачет в своей кроватке, и подскочила к дочери. Ни днем, ни ночью на нее угомону нет, старших детей в этом возрасте уже на общую кровать спать укладывали, а эту до сих пор упеленывать на ночь приходится, а то так разметается, что из люльки вываливается. Не иначе, как от лесной нечисти муж дитя прижил. Она вздохнула, положила девочке ладонь на лоб, пригладила взмокшие волосы и забормотала колыбельную. Лита, вдруг, так и не проснувшись, ясно, отчетливо произнесла: "Огонь, огонь!" и, успокоившись, провалилась обратно в глубокий сон.
   А хозяйке уже не спалось, она подошла к оконцу - за кромкой леса небо чуть-чуть просветлело, скоро светать будет, можно и не ложиться. Она глянула на спящего мужа и тяжело вздохнула. Любила она его очень, с детства, да и он ее тоже. Еще сопливой девчонкой была, когда сватов заслал, чтобы не перебежал никто. После сговора три года ждал, прежде чем взял в дом. Любить-то любил, а так обидел!
   Где это видано, чтобы законной жене нагулянное дите приносили, на мол, жена, любишь меня, люби и ее, как свою расти! Не было б своих, еще понять можно, так ведь она каждые два года исправно рожала: три сына, две дочки, старшая уже на выданье! Это господа своим ублюдкам имена дают да земли, а у простых людей так не принято.
   Ох, и разозлилась она тогда, клещом в мужа вцепилась, вернуться к родителям даже грозилась, словно ее там ждал кто-либо. А у него на все один ответ - это наша дочь теперь, смотри, не обижай, да не болтай много. Болтать ей было не с кем - в их глушь только охотники забредают, но лесник так и не признался, с кем загулял и почему матери дите не оставил. Но деваться было некуда - позлилась-позлилась, да смирилась.
   Сперва тяжело было, порой даже думала - прикрою подушкой, скажу - приспала, грех потом отмолю, но не смогла. Потом привыкла как-то - младенец-то в чем виноват? А потом и полюбила - девочка такая забавная оказалась, смышленая, глазастая. И красоты невиданной, не иначе как эльфийская кровь примешалась. Волосы, словно мед гречишный, мягкие, кольцами вьются, глаза золотистые, кошачьи, пальчики длинные, ножка узкая, сама вся смуглая, как фигурка из кости точенная. Если в мать пошла, не диво, что мужик ее не устоял.
   Всем удалась, и разумница, и красавица - родными дочерьми она так не гордилась, как подкидышем, но не могла не заметить, что девочка растет странная. То во сне разговаривает, то среди бела дня замрет, словно увидела что-то, другим не видное, засмеется, пальчиком покажет и сердится, что мать не понимает. То, ни с того, ни с сего, на ножках царапины проступят, будто она сквозь ежевичник пробиралась, то заплачет невпопад, спросишь, что болит - объяснить не может.
   Она ее уже и к травнице водила, тайком от мужа, но старуха только головой покачала - перерастет, говорит, ты ей травки на ночь заваривай, лучше спать будет, а остальное само пройдет. Тут дело тонкое, порвать легко, да потом не свяжешь. И больше ни слова, даже денег не взяла, только ручку девочки ко лбу своему приложила, словно благословения испросила.
   Лесничиха снова тяжело вздохнула и начала растапливать остывшую за ночь печь - у них, хотя бы, дрова свои, а вот как в деревнях обходятся, она не представляла. Испокон веку леса в Суэрсене общими были, вырубать на продажу не разрешали, за потраву наказывали, но если дрова нужны, или бревна на дом - приходи, договаривайся с лесничим и бери, сколько тебе нужно. А король как Суэрсен своим объявил, так первым делом запретил в лесу охотиться и деревья рубить. В других провинциях такие порядки всегда были, но чтобы у них, на севере, охоту запретить?! Чем жить тогда люди будут, мало ведь у кого своего хлеба на год хватало. Нехватку в соседних землях докупали, за пушнину, дичь, ягоды. А теперь за все штрафы, только дышать бесплатно еще и разрешают, и того гляди, скоро каждый вдох податью обложат.
   Говорят, что король по праву гневается - покойный герцог мятежник был и еретик, но пусть даже и так, почему за него теперь народ в ответе? Кто того герцога в Суэрсене видел, он же при дворе вырос. По крови - Аэллин, а на деле - кто его знает? Но каким бы он ни был, а здесь рожден, старые клятвы помнил - при нем хорошо жили, как при отце его, и деде, и дальше - насколько памяти людской хватало. Бывали тяжелые времена, неурожай, война, черная напасть, но чтобы лорд последнее вытряхивал да в свою казну тащил - такого при Аэллинах в заводе не было.
   Да если бы король только виру за оскорбление назначил - затянули бы пояса да заплатили, но он же во всем жизни не дает, все старые обычаи зачеркнул одним указом, перевернул все с ног на голову. Земля в Суэрсене скудная, жидкая, как про нее говорят, на такой только сосны да ели хорошо растут, а хлеб и овес - скудно. Потому крестьян в провинции всегда было мало, растили зерна, сколько поднять семьей могли, часть в оброк лорду отдавали за надел, откладывали на посев, остаток - съедали к весне, но не бедствовали - охота разрешена, рыбу лови, сколько хочешь, в столице герцогства, Солере, торговля даже зимой не затихала, обозы по горным перевалам проползать ухитрялись.
   А кто охотиться не хотел, мог в кузнечное дело податься, или на рудники, там работа тяжелая, не каждый мужик справится, зато платили не скупясь, на здешних рудниках без каторжников обходились, не то, что в империи. Ну а если голова горячая, а руки неумелые - прямая дорога в дружину к герцогу.
   А теперь что? Чуть больше года прошло, как король вернулся, а вокруг сплошное разорение. Налог с земли назначил такой, что не заплатить, хоть из кожи вон выпрыгивай, да не деньгами, а зерном. А где его взять? Не купишь - лес закрыли, ловлю запретили. За всеми, оно понятно, не уследишь, для себя на пропитание браконьерствовали потихоньку, но на продажу уже не понесешь добычу, сразу спросят, откуда шкурки да дичина.
   В печи разгорелась лучина, потихоньку занялись поленья, женщина прикрыла заслонку и пошла за водой к родничку. О том, как браконьеров наказывали, ей и вспоминать не хотелось. Муж полночи пил и воем выл, мол, пропади оно все пропадом, всю семью по миру пустит, но больше никого властям не отдаст, пусть выгоняют. Да кто ж знать мог, что за двух зайцев человека на куски раздерут! Лесничиха подхватила ведра и медленно ступая, вернулась в дом. На сердце было тяжело - если его и впрямь выгонят, ей с детьми только милостыню просить останется. Даже дом этот не их, а герцогский, теперь, значит, королевский.
   А если не милостыню, то еще хуже - на королевские поля работать за кусок хлеба, как в рабство. Кто налог вовремя уплатить не смог - у тех землю отбирали, под управление Короны. Соседние хутора объединяли в один большой надел, где нужно - вырубали лес, ставили деревянные бараки для работников и нанимали крестьян. Поначалу туда никто не шел - кому охота за еду и жалкие гроши, да и то, не сразу, а как урожай соберут, горбатиться, но голод вынудил. Какая-никакая, а крыша над головой и миска похлебки.
   Женщина перелила воду в котелок и поставила греться, села перебирать крупу. Вот и брат ее с семьей так - был сам себе хозяин, а теперь батрак королевский. Муж свояку деньгами помог, вроде бы хватало на выплату, а за два дня до сбора еще одну пошлину добавили, так он земли и лишился. Она в том месяце сына младшего с посылкой отправляла, навестить дядю, так брат чернее черного ходит, говорит, лучше б я в разбойники на тракт подался, чем на короля пахать.
   Она всыпала крупу в закипевшую воду и размешала, добавила маленькую щепотку соли: после того, как налог подняли, соль стала роскошью. Закончится старый запас, придется пряными травами обходиться. В разбойники! Много таких умных - сперва вдоль тракта грабят, потом вдоль того же тракта на деревьях висят. Но отчаянных голов не убывает, всех не перевешаешь. Купцы теперь сушей стараются не ходить, только по морю, на зиму торговля замирает, не то, что в старые времена.
   Куда ни глянь - всем плохо, что крестьянам, что дворянам. В Суэрсене ведь все благородные - Аэллины, не по отцу, так по матери, все между собой в родстве. Король как весь род вне закона объявил, так у всех дворян местных владения отнял, у кого замки были - с землей сровнял, да еще и виру наложил, за оскорбление своего королевского величества. Мужчины по соседним провинциям разошлись, в дружины, а женщины с детьми остались, голодают, последнее проживают.
   Времена - хуже не придумаешь, а деваться некуда. Сперва герцогиня-покойница бунтовать не велела, а потом уже поздно было - король первым делом старые вольности отменил, запретил простому люду владеть оружием. Солдаты по домам ходили, отбирали. Кто сообразил вовремя, тот, конечно, лук и стрелы припрятал, а вот клинков почти и не осталось, разве что зарыть кто успел. Леснику-то оружие оставили, но что с того толку? Не будет же он в одиночку против всей империи воевать.
   Рассвело, по горнице поплыл сладкий запах молочной каши, на кровати заворочался муж, кто-то из мальчишек стянул с сестренки одеяло, девочка заплакала спросонок. Лесничиха вытащила котелок на стол и поспешила к детям - раздавать завтрак, подзатыльники и работу на день.
  ***
   У Торна Геслера, королевского наместника в Суэрсене, с утра болела голова. Впрочем, состояние это было ему не в диковинку, господин наместник скорее бы удивился, проснись он хоть раз без головной боли. Каждое утро эта боль принимала новые формы - возмущение на рудниках, жалобы ограбленных купцов, сбор дорожной пошлины, повышение налогов, поиск управляющих для новых королевских поместий, казнь очередных бунтовщиков, жаловаться на однообразие не приходилось.
   Сегодняшняя боль приняла облик королевского представителя из Сурема и со всеми удобствами расселась в его собственном кабинете. Одной рукой она пролистывала последние отчеты, подготовленные, но еще не отправленные, а второй подносила к губам, обрамленными изящными усиками и бородкой, чашечку с карнэ.
   В письменном виде дела в провинции смотрелись просто великолепно - буковка к буковке, шелковая бумага, самые дорогие чернила. К сожалению, король отказывался довольствоваться бумагой, даже шелковой, и требовал золота. Представитель в очередной раз довел это требование до сведенья господина Геслера, и головная боль сразу же переросла в мигрень. Кроме золота, его величество желал, чтобы в Суэрсене было окончательно искоренено пагубное влияние рода Аэллин, а жители провинции зарабатывали свой хлеб честным крестьянским трудом, а не охотой и прочими промыслами, исключающими оседлый образ жизни. Поскольку Суэрсен перешел в прямую собственность короля, он желал, чтобы его подданные служили примером для всего населения империи своим благочестием, высокой моральностью и трудолюбием.
   На "высокой моральности" мигрень достигла своего пика, и дальше Геслер уже не слушал, только послушно кивал, изобразив на лице крайнюю почтительность. Наконец, вступление закончилось, и столичный чиновник перешел к делу. Согласно последнему указу, суэрсенские железные рудники переходили под управление военного ведомства, чем там будут заниматься, Геслер так толком и не понял, но ему следовало военного коменданта принять, и во всем содействовать. Содействовать предлагалось из местных средств, не забывая при этом вовремя отправлять налоги в столицу.
   Управляющему захотелось прыгнуть с крепостной стены, но он жил в отобранной у кого-то из дворян усадьбе, вокруг дома стоял невысокий забор, а пруд в саду как замерз на зиму, так до сих пор еще не оттаял. Ах, посмотреть бы в глаза дорогому дядюшке, предложившему племяннику эту должность: "Если подойти к делу с умом, ты озолотишься! И обретешь благосклонность его величества, что еще важнее!"
   Ума с трудом хватало, чтобы избежать позорной отставки и опалы, о благосклонности и золоте речи уже не шло. Нет бы Геслеру раньше задуматься, почему дядюшка не отдал лакомое местечко одному из своих сыновей, благо наплодил их министр финансов столько, что на все герцогства хватит и еще на графства останется, реши король извести лордов по всей империи.
   Со всей доступной ему в данный момент вежливостью, Геслер заверил королевского представителя, что все будет исполнено в кратчайшие сроки - и рудники, и налоги, и урожай, а за высокой моралью и религиозностью он проследит лично. Представитель отправился осматривать ближайшее королевское поместье, а Геслер, пододвинув чернильницу, начал писать письмо министру Чангу.
   Быть может, всесильный министр осмелится объяснить его эльфийскому величеству, что Суэрсен не сказочное золотое руно. Говорят, был у ландийской королевы в древности золоторунный баран, не шерсть, а чистое золото, пока сзади дострижешь, спереди уже заново обрастает. Все королевство с того барана кормилось, пока бедняга не околел от беспрерывной стрижки. По барану траур объявили, три года баранину по всему королевству в рот не брали, а пастуха зашили в лысую баранью шкуру, да утопили. Господин Геслер боялся повторить судьбу несчастного пастуха.
  ***
   Чанг еще раз просмотрел послание из Суэрсена и бросил письмо в камин. Геслер взывал к разуму министра: умный юноша, понимает, что взывать к милосердию короля - бесполезно. Но помочь ему министр государственного спокойствия не мог, да и, честно признаться, пока что не хотел. Король, бесспорно, выкачивал из Суэрсена все соки и слишком спешил, но в некотором роде он всего лишь возмещал казне недополученные за сотни лет налоги, оседавшие в твердыне Аэллинов. Северные лорды слишком гордились своим особым положением, теперь за это расплачиваются их вассалы.
   Жители Суэрсена должны в полной мере осознать, что времена Аэллинов прошли навсегда. Чем сильнее их сейчас прижмет король, тем проще будет потом вызвать всеобщее ликование, слегка ослабив поводья. Чанг вовсе не считал, что чаша терпения "гордого Севера" переполнена, всегда найдется место для еще пары капель. А даже если и взбунтуются - ничего страшного.
   Геслер еще молод и потому не понимает - народный бунт свиреп, беспощаден, но беспомощен. Он захлебывается в собственной крови. Без лорда, за которого можно умереть, суэрсенцы не опасны. Следовательно, король прав, эту безумную эльфийку и ее детей нужно найти как можно скорее, иначе через пятнадцать лет, а то и раньше, Север запылает. А до тех пор можно не беспокоиться, без Аэллинов Суэрсен все равно, что мертв.
  7
   С утра на море было спокойно, волны лениво набегали на берег и откатывались назад, на поверхности воды застыла мелкая седая рябь. Ближе к полудню небо окрасилось свинцом, сгустились тучи. К вечеру ожидалась буря, но пока что все застыло в глухом безветрии.
   Утром Тэйрин собиралась вернуться во дворец, но промешкала со сборами и, глянув после обеда на небо, решила остаться на вилле - в грозу горные тропы слишком опасны. Девушка грустно улыбнулась своему отражению в серебряной вазе - два года назад на пути к Корвину ее не испугала бы никакая гроза. Два года назад она верила, что больше никогда не будет бояться. А потом появился Мэлин, и заново научил ее страху.
   Порой юная герцогиня с удивлением вспоминала, что ей нет еще и восемнадцати - Тэйрин чувствовала себя глиняной вазой, разбитой и небрежно склеенной из осколков. О вазе давно забыли, задвинули на дальнюю полку, горловина затянута паутиной, выщербленные бока покрыты пылью. Вот так - не прозрачное стекло, не молочно-белый костяной фарфор, не матовое серебро и даже не покрытая благородной патиной бронза - шершавая, растрескавшаяся глина. Непонятно даже, зачем нужно было тратить на нее клей?
   Стемнело, служанка принесла поднос с ужином, зажгла свечи и закрыла ставни - за окнами завывал ветер, ветки шиповника со скрежетом царапали стены. Губы служанки неслышно шевелились, и Тэйрин угадывала в их движениях знакомые слова - молитва богу Пространства, Навио, покровителю путешественников и моряков, за тех, кто не успел пристать к берегу. Начало мореходного сезона в этом году запоздало - весна выдалась холодная по всей империи, на севере снег лежал до мая, в Квэ-Эро вымерзли виноградники и фруктовые сады.
   Корвин обещал ссудить крестьян деньгами и снизить подать, но если виноградники не оправятся от мороза, Квэ-Эро ждут тяжелые времена. Казна ведь не безразмерная, а имперские налоги никто не отменял. Но еще больше, чем неурожай, Тэйрин беспокоил последний королевский указ о роспуске цехов и гильдий. Корабелы только рассмеялись, когда им огласили королевскую волю - мол, распустить цех-то можно, пусть каждый, кто хочет, корабли строит, вот только где таких смелых найдешь, чтобы на этих лоханях в море вышли?
   Заморозки случались и раньше, с этим можно справиться, а вот если король решит проверить, как правители провинций исполняют его распоряжения, беды не избежать. Корвин и без того на волоске висит, пока Чанг у власти. А проклятый министр и при короле неплохо устроился. Вот уж воистину, такой и в бурю выплывет, и в огне не сгорит! Больше, чем министра, Тэйрин ненавидела только Мэлина. Эти двое разрушили ее жизнь.
   Сквозь шум ветра прорвалось лошадиное ржание, хлопнула дверь, внизу засуетились слуги. Вскоре девушка услышала знакомые шаги и съежилась в кресле, загородившись подносом. Корвин вошел в комнату, сбросил на руки лакею насквозь промокший плащ, раздраженным движением вырвал у служанки из рук полотенце, вытер слипшиеся сосульками волосы:
   - Отвратная погода.
   - Иди в спальню, переоденься, ты можешь простыть.
   - Да, верно, прикажи, чтобы согрели вина, и пусть плеснут туда белого огня. Я сейчас вернусь, - Корвин вышел, Тэйрин отослала растерявшуюся (герцога сегодня не ждали) служанку на кухню и подошла к закрытым ставням. Ей самой есть расхотелось.
   Зачем он приехал? Опять мучительно долгий вечер, заполненный ничего не значащими фразами, а потом - столь же мучительная ночь. Когда-то, целую вечность назад, она поклялась, что никогда не будет лгать Корвину, а он обещал любить ее, пока она честна. Ну что же, тогда не удивительно, что герцог разлюбил жену - с той проклятой ночи она все время лжет. Каждым словом, каждым жестом, да что там словом, даже ее молчание - ложь. Их словно опутала липкая паутина, вот только паука нет, они плетут ее сами, высасывая друг из друга соки.
   Почему она молчит, почему он терпит? Надежда, слабая, жалкая, как ветхий гобелен, вытканный какой-нибудь пра-пра-прабабкой. Выкинуть стыдно, держать в парадных покоях позорно, и выцветшая тряпица доживает свой век где-нибудь в укромном уголке. Надежда, что они справятся, что все будет, как раньше. Без этой надежды незачем жить.
   Вечер тянулся бесконечно долго, Корвин пил кубок за кубком и каждый раз подливал в вино все больше белого огня. Тэйрин все глубже вжималась в кресло, мечтая слиться с обивкой, стать незаметной, чтобы он забыл про нее. Последнее время герцог много пил, по утрам вокруг его глаз набрякали землистые мешки, и Тэйрин с ужасом вспоминала Ванра Пасуаша.
   Она боялась, что Корвин повторит судьбу своего отца, и порой ей казалось, что он боится того же самого, и топит этот страх в кувшине с вином. Пасуаш получил титул, но не смог удержать власть и спился от бессилия. Корвин пока держался на лезвии ножа, беспощадно калеча душу. Каждый шаг, каждое слово с оглядкой. Ее научил страху Мэлин, его - Чанг, и они оказались слишком способными учениками.
   Бутыль с белым огнем быстро пустела, взгляд Корвина остекленел, речь замедлилась, хотя оставалась внятной. Он поднялся, подошел, и взяв Тэйрин за руку, потянул ее из кресла:
   - Идем наверх.
   Девушка судорожно сглотнула, но послушно поднялась, не дожидаясь, пока он перекинет ее через плечо. Супруг в своем праве, а она все еще не родила наследника. И слава Семерым, дети должны зачинаться в любви, а от их любви осталась одна только горечь... Но герцогу нужен законный сын, и Корвин не успокоится, он не понимает, только смотрит на нее тяжелым взглядом и говорит, что нужно чаще пытаться, что они еще молодые, а сам тайком ходил к белой ведьме. Словно та может вылечить от нелюбви!
   В спальне было холодно, служанка забыла принести жаровню, простыни напитались влагой и неприятно холодили кожу. Она неудачно легла, голова уперлась в деревянную спинку кровати, но Тэйрин боялась шевельнуться. Было больно, но стоит двинуться или издать хоть звук - и станет нестерпимо. Корвин брал ее яростно, жестоко, изливая вместе с семенем бессильный гнев, ревнивую память и страх потери. Потом он засыпал, отодвинувшись на край постели, повернувшись к жене спиной, а она плакала беззвучно, чтобы не разбудить, а утром запудривала синяки на запястьях и шее, стараясь не замечать сочувственный взгляд служанки.
   Должно быть, он не мог иначе, но каждая ночь убивала те жалкие остатки любви, что еще оставались в ее памяти. И даже самой себе девушка боялась признаться, что уже не хочет, чтобы все стало "как раньше", а мечтает только об одном - вернуться домой. Но у нее больше нет ни дома, ни отца - "как раньше" не будет уже никогда.
   И тогда она спускалась к морю, скинув платье, обнаженная, заходила в воду. Соленые волны смывали слезы, очищали тело от невидимой грязи, глиняной коркой застывшей на коже, придавали силы. Море единственное осталось неизменным, люди, даже самые близкие, могут предать, уйти, солгать, и только волны будут вечно биться о скалы, прилив чередоваться с отливом. Морю можно верить. Пожалуй, море - единственное, что все еще объединяло ее с Корвином. Море и умирающая надежда.
  ***
   Весна, наконец-то, вступила в свои права, вода прогрелась, в розарии распустились бархатные розы, когда Тэйрин убедилась, что Корвин добился своего. Служанки наперебой поздравляли госпожу, с благоговением передавая друг другу тазик для умывания, над которым герцогиню настигло утреннее недомогание, а девушка, сцепив пальцы в замок, пыталась привести мысли в порядок. У нее будет ребенок, но самое главное - Корвин оставит ее в покое. Найдет себе любовницу, как принято в знатных семьях, когда жена в положении. Свободна, наконец-то свободна! Но почему же от этого так больно?
   Приведя себя в порядок, Тэйрин спустилась к завтраку. Герцог редко составлял ей компанию по утрам, он вставал раньше и возвращался только к вечеру, а на вилле она порой неделями оставалась в одиночестве. Но сегодня она услышала знакомые шаги - каблуки звонко стучали по мраморным плитам, Корвин вбежал в залу, лакей едва успел распахнуть дверь. Неужели служанки проболтались? Нет, они бы не посмели. Девушка подняла голову и глянула на мужа - как давно она не видела на его лице этой беззаботной улыбки... с той самой ночи... С тех пор он если и улыбался, то вымученно, силком растягивая уголки губ в кривую ухмылку.
   - Тэйрин! - Его голос звенел от возбуждения, - король! Король прислал письмо. Он одобряет мою дальновидность, считает, что за огненным порошком - будущее, и что я оказал империи великую услугу, сохранив рецепт!
   Девушка медленно кивнула, чувствуя, что на глаза против воли наворачиваются слезы - это полное и безоговорочное прощение! Теперь даже Чанг не посмеет тронуть Корвина, раз сам король не увидел в действиях герцога Квэ-Эро измены, а напротив, похвалил. Но радость смешалась с болью - все было напрасно, они разбили свою жизнь из-за мыльного пузыря! Стоило только подождать год, да что там год, пару месяцев! Но кто мог знать, что король вернется! Во всей империи в это верила одна наместница, за что ее и почитали блаженной. Она прикусила губу - каждому воздается по его вере: Саломэ верила, они - нет, теперь бывшая наместница счастлива с любимым, а им слишком поздно склеивать разбитый витраж. А Корвин продолжал:
   - Король хочет, чтобы я восстановил производство порошка, но уже всерьез, не тайком в амбаре, а чтобы хватило на всю армию. Он отправил в Квэ-Эро Хранителя, чтобы все устроить. Его надо принять как должно.
   - Но Леара Аэллина ведь убили, - неуверенно возразила Тэйрин, не успев сообразить, что речь идет о новом Хранителе.
   - Не убили, а казнили, - быстро поправил жену Корвин, пожалуй, слишком быстро, - но у него ведь был ученик. Король настоящий рыцарь, казнил преступника, но сделал его ученика Хранителем, - И Тэйрин снова кивнула, соглашаясь:
   - Да, король - благороден, а вот этот ученик, должно быть, та еще дрянь, - подобные выражения не подходили благородной даме, но Тэйрин не знала, как по-другому обозначить человека, целующего руку, убившую его наставника. А ведь говорят, что покойный Хранитель подобрал своего ученика на улице!
   Корвин, нахмурив брови, посмотрел на жену, и в его глазах она снова заметила отголосок знакомого страха. Королевское прощение ничего не изменило, единожды сломавшийся уже не будет цельным, министр государственного спокойствия был прав. Неблагонадежный герцог теперь до конца жизни будет бояться собственной тени. Она грустно усмехнулась:
   - Я встречу его по всем правилам этикета, не беспокойся. Лучшие вина, красивые служанки и мягкая постель. И еще одно, пока ты не ушел по делам - я жду ребенка.
   У Корвина запылали щеки. Он ждал этого известия последние два года, страшась, что боги карают его за слабость и трусость бесплодием, то презирая себя, то обвиняя во всем ее, почти уже потерял надежду, и вот, свершилось, в тот самый день, когда король снял их с крючка. Он подошел к жене, положил руки ей на плечи, осторожно, едва касаясь, и тихо-тихо, так, что сам едва расслышал, прошептал:
   - Это знак, девочка, знак свыше. Нас простил не только король. Можно жить дальше, словно ничего не было, понимаешь? Заново!
   Тэйрин прижалась к Корвину, жадно впитывая тепло его ладоней. Заново, с чистого листа. Но на пергаменте всегда остаются следы, как ни скреби. Он пока еще не понимает, но поймет, а пока можно молча стоять в теплом кольце его рук, закрыть глаза и на короткий миг поверить, что и та ночь, и все последующие ночи - всего лишь дурной сон.
  8
   Богатство правителей Ойстахэ объясняли по-разному: кто-то говорил, что они заветное слово знают, от которого вода вином становится, а глина - золотом, другие уточняли, что вовсе и не глина, а дерьмо коровье, потому и пахнет от герцога так, что при дворе его не принимают, так что домосед он не по своей воле. Третьи, вполголоса, рассказывали, что нет никакого заветного слова, а золото они из крови варят, причем детской, и все золото в Ойстахэ проклятое, его надо на алтаре Эарнира от скверны очищать, а еще лучше выменивать, чтобы проклятье на себя не перетянуть. Рассказывали так же, что король Элиан в свое время наложил на тогдашнего лорда Уннэр заклятье, чтобы он золото только из своей крови делать мог, потому герцоги и плодят бастардов направо и налево, да и жены у них каждый год рожают, чтобы побольше крови на золото из детей выпустить.
   Но слухи ходили больше по деревням, а купцы точно знали, откуда в герцогскую казну золото стекается - из их карманов. Через Ойстахэ проходили основные торговые пути, и так уж издавна повелось, что в лесах, занимавших половину герцогства, жили неуловимые разбойники. Никак их вывести не могли, только одного боялись лесные тати - герцогской дружины. Наймешь людей герцога караван охранять, разбойники и носа из лесу не высунут, а попробуешь без охраны на авось проскочить, или со своими молодцами поехать - тут же набегут и по миру пустят.
   Вот так и получалось, что дорожную пошлину приходилось платить дважды - сперва в казну, а потом за охрану. Делать нечего, ворчали, ругались, но платили - герцог меру знал, цены не задирал, дороги держал в порядке, пару раз в год прочесывал лес и вешал пару-тройку головорезов, что, впрочем, не помогало - разбойники в лесах Ойстахэ плодились, как грибы.
   Но если насчет способа изготовления золота мнения расходились, то в одном спорщики были согласны - нынешний герцог, Алестар Уннэр, ухитрился обмануть самого Келиана, чернокрылого бога смерти. Девятый десяток разменял, а помирать не собирается, недавно в пятый раз женился на молоденькой, года не прошло, а жена сына родила. Так герцог еще и недоволен был - говорит, зачем мне еще один мальчишка, на всех земли не хватит, и без того целая орава наследничков. Чтоб в следующий раз дочь родила, да красавицу, чтобы замуж без приданого взяли!
   В свои восемьдесят три года герцог Алестар ни в чем себе не отказывал - ни в еде, ни в вине, ни в женщинах, а к целителю обращался исключительно для борьбы с последствиями чревоугодия. Казалось, что смерть и впрямь забыла про хитрого лиса - его сын-наследник порой казался старше отца, а уж болел точно чаще.
   Обычно в знатных семьях наследник ждет, дождаться не может, когда уже зажившийся на свете батюшка отправится в иной, лучший мир, но Алестару и в этом повезло - его многочисленное потомство к отцу относилось с неизменным уважением и любовью, поскольку тот, хоть и ворчал, что на грани разорения, денег на детей не жалел, нарушая тем самым семейную традицию.
   Возвращение короля застало старого герцога врасплох, и на некоторое время дороги Ойстахэ стали самыми безопасными в империи, как в старинных легендах о золотом веке, обнаженная девушка с кувшином золота на голове могла спокойно пройти через лесную чащу, взбреди ей в голову подобная блажь. Но король не проявил никакого интереса к Ойстахэ, и постепенно все вернулось на свои места, хотя на душе у герцога кошки скреблись - печальный пример Суэрсена кого угодно заставил бы задуматься. Король преподал лордам хороший урок, и герцог Ойстахэ понял, как опасно вызывать гнев его величества. Беда в том, что на этот раз он не видел другого выхода. Разорять собственные земли не менее опасно, не говоря уже о собственной казне.
   Герцог восседал в кресле на возвышении, укрытый меховым одеялом, за спинкой кресле стоял секретарь, вооружившийся карандашом и бумагой - на здоровье лорд Алестар не жаловался, разве что ноги зябли, а вот память последнее время стала его подводить. Пришлось взять обученного скорописи писца, чтобы ничего не упускать из виду.
   Представитель купеческой гильдии переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки - холеные, давно не знавшие работы, унизанные перстнями. Наконец, он судорожно сцепил пальцы, и, откашлявшись, продолжил речь:
   - Вот так и получается, ваше сиятельство, что пришлые всю торговлю на себя перетянули, да и ремесла те, что попроще, все к чужакам перешли. Они цены сбивают, одним днем живут! Разве можно так? Король, вестимо, мудрый, да вот как-то оно все криво выходит, уж не знаем, и что делать, - последняя фраза и была самой рискованной - герцог не упускал возможности высказать свою верность его величеству и свое восхищение его мудрыми и дальновидными решениями каждый раз, когда было кому услышать.
   А все ж таки пришлось высказаться, терпение лопнуло: до разорения купцам в Ойстахэ было еще далеко, даже с новыми порядками, но если оставить все, как есть - убытки неизбежны. А почтенное купечество не привыкло плясать под чужую дудку. Раньше цены устанавливали на собрании гильдии, чтобы и по совести и в накладе не остаться. Клиентов друг у друга переманивать, товар похуже подсунуть, выгодную партию под носом перехватить - это случалось, но границы знали, да и боялись - пусть даже тебе капитал позволяет цену на ткань, скажем, в три раза сбить, но выгонят из гильдии, куда ты со своей тканью денешься? Разве что в Кавдн везти, да и то, слухи быстрее ветра разносятся, ни один капитан взять груз не согласится.
   А как указ огласили, все прахом рассыпалось - мало того, что чужаки пришли, так и свои, втихомолку, промышлять начали. На словах сокрушаются, а на деле скупают по дешевке все, что под руку подвернется, да придерживают на складах, выжидают, как дело обернется. Дошло уже до того, что в торговый день на рынке полные ряды, а никто покупать не хочет, ждут, когда цены упадут. А пришлые нахрапом лезут, лавки открывают, караваны снаряжают, ничего не боятся.
   А еще станки эти треклятые, и откуда только их выкопали! Раньше списки были, и все знали, что можно, а чего нельзя. А теперь привезли самых разных, смотреть и то страшно, жрецы ходят, плюются, но возразить не смеют - королевская воля. Только на одно решились - от тех хозяев, что новые станки себе поставили, пожертвования на храм не принимают.
   Крестьяне в город повалили, в новых мастерских рабочие руки нужны, продукты сразу подорожали, и жилье, по улицам днем не пройдешь, а ночью - не выйдешь. Работа оказалась не из легких, платили мало, вот многие и решили, что кошельки у прохожих стричь или собой торговать куда как прибыльнее. Вокруг городских стен вырос целый квартал глиняных трущоб, стражники туда носу не казали - мол, что за стенами, то не наше дело. А храмовые целители только качали головами и советовали богатым клиентам увезти семьи в деревенские поместья, пока еще не поздно.
   Все это бывший глава купеческой гильдии Ойстахэ мог рассказать герцогу, но не поведал и половины, не было нужды - говорили, что в провинции чихнуть нельзя, чтобы прознатчик старого лиса не пожелал здоровья. Герцог знал, но ничего не предпринимал, и его бездействие вынуждало к тому же купцов. Пойти сразу и против короля, и против лорда Алестара они не смели. Почтенный Кэрон решил обратиться к герцогу на свой страх и риск.
   Престарелый герцог слушал молча, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, со стороны казалось, что он утомился долгой речью и задремал, но веки предательски подрагивали - старый лис думал, как в очередной раз погулять на двух свадьбах сразу и не подпалить при этом шкурку. Купец ждал, не осмеливаясь даже кашлянуть, секретарь отложил карандаш и взял чистый лист - свои речи герцог велел записывать наравне с чужими, даже более тщательно.
   Наконец, Алестар заговорил, медленно, вдумчиво, словно рассуждая вслух:
   - Король разрешил свободную торговлю и распустил торговые гильдии, а воля его величества священна. Но разве указ короля мешает уважаемым людям собраться, нет, не в гильдию, и не в цех, а просто собраться и решить, с кем они хотят торговать, а с кем не желают, чьи товары будут покупать, а чьи нет? Если уважаемые люди опасаются рисковать и иметь дело с незнакомцами ради сиюминутной выгоды, то можно ли винить их за разумную осторожность? Если купец предпочитает покупать ткань у того мастера, у отца которого покупал его отец, он в своем праве, не так ли? Нет, я не обвиню такого купца в нарушении королевской воли. И если пришлый умелец не сможет купить землю, чтобы построить мастерскую, или снять лавку, разве нарушили владелец земли и хозяин дома королевский указ? У свободы, как у монеты - две стороны, - герцог откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, снова погрузившись в полудрему. Аудиенция закончилась.
  ***
   - Нет, уважаемый, на бумаге ясно написано - срок аренды три месяца и восемь дней. Завтра истекает, извольте освободить лавку.
   - Но как же так, мы же договаривались, каждые три месяца перезаключать заново, чтобы налог был меньше!
   - Обстоятельства, обстоятельства, все меняется. Сын у меня женится, ему дом нужен. Уж извините, господин Карстен, но придется вам для своей посуды другое место подыскать.
   - Я заплачу больше!
   - Да что я, живоглот какой? Мне лишнего не нужно, своего хватает. Два дня у вас, чтобы выехать, а не то со стражей приду.
  ***
   - Но вы же брали у меня предыдущую партию ткани, и остались довольны!
   - Брал, брал, хорошая ткань, крепкая, но коричневая. А мне теперь красная нужна. В этом сезоне красный в моде.
   - Но у меня есть красная!
   - Да откуда ж мне знать, что у вас есть, вы в нашем деле человек новый, я уж по старинке, где всегда брал, там и закупил.
   - Но моя ткань дешевле!
   - А я за дешевизной не гонюсь, слава Семерым, не бедствую, могу честную цену за хороший товар заплатить, не разорюсь. Вы, мастер Торион, хоть и нездешний, а человек хороший, дам вам добрый совет - ищите счастья в других краях, у нас здесь народ осторожный, чужаков опасается.
  ***
   - Дружина герцога не охраняет караваны частных лиц, господин Крум, вас ввели в заблуждение. Возьмите наемников, на рынке сейчас большой выбор, после королевского указа, гильдию ведь распустили. И советую не скупиться - в лесах опять неспокойно.
   - Но как же так, капитан?! Только вчера ушел обоз под охраной ваших людей!
   - Вы ошибаетесь. Дружинники иногда путешествуют с торговыми караванами по служебной надобности, но ни о какой охране не идет речи. У нас достаточно других дел. Всего хорошего.
  9
   Солнечные весенние дни королева проводила в оранжерее, в окружении цветущих персиковых деревьев. Фрейлины укутывали ноги ее величества пледом, раскладывали на маленьком столике рукоделие и умирали от скуки. После рождения наследника Саломэ долго болела, а, выздоровев, утратила всякий интерес к жизни двора. Первое время король желал, чтобы супруга принимала участие в торжественных церемониях и увеселениях, но та отговаривалась слабостью, и постепенно он перестал настаивать.
   Отношения между супругами нельзя было назвать плохими, скорее - не существующими. Они даже виделись не каждый день. Саломэ больше не могла рожать, а значит, и делить с королем ложе. Белые ведьмы, без всякого сомнения, могли помочь этой беде, но Саломэ не обращалась за помощью. Первое время она боялась признаться себе, что, наконец-то, чувствует себя освобожденной, но однажды осознав, смирилась. Любовь, если то, что она испытывала к королю, можно было так назвать, умерла.
   Теперь Саломэ даже не знала, любила ли она когда-нибудь Элиана, или пала жертвой наваждения. А может быть, она сама наложила на себя заклятье, желая особой судьбы? Уже не узнаешь, да и какая разница? Король отнял у нее все - любовь, надежду, власть, даже новорожденного сына. Встав с постели, она обнаружила, что мальчика окружают няньки, кормилицы, целители, придворные - для матери в этой толпе просто не нашлось места. Да и не готова она была к материнству, откуда ей, дважды девственной, понимать, что значит произвести на свет жизнь? Она ведь даже родить сама не смогла.
   У бывшей наместницы осталось только хрупкое молоденькое деревце, выросшее из того персика, что оставил ей на прощание Леар, да сочувственный взгляд министра государственного спокойствия. Господин Чанг, словно и не заметив, что от Саломэ осталась бледная тень, каждый день навещал королеву, рассказывал ей о положении дел в империи, показывал последние указы, доклады министров, иногда, под настроение, делился сплетнями. Она не слушала, рассеянно кивала, не отводя взгляда от деревьев, но Чанг упрямо продолжал приходить.
   Однажды утром, вместо папки с бумагами он принес белый плащ:
   - Одевайтесь, ваше величество. Сегодня вы едете на службу в храм Эарнира, а после службы будете раздавать милостыню нуждающимся. Собственноручно.
   Саломэ непонимающе посмотрела на него - в бытность наместницей, она выделила часть своих личных средств на помощь нуждающимся, и сама часто приходила в лечебницу для бедных, или раздавала хлеб после храмовой службы. Предыдущая наместница, Энрисса, ограничивалась пожертвованиями, на собственноручное милосердие у нее не было времени. За то Саломэ и любили в народе, и прозвище "Светлая" она носила по заслугам. После возвращения короля все изменилось: казначей исправно выплачивал деньги жрецам, от имени королевы раздавали хлеб и дважды в год - ношеную одежду, но сама Саломэ давно уже не покидала дворца. Она удивленно приподняла брови:
   - Во дворце есть часовня.
   - Есть, но вы ей не пользуетесь.
   - Вы что же, озаботились спасением моей души? - Она попыталась рассердиться, но не смогла.
   - Нет, вашей репутации. Вас любят в народе, ваше величество, а народная любовь как затухающий огонь в очаге - нужно постоянно подкладывать дрова.
   - У народа есть король, пусть любят его.
   Чанг придвинулся вплотную, ближе, чем позволял этикет:
   - Сегодня короля любят, завтра - кто знает, что произойдет? Мы живем во время перемен, ваше величество, а в такие времена душа жаждет чего-нибудь надежного и неизменного. Наместницы правили империей больше тысячи лет, и никакой король не перечеркнет этих столетий. Посему извольте одеться и следовать за мной.
   - Но я не хочу!
   - Это прекрасно. Если вы все еще способны "не хотеть", то рано или поздно к вам вернется противоположное умение. Известно ли вам, что в Суэрсене, под непосредственным управлением Короны, начался голод? Королева, прославившаяся по всей империи щедростью и милосердием, может себе позволить накормить своих подданных. Никому другому король не позволит вмешаться. Но если вы предпочитаете созерцать яблони в цвету, не смею вам мешать.
   Саломэ грустно улыбнулась:
   - Это персики, господин Чанг. А в остальном вы правы. Подайте мне плащ.
  ***
   Бывшая наместница с интересом смотрела в окно кареты, отодвинув занавеску. Сурем изменился, настолько, что она не узнавала знакомых с детства улиц. Старый город перестраивался - на месте серых купеческих домов возводили новые, в три-четыре этажа, вызывающе яркие, из красного кирпича, с широкими фасадами, большими прозрачными окнами, едва прикрытыми тонкими занавесями. В окна выглядывали девушки в цветных корсажах - синих, желтых, алых, украшенных лентами, словно петушиные хвосты. Еще не так давно для купеческой дочери или жены немыслимо было вот так выглядывать в окно, а яркие платья носили непотребные девки, чтобы их не путали с приличными девушками.
   На узких улицах безуспешно пытались разъехаться груженые подводы, аляповато разукрашенные кареты, закрытые носилки и отчаянные пешеходы, протискивающиеся между лошадьми. В воздухе стоял терпкий запах навоза, но куда-то пропали сточные канавы, по весне журчавшие веселыми, хоть и зловонными ручьями вдоль мостовых. Отследив взгляд Саломэ, Чанг пояснил:
   - В Суреме, наконец-то, проложили закрытые трубы для нечистот, ваше величество. По личному приказу короля. А в одном из пригородов построили королевскую мастерскую, где эти нечистоты собирают, выпаривают и производят селитру.
   - Но зачем?!
   - За тем же, зачем в Ойстахэ вырубают леса, сплавляют в Квэ-Эро, а там пережигают на уголь. Серу добывают в самом Квэ-Эро, из морской соли.
   Саломэ ничего не понимала: сера, селитра, древесный уголь, королевский указ... зачем это все Элиану? Почему король озабочен городскими нечистотами? А леса в Ойстахэ - герцог будет ох как недоволен. Чанг продолжил:
   - Огненный порошок, ваше величество. И бомбарды, их уже начали отливать в Суэрсене, на рудниках. Не самое подходящее место, на мой взгляд, но королю виднее. Король собирается полностью перевооружить армию - большие бомбарды, для штурма крепостных стен, маленькие, ручные, для ближнего боя, зажигательные снаряды, начиненные огненным порошком - неисчерпаемые возможности. Военачальник Тейвор едва не отправился к Творцу от радости, когда король огласил свою волю. К сожалению, пришлось ввести новый военный налог, но его величество не сомневается, что подданные империи с радостью заплатят за будущее величие империи.
   Саломэ нахмурилась:
   - Армию? Но как же дворянские дружины?
   Чанг довольно улыбнулся - Саломэ Светлой по-прежнему далеко оставалось до Энриссы Златовласой, но чему-то годы на троне и усилия господина министра ее все же научили. Он ждал этого вопроса:
   - А дружинам огненный порошок не полагается. Речь ведь идет о величии империи. Зато лордам полагается собрать новый налог и отправить его в Сурем.
   - Но ведь они взбунтуются! Неужели король не понимает?
   - Непременно. Хотя я бы на их месте не стал. Замок первого же бунтовщика разнесут на куски новыми бомбардами, после чего остальные надолго задумаются. И будут думать, пока не раздобудут огненный порошок и не отольют свои бомбарды. После чего начнется междоусобная война, империя рухнет, новое оружие разойдется по всему свету, войны станут настолько смертоносны и разрушительны, что род человеческий сметет себя с лица земли. Или же мудрые правители вовремя прозреют и остановят кровопролитие. И тогда начнется кропотливый труд по восстановлению развалин.
   У Саломэ дрожали губы, она не знала, что сказать. Элиан не может быть настолько слеп! Должно быть, он знает что-то неизвестное министру. Зачем ему своими руками разрушать империю, которую он создал?! Чанг накрыл ее ладонь своей:
   - Не расстраивайтесь так, ваше величество. Империя рухнет еще не завтра и не послезавтра, время еще есть. Да и потом, все не так плохо - посмотрите по сторонам: Сурем не узнать, и другие города тоже. Свободная торговля, роспуск цехов, новые станки - каждый, у кого есть голова на плечах или умелые руки, преуспевает и молится за здоровье короля Элиана. К сожалению, голова и руки есть не у всех. И этим несчастным в новой жизни остается только умирать от голода.
   - Но если все вокруг преуспевают, казна полна, почему нельзя помочь этим людям?
   - Потому что королю нужны деньги на армию, на строительство, на новые станки, на школы, на множество других, не менее интересных идей. Кормить голодных и лечить убогих в интересы короля не входит, этим занимаются храмы и займетесь вы. Я хочу, чтобы все, от лордов, до последних побирушек, знали, что Саломэ Светлая по-прежнему любит свой народ и делает все для его благополучия.
   Саломэ откинулась на спинку сиденья, и замолчала. Ей нужно было подумать над тем, что сказал министр, а самое главное, над тем, о чем он умолчал. И это, несказанное, но скользившее в каждом слове, заставило ее съежиться от холода в теплый солнечный день. Король погубит империю. Империю, которую она клялась охранять, но клялась его именем.
  ***
   Возле храма Эарнира толпились нищие. Жрецы раздавали хлеб, по старому обычаю, перед службой, чтобы никто не мог сказать, что Эарнир требует благодарности за свои дары. Карета остановилась, и министр помог ей выйти. Она рассматривала толпу - привычные взгляду нищие в грязных лохмотьях оказались в меньшинстве. В очереди стояли прилично одетые люди, в ношенной, но добротной одежде, на хорошей ткани пятнами выделались холщевые заплаты. Стояли целыми семьями, с женами, старыми родителями, необычно молчаливыми бледными ребятишками. Получив хлеб, съедали его сразу же, отойдя в сторону, аккуратно подбирали крошки, но второй раз в очередь не становились, шли в храм. Нищие в лохмотьях горланили, толкались, сплетничали, размахивая руками, эти стояли молча, не отрываясь глядели в землю, даже дети. Было видно, что им стыдно.
   - Эарнир Милосердный, что же это такое?!
   - Это те самые люди, что не смогли преуспеть в новые времена. Середнячки, жившие своим трудом, без накоплений и подмастерьев. Цеха и гильдии их защищали, а свобода привела на паперть. Есть и крестьяне, они пришли в город в надежде найти работу, продали хозяйство, у кого было, у кого не было, просто ушли, собрав последние гроши. Многим повезло, рабочие руки были нарасхват, здесь те, на кого везенья не хватило. Здесь самые робкие и честные, остальные грабят почтенных горожан, девушки разошлись по притонам - деревенских неохотно берут в прислугу.
   - Но почему они не возвращаются назад?
   - Кому-то некуда, остальным стыдно, да и потом, всегда остается надежда, что не сегодня, так завтра, не завтра, так через день, через два, они все-таки найдут работу и разбогатеют. Когда надежда закончится - начнутся городские бунты.
   - Они должны вернуться домой, если они сами не понимают, то нужно издать указ. Для их собственного блага!
   Чанг неопределенно пожал плечами:
   - Его величество считает, что свобода - главное и единственное благо, необходимое его подданным. В том числе и свобода умереть голодной смертью.
   Саломэ решительно прошла вперед, поздоровалась со жрецами, раздававшими хлеб, и скинув плащ на ступени, пододвинула к себе корзину. По толпе пронесся шорох: "Наместница! Наместница!" Очередь замедлилась, каждому хотелось получше разглядеть Саломэ. Она раздавала круглые, еще теплые караваи хлеба в протянутые руки, разговаривала с людьми, спрашивала их имена, гладила детей по встрепанным макушкам. Рассказывали ей одно и то же: как цех распустили, так пришлые в новом городе лавки открыли, продают задешево, работают быстро, первое время держались как-то на старых запасах, цены снижали, но разве за ними угонишься? Вот, свояк на месяц пустил пожить в сарай, а потом хоть по миру иди - работу уже не найдешь, все места крестьяне заняли, им гроши платят, а они рады.
   И у крестьян была одна история на всех, столь же нерадостная: сосед прошлым летом в город ушел, потом к старикам своим приезжал, рассказывал, что не хуже короля живет, большой кошель купил, в старый монеты не вмещались. Ну, я послушал-послушал, аренду на этот год платить не стал, в город подался. А работы-то и нету, в том году была, да вся вышла, в мастерских станки новые поставили, им теперь вдесятеро меньше людей надо, даже тех, кого раньше брали, на улицу выгоняют. А назад не вернешься, платить за землю нечем.
   Корзины опустели, началась служба. Жрецы пели хвалу Эарниру Милосердному и Эарнире Животворящей, опьяняюще пахли первые весенние цветы, в лазуритовых вазах стояли зеленые ветки с только что распустившимися почками. Не было только самого главного, переполняющего душу радостного ожидания лучшего, светлой надежды, того, что Саломэ раньше всегда испытывала во время службы в храме Эарнира. Может быть, это потому, что она больше не белая ведьма и сила бога не течет в ее крови? Или же... об этом не хотелось даже думать - Эарнир покинул свой храм и слышит ни молитв, ни песнопений.
   Она обернулась и глянула на Чанга - но лицо министра хранило обычную невозмутимость. Бесполезно спрашивать, он даже не поймет, о чем она говорит. С такими, как господин министр, боги не разговаривают. И, быть может, это к лучшему, голоса Семерых порой слишком совпадают с голосом совести, а совестливые министры долго не живут, это Саломэ успела понять за годы правления. Служба закончилась, к наместнице подошла величавая полная женщина в синей хламиде и венке из ивовых ветвей - старшая храмовая целительница:
   - Мы рады снова видеть ваше величество в добром здравии.
   Саломэ расслышала упрек в ее голосе и, кашлянув от смущения, ответила:
   - Я долго болела, но теперь буду приходить в Храм каждую неделю, как раньше. И прикажу увеличить пожертвования, я даже не думала, что так много людей нуждается, ведь империя процветает.
   - Да, ваше величество, империя процветает, но не все жители разделяют это процветание. Ваша помощь для нас бесценна, не сомневаюсь, что богатые люди последуют вашему примеру и начнут жертвовать щедрее. Те, кто разбогател недавно, еще не знают, что отданное Эарниру возвращается с троицей. Они сами еще не наелись досыта, где и им делиться с другими.
   - Я подумаю, что можно сделать. Все, чем могу помочь - только скажите.
   Целительница поджала губы, словно раздумывая, можно ли говорить открыто, но заметила легкий утвердительный кивок министра и решилась:
   - Ваше величество, хлеб могут пожертвовать и другие люди, но есть то, что можете сделать только вы. Мы в отчаянье, признаюсь честно. Король, в своем стремлении сделать жизнь простых людей лучше, поторопился. Указ о свободном занятии ремеслами включает и лекарей. Теперь любой шарлатан может лечить чем захочет, хоть листьями лопуха, хоть коровьим навозом, а мы ничего не можем сделать! После такого лечения люди зачастую умирают, или попадают к нам, когда уже слишком поздно. И это еще не самое страшное, - она понизила голос, - колдуны и ворожеи теперь без всякого стеснения творят свои обряды! И лечат они отнюдь не именем Эарнира! В прошлом месяце Псы Хейнара арестовали троих, но были вынуждены отпустить, так как за руку на поклонении Проклятому не поймали, а закон позволяет лечить, как угодно. Умоляю вас, объясните королю, что есть разница между целительством и лепкой горшков! От кривого горшка большой беды не будет, а от таких "лекарей" люди умирают или губят свои души, сами того не понимая. Ведь если король позволили, значит, в том нет ничего дурного!
   У Саломэ побелели губы - объяснить королю! Словно тот станет ее слушать! После рождения наследника она превратилась в пустое место, Элиан, должно быть, и не помнит про ее существование. Министр прав, у нее есть долг, и пренебрегать им - преступно. Если так пойдет дальше, скоро вернутся времена Саломэ Темной и на месте храма Эарнира возведут храм Ареда. Все начинается с мелочей:
   - Я поговорю с его величеством при первой же возможности.
   Возвращались они в молчании. Саломэ больше не отодвигала занавеску, она увидела достаточно. Если то, что творит король, благо, то почему так много людей страдают? И можно ли оправдать их страдания тем, что другие преуспевают? Она и раньше знала, что нельзя осчастливить всех сразу и за благополучие одних так или иначе платят другие, но не слишком ли мало стало первых и не слишком ли много вторых?
   Они уже подъезжали к дворцу, когда Чанг заметил:
   - Король не станет отменять указ о свободе ремесел. Но закон можно обойти. Пускай по-прежнему любой человек имеет право заниматься целительством, не пройдя обучения в храмовой школе. Но только при условии, что докажет свои знания и умения и получит разрешение от храма. Поскольку исцеляют именем Эарнира, это никак не ущемляет свободу ремесла, а всего лишь сохраняет право бога наделять благословенным умением своих избранников. На божественные права король посягать не станет, - "пока не станет" - уточнил министр про себя. На сегодня с бедной девочки хватит откровений.
  ***
   Лерик знал подлинную цену и своему титулу, и своим знаниям, но, несмотря на это, ему было приятно. Не каждый день старший дознаватель Хейнара приходит к тебе с просьбой, и уж подавно, не каждого он станет просить:
   - Моя просьба может показаться вам странной, Хранитель, но, поверьте, речь идет не просто о доступе к библиотечным архивам.
   - Доступ у вас есть и так, без ограничений. Да и ваши собственные архивы не многим уступают здешним.
   - Увы, уступают. Мне необходимо свободно бывать и в библиотеке, и при дворе, ни у кого не вызывая подозрений. Для этого я должен перестать быть служителем Хейнара, - Реймон усмехнулся, - нас боятся, к сожалению, даже те, у кого на это нет причин.
   Лерик глубоко вздохнул:
   - Я еще не думал об этом. Впереди много времени. И если я сейчас возьму вас в ученики, то что я буду делать потом, когда мне действительно понадобится преемник?
   Жрец улыбнулся:
   - Полно, Хранитель, - он нарочито подчеркнул это слово, - вас ведь не это волнует. Что вам до библиотеки и законов империи? Вы хотите знать, зачем мне это понадобилось.
   - И не только я. Внезапный зов Аммерта - хорошая сказка для простых людей. Но что я должен сказать королю и...
   - ... И министру государственного спокойствия. Ту же самую сказку. Разумеется, они не поверят. Но выбор ученика - право Хранителя. Если король признал это право за Леаром Аэллином, то уж тем более, признает за вами.
   - Вы не ответили на мой вопрос.
   - И пока что не отвечу. Поверьте, есть знания, от которых происходят только беды. Я всего лишь исполняю свой долг.
   Лерик надолго замолчал. Он знал, в чем заключается долг Псов Хейнара. Они искореняют скверну Ареда, оставшуюся в мире после пленения Темного. Но вот уже сотни лет, как они выискивают скверну по деревням и приграничным поселениям. В столице, где храмов Семерых больше, чем прихожан, а уж тем более в королевском дворце, Ареду делать нечего. Здесь и без него творят достаточно зла.
   Но он всего лишь уличный мальчишка, в чью голову предыдущий Хранитель успел вбить немного знаний. Что ему известно о Проклятом, кроме страшных историй, да скупых строчек исторических хроник времен Саломэ Темной? Он не имеет права мешать стражу Хейнара. Да и потом, разве это не приятно, указать королю, что не все в его власти? А вот министру придется сказать правду. Но с господином Чангом его новоявленный ученик пусть разбирается сам.
   - Хорошо. Если это и впрямь нужно для вашего дела, то я не могу мешать. Я только хочу знать, когда придет время, чем я могу помочь.
   Реймон кивнул. Когда придет время - тогда и будет видно. Он искренне надеялся, что ошибся, и помощь не понадобится. Но если он прав, и если юноша и впрямь отмечен Аммертом, ведь не просто так же его Аэллин на улице подобрал, уж кто-кто, а Реймон не верил слухам про извращенные вкусы бывшего герцога Суэрсена, то он и в самом деле пригодится. Союз Истины и Знания - слабая защита от Проклятого, но лучше, чем ничего.
  ***
   Тайная мечта Лерика хоть на миг увидеть короля Элиана в бессильном гневе не сбылась. Казалось, его вовсе не заинтересовало, что жрец, прослуживший Хейнару тридцать лет, внезапно услышал зов другого бога. Но Лерик не знал, что в тот же день, когда он объявил о своем выборе, министру государственного спокойствия приказали следить за новым учеником Хранителя. При дворе посмеялись над странным стечением обстоятельств, по которому ученик оказался в три раза старше учителя, но быстро нашли более интересную тему для сплетен.
   Наместница, уединившаяся после рождения сына, вернулась в свет и более того - проявила интерес к деяниям своего супруга. Занималась она, по большей части, благотворительностью, как и должно королеве, но старые придворные, помнившие еще Энриссу, находили в последней наместнице империи все больше и больше сходства с предшественницей.
   Саломэ сумела убедить короля ввести экзамены для целителей, организовала сбор средств для помощи разорившимся мастерам Сурема, причем заставила пожертвовать на это деньги их удачливых соперников. Новоявленные богачи были готовы заплатить сколько угодно, за доступ ко двору. Их дочери и сестры стали фрейлинами, а личная казна ее величества наполнилась полновесными золотыми с чеканным профилем короля Элиана.
   Королева блистала на балах, в неизменно белых одеждах, увенчанная драгоценной короной золотых волос. Царственных супругов все чаще видели вместе, говорили даже, что король вернулся на ложе жены, с небольшой помощью белых ведьм. Не смогла королева только одного - стать матерью своему единственному сыну. К принцу ее по-прежнему не допускали, кроме торжественных церемоний, да коротких визитов по утрам, в присутствии половины двора. У Элиана были свои планы для едва научившего ходить наследника.
   Вскоре после триумфального возвращения Саломэ, король вызвал к себе Хранителя. Лерик шел по коридору, неимоверным усилием воли заставляя себя держаться прямо, но колени предательски дрожали. Он твердил себе, что готов ко всему, но страх угнездился намного глубже доводов разума, в самой сердцевине души, отчаянно кричавшей: "Жить! Жить! Мне еще рано умирать!"
   Но король и не собирался карать своевольного юнца. Он приветливо улыбнулся согнувшемуся в поклоне Хранителю и позволил ему сесть. Лерик как никогда чувствовал себя мышью в мышеловке, а король сменил улыбку на серьезное, отческое выражение лица:
   - Я призвал вас, Хранитель, чтобы поручить вам самое ценное достояние империи. Своего сына. Он несомненно, еще мал, но чем раньше начать обучение, тем лучше.
   - Но, ваше величество, почему я?! - Лерик не понимал. Ведь король, несомненно, знает ему цену, так же, как и Чанг. Ненависть, даже трусливую, не скроешь. А уж после этой истории с "учеником", Элиан и вовсе должен быть в ярости, а он доверяет горе-хранителю воспитание своего единственного сына. Неужели он не понимает, что ребенок в таком возрасте все равно что воск в умелых руках скульптора - примет любую форму. Или же он настолько презирает Хранителя, что даже не боится?
   Король пояснил:
   - Я не хочу, чтобы моего сына учили седобородые старцы, закостеневшие в своей премудрости. Знание юности подвижно и изменчиво, пусть научится создавать новое, а сохранить старое он всегда успеет.
   Лерик все равно не понимал - как будто нельзя найти среди служителей Аммерта молодого жреца. Его ведь до сих пор так и не признали, согласились, что новый Хранитель отмечен Аредом, но не посвятили в сан. Но спорить с королем не стал. Только торжествующе рассмеялся в глубине души - Элиан пустил хоря в курятник, пусть теперь не ждет свежих яиц к завтраку.
   Аудиенция закончилась и Лерик отправился знакомиться с учеником и проводить первое занятие. Знать бы еще, чему, кроме "уа-уа" можно учить едва вставшего на ноги малыша, да какая разница, не всегда же принц будет младенцем. От осознания собственной власти слегка кружилась голова - пускай король всемогущ, а министр - всеведущ, будущее империи отныне в его руках.
  10
   Храм Эарнира напротив дворца графа Инваноса построили на удивление быстро - всего за пять месяцев. Люди собирались на строительство со всей провинции, а многие из соседних, жили в палатках, работали бесплатно, душу вкладывая. Граф собрался оплатить постройку из собственных средств, но тратиться почти что и не пришлось, со всей империи стекались пожертвования. Год назад храм святых мучеников Адана и Клэры освятили, и с тех пор в нем не переводились паломники.
   О заступничестве просили чаще Адана - молодого жреца и при жизни считали святым, а на алтаре Клэры оставляли белые цветы, да приходили беременные женщины, молиться о благополучных родах. Никто уже и не помнил, что покойную графиню нельзя было назвать образцом материнства - молились искренне, от души. Верили, что женщина, родившая троих детей, не откажет в помощи.
   Оценить всю иронию происходящего могла разве что вдовствующая графиня Глэдис - шлюха стала святой, покровительницей брака и материнства, а ее любовник - чудотворцем, но она удалилась в горную обитель Эарнира еще до того, как начали строить храм. Поначалу народ удивлялся - как это графиня новой невестке жить своим умом позволила, но когда молодой граф чудесным образом прозрел, решили, что это его матушка вымолила у бога жизни исцеление для единственного сына.
   Если покойница Клэра заслужила народную любовь только после ужасной гибели на алтаре Ареда, то новую графиню полюбили сразу, хоть и женился на ней Эльвин слишком уж поспешно - сегодня траур закончился, а назавтра новую жену к алтарям повел. Но это нарушение приличий молодым быстро простили, уж больно по душе пришлась жителям Инваноса их новая леди.
   Красавицей Рэйна не была, зато не брезговала простым людом и чтила местные обычаи, хоть и родилась в Суреме. Беднякам помогала от души, не просто кусок хлеба сунет или монету, а каждого выслушает, вникнет, найдет, как вызволить из беды. Графиня открыла две ремесленные школы - одну для мальчиков, вторую - для девочек, и наняла в три раза больше служанок, чем ей было нужно. Впрочем, девушки в замке не задерживались, быстро находили мужей, ведь по старому обычаю, о котором Клэра и думать забыла, хозяйка давала им хорошее приданое - корову, полотно и кухонную утварь.
   Так что местные жители считали, что с возвращением короля, конечно, по всей империи благодать разлилась, но больше всего ее досталось Инваносу. И граф прозрел, и графиня - добрейшая душа, и даже свои святые заступники появились! Потому и новые указы короля восприняли настороженно - и так все хорошо, зачем что-то менять? Торговали купцы в своих гильдиях сотни лет, пусть и дальше торгуют. Негоже изменять делу предков. Если отец и дед землю пахали, то и внуку пахать богами предписано, если отец и дед торговали - то и внук пусть торгует. Так что закон - законом, а в Инваносе все шло по-старому. Каждый должен заниматься своим делом.
   Граф, правда, пытался убедить мастеров поставить новые станки, даже обещал оплатить издержки первым, кто отважится, но никто не согласился. Поставишь станок, а работников куда девать? И что с товаром делать? Если из года в год продаешь сто штук сукна, то куда девать еще сто? Может, и найдешь покупателя, а если нет? Граф ведь все лишнее не скупит. Нет уж, они лучше по старинке, да и список запрещенных устройств жрецы составляют, а не король. Так что отмена отменой, а грехи потом замаливать интереса мало.
   Потерпев поражение с мастерами, Эльвин решил убедить их собственным примером, и открыл свою мастерскую, выписав с островов станки. Но в самом Инваносе продавать ткань не стал, чтобы не сбивать цены. К чудачеству графа отнеслись снисходительно - пусть себе тешится, лишь бы был здоров, а время покажет, на чьей стороне правда.
  ***
   Эльвин мог по праву считать себя счастливым человеком: к нему вернулось зрение, рядом была любимая женщина, король, рассмотрев повторное прошение, приказал провести прививки от черной потницы и одобрил дальнейшие опыты молодого графа. Будущее сверкало всеми красками, как цветы после дождя, и все же, он знал, что виновен.
   В храме Эарнира ежедневно возносили хвалу богу исцеления, но Эльвин знал, кому обязан прозрением. И каждое утро в ужасе открывал глаза, страшась увидеть темноту. Далара предупредила его, что старинного снадобья не хватит надолго - слишком уж мало силы Проклятого осталось в мире. Проходили недели, месяцы - а он по-прежнему видел. И боялся теперь уже не столько ослепнуть снова, сколько сохранить зрение. Ведь если лекарство зависит от силы Ареда, это значит... Неудивительно, что у него под носом в жертву Ареду принесли его собственную жену!
   Но был ли этот алтарь единственным? Быть может в этот самый миг чья-то кровь заливает черные камни, и благодаря этому он каждое утро встречает рассвет? Сомнения истерзали ему душу, и ни с кем, даже с Рэйной, он не мог поделиться этой мукой. Он боялся разрушить их хрупкое счастье, причинить ей боль. И если потом окажется, что он и в самом деле виновен, то неведенье послужит ей защитой. Эльвин писал Даларе, но не получил ответа, а потом узнал, что эльфийку обвинили в государственной измене, и за ее голову назначена награда.
   Тогда он написал министру государственного спокойствия письмо, уверяя, что Далара невиновна, и он готов поручиться за нее перед любым судом. Ответ последовал незамедлительно, и прочитав письмо Чанга, Эльвин понял, что бессилен - никакого суда не будет, король лично решит судьбу Плетельщицы. Оставалось только надеяться, что эльфийку не найдут. Теперь он уже и не знал, такое ли несомненное благо возвращение короля.
  ***
   Человека, стоявшего у окна в его кабинете, он узнал сразу, хотя видел его в последний раз много лет назад и не думал, что им доведется встретиться снова. Эльвин невольно вскинул руку, прикрывая лицо, хотя понимал, что от этого гостя нет защиты:
   - Что тебе здесь нужно, Мэлин? - Братьев он не различал, но знал, что Ллин погиб в Квэ-Эро.
   - Мне лично - ничего. Но у нас есть общая знакомая, и ей нужна твоя помощь. Если, конечно, ты не испугаешься, - в голосе звучала обидная насмешка. Мэлин помнил Эльвина с детства - оборка у маменькиной юбки, неженка, толком не знавший, с какой стороны у меча гарда. В те времена братьев мало волновали другие люди, но сплетни оседали в памяти сами собой, и теперь он без труда вытаскивал нужные воспоминания.
   - У нас не может быть общих знакомых, - твердо возразил Эльвин. Он знал, что с семьей покойного Старниса все в порядке, но даже будь они в беде - принимать помощь от Мэлина бы не стали.
   - Мы живем в изменчивом мире, - пожал плечами молодой человек, - недавно я встретил прекрасную мудрую эльфийку. Она настолько мудра, что умудрилась оказаться вне закона и в империи, и в Филесте. Теперь ее ищут повсюду, сюда мы добрались чудом. И она почему-то уверена, что ты дашь ей убежище. Ах да, совсем забыл, эльфийка не одна - с ней маленький мальчик, сын. И его тоже нужно прятать. Ну так как, кузен?
   Эльвин сжал губы: перед глазами стояло письмо Чанга, но он быстро справился со своим страхом. Король, хоть и бессмертный эльф, так же может ошибаться, как и любой человек, а он в вину Далары не верит. И уж тем более не прогонит женщину с ребенком:
   - Только ты мог подумать, что я не приму старого друга! Ты ведь не знаешь, что такое дружба. Я ее спрячу. Придется все рассказать Арно, он найдет для них укромное место. Не знаю, почему ты решил помочь Даларе, но здесь она в безопасности, а тебе лучше уйти.
   Мэлин возразил:
   - Арно уже прятал Старниса. Чем это кончилось, ты сам знаешь. Я никуда не уйду, пока не удостоверюсь, что ей нашли надежное убежище.
   Эльвин возразил:
   - Я не хочу видеть тебя в своих землях, после того, что ты сделал. Этому нет прощения.
   - Тебе я ничего не сделал. Ты не в праве ни винить меня, ни прощать. И прежде чем так усердно меня прогонять, лучше подумай, как ты будешь ее прятать и от людей и от эльфов без моей помощи, и как быстро Чанг ее найдет. Эльфов ты, может, и обманешь, они в ваших краях не водятся, а вот министра - даже и не думай. У него прознатчики по всей империи. И не только - в Кавдне я едва успел отбить ее от людей Чанга. А заодно подумай, что тебе будет от нашего милостивого короля за укрывательство государственной преступницы. Хочешь разделить судьбу моего родича Аэллина?
   - Ты пользуешься силой Ареда! Я не могу этого позволить, даже ради спасения жизни!
   Мэлин пожал плечами - для него не было разницы, чью силу использовать, хоть Ареда, хоть Семерых, хоть самого Творца, но не объяснять же это Эльвину:
   - Ты ошибаешься. Я маг Дейкар.
   - Но король объявил огненных слугами Ареда!
   - А Далару - изменницей. Ты очень избирательно веришь его обвинениям.
   Эльвин вздохнул:
   - Ты ведь тоже вне закона.
   - Даже дважды - как Дейкар и как Аэллин, впрочем, погоди, уже трижды - еще и за укрывательство. Но не беспокойся, мне убежище не нужно. Я уйду, как только спрячу ее как следует.
  ***
   Эльвина не обманули чары облика, которые Мэлин наложил на Далару - он узнал ее по голосу, по запаху, по шелесту юбки. Он ведь даже и не знал, как она выглядит - ослеп еще до личного знакомства. Но сама по себе личина была совершенна - лицо, волосы, овал лица, даже движения, никто бы не заподозрил эльфийку в этой громоздкой, расплывшейся после родов женщине средних лет. Таких располневших матрон в купеческих семьях по тринадцать на дюжину. А вот в мальчике, сидевшем у нее на коленях, несмотря на чары, проскальзывало что-то эльфийское. Проследив его взгляд, Мэлин развел руками:
   - Ничего не могу сделать. И так каждый день подновляю заклятье. На нем ничего не держится. Но к детям обычно не приглядываются.
   Далара спустила сына на пол и шагнула навстречу графу:
   - Я не знаю, как отблагодарить вас, Эльвин. Помогать мне сейчас - очень опасно. Будь я одна, я бы никогда не поставила вас в такое положение. Но я должна спасти своего сына.
   Эльвин недоуменно посмотрел на нее - даже если она преступница, при чем здесь ребенок? В империи не казнят детей за грехи отцов, они ведь не варвары! Он мог понять, что мать не хочет разлучаться с сыном, но не было бы для ребенка лучше отдать его родственникам на воспитание, а не таскать за собой через пол мира?
   Далара словно прочитала его мысли:
   - Элиан убьет его, Эльвин. Если вы даете нам убежище, то должны знать все. Мой сын - Аэллин и законный герцог Суэрсена. Его отец - Леар. Король приговорил его еще до рождения.
   Мэлин провел рукой по лицу мальчика, остатки чар спали и теперь Эльвин ясно видел фамильные черты Аэллинов, перемешавшиеся в мальчике с эльфийской кровью матери. От отца малышу досталась смуглая кожа, выступающие скулы и порывистость движений. От матери - медвяные волосы и прямой нос, а вот огромные золотистые глаза с фиолетовыми зрачками были его собственными, не похожими ни на кого.
   Пока Эльвин рассматривал мальчика, тот бросил на графа один быстрый взгляд и рассмеялся:
   - У тебя солнышко в глазах!
   - Ларион!
   Далара подхватила сына на руки, в который раз пожалев, что няня для нее теперь недоступная роскошь. Сама она не заметила в глазах Эльвина ничего необычного, за исключением того, что прозрев больше года назад, он все еще видел. Стоило задуматься о связи причины и следствия. Не ее ли удачный опыт привел к усилению Ареда в мире?
   Эльвин улыбнулся мальчику и обратился к Даларе:
   - Вы ведь не собираетесь отвоевывать его наследство? Суэрсен - земли Короны, а я не хочу способствовать междоусобице.
   - Не собираюсь, - она гневно сжала губы. Если бы Леар не завещал сыну титул, король бы сейчас не гонялся за ними по всему свету! Вотчина ее сына - весь мир, а не кусок горного хребта на севере.
   - Я, кажется, придумал, где вас разместить. Храму нужен смотритель, закрывать на ночь, открывать утром, следить, чтобы все было в порядке. Сами жрецы этим заниматься не хотят, постоянного служителя в Храме нет, проводить службы приезжают из города.
   Мэлин пожал плечами:
   - А что так? Новый храм, медной монеты им не стоил, да еще и со святыми мучениками, - молодой человек с некоторым удовольствием отметил, как перекосилось лицо его кузена. Прошло несколько часов с момента их встречи, а Эльвин уже до безумия раздражал Мэлина своей правильностью, - почему не прибрали к рукам?
   - Я не позволил, - спокойно ответил Эльвин, уже совладавший с болью, - храм строили простые люди, для Эарнира, в память об Адане и Клэре. Пока жрецы решали, признавать ли их святыми, люди возводили стены. Поэтому все пожертвования из этого храма идут нуждающимся, а не в казну служителей Эарнира.
   Мэлин только хмыкнул - против воли он начал испытывать некоторое уважение к кузену. Может, не такой он уж и маменькин сынок, как ходили слухи. Или же, увидев мир воочию, внезапно "прозрел".
   - Какое святотатство - не так давно ты утверждал, что я служу Ареду, а теперь предлагаешь прислуживать богу жизни.
   - В своем храме Эарнир за тобой присмотрит. Если ты твердо решил остаться, вам придется притвориться семьей.
   Далара озабоченно заметила:
   - Но мы все время будем на виду.
   - Вы двое - нет, только Мэлин, а его здесь в лицо никто не знает. Даже паломники из Виастро. И я смогу навещать вас не вызывая подозрений.
   Мэлин ненадолго задумался, потом согласно кивнул:
   - Да, может сработать. На привратника не будут обращать внимания. Какая разница, кто открывает двери.
   Услышав эти слова, Далара вздрогнула. "На привратника не обращают внимания" - до тех пор, пока он не распахнет дверь.
  ***
   Храм был маленьким, но на удивление соразмерным. В богатых городах храмы Эарнира отделывали лазуритовыми пластинами, в бедных - попросту красили синей краской, а этот, вопреки традиции, сверкал прохладной белизной. Камень из местной каменоломни отличался удивительно чистым белым цветом, и часто служил заменой дорогому мрамору. Внутри все отделали деревом - закончили совсем недавно, резные колонны и перекрытия еще пахли лесом, а капельки застывшей смолы поблескивали в солнечном свете. А вот окна поражали роскошью - огромные, с таким прозрачным стеклом, что, казалось, его там и вовсе нет.
   Такое стекло все еще привозили с Свейсельских Островов, и каждый лист стоил состояние. В империи за последние тридцать лет худо-бедно научились делать прозрачное оконное стекло, но не таких размеров, да и мутноватым оно получалось, если сравнивать. Говорили, что песок виноват, но даже из привозного, по цене сравнимого с золотом, ничего не получалось. А островитяне не спешили делиться секретами мастерства с победителями.
   Впрочем, это еще вопрос, кто в итоге победил, империя, шестнадцать лет воевавшая за семь островков, или островитяне. Наместница Энрисса даровала новым землям налоговые льготы, оставила право на самоуправление, а самое главное, став частью империи, они избавились от таможенных сборов. Срок действия налоговых послаблений давно уже истек, но король об этом так и не вспомнил, и под властью империи Острова, оправившись от военных разрушений, расцвели еще сильнее, чем во времена независимости.
   Стекла подарил граф, так же, как, резной алтарь и фрески - пригласил лучших мастеров из столицы. На это пожертвований бы уже не хватило, а хотелось поскорее освятить храм и начать службы. Граф собирался так же оплатить садовника, приглядывать за молодым садом, что насадили прошлой весной вокруг еще строившегося здания, но не пришлось - крестьяне из окрестных деревень и паломники почитали за честь послужить Эарниру на его земле.
   В дальнем конце сада, за рощицей тоненьких березок, Эльвин приказал построить небольшой домик для нового привратника, из того же белого камня, его после строительства много осталось, еще не успели весь убрать. В отличие от храма, дом особой красотой не отличался, но стены - стояли, крыша - держалась, а большего и не требовалось. Зато построили быстро, всего за пару недель, и привратник с семьей - женой и маленьким сынишкой, въехал, когда еще даже раствор до конца высохнуть не успел.
  ***
   Эльвин, немного виновато обратился к Даларе:
   - За такой короткий срок ничего лучше сделать не успели. Со временем можно будет достроить еще комнаты.
   Эльфийка усмехнулась:
   - Мы не в том положении, чтобы перебирать, Эльвин. Я благодарна за то, что есть. К тому же, мне ведь не надо размещать библиотеку, а мы сами поместимся, - и они вместе рассмеялись.
   И Далара, и Эльвин знали коварную особенность книг - сколько не выдели им места, все равно расползутся по всему дому, постепенно выживая хозяев. Казалось бы - стоят книги дорого, покупают их редко, а все равно - пройдет год-другой, и уже нужен новый шкаф, десять лет - и потребуется еще одна комната под библиотеку. Остановить книгочея может только полное разорение.
   - Я бы хотел поговорить с вами, как раньше.
   - О книгах и науках, - усмехнулась эльфийка, - и без спешки и страха. Приходите, я буду рада, - но в ее голосе слишком явственно звучала усталость. Жить без страха она за последнее время разучилась. К тому же, понимала, что именно хочет обсудить с ней граф.
  ***
   Камина в домике не было, но протопленная утром печь отдавала стенам тепло. Ларион давно уже спал, набегавшись за день по саду, а Мэлин растянулся на скамье и разглядывал сидящую в деревянном кресле с высокой спинкой эльфийку. Собственные чары на него не действовали, он видел сквозь личину ее настоящее лицо - за время их бегства женщина осунулась, под глазами залегли тени. Она казалась не просто усталой, но какой-то поблекшей. Против воли перед внутренним взором снова встал заплесневелый зеленый камень, источающий мертвенный холод. Потребовалось усилие, чтобы вспомнить - так видят эльфы, а он будет смотреть своими глазами! Далара поймала его взгляд и кивнула:
   - Время расплачиваться, не так ли? Задавай свои вопросы, я отвечу. Только объясни сначала, зачем тебе это все? Для чего ты остался?
   Мэлин рассмеялся - сам удивляясь, как легко ему это удается. Последнее время он слишком часто смеялся, раскованно шутил, речь его стала быстрой и свободной, словно кто-то неслышно подсказывал нужные слова быстрее, чем он успевал заметить подсказку. Четверть века он разговаривал только с одним человеком, и то - без слов, а теперь был готов обратиться ко всему миру сразу, без малейшей неловкости. Словно старый маг передал ему, умирая, не только свою силу и память, но нечто большее.
   Но Мэлин не хотел погружаться в себя, снова разбирать свою душу на составные части, чтобы узнать наверняка. В данный момент времени ему нравилось быть тем, кем он был, не нужно портить этот краткий миг. Слишком много у него должников, чтобы расплатиться со всеми и ухитриться при этом выжить: и эльфы, и король, разве что Семеро, Творец и Проклятый ему пока не задолжали.
   - А у меня накопилось много вопросов. И я решил растянуть удовольствие. В Кавдне много лет назад жила сказительница. Она рассказывала дивные истории по ночам, каждый раз прерываясь на самом интересном месте, стоило взойти солнцу. В конце концов женщины города пожаловались правителю, им надоело, что мужья каждую ночь уходят слушать сказки и рассказчицу изгнали. Последняя сказка так и осталась незаконченной. Вот и я буду задавать по одному вопросу каждый вечер, пока они у меня не закончатся.
   - Да, я помню эту историю - сказительницу выгнали из города, а дом удовольствий, которым она владела, пришлось закрыть. Без ее историй девицы никого не интересовали. Спрашивай.
   Далара была готова рассказать о подлинной сути уз Аэллин, понимая, что этот, в отличие от Леара, не простит, но Мэлин задал совсем не тот вопрос, которого она ждала:
   - Почему прозрел Эльвин?
  11
   Новый военный комендант Суэрсена, возможно, что-то понимал в военном деле, проверить пока что не довелось, но ровным счетом ничего не соображал в горном. Мастера устали объяснять, почему невозможно сделать то, что он требует, в те сроки, что он ставит, а королевский наместник не менее устал успокаивать коменданта после этих разъяснений. Рудных дел мастера - не нищие крестьяне, если их пороть, как предлагал доблестный вояка, быстро найдут себе другую работу, рудников в империи много.
   Вслед за комендантом прибыли оружейники, мастера по выплавке руды, кузнецы, да все с семьями, с инструментом. Вокруг рудников закипело строительство - до холодов нужно было построить жилье, организовать подвоз продуктов, установить алтари Семерых и найти жрецов. Оружейникам покровительствовал бог войны, Лаар, кузнецам - Эарнир, гербом их цеха был железный плуг, а горнякам и вовсе Аммерт.
   Торн Геслер ничего не имел против благочестия, тем более, что король настаивал на высокой моральности, но деньги на все это благолепие ему пришлось брать из казны провинции, и без того опустевшей. Из той же казны нужно было платить всем этим мастерам, поддерживать рудники в рабочем состоянии и кормить горняков. На пустой похлебке махать кайлом затруднительно. Расходы росли, а доход сошел на нет. Раньше часть металла и изделия кузнецов продавали в соседние провинции, но теперь все уходило на армейские нужды.
   Торну так и не объяснили, что будут делать на рудниках, но тайное скоро стало явным. Новые мастера отливали бомбарды. Самых разных размеров, из различных сплавов, вокруг каждого ствола неделями не утихали споры, но пока не подвезли первую партию огненного порошка для испытаний, Геслер не понимал, зачем нужны эти нелепые орудия. После - понял, и окончательно впал в уныние. Оружие такой мощи пойдет прямиком в армию, это не мечи и копья, продавать бомбарды не позволят. А, значит, доходов не предвидится.
   Если король не даст денег, рудники в ближайшем будущем станут. Господин наместник прекрасно понимал, что за этим последует - средства в конце концов изыщут, но его голова к тому времени уже слетит. Отчаянных писем он уже не писал, обреченно ждал, когда же произойдет неизбежное. Помощь пришла с неожиданной стороны: наместница, то есть, королева, объявила, что берет земли Короны под свою личную опеку, чтобы явить жителям Суэрсена не только королевский гнев, но и королевскую милость.
   К огромному облегчению Геслера, королеву в последнюю очередь волновала высокая моральность, а в первую - что ее подданные будут есть зимой. В Суэрсен, переживший очередной неурожай (огромные королевские поля, несмотря на молитвы и усердный труд, родили по-прежнему скудно, отменить законы природы королевским указом не удалось), потянулись обозы с зерном, а в скором времени пришло гневное письмо от имени его величества.
   Король выражал своему наместнику всяческое неудовольствие, однако милостиво позволял остаться на занимаемой должности, дабы Торн мог исправиться. Но, несмотря на королевский гнев, Геслер был счастлив - финансирование рудников взяло на себя военное ведомство. Все прочие неурядицы теперь казались ему сущим пустяком - подумаешь: неурожай, голод, налоги - все это такие мелочи по сравнению с бездонным колодцем рудников! Пускай теперь голова у коменданта болит.
  ***
   У лорда Алестара, герцога Ойстахэ, голова болела уже третий месяц. Третий месяц по королевскому приказу в его провинции вырубали лес. Дерево сплавляли по Сантре в Квэ-Эро, что головной боли только прибавляло - ни герцог, ни его многочисленные прознатчики не могли понять, зачем?! Свой лес в Квэ-Эро давно уже извели на корабли и с тех пор закупали у соседей, но не столько же!
   Можно целую флотилию построить, да и потом - рубили все подряд, не глядя, как столетние корабельные сосны, так и кривые осины, годные разве что на лучину, и тонкие березки, и изъеденные дуплами тополя, все, что под топор попадалось. Да и с чего бы королю платить за флот для южан? Испокон веку морские лорды сами свои корабли строили.
   Лорд Алестар равно страдал и от гнева, и от любопытства. С каждым вырубленным деревом он терял исконный доход герцогства. После королевских дровосеков на месте леса оставалась голая степь, они даже пни выкорчевывали, а в степи разбойников не спрячешь. Другой бы на его месте давно уже завалил короля жалобами: вырубка леса на своей земле - законное право лорда, но старый лис не спешил. Он должен был понять, что происходит, прежде чем что-либо предпринимать.
   Но и тянуть слишком долго было нельзя - лес растет сотни лет, а вырубить можно за год. Да и сыновья торопили, не унаследовали они ни отцовского терпения, ни отцовского ума. И возраст брал свое, уж кто-кто, а старый герцог знал, что бог смерти взяток не берет и ничего не забывает. Его время подходит к концу, нельзя такой груз оставить наследнику, он не справится. И старик поторопился, пожалуй, первый раз за всю свою долгую жизнь.
   Его люди продолжали сновать в поисках сведений, а рубщиков леса в Ойстахэ начали преследовать несчастья. То сгорят плоты от случайной искры, и сплав станет на неделю, то порвется ремень, и лесорубов завалит бревнами, то кузнец в деревне откажется точить топоры, мол, брусок у него истерся... Но чаще всего случались пожары, хотя лето выдалось нежаркое, и за кострами следили тщательнее, чем старик-купец за молодой женой.
   Пошли слухи, что Эарнир разгневался за бессмысленную вырубку леса. Привезли жрецов, отслужили службы, пообещали новый храм поставить, но несчастья не прекращались. В конце концов обратились к герцогу, потребовали у него охрану поставить. Старик поохал, покряхтел, содрал с казны тройное жалованье для стражников, но солдат дал. И это не помогло, пожары продолжались.
   Но когда одному из его людей удалось таки проведать, зачем везут лес в Квэ-Эро, герцог серьезно призадумался. Историю с огненным порошком он помнил, хоть неудачные испытания первой бомбарды и сохранили в секрете. Знал так же, за что молодой герцог Квэ-Эро чуть было не лишился своих земель. Старый лис вообще много чего знал, но не спешил делиться своими знаниями, может, потому и прожил так долго.
   Если король всерьез решил взяться за огненный порошок, значит, в скором времени всю армию вооружат на новый лад. Но почему-то он сомневался, что королевская любовь к преобразованиям распространится на дворянские дружины. Они останутся полностью беззащитными, не пройдет и года. И вот тогда король будет драть с провинций по пять шкур, никто и пискнуть не посмеет.
   Теперь старик с горечью вспоминал о неудавшемся восстании Квейга. Надо было тогда поддержать красавчика-южанина, глядишь, и на троне сейчас сидел бы настоящий король, а не этот сумасшедший эльф. Он всегда знал, что от бабы на троне одни только неприятности. Ни один мужчина не отдал бы власть за прекрасные эльфийские глаза!
   Он понимал, что пытается вычерпать море дырявым ковшом. Мелкие пакости будут терпеть до поры, а потом сразу прижмут так, что не вздохнешь, это всего лишь вопрос времени. Лес не спасти, слишком велика ставка. Значит, он должен найти другой источник дохода, а заодно и способ остаться хозяином на своей земле. Пожалуй, стоит отправить в Квэ-Эро еще одного человечка... старик ухмыльнулся и приказал слуге позвать к нему младшую дочь четвертого сына, свою любимицу.
  ***
   Скоротечная весна в Квэ-Эро сменилась жарким летом. Песок на пляже пылал еще до полудня, обжигая босые ноги. Тэйрин и раньше не любила это время года, когда даже морская вода не приносит облегчения, разве что встать совсем рано, когда солнце только-только восходит, и быстро окунуться. А теперь она и вовсе не могла переносить жару, отсиживалась в своих покоях, запретив служанкам открывать ставни. Лекарь, которого Корвин приставил к жене, узнав о ее беременности, безуспешно пытался убедить госпожу, что небольшая прогулка пойдет ей только на пользу. Девушка вяло отмахивалась и снова погружалась в полудрему.
   Она забросила и рукоделье, и домашние дела. Слуги разболтались без присмотра, даже ее личная горничная постоянно пропадала на кухне и приходила только после третьего звонка. Обед подавали с опозданием, мраморная лестница потемнела, Тэйрин было все равно. Она хорошо себя чувствовала, ни болей, ни страха, только необъяснимая, непреодолимая усталость и равнодушие. Тот, кто поселился внутри, вытягивал из нее все силы, ничего не принося взамен.
   Она не чувствовала радости, и глядя в зеркало, не видела в своих глазах того загадочного света, что не раз замечала у женщин в тягости. С малых лет девушка знала, что ее долг - выносить и родить наследника своему благородному супругу. И лишь теперь она осознала это до конца - ни радости, ни тепла, ни затаенного ожидания, только долг, пригибающий к земле.
   А Корвин был счастлив - он не ходил, летал, и никак не мог понять, что же так угнетает его супругу, если у нее ничего не болит. Но честно держал свое непонимание при себе, всеми силами стараясь развеять ее тоску. Не проходило дня, чтобы он не выкроил время навестить жену, рассказывал последние новости, старательно не замечая ее безразличия, дарил подарки, дважды даже вытащил на морскую прогулку. Ничего не помогало, но он не терял надежду: Тэйрин делила с ним горечь поражения, неужели он не сможет разделить с ней радость победы?!
   ...Тэйрин с некоторым удивлением смотрела на девушку в ярком красном платье из легкой шелковой ткани. Зачем Корвин привел ее? Она одета, как танцовщица из таверны, разве что скромнее, платье, хоть и вызывающе яркое, скрывало все, что танцовщицы обычно выставляют напоказ. Герцог выдвинул незнакомую девушку вперед:
   - Это Лиора, она из Ойстахэ, племянница нашего управляющего. Лиора играет на лютне и поет, я подумал, может, она тебя развлечет немного. Да и управляющий просил дать ей место. Муж его сестры разорился не так давно, и они разослали детей по родне.
   Лиора стояла, потупив взгляд, украдкой разглядывая Тэйрин. Хороша, хоть и подурнела от беременности. Ей повезло, что герцогиня в тягости, от такой красавицы муж просто так на сторону не побежит. Но до чего же пустой тусклый взгляд! Почему красивые женщины обычно такие непроходимые дуры?!
   Саму Лиору Семеро одарили щедро: и красотой, и умом, и талантом. Она и в самом деле играла на лютне, танцевала, неплохо рисовала и даже сочиняла стихи. К сожалению, этим щедроты богов исчерпались: Лиора Уннэр слишком поздно родилась на этот свет. Ах, будь она хотя бы десятью годами старше, старый герцог посадил бы внучку на трон наместницы, но увы, в тот год, когда Саломэ Светлая дала брачный обет перед статуей короля, Лиоре исполнилось всего три года.
   К белокурой голубоглазой девочке сватались со всей округи, едва та вошла в брачный возраст, но младшая дочь четвертого сына плодовитого герцога Ойстахэ не могла рассчитывать на блестящую партию, а иной она не желала. Да и дед не хотел расставаться со своей любимицей.
   Девушка росла и с каждым годом у нее оставалось все меньше и меньше желания пройти к алтарям. Она слишком красива и умна, чтобы умереть четвертыми за пять лет родами в разваливающемся замке мелкого дворянчика. К счастью, старый герцог и не настаивал на браке, наоборот, приблизил внучку и сам занялся ее образованием. Порой он сокрушенно вздыхал, что среди его потомства она - единственный мужчина.
   Но вздохи ничего не меняли - женщины не наследуют. Зато в их силах совершить многое, недоступное мужчинам, как довелось ей выяснить, когда старик начал доверять любимой внучке различные деликатные поручения. Порой настолько деликатные, что после их выполнения замуж Лиору можно было бы выдать только с очень большим приданым.
   Выполняя дедушкины задания, девушка все чаще и чаще задумывалась о своем будущем: вопреки слухам, старый лис не вечен, а отец не будет с ней церемониться. Или замуж, что чревато скандалом и разводом, или в захудалую обитель. Чтобы вырваться из замкнутого круга, нужны деньги или богатый покровитель, что ничуть не лучше мужа, даже хуже - та же зависимость и никаких прав.
   Лиора жаждала свободы, той, что от рождения дана любому мужчине, если у того есть голова на плечах, даже нищему, даже крестьянину! Но никакая магия не могла превратить женщину в мужчину, и она вынуждена была играть по правилам. Но если сейчас она добьется успеха, все изменится. Она будет обладать секретом, за который ей заплатят сколько она захочет. И если старик думает, что получит эту тайну бесплатно, он ошибается. Родственная любовь имеет границы, он сам ее этому научил. И Лиора виновато улыбнулась, подняв на герцогиню жалобный взгляд.
   Тэйрин было все равно. Если Корвин так хочет, пусть девица остается. Но оказалось, что для ее нынешнего состояния лучшей служанки и не придумать. Лиора ухитрялась быть незаметной и необходимой одновременно. Она не изводила герцогиню пустыми разговорами, быстро научилась понимать Тэйрин без слов, и впрямь прекрасно играла на лютне и знала множество песен.
   Музыка на время помогала отвлечься, и Тэйрин как-то оттаяла, успокоилась, или, быть может, смирилась. Да и жара пошла на спад, старики предсказывали холодную осень. Тэйрин разрешила открыть ставни, отругала разленившихся служанок и приказала вычистить лестницу. Безразличие сменилось жаждой деятельности, кухарка, вырастившая пятерых своих, только ухмылялась, глядя, как госпожа гоняет прислугу: пришло время вить гнездо.
   А тихая, незаметная Лиора тем временем готова была кусать локти с досады - она зря тратила время. Герцогу было достаточно двух красноречивых взглядов и одной улыбки, чтобы приголубить белокурую скромницу, но к секрету ее это не приблизило. Записей Корвин не держал, выпив, сразу же заваливался спать, а разговоры сводились к тому, какие красивые у Лиоры ...кгм, глаза. Делиться планами он приходил к жене, но Тэйрин не интересовала рецептура огненного порошка, и Лиора напрасно подслушивала за дверью.
   Она уже совсем собралась рискнуть, и пробраться в мастерскую, когда размеренную жизнь дворца всколыхнуло известие: едет Хранитель! Ждали его давно, еще несколько месяцев назад, но король как раз назначил Хранителя наставником принца, и тот задержался в столице. Лиора не сомневалась, что этот визит связан с огненным порошком, и решила подождать. Испытанный способ подвел ее с герцогом, но можно попытать счастья с Хранителем, говорят, он совсем еще мальчишка.
  ***
   Злополучная лестница сверкала, в вазах с трудом умещались пирамиды из разноцветных виноградных гроздей, парчовая скатерть белоснежными складками спадала со стола. На серебряных блюдах скалили зубы морские рыбы, несли дозор омары в алых панцирях, играло красками вино в прозрачных высоких бокалах. Среди этого южного великолепия Лерик чувствовал себя так же неловко, как на королевских приемах. Но там, хотя бы, можно было затеряться в толпе, а здесь он сам был почетным гостем. Он уныло ковырял трезубой вилкой рыбный остов, в надежде, что выбрал правильный прибор, и пытался поддерживать беседу.
   Воодушевление герцога, готового прямо сейчас, вскочить из-за стола и побежать исполнять королевскую волю, ему претило, а холодное презрение в глазах молодой герцогини вызывало почти физическую боль. Этот взгляд словно говорил: ты трусливое ничтожество. Но если раньше он и сам бы с этим согласился, то теперь кипел от возмущения: какое право она имеет судить, эта девчонка! Как будто на его месте она поступила бы иначе!
   Он все яростнее терзал ни в чем не повинную рыбину, пока на тарелке не остались жалкие ошметки. Когда придет время, они все поймут, и эта герцогиня с задранным носом, и министр, и наместница, что он ничего не забыл. А пока - пусть презирают, если это все, на что они способны. В конце концов он задел вилкой бокал, раздался звон, тонкая ножка подломилась и вино растеклось по скатерти.
   Лерик словно опомнился, судорожно сглотнул: последнее время его кидало вот так, из крайности в крайность. То он казался себе последней дрянью, то - будущим спасителем империи. И обе эти крайности оставляли после себя неприятное послевкусие. Прошлое причиняло боль, будущее - пугало, он хотел жить настоящим, но не мог.
  ***
   В Квэ-Эро ему следовало приехать уже давно: порывшись в архивах, он обнаружил несколько рецептов огненного порошка трехсотлетней давности, отличных от того состава, что использовали сейчас. Король заинтересовался открытием и приказал проверить старинные рецепты на практике, но вскоре после этого назначил Лерика наставником своего сына, словно позабыв о предыдущем приказе. За Элианом такое водилось - завалить человека распоряжениями, одно срочнее другого, а потом взыскать, что не справился.
   Хранитель промаялся во дворце лишних два месяца, пытаясь понять, что ему делать с новоявленным учеником. Пока что принц больше интересовался погремушками и тряпичным мячиком, чем научными трактатами и сводами законов. На Лерика малыш сперва поглядывал недоверчиво, спрятавшись на всякий случай за нянину юбку, но потом привык. В конце концов Лерик нашел в библиотеке несколько книг с яркими картинками и оставил нянькам, наказав показывать мальчику каждый день, и собрался ехать.
   Чанг навестил его в ночь перед отъездом, вошел в комнату без стука и устало опустился в единственное кресло, выцветшее не то от времени, не то от пыли. Лерик судорожно вздохнул - юноша понимал, что от беседы с господином министром ему не отвертеться, особенно после того, как он взял столь необычного ученика, но надеялся, что успеет уехать и неприятный разговор отложится на несколько месяцев. Но Чанг опять показал ему, кто здесь кот, а кто - мышь с ободранным хвостом. Министр смерил Лерика изучающим взглядом и небрежно обронил:
   - Вас можно поздравить, Хранитель. Сразу два ученика, да каких! Старший дознаватель Хейнара, ах да, бывший, и наследный принц империи. От такого успеха впору и голове закружиться. Морской воздух пойдет вам на пользу, освежитесь, поправите здоровье.
   - Я здоров и прекрасно себя чувствую! - В голосе юноши прозвучал вызов, но Чанг проигнорировал его возмущение.
   - Знаете, что больше всего удивляет меня во всей этой истории? Две вещи: первое, что ваш великовозрастный ученик действительно просиживает днями, а порой и ночами в библиотечной башне. Странный способ бороться со скверной Ареда, - Лерику хватило ума не встревать с "зовом Аммерта", - вы не находите? Неужели есть что-то, чего пес Хейнара не знает о Темном? - Ответов на свои вопросы министр не ждал, просто продолжил, - второе, что меня удивляет, это как быстро вы нашли смысл жизни, так долго от вас ускользавший.
   - Я ничего не забыл! - Возмущенно воскликнул Лерик, чувствуя, что у него горят уши, - я... - и он оборвал себя на полуслове, с ума он что ли сошел?! Заявить министру государственного спокойствия, что собирается вовлечь принца в заговор против короля?
   Чанг понимающе кивнул и закончил фразу за него:
   - Вы нашли великолепный способ отомстить тирану. Что может быть лучше - негодующий сын убивает нечестивого отца в праведном гневе, повинуясь мудрым наставлениям своего не менее мудрого учителя.
   Лерик сник, но тут же упрямо вскинул голову:
   - Разве это не будет справедливо?
   - А вы как думаете?
   Меньше всего юноше хотелось отвечать на этот вопрос, но солгать он почему-то не решился:
   - Я не знаю. Наверное, я должен сделать это сам, но если король - колдун, то с ним не получится сразиться на равных. И потом, убивать его сейчас, когда все только начинается, он же ничего не успеет!
   Министр чуть нахмурил брови:
   - Не успеет что?
   - То, что он делает! Об этом ведь и мечтать было нельзя! Свободная торговля, роспуск цехов, а с огненным порошком у нас будет непобедимая армия, мы разобьем всех варваров. А на островах делают новые станки, и король наверняка позволит открыть ту школу, о которой мечтал Хранитель Леар! Король там, или не король, но я не хочу стоять в сторонке, когда столько всего происходит!
   Чанг приглушенно вздохнул - он забыл, что его собеседник непростительно молод. Сколько ему? Шестнадцать? Семнадцать? Для него будущее прекрасно уже просто потому, что оно есть. Рука невольно скользнула по низкому столику в поисках чашки с карнэ, но нащупала пустоту. Слова он подбирал весьма тщательно:
   - Вы сами не можете толком выдержать эту ненависть, а собираетесь заразить ею невинного ребенка. Станьте его другом, а не наставником, учителей у него будет предостаточно. А время все расставит по местам. Да, и еще одно - королева тяжело переносит разлуку с сыном. Если вы сумеете пробудить в мальчике чувства к матери, я буду весьма признателен. Счастливого пути, Хранитель.
   Чанг вышел, а Лерику предстояла бессонная ночь.
  ***
   Деликатное покашливание герцога вернуло его к реальности, он обнаружил, что рисует на скатерти разводы разлившимся вином и быстро вытер пальцы салфеткой. Слуга поставил новый бокал и промокнул пятно. За окнами быстро темнело, на небо уже выкатилась луна цвета старой слоновой кости. Подали десерт: сыр, фрукты, другое вино, тоже красное, но сладкое и тягучее, словно смешанное со смолой. От первого же бокала закружилась голова и начал заплетаться язык. Тэйрин первая заметила состояние почетного гостя и позвала Лиору:
   - Сыграй нам что-нибудь веселое, дорогая.
   Девушка понимающе кивнула: "Веселое и погромче, чтобы музыка мешала разговору, иначе утром Хранителю будет очень стыдно за вчерашний вечер" Пальцы бегали по струнам, а Лиора украдкой разглядывала юношу в белой с серебром робе.
   Совсем еще мальчишка, худющий, кадык выпирает, волосы растрепанные, светло-русые, глаза голубые, бровей почти не видно, таких парнишек в базарный день на любом рынке дюжина вокруг каждого прилавка крутится. А гляди ж ты, стал Хранителем. Что-то в нем, наверное, есть, ей недоступное. А вот пить совсем не умеет, язык без костей становится. Прекрасное сочетание! Как вовремя этот юноша приехал в гости. Она склонилась над лютней, чтобы спрятать улыбку.
   Веселое и громкое сменилось плавным и несколько заунывным, музыку перекрикивали цикады, в окна пробралась ночная прохлада. Герцогиня покинула зал, сославшись на усталость, за ней ушли дамы, но Лиора продолжала играть. Корвин собрался обговорить с Хранителем планы на завтра, но Лерик с трудом удерживал голову на шее - та все норовила уткнуться подбородком в грудь, и, понимающе ухмыльнувшись, (уж он-то знал, что чем вино слаще, тем сильнее оно бьет в голову) герцог пожелал гостю доброй ночи.
   Лерик поднялся, с шумом опрокинув стул, и с трудом устоял на ногах. Корвин поискал взглядом слугу, которого приставил к гостю, но мерзавец куда-то запропастился, допивал, должно быть, где-то в укромном уголке остатки вина. Отправить его с кем-то из кухонной прислуги? И назавтра весь дворец, а послезавтра - весь город будут знать, что Хранитель в первый же вечер напился, как свинья, так, что на ногах не стоял. Само по себе не страшно, почему бы благородному молодому человеку не позволить себе лишку в приятной компании, но Корвину еще не успел забыть, каково это, когда тебе шестнадцать лет. В этом возрасте невыносимо быть смешным, а над тем, кто не умеет пить, в Квэ-Эро смеялись испокон веку.
   Решение пришло в голову само собой, вместе с последним аккордом пронзительно-печальной истории. Он узнал музыку, но слов толком не помнил - что-то там про капризную дочь морского короля, погубившую и отца, и царство ради запретной любви к моряку. Он подозвал девушку к себе:
   - Лиора, помоги господину Хранителю найти его покои. Его слуга куда-то запропастился.
   Девушка понимающе кивнула и подхватила шатающегося Лерика под руку. Все оказалось еще проще, чем она думала. А Корвин ушел к себе, довольный собственной изобретательностью - одно дело уйти из-за стола со слугой, другое - с прелестной девицей. О том, что у счастливчика ноги заплетаются, никто и не вспомнит. А бояться Лиоре нечего, гость не в том состоянии, чтобы заметить разницу между провожатыми. А если и прикажет девушке остаться - от нее не убудет. Корвину, честно признаться, уже несколько надоела голубоглазая прелестница, слишком уж она была горяча в постели, да и потом, одно дело - пару раз позвать служанку в спальню, а совсем другое - постоянная связь. Герцог не хотел обижать беременную жену, закрутив роман с ее горничной.
  ***
   Солнце беспощадно ворвалось в спальню - служанка забыла закрыть ставни. Лерик с трудом открыл глаза и поморщился - в Суреме никогда не бывало так светло. Даже когда выдавалось жаркое лето, облака все время закрывали солнечный диск. Зрение играло с ним дурные шутки: комната плыла перед глазами - стены наезжали друг на друга, а потолок подернулся морской рябью. Он несколько раз моргнул, и все стало на свои места, но стоило чуть расслабиться, и волны на потолке опять начинали свой танец.
   Он сел на кровати, спустил ноги на пол - тело слушалось, но с запозданием, словно не могло сразу понять, что от него хочет хозяин. Вчерашний вечер он помнил плохо: разговоры, вино, опять разговоры, потом музыка, лютня, и девушка... Девушка?! Лерик обернулся - девушка спала на самом краю кровати, руки свешивалась вниз, волосы разметались по простыне, скомканное покрывало валялось на полу. Она лежала к нему спиной, утреннее солнце обливало золотом бледную кожу и белокурые волосы.
   Память обрушилась на него лавиной: мокрая от пота простыня, бархатная кожа, белые бедра. Он знал, что надо делать, во времена уличного детства не раз видел, как парни постарше заваливали с девицами на груду тряпья, но сам никогда еще не... Он нависал над ней, упершись руками в матрас, и все никак не мог достигнуть того самого момента, пока она, тихо застонав, не подалась навстречу, потом все повторилось еще раз, а затем... нет, то что вспомнилось затем, не могло быть правдой, должно быть, он уже заснул.
   Лерик встал, обошел вкруг кровати и вгляделся в лицо девушки: Семеро Всемогущие, да она же прекрасна! И эта женщина отдалась ему сама, один раз увидев! Он ведь не просил ее, не обещал подарков, не заплатил, она просто осталась на ночь в его постели. Чувству, переполнявшему его грудь в этот миг, не было названия: счастье, гордость, радость, ликование, торжество - все слова казались пустым сочетанием звуков. Даже тело, все еще слабое от вчерашнего вина, казалось совсем другим: вместо узкой мальчишечьей груди - могучий торс великана, вместо...
   Но тут девушка шевельнулась, потянулась со сна и села на постели, натянув на себя смятую простынь. Влажная ткань обрисовала высокую грудь. Лерик смотрел на нее, не отводя глаз, и вдруг с ужасом осознал, что не помнит, как зовут его ночную гостью! Девушка сочувственно улыбнулась:
   - Доброе утро, господин Хранитель.
   - Я...
   - Меня зовут Лиора, господин, - девушка запнулась - величать его каждый раз Хранителем после бурной ночи - глупо, по имени - слишком рано, а фамилии нового Хранителя никто не знал, - вам стало нехорошо после ужина, и герцог попросил меня проводить вас в ваши покои.
   - Герцог приказал? - Из всего сказанного, Лерик услышал только ее имя и эту, последнюю фразу, - приказал?!
   Лиора помедлила с ответом, пытаясь понять, что случилось - отправлять к важным гостям служанок на ночь было обычным делом, тем более в южных провинциях, где на вольности незамужних девиц даже жрецы смотрели сквозь пальцы. Что тут такого удивительного? Вон, у варваров жен отправляют, когда особое уважение гостю хотят показать. Она с трудом сдержала смешок, представив Тэйрин на своем месте. Но если мальчишка вырос на улице, то откуда ему знать, что принято во дворцах? Время шло, а правильные слова все не приходили на ум, а лицо Лерика налилось краской и он все повторял, медленно, вслушиваясь в каждый звук: "приказал".
   "Проклятье, он же сейчас вцепится Корвину в глотку!" Не хватало только провалить все дело сейчас, когда она достала нужные сведенья! Пока милый мальчик, ставший этой ночью мужчиной, как она поняла из его несвязных слов, спал, Лиора обыскала его бумаги и заучила наизусть все, что требовалось. Нельзя допускать до скандала, и вдруг девушку осенило: да что же это я! Она смущенно улыбнулась:
   - Ваш слуга куда-то запропастился, вот герцог и приказал мне. А потом... - она смущенно опустила голову, без зеркала зная, что на щеках выступила алая краска смущения (блондинки легко краснеют), - я собралась уходить, но вы велели мне остаться.
   - Я велел? - Лерик опустился на край кровати, не зная, что сказать. Все верно - он Хранитель, Высокий Советник, а она простая лютнистка, герцог бы не простил, оскорби она гостя отказом. Он ничем не лучше Варго, тот девицам даже не платил, просто говорил: "Подойди-ка сюда, крошка!" и усаживал на колени. До чего же мерзко... Да что там Варго, тот, хотя бы, шлюх пользовал! А он, Лерик, ничуть не лучше тех господ, что промокшими от пота перчатками хватали его за руку и шептали в ухо, брызгая слюной: "Пойдем со мной, мальчик, я тебя не обижу"
   Он не хотел, не хотел вот так! Когда товарищи звали его в дом удовольствий, девицы зачастую расплачивались с мальчишками за мелкие услуги привычным им способом, сберегая монетки, Лерик всегда отказывался. В книгах, что он читал, воспевалась другая любовь между мужчиной и женщиной, чистая, прекрасная, без грязных простыней и липких губ. Такой любви он хотел для себя, но не мог признаться - понимал, что засмеют.
   А Лиора накрыла его ладонь своей, узкой, прохладной, необыкновенно мягкой:
   - Я бы ни за что не осталась, если бы сама не хотела, - и потолок, наконец, перестал кружиться над его головой.
  12
   Ноябрь в Суреме в этом году выдался солнечный, но ветреный. Деревья скреблись в окна голыми черными ветвями, отчаянно скрипели, сквозняк завывал в печных трубах. Садовники сжигали палую листву, торопясь успеть до начала дождей, и воздух в дворцовом парке пропах дымной горечью. А в кабинете министра государственного спокойствия пахло свежим карнэ и бумажной пылью.
   Чанг внимательно рассматривал девушку, словно делая пометки в невидимой книге, и не спешил начать разговор. А Лиора чувствовала себя бабочкой на булавке. Она давно уже привыкла к мужскому интересу и умело им пользовалась, но министр возмутительным образом отличался от знакомых ей мужчин - в его взгляде не читалось и намека на вожделение. Первый раз за свою короткую, но насыщенную жизнь, Лиора встретила мужчину, который ее не хотел даже в мыслях. Девушка почувствовала себя совершенно беззащитной.
   Наконец, Чанг заговорил:
   - Теперь я понимаю Хранителя. Лерик - трепетный и пылкий юноша, ему в голову не пришло поинтересоваться вашим прошлым, перед тем, как заняться устройством вашего будущего.
   Лиора улыбнулась:
   - Я и не сомневалась, что вы восполните это упущение, - она старалась держаться уверенно, но понимала, что каждое ее слово в этом разговоре может стать последним.
   - Зачем вам место в свите королевы? Мне известно, что герцог Уннэр высоко ценит и ваши услуги, и ваше общество. Настолько высоко, что лишившись удовольствия вас видеть, уже потратил пять тысяч, чтобы вернуть беглянку под отчий кров. Причем живой, и по возможности, невредимой.
   - По возможности?! - Лиора не сдержала возмущения, и наступила очередь Чанга улыбаться.
   - Итак?
   - Дедушка, несомненно, меня высоко ценит, но в его возрасте думают только о настоящем, а мне, как вы правильно заметили, нужно устроить свое будущее.
   - И почему вы решили, что я буду в этом заинтересован?
   - Если я не смогу остаться при дворе, мне придется искать другого покровителя, или других. Одинокую женщину в нашем мире защищают либо деньги, либо высокое положение.
   Чанг понимающе кивнул:
   - И если высокое положение вы можете получить только при дворе, то разбогатеть - гораздо проще. После вашего визита в Квэ-Эро выстроится очередь желающих одарить вас состоянием в обмен на некоторые сведенья.
   Девушка пожала плечами:
   - Я предпочла бы стать одной из дам ее величества, - несказанное "но" повисло в воздухе.
   - Не могу понять, вы недооцениваете меня или переоцениваете себя?
   - Как будет угодно господину министру.
   Министр взял карандаш, повертел его в руках, положил обратно:
   - Все же переоцениваете, - последовал его вердикт. - Дело не в том, что угодно мне, прелестное дитя, а в том, чего желает король. И мешать исполнению его желаний - самоубийственная глупость.
   - Я всего лишь забочусь о себе. Никто другой этого не сделает, - ее голос дрогнул, - вы настолько всемогущи, господин министр, что забыли, каково приходится простым смертным. Отец не потратит и медной монеты, чтобы помочь мне, дед использует меня в своих целях, и ему все равно, что случится со мной после его смерти, а он уже очень, очень стар!
   Чанг восхищенно покачал головой:
   - Великолепно! Или у вас врожденный талант, или вас хорошо учили. Вы совершенно правы - после смерти герцога вам будет некуда деваться. Стать дамой королевы не так-то просто - вашему отцу не по карману, да и не по чину содержать вас при дворе. Жаль, что вы всего лишь внучка герцога, а не его дочь. Дочь герцога Ойстахэ сразу же заняла бы достойное место в свите ее величества.
   - Мой отец - четвертый сын.
   - А ваш дедушка - воистину долгожитель. Жаль, очень жаль, что вам так не повезло. Сожалею, но я вынужден вернуть вас в семью. Вы не стоите ссоры с герцогом.
   - Но... - Лиора растерялась.
   - Вы невнимательно слушаете: идти против воли короля - самоубийство. А ваш дед слишком привык жить, чтобы умереть так глупо.
   Девушка была готова расплакаться - куда девалась ее самоуверенность! Старый лис не простит предательства даже любимой внучке. Он вытрясет из нее тайну, а потом - несчастный случай, или болезнь, и все! Если только... если только она не успеет первой.
   Она подняла голову:
   - Помогите мне, прошу вас, и я буду молчать!
   - Моя помощь стоит дороже, чем все ваши секреты, девочка. Но я готов пойти вам навстречу. Вы получите то, о чем мечтаете, и даже больше. Но взамен - я заберу все, что у вас есть.
  ***
   Этим вечером герцог Ойстахэ выглядел как никогда дряхлым - тяжелое грузное тело в кресле, протертый до дыр шерстяной плед, едкий запах прогоркшего гусиного жира, которым лекарь растирал старику подагру, набрякшие синие вены на кистях рук. Внучка молча стояла перед его креслом, и ждала, пока дедушка проснется, хотя прекрасно знала, что тот и не думал спать. А лорд Алестар рассматривал девушку из-под прикрытых век. Наконец он глубоко вздохнул и закашлялся, а потом громким, дребезжащим голосом произнес:
   - Да, при дворе ты бы затмила всех, девочка. Даже королеву.
   - Вы позаботились, чтобы я не смогла нанести такого оскорбления ее величеству.
   - Ты разочаровала меня, Лиора, ах, как ты меня разочаровала! Я потратил на тебя столько сил и денег, дал тебе образование, а ты оказалась такой же пустышкой, как и все ваше женское племя. Блистать при дворе: ах, какой сегодня прекрасный вечер, ах, какие оборки на платье у госпожи Н, - передразнил он внучку тонким дребезжащим голоском, - скучно, глупо и безответственно! Ты была создана для большего, девочка. Хорошо, что я смог удержать тебя от этого безумия, - он тяжело вздохнул, так громко, чтобы его услышал не только верный секретарь, но лакеи, стоявшие за дверью. Теперь все во дворце, а следом и по всей провинции будут знать, как старый герцог разочаровался в легкомысленной внучке.
   Лиора молчала, потупив взгляд, и ждала, когда дед перестанет разыгрывать спектакль и приступит к делу. Старик посокрушался еще немного и тихим, деловым голосом поинтересовался:
   - Что тебе предложил министр в обмен на молчание?
   - Жизнь. Но я отказалась, и он отослал меня к вам.
   Алестар хмыкнул:
   - Одно из двух - или господин Чанг тебя купил и отправил отрабатывать плату, или же...
   - Или я говорю правду, и он отправил меня расплачиваться. За ваш счет, заметьте.
   - Неплохо придумано. Мне остается только кинуть монетку. Беда в том, что наш дорогой министр в любом случае в выигрыше. Посему, моя дорогая, обойдемся без жребия. Я нашел тебе замечательного мужа, Лиора, - он снова заговорил во весь голос, - твой кузен Йорен. Он готов взять тебя без гроша и обещает на руках носить. Это тебе не мальчишка-хранитель, а серьезный мужчина, в самом расцвете. Остепенишься, образумишься, нарожаешь детей. Скорее из кошки собаку сделаешь, чем из девицы что-то путное.
   - И вас совершенно не интересует, что я привезла из Квэ-Эро? - Лиора рванулась напролом, в ужасе от услышанного.
   - Нет, деточка, ты ведь и сама понимаешь - если он знает, что я знаю, то какой в этом смысл? Я, хоть и стар, а в посмертие не тороплюсь. Отдыхай с дороги и готовься к свадьбе.
  ***
   Девушку заперли в ее собственной спальне. Она вполне доверяла тщательности своего дедушки и даже не стала проверять дверь - из замка ее все равно не выпустят. Йорен... Лиора брезгливо поморщилась: если верить старой пословице, что в семье не обходится без урода, то в их многочисленном семействе таковым был именно он. И если бы только внешне - Семеро воистину жестоко обошлись с бедным юношей. Мало того, что страшнее смерти, так еще и на голову скорбен, единственное, чем боги не обидели - так это силушкой. И сдерживать свою силу парень не умел.
   Дед все время жаловался на расходы - то девку не угодившую кулаком пришибет, то с кем-нибудь из стражников пойдет мечом помахать, да слишком размахнется. По-хорошему, надо было горе-силача отправить варваров гонять, но старый герцог оставил мальчишку при себе, взял в дружину. Зачем со стороны медный лоб брать, когда свой родной имеется.
   Йорену давно было пора жениться, да все не находилось подходящей невесты. Вернее, найтись-то нашлась бы, согласись лорд Алестар взять девицу без приданого или простолюдинку, но он только плечами пожимал: слава Семерым, не единственный наследник, обойдется и без законной супруги, не дай боги, детишки и умом и красотой в отца пойдут. А Йорен и сам не спешил идти к алтарям, все в семье знали, что он давно и безнадежно сох по красавице-кузине. Но он понимал, что не для его меча ножны.
   Герцог придумал достойное наказание разочаровавшей его внучке. Девочка стала разменной монетой в игре, которая оказалась старому лису не по карману. Случись с ней что в его доме, министр начнет копать, ему только повод дай, и откопает. Не побрезгует даже древними слухами о том, как в роду Уннэр золото на крови варят. Оставь он девчонку при себе как раньше, ничего не предприняв - и Чанг решит, что Лиора все рассказала любимому дедушке, в том числе и тот маленький секрет, за которым ее посылали в Квэ-Эро. А так он вроде и не причем получается.
   За жену в ответе муж, если Йорен ее прибьет невзначай, то голову ему срубят, не безутешному деду. А если не пришибет, то всегда найдется кому это сделать, виновный все равно уже есть. Герцог одним махом две жухлые ветки с семейного дерева отрубит. Лиора нервно кусала губы: последнее время ей не везло: Чанг был слишком умен, чтобы поддаться ее чарам, а Йорен - слишком глуп.
   Да и что она может ему предложить, если все, что нужно, парень получит от нее по праву законного супруга. И на тех же самых правах отправит ее к Семерым, обнаружив, что девственность невеста успела где-то потерять. Ай да дедушка! Ай да лисий сын! Она посмотрела на предусмотрительно приоткрытое окошко: не хочешь замуж, голубушка, вот тебе выход - на вымощенный камнями двор с высоты.
  ***
   Йорен упал на колени и приложился к руке деда: никогда, никогда в жизни он еще не был так счастлив! Ни в тот день, когда впервые на охоте завалил лося, с одного удара, обогнав всех охотников, ни когда вечером, после той самой охоты, завалил на сеновале девку, дочь лесничего, свою первую женщину, ни даже когда дед взял его в личную охрану, всем показав, насколько доверяет "бедному Йорену", как звали его за глаза даже отец и мать.
   Он был на два года старше Лиоры, и когда к кузине впервые посватались, юноше было всего четырнадцать. Угрюмый подросток глухо рыдал, вцепившись зубами в кожаный рукав куртки. Он ее больше не увидит - муж из другой провинции, он увезет Лиору на границу, к варварам! К счастью, не сложилось - жениху отказали. После второго и третьего сватовства он уже не рыдал, а напивался до звона в ушах и зажимал в углу первую попавшуюся служанку. Понимал - раз дед не выдает кузину замуж, значит, приготовил для нее что-то уж совсем необыкновенное, небось, герцога для любимой внучки присмотрел. Не для Йорена ведь ее бережет!
   Сам он кузину обожал издали, подойти боялся - засмеют. Только дарил неуклюже подарки - кидал под ноги окровавленные тушки после каждой охоты; вручал служанкам охапки цветов, чтобы те оставили их в комнате, а однажды, удачно сыграв в кости, потратил все деньги на тяжеленную золотую цепь.
   Тушки несчастных зверей превращались в изящные шубки и меховые накидки, впрочем, даже Лиора не решилась отделать плащ чернобуркой. Цветы благополучно вяли и отправлялись на помойку, садовник жаловался, что молодой господин выдирает их с корнем, вместо того, чтобы попросить срезать, и разорил половину клумб, а золотую цепь девушка пожертвовала Эарнире Животворящей, ни разу не надев. За подарки Лиора не благодарила, но и не отказывалась принимать, и в глубине души, на самом дне, Йорен не терял надежды - ведь Лиора по-прежнему отказывала всем женихам, а герцоги и графы не спешили засылать сватов к внучке Старого Лиса.
   Последний год он почти не видел кузину - дед все время отсылал ее гостить к дальней родне, но она по-прежнему царила в его сердце безраздельно, не оставляя шанса вдове горшечника, к которой он зачастил последнее время - у нее были такие же светлые волосы, и если не заглядывать в лицо, можно было представить... А ведь вдовушка уже всем соседкам уши пожужжала, что герцогский внук у нее в кошеле!
  ***
   В комнату к невесте он влетел без стука, девушка стояла у окна и обернулась на шум. Она была так прекрасна, что Йорен потерял дар речи, подготовленные слова вылетели из головы, он сумел только промычать:
   - Я... это... мы женимся, герцог сказал, вот, - и в отчаянии опустил руки - что-то подсказывало ему, что с юной девушкой положено разговаривать более красноречиво.
   Лиора кивнула, ее губы дрожали, она зябко повела плечами:
   - Да, он сказал мне, - "будь он проклят", - добавила она про себя. Она попыталась изобразить присущую случаю радость, чтобы не злить жениха, но не смогла.
   Йорен осмелился поднять взгляд на невесту и не увидел на ее лице особого счастья. Скромная девушка, не показывает радости, что выходит замуж, это правильно, так и надо. Как же ему повезло!
   А Лиора быстро приходила в себя - что это с ней такое?! Неудача с министром заставила ее шарахаться от собственной тени. Она знает Йорена всю свою жизнь - это же теленок, глупый теленок, хоть и разъелся в здоровенного быка! Неужели она не вденет ему кольцо в нос!
   Йорен начал рассказывать про усадьбу и охотничьи угодья, что дед дарит им на свадьбу, и что герцог хочет поженить их как можно скорее, так что ей нужно поторопиться с платьем, и что матушка одолжит ей свою диадему с изумрудами, а когда родится первенец, то и подарит, но только если мальчик, а если девочка, он закажет ей любое кольцо, какое она захочет!
   Девушка прервала неожиданный поток красноречия горьким смешком:
   - Усадьбу! Как же дешево тебя купили!
   - Почему дешево? Поместье совсем недешевое! - Йорен обиделся. Для одного из младших внуков дед выделил королевский подарок. Его старшему брату на свадьбу от герцога и вовсе ничего не досталось, только то, что отец скопил, - и почему это купили? - Спохватился юноша.
   Лиора побледнела, и оперлась рукой о подоконник:
   - Так ты... ничего не знаешь? Он не сказал тебе! - Медленно проговорила она и, упав на колени, зарыдала, - прости меня, Йорен, прости, пожалуйста! Я так плохо о тебе подумала, такую гадость, мне так стыдно! Как же я могла, - судорожно всхлипывала девушка.
   Ничего не понимающий парень пытался одновременно поднять Лиору, вытереть ей слезы рукавом и выяснить, почему она рыдает. Получалось плохо, девица продолжала рыдать, рукав промок, и вдобавок ко всему он запутался в подоле ее платья:
   - Да что с тобой? Не плачь, не плачь, объясни толком, я ж ни Ареда понять не могу, что ты там бормочешь, - в сердцах выругался Йорен, поставив, наконец, невесту на ноги.
   Она, все еще всхлипывая, опустилась в кресло, некоторое время собиралась с мужеством, слезы блестели на ее щеках и ресницах:
   - Ты все равно не поверишь мне, никто не поверит, но я должна сказать правду, не имею права молчать, раз ты ничего не знаешь, не хочу быть частью этого гнусного обмана! Я потеряю честь, потеряю саму жизнь, но на что мне жизнь без чести! - Она гордо вскинула голову, и заходящее солнце окружило ее лицо багряным ореолом, словно за спиной девушки полыхал пожар. - Герцог, не хочу, не могу называть его дедом, не сказал тебе, почему он так торопится со свадьбой?
   - Ну, он знает, что я всегда тебя... что я ждал долго, хотел как лучше, поскорее.
   - Как лучше! Он знал, что ты не станешь спрашивать! Знал, что ты... - ее голос упал до шепота... - любишь меня. Думал, что я не посмею сказать правду! Герцог не хочет ждать со свадьбой, потому что иначе все узнают, что он со мной сделал! Это, - девушка коснулась своего живота, - уже не скроешь!
   - Это? - Непонимающе проследил за ее рукой Йорен.
   "Семеро и Восьмой, да у него голова и впрямь деревянная!" Министр Чанг понимал, что она хочет сказать еще до того, как слова срывались с губ, а этому пока по складам в ухо не прокричишь, не дойдет!
   - Все эти годы герцог отказывал моим женихам, потому что... потому что берег меня для себя. Я молчала, знала, не поверят, а он обещал, что изгонит и проклянет моего отца и братьев, а вместо меня возьмет мою сестру, если я скажу хоть слово. Смерти я не боялась и не боюсь, но они ведь не виноваты, что ему приглянулась я, и не заслужили позора! Я должна была убить себя, но струсила, не смогла лишиться посмертия. Это ведь грех, Эарнир не простит. А теперь, теперь уже слишком поздно. Я жду ребенка, Йорен. И наш дед решил подарить тебе своего бастарда вместе с усадьбой. Щедрый дар, настолько щедрый, что он его от тебя скрыл. Вот и все. Теперь ты знаешь. Свадьбы не будет. И этот ребенок не появится на свет, герцог найдет способ убить меня, - она покачала головой. - Как жаль. Ведь это могло бы быть на самом деле. Мы были бы счастливы вместе. Прости и уходи. Только не говори герцогу, что я во всем призналась. Скажи, что я отказала тебе, ничего не объясняя. Иначе он убьет тебя, Йорен. Его не остановит общая кровь. Со мной ведь не остановила.
   Йорен стоял, ошеломленный, пытаясь уложить в голове ее слова. Врет? Но зачем? Она ведь могла бы дождаться свадьбы, он бы и не узнал никогда, баба в этом деле всегда обмануть может. Он как-то в веселом доме заплатил втридорога за девочку, а потому узнал, что эту девочку каждую неделю как девочку продают, и никто еще не пожаловался. И ребеночек был бы их лисьей породы. А она, значит, честная, лучше умрет, чем его так обманет. А если правду сказала, то дед... Йорен до скрипа сжал зубы:
   - Ну, вот что - свадьба будет. Я от слова своего не отказываюсь. А что до герцога - то теперь не твоя забота. И чтоб никаких глупостей в голову не брала.
   - Нет, - покачала головой Лиора, - я не могу так. Зачем тебе обесчещенная жена? Оставь меня, Йорен. Я виновата, я позволила ему сделать это, и заплачу сполна. Я недостойна такого благородного человека, как ты.
   Йорену было и больно и сладко одновременно: гнев душил от одной только мысли, что этот дряхлый старик сделал с его женщиной, но ее слова драгоценным бальзамом ложились на сердце - она считает его благородным, она верит ему, она его... любит! Конечно, любит, иначе бы молчала, не предупредила бы! Он сжал руку девушки:
   - Ни в чем ты не виновата. И как я сказал, так и будет. Жена слушаться мужа должна.
   Лиора порывисто вскочила, прижалась к нему, она пахла персиками и сладкой ванилью, ее губы нашли его губы. "Я люблю тебя!" - Едва слышно, на выдохе прошептала девушка и склонила голову ему на грудь.
  ***
   В городе праздновали - герцог расщедрился не на шутку, старики помнили, что когда наследник Лиса женился, и то так не пировали. Видно, и впрямь любимую внучку замуж отдает. Каждому храму по сотне монет отсыпал, а Эарниру так в два раза больше, и новую крышу на портик. Толпа сопровождала молодую пару из храма в храм, выкрикивали поздравления, осыпали зерном и горохом, а невеста, невыносимо прекрасная в серебристо-алом платье, пригоршнями разбрасывала мелкие монетки.
   В каждой провинции были свои обычаи - к какому алтарю в первую очередь идут, а к какому потом, но одно оставалось неизменным: первым брак освящал Эарнир, последним - Келиан. Старый герцог ждал молодоженов в храме Келиана. С утра накрапывал мелкий дождик, и лорд Алестар предпочел поберечь здоровье. Успеет еще налюбоваться на счастливую невесту. Старик покачал головой: ах, Лиора, Лиора - ну что ей стоило потерпеть немного, неужто он бы не устроил ее будущее! Власть в этом мире не для женщин, но уж деньгами он свою любимицу не обидел бы. Да, он ничего не говорил девушке о своих планах - любовь любовью, а завещание лучше держать в тайне даже от самых ласковых родственников, но что случилось с этим миром, если внучка не доверяет деду!
   Свадебная процессия подошла к храму, жрец распахнул правую створку дверей - в полностью раскрытые двери к Келиану проходят только мертвецы. Жених и невеста, уже почти что муж и жена, стали перед алтарем, гости и родственники заполнили небольшой зал. Герцогу сбоку от алтаря поставили на ступеньках кресло. В конце концов перед ликом Келиана все лежать будут, так зачем лишний раз утруждать больные ноги.
   Жрец обвел молодых вокруг алтаря, завершая обряд, и герцог подозвал внуков к себе, поздравить и объявить о щедрых дарах. Йорен и Лиора подошли, держась за руки. Старик довольно ухмыльнулся, отметив вымученную улыбку на губах девушки. Она была так бледна, что не спасали и умело наложенные румяна - словно мертвецу щеки алым накрасили. Но, к его удивлению, и жених от счастья не светился - неужто до увальня раньше срока дошло, что за счастье ему досталось? Или просветил кто сердобольный? Если так, то поздно внучек спохватился. Он отчески улыбнулся:
   - Как я рад за вас, дети! Две ветви моего дерева соединились, чтобы дать плоды! Я уже стар, не увижу, но перед ликом Келиана надеюсь, что вы проживете долгие годы в счастье и согласии, прежде чем он придет за вами. А я для вашего счастья ничего не пожалею.
   Секретарь огласил список даров и пожертвований, Лиора присела в глубоком реверансе, а Йорен шагнул вперед на нижнюю ступеньку, словно намереваясь припасть к руке благодетеля. А дальше все произошло так быстро, что даже стоявшие в первых рядах не успели разглядеть: резкий выпад вперед, скрюченные пальцы, удар, и хрипящее грузное тело падает на пол, лицо покрывается кровавой пеной, старик бьется головой о мраморный пол, силится что-то сказать, или втянуть глоток воздуха, но разбитый кадык не позволяет вдохнуть, а боль застилает разум. "Лекаря! Лекаря!" - кричит секретарь, а растерявшиеся стражники, подоспевшие от входа, не сразу соображают, кого хватать.
   Йорен даже не пытается высвободиться, и пока ему заламывают за спину руки, кричит во весь голос, так, чтобы услышали все:
   - Это ему расплата, перед Келианом! За мою жену! Теперь он бога не обманет, как обманывал людей! Заплатит в посмертии!
   А подоспевший лекарь качает головой - кадык раздроблен, тут уж ничего не сделаешь. Отжил свое Старый Лис, хоть и трудно поверить в такую смерть. Женщины плачут, сыновья покойника собираются возле еще теплого тела, Йорена выводят из храма, над упавшей в обморок Лиорой хлопочут женщины.
  ***
   Спустя две недели, не отбыв положенный траур, молодая вдова отправилась горевать в столицу. По завещанию старика Лиоре отошла приличная сумма, что только подтвердило страшные обвинения, и родители были рады отправить опозоренную дочь подальше. Йорена казнили тихо, не доводя до суда, дело-то семейное, но скандала избежать не удалось. Вскоре по всей империи рассказывали, как старый герцог Ойстахэ растлил внучку, и был убит внуком. А еще через две недели гонец из столицы возвестил королевскую волю: наследником лорда Алестара становится его четвертый сын, прочим же сыновьям следует в течение месяца явиться нести службу на дальние рубежи.
  13
   Прошение было составлено по всем правилам - орден дознавателей Хейнара просил высочайшего королевского позволения на арест Эльвина Дарио, графа Инваноса, за поклонение Ареду - пергамент с зеленоватым отливом, внизу гербовая печать - факел негасимой истины, обвитый кнутом. Министр государственного спокойствия тихо выругался и отправился искать нового ученика Хранителя, не так давно возглавлявшего это славное учреждение. Долго искать не пришлось - бывший дознаватель поклонялся богу знания со всем рвением новообращенного, проводя дни и ночи в библиотеке. Чанг сунул уткнувшемуся в рукопись Реймону документ и поинтересовался:
   - Вы специально выбираете самых толковых графов, чтобы обвинить в поклонении Ареду? Сначала Виастро, теперь Инванос. Подобное постоянство наводит на определенные подозрения.
   Реймон мельком глянул на прошение, не высказав ни удивления, ни заинтересованности:
   - Я сменил стезю, о чем вам, господин министр, прекрасно известно. Обращайтесь к моему преемнику. Но позвольте напомнить, что бывшего графа Виастро я застал с окровавленным кинжалом над телом жертвы, и скорее поверю своим глазам, чем неизвестно откуда взявшемуся признанию якобы жреца Ареда. А родной дядя Эльвина Дарио - друг и укрыватель Старниса. Странно, что на подозрения вас не наводит это совпадение.
   - Псы Хейнара собираются арестовать всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Старнису? Это половина правящих лордов империи, - предложение обратиться к нынешнему главе ордена Чанг проигнорировал, а Реймон не стал дальше играть в "зов Аммерта":
   - Верно - мы псы, и мы взяли след. Он привел нас в графский дворец. Дарио продался Ареду. Его жену принесли в жертву, и сразу же граф прозрел. А следом - женился второй раз, едва успев снять траур, - тихий голос дознавателя дрожал то ли от ярости, то ли от брезгливости.
   - И почему вы так уверены, что глаза Эльвину Дарио раскрыл Аред, а не Эарнир, которому он построил храм?
   - Печать Ареда ни с чем не спутаешь.
   Чанг на минуту задумался, потом спросил:
   - А на Вэрде Старнисе вы тоже видели эту печать?
   - Нет. Но это ничего не значит. Проклятый поддерживает только тех, кто может ему служить. Попавших в наши руки Он бросает, повергая во тьму и отчаянье, предательство - Его сущность.
   Министр молчал. Дознаватели Хейнара никогда не стремились к власти или к личной выгоде. Даже при Саломэ Шестой Святой, когда их влиянию не было границ. Если они и заблуждались, (а что Старнис был невиновен, Чанг не сомневался), то искренне и из лучших побуждений. Они верили, что искореняют скверну, исполняют волю Семерых. Чанга же куда больше волновали приземленные материи: кто будет охранять границы, собирать налоги и не испытывать при этом терпение короля. А Эльвин Дарио был одним из немногих лордов, довольных преобразованиями его величества.
   Но если граф и впрямь связался с Проклятым... министр поморщился - короткое правление Саломэ Темной оставило по себе весьма недобрую память. И все же - печать там или не печать, простому смертному не видно, а провинция процветала. Эльвин здраво сочетал разумную осторожность с новыми порядками, и король благоволил графу Инваноса. Но пса Хейнара не переубедить государственными соображениями и не запугать королевским гневом.
   - Король не позволит арестовать графа Инваноса.
   - Эльфы - орудие Творца в борьбе со скверной Ареда, - медленно произнес ученик Хранителя, - и если король-эльф не позволяет дознавателям Хейнара исполнять свой долг...
   - То ему, должно быть, виднее, - быстро прервал Реймона Чанг. Дознаватель сказал достаточно, пожалуй, даже больше, чем министр хотел услышать. - Прежде чем что-либо предпринимать, нужно точно знать, что происходит. Я не верю в аредопоклонника, возводящего храмы Эарниру. И хотя мне не дано увидеть печать Ареда, с графом я разговаривал. Он слишком светлый человек для тьмы.
   - Странно слышать подобную оценку от вас, господин министр, - узкие губы Реймона поломала кривая усмешка.
   -Я отправлю своих людей в Инванос, господин бывший старший дознаватель. Если скверна в Эльвине Дарио ограничивается печатью на челе, то он и дальше будет править своей провинцией. А за грехи расплатится в посмертии. Если же к печати прилагаются прочие атрибуты культа, то в прошении не будет нужды.
   Взгляд пса Хейнара встретился со взглядом министра: ледяной серый, пронизывающий и осуждающий, против тусклого зеленого, спокойного и оценивающего. Безмолвная дуэль длилась несколько мгновений и дознаватель уступил, прикрыв воспаленные от книжной пыли веки:
   - Вы не слуга Хейнара, Чанг, а беретесь судить. Быстро и не зная сомнений. Но я хочу предупредить вас - там, куда вы идете, темно, и легко оступиться. Вы знаете, куда приводят благие намеренья.
   Министр молчал. Долго, так долго, что дознаватель уже и не ждал ответа, потом все же сказал:
   - На алтарь, или к алтарю. Но у меня нет благих намерений, я не стремлюсь к справедливости, и не борюсь против зла. Я всего лишь исполняю свой долг.
   Реймон медленно кивнул. Как и все мы... Однако, исполняя свой долг, господин министр все глубже влезал в долги иного рода, но этот счет ему предъявит Келиан, а не Хейнар.
  ***
   Некогда день государственного траура, как и было обещано, превратился в день всеобщего ликования. Король вернулся, и каждый год счастливые подданные праздновали это знаменательное событие с тем же размахом, как ранее скорбели. Впрочем, чем дальше от столицы, тем скромнее предавались как печали, так и радости. Но в Суреме не знали удержу: фасады домов украшали флагами, купола храмов заново золотили, из фонтанов било вино, на улицах танцевали, а придворные старались перещеголять друг друга в нарядах и дарах.
   Графы и герцоги ограничивались подарками и поздравительными грамотами, личных поздравлений от них никто не ждал, потому Эльвин чрезвычайно удивился, получив официальное приглашение на празднование третей годовщины возвращения короля.
   Ехать куда-то в самый разгар зимы не хотелось, но и отказаться он не посмел. Должно быть, король решил совместить приятное с полезным, и удостоить графа Инваноса давно обещанной беседы с глаза на глаз, чтобы обсудить его научные изыскания. Или же хотел продемонстрировать за счет поддержавшего преобразования графа единство королевской власти и высшего дворянства. Быть показательным примером не хотелось, но отказываться - себе дороже, и Эльвин приказал собирать небольшой обоз. Теперь, когда вдовствующая графиня удалилась в обитель, он мог путешествовать налегке. Рейну, ожидавшую второго ребенка, он оставил дома, плюнув на этикет.
   Зима выдалась на удивление теплая, так что дороги, против обыкновения, не замерзли, лошади вязли в липкой грязи, перемешанной со свалявшимся снегом, постоялые дворы, провонявшие запахом прелой одежды и мокрой кожи, сливались перед глазами в одно плохо различимое, но грязное и гадкое целое, а от постоянно мокрых ног началась простуда и безбожно болела голова.
   Попав, наконец, во дворец, Эльвин мечтал только об одном - отоспаться в тепле и покое, но не успел даже переодеться, только стянул сапоги. Дверь распахнули без стука, вошли три гвардейца, возглавляемые лейтенантом:
   - Господин министр государственного спокойствия желает вас видеть, граф. Немедленно.
   Эльвин растерянно протер глаза, так и норовившие закрыться, и спросил, недоумевая:
   - Вы меня арестовываете? - Он не понимал, что происходит. Если арест - то почему министр, а не именем короля. Если приглашение на беседу, то какого... нет, это имя он старался последние годы не произносить даже в мыслях. Но единственное, в чем Эльвин не сомневался - Чанг ничего не делает зря. Сердце предательски забилось - если министр узнал про Далару, то король не простит укрывательства даже графу Инваноса. Проклятье, господин министр слишком хорошо знает свое дело - он еще не знает, что случилось, но уже трясется от страха!
   Лейтенант проигнорировал вопрос, а гвардейцы шагнули графу за спину:
   - Следуйте за нами, ваша светлость.
   Эльвин взял себя в руки - будь что будет, но он не станет играть по правилам всемогущего министра, по крайней мере, пока не узнает ставки. Он распрямил плечи, сразу же оказавшись выше лейтенанта и отчеканил:
   - Я никуда не пойду. А вы немедленно уберетесь отсюда, и передадите господину министру, что под конвоем доставляют на допрос, а не приглашают на беседу.
   Но Чанг предвидел и это. В ответ лейтенант показал приказ об аресте, на котором не хватало лишь подписи:
   - Вы не арестованы. Пока.
   Эльвин судорожно сглотнул - форма "задержать до выяснения обстоятельств". Это еще не обвинение, но стоит министру подписать бумагу, и в интересах государственного спокойствия он сможет выяснять обстоятельства хоть до следующей годовщины возвращения короля, хоть до коронации наследника. И никто, кроме Элиана лично, не сможет вмешаться. Нет обвинения, нет и суда. Конечно, будет скандал, граф не может просто так пропасть в глубинах "спокойного" ведомства, как за глаза называли это учреждение, но пока будут искать доказательства, министр сделает и с ним, и с теми, кто остался в Инваносе, все, что пожелает. Этот раунд остался за Чангом.
  ***
   Несмотря на поздний вечер, во дворце царило веселье: они шли по пустым коридорам, но со всех сторон доносилась музыка, женский смех, громкие голоса. За окнами с треском взлетали фейерверки, расцвечивая ночное небо. Среди всеобщего ликования кабинет министра казался островком строгого и, пожалуй, даже печального спокойствия. В камине догорал огонь, свечи успели оплавиться и немного чадили - с них давно не снимали нагар. На столе, среди стопок бумаг приютился маленький керамический чайник на резной подставке, под ним горела круглая свечка, и по комнате плыл аромат свежего карнэ.
   Эльвин бывал в этом кабинете раньше, но тогда еще был слеп, и не помнил ни огромного окна во всю стену, возле которого сейчас стоял министр, должно быть, любуясь фейерверком, ни портрета Энриссы Златовласой на стене напротив стола. Гвардейцы вышли из кабинета, лейтенант, тем временем, подошел к министру и что-то шепнул ему на ухо. Эльвин, сохранивший острый слух со времен слепоты, без труда расслышал: "Пришлось показать приказ". Чанг, не оборачиваясь, ответил:
   - Хорошо, Эйрон. Вы можете идти.
   Фейерверк завершился огненной картиной на все небо, в которой Луна и Звезды уступали дорогу золотому Солнцу, рассыпаясь серебряными искрами. Смело, очень смело - про кровавую войну между кланами эльфы предпочитали не вспоминать, вряд ли король придет в восторг от представления. Но распорядитель праздника мог просто не знать эльфийскую историю в таких подробностях. Министр словно прочитал его мысли:
   - Как обычно, глупости совершают из самых лучших побуждений. Устроитель праздника всего лишь хотел показать, как ночь нашего долгого ожидания сменилась светом дня, когда король вернулся.
   Чанг обернулся, и Эльвин впервые увидел его лицо. Голос не соответствовал внешности. Вернее, лет этак двадцать назад они находились в согласии, но с годами лицо постарело, глаза запали, в волосах прибавилось седины, а голос остался уверенным, твердым, чуть глуховатым, вне возраста.
   Эльвин поинтересовался сухо:
   - Почему же вы его не предупредили?
   - Я предотвращаю только преступную глупость. Или же имею дело с ее последствиями. Кстати, о преступной глупости - скажите, граф, вы и вправду продали душу Ареду? - И Эльвин почувствовал, как пол уходит у него из-под ног.
   Он покачнулся, ухватился рукой за спинку стула, глубоко вдохнул: к аромату карнэ примешивался легкий запах гари и лежалой пыли. Министр, вежливо улыбаясь, так, словно спросил гостя, хорошо ли он спал ночью, ждал ответа, и Эльвин не стал тянуть. Господин Чанг задает только те вопросы, ответ на которые ему известен, а он слишком измучался под этим грузом. И, до боли сжав пальцы, он ответил, так тихо, что сам едва расслышал:
   - Похоже, что да.
   Вежливую улыбку с лица министра словно ветром смело:
   - Сядьте, - приказал он, - еще не хватало приводить вас в чувство, - и, уже самому себе, - значит, Реймон был прав.
   Эльвин упал на стул - имя показалось знакомым. Так звали дознавателя, что занимался Старнисом. Значит, псы Хейнара обо всем знают, а Чанг захотел поиграть с графом Инваноса в кошки мышки. Но этот человек - последний, с кем ему доведется говорить перед тем, как оказаться в подвале храма Истины. Чанг все же не дознаватель, у тех только два цвета - черное и белое, одно служение, один закон!
   - Похоже, - передразнил Эльвина министр, - вам что, так задурил голову Мэлин, что вы не в состоянии понять, кому поклоняетесь? Как вас вообще угораздило с ним связаться?
   Мэлин... Чанг знает про Мэлина, значит, и про Далару. Он почти крикнул:
   - Мне никто не дурил голову! Я выбирал сам, - и гораздо тише продолжил, - я только не знаю, что именно выбрал, и кто за это заплатит. Но ни Мэлин, ни Далара здесь не при чем, она даже предупреждала меня, с самого начала, когда я добивался разрешения провести прививки, говорила, про границы, установленные людям, про запретное познание. И про лекарство для глаз я знал, чье это наследство, но не смог отказаться. Если за мое прозрение заплачено их кровью, то я виновен. И готов ответить.
   Из всего сказанного Чанг, похоже, услышал только одно слово "Далара"
   - Разумеется. Загадочный летающий маг в Кавдне. Я мог бы догадаться и раньше, как только обнаружили, что вы прячете своего кузена. Государственная измена или поклонение Ареду? Отправить вас на костер или на плаху? Какой богатый выбор, я просто теряюсь! - Министр был в гневе, и не считал нужным этого скрывать.
   Эльвин встал:
   - Если дать убежище беспомощной женщине с маленьким ребенком - государственная измена, то я предпочту умереть изменником!
   - И ваша семья разделит судьбу рода Аэллин?
   Эльвин побледнел еще сильнее, он чувствовал, что начинает задыхаться, грудь придавила тяжесть, но продолжал говорить:
   - Кто из нас продал свою душу Ареду, господин министр? Прибегнув к запретному познанию, я спас тысячи жизней. Нарушив королевскую волю - сохранил две. Вы же, служа светлому королю Элиану, проливаете больше крови, чем все жрецы Проклятого вместе взятые! - Он замолчал, каждый вдох давался с трудом, Эльвин в ужасе ловил воздух ртом, совсем как в детстве, до того, как отступила болезнь, мучавшая его первые восемь лет жизни.
   Чанг подошел к графу, сделав два быстрых шага, и с размаху отвесил оплеуху, да так, что тот не удержался на ногах, упал. А всегда невозмутимый министр государственного спокойствия, с побелевшими от гнева глазами, наклонился и прошипел:
   - Я служу империи, сопляк! И мои руки в крови из-за таких чистоплюев, как ты! Вы бережете честь и достоинство, а мне такой роскоши не положено, я за вами подтираю, чистыми! - И только выговорившись, Чанг заметил, что "сопляк" борется за каждый вздох, со страшным хрипом втягивая в себя воздух.
  ***
   Что было дальше, Эльвин видел сквозь дымку - над ним суетился целитель, мелькали незнакомые лица, потом его подняли на носилки и куда-то унесли, все это было неважно - главное, он снова мог дышать, чем и занялся, а затем был кубок с маковым отваром, и тишина. Он еще успел подумать, проваливаясь в сон, что этим напитком все и закончится, и что в отличие от Леара, ему повезло со смертью.
   Когда он проснулся, солнце уже ушло с небосклона, но было еще светло. День выдался ясный, и в синем небе краснела полоса заката. Дышалось легко, воздух в комнате приятно пах целебными травами и морозной свежестью, зато болела левая сторона лица и челюсть. Руки у господина министра оказались не только длинными, но еще и тяжелыми.
   - Проснулись, ваша светлость? - Целитель, дежуривший у постели тут же встрепенулся и протянул кубок с еще теплым настоем. - Вам сегодня лучше не вставать. Приступ прошел, но надо набраться сил, - лекарь изо всех сил старался не смотреть на распухшую щеку графа, и Эльвин, даже без зеркала понимал, что с таким лицом лучше и впрямь не вылезать из кровати.
   Он оглядел комнату - та самая, откуда его вчера увели гвардейцы. Так он арестован, или нет? Охраны не видно, только лекарь, но прежде, чем он успел о чем-либо спросить, в спальню вошел Чанг. Лекарь, не дожидаясь приказа, вышел за дверь. Министр пододвинул стул к кровати, сел, окинул Эльвина оценивающим взглядом и хмыкнул:
   - Я несколько погорячился, граф. Приношу свои извинения.
   Эльвин молча допивал отвар, думая, что же ответить. Чанг предлагал если не мир, то перемирие, и ради тех, кто ему доверился, он должен принять предложение, но все же... граф отставил кубок и сел, опираясь на подушку:
   - Дело не в том, что вы погорячились, господин Чанг, а в том, почему это произошло. Ничего не изменилось. Я по-прежнему аредопоклонник и изменник, а вы все так же служите королю. В большом и в малом.
   Министр смотрел на Эльвина: тонкий, бледный, как смерть, непонятно, в чем душа держится, а в глазах такое упрямство читается, что молотом не перешибешь. Он вспомнил историю тридцатилетней давности и грустно улыбнулся:
   - Вам ваша честь тоже не позволяет спокойно пройти мимо эшафота?
   - Я не знаю, что вы хотите от меня, Чанг. Знаю только, что не хочу и не смогу вам уподобиться.
   - И будете защищать от меня все, что вам дорого до последней капли крови, - устало закончил министр. - Знаете что, ваша светлость, - в его устах титул прозвучал, как оскорбление, - поздравьте короля с праздником, и убирайтесь в свой Инванос, сохранять чистоту и невинность. С дознавателями я договорился, пока вы не строите алтари, они не станут вмешиваться, - он резко встал и направился к двери.
   Эльвин смотрел ему вслед, нервно комкая одеяло, и, когда министр уже стоял на пороге, позвал:
   - Подождите. Теперь погорячился уже я.
   Чанг медленно обернулся:
   - Вы понимаете, что обратного пути не будет? Продав душу Ареду, еще можно раскаяться, а вам отступать будет некуда.
   - Когда-то давно Старнис сказал мне, что между долгом и честью следует выбирать долг.
   - И погиб, потому что выбрал честь.
   Эльвин поймал взгляд выцветших глаз министра:
   - Это был его последний выбор. Когда наступит ваш время, господин министр, не зарекайтесь.
   И Чанг первым опустил глаза.
  14
   Обиталище графов Виастро назвать дворцом можно было только из вежливости. До замка оно, впрочем, тоже не дотягивало - крепостная стена и ров окружали просторное двухэтажное здание с множеством флигелей и открытой галереей вдоль второго этажа. Усадьба дворянина средней руки, не гоняющегося за роскошью и столичными новинками - добротное, удобное, надежное жилище. Графы Виастро из поколения в поколение больше доверяли людям, чем стенам, и предпочитали тратить деньги на содержание дружины.
   Внутреннее убранство соответствовало внешнему - теплое светлое дерево, маленькие уютные комнаты, печи, выложенные фаянсовыми плитками, камины, отгороженные вышитыми экранами, резные ставни на окнах и мягкие шкуры на полу. И даже бальная зала, самое роскошное помещение в любом дворянском доме, отличалась той строгой простотой, на создание которой уходит куда больше сил и средств, чем на лепнину и позолоту.
   Жаркий июльский день был в самом разгаре - солнце светило в многочисленные окна бальной залы, безжалостно выделяя радужные разводы на стеклах. Риэста лично выговаривала нерадивой служанке:
   - Это кто же вытирает мокрое стекло ветошью?! Тебе для чего бумагу дали старую, бестолковая? Все переделай, и чтобы блестело!
   Служанка, молодая девчушка, недавно взятая из деревни, покорно выслушала упреки, украдкой вытерла нос рукавом, и снова взялась за тряпку. Откуда ей было знать, как моют такие стекла? Она их только в графском доме впервые и увидела - в деревне по старинке бычьим пузырем рамы затягивали, а кто побогаче - слюдой. И только у старосты настоящее стекло стояло, из города привез, но с этим, прозрачным, и сравнивать нечего!
   Девушка окинула взглядом залу - работы еще уйма, до вечера не управиться. Окна вымыть, люстру под потолком по хрусталику перебрать и свежие свечи поставить, пол натереть, чтоб как зеркало блестел, кресла от пыли вычистить - а до бала всего три дня осталось. Залой давно не пользовались - последний раз лет пять тому назад, когда помолвку леди Тэйрин праздновали, а с тех пор не до балов было. Сперва несчастье с молодым графом случилось, затем старого графа дознаватели оболгали, потом траур был, даже ради королевского возвращения граф траурные флаги по отцу не снял, полный срок отходили.
   Но жизнь-то на месте не стоит, подросла новая невеста. Граф Виастро старшую дочку за сына графа Инваноса выдает. То есть, не выдает еще - жениху всего десять лет, а невесте и того меньше, а обручение праздновать будут. А лет через пять сыграют свадьбу. Жених вчера вечером с родней приехал, она в щелку двери видела - красивый, аж дух захватывает, хоть и дите еще. Повезло графской дочке, впрочем, графским дочкам всегда везет. А она вот, мало что поломойка, так еще и нос кривой, на такую невесту без коровы никто и смотреть не станет. Затем и пошла в замок служить, чтобы на приданое заработать. Вот за пять лет как раз все и справит, успеет посмотреть, как молодую госпожу к мужу провожают, и сама сватов примет. Но грозный голос вдовствующей графини вырвал девушку из сладких мечтаний, и она с утроенным усердием завозила тряпкой по стеклу.
  ***
   Праздник удался на славу: невеста была трогательно нежна и миловидна, как все девочки в восемь лет, а жених, светлоголовый синеглазый мальчик, пошел в отца, унаследовав бархатную красоту рода Эльотоно, приправленную толикой лунной эльфийской крови. От злосчастной Клэры ему достался только яркий румянец да черные ресницы. Несмотря на близкое соседство, дети познакомились только сейчас - последние несколько лет было не до гостей, но, похоже, понравились друг другу, и сидя во главе стола, держались за руки. Мальчик, наклонившись, что-то шептал на ухо девочке, та улыбалась, с трудом сдерживая смех. Эльвин любовался сыном с галереи, в такие минуты он особенно ценил свое прозрение. Подошедший слуга поклонился:
   - Ваша светлость, граф просит вас в кабинет, прямо сейчас, покуда не начались танцы.
   Вильен ждал его в бывшем кабинете своего отца, там все осталось как при жизни старого графа, наследник ничего не стал менять. Он протянул другу детства кубок:
   - Ну вот, дожили. Еще пару лет - и пойдут внуки. Уже чувствуешь себя старым дедом?
   Эльвин рассмеялся - "старикам" едва перевалило за тридцать:
   - Еще нет, но я же на три месяца тебя младше!
   Они пили вино, молодое, с кислинкой, но приятно освежающее, закрытые ставни защищали от жары, мягкое кресло навевало сон, хозяин рассказывал свежую байку, как старейший вождь соседнего племени посватался к дочери местного купца, прославившейся своей красотой. Девица замуж не хотела, так как сколько точно лет жениху никто даже сказать не мог, но ее отцу тот годился в прадеды, но отказать не посмела, и по совету жреца Эарнира поставила условие - пусть, мол, старичок помолодеет, тогда и свадьбу сыграют. Вождь возмутился, что обернуть время вспять - против человечьей природы, на что ему заметили, что такой брак и подавно.
   Делать нечего, пришлось бедняге искать способ омолодиться. Все шарлатаны округи выстроились в очередь к его шатру, что только несчастный старец не попробовал, а в конце концов, собственный шаман предложил волшебное средство - искупаться в кипящем ослином молоке. Тот сперва возмутился, но когда шаман кинул в котел петуха, а достал яйцо, задумался. Эльвин кивал, посмеивался, как вдруг, оборвав историю, Вильен спросил:
   - Ты уже знаешь о новом военном налоге?
   - Я уже заплатил, а в чем дело?
   Граф Виастро кашлянул, прочищая горло и твердо заявил:
   - Я отказываюсь его платить.
   - Что?!
   - Это издевательство, а не налог. На перевооружение армии империи! Ты это новое оружие видел? Его получают только имперские гарнизоны. А платим мы.
   - Но Вильен, за ручными бомбардами будущее!
   - Я живу в настоящем! Если это хваленое оружие бесполезно, то незачем тратить деньги впустую, а если за ним, как ты говоришь, будущее, то наши дружины останутся в прошлом! Я не собираюсь оплачивать военные игрища Тейвора. И не буду сам себе рыть яму. Ты разве не замечаешь, что творится кругом? Налоги выросли, все, не только военный - торговый, лесной, подушный. Станки эти треклятые - недаром их громят по всей империи!
   - У меня никто ничего не громит, - сухо возразил Эльвин, - я понимаю, что эти люди отчаялись, но разрушать станки - настоящее варварство. В том, что рабочих выгоняют на улицу, виноваты мастера, а не механизмы. Хозяева мастерских слишком гонятся за прибылью. Нужно время, чтобы все успокоилось, подожди хотя бы лет десять. Посмотри на Острова - там станки используют уже много лет, и никто не сидит без дела.
   - Сколько умрет от голода за эти десять лет, ты подумал? Им детей кормить нечем!
   - А это уже наш долг - смягчить нововведения для простых людей.
   - Наш долг! И налоги платить тоже наш долг, и границы защищать, и храмовую пошлину выплачивать, мы кругом в долгу, Эльвин, не хватит ни денег, ни терпения! Сколько можно? Нам все твердили, что когда король вернется, наступит век благоденствия и сытости! А наступил голод и разруха!
   - Разруха сама по себе не наступает. Это все временно, нужно переждать! Я могу одолжить тебе на этот налог, если совсем невмоготу.
   - Да не в одном налоге дело, Эльвин! Оглянись вокруг: Суэрсен под властью Короны, и там скоро трупы есть начнут после очередного неурожая. Герцог Ойстахэ убит, а казалось, будет жить вечно! И титул ушел младшему сыну, а старших - на границу. В Квэ-Эро Корвин тише волны сидит, король его мать живьем сжег, а герцог не пискнул! Король нас потихоньку, не торопясь, по одному уничтожит! Ему не нужны ни мы, ни наши дружины, только покорные подданные, за которых некому будет заступиться. Вот для чего все эти налоги и преобразования. Наши земли ждет судьба Суэрсена! - Вильен говорил горячо, торопливо, высказывая все, что накопилось на душе.
   А Эльвин молча слушал, чувствуя, как в груди медленно разрастается ледяной ком:
   - Вильен, прошу тебя, послушай, - по возможности мягко начал он, - я даже не стану говорить, что ты во всем ошибаешься. Быть может, так и есть, может быть король и впрямь мечтает о единой империи, по примеру Кавдна. Может быть, к этому и придет в конце концов. Но само по себе, медленно, поколение за поколением. Быть может в этом и смысл объединения в империю - сначала разрозненные племена поселяются на одной земле, учатся жить вместе, выбирают себе вождей, как у варваров. Потом объединяются в союзы, после - в малые государства, затем в большие, и быть может, вершина этого единения - одна страна, один народ, один правитель. И если так, то противиться этому все равно что пытаться остановить ход солнца по небосклону. Но если это случится, оно произойдет мирным путем, понимаешь? А ты хочешь превратить Виастро в Суэрсен прямо сейчас. Король не потерпит бунта.
   - Король смелый только с теми, кто слабее. Он расправляется с нами поодиночке. Но если взбунтуются все сразу, он ничего не сможет сделать, сил не хватит, даже с этим хваленым оружием.
   - И что дальше? Все взбунтовались, все победили, король испугался и убежал обратно в Зачарованный Лес. Дальше что, Вильен? Это конец империи!
   - Это право жить на своей земле по своим законам, защищать своих людей, а не заставлять их голодать по приказу из столицы. Право передать титул и земли своему сыну, а не надеяться на королевскую добрую волю.
   - Это путь к варварству! Мы превратимся в таких же дикарей, как наши соседи, даже хуже. Передеремся друг с другом за лучший кусок земли, за выход к морю, да просто из-за косого взгляда. И спустя столетия междоусобиц, наших потомков, тех кто выживет, объединит новый Элиан, и все начнется сначала. Но мы потеряем все, чего достигли. Вот к чему приведет твой бунт!
   - Эльвин, ты перечитал умных книжек. Король уступит, отменит налоги, даст дворянским дружинам новое оружие. И тогда мы будем говорить с ним на равных. И не будем бояться за наших сыновей. А с империей ничего не случится. Тысячу лет стояла, и еще столько же простоит. Но на наших условиях.
   - Мы - это кто? С кем ты уже договорился?
   - Пока ни с кем, ты первый. Но думаю, что все пограничные провинции - Вонвард, Айн, не уверен насчет Айона, они обычно с морскими, но и там не в восторге от новых налогов. Хорошо бы поднять Суэрсен, но без Аэллинов это невозможно. Инхор вряд ли, граф - брат королевы.
   Эльвин тяжело вздохнул:
   - Я не могу остановить тебя, Вильен. Ты сам решаешь и за себя, и за своих вассалов. Но Инванос бунтовать не будет. Даже ради нашей с тобой дружбы, я не стану делать то, во что не верю.
   - Ты окажешься между молотом и наковальней.
   - А ты утонешь в крови. Прости, Вильен, но я не могу.
   Мужчины некоторое время молчали, потом Вильен заметил:
   - Может, стоит отменить помолвку? Я не обижусь. Хватит с тебя и того, что ты окажешься кузеном мятежника.
   Эльвин только пожал плечами:
   - Мы здесь все так или иначе в родстве. Но все же, лучше бы ты меня послушал.
   - Ты не можешь пойти со мной, а я не могу последовать твоему совету. Посмотрим, что скажут остальные.
  ***
   Эльвин мерил шагами свой кабинет, от стены к стене, не зная, что делать. Он тратил драгоценное время на раздумья, размышлял, когда нужно было действовать, но никак не мог решиться. Вильен задумал безумство - даже если его поддержат соседи, король подавит мятеж. Но погибнут не сотни, а тысячи. А если Мэлин вдруг вспомнит, что он Аэллин, и потребует наследство матери, раз уж его лишили отцовского, или решит, что еще не до конца расплатился с Вильеном, и поможет повстанцам своей магией... Тогда и тысячами не обойдется.
   Из-за траура Вильен так и не побывал при дворе, и не видел короля. Он не знает, что такое Элиан, даже не представляет. Эльвин пользовался расположением короля, но даже он чувствовал исходящую от эльфа несгибаемую волю, уверенность, подавляющую даже зачаточное желание возражать. Эльфийская ли это магия, или просто упрямство, но Элиан не уступит и не остановится, пока не уничтожит ослушников. Значит, он должен остановить бойню до того, как она начнется. Выбора нет.
   Но Вильен - сосед, близкий родич - его мать была сестрой отца Эльвина, а самое главное - друг. Других друзей у маленького Эльвина не было - мать не позволяла приводить в замок детей местных дворян, боялась заразы, тем более не подпускала к единственному сыну детей прислуги. Он рос в одиночестве, окруженный заботливыми, любящими, но взрослыми людьми. Но запретить графу Виастро привозить в гости наследника не могла даже Глэдис, и визиты Вильена пусть ненадолго, но превращали размеренное существование Эльвина в настоящее мальчишеское детство.
   Между долгом и честью следует выбирать долг, а между долгом и дружбой? О чести говорить уже не приходится, ее он оставил в кабинете министра. Что бы на его месте сделал Старнис? Эльвин невесело рассмеялся: Старнис на этом самом месте влез в мятеж, едва не угодил на плаху и лишился титула. А король, в отличие от наместницы, бунтовщиков щадить не будет. Ну что ж... дружба для него теперь недоступная роскошь. Так пусть лучше он лишится друга, чем друг - головы. Утром следующего дня из замка выехали два гонца. Один вез письмо в Сурем, второй ехал в Виастро.
   Получив послание, Вильен сначала не поверил - перечитал дважды, и в ярости швырнул бумагу на стол. Предал... кто угодно, только не Эльвин! Ведь он не просто друг и родственник, он оказал его отцу последнюю, воистину неоценимую услугу. И что же теперь? Спас отца от костра, а сына отправил на эшафот! Только наивный умник может поверить, что Чанг позволит неблагонадежному графу и дальше править своими землями! Взбунтуется - казнят, как мятежника, затаится - устроят несчастный случай на охоте. Или же самое мерзкое - отдадут под суд за преступные намеренья, использовав письмо, впрочем, не будем играть словами, донос Эльвина, как доказательство. И весь род в изгнание, если не хуже. Проклятье, что же ты натворил, книжный мальчик!
   Он мог понять, но не простить. Вильен придвинул чернильницу. Такие слова обычно бросают в лицо, завершая вызовом. Но Эльвин, не смотря на все усилия опекуна, так и не научился толком фехтовать, а с тех пор как ослеп, и вовсе не держал в руках оружия. Это будет не дуэль, а убийство. Пусть живет, но держится от бывшего друга подальше. Жаль, что нельзя расторгнуть помолвку прямо сейчас, не оглашая причины, но все равно этому браку не бывать. Он запечатал конверт алым сургучом - цвет Лаара, бога Войны. Печать войны и гнева. Дуэли не будет, но пусть знает, что вызов - есть.
   Отправив письмо, Вильен вызвал к себе капитана стражи и старших офицеров, отдать новые приказы. Договариваться с соседями уже поздно. Остается только ждать, готовясь к обороне. Пусть министр сделает первый ход, и кровь будет на его руках. Если же нет - они выиграют время, и Вильен успеет найти союзников. Или же Чанг запугает остальных лордов и сомкнет кольцо. Надо бы отправить семью погостить куда-нибудь. Например, в Айон, там у Риэсты очередная сестра вдовствует, третья что ли по старшинству, или четвертая из восьми, он вечно путался, а если что - Ландия рядом, а младший сын той самой сестры там уже много лет послом сидит.
  ***
   Военачальник Тейвор, выслушав министра государственного спокойствия, обрадовался, как ребенок, наконец-то получивший вожделенную игрушку:
   - Так это же прекрасная новость! Я смогу испытать новые бомбарды в настоящем бою. Учения - это все же не совсем то, а сражаться против варваров пока что нельзя из соображений секретности - если новое оружие попадет к ним в руки, и если они догадаются, как воспроизвести состав, и научатся делать...
   - Слишком много если. На ваше оружие уходит чуть ли не половина дохода империи. Варвары попросту не смогут себе этого позволить. Признайтесь честно, что ваши солдаты пока что не готовы заменить дворянские дружины на границах.
   - Пока что! Вы слишком спешите, Чанг! Еще и двух лет не прошло. Вот подождите, скоро поступит новая партия бомбард, с усовершенствованным зарядным устройством, совершенно новый принцип! И вы увидите!
   - У меня нет времени ждать ваших новых свершений, Тейвор, я сегодня же выезжаю в Виастро. А вы известите тамошний гарнизон, пусть будут готовы к бою, и начинайте перебрасывать войска, но не лезьте в драку - пусть граф начнет первым. И поставьте патрули на внутренних границах, если соседи решат взбунтоваться за компанию, мы сразу узнаем.
   В такие мгновения министр особенно остро чувствовал свой возраст. На счету каждая минута, а он уже не в состоянии ехать верхом, загоняя лошадей, не спать сутками. С каретой путь займет вдвое дольше - он может не успеть. На душе было тревожно - он ожидал, что рано или поздно грянет гром, но только не в Виастро! Станки громили больше в центре империи, при молчаливой поддержке лордов, морские графы и герцоги, за исключением Корвина Пасуаша, были недовольны как новыми торговыми пошлинами, так и новым имперским флотом. Король строил корабли в их портах, на их деньги, и плевать хотел на традиции берегового братства. Но полыхнуло не там, где тлело.
   Чанг снова пожалел о Старнисе - старый граф не позволили бы сыну совершить самоубийство. Уж он-то знал, чем заканчиваются мятежи. А теперь одна только надежда - Вильен не станет бунтовать, зная, что его предали. Пока не пролилась кровь, еще можно договориться. Нужно только успеть, и министр снова и снова подгонял кучера, не обращая внимания на тряску и жалобный стон колес.
  ***
   Имперский гарнизон разместили в Виастро еще при жизни Энриссы Златовласой, в рамках первой военной реформы военачальника Тейвора. Реформа умерла своей смертью, а солдаты остались. После мятежа герцога Квэ-Эро наместница пошла на уступки, и позволила графу Виастро в течение десяти лет самому набирать людей в гарнизон, и обучать по своему усмотрению. Эти десять лет и были единственными годами, когда от имперских войск была хоть какая-то польза.
   Но спустя эти десять лет гарнизон вернулся в распоряжение военачальника. К счастью, от графа больше не требовалось содержать бравых солдат за свой счет, и он не стал протестовать, хотя и возмущался, как бездарно Тейвор тратит налоги. Проку от этих вояк не было никакого - варваров они видели только на рынке в базарный день, а лагерь разбили возле столицы графства, поближе к элю и девочкам. Но зато в совершенстве владели искусством убиения времени: постоянно проводились учения, офицеры гоняли солдат на плацу, вырабатывая чеканный шаг. На параде воинство Тейвора блистало, но, к сожалению, гоняться за варварами по горным тропам не могло - конницу в провинцию по каким-то высшим соображениям господина военачальника не завезли, должно быть, отправили в Астрин, осваивать тактику подводного боя.
   Залогом мирного сосуществования гарнизона и графской дружины стало взаимное избегание друг друга. Солдаты и дружинники ходили в разные кабаки и дома удовольствия, а завидев на улице синий с золотом колет родовых цветов Старнисов, или же, соответственно, красно-желтый солдатский плащ - переходили на противоположную сторону. Городская стража привычно присматривала и за теми, и за другими, но последняя стычка случилась лет пять назад и то случайно - пара новобранцев забрела не в тот трактир.
   Летом фонари на городских улицах не зажигали: темнеет поздно, светает рано, на улицах сухо, темные часы приходятся на глухую ночь, приличные люди в такое время крепко спят, а неприличные пусть сами себе дорогу освещают. Когда из увеселительного заведения вывалилась небольшая, но шумная компания хорошо отдохнувших дружинников, уже стемнело, но полная луна заливала серебряным светом камни мостовой и выкрашенные белым ставни домов. За шумным, пусть и несколько невнятным обсуждением приятного вечера, на приближающийся отряд они не обратили особого внимания. Солдаты обычно отдыхали в другом заведении, но бархатная летняя ночь и медовое вино настроило дружинников на благодушный лад. Если этих бедняг угораздило служить в гарнизоне, так пусть хоть раз отведают волшебного нектара, и они посторонились от входа, показывая, что путь свободен.
   Но к изумлению дружинников, солдаты не воспользовались любезным предложением, а окружили их, отрезая от дверей. Десятник шагнул вперед - голову мутило вино, но он выпил меньше своих подчиненных, и мог связно изъясняться. Впрочем, особых словесных изысков ему и не требовалось, использовал те слова, что первыми просились на язык, и отведя душу, поинтересовался уже спокойно:
   - Вы, горе-вояки, нас с варварами перепутали по пьяни? Так граница недалеко, что ж вы там клинками не сверкаете? - Кто-то из молодых ребят уточнил, чем именно солдаты сверкают вместо клинков, но на этом шутки закончились - офицер приказал сдать оружие.
   - Приказ военачальника Тейвора.
   - При чем тут Тейвор?! - Возмутился десятник. Хмель отступал под напором возмущения и страха. Если военачальник разоружает графскую дружину, быть беде. Так вот почему граф отозвал всех, кого можно с границы. Ох, лучше бы они остались в усадьбе! Молодые, пьяные, сейчас начнется резня, и еще неизвестно, кто кого. В гарнизоне те еще герои, но и его ребята еле на ногах стоят, так напраздновались. А если это чья-то дурная шутка, они же посмешищем на всю провинцию станут! Но лучше посмешищем, чем убийцами или покойниками. И он уже открыл рот, чтобы приказать своим парням кинуть мечи, но опоздал. Началась драка.
   Такие же стычки происходили по всему городу. Разоружали загулявших в столице дружинников и городскую стражу. В отличие от самоуправляющегося Сурема, столичный город Виастро, Валенс, принадлежал графу, и порядок в нем поддерживали его люди. Горожане вносили особый налог, но взамен освобождались от охранной повинности и не платили наемникам. К утру в пределах городских стен оружие осталось только у солдат гарнизона. Тех, кто не сопротивлялся, вывели за ворота и отпустили на все четыре стороны, но таких оказалось мало. Остальных набили в городскую тюрьму и подвалы ратуши. Горожан, собравшихся на площади, разогнали по домам.
   Капитан гарнизона выслушал последние доклады и выругался про себя - город-то они заняли, а дальше что? Военачальнику легко приказывать: разоружить графскую дружину! Пусть бы сам приехал и попробовал. Одна надежда, граф испугается и сам разоружится, но почему-то капитан в это не верил. Посланника в замок он, конечно, отправил, еще до рассвета, и сейчас ждал его возвращения, но даже не надеялся, что получится обойтись без боя. А солдаты только получили новое оружие, тяжелое, неуклюжее, в ближнем бою бесполезное. Но кто он такой, чтобы спорить? Приказ есть приказ.
   Что-то долго не возвращается гонец, как бы граф в порыве гнева не пришиб бедолагу... И что это вдруг нашло на его светлость? Капитан не знал, в чем там точно дело, но просто так дружину в пограничной провинции разоружать не станет даже военачальник Тейвор. Значит, будет мятеж, а они - крайние. Десять лет спокойной жизни, ему ж всего два года служить оставалось! Капитан мысленно пообещал пожертвовать в храм Лаара трехмесячное жалованье, если обойдется. Прошел еще час - будущее пожертвование возросло до четырехмесячного, а спустя еще полчаса - пятимесячного жалованья. От разорения капитана спас стук в дверь. Посол вернулся не только живым, но и невредимым.
   - Ну что, что он сказал?
   - Я это повторять не буду, но красиво сказал, аж заслушаешься! Граф, а такие слова знает, прям и не скажешь, что благородный!
   - Хватит трепаться!
   - Сказал, что у нас времени до заката, чтобы освободить его людей, вернуть им оружие, и убраться из города. И еще два дня, чтобы убраться с его земли. А военачальнику Тейвору мы можем передать...
   - Можешь не продолжать, - и капитан отпустил гонца отдыхать, не сомневаясь, что тот во всех подробностях расскажет благодарным слушателям, что именно граф Вильен посоветовал сообщить военачальнику.
   Значит, все-таки бой. Он отдал приказ выступать: эти новые ручные бомбарды можно использовать только в чистом поле. Город им не удержать, крепостной стены в Валенсе отродясь не было, а деревянный частокол всадникам не помеха. На узких городских улицах его солдат сразу же перережут, мечники из них никакие - новый набор, крестьянские парни от сохи, толком еще не выучились оружие в руках держать, как прислали бомбарды, и про фехтование забыли.
  ***
   Вильен мрачно смотрел в окно - вражеское войско (хотя какое там войско, одно слово) разворачивало строй прямо напротив разводного моста. Они что же, его за полного дурака держат? Пусть стоят, любуются на крепостную стену, если больше нечем заняться. Их слишком мало, чтобы взять дом в осаду по всем правилам военного искусства, а сам он к ним не выйдет, подождет, спешить некуда. В усадьбе остался только небольшой конный отряд, остальных граф отправил в Валенс, как только узнал, что произошло. Управятся они там быстро, и если незваные гости дождутся возвращения дружинников - попадут в клещи. Если же решат вернуться - обнаружат, что город они уже потеряли. Лагерь Вильен приказал сжечь, так что отступать гарнизонному отряду будет некуда. Ему, впрочем, тоже. Добрые намеренья Эльвина привели к беде еще быстрее, чем он рассчитывал. Мятеж начался.
   - Ваша светлость, - к нему подошел капитан гвардейцев, - они ж совсем обнаглели. На самом виду стоят. Может, хоть лучников выпустим?
   - Нет смысла тратить стрелы. Отправьте на стену кого-нибудь поголосистее, пускай велит им убираться. Только чтобы не высовывался, мы не знаем, как далеко бьют эти бомбарды.
   - Так уже. Ребята с ними уже час препираются.
   - А теперь передайте им от моего имени. Кто не уйдет сейчас - останется здесь лежать.
   Капитан ушел, Вильен опустился в кресло и устало прикрыл глаза: проклятье, Эльвин! Что же ты сделал! Слишком рано все началось, слишком быстро! Он не готов - ни союзников, ни запасов - до нового урожая еще три месяца, граница оголена, варвары не преминут воспользоваться удобным случаем, а сражаться на две стороны у него не хватит сил. А вездесущий министр сделает все возможное, чтобы соседи восстание не поддержали. И можно не рассчитывать на старую дружбу - если предал даже Эльвин, то кто же останется верен?
   Утром Вильен разослал голубей: письма полетели в Айн, Вонвард, Айон, Уррар и Стрейн - все пограничные провинции. Пусть знают, не только они, но и по всей империи, что граф Виастро не изменил присяге и не нарушил закон первым - его вынудили взяться за оружие. Король посягнул на извечное и нерушимое право каждого высокого лорда - с оружием в руках защищать свои земли и своих вассалов. К этому шло, этого боялись, это, наконец, случилось. Пусть они решат, чего бояться больше - королевской власти или королевского гнева. Судьба Вильена теперь зависела от того, какой страх окажется сильнее.
   Он снова глянул в окно - отступать нападающие не собирались, наоборот, закончили построение. Копейщики и стрелки с новыми бомбардами, выстроились как по учебному трактату, только вместо луков железные палки с человеческий рост. Ну, пускай стоят, с ноги на ногу переминаются. А если еще и дождь пойдет - небо с утра хмурилось, так и вовсе замечательно. Женщины и дети уехали еще три дня назад, под надежной охраной. Он вздохнул, вспоминая прощальную сцену - жена молча подчинилась, хотя и проплакала всю ночь, но с Риэстой все оказалось сложнее.
   Она пришла к нему поздно вечером, когда все уже спали, а Вильен все сидел над бумагами, писал письма. Высокая, стройная, в неизменном черном платье - она так и не сняла траур, светлые косы, в которых почти незаметна седина, уложены в тяжелый узел. Женщина вне времени - он знал, что ей уже за сорок, но со спины Риэста все еще казалась хрупкой девочкой, а если посмотреть в лицо, то подлинный возраст выдавал только взгляд - уставший, полный обморочной глубокой синевы. Она села в кресло и тихо спросила:
   - Ты, должно быть, не знаешь, как я встретила твоего отца, Вильен?
   - При дворе, после, - он запнулся, но все же договорил, - мятежа вашего старшего брата.
   Губы женщины тронула грустная усмешка:
   - Да, все верно. Но он не рассказывал тебе, как именно это произошло?
   Вильен покачал головой - не рассказывал, да он и не спрашивал, не его это дело. Родную мать он не помнил, а когда отец привез из столицы невесту, был еще слишком мал, чтобы обращать внимание на слухи, а когда подрос - сплетничать уже перестали. Он знал только, что Риэста - младшая сестра мятежного герцога Квэ-Эро, чьих сыновей Старнис, на свою беду, взял под опеку. И знал, что отец счастлив в браке, этого было вполне достаточно, чтобы относиться к мачехе с почтением, постепенно перешедшим в любовь.
   - Мой первый муж, - Вильен удивленно поднял брови - он не знал, что Риэста была замужем, - был плохим человеком, трусливым и мелочным. Ему нужна была знатная жена, и он взял меня без приданого. Прошло несколько лет, и случился этот безумный мятеж. Он потащил меня во дворец, клясться наместнице, что он тут не при чем, просто оплошал с женитьбой. Наместница ему поверила, но, должно быть, пожалела меня, и оставила при дворе, обещав развод. Я просила ее пощадить брата... она отказала.
   А потом приехал Вэрд, и я подумала, что вот он, шанс! Ведь в мятеже так или иначе были замешаны все лорды - кто давал солдат, кто деньги, кто просто закрывал глаза. И если бы все признались, наместница не смогла бы казнить всех графов и герцогов сразу. Глупо, правда? Но мне было девятнадцать лет. Твой отец объяснил, почему ничего не получится. Я назвала его трусом, сказала, что наместница купила его, что это подло, когда одному придется отвечать за всех. Он накричал на меня в ответ, что Квейг обманул его, не сказал, что выступает, иначе он был бы с ним. И что если его признание поможет, то он готов. А на следующий день его арестовали прямо в кабинете наместницы. И я снова пришла просить, на этот раз уже за него. И снова получила отказ.
   Потом был суд, их приговорили к смерти, но Вэрд подписал прошение о помиловании. Он так никогда и не сказал мне, почему, но я знаю и без объяснений. Наместница сдержала слово - я получила развод, и твой отец предложил мне уехать с ним. Я ни разу не пожалела о том, что согласилась. Ты, должно быть, думаешь, зачем я рассказываю тебе это сейчас?
   Вильен неопределенно пожал плечами. Предисловие и впрямь получилось долгим, хотя и интересным. Но какое это все имеет отношение к его положению? У отца не было серьезных причин лезть в это дурацкое восстание, а ему выбирать не приходится. Риэста продолжила:
   - Тогда мне казалось, что наместница - воплощение зла. Что ей нравится убивать и причинять боль. Но я все равно просила ее о пощаде. Умоляла, уже понимая, что бесполезно. Я никогда ни о чем не просила своего первого мужа, что бы он ни делал, а наместницу молила на коленях. За тех, кого любила. Вильен, я не хочу снова умолять. И не хочу, чтобы через это пришлось пройти тебе. Ты не знаешь, что такое унижение. Остановись, пока еще не поздно. Тебе тяжело сейчас, но будет только хуже. Бессилие, страх, боль. Когда герцогу Суэрсена перепиливали горло тупым мечом - король улыбался, а затем разорил его земли. Ты проиграешь, и король заберет у тебя все, даже честь. И в отличие от Энриссы - получит от этого удовольствие.
   - Значит, я должен выиграть. Я пытался объяснить Эльвину, но он не захотел понять. Король так или иначе отнимет у нас все! Но мы можем покорно ждать, как коровы в стойле, а можем подняться, и в бою защитить свое право.
   - Ты не можешь знать что случится даже завтра, не говоря уже о том, что будет через год. Это ведомо только Семерым, а ты всего лишь человек, Вильен.
   Он улыбнулся, такой родной и знакомой улыбкой:
   - Но и вы этого знать не можете. Я обещаю не проиграть.
   Риэста только покачала головой:
   - Мой брат тоже обещал.
   - Тогда обещаю, что за меня вам просить не придется.
   Говорить больше было не о чем, на следующее утро Риэста уехала вместе с детьми и невесткой. Ее старший сын от Вэрда, недавно получивший первый взрослый меч, хотел остаться с братом, но Вильен убедил мальчика, что дамам в дороге нужна надежная охрана. После их отъезда одной заботой стало меньше, но слова Риэсты не шли из головы: к смерти он готов, но к тому, что будет ей сопутствовать... Об этом не хотелось и думать. Из невеселых раздумий его вырвал гневный крик капитана, ворвавшегося в комнату:
   - Ваша светлость! Идите скорее на стену! Эти твари, они хотят казнить пленных! - Вильен бегом помчался наверх.
   С такого расстояния лиц было не разглядеть, он видел только сине-золотые колеты. Двенадцать человек, связаны, стоят на коленях. Глашатай надрываясь, орет:
   - Приговариваются к смерти за государственную измену, выразившуюся в неподчинении приказу военачальника и вооруженному сопротивлению войскам его королевского величества Элиана.
   Вперед выходят арбалетчики. Вильен в ярости кричит, свесившись вниз, не думая, что стал легкой мишенью: "Остановитесь!" Лучники натягивают тетивы, но мешкают, опасаясь попасть в пленников. Слишком поздно - залп, связанные люди мешками валятся на землю, арбалетная стрела свистит совсем рядом, над самым его ухом, и капитан толкает графа за зубец. А глашатай внизу объявляет, что вторую партию бунтовщиков казнят через час.
   Бледный, как лебединое крыло, Вильен командует:
   - Атаковать. Немедленно.
   - Но ваша светлость, они ж того и хотят, дряни, выманивают нас в поле!
   - Плевать. Я не позволю им еще раз расстрелять безоружных.
   Он и сам понимает, что нужно сжать зубы и дождаться подкреплений, что победа сейчас обойдется слишком дорого, но гнев заглушает голос разума. Риэста была права. Мятеж еще не начался, а он уже испытал бессилие. Что там дальше? Боль и страх? Ну уж нет, бояться сегодня будут эти гарнизонные крысы, смелые только со связанными пленниками.
  ***
   Командующий имперским отрядом удовлетворенно кивает, глядя на опускающийся мост. Не выдержал граф, как он и ожидал. Противно на душе, от крови безоружных вовек не отмоешься - Лаару угодна смерть в честном бою, а не убийство, даже если его называют казнью. Но другого способа выманить конницу из замка, пока не подоспели их основные силы у него не было. Хорошо хоть, что не пришлось повторять приглашение. Ну что ж, сейчас он посмотрит, чего стоят хваленые ручные бомбарды в настоящем сражении. Чего стоили его солдаты он знал и так. Валенс они взяли числом, а не умением.
   На стену вышли лучники, но осаждающие выстроились слишком далеко, стрелы на излете не могли пробить кирасы, и после первого же залпа из открывшихся ворот вылетела конница. Копейщики раздвинулись, пропуская вперед стрелков. Команда: "Огонь!", блеснули искры, затрещали фитили, и поле боя огласил грохот, капитан напрасно пытался разглядеть что бы-то ни было в дымном облаке, окутавшем строй. Но даже не видя, он знал, что стрелки отступили за спины копейщиков, и перезаряжают бомбарды. Времени на второй залп все равно не осталось, но год непрерывных учений сделал свое дело - оружие должно быть готово выстрелить.
   Ветер отогнал дым в сторону, и капитан увидел, какие потери понесла конница. Лучше, чем он ожидал, но хуже, чем надеялся. Четверть всадников осталась лежать, остальные мчались вперед. Проклятье - он рассчитывал, что лошади испугаются выстрелов и понесут, но дружинники сумели удержать коней. Он вынул меч из ножен. Спустя мгновение первый ряд конницы наткнулся на копья. Начался настоящий бой, и увидев, сколько всадников прорвались, раскидав строй, он уже понял, что сражение безнадежно проиграно. И последнее, что капитан успел подумать, падая под копыта: "За смерть в бою, Лаар простит мне грех"
   Когда из города вернулся основной отряд, все было уже кончено. Вильен выслушал короткий рассказ сотника, отбившего столицу:
   - Ну, мы им хвост накрутили чуток, а они и рады были сдаться. Убитых нет, а кто порезался - так по дури, жить будут. Вот только наших ребят они с собой забрали, мы когда тюрьму открыли - там только городская стража осталась.
   -Я знаю, - сухо ответил Вильен. Он дорого заплатил за жизнь оставшихся заложников. По двое за одного, не считая раненых. Дождись он подкрепления, жертв было бы меньше. Долг против чести... Сегодня он выбрал честь. Но что будет завтра?
   Остаток дня перевязывали раненых и отпевали убитых. Жрецы Келиана и Эарнира трудились бок о бок, Вильен ловил их осуждающие взгляды, но выразить неодобрение вслух служители Семерых не осмелились. Вечером, собрав на совет офицеров, управляющего и казначея, он хмуро объявил свое решение:
   - Тех, кто стрелял по нашим пленным - повесить, - из двенадцати арбалетчиков-палачей восемь благоразумно погибли в бою, остальных выдали свои же товарищи, - прочих отконвоировать в Инванос. С сегодняшнего дня любой имперский солдат, перешедший границу моих земель - враг, и обращаться с ним следует соответственно.
   Управляющий тяжело вздохнул, но все же спросил, хотя и сам понимал, какой получит ответ, но хотел услышать это из уст самого графа:
   - Ваша светлость, это что же, мы теперь мятежники, получается?
   - Мы защищаем свою землю и свои семьи. А настоящие мятежники - это те, кто нарушил законы империи и вынудил нас взяться за оружие.
   Расходились молча, обсуждать было нечего, каждый знал, что ему делать. Управляющего заботили запасы, и успеют ли снять урожай, военных - как одновременно защищаться и от варваров, и от империи, казначея - где взять деньги, мятежи обходятся дорого. Но никому и в голову не пришло осудить решение графа.
  15
   - Покойный Старнис был прав! Тейвор, вы безнадежно глупы! Что вы натворили в Виастро?! - Министр государственного спокойствия был в бешенстве, и даже присутствие короля не заставило его сдержать гнев.
   - Я хотел предотвратить мятеж! - Оправдывался Тейвор. Обвинение в глупости он предпочел не заметить.
   - Вы его вызвали!
   - Вы же сами приказали следить за графом! Он бы все равно взбунтовался, а так мы были готовы!
   - Вы что, бог Времени и видите будущее в стеклянном шаре? Мы бы успели решить эту проблему другим способом, не заливая кровью половину империи!
   Король, наконец, вмешался:
   - Вы обвиняете военачальника в глупости, господин министр, но то же самое можно сказать и про вас. Глупость или небрежность, но вы просмотрели мятеж у себя под носом, - голос его величества был опасно безмятежен, Чанг понимал, что скользит по самому краю: у Элиана были свои люди в его ведомстве, часть из них министр давно раскрыл и прикармливал, но не сомневался, что есть и другие. На этот раз он не имел ни малейшего понятия, что происходит во дворце - Чанг только что вернулся из неудавшейся поездки. К счастью, он не успел добраться до Виастро, Эльвин перехватил министра на границе, и завернул назад, передав, что ему рассказали солдаты гарнизона.
   Он опоздал, не осталось ни малейшей надежды уладить дело миром, ошибки Тейвора слишком дорого обходятся империи. Король получил доклад от военного ведомства, можно не сомневаться, что Тейвор умолчал о своей самодеятельности. Ничего, он исправит упущение. Жаль, что даже этот просчет не вынудит короля сменить военачальника, он, как мальчишка, заигравшийся в солдатики, в восторге от идей Тейвора, но есть надежда, что его эльфийское величество хоть теперь задумается об истинной стоимости военной реформы.
   - Ваше величество, - Чанг снова заговорил обычным спокойным голосом, - я не "просмотрел" мятеж. Но я действительно совершил ошибку, и готов понести наказание. Я положился на военачальника империи, - он замолчал, выдержав достаточно долгую паузу, позволяя королю додумать невысказанное вслух: это ваш военачальник, ваше величество, значит, ошибка столь же ваша, как и моя, - когда начался мятеж, я был на границе Виастро, и если бы Тейвор не вынудил графа взяться за оружие, никакого восстания бы не произошло.
   - Вы знали, что граф Виастро собирается бунтовать, но не арестовали его, а отправились тайно договариваться? В моем понимании, спокойствие государства подразумевает, что мятежники находятся в тюрьме, либо завершают жизнь на плахе, а не правят провинциями с благословения министра, чей долг это спокойствие поддерживать, - голос короля по-прежнему был невозмутим, но в нем отчетливо слышалась опасная ласковость.
   - Ваше величество, лучший способ борьбы с пожаром - тушит, где тлеет, а не где горит.
   - Дурную траву следует вырывать с корнем.
   - Вы уже вырвали целый куст, ваше величество, и лорды боятся попасть под следующую прополку. Мы только что справились с недовольством ваших подданных по поводу отмены реестра запрещенных механизмов, - так деликатно Чанг обозначил два года народных возмущений по всей империи.
   Оставшись без работы оголодавшие, отчаявшиеся люди громили станки, убивали мастеров и проклинали короля, навлекшего на их головы все эти беды. Самозваные вожди бунтовщиков грозили концом света, возвращением Ареда и призывали вернуться в старые добрые времена, когда колдунов сжигали вместе с их механизмами, а люди добывали свой хлеб честным трудом. Наличие короля-эльфа старые добрые времена не предполагали, зато способ вернуться в эту благодатную эпоху был прост и очевиден - убивать всех, кто противится путешествию в прошлое, и сжигать все, что горит. Как и всякий народный бунт, он не мог долго продолжаться без подлинного вождя, но два года войны с собственными подданными опустошили и без того тощую казну, расшатали торговлю, а о любви народа к его эльфийскому величеству теперь можно было говорить только в докладах, бумага и не такое стерпит. Зато для тех, кто уцелел, работа нашлась - в рудниках и каменоломнях.
   На уступки своему народу король не пошел, преобразования продолжались полным ходом, налоги росли, один только кнут, и никаких пряников. Но его величеству придется усвоить, что графов и герцогов нельзя пороть столь же безнаказанно, как простолюдинов.
   - Ваше величество, пока граф Виастро еще только собирался поднять мятеж, его соседи могли размышлять, поддерживать им эту рискованную затею или нет. После того, как ваши солдаты по приказу вашего военачальника попытались разоружить графскую дружину, у них не останется никаких сомнений. А после того, как попытка оказалась неудачной, не будет и опасений. Военачальник показал, что нам нельзя доверять, но нас уже можно не бояться.
   Тейвор не выдержал:
   - Это они так думают! Я уже приказал подготовить к отправке новую партию оружия, совершенно иной способ зажигания, достаточно спустить курок - искра поджигает заранее подготовленный фитиль, и больше никаких осечек! Они даже не боятся сырости! И на рудниках в Суэрсене отливают новые стенобитные бомбарды! Хватит одного отряда, обученного по моей новейшей тактической разработке, чтобы втоптать их в землю! Ваше величество, я жду только вашего одобрения. Один граф или десять - это не имеет значения с новым вооружением!
   - Тейвор, - простонал Чанг, не впечатленный перечисленными новшествами, - может вы начнете учиться на своих ошибках, раз уж не способны делать выводы из чужих? Перебить половину правящих лордов империи - плохой способ установить мир и порядок! Ваше величество, Виастро уже бунтует, с этим ничего не поделать, мятеж необходимо пресечь, но мы не успеем перебросить войска из Суэрсена до нового сезона. Наша главная задача - не допустить, чтобы к Виастро присоединились соседи.
   Король холодно усмехнулся в ответ, и Чанг с отчаяньем осознал, что его эльфийское величество только обрадуется, если мятеж захватит соседние провинции. Если лорды дадут хоть малейший повод, король с радостью сметет их с лица земли своими новыми бомбардами. А Элиан любезно ответил министру:
   - Предотвращать мятежи - ваша работа, господин министр. А задача военачальника - эти мятежи подавлять. И мне все равно, кто именно из вас преуспеет.
  ***
   Геслер стоял на пару шагов позади Тейвора - военачальник слишком сильно размахивал руками, когда пребывал в волнении, а поводов волноваться у него было предостаточно. Все оказалось не так: и бомбарды, и новобранцы, и погода, и дороги, и сам Геслер. Тейвор был недоволен всем, но сильнее всего военачальника, как казалось Геслеру спустя три недели выматывающей гонки, угнетала собственная принадлежность к роду человеческому. Вот будь он Эдаа, он бы замедлил ход времени, и тогда они бы все успели в срок. А Навио бы перенес и войско, и две огромные стенобитные бомбарды, и обоз в мановение ока в мятежную провинцию. "А будь он Лаар, - ядовито думал наместник Короны, - так выиграл бы битву голыми руками, а не гонял бы нас до изнеможения".
   Главный литейщик битый час объяснял Тейвору, почему нельзя ускорить отливку ствола, но в результате был с позором выгнан из мастерской. Геслеру с трудом удалось уговорить военачальника не обвинять беднягу в государственной измене, но перепуганные мастера сдались и делали теперь все так, как требовал Тейвор. Наместник надеялся только, что военачальник не успеет испытать свое детище перед отправкой. Восстанавливать шахты после взрыва - сомнительное удовольствие.
   А ведь ему еще предстояло напомнить упрямому вояке о некоторых географических особенностях Суэрсена и прилежащих провинций. Если войско еще худо-бедно можно переправить ранней весной по горным тропам, хоть снег еще и не сошел с перевалов, то бомбарду, для которой нужны три подводы и дюжина лошадей, только морем. А морской путь в этих краях откроется не раньше апреля. И если людей можно заставить исполнить, пригрозив, любое дурацкое распоряжение, то лед, сковавший морские волны от гнева господина Тейвора не растает.
   И что всего обидней - особых причин для спешки не было. Подумаешь тоже - мятеж! Одна провинция на краю империи! Выгнали гарнизон и сидят как сычи, куда они оттуда денутся? К варварам сбегут? Так туда им и дорога, не пройдет и года, как всех перережут. Вот если бы все пограничные провинции взбунтовались, тогда да, а так - много шума из пустяка. Понятно, что королю и военачальнику не терпится устроить непокорному графу показательную порку, чтобы другим неповадно было, вот только другие и без того в пекло поперек Ареда не полезут, даром что ли министр государственного спокойствия к каждому в гости заглянул, побеседовал.
   Можно было не торопясь обучить новобранцев, а не издеваться над беднягами с восхода до заката, до отупения заставляя строиться и перестраиваться в шеренги. Подождать, собрать обоз, да и бомбарды эти зверские отлить без спешки. Ну придут они в Виастро не весной, а летом, зато в два раза быстрее доберутся - на перевалах снег сойдет, дороги высохнут, морской путь откроется, а из Сурема помощь от королевы подоспеет. Саломэ каждый год отправляла обозы с зерном в самую весеннюю бескормицу, когда даже за деньги у соседей хлеба не купишь - сами запасы подъедают. Обычно помощь подходила как раз вовремя, но в этом году Геслер кусал локти в ожидании: неурожай, что в Суэрсене дело привычное, королевские поля поражал сильнее, чем чудом сохранившиеся крестьянские участки. Загадка природы раскрывалась просто - северяне не хотели работать из-под палки, а земля-то скудная, поливать потом надо, удобрять кровью, чтобы хоть что-то взошло.
   И с того, что взойдет, храмовую десятину отделить, запас на посев отложить, часть на налог продать, дружину и рудники прокормить, а в этом году еще и военный обоз собрать. Запасов не хватило, пришлось собирать по хуторам. Бабы выли, кидались в ноги, мужчины угрюмо молчали, и это молчание страшило королевского наместника куда сильнее, чем мятеж на дальней границе. Если королева не поторопится, то Тейвору далеко ходить не придется, испытает свои драгоценные бомбарды прямо здесь, не отходя от рудников. В который раз Геслер пожалел, что король извел Аэллинов под корень. Сидел бы в северной твердыне герцог, его бы голова болела, а не наместника.
  ***
   - И что я, по-твоему, должен сделать, Арьен? Сказать королю: "Извините, ваше величество, но я не пропущу ваши войска через свои земли, мне брат не позволяет?" - разговор пошел уже на третий круг, и все без толку. Арьен, названный брат и управляющий графа Инхора, все также, насупившись, сидел на подоконнике в кабинете, в свете свечей его карий глаз казался совершенно черным, а в зеленом бесновались искры. - Мне это все нравится не больше, чем тебе, но если ты запамятовал, то в Суэрсене сидит королевский наместник. А знаешь, почему?
   - Знаю, знаю, но отец нашел бы выход!
   Кальдер вздохнул, но сдержался - как же он устал быть тенью великого Ланлосса Айрэ! Сам он отца почти не помнил, знал по восторженным рассказам Арьена, хотя по-хорошему, рыжему бастарду любить генерала было не за что, как, впрочем, и самого Кальдера. Ведь чтобы жениться на матери нынешнего графа, Ланлосс объявил мальчика ублюдком и развелся с первой женой. Слухи ходили, что мальчишка-то на самом деле законный, недаром генерал оставил парня при себе после развода и вырастил, как благородного, просто жена великому военачальнику опостылела до того, что он и родного сына не пожалел. Сколько в тех слухах правды, Кальдер не знал - сходства между названными братьями не было, но Арьен ведь мог и в мать выдаться. А мать как ушла много лет назад в обитель Эарнира, так ее с тех пор и не видели.
   Сам Арьен про свое происхождение отмалчивался, но покойного генерала боготворил и ни в чем не обвинял. Граф любил старшего брата, ценил его верность, но Семеро и Восьмой, как же с ним порой было тяжело! Может, это он, Кальдер, на самом деле бастард, а Арьен - достойный наследник великого полководца? Все, чего он хотел - спокойно жить на своей земле, следить, чтобы крестьянам хватало хлеба до нового урожая, (для нищего Инхора и это достижение), растить детей и охотиться на горных козлов. А брат словно унаследовал неспокойную душу от названного отца - не сиделось ему на одном месте. Успел в молодости повоевать на границе, сплавать и в Кавдн, и в Ландию, и по варварским землям с торговым караваном пройтись. Казалось бы, осел, остепенился, женился даже в прошлом году, а все неймется!
   - Я служил в дружине старого Старниса, Каль, и знаю Вильена. Если он восстал, значит, есть хорошая причина, и тебе эта причина тоже известна. Ты сам мне ее только что назвал.
   - А еще мне известно, что королева - моя старшая сестра. И я не стану бунтовать против ее мужа. Этого тебе достаточно, раз уж все остальные доводы не убеждают?
   - Скажи уж сразу, что ты - родич короля, и потому уверен, что тебя не тронут, даже если всю остальную империю объявят владением Короны.
   - Арьен, империя - и так владение Короны, точнее - короля. Я ему присягал, между прочим!
   - А я нет, - возразил рыжий упрямец, - я ведь не дворянин.
   - А я не мятежник, и хватит об этом! Ты мой управляющий, и твоя обязанность - обеспечить продвижение обоза и войск. Если не можешь справиться с этим сам - поручи другому.
   Арьен мог справиться - он знал тропинки и перевалы лучше любого контрабандиста, в чем те не раз убеждались. Но даже для него было непросто переправить небольшое войско через скованные снегом и льдом перевалы. Тейвор в кои-то веки принял мудрое решение, Вильен наверняка не ждал врага так рано. Ах, какой соблазн угробить отряд в горах... но это лишь отсрочит неизбежное. Проклятье, как же их всех запугали, ведь никто, даже граф Инваноса, не поддержал Вильена! В одиночку он обречен.
   Арьен раздраженно толкнул подвернувшуюся под руку чернильницу - по карте расплылось безобразное пятно. Вильен один, и он тоже один, Кальдер не станет вмешиваться. Один да один получается два. Внезапно он улыбнулся. А что если изменить счет? Эльфийский выскочка убедил всех в своей неуязвимости, но если Вильен победит? Разобьет вдрызг карательный отряд вместе с их новейшими бомбардами? Король не отступится, соберет новое войско, даст Тейвору пинка под зад, может, и господину министру достанется, но на это понадобится время, а пограничные лорды могут и передумать. Ничто так не лечит от страха, как блестящая победа.
   Если Вильен выиграет сражение, у него появится шанс победить в войне. Арьен скинул на пол испорченную карту и придвинул стопку бумаги. Для надежности придется выпустить десять голубей, всех, что у него есть для связи с Виастро. Птиц беспощадно отстреливают на границах мятежной провинции, но хоть один да и прорвется. А он пока потянет время - необязательно вести их кратчайшей дорогой, если военачальник будет недоволен - следующий отряд пусть переправляет сам.
  ***
   Вильен достал письмо из футляра, прочитал и протянул скрученный лист капитану своей гвардии. Послание попало к ним чудом - голубя подстрелили, но мертвую птицу подобрали в горах люди графа. Он усмехнулся:
   - У нас нет союзников, но все еще остались друзья.
   - Лучше бы наоборот, ваша светлость. Этих-то мы разобьем, а дальше что? Они ж не успокоятся.
   - А дальше, - Вильен снова усмехнулся, но уже недобро, - дальше посмотрим. Он не надеялся, что одной победы хватит, чтобы переубедить до полусмерти испуганных соседей. Министр и его бывший лучший друг потрудились на славу. Да, без Эльвина не обошлось, Вильен знал, что его кузен сопровождал Чанга во всех поездках. Живое доказательство безнадежности мятежа: уж если граф Инваноса не поддержал друга и родича, то другим и подавно нечего гневить короля.
   Но в глубине души затеплилась надежда. Если показать наглядно, что новое оружие бесполезно против старых добрых клинков, как его не совершенствуй, а королевские солдаты воевать не могут, чему их не учи, быть может, хоть кто-то из лордов решит поступить по совести! Достаточно одного смельчака, чтобы обрушилась лавина. Они ведь сейчас сидят, затаившись, оглядываются друг на друга. Военный налог и королевские преобразования всем давно уже поперек горла стоят...
   Он загнал так некстати проснувшуюся надежду подальше. Сейчас не время. По-хорошему надо устроить засаду на границе и перестрелять горе-вояк прямо там. Но мятежникам нужна красивая победа, на поле боя, такая, чтобы не осталось сомнений, кто сильнее. Из засады только дурак не сможет, а вот лицом к лицу - тут уж не поспоришь. Так что, пусть приходят, полягут там же, где и гарнизонный отряд.
  ***
   Последнее время ему слишком часто снился один и тот же сон: шеренга солдат на равнине, связанные люди, залп, тела валятся на землю, а он в яростном бессилии разбивает кулаки о каменную кладку. Кошмар преследовал его по ночам, а порой и днем, стоило на миг прикрыть глаза. Вильен тряхнул головой, отгоняя наваждение: это не тот день, не тот бой, не сон, а явь. Они, наконец-то, дошли. Меньше, чем он боялся, но больше, чем хотелось бы - граф позволил разведчикам потрепать противника на подходах. Отряд передвигался медленно - длинные стволы бомбард замедляли войско на марше. Видно, господин военачальник дожил до седых волос, а так и не уяснил, что размер - не главное.
   Всадники сидели в засаде - по сигналу конница атакует с трех сторон. Вильен больше не собирался терять людей, за прошлую победу он заплатил слишком дорого. На этот раз у противника больше стрелков, если они выстроятся в две шеренги, то успеют дать два залпа, но времени развернуться у них уже не останется.
   Он присмотрелся к копошению фигурок на равнине - солдаты занимали боевой порядок. И спину медленно сковал противный холод, словно кто-то плеснул за воротник ледяной водой. Они строились, но не в шеренги! Он никогда не видел ничего подобного - противник становился в кольцо. В середине - ежом свернулись копейщики, отсюда не понять, сколько рядов, а вокруг, двумя кольцами стрелки. Сверху это напоминало спелый подсолнух: черная сердцевина и желто-красные лепестки. Стволы бомбард сверкали в ярком весеннем солнце, наступила тишина, даже птицы, справлявшие в эту пору года свадьбы, замолкли, разлетелись в стороны, подальше от ощетинившихся сталью людей.
   Он хотел остановить атаку, но было уже поздно, пропел горн, основной отряд вылетел на поле, по второму сигналу конница атаковала с флангов. "Сон, пусть это будет еще один страшный сон", - молился он сам не зная, кому, уже понимая, что они проиграли, еще до начала сражения, что даже его всадники, сроднившиеся со своими лошадьми в одно целое, не смогут разбить это колесо смерти.
   Прогремел первый залп, затем, сразу же, почти без паузы, второй. Равнину заволокло дымом, звон стали сливался с отчаянным ржаньем лошадей, криками людей. Иногда раздавались отдельные выстрелы. Он ничего не видел в сизом тумане, но и так знал, что его дружина, его люди - гибнут сейчас там, в дыму и гари, не видя даже, кто наносит им смертельный удар. Те, кого не смели залпы, с разбегу натолкнулись на копья.
   Дым развеялся. Небольшая равнина перед замком была завалена телами: люди, лошади, синее с золотом, кое-где, вперемешку, кровавыми пятнами красные королевские мундиры. Они проиграли. Из-за его гордыни, его самоуверенности. Нужно было расстрелять вражеское войско еще на границе, а не играть в солдатиков! Он погубил своих людей. Бой закончен, а вместе с тем и мятеж. Горнисты заиграл приказ к отступлению, если еще осталось, кому отступать.
   Он обернулся к капитану и хрипло выговорил, с трудом выталкивая слова из пересохшего в миг горла:
   - Просигнальте огнем - пусть все, кто выжил, уходят на границу. Я запрещаю им возвращаться. И отправьте переговорщика - может быть, они позволят подобрать раненых.
   Капитан кивнул, и поспешил вниз, понимая, что графу надо побыть одному. В часовне загудел колокол, начали поминальную службу. А внизу уже разбивали лагерь, устраивали подоспевший обоз, стаскивали в сторону лошадиные трупы. Начиналась осада.
   Вечером Вильен собрал уцелевших офицеров на совет. Сердце сжималось при виде пустых мест за столом. Граф не стал тянуть:
   - Мы проиграли. Я проиграл, - поправился он, - это не ваша вина, но расплачиваться заставят всех. Пока они не замкнули кольцо, нужно отправить прочь всех, кого сможем. Но кто-то должен остаться здесь, выдерживать осаду, тянуть время. Если взяв замок, они обнаружат пустые стены, начнется охота на ведьм. Королю нужны будут виноватые.
   Капитан пожал плечами:
   - Да чего распинаться? Я тут у варваров черноголовых забавный обычай видел. Они каждую весну из стада овцу покрасившее выбирают, годовалую, потом каждый ей на ухо свои грехи шепчет, кается. А как все покаются, сжигают ее на алтаре Келиана, и все племя на год от грехов очищается. Я еще посмеялся тогда - как удобно, бессловесную скотину спалили, и чистенькие. А шаман и говорит, что на скот они всего лет сто как перешли, а раньше вождь выбирал самого грешного, ну и дальше как с овцой. Не думал, что на старости лет бараном стану, но надо, так надо. Добровольцы найдутся, ваша светлость, все сделаем, как положено. А вот вам надо уходить поскорее.
   Для немногословного ветерана это была необычайно длинная речь, но Вильен только качнул головой. Он останется здесь. Мудрый у варваров был старый обычай - куда честнее на алтарь отправить грешника, чем несчастную овцу. Он снова вспомнил последний разговор с Риэстой: бессилие, стыд, что там еще осталось? Унижение. Королю нужно будет сорвать гнев, а заодно преподать урок неблагонадежному дворянству. Будет суд, потом казнь, род вне закона, все как в Суэрсене. Но Виастро - пограничная провинция, даже у короля хватит ума понять, что кто-то должен будет, как и прежде, гонять варваров. А если не хватит, то министр подскажет. Его люди останутся на своих местах.
   Всю ночь он не спал - подсчитывал, кому можно уйти, а кто должен остаться. Кто спасется, а кому он вынесет смертный приговор. Вспоминал, у кого есть дети, а кто единственные сыновья у пожилых матерей, кто здоров, а кто тайком покашливал в рукав последние полгода, не желая уходить на покой в столь беспокойное время. Утром он огласил список и сурово оборвал все возражения. Уходили через потайной ход, к сожалению, слишком узкий, чтобы провести лошадей. Осталось четыре десятка лучников и три десятка гвардейцев, не считая раненых. Обошлись без прощаний - уходящие коротко отсалютовали графу и по одному скрылись в узком коридоре.
  ***
   Осада растянулась на три месяца, а решающего штурма все не было. Он догадывался, в чем причина. Тейвор хочет испытать свое новое чудо-оружие. До Вильена доходили слухи, что в Суэрсене отливают какие-то гигантские стенобитные бомбарды, способные разнести в прах любое укрепление. Должно быть, ждут, пока доставят. А чтобы мятежники не сбежали - поставили сторожей.
   Он смотрел на разбитый под крепостной стеной лагерь - разноцветные шатры с гербовыми вымпелами. Вишневый с золотом Айн, коричневый с зеленым Уррар, желтый с оранжевым Стрейн, зеленый с красным Вонвард, лазурно-синий с белым - морской Айон, и, раскаленной иглой в сердце - синий с серебром - Инванос. Соседи и родичи, союзники и друзья. Король заставил их доказать свою верность Короне. Вернее, Вильену хотелось верить, что заставил.
   Он усилием воли отгонял назойливое виденье: перепуганные лорды спешат изъявить верноподданнические чувства и предлагают свои отряды, дабы покарать мятежника. Пусть их заставят, пускай - это он может понять. И только про одного, того, кто был и другом, и родичем, и соседом, и союзником, он знал точно. Эльвина никто не заставлял. И от этого еще больнее схватывало сердце.
   Ожидание тянулось бесконечно долго. У него осталось слишком мало людей для ночных вылазок, не говоря уже об открытой атаке, да и не хотел он напрасно проливать кровь, после боя мечи держат в ножнах. Припасов хватало с избытком, воды тоже. Но люди были уже на грани, хоть и знали, ради чего они здесь. Вильен понимал их - он и сам чувствовал себя живым мертвецом, чудом избежавшим могилы. Порой ему казалось, что он чувствует запах тления.
   Никогда еще он не ощущал так остро свое бессилие - даже когда лежал, не в силах поднять голову и сказать связно два слова, после магической атаки близнецов, ни когда узнал, что псы Хейнара арестовали отца, и даже в тот черный день, когда на его глазах расстреливали заложников. Тогда еще оставалась надежда, пусть далеко, на самом дне души, неоправданная и робкая, но освежающая, как глоток воды из горной реки. Надежда умерла вместе с конницей, налетевшей на копья королевских солдат. Его народ никто не защитит от королевских налогов и станков, его сын лишился родового наследства, его дочери - приданного, его жена - мужа и крыши над головой.
   Он вышел на галерею: внизу, в лагере, горели огни, доносилось лошадиное ржание. Вильен вдохнул свежий весенний воздух, пропитанный цветущим жасмином. Граф не любил этот аромат - слишком сильный, чересчур приторный, но женщинам он нравился, а раз в году можно и перетерпеть. Интересно, цветет ли жасмин в Айоне? Жена будет тосковать по своему саду, и Риэста тоже.
   Вильен негромко рассмеялся - что за чушь лезет в голову? До жасмина ли теперь? Похоже, что бомбарды на подходе - в центре лагеря расчистили площадку и возвели массивные каменные платформы. Подул холодный ветер, разогнав цветочный запах. Вильен поежился - он вышел в одной рубашке, и вернулся в дом. Завтра разглядит во всех подробностях, что там построили.
   Он настолько погрузился в невеселые размышления, что маленькую фигурку, съежившуюся в нише возле камина в зале, заметил только когда задел ее рукой, потянувшись за поленом - в очаге догорали уголья, а он хотел посидеть у огня. Вильен поднял свечу повыше - маленькая служанка рыдала, уткнувшись в стену. Лицо было смутно знакомо - куча веснушек и большой горбатый нос, такой, что на троих хватит, но ни как зовут девчонку, ни как долго она тут служит, он не знал. Граф приглядывался к служанкам только когда жена была в положении, а последний год ему и подавно было не до девиц.
   Девушка, все еще всхлипывая, присела в поклоне:
   - П-простите, ваша светлость, я тут дров должна была подбросить, я сейчас, быстренько, - но Вильен жестом остановил засуетившуюся служанку.
   - Ты чего ревешь? Кто-то обидел? - С этим в его дружине всегда было строго. По доброй воле сколько угодно, он не жрец, чтобы за добронравием своих воинов следить, но руки распускать мужчинам не позволял. А если дело все же доходило до скандала, то разбиралась с виновником графиня.
   - Н-е-е-ет, не обидел, - снова зарыдала девица, утирая слезы рукавом. - Мне Делин сказал на кухне сегодня, что скоро нас штурмовать буд-у-у-ут.
   - Будут, - подтвердил Вильен, - но ты-то что убиваешься? Прислугу никто не тронет, отсидитесь в подвале, пока все не закончится. Или ты за друга боишься?
   - Нету у меня друга. Но ведь попортят же! Всегда ж так, чужие солдаты девок портят, мне кухарка говорила!
   Вильен не нашелся, что возразить, скорее всего, и впрямь "попортят", надо было отправить служанок в ближайшую деревню. Но он как-то не подумал, да и потом, не такая уж большая беда для кухонной девчонки, ей не в наместницы избираться. Но он не успел ничего сказать, как служанка продолжила:
   - А меня, если спортят, точно никто замуж не возьмет, у меня же нос! И коровы не заработала! В дегте вымажут, батька со двора выгонит! - И она снова зарыдала.
   Граф улыбнулся - что же, жизнь продолжается. Это у него впереди только плаха, а девушка хочет замуж. И правильно, так и должно быть. Он стащил с пальца перстень:
   - Ну, вот что - испортят тебя или нет, это еще неизвестно. Не будешь высовываться, может и обойдется. Я не могу тебя защитить, девочка, но вот, возьми. На приданое. На корову тебе точно хватит, - он вложил кольцо ей в руку, - а теперь разведи огонь, подогрей мне вина и отправляйся спать.
   Смуглые пальцы девушки сжали золотой ободок, но она мешкала, стояла, сжав кулак, уставившись в пол, а потом, не поднимая взгляда, тихо, так тихо, что он едва расслышал, спросила:
   - Можно, я останусь?
   Он не сразу понял, что она хочет, а осознав, резко, пожалуй, слишком резко, ответил:
   - Нельзя.
   Служанка всхлипнула тихонько:
   - Это потому, что у меня нос такой, да? - И снова зарыдала.
   Вильен вздохнул: он не хотел этой ночью женского общества, даже если бы вместо чумазой девчонки ему предлагала свои прелести златокудрая эльфийка. Но и обижать девочку не дело, она ведь от всей души.
   - Нет. Просто ты можешь понести. А сейчас для этого не время.
   Девочка всхлипнула напоследок, и так и не осмелившись поднять на графа взгляд, разожгла огонь, потом принесла кубок с горячим вином и ушла. Вильен остался один. Вино горчило, служанка переложила имбиря, но он все равно выпил до дна и задремал в кресле.
  ***
   Бомбарды привезли два дня спустя, две огромные стальные махины, каждую тащили двенадцать лошадей и еще двое суток устанавливали на платформах. Наступила последняя ночь, утром они начнут стрелять, стена не выдержит. Ну что ж, по крайней мере, его дом погибнет вместе со своим хозяином, в нем не поселится королевский наместник. Сам он тоже хотел бы уйти так - в бою. Но не имеет права.
   На стене перекрикивались караульные, из кухни пахло жареным мясом и доносились взрывы смеха - кто-то рассказывал байки. Вильен собрался уже было спуститься туда, провести последние часы со своей дружиной, но в дверь постучал капитан, и вид у него был очень смущенный:
   - Ваша светлость, мы тут лазутчика поймали.
   - Ну так расспросите, как он сюда попал, и отправьте к Ареду.
   - Он с вами говорить хочет, да вы сами все увидите.
   - Хорошо, тащите сюда незваного гостя.
   Капитан открыл дверь и посторонился, пробормотав что-то под нос. Вильен не поверил своим глазам:
   - Что ты здесь делаешь?!
   - Нам нужно поговорить, Вильен. Наедине. Прошу тебя, это важно. Оторвать мне голову успеешь потом, если посчитаешь нужным. Но сначала выслушай.
   Капитан за спиной Эльвина развел руками: мол, не мог я его не привести, хоть мы и враги, а все ж таки столько лет друзьями были.
   Вильен кивнул, и офицер скрылся за дверью. У Эльвина не было оружия, а даже если и было - все знали, что граф Инваноса книжник, а не воин. Ничего он его светлости не сделает, а вдруг что толковое скажет. Ведь не может так быть, чтобы по королевскому указу сразу и родство забылось и доброе соседство.
   - О чем мне с тобой разговаривать? Иди, беседуй с министром, ты теперь его пес.
   - Вильен, пожалуйста. Все так. Я предал тебя, я помогаю Чангу, мои солдаты осаждают твой дом. Но неужели ты думаешь, чтобы все так случилось?
   - Нет, конечно, ты никому не желаешь зла, не умеешь, не знаешь, как это делается! Все из лучших побуждений!
   - Мы оба ошиблись. Я верил, что смогу предотвратить это безумие, ты - что сумеешь победить.
   - Ты что же, хочешь, чтобы я тебе еще и спасибо сказал? - Вильен с трудом сдерживал нарастающую ярость.
   Эльвин опустил голову:
   - Нет, не хочу. Я знаю, что ты не простишь, и это правильно. Такое не прощают. Но я хочу, чтобы ты знал - если бы моя смерть могла что-либо исправить, я бы заплатил эту цену.
   Ярость куда-то ушла от этого тихого, грустного голоса. Осталась только усталость:
   - Я знаю. Но ты сделал то, что сделал. Этого не изменишь. Ни твоей жизнью, ни моей смертью.
   Они замолчали, единственным звуком, нарушавшим тишину, был треск дерева в камине. Эльвин не знал, куда девать руки - переплетал пальцы в замок, обхватывал запястье, наконец, взял со стола перо и сломал пополам:
   - Не совсем так. Я не мог понять, сперва, почему ты не ушел. Чанг тоже, он надеялся, что у тебя "хватит ума".
   - О, да! Он бы сбежал при первой возможности и служил какому-нибудь вонючему варвару, предоставив королю разорять его землю! Впрочем, погоди, я переоценил господина министра - до бунта бы дело не дошло!
   Эльвин бросил на стол многострадальное перо, но так и не посмел поднять взгляд на кузена:
   - Ты думаешь, что король довольствуется твоей казнью, и не станет дальше мстить?
   - Эльф любит кровавые спектакли, судя по Суэрсену. Но здесь граница, должен же он понимать, что ее придется защищать.
   - Ты не знаешь короля, Виль. Твоя кровь только разогреет ему аппетит. Он устроит из твоей смерти показательный урок для всех нас, как уже поступил с твоим мятежом. Думаешь, нам всем было так легко и приятно привести своих людей под твои стены? Элиан правит страхом.
   - И что мне теперь, бежать? Бросить своих людей, стать наемником и погибнуть в какой-нибудь варварской разборке за пяток овец? Хороший выбор: умереть мятежником или трусом!
   Эльвин молчал, не зная, как сказать то, что нужно. В голове звучал усталый, но уверенный голос министра: "Мы не можем довести дело до суда и тем более, казни. Король поднял старые, еще доимперские кодексы. Отсечение головы заменяется медленным расчленением, род изменника приговаривается к смерти до седьмого колена, земля подлежит выжиганию, замки - сносу. Графа Виастро мне не жаль, сам знал, на что шел, но подобное кровавое действо закончится всеобщим восстанием. Пугать можно до определенного предела".
   И сразу же, мучительной болью прозвенел в памяти другой голос, переполненный гневом:
   - Ты должен был сразу мне сказать! Я отправляюсь в Виастро!
   - Не смей! Тебе нельзя вмешиваться!
   - Я в долгу перед Старнисом!
   - А перед Даларой и ее сыном ты не в долгу, раз уж взялся их защищать? Ты подумал, что с ними будет, а заодно и со мной?
   - Боишься за свою нежную шкурку, родственничек?
   И вот уже он повторяет доводы министра, словно в изломанном кривыми зеркалами танце отражений. Мэлин слушает, мрачнея, гнев, вспыхнув во взгляде, осыпается искрами, он медленно кивает. Эльвин заставил себя разлепить пересохшие губы:
   - Ты должен погибнуть в бою, Вильен. Судить будет некого.
   - И что потом?
   - Король хорошо ко мне относится, насколько это для него возможно. Я попрошу Виастро под свою опеку, для сына. Твоя дочь после обручения перешла в мой род. Остальных я переправлю в Ландию. А когда все это закончится, Виастро вернется твоему сыну.
   Вильен молча смотрел в окно, Эльвин видел только его склоненную голову - темные волосы на затылке выбелила седина. Потом он негромко спросил:
   - А ты действительно веришь, что это когда-нибудь закончится?
  ***
   Дважды прогремели бомбарды, провал в вековой кладке оскалился обломками, но налетевший ветер быстро развеял дым. Солнце только что взошло, вымпелы над шатрами искрились золотой нитью, перекрикивали друг друга горнисты. Если бы не уродливый пролом в стене, можно было бы подумать, что начался диковинный красочный парад - солдаты в разноцветных колетах, сверкающее в солнечном свете оружие, танцующие на ветру флаги, гарцующие всадники. Праздничный парад смерти.
   К полудню все кончилось. От стены остались одни обломки, деревянная усадьба полыхала. Целители перевязывали раненных, тела убитых стаскивали во двор. Пленных отвели в сторонку, но их оказалось мало, бой был короткий и кровавый. Целитель подозвал ближайшего офицера, в синем с серебром колете, перепачканном копотью:
   - Кажется, это он, посмотрите.
   Тот наклонился над лежащим на спине человеком и кивнул жрецу:
   - Да, это он. Выживет?
   - Нет, - покачал головой целитель.
   Вильен силился открыть глаза, но не мог - веки казались неподъемно тяжелыми, во рту стоял соленый вкус крови. Голоса доносились, как сквозь толщу воды. "Не выживу. Это хорошо". И хорошо, что он не может открыть глаза, не видит, как догорает его дом. Сквозь гарь и кровь пробился непобедимый запах жасмина.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"