Шматок Дарья Алексеевна : другие произведения.

Сага о Рожденных Побеждать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Действие происходит приблизительно за пятьсот лет до "Саги о Золотой Змее" и "Саги о Пути Королей", и рассказывает о предках уже знакомых героев, о временах, что неоднократно упоминались в тех двух "Сагах..."

  Глава 1. Путь в неизвестность
  Фьорд открылся перед морскими странниками в серой дымке дождя, сотканной из мельчайших капель. Невесомая и неощущаемая людьми на трех кораблях, медленно движущихся вдоль скалистого берега Земли Фьордов, эта серая завеса все же скрывала очертания и ограничивала обзор. И потому, когда там, где только что не видно было ничего, кроме суровых гранитных утесов, похожих на спящих великанов, вдруг блеснула зеленоватая гладь врезавшегося глубоко в сушу залива, сразу несколько голосов издали удивленный возглас. Одно лишь короткое: "Ах!", тут же смолкшее, вырвалось у людей, измученных, лишенных дома и близких, с тревогой думающих о завтрашнем дне. Никто не решился бы преждевременно выражать надежду. Но все пристально вглядывались в открывающийся впереди берег - викинги на веслах трех драккаров, женщины, старики и дети.
  Дольше всех смотрел вперед Асгейр, непроизвольно сжимая рулевое весло так крепко, что его стиснутые руки совсем побелели. Солнце сейчас светило в спину, так что он мог без труда разглядеть издалека сосновый лес на еще далеком берегу, и широкую песчаную полосу впереди, там, где скалы расступались, а ближе - целую цепь шхер в горле фьорда. Над морем кружились тучи больших и мелких птиц, пронзительно крича. Было начало весны, и бесчисленные стаи их днем и ночью пролетали вдоль моря далеко на север, чтобы вывести и вырастить птенцов.
  Асгейр проводил взглядом стаю диких гусей. пока те не скрылись из виду. Хорошо этим птицам - они живут по порядку, установленному богами! Ему же недобрая судьба повелела с остатками своего рода отправиться вслед за перелетными птицами на север совершенно вопреки его желанию...
  Вспомнив о событиях, вынудивших его переселиться, Асгейр стиснул зубы до боли. Его серые глаза вспыхнули стальным блеском, как наконечник копья, лежавшего сейчас у борта в общей связке. Это копье он сделал сам, выковав наконечник из привезенного из дальних краев железа, гораздо более твердого и прочного, чем местное, добываемое из болотной руды. Со своим копьем он не раз смело выходил на охоте против свирепых медведей и могучих лосей. Вот только, чтобы отстоять свой дом от вражеского нашествия, его оказалось недостаточно...
  Асгейр лишь недавно стал ярлом - главой рода, чьи владения лежали далеко к югу, там, где за лето успевал созреть не только ячмень, но и пшеница. Он еще не успел найти себе жену среди равных по значению семейств, а с ней - и новую родню и союзников; прежние же союзы его семьи закончились со смертью его отца и не были заново скреплены клятвой. Словно сумрачное, ничейное время между ночью и рассветом, когда может случиться всякая беда. Она и случилась - богатые и многочисленные, но недружные соседи сделали набег на владения молодого ярла, среди ночи, точно разбойники. Застигнутые врасплох, обитатели главной усадьбы дрались ожесточенно, но не могли одолеть всех...
  Молодой вождь знал, что, сколько бы ему ни довелось прожить, он никогда не забудет, как огонь бежал, точно волк, по деревянным опорам его дома, как взвился над крышей. Половина его хирда пала в ту ночь, вступив в бой наспех вооруженными и почти без доспехов, а из уцелевших мало кто не был ранен. У самого ярла тоже еще ныли раны в плече и на груди, но они не были и вполовину так мучительны, как горечь поражения. При одном воспоминании из груди Асгейра вырвался глухой стон.
  Когда их сопротивление удалось сломить, победители оказались достаточно великодушны - и этого он тоже никогда не сможет простить ни им, ни себе, вынужденно принявшему такую "милость". Дойдя до поселений бондов, успевших подготовиться к битве, завоеватели отпустили их с семьями и уцелевших викингов, позволили взять три корабля и собрать самые необходимые вещи. Не из добрых чувств, конечно. Хитрый и опытный враг понимал, что люди Асгейра, доведись им напоследок сразиться, как затравленные волки у логова, вместе с собой послали бы к богам еще многих из нападавших. А отправиться в Вальхаллу хоть и почетно, но никому отчего-то не хочется прежде времени. И меньше всего - ворам, нападающим среди ночи. Вот они и позволили изгнанникам оставить себе часть имущества и уйти в море, куда глаза глядят. Асгейр вынужден был поклясться молотом Тора и небесным ясенем Иггдрасилем, что не вернется больше в свои прежние владения. Он произнес позорную клятву, думая не о себе, а о тех, кто еще остался от его рода - меньше половины мужчин, гораздо больше женщин и детей. Точно ножом, резал по ушам и сердцу плач детей, которых матери не могли успокоить. Бледные, осунувшиеся лица женщин в багровом свете факелов искажались, по ним пробегали черные тени, и казалось, что они коробятся, как береста на огне... Нет, Асгейр никогда не забудет ту ночь!
  Не произнося ни слова, он наблюдал, как по трапу вводят десять коров и столько же лошадей, составлявших основную часть его богатства. Десять - из тысяч, что будут и дальше пастись на свежих заливных лугах, приумножая состояние нового владельца!
  Тот появился сам, будто вынырнул из темноты - в богатых доспехах и в шлеме, украшенном золотым драконом. Асгейр видел, как один из его воинов, тяжело раненый, приподнялся и плюнул в сторону победителя. Тот усмехнулся и одним ударом меча отрубил ему голову. Однако, когда враги, разгоряченные победой и хмельным медом, до которого успели добраться, хотели "проводить" изгнанников на их корабли пинком под зад каждого, хотя бы мужчин, - их предводитель не позволил. Новое унижение могло одержать верх в сердцах побежденных над требованиями осторожности, и еще одной битвы не удалось бы избежать. Но и вежливость врага была не менее омерзительна Асгейру, чем намеренные оскорбления. Глядя на своих спутников, он видел те же чувства и на их лицах. Молодой вождь понял бы и не стал оспаривать, если бы люди не захотели больше считать его, опозоренного, своим ярлом. Но об этом не говорилось ни слова. Никому в те первые дни не хотелось говорить вовсе. Молча, придавленные тяжким гнетом, лежавшим на сердце у каждого, викинги вывели в море три корабля - "Морской Волк", "Лось" и "Орел". Молча вращали весла, без обычных песен и дружеских перебранок. В молчании женщины каждый день готовили пищу людям и скоту, заботились о раненых и о детях, чинили испорченные вещи, налаживая, как могли, нехитрый быт, какой еще возможен был среди осколков прошлого. И, казалось, после пережитого для изгнанников уже ничто не будет настолько важно, чтобы об этом следовало говорить.
  Только старый скальд Грим, бывший побратим отца Асгейра, нашел тогда слова, чтобы утешить людей.
  - Не придется врагам гордиться богатством, похищенным у законных владельцев под покровом ночи, не будут потомки гордиться убийством безоружных людей, поднятых с постелей! Поперек горла станет врагу мясо от наших коров и свиней, и мед из наших погребов подарит ему не веселье, но немощь и слабоумие прежде времени. Наши кони сбросят наземь его воинов, посмевших на них сесть, а коровы поднимут на рога женщин, что придут их доить. Неужто кто поверит, что он отпустил нас с семьями из милости?! Ха, как бы не так! Отпустил, потому что понял, что ему ни за что не покорить нас! Оставь он хоть одну женщину - она в ту же ночь перерезала бы глотку любому, кто протянет к ней лапы. Оставь хоть одного ребенка - он вырастет и отомстит за свой род всем захватчикам. Они спаслись от нас, позволив уйти с миром... Ну что ж! Земля Фьордов велика, и море тоже. Дальше к северу лежат края, где никто еще не бывал. Быть может, светлые Асы нарочно ведут нас туда ради своей высокой цели? Попросим их благословения, и не будем плакать о погибших братьях! Их валькирии сейчас возносят на белых конях с лебедиными крыльями по неугасимому пламени радуги, к престолу богов! Быть может, Один, Владыка Раздоров, и подарил нашим врагам земную победу, но уж в Вальхаллу ни один из них не ступит ни ногой. Таков закон, что выше и бессмертных, и смертных!
  Гриму удалось тогда успокоить людей, оглушенных и растерянных перед лицом общего несчастья. Если кому-то боль или голос холодного рассудка и не позволяли вполне принять на веру речь скальда, то они все равно не возражали. Объяснение Грима возвращало им хоть долю утраченной чести. К сожалению, ничто, кроме собственной энергии и упорства, не могло подарить изгнанникам новый дом...
  Много, много дней и ночей прошло, пока три корабля Асгейра, перегруженные людьми и скарбом, медленно двигались на север, прочь от обжитых человеком мест. Здоровых мужчин в хирде Асгейра осталось так мало, что он вынужден был посадить на весла бывших рабов, которые тоже спасались вместе со своими хозяевами. Тем самым они становились равны свободнорожденным викингам, по обычаю, установленному испокон веков. Теперь лишь короткие волосы, еще не успевшие отрасти, отличали их от недавних господ; а одеты все давно уже были одинаково, в том, что успели унести на себе. И для всех без исключения будущее виделось одинаково темным и неопределенным: никто не мог сказать, удастся ли изгнанникам найти новую землю, удобную для жизни. И сам Асгейр не мог обещать доверившимся ему людям ничего, кроме надежды. Потому-то все без исключения и всматривались теперь в неведомый и, похоже, еще не заселенный фьорд, словно там было их спасение.
  "Морской Волк" сделал поворот, огибая остров, лежавший в устье фьорда. Ветер тут же раздул полосатый сине-белый парус драккара. Будто в приветственном поклоне, качнул ветви огромных сосен, вольно раскинувшихся на острове. Их медно-красные стволы едва не спускались к самому берегу моря, такие толстые, что их могли обхватить лишь несколько человек. Они гордо поднимались к небу, а земля у их основания была вся покрыта густым белым мхом, как снежным ковром. Асгейру, только что погруженному в воспоминания прошлого, деревья напомнили могучих воинов в несокрушимом боевом строю. Такой же лес возвышался, насколько можно было видеть, и на других островах покрупнее, и впереди, на берегу фьорда. Да, он уже не сомневался, что, наконец, нашел не принадлежащий никому край. Этого леса никогда не касался топор лесоруба.
  Оглянувшись, ярл помахал рукой кормчему "Лося", Ньялу, отставшему от "Волка" на два корпуса:
  - Неплохое место, клянусь Бальдром! Что же вы плететесь, точно собаки, не догнавшие дичь? Или не хотите взглянуть поскорее?
  Впервые после изгнания Асгейр говорил так, с привычным для викингов бесшабашным весельем, будто они сейчас открыли новую землю в свободном плавании, предпринятом развлечения ради, а не переселялись вместе с женщинами и детьми... Его давний друг Ньял и кормчий "Орла", немолодой суровый Рагнар, оценили шутку.
  - Это мы-то плетемся? - насмешливо крикнул Ньял, похлопав рукой по форштевню, увенчанному огромной резной головой лося с исполинскими рогами. - Не задавайся, мой ярл! Во всем лесу не найти зверя быстрее лося, да и орел летит быстрее, чем бегает волк. Не хочешь ли проверить?
  Асгейр оглядел обоих. Следовало приободрить людей, чтобы верили, что новое место сулит им счастье. Да и почтить богов, а заодно показать духам этого края, которые здесь уж наверняка водятся, что испытания не сломили их. А что может быть лучше дружеского соревнования?
  - Эй! Выравнивайся! - крикнул вождь обоим кормчим. - Команда, что придет первой, выберет лучшие места для жилья на новом берегу!
  Больше ему пока что нечего было обещать своим викингам, и все это понимали. Земля на пока еще неизвестном берегу, которую, в любом случае, придется долго очищать от векового леса и камней, была сомнительной наградой. Но природный азарт сыновей Земли Фьордов брал верх даже в этих суровых обстоятельствах. "Лось" поравнялся с "Волком", в следующий момент слева от них вырос и "Орел", задержавшийся, чтобы обогнуть очередную шхеру. Три корабля стояли на ровной линии, поодаль друг от друга, готовясь к гонке.
  Вождь поднял руку, готовясь отдать приказ взяться за весла. Как вдруг почувствовал толчок в спину, не слишком сильный, но ощутимый. Обернувшись, он увидел старуху в черном, с посохом, вырезанным в виде орлиной головы. Как и все изгнанники, она выглядела сейчас нищей оборванкой, но все же умудрялась соблюдать все обычаи, едва ли не более ревностно, чем прежде. Ее седые волосы полностью были скрыты разорванным и кое-как сшитым покрывалом, в знак вдовства. Старая Далла была теткой отца Асгейра, и теперь оказалась старейшей из тех, кто остался от его рода. В ту страшную ночь она просила оставить ее умирать, бранила своих спасителей, требуя от них позаботиться о себе, но двое крепких парней, не слушая, вытащили ее на руках вместе с другими женщинами, молодыми. Асгейр был этому несказанно рад. У него не так много осталось родственников, а без старой Даллы дом был бы не полон. Она потеряла мужа еще в молодости и никогда не имела своих детей, зато в семье своих родичей привыкла распоряжаться властно, как законная хозяйка. Вот и сейчас глядела на Асгейра с такой суровой требовательностью, что он невольно опустил голову, как в детстве, когда старуха уличала его в какой-либо проделке.
  - Гонки он собрался устраивать! - насмешливо фыркнула старуха. - А о том, чтобы у богов спросить, угодна ли им эта земля, и не подумал! Как знать, может быть, они совсем и не сюда хотели нас привести? Может, сюда и не следует ступать человеку? Бросил ли ты в море священные родовые столбы, опоры своего дома? Знаешь ли, куда вынесет их море?
  Асгейр с досадой хлопнул себя ладонью по лбу.
  - Прости, бабушка! Мне казалось, рано еще бросать столбы в море, думал сделать это ближе к берегу. Но, если ты говоришь, сделаю сейчас.
  - То-то же, могучий ярл! Может, море их унесет обратно, прочь от этого фьорда, если боги рассудили иначе - тогда и вам надлежит плыть за ними. Сделай это сейчас, чтобы раз навсегда узнать, та ли это земля, где мы сможем остаться. Я и сама молюсь, чтобы можно было, наконец, сойти на берег. Кто мог подумать, что доживу до времени, когда придется всем уходить прочь от прадедовских земель, неизвестно куда... Я прошу пресветлых Асов, чтобы это оказалась та земля, где суждено упокоиться костям старой Даллы!.. О-ох! Не для того же я так долго жила и столько видела на свете, чтобы быть погребенной в море, точно молчаливая рыба...
  Бережно усадив старуху на сундук, молодой вождь почтительно поклонился ей. Он-то знал, что она никогда бы не стала вслух выражать беспокойство о себе одной; общая судьба лежала камнем и на ее сердце, еще больше пригибая к земле.
  - Не беспокойся, бабушка! Если боги не оставили нас до сих пор, то помогут и теперь.
  Он осторожно поднял ясеневые столбы, покрытые резными изображениями. Рядом со священными рунами, что приносили счастье и изгоняли зло, были вырезаны орел с раскинутыми крыльями и медвежья голова с оскаленной пастью - знаки рода, принятые предками Асгейра с незапамятных времен. Столь же стары были и сами эти столбы, вырезанные когда-то из чистого ясеня. Время давно заставило их потемнеть; от прикосновений бесчисленных людских рук, от возлияний молоком, маслом и медом гладкое дерево теперь лоснилось, а от дыма очага еще и сильно закоптилось; однако же резьба на нем с годами сделалась лишь более четкой. Эти главные опоры своего бывшего дома Асгейр едва сумел спасти при устроенном врагами пожаре, рискуя сам остаться под обломками. На них держался не просто его бывший дом, но вся жизнь его рода. Они, и только они воплощали установленный богами порядок, как воплощает его дерево Иггдрасиль, по образу которого и устраиваются опоры дома. И он спас их, отказываясь признать неизбежную гибель. Нет, Рагнарок для него и идущих за ним еще не пришел! Еще не скоро чудовищный дракон подгрызет Древо, на котором держатся миры. Опоры со знаками его рода еще займут свое почетное место в новом доме, что он построит - в этом ли фьорде или где-нибудь еще дальше к северу, если так решат боги.
  Черные, связанные веревкой столбы с глухим всплеском рухнули в воду. Люди на всех трех кораблях, не отрываясь, следили за ними. Старинные ясеневые опоры медленно покачивались на волнах, то почти пропадая под водой, то выныривая снова. Никто не знал, куда их понесет течение в этих незнакомых водах. Вынесет ли действительно на берег, смутно видимый впереди? А может, и вправду, чего доброго, отнесет прочь, в открытое море, дальше отсюда? Или прибьет к одному из островов - и тогда придется, хотя бы на первых порах, поселиться там, хоть на мелких островах вряд ли удобно будет расселиться.
  - Во имя Одина, Тора и Фрейра, во имя каждого из светлых Асов, Повелителей Мира, - просим указать нам путь в вашей мудрости! - звучно произнес Асгейр. И другие люди медленно склонили головы, произнося, кто шепотом, кто про себя, просьбы, чтобы новую землю удалось найти скорее, и она была бы не менее щедрой к изгнанникам, чем их былая родина.
  А священные опоры все быстрее уносило прочь мощным течением, не останавливаясь у прибрежных шхер, прямо туда, где берег полого спускался к морю. Уже только самые зоркие могли разглядеть их, в том числе и ярл. Он, не отрываясь, смотрел, как столбы сначала ударились о берег одной стороной, затем их оттащило назад, но следующая волна, более сильная, выплеснула их на светлую галечную отмель. Тогда он огляделся по сторонам, оглядывая своих людей и спутников на других кораблях.
  - Ну что, друзья, - произнес он, улыбаясь впервые со страшной ночи нашествия. - По-моему, боги привели нас сюда удачно. Там, на берегу, будет хороший причал для наших драккаров. А теперь вперед!
  И три корабля в одно непостижимое глазу мгновение сорвались с места, как три стрелы, пущенных с тетивы. Они мчались, оставляя за кормой широкий светлый след от пены, стремясь каждый поспеть первым: шутка ли - речь шла об искусстве кормчего и гребцов! Мускулы ходили ходуном под рубашками викингов, полуистлевшими от пота. Иные вовсе ничем не прикрывали свои широкие плечи и грудь, потому что их тяжелый труд не давал замерзнуть.
  Долго ни один из драккаров не мог вырваться вперед, потому что ни один из них не уступал остальным качеством. На "Морском Волке" было больше гребцов и опытная команда, но зато он был перегружен: на нем везли почти весь скот. Теперь Асгейр слышал, как на корме ревут коровы и ржут лошади, испуганные неожиданно быстрым движением. Но он не оглядывался. Лишь старательно смотрел вперед и направлял корабль, стараясь вовремя огибать коварные скалы, не сбавляя ход. Скалистый берег впереди становился все лучше виден, все приближался...
  Вдруг под днищем идущего левее всех "Орла" что-то жутко заскрежетало; он страшно содрогнулся, как огромный раненый зверь, и накренился вбок. Послышались крики. Взлетел и долго не смолкал тонкий вопль женщины, в котором слышалась сама смерть и отчаяние. Плакали дети, кричали и проклинали все на свете мужчины.
  "Волк" и "Лось" мгновенно развернулись, подходя к гибнущему драккару. При этом Асгейр почувствовал, как по дну его корабля что-то чиркнуло, и его основательно встряхнуло. Вот, значит, что произошло... Подводные скалы, не видимые на первый взгляд, поймали в ловушку неосторожных мореплавателей, увлеченных гонкой! Медлить не следовало, и викинги с обоих драккаров, подойдя как можно ближе, принялись спасать терпящих бедствие. Одни добирались до обреченного корабля и уносили тех, кто не мог плыть сам, другие поддерживали спасаемых уже в воде. Одним из первых перескочив на палубу "Орла", уже наполовину затопленную, Асгейр успел краем глаза заметить и тех, кому было уже не помочь. Поперек гребной скамьи лежал молодой викинг, неестественно перегнувшись в поясе; при ударе ему сломало спину. Вождь видел его расширенные голубые глаза, полные боли и недоумения. Вытащив нож, он добил умирающего. На корме, где прибывала вода, все еще кричала женщина, придавленная упавшим бочонком, а рядом с ней лежал мертвый ребенок с окровавленной головой. Асгейру некогда было смотреть на них; оставались еще живые женщины и дети, которым нужна была помощь. В следующий миг корма резко погрузилась под воду, и жуткий крик, наконец, смолк.
  Когда потерпевших бедствие, наконец, втащили на палубу оставшихся кораблей, оказалось, что на "Орле" погибло двенадцать человек. О вещах, составлявших не меньше трети оставшегося у изгнанников имущества, никто не вспоминал, хотя и это было серьезной потерей.
  Кормчего Рагнара, промокшего, как рыба, втащили на ремне едва ли не последним. Он отчаянно ругался и был, казалось, совсем не рад, что спасся, а не пошел ко дну со своим кораблем.
  - Будь проклята эта йотунова собачья пасть, на которую я напоролся сдуру, точно безмозглый тюлень! Будь проклят тот, кто выдумал такую ловушку на пути у честных мореплавателей! Кто мог знать, что именно там окажутся скалы, ведь вы-то прошли рядышком, точно посуху! Нет, я виноват, конечно, что не углядел, и не снимаю с себя вину... Ты вправе бросить меня обратно на корм рыбам, мой ярл, вместе с теми, кого я погубил своим невежеством!
  - Успокойся, Рагнар! - ответил Асгейр, хлопая по плечу старого викинга. - Теперь у нас еще больше на счету каждый человек, и ты еще не раз пригодишься живым. Погибших не вернешь; мир им в подводных чертогах Эгира и Ран. А мы впредь будем знать об этой, как ты сказал? Собачьей Пасти? Ты сегодня спас других моряков, что придут сюда. А они придут, клянусь молотом Тора! Вот, глядите!
  "Волк" и "Лось" тем временем уже приблизились к берегу, куда раньше принесло течением ясеневые столбы. Оба драккара почти одновременно ткнулись носом в галечную отмель. При виде незнакомых людей с широкого выступа скалы над морем снялась стая лебедей и со звонким кличем потянулась на север. Асгейр указал рукой на белоснежных величественных птиц, сияющих в солнечном свете. Их было девять - по числу миров, устроенных вокруг ясеня Игддрасиля.
  - Сванехольм - Лебединая Высота! - произнес он, приветствуя новый край.
  Глава 2. На новом берегу
  Открытый им Сванехольм-фьорд навсегда очаровал Асгейра. Дикий, первозданный берег, куда не ступала нога человека, невольно приковывал взгляд. В бухту, где причалили корабли, впадала, серебрясь на солнце, небольшая речка. Дальше, там, где галечный берег поднимался вверх, возвышался могучий лес, такой же старый и крепкий, как на Сосновом Острове. Громадные сосны, как копья, вонзались в небо; буки, дубы, ясени, еще оголенные, раскидывали свои корявые ветви вполнеба. Упадет такое дерево от старости - и не сможет упасть, останется стоять, прислонившись к другому такому же исполину. Кора на их грубых стволах растрескалась от времени на отдельные чешуйки, наподобие спины крупных рыб. При взгляде на них ярлу подумалось: "По образцу древесной коры можно будет делать доспехи. Такая чешуя из чистого железа сможет задержать стрелу, в ней застрянет копье, и даже меч, если враг не слишком силен... Конечно, при хорошем железе, а не той дряни, что называется так до сих пор. Половина моих людей выжили бы, не будь в их их доспехах, - даже у тех, кто успел вооружиться, - больше кожи, чем металла. Такого не должно повторяться впредь".
  Столь воинственные размышления могли показаться странными при виде могучего леса, сам вид которого показывал, что его никогда не прореживала человеческая рука. Но Асгейр знал, что викинг обязан всегда быть готов сражаться. Кроме того, и сам лес восхищал его отнюдь не видимой тихой безмятежностью - этого как раз не было и в помине. Напротив, - в самом облике деревьев, похожих на богатырей в доспехах, в грозном шуме ветра в их вершинах, в следах лося и медведя возле реки, и даже в настороженно смолкших при появлении людей лесных птицах, - во всем этом ощущалась еще не угроза, но предупреждение. Асгейр мог поклясться, что новый берег говорит ему: "Ты еще не покорил меня, человек, и неизвестно, сможешь ли. Не хвались прежде времени; еще посмотрим, кто одержит победу".
  Ярл кивнул, вновь по-новому оглядывая лес, выросший, верно, еще во времена сражений Асов с великанами. Что и говорить, нелегко будет срубить даже одно такое дерево, не один топор сломают его воины! А рубить придется: надо ведь где-то строить дома, сеять лен и ячмень. Не раз изойдут потом и кровью даже самые двужильные его викинги и бонды, превращая лес в пашню! Но что им остается еще?
  Перехватив копье поудобнее, он встряхнул им, точно грозя невидимому противнику.
  - Я не хвалюсь, - произнес он вслух. - Но боги привели нас сюда, и, по нашим законам, эта земля принадлежит нам. Я дал ей имя. И сумею отстоять свое право, если потребуется.
  В ответ не донеслось никакого ответа, только ветер с силой качнул деревья, отчего в их вершинах послышался гулкий вздох, словно исходивший из чьей-то исполинской груди. Но, тем не менее, Асгейр сразу почувствовал, что его услышали.
  Уходить далеко в лес одному в первый же день не следовало, и он вернулся к своим, на берег, окруженный почти со всех сторон широким кольцом скал, серых и мрачных, будто омертвевших в своем вековом противостоянии с ветром и волнами, до того, что на них почти ничего не могло расти. Лишь среди редких трещин, прикрытых заслоном из камней, росла трава, ютились чахлые кустики, навсегда прижатые к земле, точно под чьей-то тяжелой безжалостной рукой. Но в одном месте землетрясение обрушило часть скалы, а устремившаяся сквозь пролом река еще больше выровняла место, куда со своей стороны тут же устремилось море, сглаживая и унося с собой все, до чего могло дотянуться. Так и образовалась бухта, удобная, чтобы к ней могли причалить корабли. Кое-где еще виднелись обломки разрушенной скалы, наполовину занесенные песком. Теперь викинги таскали и катили их, собираясь сделать ограду вокруг будущего лагеря и кораблей. Впереди была ночь - первая из многих будущих ночей на новом месте, - и никто не знал, что может появиться и из леса, и из моря. Женщины, что были покрепче, уже связывали вместе сшитые из шкур и лоскутов шатры, вкапывали в твердую неподатливую землю шесты, что должны были их держать. Но многие, едва сойдя на берег, садились на землю в изнеможении. У них перед глазами еще стояло разорение их родного дома, и тяготы долгого плавания, и совсем недавняя страшная гибель "Орла". Сейчас им ничего не хотелось и ни во что не верилось. Чтобы придти в себя, изгнанницам требовалось время. Старая Далла ходила среди них, опираясь на посох, но не требуя отдыха, и заставляла работать, кого мягким словом, кого - насмешкой и понуканием.
  Асгейр видел, как пастухи погнали лошадей и коров к реке, на берегах которой уже щетинилась свежая молодая трава. Животные, которым, наконец-то, распутали ноги, двигались еще неуклюже, точно их суставы разучились сгибаться. Но серый в яблоках жеребец Гром, любимец Асгейра, при виде хозяина ласково заржал и подбежал к нему, высоко вскидывая толстые ноги с мохнатыми бабками. Молодой ярл потрепал косматую гриву коня, чувствуя, как его мягкие губы щекочут шею, грозя зажевать волосы. Горячее дыхание лошади обжигало кожу.
  - Ну вот, скоро сможешь опять, как прежде, носиться по лугам, - обратился Асгейр к коню, как к человеку. - Все пастбища и все кобылы теперь будут здесь твоими. От тебя в Сванехольме пойдет новая порода. Здесь мы сумеем начать все сначала, правда, мой хороший?
  Гром согласно кивнул длинной, как у лося, мордой, точно все понимал. Потом, отстранившись, пошел к своим кобылицам, ревниво сгоняя их вместе в табун и подозрительно косясь в сторону рогатых коров.
  Рассмотрев вытащенные на берег вещи, ярл увидел, что запас продовольствия подходит к концу. Большая часть того, что еще не было съедено, затонула вместе с "Орлом" на подводных скалах, уже прозванных, с легкой руки Рагнара, Собачьей Пастью, - похоже было, что этому названию суждено за ними остаться на века. Теперь оставшийся без корабля кормчий и другие спасенные сушились у костра, что успели уже развести на берегу. Но, кроме них, были еще викинги, меньше измученные перенесенными испытаниями... Асгейр отыскал взглядом двоих - своего друга Ньяла и коренастого чернобородого Дага Датчанина. Еще в юности попав в плен, Даг много лет был рабом, и лишь общее несчастье внезапно вернуло ему свободу, вновь уравняв с викингами. Он и сейчас склонил было голову, подойдя к ярлу, так что сделались видны черные жесткие завитки уже немного отросших волос. Но тут же, спохватившись, взглянул бывшему хозяину в глаза.
  - Чего хочет мой ярл? - поинтересовался он неуверенно, еще не привыкнув говорить как свободный человек.
  Асгейр красноречивым жестом указал на костер, над которым уже варилось в котле неаппетитное месиво из остатков овощей и солонины.
  - Соберите людей и ступайте в лес на охоту. Судя по следам, здесь водится много зверья, и они не привыкли бояться человека. Понимаю, вы устали, как и все, но нам нужно мясо. Надо, чтобы с самого начала Сванехольм стал нашим домом, а для этого мы не должны голодать.
  Услышав эти слова, старый скальд Грим подошел к ярлу.
  - Есть еще одно дело, которого ты не должен откладывать, благородный Асгейр. Следует поблагодарить богов, что привели нас в Сванехольм! Мы должны принести им хорошую жертву.
  Вождь охотно согласился.
  - Самую лучшую дичь из добытых сегодня мы целиком отдадим Асам, пусть порадуются вместе с нами... Эй, друзья! Доставьте нам сегодня хорошего оленя или лося для жертвы богам.
  Охотники скрылись в лесу. А Асгейр, проводив их взглядом, подхватил на руки тяжелый камень и вместе с другими принялся строить ограду, заодно расчищая землю от обломков. Совсем скоро здесь застучат топоры, и уже к этой осени здешней земле придется научиться растить не только вековые сосны и дубы, но также ячменные колосья, лен и репу.
  Столбы со знаками рода, что указали им путь, уже были вкопаны в землю, готовясь держать на себе шатер. Мысленно Асгейр уже видел их принявшими сложенную из торфа крышу его будущего дома. Здесь, на севере, придется особенно позаботиться о теплых жилищах. Хорошо, что у них есть время, но терять его не следует. Завтра же люди пойдут рубить лес, копать торф в болотах, коих всюду достаточно в Земле Фьордов. Завтра...
  - Эй, Бьорн! - крикнул Асгейр могучему, как бык, кузнецу, только что в одиночку перетащившему свою наковальню с борта "Лося" на морской берег. - Разведи пожарче огонь в своей кузнице: завтра тебе придется чинить много сломанных топоров!
  Дружный хохот викингов, превратностями судьбы произведенных в лесорубы, был ему ответом. Все наперебой клялись показать свою удаль сванехольмским соснам. Только молчаливый кузнец погрозил хвастунам кулаком: мол, не справитесь - заново заточу топоры о ваши спины...
  Так, в работе, прошел первый день поселенцев на берегу Сванехольм-фьорда. Когда стемнело, и со стороны леса наползли длинные черные тени, люди собрались возле костров, в кругу из камней. Несмотря на усталость, мало кому, кроме совсем маленьких детей, удалось заснуть в ту ночь.
  
  Уже почти спустилась ночь, когда из леса послышалось пение возвращающихся с добычей охотников. Сидевшие у костра успокоились, услышав громкий и порой нестройных хор сильных голосов. Иногда они прерывались, словно идущие переводили дыхание под тяжестью крупной ноши. Охотники подбадривали себя песней, заодно отгоняя ночные призраки, что могли таиться в дебрях неведомого леса.
  Первым на свет костра вышел Ньял с тушей косули, подвешенной к древку его копья. На поясе у охотника висели два крупных тетерева.
  - Эй, на берегу! Думали, нас уже слопали тролли? - громко воскликнул Ньял, привлекая к себе внимание. - Ну, скажу вам, охота в этих местах - одно удовольствие! Дичи в лесу - как чаек на побережье. Видели мы и кабанов, и медведя. Там ребята добыли зубра, и никак не могут его дотащить.
  При этом объявлении все без исключения мужчины сорвались с места и, во главе с самим Асгейром, вышли навстречу охотникам. Зубр! Что и говорить, это была удача. Даже больше того - это был ответ богов новому ярлу Сванехольма; они сами выбрали себе жертву. Огормный мохнатый дикий бык - свирепое и редкое животное, его не так-то просто убить. В Земле Фьордов из рога зубра пили только самые прославленные воины. Но этот зубр пойдет к богам целиком, как есть: ни кусочка мяса, ни шерстинки, ни рога люди не возьмут себе. Пусть вознесется в крону Небесного Ясеня, как положено великому зверю.
  Когда добытого зубра не без труда возложили на сложенный на скорую руку алтарь из камней, Асгейр развел огонь по самому древнему обычаю, с помощью одних камней - теперь огонь добывали таким способом лишь для таких особенно священных обрядов, как этот. Крошечная искорка выскочила из расколотого кремня - казалось, ее можно задуть дыханием или загасить рукой, даже не особенно рискуя обжечься. Но ярл тут же поднес ей пучок соломы, и искра разгорелась, обхватывая целиком. Огонь лизнул вязанки хвороста, политые остатками масла, и широким кольцом окружил тушу зубра. Вскоре задымилась косматая шерсть, и запахло паленым. Не отводя глаз от костра, Асгейр заговорил ровно и четко, несмотря на клубы удушливого дыма:
  - Мы благодарим вас, пресветлые Асы, за то что вы указали нам путь в новую свободную землю! Примите теперь от нас жертву, первую на земле Сванехольма. Пусть не оставит нас ваше покровительство, как и доныне. Всеотец Один, Властитель Побед, позволь нам учредить здесь новый дом, по твоим заветам и по обычаям племени фьордов. Тор, Метатель Молота, изгони с нашего пути всякую нечисть, не позволь ей вредить нам! Фрейр, Владыка Изобилия, подари этой земле плодородие не хуже, чем на нашей родине! Эгир, Морской Хозяин, приводи в наши сети улов от своих подводных стад! Улль Охотник, пошли нам удачу в здешних лесах и горах, да не переведется в них дичь!.. И вы, светлые Асини, примите благодарность от жителей Сванехольма и не оставьте их впредь. Благослови каждую семью, мудрая Фригг, сядь незримо к очагу и начерти счастливые руны в доме, что будет нами построен! Всемогущая Фрейя, Ездящая на Кошках, свяжи золотой нитью новые семьи, ибо у нас мало детей, и много одиноких мужчин и женщин! Врачевательница Эйр, избавь нас от ран и болезней! А ты, Вар, скрепляющая клятвы, прими мой обет: доколе не придет пора морю поглотить Землю Фьордов, Сванехольм будет принадлежать ей, и здесь будут жить люди, а не тролли и не медведи. Именем всех богов, да будет так!
  Асгейр обращался по очереди к каждому из богов и богинь с почтением и одновременно с просьбой о покровительстве будущему новому поселению и всем своим начинаниям. Пожелания его были просты и бесхитростны, как вообще вся жизнь племени фьордов того времени, и касались сугубо практических нужд поселенцев в диком, неосвоенном краю. О чем-либо более идеальном вождь изгнанников и думать не стал бы. Но он взывал к богам с таким воодушевлением, с таким глубоким чувством, порожденным лишь крайней необходимостью, что люди, стоявшие за его спиной, не смея вмешиваться в разговор своего ярла с богами, молились про себя, мысленно. Все, сказанное Асгейром, от первого до последнего слова, касалось их будущего, над которым и самые крепкие и трудолюбивые люди не всегда бывают властны.
  Закончив молитву, ярл вынул из-за пояса нож и провел им по руке, вырезая руну защиты - "Тюр", "Воин". Протянув руку на костром, дал крови стечь прямо в огонь, с чадом и треском поглощающий тушу зубра. Пламя вдруг взвилось, хоть и не было сильного ветра, на один миг Асгейру почудилось, что он видит свитые в сложном плетении огненные косы... Но огонь тут же выровнялся, и ярл отступил назад, перевязав руку тряпкой, поданной старой Даллой.
  Так была принесена первая жертва богам на берегу Сванехольм-фьорда. Именно так, а не иначе, привел Асгейр ярл свой народ на новое место и объявил своей землю, на которой пока еще сумел завладеть лишь крохотным клочком морского берега, огороженным кругом из камней...
  Но такое положение длилось недолго. Уже на следующий день застучали на опушке леса топоры, с усилием вгрызаясь в твердые стволы могучих деревьев. Те кренились под каждым ударом, скрипели и стонали, как живые, и таким же стоном отзывались викинги, у которых к вечеру просто отваливались руки.
  - Легче пойти на десять человек с одним топором, чем срубить одно такое деревце, - вздыхая, рассказывали воины вечером у костра, промыв ссаженные в кровь руки едкой морской водой. - Уж не Железный ли это Лес, в котором обитает Мать Волков со своей стаей?
  Впрочем, такие речи не мешали им продолжать свое дело с яростью и упорством, присущим племени фьордов. Все без исключения мужчины, кроме самых хилых стариков, валили лес, и сам Асгейр подавал им пример. Каждый день в кузнице Бьорна горел огонь и стучал молот: непрочные железные лезвия действительно часто стачивались и ломались о твердое дерево, и их приходилось перековывать. И, тем временем, как по обоим берегам реки все шире становилась вырубка, смело углубляющаяся в лес, удары молота в кузнице Бьорна становились все злее. Сам он держался еще молчаливее обычного; но поселенцы успели хорошо изучить друг друга, и не могли не заметить столь красноречивых признаков.
  Но в тот день, когда Бьорн, и никто другой, нашел в болоте железную руду, он был непривычно разговорчив. А произошло это следующим образом. Наряду с вырубкой леса перед людьми, живущими в продуваемых всеми ветрами шатрах, стояла еще одна забота - постройка жилищ на расчищенном месте. Благо, основной в Земле Фьордов строительный материал - торф, хорошо держащий тепло, легко добывался в любом болоте. И вот, когда женщины притащили первые большие корзины, собираясь разложить торф для просушки, Бьорн, оказавшись рядом, зачерпнул горсть бурых бесформенных комьев, с которых еще стекала грязная вода. И вдруг, к изумлению всех, бывших поблизости, завыл, заухал, как медведь, облепленный пчелиным роем, размахивая руками с зажатой в них добычей. Испуганные женщины, думая, что кузнец вдруг сошел с ума, позвали мужчин, и те прибежали из леса. Пришел и Асгейр.
  - Что случилось, Бьорн? - потребовал он, не менее других сбитый с толку. - Золото ты, что ли, нашел, что так пляшешь?
  - Ха-ха! Не золото, а то, что будет нам здесь полезнее во сто крат!
  - Что же это? - спрашивали недоумевающие викинги.
  - Железо! Настоящее железо, куда чище той дряни, что добывается на юге! - кузнец с безумным смехом зачерпнул из корзины еще две пригоршни бурой грязи, гордо демонстрируя всем желающим.
  Но даже знакомым с кузнечным делом, каковых среди викингов было немало, с трудом верилось, что эта невзрачная грязь вправду обладает необычными свойствами.
  - Да верно ли это? - усомнился Рагнар.
  Вместо ответа Бьорн принес из своей кузницы гибкий прут без коры; трудно было понять, на каком дереве он вырос. Прут выгнулся, как дуга лука, когда кузнец поднес его к корзине с рудой.
  - Видите?! - торжествующе завопил он. - Лоза настроена чуять железо даже под землей, она не ошибется! Самая чистая руда, без всякой мерзкой серы и прочих примесей, от которых железо получается хрупким. Клянусь молотом Тора, боги указали нам место куда счастливее, чем на юге... С этим железом я наконец-то почувствую себя настоящим мастером, а не починщиком сломанных топоров. Из него можно будет сделать оружие, перед которым склонится вся Земля Фьордов! Да тебе и не придется воевать с ними, мой ярл: они сами признают твою власть ради права тоже владеть железом...
  При этих словах в душе Асгейра сладко шевельнулось обещание мести; он опять мысленно увидел перед собой строй викингов в чешуйчатых доспехах, с мечами и топорами из негнущегося железа... Но тут же покачал головой.
  - Не при нашей жизни, Бьорн. Я дал клятву никогда не возвращаться на юг. Быть может, мои потомки принесут туда хорошее железо - и получат взамен больше, чем утратил я. Если духи железа сказали тебе об этом, я рад твоим предсказаниям. А нам бы обустроить Сванехолм до того времени. Но оружие и доспехи готовь. Мы не должны разучиться владеть ими.
  И вот, тем временем, как на расчищенной от леса вырубке начал строиться первый в Сванехольме дом, у Бьорна с помощниками закипело еще одно дело - плавка железной руды и, точно по волшебству, превращение ее в оружие и в мирные орудия труда, столь необходимые поселенцам. Все убедились в скором времени, насколько они превосходят привезенные ими с юга.
  Глава 3. Встреча
  Когда короткая северная весна сменилась летом со светлыми долгими ночами, у излучины реки, на ровном месте, откуда просматривался весь морской берег, стал возводиться первый дом. Вниз был уложен крепкий дубовый сруб, а сверху высушенные и плотно спрессованные толстые пласты торфа соединялись между собой, промазывались глиной, составляя будущие стены. Все щели тщательно конопатились мхом и заливались смолой, чтобы ни в одну не мог зимой проникать холодный ветер. От внимательных глаз викингов не ускользала ни одна мелочь. Любая недоработка, легко исправимая в привычных для жизни краях, здесь могла привести к гибели.
  Первый дом должен был стать общим для всех, и его строили настолько обширным, чтобы мог вместить весь род Асгейра: все викинги, следующие за ярлом, со своими семьями, и прочие жители вместе с ними. Если в будущем кто-то из них захочет поселиться отдельно - имеют право, земли на новом месте хватит всем, строительного материала тоже. Но на первых порах следовало держаться вместе. И потому строили без всяких ухищрений: длинной приземистое прямоугольное помещение, собираясь в будущем поставить вдоль стен лавки, что будут служить постелями. Настал день - и новые деревянные опоры, выструганные из могучих сванехольмских ясеней, выстроились в два ряда, вместе со старыми, бережно установленными Асгейром в центре зала, там, где будет со временем стоять его почетное кресло. Все вместе они должны были хранить дом на долгие годы вперед, поддерживая его плоскую крышу. А крыша с низким скатом на домах викингов делалась обычно такой прочной, что могла без труда выдержать корову, если бы той вздумалось зачем-либо забраться на нее - например, пощипать траву, проросшую сквозь толстый слой торфа. И, конечно, в новом доме непременно следовало сложить из камней и глины очаг едва не во вся стену, чтобы мог обогреть зимой весь огромный дом. А уж дров для него поселенцы заготовили достаточно, вырубая лес.
  Викинги умели не только сражаться, но и работать. До наступления холодного времени было еще далеко, но они хотели успеть все заранее. Если до сих пор они еще ютились в шатрах на морском берегу, не спеша с постройкой дома, то лишь потому, что наряду с этим было много не менее важных дел. Одним из них было земледелие. Всем не терпелось узнать, будет ли расти на севере хотя бы ячмень. И потому, как только большой участок леса пошел под топоры, по вырубке пустили огонь, выжигая пни и подземные корни, вместе с остатками прошлогодней листвы. Теперь будущее поле, удобренное свежей золой, ждало сохи и плуга, что должны были окончательно изменить лик этой земли...
  В то летнее утро Асгейр поднялся до рассвета. Тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить никого из уставших за день людей, прокрался к выходу из шатра, взяв копье. Он собирался на охоту один, сегодня ему не хотелось ничьего общества. Прошел мимо еще не достроенного дома, мимо бани, отделенной от дома ручьем. Поселенцы вполне могли жить летом хоть под открытым небом, но ходить грязными - иное дело. Конюшня и коровник тоже были возведены раньше человеческого жилья, чтобы проще было уследить за животными. Оглядывая хозяйским взглядом результаты работ, Асгейр преисполнялся гордостью за своих людей. Все безумно устали, спали не больше птиц; но все готовы были сделать возможное и невозможное, чтобы их новая родина сделалась не хуже старой.
  Но в это утро молодой ярл избегал всех, потому и ушел один, хоть знал, что в лесу одинокому охотнику опасно. Совсем недавно рыжего Скаллаглюма, заблудившегося на охоте, нашли задранного медведем, с содранной на голове кожей. И Асгейр, найдя в приречных зарослях след крупного кабана, помнил об этом. Но ему не хотелось сегодня спутников на охоте. И не только потому, что он желал добыть ценную дичь сам. Было еще некое ощущение, которого он тогда еще не осознавал вполне, но ощущал подсознательно, как зверь. Что-то тянуло его в лес, какая-то загадка, которую именно он, ярл Сванехольм-фьорда, должен был разгадать. Есть вещи, что предчувствуются заранее, но узнаются, лишь когда произойдут...
  Существовала, впрочем, и еще одна причина, более прозаическая и даже отчасти постыдная: он сбежал от старой Даллы. Той непременно вздумалось его женить, и Асгейр не смел противиться из уважения к ее возрасту и мудрости.
  - К осени, как достроим новый дом, не помешает и хозяйку ввести новую, - поучала его старуха прошлым вечером. - Ты уже успел очень много сделать, и твои предки в Вальхалле гордятся тобой, Асгейр. Но этого мало. Роду нужен наследник, иначе все твои начинания умрут вместе с тобой, и жители Сванехольма забудут, откуда явились и кому обязаны всем. Да и я хочу напоследок еще взять на руки правнука своего брата.
  Асгейр тогда попытался было успокоить ее, но Далла продолжала столь же властно:
  - Погляди, сколько девушек и молодых вдов осталось кругом. Только пожелай, и я сговорю тебе любую. Вот, например, Ингеборг, дочка хромого Свейна - красивая, скромная девушка, шьет лучше всех - чем не невеста? Или тебе другая приглянулась? Только скажи!
  - Никто мне пока что не приглянулся, - Асгейр хотел уйти, но старая Далла крепко держала его руку. - Прости, бабушка, но я сам хочу решить свою судьбу, и не дело никому, даже тебе, направлять меня, как ребенка.
  Старуха глубоко вздохнула.
  - Конечно, ты прав: ты уже давно взрослый мужчина, хозяин себе и многим другим. Но все же прошу тебя: учти мое желание, не ради меня - ради твоей же пользы. Не может быть, чтобы вещие Норны судили тебе вечно оставаться одиноким! Я не раз гадала на твою судьбу: на камешках и на ясеневых дощечках со священными рунами. И все говорят одно и то же: быть тебе женатым и породить могущественный род, который узнают по всей Земле Фьордов и далеко за ее пределами. Но как и с кем это случится - гадание пока не открывает, - она помрачнела.
  Асгейр ласково приобнял старуху за плечи.
  - Ну так и нечего нам думать о том прежде времени! Придет пора - женюсь, как и все люди. А Ингеборг не беспокой, как и других девушек. Если бы хоть у одной из них лежало ко мне сердце, я бы заметил.
  На том разговор и закончился; но Асгейр знал, что двоюродная бабушка не отказывается так легко от своих замыслов. А он не мог позволить никому, даже самым близким, распоряжаться его жизнью. Какой смысл быть мужчиной, ярлом, если тебя, как племенного быка, вталкивают в ограду с женщиной, которую ты не выбирал, как и она не выбирала тебя? С этого ли, по справедливости, должен начаться будущий великий род, что гадание показало старой Далле?.. Разумом Асгейр понимал, что рано или поздно действительно будет обязан жениться. Но сначала ему было необходимо хотя бы обдумать все. Вот так и оказался он в то утро один в лесу...
  Предрассветная дымка растаяла в прозрачном чистом воздухе, оставив лишь еле заметные облачка тумана в ямах и низинах, да росу на траве. Одна за другой просыпались лесные птицы и присоединяли свои голоса к веселому хору, наполнявшему своим звучанием лес. Кое-где шуршали кусты, указывая присутствие животных покрупнее. Но Асгейр лишь краем глаза замечал их, пробираясь по следу кабана. Он видел, что зверь прошел недавно, и хотел разыскать его дневную лежку. Охотничий азарт завладел молодым ярлом; он мысленно обратился к богу охотников Уллю, и готов был преследовать зверя через весь лес, не чувствуя тяжести копья в руках.
  Местность понижалась, приближаясь к болоту, откуда поселенцы добывали торф и железную руду. Здесь следы вепря стали еще отчетливее, глубоко вдавливаясь в мокрую почву. Наконец, Асгейр увидел отпечаток раздвоенного копыта, в котором еще стояла вода, не успев впитаться в землю.
  "Здесь!" - понял ярл, увидев пригорок, покрытый жесткой белесой болотной травой. И шагнул ближе, нарочно ступая шумно, уже не таясь. Взявшись за ветку с куста, обломил ее с громким треском, привлекая внимание зверя. Он знал, что кабан, в отличие от оленя и косули, не убежит от незваного пришельца, он бросится навстречу, собираясь наказать его.
  И кабан выпрыгнул. Весь черный, в потеках жидкой грязи, в которой нежился, спасаясь от надоедливого гнуса. Только кривые кинжалы клыков сверкали белизной, да жесткая щетина на загривке встала дыбом. Вепрь не привык бояться людей, потому что не знал их. Он готов был распороть странного двуногого зверя клыками, затоптать и съесть.
  Асгейр ждал, занеся копье, пока кабан подойдет ближе, чтобы бросок оказался точным. Он замер, обманчиво спокойный, на самом деле в крайнем напряжении, словно сам превратился в метко нацеленное копье. И вот, наконец, когда хрюкающая туша, мчащаяся ему навстречу со скоростью хорошей лошади, покрыла половину первоначального расстояния между ними, он разжал руку, и копье со свистом рассекло воздух, вонзившись зверю под левую лопатку, точно в сердце. Удар был такой силы, что кабан сразу рухнул, как подкошенный, и лишь еще некоторое время дергал ногами, пытаясь подняться, и отчаянно визжал. Наконец, затих, и Асгейр, убедившись, что зверь мертв, подошел к нему и вытащил копье.
  Едва Асгейр успел достать копье из туши кабана, как в смыкающейся впереди чаще леса послышалось движение, и навстречу ярлу вышел воин, с ног до головы закованный в доспехи. Он двигался удивительно легко, быстрым и вместе с тем осторожным шагом, свойственным лишь зверям и опытным лесным жителям. Даже ветка не хрустнула под его ногой, так что Асгейр не заметил пришельца до тех пор, как тот оказался настолько близко, что можно было подробно разглядеть его.
  Первым делом ярлу бросились в глаза доспехи незнакомца. Они были не из железа, а из темной, почти черной бронзы, литые, закрывающие сплошь фигуру незнакомца, так что трудно было даже разглядеть соединения между их частями. Казалось, что воин, вышедший из леса, родился прямо в доспехах и рос вместе с ними; иначе как ему удавалось двигаться с таким изяществом, при их очевидной даже со стороны тяжести? А сами латы были сплошь испещрены рунами странной формы, каких Асгейр нигде прежде не видел.
  Удивляться было некогда; и тем не менее, молодой ярл перехватил копье удобнее, но не спешил нападать. Он еще не знал, кто перед ним, друг или враг, и не хотел ошибиться. Хотя, конечно, появление незнакомца в Сванехольме, где до их прибытия не было никаких следов человеческого жилья, его насторожило...
  Лесной человек преодолел расстояние между ними легко и свободно, точно не замечая нацеленного ему в грудь копья. Сам он был вооружен только посохом причудливой формы, вырезанным из витого древесного корня. Но его, очевидно, не смущало столь неравное оружие. Асгейр пытался разглядеть под доспехами лицо и фигуру пришельца, но слои темной бронзы прилегали так плотно, что под ними было ничего не увидеть. Во всяком случае, ростом незнакомец не уступал Асгейру. И, уж верно, был достаточно силен, раз двигался в сплошных латах, как в собственной коже...
  Теперь незнакомца разделяла с Асгейром лишь кабанья туша на земле. Он оглядел молодого ярла с ног до головы пронизывающим взором.
  - Ты - предводитель людей, пришедших с юга? Я буду говорить с тобой, - голос его был звучным и низким, лишь слегка приглушенным наличником шлема.
  Асгейр внимательно прислушался, не таятся ли в кустах сообщники бронзового воина. Нет, пока, вроде бы, ничто не нарушало тишину леса, кроме них двоих. Как бы ловко ни таились лесные люди, им все же не спрятаться так, чтобы нигде не раздавалось ни шороха, даже ежевичные кусты не шевельнулись... Приходилось верить, что незнакомец пришел один. Во всяком случае, сейчас.
  Подняв голову, молодой ярл гордо взглянул в прорези шлема незнакомца.
  - Я - ярл, глава рода, пришедшего на землю, получившую название Сванехольм. Она выглядела незаселенной, и мы остались здесь. Если у этого края все же есть хозяин, то он совсем не заботится о своих владениях. Ни домов и усадеб, ни возделанной земли, ни кораблей во фьорде, - ничего не было в этом краю до нашего прихода, указывающего, что у него есть хозяева, кроме зверей, шныряющих по лесу.
  - Ты и прав, и не прав, вождь поселенцев, - проговорил воин в бронзовых доспехах. - Не все распоряжаются своими владениями, как вы, на юге. Но, как видишь, здесь все-таки не ничейная земля. Что ты сам сделал бы с тем, кто вздумает присвоить твои владения?
  Асгейр промолчал; тут все было ясно без слов. По обычаю Земли Фьордов, каждый свободный человек имел право убить того, кто попытается отобрать у него дом или землю.
  То есть, конечно, если хватит сил. Если же захватчик осилит законного владельца, спорное имущество переходит к нему по праву победителя. А ручаться доподлинно, что одержит верх над воином в бронзовых доспехах, Асгейр не мог. Судя по движениям лесного человека, тот должен быть быстр, как лесной зверь, да и защищен гораздо лучше. На вожде поселенцев были обычные куртка и штаны из кожи, удобные для охоты, а не для боя. Зато копье надежнее против посоха, а уж он постарается нацелить его метко.
  Не отводя глаз, викинг следил за руками незнакомца - и все-таки пропустил мгновение, когда тот взметнул посох с быстротой молнии, навстречу ему. Асгейра спасло скорее непроизвольное движение тренированного тела, привыкшего уклоняться от удара, чем осознание опасности, на что у него не было времени. Отскочив назад, он занес копье, метя в грудь лесному человеку. Но тот взмахнул посохом с такой силой, что едва не обезоружил Асгейра; тот почувствовал, как копье задрожало в его руках. Да, с этим хозяином леса, кем бы он ни был, следовало держать ухо востро!
  Убедившись в этом, ярл решил сменить тактику. Пользуясь превосходством в длине своего оружия, он принялся обходить противника кругом, как зверя на облаве, так что тот не мог больше приблизиться для нового удара. Наконец, он остановился так, что светлое утреннее солнце осталось за его спиной, не слепя глаз.
  Лесной хозяин несколько раз пытался пробить его защиту, не переставая внимательно следить за ярлом, как кот за мышью. Наконец, принялся насмешливо советовать ему, не оглядывающемуся назад:
  - Осторожнее: сзади яма, не оступись!.. А тут дерево, держись правее, не то ушибешься. Да смотри, не влезь в болото! Ты ведь не знаешь по-настоящему мой лес, так позволь уж мне посоветовать...
  Асгейр чувствовал, как его захлестывает гнев. Подумать только: кто-то не только смеет оспаривать его владение Сванехольмом, но и издевается над ним, рассчитывая вывести из себя! Но он ничем не проявил кипевший в нем гнев. Напротив, еще внимательнее принялся выбирать цель, ища слабое место в доспехах врага.
  - Ты лучше бы сам показался без этих побрякушек! - насмешливо отвечал молодой ярл. - Уж не болотный ли ты тролль, раз так хорошо знаешь здесь каждую кочку?
  С этими словами Асгейр, делавший вид, будто целит копьем выше, в последний момент опустил его и ударил в бок воина в бронзовых доспехах. Раздался звон, и викинг почувствовал, как что-то подалось под его копьем. Но, если лесной хозяин был ранен, то ничем этого не показал. Одним стремительным прыжком поднырнув под копье Асгейра, он завертел свой посох, как жернов ручной мельницы. Увесистая, причудливо изогнутая палка порхала перед самым лицом изумленного Асгейра, и тот едва мог уследить за ней взглядом, чтобы вовремя отразить очередной взмах. Посох перелетал из одной руки в другую, которыми неизвестный воин владел, похоже, одинаково хорошо, и устремлялся то к плечу, то к бедру молодого ярла, то взлетал вверх, как птица, грозя размозжить ему голову.
  Теперь уже Асгейр вынужден был изворачиваться ужом, отражая его удары. Он должен был сознаться себе, что никогда раньше не встречал противника, равного хозяину леса в его нечеловеческом сочетании ловкости и силы. Тот вполне мог измотать его раньше, чем устанет сам... Копье в руках Асгейра вновь ударилось в подмышку врагу, туда, где обычно проходят соединения доспехов; но не смогло пробить черной бронзы.
  Молодой ярл понял, что поединок нельзя затягивать. Вот уже посох незнакомца ударил сверху вниз, чиркнув его по руке заостренной гранью. Из раны побежала кровь, тогда как лесной хозяин, хоть и был задет копьем несколько раз, казался невредимым. Свою удачу он приветствовал резким возгласом, похожим на крик ночной птицы. И тогда Асгейр отступил на шаг, пошатнулся, всем своим видом демонстрируя утомление, и даже позволил себе споткнуться о какую-то кочку, в соответствии с ожиданиями противника...
  Тот с торжествующим кличем бросился к нему, занося посох. Впервые за время разговора и поединка, Асгейр увидел глаза врага в прорезях шлема - неожиданно яркие, янтарные, горящие сейчас предвкушением победы. Но ему некогда было задумываться об этом. Стремительно выпрямившись, Асгейр послал копье точно в цель - в голову незнакомцу, рассчитывая, что там прикрытие из странной не-бронзы будет все же тоньше, чем в других частях лат.
  Со страшным грохотом копье ударило в самую макушку шлема хозяина леса и, задрожав, упало на землю. В следующий миг и сам воин в бронзовых доспехах, сперва замерев неподвижно, покачнулся и медленно, как срубленная сосна, рухнул на землю. Упал и распластался неподвижно, лицом вверх. При этом шлем странного воина, застежки которого, очевидно, разорвались при ударе копьем, теперь слетел и откатился прочь.
  Асгейр остановился рядом с поверженным и вздрогнул, не веря своим глазам...
  Глава 4. Лесная хозяйка
  Высвободившись из-под шлема, по земле рассыпались густые волны огненных волос, ослепительно жаркие, как пламя жертвенного костра. Смежив веки, на земле лежала мертвенно-бледная женщина, прекраснее которой Асгейр не встречал. Лежала неподвижно, и он не смел проверить, дышит ли она. Даже сейчас, с сурово сомкнутыми губами, с грозной складкой меж темных бровей, воительница была великолепна. Что по сравнению с ней Ингеборг и другие самые красивые сванехольмские девушки! Девчонки, и только - курносые, в веснушках и вечно хихикают между собой, даже в новом краю. Как только поняли, что больше не брошены на произвол судьбы, сразу сделались беззаботны, как сороки. Разве похожа на них величественная лесная богатырша с волосами цвета меди?! Асгейр продолжал вглядываться все пристальней, пытаясь вообразить ее без сплошных бронзовых лат. Сейчас он не задумывался, кто она и откуда взялась, и даже удары ее посоха перестали ныть. Не было больше грозного противника, осталась лишь красота. Мысленно молодой ярл уже видел под бронзовыми доспехами ее сильные руки, покрытые золотистым загаром, гладкие на ощупь, как шкура молодого оленя, представлял очертания плеч, груди... И еще ему очень хотелось увидеть снова взглянуть в ее пронзительно-янтарные глаза, яркие, как у сокола или у волка. В ее глазах было больше жизни, чем у любого из тех, кого он встречал...
  Сколько Асгейр стоял так у тела прекрасной воительницы, он сам не знал. Наконец, опомнившись, подошел еще ближе, чтобы проверить, жива она или убита. Снова всмотрелся, уже с совсем иными чувствами. Только что они пытались убить друг друга. Но сейчас он все отдал бы, лишь бы она оказалась жива...
  Копье попало ей в голову, но на медно-рыжих волосах Асгейр не видел крови. Быть может, оно и не пробило шлем; тогда она лишь сильно оглушена ударом и падением, и должна очнуться. Приглядевшись, он увидел, что ее веки дрожат, как у просыпающейся. Вздохнув с облегчением, викинг подвинул к себе посох, выпавший из рук воительницы, и наступил на него ногой.
  И в это мгновение глаза его недавней противницы открылись. Некоторое время она озиралась по сторонам. Но вот в глазах вспыхнул недобрый огонь, и женщина тут же вскочила на ноги, по-видимому, совершенно оправившись, стремительная и сильная, точно рысь. Она сразу увидела свой посох под пятой Асгейра, и складка между бровями разгладилась, уступив, как ему показалось, место глубокой печали.
  - Ты силен и отважен, викинг, - произнесла она тем же низким голосом, и Асгейр понял, почему во время поединка не сомневался, что перед ним мужчина. - Признаюсь, я не ожидала от вашего племени настоящей доблести.
  Молодой ярл даже не заметил оскорбления, залюбовавшись гордой красотой лесной хозяйки, еще более поразительной сейчас, когда ее одушевляло дыхание жизни. И он обратился к ней совсем не так, как мог бы по праву победителя, да и не ощущал себя таковым:
  - Кто ты и откуда родом, хозяйка леса? - вот что он спросил у нее. - Я никогда не встречал равных тебе красотой и доблестью. Ты слишком хороша, чтобы быть смертной женщиной... О, быть может, ты - валькирия, божественная вестница Одина? Тогда прости, что я не узнал тебя!
  Женщина покачала головой. Ее волосы, распустившись, закрыли полностью плечи и спину. Солнечные блики, пробиваясь сквозь кроны деревьев, вспыхивали в них отблесками пламени.
  - Я не из тех, кто служит богам. Мой род - самый древний во всех девяти мирах; мои предки владели всем, когда самого Одина и других богов еще не было на свете.
  - Так ты - из йотунов, противников богов? - изумленно воскликнул Асгейр, даже не подумав о более вежливых словах, настолько был поражен.
  Лесная хозяйка усмехнулась:
  - А ты думал, все мы - уродливые тупые великаны? Но вы многого о нас не знаете... Теперь ты должен признать, что эта земля по праву принадлежала мне, ведь мой род владел ею испокон веков.
  Асгейр медленно склонил голову - так приветствуют статую бога, входя в священное место, или курган великого воина, склоняясь перед ушедшим величием.
  - Ты - законная хозяйка, я не спорю. Но я победил тебя в честном бою, хоть и дрался без доспехов.
  Левая рука Асгейра, рассеченная ударом посоха, еще кровоточила и двигалась с трудом. Его недавняя противница, взглянув на дело своих рук, нехотя кивнула:
  - Это правда. Но я хочу тебя предупредить: берегись моих сородичей. Я думаю, не все они признают твою победу. Иные из них полагают, что с людьми ни к чему соблюдать хоть какие-то правила. До сих пор так далеко к северу не селились люди...
  Асгейр задумался, угроза это или предупреждение... Но рыжеволосая воительница смотрела ему прямо в глаза; не такой взгляд бывает у тех, кто таит коварные замыслы. Вслед за тем ему подумалось, что она в своих родных лесах могла сто раз расправиться с ним тайно, сама или с помощью чар - кто знает, какие силы у нее в запасе... Но она предложила ему поединок, потому что была слишком горда, чтобы довольствоваться обманной победой... Теперь молодой ярл смотрел на рыжеволосую наследницу Имира с еще большим восхищением, вызванным уже не только ее красотой.
  - Благодарю тебя, прекрасная госпожа! Что бы ни произошло, я буду всю жизнь помнить, что ты сделала для меня. Но прошу тебя: если можешь, прости меня, что я привел своих людей именно в твои владения. Я один выбирал, где нам селиться, остальные подчинялись мне. И нас тоже привело сюда, в чужой, неизведанный край, большое несчастье... И все-таки клянусь тебе, госпожа: если бы я знал, что у Сванехольма есть хозяйка, ушел бы еще дальше на север, не вторгаясь в землю, принадлежащую тебе... Правда, тогда и тебя не повстречал бы, - добавил молодой ярл неловко.
  На вишневых губах лесной хозяйки впервые мелькнула слабая тень улыбки, сразу сделав ее строгое лицо женственнее и мягче.
  - Я верю тебе, вождь викингов... Что ж, никому не дано бороться с приговором Норн! По крайней мере, я буду знать, что проиграла достойному противнику... В лесах и в горах еще достаточно мест, чтобы прожить свой век, не сталкиваясь с людьми.
  Она подняла свой посох, который Асгейр не мешал ей взять. Но когда его недавняя противница повернулась, чтобы уйти, он заступил ей дорогу.
  - Погоди, госпожа! Ты так и не сказала, как тебя зовут. Прошу тебя, скажи! Ты ведь все о нас знаешь.
  Лесная хозяйка взглянула куда-то поверх его головы. В этом взгляде, словно бы устремленном не на собеседника, а вглубь своей души, светилась такая тоска, что у молодого ярла сжалось сердце. Нет, не он мог гордиться такой победой...
  - Рагнхильд Рыжегривая, из клана Волка, - сказала она сухо, без выражения.
  - Рагнхильд, - повторил Асгейр это имя, будто пробовал его на вкус и наслаждался его звучанием. Сильное и гордое имя, как раз под стать его обладательнице... Он хотел было спросить, откуда взялось ее прозвище, но в последний момент прикусил язык, в прямом смысле. В легендах среди прочих способностей йотунов упоминалось и умение превращаться по желанию в разных животных и птиц, в особенности - в змей, орлов и волков.
  Похоже, Рагнхильд разгадала его мысли - ее янтарные глаза блеснули насмешливо, как показалось молодому ярлу.
  - Вот ты и понял все, викинг! Ладно, я ухожу. Удачи тебе, хозяин Сванехольма! Своим копьем ты воистину сделал эту землю своей. А теперь прощай...
  - Погоди! - крикнул ей вслед Асгейр, и она обернулась, глядя на него. - Скажи, мы когда-нибудь встретимся еще?
  Она пожала плечами, укрытыми бронзой. При высоком росте и очевидной силе, необходимой, чтобы сражаться в таких доспехах, лесная хозяйка все же не выглядела массивной и тяжелой - напротив, даже теперь угадывались очертания ее стройной фигуры. Сейчас ярл уже не видел в ней никакого сходства с мужчиной.
  - Я пока не знаю, Асгейр, - проговорила Рагнхильд тихо, потускневшим голосом. - Может быть, когда-нибудь позже... Ничего не стану тебе обещать прежде времени. Если так случится, я сама позову тебя. Не ищи меня прежде того, все равно не найдешь. И помни, о чем я предупреждала тебя!
  Она повернулась - и исчезла в чаще, моментально, как будто ее и не было. Даже веточка не хрустнула в отдалении. Асгейр вслушивался, пытаясь уловить хоть один звук, но все напрасно.
  Вернувшись в тот день в свой лагерь на берегу моря с кабаньей тушей на плечах, ярл долгое время оставался мрачен и неразговорчив. И никому не объяснил, откуда у него появились новые раны и ушибы.
  
  Через густую чащу леса бежала большая волчица. Ее шерсть имела палевый оттенок, становясь совсем светлой на груди и животе, а на загривке заметно темнела, завершаясь широкой полосой медно-рыжего меха. Волчица двигалась стремительно и ловко: одним прыжком преодолевала кучи лесного бурелома и стремительные ручьи, стекающие с гор. Вся ее ладная, крепкая и вместе с тем изящная фигура выглядела воплощением силы и здоровья.
  Наконец, тесное сплетение огромных деревьев, еще поднимающихся к небу и давно погибших, и плотная поросль подлеска, остались позади, и перед волчицей мелькнула гладь озера с кристально-чистой, всегда холодной водой. Не останавливаясь ни на миг, волчица прыгнула в озеро, с наслаждением охлаждая водой свои разгоряченные лапы, смывая в его прозрачных водах пыль и усталость. Она плескалась долго, пока не почувствовала, как втягивается шерсть, обнажая гладкую кожу, как лапы превращаются в руки и ноги, как у людей. И вот уже в озере купалась, совершенно не находя воду холодной, прекрасная девушка...
  Окажись здесь Асгейр, как бы он благодарил богов, позволь они ему увидеть лесную хозяйку, что даже в бронзовых доспехах произвела на него такое глубокое впечатление! Чего бы он не отдал, чтобы хотя бы тайно увидеть ее такой, как сейчас! Но так далеко, в самое сердце леса, не мог самовольно проникнуть ни один пришелец, и потому девушка-волчица долго наслаждалась купанием, не стыдясь никого и не боясь ни одного из лесных жителей.
  Однако чьи-то глаза уже давно пристально наблюдали за ней; хоть и не были глазами мужчины, но следили не хуже, чем мог бы самый ревнивый поклонник. И вот, когда Рагнхильд, наконец, вышла на берег, отжимая мокрые волосы, и отряхнулась, рассыпая вихрь радужных брызг, рядом послышался шорох. Еле слышный, но достаточный, чтобы лесная хозяйка вздрогнула всем телом и повернулась в его направлении.
  Та, что позвала ее, сидела на поваленном бревне в самой непринужденной позе и насмешливо улыбалась уголками тонких губ. Она также была красавицей и, пожалуй, моложе и изящнее лесной хозяйки, со своими гибкими, змеиными движениями, белокурая, с глазами цвета морской волны. Но трудно было найти двух более противоположных личностей. Жаркое пламя костра и холодный блеск вечных ледников севера, комета с огненным хвостом и призрачно мерцающая в ночи звезда, не могли различаться сильнее их. И, однако, одна из них приветствовала другую как сестру, хоть на самом деле родство между ними было не ближе, чем между другими потомками Имира.
  - Я уже все знаю, сестрица, - проговорила вновь явившаяся. - Ты отпустила человека, хотя могла еще удержать власть над своим родным краем. Почему ты это сделала?
  Рагнхильд пожала плечами, на которых еще не успели высохнуть капли воды.
  - Он победил меня в честном бою, - сухо произнесла она, осторожно садясь на бревно напротив своей родственницы.
  Та усмехнулась еще тоньше.
  - Да, конечно, в честном бою! В том, на какой способны люди, а не мы, Древнейшие. Если бы ты показала ему все, что можешь, он не ушел бы из леса живым.
  Рагнхильд грозно нахмурилась, услышав это. Затем повторила еще тверже, почти мужским голосом:
  - Он победил меня в честном бою, даже без брони. Это больше, чем я ожидала от человека. С каждым противником следует бороться тем оружием, каким он владеет. Какая мне честь, если бы я, не сумев победить в бою, убила бы его чарами, какими люди не владеют и не могут отразить?
  - Честь? - переспросила ее зеленоглазая собеседница, стремительно выпрямившись и глядя ей в глаза. - Здесь речь не о твоей чести, но о сохранении северных земель под властью нашего племени, потомков Имира! Погляди: на юге уже давно всюду живут люди, а теперь они проникли и сюда. Этот, которому ты позволила уйти - их вождь, без него остальные наверняка уплывут на своих кораблях, или растеряются и не смогут долго сопротивляться нам. И следует покончить с ним вовремя, пока люди еще не успели слишком изувечить землю. Сейчас еще можно, она за несколько лет залечит свои раны, если ей помочь. И тут хороши любые средства! А ты заботишься о чести, словно речь идет об одном из нас, а не о презренном смертном...
  И снова Рагнхильд ответила устало, но твердо:
  - Он победил меня. Я больше не имею права бороться за этот край. Но честь у меня еще осталась, и я не опозорю себя сама.
  Ее собеседница рассерженно фыркнула в ответ:
  - Ты сделала выбор, а Совет Кланов узнает о нем немедленно. Уже сейчас их вожди недовольны тобой. Они простят тебя, если ты убьешь этого человека; но, если откажешься это сделать - превратишься в отверженную.
  Лесная хозяйка вздрогнула, точно от внезапного холода, но тут же выпрямилась и отвечала с иронией:
  - Какие это вожди Кланов приняли такое решение? Те, кого ты успела окрутить, так что они готовы целовать сброшенную тобой кожу? Скажи лучше, что ты теперь и есть Совет! И я лучше соглашусь быть отверженной, чем участвовать в твоих играх.
  При этих словах бледное лицо ее собеседницы исказилось так, что на мгновение сделалось почти безобразным. Теперь стало видно, что она отнюдь не питает к Рагнхильд сестринских чувств, что бы ни говорила. Но это проявлялось лишь одно мгновение. Зеленоглазая обольстительница тут же овладела собой и заговорила еще ласковее:
  - Подумай, Рагнхильд, хорошенько подумай! Знаешь ли ты, что значит быть отверженной? Ты перестанешь принадлежать к йотунам, и никогда не сможешь примкнуть ни к какому другому народу, потому что все они - даже сами боги - ненавидят и боятся нас. Во всех девяти мирах не останется существа, что обрадовалось бы встрече с тобой, и никто не протянет тебе руку помощи, когда она будет нужна тебе. Твои владения превратятся в остров, где не властен древний закон йотунов, и любой из нас будет вправе тебя убить. А когда люди примутся хозяйничать здесь повсюду, и тебе не останется места, ты не сможешь уйти на север, тебя не примут там. Так и сгинешь здесь одна, или превратишься в лесное чудище, пугало для непослушных человеческих детей. Подумай об этом, Рагнхильд! Все еще можно изменить.
  Но рыжеволосая хозяйка леса не привыкла отступать ни перед кем. И под потоком угроз, замаскированных под предостережения, она гордо вскинула голову и отвечала, лишь чуть помедлив:
  - Я не привыкла, чтобы мне угрожали, и не исполню ни одного твоего совета, вероломная подстрекательница! Уходи прочь, я не желаю тебя видеть! Меня же ничто не заставит изменить свое решение, клянусь телом Имира!
  Это была сильная клятва у племени йотунов, никто из них не мог ее нарушить, а Рагнхильд такая возможность даже не пришла бы в голову. Ее собеседница сразу поняла это и растерялась. Но лишь на мгновение, ибо ее ум был воистину гибок и быстр. Широко улыбнувшись, она протянула лесной хозяйке обе руки ладонями вперед.
  - Помиримся, сестра! Ни к чему нам ссориться из-за людей, созданных из дерева. Я лишь испытывала тебя по поручению Совета. Теперь во всем Йотунхейме будут прославлять твою твердость, непреклонная Рагнхильд! Не тревожься больше ни о чем, все будет в порядке.
  Но ее сладкий тон не мог обмануть Рыжегривую Волчицу; слишком долго она знала свою красноречивую родственницу. От тона, каким та говорила, шерсть вздымалась дыбом даже в человеческом обличье лесной хозяйки. А в ее обещании: "Все будет в порядке", звучала некая двусмысленность, и Рагнхильд скорее почуяла, чем догадалась, что кроется за ней. С глухим рыком она схватила свою белокурую соплеменницу за плечи и бросила на землю, так что кому другому такой бросок переломил бы спину.
  - А теперь ты меня выслушай! - проговорила Рагнхильд, задыхаясь от ярости. Глаза ее сделались из янтарных почти черными, лицо раскраснелось. - Если ты или твой Совет Кланов что-нибудь сделаете людям, поселившимся у моря, - клянусь телом Имира, я найду каждого из вас и отомщу, хотя бы из царства Хель! Ты знаешь, я не бросаю слов на ветер. Он завоевал свою победу, и я обещала ему безопасность в этом краю. Если ты не согласна, решись сама бросить мне вызов. Хватит, надоели твои угрозы, прислушайся теперь к моим!
  Встряхнув зеленоглазую красавицу за плечи, она отпустила, сознавая, что теперь уж точно ей отрезан обратный путь, если бы она и пожелала вернуться к соплеменникам. Но вместо отчаяния Рагнхильд почему-то чувствовала сейчас легкость, будто освободилась от тяжкого гнета. Она сделала выбор, теперь будь что будет!
  Зеленоглазая с трудом поднялась на ноги, шипя, как змея. Рагнхильд отстраненно глядела на нее, ожидая, что та станет делать. Сражаться с нею ведь не решится, особенно теперь.
  А та, отступив на несколько шагов, вдруг усмехнулась, криво, почти презрительно:
  - Я вижу, ты неравнодушна к этому человеку? Этому... Асгейру, кажется, так его зовут? Потому и заботишься так об его благе! Кто бы мог подумать, что нашу гордую Рагнхильд настолько покорит обычный смертный! Некоторые женщины из нашего народа хотя бы выбирали себе в возлюбленные богов, но до людей не снисходила ни одна!
  Лесная хозяйка взглянула на нее с недоумением:
  - О чем ты говоришь? Мне нет дела до Асгейра, мне важно, чтобы мое обещание выполнялось.
  Но уполномоченная Совета Кланов ехидно кивнула:
  - Как же, как же! Я понимаю. Ты-то хорошо запомнила его имя, правда? И теперь готова на все, чтобы волосок не упал с его головы. Даже жаль, что он не знает о такой заботе... Пока не знает?
  С этими словами она скрылась в кустах, будто нырнула, как в морскую глубь. Вслед ей донесся крик Рагнхильд:
  - Как знать, может быть, не я, а ты влюбилась бы в человека, узнав их племя получше?
  Но этого ее недавняя собеседница, кажется, уже не услышала.
  А лесная хозяйка, оставшись одна, усмехнулась при мысли о том, в чем ее обвиняли:
  "Влюбиться в человека... Это было бы просто смешно! Никогда от века наши народы не скрещивались. Мы - дети Имира, пришедшие раньше всех, и они - игрушки богов, вырезанные из дерева. Следует признать, конечно, что некоторые из них далеко пошли. Например, этот, зовущийся Асгейром. Он храбр и силен, рассудителен, благороден - настоящий вождь сильного народа. Не стыдно проиграть такому воину. Но влюбиться в него?.. Люди смертны, и самое большее через каких-то пятьдесят лет он превратится в седого сморщенного старика со сгорбленной спиной. Все равно, что влюбиться в лист, падающий с дерева. Стать он и вправду избранником одной из нас - ей пришлось бы проклясть свою судьбу и по капле источить в слезах свое бессмертие, чтобы разделить его участь. Незавидная была бы судьба. А впрочем... Это была бы настоящая любовь, ради которой не жаль жизни. О такой пели бы и мы, и они, хоть песни наши звучали бы по-разному..."
  Оказавшись вынуждена защищать Асгейра от нападок своих сородичей, и даже отважившись на разрыв с теми из них, кого и прежде едва терпела, Рагнхильд теперь была вынуждена наделять молодого ярла всеми мыслимыми достоинствами, еще щедрее, чем он был одарен от природы, чтобы оправдать собственное решение. И постепенно все больше убеждалась сама, что он был вполне достоин, чтобы она ради него отреклась от своих владений. И даже его просьба о новой встрече стала казаться лесной хозяйке уже не такой нелепой, как поначалу...
  Глава 5. Новоселье
  К осени на берегу Сванехольм-фьорда вырос Большой Дом. Когда листва на деревьях порыжела, а над морем задули пронизывающие осенние шторма, крыша была окончательно завершена, и в очаге весело запылал огонь.
  К этому времени викинги многое успели сделать на побережье фьорда, как могут лишь несколько десятков крепких людей, полных жизненной энергии и предоставленных в неизведанном краю самим себе. В те времена никто в Земле Фьордов не знал, что такое изнеженность; даже самый богатый ярл утратил бы преданность своих воинов, а с ней и власть, если бы отказался в бою и в работе предводительствовать ими; да и невесту принято было выбирать за трудолюбие, а уж потом за красоту. И потому никто не жаловался на суровость новой жизни. Всем было трудно одинаково, все - и ярл, и знатные викинги, - работали больше, чем трелли на их бывшей родине. Северный ветер пригибал к земле вершины гордых сосен и грозил людям, хлеща их, точно кнутом, торопил закончить основные работы прежде, чем он окончательно станет здесь полновластным властелином на долгие месяцы. И они успели вовремя.
  Не обходилось без жертв. Еще один охотник погиб при облаве на кабанов, а другой утонул при ловле рыбы, когда налетел внезапный шторм. Трое маленьких детей умерли летом от болотной лихорадки. В честь погибших на берегу насыпали первый курган и обложили его камнями по форме корабля, как было принято.
  Что и говорить, трудным было это время для поселенцев Сванехольма! Но, возможно, пережитые трудности были им нужны, чтобы заново закалить растерянную горсть изгнанников, утративших родину, и заново сплотить их в единую монолитную стену? Может быть, они должны были напитать сванехольмскую землю своим потом и кровью, чтобы та из земли изгнания превратилась для них в новую родину, не менее дорогую, чем прежняя? Со временем Асгейр, вспоминая те события, пришел к выводу, что так и должно было случиться, раз уж боги привели их в Сванехольм.
  Но в то время он сам еще этого не знал. А если бы и знал, что значили бы его слова для матерей, оплакивающих своих детей? Для тех, кто не имел мужей, ярл подыскивал подходящих, тайно советуя своим викингам утешить их. Больше он ничего не мог сделать, лишь торопил своих людей с работой, если они хотят подготовиться к зиме.
  И работали они не напрасно! К осени люди едва узнавали открытый ими же дикий берег. Лес отступил назад, широкая полоса оголенной земли теперь покрывалась не могучими деревьями, а стеблями ячменя да голубоватыми цветками льна. Хоть и поздно дошли руки их посадить, а все же оказалось, что и так далеко к северу они растут не хуже, чем на юге. В свой черед ячменные колосья созрели и порыжели, и вот уже первый бочонок пива с нового урожая ожидал своей очереди, зарытый в землю в подклети. Его надлежало открыть в день новоселья, когда поселенцы впервые войдут в свой новый дом. Но прежде следовало соблюсти все правила, убедиться, что дом благоприятен для жизни. Сперва в жертву богам принесли пойманного в лесу оленя, помазали его кровью стены и крышу, чертя при этом защитные руны. Но и тогда рано было входить в дом. На первую ночь туда пустили быка с коровой, на вторую Асгейр сам ввел своего любимого жеребца Грома на пару с золотисто-рыжей стройной кобылицей. И, лишь убедившись, что обе пары животных целы и невредимы, что их не допекала ночью никакая нечисть, не беспокоили мстительные лесные духи, поселенцы узнали точно, что выбрали для дома доброе место.
  Их ярл, впрочем, и раньше загадочно улыбался, слыша рассуждения стариков о возможной мести таинственных сил, прежде владевших Сванехольмом. Он никому не говорил о рыжеволосой воительнице в бронзовых латах, чей образ стоял перед его глазами неотступно. Даже старой Далле не обмолвился ни словом. Но в глубине души был убежден, что никто больше не решится оспаривать его власть над Сванехольмом, завоеванную в бою. Вот только... чего стоила его победа, если побежденная им теперь ненавидит его вполне заслуженно, и вряд ли когда-нибудь захочет видеть вновь? Он все отдал бы, лишь бы встретиться с ней иначе, предстать перед ней не врагом, отобравшим у нее землю. Однако изменить прошлое было не в его власти.
  Воспоминания о лесной хозяйке преследовали Асгейра каждый день, и он изнурял себя работой, чтобы хоть как-то отвлечься. Усталость вместе с суровым голосом рассудка помогали иногда забыться ночью, но днем он видел ее во всем. Листья дубов с приходом осени сделались медно-рыжими, как волосы Рагнхильд. Потеки смолы на стволах сосен сверкали на солнце, как ее глаза, только в них не было жизни; а сами деревья, стройные и крепкие, напоминали молодому ярлу ее фигуру в бронзовых доспехах. Провожая взглядом улетающую вглубь леса птицу, убегающего оленя, Асгейр думал, что скоро они, быть может, встретятся с лесной хозяйкой, ведь их она не отсылала от себя прочь, как его. А когда по ночам издалека доносился волчий вой, ярл, как и все, зажигал факелы и шел успокаивать встревоженных лошадей и коров, но про себя прислушивался, пытаясь различить ее голос.
  Мысли о Рагнхильд не оставляли его и в тот день, что был самым счастливым для других поселенцев - в день новоселья. Вождь вместе со своим народом гордился тем, что удалось сделать в столь короткое время, мечтал, как и все, поселиться в настоящем доме, а не в продуваемом всеми ветрами шатре или на земле у лесного костра. Но это лишь наполовину делало его счастливым. Если бы рука об руку с ним в новый дом вошла Рагнхильд, села рядом на длинную скамью, под священными опорами дома, и вместе с ним разделила мясо между пирующими и разлила каждому из них по рогу молодого пива, на правах хозяйки дома, - тогда бы он был счастлив вполне! Увы, Асгейр был не из тех людей, что утешают себя несбыточными мечтами и таким образом находят в своих грезах хотя бы временное успокоение... Свое место в середине зала, за составленным из длинных досок помостом, он занял один. Вместо хозяйки распоряжалась старая Далла, а так как старухе было не под силу подавать каждому тяжелое блюдо и кубок либо рог, ей помогали две женщины помоложе. При этом некоторые из самых суровых блюстителей обычаев, видя это, сурово хмурились, не высказывая порицаний вслух лишь потому, что не желали портить праздник. "Не дело новому дому оставаться без хозяйки. Без женщины не только нет будущего, но и настоящее остается неполным. Мужчина - опора, держащая крышу, женщина - огонь в очаге. Неужели большой очаг Сванехольма навсегда останется холодным? Ведь хозяйка большого дома не только растит детей и ткет лен, что могла бы делать и служанка. Она вместе с мужем освящает перед богами женскую часть жизненного уклада, через нее Госпожа Фригг, и Сив Золотоволосая, и Фрейя, Хозяйка Ожерелья, узнают, как исполняются на земле завещанные ими обязанности. Плохо, что наш ярл построил дом, а семью так и не создал", - шептались они между собой. Асгейр все это знал.
  Но, если сам он оставался одиноким, то зато среди других поселенцев было много пар, решивших сыграть свадьбу в один день со вселением в новый дом. У бывших изгнанников было достаточно времени, чтобы приглядеться друг к другу в самое трудное время, а так как все пока что были одинаково бедны, от будущих мужей и жен не требовалось ничего, кроме симпатии и готовности впредь разделить и радости, и заботы того, что зовется семейной жизнью. Иные викинги и женщины помоложе среди работы, кипевшей, как вода в котле, находили время и силы узнать друг друга лучше, так что некоторые из молодых жен были уже беременны; другие берегли себя до свадьбы. Всех их приветствовал Асгейр, одарив каждую молодую семью двойной долей от созревшего льна и шкурой какого-нибудь животного - больше ему нечем было награждать своих людей.
  Несмотря на то, что каждая новобрачная, входя в дом со своим мужем и гордо садясь с ним за стол, заново напоминала молодому ярлу о Рагнхильд, он искренне радовался за них и тепло приветствовал каждую пару. Новые семьи в построенном ими доме, готовые дать будущих детей земле Сванехольма, - это и его, Асгейра, победа, и праздник новоселья был нужен ему, чтобы убедиться вполне, что старался не зря, что они, пришельцы с юга, могут и вполне готовы укорениться на севере.
  За несколько дней до того ярла отвел в сторону его друг Ньял. У него был смущенный вид, и это насторожило Асгейра, не представлявшего, чем Ньял мог перед ним провиниться. Но, когда тот спросил позволения жениться, вождь облегченно рассмеялся и хлопнул его по плечу.
  - О чем здесь спрашивать? Дело твое, лишь бы невеста и ее родные были согласны, а я всегда тебя поддержу. Кстати, кто она?
  - Ингеборг, дочь хромого Свейна, - ответил Ньял, снова опуская глаза.
  Теперь Асгейр все понял. Его друг слышал, конечно, что Ингеборг хотят сосватать ему, и теперь чувствовал себя неловко, разрываясь между невестой и другом. Он рассмеялся и протянул ему руку.
  - Ну тогда желаю счастья, тебе и Ингеборг!
  Теперь ярл особенно тепло приветствовал молодую чету, все еще немного смущенную, но счастливую. Посадил их за стол справа от себя, а невесте подарил темно-бурую шкурку куницы. Наблюдая за Ньялом и Ингеборг, вождь радовался про себя, что не вмешался по-своему в их жизнь, когда девушку сватали ему самому. Он позволил ей выбирать самой; а между тем, как легко было бы разрушить все, если бы он вломился грубо, как медведь, все испортил, и не подарил бы счастья ни другим, ни себе. В последнее время Асгейр научился думать о чувствах других людей...
  А пока что был пир, и все вокруг веселились. Пусть назвать это пиром можно было разве что по меркам скудных трапез, к каким поселенцы привыкли на протяжении многих месяцев. Скорее это был просто сытный ужин, приготовленный без всяких изысков, только на сей раз всего было гораздо больше обычного. Накануне викинги устроили облаву в лесу, и на новоселье были зажарены несколько косульих и лосиных туш, да три молодых кабанчика, пойманных в начале лета и теперь почти взрослых. Даже большого бурого медведя Асгейру удалось добыть своим копьем, и его целиком зажарили на вертеле в очаге нового дома. Женщинам понадобился весь день, чтобы приготовить угощение для этого вечера, зато, по общему мнению, запах от жаркого шел восхитительный, в особенности же от жареных медвежьих лап. Тут же, вперемешку, на дощатый помост ставили и подносы с мелкой дичью: зайчатиной и дикой птицей, и котел с рыбой, сваренной в похлебке из водорослей и содержимого морских раковин. Все это было выставлено без всякого порядка в простых глиняных сосудах, так что каждый мог брать себе что хотел и сколько угодно. Это было прекрасно. Это было настоящее вознаграждение для людей, так долго трудившихся в ожидании сегодняшнего дня. Праздник нового очага был еще и праздником изобилия - подлинного земного богатства, каким мог их одарить Сванехольм. Поселенцам совсем не нужны были золотые блюда и изысканные яства, чтобы полнее ощутить, какой благодатный край им достался. В то время и во всей Земле Фьордов драгоценные металлы были еще редкостью и завозились туда случайно, в результате войны или торговли с другими народами. А поселенцы Сванехольма, вынужденные на новом месте начинать сначала, и вовсе не нашли бы применения золоту. Им необходимы были мясо и овощи для пропитания, лен и звериные меха, чтобы одеваться, теплое жилище и огонь в очаге, чтобы пережить будущую зиму, - таковы были их единственные сокровища; а золоту в их жизни не нашлось бы применения, так как поблизости не было соседей, у которых можно было бы купить полезные вещи. И потому каждый из присутствующих готов был поклясться, что никогда еще не видел столь богатого пира. А глиняная посуда и отсутствие порядка за столом никого не смущали. Каждый отрезал себе ножом любой кусок, какой хотел; люди непринужденно облизывали с пальцев текущий горячий жир, на крепких зубах викингов трещали кости. Вот это был пир!
  Вместе с мясом к столу подали овощи и травы, чей острый или кислый привкус придавал яствам разнообразие. Здесь же были молоко и сметана от коров, откормившихся за лето на сочных приречных лугах, и варенье из черники и малины, целая корзина розово-красных лесных яблок и орехи в лесу, от которых женщины не уставали отгонять проворных мальчишек, норовивших полакомиться первыми... Что и говорить, для вчерашних нищих изгнанников такого пиршества было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя богаче всех на свете!
  Вот, наконец, на середину помоста водрузили крутобокий дубовый бочонок, еще пахнущий землей, так как его только что откопали. Асгейр сам вынул пробку, залитую воском, и с усилием поднял бочонок, от которого сразу потянул терпкий горьковатый аромат...
  Сразу множество рук метнулось к нему, подставляя длинные бычьи рога, вырезанные из дерева чаши и глиняные сосуды грубой вылепки, какими привыкли пользоваться в здешнем краю. Кому было до них дело, когда в них должно сейчас быть налито пиво из первого в Сванехольме урожая ячменя!..
  И оно хлынуло темной струей, оттенок которой вновь напомнил молодому ярлу о глазах лесной хозяйки. Подавив невольную грусть, он широко улыбнулся, вместе с друзьями празднуя общую победу. Последним он налил пива себе, в рог, что носил обычно на поясе - этот рог, окованный серебром и висевший обычно на серебряной цепочке, остался одной из немногих вещей, привезенных им с собой с былой родины.
  Асгейр поднялся из-за стола, чтобы произнести первое пожелание. Все мужчины и многие женщины, тоже стоя, притихли, ожидая, что он скажет.
  - Первый кубок - во славу богов, что привели нас сюда и благословили наши начинания! - звучно проговорил ярл. - Вы, царящие в Асгарде, не забудьте о нас и впредь, если мы вправду посланы раздвинуть до здешних северных пределов владения людей!
  - Пусть будет так! - повторили викинги, в несколько глотков осушив первую порцию.
  И второе пожелание тоже должен был произнести сам ярл; первого было еще недостаточно, и взгляды людей снова обратились к нему.
  - Второй кубок - за Сванехольм! Пусть он и дальше растет, как мы заложили его! Пусть каждый год земля приносит нам ячмень и лен, и другие плоды! Пусть наши стада прирастают год от года! Пусть ловится в море рыба, а в лесу зверь! Пусть этот дом будет первым, но не последним в Сванехольме! - с этими словами Асгейр плеснул из своего рога пиво на опоры дома, а затем, дотянувшись, вылил остатки в огонь; тот громко загудел, благодаря за угощение.
  Вместе с ярлом и другие пирующие заговорили разом, желая всего, что им казалось необходимым для процветания сванехольмской усадьбы, и о чем ярл, по их мнению, мог забыть.
  - Не только животным прироста, но и людям! Для кого же, как не для нас, будут строиться новые дома? - добавила одна из невест этого дня.
  - Дерева! Дерева побольше, чтобы построить новые корабли! - воскликнул Рагнар, кормчий без корабля, с громким стуком поставив на стол свою чашку.
  - Железа! Самого прочного, что не ломается и не крошится! - перекрыл прочие голоса громовой рев Бьорна Кузнеца.
  Так все вместе, ничуть не смущаясь, люди объявляли о том, что им казалось необходимым для дальнейшего благосостояния Сванехольма. И, хоть большинство просьб были просты и умеренны, как сама жизнь поселенцев, но потребности их все же оставались широки, как подобает людям, заботящимся о завтрашнем дне, а не только о том, как прожить сегодняшний.
  - Пошлите, светлые Асы, наследника для рода сванехольмских ярлов, - последней проговорила старая Далла надтреснутым голосом; но все обернулись, услышав ее. И сам Асгейр печально улыбнулся.
  - Если Асам угодно, они в свой черед пошлют мне жену и наследника; если же нет, на то их воля, - проговорил он, отгоняя вновь вставший перед глазами образ Рагнхильд. Но она никак не желала уходить. Казалось, она хотела сказать молодому ярлу: "Ты, мой победитель, навсегда останешься побежденным мной; я отомстила за себя и за Сванехольм. Никогда больше и думать не захочешь о другой жене, кроме меня. Я же тебе ничего не обещала, так что оставь свои безрассудные желания, человек".
  От крепкого пива, от жарко пылавшего огня в очаге и разгоряченного дыхания многих людей, у Асгейра шумело в голове. Ему почудилось, будто лесная хозяйка обращается к нему наяву. Встряхнув наяву, ярл заставил себя успокоиться и оглядел свой народ, с гордостью, как отец смотрит на крепких и трудолюбивых детей. Чего только не могли сделать эти мужчины и женщины, столь непринужденно просившие у богов благословения в тех делах, что день ото дня неуклонно осуществляли сами! Только благословения ждали они, то есть подтверждения связи между богами и смертными; лишь подтвердите людям, что с ними пребывает высшая воля, а там уж они своими руками свернут горы, на удивления будущим потомкам, и ни на кого не полагаясь в своем труде, кроме себя.
  В последнее время Асгейр часто смотрел на своих людей отстраненным, словно бы отцовским взглядом, хотя по возрасту был моложе многих из них. Должно быть, ответственность, какую неизбежно возлагает на плечи любой вождь, сделала его старше. Или вправду вокруг него слишком часто в последнее время говорилось, что ему нужен сын, и он сам постепенно привык об этом думать? Ярлу Сванехольма казалось, что в последнее время он прожил не одну жизнь, а несколько, и все они были разными.
  А большинство его соратников по возведению Сванехольма сегодня не мучили никакие сомнения. Они наслаждались и веселились, как могут только люди, что ради этого дня трудились, не покладая рук. Молодые пары целовались и угощали друг друга из рук, не стыдясь никого; некоторые мужчины уже пустились в пляс, изображая охоту на медведя, а за столом продолжали греметь пожелания, под которые опрокидывались новые кубки с молодым ячменным пивом. Наутро всех ожидали новые дела, не менее срочные, чем те, что были уже завершены, и лишь немногим легче их. За стенами дома завывал шторм, предвестник скорой зимы, которая должна была стать нелегкой для поселенцев. Но эта ночь принадлежала только им.
  Глава 6. Полнолуние
  В ночь, когда на небо взошла полная луна, рассеивая вокруг слепящий молочно-белый свет, Асгейр выскользнул один из построенного дома, тихо и осторожно, стараясь никого не разбудить. Дойдя до опушки леса, вдохнул чистый воздух, полный запаха дождя и опавшей листвы, и рассмеялся. Было бы преступлением спать в такую светлую лунную ночь! На опушке леса было светло, почти как днем, и викинг без колебаний двинулся дальше, хорошо видя под ногами тропу, утоптанную ногами зверей. Лунный свет скрадывал краски, но взамен делал окружающий мир настолько ясно осязаемым, насколько в обычное время способны воспринимать лишь его дикие обитатели - звери. Да еще их родичи - йотуны, например, Рагнхильд Рыжегривая.
  Рагнхильд! Произнеся про себя это имя, молодой ярл сразу понял, что именно тянет его в залитый луной лес, как доверчивого домашнего пса, идущего за волчицей... прямо в зубы ее сородичам. Но при этой последней мысли он сурово одернул себя: "Не смей так о ней думать, даже допускать подобных сравнений! Она не унизилась бы до подлого коварства... Почему я так уверен в этом? Просто знаю, и все!" И, пока мысленно ругал себя, продолжал идти вперед уверенным и вместе с тем легким шагом лесного охотника. Черные тени деревьев поднимались перед ним, как чудовищно огромные призраки, однако Асгейр смело шел дальше. И, пока шел, прислушивался к доносившимся со всех сторон лесным звукам: не прозвучит ли волчий вой, в котором он узнал бы ее голос?..
  Но никакого знака не было. До напряженного слуха молодого ярла доносились лишь обычные шорохи ночного леса. Пискнула в дупле разбуженная птица. В кустах прошуршал еж, собирая опавшие листья на свои колючки. Тявкнула лиса, охотящаяся на мышей. Вдалеке гулко ухнула сова. Протопал медведь, что-то недовольно урча, в поисках подходящей на зиму берлоги. Звери в сванехольмских лесах еще плохо знали человека и не привыкли бояться, так что его вторжение ничуть не помешало им заниматься своими привычными делами. Высоко в небе пролетела, задевая крыльями серебристые облака, большая стая диких гусей, летящих к югу. Они перекликались трубными голосами, равняя строй. Асгейр помахал птицам рукой: быть может, среди них были и те, что весной видели его приход в Сванехольм...
  На этот раз молодой ярл не взял с собой ни лука и колчана со стрелами, ни копья. Если уж он, вопреки запрету Рагнхильд, искал встречи с ней, то не следовало угрожать оружием в ее владениях. И, когда у бурной от осенних дождей реки, под сводами больших деревьев, еще сохранивших густую крону, ему встретился лось, Асгейр поспешно отступил назад и замер, не двигаясь, за толстым дубовым стволом.
  Лось - могучий величавый рогач, особенно свирепый по осени, в период брачных поединков, - долго пил из реки, будто остужая донимавший его внутренний жар. Но вот он поднял голову, увенчанную грозными костяными лопатами, в двенадцать рогов каждая, шириной как раскинутые орлиные крылья. Животное шумно принюхалось, взрыло землю каменным копытом. Асгейр прижался к дереву, чувствуя, как его грубая кора царапает щеку. Он старался не дышать, ожидая, что ветер вот-вот донесет до лося его запах, и тот бросится на него, ломая заросли.
  Но лось вдруг мотнул головой, точно осененный какой-то новой мыслью, фыркнул и скрылся в приречном ивняке, прочь от затаившегося человека. Тот слышал, как животное мчалось по лесу с громким топотом. Потом, выбравшись из своего укрытия, смело двинулся дальше. Пережитая опасность напомнила ему, насколько человек слаб в одиночку и без оружия против сил природы. И все-таки Асгейр не жалел, что не мог убить лося. Ни к чему ему в эту ночь, освещенную колдуньей-луной, туша животного, истекающая кровью. Не для охоты он покинул дом, и копье в руках сегодня было бы лишним. Он искал лесную хозяйку.
  Думая о Рагнхильд, ярл Сванехольма вспоминал с усмешкой вновь участившиеся советы ему жениться. Уже не одна старая Далла, но и Грим-скальд, и старшие воины заводили об этом разговоры, и даже его друзья, недавно взявшие жен, ссылались на преимущества семейной жизни над одиночеством. А девушки, после постройки дома обретя уверенность в будущем, не скрываясь, старались понравиться ярлу: то одна будто невзначай сталкивалась с ним в дверях, то другая приносила выстиранную накануне рубашку или аккуратно зашитый, так что шов не разглядеть, плащ. Асгейра забавляло их наивное кокетство. Конечно, не встреть он в лесу Рагнхильд - довольствовался бы кем-то из них, и, наверное, прожил бы жизнь в уверенности, что ему ему повезло устроить семью. Но теперь... Теперь и красавицы, и дурнушки сделались для него на одно лицо, не идущее ни в какое сравнение с горделивым обликом лесной хозяйки. Разве могла хоть одна из человеческих девушек сравниться с ней не только красотой, но так же силой, храбростью и благородством? Теперь Асгейр был даже рад, что Рагнхильд своим посохом рассекла ему руку от локтя почти до запястья; зажившая рана оставила на руке длинный белый шрам - единственное, что ему досталось от встречи с воительницей из рода Имира. И впредь не будет ничего другого, если он сам не попытается, как подобает мужчине, выяснить все раз и навсегда. Одно ярл Сванехольма знал точно - счастье или гибель принесет ему лесная хозяйка, но он уж точно не сможет вычеркнуть ее из своей памяти, будто никогда не встречал. Если Рагнхильд не будет с ним, то никакая другая женщина не займет ее место, даже чтобы родить ему сына.
  При мысли о сыне, что мог бы у него быть, Асгейр невесело усмехнулся. Может быть, людям и кажется, что они, построив дом и заложив основы хозяйствования, тем самым уже сделали Сванехольм сильным и процветающим. Но он-то, как вождь, должен был понимать, сколько на самом деле предстоит еще сделать! И на долю его сына, весьма вероятно, выпадет еще немало испытаний. Так что он должен быть на редкость крепким и отважным, чтобы выстоять, какая бы опасность не встретилась ему в этом еще диком краю. Первое, о чем мог Асгейр мечтать для своего сына - чтобы тот никогда не узнал горечи поражения, какой вдоволь глотнул он сам. Новый ярл Сванехольма никогда не считал себя великим воином и вождем. Не самым худшим - быть может. Но, если ему когда-нибудь суждено передать власть сыну, тот должен быть действительно великим, чтобы сохранить и приумножить начатое. Могучим, отважным и непреклонным, чтобы покорить суровый дикий край, чтобы не свернуть с дороги ни перед человеком, ни перед зверем, ни перед кем из рода исконных хозяев земли - йотунов...
  "Вот бы родился мой сын от Рагнхильд!.. Такой же сильный и бесстрашный, как она, законный хозяин Сванехольма по праву рождения и завоевания! Здешний лес, в котором мы с таким трудом прорубили лишь узкую просеку, куда я прокрался, точно лазутчик, да и то уже чуть не попал лосю на рога, - для него был бы родным домом. Он соединил бы в себе обе сущности - людскую и древнюю, и во всем Срединном Мире не нашлось бы равного ему. От Рагнхильд он унаследовал бы силу и благородство, от меня - человеческую беспокойную душу, которой вечно мало того, что она знает вокруг себя, постоянно стремящуюся к неведомому, - дар Всеотца Одина... Какие огромные возможности открывает наша встреча, будь это в самом деле исполнимо... Или это всего лишь мечта, сон наяву, как бывает с теми, кто бредит ночью под луной?.."
  Тропа меж тем вывела его на берег озера, у краев уже подернувшегося тонкой коркой льда. Дальше чернела открытая вода, и от нее в воздух поднималось облако пара. Сам не зная, зачем, Асгейр шагнул ближе, к растущей на берегу группе ив.
  Он раздвинул ветви, свисающие едва не до земли, и замер, будто прирос к земле. На широком стволе поваленного дерева сидела Рагнхильд. Совсем другая в этот раз, с заплетенными косами, уложенными в высокую прическу - их глубокий медный цвет не смогла поглотить даже луна, - в легком бежевом платье, казалось, ничуть не замечая холода, - она сидела на бревне, как королева на троне. Увидев Асгейра, лесная хозяйка улыбнулась и встала, приветствуя его.
  - Доброй ночи тебе, ярл Сванехольма! Я надеялась, что ты отзовешься.
  Вот как! Молодой ярл опасался, что она будет упрекать его, нарушившего ее наказ, что исчезнет снова, а может быть, и вызовет его на бой. Но она, казалось, этого от него и ожидала! Он даже не сразу обрадовался этому, потому что не мог поверить.
  - Я все это время думал о тебе, лесная хозяйка! Не знаю, простишь ли, что я нашел тебя самовольно...
  - Ты не смог бы найти меня в лесу, если бы я сама этого не желала, - ответила Рагнхильд. - Я много передумала за это время, и могу теперь видеть тебя с чистым сердцем, простив твою победу.
  И хоть это было совсем не то, что он мечтал от нее услышать, Асгейр вспыхнул от радости, понимая, чего стоит гордой наследнице Имира и это признание.
  - Благодарю тебя, госпожа! - он поклонился ей до земли. И, осмелев, обратился к ней уже твердо: - Если так, то, прошу тебя, не гони меня сразу же! Позволь мне хотя бы сегодня быть с тобой рядом. Конечно, если твои родичи не запрещают тебе...
  - Я оставила свой народ, - на лицо лесной хозяйки упала глубокая тень. - Они больше не имеют права указывать мне.
  Голос ее, как всегда, звучал твердо, но Асгейр расслышал в нем затаенную печаль.
  - Это из-за меня? Мне очень жаль, госпожа, что тебе пришлось пойти против своих родичей!
  - Это не из-за тебя, - ответила Рагнхильд, возвращая самообладание и свою обычную гордость. - Не все родные бывают ими по сути, а не только по крови. Я даже благодарна тебе, что ты помог окончательно все решить... Но ты рисковал, очень рисковал, придя сюда один и без оружия! К счастью, сегодня - моя ночь, и другие не смогут добраться до тебя.
  Асгейр кивнул, хоть и не все в ее объяснении было вполне понятно. Но главное - то, что она хотела видеть его, она защищала его от своих свирепых сородичей! Чем он, мужчина, мог отплатить ей, чтобы хоть отчасти отблагодарить? И молодой ярл сам не заметил, как с его уст сорвалось:
  - Если ты согласишься быть моей женой, у тебя появится новый дом и новая родня, добрее прежней.
  И осекся, увидев, как на побледневших губах лесной хозяйки мелькнула недоверчивая усмешка:
  - Добрее? Ко мне? Одной из ваших извечных противников?
  В следующий миг Асгейр и сам усомнился, что его спутники поймут все правильно, познакомившись с Рагнхильд. Но все-таки верил, что сумеет их убедить, и, ободренный тем, что не получил сразу от нее отказа, он подтвердил:
  - Если они хотят, чтобы я и дальше оставался у них ярлом, им придется тебе поверить. Я расскажу, как впервые встретил тебя, как мы сражались - до сих пор я не рассказывал об этом никому. Если ты будешь моей женой, они узнают тебя лучше... Почему ты так смотришь на меня? Или думаешь, луна сделала меня безумным?
  - Луна не делает безумным, она лишь открывает дверь между ночью и днем, между земной явью и явью сна. Лишь тот, кто в жизни не поднимал глаза от земли, как кабан, принимает ее силу за безумие, - лесная хозяйка взяла Асгейра за руку, и тот вздрогнул от ее прикосновения, точно пронизанный молнией. - А твоей женой я готова быть, если пожелаешь... Хотя бы на одну эту ночь.
  - На все дни и ночи, что отпущены нам приговором Норн! На меньшее я не соглашусь, - горячо воскликнул Асгейр, ловко поймав ее руку, чтобы прижать к губам.
  В янтарных глазах Рагнхильд сияли золотые искры, отражаясь в свете полной луны; в них было обещание награды после трудной борьбы, и вместе с тем лукавство, - нечто бесконечно древнее, появившееся еще до богов и людей. Только глаза сейчас выдавали ее истинную природу; если бы не их блеск, лесную хозяйку можно было принять за обычную девушку, гуляющую под луной со своим возлюбленным.
  Она усмехнулась в ответ на пожелание Асгейра, вдруг непринужденно высвободилась из его объятия и, взбежав на какой-то пригорок, воскликнула, поманив его рукой:
  - Ты правда хочешь прожить со мной жизнь? Ну тогда догони, если сумеешь! - и она пустилась бежать, точно стрела с туго натянутого лука, смеясь и маня викинга за собой.
  Что это был за бег по залитому лунным светом лесу! Все дальше и дальше в чащу уносились мужчина и женщина, оба одинаково легкие на ногу и выносливые, точно горные козы. Они, не задумываясь, перепрыгивали через ручьи и ямы, скользили между сдвигающимися стволами деревьев, не останавливаясь, перебирались через груды валежника, взбегали на выступавшие из земли скалы. Асгейру казалось, что все это происходит во сне. Но впереди все так же гибко мелькала фигура лесной хозяйки, развевались на бегу ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, как при их первой встрече. И молодой ярл не чувствовал усталости, готовый упорно преследовать ее, сколько потребуется. Уже не раз он почти нагонял Рыжегривую, оказывался в нескольких шагах от нее и жадно протягивал руки, но она уносилась вперед еще быстрее. И все-таки Асгейр догадывался: она нарочно играет с ним, совсем не стремясь спастись бегством. И сам бежал за ней все быстрее, надеясь вот-вот настичь беглянку.
  Рагнхильд, испытав своего преследователя в быстроте и выносливости, попыталась сбить его со следа. Взобравшись на крутой пригорок, состоявший из неплотно прилегающих камней, молодой ярл не обнаружил ее впереди. Тогда он пригляделся и заметил, что тишина дышит. Вернувшись, заглянул в расщелину между камней и нашел там притаившуюся Рагнхильд. Она весело усмехнулась, видя, что он раскрыл ее уловку, и, не говоря ни слова, вновь пустилась бежать. Второй раз лесная хозяйка прыгнула в ручей и поплыла. Но Асгейр не отстал и тут. Как всякий викинг, он привык к холодной морской воде, и ручей, текущий с ледяных горных вершин, ничуть не охладил его пыл. Молодой ярл уже готов был схватить девушку за мокрые волосы, но та взвилась в воздух и отчаянным прыжком перенеслась на берег. Асгейр последовал за ней, но, не обладая той же невероятной ловкостью, намного отстал, и снова был вынужден наверстывать упущенное в беге.
  Только ночь и луна были свидетелями их неистового забега. Да еще лесные жители, что следили за ними с недоумением. Совы с деревьев таращили свои круглые желтые глаза; мелкие лесные зверьки высовывались из нор, потревоженные громким топотом. Волки осторожно выглядывали из-за кустов, недоумевая больше всех. Как это могло быть: их госпожу, их могущественную Старшую Сестру, Великую Волчицу, преследовал не вожак, равный по силе, но кто-то во много раз меньший и слабейший?.. Они готовы были наброситься на дерзкого и растерзать, если бы Рыжегривая позволила им; однако она, похоже, была довольна обществом этого выскочки. Зверей возмущал такой ход событий и одновременно сдерживал их, и они выли, подняв головы к луне, не зная, как иначе выразить обуревавшее их смятение. На голос одной стаи отвечала другая, далеко впереди, так что волчий вой сопровождал Асгейра и Рагнхильд на протяжении всего пути. Такова была их свадебная музыка.
  Наконец, когда викинг уже готов был схватить лесную хозяйку, она вдруг снова исчезла с его глаз, будто провалилась сквозь землю! Изумленный и раздосадованный, Асгейр с силой рванул переплетающиеся ветки малины, среди которых, казалось, могла бы укрыться разве что мышь. Ветки обломились с треском, оставшись у него в руках. Под ними притаилась Рагнхильд.
  - Молодец! - она улыбнулась, и ее яркие глаза сверкнули, когда она поднялась с земли навстречу Асгейру.
  На сей раз тот оказался быстрее: перехватив рыжеволосую красавицу за плечи, опрокинул обратно, прижал всем телом, чувствуя ее горячее прикосновение сквозь еще не высохшую ткань. Она засмеялась низким грудным смехом и, в свою очередь, крепко обняла его за шею..
  И все исчезло для них двоих: лес вокруг и целый мир, все люди и все йотуны, и завтрашний день, перед которым придется дать ответ. Были только они двое, да луна, что соединила их в эту ночь, а теперь, разогнав все тучи, щедро лила свой серебряный свет на поляну, где они встретились.
  Долго тянулась ночь, и долго они не разжимали объятий, пока луна не побледнела, готовясь уступить место более яркому дневному светилу. Лишь тогда Рагнхильд чуть отодвинулась и села, расчесывая пальцами запутавшиеся волосы. Асгейр сел рядом с ней и легко коснулся обнаженных плеч жены, на которых блестели капли росы.
  - Ну, теперь-то ты согласна пойти со мной? - спросил он, с видимым весельем, на самом же деле затаив дыхание: а вдруг для нее случившееся значит совсем не то?
  Она обернулась и посмотрела своими яркими глазами, так что Асгейру показалось - она видит его насквозь.
  - Если ты хочешь, я пойду за тобой. Но и без того я благодарна тебе, за себя и за сына...
  - Так значит, будет сын?! - молодой ярл схватил ее за руки, вцепился, как рысь. Напряженно всмотрелся в лицо женщины, веря и не веря услышанному. - Ты говоришь правду, Рагнхильд? У нас будет сын? Ты точно знаешь?
  Она улыбнулась его взволнованному тону.
  - Мы - женщины древней крови, всегда знаем такие вещи заранее. Будущие мать и отец мечтают о будущем ребенке перед встречей, чтобы вложить именно те силы, какие хотят в нем видеть. И сходятся, только когда будут вполне готовы его породить. У вас не так?
  - Нет, - признался Асгейр. - У людей зачатие чаще всего происходит случайно, и даже мать не всегда может знать точно, в какую ночь это произошло. А что до передачи сил, то, наверное, каждый скажет, что только боги способны творить осознанно, а не просто совершать труд зачатия.
  - В эту ночь мы и были богами. Ты и я - как в первую ночь творения, - проговорила Рагнхильд, упираясь лбом в плечо мужа. И он, погладив ее роскошные волосы, не осмелился возразить на то, что должен быть счесть святотатством.
  - Мы не умеем творить. Но все-таки я, пока искал тебя в лесу, думал о сыне, какого хотел бы видеть... Я думал: хорошо, если бы он был похож на тебя, такой же сильный и бесстрашный.
  - Если ты так хочешь, он будет похож на меня и на тебя, - поднявшись с земли, Рагнхильд одним ловким движением поправила платье, очистив его от приставшей земли. - Я знала, о чем ты думаешь, иначе не позвала бы тебя.
  - Но ты позвала, и я всегда буду благодарен тебе, моя госпожа, - Асгейр взял жену под руку, и они направились навстречу чуть окрасившему небо восходу, почти еще незаметному за деревьями, но, должно быть, широко раскинувшемуся над морем, там, где стояла сванехольмская усадьба.
  Глава 7. Испытание Рагнхильд
  Над сванехольмской усадьбой взошло солнце, и люди давно принялись за свои повседневные дела. Рыбаки на берегу штопали сети, готовясь выйти в море, пока не нагрянул очередной шторм. На выгоне викинги объезжали лошадей, и сквозь тучу пыли доносились лишь громкое ржание и бешеный стук копыт, словно там мчалась колесница самого Тора. Группа охотников с луками и копьями направлялась в лес, но при виде Асгейра и Рагнхильд остановились, не веря своим глазам.
  - Что смотрите, друзья? - спросил у них ярл, чувствуя необычную легкость; он был сейчас готов справиться с любым вставшим на пути затруднением. - Я нашел себе жену. Вот она - госпожа Рагнхильд, хозяйка Сванехольма!
  Он почувствовал, как рука жены в его ладони потяжелела и сделалась влажной, но больше Рагнхильд ничем не выдала своей тревоги. Она улыбнулась встреченным охотникам, стоя перед ними с видом королевы - высокая и стройная, с горделивой осанкой.
  Охотники косились то на них, то друг на друга, не зная, что сказать.
  - Мы... Мы, конечно, рады за тебя, Асгейр... То есть, за вас, да. Поздравляем, да благословит вас Фрейя, Ездящая на Кошках, - промычал старший из охотников под одобрительное хмыканье остальных.
  Ярл благодарно кивнул им, делая вид, что не заметил их смятения.
  - Спасибо вам, друзья. Теперь пропустите нас. Подождите немного, скоро все узнают, как я нашел жену. А сейчас дайте пройти!
  Ярл с женой последовали дальше, к самому дому, успевшему уже потемнеть под проливными осенними дождями. Охотники, не задумываясь, последовали за ними, совсем забыв, куда направлялись было. Прочие обитатели усадьбы, вышедшие из дома, также открывали рты и присоединялись к шествию, еще не зная, но догадываясь, что происходит нечто необычное. А игравшие во дворе дети, едва бросив любопытный взгляд, наперегонки помчались к дому, спеша первыми оповестить взрослых:
  - Смотрите! Смотрите! Наш ярл вернулся, и с ним женщина с волосами как огонь, высокая и сильная, точно праздничное дерево!
  Поселенцы выбегали из дома, растерянные, не понимающие, что случилось. Все взгляды обратились на Асгейра. Он махнул рукой своим людям.
  - Расступитесь же, дайте нам пройти! Я все вам расскажу, но только дома, у очага.
  Тут послышался стук деревянной палки, люди почтительно раздвинулись по сторонам, и к вновь явившимся подошла старая Далла. С беспокойством окинула взглядом внука, затем, нисколько не успокоенная, подняла глаза на его спутницу.
  - Ты нам расскажешь, откуда привел свою жену? - сурово обратилась старуха к Асгейру.
  Тон ее не предвещал ничего хорошего. Так она отчитывала Асгейра, когда он был ребенком. Стоило ему в чем-либо провиниться: "Ты мне расскажешь, кто без спроса катался на лучшей лошади ярла?" Но он уже не маленький мальчик, к тому же ему нечего стыдиться.
  - Конечно, бабушка, я все расскажу, только не в дверях, а у очага, где всем будет спокойно, да и тебе легче будет выслушать все на удобной скамье, - нагнувшись, он легко поцеловал в лоб высохшую старуху, и тут же поднял на руки, легко внес в зал и усадил на почетное место, где скамью покрывал пятнистый мех рыси. Все произошло так быстро, что Далла и ахнуть не успела, только молча погрозила внуку палкой. А Асгейр, не теряя времени, вернулся к Рагнхильд и провел ее к главному месту на середине зала. Сел на скамью сам и усадил ее справа от себя, как полагалось жене вождя. Ни наложница, ни временная подруга из свободных не имела права там сидеть, это было место хозяйки дома. Он постарался взглядом ободрить жену. Та чуть побледнела, сердце билось учащенно. Но, впервые в жизни войдя под крышу человеческого жилья, она заняла свое место так величественно и непринужденно, словно расположилась на бревне в родном лесу. Свет факела, горевшего на стене, окружал ее голову огненным ореолом.
  - Я хочу, чтобы вы все знали: госпожа Рагнхильд - моя законная жена и хозяйка Сванехольма! - так начал Асгейр свою речь. - Великие Асы и боги леса соединили нас навсегда. Мы оба заплатили дорогой ценой, чтобы быть вместе. Рагнхильд носит моего сына, и я клянусь копьем Одина, что никто не посмеет оскорбить ее безнаказанно!
  Клятва прозвучала в гулкой тишине, эхом отозвалась под крышей. Люди еще некоторое время молчали, сознавая теперь, что случившееся, кажется, происходит в самом деле. Сначала слышалось только размеренное дыхание множества людей, затем - чей-то недоверчивый кашель и тихие перешептывания. Наконец, первым решился подать голос Рагнар, бывший кормчий:
  - Все это очень интересно, мой ярл, но ты бы хоть два слова сказал, где нашел для нас новую хозяйку! До сих пор думали, что, кроме нас, в Сванехольме нет людей...
  Асгейр встретил его насмешливый взгляд с твердостью.
  - Я встретил Рагнхильд в лесу, которым она владела дольше нашего, - это была правда, в то же время обтекаемая, как рыба; можно было расценить ее как угодно.
  Но Рагнхильд не собиралась отрекаться от своего происхождения, чтобы купить доверие людей. Слишком гордая, чтобы начать новую жизнь со лжи, она произнесла во всеуслышание, не заботясь, как воспримут это люди:
  - Асгейр сказал правду: я владела этим краем до вашего прихода, потому что я происхожу от древних владык мира - йотунов. Однако я признала право Асгейра ярла, моего супруга и победителя, так что вы можете мне верить. И наш сын, выросший среди людей, будет человеком. Надеюсь, хотя бы наследника своего вождя вы примете? - она скрестила руки, словно защищая будущее дитя.
  Кто-то сдавленно ахнул, женщины принялись чертить в воздухе руны защиты. Мужской голос вслух взмолился Тору, Истребителю Нечисти; от волнения говоривший забыл даже говорить потише.
  Асгейр острым взглядом осматривал людей, выжидая, когда они придут в себя настолько, что смогут хоть кого-то слушать. Наконец, выбрав подходящий момент, он язвительно проговорил:
  - Вы уже успокоились или будете дальше рассказывать страшные сказки, как дети, боящиеся темноты? Госпожа Рагнхильд ради меня разорвала все связи со своими соплеменниками - я обещал, что в вас она найдет лучший народ. Я верю, так и будет, когда вы узнаете друг друга лучше. На а на первых порах вам придется смириться и привыкнуть поскорее, - он обнял жену за плечи, словно окружая защитным кольцом.
  Тогда со своего места поднялась старая Далла и подошла к ним. Из всего народа Асгейр она была потрясена больше всех, но и овладела собой первой.
  - Да помогут боги, чтобы ты не замышляла против нас зла, - прокаркала она голосом охрипшей вороны. - Но берегись их мести, если ты все-таки таишь коварные замыслы! Ты знаешь, что их кара рано или поздно находила даже самых могущественных злодеев из вашего рода - Гейррёда, Тьяцци, Трюма, Хрунгнира. Да не минует она и тех, кто поднимется против нас, жителей северного края!
  Старуха проговорила это с трудом, тяжело дыша, бледная, как морская соль, так что всем показалось - она сейчас упадет замертво. Асгейр бросился подхватить ее, но Рагнхильд оказалась быстрее. Бережно усадив Даллу обратно на скамью, она протянула ей чашку напитка из ягод и меда, а затем проговорила, усевшись на пол у ее ног:
  - Ты права, госпожа, и я прошу с тобой: пусть кара не минует их, если они придут! Видишь сама: у меня одни мысли с тобой, и я клянусь в том вашими богами, хоть для нас они - всего лишь младшая ветвь великого рода Имира... Поверь: если бы я не согласилась уступить Асгейру Сванехольм, у меня были и другие возможности сохранить свое. Мне ни к чему обманывать вас.
  Старуха глухо всхлипнула, вынужденно принимая заботу молодой женщины.
  - Если он любит тебя и верит тебе, что могу я, что может весь народ Сванехольма? И ребенок принадлежит роду отца, ведь так я говорю? - она обвела взглядом нескольких стариков, особенно сведущих в древних обычаях, отдельно задержалась на сутулой фигуре скальда Грима, не заметив, что тот успел обменяться многозначительными взглядами с Асгейром.
  Скальд действительно был одним из немногих, кто способен был одобрить необыкновенный выбор своего вождя, не ожидая, как другие, одних лишь несчастий.
  Он проговорил, сразу привлекая к себе внимание слушателей:
  - А ведь госпожа Рагнхильд права: и в изначальные времена вовсе не все йотуны были врагами богов и созданного ими мира! Или не йотуном был мудрый Мимир, к которому сам Всеотец Один обращается за советом в трудные времена? А морской бог Эгир и его жена, Ран - Морская Пучина, тоже происходят от Имира, а ведь сами боги любят пировать с ними в подводных чертогах! Или не великанша Гуннлёд помогла Одину добыть мед поэзии? А сколько дочерей йотунов были взяты в Асгард, стали женами и возлюбленными великих богов, матерями их сыновей! Разве не из их рода белорукая Герд, жена Фрейра, которая вместе с мужем каждый год посылает нам урожай? Не принята ли в число небесных богинь воительница Скади? Не могучая великанша Ярнсакса ли родила Тору-Громовержцу сына Магни, что сменит отца в будущем мире после Рагнарока? Как и сын Одина Вали, тоже будущий наследник нового мира, родился от другой великанши - Ринд. Что же тогда людям стыдиться родства, что задолго до них освещено богами? Быть может, прежде человеческий род был слишком слаб, чтобы лучшие из древнего племени стремились заключать с нами союз. Но сейчас, благодарение богам, мы поднялись довольно высоко, чтобы прекраснейшая дочь лесов выбрала нашего ярла супругом - почему же нам чувствовать себя недостойными такого родства? - седобородый скальд даже причмокнул языком, исподтишка любуясь рыжеволосой красавицей. - А ребенок от законной хозяйки Сванехольма унаследует достоинства обоих народов и совершит великие дела!
  Грим говорил еще долго, искусно напоминая людям о сходных ситуациях в древних легендах, умело подбирая и сопоставляя подходящие по смыслу случаи, а иногда и добавлял от себя, так что людям нечего было возразить ему. Постепенно люди проникались его красноречием, хотя бы отчасти; многие заметно расслабились, из глаз стоявших и сидевших в Большом Зале исчезла тревога, из их движений - напряженность. Конечно, далеко не все были покорены, но все же часть поселенцев были уже готовы поддержать новую жену ярла. Что до остальных - им еще нужно было время, чтобы вбить в твердые неподатливые черепа викингов и их родных, что йотун может быть не только врагом.
  Закончил свою речь Грим новой песней, сложенной буквально на ходу, в честь огненноволосой хозяйки Сванехольма.
  
  Так пришла в сванехольмскую усадьбу Рагнхильд, ставшая женой Асгейра. Но было бы преувеличением сказать, что поселенцы приняли ее охотно. Правда, некоторые, особенно мужчины, сильнее доверяющие своему ярлу, похоже, готовы были принять его выбор. Быть может, этому способствовала и редкая красота рыжеволосой воительницы. Зато женщины по-прежнему держались настороженно. Те, что помоложе, с тихой яростью следили за незнакомкой: почти каждая из них надеялась сама стать женой ярла. У старших были дочери и сестры, да и симпатия мужчин к лесной хозяйке не проходила незамеченной женской частью поселенцев. И даже старая Далла не спешила признать избранницу Асгейра. Однажды приняв от нее помощь, старуха все-таки не спешила с окончательными выводами, держалась с ней всегда вежливо, но отстраненно, почти не разговаривала. Каждую ночь, лежа без сна на соломенной постели, Далла просила у богов какой-нибудь знак, знамение или вещий сон, чтобы понять, как быть с пришелицей. Но никто не внимал ее молитвам...
  По примеру старой Даллы, и другие женщины сговорились игнорировать Рагнхильд. При встрече с ней ограничивались формальной вежливостью, никогда не приглашая ее ни к каким делам. Стоило ей появиться во дворе или возле коров, или там, где женщины мяли лен, добывая из него волокна, которым предстояло превратиться в полотно, - все тут же прекращали работу и встречали ее недружелюбными взглядами, будто опасались, что она хочет высмотреть их секреты. Стоило вечером ей сесть к очагу, как стихали все разговоры. Хозяйка Сванехольма, Рагнхильд продолжала оставаться чужой для всех, а возможно - и тайным врагом, у которого не могло быть общих дел с поселенцами. Лишь один раз, когда над очагом заело большой вертел, на котором как раз жарилась огромная туша дикого быка, Рагнхильд в одиночку легко провернула железный прут, который самые крепкие женщины вращали вчетвером. Те даже ахнули, увидев такое доказательство ее силы. Но, когда Рагнхильд, раскрасневшаяся, с выбившимися из-под покрывала замужней волосами, обернулась к ним с улыбкой, ее встретила все та же каменная суровость. Ничто, казалось, не могло сблизить ее с поселенцами Сванехольма! Разве что дети помладше, когда матерям было не до них среди вороха домашних забот, ластились к ней, и рыжеволосая женщина охотно возилась с ними, радуясь, что хоть кто-то в новом доме не ждет от нее подвоха. Дети, с младенчества слушавшие сказки о страшных и свирепых волосатых великанах-людоедах, не могли сопоставить эти жуткие образы с красивой сильной женщиной, ставшей женой их ярла.
  Все это время только Асгейр знал, чего стоит гордой и свободолюбивой лесной хозяйке такая жизнь. Рагнхильд не жаловалась, но он и без слов замечал, как она сникла. Ночью, лаская ее, чувствовал ладонями проступившие под самой кожей ребра и лопатки, днем с болью в душе замечал, как погасли ее глаза в провалах глазниц. Он пытался, как мог, успокоить ее, и сам продолжал надеяться, что людям нужно только время, чтобы принять его жену. Но все чаще ярла мучила мысль: прав ли он был, приведя свободолюбивую деву лесов под крышу, к людям, привыкшим бояться и ненавидеть таких, как она? И еще одна, совсем уж скверная мысль закрадывалась волей-неволей: что ему делать, если придется выбирать между своим народом и Рагнхильд с будущим ребенком? Он знал, что при любом выборе придется кого-то предать, и что никогда не сможет потом жить спокойно. Но наедине с женой старался изгнать самую мысль об этом, старался убедить ее и себя в лучшем исходе.
  Рагнхильд, однако же, понимала и сама, какие мысли терзают мужа, хоть и никогда не расспрашивала его о них. Если бы не сын, которого она носила под сердцем, она уже давно незаметно для всех покинула дом, оставив Асгейра с его сородичами. Но, думая о будущем ребенке, она не могла отдать его, человека по отцу, под покровительство родных лесов.
  Так, в молчаливом отчуждении, в напряжении, почти не проявляющемся открыто, но постоянно осязаемом, как нависшая над усадьбой черная туча, незаметно прошел остаток осени. Настала зима - первая зима в Сванехольме. И сразу же поселенцы поняли, что она будет гораздо суровее тех, что они знали на родине предков, южной окраине Земли Фьордов.
  В первую же ночь выпал снег по колено рослому мужчине. Чтобы открыть дверь на улицу, ее пришлось толкать и тянуть вчетвером, а снег разгребали весь день, так как вместо собранного лопатами тут же наметало новые сугробы. Снег шел, не останавливаясь, тринадцать дней и ночей. Когда он, наконец, прошел, вся земля оказалась словно в снежном саване, на деревьях лежали огромные белые шапки. Все реки давно замерзли, кроме стремительного Черного Ручья; его бурного течения не мог осилить никакой мороз, но зато вода в нем сделалась совершенно ледяной. В пределах усадьбы людям удалось кое-как протоптать дорожки в снегу, но дальше бани и кузницы Бьорна можно было двигаться только на лыжах. Даже лошади застревали в сугробах.
  Вслед за снегом пришел и мороз, а на море почти каждый день бушевал шторм. Лютый северный ветер поднимал водяные валы, едва не достигающие прибрежных утесов, а, проносясь над лесом, ломал деревья, как солому. Втягиваясь в отверстие очага, ветер выл и ревел на все голоса, загонял обратно клубы едкого дыма и бросал пригоршни снега, грозя погасить огонь. Чтобы не допустить этого, женщины теперь днем и ночью охраняли огонь, установив очередность. И все чаще злобно косились в сторону Рагнхильд: мол, все беды из-за нее!
  Теперь охотники уходили в лес только целыми десятками; так распорядился Асгейр после того, как Аке Большой свалился в заметенный снегом овраг, сломал ногу и, конечно, замерз бы там, если бы его не обнаружили вовремя товарищи. А между тем, на охоту теперь приходилось уходить все дальше, чтобы найти хоть что-то. Животные тоже страдали от холода и голода; многие из них гибли, а оставшиеся в слепом ужасе бежали прочь, как бы подгоняемые волей невидимого пастуха. И вот уже охотники, возвращаясь домой с пустыми руками, шатаясь от усталости, с обмороженными лицами и потрескавшимися губами, тоже поглядывали на жену ярла с закипающим раздражением: не она ли, хозяйка леса, прогнала своих зверей, чтобы голодом выжить отсюда поселенцев? Прямо бросить обвинение еще не смел ни один, но волчье чутье Рагнхильд обо всем говорило без слов. Слишком гордая, чтобы пытаться что-то доказывать, она еще больше замыкалась в себе, и лишь наедине с Асгейром ненадолго становилась настоящей. Если бы не беременность жены ярла, уже ставшая заметной, пожалуй, накапливающееся напряжение уже прорвалось бы.
  Но вот однажды выдался ясный день; ветер стих, и даже бледное зимнее солнце, наконец, разорвало мутную пелену туч. Скрепя сердце, Асгейр отпустил в море за рыбой три десятка мужчин. Те обещали немедленно повернуть к берегу, если вновь ударит шторм. Выбора не было: в усадьбе уже три дня не было свежей дичи, а резать немногочисленных коров и лошадей никому не хотелось. Это уж крайняя мера, после которой станет ясно всем, что на севере людям не жить...
  Рыбаки ушли далеко в море, миновав еще безопасное скопление шхер, и бросили сети у Чаячьего Острова. С берега за ними наблюдали с опасением и надеждой много людей, среди них были и ярл с женой. Рагнхильд, суровая и бледная, смотрела далеко в море, не встречаясь ни с кем взглядом.
  Вдруг под ногами вздрогнула земля. Словно спина лошади, вздумавшей согнать муху. Закачался берег, и сами утесы, казавшиеся несокрушимыми. Люди, не в силах устоять на ногах, цеплялись друг за друга, за прибрежные камни и деревья - за все, что могло дать хоть какую-то опору, шатались и падали, кто на колени, кто навзничь. Все это произошло настолько внезапно, что сознание людей не могло охватить всю картину разом, и начинающееся бедствие явилось им беззвучно. Но вот пришел и звук: он обрушился на людей грохотом камней, потревоженных сотрясением, и теперь катившихся вниз; и глухим стоном самой раненой земли; и еще - усиливающимся воем ветра.
  - Прочь отсюда! Скорее, на берег! - завопил Асгейр, сам не слыша свой голос в поднявшемся невообразимом гуле. Тогда он оттолкнул прочь от скалы растерявшуюся женщину; отшвырнув плечом упавший камень, поднял на ноги оглушенного викинга с рассеченным лбом. Рагнхильд тут же присоединилась к нему, осторожно скатывая в море прочие обломки скал, чтобы освободить попавших под завал. Еще несколько человек помогали им, тогда как остальные отбежали прочь, куда не долетали камни.
  Но тут еще один подземный толчок, уже вдали от берега, снова бросил их на землю, и люди распростерлись, не смея двигаться вновь. Несколько человек так и не поднялись потом: ужас и отчаяние, что они испытали, когда земля разверзлась под ногами, оказались гибельнее падающих камней.
  А со стороны усадьбы уже набегала новая толпа, в основном женщины и дети, крича и размахивая руками. Двое подростков, сложив руки креслом, несли старую Даллу. Когда беглецы приблизились, можно стало разобрать, что они кричат:
  - Земля дрожит, ярл! Ограда в поле упала! Из очага выпало несколько камней! А в лесу разверзлась огромная пропасть и движется к нашей усадьбе! Она уже поглотила четверых наших...
  Один за другим взгляды испуганных, затравленных людей обращались на Рагнхильд, стоявшую рядом с Асгейром, в платье, испачканном кровью раненых. Все сразу страшные легенды ожили в их памяти, подстегнутой окружающим разрушением,; а сознание своей общности делало их сильными и убеждало, что они вправе требовать своего. Никто даже не понял, кто именно первым выкрикнул обвинение жене ярла, тыча в нее грязной, окровавленной пятерней:
  - Это все ты виновата, проклятая дочь Имира! Околдовала нашего ярла, а теперь собралась и нас погубить!
  Кто-то сжимал в руках палку, другой схватился за острый обломок камня и теперь победоносно замахивался им, третий успел захватить с собой нож или топор - и все они готовы были обрушиться на голову Рагнхильд...
  Асгейр не растерялся, когда на его глазах люди, с которыми он столько пережил вместе, разом превратились в толпу бешеных зверей. У него не было оружия, но он шагнул им навстречу, закрыв собой жену.
  - А ну уймитесь! - крикнул он так властно, что заглушил грохот сыпавшихся камней. - Клянусь именем богов: их гнев постигнет вас, если вы поднимете руку на мою жену с еще неродившимся ребенком! Если вы сделаете это, убейте и меня заодно - я все равно не буду вашим вождем. Взбесившимся псам не нужен вождь. Ну, кто самый смелый?
  Его решительность приостановила людей. Те сконфуженно опустили головы, кое-кто выпустил уже занесенное оружие. Переминаясь с ноги на ногу, поселенцы толпились перед разгневанным ярлом. Среди них едва слышны были голоса друзей Асгейра, пытающихся увещевать остальных. Рагнар и Ньял, и Грим-скальд, даже кузнец Бьорн напрасно старались добиться порядка от взбудораженной толпы, их никто не хотел слушать. Громче всех вопил молодой рыбак Фрам; вместе со всеми поначалу охваченный ужасом, он вслед за тем осознал возможность направлять страх других людей, и увлекся, забыв об осторожности, точно пьяный. До того приятно было чувствовать за спиной многорукую ревущую толпу, захваченную общей целью! Ошалев от свалившегося на него ощущения силы, Фрам смело пошел на Асгейра, которому всегда неукоснительно повиновался до этого дня.
  - Не мешай нам, ярл! - дерзко воскликнул он. - Мы хотим помочь тебе же! Ты сам нас поблагодаришь, как мы расправимся с...
  Конец речи Фрама утонул в налетевшем с моря порыве штормового ветра. Будто нечто огромное невидимо пронеслось по небу, сокрушая то, что начато было землетрясением. Асгейр, только что приготовившийся к бою не на жизнь, а на смерть, увидел, как ветви деревьев разом пригнулись к земле, сбрасывая остатки снега. На лицах остальных вмиг исчезли гнев и спесь; теперь они выражали лишь отчаянный ужас перед буйством стихии, перед которым было уже не до поиска виноватых.
  Вихрь бушевал вокруг, не стихая ни на мгновение; он кружил над морским берегом, описывая все сужающиеся витки спирали, и видно было, как он втягивает с земли все подряд: снег и береговую гальку, упавшие недавно камни и целые обломанные деревья. Ветер был такой силы, что люди, недавно едва не ставшие врагами, теперь плотно сжались в общую кучу, чтобы хоть как-то устоять на ногах. О том, чтобы бежать, не могло быть и речи. Взметенный вихрем снег хлестал по лицам, твердый и колючий, как осколки льда.
  Обхватив обеими руками жену, Асгейр повернулся в сторону моря. И увидел...
  По черному вздыбленному морю стремительно неслись три сванехольмских рыбачьих лодки, казавшиеся на таком расстоянии не больше ореховых скорлупок. Еле заметные гребцы вращали весла, как никогда в жизни, но все же не успевали... За ними, уже настигая, катилась исполинская волна, целая водяная громада, не меньше стороживших фьорд утесов. Она летела, подгоняемая неистовым ветром, готовая поглотить все на своем пути!
  Вероятно, люди в лодках кричали, но на берегу не слышали ни их, ни самих себя. Только раз ветер донес голос женщины, безотрывно глядевшей в море, где был ее муж:
  - ...Сделай что-нибудь!.. - к кому она обращается, к богам или к людям? Кто мог сказать!
  В то же мгновение Рагнхильд высвободилась из рук мужа и шагнула навстречу вихрю. Пошатнулась и тут же выпрямилась, словно дерево с глубокими корнями. Она протянула руки по направлению к морю и закричала пронзительно и звонко, легко покрывая бешеный рев бури:
  - Остановитесь! Уймите ярость своих волн, морские братья! Я, Рагнхильд из Клана Волка, призываю вас именем родоначальника Имира и богов Асгарда!
  Она замерла прямо и напряженно, как будто удерживая поднятыми руками что-то тяжелое. Ветер вокруг лесной хозяйки почти стих. Теперь она не смела дышать, противопоставив всю силу, унаследованную от древнейших жителей мира - йотунов, тем, кто взбудоражил землю, и воздух, и море в ее, Рагнхильд, владениях! Она не замечала сейчас никого, даже Асгейра, что растерянно замер рядом с женой, не зная, броситься ли на помощь или его вмешательство лишь повредит ей... Она вышла один на один против воли своих бывших сородичей. Движение огромной волны чуть замедлилось, будто тоже ожидая, кто победит.
  И из середины вихря, охватившего людей на берегу пока еще широким кольцом, раздались голоса. Трудно было определить со стороны, кому они принадлежат, мужчинам или женщинам. Они даже не всегда напоминали голоса людей; столь же часто в них слышался волчий вой, и шипение огромных змей, и клекот орла, падающего на добычу. Лишь несколько слов сумел разобрать ярл, не менее других потрясенный противоборством двух сил.
  - Ты, отступница... предательница рода, восставшая против своих! Готова ли ты отдать плату, высшую для любого потомка Имира?
  Рагнхильд вздрогнула, будто пронизанная молнией. Бросила взгляд в пустое зимнее небо, но лишь кружившийся в воздухе снег был ей ответом... И тогда она решилась. Снова протянув к бушующему морю руки, такие бледные, что Асгейру привиделось сияние вокруг них, как от луны, лесная хозяйка снова воскликнула громко и четко, так что ее услышали все:
  - Я готова! С этим последним действием я отрекаюсь от крови и силы потомков Имира, чтобы жить среди людей, смертной, как они! Я отдаю свою силу, скрыв от вас Сванехольм!
  Нет, Асгейру не привиделось лунное свечение вокруг рук жены! Сейчас оно окружило ее полностью, и он увидел ее такой, как могли лишь те, чьим глазам открыто тайное - воительницей в серебряной броне, с огненными косами, переброшенными за спину, со щитом в руках, ярким, как полная луна. Но еще ярче сверкали сейчас ее глаза, полные исступленной ярости битвы.
  Она метнула серебряный щит в море - тот преградил путь огромной волне, уже догнавшей было лодки. Волна ударилась с гулким плеском и разбилась, обессилев, растеклась струйками, уже бессильными повредить рыбакам. В следующий миг они уже причалили к берегу, таща сеть, полную серебристой трепыхающейся рыбы. Одновременно с этим стих ветер, перестал валить снег, и люди смогли вздохнуть свободно. Теперь только вокруг неподвижно стоявшей Рагнхильд все еще кружился вихрь, непрестанно меняя форму. Порой в нем явственно вырисовывались чьи-то фигуры и лица, незнакомые людям. Наконец, из середины вихря послышался голос, в отличие от предшествующих явно женский, но холодный и надменный, как если бы заговорила сама зима:
  - Твоя жертва принята! Этого хватит на пятьсот лет. Когда этот срок пройдет, мы снова вернемся. Радуйся, женщина: ведь ты этого не увидишь, ты проживешь свою жизнь и умрешь, как все люди! Тебя не коснется беда, что падет на твоих потомков! Радуйся! - послышался злорадный смех, пронзительный, как звон рассыпающихся льдинок.
  Но еще прежде, чем смех смолк, Рагнхильд крикнула той, что говорила с ней из середины вихря:
  - И через пятьсот лет мои потомки сумеют дать тебе отпор!
  В следующий миг она покачнулась и упала на руки Асгейру. Тот бережно уложил жену на землю и замер, не зная, что делать. Рагнхильд была бледна, как смерть, и на ощупь показалась ярлу совсем холодной, но, прислушавшись, он с облегчением понял, что сердце ее бьется, хоть и совсем слабо. В глазах у Асгейра потемнело. Он вдруг почувствовал, как мало способен сделать в сравнении с теми силами, свидетелем битвы которых только что стал. Эх, если бы ему хоть толику их могущества, чтобы спасти Рагнхильд и будущего сына! Охваченный отчаянием и яростью, он приподнялся и оглядел людей, что собрались уже вокруг.
  - Что вы стоите?! - крикнул он им, приподнявшись на одно колено. - Что смотрите? Вы желали ей смерти, с самого первого дня! Вот, теперь она отдала свою жизнь и жизнь нашего сына, чтобы спасти вас! Ну, что же вы не пляшете от радости? Радуйтесь! Радуйтесь! - он даже не заметил жуткого сходства своих слов с пожеланием той, что говорила из середины вихря.
  Люди застыли, не сводя глаз с распростертой на руках ярла рыжеволосой женщины. Они тоже видели, а некоторые и слышали, что произошло, и хоть не все осталось им вполне понятно, но видели, что жена Асгейра спасла рыбаков, а быть может, и их всех, уже не надеявшихся ни на что. После пережитого ужаса вновь ступать по твердой земле, свободно дышать свежим морозным воздухом, было для людей счастьем. И этим счастьем они были обязаны той, кого за мгновение перед тем готовы были растерзать на части! И обстоятельства спасения, настолько необычные, что теперь неминуемо должны быть войти в легенды Земли Фьордов, еще стояли у каждого перед глазами. Пережитого ими сегодня было достаточно, чтобы и самый черствый человек задумался о своей жизни и хотя бы про себя клялся, что, доведись ему начать сначала, прежних грехов не повторил бы никогда, никогда...
  Они безмолвствовали, склонив головы, пристыженные и смущенные. Никто не решился возразить ярлу. И неизвестно, что было бы дальше, но в следующий миг Рагнхильд слабо шевельнулась и положила руку на плечо Асгейру.
  - Не кричи на этих добрых людей, муж мой! Они не могли мне доверять сразу, и были правы. Но теперь... Теперь, я верю, все будет иначе. Для нас... и нашего сына...
  Асгейр, покрыв поцелуями лицо и руки жены, хотел поднять ее на руки, невзирая на слабые протесты. Но уже десятки мужских и женских рук протянулись к ней, чтобы поднять и с почетом, как королеву, доставить домой.
  Ярлу осталось только возглавить обратное шествие, по пути обсуждая с несколькими помощниками, уже успевшими успокоиться, что следует восстановить в первую очередь.
  - Что там, говорите упало? Всего-то одна ограда и несколько камней в очаге? - произнес он почти весело. - Ну, разве я не говорил, что мы выбрали для жилья доброе место, которого никто не сможет разрушить?
  Глава 8. Наследник
  После землетрясения в лесу осталась зияющая пропасть, похожая на зигзаг молнии. Когда все успокоилось, викинги пришли туда и увидели длинную узкую расщелину, на дне которой еще кипел белый пар: туда, в горячие недра земли, стекли воды озера, на берегу которого провели свою первую ночь Асгейр и Рагнхильд. Катастрофа перекроила лес по-новому, но не успела дойти до человеческого жилья. Разрушения, причиненные усадьбе дрожью земли, удалось восстановить за один день. Рядом с первым курганом, уже возвышавшимся на морском берегу, вырос еще один, где были погребены жертвы миновавшего бедствия. Снова поселенцам пришлось оплакивать близких... И, может быть, иные из них разочаровались бы в земле, принесшей им за короткое время столько несчастий, если бы не слышали своими ушами договор жены ярла с ее бывшими сородичами, по которому йотуны не властны над Сванехольмом на протяжении многих поколений. Людям трудно было представить, что будет через пятьсот лет, для них этот срок значит попросту - навсегда.
  На Рагнхильд люди взирали теперь со смесью крайнего изумления и глубокого, сдержанного, но искреннего почтения. В первые дни, пока она, еще слабая после поединка, отнявшего у нее почти все силы, лежала в постели, люди часто подходили к ней по одному - по двое, просили прощения за свой нелюбезный прием поначалу. Ей приносили подарки: то вышитое платье из первого льна, выращенного в Сванехольме, то красиво вырезанную из дерева чашу с изображением солнечной колесницы, то пояс с серебряной пряжкой... С ними всеми жена ярла, когда не спала, говорила вежливо, но тихо, никого не упрекая:
  - Я понимаю ваше прежнее недоверие. Наши народы никогда не были друзьями, и вы боялись не напрасно. Теперь, когда мы узнали друг друга лучше, я верю, что мы сможем все начать сначала... Пусть хранят вас боги, народ Сванехольма!
  Детей не пускали к ней матери, боясь побеспокоить, но ее маленькие приятели все равно умудрялись пролезть, и часто Рагнхильд, просыпаясь, находила возле постели деревянную куклу, янтарное ожерелье с тонкой детской шейки или горсть орехов в меду. Их бесхитростная забота согревала сердце женщины.
  В первые дни после того, как остановила разрушение, Рагнхильд была слаба, как котенок, и почти все время спала. Старая Далла, больше всех корившая себя за былую неприязнь к жене приемного внука, поила ее то парным коровьим молоком, то отварами остро пахнущих трав. Бывшая хозяйка леса узнавала их по запаху и благодарила старуху без слов.
  - Никогда у меня не было такой послушной больной! Все хотят немедленно вскочить и приняться за дела, точно без них небо рухнет на землю, да простят меня великие Асы! - говорила ей Далла. - Ты уж полежи, пожалуйста, сколько потребуется, если хочешь сохранить ребеночка! Принесли-то тебя домой чуть живую...
  Рагнхильд покорно обещала, щурясь на слишком яркий для нее свет масляного светильника, горевшего у изголовья. Не могла же она объяснить, что следует сейчас своей второй природе волчьей, привычки которой сохранились, невзирая на все перемены. И что только люди склонны напрасно геройствовать, превозмогая слабость, и тем окончательно загоняя себя в могилу. Любой зверь, когда он болен или ранен, стремится отлежаться, тем более заботясь о будущем потомстве... Но подобное объяснение лишь ужаснуло бы бабушку Асгейра, так что лучше было ничего не говорить.
  Позволяя людям заботиться о себе, Рагнхильд во время выздоровления чувствовала, как оттаивает ее душа, так долго стынувшая среди враждебного окружения. Даже дом поселенцев впервые показался ей уютным, а ведь раньше был клеткой для лесной хозяйки, привыкшей к просторам! Быть может, это будущий сын сообщал ей желания, более приличествующие жене и матери ярлов Сванехольма. Еще не успев родиться, он уже был мужчиной и держался за жизнь со стойкостью, достойной основателей нового края. Вложив все силы, чтобы остановить разрушение, она окружила защитой растущего в ней ребенка, хоть и понимала, что это не поможет, если ее жизненная сила будет исчерпана полностью. Но этого не потребовалось, и вся мощь ответного удара пришлась на нее одну, не задев ребенка. Теперь Рагнхильд с каждым днем все сильнее ощущала его присутствие, словно и в нем пережитая еще до рождения опасность пробудила новые силы. Она часто видела во сне будущего сына - и маленьким смеющимся пухлощеким крепышом, и спустя много лет - могучим ярлом с огненными кудрями, как у нее, и серыми глазами Асгейра. В доспехах из сверкающего железа, он подходил на собственном драккаре к обитаемым землям на юге, и их жители понимали сразу, что перед ними сильный противник...
  А иногда женщине снились образы совсем уж далекого будущего, еще не оформившиеся, бледные и полупрозрачные, как будто вынырнули из священного родника Норн, в котором прошлое и будущее едины. Рагнхильд с волнением разглядывала их, узнавая знакомые черты. В ее видениях проходили вереницей гордые белокурые воины с глазами как морская вода, решительные и суровые; и другие - более мощные и дикие, рыжебородые, похожие на ее предков во всем, кроме бессмертия. Там были вожди с драгоценным оружием на поясе, с золотыми коронами на голове, и седобородые старцы, убеленные мудростью, и величественные женщины, каждая из которых и телом, и духом не уступала мужчине. То вместе, то поодиночке они двигались перед Рагнхильд, и она узнавала их, но, когда хотела заговорить, тени прикладывали пальцы к губам и качали головами: "Не сейчас! Наше время еще не пришло. Мы пока существуем лишь в той яви, что еще не воплотилась на земле. Но мы будем, каждый в свое время! Верь, надейся, мечтай - и мы придем".
  Даже мужу Рагнхильд с трудом рассказывала о своих видениях. То, что во сне выглядело таким четким и ясным, прямо-таки единственно правильным, делалось вдруг странным и неловким при попытке облечь его в слова. Но, к счастью, Асгейр все понимал верно. Он с удовольствием слушал пророчества о будущем величии его рода: ведь увиденное Рагнхильд означало, что поселенцам вполне удастся не только закрепиться в Сванехольме, но и сторицей вернуть утраченное в земле предков! Даже предсказание о золотых коронах, которых в те времена не носили даже самые могущественные ярлы, меньше взволновало Асгейра, чем то, что относилось непосредственно к его потомству. Когда он вечером приходил к постели жены, усталый, пахнущий дымом и снегом, с обветренным лицом, они теперь по-настоящему чувствовали себя семьей.
  Но у ярла было слишком мало времени, чтобы уделять даже самым близким. Чтобы будущее сбылось, предстояло еще очень много сделать. Прежде всего надо было позаботиться, чтобы все и так уменьшившееся население Сванехольма благополучно пережило зиму, и для этого Асгейр целыми днями пропадал то на охоте, то в море с рыбаками, когда не было шторма, то во дворе усадьбы, работая наравне с остальными мужчинами. Рагнхильд приходилось ждать, когда он найдет время, чтобы отдохнуть.
  Но вот однажды ясным зимним утром она проснулась гораздо бодрее и крепче, чем в предыдущие дни. Мягкое соломенное ложе показалось теперь унылым, от запаха дыма разболелась голова. Захотелось движения, стремительного, как ветер. Кое-как найдя под скамьей полусапожки из мягкой оленьей кожи, тоже сшитые для нее за время болезни, рыжеволосая женщина набросила на плечи первый попавшийся плащ и выбежала на улицу.
  Как прекрасна зима! Свежий, выпавший за ночь снег сверкал и искрился на солнце, мороз пощипывал щеки, приятно горяча в жилах кровь. От коровника и конюшни тянулись по снегу голубые тени, вдалеке за оградой усадьбы высились заснеженные ели, сверкая зимним праздничным убранством, словно великанши-невесты в свадебных платьях.
  Асгейра Рагнхильд нашла на выгоне, возле сарая с сеном, где ярл вместе с другими мужчинами укреплял покосившиеся после землетрясения столбы. Бывшая лесная хозяйка подкралась неслышно, как на охоте, и со смехом ухватила мужа за плечи. Тот, тоже разрумянившийся на морозе, с выбивающимися из-под мехового капюшона прядями волос, обернулся к ей, выронив пешню, которой долбил мерзлую землю. Обернулся к ней, скрывая радость под притворной суровостью:
  - Ты что, вздумала замерзнуть, сумасшедшая женщина? Еще бы совсем раздетой выбежала на мороз... - дальше он говорить не мог, подавившись смехом.
  Рагнхильд, тоже хохоча, погрозила ему пальцем, быстро скатала снежок.
  - Вот как ты говоришь со своей женой! Ну и получай тогда! - пущенный прицельно снежок ударился о грудь Асгейра и рассыпался.
  Тот, не зная, как еще выразить радость видеть ее вполне здоровой, в свою очередь запустил снежок, сбивший покрывало с головы Рагнхильд. Но она, не заметив потери, с той же меткостью отвечала ударом на удар. На виду у всех, забыв о работе, ярл и его беременная жена играли в снежки, точно беззаботные мальчишки, и тем, кто видел их в это время, хотелось присоединиться к их зимнему веселью.
  
  Как ни долго ярилась свирепая северная зима, все же ей пришел конец, хоть и почти на месяц позже, чем бывало на юге Земли Фьордов. Южный ветер принес тепло, а с ним и стаи самых разных птиц, летящих мимо Сванехольм-фьорда еще дальше на север. Они целыми тучами заполонили берег и острова вокруг Сванехольма, садились прямо на воду, разлившуюся сейчас в каждой низменности после таяния снега, и кричали, как будто удивлялись, что все еще видят здесь живых людей. Так как весной было трудно охотиться в лесу, по колено в стылой талой воде, перемешанной со снегом, то промысел перелетной птицы стал главным занятием поселенцев. Большие серые гуси и разноцветные утки во множестве добывались ими каждый день. Несколько птиц, ослабленных дальним перелетом, поймали живыми, и теперь они, с подрезанными крыльями, плескались в деревянном корыте, обреченные на вечный плен. Одних лишь лебедей Асгейр запретил трогать: гордые белоснежные птицы, давшие свое имя Сванехольму, были с тех пор глубоко симпатичны молодому ярлу.
  Прошел уже год, как поселенцы прибыли в северную землю. И, следовало признать, сделано за этот год было немало!
  Когда настало время теплых дней и ночей, и на деревьях распустились листья, пришла пора пахоты и сева. В этот раз поселенцы распахали куда больший кусок земли, чем в прошлом году. Надо брать широкий размах, - так решил Асгейр. Ведь теперь все убедились, что северный край отнюдь не бесплоден и не бесполезен!
  Весенние и летние работы закружили поселенцев в хороводе нескончаемых хлопот, ежедневно требующих решения. Теперь казалось - зимой сванехольмская усадьба дремала, как медведь в берлоге, и лишь с наступлением весны пришла настоящая жизнь. Весна и лето поистине были для поселенцев горячей порой. Отощавшие от постоянного движения, красные от загара, с постоянно черными от плохо отмывающейся земли руками, они отдыхали лишь короткое время после захода солнца, за ужином, у очага. Менее крепкий народ, чем бывшие викинги и их семьи, могли бы счесть такой труд невыносимым. Дома у них самые тяжелые полевые работы выполняли рабы. Но теперь поселенцы не роптали. Все еще помнили, что могли бы легко потерять это все...
  В разгар последнего месяца лета, когда колосья ячменя уже начинали желтеть, а в лесу созревала малина - сладкий подарок северного лета, - у Рагнхильд родился сын. Родился вдалеке от людского жилья, а укромной полянке в лесу, куда женщина ускользнула, чтобы дать жизнь своему сыну в одиночестве, по обычаю своего племени. Даже приняв жизнь людей, она не могла окончательно перестать быть Рыжегривой Волчицей; она пожертвовала своей силой, но не памятью и воспитанием. У йотунов, как у лесных зверей, не принято было выставлять напоказ важнейшие события в жизни. Зачатие, рождение, смерть - ни к чему было этому совершаться под общей крышей, волнуя или пугая непричастных. То, что должно было случиться, касалось только нее, и никого больше.
  Родила она легко, как подобало лесной хозяйке, не знающей человеческой изнеженности. С первым лучом солнца увидел свет ее сын и издал сперва слабый удивленный писк, а затем, вдохнув напоенный сосновой смолой воздух, - уже громкий крик во всю отнюдь не младенческую силу. Мать, довольно засмеявшись, сама перегрызла пуповину и тут же приложила сына к груди, мурлыкая песню без слов, словно самая первая мать на земле, склонившаяся над самым первым ребенком.
  Асгейра в эти дни не было дома: он с целым отрядом ушел далеко в горы, надеясь выследить стадо зубров. Ярл думал вернуться с ценной добычей прежде, чем родит жена, но не успел. Он встретился с ней у Черного Ручья. Она стояла с ребенком на руках - как раньше стройная и крепкая, точно сосна; беременность и роды совсем не изменили ее. Только лицо женщины осветилось незнакомой прежде нежностью, когда она протянула ему сына.
  - Дай ему имя по праву отца, - проговорила она. - Не правда ли, он красив?
  Ошеломленный Асгейр сбросил с плеч копье, на котором висела, подвешенная на крючьях, часть освежеванной туши. У бесстрашного вождя поселенцев задрожали колени, и он не сразу смог шагнуть вперед, чтобы взять ребенка из рук жены.
  Сын показался ему крупнее и тяжелее, чем другие младенцы, каких приходилось видеть до сих пор. Его розовая кожа была покрыта легким золотистым пушком, а голова - довольно длинными рыжими волосами, в точности как у Рагнхильд! Оказавшись на руках у отца, ребенок пискнул, будто здороваясь, и Асгейр изумленно разглядел у него во рту два ряда острых белых зубов.
  Верно, его чувства в этот момент были написаны на лице, потому что Рагнхильд рассмеялась, наблюдая за ним.
  - Он просто растет быстрее, чем другие дети, - объяснила она. - Все-таки в нем течет кровь потомков Имира. Их дети рождаются более развитыми, чем у людей, и обучаются быстрее. Наш сын будет человеком, но и капли крови йотунов хватит, чтобы превзойти остальных. - бывшая лесная хозяйка говорила о своем родном племени ровно, без горечи; сейчас ее народ был здесь, с ее мужем и сыном.
  В это время из леса вышли охотники, тащившие на плечах тяжелую добычу; Асгейр в своем нетерпении намного опередил их. Теперь он обернулся к ним и махнул рукой:
  - Сюда! Сюда! Пусть готовят пир! Сегодня же состоится имянаречение моего сына!
  Он вернул ребенка Рагнхильд, и та замотала его в пеленку, заранее припасенную с собой. Только что ярл сообразил, что до сих пор видел мальчика голым. Жена ответила на его молчаливый вопрос, кивнув на текущий у их ног Черный Ручей:
  - Я искупала его и дала обсохнуть на солнце. Теперь никакие болезни не посмеют привязаться к нему. Верь, муж мой, он станет самым великим воином!
  Вытаращив глаза, Асгейр окунул руку до плеча в ледяную воду. Черный Ручей стекал с никогда не замерзающих ледников в горах, и вода в нем даже летом была такой холодной, что у ярла сразу заныли зубы... А вот его сын лежал у матери на руках совершенно спокойно и вовсе не казался замерзшим. Похоже, Рагнхильд знала, что делает...
  В тот же вечер, когда все собрались под крышей, закончив дневные работы, состоялась церемония имянаречения сына ярла. Асгейру поставили чашу с водой, и он, обмакнув в нее смолистую ветку можжевельника, брызнул ею на рыжеволосую головку ребенка.
  - Именем всех богов Асгарда, нарекаю своему сыну имя - Торстейн, Камень Тора, ибо его судьба - быть краеугольным камнем Сванехольма! Прими его под покровительство, Всеотец Один, и все вы, великие Асы!
  Капля воды сбежала по лбу и попала в глаз малышу. Тот мигнул и открыл глаза, серые, как у Асгейра.
  - Он улыбается! - тихо ахнула старая Далла, все время пристально разглядывавшая новорожденного правнука, не упуская ни малейшего возможного порока - а когда дело касалось судьбы рода сванехольмских ярлов, ее старые глаза становились зорче, чем у кошки перед мышиной норкой. Втайне старуха все еще опасалась: как-то примут боги йотуна по матери, пусть даже та что раз доказала людям свою преданность. Но теперь старуха успокоилась вполне. Если уж маленький Торстейн улыбается, получив имя в честь Грозы Йотунов, значит, и верно, он сейчас чист от скверны, и, можно верить, что останется таковым и впредь. Следовало сейчас же оповестить об этом всех, кто хоть иногда - к кому не закрадываются в голову несправедливые мысли? - думал о том же. И вот среди собравшихся, наблюдающих, не отводя глаза, за обрядом, послышалось облегченное: "Он улыбается! Значит, он принят богами!"
  А маленький Торстейн, не подозревая, как много значит его рождение для всех этих людей, таращил круглые серые глазенки, как у всех новорожденных, направленные не на окружающий мир, а куда-то в пространство перед собой, словно разглядывал там вещи, недоступные более старшим. Возможно, ему и надлежало расти быстрее обычного ребенка, как уверяла его мать, чьи груди припухли от укусов маленьких зубок своего "волчонка", но сам он спокойнее всех принял церемонию в свою честь. И лишь когда отец, подхватив его, с громким боевым кличем подбросил под самый потолок, ребенок завопил громко и пронзительно.
  Но этого почти никто не расслышал, потому что в тот же миг раздался дружный хор поздравлений, сопровождаемый слаженными ударами мечей о щиты. Больше всего этот дикий, страшный, но слаженный ритм, каким викинги встречали важные события, напоминал грохот волн, разбивающихся о скалы.
  - Пусть стоит Сванехольм! Да здравствует Асгейр ярл и его супруга, сильная Рагнхильд! Да здравствует сын их Торстейн, и пусть с ним вместе крепнет жизнь людей севера! - такие пожелания слышались в усадьбе до следующего утра.
  Глава 9. Незваные гости
  Похоже было, что пожелания поселенцев в день имянаречения маленького Торстейна сбывались. С того памятного дня прошло еще два года, за которые Сванехольм развивался, не подвергаясь более никаким потрясениям. Пашни и вырубки вокруг усадьбы расширялись, так что самое северное поселение вполне обеспечивало себя всем необходимым. В новых одеждах из льняного полотна жители Сванехольма уже не напоминали кучку дикарей, кутающихся в шкуры, как поначалу - они снова обрели достоинство свободных обитателей Земли Фьордов. Их спины распрямились, лица просветлели. Хоть и медленно росло их благосостояние, ради которого приходилось работать, точно трелям, а все-таки росло и умножалось! Когда-нибудь Сванехольм будет не менее богат, чем бывшие владения Асгейра на юге. Даже более того - одних лишь мехов пушных зверей в здешних лесах можно добыть куда больше, чем южнее, и без большого труда... Асгейр помнил свою клятву - никогда не возвращаться, и намерен был ее исполнить. Ему предстояло еще много сделать, чтобы его потомки могли вернуться в обжитые земли с почетом.
  Но прошлого своего он не забыл. И, хоть в эти годы поселенцы не встречали никого из людей, кроме себя, мужчины все же не пренебрегали воинскими упражнениями, чтобы не разучиться держать меч в руках. И кузнец Бьорн со своими помощниками продолжали ковать для всех оружие и доспехи. Было приятно поутру, перед началом трудных и утомительных работ, облачиться в панцирь, чешуйчатый, как сосновая кора, надеть шлем и встать в пару с другом, отрабатывая и получая удары, какие в настоящем бою отправили бы одного, а то и обоих бойцов в Вальхаллу. Даже женщины с интересом наблюдали, как викинги в блестящей броне сражаются на утоптанной земле, как тяжелые мечи и топоры в их мощных руках становятся послушными, будто веретено у хорошей хозяйки. Воины сталкивались с грохотом, словно небо падало на землю, стремительно расцеплялись, даже кувыркались через голову, невзирая на вес железных доспехов... В таких тренировках оттачивались не только их боевые навыки, но и качество оружия, кованого из сванехольмского железа. Похоже было, что предсказания Бьорна суждено оправдаться: железо, необыкновенно чистое и прочное, сделается главным богатством Сванехольма!
  На выгоне паслись сильно расплодившиеся кони и коровы. Благодаря им, поселенцы уже не так сильно нуждались в тягловой силе и в мясе и молоке, как в первые времена. Охота из ежедневной необходимости снова становилась развлечением, и у людей появилось свободное время и уверенность в завтрашнем дне. Они уже собирались вечерами под крышей не только отдохнуть после трудного дня, но и поговорить, поиграть на доске фигурками из дерева и кости, послушать старинные предания и совсем новые истории, родившиеся уже в Сванехольме. Женщины теперь шили одежду не только ради тепла, но и для красоты: выткав тонкое полотно, отбеливали его и окрашивали красками, какие в изобилии дарил лес, украшал разноцветными вышивками и мехами. Мужчины, в свою очередь, охотно собирали для них янтарь и жемчуг для украшений: каждому ведь хотелось, чтобы его жена или невеста была самой красивой.
  Родилось много детей. Как обычно бывает после войны, мужчины и женщины будто нарочно стремились восполнить убыль населения. А может быть, Фрейя в своей кошачьей колеснице незримо и неслышимо посещала Сванехольм, посылая людям чувства, каких у них могло бы не возникнуть без ее вмешательства. Возможно, и иные боги, провидя будущее, заботились об основанном Асгейром поселении, помогая их племени продолжаться.... Так или иначе, но в Большом Доме то и дело слышался громкий требовательный вопль малышей, за которыми смотрели все матери по очереди, и топот детей постарше, уже научившихся ходить и даже бегать. Похоже было, что со временем дом станет тесен для возросшего населения, и рядом с главной усадьбой появятся другие, меньшие.
  Всех превзошли Ньял с Ингеборг: у них родились сыновья-близнецы незадолго до Торстейна, сына Асгейра, и еще сын на следующий год.
  Рос и сам маленький Торстейн, причем, как и предсказывала его мать, рос гораздо быстрее своих сверстников. В два с половиной года он прекрасно умел говорить и бегать, а ростом и силой не уступал детям, рожденным еще до Прибытия - так поселенцы стали отмечать время с того дня, как они открыли Сванехольм. И сам ярл, и Рагнхильд не сомневались, что их сыну суждено великое будущее. Но все же они надеялись, как и все, что он вырастет спокойно, что в их жизни впредь уже не случится больших потрясений, и они тихо проживут жизнь, обустраивая свой суровый северный край.
  Но судьба распорядилась иначе. Уже близилось новое испытание, какое поселенцы должны были пережить, чтобы остаться в Сванехольме навсегда.
  Первым о приближающейся опасности узнал Даг Датчанин - чернобородый угрюмый бывший раб, освобожденный Асгейром во время бегства с разоренной родины. Долгие годы рабства все же не прошли для него даром, и Даг, сделавшись равным свободнорожденным викингам, держался всегда настороженно, как прирученный волк среди собачьей своры, выполнял поручения ярла всегда толково и рассудительно, но сам никогда не поднимал голос на советах. Казалось, он, привыкнув вечно действовать в полусне, так и не смог проснуться окончательно.
  В то утро Даг вышел в море рулевым одной из лодок, отправившихся ловить рыбу. Был весенний ход лосося, и море становилось сплошь серебряным от мириадов рыб у самой поверхности. Понятное дело, поселенцы не могли упустить такой подарок судьбы. Они заранее построили большие лодки, вмещавшие много рыбы, сплели сети покрепче.
  Лодка быстро неслась по волнам вслед за первой, что должна была спугнуть косяк рыбы и повернуть его прямо к расставленным сетям. Далеко впереди подпрыгивал на волнах белый парус, как чайка. Ее кормчий, Льот Бледный, лавировал, как заяц, удирающий от лисы, так что трудно было уследить за его движениями, потому что солнце светило как раз в глаза рыбакам. Обогнув Сосновый Остров, Даг разглядел, что лодка Льота выходит далеко за устье Сванехольм-фьорда, в открытое море. "Глупец, он что, возомнил свою лодку драккаром? Да ее перевернет первой же волной!" - подумал Даг и, махнув рукой, хотел уже командовать гребцам бросить сети, не дожидаясь передней лодки. Но вдруг его внимание привлек странный блеск над морем. Сквозь солнце по-прежнему трудно было что-то рассмотреть, но все же он готов был поклясться, что видел впереди яркую золотую блестку... потом еще одну... Они становились все более заметны, все приближались! Даг бросил весло и смотрел, не отводя глаз.
  В следующий миг послышался крик, и рыбаки увидели, что к ним мчится, распустив парус, вторая лодка. Гребцы налегали на весла изо всех сил и отчаянно вопили:
  - Драккары, драккары идут сюда! Пять кораблей, таких больших не было ни у кого в Земле Фьордов! На переднем - бычья голова! Скорей, сказать ярлу...
  Тут уже и Даг с товарищами увидели, как вслед за рыбачьей лодкой во фьорд сворачивает преследователь - настоящий боевой драккар с широким красно-белым парусом, с высоким носом, украшенным позолоченной бычьей головой с грозно выставленными вперед рогами - это она сверкала.
  Даг мгновенно побледнел и вполголоса бросил несколько слов по-датски. Никто из рыбаков не понял, отчего вдруг их рулевой заговорил на своем родном наречии, отличающемся от языка племени фьордов. Впрочем, он сразу овладел собой и, сделав знак гребцам трогаться, потратил несколько мгновений, чтобы, приставив руки ко рту, крикнуть Льоту:
  - Веди их на Собачью Пасть! Давай, левее! Сажай на скалы!
  Увы, Льот Бледный то ли не расслышал предупреждения Дага, то ли потерял голову и решил, что при повороте будет перехвачен, - только он вел лодку все по прямой, там где тяжелый драккар мог пройти безбоязненно. За большой быкоголовой ладьей двигались и другие, поменьше, след в след, не отклоняясь. Судя по осадке, все они были пусты. Точно как стая волков на охоте.
  Из всех сил удирала лодка Льота, но быкоголовый драккар все же оказался быстрее. Поравнявшись с беглецами, он одним движением весел вынесся далеко вперед, и лодка остановилась, иначе бы нависшая над ней громада тут же раздавила бы ее вместе с людьми.
  Даг в это время был уже далеко впереди, ловко прячась за шхерами, так что преследователь не заметил вторую лодку. Выиграв время, он оглянулся и увидел, как Льота с товарищами, связанных, поднимают на борт чужого корабля.
  Добравшись до берега, Даг бросился со всех ног в усадьбу. За ним бежали и остальные рыбаки, хоть им было еще невдомек, что означает появление драккара с бычьей головой.
  А Даг знал. Поэтому, разыскав Асгейра, он прохрипел, тяжело дыша, так как запыхался от быстрого бега:
  - Беда идет, мой ярл! "Белый бык"... Это Фритьоф Могучий!..
  Услышав такое предупреждение, Асгейр стремительно обернулся, как лошадь от удара кнутом; из его рук выпал маленький деревянный корабль, который он вырезал для сына. Остальные викинги, услышав отчаянный вопль Дага, уже собирались вокруг.
  Имя Фритьофа Могучего было давно известно в Земле Фьордов. Смелый и удачливый датский вождь не раз предпринимал набеги на северные поселения во главе большого, искусно обученного хирда. По общему мнению, ему удивительно подходило его имя, означающее "вор мира", если только это было его изначальное имя, а не удачно данное прозвище. Иногда датчанину удавалось взять хорошую добычу, иногда жители Земли Фьордов успевали объединиться, чтобы отразить удар. Один из его неудачных набегов состоялся восемнадцать лет назад; тогда Даг, среди других воинов Фритьофа, и попал в плен к отцу Асгейра. Сам Асгейр в то время был ребенком, но среди старых воинов кое-кто припомнил ту битву и уже обменивался тревожными замечаниями. Все взгляды устремились на Дага, требуя дальнейших пояснений.
  - Ты хорошо разглядел корабли? Сколько их? - спросил Асгейр голосом, похожим на хриплый крик ястреба.
  Даг мрачно усмехнулся, одним глотком осушив поданную кем-то из женщин чашку воды.
  - Пять драккаров на восемнадцать пар весел каждый, а "Белый Бык" - на все двадцать. Мне ли их не узнать: я изучил их изнутри, хоть мне и не всегда везло так, как Фритьофу.
  - Вот как! - вздохнул ярл. - Да, с малым хирдом Фритьоф в море не выходит... Но что ему понадобилось здесь, так далеко от обжитых земель? Не мог же он знать о нас...
  - Это вряд ли, - Даг пожал плечами, криво усмехнулся. - Фритьоф всегда действовал с размахом. Я-то его знаю: мы с ним ровесники, хотя он был сыном ярла, а я - работника в его усадьбе. Он уже тогда мечтал найти свободное место, где можно обосноваться и втайне от всех выстроить корабли еще больше и прочнее, для новых завоеваний. Наверное, Сванехольм ему понравится...
  По рядам собравшихся прошла волна ужаса и отвращения, ибо это был один из редких моментов, когда всех, самых разных людей, осеняют общие чувства и мысли. Старый Грим-скальд первым выразил их, прогудев с надрывом, будто лопнувшая струна арфы:
  - Еще бы не понравился ему Сванехольм! Здесь есть все: лес для строительства кораблей, и меха, за которые можно выручить целое состояние золотом, и богатая охота! А самое главное - железо, какого нет нигде в Земле Фьордов! Да, Фритьоф Могучий сумеет распорядиться доставшимся богатством, от которого его отделяем только мы - кучка изгнанников. Он уже, верно, все разузнал у Льота. И вряд ли испугается нас...
  Асгейр почувствовал, как его сердце сжимается в тоске и тревоге. Понятное дело, у Фритьофа одни крепкие мужчины, привыкшие драться в отнюдь не тренировочных поединках. А в Сванехольме больше женщин, детей и стариков, чем викингов.
  Кто-то из женщин, затесавшихся послушать, о чем спорят мужчины, всхлипнул, потом все заговорили разом. Почувствовав чье-то прикосновение, ярл стремительно обернулся. Перед ним стояла Рагнхильд, бледная и суровая, но невозмутимая, успевшая неизвестно когда облачиться в памятные ему бронзовые доспехи.
  - Они не должны добраться до нашего сына, Асгейр, - голос ее звучал твердо, лишь на последних словах дрогнул, выдав, что бесстрашная лесная хозяйка боится гораздо сильнее, чем хотела бы показать.
  - Они до него не доберутся, - пообещал Асгейр, сжимая ее руку.
  Нельзя было терять время, и он поднялся со скамьи, привлекая к себе внимание. Люди повернули головы к вождю, ожидая, что он скажет. Слава всем богам, привычная викингам дисциплина еще не была вытравлена мирной жизнью!
  - Грим прав. Фритьоф не захочет делить Сванехольм с нами, - сурово проговорил ярл. - Все, кто не может драться, должны сейчас же уйти. Рагнхильд, найди для них в лесу безопасное убежище, где никто их не найдет!
  - Я отведу их и вернусь к вам. Вас слишком мало, и я не стану лишней, - ответила лесная хозяйка тоном, не терпящим возражений.
  Асгейр окинул взглядом тех, кому предстояло уйти: старую Даллу, поднявшуюся, чтобы благословить внука; Ингеборг, торопливо прощавшуюся с Ньялом в окружении плачущих детей, как и другие женщины в эту минуту; нескольких стариков и калек. Потом он увидел сына на руках у Рагнхильд - тот ревел, не плакал, а именно ревел, как медвежонок, зло и отчаянно, протягивая руки к отцу. Но Асгейр не нашел в себе сил подойти проститься. Он не мог себе позволить сейчас думать как обычный муж и отец, это лишило бы его воли. И Рагнхильд утащила Торстейна, а в Большом Доме остались одни мужчины.
  И сразу стало ясно, насколько их мало. Гораздо меньше, чем должно быть на пяти драккарах Фритьофа.
  - Риск слишком велик. Мы не можем проиграть: за нами Сванехольм, за нами женщины и дети, - задумчиво произнес Асгейр, пытаясь ухватить за хвост пока еще смутно мелькающую в голове догадку.
  Не ему одному, видно, припомнилось изгнание с родины предков; у каждого ныла на сердце незаживающая рана. Ньял первым запальчиво воскликнул, встряхнул головой:
  - Вы как знаете, а я не хочу больше никуда бежать! Останусь и буду защищать дом, как мой отец. С меня хватило одного бегства!
  Отец Ньяла, когда напали враги, отказался покинуть подожженный дом и сгорел вместе с ним, сам избрав себе погребальный костер. И при этом воспоминании у многих шевельнулось в душе: вот, то была достойная смерть, а чем они хуже? Искупить давний позор доблестью, какую запомнят даже враги - быть может, такую возможность боги посылают раз в жизни. И разве может для викинга быть судьба почетнее, чем сражаться, сколько хватит сил, с неравным противником, и с честью пасть в бою? Когда-нибудь такая судьба ожидает самих богов, и они не считают ее несправедливой...
  И сам Асгейр на мгновение почувствовал сладкое упоение последней битвы, в которой не останется ни победителей, ни побежденных. Исполненные решимости, они сумеют остановить людей Фритьофа навсегда, теперь Асгейр не сомневался в этом. Он уже явственно различил льющуюся в воздухе песню валькирий, стук копыт и звон мечей... Но тут же сурово нахмурился, отгоняя видение.
  - Нет, друзья, так не годится! Мы должны не погибнуть, а победить. Даже если они на время оттеснят нас, это еще не поражение. Дом, если они сожгут его, будет кому восстановить, если же мы погибнем, Сванехольму конец! Думаю, все все поняли?
  Все дружно молчали, уставившись на свои сапоги. Наконец, кормчий Рагнар холодно поинтересовался:
  - Что все же ты предлагаешь вместо боя?
  - Я не отказываюсь от боя, - поспешно отвечал Асгейр. - Я не меньше вашего хочу победить Фритьофа. Мы лишь выберем сами, где и когда нам сражаться, а до тех пор постараемся использовать все преимущества. У нас есть прочное железо, и мы знаем местность вокруг, в отличие от них...
  - Железо! - простонал Бьорн Кузнец, вцепившись в волосы. - И его захватят враги, они откроют наш секрет?! Мой ярл, позволь мне утопить железо, что лежит у меня в кузнице! - его лицо мучительно исказилось, как будто предстояло своими руками убить близкого человека.
  - Утопи, - согласился Асгейр. - Только не все. Оставь немножко железа на приманку Фритьофу: тогда он потеряет осторожность, стараясь заполучить больше.
  - Ты что-то придумал, мой ярл? - с надеждой поинтересовался Фрам.
  - Нет, нет! Не спрашивайте меня заранее; будем действовать смотря по тому, что предпримет враг, - уклончиво отвечал Асгейр. - Сейчас все к оружию! Встретим Фритьофа, как подобает викингам, но в бою слушать моих приказов. Любых! - усмехнувшись, он отыскал взглядом того, кто принес тревожную весть. - Что, Даг, каково у тебя на душе? Ведь там твои соплеменники...
  Датчанин скривился, сплюнул на устланный соломой пол.
  - Когда это было! Не Фритьофу я обязан своей свободой, не стану теперь благодарить его за вторжение. Не беспокойся, мой ярл, я не собираюсь перебегать.
  Асгейр благодарно кивнул ему.
  "Все же совсем неплохо, что во время изгнания нам пришлось освободить рабов. Если бы не Даг, сейчас пришлось бы куда хуже. Пять лет назад он перерезал бы глотку мне и любому другому, узнав, что на нас идут его соотечественники, а теперь сам стал одним из нас, и готов драться против своего бывшего предводителя. Да и другие бывшие трели за это время показали себя не хуже свободнорожденных. А ведь мы могли бы никогда их не узнать по-настоящему..."
  Очень скоро все войско защитников Сванехольма выстроилось на берегу излюбленным викингами широким клином. Было солнечно, и их доспехи и шлемы, лезвия мечей и топоров сверкали, будто серебряные. Не сводя глаз с моря, они наблюдали, как пять драккаров приближаются к берегу.
  Глава 10. Фритьоф Могучий
  Тем временем на борт "Белого Быка" втянули схваченных рыбаков, и Льот Бледный побелел еще сильнее, представ перед глазами захватившего его в плен.
  Знаменитый вождь данов - в то время уже входил в обращение титул "конунг" для тех, кто, подобно ему, не довольствовался наследством отцов, но активно приумножал свои владения и свое войско, - был высоким и крепким мужчиной средних лет, облаченным в богатые доспехи. Приближаясь к незнакомому берегу, хоть и ожидали найти его безлюдным, датчане на всякий случай приготовились ко всему.
  Пронзительно-светлые глаза Фритьофа конунга пронизывали несчастного Льота насквозь, но тот не смел поднять глаза от изображенной на его нагруднике золотой головы женщины с развевающимися во все стороны змеями вместо волос, с кроваво-красными камнями глаз. Наплечники драгоценных доспехов тоже были покрыты золотом и изображали морды невиданных в Земле Фьордов зверей, похожих отчасти на рысей, отчасти на медведей. Фритьоф бывал в далеких южных краях, принимал участие в бесконечных раздорах между бесчисленными народами и племенами, помогал то одному из быстро сменяющихся южных королей, то другому. Оттуда он и привез трофеи, поражающие воображение не только противников, но и собственных воинов, с которыми, впрочем, делился щедро. Сейчас он был без шлема: его, тоже богато украшенный, держал в руках юноша, почтительно стоявший позади конунга. Зато за его плечами виднелась рукоять меча, скрытого в ножнах, и в ней горел кровавым огнем еще один крупный камень.
  - Значит, здесь живут люди, - произнес Фритьоф, не показывая удивления. - Скажи-ка мне, дружок, сколько вас и откуда вы?
  В тот же миг он, вопреки обманчиво мягкому обращению, ухватил Льота за волосы и, отогнув его голову назад, приставил кинжал к незащищенному горлу пленника.
  Тот судорожно сглотнул, покосился в сторону своих товарищей, стоявших связанными в окружении воинов Фритьофа.
  - Ну, ты скажешь, или мне поговорить с другими? - поинтересовался датчанин, по-прежнему не повышая голос.
  Льот вздохнул и тут же почувствовал, как тонкая струйка крови потекла по шее. Он сразу понял, что спасения нет. И ведь откажешься говорить - тотчас возьмут другого. Кто-нибудь да расскажет...
  - Это... Это Сванехольм-фьорд. Мы пришли сюда с Асгейром ярлом четыре года назад, - прохрипел пленник, с трудом переводя дыхание.
  - А-а, вон, оказывается, кто! - протянул конунг, явно слышавший об изгнании Асгейра из родных земель. - Ну, этих мне бояться нечего! Кучка оборванцев, однажды уже удравших, как зайцы, не решится сопротивляться и теперь.
  - Врешь, собака! Наши будут с тобой драться! - это был голос не Льота. Один из схваченных рыбаков, молодой парень с совсем еще мягкими светлыми усами, забился в ремнях, напрасно стараясь растянуть крепкие узлы из моржовой кожи.
  Не двинувшись с места, Фритьоф молча взял у оруженосца нож и метнул точно в грудь пленнику. Тот свалился под ноги остальным, все еще царапая пальцами ремни, как будто надеялся освободиться хоть перед смертью. Прочие пленники спаслись в кучу, как коровы под дождем и больше не поднимали головы. Охранявший их викинг усмехнулся, произнес с сильным датским акцентом:
  - Так будет с каждым, кто оскорбит нашего конунга!
  Тем временем Фритьоф все так же невозмутимо снова приставил нож к горлу Льота и поинтересовался просто, буднично:
  - Сванехольм-фьорд, говоришь? Что же, этот край заслуживает внимания? Богато ли вы живете?
  Льот отвечал, повинуясь превосходящей силе и утратив внутреннюю готовность сопротивляться, что порой воодушевляет даже обреченных на казнь:
  - Не то чтобы богато, не как на родине предков, а все же неплохо. В лесу зверь ловится, в море идет в сети рыба. Берег большой, здесь хватит места и нам, и тебе...
  В это время внимание одного из охранников привлекли ножи, отобранные у пленников. Он взял один из них, потрогал пальцем острие, слизнул капельку крови и, хмыкнув, обратился к Фритьофу:
  - Мой конунг, взгляни, какие ножи! Клянусь всеми проделками Локи, такого острого железа я еще не встречал в Земле Фьордов!
  Фритьоф, взяв находку, тоже некоторое время вертел в руках, любуясь блеском и остротой лезвия, затем, приподняв край сети, принадлежавшей пленникам, полоснул ножом по туго свитым толстым пеньковым нитям. Те, разрубленные с одного удара, сразу опали, свились вместе, как дохлые змеи.
  - Действительно, отличное железо: и не затупился ничуть, - удовлетворенно сказал Фритьоф и снова шагнул к Льоту: - Это здесь вы добываете железо? Его много в Сванехольме? Говори!
  - Много... Много, господин! - торопливо проговорил Льот, все еще надеявшийся непонятно на что. И повторил, словно надеялся отвадить врага, точно ночного тролля: - На восточных болотах за усадьбой его как грязи, хватит на всех.
  Светлые глаза конунга данов сверкнули, как у хищной птицы, волосы и борода словно вздыбились.
  - Железо! Настоящее железо, а не дрянь, которую женщина проткнет шпилькой! Вот чего мне не хватает для полного успеха. Мечи такой же твердости, как этот нож, будут разить наверняка, а броню из него не пробьет никакой удар... Морские боги в добрый час привели меня к Сванехольм-фьорду!
  Льот, слушая его гордые речи, снова помертвел от ужаса, но уже не за себя: он хорошо представил, чем "добрый час" Фритьофа Могучего обернется для поселенцев. Завоеватель не станет делиться с теми, кто открыл богатства северной земли раньше него... Стуча зубами, как от озноба, рыбак проговорил, с трудом подняв глаза:
  - Если ты пощадишь нас, могущественный, я покажу тебе, где мы добываем железо, я открою все богатства Сванехольма, что ты захочешь найти! Только позволь мне указать дорогу...
  Но Фритьоф был слишком проницателен, чтобы сразу довериться перебежчику. Не в первый раз ему доводилось наблюдать, как страх ломает людей, но обычно для этого все же требовалось больше времени и усилий. Этот же рыбак сдался сразу, и сам предложил свои услуги. Такая покорность выглядела подозрительно.
  - Ты хочешь указать нам дорогу? - густые брови конунга удивленно поднялись. - А какая в том нужда? Я сумею все найти сам.
  Он рассчитывал неожиданным вопросом сбить пленника с толку, и не ошибся. Тот уставился в палубу, не поднимая глаз, и хрипло пробормотал враз пересохшим горлом:
  - Могущественный конунг, позволь мне хотя бы провести твои корабли к берегу... Я хочу сказать, во фьорде кругом мели, подводные скалы...
  - Ага, значит, мели и подводные скалы! - Фритьоф хищно усмехнулся. - Не пытайся обмануть меня, рыбак: поздно ты взялся учиться ремеслу лазутчика! Я не позволю тебе навести мои корабли на мель и сумею сам проложить курс... Эй, на драккарах! Держаться за мной!
  Остальные четыре корабля выровняли строй, следуя за "Белым Быком", точно по ниточке. Конунг внимательно вгляделся в искрящуюся на солнце воду фьорда, высматривая, где она темнее и выше волна - стало быть, там глубже. Занятый вычислениями, он на время совсем забыл о пленниках.
  О них напомнил один из викингов, Олаф, храбрый и исполнительный, но жестокий воин, которому поручен был надзор за пленными:
  - Мой конунг, а с этими как быть?
  Фритьоф скользнул взглядом по группе связанных пленников, потом, чуть внимательнее - по скорчившемуся у его ног Льоту.
  - А, эти? Что с ними делать теперь? Еще сбегут на берегу, чего доброго... Принесем их в жертву морским богам. Я в долгу перед ними за то, что привели меня в Страну Железа! А этого, что пытался перехитрить меня, повесить на мачте "Белого Быка". Пусть Асгейр знает, что мы идем с серьезными намерениями. Я дам ему время подумать, он ведь прежде не блистал храбростью, - с этими словами конунг принялся вновь вглядываться в воды Сванехольм-фьорда, как будто хотел пронизать их взглядом насквозь.
  А меж тем охранники принялись истреблять пленных. Действовали они быстро, умело и сноровисто. Ремень развязывался, и тут же нож вонзался в оцепеневшее тело, после чего двое крепких воинов бросали, раскачав, убитого за борт, и волна слизывала едва показавшееся облачко крови. Меж тем Льота Бледного, еще успевшего увидеть гибель остальных, оттащили к мачте - сам он идти не мог, - и повесили на снастях из моржовой кожи, закрепив петлю на шее.
  - Вперед! - скомандовал Фритьоф, высмотрев, наконец, на глаз фарватер, каким могли пройти корабли.
  Пять драккаров, один за другим, причалили к сванехольмской бухте, в стороне от того места, где стояли корабли Асгейра. Конунг данов собирался позволить противнику уклониться от решительной встречи, если тот пожелает.
  К удивлению датского конунга, на берегу уже ожидал облаченный в доспехи хирд, с виду вполне готовый дать отпор. Фритьоф сразу увидел, что перед ним одни мужчины, и, разглядев их доспехи, подумал, что такие нелегко будет пробить. Но защитников было гораздо меньше, и он махнул рукой своим викингам, прыгнув с борта "Белого Быка" по колено в воду.
  - Видите, какие на них доспехи? Каждый, кто убьет врага, возьмет их себе! Вы сделаетесь непобедимы! Железо и кровь!
  Его викинги тут же подхватили новый клич, стремительно занимая место в строю, еще до того, как выйдут на берег. В чем - в чем, а в воинской выучке воинам Фритьофа никак нельзя было отказать. Прекрасное и одновременно жуткое зрелище они являли, надвигаясь клином, как стая летящих журавлей, подняв щиты и держа наготове копья, мечи, топоры. Клич "Железо и кровь!", повторенный разноголосым хором, оглашал окрестности, отдаваясь от прибрежных скал.
  А между тем сванехольмцы были уже рядом. Бросились наперерез, не давая противнику выйти на берег. Их было почти втрое меньше, так что строй выглядел, что тонкий нож против боевого меча. Но шли вперед решительно. Фритьоф не сразу узнал среди них Асгейра: на том не было никаких знаков отличия, поселенцам нечем было, да и незачем украшать доспехи. Рассудив, что вождь всегда должен идти впереди, датчанин обратился к стройному молодому воину, потрясавшему копьем:
  - Эй, ярл изгнанников! Ты не туда бежишь: вон там стоят твои корабли, так садись на них и уходи еще дальше на север. Я не буду мешать тебе увести своих, клянусь копьем Одина!
  В ответ раздался яростный рев, так что нападавшие на мгновение остановились. И, перекрывая прочие голоса, послышался звонкий от ненависти голос Асгейра:
  - Копьем Одина?! А я клянусь тебе моим копьем: оно еще пронзит твое сердце, подлый убийца и вор! - с этими словами молодой ярл метнул копье прямо в середину нагрудника Фритьофа.
  Тот скорее почувствовал, чем разглядел летящую к нему смерть и, уже не успевая уклониться, перехватил копье на расстоянии не больше ладони от своей груди. Удар был так силен, что руку едва не вывихнуло из сустава, ладонь даже сквозь латную рукавицу обожгло как кипятком.
  Не каждый викинг умел ловить на лету брошенное тяжелое копье, но Фритьоф Могучий недаром упражнялся еще с юности, стремясь быть первым во всем. Никто не ждал, что он сможет отразить удар - и менее всех Асгейр, не успевший даже закрыться щитом, когда противник, в свою очередь, метнул в него его собственное копье. Глухо вскрикнула Рагнхильд, метнулась к мужу, хотя видела, что не успеет...
  На Асгейре был надет не сплошной доспех, а чешуйчатый, состоящий из накладывающихся друг на друга железных пластин. Все-таки он осуществил свою задумку в оружейном деле, взяв за образец кору старых сосен и панцирь крупных рыб, что не всякому хищнику под силу прокусить. Теперь вот ярлу пришлось самому же испытать свою выдумку. Ударившись ему в грудь, копье пробило верхний слой железной чешуи и, израсходовав силу, безвредно упало к ногам Асгейра. Тот пошатнулся и чуть не упал; от удара в грудь вышибло из легких весь воздух. Но Рагнхильд, с ног до головы облаченная в исчерченную рунами бронзу, тут же подхватила мужа, а вслед за тем он и сам выпрямился, еще чувствуя боль в груди, но на самом деле невредимый. Увидев его, сванехольмские викинги приободрились.
  - Асгейр! Свагнехольм! - закричали они, ударив мечами о щиты, и бросились навстречу врагу, как сторожевые псы кидаются на волка, забравшегося в овчарню. Асгейр на мгновение залюбовался, как бесстрашный Ньял разил мечом наступающих врагов; как кузнец Бьорн, рыча, словно настоящий медведь, орудовал тяжелым железным шаром-кистенем, дробя вражеские головы вместе со шлемами; как Рагнхильд, не пожелавшая и теперь сменить посох на железное оружие, каждым его ударом укладывала по врагу. На одно сладкое мгновение молодому ярлу показалось, что они могут победить теперь же, несмотря на очевидное численное неравенство. Но он преодолел эту мысль, что пристала обычному викингу, но не ярлу. Вскочив на большой камень, возвышавшийся над берегом, Асгейр взмахнул мечом над головой и крикнул, преодолевая грохот сражения:
  - Отступаем! Нам не выстоять! Все в лес, в лес!
  Сверкающий строй сванехольмских викингов качнулся, распадаясь сперва по одному, по два, как горсть песка, брошенная в воду; но вот уже от него отделялись все больше людей, они поворачивались спиной к врагу и спасались бегством. Одним из первых пустился бежать и сам Асгейр; при этом он несколько раз оглядывался, окликая своих людей:
  - Сюда, сюда, к лесу! Там спасение!
  Бегство вождя захватило и его воинов, как и бывает обыкновенно: большая часть их бросилась за Асгейром, растянувшись цепочкой по всей луговине, точно олени, спасающиеся от охотника. Вскоре на берегу остались лишь трупы - всего несколько убитых с обеих сторон, потому что бой продолжался совсем недолго. Фритьоф со своим хирдом пустился в погоню, оставив лишь охрану у кораблей. Его не удивляло, что весь отряд Асгейра обратился в бегство вслед за ним. Правда, датскому конунгу приходилось слышать, как струсивших в бою вождей закалывали собственные викинги, которым честь была дороже. Но от тех, кто однажды уже отступил, спасая свою шкуру, трудно было ожидать доблести. Рыбак, которого он допрашивал, и чье тело теперь висело на мачте "Белого Быка", был тому доказательством.
  Беглецы не останавливались, даже когда впереди замаячили высокие тени черных елей. Стремительно ворвались в лес и замелькали среди деревьев с такой ловкостью, что не знавшим местность датчанам пришлось замедлить бег. Время от времени кто-нибудь из них все же вырывался вперед и догонял противника; тогда либо следовала короткая сшибка, либо откуда-то из лесной чащи вылетало копье и укладывало навсегда слишком быстрого пришельца.
  - Скорей, скорей, скорей! - хрипло орал Фритьоф конунг, подгоняя своих людей.
  Асгейра с другими беглецами уж и не разглядеть, далеко сбежали, проклятые зайцы! Позади ковыляют раненые да усталые, только их спины в железных панцирях еще мелькают впереди, и копьем не возьмешь - отскочит на излете.
  Вот, наконец, среди мрачных елей показался просвет - кусочек неба, уже темнеющего к вечеру. Наконец, открытое место! Фритьоф усмехнулся: уж здесь-то он беглецов догонит, никуда не скроются!
  А их и не надо было уже догонять: здесь же, на открытом месте, сбились кучкой, видно, отдыхая. Воинов Фритьофа тут же охватил охотничий азарт, да и сам конунг воодушевился, точно при виде загнанного зверя, которого осталось только добить.
  - Вперед! - крикнул он, не обращая внимания, что под ногами сделалось вязко, а потом и вовсе захлюпала болотная жижа. Ведь беглецы - вот они, рукой подать, значит, туда можно дойти.
  - Вперед! Болото не опасно! - снова крикнул конунг, с трудом вытягивая ноги из вязкой грязи.
  Но одновременно несколько его хирдманов, вырвавшись вперед, разом провалились по пояс и бешено забились, стараясь высвободиться. Одному это удалось: он дотянулся до кривой ветки росшей у края болота сосны, других двух вытянули их товарищи. Но остальные пленники трясины, оглашая лес страшными проклятьями, погружались все глубже.
  А потом со стороны местных полетели стрелы и копья. На открытом пространстве они били, как по мишеням, а, уворачиваясь от них, датчане увязали в трясине.
  Кое-как выбравшись на высокую твердую кочку, Фритьоф Могучий яростно погрозил кулаком Асгейру, ясно видимому в своих серебристых доспехах в стороне от остальных.
  - Трус! Если ты считаешь себя мужчиной, выйди сражаться со мной! Честный бой не для таких негодяев, как ты - ты только и умеешь, что заманивать в болото, иначе тебе не победить.
  Вместо ответа Асгейр метнул копье, и то, со свистом пролетев возле самого плеча Фритьофа, уложило наповал стоявшего за ним викинга.
  Конунг оглядел свое войско, барахтавшееся в грязи или растерянно топчущееся позади, не смея сунуться дальше. Что и говорить, положение не из лучших...
  - Назад, викинги! - наконец, скомандовал он. - Мы с ними еще встретимся, когда им надоест прятаться, как лягушки в болоте... Эй, Торольв, Эстольд, Олаф, ко мне!
  Но запальчивый Олаф, наконец, нащупал под ногами безопасное место и, пригнувшись, быстро пробежал под обстрелом навстречу сванехольмцам, где и столкнулся с Бьорном. Тот раскручивал над головой тяжелый шар на железной цепи - оружие, требующий не только силы, но и безупречно меткого глаза кузнеца. Размахнувшись, он снес лицо Олафа одним ударом. Упрямый датчанин успел еще достать врага мечом, но в его последнем ударе уже не было силы, и он лишь прочертил длинную царапину на боку Бьорна. Тот повернулся и пошел прочь. Олаф, тот самый, что указал своему конунгу на высокое качество сванехольмского железа, теперь сам лежал в болоте среди железной руды, и его тело постепенно засасывала трясина.
  Эта смерть стала последней в тот день. Фритьоф конунг понял, что здесь ему не достать сванехольмцев. Кроме того, близился вечер, и ему совсем не хотелось оставаться на ночь в незнакомом лесу. Он поспешил увести свой хирд к берегу, где стояли корабли, где осталась опустевшая усадьба поселенцев. Обе стороны знали, что новой встречи не миновать - и что будет она еще злее и кровопролитнее первой.
  Глава 11. Следы в лесу
  Уведя своих людей из болота, Фритьоф Могучий мысленно поклялся во что бы то ни стало уничтожить Асгейра вместе с как можно большим количеством его людей. В нем клокотала нерастраченная ярость, и викинги, следующие за вождем, молчали, не желая попасться под горячую руку.
  Это было невероятно, уму непостижимо - как слабаки, трусы, боящиеся честного боя, с помощью подлой засады погубили столько его воинов! Во время битвы на берегу пали всего четверо датчан взамен на пятерых местных - достойный размен, учитывая лучшее вооружение людей Асгейра. Но затем эти твари, которых Фритьофу не хотелось даже мысленно называть викингами, заманили его людей в болото, где и осталось лежать одиннадцать его лучших воинов. Одиннадцать!.. И они погибли без доблести и славы, не забрав с собой ни одного врага, без всякой пользы умылись болотной грязью. Если бы датский конунг хуже умел владеть собой, от этой мысли впору было бы превратиться в берсерка. Но и теперь, хоть у него не закатывались глаза и не шла пена изо рта, Фритьоф был страшен, и никто из викингов, вернувшись на берег, не решался спросить, что им делать дальше.
  Команда, оставшаяся охранять корабли, поработала не напрасно: все пять драккаров были вытащены на песок, поодаль от линии прилива, и окружены крупными камнями. В стороне у леса чернела разрытая земля - копали могилы для погибших, отдельно для своих и для местных, пока до мертвецов не добрались вороны и хищные морские чайки.
  Взглянув на их работу, Фритьоф отчасти смягчился, бросил несколько одобрительных слов. Затем его взгляд упал на стоящих в отдалении два сванехольмских драккара. Конунг жутко усмехнулся.
  - Сожгите их! Пусть Асгейру не на чем будет бежать, если он одумается. И он, и его люди останутся здесь - мертвыми или рабами!
  Вскоре "Морской Волк" и "Лось" запылали огромными кострами на фоне ночного неба. Пропитанные смолой драккары разгорелись быстро. Так завершилась судьба двух кораблей, доставивших людей Асгейра в Сванехольм-фьорд.
  Пока Фритьоф конунг с жестокой радостью любовался пожаром, к нему подошел с факелом в руках красивый юноша с белокурыми волосами, мягкими, как у девушки - его племянник Кнуд. При виде него по мрачному лицу конунга скользнула улыбка, он охотно протянул юноше руку.
  - Ты хорошо себя проявил, Кнуд! Я видел, как ты преследовал сванехольмских зайцев, точно хороший пес.
  Красивое лицо юноши озарилось радостью - ему приятна была похвала дяди.
  - Это пустяки, мой конунг! Лучше было бы взять с собой настоящих собак, чтобы выследить их до самого лагеря. И, главное, найти, где они прячут женщин и детей. Окажись они в наших руках, Асгейр бы никуда не делся. Верно я говорю, дядя?
  - Как настоящий викинг! - с гордостью подтвердил Фритьоф. - Верно, собаки нам бы пригодились. К сожалению, мы готовились сражаться, а не охотиться на зайцев... В усадьбе ведь никого нет?
  - Ни единой души! - вздохнул руководивший обыском викинг Гольдульф. - В очаге зола еще свежая, значит, они ушли в последний момент. Даже скотину умудрились угнать, и при том в лес не ведет ни одной дороги, только звериные тропы. Без тебя мы не пошли дальше...
  - Правильно сделали, - нехотя согласился Фритьоф. - Ничего, мы еще отыщем всех - мужчин и женщин. Кто останется жив, почтет за честь копать руду в том проклятом болоте. Сейчас всем надо отдохнуть... Да, Кнуд, ты хотел что-то сказать?
  Юноша, польщенный одобрением великого вождя, протянул ему факел.
  - Ты сжег корабли - сожги уж и усадьбу, чтобы им некуда было вернуться. Заодно развесели наши сердца пожаром, раз уж им пока нельзя погреться у погребального костра Асгейра.
  Но Фритьоф не взял факел и сурово нахмурился.
  - Я зря хвалил тебя, Кнуд, из тебя еще не скоро получится викинг, - сказал он гораздо холоднее. - Дом теперь принадлежит не им, а нам, и только последний дурак сожжет свое имущество. Поблагодарим тех, кто построил для так такое удобное жилище... Гольдульф, выставь стражу вокруг усадьбы и у кораблей, чтобы местные не вздумали вернуться ночью, - с этими словами датский конунг широким шагом направился к построенной Асгейром усадьбе, и его викинги последовали за ним.
  Рагнхильд, лежавшая, распластавшись, в кустах совсем близко от беседовавших, беззвучно усмехнулась, бросив строгий взгляд на Ньяла и Фрама, притаившихся тут же. Никто из датчан, неоднократно проходивших мимо засады, не замечал ничего подозрительного. Рагнхильд, как настоящей волчице, было достаточно травы в две ладони высотой, чтобы спрятаться, да и ее спутники заслуженно считались лучшими разведчиками Сванехольма. Лишь один раз при гордых речах захватчика о доме, построенном их руками, из горла обоих мужчин вырвалось сдавленное рычание, но лесная хозяйка тотчас бросила на них предостерегающий взгляд. Потом поползла вдоль кустов, приникая к каждой ложбинке и используя самый маленький клочок тени, чтобы подобраться ближе к усадьбе.
  С кораблей тащили нехитрую походную снедь, у костра какой-то воин палил на огне пару подстреленных тетеревов. Выкатили даже бочонок пива - очевидно, Фритьоф позволил отметить прибытие в Сванехольм. Но отряд Гольдульфа окружил усадьбу и корабли плотным кольцом, готовый при первом же шорохе поднять весь хирд. Однако никакого шороха не было, и датчане, рассеивая ночной мрак факелами, стояли спокойно, не подозревая, что за ними следят.
  Вокруг всей усадьбы сумела в ту ночь проползти Рагнхильд, осматривая, как расположились враги. Наконец, когда уже над морем показалось розовое зарево, она вернулась к ожидавшим в засаде викингам.
  - Асгейр был прав: сейчас с ними рано встречаться в открытом бою. Они раздавят нас, как стадо лосей по осени. Но в лесу преимущества будут у нас, и надо будет привести туда Фритьофа еще раз.
  - Да решится ли он напасть еще раз? - недоверчиво хмыкнул Ньял. - Он не дурак, и ему совсем не понравилось, сколько его воинов погибло в болоте.
  - Надо предложить ему вохможность, против которой он не устоит, - загадочно произнесла Рагнхильд.
  Двое викингов смотрели на нее с любопытством и скрытым недовольством. Им бы хотелось знать, о чем Асгейр говорил с женой, провожая ее на разведку. У них был какой-то замысел, о котором не объявляли остальным. Разведчики были этим не слишком довольны, хоть и давно прониклись к жене своего ярла глубоким неподдельным уважением. Фрам даже нарочно старался выразить ей свое почтение, извиняясь за первоначальную неприязнь. И теперь вот, желая отличиться, сказал, озорно подмигнув своим спутникам:
  - А может, доберемся до кораблей и подожжем их? Что, там много охраны? Отплатим им той же монетой! Я один все сделаю, а вы уходите...
  - Стой! - Рагнхильд ухватила викинга за плечо, не давая уйти. - Асгейр нам этого не поручал, он послал нас лишь на разведку. Там хорошая охрана, и ты не сожжешь корабли, а сам попадешься. Мы не можем сейчас позволить себе попасть в плен! Ты понял?
  Фрам обиженно засопел и потупился, но не решился возражать больше.
  Первая ночь захватчиков в Сванехольм-фьорде прошла спокойно. Полагаясь на выставленную стражу, они сразу после пира заснули сладким сном победителей, уверенные, что местные жители не решатся напасть так скоро. Но вряд ли они спали бы столь же крепко, если бы знали, что разведчики, посланные Асгейром, всю ночь крутились поблизости от усадьбы.
  Но прошло еще несколько дней, и самозваные властители Сванехольма убедились, что фактически им принадлежит лишь узкая прибрежная полоса, где стояли их драккары, да усадьба, в которой датчане расположились с удобством. Этим и ограничивался весь их успех. Дальше, за оградой усадьбы, возвышался темной стеной лес, и туда людям Фритьофа не было хода. Рисковал ли смелый охотник зайти подальше в поисках дичи, посылал ли конунг рахведчиков на поиски лагеря беглецов, - люди исчезали навсегда, бесследно пропадали в непроходимых лесных чащах. Посланные за ними также не возвращались. В конце концов, когда целый отряд в двадцать отборных викингов, отправленный на болото, чтобы начать добычу железной руды, растворился без остатка, как соль в морской воде, Фритьоф, проклиная все на свете, запретил людям ходить в лес.
  Результаты такого вынужденного решения не замедлили сказаться. Охотиться стало невозможно, значит, не за горами был голод. Пока он еще не чувствовался: запасливые датчане привезли провиант с собой, да и в усадьбе нашли немало снеди, что беглецы не успели утащить, а в море ловилась рыба. Но Фритьоф Могучий понимал, что фактически они осаждены здесь, и рано или поздно столкнутся с нехваткой припасов.
  Впрочем, для него самого страшнее голода было унижение. Никогда за свою долгую военную карьеру датский конунг не сталкивался с противником, которого было не достать. Еще не вступив толком в битву, они отняли у него сотню человек! Сильнее обуревавшей Фритьофа жажды мести теперь могло быть лишь осознание собственного бессилия, мучительное для человека, привыкшего контролировать любую ситуацию. Он подолгу размышлял, что делать дальше.
  Вечерами за столом викинги еще поздравляли самих себя с "завоеванием Сванехольма", но фактически не имели возможности использовать захваченные богатства, ради которых забрались так далеко на север. Ни срубить дерева для новых драккаров, что понесут новые отряды викингов к будущим завоеваниям, ни добыть прочного железа. Только руку протянуть к богатствам Сванехольма - а вот почему-то не давались они пришельцам! Неудивительно, что бешенство душило Фритьофа, точно дым. И не его одного. Он не раз замечал на себе недовольные взгляды исподлобья. Викинги еще не смели открыто обвинять его в неудаче, но не преминут этого сделать, как только разуверятся в победе.
  Чем дальше шло время, тем сильнее конунг убеждался, что единственный способ добиться успеха - разгромить местных наголову, и поскорей, пока его люди не ослабели ни телом, ни душой. Но как это сделать? Если Асгейр не захочет принять бой, его ни за что не найти в лесной чаще, а так, скорее всего, и получится. Фритьоф обещал щедрую награду тому, кто приведет к нему живым хоть кого-то из местных. Но, хоть стража и стояла день и ночь, охраняя корабли и усадьбу, никогда не случалось заметить. Можно было решить, что в Сванехольме нет никаких людей, кроме них. И, однако, стоило кому-то из датчан приблизиться к лесу, как их осыпали стрелами и копьями. И все - невидимо, ни разу не показавшись на глаза, будто вовсе не люди, а лесные тролли. От этого можно было сойти с ума!
  Тем сильнее была радость конунга, когда двое часовых таки привели к нему пойманную у Черного Ручья девушку. Ее притащили в усадьбу волоком, исщипанную и исцарапанную - видно, пыталась сопротивляться. Но, как только воины отпустили ее, пленница поднялась на ноги сразу - высокая, рыжеволосая, одетая в грубое домотканое платье из некрашеного полотна. В давно обжитых краях таким "нарядом" побрезговала бы и служанка, но захваченная пленница не похожа была на служанку. Хоть и побледнела, как смерть, под пристальным взором конунга, но глаз не прятала и не умоляла о пощаде. Тем не менее, Фритьоф разглядел на лбу девушки испарину - что и говорить, на ее месте каждому сделалось бы не по себе.
  - Зачем ты пришла сюда? - поинтересовался он грозно.
  Схваченная девушка негромко всхлипнула, утерла лицо рукавом и проговорила с запинкой:
  - Я собирала травы для раненых, господин. Целебные травы, что растут только в одном месте у реки. Аир, осоку...
  В отобранной у нее сумке действительно лежали травы, это доказывало, что она говорит правду. Конунг удовлетворенно кивнул.
  - Значит, у вас много раненых? - живо поинтересовался он.
  - Не то чтобы много, господин, а все же есть: как без раненых, битва ведь была, - ответила девушка с таким простодушием, что Фритьоф даже подозрительно покосился на нее: не нарочно ли смеется над ним? Но, успокоившись, взялся решительно за осуществление своего замысла.
  - Ты приведешь нас к ним - и раненым, и здоровым, - он не спрашивал, а утверждал, ни мгновения не сомневаясь, что так будет. В тот же миг один из викингов связал руки девушки за спиной, а второй конец ремня привязал к своему поясу.
  - Шевелись! - точно плетью, ожег ее оклик охранника. И она - что было делать, - двинулась вперед по едва заметной тропке, показывая датчанам путь.
  Фритьоф конунг шел первым, на всякий случай прикрывая щитом своего племянника Кнуда. Ему не хотелось отпускать юношу от себя среди лесной чащи, где за каждым деревом могла скрываться засада. И без того все постоянно оглядывались по сторонам, чувствуя себя так, словно внутри их доспехов торчали иголки.
  Однако все оставалось тихо. Рыжеволосая проводница, не говоря ни слова, уверенно вела пришельцев вглубь леса. Видно было, что она хорошо знала дорогу. Взглянув на ее высокую фигуру, окутанную утренним туманом, Фритьоф громко, во всеуслышание приказал воину, что держал ее на привязи:
  - Увидишь что подозрительное - убей!
  Он видел, как плечи девушки поникли от этих слов; но и только. Во всяком случае, она не стала ни о чем просить или заверять его. Она молча уходила все дальше вглубь леса, ведя датчан за собой.
  Наконец, деревья расступились. Впереди была небольшая вырубка, на ней темнел настил из бревен и камней, кое-как прикрытый дерном.
  - Здесь! - глухо проговорила девушка, делая еще несколько шагов вперед. Викинги, следуя за ней, подошли к лагерю, преисполненные воодушевления. Сейчас будет бой, о каком они мечтали со дня прибытия в Сванехольм-фьорд! Ну а если Асгейр со своими не окажется в лагере - тем хуже для них. Женщины, дети и раненые уж точно должны быть здесь, и у вождя поселенцев не будет выбора, кроме как принять все их условия. Датчане уже предвкушали будущее унижение противника, готовясь отомстить за ловушку в болоте и за свое недавнее вынужденное бездействие...
  Град копий, стрел и камней обрушился на них из-за бревенчатого настила. На близком расстоянии они били прицельно, как град.
  Над настилом поднялись фигуры отнюдь не женщин, но викингов в полном вооружении. Один из них взобрался наверх и помахал врагам рукой.
  - Эй, Фритьоф - конунг безносых псов! Ну как тебе наше угощение? Не хочешь ли вернуть мою жену? Она что-то долго у тебя загостилась...
  Услышав эту насмешливую речь, датский конунг метнул в Асгейра копье, но его руки дрожали от злости, и то пролетело на целую ладонь левее его плеча. Тогда Фритьоф с рычанием повернулся к рыжеволосой девушке...
  Та чуть напрягла руки - и связывающий ее ремень лопнул, как нитка. С быстротой молнии Рагнхильд выхватила кинжал из-за пояса у своего охранника и вонзила ему в горло. Никто не успел ничего предпринять, как она уже взлетела по бревнам наверх, к своему мужу и другим викингам.
  Датчане рванулись следом за ней, раскатывая кое-как уложенные бревна. С первого взгляда стало видно, что никаких женщин и детей здесь нет; лагерь оказался ловушкой, но зато перед ними наконец-то оказался противник, которого можно победить. Некоторыми завладело настоящее безумие, и они бросались вперед, как вепри, ломая строй.
  Фритьоф Могучий и сам был близок к тому же состоянию, стремясь во что бы то ни стало расквитаться за все унижения, превратить очередную ловушку, устроенную местными, в свою победу, убить Асгейра и его жену, так ловко перехитрившую всех. "Любой ценой!" - рычал он, неистово рубя мечом сванехольмцев, прокладывая себе путь к их вождю. "Слышите, Асы?! Я готов заплатить за победу любую цену!" Лезвие его меча сделалось таким же красный, как и камень, украшавший рукоять.
  Но он не дошел до Асгейра. Когда их уже разделяло лишь несколько локтей кочковатой лесной земли, по которой раскатились в беспорядке бревна, конунг вдруг услышал крик, тонкий и пронзительный, словно вопль ночной птицы. Он взлетел и тут же оборвался, но Фритьоф узнал голос. Стремительно обернувшись, он увидел, как его племянник Кнуд падает на землю, раскинув руки, точно крылья. В его груди торчало две стрелы.
  Фритьоф подхватил его и встряхнул, еще надеясь оживить, но юноша повис на его руках, как тряпка. Глаза закатились, красивая голова неестественно откинулась назад.
  Еще некоторое время конунг стоял на коленях возле племянника, не обращая никакого внимания на кипящий вокруг бой. В лязге мечей и в свисте стрел ему слышалось: "Любой ценой", "любой ценой". Клятва была принята, и ее повторял скрип веретена в руках Норн,ее пели валькирии, спускаясь за душами павших воинов. Одна из них уже унесла с собой в Вальхаллу Кнуда, единственного человека, к которому был привязан конунг, не имевший своих сыновей. "Любой ценой". Фритьоф поднялся, держа на руках убитого, как пушинку. И бросил своим воинам, не обращаясь ни к кому конкретно:
  - Идемте! Надо похоронить его. Позднее я вернусь и отомщу!
  Глава 12. Битва
  В тот же вечер над морем вновь поднялось зарево пожара. Горел один из драккаров Фритьофа, что он пожертвовал своему племяннику, желая как подобает проводить его в Вальхаллу. Кое-кто из викингов хмурился про себя: не дело отдавать целый корабль для погребения юноши, не успевшего толком ничего совершить, пусть и знатного рода, - но возражать конунгу не посмел никто.
  А наутро, едва забрезжил рассвет, "Белый Бык" вместе с еще одним драккаром пересекли Сванехольм-фьорд и двинулись к его западному берегу, неся половину поредевшего хирда Фритьофа.
  Тем временем в самом сердце леса, среди ям-землянок, замаскированных под кучи валежника, Асгейр обращался к своим людям. Здесь были все - и женщины, прижимающие к себе детей, будто тем сейчас же угрожала опасность, и старики, и викинги, готовые немедленно выступать в поход. То, что собирался сказать ярл, касалось каждого из них.
  - Я узнал, что Фритьоф собирается высадиться с другой стороны фьорда и пройти с половиной своих людей через лес, в то время как другая половина выйдет навстречу со стороны усадьбы. Они думают прочесать лес частым гребнем и окружить нас, взять в клещи. Благодарение богам, мы вовремя узнали об их замыслах, и не обязаны их ждать.
  Никто из поселенцев не удивился, что их вождь успел разведать о замыслах противника, и не спросил, откуда он знает. И то сказать - у кого в женах лесная хозяйка, того не объехать на кривой какому-то пришельцу...
  Все, кто мог сражаться, выпрямились и сразу подобрались, чувствуя, что близится решающий час. Кончилось время засад и выстрелов из-за угла, теперь предстояло, наконец, в открытом бою решить, кому быть в Сванехольме - поселенцам или датчанам. Не только Фритьоф, пылая местью, стремился поскорей закончить раз и навсегда эту распрю, но и сванехольмцы не меньше мечтали, наконец, доказать врагу и самим себе, что они - викинги, достойные мужи, а не трусливые зайцы. В Земле Фьордов испокон веков было принято смывать подобные оскорбления кровью.
  Сообразив, к чему клонит ярл, кто-то из викингов помоложе издал ликующий клич. На него тотчас зашикали, восстанавливая тишину, и Асгейр продолжал:
  - Мы выступим навстречу Фритьофу и разобьем его. Теперь силы будут равны, и боги непременно пошлют победу правой стороне. Вас же, что останетесь здесь, я прошу ждать нас терпеливо и не выдать свое убежище никаким опрометчивым поступком.
  Он окинул взглядом Рагнхильд, стоявшую в женской одежде, держа за руку сына. Сейчас она выглядела воплощением материнства, но Асгейр знал, что бесполезно и просить ее остаться. Нипочем не усидит в лагере, вмиг превратится из нежной матери в яростную волчицу и бросится на защиту своих владений.
  Асгейр обвел взглядом стариков послабее: Грима-скальда, хромого Свейна, однорукого Торгеста... Нет, и эти не собираются отсиживаться в лагере: вооружились легкими копьями, по силе, надели доспехи. Бесполезно отговаривать старых воинов от последней в их жизни битвы... Даже старая Далла, к ужасу Асгейра, просила взять ее с собой.
  - Бабушка, ну зачем тебе с нами? - изумленно воскликнул ярл. - Тебя же придется нести, потому что мы пойдем быстро! Отдыхай здесь, ты довольно потрудилась для других, позволь теперь нам сберечь твой покой...
  Но старуха продолжала настаивать на своем.
  - Я умею лечить раны, умею просить богов от милости, так что не буду вам бесполезна. Прошлой ночью мне снилась сова, с когтей которой капала кровь - это был знак мне сопровождать вас. Не своей волей, но ради знамения богов вас прошу, сама бы никогда не стала требовать лишнего... Но, я думаю, мои старые кости не переломят спину кому-нибудь из воинов покрепче?
  И впрямь, Далла совсем высохла за последнее время, еще больше согнулась и ходила уже с трудом. Со дня нашествия датчан старуха почти не ела и очень мало спала, и Асгейр с тревогой думал, что она не доживет до освобождения. И сейчас он хотел запретить ей и думать о походе, но встретил взгляд бабушки, полный отчаянной тоски. Все мучительное ожидание неизвестности читалось в ее глазах, окруженных красными, воспаленными от бессоницы веками с выпавшими ресницами. Она была слишком стара, чтобы надеяться непременно дожить до победы, и слишком опытна, чтобы твердо верить в лучшее, как те, у кого все впереди.
  И Асгейр сдался, скрепя сердце.
  - Ладно. Берси отнесет тебя в корзине, - он показал на широкоплечего крепкого рыжеватого парня. - Мы спрячем тебя в лесу, и, если хоть кто-то спасется, позаботится о тебе.
  Старуха и виду не показала, что заметила его обмолвку, только ее взгляд чуть потеплел. Зато со стороны других женщин послышались всхлипывания - сперва еле слышно, потом все заметнее, словно оттаявший по весне ручей. Женщины обнимали на прощание своих мужей, кругом слышались всхлипывания, поцелуи и клятвы, плакали дети, не понимавшие, что случилось у родителей... Глядя на них, Асгейр подумал, что сама битва ни на жизнь, а на смерть легче этого томительного прощания. И в очередной раз порадовался, что ему досталась жена, ни в чем не похожая на обычных женщин.
  Она отпустила сына, тот подбежал к отцу и беззаботно засмеялся, ничуть не разделяя общей тревоги. Маленького Торстейна не беспокоили заботы старших - он был еще слишком мал, чтобы понимать, что такое война, и слишком отважен, чтобы бояться по пустякам, как другие дети. Для него жизнь в лесу была лишь интересным приключением, и он с удовольствием узнавал лесные тайны, какие показывала ему мать. Как-то к играющему на солнцепеке Торстейну подползла гадюка, и мальчик ловко ухватил ее за шею и бил головой о землю, пока та не перестала извиваться.
  Вот и сейчас Торстейн радостно взвизгнул, когда отец подхватил его на руки. Обнял его за шею, потом заинтересованно протянул руки к блестящим пластинам его доспехов.
  - Дай!.. Мое! - завопил он, когда Асгейр отцепил его не без труда и ссадил на землю.
  - Нет, малыш! Наденешь когда-нибудь, еще надоест, - ярл смог рассмеяться и, тут же посерьезнев, нашел взглядом белокурую Ингеборг, у ног которой возились с травинками и камешками трое ее детей. - Присмотри еще за этим молодцем, пока нас нет, - попросил он. Женщина кивнула в ответ.
  В тот же день весь хирд Асгейра выступил к Западному Берегу, пробираясь окольными лесными тропами, протоптанными зверями и известными одной Рагнхильд. Они спешили перехватить датчан как можно дальше от своих заветных убежищ, остановить их у самого моря.
  Запах соленой воды и крики тысяч чаек, гнездящихся на утесе, встретили их раньше, чем из-за деревьев показались сверкающие доспехи воинов Фритьофа...
  Для конунга данов теперь тоже не было обратной дороги. До гибели Кнуда он мог бы отступить, не теряя ничего. Если бы он знал, что произойдет, повернул бы свои драккары прочь в море, едва узнал о поселившихся здесь людях Асгейра. Но жадность и гордость толкнули его отнять у них Сванехольм, и он не думал ни о чем, кроме железа и новых кораблей. Хотел с их помощью возвеличить свой род, думал оставить своему племяннику Кнуду небывалое наследство, чтобы тот стал уже не одним из многих северных вождей, но самым богатым и сильным во всей Земле Фьордов. Честолюбивому конунгу мерещилась единая держава с правителем, обладающим неограниченной властью, какие он видел в южных странах. Захват Сванехольма с его лесными и железными богатствами был необходимым шагом.
  Но все вышло иначе. Стремясь к благу своего рода, хотя бы наполовину своего, он потерял того, ради кого все затеял. Теперь, если он и победит, уже некому будет вкусить радость победы. Никогда его наследник не поведет в море выстроенные из отборных сванехольмских сосен драккары; никогда на них не помчатся вперед одетые в непробиваемое железо викинги. Все было напрасно. Если бы он знал, что так будет, не подошел бы и на расстояние видимости к Сванехольм-фьорду.
  Но теперь он непременно разгромит местных наголову! Никаких больше уверток и отступлений. Он обыщет в лесу каждую мышиную норку, но отыщет Асгейра со всеми его людьми, даже если они умеют прятаться сквозь землю. И заставит их заплатить за гибель Кнуда. Только труп Асгейра и с ним - как можно большего числа его викингов удовлетворит его жажду мести!
  Когда посланные вперед разведчики сообщили, что хирд Асгейра идет им навстречу, угрюмое лицо Фритьофа конунга озарилось злобной радостью.
  С диким воплем бросились навстречу друг другу два войска, сшиблись, как свирепые быки с железными рогами. Столкнулись - и поднялся звон, лязг и грохот железа, будто колесница самого Тора незримо прокатывалась между сражающихся, и под ударами его Мьолльнира падали замертво люди. Звенели мечи и секиры, прорубая железные доспехи и живую плоть. Гулко стонали щиты, обтянутые бычьими и лосиными шкурами, едва выдерживая град сокрушительных ударов. Как под молотом кузнеца, гудели шлемы и латы, когда с ними соприкасалось вражеское оружие. Временами, когда одна из сторон вновь переходила в атаку, яростный боевой клич заглушал все прочие звуки. Но порой, когда бойцы позволяли себе перевести дух, можно было различить стоны раненых, молитвы, обращенные к богам, вперемешку с отборной бранью. Вытоптанная за считанные мгновения земля пропитывалась кровью. Те из раненых, что были еще в силах держаться на ногах, снова становились в строй, иные из них как будто и не замечали ран. Совсем ослабевшие отползали прочь, выбираясь из давки.
  Окажись здесь посторонний, наверное, пришел бы в ужас при виде битвы, в которой люди доходили до крайней степени ожесточения. Иные из бойцов, потеряв оружие, вцеплялись в горло противнику, как волки, и терзали его руками и зубами, не чувствуя собственных ран, пока оба, окончательно обессилев, не вытягивались замертво. А то двое воинов, дошедших до крайнего исступления, сходились в поединке, бросив щит и оружие, отбрасывались прочь доспехи и сражались "простым боем" - голыми руками; душили и сворачивали шею, выдавливали пальцами глаза... Что и говорить, ужасна была эта битва яростных северных воинов, и, окажись ее свидетелем иноземец, привычный к более мягким нравам, мог бы умереть или сойти с ума. Но там были лишь викинги - закаленные в боях сыновья Земли Фьордов, и обе стороны пылали местью. Сейчас те и другие вкладывали все силы и умения в решающий бой, и железная музыка мечей пьянила их сильнее крепкого вина. Сколько викингов, сосредоточив все свои стремленияв победе, незаметно для себя забывали о жизни и смерти, о боли и страхе, будто уже оказывались выше земного существования, как эйнхирии, вечные воины Одина. Те из них, кому суждено было выжить, позднее с удивлением обнаруживали себя все еще пребывающими по эту сторону жизни. Но это уж будет потом...
  А теперь две железных стены бились друг о друга, и каждая старалась разметать другую, размыть, как морская волна, снова и снова налетающая на подводную скалу. И, как от той волны, оставалась пена в виде тел раненых и убитых. С обеих сторон уже погибло много людей, но всем было не до подсчета потерь. Вожди обоих отрядов, Асгейр и Фритьоф, искали встречи, но им то и дело преграждали путь другие сражающиеся, и снова горячая, пахнущая потом и кровью волна их разделяла.
  Зато Рагнхильд все время была рядом с Асгейром, решительно прокладывала себе путь и пару раз, кажется, отбила предназначенные вождю удары, когда он не успевал закрыться щитом. На ней были те же зачарованные бронзовые доспехи, в каких она впервые встретилась Асгейру, да и свой излюбленный посох Рагнхильд так и не сменила на оружие из железа. Впрочем, им она владела непревзойденно, и не одного врага повергла с проломленным черепом, со сломанными ребрами или перебитой рукой. Быть может, лесная хозяйка утратила магическую силу своего народа, но своя, телесная сила осталась при ней, и немногие викинги смогли бы ей противостоять. Асгейр смотрел с восторгом, как его жена, закрутив посох над головой, так что поднялся целый вихрь, опрокинула наземь Гольдульфа, бывшего начальника стражи, сбила с него шлем и рассекла лицо. После такого удара Гольдульф уже не поднялся на ноги, а, кое-как придя в себя, отполз в сторону от поля боя, туда, где собирались тяжело раненые викинги, бывшие уже не в состоянии драться. Там они отлеживались, перевязывали свои раны, кто чем мог, и смотрели на битву, - свои рядом с недавними противниками, временно укрощенные общей болью.
  А тем временем бой продолжался с новой силой. Асгейра принялись теснить сразу трое датчан, решивших поднести своему конунгу его голову. Они насели с трех сторон разом, и ярл вертелся волчком, держа их на расстоянии длины копья. Одному воину все-таки вонзил копье в шею, и тот упал. Но и сам Асгейр тотчас же вздрогнул: меч второго датчанина задел ему бедро. Асгейр отпряну и замер, переводя дыхание, остановился на небольшом пригорке, усыпанном по весне белыми, желтыми, лиловыми первоцветами...
  Увидев вражеского предводителя в опасности, датчане преисполнились гордости и, мгновенно перестроившись, двинулись в наступление. Что и говорить, воинская выучка у них была превосходная!
  Теперь настал решающий момент. Если бы поселенцы сейчас дрогнули при новом столкновении с рядами противника, такими свежими и крепкими, будто и не сражались только что, их участь была бы решена. Фритьоф, конечно, истребил бы всех, мстя за гибель племянника. Но он не учел, что жители Сванехольма стремились к мести не меньше его, как не мог понять, что беглецы, изгнанники пустили крепкие корни в земле, где все было сделано их руками. Тех, кто бросал им обвинения в трусости, поселенцы заставляли выплюнуть свой язык вместе с кровью.
  Даг Датчанин, бывший воин Фритьофа, дрался вместе со сванехольмцами, словно всю жизнь был среди них своим, и не жалел врагов, рубя секирой направо и налево. Но вот его окликнул один из датских викингов, Эстольд:
  - Эй, Даг! Это ведь ты, я не ошибся! Что, подлый предатель, служишь, как собака, тем, кто взял тебя в плен? Скоро ли вновь подожмешь хвост и сбежишь?
  Даг злобно оскалился, в свою очередь узнав говорившего.
  - На этот раз ты от меня сбежишь! Ты и вы все! Вас сюда не звали!
  С этими словами он обрушил на Эстольда такую серию ударов, что его щит раскололся, а затем и меч переломился у рукояти, разрубленный более твердым железом. Обезоруженный, Эстольд взвыл, как дикий кот. и поспешно отступил, затерявшись в толпе.
  И все же, очень много сванехольмских викингов остались лежать на земле. Не слышно было больше голоса старого скальда Грима, с самого начала битвы выкрикивавшего строфы старинных саг. Уткнулся разрубленной головой в мшистую кочку, как в подушку, Фрам. Упрямый Рагнар, смертельно раненый, ухватил за ноги склонившегося к нему датчанина и вместе с ним скатился в реку.
  Но тут Фритьоф Могучий, наконец, проложил себе дорогу к Асгейру. Тот как раз справился с последним из троицы противников, но еще не успел отдышаться, чувствуя, как из раны на бедре непрерывно сочится кровь. Но это ничего не меняло - перед ним был его противник, и никто не мог вмешиваться, даже Рагнхильд, замершая шагах в десяти, не отводя глаз от мужа.
  Фритьоф конунг тоже получил пару ран: на его доспехах у шеи и на левой руке запеклась кровь. Но это были легкие раны, не из тех, что помешают опытному викингу сражаться. А сейчас, при виде Асгейра, в нем с удвоенной силой вспыхнула жажда мести за гибель племянника, и разделяющее их расстояние датчанин преодолел как на крыльях. Сейчас, когда они столкнулись лицом к лицу, стало отчетливо видно, что Фритьоф старше, мощнее и тяжелее противника. Казалось, что за ним все преимущества. Из рядов датчан уже послышались победные кличи.
  С глухим рыком, который так и не смог облечь в слова, Фритьоф бросил копье. Оно со свистом рассекло воздух и устремилось в грудь Асгейру. Тот укрылся щитом, но в следующий миг обломки щита разлетелись по сторонам. Бросок был так силен, что сванехольмского ярла отшвырнуло в сторону. Датчане снова ликующе завопили, не сомневаясь, что враг побежден, а в его лице - и весь Сванехольм. Осталось только добить поверженного.
  Ударившись раненым бедром, Асгейр почувствовал, как у него темнеет в глазах. Усилием воли преодолев подступающую дурноту, он нащупал в траве свое копье и покрепче сжал пальцы. И вот, когда Фритьоф, показавшийся невероятно огромным при взгляде снизу вверх, встал над ним, Асгейр приподнялся и метнул копье.
  Сверкающий наконечник из нездешнего железа вонзился в середину отделанных золотом доспехов, выбив из них несколько драгоценных камней. Фритьоф Могучий постоял еще несколько мгновений, потом зашатался, как сосна под ударами топора, и рухнул на землю.
  Некоторое время никто не верил своим глазам - ни поселенцы, ни захватчики. Но последние быстро пришли в себя, потому что теперь их судьба зависела от них одних. Датчан оставалось не меньше, чем местных, но с гибелью конунга им стало не за что драться. Лишь кое-где еще продолжались поединки, но большинство врагов, убедившись, что Фритьоф мертв, бросили оружие и поднимали руки, признав свое поражение.
  Асгейр сам поднялся на ноги, отстранив жену, бросившуюся ему помочь, и несколько мгновений молча глядел на труп врага. Он не сразу осознал свою победу, нужно было сначала в это поверить - после сожженных кораблей и трупа Льота на мачте "Белого Быка", после стольких потерь... Ярл обвел взглядом своих людей, израненных и окровавленных, усталых, как быки под ярмом, и с горечью отметил, насколько многих не хватает.
  А потом он подошел к трупу Фритьофа и вытащил копье. Послышался скрежет, когда наконечник царапнул изнутри доспехи. Но вот Асгейр вытер его полой плаща поверженного. И тут молча наблюдавший за ним строй сванехольмцев будто взорвался. Взлетел к небу боевой клич, повторенный множеством голосов, загремели удары мечей о щиты. И, перекрикивая все, троекратно повторилось имя вождя, только что завоевавшего для них победу:
  - Да здравствует Асгейр! Асгейр, столь же смелый, сколь и мудрый! Асгейр Смертельное Копье!
  Так впервые прозвучало прозвище, под которому первому ярлу Сванехольма было суждено войти в саги, а затем и в память потомков.
  Несколько викингов подхватили вождя на руки, усадили на чудом уцелевший в битве щит и подбросили вверх. Некоторое время над лесом, где только что кипел бой, гремели поздравления и ликующий смех, совершенно дикий и безумный, если не знать, что это веселятся люди, только что с огромным трудом выигравшие опаснейшее сражение в своей жизни. Сдавшиеся в плен датчане отошли в сторону от победителей, переживая, когда схлынет волна ликования, и на них обратят внимание.
  Наконец, Асгейр, вновь став на землю, сразу посерьезнел.
  - Я чуть не забыл про бабушку Даллу! Надо скорее сказать ей, что мы победили!
  Вместе с Рагнхильд он направился к укромному местечку на опушке леса, обустроенному для старой Даллы, так что она могла все видеть, а ее убежища никто не заметил бы даже случайно.
  Старуха сидела, прильнув к нарочно оставленной щели между ветками, через которую видно было поле боя. Она не шевельнулась, когда Асгейр с женой окликнули ее. Когда внук растерянно тронул ее за плечо, легкое, как у ребенка, тело завалилось на бок...
  - Теперь я понял, что говорило ей предчувствие! Надо было оставить ее дома. Ее сердце не выдержало зрелища битвы и страха за меня... за всех нас, - мрачно произнес Асгейр, закрыв старой Далле глаза и сложив ее руки на груди.
  - Нет, не зря. Она знала свою судьбу и была готова, - возразила Рагнхильд. - Смотри, она улыбается; значит, успела увидеть нашу победу.
  И они вынесли тело старой Даллы и положили вместе с особо отличившимися викингами, которых хотели отнести для похорон в Сванехольм. Убитых было слишком много, чтобы забрать всех; остальных предстояло сжечь, как и врагов.
  Отвлекшись от своих распоряжений, Асгейр подошел, хромая, к пленным датчанам, ожидавшим своей судьбы. Он уже снял доспех и шлем, и без них выглядел обыкновенным человеком, печальным и смертельно усталым. Вовсе не могучим и величавым победителем. При виде него датчане немного приободрились: по крайней мере, враг не выглядел слишком суровым.
  - Что мне делать с вами? - хрипло поинтересовался Асгейр. - Ваш конунг убит, ваши корабли у нас. Скажите мне честно: где вторая половина вашего войска? От ответа зависит ваши судьба.
  Датчане колебались недолго. Они уже понимали, что выбор у них невелик. Даже если удастся вернуться домой - без предводителя и без добычи, - их участь дома окажется незавидной.
  Гольдульф с перевязанной головой первым решился ответить, взяв в руки оберег в виде молота Тора в подтверждение слов:
  - Они посланы через лес навстречу вам, и должны скоро придти. Но, когда узнают, что конунг мертв, не захотят больше сражаться с вами. Викинги уже давно говорили между собой, что надо уходить из Сванехольма, теперь все согласятся. А те, кому уходить некуда, хотели бы остаться у тебя, Асгейр ярл, если ты позволишь.
  - У меня? - удивленно переспросил тот. - Но ведь мы были врагами. Неужели вы не ненавидите нас?
  - У нас не все природные даны. Люди следовали за Фритьофом, потому что он был сильнее всех. Но ты победил его еще до этого дня: своим мужеством и стойкостью, своими хитроумными ловушками и тем, что убил его племянника, единственного, к кому Фритьоф был когда-нибудь привязан. Теперь каждый викинг пожелает идти за тобой. Позволь нам остаться.
  Асгейр пожал руку новому союзнику.
  - Благодарю тебя и постараюсь не обмануть твое доверие! Но сперва нам надо еще повидаться со вторым отрядом. Вряд ли они будут рады нас видеть. Пойдем им навстречу, чтобы все выяснить.
  Асгейр оказался прав - когда оставшиеся хирдманы Фритьофа узнали, что остались без вождя, большинство из них были подавлены этим известием. Всем своим видом датские викинги являли единственное желание - оказаться как можно дальше от Сванехольм-фьорда, где живут люди, слишком хорошо умеющие за себя постоять.
  - Я вас не держу: кто хочет, может сейчас же отплыть. Мы оставим вам два драккара; другие два останутся мне в уплату за "Морской волк" и "Лось". Пусть Ньерд пошлет вам попутный ветер, - сказал им Асгейр.
  После этого датчане разделились почти на равные половины. Одни, решившие остаться в Сванехольме и признать Асгейра вождем, отошли влево, к Гольдульфу и Дагу, успевшему переговорить с бывшими соотечественниками. Другие, собравшиеся отплыть, отошли вправо, к Эстольду, что торопил всех немедленно выйти в море, не доверяя победителям.
  Те, кому Сванехольм пришелся не по душе, действительно отплыли очень скоро. Вернувшись к себе на родину, они рассказывали о своем неудачном походе настолько уклончиво, напускали такого тумана, что история о гибели Фритьофа Могучего, щедро дополненная домыслами скальдов, превратилась в легенду, и истинная правда открылась лишь через много лет, когда обитатели Сванехольма укрепили связи с обжитыми землями.
  А пока что, для начала, предстояло похоронить погибших. Это была нелегкая задача: только к вечеру сложили два громадных погребальных костра, один для поселенцев, второй для датчан. В Вальхалле все викинги будут равны, но для живых разница пока еще существовала...
  Фритьофа Могучего не положили с его воинами: его Асгейр задумал похоронить отдельно, под курганом, как подобало знаменитому вождю. Он лежал в отдалении от остальных, суровый и грозный, с мрачно нахмуренными бровями, так и не разгладившимися после смерти. Никто не осмелился покуситься ни на его доспехи, как бы они ни были красивы и прочны, ни на меч, в рукояти которого огненным глазом горел красный камень. Недобрые это были вещи, лучше им уйти в могилу со своим владельцем.
  - Фритьоф Могучий был нашим врагом, но сильным и доблестным врагом, одолеть которого - великая честь для воина и вождя, - произнес над его телом Асгейр. - Наш долг - похоронить его как подобает, раз его родной берег слишком далек. Кроме того, Фритьоф конунг вернул нам воинскую честь и право называться настоящими викингами, а не бездомными бродягами. Мы благодарны ему за то, что еще раз отвоевали себе Сванехольм!
  В могилу Фритьофа положили и доспехи его воинов, их оружие и украшения, найденные на трупах. Там были и железо, и бронза, и драгоценные металлы, многое - иноземной, южной выделки. Никто не посмел бы сказать, что датского конунга погребли без должного уважения к его званию и богатству.
  Когда первые камни, притащенные с морского берега, со стуком ударились друг о друга, ложась поверх земляной насыпи, скрывшей могилу, Рагнхильд вдруг зябко поежилась, хоть и не было никакого ветра.
  - Зря мы похоронили его в земле. Следовало сжечь. Теперь он не смирится, не простит нам, что пришлось упокоиться в чужой, ненавистной земле Сванехольма.
  Асгейр взглянул на выросший над морем курган, что утаптывали его воины - поселенцы вместе с бывшими датчанами.
  - Ты могла бы сказать об этом раньше, жена... Впрочем, не думаю, что нам стоит бояться. Я уже убил его однажды.
  Но Рагнхильд покачала головой с сомнением.
  - Он не смирился. Любой зверь тебе подтвердит. Здесь каждый камень пахнет гневом.
  Асгейр привык доверять чутью своей жены, но в этот раз не видел настоящего повода для беспокойства.
  - Что ж, перезахоронить его я не могу, это было бы еще хуже. Да и вряд ли нам стоит чего-то бояться. От Западного Берега до Сванехольма три дня пути через лес, так что ему не дотянуться до нас.
  Однако Рагнхильд едва шевельнула губами в ответ:
  - Быть может, не всегда Сванехольм будет так далеко...
  На том кончился их разговор по поводу выросшего на морском берегу Каменного Кургана, и при их жизни предчувствия лесной хозяйки никак не оправдались. Но, видно, разговор их был-таки услышан и остался в памяти людей. Потому что много поколений спустя, когда Сванехольм превратился в большой город, а его жители, расселившись вокруг всего фьорда, осмелились, наконец, построить дома возле Каменного Кургана, им припомнилось предсказание,, сделанное когда-то, бесконечно давно, колдуньей Рагнхильд о древнем конунге, и после смерти не смирившемся со своим поражением...
  Но все это было еще в далеком будущем, и сами Норны вряд ли видели те события в кристальном источнике. Ну а живые люди, как всегда, заботились о делах живых. И теперь все, кто мог идти, поспешили обратно в лес, сказать терзаемым тревогой женщинам и детям, что война закончена, и можно возвращаться домой.
  Эпилог
  Прошло десять лет. За это время Сванехольм залечил свои раны, и теперь о нашествии датчан ничто не напоминало уже давно. Усадьба поселенцев за эти годы отстроились еще шире, и вместо мрачных лесов ее теперь окружали пашни и луга, на которых паслись тоже выросшие стада животных. На песке у берега фьорда стояли два драккара, и викинги следили за их состоянием, так что "Белый Бык" и "Цена Победы" ничуть не утратили своих ходовых качеств.
  Если что и напоминало порой о прошлом, так разве что непривычный выговор некоторых из жителей Сванехольма, напоминающий об их датском происхождении. Но на это почти не обращали внимания. Бывшие завоеватели, оставшись здесь и женившись на местных женщинах, принесли поселенцам достаточно пользы, чтобы заслужить общее уважение. А дети, родившиеся за эти годы, и вовсе не вспомнят, чьи родители пришли сюда с Асгейром, а чьи - позднее.
  Этим утром в начале лета ярл Сванехольм-фьорда, Асгейр Смертельное Копье со своей женой, госпожой Рагнхильд, стоял на вершине самой высокой скалы на берегу. Викинги называли эту скалу Дозорной, потому что с нее виден был весь фьорд и часть открытого моря за ним.
  Прошедшие годы мало изменили Асгейра. Он был еще молод и крепок, превратился из недавнего юноши, столкнувшегося с небывалыми испытаниями, в сильного зрелого мужчину, твердо знающего цену своим заслугам. Сейчас он оглядывался по сторонам со спокойным видом, не замечая ничего подозрительного, и из его серых глаз исчезла привычная суровость. Лицо ярла, обрамленное не очень длинной, но густой бородой, было обветренным, на стройной и крепкой фигуре ладно сидели куртка и штаны из оленьей кожи. Подбитые железом подошвы его сапог не скользили по камням. При ярле не было оружия, не считая длинного ножа за поясом.
  Рагнхильд за эти десять лет и вовсе практически не изменилась. Она поднялась на Дозорную скалу, ничуть не отстав от мужа, и остановилась с ним рядом, прикрыв ладонью глаза, потому что яркое солнце сверкало, отражаясь от морских волн тысячей бликов. Ветер пытался сорвать зеленое покрывало с ее головы, трепал густые медно-рыжие волосы. Но лесная хозяйка столь же мало опасалась потерять равновесие, как морская чайка, стаи которых с криками и хохотом носились над водой. Она и сама расхохоталась, вторя им, когда Асгейр вздумал было протянуть ей руку.
  - Ты забыл, мой ярл: меня не так-то легко сбить с ног кому-то, кроме тебя, - усмехнулась рыжеволосая красавица.
  - А ты помнишь? - Асгейр встретился взглядом с блестящими глазами жены. - О, я-то уж точно и через сто лет не забуду той встречи...
  - Жаль, что никто не видел нас тогда: некому воспеть еще один подвиг Асгейра Смертельное Копье, - поддразнила его жена.
  Ярл смущенно кашлянул, опустил голову, будто стыдясь.
  - Я совсем не мечтал об этом прозвище, и мне жаль, что люди называют меня так кстати и некстати. Вот война с Фритьофом Могучим - не из тех воспоминаний, которыми я дорожу, и не хотел бы, чтобы мне о ней напоминали так часто.
  - Но ты вполне заслужил свою славу, мой милый. Ведь ты, а не кто-нибудь, победил Фритьофа, - лукаво заметила Рагнхильд.
  - Но при этом нет никаких необычных свойств ни во мне самом, ни в моем копье, хотя я, конечно, рад, что не промахнулся тогда, - фыркнул Асгейр. - Право, я не ждал такой славы. Думал, что дети вспомнят обо мне как о самом обычном человеке, не всегда удачливом, в меру хитром, а иногда трусоватом. Споют ли они о том, как мы пришли сюда, гонимые бедой, и с трудом осваивали дикую землю, по уши в грязи? Нет, ибо скальдам неинтересны подобные вещи, а потомкам - тем более. И кто станет вспоминать, как мы прятались в болотах, и решились на последний бой лишь после того, как перебили половину вражеского войска из засады? Теперь я вижу, что об этом почти все забыли. Зато мой поединок с Фритьофом видели многие, вот и поют о герое со сверкающем копьем, - насмешливо протянул ярл. - Хотелось бы, чтобы в памяти потомков все же сохранилось, что у "героя" была самая мудрая и отважная жена на свете и самый преданный народ, закаленный испытаниями. Без них он ничего не добился бы.
  Рагнхильд погладила его по руке, там, где под рукавом куртки белел длинный продольный шрам, когда-то оставленный ею при их первой встрече.
  - Тут уж позволь мне судить, достоин ли ты своей славы, мой ярл! Мне приходилось встречать героя со сверкающим копьем, и я свидетельствую, что он вполне заслужил остаться в памяти потомков. Ну а песни... В них всегда сохраняется самое яркое, поражающее воображение людей. Но не думай, что они восхваляют тебя незаслуженно. Что бы люди ни пели, этого всегда будет слишком мало, чтобы отблагодарить тебя за все, что бы сделал.
  - Что мы все сделали, - упрямо поправил ее Асгейр. - Сванехольм построил не я один, и вместе со мной люди воспевают себя и свой труд. Я - всего лишь один из многих, и работаю не больше других. Быть может, наш сын и последующие потомки будут настоящими героями из песен скальдов, способными совершить больше, чем могут люди. Но, если так, то они унаследуют свою кровь от тебя, моя Рыжегривая Волчица, а не от меня!
  С этими словами он, рассмеявшись, привлек жену к себе, обняв за плечи прямо на верху Дозорной скалы, обдуваемой всеми ветрами. Но тут его внимание привлекла чья-то фигура, казавшаяся сверху совсем маленькой, но быстро поднимавшаяся все выше по обрыву, туда, где стояли они.
  - Это же наш сын! - первой воскликнула Рагнхильд со смесью тревоги и родительской гордости. В большинстве семей викингов только отцы испытывали подобные чувства при виде первых подвигов подрастающих сыновей. Но карабкающемуся сейчас по обрыву мальчику повезло больше - его вполне естественное желание отличиться способны были понять оба родителя.
  Торстейну, сыну Асгейра и Рагнхильд, шел тринадцатый год, но выглядел он гораздо старше - почти взрослым юношей, крепким и мускулистым. Его с детства тянуло к лесам и горам, природным владениям его матери, и их суровая школа закалила мальчика и приучила ничего не бояться. Вот и сейчас юный Торстейн вскарабкался на Дозорную скалу гораздо быстрее и легче, чем сам Асгейр. Где надо было, он цеплялся руками и ногами, как кот, где надо - подтягивался на руках, сталкивал с дороги ненадежный камень и прислушивался, как тот с гулким плеском ударялся о волны внизу. Наконец, он встал перед родителями - с лохматыми рыжими волосами, в такой же одежде, как у отца, причем куртка успела по дороге зацепиться за что-то и разорваться на плече. Ростом сын уже почти не уступал Асгейру, и можно было не сомневаться, что вырастет намного выше его. Он широко улыбнулся родителям, став рядом на исхлестанной всеми ветрами гранитной вершине.
  - Когда-нибудь мы расчистим дорогу к вершине, и скала вправду станет Дозорной: с нее станет можно каждый день наблюдать за морем, - заметил мальчик, спеша поделиться мыслью, только что пришедшей ему в голову, во время подъема по камням.
  - Ты это сделаешь, если пожелаешь, раз уж додумался до такой идеи, - усмехнулся Асгейр. - Тебе еще многое предстоит совершить.
  Торстейн гордо выпрямился, щеки его раскраснелись, как на морозе.
  - Я знаю, отец! Я жду не дождусь, когда ты позволишь мне собрать команду и выйти в море на "Белом Быке".
  - Мы все решили, сын: только после того, как тебе исполнится шестнадцать зим, - вмешалась Рагнхильд, и ни муж, ни сын не решились возразить ей.
  - Пусть будет так, матушка, - согласился Торстейн. - Тогда мы с друзьями поедем сегодня на охоту, может быть, и заночуем в лесу. Скажи тете Ингеборг и тете Хильде, чтобы не волновались. Мы умеем о себе позаботиться.
  - Для матерей их дети всегда останутся детьми, - заметила Рагнхильд. - Но будь по-твоему. У нас говорили: молодые орлы рано пробуют крылья.
  Ее сын вдохнул полной грудью соленый морской воздух, потом взглянул в другую сторону - где за распаханными светло-зелеными полями вставала все еще могучая стена леса, а за ней - горы. Если очень присмотреться, с Дозорной скалы можно было разглядеть даже водопад с узкой расщелине между горами.
  Асгейр проследил взгляд сына и удовлетворенно кивнул.
  - Кто смотрит с Дозорной скалы, чувствует себя хозяином всего северного края, - произнес он, положив руку на голову сыну.
  И Рагнхильд кивнула ему в такт.
  - Земля Фьордов не кончается за Сванехольмом; еще дальше к северу, до самого полуночного края, лежит земля, где могут жить люди. После освоения Сванехольма север уже не будет казаться людям чуждым и страшным, как теперь. Многим поколениям викингов хватит дел в северных землях!
  Юноша переводил взгляд с отца на мать и обратно. Наконец, со слезами на глазах, схватил за руки их обоих.
  - То, о чем вы говорите - достойное дело для ярлов Сванехольма! Кому еще идти дальше на север, как не потомкам семьи, где отец видит в сыне равного, и мать не пытается удержать его у своей юбки...
  - Мужество, честь и рассудок - вот сила гораздо больше, чем все железо Сванехольма, - проговорила Рагнхильд. - Можно за всю жизнь ни разу не взять в руки меч, и все-таки совершить больше иного могучего воина.
  - Боги привели нас в Сванехольм, они же поведут наш род дальше, если сочтут достойными своих замыслов, - закончил Асгейр, снова обводя взглядом землю и море. - Лишь бы мы были достойны, а уж боги пошлют нам еще много славных побед.
  - И во веки веков в Земле Фьордов будут помнить, что род Асгейра создан для побед и великий свершений! - договорил юный Торстейн с горделивой улыбкой. А сверху им светило солнце, вечно спешащее как можно больше обогреть землю за короткое, но щедрое северное лето.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"