Шматок Дарья Алексеевна : другие произведения.

Сага о Пути Королей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - предыстория "Саги о Золотой Змее", повествование о прошлом персонажей того произведения, что так или иначе упоминалось раньше или вовсе осталось за кадром. А между тем, в их жизни и раньше бывало немало интересного.

  Глава 1. В день Тора
  Грозовые тучи собрались в небе над Сванехольмом, нависли, тяжелые и темные, лишь изредка озаряемые короткими вспышками молний. Наползли с севера, со стороны заснеженных гор и встали над самым морем. Похоже было, что могучий Тор дал передышку себе и козлам, везущим его колесницу, и остановился, ожидая чего-то. Конечно, Хозяину Колесницы было угодно самому выбирать себе путь, но только жители Сванехольма - самого большого города Земли Фьордов, в этот день глядели в небо с опаской. Во-первых, зимой редко гремела в небе колесница Владыки Громов, и никто не знал, что означает такое знамение. А во-вторых - и это было ясно каждому, кто при очередной вспышке молнии украдкой поглядывал в сторону расположенной на возвышенности конунговой усадьбы, - сегодня и вообще был особый день, и пока еще никто не взялся бы сказать, праздник или похороны придется вскоре справлять сванехольмцам.
  Дело в том, что жена Арнульфа конунга, королева Тюра, готовилась подарить мужу долгожданного сына. Готовилась не впервые, но, увы, после двух мертворожденных детей и двух выкидышей трудно было поверить, что она еще способна родить здорового ребенка. Вот уже второй день несчастная королева исходила криком и стоном, и никто не мог поручиться, есть ли надежда на благоприятный исход, или она умрет вместе с неродившимся младенцем. Женщины перенесли ее в баню, где и пытались помочь ей, чем могли. Кто приблизился бы - почуял острый запах лекарственных трав и услышал молитвы пополам с заклинаниями, отпугивающими злых духов. И вдруг все это заглушал пронзительный вопль роженицы, от которого и неробким делалось не по себе.
  То и дело с улицы заглядывали за окружавшие баню заиндевевшие кусты малины местные жители, как бы случайно выбирая дорогу мимо конунговой усадьбы.
  - Кричит еще, значит, живая! - сказал молодой парень, сунувшийся было подойти ближе, но остановленный предостерегающим рыком сторожевого волкодава.
  - Все равно недолго протянет! - уверенно сказала толстая женщина, по виду жена богатого бонда. - Как только пропоет петух, она отмучается. Мыслимо ли - почти двое суток рожать! Нет, я сразу сказала, как увидела ее: от такой женщины не бывать хорошим детям. Я-то знаю - семерых родила! - она хлопнула себя по мощным бедрам, выдававшимся даже под теплой лисьей шубой.
  - Верно говоришь, Свонлауг! - поддержала ее другая женщина. - Видала я таких - тощих и мелких, ну и толку от них было - как от яблони без корней. Зря Арнульф конунг взял ее в жены, я вам всем скажу. Во всем другом он, конечно, хорош, настоящий вождь, спору нет, а вот в женщинах плохо разбирается. Ему бы нас спросить...
  - Может, новую жену найдет получше да покрепче...
  - Да тихо вы, сороки! - прикрикнул на женщин охотник, тащивший за спиной тушу косули, но приостановившийся послушать разговор. - Королева еще жива, и, да помогут Боги, родит благополучно. Вот конунг узнает, как вы порочите его жену...
  Точно в ответ, в небе гулко пророкотал гром, и белая молния ножом распорола тучи. Люди испуганно отшатнулись от заиндевевшего, торчащего сосульками малинника. Тут же послышался новый мучительный вопль женщины. Люди зашептали молитвы:
  - Великий Тор, Метатель Молота, Победитель Йотунов, Сильнейший в Асгарде, помилуй нас, отойди прочь! Здесь нет твоих врагов. Никогда ни коварные хримтурсы, ни тролли, ни темные альвы не вселялись в наши тела, в наши головы, в языки, в руки, и нас не за что наказывать... Накажи тех, кто мешает королеве родить, а нас не трогай!
  Гром постепенно стих, но небо оставалось все таким же мрачным, и временами слышалось, как вверху перекатываются колеса заоблачной колесницы.
  - Нечто важное должно случиться, - серьезно проговорил присоединившийся к собранию кузнец. - Помяните мое слово: Тор ждет, когда родится ребенок. Ведь скоро наступает его день, четвертый в седьмице. Не иначе, и вправду этот младенец будет кем-то особенным, если уже сейчас боги проявляют участие к его судьбе.
  Все знали, что кузнецы часто владеют магией. Огонь в горне открывал им неведомое обычному человеку, да и сама возможность превращения твердого, неподатливого металла в мягкую массу, из которой можно сделать что угодно, по общему мнению, граничила с волшебством. Поэтому люди не особенно удивились услышанному предсказанию. Но болтливая Свонлауг, услышав таинственную весть, всплеснула руками и задрожала от волнения, не зная, что ей делать: то ли поспешить домой и оповестить свою многочисленную семью о знамении, посланном Тором, то ли подождать, когда все-таки родится ребенок... Но по доносившимся из бани крикам опытная женщина определила, что ждать осталось недолго, и осталась среди все прибывающей толпы, собравшейся вокруг усадьбы конунга.
  А тем временем в большом зале своего дома сам Арнульф конунг метался от стены к стене, не находя себе места. Он отшвырнул ногой медвежью шкуру, обычно устилавшую пол, не глядя, своротил с места массивное резное кресло, точно слепой, наткнулся на один из опорных столбов, и с силой ударил по нему кулаком, так что тот покачнулся. Крыша дома явственно вздрогнула, будто в шторм.
  Конунг обернулся к сидевшим на скамье мужчинам - своему младшему брату Харальду, кормчим драккаров и лучшим из викингов своей дружины, что оставались под крышей в этот ненастный день.
  - Почему этому нет конца?! - воскликнул он, сам не зная, к кому обращается. - Я обещал Асам двенадцать быков, если они пошлют ей благополучное разрешение. Чего они еще хотят? Кому надо, чтобы она так долго страдала?
  Никто из собравшихся мужчин не ответил. Все они вот уже вторые сутки жили дома точно в походе, питаясь чем попало и хозяйничая, как медведи в берлоге, потому что все женщины собрались возле рожающей королевы. Жаль только, что их заботы приносили мало пользы.
  Арнульф и не ждал ни от кого ответа. Он подошел к двери - высокий и крепкий, с темно-рыжими волосами и бородой, - накинул меховую куртку и, пригнувшись в дверях, вышел прочь. Не зря в Земле Фьордов говорили о нем, гордясь как ростом и силой своего вождя, так и его отчаянной храбростью: "Арнульф Смелый, чтобы войти в дом, кланяется притолоке, зато уж больше ни перед кем не склонит головы". Направился было по протоптанной в снегу тропинке к бане, сам не зная, чем может помочь. Может, ей хотя бы чуть станет легче, если поймет, что он рядом...
  Внезапно тонкий, пронзительный вопль разорвал воздух, будто крик зайца, схваченного совой. Только тот смолкает быстро, а этот так и плыл над притихшей усадьбой, пока у издавшей его не иссякли силы. И долго еще в ушах тех, кто его слышал, звенел этот крик, полный боли и смертной тоски. Конунг даже зажал уши, спасаясь от крика своей жены. Сколько он повидал смертей, ведя своих викингов в богатые земли на юге, сколько слышал предсмертных воплей, - а вот впервые в жизни волосы встали дыбом и мурашки пробежали по толстой шкуре потомка Асгейра Смертельное Копье. Может быть, потому что гибель в бою честнее, и получивший смертельную рану сам прежде имел возможность отправить к богам не одного человека. А вот его жена беспомощна перед страшной болью, ни за что казнящей ее. А как Тюра радовалась, сообщив ему, что ждет ребенка, как старательно выполняла все советы лекарей и сведущих женщин, чтобы на сей раз уж непременно подарить долгожданного сына!..
  Вернувшись в дом, Арнульф хлопнул дверью; та закрылась неплотно, и по полу потянулись клубы морозного воздуха, угрожая задуть гудящий в очаге огонь. Тяжело опустился на скамью, вцепившись в жесткие заиндевевшие волосы.
  - Ничего? - спросил у старшего брата Харальд, хоть и не сомневался в ответе.
  Арнульф отрицательно покачал головой, не чувствуя, как оттаявший иней стекает холодной водой по его плечам и спине. Ему ни с кем не хотелось говорить сейчас, даже с родным братом.
  А Харальд посмотрел на него с сочувствием, но без особого удивления. По его мнению, Арнульф сам был виноват, женившись на слабой женщине, неспособной родить сына. И, даже убедившись в этом, не хотел развестись с ней, чтобы позаботиться о продлении рода Асгейра. Отчасти потому что любил ее, отчасти из-за предсказания колдуньи-финки, еще в девичестве полученном королевой: будто она родит величайшего героя Земли Фьордов... На месте старшего брата Харальд позаботился бы о более прочном основании для будущего своей семьи. Он еще не был женат, и сейчас мысленно пообещал себе, что его будущая жена будет крепче Тюры.
  В этот миг раздался страшный грохот, будто небо раскололось пополам. Те, кто ждал, затаив дыхание, у ворот усадьбы, увидели, как совсем рядом вонзилась в землю длинная молния, такая яркая, что люди на мгновение ослепли, зажимая глаза руками.
  - Настал день Тора, - произнес Арнульф конунг, услышав громовой раскат.
  А в бане вместе с очередным задыхающимся стоном женщины послышался звонкий крик младенца, все более усиливающийся, как будто новый человек в Мидгарде хотел сразу же оповестить всех о своем появлении на свет.
  - Мальчик, - проговорила старая знахарка с окровавленными по локоть руками, подняв его на руки.
  В скором времени послышался стук в дверь и громкий, требовательный вопль младенца. Мужчины, точно подброшенные, вскочили со своих мест. Конунг сам открыл дверь, пропуская старую Лутту, старейшую из женщин в его усадьбе, с меховым свертком на руках. В отблесках пламени очага и плошек с горящим жиром Арнульф разглядел красное сморщенное личико младенца - единственное, что можно было разобрать.
  - Сын? - еле слышно выдохнул бесстрашный вождь викингов, привыкший перекрикивать шторм и звуки битвы.
  Старуха кивнула, будто посмеиваясь про себя над его волнением, и осторожно распеленала ребенка.
  - Сын, сын! Неудивительно, что госпоже пришлось так долго промучиться с таким крупным мальчиком. Настоящий потомок Асгейра, и волосы рыжие, как у тебя, конунг.
  Действительно, голова младенца была уже покрыта не редким пушком, как у других новорожденных, а хорошо заметными довольно длинными рыжими волосами... Но не успел отец и другие собравшиеся как следует разглядеть его, как ребенок снова отчаянно завопил, почувствовав, что без укутавших его меховых пеленок стало холоднее.
  Арнульф от неожиданности чуть не отскочил прочь, потом подозрительно взглянул на старуху:
  - Вы его покормили? И... что с Тюрой? - умом он понимал, что о худшем исходе ему сообщили бы сразу же, но не мог избавиться от грызущего ощущения тревоги; в ушах его продолжал звенеть тот страшный крик.
  Старая Лутта, когда-то вынянчившая его самого и его младшего брата, многозначительно покачала головой, не успокаивая, но и не произнося, к счастью, самого страшного:
  - У госпожи Тюры нет молока. На первый раз я напоила ребенка молоком козы, но дальше так не пойдет. Надо найти кормилицу, если хочешь, чтобы твой сын выжил.
  Казалось, будто очередная молния, пронзившая небо, прошла сквозь Арнульфа конунга - он встрепенулся, немедленно отдавая приказы своим викингам:
  - Скорей достаньте кормилицу для моего сына! Обойдите весь Сванехольм, грозите, обещайте, но чтобы она была на месте сейчас же! Скажите - я дам тысячу золотых монет или сто коров. И пару золотых браслетов тому, кто приведет женщину.
  Едва он договорил, как с десяток доверенных викингов скрылись за дверью. Брат конунга, Харальд, оставшийся в комнате, удивленно хмыкнул. По его мнению, кормилицу для ребенка можно было найти и без таких чрезвычайных мер. Даже для издавна богатого рода Асгейра тысяча золотых монет или сотня коров значила немало. Похоже, его старший брат совсем ошалел от долгожданного родительского счастья...
  А тем временем Арнульф продолжал расспрашивать старуху, пока та пеленала ребенка.
  - Что с моей женой? Она жива? Она видела, какого сына родила мне?
  Старая Лутта с сомнением покачала головой.
  - Пусть пошлет ей Врачевательница Эйр исцеление! Госпожа королева еле дышала после родов, и пока не приходила в себя. За ней ухаживают женщины. Она сильнее, чем кажется, если выдержала роды, так что может еще выжить.
  - Спасибо вам, Асы, внявшие моим молитвам! - проговорил Арнульф. - Не стану ее беспокоить пока; перенесите ее в дом, когда очнется.
  - А еще должна тебе сказать, конунг, что иметь детей королева больше не сможет, - скрипучим голосом добавила старуха.
  Конунг выпрямился, взглянув на нее, как на тролля, сулящего несчастье. При других обстоятельствах это и было бы несчастьем - еще никогда будущее рода Асгейра не повисало на таком тонком волоске, как жизнь единственного ребенка. Но сейчас отец новорожденного не хотел допускать к себе ненужных тревог.
  - И не надо мне других детей! Вот мой сын, и в будущем он будет стоить десятка иных! - уверенно произнес он, снимая со стены большой выпуклый щит, выложенный изнутри бычьей кожей, а снаружи окованный железом, украшенный в середине руной "Рейдо" - знаком дальнего пути. - Вот колыбель для моего сына! Пусть с первых дней привыкает расти воином. Бранд, вбей мое копье меж опорных столбов в детской, пусть на нем держится колыбель.
  Названный им викинг ушел исполнять поручение. Меж тем ребенок, разбуженный громкими голосами, а может, и успевший проголодаться, проснулся и снова заплакал. Старуха укачивала его и трясла, только что не переворачивала вниз головой, но все было безуспешно.
  В это время скрипнула дверь, и на пороге появилась высокая женщина, статная и полногрудая, несущая за спиной ребенка. За ней следовал один из конунговых посланцев, Вульфрик Дурная Смерть, друг и телохранитель конунга. Закрыв дверь, он торжествующе объявил:
  - Вот, я нашел кормилицу. Да не где-то, а в твоей же усадьбе, на скотном дворе. Надеюсь, признаешь, что награду выиграл я?
  Тем временем женщина, кивком приветствовав хозяина дома, взяла новорожденного из рук старухи и приложила к груди, легким движением спустив платье, вышитое полевыми травами и цветами, так что казалось сплетенным из них. Почуяв молоко, ее собственный сын проснулся и заплакал, так что женщина тут же дала грудь и ему. Так она стояла, освещенная пламенем очага, кормя сразу двух детей, в широком зеленом платье до пят и с обнаженной грудью, ничуть не стесняясь присутствия мужчин. А те, между прочим, не сводили с нее глаз - больно уж хороша была женщина с золотой косой толщиной в руку, сбегающей до колен, с огромными, как у коровы, фиалковыми глазами, пышная, точно хорошо подошедшее тесто, с молочно-белой кожей... Но она не смотрела на них.
  - Вот и хорошо, что меня вовремя позвали, - проворковала она, склонившись к сыну конунга. - Подумать только: такого славного богатыря чуть-чуть не уморили голодом... Но ничего, мой рыжий зубренок, я позабочусь, чтобы ты вырос в настоящего быка, самого большого и сильного, сильнее всех в Земле Фьордов и во всех землях, что омываются Морем...
  Хотя она говорила, а не пела, но сам ее голос, низкий для женщины, был певуч, и слышавшие ее готовы были поклясться, что она произносит какие-то заклинания. Сквозь привычный запах дыма и жира пробился сладкий аромат молока и ромашки, которой она мыла волосы. В первые мгновения после ее странного появления Арнульф конунг смотрел на женщину как на необыкновенное существо, посланницу богов или еще каких-то сил. Не сразу он узнал Гро, скотницу своей усадьбы.
  Впрочем, кем была и откуда взялась Гро - никому в точности не было известно. По крайней мере, в Сванехольме у нее родни не было. Просто два года назад, на Кукушкины Гулянья, когда все жгут костры, помогая весне одолеть зиму, а молодежь, которой солнце пригревает кровь, отправляется бегать по лесам и полям, лесоруб Бели встретил эту самую Гро, да так и привел домой, не спрашивая, кто она и откуда. Соседи было поудивлялись, но со временем привыкли, тем более что девушка попалась веселая и работящая. Поскольку ее муж был беден, Гро нанялась в усадьбу конунга ходить за коровами, и видно было, что такая работа ей знакома. Она легко могла приучить самую строптивую корову отдавать молоко, вернула домой убежавшего быка, сохранила всех телят живыми и здоровыми, даже в самые жестокие холода. А когда три месяца назад у Гро родился сын, она уже на следующий день вышла на работу, как ни в чем не бывало, нося его в мешке за плечами и лишь иногда прерываясь, чтобы покормить. Ни усталость, ни печаль были, казалось, неведомы этой женщине.
  Поразмыслив, Арнульф конунг понял, что лучше Гро никто не позаботится о его сыне. И неожиданно сам поклонился ей в пояс, будто почувствовал, что так нужно.
  - Я обещаю тебе тысячу золотых или сотню коров, если ты выкормишь моего сына, как своего собственного. Клянусь кольцом Фрейи. Но берегись не оправдать доверия, женщина! Если с моим сыном что-то случится, я прикажу разорвать лошадьми тебя и твоего мужа. А вашего сына брошу собакам. И в этом тоже клянусь, - произнес он не очень громко, но отчетливо, сурово нахмурившись.
  Но Гро выпрямилась перед ним, невозмутимо взглянув в глаза, как была, с детьми на руках, и проговорила не спеша, бесстрашно и немного насмешливо:
  - Не нужна мне твоя награда, мой господин, и не угрожай наказанием. Очень уж вы, знатные, скоры на решения: или тысячу золотых, или лошадьми разорвать! Я и так не дам пропасть ребенку. Коров же мне и без того хватает. Лучше дай немного денег моему мужу, чтобы он мог подновить дом. Да разреши нам видеться иногда, если мне придется жить здесь.
  Арнульф конунг не сразу нашел что сказать женщине, молча кивнул и посторонился, пропуская ее с детьми - своим в мешке за спиной и приемным на руках. Гро проследовала в детскую, где уже оборудовали колыбель для сына конунга.
  На пороге ее задержал один из друзей Арнульфа, Регин Девичья Радость, красивый белокурый мужчина, чересчур легкомысленный в отношениях с женщинами, особенно молодыми и красивыми, за что и получил прозвище. Иные, впрочем, неодобрительно звали его Девичьи Слезы, поскольку каждую из своих возлюбленных Регин рано или поздно забывал, не пожелав жениться ни на одной. Сейчас он, как и все, разглядел Гро и не захотел терять времени.
  - Позволишь проводить тебя, красавица? Иначе не выпущу, - сладко улыбнулся он.
  Вместо ответа Гро толкнула его в плечо, и изумленный викинг отлетел прочь и покатился по полу, никак не ожидая от женщины такой силы. Он готов был поклясться, что его брыкнула одна из вверенных попечению Гро коров.
  Все, видевшие его неудачу, дружно расхохотались. Сквозь смех то и дело слышались сдавленные, лающие выкрики:
  - Ого, вот это сила! Обними такую, если не боишься!
  - Вот такую бы тебе жену, Регин! Она бы тебя отучила заглядываться на красавиц...
  - Поленом по голове! А то еще котел надеть может!..
  - Да, такой хватит одной на всю жизнь!
  Смеялся громче всех и Арнульф конунг. Почему бы ему не радоваться теперь, когда жена подарила ему сына-богатыря, и сама вскоре поправится, а до тех пор о ребенке есть кому позаботиться!
  Он оглянулся по сторонам, хмелея от счастья, будто от крепкого меда.
  - Эй вы, готовьте большое праздничное угощение! - крикнул он рабам, выглядывающим из своих каморок. - Опустошите все кладовые, зажарьте всю дичь и рыбу, зарежьте сколько надо коров, свиней, баранов! Выкатите бочки пива и меда. Пусть весь Сванехольм празднует рождение моего сына! Оповестите весь народ! - приказал он четырем молодым викингам, своим гонцам.
  Те немедленно скрылись за дверью, и вскоре уже скакали по городским улицам, оседлав самых быстрых коней. А Арнульф, не зная, как еще выразить радость, подошел к сидящему на скамье брату, поднял его, ухватив за плечи:
  - Ты слышишь, Харальд? У меня теперь есть сын!
  - Слышу, не глухой! - усмехнулся Харальд, коренастый и светловолосый, на голову ниже старшего брата. - Но, может быть, подождешь с праздником хоть дней пять? К тому времени ясно станет, точно ли ребенок здоров и останется жить. Не спешил бы ты хвалиться им...
  - Я и так знаю, что он будет здоров, как бычок, по словам Гро... Ах, Харальд! Когда у тебя будет свой сын, увидишь, тебе тоже захочется оповестить о нем всю Землю Фьордов! Надо тебя женить, хоть затем, чтобы ты в этом убедился, упрямый ты медведь.. Решено: сперва имянаречение, а потом уже праздник на весь Сванехольм!
  К этому времени народ уже начал собираться к конунговой усадьбе. Те, что пришли первыми, оповестили свою родню и знакомых, и скоро весь город знал, что у конунга родился сын. Как обычно в таких случаях, все поспешили, верхом, пешком, на лыжах или в повозках. А известие о готовящемся большом празднестве еще больше воодушевило жителей Сванехольма. Богатые несли подарки, бедные шли с пустыми руками, но с готовностью восхвалять щедрость своего конунга.
  А тем временем Гро, покормив ребенка, еще не имеющего имени, принесла его и протянула отцу. Тот впервые взял своего сына на руки и окропил водой с веточки можжевельника, растения, посвященного богам, тем самым признавая родившегося настоящим человеком, имеющим право жить. Младенец открыл глаза, когда ему на лицо попала капля воды. Оказалось, что цвет его глаз уже вполне определился: они были карими, как у Тюры, но более светлыми, как янтарь. Отец улыбнулся ему, осторожно держа на согнутой руке. И уже без всякого удивления услышал новый раскат грома. Воистину, великое будущее ждет его сына, если сам Тор приветствует его рождение!
  - Тем призываю к тебе благословение Тора - Хозяина Колесницы, Метателя Молота, Сокрушителя Йотунов; и Тюра, бога справедливой войны, и Ньорда, бога кораблей, покровителя мореплавателей! И нарекаю тебе имя - Торвальд, потому что ты родился в день Сильнейшего из Асов!
  Он повернулся к уже столпившемуся во дворе народу, позволяя всем разглядеть сына и наследника рода конунгов Сванехольма.
  
  А в это самое время три величественных женщины в белых платьях, незримо наблюдавшие за обрядом имянаречения через родник с кристально чистой водой, переглянулись между собой.
  - Хорошее имя дали этому мальчику, - проговорила старшая из них. - Что ж, пусть носит его, до тех пор, как ему случится завоевать себе другое.
  Глава 2. Детство
  Первые годы жизни он провел точно в светлом младенческом сне, от которого при пробуждении не остается воспоминаний. Всех забот у него было тогда - есть да спать, да играть с молочным братом Фридмундом, да слушать сказки матушки Гро - а она знала их уйму. Она рассказывала, о чем поют полевые птицы, и почему у каждого цветка свой цвет и запах, почему звезды светят только ночью. Брала с собой обоих мальчиков в поле и разрешала им бегать в скрывающей с головой траве, пока она пасла белых лунорогих коров. Или приводила к морю, туда, где на пологий песчаный берег были вытащены драккары Арнульфа конунга, и рассказывала, о чем говорит каждая волна, называла ее имя и характер. Ведь настоящий викинг никогда не скажет просто: "Волны", он различит по форме и длине, по малейшему изменению цвета, в какую волну можно вывести корабль в море, а в какую - лучше не надо... И рыжеволосый, не по годам крепкий мальчик с наслаждением слушал о тайнах земли и моря. Сколько всего интересного на свете! Вот бы все это повидать!
  К этому времени он знал, конечно, что матушка Гро - не настоящая его мать. Была еще бледная, болезненного вида женщина в богатом платье; она каждый день брала его в свои покои, пела ему и целовала, давала играть с мотками цветной пряжи, пока сама ткала вместе с другими женщинами. Пока сын был меньше, она брала его на руки, но быстро уставала, и тогда ее укладывали в постель. Мальчику почему-то было жаль ее. А вот матушка Гро - та никогда не уставала, ей хватило бы сил справиться с проделками еще десятка шумных мальчишек, кроме них с Фридмундом. Она кружила по комнате их обоих, пока не начинало рябить в глазах, и звонко смеялась вместе с ними. И маленький сын конунга охотно называл ее, как и родной сын: "Ма-ма".
  При этом матушка Гро никогда не была резкой, ни с воспитанником, ни с родным сыном, даже когда те устраивали потасовки, переходящие порой в настоящую драку, до крови. Растащив драчунов, останавливала кровь, умывала обоих и разводила по разным углам, говоря при этом что-нибудь насмешливое, так что у них пропадала всякая мысль о драке. Но сын конунга рос быстрее молочного брата, и вскоре драки прекратились, так как Фридмунд сам охотно уступал ему. А бороться с тем, кого все равно непременно победишь, оказывалось неинтересным.
  Все эти ранние события мальчик не стремился запоминать сознательно. Он просто впитывал их в себя, как земля по весне вбирает капли дождя, становясь с водой единым целым. Но свое первое сознательное воспоминание он сохранил в памяти на всю жизнь.
  Прежде всего, в то раннее утро, едва проснувшись, он увидел отца, Арнульфа конунга. Конечно, отец и так часто приходил к нему, когда был дома. Но таким, как сейчас, маленький Торвальд увидел его впервые. Отец вошел в комнату, пригнув голову, и в детской сразу же показалось тесно. Он был готов к дальнему походу - в кольчуге и броне, только без шлема, опоясан мечом, и в алом плаще, рядом с которым тускнели даже его волосы. Мальчик радостно встрепенулся, увидев так близко его сверкающее снаряжение, и, когда отец подхватил его на руки, сразу потянулся к железному нагруднику. Тот оказался холодным и твердым, а стоило ударить по нему посильнее - громко зазвенел.
  Отец расхохотался - словно гром прогремел над головой мальчика. И сам он, огромный, рыжеволосый и рыжебородый, одетый в железо, был похож на Тора, бога грозы, сына Одина и богини земли Ёрд, о котором только накануне рассказывала матушка Гро. Она также говорила, что он сам носит имя в честь Тора, потому что родился в его день и во время грозы. И в воображении мальчика отец и бог его рождения соединились в один образ, самый мощный и яркий в его жизни.
  - Настоящий викинг, с малолетства тянет руки к железу! - пророкотал Арнульф конунг, взъерошив нестриженные рыжие волосы мальчика. - Потерпи: придет время, и ты такие наденешь. А пока что останешься хозяином Сванехольма, до тех пор как вернемся мы с дядей Харальдом. Не огорчай маму, слушайся Гро и старого Льота, а я привезу тебе подарки.
  - Корабль! - воскликнул мальчик. - Настоящий корабль, как твой "Оседлавший Бурю", только маленький, для нас с Фридмундом. Ладно?
  - Ладно! - пообещал ему отец. - Будет тебе корабль, вот только осенью вернемся из Земли Франков... До встречи!
  Отец передал его Гро, и та стала помогать воспитаннику одеться. Впервые мальчика одели как взрослого, и ему очень понравились пошитые точно по росту штаны и рубашка, алые сафьяновые сапожки, а больше всего - плащ, совершенно такой же, как у отца, только маленький. Правда, куда меньше понравилось расчесываться - несколько зубцов костяного гребня матушки Гро даже осталось в его рыжей гриве, - но тут уж ничего не поделаешь: наследник конунга Земли Фьордов обязан выглядеть прилично.
  Потом он вместе с настоящей матерью, королевой Тюрой, ехал в повозке, запряженной смирной серой лошадью. Мать постоянно плакала, и у нее мерзли руки, хотя была уже середина весны. Мальчику, которого она прижимала к груди, будто его хотели отнять, она показалась почти прозрачной, готовой вот-вот улететь по ветру, как пух одуванчика.
  У пристани уже качались на волнах десять черных драккаров, пахнущих смолой и китовым жиром. смотрящих вперед звериными, птичьими, драконьими и человеческими головами. Мальчик, как завороженный, любовался ими, глядя, как сильные, ловкие мужчины легко прыгают на борт, занимают свои места, вздымают паруса на мачтах. Вот и дядя Харальд встал к рулевому веслу "Морского Коня", ожидая только приказа двинуться вперед. Арнульф конунг задержался, чтобы заколоть рыжего жеребца в жертву богам и пролить его кровь в море, ради благополучного плавания. Но вот и он направился к самому большому драккару, с крылатой валькирией впереди. Его волосы горели в ярком солнечном свете, венчая конунга огненным ореолом.
  - Оте-ец! Возьми меня с собой! - закричал мальчик. Он почти уже вырвался из рук матери, но его перехватила куда более крепкая матушка Гро, не позволяя бежать к кораблям, что его отец поведет в дальние края.
  - Подожди! В следующий раз! - долетел до него зычный голос отца с палубы "Оседлавшего Бурю". А в следующий миг длинный изогнутый корпус драккара вздрогнул, повернулся и быстро стал удаляться от берега. За ним последовали и другие, как стая гусей за вожаком. Поначалу их еще было видно, с берега, и мальчик вместе с другими провожающими следил, не отрываясь, как они движутся среди шхер Сванехольм-фьорда. Весла в руках викингов ритмично резали зеленую воду, паруса реяли на ветру.
  В этот день сын конунга нашел свою мечту.
  Королева Тюра упала в обморок, и ее в беспамятстве доставили домой. Мальчик же не дался в руки Льоту Одноглазому, старому, покрытому шрамами викингу, оставленному управляющим в отсутствие конунга. Лишь матушке Гро удалось увести его от моря. Она повела его окольным путем через город, показывая усадьбы бондов и жалкие хижины наемных работников, ремесленные мастерские и рынок, - все, чем был богат Сванехольм. Встреченные по дороге люди узнавали конунгова сына и его кормилицу, почтительно приветствовали их, а он махал рукой и улыбался, стараясь не отставать от быстрой походки матушки Гро. Прогулка по городу почти утешила его, хоть и не могла затмить корабли на море.
  - Расскажи еще раз, сколько имен у моря? - просил он вечером, когда кормилица улеглась на соломенную постель на широкой лавке, положив с собой обоих мальчиков.
  - Скальды называют море "кровью Имира", "гостем богов", "мужем Ран", "отцом дочерей Эгира", а их зовут "Небесный Блеск", "Голубка", "Кровавые Волосы", "Прибой", "Волна", "Всплеск", "Вал", "Бурун", "Рябь" - они все вместе родили Одину Хеймдалля, Стража Богов. Еще море называют "землею Ран и дочерей Эгира", "землею кораблей", а также "землею киля, носа, борта или шва корабля", "землею рыб и льдин", "путем и дорогою морских конунгов", а кроме этого "кольцом островов", "домом песка, водорослей и шхер", "страною рыболовных снастей, морских птиц и попутного ветра"*... Но ты не слушаешь меня.
  И впрямь, едва дослушав до конца, мальчик закрыл глаза и заснул, утомленный таким количеством впечатлений для одного дня.
  Лишь поздней осенью, когда уже задули свирепые бури, предвестники страшных зимних штормов, вернулись корабли к Сванехольм. Девять из десяти. Напрасно было искать среди них "Оседлавшего Бурю", красу и гордость Земли Фьордов. Едва они пристали к берегу, как гонец сразу же прискакал на взмыленном коне в усадьбу и там сообщил страшную весть...
  Узнав ее, мать Торвальда крепко обняла сына, вместе с ним осела на пол, застеленный пестрым восточным ковром, и несколько раз повторила сквозь слезы: "Что же с нами теперь будет?" Он же тогда еще не понимал, что значит смерть. Из сбивчивых объяснений матери уяснил лишь, что его отец больше никогда не придет, и что ничего не будет как раньше.
  Окончательно же он осознал это, когда во главе вернувшихся викингов в Большой Дом вошел Харальд. Он был в богатых доспехах чужеземной работы, смотрел гордо и властно, всем своим видом являя победителя. Рядом с ним шла молодая черноволосая женщина, тонкая и хрупкая, с глазами лани, настороженно оглядываясь по сторонам, видя себя среди северных варваров с ледяными глазами, огромных и волосатых, как медведи. За спиной Харальда вышагивали не менее роскошно нарядившиеся воины, крауясь захваченными трофеями - Регин, Вульфрик, Бранд и многие другие, что прежде верно служили Арнульфу конунгу. За ними несли завоеванные в походе сундуки с золотом и драгоценностями, оружие и доспехи, редкие ткани и бочонки ароматных южных вин. Вели захваченных рабов и красивых рабынь. Только к вечеру викинги закончили разгружать корабли - так велика была добыча.
  Тем временем народ, встревоженный известиями, уже начал собираться на поле возле Священной Рощи, там где стояли святилища богов и где собирался тинг в случае непредвиденных событий.
  Оглядывая домочадцев конунговой усадьбы, Харальд объявил, остановившись посредине Большого Зала, возле резного кресла главы рода, но еще не заняв его:
  - Это была славная, но жестокая и долгая война. Земли на юге богаты, а недостаток доблести их жители возмещают каменными стенами и хитрыми изобретениями вроде катапульты - ей бросают огромные камни с высоты, вместо того чтобы выйти сражаться в поле, как подобает мужчинам. Один из таких камней и убил Арнульфа конунга, моего брата, вместе с еще пятью викингами. Мы справили похороны, как было возможно, послав его в море на "Оседлавшем Бурю". А потом отомстили за него, взяв ту проклятую крепость после трех месяцев осады. Вы сами видите - такой богатой добычи давно не доставляли в Сванехольм. Все-таки боги оказались благосклонны к нам!
  Харальд еще долго что-то говорил, но матушка Гро увела Торвальда в детскую, долго ласкала его и напевала, складывая песню о гибели его отца.
  Тем временем из Большого Зала доносились все более громкие голоса, а потом все заглушил гулкий, ритмичный стук рукоятью мечей о щит и дружный крик множества мощных глоток, похожий на шум морского прибоя.
  Мальчик встрепенулся и хотел выбежать, поглядеть, что там происходит, но матушка Гро удержала его.
  - Сиди, сиди здесь, мой зубренок. Там сейчас не до тебя. Ты слышишь? Это они выбрали твоего дядю Харальда конунгом Земли Фьордов.
  
  Действительно, теперь жизнь маленького Торвальда сильно изменилась, хоть он и не понимал еще, почему. Прежде неизменно приветливые обитатели усадьбы теперь смотрели на него с подозрением, как будто не узнавали или, вернее, не знали точно, как следует себя с ним ставить. Мать теперь болела еще чаще, а весной и осенью исходила нескончаемым, изнуряющим кашлем, и в такие дни сына совсем не пускали к ней. А что до нового конунга, то он как будто не замечал племянника, и другие викинги следовали его примеру. При встречах глядели на мальчика, как смотрит большой пес на путающегося под ногами лопоухого щенка: да неужто он принадлежит к той же породе и вырастет в такого же клыкастого свирепого зверя?
  Никто уже не обещал ему построить корабль, не приносил подарков. Прежде, как только летом женщины заготавливали созревшую малину и чернику, кто-нибудь из них непременно приносил им с Фридмундом большую миску толченых ягод с медом или сваренных в меду орехов. Но сына покойного конунга уже не обязательно было баловать сладостями.
  Одна лишь матушка Гро продолжала заботиться о мальчике, и, если бы не она и не молочный брат, он чувствовал бы себя совсем заброшенным. Она осталась в Большом Доме, объявив, что вознаграждения от Арнульфа конунга ей вполне достаточно, чтобы заботиться об его сыне, пока тот не подрастет. Ее муж к тому времени погиб под срубленным деревом, и статная волоокая красавица, ничуть не изменившаяся с течением лет, не хотела возвращаться в его опустевший дом. За ней ухаживали многие викинги, но Гро отваживала их, кого острым словом, а кого и тычками, посвятив жизнь воспитанию сыновей, родного и приемного.
  Но мальчик рос, и вскоре ему стало недостаточно общества кормилицы. Она открыла ему глаза на то, что мир широк, а теперь он хотел сам узнать мир, о котором пока лишь слышал, обойти его, увидеть все своими глазами, проверить на прочность его и себя. Конечно, таких слов он пока не нашел бы, если бы его спросили, но его все решительнее тянуло прочь из усадьбы, знакомой до последней резной черточки на опорных столбах - дальше, туда, где начинался мир, полный тайн. Море, дробясь о скалы и расплываясь белой пеной, звало к себе будущего викинга. Ветер шелестел летом в зеленых кронах деревьев, а зимой пел таинственные монотонные песни, от которых сладко замирало сердце в груди. Он обязательно ответит на их зов, вот только подрастет еще немного!
  В его первых вылазках без присмотра взрослых Торвальду всегда сопутствовал его молочный брат Фридмунд, русоволосый и ясноглазый мальчик, всегда веселый, улыбчивый, как его мать Гро. Он рос не так быстро, как наследник рода Асгейра, и к пяти годам уже доходил ему лишь до плеча, но ничуть не обижался, убеждаясь в его превосходстве. "Все правильно, - говорил он. - Ты будешь вождем, а я - твоим воином".
  Но разве с одним воином интересно учиться бегать на лыжах наперегонки, или стрелять перепелов из лука, или лазать на высокую старую яблоню, с которой видна половина Сванехольма и даже море? И Торвальд вызывал на состязание все более-менее подходящих по возрасту мальчишек из усадьбы и окрестностей. Таких набралось десятка два. А так как Торвальд легко укладывал на лопатки и тех, кто был на два-три года старше него, то эта компания мальчишек скоро признала его вожаком. То-то хорошо было во главе своего "хирда" устраивать "набег" в лес, взяв с собой трех-четырех собак и распугивая всех зайцев и лис, а то и оленей! А еще лучше - наслушавшись вечером рассказов викингов в Большом Зале, отрабатывать построение клином, впереди которого неизменно был рыжеволосый сын Арнульфа, или биться отломанными ветками вместо мечей, пока не заболят руки. А то еще кто-нибудь из рыбаков соглашался взять с собой ребят в море на лодке, или конюх - поучить их ездить верхом. Вот это была настоящая жизнь! Часто после таких похождений мальчики возвращались домой с синяками и царапинами, в изодранной одежде. Может, кого-то из них родители и наказывали за непослушание. Но матушка Гро как будто даже радовалась, видя, как стремятся узнавать жизнь оба ее мальчика, и не думала ограничивать их. "Викингу не прикажешь сидеть у материнской юбки", - говорила она.
  Что до Харальда конунга, то он, пока его племянник был мал, почти не думал о нем. Разумеется, он понимал, что, пока он не женится и не оставит сыновей, именно Торвальд наиболее вероятно считается его наследником. Впрочем, он собирался изменить положение вещей, хоть и не спешил с поисками подходящей невесты. Во-первых, не так-то просто было найти достойную королеву, во-вторых, у конунга на первых порах было слишком много забот. Следовало разделить богатую добычу, чтобы все остались довольны, да еще заключить новые надежные договоры с ярлами и бондами, которых его беспечный брат созывал лишь на войну, в остальное же время предоставляя им управляться самостоятельно. Харальд же задумал объединить заново Землю Фьордов. А в последнее время еще поднял голову давний завистник рода Асгейра, владетель Южной Окраины, ярл Хильдебранд, которого его приспешники гордо именовали Златообильным, а остальные звали просто Торгаш. Хильдебранд не приехал на выборы конунга, а затем демонстративно объявил конунгом себя. Это грозило навлечь большую войну, а противник и сам по себе был силен, да еще издавна заключил союз с британцами и северными франками, которые не откажутся ударить в спину племени фьордов... Словом, новому конунгу положительно было не до улаживания собственных дел.
  Пока же он не успел найти законную жену, ему родила сына черноволосая франкская пленница, которую звали Жизель. К некоторому разочарованию Харальда, ребенок тоже оказался черноволосым. Зато родился сразу с двумя зубами, и потому отец нарек его Ульв - "Волк". А еще через год другая рабыня родила ему близнецов, Гуннара и Освальда. Эти были светленькие, как водится в племени фьордов. Но все равно Харальд не испытал при их рождении восторга, какой ему когда-то обещал брат: "Поймешь, когда у тебя родится сын". Но это были не те сыновья. Ни один из них не имел права стать наследником, пока остается хоть один законный потомок Асгейра Смертельное Копье.
  А законный пока еще наследник рос предоставленным самому себе, и был еще слишком мал, чтобы задумываться о том, что утратил вместе со смертью отца. Если бы ему сказали: "Ведь ты мог бы стать конунгом", он лишь удивился бы и ответил, округлив карие глаза: "Но ведь я и так конунг! За мной следуют Фридмунд, и Толе, и Рудольф-аллеман, и Кольскегг, и все другие мальчишки - чего еще мне желать?"
  В свою шестую зиму он лишился матери, причем это событие никого не удивило, кроме него самого. Вдовствующая королева болела уже давно, а в последнее время уже не могла вставать с постели, задыхаясь от кашля. Ей никого не хотелось видеть, кроме Жизели, наложницы Харальда конунга. Та стала ей почти подругой, хоть им и трудно было разговаривать. Две женщины, потерявших почти все, что им было дорого, как могли, утешали друг друга, и вместе сожалели, одна - о погибшем супруге, вторая - о навсегда потерянном доме и убитых родных, обе - о будущем своих сыновей... И вот, теперь Жизель, скрыв голову серым покрывалом, украшала тело умершей, надев ей на голову поверх потускневших волос венец с изумрудами, на тонкие запястья - золотые браслеты, на иссохшие пальцы - массивные перстни, свободно болтавшиеся на них. В царство Хель королева Тюра должна была придти, как подобало государыне Страны Фьордов.
  Войдя в комнату, чтобы проститься с матерью, Торвальд растерянно остановился в нескольких шагах от ее смертного ложа. Он и представить себе не мог, что она так изменилась! Лежащая мертвая женщина с заострившимся восковым лицом, особенно маленькая и худая в надетом на нее пышном зеленом платье, показалась мальчику вырезанной из дерева, как носовые фигуры на драккарах. Трудно было поверить, что она когда-то дышала, говорила, двигалась. Он к тому времени уже видел мертвых - людей и животных. Но те больше похожи были на бывших живых.
  - Мама! - довольно громко произнес мальчик и шагнул вперед, надеясь, что сейчас наваждение развеется, и он увидит то, что было раньше его матерью. Но ничего не изменилось. И он подумал, что его мать исчезла вся, навсегда, как сказочные альвы, а вовсе не осталась лежать тут.
  Чья-то теплая рука коснулась его плеча. Матушка Гро, неслышно подойдя, обняла приемного сына. И он охотно прижался к ней, такой сильной, живой и теплой, что, кажется, могла бы быть матерью не только ему, но и всему живому под солнцем. И в самом деле, когда ее сыновья прибегали со своей мальчишеской дружиной, Гро охотно лечила их раны и штопала одежду, своим вместе с чужими. А когда подросшие дети перестали занимать все время, она помогала другим женщинам в усадьбе возиться с их детьми, и те у нее плакали гораздо реже, и даже, вроде бы, росли быстрее.
  И сейчас она показалась Торвальду воплощением жизни. Как огромная необъятная сосна, выросшая в ложбине среди скал, что он видел со своей дружиной третьего дня к северу от Сванехольм-фьорда. Стоит себе выросшая на просторе сосна, широко раскинув лапы-ветви, и никакому шторму не под силу опрокинуть ее.
  Что и говорить, матушка Гро многому научила подрастающего потомка конунгов Сванехольма!
  
  * - "Младшая Эдда".
  Глава 3. Берсерк
  Хотя, став конунгом, Харальд и не спешил с женитьбой, зато вся знать Земли Фьордов, казалось, только и желала, что помочь ему с выбором невесты. То и дело к берегу Сванехольм-фьорда причаливали корабли, а по сухому пути приезжали в повозках гости, что по своему положению могли надеяться, на избрание невесты из их семьи. Все без исключения ярлы и даже многие бонды, в чьих семьях подрастали дочери и сестры, привозили их в Сванехольм, спеша обогнать друг друга, чтобы первыми произвести впечатление на конунга.
  Принимая их всех точно желанных гостей, Харальд на самом деле был уже не рад сложившимся обстоятельствам. Каждого из возможных будущих родственников следовало встретить с почетом, устроить пир в его честь, вежливо поговорить с будущей невестой, а то и с несколькими, при этом получше приглядевшись, и... суметь расстаться с ее семьей друзьями, ответив отказом. Потому что ни одна из предлагаемых невест не отвечала его требованиям. Одна была слаба здоровьем, подобно покойной королеве Тюре, а Харальд не хотел и впредь ставить под угрозу выживание рода; ему нужна была здоровая, крепкая женщина, способная родить многих сыновей. Вторая оказалась глупой, и он лишь усмехался про себя, слушая о цветах и нарядах. Из такой не выйдет хорошей королевы. Некоторые из предложенных невест были явно бедны, и их родным союз с могущественным конунгом Сванехольма был, конечно, гораздо выгоднее, чем ему самому. Одна из девиц, по слухам, не отличалась строгим поведением, и Харальд сам убедился в этом, предложив Регину Девичьей Радости тайно встретиться с красавицей. Иные невесты оказывались в родстве или союзе с его врагом Хильдебрандом, так что конунг ничего не выиграл бы, породнившись с их семьей... Нет, лучше было не спешить с выбором. Он чувствовал, что совершит ошибку, введя в свой дом негодную королеву.
  Все эти непонятные взрослые проблемы, к счастью, не волновали подрастающего конунгова племянника. Он лишь замечал, что в усадьбе становится веселее, когда приезжают гости. Мальчику нравилось вечером слушать рассказы гостей и песни скальдов, повествующих о дальних походах и необыкновенных подвигах богов и героев. Ну а днем он со своей "дружиной" обычно просто не заставал гостей.
  Но в тот день, когда в Сванехольм приехал ярл Хакон Щука из Эрланг-фьорда, Торвальд оказался дома. Уже четвертый день лил унылый осенний дождь, и, казалось, ему не будет конца. Город превратился в болото, в саду мальчик увяз до колен, рискнув-таки выбраться. В такую погоду его друзья сидели дома, и даже Фридмунда угораздило простудиться, так что матушка Гро его не выпускала. А в одиночестве играть было скучно, вот он и крутился у дверей Большого Зала, когда приехали гости. Притаившись у стены в приклети, он разглядел гостей очень близко, сам же остался незамеченным.
  При первом взгляде на ярла Хокона, высокого, худощавого и бледного человека с длинным узким лицом, становилось ясно, за что его прозвали Щукой. Он прошел в Большой Зал вместе с сестрой, такой же бледной и костлявой, и десятилетним сыном. Торвальд смотрел им вслед, увидел, как его дядя поднялся со своего кресла, приветствуя их, и с недоумением подумал: почему конунг притворяется, что рад этим людям, когда не далее как накануне вечером смеялся, вспоминая о них в домашнем кругу, у очага? Зачем прикидываться другом тем, кого не любишь?
  Его отвлек от раздумий бесцеремонный хлопок по плечу. Сын Хакона ярла, оказывается, не последовал за отцом, а остался в приклети, заметив своими цепкими серыми глазками притаившегося у стены Торвальда. И теперь подошел к нему. насмешливо кривя тонкие губы. Он был на четыре года старше, но ничуть не выше рыжеволосого сына Арнульфа, однако, по-видимому, был уверен в своем превосходстве.
  - Здравствуй! Значит, ты и есть сын бывшего конунга?
  Торвальд хмуро поднял голову. Такое начало знакомства ему совсем не понравилось, Ни один из местных мальчишек не говорил с ним так дерзко, как этот приезжий.
  - Мой отец пирует в Вальхалле с Одином, и каждый день рубится на мечах с величайшими героями Земли Фьордов! - гордо воскликнул он. - А вот тебя, я вижу, совсем не учили уважать людей. Катись к себе домой, а то поколочу!
  Приезжий мальчик отступил на шаг, заметив его воинственную позу. Но отступить теперь было бы трусостью, а он был слишком самолюбив, чтобы это позволить. И поэтому лишь презрительно щелкнул пальцами.
  - Ха! Скоро моя тетка будет здесь королевой. Так что лучше тебе подружиться со мной, тогда я попрошу ее быть с тобой поласковей. У тебя ведь нет ни отца, ни матери... Ты - никто! Бывший наследник! - слово "бывший" он подчеркнул особенно.
  В следующий миг Торвальд прыгнул на него, как рысь, и подмял под себя, возя противника лицом по утоптанному до каменной твердости земляному полу. Наглый смех давно превратился в вопль ужаса. Это нельзя было назвать дракой - как у кошки с мышью или у ястреба с голубем. Торвальд не дрался с приезжим мальчишкой - он молотил его, не замечая, что тот давно уже не в силах сопротивляться. Он ничего не видел и не слышал вокруг себя, только перед глазами бешено проносились красные молнии, а в ушах стоял неумолчный пронзительный визг противника, и ему очень нужно было заставить его замолчать...
  Неизвестно, чем бы это закончилось, но на шум поспешил Вульфрик Дурная Смерть, один из лучших викингов, служивших Харальду, и его бессменный телохранитель. Он немедленно ухватил Торвальда за плечи, оттаскивая от задыхающейся жертвы. Но тот, будто не замечая его усилий, упорно не разжимал рук. так что взрослый сильный мужчина с трудом смог справиться с ним.
  - Что это ты творишь, тролль тебя задери?! - прорычал Вульфрик над ухом у мальчика. - Отпусти его! Убьешь же!
  - Убью! - Торвальд дико сверкнул глазами, словно готов был и на викинга броситься с кулаками. - Он оскорбил меня и моего отца!
  - За это ты с ним уже расквитался. На всю жизнь запомнит урок, если не свихнется со страху, - проворчал Вульфрик, незаметно шепнув женщинам, забравшим окровавленного, стонущего сына ярла: "Только чтобы Щука не увидел его таким!" - А ты подумал, что чуть не отомстил всем нам? Убей ты сына Хокона - и его отец мигом переметнется на сторону нашего врага, и пойдет войной, чтобы захватить Сванехольм и свергнуть твоего дядю. Ты этого хочешь?
  - Зато теперь дядя не женится на этой сушеной рыбине, сестре Хокона Щуки! - упрямо возразил Торвальд, глядя вниз. Он не любил никому уступать.
  - Он и так на ней не женится! - заверил Вульфрик, сел на скамью и посадил мальчика перед собой. - Я вижу, ты многого еще не знаешь. И верно, не женщина же будет тебя учить.
  - Неправда, я многое умею! - гордо воскликнул мальчик. - Я лучше всех умею плавать и лазать по деревьям, могу подстрелить зайца и сам сделаю лук и стрелы, езжу верхом и могу побороть любого мальчишку.
  - Да уж вижу, - воин горько усмехнулся. - Надеюсь, со своими друзьями ты не так дерешься, как с этим несчастным?
  - Нет, конечно! Друзья есть друзья, и мы просто играем. А этот... Щуренок!.. Я еще никогда ни на кого так не злился! - мальчик снова густо покраснел и сжал кулаки, в его янтарных глазах плясали хищные искры.
  Вульфрик смотрел на него долго и пристально, наконец, тяжело вздохнул и произнес:
  - Послушай меня, сын Арнульфа конунга. Ты знаешь, почему меня называют Дурная Смерть?
  - Не знаю. Ты никогда не рассказывал об этом, - сразу заинтересовался мальчик, любивший слушать захватывающие истории.
  Вульфрик недобро усмехнулся.
  - Конечно. История-то не из тех, что охотно рассказывают у очага... особенно если те, кого она касается, еще живы. Так вот, это прозвище означает, что мой род проклят. Мой прадед когда-то оскорбил одного лапландского колдуна, и тот ему предрек, что все его потомки будут умирать не своей смертью, но и не в бою, а таким образом, что их не примут после смерти в Вальхаллу. Мне тоже, должно быть, не доведется погибнуть с честью. Поэтому я никогда не женился, чтобы не передавать проклятья дальше. Оно пало на моего прадеда - и он умер спустя год, уколов руку шипами ядовитой рыбы, попавшей в сети. Моего деда зарезала во сне его собственным кинжалом взятая в плен женщина. А мой отец был берсерком - могучим воином, не знающим страха. И вот однажды, когда он путешествовал вместе с тремя друзьями, им встретилась шайка нидингов-разбойников и беглых рабов. Тех приходилось трое на каждого, и они понадеялись на свои силы. Но моего отца обуяло бешенство берсерка, и он колол и рубил все, что попадалось под руку. А когда пришел в себя, и его взор прояснился - обнаружил себя единственным живым на той поляне. Друзья лежали у его ног, изрубленные на куски. Они, верно, пытались его остановить, да он не отличил их от врагов. Тогда мой отец вернулся домой, собрал народ и признался во всем, а потом пронзил себя мечом. Я был тогда чуть старше, чем ты сейчас, но на всю жизнь это запомнил. Вот что значит быть берсерком.
  Мальчик слушал страшную историю, затаив дыхание. Потом все же заметил:
  - А матушка Гро говорила, что берсерк - непобедимый воин, человек-медведь, и что это дар, посланный богами, как и любой другой. И что в незапамятные времена, когда людей было еще мало, а Мидгард населяли в основном великаны-йотуны, тролли, злобные духи и опасные звери, берсерки были единственными, кто мог сражаться с ними на равных. Боги вселяли в них нечеловеческую силу, и они сражались, не замечая ран и забыв о смерти. Они побеждали могучих потомков Имира, которых не победить обычному человеку.
  - Так и говорит? - усмехнулся Вульфрик уголком рта. - Эх, женщины, они все способны перевернуть вверх дном... Впрочем, как знать, может быть, она и права, и в древние времена берсерки в самом деле были нужны. Но сейчас все иначе. Люди давно уже не сражаются с йотунами и троллями; те водятся теперь далеко на севере, и больше уж не досаждают людям. В наше время, сын Арнульфа, люди сражаются с такими же людьми. И берсерки истребляют обычных людей, а вовсе не великанов и чудовищ. Ведь тебе не хотелось бы однажды, разозлившись, убить свою кормилицу, или ее сына, или своего дядю, да и кого-нибудь из обычных людей, не сделавших тебе ничего плохого, просто подвернувшихся под горячую руку?
  Мальчик строптиво фыркнул, как норовистый жеребенок, встряхнул спутанными рыжими волосами.
  - О чем ты говоришь? Я не хочу такого, и не сделаю. Не пытайся меня запугать, иначе я пойду!
  Он действительно поднялся со скамьи, и Вульфрик с трудом выдержал его пристальный взгляд. В это мгновение мальчик всем своим видом являл непоколебимую уверенность, и опытному викингу, много лет хорошо знающему потомков Асгейра Смертельное Копье, стало не по себе. Перед этим мальчишкой когда-нибудь, возможно, померкнут и Арнульф, и Харальд. Но тем важнее будет дать ему правильное воспитание.
  - Ты говоришь: "не сделаю"? Надеюсь на это, если только ты научишься всегда владеть собой. Многие берсерки, не научившиеся этому, в конце концов, сходили с ума и убивали всех, кто оказывался рядом, даже своих жен и детей... Ладно, я поговорю с твоим дядей; может быть, он позволит мне заниматься с тобой. Ты ведь хочешь научиться владеть настоящим оружием? Пора бы уже.
  - Хочу! - воскликнул Торвальд, мысленно уже видя себя во главе своих товарищей с настоящим боевым мечом. Нет - лучше топором на длинной рукояти, с лезвием в виде полумесяца - его удар не сдержать ни щиту и доспехам, ни толстой шкуре чудовища, которые, он верил, еще не перевелись в обитаемом мире.
  
  Поздним вечером после отъезда нежеланных гостей, Вульфрик зашел в покои конунга. Тот, к счастью, был один и, позволив войти, с усталым видом поднялся с волчьей шкуры, застилавшей постель. О выходке своего племянника он уже знал.
  - Я собирался наказать Торвальда, но Гро не сказала, где он. Боится, что ее любимчик получит трепку!
  - Она хорошо сделала, мой конунг! - позволил себе не согласиться Вульфрик. - Как раз о нем я и хочу с тобой поговорить. Мальчиком пора заняться, но не так. Сейчас наказание только озлобит его.
  - Ну а сколько мне пришлось сделать подарков, чтобы откупиться от Щуки, ты видел? - Харальд с досадой ударил кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел. - Из-за этого взбалмошного мальчишки я чуть не нажил нового врага - а ведь теперь особенно на счету все силы. Я не могу позволить, чтобы такое повторялось!
  - Лучше тебе воспитать в нем друга, а не врага, - заметил Вульфрик с такой интонацией, что Харальд сразу насторожился.
  - Что ты имеешь в виду? Говори! - потребовал он.
  - Твой племянник, конунг, вырастет величайшим воином Земли Фьордов, клянусь кольцом Фрейи! Он легко расправился с мальчишкой на четыре года старше него, а ведь в этом возрасте сыновей викингов уже учат владеть оружием. Я сам с трудом справился с ним, а ведь меня, вроде бы, никто не считал слабаком, - Вульфрик внимательно оглядел свои руки, как бы проверяя, не подменили ли их: выглядывающие из широких рукавов рубашки мускулистые запястья, широкие ладони, сплошь покрытые темной коркой мозолей... - Тогда у него будто удесятерились силы. Если мы не научим Торвальда вовремя держать себя в руках, придется дорого за это заплатить.
  Харальд сурово взглянул на него из-под нависших бровей.
  - Торвальд - сын моего брата. Я не хочу, чтобы в Вальхалле Арнульф упрекнул меня: "Почему ты плохо заботился о моем сыне"? Но он растет в моем доме, и до сих пор ни в чем не нуждался. Вернуть ему родителей я не властен.
  - Но мальчику нужна мужская рука, пока еще не поздно воспитывать его. Гро очень много сделала для него; она удивительная женщина. Если бы я мог себе позволить жениться, ни на кого не стал бы глядеть, кроме нее, - Вульфрик смущенно кашлянул и опустил голову. - Но викинга может воспитать только викинг. Позволь мне заниматься с Торвальдом. В конце концов, он пока еще твой наследник.
  - Именно пока еще! - повысил голос конунг. - Рано или поздно я найду жену, которая мне родит законных сыновей; а уж за мной дело не станет. И, если ярлы и народ Земли Фьордов привыкнут к ним, то после моей смерти выберут их, а не сына Арнульфа, о котором и не вспомнит следующее поколение. И я не хочу, чтобы Торвальд думал, что у него есть какие-то права занять высокое кресло со знаками рода Асгейра.
  - Тем более, ты должен воспитать его другом тебе и твоим будущим наследникам, чтобы он с малолетства видел в них братьев, а не соперников. Пока еще не поздно этого добиться. Торвальд чист душой, ему не понять, как власть соблазняет взрослых людей. А между тем, другие мальчишки за ним хвостом ходят. Сейчас он сидит, наказанный, в старой кладовой, так они и туда к нему пролезли, чтобы не оставлять одного. Даже твои незаконные сыновья, как только научились ходить, так и тянутся за ним.
  - Боевой хирд из мальчишек? - усмехнулся конунг.
  - Мальчишки имеют привычку взрослеть, и, как я убедился сегодня - раньше, чем от них ожидаешь. Так ты разрешаешь мне обучать его? Не дело потомку многих конунгов гонять собак, словно какой-то пастух.
  Харальд устало махнул рукой, потянулся, точно засыпая.
  - Если хочешь, учи. Ты не стал бы вмешиваться по пустякам... По правде говоря, я даже рад, что он проучил этого Щукина сына. Иначе бы мне куда сложнее было избавиться от навязчивости их семейки. Ну и вымотали меня переговоры с ними! Куда легче грести от заката до заката бессменно, да еще в шторм... Только не передавай Торвальду мою благодарность. Его дикая выходка должна остаться первой и последней.
  Вульфрик Дурная Смерть утвердительно кивнул.
  - Клянусь молотом Тора сделать все возможное, чтобы воспитать из твоего племянника настоящего викинга, заслуживающего доверия.
  С этого времени Торвальд начал обучаться всему, что необходимо уметь викингу. Оказалось, что меч, да и топор тоже, следует держать совсем не так, как он привык к палке, играя в войну со сверстниками, и уж конечно, не надо махать ими в разные стороны. Конечно, ему пока еще давали облегченное, меньшее по размеру оружие, но приемы, что он каждое утро отрабатывал с Вульфриком, следовало затвердить на всю жизнь. Трудные это были уроки, но ему нравилось. Чтобы стать лучшим воином Земли Фьордов, следовало приложить немало усилий. Но Торвальд твердо решил, что, когда он вырастет, никто не сможет сражаться лучше него.
  Требователен и придирчив был Вульфрик, в первые дни только что не подметал пол во дворе новым учеником. Но Торвальд в ответ лишь стискивал зубы и еще яростнее наступал в следующем поединке. А наутро, едва начинало светать, первым поднимался чуть свет и, явившись в общую спальню, тряс за плечо спящего на широкой скамье Вульфрика: "Наставник, пора вставать. Мой меч скоро заржавеет от скуки, его давно не точили о такое же доброе железо".
  Некоторые викинги поначалу смеялись над его стараниями, но Торвальд встречал насмешки с таким выражением, что даже самые дерзкие острословы думали про себя: "А впрочем, почему бы ему не тренироваться? Толк будет из него... Тролль побери, очень уж быстро растет этот мальчишка..." Однако Вульфрик заметил, что после таких насмешек его ученик кидается в бой злее обычного. Приходилось сдерживать его, заодно наглядно демонстрируя, как важно воину сохранять хладнокровие.
  На охоте Вульфрик учил мальчика стрелять из лука и метать копье. Этому учиться было легче, так как Торвальд уже умел немного, но оказалось, что и здесь не обойтись без некоторых навыков. Про себя мальчик был твердо уверен, что и лук, и копье - охотничье оружие, а не боевое, но, когда наставник его заверил, что хорошим копьем можно убить даже Хозяина Льдов - огромного белого медведя, что иногда заходят в Землю Фьордов с севера в самые суровые зимы, он взглянул с уважением и на это оружие. Про себя же молча пообещал, что тоже непременно убьет медведя, как только его возможности сравняются с его замыслами.
  Но белый медведь пока не появлялся. Зато сбылась, наконец, мечта Торвальда о собственном маленьком корабле. За зиму Вульфрик перестроил старую рыбачью лодку, так что она теперь повторяла сильно уменьшенную копию корабля викингов, с парусом и десятью парами весел. В ее постройке помогал и Торвальд с друзьями - будущая команда маленького драккара, заодно освоившая и еще одно полезное умение - резьбу по дереву. Топор, пила и целый набор разных ножей учились слушаться их рук, поначалу с трудом, норовя выскользнуть и оставляя шрамы, затем все лучше и лучше. Опилки летели во все стороны, от усердия искры выскакивали из обрабатываемых кусков дерева, грозя поджечь мастерскую. По раскрасневшимся, вымазанным пылью лицам мальчишек градом бежал пот.
  Зато весной, едва утихли свирепые шторма, маленький "Оседлавший Бурю" вышел в море, и будущие викинги впервые взялись за весла, развивая мускулы рук и плеч, чтобы в будущем с честью вращать длинные весла настоящего боевого корабля. Конечно, такая лодка не могла выйти в открытое море, но для начала и в узком Сванехольм-фьорде было чему научиться. Гро в свое время открыла воспитаннику глаза на красоту моря и его тайны - Вульфрик давал ему практические советы, необходимые каждому викингу: о характере волн и течений, о направлении ветра, о морских рыбах и прочих тварях, иногда полезных человеку, иногда опасных. Заодно викинг показал мальчику все мели и подводные скалы, над которыми могла пройти лодка, но неизбежно погиб бы большой драккар или круглый корабль. Наконец, он научил Торвальда, в каком месте можно пройти сквозь грозную Собачью Пасть, погубившую много неосторожных кораблей.
  В первый же год своего обучения у опытного викинга ребята повзрослели на несколько лет вперед. Они выросли и окрепли, несмотря на жестокие нагрузки. Их руки покрылись мозолями, которым было уж не сойти до конца их дней, плечи заметно раздались, лица обветрились. Торвальду к его восьмой весне на вид можно было смело дать лет двенадцать.
  Тогда-то он и услышал вечером, слушая проезжего скальда вечером в Большом Зале, легенду о Золотой Змее, охватывающей кольцом землю и море, об ужасе мореплавателей, о воплощенной Вечности, замыкающей круг.
  Глава 4. Легенда о Золотой Змее
  - Далеко-далеко, за студеными северными морями, там, где круглый год бушует шторм, где царит вечная ночь, а светлое Солнце не смеет являться на небе; там, где по морю плавают ледяные горы, живет Золотая Змея. Она существует на свете невероятно долго, помнит еще время, когда ее родичи - йотуны правили Срединным Миром. Она не смирилась с поражением своего рода, и до сегодняшнего дня мстит людям. Горе несчастным, заплывшим слишком далеко к северу! Золотая Змея видит все, она жестоко карает дерзких. Сперва заманит золотым блеском своей чешуи, яркой, как волосы Сив, сияющей, как солнечный свет, и губительной, точно соблазн колдуньи Гулльвейг - Жадности к Золоту. Потом сожмет корабль своим кольцом - и это будут последние объятия, что доведется испытать несчастным. Ломается с треском мачта, трещат борта, изломанные Змеей... Отважного не защитит меч, струсившему в последний миг не поможет мольба. Вода окрасится их кровью, и морские чудовища, подданные Золотой Змеи, справят пир, пожирая их. Лишь немногим Золотая Змея позволит спастись; от них-то известны истории о ней. Никому не дано достигнуть Последнего Моря, там, где оно обрывается в никуда и вечным огромным водопадом стекает в Бездну Времен. Смертных, что стремятся постичь больше человеческой доли, погубит Золотая Змея, непреклонная и беспощадная. Она - Вечность, пожирающая все, что живет. Она - Судьба, Замыкающая Круг, ухватив собственный хвост...
  Звучал голос скальда, то рокотал как морской прибой, то взвивался пронзительно и резко, как крики чаек, то наполнялся гневом и скорбью, повествуя о жертвах Золотой Змеи. Звенели струны его арфы, точно клич лебедей весной. Все, кто был в тот вечер в Большом Зале, слушали песнь, затаив дыхание.
  Сильнее всех поразила эта история Торвальда. Он запомнил ее слово в слово - память у него была прекрасная. Золотая Змея, осколок древнего владычества йотунов, словно вышла из сказок матушки Гро, которая всегда рассказывала о великих битвах прошлого, как будто сама жила тогда и видела все своими глазами. Оказывается, она была права: остались еще на свете потомки Имира, и по-прежнему мнят себя сильнее людей...
  Вот было бы настоящее дело - убить Золотую Змею, чтобы не топила корабли, не убивала мореходов, стремящихся на север! Заодно и поглядеть, что там; не может быть, чтобы море обрывалось в Бездну Времен, и все. Не стала бы Золотая Змея стеречь ворота в никуда. Жаль, конечно, что она живет так далеко, но ничего; у него, Торвальда, сына Арнульфа, уже есть самая лучшая команда, а со временем появится и корабль, способный достичь логова Золотой Змеи...
  Его пьянили сладкие звуки арфы и голос скальда, отведавшего волшебного меда Квасира. Легенда о Золотой Змее пробуждала в мальчике веру в свои силы. А сомневаться в себе он не привык. Он сможет добиться всего, что пожелает!
  Мальчик горячо сжимал кулаки, повторяя про себя, одними губами, слова песни, от которой бушевала его кровь, точно не желая смириться, что приходится так долго расти и взрослеть, прежде чем удастся проявить себя. Глаза его сверкали, как у молодого орленка, впервые вылетевшего из родительского гнезда.
  Не сразу он успокоился настолько, чтобы прислушаться к тому, что говорят в зале другие. А они, между тем, вели себя так, словно и не прозвучало ничего особенного. Продолжали есть, пить и беседовать, будто услышали всего лишь забавную историю. Сам Харальд конунг подарил скальду золотой перстень с оранжево-красным южным сердоликом, но затем поинтересовался, пряча в усах улыбку:
  - А что, бывал ли ты сам в тех краях, где, по твоим словам, лежит Золотая Змея? Уж не тебя ли она заманивала блеском своей чешуи? Если так, то присядь пока отдохни, а позже споешь нам еще пару песен. Вот тебе золото, не так много, зато оно надежно; а вот и рог золотого меда, - в этот миг по знаку Харальда его новая наложница, беременная очередным внебрачным ребенком, протянула скальду рог, полный до краев пенящимся напитком.
  Скальд с благодарностью принял то и другое и, осушив рог, ответил:
  - Вот он - Мед Поэзии; после одного его глотка можно петь до самого утра!.. Нет, по правде говоря, бывать там, где кончается море, мне не доводилось, и я о том не слишком жалею. Белые медведи, тюлени и птицы, обитающие там, вряд ли будут такими же хорошими слушателями, как конунг Земли Фьордов со своими людьми... Легенда о Золотой Змее услышана мной от отца, а им - от его отца; тот же, в свою очередь, узнал о ней от одного викинга, единственного спасшегося на обломке кормы с разбившегося драккара... Тот человек, по словам деда, был уверен, что видел Золотую Змею перед крушением, но он вообще-то был немного не в себе после пережитого. Так что Золотая Змея, скорее всего, легенда. Но достаточно красивая, чтобы о ней спеть за столом конунга, не призывая верить!
  К этому времени викинги, собравшиеся за составленным из длинных досок столом, уже успели выпить немало, и теперь заспорили азартно, перебивая друг друга, существует ли Золотая Змея.
  - Никто ее толком не видел, одни слухи да бабьи сплетни, - фыркнул ворчливый Бранд.
  - А я думаю, есть Золотая Змея, - возразил Регин с тонкой улыбкой. - Я бы даже не отказался поглядеть, как это она станет заманивать. Золота мне, слава Асам, и здесь хватает, а змеи мне не по вкусу. Вот превратись она в белорукую деву, еще бы что-нибудь вышло... - веселый викинг мимоходом схватил за бока одну из служанок, разносивших угощение, так что та взвизгнула и едва не уронила блюдо с жареной олениной.
  Но на это уже никто не обратил внимания, так как спор о Золотой Змее становился все горячее. Иные отчаянные спорщики уже готовы были делать ставки, их останавливала разве что невозможность в точности выяснить истину.
  - Да нет там никакой змеи! Если и была, давно подохла, как Тьяции, Трюм, Гейрред, и другие старые великаны! - басил кто-то из старших викингов.
  - А кто знает, может, и есть? - возразил второй, заметно моложе, но тихо, как будто сам не решился доказывать свое мнение.
  - Нет! Нет! - загремели сразу несколько голосов.
  - Есть! - вдруг прозвучало в ответ, и все замолчали от удивления, узнав звонкий голос семилетнего конунгова племянника.
  Наверное, только всеобщее изумление и спасло его от насмешек, для которых теперь предоставлялся такой замечательный повод. Да еще не забытая викингами память об его отце, на которого он все больше становился похож. А более дальновидные, к тому же, сообразили, что мальчик еще остается наследником, и лучше на всякий случай сохранить с ним отношения.
  А Торвальд пересек весь Большой Зал - от скамейки в углу, где примостились мальчишки, до опорного столба из ясеня, на котором вырезаны были медвежья голова и летящий орел - знаки рода Асгейра. Он внимательно обвел взглядом собравшихся, как учил Вульфрик оценивать силы противника перед боем. Мальчик смотрел серьезно, с упорством, казавшимся удивительным для его лет.
  Только Харальд хмуро взглянул на племянника.
  - Что ты себе позволяешь, Торвальд? С каких пор в кругу взрослых мужей говорят дети, которым еще не под силу владеть мечом и вращать весло драккара?
  - Мне скоро станет это под силу! - воскликнул Торвальд, встряхнув рыжей гривой волос. - И тогда... я клянусь молотом Тора, моего покровителя, в чей день я родился, клянусь ясенем Иггдрасилем и священными именами всех обитателей Асгарда: я доберусь до крайних пределов моря, если они есть, и найду там Золотую Змею, или выясню доподлинно, что ее нет. И я убью ее, если она существует. Я отомщу ей за всех, кого она убила! - одной рукой мальчик держался за железный оберег-молоточек, который ему повесил на шею отец, второй обхватил резной столб, в эту минуту означавший для него само Мировое Древо. Его еще невысокая по меркам взрослых фигурка в это мгновение выглядела воплощением решимости, а глаза бешено сверкали.
  Повисло молчание, тяжелое, неловкое. Клятвы именами богов и Древом, соединявшим все девять миров, были слишком значимы, чтобы над ними смеяться, даже если их произнесет ребенок. Но, с другой стороны, кто еще слышал за всю историю Земли Фьордов их из уст ребенка, да еще с такой убежденностью?
  Харальд первым пришел в себя. Поднявшись со своего места, он взглянул в глаза Торвальду и произнес, не повышая голос, но сурово и веско, чтобы слышали все:
  - Ты, видно, сегодня попробовал хмельного меда, и он ударил тебе в голову. Ступай сейчас же в детскую и проспись. И впредь думай, что обещаешь.
  Обычный мальчик от такой отповеди заплакал бы или убежал, смутившись. Но Торвальд лишь гордо вскинул голову, под стать надменной осанке конунга. И вышел из зала, ни на кого не глядя. Он-то знал, что его клятва останется святой, сколько бы лет не прошло. Но из всех людей только матушка Гро и его "братец" Фридмунд способны были понять, почему он дал клятву.
  
  А в это время где-то далеко, в море, лежащем севернее Земли Фьордов, колыхнулась волна цвета закаленного железа, пробежала дальше, дробясь сотней холодных струй, как будто несла кому-то весть. В следующее мгновение над колышущейся поверхностью моря поднялась узкая изящная змеиная голова, будто целиком отлитая из яркого золота мастером, подобного которому еще не рождалось; настолько тщательно была прорисована каждая чешуйка, похожая на тонкую пластинку из чистого золота.. Она сверкала, будто солнце теперь не ездило по небу в своей колеснице, а поднималось из моря. Медленно открылись большие холодные зеленые глаза, затем голова медленно кивнула с видимым удовлетворением.
  "Интересная новость из мира людей... Надо будет присмотреться к этому мальчику. Таких я еще не встречала в своей жизни. Несомненно, он окажется способен на многое, когда вырастет. Тем важнее не терять его из виду. Кто-нибудь другой на моем месте предпочел бы на всякий случай убить его побыстрее, пока не успел стать опасным, но эта не та победа, что устроит меня. Пусть растет и учится, а я подожду. Рано или поздно он сам придет ко мне", - сказала себе Золотая Змея, вновь погружаясь в море.
  
  Поодаль от жилых строений, далеко за землянками рабов и хлевом для скота, на берегу бурливой горной речки, не замерзающей даже в самые лютые морозы, стояла кузница. Наполовину врытая в землю, с покосившейся крышей, она вся почернела от копоти даже снаружи. В теплую погоду дверь кузницы обыкновенно была открыта, и оттуда доносился неумолчный грохот молота по наковальне, а иногда вылетал целый сноп искр.
  Неудивительно, что все мальчишки Сванехольма часто бегали к кузнице, вопреки всем запретам старших. Им было интересно глядеть, как делают оружие и доспехи - в огне и дыму, под стук большого молота, от которого можно оглохнуть. Это не могло их не интересовать!
  Но в то утро, едва на восходе заалела еще узкая алая полоска, Торвальд пришел в кузницу один. Он не позвал никого с собой, потому что не хотел пока, чтобы друзья мешали ему смотреть и понимать. Кроме того, здесь могло оказаться опасно для них, так что лучше было сперва разведать самому. И он долго стоял молча, пытливо вглядываясь, как в отблесках пламени работают полуголые, покрытые потом кузнецы. Раз! - и большой молот опускался, выбивая искры до самого закопченного потолка. Но опускался не просто так, а с точным расчетом, так что раскаленная докрасна масса железа постепенно принимала нужную мастеру форму, становясь нагрудной броней или шлемом, клинком или щитом, украшенным по желанию будущего владельца. Потом законченную вещь брали щипцами и опускали в ведро с водой; слышалось жуткое шипение, будто из кузнечного горна выползал свирепый дракон, и все окутывалось белым паром.
  Кузница стояла во владениях конунга, и работали в ней, разумеется, его рабы; свободные мастера жили в городе. Чтобы кузнецы-невольники не могли сбежать, их держали прикованными к опорному столбу, так, чтобы длинная цепь не мешала двигаться внутри кузницы. Спали там же, в ямах у стены, устланных соломой.
  Лучшим из кузнецов был Бренн, угрюмый черноволосый кельт. Невысокого роста, но коренастый и массивный, весь заросший жесткой черной шерстью, он напоминал Торвальду карлика-цверга, одного из тех, что выковали Тору его молот, разящий великанов. Его друзья побаивались Бренна, но сын Арнульфа, увлеченный разворачивающимся перед ним действом, решился подойти ближе...
  Лязгнула цепь, и кузнец стремительно обернулся к нему, как был, с молотом в руках. Попав в плен к викингам уже взрослым, он никогда не мог смириться с неволей. Хозяева ценили его гораздо выше обычных рабов-трэлей, хорошо содержали и кормили досыта, даже дали жену, но неукротимый кельт все равно продолжал ненавидеть их. И вдруг мальчишка из хозяйской семьи сам сунулся к нему! Стоит себе и глазом не моргнет. Что ему нужно? Не понимает, наверное, что рискует, думает, что любой раб обязан целовать ему ноги?
  - Не подходи! - тяжело дыша, прохрипел Бренн, с трудом подбирая слова на языке Племени Фьордов. - Я знаю, если хоть волосок упадет с твоей головы, с меня заживо сдерут кожу, разорвут лошадьми, закопают в землю, или еще что-нибудь похуже. А мне хотелось бы явиться к престолу богов на Острове Яблок в пристойном виде. Но еще один шаг - и я за себя не ручаюсь... Держись лучше подальше, мальчик! - он легко взмахнул большим молотом, так что раскаленный воздух кузницы тонко засвистел.
  Но Торвальд даже не отшатнулся, смело глядя на кузнеца.
  - Почему ты мне грозишь? Мне ничего от тебя не надо. Просто посмотреть, как работают кузнецы. Вульфрик мне говорил, что раньше каждый викинг сам ковал себе оружие. Вот я и хочу научиться.
  - Вот пусть тебя твой Вульфрик и учит! - гнев Бренна улегся, и он осторожно опустил молот; на смену пришло странное раздражение, причин которого он сам не мог понять своей огрубевшей в рабстве душой. - Здесь не место хозяйским чистеньким сыночкам, ты понял? Не боишься испачкать руки в саже или обжечься?
  - Я вовсе не неженка, и уже многое умею! - гордо ответил мальчик. - Обещаю, я никому не скажу, как ты угрожал мне. А ты мне позволь смотреть за твоей работой. Я не стану тебе мешать. Тебе, конечно, не за что нас любить. Если бы меня взяли в плен, я бы тоже ненавидел тех, кто это сделал.
  Кузнец еще некоторое время стоял перед ним, глядя исподлобья, как разбуженный медведь, и не мог решить, как ему быть с этим непонятным мальчишкой. Наконец, махнул черной от копоти лапищей.
  - Разве я могу тебе запретить? Приходи, только когда надсмотрщика нет здесь. Но он обычно приходит вечером...
  Торвальд кивнул, чувствуя, как радостно забилось сердце. Вот и еще одному полезному и увлекательному делу он сможет научиться! Ведь, чтобы убить Золотую Змею, ему понадобится самое лучшее оружие. Обычным мечом или топором ей вряд ли нанесешь смертельную рану. Значит, надо научиться делать оружие. Может быть, и хорошо, что он узнал о Золотой Змее так рано; у него будет достаточно времени подготовиться.
  Теперь каждое утро после тренировок с Вульфриком Торвальд, не объясняя никому, шел наблюдать за работой кузнецов, и смотрел, пока у него перед глазами не принимались мелькать огненные искры. Увлекшись, он однажды сам сложил в лесу из камней и глины маленький горн и, тщательно растопив его сухими ветками, расплавил в нем сломанную бронзовую пряжку от пояса. Но, когда мальчик хотел с помощью молотка вернуть ей нужную форму, бронза расплавилась и утекла красной змейкой. На другой день Торвальд нашел ее, застывшую, в холодной золе, и снова попытался перековать, но, как ни старался, получил лишь сплющенную пластинку неправильной формы, да еще сильно обжег руку. Новое дело оказалось самым сложным из виденных им!
  От матушки Гро он, конечно, не долго мог скрыть свою тайну. На его счастье, она совсем не рассердилась, и даже как будто не удивилась, узнав, как он получил ожог. Смазывая его прохладной лечебной мазью, она засмеялась низким грудным смехом:
  - Еще не родился тот мужчина, что сумеет меня провести, а если бы и был, так уж не ты! Я всегда знала, что ты далеко пойдешь, и не мне удерживать тебя возле материнской юбки, - пышный подол ее цветастого платья чуть заметно колыхнулся. - Не забывай только моего Фридмунда брать иногда с собой. А то он уже думает, ты его бросил...
  - Правда? - спросил Торвальд с раскаянием, потому что, увлекшись обучением кузнечному делу, в самом деле не подумал хотя бы Фридмунда позвать с собой.
  Вместо ответа молочный брат, вбежав в комнату, прыгнул на него, и они покатились по полу, хохоча и толкаясь локтями и коленями. К этому времени Торвальд, благодаря урокам Вульфрика, научился рассчитывать силу, так что другие мальчики уже не боялись бороться с ним. Но, даже когда он уложил Фридмунда на лопатки, тот продолжал смеяться, ничуть не раздосадованный поражением. А за ними наблюдала Гро с гордой материнской улыбкой. Вот каких сыновей она воспитала! Что, разве кто-то посмеет сказать, что оба они - не ее дети?
  С этого времени Торвальд стал брать с собой в кузницу молочного брата, а то и еще кого-нибудь из своего "хирда". Они с удивлением таращились на работающих с огнем и металлом людей, но даже те, кому было при этом не по себе, должны были держать себя в руках: трус не мог надеяться на дружбу Торвальда, сына Арнульфа...
  И вот, в скором времени некоторые мальчики посмелее уже сами пробовали браться за молоток поменьше, другие помогали делать формы для отливки готовых изделий. Их, как и всех мальчишек, привлекало новое, необычное занятие, хоть и мало кто при этом преследовал далеко идущие цели, как их вождь.
  У рабов, конечно, не было выбора, пускать ли к себе господских детей, не то они предпочли бы держаться подальше. Впрочем, их присутствие разнообразило жизнь трэлей, навечно прикованных к своей кузнице, до размеров которой ограничивался их мир. Мальчишки с открытым взглядом и прямой спиной приносили с собой солнечный свет и свежий ветер, которого здесь так не хватало. И, если они по какой-то причине долго не приходили, даже Бренн, ворочаясь в своей норе, как барсук, сознавал, что ему, оказывается, их недостает.
  Разумеется, теперь, когда в кузницу повадились сразу много мальчишек, скрывать это в тайне от всех становилось все труднее. Они пробирались окольными путями, через лес, но не могли скрыть новых шрамов от ожогов и подпалин на пропахшей дымом одежде. Впрочем, в Сванехольме у всех было достаточно собственных дел, чтобы вмешиваться в чужие, пока они не касались всех.
  И вот однажды Вульфрик Дурная Смерть, разыскивая своего ученика, прошел вдоль речки, заметив следы на мягкой земле и поломанные камыши, усмехнулся и, распахнув дверь кузницы, крикнул весело и нарочито грубо:
  - Эй, сын Арнульфа, какого тролля ты там делаешь?
  - Я делаю... не тролля! - звонко отозвался Торвальд, гордо подняв длинными клещами свою первую, еще не остывшую работу - наконечник стрелы.
  Глава 5. Тайна матушки Гро
  Наступила и снова прошла зима, как всегда суровая, с продолжительными штормами на море и снежными буранами, иной раз до половины заносящими снегом дома, так что приходилось брать в руки лопату и откапывать себе выход на белый свет.
  И все-таки, несмотря ни на что, и зима могла быть веселым временем для тех, кто умел себя развлечь. Ходить на лыжах каждый житель Земли Фьордов учился немногим позже, чем своими ногами, так что глубокий снег не мешал им. Смелые охотники часто уходили в лес, преследуя зверей, которым зимой приходилось куда тяжелее. Их примеру следовал и Торвальд с друзьями. И сколько ликования было, когда им удалось окружить и убить застрявшего в глубоком снегу оленя, а потом всем вместе не без труда дотащить его домой!
  Весело, назло свирепствовавшей пурге, справили Зимний Праздник - Йоль, знаменовавший переход к весне, после которого солнце все дольше задерживается на небе. Весь Сванехольм, за исключением дряхлых стариков и совсем маленьких детей, собрался на поле возле Священной Рощи - единственном месте, пригодном для гулянья такой большой толпы. Когда праздник прошел, снег на поле совсем растаял, перемешанный в кашу множеством ног, распаленный большими кострами, на которых жарились целиком бычьи и свиные туши. А потом через костры прыгала разгоряченная молодежь, все юноши и даже некоторые девушки старались превзойти друг друга - этим последним приходилось подбирать юбки, но подобным вольностям во время праздника никто не придавал значения. Некоторые из молодых людей, особенно стремящихся показать удаль, брали своих невест в охапку и прыгали через костер вместе с ними. За такими парами все смотрели особенно внимательно; считалось, что, чем удачнее будет прыжок, тем счастливее сложится семейная жизнь. И, если кто-то из парней не допрыгнет со статной красавицей на руках, приземлится на границе пылающих углей и подпалит себе пятки, а то еще опустит руки и позволит поджечь ей подол платья - никто не осудит девушку, что разочаруется в слабосильном и раздумает выходить за него замуж. Хуже, если его недостатки выяснятся позже, когда уже есть жена и дети.
  Торвальд заинтересовался было широкими кострами, но с сожалением вздохнул, понимая, что его распорядители игр не допустят соревноваться со взрослыми парнями. Что до пар, то к ним он питал вполне обоснованное мальчишеское презрение, и поспешил поскорее увести свой "хирд" подальше, на другую сторону праздничной поляны, где проводились бои коней.
  Здесь было на что поглядеть. Свирепые гривастые жеребцы, загнанные по двое в узкий загон, где едва хватало места повернуться, лягались подкованными копытами, грызли друг друга, дико визжали и ржали, вращая налитыми кровью глазами. Снова и снова они сшибались грудью, точно берсерки, с кровавой пеной на изгрызенной морде. Случалось, что один из противников падал замертво, и победитель топтал его. Но чаще обоих, измученных и присмиревших, уводили прочь, а зрители спорили, кто победил, и нехотя платили проигрыш. Потом в загон вталкивали новую пару коней, знатоки разглядывали их и предлагали сделать ставки. Если животные поначалу не хотели драться, их подгоняли дубинками и кнутами, пока те не свирепели. Любой желающий мог здесь сделать ставку на одного из бойцов. Иные из особенно азартных викингов за один день могли проиграть всю свою долю добычи из последнего похода или целую усадьбу, стадо коров или овец. Хотя, разумеется, подобное осуждалось, как и любые излишества, но ни один конунг не пытался запретить игры. Чем-то же надо было развлекаться людям в долгие зимние дни, когда невозможно ни выходить в море, ни работать на земле. Да и не так уж много в году праздников, когда бы люди могли себе позволить лишнее.
  У мальчиков, понятно, еще не было собственного имущества, чтобы ставить на приглянувшегося жеребца, но и они наблюдали за кровавым развлечением столь же азартно, как и взрослые. Ни один не смел отвести глаз, даже тихий и робкий Толе, которого друзья порой дразнили Девчонкой, даже самые маленькие - сыновья Харальда конунга, близнецы. Наиболее хладнокровные же еще и обсуждали перипетии недавних боев, рассуждая, почему победил тот или иной конь. Торвальду больше всех понравился крупный вороной жеребец с широким, как у быка, лбом; тот, упав было на колени под натиском гнедого противника, яростно вцепился зубами ему в плечо, а потом поднялся и забарабанил копытами по его ногам и ребрам. В том жеребце поистине обитал дух воина; в нем юный сын Арнульфа, еще не видевший битв, наглядно разглядел, как должен сражаться викинг, если хочет достичь победы и быть достойным милости богов.
  Рядом кружились в причудливом танце ряженые, изображая разных животных и таинственных существ: троллей с огромными носами, хюльдр с подвязанным коровьим хвостом, мохнатых духов леса и русалок в коронах из водорослей. Все они пели и трубили в рога, а временами завывали что-то совсем дикое, что непременно должно было испугать суровую Зиму и внушить ей, что бесполезно и пытаться покорить людей, которые умеют так веселиться. Постепенно мальчиков, одного за другим, закружило бешеное веселье, и они присоединились к хороводу.
  Уж конечно, в тот праздничный день никому из жителей Сванехольма не было холодно!
  В обычные же дни Торвальд не уставал усердно учиться всему, что должен уметь викинг. Но пока в его жизни все оставалось по-прежнему. Даже Харальд конунг теперь, бывало, замечал про себя: до чего же быстро взрослеет его племянник! Но, когда Торвальда хотели взять на воспитание родичи по матери - родители и братья покойной королевы Тюры, Харальд отказал им в этом. Их владения лежали слишком далеко к югу, поблизости от земель мятежника Хильдебранда, а тот, как докладывали Харальду его разведчики, все копил силы, строил драккары и собирал викингов, а недавно еще надумал жениться вторым браком на дочери британского короля. Отослать Торвальда к нему в пасть было бы опрометчиво. Как-никак, мальчик был пока еще законным наследником в роду Асгейра.
  В том, что это действительно так, Торвальд неожиданно убедился той же весной, да еще как!
  Когда на зазеленевшие склоны предгорий выпустили стадо ошалевших от радости коров, носившихся, задрав хвосты, с ними пошла и матушка Гро. Ей становилось тоскливо в четырех стенах вместе с больными и маленькими детьми; в концу долгой зимы она худела и бледнела, становилась мрачной, и, чтобы придти в себя, ей было нужно снова вдохнуть чистый воздух, не пропахший дымом, насладиться теплом солнечных лучей, коснуться молодой травы и полевых цветов, каждый из которых она знала по имени и свойствам, и учила тому же своих сыновей.
  В тот день Торвальд и Фридмунд пошли в поле вместе с ней, подражая мальчишкам-пастухам. Впрочем, им особенно не было дела до рогатых подопечных матушки Гро. Куда интереснее было забираться выше, туда, где каменная россыпь переходила уже в настоящие скалы, поросшие вереском и низкорослыми, с перекрученными ветками деревцами. Там они нашли пещеру, из которой выскочила и скрылась в кустах лисица, видимо, искавшая место для логова. Потом, так как солнце поднялось высоко и палило уже по-летнему, обоим захотелось пить, и они зачерпнули воды из стекавшего со скал ручейка с такой ледяной водой, что от нее заломило зубы. И тут же чья-то большая черная тень накрыла их со спины...
  В это время Гро была далеко внизу. Она сидела на камне, глядя на пасущихся коров, и, освещенная солнцем, казалась частью окружающей природы, такой же, как живой ковер из трав и цветов, как ручей и темная громада скал поодаль. Наслаждаясь солнцем, свободно распустив пышные волосы, такие же светлые, как его лучи, она прищурила глаза и тихонько напевала. Птицы, ничуть не боясь женщины, слетали к ней и щебетали песенки, подбирая брошенные для них зернышки. За сыновей Гро не волновалась. Если бы что-то случилось, она бы сразу узнала по голосам крылатого и шерстистого народца.
  Вдруг из расщелины в скале, жалобно пища, вылетел жаворонок. За ним с печальным криком над ее головой пролетел дрозд. Гро мгновенно насторожилась. Птицы летели сверху.
  В траве прошуршала изящная охотница ласка. Вокруг головы женщины закружилась с писком синица, как будто хотела о чем-то ей рассказать. В небе закаркали вороны. Но Гро уже не слушала их. Она мчалась по выступам скалы вверх, не разбирая дороги, чувствуя, как в ней копится гнев. Кажется, поддайся она ему - стерла бы здесь все в порошок вместе с этим очаровательным уголком под солнцем...
  Торвальд как раз успел вскочить на ноги, чтобы увидеть перед собой высокого человека, в одной руке державшего боевой топор, другой небрежно сматывающего ременный аркан. Викинг, и притом совершенно точно не из Сванехольма! Мальчики переглянулись, и Фридмунд жестом показал, что тоже никогда не встречал незнакомца. Торвальд сделал знак: "Не беспокойся", - у него с друзьями была создала целая система знаков, их тайный молчаливый язык.
  - Кто ты и куда идешь? - сдержанно, но твердо обратился он к незнакомцу.
  Тот остановил на мальчике внимательный взгляд, словно проверяя что-то.
  - Ты - сын Арнульфа конунга? - уточнил он.
  Торвальд кивнул, на всякий случай пытаясь незаметно достать висевший на поясе кинжал.
  Но он не успел - Фридмунд рядом с ним упал от удара обухом топора. Торвальд страшно закричал и бросился вперед. Ему не было дела до того, что перед ним - взрослый, сильный и вооруженный мужчина, он лишь знал, что тот только что убил или ранил его брата, и он должен расправиться с ним. Миг - и рука незнакомца обагрилась кровью. Тот вскрикнул и выронил аркан. Но это был опытный воин - он начал не спеша обходить мальчика, держа дистанцию и не позволяя ему приближаться. Оглянувшись, Торвальд заметил у себя за спиной скалистый обрыв, а перед ним, куда бы он не метнулся, возникало лезвие топора.
  - Видишь, мальчик, деваться тебе некуда, - хрипло произнес раненый враг. - Придется тебе пойти со мной. Не бойся, мне велели тебя привести живым и здоровым.
  У Торвальда, конечно, нашлось бы что на это сказать. Но только он не слушал вражеских предложений, потому что с раскрытым ртом смотрел вниз.
  Там, прыгая по камням быстрее горной козы, мчалась ведьма - жуткая и косматая, с буро-зеленой кожей и огромными горящими глазами; она вытянула вперед длинными костливые пальцы, оканчивающиеся когтями как у рыси. Изумленный Торвальд успел еще разглядеть копыта на ее ногах и самый настоящий длинный коровий хвост, которым она бешено хлестала себя по бокам; его ничуть не скрывало подобие одежды, сплетенное из травы. Увидев незнакомца, она жутко закричала, и мальчик поразился еще больше, узнав этот голос. Это было невозможно, и все-таки... Разве что грива золотых волос позволяла теперь ее узнать, хоть сейчас они были куда более лохматыми, и их украшало некое подобие венка из трав, нелепое на голове жуткой ведьмы.
  При этом внезапном появлении незнакомец оцепенел от ужаса; топор со стуком упал к его ногам, но он даже не заметил этого. Но, когда ведьма издала новый жуткий вопль и двинулась к нему, хищно изгибая когтистые пальцы, пришлый викинг вдруг дико заорал еще громче нее, вытаращив глаза, точно вдруг сошел с ума. Бросился в сторону, как совсем недавно метался Торвальд, уворачиваясь от него. И сорвался вниз. Мальчик видел, как он покатился вниз, обламывая кусты и пятная камни своей кровью. Сам он, потрясенный увиденным, упал на колени, не сразу оказавшись в силах подняться или хотя бы принять решение.
  Теплая мягкая рука осторожно коснулась его плеча.
  - Не бойся, мой зубренок, все прошло. Он больше никогда не тронет моих детей.
  Мальчик поспешно обернулся. Рядом с ним сидела матушка Гро, такая же, как обычно, ничуть не изменившаяся после того, как он расстался с ней на поляне. У нее на коленях лежала голова Фридмунда; тот уже очнулся, но мать не позволила ему подняться.
  - Тихо, мой мальчик. Я не думала, что вам придется вот так встретить своего первого врага...
  - Матушка Гро? - тихо и недоверчиво переспросил Торвальд; быть может, не следовало говорить об этом, но он чувствовал, что, если не получит ответ, больше ничто в его его жизни не будет идти как раньше. - Я видел... Это была ты!
  - Ну да. Я - одна из Скрытого Народа, тех, кто обитал в лесах и горах раньше, чем пришли люди, - проговорила она как обычно, певучим голосом. - Мне очень жаль, что тебе пришлось узнать об этом вот так. Я боялась открыться. А теперь ты знаешь сам...
  Еще не сразу Торвальд пришел в себя, заново узнавая приемную мать - как всегда красивую, ничуть не постаревшую за те годы, что прожила в конунговой усадьбе. И волосы, с которых в спешке спало вдовье покрывало, легли гладко. И ни когтей, ни копыт, ни хвоста... впрочем, под широким подолом платья он все равно незаметен.
  - А Фридмунд? - спросил мальчик, не сразу осознавая то, что ему только что довелось узнать.
  Услышав свое имя, молочный брат пошевелился и протянул Торвальду руку, слабо улыбнувшись.
  - Теперь и всегда я твой брат, медведь ты рыжий! - проговорил он.
  - Фридмунд - человек, как его отец, - проговорила матушка Гро, помогая сыну подняться. - Я не могла бы передать своих сил сыну, только дочери. Так что его никто у тебя не отнимет, не бойся. Я буду спокойна, зная, что мои сыновья доверяют друг другу.
  Торвальду мгновенно стало стыдно, и его лицо сделалось одного цвета с волосами.
  - Я знаю, матушка! Я и не думал сомневаться ни в тебе, ни во Фридмунде. Просто я не мог поверить, когда увидел это...
  Гро крепко обняла обоих мальчиков, как большая птица своими крыльями.
  - Даже к лучшему, что ты узнал все вовремя. А теперь пойдем домой. Надо сообщить конунгу об этом... несчастном.
  В усадьбе приняли случившееся более чем всерьез, узнав, что неизвестный викинг напал на мальчиков. Разумеется, мальчики вместе с матушкой Гро преподнесли эту историю иначе: якобы враг сам сорвался со скалы, погнавшись за Торвальдом, и ни слова об участии женщины. Но посланные конунгом люди обыскали тело и нашли приколотую со внутренней стороны плаща пряжку в виде золотого дракона, привставшего на задние лапы и изрыгающего огонь.
  - Родовой знак Хильдебранда Торгаша, такие пряжки носят в знак отличия его лучшие воины, - мрачно произнес Харальд, вертя в руках пряжку, пока не сломал ее. - Торвальд говорит, тот человек знал его. Значит, за ним послали не какого-нибудь случайного наемника. На него нацеливались всерьез.
  Старшие воины и кормчие драккаров, созванные конунгом для совета, переглядывались между собой. Первым взял слово Гатто, кормчий "Свирепого медведя":
  - Если ты уверен, что это Хильдебранд, так в чем дело? Обвини его на тинге, перед всеми ярлами и бондами Земли Фьордов. Неужто они спустят попытку похищения ребенка?
  Харальд насмешливо скривил губы.
  - Чтобы обвинить такого сильного человека, как Хильдебранд, нужны доказательства, а что есть у нас? Эта пряжка? Он скажет, что я сам велел подбросить ее. Если бы преступник был жив, можно было бы допросить его...
  - Но он свернул себе шею, а на лице у него такой ужас, словно он перед смертью увидел саму Хель, а то и что-то пострашнее, - Регин даже теперь говорил весело, загадочно улыбаясь.
  - Вот и получается, что нам нечего предъявить Хильдебранду. И не получится, пока он не даст более значимый повод, чтобы наказать его, как обнаглевшего пса, - конунг обвел присутствующих суровым взглядом серых глаз.
  Вульфрик Дурная Смерть сказал ему, как бы между прочим:
  - Теперь ты видишь, мой конунг, что даже врагам есть дело до твоего племянника. Если бы похищение удалось, проклятый пожиратель падали, справедливо прозванный Торгашом, мог бы выторговать у тебя любые условия. Или еще хуже - попытался бы настроить его против тебя, и приобрел бы отличный предлог для войны - восстановление законного наследника. Хорошо, что мальчик умеет постоять за себя. Рассек руку тому негодяю от запястья почти до локтя, - в голосе викинга слышалась почти отеческая гордость.
  При первых его словах Харальд помрачнел еще больше, воочию представив племянника во главе войска, явившегося свергнуть его. Но он не позволял увлекать себя тревоге о возможном будущем, в первую очередь следовало решать сегодняшние проблемы.
  - Значит, надо поблагодарить тебя, что ты учишь его сражаться. Продолжай учить его, Вульфрик, пока ему есть чему учиться. И по возможности приглядывай, когда он уходит из усадьбы. Так, чтобы никто из мальчишек не заметил.
  На том и порешили. Но ни Торвальд, ни его друзья не подозревали, что их охраняют во время частых вылазок в лес или в город.
  Впрочем, после неудачи первого преступника новых не объявлялось, и единственным результатом стало, что сванехольмские мальчишки еще больше гордились теперь своим вождем: ведь он уже сражался с настоящим, взрослым и вооруженным противником, и победил его! Только матушка Гро порой улыбалась с затаенной грустью.
  Той же осенью Торвальду довелось пережить и настоящее опасное приключение на охоте. Однажды, когда в усадьбе все готовились к приезду очередных гостей, мальчики собрались в лес, где накануне видели стадо косуль. Со старшими, уже подростками, хорошо развитыми для своих лет, увязались и трое двоюродных братьев Торвальда. Ему совсем не хотелось связываться с малышами, но избавиться от них не было никакой возможности. Старший из них, уже пятилетний Ульв, черноволосый смуглый крепыш, по крайней мере, рос серьезным и молчаливым, даже в младенчестве почти не плакал, и когда подрос, следовал за старшими, не жалуясь и не отставая. Но близнецы, стоило их оставить, могли поднять такой крик, что незаметно покинуть усадьбу юным охотникам уж точно бы не удалось. Особенно Освальд, цеплявшийся за пояс двоюродного брата, вплоть до самого леса. Гуннар был чуть поспокойнее и шел сам, хоть и поглядывал на Торвальда с тревогой, словно тот вот-вот исчезнет.
  - Ты для них, как для нас - твой отец или Вульфрик: образец могучего воина, на которого все хотят быть похожими, - шепнул ему по поводу братишек Фридмунд.
  Но о подобной славе Торвальд уж точно никогда не мечтал.
  - А я тут причем? У них же есть отец, притом сам конунг, за ним бы и ходили хвостом, - пожал он плечами.
  - Ты же знаешь, что он с ними не станет возиться, отошлет их обратно к женщинам, - рассудительно объяснил Фридмунд. - Да пусть идут с нами, что с того? Увидишь, они вырастут и поумнеют раньше, чем ты думаешь.
  И вот, младшие мальчики торопились изо всех сил, спеша поспеть за старшими. И все это - в полном молчании, неукоснительно соблюдаемом на охоте. Торвальд поддерживал в своем "хирде" железную дисциплину. Сам он шел впереди, держа наготове тугой лук с уже взведенной тетивой, чтобы не тратить время, не рисковать спугнуть чутких косуль. Лесная подготовка каждого будущего охотника начинается с вырабатывания плавной, бесшумной походки, без которой распугаешь в лесу всех зверей и птиц. Теперь же Торвальд удвоил осторожность, и заранее потребовал того же от своих спутников.
  Протекавшая через лес река расширялась в одном из пологих мест, образуя заводь, где летом гнездились утки и прилетали цапли, а, судя по следам, приходили на водопой и разные звери. Недалеко оттуда видели и косуль; наверняка, они должны были придти и теперь. Над самой заводью склонились старые морщинистые ивы, чьи корявые нижние ветви нависали над самой тропой, пробитой лапами и копытами зверей, а еще зеленые узкие листья окунались в воду.
  Едва впереди послышался дробный топот копыт, как Торвальд обернулся к своим и сделал знак: "В укрытие!" Все тотчас скрылись в густых зарослях, причем старшие зажали рты малышам, сразу больно исколовшимся в колючей ежевике. Под ногами захлюпала грязь, зашуршали стебли камыша. Но что до них, когда ценная дичь - вот она, на расстоянии выстрела!
  Изящный самец косули с небольшими рожками первым подошел к заводи, за ним последовали четыре самки ростом с козу, совершенно безрогие. Возле них забавно прыгали два пятнистых детеныша. Им, похоже, хотелось пить после жаркого, почти летнего дня, и жажда победила привычную осторожность.
  В это время Торвальд спустил тетиву, не в состоянии больше ждать ни мгновения. Он задыхался от волнения, лишь отчаянно надеясь, что руки не задрожат вдруг, помешав верно направить стрелу в цель. Рядом почти сразу зазвенели и другие стрелы. Пораженный первым же выстрелом самец косули забился на земле, брыкая ногами с острыми копытцами. Одна из самок, истыканная стрелами, как еж, распласталась рядом. Остальные опрометью бросились бежать, так что их теперь не догнала бы и лучшая лошадь.
  Торвальд ликующе вскинул руки вместе с луком, даже теперь сдерживая радостный вопль, хотя ему хотелось завопить на весь лес: "Есть!" Потом бросился к раненому животному, собираясь добить его.
  И, как только он подбежал, что-то мохнатое, яростно шипя и сверкая зелеными глазами, сорвалось с нависшей над тропой ветки старой ивы. Прыгнуло на шею раненому козлу, заодно сбив мальчика с ног.
  - Рысь! - крикнул Торвальд и покатился по мягкой болотистой земле, судорожно выхватывая нож, и одновременно пытаясь прижать коленями большую кошку, тогда как та раздирала когтями его кожаные штаны и куртку.
  Его друзья окружили их, размахивали руками и кричали, надеясь отпугнуть зверя. Но все напрасно: рысь уже не могла отступить, оставив добычу и нового врага. Они катались по земле, мелькая так, что невозможно было стрелять, боясь попасть в Торвальда. Один из мальчиков - это был рыжий Рудольф-аллеман, сын германского купца, оставшегося жить в Сванехольме, - в отчаянии колотил рысь обломанной веткой, но та даже не заметила нового противника, все стремясь вцепиться в горло прежнему, меж тем как он бил ее ножом.
  Но вот постепенно движения рыси стали ослабевать, рык и шипение стихли, острые когти разжались. Торвальд сбросил с себя издыхающего зверя и, шатаясь, поднялся на ноги.
  - О, великие Асы! Ты убил ее! - кричали собравшиеся мальчики.
  - Кажется... убил... - ответил он, отдышавшись. Сейчас только почувствовал, как у него все тело ноет от усталости, будто у него не осталось ни одной целой косточки, и как саднят царапины, которых он не замечал во время сражения.
  - Она царапнула тебя в лицо, - с тревогой заметил Фридмунд.
  - Верно, - Торвальд провел пальцами от виска к щеке, смазывая сочившуюся кровь. - Но не тяжело, кажется.
  - Как сказать! Чуть не остался без глаза, - возразил молочный брат, промывая его раны зачерпнутой в реке водой и прикладывая мох, как учила его мать. - Ну и перепугал ты нас!
  - Я и сам... Только сперва даже не понял, что это было, - сумрачно признался Торвальд, глядя, как его маленькие двоюродные братья таскают убитую им рысь, треплют ее роскошную шкуру в темных пятнах и полосах, играют кисточками на ушах.
  - Ого! Ну, я скажу сегодня конунгу, что, даже если его племянник будет сидеть дома, то крыша, чего доброго, обвалится, - прогремел над ухом у все еще ошеломленных мальчишек знакомый голос, и Вульфрик вышел из зарослей так же бесшумно, как они сами. Подойдя к рыси, поднял ее, вытянув во всю длину. - Ого, матерая кошка! Ты можешь собой гордиться, Торвальд: это не шутка - в девять лет убить такого зверя ножом. Если от ее когтей останутся шрамы, носи их с честью.
  Но мальчик не чувствовал никакой гордости, он с сомнением покачал головой.
  - Мой отец сломал бы хребет такой рыси без всякого оружия, - сумрачно заметил он.
  - Скоро ты скажешь, что твой отец мог бы пинком прогнать медведя, как шавку, и пригвоздить копьем морского змея, - усмехнулся Вульфрик. - Все мы люди, сын Арнульфа, и тебе, по крайней мере, дано все, чтобы вырасти не слабее своего отца... Ну а теперь, пожалуй, пора возвращаться домой. Если тебе не нравится рысь, позволишь мне взять ее? Отличный мех, пойдет на шапку, да и на опушку для зимнего плаща хватит, - хитро подмигнул викинг.
  - Ну нет, рысь я, пожалуй, возьму себе, - встрепенулся Торвальд и, забрав зверя, повесил на плечо, как обыкновенно охотники носили свою добычу.
  - То-то же, - удовлетворенно кивнул Вульфрик, ухватив одну из убитых косуль, тогда как мальчики взялись за другую. - Теперь поспешим домой. О твоих ранах надо позаботиться, Торвальд, да и вас, верно, уже хватились. Правда, сегодня прибыли гости - Галмар ярл из Хормунд-фьорда и его дочь, госпожа Ингрид...
  Глава 6. Свадьба и война
  В усадьбе конунга и впрямь принимали гостей. Харальд уважительно посадил рядом с собой ярла Галмора, рослого светловолосого мужчину с курчавой бородой, и его детей - сына-подростка и дочь, высокую и сильную, с целой короной красиво уложенных белокурых волос, в синем платье, вышитом жемчугом. Между тем как отец девушки завладел вниманием присутствующих, рассказывая о своем последнем походе на юг, Харальд нет-нет да поглядывал на гостью. Она вполне созрела для брака, пожалуй, в ее годы девушки Земли Фьордов обыкновенно уже были замужем. Но зрелость ее не портила, придавала даже особую женственность, а серьезный взгляд больших синих глаз предостерегал, говоря без слов: "Я дочь ярла, и со мной нельзя обращаться, как с захваченной в бою пленницей или местной поселянкой". Недаром Харальд, предупрежденный о приезде гостей, послал Регина встретить их. Когда тот вернулся, конунг спросил его о предполагаемой невесте, отведя в сторону. И обыкновенно легкомысленный Регин отчего-то смутился, покачал головой: "Пожалуй, это единственная девушка, в которую я не мог бы влюбиться".
  И вот теперь Харальд, искоса любуясь дочерью ярла, вдруг вспомнил, что уже видел ее десять лет назад, когда ее семья приезжала в Сванехольм на зиму. Она тогда была нескладной длинноногой девчонкой, только волосы и были хороши - густые и пышные, так что удивительно, как хрупкая девичья шея не переламывалась под их тяжестью. Тогда, помнится, она фыркала на него, как кошка, когда он по приказу старшего брата пытался ее развлечь. Кто бы мог подумать, что из нее вырастет такая красавица!
  Ингрид временами выглядывала из-за могучего плеча отца, ловя внимательные взгляды конунга, и сдержанно улыбалась, принимая их как должное. Она тоже помнила нынешнего конунга навязчивым самонадеянным юношей, и отметила, что он изменился в лучшую сторону. Сейчас во главе стола сидел в резном дубовом кресле настоящий викинг, серьезный, даже суровый, хоть и старался быть радушным хозяином. Ингрид не пропускала мимо ушей разговоры о заботах Земли Фьордов, и понимала, чем заняты его мысли. Хорошо, что ее отец решил поддержать законного конунга, а не выскочку Хильдебранда, пусть и происходящего из не менее древнего рода. Если дойдет до войны, шесть хормундских драккаров не будут лишними.
  Но и сам по себе Харальд, пожалуй, понравился девушке. Видный, крепкий мужчина, как подобает вождю викингов. Для Ингрид, унаследовавшей воинственные традиции Племени Фьордов, конечно, было естественно, чтобы вождь был и лучшим воином, самым сильным и искусным. И еще одна, совсем уж потаенная мысль мелькнула у девушки: верно, во время зимнего или весеннего праздника Харальд без труда перепрыгнул бы костер с ней на руках, хоть она и выше большинства женщин... Но при этой мысли Ингрид сразу устыдилась и гордо вскинула голову, надеясь, что по ее лицу ничего не отгадать. "Великая богиня, мудрая Фригг, королева Асгарда, ты ведь не на посмешище привела меня сюда!" - мысленно взмолилась она.
  Меж тем Галмар ярл, кажется, вовсе не заметил волнения своей дочери, или не догадывался об ее чувствах, увлекшись не хуже иного скальда повествованием о крае, где был прошедшим летом.
  - Мы миновали Зеленое Море и вышли узким проливом к далекой южной земле! - гремел его голос в Большом Зале. - Днем и ночью стояла несусветная жара, такая, что смола выступала на палубе моих драккаров. Ночь наступала внезапно: только что светило солнце, и вдруг стемнело, точно его кто проглотил. А потом впереди встала земля - не земля, а целое море песка, красного, как волосы Владыки Обманов, и раскаленного под этим жгучим солнцем. Я сперва подумал - уж не в Муспелльхейм ли нас занесло, страну огненных великанов, ведь где еще возможна такая жара? Но нет - нам не встретилось огненных великанов с горящими мечами. Люди как люди, только черноволосые и смуглые, и ходят в платках, не только женщины, но и мужчины. А живут некоторые из них весьма богато, я перехватил их торговые корабли - у них только что паруса были не из шелка. Одних драгоценностей набили полные сундуки на "Красавице Севера". Я привез тебе, конунг, в подарок чашу с рубинами... Ингрид, где она?
  - Здесь! - девушка развернула большой сверток полотна, стоявший у ее ног, и подняла перед всеми огромную чашу из чистого красного золота, тяжелую даже на вид. По краям она была украшена резьбой, изображающей причудливых зверей, неизвестных в Земле Фьордов, ниже сверкали блестящими гранями крупные кроваво-красные рубины. От блеска чаши в Большом Зале, освещенном факелами и огнем в очаге, стало как будто светлее.
  - Прими эту чашу в дар, мой конунг, - проговорила Ингрид низким грудным голосом. - Только сильнейшему в Земле Фьордов пристало пить из нее.
  Приняв подарок из горячих рук девушки, которых успел коснуться мимоходом, Харальд чуть было не предложил ей отпить из чаши вместе, но спохватился: было еще рано для подобных предложений, сейчас гордую девушку оскорбило бы его пожелание. А сам он мысленно уже осматривал сокровищницу Сванехольма, выбирая для семьи девушки дары не хуже золотой чаши с далекого юга... чтобы были достойны красоты Ингрид.
  Вечером, когда на пиру сделалось слишком чадно и шумно, конунг и дочь ярла вышли прогуляться в сад. За ними вдалеке следовали двое хормундских викингов, охраняя девушку на всякий случай, но не мешая разговаривать наедине. Под ногами шуршала опадающая листва. По темно-голубому вечернему небу проносились черные тучи. Закат тревожно рдел свежей кровью.
  - Завтра ветер будет, - заметил Харальд, и, спохватившись, обратился к своей спутнице: - Как тебе понравился Сванехольм, госпожа?
  - Очень понравился, - тонко улыбнулась Ингрид. - Должно быть, трудно править таким большим городом, через него держать в руках всю Землю Фьордов? Я немного помогала отцу, так как моя мать рано умерла, а единственный брат был еще мал. Из-за этого отец не спешил выдать меня замуж.
  - И правильно сделал! - оговорившись, Харальд мысленно выругал себя за излишнюю пылкость, и уточнил: - Хочу сказать, хорошо, что ты не оказалась замужем до этого дня. Но жаль, что ты не приехала в Сванехольм раньше.
  Ингрид пожала плечами, при этом звякнули золотые застежки на ее платье.
  - Мой отец решил, что не стоит навязываться первыми. Брачные обязательства, тем более у знатных и облеченных властью людей - не торг на рынке, где все напирают вперед и расталкивают локтями друг друга. Мудрый знает, в какое время следует совершить каждый поступок.
  - Значит, твой отец решил... а ты ему не подсказала столь мудрое решение? - поинтересовался Харальд, заглядывая в сгущающейся темноте в глаза девушке.
  Та смело выдержала его взгляд, как равная ему.
  - Решение всегда принимает мужчина. Нет такой женщины, что смогла бы навязать мужчине то, чего он на самом деле не желает, хотя бы в глубине души, - проговорила она.
  "Вот это будет настоящая королева, сильная и мудрая, та, что подарит достойных наследников для рода Асгейра!" - радовался про себя Харальд. Он, конечно, понял, что Ингрид замышляла, помимо прочего, испытать его: останови он выбор на одной из невест похуже, вовек бы не узнал о той, кто нужна была ему на самом деле, - но не был оскорблен. Доверие такой женщины, как Ингрид, следует еще заслужить. Но он, конунг Земли Фьордов, сумеет это сделать. В конце концов, она сама не захочет довольствоваться меньшим, зная, что достойна большего.
  - Ты хочешь стать королевой, моя госпожа? - поинтересовался он, внимательно ожидая ответа.
  Он ожидал, что она скажет: "Да". Он опасался, хотя и не верил, что она, как другие предлагаемые ему невесты, станет жеманничать, отвечая: "Нет", хоть у самих при этом глаза горят, как у кошек. Но она ответила совершенно неожиданно, твердо и невозмутимо:
  - Я видела во сне богиню Фригг, Промыслительницу Судеб; она мне сказала: "Тебя ждет большой почет и власть, муж, ведущий за собой много людей, и прекрасные дети. Но помни: отчаянием и гибелью придется платить за них, и ты падешь со всем, что имеешь, чтобы возвыситься еще больше". Так мне сказала богиня моего рождения, и прежде иногда посылавшая мне вещие сны, - проговорив это, Ингрид замерла, как туго натянутая струна, напряженно ожидая ответа.
  Найдя в темноте ее руку, Харальд пожал ее, так что их пальцы переплелись.
  - Если так суждено, кто мы такие, чтобы спорить с богами? Одно мне ясно: при другой королеве в Сванехольме будет уж точно хуже. Если и впрямь Земле Фьордов грозят тяжелые времена, тем важнее мне сильная и надежная жена, - он погладил шершавые ладони девушки с длинными сильными пальцами. - Смотрю, ты и стрелять из лука умеешь? Эти отметины ведь не все оставлены ткацким станком.
  - Училась немного; отец хотел, чтобы я могла в случае необходимости защитить себя и дом в его отсутствие, - отвечала девушка, не спеша забирать у него руку.
  Она приехала в Сванехольм, точно зная, что ей делать, по велению Госпожи Асов и их жен, а, узнав лично конунга Земли Фьордов, подумала про себя, что ей не придется приносить слишком тяжелых жертв: ее будущий муж был не стар, достаточно хорош собой, и явно заинтересовался ею, хоть Ингрид не была настолько наивна, чтобы надеяться вызвать у него любовь. Она уже успела узнать, что у нескольких женщин в усадьбе подрастают его дети, но это не было зазорным по обычаям викингов. Тем более, что и отец Ингрид, не любивший ни в чем себе отказывать, содержал нескольких наложниц, хоть хозяйкой в доме все равно оставалась она. Став королевой, она сумеет себя поставить не хуже.
  Как бы в том ее размышлениям, Харальд задумчиво проговорил:
  - Ты слишком умна, госпожа, чтобы пытаться тебя обмануть несбыточными обещаниями, так что я не стану и пытаться. Думаю, мы поймем друг друга и так. Со своей стороны я обещаю тебе положение, достойное твоего рода и твоей красоты. Ну что, ты принимаешь союз?
  - Принимаю, - без колебаний ответила Ингрид.
  Той же осенью они поженились, не откладывая на более долгий срок. На свадьбу, как обычно, собрались все жители Сванехольма и окрестностей, и вся знать Земли Фьордов; но мятежный ярл Хильдебранд со своими союзниками не приехал. Это уже был почти открытый вызов, хотя втайне почти все радовались, что свадьба пройдет мирно. И действительно - такого роскошного торжества не было с того дня, как родился сын Арнульфа конунга. А тот во главе своих друзей, в кои-то веки тщательно одетых и причесанных, с интересом присутствовал на празднике, словно бы не задумываясь, что свадьба его дяди почти наверняка лишает его возможности стать наследником.
  И действительно - новая королева почти сразу забеременела, и все с нетерпением ждали рождения первенца, который, по заверениям знающих людей, должен был оказаться мальчиком.
  
  Глухой темной ночью на острове Ульвинген в узком мелководном заливе удили рыбу с лодки мужчина и мальчик. Длинные гибкие удилища из ивовых прутьев в их руках указывали, что рыбная ловля для них - развлечение, а не главное дело. Настоящие рыбаки поставили бы сети, им ни к чему цеплять на крючок по одной рыбке. Да и с виду они, оба высокие и стройные, с длинными волосами, совсем светлыми даже в темноте, мало походили на рыбаков с побережья, просоленных морскими волнами не меньше своего улова.
  Вот удочка в руках мальчика дернулась, и он принялся осторожно тянуть к себе, не спеша, чтобы не сорвалась тяжелая рыбина. Он тяжело дышал, временами ему казалось, что рыба вот-вот сломает гнущуюся пополам удочку или утащит его самого за борт. Но он скорее умер бы, чем признал, что ему трудно справиться. И вот, наконец, его руки со стуком ударились о борт лодки, и огромная, сверкающая серебром рыбина вылетела из воды, бешено хлеща плоским хвостом и поднимая тучи брызг.
  - Поймал! - шепотом воскликнул мальчик, обернувшись к отцу. Но тот, к его удивлению, замер, насторожился и сделал сыну знак замолчать.
  - Тише, Рольф! Слышишь, кто-то плывет!
  Но мальчик лишь через некоторое время услышал, как где-то вдалеке плещет вода, торопливыми, неровными толчками, как готовое остановиться сердце. С досадой подумал: как мало он еще знает, и сколькому придется учиться, чтобы не уступать опытным викингам...
  Отец, забыв о рыбе, взялся за весла, разворачивая лодку к берегу, по направлению плеска. Мальчик тоже взялся за весла, и лодка полетела по волнам, как птица.
  Теперь плеск слышался ближе, но заметно слабее, точно у плывущего иссякли силы. Вдруг отец Рольфа перегнулся и ухватил за плечи мертвенно бледного человека, промокшего насквозь. С волос и бороды утопленника стекала вода, он уже почти захлебнулся, но открыл глаза и прохрипел пополам с хриплым кашлем:
  - Мой ярл, на нас напали... Все спали, и тут... началось... Меня ранили, и я поплыл... - умирающий показал на торчавшую из спины стрелу. - Беги... за помощью... Золотой Дракон...
  В следующий миг говоривший обмяк, и голова его безжизненно поникла. И тут Рольф, взглянув на берег, страшно закричал:
  - Отец, смотри! Наш дом горит!
  Из-за деревьев действительно поднималось алое зарево, будто солнце взошло слишком рано и не в том месте. Ночной ветер донес едкий запах горящего человеческого жилья, знакомый викингам по набегам в чужие земли, но никак не у себя дома...
  - Да! - хрипло произнес ульвингенский ярл, поднимая острогу для крупной рыбы - свое единственное оружие. - Да, это горит наш дом! Золотой Дракон...
  - Отец! - мальчик ткнулся лбом ему в плечо. - А как же мама и младшие? Они были дома, когда его подожгли...
  - Они остались там! - мужчина поднялся во весь рост и выпрыгнул из лодки прямо на каменистый берег. - Плыви прочь! Ты уже знаешь, как обойти остров, чтобы никто тебя не заметил. Плыви в Сванехольм, к Харальду конунгу, расскажи, что нас истребили носящие знак дракона...
  - Отец, давай отплывем в Сванехольм вместе! Тебе там поверят, а меня могут даже не выслушать... Или возьми меня с собой! - умолял мальчик, протягивая вперед руки.
  Но ярл решительно оттолкнул лодку с сыном прочь, в море.
  - Нет, Рольф! Ты остаешься последним из рода ульвингенских ярлов. Доплыви до Сванехольма, отомсти за нас! А, вот как, предатели, вы и своих родичей не стыдитесь убивать...
  Впереди послышался чей-то боевой клич, затем сразу много голосов и звон железа. Отец Рольфа, взбежав по косогору быстрее горной козы, бросился им навстречу, без доспехов и почти без оружия, не считая остроги...
  Мальчик всхлипнул и взялся за весла, спеша уйти подальше. Ему трудно было поверить, что все это правда, и горит его дом, где остались его мать и младший брат с двумя сестренками, и все-все, кто жил там. А отец бросился туда же, и враги, конечно, убьют его. Может быть, следовало бы и ему остаться? Вдруг там кто-нибудь еще жив, и он мог бы спасти хоть одного человека из своего рода? Несколько раз Рольф, терзаемый такими мыслями, чуть не поворачивал назад, но все же не мог ослушаться приказа отца. Последнего приказа, как он справедливо сознавал. И он плыл дальше, огибая шхеры, за которыми можно было обойти остров, оставшись незамеченным. Рольф искусал себе губы в кровь, чтобы не заплакать. Плакать было нельзя; сейчас как никогда требовалось четкое зрение, не затуманенное слезами. У него всегда было прекрасное зрение, оно помогло ему выбрать путь и сейчас, в темноте.
  Проплывая мимо спасительных шхер, мальчик хорошо разглядел огромные силуэты трех прибывших драккаров; те стояли у воды, так близко, что он смог даже в свете факелов разглядеть деревянные фигуры у них на носу.
  - Скоро вас здесь не будет, клянусь воронами Владыки Раздоров! - процедил сквозь зубы мальчик, грозя им кулаком. И сильнее налег на весла, выводя свою лодку в открытое море...
  В Сванехольме тем временем готовились к скорому радостному событию - королева Ингрид должна была со дня на день родить сына. Никто не сомневался, что родится сын, а жители конунговой усадьбы, не забывшие несчастную королеву Тюру, радовались, что у ее преемницы беременность проходит по всем правилам. До самых последних дней Ингрид оставалась бодрой и деятельной, распоряжалась всей женской работой, и сама ткала и пряла, делила собранный урожай. И те, кто видел ее в эти дни, чертили руны удачи: что и говорить, хорошую жену выбрал их конунг, теперь лишь бы родила благополучно! Ждал с надеждой и волнением и сам Харальд, прежде воспринимавший рождение своих незаконных детей как нечто само собой разумеющееся.
  Уже под вечер рыбаки привели одинокого мальчика, причалившего к берегу в лодке. Мальчик едва держался на ногах от усталости, но, представ перед конунгом, гордо выпрямился и произнес печально и торжественно, как полагалось среди викингов, особенно принадлежащих к знатному роду, сообщать о важных событиях:
  - Я - Рольф, сын Ивара, ярла острова Ульвинген. Прошлой ночью на нас напали наши вероломные родичи, люди Хильдебранда - да пошлет его Хель в дом, сплетенный из змей! - мальчик прервался, чтобы глотнуть пересохшим ртом протянутую ему воду. - Они сожгли наш дом, и мой отец бросился к ним, а мне велел рассказать тебе об этом злодеянии.
  Известие всколыхнуло весь Сванехольм. Расспросив как следует Рольфа, Харальд убедился, что тот говорит правду. Не откладывая надолго, объявил сбор викингов. Поход будет не дальний - остров Ульвинген лежал всего в полудне плавания от Сванехольма, хотя правившая им семья традиционно сохраняла нейтралитет между родом Асгейра и давними честолюбивыми притязаниями ярлов Южной Окраины. К тому же, бабушки ярлов Ивара и Хильдебранда были родными сестрами - возможно, в какой-то другой стране такое дальнее родство не имело бы значения, но только не в Земле Фьордов. Да и остров Ульвинген был мал и небогат, так что пользы в его захвате, казалось, было немного.
  - Зато оттуда удобно ударить на Сванехольм, когда мы не ждем, - произнес Харальд в ответ на замечание одного из своих викингов. Но все же, усомнившись, еще раз спросил у мальчика: - Точно ли ты слышал о Золотом Драконе, сын Ивара? Понимаю, тебе сейчас трудно об этом вспоминать...
  Подросток поднял голову и взглянул на конунга Земли Фьордов холодными голубыми глазами, суровыми, как у опытного, много пережившего викинга. Казалось, он не только повзрослел, но и постарел за прошедшие сутки; у тонких сухих губ пролегла жесткая складка, а белокурые волосы выглядели теперь седыми.
  - Еще бы! Я сам видел на самом большом их драккаре голову дракона, обшитую золотом, как вижу тебя, мой конунг. И я отомщу им! Возьми меня с собой, во имя богов!
  Подошедший в это время Вульфрик в сопровождении Торвальда с его молочным братом одобрительно кивнул, положив руку на плечо Рольфу:
  - Ты успел все разглядеть, да еще ночью? Замечать все вокруг себя - редкий дар, юноша. От наших мальчишек его не добьешься и из-под палки, - он усмехнулся, взглянув на своих учеников. - Возьми его с собой, мой конунг. Да и этих молодцов тоже, пусть взглянут, что такое война. Доспехи им по росту как-нибудь найдем.
  Таким образом мальчики попали в свой первый поход. Грести тяжелыми веслами драккара им еще было не под силу, и они стояли у борта, высматривая скалистые очертания острова Ульвинген. Рольф, очень бледный, не разжимал губ на протяжении всего пути, и Торвальд с Фридмундом сочувственно молчали.
  Мысленно представляя себе битву, Торвальд надеялся не осрамиться. Животных на охоте он уже убивал, гибель человека видел, сам сражался и ранил врага. Ну ладно, не он убил его, значит, это не в счет. Но все же он мог надеяться, что справится неплохо.
  А оказалось все совсем не так, как он себе представлял. Когда три сванехольмских драккара причалили к берегу, и викинги начали один за другим спрыгивать на землю, их порыв увлек и мальчиков, так что Торвальду показалось, будто он всегда знал, как следует действовать. Оказавшись по пояс в воде, он бросился вперед, увидел, как навстречу выстроившемуся железным треугольником хирду конунга бросились другие викинги, наскоро пытаясь построиться и надеть доспехи под прикрытием друг друга. Его внимание привлек высокий человек в шлеме с золотым драконом.
  - Агмунд, старший сын Хильдебранда, самый наглый и жестокий из всей своры, - указал на него Вульфрик, еще прежде строго приказавший мальчикам держаться возле него.
  Рольф рядом с ним сделался еще бледнее, и Фридмунд вовремя перехватил его за руку, не то он бы немедленно бросился вперед. Но человек в золотом шлеме, разглядев уже, чье войско перед ним, казалось, не стремился к драке, он орудовал тяжелым мечом лишь затем, чтобы проложить себе дорогу к берегу, к своим кораблям. Это ему удавалось, хоть и не без труда. Но большинство его воинов уже увязли в сражении, и теперь ручьем текла кровь. Она была всюду. Мальчики следовали за начальником телохранителей, а тот, как подобало, прикрывал спину конунгу, рубя всех, кто пытался зайти со стороны. Чья-то кровь брызнула в лицо Торвальду, и тот, непроизвольно слизнув ее, отметил, что она на вкус совсем как морская вода.
  А потом впереди вырос-таки враг, в шлеме, но без доспехов, в одной лишь кожаной куртке поверх рубашки. Он оскалился, видя трех мальчишек, занес секиру, и Торвальд сам не успел понять, в какое мгновение он успел выхватить из ножен меч, выкованный по его росту, и ударил в бок врагу, не успев подумать, что убивает человека - ему было совсем не до того. В следующий миг рядом с ним сразил своего противника и Рольф с отчаянным полувоплем-полурыданием - это было первое и последнее проявление чувств после того, как он увидел свой горящий дом.
  Довольно быстро все закончилось. Большинство захватчиков были убиты, нескольких человек взяли в плен. Не больше десяти человек смогли сбежать на одном из драккаров; среди них, к сожалению, оказался и вождь с драконом на шлеме. Но и без того доказательств разбоя людей Хильдебранда было теперь более чем достаточно, а два захваченных драккара, к тому же, были хорошей добычей.
  Конунг и его люди радовались успеху, пока не обнаружили то, что осталось на пепелище хозяев острова. Людей там и без того жило немного, а теперь отозвались не больше половины их. Главная усадьба была сожжена дотла, и трудно было отличить остатки обгоревших досок и других предметов от почерневших, обуглившихся останков людей. Но брошенный поверх пожарища труп мужчины обгорел куда меньше, и Рольф бросился к нему, узнав своего отца.
  Мрачным было возвращение домой. Воинственные покорители чужих земель редко встречали гибель и разорение в своей собственной, и все понимали, что война с Хильдебрандом им еще только предстоит, и что теперь ее уж точно не избежать. Харальд конунг дал клятву покарать разбойника и весь его род во что бы то ни стало. И порукой тому было присутствие рядом с ним белокурого Рольфа. Тот не мог больше оставаться в своем уничтоженном доме.
  Но, едва корабли причалили в Сванехольм-форде, первой их встретила Гро, раскрасневшаяся от радости. И, как оказалось, она спешила не только увидеть своих сыновей, вернувшихся из своего первого похода...
  - Мальчик родился, мой конунг! - произнесла она с придыханием. - Красивый и светлый, точно солнечный луч после ненастной погоды, настоящее солнышко Земли Фьордов! Королева здорова, она послала меня сообщить тебе.
  Харальд встрепенулся, на мгновение перестав дышать. Его суровое бородатое лицо в это мгновение сразу стало моложе и заметно красивее.
  - Сын?! - громко переспросил он, и, не находя других слов, душивших его, тесня грудь, ликующе вскинул к небу обе руки.
  Глава 7. "Свирепый Медведь"
  Прошло четыре года - весьма важных в жизни Земли Фьордов. После разорения острова Ульвинген, Харальд конунг добился суда над своим врагом Хильдебрандом. На тинге, где собрались все ярлы и бонды, Хильдебранда и его сыновей приговорили к пожизненному изгнанию из Земли Фьордов. Теперь они были объявлены вне закона, и любой, встретивший их, имел право убить. Имущество изгнанника, что он не успел заблаговременно увезти, было конфисковано.
  Таким образом, прошедшие годы оказались самыми спокойными с начала правления Харальда. Это сказывалось буквально во всем, но прежде всего - в том, как быстро росли дети, будто ячменные колосья под щедрым летним солнцем. Первенец Харальда и Ингрид, Хельги, подрастал с каждым днем, по крайней мере, так казалось обожавшим его родителям. Веселый и энергичный мальчик, похожий лицом и глазами, синими, как летнее небо, на мать, он, верно, был бы еще в детстве избалован всеобщим вниманием, если бы не принимал его как должное, не считая за собственную заслугу, и ничего не требовал от других. Даже Ингрид порой удивлялась, до чего разумным растет ее сын, как хорошо он понимает песни скальдов, а то и разговоры взрослых в Большом Зале.
  Подрастали, разумеется, и другие дети в усадьбе конунга, как и во всех других домах. Но, пожалуй, мало кто изменился настолько, как Торвальд, кого впору было уже считать не подростком, но юношей, обещавшим вырасти в великолепный образец викинга, равного которому трудно будет найти во всей Земле Фьордов. Ему еще не исполнилось четырнадцати лет, а он уже перерастал иных взрослых мужчин. Тяжелые тренировки с самого детства закалили его, сделав его мускулы упругими и сильными. Он никогда не терпел поражения, даже состязаясь со старшими воинами, и те говорили, что Торвальду уже под силу вращать большое весло драккара. Его лицо было еще юношески чистым, без признаков бороды, но в нем не оставалось ни намека на детскую округлость, смягченность черт. Тяжелый подбородок и крепкие скулы его казались высеченными из камня, пристальный взгляд близко посаженных янтарных глаз из-под густых темно-рыжих бровей тоже был впору взрослому мужчине. На правой щеке белели три продольных полоски - следы когтей убитой им в детстве рыси.
  Друзья Торвальда, которых он собрал вместе еще совсем ребенком, тоже росли и взрослели вместе с ним, но все-таки не настолько быстро. В этом возрасте они еще более-менее выглядели мальчишками, хоть и достаточно развитыми для своих лет. Сознавая превосходство Торвальда, они не стыдились уступать ему, ведь так было всегда, кроме того, Торвальд - сын конунга, ему полагалось превосходить остальных.
  Так обстояли дела, когда, по истечении четырех лет, до Земли Фьордов вновь дошли тревожные вести. Купцы, посланные Харальдом в теплые страны, рассказали, что жители Белого Острова, именующие себя британцами, строят много кораблей, собираясь идти на Землю Фьордов, "чтобы отомстить викингам за их набеги, задушить зверя в его логове", как говорили они. Хуже того - готовить поход помогал британскому королю, своему тестю, изгнанник Хильдебранд, которому, по заверениям разведчиков, и принадлежала эта идея.
  Услышав такую новость, Харальд тяжело упал в кресло, точно ему подрубили ноги. Он-то думал, что избавился, наконец, от давних соперников рода Асгейра! А теперь вот недобитый враг вновь поднимал голову, собираясь ужалить. Не следовало медлить.
  - Сами по себе британцы, да и любые южане мало чем опасны для нас, - произнес конунг, открывая тинг, на котором принесший черные вести купец пересказал их уже прилюдно. - Им никогда не победить нас, да еще на нашей же земле. Но Хильдебранд - иное дело. Он-то умеет воевать не хуже нас, и за прошедшие годы, верно, обучил британцев, построил им корабли под стать нашим драккарам. Я думаю - не стоит ждать их в гости. Выйдем сами им навстречу, заставим их отведать то, что готовили для нас!
  Решение конунга поддержали большинством голосов, и вот начал снаряжаться флот Земли Фьордов, какого не видели еще северные моря. В походе приняли участие не только двадцать сванехольмских драккаров, но и все родичи и союзники Харальда, приглашенные ради мести и богатой добычи. Сотни длинных сосновых весел резали волны, оставляя за собой широкий пенный след, десятки ярких парусов реяли над морем, как огромные цветы, причудливые резные фигуры грозно поднимались, бросая вызов как опасностям открытого моря, так и врагу, что скоро увидит их.
  На одном из сванехольмских драккаров впервые пошел гребцом юный Торвальд, племянник конунга.
  - Пойдешь на "Свирепом Медведе", там кормчим Гатто, он станет спрашивать с тебя как со взрослого, учти, - объявил Харальд.
  Но это не обескуражило Торвальда: в себе он был уверен, и знал, что, по давнему обычаю викингов, родственники должны плыть на разных кораблях, чтобы больше было шансов хоть кому-то спастись в случае несчастья. Жаль было лишь, что Вульфрик будет далеко; тот, конечно, не мог оставить конунга. Но больше всего юношу огорчило, что его друзья, оказывается, останутся дома...
  - Но я обещал, что они всегда будут следовать за мной! - возмущенно заявил он конунгу вечером, наедине. - Если я иду в поход без них, выходит, я их обманул?
  - Ты обещал, а я распорядился иначе, - сурово ответил Харальд, понижая голос. - Пока еще я здесь конунг. Твои друзья еще слишком молоды, чтобы сражаться со взрослыми мужчинами. Что я скажу их родителям, если мальчишек убьют?
  - Не убьют! - голос Торвальда, только что вполне мужской, теперь напряженно сорвался. - Они всему учились вместе со мной, спроси у Вульфрика, он их знает хорошо. Фридмунд и Рольф уже были в бою, вспомни. Олаф плавает как рыба, Бьорн иногда побеждает в борьбе даже меня. Вестгар ловок, как рысь, его никто не может схватить. Не говори, что мы ничего не умеем!
  - Хватит восхвалять мне своих друзей! - рассерженно прервал его Харальд. - Все равно они еще мальчишки. Года через три-четыре - пожалуйста, никто не удержит их дома. Но сейчас им придется подождать. Будь доволен, что я беру в поход тебя одного - или оставайся со своими друзьями, если пожелаешь!
  Но разве мог Торвальд остаться дома? Он думал об этом, и только Фридмунд и матушка Гро были свидетелями его мучительных сомнений, прорвавшихся впервые с младенческих времен слез. Он мечтал о подвигах и славе, но разве мог когда-нибудь себе представить, что для этого придется оставить друзей, фактически предать их? К счастью, мать и брат поняли его, и все же он оставил их не с легким сердцем, хоть и смог на прощание улыбнуться. Но Харальд конунг и не подозревал, какому жестокому выбору подверг своего племянника.
  Ему и самому было о чем подумать, и его сердце сжимала тревога об оставшейся дома семье. Ингрид перед прощанием была тверда и спокойна, как всегда: она сказала, что молилась Фригг, и та сообщила, что бояться нечего, ее муж вернется цел и невредим. Харальд не знал, правда это или она хочет успокоить его. Поцеловав жену на прощание, он сказал:
  - Я в тебя верю. Если я не вернусь, ты одна сумеешь удержать Землю Фьордов, пока не вырастет Хельги.
  Она усмехнулась, не опровергая прямо его слов, но и не доверяя им.
  - А что еще останется мне? Зимой родится второй наш ребенок. Ради него и ради Хельги мы не можем потерпеть поражение!
  На причале она стояла во главе провожающих, статная и гордая, прижав к себе маленького Хельги, чтобы не забежал в море. Еще долго ее высокая фигура в белом виднелась на берегу, пока ее не скрыл поднявшийся туман.
  И вот впереди медленно поднимался из серой дымки моря, сливавшегося с небом, меловые скалы Британии, столь непохожие на родные гранитные утесы Земли Фьордов. Торвальд с волнением вглядывался в открывающиеся перед ним новые дали. Конечно, это не тот далекий край, за которым лежит Золотая Змея, и не загадочные земли на юге, но все же интересно для человека, который только мечтал о путешествиях, а сам нигде раньше не бывал. В первые же дни на "Свирепом Медведе" Торвальд почувствовал, насколько тяжел "благородный" труд викинга. Весло драккара, длиной больше человеческого роста, было тяжелым, очень тяжелым, а вращать им приходилось постоянно, и непременно в такт с другими, не выбиваясь из общего ритма. Но юноша помнил свои тренировки с друзьями, и теперь опыт из детства очень пригодился ему. Конечно, драккар не шел ни в какое сравнение с лодкой. Но и он уже не был мальчишкой той поры. Упорный труд сделал крепче его руки и плечи, а морской воздух он с удовольствием вдыхал полной грудью. И свое первое плавание Торвальд выдержал наравне со взрослыми викингами.
  Когда драккары викингов вошли в морской залив, за которым виднелись пологие, заросшие вереском холмы, их уже ждали. Живой цепью выстроились во всю ширь залива корабли, готовые встретить гостей, и ни на одном из них не показывали белый щит - знак мира.
  - Вот прохвосты! Успели приготовиться, тролль их забери! - выругался Гатто, кормчий "Свирепого Медведя".
  Он повернул рулевое весло, разворачивая драккар, чтобы тот двигался бок о бок с "Морским Жеребцом", личным кораблем конунга, настолько близко, чтобы между ними не мог вклиниться противник, но на должном расстоянии, чтобы при следующем развороте не столкнуться между собой. Торвальд с силой налег на весло, как и прочие гребцы. При виде стоявших напротив вражеских кораблей он оживился, кровь быстрее побежала по жилам, покалывая тысячей острых иголок. Он, как и все викинги, успел надеть доспехи; его щит был закреплен на борту, чтобы удобно было взять, а боевой топор лежал у ног юноши. "Великий Тор, Метатель Молота, Сокрушитель Йотунов, пошли мне на этот раз славную битву! Позволь мне сокрушить проклятого предателя..."
  Грозно зарокотали барабаны, их звук далеко отдавался в открытом море, так что казалось - сами волны поют, неся корабли вперед, навстречу врагу. Теперь Торвальд заметил, что и у других викингов поблизости от него шевелятся губы: кто-то беззвучно молился богам, кто-то ругался, не умея иначе выразить чувства, кто-то повторял имена оставшихся дома родных. На "Морском Жеребце" стоял у руля сам Харальд конунг в богатых доспехах; до Торвальда донесся его громовой голос:
  - Вперед, викинги! Только смелым Асы пошлют победу! Вороны Одина каркают в небе, и валькирии смотрят на вас!
  Слева и справа от "Свирепого Медведя" выравнивали строй и остальные драккары. Сколько мог охватить глаз, викинги вооружались, ожидая, когда корабли сблизятся вплотную. Уже близки были британцы, под красными с золотом парусами; их корабли, более выпуклые, округлые по сравнению с драккарами викингов, покачивались на волнах, но не двигались вперед, выжидая.
  И вдруг, как только они сблизились настолько, чтобы можно было уже разглядеть лица друг друга, с британских кораблей на викингов обрушился град стрел. Воздух наполнился их свистом, и небо потемнело, как при настоящем ливне. Основной удар сразу с трех кораблей обрушился, конечно, на "Морской Жеребец". Очевидно, враги знали, куда бить наверняка. Теперь драккар замер, балансируя на волнах, а викинги собрались на носу, прикрывая конунга щитами. Они пытались отстреливаться, но их было меньше, а подпускать их для ближнего боя хитрые британцы не собирались. Они, как видно, выставили лучших лучников со всего острова, и их стрелы с близкого расстояния пробивали даже железную броню. Воины вокруг Харальда падали один за другим. Стрела вонзилась в глаз веселому красавцу Регину, и тот рухнул замертво. Выл, как раненый волк, Бранд, катаясь по палубе. Вот и Вульфрик, с двумя стрелами в груди и в плече, сперва еще держался, но, постепенно ослабев, сполз вниз...
  Конунг огляделся по сторонам, как затравленный зверь. Помощи ждать было неоткуда; другие его корабли тоже прицельно обстреливались. А между тем, двое врагов уже двинулись вперед, как видно, собираясь зайти ему в тыл. Впереди же дерзко ухмылялось чудовище - золотой дракон, исконный соперник рода Асгейра...
  - Проклятье вам, трусы, боящиеся честной драки! Проклятье тем, кто выучил вас так воевать! - взревел конунг Земли Фьордов, метнул копье в сверкающего золотом человека на британском корабле. Но промахнулся от злости; копье вонзилось в шею золотого дракона и осталось торчать, дрожа.
  И вдруг еще один, юношеский, голос вторил конунгу:
  - Проклятье!
  Торвальд, как и все, ждал приказа: пытаться ли прорваться вперед под ливнем из стрел или отступать... Но приказа не было, а вскоре и выполнять его стало некому: очередная стрела ударила в лицо кормчему Гатто; тот покачнулся и сорвался в море. Это было в тот самый миг, когда Харальд конунг послал проклятье врагам.
  Но, едва Торвальд услышал его, любовь к жизни закипела в его сердце, голова же сделалась холодной и ясной. Он сразу увидел, что следует делать, и чуть не расхохотался, настолько дерзок до безумия был его замысел, да еще от четырнадцатилетнего подростка! Но он уже не ощущал себя таковым, сейчас он, будто пронизанный молнией, сделался куда сильнее всех богатырей, о которых пели скальды, и знал, что ему под силу самый большой подвиг.
  Не замечая больше свистящих вокруг стрел, он встал к рулевому веслу, залитому кровью Гатто, повернул его и властно крикнул викингам на "Свирепом Медведе":
  - Все по местам! Вперед, во имя Тора, Метателя Молота!
  Все произошло настолько внезапно, что, кажется, только безграничное изумление помешало викингам осознать, что ими командует мальчишка. Да и как могли принадлежать подростку этот повелительный голос, эта высокая фигура, с точной уверенностью бросившая драккар прямо навстречу вражеской линии, под градом стрел?
  Сквозь налетевший шквал перед самым носом "Морского Жеребца" пронесся другой драккар, и Харальд конунг, не веря своим глазам, увидел взмывающую над волнами оскаленную медвежью голову с клыками из кости моржа, а затем - выбившуюся из-под шлема гриву непокорных рыжих волос. Видение промчалось так быстро, что он не успел произнести ни слова; а в следующий миг "Свирепый Медведь" уже проскочил линию выстрела и вплотную налетел на драконоголовый корабль. И только тут конунг опомнился.
  - Вперед, викинги! - заорал он, сам направляя свой корабль на оторопевшего врага. Один за другим бросались в атаку и остальные драккары, подобно стае волков, которые после того, как вожак вцепится в горло добыче, кидаются всем скопом и разрывают ее на части. Прочие корабли британцев уже разворачивались на помощь своим, но, не такие быстрые, как драккары викингов, сами оказывались вынуждены защищаться. По всему заливу закипели чудовищные поединки, будто морские обитатели устроили здесь сражение. Сходились борт о борт корабли, и викинги прыгали с них, сея смерть и разрушение. Британцы дрались храбро и ожесточенно, сознавая у себя за спиной родные берега и белые стены крепости на холме, где теперь с тревогой ждали исхода сражения.
  Но первым на борт "Золотого Дракона" перемахнул все-таки Торвальд, весь во власти посланного богами воодушевления. Его сейчас было не остановить. Он ударил секирой в окованный железом лоб воина, собиравшегося сбросить его за борт, и скорее по наитию, чем осознанно, прикрылся щитом, по которому скользнул удар меча, иначе разрубивший бы ему плечо. Вот это - настоящий бой, требующий напряжения всех сил тела и души! В таком состоянии не остается и тени мысли о другой жизни, нет месте постыдному страху, никакой подлый внутренний голосок не нашептывает об осторожности. И перейти грань между жизнью и смертью тут можно легко, не заметив, что погибаешь.
  Но он был жив, хоть и видел, что вокруг падают мертвыми и викинги, и британцы. Торвальд заметил краем глаза, как с "Улыбки Норны" перепрыгнул его родственник Эйвинд, и тут же упал под мечами двух врагов. Вскрикнув, юноша бросился было туда, но тут увидел перед собой памятный с острова Ульвинген золотой шлем с драконом. Опять Агмунд, сын Хильдебранда! Ну, уж теперь-то он от него не уйдет...
  Торвальд бросился бежать по влажной от крови палубе, то и дело натыкаясь на мертвых и умирающих, по пути отбивал удары и закрывался щитом, не глядя, ища перед собой золотой шлем.
  Наконец, поравнялся с ним, и впервые увидел лицо ненавистного сына Хильдебранда, того, кто уничтожил семью Рольфа. Высокий, хорошо сложенный молодой мужчина, лет на семь старше него самого, с уже густой, хоть недлинной светлой бородой. Увидев нового противника, Агмунд презрительно рассмеялся.
  - Мальчишка! Что, в Сванехольме не осталось воинов получше?
  Смех не успел отзвучать на его губах - Торвальд что было сил обрушил топор ему на голову.
  - Надеюсь, Рольф меня простит: у него было больше прав, - произнес он, с трудом вытаскивая застрявшее в черепе врага лезвие топора.
  Но, не успел он вытереть его, как послышался голос конунга:
  - Британцы разбиты! Хильдебранд бежит, поджав хвост!
  Действительно, пять кораблей, судя по форме - выстроенных в Земле Фьордов, хоть и с вражескими парусами, одержали-таки верх над противником, и теперь спешили к выходу в открытое море. Самозваный конунг не задерживался, как только узнал о гибели своего старшего сына. За ним немедленно пустилась погоня, но на веслах у Хильдебранда сидели тоже викинги, и они стремились во что бы то ни стало спастись. Половина уцелевшего флота Земли Фьордов преследовали их, как свора собак гонит оленя.
  Но Харальд конунг задержался в Белом Замке, обитатели которого, испуганные разгромом на море, не решились продолжать сопротивление. Теперь верховный король Британии и все его домочадцы сидели под стражей в собственной башне и ждали, какой выкуп потребуют с них викинги.
  А внизу, в огромном зале, сложенном из каменных плит, с прорезями в стенах, сквозь которые проникал солнечный свет, пировали победители. Пусть победа снова оказалась неполной, пусть далась им дорогой ценой - они имели право гордиться собой.
  - Кто погиб, сейчас уже пируют в Вальхалле получше нашего, а раненые разделяют с нами сладость победы, даже если не смогли явиться сюда, - проговорил старый скальд, настраивая струны арфы.
  Харальд печально кивнул ему в ответ. В этой битве погибли почти все его друзья, и конунг Земли Фьордов чувствовал, что ни одна победа не будет иметь прежнего вкуса, если напротив него больше никогда не сядет Регин, оживлявший любое застолье остроумной шуткой, не огрызнется тому в ответ ворчливый, но преданный, как пес, Бранд, не перескажет последних подвигов по-своему, с солеными морскими словечками, Гатто.
  - Эйвинд погиб, - конунг еще больше нахмурился, вспоминая гибель своего родственника, тоже потомка Асгейра Смертельное Копье. - У Эйвинда остался сын, ровесник моего Хельги. Когда вернемся домой, возьму его на воспитание, пусть растут друзьями... И Вульфрик неизвестно, выживет ли.
  Вспомнив, как начальник телохранителей кричал и бранил лекарей, требуя не перевязывать его раны, позволить умереть достойной смертью, вопреки его прозвищу и родовому проклятью, конунг совсем помрачнел и, желая отвлечься, взглянул на своего племянника, в это время как раз вошедшего в зал.
  Торвальд по случаю праздника едва успел переодеться в найденный в замке наряд: штаны и рубашку из очень тонкой и легкой ткани, явно нездешней, цвета светлого янтаря, вышитые невиданными пышнохвостыми птицами. К ним юноша повесил на шею цепь с черными агатами, плащ и сапоги на нем были багряные.Недавнее упоение боем теперь прошло, и он был скорее смущен, чем обрадован общим вниманием, но понимал, что его не избежать.
  - А-а, вот и виновник нашей победы! - Харальд поднялся навстречу племяннику, отметив, что тот еще вырос за время, проведенное в море, уже сравнялся с ним ростом. Подошел и усадил по правую руку от себя, на золоченое сиденье, недавно бывшее троном верховного короля Британии. - Смотрите, викинги, вот кто повернул в нашу пользу исход сражения, вот кто спас мою жизнь, и еще многих из нас!.. Но должен сказать тебе, Торвальд: если бы напрасно поставил "Свирепый Медведь" под удар и не добился победы, я сам, если бы выжил, вышвырнул бы тебя за борт.
  - Я знаю, - в интонациях, во взгляде юноши не было ни страха ни удивления. - Ты был бы прав в этом случае. Но ведь я победил, так что и говорить не о чем.
  Конунг, не находя слов, только кивнул, делая вид, что не замечает ничего. А между тем викинги, едва заметив вошедшего в зал Торвальда, разразились приветственными криками, иные застучали рукоятями мечей о щиты - прежде так приветствовали только конунга.
  - Счастья и многих побед тебе, храбрый сын Арнульфа! - раздавались возгласы!
  - Он выиграл эту битву! Он убил Агмунда, сына проклятого Хильдебранда!
  - Это сын Арнульфа вырвался вперед на "Свирепом Медведе" под градом стрел!
  - Он теперь сам - Свирепый Медведь, законный хозяин морей, как зверь - хозяин лесов и гор!
  Так, на пиру в британском каменном замке, впервые прозвучало имя, под которым в последующем знали рыжеволосого сына Арнульфа - Стирбьерн.
  Глава 8. Новый мальчик
  По возвращении домой известие о подвиге сына Арнульфа широко распространилось, и его новое имя быстро вытеснило прежнее. И сам Стирбьерн, не привыкший к льстивым восхвалениям на пиру, это имя принял как должное. Его он заслужил и мог носить по праву. Сразу же по возвращении домой он принес в жертву Тору двух козлов, белых, длинношерстных и круторогих, настоящих потомков Таннгриостра и Таннгриснира, в благодарность за посланное Сокрушителем Йотунов вдохновение, что помогло ему одержать победу.
  Одно лишь беспокоило юношу - как примут его оставшиеся дома друзья, не отделила ли его от них навсегда война, на которую их не взяли? В первые дни действительно ощущался холодок отчуждения, хоть он явился перед ними как был, их прежним другом детства, без доспехов и яркого плаща. Все равно он теперь был викинг, повернувший исход битвы и спасший жизнь конунгу, они - мальчишки, которым пока еще позволено лишь смотреть со стороны на таких, как он, и мечтать отличиться в свою очередь. Понадобилось некоторое время и ночной поход в лес, чтобы юноши, ужиная у костра мясом подстреленного кабана, могли вновь осознать себя частью единого целого.
  - Подождите, парни: я чувствую, именно нам предстоит добить подлого пса Хильдебранда, - усмехаясь, сказал им Стирбьерн. - Он ведь снова удрал, так что, верно, нам еще придется скрестить с ним мечи. И уж мы постараемся, чтобы именно нам досталась победа!
  С радостным волнением, пожалуй, не уступавшим тому,что он испытал, впервые услышав из уст воинов свое новое имя, Стирбьерн увидел в отблесках пламени, рыжих, как его волосы, что лед в глазах его друзей постепенно тает, сменяясь знакомыми ему беспокойными огоньками. Теперь они готовы были сдвинуть горы, чтобы оказаться достойными их дружбы. Фридмунд первым положил руку на плечо молочному брату.
  - Не очень-то заносись, медведь ты рыжий: вождь без воинов сражение не выиграет!
  А между тем, в скором времени стало известно, что Хильдебранд с уцелевшими сыновьями вернулся в свои прежние владения, вопреки решению тинга. У изгнанника оставалось еще достаточно людей, так что вновь выбить его оттуда возможно было лишь силой. Харальд конунг стал готовиться к новому походу, но к тому времени настала зима, и пришлось отложить до весны окончательное наказание врага.
  Пока же приходилось оставаться дома, Харальд выполнил свое обещание - взять на воспитание сына своего погибшего родича Эйвинда. Владения того лежали в трех днях пути к западу от Сванехольма, и конунг поехал туда в санях, с десятком викингов. Кроме них, его сопровождали верхом Стирбьерн и Фридмунд, а также Ульв Черный, уже десятилетний подросток, такой же сумрачный и нелюдимый, как в детстве. Стирбьерн был одним из немногих, кто проявлял к Ульву какой-то интерес; он предложил мальчику поехать с ними, и тот согласился. Харальд поднял брови, заметив Ульва, но ничего не сказал.
  Дорога была долгой, и мороз, поначалу лишь слегка пощипывающий кожу, теперь уже сек ее, как кнут. Хорошо, что путники намазали в дорогу лица и руки гусиным жиром, иначе не миновать бы обморожения, несмотря на овечьи рукавицы и поднятый меховой воротник.
  Дыхание людей и лошадей клубилось облачками пара. Из-под копыт летела снежная пыль, иногда ветер поднимал поземку, и в воздухе, как стаи ос, носились колючие снежные вихри. То и дело вспархивали белые куропатки или выпрыгивали зайцы, таившиеся так ловко, что из в двух шагах было не отличить от снега. Фридмунд успел застрелить одного зайца, схватившись за лук прежде, чем тот ускакал.
  Дни, а особенно ночи были сухие и ясные, но очень холодные. Большая и круглая луна проливала свой мертвенно-бледный свет на землю, так что небо с колючими кристаллами звезд казалось темно-синим, а снег под ними - голубым. Красивое зрелище, но опасное; одинокий путник вряд ли смог бы проделать такой путь, выбился бы из сил и замерз, или был бы растерзан волками, вой которых часто слышался неподалеку. Но напасть на целый отряд серым хищникам было не под силу, и они уступали дорогу.
  Горный Приют, усадьба покойного Эйвинда, терялся в могучих сугробах, так что конунг со спутниками не сразу заметили темнеющие крыши. В летнее время это было красивое место, утопавшее в цветах, которые любила выращивать жена Эйвинда. Теперь же во всем здесь ощущалась тревога и запустение, словно местные жители нарочно позволили зиме отгородить себя от окружающего мира, надеясь, что он о них забудет. И встретившая Харальда в Большом Зале женщина во вдовьем покрывале без украшений судорожно прижала к себе маленького мальчика в пестром наряде, худенького, бледного и рыжеволосого.
  - Зачем ты приехал сюда, конунг? Оставь нас в покое! - закричала она, глядя огромными расширенными глазами, светившимися на ее изможденном лице. - Сначала мой муж погиб за тебя, а теперь ты и сына хочешь забрать? Не отдам его!
  Разумеется, ребенок, почувствовав страх матери и придавленный ею, заплакал, точнее - пронзительно завизжал, точно его собирались убить. На этот вопль из дальних покоев выбежали еще три женщины - мать покойного Эйвинда и две его оставшихся незамужними сестры. Они прибавили свои голоса в и без того невыносимый шум, причем одна из женщин помоложе упала на колени возле плачущего мальчика, обвила его распущенными волосами и полами своего мехового плаща, заворковала, как над грудным младенцем:
  - Не плачь, наш маленький Йорм, наш рыженький огонечек! Не отдадим тебя ни волку, ни рыси, ни медведю, и никакому другому хищнику. Будешь расти на радость матери и нам, одиноким...
  - Довольно! - даже люди, приехавшие с Харальдом, вздрогнули от неожиданности, настолько резко прозвучал его голос. А он подошел к столпившимся женщинам и довольно грубо выхватил у них ребенка, внимательно оглядел его. - Я забираю его сегодня же. Мальчика должны воспитывать мужчины. А у вас из него вырастет муж женовидный!
  Действительно, на маленьком Йорме была надета длинная, до колен, шерстяная рубашка, вытканная причудливыми узорами, на ногах - лапландские сапожки из мягкой кожи, тоже вышитые красными и синими бусами, сверху накинута песцовая шубка. Длинные волосы мальчика, огненно-рыжие, светлее, чем у Стирбьерна, были заплетены в две косы, перевитые ремешками с медными бусами. Со стороны Йорма, сына Эйвинда, вполне можно было принять за девочку. В крепких руках Харальда он перестал плакать и спросил его любопытствуюшим и вместе с тем требовательным тоном:
  - А ты кто такой?
  - Я конунг Земли Фьордов, и ты теперь будешь жить у меня, - сурово произнес Харальд.
  - Это тот, кто погубил твоего отца, а теперь хочет отобрать и тебя! - воскликнула мать Йорма, пытаясь высвободиться из кольца рук одного из сванехольмских викингов, чтобы броситься к сыну.
  У Харальда уже голова шла кругом: он не привык к капризам женщин и детей, и сейчас ему особенно недоставало Ингрид, которая могла бы их успокоить мягко. Но, увы, королева скоро должна была родить, и ей нельзя было ехать. Значит, приходилось действовать самому, уже не выбирая методов...
  - А ну утихни! - даже опорные столбы дома, казалось, дрогнули от повелительного рыка конунга. Вдова вздрогнула и часто замигала, но он отвернулся от нее и заговорил со старшей из женщин, матерью Эйвинда, сочтя ее более разумной: - Так вот, тетушка Аста, ребенка я у вас забираю. Так будет лучше для него. Успокойтесь и примите это как должное. Да соберите для него вещи, только получше. То, что сейчас на нем надето, троллям на смех!
  Некоторое время слышались только всхлипы четырех женщин. Наконец, старуха тихо проговорила:
  - Может, еще хоть на год его оставишь дома? Йорм часто болеет, кто в Сванехольме будет ухаживать за ним? Пусть хоть немножко подрастет, окрепнет...
  Как бы в тон ей мальчик заныл, уворачиваясь от жестких рук конунга:
  - Я устал, у меня болит голова! Хочу под одеяло, чтобы мама спела колыбельную.
  Его мать снова рванулась, как медведица, но Харальд отстранил ее. От его взгляда не укрылось, что глаза у маленького Йорма, зеленые, как морская вода, глядели хитро и вовсе не сонно. В этом доме, в окружении заполошных баб, голова могла, конечно, заболеть не только у ребенка, но больше похоже было, что Йорм успешно выучился притворяться, добиваясь чего угодно от обожавших его матери, бабушки, теток. Вряд ли Эйвинд мог один взять над ними верх, а уж когда его не стало... Конунг подумал, что мальчик уже сейчас растет не простым. Но тем важнее было позаботиться о нем.
  - Здесь не о чем говорить! - резко бросил он женщинам. - Я, как конунг и как старший в роду, беру Йорма на воспитание. В Сванехольме он будет расти среди своих сверстников и лучших викингов Земли Фьордов. Ведь он тоже происходит из рода Асгейра Смертельное Копье, из которого недаром с давних пор выбирают конунгов. Вот, поглядите, какими растут юноши из нашего рода, - он показал за стоявших за его спиной Стирбьерна и Ульва, за неимением здесь прямых наследников.
  Юноши насмешливо переглянулись. Им вовсе не понравился новый родственник; они, еще не забывшие собственное детство, не могли считать жеманного плаксивого неженку достойным потомком конунгов.
  - Не повезет тому вождю, что возьмет его на свой драккар, - задумчиво проговорил Фридмунд, сын хюльдры.
  Вокруг суетились женщины, собирая детские вещи и игрушки, пока их не набралось три объемистых сундука.
  - Еще деревянную лошадку! - требовал Йорм, и рабы катили на колесах лошадь в четверть настоящей, обтянутую буланой шкурой, с седлом и поводьями.
  - Ему скоро будет пора учиться ездить на настоящей лошади, - заметил Стирбьерн, но Харальд нахмурил брови: мол, не стоит снова затевать спор с полоумными бабами.
  Те, впрочем, притихли и лишь деловито распоряжались, пока для гостей готовили угощение и постели. Только после обеда, когда конунг велел переодеть ребенка в дорогу, хозяйка "Горного Приюта" испуганно вздрогнула, прижала руки к сердцу.
  - Во имя Фригг, матери несчастного Бальдра, оставь мне сыночка! Мой Йорм слаб, мы до трех лет не знали, выживет ли он. У вас он точно не выдержит, погибнет! Поищи себе викингов в другом месте...
  - Замолчи! - снова перебил ее конунг. - Если я не заберу мальчика, это сделает Хильдебранд, мстя роду Асгейра. Он же убил твоего мужа, а не я, так что не болтай чушь!
  Женщина сникла и покорно увела сына, чтобы переодеть его. В своих покоях она украдкой перемолвилась со свекровью и золовками, но этого гости из Сванехольма не видели. Тем не менее, их насторожило, когда старая хозяйка проговорила голосом, сладким как мед:
  - Останься у нас на ночь, мой конунг. Время уже позднее, ехать вам далеко, так переночуйте здесь. Постели уже готовы: теплые, мягкие, возле очага. Не отказывайся от гостеприимства, какое могут предложить одинокие женщины.
  Но Харальд, хоть он в детстве на протяжении трех зим воспитывался в Горном Приюте, уловил лицемерные нотки в голосе "тетушки Асты". А уж когда к ее уговорам присоединились и молодые женщины, он окончательно уверился, что доверять им нельзя. Чтобы не отдавать ребенка, они, пожалуй, натворят таких дел, от которых сами, как придут в себя, схватятся за голову...
  - Нет уж, извините, - конунг покачал головой. - С удовольствием задержался бы у вс в гостях, да некогда. Нельзя в такое время надолго покидать Сванехольм... Да пошлют Асы счастье вашему дому!
  Он посадил в сани Йорма, укутанного так, что выглядывали только глаза да острый нос. При этом мальчик протестующе заверещал, непривычный к такому обращению, чем вновь заслужил саркастические усмешки у сванехольмских викингов. Его мать бросилась к саням, прикрыла сына сверху еще медвежьей шкурой. Но сани сдвинулись с места, сытые холеные кони легко потянули их, и всадники вновь пустились следом.
  Мать Йорма пошатнулась и тяжело осела в глубокую снежную колею, утоптанную колесами и копытами. С ненавистью уставилась вслед:
  - Однажды и ты, конунг Земли Фьордов, лишишься своих детей! Владыка Раздоров, услышь слово матери, метни перевернутые руны над его головой... А если ты этого не сделаешь, пусть древние йотуны-хримтурсы, противники богов, внемлют моей мольбе!
  Но Харальд не слышал ее проклятья и не узнал о нем ни тогда, ни впоследствии. Он был уже далеко, приказав вознице гнать коней, торопился, чтобы, чего доброго, и вправду не заморозить изнеженного ребенка. На первом же привале он распорядился бросить в костер все вещи и игрушки Йорма, кроме самых необходимых и пристойных. Когда дерево, кожа, мех и ткань, наконец, занялись, и повалил густой едкий дым, Йорм весь сморщился и заплакал, скорее заревел, громко, зло и беспомощно.
  - А-а! Не трогайте, это моя вышитая рубашка! И это! Мое, не ваше! И лисья шапка с кисточкой! Мне ее мама сшила, потому что я ее солнышко! Хочу к маме, и к бабушке, и к тетям, а вы все противные, противные!
  Тогда Харальд поднял Йорма, едва не перевернув вверх ногами, и проговорил негромко, но раздельно и четко:
  - Закрой рот и веди себя прилично, не то я тебя высеку! Вижу, надо было забрать тебя от матери сразу после рождения, может, тогда еще удалось бы вырастить из тебя мужчину, - он разжал руки, и мальчик упал на застеленное соломенным тюфяком дно повозки, подскочив, как мячик.
  Видимо, полученный урок подействовал на Йорма, потому что до самого Сванехольма он больше ни разу не плакал, и уж тем более не ревел, хотя, вообще-то, оказался навязчивым и крайне болтливым созданием. Целыми днями, когда кто-нибудь из старших садился в сани, чтобы присмотреть за ним, мальчик то выглядывал из-за высоких бортов саней, то изводил всех вопросами или толкал возницу в спину, подкрадываясь сзади. За время пути он придумал каждому викингу по прозвищу, иногда весьма меткому, но чаще нелепому. Так, Стирбьерна он обозвал Рыжим Глупым Медведем, не обращая при этом внимания на собственный цвет волос, а Фридмунда - его невестой, приметив их дружбу. От Ульва, отказавшегося разговаривать с ним, Йорм требовал показать язык, сомневаясь, есть ли он. Взрослые викинги, которым доставалось не меньше, хмурились: неровен час, сболтнет такое в Сванехольме, и народ узнает. Прославишься, чего доброго, совсем не в песнях скальдов...
  Так в усадьбе конунга появился новый воспитанник. Каким бы ни был Йорм, он прежде всего оставался потомком Асгейра Смертельное Копье, и о нем следовало заботиться. Правда, на новом месте мальчик быстро уяснил, что с ним никто не собирается нянчиться, как прежде. Королева Ингрид той же зимой родила второго сына, Сигурда, и, даже оправившись от родов, уделяла приемышу не больше внимания, чем остальным детям в усадьбе, так как не одобряла баловства. Ее примеру следовали и другие женщины в усадьбе. Когда приемыш, как и другие дети, хотел есть, пить, когда ему требовалась новая одежда взамен той, из которой он вырос, ему давали все, что было нужно. Но никто здесь не дрожал над ним, как дома, не уделяли ему все свое время. Даже матушка Гро смотрела на Йорма отчужденно, не так, как на других детей. И прикидываться больным было бесполезно, все его уловки здесь видели насквозь.
  И, наконец, в Сванехольме было полно других детей, тогда как в Горном Приюте Йорм был один, и потому единовластно владел всеобщим вниманием. Здесь его для начала встретил сын конунга - Хельги, и с ним еще чуть ли не десяток его братьев по отцу. Хельги, правда, при первой же встрече улыбнулся новенькому и пригласил его играть. Его Йорм ничем не мог задеть, хоть и нарочно старался взбесить - дразнил, дергал за волосы, прятал его одежду во время купания. Когда его выходки становились совсем уж невыносимы, Хельги пожимал плечами и уходил прочь. Как лебедь, с белоснежных перьев которого соскальзывает любая грязь. Иногда ему же приходилось защищать Йорма от своих сводных братьев, которых злые шутки рыжего приемыша злили всерьез.
  Но даже получаемая порой трепка не могла ничему научить Йорма. Он просто из кожи лез, чтобы привлечь к себе внимание окружающих, чем больше, тем лучше. Когда удавалось над кем-нибудь подшутить, он хохотал, а, если его собирались проучить - убегал, как лань, вопреки всем заверениям о его слабом здоровье. Он быстро рос, хоть и оставался таким же худощавым и тонкокостным, будто вытянутым. И все, кто видел его, порой удивлялись: в кого растет таким этот мальчик, непохожий ни на кого в Земли Фьордов?
  А между тем, долгая северная зима, наконец, прошла, и викинги принялись готовиться к новому походу против Хильдебранда. В некотором роде, зимняя передышка оказалась кстати, дав время выздороветь раненым в сражении с британцами; теперь они могли снова взяться за весло драккара. Оправился от ран и Вульфрик Дурная Смерть, лишь стал еще более замкнутым и мрачным.
  - Так я и знал, что мне не дадут умереть от ран: это была бы все-таки почетная смерть, от вражеских рук, а проклятья так легко не снимаются, - горько усмехнулся он, впервые став в тренировочный бой со своим лучшим учеником - Стирбьерном.
  И вот, когда стихли бушевавшие всю зиму шторма, и добрый бог кораблей, Вана-Ньорд, вернулся из Йотунхейма со своей женой Скади, освободив морские дороги, с юга Земли Фьордов пришла новая страшная весть. Оказалось, что Хильдебранд, мстя за погибшего сына, разорил зимой владения родителей покойной королевы Тюры, деда и бабки Стирбьерна. Захватив живыми чету стариков, он пустил их в море на дырявом корабле, издеваясь над торжественным обрядом погребения.
  И вновь собрался флот Земли Фьордов, окрасив паруса драккаров в синий цвет мести. "Свирепым Медведем" теперь правил Стирбьерн; никто не мог сказать, что он недостоин этой чести, и сам он стремился отомстить. Хотя он плохо знал родителей своей матери, так как они редко приезжали в Сванехольм, все же месть была прежде всего его долгом, как единственного потомка, и он готов был даже в одиночку, если бы это понадобилось, пуститься на поиски врага. Но, к счастью, на сей раз Харальд конунг позволил племяннику взять в поход своих друзей, так долго добивавшихся этой чести. Таким образом, команда "Свирепого Медведя" была моложе всех в Земле Фьордов, но все признавали, что отваги им не занимать.
  Глава 9. В плену
  Лишь самое начало битвы еще вспоминалось Стирбьерну ясно. Он повернул "Свирепый Медведь" навстречу врагу, едва не врезаясь с размаху в его борт, и первым перескочил на палубу. Успел еще услышать чей-то крик, резкий и пронзительный, как у морской чайки, но что именно кричали, не разобрал: в ушах уже зашумела кровь, громче грохота волн, и он забыл обо всем, кроме мести. Топор сделался продолжением руки, как когти дикого зверя, и он рубил без передышки, не успевая заглянуть в пустые белые лица перед собой. Юноша не оглядывался взглянуть, следуют ли за ним друзья. Они, видимо, следовали - ведь кто-то отбивал удары, сыпавшиеся сзади, не давая окружить его. Впереди, сбоку - кругом были люди Хильдебранда, и Стирбьерн едва успевал отражать их. Чей-то скользящий удар сбил с него шлем, и растрепанная рыжая грива волос разметалась по плечам, чего он в исступлении совсем не заметил.
  - Вот вам, подлые псы, убийцы беззащитных, прихвостни изменника! - рычал юноша, укладывая одного врага за другим. - Не видать вам Вальхаллы, хоть вы и погибаете в сражении!
  Но вот чей-то меч вспорол на нем кольчугу и с силой полоснул по груди. Стирбьерн пошатнулся, когда внезапная боль обожгла его. В следующий миг выпрямился, занося топор, поискал взглядом ранившего его... Но тут что-то тяжелое оглушило его, в глазах потемнело, и он упал на залитую кровью и морской водой палубу чужого драккара.
  Стирбьерн уже не видел, как его друзья с отчаянными воплями бросились к нему, но воины Хильдебранда столпились вокруг плотным кольцом и оттеснили их обратно, на "Свирепый Медведь". Силы были неравны - вчерашние мальчишки, впервые вышедшие в поход, и опытные викинги с густыми бородами. Вырвавшемуся вперед дальше других крепышу Бьорну разрубили голову, Олафа сбросили в море - он вынырнул далеко от места сражения и ухватился за свисающую с борта "Свирепого Медведя" веревку. Остальные, скрипя зубами и глотая слезы бессильной ярости, вынуждены были отступить. Победители, не теряя времени, отцепили крючья, соединяющие два корабля, и, не дожидаясь, когда в схватку ввяжутся остальные, помчались прочь, увозя с собой раненого Стирбьерна.
  Очнулся он от острой боли, пронзившей грудь и медленно перетекающей в плечи и руки, так что не мог сдержать стон. Попытавшись пошевелиться, молодой викинг понял, что его руки стянуты за спиной так туго, что ремни из моржовой шкуры глубоко врезались в кожу. Ноги тоже были связаны, но они настолько онемели, что он не сразу их почувствовал. Сильно хотелось пить, но, облизнув пересохшие губы, юноша ощутил лишь соленый вкус засохшей крови, от которого стало еще хуже.
  Трудно было в первые мгновения поверить, что это не сон. Но постепенно он смог ясно вспомнить, что произошло, и осмотрелся по сторонам. Оказалось, что он лежит в середине огороженного двора или, может быть, загона для скота, обнесенного высоким частоколом из жердей. Рядом с ним находился колодец, плотно закрытый каменной крышкой. Стирбьерн попытался дотянуться до него, но со связанными руками нечего было и думать сдвинуть крышку. Он поднял глаза и взглянул на темнеющее над головой небо. Значит, уже вечер, а битва была утром. Какой это день, тот же или следующий? Если бы знать, хотя бы понял, куда его привезли. Хотя и так ясно, что вряд ли с добрыми намерениями. Но рана на груди была перевязана, хоть и грубо - он лежал обнаженным до пояса, и сразу заметил это, - значит, кому-то он нужен был живым, во всяком случае, пока.
  Стоило об этом подумать, как юношей овладело такое отчаяние, что он уже глядел на крышку колодца с иным желанием - размозжить об нее голову. Вообразил себя могучим воином, мечтал бросить вызов Золотой Змее! А в итоге сам оказался в плену и погубил тех, кто ему доверился... Стирбьерн не знал, что стало с его командой, но был уже готов к худшему, и в это время ненавидел самого себя.
  "Не меня разве Вульфрик учил держать себя в руках?! А я, дурак последний, забыл обо всем, бросился как бык, и других увлек с собой. Тролли похитили мой разум, не иначе... Битва пьянит сильнее вина и меда, она кружит голову и поднимает тебя, как на крыльях, так что кажется, будто может пролиться лишь кровь врага, но не твоя. Нужен разум острее и тверже меча, чтобы не поддаваться никаким морокам, даже самым прекрасным... Я-то радовался, что сам Тор Громовержец помогает мне в битве! Теперь он, верно, отвернулся от меня, оказавшегося недостойным, и не отзовется на молитвы. Да мне и не о чем его просить, разве о нашей победе, и о том, чтобы мои друзья остались живы. А свою судьбу я встретить сумею."
  Он рванулся, что было сил, но бесполезно - ремни еще крепче врезались в распухшие руки. Боль была такая, что Стирбьерн снова едва не потерял сознание и со стоном обессиленно уткнулся лбом в сырую землю. Тогда, услышав его, из небольшого дома, находившегося за его спиной и не замеченного юношей, вышли несколько человек. Подошли ближе, с любопытством глядя на него.
  - Он очнулся, мой ярл! - доложил кому-то один из них.
  - Очнулся? Вот это хорошо! Мне очень хотелось с ним побеседовать, прежде чем он узнает, какую встречу ему уготовили, ха-ха! - ответил другой голос, высокий, но, несомненно, мужской, и Стирбьерн вздрогнул, узнав тот самый голос, что послышался ему на вражеском драккаре.
  Прямо перед ним остановился бледный человек, высокий и тощий, с длинным узким лицом, на котором едва начинала расти слабо заметная светлая бородка. Увидев его, Стирбьерн презрительно отвел глаза.
  - Я - сын и племянник законных конунгов Земли Фьордов, - промолвил он с холодной важностью, сделавшей бы честь и людям гораздо старше него. - Я еще соглашусь говорить с тем, кто решился хотя бы присвоить себе звание конунга, но никак не с его псами. Позови сюда Хильдебранда или убирайся сам, со своей сворой!
  Длиннолицый затрясся от ярости и метко пнул пленника под ребра, наслаждаясь новым вырвавшимся у того стоном.
  - С чего ты взял, отродье йотунов, что Хильдебранд конунг захочет с тобой говорить?! Я оповестил его, захватив тебя в плен, и он отдал тебя в мое полное распоряжение. Кому ты нужен в Сванехольме, кто захочет тебя спасти или заплатить выкуп, когда у твоего дяди полно сыновей? Выходит как раз так, как я говорил тебе: ты - никто! Взгляни-ка на меня получше!
  Сперва его визгливый голос и длинная фигура казались Стирбьерну совершенно незнакомыми, и лишь при этих словах он смутно припомнил говорившего. Сын Хокона Щуки, которого он проучил в детстве! Длинный нос Щуренка в самом деле выглядел изогнутым, словно когда-то неправильно сросся...
  Стирбьерн хотел презрительно усмехнуться, но пересохшее от жажды горло будто кололи иголки, а потрескавшиеся губы изогнулись судорожно:
  - Поблагодари от меня Хильдебранда за то, что он начал войну! Он собрал к себе всю мразь Земли Фьордов, так что больше не надо притворяться перед такими, как ты, сидеть с вами за столом...
  Его враг прислушался было с недоумением, решив, что пленник бредит, но тут же отшатнулся и прошипел сквозь зубы:
  - Ах, вот как?! Ну ладно же, сейчас ты у меня увидишь, какую казнь я для тебя придумал - ты ведь понимаешь, что я не могу отпустить тебя живым, правда? Откройте колодец!
  Два викинга осторожно сдвинули тяжелую каменную крышку. Увы, оттуда не донесся свежий прохладный запах воды, о которой так мечтал Стирбьерн. Колодец давно пересох, и он ощутил вначале лишь затхлый запах пыли. А потом - даже волосы зашевелились и мурашки побежали по коже, - послышалось жуткое многоголосое шипение и шорох чего-то движущегося.
  - Поднимите его, пусть увидит наших очаровательных змеек, - сказал Щуренок.
  Пленника обмотали еще одним ремнем, самым длинным, и, перевернув лицом вниз, подвесили над колодцем. Тот был не слишком глубок, однако стены оказались совершенно отвесными, ничуть не обвалившимися. А на дне... впрочем, дна было не разглядеть: его покрывал сплошной ковер из переплетенных меж собой, непрестанно извивающихся, ползающих друг по другу и жутко шипящих змей! Стирбьерн ясно видел, как они поднимают свои граненые головы с холодными немигающими глазами, как высовывают языки, пробуя воздух...
  - Посмотрим, сколько ты протянешь, - донесся до него голос Щуренка. - Они уже почуяли, что ты ранен, их привлек запах крови... Мы не спешим, можем подождать и до утра, и дальше. Я поспорил, что ты доживешь до утра, так что не разочаруй меня.
  Стирбьерн с трудом повернул голову и увидел над краем колодца фигуру своего врага, казавшуюся неестественно длинной и тонкой, точно столб.
  - Я выдержу столько, что ты все равно устанешь раньше! - хрипло пообещал он.
  И вновь подумал с горькой усмешкой: до чего глупо - стремиться убить Золотую Змею, и погибнуть от укусов каких-то жалких гадюк! Хель, госпожа Царства Мертвых, будет хохотать вместе со всеми своими подданными, потому что в Вальхаллу его, конечно, не примут...
  Эта мысль больно обожгла его, и он, не имея возможности действовать связанными руками, все же, насколько мог, попытался дотянуться до ременной петли, в которой его медленно раскачивали над змеиной ямой, постепенно опуская вниз, к жадно вытягивающим головы тварям. Наконец, получилось незаметно захлестнуть ремень кистями рук, а затем плотно обхватить пальцами - единственным, что могло у него двигаться. И викинг начал медленно раскачиваться на своей привязи, постепенно все сильнее и сильнее. Он сам еще не знал, на что может надеяться, но был твердо намерен воспользоваться хоть самым малейшим шансом. Края колодца не так уж далеко... Быть может, удастся достать до них и подняться, а тогда... Стирбьерн чувствовал, как, несмотря на боль от раны и впивающихся в тело веревок, ярость вновь наполняет его, бежит по жилам пламенем Муспелльхейма, разворачивает темные крылья за его спиной... Пусть только удастся выбраться, а уж он постарается забрать с собой в Хель кого-нибудь еще!
  
  Тем временем команда "Свирепого Медведя" бросилась в погоню за кораблем, увозившим их вождя. В первые мгновения все были потрясены случившимся. Никто до этого дня и представить не мог, что Стирбьерн, их признанный вождь, за которым они следовали с самого детства, попадет в плен, тяжело раненый, а может, и убитый. Его друзья сейчас не стыдились слез, и те стекали по щекам, как вода. Никто больше не знал, что следует делать; всеми овладело равнодушие, и "Свирепый Медведь" остановился на месте, поодаль от продолжающейся в стороне битвы. Все это сейчас ничего не значило для них. Драккар потихоньку дрейфовал, сносимый восточным ветром к большому острову, поросшему соснами, и никто не брался за весла, чтобы сменить курс. Зачем и ради чего? Не сразу воля и разум вернулись к юношам.
  Первым опомнился Фридмунд. Он переживал больше других, всю свою жизнь считая сына Арнульфа своим братом, и теперь чувствовал, что удар меча, доставший Стирбьерна, пронзил и его грудь, разрезав сердце пополам. Иначе почему было так больно? Но сын матушки Гро никогда не терял надежду до конца. Это счастливое качество досталось ему от матери, а той, должно быть, от самой природы, которая даже в самую суровую зиму, когда мороз стремится погубить все живое, твердо знает, что в свой срок оттает замерзшая земля, зазеленеют деревья и травы, вернутся из дальних краев птицы...
  И юноша встал у мачты, скрестил руки на груди и взглянул на остальных с насмешкой и гневом.
  - Мы, похоже, еще не мужчины сегодня, да и впредь нам не бывать ими, потому что нам уместнее носить женское платье! Что же мы сразу поверили в гибель Стирбьерна? Он вполне может быть жив, и мы можем спасти его или, по крайней мере, отомстить. Он бы нас не бросил. Разве не Стирбьерн спас тебя, Толе, когда наша лодка перевернулась, и ты едва не утонул? А тебя, Иринг - от волка?
  Названные им юноши пристыженно опустили головы, да и на других лицах отразилось страдание. Наконец, первым заговорил Рудольф голосом, огрубевшим от долгого молчания:
  - Вернемся к конунгу, попросим у него помощи в поисках? - предложил он.
  - И еще больше потратим времени? Да еще неизвестно, отпустит ли нас конунг! Он может решить, что "Свирепый Медведь" пригодится для новых битв, - возразил Олаф по прозвищу Сын Русалки, лучший пловец среди юношей.
  - Он оставит своего племянника в руках врагов? - удивленно спросил стройный белокурый Иринг, и тут же осекся, подумав, что ради победы конунг, пожалуй, может пожертвовать Стирбьерном...
  - Вы не о том говорите! - с незнакомой прежде резкостью прервал их Фридмунд. - Где нас искать их? Драккар ушел к северо-востоку, но куда? Они хорошо знают этот берег, а мы здесь впервые. Но у нас нет выбора. Пока мы еще хирд Стирбьерна, без него - стадо испуганных мальчишек, которых больше ни один вождь не примет к себе. По местам, викинги! За весла!
  Каждый занял свое место, строго определенное, как и на всех драккарах, и "Свирепый Медведь" полетел по волнам. Впрочем, он двигался не настолько быстро, как мог бы: во-первых, юному кормчему и гребцам еще не хватало сил и опыта, во-вторых, они сами не знали, куда плыть. Вначале обогнули остров, внимательно оглядев каждую бухту, каждый хоть немного вдававшийся в берега залив. Но ни в одном из них не стоял корабль, печально запомнившийся им. "Свирепый Медведь" двинулся дальше вдоль берега, разыскивая малейшие следы врагов. Но никого не было. Между тем уже начало смеркаться, и юноши вновь пали духом.
  - Может, это колдовство? - проворчал Вестгар. - Растворились туманом, как тролли в сказаниях, и их не увидишь в двух шагах. И как тогда мы их найдем?
  Фридмунд нахмурился, слыша его, ни ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Все понимали, что, чем больше пройдет времени, тем меньше шансов найти Стирбьерна живым.
  - Не думаю, что это колдовство, - отозвался он, и вдруг, приложив руки ко рту, издал пронзительный клич, похожий на голос морской птицы. Друзья с удивлением взглянули на него. Но в следующий миг они и вовсе округлили глаза, ибо
  ему ответил другой такой же крик, и в синем небе мелькнула, как белый платок, чайка, возвращающаяся в свое гнездо.
  Фридмунд проводил ее взглядом. Когда обернулся к остальным, лицо его заметно прояснилось.
  - Река! - воскликнул он, разворачивая корабль обратно, к устью впадавшей в море реки, которое миновали недавно. - Они поднялись вверх по реке! Скорее, налегай на весла!
  С дружным ритмичным выдохом они повернули весла. Никто не решился спросить, но все, не скрывая изумления, смотрели на стоявшего впереди Фридмунда. Все видели, как он разговаривал с птицей...
  Река оказалась не слишком глубокой. У берегов кое-где чернели полусгнившие стволы деревьев, унесенных весенним разливом. В желтой глинистой воде драккар то и дело мог налететь на такой топляк или просто на мель - и тогда прощай, "Свирепый Медведь"! Но Фридмунд был уверен: враги здесь прошли, пройдут и они.
  И вот, наконец, у излучины реки показалась высокая мечта драккара и высоко поднятый нос с акульей мордой. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть цвет паруса, но, судя по очертаниям, это были именно те, кого они искали. Вытащенный на песчаную отмель драккар, казалось, спал. Пространство за ним было далеко расчищено от леса, темнели приземистые силуэты построек. Оказывается, здесь лежала целая усадьба, которую посторонний ни за что не догадался бы тут искать!
  Пылкий Иринг первым вскинул руки, безмолвно выражая свою радость; рано еще было оповещать о себе криками. "Свирепый Медведь" мягко ткнулся в песчаный берег рядом с акулоголовым кораблем. Фридмунд первым спрыгнул на землю, и остальные юные викинги последовали за ним.
  А в это время Стирбьерн, спускаемый в змеиную яму, раскачивался на ремнях, пытаясь замедлить движение и воспользоваться моментом. Снизу все громче шипели змеи. Юноша напрягал все силы, выжидая подходящего момента...
  И вот, наконец, момент пришел. Качнувшись на веревке к краю колодца, Стирбьерн изогнулся, как кошка, и коснулся-таки ногами земли. Миг - и он стоял у края колодца, и за ним тянулся длинный ремень, который от неожиданности выпустили подручные Щуренка.
  Тот замер у самого колодца, рядом с горящим факелом, освещавшим змеиную яму, и при виде вынырнувшего оттуда Стирбьерна застыл в ужасе, вытаращив глаза. С безумным воплем Стирбьерн ударил его головой в грудь. Услышав, как что-то хрустнуло, и враг завалился прямо на него. Факел еще горел, и в его свете рыжеволосый викинг увидел, как глаза Щуренка закатились, изо рта вытекла струйка крови. Стирбьерн оттолкнул его плечом, и тот перелетел прямо в яму, откуда донеслось зловещее змеиное шипение. Сам он тоже потерял равновесие и покатился по земле, но при этом вновь издал боевой клич. Пусть он снова остается один против многих врагов, связанный, но все-таки, одному-то врагу сумел отомстить, а остальные, может быть, убьют его сразу...
  Но вдруг на его боевой клич ответил другой голос, совсем рядом, потом еще и еще... Стирбьерн расхохотался от радости: он узнал бы эти голоса где угодно!
  В следующий миг из-за скрывающих усадьбу зарослей выбежал весь хирд Стирбьерна, команда "Свирепого Медведя". Со слезами радости на глазах он глядел, как они, в доспехах и при полном вооружении укладывают застигнутых врасплох врагов. Об одном лишь жалел - что не может в это время придти им на помощь. От недавних движений снова открылась рана, и повязка на груди пропиталась кровью, а стянутые ремнями руки и ноги еще сильнее пульсировали болью.
  Битва длилась недолго. После того, как несколько местных викингов были убиты, оставшиеся сдались в плен. Им велели сидеть в доме, пока не отплывут сванехольмцы, взяв клятву именами Одина, Тора и Фрейра. Драккар с головой акулы тоже теперь переходил к победителям.
  Едва закончилось сражение, как Фридмунд разрезал прочные моржовые ремни, связывающие его молочного брата. Стирбьерн хотел было поблагодарить его, но от невыносимой боли вместо слов глухой вой вырвался из его горла. Замершее, почти остановившееся было кровообращение вернулось в онемевшее тело внезапно, руки и ноги скрутили судороги, которых он не мог преодолеть. Некоторое время рыжеволосый викинг корчился и хрипло стонал, словно больной падучей, а остальные беспомощно столпились вокруг, глядя на него с состраданием. Лишь некоторое время спустя, когда судороги унялись, Фридмунд первым опустился на землю возле молочного брата и принялся растирать глубоко врезавшиеся следы от ремней. Тем временем кто-то принес кожаную фляжку с водой, и Стирбьерн жадно пил, пока не осушил ее всю. Вода показалась сладкой - так мучила его жажда.
  Как только его руки смогли снова двигаться, он крепко сжал ладонь Фридмунда и оглянулся по сторонам, улыбаясь остальным.
  - Вот... Не на высоте оказался. Если бы не вы... - проговорил он усталым голосом. Хотел подняться, но Иринг с Рудольфом подхватили его за плечи, укладывая на землю.
  Спустя несколько дней "Свирепый Медведь" взял курс на север, возвращаясь в Сванехольм. На палубе под навесом лежал Стирбьерн, с радостным волнением вдыхая морской воздух и чувствуя, как колышутся под днищем драккара могучие морские волны. Стоило выйти в море, как рана как будто теперь стала болеть меньше, и мучившая его лихорадка постепенно стала стихать. В ближайшее время юноша не скоро мог вернуться в строй, а его хирд не мог покинуть его. И Харальд конунг смирился, отпуская "Свирепый Медведь" домой.
  Глава 10. Предупреждение
  Лагерь викингов стоял на песчаной косе, куда были вытащены все драккары. Напротив, за узким морским проливом, располагался остров - последний оплот самозваного конунга Хильдебранда. Тот был окружен со всех сторон, но продолжал огрызаться, хотя с ним оставалось мало людей - иные погибли, другие поспешили с раскаянием к законному конунгу. Верил им Харальд или нет, но принимал обратно, если на совести перебежчиков не насчитывалось уж очень много преступлений.
  В тот вечер Харальд сидел в своем шатре за игральной доской со своим начальником телохранителей. Он играл белыми, и был доволен результатом: его тавлеи в короткое время загнали черные в угол, откуда тем уже не было обратного пути. Никто, кроме королевы Ингрид, не мог играть с ним на равных.
  - Ты снова проиграл, Вульфрик! - довольно усмехнулся он. - За это я возлагаю на тебя наказание: завтра ты возьмешь один из драккаров и отплывешь в Сванехольм. У нас осталось мало припасов, доставь солонины и копченой рыбы, лекарств для раненых. И заодно позовешь сюда Стирбьерна. Уже почти целая луна прошла, его рана должна была зажить. Ему с друзьями здесь хватит дел.
  Что-то особенное послышалось Вульфрику в интонации, с какой конунг говорил о своем племяннике. Как видно, этот вопрос заботил Харальда сильнее солонины и копченой рыбы. Викинг взглянул на него с удивлением.
  - Ты не доверяешь Стирбьерну? Но почему? Разве он не доказал, что служит тебе верой и правдой, как всякий преданный воин? Уже сейчас трудно найти равного ему доблестью и силой во всей Земле Фьордов...
  Густые брови Харальда сошлись одной линией.
  - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.
  Вульфрик почтительно прислушался, все еще продолжая недоумевать.
  - Но что тебя тревожит, мой конунг? Если ты сомневаешься в своем племяннике, я могу поклясться всеми богами и Великим Древом, что ты можешь всецело доверять ему. Я знаю его с детства. Стирбьерн не умеет скрывать свои мысли. Он стремится к битвам и подвигам, но не к власти. Тебе нечего делить с ним.
  - Таким был и его отец, - заметил Харальд, вновь расставляя черные и белые тавлеи на доске. - Арнульф тоже скучал зимой в Сванехольме, и оживлялся, лишь выведя драккары в открытое море. А исправлять теперь мне... Вот почему я не хотел бы, чтобы конунгом после меня стал Стирбьерн, а вовсе не ради своих сыновей. А между тем, за ним люди готовы идти. Если бы я запретил его друзьям искать его, они, не задумываясь, ослушались бы моего приказа. Потому-то и ушли без спроса.
  - Они выросли вместе, это настоящее морское братство, о каком скальды поют и спустя много веков. Но я ручаюсь тебе, что им не придет в голову выбирать между тобой и Стирбьерном, - снова заверил конунга Вульфрик.
  Харальд как будто немного смягчился, но все еще не мог вполне сбросить напряжение, накопившееся за время затянувшейся войны; потому-то его подозрительность по отношению к племяннику теперь обострилась.
  - Ладно, допустим, что ты прав; ты лучше меня знаешь этих мальчишек, - проворчал он. - Но все же, мне будет спокойнее, когда они окажутся здесь, при мне. Опять же, не дело отнимать у молодых долю подвигов. Отправляйся и приведи их, Вульфрик. Да не вздумай передавать Стирбьерну, о чем мы говорили. Не хочу, чтобы у него появился повод в самом деле задуматься о своем положении...
  Начальник телохранителей кивнул, однако видно было, что он не слишком успокоен.
  - Я, разумеется, не скажу ничего, что может принести вред роду Асгейра. Но мне все же не нравится эта поездка. Неужели я могу бросить тебя во время войны?
  - Я не младенец, сам позабочусь о себе, - усмехнулся Харальд. - Возьми завтра "Морскую Куницу", самый быстрый из моих драккаров. Жду тебя вместе со Стирбьерном.
  На следующее утро Вульфрик отплыл на драккаре на восемнадцать пар весел, хищно скалившемся зубастой пастью маленькой, но свирепой лесной хищницы. Путь лежал домой: вдоль большей половины берега Земли Фьордов. Когда-то первым этот путь проделал Асгейр Смертельное Копье; изгнанный из своих владений одним из предков Хильдебранда (вот как долго длилась вражда между их родами!), он привел своих людей на еще необжитый север и выбрал себе новым домом Сванехольм - Лебединую Высоту. Новооткрытый край оказался богат, и под руку Асгейра и его наследников приходило все больше народу, и вот, наконец, вырос город, чью власть и силу признали все в Земле Фьордов...
  "Морская Куница" в самом деле была самым быстрым из сванехольмских драккаров. Ее длинный узкий корпус резал бирюзовые морские волны раза в полтора быстрее более крупных и тяжелых собратьев. Длинный пенящийся след тянулся за кормой, слаженно вращались сосновые лопасти весел, звезды по ночам указывали курс мореходам.
  Это началось на третий вечер. За время, едва нужное, чтобы съесть нехитрый морской ужин, вокруг совершенно стемнело, хотя до ночи было еще далеко. Потом, откуда ни возьмись, обрушился резкий шквал, подбросив "Морскую Куницу" на гребень волны-гиганта. Хлестнула вода, смывая все, что было плохо прикреплено. Люди цеплялись друг за друга и за все, что казалось им более-менее надежной опорой. Ветер продолжал гнать их дальше, будто пустую ореховую скорлупку.
  Кормчий "Морской Куницы", опытный немолодой Дольф, кое-как пытался удерживать рулевое весло, хотя ни одному человеку не хватило бы сил сейчас направлять корабль. Весь промокший насквозь, он напряженно вглядывался вдаль, надеясь хотя бы понять, куда их несет. Здесь он столкнулся с Вульфриком, с трудом пробравшимся на нос корабля. С его волос, бороды и одежды тоже ручьями текла вода. Покачнувшись, он схватился за плечо кормчего и закричал, пересиливая разбойничий посвист ветра - лицом к лицу было не услышать друг друга:
  - Что думаешь делать? Можешь ты найти берег?
  В голосе сорокашестилетнего кормчего послышалось растерянность:
  - Не знаю... Я в море с десяти лет, и не встречал такого! Это не шторм, это что-то другое... Ничто не предупреждало о нем, море и небо только что были чисты! Берега не видно...
  В это время раздался крик. Можно было бы сказать - крик радости, не будь в нем почти безумного ликования, будто приговоренного к казни помиловали в последний миг, когда уже топор опускался над его головой.
  - Земля! Земля! - кричали по левому борту. - Смотрите, вон там свет! Огни на берегу, они указывают, куда плыть! Правь к ним, Дольф!
  И в самом деле, впереди показались, сначала чуть заметные, потом все ближе и ярче, огни. Цепочка золотых огней, они переливались и загадочно мерцали прямо по курсу, каким нес "Морскую Куницу" необыкновенный ветер.
  - Вижу! - откликнулся Дольф, с трудом выправляя крен на правый борт, так что драккар перестал черпать воду. - Все по местам!
  Но их и без того несло прямо на цепочку огней, с куда большей силой, чем могли бы они сами. Викинги уже радовались, видя рядом спасение. Надо было только под конец взяться за весла, чтобы не налететь на вполне возможные здесь подводные скалы. Кроме все приближающихся золотых огней, не были видно ни зги, факелы гасли, едва зажженные.
  И вот, наконец, сияющие впереди огни выросли так, что можно стало их разглядеть. И тут же Вульфрик страшно закричал:
  - Назад! Все назад! Это не прибрежные огни! Это же...
  Дольф, стоявший, как пригвожденный, у руля, тоже видел, как сияющая полоса огней впереди изящно изогнулась, и вдруг взмыла на высоту мачты драккара, позволяя себя разглядеть. У всех разом вырвался стон.
  - Золотая Змея, ужас мореплавателей!
  И Золотая Змея, сверкающая, как солнце, в сгустившейся тьме, красиво изогнулась над палубой обреченного корабля, замыкая кольцо. Она двигалась так быстро, что никто из несчастных не успел схватиться за оружие, если только оно еще не было раньше смыто водой.
  А в следующий миг она ударила снизу, и весь драккар содрогнулся, когда деревянный настил палубы проломился насквозь, и в образовавшуюся брешь хлынула струя воды, сметая всех, живых и умирающих...
  Когда мощный напор воды подхватил Вульфрика, сильно ударив о какой-то сундук, тот открыл глаза и увидел совсем рядом сверкающую золотом голову змеи. Она смотрела своими холодными зелеными глазами, и при этом улыбалась. Да-да, викинг ясно успел разглядеть: она улыбалась! А потом могучее течение потящило его, полуживого, не давая захлебнуться, быстрее всякого корабля. Там же, где затонула "Морская Куница", вспенилась вода, рассекаемая плавниками, щупальцами, хищными зубастыми пастями - и морские чудовища начали пир.
  Золотая Змея еще долго провожала взглядом увлекаемого течением викинга.
  "Плыви, и расскажи обо мне тому, кто дал неразумную клятву меня победить. Клятва есть клятва, и она навсегда связала нас; но люди настолько забывчивы, что им приходится о ней напоминать. Быть может, мальчишка, веривший в Золотую Змею, повзрослев, начал, как и все, считать ее легендой? Ну что же, он меня вспомнит!"
  
  Ночью над Сванехольмом пронесся внезапный вихрь, застав врасплох едва успевших спастись рыбаков, никак не ожидавших столь резкой смены погоды. Волны бились о берег, словно стадо бешеных коней, с гулким ревом, что не давал уснуть людям в их домах.
  Едва начало светать, Стирбьерн спустился к морю взглянуть на свой драккар, почти уже подготовленный к плаванию. За время, пока заживала его рана, "Свирепый Медведь" как следует просмолили, починили изношенные кое-где снасти, очистили дно от налипших водорослей и морских раковин. Теперь драккар уже был готов выйти в море, как и его команда.
  За время выздоровления Стирбьерн сильно изменился, стал старше и суровее, реже теперь смеялся вместе со своими друзьями. За это время на его щеках и подбородке стали пробиваться первые волосы, рыжие, как и на его голове, так что, пока они были коротки, лицо молодого викинга казалось опаленным. Остальные юноши вздыхали, глядя на него: и тут их вождь опередил всех! Но все же их огорчение было наполовину притворным: в Сванехольме теперь много говорилось о том, как они освободили Стирбьерна, и все признавали, что команда "Свирепого Медведя", состоящая из безусых мальчишек, справилась не хуже, чем могли бы взрослые викинги на их месте. Теперь все ждали лишь, когда будет готов корабль, чтобы вернуться на войну, пока без них не добили Хильдебранда.
  И вот, Стирбьерн внимательно осмотрел корабль. Тот был, к счастью, невредим, вытащенный на песок далеко от воды. Но в мутном туманном рассвете юноша разглядел на прибрежных скалах нечто, похожее на выброшенную крупную рыбу или на обломок дерева...
  Светало. Небо из бесцветного сделалось жемчужно-серым, а море на восходе окрасилось алым, словно там произошла страшная битва, и вместо морской воды теперь текла кровь павших. Раздался крик первой морской птицы. Стирбьерн видел, как золотой солнечный луч поднялся над морем, разбил мелкие прибрежные волны тысячей светлых отблесков, будто играя.
  Теперь уже видно было, что лежит поодаль. Это была не рыба и не бревно. Это было тело человека, очевидно, выброшенное вчерашним странным штормом, промокшее и истерзанное, в жалких обрывках одежды. Подбежав, Стирбьерн изумленно опустился на колени. Лицо человека, разбитое о прибрежные камни, трудно было узнать, но он слишком хорошо знал его, чтобы ошибиться.
  - Вульфрик! - простонал он. - Вульфрик, откуда ты здесь?!
  Сначала ему показалось, что викинг мертв. Его грудь была залита кровью, несколько ребер неестественно торчали. Но он закашлялся, выплевывая воду вместе с кровью, и медленно прохрипел:
  - Золотая Змея...
  Стирбьерн бросился к протекавшему неподалеку ручью. Зачерпнув воды обломком крупной раковины, поднес к губам раненого. Тот не сразу, но все же смог проглотить ее и, приоткрыв глаза, заговорил уже сознательно:
  - Это ты, Стирбьерн?.. Я видел ее... Золотую Змею... Она разбила "Морскую Куницу"...
  - Молчи, тебе нельзя говорить! - воскликнул юноша, разрывая свою рубашку, чтобы перевязать раненого. Но тот покачал головой с жуткой усмешкой и схватил Стирбьерна за руку.
  - Вот... и меня настигло проклятье нашего рода... Одно хорошо: оно умрет со мной, не пойдет дальше... Золотая Змея исполнила его! Ты мне веришь, Стирбьерн?
  Он знал, что юноша поймет его правильно, хотя любой другой счел бы его предупреждение бредом умираюшего. И не ошибся: Стирбьерн поспешно крикнул:
  - Да! Я клянусь Тором, Сокрушителем Йотунов, что отомщу ей и за тебя тоже! - в сердце юноши уже разгорался гнев.
  Вульфрик слабо улыбнулся.
  - Я знал, что ты так скажешь... Но берегись: она сильна и коварна. Ты еще не знаешь ее... Уж и не знаю, убережет ли тебя твой характер или, напротив, погубит...
  - Не тревожься об этом, - просил его Стирбьерн. - Береги силы. Еще не все потеряно: попробуй лучше обмануть проклятье!
  Но Вульфрик умирал; видно было, что ему уже не помочь. Он содрогался от озноба, промерзнув до костей в ледяной воде, на губах опять выступила кровь. В последний раз он сжал руку Стирбьерна, вытянулся и затих.
  Рыжеволосый викинг выпрямился, погрозил кулаком морю.
  - Мне беречься? Нет уж! Сегодня я отплываю на войну. И, если мне встретится в море Золотая Змея, тем хуже для нее!
  Действительно, в тот же день, сразу после похорон Вульфрика, "Свирепый Медведь" вышел в море. Стоя у руля, Стирбьерн пристально вглядывался в морскую даль: не мелькнет ли где блеск золотой чешуи? Но море казалось чистым и безмятежным. Если здесь совсем недавно и была та, что погубила "Морскую Куницу", то теперь ее поблизости уже не было. Она исчезла, чтобы вновь заявить о себе, когда сама сочтет нужным. Бесполезно было посылать Золотой Змее вызов на поединок.
  "Свирепый Медведь" прибыл как раз вовремя, чтобы принять участие в окончательном разгроме войск Хильдебранда, в котором погибли двое его младших сыновей. Теперь самозваный конунг с горсткой своих приверженцев ждал своей участи в Большом Доме собственной усадьбы, а победители, предвкушая окончание затянувшейся междуусобной войны, могли себе позволить короткую передышку.
  Увидев своего племянника, да еще прибывшего так скоро, Харальд конунг нахмурился, предчувствуя недоброе.
  - Где Вульфрик? Где "Морская Куница"? - были его первые вопросы по приветствии.
  - Их больше нет, - отвечал ему Стирбьерн с гневом и скорбью. - "Морская Куница" утонула, Вульфрик был единственным, кого вынесло на берег, но и он умер. Однако это еще не все...
  Ошеломленный гибелью последнего из своих настоящих друзей, Харальд ссутулился, точно разом постарел, оперся на копье. Усилием воли он заставил себя прислушаться. Что это показалось его племяннику настолько важным? Уж не передал ли ему Вульфрик напоследок о том тайном разговоре? Он всегда был привязан к ученику, мог ему дать совет напоследок...
  - Что еще? - сдержанно произнес он.
  - Золотая Змея. Это она утопила "Морскую Куницу". Та самая, которую все вокруг считают легендой, - с вызовом ответил Стирбьерн. - Вульфрик видел ее во время крушения. Теперь я точно знаю, что она существует. И, как только мы покончим с Хильдебрандом, я отправлюсь искать ее. Мне понадобится лучшее оружие и лучший драккар Земли Фьордов, но с этим я справлюсь.
  Столько несокрушимой уверенности было в словах, в интонации Стирбьерна, что Харальд и не подумал останавливать его. На мгновение ему показалось, что перед ним не сын его старшего брата, но сам Арнульф вернулся из Вальхаллы; нет, Стирбьерн превзошел и его!
  В эту минуту конунг Земли Фьордов окончательно убедился, что бесполезно приказывать Стирбьерну. Тот все равно все сделает по-своему. Да и сейчас он не просил дозволения или совета, прежде чем начать охоту на Золотую Змею. Просто сообщал.
  - Сначала закончим с Хильдебрандом, а затем можешь делать что угодно на свою долю добычи, - согласился конунг, указывая на сванехольмских викингов, строящихся для решающего боя.
  И вот усадьба самозваного конунга, оказавшаяся больше и богаче Большого Дома в Сванехольме, была захвачена. И, в дыму факелов и лязге железа, им открыл дверь сам Хильдебранд - высокий, осанистый мужчина в сплошных литых доспехах, покрытых золотом, с золотым драконом на шлеме. Он понимал, что его дело обречено, род, который он стремился возвеличить всеми правдами и неправдами, истреблен, и остается только выбрать себе смерть. Не медля, самозваный конунг бросился навстречу законному.
  - Попробуй докажи, что ты больше достоин править Землей Фьордов! Я был богаче, сильнее и властительнее тебя, имел больше сыновей и сокровищ! Все это отняли у меня твои воины, но не ты сам. Покажи, на что ты способен лично.
  Чуть ли не половина сванехольмских викингов угрожающе двинулась вперед, дивясь наглости врага, загнанного в угол. Но Харальд молча и, казалось, не спеша, достал меч из ножен. Хильдебранд не заслуживал поединка, но не следовало давать людям повод для сомнений.
  - Что же ты раньше не вызвал меня на поединок? Могли бы сохранить много жизней, с обеих сторон, - насмешливо произнес он, подходя к противнику медленно, позволяя себя разглядеть. - Своих сыновей ты сам втравил в войну, стоившую им жизни; я уж постараюсь своим оставить лучшее наследство. А что до твоих сокровищ, ты, Торгаш, - большая их часть никак не доказывает твою доблесть. Не ты ли каждое лето посылал в Теплые Страны десятки кораблей с самым разным товаром, от рабов до льна?
  - Я просто первым понял, что с другими странами выгоднее торговать и поддерживать дружбу, чем грабить! Когда-нибудь все люди это поймут. Вы, викинги, застряли в прошлом, и только и думаете, что о славе да о Вальхалле. Когда-нибудь потомки будут вспоминать вас, как кровожадных убийц. Я первым открыл, что с другими странами лучше сохранять мир!
  - И поэтому ты продал Землю Фьордов британцам, и любому, кто даст сходную цену! - с ненавистью прорычал Харальд. - Тебе ли называть других убийцами, когда твои собственные руки по локоть в крови жителей Земли Фьордов, даже собственной родни?
  - Любой мир лежит через войну; зато эта война стала бы последней! - Хильдебранд, отражая атаки законного конунга, пятился прочь, пока не наткнулся спиной на стену. - Что до родственников - я не считаю ими тех, кто первым предает интересы семьи.
  При этих словах бледный, как смерть Рольф, стоявший в первых рядах викингов, рванулся вперед, но один из старших воинов удержал его за плечо.
  Будто и не слыша его, Харальд удовлетворенно кивнул, словно остался доволен ответом и шагнул вперед, занося меч.
  - Что же ты отступаешь, трус? Ты будешь драться или нет? - поинтересовался он.
  Хильдебранд оглядел собравшихся вокруг викингов - на всех лицах читалась самая пылкая ненависть, все они готовы были растерзать его, как свора собак затравленного волка. Он коротко усмехнулся.
  - Я просчитался! Теперь уже ничего не изменить!
  Он взмахнул мечом, но не против Харальда - раньше, чем кто-либо мог понять, самозваный конунг вонзил его себе в грудь, прямо в сердце. Постоял еще несколько минут, и рухнул, как срубленный дуб, под ноги победителям.
  Дружный ликующий крик потряс усадьбу на Южном Берегу. Самая долгая и кровопролитная междуусобная война в Земле Фьордов была закончена.
  Глава 11. Небесный металл
  По окончании войны, в то время, когда вся Земля Фьордов наслаждалась долгожданным покоем, Стирбьерн начал готовиться к поединку с Золотой Змеей, к которому стремилось все его существо с детских лет. Он чувствовал: все битвы, успехи и потери, что довелось ему пережить до сих пор, были не более чем подготовкой для гораздо более трудного и опасного подвига, какой по плечу не каждому викингу. Но при этом юноша твердо верил, что справится, пусть только не оставят его Асы своим покровительством, а уж он поможет сам себе.
  Со своей доли добычи он, как собирался, заказал построить новый драккар лучшим мастерам в Сванехольме. Но не просто новый - это должен быть поистине необыкновенный драккар, на котором он сможет разыскать Золотую Змею где угодно, по каким бы морям не пришлось странствовать. Он должен быть особенно прочен и устойчив, чтобы выдержать любой шторм в открытом море. Даже если Золотая Змея и впрямь обитает далеко на севере, среди вечных льдов, его драккар должен последовать за ней и туда. Значит, ему нужны более высокие борта, чем у других драккаров, и при этом он не должен потерять в скорости и маневренности. А нос будущего Покорителя Морей Стирбьерн решил оковать железом, если понадобится прокладывать себе путь среди льдов. Седобородые корабельные мастера изумленно таращили глаза, слыша такие требования заказчика; они не привыкли, чтобы кто-то вмешивался в их работу. "Морская вода разъест железо, а утяжеленный драккар будет неповоротливым, как крутобокое купеческое судно", - говорили они. Но Стирбьерн горячо спорил с ними, настаивал на своем, вырезал на доске чертеж будущего драккара с таким вдохновением, словно это были священные руны. А самое главное, он платил мастерам необыкновенно щедро; казалось, ему все равно, сколько придется отдать для достижения своей цели, - и, наконец, уломал упрямых мастеров.
  Теперь новый драккар на тридцать пар весел рос каждый день, постепенно поднимаясь из груды древесины. Стирбьерн смотрел на него каждый день, приводил свой хирд - тех, кто будет вращать весла на будущем деревянном красавце. А иногда викинги сами брали топоры и принимались за работу, конечно, под присмотром опытных мастеров. Стирбьерн в такие минуты чувствовал настоящее, ни с чем не сравнимое счастье, жалел лишь, что не может сделать новый драккар своими руками, весь, от носа до кормы. Это будет самый могучий и прекрасный корабль Земли Фьордов. Он назовет его в честь своего божественного покровителя - "Молот Тора". Это имя пришло к молодому викингу во сне, внезапным озарением, точно вспышка молнии. Он поставит на нос драккара своей мечты изображение могучего бога с поднятым железным молотом, чтобы Сильнейший из Асов сопутствовал ему в поисках Золотой Змеи, никогда не оставил бы своей милостью.
  От молота в руках Тора мысли Стирбьерна невольно переходили к собственному оружию, и он часто брался за висевший всегда на шее оберег-молоточек, подаренный покойным отцом, спрашивая совета. Он догадывался, что обычным мечом или топором вряд ли удастся поразить Золотую Змею. У той, что способна одним ударом отправить целый драккар в подводные чертоги Эгира и Ран, шкура наверняка прочнее любой брони. Ни один меч, ни одна секира, что видел Стирбьерн, не справились бы с ней - это уж он, выросший среди оружия и сам учившийся кузнечному делу, мог сказать точно. Даже самый лучший меч, копье или топор годились лишь против людей. Вспомнив уроки Бренна, пытался сам выковать оружие победы. Но из болотной руды, которую добывали по пояс в стылой воде рабы и вовсе уж неудачливые бедняки, трудно было сделать что-то надежное; такое железо получалось слишком хрупким и мягким. В песнях скальдов сами боги посылали избранным героям оружие с необыкновенными свойствами, приносили или сообщали весть, где его найти. Теперь Стирбьерн понимал, почему именно так.
  Он искал и молился, и боги ответили ему, если только можно назвать ответом приход пастуха из селения в горах, называвшегося... Камень с Неба. На удивленный вопрос, почему именно так, пастух, явившийся к конунгу с просьбой о помощи, рассказал, что когда-то, при жизни прадеда его прадеда, возле их селения упал с неба большой камень, раскаленный, точно из горна, пробив в склоне горы большую пещеру. Оттуда несколько дней слышалось шипение, будто под землей поселилось чудовище. Когда же оно стихло, самые храбрые из местных жителей решили дойти до новой пещеры. Там они нашли остывший небесный камень, вонзившийся в землю и оставшийся так стоять. Впрочем, это был совсем не камень. Глыба небесного железа, призрачно светившаяся синим, такая твердая, что об нее тупились все инструменты - вот что там обнаружили пастухи. И, не сумев расколоть небесную глыбу, ушли, с тех пор передавая историю о ее падении своим детям и внукам.
  Услышав о небесном железе, Стирбьерн немедленно встрепенулся. Кажется, боги, наконец, отозвались на его молитвы! Легенды о свойствах такого металла, очень редко падавшего с неба, передавались веками; он был несравнимо прочнее обычного железа, почти не ржавел и гораздо реже тупился. Клинками из небесного металла владели величайшие герои древности, с их помощью они убивали когда-то йотунов и чудовищ. Но уже много поколений никто в Земле Фьордов даже не видел такого клинка, не то что владеть им...
  А оказалось, волшебное железо уже давно спокойно дремало себе в горной пещере, охраняемое лишь местными жителями, и не подозревающими истинной ценности своей реликвии! Зачем она им - от волков и разбойников удобнее отстреливаться из луков, а о богатстве люди, выросшие среди коз и овец, думать не привыкли.
  Стирбьерн уже собирался просить пастуха указать ему дорогу, но конунг, которому, собственно, и предназначался рассказ, поинтересовался:
  - Так что теперь случилось у вас? Ты хотел на что-то пожаловаться?
  - Хо-хотел, а как же, господин! - запнулся поселянин, чуть не онемев под пристальным взором Харальда. - Житья теперь не стало! Раньше-то к нам через перевал хоть редко, но ходили гости из других селений, а теперь боятся, и мы, как стемнеет, носа высунуть не можем. Каждый вечер под горами музыка играет: арфы там, флейты, барабаны. А меж камней блещет что-то, будто золото. Только это обман все, и кто пойдет на них, уж не вернется. Всех в свою пещеру утащат! - понизил голос пастух, разведя руками.
  - Да кто утащит-то? - переспросил Харальд, злясь на сбивчивые объяснения поселянина.
  - Да карлики же! - воскликнул тот почти плачущим голосом. - Уже лет десять, как они прорыли ход к той пещере, где лежит небесное железо. Днем, если пройти мимо - ничего: слышно порой, как внизу молоты стучат, но никто не покажется: они ведь не выносят света, каменеют. А вот по ночам - другое дело! Как увидят человека - заманят к себе, либо подкрадутся и утащат, и больше уж не вернешься. Намедни парня с девкой утащили, и раньше такое бывало. Клянусь Одином, Фрейром и Тором, что не вру...
  Харальд медленно прочертил в воздухе руну "Турс", несущую кару нечисти. Карлики, значит... Нечасто теперь попадались пережитки древних народов, когда-то населявших Землю Фьордов. Впрочем, ничего удивительного, если они подняли голову, пока люди так долго и ожесточенно резали друг друга. И это приходится улаживать после победы над Хильдебрандом... А дело, между тем, предстоит нелегкое. Всем известно, что цверги, иначе карлики, созданные богами из червей, что развелись в трупе первого йотуна Имира, крепче и выносливее людей, как более древний народ, хоть и ростом всего с ребенка. Будет жаль потратить жизни сванехольмских викингов, чтобы жители горной деревни освободились от страха. Но иначе нельзя.
  Повернув голову, Харальд конунг встретился взглядом со Стирбьерном. От него не укрылось необычное оживление племянника; тот, кажется, уже рвался в бой. Ну что ж, любое дело лучше поручать добровольцам...
  - Я пойду со своими людьми, - решительно произнес рыжеволосый викинг, выйдя вперед. - Мы освободим вас от карликов, а вы позвольте мне взять свой Небесный Камень. Мне он понадобится против существ пострашнее, чем ваши карлики.
  Пастух некоторое время помялся, переступая с ноги на ногу, наконец, кивнул головой. Спокойная жизнь обитателям горной деревни была дороже пусть и старинной, но бесполезной реликвии.
  - Да бери, если его карлики не весь еще растащили, они уж любой железке найдут применение.
  Стирбьерн сдержанно согласился, про себя же был полон ликования. Даже если небесный металл весь перекован на мелкие изделия, он переплавит его заново и выкует из него меч, способный разрубить Золотую Змею. Нет, лучше секиру, похожую на молот Повелителя Громов! А, если глыба и впрямь велика, ее хватит, чтобы оковать нос будущего драккара, и на молот в руках статуи Тора - ведь богам следует отдавать лучшее.
  
  В горное селение, где некогда упал Камень с Неба, поднимались пешком. Среди обрывистых крутых скал быстро пропадал путь, каким могла пройти лошадь, гораздо проще было одолеть его своими ногами. Поднимаясь вверх, викинги видели на зеленых лугах, открывавшихся порой среди голых и мрачных каменистых осыпей, следы диких баранов - больше некому здесь было водиться. Вдалеке слышался грохот водопадов, какими бросались вниз со скал стремительные горные потоки. Временами тропа сужалась настолько, что путники могли двигаться по ней лишь по одному. Но Стирбьерн и его спутники были молоды, сильны и ловки, и двигались почти так же быстро и вместе с тем осторожно, как их проводник, горец-пастух.
  Добрались до селения поздно вечером, когда солнце, садясь за склоном западной горы, залило ее огненным светом, будто стекающим с каменистых обрывов. Хижины пастухов, лепившихся друг к другу в тесноте, непривычной для жителей побережья, где дома со всеми пристройками раскидывались широко, были совсем рядом. Но Стирбьерн отказался там ночевать, как ни уговаривали местные жители. После ужина викинги улеглись, как были, ногами к огню, завернувшись в плащи. Путь был долгий, и все устали, но мало кто спал, хотя все прикрыли глаза на всякий случай, ожидая, что будет. Раз карлики облюбовали это место, им не понравится, что здесь улеглась спать целая толпа чужаков. На то и был расчет.
  Поначалу слышались лишь обычные ночные звуки: жужжание каких-то назойливых насекомых, далекое уханье совы, шорох мыши в траве, визгливый лай лисицы. Но вот, сперва еле слышно, затем все громче и громче, прямо внизу послышалась музыка. Гулко рокотали барабаны, словно сами горы пели; жалобно посвистывали флейты, сладко звенели струны арф, голосами диких быков ревели боевые рога... Но викинги не тронулись с места, только всю дремоту как рукой сняло.
  - Подождем, что будет дальше, - прошептал Стирбьерн.
  Долго ждать не пришлось. Вдруг разом погас костер, словно на него выплеснули ведро воды. Сразу потянуло ночным холодом. И одновременно впереди что-то блеснуло в свете выплывшей из-за облаков луны. Потом еще и еще, как будто среди камней на горном склоне лежали кусочки золота. Даже некоторые из викингов, хоть и предупрежденные заранее, смотрели с удивлением. Кое-кто, не вставая на ноги, незаметно подобрался ближе.
  - А что: вот разберемся с карликами, можно будет и поискать получше в их пещере! - вполголоса прошептал Рудольф; его глаза блестели в лунном свете. - А, Вестгар? Наверное, даже у конунга нет столько сокровищ, сколько, по легендам, скрывают карлики.
  - Замолчи! - прошипел тот, приложив палец к губам.
  Обескураженный неудачей Рудольф принялся шептать на ухо другому.
  Меж тем, впереди показались приземистые фигуры, очень темные в лунном свете, словно вылеплены были из теней на склоне горы. Увидев, что люди неподвижны, они стали подкрадываться ближе. Их было больше, чем викингов, и они двигались уверенно, рассредоточившись по направлению к выбранным жертвам.
  - Сейчас! - Стирбьерн сжал рукой оберег-молоточек, и вдруг стремительно прыгнул навстречу карлику, сбивая того с ног. Это послужило сигналом для остальных викингов, немедленно бросившихся на врага.
  Катаясь по земле со своим противником, Стирбьерн осознал, почему говорят об исключительной силе и выносливости цвергов. Хотя он сумел сразу же повалить того и схватил за горло, карлик отчаянно сопротивлялся. Корявыми толстыми пальцами он так ухватил викинга за плечо, сминая железные пластины доспехов, что Стирбьерн вынужден был выпустить шею карлика, скрытую черной бородой. Карлик взвыл от радости и рванулся, отталкивая врага, прижавшего его к земле. Ошеломленный Стирбьерн едва не отлетел в сторону, в последний момент ухватившись снова за врага. Он мог поклясться, что никому из людей не удалось бы сбросить его захват. Карлик сумел. Секира Стирбьерна была на поясе, но он твердо решил взять врага живым, а сейчас, вдобавок, понял, что достать ее не хватит времени: отними он одну руку, карлик немедленно прикончит его. Вокруг слышались вопли, там тоже дрались, но Стирбьерн не мог сейчас ничем помочь своим друзьям. Одного карлика в качестве противника было вполне достаточно за один раз. Но Стирбьерну не нравилось, когда битва происходила не по его правилам.
  Напрягая все мускулы, так что перед глазами поплыли красные волны, он стиснул карлика руками, так что тот снова завопил, на сей раз от ужаса. Швырнув его наземь, Стирбьерн, не теряя времени, связал его по рукам и ногам. Потом уже обернулся к остальным.
  Те к тому времени управились со своими противниками. Нескольких цвергов им удалось взять живыми, и их теперь тоже спешили связать. Но были потери и у своих. У Толе из глубокой раны над коленом текла кровь, и он не мог на нее опираться. Фридмунд вымученно улыбнулся Стирбьерну, показывая наскоро перевязанную руку. У третьего парня топором срезало мочку уха, еще у нескольких были раны полегче. А кто это там лежал неподвижно, бледный, как некрашеное полотно?! Подойдя ближе, Стирбьерн узнал Эгиля, сына уважаемых родителей, одного из тех юношей, что следовали за ним с самого детства. Он не дышал, его шея была неестественно свернута сильными руками цверга.
  - Доброго пути тебе в чертоги павших в бою, друг! - пожелал ему Стирбьерн, закрыв мертвому глаза. - В свой черед ты дождешься нас всех.
  Потом он осмотрелся вокруг. Впереди чернел провал, должно быть, тот, что некогда пробил, падая, Камень с Неба. То есть Не Камень. Остальные викинги, отдышавшись после сражения, тоже устремили туда взгляды.
  - Это что же, все? Больше никого не осталось? - поинтересовался Иринг, указывая на убитых и взятых в плен карликов.
  - Нет, - напряженно прислушавшись, отвечал Фридмунд. - Разве ты не слышишь барабаны в глубине? Все смолкло, только они гремят еще сильнее...
  Викинги переглянулись, думая, что он бредит от раны, но Стирбьерн, приложив ухо к земле, действительно услышал рокот в глубине пещеры; но только острый слух Фридмунда мог различить его на таком расстоянии.
  Не теряя времени, Стирбьерн подошел к связанному карлику.
  - Что, глубоки ли ваши пещеры? - поинтересовался он насмешливо. - Сможешь ли ты проводить нас туда?
  Связанный карлик забормотал что-то на своем языке, хриплом и гортанном, наконец, припомнив, выругался на языке людей.
  - С какой стати мне показывать тебе путь к нашему дому? - спросил он затем.
  В ответ Стирбьерн коснулся острием секиры шеи карлика под окладистой черной бородой. Тот и глазом не моргнул. Тогда викинг проговорил невозмутимо:
  - Смерти ты не боишься. Так я и думал; это хорошо. А остаться здесь связанным до восхода солнца ты боишься? Вам, цвергам, оно приносит верную гибель. Выбирай: или мы оставим вас здесь, или ты покажешь нам дорогу в ваши пещеры и к Камню с Неба.
  На этот раз в темных глазах карлика в самом деле мелькнул страх. Для его племени не было беды худшей, чем под солнечным светом превратиться в камень.
  - Ладно, человек. Я помогу тебе, но не оставляй нас под солнцем, - согласился он.
  Связанных карликов перетащили в первую, узкую пещеру, раненые викинги остались там же. А те, кто мог сражаться, пошли дальше, в жилые пещеры, те, что продолжили в твердой горной породе карлики. Ирингу Стирбьерн поручил моток шерстяных ниток, который тот распускал по пути, чтобы можно было найти обратный путь. Сам он шел впереди, держа нож у горла пленного карлика.
  Путь был долгим. Непривычным ходить под горами викингам казалось, что за это время можно было пройти сквозь всю толщу гор. К тому же все время приходилось спускаться, так что они двигались не только вдаль, но и вглубь. Проходы были не особенно широкие, но расчищены от камней, так что идти можно было спокойно, хоть они и освещали себе путь факелами. А высоты такой, что даже Стирбьерну лишь иногда приходилось пригибать голову. Следовало отдать должное карликам: строить они, по крайней мере, умели. Кое-где в потолке виднелись отверстия, вероятно, для доступа воздуха. Раза два вдалеке слышалось журчание воды, но проводник указывал им другой путь. Долгим, очень долгим был путь в глубину прорытых карликами пещер. Каждый новый шаг отделял викингов от земли, от всего, что было им привычно. Только сомнительное согласие карлика, только моток нитки в руках Иринга еще соединяли их с обычной жизнью. А над головой громоздилось все больше слоев земли и камня, словно толща океана. В некоторых пещерах их шаги отдавались гулким эхом, кое-кто слышал даже собственное дыхание и учащенное биение сердца. Никому не хотелось говорить, и не только потому, что их могли услышать карлики. Шли и слушали, как впереди все приближается рокот барабанов, пока не превратился в оглушительный грохот.
  Свернув в сторону, викинги увидели впереди в одном из гротов яркий свет, сразу напомнивший недавний (или давний?) закат.
  - Здесь... - прошипел карлик.
  Стирбьерн кивнул. Он и сам понял, что барабаны звучали именно там. Еще сильнее приставив нож к горлу врага, а другой рукой взявшись за секиру, он переступил порог пещеры.
  Первым, что он заметил, был громадный костер, занимавший всю среднюю часть пещеры. Огонь был странный: с синеватым оттенком, и пахнущий совсем иначе. Когда-то ему случалось слышать, что карлики топят костер каким-то особым камнем, так как под землей не растет лес. Дым был густой, со странным запахом, словно там жгли еще какие-то травы и коренья, как у лапландцев. Но рыжеволосый викинг почти не глядел на костер: его внимание привлек Камень с Неба - большой слиток чистого, отливающего синим, почти такого же цвета, как огонь, железа, с бычью голову. Он лежал на широкой наковальне в рост карлика, перед самым костром. Смотрел и видел задуманные им вещи, что сделает из этого железа. Перед ним лежал подарок богов, посланный для победы над Золотой Змеей!
  Он размышлял недолго - его мысли прервал раздавшийся в пещере голос - а он-то за поднимавшимся к самому потолку костра и не подозревал, что здесь кто-то есть. Но голос был звучным и громким:
  - О, Великая Богиня, Защитница Древних Народов, прими в жертву тех, кого доставят сюда наши братья! Пусть их казнь приблизит день нашей победы! Приди скорее, Матерь Нового Мира, свободного от людей! Верни Срединный Мир ко временам, когда им правили исконные жители - когда могучие великаны охотились в его лесах, и их сыновья и дочери бродили по лесам среди зверей и птиц, когда мы, цверги, строили свои кузницы в каждой пещере, когда тролли и хюльдры жили, не скрываясь, а в море танцевали ундины. Пусть кровь врагов придаст нам сил сбросить со своей шее расплодившийся человеческий род, этих жалких любимчиков богов, создавших их из бездушных деревяшек назло нам - старшим расам, детям Имира!
  Из-за костра, до того полностью скрытый дымовой завесой, вышел еще один карлик. Он выглядел куда старше и слабее тех, с которыми пришлось сражаться хирду Стирбьерна: куда ниже ростом, седой и согбенный, но с пышной белой бородой до пояса, украшенной золотыми нитями, и такой густой седой гривой, что ей позавидовали бы все красавицы Земли Фьордов, разумеется, сменив цвет на свой настоящий. На старике не было доспехов, но наряд его был настолько густо вышит золотом, что едва проглядывала черная ткань. В руках он держал длинный серповидный нож, на который, как разглядел Стирбьерн, пошла часть Камня с Неба.
  Едва карлик-жрец закончил свое заклинание, за облаком дыма не замечая притаившихся снаружи людей, как ему ответил многоголосый хор, повторенный эхом: "Пусть сбудется!" И из другой пещеры по ту сторону костра вышли еще карлики. На этот раз воины, похожие на тех, с кем они сражались: крепкие, коренастые, с черными или рыжими бородами, одетые в доспехах и с топорами на поясе. Ни женщин, ни детей - очевидно, готовился чисто воинский обряд, ради которого и собирались доставить пленников.
  В пещере было так жарко, что воздух дрожал раскаленным маревом. Взглянув наверх, Стирбьерн заметил, что потолок пещеры весь почернел от копоти; похоже, что такие костры здесь зажигали часто, собираясь на молитву. В середине потолка чернело дымовое отверстие, но его явно не хватало для притока свежего воздуха, и викинг удивился, как сами цверги здесь дышат. Кроме того, он обратил внимание, что потолок пещеры пересекала глубокая трещина, должно быть, оставленная землетрясением, и что, помимо стен, его подпирали два гладко обтесанных гранитных столба.
  Осматривать обстановку дальше ему не позволил пленник, яростно задергавшийся в руках викинга, так что тот не в состоянии был удержать его. Тогда, сделав знак своим спутникам, Стирбьерн толкнул карлика вперед, так что тот кубарем вкатился в пещеру, на глазах изумленных сородичей, а затем шагнул туда сам, во главе своего отряда.
  - Своим богам молитесь, черви могильные? - прогремел голос Стирбьерна. - В жертву нас хотели принести? Ну вот мы, пришли сами, попробуйте, если справитесь!
  Он занес секиру, собираясь расколоть голову жрецу, но сразу два карлика шагнули вперед, закрывая того собой, и закипел бой.
  Теперь на каждого викинга приходилось четверо карликов, а может, и более того, так что бой шел в очень ограниченном пространстве, при всей величине пещеры. Если кого-то сбивали с ног, у него уже не было шансов подняться: упавших топтали ногами, как враги, так и свои, не имея возможности оглядеться, или они падали в костер. Дым становился еще гуще, поглощая человеческую плоть. Крики, стоны раненых и умирающих огласили священную для цвергов пещеру.
  Потеряв из виду жреца, Стирбьерн принялся прокладывать себе путь к наковальне. где лежало небесное железо. Он ясно видел перед собой свою путеводную звезду, но продираться к ней приходилось с огромным трудом. Он уже не считал, сколько раз топоры и боевые молоты карликов ударялись о его доспехи, кое-где пробивая их. Из нескольких ран, к счастью, неглубоких, сочилась кровь, но ему некогда было их замечать. Если бы Вестгар, Иринг, Грим и Кетиль не прикрывали ему спину, он бы вряд ли добрался до своей цели. Но они следовали по пятам за своим вождем, проходя по телам павших и отбивая направленные на него удары.
  И вот, наконец, долгожданный Камень с Неба был рядом. Стирбьерн схватил его, и вскрикнул от удивления и ярости: перед ним откуда не возьмись взялся старый жрец, забравшийся на наковальню и цеплявшийся за железо мертвой хваткой, так что викинг стащил его вместе с добычей.
  - Воры! - проскрежетал карлик, превратившийся в воплощение безумной ненависти. - Вы и сюда пришли, чтобы украсть то, что принадлежит нам! Хорошо же, убей нас всех, - наших братьев еще не так мало в пещерах, как вы думаете, и наша госпожа отомстит за всех! Она придет, человек, берегись!
  - Уж не Золотой Змее ли ты молишься, могильный червь? Я сумею справиться и с ней! - почти весело воскликнул Стирбьерн; ведь в руках у него было желанное небесное железо. Он уже чувствовал по его весу, по синеватым отблескам, по холодной поверхности, почти не нагретой соседством с костром, что оно ничуть не похоже на то, с чем раньше доводилось иметь дело.
  Отшвырнув жреца, как кошку, он ударил другого карлика Камнем с Неба - его стесанной внизу частью, от которой, вероятно, и откололи часть для серпа, которым приносили жертвы. Но жрец прополз под ногами воинов и внезапно ударил Грима своим серпом в пах. Серп был остер, а в старческой руке карлика оставалось еще много сил; викинг, согнувшись пополам, упал на пол и откатился в костер, как произошло уже с несколькими его товарищами и неизвестным количеством карликов.
  Стирбьерн как раз увидел это, обернувшись, схватил жреца за шкирку и швырнул в тот же костер. К заполнившим пещеру жутким воплям добавился еще один, и затерялся в их массе.
  Тогда вождь викингов закричал громовым голосом, перекрывая все, что можно было представить разве что в царстве Хель:
  - Бегите скорей! Кто еще жив, бегите, во имя Тора!
  Прозвучал его призыв так, что никто из викингов не подумал даже возмутиться, почему это их призывают бежать, когда они вполне еще способны продолжать бой, хоть несколько из них и погибли. Все, даже раненые, потянулись к выходу, наскоро отбиваясь от бросившихся за ними врагов.
  Когда в пещере не осталось его спутников, Стирбьерн что было сил ударил Камнем с Неба по столбу, подпиравшему потолок. Один раз, другой, третий... Стены и потолок угрожающе затрещали, трещина сделалась шире. После третьего удара столб разлетелся на куски, не выдержал, будто в него бросили кубком великана Гюмира. Тогда Стирбьерн бросился к выходу.
  Карлики же замешкались. Они не сразу поняли, что делает этот огромный рыжеволосый человек, которого они так старались и не могли остановить, а когда поняли, не могли оставить свое святилище, в котором молились о победе над людьми. Лишь немногие из них выскочили вслед за викингами из рушащейся пещеры, а с теми спутники Стирбьерна быстро покончили.
  Медлить дальше не следовало: уже расколотый когда-то землетрясением потолок священной пещеры разрушался на куски, стены оседали, да и в соседних гротах тоже началось угрожающее потрескивание, говорившее, что камни постепенно утрачивают связь между собой, и готовы вот-вот начать осыпаться. Не теряя времени, все, кто выжил, поспешили обратно, следуя нити, оставленной Ирингом. Унести с собой сокровища карликов им не довелось, но самую большую ценность - осколок небесного металла, - Стирбьерн унес с собой.
  Глава 12. Секира и корабль
  Пятеро викингов навеки остались лежать под сводами обрушившейся пещеры, а одного похоронили перед входом в нее, сложив курган из камней. Еще двое юношей - хромой Толе и другой, которому ударом камня раздробило плечо, - вряд ли когда-нибудь смогут снова встать в строй. Потери были велики, и Стирбьерн, своими руками таская огромные глыбы на курган Эгиля, клялся отомстить Золотой Змее и за них тоже. Несомненно, карлики были связаны с ней, а значит, эти жертвы были на ее совести.
  Никому не хотелось задерживаться в пастушьем селении слишком долго. Местные жители горячо благодарили своих спасителей и были, кажется, готовы подарить им не только Камень с Неба, но и половину своего имущества, если бы викингам нашлось что с них взять. Но они поспешили уйти, оставив лишь нескольких тяжелораненых, кому пока не по силам был трудный путь через горы. Призраки погибших друзей витали вокруг них, и все надеялись, что горечь смягчится, когда они удалятся от мест, где все произошло.
  Пленных карликов Стирбьерн решил взять с собой, чтобы показать в Сванехольме. В результате, их пришлось тащить в мешках, чтобы не попали под солнечный свет, да еще предварительно связав, ибо никому не хотелось, чтобы цепкие волосатые руки вцепились через мешок им в горло. Конечно, тащить всю дорогу увесистые мешки со злобно шипящими карликами было не слишком приятно, и викинги ругали про себя выдумку Стирбьерна. Он, однако, подавал им пример, невозмутимо взвалив на плечи самый большой мешок, и упорно шел вперед, почти не разговаривая в последнее время. Он чувствовал, что лишь одно вернет ему радость жизни - вид строящегося "Молота Тора" и новое оружие из небесного железа.
  И верно: взгляд вождя викингов потеплел, когда он увидел заметно выросший за время его отсутствия силуэт корабля. Следующей весной уже можно будет спустить его на воду. Оглядев своих друзей, Стирбьерн увидел и в их глазах то же восхищение. Всем им - как и большинству викингов на их месте, - не терпелось ступить на борт будущего драккара, занять свое место на скамье, сжать шероховатыми ладонями тяжелое сосновое весло, еще светлое и пахнущее деревом, а не морской солью, поставить парус и выйти в открытое море. Они по-прежнему оставались едины. Так и должно быть: когда воин гибнет, строй смыкается вновь. Многие поколения викингов научили этому своих сыновей.
  Не теряя времени, Стирбьерн принялся за изготовление секиры из небесного металла. Тот был упрям, и долго не поддавался его усилиям, но рыжеволосый викинг только радовался: пусть, значит, тот же неукротимый дух будет жить и в его секире, и никто не сможет сокрушить ее. Понадобился накал в горне втрое сильнее обычного, чтобы небесный металл раскалился и стал плавиться. Когда Стирбьерн этого добился, в кузнице царила почти такая же удушающая жара, как в священной пещере карликов. Зато теперь на слиток небесного железа было больно смотреть: оно блистало, как солнце в зените.
  Теперь начиналась самая работа. Стирбьерн тяжело дышал, снова и снова поднимая тяжелый молот, орудуя не только с силой, но и с точностью, без которой не обойтись в кузнице: один неверный удар способен загубить работу. Даже молот Мьолльнир вышел у цвергов-мастеров с короткой ручкой. Но рыжеволосый викинг знал, что не ошибется. Обнаженный до пояса, со связанными в хвост волосами, он сам словно раскалялся в обжигающе-горячем воздухе кузницы, где показалось бы уютно разве что огненным великанам, Детям Муспелля. Весь залитый потом, оскалив крепкие зубы, он продолжал работать, не останавливаясь ни на мгновение. Оберег-молоточек на его груди раскалился от близости жара, но Стирбьерн не замечал ничего, кроме своей цели.
  Постепенно он выдавливал, вылепливал молотом из бесформенной глыбы небесного железа нечто особенное, чего еще не было ни у кого в Земле Фьордов. Пожалуй, отчасти ему подсказали идею обоюдоострые топоры карликов, но все же не до конца. Главную часть будущего оружия победы Стирбьерн домыслил сам. И вот, меж двух тяжелых лезвий, округло изгибающихся, как рога луны, вверх на целую ладонь поднимался широкий наконечник, предназначенный, чтобы с размаху пробивать самый прочный щит и доспехи... или чешую Золотой Змеи. Получившееся оружие было вдвое массивнее обычных секир викингов, тоже не маленьких, но как раз по руке Стирбьерну.
  Теперь, пока лезвие не успело остыть, следовало нанести на него священные руны, что привлекут милость богов и помогут отвратить козни злых сил. Просто так не убить тварь, живущую с незапамятных времен и обладающую мощью, несопоставимой с человеческой. Недаром, с самыми могучими из древних йотунов и боги избегали сражаться, одному Тору они были под силу. Но боги не зря подарили смертным руны; с их помощью человек овладел знанием, не меньшим, чем у древних народов, а затем и превзошел их.
  Взяв клещами длинный резец, быстро раскалившийся добела, Стирбьерн трижды начертил руну "Турс", символизирующую молот Тора - на обоих лезвиях секиры и у самого края наконечника. Руна "Турс" защищает от нечисти, она поможет нанести меткий решающий удар Золотой Змее, дабы его секира поразила ее, точно сам грозный Мьолльнир.
  "Уруз" - "Дикий бык" парой рогов прорезал гладкую поверхность железа. Пусть принесет силу, неутомимость и боевую ярость, и тогда врагов никогда не будет слишком много, чтобы его секиры не хватило на всех.
  "Фенад", "Достижение Желаемого", он прочертил так, чтобы те, против кого обернется секира, видели ее перевернутой, сулящей беду.
  "Рейдо" - "Дорога", чтобы, в какие бы земли и моря не довелось ему забраться в поисках Золотой Змеи, и там довелось отважно продолжать свой путь, с какими бы трудностями не пришлось встретиться.
  "Соулу" - "Солнце", похожая на зигзаг молнии, легла в самом центре, на прочной железной основе, от которой расходились вверх и в стороны, как от мощного ствола дерева, смертоносные острия. Солнце, двигаясь по небу, воплощает установленный богами миропорядок, который стремятся разрушить йотуны, пустив гнаться за Солнцем и Луной двух чудовищных волков. Он, Стирбьерн, защищает на земле тот же порядок, пусть же и его секиру отмечает знак светлой богини.
  "Тюр" - "Воин", стрела наконечником вверх, пролегла рядом со знаком Сокрушителя Великанов. Символ воинского духа, мужества и жертвенности, символ бога справедливой войны, вложившего руку в пасть чудовищному волку. Подобно Тюру, каждый воин должен быть готов отдать свою жизнь, тем более сражаясь с порождениями тьмы.
  И последняя руна - внизу, у самой рукояти, где она будет соединяться с лезвием. "Альгиз", "Лебедь" - руна, связующая Землю и Небо, пусть хранит его творение целым и невредимым, не позволит ему ни сломаться, ни затупиться до самой встречи с Золотой Змеей... Что будет дальше, Стирбьерн не особенно думал; да и так ли уж велика цена, если он сам и его секира не переживут решающей битвы, если Змея будет уничтожена?
  Потом он начертил такие же руны и на другой стороне плоского лезвия секиры. Когда та остыла, они холодно сверкали на светлой поверхности железа, и таким же синеватым отблеском сияли заточенные острия. Стирбьерн закрепил лезвие на длинной дубовой рукояти, и получилась секира, способная рубить слитки железа и подброшенную в воздух тонкую ткань. Он долго упражнялся с ней, подвергал все новым и новым испытаниям, желая убедиться, так ли она хороша и прочна, как ему надо, не проявятся ли недостатки, может быть, незначительные вначале, но способные оказаться роковыми впоследствии. Лучше было выявить их сразу, пока еще не поздно поправить. Но, к счастью, никакие испытания не приносили секире вреда. Ничто, казалось, не могло ни погнуть, ни затупить небесное железо, оно даже ничуть не потускнело, что бы хозяин с ним не делал.
  Не только Стирбьерн гордился новой секирой. Все его викинги уже предвкушали будущие подвиги, какие можно совершить с таким оружием. Каждый из них хоть раз пытался сам нанести ей меткий удар, хоть и никому она не приходилась вполне по руке, как самому Стирбьерну. Особенно же восхищались сыновья конунга, как законные - Хельги и еще маленькие Сигурд и Гутторм, так и внебрачные, иные из которых теперь уже были почти юношами и, как вся молодежь Земли Фьордов, готовы были в любой момент "поднять бурю в озере, если не удастся дорваться до моря". Особенно отличились близнецы, с детствами хвостами следовавшие за Стирбьерном. Теперь они, наконец-то, выросли настолько, чтобы он мог их принимать всерьез, и были этому очень рады. Но и младшие - Лодин, Халльдор, Эйстейн и другие, - не отставали от них. Только Ульв Черный, самый старший и самый серьезный из этого множества сводных братьев, молчал, но он всегда молчал. Однако, когда однажды он присоединился к развлечениям братьев, сумел, к удивлению самого Стирбьерна, взяв его секиру, одним ударом свалить толстую сосну, да еще по направлению, противоположному ветру. Причем Ульву, казалось, и в голову не приходило гордиться своим достижением; это было не то событие, что могло вывести его из спячки.
  Так, в шутках и тренировках для будущих подвигов, прошла для викингов еще одна зима.
  
  Еще ни одна зима не казалась викингам такой нестерпимо долгой, как эта. Тренируясь до седьмого пота, или уходя на лыжах охотиться в горы, иногда на несколько дней, или слушая длинными вечерами песни и рассказы в Большом Зале, - хирд Стирбьерна и сам вождь мечтали об одном: скорее бы достроен был "Молот Тора", скорее бы можно было выйти на нем в море... Им надоел пропахший дымом очаг в Сванехольмской усадьбе, не хотелось больше спать на колючих соломенных тюфяках. То ли дело - на голой деревянной скамье, под плеск волн, после того как целый день напролет вращаешь весло так, что к вечеру руки немеют! Тут-то и сны снятся самые сладкие, и постель кажется мягче...
  Долго тянулась зима - с морозами, от которых лопались стволы больших деревьев, со снежными буранами, до самых крыш заносящими Сванехольм, с воем волков по ночам, пока Стирбьерн с друзьями не устроили облаву и не истребили стаю. Но вот, наконец, с юга повеял первый теплый ветерок, и солнце стало пригревать сильнее. А когда однажды утром Стирбьерна разбудили трубные крики летящих на север лебедей, он сразу понял: пришла весна! Выбежав из дома, как был, полуодетый, босиком на еще влажной земле, он махал рукой пролетающим огромным белым птицам. Они летели на север, вдоль великого морского пути, того самого, что викинги испокон веков называли Лебединой Дорогой. Скоро и он пустит "Молот Тора" им вслед, если понадобится - до самого края мира...
  Вдруг кто-то сильно толкнул его в плечо. Обернувшись, он с удивлением увидел смеющихся Вестгара и Торда, державших его сапоги и теплую куртку.
  - Оденься, а то замерзнешь! - Вестгар широко ухмыльнулся, а затем уже расхохотался открыто. И Стирбьерн с Тордом рассмеялись тоже, сами не зная, отчего, потому что была весна, а весной всем хочется радоваться.
  И вот, наконец, "Молот Тора" был готов к спуску на воду. Огромный величественный драккар с высокими бортами, блестящими на солнце черной смолой, возвышался на катках, по которым его столкнут в море. Он возвышался над другими кораблями, стоявшими у воды, мощный, но стройный, подобно быстрому верховому коню.
  Почти весь Сванехольм собрался на морском берегу, чтобы поглядеть, как будет спущен на воду "Молот Тора". Викинги при этом сдержанно обсуждали достоинства нового драккара, сравнивая с другими, ныне еще выходящими в море, и с теми, что когда-то давно были известны всей Земле Фьордов, а теперь остались лишь в памяти стариков. Женщины просто глазели, а те, что помоложе, еще и строили глазки молодым викингам, собиравшимся сегодня в поход. Но те не оборачивались, к досаде красавиц. В другое время, но не сейчас. Сейчас их мысли были заняты только драккаром, их долгожданной и, наконец-то, сбывшейся мечтой.
  И сам Харальд конунг со всей семьей провожал Стирбьерна в первое плавание на новом драккаре. Он не верил, что племяннику удастся найти Золотую Змею, и вообще-то сомневался в ее существовании, полагая, что Вульфрику она привиделась в предсмертном бреду, как и прочим "свидетелям". Конунг предпочел бы оставить Стирбьерна с новым кораблем при себе; он собирался устроить набег на восток, в земли балтов и славян, где море выносит на берег янтарь. Те края богаты зерном и медом, леса полны дичи, но главное богатство - сами местные жители, рослые, белокурые и крепкие, не уступающие самим викингам. А как хороши их женщины! Мать одного из его сыновей, Халльдора - славянка, и он не отказался бы привезти в дом еще нескольких таких, хоть и непросто будет их захватить - славяне умеют дать отпор. Тут бы как раз кстати был под рукой хирд отчаянных удальцов - а их нет, гоняются за Золотой Змеей, чуть ли не за своей тенью! Еще больше Харальд помрачнел, увидев среди команды Стирбьерна соломенные головы двух своих побочных сыновей, Гуннара и Освальда. Все-таки пошли за двоюродным братом, не послушали отца, хоть он и ругался с ними три дня, убеждал, грозил, стучал кулаком... Что было делать - не проклинать же? Это уж последнее средство. А тут еще законные младшие, Сигурд с Гуттормом, смотрят горящими глазами, пока мать отвлеклась, не давая сбежать маленькой дочке, рыжеволосой егозе Фрейдис.
  - Когда мы подрастем, Стирбьерн непременно и нас возьмет с собой! - донесся до конунга шепот мальчишек.
  - А ну уймитесь! - сердито крикнул Харальд. - Стирбьерн возьмет к себе только викингов. Ему нет дела до лопоухих щенков, болтающих как сороки!
  Те, кто стоял поблизости, удивленно оглядывались. Мальчики печально повесили головы, не понимая, чем так рассержен отец. Харальд и сам понял, что зря не сдержался. К счастью, общее внимание слова обратилось к "Молоту Тора".
  Его команда обошла драккар сзади и с боков, толкая вперед; сам Стирбьерн уперся плечом в лебединый изгиб поднимающегося вверх носа, над которым высилась непреклонная грозная фигура Тора с молотом из небесного железа. Но, как ни стремились викинги к морю, как ни нажимали изо всех сил, поначалу корабль никак не двигался. После прошедшего накануне дождя катки застревали в мокром песке, а тяжесть деревянного драккара давила на них сверху, и они не желали катиться.
  В толпе послышались смешки. Те, кто сомневался в удаче Стирбьерна, теперь получили повод торжествовать. Старший мастер возмущенно закусил седую бороду, желая провалиться сквозь землю. Никогда такого не было, чтобы хоть один его корабль намертво приставал к земле, даже не коснувшись дном соленой воды!
  Возле толкающих корабль викингов, готовых уже взбеситься, послышался ехидный голос Йорма:
  - Говорили тебе, братец Стирбьерн: не получится у тебя новый корабль! Ты сделал его непохожим на другие, вот он и вышел слишком тяжелым. Толкайте теперь, пока не свалитесь от усталости! - проговорил воспитанник конунга, к этому времени уже подросток, вертлявый и подвижный, как рыболовный крючок, и по-прежнему болтливый, как в детстве. Вот и теперь продолжал лезть под руку огорченным и рассвирепевшим людям, повторяя все слухи, ходившие о новом драккаре, так как сам не очень-то вникал, каким образом те устроены.
  Ближайший из викингов, Олаф Сын Русалки, гневно толкнул Йорма плечом, не дожидаясь, пока на того обратит внимание сам вождь. Йорм покатился по песку, набирая его полные пригоршни, пока не вскочил на ноги. Собравшиеся снова смеялись, теперь уже над ним.
  Вдруг на берегу показалась матушка Гро. Никто не видел, откуда она взялась. Неторопливо подошла к увязшему в песке кораблю - рослая, медлительная, в платье с широко развевающимся подолом, - и неожиданно толкнула драккар сзади, в его высокую корму. Тот вздрогнул и легко подался вперед, дальше уже двигаясь легко, удерживаемый сильными плечами викингов. С громким плеском его нос вошел в мелкую прибрежную волну, отливающую зеленью и голубизной, и закачался в ее ласковых объятиях.
  - Будто пылкий юноша целует белорукую деву, а та приникает к нему всем станом, не разжимая объятий, - одобрительно пропел на берегу какой-то скальд.
  Когда "Молот Тора" коснулся воды, матушка Гро подошла к викингам. Стирбьерн и Фридмунд разом шагнули к ней. Она улыбнулась, ласково потянув их за волосы, белокурые у одного и темно-рыжие у другого.
  - Как же вы думали уйти без материнского благословения? - засмеялась она тихим грудным смехом, похожим на воркование горлицы.
  Они растерянно переглянулись и виновато склонили головы.
  - Прости нас, матушка! Мы думали, тебе легче будет проститься с нами раньше, вместе со всеми...
  - Да ведь оно не мне надо. Вам прежде всего, чтобы, куда бы ни занес вас корабль, сердце стремилось домой, в Землю Фьордов, где вас ждут. Тогда все преодолеете, что встретится на пути. Пусть боги благословят вашу дорогу! - она поцеловала в лоб одного сына, потом другого, и направилась обратно, ни на кого не глядя.
  Зато собравшиеся, особенно мужчины, еще долго глядели ей вслед с восхищением, когда ее крепкая и вместе с тем женственная фигура уже скрылась вдали. До чего все-таки она хороша, будто совсем и не постарела с годами! И как сильна, если смогла столкнуть на воду корабль, с которым бились столько крепких юношей! Те из мужчин, что в свое время пытались ухаживать за Гро - а среди них был и сам конунг, - теперь оторопело соображали, что она, пожалуй, давала им отпор лишь в четверть силы... И все равно смотрели вслед, будто забыв, что она приходила совсем не к ним.
  Между тем у самой кромки воды Стирбьерн заколол в жертву богам белых жеребца, быка и козла, произнося молитвы богам. Смешав кровь животных, окропил ею с можжевеловой веточки "Молот Тора", в знак посвящения. Брызги крови коснулись просмоленного дерева и тотчас были смыты набежавшей волной. Оставшаяся кровь стекла в море - в подарок морским богам.
  Когда на берегу задымился костер, в котором горело мясо принесенных в жертву животных, "Молот Тора", развернув широкий парус, синий с белым, поймал северный ветер, прошел через Собачью Пасть и вышел в открытое море.
  Глава 13. Отверженные
  А тем временем, как Стирбьерн на своем новом драккаре пустился в опасный, неведомый путь, люди Земли Фьордов продолжали свою обычную жизнь. Как и море, она текла в установленных богами пределах: то мчалась вперед широкой неудержимой волной, то закручивалась бешеным водоворотом. Порой бешеный шторм кружил людей, как щепки, а иные из них сами, подобно невнимательным кормчим, налетали на подводные скалы, грозящие ничуть не хуже настоящих пустить ко дну.
  Именно так себя чувствовал рослый светловолосый викинг, растерянно стоя по колено в сугробе у загона для битвы коней, глядя, как израненного серого жеребца, на которого он поставил все свое имущество, утаскивают, чуть ли не ползущего на коленях, с трудом передвигающего избитые ноги. Конь, может быть, и оклемается, если хозяин захочет лечить его, а вот для него теперь потеряно все...
  Сильный хлопок по плечу вывел мужчину из оцепенения.
  - Ну что, Аснар: ты проиграл, поставил не на того, причем поклялся памятью своих родителей! Так что у тебя есть всего один день, чтобы забрать свою семью и освободить для меня усадьбу.
  Викинг медленно повернулся и невидящим взглядом уставился в румяное лицо соседа. На мгновение возникло желание вмять его в снег одним ударом, стереть с его лица эту глумливую усмешку. Но тут же исчезла. Все равно это ничего не изменит для него, потерявшего не только усадьбу и труды своих рук, но и все, что было ему дорого...
  Растерянный, потухший, виновато склонив голову, враз постаревший на десять лет, стоял Аснар возле саней, доверху набитых сундуками и мешками с домашним скарбом. Кружившийся в воздухе снег падал на его лицо, стекая струйками воды, на плечи, на волосы, но викинг не догадывался надеть шапку, которую беспомощно крутил в руках. Тихим дрожащим голосом он просил сидящую в санях женщину:
  - Прости меня, Сигрун! Во имя богов, ведь они соединили нас, благословили наш брак тремя детьми. Позволь мне искупить вину... Я буду работать, как вол, я пойду с ярлом в море и привезу добычу, которая поправит наши дела, только прости...
  Женщина медленно поднялась, сжимая обеими руками топор. Ее бледное лицо сделалось страшным.
  - Не подходи ближе - зарублю! Нет у тебя больше жены и детей, не вспоминай. Как я смогу доверять тебе, однажды уже выкинувшему нас на улицу, как котят? Игрок - тот же предатель!
  Аснар стоял перед ней, свесив руки как плети. Он легко мог выхватить у женщины топор, но сейчас не шевельнулся бы, даже вправду защищая свою жизнь. Он сознавал, что она вправе покарать его, и на мгновение им овладело полное равнодушие к своей судьбе. Пусть топор опустится на его голову, так лучше, всему сразу конец...
  Но топор не опустился, хотя выражение лица женщины оставалось ничуть не мягче его холодного лезвия. В санях заплакали дети. Мать строго прикрикнула на них.
  Из саней выглянул старший мальчик, закутанный в меха.
  - Мама, а куда мы едем без отца? - недоумевающе спросил он.
  - Молчи, Эрик! - Сигрун локтем отодвинула сына назад. - Нет у вас больше отца. Мы будем теперь жить у моих родителей, в Норланде. И ты, когда подрастешь, станешь викингом у Торкеля ярла или у его сыновей. Тогда никто не назовет тебя сыном опозоренного человека.
  А ее бывший муж тупо слушал ее слова, будто оглушенный обухом бык. Медленно ворочая в голове мысли, как камни на перекате, он думал: старшему сыну, верно, будет не хватать его. Младшие двое не вспомнят отца, когда подрастут, но Эрику уже десять, ему нужно мужское воспитание, недаром он и здесь постоянно дрался с мальчишками. Но ведь Сигрун ни за что не согласится принять мужа обратно: уж он-то знал, во всей Земле Фьордов не найти женщины упрямее нее...
  Женщина выхватила у возницы кнут, хлестнула одного коня, потом другого, выплескивая на них всю боль и горечь. Кони пустились вскачь, унося тяжелые сани. Аснар, не задумываясь, сделал несколько шагов им вслед, потом упал на колени и застонал.
  Он не помнил, сколько времени провел так, но, наконец, поднялся и отряхнулся от снега, как медведь, вылезающий из берлоги. Если он не умер на месте, значит, надо куда-то идти и что-то делать. Что еще остается викингу, потерявшему все, кроме меча? Только куда лучше всего податься? Не в Сванехольм ли, где, как говорят, племянник конунга Стирбьерн собирает команду для охоты на Золотую Змею и чуть ли не для плавания на край света? Что ж, Аснар видел того еще мальчишкой в походе на Британию и не сомневался, что из него выйдет толк. Да и волны последнего моря должны быть достаточно глубоки и холодны, чтобы растворить одиночество человека, которого никто не ждет на берегу...
  
  А в это время далеко на севере, в селении Аслакстунга, лежащем на берегу Лезанг-фьорда, вышли бороться двое молодых парней, обнаженных до пояса. Схватились и закачались на месте, как два бодающихся быка, ища, как бы ловчее опрокинуть противника, уложив на обе лопатки. Вокруг собрались друзья того и другого, подбадривая своих бойцов.
  - Уложи этого сосунка, Гисли!
  - Сбей с него спесь, Мар! Отучи зариться на чужих девушек!
  Эти последние слова выкрикнул стоявший впереди юноша, очень похожий на одного из борцов, высокого и тонкого, с рыжеватыми волосами. Он нервно сжимал руки, словно жалел, что не имеет права помочь брату.
  Но Мар и сам, услышав его голос, поднажал и схватил за талию своего противника, низкорослого, но более массивного, смуглого благодаря изрядной примеси финской крови. Одновременно ударил его под колено ногой и оттолкнул, опрокидывая наземь.
  Счастливая улыбка мелькнула на лице юноши, и тут же исчезла, когда он услышал глухой стук. Затем голова Гисли склонилась набок, он вытянулся и больше не шевелился. Из-под волос вытекла струйка густой крови.
  Все, кроме его брата, уставились на Мара, поначалу с недоумением, потом с гневом, как на злейшего врага.
  - Ты убил Гисли! Ты нарочно толкнул его на камень! - крикнул один из собравшихся, подняв из песка залитый кровью булыжник, раскроивший голову упавшему юноше.
  Мар растерянно застыл, не понимая, что происходит. Гисли мертв?! Да как же? Не может этого быть! И его обвиняют в убийстве?! Неужели это они всерьез? Не может быть, должны же они во всем разобраться!
  Но сначала молодежь Аслакстунги, а затем и старшие, быстро собравшись на клич, бросали в него, как камнями, словами осуждения.
  Только Моди, брат-близнец Мара, стоял с ним под руку напротив все прибывающей и свирепеющей толпы. Иногда, словно одинокие сполохи, слышались и голоса их друзей, но тех быстро обрывали. Погибший происходил из сильной семьи, а братья были одиноки, их некому было поддержать.
  - Но я не виноват! Клянусь вам памятью отца и матери, именами Одина и Фригг, и Тюра, не знающего лжи! - закричал Мар, в отчаянии разрывая на себе рубашку: пусть видят, что он так же чист, как при рождении. - Мы боролись, и только! Я не видел там камня, он был скрыт в песке! И зачем бы мне убивать Гисли?
  - А разве ты не грозился свести с ним счеты, когда он на празднике Йоля прыгал через костер вместе с Бертой? - припомнил один из парней.
  - Мало ли кто обещает сгоряча, без настоящей злобы? - вступился за брата Моди.
  - Как бы там ни было, это дело должен разбирать тинг, - проговорил один из старейшин Аслакстунги. - Сообщим ярлу: пусть он соберет суд над Маром.
  И вот Аудун ярл, опытный в решении запутанных вопросов, произнес с возвышения приговор тинга, вынесенный большинством голосов:
  - Мор, сын Льота, признается виновным в убийстве, совершенном при свидетелях, подтверждающих его вину! Так как он слишком беден, чтобы заплатить выкуп родне погибшего, он до конца жизни изгоняется из пределов Лезанг-фьорда, и никто из его жителей не может делить с ним огонь, пищу и воду, но каждый имеет право убить или прогнать, как дикого зверя, не знающего закона. Наказание вступает в силу с сегодняшнего дня!
  Мертвенно-бледный Мар обвел глазами собравшихся на тинг людей, отыскивая хоть одно участливое лицо. Он до последней минуты надеялся, что они признают его невиновным. Но вот, они дружно провозгласили его изгнанником. Все, кроме Моди, который не слишком вежливо протолкался сквозь толпу, взял брата за руку и повел за собой. По дорогу Мар искал глазами Берту, хотел проститься с ней, но ее не было здесь. Что ж, может, и к лучшему. Пусть выйдет замуж за кого захочет...
  Братья остановились только у своего дома. Мар поправил за спиной лук и колчан со стрелами и потянулся обнять брата.
  - Прощай! Не знаю, как буду без тебя, но тебе желаю счастья.
  Но Моди внезапно вывернулся из его рук и воскликнул почти беззаботно, как в прежние времена:
  - Подожди, братец! Я, пожалуй, поеду с тобой. Что-то меня разочаровали наши односельчане, так легко поверившие в твою вину. Не прогонишь?
  Только сейчас Мар заметил, что брат тоже снарядился для дороги, а во дворе их встретили радостным ржанием две оседланных лошади вместо одной. Но все же он сначала покачал головой, отступил на шаг, отгораживаясь поднятыми ладонями.
  - Подумай, Моди! Ты хорошо решил? Ведь ты не совершил ничего, чтобы быть изгнанным, за что же тебе ломать свою жизнь?
  Но его брат только рассмеялся в ответ.
  - Так уж и ломать жизнь, братец! Мир велик, да и Земля Фьордов не ограничивается Лезанг-фьордом. Мы можем отправиться куда угодно. Например, предложить свои услуги конунгу в Сванехольме - там всегда нужны воины, даже если время сейчас мирное. А есть еще его племянник, Стирбьерн - говорят, он принимает на свой корабль только отчаянных парней, которым нечего терять. По-моему, мы можем ему пригодиться, а?
  На бледном лице Мара мелькнула тень улыбки.
  Спустя короткое время двое всадников уже скакали вдоль берега моря на юг, по направлению к Сванехольму. Они не оглядывались назад.
  
  По узкой каменистой тропинке над морем осторожно шел молодой человек, ведя в поводу буланую лошадь. Уже смеркалось, и, хотя он спешил засветло преодолеть самый опасный участок дороги, добраться до темневшего далеко впереди леса, приходилось внимательно выбирать путь, где могли бы ступать не только ноги, но и копыта.
  - Ошиблись мы, не той дорогой пошли, моя старая Мышь, - ласково приговаривал он, обращаясь к своей верной спутнице, старой вислогубой кобыле. - Надо было ниже взять, не думал, что тут такая крутизна... Потерпи немного: еще не успеет стемнеть, как мы ступим на твердую землю, не грозящую увлечь нас в бездну. Лес даст нам пищу и защитит от дождя, как гостеприимный хозяин, укроет нас тенью своих ветвей. Там найдется трава, светлая и мягкая, как волосы красавицы, чтобы ты могла попастись и поваляться вдоволь, подруга; тебе бы это было как раз кстати, а то ребра под шкурой просвечивают, как обручи на бочке... А еще в лесу найдется озеро, прозрачное и светлое, как кристалл, с чистой водой, в которую так приятно окунуться, смывая дорожную пыль. А утром нас разбудят птицы своим пением; они поют для души, а не ради выгоды, как люди, и не требуют награды...
  Среди нехитрого скарба путника, навьюченного на спину буланой лошади, виднелась арфа в исцарапанном ореховом футляре, видавшем виды. По ней можно было безошибочно догадаться, что молодой человек, только что красноречиво описывающий красоту еще неведомого леса, был странствующим скальдом; а, судя по его потрепанному виду и грубой одежде из некрашеного полотна, нетрудно было понять, что его не часто встречали так, как подобало носителю священного дара, отведавшему волшебного меда поэзии.
  И действительно, Бьярни, сын Хротгара - так звали молодого человека, - с детства мечтал быть скальдом, и все свободное время проводил, пытаясь извлечь из струн арфы новые звуки, каких до него еще не было в мире. Как и все в юности, учился владеть оружием, но это не было для него главной целью, как для остальных. Когда Бьярни слышал от других скальдов и сам напевал старинные песни о подвигах героев прошлого, он мечтал сам быть свидетелем не менее славных подвигов, чтобы воспеть их для потомков. И вот, как только Бьярни вырос достаточно, чтобы самому за себя постоять, он оседлал буланую кобылу по имени Мышь, на которой ездил еще его отец, взял свою арфу, лук и нож, и отправился куда глаза глядят.
  Но оказалось, что великие подвиги вовсе не спешили совершаться на каждом шагу. После отгремевшей недавно междоусобной войны повсюду в Земле Фьордов налаживали привычную людям жизнь, отстраивали сожженные дома, пахали землю, ловили рыбу и пасли скот, им было не до приключений. Правда, викинги каждое лето повсюду отправлялись в походы за море; они преодолевали опасности и видели другие страны, рисковали жизнью и побеждали, но и они воевали с обычными людьми, а не с великанами и чудовищами. Бьярни однажды присоединился к походу на западное побережье Аллемании, устроенному Рагнаром ярлом на четырех драккарах. Они прошли по большой реке глубоко внутрь страны, взяли богатую добычу. Бьярни воспевал их поход, но внутренне разочаровался в своих спутниках. Они сражались без страсти и упоения, будто выполняли работу, убивали и умирали, видя перед собой не лебединые крылья валькирий, а сундуки с золотом, что будут после битвы погруженны на их драккары, а на обратном пути говорили лишь о разделе добычи, да о том, что сделают со своей долей. В их жизни не было места подвигу. И Бьярни ушел от них по возвращении в Землю Фьордов. Полученную добычу отвез домой, матери и сестрам, а сам, как прежде, пустился в путь налегке.
  Уже не впервые ему доводилось ночевать в лесу под елкой, особенно летом; от диких зверей он мог защитить себя и Мышь, а разбойники не трогали бедного странника, к тому же певца. Пару раз ему даже случалось греться у их костра и развлекать, может быть, недавних преступников, изгнанных приговором тинга, своими песнями, стараясь выбрать повеселее. Но чаще он все-таки старался к ночи добраться до какого-нибудь селения, где люди за пару песен могли предоставить до утра пищу и кров. Правда, в усадьбах ярлов и самых богатых бондов ему почти не приходилось бывать. Там уже, как правило, обретались постоянные скальды, обласканные хозяевами дома, занятые восхвалениями их подвигов, истинных или мнимых, и деяний из предков до седьмого колена. Эти люди были обычно весьма самодовольны, и не терпели возможных соперников; почему Бьярни и вспомнил о них, говоря о лесных птицах, что своими песнями славят жизнь, а не стремятся прославиться сами.
  Теперь молодой скальд направился в Сванехольм, столицу Земли Фьордов, где прежде еще не доводилось бывать. Не так давно он услышал в доме, где ночевал, о викинге по имени Стирбьерн, будто бы вознамерившемся разыскать в море легендарную Золотую Змею и уничтожить ее. Рассказано об этом было с шуткой, но Бьярни сразу загорелся надеждой: впервые он, наконец, слышал о викинге, достойном песен! Истребить чудовище, по легенде, замыкающее пределы моря, - это было бы достойно Ньяла Сильного, Асгейра Смертельное Копье, Победителя Дракона, и других величайших героев. Впервые после долгого времени Бьярни обрел надежду. Он отыщет Стирбьерна, убедит позволить сопровождать его, и, быть может, своими глазами увидит такие события, о каких никто в Земле Фьордов не подозревает еще! Но они свершатся, и первым их воспоет для потомков он, Бьярни, и никто иной.
  Он не смог скрыть радостное волнение от хозяина дома, в котором ночевал, и тот проводил скальда насмешкой:
  - Стирбьерну твоему, видно, Золотая Змея глаза застит, и ты по той же дорожке пошел - два сапога пара! Поезжай, парень, разберись, кто из вас кого дурнее!
  - Я был бы дураком, если бы отказался от приключения, узнав о нем! - воскликнул в ответ Бьярни, направив лошадь в сторону Сванехольма.
  Так он и оказался, не зная дороги, на ночь глядя, на вершине нависающего над морем утеса, похожего на колючую ребристую спину некоего спящего чудовища. Как ни хотел поскорее преодолеть опасное место, двигаться все равно приходилось медленно, потому что одного неверного шага было достаточно, чтобы сорваться вместе с лошадью в море, гулко плещущее внизу. В результате к безопасному подножию скал, где тропа расширялась, он спустился уже затемно. А до цели его ночлега - леса - предстояло добираться еще долго.
  Вдруг впереди вспыхнул свет. Усталая лошадь тревожно заржала и попятилась, натягивая повод. Бьярн едва удержал ее. Достав нож, он громко крикнул, вглядываясь в темноту:
  - Кто здесь?
  Впереди кто-то ехидно захихикал:
  - О, всего лишь я, бедная одинокая старушка, живущая себе в пещере над морем! Такой милый молодой человек вовсе не должен меня бояться. Те, кто приходит ко мне за помощью или за советом, зовут меня Ранвейг...
  Из темноты показалась согбенная старушка, закутанная в темно-синий плащ с капюшоном. Из-под него свисали чуть не до пят седые космы. Глаза старухи бледно светились в темноте. Бьярни стало не по себе. Но деваться было некуда: единственная тропинка в скалах была слишком узка.
  - Я спешу, госпожа, - обратился он к ней, будто к благородной. - Дай мне проехать, мы с Мышью устали.
  - Так в чем же дело? - глаза старухи опять блеснули, как и костяной набалдашник посоха, на который она опиралась. - Ты можешь заночевать в моей пещере, на как раз рядом. Споешь мне; я всегда любила песни, а я тебе за это погадаю. Хочешь узнать свою судьбу?
  Бьярни еще больше стало не по себе: только колдуньи навстречу ему еще не хватало! Захотелось вскочить в седло и пустить лошадь вскачь, но он сдержался, еще раз попытавшись договориться миром:
  - Не сердись, госпожа Ранвейг! Некогда мне, да и стеснять тебя не хочу. Пропусти меня, а я к тебе приеду в другой раз.
  Старуха, будто не слыша его, шагнула вперед и схватила скальда за руку; он едва не вскрикнул, почувствовав ее цепкую хватку.
  - Какой хорошенький мальчик! Эх, будь я помоложе, не ушел бы ты от меня просто так...
  - Тебе пришлось бы поискать кого-нибудь другого! - резко сказал Бьярни, с трудом освобождаясь из ее рук и прыгая на спину лошади, все время встречи с ведьмой испуганно хрипящей и бьющей копытами.
  Ранвейг пронзительно взвизгнула, видя, что намеченная добыча готова уйти от нее. Закружилась на месте, размахивая факелом в одной руке и витым посохом - в другой; теперь Бьярни видел, что навершием ему служит череп ласки.
  - Эй, слуги! Потайной малый народец, повинуйтесь моим заклятьям! Кобольды, вынырните из сырых пещер, схватите этого человека! Ниссе, домашние духи, превратите его в моего слугу, низшего из всех! Гобелины, выйдите из моря и утопите его, если не захочет подчиняться!
  Откуда ни возьмись, послышался шорох множества маленьких ножек, потом в темноте среди камней замелькали огоньки: красные, золотые, сине-зеленые. Все ближе и ближе. Это было бы даже красиво, да только Бьярни быстро разглядел, что огоньки горят не сами по себе, а на ладонях крошечных человечков и прочих существа, не столь похожих на людей. Одни выглядели как бородатые человечки в ладонь высотой, в цветных колпачках или в крошечной копии обычной одежды, другие, с серой кожей, будто вылепились из сумрака и камней, с у третьих, уродливых, с огромным носом чуть ли не в половину тела, в волосах запутались водоросли, с которых капала вода. И все они надвигались на юношу, с зажженными на ладонях огоньками, без всякого факела или светильника, при этой вереща что-то тонкими крысиными голосками.
  Бьярни не стал ждать, что будет, если они окружат его. Вернее, первой не стала ждать Мышь: истошно заржав, будто за ней гналась стая волков, она совершила отчаянный прыжок, на который хозяин никогда не считал ее способной, и галопом бросилась прочь, оставив ведьму и ее прислужников за спиной. Несколько цветных вспышек полетели вслед всаднику. Одна опалила край плаща Бьярни, другая задела волосы; они сразу обгорели и скрутились. Но всадник только сильнее пришпорил лошадь, и вскоре был уже далеко, но, не сознавая себя в безопасности, всю ночь мчался как сумасщедший.
  Теперь он успокоится, лишь доехав до Сванехольма. И расскажет Стирбьерну о ведьме и ее слугах.
  Глава 14. Морская ведьма
  Четыре года рыскал "Молот Тора" в северных морях, разыскивая Золотую Змею. Стирбьерн и его хирд давно превратились из недавних юношей в опытных морских волков, насквозь просоленных волнами всех известных викингам морей. Все четыре ветра выдубили их кожу до цвета меди, а ладони от нескончаемой гребли покрылись толстой коркой мозолей, черной от смолы, твердостью не уступающей бычьим копытам. За эти годы они ни разу не возвращались в Сванехольм. Пополняли запасы в попадавшихся навстречу землях, там же при случае чинились и укрывались от шторма, хоть и столь же часто выдерживали их в открытом море. К огромной радости Стирбьерна, как нельзя лучше оправдался его расчет, с каким он строил "Молот Тора". Ни одна волна не могла захлестнуть его высокие борта, никакой шторм не в силах был закружить его, как щепку. В ясные дни и в ненастье реяла над волнами фигура Тора с молотом из небесного металла.
  На многих берегах за это время побывала команда Стирбьерна, и не всегда встречи с местными жителями проходили мирно. На зеленом острове Эйрин викинги попали в разгар междоусобной войны двух из их многочисленных мелких королевств. Вмешавшись в нее, Стирбьерн взял с обоих хорошую добычу. Но затем они объединились против викингов, и те поспешили уйти. Их цель лежала не здесь. Но четверо их товарищей нашли здесь свою могилу.
  И в морях, омывающих Аллеманию и Фламандию, не было никаких следов Золотой Змеи. Зато здесь стояли города куда больше Сванехольма, их жители не впервые сталкивались с набегами викингов и ненавидели их, так что команду "Молота Тора" здесь ждал серьезный отпор. Так, по иронии судьбы, от рук своих соотечественников погиб Рудольф-Аллеман. В бою было не до того, чтобы отличить его от коренных жителей Земли Фьордов. За своего друга Стирбьерн отплатил, как и всегда, десятком вражеских голов. Но с одним драккаром нечего было и думать захватить их земли, да он и не о том мечтал. И потому он повел корабль дальше, туда, где ветер становился теплым, а море - лазурным. Там было хорошо, особенно зимой. Но морской король, впервые услышавший это прозвище из уст своих врагов, понимал, что так далеко на юге не встретить Золотую Змею. Ведь она, происходя из древнего племени ледяных йотунов-хримтурсов, должна любить холод, и сама способна творить его вокруг себя. И он решил вернуться обратно, в прямом и в переносном смысле повернулся спиной к Тысяче Островов, машущих вслед кронами диковинных деревьев с длинными листьями-перьями. В этом краю было приятно отдыхать, но не было места подвигу. По крайней мере, не для них, викингов. Да и все к тому времени соскучились по родным туманным берегам и колючим соснам Земли Фьордов.
  На обратном пути зашли пополнить припасы к островам севернее Британии. Местные жители, пикты, смуглые и коренастые, хоть и доставали ростом до плеча среднему викингу, дрались, как барсуки в своей норе. Двенадцать викингов пришлось похоронить на одном из островов, богатых разве что пасущимися овцами да гнездовьями бакланов и чаек на прибрежных утесах.
  Почти треть команды, с какой "Молот Тора" впервые вышел в море, погибла за эти четыре года, и их гибель неизгладимыми шрамами врезалась в сердца уцелевших, хоть они и признавали, что те встретили свою судьбу достойно. И лишь Стирбьерн, когда в его глазах разгорались бешеные янтарные огоньки, повторял про себя их имена, увеличив свой счет к Золотой Змее.
  За эти четыре года она, однако, даже не мелькнула перед странниками, не показала и блеска своей чешуйки. Стирбьерн, однако же, не терял веру во встречу с ней. Просто он искал не там. Следовало пройти дальше на север, туда, откуда зимой приплывают айсберги, так далеко, где еще не бывал ни один викинг. Он сумеет. Но прежде нужно отдохнуть, и ему самому, и его команде, и "Молоту Тора", верно служившему им эти нелегкие четыре года.
  Была уже поздняя осень, и все викинги, давно вернувшись из походов, сушили весла на берегу, когда "Молот Тора", преодолев напоследок шторм, изорвавший в клочья его залатанный парус, причалил в Сванехольм-фьорде.
  За время отсутствия истории о его плавании, принесенные встреченными в море кораблями, посещавшими те же края, облетели Землю Фьордов. Харальд конунг, встретив племянника, собирался было съязвить по поводу неуспеха в главной цели экспедиции, но, увидев, как народ радуется возвращению его племянника, встретил его радушной улыбкой. Хотя доставленная Стирбьерном добыча была не слишком велика, все, кто ценил подвиги и славу не меньше золота, встретили его как героя. Многим викингам хотелось принять участие в следующем плавании "Молота Тора". А вернувшиеся, в свою очередь, так живописали пережитые приключения, таинственно намекая на еще большие, ожидающие впереди, что добровольцев уже хватило бы на пять драккаров, если бы они у Стирбьерна были. Но ему нужно было лишь столько людей, чтобы пополнить команду взамен погибших. В первую очередь он брал людей, не имевших дома и семьи, тех, кому нечего было терять, не дороживших жизнью. Так в команду Стирбьерна попал Аснар, близнецы из Аслакстунги и еще несколько человек, по разным причинам обреченным на берегу на роль человеческих осколков. Теперь "Молот Тора" становился их новым домом, а хирд Стирбьерна - семьей.
  Однажды к усадьбе конунга, где как раз во дворе тренировались в воинских упражнениях викинги, примчался и скальд Бьярни на загнанной взмыленной кобыле. Он и сам тяжело дышал и был покрыт пылью, однако не упал с лошадью на землю, а довольно ловко спрыгнул на землю, подхватив арфу и лук, так что они не успели упасть.
  - Привет тебе, странник! - весело окликнул его острый на язык Вестгар. - Куда это ты спешишь, будто за тобой гонятся тролли? Погляди-ка, такого замечательного скакуна загнал! - вокруг послышались смешки.
  Бьярни с сочувствием погладил голову тяжело дышащей Мыши и выпрямился, оглядев собравшихся и безошибочно найдя взглядом Стирбьерна - он один мог им быть. Скальд с удовольствием отметил, что вождь викингов не стал смеяться с другими. Напротив, при виде всадника на загнанной лошади он сразу насторожился, словно почувствовал, что тот явился неспроста.
  - Мир вашему дому, - Бьярни попытался улыбнуться, хоть горло пересохло после бешеной скачки. - Приветствую тебя, доблестный Стирбьерн, сын Арнульфа, и твоих друзей. Я - Бьярни, сын Хротгара, уже давно мечтал познакомиться с тобой. Только сейчас нам некогда обмениваться любезностями. Потому что твой проницательный друг был прав: за мной и вправду гнались. Морская ведьма и целая стая духов! - скальд показал свой прожженный насквозь плащ. - Вот уж не подозревал, что под самым Сванехольмом такое водится...
  Стирбьерн, слушая его, грозно нахмурился. "Вот как, теперь ведьма? Что у них заведется в следующий раз? А конунгу и горя мало, он, кажется, слеп к тому, что не укладывается в привычную жизнь", - с раздражением подумал викинг о своем дяде.
  - Нечисть надо истреблять, - решительно сказал он и оглянулся на своего молочного брата - тот опустил лук, из которого было готовился стрелять перед появлением Бьярни, и теперь задумчиво вертел в пальцах сломанную стрелу. - Фридмунд?
  Тот поднял голову и улыбнулся - несмотря на то, что выглядел, как все викинги, обветренным и суровым, улыбка у сына матушки Гро оставалась такой же светлой, как в юности.
  - Нечисти, конечно, не место среди людей. О чем ты спрашиваешь, Стирбьерн? Когда мы выступаем? Сегодня?
  - Да. Только позаботьтесь кто-нибудь о нашем госте и его лошади, - он показал на Мышь, которая тем временем зашевелилась и даже поднялась на ноги, шатаясь. Потом снова обернулся к Фридмунду, испытующе поглядел. - Мне кажется, тебя что-то беспокоит. Может, останешься дома?
  - Нет-нет! - Фридмунд уверенно встряхнул головой. - Я никогда тебя не оставлю, не проси. Мы пойдем вместе.
  Он говорил так настойчиво, что даже Стирбьерн впервые отступил, подчиняясь его желанию.
  Когда викинги уже собирались покинуть усадьбу, навстречу им шагнул в ворота рослый и мощный человек, немногим ниже самого Стирбьерна. Входя, он ненароком задел один из столбов, и тот покачнулся. Незнакомец решительно направился навстречу отряду Стирбьерна и остановился напротив вождя, многозначительно меряя его взглядом, словно бык или кабан, созданный, чтобы сокрушать любое препятствие, что увидит перед собой.
  Стирбьерн тоже внимательно оглядел его, оценивая, чего тот хочет и на что может быть способен.
  - Приветствую тебя, странник! - произнес он невозмутимо. - Кто ты и откуда держишь путь?
  - Я - Хальфдан, сын Кнуда, с Озерного Берега! - заговорил пришедший громовым басом. - Я участвовал в шести походах, и еще не встречал человека сильнее себя! А ты, наверное, знаменитый Стирбьерн? Я пришел узнать, так ли ты хорош, как о тебе говорят.
  - Я себя знаменитым не величал, и не знаю, что там тебе наговорили, - усмехнулся рыжеволосый викинг. - И не кричи так, я не глухой. Ты хочешь вызвать меня на поединок? Изволь! На каком оружии?
  Говоря так, он заметил, что темно-серые глаза Хальфдана наливаются кровью. Это не предвещало ничего хорошего. И действительно, тот резким движением сорвал с себя кожаную безрукавку, которую носил, несмотря на холод, ударил себя кулаком в грудь, загудевшую, как бочка.
  - Оружие? Ха! То, с которым человек родится! С мечом, да и с топором придумано много хитрых уловок, а ты вот покажи, чего стоят твои собственные руки!
  Стирбьерн кивнул, будто и не ожидал иного ответа. Быстро сбросил с себя одежду, оставшись нагим до пояса, как и противник. Зрители даже ахнули при виде сходящихся к бою богатырей. Деже в Земле Фьордов, где достаточно было крепких мужчин, эти все-таки намного превосходили других. Оба даже с обнаженным торсом выглядели одетыми в броню: так рельефно выступали мускулы под их кожей. Пришлый викинг немного уступал ростом Стирбьерну, зато казался шире и плотнее. Плечи и грудь его были исполосованы страшными шрамами.
  Хальфдан сам объяснил их значение, горделиво показав пальцем.
  - А, это от медвежьих когтей! Медведь сломал мое копье и облапил, оставив эти раны. Тогда я разозлился и задушил его. Я один пахал поле, волоча плуг вместо быка. Я могу в одиночку вращать пару весел драккара. Докажи, что ты сильнее меня!
  По мере того, как он упивался собственной похвальбой, его жесткие волосы и борода поднимались дыбом, как щетина у кабана, глаза наливались кровью. Завершив свою речь бешеным рыком, берсерк бросился навстречу Стирбьерну.
  Тот все время оставался настолько же хладнокровен, насколько обезумел Хальфдан. Он был сейчас собой, и им, и еще кем-то, кто наблюдал за ними обоими со стороны и видел, что предпримут оба бойца.
  Отступив на шаг, словно собираясь пропустить удар, Стирбьерн перехватил распрямившуюся руку противника, словно летящее копье, потянул вниз, выкручивая. Хальфдан рванулся всем телом, бешено рыча, и чуть было не освободился. Он сейчас не сознавал боли, даже затрещи его разрываемые мышцы в железных пальцах противника. Дико оскалившись, он выбросил вперед вторую руку с растопыренными пальцами, прямо в лицо Стирбьерну. Тот отчетливо разглядел его толстые пальцы с крепкими желтыми ногтями - страшные руки, способные искалечить любого. Тогда рыжеволосый викинг отклонил голову и сам свободной рукой ударил противника под подбородок. Тот закатил глаза и рухнул, как подкошенный.
  Прошло некоторое время, прежде чего Хальфдан пришел в себя; тем временем викинги собрались вокруг него, с интересом глядя, что будет дальше. Наконец, тот зашевелился и сел; глаза у него вновь стали обычными, помрачение прошло. Сплюнул кровь вместе с выбитым зубом.
  - Больно, - протянул он удивленно, как ребенок, непонимающий, откуда боль берется.
  Стирбьерн усмехнулся и подал ему руку, помогая подняться.
  - Извини, немного перестарался. Но я тоже берсерк, только мне повезло вовремя научиться владеть собой.
  Хальфдан некоторое время стоял перед ним, как бы соображая, что ему делать. Потом, к удивлению окружающих, медленно склонил голову, как бык под ярмом.
  - Ты в самом деле сильнее меня. Я не верил, когда шел к тебе. Прими меня в свой хирд или убей, я все равно ни за что не смогу служить никому другому. Только обещай, что никогда не позволишь мне наделать глупостей, а я буду зубами грызть твоих врагов!
  Стирбьерн без колебаний протянул ему руку.
  - Кто же откажется от такого воина? Хорошо, идем с нами!
  
  В скором времени отряд викингов выдвинулся в сторону прибрежных скал. Пешком. Когда Бьярни удивленно поинтересовался отсутствием коней, Стирбьерн усмехнулся в ответ:
  - Для меня не так-то просто найти подходящего коня, так что я отвык от них. Думаю, и наш новый товарищ, - он кивнул в сторону Хальфдана, - привык ходить, а не ездить. К тому же, в скалах лошадям не пройти.
  И действительно, ведя отряд по узкой, местами заваленной камнями тропинке среди мрачных гранитных скал, нависающих над морем, Бьярни сам удивлялся, как ему с Мышью удалось проехать здесь ночью. Наверное, только потому что гнавшаяся по пятам нечисть была еще страшнее. А может быть, ночь как раз отчасти помогла, скрыв от глаз опасности горной тропы. Зато теперь, стоило Бьярни разглядеть, как крута и обрывиста в некоторых местах тропинка, насколько далеко внизу рокочет море, разбиваясь белой пеной о скалы, как холодок пополз по спине. Обладая более живым воображением, чем остальные викинги, он легко представил, что станет с человеком, сорвавшимся с этих скал...
  - Похоже, когда я сочиню песнь о нашем походе на морскую ведьму, ее лучше будет петь не на ночь глядя. А то станут сниться страшные сны, особенно женщинам и маленьким детям.
  Вождю викингов, следовавшему за ним, понравилась напускная бравада новичка, взявшего с собой на сей раз меч вместо арфы, но все же следовало его предостеречь. Он положил руку на плечо идущего впереди юноши. Тот, наверное, был на самом деле всего несколькими годами моложе него, но Стирбьерн привык вести себя с менее опытными воинами так, будто годился им в отцы.
  - Тихо! Нас уже могли услышать, - выразительно, но строго произнес он, как на охоте.
  Словно в подтверждение его слов, с ближайшего утеса, похожего на окаменевшего великана в плаще с капюшоном, взвилась стая поморников, закружилась в небе с пронзительными криками и скрылись в отверстии одной из пещер.
  - Она там! За ними! - скорбно и протяжно воскликнул Фридмунд.
  Стирбьерн взял длинный витой рог с головы дикого быка, оправленный железом, и протрубил сигнал, эхом огласивший все скалы, много раз повторяясь и искажаясь. Теперь уже не было смысла в скрытности; наоборот, такое предупреждение должно было смутить предполагаемого противника.
  Она встретила их у пещеры, темневшей в нависшей над самым морем скале. Сгорбленная старушка в черном, опирающаяся на клюку, - казалось, первый же сильный порыв ветра должен был сдуть ее. Но Бьярни вспомнил события прошлой ночи, и по коже поползли струйки холодного пота. Однако он сжал рукоять меча и шагнул вперед вместе с другими. "Сейчас не ночь, не очень-то напугаешь, старая сова!"
  Ведьма отступила на шаг, но, стараясь сохранять самообладание, с радушным видом отдернула козью шкуру, служившую "дверью" в пещеру.
  - Входите, входите, милостивые господа, - заговорила она, угодливо кланяясь еще ниже, чем была. - Будьте гостями в моей пещерке, сыновья славных отцов! Здесь, конечно, не то что в усадьбе конунга, но важно ведь не богатство, а хороший прием. Подождите немного, а старая Ранвейг и угощение вам приготовит, и погадает, - она с неожиданным для ее дряхлого облика проворством поставила на огонь тяжелый котел, затем стремительно обернулась прямо к Стирбьерну. - Ты хочешь знать, что тебя ждет? Я могу сказать тебе, потомок конунгов, ожидает ли тебя богатство и слава превыше всех твоих предков, счастье и любовь прославленных красавиц. Или, может быть, ты хочешь узнать, где найти твоего злейшего врага? Я и об этом могу сообщить тебе.
  Настала напряженная тишина. Все спутники Стирбьерна смотрели на него, затаив дыхание, ожидая, что будет. Он готов был положить жизнь на поиски Золотой Змеи - неужто теперь откажется узнать, где искать ее?
  Вождь викингов на некоторое время застыл, размышляя, потом встряхнул спутанной рыжей гривой.
  - Нет! Я найду своего врага сам, с помощью богов, но не с твоей, ведьма! - с каждым словом его голос все сильнее креп, а потом он стремительно выхватил секиру. Руны на ней сияли в полумраке пещеры, освещенной лишь костром да парой плошек с горящим маслом, стоявших на каменных выступах.
  Фридмунд тут же обнажил меч, встав рядом с молочным братом, и остальные отстали от него лишь на шаг. Словно на охоте, они выстроились полукругом, оттесняя старуху к стене.
  Та побледнела и вся затряслась от страха и ненависти.
  - А-а, хюльдрин выкормыш! - завопила она, указывая на Стирбьерна костлявым пальцем. - Это ее молоко тебя сделало невосприимчивым к чарам! Все-то тебе нипочем, все слишком уж по зубам, да, сын Арнульфа? Ну ничего, уж у госпожи-то на тебя сил хватит!
  Ее вопли казались совершенно бессвязными, будто старуха внезапно сошла с ума; но на самом деле она прекрасно сознавала, что делает. В один момент она подхватила котел и плеснула во врагов шипящее ядовито-зеленое варево. Большая часть его попала в лицо викингу по имени Кетиль, и тот покатился по полу пещеры, корчась от боли. Там, где брызги колдовского зелья попадали на кожу остальным, она лопалась, оставляя кровоточащие язвы. Но сейчас было не до них.
  Стирбьерн первым бросился навстречу ведьме, занося над головой секиру. С диким ревом, как бык, рванулся за ним Хальфдан с налитыми кровью глазами.
  Но в это время задвигался, зашевелился каменный пол под ногами викингов, и изо всех щелей, куда не пролезть и крысе, полезли крошечные человечки и другие странные существа, которых раньше уже видел Бьярни. Только теперь их было гораздо больше - сотни, если не тысячи, будто леммингов при переселении, и столь же целеустремленных. Большая стая леммингов растерзает даже белого медведя, если он не поспешит убраться с их пути, и неважно, сколько их при этом погибнет.
  - Взять их! - вопила Ранвейг, размахивая каменным ножом, очень древним на вид. - Сожгите их, утопите, превратите в летучих мышей, мои маленькие слуги! Повинуйтесь мне!
  Кобольды, ниссе и гобелины бросились на людей, подобно морскому приливу. Замелькали разноцветные вспышки огней, ожесточенно работали крохотные, но острые зубы и когти. Викинги яростно рычали, стряхивая назойливую мелкоту, против которой и оружия применить не получится - смех, а не противник, - но те лезли снова и снова, вереща как крысы. Вдруг несколько обжигающих вспышек слились в один шар багрового пламени; тот ударил в грудь одному из викингов и отшвырнул его к стене с такой силой, что из стены выворотило несколько крупных камней.
  Тогда могучий Хальфдан с раскатистым хохотом подхватил один из обломков и швырнул в гущу слуг ведьмы, сцепившихся с его товарищами. Раздался отчаянный визг, словно боль и страх ненадолго пересилили власть заклятья. Довольный достигнутым результатом, Хальфдан выбежал из пещеры и снова вернулся, таща на плечах камень, который люди обычной силы подняли бы разве что вчетвером. Он поднял его...
  - Бежим! - крикнул Иринг. - Прочь, иначе он убьет нас!
  Огромный камень приземлился с грохотом, потрясшим стены пещеры, уложив едва ли не половину слуг ведьмы, но оставшиеся принялись еще яростнее терзать викингов.
  Но тут Стирбьерн, наконец, сбросил с себя маленьких мучителей и прыгнул навстречу Ранвейг. Та с неожиданной ловкостью взметнула ему навстречу нож, и что-то больно обожгло его щеку. Сперва он даже не заметил этого. Выбив у ведьмы нож, со стуком покатившийся по камням, Стирбьерн сбил ее с ног.
  - Мир вашему дому! - насмешливо крикнул он, почему-то вспомнив, как приветствовал их Бьярни.
  Но рана на его лице, только что горевшая, как ожог каленым железом, вдруг похолодела, и все вокруг стало наливаться холодом. Сразу захотелось спать. Он с усилием распахнул глаза и снова закрыл их. "Не выпустить..." - была последняя мысль, и он еще крепче сжал руки на шее бешено сопротивляющейся ведьмы.
  Очнулся Стирбьерн от пронзительной боли, вновь опаливший его лицо. Едва не застонал, подумав в первый миг: "Что еще нужно от меня ведьме?" Но затем понял, что руки, промывающие его рану, уж точно принадлежат человеку, а, открыв глаза, увидел над собой Иринга.
  - Ты ожил, слава Богам! - произнес тот нарочито веселым тоном. - Мы сперва боялись... Нож, похоже, был отравлен, но не смертельным ядом, а снотворным или дурманом. Рана сама по себе не опасная, глаза целы. Только шрам останется.
  - Где ведьма? - спросил Стирбьерн, поворачивая голову и оглядывая своих товарищей, изодранных и обожженных. Какая-то пока не прояснившаяся мысль тревожно запульсировала в его сознании, но он еще не понимал, что именно происходит не так, как должно быть.
  Ответил ему Бьярни, не менее измученный, чем другие, но не растерявший воодушевления.
  - Ты разве не помнишь, мой вождь? Ты убил ее, задушил, даже сонный, точно медведь жалкую шавку! А потом... О, это просто удивительно! Жаль, что ты все пропустил! Должно быть, все эти твари - кобольды, ниссе, гобелины, и кто там был еще, - служили ей под заклятьем, нисколько ее не любя. И вот, как только ее не стало, они оставили нас, бросились на ее труп и растерзали его на клочки, клянусь медом Суттунга! А потом все скрылись, будто их не было.
  - Так... А наши что? - спросил Стирбьерн, приподнимаясь на локте.
  Он увидел сам - четыре тела, укрытых плащами с головой, в отличие от тех, кто отдыхал после боя. Еще четыре смерти тех, кто был ему дорог, людей, следовавших за ним всю жизнь...
  - Кто? - спросил он враз охрипшим, севшим голосом.
  Сразу несколько человек склонились над ним, глядя с тревогой и страхом. Наконец, Иринг решился произнести:
  - Кетиль, Берси, Свен. И еще... Фридмунд.
  Фридмунд... Вот теперь Стирбьерн понял, что тревожило его с самого начала. Конечно же, его молочный брат никогда не оставил бы его, и, будь хоть какая-то возможность быть рядом, сейчас он, а не Иринг и не Бьярни, первым склонился бы над ним, он бы заботился об его ране и рассказал ему о победе. И если Фридмунд этого не сделал, это может означать лишь то, что он... на самом деле...
  Не глядя больше ни на кого, вождь викингов подошел к одному из тел, откинул плащ и тяжело опустился рядом, склонив голову так низко, что волосы закрыли его лицо.
  Фридмунд лежал спокойно, будто спал; лицо его не изменилось, только расширенные синие глаза застыли, удивленно глядя прямо в небо, да в изгибе губ запечатлелась грусть. Но на груди, против самого сердца, виднелся огромный ожог - след от вспышки, какими владел малый народец.
  Стирбьерн коснулся его лица, с трудом закрывая мертвые глаза.
  - Ты знал, что будет, предчувствовал свою судьбу, а все-таки пошел со мной. Ты никогда не мог оставить меня, только теперь ушел от меня, куда я пока не могу последовать за тобой. Мой брат во всем, кроме крови, вскормленный и воспитанный той же матерью, как я теперь приду к ней и скажу: "Твой сын погиб из-за меня"? О, боги, ну почему так должно было произойти?! Когда-нибудь мы встретимся вновь, брат мой. Там для тебя целая жизнь пройдет как один день. Ты будешь среди других могучих воинов пить мед от козы Хейдрун и есть мясо бессмертного вепря, и без страха и злобы сражаться среди эйнхириев. Там с тобой будут и прочие наши друзья, ты встретишь их снова. Ты не заметишь, как мы все будем рядом с тобой, если только боги сулят нам добрую участь. А что с нами будет без тебя? Ты был душой нашего хирда, его опорным столбом из чистого ясеня, счастливой руной, оберегающей нас. Что будет теперь? С тобой умерло лучшее, что было во мне, все, чему учила меня твоя мать, и мне кажется, это я пал сегодня. Скажи, Фридмунд, почему так было нужно? Почему мы не могли пройти весь путь вместе?
  Но Фридмунд молчал. Молчали и викинги, собравшиеся за спиной своего предводителя, скорбно склонив головы. Они все без исключения любили Фридмунда, всегда веселого и жизнерадостного, что бы ни доводилось пережить. Но ведь для Стирбьерна он был еще и молочным братом, намного ближе любого из них, и ясно было, что ему сейчас тяжелее всех.
  Как долго он сидел над телом друга, не помнил. Наконец, провел рукой по раненой щеке, что была кое-как перевязана, но теперь края раны разошлись, и из нее снова сочилась кровь. Он обмакнул в нее пальцы и оставил знаки кровью на лбу и на груди Фридмунда.
  - Это будет всегда зримым напоминанием о тебе, брат мой, - произнес он себе в утешение. Потом поднял на руки тело Фридмунда и встал, не пошатнувшись.
  Только тут он увидел Хальфдана, лежащего навзничь с закрытыми глазами.
  - Что с ним? Неужели тоже?.. - спросил Стирбьерн, внутренне удивившись, что еще способен замечать что-то вокруг себя.
  - Нет-нет! - поспешил ответить Олаф Сын Русалки. - Он просто спит. Как только закончилась битва, он сразу вдруг ослабел - а только что бросался здоровенными камнями, чуть нас не завалил ими вместе с нечистью. Лег и заснул. Я слышал, что такое с берсерками случается, когда они тратят сразу слишком много сил...
  - Да. Такое бывает с теми, кто не научится вовремя соизмерять силы, - подтвердил Стирбьерн так, словно все окружающее совсем не касалось его. - Двое из вас останутся с Хальфданом; потом все вместе вернетесь в Сванехольм. Остальные - со мной. Отнесем наших павших друзей, чтобы похоронить с честью.
  И он двинулся вперед, ни разу не обернувшись, унося на руках тело Фридмунда. Так, не останавливаясь, он нес его до самого Сванехольма, пока не рухнул в изнеможении у ворот конунговой усадьбы.
  Глава 15. Утешение
  Ночью, когда он лежал на скамье, не в состоянии забыться, к нему бесшумно прокралась матушка Гро. Осторожно, как большая кошка, подошла к ложу приемного сына и коснулась холодной ладонью его лба. Стирбьерн поцеловал ее руку и прижался к ней щекой. И замер так, не находя слов, снова и снова сглатывая застрявший в горле ком, мешавший дышать и говорить. Он лихорадочно искал слова, что можно сказать матери, потерявшей сына. Поклясться, что память о Фридмунде всегда будет свята для него, как "Молот Тора" и рунная секира... Но разве ей от этого станет легче?
  Наконец, он сумел прошептать, чтобы слышала она одна:
  - Я не думал, что так будет, не знал ни о чем... Нет, знал, но он отказался остаться дома. Я - причина его смерти! Прокляни меня, если так тебе будет легче...
  - Тише! - Гро мягко, но властно закрыла ему рот, пальцы запутались в его кудрявой бороде. - Ты сам не знаешь, о чем просишь. И Фридмунд бы этого не хотел. Он принял свою судьбу, как подобает. Когда-нибудь ты увидишь его вновь, пройдя по Радужному Мосту.
  - Я только на это и надеюсь! - горячо прошептал Стирбьерн. - Жаль, что Золотая Змея не появится прямо сейчас; с какой радостью я ушел бы в Вальхаллу следом за Фридмундом, уничтожив ее!
  - Но боги пока не дают вам встретиться, значит, на то их воля. Продолжай свой путь, сын мой, ибо ты был мне сыном, так же, как и тот, кого мы оплакиваем сейчас. Благословляю тебя напоследок, - она троекратно коснулась головы, груди и рук Стирбьерна.
  - Напоследок?! - переспросил он, насторожившись, сразу предчувствуя новый удар. Неужели после стольких потерь ему предстоит пережить еще одну, не менее тяжелую?
  Гро кивнула в ответ - он разглядел это движение привыкшими к темноте глазами.
  - Да, мой мальчик. Я ухожу. Возвращаюсь к своему народу - к обитателям гор и лесов, владевшим этим краем до прихода людей. Слишком долго я жила среди людей, с ними узнала величайшую радость и величайшее горе. Но больше мне нечего делать здесь. Я пришла попрощаться.
  Он схватил ее за руки, словно боясь, что она исчезнет прямо сейчас.
  - Но почему, матушка?! Ты сама назвала меня сыном. Понимаю, что мне не заменить Фридмунда, но и мне ты нужна не меньше, чем ему...
  - Нужна? Уже нет, Стирбьерн, - она мягко усмехнулась в темноте. - Мой маленький зубренок давно вырос в большого быка, вожака стада; ему ни к чему вспоминать вкус материнского молока. Ты прокладываешь новые тропы, все сложнее и опаснее; о них я ничего не могу сказать тебе. Я открыла своим сыновьям тайны земли, насколько может их постичь человек, но море чуждо мне. Только сама Золотая Змея могла бы сказать, где искать ее, а я не могу.
  Стирбьерн чувствовал, что у него разрывается сердце. Он сразу понял, что ее решение нерушимо. Бесполезно просить, убеждать. Он молча склонил голову и прижался к плечу приемной матери, как в детстве. И она обняла его за плечи.
  - И ты не останешься на похороны? - спросил Стирбьерн.
  - Я знаю и так: вы отдадите тело моего сына Матери-Земле, скроете под высоким курганом, и там он со временем вернется в ее плоть, как и должно быть. Я верю, что вы все сделаете правильно. Мы же не устраиваем мест почитания павших, помним их и так.
  - Я когда-нибудь еще увижу тебя, матушка? - тихо спросил викинг, надеясь, но предчувствуя ответ.
  - Вряд ли это нужно, - тихо отозвалась Гро. - Но помни, что я не перестану тебя любить, где бы ты ни был. Я не сомневаюсь, тебе под силу добиться всего, что только пожелаешь. Не знаю, будет ли тебе сопутствовать счастье, но я желаю тебе его - не только воинского, но и человеческого, которого не успел узнать мой бедный Фридмунд. Ты еще можешь. Прощай!
  Лавка глухо скрипнула, когда она поднялась, чтобы уйти так же тихо, как и появилась. Никто из спящих в Большом Зале викингов не проснулся. Но наутро матушки Гро в усадьбе конунга уже не было. И никто в Сванехольме больше не видел ее.
  Наутро состоялись похороны Фридмунда и других трех павших воинов. Конунг повелел насыпать над ними курган, но не разрешил торжественного сожжения на корабле, пущенном в море. Так хоронили только вождей, знаменитых своими подвигами и знатностью рода, а покойные все были сыновьями простых воинов и бондов. Стирбьерн готов был пожертвовать Фридмунду "Молот Тора", чтобы вновь построить такой же, но вынужден был согласиться с решением Харальда.
  Но похоронили их все же в корабле, по старинным обычаям Земли Фьордов, выделив для этого один из старых драккаров - "Буревестник" на восемнадцать пар весел, попавший осенью в шторм и уже не подлежавший починке. В него-то усадили на креслах тела Фридмунда, Кетиля, Берси и Свена. В ногах у каждого лежало лучшее оружие и доспехи, на руках и шее покойников сверкали золотые украшения. Каждый оставил умершим свои последние подарки. Стирбьерн сам выбрал для своих друзей лучшие вещи, добытые в их общем большом походе. На Фридмунда он, помимо того, надел свой лучший пояс черненого серебра, украшенный изображением морских волн, с пряжкой в виде обнимающихся мужчины и женщины. Затем снял с себя кольцо, когда-то выкованное самим Фридмундом, и надел ему на палец, соединив руки молочного брата в замок, чтобы оно не скатилось.
  Когда над углублением в могиле, куда поместили корабль с мертвецами, вырос деревянный настил, а затем и слой земли и камней, скрывший от него лицо Фридмунда, Стирбьерн смог, наконец, отвести взгляд от поднявшегося перед ним кургана. И увидел девушку. Бледная, закутанная в простой серый плащ, она стояла впереди, не отводя глаз, у могилы. Ледяной северный ветер, задувавший в этот день с моря, трепал ее распущенные волосы, цветом как ячменные колосья. Но она не убирала их, казалось, даже не чувствовала пронизывающего ветра. Долго наблюдал за ней Стирбьерн, и за все время она ни разу не шевельнулась.
  Он заинтересовался ее поведением. Вся фигура девушки выражала неподдельную скорбь; очевидно было, что она потеряла кого-то из близких, а между тем, рыжеволосый викинг был готов поклясться, что никогда раньше не встречал ее.
  Наконец, он не выдержал, спросил о ней у королевы Ингрид, которая, казалось, знала все о каждом из подданных своего супруга. И теперь она кивнула, ничуть не удивляясь:
  - Это Вальборг, сестра погибшего Кетиля. Она живет на хуторе вдали от Сванехольма, вот ты и не знаешь ее. Я пригласила ее погостить у нас первое время после похорон, пусть немного развеется.
  Стирбьерн благодарно кивнул жене своего дяди. Почему-то ему была приятна мысль, что эта девушка не останется совсем одинока в своей скорби по брату. Ее не следовало оставлять одну. Люди уже стали расходиться от кургана, под ударами все крепнувшего, почти штормового ветра, когда девушка, наконец, медленно повернулась к остальным. У нее оказалось широкое лицо с немного вздернутым носом, с россыпью золотистых веснушек на щеках; они выделялись особенно ярко, потому что девушка была очень бледна. Она не была красавицей, но Стирбьерну почему-то стало жаль, что он не видел ее улыбающейся. Увы - в ее глазах стояли слезы.
  Увидев, что она дрожит от холода, Стирбьерн сбросил плащ и накинул ей на плечи.
  - Надень, а то заболеешь. И не плачь, Вальборг. Ты можешь гордиться своим братом. Он пал в бою, как подобает викингу. К тому же, в бою с нечистью, врагом всех людей, - вспомнив, как зелье ведьмы Ранвейг разъело лицо Кетиля, он сам вздрогнул от ужаса. - Твой брат был отважным воином и удостоился Вальхаллы. В сражении с карликами он спас мне жизнь. Потом я четыре года подряд видел его во многих битвах и в штормах, где любой мог отправиться в подводные чертоги Эгира и Ран. Но боги сулили ему иную, более почетную судьбу!
  Говоря так, Стирбьерн постепенно сам убеждался в справедливости своих слов. Ему хотелось успокоить эту девушку. Кроме того, говоря об ее брате, он имел в виду всех своих погибших друзей, и вновь видел перед собой Фридмунда.
  Девушка с благодарность подняла на него глаза, еще полные слез.
  - Благодарю тебя, Стирбьерн, сын Арнульфа. Брат много рассказывал о тебе. Правда, виделись мы редко. Кетиля еще маленьким наш отец забрал в Сванехольм, и он вырос среди вас, а я осталась дома. И позже он редко приезжал домой. Когда вы вернулись, заехал ко мне всего на два дня, узнал, что мама умерла. Если тебе не будет трудно, прошу, расскажи мне о моем брате. Ты знал его лучше меня.
  В ее голосе звучала глубокая грусть. И Стирбьерн, не задумываясь, обнял девушку за плечи, меньше всего беспокоясь о том, что кто-то увидит их, идущих по городу. Она, конечно, могла бы сейчас сбросить его руку или отстраниться, будь ей неприятно.
  Но не отстранилась. Готова ли была принять утешения от друга своего брата или, почувствовав на плече тяжелую мужскую руку, смирилась, сочтя, что у нее нет выбора, но только она запрокинула голову, чтобы взглянуть в глаза викингу. И покорно пошла с ним рядом.
  Весь остаток дня Стирбьерн рассказывал ей всю историю своего хирда с детских лет, когда завязалась дружба с мальчишками, среди которых был и ее брат. Он вспомнил об их первых приключениях, кажущихся теперь наивными и смешными, а когда-то считаемых за настоящие подвиги. Затем перешел к уже настоящим славным битвам, за один день рассказав, кажется, больше, чем за всю предыдущую жизнь.
  Стирбьерн никогда не любил длинных речей и не понимал тех, кто пытается привлечь к себе внимание, упиваясь собственным красноречием. Но теперь он вспоминал о подвигах своих друзей, и погибшие вновь становились перед ним, будто живые, а Вальборг слушала его, затаив дыхание. Она замерла, вся превратившись в слух и перестав плакать. Рассказ Стирбьерна открыл ей не только душу ее погибшего брата, но и всю суровую, грубую, порой невероятно трудную, но и прекрасную жизнь викингов - странников открытых морей.
  - Да, за такое не жаль отдать жизнь! - вырвалось у нее, истинной дочери Земли Фьордов.
  Викинг кивнул и взял ее за руку.
  - Не плачь о тех, кто встретил свою судьбу с честью. Они сами сделали свой выбор. Мой молочный брат, Фридмунд, мог остаться дома, тогда он был бы сейчас жив. Я сам предлагал ему остаться. Но он пошел со мной...
  Вальборг подняла на него глаза и взглянула по-новому, догадываясь, что он утешает не только ее, но и себя. Она ласково коснулась его волос, попыталась распутать пальцами буйные рыжи космы. В другое время Стирбьерн не стерпел бы от женщины такую слишком навязчивую ласку, но сейчас ее прикосновение напомнило матушку Гро. И он обнял ее, крепко, но осторожно, помня о своей медвежьей силе. Она не возражала. Им обоим, пережившим столько потерь, было необходимо хоть как-то заполнить возникшую в душе пустоту. Сейчас они были необходимы друг другу, точно двое замерзающих от холода, прильнувших к спасительному источнику тепла.
  Так продолжалось всю зиму. Вальборг прожила это время в усадьбе конунга, помогая королеве Ингрид в домашних заботах, и ни перед кем не хвалилась связью со Стирбьерном; она вообще была не слишком разговорчива. Друг с другом они были по-прежнему ласковы и предупредительны, хоть и не говорили о любви; обоим казались непонятны клятвы и заверения, как и ненужные восхваления.
  Все стало меняться, когда подул юго-западный ветер - первый предвестник весны. Викинги называли этот ветер "сладким", потому что он, посланник Ньерда, бога кораблей, приносил тепло и отгонял айсберги обратно на север. Если подул сладкий ветер - значит, закончились свирепые зимние шторма, и скоро можно будет вновь выйти в море. К этому времени викинги, отдохнувшие за зиму, как медведи в берлоге, стремились в море за подвигами и добычей. Те, кто задумывал набег на южные или западные земли, теперь смолили заново свои драккары и крепили новые снасти, ожидая, когда тепло установится окончательно. Большинство викингов в это время охватывало непонятное беспокойство, точно перелетных птиц, как раз летящих домой. Им не сиделось на месте, родной дом казался постылым, все, что на протяжении долгой зимы было мило, теперь вызывало лишь скуку и раздражение. Только море могло излечить их от тоски, и викинги делали все возможное, чтобы ускорить свое отплытие. Иные из них даже ночевали на борту своих драккаров, еще стоявших на берегу, предпочитая еще холодный воздух, пахнущий ветром и солью, дыму очага. Море властно манило к себе всех, молодых и старых, и вряд ли хоть один викинг, пока в нем оставалась хотя бы капля жизни, не откликнулся бы на его притяжение. Так, один из конунгов Сванехольма, смертельно раненый в дальнем походе, приказал перенести себя на драккар, и чудесным образом исцелился и прожил еще много лет, тогда как на соломенной постели наверняка умер бы от уже воспаленной раны.
  Стирбьерн всецело унаследовал тот же нрав. На берегах еще лежал снег, а в море плавали едва начавшие таять льдины, когда он со своим хирдом принялся готовить "Молот Тора" к новому плаванию, почти не бывая в доме конунга даже по ночам. И Вальборг, встречая его изредка, смирилась, как другие подруги и жены викингов до нее. Это была другая жизнь, в которой женщинам не было места.
  Наконец, однажды ночью, после пира в честь предстоящего отплытия, им удалось встретиться наедине в одной из меньших комнат, поодаль от шума Большого Зала.Девушка весь вечер выглядела сосредоточенной, почти печальной, и теперь позвала Стирбьерна, собираясь что-то сказать. Но рыжеволосый викинг опередил ее. Усадив на скамью, а сам сев на пол, так что они сравнялись, он проговорил осторожно:
  - Завтра я ухожу в море, Вальборг, и не знаю, когда вернусь. Может, не вернусь вовсе. Холодны волны северных морей, коварны морские чудовища, и могущественна, как вечность, Золотая Змея... Так вот, я не прошу тебя ни о чем. Ты можешь не ждать меня. Даже лучше, если не станешь ждать...
  Он не успел договорить - девушка вздохнула с облегчением.
  - Ты словно знал, что я решила уехать домой, - ответила она.
  Но удивление Стирбьерна ясно говорило, что он ничего не подозревал.
  - Ты решила уйти? Но почему, Вальборг? Разве тебе плохо со мной? - сам решив отпустить ее, он, однако, почувствовал себя уязвленным, что такое решение было принято помимо его воли.
  Но она вскинула руки, не то защишаясь, не то протестуя против его слов:
  - Нет, что ты! Мне было хорошо с тобой. Да что там - ты спас меня этой зимой. Не знаю, как бы я пережила ее без тебя...
  - И я без тебя умер бы или сошел с ума после гибели Фридмунда, после ухода матери, - сумрачно произнес Стирбьерн.
  - Мы были нужны друг другу. Но зима прошла. Тебя уже ничто не держит здесь, именно об этом ты хотел сказать мне. Ты прав - мы ничем не обязаны друг другу. Хорошо, что смогли вовремя это понять. Никто не останется несчастным. Ты уйдешь искать Золотую Змею, а я вернусь домой. Мой сосед Торольв давно просил меня выйти за него замуж. Теперь я соглашусь. Он мирный, спокойный человек, с ним любая женщина будет как за каменной стеной.
  Стирбьерн усмехнулся. Его не оскорбил намек на то, что сам он не может считаться надежным в качестве возможного супруга. Он и сам понимал, что едва ли создан для семейной жизни, во всяком случае, пока не убьет Золотую Змею, если, конечно, боги допустят ему остаться живым. Решение Вальборг оказалось как нельзя кстати и успокоило его совесть.
  - Ну что ж... Если так, желаю счастья вам обоим - тебе и Торольву.
  Он на прощание поцеловал ее в лоб, как сестру, и быстро вышел за ней вслед, чтобы никто из подвыпивших гостей не вздумал приставать к девушке.
  Рядом послышался злорадный смешок. Стирбьерн стремительно обернулся. У столба стоял в расслабленной позе, скрестив руки на груди, Йорм, так и оставшийся жить в доме конунга, где на него все давно махнули рукой; сам Харальд не надеялся, чтобы от воспитанника была какая-то польза, и терпел его лишь потому, что тот был, как-никак, его родственником. Теперь Йорм оказался свидетелем их расставания, а может быть, подслушал под дверью и весь разговор.
  - Ай-ай, братец Стирбьерн, нет у тебя ни стыда, ни совести! - воскликнул он укоризненно. - Что же, тебе совсем нет дела, что будет с совращенной тобой девицей? А ну как ей попадется ревнивый муж, да примется ее избивать за то, что не сберегла себя?
  - Замолчи, ты! - Стирбьерн повернулся к нему, сжав кулаки, и Йорм проворно сбежал обратно в Большой Зал, под защиту гостей. По правде говоря, он и сам, несмотря на юность, уже охотно засматривался на хорошеньких служанок, выбирая таких, что не решатся жаловаться на него. Но это никак не помешало ему теперь упрекнуть Стирбьерна, хоть и побаивался его. Привычка насмехаться над другими была в нем неистребима.
  Не сумев поймать Йорма, Стирбьерн ушел отдыхать, грезя во сне о новом плавании дальше на север.
  Вальборг уехала домой рано утром, когда все еще отсыпались после ночного пиршества. Когда наутро Стирбьерн услышал стук за стеной, вышел посмотреть, надеясь втайне, что это она ищет его, чтобы проститься напоследок. Но там оказалась всего лишь юная Фрейдис, в свои десять лет весьма решительная и независимая особа, даже своих родителей слушавшаяся менее охотно, нежели ее старшие братья. Вот и теперь она в бешенстве крутила веретено за намотанные на него шерстяные нити, размахивала им над головой, как берсерк мечом, так что то временами со стуком ударялось о стену.
  - Фрейдис! - окликнул ее Стирбьерн. - Твоей матери не понравится, как ты выполняешь домашний урок.
  Девочка в последний раз взмахнула веретеном - то со свистом рассекло воздух, едва разминувшись с плечом викинга. Потом швырнула его под ноги, забросила за спину рыжие волосы, такие же, как у него. Строптиво сверкнула глазами. "Кому-то придется попотеть, чтобы укротить такую невесту", - подумал Стирбьерн.
  - Я и так знаю, что ей не угодишь! - фыркнула девочка. - Конечно, мне придется сделать, как она хочет, но хоть перед собой могу не притворяться, что мне нравится прясть и ткать. Я просто умираю от скуки... А, где тебе понять! - она махнула рукой. - Ты викинг, ты скоро опять уйдешь в море. А мне бы хотелось хоть раз повидать те края, где бывал ты, и отец, и дед по матери, Галмор ярл... Но нет! - она подняла веретено и принялась сматывать нить, отвернувшись от двоюродного брата, словно сожалела о своей несдержанности.
  Рыжие волосы среди потомков Асгейра Смертельное Копье почти всегда означали бурный нрав и нелегкую жизнь для своих обладателей...
  Но Стирбьерн не задумывался об этом обстоятельстве, когда в то же утро первым в Земле Фьордов этой весной вывел свой драккар в море.
  Глава 16. Остров русалок
  И этот поход на север не принес Стирбьерну долгожданной встречи с Золотой Змеей. Он прошел на север дольше, чем кто бы то ни было до него, но не нашел ее, не увидел там и границы моря. Оно вовсе не обрывалось и не стекало в бездну, а расстилалось дальше в непроглядной, вечно хмурой шири, и похоже было, что ему и впереди нет конца. Во всяком случае, плаванию "Молота Тора" конец пришел раньше, когда впереди встала сплошная стена льдов, ослепительно сверкающая на солнце. Некоторые викинги даже временно ослепли от слишком яркого блеска, и им пришлось носить на глазах дощечки с прорезями, как у лапландцев. Некоторое время могучий драккар еще двигался вперед среди льдин, но вскоре Стирбьерну пришлось с сожалением повернуть обратно. От айсбергов веяло таким пронизывающим холодом, что даже неустанная гребля не могла согреть людей, запасов теплой одежды не хватало на всех. Идти дальше означало бы верную смерть.
  Но Стирбьерн не отчаялся и тут. Это просто еще одна разведка боем, пусть неудачная, но подсказавшая ему, как надо действовать в следующий раз. Необходимо лучше снарядить людей в северные моря, находящиеся уже вне мира людей. Кроме того, в следующий раз он возьмет западнее; там в море сильное течение, относящее айсберги в сторону, так что путь должен быть легче. Было жаль в очередной раз возвращаться ни с чем, но вождь викингов стиснул зубы, готовясь к не слишком почетному возвращению домой. Сам он был по-прежнему убежден в своей цели, и, к счастью, этого было достаточно, чтобы люди продолжали идти за ним.
  Впрочем, поход был не так уж неудачен. На обратном пути викинги охотились на китов и моржей, так что "Молот Тора" пришел в Сванехольм доверху нагруженным мясом и шкурами, таща за собой на прочных ремнях громадные туши двух китов. Но главной добычей, конечно же, были крепкие белые моржовые клыки и китовая амбра; то и другое ценилось в южных странах на вес золота, а моржи и кашалоты там не водились, так что лишь северяне могли поставлять им сокровища. Большая, ценная добыча. Но ведь это не Золотая Змея! Стирбьерн знал, что в Большом Зале всю зиму будут звучать новые истории об утонувших или пропавших без вести драккарах, о погибших понапрасну воинах, которым следовало бы жить. И кто мог поручиться, что иные не видели последним в своей жизни блеск золотой чешуи?..
  Тем временем, как вернувшийся домой Стирбьерн готовился к новому походу, Хельги однажды уговорил его отправиться в плавание, на сей раз не слишком долгое, всего лишь на расстоянии трех дней, но весьма любопытное. Сын конунга клялся, что видел там новый остров, не далее как этой же осенью, проплывая там, где викинги испокон веков считали море пустынным.
  - И я вовсе не был пьян и не бредил! - с воодушевлением говорил Хельги, пресекая всякие возражения. - Клянусь светлым Бальдром, Владыкой Весны, там был остров, хоть и скрытый в тумане. Мы проплыли мимо очень быстро, но я успел разглядеть там высокие деревья и скалы. Я собираюсь там побывать во что бы то ни стало. Ты со мной?
  Обыкновенно гордый и невозмутимый, слегка даже отрешенный, Хельги сейчас был непривычно взволнован, и оттого казался еще красивее и ярче; он словно светился изнутри под влиянием новой идеи. Вряд ли кто-то мог бы сейчас отказать ему. Кроме того, разве его волнение не было сродни страсти самого Стирбьерна - найти и уничтожить Золотую Змею? Он охотно протянул юноше руку.
  - Я пойду с тобой.
  Хельги зарделся от радости, словно рассвет над морем; видно было, что ему приятно убедить Стирбьерна в своей правоте. Он оглянулся вокруг, разыскивая, с кем еще можно поделиться своей мечтой...
  - Рольф, Рольф! - воскликнул он, схватив белокурого викинга за рукав. - Плывем с нами, Рольф! Если уж ты увидишь открытый мной остров, никто больше не усомнится в его существовании, тебе точно не могло ничего примерещиться.
  За прошедшие годы Рольф превратился из мальчишки в рослого сильного мужчину, настоящего викинга. За совершенно белые волосы его называли Седым, да еще за неизменную холодность и твердость, редкие и у людей вдвое старше него. Харальд конунг высоко ценил Рольфа, назначил его начальником телохранителей вместо погибшего Вульфрика. Одно уж точно было верно - Рольфа бы никто не обвинил во лжи или в бессмысленных фантазиях. Неизвестно, что он думал по поводу загадочного острова Хельги, но возражать не стал.
  - Если конунг позволит мне плыть с вами, - уточнил он.
  Конечно, конунг отпустил его сопровождать своего наследника, и вот, трое викингов, в сопровождении команды "Морского Ястреба" отправились на нем к увиденному Хельги острову.
  Долго он вглядывался вперед, еще задолго до того, как было бы возможно хоть что-то разглядеть в колышущемся впереди море. А в последний день плавания зарядил дождь - осенний, холодный, нескончаемый. Его крупные капли падали в море, как град, звонко лупили по натянутому парусу корабля, с глухим шлепаньем разбивались о его деревянные части, и сплошной серой завесой закрывали обзор, не давая взглянуть на несколько шагов вперед. Но Хельги все равно упорно вглядывался вперед, забыв даже накинуть плащ. Дождь пронизывал его насквозь, мокрые волосы липли к лицу. Но что ему до того! Дождь не так уж холоден, если к нему привыкнуть, его капли становятся теплее, они уже ласкают, а не бьют. И разве может он отвлечься, когда сейчас, прямо сейчас серая завеса дождя раздвинется перед ним, и впереди появится остров, еще неведомый викингам!
  И вот, наконец, впереди мелькнули пока еще неясные очертания. Не успев обрадоваться, Хельги потерял их из виду, когда драккар опустился вниз вместе с волной, но тут же снова увидел ближе почти черные гранитные пики скал, а вдали за ними - еле различимую призрачную зелень деревьев.
  - Рольф! Рольф, ты видел?! - крикнул он, тяжело дыша, хватая за руку викинга, обладавшего едва ли не самым острым зрением в Сванехольме.
  - Что-то я видел, - как обычно, бесстрастно отозвался тот. - Но, даже если там действительно есть остров, еще неизвестно, сможем ли мы попасть туда. Взгляните, корабль относит назад!
  Действительно, навстречу "Морскому Ястребу" надвинулась огромная волна, подхватила его и потащила назад, далеко в море. Снова и снова викинги напрягали все силы, пытаясь приблизиться, и их уносило обратно. Наконец, старший из них развел руками:
  - Не получается! Должно быть, заповедное это место, не пускает нас. Смирись, господин...
  - Не получается?! - вспыхнул Хельги, не сводя глаз с приближающегося острова. - Вас, может быть, и не пускает. Но я знаю, что мне дано добраться туда! Нельзя на драккаре - можно вплавь! Я плыву, и кто хочет, следуйте за мной. Остальные встретите нас здесь завтра!
  Он сбросил плащ, стеснявший движения, и прыгнул в море, взмыв на гребне волны, как дельфин. Стирбьерн и Рольф немедленно последовали за ним. Вслед за Хельги им удалось перевалить по ту сторону волны-исполина и скользнуть вниз, используя силу самой воды, во много раз превосходящую их собственную. Падение ненадолго оглушило их, раскидаор в разные стороны, но при первой возможности викинги сплылись ближе друг к другу и так все вместе продолжали плыть к острову.
  Наконец, Хельги опередил остальных и первым ступил на узкую песчаную отмель своего острова. Огляделся вокруг, словно готовясь вступить во владение им.
  Остров был невелик и почти всюду окружен кольцом скал, обрывающихся прямо в море, а в его единственной бухте вряд ли бы поместился хоть один драккар. Зато подальше, в глубине, росла целая роща из буков и ясеней, а на берегах впадающего в море ручья - и ив, опустивших в воду длинные волосы-ветки. Осмотрительный Рольф сразу заметил кое-что:
  - Взгляните, сейчас середина осени, а здесь трава и листья на деревьях свежи, как летом, точно и не собираются увядать. Похоже, этот остров и вправду не так прост. Время здесь течет иначе. Я слышал о таких вещах. Бывало, что пропавшие люди возвращались через много лет и твердили, что там, где они были, прошла всего одна ночь. А другие вовсе не возвращались...
  Но Хельги ничуть не обеспокоили его предостережения.
  -То у других, а с нами ничего не случится, если мы сами не захотим, - уверенно произнес он, широким шагом уходя вглубь острова. - Во всяком случае, дождемся здесь корабля, как собирались.
  - Да у нас и нет другого выхода, - заметил Стирбьерн, оглядываясь назад, в пустынное серое море, еще видневшееся в просвете между деревьями. - "Морской Ястреб" ушел и не появится до завтра. Раз уж мы здесь, будем исследовать остров.
  Так они и сделали, искупавшись в ручье, смывая морскую соль, а затем блуждали по берегу, пока не высохли под ярким, совсем не осенним солнцем. Попутно подстрелили нескольких тетеревов с помощью дротиков - единственного своего оружия, помимо секиры Стирбьерна. Зато в кустах нашли немного орехов и малины. Помимо птиц, на острове, похоже, не водилось никаких животных, так как ни в лесу, ни у ручья им не попадалось следов.
  Трое викингов развели костер и с аппетитом поужинали, как могут лишь трое молодых крепких мужчин, усталых и проголодавшихся после трудного дня. Когда уже последние птичьи косточки захрустели на их зубах, а солнце склонилось к закату, залив полнеба багрянцем, со стороны берега послышалась песня. Очень необычная, звучащая не на языке племени фьордов, и вообще трудно было понять, что это за язык. Он не был похож ни на один из языков людей, но звучал приятно, точно плеск волн в тихую погоду. Чистые приятные женские голоса поднимались и опадали вновь, почти стихали и вновь набирали силу. Потом пронзительными криками чаек, не противоречащими гармонии моря, а дополняющими ее, послышались звуки рогов или, возможно, морских раковин. Словно полет ветра над волнами, зазвенели струны арфы, будто чьи-то тонкие пальцы пролетали над ними, едва касаясь. Тревожным предупреждением взвился свист флейты, намекая, что море бывает не только ласковым, но и опасным...
  Трое викингов слушали, затаив дыхание. Вот она - песня моря, та, что испокон веков манила смелых искателей приключений!
  Хельги первым поднялся с места и, не оглядываясь на своих спутников, пошел навстречу песням. Стирбьерн и Рольф последовали за ним.
  На берегу кружились в странном танце девушки в струящихся серебристых, голубых, бледно-зеленых платьях, все с распущенными волосами, очень светлыми, распущенными по плечам и стекающими вниз морской пеной. Сколько их, трудно было сказать, так они кружились, будто перетекали в своем движении, один стремительный светлый образ в другой. У них всех была очень бледная кожа, слегка светящаяся в сгущающейся тьме.
  - Русалки! - шепнул Стирбьерн на ухо Хельги.
  Тот кивнул. Он тоже узнал прекрасных морских дев - ундин или русалок, о которых было столько легенд в Земле Фьордов, но мало кто встречал их наяву. Говорили, что тот, кто встретит русалок, неминуемо станет считать их прекраснее всех на свете, и больше не найдет счастья в обычной жизни. Ходили и более страшные слухи, впрочем, как обо всех древних существах. Но Хельги сейчас бесстрашно вышел им навстречу, не заботясь ни о чем. Его лицо преобразилось, глаза блестели не меньше, чем у русалок.
  Он был уже рядом, когда те, наконец, прервали свой танец и обернулись, заметив мужчин. Кто-то из них испуганно вскрикнул, как самая обычная девушка. Однако все остались на месте, хотя могли в любой момент нырнуть в плескавшееся за их спиной море. Очевидно, любопытство оказалось сильнее осторожности.
  Некоторое время викинги и русалки молча смотрели друг на друга. Затем из числа морских дев вышла вперед самая высокая из них, в переливчатом платье, с короной из водорослей, перевитых нитями жемчуга.
  Высокая русалка протянула к Хельги руки, разглядывая юношу с любопытством и, пожалуй, явственным интересом.
  - Приветствую тебя и твоих спутников, Хельги, сын Харальда, призванный, чтобы найти наш остров! - мелодично произнесла она.
  Юноша почтительно склонил перед ней голову.
  - И мы приветствуем тебя, высокочтимая госпожа, и твоих подруг! Но ты ошибаешься: нас никто не призывал сюда, мы пришли по собственной воле.
  - Это одно и то же, - возразила королева русалок, протягивая ему руку. - Ты не смог бы увидеть наш остров, если бы мы не хотели видеть тебя. Теперь вы наши гости. Не бойтесь ничего.
  Рольф и Стирбьерн действительно застыли двумя суровыми каменными изваяниями, не слишком полагаясь на видимое радушие обитательниц острова, готовые в случае необходимости прокладывать себе путь силой. Услышав слова русалки, Стирбьерн нахмурился:
  - Еще чего не хватало - бояться женщин! Мы осторожны, но не трусливы. Не советую вам вынуждать нас защищаться.
  Старшая русалка снова серебристо рассмеялась и подошла к нему ближе. Перед рослым викингом она казалась хрупкой, и все же странным образом он не мог смотреть на нее сверху вниз. То же чувство у него вызывала матушка Гро, хотя та была - воплощение мощи плодоносящей земли, а эта - зыбкая и переменчивая, как волна. И руки у нее, когда он позволил ей прикоснуться, оказались холодными.
  - Тебя, уж конечно, не манит наш остров, - загадочно произнесла она. - Огненные волосы, огненная душа, с молниями Тора породнился с рождения - что тебе морские девы? В море ты ищешь лишь своего врага, остальное тебе ни к чему. Искать будешь долго, но в конце концов, она сама найдет тебя. Зато в своем пути ты обретешь то, чего искать и не помышляешь.
  Шелестом морского прибоя прозвучали и схлынули ее слова, оставив в памяти, как на песчаном берегу, принесенные дары моря.
  Стирбьерн кивнул, соглашаясь с предсказанием.
  - Пусть будет так, если в итоге мне все же суждено победить Золотую Змею! - второй части предсказания он тогда не придал значения.
  Когда русалка, оставив его, подошла к Рольфу, тот взмахнул рукой, останавливая ее.
  - Свою судьбу я знаю не хуже тебя, госпожа. Я служу своему конунгу, и, если ты собираешься сказать что-то помимо этого, то будет ложь.
  Русалка отступила на шаг, будто наткнулась на преграду, затем многозначительно поправила его:
  - Свою нынешнюю судьбу ты знаешь. Но то, что изменит ее, близко, живет в том же доме... Седые волосы не означают старость, не всегда под ними бьется седое сердце!
  Рольф переглянулся со Стирбьерном, как бы приглашая его рассудить, есть ли смысл в словах русалки. Затем они оба стали молча глядеть, что она предскажет Хельги, который, кажется, с самого начала вызвал у нее и ее подруг наибольший интерес. Стоило ей отвернуться, как другие русалки тут же вновь повели свой хоровод, на сей раз стараясь плавно проплыть мимо Хельги, и то одна, то другая норовила коснуться его либо белой, как крыло лебедя, рукой, либо волной волос, пахнущих водяными лилиями. Юноша тепло приветствовал каждую из них, не сводя глаз с легконогих морских красавиц. Но стоило королеве вернуться к нему, они отбежали-отхлынули в сторону.
  На этот раз старшая русалка не просто взяла Хельги за руку, как других. Не стесняясь никого, обвила тонкой полупрозрачной рукой его шею. Она не показалась ему холодной, как его спутникам. Напротив, под прохладной, будто только что из воды, кожей он ощутил тепло, как будто ее кровь текла под самой кожей, намного ближе, чем у людей. От этого русалка показалась ему хрупкой и уязвимой, и он бережно обнял ее за плечи...
  Она тихо выдохнула ему на ухо:
  - Оставайся с нами!
  Хельги от удивления слегка отстранился от нее, взглянул в свете молодой луны в ее глаза, огромные, голубовато-зеленые, колдовские. Улыбнулся мягко и слегка виновато.
  - Прости, госпожа, но я не могу. Я - человек, и не оставлю свой дом, свою семью и тех, кто надеется на меня. Мне жаль причинять тебе боль, но им было бы еще хуже.
  Лицо русалки на мгновение страшно исказилось, так что видно стало, что слова Хельги о боли - не преувеличение; она выглядела так, словно в нее вонзился нож. Усилием воли она овладела собой и прошептала:
  - Ты не знаешь, Хельги, сын Харальда, того, что видела я! Поверь мне, остаться здесь - твое единственное спасение. Только здесь ты можешь укрыться от будущих бед. Другой возможности тебе не даст никто!
  На мгновение лицо юноши затуманилось; он не привык думать об опасностях, но тревога русалки передалась ему, больно уколола его сердце. Но он тут же встряхнул светлыми кудрями.
  - Нет, госпожа! Я не стану укрываться от опасности, что судили мне норны при рождении, а встречу ее, как подобает викингу.
  - Даже если тебе суждена гибель тайная, неизвестная, к которой ты не будешь готов?
  - Даже тогда. Я благодарю тебя, госпожа, но ты не знаешь наших обычаев. Я не смогу жить спокойно, бросив свой народ. Даже ради тебя.
  Королева русалок вздохнула и, будто ослабев, скользнула на песок, увлекая юношу за собой.
  - Если ты решил, я не могу остановить тебя. Но, прошу тебя, подари мне хоть одну эту ночь.
  - Всего одну, - охотно согласился Хельги. - Завтра за нами придет корабль.
  Он накрыл ее губы своими, и они слились на влажном песке, у самой кромки морских волн, и те, накатываясь, ласково касались их, будто играя.
  Другие русалки меж тем продолжали играть со Стирбьерном и Рольфом, и те, постепенно оттаяв, перестали остерегаться их. Русалки долго веселили их танцами, какие вряд ли способны были повторить искуснейшие танцовщицы человеческого рода; для этого поистине следовало родиться в зыбкой подвижной воде и всю жизнь носиться по волнам. И понемногу их очарование проникало в суровые, неподатливые души викингов. Быть может, они не были готовы счесть русалок прекраснее всех на свете и забыть с ними дом, как, говорили, случалось со встретившими их, но провести одну ночь в их обществе - почему бы и нет?
  Долго длилась ночь. Давно исчезла луна, скрывшись в облаке, будто уважительно отвернулась, не желая подглядывать. Лучисто сияли звезды, словно круглые светло-золотистые жемчужины. На берегу не горело никакого костра, но и без него викингам было жарко в неутомимых объятиях морских дев. Всю ночь королева русалок ласкала Хельги, словно эта ночь стоила всех, которым не суждено быть.
  А наутро, едва сонное солнце лениво поднялось над краем моря, словно не желая просыпаться, на остров хлынула огромная волна, выше всех предыдущих. С ревом она поднялась над островом, и его обитательницы взмыли на гребне, звонко смеясь и дуя в витые раковины. Не успевших проснуться викингов смыло и потащило вглубь. Чудовищная тяжесть навалившейся воды готова была расплющить не хуже каменной глыбы; открыв под водой глаза, они видели вокруг себя одну лишь горькую зеленую воду, и ни глотка воздуха...
  Но пославшие волну недооценили силу и упорство викингов. Почувствовав, что тонут, все трое бешено заработали руками и ногами, всплывая вверх. Заметив под водой едва не захлебнувшегося Хельги, Стирбьерн ухватил его за волосы и рванулся вверх. Поодаль от них вынырнул, отфыркиваясь, как большой пес, Рольф.
  Едва они окончательно пришли в себя, как мимо на гребне очередного вала промчалась королева русалок. Она встретилась взглядом с Хельги, и лицо ее вновь омрачилось.
  - Увы, все напрасно! Я пыталась еще раз уберечь тебя от твоей судьбы, но она оказалась сильнее...
  - Ты хотела убить нас! - Хельги пришлось напомнить себе, что перед ним не человек, ей не ведомы людские побуждения. И все равно ему было больно. Этой ночью он искренне сожалел, что не может остаться. Теперь чувствовал лишь разочарование.
  - Я хотела, чтобы вы остались с нами, став подобными нам! - воскликнула русалка, в отчаянии протягивая к нему руки. - Ты не представляешь, как прекрасно море! Оно обширнее земли, оно всегда в движении, и все принадлежало бы нам с тобой. Мы любили бы друг друга вечность... могли бы каждую ночь плавать под звездным небом, нырять с дельфинами, петь...
  - Мне очень жаль, Уна, - Хельги поцеловал ее, почувствовав на прохладной щеке слезы. - Я человек, и не могу быть с тобой. Но я чувствую, что, если смогу когда-нибудь полюбить, то лишь девушку, похожую на тебя.
  - Она не сможет спасти тебя! Никто не сможет, только я могла бы! - всхлипнула русалка.
  - Значит, так будет, - кивнул Хельги.
  И тут же, обернувшись, махнул рукой подходившему к острову драккару - его синий парус взмывал над бледным в сравнении с ним осенним морем.
  - Сюда! - крикнул он викингам, еще не успевшим заметить сверху пловцов.
  Вскоре корабль сменил курс и принял на борт троих искателей приключений. Стоявший у руля Хаук, один из незаконных сыновей конунга, успел заметить русалок в воде и следил за ними расширенными глазами.
  - Русалки! - прошептал он, будто зачарованный, не отводя от них взгляд.
  Стирбьерн осторожно ткнул двоюродного брата кулаком под ребра.
  - Русалки! Подожди немного, дай нам отдышаться, и услышишь, что мы о них расскажем.
  В ту зиму их рассказ еще не раз повторялся вечером в Большом Зале...
  По возвращении домой Хельги заказал у искусного мастера два жемчужных ожерелья изумительной красоты, совершенно одинаковых. И одно из этих произведений ювелирного искусства, за которые отдал значительную долю своей добычи с последнего похода, он немедленно бросил в море, долго провожая взглядом волну, подхватившую его и потащившую дальше, дальше. Этой волне предстоял долгий путь...
  Второе ожерелье Хельги спрятал от всех - пусть ждет своего времени.
  Глава 17. Путь на север
  И вот, наконец, пришел долгожданный день, когда "Молот Тора", на сей раз тщательно снаряженный для долгого путешествия, развернул парус и вышел в открытое море. Стирбьерн нарочно приурочил отплытие ко дню Тора, надеясь в этом плавании на поддержку своего божественного покровителя, которому принес накануне богатые жертвы. Наконец-то, поймав попутный ветер, драккар быстро оставил позади Сванехольм-фьорд и устремился на север, взяв на этот раз немного западнее, где проходило течение. Соединив его мощь со слаженными усилиями гребцов, драккар летел по волнам, как птица. С его носа было хорошо видно, как его круто выгнутый форштевень то взлетал вверх, будто собираясь совсем оторваться от воды, то так же резко нырял вниз, так что над водой реяла лишь огромная деревянная фигура Бога Грозы. Даже привыкших, казалось бы, к плаваниям викингов зачаровывали эти ритмичные движения.
  Когда Стирбьерн стоял у руля, вглядываясь в синеющую впереди дымку, где море сливалось с небом, к нему, уверенно ступая по качающейся палубе, подошел Бьярни. Чаще всего скальд вращал весло наравне с другими викингами, на выдохе повторяя резкие чеканные строки героических саг. Но, отдыхая, он обязательно доставал арфу, чтобы, как говорил, "руки не отвыкли от тонкой работы". Викингам нравилось слушать его песни; они развлекали их и воодушевляли, помогали забыть усталость и грести еще сильнее. И теперь под плащом Бьярни держал арфу, оберегая от случайных соленых брызг. Но не спешил играть, а подошел к Стирбьерну, и долго глядел вперед, очевидно, в поисках темы.
  Наконец, он испытующе взглянул на вождя похода.
  - Я хотел спросить тебя: если мы и на сей раз не найдем Золотую Змею, что ты думаешь делать тогда?
  Стирбьерн взглянул на него исподлобья.
  - Что за странные вопросы? Мы только начали путь, идем еще мимо Земли Фьордов, а ты уже говоришь о неудаче! В этот раз мы подготовились гораздо лучше, и, если нас не оставят боги, вполне сможем преследовать ее до самого предела моря... если, конечно, ему и впрямь положен предел, в чем я сомневаюсь.
  Светло-серые глаза Бьярни остро блеснули; ему нравилось иногда задеть Стирбьерна, чтобы тот высказался о своих замыслах подробнее, чем обычно. В такие мгновения скальд заражался его несокрушимой уверенностью в своих силах, и все сомнения в успехе предприятия развеивались.
  - Ты не веришь, что море заканчивается далеко на севере? Но как же тогда... сколько ты собираешься плыть?
  Стирбьерн пожал плечами.
  - Пока не встретим Золотую Змею... Или пока сами не пожелаем вернуться - по своей воле, а не отступив перед очередной преградой. "Конец моря" наверняка придумали глупцы и трусы, что, поджав хвост перед первым препятствием, объявили его непреодолимым, в свое оправдание. Мы не отступим. Быть может, за морем лежат другие миры, устроенные другими богами. А может быть, море не имеет края, и мы будем двигаться все вперед и вперед... хоть прямо туда! - рыжеволосый викинг махнул рукой в ту сторону, где море сливалось с небом.
  Его голос сделался хриплым от волнения; другой говорил бы так, если бы мимо прошла девушка, по которой он сходит с ума. В глазах сверкали золотые искры, и все его лицо, с крупными и резкими чертами при мысли о море сделалось почти прекрасным. Он тяжело дышал, так что застежка кожаной куртки глухо звякнула, едва выдерживая напор.
  Бьярни согласно кивал, глядя вдаль такими же блестящими глазами. То, что у Стирбьерна было мечтой, стремлением, увлекающим в неведомую даль, у него мгновенно расцвечивалось собственной бурной фантазией, и мысленно он уже населял лежащее на пути море необыкновенными существами, и воображал будущие невероятные подвиги, рядом с которыми померкнут события самых знаменитых саг.
  - Уверен, что еще ни один человек не забирался так далеко, как собираемся сделать мы! - вдохновенно поддержал скальд пылкую речь своего вождя. - Мы откроем людям, сколь широк мир, и они тоже научатся стремиться за пределы известного мира. Но, хоть в море не остается следов за кормой проплывающего драккара, они все будут знать, что идут по нашим следам. Я сложу сагу, которой Земля Фьордов не забудет до самого Рагнарока, и никто не сможет забыть, что это мы первыми прошли так далеко на север! - Бьярни ударил себя ладонью по бедру, будто не находя достойных слов. - До тех пор, пока наши потомки в самом деле не поднимутся в небо, им будет нечем превзойти нас!
  - Когда Золотая Змея перестанет губить смелых мореплавателей, как теперь, путь в северные моря будет свободен! - добавил Стирбьерн, сразу помрачнев; он стиснул зубы до хруста, и больше не произносил ни слова. Зато, заметив впереди по курсу подводную скалу, по характерным изменениям цвета воды и формы волн, резко повернул рулевое весло, так что гребцы вздрогнули от неожиданности, но тут же выправили крен, прокладывая себе новый путь.
  Проходили ночи и дни, сменяя друг друга плавно, как волны бескрайнего моря. Сильное течение быстро влекло "Молот Тора", могучие руки викингов ровными взмахами весел резали море. Позади драккара оставался светлый след взбитой пены, еще долго видневшийся позади. Иногда неподалеку показывался из воды плавник дельфина или крупной рыбы. Остались позади знакомые берега Земли Фьордов, уже давно не попадались встречные корабли, тоже по весне отправлявшиеся в поход. Теперь по левому борту тянулся лишь унылый каменистый берег, почти на всем протяжении еще укрытый снегом, как саваном. И впрямь, эта земля казалась мертвой; даже в долинах, где земля слегка оттаивала, едва зеленел мох, а более крупные растения вряд ли могли вырасти здесь. Викинги не приближались к этим берегам, а в иных местах это и невозможно было сделать, так как фьорды были забиты льдом; видимо, сюда спускались с видневшихся вдали гор синие языки ледников. Мрачная, суровая, холодная страна, в которой по-прежнему не может жить никто, кроме потомков древних великанов... И не в Йотунхейме ли находятся уже эти снежные пики, поднимающиеся под самые небеса, тянущиеся вдали бесконечной изломанной цепью? Уж конечно, этот край не мог принадлежать миру людей.
  Дальше и дальше двигался "Молот Тора" на север, куда тянуло его течение. Воздух становился все холоднее, но на сей раз викинги были к этому готовы: на всех хватало теплой одежды, пошитой за зиму сванехольмскими женщинами, а, чтобы избежать болезней в долгом походе, помимо обычных солонины и копченой рыбы, взяли на борт бочки со слегка подвяленными, но еще свежими яблоками, репой и луком. Впрочем, пока что все в команде Стирбьерна были здоровы, как быки, и каждодневная гребля лишь укрепляла их силы, тем более что значительную часть работы для них совершало могучее течение.
  Но вот настал день, когда они осознали, что, пожелай они свернуть в сторону, уже не могли бы этого сделать. Словно стремительный горный поток внутри моря, тянуло оно их с силой, во много раз большей, чем их собственная. Едва догадавшись, что происходит, Стирбьерн с силой повернул рулевое весло, разворачивая драккар в сторону от течения. Внизу под килем корабля взбурлила прозрачно-зеленая вода, побежали, лопаясь, большие пузыри, как на обыкновенной луже во время дождя. В тот же миг викинги изо всех сил налегли на весла, собираясь направить корабль новым курсом. Напрасно! Будто чьи-то невидимые руки развернули его, как ребенка, не умеющего ходить, и вновь потянули вперед, по течению. Кто-то из викингов застонал от непривычного чувства бессилия.
  Могучий Хальфдан поднял свое весло над головой, со звериным рыком собираясь переломить его пополам.
  - А-а, проклятое! - заревел он по-бычьи. - Ты ли отказываешься служить, или мои руки уже ни на что не годятся?!
  - Уймись! - Стирбьерн подошел как раз вовремя, чтобы ухватить берсерка за руку; тот, не вставая со скамьи, запрокинул голову, глядя в лицо своему вождю, который продолжал: - Успокойся, Хальфдан! Мне сейчас как никогда нужна твоя сила, но не затем, чтобы ломать весла или калечить себя. Мы хотим справиться с течением или отдадимся на его волю, как слепые котята?! Если хотим справиться, должны приложить все силы! Это касается всех! - произнес он громовым голосом, так что все без исключения обернулись к нему. - Не знаю, как вас, а меня уже порядком взбесило это проклятое течение! Если мы викинги, попытаемся перебороть его!
  Он широким шагом прошел по палубе, словно под ногами была твердая земля, а не доски подхваченного бурной стихией драккара. Его действительно сжигала ярость, но не слепое бешенство Хальфдана, а та, что придает сил и заставляет забыть об усталости и обо всем, что мешает действовать обычному человеку. Именно в таком состоянии людям порой удается невозможное. Стирбьерн на мгновение стиснул висевший на груди медальон, и почувствовал, как от того исходит сила; обычный до сих пор оберег, казалось, ожил, того и гляди, от него посыплются искры.Викинг чувствовал, как сила перетекает в его сердце, наполняет мышцы.
  - Теперь! - крикнул он гребцам, снова разворачивая корабль в сторону, прочь от течения.
  Он чувствовал упругое сопротивление бешено мчащихся струй, рассекаемых килем корабля, как будто сам сейчас преодолевал их неистовый натиск, а не корпус "Молота Тора", и напрягал все силы в борьбе с ними. Его напряжение передалось гребцам, и они тяжело ворочали бунтующие волны, на разрыв мышц. Несколько невероятно долгих мгновений всем казалось, что драккар застыл на месте и никуда не движется; сопротивление викингов уравнивало чудовищную силу притяжения. Затем - невероятно медленно, - "Молот Тора" двинулся вперед, пробиваясь к спокойной воде. И вот, наконец - не сразу, а лишь после того, как стих бешеный стук сердец, - они почувствовали, что течение отпустило их. Его стремительные воды теперь мчались мимо замершего драккара, чья команда, едва вырвавшись, повалилась в изнеможении прямо на скамьях, где сидели.
  Понадобилось еще некоторое время, чтобы викинги отдохнули настолько, чтобы продолжать путь, преодолевая боль в ноющих мышцах. И вот, двигаясь вдоль очередного насквозь промороженного фьорда в этих неизвестных доселе краях, они увидели, куда стремится чудовищное течение, едва не ухватившее их...
  В узком, стиснутом высокими отвесными скалами фьорде, как в исполинском каменном котле, кипела вода. Нет, над ней не поднималось ни дыма, ни пара, только мириады брызг, повисших в воздухе густой сетью, так что казалось - здесь продолжается нескончаемый дождь. А внизу клокотала, бурлила и ревела, как плененный зверь, чудовищная масса воды, ни на миг не прекращая своего вращения. Какая-то неведомая сила ни на мгновение не оставляла ее в покое. Взметались у берега огромные волны, несущие на гребне пену, и начинали стремительное вращение, все сужая круги, пока не втягивались вниз, проваливаясь внутрь бесконечной огромной воронки, утаскивая с собой все, что попадало в их власть. Именно в эту невероятную, непредставимую бездну падало течение, из которого с таким трудом вырвался "Молот Тора".
  Как завороженные, следили викинги на чудовищным водоворотом; ни о чем подобным не повествовали легенды, потому что еще ни один человек не видел такого, во всяком случае, не возвращался, чтобы рассказать. Остановившись в нескольких взмахах весел от вздымающихся водяных валов, они застыли, бледные, не в силах отвести взгляд от места, где только что едва не нашли смерть. И сам Стирбьерн не понукал их; он неподвижно стоял у руля, едва ли не впервые почувствовав, насколько, в сущности, слабы люди перед исполинской мощью моря. Ни у кого из них не нашлось бы сил тотчас двинуться дальше.
  Что-то темное мелькнуло среди железных гребней волн, всегда затененных нависшими скалами, серо-черными, с багровыми прожилками, цвета запекшейся крови. Приглядевшись, викинги различили ствол огромного дерева, скорее всего сосны, почти уже лишенный коры и веток, потемневший от морской воды. Длиной дерево не уступало "Молоту Тора" и имело несколько обхватов в толщину. Быть может, оно проросло на доброй лесной земле, когда Асгейр Смертельное Копье привел свой народ в Сванехольм-фьорд, и много людских поколений росло и крепло, тянулось вверх, к самому солнцу, И вот, наконец, состарившегося лесного великана вывернуло из земли весенним половодьем - его судорожно изгибающиеся корни еще тянулись, как руки умоляющего о помощи. Долго труп погибшего дерева носило по рекам, выкинуло в море, прежде чем его подхватило роковое течение и принесло туда, где ждала его окончательная гибель. Тяжелый, пропитанный водой ствол взметнулся у самого края скалистого круга, будто живой, тут же был подхвачен, как перышко, и закружился в кипящем котле. Неумолчный рев воды на мгновение поднялся до пронзительного визга, словно водоворот радовался, получив, пусть не живую, но все-таки добычу. И дерево помчалось по все сужающемуся кругу, размалываемое и разрываемое на куски. Над самым провалом в бездну последняя волна замерла на мгновение, подняв измочаленные щепки - и ринулась вниз. И снова завыл-загудел исполинский котел, вечно кружащийся противосолнь.
  Ни единой живой души не было видно вокруг, и ни один голос не раздавался, кроме гула водоворота. Ни кит, ни акула, ни ужасный морской змей не могли бы выжить здесь, и даже птицы не пролетали над бушующей бездной.
  Вся команда "Молота Тора" собралась у борта, не отрывая глаз от самого средоточия чудовищного водоворота, от бездны, куда стекала вода. Каждый, даже не желая того, представлял, как далеко уходит воронка, постоянно проглатывающая такую массу воды.
  - Это край моря, край моря! - слышался шепот, даже среди опытных викингов, переживших не один поход, знающих не понаслышке жестокие шторма северных морей. Но увиденное сейчас никак не укладывалось в их представление. И вправду, почему бы уж этой мрачной бездне, запертой, как в темнице, среди каменных стен, не проглатывать всей морской воды? Они зримо видели перед собой предел мира, за которым нет ничего. И еще одна мысль мучила всех: как долго будет падать тот, кого затянет бездна? Не вечно ли, по крайней мере, пока стоит мир? Если только эта бездна принадлежала к миру людей - она казалась старше и Асов, и йотунов, старше Имира и коровы Аудумлы.
  С большим трудом Стирбьерн смог отвести взгляд от клокочущего провала в ничто. Чем больше вглядывался вниз, тем сильнее хотелось ухватиться обеими руками за что-нибудь надежное, вцепиться изо всех сил, отодвинуться прочь от опасного края, хотя ноги будто примерзали к месту и не могли шевельнуться. Или... или броситься вниз! Да-да - разверстая кипящая бездна манила к себе, куда сильнее, чем пропасти в горах, от которых тоже порой трудно бывает оторваться. Она кружила голову, и те, кто долго глядел в нее, забывали о неминуемой гибели, чувствовали лишь притяжение.
  Стирбьерн с усилием встряхнул головой, будто просыпаясь. С обоих бортов глядели, так же уставившись в водоворот, его спутники. Он разглядел их бледные лица с расширенными глазами, услышал учащенное дыхание. Они цеплялись побелевшими от напряжения пальцами за прочные моржовые снасти, до каких могли дотянуться, за борта и мачту "Молота Тора", единственные, еще отделявшие их от бездны. Когда Стирбьерн окликнул их, ни один не повернул головы.
  Тогда он сильно встряхнул за плечи одного викинга, оказавшегося Гуннаром, одним из незаконных сыновей конунга, и громко воскликнул:
  - Что это ты уставился туда, Гуннар, точно мышонок на змею? Мы уже прошли эту яму, и не собираемся, как бараны, прыгать в нее снова! Взгляни - там, впереди, снова лежит открытое море. Оно так широко, что никакой яме его не проглотить.
  Гуннар обернулся к нему, все еще очень бледный; но он уже пришел в себя, и в его глазах появилось осмысленное выражение. Вслед за ним зашевелились и другие викинги, повинуясь властному приказу Стирбьерна. Один за другим они, пристыженные, уже по-новому бросали последний взгляд в кипящую бездну, и, осознав, насколько еще находятся близко к ее всепоглощающему жерлу, брались за весла. Одни приходили в себя сразу, других требовалось встряхнуть, чтобы поняли, где находятся. Самый юный из них, шестнадцатилетний Эйнар, был бледен, как полотно, когда его силой усадили на скамью; сам он, казалось, окостенел и не мог двинуться с места, по его лицу катился холодный пот. Но вот, наконец, почти все уже взялись за весла, собираясь увести драккар прочь от ужасного места.
  Один викинг все-таки не смог преодолеть губительного притяжения. Его звали Ларс, сын Фритьофа, и он не был в хирде Стирбьерна с детства, а пришел к нему несколько лет назад с одного из драккаров конунга. То ли у него закружилась голова, то ли бездна успела заглянуть в душу человека, слишком долго вглядывающегося в нее... Он склонился над бортом, завороженно следя глазами за неистовым кружением водоворота, а затем медленно разжал руки и, точно лунатик, шагнул вперед...
  Отчаянный вопль на мгновение покрыл бешеный рев воды и оборвался, когда люди увидели сквозь водяную завесу, как волна яростно подхватила их товарища, швырнула о торчавшие у берега зубцы подводных скал, и закружила окровавленную жертву, переворачивая, как куклу, все сужая круги, пока не поглотила.
  Многие из видевших эту страшную сцену на борту "Молота Тора" не могли сдержать крика ужаса и скорби. Даже Стирбьерну в этот миг сама Золотая Змея внушала меньше отвращения, чем этот немыслимый водоворот, только что поглотивший одного из его спутников. Не сверни "Молот Тора" в последний миг, всем бы им уготована была та же участь.
  Теперь уж все викинги налегали на весла что было сил, спеша как можно скорее вырваться из этого проклятого богами места. Еще долго их преследовал грохот бурлящей воды, словно ярившейся, что такая желанная добыча уходит прочь.
  Еще не скоро они пришли в себя настолько, чтобы говорить о случившемся. А когда успокоились настолько, чтобы взять себя в руки, все равно чувствовалось, что им не по себе, хотя впереди теперь лежало открытое море и ясное небо. Люди словно бы не доверяли им, не могли поверить, что они могут быть такими, как обычно, после того, что довелось увидеть. Стирбьерн видел, что они испуганы.
  - Чего же вы хотите, мои славные спутники, самые отважные среди племени фьордов? - поинтересовался он, когда вся команда выстроилась поутру на носу корабля. - Я не поведу вперед дрожащих трусов, от которых мало толку в походе. Если все хотят вернуться домой, я поверну назад, а там наберу новую команду, готовую ко всем испытаниям.
  На щеках многих викингов вспыхнули багровые пятна стыда. Для всех, особенно же для тех, кто следовал за Стирбьерном с детства, не было худшего позора, чем оказаться недостойными, чтобы их отпустили на берег и вместо них нашли других.
  - Мы не трусы, мой вождь; ты сам не раз видел нас в деле, - возразил, оправдываясь, Иринг. - Но подумай: куда ты хочешь плыть? Ведь ты не больше нашего знал об этом злом течении, о водовороте. Кто знает, что лежит там впереди?
  Стирбьерн усмехнулся с деланным весельем, хотя сердце его точила тревога: если большинство решит вернуться, ему придется подчиниться.
  - Море лежит там впереди! - махнул он рукой, указывая вдаль, где светлая водяная гладь сливалась с небом. - А там была просто яма. Большая, страшная, но выпить целое море ей не легче, чем мне - вычерпать кубком любое из озер Земли Фьордов! Жаль беднягу Ларса, но, клянусь молниями Тора, еще большей жалости будут достойны те, кто повернет отсюда назад. Над ними станут смеяться всю оставшуюся жизнь - и поделом!
  Викинги свирепо хмурились, сжимали кулаки и опускали головы по-бычьи, слыша его отповедь. Каждый из них за такие слова охотно убил бы кого другого, кроме Стирбьерна. И сейчас многие из них были возмущено, их сдерживало лишь то, что перед ними был их вождь, и что они в глубине души сами сознавали его правоту. Некоторое время слышалось тяжелое дыхание людей, не находящих слов, чтобы высказать свои чувства. Наконец, вперед протолкался Аснар, один из старших по возрасту викингов, обыкновенно молчаливый, старательный, как часто бывает с людьми, стремящимися заглушить работой отсутствие других привязанностей в жизни. И сейчас он проворчал, не глядя на молодых:
  - Другие как хотят, а я за то, чтобы продолжать путь. Не знаю, что за тролли вырыли в море это злое течение; врать не буду, я тоже струсил сперва. Но мы же выбрались! Мы можем собой гордиться. Почему же вы все жметесь, как цыплята под курицей? Или вы утопили свое мужество в водовороте, если не гордитесь собой? Где ваша гордость, викинги? - опытный воин сказал так и направился обратно, на свое место, расталкивая других своими широкими плечами. Никто не осмелился возразить ему. За Аснаром и другие принялись расходиться обратно, к своим веслам.
  Стирбьерн довольно кивнул тем, кто поддержал его. Найдя взглядом Бьярни, тоже еще бледного, но уже почти спокойного, вождь деловито поинтересовался:
  - Что, одаренный медом поэзии, сможешь ли ты сложить песню о нашей победе над Злым Течением? Смотри, как бы не порвались струны твоей арфы, когда станешь петь ее: нам, пожалуй, нечем будет их заменить.
  Скальд широко усмехнулся, понимая, чего от него хотят. Он пришел в себя быстрее других, так как верил в чудеса, и был готов встретить одно из них, каким бы невероятным оно ни было.
  - Не беспокойся, мой вождь! Я взял с собой новые струны, на смену тем, что порвутся в попытке воспеть наш небывалый поход!
  Он ударил по струнам, и викинги снова налегли на весла, вслушиваясь в его звучный голос. Постепенно музыка ободрила и успокоила их. Даже те, кто только что сгорал от стыда за свой недавний ужас перед водяной бездной, теперь слышали о себе, как о героях, выстоявших в неравном поединке со Злым Течением. Получалось, что они имели право гордиться собой; ведь равных этому приключений не переживал еще никто из викингов! И вера в себя и в настойчивость Стирбьерна снова возвращалась к ним.
  Только этого и надо было вождю викингов. Он не собирался упрекать своих людей за пережитые ими несколько мгновений страха. Нет смысла оглядываться назад, когда твоя цель и замыслы обращены вперед.
  Но в тот же вечер шестнадцатилетний Эйнар, самый юный из участников похода, подошел к нему, робко потупившись, и проговорил так, чтобы его не слышал никто, кроме Стирбьерна:
  - Теперь я знаю, мой вождь, почему ты отослал домой того парня, что хотел идти с нами.
  Рыжеволосый викинг не сразу вспомнил, о чем идет речь, но затем припомнил юношу, ровесника Эйнара, что хотел жениться на дочери богатого человека и, желая угодить своевольной красавице, стремился совершить небывалое.
  - Я попрошу конунга взять тебя в поход, - пообещал он. - Там ты скорее завоюешь добычу и славу, и вернешься домой к осени. Тогда она поверит, что ты мужчина, и ее родители примут тебя иначе. Я же иду надолго, и только боги знают, где лежит Золотая Змея, и как долго продлится охота. Даже если ты вернешься благополучно, твоя девушка вполне может оказаться уже замужем за другим. У нас с тобой разные цели; на "Молоте Тора" идут лишь те, кто не дорожит жизнью.
  Вспомнив, он кивнул головой.
  - Что же, ты считаешь, я был неправ тогда?
  Эйнар поглядел на него блестящими глазами.
  - Нет, мой вождь! Ты знаешь, о чем говоришь. Тот парень, как и я еще недавно, лишь слышал о путешествиях, о подвигах и славе. Я тоже представлял, что совершать подвиги - весело и приятно, как хвалятся у очага викинги и поют скальды. Мечта мальчишки, впервые взявшего в руки меч! Если бы я знал заранее, что нас ждет, не знаю, решился бы идти с тобой или нет...
  - И теперь ты об этом жалеешь? - холодно поинтересовался Стирбьерн.
  - Нет, мой вождь! - в глазах, в выражении и голосе Эйнара и вправду померкла прежняя восторженность, зато он произнес с рассудительностью опытного викинга: - Сегодня я видел то, что людям гораздо опытнее меня показалось самым страшным в жизни. Стало быть, мне, вероятно, уже нечего бояться, и ничто не помешает стать хорошим воином. Тем более, что у меня не осталось родных, и никто не ждет дома.
  Стирбьерн охотно протянул ему руку.
  Так, преодолев первое испытание в своем новом плавании - чудовищный водоворот, прозванный Злым Течением, "Молот Тора" двинулся дальше на север, вскоре оставив далеко позади всякую землю.
  Глава 18. Ледяные Земли
  Давно осталась позади всякая земля, и теперь со всех сторон расстилалось одно лишь море, такое же серое и хмурое, как небо над ним. Вокруг стало заметно холоднее, и, чем дальше "Молот Тора" шел на север, тем чаще попадались навстречу плавучие глыбы льда. Но викинги их не боялись, хотя некоторые из айсбергов в несколько раз превышали высоту драккара вместе с мачтой - настоящие ледяные горы! Только плавали они медленно, и, пока встречались поодиночке, быстроходному драккару не составляло труда уйти от покачивающихся на седых волнах прозрачно-голубых айсбергов, едва те становились видны. Не заметить их можно было разве что ночью, но ночи-то так далеко к северу летом как раз не было. Солнце заходило лишь на короткое время, и тут же снова возвращалось на небо, словно даже ему было холодно опускаться в эти ледяные волны. Во всяком случае, здесь и солнце выглядело каким-то озябшим, не светило ярко, как южнее, а оставалось бледным и тусклым, словно луна. Быть может, в северных краях, уже не принадлежащих к человеческому миру, светлая богиня Соль больше обычного боялась ужасных волков, гнавшихся за ней и ее братом-Месяцем, и боялась светить открыто? Во всяком случае, над морем стояла теперь постоянно не ночь и не день, а, скорее, вечные сумерки, дающие достаточно света, чтобы видеть все вокруг себя, но слишком мало, чтобы обогреть это суровое море и развеселить сердца мореплавателей. Они до усталости вращали весла, резали холодные серые волны; за кормой "Молота Тора" тянулся длинный пенный след, а вокруг ничего не происходило, словно они и не сдвигались с места. Казалось, море, не сумев ни погубить их в водовороте, ни устрашить, старалось теперь пронять тоской в этом царстве вечной осени. Иногда начинался дождь, и викинги окончательно замыкались в мрачном молчании. Каждому с тоской вспоминались берега Земли Фьордов, где теперь, вероятно, уже яблони стояли в цвету, как невесты в свадебных нарядах. Или уж хотя бы, если отправиться в поход, то к таким же зеленым цветущим землям, а не в пустое серое море, неизвестно куда. Кто знает, может быть, впереди и нет ничего, кроме унылого моря с редкими встречными айсбергами, да такого же серого неба... Даже у самого Стирбьерна порой закрадывались сомнения. Вряд ли Золотая Змея может лежать в этом пустынном море, здесь, пожалуй, не найдешь ее... Но он, хоть и стал в это время мрачным и раздражительным, как и остальные викинги, понимал, что не имеет права на слабость. Если он поверит сам, что его замысел невыполним, останется лишь повернуть назад. Когда рассеянная здесь в самом воздухе безнадежность проникала под кожу, давила тяжелой рукой, он обыкновенно становился один к рулевому веслу, не желая ни с кем разговаривать, и долго вглядывался вперед, надеясь заметить впереди если уж не блеск золотой чешуи, то хоть что-то, заслуживающее внимания.
  Никто уже точно не помнил, как долго они прокладывали себе путь среди волн Унылого Моря, хотя, если подсчитать, оказалось бы, что солнце исчезало ненадолго и снова возвращалось всего четыре раза. Наконец, далеко впереди, где вроде бы неясно синел очередной айсберг, появилась стая дельфинов. Они выпрыгивали из воды, показав серые спины, и снова с громким плеском опускались в воду, вздымая тучи брызг. У Стирбьерна ярко вспыхнули глаза, как только он заметил их. Нет, он не надеялся убить дельфина - те были слишком далеко и плавали быстрее драккара; рыбакам племени фьордов обыкновенно разве что случайно удавалось загарпунить и поймать в сеть неосторожного морского зверя. Но всем было известно, что появление дельфинов обычно указывает близость земли, потому что они, как и викинги, редко бросаются, очертя голову, совсем уж в неизвестные просторы. Морские странники любят удобные бухты с теплой водой и большие косяки рыбы. Стало быть, где-то недалеко лежала земля.
  Сообщив об этом своим спутникам, Стирбьерн изменил курс и направил драккар вслед за дельфинами, продолжавшими как ни в чем не бывало кувыркаться в воде. Только когда стало возможно разглядеть их острые рыла, выглядывающие из воды, стая обратилась в бегство. Викинги с вновь проснувшимся азартом налегли на весла. Впервые за эти дни они по-настоящему проснулись.
  Дельфины привели их к покрытому льдами острову, когда солнце в очередной раз вынырнуло из студеной воды на востоке, и розовые лучи рассвета окрасили неожиданно ярко поднимающиеся из моря снежные вершины. Те заметно выделялись среди остальных окрестных гор своей высотой и обрывистыми ровными пиками, похожими на спящих великанов в плащах их чистого снега. И, когда лучи рассветного солнца ненадолго освещали их, те вспыхивали алым, лиловым, розовым, золотым, так что свет утренней зари стекали с горящих вершин, словно лава. Кто мог бы ожидать найти такой праздник света после нескончаемого Унылого Моря?! Бьярни уже достал арфу, мгновенно складывая вису в честь рассветных вершин, благодаря богов, что привели их сюда как раз вовремя, чтобы увидеть небывалое чудо первыми из викингов. Но недолго пришлось им любоваться - померкли ослепительные краски, погас пожар, охвативший полнеба, снова сделались серыми очертания острова и сразу поблекли снежные пики, будто надели траур по собственной недолгой красоте. Правда, вместо них солнце медленно всплыло на небосвод и вспыхнуло, отражаясь от снежных пиков, но над серым морем и небом их блеск все-таки терялся, как белое оперение чайки. Все равно что встретить прекрасную величественную королеву во всем блеске богатства и счастья, и сразу же - ее, одетой в рубище. Неохотно, с невольным чувством разочарования викинги отводили глаза от вершин. Даже самые грубые из них, отродясь не чувствовавшие никаких признаков вдохновения, рожденного разлитым по земле медом поэзии, думали про себя, что, где бы им не довелось побывать еще, на какие бы чудеса не насмотрелись в будущем, вряд ли встретят что-то прекраснее этого рассвета солнца.
  Подойти к острову не позволял толстый слой берегового льда, окружавший его берега. Первая же бухта, откуда команда "Молота Тора" наблюдала за рассветными вершинами, была до самого берега забита льдом, лишь немного потемневшим, с отдельными черными полыньями в нем. Обойдя ее стороной, драккар медленно двинулся вокруг острова, когда-то, видимо, причудливо изрезанного, под стать берегам Земли Фьордов, а теперь промерзшего насквозь.
  - Нечего здесь делать, Стирбьерн, - сказал Вестгар, глядя, как впереди за очередным поворотом вырисовываются новые скованные льдом берега. -Если даже мы найдем, куда причалить, этот остров все равно бесполезен. Сейчас весна, а лед не тает, значит, и на острове нельзя ни возделывать землю, ни пасти скот.
  - Не иначе как здесь живут ледяные великаны - хримтурсы, - вмешался суеверный Олаф Сын Русалки. - Они всегда уродуют землю, так что на ней никто не может жить, кроме них самих.
  Стирбьерн кивнул им, но продолжал тот же курс, вдоль скалистого берега, почти повсеместно голого или покрытого снегом, едва начавшим таять.
  - Скорее всего, вы правы. Не думаю, чтобы кто-то захотел переселиться сюда. Но мы первыми из людей нашли этот остров, и, значит, наш долг рассказать о нем.
  И в самом деле, остров был довольно велик, пожалуй, немногим меньше, чем зеленый Эйрин, так что "Молоту Тора" пришлось двигаться вокруг него несколько дней; но выглядел далеко не так же. Всего в двух или трех местах викингам удалось подойти ближе к берегу, но и вблизи остров не вызывал желания высаживаться на нем. Кое-где цепь гор размыкалась, и к мору спускались узкие долины, но и они, едва поросшие чахлой травой и низкорослым кустарником, выглядели жалко. Леса не было совсем, и весь этот остров был столь же мало пригоден для жизни, как и страна лапландцев, где никто из викингов не поселился бы по своей воле.
  - Называю этот остров Ледяной Землей! - произнес Стирбьерн, когда "Молот Тора" вновь оказался в виду блестящих на солнце трех снежных вершин. - Надеюсь, что в нашем плавании встретятся края и получше этого, потому что здесь не дело обитать людям.
  И верно, на всем побережье острова с борта корабля не было видно никаких признаков пребывания человека, так что остров, очевидно, был необитаем. Правда, в одной долине их внимание привлекли поднимающиеся к небу столбы дыма, но по приближении стало ясно, что это не дым, а пар над горячими источниками, какие изредка встречались и в Земле Фьордов. Единственными живыми существами, населяющими Ледяную Землю, были, по-видимому, стаи чаек, бакланов, тупиков и других морских птиц, почти оглушивших викингов своими пронзительными воплями. Взлетая с прибрежных скал и кружась в воздухе, они едва не закрывали крыльями небо. Их насмешливый крик еще долго доносился вслед мореплавателям, когда они решительно повернули прочь от Ледяной Земли.
  Перед самым отплытием Освальд, сын конунга, брат-близнец Гуннара, зачем-то спустился на лед и отколол кусочек, который затем показал своим спутникам на борту.
  - Взгляните, это молодой лед, - сказал он, сам удивленный своим открытием, и объяснил: - Лед постоянно нарастает новым слоем, как дерево, и их можно сосчитать, как и круги на стволе. Старый ледник, правда, смерзается так, что слоев не разглядеть, но здесь они хорошо видны. Значит, он появился недавно. Когда мы родились, здешнее море было еще свободно от льда.
  Викинги с интересом выслушали своего товарища, который с детства интересовался загадочными путями морских течений, описанием новых земель, о которых рассказывали у очага бывалые путешественники. Если других рассказы о таинственных краях интересовали как воинов, желающих проявить себя, то Освальда неизведанное манило само по себе. Над ним посмеивались, но и спрашивали совета, потому что даже среди более старших редко кто так хорошо знал море и умел прокладывать курс по звездам, как этот сын Харальда. И Стирбьерн обыкновенно прислушивался к мнению двоюродного брата. Вот и теперь, выслушав его, сурово кивнул.
  - Ледяные великаны здесь, я чувствую их мерзкое присутствие, оскорбляющее богов! Пусть Хозяин Громов разразит их своим очистительным молотом, а до тех пор Ледяная Земля увы, бесполезна для людей! - Стирбьерн погрозил кулаком уплывающему в серую даль острову, досадуя в это время, что не имеет силы богов, чтобы взломать ледяной панцирь, сковывающий этот остров. Пока это не случится, зловещая руна "Хагль", руна несчастья, будет висеть над ним. Словно над оцепеневшей валькирией, погруженной в тысячелетний сон, пока не родится герой, достойный разбудить ее...
  А пока "Молот Тора" двигался дальше на север, оставив Ледяную Землю далеко позади. С каждым днем становилось все холоднее; в этих краях, похоже, зима длилась вечно. То и дело с мачты и палубы драккара приходилось ножом скалывать лед, намерзающий за день слоем толщиной в палец. Парус и снасти, застывшие на ледяном ветру, стояли колом, как сохнущая на морозе одежда, и викинги обдирали руки в кровь, когда надо было натянуть их. Хмурые, усталые, замерзшие, хоть и были закутаны в меховые одежды, как лапландцы, они вечерами жадно грели руки у огня, чувствуя, как болезненно возвращается замершее было кровообращение, как будто их кровь уже превратилась в лед и теперь оттаивала обратно. У всех отросли бороды вдвое длиннее и гуще обычного, но так, где лицо оставалось открытым, обветренная кожа все равно покрывалась сетью мелких морщин. А жестокий северный ветер все сильнее хлестал навстречу смертным, дерзнувшим заплыть слишком далеко в его владения, и вокруг них все выше вздымались водяные валы, грозящие поглотить "Молот Тора", утащить с собой в ледяные морские глубины. На драккаре давно смолкли песни и шутки. Да и у кого хватило бы на них сил, когда беспощадный ветер, словно кнутом, сек по лицу и глазам, бросал навстречу дождь с мокрым снегом, не давая даже рта раскрыть, чтобы выкрикнуть проклятье северу. Словно невидимыми крыльями хищной птицы, ветер сбивал людей с ног, так что пройти по палубе удавалось, лишь цепляясь за все, что попадалось под руку, чтобы не вылететь за борт. И неустанно громоздил навстречу все новые исполинские седые волны, так что викингам приходилось напрягать все силы, чтобы преодолеть их натиск. Казалось, этому не будет конца.
  Уже давно сделалось невозможно отличить день от ночи, так как небо сплошь затягивали сине-черные тучи, поглощавшие всякий отблеск солнечного света. Иногда они прорывались густыми хлопьями мокрого снега, и тогда становилось вовсе ничего не разглядеть впереди. Звезды лишь изредка мелькали в просветах между туч, так что по ним было не определить курс. Стирбьерн был уверен, что идет прежним курсом, тем более что ветер оставался тем же с тех пор, как пало ненастье, но никто в точности не мог сказать, куда продвигается так упорно "Молот Тора". Впрочем, судя по пронизывающему холоду - прямо на север, туда, где якобы на краю моря лежала Золотая Змея. Но морю все не было края, не видно и Золотой Змеи, только ледяной пронизывающий ветер и ревущие водяные валы.
  А в скором времени впереди выросли льды. После Ледяной Земли и так все чаще стали попадаться на пути айсберги, но теперь впереди вставали уже не отдельные глыбы, а целые ледяные поля, которые все труднее было обойти. В сгустившемся сумраке они вырисовывались впереди, по сторонам, даже сзади, зловещими белыми призраками, лениво покачивающимися на волнах. Но леность эта была обманчива. Тот же встречный ветер гнал айсберги вперед столь же быстро, как плыл сам драккар, и последнему приходилось постоянно маневрировать, чтобы избежать столкновения. Однажды ледяная гора, разогнавшаяся, словно ее тащили под водой морские тролли, столкновения с которой "Молот Тора" избежал просто чудом, не удержала равновесия и перевернулась, обдав викингов целым ливнем холодной воды и мелких ледяных осколков. Совсем близко они увидели широкое, как скала, основание айсберга, гораздо шире той части, что прежде была над водой. Исполинская ледяная глыба, не ниже Дозорной Скалы в Сванехольме, нависла над драккаром - вся пропитанная водой, почти черная, осклизлая, как рыбье брюхо. Она была так близко, что все явственно разглядели даже ледяные рытвины в ее основании, вылизанные водой. В последний момент Стирбьерн успел повернуть рулевое весло, и "Молот Тора" промчался мимо нависшей над ним вздыбленной громады. Ликующий хохот рыжеволосого викинга на мгновение перекрыл даже пронзительные завывания ветра...
  Но вскоре впереди выросло сплошное ледяное поле. Куда ни кинь глаз - всюду синели вздыбленные ледяные горы и их обломки, медленно дрейфующие по морю. Под ними не видно было воды, так плотно громоздились они, словно среди моря выросла горная гряда. Лишь вблизи удавалось разглядеть трещины во льду, через которые мог пройти корабль. Но и ими надо было следовать с величайшей осторожностью. Льды постоянно находились в движении, повинуясь силе ветра и волн, они то расходились шире, то сталкивались с грохотом, равным столкновению тысячи одетых в доспехи воинов, если бы они все разом ударили друг друга мечами чистого железа. Только что казавшийся надежным проход, в котором чернела бушующая вода, вдруг разом перекрывался столкнувшимися льдинами. Однажды так случилось, когда рядом раскололась от сотрясения другая ледяная глыба, и ее осколки задели корму драккара. И тут, обернувшись, викинги увидели, что и обратный путь перекрыт сомкнувшимся льдом. "Молот Тора" оказался, как в мешке, в маленьком озере открытой воды, быстро уменьшающемся со всех сторон. Того и гляди, раздавит драккар, в лучшем случае - вытеснит на лед...
  - Смотри, Стирбьерн! - донесся сквозь шум, грохот и стон движущихся льдин чей-то испуганный голос, кажется, Иринга.
  - Вижу! - отозвался вождь похода, закусив нижнюю губу до боли и глядя испепеляющим взором на бело-синие айсберги, самим своим видом излучавшие стужу. Казалось, под его взглядом они должны немедленно утопиться в море. Но не было такой силы у Стирбьерна. Только те, кто видел его в первой битве, вспомнили сразу, как почувствовали в нем могущество, которому никто не может противостоять. И верно, как всегда в крайнем случае, когда было исчерпано все, что в человеческих силах, рыжеволосый вождь ощутил воодушевление, которое считал даром своего божественного покровителя.
  - Все по местам! На весла! - скомандовал он гребцам. - Во имя Тора, Сокрушителя Йотунов... Вперед!
  Его голос отразился эхом от ледяных стен, уже сомкнувшихся до половины, был повторен глухим коротким рыком. И в тот же миг "Молот Тора" что было сил рванулся вперед, как пущенный галопом конь - прямо на столкнувшиеся впереди льдины. Расчет был на то, что они не успели плотно соединиться, не смерзлись еще в единый монолит, и их удастся разбить. Сейчас, как никогда, Стирбьерн был благодарен Богу Грозы, посоветовавшему ему во сне оковать нос своего драккара небесным железом. Хозяин Колесницы предусмотрел все, даже будущую встречу со льдами; значит, не оставит и теперь.
  С оглушительным треском "Молот Тора" врезался в лед, дробя его на куски, кроша, как дерево в щепки, и расталкивая льдины в разные стороны крепкими бортами. Викинги отчаянно налегали на весла, иногда отталкивая деревянными лопастями обломки льдин, угрожающие распороть обшивку драккара. Люди яростно рычали, слыша, как острые края царапают его днище, невидимые под водой. Но "Молот Тора" двигался вперед. Медленно, несмотря на все усилия команды, с большим трудом, но шел, рискуя в любой миг навлечь на себя падение новых потревоженных глыб. Те рушились позади, как лавина в горах, сталкивались и разбивались, смыкались с грохотом и падали в воду. И вокруг слышались оглушительные удары, треск, скрежет, вой, словно потревоженные глыбы льда были живыми существами, страдающими от боли. А может быть, они и были, потому что весла гребцов порой явственно упирались во что-то, стремящееся оттолкнуть их, и приходилось сжимать их изо всех сил, чтобы удержать в руках. А однажды под самым носом драккара высунулась из воды огромная голова, совершенно белая и гладкая, будто прилизанная. Это могла быть и льдина, обкатанная морем, но тут же корпус "Молота Тора" вздрогнул и приостановился, будто что-то внизу удерживало его.
  Только этого и нужно было Стирбьерну, чтобы бросить драккар в стремительную атаку, окончательно оставив где-то за невидимой гранью всякую осторожность, но с ней - и естественные для человека сомнения в своих силах. Больше не было такого, на что он не был способен.
  - А, ледяные великаны! - громовым голосом воскликнул рыжеволосый викинг, резко поворачивая рулевое весло, так что драккар рванулся вперед, как птица, повинуясь могучим усилиям тридцати пар весел, ибо хирдманы Стирбьерна не могли в этот миг усомниться в своем вожде.
  Послышался жуткий скрежет под килем корабля, треск раскалываемого льда. Затем что-то затрещало, больно отзываясь в сердцах всей команды, но "Молот Тора" был уже свободен. Если под водой и впрямь что-то скрывалось, то он прошел, должно быть, прямо по головам того существа или существ, кем бы они ни были. Зато теперь впереди лежало открытое море. Пояс льдов был преодолен. Впереди еще виднелись отдельные айсберги, но после пережитого они уже никому не казались опасными.
  Глава 19. Преодоление
  Но, как оказалось, рано было торжествовать победу, пройдя через ледяные поля. В борту "Молота Тора", ближе к низу, обнаружилась течь. Не случайно они слышали зловещий треск, не просто так цепкие пальцы ледяных великанов хватали драккар, не желая выпустить его из плена. Сперва никто не заметил, что происходит; так тяжело раненый воин сгоряча не чувствует боль, не замечает потоков льющейся крови, азартно и ожесточенно продолжает рубить врагов, и лишь когда бой закончится, падает замертво...
  Между тем, течь усиливалась, и на палубе уже хлюпала вода. Викинги глядели на длинную рваную пробоину в борту драккара, в которой виднелись разорванные древесные волокна, так, словно каждый из них сам страдал от раны. Всем было ясно, что гибель драккара в плавании означает гибель всей команды, особенно если вокруг нет ни других кораблей, ни земли, куда можно высадиться. Пробоину наскоро законопатили пригнанным точно по форме куском дерева, но всем было ясно, что долго эта деревянная заплатка не выдержит. Вода, хоть и тонкими струйками, продолжала поступать и сквозь нее. Но "Молот Тора" упрямо шел вперед. Возвращаться было некуда: обратного пути сквозь льды поврежденный корабль точно не выдержал бы. Оставалось лишь надеяться, что дальше к северу встретится земля, где можно высадиться. Хотя бы небольшой пустынный островок, лишь бы туда можно было вытащить драккар для починки! Но море оставалось пустынным, и лишь встречные айсберги лениво качались на волнах. Стирбьерн время от времени выпускал из клетки ворона, взятого с собой именно для поиска новых земель. Однако зоркая птица всякий раз, покружив над студеным морем, возвращалась на корабль, не находя суши, где могла бы кормиться самостоятельно. И, значит, им не оставалось ничего другого, как идти вперед, надеясь разве что на милость богов, которые, может быть, пошлют им помощь, как неоднократно выручали прежде.
  Стирбьерн, несмотря ни на что, надеялся найти впереди землю. Он не хотел отправляться в подводные чертоги Эгира и Ран, Сотрапезников Богов, сейчас, не успев победить Золотую Змею. Твердая вера, что именно он предназначен Асами для этой великой цели, не давала ему и теперь пасть духом. Вглядываясь вперед сквозь непроглядную мглу впереди, он говорил вслух, словно в бреду:
  - Могучий Тор, Сокрушитель Йотунов, не для того подарил мне лучший корабль и лучшее оружие в Земле Фьордов, чтобы позволить бессмысленно кануть в ледяную пучину! Он даст нам силу выстоять и теперь, он не отвернется от нас!
  Если бы Харальд конунг находился здесь, окончательно уверился бы, что сын его брата сошел с ума. Страшно теперь было глядеть на Стирбьерна, бессменно застывшего у руля, никто не помнил уже, сколько времени - без сна и почти без еды, с воспаленными глазами, со слипшимися от морской воды рыжими волосами и бородой. Он то молился богам, то выкрикивал проклятья навстречу бушующему ветру и волнам, то призывал Золотую Змею услышать его и явиться на поединок - но она молчала, безмолвствовали и боги. И впрямь, вождя похода можно было сейчас принять за безумца, но на самом деле он сознательно вгонял себя в неистовство берсерка, чтобы отсечь всякие сомнения в возможности преодолеть препятствия, что стояли перед ним. Единственным шансом для "Молота Тора" и его команды было совершить невозможное, и здесь как раз не следовало рассчитывать силы. И неистовый порыв Стирбьерна передавался его команде; ни один из викингов, упрямо ведущих драккар вперед, не решился требовать возвращения назад, даже в тайную минуту отчаяния, какие случались почти у всех. Да и что могло ждать на обратном пути, кроме ледяных клыков айсбергов? Вода продолжала просачиваться, и двое викингов, меняясь по очереди, отчерпывали ее днем и ночью. А впереди по-прежнему лежала неизвестность...
  Постепенно пронизывающий до костей северный ветер стал усиливаться. На какой день это произошло - шестой, седьмой? Никто не мог этого сказать, да и день по-прежнему было не отличить от ночи. Во всяком случае, в короткое время просто сильный ветер, с которым викинги привыкли бороться, насколько возможно, теперь превратился в настоящий шторм. Он подхватил "Молот Тора", как щепку, и потащил, легко бросая с одного вздымающегося впереди гребня волны на другой. Некоторые чудовищные водяные горы перехлестывали палубу, затапливая ее до половины, и тогда уже все, кто мог, бросались отчерпывать воду. Теперь Стирбьерн еще горячее благодарил Хозяина Колесницы, что подсказал ему построить драккар с бортами выше обычных.
  Хуже всего было, что пробоина открылась вновь, и пропускала ледяную забортную воду уже постоянно, пока драккар то летел по гребням волн, гонимый штормовым ветром, то стремительно нырял вниз, едва не зарываясь носом, и тогда лишь деревянная фигура Бога Грозы продолжала реять над морем, грозя молотом бушующей стихии. Люди уже давно измучились, пытаясь бороться со штормом, он теперь тащил величайший из драккаров Земли Фьордов, словно тот ничего не весил, с куда большей силой, чем могли бы их весла. Никто уже толком не знал, куда их несет, и с этим пришлось смириться; все усилия викингов теперь уходили на то, чтобы удерживать "Молот Тора" на плаву.
  Их широкий синий с белым парус давно был свернут, хотя к тому времени от него остались одни лоскуты. Когда его снимали, один из туго натянутых моржовых ремней лопнул, как перетянутая тетива, и хлестнул по лицу одного из викингов, точно кнутом. Те, кто находился ближе, еще успели разглядеть широкую красную полосу, прочертившую лицо человека, а потом очередной штормовой порыв подхватил его, потерявшего равновесие, и швырнул за борт. Отчаянный крик погибающего был заглушен пронзительным воем шторма, в котором явственно слышалось злорадство.
  В тот же миг еще один человек прыгнул с борта в налетающую волну. Да, именно прыгнул сам: в штормовом сумраке светлым пятном мелькнули его волосы и белая рубашка, когда он взметнулся над волнами, отыскивая того, что упал первым. Вот спасатель ухватил раненого за шиворот, и вновь оглянулся, понимая, что их унесло далеко от корабля.
  - Гуннар! - пронзительный крик Освальда перекрыл даже рев шторма. - Гуннар, сюда! Плыви к нам!
  Он первым из викингов понял, что именно его брат-близнец прыгнул в море, спасая товарища. "Молот Тора" стремительно развернулся, черпая поврежденным бортом еще больше воды. Увы - шторм взял верх над всеми усилиями викингов: корабль повернуло снова, а очередная ревущая волна взмыла над головами Гуннара и того, кого он пытался спасти. И, сколько ни вглядывайся в громоздящиеся водяные горы, кипящие белой пеной - двое из их спутников исчезли навсегда.
  Освальд страшно закричал, готовый броситься в море вслед за братом. Стирбьерн не мог оставить рулевое весло, и подал знак могучему Хальфдану. Тот перехватил осиротевшего близнеца в свои медвежьи объятия, сжал так плотно, что Освальд замер, не в силах шевельнуться, и лишь всхлипывал, не стыдясь никого. Долго, надрывно. Несмотря на общее бедственное положение, тем, кто слышал его рыдания, становилось не по себе. В наступившем молчании другая пара близнецов, Мар и Моди из Аслакстунги, обвязались прочными ремнями.
  - Пусть к нам норны не будут так жестоки, - хмуро произнес один, и другой тут же договорил: - Позволят нам погибнуть вместе, как мы пришли в этот мир.
  Остальным некогда было оплакивать Гуннара, сына Харальда; они напрягали все силы, чтобы самим преодолеть бешеные штормовые порывы. Всей силы Стирбьерна едва хватало, чтобы драккар еще хоть как-то слушался руля, иначе бы ему никогда не удержаться на плаву. Остальные неустанно отчерпывали воду ковшами и ведрами, целыми бочонками; а та все продолжала бить тугой ледяной струей сквозь все расширяющуюся пробоину. Огромный прочный корпус драккара, построенный из лучших сосен, жалобно выл и стонал, как раненый зверь, а шторм завывал еще сильнее.
  Потом впереди снова возникли айсберги. На одно жуткое мгновение даже Стирбьерн с отчаянием подумал, что их отнесло обратно, к поясу льдов. Направление шторма, однако, было прежним, насколько можно определить, и гнало драккар к северо-западу. К тому же, здесь ледяные горы не смыкались сплошными непроходимыми полями, не громоздились высоченными торосами, и между ними виднелись промежутки, достаточные, чтобы мог пройти корабль. Хотя, конечно, и эти были смертельно опасны, особенно для поврежденного драккара, превратившегося в игрушку ветра и волн. Некоторые айсберги проходили в прямом смысле на расстоянии вытянутой руки. А однажды Стирбьерн нечеловеческим усилием сумел повернуть "Молот Тора" право, когда новый стремительный порыв бросил навстречу сверкающую чистой первозданной белизной ледяную гору. Правда, после этого рыжеволосый вождь странно усмехнулся и, бледный как смерть, устало сполз на палубу, тяжело дыша, как выброшенная на берег рыба. Но в тот же миг Аснар и Олаф вместе перехватили рулевое весло, удерживая драккар в управлении. И он снова закачался на неистово мчащихся и ревущих, как стадо диких быков, волнах, не зная, куда и зачем они его несут. А вокруг то и дело появлялись и исчезали таинственными призраками в темноте айсберги.
  Такое поведение ледяных гор вселило в сердца викингов не только тревогу, но и надежду. Ведь айсберги обычно откалывались от толстого ледяного щита вокруг земли, а значит, можно было ожидать, что где-то неподалеку есть берег. Ах, если высадиться туда, переждать, пока промчится шторм, вытащить "Молот Тора" на твердую землю, где можно будет его починить, отдохнуть самим хоть несколько дней!.. Несколько десятков серых, голубых, зеленых глаз уставились в кромешную бушующую тьму с отчаянной надеждой. Иринг, хлопнув себя по лбу, бросился к клетке с вороном, хватаясь за мачту, чтобы не упасть на взлетающей вверх и вниз палубе. Птица злобно щелкнула клювом; в тусклом свете масляной лампы ее перья были взъерошены, черные бусинки глаз жутко блестели.
  - В такой шторм ворон не полетит, недаром он - мудрая птица, - послышался хриплый насмешливый голос.
  Люди обрадовались, так как он принадлежал Стирбьерну, успевшему подняться на ноги и снова стать к рулю. Самый краткий отдых позволил вождю викингов восстановить силы, и и он понимал, что сейчас не время спать, пока "Молот Тора" терпит бедствие. Правда, все викинги, усталые и изможденные, отощавшие, с красными от бессоницы глазами, оборванные и заросшие, сейчас больше напоминали вышедших из могилы драугров, чем живых людей; однако, пока они были живы, продолжали бороться.
  Стирбьерн, как обычно, мгновенно оценил обстановку, которая, впрочем, изменилась мало. Шторм по-прежнему нес корабль, а куда - ведомо было ему одному. Викинги по-прежнему усердно отчерпывали воду, а вокруг громоздились айсберги. Все в этом неведомом море было таким огромным, скроенным по древним меркам йотунов, а не людей, и насколько же маленьким был их драккар в сравнении с исполинской мощью волн и ледяных гор!
  - Великие боги! Всеотец Один, и Тор, покровитель нашего похода, и Вана-Ньерд, Хозяин Кораблей, - неужели вы позволили нам придти сюда на гибель?! Боги, кому еще суждено погибнуть в этом шторме? - простонал юный Эйнар, видя, что, несмотря на все усилия, вода все прибывает.
  Никто не оборвал юношу, не прикрикнул на него сурово. Всем было просто не до того. Почти все молились сами - кто про себя, а кто и вслух, так как их все равно бы не услышали даже находящиеся рядом.
  Потом очередная огромная волна бросила им навстречу ледяную глыбу, больше похожую на целый плавучий остров. Повинуясь причудливой игре ветра и волн, айсберг закачался, как гигантский поплавок, и оттуда явственно донеслось рычание, грозное и одновременно жалобное. Да, этот голос не был похож на бешеные завывания шторма, на треск льдов, это был голос живого существа!
  Повинуясь внезапному порыву, скальд Бьярни высоко поднял последний светильник, чудом сберегаемый до сих пор от ярости волн. Прикрывая полой плаща алое коптящее пламя, он осветил ледяную глыбу и вскрикнул от неожиданности.
  На широком ледяном поле метался и, не умолкая, рычал белый медведь. Он то царапал лед своими страшными когтями, то вставал на задние лапы, высматривая более надежное пристанище. Но броситься в бушующие волны не решался. Белый медведь - отличный пловец, способен преодолевать по морю огромные расстояния, но против такого шторма ему не выстоять. Похоже, что огромный зверь сам это понимал. Он то метался по льдине, как бешеный, то садился на задние лапы и совсем по-человечески качал головой, как бы признавая тщетность своих усилий, то цеплялся когтями за край и свешивал морду вниз, проверяя - не рискнуть ли пуститься вплавь? Но так и не решился, меж тем как штормовой ветер относил его льдину все дальше. И несчастный зверь снова ревел глухо и печально.
  Викинги, в обычное время видевшие в белом медведе, Хозяине Льдов, лишь редкую и опасную, а потому особенно ценную добычу, на сей раз смотрели на его невольное плавание с состраданием. Разве не тот же самый шторм, что отколол от еще неведомого берега льдину с медведем, превратил и их в ловушку ветра и волн, разве не ожидала их со зверем одна судьба, если не случится чуда? Новый отчаянный рев медведя оборвался жалобным воем. Тогда Вестгар, лучший копейщик хирда, схватил свое копье из общей связки и метнул в медведя. Напрасно! На таком расстоянии да в шторм не попал бы и Асгейр Смертельное Копье. Ветер подхватил оружие, как соломинку, и швырнул в бушующее море. А медведь снова отчаянно завыл, цепляясь когтями за ускользающий из-под лап лед.
  Потом айсберг с медведем медленно покачнулся и почти величественным движением - сначала медленно, затем все быстрее, как срубленное дерево, - перевернулся вершиной вниз, увлекая зверя за собой. Последний отчаянный вопль взлетел и оборвался, и снова только ветер и волны повели свой спор голосами разъяренных великанов.
  Викинги еще долго молчали, потрясенные.
  - Какая долгая и отчаянная борьба за жизнь! - первым произнес Бьярни; он и здесь оставался прежде всего скальдом, и в любом необычном случае видел тему для песни, даже если было похоже, что ему уже никогда не придется ее спеть.
  - То же ждет и нас всех, разве нет? - никто не понял, кто именно произнес эти слова, так как они были на уме у всех, и все выжидательно глядели на Стирбьерна, словно надеялись, что он найдет выход.
  Но рыжеволосый вождь лишь многозначительно пожал широкими плечами, не отпуская рулевое весло.
  - Держитесь! Впере... ля! - крикнул он, но ветер отнес его слова, и до черпающих воду викингов донеслись лишь обрывки. Все, однако, поняли: "Впереди земля!"
  И они действительно увидели ее после долгих скитаний, усталые до того, что едва сознавали, кто они и откуда взялись в безбрежном штормовом море; казалось, что они так и родились вместе с "Молотом Тора", чтобы вечно отчерпывать воду, или умерли незаметно для себя и продолжают в царстве Хель начатое при жизни. И, когда впереди явственно поднялся в бушующей тьме высокий ледяной берег, никто не успел по-настоящему обрадоваться ему.
  Ни у кого не осталось сил для радости. И сам Стирбьерн не решился вслух поблагодарить Тора, глядя на скалистые очертания долгожданной земли. Эти снежные пики, похожие на уже открытый им остров, эта мертвенная белизна ледяных торосов вокруг - они слишком напоминали призрак, может быть, они были обманчивым наваждением для влекомых штормом людей? И, возможно, к лучшему, что не смогли поверить. Иначе бы чей-то рассудок мог не выдержать последнего потрясения...
  Нет, большой остров не утонул, не растаял в тумане; его берег по-прежнему четко вырисовывался впереди, когда очередной штормовой порыв подхватил "Молот Тора" и помчал, точно подгоняя ударами огромных крыльев. Долго, долго вмерзший в льды остров тянулся по правому борту драккара, а тот не в силах был преодолеть бешеный напор ветра и повернуть к берегу. Там - рукой подать! - было убежище, где можно отдохнуть и почувствовать под ногами твердую землю, где они смогут плотно заделать пробоину, чтобы продолжить путь. Не раз и не два викинги брались за весла, пытаясь повернуть к острову. Трещали от предельного напряжения мышцы рук и плеч, взрывавшие веслами пенные валы, бешено колотились сердца, пот струился со лба, заливая глаза - и первый же порыв ветра утаскивал их прочь, словно издевался: "Смотрите! Вот куда надо плыть!" И лишь изредка, когда ветер разрывал пелену туч, в темном небе мигала зеленая звездочка - Палец Аурвандиля, Утренняя Звезда, будто обещая людям надежду.
  В конце концов, когда викинги, совсем измучившись от этих бесполезных усилий, упали на палубу вповалку, очередная огромная волна хлестнула через борт и отхлынула, унеся с собой еще двух погибающих. Только это и могло еще пробудить в уцелевших желание жить. Кое-как, поднявшись на ноги, они снова принялись черпать воду. Мысленно каждый уже попрощался со всеми надеждами, но там, где другие боролись, стыдно было первым сложить руки. Сам Стирбьерн уже почти смирился. Жаль, конечно, было погибнуть, умывшись соленой водой, не победив Золотую Змею, не дойдя до края моря, и отправившись к Эгиру в подводные чертоги вместо Вальхаллы, но и это было все же почетнее естественной смерти. И он сам не знал, для чего еще продолжает бороться, стараясь удерживать корабль на плаву. Должно быть, из одного упрямства, вошедшего в плоть и кровь у потомков Асгейра.
  И все же, нет сомнений, что, продлись шторм еще день или хоть половину дня, "Молот Тора" неминуемо затонул бы, и вся его команда погибла. Но, на их счастье, он постепенно стих, снизился до довольно сильного, но все же обычного ветра, при котором можно было идти вперед. К тому времени берега большого ледяного острова остались позади. Увы! Хоть несомый штормом корабль огибал его так долго, что не осталось сомнений - остров этот куда крупнее Британии, - но последний отчаянный рывок забросил "Молот Тора" так далеко, что никто не мог даже представить, с какой стороны тот должен быть. Возвращаться им было некуда, да и поврежденный драккар не выдержал бы обратной дороги.
  - Вперед! - приказал Стирбьерн в который раз за эти нескончаемо долгие дни, выбирая дальнейший путь.
  Наконец-то прорвавшее темную пелену туч солнце осветило медленно движущийся к западу драккар, заметно кренящийся на левый борт, и его команду, вновь взявшуюся за весла.
  А когда настала ночь, на небо высыпали совершенно иные звезды, никогда не виденные ни в Земле Фьордов, ни в тех странах, где викингам доводилось бывать прежде.
  Глава 20. Земля Закатного Солнца
  На следующее утро, когда звезды неизвестного мира растаяли в посветлевшем небе, Стирбьерн выпустил из клетки ворона.
  - Если здесь лежит настоящий край мира, то должна быть и земля, в которую упирается море. Или хотя бы остров на пути... Почему ему не быть на таком пространстве, если наши родные моря набиты островами, как селедками? - сказал он своим спутникам.
  Те провожали дальний полет птицы с отчаянной надеждой, еще теплившейся в сердцах, вопреки всему. Стоило шторму утихнуть, как викинги приободрились; почти все - кроме Освальда, сердце которого осталось в пучине волн, поглотившей его брата, - еще не осмелились говорить вслух, но про себя уже решились думать: раз боги позволили им пережить шторм и поход через льды, значит, не желают их гибели, и рано или поздно пошлют спасение. Вышедшее из-за туч солнце набрало силу, согревая продрогших людей, и те впервые с сами не помнили какого времени ощутили себя по-настоящему живыми.
  А солнце и впрямь пригревало все сильнее, словно они были не в студеном море с его айсбергами, а перенеслись каким-то чудом к берегам Земли Фьордов или даже еще южнее. Уже давно все сбросили меховые куртки и одежды из шкур, кое-кто даже оголился до пояса, наслаждаясь теплом. Каким же светлым, ласковым показалось им солнце, вернувшееся, как из плена, из-за темных туч! Усталые викинги грелись под ним, как ящерицы весной, чувствуя, как солнечное тепло разогревает их застывшую кровь, возвращает способность жить и двигаться. Солнечные блики отражались от морских волн, рассекаемых "Молотом Тора", и суровые воины, щурясь от них, украдкой ловили ладонями "зайчиков", как мальчишки. Даже само седое море как будто радовалось приходу солнца, став снова не серым не серым и не черным, как в шторм, но голубовато-зеленым, а небо над ним - синим, как должно быть летом.
  Весь день драккар плыл вперед, а ворон все не возвращался, хоть с высоты и мог бы легко найти его. Знать, нашел цель еще более желанную - долгожданную землю, где мог жить самостоятельно, не завися от наверняка надоевших ему людей. И викинги, превозмогая усталость, продолжали вращать весла, следуя за полетом вещей птицы.
  А когда стемнело, и солнце склонилось к западу, невиданный, неистовый закат затопил все небо. Викинги находились все время как раз к нему лицом, и сразу заметили, что солнце здесь куда краснее и ярче обычного, словно становится гораздо ближе. Еще немного - и они увидят, как раскаленная колесница богини Соль, влекомая огненными конями, с шипением опускается в море, чтобы отдохнуть и остыть!.. Так думалось им в тот необыкновенный вечер.
  Закат занялся не в каком-то одном месте, а сразу исполинским пылающим костром, разливая во все стороны огненные потоки.
  - Кровь из пронзенного сердца героя... - пропел Бьярни, не глядя ударив по струнам арфы, отчего первый же аккорд получился волнующим, почти тревожным.
  Далеко тянулись кровавые лучи, и все же были не в силах полностью поглотить холодную пустоту неба. Их горячий свет вступил в брак с вечерней густой синевой, порождая яркие сполохи цвета пламени. Огненный луч коснулся головы Стирбьерна, напряженно вглядывающегося вдаль, запутался в его густых волосах и озарил из огненным венцом. Потом корабль вошел дальше в полосу света, и тот вспыхнул на деревянной статуе Тора, зажегся грозным огнем на молоте из небесного металла и на укрепленном вогнутом киле; там железо местами выгнулось, кое-где отошло от деревянной обшивки после единоборства со льдами, но теперь засияло, как в горне. Закат окрасил драккар целиком, и его корпус из черного стал густо-багряным. Море же, насколько мог охватить взгляд, сделалось алым, и волны на нем переливались, как грани драгоценных камней.
  - Это знамение! Оно обещает нам пожар и кровь, - с тревогой сказал суеверный Олаф Сын Русалки. - Мы не для того спаслись с таким трудом, чтобы плыть по морю крови, и чтобы Стирбьерн сгорел в огне! По мне, лучше уж и не высаживаться на ту землю, если, конечно, она вправду существует...
  Но все настолько измучились, что не хотели уже думать ни о каких предостережениях.
  - Это видение шлет нам победу! Море окрасится кровью наших врагов, а небесный огонь значит, что боги всегда с нами! - возразил ему Вестгар. - И сам Тор своей молнией всегда поддержит Стирбьерна, вот что это значит!
  Сам вождь викингов не вмешивался в спор, хоть и усмехался про себя покрытыми солью, воспаленными губами. Как сильны, выносливы и преданны его люди, если даже сейчас, после всех испытаний, готовы идти дальше, хотя ты и чертя втайне руны от нечисти... А закат и вправду был великолепен, и Стирбьерн не сомневался, что ему небесное зарево сулит успех.
  Солнце скрылось из глаз, словно стремительно нырнуло в огненное море, только тонкий золотой обруч еще несколько мгновений светился, как корона, потом растаял и он. Но облака еще долго хранили отраженный свет исчезнувшего солнца - лиловый, розовый, золотистый, - и в этих последних отблесках Стирбьерн послал юного Эйнара поглядеть, не видна ли впереди земля.
  Юноша, более легкий и ловкий, чем старшие викинги, проворно вскарабкался на самый верх, как белка. И вдруг ликующий крик донесся до оставшихся внизу, такой неожиданный, что ликование в нем различили уже потом, а сразу каждый вздрогнул от этого крика. "Не сорвался ли парень вниз? Или, может, сошел с ума?"
  - Земля! Впереди земля!!! - повторил Эйнар, одним прыжком слетев вниз на палубу, и заговорил быстро, путаясь в словах: - Там высокий берег, на нем растет лес! Я видел сосны и ели, клянусь Тюром Справедливым! Я видел русло большой реки, впадающей в море! Земля, земля! И настоящая, не то что те острова, скованные льдами!
  Нечего и говорить, что при таком заявлении все викинги встрепенулись, как один, и принялись напряженно вглядываться вдаль, хотя на таком расстоянии нечего и думать было что-то разглядеть с палубы драккара, да еще в быстро густеющих сумерках.
  - А точно ли ты видел землю? Не наваждение ли это троллей или морских великанов? - недоверчиво спрашивали викинги, наученные горьким опытом; они помнили, как не могли подойти к Большому Острову.
  Но Эйнар не сомневался в увиденном.
  - Чего вы еще хотите, неблагодарные?! - воскликнул он едва не со слезами. - Я же клянусь вам, что видел ее! И, будь это колдовством врагов человеческого рода - разве настало бы тепло? Йотуны и тролли не любят тепла и света, их край - там, позади, а сюда нас привели Асы!
  - Ага, а ты видел когда-нибудь, чтобы сосны и ели росли, где только что были одни айсберги? - ехидно спрашивали другие, менее легковерные, тогда как многие поддержали Эйнара. И, как это случалось у азартного племени фьордов, вскоре увлеклись спором ради него самого, готовые забыть, о чем шла речь; многозначительно потрясая кулаками перед лицом друг друга, они отложили прочь весла и ковши, отчерпывающие воду.
  Едва не разгоревшийся было спор прервал Стирбьерн, сурово окликнувший своих воинов:
  - Клянусь колесницей Тора, вы воображаете, что уже уселись у очага в Сванехольме, чтобы в свое удовольствие хвалиться за пивом своими подвигами? На весла, мои храбрые викинги, и постараемся достигнуть земли, если только это возможно!
  И пора было: течь, притихшая было вместе со штормом, теперь вновь усилилась, и уже четверо викингов неустанно вычерпывали забортную воду. Ясно было, что долго это продолжаться не может. И даже самые недоверчивые принялись работать веслом вдвое сильнее, надеясь, вопреки собственным опасениям, что земля окажется настоящей.
  - Назову ее, увиденную на закате, Землей Закатного Солнца, так как она лежит к западу от всех обитаемых краев! - непререкаемо произнес Стирбьерн, слегка подтолкнув локтем Бьярни. - Не забудь этого названия, скальд, когда станешь повествовать о нашем походе!
  Бьярни вскинул голову, встряхнув светло-русыми волосами, перехваченными кожаным ремнем; его глаза горячо блеснули.
  - О, я скорее съем свою арфу, чем забуду это имя! Не сомневаюсь, что оно еще не раз прозвучит во всех домах Сванехольма. Я счастлив, что именно мне доведется первым рассказать об открытии Земли Закатного Солнца... Надеюсь, что там мы найдем много интересного, чтобы мне было о чем сложить песню!
  - Вот только заканчивать песню тебе придется в Вальхалле! - тонко усмехнулся Вестгар, и сидевшие поблизости на веслах оживленно приподняли головы, ожидая новую шутку.
  - Почему? - с недоумением спросил Бьярни, не зная, что бы это могло значить.
  - Да потому что человеческой жизни не хватит, чтобы дослушать твою песню, если Земля Закатного Солнца всерьез заинтересует тебя! Вот и придется ее завершить в чертогах Одина, под мед Хейдрун!
  Вокруг послышался смех. Как бы сильно не устали все, близость спасительной земли вдохнула в них новые силы, и сейчас они искренне веселились, тем самым празднуя освобождение от пережитого. Странное это было зрелище - громкий раскатистый многоголосый смех нескольких десятков изможденных людей, едва стоящих на ногах, все еще носящихся по морю в поврежденном корабле!
  Бьярни смеялся вместе со всеми, утирая слезы рукой.
  - Не надейся тогда избавиться от моей песни! Придется слушать ее до самого Рагнарока! - проговорил он сквозь смех.
  
  Близость еще неведомой Земли Закатного Солнца словно открыла в усталых людях второе дыхание, и они гребли, не жалея сил, тогда как "Молот Тора" поминутно черпал воду, все тяжелее продвигаясь дальше. И потому, когда впереди уже явственно показалась над морем земля, увиденная с мачты Эйнаром, люди вслух благодарили богов, так вовремя пославших им спасение.
  - Если бы Стирбьерн уже не дал имя этому краю, его следовало бы назвать Землей Спасения! - воскликнул Иринг, жадно глядя вперед, в песчаный плоский берег, открывшийся перед ними с первыми лучами солнца.
  Широкая река, впадающая в морской залив, нанесла по берегам много песка, так что вдоль нее воздвигались целые дюны, как во Фрисландии. Над гладью реки кружили чайки, то и дело пикируя в воду за рыбой, и не замечая приближающийся корабль. При виде реки викингов начала мучить жажда. Как давно они не видели пресной воды, да еще в таком количестве! Из взятых с собой бочек часть вытекла или испортилась в шторм, да и в остальных вода стала мутной и затхлой, а здесь - целая река, сверкающая на солнце! Все только и ждали, когда можно будет причалить, чтобы вдоволь напиться и привести себя в порядок.
  Больше всех радовался появлению земли юный Эйнар, первым увидевший ее.
  - Ну что, теперь видите, что она вправду есть? - торжествующе воскликнул он. - "Тролли, йотуны!" Теперь-то вы убедились, что это настоящая земля? Льды остались позади, а здесь так же тепло, как в Земле Фьордов летом, и даже еще теплее! Видите лес?
  И верно, по обе стороны от реки вставали густой стеной высокие деревья. Мрачная, почти черная еловая хвоя перемежалась с более светлым одеянием красноствольных сосен, которые возвышались над берегом, как огромные медные трубы, на которых играл ветер. Среди них высились и дубы-великаны с морщинистой корой, и горделивые буки, и еще какие-то деревья, неизвестные в Земле Фьордов; одно из них имело необычные листья, похожие на звезды или на ладонь с растопыренными пальцами. Викинги крутили головами по сторонам, пока "Молот Тора" двигался вдоль берега. Им хотелось сразу оценить открытую ими землю, понять, на что она может быть годна. Для начала, край, обильный лесами, должен быть богат дичью. В этом они вскоре уверились, когда по отлогому берегу реки спустилось к водопою стадо оленей, пугливо озираясь, а по песчаной косе лениво прошелся совершенно черный медведь, лоснящийся на солнце, как натертый маслом. Охотничья кровь викингов кипела при виде зверей, руки сами собой тянулись к сложенным в сундук лукам и копьям.
  - Чего ж еще желать после такого плавания, как ступить на твердую землю, уйти в зеленые леса дня на два-три, дышать лесным воздухом, пить воду из родника и жарить добытую дичь, не боясь, что волны погасят огонь, - хриплым от волнения голосом проговорил Торголл Охотник.
  И на других эта земля произвела не менее сильное впечатление. Поистине, чтобы вполне понять их чувства, следует долго скитаться по морю, на протяжении многих дней видеть только море, холодную "страну рыб и льдин", лишь тогда осознаешь притяжение зеленой земли. Теперь иным из викингов трудно было избавиться от совершенно невероятного, почти безумного ощущения, что они возвращаются домой.
  - Помнишь? В Аслакстунге тоже река впадает в море. Гораздо уже этой, но все равно похоже. И лес по берегам... - первыми зашептались украдкой близнецы Мар и Моди, вспоминая свой родной край, в которым им в любом случае не суждено было вернуться, даже если бы все остальные счастливо добрались домой.
  - Каким это чудом нас занесло обратно в Землю Фьордов? - удивленно рявкнул на весь корабль Хальфдан, и все, не сдерживаясь, расхохотались, хотя обычно на всякий случай остерегались сердить берсерка, плохо понимавшего шутки. Но после всего пережитого людям трудно было сразу вести себя нормально.
  - И верно, берег и лес почти как там, - соглашались викинги. - Уж не перешли ли мы нечаянно через край мира? Если кольцо Золотой Змеи замыкается там, где начинается, то и мы, обогнув его, могли придти обратно...
  Эти рассуждения услышал Стирбьерн, вглядывающийся вперед так же пристально, как и остальные. Он подозрительно глянул на говорившего, встряхнул спутанными рыжими космами.
  - Нет. До Золотой Змеи мы не добрались, - сурово возразил он. - И Земля Закатного Солнца - не Земля Фьордов, хоть и похожа. Слава могучему Тору и всем Асам, что привели нас сюда!
  Викинги вместе повторили его молитву, и гул сильных мужских голосов прокатился над устьем широкой реки, подобно грохоту горного обвала.
  Сразу же затем Аснар, повернувшись к берегу, тяжело вздохнул.
  - И впрямь будто дома... Давно уже не видели мы Зеленый Лес! Так и кажется, что там, за деревьями, сейчас откроется просека с расчищенной землей и поле, где пасутся кони и коровы. Там стоит усадьба, над домом вьется дым от очага... Сейчас мы подплывем ближе, и моя Сигрун встретит с детьми на пороге, а маленький Эрик выбежит навстречу... - пожилой викинг поспешно отвернулся от леса и реки, встряхнул головой. - Я и забыл: это невозможно! Да и дети, должно быть, уже почти выросли...
  Но большинство, вглядываясь в лежавшие впереди берега, чувствовали радость, пусть и сопряженную порой со светлой грустью.
  - Пройдем вверх по реке, пока не встретится место, удобное для высадки, - распорядился Стирбьерн.
  И "Молот Тора" двинулся вперед уже по речным волнам. После морских они едва ощущались, но зато и не поддерживали на плаву, как те, и поврежденный драккар сразу отяжелел, двигался медленно, кренясь на левый борт. Викинги, слаженно работая веслами, в то же время продолжали оглядываться по сторонам, не скрывая своего любопытства к новой земле. Могучие деревья по-прежнему тянулись к солнцу по обе стороны от реки. К самой воде опускали гибкие ветки ивы, точно косы русалок. Раскинув спутанные ветки, темнели в низинах кроны можжевельника. Низко стелилась стыдливая черника, зато плющ, обвивавший стволы больших деревьев, питаясь их соками, ярко зеленел среди более темной листвы. У берега среди шелестящих на ветру тростников суетливо плавали утки, по песку разгуливали важные цапли. Несколько раз путники видели у воды домики бобров, сложенные из веток, а возле них грелись на солнышке и сами мохнатые плоскохвостые водяные работники. Миг - и все бобровое семейство рядом бросилось в воду, едва услышав сильный плеск весел...
  Сказочным прекрасным краем вечного изобилия, нетронутых земных богатств открылась викингам Земля Закатного Солнца.
  И впоследствии не запомнилось, кто первым задумчиво проговорил, - кажется, это был Вестгар, острый на язык, но и наблюдательный к происходившему вокруг:
  - Неужели здесь нет людей? Трудно представить, чтобы боги, создав такую благодатную землю, не позаботились населить ее...
  Викинги принялись удивленно переглядываться со своих скамей. Прежде никто из них об этом не подумал. Всех успокоил безмятежный вид открывшегося им мира, а главное - безлюдность побережья. Сыновья Земли Фьордов привыкли, что в их краю поселения лежат обычно на морском берегу, так как в холодных горах и лесах жить было гораздо труднее.
  - Может быть, здесь и не живут люди, - первым отозвался Иринг. - Ведь неизвестно, какие боги устроили этот мир. Быть может, Земля Закатного Солнца сделана не из тела Имира, как наша. Если тут и живут люди, они происходят не от Ясеня и Ивы, как мы с вами.
  - Тогда они могут быть и непохожи на людей, - вмешался Вестгар. - Слышал я на Тысяче Островов о людях с песьими головами, об одноглазых великанах и о гарпиях с птичьими крыльями и когтями. Там я в эти россказни не верил, но здесь ничему уже не удивлюсь...
  - Будет тогда неплохо изловить одну из таких тварей, чтобы привезти в Землю Фьордов! Иначе никто нам не поверит, как не верили мы сами, - усмехнулся Бьярни, вновь сменивший арфу на весло.
  Близнецы при этих словах тоже принялись смеяться.
  - Ну ладно, пожелаем тебе доброй охоты! Только все-таки поосторожней: сцапает тебя какая гарпия, и некому будет сложить сагу о Земле Закатного Солнца!
  Скальд только махнул рукой, не придавая значения дружеским подтруниваниям.
  Зато могучий Хальфдан, легко орудующий самым большим веслом в переднем ряду, услышав эти слова, не совсем верно понял их.
  - А почему мы должны остерегаться местных, с чьими бы головами и крыльями те ни были? - пробасил он. - Мы - викинги! Пусть они выходят на бой, мы всем докажем, что нас не победить!
  - Замолчи! - властно произнес Стирбьерн, подошел к Хальфдану и положил руку ему на плечо. - Если нам встретятся люди, никогда не вспоминай о битвах, пока я тебе не позволю. В этой земле нам нужно сперва оглядеться, уж потом махать мечом. Ты понял меня, берсерк?
  Рука Стирбьерна тяжело давила ему на плечо, прижимала к скамье. Обычный человек уже пошатнулся бы, но и Хальфдан чувствовал, что ему не подняться и не сбросить ее. Наконец, он нехотя кивнул.
  - Хорошо. Если ты говоришь, я буду тих, как новорожденный ягненок, пока ты не прикажешь.
  В этот момент послышался приглушенный треск и стук барабанов впереди на реке.
  - Что это? - встрепенулся Иринг.
  Стирбьерн жутко усмехнулся, знаками указывая своим спутникам вооружиться.
  - Это? Это значит, что люди здесь все-таки живут! И нам придется с ними встретиться раньше, чем ожидали. Они нас уже заметили! - бросил вождь викингов, облачаясь в доспехи, но пока не подавая сигнала к атаке, меж тем, как викинги продолжали грести, двигаясь вперед, по направлению звука.
  Постепенно барабаны звучали все ближе, хоть и не слишком громко: их звук как будто расплывался во все стороны, исходя сразу со всех сторон. Казалось, они переговариваются между собой на непонятном викингам языке.
  И вот, свернув за высокий мыс, викинги увидели на реке лодки. Много лодок - не слишком больших, с загнутыми носом и кормой, сделанных, как им показалось, не из дерева, а из коры или какого-то другого более легкого материала. В каждой лодке сидело по десять человек, и их вид поразил викингов, хоть и не было у жителей Земли Закатного Солнца ни крыльев, ни песьих голов. Зато они были краснокожими! Их лица, в основном с острыми и резкими чертами, их руки, сжимавшие кто легкое весло, кто копье - все было смуглым до оттенка красной глины. Уже потом викинги стали обращать внимание на их оружие, на странную одежду и украшения. В первый миг даже сам по себе большой отряд, встречающий их в лодках, меньше поразил их, чем цвет кожи этих людей.
  - Должно быть, солнце, опускаясь здесь каждый вечер в море, окрасило их кожу своими лучами, - заметил Бьярни. Только он мог в такую минуту думать о поэтических сравнениях.
  Но никто не услышал его. Все напряженно вглядывались вперед, на легко скользящие по воде лодки, ожидая, чего ждать от жителей Земли Закатного Солнца.
  Вот некоторые из воинов впереди поднялись во весь рост, тоже во все глаза глядя на викингов. Сами они были черноволосые, ростом пониже викингов, но стройные и крепкие на вид, все без бороды и с откинутыми на спину косами, - но, несомненно, это были мужчины. И выглядели достаточно воинственно. У каждого виднелся наготове лук и копье, однако краснокожие пока медлили. Самое же главное, что их было много, очень много. Пока "Молот Тора" медленно приближался им навстречу, на передней лодке снова коротко пророкотал барабан, и, к изумлению викингов, сзади им ответил такой же. Оглянувшись, они молча смотрели, как из неприметной заросшей протоки выходят им в тыл еще десять таких же лодок с краснокожими воинами.
  Глава 21. Викинги и скрелинги
  Некоторое время ничего не происходило. И "Молот Тора", окруженный со всех сторон, и неведомые краснокожие люди в своих лодках - все замерли неподвижно, ожидая, кто не выдержит, дрогнет первым. Так охотник удерживает взглядом опасного зверя. Чем сердце крепче, чем тверже взгляд, в ком сильней вера в себя?.. Прозрачный речной воздух раскалился, между обеими сторонами уже проскакивали искры, как перед грозой. Всем было ясно, что стоит только кому-нибудь первым не выдержать, метнуть стрелу или копье - и начнется сражение. Стирбьерн слышал, как за его спиной тяжело дышат викинги. Не оглядываясь, рыжеволосый вождь угадывал топот и глухой рык переминающегося с ноги на ногу Хальфдана, еле слышный звон тетивы в руках Олафа, прилаживающего стрелу, шепот Бьярни, затянувшего боевую песнь. Они были готовы, но пока еще не двигались с места без приказа своего предводителя.
  Стирбьерн видел, как один из краснокожих, стоявший на передней лодке, с белым пером на кожаной головной повязке, обернулся к своим воинам и, в свою очередь, сделал им знак и бросил несколько непонятных слов. Речь его звучала, словно клич хищной птицы, а не человека, да и в лицах краснокожих воинов, суровых, с четким горбоносым профилем, было что-то от орлов, соколов, ястребов. Люди на этой и других лодках сникли, получив такой ответ.
  - Не верят нам! Этот, впереди, похоже, не велел нападать, но другие готовы к бою. Они не знают, чего ждать от нас, но догадываются, что им придется туго, если посмеют, - расшифровал Вестгар поведение краснокожих.
  - Хуже придется нам. Ведь их по целой лодке на каждого из наших, - заметил Иринг. - Я не боюсь драки, а все же не хотелось бы сгинуть безвестно. Да и долетят ли отсюда души погибших в Вальхаллу?
  Слушая своих спутников, Стирбьерн признавался себе, что и ему не хочется сражаться с краснокожими людьми. Им нечего было делить, и занесенным штормом в Землю Закатного Солнца викингам было не до набегов. Они хотели лишь отдохнуть и починить поврежденный драккар, чтобы вернуться обратно. Кроме того, даже самый безумный из викингов сообразил бы, что с единственным кораблем, так далеко от родных мест, нечего думать бросать вызов местным племенам - ведь неизвестно, кто еще живет здесь, помимо этих краснокожих. На всякий случай Стирбьерн, разглядывая их, оценил в качестве возможных противников. Конечно, его викинги, даже измотанные тяжелым плаванием, все равно остаются выше и крепче, у них превосходство в оружии и броне, а "Молот Тора" потопит много их лодок. Это будет жестокая битва, и, если краснокожие поют песни о былом, в них еще долго будет вспоминаться предание о великих светлокожих воинах на большом корабле. Но столь же очевидно было, что уцелевшие краснокожие, в конце концов, возьмут верх, и в Земле Фьордов никогда не узнают, где и как погиб морской король Стирбьерн со своим хирдом. Дома о них не споют песен, зато Золотая Змея сможет торжествовать победу. Если бы можно было объяснить краснокожим, что он не желает войны...
  И он медленно поднял белый щит высоко над бортом драккара, чтобы все местные жители хорошо разглядели его со своих лодок. Щит, выкрашенный белым, испокон веков был знаком добрых намерений у племени фьордов, его знали и в других странах на побережье северных морей. Но поймут ли его краснокожие в Земле Закатного Солнца? Неверно понятый знак мог обойтись дорого. И все же Стирбьерн следил сверху вниз за каждым движением воинов в лодках, ожидая их реакции.
  Лодки сблизились, и люди в них, по-видимому, некоторое время о чем-то совещались, сдержанно и бесстрастно. Наконец, тот же воин с белым пером поднял на вытянутых руках шкуру белого волка, взмахнул ею, чтобы видели все. И в тот же миг краснокожие воины стали складывать в кучу свои луки и стрелы, копья и топоры из черного камня, блестящего на солнце. Оружие с глухим стуком опускалось на дно лодки, так, чтобы при необходимости можно было взяться за него вновь, и все же, в значении этого жеста было трудно усомниться!
  - Оу! У них почти такой же знак мира, как
  у нас! - ахнул пораженный Бьярни. - Интересно, кто бы мог их научить? Еще никто из Земли Фьордов не забирался так далеко, чтобы встретиться с ними...
  - Если они правильно поняли знак мира, то с ними можно иметь дело, - отозвался Стирбьерн. - Пока что я один буду говорить, а вы сидите смирно, чтобы ненароком не разозлить краснокожих.
  Он назвал тех на языке племени фьордов: "скрелинги", и этим словом прибывшие и впоследствии именовали коренное население Земли Закатного Солнца.
  Передняя лодка подошла ближе, к самому носу драккара. Теперь он легко мог раздавить ее, как яичную скорлупу, лишь чуть двинувшись вперед. Но, видно, воин с белым пером доверился благородству викингов; тем предстояло оправдать ожидания.
  Вдруг - неожиданно не только для скрелингов, но и для своих, - Стирбьерн широко взмахнул рукой, приглашая местное племя подняться на корабль. Он надеялся, что этот жест будет понят правильно; у всех народов, что знали викинги, он значил: "Сюда, ко мне".
  К счастью, воин с белым пером верно понял его. Как только с драккара в лодку спустили сходни, он поднялся на борт "Молота Тора", протянув руки ладонями вверх. За ним последовали, хоть и куда более настороженно, воины с его лодки. Только один было заспорил - совсем еще молодой на вид, тонкий и гибкий, с алыми перьями на куртке, - но пристыженно замолчал, когда вождь с белым пером оборвал его.
  - Сложите оружие, - велел своим хирдманам Стирбьерн, и первым бережно опустил на палубу рунную секиру.
  Многие викинги повиновались, но некоторые недовольно заворчали.
  - Никогда еще мы не складывали оружие без боя! Никогда не приглашали чужих в гости к себе на драккар! Неужели мы стали слабаками?
  Но стоило Стирбьерну окинуть их уничтожающим взглядом, как ропот притих.
  - Мы сделаем так, как лучше для нас. Или меня вы тоже считаете слабаком? - произнес он еще без угрозы, но многозначительно.
  Его предупреждение подействовало на викингов, кроме того, сообразивших, что не дело браниться перед лицом незнакомцев, да еще державшихся с таким достоинством.
  Стирбьерн первым протянул руку вождю с белым пером. Рука того, темная, узкая и твердая, утонула в огромной ладони викинга, однако пожатие вышло крепким. И здесь он убедился, что у жителей Земли Закатного Солнца действительно красная кожа - оттенок меди или светлой бронзы не оттирался под пальцами Стирбьерна, это был естественный цвет, а не краска!
  Прочие викинги тем временем также с любопытством разглядывали незнакомцев; не зная, как вести себя с ними, тихонько переговаривались между собой. Положительно, они прежде никогда не встречали никого, подобного этим краснокожим! Ростом и сложением, черными как смоль волосами они немного напоминали финнов или даже лапландцев, однако у тех все-таки кожа больше напоминала обычную человеческую, и одевались они совсем иначе. Стараясь не проявлять недостойного мужчины любопытства, Стирбьерн украдкой коснулся рукава куртки своего гостя - или, напротив, хозяина здешних мест, как посмотреть. Это оказалась мягко выделанная кожа, украшенная целыми связками бус, ракушек, камней, так что составлялся вполне определенный узор, наверное, что-то означавший в глазах местных.
  Скрелингов, очевидно, ничуть не меньше удивили странные пришельцы, однако они держались куда скромнее. То ли сами по себе были молчаливы, то ли еще остерегались пришельцев, но только они, живо рассматривая все вокруг, обычно отделывались односложным: "Угх". И то сказать: позволительно удивляться чудесам в дальних странствиях, но, если чудеса являются к тебе домой, их лучше встретить с достоинством. Но все же заметно было, что больше всего их поразили светлые волосы и бороды викингов; двое краснокожих принялись обсуждать что-то, показывая то вверх, где сияло солнце, то на головы пришедших. Даже сам вождь с белым пером, в конце концов, осторожно протянул руку к рыжей гриве Стирбьерна, и тот позволил ему коснуться, после чего скрелинг отдернул ладонь, как бы в недоумении, почему огненные волосы не обжигают.
  Потом он ткнул себя ладонью в грудь и произнес:
  - Виквэя! - затем обвел рукой кругом, указывая на своих спутников и других воинов в лодках: - Ленапе!
  Стирбьерн задумчиво нахмурился, думая, понимать ли так, что скрелинг назвал свое имя и свой народ, и не будет ли ошибкой ответить тем же. Наконец, повторил его жест:
  - Стирбьерн, сын Арнульфа! - и указал на команду "Молота Тора": - Викинги!
  Некоторые из краснокожих попытались повторить эти слова, невероятно уродуя речь Земли Фьордов. Особенно в этом отличился юноша с красными перьями на куртке. Слушая его, Стирбьерн невольно морщился. Однако дело сделано, и теперь, чтобы не поссориться со скрелингами, он был готов даже позволить калечить свое имя.
  Тем временем краснокожие воины в сопровождении викингов разбрелись по драккару, с любопытством разглядывая его высокие борта и широкий парус, мачту и снасти из моржовой кожи, его огромные весла. Особый интерес вызвала у них статуя Тора на носу корабля; воины долго глядели то на резную фигуру бога, то на Стирбьерна, словно проверяя, похожи они или нет.
  Кое-кто из викингов заметил эти взгляды.
  - Ого! Как бы Стирбьерн не угодил здесь сразу в великие герои, а то и в боги, притом не успев еще ничего толком совершить! - весело воскликнул Вестгар.
  Тот строго взглянул на шутника, взглядом напоминая о присутствии гостей.
  - Нет. Не думаю, что им это надо, - уверенно ответил рыжеволосый вождь. - Скрелинги - воины, и им незачем прятаться за спиной живых богов и тому подобными фокусами слабаков.
  Пока скрелинги с интересом разглядывали драккар, их вождь с белым пером обратил внимание на пробоину в борту, в которую непрестанно поступала вода. Жестом указал на нее, потом энергично взмахнул рукой в сторону воды и бросил туда камешек. Можно было бы истолковать это движение иначе, даже людям другого языка? Стирбьерн согласно кивнул и, тоже указав на воду, сжал кулак, потом коснулся холодного железа своей секиры, пытаясь объяснить, что значит "лед". Вождь скрелингов долго смотрел, настороженно хмурясь. Потом осторожно притронулся к секире кончиками пальцев. Отдернул руку, как от змеи, с непроизвольно вырвавшимся: "Угх!", но затем еще осторожнее снова потянулся к оружию викинга. Коснулся тускло синеющего лезвия и зябко повел плечами, почувствовав его остроту.
  Остальные краснокожие столпились вокруг и глядели, не отрываясь, словно на их глазах происходило нечто невероятно важное. Они старались держаться невозмутимо, не роняя воинской гордости, но все же нет-нет да прорывался сквозь привычную маску то чей-то возглас изумления, то выразительный жест, с каким то один, то другой воин указывал на железное оружие. И викинги догадались: жители Земли Закатного Солнца никогда раньше не видели железа!
  Стирбьерн усмехнулся, но постарался скрыть выражение превосходства. Хорошо, конечно, если удастся решить дело миром с краснокожими, но все же очень кстати, что викингам есть чем удивить их, это, безусловно, большое преимущество.
  Возвращаясь на свою лодку, Виквэя, вождь с белым пером, сделал знак пришельцам: "Следуйте за мной!" И в тот же миг вся речная флотилия развернулась легко и стремительно, как водоплавающие птицы. "Молот Тора" с гораздо большим трудом последовал за ними, и по-прежнему замыкали шествие следовавшие позади лодки краснокожих.
  - Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, доверяясь гостеприимству скрелингов? - поинтересовался Олаф у Стирбьерна во время этого странного плавания под конвоем.
  - Я знаю, что это наш единственный выход, чтобы починить драккар и уплыть, - отозвался тот. Про себя же он уже строил планы, как бы им с местными жителями лучше понять друг друга. Быть может, краснокожие, живущие на краю мира, больше других людей знают о Золотой Змее и могут указать путь к ней? И кому, как не им, известно, если ли где-то край морю, разделяющему две стороны мира? А если море вовсе не имеет края, что помешает им последовать дальше, еще дальше от Земли Закатного Солнца?.. Но об этом Стирбьерн пока не говорил даже своим спутникам, понимая, что людям сейчас необходим отдых, а драккару - тщательная починка. Морской король мысленно залюбовался своей командой. Даром, что все измучены пережитыми испытаниями, так, что на ногах едва стоят, отощали, как волки зимой, а все-таки вращают весла, как ни в чем не бывало. Не худшие в Земле Фьордов первыми познакомились с обитателями Земли Закатного Солнца, не придется местным жителям стыдиться своих гостей!
  Прежде, чем указать викингам путь, вождь скрелингов высадил на берег одного из своих воинов - того самого юношу с красными перьями на куртке. Какое поручение дал ему Виквэя, никто, разумеется, не понял, но юноша немедленно сорвался с места и помчался бегом, как оперенная стрела. Он сделал большой прыжок, как олень, преодолевая раскидистый куст, как видно, нарочно красуясь, затем быстро, но размеренно кинулся через лес, едва касаясь земли одними носками своих мягких вышитых сапог. Мгновение - и краснокожий юноша скрылся в лесной чаще, почти бесшумно. Викинги смотрели ему вслед еще пристальней, чем свои.
  - Хотел бы я знать, куда и зачем твой приятель вождь послал этого парня, - проворчал Вестгар, обращаясь к Стирбьерну.
  - Будем надеяться, что он послан оповестить о нас остальных... и встретить как следует, - отозвался рыжеволосый викинг. - Ну а если прием нам не понравится, мы сможем их поставить на место, хоть и не хотелось бы этого сейчас... А парень хорошо бегает! Даже веткой не шевельнет зря... Клянусь колесницей Тора, вот так бежал Тьяльви, слуга сильнейшего из Асов, на состязаниях у великана Утгарда-Локи. У скрелингов, похоже, есть чему поучиться!
  Но не все викинги готовы были уважать искусство бега. Например, могучий Хальфдан, с силой налегая на весло, коротко усмехнулся.
  - Ха, нашел чему учиться! Легко быть шустрым тому, кто ростом с ящерицу. Хотел бы я взглянуть, что они могут в состязаниях, больше подходящих мужчине...
  - Ты обещал! - предостерегающе напомнил ему Стирбьерн, и тот склонил голову.
  Следуя за указывающими путь лодками краснокожих, предводитель викингов старательно запоминал все изгибы и повороты реки, по обоим берегам которой по-прежнему стоял густой лес. У него не было предчувствий, чтобы когда-нибудь довелось покинуть край без дозволения местных жителей; просто на всякий случай лучше было все предусмотреть.
  Наконец, лес отступил далеко в сторону от берега, и, едва успели викинги понять, что это значит, как передние лодки подошли к самому берегу и выбросились на него, как огромные рыбы. И только тут впереди показались вдалеке неказистые шалаши конической формы, похожие на хатки бобров. Очевидно, впереди лежало поселение скрелингов. Возле шалашей собралось много людей, тоже с кожей цвета красной глины. Почти все были женщины, дети и старики, мужчин совсем мало; видимо, отряд Виквэи составлял большинство из них.
  Когда "Молот Тора" тоже причалил, наконец, к берегу, Стирбьерн увидел, как одна из женщин выбежала вперед и бросилась к лодке вождя. Викинг решил, что это молодая девушка, уж очень тонкой и гибкой, как ива, была ее фигура в вышитом непонятными узорами платье, да и лицо, хоть ничем не напоминало белокурых светлокожих красавиц племени фьордов, было вполне миловидно. Она подбежала легко, как молодая лань, а за ней следовала целая ватага краснокожих ребятишек, одетых по летнему времени в одни набедренные повязки, хоть среди них можно было угадать и девочек. Дети расширенными глазами глядели на корабль, который викинги как раз принялись вытаскивать на берег, поодаль от лодок скрелингов. Верно, краснокожие дети хотели бы подражать холодному бесстрастию взрослых, но еще не привыкли стыдиться проявлять чувства, и их выдавали пронзительно блестящие глаза, полупроизвольные гримасы, оживленная болтовня и жестикулирование. Дети в любой части света остаются детьми, и не было сомнений, что уж им-то явление "большой лодки" с белыми волосатыми людьми запомнится надолго.
  Тем временем девушка подбежала к вождю с белым пером и что-то быстро заговорила, бросая время от времени быстрые взгляды в сторону викингов. По ее тому, доверчивому и без опаски, Стирбьерн, не понимая, о чем речь, догадался, что она родная вождю, скорее всего, его дочь. Однако Виквэя, казалось, был недоволен ее появлением. Он грозно нахмурился, и девушка сразу сникла. Тут к ним приблизился юноша - тот самый бегун с перьями красной птицы. Он протянул девушке руку, однако та гневно отдернула ее и последовала за своим провожатым, казалось, нехотя.
  Стирбьерн сознавал, что недостойно мужчины подсматривать за жизнью других людей, но почему-то долго смотрел вслед девушке, быстро идущей, не отставая, за своим легконогим спутником. И одновременно красноперый бегун сделался неприятен ему. Как навязчиво тот протянул ей руку, принуждая идти! А девушка, кажется, с характером, если не очень-то жалует наглеца...
  Рыжеволосый викинг встряхнул головой, разозлившись на самого себя. "Какое мне дело, что тут творится у краснокожих людей на другом краю света? Меня и дома никогда не волновало, кто в кого влюбился; пусть об этом шепчутся женщины. Эта пара сама устроит свою жизнь, а мы уплывем отсюда, как только починим драккар... в ту или в эту сторону!"
  Тем временем, пока хозяева и гости высаживались на берег, в селении скрелингов женщины уже разводили большие костры, на которых что-то жарили и варили. Скоро от костров стал подниматься вкусный запах, от которого у отощавших странников едва не текли слюни. Вскоре краснокожие жестами пригласили викингов с собой. Те решились довериться им снова, оставив охранять драккар Хальфдана, чья могучая фигура одним своим видом удержала бы от нападения кого угодно, и Вестгара, который ни за что не пропустил бы незамеченным самого коварного врага.
  Вблизи шатры скрелингов, издали казавшиеся темными и бедными, оказались пестро разукрашены причудливыми орнаментами, нанесенными яркими красками и вышитыми из бус и ракушек. Такие узоры делали внешний вид жилищ почти роскошным, а также, вероятно, что-то означали в глазах местных, как и узоры на одежде. Помимо прочего, внимание викингов привлекла и темная бахрома, окружавшая верх почти каждого шатра на высоте человеческого роста... Бахрома?.. Нет, приглядевшись, гости явственно разглядели волосы - человеческие волосы, снятые вместе с кожей. На некоторых шатрах было всего одно-два таких украшения, иначе были окружены целым кольцом из скальпов, в несколько рядов - и на таких узоров было больше, очевидно, здесь жили лучшие или знатнейшие воины.
  Увидев скальпы, юный Эйнар едва не вскрикнул, но Стирбьерн вовремя положил руку ему на плечо.
  - Успокойся, парень! У каждого народа свои обычаи, и, может статься, они все друг друга стоят, как и все люди, в общем-то. Во всяком случае, мы теперь видим, на что они способны, и должны понимать, как важны хорошие манеры. Не вздумай показать, что тебе здесь что-то не нравится!
  Внутрь шатров гостей не пригласили. Впрочем, и большинство скрелингов разместились с удобством на земле возле костров, садясь очень прямо и обязательно подгибая под себя ноги. Викинги в точности скопировали ту же позу. Прежде чем взять из рук краснокожей женщины первый кусок жареного мяса, Стирбьерн почтительно склонил голову перед сидевшим рядом с ним вождем, надеясь, что от этого не будет хуже. К счастью, Виквэя, вроде бы, понял его правильно - он обратился к своим соплеменникам и сказал что-то, прозвучавшее, казалось, одобрительно - во всяком случае, на это оставалось надеяться.
  А потом все сомнения исчезли, когда уставшие и голодные викинги ушли в процесс насыщения своих могучих тел. Их челюсти работали, как мельницы, под ними хрустели разгрызаемые кости, обгладывалось дочиста мясо. Помня о хороших манерах, некоторые из них старались есть умеренно, но долгий невольный пост дал себя знать, и им трудно было остановиться, тем более что мясо было таким вкусным, как и зелень и непонятные овощи, а также каша из сладких крупных золотистых зерен, совершенно незнакомых белым людям. Краснокожие женщины едва успевали подавать гостям новые порции, чуть ли не вдвое чаще, чем своим мужчинам.
  Несмотря на голод, Стирбьерн время от времени вглядывался в их мельтешащую вокруг толпу, пытаясь снова разглядеть дочь вождя. Но, к сожалению, она лишь пару раз мелькнула в отдалении, а к гостям так и не подошла.
  Уже стемнело, когда они, почтительно попрощавшись с помощью поклонов и жестов с гостеприимными хозяевами, вернулись к себе на драккар, пошатываясь от сытости и усталости. Теперь всех клонило в сон; все изнеможение после опасного пути вдруг разом навалилось им на плечи, и каждый чувствовал, что готов проспать, как медведь, несколько месяцев подряд. Но все же Стирбьерн счел нужным сделать своим воинам предостережение.
  - Запомните все: нас здесь приняли как друзей, и мы обязаны сделать все возможное, чтобы не восстановить скрелингов против себя. Не смейте трогать их имущества, их добычи или дома, их женщин...
  - И женщин тоже? - живо поинтересовался Иринг.
  - Да, пока мы не выясним, как они к этому относятся. Как знать, может быть, их это оскорбит? Запомните все: того, кто нарушит запрет, я сам убью. Так будет лучше, хотя бы не придется мучиться. Если скрелинги захотят вам отомстить, вы можете не отделаться так дешево; сами видели скальпы на их жилищах. У кого-то еще есть вопросы?
  Вопросов больше не было. Викинги знали своего предводителя, и понимали, что он способен, если не останется выбора, наказать виновного, как отсек бы зараженную, загноившуюся руку. Кроме того, все слишком устали, чтобы спорить. И вскоре лагерь викингов превратился в сонное царство, в котором вряд ли кто-то сознавал, где они находятся сейчас: в Земле Закатного Солнца или в своем доме.
  Глава 22. Чудеса новой земли
  Так произошла первая встреча викингов с краснокожими обитателями Земли Закатного Солнца, среди которых им предстояло прожить некоторое время. Потому что, когда отдохнувшие и отоспавшиеся странники принялись за починку своего драккара, оказалось, что это непростое дело, которое займет весь остаток лета. Требовалось заменить не только поврежденные доски, но и соседние, на которые перекинулась гниль, занесенная морской водой. И вот, в лагере викингов закипела работа. Целыми днями возле драккара стучали топоры, горели костры, на которых кипятили бочки со смолой. Найдя в лесу крепкие сосны, викинги рубили их, тесали доски, парили и гнули там, где требовался изгиб, чтобы соединить с остальными, составлявшими борт "Молота Тора", как если бы они всегда были единым целым.
  Во время работы за ними часто наблюдали местные жители. Вначале скрывались за ближайшими зарослями, так что лишь самый зоркий глаз и самое чуткое ухо могли заметить их. Постепенно немного привыкнув к белым, скрелинги подходили уже не таясь, но все равно оставались стоять поодаль, как бы очертив круг, за который не решались ступать. Заметно было порой, как блестят их глаза, но, если кого-то и мучило любопытство, они старались этого никак не показать. Стояли, как изваяния, скрестив руки на груди, и напрасно викинги жестами пытались подозвать их ближе. Как видно, больше всего скрелингов волновали железные топоры и другое оружие белых; они всегда появлялись, как только из их лагеря доносился стук топор. И, однако, когда Вестгар протянул топор одному из воинов, тот было встрепенулся и уже готов был взять его, но тут же овладел собой, тяжело вздохнул и покачал головой, одновременно спрятав руки еще глубже в рукава.
  - Они не верят нам и боятся, - пожал плечами Вестгар, вернувшись к своим.
  Стирбьерн, внимательно наблюдавший за этой сценой, заметил:
  - Никогда не пойму, как это - человек хочет, но не делает.
  Но, во всяком случае, за время строительства мир между гостями и хозяевами никто не нарушал. Викинги по приказу Стирбьерна старались не вмешиваться в жизнь краснокожих, и за все время бывали в их поселении, лишь когда те сами приглашали их. С каждым новым посещением пришельцы узнавали об их жизни все больше. Оказалось, например, что женщины скрелингов выращивали в поле не лен и не ячмень, а какой-то неведомый злак в человеческий рост высотой, с крупными зернистыми початками - это из его зерен варили они кашу, удивившую викингов в первый раз, и много чего еще. Но, кроме него, краснокожие не выращивали никаких полезных растений, а животных не держали совсем. Каждая семья жила в своем шатре, но стояли они недалеко друг от друга - не сравнить с раскинувшимися вширь усадьбами и хуторами в Земле Фьордов. Скрелинги скорее уж напоминали сплоченный воинский хирд, где все добытое делится на равные части. Да иначе было и не прожить племени, где, помимо железа, не знали также золота и серебра, где охота была основным источником пропитания, а вождь мог превосходить остальных деяниями и славой, но не богатством.
  Насколько викинги могли разобраться, принявшее их племя ленапе считало своим предком черепаху. Во всяком случае, о том свидетельствовало изображение этого существа на священном столбе посреди поселения, украшенном также разными рисунками оленей, медведей, бобров, птиц и рыб, и совсем уж невероятными существами, например, фигурой человека с оленьими рогами и лисьим хвостом, восьминогого двухголового медведя и прочих тварей, каких и во сне не увидишь. Но встречал ли кто-нибудь таких существ или это были изображения богов, узнать, конечно, было нельзя. В некоторых отношениях оказывается к лучшему не понимать языка друг друга...
  Впрочем, к этому времени гости Земли Закатного Солнца познакомились с такими существами открытого ими края, что сказочные животные мало кого удивили бы. В поисках подходящих для строительства деревьев они неплохо успели изучить лес, и смело углублялись все дальше, иногда в сопровождении краснокожих охотников. Как уже убедились викинги во время плавания по реке, здешние бескрайние леса таили в себе гораздо больше дичи, чем на их родине. Попадались и звери, совсем невиданные в Земле Фьордов. Так, ни крупной, совершенно черной куницы втрое больше обычной, ни гигантского ежа, стреляющего иглами, ни крупных темных птиц с голой шеей, оказавшихся очень вкусными, ни огромной песочно-желтой кошки у них дома сроду не водилось. А Торголл Охотник однажды столкнулся с такой кошкой, убив оленя, которого та выслеживала, и поплатился глубокими ранами на груди и руки, зато сумел прикончить зверя, длиной и весом почти не уступавшего человеку. Когда раненого нашли в лесу, краснокожий колдун взялся лечить его. Несмотря на некоторые сомнения, Стирбьерн позволил, понимая, что отказ оскорбит союзников. Но, на удивление, Торголл вполне поправился, и даже изодранная в клочья рука после заживления двигалась не хуже обычного. А в складываемой Бьярни саге было подробно рассказано и о поединке Торголла с большой кошкой. Бьярни вообще оказался самым удачливым: чуть ли не каждый день приносил ему новую тему для песни, так что складываемая им сага о Земле Закатного Солнца действительно грозила стать бесконечной. А, аккомпанируя себе на арфе, скальд ухитрялся вплести в рождающуюся мелодию дробную перекличку скрелингских барабанов и протяжные напевы их флейт, так что музыка получалась волнующей и свежей, непохожей ни на что, слышанное ранее.
  Когда уже окрестные леса окрасились шелестящим осенним золотом, а звезды-листья на незнакомых деревьях заалели, как кровь, тот же Торголл, нисколько не утративший желания бродить по окрестным лесам, принес в лагерь огромную корзину винограда.
  - Взгляните, чего только не растет в этом краю, точно где-нибудь на юге, на Тысяче Островов! А краснокожим олухам и в голову не приходит собирать его и делать вино! Напиток, который в Земле Фьордов даже конунгу подают не каждый день, эти простофили могли бы иметь даром, если бы догадались...
  Посмеявшись над возмущением своего товарища, викинги принялись есть тугие виноградные гроздья, крупные, фиолетово-синие, еще горячие от нагревшего их солнца, источавшие терпкий хмельной аромат. Весь жар летнего солнца, всю пьянящую сладость жизни, казалось, впитали в себя эти ягоды, от которых вскоре начинала кружиться голова. Пришедшие вместе с Торголлом скрелинги, казалось, недоумевали: почему такой восторг из-за ягод, годных лишь в пищу медведям и птицам...
  Так - среди новых песен и новых открытий, - пришла в Землю Закатного Солнца осень во всем великолепии золота и багрянца. К этому времени викинги едва успели закончить починку драккара, и тот был, наконец, готов пересечь Разделяющее Море. Но было уже поздно, на море начался сезон штормов, и даже возрожденный "Молот Тора" вряд ли смог бы пробиться обратно. Даже самым стойким из викингов было не по себе при мысли об обратном плавании. Если летом льды, а затем шторм на севере едва не погубили их, насколько свирепее они должны быть зимой! И Стирбьерну пришлось смириться. Возле вытащенного на берег драккара викинги сложили себе дом из торфа и каменный очаг по обычаям своей родины. И снова скрелинги приходили смотреть за их работой. На этот раз уже не дичились пришельцев, за лето успев узнать их, и мало-помалу учились пользоваться железными топорами и ножами. Несколько инструментов Стирбьерн подарил вождю Виквэе и нескольким лучшим воинам, и те, по-видимому, гордились подарками, хоть и не решались применять их повседневно. Кажется, скрелинги думали, что в железе живут духи, хоть и не знали пока, добрые или злые.
  За долгую зиму гости и хозяева гораздо лучше научились понимать друг друга. Большинство викингов худо-бедно могли объясняться жителями почти всех стран, куда доплывали их корабли, кроме совсем уж далеких, где не понимали ни одного из наречий Мидгарда. И, хоть речь скрелингов сильно отличалась от всех, что им доводилось слышать, при желании можно было усвоить и ее. Наверное, они жутко коверкали местный язык, полный длинных многосложных сочетаний слов и переходов между ними, которые требовалось по-особому выделять голосом. Во всяком случае, их краснокожих собеседников, кажется, только все та же привычка к самообладанию иной раз удерживала от смеха. Но все-таки, общий язык между ними и викингами был найден.
  Вождя клана черепахи действительно звали Виквэя - "Тот, кто приносит". Глядя на два ряда добытых им вражеских скальпов, украшавших жилище, и на жизнь племени в целом, которому удалось в эту зиму избежать сильного голода, нельзя было не согласиться с этим именем. Впрочем, имена скрелингов и указывали обычно на какое-либо достижение в жизни человека, и менялись вместе с ним, а вовсе не присваивались каждому при рождении. Каждый мальчик, став воином, получал наиболее подходящее имя, в будущем, отличившись, мог заработать новое прозвище, более почетное, и так по нескольку раз. Стирбьерн, сам получив свое имя в бою, понял этот обычай.
  За осень и зиму Стирбьерн много раз видел ту самую краснокожую девушку, что заметил еще в день прибытия. Ее звали Уит-Уис, она была дочерью вождя Виквэи. Издалека викинг много раз видел ее улыбку, слышал звонкий смех, когда она в сопровождении своих подруг собирала в лесу ягоды или просто гуляла. Но, стоило девушке заметить рыжеволосого пришельца, как она сразу замолкала и поспешно сворачивала в сторону, будто спасалась бегством. Еще ни разу она не заговорила со Стирбьерном сама, притом что с мужчинами своего племени не церемонилась, вела себя смело, как ему случалось видеть украдкой. Викинг думал, что не только положение ее отца и собственная красота, но, верно, и незаурядная сила духа позволяет ей чувствовать себя равной мужчинам, притом, что у скрелингов именно женщины, насколько можно было видеть, выполняли почти всю ежедневную работу. Они готовили пищу, когда мужчины приносили дичь; именно женщины выделывали шкуры и, сделав их мягкими на ощупь, шили одежду и обувь, которые тщательно украшали потом. Они же выращивали маис, собирали в лесу другие съедобные растения и выполняли еще множество работ, а замужние еще и растили детей. Уит-Уис пока была избавлена лишь от последнего, хоть и любила возиться с чужими детьми, как в первый день, когда она выбежала встречать прибывших. Все остальное дочь вождя не только могла, но и обязана была делать не хуже других. Но при этом она не опускала глаз перед мужчинами своего племени, точно рабыня, как можно было видеть у других. Только перед гостями-викингами, и особенно - перед ним, Стирбьерном. Он никак не мог понять, почему она его боится, ведь он не давал ей никакого повода, твердо соблюдая собственные установленные правила. Увы - проще было поймать на дереве белку за хвост, чем ему поговорить с Уит-Уис.
  Узнав скрелингов лучше, он убедился, что у дочери вождя нет недостатка в поклонниках, однако Виквэя не спешил отдать ее замуж. Пока что ближе всех к исполнению заветной мечты был Лони - тот самый юноша, самый быстрый бегун и хороший охотник. Зимой он принес в шатер вождя сорок пушистых шкурок куниц и лис, двадцать нитей пестрых раковин, которые использовались у краснокожих вместо монет. Как довелось узнать викингам, редко какой воин платил за невесту такой большой выкуп. Однако Уит-Уис по-прежнему оставалась незамужней, хоть и видно было, что Лони не думает смириться, а считает свадьбу лишь отложенной. А потому, когда дочь вождя, встретив Стирбьерна, убегала, как лань, обыкновенно тут же, словно из-под земли, вырастал Лони, брал девушку за руку и уводил прочь. И чем дольше, тем больше молодой краснокожий становился неприятен Стирбьерну, хоть тот и старался ничем не проявлять своих чувств, не забывая ни на мгновение, что они - гости в чужой земле. Но ничто не мешало ему думать про себя, что Уит-Уис заслуживает лучшего мужа. Иногда после таких сцен рыжеволосый викинг едва сдержиался, чтобы не сказать об этом ее отцу, А потом, нещадно ругая себя, напоминал, что скоро навсегда покинет Землю Закатного Солнца, так что жизнь местных жителей его не касается...
  Однажды, ближе к концу зимы, неплохо уже изучив язык скрелингов, Стирбьерн, наконец, попытался узнать о том, что было для него важно с самого начала - о Золотой Змее, объяснив, насколько можно было, почему он разыскивает ее. Он рассказал об этом в шатре вождя, присев возле большого костра по обычаю краснокожих. Вождь Виквэя и несколько стариков, составлявших совет племени, выслушали его совершенно невозмутимо, продолжая размеренно выдыхать едкий дым из своих глиняных трубок - один из самых удивительных обычаев с точки зрения викингов. А вот за их привычку к сдержанности Стирбьерн был сейчас как никогда благодарен краснокожим: ведь дома совсем не всегда его понимали, считая Золотую Змею сказкой. Скольких острословов у него дома лишь вид его секиры удерживал от насмешек! И можно ли было надеяться на понимание краснокожего вождя в чужой стране, когда родной дядя, конунг Земли Фьордов, не понимал?
  Но Виквэя, выслушав
  его, лишь переглянулся со своими советниками, и покачал головой.
  - Нет, Пришелец С Моря. Мы помним свой род с тех пор, как наше племя живет в этой земле, но ни мы, ни наши предки никогда не встречали змею с чешуей как солнечный свет. Мы - не морской народ, мы добываем себе лесную дичь и ягоды, осенью ловим бесчисленные стаи голубей, закрывающие крыльями небо, а весной - лососей, что входят в нашу реку. У нас есть весь лес, и маисовое поле рядом, и еще река, по которой мы плаваем на маленьких лодках из березовой коры. Мы довольны своей жизнью, и нам ни к чему строить большие лодки и плыть в дальние края. Не спрашивай нас о ледяных горах и великих штормах над бескрайним морем, и о Змее, что лежит позади моря. Что может знать олень о том, как живет рыба?
  Стирбьерн кивнул, вновь убеждаясь в уме вождя скрелингов. И не поспоришь... Своя правда у камня и у дерева, у морской волны и у шумящей лесной чащи. Но все-таки ему было горько. Не до бесконечности ли ему суждено убеждаться раз за разом в недостижимости своей цели, неуловимой, как волна?
  - Значит, вы ничего не ведаете и о края моря? - спросил он уже без надежды. - Не знаете, как далеко тянется оно вдоль вашей земли, и что лежит за ней?
  Однако старейший из советников вождя, Амитола - Радуга, высокий тощий старик с совершенно седыми волосами, с кожей, темной, как после дубления, вдруг неопределенно хмыкнул: "Угх!", затем передал свою трубку товарищу помоложе и проговорил резко и хрипло:
  - В молодости я много странствовал, был и далеко на юге, прошел вдоль берега Великого Моря, до тех мест, где никогда не бывает зимы, а местные племена постоянно ходят в одних набедренных повязках и в плащах из огромных листьев. Там земля становится мягкой, как маисовая каша, и выпускает воду, стоит на нее ступить. Но Великое Море омывает ту страну и тянется дальше. Никто не знает, есть ли ему край!
  Стирбьерн, как завороженный, слушал старого скрелинга, кивая головой. Стало быть, Земля Закатного Солнца - не последняя, и море продолжается далеко за ней, и нет ему границ! В глубине души он верил в это всегда, в отличие от многих викингов, плававших не дальше соседних стран. И никакие ужасы открытых морей не могли укротить его желания узнать, что лежит впереди, еще дальше. Теперь викинг слушал рассказы старика, затаив дыхание, его глаза сверкали в отблесках костра. Сквозь едкий запах дыма он явственно различил дуновение теплого южного ветра...
  - Если у моря нет края, возможно, оно окружает все земли, и по нему можно попасть в любую из них! - произнес он вслух с воодушевлением, обращаясь уже не к краснокожим, а к себе самому. - Там, впереди, еще земли, и я открою их, обойду вокруг них! А затем - почему нет? - мы вернемся домой через южное море. Не придется преодолевать Пояс Льдов и Злое Течение, а взамен тех вмерзших в лед островов я подарю племени фьордов новые - зеленые и цветущие. Клянусь колесницей Тора, вот дело для настоящих мужчин!
  С последними словами Стирбьерн вскочил на ноги, так что вся хрупкая постройка шатра покачнулась от его движения; казалось, он готов был ненароком повалить удерживающие жилище шесты. Но тут же, услышав негромкий оклик вождя, покорно сел обратно к очагу.
  - Простите меня, мудрые старейшины племени ленапе! Новость, что вы сообщаете, не оставила бы равнодушным никого из моего народа. Если наши боги помогут мне первым обойти все моря, - он коснулся рукой оберега-молоточка, - я расскажу всем, что после них, бессмертных Асов, мы больше всех обязаны вам, жители Земли Закатного Солнца.
  В тот же день Стирбьерн сообщил своей команде новый замысел. Как он надеялся, викинги в основном поддержали его. Может быть, иные из них и поеживались втайне, воображая возможные опасности новых, совершенно неизведанных морей. Но они уже давно следовали за Стирбьерном, иные из них - вообще всю жизнь, и привыкли доверять ему, его силе, настойчивости и удаче, так что послушали его и теперь. Если бы большинство викингов выступили за немедленное возвращение, Стирбьерну, конечно, пришлось бы подчиниться, но он сделал все возможное, чтобы убедить их. Викинги, которым, как обычно, за долгую зиму сделалось скучно на твердой земле, ждали только установления весны, чтобы выйти в море, и пламенные речи предводителя будили в них азарт прирожденных морских странников. Да и в самом деле - лестно вернуться открывателями Земли Закатного Солнц, но насколько почетнее будет прибыть домой, обойдя все моря с севера на юг! "После такого можно сразу в Вальхаллу!" - съязвил Вестгар, но чересчур вольную шутку никто не поддержал.
  Решение было принято, и викинги уже готовились, как только прекратятся на море зимние шторма, отплыть на юг, расставшись с гостеприимными хозяевами и с Землей Закатного Солнца. Расставшись не без сожаления - дикая, почти нетронутая красота этого края, которому они первыми дали имя на языке Земли Фьордов, приковывала их к себе, пробуждая не только у Бьярни поэтическую жилку. По праву первооткрывателей они считали эту землю своей, не то что всем давно известные страны в родных морях, что можно было
  покинуть, не оглянувшись. И все-таки викинги готовились идти дальше, выкорчевав готовые было завязаться корни из своего сердца.
  Так они собирались. Но жизнь распорядилась иначе.
  Глава 23. Война
  Настала весна, звенящая шумом оттаявших ручьев и пением птиц, когда над поселением краснокожих, казалось, сгустились тучи. Сперва вернулся после многих дней отсутствия отряд воинов, посланный в разведку. Какие вести они принесли, викингам никто не сообщал. но из своего лагеря они отлично слышали поднявшийся рокот барабанов и видели горящие всю ночь костры. Вокруг них в сгустившейся тьме метались в неистовой пляске тени, доносилось пение на языке скрелингов, но совсем не праздничное. Казалось, скрелинги нарочно распаляют себя для чего-то, что предстоит совершить.
  В лагере викингов за всю ночь никому не удалось сомкнуть глаз. Все думали об одном: что собираются делать местные жители, и чем это грозит им? Наутро Стирбьерн, на всякий случай выставив возле лагеря и драккара часовых, чего не делал с самых первых дней, направился в поселок, собираясь выяснить все. По дороге он не раз чувствовал колючие взгляды воинов, что попадались навстречу. У всех были раскрашены лица, и все, хоть и держались по-прежнему сдержанно, но без прежнего едва скрываемого любопытства. Казалось, они внезапно решили, что пришельцы чем-то виноваты перед ними. Ни один не заговорил с викингом, все отводили глаза.
  Вождя Стирбьерн нашел в его шатре. Виквэя тоже раскрасил лицо резкими разводами черной, белой и синей краски, совершенно менявшими его черты, так что похоже было на маску какого-то демона. Вождь был один и, казалось, размышлял. Но, увидев Стирбьерна, кивнул, приглашая сесть напротив. И все же, его нынешний прием был гораздо холоднее обычного. Но рыжеволосый викинг твердо решил выяснить правду.
  - Что случилось с твоим народом, мудрый вождь? Если вы больше не считаете нас друзьями, скажи об этом сейчас, я имею право знать.
  Виквэя долго молчал, склонив голову. Наконец, взглянул в глаза Стирбьерну и тяжело вздохнул:
  - Нет, конечно. Они пришли бы все равно, найдя другой предлог. Вы не виноваты...
  - Они? - переспросил викинг.
  - Союз Шести Племен. Наши исконные враги. Они за эту зиму прослышали, будто мы приняли к себе свирепых кровожадных демонов, полулюдей-полумедведей с железными когтями, и теперь собираются наказать нас "за неблагочестие".
  Стирбьерну понадобилось некоторое время, чтобы узнать в невероятном и жутком описании, под стать рисункам на тотемном столбе, себя и свой отряд. Затем он коротко усмехнулся, хотя ему совсем не было весело.
  - Демоны? Клянусь колесницей Тора, демоном меня еще не объявляли, и ради этого стоило отыскать Землю Закатного Солнца! Над подобной глупостью стоило бы посмеяться, если бы вам не грозили из-за нее войной.
  - Вы - лишь предлог, - краснокожий вождь поднял руку, успокаивая собеседника. - Не будь его, они нашли бы другой, а истинная причина - их земли снова не могут прокормить всех. Они живут севернее, там выдалась суровая зима, а их много и они не хотят голодать. Шесть Племен идут охотиться на наших оленей и увести к себе наших женщин. Так было много раз задолго до вашего появления. Вы ни при чем.
  Стирбьерн мысленно представил, как красавицу Уит-Уис потащит в свой шатер какой-нибудь пришелец с севера, и понял, что не хочет оставаться "ни при чем". Но не выдал себя. Вместо этого сказал:
  - Ты принял нас, как гостей, еще не зная, кто мы и с какими намерениями пришли. Благодаря твоему гостеприимству мы смогли починить свой драккар и прожить здесь зиму. И мы теперь должны поджать хвост, как зайцы, и убраться прочь, когда нашим друзьям грозит опасность? Нет, вождь! Ваша война - наша война. "Демоны с железными когтями" помогут вам.
  Такой решимости был исполнен голос предводителя викингов, что Виквэя медленно протянул ему руку.
  - Если мы победим, я отдам тебе в жены мою дочь Уит-Уис, желанную многим, весенний цветок племени ленапе.
  Как оглушенный громом, вздрогнул Стирбьерн, и застыл, не смея поверить своим ушам.
  - Как ты сказал, мудрый вождь? - проговорил он хриплым голосом.
  Но Виквэя не смутился.
  - Я отдам тебе в жены мою дочь Уит-Уис - надеюсь, что ты достаточно хорошо знаешь наш язык, чтобы это понять. Я не раз замечал, какими глазами ты смотришь на нее, хоть и не подаешь вида. Знаю я и сердце своей дочери: она не могла подойти первой, а сама в эту осень четырежды отказала Лони и другим молодым охотникам. Понятно - у вас своя тропа, у нас своя. Но, раз они на время пересеклись, почему бы мне не вручить тебе высшую награду, о какой мечтают все в моем племени?
  Стирбьерн все еще не мог поверить тому, что слышит. Это казалось невероятным - ему, морскому бродяге, не дорожившему домом и родиной, предводительствующему такими же странниками, лишенными корней, предлагают в жены прекраснейшую дочь Земли Закатного Солнца, желанную и недоступную... И в тот же миг он понял, что сердце его уже давно тянется к смуглой лесной красавице. Прежде осознанию этого мешала, видимо, необходимость скорого отплытия, вот и старался убедить себя, что девушка ничего для него не значит. А между тем, не он ли так радовался случайным встречам с ней и сожалел, что она каждый раз проходит мимо? И ревновал ее к Лони... Еще никогда ни одна женщина так сильно не занимала Стирбьерна, поглощенного всецело лишь поисками Золотой Змеи.
  Но то же чувство, едва осознанное им, не позволяло согласиться сразу, не думая ни
  о чем. Он переспросил вождя:
  - Ты ведь понимаешь, что я не могу остаться здесь навсегда. Когда мы покинем Землю Закатного Солнца, что станет с Уит-Уис?
  - Она будет принадлежать тебе по нашим обычаям. Если ты оставишь ее, она сможет снова выйти замуж. Женщине не прожить одной, поэтому, овдовев или расставшись с мужем, она становится женой другого, и он не должен попрекать ее первым браком. Если вы, викинги, поможете нам выиграть войну, я дам жен и твоим спутникам.
  Стирбьерн, весь поглощенный мыслями об Уит-Уис, едва не прослушал этого обещания собеседника.
  - Ты отдашь не только свою дочь, но и других девушек за чужеземцев? А что скажут мужчины твоего племени?
  Вождь медленно прикрыл глаза, а когда открыл их снова, они были холодны и темны, как лезвия из вечно холодного непрозрачного камня, из которого скрелинги делали оружие.
  - После битв с Союзом Шести остается много свободных женщин...
  Краснокожие воины вместе с викингами выступили в поход на следующее утро. Шли быстро, спеша перехватить врага как можно дальше от собственной земли. Где-то в это время должны были выступить и два других клана - Медведя и Индейки. Виквэя послал к ним гонцов с алыми нитями бус, означавшими войну. Одним из гонцов был Лони, и Стирбьерну было спокойнее без него. Когда идешь в бой, неприятно присутствие человека, имеющего повод тебя ненавидеть.
  Викинги по большей части были мрачны. Они не отказывались от битвы, и сразу согласились, что обязаны отплатить добром принявшему их племени. Но всем также было ясно, что эта война откладывает их отплытие, задерживает на неопределенный срок в Земле Закатного Солнца.
  Скрелинги скользили по лесу с грацией прирожденных уроженцев бескрайних чащ, словно в самом деле родились и выросли здесь, как лисы или олени. Ни одна ветка не была сломана зря на их пути, ни один камень они не переворачивали носками своих мягких мокасин. И, хоть викинги обулись так же, да и лесной опыт многие из них у себя дома получили еще в детстве, все же им трудно было двигаться столь же стремительно и вместе с тем плавно, как их спутникам и провожатым. Но они шли, внимательно вслушиваясь и вглядываясь во все стороны, чтобы не зависеть и в этом от краснокожих. Те предупреждали их о коварстве противника, и викинги не собирались позволить застать себя врасплох.
  И все-таки, как ни старались, первые воины Шести Племен появились неожиданно не только для них, но и для скрелингов. Выросли неожиданно из-за камня, за которым, казалось, только кошке прятаться, и вышли на лесную тропу, смело заступив дорогу. Их было всего трое, они выглядели выше и крепче воинов ленапе, с бритыми головами при единственной отпущенной длинной пряди. К тому времени викинги успели достаточно хорошо узнать своих гостеприимных хозяев, и люди другого племени, хоть тоже краснокожие, совсем не показались им похожими. Даже их одежда и обувь, раскраска на лицах сильно отличались. Ни один из пришельцев не имел при себе оружие, зато у каждого на шее до середины груди свисали черно-красные связки бус, по десять рядов в каждой. Видимо, это был знак послов войны, потому что северяне сразу протянули их вперед, предъявляя противнику.
  Виквэя окинул их суровым взглядом, но проговорил вежливо:
  - Чего хочет от нас Союз Шести Племен?
  - Чтобы вы ушли отсюда. Иначе никакие белые демоны вам не помогут, - требовательно произнес старший из послов, таким тоном, словно вовсе не стоял перед лицом целого войска врагов, а находился прямо сейчас под защитой своего Союза.
  Впрочем, никто из воинов ленапе не посмел выразить своего возмущения, хоть, несомненно, наглое требование врагов разозлило многих.
  - Передай своим вождям, что мы остаемся и будем биться за свою землю. Мы сделали бы это, даже не будь у нас могущественных друзей, а тем более с их помощью.
  При этих словах ряды скрелингов раздвинулись, открывая хирд Стирбьерна, выстроившийся в боевой порядке, в железных кольчугах и шлемах. Выглядели викинги очень внушительно, тем паче для тех, кто видел их впервые. Вражеские послы смотрели на них долго. Им явно будет что поведать своим вождям.
  - Вы узнаете ответ Союза Шести, - многозначительно произнес старший из послов, и тут же повернулся и совершенно спокойно пошел прочь, безбоязненно подставляя свою незащищенную спину. Двое других воинов последовали за ним, и вскоре скрылись в лесу.
  Для краснокожих с обеих сторон, должно быть, все произошедшее было естественным, потому что не только стрела или копье - даже ни один грубый окрик не донесся в спину послам, хотя многие воины ленапе прямо-таки дрожали от ярости. Наблюдая за ними, юный Эйнар негромко произнес на своем родном языке, обращаясь к товарищам:
  - Удивительно встретить такое почтение к послам у людей, не строящих городов и не знающих железа! Казалось бы, откуда у них взяться правилам приличия...
  Стирбьерн, услышав юношу, подозвал его к себе и, пока шли дальше, поинтересовался у него, тоже на языке племени фьордов:
  - Как ты думаешь, парень: почему люди творят зло?
  Такого вопроса Эйнар явно не ожидал; он даже запнулся в строю, не поспевая за размашистым шагом Стирбьерна, удивленно вскинул голубые глаза, как бы сомневаясь в серьезности заданного вопроса.
  - Я думаю, по многим причинам, мой вождь. Например, из мести, ради выгоды или думая угодить богам. Одних жизнь сломала, другие сразу родились испорченными...
  Но Стирбьерн покачал головой, не дав ему договорить.
  - Нет. Месть и большинство других причин вторичны, они начинаются после того, как человеку причинят зло. Но почему его творит тот, первый, еще не имея повода? Потому что может его себе позволить, считая себя безнаказанным.
  Викинги, следовавшие за Стирбьерном, внимательно прислушивались.
  - Только потому что может? - растерянно протянул юноша.
  - Только поэтому. Люди придумывают множество оправданий, сами верят и своим жертвам внушают, что те чем-то провинились перед ними; но все же мучают всегда лишь более слабых. Простолюдин стерпит оскорбление от ярла, да еще поклонится ему, а, вернувшись домой, выместит злобу на жене, детях или рабах, потому что они не могут дать отпор. Хозяйка швырнет головой о стену кошку, стащившую мясо из кладовой, но она же удерет, сверкая пятками, если застанет там рысь. Завоеватель легко захватит маленький не укрепленный город, но, встретив крепость с каменной стеной и сильным войском, повернет прочь. Коварный Локи дразнит богов и богинь, только когда среди них нет Тора. Всегда и везде по одной причине - потому что могут, а все остальное - отговорки. Обычно такие становятся жалки, когда есть кому поставить их на место.
  Никто не возразил Стирбьерну, хоть иным и хотелось найти слова: слишком уж простое объяснение человеческой жестокости он предлагал, не хотелось в него верить...
  - А причем тут скрелинги с их манерами? - Хальфдан один не понял связи.
  - Они как раз ни при чем. Они - воины, как и мы. Потому мы и стоим выше других людей, что только нам хватает мужества поднять руку на тех, кто не беззащитен перед нами. Скрелинги не исключение. Они слишком хорошо знают, на что способен вооруженный воин, чтобы нарочно унижать его. Раскроить ему голову топором из черного камня, содрать с него скальп - да, унижать - нет: слабее он от этого не станет, а злее - обязательно.
  - Тогда, значит, и с нами получилось так же? - уточнил долго молчавший Эйнар.
  - Если хочешь - да, - кивнул юноше Стирбьерн. - Они решили, что лучше принять нас как друзей. Но и мы могли бы решиться напасть первыми, будь нас больше, не так ли? Во всяком случае, хорошо, что все вышло так, а не иначе.
  Он отвернулся, представляя себе Уит-Уис, что была ему обещана, и не хотел, чтобы кто-то из спутников разгадал его раньше времени. Тем более, что до нее еще далеко, и каждый шаг уводит дальше от поселка скрелингов, от лагеря на речном берегу, где стоит "Молот Тора", от возвращения домой. Впереди лежала война...
  А сражение между краснокожими в густой чаще Земли Закатного Солнца оказалось совсем не похоже на те, к каким привыкли викинги. Два войска не встречались на широком открытом месте, да и откуда бы оно взялось здесь? Враждующие стороны не сходились лоб в лоб, как два бодающихся быка, гремя оружием и выкрикивая боевой клич. Совсем напротив, до последнего мгновения не слышалось никакого шороха из окружающих зарослей, можно было подумать - они одни в лесу. Как вдруг, будто птичьи трели, справа и слева долетел негромкий звон. И тут же дождь стрел с обеих сторон осыпал продвигающееся войско. Стирбьерн увидел, как рядом с ним упали два викинга и несколько воинов ленапе. Две стрелы со стуком ударились в его нагрудную броню и упали, обломав каменные наконечники, еще одна воткнулась в дерево перед самым лицом предводителя викингов. И только тут он услышал боевой клич Союза Шести, похожий на волчий вой.
  Скрелинги немедленно ответили им таким же дождем из стрел и не менее бешеным воплем, какой трудно было представить себе исходящим из человеческой глотки. Стреляли они действительно отменно: более десятка только что совершенно невидимых в зарослях бритоголовых воинов скатились вниз по склону холма, мертвыми и тяжело ранеными, причем некоторые были утыканы стрелами, как ежи иглами. Викингам и прежде доводилось видеть, как стреляют их краснокожие союзники: хороший воин свободно выпускал в цель пять стрел подряд, так что последняя слетала с тетивы, когда первая вонзалась в цель; а лучшим воинам удавалось пустить и восемь стрел кряду. И все же, такое доказательство их меткости потрясало сильнее...
  Викинги тоже выпустили залп стрел и тотчас приготовились к рукопашной, как обыкновенно бывало в стычках с равными соперниками. Но враги не показывались,
  продолжая хладнокровно стрелять из засады, и, казалось, могли там оставаться, сколько заблагорассудится.
  Тогда один из воинов, по сигналу Виквэи, подтащил к себе труп застреленного врага и, схватив за единственную прядь волос, принялся снимать скальп. Действовал он спокойно и нарочито медленно, так что даже некоторые викинги отвели глаза. Но уловка сработала: затрещали кусты, и сквозь них проломились сразу трое разъяренных бесчестием своего павшего сородича.
  - Спасибо! - крикнул вождю Стирбьерн, с размаху опустив свою секиру на голову первого врага. Он к тому времени тоже порядочно разозлился, что в его воинов стреляют из засады, как в дичь, и не собирался давать врагам спуска. Лезвие из небесного железа, не встретив преграды, рассекло врага почти пополам. Рыжеволосый викинг отвернулся от хлынувшего потока крови и, освободив секиру, оглянулся в поисках нового противника...
  Если прежде воины Шести Племен вряд ли верили всерьез в белых демонов с железными когтями, с какими якобы водились их противники ленапе, то теперь впору было действительно в это поверить. Тем более что и остальные викинги следовали за Стирбьерном, мощные и грозные, сверкающие железом. Стрелы могли быть для них опасны, лишь вонзившись в прорези шлема, да в шею, где она не была прикрыта, а прочих ран они, казалось, вовсе не замечали. Добравшись в зарослей, где прятались враги, викинги косили густой подлесок вместе с ними. Могучий Хальфдан, заметив краснокожего, целившегося в него из-за молодого дерева, одним взмахом меча перерубил дерево вместе с противником. Освальд, выживший близнец, бросился в бой без брони, точно не заботясь, выживет или погибнет; но все враги отступали от него, как от безумца. Вестгар отбил топором удар каменного лезвия, и то, совершенно гладкое, как зеркало, черное и блестящее, треснуло и рассыпалось на куски.
  - Не годится ваш камень против доброго железа! - воскликнул он, насмешливо скаля зубы.
  Стрела с каменным наконечником вошла сбоку в его шею, Вестгар захлебнулся смехом и упал лицом вниз на подстилку из прошлогодних сосновых иголок. В тот же миг высокий краснокожий воин в богато вышитой одежде схватил его железный топор и, держа его обеими руками, занес над головой ничего не подозревающего Стирбьерна...
  Вслед за тем послышалось приглушенное шипение, и отрубленная голова того, кто хотел его убить, покатилась к ногам рыжеволосого викинга, источая целый поток крови. Стирбьерн, справившись еще с одним противником, вскинул глаза и удивился, узнав не одного из своих людей, а вождя Виквэю. Тот еще держал в руках топор из черного камня, зазубренный и обломившийся. Зато голова врага была отделена одним ударом.
  - Пусть хранят тебя боги, вождь! - с чувством пожелал ему Стирбьерн. - Возьми себе топор Вестгара.
  Виквэя едва заметно улыбнулся на его пожелание, а в ответ на следующие слова покачал головой.
  - Не дело нам брать оружие тех, кого считают демонами. Пусть эта глупая ложь умрет вместе с нашими врагами, не получив пищи!
  Стирбьерн только пожал плечами в ответ. Да и некогда было разговаривать: сзади снова послышался шум битвы, наверное, подошли другие кланы ленапе; их боевой клич раздавался особенно сильно. Но сражение еще не заканчивалось, и северяне не собирались легко отдавать викингам и скрелингам победу.
  До позднего вечера было непонятно, в чью пользу закончится битва. То хозяева этих мест вместе с викингами, вроде бы, брали верх и оттесняли противника назад, заставляя вновь отстреливаться из-за угла, то воины Шести Племен переходили в наступление, оправдывая свою грозную репутацию. Девять викингов остались лежать мертвыми по итогам этого сражения, и еще шестеро были тяжело ранены, а среди скрелингов пало не меньше трети, считая и два других клана, пришедших на помощь вовремя. Стоило кому-то из воинов пасть, как над его телом закипала свалка: свои пытались унести тело, враги стремились завладеть им, чтобы снять скальп. Безразлично, с какой стороны был погибший; в этом обычаи разных племен совпадали: снятый скальп врага приносил славу воину, но душа оскальпированного не могла достойно явиться в Страну Вечной Охоты, предстать пред лицо Великого Духа. И в каждом стычке оставались лежать еще несколько человек с обеих сторон. Иногда их удавалось спасти от бесчестия, иногда нет.
  И все-таки, участие отряда викингов сильно помогло их союзникам ленапе. Их сила и боевая ярость, а главное - куда более мощное оружие дали им неоценимое преимущество перед врагом. После того, как воины Союза Шести Племен отступили, словно растворились в ночной темноте, Виквэя признал, что без их поддержки половина тех, кто теперь выжил, были бы мертвы.
  Сколько потерь было среди врагов, неизвестно, так как им удалось унести многих погибших. Но уж наверняка не меньше, раз в итоге они все-таки отступили. Их послали преследовать воинов клана Индейки, пришедших к месту битвы позже других и менее потрепанных. Всегда следовало учитывать возможность, что враги вовсе не ушли далеко, а готовят новое нападение, и нельзя было терять их из виду.
  Но они ушли. Викинги и скрелинги провели во временном лагере двадцать дней, пока вернувшиеся разведчики не сообщили, что северяне вернулись на свою землю. За это время умерли тяжелораненые, и были сожжены, как и погибшие враги, а остальные поправились настолько, чтобы выдержать обратную дорогу.
  Пятнадцать человек потерял хирд Стирбьерна в этой войне на Земле Закатного Солнца. Для оставшихся в живых это возвращение было бы мрачным, если бы они не думали об отплытии домой.
  Глава 24. Любовь и разлука
  У народа, живущего в таких суровых условиях, как скрелинги, которых большая война или неудача в охоте могли в любой момент поставить на грань гибели, было мало времени, чтобы оплакивать погибших. По возвращении домой поселок краснокожих огласился не плачем - воем женщин, потерявших своих мужей, сыновей, братьев. По их худым смуглым щекам не текли слезы, у них это было не принято, но их завывания, похожие на жалобный зов волчицы над разоренным логовом, долго плыли над притихшим поселком, щемя сердце. Но племя не могло позволить им долго жить в тоске. И потому, едва на место старой луны пришла новая, вождь Виквэя объявил всеобщий праздник. На него собрались люди всех трех кланов, а также викинги, гости Клана Черепахи, которым было позволено выбрать себе жен среди краснокожих женщин.
  Прежде всего вождь объявил перед всеми, что отдает свою дочь Уит-Уис, весеннюю розу лесов, замуж за предводителя белых пришельцев, могучего союзника, пришедшего из моря, Человека-Медведя. Неизвестно, успел ли Виквэя подготовить своих соплеменников к такому повороту, но возражений не последовало. Любая война сплачивает тех, кому пришлось вместе отражать общего врага, и краснокожие воины признавали, что участие викингов в той битве стоит самого богатого выкупа. Да и вряд ли хоть один из воинов ленапе смог бы справиться со Стирбьерном, если бы вздумал оспаривать у него невесту. Самого рьяного из женихов, Лони, впрочем, вождь отослал загодя с поручением к вождю абенаков, своему старому другу, живущему гораздо дальше к востоку. Предполагалось, что ревнивый юноша вернется оттуда не раньше следующей весны, если, конечно, не захочет там остаться, взяв жену вместо Уит-Уис. Хотя, в общем-то, Лони не мог бы ничего сделать, даже оставшись дома, и Стирбьерн совсем не думал о нем. Он вообще ни о чем не думал, сев на драгоценную шкуру бобра рядом с Уит-Уис, увидев совсем рядом ее глаза, широко раскрытые, темные и все же прозрачные, как два лесных озера в густой тени деревьев. В них дрожали отблески костра, поднявшегося в эту ночь прямо до неба. Стирбьерну хотелось, чтобы девушка улыбнулась, и она сделала это, когда он осторожно обнял ее за плечи. На тонком смуглом лице, озаренном пламенем, ее зубы блестели, как жемчуг. В руках викинга она показалась совсем маленькой и хрупкой, и он тихо прошептал ей на ухо:
  - Не бойся меня...
  Она покачала головой - ее волосы, вымытые в отваре душистых трав, мягко коснулись его лица, окончательно заставляя забыть обо всем.
  - Я не боюсь. У нас говорят, что вы все-таки медведи, но я совсем не боюсь.
  До окончания праздника расходиться не следовало, и потому Стирбьерн с молодой женой остались сидеть на почетном месте, обнявшись, и смотрели, как остальные викинги выбирают себе жен.
  Девушки и молодые вдовы были все в новых нарядах, вышитых травами и цветами, изображениями Солнца и Луны, двойными дорожками следов и прочими символами любви и брака. Некоторые из них улыбались, зазывая к себе кого-нибудь из викингов, тоже в мужских свадебных одеяниях племени ленапе. По знакам, какими обменивались некоторые из белых пришельцев со своими избранницами, можно было понять, что они заранее успели сговориться. Так, Иринг, еще с рукой на перевязи, сразу выбрал одну из подруг Уит-Уис, смешливую девушку, строившую ему глазки... Пара за парой рассаживались вокруг. Даже вечно хмурого Освальда, так и не оправившегося после гибели брата, взяла за руку и повела к костру одна из краснокожих девушек, и он не отказался следовать за ней. Подруга Бьярни уже учила его песням Земли Закатного Солнца. И даже Аснар, вроде бы, давно простившийся со всеми надеждами, посвятивший жизнь команде "Молота Тора", неловко протянул руку вдове, потерявшей мужа в недавней войне. Та не смеялась от радости, как молодые девушки, но благодарно кивнула, и пошла к костру, позвав с собой троих маленьких детей.
  Для викингов женитьба на местных женщинах означала новую отсрочку отплытия домой. Ясно было, что, получив такой дар, нельзя сбежать утром, как ни в чем не бывало. А, кроме того, обнимая Уит-Уис, так доверчиво прижимавшуюся к нему, Стирбьерн сам не был уверен, так ли уж хочется ему покинуть Землю Закатного Солнца. Сейчас, когда молодая жена была рядом, он не сомневался, что так и должно быть. Она родилась и выросла на другом краю света, чтобы стать его женой, по-другому и быть не могло. Как же он может покинуть ее, когда придет пора? Даже думать об этом нечего! Никогда прежде неуязвимый морской король не чувствовал ничего подобного. Только в море лежали все его надежды и стремления, а любая земля была всего лишь временным отдыхом вечного странника, даже Сванехольм, где он родился, и где имел право властвовать. Лишь открытая им Земля Закатного Солнца впервые пробудила в его сердце незнакомое прежде чувство, и он ощущал связующую нить, которую будет больно оборвать. И еще викингу чудилось в ту праздничную ночь, что отданная ему краснокожая девушка и есть душа Земли Закатного Солнца, такая близкая и как будто покорная, но на самом деле совсем еще неизвестная ему. Ее присутствие кружило голову сильнее крепкого напитка из маиса, что щедро лился на празднестве. Стирбьерн уже не смотрел на другие пары, не видел, как девушки, которым не хватило белых мужчин, соединяются в пары со своими соплеменниками. Окружающие люди, свои и чужие, свет костров и молодой серп луны в небе, свист флейт, которому подыгрывала арфа Бьярни, - все это исчезло для Стирбьерна. Только Уит-Уис. Он смутно припоминал потом, как она вместе с другими невестами встала, но лишь затем, чтобы разрезать запеченную целиком тушу оленя. Потом она принесла ему жирную оленину в деревянной чаше и подносила ему кусочки, вздрагивая от непривычки, когда ее пальцы касались рыжей бороды викинга. Возможно, она всего лишь следовала обычаю, показывая готовность служить мужу. Вокруг них другие невесты так же угощали своих мужей. Но Стирбьерн, не сомневаясь в ней, ловил губами ее тонкие смуглые пальцы, покрытые оленьим жиром, целовал их и, в свою очередь, кормил, выбирая кусочки понежнее. Правда, вряд ли кто-то из них в ту ночь почувствовал вкус мяса - обоим было не до того.
  Одна за другой молодые пары покидали свое место у свадебного очага и растворялись в ночной тьме. Они выполнили все обряды, могли считать себя связанными перед богами и людьми, а теперь принадлежали только друг другу.
  Стирбьерн тоже, не медля долго, подхватил жену на руки и унес к большому дому, где жили викинги. Кроме них, никого еще не было. Поверх скамьи, устеленной на эту ночь свежим еловым лапником, лежала большая шкура черного
  медведя, убитого Стирбьерном прошлой осенью. На эту постель, пахнущую лесом, он бережно уложил жену, и ее волосы, черные, как ночь, смешались со звериным мехом. Она протянула к нему руки и показала, как удобнее обоим освободиться от непривычных одежд, принятых у краснокожих...
  Потом оба долго лежали молча, не желая ни двигаться, ни говорить, и слушали звуки утреннего просыпающегося мира. Кажется, несколько раз вокруг слышались шаги, но чей-то голос велел не беспокоить новобрачных, а те в своем блаженном упоении не замечали ничего. Казалось, им, как первым мужчине и женщине на свете, нужно было время, чтобы вновь осознать самих себя, да еще вспомнить, как надо говорить. Уж чтобы понять друг друга, точно.
  Наконец, Уит-Уис приподнялась на локте и медленно коснулась шрамов на лице Стирбьерна, оставленных когтями рыси и ножом морской ведьмы. Прикасалась так легко, словно это были не давно затянувшиеся рубцы, а свежие раны, и она боялась повредить их. Викинг довольно щурился, принимая ласку, которую еще недавно счел бы ненужной. Узкая горячая ладонь молодой женщины погладила длинный косой шрам, пересекавший его грудь, по очереди притронулась к каждой из отметин, за долгие годы оставшихся на могучем теле Стирбьерна. Должно быть, думала, сколько раз он мог погибнуть прежде, не отыскав Землю Закатного Солнца и ее, свою жену.
  Она хрипло прошептала, ломая наречие Земли Фьордов:
  - Чуть глубже... стрела, копье - и ты не со мной...
  - Не бойся, я всегда с тобой, - он обнял ее крепко, но осторожно; сейчас она выглядела особенно беззащитной. - А ты со мной, а? Ты меня не оставишь?
  - Жена всегда следует за мужем. Мое дело - идти за тобой.
  - Нет, Пушистая Совушка, - он вспомнил значение ее имени. - Я не о том, как велит ваш долг. Я спрашиваю: ты сама, по своей воле захочешь пойти со мной, если я вернусь через море в свою страну, где все люди белые и волосатые, как медведи?
  Стирбьерн сам не мог объяснить, почему это было так важно для него. Прежде он, уходя в море, оставлял позади все, что было на берегу, и мысленно не возвращался обратно. Он с легким сердцем отпустил Вальборг, сознавая, что ей без него будет лучше. А вот забыть Уит-Уис, словно ее и не было, не сможет, викинг понял это сразу. Он возьмет ее с собой, иначе его сердце навсегда останется в Земле Закатного Солнца.
  - Я пойду за тобой, муж мой, если ты позовешь, - ответила она, прильнув к его плечу. - Знаешь, у наших соседей оджибве есть легенда: когда-то давно Западный Ветер полюбил девушку, а потом оставил ее. Он - ветер, он не может быть постоянным. Она родила сына и умерла от тоски. Это печальная песня, но я согласна, пусть будет так, лишь бы ты был со мной хоть недолго.
  - Я никогда тебя не оставлю, - твердо произнес Стирбьерн. - Подумать только: я искал в этом плавании своего заклятого врага, а нашел любовь! Впрочем, кажется, я всегда знал, что так будет, потому меня так влекло сюда, на запад, сквозь льды и шторма... Я спешил, потому что ты могла выйти замуж, не дождавшись меня.
  - А если бы я оказалась к этому времени замужем? - поинтересовалась она с незнакомым прежде лукавством. Но Стирбьерн только улыбнулся, заметив эту перемену: им еще предстоит узнать друг друга по-настоящему...
  - А если бы оказалась замужем - от мужа увел бы, - ответил он с усмешкой, не задумавшись ни на мгновение, но так, что Уит-Уис не усомнилась: так он и сделал бы.
  
  Всю следующую осень и зиму в Большом Доме викингов, построенном на морском берегу, звенели женские голоса. Пусть переговаривались их краснокожие жены на своем языке, не вполне понятном пришельцам из моря, пусть вводили в свой быт много непривычного для их белых мужей, а все же их забота была викингам приятна. Ничего, что женщины разделили большую общую комнату занавесками из шкур, за каждой из которых теперь жила отдельная семья; ничего, что они предпочитали спать на подстилках из шкур вместо настоящих постелей, и упорно разводили посреди зала костер, потому что каменный очаг часто обжигал им руки. Викингам приспособиться было проще: они в своих странствиях повидали всякого и ценили удобства такими, как есть. Присутствие маленьких женщин с кожей цвета красной глины было приятно им, как и одежда из мягкой кожи, вышитая замысловатыми узорами, взамен той, что давно истрепалась. Так постепенно в доме у реки вводился совершенно особый быт, рожденный на стыке двух культур, непохожий ни на что из прежде бывшего под солнцем. Дети краснокожих женщин от их прежних мужей учились владеть железными инструментами, женщины с удовольствием носили золотые и серебряные украшения, какие дарили им викинги, хоть и ценили их, по-видимому, лишь за красоту, не зная истинной стоимости драгоценностей. Сами же викинги еще весной засеяли ячменем небольшое поле, отметив, что земля здесь куда мягче и плодороднее, чем на их холодной каменистой родине.
  - Сюда бы привезти еще табун лошадей да стадо овец, пару коров да быка - и жить можно! - говорили время от времени те из них, кому в дальних плаваниях не сделались вовсе чужды домашние заботы.
  Но животных у скрелингов не было, и взять их было негде, а потому и вся подготовка к зиме у них заключалась в большой осенней охоте, в которой приняли участие и викинги. Истребление множества оленей, лосей, кабанов, нескольких медведей и диких быков, неисчислимого количества мелких животных, - было жестокой и кровавой сценой, зато при удаче должно было помочь племени избежать когтей Вендиго - свирепого духа зимы и холода. К счастью, охота прошла удачно, хоть и несколько охотников простились с жизнью в лапах медведей, на крепких рогах лосей и кабаньих клыках. За жизнь племени всегда приходилось платить. Зато можно было теперь надеяться, что остальные благополучно доживут до весеннего хода рыбы.
  Благодаря удачной охоте жены викингов прожили зиму спокойно, довольные своими мужьями. Что еще нужно от мужчины, как не забота о семье, чтобы хорошо содержал жену и детей, не оставил бы их зимой голодать и мерзнуть! А раз все благополучно, то и жена платит мужу тем же, кормит и одевает, старается, чтобы ему приятна была ее ласка. Неудивительно поэтому, что многие из викингов искренне привязались к своим местным женам, хоть те ничем не напоминали гордых белокурых северянок. И к весне не одна из них скрывала под просторным одеянием свою округлившуюся фигуру.
  Крепнувшая с каждым днем связь викингов с Землей Закатного Солнца беспокоила Стирбьерна, хотя он сам с каждым днем все сильнее привязывался к Уит-Уис. Но он решил раз и навсегда, что возьмет ее с собой, а какой выбор сделают его воины, совсем не был уверен. И вот, когда уже со стороны моря подул теплый ветер, приносящий весну, рыжеволосый вождь собрал свою команду у драккара, который, как бы ни обстояли дела, содержали готовым к плаванию.
  - Братья, я знаю, всем нам понравилось в Земле Закатного Солнца, среди наших друзей скрелингов, привольно охотиться в лесах, спать в объятиях теплых ласковых жен, - так начал Стирбьерн свою речь, не упрекая никого и не отделяя себя от остальных. - Но наш дом не здесь! Мы - викинги, и южный ветер уже зовет нас, донося запах моря. Разве вы не просыпаетесь по ночам, когда морской ветер долетает сюда? Вам не снится по ночам скрип весел, не зовет вас в путь? Мы все уже достаточно отдохнули, чтобы выдержать обратный путь. Пока мы прохлаждаемся здесь, нас, верно, давно считают погибшими. Вернемся же назад, расскажем о своих приключениях!
  И, пока говорил, Стирбьерн внимательно оглядывал своих спутников: тех, в ком дух викинга решительно брал верх над любым искушением - таких набралось больше половины; они сразу выступили вперед, расправив плечи, едва услышали о соленом ветре. Другие медлили, не в силах сразу сделать выбор, лица их искажались, как от боли. А двое или трое и вовсе покачали головами в ответ на призывы своего вождя.
  В первую очередь Стирбьерн обратил внимание именно на этих.
  - Ну, в чем же дело? Я не удерживаю силой никого: в море ненадежный товарищ - гибель. Но хотя бы скажите: почему вы готовы отказаться от морского братства, ради чего разрываете узы?
  Те, к кому он обратился, стояли, смущенно потупясь, красные, как вареные раки. Наконец, первым навстречу вождю вышел Иринг.
  - Моя жена ждет ребенка, и я не хочу оставлять ее. Другие как хотят, а я не смогу спокойно уйти, словно никогда ее не знал. Я люблю ее и будущего ребенка. Прости меня, если можешь, но я чувствую, что здесь я нужнее.
  - Я беру свою жену с собой, а не остаюсь возле ее юбки, - заметил Стирбьерн.
  - Да, я знаю. Но моя жена не выдержит долгого пути, не сможет прижиться в чужой стране. Я не хочу ее мучить, мне легче остаться здесь.
  Стирбьерн долго глядел на него, сдерживая самые противоречивые чувства. Наконец, махнул рукой:
  - Ладно, пусть будут с тобой боги этой земли. Кто еще хочет остаться, кроме Иринга? Говорите сразу!
  Торголл Охотник осторожно вышел вперед, поводя широкими плечами, а за ним, к общему удивлению, и Аснар.
  - Я первым из викингов пролил здесь свою кровь, и сроднился с Землей Закатного Солнца, - сказал Торголл, почесывая шрамы от когтей огромной кошки. - Этот край богаче всех, что я видел, здесь в изобилии и дичь, и плоды земли. Прости, Стирбьерн - но будь Земля Фьордов такова, мало кто отправлялся бы странствовать. Я здесь нашел все, о чем может мечтать человек, а со скрелингами сумею поладить впредь. Я выбрал.
  Последним говорил Аснар. Говорил медленно, цедя слова по капле, точно обвиняемый под пыткой:
  - Благодарю тебя, могучий Стирбьерн, за все, что сделал для меня. Пусть Тор Громовержец вознаградит тебя в этой жизни и в той! А я уже вознагражден, как и не мечтал. Я нашел себе новый дом, жену и детей, и не могу их покинуть, - лицо опытного воина исказилось страданием. - Прости, я не могу покинуть их снова!
  Стирбьерн долго смотрел на этих троих, таких разных но сделавших общий выбор. Трое отщепенцев внутренне сжались под этим грозным взглядом. Но постепенно лицо рыжеволосого викинга смягчилось.
  - Ладно, пусть будет так. Я не простил бы вас, если бы сам не чувствовал, как сладко манит Земля Закатного Солнца. Особенно теперь, когда у нас и без того не хватает людей на весла. Но я покорил ее, и лучшее из ее наваждений беру с собой, а у вас, видно, иная судьба. Прощайте!
  Разлука вышла тяжелой и для остальных, кто все же решился покинуть Землю Закатного Солнца и своих краснокожих жен, а также друзей, что успели здесь завести. Все понимали, что, скорее всего, прощаются навсегда; пусть морские боги позволят хотя бы вернуться домой "Молоту Тора", что уж говорить о новом плавании... Уит-Уис, попрощавшаяся наедине с отцом, чтобы следовать за мужем, тоже была печальна, однако чувствовала, что было бы еще больнее, реши она остаться. Увы, жизнь устроена так, что иногда любой сделанный выбор заставляет страдать...
  Она уткнулась в плечо Стирбьерну, когда он внес ее на борт драккара, готового отчалить вниз по реке. Виквэя не разрешил сопровождать корабль до моря на лодках, поэтому прощание состоялось здесь, на речном берегу. Здесь собралось все племя: воины, женщины и дети. У некоторых женщин скоро родятся дети, что никогда не увидят своих отцов, и никто не знал, на кого они будут похожи...
  Неожиданно среди провожающих на берегу послышалось какое-то движение, как будто кто-то прокладывал себе путь, потом раздался пронзительный крик, и краснокожий воин прыгнул прямо с берега на палубу "Молота Тора", точно лосось на перекате. Он остановился перед Стирбьерном и Уит-Уис, тяжело дыша не то от усталости, не то от ярости, хорошо заметной в каждой черточке лица скрелинга. Стирбьерн узнал в нем Лони, бывшего жениха Уит-Уис. Тут же одной рукой отстранил жену назад, второй стремительно выхватил секиру.
  - Чего ты хочешь? - спросил он, перехватив рукоять удобнее, но еще не угрожая.
  - Отдай мне Уит-Уис, мою жену! - потребовал юноша, в свою очередь схватив топор из черного камня.
  - Уит-Уис - не твоя жена, а моя! Ее отец, вождь Виквэя, отдал ее мне, и она сама выбрала следовать за мной.
  - Ты лжешь, тварь из моря! Уит-Уис принадлежит мне, я отдал за нее выкуп - сорок шкур и двадцать нитей вампума! - бешено заорал Лони, забывая о предписанной краснокожим сдержанности.
  Молодая женщина выглянула из-за плеча мужа.
  - Успокойся, Лони, оставь меня! Когда-то я была обещана тебе, но теперь все изменилось. Я люблю своего мужа и ухожу с ним. А тебя я любила как друга детства, как брата; этого мало, чтобы стать женой. Давай расстанемся с миром. Ты найдешь себе новую жену, лучше меня...
  Лони смотрел на нее горящими глазами, казалось, не в силах поверить в то, что слышит.
  - Это неправда! Ты околдована, белый демон обманул тебя! Я спасу тебя...
  Он рванулся к бывшей невесте, но Стирбьерн заступил ему дорогу, одновременно снова закрывая собой жену.
  - Не вмешивайся, он все равно не поймет. Такие дела решают мужчины. А ты еще можешь спастись, юноша. Я отпускаю тебя, - он указал Лони путь на берег.
  Но тот, вне себя от бешенства, замахнулся топором и одновременно выкрикнул:
  - Я убью тебя, подлая тварь, похититель женщин!
  - Ты - меня? - усмехнулся Стирбьерн, как медведь, которого пытается загрызть щенок дворняжки. - Ну что ж, я давал тебе шанс...
  Каждому из викингов, что собрались на корме, не вмешиваясь в поединок, равно как и каждому из краснокожих на берегу, было ясно, что случится дальше. Превосходство Стирбьерна казалось неоспоримым: он был гораздо сильнее и опытнее молодого скрелинга, и огромная железная секира против хрупкого каменного топора была страшным оружием. Только сам Лони ничего не понимал или не желал понимать. Некоторое время невероятная ловкость позволяла ему уворачиваться от ударов более массивного противника, и он не терял надежды нанести внезапный удар. Но Уит-Уис, не отводя глаз от сражающихся, воскликнула, предупреждая викинга:
  - Справа! Оглянись...
  Стирбьерн стремительно обернулся, услышав ее возглас, и обрушил покрытую рунами секиру вниз, дробя на куски лезвие из черного камня. Даже он сам сейчас не смог бы удержать ее стремительного падения, и она обрушилась на грудь юноши, прикрытую только оленьей курткой. Краснокожий упал, истекая кровью, лицо его сделалось пепельно-серым.
  - Мне не хотелось этого, парень, - проговорил Стирбьерн. Ему и вправду было неприятно. Не хотелось таким образом обрывать свои отношения со скрелингами, к тому же Лони мог думать, что имеет повод для мести.
  Но умирающий воин не услышал сожаления в его голосе. Он ухватил противника за полу куртки, что тщательно и с любовью вышивала Уит-Уис, и прохрипел, притянув его к себе:
  - Это хорошо... что ты меня убил, проклятый чужеземец... Для тебя хорошо... Потому что, если бы я остался жив... клянусь Великим Духом, я преследовал бы тебя вечно... пока не отнял ее... Уит-Уис... потому что она принадлежит мне! Я купил ее... за сорок шкур куниц и лис, и за двадцать нитей вампума...
  Рука его упала со стуком, он дернулся и сразу обмяк, только на лице застыла ненависть, равной которой Стирбьерн еще не встречал ни у кого, во всяком случае - ни у одного человека. Тогда он схватил труп Лони и швырнул, надеясь добросить до берега. Но уже безжизненные руки и ноги мотнулись в воздухе, и труп с громким плеском упал в реку, откуда его тут же выловили воины. Впрочем, Стирбьерну не было до него дела. Одно он уж точно знал - не следует телу такого лютого врага осквернять палубу "Молота Тора". Им и так на обратном пути риска хватит, зачем еще?
  Но найдя взглядом на берегу Виквэю, он покаянно склонил голову, стоя на носу корабля.
  - Мне очень жаль, великий вождь, что так получилось. Ты и твои воины видели все сами: мне совсем не хотелось его убивать, он вынудил сам. Пусть этот случай не омрачит наше расставание.
  - Он не омрачит, - отозвался вождь. - Лони был безумен, он сам искал смерти. Иначе зачем ему было сражаться с тобой, когда даже новорожденному олененку ясно, что ему ни за что не победить? Но наши обычаи запрещают поднимать руку на безумных, поэтому ты еще раз оказал нам большую услугу. Пусть боги пошлют тебе счастливое плавание. Береги мою дочь!
  - Пусть боги обоих земель будут милостивы к твоему народу! - прокричал громовым голосом Стирбьерн, тем временем как викинги взялись за весла и первыми же широкими круговыми движениями повернули корабль прочь, вниз по течению, к морю.
  В тот же день "Молот Тора" миновал последний берег, где викинги прошедшим летом насыпали большой курган в честь своих пятнадцати спутников, павших в бою с Союзом Шести Племен, и вышел в открытое море, взяв курс на север - откуда пришел.
  Глава 25. Возвращение домой
  Долгим выдался путь сквозь бушующие волны, сквозь порывы штормового ветра. Хорошо помня, с каким трудом дошли до Земли Закатного Солнца, Стирбьерн опасался за жену. Сможет ли она, такая маленькая и хрупкая, выдержать испытания, что не каждому викингу по плечу? Но, на удивление, Уит-Уис быстро освоилась на корабле. Ей поставили на палубе шатер, где она пряталась в бурную погоду, а, когда на море прояснялось, женщина выходила оттуда и тихонько напевала сказания своего племени, которые викинги научились понимать, пожив там. А иногда ее можно было увидеть рядом со Стирбьерном у рулевого весла. Она могла подолгу стоять рядом, молча, не беспокоя его ни словом, ни движением; стояла, вцепившись в борт побелевшими костяшками пальцев, и смотрела в открывающуюся впереди бескрайнюю морскую ширь... И только по ночам Стирбьерн, отогревая ее, дрожащую в ознобе, слышал, как она шепчет: "Я бы хотела никогда не видеть это суровое холодное море! Оно шире всего нашего леса, его волны вздымаются выше самых высоких деревьев... Я чувствую: в нем живет некая сила, могучая и опасная для всех!.. Но ради тебя, муж мой, я выдержу все, и ты обо мне не беспокойся. Я доверяю тебе и знаю, что ты справишься с чем угодно!" И Стирбьерн, целуя ее, когда она засыпала, мысленно клялся преодолеть море и на сей раз, с чем бы ни довелось столкнуться.
  Пока что, однако, на обратном пути сразу сделалась заметна нехватка гребцов. Много весел опустели, оставшимся викингам стало гораздо труднее продвигать вперед тяжелый драккар. В конце концов, Стирбьерн, оставив у руля другого воина, сам сел на гребную скамью, вращая сразу пару весел. Его примеру последовал и богатырь Хальфдан, прилагая всю силу своих длинных мускулистых рук. Никогда раньше викингам не приходилось видеть подобного. Только в сагах о древних героях встречались упоминания о могучих гребцах, способных вращать два весла вместе. Но у них не было выбора, кроме как сделать все, что было в их силах.
  На сей раз самое трудное началось уже после Пояса Льдов. Его пройти удалось легче: то ли лето все-таки добралось даже сюда, то ли сами они взяли южнее, ведь в море не найдешь знакомой, исхоженной тропы... Во всяком случае, теперь было гораздо легче проложить путь среди плавучих айсбергов. Они по-прежнему угрожающе качались на волнах, дыша обжигающим холодом, но не смыкались непреодолимой стеной, между ними оставалось достаточно места, чтобы "Молот Тора" мог пройти.
  Наконец, льды остались позади, а до земли было еще далеко, и все же викинги стали надеяться, что удастся избежать больших затруднений. Однако, видно, коварные морские духи подслушали их легкомысленные речи...
  Это началось под вечер, когда красное солнце стало медленно склоняться за море далеко позади, и стальные морские волны окрасились алым. Вокруг корабля вдруг послышалось бурление, вода явственно заколыхалась, как будто нечто огромное преследовало их, скрытое под толщей воды. То там, то здесь на поверхность вырывались крупные пузырьки воздуха.
  - Что-то плывет! Кит или крупная акула, - сказал Олаф Сын Русалки, и схватился за гарпун, готовясь нанести удар, если потребуется.
  Все налегли на весла, пытаясь уйти от погони, но неизвестная тварь не отставала. И вдруг с громким плеском над водой взметнулись длинные гибкие тела, бешено извивающиеся на высоте вровень с мачтой.
  - Морские змеи! - никто даже не понял, чей это был крик.
  - Нет! - таким же хриплым от напряжения голосом отозвался Стирбьерн, выхватив рунную секиру. - Это не змеи, это кракен!
  И в самом деле, все это поразительное сплетение извивающихся конечностей, раскинувшееся невероятно широко, словно готовясь кого-то заключить в объятия, - принадлежало всего одной чудовищной твари. Все с виду случайные движения рук-щупалец на самом деле контролировались холодным, древним и абсолютно чуждым человеку разумом, не знающим ни жалости, ни страха. С левого борта вскипела вода, словно там закручивался в смертельную спираль еще один Злой Поток. А потом высоко над волнами поднялась голова и огромное тело великого морского кракена, почти столь же легендарного существа, как сама Золотая Змея, ибо мало кто его видел, и еще меньше - пережили встречу. Огромное, пурпурно-черное, почти бесформенное тело чудовища все переливалось багровыми пятнами, а окончания его щупалец алели, как кровь. С трудом в этой колышущейся, меняющейся с каждым движением массе удалось разглядеть пасть, оканчивающуюся не челюстями, а скорее огромным загнутым клювом, как у хищной птицы.
  Но страшнее всего были глаза кракена - огромные, без век и ресниц, маслянисто-черные, они уставились на столпившихся у борта викингов без всяких эмоций. В глазах земных зверей они привыкли видеть жизнь, подобную своей, знали, что те способны чувствовать страх и ненависть, радость, любовь, что рыси или медведю может быть не хуже знакомо упоение победы и забота о подрастающих детях, чем любому человеку. Кракен же был существом из иного, совершенно чуждого мира, нечего было и думать отпугнуть его стрелами и копьями, как земного зверя. Он был владыкой моря, а люди на своем корабле - помехой на его пути.
  И все-таки викинги нацелили оружие навстречу чудовищу - медленно, непослушными руками, не в состоянии отвести глаза. Каждый из них сейчас чувствовал себя непривычно маленьким и слабым. Одна и та же мысль посетила всех: что толку сопротивляться, к чему их оружие против Хозяина Морей, способного, верно, задушить своими щупальцами даже кита?.. Безнадежность завладевала ими постепенно, окутывала мутной пеленой...
  Стирбьерн еще боролся. Вспомнив об Уит-Уис, что ждала его сейчас одна в шатре на палубе, он зарычал, злясь не столько на колдовство неведомой твари - от нее не приходилось ждать добра, - сколько на самого себя, что хоть на миг поддался его действию, почти позволил сделать из себя тряпку... И рыжеволосый викинг взмахнул секирой, рубя протянувшееся к нему щупальце.
  Синевато блеснули руны на лезвии, и такая же бледно-синяя кровь хлынула из раны кракена, меж тем как отрубленное щупальце принялось бешено извиваться на палубе, как обезглавленная змея. Стирбьерн наступил на него и принялся топтать, как бык, вымещая злость за свое недавнее замешательство. В тот же миг кракен, еще больше раздувшись и став багровым, как воспаленная рана, метнул навстречу викингу сразу три щупальца. Одновременно он потянулся к мачте, и прочное дерево застонало под его напором.
  Но тут остальные викинги пришли в себя и поспешили на помощь своему вождю. Целый лес копий, топоров, мечей и стрел взметнулся навстречу нападающему кракену. Еще несколько щупалец отделились от его студенистого тела, заливая все вокруг потоками синей крови, один из глаз закрылся, пронзенный стрелой. Но и двое викингов бились в опутавших их щупальцах, как в огромных паучьих сетях, напрасно пытаясь разжать смертельные объятия.
  Вдруг драккар неуклюже покачнулся, заваливаясь на один борт. Это чудовище качнуло его, вцепившись снизу теми щупальцами, что оставались скрыты под водой, и навалившись своей огромной массой. Отчаянный вопль вырвался едва ли не из каждых уст. Тогда Освальд, Уцелевший Близнец, бросившись вперед, ударил мечом прямо в роговой клюв кракена. Меч хрустнул, переломившись, и тут же чудовище, судорожно схватив не успевшего увернуться викинга, с плеском ушло под воду, захватив с собой и ранее пойманных жертв. Те, верно, были уже мертвы, но Освальд, утаскиваемый прочь, успел крикнуть: "Гуннар! Гуннар!", возвещая своему брату-близнецу, погибшему в этом же море на пути в Землю Закатного Солнца, что скоро они снова будут вместе.
  - Мир вам в подводных чертогах Эгира и Ран, братья! - воскликнул Стирбьерн, как только опасность миновала.
  Всем припомнилось, что Освальд и Гуннар действительно приходились ему двоюродными братьями, как сыновья Харальда конунга, дяди Стирбьерна. Но для него дороже было морское братство, связывающее только людей, много переживших вместе, независимо от кровного родства. Еще трое не дожили до возвращения домой... Рыжеволосый вождь провел ладонью по лицу, стирая кровь, пот и морскую воду - все было равно соленым на вкус. Потом мрачно обернулся к своим спутникам.
  - Мы должны уйти отсюда поскорее, - произнес он. - Иначе кракен вернется, или нападут другие...
  Действительно, поодаль от плывущего драккара еще долго высовывались гибкие щупальца, угадывались под водой темные студенистые тела тварей гораздо меньше той, что атаковала "Молот Тора". Появились ли они, рассчитывая на объедки трапезы гиганта, а теперь кружились вокруг, растерянные и разочарованные? Трудно сказать, но и эти могли быть опасны, особенно если бы догадались напасть на корабль стаей. Однако викингам повезло - у кракенов не было такой повадки, и они больше уже не мешали им идти дальше.
  
  После сражения с кракеном двинулись дальше, узнавая в ночном небе знакомые звезды - а им-то казалось, что те должны были измениться за неузнаваемости за время их пребывания в Земле Закатного Солнца! С каждым взмахом весел, с каждым резким выдохом, сливавшимся в общем ритме, "Молот Тора" шел вперед.
  Когда, по расчетам Стирбьерна, прошли уже больше половины пути, налетел шторм, почти такой же, как тот, что пригнал драккар в Землю Закатного Солнца. В этот раз ветер был северо-восточный, что отчасти было по пути викингам; но все же они потеряли направление, и теперь не могли сказать, куда их несет: в Лифляндию, в славянские земли, а может, и домой, на север... Опять корабль ласточкой взлетал вверх и вниз по гребням водяных гор, и гребцы прилагали все усилия, чтобы удерживать его на плаву.
  Стирбьерн, мокрый насквозь, как и все викинги, вздрогнул и оглянулся, когда кто-то схватил его за плечо. Он увидел жену, тоже промокшую от захлестывающих палубу волн, серую от ужаса, с расширенными черными, без блеска, глазами.
  - Возьми меня к себе, - проговорила она с трудом на своем родном языке, напрочь забыв наречие племени фьордов, которое усердно учила в последнее время. - Мой шатер смыло водой... Я не могу одна...
  Очередная волна плеснула через борт, едва не увлекла женщину за собой. Стирбьерн успел-таки ухватить ее и прижал к себе, пережидая, когда вода схлынет. Он слышал, как бешено колотится сердце Уит-Уис, и чувствовал себя подлецом, обрекающим на страдания доверившуюся ему женщину... Но лишь коротко вздохнул, помогая ей залезть под скамью.
  - Лезь! Не высовывайся: веслом задену.
  Уит-Уис покорно заползла под мокрую, скрипящую при каждом движении скамью и скорчилась, как младенец в утробе матери, пережидая, когда пройдет шторм. Она верила, что ее муж сможет победить даже разбушевавшуюся стихию. Любая женщина ее народа была обязана преданно следовать за своим супругом и господином, но ей посчастливилось сочетать долг с выбором сердца, и она сознавала, что вряд ли хоть один мужчина больше заслуживает любви...
  Когда шторм прошел, оказалось, что "Молот Тора" забросило далеко к востоку. Понадобилось много времени, чтобы вернуться к правильному курсу. Казалось, обратному пути не будет конца. Как ни старались викинги, не выжимали вместе с потом и солью предельные усилия своих могучих мышц, все же драккар не мог двигаться так же быстро, как с полной командой.
  Вечером, за ужином, состоявшим из похлебки из солонины с маисовой мукой, Стирбьерн ободрял своих воинов:
  - Мы хорошо поработали сегодня, а завтра сделаем еще больше, мои храбрые викинги! Нас уже заждались в Сванехольме. Не знаю, как вам, а мне хочется скорее рассказать всем о нашем путешествии в Большом Зале усадьбы конунга. Мы вернемся как раз к осени, тогда только и рассказывать о летних похождениях. Да и нам есть о чем узнать. Подумать только: мы больше двух лет не были дома! За это время в Сванехольме могло многое измениться. Интересно, нашел ли мой двоюродный брат Хельги свою русалку? И что скажет конунг, когда увидит меха, что мы добыли? Клянусь колесницей Тора, мне хочется взглянуть на него в этот момент! Пожалуй, нам стоит поспешить.
  Викинги отвечали ему шутками в том же роде, насколько у них еще оставались силы шутить. Какой смысл жаловаться, как болят натруженные руки и плечи, как редко, урывками, удается заснуть? Все и так это знали. И всем хотелось домой не меньше, чем Стирбьерну, только его гнало еще и беспокойство об Уит-Уис - но в этом он ни за что никому не признался бы. Однако впервые в жизни морской король не только не стремился встретить Золотую Змею, но боялся, что она появится именно сейчас, чтобы отомстить не только ему, но и Уит-Уис - лишь за то, что он любил ее. Он просил своего покровителя Тора и других Асов впервые не о победе, но о том, чтобы избежать битвы. Викинг даже думал: потребуй сейчас от него навсегда отказаться от погони за Змеей - чего доброго, он поклялся бы, лишь бы благополучно доставить Уит-Уис домой. Но, к счастью, боги не потребовали от него такого испытания. Золотая Змея не появлялась.
  Но все же она, несомненно, была где-то рядом. Ибо чем еще объяснить, что, уже после одиноко стынущей в Унылом Море Ледяной Земли, викинги увидели в небе темное облачко? Вначале никто не придал ему значения, но облачко росло и расширялось, и притом двигалось следом за кораблем.
  - Что это еще за последнее чудо нам в подарок? - удивленно воскликнул Бьярни. - Это не туча, и не затмение...
  - Это тьма, - сурово отозвался Стирбьерн. - И мне она совсем не нравится! Скорей! Опередим ее!
  Он мощно взрыл море сразу парой весел, с такой энергией, будто только что вышел в море, а не после долгого и трудного пути. И все викинги принялись грести что было сил. Даже если бы из моря вынырнул новый кракен, это вряд ли подстегнуло бы их сильнее, чем это облако тьмы позади, непонятное и необъяснимое, а значит, созданное, несомненно, чьим-то недобрым колдовством.
  Впереди по-прежнему светило солнце, но черное облако, похожее на чей-то несущийся по ветру плащ, уже бросало свою тень. Даже само солнце, еще высокое, по-летнему яркое, теперь казалось каким-то тревожным, будто тоже спасалось от преждевременного мрака ночи. Море сразу потемнело, как перед штормом, сделалось мрачным и недобрым. И почти сразу викинги почувствовали, как становится холоднее. Подул пронзительный ветер, и всем пришлось облачиться в меховые одежды, потому что даже работа не могла их согреть. Временами начинал падать крупный влажный снег, собираясь белым покрывалом на палубе драккара.
  - Уж не ошиблись ли мы во времени? Может быть, сейчас уже зима? - удивленно переговаривались воины.
  Но сами же они догадывались о правде, и она часто звучала в их речах, стоило обернуться назад.
  - Что же это? Ледяные великаны хотят здесь, в нашем родном море, создать второй Пояс Льдов или что похуже? - спрашивали с гневом и растерянностью, не ожидая ответа.
  Облако тьмы сильно выросло за считанные дни, теперь оно закрывало уже полнеба, и солнце, перейдя зенит, проваливалось в него, как в ничто. Каждую ночь путешественники с тревогой думали: не погаснет ли оно совсем, и каждое утро благодарно приветствовали его. Вместе с ними тьма двигалась с севера на юг. И, как ни быстро шел "Молот Тора", ему никогда не удавалось надолго опередить ее. Иногда удавалось вырваться вперед, и снова некоторое время вокруг расстилалось синее море и ясное небо, но скоро позади вновь предательски чернело.
  Викинги стали свидетелями, как тьма накрыла и без того холодные, уже покрытые снегом берега Лапландии, и это зрелище заставило их еще сильнее торопиться. Похоже было, что тьма и холод движутся к Земле Фьордов, где наверняка не готовы к случившемуся. Для них это будет настоящим бедствием.
  Чудовищный гул Злого Потока донесся еле слышным рокотанием до викингов, на сей раз далеко обошедших его стороной. Пережитая однажды опасность не манила взглянуть на нее второй раз, да и что, в сущности, значил едва не затянувший их водоворот в сравнении с завесой тьмы? Смертельно опасный лишь для тех, кому не посчастливится оказаться рядом, он не мог сдвинуться с места и поглотить землю и ее жителей, во всяком случае, до самого Рагнарока. Тогда как тьма продвигалась вперед, видно, направляемая чьей-то целеустремленной волей. Стирбьерн спешил опередить ее во что бы то ни стало. Было необходимо выиграть время.
  Новый шторм, подхвативший "Молот Тора" уже в виду Земли Фьордов, рыжеволосый викинг принял как помощь богов, чью волю он выполнял всю жизнь. Правда, и он был опасен, и им приходилось по-прежнему изо всех сил бороться, чтобы удерживать драккар на плаву. Но сделать это в виду родных берегов становилось легче.
  Пусть ревет и ярится седое море, пусть взлетают волны высотой со скалу! Море - вечный друг и одновременно враг племени фьордов, они давно узнали его, изучили его нрав. Лишь та добыча дорога, что дается с потом и кровью. Только тот умеет ценить жизнь, что не боится рисковать ею, если придется, и жертвовать в безнадежном бою. Море, швыряющее на своих волнах хрупкий деревянный корабль - это же колыбель смелых викингов, та, в которой они вырастают самыми выносливыми и отважными воинами! И лишь вернувшись после долгой и опасной дороги, вполне осознаешь, как прекрасен твой дом...
  Стирбьерн указал прижавшейся к нему Уит-Уис на темные гранитные утесы Сванехольм-фьорда, что медленно поднимались над бушующим морем. - Вот мы и вернулись, жена моя! Это Сванехольм, город конунгов Земли Фьордов. Здесь я родился, и здесь мы будем жить!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"