Шмелев Степан Викторович : другие произведения.

413 анархистов (Книга2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Степан Шмелев
  
  
  
  
  
  
  
  413 анархистов
  Книга 2
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Из Муми-долов, Хоббитонов и слонопотамов,
   Из кладовок, антресолей и полуподвалов,
   Из переходов, что познали баллоны вандалов,
   Офисных окон, где я пробыл рабом феодалов,
   Я что-то тихо вынес ночами, заныкал...
  Мирон Фёдоров
  
  Часть 6. Minutes to Midnight
  223.
  Куски красного кирпича разлетались в разные стороны. Пыль садилась на кожу черствым покровом терракотовой чешуи. Обухом ржавого топора я крошил стену, вбивая в нее свою усталость, глупость, наивность, ненависть, стараясь опустошить себя и заставить замолчать голоса внутри моей головы.
  Защищая дыхательные пути, на моем лице повязан мокрый платок, на зубах скрипит пыль, скрежетом проникая под кору головного мозга. Я упиваюсь разрушением, примитивным чувством превосходства над неживой материей.
  Нет усталости, нет сомнений, нет лишних мыслей, есть только механическое движение, перерабатывающее одиночество и добровольное заточение.
  Уже вторую ночь подряд я сижу в этом магазине, запираю его изнутри и ставлю на сигнализацию.
  Во время ночных дежурств иногда мне хочется, чтобы что-нибудь произошло из ряда вон выходящее, особенное, например, ограбление, экстренная ситуация, что сможет пробудить во мне животное чувство, обиженное, загнанное и озлобленное, требующее жертвоприношений, но пока спящее где-то глубоко внутри, спрятавшись в тени моего сердца.
  Мне надо спастись от него, перестать подкармливать его своей плотью и дать ему возможность попробовать чужую кровь.
  Защищая от грабителей мешки с птичьим дерьмом, землю, расфасованную по целлофановым упаковкам, и пластиковые цветы, я устрою засаду в узком коридоре. Вооружившись новенькой штыковой лопатой и маленькими вилами, я спрячусь среди огромных керамических кашпо и уродливых садовых фигурок в виде фей, гномиков, медвежат и тюленей.
  Ничего не подозревающие негодяи, продвигаясь вперед, не замечая меня, подойдут к запертой двери павильона и остановятся, для того чтобы ее взломать, но в этот момент я перекрою им пути к отступлению, зайдя с тыла. В узком пространстве они не смогут меня окружить, и я буду методично убивать одного за другим. Крошить черепа и ребра лопатой, перерубать горло и разбивать колени противников, постепенно окуная их в чашу смерти, наполненную человеческим мясом.
  Возможно, после содеянного, в будущей жизни, колеса Сансары загонят меня в тело приземленной твари, может быть, змеи, паука или червя, но это даже и к лучшему. Будет время выдержать паузу, пройти очищение и вновь попытаться стать человеком.
  ...а пока...
  Я продолжаю крошить стену из красного кирпича.
  В одно и то же время я выполняю двойную работу. Директор магазина решил расширить торговую площадь и снести несколько стен, освободив пространство. Для проведения строительных работ он нанял бригаду. Вечером, когда уже все расходились, бригадир подошел ко мне и спросил:
  - Ты ночью дежуришь?
  - Да, - безразлично ответил я.
  - Сломаешь вот эту стену за ночь. Заплачу.
  - Сколько?
  - Не обижу, - заверил он меня.
  Я кивнул, но при этом чувствовал, что ничего не буду делать. Когда весь персонал покинул магазин, а строители закончили все подготовительные работы и разошлись по домам, я еще долго валялся на старой скрипучей раскладушке. Читал книгу, медленно перелистывая шершавые страницы, потом посмотрел фильм, в рекламные паузы щелкая каналами в поисках чего-то более интересного.
  Не помню, как я в руки взял топор и стал крошить сросшийся в монолитную стену кирпич. Возможно, в моем мозгу возникла пауза, мысленный вакуум, который пробудил чистую энергию, побудившую меня к деятельности.
  Было почти два часа ночи, а я демонтировал уже практически семьдесят процентов стены, осталось, совсем чуть-чуть, по моим подсчетам работы было, минут на сорок, не больше.
  Остановился.
  После десятисекундной передышки я опять начал крушить стену, вырабатывая пыль и десятки килограммов строительного мусора.
  Вдруг мой мир повис в кадрах замедленной съемки. Я практически увидел себя со стороны и понял, что в ближайшую секунду мои действия запрограммированы, я не смогу ничего изменить.
  Я занес руку с топором для удара.
  Из-под разрушившейся полсекунды назад штукатурки выпал толстый длинный провод и словно нырнул под обух топора, занесенного для удара. Руки молниеносно опускают орудие. Раздается резкий щелчок, блеск искр, треск, гаснет свет.
  В закрытом помещении, где нет окон, невидно даже собственных рук. Я медленно и аккуратно присаживаюсь на гору разбитых кирпичей. Стараясь принять верное решение. Прислушиваюсь...
  В торговом зале запищал холодильник, оставшись без электропитания. В нем пара свадебных букетов, пара юбилейных и просто цветы. Они начнут погибать ускоренными темпами через три-четыре часа. Возможно, чья-то свадьба развалится, как карточный домик, из-за того, что сторож ночью в магазине перерубил кабель и холодильник отключился, букет завял. Жених с похмелья, у невесты месячные, все не в настроении... скандал из-за погибших цветов, и свадьба отменяется. А мне придется работать бесплатно еще пару-тройку месяцев, чтобы возместить ущерб за загубленный товар.
  Встав с кучи истерзанных кирпичей, пошел проверить сигнализацию - не работает. Зашел к менеджерам, поднимаю с факса телефонную трубку - увы, нет признаков жизни.
  Я отделен от мира железной решеткой черного входа. Время три часа ночи. Я один.
  Время грабителей.
  Время мне вооружаться и ждать рассвета.
  Время брать в руки вилы и лопату, чтобы защитить себя.
  А я на ощупь пробираюсь к раскладушке, весь покрытый красной кирпичной пылью, и ложусь спать, самозабвенно закрывая глаза.
  Наплевать...
  
  
  224.
  Меня разбудил будильник за десять минут до того момента, когда начнут подходить первые сотрудники. За двадцать минут до того момента, когда войдут первые покупатели и начнут медленно и лениво ползать вокруг полок с выставленным товаром, пренебрежительно крутя в руках предновогодние безделушки. Меня разбудил будильник за пять часов двадцать минут до того момента, когда мне надо будет идти на обед, и за пятнадцать часов двадцать минут до того момента, когда все люди в нашем часовом поясе поднимут свои бокалы за новый год и за исполнение своих желаний.
  Я попытался открыть глаза, но моим усилиям веки не поддались, сцепленные слезно-пылевым раствором, они рвали ресницы, и мне пришлось приостановить свои усилия.
  Вывалившись из своей раскладушки, я начал движение по узкому коридору. Продвигаясь вдоль стены шаг за шагом, дошел до санузла, руками шаря в кромешной темноте, нащупал раковину, кран, вентиль.
  Холодная вода свинцовой струей тяжело плюхнулась мне в подставленные ладони. Между плотно сжатых пальцев вода сочилась медленно, и я надеялся, что она согреется быстрее, нежели окоченеют мои пальцы, и быстрее, чем она по каплям вытечет в раковину.
  Кончики пальцев быстро онемели.
  - Эй, здесь есть кто-нибудь? Эй, Стас! Стас, ты сегодня дежуришь?
  До боли знакомый голос летел из-за решетки черного входа. Спросонья я не мог разобрать, кому он принадлежит. Кто-то поспешил прийти на работу чуточку раньше, чем обычно. Хотя просто, возможно, тридцать первого декабря нет пробок, и дорога до работы оказалась намного короче, чем в привычные будни.
  Набрав воздуха в легкие, я прижал полупустые ладони к лицу, стараясь растереть влажными пальцами покрытую смесью пота и пыли кожу. Стараясь смыть грязь предыдущей ночи и окончательно проснуться, отогнав ядовитое марево сна.
  - Эй, почему звонок не работает? Что случилось? Стас?!
  В плохо узнаваемом голосе слышалась неподдельная тревога.
  Ничего не отвечая, в полном молчании вновь подставил под струю ладони и вновь ледяной водой плеснул себе в лицо.
  Выдохнул. Ко мне возвращались чувства, очень хотелось пить. Нос был забит серо-красно-оранжевой пылью. Приходилось дышать ртом, во рту все пересохло, сиплый хрип вылетал из горла с каждым вдохом и выдохом. Я наклонился к крану и жадными глотками стал пить ледяную воду, катившуюся еще полметра назад по ржавым трубам водопровода.
  - Черт, - уже практически орал голос, руки хозяина голоса начинали трясти решетку, издававшую лязг. - Здесь есть кто-нибудь живой? Стас! Стас. Поднимайся, открывай дверь.
  Словно пробужденный к жизни Голлем, я медленно шагал по коридору на тревожный зов. Накинув куртку, вышел к запертой решетке.
  - Что случилось? - набросился на меня нервный голос.
  - А, это ты, Игорь. Привет, - вяло ответил я, пытаясь из своей служебной куртки достать связку ключей и найти нужный.
  - Да. Это я. Что случилось?
  - Ломал стену, перебил какой-то кабель...совершенно случайно. Электричества больше нет в нашем магазине.
  - Как перебил?
  - Напрочь! Перебил обухом топора. Он как-то выскользнул случайно из-под штукатурки. Я не успел среагировать и ударил по нему.
  - Ладно, открывай, я посмотрю, может быть можно что-то сделать. А ты молись, чтобы товар в холодильнике, не стух... не расплатишься...
  - Я молился. Молился всю ночь...только под утро уснул...не видишь что ли? - и я развел руки акцентируя внимание, на своей грязной одежде, покрытой мелкими осколками раздробленных красных кирпичей.
  225.
  Старший продавец Игорь устранил поломку быстро. Все, что ему понадобилось, это немного скотча и садовые ножницы.
  Свет загорелся. Новогодние гирлянды на искусственных елках засияли всеми цветами изрисованных детских раскрасок, огромный холодильник благородно заурчал, факсы запиликали за пару минут до того момента, как порог переступил первый зевающий посетитель.
  За ним медленно, вальяжно и широко улыбаясь, переступил порог директор, попыхивая сигарой. Сияя своей искусственной улыбкой, он направо и налево раздавал своим подчиненным устные поздравления с наступающим Новым Годом и Рождеством и с благодарностью принимал ответные реверансы в свою сторону.
  Рабочий день начался без возможных неприятных последствий, все букеты, что хранились в холодильнике, спокойно пережили эту ночь. Никто не узнал о случившемся, кроме сотрудников младшего звена, а они ни за что не расскажут руководству. Да и что рассказывать, все в порядке, работа идет, товар не пострадал, демонтаж стены произведен практически полностью!
  День, удушливо длинный, перевернулся на другой бок, минуя обеденный перерыв.
  Сегодня покупателей было мало. В основном приходили те, кто не смог к этому дню определиться с подарком своим близким. Кто-то не смог из-за большой загруженности на работе, кто-то из-за болезни, а кто-то потому, что не мог выйти из алкогольной комы - месяц. У всех этих людей один мотив. Они хотят приобрести ненужные вещи - символические подарки. Они хотят просто снять с себя груз выбора, превратить деньги в ненужное барахло.
  У кого кошелек потолще, тот покупает в подарок жене газонокосилку или триммер. Возможно, он это делает из практических соображений, думает, что зимой эти товары дешевле. Ничего подобного!
  Некоторые покупают силиконовые водопроводные шланги, мотыги, дешевые китайские культиваторы и черт знает что еще.
  Скучающие за своим столом флористы очень рады, когда кто-нибудь из клиентов доходит до них и просит скрутить букет или просто желает купить несколько декабрьских роз. Пока неторопливо выполняется заказ, клиент стоит, рассматривает сияющие гирлянды, подмерзающие живые цветы, свешивающие через край изумрудно-серые листья, и мечтает о том, какой шикарный праздник на двоих ждет его этой ночью.
  С определенной периодичностью мне кажется, что я словно в аквариуме. Каждый передвигается по открытой площади магазина, так медленно и так плавно, что вызывает неимоверное раздражение. Люди, словно рыбы, плавно скользят в пространстве, озираясь по сторонам, стараясь поймать взглядом нужный объект и определиться с выбором.
  Меня усыпляет этот предпраздничный мир и то, что в нем происходит. Этой ночью я спал четыре часа, а грядущая ночь, что крадется ко мне со скоростью полудохлой кошки, не несет безмятежного спокойствия...
  ...только искры, пламя и скрежет металла!
  226.
  - Стена сломана. Можно приступать к демонтажу грузового лифта, потом укрепить швеллерами то, что осталось от шахты, и еще обязательно укрепить перекрытия! Вот такой план у нас, мальчики, на эту ночь! - бригадир стоял и внимательно переводил взгляд с фронта работ на своих подопечных и обратно. - Сейчас переодеваемся, берем инструмент и вперед! Пока не завершим, отсюда не уйдем. Да, кстати, совсем забыл, мусор вывозим утром. Приедет машина. Как будем заканчивать, позвоню водиле, будет в течение получаса.
  На часах 19.00, сегодня 31 декабря. Все клиенты, все сотрудники магазина покинули помещение, остался только я и четыре человека строителей, проводящих перепланировку в эту новогоднюю ночь.
  Пошли вторые сутки, как я не выходил с работы. Мне хочется есть и спать, но и то и другое желание противоречит всем планам, выстроенным на двенадцать часов вперед!
  Чего я жду? Я не знаю! Может быть, того, что от усталости, я просто отключусь и упаду и этого никто не заметит. Через меня будут перешагивать люди, продолжатьвыполнять свои муравьиные функции, погружаясь в реорганизацию пространства со всем своим упорством и рвением. Может быть, я жду просветления, запирая сам себя за решетку и находясь в постоянном ожидании невозможного чуда, погружаюсь в транс и медитацию, стараясь неосознанно подражать членам секты шававадинов.
  Я сжираю сам себя изнутри и надеюсь, что я когда-нибудь закончусь и это обжорство прекратится. Потому что я уже переполнен сам собой, и меня разрывает на части собственное прошлое, проглоченное и плохо пережеванное.
  - Ты че застыл? - вывел меня из задумчивого состояния голос бригадира. - Давай тащи инструмент, доставай все из ящиков, тащи удлинители, подключай все! Парни придут и сразу за работу. Давай, Стас, шевелись. А то мы и следующий новый год встретим в этом магазине!
  Стараясь не задерживать процесс, я начал выполнять все, что от меня требовалось, силясь тщательно скрывать свою сонливую усталость под покровом резких движений и точного следования простым указаниям.
  После того как я ушедшей ночью сломал стену, появилось пространство, чтобы демонтировать грузовой лифт. Лифт этот уже давно не функционировал. Шахта лифта выходила в подсобные помещения нашего магазина и занимала достаточно много места. Суть строительных работ была проста: сломать лифт, сломать стены шахты лифта, повесить подвесной потолок, чтобы прикрыть все открывающиеся ужасы демонтажа. В последующие дни провести косметический ремонт помещений и открыть здесь еще один отдел, где по планам администрации магазина будут размещаться очередные витрины с кашпо, садовым инвентарем, семенами и луковицами растений.
  - В этом здании на верхних этажах банк? - спросил меня один из рабочих.
  - Да. Банк, - ответил я. - Первый этаж они сдают в аренду, а на верхних этажах банковские офисы.
  - Глупо, по-моему. Клиентам не очень удобно. Обычно все наоборот.
  - Сюда не ходят клиенты, здесь у них только начальники сидят. А им всегда хочется быть повыше.
  - На этом лифте, наверно, деньги перевозили,- задумчиво почесав затылок, сказал мой собеседник. - Лифт рассчитан примерно на тонну. Представь, в этом лифте едет на верхние этажи пятьсот килограмм денег в долларовом эквиваленте, упакованные аккуратно в прозрачный полиэтилен, и четыре вооруженных инкассатора в бронежилетах, с автоматами наперевес.
  - Наверно, так когда-то и было, - как-то наплевательски ответил я.
  - Да. А теперь здесь магазин, где торгуют цветами и навозом, - рабочий взял у меня из рук болгарку. - Ну что ж, если этот лифт больше никому не нужен, да и к тому же и мешается, будем его резать.
  Инструмент взревел, шершавый диск коснулся металлической стенки, ярким, мощным снопом брызнули искры. Запахло паленым металлом. С другой стороны лифта подошел еще один рабочий и с остервенением бросился в сражение со стальным гигантом.
  227.
  - Мы, как одиннадцать друзей Оушена, только нас всего пятеро. Мне кажется, что-то в этом есть! Стас, не засыпай. Скоро начнется самое интересное! - восхищался один из строителей, перекрикивая скрежет металла и рев болгарки.
  - Что ты имеешь ввиду? - недовольно спросил бригадир.
  - Виктор, над нами банк, мы работаем внизу, словно те парни из фильма, помнишь? Там, правда, было казино, но это неважно, разговор же все равно про деньги! Вот мы тут работаем, а там, в хранилище над нами, огромные бабки!
  Виктор посмотрел с недоумением на говорящего и равнодушно пожал плечами, стараясь абстрагироваться от чужих праздных фантазий.
  - В этом фильме еще снимались Бред Питт, Джордж Клуни, Джулия Робертс? - попытался на позитивных тонах продолжить рабочий.
  - Я не смотрю американские фильмы.
  - Ну и зря, а я смотрю.
  - Ты лучше смотри, что ты делаешь.
  - Я делаю все правильно.
  - Ну, отвлечешься нечаянно, придавит тебя швеллером или металлическим листом, и все... Да, кстати, скажи, в этом фильме, про который ты говоришь, там чем все закончилось? Все одиннадцать друзей погибли?
  - Нет, все нормально у них...
  - Вот и не пизди, чтобы счастливый финал повторился! - проорал Виктор в ответ, оттаскивая уже отпиленные стенки лифта в сторону от места проведения работ.
  - Понял, - прокричал любитель американского кинематографа, продолжая резать болгаркой металл.
  С каждым часом работа набирала обороты, и к двенадцати ночи, никто не вспомнил, что сегодня праздник. Все были поглощены процессом демонтажа и укреплением некоторых несущих конструкций. Делая небольшие перерывы на перекур, люди даже не разговаривали между собой, потому что устали от грохота и жужжания инструментов, от скрежета и лязга металла. Могильная тишина вступала в свои права, словно на поле боя после тяжелого сражения, как только замолчала последняя пушка.
  Еще в воздухе висит дым, но сегодня больше не прозвучит ни одного выстрела над головами мертвых. В такие моменты кажется, что сколько бы ты ни сделал, нужный результат не будет достигнут, во всяком случае в установленные сроки.
  Словно под Прейсиш-Эйлау... хочется отступить, оставив результаты своих несчастных трудов у себя за спиной. Уже не хочется считать потери, и только усталость и разочарование не дают тебе спокойно уснуть на ровном месте, и еще...
  - Хватит смотреть в одну точку, - пнул меня Виктор ботинком в ботинок. - Не спи, замерзнешь. У нас еще вся ночь впереди. Работать надо...
  228.
  Я уже не понимал, сколько времени - шесть, а может быть, семь часов утра. Сегодня первое января, а я тащу на себе пятидесятикилограммовый мешок, из которого торчат осколки кирпичей и металлические обрезки. Они пробивают ткань и царапают спину. В глазах все плывет, иногда кажется, что если я остановлюсь, то моментально засну и упаду, придавленный мешком. Но каждый сделанный шаг вперед помогает мне устоять в пульсации собственного движения. В какое-то мгновение уловил, что я засыпаю в тот момент, когда шаг уже сделан, и сплю ровно до того мгновения, пока вновь ступней не коснусь пола. Потом все опять повторяется. Мои веки опускаются и поднимаются в такт движениям. Это мой семнадцатый мешок, в коридоре еще лежит их целая гора, никто не брал на себя задачу пересчитать, сколько еще осталось. Какая разница, мы все равно отсюда не уйдем, пока не выгребем весь мусор, а я еще останусь тут вплоть до следующего утра. Данное событие меня не очень расстраивает, даже можно сказать, что больше радует. Все, уставшие, разбитые тяжелой, грязной работой, будут переодеваться, умываться, и плестись домой... А что они там застанут? Разграбленный праздничный стол? Компанию, спящую вповалку и дышащую перегаром в атмосферу. На полу конфетти, батареи пустых бутылок, одноразовую посуду, перепачканную различными соусами и майонезом. Может быть, просто встретят одиночество, холодную комнату и банку пива в холодильнике. А я, тем временем, когда все уйдут, просто лягу спать на старую раскладушку, предварительно закрыв все двери.
  Оранжевый, весь покрытый грязными комьями снега, грузовик пыхтел во дворе. Пара ребят уже залезли в кузов самосвала и принимали мешки, набитые до отказа. С тщательностью Гауди, они сооружали изощренную, но устойчивую конструкцию из мусора, способную без потрясений добраться до городской свалки.
  Все, кто остался в помещении, один за другим, вереницей тащили, мешки на себе, освобождая коридор от бесконечных завалов строительных осколков.
  Никто уже не вспоминал про друзей Оушена, ни про побег Фрэнка Морриса из Алькатраса. Все боролись со сном и усталостью, выворачивающей суставы на изнанку.
  229.
  Порочная тишина безделья легла на меня свинцовым фартуком как только я проснулся. Я лежал на спине, рассматривая подвесной потолок, составленный из одинаковых панелей, и мне на ум приходили одни и те же мысли, словно бесконечный многотонный железнодорожный состав медленно катился по рельсам внутри моей головы. Пустые вагоны глухо, протяжно скрипели, переговариваясь между собой. Несколько минут назад машинист скончался на рабочем месте, и никто теперь не сможет остановить поезд-призрак. В нужное время в нужном месте на перекрестках опускаются шлагбаумы, останавливая движение автомобилей, пересекающих рельсы, и пропускают скрипучий локомотив и сцепленные вагоны все дальше и дальше...
  Вставать не хотелось, сегодня некуда спешить, сегодня я опять проснулся на рабочем месте. Пошли последние сутки бесполезного времяпрепровождения взаперти. Пошли последние часы добровольного заключения. Время тянется медленно, но день проходит быстро!
  Когда нечем заняться, когда никаких ярких и значительных событий не происходит, время словно замедляет свой бег, но солнце неумолимо и быстро спускается к линии горизонта, натягивая на город ночь, словно черный вязаный чулок на свежую белую дыню.
  В такие моменты ты начинаешь перебирать, что произошло знаменательного в этот день? Что произошло вообще, и о чем можно рассказать, хотя бы самому себе.
  'Ну?' - как-то нетерпеливо спрашиваешь себя на исходе пустого дня, лежа в провисшей, прокуренной раскладушке перед телевизором, с пультом в руках, раз в две секунды переключая каналы.
  'Ну, что сказать... Я встал, умылся, выпил кофе, долго читал, ничего не ел, потом, потом... ну вот и все собственно. Вот и все...'
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Я проповедовал щеглам как Францис Ассизский,
   Видел Смерть, она сказала: 'Распишись на сиськах'.
   Мы разной породы, вы - безопасной дорогой,
   А я - то желтою кирпичной, то красной ковровой
  Мирон Фёдоров
  
  Часть 7. A Night at the Opera
  230.
  Такого желания никогда раньше не было. Этим вечером хочется напиться. Хочется опрокинуть в себя стакан водки и развалиться прямо на полу, лежать и смотреть в одну точку, стараясь своим каменным взглядом вырастить на потолке сталактит. Наверное, смерть ко мне придет, когда этот сталактит рухнет на лицо и раздробит череп, но я сомневаюсь, что мне хватит терпения лежать на одном месте неподвижно столь долгий срок.
  В холодильнике я нашел полупустую бутылку водки. На кухне с полочки вытащил стопку, наполнил ее огненной водой и тут же выпил.
  Сложив руки на груди, развалился на стуле. Чего я ждал - сказать в этот момент было очень сложно. Возможно, я ждал, что жизнь приобретет внятное содержание, как-то сама собой появится магическая всепоглощающая цель и мое существование наполнится игривыми красками.
  Я наливаю себе еще и еще, поднимаю и опускаю стопку, удобнорасположившуюся у меня в кулаке. Раздражение от своей тупости и вялотекущей последовательности идиотических поступков захватывает, и выбраться становиться просто невозможно.
  Словно я угодил в глубокий ров с дерьмом, вырытый вокруг прекрасного замка - неизвестного творения Антонио Гауди! Каждый последующий шаг ведет меня все по одному и тому же кругу и все по одной и той же субстанции.
  Еще один глоток. Морщусь. Морщусь от бесполезного тупого времяпрепровождения. Морщусь от усталости, слабости и мнимого бессилия. Морщусь от самого себя.
  Чем знаменателен сегодняшний день? Где я был? Что я видел? Что я могу рассказать? И самый главный вопрос, даже если и есть что рассказать, кто это будет слушать? А если и найдется слушатель, как долго он сможет вынести мой монолог?
  По всей видимости, недолго...
  Из кармана достаю смятую бумажку. На ней напечатано объявление.
  'Группа, играющая в стиле Radiohead, Muse, Placebo ищет барабанщика. Возраст до 18 лет. Звонить по телефонам: Никита 36-99-87, Денис 36-71-85'
  Сегодня вечером это объявление я сорвал с двери одного музыкального магазина, располагающегося в подвальном помещении. Его толстая металлическая дверь уже давно превратилась в огромную покрытую бумажной бахромой стенгазету. Когда я внимательно изучал каждое объявление, мне казалось, что в этом мире все люди занимаются куплей-продажей музыкального оборудования, сдают помещения для репетиций и ищут музыкантов в команду.
  Я нашел то, что искал. Единственное, что меня смущало в тексте сорванного мной объявления, так это возраст '...до 18 лет' потому что мне на тот день было уже двадцать.
  Ну что ж, придется соврать. А потом, если мы найдем общий язык, наработаем определенный материал, возраст не будет иметь значения.
  Я опять налил и выпил.
  Хмель не ударил в голову, лишь под языком медленно ворочался колючий спиртовой осадок. Я сидел, погруженный в свои мысли о тех людях, с которыми мне придется познакомиться, о тех людях, с кем придется сотрудничать, выстраивать совместные проекты, выходить на сцену и записываться в студии.
  Пытаясь представить, как это будет, я не мог поймать нужный образ. В моей голове всплывали лица старых друзей, прошлые ситуации которые происходили и захватывали меня, и никаким усилием воли я не мог сломать барьер тщетных воспоминаний.
  Каждый человек, пожив определенное время на этом свете и потерпев сокрушительное фиаско, начинает свою жизнь с самого начала, с чистого листа.
  ...я делаю это впервые, и уже, по-моему, начал не с того.
  231.
  - Как ты сюда попал? Почему ты решил, что тебе надо прийти именно ко мне? - напротив меня стоял маленький узкоглазый человек небольшого роста и пристально смотрел на меня.
  - Я не знаю...
  - И все же?
  - Мне единственное приходит на ум...
  - Ну, не стесняйся, - узкоглазый хитро улыбнулся, подмигнул мне игриво и засунул в руки в карманы старых, потертых джинсов. Он стоял босиком на деревянном полу и разминал шею, вращая головой из стороны в сторону, но при этом ни на минуту не отрывая от меня своего взгляда.
  - Мне не очень хорошо. Мне все надоело, я словно наелся дерьма...
  - Такое бывает, - равнодушно проговорил мой собеседник.
  - Я пришел после работы домой. Дома никого не было. Мне почему-то очень сильно хотелось напиться. Открыв холодильник и достав оттуда бутылку водки, я налил себе пятьдесят грамм. Выпил на голодный желудок, потом эту процедуру повторил еще несколько раз. Спустя полчаса я понял, что со мной не происходит никаких изменений, что все, что я сейчас делаю, как минимум глупо и...
  - И?
  - ...и я просто пошел и лег спать.
  - Ну а здесь-то ты как оказался? - узкоглазый вращательными движениями начал разминать колени.
  - Я просто решил немного поменять свою жизнь и решил начать со спорта.
  - И пришел к нам в кикбоксинг?
  - Да.
  - Правильное, но рисковое желание. Хотя это точно лучше, чем жрать водку или сидеть на игле. Проходи, переодевайся.
  - Я не взял форму... я просто пришел посмотреть... уточнить... - слова вылетали непроизвольно, и в это мгновение, я понял, что маленький жалкий трусливый человечек внутри меня пытается отсрочить тренировку как можно на больший срок.
  - Значит не переодевайся. Первый раз без формы. А на следующее занятие, если у тебя останется еще желание, принесешь шорты и майку. Теперь иди, вставай в строй к ребятам. Разминка начинается. Да, кстати, - мой собеседник на секунду задумался и сказал: - Уйдешь сейчас - больше не приходи... На хер ты мне потом будешь нужен?
  Кстати, хочу предупредить. Пройдет немного времени, и возможно ты сам собой перестанешь интересоваться, конечно, если будешь придерживаться своих старых принципов.
  - Каких принципов?
  - Откуда мне знать? - тренер лениво и плавно пожал плечами. -Но то, что я вижу перед собой, меня вообще не радует. Хотя я думаю - это можно исправить.
  - А...
  - Хватит. Или проваливай, или вставай в строй.
  232.
  -У нас сегодня на тренировке присутствует пара новичков, которые бы хотели тренироваться с нами, - узкоглазый карлик босиком расхаживал перед строем ребят. - Я хотел бы еще раз всем напомнить, а тем, кто здесь сегодня впервые, рассказать о том, что если вы пришли сюда за восточной философией и магическим просветлением, то ваши желания несопоставимы с действительностью. Если вы сюда пришли за красивыми движениями, чтобы, выучив их, потом могли выпендриваться перед девочками из вашего подъезда, то я вас вынужден разочаровать. Вы здесь получите только самое необходимое, самое нужное для выживания на улице. А у кого будет желание и терпение выйти на ринг, тому время, проведенное в моей компании, тоже пойдет только на пользу.
  При должной дисциплине и правильном подходе к тренировкам вы приобретете выносливость, силу, скорость и быстроту реакции, все остальное, если вам будет уж очень необходимо, придет само собой. Итак, - тренер выдержал театральную паузу, хищно улыбнулся. - Начинаем движение по кругу, разминаем плечевые и локтевые суставы, разминаем шею.
  Строй беспрекословно подчинился и двинулся по кромки спортивного зала.
  Я бежал. Старался бежать, как и все. Двигался, замыкая строй.
  На седьмой минуте разминки, мое дыхание начинало сбиваться, сердце выбрасывало кровь в сосуды, и в это мгновение мне казалось, что по моим венам и артериям катятся острые камни.
  - Двигаемся боком, плечом вперед. Два шага правым, два шага левым плечом вперед и снова меняем стойку. Плечи поднять. Поднять я сказал! Кулаки сжаты! Держать на уровне глаз. Темп увеличить. Быстрее, - орал тренер. В мгновение ока он словно превратился в бесноватого. Встав во главе колонны, восточный карлик быстро скакал, впереди подавая пример своим воспитанникам и задавая нужную скорость движения. Первый. Двигающийся впереди строя чуть отстал от своего наставника, но пробужденная спортивная гордость, мгновенно заставила его прибавить и сократить расстояние. За ним начали подтягиваться и остальные.
  - Переходим на гусиный шаг, - завопил узкоглазый, выбежав на середину зала. - Руки не опускаем, кулаки закрывают подбородок. Один круг гусиным шагом, один круг двигаемся прыжками на корточках.
  Строй беспрекословно подчинился. Уродливые, торчащие в разные стороны колени, несли на себе полусогнутые фигуры кикбоксеров, монотонно скачущих по периметру зала.
  Ноги ныли, словно налитые свинцом суставы, с трудом сгибались и разгибались. Мои глаза заливал пот, словно много маленьких покрытых солью зубов впивались в мои глазные яблоки, стараясь их прокусить. С трудом ориентируясь в пространстве, я держал курс на впереди скачущую фигуру.
  - Поднимаемся! Бежим с захлестыванием голени, потом бежим, высоко поднимая колени! Каждый круг меняем упражнения, - проорал все тот же голос. - Прошло всего полчаса, а вы уже еле-еле двигаетесь. Давайте поднимайтесь, это только начало разминки, до спаррингов еще далеко, и по всей видимости не все доживут до этого прекрасного момента!
  Тренер как-то по-детски хихикнул, и опять выскочив из центра зала, пристроился во главе колоны, еще немного увеличивая темп, рьяно демонстрируя правильное выполнение упражнения.
  - Руки! Где ваши руки? Руки держать на защите, прикрываем подбородок, не опускаем! Локтем прикрываем печень. Локти прижать к туловищу сказал я! Держать темп! - продолжал весело и бодро подгонять сэнсэй.
  Прошли еще одни медлительные пять минут адской потогонки. Хотелось пить. Язык превратился в кусок хрустящей стекловаты, а из пор с поверхности кожи продолжала вытекать ленивыми, мутными каплями драгоценная влага. У меня было ощущение, что я выдыхаю пыль и песок, но мои легкие не справлялись, и все, что должно было покинуть мой организм с порывом дыхания, оседало на стенках гортани.
  - Остановились, дышим глубоко. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох, - размерено бубнил практически себе под нос тренер, выполняя с нами вместе дыхательные упражнения. - Легли на пол, на спину. Делаем упражнение на пресс.
  - Тренер, сколько раз? - первый раз за полчаса тренировки донесся чей-то сиплый голос из головы колонны.
  - Как обычно, два подхода по сто раз. Для тех, кто много болтает и много не знает, для тех, кто любит переспрашивать, два подхода по сто пятьдесят. Понятно?
  Узкоглазому карлику никто не стал отвечать, в ответ на вопрос доносилось только упорное пыхтение. Я лежал на спине и пытался делать упражнение в общем темпе, но безбожно отставал. Мое тело словно билось в конвульсиях, сопротивляясь усталости. Пятки с трудом поднимались от пола, но как только на несколько сантиметров взмывали вверх, тут же с глухим стуком опускались на деревянный покрытый лаком пол.
  Прохладные, старые доски словно врастали в спину. Было ощущение, что у меня растут крылья, деревянные крылья, на которых так уютно лежать, но, к сожалению, никуда улететь невозможно.
  Я повернул голову вправо. И увидел перед собой лицо девушки, которая, стиснув зубы и обливаясь потом, исправно выполняла все упражнения. Ее коса была заправлена за ворот футболки, лицо покрыто багровым слоем прыщей, в ушах торчали небольшие сережки-гвоздики со шляпкой в виде маленьких серебряных человеческих черепов.
  - Как зовут тренера? - обратился я к ней. - Забыл просто спросить. Неудобно. Вдруг что понадобится.
  - Ты скоро забудешь, как тебя зовут, так что имя тренера сегодня тебе ни к чему. А единственное, что тебе может понадобиться в ближайшее время, так это врач. Возможно - реаниматолог.
  - Да? - растерявшись, спросил я.
  - Да. Кстати, вот это вот все. Все что ты видишь вокруг себя. Все это из-за вас, - сказала девушка, продолжая исправно качать пресс, вскидывая ноги и руки одновременно.
  - Что из-за нас? - пытаясь схватить затхлый, пропитанный человеческим потом воздух спортивного зала, недоумевая, спросил я.
  - Из-за вас, новеньких, такая тренировка. Сегодня будет много физухи, и минимум техники. Он смотрит, на что вы способны. Есть ли в вас желание заниматься или вы сюда приперлись просто так, для развлечения. Он не хочет тратить свое время на ваше обучение впустую. Он хочет вам объяснить, что если нет намерения тренироваться серьезно, то лучше просто уйти. Уйти и больше здесь не появляться! Ты понял?
  - Да!
  - Так, вы двое, - услышал я голос тренера, направленный в нашу сторону. - Да, ты, новенький, да еще твоя подружка! Только пришел, а уже к девчонке подстроился! Значит так, вы вдвоем тридцать отжиманий, и два подхода по сто пятьдесят на пресс. Что уставились на меня! Можно приступать! Вперед!
  Я перевернулся на живот, и начали отжиматься. Моя новая знакомая с черепами в ушах выполняла то же самое упражнение и чуть слышно, на выдохе, сквозь зубы, проговорила, чуть покосившись в мою сторону:
  - Мудак...
  - И еще плюс тридцать отжиманий! - донесся издалека, голос веселого карлика.
  233.
  Я набираю телефонный номер и вслух проговариваю цифры:
  - Тридцать шесть, девяносто девять, восемьдесят семь.
  ...гудок...еще один...еще...
  - Алло, - уставший женский голос призывает меня к диалогу.
  - Добрый вечер, простите, пожалуйста, извините, - сумбурно говорю я. - А Никиту будьте добры...
  - Минуту, - говорит она в трубку, а потом, чуть прикрыв трубку мягкой ладонью, кричит: - Никита. Никита, тебя к телефону!
  -Да, - сухой голос, пробивает мою задумчивость и заставляет собраться. Настроиться на продолжение серьезного разговора.
  - Я звоню по объявлению. Я барабанщик.
  - Хорошо. Как зовут?
  - Стас.
  - Стас, - задумчиво повторяет он, словно старается вспомнить, не знает ли меня, и тут же спрашивает: -Играл где-нибудь?
  - Да, несколько лет, - я ехидно ухмыльнулся в трубку, и едкая мысль пронеслась в моей голове: 'Пока вы в средней школе фантиками обменивались, я уже играл'.
  - Что играли? Как команда называлась?
  - Играли достаточно тяжелую музыку. А команда...так, не очень известная. Ты не знаешь.
  - Мы не играем металл, - в голосе Никиты, звенела практически невидимая струна разочарования, он пустился в нудные пояснения, - Мы играем grunge, post-grungeandindierock.Ok?
  - Я понял, - можно было подыграть и ответить просто 'Ок', но внезапно всплывший, хорошо поставленный английский, практически без акцента, меня слегка выбил из колеи и вызвал раздражение. - Когда репетиция?
  - Инструмент есть? - вопросом на вопрос ответил Никита.
  -Смотря, что ты имеешь ввиду.
  - Мы репетируем в ночном клубе 'Матрица' по ночам. В ночь с пятницы на субботу. Получится у тебя?
  - Да.
  - Там в подвале сделали репетиционную базу. Все есть. Нормальная аппаратура, шнуры, барабанная установка. Если нет рабочего железа, педали за дополнительные деньги можно взять в аренду.
  - У меня все свое. Во сколько встречаемся?
  - А сколько тебе лет?
  - Много. Восемнадцать, - и правда и ложь, повисло молчание, и что бы его заглушить, я продолжил, - А что это принципиально для вас? Возраст?
  - Не знаю, - в голосе собеседника послышалась растерянность, мне показалось, что в это мгновение, он пожал плечами с большой амплитудой, чуть не прищемив себе уши. - В 22.00 у входа в клуб.
  - Хорошо. Буду.
  - До завтра.
  - Пока, - сказал я и положил трубку и медленно, еле-еле передвигая ноги, пополз через весь длинный коридор в сторону дивана.
  Пятнадцать минут назад я вернулся с тренировки. Во всех конечностях мышцы словно были набиты стекловолокном. В них затаилась какая-то скрытая легкость, но активно двигаться уже не представлялось возможным.
  Во мне кружилось уставшее счастье. Я чувствовал удовлетворение и внутреннюю расслабленность от того, что пережил тренировку и не сошел с дистанции на половине пути.
  Телефонный разговор, произошедший только что, внушал в меня уверенность в завтрашнем вечере.
  Мне кажется, все потихоньку начинает налаживаться.
  Мне кажется, что все будет хорошо.
  234.
  Я стоял у входа в клуб за пятнадцать минут до назначенного времени. На мне висели три тяжелых грязных чехла с инструментами, которые притащил с собой. Снег медленно валится с черного неба. Фонари ярким светом сужают зрачки, и я, чуть склонив голову подпотоком фотонов, смотрю под ноги. Иногда поднимаю голову, щурюсь, рассматриваюмедленно увеличивающуюся очередь, галдящую в предвкушении бессмысленного ночного трипа.
  Люди в одеждах всех цветов радуги проталкиваются в узкую входную дверь клуба. Затем мужественно преодолевают преграду, состоящую из двух бритых верзил в черном, без разбора шмоняюших всех сюда входящих. Преодолев огромные ладони охранников, публика просачивается медленно в гардероб.
  Рассматривая окружающих людей, толкающихся у входа, я пытался угадать, кто именно из них тот человек, с которым я разговаривал по телефону. Времени уже было пять минут одиннадцатого и мне пришлось приостановить поиски. Я просто стал ждать, когда ко мне подойдут и неважно, сколько мне придется здесь еще простоять, просто у меня нет больше вариантов. Если придется ждать до следующей пятницы, значит, так тому и быть.
   Не заметить меня было невозможно, потому что только я один пришел с тремя огромными сумками для барабанов в ночной клуб в пятницу, да ещё и трезвый. Все остальные были навеселе, и уже слегка загашенные.
  На фоне этой разношерстной, набирающей обороты веселья толпы всплыли три зачехленных гитарных грифа. Неторопливо направились в мою сторону. Аккуратно, с излишней вежливостью раздвигая располневшую очередь, навстречу вышли три парня, вооруженные музыкальными инструментами.
  - Стас? - поправив очки на переносице указательным пальцем и сразу же протянув правую руку, сказал Никита. Я его узнал по голосу, но когда пытался вчера представить его самого, точно не мог в своих мыслях нарисовать очкастого ботаника.
  - Да. Привет.
  - Это Дэн, и Леха.
  - Привет ребят, - сказал и влился в их счастливые рукопожатия. Эти двое словно светились. В них чувствовался плохо скрываемый детский восторг, распыленный по небритым лицам.
  - Пойдемте, - как-то надменно сказал Никита.- Время идет, нас ждут.
  - Насон, погоди! Погоди. Давай покурим!- вдруг весело и с нескрываемым удовольствием закричали Денис с Лешей. - Пять минут ничего не изменят. Постой.
  - Там покурите, - строго сказал он и пошел ко входу в клуб.
  Я стоял, не зная, что сказать и куда двигаться, внутри меня произошел микроконфликт на почве развернувшийся перед моими глазами картины под названием 'Один репетировать, двое курить'.
  - Ладно, Стас пойдем, не дадим мальчишке разнервничаться, - Дэн хлопнул меня по плечу. - Он такой строгий, потому что просто перед тобой выпендривается, а так раздолбай-раздолбаем. Демонстрация власти...
  - Демонстрация серьезных намерений, - включился в беседу Алексей. - Насон всегда такой, особенно когда видит незнакомых людей, или когда к девушке подкатывает. С девушками, конечно, у него как-то не ладится, будем надеяться, с музыкой все будет по-другому.
  - Понимаешь, он frontman! Лидер группы! Во всяком случае, он так считает, - с каждым произнесенным словом Денис ехидно улыбался все больше и больше. Выдержав паузу, подавив в себе вырывающийся на свободу смех, он сказал: - Ладно, надо действительно идти, в перерыв поговорим.
  235.
  Охранники безропотно расступились, когда мы вошли в клуб.
  - На репетицию? - спросил один из них громким басом, отчетливо перекрикивая гул, входивший в тусовочный раж клокочущей толпы.
  Леша в ответ только кивнул и посмотрел на охранника снизу вверх, наверное, осознавая в этот момент ничтожность своего роста, составляющего примерно метр девяносто.
  - Вам налево и вниз по лестнице, - холодно, так же четко и громко проговорил второй мордоворот, показывая примерное направление своей огромной ладонью.
  Я безропотно шел за своими проводниками по холлу, огибая бильярдные столы и озираясь по сторонам. В табачном дыму, медленно заполняющем помещение, царил призрак хорошего настроения, без тени смущения целующий в губы взвинченных посетителей.
  Одиноких людей в таких заведениях видно сразу. Они цепляются ко всем без разбора, либо одиноко сидят за стойкой бара, всматриваясь в точку перед собой, тем самым выделяясь на фоне всеобщего подогретого веселья. Иногда, оторвавшись от линии созерцания, они обводят взглядом помещение, в котором находятся, всматриваются в фигуры мечущихся мимо людей, и опять приняв прежнюю сгорбленную позу, углубляются в свои мысли.
  Подойдя к железной двери, на которой было написано 'staffonly', ребята без стука, словно вваливаясь к себе домой, распахнули ее и переступили порог. Я покорно и молча двигался за ними.
  Мы оказались на грязной лестничной клетке. Ржавые перила тянулись вдоль оббитых бетонных ступенек, ведущих в глубокий подвал, пахнущий сигаретным пеплом. Каждый наш шаг беспокойным эхом бился о стены, и казалось, что в полутьме клубных казематов двигается целая армия военнопленных. С каждым лестничным пролетом свет в светильниках был более тусклым и успевал растаять еще на пластиковом плафоне, прежде чем достигал сетчатки глаза.
  Спустившись, мы оказались в пространстве бетонного аппендикса, из которого было только два выхода. В кишку обшарпанного зеленого коридора или в дверь, обитую жестяными листами металла, неаккуратно покрашенного в черный цвет, на которой все так же располагались мало вменяемые объявления о поисках музыкантов и продаже инструментов.
  Дверь приоткрылась, из-за двери высунулось недовольное лицо в очках и с тлеющей сигаретой.
  - Че как долго?
  - Насон, - словно оправдываясь, начал Денис.- Там очередь, если ты не заметил. Ели пролезли.
  - Давайте быстрее, - безрадостно произнес Никита. - Время идет. Сами ведь знаете. Сейчас двадцать минут одиннадцатого. Времени у нас до шести утра, но мой опыт подсказывает, что мы играть сможем только до двух или до трех часов ночи.
  - Почему? -спросил я.
  - Леху начнет вырубать, а потом и всех остальных, - Стас, ты сам как насчет того, чтобы по ночам репетировать? Тебе удобно?
  - Удобно, но ты погоди заговариваться. Может, мы сейчас начнем играть, и я не понравлюсь вам. Может быть, вы скажете: 'На хер нам такой барабанщик, как ты, нужен! Стас, извини'.
  - Да, ладно, - ворвался в разговор Леха, - А может быть, мы тебя не устроим, или наш материал?
  - Все может быть, - сказал я и пожал плечами. Раскрыл чехлы и начал готовиться к репетиции.
  
  236.
  Из динамиков лилось шипение. Все были готовы, чтобы начать репетицию. Медленно и гулко пульсация с танцпола, находящегося на верхних этажах, пробивалась через бетонные перекрытия. Невозможно было разобрать, какая именно музыка там звучит, но создавалась четкое ощущение, что над нашим грязным склепом празднует свою очередную победу пьяная армия Тамерлана.
  -Начнем с первой, композиции 'Blame on you'. Она проще, чем остальные, потом, если все получится, двинемся дальше. Если все будет хорошо, то за сегодняшнюю ночь надо успеть сделать четыре песни. Хотя бы набросать, чтобы ты понял, что к чему, - Никита стоял у микрофона и уверенно предлагал план действий.
  - У вас песни на английском языке что ли? - спросил я недоумевая.
  - Да.
  - А по-русски...
  - На русском языке нет смыслаписать песни. Рок в этой стране никому особенно не нужен. Вообще я надеюсь, что в итоге мы рванем на запад, в Англию, Германию или на худой конец в Штаты. Там к подобной музыке есть интерес, за нее готовы обыватели выкладывать приличные деньги, при условии, что она будет на понятном для них языке. А тебя, Стас, что-то смущает?
  - Насон, - Дэн сморщившись смотрел на Никиту, - Если ты отойдешь от микрофона и будешь разглагольствовать просто так, без помощи всего этого музыкального оборудования, Стас тебя все равно услышит. Микрофон тебе сейчас не нужен, выключи его или просто отойди чуть в сторонку. Будь другом!
  - Извини, - вокалист сделал шаг в сторону. - Ну что начнем?
  Я кивнул. Моя сосредоточенность не позволяла мне членораздельно ответить на любой поставленный вопрос. Основное, что я четко осознал в этот момент, это то, что мне во что бы то ни стало необходимо захватить внимание музыкантов, окружающих меня. Я понял, что надо одержать досрочную победу, так как многочисленные объявления, о том, что некая группа ищет барабанщика, все еще висели по городу и завтра или послезавтра, мог позвонить кто угодно и подвинуть меня.
  - Хорошо, - Никита кивнул в ответ и продолжил: - Значит, играем сначала первую часть песни, а ты просто послушай, прикинь в голове свою партию. Потом попытаемся повторить все вместе. Идет?
  - Да, - с трудом разжав зубы и чуть шевельнув языком, сказал я.
  Они заиграли. Музыка была достаточно незамысловата, мне все стало понятно с самого начала - сделана просто и со вкусом. Можно играть в свое удовольствие. Захотелось тут же включиться, но я остановил себя, отложил барабанные палочкии тихонько набивал ритм ладонями по своим коленям. Все сходится - картина ясна!
  - Ну что, понятно? - задал вопрос Леха, нависнув надо мной после того как замолкло последнее дребезжание струны. - Попробуем?
  - Полностью готов, - спокойно и твердо ответил я.
  - Тогда счет! - весело выкрикнул Никита.
  - Раз! Два! Три! Четыре! - резво, в такт услышанной композиции, отсчитал я.
  Пространство вокруг нас взорвалось колючим рок-н-роллом, упакованным в мягкое грязноеодеяло пост-гранжа. Я почувствовал, как ко мне возвращается моя прежняя жизнь, как возвращается внутреннее состояние эйфории и осмысленное биение сердца. В эти самые секунды я знал, что и как мне делать, чего мне ждать и на что надеяться в иллюзорном будущем.
  Каждый такт, каждая нота звучащей композиции заставляли меня поверить в простую истину. А истина была такова, что эти три парня, моментально нырявшие в трансандеграундного звучания, мне жизненно необходимы.
  - Отлично, - довольный голос Никиты, разрывающий музыку, звучал благостно. Они переглядывались между собой и улыбались.
  - Зачем остановился! - вдруг закричал на него Денис, но в этом крике было удовлетворения больше, чем гнева.
  - Сейчас надо показать вторую часть, где припев. Стас, ты послушай, а потом...
  Я перешел в атаку, перебил его:
  - Темп такой же в припеве?
  - Да.
  - А на протяжении песни меняется?
  - Нет.
  - Никит, тогда давай попробуем от начала до конца, полностью прогнать ваш этот'Blame on you'. А там будет видно. Не обещаю идеального исполнения, но я думаю, все будет в порядке.
  Ребята переглянулись и практически разразились ярким смехом.
  - Ты мне нравишься, - вальяжно, несколько свысока заметил Леха, - Мне вообще нравится, как ты играешь. Быстро схватываешь. В отличие от некоторых...
  237.
  -Скажите, я у вас первый барабанщик или вы уже с кем-то играли? - осторожно спросил я. Мы сделали перерыв и вышли в коридор покурить. Там стояло мятое жестяное ведро, набитое бычками, купающимися в грязной воде.
  - Да, Стас, ты у нас первый, кроме тебя у нас никого не было, - моментально начал паясничать и кривляться Дэн. Его выражение лица отражало небритую мимическую невинность. Леша с Никитой покатились со смеху.
  В этот момент я понял, что для них я теперь свой, полноправный член команды. Это не было еще озвучено, но по тону начавшегося диалога я осознал, что за этот час, что мы играли музыку, мои позиции окрепли.
  - Мужик, ты просто лучший в мире дефлоратор. Лишил нас троих невинности за три с половиной минуты, пока мы играли первую песню! Это было незабываемо. Я буду помнить эти мгновения до самой смерти, - подхватил клоунаду Алексей.
  - Я серьезно,- еле-еле сдерживая смех проговорил я. - Мне просто интересно. Кто играл до меня?
  - Ну, у нас было два друга, - начал лаконично повествование Насон, - и была несколько другая идея. Немчик должен был петь...
  - Прости, кто такой Немчик? - сразу перебил я повествование Никиты.
  - Это я, - сказал Леша.
  - Почему?
  - Я не знаю, почему. Наверное, потому что фамилия Неманов. Вот ивсе.
  - То есть ты должен был петь? - удивился я.
  - Да.
  - А почему не поешь?
  - Потому что Насон поет лучше!
  - Ребят, - извиняющимся тоном проговорил я, внимательно отслеживая реакцию каждого, вступая на тропу критики, - но у Никиты вокал так себе, надо сказать...
  - Совершенно верно, - заулыбался Алексей. - Поэтому он и стал петь. Если бы пел я, можно было бы вообще сразу сворачивать лавочку.
  - При всем при этом, Леха у нас профессиональный музыкант, он учится музыкальном училище, играет на балалайке, - вставил в беседу свои пять копеек Денис.
  - Если я играю на балалайке, это не значит, что у меня голос должен быть превосходный!
  - Ты играешь на бас-балалайке, на здоровой такой? - спросил я.
  - Да на обычной.
  - Так вот,- невозмутимо продолжил Никита, - состав должен был быть следующим: Леша поет, мы с Денисом играем на гитарах. Было еще два парня, один должен был играть на барабанах, а другой на басу. Мы с ними не успели провести ни одной репетиции, все собирались и собирались начать. У нас уже были инструменты, а у тех двоих еще ничего, ни басухи, ни барабанов.
  - Один раз мы пошли с нашим барабанщиком за барабанными палочками в музыкальный магазин. Как только переступили порог, он спрашивает продавца-консультанта: 'Скажите, а у вас есть палочки для гранжа?' - воспоминания выдавили на лице Алексея удивление от прошлых событий. - Стас, палочки для гранжа, ты понимаешь?
  - Я понимаю, что это бред!
  - Да ладно вязаться к словам, это самое меньшее из зол, - Никита пренебрежительно махнул рукой, на Лешу. - Закончилось все каким-то странным брутальным фарсом.
  - То есть? - не понял я.
  - Эти два засранца чего-то не поделили, и решили развалить нашу группу еще до первой репетиции. Наш мнимый барабанщик напился и пьяный подвалил домой к басисту, бил ногами в дверь, пока ему не открыли. И тот, кто осмелился совершить этот героический поступок, то есть открыть дверь, сразу, моментально, тут же, а может быть даже и быстрее, получил в морду. Слава богу, что это была не мама нашего музыканта...тоже могла получить...
  Кровищи было море, такое ощущение, что на лестничной клетке целый день потрошили свиней. Стены в крови, входная дверь в крови, двери лифта тоже. Сам видел, заходил в гости, когда узнал о случившемся. В общем, в сухом остатке после этой истории мы имеем две совершенно одинаковые речи от двух мудаков. Каждый из них говорит, цитирую дословно: 'Я с этим пидором играть не собираюсь!' А я им, опять замечу, каждого спрашиваю: 'А если он не будет играть, ты будешь?' А мне опять идентичные ответы: 'Пошел ты!'. Замечу, что беседы проводились строго конфиденциально и, естественно, порознь, чтобы избежать убийства, возможно, и моего в том числе!
  Подводя итоги, мы лишились двух музыкантов. И решили перестроить группу, превратились в то, что ты видишь сейчас. Больше никаких лишних людей.
  - А я?
  - А ты уже в команде. Думаю, никто не возражает. Ты нам нужен!
  - Просто жизненно необходим, - сказал Немчик и хлопнул меня по плечу.
  - Да, кстати...
  - Что, ты передумал? - Дэн пронзительно посмотрел на меня. - Захотелось домой? Надоело играть музыку? Собираешься пойти в Ди-Джеи! А может быть, в Джедаи?
  - Нет, у меня только два вопроса, а потом пойдем продолжим играть?
  - Слушай, ты нам нравишься, у тебя, Стас, очень конструктивный подход, - Никита говорил за всех, словно глава католической церкви Папа Римский. - Спрашивай нас.
   - Первый вопрос, ваш необузданный, бывший барабанщик из чувства ревности, не нападет на меня где-нибудь в темном переулке? Не отдубасит?
  - Сомневаюсь, - Никита скептически покачал головой. - Ему, я думаю, алкоголь был всегда интереснее музыки. А какой второй вопрос?
  - Как называется группа, членом которой я так неожиданно, по счастливой случайности стал?
  - Ыча.
  - Что?
  -Ыча.
  - Что это, название группы? - недоумевая, спросил я.
  - Этим звуком я называл своего любимого маленького плюшевого мишку, с которым я играл, когда мне было два года.
  - И в честь твоего, Насон, плюшевого медвежонка, вы назвали группу?!
  238.
  Огромный пыльный тряпичный набитый поролоном паук таращился на меня своими мягкими глазами, болтавшимися на капроновых нитях. Швы на брюхе у него разошлись, и грязными клочьями наружу вылезали внутренности.
  Сверху на него устало плюхнулся Леха, так что у того зашевелились все конечности, покрытые крупным, местами обожженным ворсом:
  - Я думаю, эту тварь пытались поджарить!
  - И съесть, - добавил Денис. - Жрать очень хочется! Сколько времени, Насон?
  - Четыре утра.
  - О, сегодня мы долго продержались!
  - Есть повод! - Никита устало подошел к пауку и внимательно смотрел на него, словно выманивая его своим взглядом из-под задницы басиста. - Мне бы тоже присесть.
  - Я посижу, и ты присядешь, - зевая, сказал Леша.
  - Уступлю тебе место, садись, - я встал из-за барабанов и вышел в центр комнаты.
  - Да ладно, сиди, - попытался смущенно отмахнуться Никита.
  - Я пять часов к ряду сидел! Сколько можно? Мне бы походить!
  Насон рванул за барабаны и с удовольствием уселся на стул. Потому что судя по взгляду Дениса и по вектору его плавного движения в эту секунду, он уже мелкими шажками направлялся в сторону возможного бонуса.
  Мы словно находились на дне огромной копилки. Пульсация басов, пробивающих бетонные перекрытия, бросала в наше подземелье огромные невидимые медные монеты. Там, наверху, в нескольких метрах над нами не утихали безумные танцы, завязанные на чем-то большем, чем просто алкоголь и жизненная энергия.
  Я неторопливо разбирал установку, свинчивал тарелки, зачехлял рабочий барабан, отсоединял педаль.
  Хотелось спать. Приятная усталость струилась по моим кровеносным сосудам. Реальность превзошла мои ожидания, и от этого ощущения я улыбался внутри себя.
  Иногда бывает так, что тебе просто хорошо, и ты не то чтобы счастлив и погружаешься в волшебную эйфорию, а совсем наоборот! Никаких эмоциональных взрывов, никаких сумасшествий, просто спокойствие воцарилось в душе, и есть четкое осознание того, что в данный момент ты находишься на своем месте.
  - Ладно, хватит вам. Давайте собираться. Быстрее домой придем, быстрее ляжем спать. Что сидеть в этом подвале? Поднимайтесь!
  - Еще пять минут, - Алексей не хотел слезать со своего оседланного паука. - Я практически задремал.
  - Давай, вставай! - весело подпрыгнул к нему Денис. - У тебя уже, я смотрю, глаза закрываются. Замерзнешь!
  Денис орал, как герой голливудского фильма про Вьетнам - дуболомный черный американский капрал - на хилого новобранца, стоящего в стройном ряду побритых на лысо рядовых.
  Немчик поморщился и приподнялся над раздавленным членистоногим:
  - Не надо орать. Бесишь!
  - Стас, а ты где живешь? - обратился ко мне Насон.
  - Далеко! Отсюда на маршрутке примерно час ехать.
  - Автобусы не ходят.
  - Знаю.
  - И?
  - К девушке пойду.
  - Да, да, все понятно! - заржал Денис. - Выспаться тебе сегодня не светит!
  - Что тебе понятно?
  - Ему, как и мне, понятно, чем вы будете заниматься! - включился в беседу Леха.
  Я пожал равнодушно плечами.
  - Отстаньте от него! А то вы сейчас наговорите всякой ерунды, и человек больше не придет на репетицию! Да, Стас? - Насон постарался в эту минуту отстоять мое личное пространство и личную жизнь, но на его поддержку я ответил вежливым отказом.
  - Нет, Никит, обязательно приду.
  Денис с Алексеем на эту фразу одобрительно закивали.
  - А если вы с девушкой расстанетесь, ты, я надеюсь, нас не бросишь?
  - Нет.
  - А как будешь ездить?
  - Так же, как и вы.
  - Мы не ездим, мы пешком ходим. Нам тут пять минут!
  - Ну, тогда мне придется что-нибудь придумать...
  239.
  Странно... Раньше я ждал этого звонка, ждал каждую минуту, и удивлялся про себя, почему этого не происходит? Почему она мне не звонит? Ведь должна позвонить, потому что просто не можетне сделать этого. Так устроен мир между нами, он вполне предсказуем и тем прекрасен. Пусть даже если он впал в небытие - все, что случилось, уже перестало излучать горечь, а оставило пряный след дерзких глупых порывов.
  Я предложил ей выйти за меня замуж, а она подумала двадцать четыре часа и сказала просто: 'нет'! На этом мы мирно и без скандала расстались. Просто исчезли из жизни друг друга, расходясь в разные стороны и пожимая плечами, задавая бесцельный вопрос, каждый сам себе, который звучал просто и обыденно: 'Какого черта?'
  Ну, ответ для себя я знал. Мне просто надоела бешеная неопределенность, и я решил все конкретизировать, но сделал это топорно, примитивно, просто выпалил предложение руки и сердца, еле сдерживая свое раздражение. Какого результата я должен был ждать, когда ставишь все на одну карту, и эта карта далеко не самого высокого достоинства?
  Результат очевиден.
  И вот вчера я уже уходил на репетицию и одной ногой практически стоял на лестничной клетке, как в моей квартире раздался плачущий звонок телефона.
  Она позвонила спустя месяц или чуть больше после нашего последнего разговора. Хотела просто встретиться в субботу вечером, прогуляться, поговорить. Я согласился.
  Хотя зачем мне с ней встречаться, тут же я спросил сам себя? Ведь у меня уже есть отношения, новые чувства, новая жизнь. С тех пор многое поменялось, зачем возвращаться? Ведь лучше уже не будет!
  Если чуть-чуть, краем взгляда, заглянуть в прошлое, то можно обнаружить, что мои старые друзья как-то мгновенно рассыпались во времени и пространстве. Наше общение свелось практически к нулю, и как бы это ни было горько, но факт оставался фактом. За то время пока мы с ней не виделись, у меня уже появилась другая девушка, к которой я испытываю чувства...
  ...или, может быть, просто убеждаю себя в этом? Убеждаю себя в своих чувствах к чужому для себя человеку? Или, может быть, я всем сердцем верил в то, что я люблю ее, а на самом деле, просто мне было так удобно. А может быть, просто тем самым пытался отомстить. Отомстить всем, кто остался в прошлом, показав, что я никогда не буду один, что я достаточно хорош, чтобы сильно не переживать на тему любви, влюбленности и глубины всех чувств, направленных в мою сторону и отражаемых мной.
  У меня все просто! У меня все легко! Я готов к переменам и готов их принять как само собой разумеющиеся события. Мир вокруг меняется, меняюсь и я.
  Во всяком случае, в это хочется верить...
  240.
  Ночь пролетела. Черное зимнееутро, заполненное грязным снегом, мешалось под ногами. Я, погруженный в свои мысли, шел вперед, сомневаясь, что смогу дойти. Когда от меня по пути домой отделились по одному сначала Леша, потом Денис, потом Никита, на меня навалилась слабость. Колени начали подгибаться, будто бы в них засыпали песок, хорошо пропитанный этиловым спиртом. Спирт всасывается в кровь и наполняет голову алкогольной сонливостью, предпохмельным отрезвляющим лучиком головной боли.
  Петляя между панельных девятиэтажек, я брел, отбиваясь от навязчивых мыслей, способных не дать мне уснуть и упасть лицом в грязный снег. Эта борьба придавала мне сил и отвлекала меня от моей усталости, но в тоже время забирала огромное количество оставшейся энергии. Словно тяжелый танк Третьего Рейха, воняя соляркой, каталась внутри моей головы, разрывая синапсы,навязчивая мысль о том,как пройдет сегодняшний вечер. И ни о чем другом я не мог думать.
  Еще несколько шагов по снежному месиву, и я у подъезда. Пустой лифт стоял на первом этаже, благосклонно распахнув двери, предлагая моему вниманию видимость радушия и гостеприимства.
  Протиснув в него свое тело, увешанное чехлами, и нажав кнопку третьего этажа, я сразу понял, что он никуда не едет. К моему разочарованию, мне пришлось покинуть лифтовую полость и одичало ползти вверх по лестнице.
  Достигнув знакомой лестничной клетки, я осторожно, отрывисто позвонил в дверь. Через пару минут послышались сонные, неуверенные шаги. Внутренности замка хрустнули четыре раза.
  - Привет, - проговорила она с полуоткрытыми глазами. Плавно развернувшись в длинной ночной рубашке, бесшумно поплыла над полом, как гоголевская панночка.
  В коридоре темно, перешагиваю через разбросанные женские сапоги, и скидываю с себя чехлы с инструментами. Снимаю куртку, разуваюсь, иду вслед за ней.
  - Есть будешь?
  - Да, - неуверенно говорю я.
  - Йогурт? Курица? Рис? Чай?
  - Мне просто чаю.
  - А потом спать?
  - А потом спать, - утомленным эхом отозвался я.
  Я прошел на кухню и сел за стол.
  - Уже пять утра?! - воскликнула она, удивленно рассеяв свой собственный сон.- Ну, как новая группа?
  - Хорошо, мне нравится.
  - Устал?
  - Да.
  - Сильно?
  - Да.
  - От тебя пахнет подвалом. В душ сходи.
  - Хорошо, - еле слышно проговорил я и остался сидеть за столом, пока она доставала чашки и разливала в них заварку.
  А это мгновение маленький сеятель бешенства пробежался по полю моей души, разбрасывая колючие саморезы.
  Меня всего крутило изнутри собственным раздражением, выворачивая позвоночник. Неимоверное количество гнева скопилось на кончиках пальцев, я мял руки, словно стараясь выдавить всю негативную энергию из-под ногтей и тем успокоить себя. Я представил, что мои пальцы - это маленькие тюбики со старой зубной пастой, и стоит только посильнее надавить, как из них полезет все лишнее, освобождая меня и делая тело легче.
  Бесило все! Бешенство волком смотрело через глазницы, как она наливает чай, как она ходит и как она неуверенна в своей сонливости. Бешенство смотрело, как она, отбросив утреннюю слабость и тягу к теплой постели, пытается неряшливо ухаживать за мной, за тем человеком, что темным пятном распластался на кухонном диванчике, источая подвальный запах сырости, электричества и окурков.
  - Может быть, все-таки хочешь йогурт?
  - Лен, нет, - это был мой внутренний взрыв, маленький водородный апокалипсис. Сонная доброта послужила детонатором, чтобы выжать ту энергию, что таилась в каждом нейроне. - Леночка, я не хочу... мне просто надо уйти. И все эти долбаные йогурты... и курица. В общем, не надо.
  - Тогда ложись спать.
  - Нет! Ты не понимаешь. Сейчас, именно в эту самую минуту мне надо уйти!
  - Куда ты пойдешь, ведь сейчас транспорт не ходит? - вспыхнула она обиженной заботой.
  А я не удержался, вскочил на месте и заорал:
  - Твою мать, Лена! Да какая тебе разница! Транспорт не ходит, ну и пусть! Я ведь хожу!
  241.
  Сегодняшнее утро было вчера. Для меня новый день всегда начинается с пробуждения. Если я не спал ночь и был сорок восемь часов на ногах, тогда я просто задержался в прошлом. Иногда кажется, что слишком часто я не спал, чтобы ощущать полный вкус своего реального возраста, которым кормит меня настоящее каждый день. Моя дурь копится во мне подростковым максимализмом и совершенно не хочет выходить. Мои цели и мечты глобальны, но им далеко до моей невозможной, совершенно невыносимой лени.
  Постоянная ложь, жалкая, но очень правдоподобная, сводит с ума. Я только вру себе, себе, еще раз себе и больше никому. Лень выдаю за усталость, усталость за плодотворную работу, плодотворную работу за несуществующий результат, а в итоге все сводится к обреченности и опускаются руки, потому что я просто не знаю, как распутать этот узел. Я тяну то за один конец, то за другой, с каждым днем уплотняя и сжимая изящные переплетения все больше и больше. Узел становиться чуточку меньше, но более жестким и неподатливым.
  Домой я добрался к половине седьмого, разбитый в обгорелые клочья, как рухнувший самолет. При катастрофе пилот не выжил, салон был пуст, и черные ящики, как ни старались спасатели, сегодня не могли найти. Лег спать в семь, проснулся в два часа дня. Обломки дымятся, один черный ящик все-таки удалось извлечь из-под груды мусора и клочьев грязи, и этого мне вполне достаточно, чтобы начать новый день.
  Ни завтракать, ни обедать мне не хотелось, еда просто не лезла в глотку. Час за часом я стаптывал в разных комнатах старые бабушкины ковры, подаренные моим родителям пятнадцать лет назад.
  Безделье вязало меня порукам и ногам, заставляя клевать носом, как только я уставал бродить кругами и опускался в кресло или на стул. Телевизор орал на всю, но это только создавало специфический, информативный фон моему амебному существованию. Я словно таял, растворялся и уменьшался в размерах, превращаясь в кусок вонючего хозяйственного мыла, лежащего в воде более четырех часов.
  Меня мутило, никуда уже не хотелось идти. Хотелось забиться под одеяло и вылезти оттуда только завтра пораньше с утра и попробовать ощутить себя цельным существом, способным к конструктивным действиям.
  Я так долго ждал этой встречи, с таким всепоглощающим нетерпением, а сегодня ощущаю полное нежелание, или даже более того - отторжение того прошлого, что преследовало меня и сводило с ума все эти дни.
  Нехотя одеваюсь. Неряшливо, небрежно, но все чистое, выгляжу как нищий покойник. Я больше не хочу, да и не могу производить впечатление на кого бы то ни было. Мне остается только быть самим собой и на все наплевать. Выплеснуть на окружающихсвое эго, тщательно приготовленное душой в пыльной кухне моего ржавого сердца.
  Ботинки, куртка, шапка, шарф, перчатки...
  Все это надеваю и выползаю на талый зимний воздух.
  На улице ноль, внутри меня тоже.
  242.
  Я никогда не опаздываю, во всяком случае, ненавижу это делать. Не люблю, когда меня ждут, а при встрече смотрят с укоризной.
  ...но сегодня все иначе...
  Она уже собиралась уходить, потому что ждала меня среди всей этой слякоти больше пятнадцати минут, с учетом того, что сама опоздала на десять.
  Я знаю это просто потому, что она очень редко приходит к назначенному времени. Возможно, в этом и кроется причина моего опоздания. Возможно, я просто начал мелочно мстить, придираться к пустякам, вставшим мне поперек горла, отчего сам совершенно не чувствую удовлетворения, а еще больше страдаю от безмозглого, смешного коварства.
  Скука просыпается во мне, когда я вижу ее. Ничего не изменилось, она так же прекрасна, просто что-то внутри меня умерло, хотя жило до того момента пока она мне не позвонила. Вспыхнул и погиб горький грамм пороха любви. Взорвался бенгальским огнем от ее слов, от ее тембра голоса. И это я осознал только сейчас, когда уже все было разрушено на этом безжалостном сволочном фронте. К черту все фортификационные сооружения, все снесено, стерто, смято и искорежено. Есть только полная свобода, отдающая тундровым запахом дикости, пылающая холодом закатного горизонта.
  Я подхожу к ней.
  - Привет, - единственное, что может она произнести, стараясь не заикаться.
  Единственное, что могу сделать я, это просто кивнуть головой в знак приветствия.
  Не останавливаясь, но значительно сбавив шаг, прохожу мимо нее, и она безмолвно пристраивается справа от меня, поддерживая ненавязчивый темп движения. Мы медленно скользим по улице, стараясь смотреть только прямо, но иногда встречаемся на границах периферийного зрения. И как только зрительное столкновение происходит, оставив глубокую царапину, сразу становиться неловко, обидно, и беспомощная злоба закипает, скользя вниз и вверх по трахее.
  - Так и будем молчать? - проглотив злобу, выплюнул я, причем старался это сделать как-то непринужденно.
  - Я с тобой, как минимум, поздоровалась, а ты как минимум опоздал, - попытавшись улыбнуться, сказала Аня.
  - Ну не все тебе опаздывать.
  - Что, иногда хочется побыть слабой женщиной?
  - Нет, иногда хочется просто исчезнуть, а свою историю и следы своего существования прихватить с собой. Хочется просто, чтобы тебя никто не помнил. Чтобы факт рождения невзначай, совершенно неожиданновывалился за канаты этого ринга под названием Внешний Мир.
  - Все сказал?
  - Да.
  - Глупость. Ты мыслишь, как младенец. Слава Богу, что в штаны не писаешь.
  - Могу и пописать!
  -В этой твоей способности, точно никто не сомневается. А вот стоит ли? Над этим ты хорошенько поразмысли!
  - Ну, если это поможет от тебя отделаться, тогда можешь считать, что я уже пустил струю!
  Она остановилась, строго посмотрела на меня. В ее глазах читалась обида, переходящая в физическое насилие, направленное в сторону писающегося младенца. Мы перещеголяли друг друга в обоюдоострой злобе. За несколько секунд оба получили по полной. И она как более мудрый человек первая смогла нажать на тормоз.
  Мы словно вмерзли в асфальт и долго не отрываясь смотрели друг другу в глаза. В дурацких американских мелодрамах все должно закончиться поцелуем, в нашей же реальности полным дерьмом, или сначала нудным разговором, ну а уж потом полным дерьмом.
  - Я хотела, как лучше, а тебе ничего не надо! Ты все испортил, - этой фразой она выдернула и выбросила чеку из гранаты, а саму гранату плотно-плотно прижала к себе.
  - Что? Что ты сказала? Все испортил? - я пытался сдерживать крик, не потому что волновался за восприятие окружающих или за то, что они обо мне подумают, а просто боялся треснуть по швам, если пущу свои эмоции на самотек. - Я тебе говорил, давай поженимся! А что ты? Подумала двадцать четыре часа и минуту в минуту мне перезвонила! Позвонила, а не сказала, прямо глядя в лицо! Сказала просто - нет! Вы посовещались с мамой, и этого было тебе достаточно! Ты решила не обсуждать это со мной и долго не размышлять над этой ситуацией. Правильно, зачем париться? Все нормально! Не надо переживать, потому что просто 'НЕТ'! Потому что все, что было между нами, тащил я, а ты просто нехотя соглашалась, а когда встал вопрос ребром, ты быстренько спрыгнула. Что, разве не так?
  - Нет, - холодно сказала Аня.
  - А как?
  - Уже не важно.
  243.
  В продолжение вечера хожу по музыкальным магазинам и магазинам с атрибутикой. Шляюсь по полуподвальным помещениям, пропитанным свободой и наплевательским отношением ко всему, что находится чуть выше головы сгорбившегося продавца за прилавком. Лицо сумрачного торговца проросло металлическими кольцами и штырями, но он добродушен, весел, любит потрепаться с каждым, кто войдет во входную дверь и скажет 'Привет!', тем самым отвлекая его от чтения очередного шедевра Рю Мураками.
  Но все, что окружает продавца, не принадлежит ему, кроме книги, которую он сжимает в руках. Помещение, оборудование, товар - это все того человека, что иногда приезжает на черном тонированном джипе забрать выручку или присылает вместо себя толстую безвкусно одетую даму средних лет - бухгалтера. Она испытывает неподдельное отвращение ко всему, что здесь происходит, ее сюда манят лишь деньги и распоряжения своего непосредственного начальника.
  На нее устало поглядывают драконы и черепа с оловянных перстней, вываленных на прилавке, и нелепо изображенные на черных футболках, развешанныхвдоль стен. Тела без кожи с обложек альбомов гениев тяжелого металла жадно тянут к ней окровавленные руки. Джим Моррисон монотонно изучает нервную похоть, украдкой направленную в сторону пожелтевшего постера, на котором он распластался вечно молодой и полуголый.
  Бухгалтер брезгует и здоровается с продавцом. Продавец брезгует и не здоровается, открывает кассу и опять углубляется в тексты Рю. Женщина забирает деньги, сверяет чеки, все пересчитывает, разворачивается и уходит.
  Я люблю подобные магазины, люблю, потому что кроме Эрнесто Рафаэля Гевары де Серны в своем фирменном берете со звездой, изображенного на фоне кубинского флага, здесь могут курить все, как персонал, так и любой переступивший порог.
  Если бы сам Эрнесто зашел в этот магазин живой, его бы точно живым отсюда никогда не выпустили.
  С дверей из кучи расклеенных объявлений, покрывших листовое железо, словно обои, срываю и нахожу нужное мне.
  - Ты что там делаешь? - доносится до меня голос продавца. Он спросил и даже не соизволил оторвать взгляд от книги.
  - Объявления сдираю, - крикнул я в ответ.
  - Какие?
  - Какие вешал, такие и сдираю! А что книга, интересная?
  - Нет, - лениво ответил парень за прилавком.
  - А что читаешь?
  - Рю Мураками.
  - Да я не про это. Зачем читаешь, если не очень интересно?
  - Жестко пишет, вот и читаю!
  - Страдаешь интеллектуальным садомазохизмом?
  - Я? - парень оторвался от книги. - Нет. Ты видел тетю, что вышла сейчас отсюда, нашего бухгалтера?
  - Да.
  - Вот она, походу, страдает, этим самым... ну что ты сказал...
  - Я понял, - смяв объявление, я сунул его в карман. Приду домой, сожгу его в ванной, но сначала мне надо пройти еще по нескольким подобным точкам.
  244.
  В этом сезоне, на исходе зимы, последний писк моды в Китае - это марлевые повязки, закрывающие дыхательные пути. Они производятся вручную или закупаются в аптеках, причем в больших, огромных количествах. Все мусорные баки крупных городов, таких как Шанхай, Пекин, Чэнду, Сиань, Ухань и других, забиты этими средствами гигиены до отказа, так что муниципальные службы не справляются, но с конфуцианской покорностью продолжают и продолжают монотонно работать. А на городских свалках птицы растаскивают крупный марлевый снег по своим помойным гнездам, оставляя ветру то, что им не приглянулось. Заигравшийся ветер гоняет по полигонам бело-грязные респираторы, тонким слоем покрывая зловонную, концентрированную грязь мегаполисов.
  Есть ощущение, что скоро к мировому тренду, заданному дружным китайским народом, подключатся и мировые кутюрье. Они постараются увековечить в своих творениях средства защиты от птичьего гриппа, наступающего на западную цивилизацию посредством туризма и глобальной экономической интеграции.
  Наверное, Валентино уже примеряет к красным вечерним платьям, новый повседневный элемент гардероба, стараясь изловчиться и придать ему изящество и утонченность. Карл Лагерфельд подходит очень строго к решению этого вопроса и попутно размышляет о том, какой аромат подошел бы прекрасной незнакомке, чье лицо наполовину закрывает респиратор. А Джон Гальяно готов приложить максимум усилий, чтобы этот новомодный аксессуар был настолько вычурным и неудобным, и полностью подорвать его популярность как средства индивидуальной защиты.
  Страх смерти, как и страх остаться незамеченным в этой жизни, будоражат однообразие, городской жизни, заставляет творить и заставляет страдать.
  Статистика начинает вводить население планеты в перманентное безумие. Уничтожение птиц становится одним из самых популярных видов досуга, как при правлении Мао в Поднебесной.
  Санитарные службы сжигают тушки в ямах, надеясь спасти человечество от эпидемии, надеясь выжить и забыть эти события, как страшный сон. Костры пылают уже не только на территории КНР, но и по всей Азии, России и Европе.
  Постоянно в новостях освещается борьба с пандемией вируса H5N1 и его возможными последующими мутациями. Фармацевтические компании докладывают о новых разработанных препаратах, не способных в корне переломить ситуацию, но, возможно, способных как-то повлиять на ход болезни. В различных ток-шоу постоянно обсуждается, сколько человек погибло с того момента, как все это началось в Поднебесной, и почему правительство Китая так лицемерно молчало о надвигающейся угрозе, а сейчас оно невнятно приносит свои извинения мировой общественности.
  Каждая удачная фантазия порождает еще несколько! В одно мгновение у антиамериканской общественности проснулась мысль, что это правительство Штатов испытало новое, простое, но эффективное биологическое оружие против перенаселенного экономически-агрессивного Китая.
  Статистика продолжает голосить, захлебываясь собственной ядовитой, пропитанной паникой и истерией, слюной: 'Каждый десятый заболевший умирает!'
  Но никто из специалистов, давших голос этой беспокойной даме, не говорил встревоженной общественности, сколько из уже погибших от настырного вируса людей, были с ослабленной иммунной системой...
  Сколько погибло пожилых людей старше восьмидесяти, сколько новорожденных? Были ли среди погибших наркоманы, или больные раком, сидящие на химиотерапии, сколько из погибших были ВИЧ-инфицированы?
  
  245.
  К пробуждению я питаю лютую ненависть, при этом четко осознаю, что этот процесс жизненно необходим, и миноватьего никак нельзя. Утро превращается всегда в пытку, и не важно, выходной сегодня или середина недели.
  Утро - это то время, когда мой сон нарушен, будильником, соседской дрелью, или организм сам решил проявить активность и заставить меня открыть глаза. В этот момент совершенно не важно, что происходит сейчас у других людей, поглощают ли они бизнес-ланч, сидя в дешевом кафе, едут домой после работы или готовятся лечь спать. Мое пробуждение - это мое утро, а мое утро - это как минимум два часа чистой ненависти к окружающему меня пространству и всем, кто попадает в него.
  Ненавидеть людей просто, но очень энергозатратно! Любить наоборот, неимоверно сложно, но избыток энергии, переполняющий тебя, старается выбросить одержимое любовью тело в открытый космос.
  Просыпаться легко только в том случае, если точно знаешь, что именно сегодня случится что-то особенное, что-то, что ты никогда не сможешь забыть. Возможно, в предвкушении чудесных событий сон неспособен охватить сознаниеполностью, и по черствой ряби полусновидений идешь, как по водам Мертвого моря.
  У меня ощущение, что именно в это мгновение я, прилагая неимоверные усилия, двигаюсь по дну Мертвого моря, дышу солью и пытаюсь сквозь мутную солевую завесу продрать глаза.
  Телефон надрывается в истерике, источая пронзительный непрерывный рев.
  Я снял трубку, и еще не успел ничего сказать, как на меня посыпались вопросы за вопросом:
  - Стас, ты?
  - Да.
  - На концерте будете выступать?
  - Да.
  - Я тебя разбудил что ли?
  - Да, - я мямлил практически на автомате, и суть вопроса до меня доходила только в тот момент, когда был задан последующий. - Прости, что ты меня перед этим спросил?
  - Про концерт?
  - Да.
  - Будете ли вы играть, ты мне уже ответил: 'Да'.
  - Все верно, да, мне бы хотелось выступить на концерте, просто есть один нюанс.
  - Какой?
  - Нет, два.
  - Какие?
  - Кто это со мной говорит? А второй...моей предыдущей группы больше нет, я имею ввиду 'Образ зависимости'!
  - А что случилось?
  - Просто распалась. Больше вместе не играем.Finita la comedia! - лепетал я с сонным простодушием и безразличием, стараясь придержать аккумуляцию ненависти, стекающую в мои легкие.
  - Жаль, - провалился сострадательный комментарий в трубку на другом конце провода.
  - Нет.
  - А где играешь?
  - Странное название, тебе вряд ли оно о чем-то скажет.
  - Как называется?
  - Ыча.
  - Как?
  - Неважно.
  - Молодые ребята?
  - Да.
  - Тебе нравится с ними играть?
  - Да.
  - Что играете?
  - Гранж, - я решил не вдаваться в подробности и не разглагольствовать о стилях и музыкальных направлениях, которые мы исповедуем в своем творчестве.
  - Хорошо. Так на концерте будете выступать? Условия стандартные, как для всех начинающихкоманд. Концерт в Молодеге, в хэд-лайнерах F.P.G.
  - Так с кем я говорю?
  - Это Костя!
  246.
  Неделя дробится на очень невнятные куски, когда живешь будущим. Эти куски не являются цельными днями, это просто отрезки времени, которые я стараюсь перепрыгнуть, словно голодную пропасть. При каждой нерешительной, но отчаянной попытке я срываюсь и падаю.
  Возможно, ощущение свободного падения гораздо приятнее, чем достижение результата. Триумф всегда скоротечен и полон лживыми улыбающимися рожами незнакомых тебе людей, срыгивающими дежурные комплименты. А полный провал словно ножом срезает плесень мнимого товарищества и взаимопонимания, взращенную странными персонажами. Поражение дает свободу, но при всем при этом заставляет вновь и вновь стремиться к вершинам наперекор здравому смыслу.
  Возможно мой маленький Дьявол, танцующий в желудке, намного добрее и правдивее, чем Господь Бог, спящий в сердце, а возможно, и тот и другой от меня отвернулись или вообще выбросились из моего тела в февральскую грязь. Погибли ли они при этом? Сомневаюсь. Ведь если я каждый день падаю в пропасть - это ведь не значит, что я умираю. Просто после падения вновь и вновь начинаю лениво подниматься по черным отвесным стенам реальности в ожидании пятницы. Думаю что, наверное, Бог не теряет веры в меня, а Дьявол не дремлет и подавно.
  В крупных городах с появлением большого количества офисных зданий, торговых центров и клубов растет Культ Пятницы. Культ белых полурасстегнутых воротничков, галстуков, намотанных на сжатый кулак, и крепких коктейлей, уродующих субботнее утро.
  Все отрываются, все пытаются быть самыми-самыми: самыми сексуальными, самыми веселыми, самыми жизнерадостными и самыми трезвыми при неимоверном количестве употребляемого алкоголя. Остроумие и интеллект исчезают после полуночи, оставляя в мозгу только бит саунд-трека к начинающимся выходным.
  Я жду с нетерпением, жду каждое проживаемое мной мгновение, приближающуюся пятничную репетицию. Моя жизнь длится всего лишь четыре-пять часов в неделю, а все остальное, словно неудачная рама из блеклого клееного пластика, является лишь скучным обрамлением свободы, обретаемой мной, пока я играю. Пока бубнят мои барабаны, я, как аккумулятор, заряжаюсь энергией, надеясь на то, что мне хватит зарядки пережить последующие шесть суток. Последние часы перед репетицией мне приходится существовать, словно в аварийном режиме, катиться по улицам с включенными габаритными огнями, давая понять всем окружающим, чтобы меня не трогали.
  Ощущение голода, сдавливающего спазмами сосуды головного мозга из-за нехватки живой музыки, искажает восприятие жуткой действительности. Мне кажется, что я питаюсь звуками, и то, что доносится до моего слуха, когда я не играю сам, все безвкусно или просто отравлено. Меня тошнит, рвет и полощет гнетущим удушьем, но я пуст и испражняюсь пустотой, и так будет до того момента, пока не наступит ночь с пятницы на субботу.
  247.
  С каждым ударом по груше жизнь налаживается. Я стараюсь вытанцовывать перед воображаемым соперником, как Мухаммед Али, но у меня плохо получается - меня ненадолго хватает, руки мои опускаются, ноги тяжелеют, заплетаются, и я останавливаюсь. Тяжело дышу, чуть согнувшись, утирая пот со лба черными боксерскими бинтами, перетянувшими кисти рук.
  Пытаясь вдохнуть счастье, я кашляю, распыляя мокроту подвальных помещений и сажу из сминающихся и полыхающих легких.
   Когда выглядишь, как ничтожество, в этот момент тебе кажется, что всем это заметно и ни один человек в зале не упустит возможности посмеяться над тобой. Посмеяться тихо, колко, исподтишка, словно посылая невидимых птиц выклевать твою вполне реальную печень. Но если внимательно присмотреться, все это просто фантазии, замешанные на мегаломании, ведь никому нет дела до того, что у тебя происходит, как ты выглядишь и что именно в этот момент чувствуешь, и возможно - это самое страшное! Так наши потаенные желания превращаются в неоправданный ужас безызвестности, слабости и одиночества.
  - Работай! Работай! Что встал? Устал? Здесь нельзя устать! Здесь можно только тренироваться! Бей! Бей или будут бить тебя, - тренер быстрым шагом подлетел ко мне со спины. Его вниманиек моей персоне придало новые силы. - Углубился в размышления? Кикбоксинг - умный спорт, мозги здесь нужны, но я тебя просил отрабатывать только один примитивный прием. Вот для того чтобы выполнить это задание, не надо вообще думать, поэтому давай работай!
  Под возгласы узкоглазого карлика я возобновил удары по груше, выплескивая оставшуюся энергию, последние ее капли, обеспечивающие бесперебойную работу организма.Теряя темп с каждым ударом, я получил возможность потерять все, в том числе и жизнь, надеясь не попасть при этом в сонм грешных самоубийц. Последний стук сердца должен совпасть с ударом по груше, а потом я просто рухну на деревянный пол. Остается надеяться, что моя смерть будет приравнена к смерти в бою.
  По моему затылку звонкой обидой, ударила открытая ладонь тренера.
  - Тебя надо все время подгонять! Я знаю, о чем ты думаешь, я знаю каждую недалекую твою мысль! Все, что ты сейчас делаешь, возможно, спасет тебе жизнь при необходимости или на соревнованиях. Хотя последнее развитие событий маловероятно, ты уже староват, тебя раскатают по рингу, как тесто. Понял меня?
  - Да, - устало кивнул я, сбрасывая капельки пола на пол.
  - Тогда не трать свое и мое время попросту. Постарайся просто быть лучше того, кем ты являешься на самом деле. Постарайся быть тем, с кем ты еще не знаком! А он точно лучше, чем ты!Я точно знаю! Даю сто процентов! Хотя бы просто потому что не жалеет себя.
  248.
  День, время, место назначены заранее.
  Странно, но мне никто ни вчера вечером, ни сегодня в течение дня не удосужился позвонить. Подойдя к клубу, я осмотрелся - на часах ровно 22.00. Гул, гогот, пустое мельтешение, нервозность в предвкушение веселой ночи, танцы под ритм собственных мыслей задавали пульсацию толпе, преобразующейся в тонкий ручей из человеческих фигур, просачивающихся в стеклянные двери 'Матрицы'. Запах марихуаны в морозном воздухе финала русской зимы провоцировал рождение маленького лета, скользившего по ребрам.
  Всматриваясь в фигуры тусующихся, я пытался нащупать взглядом знакомые очертания, но образы недельной давности, полученные на той неделе, оставались размытыми. Среди толпы, исковерканной алкоголем и наркотическими трипами, не было ни одного человека, у кого бы была на плечах гитара.
  Я протиснулся сквозь очередь страждущих веселья, просочился мимо навязчивого шмона охранников и двинулся в сторону лестницы, ведущей в подвальные помещения, где располагалась репетиционная точка. Ровным шагом, погружаясь под бетонные перекрытия и вслушиваясь в голоса, доносившиеся из лабиринта коридоров тихим невнятным шелестом, я пытался разобрать, кому они могли бы принадлежать.
  Навстречу, мне вышла команда борадачей с тоннелями невероятных размеров, истончающих мочку уха до толщины полупрозрачного канцелярского скотча. Практически втаскивая волоком вверх по бетонной лестнице, словно репинские бурлаки, на лямках они устало тянули музыкальные инструменты. Через несколько секунд их голоса угасли у меня за спиной, а впереди ждала только сумрачная безлюдная тишина.
  Невнятная растерянность заставила меня остановиться после того как я спустился на дно музыкального колодца.Может быть, я перепутал время? День? Место встречи? Нет. Может быть, я был не так хорош в игре на ударных, и они нашли другого человека, а мне просто решили не говорить? Может быть, они просто решили перенести репетицию в другое место и ничего не объяснять?
  Пессимистичные фантазии, мне не давали покоя. Я, как девушка после первого свидания вслепую, которой на следующий день не перезвонил молодой человек. Во мне бурлила разрушительная обида, плавно каменеющая в черный обелиск, на котором медленно, сами по себе начали проявляться буквы, образующие слова ненависти и гнева.
  Мне ничего не оставалось, только ждать. Минуты падали в копилку безделья и тоски. Я разглядывал расклеенные по стенам в беспорядке старые пожелтевшие афиши, заманивающие на прошлогодние концерты гастролирующих команд, случайным ветром занесенные в наш город.
  С каждым мгновением, проведенным в подвале переполненного эхом гудящего танцпола, я ощущал, как мое тело растворяется и пропадает. Словно из другой жизни до меня доносились голоса людей, исчезающих в глотке кислотных музыкальных импульсов. Вдруг все звуки, доносившиеся из внешнего мира, на короткий промежуток времени усилились, ив мое одиночество впились знакомые голоса и грохот спешащих шагов. Я ощутил, как снова материализуюсь.
  Словно Нил Армстронг, на бетонное, покрытое толстым слоем пыли дно подвала, ступил Леха и моментально радостно заорал:
  - Насон, он здесь! Я его нашел! - он так радостно кричал, что у меня появилось ощущение, будто бы меня потеряли в Антарктиде во время снежной бури и спустя только семьдесят два часа нашли живого, но сильно обмороженного. - А мы тебя там ждали! Стояли, стояли, потом плюнули и пошли, решили, если что сам дойдешь, не маленький!
  - Плюнули, значит? - ехидно переспросил я.
  - Да не вяжись к словам! - Денис радостно протянул руку для приветствия.- Если бы ждали, то ты бы так и стоял здесь один.
  Никита вошел, посмотрел на меня строго, потом в его глазах мягко блеснуло самодовольство:
  - Че не позвонил?
  - А ты? - ответил я вопросом на вопрос.
  - У меня телефона твоего не было.
  - Да ладно, вы что, ругаться, что ли вздумали? - Леша встал между нами и посмотрел на меня потом на Никиту.
  - Нет, - лаконично ответил я.
  - Вот и правильно пойдемте репетировать, - прозвучал голос из репетиционного зала.
  - Да, кстати, Насон, тебе еще кто-нибудь звонил по объявлению? -спросил Леха.
  При этом вопросе мне стало как-то не по себе. Вроде бы я знаю ответ на этот вопрос, и он практически лезет у меня из горла наружу, но я сдерживаюсь, изо всех сил.
  - Что? - Никита переспросил Алексея, поправляя очки. - Прости, я не расслышал...
  - Ему не звонили, - стараясь изобразить равнодушие и непринужденность, сказал я.
  - Ты-то откуда знаешь? -спросил Денис, пытаясь распутать бороду, состоящую из черных дешевых китайских проводов.
  - Все очень просто, - начал я, пытаясь в свое повествование нагнать легкости и лаконичности. - Неделю назад я пришел к вам в первый раз на репетицию. Мы поиграли, мне понравилось, по всей видимости, вам тоже, если мы без лишних созвонов здесь сегодня в назначенное время встретились. Так вот, на следующий день, или через день, точно не помню, я прошел и ободрал все ваши объявления, кричащие в музыкальных магазинах, что вы ищете себе в команду барабанщика. Вот и все! Спрашивается, зачем мне конкуренты, если я все решил, я здесь всерьез и надолго, конечно, если вы не против!?
  Последний политкорректный реверанс в сторону отцов основателей группы 'Ыча', у последних вызвал истерический смех. Высмеяв свое удивление и разочарование и заливаясь улыбкой, они как один завопили:
  - Ну, ты и сукин сын! Не зря мы тебя сразу взяли! Даже ни минуты не сомневались, что вольешься в нашу команду! Мы на одной волне, чувак, поздравляем!
  249.
  Стараясь как мог, я сцепил зубы и не торопился рассказывать о заманчивом предложении, которое поступило ко мне на днях. Легкость в общении между мной и моими новыми знакомыми, которые так меня тепло приняли с первых минут нашего знакомства, почему-то вызывала во мне определенное недоверие.
  Композиции, что мы играли, я услышал впервые неделю назад, но сегодня они звучали, словно мы все вместе репетировали их как минимум год по два-три раза в неделю.
  Каждую песню мы разбирали по частям, дробили ее на небольшие фрагменты, которые мы оттачивали и вновь собирали, стараясь довести до идеала. Анатомическое удовольствие музыкальной хирургии пронизывало пространство невидимой нитью и все больше и больше объединяло нас.
  - Ладно, давайте немного отдохнем, - я встал из-за установки. - Есть предложение.
  В возникшую паузу Дэн, сразу начал подстраивать гитару, и, не отрывая взгляд от колков, задал свой вопрос:
  - Какое предложение?
  - Есть возможность выступить на концерте, - выпалил я. - Надеюсь, что вы согласитесь. Потому что я уже согласился...
  Повисла пауза. Леша в недоумении приоткрыл рот и удивленно посмотрел на меня.
  - Нет. Рано. Мы не готовы, - выплевывая слова, сказал Никита. Проговорил так четко, уверенно и с нескрываемой внутренней злостью, словно он чернокожий сержант в рядах армии США, отчитывающийся перед полковником. Полковник был точно не я, возможно, полковника витал где-то за моей спиной. Никита словно смотрел сквозь меня, а его короткая речь несла подобный смысл: 'Сэр. Я считаю, что эти молокососы не готовы для настоящей бойни...Сэр! Их, как резиновых утят с пищалкой, враги натянут на свой хер и будут вращать пропеллером пока не взлетят, сэр! А потом, сэр, благодаря этим самым чудо-утятам-пропелерам наши враги ударят по нам с воздуха, предварительно зайдя к нам в тыл! А вы-то знаете, как опытный офицер, сэр, что враг в тылу - это худшее, что может случиться с настоящим мужчиной! Сэр, умоляю, им еще рано! Дайте мне месяца два, и они тогда будут готовы! С одной лишь помаркой сэр! Будут готовы те, кто выживут! Да, салаги?'. Конечно, тут хор невидимых разноцветных салаг отвечает громогласно: 'Да! Сэр!'
  - А когда мы будем готовы? - я решился повысить голос и начать качать права, так как есть повод, а кроме того, будет возможность, посмотреть, насколько распространяются мои возможности в данном коллективе.
  - Я не знаю! - ответил Насон. - Не знаю!
  - Ты даже не спросил когда концерт, а уже говоришь: 'Нет, мы участвовать не будем!' Не спросил: 'Сколько песен? Сколько по времени мы должны отыграть?'
  - Хорошо. Когда концерт?
  - Через три недели.
  - Сколько играть.
  - Минут двадцать. Мы на разогреве в хэд-лайнерах F.P.G.!
  - F.P.G.? - недоверчиво переспросил Дэн. - То есть ты говоришь, что наш первый концерт, может состояться на одной сцене сF.P.G.?!
  - Да, так и будет, если мы с вами отбросим сомнения. Мы будем играть те песни, что у нас уже готовы. У нас три недели, а это значит три репетиции! Что, мы за три репетиции, три долгих ночи не отшлифуем четыре песни, которые уже и так практически готовы? - я почувствовал, как чаша весов плавно качнулась в мою сторону. - Когда я играл в своей первой группе, у нас был точно такой же разговор о том, стоит ли принимать подобное предложение или нет.
  - И что? - переспросил Никита.
   - Нормально выступили. Всем понравилось.
  - А что с группой?
  Я замялся, во мне восходящими потоками взвились печальные воспоминания.
  - Вот в том то и дело, - проговорил подавлено Насон. - Какой результат? Его нет! Была группа, а потом ее просто не стало!
  - Результат есть, - меня зачерпнула обида. -Мы записали альбом!
  - Да. И кому он нужен?
  - Он нужен был мне! Понял!
  - Ладно, что вы сцепились. Вы отошли от темы, - Денис подошел ко мне и сказал. - Успокойся!
  - Что успокойся!? Если бы не было той команды, сомневаюсь, что я бы вам пригодился! Все свои навыки я получил в 'Образ зависимости'! А по поводу концерта, Насон, я хочу тебе сказать, что редко кому предоставляется возможность выступить на таком достаточно раскрученном концерте, где в хэд-лайнерах известная команда, а не всякая шушера. Когда я играл свой первый концерт, то он проходил на краю города, в жопе мира, и на него пришло человек тридцать, а здесь будет триста - четыреста! Через неделю весь город будет увешен афишами, и на этих самых афишах будет красоваться имя твоего плюшевого медведя!
  - А на какой день недели назначен концерт?
  - Пятница, - остывая от собственных воплей, выдохнул я.
  - Значит, у нас осталось не три, а две репетиции, так как в пятницу третьей недели мы должны будем стоять на сцене!
  250.
  Конфликт вроде бы исчерпан. Основное решение было принято - репетиция шла полным ходом, стрелки часов перевалили за двенадцать. Возникали вопросы только по структуре уже разученных композиций. В голове Никиты и Алексея, как только мы останавливались в своей игре, рождалась масса идей, как можно улучшить ту или иную песню, что влекло за собой опять бурные обсуждения.
  - Ты сам сказал, что времени у нас осталось, совсем немного, - начал я останавливать Насона в его творческих порывах. - Кроме этой, еще две репетиции и все, на сцену. Материал достойный. Если сейчас все будем по сто раз переделывать, просто запутаемся. У нас времени осталось только все отшлифовать и довести до ума. Экспериментировать будем позже! Согласен?
  - Прислушайся, Стас прав, - поддержал меня Денис.
  Никита опустил глаза в пол, задумался. Его внутреннее 'я' словно отключилось и улетело на Луну.
  - Надо играть свободно, совершенно не задумываться над тем, что последует за следующей нотой, и тогда на сцене будешь себя чувствовать уверенно. А когда первый раз выходишь на сцену и на тебя пялится полный зал в ожидании чего-то нового, то волнение, само собой, заставляет неметь пальцы, - увлекшись своим собственным монологом, я ощутил, что в этот момент, меня просто игнорируют. - Никит, ты меня слышишь?
  Вокалист поднял на меня взгляд и равнодушно проговорил:
  - Слышу. Слышу.
  - Лучшее - враг хорошего.
  - Стас, ну давай тогда просто будем сюда приходить и ничего не делать. Здесь вполне приятное место. А можно сложить инструменты и пойти на дискотеку на верхний этаж. Будет классно! Зачем нам вся эта музыка? Ведь лучшее - враг хорошего! Зачем все усложнять? Отдыхай! Наслаждайся! Прекрасная ночь в бункере!
  - Ты понял, о чем я говорю, и не надо, пожалуйста, передергивать.
  - Я не...
  - Да ладно, Насон, расслабься. Стас дело говорит. Давай отыграем концерт. Посмотрим на реакцию публики, а потом сделаем выводы, - Леша подошел к нему, положило руку на плечо. - Пойдемте, парни, перекурим. У нас все достаточно неплохо. Мы идем в гору! Повесили объявление. Не прошло и недели, как позвонил Стас. Прошла еще неделя, и он уже приготовил для нас сюрприз - концерт в клубе. Что нас ждет следующее? Запись альбома на 'Добролете' или 'AbbeyRoad'? Тур по стране или...
  - Ладно, понятно. Пойдем курить.
  251.
  В клубах сигаретного дыма я решил открыть им еще одну тайну современного шоу-бизнеса нашего провинциального города. Тяжело было предсказать реакцию моих коллег по музыкальному цеху, но умолчать о данной специфике не было никакой возможности. Вроде бы последняя буря улеглась, и Никита мечтательно потягивал вторую сигарету подряд.
  - Последняя, безусловно важная информация для вас. И мне бы хотелось, чтобы вы отреагировали на нее адекватно, - начал я.
  - Адекватно не получится, уже полвторого ночи и смертельно хочется есть, - Денис отправил в грязную урну недокуренную сигарету.
  - Зря бросил, сейчас снова закуришь, - постарался пошутить я.
  - Что еще ты нам хочешь сказать? - встрепенулся Насон, выпав из своей задумчивости, испугано озираясь по сторонам. Он, словно вахтенный матрос Родриго де Триана, сидя в вороньем гнезде, искал глазами землю среди бушующих волн Атлантического океана и при этом не находил ее.
  - В общем... м-м-м, для участия в концерте нужен взнос, - начал объяснять я.
  - Какой взнос? - дошла волна пробуждения и бунта до Лехи.
  - Мы платим две с половиной тысячи...
  - Кому? - спросил Дэн.
  - За что? - лицо Насона опять передернуло праведное возмущение. - Мы играем, мы еще и платим? В Европе такого нет! Там платят музыкантам, а если нет возможности у заведения заплатить, так хоть накормят и напоят музыкантов. А это вообще беспредел!
  - Потому что, Насон, мы не в Европе! Дослушайте до конца, - меня захлестнуло раздражение, я пытался сохранять спокойствие, но это было уже практически невозможно. - За две с половиной тысячи нам дают двадцать пять билетов. Эти билеты мы продаем и возвращаем деньги. Не хотите продавать, не продавайте. Можете подарить или, если есть кому, продавайте с наценкой и, возможно, сможете заработать на этом! Правило с первоначальным взносом распространяется на все команды, участвующие в концерте, если группа не является хэд-лайнером или организатором концерта. Все. Это все новости на сегодня!
  - Так. Теперь понятно. Насколько я понимаю, мы все увязли в этой истории, каждому из нас хочется выйти на сцену, - Никита неторопливо подводил итог сегодняшних многочисленных бесед. - Деньги найдем, кому продать билеты тоже. Стас, ты точно ничего не хочешь добавить к сказанному, нет еще радостных новостей?
  - Больше нет. Только деньги нужно отдать на следующей неделе.
  - Понятно. Думаю, решим этот вопрос. Если поделить поровну, то с каждого получается шестьсот двадцать пять рублей. Не так уж и много, - монотонно рассуждал Дэн, правой рукой хлопнув себя по карману, в котором притаилась полупустая пачка сигарет. Закурил.
  - Да, еврейские правила. С этим мне как-то тяжело мириться, - Никита бурчал, сея свое раздражение на неблагодарную почву. Глобальных зашкаливающих эмоций это болтовня у меня уже практически не вызывала.
  - Не надо мириться, надо просто хорошо играть свою музыку. И все случится! - пытаясь в свое усталое равнодушие добавитьчуть больше капель бодрости, проговорил я.
  - Я вот подумал... - Никита озарился интеллектуальной гримасой.
  - Это ты зря,Насо-о-он! - хихикая,хором, нараспев проговорили Леша и Денис.
  - Я не хочу, чтобы вы меня в чем-то обвиняли, но вот если подумать. Есть люди, да целая нация, способная извлечь выгоду, из самых различных ситуаций. Причем я не могу сказать, что это плохо, но и не могу сказать, что это хорошо. Вот взять, например, геноцид во время второй мировой....
  - Все! Насона понесло! - при этих словах, Дэн тут же развернулся на сто восемьдесят и вышел в репетиционный зал, прикрыв за собой дверь.
  - ...было уничтожено много кого - цыган, русских, украинцев, белорусов, но все говорят в основном про геноцид евреев. Геноцид - это то, что происходит на этой планете постоянно, каждый день, но постоянно слышим, как одна и та же нация нам рассказывает про те несчастья и ужасы, которые их постигли более пятидесяти лет назад. А все остальные молчат! Молчат племена бассейна Амазонки, захлебывающиеся в американских геноцидных порывах корпоративной индустриализации, молчат гереро и нама, африканские племена, подвергшиеся насилию со стороны Германии в начале двадцатого века и истребленные более чем на шестьдесят процентов на тот момент времени! А геноцид в Руанде племен тутси и хуту, пострадавших от агрессии собственного временногоправительства? Все забыли! Всем наплевать! А уничтожение курдов войсками Саддама Хусейна? А истребление камбоджийцев колхозными войсками Пол Пота, забивающих своих соотечественников мотыгами? Тоже уже никто не помнит. Все вспомнят, когда это будет политически выгодно или принесет деньги.
  Возможно, я буду не нов в своих суждениях, но я хочу сказать, что популизм геноцида еврейского народа - отличная платформа. Ее продвигают, ее пиарят и муссируют. Это то, что развязывает руки Моссаду, то, чем можно постоянно апеллировать в ООН, ссылаясь на печальный прошлый опыт. Эта история приносит свои дивиденды! Но чтобы получать, надо что-то вложить. Я не исключаю, что правительство этой небольшой страны наняло какого-нибудь Гарольда Берсона для продвижения собственного образа несчастного одинокого страдальца, чтобы потрошить сочувствующих американских потребителей и мягкотелых европейцев.
  Все же остальные не могут пойти по подобному пути, не могут заиметь себе никакого Гарольда просто потому, что у них нет денег!Вот и все...
  Хотя, вроде бы с определенной периодичностью армяне пытаются вспахать это поле, но у них получается нелепо и коряво! Все впустую! Все в молоко!..
  252.
  Безделье, лень, отупение и ожидание, словно порох в латунной гильзе. Все это звучит ежедневно холостыми выстрелами, выплевывая в атмосферу, всполохи огня и пустой гари. Хочется чего-то невообразимо большего, такого, что захватывалобы дух и заставляло помнить об этом всю оставшуюся жизнь, но мне кажется, что я перескакиваю дни, не оставляя следов.
  Я часто представляю себя мертвым в скучном, но чертовски дорогом гробу, увитом черными лентами, чуть припорошенного увядающими гвоздиками. Сквозь закрытые холодные бледные веки, словно через стекло, я вглядываюсь в глаза пришедших и молчаливо пытаюсь выяснить, что они хотят, зачем они здесь? Им скучно созерцать смерть в моем воплощении, им тоскливо быть здесь, потому что это не вечеринка и здесь не разносят на серебряных подносах шампанское в изумительно-блестящих бокалах грудастые официантки.
  Друзей пришло не так уж и много, в основном чужие незнакомые лица, искаженные наигранной печалью. Трогательные слова говорят те, кто все время, каждый день, двадцать четыре часа в сутки поливал грязью и никогда не мог вовремя остановиться. Лживые, умасленные излишним трагизмом речи валятся на меня, словно рис на одинокого жениха, выходящего из ворот церкви. И если бы я мог, я бы закричал, совершенно нечленораздельно, стараясь просто заглушить нудный голос страдающего оратора.
  С каждой минутой речи усыхают и все уходят, оставляя меня одного, замаринованного в собственном молчании и страхе. И мне мерещатся тающие черные спины, задрапированные в дорогие костюмы, проглатываемые дверными створками ритуального зала. Над дверным проемом висит зеленая подсвечиваемая табличка с надписью 'выход', и мне хочется тянуться в том направлении, тянуться за теми, кого мне несколько минут назад так хотелась заткнуть. Очень хочется их всех обнять, плакать им в плечо и умолять, чтобы они остались и не бросали меня здесь одного.
  Мертвому, в полном одиночестве, находится здесь намного страшнее, чем чувствовать себя просто одиноким и никому не нужным, но при этом живым. Многие думают, что если человек умер, то он уже ничего не ощущает... это неправда! Мертвые чувствуют страх, просто они его принимают с равнодушием и безмолвием, так как поздно уже что-то менять.
  Когда нам двадцать или, может, чуть больше, мы все хотим, чтобы наши похороны прошли весело, чтобы они были запоминающимся событием, чтобы все напились и целовались между собой без разбора, забыв о слезах и нудной тоске. Чтобы оркестр был наряжен в клоунские одежды и играл веселый джаз. Мы хотим, чтобы в вечерние небеса били фейерверки, и в их ярком рассыпном пламени пьяные товарищи жарили шашлыки.
  А когда к нам плавно, неизбежно подкатывает старость и мы начинаем чувствовать, что силы покидают нас, принимаемся стремительно откладывать деньги просто на похороны, чтобы не доставлять финансового беспокойства своим близким, изредка навещающим нас.
  Я ощущаю, что умираю каждый день, при этом я полностью отдаю себе отчет, что нахожусь в той категории людей, которая мечтает о похоронах-празднике, но со мной не случается ни первого, ни второго.
  Мое тело испаряется вместе с кусочками жизни, и единственное, что держит меня на этой земле, не давая погрузиться в толщу почвы, так это музыка, которая дает мне последний шанс для того, чтобы просто выжить.
  Ощущать себя живым, пока играешь - вот это единственное, что выцарапывает меня из серой реальности и дает возможность насладиться каждым вдохом, каждым ударом сердца. Играя музыку, я вижу и понимаю людей, слышу их мысли, при условии, если они вместе со мной работают и спасают собственные шкуры, извлекая из ковчега своей души тоненькую творческую жилку, желая ей опоясать весь мир.
  Я не могу останавливаться, не могу этого сделать физически. Все, что происходит за рамками репетиционной точки и сцены, не существует вовсе. Нет военкоматов, институтов, работы, любви и одиночества, нет ничего, что смогло бы меня остановить.
  Говорят, что наркоман, признающий свою зависимость от наркотиков, уже сделал первый шаг к исцелению. Я же, признавая свою зависимость, еще больше и с большим удовольствием погружаюсь в нее. Я - словно глубоководная рыба, стремящаяся уйти от солнечного света и спрятаться в неизведанных глубинах Марианской впадины; мне приходится работать при отсутствии естественного освещения, спускаясь в бетонные подвалы, наполненные окровавленной плотью музыки.
  Аскетизм современного андеграунда поражает веселостью, наверное от того что участники этого движения мало едят и бесконечно много бесцельно пьют, попутно ища спасения в зыбком будущем, до которого большинству мирян совершенно нет дела.
  ...и так день за днем, день за днем, день за днем...
  253.
  Когда нет денег, чтобы таскаться по пафосным ресторанам, стильным кафе, и обшарпанным барам, люди пьют у себя на кухне, угощаясь всем, что есть под рукой или тем, что доставляется гонцами из ближайшеголарька, где держит оборону толстая потная продавщица.
  Безденежье в глазах клиентов она видит очень быстро и моментально теряет интерес ко всякому, кто много задает пустых вопросов и не шелестит наличными. Разговоры ей неинтересны, она слишком много видела, чтобы слушать, слишком устала, чтобы говорить. Монотонно выполняя свою работу, она снабжает нас водкой, попутно пухлой рукой пряча вырученные деньги в карман темно-синего грязного фартука. Ее лицо не светится дежурной улыбкой, а тускло пульсирует сучьим раздражением.
  Словно совершив что-то непотребное, я и Леха, без лишних слов благодарности и привычной вежливости, совершив покупку, вылетаем с торговой точки и бежим через дорогу в расстегнутых и развевающихся на ветру куртках. В карманы клетчатых рубашек кубарем вваливаются снежинки и моментально тают, оставляя темные пятна, следы своего случайного самоубийства.
  Немчик летит вперед, размахивая бутылкой водки, словно мачете, с бешеной скоростью прорубаясь через воображаемые невидимые февральские джунгли. Обгоняя меня, он скрывается в подъезде близлежащей пятиэтажки, и нисколько не сбавляя темпа, несется по бетонным ступеням, перепрыгивая лестничные ступени,на пятый этаж.
  Дверь в квартиру не заперта, и даже более того, распахнута настежь. Как только Алексей пересек финишную черту порога, сразу раздался полный восхищения одобрительный возглас Насона:
  - Это мировой рекорд! Доставка на дом, выполнена досрочно!
  Алексей уже скинул куртку и стаскивал с себя ботинки, когда я появился в дверном проеме.
  - Проходи, быстрее, - радостный крик Дэна долетел до меня из коридора, - Раздевайтесь в темпе и за стол!
  Зарождавшийся воскресный вечер обещал быть беспричинно-праздничным, и единственную нелепую опасность для приподнятого настроения представлял лишь надвигающийся понедельник.
  Стол был беден: бутылка водки, рюмки и нелепые бутерброды, усеянные поверх масла мелко нарезанной чуть заветренной колбасой.
  - Вы знаете, зачем мы здесь сегодня собрались, - официально, словно председатель умирающей коммунистической партии маленькой банановой республики, начал свою торжественную речь Никита.
  - Чтобы нажраться! - весело выкрикнул Денис.
  - Ничего не получиться, нас четверо на одну бутылку, - Леша скептически осмотрел стол.
  - Трое, - уточнил я.
  - А ты что, не будешь? - удивился Дэн.
  - Я водку не пью, она невкусная! - от упоминания о вкусовых качествах данного напитка, я непроизвольно поморщился и сразу взял бутерброд, чтобы закусить неприятные эмоции.
  - Тогда и не ешь! - Леша попытался остановить меня, - У нас кто не пьет, тот и не ест!
  Я поднял на него взгляд, полный недоумения.
  - Ем не больше вашего, и в то же время не пью. Это же выгодно всем! Или тебе просто жалко бутерброд для меня?
  - Да я шучу, ешь, конечно! - Немчик примирительно и размашисто хлопнул меня по плечу.
  Пока решался вопрос 'Есть или не есть?', Дэн наполнил уже три стопки и занес горлышко бутылки над четвертой, замерев в неприличном ожидании, загадочно пытаясь поймать мой взгляд, чтобы послать настойчивое мимическое предложение. Ему это удалось, и как только наши глаза встретились, он чуть больше наклонил бутылку, чтобы напиток начал стремительно скользить по горлышку, стремясь под действием силы притяжения достигнуть дна стопки.
  Я быстро выдернул свою тару, из-под тоненькой струи алкоголя, и на стол пролилось немного драгоценной водки.
  - Вы че делаете? - взревел Насон, словно ему в этот момент самые близкие люди пытаются перерезать горло. - Зачем пролили?
  - Это он, - Дэн ткнул в меня пальцем, злорадно улыбаясь.
  - Я?
  - Конечно! Зачем выдернул рюмку? Ну не стал бы ты пить, хорошо, из нее выпил бы кто-нибудь другой! Зачем панику наводить? Постояла бы полная чарка на столе некоторое время, ничего страшного! Согласись?
  - Соглашаюсь, - буркнул я, стараясь не впасть в ребячество, полное глупых обид, тянущих свои клешни из глубокого-глубокого детства.
  - Вот и хорошо, - подытожил Денис, и тут же наполнил мою стопку, которою я вернул на стол.
  - Может, о деле? - я с тоской посмотрел на Никиту, который во время молниеносных диалогов и дружественных перепалок остался за бортом раскачивающейся лодки словесной борьбы.
  - Сначала выпьем, - крякнул Насонов, поправив очки. - Первый тост, как обычно, за хорошую музыку!
  Все подняли стопки, я сжатый кулак. Послышался стеклянный перезвон, приглушаемый эпителием моей правой руки. Пока все усердно закусывали, я решил продолжить речь, начатую Никитой:
  - Завтра организаторы концерта отдадут афиши в печать. Нашего логотипа у них нет. Если мы хотим светиться по всему городу на этих самых афишах, то нам сегодня надо его придумать!
  - Придумаем, - пережевывая бутерброд, проговорил Дэн.
  - Хорошо, и как он будет выглядеть? Будем писать название нашей команды по-русски или по-английски? 'Ыча' - понятно, как пишется по-русски, а как это пишется на любом другом языке, я себе не представляю!
  - Песни на английском, поэтому название тоже должно быть на английском, это лично мое мнение, - проговорил Никита. - Пойду за листком и ручкой. Нужна визуализация! Будем писать, рисовать, какая-нибудь рациональная идея выйдет на поверхность!
  Пока Насонов ходил, Денис быстро наполнил стопки повторно, мою же, нетронутую, пустую на треть, чуть освежил, плеснув каплю водки поверх уже налитого.
  Мозговой штурм начался с нового тоста: 'За интересные идеи!'. Потом, когда все осознали, что интересных идей много не появляется, решили выпить просто: 'За нас, за ЫЧУ!', а потом повторили еще раз: 'За интересные идеи!'. Возможно, это дало толчок к вдохновению, потому что Насон воздел руки к небу и попросил десять секунд тишины и быстро начертил на размалеванном листе бумаги 'Y-Ch-A'.
  - Выглядит неплохо, просто и со вкусом, - констатировал он, - нравится?
  - Вполне, - без энтузиазма, выползая из пустой норы собственной задумчивости, сказал я.
  - У меня ассоциации очень простые, - Никита нырнул в свои убеждения и фантазии и начал все извлекать их на свет. - Этот набор букв, похож на аббревиатуру. У меня лично, не знаю почему, это сочетание ассоциируется с IRA.
  - С какой Ирой? - удивился Алексей, от этого удивления у него брови закатали лоб на затылок.
  - С Irish Republican Army - это такая террористическая группировка, которая борется за независимость Северной Ирландии и против протестантов, - от неподкованности коллег в исторических и политических аспектах Никиту передернуло.
  - Агрессивно, - Денис кивнул в такт своим словам. - Не вижу связи между IRA и Y-Ch-A, но мне нравится. Пойдет. Что скажешь, Леш?
  - Не знаю.
  254.
  Иногда одно желание совершенно вытесняет все остальные, полностью упорядочивая жизнь. В голове ничего лишнего, в голове чисто, в этот момент есть совершенное осознание своего желания и четкий ответ на вопрос мефистофельской направленности, звучащий как 'Чего ты хочешь?'. Сомнения развеяны, и концентрация мысли на небольшом участке коры головного мозга впитывает всю энергию тела.
  Настроение улучшается, чувствуется прилив жизненных сил, несмотря на отвратительную погоду, авитаминоз и просто разрушительную физическую усталость. Внутри груди, вгрызаясь в ребра, бьется истошный самоуверенныйкрик: 'Все будет хорошо!'.
  В такие редкие мгновения непредвиденно-неприличного счастья хочется успеть многое! При приближении каждой ночи приходится каждый раз захлебываться сожалением, закрывая глаза, и считать те минуты, что придется провести в блаженном покое, четко осознавая, чтоони утеряны навсегда.
  Каждое новое утро, пытаясь наверстать упущенные возможности за период сна, я,точно серфингист, дождавшийся хорошей волны, влетаю в море, надеясь не упустить дозу адреналина, способного дать смысл моему существованию. Возникает ощущение, что я совершенно голый стою на доске и перемещаюсь с бешеной скоростью по улицам на гребне цунами, появляясь то тут, то там, стараясь отшлифовать маленькие шероховатости своего ожидательного существования.
  На мрачных отсыревших стенах зданий, висят ярко-желтые афиши, усеянные буквами, сливающимися в вензеля названий выступающих команд. Но во всей этой какофонии знаков и символов я вижу только то, чего не существует на самом деле - мое выгравированное имя и мой портрет работы Альбрехта Дюрера.
  Но все подъемы, сколь бы длительными и светлыми они ни были, все равно заведут в тупик серости невменяемых будней. Очень четкое осознание этого факта - словно пьяный погонщик собачей упряжки, стегает моих внутренних выдыхающихся псов, вытаскивающих меня из темных ледяных расщелин на свет божий.
  Радость на грани отчаянья, радость на грани умопомешательства, воссозданная на ожидании чуда или надежды. Когда уйдет возможность сотворения нового мира внутри меня, когда уйдет надежда, я перестану существовать.
  А пока что из моей жизни исчезают ненужные вещи, события, люди. Мои тренировки по кикбоксингу сошли на 'нет', маршируя куда подальше под девизом: 'В следующий раз!', и я нутром чую, что этот самый 'раз' случится не раньше, чем лет через десять, а может быть даже и никогда.
  Все началось с того, что я пропустил сначала одну тренировку, потом вторую и третью. Первые два раза я был действительно занят, а третий раз мне было неудобнопоказываться на глаза тренеру, и пришлось найти настолько неотложное дело, которое бы смогло оправдать мой прогул перед самим собой. Подобные важные миссии стали появляться всегда, как только приходило время тренировки. А потом... я просто посчитал, что слишком поздно возвращаться и начинать все с самого начала...и это решение мне подсказала моя совесть.
  Чистка собственного жилья приобрела ритуальный характер. Каждый день, утром выходя из дома, я брал с собой ненужный или не так часто используемый предмет и просто с расстояния несколько метров выкидывал его в мусорный бак. День считался удачным, если вещь достигала дна бака, не коснувшись бортов, так себе, если ударилась о борт, и совсем уж никчемным и не сулящим ничего хорошо день считался при одном условии - если летящий мусор не достиг назначенной цели!
  Со своими старыми знакомыми, с которыми мной поддерживались крепкие отношения, я распрощался беспощадно, беззвучно и незаметно для них самих. Хотя, возможно, выдвигая подобную псевдогеройскую версию расставаний, я пытался оправдать свою лень и узколобость.
  Престав интересоваться жизнью многих близких людей, я увидел очень простую и четкую картину, что и им, в свою очередь, моя персона совершенно не нужна и не интересна, скучна, а некоторым даже противна.
  Некто запустил меня в мусорный бак, и я стремительно достиг дна, не коснувшись грязных бортов. У этого человека будет хороший день - но один! Потому что у меня есть очень четкое желание вылезти и совершенно ясная задача - узнать, кто же со мной так подло поступил?!
  
  
  255.
  Меньше чем через два часа мы выйдем на сцену в маленьком, совершенно растерзанном клубе, куда набьется триста, а то и все пятьсот человек.
  Выход на сцену - это всегда демонстрация наглого, нахального доминирования и видимость превосходства, но при этом не лишенного уваженияк своему слушателю. Жестокость и животная благодарность людей, приходящих на концерты подобного рода, не знает границ. Они готовы поливать грязью и смеяться над тем, что им кажется неуместным и противоестественным в этой среде, но через несколько секунд, услышав что-то родное и бесноватое в звучащих ритмах и мелодиях, они готовы прыгать, толкаться и расшибать себе лбы, сияя в мясорубке поклонения своей кипучей энергией. Память беснующихся коротка, память злословящих чуть длиннее и имеет терпкий привкус потерянного времени.
  Зритель всегда чувствует страх и рассматривает неуверенность музыканта внимательно, с садисткой настырностьюмаленького мальчика, вооруженной огромной лупой в ясный жаркий летний день. Зритель готов вытянуть из объекта наблюдения все его силы вытравить всю энергию, а потом выплеснуть все собранное на улице в виде простого грязногораздражения в пыльную атмосферу города.
  В свое время я понял простое правило, помогающее выживать на пространстве открытой сцены. Выходя открыто, на публику, надо больше отдавать, тогда и больше получишь, но если стараться сохранить, удержать себя, то будешь растерзан тысячами глаз.
  Смысл спасения в безысходности, смысл в творческом жертвоприношении! Смысл в том, чтобы прожить грядущие двадцать минут выступления, как самые последние, как самые счастливые в жизни, на глазах у людей, чьи имена совершенно незнакомы и не вызывают в потоке однообразных мыслей никаких ассоциаций...
  ...а тех людей, что так дороги сердцу, я уже давно перестал приглашать на подобные мероприятия.
  Возможно, во мне сидело чувство стыда за тот не очень высокий уровень исполнительского мастерства, что я мог продемонстрировать на сцене. Может быть, не хотел получать поддержку из зала, основанную только на личных отношениях. Я не знаю! Мне тяжело дать ответ на многие вопросы. Хотя право на существование имеет и такое предположение, что мне просто хочется воспринимать чистую критику и понимать, насколько я хорош и тем ли я вообще занимаюсь?!
  - Ты что залип? Накурился? Зачем сцену руками гладишь, как обдолбанный растаман? - знакомый голос ударил в спину.
  Я нервно моргнул глазами, стараясь отвлечься от своих мыслей, и развернулся в сторону говорящего. Напротив меня стоял Паша Шумов, засунув руки в карманы разодранных джинсов.
  - Что? - переспросил я, стараясь скрыть свое нелепое смущение.
  - Как дела? С тобой все нормально?
  -Да.
  - Пришел вспомнить свое недалекое прошлое? Музыку послушать?
  - Нет, я сегодня выступаю, - произнес я, пытаясь придать максимум равнодушия этой фразе.
  - Да ладно?! - его искреннее удивление еще больше смутило меня. Этот естественный восторг был явным подтверждением того, что на мне некоторые мои коллеги по музыкальному цеху просто поставили крест. Я,будто оживший двадцатилетний мертвец, рвущийся на сцену, вызывал восторг и ужас в его глазах. - Что за команда?
  - Хочешь знать, как называется?
  - Да.
  - Может, не надо тебе этого знать, во всяком случае до того момента пока не начнется наше выступление?
  - Почему?
  - Ну, название это...- я испытывал неимоверные сложности с чистосердечным признанием и озвучиванием нелепого набора букв, обозначающего наш коллектив. В моей голове в эту минуту крутились образы плюшевого медведя, странных ирландских террористов, но все это не могло служить четким и понятным объяснением для Паши, почему мы назвали группу таким дерьмовым сочетанием английских символов. Предвкушение откровенного вопроса в лоб меня смущало! Хотя в моем арсенале был запас жалких оправданий. Я бы мог сказать, что просто позвонил по телефону, пришел на репетицию, мы стали играть и музыка мне понравилась, а как называется коллектив мне вообще до лампочки!
  - 'Y-ch-A' что ли? - Пашин вопрос чуть не сбил меня с ног.
  - Да, - обреченно подтвердил я.
  - А почему название английскими буквами написано на афише?
  - Поем по-английски.
  - Русская группа и по-английски поете?!
  - Да.
  Пашины брови от недоумения выдавили складки на лбу. Он посмотрел на меня так,словно я украл из его копилки в виде большого розового хряка последнюю пачку ваучеров. На эти ваучеры я приватизировал пару нефтяных вышек, а потом все деньги вывел на оффшорные счета Кипрских банков.... А его самого только что поставил в известностьо всей этой темной махинации, предлагая ему жалкие семь процентов от годовогодохода за его терпеливое молчание и дружбу.
  - Ну ху-у-уй знает... - невнятно протянул Шумов.
  256.
  Я борюсь со своим страхом исключительно активными физическими движениями. Если бы я был гитаристом, то каждый, кто пришел на наше выступление и пробился в первые ряды у сцены, заметил бы, как все суставы моих пальцев рассыпаются, как каждая фаланга вибрирует от внутреннего напряжения. Но я, в это самое мгновение прячась за гору барабанов, рублю с плеча воздух, вырывая с поверхности белоснежных мембран ритм, заставляющий многоголовый зал кивать в такт.
  Всего лишь четыре композиции - вот из чего состояло наше первое выступление, стремительно приближающееся к своему финалу. Для меня время на сцене тянется бесконечно долго, но после того как сделан первый шаг с подмостков в зал, прошлые минуты сжимаются в ослепительно-яркую мелкую точку воспоминаний.
  Спустившись со сцены, я аккуратно упаковывал барабаны по чехлам.
  - Ну как? - ко мне подошел сияющий Денис. - Мне кажется, вообще все в порядке!
  - Да. Все было нормально, но я только одного не пойму...
  - Чего именно?
  - Когда мы играли последнюю композицию... - я немного замялся, забыв название песни.
  - 'John Doe'? - подсказал Денис.
  - Да, именно. Именно я ее имею в виду! Вы что-то начали нервно переглядываться, и мне кажется, Насон немного сбился в тексте, то ли перепутал слова, то ли еще что-то! Я, конечно, по-английски плохо понимаю, но звучало все как-то не совсем так, как должно было.
  - Не надо по-английски понимать, для того чтобы разобраться в случившемся, - Дэнис засмеялся во весь голос, заглушая звуки инструментов, настраиваемых музыкантами, уже занявшими сцену. - Просто на протяжении всей песни Леха играл только один припев, вот и все. А мы играли так, как было все ранее отрепетировано.
  - А как ты думаешь, в зале обратили внимание на эту лажу? - спросил я его с волнением.
  - А не пофиг?
  - Нет.
  - Наверное, кто-то обратил, - гитарист с наигранным безразличием пожал плечами. - Ну, тот, кто хоть немного понимает в музыке, имеет слух и играет на гитаре больше чем полгода, но мне кажется, я перечислил слишком много факторов, чтобы они сошлись в одном человеке, способном присутствовать здесь!
  Денис внимательно смотрел на сцену, скептически изучая происходящее. Там несколько ребят с ирокезами, путаясь в проводах, водили хоровод вокруг барабанной установки, пытаясь помочь организовать ритм секции.
  - Что ты там такого примечательного заметил? - спросил я его.
  - Ну, вот посмотри на этих! Они точно не заметили, что мы где-то налажали, хотя внешне вроде бы похожи на музыкантов! Главные отличительные признаки в наличии: гитары, рваные джинсы, прически. У них большое будущее! - сарказму Цепилова не было предела.- Есть, правда, один момент!
  - Какой?
  - Когда они начнут исполнять свои песни, сомневаюсь, что участники этого бесподобного коллектива обратят внимание, на то, что инструменты они так и не смогли настроить. И знаешь, что самое обидное в этой ситуации?
  - Ну?
  - То, что мы разогревали этих парней. Наверное, они выступают здесь не первый раз, а может быть, это просто очень, очень близкие друзья организатора концерта! Может быть, есть и другая причина, но почему-то на ум мне никакого другого объяснения не приходит. Это вообще какой-то фарс!
  - Где Никита и Леша?
  - Они в гримерке. Пойдем к ним?
  Я ничего не ответил и в знак согласия просто закинул чехлы с барабанами себе на плечи. И не успел сделать я первый шаг, чтобы начать движение сквозь плотно утрамбованную публику перед сценой, как мне навстречу вынырнул Паша.
  - Слушай, ну что я хочу сказать! - радостно начал он. - Были, конечно, шероховатости в вашем выступлении, но мне твоя 'Ыча' нравится гораздо больше, чем 'Образ зависимости'. Может быть, тебе стоит почаще менять группы, и тогда ты станешь настоящей рок-звездой?! А? Менять примерно раз в год. Поиграл, опыта набрался и ушел, потом цикл повторяется, как идея?
  Я обернулся через плечо, посмотрел на сконфуженное лицо Дэна, и мне стало крайне неловко за слова, произнесенные моим другом. Я понял, что мой уровень надежности как члена музыкального коллектива был моментально подорван. Пришлось, особо не раздумывая, ответить принципиально и резко, не углубляясь в философию поиска других более политкорректных вариантов, в надежде реабилитироваться в глазах партнеров.
  - Паш...
  - А?
  - Пошел ты со своими идеями в жопу!
  
  
  257.
  Время Саддама вышло! Саддам стал больше не нужен. Его последняя миссия - сопротивляться и изображать врага США. Он будет выполнять ее достойно и достаточно долго, чтобы заставить нервничать американцев или заставить изображать их то, что они действительно нервничают.
  Этой весной пока у нас в городе еще лежит грязный снег, а над раскаленными белоснежными песками Ирака носятся американские самолеты, таская на своем подбрюшье разнокалиберные бомбы. Они мечутся от авианосцев ВМС США к Багдаду, Киркуту, Мосулу и обратно, попути превращая дороги, склады, электростанции просто в груды непотребного мусора, не говоря уже о военных объектах, попадающихся им на пути. Зевающие от скуки пилоты союзников с нескрываемой тоской смотрят на все эти маневры, в надежде, что их тоже позовут участвовать в избиении противника.
  Живая цель на экране монитора не имеет души, у нее нет родственников и дорогих сердцу людей - это просто бескровная фигура, разлетающаяся черными брызгами под ударом крупнокалиберного пулемета или исчезающая в пламени взрыва, моментально превращаясь в ядовитое облако углекислого газа. Спусковой крючок превратился просто в безликую кнопку. Палец даже не почувствует отдачи! Нужно просто нажать, и тебя не побеспокоят ни стоны умирающих и покалеченных, ни едкая вонь обожженных тел.
  Это первая on-line война с жертвами и фееричными разрушениями, потрясающими спецэффектами и безумно увлекательная. На YouTube выкладываются миллионы видеозаписей на всеобщее обозрение. Эти видео скопированы с тепловизоров боевых вертолетов, камер, расположенных на башнях танков или касках простых пехотинцев.
  Американские инженеры насаживают камеру на кончик баллистической ракеты, а за этим процессом в свою очередь наблюдает еще десять камер, четыре из них принадлежат службе безопасности военной базы, а еще шесть представителям иностранных телеканалов.
  Очень странно, что WilliamHillи другие большие международные букмекерские конторы не стали устраивать тотализатор из всей этой бойни. Возможно, топ-менеджмент просто переживал о том, как это отразиться на репутации их солидной компании. Хотя что переживать? Если букмекерский бизнес считается одним из самых циничных, то вряд ли репутация сильно измениться, но вот доходы...доходы, безусловно, могли бы увеличиться в разы. Сколько бы психопатов включились бы в эту игру? Миллионы! Миллионы и миллионы псевдопатриотичных американских подонков несли бы деньги в кассы и ставили бы по полной, набивая карманы потирающих руки английских бизнесменов. Хотя почему только американские подонки включились бы в подобную игру? Наверное, по всему свету нашлось бы немало психопатов, готовых подлить масла в огонь и изрядно посорить деньгами.
  Делать ставки можно было бы по разным позициям, например, как быстро поймают Саддама Хусейна? Как быстро найдут на территории Ирака оружие массового уничтожения? Как скоро силы коалиции войдут в Багдад? На сколько жертвы среди мирного населения превысят жертвы среди солдат? Какова численность военнопленных на завтрашний день? Сколько 'Абрамсов' будет подбито завтра?
  Можно было создать сайт, на котором было бы всего несколько цифр, постоянно меняющихся с завораживающей частой - эти цифры отображали бы общую численность жертв Иракской войны.
  Кроме бесконечных доходов одной стороны и расходов другой, война всегда несет в себе большое творческий потенциал, и эта военная операция под названием 'Иракская свобода' не исключение. Весной 2003 года разгоревшийся конфликт на ближнем востоке вдохновил Голливуд и снабдил его новыми хемингуэевскими идеями фильмов, наполненных трогательной жалостью к собственному солдату-победителю...
  258.
  - Кто такой John Doe? - спросил я у Никиты.
  - Ты про песню?
  - Да. Ну и вообще, что за персонаж такой? - мы бесцельно шатались по городу в поисках развлечений на волне собственного безденежья. Разглядывая унылых, спешащих домой прохожих, я видел в них одного и того же человека, незнакомца, перевоплотившегося в бесконечное однообразие уличных фигур, в мужчин и женщин. Он помешан на одиночестве, молчании и недовольстве, хронической усталости и жалости к самому себе. Он не способен выползти из города и забиться в полуразвалившийся запрошенный монашеский скит, запрятанный где-то глубоко в тайге, чтобы созерцать свою беспомощность, никому не мешая.
  Снег тает, просачиваясь сквозь расхлябанные швы ботинок, купленных еще два года назад. С каждым шагом обувь теряет свою привычную форму и превращается в уродливый ржаной мякиш, облепивший ступни моих ног. Я стараюсь не обращать внимания на такие мелочи и просто иду вперед, наплевав на все мартовские неудобства.
  Скудный вечер уныло гнал нас по асфальтовым и бетонным трубам серых улиц, сливающихся в предсказуемые и хорошо изученные однообразные маршруты.
  - 'Груз двести' знаешь что такое? - спросил меня Никита после продолжительной паузы, проведенной в размышлениях.
  - Да. Тела солдат, вернувшихся в цинке, с мест боевых действий домой.
  - Ну, вот примерно тоже самое и JohnDoe на западе. В контексте данной песни следует понимать персонаж как неопознанный труп.
  - Антивоенная песня? - спросил я.
  - Ты что, вообще не понимаешь, про что мы поем?
  - Нет, но мне очень нравиться.
  - Хорошо. Ну, мне кажется, что My old friends не требует перевода, это ты и сам в состоянии понять.
  - Банальная, немного грустная песня про друзей?
  - Совершенно верно. Минимум слов, максимум смысла, два одинаковых куплета иприпев.
  - Потенциальный хит!
  - Надеюсь, - Никита грустно улыбнулся, словно сдерживая внутри себя проснувшийся приступ сумасшествия.
  Погрузившись в молчание, мы продолжали продвигаться вперед по злокачественному подтаявшему месиву. Мне очень хотелось заблудиться, пропасть в этом городе среди глубоких голодных подъездов, шумных автомобилей и анорексичных фонарных столбов, источающих бледный, болезненный свет. В эти секунды мне кажется, что я нахожусь в огромномсыром холодном морге, где прорвало канализацию с живой водой, и все, кто был мертв, теперь ожили... и этим, несомненно, расстроены...
  В этот момент мне очень захотелось сравнить собственные мысли и мысли моего спутника.
  - Насон, ты о чем задумался?
  - Я?
  - Да. Ты.
  - Я думаю, над такими вопросами: как, когда и при каких условиях мы станем известными, наша жизнь наладится, и мы будем чуточку богаче? Настолько богаче, что я буду похож на белого Ленни Кравица? Да, кстати, если я ничего не путаю, то у него девчонка играла на барабанах!
  Я не очень понял, что хотел сказать Никита, и с плохо скрываемым раздражением и угрозой посмотрел на него исподлобья.
  - Ладно, - Насон примирительно выставил перед собой руки, открыв ладони. - Ничего личного... просто к слову пришлось. Хорошо играет! Очень хорошо! Во всяком случае, мне так кажется...
  259.
  Я убивал собственное время,петляя по старым улицам города, где когда-то жили очень богатые купцы, а теперь лишь остались гниющие фасады домов, украшенные облезлой и потрескавшейсярезьбой. Внутренности этих ужасающих жилищ наполняли люди, не способные к переменам или просто не желающие их. Ржавые трамваи грохотали по этим узким улицам, заставляя постройки содрогаться от фундамента до крыши. Мелкие трещины ползли по перекошенным стеклам, готовым вот-вот вывалиться из оконных рам.
  Администрация города постоянно говорит о том, что еще чуть-чуть понадобится денег, времени и терпения жильцов, чтобы начать капитальный ремонт и реставрацию ветхого жилищного фонда, но с каждым днем происходит все больше случайных возгораний. Пожары сжирают трухлявые памятники архитектуры, и на их месте моментально начинается строительство новых домов, переполненных элитными квартирами.
  Улица пахнет пеплом и прорезиненной водой из пожарного гидранта. Здесь на тротуарах асфальт несколько чернее, чем во всем остальном городе, потому что он пропитан сажей и едкой черной угольной крошкой бытовых пожарищ.
  Безделье меня таскает за шкирку. Я ленивыми заплетающимися ногами петляю по дворам и рассматриваю будущие руины, в которых еще теплится жизнь.
  Впереди, метрах в двадцати, я увидел знакомую фигуру, идущую быстрым шагом, стремительно приближающуюся ко мне. Я остановился. В моей голове мгновенно зашуршала картотека моего прошлого, перелистывая образы людей, с кем пересекался мой жизненный путь. Вдруг мне стало не по себе от взвинченной неловкости, забурлившей у меня в животе. Первое желание было просто спрятаться, шмыгнуть в ближайший подъезд или в тень гниющих развалин и раствориться до того момента, пока знакомая фигура не минует меня, но я обреченно встал как вкопанный, упиваясь собственным стыдом и неловкостью.
  - Привет, Ром! Как дела? - спросил я, стараясь не проявлять своих истинных эмоций, пряча их в кокон слабой улыбки.
  Свиридов, по всей видимости, никак не ожидал моего появления на его пути. Услышав до боли знакомый голос, он тоже встал как вкопанный и прищурился, пытаясь внимательно рассмотреть меня и соотнести свое прошлое с настоящим.
  Я смотрел на него и готов был безропотно принять от него все что угодно, от дружеских объятий до удара в морду.
  - Я тебя не узнал! Богатым будешь! - сказал он, мягко и добродушно улыбаясь.
  - Гуляешь?
  - Нет. Из магазина строительных материалов иду. Я квартиру купил.
  - Я буду богатым, а ты уже богат! Где деньги взял?
  - Дедушкину квартиру продал. Здесь купил.
  - Среди этих развалин?
  - Нет. В пятиэтажной хрущевке, здесь рядом. Хочешь, пойдем, покажу.
  - Пошли. Если, конечно, я тебя не напрягаю.
  - Нисколько. Я тебя рад видеть!
  Моему удивлению не было предела, не было границ и моей радости. Сколько прошло времени с того момента, когда мы последний раз виделись? Прошло чуть меньше года, может быть, месяцев шесть! Этот мерзкий момент нашей общей биографии в моей голове порядком замылился и истлел. Хотя я точно помню, практически дословно, как я объявил своему старому школьному другу Роме Свиридову, что я больше с ним не хочу играть в одной группе, да и все остальные члены нашего коллектива тоже, поэтому он просто должен смириться с этим фактом и покинуть нас.
  Если бы мне такое сказали, сомневаюсь, что я смог бы простить своих 'близких' людей, которые со мной так поступили, и вряд ли я был бы их рад видеть когда-нибудь еще.
  Мы покинули купеческую улицу и плавно вошли в спальный микрорайон, выстроенный вдоль оврага, состоящий из пятиэтажек, наспех слепленных из бетонных плит. Напротив каждого подъезда выстроились уродливые, чуть подкрашенные детские площадки, заваленные пивными бутылками и окурками, словно гигантские ядовитые разноцветные металлические постапокалиптические сорняки.
  260.
  - Не разувайся, проходи, - Рома открыл дверь и жестом пригласил меня войти. - Почти доделали ремонт, осталось линолеум постелить.
  Я переступил порог. Запах ремонта, запах пыльной чистоты ударил в нос. Наверно, люди делают ремонт, чтобы избавиться от частички своего прошлого, чтобы начать новый этап жизни, заперев себя в безупречно выровненных стенах, предварительно под штукатуркой спрятав все прошлые трещины. А если ремонт делается в только что купленной квартире, то смысл его, быстрее всего, носит древнеегипетские корни. Словно нищий раб-каменотес, что сбивает картуш, хранящий тайну имени опального фараона, мы сдираем обои, стараясь уничтожить память и возможность даже маленькой фантазии о тех людях, что жили здесь до недавнего времени.
  - Тебе самому нравится? - спросил я.
  - Нравится. Самое то, чтобы жить одному! Недалеко от центра. Если возвращаешься пьяный, не так сложно будет найти дорогу, и больше вероятность, что придешь домой целый и невредимый, - Рома перечислял плюсы своего приобретения.
  - Но та была больше! Там было две здоровых комнаты, раздельно туалет, ванна!
  - Зато здесь подальше от родителей.
  - А если у тебя будут жена, дети вы где все поместитесь?
   - Это будет нескоро, и про это мне вообще сейчас не хочется думать. Понятно?
  - Понятно, - вяло ответил я. Наверное, во мне возникло столько ненужных вопросов из-за простой человеческой зависти. Неважно как, неважно, исходя из каких средств, но мой собеседник купил себе квартиру, а я еще нет, и в ближайшее время это вряд ли случиться.
  Я пытался в уме быстро подсчитать и найти ответ на беспокоящий меня вопрос. А именно, сколько мне понадобится времени, чтобы скопить денег на жилье подобного класса будь у меня средняя учительская зарплата? Буквально в ту же секунду я быстро осознал - этого не произойдет в ближайшие лет девяносто, а то и больше, если кроме базовых расходов на еду, транспорт и одежду еще учесть инфляцию!
  - Я слышал, вы больше не играете? - спросил Свиридов, пытаясь своему вопросу придать как можно больше равнодушия.
  - Я играю, а все остальные вроде бы нет. Юля работает, Макс уехал в Москву...как-то так... А ты?
  - Я играю.
  - Где?
  - Ну, я сколотил небольшую команду, позвонил Саньке Какурошникову, он теперь играет у нас на гитаре, его сестру - Ольгу взяли на клавишные, позвали Ксюху на вокал, нашли одного неплохого барабанщика, Валек Желтов опять вернулся на бас. Все нормально, процесс запущен! - Рома это говорил с гордостью.
  - Класс! Что играете? Металл?
  - Да. Что-то среднее между In Flames, Panteraи Death. А у тебя что за команда?
  - Ыча , - я еле выдавил из себя подобное нелепое название после того, как с губ моего собеседника соскользнули столь грозные и титулованные, всеми признанные имена законодателей музыкальной моды тяжелой металла.
  - Что?
  - Ыча.
  - И...
  - Играем indi...
  - Ну, ты вообще опопсел!
  - Старею, брат, - и извинительная улыбка моментально прилипла к моему краснеющему лицу.
  261.
  Во мне бурлят смешанные чувства от того, что я делаю, от того, чем я живу, на основе чего будет выстроена моя дальнейшая жизнь до самой смерти.
  Невозможно избавиться от романтического ощущения провала и состояния перманентной борьбы. Невозможно остановиться, потому что механизм уже запущен и небесные шестеренки, отвечающие за мою судьбу, крутятся все быстрее. Я победил ветряные мельницы и теперь сражаюсь с самим собой, плюс с навязчивым мнением общества, засевшим внутри меня, пропитывающим мою плоть с каждым годом все глубже и глубже. Иногда мне кажется, что я состою из слов, мыслей и поступков совершенно чужих, незнакомых людей.
  У меня нет ничего своего и мне нечего терять, поэтому я просто двигаюсь вперед, просто стараюсь быть настойчивым и искать различные пути достижения цели.
  Иногда появляется настойчивое желание бросить все и просто жить с понедельника по воскресенье. Не уходить в ночь на репетиции, не возвращаться с больной головой под утро, не жить от концерта к концерту, а есть собственное время большой столовой ложкой, проглатывать его не пережевывая в надежде на то, что оно закончится быстро и даст мне возможность умереть в сытости.
  От этих мыслей меня бросает в дрожь, и я заставляю себя шевелиться, двигаться непредсказуемо и небезопасно, чтобы избежать липкой паутины посредственности.
  Последние несколько месяцев я не перестаю удивляться недоумевающим взглядам людей, трансформированным в слова, сливающиеся в банальные вопросы. Они меня спрашивают: 'В какой группе играешь?', 'Че какое странное (смешное, идиотское, детское) название?', 'А в каком стиле играете?', 'Нет, я что-то не понял, вы поете на английском?'
  - Да, блять! Поем на английском, а если кто-то в сто тридцать пятый раз хочет сказать, что это здесь никому не нужно, что русская группа должна петь исключительно на русском языке...тогда просто вы идите все в задницу! В этой стране много что вообще никому не нужно, не говоря уже про англоязычную рок-музыку! Здесь страна ненужных, заброшенных дорог, заводов, больниц, школ, детских садов, ядерных шахт, тощих призывников, подполковников на съемных квартирах, пустых, разграбленных колхозов и одичавших деревень, перевозбужденных, но чертовски доверчивых пенсионеров... но при всем при этом - это страна стремительно развивающегося интернета.
  'Это тот, что в интернет-кафе и на работе? В офисах?'
  - Да. Совершенно верно! И поэтому мы сваливаем на запад по каналам сети, находя выход к своему слушателю через интернет-браузер. А потом сами плавно рванем туда! Ты меня в очередной раз спрашиваешь, четко ли я осознаю свою ненужность и в Европе? Ответ положительный - очень четко! Причем не только свою, но еще и ощущаю всей поверхностью кожи ненужность каждого из нас: Дэна, Насона, Лехи. Мы там не нужны, там таких деятелей своих хватает! Но я заставляю себя каждое утро поверить в то, что вся эта ненужность скоро превратиться в первую необходимость, что та музыка, что мы играем, будет хлебом и водой, виной и мясом, потом кровью и кислородом для масс западного загнивающего общества...
  ...и оттуда, спустя всего несколько лет медленно умирающей беспредельной нищеты, которая будет звучать и пахнуть, как настоящая свобода, я через иллюминатор своего частного самолета покажу средний палец на восток, беря курс еще дальше на запад через Атлантику! А выглянув в иллюминатор, я увижу еще три подобных шикарных небесных лайнера нежно покачивающих крыльями...
  
  Если ночью все кошки серы, что же это за чёрный кот,
   Что ведёт со мной каждую ночь беседы? Диалоги о чем угодно:
   Про закат Европы и ложь системы. Если б это был черт, его бы
   Выдавало зловоние, точно из бочки серы, но ничего подобного.
  Мирон Федоров
  Часть 8. Black Market Music
  262.
  Приходится заставлять себя мечтать. Потому что если все мысли выкорчеваны и мозг медленно превращается в каменистую пустыню, наполненную пылью, просыпается недопустимое безразличие ко всему окружающему.
  Летняя жара истощает. Она словно залезает в карман и нагревает скопившуюся мелочь, трущуюся сквозь ткань о потную кожу, вылизывая соленое бедро болезненным, сухим языком старого пса. От несносной жары вместе с капельками едкого пота на поверхность кожи выступает отупляющее, изматывающее, беспричинное раздражение. Я больше не могу сам себя терпеть, я устал от собственного присутствия в этом мире и от духоты. Во мне просыпается единственное желание - желание свободы, причем я очень четко понимаю, что хочу быть свободным от всего сразу!
  ...и это странное желание проявляется от безделья. Я сознаюсь сам себе, каюсь, но ничего не могу поделать сам с собой.
  Безделье порождает еще больший бунт и протест, я не нахожу себе места и брожу в одиночестве по улицам города. Летняя лень с каждым днем все больше каменеет, и нет более той гибкости, что позволяла мне оставаться самим собой.
  Мне кажется, что все заняты чем-то очень важным и значительным, а я своюжизнь проматываю в бесполезном времяпрепровождении. Внутреннее одичание накладывает отпечаток на внешний облик. Я постоянно задаю себе вопрос - мне все еще двадцать или уже двадцать один, или двадцать два? Не могу точно припомнить, и в следующую секунду стараюсь просто не думать об этом.
  Внимательно смотрю на свои руки и изучаю линии на ладонях, пытаясь осознать, насколько я стар для всего того, чем я занимаюсь в этот момент своей жизни. Хотя, наверное, было бы точнее сказать, чем я не занимаюсь!
  Совершенно настырное ощущение застывшего, бесконечного летнего одиночества гложет меня.
  Сегодня я ненавижу лето - лето, имеющее болотный привкус мертвечины.
  Завтрашний день ничего не поменяет.
  Я загибаюсь.
  Мне кажется, что я, словно в открытом океане, плыву на полусгнившем куске деревянной палубы погибшего корабля, и мне кажется, что меня все потеряли, забыли, и никто никогда меня не найдет.
  Спасатели пьяны, заблеваны и дремлют в подсобке на потухшем еще в прошлом году маяке.
  В своей памяти я постоянно перелистываю картотеку молодых самоубийц, патологических психопатов, но чертовски притягательных личностей, чья жизнь была наполнена трагедией и фарсом беспощадной реальности, успевших по кокаиновой дорожке вползти в мировую историю:
  ДжимиХэндрикс, - 1942 - 1970
  ДженисДжоплин, -1943- 1970
  Джим Мориссон, - 1943 - 1971
  Сид Вишес - 1957 - 1979
  Курт Кобейн - 1967 - 1994
  Они чудом не дожили до тридцати, но мне, похоже, подобная судьба не светит. У меня есть навязчивое ощущение, что я куда-то опаздываю или давным-давно уже опоздал. Возможно, на большую сцену, а может быть на кладбище! Хотя вариант наверстать упущенное всегда есть! Не уверен, что получится выйти перед многотысячной толпой орущих фанатов на сцену, испепеляемую софитами, но, несомненно, велика вероятность того, что я умру в достаточно юном возрасте... боюсь, что это будет смерть от скуки!
  Что может быть страшнее? Будет ли это считаться самоубийством?
  Думаю, да!
  ...но на это мне уже наплевать...
  263.
  Когда все едут на море, я остаюсь. Я не знаю, насколько правдоподобно то море, на которое все собираются и с наслаждением о нем рассказывают, я там не был, и, возможно, никогда не буду.
  Я тот географ, который никогда не покинет пределов нашей удивительной страны и будет рассказывать детям на уроках географии о том, что было услышано им в барах за кружечкой пивка или вычитано в учебниках в похмельных порывах. Дети меня будут ненавидеть, презирать и считать занудой. Они будут кидать мне в спину мокрые грязные тряпки, впитавшие в себя мел и усталость двоечников, тускло мямлящих у доски несносные ответы.
  У меня остался последний год в педагогическом университете, и если меня не выгонят за две последние сессии, то это можно приравнять к вселенскому чуду. На следующий год можно будет попробовать ходить по воде в налитой до краев ванной или на одном из концертов напоить всю тусовку одной чекушкой водки. Возможно, получится, но только до того момента, пока я буду считать себя достойным чего-нибудь удивительного. А пока мне рисуются картины сумрачной обыденности, ползущей в мое примитивное будущее.
  Это происходит каждое лето... каждое бесконечное лето... я не могу ни до кого дозвониться. Я обрываю телефоны в поисках собеседника в надежде увидеть кого-нибудь, с кем можно просто поболтать, послушать музыку и беспрепятственно мечтать. Мечтать так, чтобы тебя никто не одергивал и не гнусавил: 'Н-у-у-у-у, это нереально!' или заливал твое собственное открытое лицо своими желчными словами: 'Ты мудак! Просто тебе двадцать один, а ты мне говоришь какую-то ерунду, тебе уже не шестнадцать!'
  Я знаю! Я все это знаю! Потому что все это было сказано, переварено и сблевано, мне может быть хоть сто шестнадцать, но я с уверенностью могу сказать, что знаю, чего хочу, и знаю, чем я рискую, но при этом не могу иначе. Лучше быть безвестным героем рок-н-ролла, нежели безвестным обывателем, но меня сегодня смущает единственное маленькое 'но' - летом нет места для подвига! Летом- не сезон!
  Не сезон, потому что все уезжают из города, и не только на море, а на дачу, неизвестно куда неизвестно к каким родственникам, на шашлыки, на рыбалку, в поход в горы или просто лениво бухают на лавочках.
  При всем при этом я каждый божий день стою в очередях, в дорожных пыльных пробках, в набитых потными телами автобусах, неуклюжих громыхающих трамваях и в полном одиночестве на крыше соседней от моего дома панельной девятиэтажки, продолжаю ежедневно жариться на солнце, прилипая к черному рубероиду спиной.
  В эти самые минуты мне кажется, что я получил кусочек ада в наследство.
  264.
  Я понял...на данном этапе моего жизненного пути играть музыку гораздо проще, чем не играть. Эта зависимость вошла в мою кровь очень незаметно, но под практически беспрестанный бой барабанов.
  У меня ломка. В мою голову лезут навязчивые мысли: противоречивые, беспощадные, ядовитые, с которыми уживаться очень непросто.
  Когда нечем заняться, я ставлю себя перед бесполезным, но непростым выбором. От того, как я решу эту ментальную задачу, ничего не измениться, хотя, возможно, мне удастсяполучить некоторую определенность, хотя бы для самого себя.
  Насущный вопрос возник спонтанно, на фоне летнего безделья. Звучал он в моей голове так: что для меня важней, слух или зрение? Если бы мне пришлось выбирать, с чем бы я охотнее расстался, а что из предложенного свыше я старался бы удержать в своем теле как можно дольше?
  Моя мама, работая в офтальмологической больнице, цитировала мне одну и туже поговорку, распространенную среди хирургов, навязчиво пытаясь меня предостеречь. Это даже была не совсем поговорка, а специфическое определение термина 'человек'. Врачи говорили так: 'Человек - это кусок мяса, прикрепленный тонкой нитью нерва к глазу!'
  Их отношение понятно. Оно четко сформулировано и имеет большую теоретическую и практическую базу, на примере которой просматриваются вся расстановка приоритетов в здоровье отдельно взятого индивида. Но с таким подходам я был не согласен.
  Мой выбор был однозначен, несмотря на его возможную кощунственность в кругах профессионалов. Я решил для себя четко, если передо мной будет стоять подобная непростая дилемма, я выберу слух. Буду слепо бить в барабаны в надежде быть услышанным. На репетицию буду добираться на такси, а на сцену меня будут выводить под руки и сажать за установку Дэн, Насон или Немчик. Так же после продолжительных оваций под занавес меня будут уводить со сцены, а я белковыми глазами буду пялиться в зал и глупо, но с благодарностью улыбаться рукоплещущей подвыпившей толпе.
  Я не стану никогда носить темные очки, стараясь скрыть свое уродство за стеклами. Пусть все смотрят мне в глаза и, чуть смутившись, будут стараться ускользнуть от ответного слепого взора, рассматривая пролетающие облака или грязный потолок полуподпольного клуба. В такие минуты никому и в голову не приходит, что нет смысла убегать от взгляда слепого и нет смысла смущаться, делая плавный шаг в сторону, словно уклоняясь от броска ядовитой змеи.
  Если мне вдруг будет суждено потерять зрение, я не поддамся отчаянью. Многих слепых музыкантов знает история, например, Жилин Алексей Дмитриевич, Хоакин Родриго Вирде, Андреа Бочелли, Стиви Уандер, Рэй Чарльз. А сколько глухих, музыкантов знаю я? Только Людвига ван Бетховена, что продолжал дирижировать, даже когда заканчивалась музыка, и оркестр поднимался, чтобы проститься с залом, а публика тем временем швыряла в дирижерскую спину свои надменные аплодисменты. Нелепость! Хотя, возможно, он дирижировал с закрытыми глазами, приоткрыв тайники своей памяти, где копились тонны нотных листов. Ему в эти моменты было наверное наплевать на всех и все что его окружает, потому что музыка звучала внутри него самого, заставляя резонировать диафрагму, заставляя задыхаться, уставать, но не давая возможности отложить дирижерскую палочку.
  Тем временем гром аплодисментов внешнего мира тонул и стелился мягкими пыльными коврами по дну оркестровой ямы, запрятанной глубоко в сердце старого композитора. Музыка полыхала очищающими языками пламени, вновь и вновь подогревая кровь разбитого болезнью старика.
  В минуты своих выступлений, он точно ловил неимоверный, дикий кайф! А публика, чуть устав, начинала неторопливо расходиться, спеша за номерками в гардероб, а затем и на стоянку к каретам...
  265.
  Я изменял сам себе! Хотя, может быть, просто боролся за выживание, боролся, чтобы занять свое место в истории. Может быть, просто готовил безболезненные пути отступления с музыкальной сцены в область другой фантазии, способной воплотиться в реальность.
  Когда постоянно находишься один, возникают сомнения в собственной полноценности. Единственное, что с этим можно сделать, так это просто не обращать внимания. Просто быть непослушным самому себе и так же продолжать убегать от виснущих на шее еретических проблем. Легче набраться презрения к обыденности и удалиться, чем вступать с ней в отрытую битву! Я знаю - это решение труса, но, безусловно, очень разумного труса. Ведь еще никто не смог победить обыденность в открытом бою! Либо героя пережевывали жернова скучных дней и вереница мелочных проблем, либо он приходил туда, откуда шел на войну. Возвращался в свою скорлупу с недопитой бутылкой сомнительного шотландского виски, изготовленного по старинному подмосковному рецепту.
  В поисках оружия для собственной войны я решил купить себе фотоаппарат. Не очень дорогой, полупрофессиональный, просто что-то большее, чем доморощенная мыльница, которая есть у каждого, чтобы фотографировать пьяные рожи друзей на вечеринках, а потом показывать им распечатанные фото и язвительно спрашивать: 'А этот момент ты вообще помнишь?'
  Фотография - самый демократичный вид искусства. Бери камеру, снимай все подряд, может, что-нибудь и выйдет. Снимать можно даже с закрытыми глазами, не видя и не представляя объекта съемок. Гениальность фотографии зависит на пятьдесят пять процентов от случая, на двадцать пять от быстроты реакции и на тридцать от правильной теоретической базы и личного практического опыта.
  Я решил начать с конца этого списка.
  Один раз в неделю, по вторникам, в музее фотографии проходили бесплатные занятия для всех желающих. Для тех, кто хочет не просто нажимать на кнопку, беспощадно расстреливая окружающий мир, а вдумчиво выбирать цель, свет и угол. Для мечтающих превратиться не в тупого головореза, способного настрогать миллионы кадров, а в профессионального снайпера, выслеживающего и оценивающего свое время, местоположение и цель.
  При свободном входе на подобные мастер-классы, которые вел Шпагин, разношерстной публики со всего города набивалось человек тридцать. Сюда приходили прыщавые подростки и седые пенсионеры, домохозяйки, облепленные детьми, одинокие бизнесмены, пытающиеся щегольнуть перед наивной публикой дорогой техникой и неумелыми дешевыми кадрами, в которых прослеживалось желание плотской любви и вымышленного уюта домашнего очага.
  Занятия у Шпагина строились очень просто. На леску, натянутую от стены до стены, вывешивались фотографии тех, кто посещал предыдущие занятия и выполнил домашнее задание. Каждое фото оценивалось, и четко и профессионально критиковалось, что именно автор сделал не так и как этот кадр можно улучшить, что вырезать, что добавить, какие именно проблемы со светом, цветом и натурализмом. Выполнено ли поставленное задание вообще или даже близко не смог подобраться к заданной теме фотохудожник.
  Иногда разгорались нешуточные дискуссии не только между лектором и слушателями, но и между теми, кто просто первый раз пришел посмотреть на подобную форму работы. Жаркие диалоги втягивали в сферу своего влияния даже тех, кто просто старался отстраниться и молчать, прячась за своей камерой, пытался во время занятия фотографировать мимику, жесты возбужденных людей.
  Если от всех развернутых дискуссий оставалось время, Шпагин вытаскивал свои альбомы и с удовольствием показывал то, что он снимал в Советском Союзе. Автор работал на злобу дня и ни на секунду не вылезал из чернухи, снимая скрытой камерой репортажи из психушек, детских ожоговых центров или с похорон неизвестных людей.
  Человека всегда влекут страдания чужих. Так можно безболезненно переживать и сочувствовать, словно репетируя, пытаясь хоть как-то себя подготовить. Потому что то же самое когда-нибудь может случиться и с тобой.
  Про это стараются не говорить, не думать, но если вдруг увидят вопиющую сцену и в руках случайно окажется камера, постараются весь этот нечеловеческий ужас запечатлеть, чтобы потом показать как можно большему количеству народа...
  266.
  - Красное!
  - Что красное? - спросил Рома, выделяя интонацией в голосе формирующееся в его голове непонимание.
  Я еще не переступил порог его квартиры, но уже набросился на старого друга с одной творческой идеей,зародившейся эту бессонную ночь. Если он мне откажет, значит, мне придется искать еще кого-нибудь, потому что времени осталось совсем чуть-чуть, а вернее сказать, пошли последние сутки. Завтра должен был состояться мой первый показ. Конечно, это не персональная фотовыставка, но все же одна фотография, которую я приготовлю, будет представлена на всеобщее обозрение. В моей голове уже звучали критические голоса коллег, наполненные восхищением, злостью, мелкими усмешками, ехидством, бестактностью в порывах безразличия.
  - Тема такая, 'Красное', - повторил я.
  - Как это понимать?
  - Можно понимать как угодно.
  - И?
  - У меня есть идея, и я очень надеюсь, что ты поможешь мне ее воплотить!
  - Если смогу - помогу, - ответил Роман и, словно оживший манекен, медленно пожал плечами. - Проходи. Рассказывай.
  Сделав шаг вперед, пересекая границу частных владений, я начал повествование:
  - Я не очень уверен в своей идее, возможно, ты мне что-нибудь сможешь подсказать, но все должно быть просто и брутально, на грани фола!
  - Ну, и...
  - Вобщем, картина такая, тебя намажу красной акварельной краской, лицо руки, все, что не покроет вода.
  - Какая вода?
  - Дослушай, - одернул я Свиридова.
  - Ты ляжешь в наполненную горячей водойванну, а краска будет медленно сползать с твоего лица и рук, таким образом, должен появиться визуальный эффект, что человеческая плоть растворяется. Ты видел, как растворяется краска в воде? Конечно, видел! Видел сто раз, она, словно дым, вьется клубами и оседает на дно.
  Рома пристально смотрел на меня. Подумал несколько секунд, а потом спросил:
  - А куда пойдет данное фото?
  - На небольшой закрытый показ!
  - Тогда я согласен, - в этих словах проявилось намного больше жизни и радости, чем когда он открыл дверь и увидел меня на пороге.
  - Наливай ванну, - проговорил я и начал доставать из небольшого рюкзака две баночки с красной краской, кисточку и фотоаппарат.
  
  267.
  Единственное, что я услышал на следующей день из конструктивной критики, так это слова:'Это ваше 'Красное' - дерьмо!'
  Я не расстроился. Ни капли. Совсем-совсем. Даже чуть-чуть, даже самую малость, ведь можно фотографировать просто свадьбы. Говорят, это занятие приносит неплохие деньги.
  А Роме при следующей встрече, конечно, рассказал, что всем его красный, растворяющийся в кипятке, лик очень понравился.
  268.
  Ближе к осени город стал забиваться людьми. Забивались проспекты, улицы, дворовые территории, забивались, словно решетки водостоков изодранными желтыми листьями после короткого и сильного августовского урагана. Было ощущение, что все вернулись из отпусков как-то одновременно и вышли на улицы, бесцельно спеша, прячась от солнца в тени панельных домов. Еще несколько дней тому назад эти люди нежились под солнцем, стараясь загореть как можно сильнее, а теперь пытаются увильнуть от солнечных лучей, непрерывно раздражаясь и недовольно бормоча себе под нос.
  В город возвращались все, даже те, кого я уже перестал ждать, практически забыл, как эти люди выглядят и с трудом в течение минуты вспоминал имена.
  - Привет, - голос в телефонной трубке был до боли знаком. - Я вернулся! Где все?
  - Кто это? - сонно спрашиваю я.
  - Это Насон! Где Дэн с Лехой?
  - Привет, Никит. Что ты спросил, прости?
  - Где Денис и Леша?
  - Я думал, они с тобой.
  - Месяц назад были со мной...
  - Послушай, я не знаю.
  - Ты что делаешь?
  - Ничего...
  - Какие планы?
  - Никаких...
  - Ты дома?
  Раздражение резануло ржавой бритвой меня по горлу по всей длине трахеи снизу вверх до самого основания языка:
  - Блять! Конечно дома! Ты куда звонишь?
  - Не ори. Я приеду, и ты мне скажешь все, что ты думаешь, договорились?
  - Да.
  - Пиво взять?
  - Сколько можно задавать глупых вопросов, а? - сказал я, стараясь успокоиться, но сквозь зубы капала на телефонные провода неумолимая, тупая злоба. Через мгновение короткие гудки завопили мне, что я несдержанный идиот.
  Мне нужна была разрядка. Я устал сам от себя. Волны беспричинного недовольства топили во мне все человеческое. Барахтаясь в грязной воде, это самое человеческое уже даже не пыталось спастись. Хотя, возможно, во мне зрел злой умысел, направленный против себя самого.
  Никита на пороге моей квартиры появился достаточно быстро, минут за сорок. Обычно ему сорок минут хватает на то, чтобы съесть бутерброд и выпить чашку чая перед долгой дорогой. А долгой дорогой у него считается та, где надо ехать на общественном транспорте, при этом преодолеваемое расстояние не имеет значения.
  - Бери! - переступая через порог, он мне протянул белый позвякивающий пакет. - Поставь в холодильник.
  Я кивнул и послушал совет друга.
  - Я смотрю, ты не в настроении.
  - Точно, - сказал я, и, не вытаскивая бутылки из пакета, бросил их на пустую решетчатую полку и захлопнул дверцу.
  - Ты знаешь, что ты единственный, кто ответил на мой звонок?
  - Я так и понял.
  - Дэн с Лехой должны скоро вернуться, надо репетировать, надо играть. Скоро пойдут концерты, а мы инструменты практически три месяца в руках не держали. Вспомнить бы, что мы насочиняли и успели отрепетировать. У меня такое ощущение, что придется после этого лета начинать все с нуля.
  - Не драматизируй.
  - Я смотрю в глаза реальности, по-моему, мы опять в жопе.
  - Ты что распинаешься передо мной? Я никуда не уезжал, я мог бы репетировать хоть каждый день. Это вы взяли и испарились из города.
  - Ладно, не кипятись, все будет нормально.
  - Ты мне только что говорил, что мы в полной жопе, теперь говоришь, что все будет нормально! Насон, надо определиться с начальной точкой отсчета, а то мы можем выбрать неправильный вектор движения! Сечешь, куда он может нас невзначай завести?
  - В еще большую жопу?
  - Молодец, соображаешь!
  - Я вообще неглупый парень!
  - Поздравляю!
  Никита подошел к холодильнику и открыл его, извлекая свой звенящий пакет:
  - Ну, предлагаю начать нашу небольшую скромную пирушку.
  - Оно же не остыло.
  - Извини, больше не могу ждать, - свернув крышку с бутылки, словно башку молодому цыпленку, Насон приложился к горлышку и сделал три больших жадных глотка. - Сойдет. Нормально. Бери и ты. Кстати, может быть, посмотрим кино?
  
  269.
  Кино стало единственным, чем были забиты наши мозги в ожидании потерявшихся членов команды. Старясь забыться в мире чужих иллюзий, страданий, безупречной радости и невыносимой скорби, мы скармливали час за часом своей жизни минотавру киноиндустрии, проглатывая ожившие образы.
  Просматривая в день по три-четыре серьезных фильма таких режиссеров как Ларс фон Триер, Педро Альмадовар, Гонсалес Алехандро Иньярриту, Ким Ки Дук, Даррен Арановски, Алексей Учитель, Найат Шьямалан, можно ощутить, как ты стремительно стареешь от передозировки информацией, излучаемой чужой жизнью сквозь экран монитора.
  От этого нельзя умереть, но я знаю точно, можно сойти с ума. Можно потерять границу реальности и вкус к жизни, можно лишиться всего, кроме кресла, о которое методично час за часом трётся задница.
  Со временем мы перестали спать ночью и продолжали смотреть кино, запершись в душной комнате, пытаясь контролировать движения век, стекающих на глаза под давлением гипнотической пульсации экрана. Получалось плохо, нас постоянно вырубало. Очнувшись от всесильной дремоты, мы подолгу искали то место, на котором мы оба потеряли нить сюжета.
  Заварив крепкого кофе, мы досматривали прерванную сном картину до конца. Каждый из нас не желал проявлять слабость и признать, что некоторые ленты полное дерьмо и никуда не годятся! Они смешны, нелепы, наивны и идиотичны по своей сути! Но все же во всех просмотренных сюжетах мы старались отыскать нечто большее, чем мог дать зрителю любой режиссер.
  Мы старались отыскать собственное вдохновение, стремление и смелость к творчеству, утерянное за долгое, душное лето.
  270.
  Когда горло пересыхало от сухости проглоченных кинолент, когда нельзя было уже побороть сон, бездеятельно уткнувшись носом в экран, мы на многопиксельном коне бросались в мир видеоигр, щелкая клавишами и стараясь победить противника на просторах средневековой Европы, Ближнего востока и Северной Африки.
  Собирая войска под свои знамена, прокладывая дороги, и возводя огромные крепости на цифровых пространствах эпической игры Medieval Total War. Бросаясь в пламя крестовых походов или джихада, мы завоевывали пространства, стараясь отстоять свои земли.
  Смешивая свою домашнюю, обывательскую скуку с безумием средневековой бойни, преодолевая экономические, социальные, династические и политические кризисы, мы выходили победителями, ощущая мимолетность собственного могущества. Руководствуясь старой, как мир догмой, что лучшая защита - это нападение, мы перекраивали карту Европы, вступая в неравный бой с превосходящими силами врагов, и заставляли их отступить, оставив на поле брани бесчисленное количество изуродованных тел.
  Мы штурмовали замки, разбивая их ворота стенобитными орудиями. Выжигали и вырезали из донжонов, словно червоточину из яблока, обессиленных от голода и томительного ожидания, павших духом солдат.
  Мы хладнокровно подавляли бунты, разрывая остриями копий тяжелой конницы закутанных в рванье и вооруженных вилами и дубинками повстанцев. Все это выглядело так, словно отлично приготовленный стейк с кровью на большой тарелке растаскивали два голодных изувера-толстяка, вцепившись в него стальными блестящими вилками.
  Попав под удары войск Золотой Орды, мы теряли земли, чтобы их вернуть спустя всего лишь несколько десятилетий все тем же кровавым способом и восстановить разрушенные монгольским нашествием пограничные крепости и города.
  Наши ученые изобретали порох и массу новых орудий завоевания, даря нам превосходство и алчную страсть к порабощению изнеженных, трусливых и подлых завистников, присылающих к нам наемных убийц и послов с дарами, чередуя визиты своих эмиссаров с вполне предсказуемой последовательностью.
  И когда наши подчиненные, победоносные короли, погибали на поле боя или от бесчинствующей в их бесплотном теле подагры, мы, стоя возле мерцающего монитора, склоняли головы и тихо в ночи шептали, чтобы не разбудить домашних: 'Король умер! Да здравствует король!'
  
  
  271.
  Никогда еще не получал столько удовольствия от собственного раздражения, скопившегося от одиночества и пресности ожидания. Огромную грязную плотину внутренней тишины, за которой скопилось колоссальное количество бурлящего и клокочущего гнева, прорвало в два счета, моментально освободив меня от темпераментного удушья, наматывающего на свои гнилые когти мои бронхи, трахеи и голосовые связки.
  Весь этот день телефон бесновался на обувной полке, разбрасывая электронный лязг прерывистых звонков по коридору.
  - Ты играть вообще собираешься? - знакомый голос с шепчущей усмешкой царапнул барабанную перепонку, как только я первый раз успел поднять трубку.
  - Для начала, привет!- переборов свою стеснительность, я спросил: - Леш это ты?
  - И я, и Дэн.
  -Так я с кем говорю, мать вашу? Я уже забыл за все лето, как вы выглядите! - заорал я, оправдывая свой вопль неимоверным чувством радости и бесконечного восторга, посетившего меня в эти секунды. Стараясь не сдерживать себя, я продолжал в том же духе: - Когда? Когда вы появились в городе? Когда приехали?
  - Не ори! - четко сказанная фраза, была проглочена смехом, звучащим вдалеке. - Я же тебе сказал 'И я, и Дэн'... Соответственно, ты говоришь сейчас с Алексеем Немановым.
  - Рад.
  - Я тоже.
  - Так давно приехали?
  - Недели две назад...
  Я подавился огромным колючим комком слюны и закашлял. На глазах выступили слезы.
  - С тобой все в порядке? - доносился из телефонной трубки обеспокоенный голос. - Ты как? Дэн, по-моему, он сейчас окочурится! Че делать-то?
  Гортань пульсировала, я старался победить обстоятельства и остаться в живых. Спустя пятнадцать секунд после того, как я стал чувствовать себя чуть увереннее на этой земле, справившись собственными силами с эмоциональным коллапсом, я в трубку прохрипел:
  - Так что ж вы, суки, только что позвонили?
  Благодушный смех мне был ответом и на том конце провода завертелся игривый диалог, слышно было, как Леша и Денис похлопывают друг другу по плечам, словно только что провали блокаду Ленинграда: 'Жив!', 'Жив!', 'А я тебе что говорил! Все будет нормально!', 'А я что? Я даже не сомневался!', 'Да нет, думаю, что сомневался, я видел неуверенность и беспокойство в твоих глазах!', 'Конечно! Стас нам не чужой человек, а потом, если он умрет, кто будет играть на барабанах?!', 'Я думаю, что кого-нибудь, конечно, найдем, но пацана будет жалко! Правда!' 'Мне точно будет жалко', 'И....'
  - Заткнитесь, пожалуйста.
  - Все. Заткнулись! - Денис перехватил инициативу и взял трубку у Алексея. Он говорил очень серьезным голосом, а когда это происходит, можно быть уверенным: ничего серьезного точно не будет сказано. - Я весь внимание! Внимаю тебе! Я превратился в слух! Слушаю! Говори! Не томи! Жду!
  - Репетировать будем? - просто спросил я его.
  - Да! Обязательно! - в голосе Дэна мелькнула наигранная огненная страсть. - Дай мне еще немного слов, поговори со мной.
  - С вами вообще невозможно. Вы все время придуряетесь!
  - А что такого я сказал? - наигранная возмущенная обида, прыснула из динамика телефона. - Я ответил на поставленный вопрос, четко произнеся слово 'Да'! Я еще раз повторю -да, мы будем репетировать! Что непонятного?
  - С этим разобрались. Но спрашивается, какого хера вы не позвонили еще две недели назад? Скоро могут, точнее, не могут, а точно начнутся концерты!
  - Мы будем готовы!!! - прилетело мне серьезным голосом в ответ.
  - Так почему не звонили?
  - Да как-то понимаешь. Были дела, был пляж, пиво, пара неотложных встреч... сон в летнюю ночь.... Ну, ты меня понимаешь, я ведь знаю... - речь тянулась, как грязный полиэтиленовый пакет, разрываемый двумя пьяными в стельку карликами.
  - Значит, репетируем как обычно и где обычно, да?
  - Угу, - Дэн, по-моему, уже жевал бутерброд и смачно чавкал.
  - Хочу вас предупредить!
  - Не-на-до...
  На это наигранное, высказанное по слогам равнодушие я не обратил внимания:
  - Насону не говорите про две недели, что вы здесь бесполезно ошивались. Скажите, что приехали сегодня. А то его инфаркт хватит.
  - Да ладно те, - навязчивое чавканье усилилось, - пережует, ну, в смысле переживет он нас всех...
  Из моего сердца по кровеносным сосудам, раздражение бросилось в руки, и трубка с хрустом упала на рычаги, прервав наш разговор.
  Потом еще несколько часов телефон беспощадно надрывался, трезвонил, но я к нему старался не подходить. Единственный раз после непростой беседы я подкрался, чтобы накинуть на него огромную подушку, заглушающую любой звуковой сигнал.
  ...а ближе ко второй половине дня у нас просто отключили телефон за неуплату...
  ...и все прекратилось...
  272.
  Берясь за дело, к которому ты не притрагивался достаточно длительный срок, с благоговейным трепетом ожидаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет, и мысленно настраиваешь себя на изнурительную работу, аккумулируя терпение в своих жилах. Приходит молчаливое смирение от осознания того факта, что первое время как ни бейся, не получится сорвать плодов радости, продираясь сквозь заросли раздражения и предсказуемого разочарования трехдневной щетиной, свисающей с лиц музыкантов. Потом, словно невзначай, из кладовок воспоминаний потянет прохладным освежающим ветерком успеха - пальцы все помнят! Мышцы работают, словно ткацкий станок, сплетая узорчатое полотно старых композиций, выталкивая их из динамиков в пыльное помещение ноту за нотой. Команда, словно старый бронепоезд, выползает на блестящие рельсы и мчит по накатанной.
  Мы переглядываемся. Подбадриваем, друг друга легким кивком головы и улыбкой пока волна за волной раскачивает нас собственная музыка. Это словно самого себя носить на руках, чувствуется усталость, но невероятность происходящего, с каждой минутой все больше и больше пускает корни в память, прикрепляя каждый услышанный звук, к визуальным картинкам, сливающимися в один большой файл.
  В небольших паузах между композициями проскальзывают грубые шутки, сходящие с рук каждому, кто, переполнившись радостью от долгожданной встречи, не смог сдержать эмоции и выразил их в простых русских словах всеобъемлющего смысла.
  Каждую песню после того, как этой ночью она уже прозвучала четыре или пять раз, мы пели все хором, даже не пели, а орали, стараясь перекричать Насона. Он, как часто это происходило на репетициях, пел с закрытыми глазами, чуть касаясь губами металлической сетки микрофона. С трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться с нами в буйство, Никита цедил каждое слово сквозь зубы, пытаясь не выпустить смех, бивший его по зубам изнутри гортани, повиснув на голосовых связках.
  Он сдался, сдался, в нервном порыве отпрыгнув от микрофона, когда мы друг за другом начали повторять произвольные движения придуманного на ходу танца. Даже я, сидя на стуле и не отрывая ног от педалей, чтобы не нарушить целостность композиции, старался повторить все движения, вращаясь на одной точке и выделывая чудаковатые па, дополняя ограниченность движения своей мимикой.
  - Может, в танцы, к Алле? - Насон все еще давился смехом и слюной, когда наступила долгожданная пауза в нашем исполнении.
  - К какой? - спросил я.
  - Духовой! В 'Тодес'! Вас возьмут!
  - Их возьмут, - я кивнул в сторону Алексея, который словно девятнадцатилетний Кассиус Клей прыгал на цыпочках, не давая своему сердцу сбавить темп, не давая себе остыть. - Моя кандидатура в данном контексте не рассматривается. Я весь концерт тихо сижу на жопе!
  - И тебя возьмут, - уверил меня Никита, - У них разные постановки есть. Сидячий танцор - тоже танцор! А по поводу того, что ты сидишь тихо - это неправда!
  - Громче всех, - выкрикнул Денис и ударил по струнам.
  В этот момент дверь в наш репетиционный подвал с грохотом отворилась, ударившись дверной ручкой о стену, кроша многослойную краску и превращая в белую пыль штукатурку.
  - Здрасьте! - прозвучал незнакомый игривый женский голос, вылетая из-за порога и впуская кислотные звуки танцпола, пульсирующего над нашими головами.
  274.
  Она была бы мила, если не думать о ней, как о женщине. Она была безупречна, если бы это был последний день ее дерьмовой жизни. Она бы была прекрасна, если бы я мог не слышать ее и наблюдать с очень большого расстояния в подзорную трубу Джеймса Кука, как она изгаляется на необитаемом острове. Она была бы просто изумительна, если бы я ее не встретил, а слушал ее жизнеописание из уст счастливого незнакомца. Она осталось бы просто загадкой, если бы, не переступая порог, тихо притаилась за закрытой дверью, поглощенная темнотой коридора и уснула... но нет, она сделала шаг вперед и взорвалась в центре помещения, разбросав нас в разные стороны.
  Недоумение и веселье вызывали в нас пульсации девушки, обреченные быть скомканными и не повторяющимися. Извиваясь, она вслушивалась, пытаясь уловить звуки, доносящиеся с танцпола, желая подстроиться в кислотные биты, спускающиеся в наш подвал по бетонным трубам коридоров и спиралям металлических лестниц.
  За ней в дверном проеме показались еще несколько фигур, толкающихся и нервно копошащихся. Не переступая порога, высунулась чья-то пьяная голова с безумным взглядом, глупо и удивленно мяукнула и исчезла, уносясь прочь под грохот многочисленных шагов по дребезжащей лестнице, оставив с нами уже пышущую изнурением незваную гостью.
  - По-моему, тебя бросили твои друзья, - стараясь обратить на себя внимание угасающей танцорши, сказал Денис, с любопытством изучая ее.
  - По х... - ляпнула она, и даже не посмотрев на того, кто первым осмелился с ней заговорить, вновь начала наращивать амплитуду и непосредственность своих движений.
  - Стас, может, это твоя поклонница? - Леша раздраженно усмехнулся, продолжая ловить взглядом каждое движение аляпистого танца.
  - Сомневаюсь.
  - Может быть, Насона?
  - Возможно, - буркнул я, привстав со своего места и сложив руки нагруди.
  - Красотки, это кого вы это здесь обсуждаете? - чуть заплетающимся языком промычала гостья.
  - Леди, это вы нам? - Дэн практически уже смеялся в голос, снял гитару и поставил ее на подставку, сделал несколько шагов вперед.
  - Да, вам, всем вам, дам, парам-парам, пам, пам! Дам! Дам! Дам - парам!
  - По-моему, у нее случилась какая-то личная трагедия, - от Алексея повеяло театральным сочувствием.
  - Точно. Так и есть! Она спидов перенюхала в сортире, ошиблась дверью и на кураже вошла со своими корешами в крутое пике, рассекая амфетаминовые слоя атмосферы. Кореша вовремя остановились, а эту или этого... торчка... не знаю, как сказать...эту наркошу оставили нам! - в Насоне проснулась невиданная агрессия, сменившаяся разочарованием и, к концу его короткого монолога, бессилием.
  - Тебя как зовут? - спросил ее Денис, стараясь заглянуть ей в зрачки.
  - Меня как зовут! Зову-у-у-у-у! Зову-у-у-у-у-ут!
  - Блядь. Она танцевала, теперь еще и поет! - мимика Неманова разрывалась под напором гнетущего смеха и удушливого раздражения. - Остановись ради Бога!
  - Не могу-у-у-у!
  - И долго ты в таком состоянии? - Никита произнес свой риторический вопрос с опаской и, естественно, на него не получил никакого ответа, кроме танцев и мычания.
  Расширенные зрачки гостьи бездушно пожирали окружающее пространство, пытаясь втянуть в себя провода, музыкальное оборудование инструменты и нас. Вдруг незнакомка ринулась ко мне и вцепилась в барабанные палочки, которые я сжимал в правом кулаке, и начала рьяно тянуть на себя своими ватными руками, проскальзывая потными ладонями по гладкой деревянной поверхности. Обессилев от неудач, многочисленных тщетных попыток, она держалась за них, просто чтобы не упасть, но при этом продолжала постукивать ногами в такт доносившимся сверху битам.
  Мое бешенство зашкаливало, я стиснул зубы, словно старался перекусить ее веселую жизнь пополам:
  - Как тебя зовут? - на выдохе шипя, повторил я вопрос, чуть ранее оставшийся без ответа.
  Она остановилась, прекратив движение и четким, уставшим голосом произнесла:
   - Лейла.
  - Итак, Лейла. Если ты сейчас не отпустишь барабанные палочки, я сломаю тебе руку. Обещаю!
  Лица музыкантов вытянулись от удивления, любые разговоры за рамками нашего диалога с Лейлой сошли на нет.
  - Почему ты такой злой? - сделав детское лицо, спросила она, стараясь заставить меня изменить свое решение с помощью наигранной детской обиды в утомленных расширенных зрачках.
  - Потому что ты пришла не вовремя! Потому что ты пришла не туда и не к тем людям! Потому что в объебосе! И потому что ты тянешь свои ручонки туда, куда не следует тянуть! Понятно?
  Она отпустила барабанные палочки, пошатнулась и грохнулась на задницу, при этом сидя с широко расставленными ногами она начала вышагивать ими, барабаня пятками по истертому до дыр, пыльному ковру. Методичные спазмы начали сжимать ее горло, девушка кашлянула и сплюнула.
  - Парни, она сейчас блеванет! Выведите ее отсюда! На хуй нам этот цирк! - выбираясь из-за установки, заорал я.
  Дэн наклонился над посетительницей, схватил ее подмышки, моментально поставил на слабеющие ноги и потащил к двери. У Лейлы подогнулись колени, и она повисла на левом плече Дениса, продолжая кашлять и харкать, стараясь сдержать или выдавить из себя рвотные массы...
  - С ней все будет нормально? - Никита тащился за парочкой, не зная как к ним подступиться, попутно сомневаясь в своей способности помочь.
  - Да! - раздраженно крикнул Денис, одновременно прижимаясь к своей спутнице и в то же время, старясь отстраниться, чтобы не быть заблеванным в случае прорыва. - Насон, отвали! Отвали - тебе сказали! А то я передам ее тебе, и она сдохнет на твоих руках!
  Никита молча семенил с ними до самого выхода и остановился только тогда, когда они скрылись в коридоре.
  Когда мы остались втроем, Леха повернулся ко мне и с нескрываемым уважением проговорил:
  - Стас, ну ты и животное! Прям воплощение жестокости!
  274.
  Дэн, ввалился в дверной проем, заливаясь смехом. Клетчатая рубашка с коротким рукавом пропиталась потом и потемнела, шея была слегка поцарапана, в глазах волчком вращался шаловливый блеск. Дэн выставил руки вперед, демонстрируя свои ладони, словно давая нам понять, что угрозы для нашей жизни он не представляет...
  - Куда ты дел эту зомби-женщину!
  - Стас, зачем задавать дурацкий вопрос? Я ее поимел в туалете!
  - В мужском или в женском? - поинтересовался игриво Немчик.
  - Конечно, в женском! Зачем мне лишняя конкуренция! - брови Дэна подпрыгнули вверх, символизируя крайнее непонимание и удивление от подобного анкетирования. - А вы что, как-нибудь по-другому поступили бы на моем месте?
  - Бля, вы отвратительны, - Никита скорчил брезгливую гримасу и мотнул головой, словно старался увернуться от комка грязи летевшего ему прямо в лицо.
   - А если честно, что с ней? - спросил я.
  - Что, жалость заиграла?
  - Денис, я серьезно. Она вообще жива?
  - Вообще без понятия. Может быть, уже проблевалась и колбасится опять на танцполе. Я ее вручил охранникам, когда ее начало тошнить! К тому времени она заблевала весь холл. Если бы на ее месте был парень, его бы просто отпиздили и выкинули бы на улицу в близлежащие кусты. А эту усадили на стул и пытались в нее влить немного воды, чтобы снизить концентрацию желчи, что вылетала из нее даже через ноздри!
  - Сомневаюсь, что это забота о ее здоровье! - пробормотал Леха. - В первую очередь охранники, наверно, думали: 'Матерь Божья, - сейчас от ее блевоты растворится еще одна ковровая дорожка, потом кафель, потом перекрытия, главное, чтобы мы не рухнули вниз - черт, кто-нибудь, дайте ей немного воды!'
  - В охрану клубов берут ребят, которым не присущи муки совести, - сказал я, и в эти мгновение моя внутренняя агрессия и невероятная тревога исчезли, оставив в моей душе лишь черные, гудящие пустоты. Уверенность в том, что с девушкой все в порядке, помогла обезличить ееобраз и выбросить на прожорливую свалку моего прошлого.
  На часах стрелки, собравшись с силами и сконцентрировав всю волю часового механизма, перешагнули отметку в три часа ночи. Играть больше не хотелось, тишина, повисшая между неловкими фразами и глупыми шутками, становилась все притягательнее. Чуть убавив звук на усилителе, ребята бренчали каждый свою незамысловатую мелодию, а я стоял около стены, чуть облокотившись на ее прозрачный холод и, закрыв глаза, вслушивался в милую какофонию, старался перебороть сон.
  Из полумрака бетонных стен доносился мерный шепот часов: 'Уже полчетвертого, стоит ли ждать? Может, домой?'
  - Может, домой? - я осмелился озвучить вопрос, прервавший невнятные музыкальные диалоги.
  Денис посмотрел на меня внимательно, выдержав паузу, и словно назло дернул струну:
  - Ты только руки мне не ломай, ладно, Стас, я еще поиграю, с твоего позволения!
  И вновь нескладное звучание гитарных фальшивых напевов начало биться в динамиках, стараясь прорваться через защитную решетку огромных колонок, словно птица из старой черной клетки, оставляя невидимые перья, оставляя жизнь, тратя последние силы, на то, чтобы просто освободиться и умереть.
  Конечно, в этот момент, мне можно было просто собрать свои вещи, инструменты и уйти, ничего не говоря, ничего ни с кем не обсуждая. Ведь коллективная репетиция уже закончилась, и это произошло, когда к нам ворвалась Лейла, нарушив хрупкую целостность.
  Все, что сейчас происходит, это просто звукоизвлечение, трансляция своей усталости в потрескавшийся бетон с помощью музыкальных инструментов.
  Думаю, что этому музыкальному бреду не хватает нормальных, громких, зажигательных, способных раскачать это сонное противоречивое царство, качевых битов и ритмов!
  Я вернулся к установке и сел на свое место... взял барабанные палочки...
  - Ну, ребята, извините, - прошептал я, стараясь, прятать движение собственных губ от глаз сторонних впадающих в транс наблюдателей...
  275.
  Постоянное ощущение ненужности преследовало каждого из нас горбатой тенью, мерцающей в свете желтых фонарей и путающейся под ногами. Пустые улицы мерцали в утробе зарождающегося утра, потягиваясь всем своим плоским шершавым телом под набухающим туманным одеялом.
  Похмельные дворники, словно чахоточные голуби, уже сидели на бордюрах автомобильных дорог, смоля одну за другой мятые папиросы и безуспешно кутаясь в тонкие оранжевые безрукавки. Они беспрестанно, мерзко, с продолжительным хлюпаньем носоглотки харкали и бросали бычки, втирая их кирзачами в трещины в асфальте.
  Ленивое солнце барахталось еще где-то за горизонтом, пытаясь приподняться над городской линией черных клыков панельных зданий. Словно не желая заглянуть в рот зубастой ночи сонного мегаполиса, покрытого осенней прохладой, оно пряталось в каждой удобной складке ветхого одеяниявчерашнего дня.
  - Клубника, - Никита словно проснулся, очнулся от монотонной ходьбы, и, чуть выбежав вперед, развернулся к нам лицом, при этом он старался сохранять дистанцию, быстро пятясь.
  - О, у него бред от недосыпа! - Денис устало поднял взгляд на Насона, взорвавшегося изнутри и сияющего своей внутренней пробужденной энергией.- Какая, к черту, клубника! Скоро снег выпадет!
  - Не так уж и скоро! - парировал он. - Послушайте меня, и я объясню мой простой и шикарный план!
  - Ты сможешь нам все рассказать, если ты не упадешь и не разобьешь себе башку об асфальт! - по всей видимости, Лешу воротило от случайных идей Насона, но он с ними мирился просто потому, что не мог не выслушать, и никак не мог побороть свое любопытство. - Давай остановимся, перекурим! Стас уже давно никуда не спешит - маршрутки пока еще не ходят. Мы уже около дома! Поэтому тормозни. Расскажи все основательно. А то этот выкрик 'Клубника!', от него мороз по коже! Мне кажется, мы тебя теряем! Может быть, ты стал опасен для общества, а мы с тобой ночами сидим по подвалам. Каждому из нас... ты понимаешь меня, Насон? Каждому из нас надо грамотно оценивать ситуацию. А то повернешься к тебе спиной на репетиции, а ты - раз, и между лопаток гитарный гриф воткнешь... и не дай бог изнасилуешь бездыханное, еще теплое тело! Кто тебя знает, на что ты способен в таком состоянии!? Какая, блядь, клубника у тебя в голове?!
  Беззлобный, но, несомненно, эпатажный монолог Немчика, всех заставил остановиться и начать монотонно шарить по карманам в поисках сигаретных пачек. Дэн вытащил из кармана L&M, быстро заглянул туда и с разочарованием на лице смял пустую пачку:
  - У меня кончились.
  - Тоже пусто, - похлопывая по карманам, сказал я.
  Никита медленно, словно стараясь от нас утаить, тащил из кармана практически полную пачку Chesterfield.
  - Делись, - с нескрываемым самодовольством Денис протянул руку. В его открытую ладонь легли три сигареты-близняшки.
  - Это все мне?
  -Нет. Не все... ребятам раздай!
  Сухо чиркнули зажигалки, и табачный дым смешался с туманом. Угольки пульсировали матовым светом старой новогодней гирлянды, образуя серый пепел. Пепел моментально впитывал в себя влагу из воздуха и под собственным весом соскальзывал на рукава курток, джинсы и кеды.
  - Дело, в принципе, не в клубнике, дело в том, что надо найти повод свалить отсюда. Неплохой вариант Англия, но можно и в Польшу, Чехию, Германию, Испанию, Ирландию. Уверен, что в Грецию и в Италию, а так жестраны северной Европы ехать бесперспективно, хотя, наверное, в Голландии тоже неплохо.
  - Так, клубника, здесь при чем? - поинтересовался я. - Насколько это ключевой момент, и на какое время ты хочешь свалить отсюда, и еще один важный вопрос, как надолго?
  - Навсегда, но не сразу!
  - Это как понимать?
  -Объясняю ход своих мыслей, - Насон сосредоточился и расставил ноги чуть больше, чем ширина плеч, словно готовясь отразить атаку. - Можно устроиться волонтерами и на целое лето, во время каникул, месяца на два или три уехать собирать клубнику на полях, которую выращивают в промышленных масштабах. Там нам обеспечат кров над головой и еду, плюс минимальная зарплата. Фунтов десять в день, если повезет двенадцать, в месяц зарплата получается вполне неплохая по российским меркам!
  - Полторы тысячи рублей, - и это неплохая зарплата?! -Дэн скривил лицо. - Это только на сигареты!
  - Да. Все правильно, но при этом, ты живешь в Англии, жрешь в Англии и срешь в Англии, и за все за это тебе еще платят деньги, а ты ползаешь, целый день по полю и собираешь ароматную клубнику величиной с наши яблоки, периодически ее подъедая. После же работы, я думаю, что музыкальная группа, найдет, чем заняться, или я заблуждаюсь?
  - Думаю, найдем, - просиял я сквозь собственную усталость, представив битком забитый паб. Мы на сцене, и музыка наша взвинченным алкоголизмом бьет посуду на барной стойке. Хотя я задним умом четко понимал всю нелепость разговора, потому что мое присутствие в Англии выглядело бы очень смешным. По-английски я знал лишь несколько слов, и одно из них было 'fuck', а остальные чуть менее распространенные, но настолько же бесполезные в нормальном цивилизованном человеческом обществе.
  - Franz Ferdinand - вообще жили и репетировали на каком-то заброшенном складе и там же давали концерты, пока их не выгнала оттуда полиция. Потом команда перебралась в здание заброшенного суда и продолжила свою деятельность. Сейчас они подписывают контракт с независимым рекорд-лейблом, и скоро будут громыхать по всему свету, а мы в своем подвале на хуй никому не нужны, поэтому план 'Клубника' предлагаю принять в разработку! Есть вопросы?
  - Да, - Дэн так громко сказал, что курящие и харкающие дворники, подпрыгнули и рьяно принялись за работу. - Есть только один вопрос...
  - Какой? - удивился Никита, будто бы в его плане не было белых пятен.
  Но белые пятна в эту секунду Дэна интересовали мало:
  - Я хотел спросить, кто такие, эти FranzFerdinand? ...и что за херню ты нам тут несешь?
  276.
  Лени Рифеншталь умерла... на сто первом году жизни, прожив и пережив свой век, она осталась в окружении поклонников и яростных критиков, противно брюзжащих о ее непоправимом прошлом.
  Примерно спустя полтора месяца в аэропорту Новосибирска был арестован сорокалетний российский предприниматель Михаил Ходорковский. Власти обвиняли его в неуплате налогов, а некоторые издания пульсировали статьями различного масштаба, но схожего содержания, наполненными обвинениями в адрес бизнесмена. Одного из самых богатых людей России авторы публикаций обвиняли в планировании государственного переворота, да и со слов многих влиятельных людей бизнеса и политики Михаил Борисович представлялся неплохой кандидатурой на должность президента.
  Лени не без удовольствия переживала эпоху рьяного нацизма! Ослепленная красотой безграничной власти, она старалась запечатлеть мгновения единения немецкого народа. Старалась увековечить на киноленте тот разрушительный порыв, объединяющий нацию в безумную стаю весенних леммингов, несущихся к красному океану.
  Она, методично лавируя между титанических фигур безумных чудовищ и целуясь с ними в щечку, мило откланивалась, принимая приторные комплименты, пряталась за кадром, за объективом камеры, исчезала в скальпирующем свете прожекторов.
  Рифеншталь отвечала на заказы Гитлера восхищенным согласием, на просьбы Геббельса легким кивком головы. С изяществом ювелира она вставляла бриллиант торжества чернокожих атлетов в стальную оправу олимпийских игр, над которыми реяли знамена со свастикой, и с таким жеудовольствием Лени готова была продать все это высоко-эстетическое действие кинокомпании Metro-Goldwyn-Mayer по разумной цене.
  При посещении США Лени с удовольствием общалась с Уолтом Диснеем и Генри Фордом, и также самозабвенно, вернувшись к себе на родину, жала руки офицерам СС, плотно запакованным в форму от Hugo Boss.
  Ходорковский, не стесняясь своего интеллекта, утирал нос застенчивым губернаторам и налоговикам, сплетая сети налоговой оптимизации не только по всей Российской Федерации, но и выходя за ее пределы, цепляясь щупальцами за оффшорные островки.
  Он рассылал своих добродушных эмиссаров, волочащих за собой элеваторы, наполненные деньгами, к региональным и столичным чиновникам, не способным устоять перед искушением повседневного мздоимства.
  Продавая нефть под видом 'скважинной жидкости' Михаил Борисович боролся с несправедливостью государственной машины, бросая в ее топку деньги, не способные к активному возгоранию. Собственный кадровый голод он морил, беря на себя функции государства, обеспечивая социальную защиту граждан выгодных для него умирающих моногородов. Обеспечивая своих рабочих и их семьи зарплатой, льготами и стабильностью.
  Как дальновидный и предприимчивый человек, Ходорковский выделял интересным ему политическим партиям бесперебойное финансирование. При всем при этом, не углубляясь в демагогию политической проституции, он только считал голоса депутатов, принимающих верные решения, способствующие устойчивому развитию ЮКОСа.
  Ходили слухи, что на его буровых установках, а именно на каждом из насосов выгравирована историческая фраза, доставшаяся ему в наследство от Людовика XIV: 'Последний довод королей!'
  Когда Вторая мировая война закончилась поражением Третьего рейха, когда советские войска подняли знамя над рейхстагом, начались суды над военными преступниками, а граждане, приближенные к ним, подверглись процессу денацификации.
  Не стала исключением и Рифеншталь. Ее трижды оправдывали, и она возвращалась к творчеству, рассказывая людям о них самих и о природе, породивший ужас разрушения в человеческом обличии, ужас, затаившийся в красоте дикой природы, не способный найти оправдания в цивилизации и в то же время не способный унять ее жажду крови.
  Ходорковского еще не успели осудить, но уже у места предварительного заключения начали стягиваться пикеты, пестрящие транспарантами. По телевизору каждый день мелькали лица разнокалиберных прокуроров и следователей...
  ...работали быстро...
  ...похоже, это надолго....
  277.
  Я ощущал себя ручной гориллой, играя в англоязычной группе, где три четверти состава вполне свободно изъясняются по-английски, а некоторые лишь иногда заглядывая в словарь, могут читать Гете в оригинале. Иногда на репетиции диалоги с родного языка быстро переходили на подборку фраз из анналов иностранных языков, и в определенный момент, когда страсти накалялись в предвкушении творческой волны, способной нас унести в открытое море, английский терял свое международное значение.
  'Komm zu mir meine kleine puppe!!!' - орали ребята и тянулись к инструментам, накинув ремень, похлопывая по корпусу гитары, и рьяно натирали гитарные грифы, словно здоровенный, одеревеневший фалос, впадая в экстаз.
  Часто в лексиконе проскакивали французские словечки и выражения, вырывавшиеся из подсознания, гарцующие в предложениях со смешанными акцентами. Я старался не обращать на это внимания, но иногда выпадал из диалогов и терял их суть. Словно погружаясь под воду, я не слышал и не понимал, что вообще происходит, а иногда мне казалось, что все языки мира для меня как один, и он точно не русский...возможно, эсперанто!
  - Твой эсперанто - чушь собачья! - Никита вытаскивал из холодильника бутылки пива, небрежно складывал их в корзину. Мы стояли в супермаркете, он методично работал, гремя многочисленными бутылками, и продолжал лекцию.- Эсперанто... На нем нет значимых литературных произведений, на этом языке нет песен. Конечно, может и есть, но их никто не знает и они особо никому не нужны. Это просто набор грамматических, орфографических правил на латинской основе, или подобие того. Хочешь учить язык - учи английский, он простой. Хочешь, учи китайский, он сложный. Кроме того, как показывает статистика, большинство молодых граждан Китайской Народной Республики плохо знают свой родной язык. Достаточно часто среди китайцев встречаются представители, освоившие английский намного лучше своего родного языка, и если представить на минуту, что китайцы вдруг заполонят весь земной шар, то, думаю, они будут говорить исключительно на языке граждан туманного Альбиона, потому что английское слово, словно вода! Нет, словно радиация - проникла и заполнила все возможные полости, трещины в фундаменте родного языка любой нации!
  На этой пафосной ноте мы подошли кассе. За кассой сидело опухшее, раскрасневшееся лицо женского происхождения и смотрело на пиво, болтавшееся у нас в металлической корзинке. Рядом стоял пахнущий салом и римской канализацией небритый и покачивающийся мужчина, поддерживающий постоянно высокую частоту и амплитуду колебаний. Он долго, но упорно, одной рукой утрамбовывал полученную сдачу в свой кошелек, с трудом приближаясь к успеху. Тем временем косился на горлышко бутылки водки, зажатой у него под мышкой, предательски сползавшую все ниже и ниже. Попутно он пытался сконцентрироваться, чтобы отпустить другую руку, железной хваткой вцепившейся в металлическую стойку около кассира, и шагнуть в открытое пространство магазина по направлению к выходу. Ему было не очень хорошо, его руки тряслись, глаза были покрыты мутной пленкой вечернего похмелья. По всей видимости, его запой длился уже не одну неделю, а деньги все еще никак не кончались. В длинной щетине с проседью вчерашний майонез собирал небольшие, грязные, маслянистые волосяные шарики, способные через полгода преобразоваться в приличные дреды. На ногах у пахнущего были синие резиновые сланцы и дырявые носки. За то время, что мужичок стоял у кассы, четыре пальца правой ступни уже успели просочиться в дыру, а пятка левой предательски покинула синтетический плен, оказавшись на резиновом плацдарме. Его ноги жили собственной жизнью, постоянно находясь в движении, чтобы не дать телу упасть, но судя по той ситуации, что творилась с его носками, нижние конечности задумали побег от своего хозяина во что бы то ни стало. Разглядывая его голые и кривые бедра, покрытые огромными синяками и ссадинами, выглядывающие из полупальто, мне очень хотелось верить, что на нем есть хотя бы маленькие шорты, спрятанные за потертым подолом.
  - Ях-х-х, тво... маму арха... бут не бут, еб холд нога... вод... - и после этой тирады, четко и основательно, с нескрываемой злобой: - Блядь!
  Голоногое тело начало медленно удаляться, вышагивая по зыбкой границе сознательного и бессознательного, бутылка водки стремительно выскользнула из-подмышки и вдребезги разбилась о кафель. Он на мгновение замер, подпер руками бока, легонько пнул крупную стекляшку и проговорил:
  - Да что ж такое происходит, Господи? Что ж за неудача? Что за говно?!
  - Вот твой эсперанто! Любой алкаш поймет другого алкаша, в Амстердаме или в Судане, Австралии или Перу, - сказал Никита и поставил корзинку с пивом на стойку, закрыв кассирше, внимательно и со злорадством следившей за предыдущим клиентом, весь обзор торгового зала. - Этот мужик, наверное, реинкарнация самого Лазаря Заменгофа! Спивается от постигших его детище неудач!
  278.
  У Лени Лося в однокомнатной квартире из мебели был только диван, столик для компьютера и кресло. Все это ему досталось в наследство от его старшего брата - офицера российской армии, перебравшегося жить и служить в Москву.
  Поступив в один из многочисленных университетов в нашем городе, Леонид в одночасье выпрыгнул из своего села в большую городскую жизнь и с восхитительной легкостью финского лесоруба завалил пару сессий. При странном и необъяснимом стечении обстоятельств он не был отчислен и лениво бродил в свободное от безделья время, заглядывал в аудитории, зачищая свои хвосты. Брался за то, что попроще, на сладкое оставляя предметы с труднопроизносимыми названиями или представлявшими собой просто длинную аббревиатуру, причем такую, что о сути самого предмета догадаться простому студенту было просто невозможно.
  Огромную часть времени проводя в затворничестве, Лось бродил по бескрайним просторам интернета, выкачивая из его глубин массу интересных мелодий, нелепых сенсаций, фильмов не для всех - пышущих пьяным сюрреализмом и излишней драматичностью.
  Поднаторев в звукозаписи, Леонид проводил sound-эксперименты, записывая живые инструменты и голос, а также ковыряясь в битах и звуках бездонной программы Fruity Loops, смешивая звуковые коктейли, от которых голова шла кругом.
  - Все, с партией барабанов закончили, теперь будем писать бас, - лаконично высказался Лось, нажав клавишу enter, сохраняя созданные файлы. За инструмент я даже и не садился. Мое присутствие было в принципе не обязательно, но мне хотелось присутствовать при важном историческоммоменте, при первой demo-записи группы Y-ch-A.
  Ощущение некоторой ненавязчивой обиды и предательства тормошило меня изнутри, точно маленький гном.
  Меня заменили машиной, простым компьютером, и все при этом остались довольны! Пару раз только Леонид обратился ко мне за советом, но мое слово не играло никакой роли, потому что в принципе он сам прекрасно осознавал, как должна звучать ритм-секция.
  - Простите, забыл, как называется песня? - спросил Лось, нависнув над клавиатурой.
  - Blame on you, - ответил на поставленный вопрос Никита и подошел поближе к компьютеру, рассматривая первую звуковую дорожку, созданную руками мастера на экране компьютера. - Кого пишем дальше?
  - Дальше давайте бас, - Леня повернулся и посмотрел на развалившихся на полу под грузом временного бездействия Дениса и Алексея. - Кто из вас пишется?
  - В принципе может любой, - Неманов начал вальяжно подниматься, упираясь басом в пол и виснув на грифе. Он, словно седой горец, идущий к перевалу, мутно сопел, но улыбался каждой новой секунде своей жизни.- Давай, говори что делать. Я пишу.
  Пока бас-гитарист подсоединялся к компьютеру, соединял провода, настраивал гитару, хотя можно это было сделать и раньше, Насон ввел в наш молчаливый круг очень острую тему:
  - Если что-то случится с барабанщиком, можно на концертах выступать с drum-machine!
  Никита чуть не взвизгнул от пришедшей в его голову великолепной идеи, от чего я подавился собственной слюной.
  - Что со мной может случиться? - прохрипел, откашливая свое негодование, я.
  - Ну не знаю, не знаю... например...- Насон неловко замялся, - Например ты можешь просто заболеть. Гриппом. От этого никто не застрахован, правильно? Или... Ну ладно, такой вариант - тебе вдруг надо срочно уехать!
  - Если будет концерт, я никуда не поеду! - парировал я. - Будет концерт, буду играть!
  - Нет, это само собой, но все может быть!
  - Для тебя, может быть, и все может быть! - вдруг зашелся на крик я, - А для меня...для меня... может быть только смерть! Единственная причина, твою мать, по которой я не смогу выйти на сцену! Слышал про однорукого барабанщика Def Leppard Рика Аллена?
  - Да, конечно, - невозмутимо сказал Насон. - Он играет одной рукой!
  - Я тебе хочу сказать про другое, - я почувствовал, как мои глазные яблоки расплавляются под внутренним жаром, исходящим из центра головного мозга. - Команда, вся остальная команда ждала, пока он поправится, пройдет курс реабилитации и снова сможет играть. Придумает способ, как победить сложившиеся обстоятельства!
  - Ты так орешь, как будто тебя кто-то из здесь присутствующих выгоняет из группы, - лаконично произнес Дэн, не оторвав своей задницы от пола. Он продолжал валяться и разглядывать узор на желтых обоях на стенах комнаты. - Понимаешь, так сложились обстоятельства, сегодня мы пишем песню в домашних условиях. Причем ты сам предложил сделать эту запись и сам предложил место проведения. Согласен, Стас?
  - Я согласен. Но я вообще против компьютерного звучания в нашей музыке.
  - Хорошо, хорошо, - успокаивающе проговорил Дэн и приложил указательный палец к своим губам, шикнул на Насона, чтобы тот не сказал ничего лишнего.
  Никита сдержался.
  А я все понял и сделал выводы...
  279.
  Frequently asked questions (F.A.Q.) - этот тот раздел интернет-сайтов, куда мало кто заглядывает, это тот раздел непонятных инструкций, который остается всегда непрочитанным, это те вопросы, которые я задаю сам себе и даю ответ на них в исключительном безмолвии. Я никому не пересказываю свои внутренние диалоги, не раскрываю ту ситуацию мифического выбора, что может передо мной встать.
  - Стас, что ты выберешь, потерять слух или зрение? - спросил я сам себя и тут же ответил: - Лучше бы голос.
  - Такого выбора не предлагалось. Сделай выбор, сделай его разумно, и не торопись. Откинь сомнения, старайся не гадать, а примерить на себя обе ситуации и отказаться осознанно, ни о чем не сожалея. Представь себя на разных жизненных стадиях, на разных позициях и подумай, как ты будешь жить в этом мире? Ведь это не очень сложно, просто представь!
  Ведь в своей жизни ты много раз встречал слепых, идущих с телескопической тростью, привязанной к их худому запястью, или уверенно следующих за собакой-поводырем на жестком поводке. Ты часто видел глухих, не способных слышать себя, орущих горлом утробные звуки, сливающиеся в неразборчивые слова, видел, как они жестикулируют в гневе, вызывая глупые насмешкиу озлобленных подростков, кривляющихся за спиной несчастного, изображая тюленей.
  Я тебя не спрашиваю, кем ты хочешь быть. Я спрашиваю, чем ты готов пожертвовать? И выбор именно такой!
  - Пожертвовать ради чего? - спрашиваю я сам себя.
  - Какая разница?! Ради чего-то важного! Ради любимой, ради музыкальной карьеры, выбирай. Сделай просто выбор и может быть, ты добьешься своего. Ведь все чем-то жертвуют, ведь так?
  - Ну, ради любимой девушки, я бы... я бы... пожалуй, пожертвовал слухом. Она будет красива, а все остальное меня мало будет волновать, если я буду находиться в полной тишине. Мне кажется, это очень удобно!
  - А мне что-то подсказывает, что это не самое оригинальное мужское решение! Ну да ладно! А с карьерой? Что с музыкальной карьерой? Что отдашь, слух или зрение?
  280.
  - Мы словно готовимся к бою!
  Лица сосредоточены, мышцы напряжены, желваки играют, словно вдоль челюсти под кожей бегает пара жуков скарабеев. Нас четверо. Стягиваем с себя джинсы, футболки, рубашки, ботинки, носки, остаемся в одних трусах, из спортивных сумок, вытаскиваем огромные плюшевые тапочки в виде голов зайцев, собак и медведей, и огромные испещренные английской клеткой махровые халаты с уютными капюшонами и широкими мягкими поясами.
  Кто-то из наших принес трубку, кто-то мундштук для папиросы, кто-то курит все те же добрые дешевые сигареты, пряча в густом табачном дыму свое лицо.
  Нас неизменно четверо, построившись по росту в колонну, мы готовы выступить. Впереди идущий на вытянутой руке несет электрический чайник Vitek, покрытый пылью и накипью, залапанный жирными, грязными пальцами неизвестных людей, похитившими его девственную белизну.
  Три часа ночи, электронные часы устало моргают на стене, мы бесшумно шагаем к металлической лестнице, ведущей к неуемному танцполу из нашего затхлого подвала. Стараемся двигаться в такт музыке, словно участники группы Genesis в одном из своих клипов. Не обращая внимания на удивленных мордоворотов из охраны, не обращая внимания на обдолбанную молодежь, сотрясающуюся в танце, мы ритмично двигаемся вперед, проскальзывая мимо потных тел, источающих химический запах.
  Наши лица блещут невозмутимостью, мы сплоченно друг за другом двигаемся в туалет, чтобы наполнить чайник простой водопроводной водой из-под крана, и, прогарцевав обратно, заварить себе крепкий кофе.
  Скромный flashmob, веселая провокация, способная чуть разбавить эту однообразную ночь, остановившуюся в едином пульсе, похожую на огромное большое сердце, задержавшее дыхание. Насона несло, пока мы скромно отхлебывали из грязных кружек противный растворимый кофе. Он устроил нам целое представление, изображая нас в халатах и успевая также превратится в целый танцпол, жужжащий под наркотой и от непрерывных возлияний.
  - Хотел спросить про сердце, - Денис откашлялся и виновато поднял глаза на метавшегося по комнате маэстро.
  - Что? - Насон в собственном творческом запале подскочил к Дэну и уставился ему прямо в глаза, как старый пьяный вор пялится в открытое окно.
  - Я хотел спросить, - начал Цепилов вкрадчиво с неизменной улыбкой на губах, но при этом не совершая резких движений, - как сердце задержит дыхание?
  - Тьфу на тебя! Еще раз тьфу! - Никита плюнул на пол, топнул ногой, точно так же, как это делают разочарованные, разозленные младенцы, только что вставшие на ноги. - Не в этом дело. Я хочу сам повеселиться, вас повеселить и тех ребят, сотрясающихся под однообразную музыку.
  - Мне эта идея нравится, - зевая проговорил Немчик. - Я согласен поучаствовать в подобном эксперименте, как говорится, если я правильно процитирую: 'Делай, что должен, а там будь что будет!'
  - Я тебя не понимаю, - возопил Насон. - В чем здесь эксперимент? Это просто прикол!
  - Эксперимент в том, - Леша из-за собственной тяге к зеванию не мог сомкнуть ни на мгновение челюсти, и слова его звучали несколько медленно и невнятно, словно проигрывались на патефоне с ослабшей пружиной. - Так вот... эксперимент заключается в том: как быстро нам дадут пиздюлей? кто будет первым, с кем мы столкнемся - охранники или обдолбанная тусовка? как скоро? успеем ли мы дойти до туалета или наваляют, как только мы переступим порог и выйдем из своего подвала? будут ли нас преследовать, если мы торопливо начнем отступать? пустят ли нас на репетицию на следующей неделе после этой шикарной выходки? Стас, ты согласен на такое?
  - Я? Что? Да, конечно!
  - По-моему, ты нас невнимательно слушал! - расстроился Алексей. - И ни хрена не включил свои аналитические способности барабанщика!
  - Слушайте, хватит глумиться! Я в таком состоянии, что я на все согласен! И все же если мы играем, то играем, если собираемся домой, то валим домой! Как вы на это смотрите? - устало выговаривая каждое слово, но искренне торопясь донести до собравшейся публики эту простую мысль я боролся с собственными миражами. Мне сейчас мерещился большой теплый халат, огромные тапки, горячий душ и мягкая постель.
  - Ты зануда, - как торпеда, пробил коллективный комментарий ржавое днище моего сна.
  Я нехотя поднялся на ноги:
  - Слышал ваш бред! Очень хорошо слышал. Мне пофигу, я на все согласен, поэтому вы через неделю приносите тапки и халаты, договорились?
  - А ты? - встрепенулся испуганный Насон.
  - И я, и я, - заверил я его доброжелательным похлопыванием по плечу.
  281.
  Я покупал журналы по фото- и видеосъемке, изучал шедеврывеликих мастеров современности. Листая каталоги с их работами, я внимательно вглядывался в портреты незнакомых мне людей, наполненных изящной реалистичностью и непосредственностью, запечатленнойв глянце. Бегло, но с интересом я знакомился с их биографиями, скромно скукожившимися на уголках суперобложек каталогов и иностранных изданий.
  Перелистывая страницы, я обнаруживал себя среди нищих Бейрута и солдат Вьетнамской войны, среди трупов и гипертрофированных обнаженных гениталий, среди цветов, аппликаций, и разрушенных храмов, детских улыбок и умиротворяющих пейзажей. Элемент присутствия фотохудожника и одинокого зрителя с одного взгляда оказываются переплетены в ткани шедевра, вырванного из своего времени и застывшего в дерзком кадре.
  Каждый рекламный щит стал больше, чем просто рекламой, стал частью интеллектуального ада, родившегося у меня в голове. Восприятие мира дробилось на кадры, вызывавшие интерес, и все остальные, оставляющие меня в полном безразличии.Я был в постоянном поиске, чтобы усмотреть то, что может вызвать эмоции публики. Это приобрело определенную форму зависимости, мозг и глаза работали несколько иначе, чем у простого человека, отсекали все лишнее, оставляя только суть процесса, консервируя его в фотографию, обреченную быть никем не увиденной.
  Кадры появлялись, удалялись практически мгновенно, за один день по тысяче штук, при этом я успевал рассмотреть их и подтвердить самому себе свою гениальность. Когда же я брал в руки камеру и пробовал воплощать свои идеи в жизнь, я натыкался на разочарование, нетерпение и собственную бездарность. Мои ожидания были больше и интереснее, чем то, что могло воплотиться на пленке под воздействием земного притяжения и фотонов света.
  Презирая photoshop, я старался снимать так, чтобы не возникало искушения править снимок, отправлять его в сканер и долго корпеть около экрана компьютера, зачищая всякие важные мелочи.
  Причин моего презрения к этой компьютерной программе было две. Первая - я не умею ей пользоваться, вторая - фотография для меня это искусство ловить момент.
  Все.
  Я большой поклонник варварского репортажа. Эстетическая выжимка из любого события, запечатленная в монохроме либо цвете, становится общественным достоянием, шедевром или просто провокацией, вызвавшей мимолетный скандал. Я с уверенностью эгоиста могу сказать, что был с теми, кто делал революции и погиб в авиакатастрофах, это я забил решающий мяч и целовал огромный золотой кубок на стадионе, это я прячусь за стволом прекрасного дерева, растущего посреди огромного поля ржи.
  В холодном и беспристрастномвзгляде камер я разочаровался, и это к лучшему. Рассматривая внимательно фотографии, видел, как мастера своего дела апеллируют мелочами, игрой света и тени, пытаясь влиять на мои эмоции. Они это делают совершенно осознанно, направляя меня по внутренней логической цепочке, приводя к определенным выводам и идеям, ради чего каждый мэтр столько трудился, охотясь за неповторимым кадром.
  Шпагин нам на занятиях часто говорил, что не бывает двух одинаковых фотографий. Каждая работа индивидуальна, просто по той причине, что нельзя два фотоаппарата поставить в одну и ту же точку, точно в одно и то же время, нельзя остановить движение солнца, повлиять на силу ветра, и заморозить эмоции человека. С нами происходит каждое мгновение что-то интересное: наши клетки умирают, мы стареем, расстраиваемся, радуемся, переключаемся неожиданно с одной мысли на другую, попадаем в плен к навязчивым идеям. Он говорил, что бывают очень похожие фотографии и не более того, а одинаковыхнет никогда!
  Демонстрируя в конце каждого занятия свои работы, Шпагин с удовольствием вспоминал, как он, будучи гражданином Советского Союза, снимал трогательную чернуху, стараясь прятать камеру от персонала. Работая скрытно под нелепыми благовидными предлогами, мило заговаривая зубы работникам всевозможных неприглядных учреждений, он продолжал нажимать на кнопку, глуша щелчок затвора верхней одеждой. Советский гражданин молился, чтобы его не выгнали или не вызвали милицию, дали доработать, и при этом не подвергли судебному преследованию, стараясьупечь в далеко не мягкие, а покрашенные простой масляной краской стены желтого дома.
  Наш учитель показывал, над чем он работает сегодня, но кроме пряничных домиков, облаков всех цветов радуги, омывающих сказочные шпили высоких изумрудных башенок я не увидел ничего и ничего не почувствовал, оставив уродливость бесполезных фантазий преклонному возрасту и жажде утопического покоя.
  Грубая бесполезность просвечивалась в каждом кадре. Замыленные и застиранные в фоторедакторах снимки излучали смерть гораздо отчётливее, чем все его предыдущие фотографии.
  282.
  Кто-то сравнивает появление новой песни с рождением ребенка! Это сравнение я могу принять, но это точно не про нашу команду. У нас это похоже на войну, которой невидно ни конца ни края: вносится бесконечное количество изменений, и я как человек, лишенный напрочь слуха, с сомнением иногда слушаю спор своих коллег. В моих товарищах бушуют нешуточные эмоции, граничащие с практически непреодолимым желанием наложить на себя руки в порыве отчаянья или ринуться на несговорчивого оппонента и вцепиться в его плоть зубами и ногтями, раздирая и кромсая его тело.
  Пятнадцать минут назад творческое благополучие объединяло нас, но это уже все в прошлом. Несговорчивость, упрямство и ценность собственного мнения, эгоистичная слепота, покрытая маской уверенности в своем всезнании, душат творческую энергию, распыляя ее по грязным стенам подвального помещения.
  Нелепую бойню всегда начинали Никита и Леша. Никита смотрел на музыку, как на эксперимент, и старался вырвать ее из опостылевшей обыденности. Неманов ориентировался на свое классическое музыкальное образование и искал гармонию и мелодичность, при этом всегда старался избегать отчаянной пошлости и нелепой надуманности изощренного новаторства.
  Я старался не ввязываться, просто замыкался в своем раздражении и ждал, пока соперники выдохнутся. Дениса эта агрессивная возня просто забавляла, он улыбался своим мыслям, происходящему, и, выключив звук на электрогитаре, медленно перебирал струны, погружаясь в рок-медитацию.
  - Это попса, стремная попса, - орал Насон. - Похоже...Похоже...да я не знаю с чем это сравнить! Чёрт! Да это ВИА 'Цветы' или 'Самоцветы', это ебаный back inUSSR!
  - Это Beatles, - с ехидным замечанием выплыл из своей медитации Дэн.
  - Я знаю, - продолжал орать Никита.
  - Он знает, - скорчив гримасу лживой важности, медленно и вальяжно подтвердил Леша, стараясь как можно больше вывести из себя Насонова.
  - Знаю про Beatles, знаю и про Совок много чего, так вот - то, что ты тут предлагаешь, - это совковая стремная попса. Я это играть не буду! Ты перевернул идею моей песни с ног на голову.
  - Изменив лишь две ноты в гребаном припеве! - тут уже сорвался Немчик. - Вступление твое! Куплет твой! Соляга твоя! Я чуть изменил припев и все, пиздец, я враг номер один!
  - Ты меняешь суть, а не припев!
  - Я буду считать это комплиментом, - с достоинством процедил сквозь зубы басист, подавив в себе неимоверным усилием воли злобный вопль.
  - Считай это чем хочешь! А я хочу услышать мнение остальных членов!
  - Сам ты член... - проговорил себе под нос Денис, перебирая струны и закатывая глаза.
  - Денис, что ты думаешь, - Никита обратился в сторону медитирующего.
  - Все, что думаю, я сказал.
  - Я серьезно тебя спрашиваю.
  - Меня серьезно нельзя.
  - Я понял! Тебе насрать!
  - Да.
  От этого ленивого 'Да' Никиту чуть не разорвало на куски. Леша зло заржал. Выкрутив громкость на максимум и изо всех сил ударив по струнам, он выдал уродливый саундтрек к отчаянью нашего фронтмена.
  - Стас, - Никита повернулся ко мне.
  - Отстань от ребят, никто не хочет играть твой заново сочиненный Sonic youth. Их искусство музыкой-то назвать сложно! - Леша продолжал упиваться эмоциональностью, душившей Насона, и методично, словно из игрушечного пульверизатора, прыскал масло в огонь.
  Этот беспочвенный спор сводил меня с ума, потому что идеи, отстаиваемые и Алексеем, и Никитой, мне очень нравились, мне казалось,они были настолько хороши, что я осмелился высказаться по этому поводу:
  - Послушайте! Послушайте или просто заткнитесь! У меня есть идея, я предлагаю вам в припеве...ну, как вам это лучше объяснить!..
  - Ты попробуй, не стесняйся, - Ден приоткрыл глаза и с удовольствием ждал второго акта в этой войне, но уже с моим участием.
   - Так вот, может быть, если мы возьмем припев и сыграем сначала версию Леши, а потом твою, Насон.
  - В одном припеве? - с неудовольствием переспросил Немчик. В его голосе послышались нотки интереса.
  - Нет, - отрезал Никита.
  - Тогда давайте один припев сделаем, как сказал Неманов, другой - как ты хочешь, что скажешь? Сначала Лешин, попроще, помелодичнее, потом твой, с таким мясом, драйвом и истерикой?
  - Нормально...- сдался Никита.
  - Надо попробовать... - пробурчал Леша.
  - Да, кстати. Вопрос не по теме, - я почувствовал от того, что я смог потушить ядовитый пожар спора, огромное удовлетворение, но неприличным образом мне хотелось закрепить свою доминанту. - Уже два часа ночи, вы все принесли, как мы договаривались?
  - Что ты имеешь в виду? - Насон поморщился, стараясь перебрать свою огромную картотеку памяти.
  - Ха-а-ала-а-аты, - словно удивившись своей несуразной реплике, и пряча ее за сладким зевком безразличия, пропел Дэн.
  - И тапки, - добавил я.
  - Нет, - сконфузился Алексей, уворачиваясь от собственного чувства вины и вновь переходя в атаку: - А ты?
  283.
  Примерно через месяц будет Новый год. Ощущение праздника на душе еще не сформировалось, и сквозь зимнюю дремоту и одиночествоменя гложут сомнения, что настроение улучшится.
  Возможно, меня покорила предпраздничная хандра, возможно, просто вялотекущая депрессия отравила мою кровь, лимфу, разжала суставы и растянула сухожилия, заставляя катиться по грязной дороге жизни разбухшим от избыточной влаги ватным комом.
   Сам для себя практически неосознанно проанализировав этот год, я понял, что я не стал ближе к мечте ни на миллиметр, но странная вера в чудо продолжала существовать в поддавшейся слепому унынию разбитой душе.
  Почти пять лет я без перерыва стучусь лбом в закрытую дверь, за которой меня никто не ждет, где я совершенно никому не нужен. С четким пониманием бесперспективности и новых возможностей, я продолжаю вкладывать деньги и время в собственную музыку, ту, которую я люблю, играю и без которой совершенно не могу себя ощущать полноценным человеком.
  Многие назовут это увлечением, хобби стараясь обесценить все то, что сделано мной на этом непростом пути. Я называю это работой, одержимостью, страстью, болезнью, но не могу смириться с определением, наполненным легкомысленным содержанием и беспечностью безделья.
  Хобби - это когда человек собирает фигурки черепах или марки, составляет длинными зимними вечерами семейное древо или летом у себя на даче, сидя на веранде, склеивает до умопомрачения модели боевых самолетов Второй Мировой. Увлечение - это когда человек просто слушает музыку и ловит кайф, но никогда он, экономя на одежде, еде и проездных билетах, не вкладывает последние средства в то, что, возможно, никогда не будет плодоносить и приносить доход.
  В эти мгновения вся теория Абрахама Маслоу распадается, точно так же, как и его пирамида, превращаясь в наконечник копья Лонгина, жаждущего воды и крови, жаждущего достичь своей цели, прервать мучения и открыть для меня новую жизнь. Жизнь с бассейнами на крышах небоскребов, наполненными прозрачной водой, девочками в бикини, плескающимися у бортика, официантами, снующими между шезлонгов, разносящими дорогое шампанское... а в моей пустой голове лишь желанное легкомыслие - не дожить до тридцати пяти, а то чует мое сердце, молодым я уже не умру!
  Почему хотя бы до тридцати пяти? Просто я знаю, к сожалению, завтра чуда не произойдет и послезавтра тоже, и послепослезавтра все будет такая же картина. Возможно, ближе к весне что-то изменится, но никак не раньше, возможно, все случится через год, и я очень, очень надеюсь, что не позже.
  Ночью иногда бывает просто невозможно остановиться, мысли бесконечным поездом стучат в голове, разгоняя по ночам сны, заставляя сжиматься в предвкушении судьбоносного момента, готовясь к телепортации в желаемое будущее. Надежда на то, что ты завтра проснешься известным, богатым и великим мешает погрузиться в сладостную дремоту. Если же все-таки не удалось заснуть, то ближайшим утром в будни, неважно в какойдень недели, выползаешь из собственной постели разбитым и раздраженным, одеваешься, осторожно закрываешь за собой дверь, прыгаешь в маршрутку и мчишь в университет, стряхивая со своих зудящих плеч беспардонно повисших алкоголиков, источающих пот и перегар.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Повсюду пыль и насекомые...
  Если б я изучал людей, то я был бы паразитологом.
  Мирон Федоров
  Часть 9. Station to Station
  284.
  Родители говорили, что их студенческие годы самые счастливые, самые беззаботные и о них всегда приятно вспоминать, ласкать в своих мыслях тускнеющие картинки ушедшей молодости.
  Чушь!
  Я не знаю и не могу выделить самые счастливые дни своей жизни, но я полностью уверен, что университету они имеют косвенное отношение. Мое счастье, нарезано мелкими кусочками, и лежит где-то глубоко под толщей вечного льда прожитой жизни.
  Счастье спрятано в голове среди хитрых переплетений нейронов и необратимых химических процессов, катализатором которых, служит творчество. Я заставляю себя поверить, что у меня все еще впереди, что сдаваться рано, хотя, несмотря на то, что я прожил большую часть жизни.
  Почему большую?
  Потому что жизнь состоит из: собственного рождения, детского сада, школы, университета, работы и пенсии. Мне осталась только работа и пенсия!
  - Шелев, - услышав свою фамилию, я поднял взгляд вверх, прервав методичное рассматривание старых паркетных досок. Надо мной возвышалась моя однокурсница. Она была, как обычно одета в черное платье. Ее необъятные размеры тела способны были затмить собой солнечный свет, пробивающееся через грязь немытых окон и преградить доступ электрического света в не зависимости от того, где располагается его источник, - Ты опять погрузился в самокопание? В философию?! Хочешь знать, зачем ты делаешь то, что делаешь? Забудь про это, не трать свои нервы и свое время, Пчелка! Расслабься!
  Она называла меня 'пчелкой', с тех пор как я, груженый музыкальными инструментами, распиханным по рюкзакам и сумкам, таскался по коридорам ВУЗа, постоянно опаздывая и вваливаясь в учебную аудиторию под смех и аплодисменты однокурсников. Странно, что она не назвала меня муравьем - это было гораздо больше похоже на правду, но у каждого из нас свои ассоциации.
  - Где твои барабаны, Пчелка? - надо мной нависала огромная гора, состоящая всего лишь из одной женщины, я наплевательски сидел на полу, - Ты бросил музыку!
  - Нет, у нас изменился просто график репетиций, если ты не заметила, то я уже практически год, не ношу с собой инструменты. Мы репетируем по ночам! - уровень яда в моей крови повысился, и концентрироваться на кончике языка.
  - Почему произошли такие изменения?
  - У меня просто другая группа?
  - Почему? - откровенное сожаление пустило корни в ее голосе и моментально задушило каждодневное ехидство. Ей нравилась моя старая команда, нравилось наше творчество, она даже один раз пришла на концерт и после того как я спустился со сцены, снисходительно похлопала меня по плечу и сказала: 'Думала, будет хуже, а так в принципе...ни чо...'
  - Не сошлись во взглядах! Были принципиальные, спорные моменты, не смогли договориться вот и разбежались, когда стыли совсем друг другу в тягость! Я нашел место ударника в другой группе.
  - А все остальные, чем занимаются?
  - Кто чем. Мы сей час мало общаемся... не очень хочется...
  - Расстроен, что все так вышло?
  - Не знаю, немного, но все-таки в этой ситуации есть свои плюсы!
  - Как и везде!
  - Да. Как и везде.
  - Ладно, не грусти, пойдем на пару. Нам осталось учиться меньше чем пол года, потом экзамены, диплом и на свободу с чистой совестью.
  - Я не пойду.
  - Ты об этом пожалеешь.
  - Возможно.
  - От одного твоего вида можно повеситься.
  - Я тебя люблю.
  - А я никого не люблю! Больно дорого!
  - Врешь! - с уверенностью сказал я.
  285.
  Ира Белова меня любила, и я это знал наверняка. Я был от нее без ума, но эти чувства имели исключительно платоническую основу. Мы приняли решение пожениться, но только в том случае если нам будет далеко за восемьдесят и от одиночества не будет другого спасенья кроме как в старческих объятьях друг друга.
  Она была харизматична и всегда сохраняла вид человека, которому просто насрать на все что происходит вокруг нее, но при этом была наблюдательно и четко отслеживала, все перемены которые происходили в пределах ее досягаемости. Она была неприступна как Карфаген, обладала хорошим обоюдоострым чувством юмора и массой поклонников страдавшим от криза среднего возраста.
  Количество мужиков добивающихся внимания моей однокурсницы и мечтающих оказаться на моем месте постоянно росло, а она от них отмахивалась как от назойливой мошкары. Иногда она уступала, но в большинстве случаев, только для того, что бы один из слишком самоуверенных и самовлюбленных поклонников случайно поверивших в свое мнимое могущество и очарование, впал в оцепенение от собственного поражения и покинул игру скрежеща зубами.
  Бизнесмены торгующие лесом, водители такси, владельцы транспортных компаний, директора элитных мебельных магазинов, старые бандюганы давно уже сменившие род занятий, сходили по ней с ума и не знали как подступиться. Они пытались возить ее на машинах самостоятельно, присылали личных водителей, дарили цветы, коньяк, побрякушки и собственную ревность.
  Больше всего ей, конечно, нравилась ревность.
  Ира с удовольствием смотрела, как каждый из возможных любовников не находил себе места, постоянно названивал ей, донимал дотошными расспросами, а она с удовольствием посмеиваясь, подливала масла в огонь бурлящих эмоций, бросая незатейливые фразы в воздух, способные вызвать очень бурную реакцию у мужчины подсевшего на наркотик собственных чувств.
  Наблюдая всю эту вакханалию со стороны, я как-то попытался представить себя в ряду обиженных Богом и Беловой, но эта сексуальная фантазия в моей голове никак не могла сформироваться.
  Мы познакомились на вступительных экзаменах, и у нас сразу возникло друг к другу отвращение.
  - Шелев, я мгновенно поняла, что это начало нашей большой любви, - сказала она полгода спустя. Ира называла меня исключительно по фамилии, если не брать во внимание ту кличку, которой она наградила меня чуть позже, я ей платил той же монетой иногда, лишь употребляя в диалогах нежное 'Ирусик'.
  Ее личная мотивация к работе и учебе, была не в деньгах, не поддержании собственной красоты, не в том, чтобы ее превозносили и ставили в пример другим, а том что бы сделать на зло. Это не могло восхищать, удивлять и раздражать одновременно.
  До поступления в университет она, продавала мебель и зарабатывала столько, что не знала, куда и как складывать деньги. Ее высокие продажи, вызывали недовольство и зависть у коллег, в холостую надрывающихся на работе с самого раннего утра и до позднего вечера, способных лишь заработать на черствую корочку хлеба.
  Злопыхатели искали причину успеха Беловой и предполагали заговоры, любовные или родственные связи, покровительство со стороны сильных мира сего, с удовольствием точили на эту тему языки в курилке и продолжали за ужином дома жевать пресную черствую булку, взирая на унылый индустриальный пейзаж за окном подернутый сизо-розовой дымкой загрязненной атмосферы.
  Можно конечно, предположить, что были покровители, способные оказать влияние и поддержку, но это не значит, что человек при всем при этом не может работать лучше, чем все остальные замкнувшиеся в своем унынии и мелочном раздражении.
  Понукаемая разочарованной матерью постоянно зудевшей о том, что у ее бестолковой дочери никогда не будет высшего образования. Белова бросила высокооплачиваемую работу и поступила в Педагогический университет, именно на тот факультет, где более двадцати лет назад, обучалась ее благочестивая матушка. Возможно, это была искусная манипуляция со стороны родителей, но она несомненно удалась, особенно если рассматривать ее с точки зрения подрыва финансового благополучия собственного ребенка.
  На зло родителям, Белова с головой бросилась в подготовку к экзаменам и успешно их сдала, разочаровавшись в высшем педагогическом образовании после второй лекции. Ей хотелось, бежать, плюнуть, и покинуть стены университета, но принципы есть принципы, если делать, тогда надо делать последовательно, основательно и до победного конца... делать на зло...теряя деньги и время.
  - Что я здесь с вами дебилами и малолетками делаю? - вопрошала Ирусик, морща свой нос, высказывая нам свое недоумение. Она была нас старше года на три, и снисходительно периодически поучала, давая советы, словно снимая тяжелую мокрую шубу с барского плеча и кидая ее в руки изголодавшемуся и отощавшему слуге, падающему навзничь под весом хозяйской одежды, как только тонкие желтые пальцы впивались в вязкий мех.
  Ей конечно пытались отвечать, дерзить и иногда тоже приставать с советами, но получали в ответ практически незаметную пощечину презрения. Бесконечный бабский треп ее раздражал, юноши бледного вида со своим максимализмом ее не интересовали. Она была себе на уме, к своим двадцати пяти годам с перманентной скукой в глазах смотрела на мир, но постоянно неподдельно удивляясь процветанию идиотизма на русской земле.
  Ее величество с определенной периодичностью предавалась размышлениям о реформах, собственной жизни иногда стараясь заглянуть в недалекое, предположительное будущее. Будущее не радовало, но служило несомненным поводом для шуток, анекдотов, шарад, головоломок и ребусов.
  286.
  Утомительное сидение за партой, на протяжении большей части жизни и выслушивание нудных лекций и бесконечных запугиваний о том, что нас всех ждет на экзаменах, вызывало лишь зевоту. В отличие от век, рты не закрывались, головы поддерживаемые силой рук медленно склонялись ко сну.
  Сидя на предпоследней парте, я смотрел четко перед собой, спина держал прямо, мои мышцы все были напряжены, будто бы мне в задницу вставили лом, но улыбка не покидала мое лицо, боковым зрением я смотрел на Белову возвышающуюся над последней партой на которой стоял стул.
  Соорудив произвольную конторку, она писала стоя, внимательно слушая лектора.
  - Шелев, я знаю, ты ржешь! Ты ржешь, я все вижу, выйдем на перемену я тебе устрою! Твою улыбку я вижу даже через затылок! - Шептала она раздраженна и сама не знала, то ли смеяться, то ли на самом деле организовать на меня небольшое покушение во время перемены.
  Я молча продолжал улыбаться стараясь не реагировать на ее комментарии, которые меняя всегда забавляли.
  Последние пол года, ее величество занималось исключительно стоя, потому что врачи не разрешали ей садиться, только стоять или лежать. В институте лежать было особенно негде. Простояв час двадцать на ногах, Ирусик заваливалась на парту, как только из аудитории выходил преподаватель и лежала на ней пока не прозвенит звонок, возвещающий о начале нового занятия.
  Этим летом она получила серьезные травмы. Когда ехала на машине в деревню с родственниками. Автомобиль на полной скорости слетел с дороги и перевернулся несколько раз, а она словно дамская сумочка вылетела с пассажирского сиденья окно. Пролежав в открытом поле, продуваемом всеми ветрами более часа, она дождалась скорой, которая транспортировала ее в ближайшую сельскую больницу. В операционной над ней долго колдовали местные врачи, сражаясь за жизнь пациентки, вооружившись исключительной нехваткой сна, оборудования и медикаментов.
  Когда кризис, прошел и были явные улучшения, я к ней приехал в больницу навестить. Как только переступил порог палаты на меня вывалилась гора блаженной ругани: - Я ехала сюда, заливая кровью всю ебаную 'буханку', которая тащилась со скоростью сорок киллометров час. Водитель в гавно, мотор ревет и захлебывается, а мне просто на все насрать, потому, что я потеряла столько крови, что веки с трудом поднимала. Лучше бы сдохла, чем не видеть этот позор нации! Это не больница - это сарай! Блядь, да тут слава Богу врачи приличные, как так получились что они еще не в Москве, а месят дерьмо по проселочным дорогам нашей области, я не знаю! Будем считать, что мне повезло! Пиздец - лекарств нет, оборудования нет... хули! ...простыней, постельного белья нет!
  - Мне кажется, тебе волноваться нельзя, - сказал осторожно я, рассматривая капельницу, торчащую из вены Беловой.
  - Тебе за меня волноваться нельзя, - а мне можно все, на что я способна в таком состоянии понял Шелев? - ворчала Белолва, стараясь устроиться под тонкой простыней поудобнее на жесткой, но скрипучей кровати: - В моей койке живет целый оркестр перепивших музыкантов. На ней спать невозможно, с каждым вздохом, с каждым выдохом во мне, что-то булькает, помимо прочих скрипов расползающихся по углам моей палаты.
  - Как после операции, ты себя чувствовала? - нежно поинтересовался я.
  - Так же как и все! Хуево! Или ты хотел, что бы я встала сразу на пуанты?
  - Нет, я просто хочу, что бы ты встала.
  Она погрустнела, немного сникла и слишком спокойно, для ее взрывного характера сказала: - Я то же хочу...очень...очень хочу...
  Помолчав секунд пятнадцать и разглядывая увесистых мук таранящих окно, она вдруг весело заорала: - Заебалась я лежать! Заебалась!
  287.
  - Заебалась я стоять!
  - Ложись, - говорю я.
  - Мне можно только на животе. Ты же знаешь!
  - Знаю. Ложись на живот, что такого? Все уже привыкли.
  - Все кроме меня.
  - Ирусик, тогда просто походи.
  - Не хочу.
  - Может, побегаем? - язвлю я.
  - Зачем?
  - Не зачем, а за кем!
  - За кем? - удивленно вторит она мне.
  - За мной!
  - Что бы я бегала за тобой Шелев?! Ты издеваешься?! Я вообще никогда за мужиками не бегала и не буду этого делать! Слышишь? Ни-ког-да! - в ее словах было столько беспринципного бахвальства и неуемной гордости, что меня это задело за живое. Произнося каждое последующее слово, Белова словно становилась все больше и больше и заполняла все окружающее пространство, нависая надо мной.
  - Спорим, не пройдет и десяти секунд, как ты будешь бежать за мной по этому коридору? - в моей голове моментально созрел хищный план. Я не успел оценить его слабые и сильные стороны, но уже точно решил применить его на деле.
  - Спорим! - вызывающе сказала женщина гора, и надменность с презрением выплеснулась из ее глаз, - Ну, и как ты собираешься заставить меня бежать?
  Я неторопливо протянул руку, что бы не вспугнуть свою жертву, и намотал в два оборота на указательный палец, толстую золотую цепочку, висевшую на шее у Беловой.
  - Эй! Эй! Не тяни, порвешь! Это моя покойная бабушка мне подарила! Ты что делаешь! Оставь сука! Оставь! Порвешь! - заверещала строптивая барышня, сделав маленький шаг в мою сторону, дав мне лишь на мгновение почувствовать вкус победы в этом неравном пари.
  А я, неторопливо ускоряя шаг, четко и хладнокровно, стараясь избегать угрозы в голосе и наполняя его скромным, сдержанным весельем проговорил: - Прости! Прости! Я не хотел этого. У меня палец, случайно запутался в твоей цепочке. Прости, я очень спешу мне надо бежать.
  Неторопливо ускоряясь, я двигался вперед по коридору. Сделав пять, шесть шагов я перешел на медленный бег, ведя за собой свою подругу наполненную гневом и яростью, изрыгающую угрозы и изысканные матерные тирады в мою сторону. Она вспотела и покрылась красными пятнами, а в моей голове уже начались гнездиться планы о том, как я буду вымаливать прощение за свой идиотичекий, свинский поступок.
  Дарить утешительный подарок? Что именно и на какие деньги? Вымаливать на коленях? Сомневаюсь... Просто красиво извиниться? Не простит...
  Единственное, что мне подсказал приемлемого в данной ситуации мой внутренний голос - это просто для начала остановиться и со смирением впитать себя гнев и возможно пару увесистых, хлестких пощечин от проигравшей пари стороны.
  Веселый, жестокий, унизительный смех катился уже по коридору из детских студенческих глоток, иногда бенгальскими огнями вспыхивали аплодисменты, клеймившие меня позором моей победы.
  Странное чувство вины, перемешалось с полнейшим нелепым, глупым, первобытным удовлетворением, торжествующим где-то внутри меня. Ира смотрела мне в глаза, и с трудом молчала, ее тело колыхалось от злобы. Неравномерное дыхание выбрасывала мне в лицо, тепло наполненное обидой и отвращением. Она скрежетала зубами, словно старалась перетереть белоснежными, эмалированными, мелкими жерновами своего рта каждый мой шейный позвонок по отдельности.
  Развернувшись, она пошла прочь от меня, совершенно не выбирая направления. А ее четкой, жесткой походка диктовала с каждым шагом всем окружающим, в надежде, что они это законспектируют или просто запомнят: 'лишь бы подальше'!
  288.
  В жизни бывают беспричинные моменты радости, и не важно, где ты и с кем, сколько на кармане денег и что ждет впереди. Кажется, что состояние эйфории захватило тебя всерьез и надолго и не важно какие события происходят в жизни, ты воспринимаешь это с легкостью и веришь в то, что несомненно справишься что бы не случилось. Появляется совершенно чудесное ощущение внутренней свободы, словно тело твое с широко расставленными конечностями, брошено в Марианскую впадину, лишенную воды. В такой ситуации нет полной уверенности в том, что когда-нибудь получиться достичь дна! В такой ситуации нет уверенности, что ты не разобьешься о каменистое дно, усеянное задыхающимися трупами глубоководных рыб, спустя лишь короткое мгновение.... И вообще нет стопроцентной уверенности, что Марианская впадина имеет это самое пресловутое дно, но беспощадный плоский удар сбивающий дыхание все равно настигает.
  Отхаркивающееся разочарование и раздражение служат катализатором беспредельного уныния и слабости способного лишь генерировать настроение внутренней ядовитости, когда настолько все опостылело, что хочется сожрать самого себя, и отравиться собственной кровью, плотью и костями источающими яд кураре. Я превращаюсь в тропическое растение, оставленное на открытом балконе на зиму, в клетках которого под чернеющей шелушащейся кожицей, подернутой инеем, прозрачными иглами костенеет лед одиночества.
  Я словно сбрасываю листья, теряю людей! Людей, напоровшихся на мои шипы, под напором всесильного ветра, сеющего раздор и строптивость, распыляющего и разбрасывающего нас по глухим, сухим окраинам.
  Хочется говорить самому с собой, хочется фантазировать, стараясь избежать лобового столкновения с реальностью.
  Пересчитывая живых, тех, что я потерял, тех, что не смогу как и прежде найти общий язык приравниваю к живым мертвецам или себя к тем, кто просто выжил из ума и оказался в могиле, в страхе перед собственной безвестной смертью глотая судорожно влажный воздух. Я изо всех сил карабкаюсь, вонзая пальцы на две фаланги вглубь могильной стен стараясь выбраться наверх.
  Срываюсь. Падаю.
  В моих руках клочья тягучей бело-серой глины, словно грязные сырые, детские, парики, молодых австрийских эрцгерцогов, свисающие витиеватыми, слюнявыми буклями между пальцев.
  Я слышу веселые голоса и звон хрусталя. Слышу, как пузырьки шампанского, царапают стенки бокалов.
  Мне не понятны слова тех людей что, пируют над ямой, в которой я предаюсь отчаянью. Я узнаю голоса, но не могу вспомнить имен....
  ...на меня летят комья земли! Меня засыпают...
  Я кричу, кричу, что бы остановились! Или позволили просто проснуться, но ком земли застревает в моем горле и душит меня, стараясь прикончить раньше, чем я полностью окажусь под землей, и мою грудную клетку стиснет, вязкая глинообразная масса.
  289.
  - Ты в неравном бою одержал верх над подушкой и одеялом! - брат стоял надо и с сомнением смотрел на то, как я обливаясь потом, корчусь в постели, утрамбовывая одеяло ногами, и в руках комкаю сдернутую наволочку, вжимая себе в грудь, - По-моему, Стас ты совсем уже ебнулся. Завязывай с музыкой! Все мозги уже себе отбарабанил!
  Выскользнувшую подушку я нашел на полу. Подняв ее и замахнувшись, изо всех сил швырнул ему в лицо: - Пошел в жопу!
  - Сам пошел! - был мне ответ, и подушка со свистом прилетела обратно.
  - Какого хуя ты доебался? Сегодня выходной! - заорал я, пропуская через пересохшие губы доблестный мат.
   -Какого хуя? Такого хуя! Просто так, от нечего делать. Потому что на часах уже полдень, а ты елозишь по кровати и кряхтишь. Бесишь меня!
  - Отвали.
  - Сам отвали! Мне в твоей комнате больше нравиться!
  - Больше нравиться, чем где?
  - Чем везде!
  - Ок! - схватив одеяло и накинув его на плечи, словно римскую тогу. Я спрыгнул с постели и вышел из комнаты, упиваясь своим праведным гневом, пробудившимся ото сна. Минуя брата, постарался, как можно сильнее толкнуть его в плечо, но тот плавно уклонился и я, запнувшись за порог, чуть не упал.
  - Гондон! - со смешком прокомментировал брат мое неудавшееся покушения, на что ответ ему был средний палец возвышающийся над плотно сжатым кулаком - эта фигура напоминала исхудавшего, бронзового орла, восседающего на римском штандарте.
  Наши высокие отношения в это воскресное утро, ни чем особенно не отличались от всего того, что происходило последние десять лет, если не считать драк которые мы устраивали. Когда дрались, мы забывали обо всем на свете, пелена ярости застилала глаза. Остановиться было просто невозможно. В ход шли руки и ноги, драка продолжалась до слез, крови, и воплей матери.
  Последний раз мы схлестнулись два года назад, начав со словесной перепалки, а потом перешли к рукоприкладству, учинив бесцеремонный погром в коридоре. Я держался молодцом, постоянно сохраняя дистанцию, обстреливая соперника не очень точными ударами по корпусу, выжидая поудобней момент, что бы нанести решающий и сокрушительный джеб.
  Не смотря на то, что я был старше практически на три года, в весовой категории, я находился на пару ступеней ниже, чем мой брат, поэтому идти в клинч, на который претендовал оппонент, я не рисковал.
  Кружа по коридору и запинаясь о разбросанную обувь, одежду, упавшую с вешалок и перевернутые к верху ножками табуретки и скамейки, я упустил тот момент, когда брату удалось, проскользнул на кухню и со стола схватил нож.
  'Дело дрянь!' - вяло подумал я и медленно начал отступать в сторону двери ведущей из квартиры на лестничную площадку. Под фонограмму истошного воя отчаявшейся матери, я пятился по лестнице вниз в сторону улицы, надеясь получить еще больше пространства для маневра и возможную поддержку от милосердных прохожих.
  С обнаженным торсом и босиком, в одних джинсах, я выскочил на улицу, искусно лавирую между битым стеклом, консервными банками и колотым кирпичом по испещренному трещинами асфальту.
  Брат, словно испанский бык, шел на меня, пропуская удары и не обращая на них ни какого внимания. Он втягивал меня в игру простую и быстротечную. В надежде что я, озверев и обессилев, паду от его одного точного удара.
  Если проводить параллели с испанской корридой, то в данном случае у быка были все преимущества и неудержимая мощь, выносливость, слабый болевой порог и шпага в руках, а у меня не было даже мулеты, которая могла бы, хоть на мгновение отвлечь его внимание. В моей голове уже начали роиться мысли, как прыгнуть под нож, что бы скорая меня увезла не дальше травм пункта, но при этом брата приняли в места не столь отдаленные, хотя бы на год, полтора.
  Отрезвляющие крики матери, бесконечной чередой невнятных слов доносились до меня. Слов было не разобрать, создавалась такое ощущение, что в моих ушах тают ректальные свечи, что конечно же влияло на концентрацию моего внимания.
  Боковым зрением я увидел, как к нам из подъезда вылетел Диман, наш сосед с верхнего этажа, с лавочки начали подтягиваться с неимоверной прытью алкоголи во главе с дядей Вовой, который опираясь на костыль перемотанной скотчем, бежал впереди своих собутыльников.
  Вся разношерстная толпа бандерильеро вклинилась между нами, стараясь разорвать линию прямого гнева, заставляя нас остыть и отложить расправу до лучших времен.
  Я тяжело дышал и вырывался, пытаясь разглядеть, как извлекая из своего горла брань, бьется мой брат в плотных алкоголических сетях, сплетенных из чужих рук и локтей.
  Мама плакала. Смотрела на это все с неподдельным ужасом и разочарованием, теребила подол старого халата, хлюпала носом и тяжело дышала, стараясь унять волнение.
  Ни слова не говоря, она развернулась и вошла в подъезд, скрываясь от настырных осуждающих взглядов добропорядочных, безучастных зевак и алкоголиков, надеявшихся своей бравадой и милосердием заработать себе на послеобеденную бутылку.
  290.
  Я стою на кухне, завернувшись в одеяло, ищу, чем можно поживиться. Открываю холодильник. Кроме половинки ржаного, пары луковиц чеснока, пакета прокисшего молока и пожелтевшего пучка укропа ничего нет. С разочарованием закрываю холодильник и озираюсь по сторонам в поисках щепотки кофе, способное скрасить это скандальное утро, вонзившееся зеноновой стрелой в полдень.
  Молотый кофе в черной жестяной банке с итальянским флагом на пластиковой крышке, стоял на подоконнике, прячась среди тарелок, потемневших от времени. Эта находка принесла мнимое облегчение. Еще не открыв крышку в носу уже фантомами, пронеслись пряные кофейные запахи, развевая мои грустные мысли.
  На газовой трубе, подцепленная крючком висела небольшая турка. Сняв ее и вытащив из ящика, баночки с гвоздикой, корицей, сахаром и черным перцем, я начал варить себе утренний кофе. Неторопливо перемешивая его, сбивая с состояния кипения, растягивал удовольствие, распространяя ароматы, по огромной квартире, погрязшей в пыльном старом хламе.
  Я услышал, как открылась дверь из комнаты и уверенные, но неторопливые шаги скрипели по расшатанным половицам в мою сторону. Создавалось ощущение, что человек идет по коридору задрав голову, внимательно рассматривая и изучая невидимые, но от того еще более прекрасные звезды.
  Вошел брат и сел за стол, пялясь мне в спину. Его взгляд увяз в одеяле, наброшенном на мои плечи. Он хотел, что-то сказать, но сдержался и просто разглядывал меня, внимательно изучая, как я готовлю утренний напиток.
  Возможно, та перепалка, которая произошла между нами, буквально несколько минут назад, была вызвана приступом одиночества и скуки захватившим моего брата, а так как проявление его любви ко мне выражалось исключительно в хамских поступках, к которым я не могу ни как привыкнуть другого результата ждать и не приходилось.
  Кофе с отрезвляющим шипением, перелилось через край турки и прибило пламя конфорки. Я повернул ручку и выключил газ. С моей стороны, наверное было разумно поделиться с Васей, но я не мог сказать ни слова, сдерживая в себе всю гамму чувств бурливших во мне.
  Налив себе небольшую кофейную чашечку, я продолжал стоять спиной к своему брату, не замечая его. Хотя возможно в этом молчании читалось, больше скромных 'прости' нежели чем он бы начал выражать свое чувство словами сожаления.
  Когда мы начинали с ним изъясняться как люди, стараясь ограничиться человеческой членораздельной речью, у нас это практически ни когда не получалось, и было принято негласное решение не говорить вовсе. Исключения, конечно, были, и они носили естественный характер, мы могли просто забыться, или выйти всей своей неполной семьей в гости, а иногда просто старались не расстраивать маму, но даже и под такими благовидными предлогами мы с увлечением и страстью срывались в мясорубку.
  Я продолжал стоять спиной к младшему Шелеву и внимательно разглядывал кофейную пенку запекшуюся на плите. Представил его лицо круглое с живой мимикой, в обоих ушах серьги и несколько пустых дыр, на голове крашенный яркий блондинистый ирокез, похожий на скальп июльского солнца, мелкая рябь прыщей.
  Он человек-приключение, от которого можно было ожидать всего чего угодно, но только, ни дисциплины и послушания. С трудом закончив девять классов, он мотался по ПТУ, пытаясь там хотя бы числиться, при этом не посещая занятия. Читал с трудом, но буквы знал все до единой, считал хорошо, но исключительно только деньги и неважно, чьи были это средства чужие или свои.
  В девятом классе он, в подъезде под лестницей на первом этаже, соорудил себе не большой лежак. Когда мать выгоняла его в школу, Василий, аккуратно собравшись и одевшись, как подобает старательному, ученику выскользнув за дверь, прятался под лестницу и дремал там часа полтора, пока не уйдет мама. Потом поднимался в квартиру и продолжал свой обычный день, как ни в чем не бывало.
  Поступив в кулинарное училище он, не сошелся характером с одногруппниками мечтавшим о быстрых деньгах и быстрых наркотиках, бесплатных сосисках в тесте из соседней столовой и дармовом проезде на общественном транспорте. Василий, недолго думая, впал в невротическое состояние и отлично продемонстрировал свое театральное мастерство, заменив изучение кулинарии в кругу своих сверстников, употреблением феназипама в домашних условиях по настояния врачей.
  Путая сон с явью, и надеясь найти себе развлечение, он нашел двести долларов у мамы в заначке, по этому случаю к нему зашел друг. Тот взял деньги, быстро сообразил, где можно поменять их на рубли и приобрел по настоянию брата Василия две пневматические винтовки. Постелив на подоконник одеяло, они уткнулись в прицелы и с удовольствием, стреляли по пакетам, авоськам, кожаным дипломатам мирных граждан, спешащих по своим делам вдоль дома.
  Выстрел в участкового в штатском, положил конец упражнениям в произвольной стрельбе из положения лежа.
  Винтовки были изъяты вместе с боезапасом без составления протокола, но матери долго пришлось объяснять благородному милиционеру, что ее сын не наркоман, а просто проходит лечение, а то что у него мутные глаза и слюна течет изо рта, основательно прополаскивая футболку и немного дрожат руки так, что ж тут такого? По всей видимости, он сегодня превысил стандартную дозу!
  Отец, проявив заботу о младшем сыне, решил его вернуть в школу, недалеко от нашего дома, уговорив знакомую директрису взять к себе на попечении Васечку. Та с благоговением согласилась, и старалась лично контролировать процесс обучения. Проявив не дюжий педагогический и управленческий талант, она получила результат, в виде аттестата который не без удовольствия самолично вручила Василию Витальевичу. Это событие наши разведенные родители бурно отпраздновали. Каждый в своей компании, в кругу своих друзей и домашних, приглашая Василия, то на один праздник, то на другой.
  Парень опять сорвал куш!
  Поступив в автомеханический техникум, он с удовольствием продолжал, не посещать занятия, лишь изредка наведываясь в аудитории во время перемен, что бы быть в курсе всех событий слесарного общества.
  Ему нравилось!
  Я его презирал за его псевдолюбовь к музыке. Вася слушал НАИВ и КиШ и старался другого не касаться, мои назойливые советы, о том, как можно разнообразить playlist, он не принимал во внимание, что меня несколько задевало, и я перестал давать пустые советы, стараясь не уподобляться собственным родителям и сберечь нервы.
  'Придурок', - проговорил я про себя. Развернувшись, посмотрел, на его лицо - брови сложенные силой невинности в домик, улыбка искрящаяся изнутри, ирокез падающий на левое ухо. Вслух добавил, скромное предложение: - Кофе?
  - Конечно! - Василий, тут же вытащил из под стола чашку, приготовленную заранее и с грохотом поставил ее на стол.
  Моя была вдвое меньше, заметил я с нелепой завистью.
  291.
  Каждое воскресенье таит в себе постоянное скрытое напряжение, реализующееся не позднее понедельника, а иногда просто незамедлительно. Я не успел еще привести себя в порядок после утреннего кофе и расхаживал в трусах и тапочках по квартире, пытаясь понять насколько мне необходимо сегодня выходить на улицу. Желания, ни какого не было, и я принял решение ничего не менять в своем внешнем виде. Пусть за окном крупными хлопьями падает мокрый снег, но в квартире тепло. Планы на сегодняшний день выстраивались сумбурно и слишком неопределенно, что бы куда-то торопиться, и это несомненно радовало.
  Василий сидел перед телевизором, постепенно прибавляя звук, и щелкал каналами, вызывая у меня раздражение. Спустя час бесцельного брожения в эфирном пространстве, телевизор истошно орал, голосами дикторов новостей, смешариков, перестрелками и кулинарными рецептами.
  Я пытался читать, и перебирал одну за одной книги. Сосредоточиться не получалось, затевать очередной скандал я не планировал и пытался отвлечься, погрузиться в собственные мысли, которые сегодня просто испарились.
  Телефон невнятно забренчал. Я вышел в коридор, где пиликал аппарат и снят трубку.
  - Стас. У Тебя какие планы, на сегодня? - звонил Игорь, старший продавец, а это спокойного выходного не предвещало. Завтра понедельник, отдых кончился, не успев толком и начаться.
  - Никаких, - трагически выдохнув, сказал я.
  - Брат дома?
  - Да, - Василий подрабатывал на складе в том же самом магазине, что и я.
  - Придет две груженые фуры с удобрениями и землей, надо разгрузить.
  - Разгружайте, я то здесь причем?
  - У нас не хватает людей. Тебе заплатят. Понимаешь... - Игорь замялся, но решил, что лучше выкладывать все на чистоту, - Они с прицепами, все забито под завязку!
  - А где все ваши сотрудники?
  - Сегодня воскресенье. Всех отпустили. Все разъехались. Есть пара дежурных продавцов, охранник, я и все!
  - А две фуры совершенно случайно материализовались у ваших ворот, так что ли?
  - Практически. Сам понимаешь сейчас не сезон, удобрения покупать, а нашему руководству по бросовой цене предложили взять большую партию этого говна, практически даром. Вот они и согласились. Решили так скоро весна, а пока пусть полежит!
  - Так еще только декабрь!
  - Вот, вот, а я тебе что говорю! Поможешь!
  - Да.
  - А Васька?
  - Сам у него спроси, - сказал я и, бросив трубку на полочку, выкрикнул стараясь преодолеть выстраиваемый Василием звуковой барьер из телепередач, - Слышь! Тебя к телефону!
  - Че? - донеслось из комнаты.
  - Да выключи эту шарманку. Тебе Игорь звонит.
  292.
  Откуда здесь вода? - спросил я, озирая водную гладь, с поверхности которой валил сладковатый пар. Я, брат, Игорь, охранник и Вовка продавец стояли в подвале магазина, куда нужно было разгружать удобрения.
  - Откуда я знаю! Вроде дерьмом не пахнет, значит не из канализации, - начал размышления свои Гоша, - Вроде снег не тает... грунтовые воды?
  - Хуевые воды! - прокомментировал брат. - Куда товар разгружать и как здесь вообще передвигаться?
  - Если такая петрушка, - начал Вовка. - Давайте просто все в воду побросаем, и будь что будет! Просили разгрузить, мы разгрузили, с нас взятки гладки! Упаковка на удобрениях должна быть герметичная, а мешки с землей по весне просохнут, ничего с ними не будет!
  Старший продавец принимал решения быстро, и вполне правильно. Если начальство приказало, значит надо выполнять и стараться как можно качественнее делать работу, возможно именно поэтому он стоял рангом выше, над нами простыми смертными: - Значит так, все будем загружать на стеллажи, надеюсь, места на них хватит, а что бы передвигаться, по помещению, положим деревянные поддоны, их вполне достаточно валяется на улице. Задача всем понятна? Не хватит места, на стеллажах будем уже тогда складывать на поддоны, все уберется, не переживайте.
  - Не перживаем! Вообще ни капельки! Ладно, ребята, идем разгружать фуры! - брякнул охранник и пошел наверх.
  - Сначала стелить поддоны, а потом уже все остальное! - заревел Игорь стараясь скрыть свое неудовольствие от предстоящий работы, пытаясь показать нам, как он рад услужить и помочь руководству магазина, стараясь вдохновить на с на подвиг, и правильное выполнение алгоритма.
  - А деньги? - спросил брат.
  - Что? - старшего продавца передернуло, его лицо медленно искривилось, и вновь спустя несколько секунд оно приняло человеческое благодушное выражение.
  - Деньги, когда заплатят? - повторил свой вопрос Вася.
  - Под-до-ны! На верху! Живо! - сорвался на крик Гоша и сам бросился вперед, демонстрируя пионерский пример, недовольным пролетарским массам.
  Вскоре тропинки, по водной глади были проложены. Руки у каждого из нас были порыты ссадинами. Вовка благоухая матом, выковыривал занозы из ладоней: - Знаете, когда я служил в Чечне, наш небольшой отряд удирал от боевиков. Патроны кончились, и мы отступали через перевал, к своим. Тогда тоже декабрь был! Снегу по пояс! Меня спас наш командир, когда я упал в снег, и мне казалось, что больше я никогда не смогу подняться! Мне было совершенно пофигу, замерзну я, или попаду в плен, будут меня пытать, посадят в яму или просто застрелят.
  - Ну и как тебя спасли? - брат с сомнением посмотрел на круглое покрытое веснушками Вовкино лицо, скрывающее слабоумие за тонкими изящными очками.
  - Классический вариант, знаете ли, господа! - Владимир утер пот со лба, - Он меня начал пиздить. Пинал сначала берцами по ногам, потом ударил пару раз в бок, когда я чуть повернулся, тут же получил удар в живот, а потом пару раз в лицо!
  - Ну и? - спросил Игорь.
  - Когда я прочувствовал армейскую подошву на вкус, и понял что площадь моих верхних век, скоро станет равной по площади пряжке армейского ремня, я испугался и побежал! Падал, поднимался и снова бежал!
  - Чего испугался то? - проявил свою наивность Вася.
  - Что сдохну! Что меня забьют до смерти, свои! Что до момента, как я потеряю сознание и буду встречать кавказскую весну веселым, оскалившимся трупом, осталось всего три четыре удара! Знаете смерть которая наступит, ну хотя бы через пол часа - это не смерть, это так, из ряда возможных возможностей, а когда ты понимаешь, что до нее осталось буквально одно мгновение - это совсем другая смерть! Я вас уверяю! Она заставляет шевелиться, заставляет дышать, ровно и часто и тут же начинаешь соображать, и приоритеты становятся как-то правильней... вообщем вам наверное тяжело понять!
  - А я когда в армии служил, с дедами у меня сразу не заладилось! - начал Игорь свой рассказ закуривая, - Но там, к моему счастью, все достаточно быстро утряслось. Они вечером глушили местный деревенский самогон, и выпив одну трех литровую банку уже были в нормальной кондиции. Один парнишка пошел поссать и случайно, запнулся о ножку стола, а на нем еще одна не початая банка! Словно кадры замедленной съемки... до сих пор помню, как та накренилась и начала валиться на пол. Деды рот разинули, а я, как футбольный вратарь прыгнул за мячом и поймал ее у самого пола.
  - И че? - с равнодушием спросил брат.
  - Че? Я в дым! Наутро, ели встал, точнее не встал, деды заранее подняли, умыли и привели в божеский вид, а то мог залететь на губу или еще пару дней унитазы драить.
  - Деды встать помогли? Умыли? - удивился я, - Первый раз такую волшебную историю слышу!
  - Ничего страшного, ни кто не верит...
  293.
  Из длинных открытых фургонов валил неприятный запах, паря едкой смесью селитры и аммиака. Возможно профессиональный химик дал бы точной диагноз того что мы вдыхаем, а любой более или менее грамотный доктор смог бы красочно рассказать, о том какие последствия нас могут ожидать от передозировки выдыхаемых испарений, но я старался про это просто не думать.
  Первые пятнадцать минут активной разгрузки, нам даже не приходилось залазить в фургон, было достаточно протянуть руку, и мешок, источающий удушающие ароматы плюхался на плечо. Кто покрепче, хватал сразу два и стараясь дышать через раз бежал в подвал, что бы скинуть с себя вонючую ношу.
  Загружать магазинные стеллажи решили сверху, и что бы закинуть мешок на такую высоту требовалось максимальное количество внутренней энергии чи и безграничный объем собственной дури. На стеллаж высотой в два с половиной метра, под самый потолок залез Вовка. Сохраняя баланс, он старался обеими руками хватать двадцати пяти килограммовые мешки, которые ему подбрасывал Вася. Сопротивляясь собственной усталости и силе притяжения Владимир, очень нежно подхватывал и укладывал в ровные ряды удобрения, словно раненных в бою товарищей. Он, как медбрат в брошенном всеми, старом, расстреливаемым врагом из дальнобойных орудий госпитале, не мог бросить пациентов, поступающих с тяжелыми ранениями с поля боя. Превознемогая собственное отчаянье, и не надеясь на спасение, он продолжал механически выполнять работу, стараясь облегчить страдания бойцам, тем самым облегчая самому себе восприятие грядущего ада.
  Мешок скользнул по рукам, пальцы сжались в холодной пустоте, Вова сделал героический рывок вперед и сам чуть не соскользнул со стеллажей на подтопленные поддоны.
  - Ты что не держишь? - заорал Вася, когда его окатило с ног до головы мутными, подвальными брызгами холодной воды.
  - Извини.
  - Ничего! - сказал тот примирительно утирая капли с лица, - Будь внимательнее, что-то, мне не хочется, что бы мне свернуло шею, подброшенным мною грузом.
  - Понимаю, - Вовка устроился поудобнее и сосредоточился, готовясь, принять следующую подачу.
  Я, сгорбившись под тяжестью химикатов, бегал по лестницам, курсируя от фургонов к брату и обратно, вместе со мной по одному и тому же маршруту суетился Игорь.
  - Стас, у тебя лицо больно недовольное! Надо проще ко всему относится, - хлопнув меня по плечу своей крупной ладонью, попытался подбодрить меня старший продавец, - Представь, что это такой спорт? и нам надо поставить мировой рекорд по разгрузки двух здоровенных грузовиков с не менее здоровыми прицепами. У нас классная команда, такой знаешь ли ебаный Dream teem!
  - И что это за спорт такой? - спрашиваю я его, и в этот момент очень четко понимаю, что знать ответ вообще не желаю, как в принципе и вообще слышать человеческий голос.
  - Powerlifting!
  - По всей видимости ебаный!?
  - Еще какой, но это определение не дает нам права отступить! Понимаешь?
  - Да.
  - Хорошо! Тогда бегом наперегонки за мной вверх по лестнице! - и Гоша вприпрыжку помчался в сторону дверного проема, из которого скалилось зимнее солнце, пробуя на зуб грязные ступени.
  - Вверх по лестнице ведущей вниз, - бубнил я. Стараясь всячески избежать активного участия в соревнованиях по легкой атлетике. Как только я словно мокрица выполз из подвала, на меня из гошенных уст свалилось две новости, одна хорошая, другая плохая.
  Охранник, подававший из машины мешки, сделал торжественное заявление, полосуя счастливой улыбкой свое лицо: - Нам ни кто не сказал, но парни у меня для вас есть хорошая новость! Тут кроме удобрений и земли, мешки с дренажем - керамзитом! А как вы знаете, он не воняет, и что самое главное в нашей сегодняшней работе, он намного легче всего того дерьма, что нам уже битый час приходиться таскать на себе!
  - Прекрасно, - Игорь развел руки, словно готов был принять в свои теплые объятия, выпрыгивающего из фургона, охранника, - Но, эта новость не для Стаса! Так как он проиграл соревновании по скоростному подъему в лестницу, он продолжает таскать дерьмо, а я буду разгружать исключительно керамзит! Смотри не перепутай!
  294.
  Мои ноги были мокрыми на сквозь в зимних ботинках плескались айсберги натирая мне острыми краями худые посиневшие голени. Толстовка успела пропотеть и задеревенеть на морозе несколько раз в течение разгрузочного дня. Попирая усталость собственной жадностью, я пропустил тот момент, когда кашель начал карабкаться от почек по винтовой лестнице внутренних органов к горлу.
  Утром следующего дня я обнаружил, что мои легкие, запутавшись в бронхах виснут на зубах и совсем не хотят проглатываться обратно, а температура тела, превышает все допустимые нормы, нормальной жизнедеятельности человека. Меня так трясет, что мной можно колоть зимний асфальт Германских автобанов, если обнаженным положить на него плашмя. Сначала образуются трещины, от того что бледная кожа вопьется в него своим теплом, а потом мелкие резкие удары превратят в черную пыль ранее надежно спаянный конгломерат битума, щебня и песка.
  Ощущение голода покинула мое тело, я растворялся в собственной постели, выпуская жизнь через поры кожи. Холодный пот пропитал солью постельное белье, оставляя на нем хрустящие разводы.
  Первые несколько часов после пробуждения, кажется что вот вот станет лучше и ты встанешь, нальешь себе чаю и день завертится с новой силой. Но спустя несколько этапов включающих в себя наивную дремоту и пробуждение, с каждым разом понимаешь, что становится только хуже и хуже, а стрелки на часах наматывают на циферблат приближающийся вечер.
  Я ползу к аптечке, пока все остальные на территории всей нашей необъятной страны рвутся на кухню, а кто-то уже к праздничному столу. Я нажираюсь таблетками, а кто-то уминает мандарины под водочку и целуется в засос с опостылевшей женой.
  Мои надежды на выздоровление больше, чем надежды на скорую смерть. Хотя ненависть к собственной слабости меня подталкивает к радужной пропасти отравления. Мои глаза заплывают разгорающимися и тут же блекнущими миражами, а я совершенно не уверен в том, что конкретно и в каком объеме употребил, что бы привести себя в чувство.
  Сегодня, я слишком много спал, что бы просто так лечь и отрубиться поэтому встречаю новогодний бой курантов в постели, лежа один в темной комнате рассматривая потолок и трясусь...
  295.
  Пока я валялся в постели, не видел, ни одной сволочи, которая бы проведала меня и спросила: 'Как дела? Как новый год?', пожелала скорейшего выздоровления и крепко пожала руку. Все мои друзья, коллеги-музыканты, однокурсники, бывшие одноклассники, друзья с которыми мы играли в догонялки во дворе десять лет назад, все словно отреклись от меня или предали анафеме, а петухи еще не орали ни разу!
  Одиночество всегда усиливается в праздники и чем больше и значительнее праздник, тем больше одиночества. Где-то, я вычитал, что количество самоубийств на квадратный метр, стремительно растет в преддвериях Дня Святого Валентина.
  Возможно, это правильно! Безответная любовь должна умереть, а так, как мы свободные люди и убийство собственной любви не есть нарушение уголовного кодекса, значит, мы должны это реализовать любыми способами. Самоубийство - это акт безответственности! Легко раскромсать свою башку об асфальт, выпрыгнув с крыши высотного здания. Надо просто сделать шаг и стараться при этом не смотреть вниз...вот и все...
  Отвергнутое животное обречено на гибель, если стая с лаем гонит его прочь, если самка постоянно скулит под другим самцом уже какой сезон подряд, кадрируя генофонд популяции, меняя их каждую весну. Отвергнутое существо, теряет силы и гибнет на границе ареала обитания, ни кем не замеченное. На последнем выдохе, оно вслушивается в жизнерадостные визги, появившихся, на свет чужих детенышей доносящихся издалека.
  Единственное, что нас толкает к выживанию, это наши религиозные сомнения, и блага цивилизации.
  У кого-то странная профессия и неблагодарная работа, спасать людей, даже если люди не хотят спасать себя сами! Кстати, я думаю, что и сами спасатели, иногда, бывают, солидарны с жертвами собственной глупости, но долг не дает им оставить несчастного в покое.
  В моем случае спасители тоже нашлись. Начальник охраны, звонил мне с определенной периодичность, то подбадривая меня то, засыпая пустыми угрозами увольнения, то умоляя и скуля. Терять деньги, которых я еще и не заработал, было непростительной роскошью с моей стороны, и немного посетовав на состояния своего здоровья, я наконец прохрипел в трубку:
  - Ладно, на смену выйду!
  Валясь на пыльной раскладушке, я кашлям под аккомпанемент ржавых пружин и потертых алюминиевых соединений, укрывшись дырявым одеялом от которого пахло солдатскими портянками, землей и удобрениями.
  Единственная мысль которая меня согревала, была проста: праздники скоро закончатся, приду в институт сдавать сессию, после того как экзамены будут успешно пройдены, практически сразу же начнется педагогическая практика и длиться она будет полтора, а может быть и все два месяца...
  А я больше ждать не могу...мне надо успеть переговорить с Катей...
  
  
  296.
  Блять! Блять! Блять! Больше невозможно ждать того, что никогда само собой не произойдет! Надо сделать шаг на встречу, получить удар в лицо и с гордостью утереться. Что будет дальше? Как потерпев фиаско, смотреть в глаза человеку, которому перестал нравиться потому, что слишком, много себе позволил?
  Остаться в стороне то же не выход. Продолжать выглядывать из-за угла и разглядывать ее спину, таявшую в длинном, полутемном коридоре, перебирая свои мысли, словно неполную карточную колоду без тузов и козырей отвратительная идея. Ощущение такое словно подглядываешь за обнаженной собственной трусостью.
  Некоторые люди говорят, что надо мыслить позитивно и тогда все случиться, так как ты хочешь, и сегодня я заставляю себя в это поверить, и рисую в своем воображение картину, олицетворяющую мою удачу и незыблемое счастье, но не могу отделать от навязчивого опровержения. Картин голода, нищеты и революционно-воинственных настроений в странах третьего мира, которые по социальным опросам проводимых международными исследовательскими центрами - по уровню счастья стоят гораздо выше в рейтинге, нежели, чем высокоразвитые державы. Я думаю, что мысли детей изголодавшихся стран, погрязших в маленьких, но постоянно кровоточащих распрях, очень просты: как добыть кусок хлеба, как раздобыть новый автомат или хотя бы патроны к старому, где найти чистую воду, и как сделать так, что бы не наткнуться на мину или наемников. Такие мысли гложут молодой мозг до тех моментов пока не раздаться из-под земли тихий хруст и не сработает детонатор. Если несчастный жив, то мысли о еде и о том, как было бы неплохо пробежаться, по футбольному полю будут занимать его до самой смерти,... а она не заставит себя долго ждать!
  Позитивное мышление не всегда работает и это именно тот самый случай. Тот случай, когда я умираю от голода, когда мне нужен ствол и всего лишь один патрон, что бы просто заставить замолчать себя и всех окружающих.
  Пережевывая сталь, я заставляю себя сказать, надавив собственной слабости на горло:
  - Я...тебя...люблю...
  Катя смотрит, мне в глаза с сожалением, пониманием, благодарностью. Ей неудобно, от собственной красоты, доброты, тепла, что она излучает в пресное пространство. Смущается. Заламывает кисти. С разочарованием и пониманием кивает и улыбается всей невинностью своей души готовящейся к покушению.
  Люди, снующие туда обратно по коридору мимо нас, заставляют ее темно-рыжие волосы, биться и играть, переливаться в лучах тусклого электрического света пыльных ламп. Она старается обхватить сама себя руками, защищаясь от суеты и мимолетных взглядов, полосующих и жалящих ее своим любопытством.
  - Извини... - она не может дальше продолжить, а я могу, и мысленно вычерчиваю предложение до логического конца. Мои губы плотно сжаты, я чувствую, как они стараются слиться между собой, принимая бледный вид разочарования.
  Ее запах терзает мое обоняние. Я жадно делаю вдох, стараясь наполнить свою память образами нашей последней встречи, когда мы подошли на расстояние не совершившегося поцелуя друг к другу. Все следующие встречи будут случайны и излишни приветливы. Увидев, что она заметила меня, я буду махать ей рукой в знак приветствия и улыбаться, демонстрируя всем своим существом, что дела у меня обстоят лучше всех.
  Ее отец декан на военной кафедре, с которой меня выперли не так давно, за то, что я просто напросто проспал, проспал один раз, и сознался в том, что я действительно не смог оторвать свою голову от подушки во время. Чистосердечное признание и раскаянье меня не освободило от ответственности и даже более того, со временем беспощадный фатум подарил мне прожорливую любовь, с которой мне приходиться мириться. Она железной маской сдавливает виски, царапает мелкими ржавыми колючками нос и щеки, бренчит замком на затылке, до которого я могу дотянуться, но не могу снять. Из этой истории не получилось Ромео и Джульетты, как и любого другого эпического романа, которым могли бы зачитываться подростки.
  Надеюсь, Катя не расскажет своему отцу о моей смешной попытке объясниться. Хотя какая разница, что, кто и кому расскажет? Какая разница вспомнит она меня завтра вообще? Хотя конечно хотелось, что бы вспомнила! Не потому что мне жизненное необходимо остаться рабским клеймом в ее памяти, а просто по той причине, если человек не помнит, как ему признавались в любви вчера, значит, у него большие проблемы с мозгами и надо обратиться к врачу... и чем раньше тем лучше...
  Я ощутил в себе небольшое злорадство, пришедшее на смену ожидаемому разочарованию. Когда больше нечего терять, когда все понятно и не осталось вариантов на благоприятный исход событий, энергию придает тлетворная, разрушительная злоба, тень отбрасываемая неразделенной любовью.
  - Понимаю... - говорю я, часто киваю головой. Улыбаюсь. Кривляюсь, изображаю джентльменскую гримасу, уродливо сложенную из пазлов, плохо подходящих друг другу. Глаза, губы, нос, уши все вроде бы на месте но, их положение на географии моего лица совершенно не соответствует природе здорового человека.
  Нелепые, смешные мысли словно обезболивающее, сметают на своем пути маленькую трагедию неразделенной любви. Мне вдруг стало просто интересно, так что даже захотелось озвучить этот вопрос, несмотря на его полную бестактность: ее отец полковник Энгельгард! Так Энгельгард - это имя или фамилия?
  297.
  - Ну что говнюк, и тебе досталось!? - в голосе читалось искреннее сожаление и чистый яд, привычного злорадства. У меня словно камень свалился с души и отдавил мне ноги. В двух шагах от моего любовного признания, растаявшего в пыльной атмосфере мыльным пузырем, сидела женщина гора, которая пыталась скрыть собственную неловкость, наматывая ее невидимую нить на кисти своих рук.
  - Рад, что ты со мной все-таки решила общаться, - сказал я на выдохе с облегчение.
  - Зря расслабился! Мне тебя просто стала жалко. А жалость сам знаешь говенное чувство.
  - Я бы сказал унизительное!
  - Вот-вот. Будем считать, что моя жалость к тебе это реванш.
  - Достойно.
  - А как же, конечно достойно, я бы сказала даже более того - гуманно! А это как ты знаешь Стас мне не свойственно. А потом, я еще подумала, если я тебе не буду помогать на экзаменах, сессию ты завалишь, и Шелева попрут с пятого курса! Это было бы забавно, но мне не с кем будет общаться! Грустно когда нам не остается выбора кроме как прощения негодяя!
  - Ты меркантильная тварь! - сказал я, рассмеявшись, и обнял Белову за ее широкие мягкие плечи, задрапированные в черное платье и крупные бусы, сияющие серебром. Пытаясь демонстрировать легкость общения, паясничал и в этом творческом акте выкладывался на все сто.
  - Больно резкое замечание. Ты ничего не боишься?
  - Потерять?
  - Да!
  - Боюсь потерять девственность!
  С трудом сдерживаемое изумление перекорежило ее лицо:
  - Свою что ли?
  - Твою Белова!
  - Ты опоздал со своими страхами!
  - Причем, как мне донесла разведка по обеим статьям.
  Она устало улыбнулась, внимательно рассмотрела с ног до головы и удовлетворительно кивнула собственным мыслям:
  - Видишь, - она постучала по деревянной спинке стула, - Я теперь могу присаживаться! Врачи советовали не больше чем на полчаса в день! Конечно они сделали мне одолжение после того как я их заебала своим присутствием и дотошными мольбами! Да, кстати, на сегодня практически весь лимит уже исчерпан.
  - Извини, не обратил внимания, что ты положила свою жопу на этот шикарный стул! - сказал я, продолжая свой наглый театр, стараясь интонацией в подтекст пустить малую толику извинений.
  - Вы мужики все одинаковые!
  - А вы женщины все разные! Такую как ты Белова, больше ни где не встречал!
  - И не встретишь, голубчик! - с отвязной гордостью заявила она и начала приподниматься со стула. - Все. Время истекло. Надо идти.
  - Куда пойдем?
  - На консультацию. Завтра экзамен. Да, кстати, а диплом ты пишешь?
  - Пишу.
  - Ну и как?
  - Ни как.
  - Аналогично...
  Сочувствуя собственным неудачам на научном поприще, мы неторопливо поднимались по лестнице. Женщина гора в черном недовольно бубнила себе что-то поднос и цеплялась одной рукой за периллы, а в другой тащила маленькую сумочку, из которой торчали свернутые в узкую трубочку четыре толстые тетради, форматом А4.
   Ту неимоверную ненависть какую Ирина питала к подобным подъемам я чувствовал каждой порой кожи, и если эту ненависть возможно было бы поделить на части, ее должно было бы, хватить на всех футбольных фанов: Спартака, ЦСКА, Динамо Москва, Зенита и даже безбашенных ребятам из Манчестера!
  Я чувствовал, кроме всего прочего, что картина моего явного фиаско, крючьями тащил из Беловой гадкие слова, паскудные замечания и моральные оплеухи, застывшие у нее на языке коровьими лепешками. Она шла на подвиг, на самопожертвование, сдерживая и растворяя в собственной слюне акт моего бичевания.
  - Спасибо, - очень четко и просто проговорил я, предварительно сконцентрировав в глазах всю свою благодарность, которая предназначалась этому непростому человеку.
  - Какого хера Шелев? Какое 'Спасибо'? Сбрендил? - чуть ли не заорала моя спутница, преодолевая отдышку. - Ты лучше беги вперед, задержи препода, а то я чувствую...опоздаю...причем сильно!
  298.
  Череда бесконечных консультаций и экзаменов слились в бесконечный недосып, растянувшийся на три вязких недели. Искусство пролазить между каверзных вопросов, невыученных билетов, дополнительных заданий, было доведено мною до совершенства. Интеллектуальная гибкость позволяла избегать острых углов научных диспутов без особо серьезных повреждений и потерь. Несмотря на перманентную усталость, я был доволен собой, двигаясь налегке от экзамена к экзамену. Так же налегке и в удивительно добродушном и позитивном настроении, совершенно не свойственной моей персоне я переступил порог кафедры 'Философии и логики'.
  Экзамен сдавали по шесть человек за заход, сидя за одним круглым столом, словно рыцари короля Артура. Я был в последней шестерке в надежде, что преподаватель устанет и будет проще с ним найти общий язык. Его педагогическое рвение, возможно, иссякнет, и я смогу после этого экзамена, убрать зачетку до самого июня в темный наполненный пылью и мусором ящик.
  В билете было три задачи по логике, которые, по-моему, мнению не имели вообще логического решения. В своих рассуждениях в поисках наипростейшего и вместе с тем верного решения, я мечтал пройти по грани, между жизнью и сухой наукой, в которой любой поднаторевший кандидат наук, используя простейшие правила и аксиомы, мог доказать что черное это белое и с таким же успехом обратное.
  Мне казалось, что все люди способные удержать столь изворотливые мысли в своей голове уродливы не просто морально, а еще и внешне покороблены, знаниями о непостижимых метаморфозах бытия. Принципиальная беспринципность в каждом слове в каждом движении отталкивала меня и гнала прочь с лекций и практических занятий. Я не получал от умственной акробатики ни какого удовольствия, и всячески искал спасения в утренних снах распластавшись недвижимо под старым, теплым одеялом.
  - Шелев, вы готовы сдать работу? - надо мной возвышалась Половинкина.
  - Лариса Михайловна, готов, - я сразу же отложил ручку и протянул ей листок с ответами.
  - Списывали?
  - Нет.
  - Хорощо. Проверим, - она нацепила на нос очки и внимательно начала читать. Бульдожье, скептическое выражение лица ни на секунду не поменялось, пока она изучала священную скрижаль. Потом положила листок на стол, достала красный карандаш и с упоением начала черкать, наполняясь вдохновением с каждым прирастающим миллиметром красных линий.
  Я смотрел на то, как развалившиеся буквы стойко терпели методичное бичевание, отекая изуверскими шрамами.
  - За решение первой задачи ставлю вам 3,1 балла, за решение второй 3,3, а решение третьей не верно, хотя идея самого решения мне понятна и не далека от истины. Вижу куда вы шли, но, к сожалению, в данном случае этот путь просто тупиковый и мне очень странно, как вы на это не обратили внимания...
  Тут мне захотелось съехидничать и спросить: 'Уважаемая Лариса Михайловна, что вы в данном случае понимаете под истиной?', но здравый смысл очень быстро убедил заткнуться и слушать размышления педагога о моей дальнейшей судьбе.
  - Пожалуй, я вам завышу оценку и поставлю 2 балла, за решение последний задачи. Ну что ж подведем итог.
  Все словоблудие Половинкиной меня в данную секунду интересовало очень мало, мне было важно просто напросто получить положительную оценку. Набравшись смелости я, спросил: - Я сдал?
  - Подождите Шелев, надо внимательно все посчитать, - ответила размеренно Половинкина.
  - Я уже все посчитал! Лариса Михайловна, две задачи из трех решены, значит, я заслуживаю положительной оценки, ведь так?
  - Не все так просто, - промурлыкала бульдожье лицо, - Вот смотрите, складываем баллы 3,1+3,3+2,0 сколько будет?
  - Восемь и четыре десятых, - с осторожностью, но с уверенностью в голосе сказал я.
  - Правильно? А средний бал, какой будет?
  Я быстро провел не хитрые математические действия в уме и тут же их озвучил.
  - Восемь целых четыре сотых поделить на три будет примерно два и восемь, - когда я озвучивал результат, у меня внутри все похолодело первая цифра '2' уже говорила о многом.
  - Не примерно, а точно... Так и будет! - словно подтверждая правомерность рождения ужаса внутри меня, проговорила Половинкина,- Ну что ж на данном этапе вы сдали, но есть один момент который напрочь лишает вас вашего преимущества Шелев.
  - Сдал?- от удивления, я приподнялся с места.
  - Тут не все так просто, вы набрали проходной бал. Проходной бал на экзамене 2,5 у вас 2,8, но есть один момент, вы часто не присутствовали на практических занятиях, когда мы решали задачи, - Лариса Михайловна, потянулась за толстой потрепанной тетрадкой в клетку и внимательно начала ее листать и изучать, будто бы она ее видит впервые. - Вот, пожалуйста, один...два...три...четыре...ага... всего у вас девять пропусков, добавляем цифру '9' к решению нашей задачки. Что получаем?
  - Прости я вас не очень понимаю, - опешил я.
  - Вот в этом-то вся и суть, итак два и восемь делим на девять получается, - у препода, словно из рукава в ладонь катапультировался калькулятор. Ударив несколько раз по клавишам, Лариса Михайловна, торжественно всей кафедре под аккомпанемент нервных хихиканий студентов еще не шагнувших в научный лабиринт минотавра имени 'Половинкиной', объявила о моем поражении на экзамене, - Примерно 0,3! Извините Шелев, экзамен я не могу вам поставить с таким результатом, придете на пересдачу.
  Я собрал вещи и вышел из-за стола. Что бы все слышали я громким, размеренным голосом начал заведомо проигрышную дуэль, от которой ни как не мог отказаться. Дело чести!
  - Скажите Лариса Михайловна, я решил две задачи из трех, этого было достаточно для того что бы мне поставить 'удовлетворительно' в зачетку?
  - Да.
  - Но вы не поставили?
  - Совершенно верно.
  - Почему?
  - Потому что я посчитала по разработанной мной формуле, и результат оказался в итоге неудовлетворительным. Не забывайте 0,3!
  - Но при этом экзамен я сдал.
  - Да, но я его вам не поставлю, потому что общий результат...
  - Это же не логично! - перебил я ее.
  - Все что вы говорите это субъективно!
  - Все что вы говорите - это конечно же объективно! - злость и сарказм меня душили, я никогда не ругался со своими учителями, но данный случай был исключением меня трясло...
  - У меня есть формула! - вскричала она словно Парацельс, в моменты счастливых открытий, о которых ни кто никогда не узнает, - Идите Шелев! Идите и учите!
  - Я не буду учить ваш предмет, пока вы не поменяете систему оценивания!
  - Не поменяю. Эта формула работала еще до вашего рождения, будет работать и после вашей смерти!
  - Я приду завтра на пересдачу!
  - Завтра выходной!
  - Тогда в понедельник!
  - Учите! - настаивала Лариса Михайловна, комкая тетрадь с моими прогулами в своих руках.
  - Не буду, - четко и скромно сказал я, развернулся и вышел, бесшумно и плотно прикрыв за собою дверь.
  299.
  - С пятого курса не выгоняют!
  - Ты слишком самоуверенный болван Шелев! - Белова говорила это с замаскированным в ярость сочувствием, - Надо было ходить хотя бы на практические занятия. Все нам говорили, что Половинкина немного не в себе! Я прислушалась к добрым советам, а кто-то нет.
  - Согласись, уже мало, что можно изменить? - я бесился и гримасничал. Сдерживая крик, я хрипел и амплитудно жестикулировал, пытаясь через рукава рубашки стравить весь свой негатив в атмосферу, - Неуверен что суть того предмета, что мы сдавали, соответствует своему пафосному названию - 'Логика'! Это были занятия по псевдо науке, полные фарисейской демагогии. Дерьмо!
  Ирина тянула меня за локоть в сторону, не смотря на мои многократные, безуспешные попытки вырваться. Мысли мои отделились от тела, и я брел за своей подругой погруженный в витиеватые размышления о моем ближайшем будущем. Выстраивая ментальные концепции, я старался всячески избегать тех немногих правил, с которыми успел познакомиться в процессе удачно заваленного экзамена.
   -Ты куда меня тащишь? - очнувшись, словно ото сна, спросил я недовольным голосом пятилетнего, плаксивого мальчика.
  - Тащу тебя дебила, просто вперед, подальше от дверей кафедры, потому, что твой шепот настолько громкий, что его слышат, наверное, на всем этаже, а мне очень хочется, что бы мы вместе отметили наш выпускной, до которого осталась всего каких-то полгода. Будет обидно и в первую очередь мне, тебе-то ясное дело насрать, что тебя вышибут с пятого курса пинком под зад, за язык без костей, тупую принципиальность, лень и конечно же за то, что ты так и не смог сдать логику, потому что есть правило, написано во всех учебниках!
  - Какое?
  - Простое: мудаки до экзаменов не допускаются!
  Я остановился, запнувшись о собственную обиду, выдержав паузу, собрался с мыслями и произнес: - Есть парадокс! До всех остальных экзаменов меня же допускали!
  - Можешь считать это чудом!
  - Которое происходит постоянно?
  - Да! Ведь Благодатный Огонь каждый год, спускается на Гроб Господень. Это чудо, которое происходит с определенной периодичностью, что ж здесь такого? От периодичности проявления чуда не перестает быть чудом, - философствовала Белова, - А в твоем случае нашла коса на камень!
  - То есть ты хочешь сказать, что в моем случае, Благодатный Огонь не спустился?
  - Да, именно!
  - И что тогда будет?
  - Апокалипсис, еб твою мать Шелев!
  - Доходчиво объяснила!
  - Рада, что до тебя дошло, - Ира насупилась и смотрела на меня исподлобья. Мы расположились в романтической обстановке, около туалетов, из которых валили клубы сигаретного дыма и запахи, чарующие своей естественностью и простотой.
  - Я тебе кое-что объясню Белова, хоть логике я и не обучен, но если ты послушаешь мои рассуждения, переживаний у тебя будет гораздо меньше!
  - Ты думаешь, я за тебя переживаю? - встрепенулась моя подруга и на ее лицо вылез такой огромный паук возмущения, что мне на секунду показалось, что он ее просто сожрет, со всеми ее золотыми украшениями, черным платьем, обувью и сумочкой.
  - Перестань... просто послушай.
  - Ну, - недовольно буркнула женщина гора и, уперев руки в бока, наконец-то замолчала.
  - Я учусь на пятом курсе! - начал я свои измышления, - Проучившись бесконечно длинные четыре года, на бюджетные средства нашего любимого государства я оказался всего в нескольких шагах от диплома. На меня как на будущего специалиста выделялись и тратились средства, что бы я потом пошел в школу учителем и отдал детям свою жизнь, судьбу и вообще, все, что у меня есть! Таким образом, государству не выгодно меня отчислять с середины пятого курса и отправлять в никуда, потому что, тогда акта самопожертвования на благо детям не случиться, а деньги что потрачены на меня, на мое образование, просто автоматически вылетают в трубу.
  - Помнишь, Лешу Маркова?
  - Конечно.
  - Его отчислили с пятого курса! - у Беловой на лице замерцали блики интеллектуального превосходства.
  - Он долбоеб! Его к детям вообще нельзя было пускать, и в институт он приходил раз в пятилетку и долги у него оставались еще с прошлых лет. Поэтому, он является идеальным исключением из правила озвученного мной ранее! Понятно?
  - Понятно, - Ира сладко зевнула, - Что будем делать?
  - Пойдем, потрахаемся, - сказал я и кивнул в сторону туалетов.
  - Дурак ты Шелев, достали твои идиотские шутки!
  - А я и не шучу!
  -Тем хуже для тебя, иди, готовься лучше к пересдачи экзамена!
  300.
  Не знаю для кого как, а для меня число тринадцать этой зимой стало счастливым. Этот момент не был эмоционально перегруженным или каким-то особенным, я принял его как должное, словно очередной восход солнца. Животрепещущей благодати или чарующего ужаса я не испытал и старался держаться с нескрываемым равнодушием, хотя если честно в этот момент хотелось по-гусарски открыть шампанское и пару раз пальнуть из пистолета в потолок.
  Сабель, пистолетов, шампанского не было под рукой. Поэтому, я громко и торжественно хлопнул зачеткой, вышел из кабинета, пряча в свою сумку небольшую синенькую книжечку в которой напротив графы заполненной рукой преподавателя, вписано название предмета 'Логика', и так же размашисто выведено 'удовл.'
  Каждый день за исключением субботы и воскресенья, приходил на кафедру брал билет и садился его решать. Были дни, когда я сразу возвращал замусоленную карточку, не дочитывая до конца последнюю задачу, потому что понимал, система оценивания, разработанная Половинкиной, не даст мне ни единого шанса на успех в этот прекрасный день.
  - Учите Шелев! - раздраженно мне летело в спину двенадцать раз подряд.
  Двенадцать раз подряд, кланяясь, я говорил с придыханием: - До новых встреч, Лариса Михайловна! До завтра!
  А мне в ответ летело: - Завтра не приходите, если не выучите!
  - Хорошо, завтра обязательно приду, - лаконично отвечал я и раскланивался.
  И вот экзаменационная эпопея закончена, я переходил на новый уровень становления себя, как будущего педагога, косившего от службы в вооруженных силах Российской Федерации уже не первый год. Отсрочка от армии стремительно таяла вместе со студенческими буднями, и надо было думать, что делать дальше, после института. Где искать спасения от жаждущего юного юношеского тела военкома? Хотя может быть и стоило поддаться на провокацию и выполнить свой гражданский долг, но количество призывников замерзающих в грузовых вагонах, жгущих портянки на деревянном полу транспортного средства для того что бы согреться хотя бы чуть-чуть, увеличивалось с каждым осенним призывом, тем самым прибавляя работы хирургам. Врачи, потея, чекрыжили почерневшие пальцы ног, гнилые стопы, сине-зеленые, дурно пахнущие голени, и тазами отправляя запчасти боевых машин на переработку в больничные могильники.
  Тех же ребят кто просто попал с пневмонией в военную часть, лечили прямо на плацу деды, а тот, кто оказался на Кавказе, чудесным образом выздоравливали, потому, что схлопотать шальную пулю ни хочется ни кому. Ребята тут же переставали стонать, жаловаться на жизнь, кашлять, чихать, и только про себя проклинали тех, кто им обещал, что ни куда, ни на какую войну они не поедут!
  301.
  Междугороднего автобуса можно было и не дождаться, а если он и неожиданно вопреки расписанию появлялся, то его окна чернели от прилипших к стеклу спин пассажиров. Водитель, всегда пролетал остановки, специально увеличивая тормозной путь ПАЗика, растягивая его до двухсот метров, что бы как можно дальше уйти от вожделенных взглядов замерзающих, потенциальных пассажиров. Они самозабвенно матерясь, бежали по мокрому снегу, в колее четко протоптанной предшественниками, но катастрофически не успевали, а те кто все же смог коснуться ржавой туши рукой, у них порой не получалось запрыгнуть на подножку. Двери лязгали у них перед носом складным ножом, горизонтальной, тупой гильотины и автобус пыхтя и буксуя по раскатанной трассе, начинал медленное движение скрепя от усталости. Человек, за рулем флегматично попыхивая сигареткой с удивительным спокойствием, молчаливо принимая все недоброжелательные высказывания и критику.
  Его власть распространялась на очень небольшую группу людей и на совершенно корявое, скрипучее замкнутое пространство, передвигающееся на четырех лысых колесах усеянных заплатками. Безграничная власть, автоминотавру позволяла использовать каждое мгновение, что бы упиваться в часы пик - страхом, страданием, усталостью, гневом, мечтами и надеждами других людей отдавшихся по своей воле на потеху чудовищу. Автобус - это модель нашего государства. Кругом места завались, кругом простор, а всем надо подняться по небольшой лестнице, сойтись в одном замкнутом пространстве, цепляться за поручни, виснуть друг на друге, толкаться и потеть с одной перспективой - сесть, а потом по возможности выйти и выйти во время... и все это ради временного комфорта!
  Данная модель меня не очень устраивала, поэтому я шел пешком, избегая адского уюта беспардонной давки, наслаждаясь дремучим темным утром, в которое взрезалось у линии горизонта тонкой бритвой солнечных лучей. В ботинках шамкал талый снег, заставляя меня торопиться. Я вяз в сугробах, оставляя глубокие следы и наслаждаясь ситуацией преодоления, растянувшейся, на пять километров. Ветер бил мне по лицу широкой мозолистой ладонью размазывая красные пятна по щекам и заставляя поджимать шелушащиеся губы. Я как Филиппок рвался в школу, спасая собственную жизнь.
  Простые утренние страдания на протяжении двух месяцев могли спасти меня от веселого казарменного существования, способного отнять у меня, как минимум год или два полноценной жизни. По этому поводу, совет моего отца, как опытного прохиндея работающего исключительно в правовом поле, был прост: учителям, работающим в сельской местности, дают отсрочку от армиии!
  Село располагалось практически за городом на расстоянии пяти тысячи метров от границы. Все это пространство представляло собой, не паханую целину и замороженные стройки, тянувшиеся в небо заснеженными фундаментами и тощей, гнутой арматурой, кое где, среди обреченности пейзажа попадались сияющие пафосом и надежностью автосалоны Porsche и Audi.
  Оголенная школа, сбросившая фасад, стояла на окраине, но что было совершенно замечательно, тянулась к большому городу с каждым годом все сильней и сильней, медленно сползая вниз по пологому глиняному склону, попутно укрощая себя изысканными трещинами, и тесня близлежащую пятиэтажку. Данное учреждение не имело порядкового номера и названия, но по бесконечному ребячьему гвалту, насыщенного нескладными матерными выражениями было понятно, что это школа.
  В селах и деревнях, какие бы они большие не были, школы и больницы очень похожи, по архитектуре, планировке и общей неухоженности. Небольшие различия все же были, около больницы все время дежурит или находится в состоянии ремонта 'буханка' с маленьким фонариком на крыше, на которой начертан красный крест. Рядом с больничным крыльцом, прогуливаются небритые мужики в трико с пузырями на коленях и оторванными тормозами, на них напялены майки алкоголички, а на плечи накинуты фланелевые клетчатые рубашки. Лениво курят дешевые, вонючие сигареты и с сожалением обожженные, замусоленные фильтры бросают в треснутое по шву жестяное ведро. Всю эту картину из женских палат, прильнув к окну, наблюдают седовласые дамы, в цветастых халатах изредка переговариваясь между собой.
   К школе каждое утро подъезжает подобная 'буханка' с продуктами для столовой. За школой, курят старшеклассники, нервно оглядываясь по сторонам, причем стараются успеть выкурить одну две или три сигареты, до начала первого урока. С дебильным лицом и добрыми, как у золотоордынского хана глазами, оборзевший восьмиклассник, у которого папа работает в местной администрации, отжимает у шестиклассников деньги на карманные расходы.
  До урока остается пять жалких минут, завязывается драка без явного кровопролития, но с изобилием рваной и перепачканной одежды.
  Наблюдая это все, мне на ум приходит фильм 'Директор' с Джеймсом Белуши в главной роли... и я не могу сказать, что этот фильм полное говно, просто потому, что он стал частью моей жизни...
  302.
  Сидя в кабинете директора, понимаю, что он совершенно не похожего на киногероя, и уж точно не является объектом для подражания и поклонения. Рутина, бюрократия, отсутствие денег, проблемы в семье выдавили на его лице клеймо в виде глубоких ветвистых морщин. Мне кажется, плешивый старик растерял свою харизму еще за студенческой партой, где-то далеко в шестидесятых, и чтобы он не сошел с ума, его память блокировала эти воспоминания, заставляя его жить только по примитивным сигналам, как собаку Павлова, реагируя активным слюноотделением на первый и последний звонок.
  Я монотонно анализирую свое кабинетное сумбурное мировосприятие, пока тот, внимательно изучает документы: мой паспорт, и направление на практику. За минуты что длилась немая пауза, покрытая щелестом официальных бумаг в шершавых пальцах администратора, мне показалась что я засыпаю и сновидения через закрытые веки должны вот вот ворваться в в мою голову. Я словно ощутил зычное эхо гадливой усталости, содержание которой в обоях кабинета и линолеуме более пятидесяти процентов, а это означает, что здесь можно оставить не только свою потенцию, а еще заработать рак головного мозга, туберкулез и грибок под ногтями обеих рук и ног. Темная материя усталости страшнее, чем радиация, хлор, аммиак вместе взятые.
  В этот кабинет надо вызвать спец бригаду МЧС с огнеметами для ликвидации последствий активного заражения в сердце средней общеобразовательной школы и спасти всех кого можно подвергнуть подобной экзекуции. Люди будут сопротивляться, а потом обретут счастье и высокую трудоспособность, когда подвезут гуманитарную помощь в виде веселых и вселяющих уверенность в будущем пиздюлей!
  Патологическая нелюбовь к своим начальникам, начала усиливаться под блеклым взором старика, вросшего в потертое кресло еще более потертой задницей: - Значит на практику?
  - Да.
  - Хорошо Станислав Витальевич. Хорошо, - директор закрыл глаза секунд на пять, словно в надежде добрать по мелким крупицам утренний сон растерзанный стремительно наполняющимся мочевым пузырем, бессонницей и советским будильником, а возможно просто пытался подсмотреть мои сновидения. - Сей час придет учитель географии Петр Сергеевич, будете под его началом, он поможет, познакомит с учениками и коллегами, окажет методическую консультацию. Вообщем толковый педагог, молод, но при всем при этом у него есть чему поучиться и вам советую к моим словам прислушаться!
  Я киваю или раскачиваюсь, не могу понять, но своим телодвижением стараюсь выразить понимание и покорность.
  Четкий спокойный, стук дверь вывел меня из эмоциональной комы и заставил повернуть голову. В дверях показалась белая борода и горлышко бежевого свитера. Борода приветливо улыбалась, молодыми губами.
  - Не надо стучать, - страдальчески произнес директор, - Петр Сергеевич, вот вам студент педагогического, Стас Витальевич, проведите его по школе, познакомьте, ну вообщем все как обычно, сами знаете.
  - Пойдемте! Что сидеть, урок уже минут семь идет! - сказала бодро борода и скрылась за дверью.
  - Иди, что сидишь, - гнал меня усталыми словами, старик, не поднимаясь из административного кресла.
  - Спасибо, - я встал и направился за географом.
  - Да не за что Шелев. Идите, - старик кашлянул в ладошку и углубился опять в какие-то однотипные документы, с разочарованием перелистывая их раскладывая словно пятнашки на столе.
  Выпрыгнув из директорского кабинета, я не успел во время затормозить и споткнулся о свитер бороды. Учитель географии был маленького роста, но его подвижность позволяла ему быть во всех местах сразу, заполняя пространство своей энергией.
  - Значит так, - географ посмотрел на меня снизу вверх, - Двигаемся быстро, работаем еще быстрее, но так что бы было понятно в первую очередь детям во вторую нам с вами, в третью нашим коллегам и администрации.
  - Почему нам с вами должно быть что-то не понятно, особенно если разговор идет о нашем с вами уроке или вообще о географии? - недоумевал я, немного опешив от такого напора.
  - Потому что, когда одно и то же...одно и то же объясняешь в пятисотый раз, открывается новое виденье вопроса, и иногда оно бывает гораздо интереснее классического. Понимаешь меня?
  - Честно? Нет!
  - Объяснять не буду, поработаешь, поймешь! Потому что если не поймешь, тогда ты просто ошибся профессией!
  - Это я понял, - сказал я с нескрываемой надеждой.
  Мы шли в диалоге, пролетая двери, обледеневшие тридцатым слоем зелено-голубой краски, некоторые из них не имели врезного замка, а запирались на подвесной... из некоторых скважин, торчали спички, и у меня складывалось такое ощущение, что они там торчат не первый день. В голове блеснула осколками хрусталя крамольная мысль, что возможно это не детские проделки, а изуверства безумного человека-кресла, катающегося по коридорам школы в полночь и загоняющим в замочные скважины спички, замораживая, таким образом, не используемые кабинеты, экономя на уборщицах, лампочках, и косметическом ремонте.
  303.
  В учительской на старых стульях, и огромном старом диване сидели дамы, прижимая классные журналы и пачки тетрадей, к груди пытаясь согреться и спрятаться от ветра, врывавшегося в помещение через оконные щели. Борода убежал, оставив меня в этом обреченном, обрюзгшем девичнике, надеясь на то, что я познакомлюсь поближе с коллегами, пообщаюсь и может быть в ненавязчивых разговорах, получу первые дельные советы.
  Я чувствовал, что вызываю безусловный интерес, сочувствие и даже злорадство, надежду и конечно же разочарование.
  Интерес можно было озвучить простым хищным, мычащим выражением: 'М-м-м-м посмотрите, мальчик!'
  Сочувствие: 'Еще один бюджетник, а мог бы, наверное, бизнесом заняться. А так пошел в пед стал училкой!'
  Злорадство: 'Немного практики и свалит! Такие в школе не задерживаются!'
  Надежда: 'А может быть не все так плохо, если такие ребята идут в школу!
  Разочарование: 'Наверное, от армии косит, на село подался! Учитель хуев!'
  Я старался им не мешать размышлять и перешептываться, с ярко выраженным неестественным интересом листал учебник по физической географии. Редкий цокот каблуков, разделенный на четыре шага от стены до стены, нарушал идеальную тишину, перемешанную с детскими воплями, летящими из-за двери. Рваный рев звонка заставил всех педагогов подняться с мест и направиться к двери, за которым нарастал детские крики переполненный отчаяньем.
  Училки выходили в свободное пространство коридора, помогая друг другу, придерживая позади идущим дверь подчиненную крупнокалиберной пружине. На их лицах были гримасы энергичной усталости и на губах, словно выставленная красной сургучной печатью алела помада. По лицам работников общего образования можно было сделать вывод, что именно в это мгновение они, выпрыгивая из открытого люка десантного самолета в пучину облаков, могли бы отрыть рот, что бы извергнуть в пропасть нового дня боевой кличь: 'Джеронимо!'.
  Детский гул, размазанный по коридорам и лестницам, постепенно стихал, переродившись в поспешное шушуканье, медленно затягиваемое в классы уставными обязанностями ученика, и строгими взглядами десантирующихся педагогов.
  304.
  Рейс 815, компании Oceanic Airlines потерпел катастрофу на одном из многочисленных островов океане, рассыпанных по зеркальной водной глади, словно семечки подсолнуха. Из иллюминатора летящего самолета, кажется, что маленькие острова перемещаются в неизвестном направлении под воздействием неизведанных, мистических сил.
  Среди обломков фюзеляжа разбросанных по искрящемуся чистотой, песчаному пляжу и густых изумрудных джунглях, разбросаны мертвые покалеченные тела и тела тех пассажиров, кто еще может остаться в живых преодолевая атавизмы собственно прошлого и фантастическое безумие настоящего.
  Настоящее, как вдох, прошлое - выдох. Задержать дыхание в безвременье и выжить, просто ради того что бы снова и снова продолжать дышать и сопротивляться обстоятельствам, заводя собственный организм, как пружину.
  Джефри Джейкоб Абрамс, Деймон Лоренс Линделоф - два талантливых, жестоких, меркантильных очкарика. Беспринципные трудоголики более похожие на студентов хорошистов, нежели чем на современных опасных преступников, способных росчеркам пера уничтожать людей, обрекая их на безызвестную гибель.
  Всего лишь за двенадцать миллионов долларов, они начали воплощать свой пилотный проект, в жизнь, наплевав на стоны и вялые протесты представителей руководства 'Disney', не способных переубедить даже собственную задницу, что бы та не обосрала им штаны.
  По подсчетам Джейкоба, успех должен быть продолжительным. Трагедия, созданная им должна принести миллионы долларов и быть настолько захватывающей, что бы даже те, кто смог бы покинуть загадочный остров, затратив неимоверные усилия и преодолев забастовку гильдии сценаристов, вновь желали вернуться на него, даже рискуя собственной шкурой.
  305.
  - Он мне нравиться. Отличный мужик, пока все ходят сонные как мухи, он уже всю школы тридцать три раза оббежит, кому подзатыльник даст, кому руку пожмет! Он существует, живет и работает, словно отдельно от всех остальных, совершенно автономно при этом не вступает в противоречие с руководством и лавирует, избегая мелких скандалов и дрязг бабского коллектива. Со всеми мил обходителен, но точно знает, для чего с каждым общается. Ему верят и доверяют, с ним советуются и...
  - Ты это про кого? - сквозь клубы сигаретного дыма спросил Никита меня.
  - Про учителя. Географа, у которого я на педагогической практике!
  - Я переспросил, потому что ты говоришь про него с неприкрытым восхищением. Просто хотелось уточнить кто герой твоего сердца на сегодняшний день? Просто мне казалось, что ты ближе к нам! - Насон, загадочно подбирался ко мне с какой-то ловушкой, ухмыляясь и хищно слизывая с губ пелену сухости.
  - Конечно ближе к вам! - сказал я, совершенно не обратив внимания на его охотничье настроение, и погружаясь в тщательный анализ своей дневной деятельности, заметил, но не придал значению тому, что ребята, отступили на полшага от меня и с опаской подобрали руки к груди.
  Мне на самом деле нравилось в школе, и я постоянно возвращался мысленно в кабинеты на урок, на перемены, так же мысленно выходил в коридоры, столовую и двор. Возвращался в ее атмосферу, сочетающую в себе творческое разгильдяйство, трогательную обреченность с плохо скрываемой надеждой, пятнистую бюрократическую апатию, что словно плесень, проявляется то тут, то там и иногда даже разъедает стены кабинетов. Даже плохо скрываемая нищета предоставлена на всеобщее обозрение ни как, боязливое нищенство, а как стоическое восприятия превратностей судьбы.
  - Те есть тебе он нравиться? - Никиты продолжал испытывающее сканировать мое лицо.
  - Да!
  - Друг. Может ты переметнулся на темную сторону силы?
  -В смысле? - не понял я.
  - Может ты педик?
  Леша и Денис заржали во весь голос, повиснув, друг на друге.
  - Тебе нравиться мужики! - железно констатируя, произнес он, - Ну и что? Это проблема старая как мир! Ты говорил своему учителю, про свою любовь к нему? Может быть, тебе повезет, и он не останется равнодушным и вы будете до старости лет скрашивать свое одиночество в приятной компании провинциальных и деревенских геев? - Насон углубился в сексуальные фантазии набирающие обороты с каждым слогом.
  - Перестань нести чушь! Я тебе говорю про человека, профессионала, который занимается важной работой, а ты не слушаешь меня и трактуешь мои слова, так как тебе хочется, - разозлившись, проговорил я.
  - Да ладно не кипятись, - примирительно сказал Никита, - Мы пошутили. Поржали и все. Сей час пойдем играть музыку. Будем репетировать, пока пальцы не посинеют или не заснем под грохот твоих барабанов. Все. Расслабься.
  Воцарившаяся пауза в диалоге, попиралась смешками, и плохо сдерживаемым хихиканьем.
  Дэн распечатал новую пачку сигарет и достал одну штуку: - Я предлагаю еще по одной, и пойдем репетировать, ОК?
  - Ладно. Покурим, - согласился Никита, - Угощай, у меня кончились.
  Сквозь дымное молчание, меня так и подмывало поделиться своими планами со своими друзьями, но я медлил, сомневался, что, все то, что я им скажу, они воспримут серьезно и с уважением. На свой страх и риск получить пару пригоршней неразборчивого полуподвального юмора, я открыл рот:
  - У меня в понедельник урок - очень важный момент. Петр Сергеевич уезжает на соревнования по рукопашному бою. Везет детей, с которыми занимался...
  - Кто это? Директор? - перебил меня Леха.
  - Нет. Петр Сергеевич - это Борода. Учитель географии!
  - Ну, он уезжает на соревнования, а тебя не взял с собой, - ехидство не таяло на лице Насонова.
  - Слушай Никита Алексеевич! Уважаемый! - начал я очень серьезно, потому что мне очень хотелось поделиться своими чаяньями, а он сегодня вносил какой-нибудь кривой подтекст в мои слова и переворачивал их с ног на голову. Я мучительно выдохнул и продолжил: - Значит так. Я к Бороде запишусь на рукопашный бой, возьму пару уроков и отмудохую вас здесь. В подвале не будет слышно ваших жалобных криков и как хрустят кости. Понятно?
  Дэн стряхнул пепел на бетонный пол и самодовольно высказался: - Много на себя берешь! Не кажется?
  Пропустив его слова, мимо ушей, я продолжил:
  - Мне в понедельник, придется его заменять. Там есть урок в седьмом классе по физической географии. Тема 'Народы и страны Африке'.
   Суть в том, что у моей матери есть подруга, а они с мужем прожили в Африке несколько лет, поэтому дома у них лежат всякие забавные побрякушки, привезенные из племени.... Ну, в общем, я и не помню... Неважно как называлось племя, важно, то, что я договорился, и мне их дадут на урок, что бы показать детям. Будет круто!
  - Будет круто, если вспомнишь или переспросишь у друзей твоей матери, как называлось племя, чьи артефакты, прибыли в нашу холодную страну с теплых берегов, - это было единственным стоящим коментарием Насона, за весь вечер, - Да, кстати, а что за побрякушки?
  - Маска, - я медленно пытался вспомнить, что мне обещали дать попользоваться.
  - Ласты и трубка, - опять встрял Денис, хихикая, словно чихающий барсук.
  - Какой-то музыкальный инструмент... - медленно продолжал перечислять я, - ...и копье!
  - А что за инструмент? - продолжал заваливать меня тупиковыми вопросами Никита.
   306.
  - Эй, практикант! - кто-то дерзко окрикнул меня детским голосом. В интонации слышался вызов с нескрываемым явным нахальством, долетевшим до меня. Я остановился. Неторопливо, под ритм шагов догоняющего меня ученика, начал вспоминать седьмой класс, перебирая лица учеников в своей памяти, автоматически пытаясь вспомнить и приплюсовать имя к каждому зыбкому образу. Получалось плохо, несовпадений по моим ощущениям было слишком много.
  Что странно, для меня самого, но урок, который только что закончился, у меня получился выше моих самых смелых ожиданий. Все сложилось более чем благополучно. Ребята в предвкушении смотрели, на то, как я из загадочных и разнокалиберных свертков бумаги, извлекаю предметы, седланные в ручную, жителями одного из многочисленных племен Танзании.
  Африка в моих словах, соткавших трагическую историю черного континента, предстала во всей трагичности, жестокости и самобытности, с примесями невероятного колдовства, колониальными войнами, борьбой за независимость и бесконечным молчаливым противостоянием с собственными тиранами. Материк выглядел с моих слов, как шкатулка с драгоценностями, в которую запустили свои руки одетые в тонкие перчатки секретные службы всех стран мира, разжигая конфликты бесперебойными поставками оружия. Можно математически просчитать, что ящик с патронами и ящик доверху забитый автоматами Калашникова сброшенный с самолета на деревенскую площадь, приведут к гибели больше населения нежели, чем эскадрилья бомбардировщиков F-117 вылетевших на боевое задание.
  - Слышь?! - голос сыпуче проскрипел у моего плеча.
  Я обернулся. Передо мной стоял парнишка, одетый в потертый пиджак, под пиджаком футболка, замазанная жирными пятнами. На ногах сплюснутые кроссовки, шнурки завязаны в тугой узел и, по всей видимости, он не развязывал их полгода минимум. Тренировочные штаны были велики, ему постоянно приходилось их подтягивать, при этом школьник чертил по воздуху своими губами, но при этом, не произнося в слух раздражительное 'бля'.
  Я его сразу вспомнил, но его имя так и не всплыло в моей памяти.
  - Извини, - говорю я, стараясь сохранять полное спокойствие, и не поддаться на провокацию, - Напомни, как тебя зовут?
  - А че?
  - Хочу обратиться к тебе по имени, а не так как ты 'слышь', 'эй '!
  - Антон, - но прежде чем назваться, он разочаровано, закатывая глаза, бесшумно простонал 'бля-я-я-я-я'.
  - Антом, слушаю тебя, чем могу помочь? Меня зовут Стас Ви...
  - Знаю. Копье покажи!
  За плечами у меня болтался рюкзак с маской и музыкальным инструментом. Как правильно называется этот музыкальный инструмент я так и не выяснил. В руках держал древко в виде худой женщины с огромными сиськами и невероятной, деревянной задницей. От резной, высокой прически, отходил металлический широкий наконечник и с другой стороны древка, ее голени, аккуратно были завернуты в наконечник тонкий и острый, похожий на гарпун.
  - Из моих рук, - я протянул артефакт, - Смотри, пожалуйста.
  Он моментально вцепился в деревянную бабу, дернул на себя, и как совсем маленький маленький мальчик пискнул: - Дай.
  - Извини, только из моих рук!
  - Дай!
  - Отпусти по-хорошему.
  - Давай сюда! - при каждом своем высказанном 'Дай', Антон все сильнее и сильнее дергал на себя древко копья. Вгоняя меня в скрытый ужас, потому что я чувствовал, как женщина скрипела под моими пальцами. Отпустить оружие было нельзя, потому что оно представляло собой достаточно серьезное, холодное оружие.
  В мои мыслях, рисовалась нехилая поножовщина, в сельской школе и как яркое последствие, я со своей опасной бабой на первых полосах криминальных хроник всех газет города живой или мертвый.
  Решение было просто, раскрошить лицо сопляку и покинуть школу, завязав практикой и может быть прекратить навсегда педагогическую деятельность. Есть ли вероятность угодить в газеты? Да конечно, заголовки могли быть такими: 'Практикант ударил ребенка копьем, привезенным из Танзании', 'Деревянная грудь выбила глаз ученику', и более банальное 'Расцвет экзотического насилия в школе'.
  Бить я не стал, а просто сделал шаг вперед, прижал наглеца спиной к стене, процедил медленно сквозь зубы: - От-пус-ти ко-пье.
  Пальца семиклассника нехотя разжались.
  - А теп-ерь ты от-пу-сти ме-ня, - так же проговорил он, сверкая недовольно глазами и не отводя взгляда.
  Я чуть чуть отступил. Мальчишка дернулся, развернулся и ловко выбрался из западни.
   - Ты об этом пожалеешь! - крикнул он, удаляясь от меня по коридору.
  307.
  - Пойдем в столовую, - эта легковесная фраза прозвучала из уст Петра Сергеевича очень непринужденно и невпопад. Заметив мое удивление, он добавил, - А что? Зачем ждать?
  Все реплики, высказанные им, относились только к одной моей просьбе, я спрашивал, может ли он со мной индивидуально позаниматься рукопашным боем? Мне это было необходимо, что бы расширить мой кругозор в сфере боевых искусств, ну и иметь минимальный навык, так, на всякий случай. Хотя рукопашный бой не самый безобидный вариант, возможно, современному учителю лучше овладеть искусством айкидо, нежели чем отточенной ударной техникой. Понятно, что и в рукопашке есть место броскам, удушающим и болевым приемам, но айкидо казалось намного утонченнее, эстетичнее особенно в свете постепенно набирающей силу ювенальной юстиции.
  - Зачем в столовую?- недоумевая, спросил я.
  - Будем заниматься, проведу тебе экспресс курс! - в голосе Бороды прозвучала скрытая досада, ему казалось, что если есть свободная минутка, то и ее надо пустить в дело, а не выбирать наиболее подходящий момент.
  - В столовой? Сей час?
  - Да, а что?
  - Там кафель, повара, и вообще мне казалось, что все тренировки, должны проходить в спортивном зале и уж точно не в столовой!
  - Что, боишься упасть в глазах поваров на жесткий кафель?
  - Нет.
  - Тогда пойдем. У нас сейчас нет урока, есть свободные сорок минут, проведем их с пользой.
  Плетясь за Бородой, я уже тысячу раз пожалел, о своей просьбе. В моей голове рисовались многочисленные картины избиения. По результатам экспресс курса у меня должен был быть сломан нос, под глазами стремительно набухающие желто-фиолетовые мешки, локтевой сустав вывихнут, на спине и заднице здоровенные синяки.
  - Людмил?! - крикнул Петр Сегеевич переступая порог столовой, словно вызывая на неравный бой тучную, как надвигающаяся гроза заведующую производством.
  - Ай! - отозвалась та из недр цеха.
  - Мы со Стасом тут позанимаемся.
  - Ага, - донеслось откуда-то из за огромной электроплиты, - Только кафель не перепачкайте!
  Вот тут мне вообще хотелось ломануться по коридору в учительскую, и запереться там на все замки, схватить телефон и на прощание позвонить родителям.
  Мои панические мысли развеял голос Петра: - Я слышал с Юзом закусился? Глупо.
  - Простите с кем?
  - С Юзом, с Антохой из седьмого. Мелким, злым, неряшливым и добрыми глазами.
  - Ну не сказал бы...
  - Что именно? Что у него добрые глаза или что закусился?
  - Он в копье вцепился, - я не стал отвечать на вопросы, а сразу перешел к сути возникшей намедни проблемы, - Что мне надо было ему оружие отдать?
  - Да.
  - Да?
  - Да! Конечно! - на лице Петра Сергеевича от бороды отделились брови, морща лоб, - В учительской, говорили, что за место древка была какая-то голая баба!
  - Примерно так и было...
  - Значит Юзик не хотел копье, а хотел всего лишь деревянную женщину! Скажи, а наконечник копья снимался?
  - Их было два!
  - И все же?
  - Вроде бы да.
  - Ну, надо было бы снять, а древко отдать.
  - Он бы ее потискал и вернул, от деревянной не убудет! Согласись?
  - Да откуда ж я знал?
  - Ладно, оставим этот разговор. Вставай в стойку... - и лекция началась. Борода рассказывал очень занимательно, но вся практическая часть, которая должна была обернуться трагедией для меня самого, не была реализована. Практически все сорок минут я стоял в боевой стойке, прижимая локти, к туловищу стараясь всячески прикрыть печень, а кулаками, старался защитить лицо. В таком состоянии я прослушал о болевых точках, внезапном нападении, о беспроигрышных ударах выводящих напрочь противника из боя. Мне было жутко интересно, и все понравилось, кроме того, что моя бойцовская техника ни на йоту не возросла...
  
  
  308.
  Я и Паша Шумов катили к Лосю через весь город, трясясь в проржавевшей маршрутке, что бы насладиться обилием пива под прекрасный видео ряд состряпанный Питером Джексоном по роману Толкиена под названием 'Властелин Колец. Возвращение короля'. Аудио ряд к картине был несколько изменен Дмитрием Пучковым-Гоблином и мы намеревались повеселиться на славу. Серьезно настраивались ловить глупости и хохмы не лету и записывать их на подкорку, цитируя при любом удобном случае.
  Сегодня вечер праздника, вечер спонтанной тусовки, когда все знакомые каким-то образом сумели пересечься и договорились, как сядет Солнце встретится в определенное время, в заранее оговоренном месте преследуя примитивную цель - расслабиться. Без лишних телефонных звонков, процесс самообразования компании приобретает совершенно метафизический характер, который я был не в состоянии объяснить.
  Календарные праздники с праздничным столом, за которым уныло пережевывают пищу, постные рожи, я ненавидел. Ненавидел от того что нельзя было избежать праздника надвигающегося на тебя со скоростью двадцать четыре часа в сутки, нельзя избежать фальши от людей малоприятных, малознакомых, душных по своей национальности до космополитического состояния.
  Случайные встречи и спонтанная самоорганизация, мне всегда были ближе, чем четкое планирование празднества, составление расписаний и дешевый тамада на подхвате засыпающий банальностями и подглядывающий в листочек, что бы по трезвости не растерять слова а по пьяни умные мысли.
  Моя внутренняя анархия скрывалась в любви к тем людям, которые появлялись в моей жизни. Случайные персонажи надолго не задерживались, разлагались в обыденности и стирались из памяти не оставляя и ни следов, ни запахов.
  Расположившись на ковре маленькой однокомнатной квартиры, мы таращились в большой монитор компьютера. Смотрели фильм, хлебали пиво, иногда смеялись, методично хрустя солеными сухариками и чипсами.
  В каждом из нас работал демонический биомеханизм по изготовлению высококачественной мочи, которую надо было поставлять в систему канализации, что бы просто напросто сохранить себе жизнь или как минимум приятную атмосферу всем окружающим.
   - Поставьте на паузу... я быстро... - такие фразы из нас вылетали каждые двадцать минут спустя час после начала скромной кино-пирушки. А если посчитать что участников было: Паша, Леня-Лось, Я, Александр-Казява и Чудо, всего пять, то мы в ожидании продолжения просуществовали ровно столько же, сколько и идет кино. Паузы возникали еще на почве коллективного взрыва смеха, потому что продолжать смотреть фильм было невозможно если пять человек катаются по полу и задыхаясь спорят:
  - Лось перемотай, давай повторим!
  - Да ладно потом один пересмотришь, давай дальше!
  Без периодических перекуров, конечно, то же не обходилось. Мы всей толпой в один длинный шаг мигрировали в маленькую кухоньку и старались разместиться, вдоль подоконника, что бы дым сам выбрасывался в открытое окно с девятого этажа и уходил за горизонт, смешиваясь с мелкими колючими снежинками... Пока длился перекур, бурно велось обсуждение отсмотренного материала. Выводы, для Гоблина наша комиссия сделала совсем неутешительные. Если говорить по-простому, тогда это можно озвучить, так: 'Раньше было лучше'. А если все несколько усложнить и пустится в минимальную демагогию, то можно было бы сказать, что: 'Две сорванные башни', гораздо качественнее и динамичнее, а так же более насыщены изумительными фразами фривольного перевода, нежели чем 'Возвращение бомжа'.
  По итогам пивных возлияний и завершению просмотра фильма, еще один набег на кухню, попить чаю и выкурить по последней сигаретке, немного поболтать и вот уже скоро отходить к ко сну...
  ...так...
  ...еще по последней сигаретке...
  - Лось, а можно еще чаю? - спрашиваю я, и с осознанием собственного слабоволия, недовольно смотрю на часы. Время четыре утра, - Кто завтра во сколько встает?
  - У всех выходной, че переживать,- отвечает Леня, - А у тебя?
  - И у меня!
  - Я, конечно, не знаю как у всех, но я завтра работаю, - попытался напомнить о своем присутствии всем окружающим Казява.
  - И я, - Паша дул на чай и не поднимая глаз, но поднял руку словно салютующий пионер. Потом перевел взгляд на часы и вскрикнул: - Че блять уже четыре?
  - А ты думал... - многозначительно подтвердил Леонид.
  - Я не думал...
  - Оно и видно.
  - Мне завтра...тьфу, то есть сегодня к семи на работу?
  - В школу спросил я? - так как Паша учился на курс младше меня, я постарался уточнить. Я был счастлив, что мне никуда не надо было, и эти прекрасные, неторопливые мгновения, называются в общеобразовательных учреждениях методическим днем.
  - Какое там! На стройку!
  - Стройка не дети, никуда не убежит! - вяло прокомментировал я.
  - Меня мать устроила на работу в строительную бригаду, подводить ее не хочется. Все! Всем спать! - дал бойкую команду Шумов.
  - Может не стоит тебе ложиться? - спросил Леня, - Тебе ж вставать через два часа, это притом условие, если ты сейчас ляжешь в постель, а сей час ты не ляжешь! Не спрашивай почему? ...объясняю сразу... Надо минут пятнадцать, на то что бы постелить постель, все мы на нее не уберемся, значит кто-то ляжет на пол... и это точно буду не я. Потом кто-то пойдет посрет, а потом у нас как обычно раздастся кличь, 'ну что по последней!' и все бросятся курить.
  Леня не курил сигарет и поэтому его подобные коллективные позывы очень раздражали...
  - Вообщем спать осталось час двадцать...
  309.
  Сергей Довлатов в одном из своих произведений написал, искрометную фразу, простую, но очень емкую по своей сути: 'раздался стук, человек упал'! По-моему очень лаконично и более чем наглядно. Возможно, эта фраза фигурировала в 'Зоне' или 'Заповеднике', это не важно, важно то, что я проснулся от всепробивающего грохота.
  За долю секунды, я рассмотрел сложившуюся картину, сквозь полуоткрытые веки сцепленные дымкой вязкого сна. Кучерявое тело в куртке и джинсах, перчатках и зимних ботинках, падает навзничь и впивается затылком в бетонный пол, покрытый тонким слоем линолеума. Я спал на полу, ногами в сторону выхода, спал на узком, тонком матрасе, до которого падающее тело не дотянулось своим затылком всего семь восемь сантиметров!
  Осознав грустную нелепость всей сложившейся ситуации, я заржал. Я смеялся, ощущая всю боль друга, я смеялся не со зла от неповторимой, непроизвольной глупости происходящего... мне стало стыдно, но остановиться я не мог.
  - Что случилось? - орал Леня, укрывая свое огромное складчатое пузо одеялом, - Что произошло? Что?
  В глазах Лося был детский, наивный испуг, возможно в его голове сон переплелся с явью, так сильно, что его сознание подсказывало защищаться, убеждая обеспокоенного человека, что весь тот абсурд, который он лицезреет есть продолжения сна.
  - Паш, эй...Паш.. как ты? Паш... - лепетал Казява, стараясь затмить смешки, писком, вылетавшим между нервных окликов. Саша стоял на пороге меду лестничной клеткой и маленьким коридором и оттуда вещал, пытаясь вернуть в чувство нашего рухнувшего друга. Он вернулся в квартиру, закрыл за собой дверь и присел на корточки, положив руку на плечо стонущему Павлу.
  Шумов катался по полу и держался, закрыв глаза, матерился сквозь зубы, перекрикивая мой смех который я не мог все еще унять.
  Чудо спал.
  - Искры! Ебать, у меня чуть глаза не повыскакивали из орбит. Ебаный в рот! А-а-а-а-а-а-а-а! Сука! Голова раскалывается! Моя голова! Бля-а-а-а-а-а! - Паша встал на колени и подполз к дивану, на котором Лось прятался под одеялом, пытаясь укрыться от жестокости этого нелепого мира, - У меня сотрясение! Блять! Точно сотрясение!
  - То есть ты на работу не пойдешь? - переспросил его Казява, очень осторожно и взволнованно.
  - Какая на хуй работа! Главное в морг не уехать!
  Чуть успокоившись и задушив свой смех, я пытаясь выстроить примитивный диагноз, спросил у пострадавшего: - Тошнит? Голова кружиться?
  - Есть немного.
  - Тогда точно надо в травмпункт. Может скорую вызвать?
  - Сам доберусь. Сей час отлежусь, встану и пойду.
  - Знаешь, где ближайший травмпункт?
  - Да-а-а-а-а-а-а... - стонал Шумов.
  Леня очухался, вынырнул из-под одеяла, протер глаза и нервно переспросил: - Че случилось то?
  - Мы с Пашей с трудом встали, - начал растерянно объяснять Санек, - Оделись, обулись, я начал ковыряться с замком. Он не открывался, я продолжал ну вот... собственно и все... Паша валяется на полу, стонет...
  - Ты как упал, на ровном месте?
  Паша неотрывная лица от постели, в которую уткнулся, рявкнул, преодолевая боль: - Еб вашу мать! Уснул! Я уснул стоя!
  310.
  - Представляешь, чувака стоя вырубило! У него даже колени не согнулись! Он упал словно карандаш и затылком своим чуть чуть не долетел до матраса, - я очень эмоционально рассказывал всю ситуацию Ромке Свиридову.
  - Если бы долетел, может быть все и обошлось! Правильно? - Ромка переполняясь сочувствием к Шумову. Не мог сдержать смеха, - Сколько говоришь, не долетел?
  - Да сантиметра два, ну максимум пять?
  - Пять много!
  - Ну, ни скажи, он же не карлик, не хоббит, правильно?
  - Так как у него с головой?
  - Нормально, пару дней поблевал, неделю полежал и усвистал в поход! Ты же знаешь у него шуруп в заднице, он чуть почувствовал, что ему стало немного лучше, все, встал на ноги и вперед! Выдалась возможность в хорошей компании свалить из города и вот тебе, пожалуйста, ползает по лесам и подтаявшим сугробам. Немного переживаю, боюсь устанет, ушибленный мозг разболится, Пашка свалится в снег, подхватит пневмонию!
  - Говоришь как старая бабка! - Ромка ржал во весь голос, над моим кудахтаньем, и над теми картинами, что рисовались у него в голове, - Таких как Шумов палками после ядерной войны будут добивать, не стоит переживать.
  - Ты думаешь, я о нем переживаю? Я о себе переживаю! Понял?
  - Не совсем.
  - Ты больницы любишь? Кладбища? Похороны?
  - Нет, - ошалело, сквозь сползающую улыбку ответил Рома.
  - И я нет!
  - Шумов нам друг?
  - Друг!
  - Если друг, то придется ходить навещать, посещать,... если что-то печальное случиться. Главное не накаркать, но в общих чертах я ведь правильно говорю?
  - Да.
  - Приятного мало?
  - Да.
  - Поэтому я забочусь о твоем комфорте и о своем комфорте, и только потом уже о благополучии Шумова,- мы сидели на полу и пили зеленый чай. Шлифуя Ромин мозг своей логической цепочкой, я жестикулировал, разыгрывая целую пантомиму перед хозяином квартиры, надеясь поразвлечься и развлечь, при этом всячески надеялся избежать реализации моих наигранных пророчеств и переживаний.
  - Слушай, давно не виделись, - сказал задумчиво Ромка, словно ленивый узбекский торговец, вернувшийся из долгого и утомительного путешествия по Шелковому пути. Этот торговец вошел в первую попавшуюся чайхану и плюхнулся на свободное место, но, к сожалению, ни кто ему ничего не предложил. Хозяина не было на месте, помощников тоже, и пришлось самому обслужить себя и всех следом вошедших, - С того момента, когда ты фотографировал на тему 'Красное'... или были еще встречи?
  - Может, и были, но я что-то не помню, - я отхлебнул чая и поправил на своей голове невидимую тюбетейку, - Незначительные встречи... возможно...
  - А с Вальком общался?
  - С Желтовым? - уточнил я.
  - С ним самым.
  - Не-а. А что? Как у него дела? Музыка?
  - Да как тебе сказать, - замялся Рома, - Не однозначно, но думаю, что хорошо, нежели чем плохо. А может быть стоит сказать, что намного лучше, чем у нас.
  - Не понимаю тебя, - в этот момент, я даже не старался задуматься над Ромиными намеками и обрывками фраз промямлиными лениво и с сомнением. В моей голове все мысли были заняты предложением Лени Лося. Группе Y-CH-A предлагалась запись песни в домашних условиях на безвозмездной основе, а это стоило использовать...
  - Он женился...
  - Че-о-о?
  - Женился, - спокойно, но мне показалось с какой-то скрытой и назойливой завистью, сказал Рома.
  - Валя?
  - Да.
  - Который спал...да, в общем, с кем только не спал...
  - Думаю в этом и причина.
  - А ты на свадьбе был? - спросил я Ромку.
  - Конечно.
  - А я, почему не был?
  - Когда ты видел его последний раз? - спросил Рома и тут же сам начал строить предположения, - Меньше года назад? Больше? Может быть, два года уже прошло?
  Мне стало неловко.
  - Не могу вспомнить.
  Раздался звонок в дверь.
  311.
  - Ты не поверишь, кто у меня в гостях! - Ромкин голос из коридора звучал очень жизнерадостно. Раздавались дружеские похлопывания по плечу, глухой грохот тяжелых зимних ботинок второпях сброшенных с ноги.
  - Тапочки? - вежливо предложил хозяин квартиры.
  - Мне не надо, пусть Лена оденет, - сказал Валя, и переспросил, - Ты говоришь, кто у тебя в гостях?
  - Проходи, увидишь!
  Весь этот жизнерадостный диалог, я наблюдал, при помощи длинного, грязного зеркала, расположенного в коридоре напротив двери, ведущей в комнату, где я расположился на полу и попивал чай. В зеркале все телодвижения отражались замызгано, и фрагментарно, урывками искажаясь на жирных отпечатках пальцев и губной помады, На площади коридора в полтора квадратных метра суетливое мелькание знакомых фигур, веселые голоса, дружеские объятия, стекались, словно в коллектор на зеркальную поверхность, мгновенно превращаясь в левиафана братской любви.
  Возрождение идиллии, после нескольких лет музыкальных баталий, скандалов и раздоров, было чарующим зрелищем. Хотя, что было здесь удивительного? Валентин наш коллектив оставил по доброй воле, и мы с видимым пониманием отнеслись к его пожеланию. С Ромой, конечно, получилось не очень, когда примерно год назад, может быть чуть больше, я ему заявил, что та группа, которую создали мы с ним вдвоем, больше не желает видеть его в своих рядах.
  ...как-то нехорошо получилось...
  Я до сих пор ощущаю неловкость за тот иудов поступок, но, слава богу, что он обошелся без престного поцелуя и лишних распятий. Через относительно небольшую паузу мы двинулись на встречу друг к другу по пути прощения. Наша группа удачно развалилась, делить было нечего, у нас оставалась только преданная мной дружба, разменянная на миражи, и мечты о богатстве и всемирной славе.
  Правда, я искал своему поступку оправдание в очень простых претензиях к своему бывшему партнеру, а выражалось это в простых незатейливых фразах: 'Свиридов нельзя же быть таким эгоистичным гондоном?', а в ответ в моей голове со стопроцентным попаданием в десятку, звучал его голос: 'Можно?' оправдывающий все мои последующие действия.
  Поэтому, тогда более года назад, я быстро сделал вывод, расставил приоритеты, пошел и пнул, его под зад - турнул из нашей группы 'Образ зависимости'.
  А сейчас, я сижу у него дома, пью его чай, жру печенье, и несколько стыжусь, переживая за себя, желая только одного, что бы сегодня, не всплыли воспоминания того злополучного дня.
  - Стас! - Валентин появился в дверях и широко расставил руки, словно стараясь обнять меня не на шаг, более не приблизившись.
  - Привет, - я поднялся с пола, и мы двинулись на встречу друг другу, - Рад тебя видеть. Я слышал новость!
  Новость вперед животом появилась в комнате, смущенно улыбаясь, пряча улыбку в чудесных кудрявых рыжих волосах. С необходимой элегантностью, новость шаркала тапками сорок пятого размера по полу, стараясь как можно более бесшумно скользить по основательно запылившемуся линолеуму.
  Одежда для беременных всегда просто одежда, как бы ни старались дизайнеры сделать из нее произведение искусства, а если эта одежда еще является и джинсовым комбинезоном, то у меня почему-то в голове возникают ассоциации с дикими фермерами Виргинии, выращивающими табак и только табак.
  - Знакомься. Лена, - представил мне Валя свою жену.
  - А там, - я показал пальцем на живот.
  - Ребенок, - невозмутимо сказал Желтов.
  - Твой?
  - Нет. Твой!
  - Смешно!
  - А как же, более чем!
  - Я смотрю, вы сцепились на поле брани искрометного юмора. Сыпете удачными шутками! Молодцы! - Рома критически посмотрел на нас, - Чаю? Валя?
  - Мне бы кофе.
  - Сварим. А ты Лен?
  - Чай? Буду.
  - Хорошо, - Свиридов кивнул и удалился на кухню. Мы с Валентином плюхнулись на пол, а Лена аккуратно присела на край стула и медленно откинулась на выгнутую спинку.
  - Слушай, как так получилось? - стараясь соблюсти максимум такта, спросил я Желтова.
  - А то ты сам не знаешь, как так получается? - ехидно вопросом на вопрос ответил новоявленный муж.
  - Хорошо. Я перефразирую. Как вы познакомились.
  - Случайно. По интернету! - вклинилась в нашу беседу новость.
  - Дай я расскажу, - перебил Валя жену, - Случайно встретились на каком-то сайте. Перекинулись парой фраз. Я ей пишу: 'что делаете?', а она мне: 'Ничего. Сидим с подругой, тупим'. Я ей: 'Приезжайте в гости'. Она: 'Куда?'. Я сбрасываю адрес, и они приезжают.
   - Вся нелепость этого случая в том, что на часах уже полночь и незнакомые парни, приглашают девушек в гости, а те очень быстро соглашаются. Совсем башки не было! - прокомментировала Лена.
  - Вы были пьяные.
  - И вы.
  - Вот так состоялось наше первое знакомство. Помнишь, я тогда с Ромкой на той старой квартире жил, где у него дедушка умер.
  - Помню, - в моей голове сложилась дорога из желтых кирпичиков воспоминаний. Именно там, я отрядил пинок под зад своему лучшему другу.
  - Ну, потом сам понимаешь на алкогольных парах, возникает страсть, и мы под занавес вечера падаем в постель. Вообщем, я тебе хочу сказать, в тот момент, я точно понял одно, что секс с этой женщиной мой первый и последний!
  - Да, я точно такой же вывод сделала для себя, - краснея, но бойко сказала Лена, - А утром мы договорились, что все, баста, больше никогда не увидимся и просто без обид, спокойно, как взрослые люди разбегаемся в разные стороны. Нас ничего не связывало, у нас разные интересы, разное... все разное, и точек соприкосновение, нет вообще.
  - Разве что где-то в паховой области, - сострил Валя.
   Лена поморщилась и продолжила:
  - Я вспоминаю и не могу понять, как мы встретились второй и третий раз, как у нас все завертелось, закрутилось.
  - Залетелось, - практически шепотом добавил я. Как бы невзначай, но все услышали, но постарались не подавать виду на мой комментарий.
  - Ты оставила у Ромки то ли косметичку, то ли футболку! - напомнил Валя, - Пришлось вернуться!
  - Да, но я одного не могу понять, ты-то тут причем? - с нескрываемым удивлением пробормотала Лена.
   312.
  Ребенок! Ну что тут такого особенно - все закономерно! Закономерно как смерть! Смерть случается с каждым, дети практически с каждым. У всех моих знакомых взрослых, есть дети. Хотя можно раскручивать эту логическую цепочку и с другой стороны - у всех моих знакомых детей есть взрослые родители!
  А теперь мир поменяется, пройдет всего лишь несколько жалких месяцев и у меня будет знакомый ребенок, у которого очень молодые родители, по моему сугубо субъективному мнению даже слишком молодые. Ребенок будет килограмма три, может четыре, ростом сантиметров пятьдесят. Он будет спать сам и не давать спать другим. С ним надо будет заниматься, но чем, не очень понятно. Кормить, поить, мыть - ладно, но что конкретно с ним можно или нужно делать?
  У меня такое ощущение, что где-то в глубине души, я паникую больше чем Лена и Валек, у них на лицах мерное выражение слонопотамского счастья, а в глазах рициновая капля растерянности, но, не смотря на ее токсичность, она не в состоянии отравить весь организм.
  Я мысленно перекладываю ситуацию экспресс-отцовства на себя, и понимаю, что уже совершил ошибку. Нет, нет, нет! Вариант аборта вообще не рассматривается, при условии, если ребенок полностью здоров или если есть отклонения насколько их быстро и эффективно можно ликвидировать по средствам российской медицины, германской, израильской не суть важно. Можно прибегнуть и к услугам колдунов и врачевателей в мантиях со звездами, лишь бы сработало.
  Конечно, эгоистичные мысли заполняют меня, но если бы я родился умственно отсталым монстром, я бы хотел осознать свою патологическую непохожесть и умереть в первые три минуты своей жизни, а может быть и раньше. Скинув своей смертью отвратительную обузу, мещанского геройства заботливых родителей, готовых меня принять, каждый раз со слезами на глазах и молчаливым отчаяньем прижимать к своей груди и мучить.
  Природа, иногда сжалившись над нами, под уродство нашего тела, подгоняет состояние интеллекта, оставляя нас в счастливом убогом и блаженном, неведении.
  Иногда сжалившись над нами наши матери, бросаются по кабинетам врачей-гинекологов выискивая того, кто виртуознее всех владеет кюреткой прерывая несчастия, еще не появившейся жизни.
  Аборты это практически, то же самое что и эвтаназия, но первое разрешено законом, а второе запрещено.
  В первом случае слишком неоднозначное будущее у еще не появившегося на свет человека, которое при активно развивающихся медицинских технологиях может вдруг оказаться спасенной жизнью.
   Во втором же случае, исход практически на сто процентов предсказуем! Единственное что может спасти пациента, так это только врачебная ошибка. Неправильно поставленный диагноз, не учитывающий скрытых возможностей человеческого организма. Но тем временем, умирающего уже сбросили в могилу, вместе с больничной койкой, и только благодаря изощренному гуманизму законодателей, пациент еще дышит, когда пара крепких пьяных молодцов его забрасывают сырой землей.
  313.
  Остаться без музыки, это значит остаться обнаженным на дрейфующем айсберге, без еды и воды. Все что посчастливиться найти на этом куске льда погруженного на семьдесят процентов в холодную океаническую жижу для насыщения отблесков человеческих потребностей, это морские водоросли, угнетаемые со всех сторон прозрачной коркой холода, до которых что бы добраться требуются когти тысяч животных.
  В тишине черного океана, плывя над его поверхностью словно потухший игрушечный пластиковый маяк, обдуваемый всеми ветрами голодного мира, я немею за считанные минуты, мои бесчувственные ноги подгибаются, и я падаю, разбивая голову об лед. Кровь струится, выплавляя багровые каналы мертвой Венеции исчезнувшей в снегах на гладкой полупрозрачной поверхности одичавшего айсберга.
  Тишина - удушающее отвратительна! Даже когда очень сильно болит голова, ломит суставы и колит сердце, хочется слушать музыку, сделав ее чуточку тише и составив playlist способный усугубить состояние покоя. Каждая мелодия дымится как опиумная трубка, образами, восстающими из забвения, способными прогнать жар, усталость, страдание и вытолкнуть душу в бездну перерождения и слияния.
  По звуки паранормальных призрачных мелодий, во мне рождается невидимый танец дерзости и любви, ненависти и сострадания, безумия и изворотливой льстивой расчетливости. Я вижу, что происходит по обе стороны необъятных горизонтов моей линии жизни, извивающейся в темноте между смолящими факелами сотворенных адом из пустующих человеческих тел.
  Я словно вставил два катетера в уши, острыми иглами пробив барабанные перепонки, закачивал себе на прямую в мозг, каждую ноту, бьющую по моим зарождающимся мыслям вдохновением.
  От меломании не лечат! От нее просто страдают, страдают все, кто находятся вокруг самого меломана. Несомненно, и он подвержен определенного рода мучениям, особенно если он сам является творцом своих собственных музыкальных фантазий. Если он способен не только поглощать, но еще и тратить свои силы, что бы наполнить этот мир звуками собственного творчества, той музыкой, что вместе с кислородом выходит из его легких, скользя по бронхам и трахее, раздувая щеки и вибрируя на кончиках зубов.
  Я не один раз видел, как люди поют во сне, с каждой секундой набирая громкость и четкость каждой новой музыкальной фразы, а потом просыпаются от звуков собственного голоса. Много раз наблюдал как, некто, соединив указательный и большой палец правой руки, возят ногтями себе по брюху, расчесывая его до крови, а пальцами левой руки скользят по невидимым ладам гитарного грифа. Видел, как после импровизированных партий на собственных коленях, барабанщик поутру с удивлением смотрит на растекающиеся синяки, заливающие талой синевой отекшие суставы.
   - ...да?
  - Что? - спросил я, - Прости, я не расслышал? Ты меня что-то спросил?
  - Да нет, не тебя! Я говорил, что Желтову, нужен нормальный пятиструнник! Четыре струны на басу, для нашей музыки уже маловато, ведь так? - судя по лицу Валька, Роман зря по моей неловкой просьбе повторил свой вопрос.
  - Да, - очень смущенно, но с жаждой в глазах проговорил Валентин и начал изображать, как он своими пальцами будет трепать пять струн, впадая в творческий экстаз. В такт музыки звучавшей только для него он начал самозабвенно раскачивать рано лысеющей головой.
  Рома за пятнадцать секунд отследив пассажи и кульбиты пальцев басиста, сам вцепился в невидимый гитарный гриф выдал беззвучную солягу.
  Лена смотрела на это все с умилением и тонкой, чувственной женской иронией, стараясь успокоиться и превратиться свою едкую тревогу в милую улыбку. Она видела, что ее муж пытается отыграть все что не отыграл и все то что уже никогда не отыграет. Видела как крепнет его уверенность в том, что ему жизненно необходима пятиструнная бас-гитара, желательно конечно fender и для полной крутости безладовый, но после того как родится ребенок, будет ли он репетировать? Вот в этом она конечно очень сомневалась!
  314.
  Ревность к машине совершенно безответна и наиболее яростна. Она вытесняет чувство удовлетворения, даже когда готова цельная композиция. Каждая подобная запись для меня необходимая жертва, необходимое доказательство моей слабости и толчок для того что бы я рос и не сдавался. Если сегодня не опустил руки и готов совершенствоваться как музыкант, значит все должно получиться.
  Ведь Гарри Каспаров обыграл компьютерную программу Deep Thought и бился на равных с переменным успехом с более сильной Deep Blue, заставляя программистов IBM ломать головы над шахматными задачами в течение многих лет.
  К сожалению, я не могу себя назвать гроссмейстером барабанного искусства и терплю поражение за поражением от компьютера, подвергаясь дружеским жалящим насмешкам.
  - Неплохо.
  - Очень ровно.
  - Все звучит слишком четко.
  - Отличные барабаны, отличный звук Леня!
  - Всего за двадцать минут записана барабанная партия и никакой нервотрепки!
  - Блеск!
  Никита, Леша и Дэн, рассыпались в комплиментах перед той барабанной партией, что Лось на своем компьютере нарисовал за считанные минуты в Fruity Loops пока пил кофе. В их голосах слившихся в поток общего восхищения, не было моего образа, все это было мимо меня, словно в этот момент я превратился в бесплотный дух отца Гамлета.
  Уже Неманов готовился, что бы прописать бас, возился с проводами и настраивал свой инструмент, а во мне не могла улечься ревность. Я замкнулся, заткнулся и отстраненно смотрел в пол, восседая на огромной подушке, вырванной из дивана.
  - Ну как тебе? - Никита, тронул меня за плечо, стараясь как можно более плавно вывести меня из состояния оцепенения.
  - Нравиться, - полушепотом проговорил я, качая головой, - Ровно. Ровно. Качественно... непоспоришь...
  - Похоже на твою партию?
  - Более чем.
  - У тебя все нормально? - в его глазах блеснула настороженная забота.
  Я как нервно оглянулся по сторонам, словно ища угрозу вокруг себя, потом встряхнулся, выдохнул, улыбнулся, поднялся на ноги: - Да не переживай все нормально, просто разные мысли в голове. Очень навязчивые!
  - Опасные?
  Да, думаю, как вас придурков на ремни порезать тыльной стороной ладони, - весело и наигранно бодро, словно идя на абордаж вражеского судно выкрикнул я.
  - Не ори Стас, - недовольство государственной печатью легло на лицо Леши, - Дай бас настрою, а то надоело колки крутить! Не дай бог струну порву!
  - Не нервничай! Уже заткнулись! Заварили дуло! Пиздец молчим, тишина глаза режит! Больше никогда, пока ты настраиваешь свой инструмент,- Насон яростным движением схватил себя всей пятерней за ширинку на своих джинсах, - Ни кто не посмеет даже слово сказать! Пусть замолчат птицы! Пусть прекратит дуть ветер, Леха настраивает инструмент!
  - Ты - пиздец! - Леня с восхищением и явным неудовольством посмотрел на декламирующего Никиту, - Что это было? Что за речь? Лучше на самом деле сейчас всем заткнуться, иначе за один день песню не запишем!
  Я молчал. Кроме внутренних разочарований и моих ментальных баталий, я очень не хотел ехать к Лосю, ради записи чьих-то гитар или голоса второй раз. Потому что его многоподъезная девятиэтажка желто-коричневого цвета, словно огромный дредноут разрезала нищие яхты домики, проплывая в частном секторе и разбивая волны зелени плещущиеся о борта, у самых границ промышленно-торгового мегаполиса. В этих краях самолеты летали, низко заходя на посадку, практически чиркая с непривычки шасси по черной битумной крыше панельной новостройке.
  По-моему Немчик настраивал бас гораздо дольше, чем длился момент записи. Совершенно не напрягаясь, он прописал свою партию. Когда Леша работал, в этот момент, его можно было представить катящегося по волнам на серфе в гавайской рубашке и попивающего пина-коладу, а за одно, он непринужденно, как бы невзначай выкладывает чистейшие ноты на звуковую дорожку извлекая их из солнца, ветра, облаков и воды!
  Настала очередь гитар, а с ними пришлось основательно повозиться. Конечно, больше всего внимания пришлось уделить звучанию, нежели чем качеству исполнения ритм и соло партий.
  Стараясь отстроить звук, такой какой бы всех устраивались Насон, Дэн и Лось, углублялись в компьютер с головой словно пытаясь пролезть в монитор, как в кроличью нору. В надежде там найти огромные стеллажи с банками варенья и другой подобной снедью, но и этот этап имел свое грамотное и логичное завершение в пределах того небольшого опыта и огромного таланта, которым обладал наш звукорежиссер.
  Леня выгнал нас на кухню попить чай, пока его колонки орали наш недосведенный трек по сто шестьдесят первому разу.
  Обычно при студийной работе прослушав, запись раз сорок начинает нравиться, прослушав еше раз десять - двадцать, думаешь, что это лучшее что могло создать человечество и лучшее что может услышать. Архитекторы заходят запечатлеть эту песню в камне и их творение будет оберегать ЮНЕСКО, как ни какой другой архитектурный комплекс.
  Но вот еще пара раз... repeat please...
  И уже это чудесное творение вызывает рвоту негодование и хочется заорать 'Вырубите на хуй!'
  Звукорежиссер зациклился на последнем гитарном пассаже и старается превратить его в конфекту, а в голове у каждого уже из нас сидит малопонятный страх: 'Если он это не вырубит, я буду заикаться до конца своих дней, напевая себе под нос эту песенку...'
  - Закончил, - раздалось из комнаты, - Послушаем еще раз?
  - Нет. Скинь на болванку!
  - На домашнем аппарате погоняем. Посмотрим, как звучит наше творение через другие колонки.
  Немчик с Насоном, как никогда были солидарны в эту минуту.
  - Ок! - торжественно проговорил Леня с ощущением плодотворного финала, - Записываю на диск! Да кстати, все ваши дорожки то же сброшу, если что поправите, приедете ко мне или на какую-нибудь профессиональную студию.
  Мы потянулись из кухни в коридор и потихоньку стали одеваться, наматывая на свои худые шеи шарфы, гремя тяжелыми подошвами, еще не надетых ботинок, мешавшихся под ногами, цепляющимися за носки длинными шнурками.
  Леонид усталый с красными галазами отлипшими от монитора копьютера вышел к нам, неся в руках диск, и вручил его Насону.
  - Знаешь, что загляни к Шумову, у него что-то случилось... он тут из очередного похода вернулся, - сказал он мне таинственно.
  - Все нормально? - спросил обеспокоенно я.
  -Да это с какой стороны посмотреть....
  315.
  Передвигаясь по длинным коридорам общежития, где со стен свисают куски старой зеленый краски, а с потолка сыпется побелка траурным пеплом, я ориентируюсь только по замочным скважинам источающих анорексичные лучики электрического света и выбрасывающие в коридор пьяные голоса, храп, брань, звон посуды и четкие военнообразные вопли обязательной любви.
  В дверном проеме ведущим в общий туалет и душевые кабины играет пара мальчишек. Распластавшиеся на грязном деревянном полу, они с упоением орудуют трехколесными автомобили с оторванными бамперами и продавленными стеклами. Стекла удалены с простой целью, они не давали, тонки детским пальцами дотянуться до маленького пластмассового руля, не способного к вращению, наглухо приваренного к приборной доске еще на конвейере завода игрушек.
  Шурша своими обнаженными черными коленями по скрипучим доскам, они катят по импровизированной коридорной трассе, объезжая лужицы талого снега слетевших с ботинок местных жителей.
  Форма гонщиков лишена защиты и представлена исключительно трусами и засаленными майками неопределенного цвета, но это их не смущает, потому что мотор ревет в их голове и выхлопные клубы пара вырываются через плотно сжатые зубы.
  На общей кухне курят и матерятся пацаны, пуская по кругу бутылку пива, лениво поплевывая на пол. На первый взгляд им лет четырнадцать, пятнадцать, но сомневаюсь, что их судьба перешагнула тринадцатилетний рубеж дерьмового существования.
  Мне кажется, я очутился у нужной двери. Руками пытаясь нащупать алюминиевые цифры, надеялся определить, тот ли это номер квартиры, что я искал пробираясь через потемки и чужое разбитое детство.
  Вдруг дверь неожиданно открылась и меня на несколько мгновений ослепили волны электрического света, рвущиеся из маленькой комнатушке в темноту коридора. Я так и остался стоять с вытянутыми вверх руками, прикрывая глаза предплечьями.
  - Че блядь надо-то? - раздался суровый голос.
  - Паша привет.
  - Стас ты что ли?
  - Да, - я медленно опустил руки и начал привыкать к более или менее человеческому освещению. Паша выглядел очень странно, его губы увеличились в три с половиной раза, бровей и ресниц не было, глаза воспаленного красного цвета, прическа сползла на затылок,- Еб твою мать, что с твоеим лицом Шумов, ты выглядишь как эфиоп альбинос!
  - Без тебя знаю. Заходи.
  Я вошел в квартиру и разулся.
  - Есть будешь?
  - Да, можно.
  - У меня фирменное блюдо.
  - Какое?
  - Греча с рыбными консервами и майонезом. Будешь?
  - Попробую, но мне больше всего интересно, что у тебя с лицом?
  - С лицом и руками, - сделал уточнение Паша, и показал мне правую руку, на которой испаряющейся медузой распластался ожог.
  - Да. Руки меня тоже интересуют.
  - Я возвращаюсь из похода. Усталый, сонный, задроченый, тащу на себе рюкзак пятьдесят кило, единственное мое желание это просто упасть в свою постель! Я уже не хочу мыться бриться, есть, я просто очень, очень, очень хочу спать, - Шумов погрузился в воспоминания. Его взгляд в какое-то неуловимое мгновением устремился в глубины собственного черепа, Паша внутренне негодуя амплитудно фехтовал чугунной сковородкой рассекая затхлый воздух комнаты, - Поднимаюсь я на пятый этаж и прохожу по коридору мимо нашей общей кухни, и чувствую запах газа. Очень четко, так что замер на полушаге. На этой кухне всегда горят конфорки, местные жители греют воздух, ну что б тепло было в коридоре и на самой кухне, но при этом, часто бегают курить и раскрывают окошко, так что газ под напором ветра тухнет, а все накопленное тепло мгновенно улетучивается. Иногда мелкие дети, играют, крутят ручки газовых плит...то же ничего хорошего.
  Так вот, смотрю, на кухне свет не горит. Захожу. Воняет, начал проверять все ручки и заглядывать в духовки, прислушиваться. Изучил внимательно плит шесть, иду дальше, использую одну и ту же методику, проверил ручки, заглянул в духовку! Так вот, свою голову запихнув в очередную печь, я прислушался, и мне показалось, что я слышу, как шипит струя газа. Дай думаю, посмотрю... и из кармана достаю зажигалку!
  - Зажигалку? - переспросил я с недоверием, - Ты учитель ОБЖ, достаешь зажигалку, что бы посмотреть не течет ли газ?! И при этом засунул голову в ту духовку, где как по твоему мнению происходит утечка?
  - Да, - у Шумова промелькнула скорбная улыбка.
  - Ну и как? Въебало? Контузило?
  - Блядь, такой фейерверк был, ладно успел глаза закрыть! Хорошо, что соседских детей не было рядом!
  - Что побоялся, что могли не выжить?
  - Да, но не потому, что газ взорвался, а потому что после взрыва я оглохший с облезлой, обожженной рожей, метался по кухне и орал, и если бы кто-нибудь попался бы мне под горячую руку, ему бы мало не показалось! Мне кажется, от моего ора, все перепугались и просто побоялись выходить в коридор.
  - Видимо в нем было злобы больше, чем боли и отчанья!
  - Отчаянья вообще не было!
  - Зато на утро появилось, как ты к зеркалу подошел! - я внимательно рассматривал изуродованное лицо своего друга. В процессе повествования своей истории он заранее сваренную гречу вывалил на сковородку, открыл рыбные консервы и отправил туда же. Сковородка шипела на электрической плитке, - Ты в травмпункт обращался?
  - Нет, - коротко ответил Пашка, - 'Спасателем' намазался.
  - Чем?
  - 'Спасателем' - крем такой!
  - Помогает?
  - Очень! Ты меня не видел сразу после взрыва, сегодня уже практически все зажило!
  - Это ты называешь, зажило?
  - Так я тебе говорю, ты меня сразу после взрыва не видел, - Шумов с грохотом поставил передо мной, гречу, в которой он сумел растворить банку рыбных консервов, - Приятного аппетита! Ешь на здоровье!
  Я заглянул в коричнево серое месиво, воняющее рыбой, взял вилку и сразу отложил, судорожно пробормотав: - Спасибо, что-то расхотелось...
  316.
  Эпизодическая педагогика на ниве студенческих трудовых потугов сошла на нет, оборачиваясь для меня бесконечными отчетами, конспектами и дневниками, которые якобы должны были отразить мою успешность, как молодого учителя сельской средней общеобразовательной школы. Ворох документов оценивался и оставлял удовлетворительный след в зачетке и бесследно исчезал, в ящиках стола преподавателя. Таких как я, набежало за несколько дней человек тридцать, а стол все поглощал и поглощал огромные папки с документами.
  Наблюдая подобную картину, можно было сделать простой и очевидный вывод, что все эти бумаги, которые с легким пренебрежением принимал преподаватель, чуть позже летели в огромную печь расположенную в одной из утлых комнатушек подвала университета. Благодаря нашему педагогическому творчеству, активному копированию многочисленных методических материалов и разработок, вода в системе отопления университета не замерзла и не разорвала чугунные трубы. Огонь в печи горел, постоянно пожирая бумагу, покрытую торопливым неразборчивым, студенческим подчерком, а мы тем временем нежились в тепле старого здания, подогретого нашим интеллектуальным трудом, готовились к сдаче государственных экзаменов и дипломов. По всей видимости, наши дипломные работы тоже должны улететь в печь, при наступлении холодов, примерно в октябре, ноябре, но это будет еще не скоро, и я сомневаюсь, что это нас будет хоть как-то беспокоить.
  - Отчитался по практике? - спросила меня Белова, после того как я вышел с кафедры 'Методика преподавания географии'.
  - Да. А ты?
  - Еще вчера.
  - А что здесь делаешь?
  - Пришла на консультацию, с научным руководителем. Пишу диплом. Заебалась!
  - Я тоже.
  - Пишешь или заебался?
  - Все вышеперечисленное, - я устало облокотился на стену, скрестил руки на груди и мечтательно произнес, - Быстрей бы лето, а там будь что будет!
  - Осталось немного, но что-то у меня нет уверенности, что потом будет как-то проще.
  - Проще не будет, это и козе понятно, - я оторвался от стены и медленно пошел по коридору, Ира сделала шаг вслед за мной, - Когда мы заканчивали школу, думали, вот свобода! Дождались ! Под лозунгами 'Все в ПИЗДУ!!!' мы хлопали школьными дверями и выходили на улицу. Пошатавшись по этим улицам, мы ничего интересного не нашли! Ну, во всяком случае в большинстве своем. Я же нашел только музыку, которая представляет еще большее рабство, но и конечно же большее удовольствие. Это цель, практически сверхъестественного масштаба, но разговор не про меня, а вообще! Тебе не понять...
  Что надо делать, в тот постшкольный период? Надо поступать! И была у всех одна коллективная мечта - поступить! Поступить! Поступить! Хоть бы пройти! Хоть бы взяли! Взяли! И что? Мимолетная вспышка счастья и тщеславия, а потом, скука! Скука! Смертная скука! Постоянные прогулы, реабилитации, и отчисления студентов не способных навести мосты дисциплины между разными берегами своих желаний.
  Вот мы заканчиваем ВУЗ, и что? Что-нибудь поменялось? Скажи мне...
  Белова пожала плечами, и остановились:
  - Мы далеко зашли? Мне надо препода поймать.
  - Ты так говоришь как будто ты в лесу на охоте, вроде и заблудиться боишься, а вроде и от добычи не хочется отказываться!
  Ира скривила рожу и по-детски дразнясь, высунула язык, потом развернулась в обратном направлении и так же неторопливо пошла, тихо проговорила:
  - Рассказывай. Рассказывай, я тебя слушаю!
  - Так вот, что ты будешь делать после того как получишь диплом?
  - Не знаю, все как обычно, просто у меня будет...
  - Просто у тебя будут корочки, которые ты кинешь в ящик своего письменного стола или запихнешь в бабушкин сервант, не имеет значения. У меня есть музыка - возможность перевоплощения, возможность смотреть на мир своими ушами и видеть его более ярко, возможность изменять его, хотя бы чуть чуть.
  - Твоя музыка когда-нибудь тебе надоест, и это 'когда-нибудь' случиться быстрее, чем ты можешь себе представить. Повзрослей! - Ира ускорила шаг, а я обескураженный и разозленной ее последней фразой наоборот замедлил, культивируя в себе желание, просто оторваться от нее.
  317.
  Каждый год в конце февраля в начале марта есть полное траурное ощущение бесконечности зимы. Даже не смотря на то, что световой день стал длиннее и иногда по стенам домов наперекор заснеженному пейзажу сквозит хилый теплый ветерок, недоверие к природе, растет с каждым безоблачным морозным днем.
  Шестнадцатого марта все также обледеневшие ветви утром лупят по оконному стеклу, заставляя меня проснуться. Я бесцельно совершаю механические действия: умываюсь, одеваюсь и направляюсь на ближайшую трамвайную остановку, рыхля свежий, выпавший минувшей ночью снег. Сквозь подошвы старых ботинок просачивается талая вода намагниченная теплом человеческого тела. Грязные позавчерашние носки превращаются в жижу обволакивающую пальцы, стопу и пятку, пытающуюся проникнуть сквозь поры кожи и впиться в кость. Мне мешает несколько причин купить новую обувь. Жалко тратить деньги, ведь зима должна была еще кончиться десять дней назад. Я верю, что вот вот должно стать слишком тепло, что бы еще имело смысл носить зимние ботинки, но точно так же я думал в позапрошлом марте, а эти ботинки с вытоптанным мехом прослужили мне еще один сезон, загоняя меня в посредственный капкан насморка и головной боли каждые две недели. Вторая причина - это обыкновенная нечеловеческая лень, а может быть стеснение. Внутреннее стеснение, не дающее возможности вести беседу с продавцами на равных, увиливать от ответов и соглашаться на самое непотребное дерьмо, которое они предлагают, терять деньги, хватать покупку и улепетывать восвояси.
  Я трясусь в трамвае под грохот колес, мечтая только об одном - вернуться обратно в постель, уснуть и не проснуться... уснуть и не проснуться, хотя бы до того момента пока не сойдет снег и майской зеленью не восстанет природа обволакивая шумом птиц, лучи утреннего солнца. В ту же секунду в дверь позвонят и громогласно оповестят на весь подъезд: 'Откройте это из военкомата! (такой-то такой-то) проживает здесь? Откройте!' Идиллия рухнет под настойчивостью гостей, разрывая мой сложившийся мир на муштру, дедовщину и перманентную солдатскую усталость, наполняя меня страхом потери. Сомневаюсь, что меня будут ждать концерты, выступления, Леша, Денис и Никита. Сомневаюсь, по одной простой причине. Мои замерзшие испещренные мозолями руки, которые за период службы ни разу не коснулись трогательной прохлады автомата и не выдавили из него каплю смертельного тепла, будут способны соответствовать всем музыкальным стандартам. За период службы, лопата, лом и веник прирастут к моим рукам и долгими ночами на гражданке, будут мучить меня фантомные боли, и воспоминания о потерянных инструментах труда, точно так же, как в казарме, два года подряд мои суставы болезненно ныли, не чувствуя вложенных в ладони барабанных палочек.
  Все это лишь возможное будущие, от которого я бегу и готов проглотить сизифов камень лишь бы не тащить его в гору, вновь и вновь. Я, бегу улепетывая и прячась в закоулках собственных фантазий, мифов и легенд скрываясь в собственной одержимости ведущей меня к бездонной пропасти поражений. Если у меня не вырастут крылья, и я не взлечу, тогда, я обречен разбиться и исчезнуть в мутных воспоминаниях близких бесшумной тенью.
  Все букмекерские конторы мира принимали и продолжают принимать ставки на возможность моего полета. Против меня ставили 1000000: 1, и стоит заметить, продолжают с упорством безумца ставить, в надежде заработать легкие и до смешного небольшие деньги. Но к всеобщему разочарованию и не меньшему удивлению, на всем этом неслабом шоу, смогу заработать только я! Чудесным образом мои руки превратятся в крылья, выхватив меня из пропасти и подбросив в небо спасая мою жизнь, в тот момент, когда тряпичной куклой падая вниз, я обрету спокойствие и внутреннюю свободу.
  Приземлившись перед удивленной толпой под четким глазом телекамер, раздав всем интервью и закончив с праздничной суетой как можно скорее, мне придется нанять коллекторское агентство, что бы выколачивать долги из букмекеров и тех, кто ставил против моего личного чуда!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Бомбу ночью сочинял, что есть мочи начинял
  я так хотел принадлежать к чему-то большему чем, я
  Мирон Федоров
  Часть 10. A Rush of Blood to the Head
  318.
  Весну будто бы выстрелили из огромной пушки. Оружие разорвало в клочья, разметав его по вселенной, а весна опустилась на землю талой водой, неловкими первыми дождями, соскальзывающими по наледи с крыш домов и сараев. Переменчивая погода, словно столетняя старуха, шамкала зубами, а в провалах белесых гнилушек из ее рта, просачивался то ветер, то яркое солнце, то грязный туман.
  Общественный транспорт дымил выхлопными газами. Складывалось ощущение, что все автобусы в этом городе передвигаются на дровах и топятся по черному, выблевывая пассажиров на каждой остановке, и тут же набивают себе брюхо сутулыми фигурами в серых одеждах, ищущих спасения от весенней слякоти в топке старых Икарусов, среди пылающего древесного угля.
  Тот, кто дожил до выходных, обычно, не вставал с постели до самого вечера. Люди проводили время у экранов телевизора, рассматривая Путина, морально готовящегося к инаугурации, после того, как успешно прошли его вторые выборы на пост президента Российской Федерации. Он излучал удовлетворение, спокойствие и нечеловеческую энергию, старался быть везде и во всем, старался затмить себя прежнего и отыграться за долгое молчание предвыборной кампании, где обошелся немногочисленными брошюрками, которые изготовили его соратники. Сомневаюсь, что сам президент, заглядывал в них и уж тем более сомневаюсь, что он ставил свою подпись, когда утверждали тот или иной проект агитки.
  В теледебатах Владимир Владимирович практически не участвовал, хотя стоит предположить что рвался, когда видел какую чушь, несут его прямые конкуренты и те редкие представители, что были допущены политтехнологами на всеобщее обозрение, озвучить планы 'Единой России' а соответственно и реального кандидата в президенты 2004!
  Изредка поглядывая на всю эту демагогию краем глаза, я подумал, что быть президентом, причем не важно какой страны, чертовски грустно, а вот быть диктатором, несомненно, весело. Извечный макиавеллевский вопрос 'Государя должны бояться или любить?' вообще не стоял перед сводом моих моральных правил! Ответ был во мне, и он имел свой голос - несомненно, бояться! Но так, же писклявая и трусливая, карманная собачка, где-то в темных закоулках моей души, забитая кованым сапогом в крошечную конуру настойчиво тявкала. А тявкала она о том, что только при одном условии этого стоит добиваться - диктатором должен быть ты сам! А так, как это я очень плохо себя представлял в роли холодного вепря, взглядом превращающего в камень любого неугодного, я выбрал путь анархии и... тут же пошел проголосовал, за непонятное, незнакомое имя какого-то деятеля, в надежде, что он не победит, хотя...
  ...голосовать 'против всех' или просто испортить бюллетень для меня значило подорвать и так подорванную экономику своей страны вторым туром или вообще новыми выборами, если эти не будут соответствовать темным правилам законодательства РФ.
  Но все это уже в прошлом, а сегодня остались только вопросы:
  - Ходил на выборы?
  - Да, - отвечал я.
  - За кого голосовал?
  - За Путина, - гордо и как само собой разумеющееся отвечал я, и смотрел, как неторопливое удивление, цепляясь когтями, ползет по лицу моего собеседника. Если так, то эффект достигнут, если так - то я на правильном пути. И если моя работа в будущем будет заключаться в том, что я буду делать шоу для многотысячной аудитории, значит надо тренироваться на мелочах, один на один, вызывая шок, удивления и пересуды. Возможно выборы президента не самая лучшая платформа, но настоящий человек искусства, должен работать с любым материалом, тем более ментального характера.
  - Зачем? - опять задали уточняющий вопрос мне.
  - А за кого еще?
  - 'Против всех'!
  - Так ты поставил галочку в графе 'Против всех'!
  - Да.
  - Знаешь что? Мне кажется, что за Путина, проголосовал только я один! - я начал углубляться в собственную ложь анатомизируя ее для себя, - Ведь с кем не разговариваю все голосовали либо против всех, либо за никому неизвестного деятеля! Так как же он победил?..
  
  319.
  Алкоголь и весна две вещи, плохо воспринимающиеся по отдельности. Теплый ветер пьянит днем, а ближе к вечеру хочется продолжения, хочется тепла, которого пока еще недостаточно, и люди спешат по барам, иногда оккупируя еще недостроенные открытые площадки ресторанов, от которых пахнет свежим струганным деревом и жжеными опилками, маслянистыми гвоздями и свежей краской только что натянутых крыш. Озадаченные молоденькие официантки, выскакивают на улицу, кутаясь в наброшенные на плечи шерстяные платки, обслужить клиентов, вальяжно рассевшихся на холодных стульях. Прижимая плотно к груди кожаные папки с меню, они с неохотой отдают их в руки посетителей, принимая фронтальный удар холодного ветра и тут же, убегают погреться в помещение, пока гость изучает возможности кухни и бара.
  Я и Никита, кутаясь в куртки и клетчатые одеяла, сидели на только что открытой веранде единственного в городе джаз бара. Постукивая зубами о края вытянутого бокала с пивом, он, дребезжа голосом, проговорил: - И надо было тебе все это? Можно было взять по бутылочке и пойти ко мне на кухню, там тепло, а здесь?
  - Ну, немного прохладно, - согласился я, и завернул свой бокал в одеяло, что бы, не было холодно руке, - Зато пиво не греется.
  - Нам бы с ангиной не слечь, на пару недель.
  - Все будет нормально, - более чем убедительно, сказал я, - Хватит стонать, на пенсии насидишься дома!
  - Очень надеюсь до нее не дожить!
  - Как и каждый из нас! - выкрикнул я и поднял вверх свой бокал, - Выпьем за это!
  Насон меня совершенно без энтузиазма поддержал, раздался легкий перезвон стекла и каждый сделал по небольшому глоточку, прогревая напиток в полости рта, прежде чем пропустить его через горло.
  - Слушай, Никита Алексеевич, я должен тебя сфотографировать! - я потянулся рукой к фотоаппарату, лежавшему рядом со мной на лавочке. Сегодня я целый день посвятил фотографии и снимал все подряд, охотясь за людьми, пейзажами и заброшенными автомобилям, гниющими во дворах и переулках спальных районов.
  Мне пришла идея, концепция своей первой выставки, которая, возможно, произведет неистребляемый фурор в сердцах людей любого мегаполиса. Моя экспозиция будет кататься по миру и зарабатывать деньги пока я буду находиться в туре с группой, на другом конце земного шара. Возможно, мы пересечемся, где-нибудь в Риме или Варшаве и это будет событие европейского масштаба. Тогда, возможно, стоит сделать примитивный пиар ход! Каждый человек купивший билет на концерт группы Y-CH-A, с тем же билетом может попасть на мою персональную выставку, посвященную старым заброшенным автомобилям. Они привлекли мое внимание, засели в моих мыслях, своей обидой на все человечество. Цеплялись за жилы моей души своим одиночеством, своими ржавыми ранами, своей ненужностью и свирепой усталостью. Я в них обнаружил злобу и беспомощность. Если бы они были в состоянии проявить ее и броситься из - под слоя пыли и голубиного дерьма на прохожих, мир утонул бы в человеческой крови!
  Меня совершенно не интересовали тачки, погибшие в бою при столкновении с более свирепым соперником. Меня интересовали те, что стоят в гробовом молчании, стаптывая собственную резину дисками, стоят с мутными стеклами и торчащими в небеса дворниками, молящие о пощаде, об избавлении. Молящие пролетающие над ними облака, о давлении многотонного гидравлического пресса, способного им дать новую жизнь, вливая их в новую форму. А пока, только дети интересуются ими, выплясывая на прогнувшимся капоте, или видя в них инопланетных монстров, лупцуя по скрипящим и чуть приоткрытым дверям палкой. Мальчишки наносят глубокие порезы, в надежде победить своего страшного, но неподвижного противника и, преисполнившись победоносного духа, со скукой в глазах наигравшись, уходят домой, ужинать.
  - Зачем ты меня будешь фотографировать? - спросил Насон, вырывая меня из омута воспоминаний.
  - Что, прости? - я урывками возвращался к своему другу, - А! Да! Прости. Задумался! Просто у тебя такая кислая рожа, что ее стоит увековечить на снимке.
  - Ты так считаешь?
  - Несомненно, - я расстегнул чехол и полез за фотоаппаратом. Никита начал прихорашиваться, сделал еще более унылый и отстраненный вид, чуть взъерошил волосы, и стараясь нарушить симметрию лица, немного перекосил очки, но они отважно сопротивлялись и постоянно возвращались на свое привычное место.
  Пока я прицеливался и старался сфокусироваться, настроить выдержку, я почувствовал, как на мое плечо легла, чья-то маленькая, теплая ладонь, атмосфера наполнилась запахом ванильных духов, призывая меня оторваться от объектива.
  Около меня стояла маленькая темноволосая девушка.
  - Вы фотограф? - прямо спросила она.
  - Не совсем. Я учусь.
  - Он в первую очередь музыкант! - сразу оживился Никита, моментально перестал дрожать на холоде и постарался перетянуть внимание на себя, как настоящий фронтмен, - Он барабанщик, а я гитарист и вокалист.
  - Неужели? - у девушки блеснуло в глазах удивления, - Меня интересуют и те и другие. Можно присяду?
  - Да, конечно, - поторопился ответить Никита, пока я старался подобрать собственную обвисшую челюсть от неожиданного знакомства.
  - Алена, - представилась девушка и протянула мне руку, хотя Насон тактично пытался перехватить рукопожатие, - Мне нужен фотограф.
  - Для чего? - скромно спросил я.
  - Я работаю в журнале. Журнал освещает различные культурные события нашего города, я пишу статьи про рок концерты и мне нужен человек, который бы делал пару снимков для нашего журнала. Интересно?
  - Да, - я чуть замялся, но все-таки смог произнести сокровенную фразу, - Деньги у вас в редакции платят?
  - Мне да, тебе нет, - и предупреждая все мои вопросы, Алена продолжила, - У меня маленькая колонка, стоимость ее невелика, главный редактор сказал, что если мне нужен фотограф, тогда я сама его должна найти, те же ребята, которые в штате, работают на более значимых мероприятиях и проектах! Я спросила про дополнительную оплату, а он мне ответил, что я могу платить фотографу из собственных гонораров - если конечно эти деньги можно вообще назвать, таким громким словом, как гонорар! Поэтому мое предложение очень простое! Ты будешь ходить со мной на концерты, которые я освещаю, совершенно бесплатно, а мне потом давать пару фотографий для публикации. В колонке журнала ты будешь числиться как автор снимка.
  - Согласен, - практически сразу сказал я, пряча свои сомнения в моих талантах куда подальше. Здесь было много бонусов! Кроме выше перечисленного, я смогу к известным музыкантам подобраться на расстояние вытянутой руки и, возможно, мне получиться втюхать кому-нибудь из звезд нашу демо запись. А там прямая дорога на большую сцену!
  - Алена, простите, - начал академично Насон, - Вы сказали, что вам нужны и те и другие. Если я вас правильно понял и музыканты вам тоже интересны! Кстати меня зовут Никита...
  - Да, насчет музыкантов! Я, набираю группы для концерта, который состоится здесь, в этом баре, но не на открытой площадке, а на сцене внутри помещения. Вы что играете?
  - Indi.
  - Отлично, но я вас должна предупредить, концерт акустический! Вы как, согласны?
  320.
  'Если песня звучит плохо в акустике, значит это плохая песня!'
  Что-то подобное, сказал кто-то из группы Kiss, возможно, это был Джин Симмонс. Возможно, это не совсем достоверная цитата, но это в данном контексте не имело, никакого значения, его высочество Никита Алексеевич все же решил подумать, над поступившим предложением. Под давлением моего пытливого взора, он быстро взвесил все 'за' и 'против' и сказал, что стоит попытаться, ведь до концерта еще целый месяц. Потом задумчиво озвучил нехитрую мысль, что возможно, придется взять дополнительные репетиции, но прежде надо убедить Дениса и Леху, что этот концерт нам жизненно необходим. Среди наших аргументов были следующие, блокирующие любые потенциальные возражения наших оппонентов:
  1. Акустика это просто хорошо!
  2. Этот концерт - новый опыт, который нам жизненно необходим для собственного роста, как музыкантов!
  3. Джазовый бар? Мы там найдем нового слушателя и возможно среди посетителей, окажется человек, который с радостью вложится в наше творчество, займется рекламой, раскруткой! Ведь джаз - это музыка интеллектуалов, а место, в котором должен состояться данный концерт посещают по большей части достаточно обеспеченные персонажи с утонченным вкусом! Если мы поднапряжемся, мы сможем их удивить нестандартностью музыкального мышления и тем самым завоюем!
  4. Кроме всего прочего, как оказалось, что это не просто концерт - это фестиваль - конкурс. Победитель получает приз - запись песни на профессиональной студии. Одной песни.
  (- Стоит лучше озвучить так - запись сингла. Звучит по западному, более презентабельно.)
  5. Что мы теряем, если выступим на фестивале? Ничего!
  6. А приобретаем? Будет зависеть от того, как выступим!
  7. Фестиваль длится шесть дней! Первые пять концертов - отборочные туры, на пятый - гала концерт! Естественно Y-CH-A, играет только в один из дней (быстрее всего, что в самый первый). Если мы проходим первый этап, автоматически попадаем опять на сцену и наши шансы в поисках спонсора...
  (- Спонсор - плохое слово, - Насон, скептически комментирует мои доводы, - Не говори так! Используй синонимы или просто какие-нибудь другие слова. Пусть будет лучше директор, менеджер, заинтересованное лицо, на худой конец, меценат!
  - Почему тебе не нравиться 'спонсор'?
  - Ощущаю себя гламурной блядью, а это ощущение мне категорически не нравится!
  - Хорошо. Понял!)
  8. В недалеком будущем у нас маячит, как минимум одно выступление, на отличной сцене с хорошим звуком, а так, как мы, несомненно, должны победить, можно с уверенностью сказать их будет два, и опять повторюсь - не стоит забывать про возможность записаться за дарма!
  9. Нам просто необходим любой концерт, для наращивания сценического опыта.
  10. Афиши будут расклеены по всему городу, и не стоит сомневаться, что такое странное название как Y-CH-A, привлечет внимание любознательной публики.
  11. Когда у нас был последний раз концерт? Давно? Сколько было сомнений? Говорили, что мы не успеем приготовиться? Успели? Как ощущения, когда спускаешься со сцены? Я знаю... прекрасные! Незабываемые и хочется вернуться!
  Тогда с возвращением!
  На лестнице, ведущей в музыкальный подвал, послышались шаги. Этим вечером мы сюда пришли с Никитой на час пораньше, чтобы обсудить стратегию убеждения. Фронтмен был на взводе. Он предвкушал интеллектуальную битву, в которой был обязан победить во имя нашего общего блага. Я верил в него. Верил, потому что мне больше ничего не оставалось делать, свою нелегкую задачу я уже выполнил, доказав Насону, что этот шаг в нашей общей музыкальной карьере просто необходим. Я сделал это не особо напрягаясь. Возможно, потому что ему просто понравилась Алена, а возможно он сам, жутко хотел на сцену и ему требовался человек со стороны, который дал бы ему небольшой толчок, и сказал, что все трудности, которые могут возникнуть в процессе приготовления акустики, сущая ерунда и мы с ними со всеми справимся.
  - О! Вы здесь? - раздался возглас Леши, как только он достиг дна, - Насон, ты че какой серьезный?
  - Мы тут целый час уже стоим, вас ждем!
  Леша посмотрел на часы и, сконфузившись, спокойно сказал, отстраняясь от претензий: - Так мы и не опоздали! А то, что вы на час раньше пришли это ваши проблемы! Время без пяти.
  - Леш, дело не в этом, - миролюбиво встрял я в нарождающуюся беседу, - У нас есть предложение. Насоо-о-о-он?!
  - Нам предложили участвовать в акустическом концерте, точнее сказать в фести....
  Никита Алексеевич еще не успел закончить свою речь, как Немчик и Ден, разразились воплем неистовой радости:
  - Заебис-и-и-и-ись!
  
   321.
  ОТБОРОЧНЫЙ ТУР МЫ ПРОИГРАЛИ!!!
  
  
   322.
  Примерно месяц назад жизнь завертелась с новой силой, раскручивая весну на все обороты. Каждый день, вбирал в себя новые краски и звуки, расцветая и прорастая сквозь нас бамбуковым стеблем. Чувства все обострились, полумеры были забыты и мир приобрел совершенно четкие контуры.
  Из моей жизни все, что не представляло ценности, вылетело за борт. Амнезия конденсировалась под сводами черепа, набухая ядовитыми каплями, соскакивающими с плоских костей и выжигающими те участки мозга, которые ни имели, никакого отношения к творчеству. В нейронных сетях не было более места бытовым проблемам, голоду, усталости, мелочным конфликтам, любви, неприязни, пустым и нелепым беспокойствам. Внутри меня мерно били барабаны, вытравливая из меня всю прежнюю аритмичность, я существовал под пульсацию песен, что были нами отобраны для выступления.
  Календарные листья перелистывались медленно, но со стабильной периодичностью, подгоняя нас вылизывать языком все огрехи и неточности которые всплывали при отработке того или иного музыкального момента.
  - Все что ты скажешь со сцены, может повлиять на решение, пропустят ли дальше чем отборочный тур, - повторял я на репетиции Насону, - Каждое слово надо тщательно продумать: шутки, комментарии, цитаты. Может быть, стоит задуматься над движениями и мимикой?!
  - Я знаю, - раздражался Насон, - Ты мне это повторяешь постоянно, я работаю над этим, ты лучше следи за собой.
  - Стараюсь, - припоминая все свои слабые стороны, отступив, сказал я, - Работаем!
  Повтор, повтор, повтор... фрагментарная отработка сложных моментов... новые предложения... новые решения.
  Новые решения не всегда хороши завтра, на следующей репетиции. А через полторы недели они могут показаться вообще самым неудачным вариантом и время, потраченное на их реализацию совершенно пустым. От этого досада раздирает горло, глаза ищут виноватого, того, на ком можно сорвать свой гнев - просачивающийся в атмосферу метаном сквозь дырочки на пуговицах застегнутой под воротничок рубашки.
  Один раз, вбросив идею, я понял ее бесперспективность уже спустя десять секунд, но парни с неувядающим энтузиазмом, уже взялись за ее разработку. Я пытался их переубедить, доказать ее слабые стороны, но никто уже не слушал меня и пришлось подчиниться. Барахтаясь словно в болоте, мне было противно, неудобно, скучно, но я подчинялся, стараясь всячески увильнуть от мелких дрязг, работая исключительно на группу, на результат, на перспективу.
  Статичные картины идеального мира начали приобретать жизнь и движение, приобретать удивительную гибкость и внутреннюю реализацию, выныривая из-под сознания и сводя меня с ума своей плотностью и объемом, раздувавшим мою голову, трещащую по швам.
  Сотни тысяч рук в моем воображении тянулись к ярко освещенной сцене, играла прекрасная музыка, призывающая к любви и суициду, призывая к радости, борьбе, сумасшествию и тщеславию. Публика требовала еще и еще, а мы торговали бесценными нотами, словно на римских площадях слуги сенаторов бросали в голодную толпу душистый хлеб. Оборванцы его хватали грязными руками и запихивали в рот в надежде наесться и успеть урвать еще парочку караваев, но давились, задыхались, и харкая и кашляя слипшимися крошками, убегали с пыльной площади в поисках глотка воды.
  В свободное время, мы шерстили музыкальные магазины, подбирая новые струны, новые провода, мембраны для рабочего барабана, стараясь довести до недостижимого идеала не только совместного звучание, но и звук каждого инструмента по отдельности.
  Мы были на грани, раздражение и напряжение возрастало в наших кровеносных сосудах, пресыщая сердечную мышцу эмоциями, которые очень хотелось изрыгнуть, когда мы все соберемся в одной точке. На последних двух неделях во время репетиций любая высказанная идея воспринималась уже как несусветная чушь, но, никто из нас не сумел удержаться от новых и новых предложений, и получить тут же порцию сдержанных, но скандальных замечаний.
  Мы боялись и надеялись стать лучшими и не стать ими вовсе, совершенно в равной степени. Боялись стать лучшими, потому что, нам на какое-то мгновение показалось, что мир перевернется и станет совершенно другим, изменится до полной неузнаваемости приоткрыв нам тайники богатой и респектабельной жизни, лазейки вседозволенности и порочной скуки. Достигнув вершины можно только двигаться вниз, а пока у нас были силы мы, срывая ногти и ломая пальцы, выцарапывали свою дорогу за облака. Боялись после невероятного, но возможного поражения потерять кураж, и, скатившись с непреодоленного склона, просто лечь и уснуть в сумрачной долине безызвестности и нищеты. Мерно существовать, не отрываясь от дивана перелистывая желтые газеты и щелкая каналами. Чуть задержав взгляд на MTV, взболтнуть:
  -Что за дерьмо? Когда-то мы могли еще и не так, мы играли интереснее агрессивнее и... жаль, жаль, что в этой стране наша музыка была в то время вообще никому не нужна.
   323.
  - Надо переименовать нашу группу?
  - Никита Алексеевич, я прошу прошения? - медленно и четко сказал я, выражая тем самым удивление и стараясь понять, что под этой фразой подразумевает наш фронтмен, - Я не понимаю, зачем?
  - Что-то ни то... - многозначительно прозвучало в ответ.
  - 'Что-то ни то' - это что? Что конкретно? - чуть жестче переспросил я, требуя аргументации, которая последовала незамедлительно.
  - Ни каких ассоциаций у публики, которая смотрит на афишу и видит надпись Y-CH-A. Она видит, недоумевает и тут же забывает о нас. Возможно, единственный вопрос, терзающий любопытствующие умы, это 'Бля! Что за хрень!' А потом они просто, ищут на цветном листе бумаги, знакомые имена и названия, а наш набор букв просто исчезает из их памяти.
  - А как же ассоциаций с Иранской Республиканской Армией?
  - Это все про нас, это наши мысли и идеи, совершенно не привлекательные для окружающих. Сомневаюсь, что всем кто видел наши четыре буквы и два тире, пришло на ум похожее содержание, подобный подтекст. Им просто плевать... я чувствую!
  - Ты просто расстроен, что мы вылетели и нас не взяли на гала концерт! Тебе очень жаль, что мы не можем побороться за главный приз. Да мне тоже жаль, что мы оказались в аутсайдерах, но я уверен мы сможем наверстать упущенное. Ты помнишь, какие были овации, когда мы спускались со сцены?
  - Да, - Никита грустно качнул головой и с каким-то неимоверным разочарованием, обвел стены нашей репетиционной точки обитой рваными черными тряпками и покрытой слоем сантиметровой пыли, рассматривая ее словно стены своей камеры, в которую его затащили против его силы и не выпускают.
  - Помнишь, как зал требовал и вопил: 'Еще!!! Ееще!!!', а мы, тем временем улыбаясь, собирали инструменты и спускались со сцены. Я считаю это главное! Даже более скажу, у нас есть уже имя! Оно уже на слуху, зачем его менять? Зачем начинать все сначала? А потом самое удивительное для меня самого - Y-CH-A - мне нравиться, оно нестандартное, смешное...
  - Я не хочу быть смешным, не-хо-чу! - в глазах у Никиты блеснула злость.
  - Тогда рок музыка - это не твое Насон, - язвительно уколол его я, - Забудь! Рок звезда старше двадцати семи - это уже смешно...не хотел тебя расстраивать, но это так, но лично мне казалось, что ты свою карьеру видишь более продолжительной?
  Насон бросил взгляд на Дениса и Лешу, которые ждали пока вспыхнет и уляжется буря и потом можно будет вступить в конструктивный диалог, а не размазывать пустые эмоции друг у друга под носом.
  - Иди, работай менеджером, если хочешь быть серьезным! Положи свою жопу на кресло, названивай всем по телефону, надоедай, предлагай памперсы, канцелярские товары или мебель. Будешь выглядеть просто супер! Возьми кредит купи себе говенную тачку, плати за нее десять лет, а как выплатишь, оформишь ипотеку и встретишь старость в своей квартире серьезным человеком с отличной кредитной историей! - пока я произносил эту короткую речь, я завелся, и уже чуть не орал выбрасывая слова.
  Под конец собственной тирады, я уже не очень понимал, кому адресовано мое послание, окружающим или самому себе!
  - Если честно, я думаю, что Насон прав. Не кипятись Стас! Он прав, потому что наше название просто нелепое, пока не поздно, надо от него избавиться, - Денис вкрадчиво и осторожно пытался меня убедить, - Ты тоже прав, все, что ты сказал верно, но в данном случае, надо поменять коней на переправе... придется... Леха того же мнения, да Леш?
  - Да. Мне Y-CH-A вообще не нравится, если честно, и изначально не нравилось, - включился Леша.
  - Не нравилось? - я переспросил у Немчика.
  - Нет.
  - Что ж тогда играл?
  - Музыка нравилась, название группы нет.
  - Хорошо, - вызывающе сказал я и опять пошел в атаку, - Если вы отрицаете, тогда предлагайте, у вас наверняка есть масса отличных идей? Ну? Что молчим?
  Парни смущенно переглянулись, пережевывая собственные языки и играя скулами.
  - Я вас слушаю! Что вы на меня так смотрите? У меня нет вариантов, но я и не предлагаю идиотских изменений. Нам надо больше репетировать, шлифовать музыку работать над новым материалом, а не заниматься бабскими вещами. Вот это мое мнение. Точка!
  - Sale, - практически равнодушно сказал Дэн.
  - Какой на хуй Sale? Где ты видишь здесь скидки, магазины не работаю! На дворе ночь! - я не знал, что еще сказать. Я расползался в недоумении перед тремя совершенно непробиваемыми лицами, которые смотрели на мою агонию с долей иронии.
  - Это наше новое название!
  - Распродажа? - Никита задумался на мгновение, - Мне нравится! Даже более чем! Просто, лаконично, хорошо запоминается. Реклама на витринах магазинов каждый сезон, на центральных бутиках и не только, а есть магазины, которые постоянно торгуют скидками. Бесплатные баннеры и девочкам думаю понравится!
  С ощущением полного поражения, я смотрел, как парни кивают в такт каждому слову Насона и спустя несколько секунд осознал, и сам для себя согласился, что это будет отличная замена!
  - Меня отец все время ругает, - фронтмен уже мечтательно и с любовью рассматривал наше растерзанное и грязное помещение, от которого его мутило всего пять минут назад, - Он говорит, говорит мне постоянно: 'Играйте музыку для маленьких девочек, и подтянутся большие мальчики!' Он прав... ну что ж, первый шаг сделан.
   324.
  - У меня есть предложение, над которым тебе Стас придется хорошо подумать. Его надо принять осознано, тщательно взвесив 'за' и 'против'!
  Я сидел в кабинете у своего научного руководителя, Камериловой Галины Савельевны. Числясь у нее студентом - дипломником, под ее чутким руководством, я превратил свою прошлогоднюю курсовую работу, в серьезную выпускную работу. Защита приближалась неумолимо, все сроки, отпущенные на подготовку и доработку, переходили в мое светлое прошлое, а будущее мне казалось с каждым днем все более туманным.
  Ее сухой вытянутый кабинет всегда навевал на меня неприятную сонливость, прививал медлительность и вялость мыслям, что ее неимоверно раздражало. Она, как человек энергичный, была требовательна и от каждой нашей встречи ждала позитивного результата, а если его не было, заставляла работать здесь и сейчас, не выпуская из своих рук загибающийся мой научный потенциал эффективно стимулируя его моральными зуботычинами.
  Галина Савельевна попыхивала тонкой сигареткой с ментолом и внимательно меня изучала, пытаясь отогнать, прочь сомнения и увидеть перспективу в дальнейшем нашем сотрудничестве. Я ощутил себя пакетиком с героином, в меня словно втыкали острый перочинный нож и пробовали на вкус, проверяя чистоту и качество, попутно размышляя брать или не брать товар. При этом велись переговоры с продавцом в надежде получить твердое убеждение, что, несомненно, товар хорош и можно что-то придумать, но это же наркотики! А это всегда сложности, проблемы и черт знает что еще!
  - Предлагаю тебе поступить в аспирантуру. Твоим руководителем буду я. Что скажешь?
  Вот такого поворота событий я, совершенно не ожидал. Моя челюсть упала мне на грудь и, по всей видимости, оставила там недюжий синяк. Воздух вырвался из легких, и внутреннее удушье натянуло вожжи бронхов с невероятной силой.
  - Я понимаю, надо подумать, все взвесить. Потому что ты знаешь, я работаю на результат. Если у тебя есть мысли, что ты будешь аспирантом пару тройку лет, будешь получать стипендию, хоть и небольшую, а потом развернешься и уйдешь... так не пойдет! Если не будет результата в первый год, и если я пойму, что ждать от тебя нечего, вылетишь. Понимаешь? Скатертью дорожка, как говорят в народе. Мне не нужен человек не способный работать, я достаточно стара, чтобы жалеть свое время на лень чужого человека! - в глазах моего научного руководителя был вызов.
  Еще не прошла защита диплома, а мне говорят уже об аспирантуре. Я кашлянул. Вдохнул. Мне хотелось сказать 'да', но буквы расползались по языку звуками и единственное, что я мог выдавить из себя, было невнятное:
  - А-а-а-а-а-а ....
  - Слушаю вас Станислав Витальевич, - официально обратилась ко мне Камерилова, элегантно гася сигарету и металлической пепельнице.
  - Меня в армию... могут... забрать...
  - Аспирантура дает отсрочку на срок обучения, и военный билет по успешному окончанию, а под успешным окончанием можно понимать только одно, если ты получишь степень кандидата наук!
  - Пожалуй... да, - неуверенно и без лишних эмоций смог произнести я, хотя внутри все чуть не рвалось на части от внезапного тепла и радости. Мои опасения начали растворяться. Страх перед российской армией способной лишить меня музыкальной мечты, не оставлял меня не на минуту. Мне иногда снилось, как я стою на плацу или подметаю ломом дорожки, как стремительно уменьшается объем моего головного мозга от бесконечно тупой символической работы, как деревенеют руки, и как я возвращаюсь домой спустя год вкушения армейского быта и пытаюсь со своими одеревенелыми руками тщетно вернуться в музыку.
  - Это большая работа, это большая ответственность, ты это Стас понимаешь?
  - Да.
  - Тогда ты должен понимать только одно, все силы придется бросить на научную работу. Я знаю, у тебя есть любимое хобби и...
  Я уже предвкушал основную претензию, условие которое будет выдвинуто. В данном контексте это можно просто назвать ультиматумом, а любое условие в форме ультиматума кроме чистого дистиллированного гнева у меня не ничего вызывало, я терял ориентацию в пространстве и шел на самоуничтожение, стараясь прихватить как можно больше недоброжелателей... но в этом кабинете таких не было.
  Пришлось соврать и изобразить покорность.
  - Придется отложить музыку на время нашей работы. Предлагаю о ней уже забыть, потому что сейчас важно очень хорошо защитить диплом и потом заниматься уже поступлением в аспирантуру, других вариантов нет. Условия вами принимаются, Стас Витальевич? - вполне предсказуемый финал нашей беседы заставлял меня уже в эти мгновения планировать, как я буду изгаляться, что бы лишний раз слухи о моих возможных музыкальных достижениях эхом не скакали по стенам института...иначе меня армейка могла встретить с распростертыми объятиями.
  - Понимаю, Галина Савельевна...постараюсь...
  - Это не то слово, которое я хотела услышать! Что значит 'постараюсь'?
  - Я согласен работать. Я согласен с тем, что вы сказали. Я все понял.
  325.
  Пять лет студенчества, как пропасть безделья и бесполезной суеты, как возможность просто оставаться как можно дольше ребенком лишенного ответственности. Я не могу назвать это самым счастливым временем, потому что это просто пустой бункер, в котором я был заперт для собственной же безопасности и по обоюдному согласию между мной и окружающим обществом. Меня навещали, преподаватели, друзья и родители, в основном с единственным напоминанием, что все скоротечно и надо расти, надо стремиться, чтобы хрупкая защита разлетелась на куски, высвобождая и оголяя меня.
  Моя музыка, могла меня вновь спрятать, снять с социального конвейера и в собственной голове воевать одновременно против всех, ничего не бояться и думать, как я великодушно побеждаю обстоятельства, оставляя их в живых на долю жаждущих безупречных повторений.
  Пока мои одногруппники женились, строили бизнес, делали карьеру успешных менеджеров, вооруженных двумя сотовыми телефонами в разрастающихся клининговых компаниях, я...мечтал.
  Я представлял картины влекущие за собой карнавал событий в котором сливались изумительные победы и горькие поражения, представлял, как я, находясь на грани, нахожу в себе силы вырваться из тисков обреченности и отчаянья, как вновь и вновь поднимаюсь на вершину не думая о завтрашнем дне, потому что завтра дорога увлечет меня в пропасть, но это завтра не наступит никогда.
  Образы в моей голове были настолько яркими, настолько реальными, что я ощущал вкус и запах, слышал четкие диалоги и ощущал, как я наполняюсь ментальной энергией миражей, готовых обрести плоть трагедии, плоть чуда, плоть легенды.
  Свою способность мечтать и рисовать в своих мыслях сцены, картины, образы я ставил выше всех остальных своих талантов, если конечно таковые были, потому что я свято верил в одно, что мысль материальна и готова к воплощению! Единственное, чего ей не хватает для того чтобы войти в реальную жизнь - это энергии разбрасываемой нами на пустяки, вцепившиеся в нас своими тонкими, но крепкими корнями и тянущие чистый эфир души.
  Для меня время сжалось, ускорилось, заставляя, меня торопиться. Осознав свою беспомощность и ограниченность, от которой я пытался избавиться - позвонил по объявлению, сорванному с фонарного столба.
  - Алло!
  - Я по объявлению.
  - Хотите научиться играть на барабанах?
  - Я уже играю, хотел усовершенствовать навык, провести корректировку.
  - Кто учил?
  - Сам.
  - Сам?
  - Да.
  - Ну что ж... - голос задумался, размышлял, - Занятие - триста рублей - сорок пять минут. Минимум надо заниматься два раза в неделю со мной, и дома играть по два часа в день, тогда хотя бы минимальный эффект будет. Не будете продолжать заниматься самостоятельно, все бесполезно. Ну что, все понятно?
  Триста за сорок пять - для меня было дорого, но, то, что я мог потерять в перспективе откажись я от этого шага, было для меня гораздо дороже или если говорить по-простому и более доходчиво - бесценно!
  - Я согласен. Когда можно подъехать?
  - Завтра в пять вечера. Занимаемся у меня на квартире, - голос быстро произнес адрес. Чем его записать у меня под рукой не было, и я постарался запомнить, многократно повторяя его про себя - Сможешь?
  - К сожалению, нет, завтра у меня защита диплома. Послезавтра можно?
  Послышалось кряхтение, символизирующее явное неудовольствие: - Можно. Так же в пять. Да кстати, как зовут?
  - Стас.
  - Приятно. Максим Анатольевич, - представился голос и положил трубку.
  326.
  Я стою перед комиссией и вожу старой деревянной указкой по карте и схемам, развешенным вдоль зеленой доски, присыпанной меловой крошкой. Комиссия пьет воду из маленьких пластиковых бутылочек, поглядывает на меня без энтузиазма, предвкушая каждое последующие слово, что я скажу при этом, сохраняя все рамки приличия, не допуская искренности равнодушия.
  Мое волнение сошло на 'нет'. Я остался пуст перед своими учителями и однокурсниками, испражняясь научными словами и выражениями, предвкушая приближающийся конец моего выступления. Ровная речь, прямой взгляд, глаза в глаза каждому, кого я пытался зацепить своими словами.
  В кабинете было не очень много народу, пять профессоров в комиссии и три студента, которые еще не успели выступить. Остальные все отчитались и под чутким руководством Беловой накрывали в соседней аудитории обязательный фуршет для любимых преподавателей.
  - Уважаемая комиссия, спасибо за внимание. Вопросы? - последнее провокационное слово, я выдавил из себя с трудом, но пришлось смириться, благодаря четкому внутреннему пониманию, что суть процесса все равно не изменится, а субординацию соблюсти я был обязан.
  Комиссионный дракон о пяти головах завертел ими одновременно, словно пытаясь найти того, кто потревожил их сладострастную научную дремоту и спустя всего лишь несколько секунд, на меня посыпались уточняющие вопросы, от которых я мастерски уклонялся, уходил в сторону, прятался, а при возможности достойно отражал.
  Дуэль завершилась точно так же неожиданно, но предсказуемо, точь в точь, как и началась. Меня формально поблагодарили, а это значило, что я свободен.
  Выйдя в коридор, я бросился на помощь к однокурсникам, снующим около импровизированного фуршетного стола, собранного из потертых и выщербленных парт в соседней аудитории. Поверх израненных столешниц лежала клетчатая скатерть, скрывающая убогость мебели и уставленная разноцветными пластиковыми стаканчиками, тарелками с фруктами, колбасой, сыром, рыбной и мясной нарезкой. Все это изобилие, венчали бутылки белого и красного вина, а водочку и коньяк убрали чуть в сторону в надежде нивелировать пошлость происходящего.
  Интрига с самого утра не задалась. Защита дипломных работ проходила ровно без феерических провалов и неожиданных открытий. Сам процесс защиты никто не обсуждал, осознавая, что оценка будет представлена двумя вариантами либо 'пять' либо 'четыре' при условии если те ребята, что остались в аудитории, не удивят благочестивую комиссию, какими-нибудь псевдонаучными фортилями. Хотя вероятность этого была очень низка по той простой причине, что научные руководители у них были более чем просто адекватные люди и, естественно, работали исключительно на результат.
  Приготовив ритуальное подношение, мы развалились на скрипящих и покачивающихся стульях в ожидании, когда нам огласят приговор.
  - Мы решили по поводу выпускного, - Белова чуть наклонилась в мою сторону и, по какой-то причине, тихо, полушепотом рассказывала о тех планах, в которые хочет меня вовлечь, - Поедем в 'Закат', это несколько коттеджей построенных частником. Он их сдает всем желающим на сутки. Там все удобства, туалет, ванна, телевизоры, холодильник, электрическая плита, мебель, даже на втором этаже есть бильярд. Надеюсь, ты поедешь?
  Мне не очень хотелось, но с другой стороны, когда мы еще все вместе соберемся? Конечно, к большинству тех ребят, с которыми я просидел за партой пять лет, я относился достаточно холодно, потому что они не понимали меня, да я и не хотел им ничего объяснять и доказывать.
  - Нас будет человек десять, может чуть больше, может чуть меньше, много кто уже отказался, - Ира наблюдала мечущееся сомнение в моих глазах и начала высказывать аргументы, убеждая меня, - Надо ехать. Природа, шашлык, рядом река - это всего лишь двадцать четыре часа и все! Сомневаюсь, что ты кого-нибудь встретишь в своей дальнейшей жизни, кроме меня конечно! Да кстати, - она как-то на мгновение стала жестче, - Я обижусь! Я обижусь на тебя, если ты не поедешь!
  - Это мы уже проходили, - флегматично ответил я, на ее угрозу.
  - И?
  - Ничего хорошего, - я помолчал, подернул плечами, словно стараясь скинуть с себя навалившуюся призрачную грусть, обвисшую потрепанным плащом, - Я поеду. Обещаю. Это когда?
  - В среду, на следующей неделе, нам должны вручить дипломы. Как только церемония прошла, сразу прыгаем в автобус и едем, так что возьми с собой сменную одежду.
  - А?
  - А автобус уже заказан...
  327.
  Вцепившись в ночное небо рыболовными крючками звезды тащили его все выше и выше. Небо удалялось от меня, но в то же время становилось больше и прозрачнее словно истощая свою ткань, надеясь сохранить свои целостность от горизонта до горизонта. Я сидел на крыльце коттеджа и пытался охватить все пространство развернувшее над моей головой свои чудеса.
  -Как ты себя чувствуешь? - Ира приоткрыла дверь и вышла на крыльцо, не дождавшись ответа, молча, присела и посмотрела в черное небо, - Красиво.
  - Угу, - еле выдавил из себя я. Мне было хорошо. Алкоголь рукой Ван Гога в моем воображении, размазывал звезды, накручивал лоснившийся туман, казавшийся мне тонкой, теплой молочной пенкой.
  - Одна треть лета уже прошла. Все. Скоро осень. Скоро в школу.
  - Звучит обреченно и угрожающе, - я оторвался от созерцания пейзажей и посмотрел на Белову.
  - Так и есть, диплом получен, а дальше либо опять учиться - не хочу, либо работать, из двух зол, разумные люди, выбирают меньшее. Ты в школу пойдешь или будешь цветы охранять?
  - В аспирантуру пойду, это точно, а про школу еще не думал, сейчас не до этого. Хочется просто расслабиться побалбесничать. Сегодня хороший день. Вокруг нас свежий воздух, хороший алкоголь, много еды, никто не напрягает, кто хотел напиться напился, кто захотел спать - отправился, нет пьяных дебошей, все хорошо, зачем голову забивать теми вопросами, которые мы просто в данной ситуации не можем решить.
  Ира пожала плечами и уставилась прямо перед собой.
  - Хотел сказать тебе спасибо!
  - За что?
  - За то, что вытащила меня сюда. Мне все нравится, хотя очень не хотелось ехать, тратить деньги, которых практически нет. Спасибо...
  Белова вытянула руку перед собой и указательным пальцем, показала на покачивающуюся, темную фигуру, рассекающую волны тумана.
  - К нам что ли?
  Я не успел ответить, как от фигуры отделился голос и присел к нам на ступеньки.
  - Че празднуем?
  - Выпускной, - крикнул я поверх тумана.
  - Мы тоже, - фигура развернулась и показала на коттедж стоящий напротив нашего, у опушки леса, - Пойдемте к нам у нас весело.
  - А кто вы?
  - Химфак классического университета!
  - Естественно-географический факультет педагогического!
  - Вы зачем так орете, откуда столько радости и энергии? - заворчал Белова.
  - От алкоголя, - с каким-то непонятным для себя самого удовольствием очень невнятно произнес я. Поднявшись со ступенек, я предложил: - Ну что пойдем, посмотрим как там у них.
  - Это химики с ними надо быть осторожнее.
  - Знаю. Сегодня я больше не готов выпивать. Вставай, пойдем.
  328.
  Женю спасал его же собственный организм.
  Женя блевал феерично, стараясь выйти через собственный рот и убраться в унитаз.
  Этим ранним ранним утром, врезавшимся в ночь ножом пригоризонтного рассвета, Женя очень четко понял смысл бесконечности. Он рефлекторно сокращался каждые двадцать секунд уже в течение получаса, источая помимо органических субстанций еще и отчаянье, его колени дрожали, глаза покраснели и слезились.
  Кто такой этот самый Женя? С ним я общался мало, хотя мы и проучились пять лет вместе, сидели за соседними партами и старались особо не замечать друг друга. Этим утром не заметить его было просто невозможно, он был в центре сожаления тех, кто еще не ложился и тех, кто сквозь похмельные сновидения слышал его дьявольские изрыгания.
  Когда я и Белова, пошли посмотреть, как там, у химиков дела, каков их коттедж, что на столе, кто под столом, Евгений увязался за нами развеять предрассветную хандру.
  Уже на подступах, до нас доносились звуки неудержимого веселья грохотала музыка, девочки визжали, билась посуда, многочисленные салаты парили воздухе и столкнувшись со стеной плавно соскальзывали на пол.
  - Это ребята из соседнего коттеджа, - выкрикнул парень, что привел нас, но, никто в общем угаре не обращал на нас внимания, а он, игнорируя сложившуюся ситуацию, начал нас представлять, - Ира, Женя, Стас, ну а это мы! Пить будете? У нас фирменное, факультетское пойло, такого в магазинах не найдешь!
  Мимо моей головы в этот момент пролетела ложечная шрапнель, а за ней полбуханки ржаного хлеба, из которой торчала сосиска.
  - Я попробую, - Евгений выступил добровольцем и, потирая руки, принял от радушного хозяина пластиковый бокал.
  - Не нюхать! И... залпом, - словно командир артиллерийской батареи сказал наш друг химик.
  Мой одногруппник, выполнил все в точности, как было сказано и ни на секунду не задумался. На его умиротворенную пьяную физиономию тут же легла гримаса, похожая на задницу Бафомета.
  - Еще? - спросил хозяин, держа наготове пластиковую бутылку, из-под минеральной воды в которой булькал и плескался алкоголь новой неизведанной никому кроме избранных формулы.
  - Только если вместе!
  - Не надо, - дергала Женю за локоть Белова, - Пойдем. Тебе хватит. Уже попробовал, можно и проваливать, они здесь все в говно!
  Выдернув резко локоть, и лихо, увернувшись от увещеваний, Евгений поднес к губам стакан, проследив, что бы хозяин проделал подобную же процедуру и не филонил.
  Вокруг происходил бешеный танец, похожий на драку в баре из фильма 'Человек с бульвара Капуцинов'. Только все было более любвеобильно, хотя последствия подобных сердечных ласк, несли в себе локальную катастрофу, последствия которой невозможно было просчитать. Математика, как и логика, была бессмысленна, точно так же как то, что все здесь происходило. Химики танцевали, катали друг друга на закорках или шее, раздевались кому было жарко, спустя несколько минут одевались, зарождающиеся конфликты тут же ликвидировали дополнительными возлияниями.
  - Странно, что здесь еще ни кого не выебли, - с усмешкой проговорила Белова.
  - Это у нас на втором этаже, - хозяин услышал вброшенную реплику и придвинулся чуть ближе, в попытки объять необъятное, желая сомкнуть руки на Ириной талии, - Пойдем...
  - Побереги здоровье, - насмешливо вырвалось у меня.
  - А че? - удивился парень.
  - На хер иди! Вот че! - моя подруга надломила крепкие объятия и вывела со своей орбиты пьяное тщедушное тело. Тело не растерялась, и ринулось за бутылкой к Евгению.
  - Пойдем, отсюда, - предложил я Беловой.
  - А этого здесь отставим? - она кивнула в сторону Женьки.
  - Боюсь, что его увести, не получится... Его принесут чуть позже!
   329.
  Ближе к полудню сияющий пейзаж, открывающийся с крыльца нашего коттеджа, украсила унылая процессия. Шатающиеся девочки волокли бесформенные полуголые телеса мальчиков и старались их затащить в автобус, приехавший за загульными химиками.
  Женский мат перекрывал пьяное блеянье жертв ночной вакханалии, но при всех видимых страданиях слабого пола, ни у кого из них не возникло желания бросить своих обессиливших подельников на произвол судьбы. Они боролись за спасение каждого, то лаской, то беспристрастными тычками под ребра.
  Водитель автобуса нервно покуривал в сторонке, но молчал, примерно прикидывая, сколько будет стоить полная химчистка салона, но нервы не выдержали и он, подавляя собственное стеснение, выкрикнул:
  - Тех, кто не в состоянии сидеть кладите в проход между сиденьями!
  Я сидел на крыльце наблюдал и улыбался. Странно, но во мне не возникло даже толики желания поучаствовать в погрузке. Вся картина расцветающая у меня перед глазами исключительно забавляла меня и неимоверно поднимала настроение.
  Дверь открылась, и вышел Женя, в руке у него была пластиковая бутылка газированной воды.
  - Получше? - спросил я.
  Женя кивнул, а потом залихватски запрокинул голову, открыл рот и вставил в него горлышко бутылки, в которое стремительно рухнула душеспасительная жидкость.
  - Смотри, - я пальцем указал в сторону погрузки, - Будем считать, что тебе повезло, ты на ногах, а эти вообще в мясо. Чем они там тебя поили?
  Женя с содроганием пожал плечами и в траурном молчании, присел рядом со мной обхватив голову руками.
  - Белова мне говорила, что можно продлить и остаться еще на сутки. Еще на сутки в этом доме. Чудесно! Мне кажется надо продлевать! Химики сваливают, посидим вечером в тишине без бурных возлияний, вечером пожарим шашлык. Днем подремлем, сходим на реку, погуляем в лесу. Нам больше некуда торопиться или наоборот... еще не настало то счастливое время. Ты останешься?
  На мои словесные размышления Евгений ответил покорным кивком.
  - Хорошо, - сказал я, практически равнодушно, - С тебя тогда еще штука, все кто остаются, сбрасываются дополнительно!
  Моего собеседника скрутило и он, перегнувшись через перила элегантно блеванул в траву. Обмякнув, не возвращаясь в исходное положение, он проговорил: - Возьми в моей сумке, а я пока здесь повишу!
  330.
  Я не ощущал чувство вины, но моральное юридическое уродство, давящее на меня, чувствовал в полной мере. Я был в бегах и прятался по закоулкам нашего города, стараясь наведываться домой, как можно реже, чтобы не искушать судьбу. Собственный подъезд, превратился для меня в самый небезопасный участок, в какое-то определенное мгновение, стал просто бетонной грязной ловушкой! Поэтому старался покинуть его пределы, как можно быстрее, либо, выскочив из подъезда на улицу, либо, длинными прыжками преодолевая ступени влететь в собственную квартиру и быстро закрыть за собой дверь.
  Иногда приходилось ночевать у бабушки, пытаясь выспаться на старом продавленном диване укрытом ковром, через который словно молодые побеги лезли стальные, острые, лопнувшие пружины и царапали бока. В глазах друзей я чувствовал зависть, когда они рассматривали мои многочисленные царапины, им было очень интересно, что за жаркую штучку я сумел подхватить и, самое главное, где и при каких обстоятельствах?! Я их не разочаровывал, на все навязчивые вопросы, которые у меня ничего кроме досады не вызывали, отвечал загадочной, полной неистовой романтики улыбкой.
  Прячась то у одних вопрошающих друзей то у других, старался залечить царапины любви и переспать в одиночестве где-нибудь в кладовке на надувном, совершенно бесстрастно относящемся к моему телу матрасе. Возвращение к дивану происходило примерно раз в три дня, вновь и вновь получая отметины, характеризующего меня, как отменного любовника и изворотливого беглеца.
  Военкомат слал повестки по адресу, где я был прописан, одну за другой, наивно предполагая увидеть меня в рядах новобранцев. В это же время я грезил исключительно аспирантурой, способной дать мне неприкосновенность еще на три года, и рассчитывал, что эти три года изменят полностью мою жизнь. У меня будет чуть более чем тысяча дней, что бы взойти на престол рока, а потом я смогу вывернуться. В этом я уверен! Про получение степени кандидата педагогических наук даже и не приходилось думать, потому что мне было проще представить себя на сцене в свете софитов, чем за кафедрой.
  Хотя все экзамены, отвечающие кандидатскому минимуму, я успешно сдал - оставался сущий пустяк, тянуть время, чтобы не угодить в керзачи до первого октября. Меня ожидали июль, август, сентябрь, - три долгих месяца утомительных скитаний, в поисках безопасности и тишины, пока не произойдет зачисление, и я не встану обеими стопами на путь науки.
   Репетиции были редки, что неимоверно душило меня, мои занятия с Максимом Анатольевичем, тоже не отличались периодичностью, то у меня не было денег, то его тянуло в глушь, в деревню. Репетировать приходилось самостоятельно, стараясь довести до идеала воспроизведение тех упражнений, что он мне показывал. Я барабанил по своим коленкам, подоконникам, стульям и столам постоянно доводя до истерик всех, кто был достаточно близок ко мне, что бы вкушать сладкие дроби моих тренировок.
  Глухими вечерами или ночью, я старался передвигаться на такси, чтобы лишний раз не привлекать внимание патрулей, дежуривших на улицах, что практически полностью разрушало мой скромный бюджет.
  ...но собственная безопасность и дисциплина была, прежде всего, хотя я в своей жизни навязчиво старался двигаться только вверх по пирамиде потребностей Абрахама Маслоу!
  331.
  Когда женщина рожает, мужчина волнуется, в его душе смешивается праздник с подлой трусостью, перед неизвестной бездной новой жизни, за которую он будет нести ответственность. Если женщина страдает физически в процессе родов, то мужчина просто страдает, пытаясь определить источник несуществующей боли, поэтому именно эту боль он и превращает в праздник.
  Валя гудел. Его веселье выплеснулось на теплые летние улицы, и вовлекало в водоворот торжества все больше малознакомых людей. Локальный, но динамично перемещающийся праздник вспыхивал, то тут, то там с новой силой и тут же угасал, растворяясь в закате.
  Сегодня 18 июля в 16.00 - он стал отцом. Его жена, в процессе родов переломав кучу медицинского оборудования, произвела на свет совершенно здорового мальчика - Даниила, спала глубоким сном. Тем временем молодой отец Валентин Александрович, устав от бесконечного буйства собственного веселья, сидел на лавочке в одиночестве и готов был направиться домой, что бы хоть как-то приготовиться к встрече нового члена семьи.
  В одно мгновение с его левого плеча слетел рюкзак, и упорхнул вслед за малозаметной темной фигурой, пустившейся наутек. Валя бросился за обидчиком в попытке разобраться, что же такое стряслось, и зачем понадобился старый рюкзак таинственному незнакомцу? С каждым шагом, сокращая расстояние, он грезил возмездием, возмутившимся в нем монстром собственного достоинства.
  Погоня по улицам и переулкам продолжалась меньше минуты, но как только похититель был настигнут и схвачен, Валя почувствовал резкую боль в спине, его руки автоматически разжались. Рюкзак упал на асфальт, а фигура озлоблено сбросив с себя преследователя, прыгнула в ближайший двор, погруженный в вечерний сумрак.
  
   332.
  - Представляешь, - Лениному возмущению не было предела, усталость и истощение вылезало из ее тела вместе с любовью к своей семье и распевалось в технических моментах постоянной рутинной суеты, кормлении и в уходе за мужчинами, находившимися под ее постоянной опекой, - Охереть! Я лежу в роддоме, а ко мне приходит мама и говорит следующую фразу: 'Ты только не волнуйся!' Когда мне так говорят я сразу, понимаешь, сразу начинаю волноваться!
  - Я тоже,- стараясь не особо своим поддакиванием перебивать ее страдальческий монолог.
  - 'Валю зарезали' - говорит мне мама. Представляешь меня в этой ситуации, в один вечер сын родился, мужа зарезали! Я лежу еле говорю, встать с постели не могу! Даже разрыдаться не в силах! Хорошо, что у нее ума хватило поправиться, и она говорит: 'Только не волнуйся - он жив! Ему сделали операцию, выпишут недели через две, может быть раньше! Может быть, даже в один день с тобой! Вместе поедете домой!'
  Валя, словно морской котик на лежбище лежал в постели на животе и улыбался. Тугая марлевая повязка стянула ему брюхо и плотно прижимала тампон к пояснице: - Все нормально, любимая, ты что раскричалась? Я жив, поправляюсь, печень, почки не задеты, крови потерял не очень много, скоро буду на ногах.
  Лена посмотрела на него с сожалением, потрепала его по голове и чуть тише проговорила: - Я не представляю, как тебя угораздило! Понадобилась тебе твоя сумка?! Что в ней лежало такого ценного, что ты бросился в погоню?
  - Твоя фотография, - я хотел то ли пошутить, то ли подсказать правильный ответ, но кроме косых раздраженных взглядов своих друзей я ничего не выиграл.
  - Да он был практически пустой, - Валентин пожал плечами, и сразу болезнетворная гримаса раскроила его лицо, - Но этот рюкзак был мне очень дорог.
  - А я тебе дорога? А сын?
  - Конечно! - отец семейства немного смутился, но быстро нашелся что сказать, - Представь! Если я пошел на неоправданный риск из-за своего пустого рюкзака, тогда что произойдет с теми, кто посягнет тебя и Даню!
  - Страшно представить! - проговорила Лена и направилась к детской кроватке, в которой, не обращая внимание на все разговоры родителей, мирно спал маленький мальчик.
  333.
  - Ты куришь? - спросил меня отец, внимательно поглядывая поверх чашки наполненной ароматным кофе.
  Он сидел на кухне за столом в семейных трусах Calvin Klein в синюю клетку и белоснежной футболке, на ногах красовались сланцы. Виталий Николаевич этим прекрасным теплым солнечным утром выглядел неожиданно строго.
  Я настолько опешил от этого вопроса, прозвучавшего для меня совершенно неожиданно, что не мог скрыть своего мимического удивления. В моей голове замелькали короткие предложения внутреннего диалога: Почему он спросил меня именно об этом? С собой сигарет у меня нет! Увидеть плохо спрятанную пачку он не мог! Сегодня я еще не успел покурить, соответственно по табачному запаху он не мог догадаться! Тогда с чего?
  - Да, - твердо ответил я, глядя своему отцу прямо в глаза. Логика правды была слишком проста: мне двадцать два, чтобы увиливать и врать по столь мелочному поводу. Да я знаю, что курить это плохо, знаю, что мой отец презрительно относиться к данному пороку, но ложь, как мне показалось, была совершенно неуместна, особенно учитывая возрастную категорию собеседников.
  - Правда? - это единственное, что я услышал, а рассчитывал уже плюхнуться лицом в пену гнева, перелетевшую через кухонный стол.
  - Да, - уже чуть с меньшим сожалением в голосе и даже некой гордостью произнес я.
  - Ты мне врешь?
  - Нет.
  - Да, ладно...
  - Отец, прими просто как факт. Ты спросил, я ответил, ответил, что да, я курю!
  - Что куришь? - совсем притихнув, постарался уточнить Виталий Николаевич и сделал финальный глоток.
  - Сигареты, - с неким недоумением пожал плечами я, стараясь в голове представить себя вооруженного трубкой, сигарой или косяком. Образ не выстраивался.
  Отец в сердцах плюнул и преисполнившись разочарования выкрикнул со стуком поставив на стол пустую чашку:
  - С тобой вообще нельзя ни о чем серьезно поговорить! Ты все время увиливаешь от ответа, все время у тебя какие-нибудь шуточки!
  334.
  Моему презрению не было границ, которое я испытывал к пейджерам, сотовым телефонам и вообще любым приспособлениям, способствующим человеческому комфорту. Мне казалось чрезвычайно нелепым выкидывать деньги на сотовую связь и таскать с собой аппарат, оттягивающий карман элегантных брюк или потертых джинсов. Учитывая же статистику случайно раздавленных экранов, простых нелепых потерь, неконтролируемых вспышек гнева вследствие которых, сотовый телефон (а это первое что попалось под руку) летит в стену, я как изрядно вспыльчивый человек, четко осознавал, что сотовый мне просто не нужен.
  У меня был домашний телефон, а так же быстрые ноги и громкий голос! Этого было вполне достаточно для того, что бы найти кого надо в городе с населением в полтора миллиона жителей, и этого же было вполне достаточно для того, что бы меня могли найти те, кому я жизненно необходим. Но моя идиллия рухнула попираемая жадностью, привлеченная в жизнь простыми словами моего друга, соперника, собутыльника и учителя, к которому я старался прислушиваться. Дима - муж моей подруги детства - Светы, в которую я был тайно влюблен, а потом слишком явно, причем явно до такой степени, что добился все-таки взаимности, но испытав ярчайший триумф, через две недели я был свергнут, размазан, разбит, повешен и отправлен в бессрочную ссылку с чистосердечным сочувствием. Спустя пару лет и минуя череду посредственных Светиных поклонников, на ее безоблачном горизонте замаячил Дима, сумевший укротить строптивую, своим спокойствием, очарованием, и талантом зафиксировать мгновения уходящей жизни в кадре и перенести все это на фотобумагу.
  - На свадьбах можно заработать кучу денег! - Дима говорил спокойно, как и всегда, стараясь, все эмоции зафиксировать в буддийской улыбке и спрятать, как бы нечаянно слизнув языком с губ, - В среднем свадьба стоит десять тысяч, за пятницу и субботу можно, заработать в среднем двадцатку, а потом вся неделя свободна! Очень удобно, есть время для творчества, есть время для халтуры, все разграничено, все гармонично, ничто не соприкасается друг с другом, но с другой стороны, кроме пошлых фотографий с солнышком, с невестой или женихом на ладошке, можно творить шедевры! Главное объяснить своим клиентам, чего именно ты хочешь, и заставить поверить их твоему художественному вкусу!
  Что бы начать потихонечку вливаться в этот бизнес, тебе надо назначить небольшую цену, ну примерно тысяч пять за съемку и в первую очередь приобрести сотовый телефон!
  - Зачем? - злобно встрепенулся и ощетинился я.
  - Чтобы созваниваться с клиентами. Весь бизнес, замешанный на съемках, всегда травмоопасен, здесь большая конкуренция, бывают фотографы выслеживают друг друга, бьют камеры, автомобили или морды, бывает, ломают руку, так вот если ты не хочешь чтобы к тебе пришли домой разозленные конкуренты, никому никогда не давай свой домашний телефон. А чтобы потенциальный клиент мог тебя найти, тебе просто необходим сотовый!
  После этого разговора, я спросил у отца какой-нибудь ненужный телефон, объяснил причины моего желания обзавестись сотовой связью и он быстро нашел выход, подарив на следующий день аппарат кислотного желто-зеленого цвета, способного держать заряд батареи в течение суток при плюсовой температуре окружающей среды...
  ...этого мне было для начала вполне достаточно!
  335.
  Каждый последующий прожитый день я себе говорил, что завтра пойду, повешу объявление, завтра буду искать состоятельных клиентов, завтра с самого раннего утра начну рвать на клочки своим неимоверным талантом мир коммерческой фотографии...завтра....
  Вчера и позавчера я думал так же и на прошлой недели подобные мысли не покидали меня, они вили гнезда из кривых веток безделья, стараясь, каждый день занять бесполезными действиями, передвижениями, перенося ответственность за каждый сделанный шаг в направлении успеха на следующий день...завтра...
   В очередное завтра меня настигла говенная работа, которую я использовал для оправдания собственной лени и страхов и смог убедить себя, что этот опыт пойдет мне исключительно на пользу!
  Каким-то странным образом, я оказался в подмастерьях у оператора фотолаборатории, автоматически проявляющей пленку и относительно быстро, практически самостоятельно печатающей фотографии. Человеку стоило только отрегулировать цвет картинки и нажать на нужную кнопку, вовремя загружать бумагу и заливать вонючую химию в специальные отделы. В итоге самое важное было не перепутать заказы, и каждому клиенту отдать именное его карточки, иначе буря возмущения могла накрыть меня с головой и утащить в открытый океан человеческой ненависти.
  Каждый день приходилось рано вставать, плестись на работу и вдыхать все ароматы фотолаборатории медленно подыхая от тоски. Техника постоянно выходила из строя, и основной работник пытался мне показать, что починить этот агрегат может и ребенок, но в моей голове не укладывалось взаимосвязь деталей, и я все время путался и переспрашивал, когда он, пытаясь меня проэкзаменовать, допускал до ремонтных работ. То же самое происходило, когда я пытался печатать фотографии. Картинки выходили то слишком бледные, или безупречно темные, где жались друг к другу члены образцовых семей или пьяные рожи с шашлычных выходных.
  Я проработал чуть меньше недели! Перевел примерно полторы тонны фотобумаги, производя на свет из зловонной пластиковой утробы низкопробные фотографии. В определенной момент моей карьеры отъявленного печатника, мне показалось, что я причина грядущей, глобальной экологической катастрофы. Нажимая на кнопку фотолаборатории, в моих мыслях рождались образы срубленных под корень деревьев где-то в Сибири или в бассейне реки Амазонки валящихся под аккомпанемент хрустящих веток на сырую землю.
  День за днем я наблюдал полное отсутствие разнообразия в жизни людей, которых ничего между собой не связывало, кроме пары моментов: они все жили в одном городе, и отдали мне свои пленки, доверив кусочки личной жизни простому оператору, которого они видят первый и возможно последний раз.
  Уродливые стариковские морщинистые тела похожие на усыхающие груши, посаженные в теплый песок речного городского пляжа, огромное, просто бесконечное количество застолий, улыбающихся, благостно-жующих лиц, безумная тьма смеющихся и плачущих детей и конечно немного домашнего порно, грязного, лишенного эстетики, припудренного отчаяньем и вооруженного искусственными фаллосами печаталось многочисленными тиражами, точно также, как и мое собственное безотказное тупое остервенение.
  Запах свежеотпечатанных глянцевых и матовых картинок застревал у меня в горле и заставлял слезиться глаза, подталкивая меня в сторону лестницы - пожарного выхода, готового вытолкнуть меня с безграничной силой в объятия уходившего лета.
  
  
  336.
  Сотовый телефон сильно экономит время и нервы, я понял это достаточно быстро.
  - Я больше не приду, - что бы это сказать, мне пришлось долго в своей голове выстраивать свой диалог с напарником, выбирать тон и распугать в собственной голове все сомнения. В меня вселилось ощущение рабства и колючей вины, которые я не мог побороть. Поэтому мне пришлось принять скоротечное простое и единственное правильное решение в сложившейся ситуации.
  - Увольняешься?
  - Да.
  - Почему? - недоумение в голосе моего наставника было наигранным, и я совершенно не почувствовал, что он испытывает хотя бы чуточку сожаление узнав об этом факте. Он просто задал стандартный вопрос, который вырвался сам по себе из его глотки. Возможно, его расстраивало, что у него не будет вообще никакого собеседника, потому что он, выполняя свою тупую работу готов, был говорить, о чем угодно, лишь бы говорить, забивать время пустой болтовней, что бы ни думать, ни о чем лишнем, способным отвлечь его от цветных картинок воспроизводящих тошнотворный быт обреченных людей.
  - Мне кажется, у меня не получается. Все что напечатал за эти дни, - мне это было сложно сказать, но я говорил прямо, то, что думаю, - Слишком низкого качества!
  - У меня, тоже сначала не очень получалось, потом все нормализовалось. Может, придешь завтра? Сегодня отдохнешь, а завтра, завтра приходи...
  В его голосе я уловил простую откровенную ложь или может быть я сам очень хотел, верить, что все что он сказал, просто дань вежливости. Я надеялся, что если больше никогда не приду, то всем будет только лучше: нашим клиентам, моему коллеге и в первую очередь, конечно, мне самому.
  Каждый день, когда я стоял у фото-станка, я бесконечное количество раз, путал заказы и забывал, как зовут моего напарника, поэтому старался не прибегать к его имени. Старался искать в диалогах обходные пути, а он в свою очередь то ли не обращал на это внимание, то ли совсем не замечал, а может быть, ему было просто все равно.
  Почему - то я был ярым сторонником последний версии. Возможно, просто по той причине, что неумелые фотографии, сделанные на 'мыльницу' его волновали больше, и он изо дня в день был поглощен их бесконечным воспроизводством и тиражированием, нежели, чем той жизнью, которая разворачивалась вокруг.
  - Извини. Больше не приду.
  На эту фразу он мне уже ничего не сказал и просто швырнул трубку в океан коротких гудков.
  Я улыбнулся, сделал глубокий вдох и начал собираться на работу в магазин. Короткий отпуск, что я брал, подошел к концу, лучше работы, чем спать за деньги на грязной продавленной раскладушке не нашел, хотя если быть до конца честным с самим собой и не особо старался искать.
  Мой научный руководитель при каждой встрече мне постоянно повторял: 'Старайся освободить максимальное время для аспирантуры! Ты еще успеешь наработаться. Аспирантура - твоя работа, ты будешь получать стипендию, поэтому ты должен полностью сосредоточиться на написании диссертации естественно с последующей ее защитой. Я работаю на результат! Результата не будет, работать с тобой не буду!'
  С пониманием кивая, я достаточно прямо намекал ей: 'В армию не забрали бы!'
  'Твои проблемы, решай их!' - говорила она мне.
  337.
  - Мне нужен твой совет, - на пороге моей квартиры стоял Паша Шумов.
  - С каких это пор?
  Паша не знал, что ему ответить на этот вопрос и молча, сделал шаг вперед, плавно обогнув меня. Плюхнувшись небрежно на стул, он начал стягивать с себя берцы. Они нехотя слезали, пытаясь проглотить его носки. Гость сипел от натуги, путался в длинных грязных шнурках царапающих пол, но продолжал миллиметр за миллиметром отвоевывать свободу собственных ног.
  - Может помочь? - не скрывая усмешки, спросил я.
  - Сам. Сам-сусам...- нараспев пробубнил Паша и вырвался на свободу, - Напоишь чаем?
  - Может, сначала расскажешь, в чем дело?
  - Нет. Сначала чай.
  - Хорошо, - смирился я, и направился на кухню. Взяв практически пустой чайник с грязной плиты, поставил его в раковину и открыл кран. Вода с дребезжанием заполняло посудину.
  - Я думал, тебя нет дома, а если и есть, то не откроешь.
  - Почему?
  - Ты же прячешься от военкомата!
  - Сегодня воскресенье. У людей обязательно должны быть выходные, почему не сегодня? А потом, что-то мне надоело прятаться. Устал, - выхватив чайник из-под струи холодной воды, я поставил его на плиту. Достал спички, чиркнул и поджег конфорку, - Кстати, а че ты пришел, если думал, что меня дома ты не застанешь?
  - Больше некуда было идти!
  - Да, брось у тебя полно друзей!
  - Дело такое, что ты меня один сможешь понять в этом вопросе, и думается мне, что не просто понять, а еще и поддержать.
  - В смысле?
  - Ну как учитель учителя, и как мужчина мужчину!
  - Влюбился? - прозорливо спросил я.
  Паша покраснел и виновато опустил голову, словно из-за его прегрешений были уничтожены Содом и Гоморра.
  - Ты главное не плачь. Любовь - дело богоугодное! С предыдущей пассией, что собираешься делать?
  - Уже, расстались!
  - Красавчик! Оперативно! Без мозгоебства! - с усмешкой прокомментировал я, - Что сказали вам на прощание, Павел!
  - Если передать общий смысл...
  - Да уж, давай здесь без подробностей! - чайник мерно начинал пыхтеть и позвякивать крышкой. Выставив кружки на стол, и насыпав в них заварку, я посмотрел вопросительно на Пашу, стараясь ликвидировать неловкую паузу.
  - Да все банально, но звучала примерно так: 'Ты об этом пожалеешь, еще не раз вспомнишь обо мне. Катись! Проваливай! Видеть тебя не хочу...', а и вот еще, по-моему, такое слово упоминалось 'мудак', вроде бы правильно передаю, и без лишней жесткости!
  - Ну, классический набор фраз, хорошо! Классика - это хорошо! - я разливал кипяток по кружкам. Чаинки моментально всплывают, окрашивая воду, - Возьми ложку, перемешай!
  Шумов побивая внутренние стенки бокалов, медленно алхимизировал кипяток в чай.
  - Я пошел в поход с нашим преподавателем, ну тот, который у нас в университете ведет ОБЖ. А он еще и в школе преподает. С нами пошли еще и учащиеся старших классов... знаешь, такая сборная соляночка получилась, школьно-студенческая...
  - Все понятно, - быстро заговорил я, - Какой класс?
  - Одиннадцатый...
  - Закончила?
  - Нет, пойдет!
  - М-м-м-м, - задумчиво протянул я, стараясь, что бы в этих нечленораздельных звуках не прозвучало осуждения, - Ну ничего, год помаешься, а потом возьмешь свое.
  - Я тоже так думаю... спасибо, - Паша встал из-за стола, отодвинув непочатый бокал, - Я... пожалуй... пойду. Спасибо.
  
  
  338.
  - Завтра мне нужен фотограф. Сможешь? - подлетела ко мне с радостным криком Алена. Мы встретились совершенно случайно. Я просто болтался по улицам, как неприкаянный, видимо она тоже.
  - Смогу, - ответил я, - Что будем снимать?
  - Animal джаz. Завтра. В 'Матрице'!
  ...и это завтра наступило.
  Я на ступеньках клуба, толкаюсь в длинной, но жиденькой очереди. У меня нет билета, потому что я включен в какие-то мифические списки, по которым в клуб проходят представители прессы. В это мгновение не могу с уверенностью сказать, что меня распирает неимоверная гордость, но ощущение медленно, но верно возрастающей значимости, точно захлестывает с головой. Я вглядываюсь в людей, бурно обсуждающих предстоящее шоу, толкающих друг друга локтями, попивающих на прохладном августовском ветру пиво и пытающихся сгруппироваться, словно пингвины перед прыжком со скалы в океан, стараясь тем самым согреться и удержать собственное тепло. Алены нет, благо при встрече, мы обменялись сотовыми телефонами, и я ей звоню:
  - Привет ты где? - спрашиваю перекрикивая толпу.
  - Все нормально, я опоздаю, - весело говорит она. Чужие беззаботные голоса фонят на заднем плане вырываясь из моей трубки, мне кажется, что меня бросили, что она на другом празднике, событии, концерте, а все что происходит со мной просто нелепая шутка, - Проходи. Тебя пропустят. Я подойду к концу выступления, все успеем, не переживай.
  - Я не переживаю, - непонятно кого я пытался убедить этой фразой ее или себя самого, но для надежности повторил, - Не переживаю! Просто предупреждаю, да это ты и сама должна понимать, - Интервью я не буду брать, а фотографии обеспечу, пожалуйста!
  - Вот и отлично! До встречи Стас! - ее голос был весел. Она повесила трубку. Я выдохнул, телефон спрятал в карман и сгруппировался, как пингвин то ли от холода и напора осеннего, августовского ветра, то ли морально готовясь и сосредотачиваясь на предстоящей миссии.
  - Из карманов все достаньте, откройте рюкзак! Локти в стороны! - на мое плечо легла огромная рука охранника обтянутая черной кожаной перчаткой, - Свой билет, передайте девушке...вон справа от вас. Не задерживайте. Быстрее!
  - Я в списке,- стараясь, как можно деловито и увереннее произнес я, глядя на билетершу.
  - В каком? - без капли эмоций произнесла она свой вопрос.
  - Прессы.
  - Фамилия.
  - Шелев.
  - Стас?
  - Да, - уже жизнерадостней воскликнул я, услышав собственное имя, и в этот момент вдруг во мне зародилась подлая уверенность, что все складывается, как нельзя лучше.
  - Проходите, - девушка дешевой шариковой ручкой провела горизонтальную линию в конце столбца списка безбилетников. Охранники убрали от меня руки и расступились. Я вошел в знакомый холл до боли.
  Люди толкались, перемешивались между собой, встречались, обнимались и спешили к бару. Спустя минуту, пускались в пляс под дешевый клубняк, заполняющий фоном пустое, обнаженное время, пока артисты еще не вышли на сцену, а техник крутил хромированные гайки на барабанной установке. Сигаретный дым навязчиво уплотнялся, размывая лица благодарных, подвисших в томительном ожидании слушателей.
  Я расчехлил фотоаппарат, сделал пару снимков у бара и еще несколько пустой сцены, поймал пару удивительных портретов и пытался создать изысканный натюрморт из разворошенной пепельницы за одним из столиков.
  Первая композиция обрушилась со сцены в зал без предупреждения. Мне показалось, что зрители даже не уловили того момента, когда группа вышла минуя разрозненные овации.
  Пробираясь вперед через уплотнившуюся в одно мгновение публику, я на вытянутых руках, поверх вертящихся и прыгающих голов, делал кадр за кадром в надежде поймать что-нибудь стоящее. Вооруженный камерой, я не решился пробиваться через первые беснующиеся ряды около подмостков и дал задний ход. На обратном пути, получая беспощадные танцевальные тычки от всех находящихся в бесконечном экстазе зрителей, пытался уберечь мой единственный фотоаппарат от возможных повреждений и при этом очень старался устоять на ногах, а не рухнуть и быть затоптанным фанатами и их шестнадцатилетними подружками.
  Выскочив к потесненным и расставленным у стены брошенным столикам, увидел лестницу на второй этаж и ринулся по ней на верх, в надежде получить несколько панорамных снимков всей сегодняшней романтической рок-вакханалии.
   Словно снайпер-пулеметчик, я выцеплял цель в объектив и нажимал на гашетку, находя каждое мгновение, каждую ситуацию неповторимой и достойной публикации.
  - Нашла, - на выдохе прозвучал знакомый голос, - Как дела? Успехи?
  - Подожди. Работаю, - огрызнулся я, отталкивая словами человека, без которого как мне казалось еще полчаса назад, я ничего из себя, не представляю.
  - Хорошо, - Аленин голос был смят и сконфужен и уже начал медленно удаляться и тонуть в грохоте эмоций и инструментов, - Тебе надо на сцену.
  Я оторвался от объектива.
  - Куда?
  - На сцену! Сфотографировать музыкантов...мне нужен Михалыч, крупным планом и Женя, можно вместе в одном кадре, можно по отдельности, и еще нужна панорама зала с той стороны, такая, как ее видят музыканты. Сделаешь? - Алена смотрела на меня, снизу вверх попыхивая тонкой сигаретой. Она было в черном платье с блесками и на шпильках, что все равно не позволяло ей смотреть мне прямо в глаза. Она была принцессой подпольного чикагского джаз-бала, в которую я в эти мгновение побоялся влюбиться и тут же прошептал себе: 'Не, не, не, не вздумай! Может быть, в следующий раз! Может быть, в следующей жизни!'
  - На сцену? - переспросил я, сжав зубы, словно перед этим получил хлесткий удар по лицу потертой перчаткой.
  - Пройди с боку, через охрану. Тебя пропустят, - она выпустила колечко элегантного дыма впившегося мне в глаза и заставляющего сильно зажмуриться, преодолевая упоительную красоту.
  - Хорошо, - кивнул я, и устремился вниз по лестнице, прыгая через ступеньки, словно первобытный человек вооруженный камнем, готовый сразиться с первым попавшимся животным, не готовым уступить добычу.
  Я засунул свое смущение и выгибающую все суставы неловкость куда подальше, чуть пригнувшись, вышел на сцену, спрятавшись за ревущими колонками, занес свое орудие для финального удара.
  339.
  Фотоаппарат - оружие дипломатии. Им можно угрожать и подкупать, он пропуск в иной мир, он видит все несколько иначе и иногда сам говорит то, что думает, используя фотографии - как невербальное общение, а длину объектива - как вербальное. Грозный охранник, преграждающий путь всем желающим взобраться по маленьким боковым ступенькам на сцену, вежливо сделал шаг в сторону, пропуская меня, увидев в руках камеру. Засев на своей позиции, я расстреливал сцену, пытаясь уловить красочные моменты выступления группы.
  Объявили последнюю песню - 'Иуда', зал ликовал, команда беспощадно раскачивала клуб, выкладываясь на все сто. Музыканты, фехтуя гитарами, выписывали красочные па, балансируя на краю сцены, давая возможность первым рядам кончиками пальцев коснуться края одежды. Михалыч то лез в толпу, ввязываясь в дружелюбную рукопашную, то вновь отпрыгивал вглубь сцены. В очередной раз, на последнем аккорде двигаясь в направление к своим поклонникам, вокалист не рассчитал и ударился лицом в колонку, из его носа брызнула кровь. Микрофон упал на пол. Тем временем, команда выдавала последние ноты, а Михалыч виновато откланивался. Подняв в прощальном жесте правую руку, он левой зажимал разбитый нос.
  Алена пробежала мимо меня и прошмыгнула за кулисы. Я, щелкнув напоследок моменты расставания, двинулся за ней. Оказавшись в полутемном узком коридоре, старался успокоить свое обезумевшее сердцебиение, уловить его меняющийся ритм и чуть приглушить предательские звуки волнения.
  - Мы здесь надолго?
  - А ты торопишься? - спросила меня Алена.
  - Нет просто интересно.
  - У ребят поезд в половину первого ночи. Я буду с ними до конца, потом поеду провожать на вокзал. Если ты считаешь, что все что надо, ты отснял, можешь уезжать, если хочешь, оставайся, никто не гонит. Они нормальные, без говна.
  - Хочу.
  - Вот и отлично.
  - А ты их лично знаешь?
  - Да немного. Не первый раз у нас такие встречи.
  - Понял, - я прихватил с собой диск Animal джаz - альбом Animalизм, в надежде собрать автографы. И как только вспомнил об этом, тут возопил мой внутренний голос: 'Идиот! А 'Blame on you' ваш сингл, пускай записанный в домашних условиях ты взял? Нет, не взял! Не подумал! А так бы раздал ребятам, те бы послушали, а может и нет... может, передали бы кому-нибудь... может этот кто-нибудь заинтересовался, предложил запись, концерт! Но этого уже всего не может быть, потому что на встречу с Animal джаz, ты взял тот диск, песни с которого они исполняют уже два года катаясь по всей нашей необъятной стране, выступая перед такими, же простофилями как и ты! Поэтому они на сцене, а не подле нее!'
  По коридору широко шагая, двигался нам на встречу Михалыч, запрокинув голову и сильно зажимая нос пальцами, между которых все так же сочилась кровь, за ним устало, но сияя улыбками, двигались остальные музыканты. В зале бабушкиным хрусталем звенели овации...
  - Александр, ты... - бросилась к нему Алена, надеясь уже свою жертву увлечь в паутину беседы.
  - Погоди, - прогундел вокалист, сквозь пальцы, - Чуть позже.
  340.
  В гримерке было тесно, душно, весело. Весь этот творческий бардак ни капли не напоминал серьезную пресс-конференцию или интервью. Велась просто дружеская беседа, диктофон валялся на столе, между бутылок с пивом и чашками, на дне которых плавали сморщенные чаинки. Батарея в диктофоне села, и Алена делала небольшие, короткие пометки в блокноте.
  Из опухшего носа Михалыча торчали две розовые ватки, он довольно улыбался, расплываясь по изрядно потертому креслу.
  - Я спущусь в бар, - после получасового ерзанья, Женя не выдержал и вскочил с места, - Скучно тут у вас.
  - Давай иди. Только там поосторожнее, пожалуйста, а то, что скажем маме?! - по-отечески трогательно сказал вокалист, поправляя тампоны в носу и делая глоток чая. Как только Женя выскочил, он продолжил: - Вообще, когда мы ездили на первые концерты, я собственноручно давал расписку его матери, что за жизнь и здоровье ребенка, несу полную ответственность. Когда мы начинали первые гастроли, Женька был еще несовершеннолетний. Если мне не изменяет память, ему тогда шестнадцать стукнуло, но мы не могли найти человека, который играл бы круче него и так идеально подходил нам, как он. Он неугомонный, постоянно что-нибудь исполняет, влипает в различные истории.
  Один раз приехали в какой-то город поселкового типа, там у них один дом культуры и больше вообще никаких площадок. Нас встречает на пороге местный организатор и ведет в гримерку. Гримерка была в кабинете директора ДК, а директор, то ли бывший КГБешник, то ли просто ярый приверженец коммунистических движений. У него в кабинете стоит и сияет идеальной чистотой бюст Феликса Эдмундовича Дзержинского. Нам организатор говорит: 'Ребята, нашему директору очень нравится ваша музыка! Он под гримерку выделил вам свой кабинет! Вы можете здесь делать все что угодно, только, пожалуйста, не трогайте Феликса!', а Женя ему: 'Нет проблем! Мы все поняли! Не стоит переживать!'.
  Как только организатор скрылся, мы начали готовиться к концерту. Потихоньку доставать инструменты, настраивать их, ну и всякое такое...потеряв бдительность я не заметил, как Женя отыскал где-то губную помаду, намалевал ей свои губы и приложился ко лбу Дзержинского, оставив округлый, пухленький, алый след.
  После того, как мне в глаза бросилась этот неимоверный акт вандализма, в одно мгновение меня прошиб холодный пот. Тут же на небольшом импровизированном совещании коллектива, мы приняли решении, что сюда после выступления возвращаться не будем, а рванем сразу на вокзал, что бы избежать политического скандала. Гипсовую голову убрали на шкаф и повернули лицом к стене, что бы поцелуй, не бросался в глаза всем, кто сюда мог зайти из местных, и отчетливо понимающих какую ценность имеет бюст для местного руководства.
  - Директор узнал? - спросила Алена, пытаясь перебить свой смех.
  - Конечно узнал! Других вариантов не было.
  - Звонил? Ругался.
  - Да вроде нет, - Михалыч улыбался собственным воспоминаниям и вдруг прислушался к окружающей обстановке. Из-за стены раздавался гул басов, - Там, что, в клубе после нашего выступления, дискотека?
  - Да. Переживаешь?
  - За Женьку устали переживать, но все равно, всякое может быть. Хотя главное, его не потерять, а то можно, таким образом, на поезд опоздать. Сколько там до поезда осталось?
  - Еще час можно посидеть. Потом надо выдвигаться, - проговорил размеренно, глядя на часы бас-гитрист.
  - Если час, тогда надо уже Женьку искать, - Михалыч вытащил из носа тампоны, - Фу, вроде бы перестала идти кровь.
  - На диске мне распишетесь? - скромно спросил я, отложив фотоаппарат.
  - Давай, - бас-гитарист протянул руку, а другой, расчехлил черный маркер. Диск перекочевывал от одного музыканта к другому.
  Ворвался Женя, весь потный, из коридора за его спиной били алмазной крошкой высокие женские голоса.
  - Собирайся, скоро выезжаем, - строго сказал ему Михалыч, - Да, и фотографу на диске распишись.
  - Ок, - весело, выкрикнул Женя, схватил маркер, поставил закорюку и опять скрылся в коридоре, крича из его недр, - Буду через пятнадцать минут!
  К всеобщему удивлению гитарист появился спустя обозначенное время. Все одевались и оглядывали помещение в поиске возможных забытых вещей.
  - Вроде, все взяли, - прокомментировала Алена, оглядываясь по сторонам.
  - С нами поедете? - спросил Михалыч.
  - Я, да, - ответила тут же журналистка.
  - А ты? - спросил меня Женя.
  - Если не помешаю!
  - Что за чушь! Конечно не помещаешь! На вокзале пофоткаемся!!! - заорал радостно гитарист, размахивая руками.
  - Так, значит надо вызвать еще одну машину, - посчитав всех по головам, по-хозяйски проговорил Михалыч.
  341.
  Ближе к вечеру, первого сентября в школе расстреливали заложников, в надежде предупредить возможное сопротивление, детей, родителей и преподавателей. Трупы выкидывали в окно под дулами автоматов, те, кто еще не успел получить пулю и был способен подняться на ноги.
  Мягкими трупными ступенями образовалась мертвая лестница, ведущая сквозь оконный проем в духоту просторных школьных помещений наполненных обреченностью, молчанием взрослых и плачем грудных детей, попираемая гулкими шагами террористов.
  Страх пленников умер еще до того как, некоторых из них начали расстреливать, страх превратился в голод, жажду и паралитическое, монотонное отчаянье. Пленники жевали лепестки праздничных, осенних букетов и пили воду из грязных ведер, расставленных по спортивному залу, вычерпывая влагу смятыми в ком рубашками, футболками и платками. Стараясь сберечь ее как можно дольше, высасывали по капле, нежно прикоснувшись губами к животворительному тряпью, бережно покоившемуся на ладонях матерей, собиравших вокруг себя задыхающихся и хрипящих детей, теряющих сознание от окружающего зловония.
  Попытки переговоров, невразумительные требования, проглатывают время, огромными порциями, требуя добавки...
  ....требуя, чтоб час за часом, преподносился на блюдце к пасти прожорливого прошлого, всасывающего в свое чрево, минуту за минутой... ...пока готовятся планы по штурму, эвакуации, ликвидации, пока умирают люди, пока возрастает жестокость, когтями разрывающая границы вседозволенности.
  Еще один день пройдет в томительном ожидании, принесенный в жертву сомнениям и надежде на благоразумие обреченных, добровольно или по принуждению, севших в ковчег, брошенный в море огня, брошенный под расстрел телекамер, брошенный на столы в виде планов и чертежей в палатках и кабинетах силовиков.
  Среди грохота бронетехники, взрывов и всполохов огнеметов, бичующих здание школы, на третий день, спасали тех, кого еще можно было спасти. Спасали от пули или помешательства, спасали пленников, спасали их родных, наблюдавших, как детей завернутых в одеяла или на ребристых почерневших от времени лестницах, спецназ тащит в безопастное место, прикрывая их бронежилетами и собственными спинами.
  Жертвуя собой, голыми руками офицеры отбивали тех заложников, что стояли живыми щитами в дверных и оконных проемах под раскаленными дулами автоматов.
  Рискуя собственными жизнями, местные жители, не способные остаться в стороне, вооруженные карабинами, охотились на террористов засевших здании. С расстояния ружейного выстрела, вылавливали в прицел, черные фигуры, снующие внутри здания. Не боясь ошибиться, уверенные в собственной правоте они спускали курок, стараясь тем самым приблизить спасение своих родных и близких. Они бросались к стенам школы, прикрывая пленников, сумевших преодолеть бдительность палачей и бежать, выбрасывая болезненным, адреналиновым импульсом последние силы, припасенные для предсмертной молитвы.
  Молитвы звучали на развалинах спустя несколько дней у огромного деревянного креста, поставленного в центре спортивного зала. Молитвы звучали на пепелище и по всему Беслану, по всей огромной стране содрогнувшейся от гибели сотен людей, расстрелянных и затравленных этой душной осенью в одном маленьком городе.
  Этой душной осенью Президент высказал инициативу, из которой следовало, что утверждать кандидатуру на должность высших должностных лиц субъектов Российской Федерации будет законодательный орган, а кандидата ненавязчиво предлагать глава государства...
  ...этой душной осенью...
  ...и всегда...
  337.
  - Мне пиздец! Мне пиздец! Налей мне чаю, - Шумов бормотал, как безумный, на его лице металась обреченная улыбка маугли, - Ты дома - это хорошо. Думал, тебя нет, но все равно пришел, а вдруг, вдруг дома!
  - Слушай, успокойся, и объясни по человечески, что случилось? - я говорил, медленно пытаясь донести до ворвавшегося гостя каждый издаваемый мною звук, вплоть дол скрипа половиц под ногами.
  - Она в десятом!
  - Кто или что в десятом!
  - Наташа!
  - Какая блядь, на хуй Наташа! Ты ж с ней расстался, она на четвертом курсе как собственно и ты! - я вдруг задумался, мысли мои превратились в мертвую улитку с толстенным панцирем, - Она на девятом? Это ты хотел сказать!
  - Да нет, хватит ржать! Хватит издеваться надо мной! У меня проблема!
  - Я не издеваюсь! Я понимаю все, так как ты мне рассказываешь! - я начинал заводиться от всего этого сумбура, - Проходи на кухню. Чаю нет, кофе тоже. Могу налить яблочного компота, мать сварила.
  - Не надо компота. Воды.
  - Может водки?
  - Я сказал воды, - Шумов практически рявкнул, но сразу осекся и посмотрел мне в глаза, в которых читалось 'Извини братан, но нервы ни к черту'.
  - Ок. Воды, так воды, - тут до меня начала доходить суть неурядицы, той, что творилась в башке у моего друга, - Ту девушку, что ты подцепил в походе недавно, зовут Наташа.
  - Я ее не подцепил, я в нее влюбился, и да, ее тоже зовут Наташа, как мою предыдущую, и самое, блядь, чудесное, что они живут через дорогу в соседних домах, а окна их квартир пялятся друг на друга!
  - Забавно, - это единственный комментарий, который я мог произнести.
  - Более чем, если ты меня правильно понял, - Паша мял стакан воды в своих крупных ладонях, - она перешла в десятый класс, то есть если ты грамотно посчитаешь, она закончила девятый класс в этом мать его учебном году, а значит по моим предположениям, я ее как минимум на шесть лет старше!
  - На шесть лет старше - это ерунда, у меня дедушка на восемь лет старше бабушки, а вот то, что она в девятом классе...
  - Она закончила девятый класс! - огрызнулся Паша, словно в этом вопиющим факте, виноват был, именно я.
  - Суть одна, до окончания школы ей пилить еще целых два года, - я прискорбно замолчал, а потом неожиданно сам для себя выдал, - Знаешь что, завязывай со всем этим, это уже слишком... не серьезно! У вас, что - нибудь было?... ну, ты понимаешь, о чем идет речь.
  - Понимаю... не было.
  - Хорошо, - я хлопнул одобрительно Шумову по плечу, - Все, баста, цирк уехал, клоуны остались, это понятно, а этот несостоявшийся ковер любви надо свернуть. Ты меня слышишь?
   - Нет, - ответил мой друг жестко.
  - Ну, нет, так нет, - старался я произнести, как можно более равнодушно.
  - Я ее люблю!
  - Понимаю.
  - Очень! Очень люблю!
  - Отлично понимаю! А она тебя?
  Он задумался, стараясь внимательно анализировать пережитые в недалеком прошлом эмоции. В эти мгновения Пашину мимику озарили счастливые воспоминания ночных посиделок около костра, в те долгожданные минуты, что они так ждали пока все остальные накерагазятся и уйдут спать: - Думаю, да! Да! Уверен! Сто процентов! Она меня любит!
  - Знаешь что? Что-то я переживаю за твое душевное здоровье друг!
  - Я тоже, но ничего не попишешь, я влюблен, она влюблена, обратного пути нет, мне просто нужна твоя поддержка!
  - Она у тебя есть!
  - Спасибо...и помощь, когда понадобиться!
  - Всегда готов, - по-солдатски выкрикнул я, стараясь, что бы фраза звучала максимально позитивно.
  - Спасибо, друг!
  - Всегда, пожалуйста, но у меня к тебе есть важный, но последний вопрос!
  - Валяй!
  - Я его задам, а потом заткнусь. А ты хорошо подумай и ответь мне, а после того как ты мне ответишь, я тебе ничего не скажу, ни слова, ни пол слова, пока ты сам не попросишь,
  Договорились! И так, вопрос!
  - Важно... очень важно, как на всю эту ситуацию отреагируют родители! Важно, как они посмотрят на появлении в жизни их дочери Наташеньки брутального дяди Паши?!
  - Нормально.
   - Не понял, - вырвалось непроизвольно у меня в обход данных обещаний.
  - Я с ними познакомились. Они невозмутимы, даже более того, на мое удивление и восхищение, вроде бы довольны!
  - Хочешь знать мое мнение по этому поводу? - спросил я.
  - Да. Очень.
  - Чувак! Тогда у тебя нет проблем!
  Услышав это, Шумов с довольной улыбкой победителя, опрокинул в горло стакан, залпом проглотив его словно горькую...
  343.
  Я бесцельно мял свою раскладушку в магазине цветов две ночи через две, читал книги, репетировал упражнения, которые мне показывал Максим Анатольевич. Барабанными палочками я тщательно лупил по своим ляжкам, усеивая их кровоподтеками и синяками. Сомневаюсь, что подобная аскеза могла привести меня к просветлению, но я через некоторое время обратил внимание, что удар стал более четким, о чем свидетельствовала моя собственная плоть.
  Ожидание того момента когда меня зачислят в аспирантуру, полностью выдавило мое навязчивое представление о том что дипломированный специалист должен работать по профессии или зарабатывать исключительно рок-н-роллом.
  Учебный год, как обычно начался без предупреждения, а в моей голове тем временем играл пестрый оркестр из сотни разнокалиберных оборванцев, готовых похвастаться любому своей чековой книжкой, с обложки глянцевых журналов. Стараясь не встревать в нравственный конфликт внутри меня, школьный учитель, словно добрый джин, спрятался в лампу потому, что четко понимал свою роль. Он не выглядывал, точно так же как и я прятался от призыва. Чуть запылившись, его волшебная лампа была перемещена в зал ожидания, а через некоторое время, в камеру хранения и вот - вот должна была перекочевать в один из многочисленных вагонов почтового экспресса следующего на край моей души...
  ...но какое-то непонятное бренчание заставило мои сомкнутые дремотой глаза раскрыться и оторвать голову от нестиранной наволочки. Автоматически протянув руку к телефону, я нажал на кнопку блокировки, взглянуть сколько времени. Ровно десять, десять вечера. Пропущенный вызов. Звонил отец. Минуту назад. Перезваниваю...
  - Сын? - раздается приятный, умасленный голос отца, такое бывает либо когда у него без причины просто превосходное настроение, а на пустом месте такого у него не бывает, либо ему что-то от меня надо.
  - Да, - в моем голосе неудовольствие и вымученная наигранная усталость и раздражение.
  - Ты что спишь? - спросил он несколько озабочено.
  - Дремлю.
  - С тобой все нормально. Как себя чувствуешь?
  - Все нормально, просто задремал, что здесь еще делать? Я на работе.
  - Мне бы такую работу, - мечтательно произнес отец.
   - Не справишься.
  - Почему? - искренне удивился он.
  - Ты не усидчивый, больно деятельный! - во мне вдруг пробудилось ошибочное желание позлить его или хотя бы уколоть.
  - Конечно! - радостно воскликнул он при этом не без укоризны, - Я в твои годы вообще не спал.
  - Не уверен, что это хорошо, но я думаю, что это был не твой выбор, просто в мои сегодняшние годы, ты наматывал на ноги портянки и топтал плац.
  - Не могу сказать, что ты неправ, но и не могу сказать, что расстроен этим фактом своей биографии, - притупляя гордость, блистающую в каждом слове, сказал Виталий Николаевич.
  - Твою позицию понял, - без воодушевления сказал я, мысленно предлагая перейти к сути сегодняшнего разговора.
  - Я вот что звоню, - прибавив на децибел позитива в голос, начал отец, - У меня была однокурсница, после того, как она закончила университет, она с мужем уехала в Казахстан, в этом году вернулась, искала работу учителем биологии. Я ее устроил в частную школу к жене.
  - К Алине Александровне?
  - Да. Другой нет.
  'Странно' - зло подумал я, еще не все потеряно и вслух сухо спросил: - Ну?
  - Она проработала неделю и сказала: 'Извините это не для меня'. Я не понимаю, она педагог с большим стажем, опытный и уходит. Сплошное огорчение, год только начался!
   В этот момент, я понял, к чему клонит мой предок, и улыбка заиграла на моем лице, в моей голове вспомнились многочисленные разговоры, заканчивающиеся истерическими криками: 'Ты мне больше не сын!', 'В кого ты такой тупой?', 'Ты весь в мать!', 'С таким подходом к жизни у тебя никогда не будет нормальной работы!'.
  - Пойдешь работать в школу? - спросил отец прямо, и не дожидаясь моего ответа, дал несколько совершенно конкретных пояснений, который подкупали свое щедростью, - Десять часов в неделю, то есть по два урока в неделю в пятом, шестом, седьмом, восьмом и девятом классе. Все уроки тебе поставят в один день, думаю, что это будет вторник. Успеешь и в аспирантуре поучиться и на раскладушке поспать.
  'И на репетиции' - мысленно дополнил я, а вслух произнес коротко, - Я согласен.
  - Только надо будет тщательно готовиться к урокам! - начал детсадовские наставления Виталий Николаевич.
  - Знаю, пед заканчивали!
  - Ладно, не злись, я просто напомнил, - включив оправдательную машину, зазвенел отец.
  - Когда выходить?
  - Со следующей недели, я тебе предварительно позвоню и дам точную информацию... а дальше сам!
  344.
  Солнечное октябрьское утро. Я приехал в школу за час до начала уроков. В моем рюкзаке стопка учебников и в огромных тетрадях в клеточку конспекты, приготовленные идеально по темам, которые я должен сегодня преподнести, разжевать, и мелкими порциями заставить проглотить каждого кто придет ко мне на урок.
  В учительской пусто. Огромный круглый стол, шкафчики, стулья и никого. Приятный запах нового места, пахнет бумагой, чернилами и тишиной. С горьким скрипом открылась и хлопнула входная дверь в школу, послышались торопливые шаги и тут же были проглочены толстой глоткой старого здания.
  Ворох исписанных листов на подоконнике, а я словно наполняюсь приятной энергией волнения, проигрывая в своих мыслях, тот момент, как переступаю порог класса, и начинаю свой первый урок этим солнечным днем. У меня ощущение словно готовлюсь к выходу на сцену, две параллельные мысли несутся в моей голове, словно гоночные болиды, готовые столкнуться и заскрежетать бортами, брызнуть искрами и воспламениться.
  Сегодня я более чем вежлив и улыбчив. Улыбчив честно, по настоящему, рад каждому педагогу кто входит в учительскую и с удивлением обнаруживает незнакомца, путается в догадках и высказывает единственную верную мысль избегая ошибки:
  - Здравствуйте.
  - Здравствуйте.
  - Вы...вы учитель географии?
  - Да. Стас Витальевич, - представляюсь я.
  - Татьяна Васильевна, очень приятно, - небольшого роста женщина, с глазами навыкате, и добрейшим лицом молодого бульдога, искрится загадочностью, - Я классный руководитель девятого класса. У вас первый урок у них. Хотела предупредить, что по их поведению не стоит судить о других детях.
  - Звучит как предупреждение!
  - Так и есть. Они хорошие, но... вообщем надо с ними быть по жестче.
  - Я сориентируюсь, не переживайте, - с несвойственным мне самодовольством заверил ее, - Опыт конечно у меня небольшой, но все же я имею представление о том, как вести урок.
  - Вот и славно. И все же, если будут проблемы с ними, вы подходите, я помогу...
  - Благодарен.
  - Я учитель русского и литературы.
  - Это сложно!
  - Что?
  - Мне кажется самые сложные предметы для преподавания - это литература и история. Сложно быть объективным во многих вопросах, есть большое искушение навязать свое мнение. Не думаю, что бы у меня получилось...
  Татьяне Васильевне мое замечание польстило. Она важно сложила руки на груди и смиренно склонила голову. Учительская плавно заполнялась педагогами и присущей им суетой, каждые пять минут врывались дети в поисках классного руководителя, мела, листка бумаги или с жалобами на превратности судьбы, объясняя, почему они не готовы к грядущему уроку стараясь предупредить возможность появление новой неудовлетворительной оценки.
  Смотрю на часы, до начала урока осталось пять минут.
  - Я пойду в кабинет.
  - Девятый класс сидит на втором этаже, - в голосе Татьяны Васильевны звучало дисциплинарное одобрение и умиление, - Как подниметесь по лестнице сразу направо.
  - Спасибо, - сказал я и направился в отрытое школьное пространство борьбы.
  345.
  Сегодня я оказался по другую сторону баррикад, но жестоким противостоянием здесь даже и не пахло. Все что пророчила Татьяна Васильевна, совершенно не подтверждалось.
  В принципе в моей голове жило своей жизнью определенное представление о появление совершенно нового педагога в классе. Кистью воспоминаний рисовались лубочные картинки изображающее интерес и удивление у детей при появлении у доски практиканта Станислава Витальевича. Его всячески пытались провоцировать, брать на понт, понравиться и очаровать, подружиться или надменно игнорировать, демонстративно не замечая, продолжая беспечную бурную деятельность не соответствующую теме урока.
  - Доброе утро, - сказал я, достаточно громко, возвышаясь над спящими телами. Сидя на стульях положив свои рюкзаки на парту, и упокоив на них головы, ребята дремали.
  Не приподнимая головы от импровизированной подушки, набитой учебниками и тетрадями кто-то промямлил: - Добрых утров не бывает учитель!
  - Бывает, бывает! Еще как бывает, - усиливая радость в своем голосе, вещал я, стоя у доски, - Просыпаемся! Готовимся к уроку! На столе у вас остается учебник, тетрадь, ручка с синей пастой, простой карандаш, линейка. Цветные карандаши желательны, но не обязательны.
  - А маркеры можно, вместо карандашей, - не менее сонный голос пролепетал из глубины класса.
  - Нет.
  - Почему?
  - Вам дашь волю, вы губной помадой будете писать в тетрадях.
  Кто-то хихикнул поверх собственной дремоты, среагировав на мою реплику, и вернулся к жизни, приподняв голову.
  - Я не пользуюсь губной помадой.
  - Как тебя зовут? - спросил я, стараясь не упустить момент пробуждения.
  - Игорь.
  - Гоша, мой друг! Ты у девочек, будешь отбирать, если приспичит!
  Девочки встрепенулись и начали просыпаться и лениво озираться, вскользь рассматривая меня и своего одноклассника, а потом недовольно утренними голосами запели: - Ему не приспичит! Не приспичит!
  - Пора бы уже... - с легкой усмешкой сказал я, чем вызвал бурную реакцию у класса, у всего класса объединенного пониманием проблемы, особенно мужской половины.
  Звонок разрезал атмосферу школы суетливым шелестом шагов по коридорам, хлопаньем входных дверей и невольными вздохами. Когда же энергия звонка угасла, примерно одна пятая класса не смогла поднять свои головы от парт, распластавшись на партах, и сразу же в моей голове начали прорисоваться первые кандидатуры для выполнения задания у доски.
  - Еще раз доброе утро! - начал бодро пылая неимоверным энтузиазмом, - Очень рад сегодняшней нашей встречи! Меня зовут Станислав Витальевич, и начнем мы сегодняшний урок с повторения пройденного материала. К доске пойдут для начала те, чей сон наиболее крепок и беспечен!
  В это мгновение еще не пробужденные тела взвились в воздух и брякнулись на стулья, раскрыв свои глаза, поправляя одежду и волосы.
  - Начнем, - я обвел глазами помятые лица, - С...
  - Извините. Здравствуйте, - на пороге кабинета появился парень с длинными светлыми волосами, а из-за его спины выглядывала рыжая девчонка, клоками стриженная и обвязанная браслетами и феньками и мелкими цепочками.
  - Че новый биолог? - громким шепотом она спросила у своего напарника, и чуть громче уже обращаясь ко мне, - Можно войти?
  - Как зовут? - припустив строгости, спросил я.
  - Елис.
  - Элис?
  - Нет. Женя Елисеева. Елис, - пояснила она.
  - А тебя, - обратился к волосатику.
  - Сергей!
  - Отлично Сергей, так как вы опоздали. Вы идете первый к доске!
  - А Елис? Она вообще зашла в класс еще позже меня!
  - Ну, вы же мужчина! Дама присядет! Кстати как ваша фамилия? - спросил я, рассматривая список учеников в журнале.
  - Князь, - крикнул кто-то из доброхотов.
  - Князев Сергей, - пояснил опоздавший, двигаясь к доске медленно шаркающей походкой.
  - Хорошо, - сказал я, как только моя первая жертва, оказалась около доски, - Будь добр, напомни мне, пожалуйста, на какой теме вы остановились с предыдущим учителем, который от вас так стремительно сбежал!
  - На половом размножении, - вдруг неожиданно выкрикнул Игорь и чуть привстал от возбуждения со своего насиженного места в глубине помещения.
  - Пробудился интерес? - переспросил я выскочку, - Следующим к доске пойдешь ты, а Элис за тобой. Думаю, будет так правильней!
  Игорь обессилив плюхнулся на место и прикрыл лицо ладонями словно двухгодовалый ребенок прячется от родителей, перед приемом пищи.
  - Последнюю тему, что мы проходили - это 'Органы чувств', - обреченным голосом, словно с распятия медленно проговорил Князь.
  Сидевшие за партами и тяготевшие ко сну ученики, начали заваливаться опять в бездну сна, ощутив, что очередность идущих к доске, уже достаточно жестко выстроена и им ничего не грозит в ближайшие, как минимум пятнадцать минут.... и эта самонадеянность была мне только на руку.
  346.
  Я получил отсрочку от армии на три года для обучения в аспирантуре. Мою справку в канцелярии военкомата приняли с безразличием, поставив печать и роспись в каком-то бледном бланке. Потом порывшись в документах, вытащили личное дело, открыли его, нашли свободный файл и небрежно вставили в него бланк. Не поднимая глаз от пожелтевшего от времени журнала, в который моментально была внесена очередная запись, сравнив числа на предоставленной справке и времени призыва строгим голосом, но при этом не выглядывая из-за конторки спросили:
  - Где шлялся все это время, дезертир?
  - На море, - с удовольствием соврал я. - Разрешите идти?
  - Идите рядовой Шелев, - был мне ответ, в котором множилось беспочвенное сомнение.
  Решив не искушать судьбу, я вприпрыжку бросился к выходу. За моей спиной хищно лязгнул турникет на КПП. Дежурный офицер, хотел что-то спросить меня, но успел только привстать со своего места, тут, же лениво рухнул на него, обреченно вслед махнув мне рукой.
   Оказавшись на открытом пространстве старых улиц рабочего района, я втянул в себя полной грудью осенний морозный, солнечный воздух сквозь сигаретный фильтр. Мне показалось, что еще чуть-чуть и солнце запорхнет ко мне в легкие, превращая тело в дым и испепеляя душу.
   Мне в глаза брызнул калейдоскоп извилистых трещин на асфальте и трещин на домах, переплетенных между собой, объединяющих пространство улиц, открытой сетью разрухи, приводя к одному знаменателю разнокалиберные архитектурные строения современности, сталинских и хрущевских эпох.
  Руки мои были развязаны, но у меня катастрофически не хватало денег, что безусловно вызывало к жизни моего внутреннего раба, нещадного требующего кабалы и вознаграждения. Я ощущал, как мои потребности с каждым днем возрастали. Если не считать самых обыкновенных расходов, свойственных каждому человеку: еда, одежда, проезд, оплата коммунальных расходов, объемы расходов на продвижение собственной музыки должны были заставить меня голодать.
  Группа готовилась к записи, на профессиональной студии, а это требовало затрат, инструмент мой был в прямом и переносном смысле побит временем и требовал замены, а мои занятии с репетиром взывали к определенной регулярности.
  В молчаливых раздумьях я листал телефонную книжку, перебирая номера тех персонажей, что могли мне помочь с работой. Я знал, что меня ждет уже завтра! Я знал, кому я позвоню, спустя всего лишь несколько минут, но в тщетных надеждах на лучшее, я перелистывал фамилии абонентов в надежде, что удача улыбнется мне и подскажет приятную альтернативу, но нет....
  ...длинные гудки в трубки... длинные... долго...
  - Слушаю, - ответил грубый мужской голос, когда я уже был готов сбросить вызов.
  - Виктор? - неуверенно спросил я.
  - Да, да, да, - затараторил абонент. По всей видимости, я позвонил не вовремя.
  - Извините. Здравствуйте. Я не вовремя, я...
  - Стас, ты?
  - Да. Извините.
  - Че хочешь?
  - Работу.
  - Отлично. Будет. Завтра выйти сможешь?
  - На стройку?
  - Уж точно не в мэрию! Чудес не бывает! - чуть веселее произнес прораб. С Виктором мы разбирали лифт в магазине цветов, он был мужем нашего менеджера Юли. Как показала практика, мужик хороший, порядочный с которым можно было обо всем договориться, - Че молчишь, придешь?
  - Да. Куда?
  - Ты все там же живешь?
  Вопрос мне показался неуместным, но я ответил:
  - Да.
  - Значит, садишься, на 55 маршрутку и катишь до конечной. Будь в восемь, там тебя сам встречу и провожу на объект. Не подведешь?
  - Нет.
  - До завтра-а-а-а, - раздался панический крик, словно это было не прощание, а приказ атаковать противника всеми возможными силами. Сквозь затяжное 'а-а-а-а' на заднем фоне блистал яростный мат чужих голосов, глухие хаотичные удары и лязг металла... потом раздались короткие гудки.... короткие гудки.... короткие гудки....
   347.
  Количество денег напрямую не зависит от того сколько времени ты проводишь на работе или сколько дел, можешь делать одновременно, не зависит от того в скольких местах ты пашешь как вол и сколько дерьма тебе приходится перелопачивать каждый день. Многие медиа-гуру говорят, что нужно мыслить позитивно, представлять в своем воображении идеальную картину и стремиться к ней. Каждое прожитое мгновение посвящать образам возможного счастья и изобилия и тогда благодать ворвется в настоящее чарующим вихрем, беззвучно распрямит больной позвоночник, расправит плечи, скрюченные грубой работой пальцы, получат успокоение.
  - Давай! Давай! Не стой на месте. Бери мешок и вперед на лестницу! Мешки сами не запрыгнут на четвертый этаж, как бы ты на них не пялился! - голос грубым кузнечным молотом бил по моей спине.
  Гора пыльных мешков с цементом доходила до уровня моих плеч. Сколько их здесь было, я не знал. Все это добро надо было перетаскать на последний этаж таунхауса, который выкупил один местный предприниматель. Если говорить проще, бывший бандос благополучно пережив девяностые, завел детей и решил построить уютное семейное гнездышко. Если считать с подвальными помещениями, то высота его жилища представляла собой восемь этажей, четыре этажа под землей: котельная, сауна с бассейном, спортзал, гардеробная и выше уровня земли нахолодились еще четыре этажа: кухня, зальная комната, спальня, детская комната на мансарде. На эту самую мансарду мы и таскали цемент, нас было трое: бригадир - Витя, аспирант-уклонист Шелев, и еще один беспризоник-переросток.
  Я взвалил на себя мешок, засыпая лицо цементом, и поплелся в дом. Лестница, ведущая на самый верхний этаж, представляла собой металлический каркас, сваренный из уголков. Ступени напрочь отсутствовали, как впрочем, и перила. Стараясь не смотреть вниз, я, шаг за шагом, пошатываясь, приближался к детской комнате, ощущая под собой исковерканное капитальным ремонтом пространство, ограниченное уродливой котельной, жадно поджидающей меня шипами разнокалиберных вентилей и труб.
  Позитивное мышление в такой ситуации не срабатывало. В моей голове циклично воспроизводилась картина, как я лечу, вниз ломая конечности, об металлический каркас лестницы и бетонные грани многоэтажности таунхауса и приземляюсь на штыки отопительного оборудования, а сверху на меня спустя десятую долю секунды плюхается бумажный мешок полный цемента.
  Витя, сидя на корточках на мансарде выставлял маячки и подготавливал пол к заливке. Он когда то работал в сельской школе завучем, было это недалеко от Краснодара. Женился, сменил город, сменил профессию на ту, что приносит больше денег, но все равно заставляет прогибаться в ценовой политике под условия наплыва бригад из Среденй Азии. Цепляясь за собственное качество, искал клиентов через друзей друзей и сеть устных рекомендаций. Не разбогател, но выжил, сохранив педагогическое достоинство и методичность на просторах строительных работ. Убил здоровье, но сохранил безмерную любовь к своим детям и супруге, пытаясь в своем воображении представить их счастливыми пока он с самого раннего утра до позднего вечера, мешает цемент, шкурит стены и клеит обои под покраску.
  Мое возможное будущее вырисовывалось мне достаточно ясно, на вполне очевидных примерах.
  ...но как и прежде, я был готов сопротивляться обстоятельствам...
  348.
  В ларьке со старомодным названием 'Союзпечать', я купил новый выпуск журнала повествующий о событиях, готовых всколыхнуть общественность в нашем городе и включающий в себя отчеты с мероприятий, прогремевших за последние тридцать дней. На обложке сиял белоснежной улыбкой какой-то скучный тип, давая понять, что на страницах этого издания ничего фееричного ждать не приходится. Среди дешевой, пестрой рекламы мебельных и автомобильных салонов, магазинов нижнего белья и доставки пиццы, ютились интервью с приезжими звездами и местечковыми кабачными артистами. Мелкими буквами запротоколированные беседы, построенные в узкие колонки, были обречены затеряться среди телефонных номеров, разнокалиберных коммерческих предложений.
  Бегло пролистав журнал, я к своему разочарованию не нашел того, чего искал, хотя Алена уверяла меня, что именно в этом выпуске должны быть мои фотографии и ее статья. Поборов разочарование и сдержав свой эмоциональный порыв запустить всю эту публицистику в ближайшую урну, я уселся на лавочку и стал внимательно изучать страницу за страницей. Приближаясь к логическому финалу, я практически случайно обнаружил маленький черно-белый снимок размером три на четыре, где бесновался Михалыч, вооруженный микрофоном и творческим экстазом. Кадр был не плох, но мелок для того, чтобы моя самооценка как фотохудожника выросла бы хотя бы на миллиметр.
  Изучив досконально статью и наткнувшись на имя автора, я стал искать собственное, но ничего не обнаружил. Стал сравнивать с похожими публикациями. Везде было написано, кто именно является фотографом, предоставившим снимки, а моем случае, данная информация осталась за кадром.
  Осознавая глупость своей мимолетной обиды, свернул журнал в трубочку и не знал, куда его деть, то ли зашвырнуть куда подальше, то ли оставить себе на память, а может быть просто, сжечь. Моя рука рефлекторно нащупала в кармане зажигалку.
  Вооруженный сомнениями я крутил головой в поисках ответа на несущественный вопрос основательно мучающий меня. По улицам ветер гнал всполохи листьев и еще троих молодых людей вооруженных гитарами.
  Я узнал знакомые фигуры и расхлябанные походки.
  - Приве-е-е-ет!!! - излишне жизнерадостно заорали они.
  - Привет.
  - Что сел? пойдем порепетируем, - Дэн подскочил ко мне первым и дружески хлопнул меня по плечу, стараясь это сделать как можно сильнее, - Журнальчик читаешь?
  - Уже нет.
  - Playboy? - задал свой ехидный вопрос Насон.
  - Если бы, - сказал я с сожалением, - В нем моя фотографии напечатана с концерта Animalджаз.
  - Круто!
  - Она маленькая.
  - А ты хотел разворот получить? - Неманов возвышался надо мной скрестив руки на груди.
  - Да. Почему бы и нет!
  - На-а-а-и-и-ивный, - пропел хор мальчиков и разразился смехом.
  - Дай посмотреть, - Лех вырвал журнал у меня из рук, долго листал, потом вернулся к оглавлению, и ни чуть меня не удивив, спросил, - Где тут про Animalджаз, вообще ничего нет подобного! Стас может у тебя галлюцинации на почве жажды славы, а?
   Я моча протянул руку и мне Леша осторожно вернул журнал, словно в пасть обезумевшему тигру, сунул соевую сосиску. Прежде чем найти свое творчество, мне пришлось опять пару раз пролистать этот номер:
  - Вот смотри!
  Ребята столпились над открытой страницей и начали разглядывать.
  - Да на самом деле, малюсенькая.
  - Ну так...зато первая... будут еще... - продолжали сыпаться мне на голову комментарии.
  - Стоп, - Никита включил свой аналитический ум, - А где написано, что это фотографию исполнил Стас Шелев?
  - Нигде, - ответил я раздраженно.
  - Так может это и не твоя работа?
  - Заткнись, а? - шипя, произнес я, - Верните журнал. Пойдемте на репетицию!
  349.
  Когда бизнес встает на ноги и может существовать практически автономно - это означает его приближающуюся смерть. Кажется, что он может всегда приносить прибыль и при этом в него ничего не надо вкладывать. Ведь вчера все было прекрасно! Почему сегодня что-то должно измениться? Почему завтра будет как-то по-другому? Конвейер работает, деньги капают!
  Что может случиться с парой комнат находящихся на приемлемой глубине для отличного бомбоубежища времен холодной войны? Что может случиться с толстыми бетонными стенами обреченных хранить секреты творческих порывов?
  Они могут опустеть...
  ...зарасти, пылью, окурками, забытыми вещами неизвестных музыкантов, покрыться плесенью и паутиной, испражнениями, и как итог, в бетонной келье вырастает до гигантских размеров нечеловеческое отвращение, способное вспугнуть даже самых покладистых, терпеливых и нищих.
  - Дерьмовый звук! - Леша Неманов неиствовал, - Блядь! Что с басом? что с колонкой?
  - Может у тебя провода? - предположил Дэн.
  - Провода новые. На той неделе куплены, у них это первая репетиция!
  - А ты их проверял? Может они бракованные? - неосторожно спросил я.
  - Проверял. Они нормальные! А здесь все превращается в бардак! Здесь вообще кроме нас кто-нибудь репетирует?
  - Да, - уверенно подал свой голос Насон.
  - Это риторический вопрос, - орал Неманов, - На него не требуется отвечать!
  - И что ты предлагаешь? - спросил Никита, сдерживая свою злобу, проснувшуюся, в ответ на Лешины выпады, жалящие всех окружающих.
  - Съебывать отсюда! Вот что я предлагаю. Посудите сами, мы платим относительно большие деньги за ночную репетицию. Она длится с 23.00 до 06.00 - это восемь часов. Из этих восьми, работоспособны только три. После двух ночи, мы уже вялые, у нас нарушена концентрация и мы выдаем хуйню, а не музыку! Толку от того, что мы репетируем, практически никакого. Мы ни на грамм не улучшили свое звучание, а если брать во внимание косяки местной аппаратуры, тогда можно считать - ухудшили. Поэтому, делаем грустные выводы - самое продуктивное время с 23.00 до 01.00 и примерно около сорока минут, мы тратим на то, что бы придти, расчехлиться, попиздеть - обсудить насущные проблемы. Потом медленно неторопливо подключаемся! Правильно у нас вся ночь впереди! Куда торопиться? Мы вальяжно настраиваем инструменты, дергаем пару раз струну и один раз бьем в барабан... и тут... - после своей длинной речи, лишенной такта и очарования, Леша поймал паузу и насладился ею сполна, а потом шепотом старого сказочника приложив указательный палец к губам выдал, - Т-с-с-с... наступает полночь!
  - Резюме? - Никита хотел услышать конкретное предложение.
  - Я все сказал. Чего ты хочешь?
  - Конкретики, - настаивал Насон.
  - Если говорить о конкретном предложении... предлагаю репетировать по вечерам, два раза в неделю, по два часа и точно не на этой точке!
  350.
  Когда собираются умные люди и обсуждают несусветную глупость, всячески осуждая ее, а после активного обсуждения выдумывают изощренное наказание для беззаботного творца опрометчивых поступков, я перестаю верить вообще в человеческий интеллект. В этот момент мне хочется сесть за парту и поддержать коллективное безобразие в классе. Выйти на войну с самим собой и одержать верх, над занудством и всеми правилами мира, сыплющимися из открытых ртов учителей. А если бы кто-нибудь в этой школе осмелился на незаурядный эксперимент и предложил мне на выбор класс, чтобы возглавить в нем анархическое движение, я бы написал заявление в девятый, к своим любимчикам!
  - Этот деятель, на моем уроке приковал себя к батарее цепью, воткнул в задний карман джинсов здоровые розовые перья и кричал: 'Паша павлин! Паша Павлин!' - возмущению учителя бальных танцев не было предела. Ее громкий тренерский голос разрывал мои барабанные перепонки, а смех что я пытался загнать в свою утробу, душил меня.
  Директор Алина Александровна обещала организовать встречу с родителями Паши и, возможно, за повторение исключить, несмотря на финансовые потери для образовательного учреждения. Алина Александровна меня восхищала ясным пониманием своих приоритетов, они были расставлены четко и никого не могли ввести в заблуждение: собственные дети, собственная репутация, деньги, потом уже все остальное!
  Подобная простота заставляла уважать и очаровываться, подобная простота камуфлировала все проблемы и рисовала четкую схему отношений руководителя с его подчиненными, партнерами, клиентами и конкурентами.
  - Павлу Бутакову, как вполне взрослому молодому человеку, учащемуся девятого класса, а так же его родителям, будет сделано предложение, от которого они не смогут отказаться, - Алина Александровна сделала паузу, внимательно рассматривая и изучая реакцию коллег, - Испытательный срок! Если подобных дисциплинарных нарушений не будет повторяться, тогда аттестат молодой человек получит в стенах нашей школы, а если же Павел пустится опять во все тяжкие, то придут его родители и заберут документы. Ничего страшного! Учитывая ситуацию, мне гораздо дороже наша общая репутация, чем один платежеспособный клиент.
  Но... коллеги я хочу вам напомнить очень важный момент... за все то, что происходит на ваших уроках, вы несете полную индивидуальную ответственность и если что-то происходит на ваших занятиях, то чего вы совершенно не планировали... значит плохо планировали, значит не доработали и не учли индивидуальные психологические особенности детей, а это все ваша работа, к которой вы должны подходить скрупулезно. Последствия я думаю, вы все понимаете!
  Что делать с Пашей всем было понятно. Всем кроме меня. Мое внутреннее 'Я' бесновалось и рвалось наружу. Все, что сегодня происходило на педагогическом совете, в моих глазах выглядело как фарс, но я молчал, стесняясь собственного голоса. Пытаясь проанализировать свое душевное состояние, я понял, что там равновесию совершенно неоткуда взяться. Мое внутреннее студенческое безобразие множилось с каждой минутой и с каждой минутой у меня уходило все больше и больше сил, чтобы его сдерживать, оставаясь представительным молодым учителем, очень хорошо ощущающего рамки своей профессиональной деятельности. Мне хотелось работать в школе, но хотелось полностью изменить методику преподавания. Учить, изнутри пытаясь, проскользнуть между минутами собственного взросления и остановиться, сохранив внешнюю и внутреннюю идентичность учителя и ученика, но при этом, несомненно, требовалось сохранить собственный интеллект и жизненный опыт.
  - Стас Витальевич! - чуть более настырно и с педагогическим, наставляющим раздражением, звучал над моей головой голос Алина Александровны, - Стас Витальевич!
  - А? Простите! - краска плеснула мне в лицо, стало неловко.
  - Когда выйдете из оцепенения, зайдите, ко мне надо поговорить, - и уже обращаясь ко всем педагогам, закончила стандартной фразой, - Педагогический совет закончен. Все свободны!
  351.
  Европейская сдержанность, скромность, простота и комфорт, во что олицетворяет IKEA, а так же видимость качества, дешевизны и демократии в тоталитарном обществе. Я лично не могу сказать, что тоталитарное общество это плохо, как и про шведскую мебель, не могу с полной уверенностью утверждать, что это хорошо. Все имеет свои недостатки и достоинства, все имеет свой срок годности и время гарантийного обслуживания.
  В кабинете директора мебель стояла несколько хаотично, лишая это помещение привычного пафосного статуса и уровня. Небольшой стол с ноутбуком, прятался в дальнем углу, примыкая к узким книжным полочкам, на которых покоились тома Эрика Берна и Эриха Фромма. Огромный шведский диван с парой подушек ограничивал рабочее место и представлял основную базу для совещаний. Перед ним расположился низкий кофейный столик с конфетами и фруктами и еще пара обособленных, нестандартно пышных икеевских кресел. Они, словно старые, огромные, парализованные жабы, ждали, когда на них плюхнется очередной посетитель.
  - Кофе? - учтиво спросила меня Алина Александровна, жестом предлагая мне присаживаться.
  - Да нет, большое спасибо, - сказал я, утопая в жабьем теле.
  - Так все-таки 'да' или 'нет'? - с небольшой усмешкой припудренной сарказмом, бывший учитель литературы и русского языка уточнила у меня, хотя конечно понимала, что фраза, неаккуратно брошенная мной, означала вежливый отказ. Приняв во внимание мой ответ, Алина Александровна, не могла упустить воспитательный момент и обратить внимание начинающего педагога на культуру речи.
  - Стас Витальевич, я хотела с вами серьезно поговорить...
  Месяца не прошло, а со мной уже хотели серьезно поговорить. Если основательно углубиться в вопрос: 'Сколько именно я проработал в этой школе?', то приняв во внимание, тот факт, что я вел уроки исключительно по понедельникам, получалось, всего полных три рабочих дня, а это меньше недели.
  Я изобразил на своем лице внимание, но боковым зрением изучал семейные черно-белые фотографии счастливых детей и картины неизвестных мне художников, принятые в дар благодарным директором от самих авторов и клиентов частной школы.
  - У нас готовится мероприятие, в котором мне бы хотелось, что бы вы приняли обязательное участие. Я не видела заявленной вами темы, но мне кажется, вам есть что рассказать, - директор нежно напирала на меня убеждая своей интонацией, что отказаться я ни в коем случае не могу, - Вы понимаете про какое мероприятие в данном случае идет речь?
  - Да, - обреченно сказал я, судорожно в своей голове перебирая возможные пути к отступлению, - Мастер классы, которые должны провести педагоги нашей школы, естественно не по своему профилю. Рассказать о своем хобби и вовлечь в него всех, кто придет к ним в класс на полтора часа, рассказать и научить чему-нибудь новому, открыться с неизвестной стороны!
  - А кто должен придти? - словно не зная ответа на вопрос, спросил меня директор.
  - Ну, насколько я понимаю, все кто угодно: коллеги, ученики, родители, все кто захочет, все кто имеет к школе хоть какое-то отношение.
  - Все правильно! Поэтому я надеюсь, вы нас порадуете своим мастер классом и своим высоким уровнем подготовки!
  - На тему? - пытаясь изобразить вспышку идиотизма с выразительной безнадежностью в голосе произнес я.
  - Советую вам рассказать про музыку. Насколько я понимаю - это ваша, стихия. Можете работать в любом ключе, в зависимости от того, о чем вам наиболее комфортно рассказывать, каким материалом вы лучше владеете: о музыкальных инструментах, современных стилях музыки, о самих музыкантах. Выбирайте, принимайте правильное решение, готовьтесь, творите! Я буду ждать вашу заявку завтра, - видя мое смятение и смущение подернутое расстройством, Алина Александровна добавила, - Начинающий педагог должен быть интересен своим ученикам, это одна из составляющих успеха. Мне бы не хотелось чтобы вы выглядели блекло на фоне остальных, потому что я с уверенностью могу сказать, что у вас все получится, стоит только захотеть... да кстати, а после того, как вы проведете мастер-класс, у меня к вам будет еще одно предложение, уже коммерческого характера, но сначала... в общем, готовьтесь. Завтра жду заявку.
  352.
  - Расскажи о нас! - воскликнул Дэн жизнерадостно, - Я думаю, мы достойные персоны. Будет небольшой PR группы Sale в рамках одного занятия. Поставишь детям нашу запись, они послушают, им понравится, будут приходить к нам на концерты! Будет круто! Что ты смущаешься? Тебя попросили организовать лекцию по современной музыке, тему конкретную не обозначили, рамок тоже! Твори!
  Я, конечно, не разделял его энтузиазма, а наоборот смотрел на предстоящее очень скептически. Мне хотелось, чтобы на мою лекцию, пришло, как можно меньше человек, а лучше - вообще никого, но почему-то в подобную перспективу слабо верилось.
  - Не все так просто, надо будет подумать, как построить материал. Детально проработать все что я буду говорить, учесть возможные вопросы из аудитории. С тобой соглашусь лишь в одном, информации слишком много и это представляет собой определенную проблему. Надо передать суть, тенденции, перспективы рассмотрев то, что происходит в мире, в стране и в отдельно взятом городе где-то на периферии, что слушают и играют на стадионах и в подвале, что играет в машинах пока они стоят в пробках и у подростка в плеере.
  - Братан, ты загнался не на шутку! - сказал Леша, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Он шел впереди, кутаясь в куртку от непослушного осеннего ветра, вымеряя своими длинными ногами асфальтовое покрытие этого города. Не сбавляя темпа, Немчик двигался спиной, - Расслабься Стас, надо быть проще!
  - Не уверен, что в данном случае, это хороший совет, - буркнул я, - Смотри не упади!
  - Не упаду! - радостно выкрикнул Леха и с прыжка развернулся, прибавил шагу, - Практически пришли.
  - А где Насон? - спросил я.
  - Насон заболел, но он знает про это место. Мы с ним сюда приходили вчера, - Неманов, практически уже перешел на легкий бег, - Прибавьте шагу, а то опоздаем, невежливо заставлять себя ждать!
  Мы шли по частному сектору, заваленному хибарами, гнилыми сараями, отдельно стоящими, перекошенными туалетами и деревянным зодчеством девятнадцатого века, в котором, как и в предыдущих, более молодых моделях жилищного фонда существовали разнокалиберные семьи, коллективно спиваясь в надежде синхронно катапультироваться из этой жизни.
  Цивилизация кончилась минуты три назад по ходу нашего движения. За несколько секунд во мне укоренилось ощущение, что она сюда не добралась и совсем не собирается врываться в это захолустье, зажатое между новыми высотками и городскими оврагами, заваленными мусором.
  Здесь если когда-то и был асфальт, то он растаял. Агрессивная вязкая грязь старалась стянуть с меня ботинки и удовлетворенно чавкая, уволочь их в земные недра. В особо непроходимых местах на поверхность выглядывал строительный мусор и скользкие доски, по которым можно было переправиться от одного более менее надежного участка суши к другому.
  - Вы куда меня завели? - возопил я, - Мы вообще куда идем?
  - Туда, где будем репетировать, - назидательно ответил Дэн, - Это просто короткий путь, если хочешь идти не пять минут, а тридцать пять, я тебе потом покажу широкую дорогу, покрытую чистейшим щебнем.
  - Долго еще?
  - Вон видишь, Леха у ворот стоит?
  - Ну.
  - Вот нам туда.
  Неманов уже в этот момент с упоением пинал ворота, оглашая окрестности жестяным дребезжанием. Из маленькой сторожке выглянул заспанный охранник.
  - Вы к кому? - хрипло спросил он.
  - Мы к Сереже.
  - Здесь пройдите, - сказал охранки и скрылся за дверью.
  Мы дружно последовали за ним, притормаживая на пороге, что бы вытереть ноги о растерзанный половик. В сторожке воняло тухлыми фуфайками и недавно заваренной китайской лапшой быстрого приготовления.
  - Что здесь? - поморщившись спросил я, проходя на плохо огороженную и так же плохо охраняемую территорию.
  - Много чего, репетиционная база, которой владеет Сережа и Макс - бывший гитарист '7000 баксов', пара загадочных офисов и огромный пункт приема стеклотары, - комментировал Леша, водя рукой от одного полуразрушенного здания к другому, - Самое главное здесь, это чтобы мы по весне вместе с оползнем не съехали в овраг. Можем пропасть безвести.
  - Мило, - прокомментировал я, - Где точка?
  - Пойдем, - сказал Немчик и двинулся к большому гаражу из белого кирпича, эпизодически покрытого мхом. Подойдя к входной двери он ее плавно, с особой нежностью потянул на себя и та поддалась, осыпав меня с ног до головы чудесным электрическим светом. - Прошу, проходите Стас Витальевич. Все для вас.
  Я сделал шаг вперед и вошел в небольшую студию с белыми стенами, милым ковриком на полу, большим диваном и судя по первому взгляду неплохой звукоизоляцией.
  - Разувайтесь, - раздался из угла мужской голос, - Когда будете репетировать приходите со сменкой.
  - Сергей. Стас. - представил нас друг другу Денис.
  - Очень приятно, - сказал хозяин точки.
   Я вежливо кивнул.
  - Ну, тебе нравится? - спросил Немчик, словно уставший отец свою строптивую дочь на выданье, демонстрируя ей потенциального жениха, и что бы поторопить мой позитивный ответ сам поспешил бросить несколько фраз, - Мне очень! Кстати здесь отличное оборудование, во всяком случаи для баса.
  - Для гитар тоже неплохо, - подтвердил Цепилов, - Посмотришь барабаны?
  - Да я отсюда вижу. В порядке.
  - Так что ты такой кислый?
  - Дорога напрягает!
  - Согласен, - тут же огласил свое мнение Дэн всем окружающим, не скрывая своей радости, а Леха схватил сотовый стал звонить Насону.
  353.
  Грязные ботинки с моих ног слетели с доброжелательным пренебрежением. У меня было слишком хорошее настроение при полном отсутствии хотя бы одного признака человеческого счастья в данный момент. В моем теле скопилось слишком много неразрешимых сомнений. Их я не мог даже сформулировать, не то что бы озвучить окружающим. Именно по этим простым и понятным причинам, я не в состоянии с ними разобраться ни самостоятельно, ни с чье-то помощью. В подобные минуты я просто стараюсь не зацикливаться, жить простыми движениями, рефлексами. Снимая с себя верхнюю одежду и переодеваясь в домашнее, делаю шаг за шагом по своей квартире, ампутируя в собственной голове беспокойные мысли, торчащие из древа сознания.
  Хорошее настроение без причины, вот основной признак полностью здорового человека обреченного на вымирание в суете больших городов. Хорошее настроение - паразит, способный усугубить боль, недовольство, отчаянье окружающих, задыхающихся в поисках решения своих мелких проблем. Возможно, хорошее настроением некоторые могут позиционировать как некую черствость, безразличие, но это уже не имеет значение, и их неприятие, я могу рассматривать, как простую, нудную, банальную зависть.
  Приятная усталость, бьет меня по ногам, от чего мне становится, неловко, ощущая ее тщетные усилия, и мне хочется поддаться, и просто с улыбкой завалиться спать, отбросив собственный голод и гречневый запах простого ужина крадущегося по коридору от кухонной плиты.
  - Есть будешь? - голос матери доносящийся из-за двери не оставляет усталости шансов.
  - Да! - кричу я в ответ и иду на приятный запах еды, но я остановился и замер, столкнувшись со следующим вопросом, который меня настиг на полпути к столу.
  - Света в психушке. Ты ведь знаешь, да?
  - Не-е-ет, - осторожно пропел я, давясь звуком собственного голоса, при этом не смог сделать и шага вперед, - И давно?
  - Неделю. Может две.
  - А почему не сказала.
  - Я же говорю, думала, ты знаешь, хотела уточнить, как она там?
  - Ну и как она там? - во мне начала закипать такая злость, которой я не мог найти применение.
  - Не знаю?
  - А кто знает? - задал я глупый вопрос который потерял всякий смысл после того как он был озвучен, а потом сдерживая истошный вопль стараясь, как можно корректнее спросил, - В какой из...
  - В какой из больниц? - наивно переспросила мама.
  - Да! Да, в какой из больниц я спрашиваю, у нас их в городе три, во всяком случае, я знаю только три!
  - По-моему, та, что на улице Ульянова.
  354.
  Я все детство сходил по ней с ума. Мне казалось, что все должно быть как-то слишком незаурядно, чтобы торопить события и год за годом прозябал в одиночестве и мечтах, лоснящихся иллюзией и ребяческой пошлостью. В какой-то момент мечта пришла в мою жизнь стремительно и так же быстро ушла, оставив меня на дне глубокого колодца наполненного трупами ее многочисленных поклонников, погибших от разделенной, но слишком кратковременной любви. При виде грустного пейзажа, меня охватила тщедушная злость вызванная ревностью и удивлением. Мне хотелось в эти моменты умирать одному и не найти никаких признаков жизни в этой темноте, но я ходил по разбросанным телам и с ужасом понимал что некоторые из них еще источали тепло. К смерти я не был готов, и жгучая злость, словно спасательный жилет выталкивала меня на поверхность, к единственному источнику света. Я поднимался словно по вертикально поднятому дулу винтовки караульного. Из этого оружия никогда не стреляли и никогда не чистили. Оно только собирало пыль, неся вахту памяти.
  Пока я полз вверх, на меня свалилась еще пара неудачников, от которых мне посчастливилось увернуться и не рухнуть опять на дно. Выбравшись на свет божий, я очутился на свадьбе, чему собственно и был нескончаемо рад, хотя возможно эта радость была не такой искренней, как мне хотелось, но само желание было, несомненно, исключительным.
  Она выходила за молодого, талантливого фотографа и большого поклонника Кастанеды. Они вдвоем смотрелись очень мило, и мне хотелось верить, что так будет всегда....
  - Вы определились с заказом, - голос официанта отвлек меня от воспоминаний.
  Передо мной лежало японское меню, наполненное красочными картинками и непроизносимыми наименованиями блюд.
  - Скажите, а на вынос можно сделать?
  - Да конечно.
  - Скажите. А если я сейчас закажу, но сам заказ мне надо будет забрать ближе к вечеру, часа в четыре? Так возможно?
  - Нет проблем. Можно оплатить, сейчас, можно при получении заказа.
  - Я оплачу сразу.
  - Как вам будет угодно, - официант смотрел на меня, вопрошающе гримируя свое недовольство дежурной улыбкой. Время было семь утра. Японский ресторан, увитый иероглифами, ротанговой мебелью и бумажными фонариками манил остаться здесь и просидеть целый день до самого вечера, пока не придет время идти на поиски дорогого моему сердцу пациента.
  Стараясь выбирать те роллы, что были наиболее красочные и яркие, я старался не смотреть на ценник и не зацикливаться на названиях, просто тыкал пальцем в меню и перелистывал страницу за страницей: - Мене эти, эти, эти. Эти, пожалуйста, и еще... еще... вот эти.
  - Все? - уточнил официант.
  - Да. Пожалуй, все.
  - Вы можете оформить бесплатную доставку заказа. Он у вас достаточно большой, - посоветовал подошедший администратор старающийся разрушить свой предрассветный сон, набрасывающийся на него из каждого тихого угла пустого зала.
  - А вот от этой услуги я откажусь. Спасибо!
  355.
  - Как дела? - вопрос пощечиной впился мне в лицо, когда я, разогнавшись по прямому коридору, свернул за угол и оказался на лестничной площадке родного университета лицом к лицу с Шумовым, - Ну? Торопишься?
  - Да, очень, но тебе, готов уделить минуту, - мне хотелось его расспросить о многом, и, судя по его счастливому лицу, Паше было что рассказать, - Как Наташка?
  - Нормально.
  -А ты?
  - Всегда нормально.
  - Как ее родители, не изменили к тебе отношение? - интригующе спросил я.
  - Да. Прихожу такой, скромный - Паша важно расправил плечи, - Здравствуйте. Мне отвечают 'здравствуйте'. Разворачиваются и расходятся. Отец к телевизору, мать на кухню.
  - То есть ты считаешь, что все нормально?
  - Да, а ты нет?
  - Мне все равно, лишь бы тебе было комфортно и хорошо. Если тебя все устраивает, я за тебя только рад, потому что...
  - Шелев? - донесся до меня голос научного руководителя, - Стас Витальевич - это вы там разглагольствуете?
  - Да Галина Савельевна, - стараясь, как можно бодрее выкрикнул я.
  - Вы готовы?
  - Мне пиздец, - шепнул я Паше и выкрикнул, так что бы услышала Галина Савельевна, - Не совсем.
  - А может быть совсем не готовы?
  - Галина Савельевна...
  - Поднимайтесь на кафедру посмотрим, что вы сегодня мне принесли.
  На верху хлопнула кафедральная дверь.
  - Я побежал, - тихо сказал я Паше и метнулся вверх по лестнице.
  - Удачи, - веселым возгласом это простое пожелание был накинуто мне на плечи.
  Все те материалы для диссертации, которые я приготовил в течение недели я вывалил на стол перед своим научным руководителем. Спустя несколько секунд весь ворох книг и документов, был поделен на две равные кучки.
  - Это тебе вообще никогда не пригодится, - сухо сказала Камерилова и потом еще, более сухо добавила, - Беллетристика. Понятно?
  Я смиренно кивнул и с трепетом краем глаза смотрел, как Галина Савельевна ищет на столе среди массы печатной продукции красную шариковую ручку. Попутно перелистывая тот текст, который мне удалось напечатать, конденсировав его из умных мыслей своих предшественников ученых-географов, психологов, педагогов.
  Красная паста растекалась по листам тонкими линиями, перечеркивая, слова, предложения, абзацы и целые страница. Шариковая ручка оставляла на каждом листе борозду, при этом сохраняя целостность листа.
  Мой научный руководитель, словно Владимир Ильич Ленин штудировал труды идеологов революции, тех, кто безнадежно отстал от него в понимании ситуации, обреченной ввергнуться в кровавую пучину светлого будущего.
  Ульянов на полях черкая твердой рукой писал, клеймя слова и мысли читаемого автора: 'Говно!!!', 'Говно!!!', 'Говно!!!', 'Говно!!!'.... 'Архиважно!!!'
  - До завтра, надо все переделать,- Камерилова посмотрела строго поверх очков, - Понял?
  - Можно принести послезавтра? - скромно поинтересовался я.
  - Нет. Ты слышала, что я тебе сказала?
  356.
  Петляя по осенней слякоти, между размытых осенней водой корпусов психиатрического диспансера я проклинал набросившуюся на меня хаотичность пространства, окаймленного грязным бетонным забором. Больница разрасталась по мере необходимости, и как показала история, необходимость год от года только возрастала. Первые корпуса были не более двух этажей, построенные еще при Иосифе Виссарионовиче, а все последующие правители Советского Союза вносили свою лепту в этот комплекс, стараясь выстроить корпуса выше и больше по площади, не гнушаясь любым строительным материалом от кирпича до огромных бетонных плит. Величественная девятиэтажка, странного голубого цвета возвышалась над всем комплексом пряча в своем молчании любые признаки безумия.
  В определенный момент мне показалось, что я вполне гармонично смотрюсь в этом пейзаже перетаскивающий от корпуса к корпусу в большом полупрозрачном пакете пластиковые судочки с роллами. Запутавшись в мрачных отделениях с удушливыми запахами мочи и безразличия, я уже оставил все надежды и просто любопытствовал, заглядывая во все двери подряд стараясь, как можно более непринужденно разговаривать с охранниками и санитарами, по всей видимости, выдавая себя с головой.
  В определенный момент моего турне мне показалось, что я перелистал все входные двери диспансера и уже собирался идти домой, как мне на пути попался небольшой деревянный двухэтажный домик, на котором было мелом начертано 'Корпус 2'. Под ударом мелких капель моросящего дождя мел сползал по стене и подкрашивал асфальт тот, что ушедшей весной птицы не растащили по своим гнездам.
  При входе в здание, меня не окликнул ни охранник, ни санитар, я начал по скрипучей лестнице подниматься на второй этаж. До меня доносились нечленораздельные голоса, несвязанное бормотание и вздохи. Завершив свое восхождение, я встал перед глухой дверью, запаянной на все засовы. В полутьме нащупав рукой масляную кнопку электрического звонка, заявил о своем присутствии.
  - Вы к кому? - блеснул яркий луч желтого света из дверного проема. В нем торчал жирный врач с ошалелыми глазами, - Посещение пациентов практически закончено.
  Я изучал доктора и попутно заглядывал в коридор, изучая обстановку. Мой взгляд упал на девушку, сидевшую на банкетке в полусогнутом состоянии, задумчиво курившую сигарету, пряча лицо в клубах дыма.
  - К ней, - кивнул я в сторону пациентке.
  - Свет, к тебе пришли, - врач отлип от двери и показал на меня пальцем, когда та вынырнув из дыма подняла на меня глаза, - Знаешь его?
  - Привет, - сказала она и попыталась улыбнуться, - Как ты здесь оказался? Хотя вообще... не лучшее время, зачем пришел?
  Доктор, убедившись в относительно доброжелательности нашего диалога, отошел в сторону пропустил меня внутрь. За моей спиной глухо скрипнул замок, разбавляя голос врача: - Если что зовите...
  -...спеленаем, - продолжил я, пытаясь шутить со своей подругой.
  - Пеленать не будут. Укольчик сделают, - вяло сказала она.
  - Смотри, что я тебе принес, - как можно бодрее сказал я, размахивая пакетом.
  - Что это? Роллы?
  - Да.
  - Хорошо, - она пыталась быть благодарной, - Но лучше бы ты мне сигарет принес. Я курю две-три пачки в день.
  - Хорошо в следующий раз принесу и сигарет.
  - Спасибо.
  - Покушаем? - спросил я, и не дожидаясь ответа, начал разворачивать судочки и палочки для еды.
  - Пойдем отсюда.
  - Куда, - удивился я.
  - Туда где стоят нормальные столы. Там есть будем. Хотя я не очень то и хочу.
  Мы двигались по коридору, стараясь, как можно галантнее огибать прогуливающихся пациентов потерявших связь с реальностью или наоборот окунувшиеся в ее суть с головой.
  - Ты с кем - нибудь здесь общаешься? - спросил я, стараясь не смотреть в глаза всем, кто попадался на нашем пути.
  - Да, - Света показала рукой на маленькие столики, - Вон туда мы идем, видишь, там сидят две девушки? Это Лена и Лена. С ними и общаюсь.
  - А как они сюда попали?
  - Суицид.
  - Обе полечатся, полечатся, а потом возвращаясь домой а спустя неделю - две их привозят обратно. То таблеток наедятся, то руки себе режут. Смотри, та, что справа, горло себе перерезала последний раз. Как спасли ее, не знаю?! Она все время отшучивается, Сначала, конечно заштопали, а потом опять поместили сюда.
  - Это мой друг Стас, - представила меня Света своим подругам, - Будете с нами есть?
  - Да, а что? - спросила одна из самоубийц.
  - Роллы, - сказал я.
  - Конечно, будем, - возопила радостно другая Лена, источая столько позитива, что хватило бы на всю китайскую армию. Ее розовый шрам одновременно улыбался и подмигивал мне, перегнувшись через воротник махрового халата.
  - Угощайтесь, - радостно, проговорил я, стараясь прятать свое отвращение в заботе и беззаботности.
  357.
  Несколько лет назад, 'www' - стал хитом взорвавшим андеграунд, заполняя головы ярых поклонников 'мяса' рваными битами и нечленораздельным воплями, через музыкальную решетку которых, очень четко просматривались чарующие картины последних дней цивилизации. У тех людей кто слышал эту композицию, не возникал вопрос: пойти или не пойти на концерт группы 'Психея'? Ответ был однозначным: конечно пойти, особенно если не надо тратить деньги и покупать билет!
  Под выстрелами прожекторов переполненного клуба, я с каждым последующим шагом углублялся в слоеное, соленое тесто вибрирующих человеческих тел, расталкивая впадавших в истерику поклонников 'Психеи'. Прижимая камеру к груди, я ползал с фотоаппаратом у края сцены, навскидку делая кадры, стараясь уловить в объектив, обнажающийся с каждой минутой все больше и больше экстаз музыкантов. В какой-то момент мне начало казаться, что все присутствующие в зале начали терять связь с реальностью, выплескивая остатки своих жизненных сил через потовые и слюнные железы. Парящие клещи чужих рук и ног цепляющиеся за чуждые им тела, рвали одежду, превращая ее в лохмотья. Во мне зародилось понимание, что так долго не может продолжаться. Смерть выскальзывала через дыхательные пути беснующейся толпы, скапливаясь в помещении углекислым газом - невидимым Левиафаном, готовым утащить на дно самого слабого - жертву, обреченную остановить всеобщее камлание.
  Такого гармоничного разрушения, рассыпающегося кусками человеческих тел на музыкальном эшафоте, я не видел со времен 'Nirvana', да и то это были либо плохие записи, затертые до основания, либо концерты, показанные на канале MTV напичканные и расчлененные пафосной рекламой. Я вспоминал концерты Курта и старался отвлечься от искаженных болью и восторгом лиц из открытых ртов, которых воняло сигаретами и дешевым пивом.
  Спрятав камеру под толстовку в надежде, что подобным образом смогу ее сберечь от уничтожения, я надеялся взобраться на сцену, чтобы сделать пару неплохих портретов. Словно капитан сборной Новой Зеландии по регби я рвусь в атаку, расталкивая всех и вся и меня невозможно остановить. Изредка я посматриваю на балкон, где сидит Алена и через тоненький мундштук, покуривает еще более тонкую ментоловую сигарету, одобрительно улыбаясь мне, тем самым убеждая шаг за шагом побеждать в этой неуместной, нелепой борьбе за существование.
  358.
  - Нет. Извините. Диск не отдал. Знаете, Фео - похож одновременно и на директора скотобойни и на истощенного быка - осеменителя, оказавшегося на Мадридской арене.
  - И что? - Насон отложил гитару и недовольно скрестил руки на груди, отчего мне показалось, что он стал выше, как минимум на голову.
  - А то, что на этой арене его не смог завалить ни один тореадор, хотя попытки были!
  - Так, ты диск, почему не отдал?
  - Потому что он практически послал меня на хуй!
  - Так послал или практически? - уточнил Никита.
  - Слушай, тебе обязательно, знать, что меня послали на хуй и не взяли диск, или тебе важно знать, что я просто этот диск не отдал, причем вне зависимости от результата нашей беседы, результат не изменится!
  - То есть, я так понимаю, что попытки впарить нашу музыку тем, кто хоть как-то нам может помочь, вчера не произошло, а не случилось это по одной простой причине. Тебе вдруг показалось что Фео на кого-то похож и ты зассал.
  - Называй это как хочешь, но я вчера с ним общался, а не ты и перспективы по впариванию были весьма очевидны, Никита Алексеевич, - стараясь не срываться на крик, сквозь зубы прорычал я, - Как бы тебе попроще объяснить, общение с 'Психеей' вообще не заладилось изначально, не говоря о признаках дружеской беседы, как это было с 'Animalджаз'. Разговаривали с нами на отъебись. Единственный, кто там без пафоса, так это их басист - Слесарь.
  - Так отдал бы Слесарю диск - встрепенулся Леша, - Что вдруг замолчал? Или басист не член команды, не музыкант? Или если чувака все зовут Слесарь, то он далек от музыки?
  Мне стало не по себе, оправдания, которые я сам себе придумывал и высказывал вслух, пытаясь обороняться, не выдерживали никакой критики, я просто слил еще один шанс из-за своей нерешительности, усталости или самоуверенности. Я искал объяснения своим поступкам и находил их предостаточное количество, но не мог понять, истинную причину, а в этой ситуации ничего не оставалось, как признать свою вину.
  - Я что-то делаю, что бы нас вытащить на поверхность, а вы? Вы скажите что делаете, кроме того как тренькаете на гитарах? Думаете, как раскрутиться? Ищете новые площадки для выступления? Ищите деньги? Зарабатываете их, что бы вложиться в наш совместный проект? Запись организовал я, она нам досталась бесплатно, первый концерт, как в принципе и второй, тоже у вас сложился благодаря мне! А вы сидите, как старые пердуны и брюзжите, что я мало делаю для нашей команды! Или я сейчас не прав? Или может быть, я что-нибудь перепутал? Скажите мне!
  После моей тирады повисла леденящая душу пауза, в моих мыслях промелькнула тень моей загибающейся музыкальной карьеры. На какое-то мгновение, мне показалось, что меня сейчас попросят собрать свой инструмент и покинуть новое помещение, в котором мы очень быстро обжились. Попросят в грубой форме... и тут же в моей голове понеслись списки команд в которые требовались барабанщики со своим инструментом и с неплохим опытом работы в студии и на сцене, но...
  - Ладно, - Дэн миролюбиво замахал руками, - Хватит. Вы все время забываете, что у нас не вся ночь впереди, а только два часа, а мы их разбрасываем на болтовню и ругань, во всяком случае, сегодня, поэтому, прекращаем трепаться! Пора делать новую программу!
  359.
  Я готовился несколько дней практически без перерыва. Читал критические статьи, переслушал огромное количество музыки, поднял биографии композиторов и рок-н-рольных тусовшиков, изучал жизнь, смерть и бессмертное творчество, квинтесенцию, которого я должен был изложить просто, доступно и коротко. Всего за два урока я должен был объяснить, что из себя представляет современная музыка, и сделать так, чтобы и пятиклассник и пенсионер смогли принять красоту творческой борьбы в собственной душе, которая была озвучена кем то другим и записана в нотные листы и на пластинки.
  Конспект лекции толщиной с общую тетрадь внушал мне ужас, как и тот факт, что аудитория уже не вмещала всех желающих послушать мои россказни. Еще сегодня с утра во мне жила надежда, что мой класс окажется на половину пустым, но... Воздух тяжелее с каждой минутой. В дверной проем, нежно работая локтями, незнакомые мне старшеклассники заносили в кабинет стулья, пытаясь втиснуть их между стройными рядами парт.
  До звонка осталась одна минута. Я, пытаясь замаскировать волнение и обреченность, бесполезно суетился, проверяя наличие дисков исправность музыкального центра и цельность собственного конспекта. Ища изъяны в приготовленных мной материалах, я задавался вопросами: что больше интересно публике лектор или лекция? Что они надеются увидеть сегодня триумф или мое поражение?
  Все сегодняшние слушатели напоминали мне толпу зевак у эшафота, и я думаю, их бы устроил любой финал, как воскресение, так и смерть главного героя, поднятого на смех. Стараясь отвлечься от грустных и злых мыслей, я попытался примерно прикинуть, сколько человек пришло на другие мастер-классы, но как я не стремился оправдать своих коллег, я понял, что мой успех сегодня уже, никто не сможет повторить, возможно, как и мое грядущее поражение... но этого я допустить не могу ни в коем случае...
  Звонок заставил меня замереть и машинально развернуться в сторону аудитории. Последняя волна шепота рухнула на пол, впилась в линолеум и замерла. Тишина размеренного коллективного дыхания слилась с легким шипением из динамиков музыкального центра.
  За долю секунды мое горло одновременно набухло и пересохло, слова скомкались и мелкими рыболовными крючками впились в гортань. Дыхание перехватило, и я ощутил, как в мои легкие, невидимый кудесник насыпал пепел и тлеющие угли. Лицо покраснело, пальцы впились в ладони, колени чуть подогнулись, глаза заслезились и я зажмурился. В следующий момент мне показалось, что кто-то противно, надрывисто хихикнул, словно стараясь уколоть меня тоненьким шилом, пробить горло.
  - Семь нот, - сказочно пророчески сумел обронить я, и сразу почувствовал, как от кончиков пальцев ног, бьет восходящим потоком уверенность, затрагивая все кровеносные сосуды, устремляясь в легкие, сердце и мозг, - Музыка существует тысячелетиями, обретая новые и новые формы. Она перерождается, она ищет саму себя, находит и вновь теряет, деградирует и совершенствуется. Она обманывает, изменяет нашу душу, дает возможность совершенствоваться и развиваться. Если вы любите музыку, так как я, тогда вы знаете, она включена в обязательное меню на завтрак, обед и ужин, она насыщает и придает силы...
  Сегодня мы не будем затрагивать сложные академические темы, потому что я ничего в этом не понимаю. Сегодня будем рассуждать логически, освободившись от всех предрассудков и вкусовых моментов. Сегодня просто проведем параллели и посмотрим, как менялась музыка во времени и что с ней происходит сегодня в мире, в нашей стране, нашем городе. Что за люди создают ее историю, питаются ей и питают ее? На этом мастер-классе, я расскажу вам свою точку зрения и не более...надеюсь, вас это заинтересует.
  - Можно вопрос? - вскочил со своего места Серега Князев.
  - Хорошо. Сереж, один вопрос и дальше я продолжу рассказ. А все обсуждение оставим на финал. И так?
  - Мастер-класс, подразумевает практическую часть, - Князев в этот момент выглядел более чем серьезно, и это выглядело не как шутовство и провокация, а как неподдельный интерес, - Скажите Стас Витальевич, она включена в сегодняшнее занятие?
  - Практика? Нет!
  - Но вы, же играете?
  Обманывать детей не хорошо, и я сразу сознался: - На барабанах...
  - Так практика если не сегодня, то когда?
  - Сереж, если интересно, обсудим позже, ОК? В индивидуальном порядке...
  360.
  - Как прошел мастер-класс? - с интригой в голосе спросила меня Алина Александровна, неоднозначно рассматривая меня, словно надеясь в дальнейшем попробовать на вкус.
  - Я думаю, многим понравилась.
  - Это мне уже рассказали, но меня больше интересует другое, вам самим такая форма работы доставила удовольствие? Вам самому понравилось, то что вы сделали?
  - Да, пожалуй.
  - Хорошо. Вопросы задавали?
  Мне казалось, что я попал в плен и меня пытают среди черно-белых фотографий картин и мягкой мебели в кабинете директора школы. Простые предложения не складывались, я старался бросать короткие фразы и улыбаться на европейский манер - технично и бездушно.
  - Да.
  - Слушайте, с вами тяжело разговаривать, - Алина Александровна, набравшись энергии разочарования от общения со мной, резко откинулась на спинку кресла.
  - Я стараюсь, - очень неоднозначно обронил я.
  - Это не важно, главное результат! Главное что получается в итоге, а сколько сил вложено не имеет значение. Если человек умер на работе и ничего не сделал, тогда можно считать его гибель напрасной. А потом, кто-то наибольшее старание в своей жизни проявляет в исключительных моментах... сидя на унитазе... поэтому про то что вы старались, будете рассказывать своей девушке, - директор насупилась по детски, сложила на груди руки и замолчала испытывающее пялилась на меня с нескрываемым недовольством.
  Мыслями, отцепившись от болтовни и философствования, я тут же очутился на стройке и месил цемент, одновременно получая деньги из рук нашего бригадира Вити. Мне казалось, что лучше задыхаться в пыли, быть залитым краской и сражаться с дискомфортом голых кирпичных стен, нежели чем сидеть на диване отвечая на простые навязчивые вопросы и чувствовать себя объектом для исследований.
  - Князев спросил, будет ли практика, так как мастер-класс, по его мнению - это не только теория! - сумел произнести я, но фраза прозвучала очень раздраженно.
  - Хорошо, - директор встала, - В принципе другие вопросы меня не интересуют.
  - Они...
  - Они были и это прекрасно, что показало заинтересованность ребят, поэтому я предлагаю вот какую идею, Стас Витальевич... я хочу, чтобы вы меня послушали, прислушались и сделали правильные выводы.
  - Слушаю.
  - Вы играете на барабанах.
  - Не очень хорошо, - тут же пустился я в скромности.
  - Не важно, важно то, что вам это, несомненно, нравится и этим искусством вы хотите поделиться с другими людьми. Я правильно вас понимаю?
  - В общих чертах.
  - Тогда почему бы вам не создать в нашей школе ансамбль, группу, музыкальный кружок или... вам виднее, вы специалист в этой области, как будет называться не принципиально!
  - Это невозможно, потому что... - я попытался возразить, но меня быстро заткнули одной единственной фразой.
  - Не смейте говорить так!!!
  361.
  Дома сидеть не хотелось, денег не было. Усталость плясала на моих костях, вприпрыжку по позвонкам устремляясь к черепу. Я дрожал, клацал зубами, но продолжал идти по улице, стараясь унять искушения оказаться в подъезде и прижаться к грязной, заплеванной батарее спиной. Свиридов молча тащился рядом, стараясь как можно более элегантнее перемешать свежий снег с гнилыми листьями ушедшей осени.
  - Мне нужна твоя помощь, - говорю я ему дрожащим голосом.
  - Нет проблем!
  - Точнее хотел предложить тебе работу.
  - У меня есть.
  - По совместительству. Музыкального плана.
  - Интересно, рассказывай.
  Я мог отличить, когда интересно собеседнику, а когда нет и к своему удивлению, я заметил один факт - причину моего внутреннего разочарования: Роме куда любопытнее наведенная мной интрига, нежели чем мне самому.
  - Директор попросила создать группу из учащихся школы, в основном из старшеклассников.
  - Как это?
  - Не знаю как, - пожав плечами, я со злостью и обреченностью пнул снег, так что подброшенные вверх снежинки подхваченные ветром осколками брызнули нам в лицо.
  - У них есть инструмент, у этих твоих школьников? Хотя бы у кого-нибудь или... это сложно. Я помню, когда мы с тобой решили сколотить команду, нам не нужны были учителя, мы учились всему сами, доставали инструменты, и постоянно играли в любую свободную минуту. Помнишь, я сделал гитару сам? Конечно, она была так себе и, возможно, только это оправдывает тебя, когда ты ее разнес в щепки.
  - Ну, ты преувеличиваешь! Откололась только головка грифа, а все остальное было в целости и сохранности и, потом, на ней не было ладов!
  Мы рассмеялись собственным воспоминаниям.
  - Было круто! Да, кстати, может быть ты плохо помнишь, но лады все же были.
  - Тебе виднее! - меня состояние сломанной гитары пять лет назад на данный момент мало волновало. Куда больше меня интересовали союзники, способные помочь в реализации проекта, - Так ты мне скажи, примешь участие в этой безумной затее, будешь работать в школе с детьми? Там есть неплохие ребята.
  - Много их?
  - Не знаю, кто придет. А Алина Александровна...
  - Кто это?
  - Директор школы...так вот она сказала, что родители своим оболтусам купят все, что им будет необходимо для занятия в нашем кружке. У них денег жопой жуй и они готовы изрядно потратиться лишь бы дитятко подольше оставалось в школе, а не шлялось непонятно где!
  - Разумно, - Ромин комментарий поражал с волей лаконичностью, - Гитаристов я научу, басистов тоже, ты на себя возьмешь барабаны. Я правильно понимаю?
  - Да.
  Мой друг согласился мне помочь, и это уже значило половину успеха этого предприятия, все остальное и самое главное зависело от тех, кто придет. Хватит ли им терпения, чтобы постигать скучные азы музыкального искусства, хватит ли им взаимопонимания, чтобы не набить морду друг другу на первой совместной репетиции.
  - Последний вопрос Стас Витальевич, - Роман посерьезнел, остановился и вонзил взгляд в растоптанный снег, словно стараясь его расплавить, - Вопрос серьезный. Ты готов на него ответить?
  - Да. Задавай. На все готов, лишь бы ты согласился!!!
  - Группис будут?
  362.
  Иллюзии вершат революции!
  Как подтвердил историческую практику этот 2004 год, верховную власть может с легкостью свергнуть активное меньшинство граждан, способных повести за собой стадо, вдохновить его и удерживать внимание пассивного большинства хотя бы не очень продолжительное время, но достаточное для проведения переворота и фиксации нужных задниц на нужных постах.
   Когда это произойдет, можно отпускать вожжи разочарований кидая их в пыль, направляя боевую колесницу государства либо в пропасть, либо в сторону вновь собирающихся митингов и бунтов.
  Вспышки на Солнце отслеживают астрономы, безучастно наблюдая за красотой светила, цепляясь глазастыми телескопами за чудеса вселенной и делая пометки в своих ноутбуках. Вспышки на Земле наблюдают и поддерживают другие структуры, стараясь предсказывать и управлять ситуациями, прописывая по лекалу сценарии для совершенно разных государств. Но нежелающих своевременно отпустить вожжи, руки отрывает вместе с вожжами, а отпустившие их в целях самосохранения тут же лишаются головы.
   А в обезглавленном государстве всегда найдутся те, кто будет всегда с радостью встречать поставки любых объемов: оружия, наемников, инструкторов, и пакетированного хаоса с точечной доставкой в каждыю дом, квартиру и даже комнату!
  На поверхности мир заливается красками розовыми и оранжевыми пока гниет изнутри, выдвигая улыбчивого стипендиата Госдепартамента США обучавшегося в Колумбийском университете и университете Джорджа Вашингтона в Вашингтоне Михаила Саакашвилли на пост главы Грузии одержавшего победу на выборах в марте 2004 года.
  Пока заканчивался этот же самый год, Украина продолжала бурлить, пытаясь выстоять перед очевидным выбором, несомненно, желая из двух зол выбрать большее, определив две исключительные кандидатуры: человека без морали и аморального человека, улыбающихся с билбордов по всему Киеву и другим городам страны, готовых от истощения прыгнуть в любой сытный карман.
  В нашей же стране в этом уходящим году с иллюзиями покончено еще ранней весной, которая стала еще одной незаменимой главой в истории Государства Российского. Покончено, как минимум еще на четыре года, пока метут дворы, пока работают в органах, пока гребут на галерах, такие как Владимир Владимирович Путин.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Верим - подфартит, наши постели портативны,
  менестрелю - два пути: корпоратив или квартирник
  Мирон Федоров
  
  Часть 11. Experimental Jet Set, Trash and No Star
  363.
  Они рассматривали постновогодние фотографии и беспрестанно удивлялись своим пьяным рожам, опухшим от праздничного куража. Едкий смех, словно нашатырный спирт одновременно их душил и приводил в себя заставляя очнуться от алкогольной комы затяжных праздников.
  Во мне, кроме раздражения, совершенно не вызывали никаких чувств фотографии с отдыха на курортах и застолья, на которых люди в обнимку с бутылкой водки или, лобзая памятник на фоне заката, фотографируются с раскрасневшимися рожами и глупо пялятся в камеру, улыбаясь.
  Кто-то оправдывается и говорит, что это на память, но необходимая память о важных событиях и людях что меня окружали и окружают прячется в голове и другой не нужно. Всех, кто мне дорог я могу запомнить и никогда не позабуду, а если спустя несколько десятилетий все же потеряю рассудок, тогда мне и цветные картинки не помогут вспомнить того Стаса, которым я был когда-то, неговоря о тех людях что были со мной в течении долгих лет на расстоянии вытянутой руки.
  - Дэн, - орал Леха, - Я, конечно извиняюсь...
  - Pardonnemoi, - вторит ему Цепилов и смеется, - Я же здесь в говно!
  - В сопли сударь! В полнейшие, но обращаю ваше внимание, на то, что ты стоишь, тебя ни кто не держит и, судя по твоим движениям, ты танцуешь.
  - Да, но через минуту рухнет, - вставил свое слово Насон, - Вот полюбуйтесь.
  Никита протягивает карточку и демонстрирует ее Леше и Денису.
  - Простите, а кто там подо мной? - спросил Дэн, сияя от удовольствия.
  - По всей видимости, я, - Насонов несколько сконфузился, - Когда падал, утащил меня на пол и более того, плюхнулся прямо на меня и именно поэтому, я запомнил этот момент, а не потому, что кто-то его зафиксировал. Слушайте, а с Лехой, с Лехой есть прикольные фотки?
  - Нет, - коротко, но с превосходством ответил тот.
  - Надо поискать, - Насон обе пятерни запускает в бумажный пакет, вытаскивая несколько десяток фотографий, и начинает их быстро перебирать, - Вот нашел! Смотри - ты здесь, такой важный! У тебя здесь лицо Черчиля похищенное из его могилы! Леха!
  - А? - стараясь не обращать внимания, Неманов внимательно изучает потолок.
  - Кто это рядом с тобой? - спрашивает Денис, перегнувшись через плечо Насона, взглядом поедая глянцевую, залапанную картинку.
  - Кого ты имеешь в виду?
  - Мужика с бородой в свитере и с трубкой!
  - Кого?
  - Сам посмотри, - Никита протягивает фотографию.
  - Я его не помню!
  - Вспоминай!
  - Сомневаюсь, что получится, - по мимике Алексея можно было догадаться, что он изобретает способ перемещения во времени посредством черных дыр, - Я не знаю его! Чей это кореш? Как он оказался в моей квартире в разгар нового года?
  - Не знаю, - хором в унисон друг другу пропели ребята, а я сам подошел и посмотрел на фото.
  - Стас ты его знаешь? - небольшая Лехина истерика переросла в улыбку.
  - Первый раз вижу, - сказал я, пожав плечами, - Обратите внимание он в домашних тапочках! Может сосед?
  - Нет, соседей своих я всех знаю, таких у нас тут нет!
  - Может гость кого-нибудь из соседей? Пришел за солью, а ты бросился ему наливать, угощать, вот он и задержался. Заодно с нами и сфотографировался, вот смотрите есть еще две фотографии, - Насон извлек из конверта и потряс ими в воздухе, - Обе коллективные, все твои приглашенные гости Немчик, фоткаются с мужиком с трубкой!
  - Но что-то мне подсказывает, что и они не вспомнят этого персонажа, - пробормотал Леха себе под нос и чуть громче задал риторический вопрос, - Кто-нибудь ходит за солью к соседям, попыхивая курительной трубкой?
  - Кстати, - Дэн перевел свое внимание на меня, - Стас, а ты с кем отмечал Новый 2005 год?
  - Один.
  364.
  От безделья, перелистывая какой-то потрепанный музыкальные журнал за прошлый год, я наткнулся на статью, искрящуюся пулевыми ранениями. 'Даймбэг Даррелл убит во время собственного концерта!' - скорбя, кричала каждая строчка. Какой-то бывший морской пехотинец выстрелил в него несколько раз, выкрикивая в своих мыслях проклятья и обвиняя музыканта в развале группы Pantera. Досталась пара пуль и Вини Полу, старшему брату Дарелла, находившемуся тогда за барабанной установкой, но ему удалось отделаться болью, скорбью, бесцельным чувством вины и длинными днями, проведенными в больнице. Зрительный зал не смог отделаться легким испугом и так же принял в себя девять граммов свинца.
  Перелистывая прошлогодние, но еще свежие пахнущие типографской краской глянцевые страницы, предоставляющие изобилие фотографий жертв и героев перестрелки, вещественные доказательства и скромные биографии участников нелепой драмы, я без сожаления и даже с наивной завистью подумал, что у Даррелла была отличная карьера и более чем фееричное ее завершение.
  Умереть на сцене - это как умереть в бою. Лучше получить пулю от психованного фана, выступая перед публикой взалкавшей музыки, плоть от плоти творчества твоего, нежели чем, захлебнуться рвотой в предпохмельном состоянии в грязном уездном отеле, или лобзать стены дурки до конца своих дней, обосравшись от усталости.
  Умереть на сцене, что может быть лучше! Тебе тридцать восемь и это прекрасный возраст для того что бы послать все к чертовой матери, не успев еще всмотреться в пульсирующие приступы собственной старости, вспыхивающие в зеркале по утрам.
  Конечно, клуб двадцатисемилетних покойников гораздо престижнее, но слишком прискорбен, и даже пошловат. Умирая в двадцать семь, сомневаюсь, что можно уже выбиться в первые ряды этих мертвых весельчаков. Можно лишь маячить в их тени, пытаясь выпрыгнуть из-за их спин, чтобы тебя заметили и задались вопросом: 'Бля, а кто там такой неугомонный?'
  Я собирался перешагнуть рубеж в двадцать семь лет, хотя всего пять лет назад самодовольно надеялся завоевать мир и умереть гораздо раньше... может быть именно в эту минуту... но Даррелл умел вдохновлять, и это он подтвердил, еще раз. Сквозь всклокоченную бороду с фотографии в черной рамке на развороте журналалегендарный гитарист чуть слышно пробормотал: 'Парень, притормози'.
  Убегая от собственных суицидальных мыслей, повторяя про себя 'еще не время, еще не время', я гнался за каждой возможностью звучать, даже при условии, если никто не будет меня слушать. Мне нужно было садиться за барабаны и задавать темп и ритм этой жизни, стараясь подтолкнуть ее к пропасти и заставить полететь или разбиться.
  В эти постновогодние дни, казалось, что я рассыпаюсь и загниваю, пока вокруг меня люди практически уже тридцать дней пытаются выпрыгнуть из алкогольного котлована, распевая пошлые песни в караоке барах или подпевая тем, кто с удовольствием ишачил, исполняя каверы по кабакам перед чавкающей публикой, старающейся перекричать чужую музыку сквозь стену сигаретного дыма и перегар встречных лиц.
  365.
  Нужно было влюбиться, и это желание можно было реализовать, но чувства буксовали и не хотели зарождаться принципиально, удивляя меня своей беспомощностью и странным несвойственным прагматизмом.
  Я послушно удивлялся, но продолжал искренне и наивно доверять самому себе и своим ощущениям.
  Выпиннув меня с пыльной кафедры на тоскливую педагогическую конференцию в Москву, мой научный руководитель была вполне довольна своим просвещенческим поступком. У Галины Савельевны с легкой руки получилось обеспечить меня заданиями до такой степени, что спустя два дня навязчивой командировки, я должен был вернуться с докторской диссертацией в руках. В противовес к научной работе она мне выделила еще одного своего аспиранта - Ксению. Ее лицо было наполнено очаровательными глазами и пахло тихим приятным размеренным голосом. Волнистые светлые волосы пульсировали в зимних солнечных лучах, заставляя зажмуриться любого увлекшегося созерцанием.
  При подобном спутнике научный пыл и рвение полностью покидают тело, лишь только где-то на задворках памяти беснуются их полумертвые тени. Но и под грузом многочисленных и обширных заданий, невозможно полностью расслабиться и почувствовать себя по-детски непринужденно и беспечно.
  В первый день, пройдя процедуру регистрации и отсидев полтора часа пленарного заседания конференции в актовом зале на задворках МГПУ, мы отлично дремали и досматривали сны те, что нам не позволила досмотреть проводник вагона. С работы секций сбежали, надеясь придти Ленинскую библиотеку и попасть в отдел диссертаций, как можно раньше, что бы сэкономить время и посвятить его свободному общению и прогулке обещавшей быть, судя по погоде, исключительно мерзкой!
  Убив на дорогу по Москве два с лишним часа, мы оказались в диссертационном отделе, который напоминал крематорий. Стены были заполнены длинными выдвигающимися ящиками, в которых хранились карточки, пестрящие именами ученых и названиями их нетленок.
  Покрывшееся плесенью науки, как молодые, так и опытные служители библиотеки с замученным видом совершенно бесшумно сновали между столами и подныривали перед выдвинутыми долговязыми ящиками, торчащими из стен. Их стремительные и бесшумные движения мотивировались тем, что служители постоянно старались контролировать несколько целей, разбив читальный зал по секторам, и очень надеялись предотвратить возможность покушения на артефакты находящиеся под их опекой.
  Список авторов, с которым я должен был заочно ознакомиться в этом зале, был велик, а их труды в своих названиях казалось, скрывали магические коды и шифры, которые простой смертный, не смог бы разгадать даже если бы на кону стояла бы его жизнь. Мысль о том, что возможно это место, как раз где мне придется лечь костьми, совершенно не вдохновляла и поэтому, дернув за рукав свою спутницу, я полушепотом проговорил.
  - У нас час. Не более. Потом, каков бы не был результат нашего поиска... сматываем удочки!
  Ксюшино ответное 'Почему?' потонуло в недовольном шипении (т-с-с-с-ш-ш-ш!!!) служителей библиотечного фонда, но ее вопрос я прочитал по губам.
  - Потому что если мы нападем на след в течение часа, мы сможем нарыть информации столько, что нам ее хватит на год вперед! В следующем году будет опять конференция, и мы опять нагрянем сюда! Если же не найдем, то я тебя уверяю, отчаянье и отвращение, будет настолько сильно, что ты меня будешь умолять вытащить тебя из этого крематория!
  - Почему крематория?
  Мой ответ она не услышала, но кто-то проникся сравнением и хихикнул, не поднимая головы от стола, подлив тем самым масла в огонь, заставив его говорить ледяным голосом замечаний.
  - Молодые люди, я бы вас попросила, - донеслось из-за библиотечной стойки: - Тс-с-с-ш-ш-ш-ш!!!
  И работники зала так же деловито подхватили, покосившись одновременно на нас из разных секторов зала, на несколько секунд выпуская свои постоянные цели из поля зрения:
  - Ш-ш-ш-ш-ш!!!
  366.
  Я подыхал от внешней стимуляции. На меня орали, косо смотрели сквозь дым тонких ментоловых сигарет и снова орали. Общий смысл истерики научного руководителя сводился к тому, что за все время, пребывания в Москве, я не смог раздобыть и малой толики информации пригодной к использованию в моей научной деятельности. Все, что я раздобыл в библиотеке конечно, прекрасно и изумительно, но совершенно не относится к теме моего исследования. Попутно меня награждали занимательными эпитетами, из которых плотно усвоил, что я полная бестолочь, и это сейчас звучит, (если я правильно понял) как последнее китайское предупреждение. Мне надо быстро исправляться, брать себя в руки и этими же руками хвататься за собственный ум! Хитростью победить свою беспардонную лень и выбиться в люди, а потом, несомненно, в ровную когорту кандидатов педагогических наук!
  Когда цикл воодушевляющей брани замкнулся и пошел по второму кругу, я отдернул штору своих воспоминаний и заглянул в недалекое прошлое...
  ...вырвавшись из библиотечной западни, откуда я молитвами и силой вытащил Ксюшу, мы пошли шататься по периферии столицы, разглядывая пестрые ларьки, ценники, людей, забрызганные грязным химическим снегом автомобили, билборды, расклеенные объявления на столбах, суету, замороженные Химкинские стройки и одичалых, бесхозных собак.
  Наигранная беспечность прогулки утомляла. В мыслях копошились диссертационные проблемы, нехватка теоретического материала, времени, денег, сна и лета. Катастрофически не хватало свободы, благодаря которой можно было завоевать все блага собственными силами, а может быть и совсем наоборот, не хватало благ, что могли подарить свободу в Москве или любом другом городе мира.
  Зимнее солнце подстреленной курицей завалилась за высотки, заставляя нас углубиться в метро и отправиться в гостиницу. Изъеденные холодом мы дрожали, катившись на эскалаторе вниз, стоя в нетерпеливом ожидании на станции, сидя в вагоне метро и с еще большим содроганием вышли на улицу под удары ветра. Мне казалось, что меня невидимки лупят по лицу еще более невидимым мокрым, плотно скрученным вафельным полотенцем.
  - Супер-ма-а-аркет, - продрожала на ветру своим тихим голосом Ксюша.
  Я сразу понял намек и подхватив ее под руку, потащил к стеклянным автоматическим дверям, проглатывающих целыми семьями таких же, как и мы дрожащих, ползущих по хлюпающему снегу людей.
  В винном отделе покупатели сгорали и таяли от нетерпения. Я методично водил пальцем по винным бутылкам, настырно пробиваясь через жадных до тепла людей. Моя спутница отрицательно качала головой, пока мой ноготь не царапнул пару китайских иероглифов, художественно блиставших золотом на этикетке бутылки, набитой сливами, бултыхающимися в собственном вине.
  - Это? - с сомнениями спросил я.
  Она кинула.
  - И моро-о-о-ж-ж-же-е-е-ено, - прожужжала аспирантка.
  - Ты уверена?
  Кивнула.
  Я пожал плечами, и мы пошли искать ее мороженое.
  Вытащив из холодильника внушительный шоколадный брикет, я неуверенно заглянул в глаза Ксении. В ее зрачках задребезжали искры живительного света, дающие мне понять, что выбор был сделан быстро и правильно. Объемы отличные, вкус отменный.
   На кассе все так же покупатели гремели бутылками, и только мы одни тащили в своих руках килограмм ледяного лакомства. Кассир посмотрел на нас, как на полных безумцев, с пониманием улыбнулся и чиркнул пару раз лазером по штрих-коду.
  - Вы отвлеклись, - гневный голос Галины Савельевны кассетной бомбой растерзал марево приятных воспоминаний.
  - Нет.
  - Да. И еще как! У вас были закрыты глаза!
  
  367.
  Мои глаза открыты и безупречны, но взгляд устремлен в прошлое, в размышления о приятном. Я защищаюсь, как могу, от тех, кто послан меня спасти от еще более горькой участи. Изо всех сил стараюсь использовать психологическую защиту, которою подсмотрел в одном фильме про спецназ, там главный герой говорил:
  '- Когда я попал в плен, меня пытали. В своих мыслях я начал возводить дом, что бы отвлечься от боли. Фундамент, стены, перекрытия, окна, крышу... К сожалению, меня на долго не хватило, я же не архитектор!
  - А что потом? - спрашивают братья по оружию.
  -А потом я просто терпел!'
  Сегодня мне кажется, что с подобной задачей у меня, получается справляться гораздо лучше, чем у героя боевика класса 'Б'. В моей голове много воспоминаний, много образов, накопившихся в элеваторах моего головного мозга...
  Мы с Ксю сидим на широком подоконнике и курим в чуть приоткрытую форточку. Дым с порывами ветра залетает в комнату, заманивая снежинки на мой лоб. Под подоконником батарея, источающая тепло. Вместе с моей задницей греется и приторное китайское вино, разлитое по стаканам. Батарейный глинтвейн убаюкивает, мы много молчим, делая огромные перерывы между рваными диалогами, много курим. Триптих под названием 'Мужчина, женщина, вино' по логике вещей должен продолжаться, неуклюжими набросками, нового шедевра эротического характера, но почему-то в моей голове подобные эскизы не вырисовывались в плавные линии обнаженных человеческих тел.
  Ситуация навязчиво романтическая, до опостылевшей неопределенности, возникает лишь одно желание - ее разрушить, но как это сделать оставалось загадкой. Хотя самый простой способ уничтожения, это не прилагать никаких усилий и все рухнет само собой.
  Ксюшу, я как мужчина не интересовал, и мне казалось, что ей вообще мало что интересно, кроме танцев живота. Она с определенной периодичностью вела группу любителей восточных танцев. Подопечные на тренировках смотрели, открыв рот в ее глубокий, колышущийся в такт индийской музыке тренерский пупок и боготворили эти чудесные колебания, стараясь изо всех сил соответствовать.
  Восточная танцовщица и барабанщик! Ну что ж, вполне гармоничное сочетание! В эту секунду моя простая мысль изогнулась в дугу и приняла лукообразный вид, целясь заточенной стрелой мне в горло, надеясь с одного выстрела достать до сердца.
  - Пошел в свой номер, спать, - забормотал я, слезая с подоконника- Сколько времени? О! Полвторого! Хорошо посидели! Извини, задержал тебя. Смотрю, ты тоже засыпаешь...завтра рано вставать... Слушай, разбудишь меня? Я сова! Могу проспать...или лучше, я тебя....ну, в общем, кто первый встал...там разберемся!
  - Да, да... - как мне показалось с нескрываемым облечением, закивала головой, расшатывая застрявшую внутри горла неловкость, - Решили. Да?!
  - Ты все понял? - менторским тоном прорвалась Галина Савельевна пробив скорлупу воспоминаний.
  - Да, - кивнул я, и еще раз стараясь чуть увереннее произнес непоколебимое, - Да!
  - Забирай документы, черновики,- она шарила рукой оп столу,- И вот эти бумаги! Как все исправишь, позвони.
  - Хорошо.
  - Надеюсь это случится в начале следующей недели. Нет, лучше в конце!
  - Сделаю, - мои руки бесшабашно шарили по столу, сгребая в кучу растрепанные листы. Я старался весь этот ворох бумаги распихать по файлам, но желание выбежать из кабинета научного руководителя было настолько сильным, что я плюнул на всю аккуратность, свернул в трубку все материалы и в один шаг пересек пространство, разделяющее меня и дверь. Навалившись всем телом, дверь мерзко скрипнула и поддалась.
  - Ну и как она? - ударил мне приятный знакомый шепот в лицо.
  Ксения стояла на пороге. И наш не сложившийся поцелуй разрывало пять сантиметров свободного пространства.
  - Я ее разозлил, - постарался я с улыбкой покаяться перед следующей жертвой.
  - Сильно?
  - Да. Тебе достанется!
  - Идиот!
  - Не переживай. Это мне уже рассказала во всех подробностях Галина Савельевна! Словно по линии рук просчитала, представляешь?! - я просто сиял от удовольствия и не знал, и причина мне была непонятна. Может быть от того что я не один в этой научной западне, может быть от того, что встретил в этой жизни дрожащую Ксюшу, а может просто от того, что я сегодня смог убежать и от первой проблемы и от второй или во всяком случает отсрочить их решение.
  ...пусть на немного, пусть совсем на чуть-чуть, потому что я верю, уже завтра все может быть совершенно по-другому!
  368.
  - Говно! - воскликнул радостно Леонид, - Но понимаешь Стас, это название запретили, а оно как нельзя лучше характеризовало нашу команду, и мы этого не стыдились.
  - И что вы играете? - настороженно переспросил я.
  - Невразумительное мясо, а-ля 'Slipknot', только не так технично и более бестолково. Именно в этих причинах кроется этимология названия нашей группы. Но массовка у нас порядочная, барабанщик, вокалист, два гитариста, басист, и пару человек на подтанцовках...так для смеха, я даже не очень в курсе, на каких инструментах они играют, но они очень даже в курсе сколько и что именно они пьют, а это важно!
  Изучая во всех подробностях Ленино лицо, мне казалось, что он счастлив в предвкушениях концерта. Лось не мог усидеть на месте и ерзал задницей по дивану словно надеясь растопить мнимый лед. Предстоящая буффонада цепляла его и заставляла фантазировать на тему предстоящего выступления.
  - Послушай, я видел афиши, но там нет такой группы как 'Говно'! - мне было одновременно смешно и завидно.
  - Да, я знаю. Мы уже переименовались!
  - Почему?
  - Ты же видел афишу мы первые в списке!
  - 'Оно'? - переспросил я с сомнением.
  - Именно. Когда организаторам мы притащили свой логотип для размещения, они нам сказали очень просто: 'Ребята представьте, логику человека, читающего список групп на баннере: 'Говно', 'Глубина', 'F.P.G.'др. - это антиреклама'!
  - А мы им: 'Антиреклама бывает эффективней, чем реклама'.
  - А организаторы? - постарался уточнить я.
  - Организаторы с важным видом заявляют: 'Это не тот случай. Вот вы скажите, вы бы пришли на подобный концерт?', а мы им отвечаем: 'Конечно! Идем, и кроме того, будем там выступать', а они отвечают: 'Все понятно, но название надо поменять', - Леня кашлянул, поперхнувшись собственной улыбкой и подытожил, - Ебаная цензура!!!
  - Можно вопрос?
  - Че ты спрашиваешь? Задавай не стесняйся! - Лось волшебным образом перекувыркнулся назад через правое плечо и молниеносно вскочил на ноги, - Давай, слушаю!..
  - А нас вписать можно в концерт?
  - Бесплатно билет?
  - Нет. Что бы мы выступали, я имею ввиду группу 'Sale'?!
  369.
  Я уже сидел за барабанами и смотрел, как Насон поднимается по узким ступенькам на сцену, а в моей голове стоял его воинствующий и протестующий голос: 'Играть на разогреве у группы, которая называется 'Говно'? Ну уж нет! Ни за что!', но так, как Никита не мог предложить других вариантов публичных выступлений, а кровь в жилах парней требовала музыкальной битвы, ему пришлось смириться.
  Никиту Алексеевича Насонова, грела сцена, по нему это было очень заметно, и эта еще одна причина по которой он пошел на попятную. Тепло и свет софитов превращали его лицо в размытое белое пятно, взгляды посторонних и вспышки камер собирали и вычерчивали желанный образ, который он ощущал всеми фибрами своей бессмертной души. Образ не разгоревшейся рок-звезды, наполненной энергией собственной значимости.
  Все это формировало зависимость у каждого из нас. Зависимость, от которой было тяжело избавиться самолюбивым подонкам, периодически выныривающим из подвальных помещений в маленький затисканный клуб, чтобы блеснуть своим мастерством и вновь спуститься под землю.
  Афиши подобных событий иногда по полгода украшают фонарные столбы пешеходных улиц города и трамвайных остановок, выныривая из под наклеенных глянцевых улыбок звезд. У них бенефисы взрывались букетами цветов в Кремлевском концертном зале, а в наших клубах можно было боготворить ту публику, что за время выступления не заблеваладребезжащую колонку, но этот печальный факт мало какое отношение имел к моим внутренним ощущениям. В эйфории выступления, внимание концентрируется исключительно на тех зрителях, кто готов тебя воспринимать и слушать, а все остальные просто исчезают из поля зрения, превращаясь в конвульсирующие тени...
  Мне было все равно кого разогревать или после кого выходить на сцену. Я готов был смотреть в рот даже единственному зрителю, расположившемуся на самой дальней трибуне стадиона и восхищаться им еще более, чем он, той музыкой что мы исторгали из себя. А пока зал маленького городского клуба забивался людьми, мои фантазии не могли преодолеть барьер последней песни. Будущее потеряло значение. Оно, несомненно, наступит, но только спустя двадцать минут, лишь после того, как прозвучат четыре песни, что позволили нам сыграть организаторы.
  Подобную ситуацию можно воспринимать как унижение, а можно как смысл жизни.
  Может ли быть унижение смыслом жизни?
  Может, но хочется верить, что моя жизнь этим не ограничится!... и именно поэтому я здесь...
   370.
  В определенный момент мне лживо показалось, что я все знаю и умею. В голове фантомными болями засело глобальное понимание анатомии и физиологии всех современных музыкальных процессов. Я не говорил об этом открыто, но внутреннее превосходство, всходило непроходимыми самодовольными джунглями внутри меня. Я слышал, видел, чувствовал и ел музыку на завтрак обед и ужин. Моя речь строилась исключительно на музыкальных образах, вытаскивая из-под сознания тексты песен на всех языках мира, но при всем при этом каждую ночь, совершая попытку откровенно поговорить самому с собой, мне встречалось только собственное несовершенство.
   Внутренней голос, по ночам орал на меня из-под одеяла: 'У тебя просто нет денег, чтобы заплатить за репетицию! Признай это! А когда они есть их настолько ничтожное количество, что ты их бережешь, просто лишь для того чтобы они у тебя были. Признай и это тоже! Кроме того в тебе сидит неимоверная пошлая лень обывателя, неспособного заставить себя работать монотонно и постоянно исключительно на собственное благо. Хочется, что бы все получалось быстро и качественно, и при этом было затрачено наименьшее количество ресурсов. Так не бывает! Ты говоришь сам себе 'завтра' я позвоню и пойду заниматься к своему учителю, к Максиму Анатольевичу! А завтра, ты снова сам себе говоришь 'завтра', а завтра ты с настырностью идиота талдычишь 'завтра', 'завтра', 'завтра'... ну так далее... и чем дольше ты не был на занятиях, тем более жалко ты выглядишь, забывая все то, чему тебя учили. Стыдно идти на поклон человеку и начинать все заново. Стыдно весь полученный опыт сливать в сортир из-за своей лени и слабости и просить своего гуру еще раз повторить урок, для бездарности, которой ты являешься'.
  Когда произношу вслух слово 'завтра' я подразумеваю 'никогда', хотя сам искренне верю, что новый день сможет изменить мое отношение, мотивацию и радость от того, что я справился с мимолетной слабостью. Но каждый последующий день превращается в бешеный аукцион и череду бесконечных обещаний самому себе. Кто-то внутри меня, несомненно, прав...
  Я так стараюсь думать потому что, психоаналитики говорят, что если ты признал свои ошибки, то уже находишься на пути к их исправлению.
  Наглая ложь! Если я признаю свои ошибки, то просто пытаюсь обмануть голоса внутри себя. Стараюсь заставить их поверить в то, что я готов меняться.
  Обмануть, еще раз обмануть, чтобы быть чище перед самим собой, запутавшись в нитях каждодневных событий, наполненных простыми обязательствами.
  В конце концов, я создал идеальную иллюзию вообразив, и практически поверив, что достиг того уровня мастерства, когда человек, контролирующий и дающий грамотные советы, смотрящий на весь процесс творчества со стороны, более не нужен. Он стремится ограничить мой полет фантазииузкими академическими рамками, заставляя повторять сто раз заученные упражнения, вслушиваясь в метроном. Час за часом, он переполняется завистью, всматриваясь, как я стремительно развиваюсь, схватываю самые сложные элементы на лету. И поэтому, он готов сопротивляться и принижать мои достоинства, чтобы я как ученик, никогда не превзошел его как учителя.
  371.
  Последние два месяца мы ставили в конце репетиции магнитофон на запись и отыгрывали максимально длинную концертную программу, на которою только были способны. И все, что я слышал в записи, мне казалось, звучало неплохо, все кроме собственных идей, что размещались на магнитной пленке, словно царапая ее.
  - Ты словно проваливаешься в бездну говно-джаза! - орал Леха, - Насон!
  - А?
  - Что мы играем? Говно-джаз?
  - Нет инди! Инди-рок! Во всяком случаи я!
  - Дэн?
  - Рок, чувак! - выкрикнул Дэн, скривил страшную рожу и соорудил из пальцев правой руки козу.
  - Рок, возможно у нас есть несколько экспериментальных моментов, но не до такой степени, что ты нам тут выдаешь, и я не могу понять Стас, то ли на пользу пошли твои занятия с... как там его зовут...
  - Максим Анатольевич,- подсказал я, закипая от обиды и злобы, пока мой внутренней голос вторил Немчику: 'Что, сука, на себя злишься? Нет?! Просто сознайся - только на себя! Больше не на кого! А что Леха? Леха говорит правду...вот и все!'
  - Не важно! Так вот то ли на пользу, то ли во вред! - Неманов сделал паузу, вдохнул побольше воздуха в грудь. У меня создалось ощущение, что он хочет в меня плюнуть, - Ты занимаешься дома один с метрономом? Скажи честно...
  - Честно. Занимаюсь!
  - Значит мало занимаешься! Надо больше! Больше, понял? Иначе мы так далеко не уедем!
  372.
  После двух часов потогонных процессов и исключительной нервотрепки, мы выбрались на свежий воздух, полный искрящегося мороза и тишины. Говорить не хотелось. Чувство юмора истощилось от кропотливой работы и отсутствия вдохновения. Все как один закурили, чиркнув зажигалками, ослепляя себя на короткие мгновения первой синхронной затяжкой.
  Стараясь не смотреть друг другу в глаза, чтобы случайно не обнаружить еще больше изъянов в повседневной жизни, за пределами репетиционного прайда и сцены, мы рассматривали мусорки, гаражи, остов грузовой машины, перекошенные сараи и вездесущий снег, падающий на нас мелкими пшеничными зернами. В холодном желтом электрическом свете бьющего в нас из разбитого плафона, мне казалось, что вот - вот должна зародиться новая жизнь, способная изменить ход эволюционных процессов и это произойдет прямо здесь и сейчас над нашими понурыми головами.
  - Предлагаю не расходиться, - Дэн пытался выдавить радость из своих голосовых связок, - Предлагаю веселиться!
  - Прям здесь? - спросил я его.
  - Нет, пойдем на квартиру к одной даме! Сегодня господа гусары, там бал!
  - Пьянка, - резюмировал Леша, но не смог недовольным лицом скрыть радостные нотки.
  - Так точно-с! Пьянка! Называйте, как хотите, но мы все туда приглашены, после репетиции! То есть время выдвигаться! Я уже понял по голосу, что Леха идет! Все знают, что у Насона нет своего мнения поэтому он как большинство, а нас уже двое!
  - Неправда, - Никита попытался что-то неловко возразить, но Цепилов его опередил.
  - Так что, не идешь?
  - Иду, иду!
  - А я что говорил! - мне казалось, что Денис радуется своему успеху в создании позитивного настроения гораздо больше, чем гипотетической пьянке способной случиться в ближайшем будущем.
  - Стас? К тебе особое отношение, ты человек малопьющий и, поэтому, что скажешь? А? Команду надо поддержать! Надеюсь тебе с утра не на работу?
  - Нет!
  - Институт?
  - Нет.
  - Ну?
  - Иду... - и чуть вернувшись в своих воспоминаниях в недалекое прошлое, проговорил, - Если конечно команда решила, не распрощаться со мной, а то критика сегодняшняя была с переизбытком...
  - Нам критика строить и жить помогает! - пропел Дэн, - Идемте господа, а то нам ничего не достанется, ни женщин ни вина!
  Снежное пшено, превратилось в виноград. Крупные хлопья застилали тропинки и дороги, а мы словно подмастерья виноделов, делая шаг за шагом выдавливали сок впивающийся в наши стоптанные ботинки.
  - Далеко идти? - спрашиваю я.
  - Полчаса, но таким темпом каким идем минут пятьдесят, может час, - по голосу Дениса было не разобрать, шутит он или нет. Цепилов двигался впереди нас пытаясь задать темп всей группе, что-то теплое мурлыча себе под нос.
  - Что за песня? - спросил Никита, безуспешно пытаясь прибавить шаг и поравняться с лидером гонки.
  - Что-то из Ленинграда, альбом 'Дачники' по-моему?
  - Если 'Ленинград', тогда надо петь хором...
  - Хором не хочется. Если с хором, тогда придется подключиться Насону, а я его голос уже наслушался. Хватит! Он иногда воет, словно кота за яйца тянут!
  - Спасибо тебе, друг, за конструктивную критику!
  - Не за что, Насончик, обращайся, я расскажу про тебя много всего интересного, главное, чтобы ты это конструктивно воспринимал, - и Денис прибавил шагу, - Чует мое сердце, опаздываем! Опаздываем ребята!
  Люто меся грязную, холодную, немного припудренную жижу, мне казалось, что я бурлак, волокущий на лямке, целую барабанную установку. Ноги словно специально искали там, где рыхлый снег скрывает идеальную гладкую ледяную поверхность заставляя проскальзывать подошву. Мне казалось, что я гораздо чаше других семеню ногами, больше трачу сил на борьбу с податливой стихией.
  По капиллярам ткани, цепляясь за нитки, талая вода поднялась уже до колена. Мне хотелось развернуться и зашагать на остановку или достать сотовый и вызвать такси. Какой номер дома, вдоль которого мы идем? 59?! Улица...
  - Пришли, - Дэн подскочил к домофону и набрал номер квартиры.
  - Алло, - раздалось из динамика.
  - Открывай, мы пришли!
  - Из квартиры не открывает, у меня аппарат сломался. Я вам из окна выброшу ключи.
  Через несколько секунд окно на пятом этаже распахнулась и в нем замерцал хрупкий силуэт.
  - Ловите, - раздался голос из окна и в свете фонаря блеснул брелок с ключами.
  Мне показалось, что он не упадет никогда, даже на мгновение почудилось, что ключи превратились в металлическую, зимнюю бабочку, взмахнули пару раз крыльями, повисли в воздухе, остановились... и продолжили свое падение. Через несколько мгновений, пробив снежный покров в полуметре от наших ног, оставив за собой черный тоннель, бабочка беззвучно окопалась.
  - Блять! - взрыв негодования поразил каждого из нас в самое сердце. Насона распирала неизвестно откуда взявшаяся обида, - Ну и кто пойдет за ключом!
  373.
  Все пьянки одинаково несчастны. Все пьянки начинаются и заканчиваются похоже. С учетом нашего двухчасового опоздания, я сделал вывод, что ничего существенного не пропустил. Разношерстный народ проводил время в бессвязных беседах под пестрые звуки музыки. Музыка постоянно менялась в зависимости от вкуса того, кто брал на себя нелегкую функцию ди-джея. Поставив любимый трек, человек, бежал за стаканом, а в этот момент его пост занимал другой. Музыкальный центр стихал на пять секунд, а потом взрывался новой искрящейся мелодией. Пара человек, обессилив от возлияния и наползающей зимней ночи, дремали в креслах напротив телевизора, транслирующего новости. Голос диктора впитывался в общей гомон беседы, приправленный разномастным саундтреком и создавалось ощущение, присутствия среди нас светлого образа гладко выбритого мужчины в пиджаке и галстуке.
  - Стас, идем на кухню, - кто-то назвал меня по имени, но я не смог идентифицировать голос. Хрустя чипсами и орешками разбросанными по коридору я шел на свет.
  - Водка? - уже другой голос блеснул в кухонной атмосфере стопкой.
  - Не пью.
  - Вообще?
  - Сегодня точно. Голова болит и мутит меня что-то.
  - Да, ладно тебе, - из уродливых пазлов раскрасневшихся лиц показался Денис, - Давай со всеми, а?! Водочки!
  - Нет, - усталость и непонимание породила беспричинную злость. Зачем я сюда пришел? Зачем я трачу время, среди тех людей, что уже пьяны или стремятся к этому состоянию в надежде достичь его как можно скорее? Они воспринимают это как отдых, а я воспринимаю это как встречу в посольстве кого-нибудь государства третьего мира. Подведение итогов длинных, хищнических переговоров: концессии получены, договора подписаны, фуршет в честь партнеров! Или это больше напоминает поздний ужин на сталинской даче, с тупыми нечеловеческими шутками, случайным насилием, музыкой, разговорами и песнями.
  - Ключ падет от него в полуметре... может меньше, - слышу я голос Немчика, - А он такой...разводит руками и с возмущением, практически орет! Правда, пацаны! Его возмущению не было предела!
  Пацаны поперхнувшись водкой, давятся от смеха, чихая и кашляя. У молодого человека сидевшего у подоконника, две прозрачные струи алкоголя пошли носом. Вскочив со своего места и уронив табурет, он в полусогнутом состоянии головой вперед припустился со всех ног в ванную, расталкивая попадавшихся ему на пути людей и дверные косяки.
  - Так вот, он говорит...дословно: 'Блять, и кто пойдет?'
  - Я ему говорю: 'Я'. Нагибаюсь и поднимаю ключи, отряхиваю их от снега и вот мы здесь. Я предлагаю выпить за Sale!
  - Че за хуйня?! - чей-то пьяный голос неразборчиво пробирается через одобрительные вопли превращающиеся в гул недовольства.
  - Группа такая, - объясняют ему, - Есть записи, послушай!
  Любая история про Насона - удачная шутка априори.
  Звенят бокалы. Орет музыка, орут люди. Мусор образовывается с катастрофической быстротой, пустые бутылки, катаются по полу, курят уже не только на кухне, а там где есть опустевшие бокалы, моментально превращающиеся в переполненные пепельницы.
  Мне кажется, что моя голова набита бриллиантами. Я ее боюсь уронить и расколоть, но драгоценные камни острыми углами царапают череп изнутри, словно стараясь вылезти из темницы, пробиться через глазницы или рот вместе с потоками крови и болью прыгнуть в чужие дрожащие руки.
  Душно, меня подташнивает.
  - Я замерзла, - слышу недовольный пьяный женский голос. Тут же какая-то грузная тень тащит калорифер и врубает на полную. Я выпрыгиваю в коридор и сажусь на прохладный пол, на то место, которое мне в сумраке показалось наиболее чистым.
  Из спальни сквозь дверную щель, просачиваются хмельные пластичные постанывания, нарастающие с каждой последующей секундой.
  Изредка через меня переступают люди, стараясь не наступить, но у них это плохо получается. Я ощущаю себя базарным нищим, а они словно ловят мое настроение и пытаются объяснить, что я их не так понял, пытаются извиняться и улыбаться, пытаются казаться трезвее и галантнее, чем обычно. Краем уха слышат стоны, замирают, прислушиваются и с интересом меня спрашивают.
  - Кто там?
  Я с безразличием пожимаю плечами и после очередного подобного вопроса, начинаю собирать свои вещи, никому не говоря ни слова.
  374.
  Ранним, ранним утром, когда до рассвета еще было слишком далеко, что бы можно было просто помечтать о солнечном свете, а звезды и Луна безвольно барахтались в выкорчеванных и сброшенных на землю тучах, я наткнулся на одинокую маршрутку, пыхтевшую у остановки. За рулем сидел сонный водила и попыхивал сигареткой, завернувшись, как в кокон, в длинный, рваный пропитанный машинным маслом шарф.
  Я постучал в окно. Дверь скрипнула и с надменным безразличием отворилась.
  - Скоро поедем? - спросил я, медленно поднимаясь по гнилым ступенькам.
  - Да хоть сейчас, присаживайся. Деньги за билет мне.
  Я, с содроганием от собственной несостоятельности, порылся в карманах и обнаружил в них глухо позвякивающую мелочь. Высыпал на сиденье, пересчитал, протянул водителю.
  - Тут должно хватить. Билета не надо.
  Окурок вылетел в приоткрытую форточку, мотор фыркнул, закрываясь, дверь, заскрежетала, а я, усевшись возле печки начал проваливаться в болотную дремоту. Мне казалось, что сквозь веки я вижу городской мрачный пейзаж за окном подсвечивающийся редкими уличными фонарями, снег, превращающийся в дождь, рухнувшая стена дождя в слякоть, слякоть в мертвый шипастый лед. В моих старых ботинках, греющихся возле печки вот - вот должна закипеть вода, а в них набирая чувствительность и наполняясь покалыванием скрипят разбухшими суставами мои ноги.
  Решения всех проблем приходят сами собой, совершенно автоматически, совершенно безвозмездно.
  Я знаю.
  Мне надо все бросить, заставить себя привести в чувство, ощутить реальность и свои возможности. Перестать бесполезно, биться в стену своей башкой. Время, которое я потратил и деньги которые просадил на репетиции, музыкальные инструменты, фантазии, пьяный юношеский бунт, ненужные знакомства, чужие концерты не внушавшие ничего кроме тоски и раздражения, все это мне казалось этим утром печальным пройденным этапом. Страх расстаться с самим собой умер от нелепости, оставившей на губах тонкий кислый след.
  Хотелось этими губами улыбаться, их же изгибая в серпообразные дуги плакать...смеяться... и крушить все вокруг себя - живую и мертвую материю.
  Дерьмовую работу надо бросить!
  Остаться в школе - учителем... и более ни каких строек, охранников, продавцов газонокосилок, грузчиков. Я хочу спать в постели, а не на полу, головой на подушке, а не засунув ее в большой барабан. Я устал от бесполезных движений, устал от того, что результаты моих стараний зимой покрывает снег, весной перемешиваются с собачьим дерьмом, летом иссыхают от жары, а осенью гниют вместе с опавшими листьями и не могут оторваться от земли ни на сантиметр. Год за годом цикл повторяется, а я с упорством идиота рисую в своем воображение, совершенно обратную картину! Год за годом я ощущаю, как меня реального в этом мире становиться все меньше и меньше, как я превращаюсь в смешной рассказ, маленький сборник историй в мягкой обложке, который листает седовласый старикан в дурно пахнущем вагоне пригородной электрички.
  - Тебе где... - слышится знакомый голос, - Остановка... Какая... Спишь...Где...
  - А? - стараясь принять уродливо бодрый вид человека, выскочившего из сновидений и пытающегося принять торжественный вид молодого космонавта, готового тут же лететь в космос, но это желание обусловлено лишь одной причиной - там нет того, кто тебя будит! Наверное...
  - На какой остановке выходишь? - практически орет водитель маршрутки.
  - А что?
  - Ничего. Скоро конечная...
  - Останови...- всполошился я, вскочил на ноги, пошатнулся от резкого скрипа тормозов, но удержал равновесие, и пытаясь собрать катающиеся по салону автобуса сумки со своими музыкальными прибамбасами, я повторно выкрикнул - Останови здесь... я выйду.
  Выпуская меня из медленно скользившей по накатанной колее маршрутки, дверь ржавым голосом прощально прошипела: 'Пшшшшеол вон!'
  И под этот аккомпанемент я выпрыгнул в стухший снег...
  375.
  Не помню планы на сегодня и не очень хочу вспоминать то, что было вчера. Возможно вчера в моем сознании это всего лишь на всего сегодняшнее утро, а сейчас ранний вечер готовый вот-вот обрушиться мерзлым мраком, похожим на старую изъеденную шкуру буйвола вымоченную в уксусе и выброшенную на снег.
  Мою дремоту медленно разъедает навязчивый второй, а возможно и третий телефонный звонок подряд. Я не могу открыть глаза, не могу пошевелиться и стараюсь не вслушиваться, блокируя все порывы собственного любопытства.
  Возможно, я себя просто убедил и заставил поверить в то, что мне никуда ни надо, и я совершенно никуда не опаздываю. Какое сегодня число и сколько я проспал, меня мало волновало. Дом был переполнен тишиной, исчезающей с навязчивыми стонами сотового, вибрирующего и вращающегося где-то под кроватью.
  Современный мир стал удобнее, но подлее, домашний телефонный аппарат можно было накрыть комнатной дверью, как пуховым одеялом и просто силой мысли заставить слиться неугомонный перезвон с гармоничной тишиной городской квартиры, а сотовый таскаешь все время с собой, и неважно: пошел ты в ларек за сигаретами или лег спать, сел посмотреть телевизор или ишачишь на стройке. Теперь всем кажется, что если у тебя нет в кармане телефона, то где-то совсем совсем рядом, происходит что-то чудесное, необычное, а ты об этом даже и не подозреваешь.
  О чудесах я подозревал, и они мне уже порядком надоели!
  Мой аппарат отправился в пятый виброзаплыв по старой изрытой трещинами половице.
  Ощущения возвращались ко мне, шероховатая поверхность обоев прилипла к большому пальцу ноги - это значит, что я спал поперек огромной двуспальной кровати... один.
  Пытаясь отыскать свои руки среди одеял и подушек, я проваливал попытку за попыткой, наслаждаясь простором.
  Совсем недавно... то ли меня бросили, то ли я от кого-то ушел, это не имело значения, в любом случае я был в плюсе и мог наслаждаться тем, что имею.
  Большинство отношений с девушками, какое-то время возвышающиеся гигантскими соломенными чучелами над моей головой с нечеловеческой беспечностью проваливались в бездну непонимания. Оставляя меня на самом краю. Бездна эта имела всегда два исключительно острых края.
  На одном из них было неподдельное восхищение: 'Вау! Блин! Ты играешь в группе! На барабанах? Круто! Научишь меня?'
  Конечно учиться никто не хотел и конечно чувак, бьющий в барабан и постоянно пропадающий на репетициях очень быстро всем надоедал, а этого самого чувака было очень легко довести до всевышнего бешенства постоянно повторяя мантры, формирующие второй отточенный край бездны: 'Может быть, ты сегодня никуда не пойдешь? А когда ты вернешься? От тебя пахнет подвалом и потом! Лучше бы ты себе нашел еще одну работу!' ну и тогдалее...
  Для меня очень странным оставалось то, что мудатских ультиматумов заведомо провальных, под девизом 'Или я или музыка', никто из моих прим, не догадался выдвигать.
  ...но все равно это мало что меняло, и чем было больше слов, скомканных в претензии, тем больше становилось в моей жизни музыки!
  Тем временем, я нашел собственные руки, медленно, не раскрывая глаз ухватился за край и подтянулся. Скользя по простыне, пошарил рукой под кроватью и нащупал раскалившийся сотовый телефон, методом проб и ошибок обнаружил зеленую кнопку, нажал, поднес к уху...
  - Алло! Стас? - мужской голос со сдерживаемым волнением влезал в мою голову.
  'Хуяс!' - это единственное что мне хотелось произнести в ответ незнакомцу, но мое неумеренное чувство такта преобладало над пресным хамством, и поэтому пока я пытался разлепить пересохшие, слипшиеся губы, просто утвердительно промычал...
  376.
  У меня складывалось навязчивое ощущение, что мне звонят на сотовый исключительно, когда я сплю,когда же бодрствую, я на хер никому не нужен. Нелепые звонки, несущие в себе угрозу сумасшествия и лживые, но внушающие доверие предложения, от которых очень трудно отказаться, влекущие за собой неприятности и как следствие бесконечные ночные бдения в ожидание звонка или sms сообщения, способного прояснить многое и расставить все по своим местам.
  - Мне дали ваш телефон... - голос пытался скрыть волнение за безразличием и важностью. Тот, на другом конце провода, пытался интонацией продемонстрировать мне одолжение, которое он сделал, набрав мой номер.
  - Это я! - единственное, что у меня получилось выдавить из своего горла.
  - Что с голосом? Все нормально? Я не вовремя? Перезвонить попозже? - уверенность из голоса исчезла, исчезло и одолжение, осталась только пластилиновая человеческая неловкость.
  - Спал. Я спал. Что вы хотели?
  - Вы барабанщик... мне сказали, что вы давно играете...
  - Да.
  - У нас проект 'Dim eyes', типа американская музыка, рок...
  - На что похоже? - зевая, спросил я.
  - Nickelback, но чуть пожестче. Весь материал свой. Еще пару каверов Nirvana собирались сделать.
  - Странно было бы... - скептически прошелестел я в трубку.
  - Что?
  - Ничего. Все хорошо,- и в этот момент у меня в голове закружились мысли, наполненные трезвостью и четким расчетом, спокойные, наглые, неповоротливые и тупые, словно осенние мухи. Они своими лапками, перепачканными в дерьме, вытаптывали на моих узких извилинах простые слова: чем больше играешь, тем стремительнее растет мастерство, чем больше участвуешь в разноплановых проектах, тем больше вероятность того, что тебе достанется счастливый билет. Единственное что смущало, это возможная ревность старых компаньонов, способных взбрыкнуть и поставить меня перед выбором.... Но пока этого не случилось... - Когда у вас ближайшая репетиция?
  - Когда выучишь свои партии! - прозвучало дерзко и с профессиональной горечью мне в ответ.
  377.
  Им хотелось всего и сразу. Они не очень желали тратить время на длинные репетиции, отрабатывать и ставить удар, разучивать бессмысленные на первый взгляд, совершенно никчемные упражнения и копаться в однообразно-исполосованных черно-белых нотных листах.
  Я хотел быть последовательным, но это у меня плохо получалось, на первую репетицию свободных школьных музыкантов пришло четырнадцать человек, причем девочек было более половины. Хотя стоит ли удивляться? Но в любом случае - это не служило поводом для радости, потому что пустая болтовня никчемные смешки, глупые комментарии - все это отнимало внимание, силы и время у меня лично и у тех, кто хотел заниматься.
  Вводное занятие со школьниками, я и Рома решили провести в одном из классов. Учащихся усадили за парты, а сами встали около доски и сделали важный и грозный вид.
  - Вас слишком много, - разговор я решил выстроить радикально, - Но скоро все измениться. Я не хочу, никого расстраивать, но большинству из вас вся эта музыкальная канитель очень быстро надоест, потому что, если вы хотите, чтобы у вас получилось что-нибудь толковое, тогда вы должны работать здесь и дома, должны работать и повторять пройденный материал по дороге из дома в школу и на обратном пути. Вы должны слушать музыку постоянно и постоянно разную, не зацикливаться на одной двух группах или каком-нибудь стиле. Стараться услышать больше, чем просто прикольную песню! Сомневаюсь, что вы меня сейчас понимаете, но я вас уверяю, что все кто будут заниматься со мной постоянно, и не будут прогуливать наши занятия, а потом лепить дурацкие отмазы, скоро все поймут. Да, кстати про 'отмазы'...если вы не пришли на урок, а потом якобы случайно пришли, не надо оправдываться и нести чепуху, мне наплевать, где вы были и что делали! Хотите заниматься приходите и занимаетесь! Не хотите не ходите! Удовлетворили свое любопытство, и нет проблем, я на вас ни в коем случае не обижусь, но знайте... Князев ты меня понимаешь?
  - Да, Станислав Витальевич! - Серега крутил в руках две новые барабанные палочки, - Можете на меня рассчитывать!
  - На счет музыки не сомневаюсь, а на счет биологии и опозданий на обязательные уроки?
  - Давайте, только не сейчас, Стас Витальевич, - завыл Князь, и все дети громогласно подхватили его истошную просьбу наполненную болью воспоминаний.
  - Так вот те, кто будут сюда ходить постоянно и выполнять домашнюю работу...
  - И здесь домашка? - Елис посмотрела на меня с томным разочарованием.
  - Если хотите расти то да! Если вам просто хочется протирать здесь штаны и бессмысленно трясти в воздухе барабанными палочками тогда ради Бога, не делайте ничего и оставайтесь на том же уровне, на котором вы находитесь в эти самые минуты...
  И так перейдем к делу! Я буду работать с теми, кто будет учиться играть на барабанах, а Роман Николаевич... познакомитесь, будет учить тех, кто решит освоить гитару и бас. С Романом Николаевичем, мы долго играли в одной группе, поэтому я ему доверяю как себе.
  Рома поклонился малолетней ехидной публике и взял слово:
  - Ну, кто занимается со мной? Раз! Два! - Свиридов считал поднятые руки, - Три! Все? Ну что ж отлично!
  - А все остальные насколько я понимаю у меня?
  - Правильно понимаете, Стас Витальевич!!! - раздались нестройные голоса девчонок.
  - Ну, если правильно понимаю, тогда я надеюсь, что и вы правильно меня поймете, особенно это вас касается, девушки! Кроме барабанных палочек, на нашу следующую встречу вам понадобиться резинка, желательно круглая, диаметром сантиметров двадцать, толщиной минимум сантиметр. Обувь желательно спортивная, и никаких юбок!
  - В смысле? - спросила растерянно громко Маша Туманова у Елис.
  - Штаны или шорты одевайте, голые вы здесь мне даром не нужны, а то у парней вообще все палочки попадают из рук!!!
  - Ну, это как сказать?! - многозначительно с растянутой улыбкой пропел ласково Князев.
  378.
  - Ты слушал? - спрашивал меня Вадик, стараясь сдерживать раздражение и разочарование, истребляющее его иллюзии.
  - Слушал. Слушал целую неделю.
  - И?
  - Мне все было понятно! Понятно и интересно! Мне надо немного времени, - я пытался высказывать свои эмоции на грани безразличия, но у меня это получалось плохо. Когда я слушал демо Dim eyes, мне показалось, что вся музыка достаточно примитивна, но в ней впоследствии оказалась масса нюансов.
  Я привык играть, так как я играю, стремясь экспериментировать, я изменял партии, и мало кто это замечал. В реалии все было несколько иначе, мое авторство никому здесь не было нужно, необходимо было просто воспроизводить то, что сочинил автор. Никакого творчества, просто машинальное повторение вызубренных партитур.
  - Не расстраивайся, я тоже не сразу все поняла, не на лету схватывала,- за меня скромно заступилась Марина, пытаясь разрядить обстановку,- Вадик, помнишь, сколько я учила свои партии.
  - Два месяца.
  - Два месяца и как ты сам иногда замечаешь, я немного лажаю.
  Марина была неимоверно неказистой девушкой, умопомрачительно долговязой. Ей не хватало сантиметра или двух для того что бы перешагнуть двухметровый рубеж, а может быть она уже его перешагнула незаметно для себя и для собственных родителей. Ее лицо прятали в себе огромные чистые глаза, уши и нос были залиты пирсингом, во рту теснился неровный ряд зубов. Она носила широченные штаны цвета хаки и бесформенную толстовку с капюшоном, на ногах кроссовки, на голове черная длиннющая вязанная шапка. Играя на басу, она пялилась с удивлением на гриф, словно не веря в то, что у нее получается что-то вменяемое. Марина была божественно харизматична, не замечая этого сама и так же красива, скрывая это всех мужчин, которые ее окружали.
  - Мне просто непонятно,- Вадик завел опять свою волынку, - Стас ты играешь в группе, у тебя большой опыт, у тебя был на руках целую неделю наш материал, и что?
  - Ничего, - дерзко ответил я, - Мы репетируем, вот и все. Если хочешь, я уйду, и вы будете искать другую кандидатуру, и не факт что она будет лучше, чем я. Другой вариант, можем продолжать, и я уверяю, со временем все будет гораздо лучше.
  На первой встречес Вадиком, неделю назад, я на руки получил диск, где были записаны восемь песен. Воткнув в проигрыватель пластинку, я задохнулся от восхищения, простота и мощь, которая выпрыгнула коброй на меня из колонок, мигом вцепилась в меня. Это была идеальная попса для девочек и мальчиков, для людей всех поколений и музыкальных предпочтений - это был коммерческий проект, который должны были раскупать все, у кого была возможность потратить свои сбережения на билет или CD. Первая мысль, которая бунтующими джунглями взвилась у меня в голове под своды черепной коробки: 'На хуй Sale! Зачем размениваться по мелочам! Вот, то, что ты так давно искал!', но осторожность заставила повременить...
  - Вадик? - из своего угла поднялся гитарист Владик. Он напоминал мне финского лесоруба, коренастый с большими круглыми плечами и широкими ладонями. Его лицо источало безвинную грусть и спокойствие, - До конца репетиции остался час, не будем его тратить попросту. Сейчас репетируем, а потом решим, ты, я и Маринка. Стас не в обиду?
  - Нет! Как скажите, решите без моего вмешательства! Я к вам не навязывался, вам кто-то меня порекомендовал, я даже не знаю кто, хотя мне в принципе все равно. Еще раз повторю мне нравиться ваша музыка, но если вам не нравиться моя, уверяю вас я не обижусь и не останусь не удел...
  379.
  - У нас новый проект и вы Стас Витальевич в нем участвуете, и это не обсуждается, - директор смотрела мне в глаза и сияла от собственной гениальности. Я вяло раздражался и заочно был против, поэтому 'это не обсуждается' прозвучала как пулеметная очередь. Пули разорвали обе щеки и раскромсали язык, поэтому из себя я мог выдавить лишь покорное мычание, приложив к этому неимоверное количество усилий.
  Предложение, от которого я не смог отказаться прозвучало неожиданно, когда я ничего, не подозревая, шел погруженный в свои мысли на урок в шестой класс. Звонок меня настал на полпути до цели. Из кабинета, где я в эти самые мгновения должен был начать занятие, разлетались во все стороны истошно-победоносные голоса мальчиков и визг девочек, в котором одновременно читалось восторг и отчаянье.
  Из-за моего скромного опоздания, своим любящим материнским взглядом Алина Александровна во мне очень быстро сформировала чувство вины и подготовила для дальнейших манипуляций. Потом сквозь ее губы прозвучал выстрел из пулемета и вот я здесь....
  Вечер. Пятница. Подготовка проекта. Бальные танцы. Танцуют учителя. Идея проста: доказать что учителям это нравиться и они могут сделать это хорошо, причем отрепетировав все самбы, румбы, ча-ча-ча и несколько вариаций вальсов за ограниченный срок а именно за третью четверть.
  Репетиция два раза в неделю по вечерам. Перед каникулами мероприятие, героическая демонстрация космополитического бала.
  - Стас, ты, что какой грустный? - педагог по танцам с улыбкой до ушей и невероятно громким голосом фанатичного хореографа направилась ко мне чеканя шаг.
  - Я не танцую, - пытаясь излучать счастье, ответил я.
  - Так все говорят, но это неправда! - учитель танцев развернулась и вышла на середину зала, - Все танцуют! И так, я понимаю у вас есть возможно сомнения, но у меня их нет, вы все научитесь танцевать в течении третьей четверти и...и мы им покажем!
  Под словом 'им' она имела ввиду детей, которых классные руководители загоняли на занятия палками и кнутами, бранью и молитвами, лестью и обещаниями, которые с неимоверным сожалением в последствии исполняются.
  Мои коллеги воспринимали это мероприятие совершенно по-разному. В процессе сегодняшнего организационного собрания, они размышляли о горах немытой посуды и не стираном белье дома, о том, что надо дочь забрать из детского сада или срочно бежать от сюда и заработать еще немного денег на репетиторстве с каким-нибудь соседским идиотом. Были здесь и те, кто с вдохновением относился к невероятной возможности выучить неудобоваримую кучу танцев и выступить для высокопочтенной публики, чей средней возраст не превышал одиннадцати лет.
  - Так, надо определиться, кто с кем в паре. Так как мальчиков у нас раз, два и обчелся, то, что будем делать, дамы? - учитель танцев широко и любяще развела руки в стороны, словно стараясь нас всех обнять.
  Коллеги смущенно засуетились, сдержанно посмеивались своим шутливым высказываниям.
  - Я слышала, что вы там бормочете. Девочка с девочкой танцевать не будут - вы же не дети! У нас серьезное мероприятие!
  - Марин! Может быть, ребят из одиннадцатого класса позвать! Они все знают и умеют, - из строя навстречу своей судьбе, сделала шаг вперед Елена Петровна, преподаватель музыки.
  - Да... неплохое решение, - Марина на секунду задумалась и по всей видимости, как самому младшему из коллег, обратилась, - Стас,найди Илью. Он должен быть еще в школе.
  - Это одиннадцатый класс?
  - Да.
  - Я не знаю его. Там не преподаю, - я переполнялся раздражением. Наверное, по той простой причине, что прикладывая огромные усилия, что бы смириться с ситуацией утаскивающей меня в бездну хореографии, я ощущал всю тщетность своих потугов. Теперь, играя в двух группах, мне нужно было вдвое больше вечерних часов на репетиции, от которых было очень непросто отказаться или перенести по-своему желание 'на какое-нибудь другое время'. Из-за своей занятости, можно было очень быстро потерять место в одном или в другом коллективе, даже не смотря на хроническую нехватку барабанщиков в нашем городе.
  Все эти размышления порождали глухие удары свинцового колокола раскачивающегося от виска к виску в моей голове.
  - Илья! Илья! - взвыла громогласно хореограф, словно увидела видения, а потом, рассмотрев наши удивленные лица, пояснила: - По лестнице кто-то идет по голосу похож на...
  - Здрасте Марина Александровна! - чернявая голова просунулась в дверь зала, - Звали?
   - Да, - Марина с самодовольством улыбнулась, - Нам нужна твоя помощь, кто там с тобой на еще лестнице?
  - Шарков и Краснов!
  - Отлично, этого будет вполне достаточно! Заходите!
  - А что происходит? - не унимался Илья, за ним начали просачиваться в дверь его товарищи.
  - Проходите, проходите...все объясним! Это не надолго...сегодня...
  380.
  После бесконечной ругани и бранных тирад, после ненависти и дружбы, после того, как силы были полностью истощены, и была пересечена грань равнодушия, но не дожидаясь пока откроется второе дыхание, Никита, Леша Денис и я, пришли к соглашению. На протяжении последних двух недель мы пытались договориться, какие именно песни мы будем записывать, на профессиональной студии, продираясь навстречу друг к другу, через ядовитые и колючие заросли непонимания. Конечно, в определенный момент кто-то пытался увильнуть от соглашения и разворачивался на сто восемьдесят градусов, тем самым демонстрируя свое несогласие с тем решением, к которому наметили тропинки большинство из нас.
  В определенный момент мне показалось, что аргумент, который я отстаивал с самого начала, был все-таки услышан большинством. 'Надо писать наиболее простые песни, с которыми будет меньше мороки' каждый день настырно талдычил я, названивая каждому по телефону и проводя групповые терапевтические сеансы на репетициях в перерывы. Мой аргумент вызывал сначала бурный протест, проклятия и обвинения в не дальновидности, но, когда я все-таки додумался обосновать свое решение, все тут же согласились со мной. В возникшую паузу на одной из репетиций, я раздраженно вещал простые истины, которые казались, должны быть понятны каждому нищему музыканту: 'Чем проще композиция, тем быстрее мы ее запишем и сведем, тем самым потратим меньше денег, которых у нас и так в обрез', канва моего мини выступления была понятна всем и смогла нас примирить с жестокой реальностью и друг с другом. В свою очередь мне тоже пришлось уступить. Насон яростно настаивал на том, что 'Blameonyou' надо обязательно переписать в нормальном студийном качестве, а не в домашних условиях, где полностью отсутствует звукоизоляция, а на микрофон надет вонючий шерстяной носок звукача.
  Теперь микрофоны несколько иные, стены полностью изолированы, а звукорежиссер смотрит на нас с ехидной улыбкой сквозь густую черную бороду, пряча взгляд за потертым козырьком бейсболки. По выражению его лица выскользающего кривыми губами из тени головного убора и тучной бороды, можно было прочитать легкое презрение к нашему творчеству, взявшееся из его хардкорного прошлого. Легенды гласили, ГОСТ был и является поныне очень неплохим гитаристом, способным выдавать такие соло, на которые были способны только мэтры с мировым именем, такие как Керри Кинг или Джими Хэндрикс (при условии, если бы последний играл какой-нибудь дикий черный металл).
  'ГОСТ records' практически мгновенно образовалась в том подвале, где мы репетировали. Клуб с удовольствием сдал в аренду ГОСТу все засранные помещения бесшабашными музыкантами и позволил навести порядок, превратив его в высокотехнологичную музыкальную мастерскую.
  - Ну как вам? - спросил ГОСТ не выныривая из под своего засаленного козырька.
  - Мы репетировали здесь,- Насон мялся и не знал куда посмотреть, поэтому рассеянно блуждал взглядом, изучая все окружающие его предметы кроме хозяина студии.
  - Знаю, поэтому и спрашиваю.
  - Нравится.
  - Уже хорошо. Первый раз на студии?
  - Они да! Я нет! - я двинулся смело вперед, - Сначала ведь пишем барабаны? Можно раскладываться, оплата ведь почасовая?! Может будем начинать?
  - Да, обязательно, но пока мы здесь обсуждаем нюансы, счетчик еще не включен, так что расслабься. Мне важно на первых парах понять, сколько песен будете записывать?
  - Четыре.
  - Вот и хорошо. Иди, готовься... метроном тебе нужен?
  По моей спине пробежали мурашки. Метроном для меня был хлеще, чем пытки водой. Я на секунду замер на полпути к барабанам.
  - Стас, а что делать? - весело начал высказываться Леха, заметив мое замешательство, - Если делать все хорошо и профессионально, тогда нам с тобой без метронома не обойтись.
  С этой минуты, разговоры которые уже успели кануть в мутное прошлое, о том, что надо писать песни наиболее простые обрели, куда больший вес, но это не сильно улучшало ситуацию.
  В моих примитивных фантазиях бешенством мелькали острые образы Насона, Немчика и Дэна, подсчитывающие убытки за то время, что я писал барабаны и выбрал все финансовые лимиты на запись, оставив группу с четырьмя звуковыми дорожками на которых ровно пульсируют однообразные, но качественно записанные ритмы.
  381.
  От сумы и от тюрьмы, он не смог отказаться, во всяком случае, гласила легенда, передающаяся из уст в уста в музыкальных кругах, свободно гуляющая по подвалам студиям и клубам в течение нескольких лет.
  ГОСТ со своим корешем стоял на вокзале и ждал пригородную электричку или междугородний поезд, а может быть вообще никуда не собирался ехать, а вместе с другом просто явился на место встречи, несколько заранее.
  Курили, рассматривали лениво прохожих, переговаривались, обсуждая последниеEP мало известной группы в широких кругах на просторах России, но безумно популярной не западе, строили планы на будущее и, наверное, могли с полной уверенностью сказать, что с ними произойдет через пять, десять, пятнадцать лет.
  Ситуация дальше разыгрывалась достаточно банально. К ребятам подошла ничем непримечательная женщина и попросила посторожить сумку, пока она отлучится на пять минут за ближайший угол, чтобы... ну они сами понимают. Обещала скоро вернуться. Поддерживая лучшие самаритянские традиции, ГОСТ с корешем, скромно согласились, в надежде, что РПЦ не обвинит их в показной гордыни.
  Незнакомка тут же бросила сумку под ноги парням и скрылась за углом, из-за которого, моментально нарисовались сотрудники ФСКН и заинтересовались, что за поклажа у ног беспредельно волосатых ребят в косухах. Парни быстро объяснили сотрудником ситуацию, те в свою очередь с пониманием кивнули, блеснули каплями неподдельного сочувствия, выкатившимися из их светлых глаз и попросили расстегнуть молнию на сумке. Парни подчинились, а стражи закона с нескрываемым умилением обнаружили наркотики.
  Об объемах и специфике изъятого содержимого - легенда все время трансформируются в зависимости от пагубных пристрастий рассказчиков. О том, насколько было брутальным задержание, кого и в какой именно асфальт положили рожей, как и кого долго пинали по почкам, рассказанные истории тоже все время расходятся. Хотя можно спокойно представить, что наручники просто защелкнулись на запястьях и подозреваемые под конвоем понуро побрели в отделение объясняться в надежде, что все происходящее воспримется, как огромное недоразумение и все бросятся искать ту женщину, что оставила такой сладкий подарок для ФСКН.
   ...но это было серьезное заблуждение...
  Никто, никого, ни бросился искать, дело сшили быстрее, чем соображал адвокат, если он вообще как-то фигурировал во всем этом процессе, но как бы там не было, а два друга стремительно минуя бюрократическую волокиту, экспрессом уехали на зону.
  - Знаешь, да? - Насон присел около меня, когда я весь потный, уставший и счастливый плюхнулся на стул в курилке, прописав все свои партии менее чем за час. Я считал это своим успехом и победой, был горд и медленно растворялся в собственном спокойствии и чувстве превосходстве.
  - Что?
  - Серега сидел, - с пресным не понятным мне трепетом произнес Насон.
  - Серега - это ГОСТ?
  - Да.
  - Да. Про то, что сидел, знаю, про то, что он Серега, только что от тебя узнал, - я счастливо затянулся сигаретой, - Кстати, а что за парень там суетился, пока писали барабаны и где он сейчас?
  - Второй звукач, на этой студии, возможно в дальнейшем будем работать с ним, а по поводу куда убежал, не могу точно сказать, то ли за кефиром, то ли за минералкой.
  - Как зовут?
  - Вук.
  - Хорошо, а если по паспорту.
  - Антон.
  - Не люблю клички.
  - Не любишь, но для тебя и для всех остальных я так и останусь Насоном.
  - Несомненно... Насон... - во мне бурлил поток счастья от того результата который я сегодня показал. Полосуя табачный дым своей улыбкой, я спросил: - Почему ты обмолвился, что дальше мы будем писаться с Антоном? ГОСТ пишет 7000$ и вполне неплохо!
  - Мы не баксы, то, что хорошо баксам, то нам смерть!
  - Как скажешь, - я не стал спорить. В моей голове прокручивал диафильм с кадрами и собственными комментариями, моей сегодняшней записи, - Я рассчитывал, что мы на барабаны убьем всю эту ночь, а оказалось, все достаточно оперативно...
  - Просто ГОСТ, сказал, что не хера тебя мучить, ты лучше не запишешь, вот и все. Вполне неплохо, но он обещал, кое-что подравнять... не парься. Все будет нормально...
  - Не парься? - меня чуть не разорвало от разочарования и вспышки понурого бешенства. В моем диафильме, я четко попадал в метроном и отыграл все, как и было запланировано. Пытаясь сдержаться, я перевел тему разговора: - Чем там занимается Леха?
  - Пишется. Должен заканчивать.
  - А Дэн.
  - Готовится. Он следующий.
  382.
  - Что ты там блядь, блеешь! Ты на каком языке поешь? На ненецком? - у ГОСТа кончилось терпение, его прорвало, и он осыпал отборной бранью Насона пытающегося записать вокал.
  - На английском!
  - Да мне по хуй! - орал Серега, - Я повторю еще раз - Мне по хуй! Ваши деньги! Вы тут за каждый час платите! Если вы здесь решили поселиться мне на радость то, пожалуйста!
  Прокричавшись звукорежиссер вытер свою бороду рукавом и с чувством сожаления и неловкости посмотрел на Никиту, похожего на Чебурашку стоящего в огромных коричневых студийных наушниках. У ГОСТа, как и любого другого звукача, не было сердца, а все те чувства, что я мельком увидел в его глазах, были величиной с горчичное зернышко!
  - Ладно...автотюнер все исправит, - буркнул бородач и уселся за пультом, - Еще раз! Последний! Ну, что ты готов?
  Зыбкий образ Насона, бликуя за толстым двойным стеклом неуверенно согласился, пытаясь так же напустить на себя вид отрешенной сосредоточенности, словно он в руках с алебардой охраняет Ватикан.
  Сырая фонограмма заиграла, как только раздались первые ноты, а мелодию попытался подхватить дрожащий голос пытающийся излить гамму чувств и проникнуть в слушателя маленькой практически неприметной трагедией, ГОСТ безвольно рухнул лбом на стол и закрыл уши ладонями. Дэн заржал и вышел. Леха расслабленно нахмурился, словно он давно хотел все сделать эти ужимки, но ему кто-то запрещал, а в эту самую секунду разрешили. Шепнули невидимо на ухо: 'Можешь! Давай!'
  Я заставлял себя заткнуться. Мне стоило промолчать, потому что... потому что...э-э-э-э все то дерьмо, которое мне хотелось излить, не стоило того. За эти несколько дней, что мы провели на студии, каждый о себе не узнал ничего нового, но навязчивое ощущение откровения не покидало нас. Мы, словно четыре неудавшихся евангелиста, что-то уже успели записать, кому-то показать, но Христа еще не встретили...
   - Ну как? - Насон закончил, он с интересом и плохо скрываемым беспокойством смотрел на нас.
  - Давай! Выходи! - рявкнул ГОСТ в микрофон, - Достаточно! Пойдем, покурим, а дальше я без тебя...
  Никита вышел в коридор, где все уже смолили.
  - Ну как? - шепнул он мнена ухо, словно решил, что я - тот единственный человек, который его может понять в эти минуты неистощимой критики.
  Я пожал плечами, стараясь поддержать удивительную маску безразличия улыбкой.
   Конечно, во мне бурлило неистребимое желание высказаться по полной, но что-то меня останавливало. Останавливало ту нелепую месть, что колыхалась во мне сладковатыми помоями. Я вспоминал те минуты, когда каждый из здесь присутствующих с нетерпением высказал свое 'фу' и с сожалением покачал головой, над моим музыкальным трупом... но я каждый раз возвращался из мертвых и с упорством продолжал играть.
  Сегодня мы были мертвы - все...
  - Знаете, только вы не обижайтесь, - весь перекур прошел в надломленном молчании, и ГОСТ решил его нарушить, бычкуя сигарету, - Я вам скажу... или не надо?
  - Надо! Надо! - одобрительно, в надежде на изощренную экзекуцию, хором запросили мы.
  - Скажу кратко! Вам надо больше заниматься! Каждому - вот и все! Материал у вас хороший, а играете... ну вроде играете, вроде с душой, а как-то... ну не пойму... или музыка просто не моя... - Серега пожал плечами, развернулся и пошел в студию, - Вообщем все равно... Заниматься надо больше!
  - Я занимаюсь, - нечаянно высказал я неряшливую половинчатую ложь, наверное, просто надеясь чуть уколоть Насонана последок.
  ГОСТ остановился на пороге у приоткрытой двери, с сомнением на меня посмотрел и добавил: - Хорошо, хорошо, но я сказал вам - БОЛЬШЕ!!!!
  383.
  Постоянное ощущение, что завтра все изменится меня не покидало, заставляя осторожно совершать различные глупости, бросаться бессмысленными словами поддержки в публику окружающую меня, верящую в исключительную безнадежность собственного будущего.
  Новости сыпались как из рога изобилия...
  Леню Лебедева (Лося) выгнали из 'ОНО'. Он рвался на репетиции, ему размерено все члены команды говорили, что группа не имеет возможности собраться по той или иной причине, поэтому репетиция переносится... и еще раз переносится... и еще... Пока Леонид верил в ошеломляющую невинность всех этих переносов, ребята из группы увидев скудный мираж в пустыне в виде телок и бабок, решились на серьезный поступок... его коллеги по зубодробительному цеху, решили заменить ритм секцию и полностью избавиться от непристойной сатиры в своих выступлениях. Объем и серьезность репетиций группы 'ОНО' набирали обороты, а Лось тем временем оставался не удел. Когда он узнал про всю эту махинацию, вспышка мгновенной ярости тут же превратилась в меланхолию и планомерно день за днем сжирала его изнутри.
  Шумов тоже проводил реформы в своем в коллективе - ЕЛФ, или наоборот реформы решили его провести, но Паша не растерялся, и не медля ни секунды, в своей голове сложил пазлы непростых обстоятельств информационного пространства.
  В какое-то мгновение, он остался без музыкантов, и все, что представляла его группа, это были стихи на листочках бумаги, исписанные кривым подчерком, и десяток другой мелодий засевших в его голове.
  Кто-то из его коллег спивался, а утренняя дрожь в руках, истребляемая только очередной дозой спиртного, явно не способствовала игре на музыкальном инструменте. Кто-то из музыкантов активно занялся семьей, а кому-то просто надоело... потому что - это в шестнадцать, круто играть в никому неизвестной группе и подавать надежды, а в двадцать играть в том же самом коллективе и по прошествии четырех лет все так же... подавать... уже не так прикольно...
  По странному стечению обстоятельств, люди к Шумову притягивались сами по себе, словно по дуновению ветра.
  Леонид по иронии судьбы взял в руки бас и влился в ряды ЕЛФ. Потом, как само собой разумеющееся появился мало кому известный Сережа Лазарев из какой-то странной провинциальной группы, а за ним подтянулся СережаЦидов и занял место за барабанной установкой укомплектовав своим Я, на сто процентов состав команды.
  На фоне Шумова, крутящего амуры со школьницей, романтичный и тихий Цидов отдал свое сердце срашненькой стриптизерше с крепкой грудью, что вообще было за гранью моего понимания, но тем временем моего мнения, никто слава Богу не спрашивал, а высказываться по этому поводу я и не стремился.
  Пока все эти драматические пертурбации кружили всем головы, я наблюдал, как многие мои ровесники распродавали свои инструменты, покупали машины, старались залезть с головой в ипотеку. Принимали одно за другим взрослые решения. Кроме тихого ужаса - этот процесс никаких других эмоций и чувств у меня не вызывал. В моей голове прокручивалась заевшей пластинкой, куплет за куплетом песня группы Чиж и К 'Такие дела'. Беззвучно шевеля губами, словно читая молитву, я безмолвно пел в транспорте, на работе, дома перед сном и обязательно перед приемом пищи.
  384.
  Я продолжал получать незыблемые откровения из внешнего мира. Лена Желтова - бессменная супруга Валентина (относительно непродолжительное время), разрешила ему купить пятиструнный бас, о котором он так долго мечтал. Жертвуя благосостоянием семьи во имя творческих процессов этот поступок, преисполненный мудрости и дальновидности, был признаком идеального взаимопонимания в отдельно взятой семье, жующий три раза в сутки макароны и выбирающейся в китайский ресторанчик один раз в две недели по ночам, исключительно после того, как уложат спать своего сына - Даню.
  В реальности менеджментом практически всего музыкального андеграунда были жены музыкантов, и не важно, на каких ролях их мужья были в коллективе. Всеми процессами рулили именно женщины, периодически вступая в сговор между собой, стараясь достичь единой цели.
  Именно они определяли, состоится или не состоится репетиция и выйдет ли команда на сцену на обозрения публики. Причем этот факт постоянно подвергался сомнению, несмотря на то, что флаеры розданы, билеты распроданы, а афиши по городу висят уже третью неделю.
  Большинство репетиций представлялись любимым женщинами как бесконечная пьянка, что во многих случаях было близко к истине, а концерты были актом мужского блядства, что от истины было чарующе, неимоверно далеко!
  Практически любая женщина, носившая статус любимой, могла остановить музыку, но практически никогда алкоголизм. Прикладывая титанические усилия, она сражалась с гидрой, которой когда-то восхищалась, у которой на месте отрубленной головы тут же появлялась новая.
  После того, как музыкальный инструмент был в красивом траурном обрамлении повешен на стену, объем времени в сутках совершенно мистическим образом увеличивался, поэтому все освободившиеся минуты, материализовавшиеся в безделье - заливались алкоголем.
  Побеждая музыку в надежде избавить своего супруга от тлетворной компании, она обрекала его на постоянную пьянку в их прокуренной съемной квартирке долгими нудными вечерами и брутальными менеджерскими пятничными попойками в блеклых кабаках спальных районов. Причин было две - завтра нет репетиции, а послезавтра, нет того рокового концерта, после которого на следующее утро, может быть, появится хлипкая возможность проснуться рок-звездой и начать новую жизнь. Но начать новую жизнь, можно было с исключительно одиночества, пройдя через развод и бессмысленный и беспощадный запой, мешающий в единый коктейль и радость и грусть.
  Большинство мужчин если не находили достойное занятие, которое вдохновляло бы их самих и одновременно устраивало их вторую половинку, превращались в полное дерьмо за пару лет, а их любимы дорогие сердцу женщины, превращались в исключительное дерьмо вместе с ними, если им не хватало ума бросить этого несчастного мудака!
  385.
  Отец Марины сильно пил и был редко когда вменяем. Мать смотрела на этот мир с обреченным скептицизмом и уже мало что могла изменить, потому что все ее желания были ограничены, замкнутым пространством квартиры и унылой работой. Оба ее родителя вызывали в ней с каждым днем угасающую любовь и возрастающее раздражение. Этой подтаявшей зимой она была более чем одинока, но слишком беспричинно весела, чтобы поверить в то, что она несчастна. То, что для многих ее ровесников воспринималось как полная безысходность, казалось ей временным, нелепым неустройством и фальшивой глупостью, высказанной кем-то на небесах.
  Меня к ней тянуло невидимой леской, словно я заглотил огромную крючковатую блесну, вцепившуюся в горло и потрошащую мое извилистое нутро. Мы проводили достаточно много времени вместе, перелистывая в наших праздных разговорах темы за темой, словно скользя по алфавиту большой советской энциклопедии. Идеи бесед не иссякали, но словно столпотворение стриптизерш в гидрокостюмах у отполированного шеста кружились вокруг музыки.
  При всей гармоничности наших взаимоотношений во мне с каждым днем возрастало странное ощущение невозможности любви, что совершенно не воспринималось мной, как глобальное несчастье.
  Невозможность - строилась на нескольких простых постулатах. Я теперь воспринимал DimEyes, как свою фланговую команду, затмевающую все мои предыдущие потуги на поприще шоу-бизнеса. Я увидел в этих ребятах потенциал и не мог его опустить. Они увлекали меня своими идеями и заставляли работать как никто другой, а может быть, как ни странно мотивировало меня исключительно присутствие Марины, но я пытался отогнать эти мысли и верить в чистоту идеи.
  С каждой последующей репетицией мы работали более слажено, играючи смазывая собственные огрехи, прикрывая друг друга и продолжая качать репетиционный зал, под недовольные возмущения Вадика в перерывах между песнями. Все не так... Все не так идеально, как он хотел... как он представлял... Надо еще и еще работать...больше..
  И этим мне он мне нравился.
  - Нужен другой басист, а ты вроде бы ничего. Уже лучше! - как то сказал он, когда Марина не смогла придти на репетицию, - Буду искать... Все хорошо... но нет...Будем искать.
  - Я никого не буду искать, - взбрыкнул я, - Чем ты не доволен, понимаю, но ответь на вопрос.
  - Какой? - насупился Вадик.
  - Рост есть, в плане музыки, в плане исполнения?
  - Да. Но не такой, как я хотел, слишком медленно! Слишком медленно!
  - Ну, извини, а меня все устраивает, потому что я вижу, что и я и Маринка из шкуры вон лезем, чтобы каждую репетицию, все, что ты напридумывал звучало лучше и лучше. Мне кажется, стоит закрыть тему и продолжить дальше! Владик?
  - Согласен, - вяло безэмоционально донеслось из излюбленного Владикиного угла.
  Беседа эта быстро исчерпала себя, и все остались на своих местах. Марине я не стал говорить о разговоре, чтобы не сеять раздор. Для меня некое братство в команде всегда стоили гораздо больше, чем просто способность технически повторять те или другие музыкальные пассажи и только когда от дружбы и взаимопонимания оставался лишь призрак, только тогда я был способен на ликвидацию.
  Хотя возможно имело смысл выдворить Маринку из команды и спустя небольшой промежуток времени, предложить ей руку и сердце, но картины постельных сцен, вспыхивающие в моей голове и тут же угасающие по причине нереальности, отогнали все корыстные мысли.
  Ее рост, длинные руки и небрежная свобода, которую она излучала, негласно позволяя мне просто быть рядом, заставляла независимым наблюдателем ценить ее настоящее, то положение вещей которое мне уже не хотелось менять.
  Однажды среди городских улочек мы вдвоем столкнулись с моей мамой стоящей на остановке в ожидании автобуса среди рваных заснеженных луж.
  - Привет! Это Марина, - представил я подругу.
  - О-о-о! - с неподдельным восхищением произнесла Наталья Алексеевна, моментально прощупав ее взглядом - Какая красивая девочка!
  Мы с Маринкой нелепо, но с благодарностью скривились, высказывая свое изумление и это было похоже на первый в мире параллельный дистанционный поцелуй.
  386.
  Я сопротивлялся, как мог и раздражался в той же степени. Отвращение на моем лице было столь заметно, что музыка неожиданно смолкла, и громогласный голос учителя бальных танцев вцепился всем, кто еще несколько секунд был сосредоточен на вальсе.
  - Стас! Стас Витальевич! - я не сразу осознал, что это обращаются ко мне, - Тебе не нравится, что тебя тащат, я правильно прочитала на твоем лице, да?
  Неловким, резким кивком головы я обозначил свое согласие и старался не смотреть на окружающих меня людей. Во мне бурлили стыд, неловкость и злость, единственное желание, которое у меня вызывал вальс и моя партнерша, так это свалить отсюда как можно быстрее и как можно дальше.
  - Маш, ты зачем его тащишь, объясни мне?
  - Я не тащу! - моя партнерша неловко развела руками, словно демонстрируя всем присутствующим свою безобидность и добродушие, - Просто мне кажется, я знаю как правильно и стараюсь помочь. Вот и все!
  - Значит тащишь! Ты тащишь, а он сопротивляется и поэтому у вас, таким образом ни хрена не получиться! Будете, как деревянные кружиться мимо музыки! - наш балетмейстер Марина Александровна начала заводиться от собственных слов, и ее было уже не остановить, - Он должен вести, ты подчиняться! Понятно, что ты танцуешь лучше, и тебе хочется, чтобы вы как пара смотрелись идеально, но мне не надо идеально мне надо, что бы было гармонично, а для этого он должен тебя вести, а ты ему довериться и отдаться! Возможно, когда ты полностью отключишь свою голову и расслабишься, перестанешь думать за себя и того парня, тогда возможно все встанет на свои места и родиться танец... простой и прекрасный - вальс!
  'Нет!' - мой комментарий был беззвучен и краток. 'Нет' - только по одной причине. Я ненавижу вальс, ненавижу его надменную отстраненность, холодность и безразличие, лживую красоту и ни капли страсти, скучное однообразие вращательных движений и скованность эмоций. От всей этой монотонности кружится голова и ломит спину. Не думать о собственном отвращении не получается, когда в пятнадцатый раз за тренировку звучит мелодия набившая оскомину в зубах. Единственное, что меня спасало от бестолкового уныния это надежда, что скоро пытка европейской стилизацией прекратиться, и мы перейдем к латиноамериканской программе. Ча-ча-ча, румба, джайв, самба - это были в моем понимании честные танцы, позволявшие импровизировать, отдыхать и даже получать удовольствие. Они для меня были просты и понятны, любую ошибку собственного тела можно было обыграть, и преподнести, как бальную шутку и если шутка удалась, почему бы ее не повторить!
  387.
  'Черт! Командир, когда же нам дадут эти проклятые пушки' - читалось в глазах у Сереги Князева. Он с остервенением лупил по толстой круглой резинке барабанными палочками, в сотый раз, отыгрывая разученные упражнения. Резина гудела и вибрировала на школьном стуле. Капля пота из под пряди белесых волос скользнула по виску и достигнув гладкого юношеского подбородка сорвалась на пол под вызывающую глухую барабанную дробь.
  Единственное что его спасало в этой ситуации - это его собственное старание и одержимость, которая мне была так близка и понятна. Я, как и он, возможно, был лишен исключительного таланта, но за счет своих мыслей, идей и предвиденья будущего, я продолжал заниматься музыкой не теряя надежды.
  Самое главное мне хотелось увидеть в его глазах желание высказаться о том, что он считает все происходящее никчемной, бесполезной тупой работой, совершенно не видит смысла в этих однообразных занятиях повторяющихся день ото дня.
  Слова мне эти мерещились уже второе занятие подряд, но он все не сдавался, поэтому я решил выкинуть первым белый флаг и пошел за барабанной установкой, в небольшую каморку, где инструмент хранился вместе со спортивным инвентарем.
  Как только я начал движение, Князев сбился.
  - Вы куда?
  - Играй давай, - прикрикнул я на него, - Не отвлекайся!
  - Может хватит?
  - Тебе еще долго не хватит! Играй! - я стоял спиной к Сереге и выволакивал барабаны.
  - Сегодня будем играть на нормальном инструменте и перестанем насиловать резинку? - сквозь плохо скрываемую улыбку произнес Князев.
  - Сказал все правильно, кроме одного, резинку будем продолжать насиловать в начале каждой репетиции.
  - И мы? - неровно прозвучали голоса девочек, - И с резинкой и с барабанами?
  У них получалось гораздо быстрее выучить все упражнения чем у Сережи, и они быстро сдавались, отвлекались, пускались в разговоры, когда от них требовалось минута за минутой повторять, то, что они успели освоить, сегодня и на предыдущих занятиях.
  - И вы, - распрямившись, сказал я. Осмотрев желающих прикоснуться к чуду, и занять место за инструментом, в моей голове созрело решение, чтобы несколько отсрочить момент долгожданного знакомства между неофитами и предметом вожделения, - Подойдите сюда. Сегодня я вам расскажу, как устроена барабанная установка и как ее быстро и правильно собрать. Потом мы разучим пару упражнений и на сегодня наше занятие закончится.
  Пустившись в длинные объяснения и демонстрируя, как крепятся друг к другу барабаны, как выдвигаются и в электрическом свете блестят телескопические, хромированные стойки, я заметил среди лиц своих учеников, чужой испаноподобный образ.
  - Ты че здесь делаешь?
  - Стас Витальевич, - вежливые расшаркивающиеся интонации в голосе молодого человека провоцировали излишнее снисхождение, - Я занимался с Романом Николаевичеч...там, где занимаются гитаристы, а классе. А теперь пришел сюда, потому что очень интересно, но если вы скажите уйти, я обязательно уйду, и не буду мешать. Мне уйти?
  - Как тебя зовут? - спросил я, стараясь быть как можно великодушнее и в то же время пытаясь понять, почему так рано закончила занятия секция гитаристов свои занятия.
  - Постоенко!
  - Это имя или фамилия?
  - Фамилия.
  - А зовут тебя как? Я забыл... извини...
  - Илья.
  - Или ты или я?
  - Вы рассказываете, а мы слушаем!
  - Вот, наконец-то в этой школе хоть у кого-то из учащихся возникла здравая мысль, понял Князев? Я рассказываю, вы слушаете! На ближайшем уроки биологии, пойдешь к доске!
  - Я?! - Князев опешил и несколько отстранился из общей массы, а потом посмотрел на Илью с непоколебимой злобой и выкрикнул, - Это все из-за тебя Постоенко, если бы ты бы не пришел, ничего бы и не было!
  - Князев, помолчи! - прервал я его, - Причем здесь Постоенко! У тебя какие оценки, ты помнишь?
  - Ну, давайте не сейчас об этом, Стас Витальевич?! Сегодня музыка, репетиция, барабаны, уже семь вечера, не надо меня грузить, биологией!!!
  - Я задал вопрос, отвечай!
  - У меня четыре, четыре стоит по вашему предмету!
   -У тебя, - спокойно, медленно и назидательно проговорил я, - Стоят две тройки, одна двойка и только потом одна четверка! Скоро конец третьей четверти, на последней неделе, ты ко мне прибежишь с мольбами: 'Поставьте пожалуйста четверку, иначе меня дома растерзают злые родители!', а как я это сделаю? Нарисую?! Значит так, будет урок, пойдешь к доске! Готовься! От тебя требуется получить пять. Потом, чуть позже состоится контрольная работа. Три - для тебя не оценка, если на этих двух этапах облажаешься, не видать тебе в этом году барабанов! Все четвертая четверть будет посвящена исключительно учебе!
  - Правильно Стас Витальевич! - выкрикнул сверхдовольный моей резолюцией Постоенко.
  - Заткнись Престо! - прозвучала ошеломительная дерзость из уст ученика девятого класса в адрес одиннадцатиклассника.
  388.
  Вечер сковал опустевшие коридоры школы. Слышно, как беззубая тишина по батареям гонит кипяток, вытравливая тепло в пространство помещений через незаметно состарившийся и рыхлый чугун, покрытый многочисленными слоями краски.
  Иногда на меня нападала пряная меланхолия, заставляющая бродить по лестницам и коридорам, погрузившись в мысли появляющиеся и исчезающие тупыми болезненными приступами.
  В конце рабочего дня, когда оставались последние два урока и от усталости я запинался и путался в словах, во мне кипело желание просто собрать вещи, закинуть их в личный шкафчик, взять под мышку тетради, завернутые в целлофановый пакет и отправиться домой не оборачиваясь. На исходе дня, когда школа теряла голоса в подкрадывающемся вечере, я врастал в стены и пол, вслушивался, как гудят электрические лампы, как охранник, рассевшись перед мониторами камер видеонаблюдения, покачиваясь, скрипит креслом и хлюпает чаем обхаживая кружку своими распущенными губами.
  - Стас, ты долго еще? - откуда-то с первого этажа донесся голос Романа.
  - Ты меня ждешь, что ли? - крикнул я в ответ сквозь перекрытия и стены.
  - Конечно! И ученик тут еще один! - и перейдя на спокойный тон, он обратился к школьнику: - Как тебя?
  - Престо! - раздалось громко в ответ, разлетаясь по школе.
  За нашими криками невольно, но очень размеренно проскрипел охранник, - Зачем кричите? Найти друг друга не можете?
  - Извините! - нелепо выкрикнул Илья с полным стопроцентным осознанием вины.
  Зайдя в учительскую, я быстро переобулся, схватил свою куртку и сумку, направился к выходу. Терпкий свет от настольной сгорбленной лампочки освещающей стол охраны ударил мне в глаза, когда я вышел и из темного длинного коридора.
  На пороге школы, на пропитанном талым снегом коврике, стояли Свиридов и Постоенко.
  - Я думал вы уже ушли.
  - А что там делать? - удивленно спросил Илья.
  - Тебе уроки, - с нескрываемой насмешкой произнес я.
  - А мне? - с наигранной улыбкой двоечника задал свой вопрос Рома.
  - Пить теплое пиво!
  - Гадость, - чуть ли не хором высказались ожидающие.
  - Ладно, пойдемте, - сказал я и указал им на дверь.
  На улице шел мокрый снег, сминая шапки прохожих, мы своими зимними ботинками оставляли следы, выжимая из распластавшихся на тротуарах снежинок мерзкую воду.
  Домой действительно не хотелось, первый кто переступил порог своих владений, оказался Рома. Он добродушно попрощался с нами и шмыгнул в подъезд, захлопнув за собой дверь с кодовым замком.
  - Вы сейчас куда? - загадочно спросил меня Илья.
  - Я? Домой и тебе советую.
  - Хорошо, но сначала я хотел у вас кое-что спросить.
  - Ну, спрашивай.
  Илюха помялся, перетаптываясь с ноги на ногу, исподлобья посмотрел на меня с сомнением, спрятал руки в карманы, поежился.
  - Ну? - поторопил я его.
  - Меня позвали играть в группу на гитаре, - выпалил он.
  - Иди, играй, я тут причем?
  - Я согласился.
  - Молодец, и?
  - Нам нужен барабанщик...
  - И ты решил пригласить на вакантную должность меня?
  - Да.
  - А кто там в этой группе играет.
  - Вы не знаете... в основном бывшие выпускники, нашей школы. В том году закончили, - Илюха смотрел заискивающе-виновато стараясь получить хотя бы незначительную поддержку от меня, - Репетиции пока не очень складываются... С вашим опытом я думаю дело пошло бы быстрее...
  - Понимаю, - я старался сформулировать корректный отказ, но единственное что лезло мне в голову, это: - Школу закончишь, потом поговорим! А пока, давайте без меня...
  389.
  Мог ли я этим вечером чувствовать себя неловко, или испытывать чувство вины? Да. возможно, но к моему удивлению мне казалось, что мое нутро заполнено теплыми вековыми пробками, извлеченными из бутылок коллекционных вин. Они перекатывались внутри меня, щекотали нервы и массировали душу. Мне казалось, что я вырвался вперед и меня уже никому не догнать! Простой пустяк сделал меня счастливым! Тридцать минут на сцене позволили мне выбиться из трясины внутренних разногласий, бесконечного диалога, в котором без конца перебивая друг друга, тараторят две аморфные личности, имеющую мою плоть - одну на двоих.
  Зависнув на баре, я рассматривал публику, штурмующую своими восторгами сцену. Бармен автоматически менял пепельницу, выдергивая бесшумно ее из-под моей руки, а я несносно продолжал дымить и улыбаться, роняя пепел мимо обновленной тары.
  Бармены тоже ошибаются. Если пепельница с точностью до миллиметра не возвращена на прежнее место дислокации, то можно получить мягкий удар обнаженного бычка в лакированную барную стойку.
  - Каждая твоя новая группа, лучше предыдущей! - Шумов со своей командой, только что сошел со сцены, уступая почетное место хедлайнерам.
  Со сцены дорога ведет только в двух направлениях либо к бару, либо в комнату, заваленную исцарапанным инструментом, потными носками, майками которую все музыканты называют с непостижимым для простого обывателя пафосом - гримерка!
  Фраза, брошенная Пашей, по его мнению, должна быть комплиментом, но для меня она прозвучала совсем иначе: 'Все что ты делал до этого было полное говно! Наконец-то тебя подобрали нормальные ребята, с которыми возможно у тебя еще есть будущее в музыке!'
  - Это такая косноязычная похвала! Я тебя правильно понимаю? - спокойно переспросил я, стараясь, насадить в голос нотки превосходства.
  - Угу! Косноязычная... пахлава! - Паша засунул руки в карманы рваных джинсов и чуть покачиваясь с осуждением добавил: - Опять на английском, поете. Что Sale, что этих вот вытащил... как их...
  - Dim eyes, - подсказал я.
  - Ну да, именно... Ничего ж непонятно!
  - Послушайте! Вы все достали!
  - Кто?
  - Да много кто? Все говорят одно и то же, вы поете на английском, ничего не понятно. А у меня к вам два насущных вопроса... скажите...
  - Ты ко мне на 'вы'? - Паша старался язвить и тем самым остановить поток контролируемой ярости.
  - Да, на 'Вы', но не в этом суть! Перейдем к вопросам! Первый, вы слушает исключительно русский рок или разных иностранных исполнителей поющих на английском? Мне казалось, что Кори Тейлор и Серж Танкян, плохо говорят по-русски!
  - Серж может и хорошо!
  - Плевать! Второй вопрос...
  - Давай!
  - Скажи, а что, звук сегодня в этом зале был настолько хорош, что когда ты пел, все поняли твои слова, вникли в смысл каждой песни? Так?
  - Надеюсь...
  - А я уже не надеюсь! Я не понял ничего, мне, что бы разобраться, что поется у нас в клубах, надо сначала все десять раз послушать в записи... поэтому если ты рассчитываешь, что люди вняли слову твоему...забудь... всем насрать, какой ты поэт, всем надо что бы качало! Вот мы и качаем, пусть на английском!
  390.
  - Почему Престо? - задал я несвоевременный вопрос Илье. Он стоял по струнке прямо передо мной, вытянув вперед одну руку, на которой лежала рука его партнерши.
  Мы стояли за закрытыми дверями, ожидая, когда грянет своей изысканностью полонез. Марина Александровна преисполнившись пафоса, чуть ли не выскакивая из шикарного вечернего платья, вещала про истории балов, скучающей публики состоящей из учащихся школы.
  - Что? - из тени паузы, не поворачивая головы, переспросил Илья.
  - Престо - откуда такая кличка?
  - Из какого-то испанского мультика, - пустился в разъяснения Постоенко, его партнерша учитель музыки, начала дергать его руку, что бы он сосредоточился, но он вертел, головой продолжая разъяснения, - Там был толи олень, то ли волчонок. Шустрый такой. Я уже если честно не помню досконально сюжет. У нас в классе все этот мультик смотрели. Один раз, меня кто-то так окрикнул в коридоре школы, а потом само собой прилипло! Некоторым кажется, что с фамилией созвучно...
  - Иди давай! - прервал я разглагольствования и светлые воспоминания детства.
  Двери в зал широко распахнулись, вывалив на нас неистовые детские аплодисменты и счастливые восторженные крики, затмевающие полонез. Мне казалось, что кричали больше из-за злорадства, нежели чем от одобрения и восхищения.
  В один миг аплодисменты переросли в грохочущий топот поглощающий музыку. Мне казалось, что все происходящее больше похоже на футбольный матч, нежели чем на бал, и я ничуть бы не удивился, если бы в зал полетели фаеры и дымовые шашки.
  Строго по памяти повторяя заученные движения, я двигался в танце, с высоко поднятой головой, ощущая всем телом, как моя партнерша прикладывает неимоверные усилия, что бы подчиниться моим корявым движениям и не узурпировать власть. Каждая пара старалась подсмотреть у соседей движения и тем самым выверить свои, но наталкивалась на абсолютную неуверенность прикрытую блеском нарядов. Единственными маяками хореографической истины служили дамы вооруженные одиннадцати классниками. Их партнеры, с незыблемой верностью движений вкушая овации, волокли своих партнерш, по залу, излучая надежность и предсказуемость.
  Время победило эмоции публики и заставило присесть на места. Музыка прояснилась, стала отчетливее и демонстративнее, но это не исключало ошибки танцующих, которые я отчаянно пытался смазать и обыграть.
  Публика подобные пируэты воспринимала благосклонно и старалась поддержать, забыв о своем злорадстве. Учителя физкультуры, наконец, осознав, что в их руки попала женщина, а не мяч, полностью расслабились в невесть откуда взявшихся фраках, позволяя своим партнершам оттанцовывать за двоих, а сами поной грудью, впитывали детскую любовь, что всегда для них была безмерна, а сегодня, она стала больше, чем просто откровенное признанием масс выраженное всеми доступными способами.
  Я читал матерные мантры и бросал сквозь улыбку проклятья, пеняя на себя за все, что происходит с моими ногами, и руками, памятью и координацией движений, то проявляющейся во всей строгости и четкости, то полностью исчезающей в самый необходимый момент.
  Вся эта латинская вакханалия длилась чуть больше часа, нескромно набивая танцующим учителям очки в молодежной среде в отдельно взятом образовательном учреждении.
  В процессе отчаянья я даже вошел во вкус сегодняшнего выступления и ощутил удивительный приступ разочарования от того, что музыка закончилась. Как только прервалась последняя нота танца, меня, как и всех страдальцев из танцующей когорты, подхватила на руки веселая публика, увлекая за собой для коллективной фотографии на фоне огромной картины висевшей на стене, изображающей Михаила Васильевича Ломоносова, которому какая-то тварь очень своевременно, подрисовала маленький хуй!
  391.
  Йозеф Алоиз Ратцингер был третьим и самым младшим ребенком в семье баварского жандарма. Его детство не может быть привлекательным по причине посредственности и мальчишеской заурядности в эпоху ничем не сдерживаемого гитлеризма. В возрасте четырнадцати лет он, как и многие его сверстники в 1941 году стал членом гитлерюгенд.
  На свои тощие бедра, напяливая черные шорты, а острые ключицы и локти скрывая под коричневый рубашкой, Йозеф салютовал молодым однопартийцам привычным жестом, знакомым всем и каждому по кинохроникам того времени.
  Учитывая его любовь к книгам, можно предположить, что он прочитал MainKampfот корки до корки, заучивая понравившиеся фрагменты наизусть и цитируя их своим сослуживцам из зенитного батальона, в котором он проходил службу во время второй мировой войны. Лишь самым близким, сидя в тени орудия Flack 37, он шепотом пересказывал по памяти слова апостолов евангелистов.
  Когда от ощущений о неминуемом поражении Третьего рейха невозможно было избавиться, а американские войска с каждым днем становились все ближе и злее, Ратцингер оставил службу и дезертировал. Он просто собрал вещи и выдвинулся в сторону дома, где его с удовольствием встретили... и отправили в лагерь для военнопленных. Проведя несколько месяцев в заточении, он получил свободу и на обломках несостоявшейся империи стал строить планы на будущее.
  Он был слишком молод и слишком умен, чтобы потея разгребать завалы на улицах немецких городов. Устремив свои таланты на изучении философии и теологии в Высшей школе философии и богословия во Фрайзинге, маленьком баварском городке, славящимся своими пивоварнями, он корпел над книгами и трудами отцов церкви.
  К 1951 году, став скромным священником и преподавателем догматической и фундаментальной теологии, Ратцингер работал над диссертацией 'Народ и дом Божий в учении святого Августина о церкви', которую защитил в 53-м, а в 57- м с легкой руки защитил еще одну 'Богословие истории святого Бенавентуры'.
  Посвятив огромную часть своей жизни преподаванию, Йозеф старался всегда держаться на виду и не затеряться среди однообразных ряс и подрясников, играя своим и общественным мнением.
  В самом начале 70-х требовал реформ католической церкви, суть которых заключалась в отмене целибата, но уже в 77-м он передумал и оспорил свои идеи, озадаченный собственным возрастом, положением и дальновидностью... и в этом, же году Ратцингер был назначен епископом Мюнхена и Фрайзинга.
  Его карьера развивалась стремительно, и административные должности сыпались как из рога изобилия, но оставить свою истинную любовь к теологии и размышлениях о вере он не мог, и реализовал свою страсть в издательском деле, выпуская с определенной периодичностью журнал 'Communio'.
  С 1981 года возглавил 'Конгрегацию доктрины веры', прячущую в складках кардинальских мантий ужасный лик Святой инквизиции, куда ее незаметно спрятал в начале двадцатого века Пий X.
  Бесконечная работа на благо Ватикана вдохновляла его и не оставляла ни днем ниночью ибо только молитва и труды могли спасти его от мытарств, тянущихся от исповеди до исповеди.
  Практически шестьдесят лет разделили солдата фашисткой Германии и наследника престола Святого Петра в сердце одного человека, практически шестьдесят лет трудов были брошены одной жизнью на мраморные полы институтских кафедр и соборов, для того что бы занять трон в центре католического мира, после смерти Иоанна Павла II.
  Интронизация Бенедикта XVIпроизошла 24 апреля 2005 года.
  ...и он с торжественным благоговением принял, чуть запоздалый, но отличный подарок на день рождение от Конклава...
  392.
  Плохие идеи от хороших, отличаются лишь степенью их реализации. Все домыслы, высказанные 'за' и 'против' не имеют ничего общего с рабочим процессом. Всегда найдутся люди, готовые говорить безумолку, критиковать или пускаться в хвалебные песнопения, и всегда найдутся люди готовые зацепиться за новую интересную работу, стараясь отбросить в сторону пространственные размышление о добре и зле.
  В мае суета достигла апогея, хлопая дверями, заглядывала в каждый кабинет школы, бессовестно воруя дисциплину и прилежание.
  Учиться дети были не в состоянии, они либо засыпали, либо старались совершить переворот на отдельно взятом уроке. Каждый раз вспыхнувший мятеж безжалостно подавлялся учителями, но больше, ни на что сил у педагогов уже не хватало. Таким образом, достигалась негласная договоренность между сторонами, но каждый будний день процесс повторялся вновь и вновь.
  - Стас Витальевич, - всегда соблюдая такт, Постоенко никогда не рвался ликвидировать символическую пропасть между учеником и учителем и всегда обращался по имени отчеству. Окликнув меня, он выглядывал из-за двери кабинета естествознания сияя довольной рожей.
  - Илья...э-э-э, - замялся я, вспоминая его отчество.
  - Как у Лагутенко, - постарался подсказать мне он.
  - Не помню...
  - Игоревич.
  - Илья Игоревич, вы к экзаменам готовитесь?
  - К вступительным или выпускным?
  - И к тем и к тем.
  - Ну как сказать...
  - То есть не готовитесь...
  - Не-а, - Илюха запустил пальцы в копну жестких черных волос и блеснув юношеской смазливостью пустился в размышления: - Тройку в школе поставят, по-любому! А в институт пойду на платной основе.
  - На какой факультет? - небрежно осведомился я.
  - Финансовый.
  - Будущий финансист, значит...
  - Ну конечно при условии, если не введут ЕГЭ, - Илюхино лицо приобрело не свойственную ему форму задумчивости и разочарования.
  Страх перед единым государственным экзаменом уже четвертый год подряд теребил выпускникам нервы. Слухи про сложность написания экзамена, передавалась от старших к младшим. Рассказывали про идиотизм и некорректность заданий, рассказывали про ошибки при проверке работ, ходили слухи о том, как все жестко в новом экзаменационном процессе - совершенно невозможно списать. Единственное на что уповали одинадцатиклассники, что они успеют выпуститься из школы и их не настигнет тот ужас, что уже поселился в некоторых регионах нашего государства.
  О прелестях единого государственного экзамена и его недостатках на телевиденье было снято огромное количество передач аналитического толка, в которых участвовали все от простого учителя до министра. Неимоверное количество ток-шоу заполонили прайм-тайм, где родители выпускников и сами дети, то хвалили, то ругали новую систему, споря все с теми же чиновниками и объединяясь с учителями в единой фронт. Медленно, но верно фронт продавливался государственной машиной стремившейся искоренить коррупцию и упростить жизнь простых граждан!
  Медленно, но верно регион за регионом вливались в национальный эксперимент...
  393.
  Случайные знакомства часто влекут за собой непоправимые последствия. Теплые июньские улицы тащили еще за собой полупрозрачный весенний шлейф. Неясность чувств была невыносима. Дружба, любовь, взаимное раздражение, неискорененное юношеское бешенство, все потеряло острые углы, преобразовавшись в единую, вполне удобоваримую массу человеческой души.
  Я легализовал свои тайные репетиции с Dimeyes предварительно согласовав их с графиком репетиций Sale и, перезнакомив музыкантов между собой и убедил всех в возможности долгосрочного сотрудничества англоязычной музыки на славянских просторах. Пребывая в изгоях российского андеграунда, мы верили, что наше время еще не пришло, и наш неисчерпаемый творческий космополитизм был тому доказательством. Нас никто не мог переубедить в одном постулате, что истинная популярность - это признание на международной сцене... и на меньшее никто из музыкантов не был согласен.
  Среди стандартной демагогии о светлом будущем, надоевшей всем до чертиков, мы терялись в совершенно приземленных ситуациях, происходивших с нами сиюминутно и мимолетно ускользающих.
  Мы все были задумчиво скучны в своих размышлениях, дожидаясь каникул и отпусков, в которые при нашем благосостоянии можно было ехать только в деревню на родительские деньги и жрать все, что вылезет из под земли после дождя или образуется на ветке дерева в связи с увеличением светового дня.
  А пока, оббивая асфальт старыми сандалиями и кроссовками, мы перебирали улицы, словно крапленые карты, изображая безделье, просто по той простой причине, что внешне оно выглядит более беззаботно, чем все остальные формы существования человека разумного.
  Марина вязалась к Немчику в надежде заполучить его внимание, а он с удовольствием поддерживал флирт, но тактично дистанцировался, и поощрительно улыбался. Она нашла с ним достаточно точек прикосновения для сексуальных идеалистических фантазий, позволяющих поддерживать флирт.
  Первой причиной служил внушительный рост возможных партнеров, способствующий общей гармонизации отношений, в не зависимости от положения тел в пространстве - горизонтальном или вертикальном.
  Вторая причина - это четырехструнный инструмент, служивший стержнем их бесед, на который нанизывалась пропеллером, всеобъемлющая любовь к музыке.
  И последняя из причин - неудержимая жизнерадостность, наперекор обстоятельствам, способных свети с ума любого другого нормального человека.
  Леша ютился в маленькой комнатушке, крохотной квартиры вместе со старшей сестрой, мечтая, что бы та поскорее вышла за муж и оставила его полноценным правителем четырех стен, полупрозрачной двери, двух кроватей и одного письменного стола с настольной лампой.
  Он работал грузчиком в народном оркестре, за крохотные деньги. В этом же оркестре он и выступал, насилуя свою старую балалайку, получая за концерты гораздо меньше, чем за разгрузку и погрузку пюпитров и чужих музыкальных инструментов. Этим летом, он закончил музыкальное училище, и мечтал попасть учиться в консерваторию, надеясь избежать почетного членства в одном из военных оркестров на год или два, потому что к всеобъемлющей любви к музыке, которую всячески поддерживали вооруженные силы Российской Федерации, Леша любил девочку Машу, два года назад зачисленную в высшее музыкальное учебное заведение. Маша на равных правах выступала с Немчиком на одной сцене, все в том же пресловутом оркестре, посмеиваясь над его нелепым любовным рвением и стараясь небрежно дистанцироваться от него, но это у нее плохо получалось...
  394.
  Пятьдесят шесть дней законного педагогического отпуска усталого лета. Экзамены мусорным ветром и кипой исчерканных бумаг отшелестели в июне, растянувшимся, словно за пару недель, в бесконечную осень, окропленную листопадом. Черновики, акты, протоколы, образовывали бюрократические вихри, сводящие с ума завучей и членов экзаменационных комиссий, изучающих письменные работы и ведущие навязчивый допрос экзаменуемых. Экзаменуемые, еще не закончив школу, уже как пол года переживали по поводу вступительных экзаменов в высшие учебные заведения, проигрывая в своей голове все возможные варианты, платного и бесплатного получения дальнейшего образования. Считали родительские деньги и высчитывали их принципиальность.
  Предыдущее поколение, вырвавшее зубами свое немалое благосостояние, высказывали тезисы, что, если их пасынок не в состоянии получить бесплатное образование, значит этому идиоту надо идти работать, чтобы обеспечить самому себе из всех основных потребностей человека, совсем не основную - последующее обучение в ВУЗе. Они также считали, что если внутренней мотивации недостаточно, то армия готова год за годом исправлять активно подрастающих и хорохорившихся самцов, а бестолковых девочек пусть правят их возможные мужья, не до конца растерявшие свою молодость и обаяние, но находящиеся в более чем сознательном возрасте.
  Большинство же родителей готовы были в меру своих сил обеспечивать своих детей деньгами практически в любом количестве, лишь бы те существовали под красным, вечным лозунгом 'Учиться, учиться и учиться!' Родители закрывали глаза или просто уже не хотели смотреть в сторону своих детей, лишь бы проблемы юношества не выходили за очерченные, вполне просторные рамки, и не мешали существовать своим навязчивым присутствием старшему поколению.
  Старики, в основном, очень быстро приходили в себя, когда им в их двухэтажную идеально меблированную квартиру площадью триста квадратных метров приносили закрытый гроб с телом их ребенка, разбившимся на отцовской TT, передаренной единственному сыну на восемнадцатилетние. Тот, не имея способности отказываться от чересчур дорогих подарков, катаясь со своими друзьями и набухивась вискарем, разлетается в щепки и пыль, влетев в слишком прочную бетонную конструкцию, и только сила притяжения смогла организовать кровавую массу в то, что потом будут называть, трупом, покойным, останками...и про все это, будут говорить исключительно в прошедшем времени...
  Отгремели безропотно выпускные с блеском и шиком, высокими дамскими прическами, изысканными платьями и строгими костюмами, старящих школьников в разы, искажая их собственное восприятие себя самих.
  Радость, превращенная в безобразное поведение, больше похожа на традицию и на ритуал, нежели чем на праздник, всегда заканчивающийся всеобщей усталостью, как и любое большое событие, подпитанное громадными ожиданиями и пьянящей эйфорией.
  Все это уже осталось в прошлом, где-то среди раскаленных улиц города, уже июльского солнца, где-то, где шумят трамваи и автобусы, перекрикиваясь ржавыми пастями дверей, где червь метро грызет приятную прохладу, проходя сквозь туннели, блестя ребристыми голубыми боками вагонов...
  ...а я тем временем сижу под соснами. обдуваемый теплым ветром, волочащим в невидимых сетях запаха постоянно цветущего водохранилища, шепчущего мне пеной мутных волн, что торопиться, куда-либо уже поздно...или рано...
  ...сегодня это одно и то же, сегодня началась вторая неделя отпуска на высоком песчаном берегу с привкусом вишни на обветренных губах, расчерченных в острую полоску до крови.
  395.
  Большой чистый дом, словно икона, написанная с лика деревенской размеренной жизни в заборном окладе. Оклад выкрашен ярко-голубой краской, за которым смущенно прятались яблони, сбросившие цвет и набухающие кислой, сочной, вяжущей зеленью мелких плодов. Бледные вишни спрятались в глубину сада и ждали лучей, распаляющегося июльского солнца, чтобы впитать в себя черноземную сладость и цвет.
  - Вроде этот дом, - неуверенно пробормотал Никита, то снимая, то надевая очки и щуря глаза стараясь разобраться с действительностью и воспоминаниями.
  - Сто процентов - этот! - Дэн, не сомневаясь запрыгнул на крыльцо и громко, но вежливо постучал. Выдержав мимолетную паузу, повторил стук, еще и еще раз. Повернулся к нам и спросил: - Сколько брать?
  - Два, - с уверенностью и бравадой сказал Леша.
  - Здесь продают полторашками! Если две полторашки - тогда это три литра! Примерно каждому по ноль семь! - Дэн стоял на крыльце как Цицерон на трибуне закатывал глаза, представлял и высказывался вслух о своих математических размышлениях.
  - Я не буду... - обронил я с уверенностью.
  Положив руку мне на плечо с нескрываемым сочувствием, Леша заглянул мне в глаза и сказал: - Многие так говорят, но когда пробовали местный самогон их невозможно было остановить... люди первый раз напиваются вусмерть! В этом напитке не чувствуется крепости, а она там есть! Причем градусов пятьдесят, может чуть больше, сезон на сезон не приходится! Здешняя самогоночка, - Леха, чуть не плача от нахлынувших воспоминаний, с нежностью и мольбой заглядывал мне в глаза, словно требуя подтверждения своих слов, что конечно сиюминутно я никак не мог сделать, - Она мягкая, чистая, прозрачная с небольшим розово-бордовым оттенком недоспелой вишенки.
  - Верю, - утвердительно сказал я, - Но все равно - нет!
  - Ты ничего не понимаешь, у тебя нет шансов! Я уже вижу в твоих глазах сомнения, а ты даже не понюхал пробку! Здесь никакой химии, ни димедрола, ни стеклоочистителя! С утра встанешь как стеклышко! поверь мне...
  - Поверь ему, - подкрался с другой стороны ко мне Насон и начал вторить Немчику, они словно два демона кружились вокруг меня и повторяли одну и ту же фразу.
  Пока мы переговаривались, Дэн с чувством такта, настойчиво продолжал барабанить в дверь. Стук его был услышан. Опрятная бабулечка с необычайно светлым лицом, украшенным тоненькими морщинами открыла дверь, и поправив белоснежный платок на голове и такой же фартук спросила:
  - Чего сынки? Хлеба нет, хозяин ушел...
  - Бабуль - это я, Денис! Мы к тебе каждый июль бегаем уж третий год помнить должна...
  - Денис...- Бабушка лукаво задумалась, - Помню, помню - Денис...хозяина нет.
  - Нам хозяин не нужен, - не сдавался Цепилов и улыбался самой своей доброй улыбкой, на которую только был способен. Склонившись поближе к платку, за которым пряталось ухо хозяйки, шепнул во всеуслышание: - Нам бы вашего вишневого самогончику, а?
  Бабуля еще более нервно заулыбалась, заморгала, развела руками, попятилась назад в сени и крикнула, словно прапорщик на плацу: - Костя, етить тебя! Опять какой-то твой Дениска пришел!
  - Дениска? - донесся из сеней мужской голос вперемешку с дребезжанием сельскохозяйственной утвари, - Чего тебе Дениска?
  - Мне две, - перегнувшись через порог, но, не переступая его, самоуверенно начал оформлять общественный заказ Цепилов.
  - Триста пятьдесят!
  - В наличии...
  - Уйди с крыльца! Подожди за калиткой! А ребят твои, пусть дальше по улице идут не привлекают внимания к дому, нечего... Догонишь их через минуту... Жди. Бабка вынесет!
  396.
  Бескрайнее водохранилище, скрывающее водами своими противоположный берег, билось под мачтовыми соснами о высокий песчаный утес, словно о киль корабля. Хвойные паруса на ветру вздувались и бились друг о друга скрипя толстыми реями. Мне казалось, что мы сели на мель и вместо того что рубить мачты и спасать свои жизни приняли решение отдаться на волю судьбе, распластавшись на палубе и мурлыча себе под нос сухопутные песни про одиночество, любовь и собственные страхи, которые пытались нащупать, выявить их очертания и границы.
  Часто, практически каждый день я пытался представить себя простым человеком, без музыки, без вдохновения, без идей - спешащего на работу и с работы, имеющего крепкую дружную семью, вошедшую в мою жизнь незнакомыми улыбчивыми людьми из рекламы дешевого апельсинового сока. Меня коробило, я потерял ощущение своего места на этой земле и пустился в бега.
  Мне совершенно не страшно было оказаться смешным, но совершенно ужасным представлялось быть нерешительной посредственностью, довольствующейся привычками чужих людей, на которые приходится тайком озираться и имитировать их поступки, просто по той причине, что они уверяют, что счастливы.
  Казалось, они скрывали за добропорядочностью ложь, мерзкую ложь, вибрирующую гадюкой на их позвоночнике, выглядывающую из-за воротника, готовую вот - вот броситься на любого другого человека, но цепляющуюся изо всех сил за те кости на которых она осела...
  ...мне нравится работать с детьми...
  ...и именно по этой причине...по причине отсутствия пресмыкающихся на их позвонках. Единственное, что в них завораживает и злит, восхищает и одновременно раздражает - отсутствие стеклянноглазой гадюки, ютящийся за шиворотом.
  - Эй....Эй! Эй, ты как? - до меня доносились несколько голосов. Голоса жевали бутерброды и это одна из причин, по которой они говорили не очень связано и внятно. Смех перемешиваясь с беспокойством соскальзывал по их пищеводу и переваривался где-то в недрах желудков.
  -Че? - это единственное, что с нескрываемым недовольством смог произнести я.
  - Как сэ-э-эм? - все те же голоса произнесли на распев ехидно посмеиваясь.
  - Превосходно, но завтра с утра все будет гораздо...гораздо хуже!
  - С вишневого не будет! Зуб даю! Проверено!
  - Мной еще не проверено, - я перевернулся на живот, подполз к обрыву и безвольно свесил голову, - Братья, земля крутится быстрее, чем об этом говорится в учебниках астрономии!
  - Мы знаем, - пропел нестройный хор и тут же эти вознесшиеся голоса сожрали жадные кроны сосен.
  - Я не могу понять...
  - Чего? - невнятный вопрос взорвался в моей голове.
  - Долго еще все это будет продолжаться?
  - Стас, - четко оформившийся из неба голос Дэна с вялым недовольством пробубнил, - Ты как ребенок!
  - Именно... Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное...
  - Кто сказал? - теперь голос Цеппилова звучал из под земли.
  - Иисус! - в пространстве неказистыми очертаниями образовался всезнающий Насон, - Балда!
  - Именно... именно поэтому я и работаю в школе... именно поэтому я там и неплох... больше мне нет места...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть 12. Whatever People Say I Am, That's What I'm Not
  Раньше говорили: "Я бы с ним в разведку не пошел"...
  Я с тобой в тур не поехал - ты проверку не прошел.
  Мирон Федоров
  
  397.
  Я проснулся от звука чужеродных шагов. Словно куски коровьего дерьма, вылетающие из под чуть приподнятого хвоста, они шлепались на пол и выдавливали из неровных половиц душераздирающий скрип.
  Моя голова была совершенна, цела и полна просветленных мыслей, но глаза потеряли чувствительность к свету. В первые секунды пробуждения мне казалось, что я всплываю с заиленного дна старого озера. Я барахтался и пытался разогнать марево, откинул одеяло, вытащил тощую подушку скрученную в рулон из под шеи и смотрел в сторону дверного проема в котором, переминаясь с ноги на ногу возвышалось здоровенное тело.
  Пытаясь осознать, где я конкретно нахожусь, и правильно оценить сложившуюся обстановку, я скосил глаза и увидел, что около моей кровати в спальнике на полу спит Ден. Больше никого не было. В помещении, где находилось еще две совершенно разворошенные кровати, и две тумбочки, заполненные всяким хламом царило недоразумение готовое вот - вот усугубиться.
  Тело, выкарабкавшись из дверного проема, направилось в мою сторону, но непреодолимая преграда в виде спальника, заставила его остановиться. Двухнедельная щетина готовая вот - вот превратиться в бороду, растянутый свитер, штаны цвета хаки и берцы, вот что украшало незнакомца, уверенного в своей правоте и бесцеремонно шагающего по нашей ночлежке.
  Проанализировав вчерашний вечер и прокрутив остаточные воспоминания в своей голове, я осознал место своей дислокации. Это студенческий лагерь, в который достала Лехе путевку его бабушка. Приехав к Немчику в гости и изрядно напившись самогона под соснами на берегу, мы заночевали и планировали беззаботно прожить здесь еще неделю на нелегальном положении, но вот - вот наши планы должны были полететь под откос, потому что, метод исключения подсказывал, надо мной и Денисом в данную минуту с недовольной и опухшей рожей возвышается комендант.
  В ускоренном темпе я моргал глазами и пытался сочинить немногословное оправдание. Немногословное, по той простой причине, что во мне не было уверенности и отчаянной готовности произносить длинные пафосные адвокатские речи.
  С солдатской небрежностью Ден получил увесистый пинок под зад и тут же открыл глаза и приподнялся на локтях. Осмотрев своего обидчика он, как ни в чем не бывало, с нескрываемым равнодушием, перевернулся на другой бок и уснул. Получив дополнительные удары ногами в области ягодиц, он не смог избавиться от храпа, и непреклонной невозмутимости.
  Комендант недоброжелательно хрюкнул и вышел вон.
  398.
  Досмотрев пару постпохмельных снов, я выбрался из кровати, напялил штаны и вышел полуголым и босым на крыльцо, щурясь от ядовитого солнечного света. Словно фанерной лопатой, предназначенной исключительно для уборки снега, мне ударило в лицо свежим воздухом, вновь вызвав во мне приятное хмельное одичание и благость. Тревога куда-то ушла, оставив чарующие равнодушие и плавно раскачивающийся мир в моих глазах.
  Нежное журчание струи доносилось из-за угла домика, секунда за секундой всеобъемлющий мочевой пузырь освобождался от влаги. Струя законвульсировала. Чиркнула ширинка... и довольное лицо Дениса вывалилось из-за угла хижины. Голова раскачивалась на шее, шея вибрировала на плечах, таз единственная стабильная точка опоры на которой болталось тело. Постоянно семенящие ноги пытались нащупать твердую почву.
  - Где все? - спросил я.
  - Все с Кибой?
  - А это кто?
  - Киба-а-а-а? - Дэн икнул. От этого чуть не потерял равновесие и не грохнулся в кусты, - Киба-а-а-а! Ну, мы тебе рассказывали, по-моему, его в детстве КАМАЗом сбило, у него шрам во весь рот...то есть я хотел сказать во всю правую щеку...
  - И че они там с ним делают?
  - Как че? - у Дениса было совершенно бессовестное непонимание моего вопроса, который может задать человек, у которого напрочь отсутствует чувство такта, - Они как все, как все понимаешь...Пьют! ...но уже закончили... поехали за самогоном!
  - Куда?
  - Все туда же! В аккуратный домик...сели на Кибину машину и поехали!
  - Пьяные?- заплетающимся языком и с искренним недоверием спросил я.
  - Ко-неч-но! - по слогам проговорил Дэн, - Здесь люди трезвеют, только через неделю, после того как покидают это райское место, - Деньги у всех приезжих кончаются уже к концу первой недели, а все что они привезли из города с собой в первую же ночь!
  - Так на что люди пьют?
  - Не знаю, - Дэн неравномерно развел руки, в стороны пытаясь наиболее красочно выразить свое недоумение, но расхлябанность движений свалили его с ног и уже лежа ничком на траве, перекусывая травинки, он добавил: - В долг наверно! Хотя у кого занимать? А вообще, какая тебе разница?
  - Мне интересно, у наших деньги есть?
  - Точно тебе говорю...уже кончились... - Цепилов перевернулся на спину и рассматривал верхушки сосен плавно раскачивающиеся над его головой.
  Вдруг неожиданно ко мне вернулся ужас утра в образе коменданта:
  - Дэн?
  - А?
  - А что за мужик приходил, который тебя по заднице пинал? Комендант?
  - Не-а-а-а...
  - А кто?
  - Левый какой-то, выпить хотел!
  - Ну и?
  - Что 'И'? Видишь, я в гонво! Просьбу его удовлетворил...- Денис улыбнулся своим призрачным пьяным мыслям и произнес: - Заметь, я здесь, а он там за домом лежит...Обоссал я его, что бы не пинался больше...
  
  399.
  Киба никогда не печалился, но и не был способен выражать простую человеческую радость. Он был всегда всем доволен и вдвойне был доволен, когда выпивал, а выпивал он постоянно. Киба был толст и необъемен, его мышцы превратились в жир, а жир в мышцы, поэтому он был абсолютно непробиваем и неуступчив, говорил мало и улыбался всем окружающим исключительно шрамированой щекой, вгоняя в оцепенение любого собеседника. Обладая высоким интеллектом, он не совсем понимал, как его применить. Киба был похож на супер-героя вырвавшегося из лаборатории или гладиатора, получившего свободу совершенно неприспособленного ко всему окружающему.. Женщин он отпугивал, деньги притягивал, но пропивал, поэтому ко всему относился равнодушно, как к качеству, так и к количеству.
  Его родители, надеясь отвадить сына от дурной зависимости и вернуть ему человеческий облик, подарили машину - ниву, в надежде, что страх перед дорогой, заставит пробудиться ответственность, которая в тучном теле их малютки спала мертвецки пьяным сном.
  Эксперимент провалился, Киба не прекращал выпивать ни на минуту. Он был объектом для садистских насмешек, но алкоголь помогал ему переносить обиду и реализовывать планы мести.
  Этим летом один деятель по кличке Вишня в пьяную задницу Кибы, засунул пластиковый мячик для игры в пинг-понг и снял на телефон, как этот мячик под давлением выскакивает наружу. Процедуру деятель повторил несколько раз и всех повеселил от души всеобщей премьерой. Ознакомившись с видео, Киба дождался когда субтильный Вишня увлечется выпивкой до полного потери сознания, и, улучив момент, вставил ему в задницу зубную щетку щетиной вниз. Кино Киба не любил, поэтому он просто созвал всех на экскурсию в домик деятеля, и когда все озадаченные зашли в дом, с Вишни слетело одеяло, обнажив перфоманс, достойный любого европейского музея современного искусства, вызвав общественный резонанс.
  ...я и Дэн сидели около домика на траве, облокотившись на дощатую облезлую стену. От досок пахло сыростью и кое-где, из рваных щелей торчал рыжий лишайник и мох. Комары, благополучно насосавшись нашей пьянящей крови, неуверенно пытались взлететь, путаясь в крыльях и хоботках.
  От танцплощадки, заблудившейся в соснах, в небо било потоками скудного неона и бездушной, квяклой попсой. Из близлежащих зарослей орешника раздался звук с треском срываемого бюстгальтера, влекущего за собой томные хмельные стоны и ритмичные причмокивающие звуки. Лопающийся смех бесился то тут то там, зигзагами пересчитывая деревья. Угольки сигарет многоглазым и вездесущим чудовищем кривлялись в темноте оставляя за собой призрачные тонкие алые хвостики. Звон посуды, треск веток, невнятный шепот и окрики доносящиеся с разных сторон, бледный свет окон соседних хибар, вся эта призрачная какофония породила две фигуры.
  - Вы что здесь сидите? - произнесла одна и фигур заплетающимся языком переборов икоту.
  - Вас ждем, - ответил Дэн.
  - Хули? - многозначительно поддержал разговор Киба, обозначив свое присутствие.
   - Уже беспокоиться начали! Вы днем уехали... а вас все нет... Дэн нехотя приподнялся, перебирая руками по стене, - Что-нибудь привезли?
  - Нет, - вторая короткая реплика от Кибы, менее чем за минуту.
  Можно было сразу предположить, что он находится в стрессе, но порождение всех моих всевозможных домыслов, моментально пресек Насон эмоциональным рассказом.
  - ...туда доехали без проблем. Взяли две полторашки, вышли на берег, потрещали, попробовали, так слово за слово, одну и уговорили. Закимарили. Просыпаемся на закате. Пока суетились солнце село, пока залезли в машину, пока искали ключи... Вроде бы едем по дороге и вдруг она неожиданно обрывается...
  - Как это? - в полном недоумении от Кибиных талантов я постоянно пребывал в перманентном шоке, - Вы потеряли дорогу?
  - Исчезла! - равнодушно, но с постоянной щекастой ухмылкой промычал Киба.
  - Вокруг нас какое-то поле! - продолжает свой сказ Насон, - Едем не быстро не медленно километров шестьдесят в час. Нас растрясло, думаю сейчас блевану, но не успел - тачку подбросило в воздух и мы перевернулись. Ком встал в горле, еле выбрались из машины. Стали с Кибой рассматривать, что мы такого по среди поля нашли, что аж перевернулись...
  - Огромную кучу говна! - прорычал Киба.
  - Представляете? - завопил Насон, - Огромная куча говна, посреди огромного поля и именно мы в нее врезались и перевернулись.
  - Где твоя тачка, Кибакин? - спросил озадаченный Дэн, в его глазах гулял смех.
  - Там...
  - А оставшийся самогон?
  - Здесь...- Киба хлопнул мясистой ладонью себя по брюху, оттолкнул меня и вошел в дом, обрушив свое тело покрытое навозом и шрамами на ближайшую кровать.
   400.
  Похожие на матросов, изнывающих от безделья в полнейший штиль в самом конце своего путешествия, когда еще не видно берега, но уже птицы кружат над головами и гогочут над беспомощностью ветхого судна, мы в рваных одеждах, стоптанной обуви, и по идиотски счастливые, пересчитывали деньги, которые могли потратить на обратный проезд до города. Сложив все свои сбережения и оценив их покупательную способность равную десяти сигаретам, осознали совершенно шокирующую позорную правду - все эти медяки уцелели лишь по той причине, что они затерялись в подкладках и потаенных карманах, поношенных олимпиек и фланелевых рубах. Все эти медяки годились лишь для того что бы бросить их в воду, что мы и сделали, в надежде вернуться сюда следующим летом.
  Местечковое безумие было нам по душе. Свобода и безответственность, ограниченные только здравым смыслом, изредка просыпающимся в хмельных головах, смогли скомпоновать череду разрозненных воспоминаний, дарящих ощущение счастья. Оставшись без денег, мы жили за счет вновь приезжающих, а те в свою очередь поступали так же и никто не хотел думать каким образом будут выживать здесь те, кто приедет самым последним, потому что им придется в первый же день своего пребывания столкнуться с коммуной имеющей свои законы и ритуалы, не подлежащие изменению.
  При удивительной безответственности, царившей повсеместно, не было не единого пострадавшего даже среди тех, кто прыгал с высокого обрыва вниз головой, босым танцевал на углях, дрался каждый вечер на дискотеках и пытался уплыть за горизонт по лунной дорожке.
  Автостоп - единственный способ выбраться из этой глуши к цивилизации, единственный способ вернуться домой и очутиться в привычном круговороте рутинных забот.
  Лето закончилось в июле, свернувшись грязными шмотками в рюкзаке и дорожной сумке.
  Я его увозил вместе с собой украдкой, надеясь, что оно будет жить в ограниченном и преломленном пространстве города разбитого на районы улицы и дворы.
  401.
  Добравшись до дома, я несколько дней провел в горизонтальном положении. Я отдыхал в маленьком упорядоченном мирке своих фантазий, создав ситуацию практически полного бездействия: смотрел фильмы, читал, дремал. Вновь брал книгу и перебирался в ванную, из ванной шел на кухню наливал себе чай и с кружкой в руке, целлофановым пакетом овсяного печенья подмышкой возвращался в постель. Мне не надо было изысканности и разнообразия, внимания со стороны, воплощенного в несвязанных диалогах, наполненными рублеными фразами и агрессивной мимикой вторгающуюся в беседу и вопящую гораздо больше, чем могут исторгнуть из себя голосовые связки возможного собеседника.
  Пусто. Хорошо...но спустя всего лишь несколько дней овсяное печенье стало застревать в горле, буквы на страницах книг сливаться в пляшущих человечков, фильмы стали похожи один на другой и перестали являться цельными картинами развалившись в моем восприятии на детские нелепые диафильмы, попавшие под ножницы мастера кройки и шитья.
  Утомленный отдыхом, поднявшись утром с постели, одевшись, я отправился на работу в школу, хотя до конца отпуска еще было практически две недели.
  На пороге образовательного учреждения, ковыряясь в небольшой кучке медленно застывающего цемента, и небольшой стопки керамической плитки сидел на корточках озадаченный завхоз, раскуривая вонючую папиросу. Из карманов его старого холщевого комбинезона торчали: молоток, пара отверток, широкий, практически ржавый насквозь, канцелярский нож, прорвав ткань острыми концами тот тут то там, торчали черные саморезы.
  - Здравствуйте Юрий Сергеевич, - сказал я удивительно радостно даже для самого себя.
  Завхоз встрепенулся и моментально стал прихорашиваться, стараясь сухой сморщенной ладонью, перепачканной в цементе пригладить свои седые растрепанные волосы.
  - Зачем так рано пришел? Надоело отдыхать?
  - Надоело, - эхом отозвался я, - Хотел помочь, но конечно исключительно за деньги...при этом готов работать дешево! Итак, помощь нужна?
  - Нужна, - сквозь дым протяжно просипел Сергеич и поднялся с корточек во весь свой недюжий рост.
  - А мне заплатят?
  - Будешь работать, заплатят, - с деревенским стариковым прищуром, сопровождая свои слова ехидным табачным плевком, сказал Сергеич, - Пройдешь по классам, посмотришь всю мебель, ту, что можно починить, ремонтируй. То, что уже не имеет смысл винтить, отнесешь на помойку, но сначала все что негодное, сложишь у входа, покажешь мне. Я проведу оценку и уж тогда на помойку. Да, кстати, всю прилепленную резинку, я имею ввиду жвачку... Ну ты понял! Отодрать и зачистить. Понял?
  - Понял, - кивнул я, - Но хочу предупредить...
  - Предупреждай, - повелительно сказал завхоз, благосклонно махнув в мою сторону цементной ладонью.
  - У меня руки из жопы!
  - Это все знают, не переживай, но будешь филонить, будет и голова из того же места...иди переодевайся...
  Не доживаясь моей реакции, Юрий Сергеевич, как ни в чем не бывало, присел на корточки и продолжил ковыряться в цементе.
  В течение последующих дней я с полным осознанием начал ненавидеть мебель во всех ее проявлениях, учительские столы и кресла, парты и стулья, банкетки, скамейки, тумбочки, полки, шкафы, ящики. Как оказалось, пристрастия к жвачке имеют не только учащиеся, но и большинство педагогов, так как под их рабочими столешницами тоже обнаруживались разноцветные конгломераты пахнущие ванилью, апельсином, мятой и шоколадом. Иногда случалось обнаружить и такие экспонаты, где полностью вся крепежная фурнитура была заменена исключительно на окаменелую резинку и что удивительно - эта конструкция выглядела вполне надежно!
  В конце моей первой досрочной недели, в учительскую привезли стулья от IKEA в огромной количестве. Вполне достаточном, для того чтобы поставить в одну линию вокруг огромного овального стола, зажимающего практически все пространство комнаты.
  Монотонность работы и примитивность инструкций, которые при всей своей ясности не могли дать мне точного объяснения, как и куда, вставлять тот или иной шуруп вызывали во мне бешенство. Я раздражался сам на себя, мял и рвал инструкции одну за другой, потом спохватывался, оценив ошибочность своих действий, открывал следующую коробку и извлекал подобную, для повторного изучения, так постепенно продвигался к невзрачному успеху, забивая его под свои ногти темными полосками грязи.
  402.
  Моторные лодки, рассекая волны на улицах черных кварталов Нового Орлеана, двигались неторопливо от одной крыши затопленного дома к другой. В устьях прямолинейных улиц плавали диваны, посуда, тряпье, электрические чайники. Словно кубики льда - дрейфующие, вздутые тела людей источающие трупный яд и зловоние, покачивая бледными спинами, манили птиц со всего побережья. Мертвые животные, захлебнувшиеся собственным страхом и водой, гнили, прибитые к останкам разрушенных домов или деревьев, сбившихся и поваленных в кучу рукой стихии.
  Ощущение того, что город вывернут на изнанку не покидало тех, кто по долгу своей службы бросился в ураган, пытаясь определиться с чего нужно начать ликвидацию катастрофы в коктейле из воды и смерти.
  Кроме спасателей в гущу событий направились отряды добровольцев, приняв трагедию жителей утонувшего города как свою собственную. Тоннами со всей страны приходила гуманитарная помощь, но первой необходимостью для ликвидации последствий катастрофы, было огнестрельное оружие и как это не парадоксально еще и бронежилеты.
  28 августа люди большого и среднего достатка, обладающие личными автомобилями в массе своей приняли сообщение об эвакуации и, собрав все необходимые вещи и документы, покинули Новый Орлеан. Те же, кто остался, надеялись защитить свою жизнь и имущество, но в массе своей потеряли, все что можно потерять уже на следующий же день.
  Мэрия решила использовать как специальное убежище крытый стадион Луизиана Супердоум, рассчитанный на девять тысяч мест, но это убежище превратилось в западню, где несколько тысяч перепуганных человек попали в плен к моментально сформированным бандам, вооруженным стрелковым оружием и готовым навязывать свои правила выживания, когда вся государственная машина оказалась под водой или была эвакуирована.
  Спасательный вертолет, попытавшийся приблизиться к стадиону был обстрелян из крупнокалиберного огнестрельного оружия и был вынужден изменить маршрут, оставляя в отчаянье и злобе новых жителей старого стадиона.
  Выстраивая свою систему правосудия и возмездия, граждане общества террора, применяли смертную казнь как досуг, как возможный способ релаксации и оправдания собственной слабости и уныния, убивая тех, кто заслуживал, по мнению большинства наказания. Установившейся баланс между разумным бандитизмом и обезумевшим гражданским обществом стал похож на двухпартийную систему США, где различались лишь названия и символы партий, преследующие одну и туже цель - предоставить иллюзию выбора, при полном его отсутствии тем, кто еще не определился, но таких на стадионе не осталось уже к 30 августа.
  Американская цивилизация распалась на красочные кровоточащие пазлы, обнажив ужасные пейзажи исковерканной морали.
  В эти трагичные дни, средствам массовой информации был ограничен доступ к американской трагедии, силами полиции, усердием национальной гвардии США и четкими указаниями администрации президента, адресованные главным редакторам и владельцам медийных компаний.
  403.
  Сегодня мне дарят цветы. Учитывая, что подобные подарки я не привык принимать, мне приходится просто глупо улыбаться, говорить 'спасибо' и испытывать приятные ощущения. К цветам я отношусь без пиетета, к шоколаду с особой страстью, и именно этим сентябрьским утром мне кажется, что о своей любви я проговорился каждому своему ученику на исповеди.
  Сегодня пластиковые ведра в дефиците. Мои более опытные коллеги их успели разобрать и растащить по кабинетам, некоторые из них прихватили не одно, а сумели умыкнуть два или три. Уборщицы, лишившись орудия труда и награжденные случайными букетами, прижимаясь к подоконнику, рассматривали братающуюся молодежь, вышедшую из лета в осень на встречу друг другу. Технический персонал сквозь надрывающиеся улыбки излучает профессиональный скепсис, возникающий в их головах от четкого осознания того, что их ждет четыре четверти монотонной уборки. Уборка будет начинаться в понедельник засветло, а заканчиваться только в пятницу вечером, когда школа, проглатывая шуршание факсов и ксероксов, живущих своей жизнью в административных кабинетах, погрузится в хрустящую тишину.
  Удивительно неправильное, совершенно предательское ощущение для такого ленивого человека как я - мне необходимо 'завтра'! Когда прозвенит в восемь утра первый звонок и все усядутся за парту, а я встану у доски. Опоздавшие будут биться в закрытые двери и с искренним чувством вины подавать жалостливые голоса из-за ее закрытых створок. Я устал ждать и выполнять чужую работу, устал терпеть тишину переспелых классов, полностью пустых изнутри.
  Праздник медленно структурировался, переходя из простой встречи одноклассников и коллег, к официальной торжественной линейке. Много одинаковых слов, много пафосной музыки, пара чиновников с поздравлениями и скромными подарками для школы, все это проходит чередой бессмысленных образов перед моими глазами, смотрящими сквозь всех и видящих первый урок - завтра!
  Когда маленькая девочка в белом на плечах одиннадцатиклассника звонила в колокольчик чуть больше ее сжатого кулачка... под покровом дребезжащих высоких звуков и общего умиления, я мысленно сбежал, предаваясь фантазиям, о музыке и грохоте барабанов, и сцене которую я не был в состоянии забыть, той сцене, что с жадностью забирает минуты жизни и швыряет их в голодную толпу.
  Мне нужно было немедленное действие, а в противовес моим настроениям, праздник сменился статической картинкой - ненужности и презрения, излишней торопливости и случайного предательства. Еще стрелки часов своим острием не коснулись двенадцати, как школа опустела, все гости растаяли, разбросав конфетти, разноцветные ленточки, лепестки и литья роз, фольгу от конфет. В учительской на столе осталась стоять пара бутылок шампанского, пробки валялись на новых стульях. В помещении стоял отвратительный, кислый запах вина, толкавший меня на улицу под листопад, под солнечные лучи, сменяющиеся дождем, в невидимые руки ветра, обещавшего меня вернуть сюда на заре...
  ... к 07.00... 02 сентября 2005 года...
  ...и я ему верил...
   404.
  - У нас группа! - Князев встретил меня в дверях кабинета.
  - Иди, садись за парту, потом расскажешь, - я совершенно не серьезно отнесся к его словам и, отодвинув чуть в сторону, зашел в класс. Вчерашняя, ничем не оправданная эйфория, сменилась рабочей рутиной меньше чем, за пару часов. Весь педагогический многокрасочный перфоманс в моей голове упорядочился и стал похож на пожелтевшую методичку. Встав у учительского стола и осмотрев копошащийся класс в своих новых разноцветных рюкзаках, усеянных круглыми разноцветными значками, спросил: - Что играете?
  Ребята завертели головами пытаясь определить с точностью до человека к кому я обращался и по возможности выцепить персонаж, тут же вклиниться в беседу нелепыми репликами, перебивая собеседников включившихся в перманентный диалог.
   - Панк рок, - буркнул со своей парты Серега, всем видом показывая мне свою обиду. Класс поднялся, приветствую учителя, тот же, не отрывая взгляда от листочка в клетку на котором он вырисовывал герб 'Спартака'.
  - И кто с тобой в одной команде?
  В какой-то момент у всех присутствующих интерес к беседе пропал и из навязчивой тишины, царящей в классе, атмосферу заполнил дурацкий юношеский галдеж.
  - Всех кого учили...
  - Тян и Рассол, что ли?
  - Да.
  - Так они по струнам не попадают! - удивился я.
  - Теперь попадают! Мы вместе репетировали половину лета!
  - И как?
  - Нормально...
  - Я приду посмотреть, - шепнул я практически на ухо Сереже, - Но что-то мне подсказывает, что вам еще работать и работать...
  - Само собой, Стас Витальевич, но мы планировали выступить в школе на день учителя. В течение сентября усиленно репетировать и исполнить на празднике песни три - четыре!
  'Много будет даже одной' - пронеслось сипящим ржавым автобусом у меня в голове, а высказал я ему только косвенное замечание: - Ни песни, а композиции, песни - это на завалинке в деревне под гармошку...понял?
  Князь утвердительно кивнул, а в моей голове тем временем начала стремительно вырастать картина неприкаянной лести. Как на школьном праздничном концерте, после того как отгремел панк в исполнении новоиспеченной группы, коллеги пережившие культурный шок сквозь зубы нахваливают, все то что было исполнено несколько секунд назад со сцены, называя какофонию неразборчивых звуков - творчеством!
  - Сереж... - осторожно произнес я, стараясь быть кратким, убедительным и не обидеть своего ученика.
  - Чего?
  - Надо повременить...
  
  
  405.
  Марина вернулась из Америки, покоренная, расслабленная. Единственное приобретение, которое она смогла себе позволить - это новая бас-гитара и этого оказалось достаточно, чтобы повергнуть ее в продолжительную эйфорию.
  Новый, желанный инструмент для настоящего музыканта, всегда больше чем дорогостоящий неодушевленный предмет: это отличный собеседник, любовник, друг, напарник, на которого можно разозлиться, поругаться и вновь найти точки соприкосновения, ждущие чуда, поселившиеся на подушечках пальцев.
  Звуковые волны вибрируют в мышцах, костях и внутренних органах, каплями пота скапливаются на губах. От нервного возбуждения, переживаемого во время бодрствования, возникающего в последовательном перебирании нот - музыка начинает сниться.
  Во сне видны только руки скользящие по грифу, выхватывающие со струн идеально воспроизведенную мелодию. Сигналы, поступающие из обнаженного мозга ломают пальцы, цепляющиеся за одеяла. Призывая к пробуждению, поднимают на ноги и заставляют вернуться к реальности, открыть кофр и извлечь гитару, почувствовать ее вес и прохладу, ощутить себя вооруженным и защищенным от всего того, что может таить в себе зло, засевшее в темноте и неопределенности будущего.
  Инструмент дарит своему счастливому обладателю, совершенную уверенность о его предназначении в будущем, словно Экскалибур королю Артуру, словно Священный Грааль тому, кто бросился на поиски и смог отыскать его и пригубить крови Христовой.
  - Нравится? - спросила меня Марина демонстрируя басуху.
  - Очень... - я помолчал с серьезным видом, осматривая инструмент лежащий в кофре словно в саркофаге, - Я скучал по тебе... Очень рад что ты приехала!
  - Я тебя тоже рада видеть Стас, но искренне сожалею, что вернулась, единственное, что меня тянуло сюда, словно ремнями - это Dim Eyes! Все остальное...оставила бы без сожаления... Видел наших ребят?
  - Нет. Редко созванивались. Но они говорили, у нас будет новая точка для репетиций...
  - Какая?
  - Они называют ее 'У мамы', говорят там дешевле, - я смотрел на Марину, как завороженный изучая ее лицо, пытаясь запомнить ее простой и счастливой. Наша встреча мне напоминала расставание, и я грустно улыбался ее мыслям. Казалось, что она здесь задержится ненадолго и вновь бросится акулой в море трансатлантических перелетов, спасая себя от ненужности, творческой беспомощности и пошлых замызганных провинциальных клубов. По ее простым разбросанным незамысловатым фразам ей хотелось жить в Калифорнии и кататься по городам США, ограничивая себя пятьюдесятью штатами. В свою очередь, я был уверен, что хочу оставаться здесь и просто иногда совершать турне, наматывая расстояния между чужими городами, которые никогда не будут мне родными, и как карточная колода будут перетасовываться в моих мыслях и напряженных графиках концертов.
  Дурацкое, совершенно неожиданное ядовитое ощущение, когда видишь близкого человека, и вдруг появляется приторное ощущение, что вы с ним не совпадаете по принципиальным мировоззренческим вопросам, где уступок уже быть не может и настанет момент, когда лаконично придется просто сказать: '...пока...'.
  Возможно, мы когда-нибудь встретимся...
  - ...'У мамы', - повторила Марина, - Я правильно тебя поняла Стас?
  - Извини, - встрепенулся я и часто заморгал, - Я это сказал вслух?
  - Чего?
  - Да, да...- рассеянно залепетал я, - Завтра 'У мамы'!
  - Почему такое дурацкое название?
  - Вообще без понятия.
  - Это хоть где?
  - Позвони ребятам, они тебе точно объяснят. Они там были, а я еще ни разу. Могу что-нибудь напутать.
  406.
  Блуждая между пятиэтажек и частных, подгнивших домиков, попеременно названия то Вадику, то Владику, то Марине, я сумел отыскать заведение 'У мамы'.
  В моем богатом воображении рисовались разные картины и я пытался объединить в четкое понимание того, что меня ждет, но все мои представления оказались ложными, являясь простыми упражнениями направленными на гибкость ума. Как показала практика в этот день, мой ум гибкости не проявил.
  Когда я наткнулся на искомый адрес, я с удивлением обнаружил, что это жилой перенаселенный пятиэтажный дом из серого кирпича с опалубкой, погруженный в дивный зеленый мох. Обойдя его по периметру в поисках нужной двери с двухзначным номером, я наткнулся на искомую, зафиксированную в пристрое. Электрический звонок я обнаружил не сразу, по той причине, что он находился на уровне моего тазобедренного сустава, блестя отполированной чистотой от постоянных неистовых нажатий.
  Противнее сигнала я не слышал, чем дольше я на него нажимал, тем лучше чувствовал я себя, когда громыхание электрического сигнала прекращалось.
  В двери зашелестел замок, словно в коридоре кто-то пытался перезарядить автомат и у него это очень плохо получалось, потом крякнула щеколда и на пороге оказалась женщина неопределенного возраста в махровом халате и тапочках, с пучком густых, седых волос на голове из которого торчали многочисленные шпильки.
  - Здравствуйте, вам кого? - совершенно невозмутимо спросила она, как будто здесь меня не ждали.
  - Я на репетицию, - без лишнего энтузиазма сказал, делая шаг в сторону словно собираясь вот - вот уйти, - Ребята должны уже подойти, во всяком случае я слышу, как они настраиваются.
  - Dim eyes? - со знанием дела спросила 'мама'.
  - Да.
  - Барабанщик?
  - Да.
  - Проходи, - она отступила в сторону, пропуская меня в коридор с кривыми стенами задрапированными коврами, а сама тем временем придерживала дверь.
  - Только после вас, - стараясь быть вежливым, я вцепился в косяк.
  - Да брось, проходи, проходи, - затараторила хозяйка, - Прошел! Разулся! Тапочки, на полке слева....
  ...и я, безвольно подчиняясь каждому ее слову, вошел в полусумрак.
  Зарешеченные, грязные окна, на половину уходящие в землю торчали из приямок. Запах туберкулезной сырости стоял во всех комнатах этой квартирки. Странные рисунки на тетрадных и альбомных листах были развешены по стенам прикрепленные булавками, изображающие древнерусских воинов, демонов, эльфов, чрезмерно шипастые и кровоточащие розы, черепа, музыкальные инструменты. Кроме художеств, также цепляясь за длинный, но лысеющий ворс ковров, неровно висели фотографии, на которых был изображен маленький мальчик в панамке, с мамой положившей ему свои руки на плечи и угрюмым мужчиной, пытавшимся улыбаться исключительно для камеры.
  - Стас, - голос Владика был чрезмерно радостен, а это значит, он соскучился по коллективному творчеству, и будет требовать музыки, заставляя скрывать все возможный огрехи за виртуозностью каждого музыканта. Судя по интонации, он думает, что именно сегодня тот момент, когда мы готовы поразить сами себя, прыгнув выше собственной головы, - Ты чего там застрял, проходи!
   Я свернул в комнату, инкрустированную огромным количеством картонных паллетов для куриных яиц. Сегодня их было невозможно раздобыть, яйца теперь продаются исключительно в пенопластовых закрывающихся коробочках, совершенно непригодные для звукоизоляции! Во всяком случае, с паллетами они не идут не в какое сравнение.
  - Привет! - я поднял правую руку, окинув всех присутствующих взглядом, - Разобрались уже?
  - Да, - уверенно кивнула Марина, вскакивая с места и подойдя ко мне, вплотную склонилась заговорчески к моему уху, - Мне тут не нравится! И эта бабушка... странновата,... рассматривает нас, советы какие-то дает...
  - Да, ладно тебе, - я отстранился с улыбкой и пошел садиться за инструмент, по пути планомерно открывая чехлы.
  Барабаны представляли собой дешевый, но хромировано-блестящий хлам с ужасным звуком, хотя на большее я и не рассчитывал, но при подобных встречах, расстраиваюсь, словно государь которому показали портрет будущей невесты написанной маслом, а под фатой в пылу застолья обнаружилась напомаженная страхолюдина исключительного скверного характера.
  Так и сегодня, пытаясь самолично отрегулировать музыкальный инструмент, с каждой минутой проведенной за этим бесполезным занятием, я все больше и больше внутренне бесился, понимая, что только ухудшаю ситуацию, разрушая сложившееся положение изначально максимально приближенное к недостижимому идеалу.
  Пока я сражался с горой железа, дерева и пластика, Марина мерно травила байки про свою летнюю поездку, осыпая парней пикантными подробностями, курьезами, проблемами, глупостью аборигенов и безумным количеством находчивых русских осевших на обоих побережьях.
  ...я чувствовал, как ее туда тянет собственное восхищение, и понимал, что мне ее не вернуть, даже не смотря на то, что слово 'вернуть' неуместно использовать в данном контексте, но именно оно, всплыло в моих мыслях печальным образом расставания...
   'Навсегда'...
   407.
  'Мама' оказалась вполне милой женщиной, приветливой, доброй и немного сумасшедшей, в том смысле, что вряд ли найдется еще какая-нибудь женщина достопочтенного возраста, с удовольствием наблюдающая на протяжении многих часов, дней, месяцев рок-вакханалию в своей квартире, оборудованной под подпольную студию. Мы были не самый худший вариант. Периодически к ней в гости заглядывали команды с трудом дававшие определение той музыке, которую они играли, сорвавшись сюда со школьной скамьи.
  У 'Мамы' не было мужа, он то ли где-то пропивал свою жизнь, то ли умер, но числился в списках ее памяти гениальным музыкантом, которого она полюбила за его талант, широту души и сложный характер. Она вспоминала о нем с большой теплотой и сожалением, стараясь в собственных воспоминаниях уйти от скверных образов прошлого, подтачивающих ее добрую память тенью собственного неугомонного сына...
  'Борода' был по всей вероятности точной копией отца. У 'Бороды' было записано, что официально его зовут Алексей, хотя помесь имени и образа заставляла всех приходящих музыкантов называть его просто - Леший! Леший, как человек безразмерно вспыльчивый и плохо соображающий во время неивствовства мог бросить в видимого обидчика любым предметом, что окажется у него под рукой, включая и мелкогабаритную мебель. 'Борода' напоминал малолетнего капитана пиратского судна, захватившего власть волею случая и бушующего при каждой смене погоды! Вспышки мудрости и рассудительности у него случались так же часто. Он был человек-противоречие, не знавший за что хвататься. Рвался в музыку и в политику. Старался объять необъятное, бредил проектами, которые нельзя было описать словами и уж тем более поверить в их существование.
  Как-то после репетиции он попросил задержаться меня.
  - Мне нравится, как ты играешь, - сказал он, когда все ушли с сомнением оставляя меня один на один с хозяином репетиционной берлоги.
  - Я рад. Спасибо! Хотя меня многие критикуют, - ответил я неожиданно смутившись для самого себя, - Ну это просто что б ты знал.
  - Знаю. Ты просто играешь не так как все...
  - Не так как все - плохо...
  - Понимай меня буквально...- Борода начал заводиться, - Просто, не так как все...Хотел позвать в свою команду, тебя...
  - У меня есть уже две, - неуверенно ответил я, хотя собственная популярность и потребность в моих услугах как музыканта, тешила мое самолюбие.
  - Будет три. Мы все рано репетируем здесь...подстроимся под тебя, - перемены настроения Лешего были удивительно от колючей истерики он мог моментально превратиться в бархатную тряпку и тут же наоборот, включая на полную свой адаптационный ресурс, - Играем славянский фолк, тебе понравится. Я тебе все объясню, покажу... сложностей не возникнет, поверь! Хорошая русская музыка!
  408.
  Такой подъем сил я не ощущал никогда. Я кипел, разбрасывался своей энергией, торопился жить и полностью опустошал себя к концу дня. Просыпался полностью разбитым, пробуждение наступало в моем теле фрагментарно. Каждое утро я чувствовал себя поблекшей древнеримской вазой, которую неряшливо выкапывают археологи по черепку из осевшего и спрессованного временем пепла Везувия.
  Фрагментарное пробуждение начинало приобретать некую систематичность лишь после того как мне удавалось открыть глаза. В моих мыслях цельной субмариной всплывали планы заставляющие продумывать и выстраивать будущий день за считанные минуты, пока я умывался и натягивал на себя одежду.
  В эти дни я обманывал себя сам, чтобы протянуть немного дольше, чем это было в моих силах. Веря в то, что с каждым мгновением становлюсь все ближе и ближе к собственной цели. Во мне крепло ощущение, утром меня разбудит телефонный звонок и предложит контракт, как сессионному музыканту. Цыганский рок-табор вытащит меня на большую дорогу, и дома я буду появляться раз в полгода, спать сорок восемь часов подряд и снова прыгать в автобус, увозящий меня на концерты. Я представлял, как меня будут раздражать бесконечные туры, однообразные вечно повторяющиеся песни, вязко-зацикленные в моих мыслях запястьях и коленных суставах. Пустыми вечерами, распластавшись на грязном ковре в гостинице, отгоняя мысли о самоубийстве, я буду вспоминать работу в школе с наслаждением. Четкое осознание простой истины, что я уже никогда, ни за что не смогу вернуться в класс и выступать в маленьких классных комнатах, усугубляло мое подавленное настроением. Никогда уже не смогу променять открытый стадион и орущую толпу на послушных и терпко внимающих каждое мое слово детей, сидящих за партами сложив в единую линию руки.
  Сегодня бешенство стало моим воплощением, мне каждую минуту казалось, что я уже везде опоздал и от этого начинал нервничать, торопя окружающих меня людей, проносящийся по перекресткам общественный транспорт, исчезнувшие вагоны метро в тихом гуле подземного электричества.
  Каждую прожитую неделю я посещал от шести до восьми репетиций, каждая из них длилась минимум два часа. Иногда случалось так, что я успевал за воскресенье отыграть три репетиции подряд с небольшими перерывами, чтобы добраться от точки до точки.
  Мое собственное тело стало говорить со мной на особом языке. С каждым разом, что я садился за инструмент, внутренний голос мне обещал новые вершины мастерства, заставляя двигаться и парить над инструментом черным пауком, цепляться за звук, плести из него хищную паутину и добавлять яд, отравляя и подчиняя себе музыку.
  Питаясь урывками, подаяниями и случайными деньгами, после того как заканчивалась зарплата я старался не думать о голоде и просто переваривал все органические соединения которые были в состоянии пережевать мои челюсти. В определенной момент - еда стала необходимой роскошью, на которую я тратил бесценное время и средства, которые усердно приходилось прятать от желудка в сердце, мечтая в ближайшее время приобрести себе новый инструмент...
  Сухой сажистый ветер хлестнул меня по лицу, потом хлестнул еще раз, чуть больнее и неоднозначнее. Запахло душной мятой, пылью и тоской, запахло приторным женским парфюмом, напрочь исключающим не только любую романтику, но и близость...
  - Еще раз заснешь...- знакомый голос пробивался через черепную коробку, вдавливая внутрь и кроша височные кости, - ...я тебя отчислю, ...надоело!
  Открыв глаза я долго не мог проморгаться и разобрать, где же я все-таки нахожусь.
  - Все нормально с тобой? - в голосе появилась мимолетная забота, обременительная своей несуразностью.
  Я устало кивнул, икнул и не смог поднять головы, сквозь мое полуразбитое пробуждение, черепки реальности начали собираться с огромной скоростью, формируя знакомый образ научного руководителя, которое сидела передо мной с мерзкой обидой в глазах, и в этой мерзости я мерк и тонул.
  - Ну, если все нормально, - Галина Савельевна тяжело вздохнула. Затянулась зеленой сигаретой, свернув в трубку тонкую тетрадь которой она меня пару раз одарила спокойно и размеренно на распев произнесла, - Шелев, тебе неделя для того, что бы подготовить курс лекций для заочников, сдать мне первую главу диссертации в чистовом варианте, приготовить статью для издания в журнал и четкую всем понятную речь для выступления на кафедре в связи с приближением ежегодного отчета аспирантов. Понял?
  Я не успел мысленно сгруппироваться, чтобы четко и связанно ответить, как я получил второй и последний предупредительный...
  - Не сделаешь... ты мне такой не нужен... Будешь отчислен...ну а там...вообщем я не знаю, даже думать об этом не хочу. Мне плевать, раз тебе самому плевать! Что я могу для тебя сделать? Ничего... раз в голове у тебя только одна музыка... и барабаны!
  409.
  Человек с чайником в руке декламировал стихи, по всей видимости, собственного сочинения. Чеканя слог, и активно жестикулируя, с каждой новой строфой, впадал в эмоциональное буйство. Прерываясь, глотал из облезлого эмалированного носика чайника сомнительную жидкость, хмелел и выбрасывал в спертый воздух полуподвальной комнаты комки новой поэзии. В его воинствующем поведении четко прослеживалась несокрушимая уверенность в собственной гениальности и новаторстве. Слюни брызгали и висли на его искривленных губах, зрачки пульсировали, изменяясь в размерах в такт речи.
  Поэтическое выступление данного персонажа закончилось для меня точно так же как и началось - неожиданно...чайник выпал из рук, подбородок взлетел, вверх закинув затылок и обнажив алкоголически-острый кадык.
  - Ну как? - с трепетом спросил меня Борода. Ему нравилось и он хотел услышать от меня подтверждение собственных чувств, наверное только для того, чтобы исключить возможность собственного безумия.
  - Маяковский? - стараясь никого не обидеть, включился я в процесс обсуждения.
  - Типа, - ответил поэт, не желая пожалеть свою шею стоя все еще с гордо запрокинутым подбородком, - Но мое...
  - Паша нам тексты пишет для песен, - Борода кинул в сторону поэта с нескрываемой благодарностью.
  - А музыку кто пишет? - спросил я, неловко пытаясь скрыть вызов.
  - Я.
  - Фолк играете?
  - Русский фолк, - кивнул Леша и пригладил рукой свою возбужденную бороду.
  В эту самую минуту начали в комнату заходить парни в черных джинсах и куртках, гремя бутафорскими веригами и похрустывая кожаными браслетами и фенечками.
  - Леш, прости... Мы сейчас репетируем? - дивясь разнузданной наглости посетителей спросил я.
  - Да.
  - А это кто? - практически шепотом задал свой вопрос я.
  - Музыканты, - Борода развернулся в сторону делегации оживленно переговаривающейся между собой и тыкающей в меня сквозь пространство комнаты пальцами, - Ребята - это наш ударник Стас! Познакомьтесь...
  - Погоди, погоди... - попытался притормозить его я, - Мне надо сначала понять, что вы играете, может быть, я вам не подойду.
  - А может мы тебе, - выкрикнул один из делегатов.
  - Запросто...
  - Стас давай я представлю наших музыкантов?!
  - Я все равно не запомню...
  Не обратив внимания на мою реплику, Борода начал перечислять:
  - Вася - вокал, Андрей - бонги, но у него пока нет инструмента, тоже Андрей - гитара, Боря - гитара, опять Андрей - бас, ты на ударных, я - вокал, блок-флейта, клавишные и всего остального понемногу, ну и, конечно же, Паша - наш автор текстов, идеолог и друг!
  - Это ж ебаный Slipknot, получается! - вырвалось у меня, - Где блядь, вы столько Андреев набрали?
  Мои комментарии вызвали дружный неразборчивый гогот, ко мне стали подходить хлопать с излишнем дружелюбием по плечу, жать руки, заключать в объятия и высказываться изысканной бранью выражая свою радость по поводу моего зачисления в их дружный и разношерстный коллектив. Гвалт с каждой секундой нарастал и готов был в одно мгновение превратиться в попойку, карнавал, вакханалию, революцию или оргию, как деспотичный голос Бороды заставил всех заткнуться: - Хватит, блядь тискаться! Как бабы, еб вашу мать... инструменты доставайте, настраивайтесь, а с невидимыми бонгами сядь в угол и закрой хавальник!
  'Надо валить' - это единственная мысль промелькнула у меня в голове, когда словно тараканы в рассыпную, музыканты разбежались по комнате, вытаскивая из закромов свои инструменты, оставив меня в покое.
  - Идиоты, - бормотал Леша чуть слышно, но явно желая, что бы я разобрал каждое его слово, - Дай волю, хуй на репетицию забьют, будут заниматься не пойми чем...
  - Как группа у вас называется? - моя воля была задушена любопытством, и я остался, внимательно рассматривая весь процесс подготовки к коллективному акту творчества.
  - Сирин.
  - Че?
  - Птица в мифологии древних славян, - подслушав наш разговор вмешался Паша.
  - Я понял.
  - Не нравится? - спросил поэт.
  - Ты мне не нравишься - это точно! - непроизвольно вырвалось у меня, я успел пожалеть о сказанном и решил дать пояснения - Ты читаешь Маяковского...
  - Это не Владимир Мая...
  - Не перебивай, я твои стихи дослушал до конца! Так вот Паша, Маша или как там тебя, - поэт был похож на два метра исключительного слюнтяйства и во мне горело желание ударить его кулаком в лицо, но что-то мне подсказывало, что вряд ли это могло закончиться безнаказанно, - Читаешь Маяковского в грязном костюме с чайником водки в руке, а группа играет фолк и называется 'Сирин'! Что-то в моей душе при всей этой катавасии расцветает пышным цветом диссонанс на почве латентной шизофрении, понимаешь меня...Паша?
  - Я здесь менеджер! - самозабвенно заорал он.
  - Да мне по хуй кто ты здесь! - не скрывая своего проснувшегося презрения, возопил я.
  - Стас, Стас, Стас, - затараторил по - заячьи Леша, который всего три минуты назад был готов порвать несколько парней одновременно, - Стас, все нормально, присаживайся за инструмент... Стас, как твое отчество?
  - Витальевич, - рявкнул я.
  - Стас Витальевич... - начал Борода расплываться в улыбке.
  - Знаешь, что Леший... - заикнулся поэт.
  - Так Паш, - по лицу Бороды пробежали лучики злости, - Тебе же сказали, иди на хуй! Стас Витальевич, - двуликая Борода засияла примирительной улыбкой, - Я тебя не удержу, я знаю...просто послушай музыку! Поиграй с нами одну репетицию, а там... может понравится, может быть, ты откроешь что-нибудь новое для себя. Да, я знаю среди нас много придурков, но это классные ребята...прошу не делай поспешных выводов...
   410.
  Первая глава диссертации подверглась жесткой редакции, текст был расчленен красной пастой на маленькие островки безопасности, состоящие из двух - трех связанных предложений. Слова, формирующие многотомные пометки на полях, рябили в моих глазах, пока я пытался запомнить их последовательность указанную разнонаправленными стрелками, скачущими с одного листа на другой.
  Статья была тоже раскромсана на части, но оставила более благостное настроение у Галины Савельевны. Ее лицо было непроницаемо, а рука неустанно правила выстраданный текст. Все высказанные в устной форме комментарии убирались в две полярные фразы: 'Похоже на отписку...' и 'Можешь когда хочешь!'.
  Когда я преступил к годовому отчету на кафедре и только успел закончить свою речь, как подвергся ничем не сдерживаемому напору со стороны преподавателей, нещадно засыпающих меня вопросами. Мне казалось, что меня пинают ногами, в тот момент, когда я, сжавшись в комок, валяюсь в грязной луже. Примирительно подняв руки вверх, желая призвать к порядку окружающих в надежде, что они не будут друг друга перебивать и будут, последовательны в своем интеллектуальном насилии. Как только вопросы прекратились, мое мяуканье потонуло в море комментариев, просьб и замечаний.
  'Безусловно, аспирант и я, как научный руководитель, примем во внимания всю ту информацию, которая к нам поступила в ходе обсуждения', - проговорила с легким торжеством в голосе, Галина Савельевна, подводя итоги...
  ...но это было вчера...
  Сегодня я уже стоял за кафедрой, а передо мной лежала пачка исписанных листов с лекциями по урбоэкологии, которые я должен был прочитать студентам заочникам.
  Пока я готовился и настраивался, на меня смотрели пятьдесят пар глаз разной возрастной категории и различной степенью непонятной, тревожной радости.
  В глазах моих сверстников, безусловно, было больше раздражения, нежели чем у дам предпенсионного возраста, не источающих в атмосферу ничего кроме умиления. Мужики с равнодушием следили за моими движениями, зажав в пальцах обгрызенные ручки и карандаши, на их лицах я прочитал: 'Сегодня четыре пары этой, как ее, ну?... Урбоэкологии, что ли? После второй пары надо валить!'
  Начать было сложнее всего, просто переступить через себя и заставить себя, а самое главное их работать. Старые как мир методы работали исключительно, наверное, они, поэтому и сохранились в арсенале всех университетских преподавателей.
  - Я у вас веду два дня. Курс небольшой восемь лекций, потом зачет!
  - Автоматом? - классический вопрос, долетевший до меня с задней парты, внес неясное оживление в студенческую массу.
  - И это возможно, но для тех, кого я смогу запомнить исключительно с хорошей стороны...
  - На что вы намекаете? - рассматривая свои длинные пластиковые ногти, спросила меня напомаженная дама, как бы случайно, но я не сомневаюсь, что ее каждый присутствующий услышал.
  - На то, что вам придется работать вместе со мной!
  
  
   411.
  Мне казалось, что я был на всех репетиционных точках этого города, но каждый раз находились новые оригинальные подвалы, плотно забитые музыкантами и сигаретным дымом. Подвалы, превращающиеся в студию, напичканные дорогим звукозаписывающим оборудованием, но не способным записать что-то более или менее вразумительное, рассчитанные на отвязные панк группы, которым музыкальная грязь была слаще, кристально чистых звуков.
  В те редкие минуты, когда музыкальная точка пустовала и запиралась на ключ, случались моменты тотального ограбления, когда неизвестными лицами вывозилось любое стоящее хоть каких-то денег оборудование, оставляя голые стены и оголенные провода освещения. Осознавая весь масштаб трагедии, хозяин обычно навивался до беспамятства и повторял эту процедуру с определенной периодичностью, пока память о потере не стиралась полностью.
  Если же глобальных трагедий не происходило, то все оборудование рано или поздно ветшало, основательно изнашивалось и приходило в полную негодность, хотя владельцу маленького незаконного бизнеса, казалось, что в принципе все в порядке. Количество поступающих к нему денег практически не изменилось... Тогда возникал вопрос - зачем вкладываться?
  Пережидая мертвый сезон - лето, на хлебе и воде, счастливый владелец дожидался осени в надежде, что всю репетиционную сетку группы порвут просто на части, но шел уже ноябрь и практически никого не было, кроме молодых раздолбаев с цветными ирокезами, которые с удовольствием доламывали, то, что еще хоть как-то дышало.
  Аренда отбивалась уже с трудом и приходилось демпинговать, подтягивая на дешевые цены, неприхотливых музыкантов, оказавшихся в непростой жизненной ситуации. С небольшим наплывом клиентов оборудование было доломано, а возможность саккумулировать средства, так и не представилась возможной.
  - Заглянете завтра к нам на репетицию? - сказал Престо, перехватив меня в пятницу в школьном коридоре, - Я помню, вы обещали!
  - Я помню, что я обещал, ты, то, что здесь делаешь? - безрадостно ответил я.
  - Вас искал.
  - Молодец, - устало пробормотал я, сквозь призрачную улыбку, - Где репетируете?
  - Лондон. Знаете где?
  - В Англии.
  - В овраге!
  - В каком овраге?
  - Лондон, новая точка, открылась не очень давно, там еще концерты собираются проводить.
  - Что она такая большая?
  - Вполне. Подсобные помещения, склады сдавались в аренду, один чувак взял самое большое, утеплил его, заизолировал, закупил оборудование и организовал движуху.
  - А кто, знаешь?
  - Ваня лысый, у него тоже какой-то свой коллектив, ездит на своем мопеде и зимой и летом со страшной бабой на заднем сиденье.
  412.
  
  Илюха обращался ко мне исключительно на 'вы' соблюдая устаревшую субординацию, когда все остальные беспрестанно тыкали. Как первое, так и второе меня раздражало неимоверно. Возможно, я просто устал от музыкальных заседаний по подвалам, возможно, меня переставало интересовать чужое псевдо творчество, возможно, были и другие причины, над которыми я совершенно не хотел размышлять.
  Престо обожал группы 'Любэ' и 'Ленинград' и не очень понимал, что от него хотят остальные члены команды пытающиеся воспроизводить композиции в стиле раннего 'Sonic Youth' . Он просто не задумывался над великим будущим и плохо представлял себя на сцене, но играл с удовольствием, и этого ему было вполне достаточно.
  Меня усадили за барабаны и тактично требовали, что бы я подыгрывал им. Эта группа не имела названия и наплевательски относилась к тому, что они играют. Фронтмен - терзал гитару и стонал что-то в микрофон, впадая в экстаз, плохо контролируя свои похмельные действия. Ко мне относились как к старому другу - открывали душу, рисовали творческие планы, но все эти разговоры, ничего кроме неприятных воспоминаний у меня не вызвали.
  Я сам безосновательно когда-то говорил что-то подобное, сейчас же боялся высказываться, хотя у меня были все причины верить самому себе на все сто. Улыбаясь, я с пониманием кивал каждой фразе и с трудом сдерживал раздражение. Нелепую восторженность, по поводу какофонии которую они называли гранжем, я не мог разделять, но и не мог их критиковать и затыкать рот.
  - Идея интересная, мне нравится, - примирительно говорил я, - Но у вас нет сыгранности. Каждый из вас сам по себе, вы слушаете исключительно себя и стараетесь звучать громче, во что бы то ни было, перекрикивая друг друга. Так нельзя, постарайтесь прислушаться, и может быть что-то начнет получаться, что-то начнет вырисовываться из ваших музыкальных идей, превращаться в цельную композицию. Вы гоняете четыре, пять песен кругами, вместо того чтобы взять одну из них и довести до ума, вылизать, облагородить и сделать презентабельной.
  Пока я все это говорил, пытаясь сдерживать назидательную интонацию в голосе, всматривался в их лица полные непонимания и кайфа от всего происходящего, и единственный вывод который я сделал для себя звучал очень просто: 'Мне не интересно!'.
  Мне не интересно было брать на себя еще одну двухчасовую репетицию в неделю и рано с утра в воскресенье ехать в Лондон, что бы бесцельно потратить два часа своей жизни, а на следующей неделе начать все сначала. У меня не было больше возможностей ни финансовых, не временных, репетировать два - три раза в неделю с этой командой, что бы спустя год получить что-то посредственное, но вполне удобоваримое для стороннего слушателя.
  Возможно, мое собственное самомнение зашкаливало, как и усталость, возможно, я им завидовал, тем кто только только начинает свой путь! Возможно, они были лучше и интересней, чем мне показалось на первый взгляд, но на вопрос приду ли я на следующую репетицию через неделю, я ответил отказом и изобразил на своем лице скромное сожаление.
  
  
  413.
  На съемной полуподвальной квартире, которую снимало семейство Желтовых, иногда собирались большие творческие компании, обреченные на тишину и общение полушепотом. Тихие праздники, готовые с каждой секундой взорваться и воззвать к пробуждению маленького мальчика, спящего в соседней комнате глубоким спокойным сном возникали стихийно, и так же стихийно исчезали из жизни молодой семьи, оставляя их одних иногда на целые месяцы. В своих постоянных заботах Валя и Лена редко кому звонили и практически исчезали из поля зрения в бесконечной и порочной суете. Они терялись и лишь иногда их имена всплывали в моей записной книжке. Когда я натыкался на знакомые номера телефона, то мне становилось совестно и возникало желание просто позвонить и спросить 'Как дела?', но я этого не мог себе позволить, продолжал искать нужный контакт, а сам себе говорил, что позвоню чуть позже, когда разберусь с делами. Может быть это случиться завтра... завтра... завра... завтра...
  ...завтра меньше дел не становилось. Они наваливались на меня с непреодолимо тяжестью, заставляя меня волочить ноги, но не сдаваться. Иногда я убеждал себя, что звонить не надо, потому что уже поздно, ну а до того момента, как наступило это 'поздно', они купали Данечку, кормили, укладывали его спать, попутно сами безумно устали и хотят просто отдохнуть в тишине с книгой и чашкой горячего кофе или просто попытаться выспаться, лелея надежду с тех самых пор, как их стало трое.
  Лена работала, постоянно доверяя своего ребенка, бабушке, дедушке и приходящей няне. Разнокалиберные дизайн проекты квартир, домов, офисов, которые она пыталась продавать требовали от нее времени и концентрации сил, направленных на исключительное творчество и структурирование фантазии по законам искусства. Валя погряз в компьютерном оборудовании и администрировании сетей, проводя бессонные ночи перед монитором компьютера, создавая новые сайты для заказчиков желающих воплотить свои идеи быстро, качественно, дешево, а спустя сорок восемь часов уже начать зарабатывать, на собственной страничке в интернете.
  У Желтовых приходилось по два компьютера на каждого члены семьи, если не считать ноутбуки. Работали из них два с половиной и только один подходил под решение рабочих задач - это при учете вообще всех машин в том числе и ноутбуков. Именно эта ситуации была источником небольших семейных конфликтов, когда Лена и Валя в половине второго ночи начинали выяснять, кто будет работать, а кто спать и когда именно должна произойти смена. Договорившись, они работали в основном два через два. Один спит два часа, другой работает, потом меняются, но бывали и такие случаи, что кто-то из них был не в состоянии подняться с кровати, а кто-то просто не торопился способствовать пробуждению, в надежде завершить к утру свой проект.
  Деньги в их семье либо просто отсутствовали, либо сваливались в неприличных объемах, о которых никому из сверстников не стоило рассказывать, дабы те не пошатнулись умом. Копить и откладывать не получалось, потому что Лена исповедовала простую кармическую истину 'Круговорот бабла - чтобы денег появлялось все больше и больше, надо их тратить и тратить, не давать им залеживаться в пыльных кошельках и карманах!'
  Валя пытался бунтовать против такой жизни, взывая к благоразумию супруги, но у него это плохо получалось и вскоре он с удовольствием бросил это занятие, с неприкрытым удовольствием окунаясь в приятные излишества, когда баланс был положительный и не отчаивался когда тот же самый баланс не был виден в тени огромного минуса.
   Я их встретил на улице поздно ночью, где они, обнявшись прогуливались присаживаясь то на одну лавочку то на другую, гогоча во все горло не обращая ни на кого внимания.
  - Вы откуда? - недоумевая, спросил я, поправив незаметным движением, барабан, который у меня висел за спиной.
  - Из китайского ресторана, у нас поздний праздничный ужин, - Валя с радостью жал мне руки и не отпускал, - рад встрече...
  - Или может быть слишком ранний завтрак, - добавила Лена и покачнулась на каблуках. Валя тут же отпустил мою руки и нежно поддержал жену за талию, что бы та не упала на мостовую.
   - А Даня с кем? - спросил я.
  - Один.
  - Спит.
  - А если проснется?
  - Не-е-е, не проснется. Он спит хорошо!
  - Ну, мало ли, - непонятная тревога, охватила меня.
  - Не каркай, - оборвала мои представления о правильных и неправильных родительских поступках Лена.
  - Мы все равно домой, - Валя взял меня под локоть, - Пойдем, дойдем, проверим. Если ты переживаешь, пойдем... я тебе кофе налью, поболтаем, сто лет не виделись.
  -Нет, завтра на работу, - я освободился из цепких пальцев друга, - Устал, как собака, я домой.
  - Всем на работу, пойдем.
  - ...домой, - я кивнул в сторону автобусной остановки, на которой остановится следующий автобус только под утро, - Спать...
  414.
  - Надо записать сингл. Композиции четыре - так сказать EP, - Насон говорил, сдержанно взвешивая каждой слово, прогуливаясь от стенки к стенке репетиционного зала. Мы курили, разглядывая, как он вышагивает каждую свою новую нехитрую мысль, - Взять четыре, максимум пять песен, отыграть их хорошо, попутно поднакопив денег, и отправиться на студию.
  - К ГОСТу? - побеспокоил своим вопросом я Никиту.
  - Нет, к Антону-Вуку, на Авалон.
  - Ву-у-уку-у-у...- нараспев произнес я, - Напоминает что-то из звездных войн!
  - Он на студии у ГОСТа работал, брал небольшие заказы, сейчас самостоятельно работает. Я предлагаю к нему.
  - Тебе у ГОСТа не понравилось? По-моему неплохо записались?!
  - Неплохо, но ГОСТ, играл всю свою жизнь метал, писал всю жизнь метал, а тут приходи мы и говорим, давай писать indi, а он нам говорит 'Не вопрос пацаны'!
  - И пишет металл, - подвел итог этих пространственных рассуждений Леха Неманов, - Согласен с Никитосом! От звукача много зависит, поэтому - это точно должен быть не ГОСТ. Безусловно, с ним комфортно вполне работать, он отличный чувак, со специфическим чувством юмора, но он гнет свою линию и все равно пишет жестко, а нам надо...
  - Как? - воскликнул я, - Мягко?! Вы сами себе плохо представляете как надо...
  - Может быть, но как-то по-другому, - Насон оборвал меня.
  - Мне нравилось с ним работать, - продолжал я с обреченностью гнуть свою линию.
  - Потому что твои корни в металле, мы слышали 'Образ зависимости' - то с чего ты начинал и что бы ты не говорил про смешение стилей, металла там больше, чем всего остального, - Леха говорил вполне спокойно. Как ни странно у них с Насоном появилось редкое единодушие в решении этого вопроса.
  - Как хотите, - в моей голове появилось осознание полной бесполезности сопротивления. Осознав тупиковость ситуации, я принял не очень стандартное для себя решение, плыть по течению, но все-таки решил уточнить у Дэна, что он думает по поводу возможной предстоящей записи.
  - Надо искать, - не отвлекаясь от своей гитары, которую он очень тщательно изучал, вступил в дискуссию Цепилов, - ГОСТ хорош, но не для нас, надо рискнуть, найти свой звук. Я понимаю Стас, за что ты переживаешь, тебе кажется, что мы придем на новую запись, потратим бабки, которых у нас практически нет, потратим время, которое расписано по минутам и получим совершенно не презентабельный продукт, так?
  - Есть определенные опасения, - скромно ответил я.
  - Ничего страшного, я думаю - это все предубеждения и не более... вот увидишь...
  - С чего ты взял?
  - Да хуй его знает...мне так кажется...
   415.
  'Мне так кажется' - эта фраза оказалась самым весомым аргументом в тот день, против которого сложно было, что-либо возразить. Наше маленькое демократическое общество, выбрало студию звукозаписи, практически единогласно.
  На вопрос, сколько именно записывать композиций, ответ нашелся вообще без пререканий: 'Запишем столько, насколько хватит денег!'. Но осталось вопрос, практически не подвластный решению простых смертных, и говорить о каком-то единстве было просто смешно.
  Что именно записывать? - на этот вопрос у каждого было свое мнение, Насон твердил, что надо записывать простые вещи, аргументируя, что денег много у нас не будет и корпеть над одной витиеватой песней нет смысла, лучше записать две попроще, быстрее и качественнее, а если будет возможность продлить запись.
  Леха был сторонником обратного суждения. Он считал, что одна примитивная композиция уже есть - 'Blame on you'! Куда уж проще! Хватит! Он пытался нам доказать, что стоит блеснуть хитом, нестандартными музыкальными решениями и удивить слушающую публику своим мастерством.
  Ден хотел все и сразу и уверял, нас, что стоит только начать, записать одну песню, а там дальше будет видно. Мне это решение показалось наиболее разумным и я его поддержал, но именно эта идея и стала камнем преткновения... Какая из композиций должна быть записана первой, мы не были в состояние решить сиюминутно?!
  Инструменты, стояли готовыми к репетиции, а мы к ним за два часа так практически и не притронулись, погрязнув в бурном обсуждении будущих перспектив. Брызги слюны разлетались веером во все стороны, пока длился спор, но до рукопашной схватки все же не доходило! Прерываясь на молчаливые перекуры, каждый из нас в голове искал компромиссное решение или дополнительные ресурсы, чтобы отстоять исключительность своего мнения.
  - Музыканты! Мы играть сегодня будем? - постарался напомнить нам Цепилов для чего мы сюда пришли, глубоко затягиваясь сигаретой, рассматривая коллектив иcподлобья.
  - Нет, - отрезал коротко Насон,- Осталось двадцать минут, толку что? Но на будущее, надо принять во внимание упертость некоторых идиотов и все подобные баталии откладывать на то время, когда мы встречаемся помимо репетиций и не платим за это деньги!
  - Согласен, - раскачивая в такт головой своим бурным мыслям, проговорил я. - Но у меня предложение...
  - Какое? - поинтересовался Денис.
  - Очень простое, и я осмелюсь предположить устраивающее всех. Каждый из нас выбирает песню, которую хотел бы записать...получается три...
  - Почему три? - ища подвох в моих словах, спросил Немчик.
  - Потому что мне уже без разницы! Я хочу уже начать работать, а не орать здесь с вами и выяснять у кого крепче яйца. Я уже согласен на все, лишь бы был результат! - выдержав небольшую паузу, я продолжил - Итак, выбираете, каждый по композиции, попутно прикидываете, сколько вы готовы вложить в запись, и мы репетируем эти три песни и их же записываем. Будет тяжело с деньгами, значит, будем искать варианты, раздобыть бабки... Мне кажется разумное предложение! Возражение есть?
  
  416.
  Никита Алексеевич Насонов потерял голову, сердце и силу воли, но обрел Веру. У него исчезла какая-либо способность воспринимать этот мир адекватно и единственное, что его возвращало в этот бренный мир была его собственная гитара, на которую он мог случайно наткнуться, бродя по квартире. В его голове рождались новые композиции, удивительные, не стандартные, противоречащие всем законам музыки, но изумительные и ни на что не похожие, за которые я готов был держаться и придавать этим идеям реальную форму. Немчик же, как студент консерватории смотрел на это творческое марево с сомнением и охарактеризовывал подобные порывы как: 'Насонова блажь'!
  На репетициях творилась сумятица. Вместо того, чтобы два часа плодотворно работать, мы пытались привести в чувство Никиту, разобраться, чем конкретно будем заниматься: доводить до ума старые песни или попытаться состряпать новую композицию, опираясь на идеи появляющиеся ежесекундно. Потерять вдохновение, отпустить тот момент, который мог перерасти во что-то волшебное и значимое, было бы преступлением, откладывать визит на студию, было просто уже невозможно. Потребность в серьезной студийной записи нарастала с каждым днем, но работать с Насоном в том состоянии, в котором он пребывал ежеминутно, было просто невыносимо.
  В эти дни я видел, как за считанные дни поменялась система ценностей у человека, целеустремленного и более чем замотивированного на успех в музыкальном бизнесе. Никита был похож на огромный пассажирский поезд, идущий на полной скорости и в одно мгновение вставший колом, размазав по стенам вагонов всех незадачливых пассажиров.
  С Верой его познакомил Леша, она играла вместе с ним в оркестре, обладала скоротечной красотой, выглядев чуть старше своих лет, но при этом сохраняла приятную женскую дерзость и еще более приятную форму и размер груди. Она постоянно курила, заплетая свое лицо в сизые волокна дыма и больше скалилась, чем улыбалась, но от душа смеялась над Никитой, когда он попытался заверить ее в своих чувствах, разыграв пантомиму страсти из которой зритель должен был понять, что если герою романа будет дан отказ, он подобного пережить не сможет.
  Она сделала ему одолжение, а он принял все за чистую монету, с удовольствием нарисовав среди музыкальных фантазий, как их союз будет выглядеть через, три, пять, десять лет. Дальше он старался не заглядывать, потому что суть разыгранной пантомимы заключалась в том, что он должен был умереть относительно молодым, и оставить убивающуюся горем вдову на попечении собственных адвокатов и менеджеров...
  ...ну а пока были просто прогулки, посещения кафе, где они могли позволить себе одну чашку кофе на двоих и разговоры, разговоры, разговоры...
  Никита плел небылицы и обещания, придумывал на ходу фантастические истории, рассказывал сюжеты своей жизни, смешил и клялся в любви. Обнимал и прижимал к себе, оставляя на ее нежных, худых плечах полупрозрачные синяки, давая лишний повод провести себя, цепляясь за вброшенную в их отношениях очередную обиду.
  Вера делала вид, что уходит, плачет, ревнует, что ей больно, что она ненавидит его марку сигарет и морщилась от запаха, источаемый телом человека, который с каждым разом прижимал ее все сильнее и сильнее к себе. Ей становилось страшно от нежности ничем не обусловленной и совершенно безнадежной, точно такой же, как безнадежной может быть бедность в двадцать лет.
  Больше не в состоянии играть Никита все больше и больше увлекался рассказами про недалекое будущее, про Лондон и Сиэтл, про другие города где его будут ждать, готовясь отвалить внушительную сумму за билет на концерт. Вера не верила, но уже начинала переживать, боясь потерять его преждевременно, боясь остаться одной с ребенком на руках пока кто-то покоряет горы стадионов. Вера боялась остаться одна и быть с человеком который ее любит больше, чем стоило бы... во всяком случае ей так казалось...
  Во мне бурлили противоречивые чувства. Некоторые вещи лучше не говорить и внутренний голос тем временем где-то в подреберье орет на тебя: 'Закрой пасть! Закрой пасть! Сволочь! Молчи...молчи тебе сказали!'. Но что-то подлое и благородное одновременно, какими-то тайными признаками похожими на зависть спокойно говорит: 'Ты должен сказать, потому что ты ему друг! Ведь так? Так!'...и вроде бы ты соглашаешься, но прежде чем дал свое согласие уже произнес вслух:
  - Насон, она тебя бросит!
  Никита, словно подавился. Его кадык подернулся, пальцы собрались в кулак, потом разжались, на лице плеснула улыбка, исчезла и вновь появилась, растаскивая уголку губ в разные стороны не оголяя зубы. Никита сделал шаг в сторону от меня, еще один и еще вдоль по улице, постеленной под фонарями.
  - Я знаю! - сказал он уверенно и без своих излюбленных пантомим и передергиваний. Насон при каждом произносимом слове ускорял шаги, словно ему казалось, что я стараюсь его догнать и вернуть на прежнее место. - Но это случится не сегодня... и не завтра...и не послезавтра... я не знаю когда, но... я ее люблю, и люблю именно в эту минуту. Во мне есть сто процентная уверенность, что через шестьдесят секунд ничего не изменится, точно так же, как и через сто двадцать или сто восемьдесят! А завтра... будет завтра!
  Отбежав на достаточное расстояние, черпая своими кроссовками молодой декабрьский снег, Насон весело закричал:
  - Я знаю, где мы будем праздновать новый год!
  - Где? - задал я ожидаемый вопрос, ничуть не повышая голоса и не пытаясь тронуться с места.
  - У тебя! У тебя будут все...нормально придумал!
  
  
  417.
  'Оркестр любви' - банальная ассоциация, но она мне непринужденно, но с неизменным постоянством лезла в голову. Мне в этом словосочетании виделся сарказм, пафос, красота и надежда на будущее, растворяющееся в ярких красках. Фантазии были похожи на белый джаз одетый в черные фраки и звучавший голосом Синатры. Я чувствовал себя наблюдателем поневоле, расположившимся от процесса на расстояния вытянутой руки, готового в любой момент подать бокал с водой или носовой платок участникам баталий. Мне было выказано доверие, возможно на правах старшего...
  Заведя оркестровый роман, Леша рассчитывал динамично пролистать все его страницы прочитать по диагонали нечеткий текст и сделать выводы, а вынырнув из постели принять решения. Маша же видела все несколько иначе, и нырять никуда не собиралась. Она нещадно транжирила время, уходящее сквозь Лешины пальцы и со своей подругой Верой, обсуждала чудачества Насона и Немчика, играя на домре по восемь часов в день. Оркестр жил своей жизнью, а каждый из его членов своей. Жизнь не прекращалась на репетициях и концертах она уходила в подполье. Тайком от глаз режиссера и зрителя, музыканты подавали тайные знаки, рассказывали друг другу истории, смеялись и шутили, используя, спины друг друга и нотные листы на пюпитрах, как прикрытие.
  Не желая пускать в свою жизнь Немчика, Маша вошла в его и с удовольствием говорила конкретно, что нужно делать, как себя вести, как обустроить быт, как потратить время и в какой компании. Он посмеивался над этими строгими советами, и ничуть не дивясь своей исполнительности, плавно подчинялся, бунтуя только против одного постулата, который он сам исповедовал, но не так радикально.
  Марии категорически не нравилось то, что мы играем, и она считала все это ерундой и детским лепетом, стараясь для определения наших сборищ, не использовать таких слов, как 'репетиция', 'творчество', 'музыка'. Она иногда приходила на наши концерты, скептически смотрела на все сценические подергивания и как только мы заканчивала, сдергивала Немчика и уводила его от тлетворного влияния друзей, которым она улыбалась, широко демонстрируя свое отношение.
  В ее глазах Ден был прокажен вследствие безудержного потребления алкоголя. Она его не переносила, за то, что Цепилов говорил исключительную правду с надменным видом и даоским чувством превосходства. Насона терпела по причине, что с ним на неопределенное время была Вера и видела в нем строгое воплощение интеллигенции свободно рассуждающей на любые от химического состава лаков Страдивари, до современных архитектурных новшеств Манхэттена. Странно, но вполне объяснимо, что самым умным и вызывающим у этой женщины уважение среди нас четверых был - я. Причина вполне объяснима, я не обладал супер возможностью лопать алкашку, как мои товарищи, а если и иногда перебирал, то не чудил до такой степени, чтобы моя память отключала режим фотофиксации, желая уберечь проснувшуюся трезвость от новых трагических возлияний.
  418.
  Я видел войну воочию. Умирая постоянно, я шаг за шагом продвигался вперед, по окопам, по железнодорожным путям, трупам товарищей, среди полуразрушенных зданий, сквозь снег, дождь, грохот гусениц боевых машин и артиллерии. Чувство страха, безысходности, отчаянья заставляли меня задыхаться и рвали сердце на куски, истерично бьющееся всей своей массой в стенку ребер.
  Меня звали Дэвид Уэлш, Василий Козлов, Джон Дэвис, Билл Тейлор и кем бы я из них не был, я сражался отчаянно и так же отчаянно погибал. К сожалению, поисковые отряды не смогут найти мои растерзанные тела под Сталинградом, в Египте, Тунисе и Нормандии, найти солдатские нашивки запачканные кровью среди искореженных танков и разбитых авиационной бомбой крупнокалиберных орудий.
  Разрывая противника на части в рукопашную, после маленькой победы я ощущал неимоверный прилив сил для движения вперед, потому, что отступление не было предусмотрено. Вылепляя врага в оптический прицел снайперской винтовки, я на несколько секунд задерживал дыхание, чтобы спустить курок и безошибочно попасть в цель отнимая жизнь и выдыхая из своих легких на расстояние в полкилометра смерть.
  - Лень? - выцеливая еще одного настырного фрийца, который лез в мою сторону, я осмелился отвлечься на долю секунды и спросить, - Как это называется?
  - Call of Duty 2, - с нестерпимо странным для меня безразличием ответил Лось, - Официальный релиз был вчера.
  - А откуда она у тебя уже сегодня?
  - Пиратская версия, ломаная. Некоторых роликов не хватает, но не это главное.
  - Я тоже так думаю, - отвечал я ему, тарабаня пальцами по клавиатуре компьютера.
  Пока я прицеливался в фигуру в драном, сером офицерском кителе, кто-то с яростным криком и прикладом наперевес, попытался меня прикончить и у него, судя, по монитору, краснеющему с каждым новым виртуальным ударом - получалось.
  - Сдох, - лаконично резюмировал Леня.
  - Ты меня раздражаешь! - возопил я и выскочил из-за стола.
  - Чем же?
  - Спокойствием. Невозмутимостью...нет, не правильно, равнодушием! Только что погиб русский солдат, а ты комментируешь 'Сдох'! Если бы я был в головном уборе, я бы снял бы его, и с тебя бы тоже его снял, даже если бы ты не захотел.
  Леня рассматривал меня внимательно и проговорил: - Хорошая игра! За живое берет, не правда ли?
  - Нет, не правда!
  - А как? - тут Лось настороженно удивился.
  - Она гениальна!
  - Правильно говоришь, - промурлыкал котом, Леня растянувшись на своем диване рассматривая потолок, - Ты где отмечаешь новый год?
  Вперившись в экран на котором вновь и вновь разворачивались боевые действия коротко бросил в сторону дивана, - Походу дела у тебя!
  419.
  Напрасные ожидания заканчиваются сладким, безмятежным сном. Пьяное безобидное хулиганство остается в прошлом и тает как грязный снег на зимних ботинках, в беспорядке раскиданных по коридору. Плотный запах еды, приправленный всевозможными специями, стоит по всей квартире. К нему примешивается алкогольная кислинка, исходящая от пятнистых скатертей. Мусорные пакеты и ведра, переполненные разноцветным конфетти и невидимой дымной приправой. Стрелки часов плавно подбираются к двенадцати. Рассвет прошел не замеченным, а его припозднившиеся отголоски стекают по оконному стеклу зимними узорами. Не слышно машин, шума ветра, разговоров прохожих, только измученный храп после ночных праздничных бдений.
  - С новым годом, - шепчу я себе и улыбаюсь, ощущая свое воздушное тело в ласковой тишине лишенной признаков суеты. Воспоминания в голове проявляются, словно древние покореженные фрески. Мы у меня дома, странным, но вполне объяснимым составом, все члены группы Sale и Вера, что мной воспринимается как хороший знак.
  Маша на новогодние праздники уехала домой к родителям в Радужное - маленький военный городок, оставив Леху на попечение Дениса. Перебрав алкоголя эти двое попытались не ввязаться в праздничную драку и у них это получилось, точно так же как получилось своими телами остановить одинокую маршрутку, катившую на тормозах по полупустому покрытому льдом шоссе. Никита не отходил от Веры и трепетно прижимал ее к себе, с пониманием и сочувствием наблюдая чудачества своих товарищей.
  Я встал и поставил чайник на плиту. Черно-белая тишина с каждой минутой начала наливаться красками из комнат начали доноситься разговоры и перешептывания. Борясь с похмельем, Леша с Дэном отправились по очереди ванну, заглянули в холодильник, вытащили оттуда по куриной ноге, плошки салата и в полулежащем состоянии уселись перед телевизором, смотря сквозь экран. Насон с Верой клюнули на шум закипающего чайника настырно гремевшего металлической крышкой, выбрасывая воду и пар через края, словно пытаясь потушить пламя газовой конфорки.
  Отвинтив ножки у стола и положив на пол большой комнаты столешницу, аккуратно накрыв ее скатертью, мы расположились на полу, по-турецки разбросав подушки одеяла и спальники по всему залу.
  Сегодня во мне мира было больше чем когда либо, сегодня мои желания были исчерпаны, и я наслаждался состоянием пьянящей дремоты и разговорами то возникающими то прерывающимися на половине слова, не способными побороть навязчивый сон. Не было напрасной суеты, не было отчаянья от возможных последствий после вчерашнего праздника, никто не пытался заполнить пробелы в памяти, возможными событиями которые якобы произошли. Разговоры все текли полушепотом, потому что всегда кто-то спал, зарывшись в подушки и одеяла. Темы для праздничных бесед не иссякали, может быть, потому что каждая из историй рассказывалась трижды, а может быть просто отсутствовали лишние люди, способные трактовать и переиначить неаккуратно вставленное слово на свой манер.
  Открывая глаза я чувствовал себя счастливым человеком, который обрел спокойствие в кругу друзей, лишенных зла, зависти и хамства, лишенных притворства, лжи и способности навешивать нелицеприятные ярлыки на окружающих.
  ...и в этот момент погруженный в дремоту и приятное мерцание телевизора, мне показалось, что этот год будет удачным!
  ...и я испугался....
  420.
  - Работать надо подготовленным! С соблюдением всех правил и норм звукорежиссуры! - Антон-Вук хищно улыбнулся и подошел к старому шкафу. На его дверцах были нацарапаны непристойности, сальные отпечатки пальцев наседали один на другой, вместо ручек из круглых отверстий торчала изогнутая медная проволока. Он потянул за проволоку, дверцы с легкостью поддались и с маслянистым скрипом открылись, оголив две полки: самая нижняя была завалена разноцветными проводами, а на верхней была постелена хрустящая газетка, увенчанная приличной горкой рассыпчатого ганджубаса. Горка имела пологие длинные склоны и невероятно-приятный темно-зеленый цвет.
  Из горы проводов Антон быстро извлек 'парашют' - пластиковую бутылку в которой днище было безжалостно удалено, а к основанию тары был привязан полиэтиленовый пакет. Забив в пластиковую крышечку щепотку травы, чиркнул зажигалкой и взорвал, стараясь удерживать дым в себе как можно дольше. Вук поперхнулся, кашлянул, попытался наперекор своей физиологии еще раз вздохнуть, но у него ничего не получилось, дым с хрипом вылетел наружу.
  Старый новый год мы встречали в веселой компании на студии. В ночь с тридцать первого декабря на 1 января, мы изрядно покуролесили. С первого января по второе января нас затянула лаунж атмосфера, из которой мы смогли выбраться, основательно проспавшись, но уже второго числа мы были на репетиции.
  Минимум слов. Сосредоточенная работа. На нас напала одержимость. Мы сухо отрабатывали каждый элемент. В перерывах короткие реплики - обсуждение. Принятие решения и мы двигались дальше. Подсчитав наши финансовые возможности и музыкальные способности, мы решили записать: Indigo child, Hampelman, My old friends.
  Сегодня ночью с тринадцатого на четырнадцатое января я должен был записывать барабаны. Практически две недели, я спал под метроном, ел под метроном, и передвигался, подчинившись биениям в моих наушниках электрического молоточка. Мне казалось, что мое собственное сердце отказывается работать под эти громыхающие ритмы в моей голове, что оно сопротивляется и хочет замереть, выдержать паузу, обесточив весь организм.
  Сегодня я был здесь - на студии, я словно боксер рвался на ринг, рвался за стекло в мой прайд, готовый на все чтобы побеждать, готовый бить бить и еще раз бить, нанести телесные тяжкие, пустить кровь и выйти победителем...под размеренный шаг метронома. Я разминал икры, колени, запястья, локтевые суставы, шею...сосредоточился...
  - Будете? - веселый вопрос прилетел мне в лицо. Вук на вытянутой руке держал свой 'парашют' не первой свежести, покрытый смолами и мелкой стружкой пепла, - Чуть-чуть....а?
  - Нет, я за барабаны...
  - Конечно, - практически молниеносно прозвучал у меня из-за спины жизнерадостный голос, который заставил меня вздрогнуть, когда я переступал порог клетки. В этот момент мой внутренний голос шепнул, что я остался один на один со зверем, ожидающим меня.
  421.
  Проведя бессонную ночь на студии, я мчался домой, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Удовлетворенный своей записью, но совершенно разбитый, я ввалился в квартиру, скинул сумку, верхнюю одежду, и направился в душ. Глаза слипались и слезились, электрический свет цеплялся за веки и мял их своими шершавыми песчаными лапками. Забравшись в ванную, я открыл кран и к мои босым ногам, плюхнулась простатическая струя, чуть теплой воды. Растирая тонкую струю воды по всему телу, стараясь согреться и очиститься от усталости, я молился лишь об одном, чтобы мне хватило времени, закончить все гигиенические процедуры. Мои страхи оказались напрасны, струя приобрела здоровый вид, но в то же самое время становилась все холоднее и холоднее, растворяя мой удушливый сон. Выпрыгнув из ванны и обернувшись полотенцем, я растер свое лицо скрипучим хозяйственным мылом и стал бриться. Торопился. Порезался. Сполоснув лицо, бился в попытке остановить настырный ручеек крови, сочившийся из подбородка и окрашивающий тонкими красными нитями шею и грудь.
  Прижимая к ране смоченный спиртом бинт, я варил кофе. Всматриваясь в темную закипающую гущу и языки газового пламени, я пытался отделить свои внутренние миражи от реальности. Мягкое шипение конфорки предательски убаюкивало, пульсация огня манила закрыть глаза, мои ноги подогнулись, я присел на табурет и прислонился к прохладной белой стене кухни. Проснулся, только когда кофе залил огонь, бесплотный свистящий газ - шипел, булькал, хрипел и вонял. Вскочив на ноги, крутанув ручку на плите, я прекратил вакханалию, достал чашку и наполнил ее тем, что осталось в турке. Приятное острое тепло со скрежетом рухнуло в желудок.
  Я пытался собраться с мыслями и подготовиться к работе. Сегодня тяжелый день. Сегодня, мне надо провести девять уроков и быть максимально в тонусе. Быть собранным, внимательным, вежливым, улыбчивым, строгим, знающим, тактичным, аккуратным... Я попытался бережно оторвать от ранки на подбородке бинт, но он прыснул мелкими каплями крови и отслоился, выпав у меня из пальцев на пол, и я бросился в ванную комнату править свое лицо.
  422.
  Небо раскисало признаками рассвета тот момент, когда я добрался до школы. Я ворвался в плотный школьный гул заставляющий вибрировать толстые стены из красного кирпича. Широкими шагами прошел по коридору до учительской, снял верхнюю одежду и сел за большой овальный стол, ударивший наотмашь меня по лбу тяжелой лакированной столешницей. Откинувшись на спинку стула, я открыл глаза, выругался, поднялся на ноги и понял, что пока я на работе я должен находиться постоянно в движении. Взяв журнал, учебник и заранее приготовленный конспект, я вышел на лестничную площадку и отправился бесцельно бродить по кабинетам, пытаясь рассчитать свой маршрут так, чтобы со звонком оказаться в том классе, где я должен сегодня провести первый урок.
  Выслеживая каждую минуту, я пытался подтолкнуть взглядом минутные стрелки. Мне казалось, что такое обилие единообразных часов нет ни в одном другом здании мира, здесь же строги циферблаты взирали на меня из каждой подсобки, из каждого кабинета.
  Звонок на урок, словно холодный душ, привел меня в чувство, заставив сосредоточится и сделать шаг в нужном направлении. Стараясь бороться изо всех сил, я выдавливал по крупицам из себя позитив, пытаясь для самого себя создать возбуждающую атмосферу. Мне казалось, что иногда я перегибаю палку, активно жестикулируя, громко излагая материал и постоянно вышагивая между партами и около доски. Я пытался превратить свое тело в машину, в снековый автомат, бесплатно и большими порциями выдающий информацию вне зависимости от желания своих клиентов.
  От звонка до звонка я пытался сосредоточиться и пережить эти мгновения готовые вот - вот превратиться в вечность. Мне казалось, что ноги мои опухли и в икрах готовы полопаться сосуды.
  К середине дня мои шаги потеряли уверенность и размашистость, я скользил вдоль стены стараясь оставаться незамеченным, раздражительность преумножалась с каждым прожитым часом, а сил, чтобы ее сдерживать, совершенно не хватало.
  Каждую перемену я выскакивал на улицу, чтобы закинуть себе за шиворот снега, каждый урок, на полминуты прыгая через несколько ступеней, несся в туалет, что бы умыться и привести себя в чувство, пусть хотя бы даже и на пять-десять минут.
  Пытаясь напугать себя, я искусственно пытался навязать мысль, что сон - это смерть и как только мое сознание выпадет из реальности, меня просто не станет. Но обман не помогал, в течение получаса подобных уговоров он стал, смешен и более чем несерьезен, мышцы стонали об отдыхе и отказывались согласовано работать. Мой язык опух и предал меня, свернувшись улиткой в мягкой раковине пересохшего горла.
  Я сел на стул и безвольно опустил руки.
  - Это какой урок? Какой?
  - Последний Стас Витальевич, - Серега Князев ехидно подмигнул, - Прошу простить нескромный вопрос мой?
  - Ты говоришь как мастер Йода, - хихикнула Елис и тут же озвучила то, что хотел спросить ее одноклассник, - Бухали вчера?
  - Работал, - практически полушепотом пробормотал я, мой гнев уже был не в состоянии проявиться и достичь пусть даже маломальских воспитательных целей и я проговорил, - До конца урока сможете посидеть тихо?
  Класс как один с неподражаемым пониманием и сочувствием кивнул, сложив руки одну на другую, как в первом классе и выпрямил спины. От моих учеников повеяло, трогательным пониманием и радостью, что еще больше успокоило меня, и я начал проваливаться в безмятежность, предварительно взглянув на часы...
  ...осталось пятнадцать минут до звонка.
  423.
  - Нам нужна обложка на диск, стандартного формата,- в Насоне кипели эмоции. Он не мог сказать ничего конкретного, но выпрашивал оригинальные идеи у Валентина. Их знакомство произошло всего полчаса назад, но, по всей видимости, отсутствии конкретики начинало раздражать хозяина квартиры.
  - Название есть? - спросил Валя и переглянулся со своей женой.
  - Это просто демо запись, - вставил сухую фразу Денис. Он, развалившись на перекошенном стуле, дымил сигаретой, выпуская дым, под потолок маленькой кухоньки вальяжно закинув ногу на ногу.
  На кухонную дверь, мы накинули сырую простынь, что бы изолировать спящего в соседней комнате Даню от никотиновых вихрей. Немного выпили, но идеи отказывались посещать нас и в утомительном молчании бесплодных раздумий. Лена неторопливо мыла посуду, поглядывая на нас из-за плеча и стараясь не вмешиваться в наш медленный диалог куталась в старенький розовый махровый халат.
  - Тогда...ну не знаю, - Никита остановился на полуслове. В его голосе слышались сомнения, что бывало крайне редко.
   - Говори уже, - подтолкнул его я, - Есть идея. Озвучь!
  - Она простая. Название должно быть примитивное, отражать суть. Зачем городить огород, если мы уже все многократно проговорили. У нас практически записано четыре песни, которые мы хотим презентовать и нам надо придумать простое лаконичное название...
   Это всем понятно! Не томи, - Ден встал, подошел к кухонному столу, на котором возвышалась пепельница, забитая с горкой разнокалиберными окурками и внес свою лепту затушив бычок, - Рассказывай!
  - Просто 'Just Demo'. Идеально. Скромно. Понятно. Больше и не нужно.
  - Хорошо, - одобрительно кивнул Валентин и обратившись к супруге спросил, - Лен тебе как?
  - Вполне, - не поворачивая головы, плескаясь в теплой воде, и натирая тарелки и кружки моющим средством, ответила его жена, стараясь не остаться в стороне от творческих процессов.
  - Тогда пойдемте за компьютер, - с усталостью проговорил Желтов и начал плавно шарить босыми ногами по полу в поисках сбежавших тапок, - Надо визуализировать идею. Цель: простое название - простая обложка. Я правильно понял?
  - Да, - уверенно подтвердил Насон выдвинутый тезис.
  - Но надо немного добавить изюма, - вставил свое слово Денис.
  Рассевшись вчетвером за компьютером, мы минут пятнадцать пялились в монитор, рассматривая иконки на рабочем столе. Мне казалось, что если еще немного посидеть, помолчать то идея должна придти сама собой, точно так же как это случилось с Никитой.
  - Вас трое в группе? - спросил Валя, не отрывая взгляда от компьютера, - Стас говорил, что вроде бы четверо?
  - Один просто не может расстаться со своей бабой! - язвительно заметил Дэн, - Он думает, что если они со Стасом записали барабаны и бас, то в принципе его работа закончена.
  - Басиста нет?
  - Да Валь, басиста, не отвлекайся! - одернул я друга.
  - От чего не отвлекайся? Мы сидим, ничего не делаем. Молчим. А был бы ваш басист, мы бы нашли, о чем с ним поговорить, - Желтов мечтательно покосился на свою пятиструнную басуху, висевшую на стене, которая бездействовала месяцами. С тех пор как родился сын, Вале редко удавалась вырываться на репетиции, а когда удавалось, он играл, урывками пытаясь на ходу освоить огромное количество нового материала,...но играл с удовольствием...
  - Дай, я сяду за компьютер, - Денис подтолкнул Валька под локоть и занял место за клавиатурой и начал что-то торжественно вбивать в строку поисковика. Мы как один следили за его движениями и теми картинками, что всплывали на мониторе.
  - Это сайт нашей репетиционной точки, - Никита узнал обстановку на картинке, те же барабаны, гитары, провода, колонки, - Вон, плюшевая панда!
  - Отлично! - пробормотал себе под нос Валя и потеснил Дэна из-за клавиатуры.
  424.
  Лиловый негр уходил незаметно, удалось зафиксировать только его левую ногу, обнаженную ступню с чуть бледной пяткой, готовой улизнуть из кадра. Белое полотно фиксировало голень, лодыжку, пальцы и не желало отпускать, оставляя вызывающим пятном, часть тела спешащую за своим исчезнувшим хозяином.
  - То, что надо, - бормотал Валя, вырисовывая в фотошопе тень от ноги. Словно Александр Вертинский он творил персонаж и визуализировал обнаженный образ по частям, расставляя правильно акценты, избегая повторений и навязчивых, громоздких образов.
  Обмякшая панда сидела, прислонившись к барабанам с унылом видом, черными кругами под глазами в окружении гитар и проводов. В этом медведе скрывался интеллект, и необычайная любовь практически ко всему, что его окружало.
  - Я смотрю на панду, - медленно, задумчиво и протяжно проговорил Дэн, - Насон мне кажется - эта тварь на тебя похожа!
  - Почему? - Никита вопрошал безэмоционально, словно прозвучавший комментарий не касался его вовсе. Он, не отрываясь, следил за курсором, который скользил по картинке, правя и вылизывая художественные мелочи.
  - Такая же унылая, самодовольная и мягкая!
  - Да, похоже... - протянул Насон, - А эта голая черная нога - Лехина.
  - Размер соответствует, если соотносить с остальными предметами на картинке, - Бодро и весело прокомментировал я. Мне нравилось, что у нас получалось, мы на этот процесс потратили практически шесть часов и все-таки достигли результата, который более чем устраивал всех здесь присутствующих, - Хотя мне интересно, понравится ли обложка Немчику?
  - Насрать! - житейски и легко, словно невзначай, проговорил Дэн. Его босяцкая фраза являлась не ответом на мой вопрос, а была просто комментарием, отражающим полное безразличие по данному вопросу.
  - Валентин Саныч? - обратился я к нашему дизайнеру.
  - А? - не отрывая взгляд, от монитора выбирая шрифт для названия нашего сингла, с раздражением выдохнул Валя, будто кто-то его ударил под дых.
  - Тебе самому-то нравится, то что ты делаешь?
  - Я не знаю... не уверен...но наверное больше - да, чем - нет!
  425.
  Сегодня меня одним ударом вышибли из летального аппарата у самой верхней границы стратосферы. Я ощутил вспышку свободы, безграничное пространство окружающее меня и удивительную нехватку кислорода. Глотая солнечный свет, я не насыщался и ощущал, как мои легкие сморщиваются и покрываются мелкой паутинкой трещинок, в которых просачивается кровь, соскальзывая по стенкам на самое дно выстеленное, табачной сажей. В беззвучном холоде я горел, соприкасаясь кожей с разряженным воздухом, но звук моего голоса угасал, чуть оторвавшись от губ.
  Еще вчера было все иначе.
  Сорок восемь часов назад я позвонил Марине, узнать, когда состоится репетиция 'Dim Eyes'. Мы не виделись месяц, может быть чуть больше, каждый крутился в своих делах, упиваясь работой, не сданными экзаменами, записью, случайными попойками в растерзанных студенческих общежитиях.
  'Да, да...' - неуверенно казала она мне, это мне надо было с тобой обсудить. 'Срочно?' - чувствуя подкатывающие неприятности спросил я и, торопя события спросил: 'Хочешь, я могу к тебе приехать? Буду примерно через час!'. 'Не надо. Я не дома. И кроме всего прочего, мне хотелось бы, что бы Вадик, тоже присутствовал при беседе! Завтра... Я позвоню...' - Марина повесила трубку. Ее голос, словно сок из гнилых фруктов отдавал приторной кислинкой, которая попав на язык, вызывала желания скоблить его зубами и часто сплевывать. Предположения о предстоящей беседе у меня выстроились вполне определенные, но я гнал их от себя стараясь украсть у самого себя память прошедших минут телефонной беседы.
  Марина позвонила, когда я был на уроке. Извинившись перед своими учениками, за несвоевременный звонок, вышел в коридор. За дверью моментально поднялся гвалт, заскрипели стулья, заходили ходуном парты. Марина еще не успела произнести ни слова, как я, извинившись перед собеседницей спрятав телефон за спину, открыл дверь и злобно зыркнул плохо отрепетированным оцепенением в класс. 'Мне все слышно' - медленно процеживал по букве каждую фразу, рассматривая растерянные лица, - 'Я никуда не уходил... Работайте молча! Приду, проверю, что вы сделали!'
   Когда я приложил трубку к уху, Марина уточнила, во сколько я заканчиваю работать и назначила мне время встречи, на все про все ушло примерно секунд двадцать пять. Сухость, четкость и минимум эмоций, которые слышались в ее словах, мне доказывали верность своих предположений, от которых я открещивался. Она говорила со мной, словно читала по бумажке.
  К месту встречи я шел широким четким шагом. Спешил покончить со всеми неприятности, что мне сулил сегодняшний день и постараться остановить внутренний диалог, сводящий меня с ума.
  Они опаздывали, замкнувшись в ожидании под снежинками, выписывающими пируэты и падающими мне под ноги на тротуар. От безделья я вытаптывал на асфальте ровные геометрические фигуры, заставляя прохожих обходить мое творчество, спрыгивая с бордюра на мостовую.
  'Привет' - Вадик встал на границе натоптанных мной узоров, 'Извини, чуть задержались...транспорт'. Пустые приветствия, тухлая риторика, вежливые расшаркивания, все это в одно мгновения вызвало во мне гнев, обгладывающий мои ребра. 'Предлагаю по делу...' - все, что мог произнести я, пытался произносить фразы как можно короче, чтобы не сорваться на визг. Стараясь не смотреть Марине в глаза, я вперился взглядом в ее колени, прячущиеся в широких штанинах цвета хаки.
  'Если по делу...если по делу, то у нас другой барабанщик. Мы нашли парня, который схватывает все на лету. Быстро учится. Мы ему дали демку и он через четыре дня отыграл с нами репетицию. Без ошибок, как будто бы играл с нами как минимум несколько лет...а этот...вообщем с первого раза. Вот...' - Вадик не знал, что делать, он сказал все, что хотел и не мог подвести итог. Судя по его выражению лица, он был готов получить в морду и воспринять это как должное, но только лишь один удар. Я тоже когда-то говорил подобные слова своему другу и примерно представлял, что он сейчас чувствует. У его души приступ диареи и он не знает, как остановить это проклятье. Мне его жаль, но чуть меньше чем себя самого.
  ...Мне хотелось поцеловать Марину... в губы с хрустом...а потом развернуться и уйти, не говоря ни слова, но вместо этого я пробормотал, что-то типа 'Да ладно, не парься... и ты тоже Марин... ничего личного... я все понимаю... вы меня приглашали только на время... вот оно и вышло...расстаемся'!
  'Друзьями?' - спросил меня с надеждой Вадик. Я кивнул. 'Ты, если что звони?' - долетела до меня фраза и догнала меня после того как я шагнул в стратосферу, а в моей голове вертелся запоздалый вопрос: 'На хуя?'
  426.
  - Мне нужна доза Веры, - ворчал пьяный Никита и хлопал себя открытой ладонью по локтевому суставу левой руки, пытаясь развеселить свои вены, прятавшиеся под рукавом зимней куртки. Ему нравилась собственная шутка, и он повторял ее снова и снова пытаясь развеселить себя, раскачиваясь в такт своему голосу, словно наркоман во время ломки, - Пройдет еще немного времени, Стас, и у нас все получится! Год, максимум два, я в этом уверен. Я подъеду к ее дому на белом, рычащем ягуаре, опасном как сомалийская ночь...прежде чем позвонить в дверь я поправлю бабочку, одерну фрак и надену намордник!
  - На кого? - мое сочувствие к другу в течение этого короткого монолога превратилось в искреннее недоумение.
  - На ягуара! - воскликнул Никита Алексеевич перестав раскачиваться и своей пьяной улыбкой, приложился к пластиковому стаканчику на треть заполненного дешевой водкой. Сделав глоток, он опять застонал, - Ты не понимаешь Стас, мне нужна доза Веры! Всего лишь - доза Веры, чувак!
  - Ты пьян, надо валить домой, проспаться и возвращаться на студию, - я повторял эту фразу сегодняшним вечером уже четвертый или пятый раз, играя интонацией собственно голоса, путешествуя от раздражения и обнаженного гнева до милого простодушного нежного тона сострадающего.
  - В жопу студию! Мне нужна доза Веры и все! Я не могу работать и объяснять ситуацию, ты не поймешь, ты не поймешь меня, - пластиковый стаканчик резким, но не точным движением полетел в талый мартовский сугроб. Насон обхватил себя руками изо всех сил и стал сжиматься в пьяный безвредный комок, жалеющий себя изо всех сил. Он сидел своей задницей на гранитных ступенях какого-то госучреждения под камерами видеонаблюдения и примерзал задними карманами своих джинсов к квадратной плите.
  - Ладно! Хватит ныть, пойдем домой! - я его схватил за шиворот и попытался поднять. Ворот треснул, полез белый пух, оперивший Насоновскую шею.
  - Не трогай меня! Я хочу сдохнуть! Я сдохну, потому что мне нужна доза Веры!
  - Да мне плевать, что тебе нужно! - орал я ему в лично. Пар моих слов конденсировался у него на вздернутых бровях и превращался в иней. Потому что пьян в говно, ты выглядишь как замерзающий пьяный ублюдок! Понял меня?
  - Ты меня не любишь...не хочешь понять! - паскудный ясельный плач пробился через мои крики.
  Я не смог сдержаться и пнул под колено. Никита вскрикнул одной рукой схватился за ногу а второй попытался нанести удар, но зачерпнув пальцами подол моей куртки он повис на ней.
  - Единственный человек, который тебя любит Насон это я, потому что все остальные - Дэн, Немчик, устав сочувствовать тебе и по-приятельски ободрять, напиваются вместе с тобой. Сколько ты пьешь, ты помнишь? Помнишь, когда все это началось?
  - Неделю назад, - обреченно виснув на моей куртке, простонал Никита, сокращаясь в рвотных порывах.
  - Не надо здесь блевать! - прикрикнул я на него, озираясь на камеры.
  - Я икаю, - оправдывался он.
  - Ты пьешь две недели! Две! Ты меня слышишь?!
  - Да.
  - И что?
  - Что?
  - Что ты собираешся делать?
  - Сдохнуть!
  - А я собираюсь затащить вас всех алкоголиков на студию и свести три песни, что мы записали. Понял меня? Это минимум требований!
  - А максимум? - шлепал губами Насон, пытаясь своими бледными глазами рассмотреть мое лицо.
  - Вернуться к постоянным репетициям, и искать где мы можем выступить. Попытаться распихать свои записи по радиостанциям и по агентствам... а там будет видно...
  - Ты меня не понимаешь?
  - Я тебя понимаю, лучше некоторых! Я потратил на музыку в общей сложности семь лет! Примерно шесть из них, я играю в разных коллективах на барабанах, а меня вчера вызывают и говорят, что я никуда не гожусь и поэтому уволен. Мне сначала просто хотелось расплакаться от обиды, хотелось рвать на себе волосы, убивать людей, грызть их зубами...
  - Я тебя понимаю... - слабым засыпающими полутонами своего голоса простонал фронтмен.
  - А вот здесь ни хера подобного Насон! Нет! Я вкладывал личное время и бабки, прикладывал усилия, чтобы быть лучше...
  - Значит не достаточно...
  - По всей видимости, - и я с удовольствием в подтверждении его слов отвесил ему затрещину, по его хмельному затылку, - Наверно так и есть, но я продолжаю искать людей с кем можно играть музыку! Новую музыку, ту которой я еще не касался! Я готов играть и проигрывать, готов двигаться дальше, я мысленно готов, как к поражению, так и к победе! Мне тошно стоять на месте, бухать и жаловаться на то; какое вокруг меня разливается безбрежное дерьмо, какая страна наша не устроенная и плохая, как здесь никому не интересно наше англоязычное творчество и в то же время ощущать давление собственной гордости от осознания того, что мы слишком интеллектуальны для местных плебеев.
  - И патрицеев!
  - А потом, если ты сегодня сопьешься, откуда у тебя появится ягуар?
  - Хуй его знает, - у Насона во рту пузырились слюни, и он совершенно не знал, что с ними делать, то ли сглотнуть то ли харкнуть, - Да, кстати, кто тебя уволил?
  Чтобы не вдаваться в подробности и проще объяснить ситуацию, я подвел черту, обрисовав вчерашнюю встречу шестью буквами: - Марина!
  - Вот сучка! А она тебе ведь нравилась, сознайся!
  - И сейчас нравится.
  - Ты меня все-таки понимаешь, - завыл Насон, - Да-а-а-а, а тем временем ей нравился Леха, она на него так пялилась, хватала за руку, пыталась шутить...
  - Знаю, - коротко одернул его я, - Обратил внимание.
   427.
  Потеря каждой прожитой минуты была слишком ощутима. Я проживал их безнадежно впустую. В одиночестве приходил на репетиционную точку и играл два часа без перерыва пытаясь доказать сам себе, что я не так уж и плох. Вколачивая обиду в барабаны, пытался опустошить себя, чтобы избавиться от навязчивого ощущения поражения.
  На моих пальцах образовывались пузыри мозолей, саднившие и умоляющие меня остановиться, цепляясь шипастыми сухожилиями за мои тонкие кости. От репетиции к репетиции я дичал, превращался в озлобленное животное, раскачивающееся в такт одному ритму, бьющему пульсом джунглей.
  Каждый раз, как я шел на репетицию, мне казалось, что я затрачиваю огромное количество энергии, на то, чтобы сквозь весеннюю слякоть прийти в пустое помещение и начать играть, преодолевая одиночество и собственную ненужность. Подгоняя сам себя, в своих мыслях я представлял, как весь коллектив уже собрался и злится в ожидании, когда же Станиславу Витальевичу заблагорассудиться ввалиться в помещение. С порога выдыхая клубы пара, радостно выкрикнув приветствие напороться на штыки недовольных взглядов, повиснув на них мерзким трупом. Меня с ног до головы окатят матюгами и будут подгонять, подшучивая и обвиняя в неуклюжести.
  - Всем привет! - старался, как можно более жизнерадостно произнести я, шагая смело на ощупь в темную комнату и, щелкая по выключателю, мерцающему в темноте бледной лампочкой, - Я пришел. Извините за опоздание! Я быстро! Ладно! Ладно! Не орите! Не орите, я же извинился! Все приготовлю и будем репетировать! Да не переживайте, опоздал всего лишь на десять минут, вы только что перестали настраивать инструменты у нас еще час пятьдесят... поиграем!
  Мои оправдательные монологи никто не слушал, слова бесследно всасывались в шумоизоляцию. И мне казалось, что жалость к самому себе предательски расплывается вонючим пятном на моих джинсах и тысячеглазые стадионы смотрят на меня в отвращении показывая пальцем и корчась в язвительных улыбках. Прячась за барабанами, я в грохоте железа, дерева и пластика топил смех, душил уныние, наполнялся радостью битвы, старался избивать всех демонов, стремящихся мне помешать быть тем человеком, кем я оставался до этих минут, за кого я готовился бороться и умирать.
  Когда в моей голове внутренний голос вопил: 'Стоп! Стоп! Сто-о-о-оп!' я лишь только наращивал темп, дичая с каждой секундой, пока из пальцев скомканных, пожелтевших, как папиросная бумага, не вырывалась барабанная палочка. Словно анорексичная матрешка, кувыркаясь и звеня, она вращалась на истертом ковре, будто бы потешаясь над безнаказанностью, везучестью и полученной дармовой свободой, но я знал, что каждой из них в итоге не сносить головы или быть расщепленной вдоль струн своего собственного тела.
  Все мечты рухнули во мне грубо, случайно и невежественно из-за отсутствия дисциплины, пьянства, нервных срывов, тщедушной влюбленности, самосострадания, лени, паскудства и тлетворных слов 'В следующий раз! Завтра! Мы обязательно соберемся! Надо немного просохнуть! Голова раскалывается, сегодня какая музыка?! Пиздец меня трясет! Руки дрожат! Слушай, в следующий раз! Это когда? Послезавтра?! Ну, вот и решили!'
  
  428.
  Он вышел из анабиоза нервным, недовольным, излишне суетливым. Ему казалось, что никто не хочет работать и только он тот двигатель, который может заставить всех шевелиться в нужном темпе. Бушующему раздражению не было предела: 'Мне было плохо, я был не в состоянии вообще чем либо заниматься, а вы все воспользовались моментом и не собрались даже на репетицию! На студии лежат песни, записанные, но не сведенные! Что никто из вас не мог доехать до Вука и довести до ума запись? Вам что, вообще ничего не нужно? Если вас не пинают, то вы и не торопитесь?'
  Я хотел было возразить, но промолчал, стараясь спрятать свое удивление под лицевые кости собственного черепа, Денис и Леха скромно ворчали, но во взгляде у всех читалось простая радость возвращения.
  - Рад, что ты вернулся, - озвучил я общую мысль, - Как белка?
  - Еще бы чуть-чуть и поймал, - крякнул Насон, - У меня для вас, ленивых придурков, есть важная новость...
  Мы собрались на репетиционной точке. Каждый из нас был похож на ковбоя, готового к дуэли и держащего руку на кобуре, но в данную секунду из трех представленных целей каждому из нас было очень сложно выбрать первую жертву, а потом не было, никакой уверенности в том, что оружие заряжено. Никто не хотел выглядеть идиотом и жать на спусковой крючок под издевательские насмешки товарищей дуэлянтов.
  - ...мы будем работать как никогда, - Насон распалялся, и сдерживая собственные порывы стиснул зубы цедил слова,- Без перекуров, сто двадцать минут! Опоздания категорически запрещаются!
  - Да ладно! - Дэн с издевкой, по-бабьи, всплеснул руками, будто на выстиранной простыне увидел огромной навозное пятно.
  - Возражения меня не интересуют! Никаких отговорок, никаких: у меня работа, девушка, экзамен, юбилей!
  - Ты тиран!- Леха косо смотрел на разбушевавшегося Никиту, - Ты сам то так сможешь?
  - Да.
  - И чем мы обязаны ужесточению правил? - поинтересовался Немчик.
  - Через три недели мы едем в Москву. У нас концерт.
  - Откуда взялся? - поинтересовался Цепилов и торопливо стал подкручивать колки на гитаре, рассуждая как бы невзначай, - Наверное, надо бухать без перерыва несколько недель, чтобы тебе приснился концерт...точно... все, белка на пороге!
  - Отец договорился, - коротко высказался Никита, не обращая внимания на пущенные вход колкости.
  - Платят? - поинтересовался Леха.
  - Нет.
  - Билеты за свой чет? - спросил я.
  - Да.
  - А отцу какое дело до нашей музыки? - не мог никак угомониться Немчик.
  - Ему нравится, - доступно объяснил Насон.
  - Может он к нам директором пойдет или менеджером? - не скрывая своего ехидства, спросил я.
  - Может быть, но сомневаюсь, ему на своей работе неплохо платят, а мы не потянем его запросов. Воспринимайте это событие как счастливый случай, как реверанс в мою сторону, как его прихоть хобби или...
  - Или способ выведения из запоя некоторых слабонервных, истеричных личностей, склонных к тирании...
  429.
  Москва кровоточила грязью, но к утру кровь города застыла, превратив асфальт в огромную перевернутую подошву старого ботинка с идеальным зубчатым протектором. Мы мерзли, смеялись и верили в этот день, предаваясь фантазиям оглядываясь по сторонам на Курском вокзале в поисках водки. На последние деньги, приобретя бутылку 'Пшеничной' и для запивки два литра газированной минеральной воды 'Bonaqua'. Размышляя о том, как без лишнего палева поправить здоровье в центре столице, приняли простое и конкретное решение - перелить в пластиковую бутылку из-под минералки, которую распили еще в поезде и странным образом сохранили среди музыкального скарба.
  Навьюченные сумками и бесформенными чехлами, вышли в Китай-город, глазея по сторонам, оттеняясь от ментов, принимая благонадежный туристический вид. Запивая 'минералку' минералкой, и сдерживая гримасы отвращения, идущие со дна пустого желудка, мы весело шагали вперед. Нам предстояло сегодня еще шесть часов бездарных прогулок, поэтому любыми способами поддерживая бодрость духа, двигались в сторону мавзолея.
  Бутерброды закончились еще на перроне родного города, а несносный голод нас одолевал, своим привычным присутствием. Под стенами Кремля мы словно поляки готовы были, есть друг друга и каждые десять минут безнадежно шарили по карманам в поисках возможной наличности, но замерзшие пальцы натыкались только на корешки билетов способных нас вернуть домой.
  - Может быть, сдадим? - Дэн, сияя от собственной идеи, рассматривал голограмму на билете в отблесках лучей скребущегося вверх, утреннего солнца. Идея всем пришлась по душе, и мы зажужжали с полным пониманием того, что шутка имеет перед собой вполне четкие очертания голодной смерти, - Отец Насона все равно купит нам новые, не будет же он нас терпеть здесь днями и ночами, пока мы не разживемся наличными?
  - Терпеть точно не будет, - выглядывая из шарфа, лишь для того чтобы приложиться к пластиковой бутылки спокойно проговорил Никита, - Будете болтаться неприкаянными по улицам пока вас в обезьянник не посадят. Единственный человек, кому он может купить билет это я!
  - Прекрасно! - не унимался Дэн, - Этих денег нам хватит для того чтобы позавтракать и еще на один пузырь!
  Я слушал все эти пустые диалоги и пререкания, совершенно не вникая в их суть. В моих плечах уже практически иссяк запас прочности, и они готовы были разойтись по шву, сбросив руки, словно гнилое щербатое коромысло на брусчатку. Пальцы отказывались повиноваться, предплечье сводило, и меня беспокоила только одна мысль: если меня в процессе прогулки покинули силы, то, что со мной будет к тому моменту, когда мы выйдем на сцену.
  Не обращая, внимае на мое надломленное молчание, ребята стремительно отрывались, чуть прибавляя шага в нарастающей пятничной московской толпе. Я их окрикивал, заставляя оглянуться и притормозить, но они забывались и вновь бежали, чуть ли не наперегонки от бутика к холодным витринам кафе и от храма в парки и скверы, выдавливающие из себя по капле зелень.
  Талант к безделью в эти утренние и дневные часы в нас раскрылся полностью, каждый сделанный шаг убивал минуту, каждый вдох-выдох десять. Единственной проблемой четырех парней, вооруженных исключительным безденежьем в центре столице было мочеиспускание...
  ...опорожняясь под прикрытием своих товарищей куривших по кругу слюнявую сигарету, мне показалось, что все написанное в Конституции ложь!
  430.
  - Просто Алексей, - с этих непринужденных слов началась наша встреча с отцом Насона. Из всех наших родителей он был единственным, который гордился тем, что его сын музыкант, сочиняет песни и выходит на сцену, гордится и верит в то, что наши возможности и таланты гораздо больше чем наши мечты. Он жил в Москве уже несколько лет, работая переводчиком в одной крупной компании, к семье возвращался на новогодние праздники и в отпуск, а потом вновь возвращался к пульсу огромного мегаполиса, по венам которого циркулируют огромные деньги, оседающие в карманах беженцев-переселенцев горстями мертвых эритроцитов.
  Мы все, при странном стечении обстоятельств, в свое время остались с разведенными матерями на руках, но, никого это, ни капли не смущало, может быть потому, что у каждого папы было отличное алиби, а может, потому, что мы ценили собственную свободу. Мой был до безумия аккуратен и педантичен, что послужило основой конфликта между родителями, отец пытался воспитывать навязывать, демонстрировать и доказывать важность своей позиции, которая матерью воспринималась с исключительной иронией и снисходительностью, что привело к окончательному и бесповоротному разрыву. У Леши и у Дениса папы любили деревню больше города, за свежий воздух, отсутствие суеты и работы, что позволяла им искать отдохновение в пейзажах и алкоголе.
  Возможно, только мои родители развелись, по-настоящему подав заявления в суд, другие же просто растворились в своих собственных мирах, тактично избегая частых встреч, где выпущенное слово превращается не в птицу, а острый камень.
  Я сидел в тепле, жевал здоровенный бургер и какие-то чикены, пил лимонад и ощущал, как мое настроение становится все лучше и лучше, как я наливаюсь силами, и при этом в любую секунду могу невзначай уснуть сидя на жесткой деревянной лавке за столиком, заваленным оберточной пищевой бумагой, коробочками и пластиковыми контейнерами с разнообразными соусами.
   Отец Насона распинался о музыке и давал тупые советы, как надо петь, что надо убрать при записи аранжировок, а что надо добавить. Он послушал одним из первых нашу запись и в свою конструктивную критику вкладывал всю душу, истосковавшуюся по любимому сыну. Мы, невпопад жуя, кивали, самодовольно хмыкая и язвительно чавкая со знанием дела, поддакивали благодетелю, косясь на фронтмена: 'Я же тебе говорил Насон, а ты?!'. 'Че?' - озадачено взъерошивался Никита Алексеевич. А Просто Алексей тут же без задней мысли добавлял масла в огонь: 'Видишь, и твои музыканты тебе говорят!' Когда он произнес эту фразу он смог выбить всех из колеи. Насон вспыхнул и пошел курить на крыльцо McDonalds, откуда его тут же согнал охранник и попросил отойти еще пару десятков метров. Проследив его траекторию движения взглядом: Я, Леша и Дэн с недовольством переглянулись, потому что придерживались мнения, что мы никому не принадлежим, и наше сотрудничество исключает слепое повиновение!
  
  432.
  За два часа до начала концерта мы стояли у огромной железной двери, обклеенной разноцветными афишами изрытыми ржавыми пятнами. Пластиковый звонок болтался на полуоголенном проводе. Кусок белого грязного пластика с черной кнопкой посередине напоминал глаз вздернутый на нерве.
  - Че стесняешься? Жми! - сказал отец Насона и расталкивая нас на крутой лестнице сам потянулся за звонком.
  Мне стало не по себе. Рок группа под предводительством папы фронтмена - это как минимум смешно, нелепо и вообще плохо сочетается со стилистикой жанра. Я протянул руку и надавил на черную кнопку. Раздался пронзительный короткий звонок. Из-за двери доносились голоса, глухие удары, визгливый звук электроинструмента.
  - Нажми еще, они не слышат, - опять подсказал Алексей, но на этот раз, не дав себя опередить, вцепился в кнопку и не отпускал, пока не заскрежетал дверной замок.
  - Слушаю вас? - в дверном проеме появилось лицо девушки, выглядывающее из-под черного капюшона, острым бледным подбородком и чудаковатой помадой на губах.
   - Sale! - выкрикнул просто Алексей, - У них сегодня концерт! Девушка можно мы пройдем? Ребята устали, замерзли, издалека ехали...
  - Ок!
  Дверь открылась нараспашку, вываливая на нас духоту замкнутого пространства и тусклое свечение уставших лампочек. На барной стойке сидел парень лет двадцати и пил пиво. Лицо его было расшито разнокалиберным пирсингом и излучало удовольствие. На сцене толкались пара рабочих. Один из них заканчивал сколачивать сцену, а другой пытался установить панель в подвесной потолок. На полу валялись два шуруповерта и россыпь погнутых саморезов.
  Москва разочаровывала и основательно начинала бесить. Организация мероприятия, на которое мы были заявлены, оставляла желать лучшего.
  - Ребят, а где звукорежиссер? - я постарался, как можно более тактично удовлетворить свой интерес, за счет людей кропотливо работающих на сцене.
  - К концерту будет, - откликнулся, стоящий под потолком рабочий.
  - А концерт то сам состоится?
  - А почему нет? - удивленно спросил другой.
  - Ну, концерт заявлен на шесть вечера, сейчас пятый час, звукача нет, оборудования я не вижу, вы собираете сцену, какие, по-вашему, выводы я должен сделать?
  Молчание мне было ответом, я рассматривал потные спины, бугрящиеся искривленным позвоночником и бесился, под мерный стук молотка, бьющий по моим ощущениям мне прямо в висок.
  - Насон, можно тебя на пару слов?
  Никита кинул и нехотя поплелся за мной вглубь заведения.
  - Скажи мне на милость, как твой отец нашел это заведение?
  - Говорит по интернету, потом увидел объявление о концерте, позвонил организаторам, потом отправил нашу старую запись с одной песней. Им музыка понравилась, они перезвонили, пригласили. Вот и все.
  - Все, да?
  - Да, - Никита не разделяя моего раздражения озадаченно моргал.
  - Скажи мне Насон, а что за час до начала концерта никого в клубе нет, ни звукача, ни других музыкантов, ко всему прочему сцену еще собирают и соответственно никто не рвется на саунд-чек, тебя не смущает?
  - Ну...не знаю, немного...
  - А шест? Шест на сцене тебя тоже немного смущает или он мне только одному бросился в глаза? И вообще как называется это место, ты знаешь? Я что-то вывески не видел...
  432.
  - Это было похоже на бред! Если сложить все деньги, которые мы просрали в Москве и потратили на билеты, то можно было записать еще три -четыре песни. Мне казалось, что мы играли в стриптиз баре, да наверное так оно и было. Люди приходили и уходили, кто-то бухал с барменом выглядившим как подушечка для булавок, несколько человек стояли у сцены и презрительно разглядывали нас, кичливо хлопая в ладоши, подобные аплодисменты больше походили на оскорбление, нежели чем на овации. Были еще какие-то полупьяные команды, вылезали на сцену, играли что-то непонятное и изображали из себя рок-героев, парализуя своей мощью пустой зал.
  - Что-нибудь стоящее слышал? - спросил Шумов и потянулся, развалившись прямо на полу. Казалось, что мы не виделись очень давно и мое небольшое путешествие, вызвало в нем достаточно профессионального любопытства, чтобы заставить самого себя придти в гости.
  - Да - Sale!
  - А еще?
  - Ничего, одна тоска, к тому же плохо звучащая во всех отношениях, но у Насона какая-то девчонка взяла автограф.
  - Попросила расписаться на сиське?
  - В блокноте.
  - И, правда, тоска, - Паша растерянно блуждал глазами по комнате словно пытаясь найти эвакуационный выход, - А если еще тебя пригласят, ты поедешь?
  - В тот клуб, ни за что, в любой другой - подорвусь в любой момент!
  - Значит не все потеряно.
  - В смысле? - не понял я.
  - Каждый мечтает хотя бы один раз отыграть в московском клубе, причем в любом и ходить по центральным улицам нашего города и говорить всем своим знакомым: 'Знаете, мы тут с командой ездили на гастроли в Москву!?' а все 'Вау!!! Вау!!! Как это круто, чувак! Ну и как там?', а в ответ знакомым прилетает: 'Охуенно! Просто на раз порвали зал!' А ты мне просто рассказываешь, как все было дерьмово. Я бы сам рванул в любой момент, только позови, я с радостью, - Пашина речь набирала обороты, - Давай договоримся так, если вас будут звать в какой-нибудь клуб, в котором вы просто по принципиальным соображениям отказывайтесь играть, просто дай знать нам, а тем, кто будет организовывать возможную вакханалию скажите что есть такая группа Е.Л.Ф.
  - Нет проблем, - ровно сказал я, растеряв интонацию уже на первом слоге. Я пытался прислушаться к себе, своим ощущением и ничего кроме апатии не мог отыскать, да и та спала, свернувшись на дне желудка пельменной сытостью.
  - Дальше, какие планы?
  - В Питер, - ни на секунду не задумываясь, брякнул я.
  - Отличные планы, если что не забывай есть такая группа, как...
  - Е.Л.Ф.!
  - Правильно, не забывай нас.
   433.
  'Если у тебя мало денег, надо делать бизнес. Если денег нет совсем, надо делать бизнес срочно, прямо сейчас!'
  Так говорил Рокфеллер.
  Кто такой Рокфеллер мой брат плохо себе представлял, но очень четко в какой-то момент осознал, чем он будет заниматься в ближайшее время. Свой богатый опыт работы грузчиком он конвертировал в примитивную идею, способную покорить любого критика со степенью МВА. Ворочая мешки с удобрениями на складе, от тупой работы он зачитывался этикетками, хотя к чтению у него предрасположенностей не наблюдалось с ясельного возраста. Чтение его раздражало, даже если кто-то, шурша листами книги, декламируя текст вслух, обращался к постороннему. Морщась и впадая в истерику, он делал все, чтобы прервать литературные бдения и обратить читающего к любой другой деятельности, если даже она могла превратиться для него в телесные наказания.
  Всего два слова смогли изменить жизнь Васечки, дав возможность пересмотреть весь жизненный путь и задуматься о возможных перспективах. Эти два слова были - 'Птичий помет', написаны красными буквами на ядовито-желтых этикетках.
  В летние месяцы, он проводил достаточно времени на покатой крыше нашего дома, изучая чердачные помещения и загорая на листовом железе под палящим солнцем.
  Со временем, летние образы, перезимовав в его голове в виде художественных мыслей, слились в одну простую бизнес идею. Для ее реализации было приобретено оптом пластиковые пакеты и отпечатаны этикетки на струйном черно-белом принтере.
  Майской субботой, когда на улицах уже пыльный асфальт выплевывал из трещин молодые стебли травы, он и еще один деятель захватив из квартиры, металлический совок для мусора, безмен и пластиковые пакеты, полезли на чердак. На чердаке удивленные голуби метнули еще несколько грамм помета в общую кучу и выпорхнули в слуховое окно. Осмотрев поле для работы, и еще раз оценив заманчивые перспективы, парни начали собирать дерьмо, лежащее, под их ногами толстым слоем закидывая его в пластиковые пакеты и взвешивая, фасуя ровно по пять кило.
  Заполнив тару, они спустились во двор по подъездной лестнице, и все пакеты закинули в багажник старой девятки.
  Основными потребителями были скромные точки на рынке торгующие рассадой, инвентарем и удобрениями. Их продукция расходилась и по индивидуальным заказам отдельных садоводов, а так же они смогли потеснить поставщиков того магазина, из которого мой брат уволился пару дней назад.
  Рейды на крышу совершались на дню по несколько раз.
  Создав широкую сеть и наработав внушительную клиентскую базу за несколько недель, решили неожиданно завязать с поставкой удобрений. К такому решению их подтолкнуло два фактора: проанализировав стремительно снижающийся объем продаж, решили, что сезон подходит к концу, а до осени еще слишком долго, второй же причиной послужила чердачная пыль, разъедающая слизистую носа, стекающая в гортань веществом с мерзким привкусом голубя...
  ...поэтому было принято решение заняться кондитерскими изделиями!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Верим - подфартит, наши постели портативны,
  менестрелю - два пути: корпоратив или квартирник
  МиронФедоров
  Часть 13. Use Your Illusion II
  
  434.
  Пока основательно вызревали разнообразные бизнес идеи, Вася как проклятый работал в магазине, продавал бытовую технику. В его ведении был так называемый 'белый зал' - холодильники, плиты, посудомоечные машины. Рабочее место было лишено суеты, и в любой момент можно было исчезнуть из поля зрения начальства, камер видеонаблюдения или скандальных клиентов, затерявшись среди крупногабаритного товара.
  -Как товар? - спрашивал я его.
  - Дерьмо! В большинстве случаев! Есть неплохие экземпляры, но люди на них не ведутся, они гоняются за размером, блеском и прочими визуальными эффектами, хотя покупают плиту, для того что бы приготовить себе ужин!
  - А умных советов продавца-консультанта не слушают?
  - Меня слушать опасно, - брат расплылся в улыбке, погладил себя по выпирающему животу и прищурился,- Один деятель пришел покупать фен жене, ко мне в зал заглянул, через пятнадцать минут прихватил с собой вытяжку и посудомоечную машину. Я даже не понял, как я его уговорил, просто кок-то само собой получилось...
  - И часто так у тебя получается?
  - Через одного,...но есть люди, которые приходят в магазин чуть ли не каждый день, как на прогулку. Ходят, доебываются, задают одни и те же, как им кажется, умные вопросы, и раз в месяц покупают мизинчиковую батарейку!
  - А хорошую технику берут?
  - Редко. Иногда получается человека отговорить от его первоначального выбора, в корне неправильного... есть люди, которые слушают, но в основном...я тебе уже все сказал,.. отстань...
  Пока в голове у моего брата зрел очередной дерзкий бизнес проект, магазин как-то ночью неистово заполыхал, покрыв ядовитой копотью пол, стены и потолок торгового зала. Пожарные, расквитавшись со своей работой, оставили в наследство сотрудникам магазина расплавленные корпуса магнитофонов, телевизоров, микроволновок, стиральных машин, покореженные стеллажи и прочий хлам, который надо было отодрать и перемолоть собственными руками, чтобы можно было загрузить в мусоровоз. Алюминево-пластиковый левиафан, словно похоронил под своим уродливым телом Помпеи - должен был быть уничтожен и расчленен руками простых продавцов, которым выдали для выполнения поставленной задачи: ломы, респираторы, металлически щетки... и сказали: - Хуярьте!
  435.
  Городской рынок, расположившийся в исторической части города. Затесавшись в толчею двухэтажных зданий, возведенных в середине девятнадцатого века, являющихся в большинстве своем памятниками архитектуры, до которых по тем или иным причинам еще не успела дотянуться ЮНЕСКО, но руки местечковых бизнесменов успели понатыкать на первых этажах этих домов бутиков, серебрящихся неоном. Рынок, словно легкие древнего Самарканда в стальной грудной клетке мегаполиса - дышал шумно, прерывисто, пульсируя, разворачиваясь с утра и растворяясь на закате, стихая и исчезая в тени зданий, прячась от взгляда градоначальников и чинуш. Соскальзывая под центральную площадь, укрывшись лоскутным одеялом разнообразных товаров, рынок источал прелое обилие сладковатых запахов разложения, ароматы парного мяса, специй и фруктов, блистающих всеми красками в любое время года.
  Хозяином всего этого запредельного рая был Ваган, пожилой армянин с неторопливой мягкой походкой и добрыми глазами, в которых пряталось волшебство безграничной власти и полное отсутствие злоупотребления ей. Он знал каждого владельца палатки и каждого продавца, каждого кто разгружал подъезжающие машины и всех дворников, метущих проулки между торговыми рядами, здоровался с каждым за руку и называл по имени, предельно мягко улыбаясь, так что каждому казалось, что благосклонность хозяина на их стороне.
  Ваган одевался небрежно и просто, сливаясь с рыночной суетой и повседневностью, становясь, плоть от плоти места - настолько заброшенного цивилизацией, насколько потакающего повседневным потребностям людских масс.
  Продавцы в грязных фартуках курили дешевые сигареты, филигранно вращая окурки меж пожелтевших пальцев, торчащих из обрезанных перчаток,посмеивались, как местные щипачи таскают из карманов зевак деньги и оставляют виноградинку в долг, чтобы забрать ее при следующем неторопливом обходе из того же самого кармана. Менты при патрулировании прилегающих к рынку улиц лениво озирались по сторонам. Они замечали все происходящее, но лишь изредка принимали давно примелькавшихся нарушителей, исходя исключительно из собственного развлечения, когда уже совсем пустое шатание по прилегающим улицам наскучивало и от полного изнеможения хотелось примитивных действий.
  Все эта аморфная булькающая людская масса колыхалась под пеной ругани, извинений, смеха и редких драк, перемешиваясь у самой поверхности с откровенной щедростью и обманом.
  Мой брат соблазнил на предпринимательское дело очередного своего дружбана. Его дипломатический талант превзошел все ожидания, моментально договорившись с Ваганом, арендовали у него четыре квадратных метра на рынке, сколотили лоток и полочки. На лотках в коробках разложили конфеты, а на полки за спиной продавца выставили чай и кофе. Наемных людей не брали, торговали сами по графику - два через два. В течение недели, перезнакомившись со всеми ближайшими соседями, и заведя нужные знакомства, выяснили с кем лучше не ссориться, а кого можно сразу посылать куда подальше, не обращая внимания на угрозы и понты.
  Прикормив офисных работников и продавцов бутиков, бегающих на рынок, чтобы купить сладостей к чаю, они зажили стабильной жизнью, деля свой небольшой доход на двоих, погрузившись в рыночную жизнь, которая при первом знакомстве казалась гораздо интереснее, нежели чем на самом деле.
  Рутина торгашества не давала времени отвлечься, лишая выходных и свободного времени. Усталость, не могла подобраться слишком близко, но вместе с тем и полноценный отдых проходил стороной. Стараясь не заморачиваться на подобные темы, Вася пытался развивать бизнес как мог и вносить разнообразие в свою устаканивщуюся жизнь. Своей изощренной болтливостью и обаянием, он уговорил заведующую столовой городской администрации приобретать чай и кофе исключительно у него, тем самым получив возможность два раза в неделю на своей старой девятке въезжать в кремль через главные ворота.
  436.
  Им перестал нравиться рынок, перестал нравиться исключительно от усталости от беспрестанной суеты, от работы без выходных. Когда брат не стоял за лотком, он ехал за товаром, потом к потенциальным клиентам, которые были готовы платить деньги, лишь бы им продукцию привозили по заданному адресу и точно в срок. Его личное время исчезло в работе не оставив от него человека, он превратился в автомат, с четкой инструкцией по эксплуатации, которую раздавал всем и каждому за бесплатно, в надежде увеличить обороты, увеличить прибыль и полностью уничтожить свое свободное время. Его компаньон, по сути человек практически с полным отсутствием динамики и минимум инициативы, больше молчал, иногда давал советы, подсказывал. В редкие минуты, осмелившись - критиковал бурную деятельность Васи, объясняя свои действия лучшими побуждениями во благо общего дела.
  Партнеры стали раздражать друг друга, пытаясь объяснить самим себе, что именно их вклад способствовал тому, что все еще они не загнулись на просторах мелкого бизнеса и способны заработать себе на хлеб конфетами. Простое дружеское общение, которое было основой первоначального сотрудничество, незаметно угасло, оставив в телефонных трубках сотовых телефонов исключительно разговоры по делу.
  Общее дело могло перерасти в конфликт, но партнеры, уловив этот острый момент, решили, что доброе общение важнее, чем небольшие и тяжелые деньги. Готовый бизнес, выставленный на торги, представлял собой четыре квадратных метра площади рынка, арендованных у Вагана, самопальный лоток и полочки, несколько коробок конфет, печенья, чая, кофе и неплохую клиентскую базу, прикормленную к точке.
  Покупатель нашелся достаточно быстро, с благодарностью прибрав к рукам все, что предлагалось компаньонами по прейскуранту, заплатив запрашиваемую цену сразу и в полном объеме.
  Друзья поделили деньги поровну и расстались в отличном настроении, обретя наличные и свободу, сохранив между собой добрые отношения.
  Мой брат усвоил урок достаточно хорошо, он заключался в простых сентенциях.
  1Хочешь работать хорошо - работай один и только на себя.
  2.Хочешь больше зарабатывать - вкалывай меньше - вкладывай больше!
  Все те деньги, что были получены с продажи готового бизнеса, он уже расписал по статьям своих расходов и знал, чем он будет заниматься. Он увидел будущее своего бизнеса на вокзалах и площадях разнокалиберных мегаполисов, увидел идеальную картину в интернете и осознал, что именно он тот человек, который может совместить несовместимое, может слить в единый удобоваримый конгломерат идеал и бытовуху, может облегчить людям жизнь, дать лучшее качество по более низким ценам.
  437.
  - Ты пользуешься презервативами? - с интригой в голосе спросил меня брат. Этот вопрос, появился спонтанно нарушая логику нашего молчания и беспечное разглядывания стен и потолка. Мы пили чай и умирали со скуки... во всяком случае мне так казалось.
  - Да, - ответил я и поставил чашку на журнальный столик, - Как все здравомыслящие люди, но не всегда...
  - А вот это мне знать не обязательно! Главное что пользуешься. Значит ты сам или кто-то для тебя, а это сейчас совершенно не важно, их покупает! - брат замолчал, в его глазах сверкали искры статического напряжения, - Аппараты по продажи презервативов, хочу купить несколько и поставить их на железнодорожном вокзале, в ВУЗах, техникумах...
  - Лучше в ПТУ...
  - А такие еще остались?
  - Немного, но остались, и возможно пара училищ будет с точки зрения бизнеса гораздо прибыльнее, чем все остальные учреждения, как ты думаешь? - мне казался этот разговор смешным, и нравилось в нем барахтаться, кидаться словами, словно теплой грязью и не вдумываться в суть подводных камней. Брат же взвешивал каждое слово и был сосредоточен. Его беззаботность и постоянное веселье никак не проявлялись, он сидел ощетинившись, смотря сквозь меня.
  - Есть варианты с одноразовыми рундуками, туалетной бумагой, салфетками, тампонами, вообще с любыми предметами гигиены для мужчин и женщин! Это необходимо! Это постоянно потребляется! На подобные товары всегда спрос! - Вася произносил каждое слово медленно, стараясь не торопить собственные мысли.
  - Ты бы сам стал пользоваться одноразовым рундуком? - меня разбирал смех, но я старался всячески его сдерживать, - И вообще объясни как это?
  - Одноразовый рундук - это если по-простому, то лист бумаги, достаточно плотный, по форме напоминает унитаз, стелится на фаянс, выдавливается середина, которае падет вниз... Ну туда, где вода течет, на дно унитаза! Садишься, делаешь все свои дела, смываешь, и этот рундук благодаря провалившемуся язычку улетает вместе с твоим говном в канализацию! Удобно! Быстро! Чисто! - в процессе короткого монолога брат распалился собственной идеей и начал яростно жестикулировать, на лице его появилась просветленная улыбка, но он вдруг остановился, замер и серьезно спросил, - Я понятно объясняю?
  - Практически я все усвоил, но ты не сказал, будешь ли ты этим пользоваться?
  - Я? - от спазма мимических мышц удивление на лице у брата выступило маленькими капельками пота, - Зачем? Если приспичит, я могу зависнуть над толчком и моя жопа, не коснется унитаза! А потом, я дурак, что ли платить двадцать рублей за клочок бумаги?
  - Но при всем при этом, ты рассчитываешь, что другие позарятся на твою услугу?
  - Несомненно, а потом посмотри, здесь есть другие плюсы, не надо платить продавцам, не надо платить за аренду, особенно если эти аппараты вешать на стены, а не ставить на пол! С любым директором муниципалки можно договориться тет-а-тет, а потом никакой аренды, самое главное первое впечатление, первый разговор, а потом должно все пойти как по маслу, главное поддерживать хорошие, теплые, дружеские отношения, между партнерами! Главное чтобы всем было хорошо! Правильно, я говорю?
  - Возможно, - я невразумительно пожал плечами, - Но мне кажется, что торговля рундуками, занятие так себе.
  - Рундуки - это просто пример, можно заниматься чем угодно, я просто набрасываю идеи. Главное нащупать оптимальную и ее развивать! Вендинг может быть гораздо многопрофильнее, нежели чем он представлен у нас в городе. Отдельно взятый аппарат - это уже готовый бизнес, можно за год за два построить сеть и жить в шоколаде, не париться ни о чем!
  - Ты так говоришь, как будто хочешь мне этот свой вендинг впарить...
  - Ты меня правильно понял. Хочу!
  438.
  Spengler - старый кофейный автомат, с тракторным ревом мог приготовить чашку отвратительного растворимого кофе за минуту, стал первой любовью и судьбоносным приобретением моего брата. Когда я увидел и услышал впервые этот агрегат, мне казалось, что он работает не от розетки в 220V, а на дизеле. Его исцарапанный металлический корпус гудел и вибрировал, заставляя пританцовывать на месте всю тушу весом в полтора центнера, нашпигованную древней электроникой и дешевыми ингредиентами: плохим кофе, сухим молоком, сахаром и водой.
  - Сколько стоит? - спросил я брата, когда тот пытался наладить бесперебойное производство горячих напитков на приобретенном оборудовании.
  - Дешево, но мне кажется, что меня все равно наебали... - прозвучал уклончивый ответ.
  Не смотря на все препоны, Василий смог заработать на таком непростом приобретении, найти ему более или менее проходимое место, а потом как и предполагалось продать его по еще более высокой цене, когда он осознал, что продажи не столь велики, как постоянные расходы на ремонт приобретенного оборудования.
  Но в этом удивительном расставании, немецкого автомата и человека не было разочарования, был исключительный азарт и вдохновение для того чтобы продолжать начатое дело. Вырученные средства были пущены в оборот и куплен более надежный итальянский аппарат Bianchi. Возможно, он был надежен только по одной простой причине, потому что был намного моложе своего предшественника, но мой брат смог выжать из него максимум кофейного аромата, вкуса и удовольствия. Держа свои почки в стрессово-кофейном состоянии, брат дегустировал изготавливаемый им продукт, продолжая корректировать вкусовую палитру напитков, добившись невероятных результатов и, как следствие увеличения продаж.
  В двадцать первом веке, как говорили многие гуру бизнеса, качество товара не всегда являлось краеугольным камнем больших продаж и иногда даже вредило получению сверхприбыли, но кто-то из флагманов мелкого бизнеса считал несколько иначе и не прогадал, расчерчивая на бумаги бизнес-проект, где сеть кофейных автоматов охватывало город, потом еще один, еще, еще и еще...
  439.
  - Хорошо что не рояль! - сквозь плотно сжатые зубы, вминая свое тело, в лакированную поверхность пианино, задыхаясь сипеля. Мы прошли два этажа и чертовски устали, на плечах и предплечьях образовались ссадины и кровоподтеки, но вся эта канитель с транспортировкой музыкального инструмента пока что забавляла.
  Был выходной. Погода была теплой и сухой листья спело ударялись друг о друга, словно многомиллионная невидимая толпа лениво хлопала в ладоши, надев шерстяные варежки. Мне позвонила Света и рассказала, что она, очнувшись от депрессии, выпорхнула из дурки, выгнала образ бывшего мужа из своей памяти в пустоту и познакомилась с интересным, заботливым, милым молодым человеком, который за нее горой и готов на все лишь бы его любимая была счастлива. Я сказал, что очень рад слышать ее жизнерадостный голос, а Света не обращая внимания на мои скромные комплименты, трещала о том, что переезжает к нему и нужно перевезти пианино, потому что ее новый кавалер очень далек от музыки, а ей надо заниматься, так как она хочет восстановиться в консерватории. Я согласился...
  - Свет! - выкрикнул резко я, медленно прогибаясь под инструментом который готов был вырываться из рук и ринуться в лестничный пролет по бетонным ступенькам.
  - А? - это нежное вопросительная 'а' слетела нежно с ее губ и еле слышно проскользнула мимо пальцев сжатых в музыкальные кулачки, прикрывающие ее бледные талые губы.
  - Я думал, вам нужен - менеджер! Руководитель! - пытался язвительно шутить я, стараясь хотя бы звуком своего голоса оттолкнуть отчаянье, накрывающее меня с головой, - А ты из меня сделала грузчика! Тебе рук моих не жалко, я тоже музыкант, пальцы для меня важны точно так же, как и для тебя, между прочим!
  - Знаю, - донеслось до моих ушей тихое слово с привкусом сожаления.
  - Я худой, у меня тонкие руки и ноги, я не предназначен для таких работ. Когда ты позвонила, я думал, с тобой будут парни, крупнее меня в два три раза, а это кто?
  Парни, которые обещали ей помочь, были суетливы, нерешительны до суеверия и еще более костлявы, чем я, исключением являлся только Светин boyfriend. Привязав длинным вафельным полотенцем к себе музыкальный инструмент он, таким образом, страховал его, чтобы вся дребезжащая музыка не сорвалась в шахту подъезда, погребя под собой спешащую домой бабушку. Он шагал за пианино, подтягивая его на себя, медленно стравливая его на нас троих и бесконечно матерясь, проговаривая исключительно окончания. По его щекастому разрумянившемуся лицу катил пот, майка превратилась в грязную половую тряпку, подошвы его кроссовок скользили по ступенькам гораздо медленнее, чем ступни его ног по стелькам, толстые мясистые пальцы готовы были прорвать обувь и вырваться на свободу.
  - Может быть, можно было твое пианино вывезти от родителей, они на пятом этаже живут, а здесь девятый? - выкрикивал я рациональные идеи пытаясь разрядить обстановку.
   - Оно стоит бешеных денег, - спокойно проговорила моя подруга, поражая меня простотой и строгостью ответа, - А это не жалко, вниз спустите, потом перевезем на машине до места назначения и поднимем на нужный этаж...
  - А на какой этаж... понимать...- легкомысленно спросил я.
  - Де-вя-тый, - по слогам проговорил boyfriend.
  440.
  Мы совершили простое и совершенно не очевидное открытие - если у советского пианино открутить ножки и поставить его на попа, то оно не убирается в стандартный советский лифт, рассчитанный на четырех человек примерно на полтора предательских сантиметра.
  - Обработать его напильником вот и все! - кто-то в отчаянье кричал мне на ухо, - Это будет гораздо быстрее, чем тащить его по лестнице вверх. Обработаем, запихнем в лифт и на лифте поднимем на девятый этаж - вот и все!
  На Светиных ресницах вибрировали маленькие слезинки, хищно поблескивая в тусклом свете подъездных ламп. За нашими спинами перешептывались две яростные, но углубленное в свое собственное любопытство древние бабули. Одна твердила про свои больные ноги и нехотя пыталась заставить нас поверить в то, что если мы сломаем лифт, она вызовет в милицию, которая упрячет нас за решетку и починит покореженное имущество, другая просто сыпала проклятиями и вспоминала Иосифа Виссарионовича, через каждые полфразы повторяя слово 'безобразие' с совершенно отвратительным акцентом, вышедшим из тридцатых годов двадцатого века. Бабули перетаптывались с одной больной ноги на другую, но даже и не думали уходить, а внимательно ловили каждое наше движение и вслушивались в диалоги, поддакивая чьим-то рассуждениям или предложениям, а кого-то, награждая своими 'безобразиями'.
  - Вытаскиваем, - разочаровано рявкнул я, - Нечего стоять, понятно, что ничего не получится!
  Скрепя сердце, истошно сопя и надрывая жилы, мы выволокли пианино на лестничную клетку.
  - Есть предложение, - Светкинboyfriend попытался перетянуть на себя управление рационализаторскими идеями, - Уже вечером(вечер), мы все изрядно устали - это пианино на хер никому не нужно, поэтому оно переночует прямо здесь, а завтра со свежими силами соберемся здесь и затащим его наверх!
  - Затра у нас будут синие руки, которые будут ворочаться с трудом, поэтому надо заканчивать все сегодня - это раз, - возразил я.
  - А два?
  - Два, - это то, что вы меня здесь больше не увидите! Либо завершаем все сегодня, либо никогда, или как вариант вы втроем здесь собираетесь и тащите его наверх, но как вы уже поняли без меня!
  - Не, не, не - заголосили все, - Стас так не пойдет...
  - Ребят надо сегодня, - сдерживая дрожь в голосе лепетала Света, - Может быть мое пианино и на хер никому не нужно, но я боюсь, что за ночь его просто разобьют и раскорежат, вот и все! Придется искать новое, придется начинать все сначала.
  После этих реплик повисло молчание, холодными неровными тенями прилипая к грязным стенам и полу, вдруг boyfriendрванул с места и выскочил из подъезда, спустя минуту, кряхтя, он затащил в подъезд две старые двери, валявшиеся у мусорных баков.
  - Двери мы постелем на лестницу и по ним вкатим на следующую лестничную клетку пианино, потом двери перестилаем в следующий пролет и все повторяем заново. Понятно?
  - Других идей нет, надо попробовать, - перебарывая собственную усталость, я пытался подавать признаки жизни.
  - Тогда че сидим? - это фраза прозвучала с вызовом, заставляя нас вновь цепляться ободранными пальцами за лакированную поверхность музыкального инструмента и впрягаться в общую бурлачную лямку. На удивление первый лестничный пролет преодолели быстрее, чем сами того ожидали, потом без всякой надежды на успех повторили маневр, потом еще и еще раз. Превратив свои действия в строгую систему, мы смогли поднять свой неудобный груз до нужного этажа всего за двадцать пять минут, а это в шесть раз быстрее, чем мы двигались вниз всего несколько часов назад.
  441.
  Высший уголовный трибунал Ирака приговорил к смертной казни Саддама Хуссейна, харизматичного иракского лидера, не сумевшего ничего противопоставить американской пропаганде и военной машине, смявшей его войска и разбросавшие по всей пустыне очаги сопротивления. Все кто был готов сопротивляться вторжению американских войск, даже после официального объявления о поражении армии Ирака, был обвинен в терроризме и заочно приговорен к смерти в песках своей страны либо в застенках Гуантанамо.
  Несколько сот прошений получило новое правительство Ирака от родственников жертв репрессий режима Саддама, эти люди просили назначить их палачами, надеясь отомстить за своих убитых родных. Многие из них требовали публичной казни, но получили только запись, где тело человека похожего на экс-президенкта Ирака восходит на эшафот, вокруг шеи которого затягивается петля и через несколько мгновений виснет на смертельном канате. На записи нет фрагментов где тело погибшего достают из петли и тщательно выискивают возможные признаки жизни диктатора, а не обнаружив с облегчением вздыхают и упаковывают тело для транспортировки к месту захоронения.
  Эта недосказанность породила различные слухи о том, что Саддам, точно так же как и все великие рок идолы как Кобейн, Морриосн, Ленон - жив и просто спрятался от спрута публичной демагогии, устав от бремени правления, навязанной войны, творчества, услужливых почитателей и яростных противников... при этом став первым лидером страны, казненным в XXI веке.
  С его уходом плащ хаоса накрыл страну, взяв на вооружение тлеющую гражданскую войну, террор, голод, жажду и эпидемии, уносящие тысячами человеческие жизни. Хаос не может сформировать грамотное послушное демократическое общество, ощущающее себя единым целым с ценностями присущими любому цивилизованному человеку, потому что когда поводья отпущены цивилизация остается только в дуле пистолета способного пристрелить разбушевавшихся лошадей с шорами на глазах...но в этот момент перепуганный возница стреляет себе в висок и виснет кровоточащей куклой на козлах.
  442.
  Примерно за три месяца до казни Саддама Хусейна, в интернете начали функционировать две социальные сети 'Одноклассники' и 'Вконтакте', вплетая в свои сети все больше и больше потребителей оснащенных личными аккаунтами, передающие информацию от индивида к индивиду. Последние минуты жизни Иракского диктатора, тоже стали частью той информации, расползающейся видео и фотокляксами по персональным страничкам мерцающих на экранах мониторов.
  Большинство обывателей в течение последующих нескольких лет срослись с социальными сетями, так что, по их ощущениям, данное изобретение человеческого интеллекта появилось в ту самую секунду, когда заурчал первый системный блок персонального компьютера, появившийся в квартире. Ощущение доступности и полного, постоянного присутствия социальной сети в жизни потребителя стало нечто само собой разумеющимся, формирующим его мировоззрение и дающее возможность самовыражаться не особо напрягаясь. Непризнанным объектом современного искусства стали многие личные страницы пользователей, в массе своей представляющие собой мозаику хорошо скомпилированной разношерстной информации.
  Если же бросить взгляд в прошлое, то смерть человека способного влиять на геополитические процессы в мире, руководителя сильного исламского государства на ближнем востоке, кажется событием, произошедшим совершенно недавно, буквально намедни и тот хаос, который был посеян и уже так скоро дал свои плоды, кажется случайной вспышкой агрессии, готовой потухнуть с минуты на минуту.
  Предметы быта, услуги, навязанные нам из вне, которые мы с удовольствием используем каждый день, в нашем восприятии оказываются куда более значительны, нежели чем серьезные глобальные проблемы, произошедшие всего в нескольких тысячах километров от нашего дома. Любая ситуация комфорта спустя непродолжительное время своего присутствия, представляется как нечто постоянное. Мы ощущаем, что предметы и услуги упрощающие нам жизнь реально оберегают и защищают, постоянно позволяя наслаждаться жизнью. Причем все это совершенно не имеет отношения к предметам первой необходимости: хороший костюм, надежная машина, бизнес-ланч с понедельника по пятницу в приятном ресторанчике, дешевая сотовая связь и личной аккаунт в социальной сети с посредственными новостями и напоминаниями памятных дат.
  А любая трагедия прогремевшая на другой улице, в другом городе, в другой стране, воспринимается мимолетно, практически тут же выбрасывается на задворки памяти, но как постоянное напоминание о внешней угрозе говорит каждому - это случилось совсем недавно... обернись в прошлое... это тоже часть твоей жизни.
  443.
  Странное меланхолическое ощущение прощания, когда до самого расставания еще практически девять месяцев противостояния и сотрудничества, скандалов и дружбы, споров и просьб, уроков, перемен и репетиций.
  Сентябрь был слишком суетным, чтобы полностью осознать происходящее, а октябрь просто заставил меня принять тот факт, что еще чуть-чуть и у меня больше не будет подобных учеников, как Серега Князев, Женька Елисеева, Паша Бутаков и других ребят из их класса, переполненных творческим беспокойством и самоуверенностью. От этих мыслей мне стало грустно и как то не по себе, я осознал, что хочу уйти вместе с ними, разорваться на части и исчезнуть, потому, что никто меня так не баловал коллективной харизмой и простодушием как эти дети. Они хотели выглядеть старше чем были, и искренне верили себе без всякого сочувствия, позиционируя себя в общении со взрослыми, как представителей общества, имевшими за плечами большой жизненный опыт, которые способны сказать 'Я всего достиг сам! Своими усилиями!' Этот миф в их головах родился сам по себе, достигая патологической концентрации, иногда доводя до полного исступления родителей и классного руководителя. Мне же предложенная детская мифология казалась забавной, чарующей и даже настолько близкой к истине, что я тоже начинал верить им, и только моя собственная зависть добавляла скепсиса в мое суждение о выпускниках.
  Они были невыносимы, и именно поэтому я им потакал, искренне злясь на себя, стараясь изо всех сил дистанцироваться и отгородиться от них учительским столом, журналом, учебником, галстуком, плохими оценками и морализаторством, в чем совершенно не чувствовал себя уверенным и все мои аргументы были специально никуда не годными...я в этом был уверен, причем гораздо меньше чем мои воспитанники. При всем при этом они искусно читали между строк и делали, по моему мнению, правильные выводы, чем меня приводили в необъятный восторг, заставляя все больше и больше ими восхищаться...и ради этого они готовы были стараться и превосходить себя, удивляя...
  - Не грустите...- Князев сидел за барабанами и пытался заглянуть мне в глаза, чуть наклонившись вперед, - Я буду приходить на репетиции, даже когда закончу школу...
  - Не будешь, - я старался улыбаться.
  - Буду, - ответил он просто и самоуверенно, совершенно не беря во внимание тот факт, что с самого начала учебного года у нас первое занятие. Тенденция не утешительная.
  - Буду рад, если все так и будет. Здесь мало кого интересуют барабаны...хотя нет, я не прав, таких много, но кто хочет заниматься, таких чуть-чуть.
  - Я такой один!
  - Не преувеличивай.
  - Я не преувеличиваю, - Серега начал демонстративно крутить головой, - Вокруг никого, мы одни...
  - Я с ними занимаюсь в другой день.
  - Когда?
  - Тебе не надо знать, ты бы свои занятия не пропускал...
  - Бля, Стас Витальевич, у меня репетиторы, поступление...
  - Князев!
  - Я хотел сказать блин, - Серега игриво виновато посмотрел на меня, - В общем, напрягаюсь, как могу, ну а по поводу вышесказанного, все равно никто не слышит, а вы и так знаете эти слова!
  - Но все что я знаю, ты не знаешь, а если ты знаешь, то не все стоит озвучивать, понял?
  - Да.
  - Будешь играть?
  - Да, но сначала расскажу новость!
  - Быстрее!
  - Мы все-таки собрали группу с ребятами! Уже репетируем!
  Я смотрел, как горят его глаза и мне показалось, что Князев уже идет по красной ковровой дорожке и поднимается на сцену чтобы получить 'Грэмми'. Мне это было более чем близко и в эти самые моменты, чтобы ты не творил на музыкальном поприще все кажется гениальным, при всем при этом только близкие друзья искренне могут сказать, что все рожденное тобой на свет - это 'круто', а тем временем все остальное окружение готово без перерыва на перекур смеяться, и из ушата поливать псевдоконструктивным дерьмом новоявленное творчество.
  444.
  Чтобы этого не произошло, я орал на него больше чем он того заслуживал, отмечал я про себя со стыдом. Не без удовольствия отмечая, как в его зрачках бесится огнем желание бросить барабанные палочки и выйти из аудитории с ясным пониманием простой истины, что он пришел сюда учиться и его должен интересовать только собственной прогресс. Жажда прогресса к моему полному очарованию побеждала постоянно и ни разу не уступила разрушительной слабости нарцистического самомнения подростка. Его мотивация служила мне примером. Я чувствовал, как иссякают мои знания и как каждое последующее занятие мне приходилось находить новые идеи, которые я тут же применял на практике не только в процессе занятий в школе, но и на собственных репетициях.
  - Панк играете? - уточнил я строго в те короткие мгновения, когда объяснения были уже не нужны, а повторять заученное упражнение, уже не имело никакого смысла.
  - Кто? - спросил он, утирая полотенцем свое лицо, покрытое бриллиантовыми капельками пота.
  - Ты и твоя рок-группа.
  - Да. Панк. Я же говорил уже...
  - Странно было бы, - высказался я с ехидством.
  - Почему?
  - Все с этого начинают...динамично, бестолково...главное, что б колбасило!
  - Да, - Серега посветлел лицом, - Точно. Мне нравиться.
  - Очень жаль.
  - Почему?
  - Потому что я тебя учу более сложным вещам и не хочу, что б ты деградировал.
  - Я не деградирую. Сто процентов! Мы еще с вами встретимся на одной сцене, - последняя фраза звучала как вызов, и я был готов с удовольствием и надеждой его принять.
  - Очень рассчитываю на это. Будет забавно, я так думаю.
  - Нет не забавно! Будете мне завидовать!
  - Князев, веришь, нет, но я уже завидую.
  - Нет, не верю...
  - Это потому, что ты идиот, - неаккуратно обронил я и тут же пожалел, рассматривая, как на его лице скрючилась грима разочарования то ли в своих способностях, то ли в моих педагогических талантах.
  
  445.
  Я встретил Вадика на улице. Он шел в подавленном настроении, разглядывая тротуар заметаемый сухими осенними листьями. Листья распространяли, тихий шепот, скользя по асфальту, раскалываясь на маленькие чешуйки. Пыльный ветер бил по глазам сухой половой тряпкой, оставляя неприятный привкус улицы на губах.
  Мне пришлось преградить ему дорогу, что бы он как то обратил на меня внимание, несколько секундами ранее запнувшись о мою тень.
  - О привет, извини, я не заметил тебя, - пытаясь выразить теплоту нечаянной встречи в своих словах, он тут же мягко отступил назад и выдернул руки из карманов, резко, словно два револьвера, но тут же заломил запястья, стесняясь протянуть ладонь для рукопожатия.
  - Привет, - во мне могучими каменными жерновами вращались простые желания. Хотелось обнять его настолько сильно насколько неудержимо заискрило желание дать ему в его кислую и перекошенную морду, а потом когда он упадет отвесить пару пинков поддых. Я уже видел как он полуживой рыбиной конвульсирует и открытым ртом ловит воздух, как черными сгустками крови из его развороченных ноздрей медлительными червяками выкатываются аморфные сгустки...- Как Dim yeys?
  Вадик стоял, как стоял, не обращая внимания на мои миражи, он был словно погружен в себя, плохо видел и по-моему соображал еще хуже, он был абсолютно безразличен к происходящему и в его глазах блестело пустота и безнадежность.
  - Больше нет никакой Dim yeys. Все...
  - А что есть?
  - Ну не знаю, ничего общего, ничего... ничего чтобы меня заставило удивиться...заставило вновь вернуться в музыку, репетировать, выступать. То, что я сочинял больше никому не нужно. Все разбежались. Маринка в Америке.
  - Маринка должна была уже вернуться?
  - Она вернулась и снова уехала, наверное, навсегда. В штатах нашла кого-то, устроилась в модельная агентство работать...
  - Кем? - если в данную минуту можно было бы сказать, что я удивился, это была бы самая неточная характеристика, которую можно было дать человеку в моем состоянии.
  - Моделью, - как само собой разумеющееся сказал Вадик, - Я видел ее фото... отличные.
  - У нее подходящий рост, хотя рост для фотографии не самое важное, а вот все остальное...
  - Все остальное шлифуется. Пирсинг вынула, поменяла свои военизированные штаны на маленькое черное платье и чулки, ботинки на туфли с каблуком, гитару убрала в кофр, кофр в шкаф, а в руки взяла ридикюль... Маринка вполне симпатичная и даже более. Кому-то она приглянулась. В ней увидели потенциал. Начался новый этап жизни, что-то, что хоть как-то похоже на карьеру, наверное, это лучше чем заплесневелые репетиционные точки. Правда это к музыке и к ее желаниям, не имеет ни какого отношения, ну так что ж...
  - Она всегда хотела отсюда свалить...
  - Все про это говорят, все хотят свалить, но мало кто решается и способен в столь короткий срок собрать вещи бросить все и улететь за океан.
  - Ее здесь ничего не держало!
  - Я думал иначе.
  - Я тоже одно время думал иначе, но был, однако изумлен... - в моих словах вычурного такта было гораздо больше чем злости.
  - Перестань, завидовать, нечему.
  - Я знаю, но все могло повернуться иначе.
  - Не могло.
  - Почему?
  - Потому, что все разбежались, - Вадик смотрел прямо под ноги, словно асфальт был прозрачным, и он пытался заглянуть Маринке, находящейся в восточном полушарие под ее маленькое черное платье, - Владик в Канаде.
  - Вернется?
  - Не знаю, если и вернется, то точно не скоро.
  - Чем он там занимается, на модель он годится еще меньше чем Маринка! Он даже ростом не вышел!
  - Он мне писал на mail, что где-то на севере лес валит, то рыбу ловит в Атлантическом океане. В общем, зарабатывает не плохо. Он доволен.
  - Нормальная мужская работа.
  - Да. А ты все в школе?
  - А где мне еще быть? В офисе на телефоне?
  446.
  В интернет-кафе стоял дым коромыслом. Пустые упаковки от чипсов и недоеденные бутерброды валяются у клавиатур, смятые банки из-под Sprite и дешевого пива,переполнив мусорное ведро, валяются на корпусах системных блоков. Грязь, стекающая с ботинок клиентов, запекается кривыми размазанными рожами на дешевом линолеуме, выглядывая из-под каждого стола.
  Большинство посетителей этого заведения юноши от четырнадцати до двадцати лет с живой, но практически беззвучной мимикой, ведущие невербальный диалог с монитором. Многие из присутствующих проводят здесь более двенадцати часов в сутки. Деньги на еду тратятся на компьютерные игры, деньги на проезд в общественном транспорте, инвестируются в сигареты, по причине того, что на сигарету в этой среде можно выменять практически все что угодно. На стенах и потолке этого полуподвального помещения шелковой грязью растекается никотиновая смола, искажая цвет стен и потолка. Матовый темно-желтый фон поглощает свет мониторов, испражняя сумрак.
  Среди призраков и теней виртуального пространства ленивой матерью медленно двигается пожилая узбечка облаченная в равнодушие, посасывая тлеющие бычки из пепельниц, попутно делая вид что она намывает пол. Она растирает грязь равномерно, полусухой половой тряпкой, ничуть не задумываясь, что к тряпке должно прилагаться еще и ведро с водой.
  Менеджеры зала ее зовут каждый на свой лад и любым именем, каким им нравится. Она совершенно не понимает по-русски, но очень хорошо чувствует интонацию и идеально угадывает смысл, но с трудом подчиняется просьбам, приказаниям и мольбам, продолжая циклично двигаться по своему маршруту. Возможно, она здесь живет, возможно, когда из этого полуподвального помещения начали делать интернет-кафе, ее нашли здесь и не стали выгонять, а просто дали синий халат и тряпку, объяснив, в чем будет суть ее работы, за которую может быть, ей будут платить деньги.
  За менеджерской стойкой ребята укурены в хлам, им уже на все наплевать, потому что сегодня среда и времени два часа ночи. Клиентов в зале человек десять. Один из них качает порнуху, все остальные рубятся в NFS. Каждый из клиентов время от времени, беззвучно бледными губами проговаривает проклятья и звонким ударом ладони по столу выражает искреннее разочарования. Разочарование в этот вечер посетило всех виртуальных гонщиков, естественно кроме того, кто углублен в порно.
  Мы выкупили час. По предварительным подсчетам Насона этого должно было хватить для того что бы:
  - зарегистрировать электронную почту.
  - зарегистрироваться в социальных сетях.
  - выложить записанные песни на некоторых сайтах, где бы их могли бесплатно скачать, (хотя Насон был изо всех сил против и называл подобные действия благотворительностью, а меня и Дэна транжирами).
  - зарегистрироваться на тех сайтах, где при скачивании песен, людям пришлось бы заплатить за наше творчество (мне казалось это глупо, но Никита настаивал и не хотел отступать).
  - найти официальные сайты крупных звукозаписывающих компаний и разослать на их адреса нашу,demo-запись.
  От ковыряния в клавиатуре нас отвлек излишне веселый, но вязкий голос менеджера зала: - Ребята, ваш час вышел! Платите... или проваливайте...
  - А эти дрочилы? - Дэн оторвался от монитора и начал пальцами тыкать в пацанов, тонущих в мониторе, повесив на свою шею большие черные наушники: - Они заплатили?
  - Эти дрочилы оставляют здесь столько денег, что им даже самим непонятно откуда они их берут, а вас я здесь вижу первый раз, поэтому либо гасите интернет и проваливайте либо платите!
  - Дэн, еще долго? - шепнул Насон, рассматривая, как Цепилов ищет нужные буквы на клавиатуре.
  - Почту зарегистрировал, теперь регистрируюсь 'Вконтакте', - оторвавшись взглядом от клавиш, Денис вопросительно посмотрел на Никиту, - Че стоишь? Если хочешь чтобы все получилось, что мы запланировали, иди заплати еще за два часа! У меня денег нет! И домашнего компьютера тоже!
  447.
  Он сгорел, растаял, испарился, исчез. От него не осталось и следа, как будто и не было вовсе, того кем я был когда-то. Мое прошлое стало для меня посторонним, фигурой nongrata, двойником, встреченным случайно на улице и успевшим вызвать у меня самого лишь удивление, прежде чем перемешаться с толпой. Я словно речной остров - осколок берега, оторвавшийся в паводок от большой земли и подхваченный бурным течением, безвольно двигаюсь к устью. Я не знаю, как выглядит исток, как называется река, и я сомневаюсь, что останусь на плаву до тех пор, пока не сойдет дождевая вода и встанет лед, сохранив мне жизнь до весны!
  Время выросло в цене не оставив мне сантиментов, не оставив мне ничего кроме прошлого человеческого обличия и воспоминаний... хотя еще теплится чуть-чуть надежда на исполнение прошлых нереализованные идей, ограниченных лишь безумием или смертью. Время начало шевелиться внутри и вне меня, словно огромное бесплотное чудовище. Оно вырывается и врывается в мое тело, хлопая окнами и дверями, пытаясь пролезть, втиснуться в проемы, обдирая косяки своим невидимым, холодным, чешуйчатым телом.
  Еще вчера я готов был тратить время на музыку столько, сколько было необходим тому, кто готов был меня принять таким, какой я есть. Мне было практически все равно, что и с кем играть, я всегда мог найти оправдание тем драгоценным минутам, что я потратил, выбивая из барабанов требуемые ритмы. Без сожаления я изматывал и ломал себя, надеясь успеть все сразу, найти выход и выворачивая суставы, вылезти из тесной клетки, а затем и сбросить старую шкуру... со шкурой я распрощался, но не смог освободиться...
   ...уже этим вечером я убегал от людей, надеющихся на меня. Они просто приняли неправильное решение, они просто не могли позволить себе чуть лучше устроиться в этой жизни и надеясь сохранить свой бюджет экономили на музыке, покидая теплые репетиционные студии и перебираясь в отцовский гараж, где стояла проржавевшая аппаратура и гнилые барабаны, разлетающиеся во все четыре стороны при первых тактах. Подобное окружение противоречило моим принципам, а принцип был один 'либо все либо ничего', а принимать щадящие полумеры, которые позволяют экономить на музыке и чуть больше потратить на ужин и поход в кинотеатр, меня совершенно не устраивало. Подобные действия я воспринимал, как предательство!
  Я не хотел возвращаться больше туда, где я начинал шесть лет назад. Не хотел играть на самопалах и не видел больше романтики в плохом звуке и холоде, заставлявшим вместо того что бы исполнять свою партию справляться с дрожью выдавая ее за импровизированную барабанную дробь. Легче было согласиться с голодом и дырявыми кроссовками, нежели чем с плохим звучанием и постоянными разговорами на тему: 'Послушайте, а неплохо звучит, а?! В наших-то условиях, совсем неплохо!'
  Эти чудаки вышли на меня через каких-то знакомых и предложили мне место в своем коллективе. Как обычно, не долго думая я согласился, но при ухудшении условий труда не стал искать профсоюзных деятелей и просто соскочил, хотя ребята уже готовились к концерту, который я возможно им обломал. Мне плевать! Мне плевать на тех людей, которые не уважают себя и не уважают музыку, которую они играют! Мне плевать на тех, кто хочет играть хуже, чем может на самом деле! И мне плевать на тех, кто готов мириться с полумерами, потому что ты, если попал в эту среду, ты должен отдать все или просто уйти... в лучшем случае...при этом, чем хуже способ, тем лучше случай! У нас так!
  ...хотя возможно все радикальные мысли, подпитывающие меня своей внебрачной энергией, всего лишь нашептывали мне о моей жажде комфорта. Шептали о том, как эта жажда становится с каждым днем сильнее и как я сам разлагаюсь, старею и превращаюсь в простого потребителя, не способного рискнуть, но готового осуждать и тыкать пальцами в людей кто просто напросто не смог меня переубедить.
  Сегодня со мной произошло небольшое откровение. Я всегда искусно выдавал свою слабость за чужую и смел нахально надсмехался над ней, но что самое главное, я получал от этого удовольствие. Я получал удовольствие, по причине того, что мне пришлось, научился говорить твердое 'нет' и при этом меня больше не мучила совесть, не мучили мысли о том, что я подвел людей, которые надеялись на меня. Возможно, они усиленно это изображали, и просто использовали, желая меня слить при первой же удачной возможности, когда я буду просто больше не нужен!
  ...и именно поэтому меня не мучает совесть! Именно так я сам себя убедил!
  Кстати! Я уже забыл, как называлась эта случайная группа, в которую меня занесло!
  448.
  - Четыре четверти?
  - Что ты сказал? - переспрашиваю я Никиту, рассматривая, как Денис и Леша настраивают гитары, пытаясь делать это одновременно. Плотные гитарные звуки, срываясь со струн и вылетая через двадцатидюймовые динамики, сталкиваются в атмосфере репетиционной комнаты и переплетаются, словно руки греческих олимпийских борцов. Дэн просто привлекает внимание, он пытается вывести из себя басиста, потому, что ему нечем заняться, ему скучно, тоскливо и он просто давно не видел Леху. Он бы с удовольствием с ним просто поговорил, но для этого необходима тишина, а приемлемое состояние тишины создается только одним единственным способом, это когда, никто не дергает струны.
  - Достал! - Немчик хлопнул открытой рукой по грифу и заглушил басовые вибрации,- Перестань вместе со мной дергать струны, я ничего не слышу!
  - Перестал, - Дэн миролюбиво остановил собственное звучание, - Я просто хотел спросить, как дела? Я скучал, у нас были какие-то проблемы, лишняя суета, мы не репетировали несколько недель, а до этого было лето, а летом все как обычно! В общем, вы меня понимаете!
  - Если летом все как обычно, давай я настрою инструмент, потом ты, потом Насон, и начнем репетировать, а после, когда пойдем домой, поговорим, о чем захочешь?
  - Четыре четверти! - не унимался Никита.
  - Что ты ко мне пристал! - с признаком наигранного удивления, я отмахнулся от Насона.
  - Ты с ними играешь!
  - Я их на хер послал!
  - Как так? У вас должен был быть концерт!
  - Мы играли на нормальной репетиционной базе, а перед концертом они решили урезать расходы, так как в их сознании нарисовалась картина под названием 'Пусть репетируют те, кто не умеет играть!' и под этим же лозунгом группа переехала в гараж, где о какой-то вменяемой отработке материала, вообще речи быть не может! Я отыграл вместе с ними три композиции, а потом встал из-за инструмента, собрал свои пожитки, переобулся, переоделся и пошел на выход, а мне вслед летит 'Ты куда?', а я в ответ 'Домой!', а вдогонку 'А когда вернешься?', я им 'Никогда!'. Вот собственно и все! Да, ты прав это было практически накануне их первого концерта!
  - Я начинаю тебя побаиваться Стас! Как бы ты нас не бросил!
  - Если вы не решите репетировать перед концертом в ржавом, вонючем гараже, тогда не брошу! Не переживай!
  449.
  Я жал руку убийце. Эта мысль меня посетила после того как я уже несколько минут общался с улыбчивым парнем, случайно попавшемся мне на пути. Выйдя из подъезда во двор, я собирался направиться на трамвайную остановку. Аккуратные брюки, начищенные до блеска остроносые ботинки, бежевая куртка, чисто выбрит - мой собеседник, перехвативший меня, выглядел на все сто, говорил тихо, чисто, не злоупотребляя зловонием ненормативной лексики. Его худая, но мягкая рука дарила уверенное рукопожатие и бархатное тепло. От него пахло туалетной водой и любовью, простивших его родителей, потому что он был у них один... и это служило ему и оправданием и визой в возможное будущее.
  - Не узнаешь? - раздался вопрос, прерывающий тираду радости, когда он в моих глазах заметил немой вопрос, на который я не мог найти ответа, - Антон!
  - А-а-а... - протянул я многозначительно, выскребая из собственных мыслей образ десятилетней давности, когда мы уже практически не общались и у нас, не было общих точек соприкосновения, но практически каждый день встречались либо в магазине, либо просто на прилегающих улочках возвращаясь домой.
  - Не узнал?
  - Все! - хлопнул я звонко себя по ляжке, вкусив откровение собственного прошлого, - Все вспомнил! Я слышал - ты сидел?!
  - Было дело, - он произнес это несколько с детским смущением, потупив взор, словно пряча возможное бахвальство, которое проявляется у тех, кто отмотал срок и вышел в мир, рассчитывая на то, что его здесь все ждут с нетерпением и дарами.
  - Ну и как там? - спросил я с преступной непосредственностью, просто из-за нелепой безысходности, возникшей по той простой причине, что надо было чего то сказать...и я сказал...
  -Ну...обычно...ничего хорошего, но и неплохо, - Антон держал улыбку словно тяжелоатлет на вытянутых руках штангу, - Время прошло...отпустили...
  - Чем планируешь заняться? - не унимался я, хотя мне казалось, что я куда-то спешил и даже уже начинал опаздывать.
  - В институт поступил, на заочку...
  В моей голове возник просто вопрос 'Как?', но мне хватило ума его не озвучивать, и я разродился банальной фразой: - Удачи! - и сделал шаг в сторону, потом еще один, еще один... с каждым разом все ускоряясь... на прощание счастливо махнул рукой и повернувшись спиной, пошел еще быстрее не оборачиваясь.
  ...я вспоминал... его посадили за то, что он проткнул ломом собутыльника, когда они пили в какой-то каптерке. Сколько ему тогда было? Лет пятнадцать? Шестнадцать? В моей голове это никогда не укладывалось и когда-то казалось, что я его больше никогда не увижу. Со мной останутся только воспоминания из далекого детства, как мы играем летом в прятки, догонялки, зимой в снежки, строим крепости... иногда мы дрались...я его бил...а он плакал и бежал домой, безбожно матерясь весь в слезах...
  ...и мне даже в голову в эту самую секунду не может прийти мысль, что уже к вечеру за ним приедут менты, а он их будет ждать сидя в кресле перед телевизором, потому что, после занятий в институте, он за сараями задушит двух однокурсниц их же собственными колготками...
  450.
  Концерт, не заклеивший город афишами, лишь промелькнувший бегущей строкой по местному телеканалу и пару раз о нем упомянул ди-джей, засевший на радиоточке транслирующий рок-н-рольные хиты на испанском, итальянском, немецком. В связи с изысканным репертуаром станции у нее не могло быть больших рейтингов, соответственно - любая реклама на этой волне, никак не могла привлечь внимания людских масс.
  Мероприятие организовалось стихийно, как-то само по себе. Я про него узнал за пару дней до того как оно должно было состояться от Алены. Она позвонила, предложила выступить. Я тут же перезвонил всем участникам 'Sale', они моментально откликнулись и дали согласие. Наш репертуар был отточен до малейших деталей, поэтому составить программу на тридцать-сорок минут для нас не составляло труда. Подкупало присутствие австрийской команды, которая посетила наше захолустье с концертом, и которую надо было разогреть, как следует.
  Ночь с субботы на воскресенье оказалось удивительно людной, не смотря на практически полное отсутствие рекламы в городе. Концерт проходил в огромном холе кинотеатра, ориентированного на демонстрацию лент в стиле арт-хаус и тех фильмов, что вообще никогда не соберут кассу в любом другом кинотеатре, встроенном в торгово-развлекательный центр. Вокруг было много суеты, разговоров, веселья. Никто, никого не стеснял, все общались словно старые знакомые. Было ощущение, что маленькая провинциальная Европа оккупировала это здание и не собиралась его оставлять до утра. Вокруг было огромное количество полулитровых стаканов с пивом: в руках, на подоконниках, на полу, на столах и стульях, но все были подозрительно трезвы и учтивы. Небольшими группами, поддавшись собственной жадности, некоторые ребята прятались по нишам и разливали коньяк.
  Гримерку для выступающих, организаторы сделали в самом зале кинотеатра, поставив перед белой простыней экрана, пару необъятных телег заполненных отлично прожаренными бифштексами и несколько кег с пивом.
  - А это для кого? - выкрикнул кто-то из музыкантов развалившихся я в мягких креслах.
  -Для вас! Ешьте, пейте, сколько хотите, приготовили для австрийцев, а оказалось что они вегетарианцы! Кто ж знал! - рабочий сцены развернулся и пошел из - зала: - Просили, чтобы им бананы привезли и еще какую-то дрянь!
  - А пиво то они пьют?
  - Конечно!
  - С бананами?
  - Да мне плевать! Пусть хоть и с бананами!
  Все музыканты, что были в импровизированной гримерке, медленно с искренним недоверием, направились к доставленным яствам. Время подходило к полночи, и первая команда уже должна была идти на сцену через каких-нибудь пять десять минут, поэтому их голод гнал быстрее, чем всех остальных, заставляя пренебречь смущением. Спустя тридцать секунд уже все пировали возле подносов и радовались счастливому стечению обстоятельств, радовались тому, что австрийцы оказались вегетарианцами. Что сегодня надо выходить на сцену, что завтра воскресенье и никому никуда не надо, радовались, что пиво точно так же как и мясо совершенно бесплатно.
  - Стас, я обращу твое внимание, - Насон с умным видом и набитым ртом, тыча многозначительно указательным пальцем в потолок вещал, - Никаких билетов на этот концерт не надо было выкупать и распространять. Тут наливают и кормят, на сцене отличный звук и сегодня вместе с нами играют достойные команды!
  - То есть ты счастлив!
  - Не говори глупостей! Я всегда несчастлив, но сегодня я невероятно доволен!
  - Удовлетворен!
  - Нет, доволен!
  451.
  Я стою за кафедрой перед уважаемой мной аудиторией состоящей из аспирантов из кандидатов и докторов наук, пытаясь озвучить отчет о проделанной научной работе за то время, что я числился в аспирантуре и работал над диссертацией. Мои голосовые связки на данном этапе работают куда лучше, чем мой мозг и это в данную секунду спасает. Чтобы исправить ситуацию и включиться в процесс, мне приходит в голову вообразить, что я на сольном концерте, но тут же понимаю, что как музыкант без своей команды я мало что из себя представляю и в это мгновение голос, существовавший как-то автономно, начинает присыхать к небу, дергаться и дрожать. Заикаюсь. Кашляю. В создавшихся нелепых паузах пытаюсь прокрутить в голове те вопросы, которые мне могут задать оппоненты из аудитории. Вопросы вспыхивают разноцветными искрами салюта и сразу гаснут, сменяясь все новыми и новыми задачами на которые у меня нет ответа. Медленно переворачиваю страницы доклада. Мне уже кажется, что я читаю по слогам, медленно и протяжно. Отрывая взгляд от страницы, рассматриваю лица с печатью участия в мимике, никто из присутствующих не дергается, ни морщится, а сосредоточенно слушает меня, что заставляет нервничать еще больше, потому что я жду подвоха, жду своего неаккуратного трагичного, неповоротливого молчания, оставляющего без ответов моих искренне заинтересованных коллег.
  От моих рук отлетает последняя страница, падает на пол и шелестит по линолеуму, обнажая исчерканное дерево кафедры за которой стою.
  - Спасибо за внимание. Вопросы? - я не узнаю свой голос. Он словно грянул со стороны. Шепот рябью пробежал по кабинету и смолк. Смотрю в глаза научному руководителю, трагично вопрошая. Галина Савельевна практически незаметно дергает головой в сторону, тем самым отдавая приказ, что бы я не отвлекался, а сосредоточился на собственных ответах, а то, что у меня получилось прочитать по бумажке доклад...это сегодня не самое важное!
  Первый вопрос я пропустил словно хук с лева, пока переглядывался с руководителем и с интонацией содержащей все муки сожаления пробормотал: - Будьте добры, повторите вопрос?
  На задних партах кто-то из аспирантов нечаянно хихикнул, но, по всей видимости, представил себя на моем месте и тут, же проглотил свою радость.
  Вопрос размеренно был повторен.
  'Главное не молчи!' - менторским тоном мои воспоминания декларировали мне правильные постулаты, навязанные научным руководителем. - 'Не молчи!'
  Вдохнув по больше воздуха, я начал нести псевдонаучную околесицу, повергнув в шок Галину Савельевну. Мое мужество сыграло со мной жуткую шутку. В надежде понять насколько искусно я выкручиваюсь, бросил взгляд на руководителя и увидел ее понурый грозный вид. В конфигурации ее плечей таилось желание сорваться с места и выйти из аудитории, оставив меня на избиение. Больше из моего рта сегодня не вылетело ни одного слова...зубы сомкнулись, заперев изголяющийся язык.
  Мне казалось, что меня зажали в углу боксерского ринга, и нещадно лупят руками и ногами, иногда подключая колени и локти стараясь сломать, раздробить челюсти и освободить язык.
  Я не сдавался. Мои защитный механизм, стал уносить меня в далекие страны, на пляжи, в горы, отрытое море, в одиночество или компанию друзей, к таинственной незнакомке, которую я даже не знаю как зовут, но точно знаю, что она не задает глупых вопросов, а просто ждет меня и любит всем сердцем. Она не хочет, чтобы я был лучше, не хочет, чтобы мне присвоили званиекандидата, каких бы то ни было наук... я ей просто нравлюсь, такой, какой есть...
  ...простой, понятный, идиот...
  - Идиот, - рядом со мной стоит Галина Савельевна, преисполнившись разочарования смотрит на меня. Вокруг истощенная суета, практически все уже покинули аудиторию, спеша оставить нас наедине, - Мы с тобой все разбирали! Возможные ответы, вопросы, текст твоего выступления. Мы репетировали, и ты даже что-то мне отвечал, вполне связанно, разумно и логично. А что случилось теперь? Что? Как мы с тобой пойдем на защиту, если ты на собственной кафедре не можешь связать пару тройку слов в присутствии моих... извини, наших коллег?
  ...шум океана... и я один...на пляже... с голой жопой... счастливый... счастливый... очень счастл...
  - Ты меня слушаешь? Дашь мне ответ наконец то, все ушили? Что с тобой?
  ...горы...
  452.
  То, что мой научный руководитель называет, цитирую 'заниматься наукой' я воспринимаю несколько иначе. Возможно, в этом и кроется корень наших с ним разногласий и проблем. То, что многие видят и преподают как науку, я вижу и преподаю как искусство. Искусство с его тысячелетней историей давно систематизировано, взвешено, поделено, изучено и продолжает разбираться на мельчайшие детали, совершенно мертвые, невзрачные и рутинные. Любое произведение тут же становится обезглавлено, если его рассматривать отдельно от создателя, отдельно от автора применяя ту или иную методику или систему упрощающую восприятие литературы, рисунка, танца, музыки или педагогики.
  Если нет автора, значит, что все то, что появляется на свет, лишь бледные копии возможного величия. Еще не одна технология не создала произведение искусства, при этом стараясь в себе совокупить скорость, дешевизну и возможность людей бездумно потреблять все больше и больше. И чем более технологии совершенны, тем более губительны для творчества!
  Они совершенствуются, внедряясь все в новые и новые сферы, упрощая жизнь, насаждая комфорт и ограничивая нас, мягко запрещая выходить за рамки, выставляемые удобствами, которые мы сами придумали, когда еще были способны на творчество.
  Я слышал, что дизайнеры концерна 'Nissan' рисуют проект нового автомобиля голые, высоко в горах с закрытыми глазами пытаясь представить себе образ, характер и душу автомобиля. Они выходят за рамки потребительского комфорта, и обнаженные проваливаются в колодец дзен, надеясь найти ответы на мучающие их вопросы... выплатят ли им квартальную премию?
  Произведение искусства - штучный вариант, а все остальное имеющее массовое производство - просто товар высокого качества - в лучшем случае! Что в принципе конечно неплохо, но иногда пробуждает отвращение к прекрасному и удобному.
  В искусстве идеал в большинстве случаев фантазия, а в массовом производстве идеал - представлен совершенно конкретным органичным и ограниченным предметом, ограниченным во времени и пространстве, в то время как искусство непреднамеренно стремиться к вечности.
  Мне навязывают создание технологии, выстраивание системы, того на что мне иногда кажется я не способен и бунтую, задыхаюсь и проигрываю, компенсируя свое поражение на каждой репетиции и каждом без исключения концерте, ведя двойную жизнь и мораль. Точно так же как и все остальные - задохнувшиеся и не способные уже ни на что кроме молчания.
  А я?
  А я превращаю собственное оправдание в искусство...
  453.
  В обратном направление от высоких технологий к посредственному искусству, смог двигаться только один человек на этой планете. 9 января 2007 года на конференции MacWorldExpo, он представил широкой публики iPhone, как стандарт качества и новые возможности для работы общения и творчества.
  Стив Джобс, будучи больным раком, смог вдохнуть больше жизни в виртуальный процесс чем кто бы то ни было на этой планете. Он создал новый орган человеческого тела, идентифицируя его через приставку iс искусственным интеллектом, управляемым через сенсорную панель. Потребитель получал при покупке не просто предмет собственности, а утерянную в беспамятстве часть себя, способную к контролю и отслеживанию своего совладельца.
  Даже если не верить в существования глобального правительства и отрицать теорию заговоров, то Джобс со своей командой создал неимоверно привлекательный инструмент контроля над жизнедеятельностью каждого человека. А если появился инструмент, всегда найдется тот, кто им само собой воспользуется и обязательной найдется всегда тот, кто преуспеет в этом искусстве более других.
  Журналисты, воздавая хвалу талантам Стива, нескромно ставят его на одну ступень с Моисеем и Христом, не обращая внимание на небольшие религиозные противоречия и разногласия, которые на протяжении двух тысяч лет не могут преодолеть ученые мужи церкви.
  Второе пришествие Appleс новыми продуктами, спровоцировалоIT-апокалипсис, сгенерировав новые правила игры, новый темп жизни и запланировав на будущее гибель и закрытие некоторых производств транснациональных корпораций, мечтающих полакомиться уже кем-то надкусанным яблоком.
  Гигантские продажи, в какой-то момент истории маркетинга лишили статуса избранности тех потребителей, что были ориентированы на Mackintosh. Продукция Appleзаявила о собственной жизненной необходимости для каждого человека, преданного демократическим свободам, выставляя свои лучшие стороны - исключительный комфорт потребления интеллектуального продукта.
  Apple в лице Стива Джобса обвинял Microsoft в отсутствие вкуса, но наступил на те же самые грабли ежеквартально выигрывая в конкурентной борьбе с самим собой. Они готовили предметы IT - индустрии для утонченных интеллектуалов, стараясь подтянуть под эту планку как можно больше людей, но со временем они просто сформировали лишь новую культуру потребления, которая сокращает расстояние от телефона до интернета от интернет браузера до интернет магазина, а иногда ликвидируя необходимость посредничества таких крупных компаний как Google и ей подобных.
  Джобс - лучший djнашего времени, он миксовал чужие идеи и выдавал собственные популярные хиты. Он поменял восприятие человечества, лишив отдельно взятого гения его гениальности, лишив сакральности творческий процесс.
   Точно так же как машина смогла победить человека в шахматном турнире, так и детище Apple, смогло убедить потребителя в его гениальности, но единственное в чем не ошиблась посредственность - это в своем выборе, по той простой причине, что выбор был уже предрешен словами и действиями Стива Джобса.
  454.
  Борода на репетициях орал, швырял вещи и даже бил своих музыкантов, вытаскивая их за шкирку на улицу. Остыв - извинялся, переживал, страшно пугался, что его все покинут и оставят один на один с его скверным характером, а от этого свирепел еще больше и искал предателей и потенциальных беглецов. Осознав всю катастрофичность содеянного бухался на колени и, угрожая, умолял о пощаде. В своей ненормальности он не сомневался, надеясь на то, что всякое отклонение есть признак гениальности. Меня он по неизвестным причинам стоически уважал и если был в адекватном состоянии, спрашивал совета надеясь получить трезвый взгляд со стороны. Критику воспринимал смиренно, компенсируя ущемленное самолюбие на других, державшихся в тени его величия.
  Свою тиранию Борода считал собственной нелегкой ношей, и старался не выносить ее на люди, но она била из него громогласным фонтаном. Все это меня забавляло и я, спустя несколько месяцев подобного цирка не смог без него жить. Местечкового поэта Пашу, я наблюдал крайне редко, а если он и приходил на репетиции, сидел смиренно и в такт музыки кивал головой, улыбаясь славянским напевам.
  - Мы едем в Москву, - Борода диктовал задачи и ставил условия, - На прослушивание. Готовим небольшую концертную программу. Репетируем каждый день... Стас ты можешь?
  - Могу...но ты не заморачивайся. Очень интересно, что будет дальше.
  - Хорошо, - Леша моргнул в знак согласия и продолжил, - Концерта не будет, будет прослушивание у Диброва, ну это тот, у кого была передача 'Антропология'. Прослушивание проходим, участвуем в съемках передачи. Не проходим - едем домой. Понятно?
  Чем дольше я вслушивался в речь диктатора, тем больше у меня было вопросов, и я решил задать самый животрепещущий: - А кто все этой устраивает, кто договорился, что нас примут?
  -Паша!
  - Паша?
  - Да, а что?
  - Он с чайником выходит на сцену!
  - Ты не понимаешь? - поэт песенник вскочил с места, - Кот Бегемот в Мастере и...
  - Мне насрать, на твою Маргариту! Ты к ней вообще никакого отношения не имеешь, точно так же как и к Маяковскому! Тебя на люди вообще показывать нельзя не то, что на сцену выпускать... - в какое-то мгновение я понял, что демоны из Леши перекочевали в мое сердце и я без каких либо весомых причин ору на малознакомого мне человека. По большому счету Паша ничего плохого не сделал и даже больше, по последним сводкам сумел пробиться к Диброву на прослушивание, но мое сомнение в его талантах было слишком велико чтобы от радости хлопать в ладоши и подпрыгивать.
  - Выезжаем в пятницу, - ровно проговорил Борода, - Едем на газели, я обо всем договорился, нас заберут в 23.00 отсюда и доставят по московскому адресу. С каждого по полторы тысячи на бензин, а на свои нужды каждый рассчитывает самостоятельно. Самое позднее, мы должны вернуться домой в воскресенье вечером!
  - А где будет проходить прослушивание? - осмелился задать второй вокалист Василий.
  - В Б-52!
  - Что за хуйня?
  - Московский клуб.
  - А этот поедет? - я небрежно указал барабанными палочками в сторону Паши и его чайника!
  - Само собой, - спокойно проговорил Леша, пристраиваясь к микрофону и надеясь начать серьезную репетицию.
  - Это хорошо!
  - Что так неожиданно радуешься? - язвительно спросил человек-чайник.
  - Если что-то пойдет не так! Если ты нас обманул! Если ты просто напросто облажался и что-то перепутал! Я тебе сломаю ноги! Вот и все! Потому что на эту поездку уйдут мои последние деньги, на которые я предполагал жить до конца зимы, а их придется спустить на благородную миссию и если она провалиться, тебе пиздец! Голым и покалеченным выкину тебя из машины, как только окажемся за МКАДом!
  455.
  Водитель спал. Я сидел на пассажирском сиденье по правую руку от него и смотрел то на стрелку спидометра, медленно переползающую сотое деление. Отвлекаясь на короткие мгновения от созерцания приборной панели, я пытался заглянуть под опущенные веки водителя, из-под которых устало, поблескивали обнаженные белки. Будить его не имело смысла, потому что участок дороги был идеален, и в ближайшее время не наблюдалось поворотов и возможных препятствий на нашем пути. Пытаясь контролировать все, что только можно я читал дорожные знаки, отслеживал возможное движение на обочине, и как мне казалось, контролировал движение автомобиля, стараясь бесполезной деятельностью заглушить свой собственный страх.
  В салоне всех членов группы 'Сирин' сморил сон. Давясь собственным храпом и легким алкогольным опьянением, поэты и музыканты, бунтари и бродяги забыв все творческие разногласия, воодушевленные приключением и грядущей славой, спали парами, прижавшись друг другу на пассажирских сиденьях.
  Мне казалось, что я единственны кто может спасти этих людей от нелепой смерти, поэтому заставлял себя бодрствовать и ловить своими зрачками блики на окнах и зеркалах, инъекции света автомобильных фар, фонарей и прожекторов, пытаясь найти силы, чтобы бороться с навязчивой скукой и навалившейся дремотой.
  - Боишься? - медленно просипел водитель, не пошевелив ни одним мускулом.
  - Само собой! - сразу встрепенулся я.
  - Я все контролирую...
  - Сомневаюсь. У вас глаза закрыты!
  - Зря сомневаешься, я все вижу! Третьи сутки в дороге практически без сна и остановок. Доедем до Москвы, и пока вы там свои музыкальные дела решаете, я высплюсь. Не переживай!
  - Легко сказать!
  - Ну говори! - при этих словах водитель встрепенулся. Вышел из анабиоза и посмотрел на меня.
  - Следи за дорогой!
  - А ты тогда рассказывай мне что-нибудь, если боишься, что я усну и тебя угроблю!
  - Всех угробишь!
  - Не каркай! Лучше рассказывай!
  - Что?
  - Неважно!
  Когда просят что-то рассказать и не особенно цепляются за тему, в голове в эту самую минуту разливается океан мыслей и кроме шума волн из своего рта ничего невозможно исторгнуть. Перебирая в голове популярные сюжеты, которые воспринимались на ура в тесных компаниях, будут не уместны и не интересны, что-то личное - стыдно, общеизвестное - банально! Но при всех этих размышлениях в голове крутится одна простая мысль, что надо просто начать непринужденный диалог, но он застревает, буксует и гаснет, не успев начаться, виснет самоубийцей на голосовых связках и валится в пустой желудок.
  - Ну? - раздраженно спрашивает водитель после затянувшегося молчания.
  - Не знаю... не знаю о чем говорить, - я смущаюсь и чувствую себя виноватым, мне не удобно перед чужим человеком, о том что у меня не получается завязать бессмысленную беседу...
  - Тогда просто спи...
  456.
  Уставшая Москва, закутанная в февральскую слякоть подтаявших зданий, стекала в коллекторы грязными пресными ручьями. Изредка подрагивая, сбрасывала с плеч рекламных щитов крупные куски талого снега. Ледяные бороды, вцепившиеся из последних сил в козырьки подъездов хрущевок, мочились на плечи жильцов, выпрыгивающих навстречу новому дню из открытой двери, на которой уже как год не работает магнитный замок и ржавый доводчик. Таких несчастных было слишком немного, чтобы близко к сердцу воспринимать их жертвы, сидя в теплом салоне автомобиля и как глобальную катастрофу.
  Окно со стороны водителя было приоткрыто, и в него протискивался мерзкий влажный ветер, втаскивая в салон крупные ледяные брызги от проезжающих по встречной полосе машин.
  Сон медленно отступал. В какой-то момент я понял, что Москва настырно заставляет себя разглядывать, ловит мои робкие любопытные взгляды и не перестает удивлять своей мерзостью и великолепием. Еще утро не успело разыграться, как столица оставила любые признаки стеснения и признаки исторической самобытности, трусливо подражала всем крупным городам, приобретающих урбанистическую безликость по обе стороны от Атлантики.
  В салоне началось несвязанное движение, кряхтение, усталые вздохи. Кто-то аморфно чертыхнулся, попытался перевернуться на другой бок, но свалился в проход, чуть громче прошептал: - Москва?
  - Угу, - отозвался я.
  - Стас, ты не спал что ли, - Борода обхватил меня за плечи и дыхнул в ухо перегаром, - Как играть то будешь?
  - Нормально.
  - Надеюсь!
  - А я надеюсь, что ты выспался, потому что в обратном направлении рядом с водителем поедешь ты!
  - А че, он засыпал?
  - Засыпал, еще как засыпал! Еле доехали.
  - Да доехали бы в любом случае! Не первый раз! - водитель обиженно бормотал и широко раскрыл глаза, стараясь мне продемонстрировать ясный взгляд. В его глазах за несколько секунд словно распустились весенние тюльпаны, былая усталость схлынула, оставив только аромат еще одного утра в которое он въехал живым и невредимым вместе со своими пассажирами.
  457.
  Плутая по восьмиполосным проспектам и зауженным улочкам, ворочаясь в тесных и переполненных автомобилями дворах, неожиданно выбиваясь на гулкие просторы площадей, словно проваливаясь в пересохшие колодцы, мы остановились в совершенно невзрачном месте, похожим на тысячу других в этом городе.
  - Приехали? - спросил наш водитель, пытаясь соотнести количество афиш на автобусной остановке, фонарных столбах и стенах зданий с точкой нашего прибытия, - Вам сюда? Вроде клуб... Вроде адрес тот...
  - Да, все правильно, - деловито засуетился Паша, стараясь своими длинными и худыми конечностями растолкать всех и выбраться на улицу, чтобы просто расправить позвоночник и подставить свое лицо мутному февральскому солнцу, - Вы посидите, а я схожу, посмотрю?
  - Я с тобой, - не задумываясь, сказал я, выпрыгивая из кабины.
  - Постой, - грубо выкрикнул Борода и следом ступил на подножку автомобиля. За его спиной раздалось возбужденное шевеление, на которое он ответил заботливым лаем: - А вы все посидите в салоне, нечего! Вам делать на улице! Простудитесь!
  Хлопнув как можно громче дверью, он решительно зашагал вперед, направляясь к входу в клуб, поэт-песенник семенил за ним, а я неторопливо плелся сзади, наслаждаясь свежим воздухом и собственным разочарованием, неожиданно нахлынувшим на меня. Озираясь по сторонам, я всматривался в прохожих пытаясь найти себе подобных, спешащих на прослушивание, нервно перекуривающих свое волнения.
  - Время сколько? - выкрикнул Леша, замерев перед входом.
  - Одиннадцать доходит, - ответил Паша, - Не переживай мы не опоздали, как раз во время!
  - Заходим! - раздалась зловещая команда, словно перед штурмом и мы провалились в темноту помещения. За нашими спинами плотно затворилась дверь, с хрустом впрыснув густую темноту нам в глаза.
  Жестяные ведро мерно лязгало, как будто кто-то его пинал, толкая носком деревянного голландского башмака перед собой. От этих побоев грязная вода большими плевками перескакивала через края и разбивалась об пол. Над нашими головами, этажом выше невозмутимо гудел пылесос. Мокрая тряпка плюхнулась на лакированную поверхность стола или барной стойки и растеклась серой мыльной медузой. Грязь, оставшуюся после пятничной ночи, выскребали, терли, вылизывали и тащили в сортиры, выплескивая ее с водой в канализацию. Оркестр мойщиков позволял разыграться фантазии не на шутку пока зрачки медленно расширялись.
  Из всей этой катавасии звуков и внезапно нахлынувших запахов влажной уборки, начали то тут, то там мелькать синие халаты и азиатские женские лица, предельно покорные, но независимые в своей самобытности. По всей видимости, ночной клуб им было гораздо интереснее вычищать, чем маленький домик в узбекской пустыне среди пыльных хлопковых полей.
  - Ребят, вам кого?- раздался хриплый голос из сумерек. Скрюченная фигура сидела на высоком барном стуле за стойкой и курила, прячась в сизом дыме, словно тощий старый кондор на огрызке скалы, затерянной в облаках.
  - Диброва! - как само собой разумеющееся успел высказаться Паша.
  - Кого? - фигура поперхнулась дымом и наклонилась в нашу сторону, словно не расслышала.
  - Мы на прослушивание? - Борода решил не атаковать в лоб.
  - Какое? - фигура спрыгнула на пол, но продолжала лениво висеть на барной стойке, странно цепляясь за нее оголенными локтями, торчащими из джинсовой безрукавки.
  - А какое сегодня? - ответил вопросом на вопрос Леха.
  - Никакого...
  - А завтра?
  - Тем более! Может парни вы ошиблись? Завтра воскресенье, все на отходняках!
  - Сомневаюсь, - сквозь зубы пробормотал Борода, ядовито посмотрел на Пашу, и еле слышно, прошептал, - Я тебя сам сука задушу...
  - Может и ошиблись, - я старался говорить это как можно веселее, - А концерт будут сегодня, какой-нибудь?
  - Будет.
  - Кто играет?
  - Местные неизвестные...
  - А что играют?
  - Reggaeи dub!
  - Что за хрень... - только и успел разочарованно произнести поэт-песенник, как к нему из сумрака помещения, прилетела звонкая, увесистая авторская оплеуха от Бороды. Я вздрогнул от радости и удовлетворения, почувствовав как в тот же миг, во мне мрачной волной океанического прилива проснулось вдохновение!
  458.
  Дверь в салон ни на минуту не закрывалась. В февральскую слякоть, преисполнившись разочарования повыскакивали музыканты и побежали за пивом, в надежде залить ощущение пустоты и разочарования. Хмель развеял грусть и практически все деньги, что были с собой у любителей выпить. Спустя полчаса сидя в прогретой машине все встревожено опять начали выскакивать на улицу в поисках угла где можно просто поссать. Поиск тихого места для отправления нужды в Москве не увенчался успехом, но получилось поймать момент, когда в округе не было, ни одного милиционера и опорожниться, наплевав на пару колких замечаний прохожих, смутившихся от коллективного акта эксгибиционизма. Хлюпая драными кроссовками по предвесенней жиже, ребята возвращались довольные до умопомрачения. На обратном пути повезло сторговаться с лицом кавказкой национальности и оптом, на оставшуюся мелочевку приобрести страшно вонючие чебуреки.
  Коварное время тянулось медленно и, к удивлению многих, уже через пятнадцать минут Андрей, с грустью обнимающий свою гитару, отложил инструмент и с криками: 'Я попал! У кого-нибудь есть бумага?' рванулся к выходу из салона автомобиля со смирением и надеждой заглядывая в глаза товарищей, перепуганных динамикой его реакции. Кто-то успел ему сунуть в руку маленький старый блокнот, перед тем как несчастный выскочил в открытое февральское пространство, а вслед за ним изящно дрожащая неопознанная рука испуганно выкинула половину недоеденного чебурека, разбрызгивающего по всему салону крупинки мяса и куски крупно нарубленного лука.
  Андрей метался по жидкой поверхности тротуара очень рьяно и на удивление бесцельно, выпрыгивая из закоулков с огромными глазами, пылающими отчаяньем. На все это жертва своей слабости махала в сторону микроавтобуса спасительным блокнотом. Он пытался пробраться в клуб, но его дальше порога не пустили, не смотря на все мольбы и угрозы, которые он излучал, невидимому нам охраннику. Решение в голове полной отчаянных мыслей, находится быстро и музыкант преисполненный страстей, начал карабкаться на толстый тополь стоявший недалеко от нашей стоянки в тени голых стен жилых домов. 'Че это он? Ну-у-у-у...Я бы не смог... Знаете ли э-э-э-э?' - посыпались комментарии, тех, кто начиная впадать в непривычную краску и смущение, пытался как то выразить свои эмоции от увиденного. 'Вороне как-то бог послал кусочек сыру, на ель ворона взгромоздясь...' - Борода пытался цитировать классика, но у него получалось не точно, он многое упустил, но по динамике более чем логично - 'Там...та-ра-рам...в общем...Ворона каркнула во все воронье горло: Сыр выпал... '
   Водитель сгорбившись, уткнувшись в баранку лбом, бубнил проклятия себе под нос. В беспрестанном гомоне он не мог уснуть, хотя его старания были непрерывны. Он подыхал от собственного усердия, выкрикивал несвязанные выражения, пытаясь мольбой и злобой призвать всех к порядку и убедить, что именно от него зависит, переживет ли следующую ночь загадочная птица 'Сирин'.
  Андрей вернулся победителем под общий хохот, сухой гром аплодисментов и тихий вой водителя. На всеобщие рукоплескания он хотел ответить скромным рукопожатием, но смельчаков не нашлось. Смельчаки придирчиво морщились и дежурно улыбались, предлагая пройти глубже в салон и занять свободное место.
  - Че ждем-то? - оклемавшись от обиды, попытался заговорить поэт-песенник, когда странное торжество исчерпало себя, - Ждем пока все обосрутся?
   - Ты бы помолчал? - зашипел я на него. В какой-то момент я просто забыл про существование нашего карманного поэта-песенника, забыл про наше нелепое, случайное поражение и жил каждой минутой, представляющей мое настоящее, - Ты уже все просрал, в том числе и последние крупицы доверия! У нас был простой и понятный план, который и не может в принципе реализоваться! Мы бы конечно поехали домой прямо сейчас, но если вы посмотрите на нашего водителя вы поймете, что далеко мы не сможем уехать, может быть до ближайшего светофора, ну максимум до МКАДа! Мы человеку обещали несколько отсыпных часов, а что в итоге...шум - гам - хуй всем нам!
  - Я ни кому ничего не обещал... - встрепенулся по ошибке Паша.
  - Ты как раз больше всех наобещал, поэтому... - я до конца не понял, как это произошло, но мое озлобленное тело метнулось к нему через весь салон, жесткие пальцы практически уже успели впиться в ворот куртки, как меня сзади схватили крепкие руки и остановили мой единоличный блицкриг.
  - Мы вернемся, а там будь что будет, но эту разводку я просто так не оставлю, - голос Бороды отрезвляюще и более чем убедительно прозвучал мне на ухо, - Здесь главное лимите за драку не залететь! Успокойся...
  Странная Лешина расчетливость повергла меня в шок, я, облокотившись руками на спинку кресел разглядывал пристально Пашу и пытался понять причины своей ненависти к этому человеку, зародившуюся сразу же при нашем первом знакомстве. Внешний вид? Бесит! Звуки голоса, громкие и никакой конкретики? Неимоверно! Одежда? Невыносимо! Амплуа бравого алкоголика и чудо - человека, как показала практика, далекого от реальности? Ненавижу! Попытка давать советы как построить музыкальную композицию, не имея слуха, опыта, и просто раздавая распоряжения всем музыкантам кроме Бороды? Убить готов! Общее отсутствие дисциплины и понимания своего места, даже здесь в этой машине, после того как мы...
  ...прогнав через себя красочные мысли непрекращающегося насилия, и отыскав оправдание на каждое мое действие, я рухнул на сиденье и уставился в окно.
  - Мы никуда не поедем, - раздался голос практически из-под руля,- Даже если, ну... время уже обед, скоро весь город встанет...выезжать сейчас нет смысла, только бензин в пробках жечь, поедем ближе к ночи... и если сможете, спите сами и другим дайте поспать...
  439.
  Утопическая идея погружения в сон, обрела мерзкий оттенок от того, что она в достаточно примитивных условиях не могла реализоваться ни у одного из жаждущих доброго покоя. Мерный гул пролетающих на максимально разрешенной скорости машин за окнами ГАЗели усыплял, чавкающие шаги прохожих измельчающие подтаявший тротуар, задавали ломаный ритм безумным сновидениям проявляющихся в вялой дремоте, зарождающейся в духоте и запахе обезвоженных тел.
  Пробужденный сушняком Вася рыскал по карманам в поисках мелочи, тихо толкая в печень безмятежно сопящего рядом сидящего. Удалось наскрести рублей пятьдесят, и полностью вывести из состояния покоя соседа подключив и его к поискам. Тихо проводить археологические раскопки в своих многочисленных карманах им не представлялось возможный, и каждая найденная копейка вызывала бурный восторг и торжествующий клич, призывающий всех подключиться к этому занятию. Пробуждаясь, музыканты чертыхались, но увлеченно повторяли все действия точь-в-точь за возмутителями спокойствия. В итоге, общая сумма денежных средств была торжественно озвучена в момент случайно образовавшейся, восхитительной паузы, когда все пассажиры затаили дыхание.
  Сто девяносто шесть рублей, пятьдесят копеек! - тожественно произнес Вася, сияя улыбкой,- И это только на минералку!
   - Хочу мороженое! Сигареты кончились, надо взять пачку! Батон возьмите и майонез, лишним не будет! Жрать хочется! - посыпались предложения, вылетающие из искривленных и возбужденных глоток от приступа коллективного богатства. Выкрикивая предложения, практически все тут же начали собираться, накидывать куртки и зашнуровывать грязную мокрую обувь. Всем хотелось отстоять свое предложение, непосредственно заглядывая кассиру магазина в глаза.
  Дверь с грохотом открылась и как десантники, рвущиеся в бой, из автомобиля, словно исковерканного взрывом БМП посыпались тела, согревая февраль своим истеричным гомоном.
  Тем временем Леша, предаваясь самоконцентрации, чтобы не порвать первого попавшегося под руку несчастного, впился десятью пальцами в бороду и теребил ее, взрыхляя все больше и больше с каждым неаккуратным движением, вызывающим треск лопающихся волосков. Паша с закрытыми глазами сидел в кресле, не шевелился, веки его были закрыты, но подергивались от внутреннего напряжения и обиды, ломившей ему челюстные суставы вздутыми желваками.
  Пачка сигарет, две полуторалитровые бутылки дешевой минералки с газом и без, и каждому по шоколадному пломбиру добыла экспедиция добровольцев, осмелившихся выйти в отрытое московское пространство. Настроение было приподнятое, никто не смел ожидать каких-нибудь неприятностей от десерта, воды, а уж тем более от сигарет.
  Через бурю баталий и торжества, бессменной скуки, тупой усталости и грузного бесцельного ожидания, проклюнулся просветленный вечер. В клуб начали безвозвратно проникать сутулые фигуры, волочащие на себе инструменты. Двери проглатывали их, сладковато причмокивая, словно подзывая новую жертву...
  - Мне нужна гитара, в дорогом кофре! - произнес я, искренне удивляя сам себя, и чувствуя неловкость от собственных крамольных идей,- Это твоя Андрюх?
  - Да, моя. Тебе зачем!
  - Достань!
  - Возьми другую, она ближе... а потом ты все равно не играешь на гитаре...
  - Мне насрать на гитару, достань мне свой кофр, а гитару можешь оставить себе! - я повысил голос, балансируя на грани крика и пряного зарождающегося восторга.
  Андрей подчинился и начал выковыривать из-под груды инструментов свой черный матовый жесткий кофр, тихо проговаривая себе под нос: 'Какого хуя? Не понимаю!?'.
  - Тебе и не надо, - я практически вырвал из его рук упакованный инструмент. Собравшись с мыслями, и просияв зловещей улыбкой, я проговорил: - У меня есть идея, а вы сидите здесь и никуда не уходите, все будет нормально! За мной не ходите! Ждите!
  460.
  Дежурная улыбка корежила мое лицо. Я как можно увереннее шагал вперед. Казалось, что на несколько примитивных секунд мир замер от любопытства и следил за моим стремительным продвижением через уголки глаз птиц, застывших в полете. План был прост, и я намеревался его реализовать, вооружившись исключительной наглостью, прямотой и черным кофром в котором лежала совершенно чуждая мне гитара.
  Войдя в двери клуба передо мной, оказались два скучающих мордоворота и цепочка, затянутая в грязный, бордовый, местами изрядно потертый бархат, непринужденно преграждающая мне путь.
  Окинув взглядом меня с ног до головы, охрана начала отстегивать замок. Основательно запутавшись в крючках, кольцах и тряпке, огромными сухими пальцами, четыре руки как по сигналу, словно от мощного пчелиного укуса отдернулись, метнулись к плечевым суставам.
  - Выступаешь что ли? - проворчал один из стражников.
  - Само собой, не видно что ли? - раздраженно демонстрируя все грани своего очевидного недовольство сказал я, нервно потрясая кофром в воздухе.
  - Может, перешагнешь? - осмелился подсказать другой страж.
  Мои глаза от подобной наглости полезли из орбит, и именно в эту самую секунду я начал получать удовольствие от своего бенефиса и игры, которую я затеял исключительно ради процесса, на конечную цель мне было по большому счету уже наплевать.
  - Блять! У вас все как обычно, - рвано высказался я и перекинул чрез заграждение инструмент и начал вальяжно перелезать, настолько вальяжно насколько моя худоба могла мне это позволить, - Какого хуя, вы вообще это сюда поставили? Кого это остановит? Кому вообще сюда надо проникать? Безбилетникам? Так они до начала концерта сдохнут от скуки сто раз!
  - Ты хавальник закрой и двигайся быстрей. Умный! - агрессивно заворчали мордовороты, и я понял, что несколько переиграл.
  - Да ладно вам, - как можно более небрежным и примирительным тоном сказал я, пятясь спиной вперед в темноту помещения и отслеживая каждое движение охраны словно рычащих собак, сомневающихся в том что стоит ли нападать, после того как удалось удачно гавкнуть и перепугать гостя до усрачки. Я не успел сделать и десятка мелких шагов, как стражи потеряли ко мне интерес. Повернулись в сторону невинного дверного писка и клочка света, в котором материализовалась любопытствующая фигура, вооруженная фотоаппаратам, ребята спокойно объяснили, что стоит зайти несколько позже и сейчас вообще не лучшее время для посещения. А на вопрос 'Когда же именно стоит?', громилы сухо пожали плечами.
  Вообще в какой-то момент я осознал, что большинство людей, которые меня окружают это охранники, и практически все кто свободно проходили в клуб имеют прямое отношение к службе безопасности. Двое на входе, один у бара, один на лестнице и, наверное, еще несколько на верхних этажах. Уборщицы исчезли, курящий человек тоже испарился, высокий стул пустовал, бармен поменялся. Я пытался в каждом движении отражать полную осознанность, демонстрировать, что я идеально знаком с географией данного помещения. Бодро поднимаясь по лестницам и вышагивая широкими шагами по тематическим залам, я искал того, кто сможет мне ответить на несколько интересующих меня вопросов. В лабиринте, возведенном из мебели, оборудования и изысканных декораций, я наткнулся на небольшую комнатушку, из которой через приоткрытую дверь сочился бледно-желтый свет настольной лампы.
  - Вы звукорежиссер? - бесцеремонно спросил я, распахнув настежь дверь.
  - Ну, - раздалось в ответ. Человек навис над пультом и протирал флажной салфеткой каждую из тысячи разноцветных ручек и тумблеров.
  - Кто организатор?
  - Зачем тебе?
  - Хочу выступить.
  - Еще не пришли, - ответил он все так же методично продолжая работать, - Вы заявлены?
  - Нет, - сказал я простодушно.
  Звукач оторвался от своего драгоценного оборудования, медленно протер свое лицо ладонями, словно автомобильными дворниками, разглаживая усы и бороду, расправил пробор в прическе, которой немедленно требовались шампунь и расческа. Зеленая засаленная футболка накатывала на меня пивным пузом, к которому чудесным образом крепились потертые джинсы. Костлявые ступни кривыми пальцами торчали из пластиковых пляжных сланцев. Пальцы на ногах рефлекторно подгребали под себя, цепляясь за выщербленный край подошвы.
  - Организатор придет через час, не раньше. Парень такой в ямайской шапке и еще баба какая-то... я не знаю ее, но парень нормальный с него и начни, может договоритесь.
  - Может...- эхом отозвался я, - Где подождать то можно, без палева?
  - Бери стул, - махнул рукой в сторону кромешной темноты мой новый знакомый, - Садись рядом, не помешаешь...
  461.
  Занавес дремоты рухнул под звуки борьбы, я встрепенулся, смутился и попытался как можно быстрее вникнуть в происходящее. Васю душил охранник на лестнице, поправляя его своим огромным круглым коленом под ребра, стараясь успокоить перевозбужденного вокалиста. Парень трепыхался, улыбался, плакал, сипел и предательски показывал на меня пальцем, демонстрируя всем своим видом, что он меня знает. Рефлекторно, я отрекся от страждущего и попытался всем своим видом показать, непричастность к человеку, беснующемуся на лестнице в объятиях грубого здоровяка.
  Василий не сдавался. На его красно-синем лице среди вспученных губ бился родник невнятных звуков, формировавшихся в незатейливые предложения, похожие на текст телеграммы середины прошлого века: 'беспокоились тчк ты пропал тчк долго ждать тчк как ты прошел тчк'
  Последний вопрос из телеграммы, что я смог разобрать поставил под угрозу всю мою секретную операцию и, схватив кофр, я шагнул навстречу сцепившимся мужчинам. Встав за спиной охранника в нескольких шагах, я медленно, беззвучно проговорил, шевеля губами: 'идиот тчк уйди тчк я вернусь тчк все нормально тчк ждите тчк'.
  Вняв моим короткометражкам Вася кивнул, замер, что позволило охраннику осторожно разжать руки и перестать прессовать рвущегося в клуб незнакомца. Вокалист медленно начал отступать, плавно пятясь, нащупывая осторожно каждую последующую ступеньку, напоследок заговорщически подмигнул мне и бросился наутек, вылетев в открытую дверь.
  - Товарищ твой? - спросил звукач, тряся растрепанной бородой.
  - Можно и так сказать, - стараясь как можно более пространно ответить на поставленный вопрос. Подобные разговоры не предвещали ничего хорошего и могли пустить все мои планы под откос. Стараясь перевести разговоры в другое русло, спросил. - Я задремал? Долго был в отключке?
  - Минут сорок...хозяин праздника пришел...
  - Кто?
  - Один из организаторов, - звукорежиссер перегнулся через пульт и ткнул в плохо освещенное пространство зала корявым пальцем, - Вон тот низенький парень. Возле сцены. Видишь?
  - В ямайском берете?
  - Ну да... около сцены...иди.
  Подхватив Андрюшин инструмент, я выбежал в зал, стараясь изобразить на лице улыбку необъятной доброты, расставил руки чуть в стороны, словно для братских объятий и развернул руки ладонями к своему потенциальному собеседнику, а в моей голове вертелась только примитивная мантра из двух волшебных слов 'Все получится!' Пока я пересекал зрительный зал, парень в ямайке легко вспрыгнул на сцену и пошел за кулисы.
  - Эй! Э-э-эй извините! - непроизвольно завопил я, чтобы не упустить подвернувшийся шанс, - Да, да я к вам!
  Ямайка остановился, развернулся и посмотрев с удивлением на меня, слегка отпрянул, но на мою беспечную улыбку ответил своей укуренной - и это послужило началом диалога.
  - Я просто хотел спросить, - затараторил я, прислонившись к краю сцены, практически у ног организатора.
  Тот присел на корточки и, продолжая сиять южным солнцем, простодушно проговорил: - Хотел?! Спрашивай!
  - Это все не так быстро, как может показаться...
  - Слушай брат не грузи, - перебил меня с полуслова Ямайка, - Итак проблем хватает.
  У Ямайки лицо превратилось в недовольный старый баклажан, короткие дреды затрепетали над ушами. Он натянул на себя свою разноцветную шапку, словно стараясь спрятаться в нее весь, скрыться от проблем, но удалось в тени головного убора найти покой только его прямым бровям.
  - Если коротко...
  - Давай! Давай коротко!
  - В машине около клуба сидит команда из другого города, мы ехали всю ночь на концерт, но он не состоится по независящем от нас причинам. Поэтому я хотел спросить, можно ли сыграть на вашей вечеринке? - я старался говорить просто, незатейливо и демонстрировать свое разочарование от кислого привкуса бесцельной дорогостоящей и опасной поездки, - Брат, если это случится, если ты решишь помочь нам, ты спасешь команду от развала. Понимаешь, парни сидят в автобусе, глотки друг другу грызут, ищут виноватого! Добром это не кончится!
  - И все? Просто хотите выступить на этой сцене? - случайно выроненное удивление на старый баклажан, предательски закрепилось до конца нашего диалога.
  - Да.
  - Что играете?
   Осознание несоответствие музыкальных стилей, и наших с моих собеседников пристрастий испугали меня. Мне стало неловко. Я хотел соврать, но понял, если нам дадут добро и 'Сирин' в полном составе войдет в клуб, то антирастоманский вид музыкантов вызовет внезапное подозрение и автоматически анафему.
  - Если говорить по простому...
  - Давай! Давай по простому!
  - Русский рок, - улыбка сползла с моего лица и я вперился взглядом в зрачки Ямайки пытаясь добраться до его мозга со своим навязчивым посланием: 'Русский рок- это хорошо! Русский рок - это...'.
  - Русский рок? Но вы знаете, да? Сначала здесь растаманы играют всякие, потом диджеи... будут танцы... и в принципе, под утро можете выйти вы... только так... а то если что-то мешать, перемешивать, перекладывать, менять местами, будет нехорошо...вы порушите всю концепцию...ОК?
  - Ок.
  - Тогда давай зови всех своих к черному входу. Там вас встретят.
  462.
  'Мы хэдлайнеры!' - я готовил понятную каждому музыканту вдохновляющую речь, потому что понимал, на сцену придется выйти не раньше четырех утра, а до этого момента надо не перегореть, не нажраться и просто устоять на ногах. Меня распирала гордость от того, что я провел переговоры с большим искусством и добился впечатляющего результата. Размышляя над собственными талантами, я бегом пересек зал, спустился по лестнице, метнулся к входу, врезался в тяжелую дверь, растолкал людей подпирающих ее с той стороны, и в два прыжка оказался у остановки. В полупустом автобусе, сидел Паша, потому что ему запрещено было под страхом смерти покидать транспортное средство, Андрей, излишне сильно переживающий за свой инструмент, и водила пытающейся тщетно уснуть.
  - Где все? - рявкнул я, выплевывая в атмосферу разочарование, злость и все те приятные эмоции, что улетучились, оставив меня один на одни с внутренностями уставшей ГАЗели. У меня от негодования звенело в ушах. Я плохо разбирал, что нехотя говорил мне Паша, что-то нелепое, шамкающее, про то как все устали. Как всем случайно неожиданно захотелось эклеров и в едином порыве все встрепенулись, начали рыться в своих карманах. Неимоверными усилиями у кого-то нашлась случайная сотенная купюра и еще пятьдесят копеек, поэтому было принято решение прогуляться в сторону ближайшей кондитерки.
  Я чувствовал, как во мне с угрожающий быстротой растет черная дыра, поглощающая все мои внутренние органы, сминая кости и заставляя опустошенную, бледную оболочку рухнуть на грязный асфальт. Из последних сил я запрыгнул в салон, опустился на кресло и обхватил голову руками, сдерживая слезы готовые вот - вот просочиться из глаз заливая мертвый огонь разочарования. Беспечные голоса меня отвлекли, превратив камень самосожаления в пьянящую буйную злость.
  Затившись и не шевелясь, я ждал пока окрыленные беспечностью музыканты займут свои места в салоне. Но первая фраза, которая выбила мой внутренний предохранитель, была на удивленнее нелепа.
   - Стас, ты здесь? Что с тобой?
  - Вас просили подождать?! - я старался сдерживать жестикуляцию, крик и все то говно, которое не смогла поглотить черная дыра.
  - Да, но мы думали мы успеем... тебя все равно не было...э-э-э-э достаточно долго, - многоголосные фразы несли в себе неуверенность из нескольких хриплых глоток.
  - Вас думать не просили! Собрали свои инструменты! У нас концерт! Пошли в клуб, нас ждут организаторы. Идем через черный ход!
  - Чего?! - в этом простодушном 'чего' в голосе Бороды звучало больше восхищения, чем жажда услышать простое и приятное для всех повторение.
  - Идем через черный ход! - уже самодовольно повторил я.
  - Идем через черный ход! - победоносно выкрикнул Леха и подпрыгнув дал звонкую затрещину нашему долговязому поэту-песеннику, - Понял? Организатор...
  Рванув через влажные сумерки и волоча за собой гору инструментов мы несли на своих плечах пьяную отдышку заядлых курильщиков и восторг от восхитительного ощущения того, что невозможного больше нет. Радость битвы звенела горними звуками в нашей крови. Перепрыгивая лужи и опрокинутые мусорные баки, мы неслись в обход, колотясь всем телом в двери, за которыми как мы могли предположить, нас должны встретить с распростертыми объятиями. Каждый раз, поворачивая за угол, мне казалось, что я бегу вдоль Великой китайской стены и не могу найти себе счастливого пристанища. Тень наивного самообмана прокралась в мой мозг. Беседа с Ямайкой вдруг мне померещилась совершенно нереальной фантазией, случайно возникшей в движении моих мыслей и выдававшей желаемое за действительное. Пресный стыд разодрал горло. Я пытался его проглотить, но он извиняющее шаркал и раскланивался, заставляя меня неловко подавиться и откашляться.
  Мне казалось, что я вижу, как в конце нашей безумно-радостной колонны плетется обиженный на весь мир Паша, и сверлит меня между лопаток своей мелочной ненавистью.
  Впереди очередная дверь хлопнула, и из нее вывалился на крыльцо жирный поваренок с сигаретой в зубах.
  - Здесь Б-2? - выкрикнул я на бегу.
  - Ага-а-а, - задумчиво и осторожно протянул он, рассматривая в темноте нашу пыхтящую команду.
  Я перепрыгнул три ступеньки, рванул дверь на себя и уперся грудью в широкую ладонь.
  - Стоп! - раздался приказ, - Че надо, уроды?
  Передо мной стоял тот же охранник что и душил Васю у главного входа. 'Передислокация или просто тоже вышел покурить' - пронеслась нехитрая мысль у меня в голове.
  - Нам к организаторам, - вырвалось у меня рефлекторно, сказали пройти здесь.
  - Нам? - донеслось сухо в ответ, - Кому именно?
  - Всем!
  - Тебя я видел, пущу, остальные пусть здесь ждут.
  - Нам выступать.
  - Довыступаетесь! Хочешь, иди один. Если мне кто-то из начальства скажет пустить, остальных пушу. Сейчас нет, - охранник был непоколебим и такое ощущение, что на взводе. Возможно, он уже чем-то провинился и тем самым попал в ссылку на задворки модного клуба.
  - Хорошо, - смиренно согласился я, потому, что понимал дальнейший спор, просто не имеет смысла, - Ребята здесь подождут?
  - На улице, - чавкая, проговорил мордоворот.
  - Стас, че за херня? - вырвалось с неприязнью у Васи, возникшей в призме неприятных воспоминаний.
  - Я быстро... сейчас...ждите, никуда не уходите! - выкрикнул я, и рванул вперед по узкому коридору, выкрашенному в бледно-желтый цвет. Вверх по лестнице, перескакивая по несколько ступенек за шаг, летел, пролистывал гудящие пролеты, как детскую книгу с толстыми картонными страницами. Не понимая как, но я вдруг оказался в клубах пара и пряных запахах восточной кухни, среди белых колпаков, фартуков заляпанных кровью и жиром, повизгивающих по камню ножей.
  - Как пройти в зал? - выкрикнул я, бессмысленный вопрос, перекрикивая звуки кухни.
  - Через бар, - ответил мне кто-то.
  Это мне мало что прояснило, и я опять просто рванул вперед, в надежде найти выход и нужное направление. Неожиданно пар рассеялся в лучах приглушенного электрического света, и я встал за широкую стойку. Оглянулся. Практически в двух шагах от меня за столом сидел парень в ямайском берете и женщина средних лет. Пили чай.
  - Выход там, - раздался голос бармена у меня над ухом. Парень меня разглядывал и протирал стакан за стаканом, указывая своим прямым взглядом направление в котором мне надо двигаться, а я продолжал беспомощно и удивленно разглядывать окружение. Посетители кажутся совершенно другими, если на них смотреть из-за барной стойки. Ощущение такое, словно ты в танке и едешь по мирной, но совершенно чужой деревне. И каждый, кто видит твою хмурую башку, торчащую из открытого люка, хочет навязаться тебе в друзья, потому что с танкистом в деревне шутки плохи.
  Натянув свою самую благодушную улыбку случайного танкиста, я вышел на встречу с Ямайкой.
  - Привет, - незатейливо вылетел первый камень в медный таз общей беседы, - Там охрана ребят не пускает. Поможешь?
  - Олесь, - Ямайка не обратил на меня внимания и заискивающе обратился к своей возрастной подруге, - Это те ребята, про которых я тебе говорил...
  - Русский рок? - пренебрежительно спросила Олеся.
  - Да, - Ямайка залился краской неловкости.
  - Не формат! - ответ был четкий, ясный. Женщина, не поднимая своей задницы от стула, смотрела прямо мне в глаза снизу-вверх.
  - Ребята продели большую дорогу. Ждали, сидели в автобусе целый день...
  - И?
  - Дайте нам полчаса! Хотя бы в самом конце этого мероприятия.
  - Мероприятия закончится утром.
  - Хорошо, утром! - я уже был согласен практически на все.
  - Нет. Извини...просто нет. Точка.
  463.
  Паша с отстраненным видом злорадствовал и пялился в окно, рассматривая выкорчеванную из земли трассу, мелькающую за бортом густыми трещинами в которых кипел снег.
  Всеобщее разочарование от привкуса несбывшейся надежды, которую я породил своей аферой, першило в горле, как будто мне нахаркали меж зубов жеваными сухарями. Общая концентрация неприязни очень быстро начала разбавляться повсеместным молчаливым унынием, перерастающим в дремоту и вязкую хриплую тишину. В этой тишине я грыз себя и не мог остановиться, продолжая без остановки рисовать в своем воображении картины несбывшегося выступления. В поисках собственного спасения, блуждая в воспоминаниях о печальных событиях минувших нескольких часов и не принесших мне ничего кроме поражения, я натыкался только на одно спасительное оправдание. Бесценные минуты были потеряны в угоду разномастных шатаний в поисках сиюминутных удовольствий и удовлетворения насущных, но мелочных потребностей большинства. Простой каприз, вырвал у меня из-под ног сцену и этот же самый каприз стальными крючьями, вцепившись в подбородки, тащил нас домой по неровному черному насту, словно полумертвых хаски, привинченных сухими ремнями к старому снегоходу.
  Во всеобщем молчании и дреме, я слышал обвинения в свой адрес. Меня обвиняли не в том, что произошла необратимая потеря нескольких лишних часов в Москве, а в том, что я дал надежду на возможный успех, на который все рассчитывали, как само собой разумеющееся. Когда кто-нибудь заявляет в проигрышной ситуации, что есть шанс, способный принести успех, но вероятность счастливого стечения обстоятельств ничтожна мала, все пребывающие в уныние и опустившие руки слышат только одно слово 'успех'. И как только теория вероятности отвоевывает свое, тут же подлетает на дыбу тот, кто решился поднять флаг надежды над головами обреченных и умиротворенных своей робостью.
  Я злился и засыпал, единственное, что толкало меня к постоянному пробуждению, выталкивало из зыбкого сна - страх быть неузнанным в кровавом месиве на обочине. Было ощущение, что дорога с каждым километром становиться более узкой, кривой и разбитой. Изнасилованной дальнобойщиками, пробивающими лобовое стекло ярким светом фар своих большегрузов. Между всполохами фар встречных машин, утопая в темноте, мне мерещилась смерть быстрая и стремительная, простая и понятная как лифт всевышнего. Двери открылись! Я шагнул! Двери закрылись, и меня больше нет! Я просто оказался в другом месте, в другом времени, на новых этапах мироздания, может быть, вышел просто на другом этаже среди спешащих по своим делам людей, не способных заметить чуда появления нового человека, а может, выпорхнул в пентхаус, подставляя лицо солнечным лучам!
  Покрытая въедливыми рыжиками дверь тактично хлопнула, придержав свой лязг. Я открыл глаза и несколько секунд пытался проморгаться, разглядывая пустое водительское кресло и оценить степень катастрофы. Следов трагедии, не обнаружив, я отстегнул ремень безопасности и выпрыгнул из машины, на обочину, провалившись по колено в снег. На расстоянии вытянутой руки, скинув куртку, в одной футболке, натирая шею и лицо, бесновался водитель.
  - Засыпаешь? - спросил хрипло я, стараясь перекричать свой сон.
  - Засыпаю, больше не могу... - стонал водитель и наливался кислым румянцем. Пока его лицо серебрилось каплями растопленного снега, и парило в бездонную зимнюю ночь, он курил, выдыхая глубоко и с удовольствием сизый горький дым от вонючего, влажного табака и покрытой желтыми пятнами папиросной бумаги.
   Каждые пятьдесят километров последующего пути мы останавливались, на водные процедуры и удовлетворение своих вредных привычек. А этот отрезок пути пытались преодолеть с максимально предельной скоростью, чтобы взбодриться адреналином и вновь, как можно быстрее окунуться в снег.
  Рассвет высветился неожиданно, словно мы подъехали к нему сами, сами пересекли невидимую границу и обнаружили солнце, словно разрушенный невидимыми варварами Эльдорадо, блестевший холодной позолотой пресной зимы. Лучи резали глаза. Приходилось изрядно жмуриться и прятаться за водительскими козырьками, но как только веки приближались друг к другу, ядовитый сон проникал сквозь зрачок, проскальзывая по зрительному нерву в мозг.
  Меня мутило, мутило от плохой еды, скромного количество алкоголя, сигарет, усталости, постоянной тряски, адреналиновых вспышек в своей крови и от самого себя. Мутило от простодушия компании, развалившейся на креслах в пьяной дреме, и от родного города, встречающего нас длинными тенями девятиэтажек, перекрывающих трассу холодной пастилой...
  
  
  
  
  У меня было предчувствие квеста,
  И ты вошла в это пространство, как в масло.
  Но ты не думай, что я жду тебя с детства,
  А если честно, то жду, - Хули, здравствуй!
  Мирон Федоров
  Часть 14. Let Love In
  
  464.
  Люблю ли я свою работу? Безусловно! Я ее обожаю! Конечно, гораздо меньше, чем беспощадные попытки прорваться на большую сцену и начать зарабатывать своим творчеством деньги. За это я готов убивать! Естественно не за деньги, а за музыку, звук, пульсацию барабанного боя, сливающегося с битом сердца и поглощающего его, за приятную усталость и умиротворение разбрызганную каплями пота по сцене.
  Все то, что у меня, получается, зарабатывать на сегодняшний день на любимой работе, уходит сквозь пальцы, струны и бездонные дыры в барабанах, разлетается щепками барабанных палочек и превращается в скомканные грязные билеты на проезд, хлеб, воду, сухую китайскую лапшу и дешевые консервы.
  Заработанные мной средства уходят на музыкальные аферы и что странно, чем я старше становлюсь во мне все меньше и меньше сомнений, что все получится. Возможно - это просто от глупости или от отчаянья. Не знаю. Многие из тех, кто начинал заниматься музыкой со мной в одно и то же время, уже завязали, поставили крест, бросили, прокляли эти дни, а я все колочусь и изображаю из себя человека, кем бы я хотел бы быть. Люди растворялись во времени, исчезали, иногда возвращались, возвращались другими. В них поселялась странная пугающая меня грусть или надменная озлобленность. 'Все стучишь?' - спрашивали они, - 'Ну,ну! Давай, давай!'
  После подобных комментариев я просто не мог остановиться и бросить все, признаться, что мне все надоело, мне просто нужен был отпуск. Небольшая передышка, встряска, новые впечатления, способные вдохнуть новый энергетический импульс, чтобы двигаться вперед. Мне нужны были перемены, не для того чтобы не закиснуть и впасть в апатию, а чтобы просто не загнуться. Иногда я представлял себя на собеседовании с идиотским НR - менеджером, который спрашивает меня как по учебнику: 'Кем вы видите себя через пять лет? Десять? Пятнадцать?' При постановке подобных вопросов я сомневаюсь, что получил бы престижную высокооплачиваемую работу, по той простой причине, что мой ответ будет не по адресу... мой вопрос должен звучать так: 'Где бы вы хотели бы быть?'
  ...м-м-м пока не знаю...
  После нашего возвращения из Москвы ребята из 'Сирин' не вспоминали меня месяц и возможно забыли вообще, что такой как я человек существует на этой планете. Я тоже не очень жаждал встречи и старался первым их не беспокоить. Подобная ситуация устраивала, наверное, всех. Пока на стороне царствовало благостное затишье, я репетировал с 'Sale'. Мы создавали что-то новое, необычное, стараясь перевернуть и прочесть свою музыку заново, но в обратном направлении. Продираясь через вечные споры, мы вымывали собственным потом ту золотую середину, которая звучала совершенно удивительно, и мы не очень себе представляли, на какую публику можно было исполнять подобный материал. Я с благодарностью ежечасно вспоминал каждую вновь сотворенную композицию, но проклинал тех, кто вместе со миной создавал это чудо, мыкаясь по грязным подвалам и студиям.
  Возможно, виной всему происходящему была весна, март, заскучавшие, люди, полные глупых придирок, которые видя тебя, почему-то вспоминают твое прошлое, напоминают тебе, о том, о чем просто не хочется думать. Не потому что должно быть стыдно, а просто, потому что ужасно лень вспоминать или столько раз все эти комичные истории прошлого мелькали в памяти, что безоговорочно надоели как шутка, набившая оскомину.
  В какой-то момент мое прошлое стало гораздо больше и необъятнее собственного будущего и тем отвратительнее.
  465.
  Я сидел в кабинете директора лингвистического лицея и с трудом понимал, что от меня хочет дама, засыпающая меня прямо из кресла примитивными вопросами, на чистом английском, на которые я не мог найти ответа. Точнее я понимал, что меня спрашивают, но не мог сформулировать свой ответ на иностранном. Раздражаясь все больше и больше, я кивал в такт смысловой нагрузке.
  Сегодня мне уже никуда не хотелось...
  ...вчера отец, сказал, что его приглашают съездить в Италию вместе с педагогами и старшеклассниками лицея, но он не может и спросил, не хочу ли я, отправиться вместо него? Конечно, хочу! В марте в Италию?! Всенепременно! Я везде хочу где меня нет!
  ...и вот я здесь, пытаюсь разобраться, как быстро уменьшаются мои шансы стать членом этой странной экспедиции.
  - Эльвира Александровна, я все понимаю, но ничего не могу ответить, - сдался я под градом незамысловатых вопросов.
  - Мы будем жить в семьях, как ты будешь общаться? Тебя ничего не смущает? - спросила она, примирительно изобразив на лице добродушный скептицизм.
  - Жестами, - пытался пошутить я, что прибавило скепсиса на лице директора.
  - Купи разговорник русско-итальянский, самый примитивный, с транскрипцией, где русскими буквами написано как произносится то, или иное слово, - в этом совете не хватало небольшой поправки 'Маленькая книжечка такая, для идиотов!'
  - Хорошо.
  - Мы прибудем в Рим, там переночуем, проведем день, а дальше отправимся на Сицилию, ночью на поезде. Мессинский пролив пересечем на пароме. Вагоны расцепят, погрузят на паром, переправят, и мы продолжим дальше путь по железной дороге. Прибудем в Палермо, проведем там день, а дальше отправимся в небольшой город Шакка, где и будем жить. Будет интересно!
  -Не сомневаюсь!
  - У нас там старые друзья, мы давно поддерживаем с местной школой отношения. Мы к ним часто ездим в гости, иногда они к нам, так что, если они приедут, придется принять. У тебя получиться?
  - Что, поселить итальянцев у себя дома?
  - Да. Дней на десять... может две недели?
  - Думаю...э-э-э-э... да... - моя неуверенность зашкаливала, пока я пару коротких секунд мямлил ответ. Тем временем в моей голове промелькнули шумный образ итальянской семьи галдящей у меня на кухне, швыряющих друг в друга одежду, смеющихся, плачущих и поющих песни. Цыгане - сделал я неожиданный для самого себя вывод и меня от подобной неожиданности передернуло.
  466.
  Приятное волнение вчера мешало уснуть, сегодня, когда еще до восхода солнца оставался, как минимум час я открыл глаза и глубоко с удовольствием вдохнул и потянулся.
   Сегодня я проснулся в своей постели, в квартире с высоким потолком, в доме, расположенном посреди мрачного рабочего района, крупного индустриального города, пышущего своей неотесанной мощью, и уже сегодня, мне придется засыпать в центре Рима шумного, изящного и кровавого, поселившись ненадолго в уютной гостинице, в которой витают запахи пиццы, вина и оливок.
  От предвкушения погружения в античную историю я изредка задерживал дыхание, словно ныряя в глубокие воды своего воображения, стараясь уловить тот миг, когда я, каким-то образом еще находясь в герметично запечатанном самолете, вдруг почувствовал свежий воздух Итальянских Альп, через которые, вооружившись слонами, более чем две тысячи лет назад перемахнул Ганнибал.
  Выбравшись из кровати, я добежал до ванны, умылся, почистил зубы, быстро оделся, практически, не глядя, хватая в темноте заранее приготовленные вещи, распластанные гигантским скатом по спинке стула и толстокожей чешуей обволакивающие меня. Новые джинсы, футболка с длинным рукавом, куртка, новые кроссовки пахли потогонными фабриками, располагающимися на востоке Евразии в депрессивных районах, наполненных дешевой рабочей силой. Хлопнув по нагрудному карману куртки, я ощутил ладонью корку паспорта, но все равно расстегнул карман, чтобы проверить... чтобы точно наверняка... паспорт мой, а не случайного гостя, воспользовавшегося пустым и новым карманом.
  Можно было признаться самому себе и высказаться вслух, что я просто очень сильно боялся сегодня не улететь, а остаться здесь. Мне казалось, что сегодня один единственный шанс оказаться в Италии и больше подобного не представится, поэтому его упустить просто преступно, как с точки зрения здравого человеческого эгоизма, так и с точки зрения самообразования.
  От моих опасений, меня отвлек будильник, которой сработал вовремя, но бесполезно, через несколько секунд его перебил звонок от диспетчера такси, предупреждая мои опасения возможного опоздания.
  -Вас ожидает Черный Reno номер 571, - монотонно проговорил автоответчик мне в ухо. Щелкнув жизнерадостно дверным замком, я выскочил на лестничную площадку, выталкивая в пространство подъезда небольшой чемодан и заплечную сумку.
  Я в пути...
  467.
  Обожаю спать в поездах, под мерный стук колес рассматривать сны и через их призму воспринимать все то, что происходит во внешнем мире. Сидя с закрытыми глазами, я словно нарочно вслушивался в каждый шорох, фразу, шаги, легкое дребезжание стаканов об подстаканники, бесконечное шелестение фольгой. Двадцать гимназистов сгорали от нетерпения и желания выпрыгнуть из унылой русской весны в итальянское лето, не меняя календаря! Но для них это было не очень понятно, поэтому они выражали свое счастье, поеданием всего того, что в дорогу дали родители: от консервированной кукурузы и домашних бутербродов, до разномастных сладостей, чипсов и лимонада. Фантики летели веером по вагону, заставляя впадать в оцепенение проводника и дергаться стыдливых педагогов.
  - Их родители, словно на целину отправили, - пробормотала Юля с усмешкой. Юля, студентка лингвистического университета, отправилась в приятное путешествие, чтобы подтянуть свои знания в итальянском, посмотреть страну, которой, как она говорила всегда восхищалась, и помочь Эльвире Александровне с организацией детского досуга. Я ее знал ровно час и понял, что ей самой, несомненно, нужна помощь, потому что более рассеянного человека сложно было представить. Она удивительным образом потеряла свой чемодан в маленьком купе и удивительным образом его нашла. Потом долго рылась в нем, вороша одежду, и с горечью обнаружила, что забыла что-то важное, потом резко дернула молнию, в сердцах пнула свой багаж и плюхнулась на сиденье рядом со мной, неожиданно широко улыбаясь, пыталась дежурными фразами начать беседу, что меня неимоверно тут же начало раздражать. Изображая беспробудную дремоту, я пытался не выпустить свой нарастающий гнев наружу, и утрамбовать его где-то на уровне диафрагмы.
  Итого взрослых было трое: я, моя соседка и Эльвира Александровна, на двадцать перевозбужденных детей, пытающихся впихнуть в себя всевозможные яства до того момента как мы прибудем в аэропорт, чтобы в ожидании самолета скучать, потеть и умирать от голода.
  Умирать с тоски гимназисты начали уже к третьему часу нашего движения по железнодорожному полотну. Большинство, уткнувшись в сотовые телефоны, писали sms друг другу в соседние купе, играли в игры или уже стояли в очереди в туалет. Пара гламурных старшеклассниц поправляли каждые двадцать минут макияж и, манерно листая глянцевые журналы, рассматривали сверстниц, распластанных по скользким скрипучим страницам. С плохо скрываемой завистью обсуждали наряды и выбирали женихов из рекламы парфюмерии, где 'Он нюхает Ее и оторваться не может!'
  468.
  Последний раз я летал на самолете лет восемнадцать назад. Именно тогда, я запомнил тот скользкий вибрирующий страх, просачивающийся через диафрагму из желудка в головной мозг, пульсирующей в висках холодной коровьей подковой. Страх зарождался от предвкушения перемен и от мягкого ощущения счастья, от нереальной близости возможной смерти в груде острых алюминиевых обломков, опаленных керосиновыми языками пламени, при этом давая мне ощущение непривычной легкости и парадоксального удовлетворения.
  Сегодня колючая радость рвано пульсировало на моих запястьях. Терпкое осознание того факта, что продолжительное залипание на неудобных шершавых металлических лавочках в аэропорту завершилось, вызывало нервную засуху в ротовой полости, навязчиво заставляя язык цепляться к небу. Старясь отвлечься от страшных мыслей, перебирающих нечеткие зарисовки потенциальной катастрофы, как возможного исхода еще не начавшегося путешествия - я посвятил себя постоянному движению. За несколько нудных часов в нищебродском 'DutyFree' Шереметьево, были перечитаны все рекламные слоганы, ценники, стикеры и этикетки, подарочные коробки, удерживающие в своей утробе бутылку и пару брендовых стаканов, досконально изучены, представленные в сияющих витринах солнцезащитные очки, часы и парфюмерия, провоцирующие низкими, но совершенно не досягаемыми ценами и постоянном ощущением, что здесь все на порядок дороже, где бы то ни было. Я мотался кругами по магазинам, сходя с дистанции, словно заезжая на pit-stop к лавке, где валялась ненужной барахолкой, ручная кладь, а на всей этой горе тряпичных сумок восседала пара ребят, терзающих экраны своих сенсорных телефонов. Я высчитывал минуты шагами, перечитал паспорт, провел несколько нехитрых математических действий со всеми цифрами, что там были и уже не знал, чему посвятить оставшееся время, как объявили посадку, которая мне показалась совершенно неожиданной и несвоевременной.
  Густая, разноперая очередь практически моментально собралась и начала просачиваться сквозь стеклянные двери, делясь кусочками своих билетов с мило улыбающимися контролерами. С каждой минутой очередь становилась все длиннее, насыщеннее и говорливее. Переминаясь с ноги на ногу в клокочущей толпе, я сквозь огромную стеклянную стену с сомнение рассматривал самолет более чем скромных размеров. Поравнявшись с девушкой в форме, которая мне услужливо протянула руку и спросила билет я непроизвольно обернулся, словно сомневаясь, ко мне ли это обращаются, и увидел опаздывающих, присосавшихся в общей толчее, вызывая у меня откровенную неприязнь. Толстая семья водянисто дышала, словно пила взахлеб. Их тяжелая, синхронная отдышка разрывала счастливые улыбки, превращая лица в нелепые гримасы.
   - Никого не забыли? - вернул меня к реальности голос Эльвиры Александровны, выпутавшийся из ровного людского гомона.
  - Нет, - бодро ответила Юля и скользнула в гофрированную трубу, ведущую к самолету.
  - В самолете надо еще всех по головам пересчитать, - проговорила директор,- Поможешь?
  - Конечно, - отозвался я и двинулся следом.
  На борту царила неприятная духота. Заняв свои места и освободив проход, мы втроем развернулись в сторону детских мест и Эльвира Александровна начала зачитывать пофамильный список детей, предварительно оповестив всех пассажиров: - Чью фамилию я называю, тот поднимает руку.
  Пару весельчаков, летевших на отдых, сразу включились в эту игру, стараясь привлечь к себе внимания и провоцируя итальянских студентов, оживленно хихикающих без видимой на то причины и подскакивающих на своих местах выше иллюминатора в пустой надежде, что и их сосчитают.
  Не обращая на весь балаган никакого внимания, директор методично провела свою работу и с удовлетворением опустилась в кресло, опережая события пристегнувшись ремнем безопасности, но как бы на всякий случай спросила меня: - Стас, все на месте?
  - Сто процентов, и даже более чем!
  - Почему 'более чем'?
  - Я бы уже некоторых высадил...
  - Ерунда...не обращай внимания, расслабься, будет весело. Всего через два-три часа окажемся в Риме. Послезавтра на Сицилии. Главное никого не потерять!
  469.
  Если облака рассматривать сверху, с высоты десяти тысяч метров, то они кажутся тверже, плотнее и надежнее. Белоснежный ворох небесной зимы успокаивает, дает приятное ощущение безопасности и надежды. Царящая под солнечными лучами вечная мерзлота, отверженная материками и водами океанов, зависла между глухим космосом и голосами живой природы, запутавшись в замерзших капельках влаги, соединившихся в мягкие парящие айсберги. Эти айсберги светятся словно изнутри, обещая защитить от всего того плохого, что происходило на земле, дают гарантию, что больше ничего подобного не повториться и когда самолет совершит посадку все будет по другому... и мне кажется что они правы! Странное чувство доверия возникает к изодранной фуфайке облаков, с оторванными рукавами растянувшейся до горизонта, неуверенно-зыбкное, но настойчивое. Хочется открыть аварийный выход и неторопливо выйти на свежий воздух из летящего самолета и смотреть, как тень одного безумца оторвется от тени алюминиевого крыла и нырнет в воздушное пространство Европейского союза.
  От случайных суицидальных размышлений меня оторвал гомон, исходивший со стороны хвостовой части самолета.
  Вопли на итальянском, песни и шутливая потасовка за место в туалете привлекли внимание всех участников полета. Стюардессы весь это балаган пытались игнорировать, хотя, было такое ощущение, что они тоже не прочь принять участие в веселье соотечественников, но боялись подмочить репутацию 'Alitalia'. Девушки стояли в стороне и вежливо улыбались, выцеливая взглядом зарождение негодования всех остальных пассажиров, чтобы вовремя остановить развеселившуюся молодежь и предотвратить конфликт на почве разности менталитетов.
  Выворачиваясь сами на изнанку итальянские студенты, выводили меня из себя, подогревая где-то глубоко внутри моей души расовую ненависть, о которой я даже не подозревал.
  - Они все такие, - сказала радостно Юля, - Не обращай внимания, просто прими как есть! Шумные люди! Из любой мелочи готовы сделать скандал, причем сутью этого всего действия будет именно сам скандал!
  - Ладно, - буркнул я.
  - Я второй раз лечу в Италию! Обожаю эту страну! Возможно, когда-нибудь переберусь туда жить и буду прилетать в гости уже в Россию.
  - Жаль, - искренне сказал я и попытался представить себя проживающим постоянно в другой стране и у меня это не очень получилось.
  Гастролируя с багажом и музыкальными инструментами из самолета в самолет - подобная картина виделась ясно и желаемо, а постоянная обрюзгшая жизнь в совершенно чужой стране, особенно когда все эти государства вдруг за пару часов приблизились на полторы-две тысячи километров, оказалось не возможной и удушающе-скучной. Я пытался представить свой пятисотый день вдали от друзей и родственников. Представить, как я гнию на пресной работе в мясной лавке или в маленьком офисе...не получилось! Я сбежал в собственных мыслях из рая, сбежал туда, где все мы вместе выживаем, и вместе счастливы день за днем. Вместе негодуем, расстраиваемся и вместе продолжаем мечтать, и надеется на что-то лучшее!
  - Забыла вам напомнить, - наставнический тон голоса Эльвиры Александровны вернул меня из России в самолет, готовый через несколько минут начать снижение высоты, чтобы совершить посадку в вечном городе, - Итальянцы не любят, когда им напоминают про мафию, так что не спрашивайте, не задавайте вопросы на эту тему. Дурной тон!
  - CosaNostra? - стараясь симулировать итальянский акцент, заговорческим тоном произнес я, выделяя каждый слог движением пальцами рук.
  - У тебя хорошо, получается, быть по-итальянски невежливым, - засмеялась Юля.
  В эту минуту под всеобщий восклик восхищения и ужаса, самолет резко накренился, и пошел на посадку. Динамики серьезным мужским голосом затараторили поочередно на английском, итальянском и русском, что через двадцать минут самолет приземлится в аэропорте Фьюмичино.
  Стюардессы, словно опомнившись бросились усаживать пританцовывающих на радостях соотечественников и пристегивать их к креслам, раздавая на бегу бумажные пакеты всем желающим.
  470.
  Мертвые не умеют аплодировать. Человек, хлопающий в ладоши при посадке, не благодарит пилота, он проверяет, что жив, и пытается, словно шаман символическими хлопками отогнать злых духов, но они не собираются отставать, а гоняются за ним, кусая его судорожно сжимающуюся тень, и преследуют до выхода из аэропорта. При получении багажа власть зла как никогда велика, люди толкаются, перемешиваются, хватают не свои чемоданы и рюкзаки или гоняются вдоль транспортной ленты за своей сумкой, извиняясь и сквернословя, разгоняя таких же страждущих. Подростки сами готовы забраться на ленту и прокатиться кружок - другой, отыскав свою поклажу. Вся это катавасия приправлена южной эмоциональностью, северной суровостью и общим состоянием усталости с налетом бесконечного счастья у тех, кто вернулся домой и у тех, кто этот дом покинул.
  Пересчитав все свои собранные в одну кучу чемоданы и сумки, пройдя паспортный контроль, двинулись через застекленные коридоры и эскалаторы на электричку, способную нас доставить в Рим. С каждым нашим шагом толпа рассеивалась и превращалась в мерно двигающийся целеустремленный поток людей. В этом потоке смешивались национальности и языки, одежды и прически, и разнобойный шаг каждого, кто торопился в город, стараясь выскочить на свежий воздух и встретить закат, который схватив свой красочный плед, нырнул за горизонт, пока все толкались в очередях аэропорта.
  Поезд в сумерках выглядел как эмалированный рельс - изящно, холодно, и как ни странно, безлюдно. Тонированные окна казались совершенно лишними, а жирные отпечатки пальцев на их поверхности были единственным доказательством, что этот транспорт эпизодически содержит в себе человеческую жизнь.
  В салоне пахло пластиком, обвивающим своей белизной поручни и подлокотники, спинки кресел с мягкими подголовниками, созданные по всем ортопедическим законам. Сон ломился в голову, прорываясь через горло, скользя фатальным расслаблением по всему позвоночнику. В надежде, что с минуты на минуту поезд тронется и все мои сновидения останутся где-то далеко на платформе в прошлом, я встал, чтобы пройтись между ровных рядов кресел.
  Седая, скучная старая итальянка сидела и пялилась в окно, рассматривая свои тускнеющие глаза в отраженье, молодая пара, обнявшись читали бегущую строку на электронном табло, костюм, вооруженный журналом на английском языке и телом человека с разболтанным галстуком на шее листал бесшумно страницы, зарываясь в глянец. Все. Остальное пространство русские школьники поделили на сектора и малыми группами расселись по местам, которые соответствовали их внутреннему фен-шую.
  Через секунду промедления, на плавном выдохе электричка, медленно закрыв двери, вслушиваясь в монолог своего машиниста начала движение, с постепенным ускорением, оставляя огни аэропорта в постоянно уплотняющихся сумерках. От непрерывного легкого покачивания, как ни странно, сон выскользнул из моего организма и выбросился через створки кондиционера в пропасть умирающего вечера. Прильнув к окну, я пытался рассмотреть пейзаж, размазанный скучной индустриальной кистью больших городов, с нелепой природой сияющей красотой юга, но всем своим видом показывающей, что ее корни бережно царапают строительный мусор уже второе десятилетие.
   Примерно через тридцать минут поезд начал сбрасывать скорость, врываясь в городские огни, рассекая и разбрасывая их в разные стороны. Мне вдруг захотелось выйти, выскочить, не дожидаясь полной остановки и побежать по улицам, махая прохожим рукой и со всеми подряд здороваясь, приветливо улыбаясь. Хотелось заблудиться, потеряться на несколько часов, а потом материализоваться незаметно в отеле, мечтая, чтобы никто не заметил мое случайное отсутствие. Но поезд был неумолим, он плелся и плелся словно пьяный, запинаясь о шпалы слегка маслянисто поскрипывая и постанывая, въехал на свой путь, словно упал навзничь, обложившись перронами по бокам. Остановился, пыхнул дверьми под прощальный голос невидимого итальянца, рвавшегося за собственным слогом, готовым проскользнуть по электропроводке в каждый вагон электрички и появиться с обнаженным торсом из маленьких динамиков на потолке.
  В Риме пахло дешевой шаурмой. Наверное, это космополитический запах вокзалов, обросших маленькими закусочными на четыре посадочных места и неулыбчивым поваром за прилавком в истерзанном халате или фартуке, потерявшим свою белоснежность еще пару лет назад. Кучки оголтелых арабов торговались на каждом углу, оживленно споря между собой, потрясая в воздухе сотовыми выставленными на продажу или блестящими часами, которые в темноте никому не могли впарить. При свете дня солнечные лучи еще были способны скрасить их неестественное сияние циферблата и браслета, но в тусклом свете фонаря подделка выдавала себя ложным магнетизмом, приковывая внимание и заставляя ускорить шаг, прочь от подозрительных торгашей.
  Местные таксисты махали табличками с именами, написанными вкривь и вкось старым, бледным, иссохшим маркером, словно в этой стране не существовало принтера. Они плохо понимали любой другой язык, кроме родного, вне зависимости от того, в какой стране они родились, вне зависимости от того есть ли у них итальянское гражданство, или хотя бы Шенген. Настырно подскакивая, водилы тыкали в лицо своей бумажкой, притом подносили ее к глазам настолько близко, что невозможно было разглядеть буквы. Я жмурился и мотал головой из стороны в сторону, двигаясь, ориентируясь на слово 'Exit'и смело вышагивающую рядом Юлю. За нами плелись школьники, подгоняемые своим неутомимым директором.
  Узкие улицы Рима оттолкнули за наши спины вокзал.
  Асфальт, местами изъеденный ямами, случайный нищий кативший тележку, похищенную им из супермаркета, отогнали тень цивилизованной Европы из моих иллюзорных представлений, скопившихся из газет, рассказов и телевизионных передач. В какой-то момент я понял, что несколько расслабился, забыв про сказку, благочестие и порядок европейских государств, утопающих в роскоши и справедливости, и почувствовал себя несколько вольготнее, хотя инстинктивно было желание прижаться спиной к холодной каменной стене и продолжать двигаться боком.
  Ветер гнал обертки от конфет, утренние газеты и бирки от одежды, весенняя пыль ела глаза, вставая на дыбы тупыми кольями. Случайный мотоцикл с магнитолой наперевес, мчался нам навстречу, распевая тарабарщину под высокочастотный ритм барабанов жителей северной Сахары. Металлические ставни, изрисованные кривыми, как переломанная скрепка граффити, прятали за собой бутики с одеждой и магазины сувениров. Вывески нервно подрагивали в накатывающих волнах электроэнергии. Открыты были только пиццерии, торговавшие растворимым кофе и прямоугольными толстыми пирогами.
  - Эти пицца? - легонечко толкнул я в бок Юлю, - Итальянская?
  - Ага, - весело оглядываясь по сторонам и изучая антураж опустившейся ночи, сказала она.
  - Я слышал, что она должна быть тонкая... и круглая...
  - Может в Милане и так, а здесь просто вкусная.
  - Пробовала?
  - Само собой. Хотя за прилавком практически нет итальянцев, в основном ливийцы, алжирцы, египтяне. Итальянцы торгуют в исторической части города, в центре стоят в накрахмаленных поварских колпаках, бабочках, белых рубашках, фартуках, перчатках! Улыбаются, постоянно посмеиваются и выкрикивают какие-нибудь комплименты или просто задорную чушь!
  - А кто готовит на кухне?
  - Наверно все те же ливийцы, алжирцы и египтяне... но это неважно, потому что вкусно, - Юля застенчиво облизнула губы и зажмурила глаза, - Я очень голодная! Мы когда ели последний раз?
  - В самолете, - спокойно ответил я и тут же почувствовал, как циркулярка голода завизжала в моем желудке.
  Отель нас нашел минут через пятнадцать. Пока мы в своем уме подсчитывали, сколько толстобоких пицц в нас поместилось, его двери целиком проглотили нас, и мы очутились перед портье. Тот, медленно покачивая лысоватой головой, словно стараясь виском коснуться сначала одного плеча потом другого, рассматривал толпу усталых подростков. Эльвира Александровна, протиснувшись к стойке, завела шустрый диалог и получила несколько ключей от заранее забронированных номеров.
  - Нам на третий этаж, - бросила она через плечо и двинулась к крутой лестнице. Дети плелись за ней а мы с Юлей, в очередной раз проследив что никто ничего не оставил, шагнули следом на ступени.
  Меня поселили с мальчишками из одиннадцатого класса, которые успели только скинуть кроссовки прежде, чем обездвижено рухнуть на кровать, засыпая на излете и сквозь сон синхронно бормоча, - Выключите, пожалуйста, свет...
  Я щелкнул выключателем, выполняя жалобную просьбу и в темноте номера, увидел мутный оранжевый блеск, выбивающийся из-за шторы. Подойдя к окну, я рассмотрел, как на улице нелепой шуткой огромная коробка из-под холодильника была вбита в небольшую металлическую урну для мусора. Картон, словно огромный высохший бутон, бился на ветру. Ветер с каждым мгновением раздувал лепестки пламени охватывающим тару, и срывал с нее черные сморщенные куски пепла огромного размера похожие на человеческие лица, которые мерцая и искрясь, кувыркались вдоль улицы, разбиваясь о люки колодцев и каменные стены старых зданий.
  471.
  Все ждали Папу. Это было больше похоже на международный рок-фестиваль, нежели чем на воскресную мессу. Площадь Святого Петра кишела людьми, многоголосье языков поддерживалось флагами, реющими перед окнами папской резиденции. Мексиканские, испанские, английские, бразильские, аргентинские, французские, португальские полотнища развевались на ветру, атмосфера наполнялась всеобщем движением и радостью. Пришедшие на площадь пели, танцевали группами, в парах или в одиночестве, наслаждаясь утром перевалившим через стены Ватикана. Другие просто сидели в позе лотоса на брусчатке, рассматривая беспорядочное движение, разбухающее над головой пестрыми одеждами. В редких молитвах случайные католические монахи выбивались из общего безобразия, монотонностью своих одежд и изящным смирением, бормоча себе под нос молитву или проклятья.
  Люди не отрывались от фотоаппаратов, постоянно нажимая кнопку камеры, словно пытаясь вырвать кусок этого дня и сунуть его за пазуху и утащить домой, чтобы там разложить на своем рабочем столе плоть от плоти прожитого дня и в тишине любоваться прошлым, меркнущим в воспоминаниях.
  Сегодня мы проснулись рано. На завтрак шесть толстобоких пицц, купленных в местной забегаловке и чай из пакетиков, привезенный еще из России, разлитый по пластиковым стаканам. Завтрак в отеле не предусматривался, но кипяток был в свободном доступе и необъятных количествах, что в корне меняло ситуацию.
  День предвещал быть долгим и насыщенным. Оставив вещи в отеле, мы двинулись в Ватикан. Пересекая границу, школьники бросились фотографироваться с швейцарскими гвардейцами, опутанными красно-сине-желтыми одеждами и алебардами в руках, но те скромными, но четкими жестами отгородились от туристов и объяснили, что могут послужить только небольшим фоном для веселой фотографии.
  - Эти вам не откажут, я думаю, даже рады будут! - предложил я детям альтернативный вариант, указав на автомобиль, на борту которого было написано 'carabinieri' а рядом стояли в темных очках и фуражках набекрень пара веселых парней, завтракающих зубочистками.
  Те гурьбой бросились к ним с распростертыми объятиями и взведенными фотоаппаратами. Стражи порядка моментально ответили им взаимностью, словно они были не на посту, а в отпуске, а оружие просто забыли оставить в участке. Позируя и кривляясь, они с удовольствием давали померить свои очки и головные уборы ребятам и периодически похлопывали по кобуре, словно переживая за то, что кто-то может стащить их пушки.
  Ватикан гудел под натиском гостей, в собор Святого Петра тянулась очередь. С каждой минутой поток людей, входящих через ворота страны, все увеличивался. Вдруг в какой-то момент все замерли, запрокинули головы, вверх, в сторону небольшого балкончика. Очередь дрогнула и развернулась. Собор напрягся всеми своими каменными мускулами, каменная площадь на мгновение уменьшилась в размерах. Сжалась. И вдруг взорвалась воплями истинных католиков и туристов. Аплодисменты, словно сорванные листья в осеннюю бурю замелькали в воздухе, забивая небо над площадью, словно водосточные трубы старого города, заставляя бешенство урагана закипать в воронках градом и перелезать через жестяные края, падая на улицы.
  Скрипучим голосом латыни, послушание вздернуло восторг и в мгновение ока угомонило его. Белое пятно на балконе с плавными человеческими руками, старческим голосом роняло слова в души. Практически с монотонной нерешительностью предложения без запятых, обнаженные и выдрессированные, перегруженные символизмом момента и обязательством, навязанным воскресеньем были породисты, но скучны. У меня появилось ощущение, что все, кто сегодня сюда пришли в надежде быть осененными крестом от руки Папы совершенно лишние и, поняв это с первой минуты мессы, чувствуют себя неловко, но соблюдая правила хорошего тона молча, ждут финала, пока белоснежный старик договорится с Колизеем в очередной раз.
  472.
  - Зачем вы здесь фотографируетесь? - спросил я, наслаждаясь прохладой собора Святого Петра, прислонившись спиной к огромной колонне.
  - Место красивое, - замямлили девочки, - Статуя. На память. Родителям показать. Здесь красиво...и вообще...
  - Я просто хотел предупредить девчонки, вот и все...
  - О чем?
  - Около могил фотографироваться плохая примета. Вы же дома у себя не ходите на кладбище что бы пофоткаться у чужих могил?! Или как? Я не то что бы против, просто хотел вас предупредить: у вас в кадр, не вся гробница поместилась. Или вы уже обратили внимание?
  - Почему это могила? - девочки опешили и начали листать фотографии, одна другую толкала локтем в бок и при появлении каждого нового снимка шептала громко на ухо, - Удали, удали...
  - Имя, даты жизни, эпитафия на мраморе, ну и форма соответствующая. Так что, сомневаюсь, что я что-то не так понял. Кстати, - постарался перевести я тему, - Эльвира Александровна, сказала, что мы встречаемся через сорок минут...
  - Знаем, - не отрываясь от фотографий, сказали гимназистки подчищая снимки, которые им было не очень жалко.
  Я плелся по футбольным полям, распростертым под сводами собора, и вертел головой, читая надгробия и наслаждаясь тишиной в людном месте. Мои руки стыдливо касались каменных конечностей статуй, острых углов, ручек, цепей, словно заставляя меня непроизвольно зацепиться за прошлое, которое с минуты на минуту должно стать куда более реальным, чем все лавочники, туристы, разноцветные гвардейцы и самолеты, ютящиеся на аэродромах.
  Если смотреть на собор снаружи, он кажется огромным, но вполне объяснимым с точки зрения архитектуры и человеческого разума, но внутри появляется необыкновенное чувство бескрайности помещения. Медленно и с опаской продвигаясь вперед стена, от которой ты отдаляешься, теряет свое очертание и полностью иссыхает, тогда, как противоположная край все так же прячется за колоннами, заманивая тебя все глубже и глубже. Возникают случайные переживания и сплетни желтых газет, балансирующие на грани твоей собственной фантазии, про то как один русский турист заблудился в соборе Святого Петра и его искали несколько суток, пока не нашли обезумевшим от голода, обезвоживания и приятной прохлады.
  По истечению сорока минут случилось чудо - мы все спаслись! Выбираясь на солнце, расселись на ступенях для коллективной фотографии и с неизменным русским возгласом cheese, тянули улыбки, мечтая об обеде.
  Голод вспарывал животы и звал в пиццерию, где итальянский язык, словно сыр покрывал многоголосие мирового пирога, призывая хороший аппетит дружелюбием и весельем, предлагая ко всему прочему разнообразные соусы и вино.
  473.
  Исторический центр города был погружен в эстафету - легкоатлетический пробег, посвященную миру во всем мире или вымирающим австралийским аборигенам. Во всей этой суете, важно было лишь только одно, что городской транспорт был полностью парализован, и единственное что исправно функционировало так это подземка, похожая на бесконечный общественный туалет, по которому от сортира к сортиру несутся поезда, отражаясь в грязном кафеле станций. Здесь вся пестрота красок одежд меркла в серости человеческой души, завязнув в суете, спешке и случайно возникающих в давке и духоте скандалах. Люди бесконечной вереницей с бешеной скоростью стремились вниз, чтобы поскорее забиться в вагоны и с еще большей скоростью искали путь наверх, как только двери автоматически обозначали прибытие на станцию.
  Скопление мелких и совершенно бессовестных воришек на честного и любознательного туриста в римском метро находится в соотношении один к десяти.
  - Меня кто-то трогает, - подергиваясь, скрипела гимназистка, повиснув на поручне в плотно забитом вагоне.
  - С какой стороны? - не скромничая, спросил я.
  - Справа.
  - Ну, так двинь в том направлении локтем и как можно сильнее.
  - А... - попыталась засомневаться она и что-то уточнить.
  - Просто бей, и перестанут трогать. Вот увидишь, все будет нормально.
  Кто-то с хрустом выдохнул и кашлянул недалеко от меня, обижено засопев.
  - Ну как? - поинтересовался я.
  - Вроде больше, нет, Стас Витальевич, - неуверенно и с опаской оборачиваясь в поисках своей жертвы, сказала девочка, вжимая голову в плечи, словно ожидая нападения со спины.
  Каждый раз, как становилась чуть-чуть посвободнее или мы выходили на станции, я проверял все свои личные вещи в первую очередь, паспорт, во вторую деньги, затем телефон. Все остальное не имело никакого значения и не представляло ценности, кроме детей которых каждый раз пересчитывали по головам на перронах.
  К вечеру мне казалось, что мы ходим кругами среди фонтанов, бронзовых статуй и лавочек с сувенирами, натыкаясь на необъятных размеров римские развалины, местами зарастающие мелкими кустарниками и травой. Эпизодически разбегаясь по магазинам, через полчаса встречаясь в назначенном месте, старшеклассники с сожалением обсуждали ассортимент барахла, сетуя на то, что они здесь могут позволить себе только то, что дома и так в избытке в любом торговом центре. Другая категория товаров своей ценовой политикой просто преступна и несовместима с жизнью, или высокая итальянская мода была в день нашего пребывания в вечном городе, настолько высока, что к простым смертным она никак не относилась, и очень сложно было отличить блузку от брюк.
  С приходом сумерек Рим сжимался, плотнее сдвигая стены домов вытаптывая площадь улиц массивными тенями. Музыка затихала, люди стали произносить слова чуть тише, реже звучал смех, песни, фокусники сворачивали свои пожитки и уходили с площадей.
  Мы возвращались в отель, чтобы забрать свои вещи и отправиться на поезд, что протащив нас сквозь ночь и Мессинский пролив, доставит нас к завтрашнему утру в Палермо.
  474.
  - Во сколько мы должны подойти к Мессинскому проливу? - спросил я у Эльвиры Александровны.
  - Полвторого, может быть в два часа ночи. Хочешь посмотреть переправу? - проговорила она приятным сонным голосом с нотками усталости и счастья. Поправила очки, захлопнула книгу и сбросив сандалии легким движением, зевая добавила, - А я спать... кстати... - с материнской заботой словно представив себе завтрашний день осмелилась спросить, - Если ты всю ночь не будешь спать, завтрашний день как переживешь?
  - Я думаю, справлюсь, - отмахнулся, давая понять всем, что за меня беспокоиться не надо.
  - Меня разбуди, - подала голос с соседней полки Юля, - Мне тоже интересно, как поезд будут переправлять через пролив.
  - Хорошо, - пообещал я и отправился на свое место через весь вагон, по пути заглядывая в купе к школьникам, которых уже с головой захлестнул глубокий сон, пока поезд набирал скорость и покидал пределы столицы.
  Рим исчез в темноте, я его не увижу на обратном пути, потому что обратно мы полетим через Милан, сделаем там пересадку и через несколько часов окажемся в Москве, но это будет только спустя десять дней. Осознание этого факта вызвала во мне чувство сожаления и непоправимой утраты. В беготне по достопримечательностям, мне казалось, что я потерялся. Все, что я слышал от случайных экскурсоводов или все то, прочитал в книгах и брошюрах, все то, что мне успела рассказать Юля, вылетело из головы, оставив среди воспоминаний, только образы людей. Людей, в которых простодушие и лукавство неразрывно связано, людей, искрящихся теплотой, и злящихся исключительно показательно с надеждой, что их раздражение будет замечено и случайный прохожий в знак одобрения, грациозно бросив на итальянском скользкую фразу, будет одиноко аплодировать, исключительно переманивая внимание на себя. И все это вдруг окажется из-за ревности... в первом случае мужчины к женщине, во втором мужчины к мужчине, но что еще более забавно они увиделись сегодня первый и последний раз... случайно...
  Вечный город настолько перегружен достопримечательностями, что рассказывать о них пошло. Все эти рукотворные чудеса архитектуры, брошенные в водоворот геополитических потрясений на протяжении практически трех тысячелетий, остаются непревзойденными в истории человечества, несмотря на совершенство новых форм и идей. Они словно немые, парализованные проститутки, достались веселым и наглым сутенерам, выжимающим из них все до последнего цента иногда подозревая о том, что лишняя реставрация или просто символический марафет, может испортить бизнес, разрушить достоверность прекрасного многострадального образа. С ехидной алчностью ведется торг различными брелками, магнитами, календарями, портерами и другой сувенирной продукцией плохо поддающейся описанию. Они продаются в кассах, магазинах или на грязных лотках под открытым небом, продаются с передвижных тележек и окон жилых домов, выходящих на старые площади и улицы, продаются в гигантских супермаркетах на стендах возле касс, на вокзалах и аэропортах.
  В полуподвальных тату салонах туристу, перебравшему жарким летом легкого звенящего кубиками льда вина, во всю спину могут набить католический купол или под сердце положить бороду Леонардо, а на плечи, его чертежи вертолета и танка. Художники иглой выбивают произведения ренессанса, повторяя их с гениальной правдоподобностью и в любом масштабе, цитаты на латыни вдоль позвоночника и обнаженных и окровавленных гладиаторов на икрах и бедрах.
  Прячась за собственную историю, как за драную щирму, город горит наготой, но не снимает галстук-бабочку,...а шляпу лишь изредка, причем исключительно из вежливости. Всегда идеально пострижен, но с густой чернявой щетиной на подбородке и щеках. Глубоко дышит легким винным опьянением и скверным сигаретным дымом, выпуская его вам в лицо сквозь сжатые в улыбке идеальные белоснежные зубы. На запястьях филигранные браслеты, но на дорогих ботинках нет и тени шнурков, что естественно объясняется исключительно полуденной жарой и огромным количеством красивых женщин. Шнурки подлая вещь - это знает каждый итальянец, спешащий в постель!
  Железнодорожное полотно гудело сновидениями. Поезд практически без остановок летел на юг, сквозь теплую мглу, то и дело, натыкаясь на миниатюрные поселения, блестящие фонарными столбами. Казалось, что по обочинам железной дороги они сцепились длинными сухими руками проводов, гудящих от напряжения и передающих лучи света, теснящихеся в изоляции, ищущих выход на свободу через вольфрамовые нити.
  Я смотрел на мерцание фар редких машин, пульсацию окон домиков, прячущихся в зарослях терновника надломленной, но беспрестанной чередой, кладбищ заросших виноградом, рябивших урнами и статуями грустных ангелов, спокойно улыбающихся под слоем птичьего помета.
  На часах было два тридцать ночи. Поезд и не думал сбрасывать скорость, а я понял, что больше не могу стоять у окна, виснуть на поручне и рассматривать пейзаж, чередующийся с диковинной постоянностью и успевший уже наскучить.
  Присесть означало уснуть, а значит, о том, чтобы занять горизонтальное положение вообще не могло быть и речи. Моя фантазия ничего более изощренного не могла придумать, простую случайную игру 'Сделай шаг незаметнее', суть которой заключалось в том, чтобы постоянно передвигаться по вагону, стараясь как можно тише скользить по коридору вагона от тамбура до тамбура. Иногда я приоткрывал форточку, чтобы глотнуть свежего средиземноморского воздуха, прийти в себя на несколько минут и вновь отправиться на скучную прогулку, исчерпывающее мое ожидание.
  В три мне все порядочно надоело, но надежда еще полностью не угасла, хотя подернулась пеленой дремоты. Я осмеливался присаживаться на кушетку каждые десять минут, не более чем на тридцать секунд, но и этого хватало, чтобы веки успевали налиться сонной тяжестью и рухнуть вниз как бронированные жалюзи. Каждая из подобных пауз непроизвольно затягивалась, и вдруг я ощутил увесистый удар в лоб, от чего пробуждение капельками злости запрыгало в сердечной мышце.
  Поезд остановился. Я бросился к окну и увидел что-то наподобие широкого причала, исполосованного вдоль и поперек рельсами. У причала стоял широченный паром. Вдалеке, на том берегу пролива мерцали маленькие огоньки, словно огни святого Эльма на мачтах парусных кораблей, севших на мель.
  Наш состав рвали на четыре равные части по три вагона в каждой и проворно запихивали на паром параллельно друг другу, проводя эту операцию предельно проворно.
  - Вставай, - шептал я, вспомнив о своей прямой обязанности разбудить Юлю, когда мы доберемся до переправы.
  В ответ раздалось мяукающее гнусное недовольство, и попытка бороться с ночным кошмаром вроде меня, воспользовавшись маникюром и подушкой, что могла послужить как орудие нападения, так и гермошлемом.
  Тем лучше для меня, решил я и вышел в тамбур, прихватив из своей сумки зажигалку, сигару и коньяк. Наш вагон уже стоял на пароме, выйдя на палубу, я сразу наткнулся на проводника, скучающе сплевывающего в воду. Лениво обернувшись чрез правое плечо, он заспанными глазами рассматривал меня, пока я жестами пытался добиться от него одобрения. Расценив неуверенное движение головой, как кивок - знак согласия, я выпрыгнул из вагона, замер на несколько секунд ожидая реакции, но ничего не получив ответ кроме безразличия, я отправился исследовать паром.
  Исследовать было нечего. Две палубы одна над другой. Верхняя оказалось вполне неплохой смотровой площадкой, на которой я и задержался. Ветер с моря дул сильный и испепеляюще-пронизывающий, разбивающий все воспоминания о римской духоте в мелкую ледяную крошку. Коньяк, был как нельзя кстати. Откупорив бутылочку, я несколько раз обжигаясь, глотнул, закурил сигару и с тоской взглянул на морскую волну, бьющуюся в истерике о борт парома, медленно ползущего от берега к берегу, словно специально сторонясь лунной дорожки.
  Сигара казалась отвратительно вонючей, коньяк жестким. Но все это были атрибуты, странным образом возвышающие меня над обыденностью и рутиной.
  Сицилия притягивала нас словно тысячи рук, восставших мертвых римских рабов, свободных греков и карфагенян, не подчинившихся римской власти, в едином порыве тянули через ночь и море поезд на неповоротливой, но непотопляемой платформе. На приближающемся причале нас уже ждал локомотив, способный разгрузить паром, вытащив из пазов части разорванного состава и объединить в поезд, идущий в Палермо.
  Осталось не больше полутора часов для спокойного сна, и я поторопился ими воспользоваться...
  475.
  Я проснулся от того что в окно вагона неистово барабанили, выколачивая ломаные дроби. Поезд со скоростью уставшего пешехода катился вдоль перрона, словно дожидаясь пока сила трения его заставит полностью остановиться. Приподнявшись на локте, словно из-за бруствера с сонливой опаской я выглянул в утро, разливающееся по вокзалу. Выследив наш вагон, итальянские школьники старших классов, словно прицепившись к обшивке пальцами, стучали костяшками в стекло и вышагивали вдоль вектора движения состава, пока поезд полностью не остановился и встречающие, не взорвались радостным улюлюканьем.
  Выпрыгнув из-под одеяла, я натянул джинсы и кроссовки и вышел в коридор, где уже своих учеников, сияющих заспанными улыбками строила Эльвира Александровна.
  - Выходим? - зачем-то спросил я.
  - Дальше поезд не идет, - ответила она, - Вещи не забывай!
  Я нырнул в купе и выдернув из-под полки сумку, пристроился замыкающим в покорной череде школьников, медленно сходящих по ступенькам вагона.
  На платформе царила суета. Девочек, ступивших на Сицилийскую землю, местные ребята страстно обнимали, вырывали из рук багаж, стрекоча на своем языке с умопомрачительной скоростью, улыбались, похлопывали по плечу, и случайно промахиваясь с нежностью, прижимали ладонь к попе. Те дергались, повизгивали, и чуть отстранившись, дежурно улыбались в ответ, не скрывая своего утреннего раздражения. Сумки осмеливались отдать не все, не смотря на предварительные ласки и обманные маневры местных кавалеров.
  'Ragazzi! Ragazzi!' - раздавались возбужденные голоса итальянских педагогов, которые носились вокруг по перрону, пытаясь организовать взорвавшийся хаос эмоций. Училки не разбирая, где свои, где чужие пытались построить детей полумесяцем и что-то им рассказать, но их усилия были тщетны.
  Из всех итальянских ритуалов в моей голове сложилась мистическая картина. Казалось, что я не на европейском острове, а где-то в Океании, где дружелюбие сглаживает всю бестактность, которую только себе может представить человек, сносно владеющий человеческой речью.
  Меня спрашивали и тут же за меня отвечали, меня зазывали и что-то предлагали, на мою осторожность и растерянность реагировали брезгливостью, обижались, забывали, и вновь круговерть набирала новые обороты. Уже на втором подходе мне начало казаться, что я понимаю слова, фразы и вот- вот выстрою нехитрую логику всего этого гама и смогу что-то ответить, но итальянский из моего пустого приоткрытого рта не вырвался, приведя в полное разочарование и показательный гнев наглых юнцов, выпрыгнувших из цитрусовых рощ на мою голову.
  Успокоившись на том, что на практически пустом вокзале интернациональная кучка школьников сбилась в плотных объятиях, педагоги начали организовывать постепенное движение группы в сторону автобуса, ожидающего нас в тени.
  Водитель, облокотившись на крыло, жевал спичку. Пожилой мужчина в белоснежной рубашке с коротким рукавом отутюженных брюках в крупную клетку, и черными очками твердил как мантру свое терпкое 'Buonjiorno' вяло шевеля губами, словно погружаюсь в спячку, но не в состоянии отойти от канонов вежливости.'Buonjiorno' - было пьяное на вкус, с легкой горчинкой и холодное, будто в него добавили два кубика льда, оно переливалось от пассажира к пассажиру не меня своих вкусовых качеств и крепости вне зависимости от пола или возраста.
  Бесконечная детская трескотня не унималась, даже в тот момент, когда автобус тронулся и покинул территорию вокзала. Гимназисты, пережив небольшие потрясения и утренний урок итальянского, немного расслабились и стали формулировать фразы на хорошем английском, который был ими впитан еще с начальной школы на должном уровне. На все тщетные попытки подвести диалог к международному стандарту, поднялся вой возмущения, требуя прекратить это словоблудие на третьем языке и вернуться к беседе на своих родных. Кратковременно, с воодушевлением замирая, итальянцы взрывались в уточняющих вопросах, пестрящими жестами наседали на гостей.
  Гости же со стремительной быстрой адаптировались и постепенно перенимали манеру поведения, ужимки, жестикуляцию, интонации в речи и напор, чем приводили в восторг аборигенов.
  На улицах Палермо бушевала весна, заваливая сухие улицы лепестками цветов и приятной зеленью, искрящейся редкой сдержанностью в преддверии летней засухи. Через страдания, вызванные постоянными завоеваниями столица Сицилии, приобрела красоту, спрятанную от глаз большинства итальянцев и иностранных туристов, охотящихся за настоящей Италией в Неаполе, Милане, Флоренции, Венеции или валяющихся на шезлонгах близ Римини.
  Архитектура впитала в себя арабскую утонченность, выдрессированную нормандской строгостью. Но как бы ни старались завоеватели, передавая остров как сундук с сокровищами, римские, греческие, пунийские мотивы вылезали клочьями из города, вцепившись в землю острыми фундаментами и невидимыми руками языческих богов. Всему этому архитектурному бесчинству единообразие придавало имя Джузеппе Гарибальди - героя Италии. Его имя за двести лет окрестило собой переулки, улицы, площади, парки и скверы. Оно было выбито на камнях, написано или напечатано на табличках, иногда как ни странно на итальянском и английском языках, одновременно по всей стране, не лишая Сицилию права гордиться еще одним своим завоевателем, отличившимся по обе стороны Атлантики.
  Гостеприимные хозяева старались нам показать все, пытаясь удивить историей острова и его чудесами, запечатленными в камне. Но во всех храмах, в которые нас водили и пытались рассказать что-то значимое для ревнителей католической веры, я ощущал только благодать прохлады и плохо сдерживаемую болтовню сицилийских ребят, скучающих на паперти от повторения хорошо изученных тем исторического краеведения.
  Из храмов мы перекочевали в автобус, из автобуса на следующей остановке в парк, оттуда шумной гурьбой отправлялись праздно шататься по улицам. С определенной периодичностью поперек тротуара валялись нищие, словно случайно упав лицом вниз, уткнувшись лбом в асфальт, они тянули руки, перед собой направив ладони вверх. Большинство спешащих сицилийцев просто перешагивали несчастных, пахнущих рыбой и дешевым пивом, изредка кидая им в ладони десятицентовые монетки, туристы же обходили стороной, выходя на проезжую часть под нервный вой клаксонов.
  На горизонте замаячил огромных размеров черный рельс, тянущийся в небо, словно собираясь с силами, чтобы взлететь.
  - Что это? - бесхитростно спросил я, и как последний невежда, чтобы конкретизировать для своих итальянских коллег свой вопрос ткнул пальцем по направлению сооружения, надеясь на доступный мне ответ.
  - О-у-у! - нервно раздался голос дамы, потом броские рубленые фразы, всполохи рук с надломленными кистями и бьющимися в агонии пальцами, но все что я разобрал из короткого монолога, и истолковал предельно верно, как я решил в тот момент сам для себя, было слово 'mafia'.
  Я почувствовал, как за рукав рубашки меня дернула Эльвира Александровна и, склонившись над ухом, шепнула: - Это памятник жертвам мафии. Им не удобно. Больше не спрашивай.
  - Откуда мне было знать, что такой вообще в мире существует? - пытался оправдываться я, - А потом вы сказали, что они не любят подобных упоминаний, а у самих здоровенный памятник в центре площади.
  Заметив, что меня отчитывают, сицилийки бросились на мою защиту, с благодушным видом увлекая директора гимназии в пространный диалог о моде и погоде.
  Чтобы компенсировать буйство школьников, разбившихся на небольшие интернациональные группы, взрослые дали им шестьдесят минут на саморазвлечение, а сами устроили небольшой педагогический совет в ресторанчике под открытом небом.
  Заказали лазанью. Жевали, смеялись. Чувствуя свою беспомощность, я все больше и больше нуждался в переводчике и сидел возле Юльки, постоянно спрашивая 'Что сказали? Переведи! А сейчас? Понял... О чем они? Как ты не поняла? Слушай внимательно!'. Наверное, я бы надоел ей основательно, если бы не нищий, способный плюнуть на свой южно-итальянский патриотизм и спросить на ломаном английской, тряся грязной рукой над столом: 'Oneeuro! А-а-а-а? Oneeuro!'
  Сицилийки отбросив остолбенение и переборов конфуз, злобно зашипели на мужика.
  - Просят убраться? - спросил я Юлю, находившейся в шоке от такой наглости пришельца.
  - Да, что уже немного подучил язык?
  - Разобрался в ситуации, - пытался шутить я, но не успел развить свое обаяние, как из-за угла соседнего здания к нам метнулся другой нищий и, тыча пальцами в каждого из сидящих, с претензией проговорил все то же заклинание:
  - One euro! - демонстрируя мне указательный палец, где под длинным ногтем скопилось грязи столько, что можно было ей перемазать лица всех здесь сидящих.
  - No!No! No! - затараторил я и замахал витиевато руками, что вызвало одобрение и смех у присутствующих.
  Нищий без признаков разочарования скрылся, а его место у нашего стола занял третий все с той же фразой на губах, с грязной всклокоченной бородой, пролитыми до дна глазами и наглостью, позволяющей в нем увидеть чуть больше человеческого.
  - У них здесь картель что ли? - мне казалось, что я сказал это тихо сам себе, но за столом всех передернуло. Повисло неловкое молчание. Нищий не успел повторить свою фразу второй раз, как развернулся и пестрым шагом пошел прочь.
  - Надо собирать детей, - Эльвира Александровна встала из-за стола, - А то в Шакку доберемся ближе к ночи. А там нас уже ждут...нехорошо...
  ...и мне показалось, что это самое 'нехорошо' прозвучало персонально для меня.
  476.
  Как ни странно, но движение на юг повлекло за собой похолодание и мелкий моросящий дождь. В борт автобуса бился ветер, словно великан, опоздавший на рейс и от обиды готовый перевернуть транспорт или оседлать его.
  Пока мы ехали до Шакки, на меня навалилась вязкая дремота, лишенная сновидений, детские голоса иногда долетали до меня, приближая к реальности, но гасли на горизонте моего сознания короткими всполохами зарниц. Ощущая, как моя правая щека плавится, и растекается по прохладному стеклу, мне казалось, что я вот- вот исчезну, превращусь лишь в бесплотное отражение, не имеющее четкого человеческого образа, готовое лишь на то, чтобы мимикрировать и принимать очертание последующих пассажиров, севших на место, на котором я задремал.
  Автобус мягко затормозил, крякнул коробкой передач, пыхнул дверью и влажный ветер воровался в салон, плутая между кресел, подталкивая к пробуждению. Водитель выпрыгнул под дождь и поспешил открыть багажные отделения. Его жест можно было интерпретировать слишком однозначно, он зазывал нас забрать багаж и расходиться по домам.
  Выглянув в окно, я увидел зонты, пружинившие батутами, отбивающими капли дождя и скрывающие лица встречавших. Среди всего этого моря спиц, и пестрой ткани, промокшая до нитки со сломанным, вывернутым на изнанку зонтом стояла невысокого роста девушка. В ее сапоги с чуть оттопыренными голенищами стекали капли дождя, скользя по куртке и джинсам. Ее длинные волосы, превратившиеся в бесформенные сосульки, копили влагу, набухали, изменяли форму, при каждом повороте головы, сбрасывая с себя лишний вес, словно выплескивая ведро на улицу средневековья.
  Она не отличалась особой красотой, но притягивала к себе взгляд, то ли своим несчастным видом, то ли открытостью и любопытством с которыми она смотрела в окна автобуса. Просто миниатюрная итальянка, беспомощная перед погодой и разочарованная в средстве защиты от буйства осадков, которое сдалось при первом же порыве ветра, оставив ее на растерзание стихии.
  - Моя хозяйка, - скзала Юля, и показала пальцем на итальянку со сломанным зонтом, - Lore Dana!
  - Хозяйка? - переспросил я и не смог скрыть отвращение к этому слову. Я представил, как мне тоже придется признать над собой власть чужого человека из другого государства и во мне моментально закипел бунт и злость, презрение к окружившим автобус зонтикам.
  - Я у нее буду жить.
  - С чего ты решила?
  - Так сказала Эльвира Александровна, а потом мы с ней списались по аське.
  - А я с кем буду жить?
  - Bruno, Стас. Стас, поторопись, тебя ожидают, - громко проговорила Эльвира Александровна.
  'Хозяин пришел за мной', - предательски пронеслось в моей голове, и я сломя голову бросился по узкому проходу между кресел, извиняясь перед детьми, которых несколько потеснил в их ожидании. Единственное что никто из нас не взял с собой в эту поездку на засушливую Сицилию, так это обыкновенный зонт, и каждый стоял в автобусе в ожидании, пока нас позовут.
  Еще не успев наступить в свою первую лужу на выходе из автобуса, как меня схватил за руку сам 'Луи де Фюнес', и несколько не сомневаясь в своей правоте, представился: - Bruno.
  - Стас.
  - Sta? - переспросил меня 'хозяин'с серьезным видом.
  - Si! - ответил я, пока мой новый друг поднимал над моей головой зонт.
  - Ок! - с надеждой воскликнул он, веря в то, что я отлично владею его родным языком и махнув мне рукой быстрым шагом начал пробираться через толпу.
  Выдернув сумку из багажного отделения, я плелся за лысеющим седовласым мужчиной небольшого роста, двигающимся чуть горбатой припрыжечной походкой. Рассмотрев старенький Fiat, к которому, мы направлялись, я понял обреченность и скудость всей ситуации, понял - что меня ожидает в ближайшее дни в обществе предпенсионной суровости.
  От осознания своего отчаянного положения, я обернулся и увидел, как стоя без зонтов LoreDana и Юля щебечут под дождем, о чем-то посмеиваются, и не торопятся оставлять место встречи, наплевав на непогоду.
  477.
  Всю дорогу мы ехали молча. Испытывая привычную неловкость, я пялился в лобовое стекло, которое царапали дворники, и пытался разглядеть в свете фар силуэты провинциального города. Иногда мне казалось, что в длинных бойницах улиц, обрывающихся в пустоту видно бесноватое море, подпрыгивающее над брусчаткой и вновь прячущееся за край цивилизации. Небо опускалось все ниже, переполняя атмосферу, словно все облака собрались над Сицилией в надежде ее потопить.
  Плутая по узким улицам с односторонним движением, с трудом пролезая в повороты, чтобы не задеть крылом или фарой угол какого-нибудь костела, через семь минут остановились около подъезда трехэтажного многоквартирного дома.
  - Оk? - сурово спросил меня Bruno художественно сведя в брови и вперив в меня взгляд.
  - Да, - продолжая смотреть прямо перед собой на струи воды, льющиеся по стеклу, затмевающие собой пейзаж, спокойно сказал я, потом неожиданно встрепенулся, поправился, - Si...
  - Да, - повторил 'Луи де Фюнес' передразнивая меня, и хлопнув по плечу, отдал первое распоряжение, - Ok! Go!
  Выпрыгнув под дождь, водитель, опережая молнию, метнулся к багажнику, отрыл его настолько быстро, что тот даже не успел скрипнуть, вынул мою сумку и прыгнул под козырек подъезда. Как только за мной закрылась дверь автомобиля, сигнализация пискнула, словно констатируя тот факт, что пути обратно больше нет и надо шагать вперед за проводником.
  Мы поднялись на второй этаж. Лестничная клетка объединяла только две квартиры, словно выглаженная рубашка арлекина, она была усеяна черно-белыми ромбами, натертыми до блеска.
  - Cats? - неожиданно спросил меня Bruno и тут же присел на корточки, показывая примерную высоту животных. Потом поднялся на ноги, бросил мой багаж на пол, и стал пальцами тереть комично нос и глаза, изображая, что плачет и чихает.
  Сообразив, что он изображает аллергию, я поспешил заверить его в любви к животным и что по поводу реакций моего организма на домашних не стоит беспокоиться, - No! No! No! - старался я его успокоить, но пока хорошо поставленная и отрепетированная сценка была до конца не доиграна, он не мог остановиться.
  - U-f-f-f-f, - вырвалось из живота Bruno. Он изображал облечение, провел ладонью по своему лбу, вытирая наигранный пот, выступающий то ли от лишних переживаний, то ли от актерства, проявляющегося все больше и больше, - Maria! - крикнул он так громко, что все, наверное, кто уже легли в свои постели попадали на пол.
  Дверь квартиры тут же открылась и выглянула женщина, со всей строгостью вперила взгляд в нас двоих, словно мы два старых друга пришли с пятничной попойки выпить кофе и немного протрезветь в домашних условиях где-то в районе кухни. Brunoосторожно отшагнул назад словно опасаясь получить сковородой по своей лысине и чуть слышно представил меня указав пальцем на почему то на мою сумку: - Sta.
  - О-о-о-о-о! - запела во вздернутом изумлении Maria, как будто и не ждала постояльцев. В ее руках задребезжала суета, во взгляде материализовалась доброта и плутовская рассеянность, она распахнула дверь и предстала передо мной во всей красе, в ярком цветном фартуке на котором бушевали цветы, проходили танки и писали письма, а под всем этим великолепием скрывались черные джинсы и водолазка. Волосы, выкрашенные в ярко рыже-красный цвет, были аккуратно подстрижены, но вся недавняя работа парикмахера таилась в домашнем беспорядке и требовала, как минимум расчески.
  Два коричневых кота, разжиревших от хозяйской любви выползли лениво в коридор и внимательно рассматривали меня своими грустными сытыми глазами.
  Bruno подхватил сумку и толкнул меня в спину, приглашая войти, обогнав меня на старте, скинул ботинки, поцеловал жену, повесил куртку и прошел в комнату, тем самым подавая мне пример. Я повторил все в точности, обойдя вниманием лишь поцелуй, хотя Maria была против и чмокнула меня по-матерински в щечку, когда я вежливо проходил мимо.
  В зале орал телевизор. Слышались выстрелы и раздраженные голоса мужчины и женщины, которые бились не на жизнь, а на смерть, выясняя отношения. Оказавшись в комнате, я с любопытством уставился на экран и не смог сдержать смеха, когда увидел на экране как Mr.&Mrs. Smith пытаются завалить друг друга при помощи холодного и огнестрельного оружия, язвительно переговариваясь на чистом итальянском.
  Хозяин и его супруга взирали на меня с недоумением и многочисленными вопросами, и ждали когда пройдут мои колики, я понимал, что не могу оставить без объяснения свое поведение и как только смог высказаться произнес, указав пальцем на экран: - Italiano!
  - Si, - пожав плечами ответил 'хозяин', и махнул рукой позвал за собой на экскурсию по квартире.
  Зал, из которого мы вышли, был проходной, одна дверь вела на кухню, ругая в коридор из коридора можно было попасть в ванну, туалет и опять на кухню, огромная спальня, словно огромная каравелла, у пристани стояла чуть поодаль цепляясь тонким порогом за коридор. Такое ощущение, что я попал не в учительскую квартиру, а к респектабельным бизнесменам, имеющим на своем балансе пару троку оливковых рощ, небольшой продуктовый магазинчик, скромное рыболовецкое суденышко и прокат автомобилей для случайных туристов.
  Дизайн был сделан со вкусом, дорогая мебель была расставлена в художественном беспорядке, и это было гораздо удобнее, нежели чем казалось на первый взгляд. На столе и подоконниках в причудливых вазах стояли цветы, выбрасывающие из своих бутонов яркие краски. Полупрозрачные однотонные шторы закрывали окна, пряча непогоду в теплых складках. Все светилось уютом и мои сомнения и беспокойства стали растворяться в приближающемся сне.
  - Room! - возвестил Bruno.
  Я стоял у открытой двери в маленькую комнату, увешенную полочками, на которых стояли игрушечные, деревянные машинки, самолетики и книжки с картинками. Односпальная кровать, аккуратно заправленная ждала меня в углу, узкий шкаф стоял у изголовья с раскрытыми створками, словно пытался надышаться вечерним морским воздухом, вдыхая очень медленно и полной грудью.
   - Ок? - 'Луи де Фюнес' спросил, сомневаясь в правильности своего выбора.
  - Children? Ragazzi? -спросил я и тут же понял. Что вопрос был более чем бестактным, во взгляде 'хозяина' прослезилась грусть и разочарование, его передернуло словно от отвратительных воспоминаний, он замотал головой в разные стороны будто бы все отрицая, и не во что не веря, ткнул в мою грудь пальцем и вышел из комнаты, оставив меня одного.
  478.
  - У нас самое чистое производство! Никакой грязи, никаких случайных отходов! Мы готовим лучшие консервы из рыбы во всей Италии! Наша продукция востребована не только на Сицилии, но и на севере страны, - Эльвира Александровна, работала за переводчика и старалась быстро и точно переводить слова, выбрасываемые из жерла вулкана. Директор завода, похожий на гору в белоснежном колпаке и фартуке распинался, как мог, вытрясая посредством трех своих подбородков, хвалебную песнь своему производство и самому себе, - У нас в Шакке не так уж и много работы. В основном люди работают либо в художественных промыслах - роспись по керамике. Либо задействованы в производстве продукции из рыбы и рыбной ловле, ну конечно еще в сельском хозяйстве, выращивание овощей и фруктов, но это совсем другой разговор.
  Цех был, гол и пуст, кафель перед нашим приходом окатили из шланга, смывая остатки чешуи со стен и пола в слив находящийся в центре зала. При всей визуальной чистоте, запах стоял совершенно невыносимый. Мне казалось, что в этом помещении разделывала синего кита свора эскимосов и все что не могли унести с собой оставили здесь. Дележка млекопитающего, судя по запахам, произошла примерно недели три назад. А в процессе борьбы за самые лакомые куски погибли несколько представителей племени, и тела их находились где-то недалеко, разлагаясь и источая густые ароматы.
  Меня мутило.
  - После экскурсии, будет дегустации! - радостно возвещали нам экскурсовод и переводчик, сопровождая нас из одного цеха в другой, пока в коридорах вытаскивали блестящие металлические столы, накрывали их прозрачными полиэтиленовыми скатертями и раскладывали маленькие баночки с маленькими рыбками в разных сладко-кисло-острых соусах.
  Неспособность некоторых девочек перенести яркие запахи пищевой промышленности гнали их на свежий воздух. Я бы с удовольствием последовал бы за ними, но собственная гордость не позволяла демонстрировать свои маленькие слабости. Bruno ходил за мной по пятам и улыбался, с удовольствием втягивая носом зловоние, наполняя им грудь и насыщаясь. По всей видимости, он был большой поклонник и патриот местных консервов. Единственное, что меня радовало во всей этой ситуации, что кроме кофе и пары галет, я с самого утра ничего не ел. Мы торопились изо всех сил и было обещано, что во время экскурсии будут кормить, но аппетит букетом запахов был отбит начисто и я молился только об одном, чтобы экскурсия, как можно быстрее подошла к концу.
  Совершив круг по блеклому заводику, мы вернулись к столам, заваленными стеклянными баночками, одноразовой посудой и зубочистками, которые предполагалось использовать как вилки.
  -Buon appetito! - расплываясь в радушной улыбке, выкрикнул громогласно директор завода. Он походил на исключительного добряка, у которого скромная, молчаливая, богобоязненная жена и семь дочерей. По выходным они всей семьей катаются на лодке или на маленьких пони. В их владении небольшой виноградник и все как один, ведут спокойную жизнь добропорядочной семьи и лишь иногда, глава семейства травит туристов в особо крупных размерах и прячет их туда, где все еще лежат эскимосы и останки кита.
  - Grazie! - грянул хор детских голосов, и руки ребят потянулись к зубочисткам.
   - Я выйду на улицу, - подойдя к Эльвире Александровне, шепнул я ей на ухо.
  Она с пониманием кивнула и продолжала рассматривать, как дети уплетают консервы, следуя, советам директора завода и двум технологам, сыплющим рекомендации и комплименты маленьким рыбкам, утонувшим в соусах и собственном соку.
  Свежий ветер разбил мне лицо. Мне казалось, что чистый воздух просачивается сквозь глаза и попадает в мозг сквозь гортань, разрывая легкие, пролезает в желудок и кишки, бурлит в крови и наполняет силой руки и ноги. Вокруг меня виноградом светились поля, пахло сырой землей и жизнью, не знающей что такое принуждение и смерть. На удивление прохладное солнце, скучающе спряталось за белое облако и задремало в тишине и безмятежности, пока прохладный ветерок ревниво лез мне за пазуху.
  - Regalo,- услышал я голос 'хозяина' за своей спиной. Развернувшись, я увидел, как Brunoна вытянутой руке несет впереди себя две маленькие баночки, - Dono! Dono!
  При этих словах, он схватил меня за кисть и вложил мне в ладонь свой преждевременный дар.
  Единственное что мне оставалось сказать, исходя из законов вежливости: - Grazie...
  479.
  Иисусу Христу оторвали левую руку. Распятие, покосившись, висело на одном гвозде, чем вызывало наибольшее сострадание. Спаситель, возвышаясь над доской, с осуждением рассматривал классную комнату. Парты были разрисованы изощренно и густо. По всей видимости, в росписи принимали участие огромное количество человек, не гнушаясь любыми подручными средствами. Чтобы узнать какого цвета могла быть парта приходилось внимательно рассматривать узоры и искать на них потертости.
  Стены, выкрашенные зеленой краской, были чуть чище, от того и безрадостней. На потолке затаилась потрескавшаяся посеревшая побелка, слетающая пылью на вздутый линолеум, как только прозвенит звонок на перемену или хлопнет входная дверь.
  Подобный образ нищеты поселился в коридорах, классах, спортивном зале, где, по всей видимости, никогда не утруждал себя работой технический персонал.
  Эту школу мы посещали каждый день. Русские гимназисты отправлялись на занятия вместе со своими побратимами, что вызывало бурный восторг и массу отстраненных разговоров. Южный темперамент, подпитываемый северной радушной надменностью, срывал уроки, и все это больше превращалось в случайную беседу на одну или другую тему, обозначенную в журнале после звонка.
  Brunoв этой школе работал преподавателем 'Истории Искусства' и вел 'Театральный кружок', без первого он не мог жить, а второе составляло всю его жизнь. Я начал уставать от его артистизма уже на второй день, потому что я не мог понять, насколько он честен и откровенен со мной, не мог отличить шутку от реальности, как бы ни старался. Метаморфозы его настроения меня ставили в тупик и раздражали, нежели чем давали повод повеселиться. Внимательно изучив политику поведения его коллег и супруги, я понял, что она строится на стандартной реакции, что бы там не происходило на лице актера, в его жестах и мимики. Его выслушивали, общались, кивали, пожимали руку, но при всем при этом старались не включаться в тесный эмоциональный контакт, который ведет в ловушку. Я пытался брать пример, но меня хватало ненадолго, я забывался и наступал на одни и те же грабли по несколько десятков раз на дню.
  На уроках он не переставал играть и вовлекал в постоянное движение весь класс, наплевав на свой авторитет, который при странном стечении обстоятельств был непотопляем, но как только хаос становился неуправляемым, его внутренняя строгость вырывалась, словно торпеда и угрожающе неслась в сторону переигрывавших персонажей. Переигрывать отваживались только новички, все остальные знали границы допустимого и четко блюли их, искусно притормаживая у самого края, уходя в занос по самой кромке нарастающей угрозы.
  На уроках древнегреческого и латыни молодой педагог Lore Dana держалась стоически, но выглядела несколько беспомощно. Ее хотелось защитить или просто взять нежно за руку и вывести из класса. Она пыталась тщетно быть строгой, но терялась в безобразии, вспыхивающим, словно революция и вновь угасающим от скуки и однообразия, погружаясь в сон и нудное бдение. Пытаясь возвыситься над всей этой суетой хотя бы на десять-пятнадцать сантиметров, она носила обувь на высоких каблуках, что предавало ей настолько неустойчивый вид у доски, что я с трудом сдерживал себя, желая встать рядом с ней плечом к плечу, пусть хотя бы в роли молчаливой подпорки.
  На перемене, я, Юля и Эльвира Александровна, с определенной периодичностью вызывались к директору школы, чтобы выпить кофе и съесть несколько маленьких пирожных. Вся это скудная трапеза могла растянуться на пару часов, посвященных не только еде, но и улыбкам, беседам и просто молчанию в тишине огромного кабинета, исключительно способствующему пищеварению.
  Любопытные учителя, потеряв российских коллег, заглядывали в приемную к своему начальнику, и, если до начала урока оставалось, хотя бы две минуты, секретарь приглашала их к сладкому завтраку. Они никогда не отказывались, но противореча своему менталитету, следили за временем, с опаской посматривая на своего благодетеля, добродушно улыбающегося всем гостям. За несколько секунд до звонка приглашенные педагоги, ставили пригубленную чашечку на журнальный столик и пулей вылетали в коридор, но, при всей видимой расторопности, не было ни разу, что бы кто-то из них пришел на урок вовремя.
  Arturo все это понимал и раздражался, не вставая из своего кресла, продолжая улыбаться с вожделением косясь на сигары, лежащие в небольшом чуть приоткрытом ящичке прямо на столе. Понимая всю неловкость момента, мы пытались покинуть его поблагодарив за завтрак. Превозмогая желание покурить директор, руководствуясь законом гостеприимства, рассаживал нас по своим местам и вновь просил секретаря приготовить кофе. Он вис на моих запястьях своим грузным телом и вел за стол, обнимал Юлю и Эльвиру Александровну за талию и плавно рассаживал по местам, уверяя что еще пять минут не больше, потому что у него огромное количество дел и к его великому сожалению он нас вынужден вот- вот передать своим замам и учителям.
  480.
  Большая перемена длилась с одиннадцати утра до трех часов дня, потом в школе возобновлялись занятия. Три урока до большой перемены и три после. Все что происходило в перерыв, была жизнь, обреченная не повториться. Старшеклассники садились на мопеды и неслись к морю, мчались по домам, в кафе, на свидание, в гости, собирались веселыми группами и шлялись по знакомым улицам, обтирая вековые стены. Школа пустела, затихала, остывала под полуденным солнцем, провожая педагогов по домам.
  Siesta вступала в свои права, набирала обороты не смотря на то, что полуденная жара затмевалась холодным ветром, дующим с моря, и пробивающим одежду и грудь на вылет. Стихая, ветер позволял солнечным лучам бесчинствовать, а потом вновь принимался сдувать весенний жар, утоляя жажду, сицилийцев к прохладе. Мне же хотелось настоящего южного лета, но мне казалось, что я его потерял в Риме навсегда, рассматривая через окно мерзкий моросящий дождь.
  - Vino. Bianco? Rosso? - предлагал мне Bruno, восседая во главе стола и затягиваясь сигаретой.
  - Rosso. Grazie. - отвечал я и пускал дым в потолок, последовав примеру старшего.
  - Formadggio? Carne? - спрашивала Maria, и доставала два огромных блюда из холодильника, на котором красовалась мясная нарезка и второе с разнообразными сырами.
  - Сыр, Grazie, - отвечал я и тыкал пальцем в одно из блюд.
  - Сыр. Спасибо! - повторял Bruno и сиял неимоверным удовлетворением, как нашкодивший мальчишка, пообещавший сам себе, никому никогда не рассказывать про свои шалости.Maria прятала мясо опять в холодильник, а блюдо с сырами ставила мне под нос, и предлагала выбрать понравившийся сорт. Я выбирал, стараясь от обеда к обеду не повторяться, а 'хозяин', оценив мой выбор, брал столовые приборы и нарезал, используя нож и вилку, иногда две вилки иногда ложку, чтобы разломить кусок и разложить по блюдцу несколько ломтиков. Каждый сорт требовал особого подхода, стиля, искусства и мастерства. От обеда к обеду не повторяясь в своем выборе, я непроизвольно заставлял Bruno не повторятся в подходах к истязанию молочного продукта.
  Один сыр очищался от шкурки, другой нужно было запихивать в рот вместе с оберткой, третий, растекался по тарелке, как только его доставали из упаковки и поймать всю эту массу, возможно, было только ложкой. Я, внимательно следил за Brunoи повторял все его действия с едой, пытаясь казаться вежливым, но что-то мне подсказывало, что он разыгрывает меня через раз, усложняя каждый процесс и придумывая за столом все новые и новые развлечения.
  Однажды вечером он быстро оделся и схватив меня за руку начал настойчиво звать с собой. Я подчинился и двинулся следом, поспешно на ходу зашнуровывая кроссовки. Чуть опередив 'де Фюнеса', я заглядывал ему вопросительно в глаза, пытаясь тем самым уточнить, куда мы выдвинулись на закате. Через десять минут суетливой ходьбы по улочкам, я с удивлением оказался в книжном магазине, а Bruno подрыгивал у полок пытаясь достать словарь. Добившись впечатляющего результата по прыжкам в высоту, он тут же направился к кассе, держа в руках итальяно-русский словарь и русско-итальянский.
  - Parlare, - все что он успел произнести до того, как оплатить покупку, а потом стал тыкать пальцем мне и себе в грудь и потрясать толстенными книгами в воздухе, - Comunicare!
  - Будем общаться, - перевел я и кивнул, соглашаясь на борьбу с языковым барьером.
  - Бу-дем об-ща-ться, - повторил Brunoпо слогам.
  - Comunicare! - подхватил я, и мы рассмеялись.
  481.
  Со словарем в руках я освоился быстро, кроме всего прочего мне помог актерский талант Bruno ярко и динамично визуализировать итальянскую речь. Мы с ним болтали до трех часов ночи, и его жене пришлось выгнать нас на кухню, чтобы наша интернациональная болтовня и смех не мешали ей спать. Экспресс урок итальянского вперемешку с дегустацией алкогольных напитков заложил базу для общения за пределами квартиры, в которой я гостил. Возможно, пьяный диалог смог меня раскрепостить и позволил мне ошибаться в произношении, сочетании несочетаемых слов и фраз, заставляя экспериментировать, добавляя в каждый изреченный звук театральные движения.
   На следующий день из моего подсознания всплывали незнакомые мне слова и покалеченные предложения, обреченные вызвать смех у окружения, как только я открывал рот.
  - Stupido! - с осуждением произносила Lore Dana, стараясь высказаться как можно громче, при условии, что мы находились в небольшом ресторанчике, учитывая тот факт, что заведение географически находилось в Италии.
  - Perche? - вопрошал я, изображая обиду амплитудно маша руками.
  Мне тараторили в ответ, крутили указательным пальцем у виска и искренне смеялись, смотря мне прямо в глаза и вбрасывая угли и искры, через зрачки в мое плавящееся сознание.
  - Переведи мне, я не понимаю, - застонал я, обращаясь к Юле, - Слишком быстро!
  - Она говорит, что ты пьешь, третью чашку сицилийского эспрессо, без воды молока и сахара. Тебе будет плохо. Будет болеть сердце, может быть голова. Она просто переживает и поэтому ругается. Называет тебя идиотом.
  - По поводу идиота, я сам сообразил, это было не обязательно повторять. Но мы за сегодняшний вечер зашли в третье кафе, я пью третью чашку все вполне логично!
  - Но логика не исключает переживания.
  - Пусть не переживает, - и я улыбнулся своей натянутой итальянской улыбкой сидящим за столиком дамам.
  Погода за окном было отвратительной. Море штормило, казалось, что волны проносятся по улицам и скатываются в Мессинский пролив на севере за горизонтом или может быть где-то далеко далеко во внутренних районах острова, есть место, где волны презрев законы гравитации поднимались в небо и летели обратно чтобы всей своей солью обрушиться на маленький городок. Холодный ветер пытался вспороть стены домов и просачивался безжалостным лезвием между рамами, заставляя их жалобно чуть слышно поскрипывать, сопротивляясь вездесущей стихии.
  Пару часов назад, еще до начала откровений сицилийского апокалипсиса, Юля и Lore Dana меня позвали прогуляться и мы втроем в какой-то момент оказались отрезаны от цивилизации, в кафе, где кроме нас был один - два посетителя и бармен, тут же успевавший подрабатывать официантом.
  Между взбесившимися ливнями, изредка уступающими место моросящему дождику, мы перебежками меняли место дислокации и перебирались в другое заведение, как две капли воды похожее на предыдущее.
  Не успев добежать до укрытия, Lore Dana в борьбе с непогодой изувечила один единственный зонт прикрывавший всех нас. Основательно промокшие, мы ворвались в заведение.
  Официант принес коньяк, как только все трое обессилив, упали в плетеные кресла, покрытые шерстяными одеялами.
  - Dono!
  - Подарок, - перевела Юля.
  - Это лучшее место из всех, которые мы посетили сегодня. - я глотнул коньяка, и он медленно опустился по пищеводу к моим ногам, укутывая их в старые мягкие валенки, мягко опутал пальцы рук, будто я всей пятерней схватил огромный кусок сладкой ваты и ударил в голову заставляя видеть этот прекрасный мир без изъянов.
  Lore сидела напротив. Порывшись в своей громадной женской сумочке, нашла зеркальце и начала приводить себя в порядок, по мере необходимости извлекая на стол тушь, помаду, салфетку, пудру. Разглаживая свои волосы, она ругалась, потому что единственное, что ей могло помочь так это расческа, а она была забыта дома. Все остальное растекалось темными разводами и сквозь саунд-трек мягкой итальянской брани убиралось салфеткой с лица. Ее война с собственной красотой была проиграна. Красота во всей ее естественности победила, растворив макияж дождем, поселившимся надолго в ее густых длинных черных волосах.
  Совершенно издевательски я пялился на нее, отслеживая каждое движение, которое было восхитительным и нелепым одновременно. Завораживая своей противоречивостью, она вызывала искренне желание помочь и тут же непроизвольно доказывала мне, что это невозможно, и нет на этой земле человека, способного справиться с ее проблемой, по одной простой причине, потому что она так решила сама.
  Мне захотелось ее обнять. Убить всех свидетелей и загадать одно единственное желание - чтобы этот вечер никогда не кончался...
  - Stupido... - и скомканная салфетка, мячиком от пинпонга, отскочила от моего лица.
  482.
  Я проснулся от того что мое сердце совершало харакири. Казалось, что выбрав самый тупой и ржавый меч, оно, напрягаясь изо всех сил старается вспороть свое брюхо, оторваться от кровеносных сосудов и выкатиться через горло. Неглубокие осторожные вдохи проскальзывали по телу стараясь достичь дна легкого, но растворялись по пути, заставляя меня задыхаться.
  Через толстые занавески злорадно скалилась луна, выскальзывая на пол -шага из-за тучи и вновь прячась за рваную ширму непогоды. Лунные искры отражались в каплях на стекле, медленно сползающих и тянущих за собой тонкий ленивый хвост с заточенными в нем прожилками света.
  Боясь пошевелиться, я всматривался в потолок и пытался спланировать свои действия, при условии, если мне станет хуже. Прикинув расстояние от своей комнаты до спальни, где в безмятежности и забытье храпят Brunoи Maria, я решил, что из последних сил смогу выпрыгнуть из собственной кровати и добежать до них, чтобы позвать на помощь. Возможно, стоило обратиться за помощью сию же минуту, не искушая судьбу, и возможно все обойдется одной, двумя таблетками и небольшой суматохой в квартире, но именно суматоха, приправленная национальным колоритом меня и останавливала.
  Если мне станет совсем невмоготу терпеть, и я уже истощенный болью не смогу подняться, возможно, у меня получиться крикнуть, позвать на помощь, так что бы слышала вся Шакка. Поднять первоклассный переполох и умереть в Сицилии, отлично! Почему бы и нет?!
  Я смог представить, как меня вытаскивают из кровати, везут в местный морг, вскрывают, изучают, одевают, укладывают в шикарный гроб, такие бывают только в фильмах про мафию... и везут на родину к родителям. Там конечно все невероятно расстроены, плачут...а я с разрезанной грудной клеткой, сцепленной за края крупными хирургическими стежками, в элегантном костюме тройке пропахшем формалином, невероятно бледен и доволен судьбой.
  Сердце резануло вновь, словно от него током крови оторвался огромный кусок тут же вылетевший в аорту, в легких в ту же секунду словно взорвалась вакуумная бомба. Дыхание остановилось. В секунду сочиненная молитва пронеслась в моей голове и... дала мне надежду.
  - Надо попытаться уснуть, - сказал я сам себе, осторожно выполняя движения губами и вслушиваясь в свой тихий, неуверенный голос. Я закрыл глаза. Стараясь отвлечься от собственной физиологии и от внутренних катаклизмов, которые стремились уничтожить меня изнутри, я пытался отвлечься, углубляясь в аморфные фантазии, рассыпающиеся в труху при новых болезненных поступлениях, тянущих свои острые клешни к трахее и иссекающие ее.
  ...и только сладкий, цитрусовый запах, который мне мерещился в темноте, снимал острый спазм, ослабляя невидимые кровожадные тиски. Пахло духами, яркими густыми, но далекими. Запахи ветвились у меня на губах тусклой горечью, словно я поцеловал ее в умасленную шею и прыгнул в пропасть, оставив одну на краю.
  - Stupido,- приправленный загорелой улыбкой долетел до меня знакомый голос, перехвативший меня при падении, пока я не достиг дна утра.
  483.
  - Carnevale di Sciacca!!! - вскричал водитель автобуса и включил музыку погромче. Веселые мелодии разрывали динамики, висевшие над каждым пассажиром, заставляя пританцовывать учеников сицилийской школы, беспрестанно ерзая на сиденьях. Кто-то подпевал, избегая танца закрыв глаза и откинув голову на высокую спинку кресла.
  Не смотря на ранее субботнее утро, все были в исключительном расположении духа. Я улыбался, мне казалось, что все произошедшее ночью осталось только воспоминанием о фантомной боли, которая растаяла в пресных, бледных картинах сна омытых дождем. Солнце мягко стелило лучи, пробиваясь сквозь полупрозрачные шторки, предвещая хороший день. На жару рассчитывать не приходилось, да она была и не очень нужна, если учитывать, что большую часть времени сегодня мы должны были провести в автобусе.
  Русской делегации обещали свозить на экскурсию, и показать Этну, но вулкан начал попыхивать, намекая на извержение и нас повезли на экскурсию- сюрприз, заверив, что этот день нам запомниться надолго. Я верил. Потому что единственное, что у меня в голове убиралось и сочеталось с истинным восхищением...
  - Давай махнемся местами, - я постучал Юле по плечу. Она сидела впереди меня, и ее голова опустилась на грудь в неподъемной дреме, не смотря на буйство местного карнавала.
  - Зачем? - раздраженно, не поворачивая головы, буркнула она. Этот вопрос был похож на акт чревовещания и у меня складывалось ощущение, что она не только не отрыла глаза, но и не шевелила губами.
  - Затем! Ты все равно спишь, а где спать, тебе, не все ли равно? Давай пересаживайся и я от тебя отстану. А так, хрен ты у меня выспишься!
  Угрозы подействовали, и она словно раненый воин начала сползать со своего места, прищурив глаза и рассматривая разворачивающееся пространство. Она выбирала место для посадки, я услужливо вскочил, схватил ее под локоть и аккуратно усадил рядом с Bruno. Тот в свою очередь воссиял от рухнувшего на него счастья, и я понял, что, Юля не успеет заскучать, как начнется представление, но я ошибался. Bruno собрав волю в кулак, отвернулся к окну, возможно выдерживая творческую паузу, чтобы мысленно отточить сценарий будущей театральной постановки.
  С идиотской улыбкой я плюхнулся на освободившееся кресло. Lore Danaв знак приветствия, недовольно кивнула.
  - Bonjorno, - чуть склонив голову, проговорил я нараспев, и тут же почувствовал, как острое Юлькино колено впилось мне в поясницу через упругую спинку кресла.
  - Достали, - разлилось раздражительно комментариям к моим болезненным ощущениям.
  - Кто тебя достал? - попытался уточнить я.
  - Lore и ты, она меня всю ночь третировала вопросами, из серии, а нет ли у вас каких-нибудь романтических отношений? А потом пятьсот миллионов раз: 'Точно? Ты меня не обманываешь? Не врешь? Точно? Ты уверена? Обещаешь? Точно, на все сто уверена?' и так до двух ночи! Потом до трех допрашивала, нравишься ли ты мне, а потом спросила, есть ли у тебя кто-нибудь в России, а я до четырех доказывала ей, что понятия не имею. А если ей это так принципиально, то она может пойти к тебе и спросить прямо! На этом все! Я хочу спать! Как вы там будете общаться уже не моя проблема.
  - Юля! Giulia! Ты меня не можешь бросить в такой момент черт, тебя дери!
  - Пошел на хер! Я сплю!
  484.
  Простодушная улыбка может скрасить многие нелепости и недостатки, особенно если она искренняя. Пока катил автобус, вдоль побережья иногда ныряя в россыпь виноградников, я чистосердечно, сам себе признался, что как никогда счастлив, и тут же смирился с мыслью о возможной разрушительной силе этого факта. Я торопился и считал дни. Торопился, потому что понимал свои возможности и убеждал себя жить сегодня, предвидя завтрашний день в исключительно черных тонах. Мысля как канарейка, я зацикливался на настоящем и вдыхал спелый воздух путешествия, пока меня несли наивные крылья, пока я терял землю под ногами и верил в то, что купол неба и его очертания куда более приспособлены для жизни, нежели чем земная твердь.
  Мне не хотелось жить в будущем и не хотелось возвращаться, мне не хотелось, чтобы меня кто-то ждал, да я и не мог рассмотреть среди своих фантазий образ домашней рутины. А когда многочисленные попытки были обречены на неудачу, я представил себе смерть, забирающую меня из раскромсанного фюзеляжа самолета, вошедшего в штопор над Украиной по дороге домой... и этот исход меня вполне устраивал.
  Дорога раскатывала неумолимую дремоту по местам, автобус практически полностью погрузился в сон и, заметив это водитель сменил карнавальные мелодии на итальянские баллады. В борьбе с собственной ленью и слабостью, тяжелеющими веками и зевотой он, покрикивая на мотоциклистов, лихо обгоняющих нас на крутых поворотах, грозил им обоими кулаками. Взбодрившись, он вновь хватался за руль и тащил четырехколесную громаду, вооруженную кондиционером прежним курсом, петляя между плодородных холмов, пока мы не выехали к пристани, растянувшейся вдоль побережья державшей на привязи дюжину катеров и яхт.
  Пассажиры, протирая глаза и потягиваясь, поднимались со своих мест и направлялись к выходу.
  - Выспалась? - спросил я, идущую за мной след в след Юлю, между рядов покинутых кресел.
  - Нет, - ответила лениво она.
  - А Lore?
  - Спроси сам.
  - Я не знаю как.
  - Жестами.
  - А по-итальянски?
  - Отстань.
  - Ты знаешь, что сейчас будет? Куда нас привезли?
  - Итальянцы говорили, что мы должны плыть на острова, колонии Карфагена, там какие-то храмы то ли Баала, то ли Ваала...
  - Одно и то же...
  - Не важно, говорят, там мало что сохранилось. Римляне постарались все перелопатить, но какие-то руины все еще царапают небо. Вот нас и ведут поглазеть на них. Говорят, древние пуны совершали человеческие жертвоприношения в надежде на хороший урожай или победу в войне.
  - Победу они просрали! Причем три раза подряд, такой успех может повторить, только наша сборная по футболу,- прокомментировал я, хотя о финикийцах гораздо больше имел представления, нежели, чем о наших футболистах.
  - Может быть, это и к лучшему.
  - Ты про футбол или про Карфаген?
  Слыша знакомые слова, Lore вслушивалась в наш диалог и пыталась читать по губам знакомые созвучия.
  - Мнутку внмания! Мнутку внмания!- на ломаном русском, затараторил, путаясь в буквах и словах экскурсовод, и начал представлять капитанов катеров, которые по его словам в считанные минуты нас переправят на страшные острова, на которых вершились кровавые, изуверские деяния. Первоисточником об этих деяниях в античной историографии были, естественно, римские исследователи, дрожащие перед именем великого Ганибала еще несколько веков после того как тот отравился, а Карфаген был разрушен до основания и засыпан солью.
  485.
  Переправа на стареньких катерах заняла минут пятнадцать. Море было спокойное, умиротворенное своей красотой и всесилием. Подгоняя нам навстречу остров, невидимой, широкой ладонью Нептуна, оно весело покачивало судно, стараясь нас привести в чувство и вытащить из полуденной дремоты. Мелкими, холодными, солеными брызгами море выцарапывало на наших лицах пробуждение и восторг от переправы, заканчивающейся у берега, ощетинившегося пирсами.
  Тонкая полоса песка отделяла пульсирующие волны от буйства зелени загородившей собой руины, словно стараясь их укрыть от чужаков гонимых любопытством на эту землю, где римские легионеры совершили гораздо больше вопиющих убийств, чем финикийские жрецы в стенах своих святилищ.
  Раскопанные фундаменты, увешанные табличками на нескольких языках мира окруженные со всех сторон научным археологическим рвом, напоминали преступников, посаженных в долговые ямы. Эти храмы уже никогда не поднимутся выше уровня земли. Иногда тропинки, по которым продвигалась экскурсионная процессия, снисходительно сами старались прижаться к стенам и быть на их уровне, прячась в тени обтесанных валунов, порубленных в пылу битв короткими мечами и хранящие эти шрамы более две тысячи лет подставляя свои израненные бока под сглаживающие все на свете плети ветра.
  Огромные алоэ свисали над дорожками зазубренными листьями-лезвиями, словно бронзовые мечи, пряча за оружием невидимых воинов покоящихся в толстых, коротких мясистых стеблях от глаз потомков победителей и зевак. Экскурсовод драматизировал быт исчезнувшего народа, попутно восторгаясь их талантами как мореплавателей и при этом постоянно упоминая доблесть римского оружия одержавшего верх над противниками в тяжелой и длительной борьбе, как на море, так и на суше. Он пересказывал историю, так как его учили, он воспроизводил легенды, в черных тонах стараясь завлечь своих слушателей в дикий кровожадный мир и столкнуть в нашем воображении две цивилизации, бьющиеся не на жизнь, а на смерть, за господство в Средиземном море.
  Я не слушал, не мог сосредоточиться на истории, и в то же самое время не мог признать, что у меня нет выхода, что бы избавить себя от лишних мыслей разрушающих прежний мир, который казался пресным, но способным поддерживать во мне силы и жизнь в отличие от миражей, заставляющих меня верить, надеяться и убивать себя, как только мерещилось несоответствие в моей географии чувств.
  Самое логичное, простое и понятное это оставить все как есть, избегая провокаций и последствий, избегая резких движений и необдуманных порывов, вычеркнуть все возможные признания из всех языков мира пока я не вернусь домой и просто отвлечься на происходящее...но у меня другой жизни не будет, как и не будет разочарования, страха, обиды и предательства, мелкого внутреннего но слишком дальновидного предательства вызванного стечением обстоятельств в тот момент, когда я пересеку границу Италии в обратном направлении.
  - Мы отстали! - восторженно выкрикнул я, и схватив Lore за запястье потянул ее за собой по тропинке, пока она смеясь во весь голос и задыхаясь на бегу вновь и вновь повторяла 'Non capisco! Non capisco!'
  - Все ты прекрасно понимаешь, - сияя от удовольствия тихо говорил, я оборачиваясь и заглядывая ей в глаза прямо на бегу.
  - Non!
  486.
  В скучной экскурсии по руинам античности, я видел лишь сегодняшний день, который таял, оставляя мне воспоминания, неспособные больше повториться наяву и от осознания этого факта становилось горько. Горечь перешила в горле, струясь ядовитой смолой по пищеводу.
   Даже если я вернусь на Сицилию, в Палермо или даже в Шакку вряд ли я приеду на этот забытый богами остров. Здесь меня больше никогда не будет, на этих тропинках, возле развалин и изуродованных древней войной статуй, собранных археологами по осколкам. Прошлое не повториться, для меня оно умрет в своем очаровании, исчезнет в воспоминаниях, забившись в дальний угол памяти, краски поблекнут, образы огрубеют, отупеют оставшись просто чуть видными печатями на пожелтевшем, перфорированном ударами судьбы листке времени, на котором в верхнем правом углу написано мое имя.
  Вернувшись с острова, мы загрузились в автобус и отправились в небольшую таверну, где на длинных деревянных столах стояли тарелки с пастой тянувшиеся к небу струйками пара, словно многочисленными тонкими щупальцами. Прозрачные графины с легким белым вином блестели, отливая кислым янтарем на солнце. Хлеб крупными, аппетитными ломтями лежал на больших подносах, похожий на необыкновенный деликатес, пойманный в грозовых облаках альпийских перевалов. Куски источали преступный аромат луга, разломанного огромными руками атланта, одержимого поиском сокровища. Тонкая корочка трескалась от прикосновения и тут же возникало странное желание отдернуть руку, чтобы не повредить жизнь, зародившуюся в тот самый момент, когда огромный каравай был извлечен из печи.
  - Хозяйка говорит, что они сами пекут хлеб и делают вино, - Эльвира Александровна, уже успела пообщаться с милой женщиной, суетящейся между длинных столов успевающей угодить и школьникам, и учителям, попутно отвечая на вопросы, возникающие у туристов со скромностью и смирением не присущими итальянцам. Хозяйка таверны была одета в длинное платье, перечеркнутое бело-синей клеткой, на запястьях три костяных браслета, волосы убраны на затылке в великолепный ровный пучок, из которого не выбивалось не одного волоса. На вид ей было лет сорок, а размеров она была словно ела третью жизнь подряд не переставая, что ни в коем случае не сказывалось на ее грации и сноровке. Каждые несколько минут она покрикивала в сторону кухни, как только в дверном проеме появлялся повар в высоченном колпаке, и длинными, седыми обвисшими усами. От дерзкого замечания в свой адрес, сдернув колпак, он поспешно нырял на кухню, словно вспоминал, что-то очень и очень важное. Но природная любознательность и обилие приезжих дам, его манили, и он не мог с собой совладать, вновь появляясь в скромном великолепии своих уже изрядно подкрученных усов.
  - Lore просила перевести тебе, - сражаясь с макаронами ложкой и вилкой интригующе начала Юля, оторвавшись от обеда.
  - Что именно? - я посмотрел в глаза итальянке и безупречная льстивая, лживая итальянская игривость, переполненная откровенностью и задором, заставили меня непроизвольно вздрогнуть. Я прокусил себе щеку и потянулся за бокалом вина, в надежде смыть кровь и усмирить металлический привкус, разливающийся во рту.
  - Она говорит, что ей нравится водитель автобусы, а ты нет. Потому что ты надоел!
  - Тот жирный хрен? - сказал я на выдохе, поперхнувшись.
  - Она говорит у него красивые глаза.
  - Что-нибудь еще, просила передать? - уточнил я, не отводя взгляда от стервозной улыбки переходивший в своем ехидстве всякие границы.
  - Нет.
  - Спасибо я понял... - и поманил Lore указательным пальцам, та покорно подчинилась жесту и приблизилась ко мне и сквозь запах ее волос, касаясь краешком губ, мочки ее уха, томно прошептал, - Stupido...
  487.
  Обед сыграл злую шутку. Паста, подмоченная вином плескалась в желудке веселясь от души под воздействием дивного хмеля и вида закостенелых гор, которые у подножья казались гораздо более скромными, нежели чем в начале нашего сатирического подъема.
  Мы ехали по серпантину вверх, взбираясь все выше и выше. С правой стороны топорщились огромные валуны, как гнилые зубы великана, за которые цеплялись сухие колючие кустарники и блеклые лишайники, обезвоженные постоянными ветрами, с левого борта с каждой минутой нашего путешествия росла пропасть стремительно проглатывающая суетливый сельский мир, расчерченный ровными квадратами полей и виноградников, линиями пыльных дорог. Море расширяло свои границы, тесня небо, размывающее блеклым маревом линию горизонта, заставляя кружиться опьяненную голову.
  С трудом сдерживая рвотные позывы, я закрыл глаза, от чего мне вдруг показалось что автобус сорвался в пропасть и войдя в штопор стремительно падает вниз. Открыв глаза, мне представилась все та же неутешительная картина, крутые повороты и асфальтированное полотно, перекрывающее обзор водителю, словно гигантский эскалатор тянущий нас все выше и выше.
  Прежде чем войти в крутой поворот, водитель не без удовольствия жал на клаксон, предупреждая всех, кто мог двигаться на встречу, что туристическая громадина не убирается на одной полосе, чтобы совершить очередной маневр и повернуть на сто восемьдесят градусов по направлению к вершине.
   Я уже начал подумывать, что падение в пропасть избавит меня от мучений и позорной слабости, как автобус замедлил движение и остановился. Двери разом открылись, впуская волны прохладного воздуха в салон, освежая бледные лица, подернутые легкой слабостью путешествия. Все с радостью попрыгали со своих мест, и толкаясь ринулись к дверям.
  Огромные стены замка окружили вершину горы. Старинные ворота средневекового города были открыты настежь, демонстрирую ленивую жизнь с ее повседневными заботами.
  - Эриче, - Эльвира Александровна осмотрела всех своих подопечных строгим взглядом, словно готовя нас к штурму неприступного бастиона, - У нас с вами есть два часа, чтобы погулять по этому городу-замку. По истечении обозначенного времени мы собираемся здесь около автобуса и отправляемся на ужин. Просьба не опаздывать.
  Как только короткое напутствие прозвучало, итальянские школьники подхватили своих русских друзей и потащили за крепостные стены. Оставшись практически в одиночестве, я не решался сделать шаг, вперед боясь нарушить ход истории. Мне казалось, что одно неверное движение может вызвать оклик стражи, закованной в доспехи и рассматривающих из-за зубьев каменных стен или из бойницы каждого входящего, готовых выпустить мне персонально в грудь, арбалетный болт, дробя грудину и сбивая меня с ног.
  Город остановился в своей территориальной экспансии по естественным причинам. К нему вела одна дорога и со всех сторон ограничивали средневековые стены, нависающие над прекрасной плодородной бездной.
  - Пойдем, - голос Юли меня вернул к реальности, - Lore тебя ждет!
  Осмелившись, переступить границу замка и преследовать своих спутниц, я очутился в противоречивом мире маленьких мощеных улочек, вымощенных булыжниками иссеченных подковами лошадей. Практически каждая улица была с односторонним движением. Когда проезжал редкий автомобиль, прохожим приходилось прижиматься к стенам домов, чтобы пропустить медленно катящийся транспорт, пытающийся, словно культями - зеркалами заднего вида провести по животу, безуспешно цепляясь за верхнюю одежду. Городская площадь была настолько мала, что на ней мог с трудом развернуться грузовик, обеспокоенный своими габаритами, под управлением водителя, стесняющегося застрять между домов.
  Здесь сама жизнь превратилась в памятник. Дома с многовековой историей были превращены в магазинчики и кафе, поликлиники, отделения полиции. В точно таких же средневековых постройках, люди жили своей привычной жизнью, погрязнув в древностях с головой. Во многих заведениях, как само собой разумеющееся, около входа стояли доспехи. На стенах висели мечи, алебарды, секиры, щиты, упоенные стариной и кровью врагов.
  При всей девственности выжившего средневековья на вершине горы, тут же работали компьютеры, светились лампы дневного света, горел газ, работало кабельное телевиденье, транслируя футбольные матчи.
  В основном среди местного населения преобладали пожилые люди, все кто был помоложе мчались в любую свободную минуту прочь из замка на своих мопедах, мотороллерах и мотоциклах к морю, словно боясь, что их захватит дух прошлого и привяжет к позорному столбу для сложения, вменяя в вину предательство твердыни.
  Мы гуляли по крепостной стене, рассматривая с самых высоких участков городской пейзаж и противоположную бездну, брошенную под основание скалы. Ветер врывался в душу и заставлял взлететь, готовясь помочь подняться выше и унестись прочь туда, где не видно ничего кроме волн, превратившихся в блестящую рыбью чешую, упоенную собственным блеском и бесконечными переливами.
  Сделав шаг вперед, я встал между разрозненными зубцами крепостной стены и глянул, вниз, рассматривая, как зелеными колосьями колышутся деревья, словно заманивая меня к себе. Как подо мной суетятся птицы, теряющие перья, пытаясь обмануть порывы ветра, выскакивающие из-за скал со злобной страстью готовых прижать к оголенному, гладкому камню более слабых.
  - No - услышал я тревожный голос и почувствовал, как меня нежно, но крепко, взяли за руку, и потянул в город, прочь с крепостных стен, возвышающихся над плодородной и хищной пропастью, призывающей остаться с ней один на один.
  488.
  Невыносимо тяжело глотать пищу, когда за твоей спиной стоит человек и смотрит якобы поверх всех голов гостей, присутствующих в зале, но, тем не менее, не выпускает из поля зрения твою тарелку. Ему платят за то, чтобы он следил за конкретным человеком, в данном случае за мной, и моментально реагировал, когда его подопечный задумается о бренности бытия или о судьбах русского народа и положит столовый прибор, на край тарелки, разжав пальцы.
  Реакция официанта молниеносна. Он выхватывает посуду, и поспешно выносит ее из зала, через несколько секунд принося чистую и ставя аккуратно на стол. В этом заведении нет споров на тему, полон на половину бокал с вином или на половину пуст, здесь подливают спиртное, ровно настолько насколько большой был глоток. Здесь культ еды, обличенной дороговизной и изяществом девятнадцатого века, заставлял забыть век четырнадцатый, из которого вывез нас автобус всего лишь пару часов назад. Взбудораженная делегация от постоянных резких перепадов высот вернулась на умиротворенные и сытые равнины в роскошный дворцовый комплекс, в стиле классицизма. Во всем комплексе была небольшая гостиница, рассчитанная человек на сто, а все остальные залы занимали рестораны, кухня была спрятана от глаз гостей и не проявлялась ни звуками, ни запахом, ни поварской болтовней, приправленной песнями и смехом.
  Длинный зал, залитый золотом и солнечным светом с зеркальным паркетом, украшенный полупрозрачными шелковыми шторами на окнах, хранящих в своих складках герб Сицилии. Бронзовые, массивные витиеватые подсвечники стояли по углам зала с раболепным замиранием, словно ожидая, когда полыхнет огромный камин, спящий у стены. Посреди зала стоял огромный прямоугольный стол, сервированный по всем европейским канонам с соблюдением правил которые не способен запомнить ни один уважающий себя человек, если он не работает в столь пафосном месте, как минимум три года без выходных и отпусков. Все было настолько строго, что я с сомнением посмотрел на публику, которая в джинсах и кроссовках, с помощью приставленных к каждому гостю официантов рассаживалась по местам.
  Школьникам определили свой зал, и, по всей видимости, заперли их на засов в самом отдаленном помещении подвала, в котором, возможно, прятали нежелательных, потенциальных наследников Итальянского престола или личных врагов Папы Римского.
  Гороховая каша, в небольшой тарелочке, украшенная по центру грецким орешком и тонкой веточкой базилика вдоль каемки, вызвала неприятный ассоциативный ряд, в которой вплелись детские сады, и летние лагеря, через которые мне пришлось пройти в советском прошлом. Разочарование, выраженное в фарфоровом звоне, с которым я положил серебряную ложечку, заставило моего личного официанта молниеносно отреагировать и вынести неприятное для меня блюдо.
  Кто-то давился из вежливости, кто-то уплетал с удовольствием, но не смотря на всю вычурность обстановки и идеальную сервировку, гороховая каша, осталась всего лишь гороховой кашей. За ней следовал вызывающе скромный овощной салат, украшенный кусочками сыра качиоковалло из овечьего молока, но простые ингредиенты скрашивались сладко-кислым соусом, пробуждающим аппетит, а своими острыми нотками, заставляющего ущипнуть маленькую румяную булочку преисполненную сдобных южных ароматов.
  Отвлекаясь на разговоры, неаккуратно кладу столовый прибор и вкуснейший салат тут же уносят недоеденный, оставляя меня один на один со сдобой и бокалом вина в руках. Чертыхаюсь, ставлю бокал на стол, в него тут же подливают белое сухое, нежно Lore берет меня за локоть, пытаясь остановить мое раздражение, и у нее это моментально получается. Я самодовольно улыбаюсь и боковым зрением рассматриваю, как она с достоинством пережевывает дольку помидора.
  Принесли бобовый суп с белыми грибами, вид которого заставил поперхнуться мою сытую мысль, что только с этого блюда можно начинать отсчет трапезы, а все остальное было разминка! Первое!
  Учитывая сложившуюся ситуацию и мою нелюбовь к разного рода супам, я помакал ложку в бульоне и решил налечь на вино, которое таило в себе все прелести сегодняшнего вечера. Оно буднично расслабляло, исцеляя своей тонкой прохладой от забот, сомнений и лишних мыслей, делало все более простым и солнечным, сглаживая преступную сытость, подступившую неожиданно к горлу. Вино заставило воспринять официантов, стоящих за спинами гостей по периметру стола не как назойливую стражу, а как слуг, доверием которых никогда не стоит злоупотреблять. А слуги...Слуги? Слуги это само собой разумеющееся!
  На второе было сразу два блюда, баклажаны, с кальмарами зажаренные с помидорами и чесноком в сыре и рыба с небольшой долькой лимона, которая подавалась на десять минут позже, но еще до того, как овощи были сметены со стола показательным аппетитом гостей или услужливостью официантов.
  Подобный ужин воспринимался мной как покушение, на целостность моего организма. Мне казалось, что еще немного, и я разойдусь по швам и вся требуха из меня вывалиться, разбрызгивая зловоние, основательно подпортив аппетит гостям и изгадив полупереваренными ошметками ужина занавески с гербом хлебосольного острова.
  На десерт принесли то ли взбитый творог, то ли сливки, украшенные клубникой и еще шарик ванильного мороженного, попутно поставив четыре огромных блюда с пирожными микроскопических размеров на стол, так, чтобы любой гость мог бы до них дотянуться. Внесли чай, кофе. Каждый официант уточнил у своего подопечного, его пристрастия.
  - Caffe, - вымученно проговорил я, сдерживая свои физиологические позывы интеллектуальным напряжением, стараясь, как можно меньше разжимать челюсти, чтобы не потерять все, что успело пройти через мой пищевод, - Grazie...
  489.
  В определенный момент грядущее расставание, обретает плоть и начинает присутствовать рядом, прячась за углом старого дома или в кроне апельсинового дерева. Миф о возможном счастье исчерпывает себя, растворяется и превращает оставшиеся дни в гонку на выживание. Организм отторгает навязчивые мысли о том, что близится финал истории и скоро рутинное удушье будет сплетать сухожилия и мышцы шеи в жесткий ком, сворачивающие набекрень голову. В предвкушении расставания остается только сжигать драгоценные минуты в объятиях друг друга, отдавая свое тепло, и похищать биения сердца якобы случайно обвивая своими сухими пальцами не ладонь, а тонкое запястье спутницы. Вдыхая запах волос с соленым морским запахом лилий, источающих аромат солнца и винограда, с тонкими кофейными оттенками, я жил под громовой скрежет секундной стрелки, ползущей по циферблату и цепляющейся за каждое деление стараясь замереть и выждать театральную паузу.
  Я и Lore до полного остервенения надоели Юле с просьбами о переводе своих нечленораздельных слащавых фраз, изредка содержащих в себе недвусмысленные шутки и уколы. Она от нас с удовольствием избавлялась, претворяясь спящей, раздраженной случайными, но стихийно нахлынувшими мигренями или просто, когда наши мольбы были невыносимы, она говорила свое жесткое 'нет' от чего ей становилось сразу же неловко, и приходилось врать о грандиозных планах, способных лишь воплотиться в уютном одиночестве.
  Вечерами, гуляя по набережной, мы вдвоем, не молчали ни минуты пытаясь объяснить друг другу свои планы, желания, шутки с национальным колоритом и рассказывать истории из жизни, коверкая три языка зарываясь в смыслах и значениях слов. Бродили по магазинам сувениров, ресторанчикам, винным лавкам стараясь не покидать границы исторической части города, и не заходить в серость бетонных кварталов слепых многоэтажек. На границе двух миров маленького города, стояла тюрьма, опутанная колючей проволокой, и изрыгающая на улицу мертвецки бледную тишину из скудной утробы.
  Под праздничной набережной, заваленной никому ненужными апельсинами, гнили пара бункеров, заросших травой еще со времен кончины дуче, спрятавшихся в плоти высокого берега. Городскими мальчишками, разбрасывающими детские каракули с похабными смыслами, были изрисованы голые бетонные стены, обжитые насекомыми и разными гадами. Здесь пахло мочой и злобой, направленной сквозь пустые бойницы двадцатого века в сторону Африки.
  Выбираясь из сооружений военных лет, мы отправлялись в католические костелы, рассматривая убранства и посетителей, случайные венчания, крестины и похороны, ежедневные уединенные молитвы прихожан, разбросанных по длинным лавкам, отшлифованных многочисленными просьбами ко Христу.
  Вечером как только вернулся домой, Bruno озадачил меня тирадой, от которой, я по всей видимости, должен был впасть в бесноватую радость, но к его сожалению в очередной раз изобразил тягостное непонимание, заставив поменять форму своего повествования, начав с понятных и близких мне образов.
  - Lore Dana. Gulia. Domani. Tomorrow. Завтра, - наконец-то выдавил он из себя, что вызвало у меня исключительное расположение к завтрашнему мероприятию, - Cena! Dinner! Ok?
  - Si. Molto bene!
  - Bravo, Sta! - воскликнул театрально хозяин с надеждой убить меня, хлопнул по плечу.
  490.
  Мне казалось, что меня предали и вместо ужина в кругу друзей я попал на поминки совершенно незнакомого мне человека, где все оказались неестественно отчужденными и неразговорчивыми, но предельно доброжелательными и неестественно улыбчивыми. Было ощущение, что все присутствующие находятся под кайфом, чтобы не воспринимать неведомую трагедию всеми фибрами души и не удариться в истерику.
  В возникающих паузах было бы глупо шутить и высказываться простыми и понятными каждому русскому человеку фразами, как например 'мент родился', но Bruno не собирался мириться с настоящим положением дел и пытался переломить ситуацию. Его шутливые реплики были, по всей видимости, в ключе моего представления о неловких застольных паузах, за что Marina награждала его свирепым взглядом, в котором теплилось завуалированное понимание и сочувствие, а Lore Dana краснела и старалась не подавать вида продолжая по всем правилам этикета ковыряться в тарелке.
  Наедались быстро, но продолжали пережевывать и глотать, от этого сытость становилась все более и более невыносимо, а еда казалась трагически безвкусной. Череда блюд из рыбы тихоходом ползла по столу, Marina вскакивала из-за стола, бегала на кухню и притаскивала новую кастрюлю или сковородку, меняла перепачканные гостями тарелки, на бьющие по глазам белизной и свежестью, тут же наваливая в них с изяществом престарелой феи удивительные фрикадельки, фаршированные овощи или просто небольшие кусочки филе морских гадов.
  Из уст Юли раздались мольбы о пощаде, Lore моментально подключилось к своей подопечной с благодарностями и просьбами прекратить насилие.
  - Vino e formaggio!? - возвестил торжественно Bruno видя, что супруга не собирается уступать в своих правах всеобъемлющего гостеприимства. Он вышел из-за стола, выскользнул на кухню, торжественно внеся в зал через несколько секунд большой поднос, на котором ютились разномастные сыры обменивающиеся запахами, натирая друг другу бока. Водрузив богатую коллекцию сыров в прямой досягаемости от меня, он метнулся к бару и вытащил бутылку вина и штопор, на ходу извлекая пробку из горлышка с характерным звуком. Обойдя стол по кругу, и наполняя бокалы Bruno протянул мне две вилки и нож, - Ripartire!
  Его обаяние и коварство не знали границ, но отказаться я не мог. Рассмотрев внимательно коллекцию сыров, подверженную уничтожению, я для себя определил только один род сыра, запаянный в белоснежную твердую гильзу, который видел впервые, а поэтому плохо представлял, как его надо резать. Обслужив дам по порядку, я с чувством благодарности оценивал их выбор и наполнял протянутые блюдца кусочками знакомых мне сортов, стараясь даже не смотреть на маленькую полую сырную торпеду, чтобы не спровоцировать заказ.
  - Quello! - Bruno манерно указал блестящим зубчиком вилки, на притаившегося предателя среди поредевшего разнообразия.
  - Ок, - ответил я так радостно и так быстро как мог, чтобы не показать своей растерянности, и не доставить лишнего удовольствия главе маленькой итальянской семьи. Аккуратно прицелившись вилкой, я постарался зафиксировать белоснежный бок на тарелке, как он моментально выскочил, мелодично позвякивая своей парафиновой оправой по фарфору. Я натянуто раздраженно улыбнулся, демонстрируя оскал просителю. Его лицо выражало непричастность и удивление. Моя вторая, точно так же, как и третья попытка были тщетны и нелепы.
  - Russo metodo, Bruno! - с наглой и злой улыбкой, скрывающей разочарование и торжество заявил я в глаза провокатору.
  - Molto interessante!
  Положив вилку на скатерть и перехватив в воздухе нож правой рукой, левой я зафиксировал парафиново-сырную сардельку и воткнул в нее лезвие, расчленив на несколько не очень ровных кусочков от кончика до кончика. Когда кусочки зияли своей сырной сердцевиной, я взял вилку, и подцепил несколько штук, пронзив мякоть, перекладывая их на предоставленное хитрецом блюдце.
  - Bravo! Tuasalute! - выкрикнул Bruno и расплескав улыбку по лицу, поднял бокал, привставая с места, чтобы прозвенеть о примирении.
  491.
  Хочется отвлечься, но время фиксирует каждую уходящую минуту, словно делая снимок, подпалив невидимыми руками магниевый порошок, обездвиживая реальные образы и превращая их в дым за долю секунды. Люди и природа медленно растворялись, навязчиво превращаясь в прошлое, оставаясь ощутимыми, обладающими приятным теплом, дыханием, непринужденным смехом, за которым начиналась монотонное, близорукое будущее. Отрывистое фрагментарное вчера, вылезло за рамки одного дня и расширялось, делаясь куда значительнее и важнее чем завтра.
  Мне казалось, что я только что ступил на Сицилийскую землю, но завтра из аэропорта Палермо я вылечу в северо-восточном направлении. Что странно, но судя по прогнозам погоды, на которые я натыкался в минуты бездействия, в Москве было гораздо теплее, чем на клочке земли зажатого между Тирренским, Ионическим и Средиземным морями. Все эти дни нас хлестал иглокожий ветер, принося с собой мерзкие дожди и лишь от усталости, изредка допуская солнце покрасоваться над побережьем острова. Холод нас делал ближе друг к другу, давал простое и понятное объяснение, почему можно прикоснуться обнять и не быть навязчивым или вызвать приступ смущения, объяснять близость, страстями облекая ее в заикающиеся фразы на всех возможных языках мира.
  Завтра хотелось проспать. Хотелось, чтобы никто не вспомнил про билеты на самолет, хотелось зашвырнуть свой паспорт в море и приковать себя этой ночью пока все спят к стене средневекового храма, чтобы задержаться на чужой земле, переполненной родным воздухом.
   Воздух не имеет границ, он перемешивается, остывая и нагреваясь, давит и гонит пыль по улицам городов, прячется в складках одежды и путается в волосах. Застегнув молнию на чемодане, он помятым приведением в багажном отсеке, нетерпеливо сочится через поры и швы ткани, достигая пункта назначения. Перемешиваясь в маленьких комнатках отелей, он превращается в несравнимый коктейль, переполненный противоречивыми и плохо соединяемыми вкусовыми качествами. Кто-то морщит нос, а я вдыхаю полной грудью, потому что, если быть честным самим с собой я не смогу появиться здесь больше никогда или, во всяком случае, не так скоро насколько мне необходимо.
  В преодолении зыбких химер надежды, нет смысла. Малая толика смысла есть только в том случае, когда иллюзии переполняют сердце и это служит источником силы, чтобы продолжать верить в то, что мысль материальна! Ведь так оно и есть!
  Пока все паковали чемоданы, я слонялся по старым улицам Шакки в гордом одиночестве, пытаясь в полюбившихся пейзажах заблудить собственное отчаянье. Все грязные вещи я складывал в черный пакет, а пакет целлофановой трубкой торчал из чемодана, единственную последнюю чистую одежду, я надел сегодня с утра. В ней я и вернусь домой.
  - Sta! - услышал я знакомой голос, приправленный грустными нотками, заставившими меня все же улыбнуться. Я остановился, но не стал оборачиваться, дождался, когда меня догонит Bruno и шлепнет своей теплой шершавой ладонью по плечу, театрально привстав на цыпочки, - Go!
  Он подвел меня к своему старенькому автомобилю. Долго рылся в карманах куртки, перерывая в них горы фантиков, записок, странных просроченных документов в поисках ключей. Приглушенное позвякивание выдало их местонахождение. Центральный замок сухо щелкнул, позволяя владельцу попасть внутрь салона. Роясь в бардачке, и ругаясь, на чем свет стоит, Bruno найдя искомое, кряхтя, попятился и скоро оказался на улице с небольшой черной коробочкой в руках.
  - Regalo, - спокойно сказал он, чуть наклонив голову, будто рыцарь, преподнесший государю меч и королевство,- Apri! Open!
  - No! No! No! Я не могу принять! Это слишком дорого, - коробка была очень подозрительной и там, точно не лежал магнитик за один евро, с рельефными, резиновыми достопримечательностями острова. Но подчиняясь внутреннему закону вежливости и бескрайнему любопытству, я протянул руку и взял подарок.
  Bruno смотрел на меня испытывающим взглядом и ждал, когда я открою. Этот взгляд был настолько целеустремлен и энергетически целостен, что мне казалось крышка, сама приподнимется и явит мне свет чудес. Перетаптываясь с ноги на ногу и переживая, он играл своими запястьями, заламывая их так словно открывая и закрывая невидимы сундучок.
  Я подчинился.
  - Это дорого, - сказал я, по-русски рассматривая, как охватив кольцом браслета кожаную подушечку коробке лежали часы, - Зачем?
  Непроизвольно мои руки постарались вернуть подарок, но, увидев как на лице хозяина поплыла искренняя обида, я тут же осознал свою ошибку, - Grazie.
  Мне было неудобно, за свои нелепые жесты, за те подарки, которые я привез, словно Джеймс Кук диким островитянам, бутылку водки, матрешку и какие-то лубочные изделия из дешевой янтарной крошки, а взамен получил часы. Хотя, наверное, глупо, подарки, подаренные от всего сердца измерять деньгами, но чувство неловкости, подталкивало меня к противоположным суждениям.
  Преодолевая мое смущение, Bruno, сам извлек из коробки подарок взял меня за руку и нацепил на запястье. Браслет оказался чуть великоват, но чтобы избежать двусмысленности я просто седлал шаг навстречу и обнял его, сомкнув его ветшающие узкие плечи в своих объятиях.
  492.
  Самолет шел на посадку сквозь мою головную боль, прорывая облака и прицеливаясь на взлетно-посадочную полосу аэропорта 'Мальпенса'. Обрюзгший Милан, накаченный деньгами, искрящийся мелкими тусклыми огоньками, стремясь не выдать праздничного настроения, прятался под старое ватное одеяло жирного смога. Анорексичные бока города, словно у престарелой топ-модели были сморщены и ассиметрично сбиты посредством сколиоза.
  От нестерпимой головной боли я прятался в счастливых воспоминаниях прошлого вспыхивающих и угасающих, на немые, логически не связанные слайды из диафильма с выкорчеванным текстом. Сжимая подлокотник кресла, я представлял, что впиваюсь своими сухими пальцами в чью-то руку и передаю свою боль этому несчастному через биение сердца, распавшегося на две равные уродливые части и застрявшие в правом и левом запястьях, но продолжающие перешептываться и пробиваться к кончикам пальцев, пытаясь обрести свободу в тупике.
  Несмотря на то, что с каждой секундой расстояние между Сицилией и мной увеличивалось, я все еще находился на ночном побережье Средиземного моря, где шум волн перекрывает все прочие звуки, а запахи цитрусовых будят нездоровый аппетит. Ночь прятала южные звезды за пеленой туч, разгоняя порывистым ветром волну, разбивая волосы моей спутницы на тонкие острые струйки, полосующие меня по лицу. Мы медленно брели по влажному крупнозернистому песку и мелким камушкам, прощально поскрипывающим под подошвой. Она меня взяла за руку и прижалась к плечу, отстраненно всматриваясь в горизонт, превратившийся в гигантскую монолитную пещеру, готовую принять в себя весь осязаемый мир и превратить в ночь все, что еще способно выдавить из себя семя света.
  Течение времени стало, как некогда ощутимым, вся поверхность кожи вибрировала в такт секундной стрелки, бегущей по кругу, зажатой в стальном корпусе, подаренных мне часов. Время отсчитывало все вокруг, пульсацию волн, порывы ветра, шелест листвы, наши шаги, случайные испуганные крики птиц, редкие всполохи фар, пролетающих мимо машин по шоссе, растянувшегося вдоль побережья.
  Молчали. Слова исчерпали себя. Мы шли вдоль кромки прибоя, в сторону уплотняющейся темноты, открывающей с каждым последующим шагом единообразный пейзаж безлюдного городского пляжа. Одинокие маяки обреченно сопротивлялись, навалившейся на них ночи, мерцая в темноте, побиваемые порывами ветра, несущими соль и песок с северного побережья Африки. В эти минуты расцвело ощущение, что остров так мал, что мы уже успели обойти вокруг него несколько раз.
  Внутри меня заговорило отчаянье и обреченность, я остановился, обернулся, всматриваясь в наши нечеткие следы, испаряющиеся в небо и поглощаемые землей, растворяющиеся во времени, которого практически не осталось. Мне больше некуда было идти и самое главное не зачем, все, что мне было необходимо у меня лежало в кармане куртки: зажигалка, пачка сигарет и поцелуй, впившийся в мои губы, прощальной страстью, оторванной от одиночества.
  Я целовал ее как в последний раз, как последнюю женщину на земле, как с пистолетом у виска, когда уже считают последние секунды, целовал впиваясь в ее тело своим дыханием, биением сердца, пытаясь преодолеть расстояние от Москвы до Палермо в несколько секунд заряженных температурой человеческого тела. Я не мог остановиться и не мог разжать руки, заплетающиеся в тугой узел на ее талии. В моей голове стали плодиться дурацкие фантазии. Я представил, как мы, в переплетении конечностей проходим паспортный контроль, пытаясь сесть на самолет, как нас пытаются остановить пограничники, объясняя, что так не положено и что один билет на двоих не действует, а так лететь тем более нельзя и это совершенно не по правилам и очень небезопасно.
  С последующим вдохом в меня ворвался смех и с выдохом он бросился наружу. Звонкая пощечина прилипла к моей левой щеке и едкий и до боли привычный комментарий, прозвучал полушепотом: - Stupido!
  Ее обвившиеся руки вокруг моей шеи потянули меня вниз и расплавили надкусанные губы пряным поцелуем, вызывающим дрожь по всему телу, заставляющую сердце кровоточить и радоваться, и верить в разверзнувшуюся над нашими головами вечность.
  Хотелось верить в то, что границы между государствами растворятся сами по себе и деньги перестанут играть значение и самолеты будут взмывать в небеса без помощи пилотов и технического обслуживая, только ради того, чтобы двое могли увидеться и улыбнуться друг другу. Чтобы частые, но не продолжительные расставания позволяли разгореться желанию, чтобы, вновь обретая друг друга можно было поверить в простое, незаслуженное чудо любви, способное сделать только двоих преступно-эгоистичными, безответственными, но предательски счастливыми. Настолько приторно-счастливыми, чтобы это бросалось в глаза случайным прохожим и вызывало у них зависть и желание уничтожить наглецов, позволивших себе чуточку больше чем кто-либо другой.
  Неожиданно холодок тонким лезвием пробежал по моим обнаженным губам, пробиваясь сквозняком между нашими телами. Я замер, с опаской приоткрыл веки и вопросительно посмотрел на нее.
  - Домой, - шепнула мне Lore в губы по-русски, - Идем...
  Напролом как обычно - через буреломы, колючки лесов пограничных.
  У кого-то к успеху есть ключ, но у кого-то есть лом и отмычка
  Мирон Федоров.
  Часть15. Permanent Vacation
  493.
  Музыки стало меньше. Она словно исчерпала себя, растворившись в рутине и постоянных проблемах, цепляющихся холодными металлическими клещами, тянущими жилы. Боли не было. Боль перестала взрываться огненными волнами, высохла и превратилась в монотонную вибрацию, увещевающую жизнь в том, что она находится в пределах реальности и вполне осязаема.
  Каждая репетиция Saleпревратилась в необходимость и,казалось, что все ребята играют намного лучше, но как бы по инерции, без того задора, который был так неуловимо потерян. Это заметили все, но, никто не торопился высказывать свои наблюдения, потому что после подобных подведений итогов нашего многолетнего сотрудничества, можно было паковать инструменты и больше никогда не собираться, разве что в пятничных барах раз в месяц, пытаясь разогнать угрюмую тоску.
  Откровенная ложь спасала! Мы врали себе и друг другу настолько умело, что сочиняли гораздо более интересные композиции, удивляющие нас своей структурой и музыкальными решениями, принимающимися без лишних прений и взаимных претензий к талантам каждого из членов группы. Но мы потеряли надежду, и все больше погружались в проблемы окружающие нас на работе, которая давала нам кусок хлеба.
  Страсть улеглась, но бюджет благодаря ежедневным трудам стал прочнее. Мы не сильно задумывались, на чем мы поедем домой, на общественном транспорте или такси, мы планировали ежемесячные сессии в студии и планомерно готовились к ним, тратя время на репетиции исключительно на отработку материала, а не на скрупулезный подсчет денежных средств, шурша по карманам в поисках завалявшейся сотни.
  Из наших разговоров совершенно незаметно исчезли такие острые темы как 'Когда мы станем великими?!', 'Где в мире открылся новый стадион побольше, чтобы забить его безумными фанатами?', 'Будем ли мы писаться на AbbeyRoad или ну ее в задницу?!'
  Мы просто покупали новые инструменты, меняли струны, провода микрофоны и наслаждались качеством, рассматривая отдельно взятую гитару уже не как недосягаемый предмет искусства, а как предмет быта. Исчезла дрожь в руках, исчезла хищническая ломота в суставах, когда можно было только лицезреть дорогостоящую гитару на витринах магазина, и мы напускали важный зажиточный вид на себя, чтобы осмелиться попросить продавца подержать шедевр. Счастье было неудержимым в тот момент, когда инструмент без лишних просьб подключали и говорили: 'Попробуйте. Попробуйте, как звучит! Может быть, хотите попробовать с процессором?' В этот момент хотелось сказать, преодолевая собственное смущение, что не стоит беспокоиться и вообще к гитарам имеется лишь опосредованное отношение, потому что брат, друг или случайный прохожий на улице попросил посмотреть и просто посоветовать ему что купить. Он сам в полном смятении и мечется, не знает, что лучше приобрести Stratocaster, Telecaster,LesPaul?!
  Стыдно и странно. Потому что больше незачем врать. Потому что стало наплевать, на продавцов и на то как они на тебя посмотрят. Удивительно, что ты выходишь на сцену не один год подряд в этом городе, иногда едешь не так далеко, но все, же в столицу с концертами, а с тобой здороваются как с совершенно дежурным посетителем... хотя и это не важно, просто становиться стыдно и странно.
  Раньше на сцене ты был самый молодой, а сегодня на тебя разве что пальцем не показывают.
  Сегодня мне все так же двадцать пять, что и вчера... Я стар - это факт... и видит Бог, я переживу свои двадцать семь лет со счастливой улыбкой на губах.
  494.
  Друзья стали исчезать незаметно. Круг общения сужаться, куда-то исчезло огромное количество веселых праздников без повода. Организаторы буйных вечеринок превратились просто в алкоголиков, которые всегда в движении, всегда без денег, всегда с вертикальной улыбкой, направленной в небо, постоянно без лишних шумов и помех в эфир транслируют перегар. Именно они прыгали и тусовались на каждом нашем концерте, самозабвенно отдаваясь музыке, окружающей их, полностью, отбивая желания у меня прилюдно музицировать и выходить на сцену.
  При всем при этом на сцене не было страха смерти, даже случайно-заочного. В рамках небольшого прямоугольного постамента, на котором, чуть потеснившись, убирались четыре парня неаккуратно разбрасывающие аккорды и ломаные ритмы, я был вечен. Пусть даже жалких тридцать - сорок минут своей жизни продолжалась моя безнаказанность, я обретал свободу, ежедневно принуждая себя к монотонным репетициям и зубрежке.
   Больше ничего не осталось, хотя мне иногда казалось, что кроме музыки у меня больше ничего, никогда и не было, за что стоило держаться. Все близкие люди были на расстоянии телефонного звонка, но звонить не хотелось, они просто растворились в буднях, как старые прозрачные маленькие медузы в голодном океане.
  Я плохо плавал, барахтался, захлебывался и никак не мог утонуть. Загребая руками плотную соленую воду, отвратную, как холодный лошадиный пот, расталкивал от отчаянья всех, кто мог меня случайно обжечь своими нежными прозрачными щупальцами. Кого-то просто уносило течением, кто-то опускался на глубину, отдаляясь от режущих солнечных лучей прячась в мрачных глубинах или пытаясь затеряться на мелководье в густых водорослях. С каждым новым движением я все больше захлебывался...
  495.
  У Желтовых в квартире пахло опилками. Древесная пыль висела в воздухе. Как давно я не был здесь? Не помню. Возможно сегодня первый раз. Они жили на съемных хатах, курсируя по городу в поисках больших удобств и наименьшей цены, подальше от родителей и поближе к работе. Работу, как и жилье, они меняли с определенной периодичностью, но не старались заменить друг друга. Уверен, что, запутавшись в рутинной круговерти, они мне даже не пытались позвонить. А когда я видел их последний раз? Год назад. Может полтора...хотя возможно, что прошли все два.
  Они обитали в полуподвальной квартире, окна которой выглядывали на три четверти из-под земли, а жизнерадостный детский крик выскакивал через форточку, забираясь под козырек крыши. Все комнаты были завалены компьютерным хламом и дизайн-проектами, для воплощения которых требовалось потратить по целому состоянию на квадратный метр. Лена, углубившись в дизайн, пыталась превратить свой талант в деньги, Валя же пытался превратить в деньги компьютерные запчасти, собирая их в единый цельный организм и администрируя локальные сети то одной, то другой организации.
  Такое понятие как свободное место в этой квартире даже и не подразумевалось. Любая свободная поверхность была выстелена проектной документацией, на ней вперемешку с детскими игрушками валялись диски, кулеры, процессоры, материнские платы и скрученные провода.
  - Что это? - спросил я с порога, разглядывая расчерченные на квадраты огромные листы фанеры, заполнившие коридор и производящие огромное количество опилок.
  - Автобус! - самодовольно сказал Валентин, разглядывая свое поле деятельности.
  - Деревянный?
  - Фанерный!
  - И кому он нужен?
  - Детскому саду.
  - И ты для детского сада делаешь фанерный автобус, для того что бы...
  - ...играли дети, - лаконично закончил мой друг фразу, - Лена устраивала Даню в детский сад, и заведующая попросила автобус.
  - Фанерный?
  - Хорошо, что фанерный!
  - И то, правда, - я топтался на пороге.
  - Проходить будешь? - спросил меня Валя, - Мне бы твоя помощь пригодилась.
  - Здесь ступить некуда, - я попытался найти оправдание своему замешательству.
  - Ступай, как получится, главное не упади и береги автобус.
  Я начал пробираться, цепляясь за вешалки, и зеркала в коридоре, пытаясь устоять на ногах. В кроссовки сразу набились опилки, прокалывая носки и вызывая зуд в лодыжке. Хотелось чихнуть, но осознавая, что это только может усугубить ситуацию в атмосфере, держался как мог и натирал переносицу.
  - Даня идет в детский сад? - спросил я.
  - Да.
  - Не рано?
  - Мы с женой думаем, что поздно, но так получилось...раньше не брали. Очередь. Мест не было.
  Я с пониманием кивнул, и мне показалось, что в этот момент в моем восприятии время сжалось и превратилось в секундный, но раскатистый выстрел. Совсем недавно Лена ходила с животом, а завтра уже Даня идет в детский сад. За столь короткое время маленький человек оброс привычками, научился разговаривать, ходить и придумывать для себя самого игры. А я сам, за этот период совершенно не изменился. Время летит мимо меня, оставляя позади, все на том же перепутье и в одиночестве.
  Валя трещал электролобзиком по фанере, пытаясь вырезать колеса и окна. Точнее из того куска которое освободило пространство для ветрового стекла он вырезал колеса.
  - Надо обработать шкуркой края, - прокомментировал он, завершив деталь.
  - А красить будешь?
  - Да, но сначала надо собрать.
  - И как ты автобус отбуксируешь на территорию детского сада?
  - По частям. Придется сделать несколько заходов. Потом на месте соберу, потом покрашу.
  - А внутри лавочки будут? Пассажирские места?
  - Угу, - Валентин кивнул и нырнул с головой в облако пыли. Лобзик взвизгнул и двинулся по изогнутой линии, начертанной простым карандашом на деревянной поверхности.
  - Сколько мест? - кричал я другу на ухо, придерживая руками звенящую фанеру.
  - Рассчитывал на шесть.
  - Сидячих?
  - Да.
  - А если стоя, сколько уберется детей? - задавая глупые вопросы, я сам для себя не мог определиться, то ли мне действительно интересно, то ли я неумело подтрунивал над своим товарищем.
  - Не знаю, главное, чтобы конструкция не развалилась, от их игр.
  Сдерживая вибрацию в руках, передающуюся от фанеры, я продолжал изучать чудаковатую квартиру, и мой взгляд случайно наткнулся на пятиструнную бас гитару.
  - Играешь? - спросил я.
  - Что?
  - Музыку играешь? Репетируешь с кем-нибудь?
  - Нет.
  - А гитару новую купил!
  - Это было давно. Я старую продал. На день рожденья Лена немного денег добавила, и купил...просто потому, что очень хотелось. Не знаю. Не знаю зачем.
  - А просто для себя садишься струны подергать.
  - Нет. Соседи жалуются.
  - А ты ее не включай. Так, без электричества, - пытался из чувства сожаления выжать пару советов.
  - Все равно жалуются.
  Валя заглушил инструмент. Отряхнул руки и перевел взгляд с обрезков фанеры, на жирный лакированный бас с длинным блестящим грифом.
  - Завтра с автобусом поможешь? Дотащим вместе?
  - Извини. Не могу...
  496.
  На третий год работы учителем, я сделал примитивное, но очень важное для себя открытие. Каждый год, переступая порог одного и то же здания, я приходил в новую школу. В этом году все изменилось, этой осенью работа стала просто работой. Вдохновение, кураж, восторг, приступы нетерпения в ожидании творческого противостояния угасли. Нет, я их не растерял, просто восприятие окружающей действительности притупилось, будто бы я попал на похороны чужого мне человека в превосходном настроении. В классах больше не осталось тех ребят, что принимали меня как непредсказуемый праздник, выхолощенный четким регламентом урока. Временная пропасть разверзлась, отделив меня от чуткого ребячества, оставив меня на темной стороне педагогики.
  Директор как-то сказала на педагогическом совете: 'Вы не должны любить детей, которые сидят перед вами в классе. Вы должны их уважать и учить, а любить их должны собственные родители! К любви вы не имеете никакого отношения, потому что ваша профессия подразумевает, несколько иные связи!'
  Я согласился. Впрочем, как и все остальные учителя, за партами заседавшие в кабинете русского языка и литературы, но согласиться, как оказалось гораздо проще, чем свыкнуться с этой мыслью. Можно было не признаваться самому себе, но врать самому себе точно не получалось.
  Все, кто ушли из школы через украшенные разноцветными шарами парадные входы банкетных залов дорогих ресторанов, больше никогда не вернутся сюда, чтобы еще раз сыграть роль простого ученика, потому что это будет лишь игра, не способная воплотится в жизнь.
  Эти ребята вышли за границы моих каждодневных трудов и на работе точно не осталось место любви, превратив ее в человеческую механику чувств и разноплановых методик, отточенных годами международной практики, расписанной в разных журналах по педагогике и возрастной психологии.
  Они уезжали в Питер, Прагу, Москву, Лондон, поступали в высшие учебные заведения за границей, нанимались на работу в родительские фирмы или просто балбесничали и отрывались, и вляпывались в истории. Зубрили параграф за параграфом толстенных учебников, засыпали в пятничных клубах на барных стойках, прогуливали и вновь брались за ум. Встретив меня на улице, хвалились кто чем мог, кто-то бессмысленным и веселым времяпрепровождением, кто-то жаловался и стонал, что времени кроме как на учебу ни на что не хватает, даже на сон. Улучив перерыв в потоке мутной, но веселой жизни, они случайно или по настоянию родителей женились и выходили замуж и ничуть не странно что разводились, воспользовавшись следующим перерывом, прислушиваясь к родителям или наоборот, не говоря о принятом решении им не слова. Они метались в выборе, клялись нам и друг другу в вечной любви, стирали границы и исчезали за горизонтом, потом неожиданно могли появиться в сиянии Rolex`овили пыльных джинсов позапрошлой коллекции...
  Все эти события происходили стремительно, проходя через школу, словно через крупнокалиберный дуршлаг в виде воронки. В самом узком месте - в учительской, застревали самые сальные новости, засыхая сплетнями на языках педагогов, повторялись несколько раз, искажались, надоедали и быстро забывались, теряя свое изящество и остроту, пока новая порция не взбудоражит цепкие умы, живущие жизнью своих воспитанников.
  Для меня переполненные сентябрьские классы оказались пусты, и мне единственное, на что приходилось рассчитывать, что это пройдет, стоит только втянуться в работу, отвлечься от меланхолии, увлечься процессом и все завертится с новой всепоглощающей силой.
  Так было всегда, так должно быть и в этом году несмотря на то, что больше нет ни одного человека, с которым меня связывало нечто большее, чем работа.
  Совершенно невыносимый класс, где учился Серега Князев, Елис и все представители их разношерстной, музыкальной банды выпустились три месяца назад. Торжественно со сцены выпускного бала пообещали заходить в школу, как минимум раз в квартал...
  ...говорили, как чувствовали. Врали, не зная того сами...
  497.
  - В Нью-Йорке на Манхеттене среди небоскребов солнечные лучи достигают земли только в полдень. Тень от зданий перекрывает всю улицу, все время какой-то жуткий полусумрак. Обычно на фотографиях, где изображены штатовские многомиллионные города, светит солнце, но оно не достигает дна, где прохожие и машины суетятся в постоянной спешке, - Постоенко приехал из Америки, сильно похудевший, даже можно было сказать отощавший. Его старая одежда на нем висела, как заскучавший парус на сухой рее, лицо осунулось, но не потеряла слащавого, жеманного обаяния. В штаты он ездил по обмену на заработки, толком не зная языка, ни конкретного места, где окажется в итоге, и сколько получится заработать. Вернулся довольный без цента в кармане, но привез ноутбук, iPod, кучу лицензионных дисков для того чтобы раздарить друзьям, и критическую массу впечатлений: - Родное, грубое 'Еб твою мать!' - звучит неожиданно приятно и греет душу. Рефлекторно русские возгласы заставляют обернуться и искать в толпе того, кто бросил громкую фразу. Ищущий взгляд натыкается на таких же, кто крутит головой в поисках единомышленника. Вы сталкиваетесь и цепляетесь взглядом друг за друга и непроизвольно улыбаетесь, как старые приятели. Некоторые даже подходят, жмут руку или по-товарищески хлопают по плечу, и спешат дальше. Вообще среди индусов, китайцев, африканцев, арабов, индейцев, итальянцев, бледное лицо настоящего ковбоя встречается странно редко.
  - И как много наших там? - переспросил я не без интереса.
  - Такое ощущение, что все перебрались, но в общей массе просто не очень заметно. Китайцев все равно больше.
  Забившись в полуподвальный кабак с дешевым пивом и еще более дешевой закуской, мы пережидали мерзкий сентябрьский дождь без единой капли надежды, что погода в ближайшие двое суток может улучшиться. Никуда не торопясь Илюха и я заливались в беседе, путаясь в словах и невербальных шутках, порожденных алкоголем и всепроникающей поп-культурой запада. Наша одежда просыхала, тем временем пока совершался наш пивной заплыв в клубах сигаретного дыма.
  Странное ощущение счастья поглощало меня. Я никогда не был так рад увидеть знакомого человека, с которым меня практически ничего не связывало. Раньше мне казалось, что мы были случайными знакомыми, которые иногда пересекаются от скуки и безделья, сегодня я понял, что все несколько иначе.
  Многие люди теряют свое место и значение в нашей жизни, появляются новые, готовые поселиться в нашей душе навсегда. Совершенно неожиданно занимают все больше и больше места и вне зависимости от своего статуса, возраста, привычек, становятся наблюдателями твоей жизни. Как само собой разумеющееся в разговоре с теми людьми, с которыми была прожита большая часть жизни, беззастенчиво называют тебя лучшим другом, и ставят твое мнение по разным щепетильным вопросам во главу угла, ссылаясь на как всеми признанный авторитет.
  - Я работал в сетевой кафешке... У нас таких нет. Мыл посуду. Первый месяц у меня адски болела спина, потом я понял, что лучше не разгибаться,- Илюха засмеялся, пьяным смехом отдыхающего на пляже после неудачной партии в волейбол, - Я купил себе велосипед и от дома до работы пилил на велосипеде шесть миль. Отработал одну смену, я отправлялся на другую.
  - Что за работа?
  - В магазине по полкам расставляли товар.
  - Заебался?
  - На второй месяц втянулся, и стало нормально. Мало спал, мало ел. Но рядом был океан и это спасало. Определенный релакс.
   - А выходные были?
  - Не часто.
  - Ты в Нью-Йорке работал?
  - Нет в штате Южная Каролина, задрипозный городок с одинаковыми домами Мертл-Бич. Местные все на одно лицо, я имею ввиду американцев, в однотипных шортах, брюках, футболках поло и дурацких дедушкиных бейсболках. Разнообразие вносят в сонную жизнь только евреи, поляки, русские и акулы.
  - Почему акулы?
  - Пока я там был, пару раз нападали на людей, один из пострадавших поплатился жизнью, остальных покалечили. Так, покромсали руки ноги, - Постоенко говорил с неким пренебрежением, словно проработал у Кусто на подводных работах лет пятнадцать-двадцать.
   - И че, купаются?
  - Постоянно. Вероятность, что тебя сожрут, такая же, как если разобьется самолет, на котором ты летишь. Ведь все летают, и ты и я и остальные, если приспичит.
  - А ты, купался?
  - И я, - Илья удивился моему вопросу, но нахлынувшие воспоминания, вызвали в нем дикий смех, и он пустился в пояснения, отхлебнув пива, - Там все купаются в шортах ниже колена! Ели не дай бог, ты выйдешь на пляж в плавках, таких, самых обыкновенных...все скажут, вон смотрите педрила идет!
  - Говоришь, со знанием дела. Что облажался на пляже? Не по фасону трусы одел?
  - На выходе из дома соболезнующие поймали, посоветовали, порекомендовали, чтобы местных не смущать, как лучше принарядиться!
  - Прислушался или пошел испытывать судьбу?
  - Конечно, послушался!
  Мы давились от смеха, фантазируя на тему акул и плавок, геев, банд, американской нетерпимости к мелочам, которые они пытались выдать за коренные традиции страны. Если у них не получилось навести марево в объеме всей нации, то американцы пытались бравировать на уровне штата, города или улицы, пытаясь оправдаться перед гостями, что без стеснения посмеивались над их чудачествами, но пытались на их земле придерживаться соответствующих правил поведения.
  - Я, когда возвращался из Штатов, самолет развернули практически над серединой Атлантического океана и вернули в аэропорт.
  - Почему?
  - Забыли что-то проверить перед вылетом.
  - Так вы проделали практически половину пути!
  - Вернули и все тут. Высадили из самолета, расселили на ночь в гостиницу, а потом опять с утра в аэропорт и уже домой! Все незапланированные расходы, были за счет авиакомпании. Эта компания подарила мне лишнюю ночь в Нью-Йорке.
  498.
  Рок сезон, также, как и учебный год с сентября по май, в июне фестивальный зачет, потом провал, тишина и глушь. В этом году пауза затянулась. Каждый раз, выходя на улицы, я пытался нащупать взглядом афишу, зазывающую меня на какой-нибудь концерт, но стены были защищены толстым слоем пыли, вылетающей из-под колес, проносящихся мимо автомобилей. Коммунальные службы не могли за лето преобразиться, и начать более активно охотиться за расклейщиками объявлений, преследуя оных по пятам и уничтожая плоды их трудов. Насадить объявление на стену, предварительно крест на крест смазав место посадки клеем, требуется секунд тридцать, чтобы тщательно убрать зацепившийся лист бумаги, требовалось как минимум минут десять - пятнадцать, при наличии ведра воды, шпателя и определенной сноровки. Нет, коммунальщики здесь не причем, просто город с возрастом стал ленив и более статичен, при всей его многолюдности.
  Я с Насоном разглядывал осень. При странном стечении обстоятельств никто кроме нас не пришел на репетицию, поэтому мы сделали долгую паузу и сидели на крыльце, разглядывая, как ветер волочет рваные листья по лужам и забивает их в грязь. Сегодня, в виду исключительной неполноценности нашего коллектива, мы пытались фантазировать в границах семи нот, но сочинительство было безрезультатным в течение сорока минут и, отложив инструменты, мы вылезли на свежий воздух.
  Разговор не клеился. Фразы не цеплялись друг за друга, и мы бросили попытки развлечься беседой не о чем. В какой-то момент меня ужалила спокойная по своей простоте мысль, что я испытываю странную ненависть к человеку, с которым мы преследовали одну цель. Вместе проводили огромное количество времени, и казалось, были близки, а сейчас между нами разверзлась тишина. Хотелось в это самое мгновение придумать тысячу причин неловкого молчания и пробиваться по ним, вспомнив все возможные от усталости, до... ничто более не шло на ум.... усталости.
  ...усталость плохое оправдание для мужчины. Обвинять кого-то тоже было нелепо, хотелось просто бить. Бить в голову изо всей силы, часто, не уставая, до тех пор, пока не придет следующая команда на точку и не остановит меня.
  Никита закурил.
  Я вытащил без спроса из его пачки сигарету.
  СМСка пиликнула на моем мобильнике.
  Я извлек его из нагрудного кармана, куртки и наткнулся на череду латинских символов, которые мне прислала LoreDana.
  - Кто? - тихо спросил Насон, еле перекрикивая сигаретный дым.
  - Девушка. Поможешь перевести?
  - С русского на русский?
  - Нет, с английского на русский. Что она написала Насон? - я сунул ему в руку свой сотовый.
  - А кто эта LoreDana?
  - Не важно. Просто переведи. Мы иногда переписываемся. Я вооружившись словарем, она без.
  - А ты, на каком языке ей пишешь?
  - На итальянском.
  - На итальянском? А она, почему тебе на английском, пишет? - Никита сделал паузу, - Я прочитал, конечно, и не очень уверен, что тебе стоит это переводить.
  - Она пишет, как ей удобно, а ты давай, не смущайся, сомневаюсь, что там есть в содержании какая-нибудь эротика!
  - Там друг никакой эротики, только секс, а если по-простому, по-русски, то просто церебральная ебля!
  - Ладно, не томи, чего там? -
  - Пишет, что переехала в Англию,что она встретила классного парня очень похожего на тебя, - Никита произнес это, не заглядывая в телефон, а внимательно отслеживая радиус моего с каждым мгновением расширяющегося зрачка. Убедившись, что зрачок достиг своего предела, тактично спросил, - Ответ писать будем?
  - Да.
  - Что?
  - Пиши - 'Я очень рад!'
  - Хорошо, - Никитины пальцы быстро набрали сообщение и нажали 'отправить', - Не расскажешь эту историю поподробнее, что за девушка?
  -Как ты понял - это уже не важно, - сказал я изакурил тоже, затягиваясь глубоко, в надежде, что мои легкие лопнут раньше, чем я с кулаками наброшусь на ничего не подозревающего друга.
  499.
  - Он задушил их собственными колготками. Ну, в смысле колготками, которые были одеты на жертвах. Антоха сам в колготках не ходил, хотя, как знать!? Пригласил девчонок в гости... Они до дома его не дошли. Задушил за сараями двух своих однокурсниц и спокойно вернулся домой. Когда приехали опера, он спокойно открыл дверь, протянул им руки они надели на него браслеты, посадили в УАЗик и укатили в СИЗО, - брат, рассказывал историю обыденным голосом, как будто он десятилетиями предсказывал подобное событие, ежедневно уточняя подробности.
  - Я ему жал руку... - высказал я с сожалением и неловкостью.
  - И что теперь? - резюмировал Вася, - Я тоже. Совесть мучает?
  - Нет. Просто в голове не укладывается, - мы сидели перед телевизором в зале, щелкая каналами, убивая воскресенье на разговоры. Мать шуршала на кухне, готовя обед. Раскаленные сковородки взрывались шипением, разбрызгивая взбесившееся растительное масло, чайник стоящий, на большой конфорке, закипал позвякивая крышкой. - Я с этим человеком все детство провел в одном дворе, мы с ним играли в прятки, футбол, догонялки, войнушку, сорились, иногда дрались. Пару раз он от меня крепко получил даже, жаловался, звал родителей, плакал.
  - Знаю.
  - Просто странно как-то. Я в школе работаю, музыку играю, кандидатскую пишу, а кто-то людей убивает и в тюрьме сидит.
  - Ну, он был всегда немного того.
  - Но не до такой же степени.
  - Видимо до такой.
  - Как двоих девчонок задушить их же собственными колготками, - неудобный вопрос, выплыл из подсознания и соскользнул с языка, - Им было лет восемнадцать - это взрослые люди, способные на разумные решения или как минимум тупое бегство!
  - Да, дал по башке, одной, потом другой. Потом раздел. Потом задушил... Что он там еще творил с ними, я даже думать про это не хочу, - на Васино лицо отвратительным пауком вылезла гримаса, в которой просматривалось только отвращение, - И эти две дуры...тоже, наверное, мозгов нет! Куда пошли? С кем пошли?
  - Он выглядел прилично, приятно...вполне, адекватно...
  - Знаешь что, Стас? Если этот вурдалак выйдет лет через двадцать пять, и предложит тебе с ним пройтись... я тебя прошу, не ходи... как бы он приятно не выглядел!
  На всех каналах, заполняющих экран телевизора, показывали новости. Выхолощенные ведущие, заполняли краткими репликами паузы между разномастными репортажами, федеральных и региональных уровней.
  - А когда он девчонок убил? - задал я вопрос странный для самого себя.
  - Во вторник или среду, а что?
  - Просто так. Не знаю, почему спросил. Любопытство? Возможно...
  - У него мать вчера умерла...
  - Я бы тоже умер...
  500.
  - Не умирай, - Галине Савельевне надоело смотреть, как я борюсь со сном и пытаюсь раскрыть веки достаточно широко, чтобы убедить своего научного руководителя в том, что я работоспособен, - Некогда спать. Решительно некогда. Наш научный совет в институте полгода назад закрылся на аккредитацию, когда откроют не очень понятно. Возможно никогда. Поэтому мы будем защищаться в Питере. Как ты смотришь на это?
  - По мне, чем быстрее, тем лучше, - ответил я, мысленно представляя, как должно это выглядеть. Волокита с аспирантурой, мне порядочно надоела. Надоело цитировать чужие книги, делать сноски, писать комментарии и высасывать собственные идеи из пальца, под чутким руководством Галины Савельевны. За три года непрерывной работы над диссертацией меня утомила бумажная работа, и беспрерывное перелопачивание скучной литературы в библиотеках разных городов Европейской части России, нудные конференции, на которых приходилось корчить из себя заинтересованного умника, написание пресных статей, которые никто не читает, кроме твоего научного руководителя, перед тем как отправить их в печать, а кроме всего прочего, военкомат уже начал писать письма с намерением призвать меня под штыки.
  В голове грядущая процедура защиты укладывалась плохо. Воображение рисовало седых старцев в мантиях и квадратных шапочках с кисточками, важно сидящими напротив кафедры, за которой кандидат в кандидаты пыжился и краснел. Почтенные члены ученого совета задавали каверзные вопросы, на которых не было правильных ответов и с легкими усмешками следили, как изворачивается претендент. В своих настроениях старцы курсируют от примирительного снисхождения до гнева и практически невозможно угадать, чем закончиться заседание, с каждой минутой напоминающее дружеский матч, где кандидат в кандидаты в естественном меньшинстве.
  - Значит все, что мы с тобой создали, можно отложить и больше к этому не возвращаться, - уверенно проговорил мой научный руководитель, хлопнув ладонью по кипе листов, хранившим текст диссертации. От неожиданности я вздрогнул, не от удара по бумаге, а от того, что сегодня Галина Савельевна, решила прекратить работу над текстом и сочла его пригодным для презентации. На протяжении долгих трех лет мне казалось, что этот день никогда не наступит, потому что все материалы, что я приносил и демонстрировал ей, перечеркивались практически на девяносто процентов, и каждый раз и вновь приходилось начинать все сначала.
  - Но у меня есть идея... - идея действительно была и как мне казалось, неплоха, но меня оборвали.
  - Поздно! Лучшее враг хорошего, - Галина Савельевна взяла зажигалку и тонкую ментоловую сигаретку и победно закурила, - Можно вылизывать диссертации всю жизнь. Зачем? Нам важен результат. А какой результат у нас должен быть?
  - Получить научную степень кандидата педагогических наук, - неуверенно сказал я.
  - Правильно! А для этого у нас уже все есть. Кроме автореферата.
  - Но мне бы хотелось исправить в диссертации... - начал неуверенно я.
  - Что именно? Слабые места?
  - Да.
  - Ты боишься, что по ним будут вопросы?
  - Да.
  - Но если ты их знаешь и хочешь исправить слабые места в своей работе, значит, и ответы у тебя есть?
  - Конечно!
  - Тогда тем более ничего не исправляй! - Галина Савельевна выпустила тонкую струйку дыма в потолок, - На защите важна не идеальная диссертация, к которой не придраться...хотя таких не бывает, поверь моему опыту... Главное, чтобы состоялся диалог между тобой и членами ученого совета, и этим диалогом должен управлять ты. Поэтому очевидные недочеты привлекут внимание моих коллег, и они озвучат свои сомнения, а ты во время совета их развеешь и докажешь, что с работой ты справился и темой владеешь в совершенстве! Если же ты внесешь исправление и все сгладишь они все равно, найдут что спросить, но к подобному повороту событий и к некоторым вопросам ты будешь не готов, и как дальше будут развиваться события сложно сказать.
  - Я понял, - тонкость рассуждений моего руководителя завораживала: 'Главное, чтобы состоялся диалог!' - Я понял.
  - Тогда иди готовь автореферат... раз понял.
  501.
  Можно ли назвать мастерством, когда ты способен сочинить, то, что исполнить не в состоянии и не в состоянии записать в нотах. Вся композиция хранится в голове, и даже не одна, их несколько, они плодятся и размножаются, разбегаясь по темным уголкам сознания, паразитируя на твоем личном времени и пространстве, вновь и вновь загоняя тебя в маленькие пыльные репетиционные студии. Теперь любая музыкальная фантазия приводит в трепет и пытается найти логичный выход и превратиться в звук, который могут услышать многие.
  В какой-то момент исполнительское мастерство выходит на новый уровень и, продираясь сквозь собственные ошибки и ошибки своих коллег по цеху, понимаешь, что звучит, в общем-то, неплохо, хотя требует основательной доработки.
  Из всей массы музыкального материала, надо что-то выбрать для записи, и конечно все идут путем наименьшего сопротивления, придумывая различные отговорки, мол это не возьмут на радио, потому что песня длится шесть с половиной минут, потому что она слишком сложная - ее можно исполнить на сцене, но совершенно непонятно как ее записывать, потому что в ней рваными кусками пестрят разные размеры и царит полная дисгармония...
  - Но слушается же? - возразит кто-то.
  - Вопросов нет. Звучит охерительно! Только как это записывать я не очень понимаю...давайте, запишем что-нибудь попроще.
  - По-попсовее!
  - Нет, попроще! Это не одно и тоже.
  - Разве?
  - Да. Нет. Это не одно и тоже. Просто поймите, у нас нет денег, чтобы записываться на студиях месяцами, чтобы экспериментировать и искать нужный звук. У нас есть другие вещи...
  - Попроще?
  - Да, попроще.
  - Хорошо.
  - Что будем писать 'попроще'?
  - Heartofcity?
  - Ачто? Нормально! Неплохой выход! Будем писать! Что всех устраивает! Да? Да! Супер! Супер! Ну а там посмотрим, - все гоготали как перекормленные французские гуси, обрадованные идеальным компромиссом, построенном на эталоне простоты и прочих приятных шаблонах, не заставляющих выяснять отношения и кто из нас здесь 'ТУПОЙ УРОД'!!!
  Просто все согласились на очередной никому не нужный трек, просто чтобы создать видимость деятельности, видимость того, что мы куда-то движемся и даже вроде бы вместе!
  Просто для этого нужно записать еще одну говенную песню!
  502.
  Я поселился у Желтовых. Поселился в ночь с пятницы на субботу и в ночь с субботы на воскресенье - еженедельно. Я навязался беспардонно. Просто в одну из разгульных пятниц под вечер зашел в квартиру и заявил, что они не могут меня бросить в сложной жизненной ситуации, потому, что я не успеваю завершить диссертацию, написать автореферат, и изготовить презентацию. В диссертации в основном хромало оформление и список источников, которыми я пользовался при написании, с авторефератом была проблема привести материалы к нужному объему и не растерять сути, а презентацию я даже не представлял с чего начать, и как именно она должна была выглядеть к моменту защиты.
  Мне была жизненно необходима техническая помощь, так как все остальное у меня уже было.
  Журналы, в которых изданы мои статьи, были собранны в одну папку, и я их пролистывал практически каждый день, постоянно себя, убеждая, что статья из уже напечатанного журнала не может пропасть, вырваться отдельными страницами или просто исчезнуть. Часто я заглядывал в свои самые первые издания и надеялся, что все изложенное в этих публикациях больше никто, никогда не будет читать, потому что все, что там было издано, больше не соответствует действительности. За три долгих года уже концепция поменялась не раз, обернувшись вокруг стержня основной идеи. Странное чувство стыда иногда посещало меня, когда я перелистывал статьи и находил в них более чем очевидные ошибки, и молчаливо обижался на своего научного руководителя, предполагая, что она специально позволила допустить подобные недочеты.
   На все труды и нюансы редактуры у меня была в запасе разворачивающая передо мной свои склизкие, холодные объятия зима. Ловушка была проста, но не столь очевидна. Ноябрь плюс три месяца зимы представляли собой достаточно длительный срок. За подобный промежуток времени, казалось можно успеть не только отредактировать диссертацию, а переписать ее от корки до корки дважды! Но это иллюзия...сосредоточиться и работать с первого дня получается редко у кого, в основном все время откладывают на завтра...завтра...завтра... пока срок не начинает поджимать и не заставляет шевелиться, отнимая нахально последний шанс, о котором приходится беззвучно молить: 'только бы успеть!'
  Двойная ночь с пятницы на воскресенье перемежеванная дневным сном длилась по ощущениям гораздо дольше, чем вся рабочая недели. Понедельник проходил в полнейшем оцепенении после ударных выходных, во вторник казалось, что началась новая неделя, в среду возникало несколько повторяющихся вопросов и привычный еженедельный вывод: 'Завтра пятница? Послезавтра? А ну тогда еще есть время'. Четверг проходил в воспоминания о том, что удалось сделать в минувшие выходные, а в пятницу приходилось собирать весь материал воедино и ехать к Желтовым, стараясь ничего не забыть...
  Иногда на неделе получалось вырваться на репетиции, где в мешанине творческих идей, кровоточащие культи музыкальных композиций с неприятным душком подвальной гениальности, ютились на обрывках листков, на постерах, развешенных по стенам, где ноты были записаны кириллицей, а цельные слова составляли сущую англоязычную абракадабру. Иногда сосредоточившись на перипетиях школьной жизни, можно было дать отличный урок, которым можно было гордиться и с сожалением вспоминать о том, что именно как раз в этот момент не было тех людей, кто мог бы его оценить по достоинству и с профессиональной точки зрения.
  В голове царило ощущение, что этому хаосу не будет завершения. Время двигалось вперед, а я перебирал свалку рутинных дел, словно перекладывая их из одной огромной коробки в другую оставаясь, все в прежнем положении - на коленях. Словно маленький мальчик пытался завершить генеральную уборку детской комнаты, не мог определить, тщательно ли протер все игрушки и где именно должна лежать каждая, потому что были сомнения, что некоторые из них просто не сочетаются друг с другом в цветовом решении, а другие просто подлежат утилизации.
  ...а для прямой утилизации старых игрушек, нужна решимость, которой просто никогда и не было.
  ...и это повторялось уже, какую неделю подряд? Третью? Четвертую...
  Завтра декабрь!
  503.
  Навязчивое декабрьское утро, которое больше походит на полдень, рассвет, не успевший вынырнуть из-под одеяла мрака вновь катится под покров темноты. Солнце балансирует над землей на тонком невидимом канатике и не может удержать равновесия, срывается и стремительно валится за горизонт, мелькая за жидкими тучами, похожими на манную кашу, сваренную на грязной дождевой воде, размазанную по древнему фарфоровому подносу.
  Фарфор пожелтел и больше походил на дерево, дерево гнило, теряя свою плотность, осыпаясь мерзкой трухой на землю. В душной комнате царила неприятная прохлада, первый шаг из-под одеяла был слишком незаметен для человечества, хотя требовал неимоверных усилий, брошенных на борьбу с обстоятельствами.
  Вчера я и Валя просидели за компьютером до четырех часов утра, выверяя каждое мною напечатанное слово в диссертации, и осилили только первую главу, оттачивая витиеватые формулировки, скрывающие простые и прямолинейные мысли. К Лене тем временем нагрянули подруги и от скуки, и под влиянием красного сухого налепили пирогов в виде причудливых фаллосов и еще более причудливых вагин, наполненных яблочным джемом и вишневым вареньем.
  Пока мы ковыряли диссертацию, подбирая правильные знаки препинания, на кухне, не стесняясь выражений и форм, шла кулинарная битва на заранее заданную тему. Прерываясь на небольшие перекуры и заглядывая на кухню к девочкам, мы, в смущении переглядываясь, понимая, что наши возможности и их надежды, не способны соприкоснуться даже в самых невероятных фантазиях... и осознав это, мы возвращались за диссертацию, преодолевая неловкость собственной невозмутимостью.
  К двум часам ночи мы затребовали кофе и пирогов и нам с удовольствием на тарелочке притащили по припудренному фаллосу.
  - Какого хуя? - задал вопрос Валя столбенея, но продолжая пережевывать головку члена, - Дайте пизды!
  - Вагин! - поправил его я. И вдруг в моей голове блеснула педагогическая молния, и я шепотом спросил, словно боясь разбудить ребенка, - А Даня где?
  - Вагины кончились! - смеялись Ленкины подруги, не выходя из кухни сквозь ментоловый дым, стелившийся по коридору.
  - У тещи. Не переживай. - Валя успокаивающе, по-отечески как-то, заглянул мне в глаза, - Если бы Даня был дома, хрен бы мы так повеселились. Все бы здесь ровно дышали, и спать легли в пол одиннадцатого. Хотя мы бы может, и спокойно работали, а этих дурочек здесь бы не было!
  В три часа ночи наши интеллектуальные силы были на исходе, и мы бегали на кухню каждые пятнадцать минут. Там разливали мартини. Мартини было на полу, на пирогах, столе, блюдцах, чайных чашках, в тапочках и карманах. Стараясь спасти ситуацию, мы брали руководство в свои руки и как-то структурировали процесс, а потом убегали вновь к компьютеру обещая вернуться. Челночный бег набирал темпы, и результаты не заставили себя долго ждать. После четвертого подхода я завалился на диван в одежде и на несколько секунд прикрыл глаза, теряя счет времени.
  - Спасибо, - прошептал я, когда заботливые женские руки притащили большое пуховое одеяло и накрыли меня с головой.
  - Пожалуйста, - вторили мне хихикающие женские голоса, - Спи, спи-и-и-и...
  - Спасибо! - шептал я, предаваясь благодарности за заботу и ласки. С меня стянули носки и нежно чьи-то руки наглаживали меня по ногам.
  504.
  Вырвавшись из-под одеяла в изрядно помятых джинсах и рубашке, я вышел на кухню, неровно вышлепывая по ламинату босыми подмерзающими ступнями. Меня встретили добродушные улыбки и вчерашние пироги, кружка чая и блюдце с творогом приправленным сметаной и сахарным песком. Забравшись на табуретку, я подобрал ноги с холодного пола и сидел, словно голодный воробей в ожидании весны и отвечал кивком головы на каждое 'Доброе утро' прилетающее в мой адрес.
  Сегодня у меня был простой план. Я собирался в бассейн. Хотел поплавать, провести час в воде, бороздя двадцати пятиметровую дорожку на максимальной скорости на которую я был только способен, надрывая свои мышцы. Мне было необходимо освободить голову от переполняющих ее мыслей и залить ее пустотой и учащенным дыханием, заполнить себя энергией движения, примитивной механикой человеческого тела.
   Я торопился, запихивал в себя завтрак. Не дожевав пирог, бросился в комнату искать носки, но обнаружил только один. Спустя несколько минут тщетных поисков я впал в отчаянье. Наблюдая со стороны мои метания, сжалившись, Валя мне предложил свои.
  - Чистые, - просто сказал он, заметив на моем лице гримасу смущения, - Отглаженные! Еще в четверг. Одевай. Сегодня же ты вернешься?
  - Собирался, если вы не против.
  - Мы за, только сегодня с Даней. Теща его после обеда привезет.
  - Меня Даня не смущает.
  - Пусть и носки не смущают. Вечером вернешь.
  Поддавшись на уговоры, я в очередной раз принял помощь друга и более-менее приведя себя в порядок, вышел на улицу. Мороз пощипывал холодными тонкими лезвиями, проникал между слоев одежды, не задевая кожи. Казалось, что еще миллиметр и из тонких порезов хлынет кровь, застывающая и отторгающая на холоде густой пар с металлическим приступом, который блеклыми клубами будет валить из-за шиворота.
  Автобусы со слепыми матовыми окнами пролетали мимо, словно боясь приостановиться на остановке, и из двухстворчатых распахнувшихся разом дверей выпустить все аккумулированное тепло человеческих тел, чтобы подобрать меня, погубив всех остальных пассажиров. В стеклах, покрытых толстым слоем инея маячили темные глазницы, пробитые человеческим дыханием и теплыми жертвенными ладонями.
  Одна маршрутка, толи из жажды наживы, толи из жалости, скрипнув тормозами и прокатившись пару метров по наледи, распластанной вдоль остановки, впустила в свое чрево, где дышала и двигалась недовольная человеческая масса. Люди жались друг к другу, пытаясь выдавить побольше тепла из рядом стоящего и сохранить собственное, балансируя на грани кровавого конфликта и живой полемики.
  Зимой в общественном транспорте нет места, потому что половину всего пространства занимают пуховики и шубы, летом же каждый стремится максимально, дистанцироваться от пота и зловония окружающих, стараясь выиграть пару миллиметров свободного пространства, нервничая от неприязни и раздражаясь от случайного прикосновения.
  В этом декабре я как никогда хотел отсрочить лето... лето в моей голове не существовало, потому что из-за занавеса весны пристально таращилась на меня интеллектуальная пропасть.
  505.
  'Трудовые резервы' - небольшой спортивный комплекс с бассейном, недалеко от железнодорожного вокзала, расположенного в частном секторе, где однокомнатные гнилушки, торчащие из земли и сугробов заборами, и покосившимися стенами оккупировали огромный стадион, выстроенный еще в советские времена. Домики теснились между собой, вооружившись ржавыми остовами парников, лишенных целлофана на зиму, который год уже готовились к штурму стен, но так и не сдвинулись с места. На стенах стадиона круглогодично красовались гигантские баннеры с портретами улыбчивых футболистов. Баннеры поблекли на солнце и были порваны местными доброжелателями поперек горла героев, а на подбородках изображенных спортсменов красовались корявые тэги и граффити, изображающие половое превосходство художников над атлетами. Особенно колоритно смотрелись портреты черных легионеров в русской зиме, с нескрываемым чувством превосходства пялившихся на разруху и нищету привокзальных территорий.
  Стараясь скрыть свою апатию, большинство местных болельщиков 'нашими' называли красно-белых и болели более неистово, чем приезжие пьяные москвичи. Выдумывая каверзные и витиеватые кричалки в поддержку гостей, они напивались и дебоширили, отмечая победу вместе с гостями, ввязываясь в кровавые междоусобицы с истинными, рьяными патриотами, терпящими поражение за поражением, как на стадионе, так и за его пределами.
  После матчей ОМОН старался исключительно доброжелательно проводить всех, кого мог, а жесткого и настойчиво, тех, кого не мог убедить добрым словом. Образовывая коридор из щитов и дубинок от стадиона до вокзала, силовики загоняли на поезд до Москвы болельщиков 'Спартака', но иногда по ошибке отдавшись служебному долгу и рвению, заталкивали в вагоны и местных, принимая шарфы с клубной символикой, как билет на посадку до столицы. Проводники с поникшими головами не сопротивлялись, заранее смирившись со своей непростой участью, проверить билеты у всех пассажиров до следующей остановки и высадить всех зайцев.
  Власти города и пиарщики местного футбольного клуба тщетно пытались создать легенду из посредственности и привлечь внимание и поддержку молодежи, но все их потуги были тщетны потому, что больше походили на отмывание денег, чем, на что бы то ни было другое.
  Стадион медленно осыпался, стараясь засыпать штукатуркой и мхом всю округу. Наливаясь грязью и красками, во время игр чемпионата России по футболу он становился еще более неприглядным местом и еще более опасным, нежели чем, когда замирал в глуши привокзальных территорий. Глушь не предвещала тишину и спокойствие. Окна в домиках сотрясал звук подлетающих к станции транзитных поездов, волочивших на своем горбу, дерево, мазут, щебень, песок, сельскохозяйственную технику, иномарки бронемашины и дембелей. Эхо вязло в подгнивающем дереве заборов и скрипучих калиток, заставляя позвякивать плохо смазанные петли и дребезжать мутное стекло в рассохшихся оконных рамах.
  Чуть в стороне от тропы, ведущей от вокзала до стадиона валялся рынок, словно пьяный жирдяй, провонявший луком, шальными деньгами и блядством. Жирдяй был не способен связать несколько слов по-русски, но гордился своими доходами и теневыми возможностями разнокалиберных национальных диаспор. По периметру рынка выходцы с Кавказа торговали изделиями из кожзаменителя и спортивными костюмами, корейцы приправами и морковкой, узбеки приправами и фруктами, русские сушенными грибами, книгами, взятыми с пыльных полок и секретеров, почтовыми марками и значками ГТО, цыгане обещаниями и угрозами, милиция собственным невмешательством. Кто посмелее и наивнее брал на себя реализацию наркотиков...
  506.
  В раздевалке пахло потом. Странно. Люди здесь переодевались и отправлялись в душ, потом в чашу бассейна, потом в душ и собирая свои манатки торопились домой. Кругом выхлорированная чистота, но запах пота стягивал стены между собой и пролезал в ротовую полость.
  Неприятная бабка лет семидесяти, с плохо скрываемым отвращением порывшись в оттопыренных карманах рваного халата, выдала мне ключ от ящичка. В ее движениях, кроме всего прочего читался неприкрытый вызов, словно она носила пояс верности, который еще, ни кто не решился открыть, хотя инструмент она выдает каждому мужчине, кто входит в ее владения и торопится раздеться.
  Ключница воспринималась исключительно как биомашина, не вызывающая никакого стеснения. Туда-сюда перед ее носом сновали разнокалиберные пенисы, прикрытые пузом или болтающиеся на худых, жилистых телах, спрятанные в плавки или ищущие свои трусы.
  Я рылся в своей сумке, перебирая инвентарь в поисках полотенца и сланцев. С осознанием всей сложности ситуации, я разочарованно присел на скамеечку. Полотенце я забыл, а из целлофанового пакета достал мамины сланцы, кислотно-фиолетового цвета, с резиновым бантом и каблуком - небольшим подъемом под пяткой. Случай играл со мною злуюшутку...
  Мне стало неловко. В голове забрезжила мысль, что можно собираться домой и не стоит позориться, разгуливая в женских сланцах, но я отогнал от себя подобные мысли, потому что просчитал, что путь из раздевалки до чаши бассейна через душевую - это примерно в общей сложности, метров двадцать и поэтому не стоит переживать по такому пустяку, преодолевая это расстояние в странном виде.
  Шлепая по мокрому кафелю резиновыми кислотно-фиолетовыми подошвами чрез несколько шагов, я оказался под потоками воды и мягких клубах, пара струящихся из смесителя. Мое странное приятное одиночество неожиданно было нарушено. Дверь бесшумно приоткрылась и вошло трое наголо бритых амбалов, усеянных татухами в виде свастик и рун. Пройдя через всю душевую, они встали от меня по правую руку. Достав из пакетов мочалки и тюбики шампуня стали натираться себя, словно стараясь согнать с кожи все набитые узоры.
  Тут же, горланя и жизнерадостно переговариваясь, ворвались еще трое. Молодые веселые кавказские бородачи притихли, увидев ожидающую их компанию и, не совершая резких движений, встали от меня по левую руку.
  Настроив нужную температуру воды, в гробовом молчании все занимались исключительно собой, никто не решился танцевать лезгинку или гопака или спеть любимую национальную песню, раскрывающую красоту души его народа.
  ...но тапки!
  Тапки привлекли внимание ближайшего ко мне скинхеда. Он отвлекся от гостей и начал рассматривать меня внимательнее, а я пытался отследить его взгляд и понять, что же именно его так цепляет. Стараясь не привлекать чужого внимания, я изучал свое тело с высоты собственного роста, но ничего провокационного, кроме маминых сланцев не обнаружил, но... мои ногти на ногах были покрыты блестками, которые надежно зафиксировал лак, нанесенный мне прошедшей ночью.
  'Убьют!' - пронеслось в моей голове, - 'Сдохну ни за что! Спасибо друзья! Ну, кто ж знал? Зато посмеялись от души! Неплохая шутка! Будет что вспомнить, но не мне!'
  Пока траурные мысли возникали сами собой. Я уже закручивал вентили на кране - 'Раньше не пошел домой, решил - ничего страшного? Тогда самое время, пора!' - бубнил внутренний голос - 'Есть время смотаться, они же не погонятся. Они пришли поплавать, расслабиться. Ты им не нужен. Но, вот если вы вместе выйдете из бассейна, тогда ты успеешь получить пиздюлей до того момента пока сойдешь со ступенек спортивного комплекса. Тебя спустят с этих ступенек и по ребрам обработают берцами. В больничке полежишь, недельки две - три, потом дома еще столько же... и все пройдет! Правда! Верь мне, так все и будет!'
  Южанин по левую руку от меня заинтересовался, что именно нашел во мне скин и сосредоточенно включился в процесс наблюдения, как тут же совершил пикантное открытие и короткой фразой привлек внимание своего соотечественника.
  Вокруг кипела аналитическая деятельность. Меня внимательно изучали и слева и справа, пытаясь, по всей видимости, понять, в чем подвох и не засланный ли я провокатор. Они словно Попов и Маркони, сделали открытие, изобрели радио и пытались понять возможности и перспективы для своего народа и для мира в целом, разглядывали и изучали меня, не веря своим глазам и моей беспечности. Тем временем я, проклиная все на свете, быстрым шагом направлялся к выходу, надеясь спрятать сланцы, надеть обезличивающую любого пловца резиновую шапочку и занырнуть в воду, проплавать полчаса и раньше на десять минут вылезти из бассейна, переодеться и бежать домой во избежание трагических последствий.
  Мерные движения и тяжелое дыхание отвлекли меня от мыслей об опасности. Выбрав для себя наиболее подходящий темп, я сновал от бортика к бортику рассекая руками толщу воды и обгоняя тихих пенсионеров, двигающихся по лягушачьи на моей дорожке.
  Огромный секундомер на стене с минутной и секундной стрелкой отсчитывали время сеанса, но не успело пройти и десяти минут, как мой затылок, тщательно спрятанный под шапочку, был опознан и в него все больше и больше начало впиваться навязчивых взглядов. Делая взмах, я попытался проследить из-под руки их источник, и поочередно наталкивался на черные глаза и густые брови, сходящиеся на переносицы или веснушчатые щеки, над которыми блестели холодные пустые глаза.
  507.
  - Меня чуть не убили! - вопил я, изображая ужас и при этом не в состоянии скрыть свою улыбку. Я стоя в коридоре у Желтовых и стягивая ботинки жизнерадостно кричал, стараясь изобразить обиду, - Вы что сделали? Я обнаружил свои накрашенные ногти на ногах, обутый в женские сланцы, в душевой, с голой задницей, между чурками и скинами. При всем при этом они первые обнаружили, что у меня проблемы!
  - Так всегда бывает! - констатировал Валя, поглаживая с удовлетворением свой выпирающий живот - Либо, чурки, либо гопники, либо менты, гораздо раньше обнаруживают твои проблемы, нежели чем исключительно толерантные люди с добрым сердцем.
  - Какие женские сланцы? - спросила Лена, пряча лицо в пышные рыжие кудри и кутаясь в халат.
  - С резиновым бантом и подъемом!
  - Откуда они у тебя?
  - По всей видимости, мамины! Просто под руку попались!
  - 'Просто под руку попались' - повторила за мной Лена, - И во всем ты обвиняешь нас. Лак был практически бесцветным...
  - С блесками...
  - Ну и что?
  - Ну и ничего. Меня чуть не изнасиловали!
  - Чуть не считается, - самодовольно проговорил Валя, - Ну что сегодня продолжим?
  - Красить ногти?
  - Нет работать над диссером?!
  - Продолжим...- смиренно сказал я и двинулся на кухню, - Что на ужин?
  - Тебя еще и кормить? - спросила Лена.
  - Не кормить, а искуплять вину, - высокомерно произнес я.
  - Мою вину муж искупляет, сидя за компьютером с тобой, пока я сплю!
  - Согласен, - примирительно сказал я, - И все-таки может, поедим?
  - Макароны, - обрисовывая перспективы на ужин резюмировала Лена и, поправив пояс на махровом халате, - чай с пряниками.
  Я кивнул и сел за стол. Валя зажег газ, из холодильника достал огромную эмалированную кастрюлю, в которой кишели макароны, и вывалил их на сковороду обильно полив растительным маслом. Сковороду с торжественным бряцаньем водрузил на конфорку.
  - Пять минут, - прокомментировал он свои действия и приглушил шипение масла алюминиевой крышкой, - Кетчуп? Майонез?
  - Кетчуп.
  - Сосисок не предлагаю... их нет!
  - Чайник поставь, пожалуйста, - попросила Лена, присаживаясь за стол и закуривая длинную сигарету.
  Валя выполнил просьбу,раскочегаривая вторую конфорку.
  - Как ты выбрался из ловушки? - язвительно спросил меня Желтов.
  - Ты же знаешь мою поговорку?!
  - Быстрые ноги пизды не боятся?! - уточнил Валя, вопросительно глядя на меня.
  - Именно! - с торжествующим видом подтвердил я известный факт, - Пораньше вылез из чаши бассейна, не задерживаясь в душе, прошмыгнул в раздевалку, оделся, оттуда на улицу, так в голубых бахилах и добежал до трамвайной остановки. Там меня одернули, намекнули на мой нелепый вид. Пришлось снять бахилы и окончательно слиться с толпой, теряя всякую индивидуальность!
  - У тебя ногти накрашены, - напомнила Лена.
  -Извини, забыл, - ерничал я по ходу своего рассказа, и продолжал повествование, - Так вот, придя домой, я взял у матери жидкость для снятия лака, тер, тер, никакого эффекта! Решил срезать бритвой! Чуть пальцы себе не раскромсал! Теперь мне интересно, когда эта гадость сама слезет, и я смогу пойти в бассейн?
  - Сложно сказать, - выпуская дым под потолок лениво и протяжно с напускным безразличием провыла Валина супруга, ни на секунду, не скрывая своего удовлетворения от изуверской шутки, - Ешьте и валите за свой компьютер!
  508.
  Сквозь узкую щель между моих век пробивались лучи утреннего света, в которых сиял обнаженный купидон, утерявший лук и стрелы, но заносящий над моей усталой головой серебряный меч. Мой страх еще не успел проснуться и поэтому я даже не вздрогнул, когда мерзкий пластиковый клинок ударил меня по шее. Купидон был преисполнен настойчивости, и занес свой меч второй раз, медленно увеличивая амплитуду замаха, чтобы раз и навсегда лишить меня головы, опустошенной ночными бдениями. Накинув на голову одеяло и прячась в ватной темноте, я смягчил удар, но за ним последовал еще один и еще один, сыплющееся невпопад, покрывающее плечи и ребра.
  Сдержанная пауза, привела меня в замешательство, кроме ребяческого пыхтения со стороны внешнего мира, что спрятался за одеялом, я ничего не слышал. Медленные неуверенные детские шаги удалялись, разрывая дистанцию между мной и купидоном, лишенным крыльев, но с превосходным воображением.
  Страх мой проснулся. И заставил выглянуть из-под одеяла в надежде рассмотреть, что за атака готовится на меня, распластанного на диване в детской комнате. Увиденное заставило содрогнуться. Выставив вперед сверкающий меч, на меня мчался ангелок, идя в штыковую, шлепая босыми ногами по выцветшему линолеуму. Меч ударил меня в живот и завяз в моих руках, которыми я обхватил осточертевшее мне оружие и не позволил противнику высвободить клинок из живой западни.
  - Даня, иди к папе с мамой! Порадуй их! - пробубнил я, выползая из-под одеяла разглядывая, как мальчик, упираясь то одной, то другой ногой пытается освободить свое оружие.
  - Нет, - коротко и четко проговорил он и усилил свои воинственные потуги.
  - Тогда я не отдам тебе оружие.
  - Дай!
  - При одном условии, если ты пойдешь и разбудишь маму Лену... желательно тем же способом.
  - Дай! - в голосе заблестели слезы. Жалость тут же смягчила мое сердце, и пальцы мои сами собой разжались, отпуская на волю оружие, направленное острием в мою сторону.
  Торжеству ребенка не было предела. Он запрыгнул на диван, прицеливаясь и примеряясь к распростертому телу, победоносно вытанцовывая на моем животе. Стараясь не погибнуть от игрушечного клинка и бесноватых танцев, я выдернул из-под ног мнимого победителя одеяло и тот рухнул мне в ноги, выбросив оружие и спасительно цепляясь за подушки спинки дивана. Сегодня Давид не победил Голиафа, но все что случится завтра, предсказать было совершенно невозможно.
  На следующих выходных, по мне проехали многотонные грузовики уже в половине седьмого утра и разгружали в районе моей головы строительный материал, представленный разноцветными кубиками. Меня просили читать и читать с выражением, а не мямлить, сглатывая смысл русских народных сказок. Меня обязывали включать мультики... и погромче! Самое главное не те, что шли в данную минуту на канале и не те, что шли на другом! Другие мультфильмы! Самые интересные, но точно не эти, что транслировал в утренние часы телеэфир! Утром с меня стаскивали одеяло, чтобы построить шалаш. Меня угощали водой из-под крана и уточняли, всем ли я доволен и насколько вкусный суп течет в городском водопроводе, а потом тут же громко расстреливали из пистолетов и автоматов. С определенной периодичностью пытались заковать в игрушечные наручники и отвезти в участок тело, вкусившее игрушечной смерти, вкусившее боль и страдания безрадостного раннего пробуждения под предрассветным гнетом ребенка, с которым меня не связывало кровное родство!
  Что странно, но ко всему этому, я достаточно быстро привык, но, когда меня погрузили в тепло, предварительно и непринужденно обоссав, я понял, что на следующей неделе надо сделать перерыв.
  509.
  - Наука требует жертв! - Валины тосты не всегда были кратки, но всегда злободневны. Он умел уколоть, подметить, отличить, съязвить, заставить чувствовать всех неудобно, одновременно заверяя в безобидности каждого сказанного слова, наивно шутить.
  Зазвенел бабушкин советский хрусталь. Все выпили. Посмеиваясь, смотрели на меня, как я мну в руках бокал шампанского. Новый год вступил в свои права, бой московских курантов шумел в ушах, как шум опавших листьев, а праздник смазанной усталостью навязчиво и раскатисто блестел. Впереди были каникулы. Я мечтал улучить момент между длительными новогодними застольями, вырвать Валентина из греховного чревоугодия и подтащить к компьютеру, чтобы дальше продолжить работу над диссертацией.
  Пытаясь взвесить свои возможности и оценить примерный график Желтова, я понимал, что шансы мои стремятся к нулю, и в это время я остаюсь один на одни со своими трудами.
  - Я надеюсь, ты не собираешься докторскую писать? - спросил меня друг и помощник, заряжая новый тост и высоко поднимая над головой бокал, наполненный коньяком.
  - Нет.
  - Правильно. А то моих сил не хватит на верстку и редакцию еще одной диссертациии, - тостующий в горло опрокинул себя коньяк, спуская его по пищеводу, - Мне кажется, что я, наверно могу ехать с тобой на защиту, или даже вместо тебя, потому что пока мы по выходным работали, я выучил твой труд и кажется разобрался во всей этой писанине гораздо лучше, чем ты!
  - И внес небольшие исправления.
  - Возможно, - смиренно подтвердил Валя.
  - И теперь он твой тоже, - я собирался вовлечь в процесс всеми возможными способами, потому что понимал, что в эту новогоднюю ночь могу его потерять, - Нам важно закончить!
  - Закончим, - заверил он меня тихим примирительным голосом и посмотрел на меня сверху вниз, - Справимся.
  'Справимся' - звучало, правдиво, искренне, заботливо. На меня смотрели с уважением и гордостью, словно я только что на оленьей упряжке спустился с неба.
  За столом сидели Ленины родители, Лена, ее муж и я. До одиннадцати ночи мы с Валентином ваяли текст диссертации и список литературы, выверяли цитаты и правильность каждой сноски в тексте, казавшиеся не сочетаемыми и нагроможденными друг на друга без всякой системы.
  В это позднее время, когда до новогодней речи президента оставалось шестьдесят минут, мне некуда было идти, а отсюда меня уже давно никто не гнал, к моему частому присутствию привыкли, сочувствовали и помогали, предоставляли место для сна и пропитание, вызывая исключительную благодарность ко всему, что попадало мне на глаза. А я смотрел через стол, разглядывая людей, сидящих напротив меня при галстуках и вечерних платьях, ютящихся рядом плечо в плечо в квартирке за круглым столом. Казалось, что все, что здесь происходит очень глупо, но безусловно мило. Люди нарядились для того что бы поесть, не выходя из дома...странно. Мне было уютно и единственное что разрушало мою зону комфорта так это наряды и домашние тапки на ногах.
  Возможно, я просто устал и несправедливо раздражался! Возможно, мои мысли петляли между букв, собранных в черно-белый замысловатый пазл, гарантирующий мне ученую степень. Тень праздника уже не могла затмить в моей голове свет науки, свет новых людей, которые мне внушали уверенность в завтрашнем успехе и сидели со мной, то за праздничным столом, то за работой не оставляя меня, ни при каких условиях.
  - Коньячку? - Валя толкнул меня под локоть, возвращая к салатам, телевизору и тостам. Я кинул, - За это и выпьем!
  510.
  В конце февраля Фидель сложил с себя полномочия. Все. Сбросил бремя власти и ушел на покой. За время своего правления Кастро, отстаивая социалистические принципы, стал лицом капитализма, стал одним из самых продаваемых образов на протяжении последней четверти двадцатого века. Его борода и военная фуражка маячила в рекламных роликах, фильмах и дешевых футболках, мультипликационные герои, созданные по образу и подобию со всеми вытекающими плохими привычками, впрыскивались на телевидение закадровыми создателями, видеоигры формировали образ врага, практически недоступного и неуязвимого. Над ним шутили слишком неумело, плохо скрывая гордость и желание пожать руку легендарному старику, возможно желая через это рукопожатие почувствовать тепло некогда живого Че, возможно просто прикоснуться к человеку эпохи, который стал неотъемлемой частью поп-культуры запада и значительным фрагментом навязчивой идеологии коммунистических стран востока.
  Он чудом уживался с американцами, расположившимися в начале ХХ века в бухте Гуантанамо, но не смог с ними поделить геополитические просторы, готов был с СССР строить мировой социализм и продавал стране советов втридорога сахар и цитрусовые, попутно принимая как дар лучших инженеров, нефть и вооружения, страшно обидевшись, когда по итогам Карибского кризиса, были выведены с Острова Свободы баллистические ракеты Р-12 и Р-14.
  Он обожал, часы Rolexи готов был на Первомай явиться в модных кроссовках, дабы фирма поставщик, идущая на рискованный пиар ход одарила кубинских детей новой обувью.
  Каждый раз, когда он начинал свое публичное выступление, мир с придыханием замирал, отслеживая движение часовой стрелки по циферблату и дивясь ораторскому таланту и неумолимостью к своим слушателям вдохновленного кубинского лидера.
  Кастро старался вмешиваться в мировую политику и устанавливать свои правила, играя на геополитических противоречиях тяжеловесов, стараясь втиснуться своей лещеватой кубинской фигурой и повлиять на военные конфликты в Эфиопии, Никарагуа, Гренаде, Мозамбике, Северной Корее, Афганистане, Лаосе и других странах Азии и Африки, посылая войска.
  Не имея никакого отношения к космической промышленности он, руководствуясь собственными амбициями, сумел сделать так, чтобы Куба приняла участие в программе 'Интеркосмос' и первый кубинский астронавт покинул землю на космическом корабле, являясь на тот момент первым латиносом и первым африканцем (по рождению), совершившим беспрецедентный полет.
  Эгоизм Кастро граничил с самопожертвованием, страх с героизмом, любовь к власти с простодушием и теплотой, и все увесистые противоречия его натуры с лаконичностью и последовательностью топ-менеджера.
  Из США и Европы приезжали и приезжают на Остров Свободы зажиточные старики трахать малолетних кубинских проституток, а на протяжении двух поколений отсюда бежали, стараясь получить greencard таланты, мечтая продать себя работодателям, заседающим в пент-хаусах корпоративных зданий.
  Кубинская империя звучит смешно, но Фидель смог ее создать в головах новых поколений. Когда представители, набирающего силу поколения достигали пубертатного периода, каждый хотя бы раз грезил о Кубе, словно средневековый феодал о праве первой ночи, дарящей удовольствие и ни к чему не обязывающей.
  Comendante ушел, оставив Раулю все что мог оставить, под нажимом хворей и не знающей пощады старости.
  Его пытались свергнуть шестьсот тридцать восемь раз, но ничего не вышло. Ходит легенда, что в ботинки Фиделю должны были подсыпать яд. Яд через поры кожи попадал в кровь, но не убивал жертву...под его воздействием у Кастро должны были вылезти все волосы и в первую очередь опасть борода. А без бороды настоящий guerilla теряет всякое доверие у общественности, и сам кубинский народ отвернется от него, свергнет и втопчет в грязь истории.
  ...но даже сегодня, все, не скрывая своего сожаления, переспрашивают друг у друга и эти диалоги ведутся по обе стороны Атлантики и на всех побережьях Тихого океана:
  - Мир без Кастро?
  - Чушь! Так не бывает...
  - Ну и, слава Богу!
  - Простите, что вы сказали?
  - Вы просто не жили на Кубе достаточно долго!
  - Не в этом суть...
  - А что, у Фиделя есть брат?
  511.
  Кухня, как очаг политических дебатов, не потеряет своей актуальности. Особенно, если она находится в толстостенной сталинке и к солнечному свету путь проходит через небольшое продолговатое окно с двойными толстыми рамами.
  Пока шла длительная ментальная подготовка пресного электората к президентским выборам и сами предвыборные кампании, выпестованные скромным символизмом и похожими друг на друга обещаниями, я расценивал все происходящее в телеэфире как серый шум, сопровождающий меня в течение последних двух лет с нарастающим давлением. Передачи в прайм-тайм уже всем наскучили. Герои диспутов опротивели. Они вещали о наболевшем одними и теми же словами, старались играть на одних и тех же эмоциях, точнее на их полном отсутствии.
  Игра не клеилась. Хотя возможно в этом и был смысл.
  Сегодня, по предварительным итогам голосования, лидировал Дмитрий Анатольевич Медведев и это всеми воспринималось, как само собой разумеющееся, но именно этим поздним вечером я осознал, что чуть меньше половины моей прожитой жизни прошло во время правления Владимира Владимировича Путина. Все другие правители России остались за кадром в смутных воспоминаниях и еще более смутных временах: Ельцин, Горбачев...Черненко?
  - 'Красиво, просто, доступно, безопасно' - вот какой должен быть предвыборный лозунг у Медведева, говорил я, развалившись на небольшом диванчике, сидя за кухонным столом и разливая чайную заварку по чашкам, окропляя скатерть.
  - Противно, - в матери ютились сожаление и тоска. Она была недовольна результатом, потому что ей нравился потенциал разгула юной российской демократии, загубленный на корню самими демократами и младореформаторами, все больше и больше уходящими в тень.
  - Мне тоже, но я в восторге от того, как это красиво сумели провернуть!
  - Просто никому ничего не надо.
  - Просто те, кому что-то надо и те кто что-то могут, решили не принимать во внимание мнение тех, кому как раз ничего не надо...
  - Меня беспокоит больше не эти выборы, с этими было понятно уже все год назад, - мать вбирала в себя всю вселенскую тоску с каждым новым глотком чая.
  - А что именно?
  - Следующие, - она обернулась по сторонам в поисках подслушивающих устройств и шпионов, - Следующие выборы.
  - А что беспокоиться, варианта два - либо Владимир Владимирович, либо Дмитрий Анатольевич.
  - И что, ты думаешь, Медведев, возьмет и вернет все, что получил?
  - Вернет, - сказал я слишком самоуверенно и тут же этого испугался.
  - Пять лет у власти и потом 'Возьмите, пожалуйста'?
  - Да,- уже призадумавшись, сказал я.
  - Добром это не кончится. Я не знаю примеров, когда сильный здоровый мужик с государственной властью в руках, отдавал другому сильному здоровому мужику эту власть на добровольных началах. Обычно заканчиваются подобные ситуации кровавой резней, - при словосочетании 'кровавая резня' голос матери наполнился безразличием и потух, утонув в чайном паре и рафинаде.
  - Это Россия! Здесь все может быть...не угадаешь...
  -Угу, - Наталья Алексеевна кашлянула, подперла щеку рукой и просто по-инквизиторски произнесла, словно ставя большой жирный крест в документах по надоевшему делу, которое ничем не отличается от ста предыдущих,- Гадать не надо...
  512.
  Резиново-металлический запах поездов обволакивал мой сон. В вагоне было прохладно. В джемпере и джинсах я кутался в одеяло, и равномерный стук колес возвращал меня в моей рваной дремоте в Палермо, хотя с каждой секундой я отдалялся от него все больше и больше на север. Чужие люди вокруг пахли сволочью, нетерпением и бутербродами с маслом. Стаканы в подстаканник неравномерно и тихо позвякивали, отстукивая алюминиевыми ложками по стеклянным краям с отпечатками губ 'Турецкий марш'.
  По всему вагону, раз в полчаса на цыпочках пробегала девушка с короткой мальчиковой стрижкой, в белой футболке до колен и разноцветных полосатых гетрах. Каждый ее выход, я ждал с нетерпением, потому что ощущал ее красоту, а приближение чувствовал по приятному сладковатому запаху дешевых духов и пива. Хотелось ехать с ней во Владивосток успеть познакомиться и расстаться, или не расставаться, но случайно забыть вернуться в свой собственный город и остаться на побережье океана, ловить крабов и вытаскивать из холодной соленой воды морских звезд.
  В каждом вагоне всегда есть такая красотка, которая заставляет мечтать о том, чтобы короткое путешествие стало длиннее, и о том, чтобы, случайно проходя мимо откидных столиков, заваленных объедками и остывшими термосами, мимо полок и свисающих с них рук и ног, подсвистывающего храпа, среди всей этой застывшей в полночь сумятицы, увидеть ее лицо, умиротворенное во сне и спящее с тихим наслаждением дальнего пути.
  Хочется познакомиться, но робеешь...ищешь отговорки. Некогда. Она с кем-то в компании. Не стоит вторгаться. Утром куча дел. Вас разделяют расстояния. В этом ты точно уверен. Уверен на все сто, что она возвращается из гостей к себе в Питер, а ты едешь просто по делам, наматывая по железнодорожным путям сотни километров.
  Все.
  Точка.
  Спи.
  А сон растворяется в дремоту и разбивается в клочья о каждую остановку. Поезд со скрежетом тормозит, хлюпает дверями. Редкие пассажиры, словно усталые кенгуру с обрезанными хвостами, гуськом по шажочку плетутся к выходу.
  Выползая из-под смятого одеяла, я иду курить на перрон и ищу ее, пряча свой взгляд в напущенном раздражении от недосыпа, стараясь обмануть себя, напускаю озабоченный вид и думаю о предстоящем дне, и напутственных словах, сказанных мне перед отъездом научным руководителем.
  'У нас последний шанс. Единственный и последний. Нужно это просто сделать. Сейчас напрячься и больше не возвращаться к этому вопросу' - Галина Савельевна говорила мне простые и понятные слова и была в своем напоре похожа на Бобби Стюарта. - 'Совет непонятно когда откроют в нашем институте, поэтому ничего не остается кроме как ехать в Педагогический университет имени Герцена в Санкт-Петербурге. Возможно это и лучше!'
  Чем это было лучше, я не мог понять, но был согласен на все, лишь бы бессмысленная пытка наукой закончилась как можно быстрее.
  Я затянулся сигаретой и запрокинул голову, выдыхая дым в мрачные медлительные облака.
  - Зажигалки не будет? - прозвучало с беспричинной веселостью.
  Рядом стояла девушка с мальчиковой стрижкой, в футболке и гетрах, разминая дрожащими замерзшими пальцами сигарету. В ее пьяных глазах светилось засыпающее удовольствие, и тем она была отвратительна.
  - Нет...
  513.
  В пыльном коридоре РГПУ пахло мужскими ботинками, старыми, стоптанными, но вычищенными до блеска, со шнурками, пробредшими вид длинных и истерзанных половых тряпок. Бежевая краска на стенах вздулась и колыхалась и скрипела, готовая вот - вот опасть на пол, когда кто-то проходил мимо или хлопал тяжелой дверью. Единственное, что меня соединяло с внешним миром, было окно, через которое бил поток солнечных лучей, играющий с клубами пыли заставляющий их кувыркаться в воздухе мелкими блестящими перышками. Я сидел четвертый час, разглядывая и изучая сеть мелких трещин в потолке. Устав от статичного созерцания, переводил взгляд на окно и пронзительные лучи солнечного света.
   Мне не повезло с погодой. Она была слишком хороша. Тепло струилось через подоконник, а в открытую форточку, врывались мартовские трели птиц, обеспокоенных неожиданно-разгорающейся весной. Хотелось покинуть коридор, в котором как мне уже казалось, я пустил корни и выйти гулять по Невскому. Бесцельно бродить вдоль каналов, петлять, петлять и вновь возвращаться к Казанскому собору, за которым прятался педагогический университет, где свив невидимое гнездо уже ждал я, готовясь к встречи с Петром Александровичем.
  Ученый секретарь диссертационного совета попался мне на глаза, когда я переступил порог кафедры методики преподавания географии несколько часов назад. Невысокого роста мужчина в рубашке и брюках, идеальных ботинках и подтяжках, прикрывающих широкими черными резинками бретельки майки просвечивающейся из-под грамотно выглаженной рубашки.
  - Аспирант Камериловой? - спросил он меня без лишних церемоний.
  Я растерялся от такого напора, слова застряли у меня между зубов противной зернистой перловкой.
  - Отвечай быстрей, - прикрикнул он на меня, - Ну! Да или нет?
  - Да.
  - Отлично! Выйди в коридор, сядь на лавку и жди, пока я тебя не позову.
  Шестой час на лавке, мне казалось, ничем не отличается от предыдущих двух. На пятый и шестой час, время перестало существовать, ход стрелок на часах набирал обороты, а голод усиливался со страшной силой. Единственное, что я сегодня ел - это было печенье и растворимый кофе из пакетиков, что предлагают проводники.
  Солнце падало за горизонт, и коридор института стремительно пустел. В лекционных залах образовывался интеллектуальный вакуум и только из одной аудитории раздавался шепелявый голос лектора. Казалось, что его слушать, а тем более разобрать, что он говорит, сидя за партой, вообще невозможно, но вот на расстоянии, не смотря на все дефекты его речи, слова, слышались четко, хотя и несколько комично.
  - Пойдем, - голос ученого секретаря, отвлек меня от проблем 'геологии', которые освещались незнакомым мне лектором.
  Я повиновался. И двинулся понуро следом, ругая про себя своего проводника и наставника, за то, что безрезультатно потратил день в северной столице.
  - Садись, - все реплики, слова, словосочетания превращались в приказы, как только обретали звучание, - В сумке диссертация?
  - Да и автореферат в черновом варианте. Документы.
  - Много болтаешь. Ел?
  - Да.
  - Когда? - Петр Александрович, резко дернул подтяжки, так что они разъяренно хлопнули его по груди, - Отвечай. Не мямли. Время закончилось. Рабочий день тоже.
  - В поезде.
  - Понял, - буркнул секретарь и полез в сейф, стоящий под его столом. Извлекая из огромного толстостенного железного ящика бутылку английского джина и пару стопок, он практически бесшумно поставил их на стол. На его лице вдруг блеснул багровый цвет радости и сожаления, но я не очень понял, кому именно обращены эти два чувства, - Пьешь?
  - Нет.
  - Пье-е-е-е-ешь, - промурлыкал секретарь и налил полную стопку, - Давай! А потом поговорим. Да, кстати, что у тебя с гостиницей?
  - Забронировал по интернету! - ответил я резво.
  - Пей, я сказал! Потом поговорим!
  514.
  На первой нашей совместной записи с группой Sale в квартире у Лени, кто-то из ребят высказал идею, что если барабанщик сгинет на неопределенное время по уважительным обстоятельствам, то его можно будет на время заменить программируемой коробочкой с битами, обеспечивающей, как на записи, так и на концертах четкий темп и ритм. Тогда я вспылили, и не мог справиться со своей ревностью, но в данное время меня подобные решения не смутили бы, хотя я знал, что всем будет просто лень заниматься подобной ерундой, тем более если я обещал вернуться. У всех членов команды накопилось огромное количество бытовых проблем, помимо постоянных репетиций и возможных концертов.
  В сложившихся обстоятельствах против drum - machine -я не возражал, но и не высказывал открыто своего изменившегося отношения к этому вопросу. Умолчал, проигнорировав подсказку, оставив своих музыкантов без полноценных репетиций. Те, в свою очередь восприняли мое отсутствие с христианским смирением и занялись каждый свои делом в мое отсутствие, но по sms-сообщениям приходящим от Насона, я понимал, что меня ждут.
  Страстно желая собственного возвращения, я не видел границ бюрократии педагогической науки. Обещали торжественный финал в мае, и более мне ничего не оставалось теперь, как вгрызаться в документы. Папки над моей головой росли в геометрической прогрессии, и это приводило в отчаянье. Бюрократическое болото, в которое я попал, меня поглощало и начало засасывать в черную чернильную трясину с головой. Диссертационный объем научных изысканий в эти дни, казался не столь существенен, по сравнению с тем огромным валом информации, содержащимся в похожих друг на друга протоколах и рецензиях. В первой половине дня я создавал эти документы по представленным лекалам, отслеживая любую хитрую, затаившуюся погрешность вплоть до крошечного и мало-мальски значимого знака препинания, во-второй половине дня, я охотился с ненасытностью хищника занеуловимыми докторами, чтобы получить их драгоценную подпись. Те, в свою очередь мгновенно исчезали, то в заграничную командировку, то в административный отпуск, то на больничный и именно в тот момент, когда без них мне было никак не обойтись.
  На некоторых документах было необходимо поставить три подписи, и когда уже на практически готовой бумаге было поставлены две желанные визы, третий 'визитер' находил ошибку, все перечеркивал и просил переделать, заставляя меня начать все с самого начала.
  Петр Александрович - выделил мне стол на кафедре и старый компьютер, который зависал каждый час и переставал подавать признаки жизни. Его переходилось перезагружать и вся та информация, которая была не сохранена, исчезала в глубинах процессора и восстановлению не подлежала. Вечером, когда кафедру покидала последняя женщина, он нещадно вопил на меня, и покрикивал петушиным матом, стараясь хоть как-то повлиять на темп моей работы.
  - Ты, мля бестолочь, - по-военному проглатывая сочное 'бля', кривился он и лез в сейф, где все еще стоял недопитый джин, - Какая тебе защита диссертации, в мае? Ты и к следующему сентябрю, таким образом, не успеешь. Прислала тут Камерилова...идиота...
  В таком контексте, я испытывал искреннюю обиду за своего научного руководителя, преисполненного талантом доводить все начатые дела до конца. Я знал, что только благодаря ее усилиям, мне приходится выслушивать под питерским небом всю эту брань...
  'Все! Не могу! Я на вокзал! Домой!' - хотел я произнести каждый раз, когда терял логику в бюрократических препонах и швырнуть бумаги на пол. Логика еще хоть какая-то прослеживалась во всех этих деяниях, но смысл был утерян уже давно. С тех самых пор как... как... я приехал... два дня назад...нет три... сегодня среда? Мне казалось, что здесь я уже третью неделю и все еще не сдвинулся с мертвой точки, но мысль о моем научном руководителе не давала мне возможности оторвать задницу от стула, пальцы от клавиатуры и свалить.
  - Если бы ты служил у меня под началом в ВДВ, первый бы прыгал из самолета, бежал вприпрыжку к выходу, всех бы расталкивал! Но при всем при этом Стас, парашют открывал бы последним...понимаешь, о чем я? - ученый секретарь, налитую стопку рассматривал, а после небольшой паузы ставил ее обратно в сейф, неприятно морщась, превращая свое лицо в старый недозрелый персик, сорванный ураганом и перезимовавший под слоем снега, - А теперь тут в РГПУ, как так?
  - Как так? - переспросил я. Его напускная армейская злоба мне нравилась с каждым днем все больше и больше, возможно она просто набивала воспоминания из студенчества, когда меня быстро и с позором выгнали с военной кафедры, а возможно армейская софистика, вносила хоть какой-то контраст и тишину пыльной аудитории.
  - Вышел на пенсию. Искал работу. Нашел. Одну. Потом вторую. Потом...ну и так постепенно...как-то само собой получилось... образование...
  515.
  Я нетерпением ждал выходных, выглядывая с опаской из-за вороха надоевших бумаг. Неделя тянулась медленно. Со вторника по пятницу я проживал тысячи жизней в своих фантазиях и воспоминаниях, пока руки механически набирали слепые, но многозначительные символы. Никогда ранее я не пользовался так часто слешами и точками с запятой пока не коснулся формирования списка используемой литературы. Никогда я раньше так часто и много не сидел перед экраном монитора, скрючившись над клавиатурой, брошюрами и разномастными документами между страниц коих притаились неявные противоречия и неточности. Четыре дня рутинной работы слились в один и именно в тот момент, когда я открыл глаза, утром в субботу, лежа в постели, в пустой и холодной комнате общежития университета. Неделя пронеслась мимо и оставила меня там, где я был еще в понедельник. Не вставая с постели, я вспоминал и анализировал, пытаясь подвести итоги прожитой в Питере рабочей недели. Итоги были неутешительные. Гора ничего не значивших бумаг, в два раза больше черновиков, что как шпаргалки лежали аккуратными стопками, хаотично расставленными по моему рабочему столу на кафедре, а часть приютилась в номере, в надежде, что я поддамся утренней панике и возьмусь за работу...
  Нет... Пришлось убедить себя, что в моей жизни нет панических настроений, во всяком случае сегодня. Весеннее солнце лупило в окно огромной бейсбольной битой, и просило выйти...поговорить...
  Есть не хотелось и я, накинув второпях на себя одежду вышел на улицу, попутно шурша молнией куртки, поправляя на голове шапку и запихивая за ворот шарф. По ходу своего движения в небольшом пыльном фойе, я кивком головы пожелал доброго утра безмерно упитанной консьержке. Выскочив из общежития с заспанными глазами, тяжелым сердцем, но превосходным настроением я тут же встал в грязную лужу, улыбающуюся мне мириадами солнечных зайчиков.
  Влажный воздух пах камнем и солью, солнце вздувало и вспучивало на задворках слякоть, а ветер пытался выдавить глаза. Не смотря на природную какофонию и сырые ноги, настроение мое нисколько не испортилось и с ностальгической любознательностью толкало вперед: на Невский, к каналам и соборам, памятникам архитектуры, разводным мостам, старым маленьким улочкам по которым стекала весна, площадям утопающих в ветре под наблюдательным взором, ряженых императоров и императриц, зазывающих туристов на короткометражную, но дорогостоящую фото сессию.
  Стремительно вышагивая, останавливаясь только у бронзовых или гранитных табличек на зданиях или постаментов городских статуй, я старался оббежать всю историческую часть Санкт-Петербурга, пытаясь вспомнить все предыдущие поездки в этот город, наводненный сонливостью. Мне казалось здесь все знакомым, родным и удивительно статичным. Основную статику создавали вездесущие строительные леса или сети, загораживающие провинившиеся фасады зданий, отданных на экзекуцию реставраторам.
  Последний раз на этих улицах я был...недавно...полтора года назад. Класс ехал в Питер, а я ехал с детьми как сопровождающий. Два учителя двадцать детей и один телохранитель.
  Приехали тогда на пять дней в город Пушкина. Побродить по улицам, на которых зарождалась русская литература и вдохнуть суровый чахоточный воздух поэзии.
  В школе учился мальчишка, на отца которого было безуспешно совершенно покушение, и отец, заботясь о безопасности каждого члена семьи, приставил по телохранителю, к каждому -к сыну, жене и сам без сопровождения на публике не появлялся.
  Телохранитель лениво вдыхал питерский воздух, пережевывал слова экскурсоводов, но при всем при этом старался ничего не усваивать, исключительно прислушиваясь к своему чутью, а оно говорило, что, не смотря на тяжелые девяностые, которые пережил город, все пройдет хорошо и без эксцессов. Они вернутся...живые и здоровые...
  - Ты че один? - меня окликнул Дима. Я сидел в небольшом ресторанчике в помещении гостиницы на первом этаже и пил пиво. Расцветала полночь.
  - А мне зачем кто-то?
  - Мне уйти?
  - Если тебе работать не нужно, оставайся. Вместе выпьем.
  - Я бы лучше прогулялся, - телохранитель смотрел на меня из-под тучных бровей и дешево оскалился, - Может, пойдем. Хорошая погода. Осень. Не холодно.
  - А как же твой подопечный?
  - Спит. Я его в номере запер. Что случиться? На час. Пойдем, прошвырнемся. Подышим, - в его фигуре было неимоверное напряжение и усталость, от чего Дима казался гораздо больше. Мне чудилось, что его джинсы выдавливают тело вверх, в куртку и от этого плечи разрастаются и приобретают все больший объем с каждой секундой.
  - Пойдем, - сказал я и встал из-за стола.
  Он кивнул в ответ и пошел следом. На улицах было пусто и тихо. Разговор умер на первых же шагах, и мы шли в молчании, разглядывая вездесущий гранит. Потом вспыхнула случайная фраза, потом пошлый анекдот с его стороны, я не задумываясь ему ответил тем же, пошли вход воспоминания из его армейской жизни, и из моей педагогической...мы уже ржали во весь голос, не стесняясь нависших над нашими головами спящих квартирных окон.
  Вдруг на противоположной стороне улицы, раздались крики, и послышался звук закипающего рукопашного боя. Судя по неутомимым пыхтениям и рычанию, противники вели борьбу на равных.
  Я посмотрел с надеждой на Диму. Дима смотрел в темноту, где проливалась кровь, и сочился пот, в его глазах играл огонек, и мне казалось, что только мое присутствие сдерживает его, чтобы не ринулся посмотреть, что там, да как там!?
  - Ссышь? - просто спросил он, не отвлекаясь от жирной темноты, в которой копошилась агрессия.
  - Есть немного, - сознался я, но сознавался с исключительной бодростью в голосе.
  - Не ссы... у меня пистолет и две обоймы.
  - Где? - вот на что я не рассчитывал этой ночью так это на перестрелку.
  - В барсетке!
  - А че не в кобуре? - задал я глупый вопрос.
  - Люди в общественном транспорте пугаются, да и вообще...пугаются... Возвращаемся, не хуй! По номерам!
  516.
  Несмотря на весенний разлив, Питер катастрофически сокращался и усыхал в моем восприятии. Северная столица теряла целостность и дробилась надвое. Там, где проходила граница девятнадцатого века, начинался совершенно другой город - обезличенный, лишенный собственной истории, перемешенный с безобразиями соседних городов. Два дня хорошей погоды и воскресный вечер поставил меня в тупик, я стоял за Казанским собором у входа в гостиницу. Меня ждала масса работы, но она, никак не укладывалась в рамки этого вечера. Телефон молчал, вторые сутки подряд и казалось, что все про меня забыли. Возможно это и к лучшему. Все что случится завтра, было легко предвидеть, и я настраивался просто пережить это, завернувшись в бумажный кокон. Не смотря на повсеместную высокую влажность воздуха, я чувствовал, как от бумаги у меня сохнет кожа на кончиках пальцев, как они грубеют, теряют чувствительность, как я все больше и больше, превращаюсь в машину для переработки бесполезной информации. Научность моей работы была парализована бюрократией и полностью потеряла индивидуальность. Все что кандидаты, доктора, академики, называют научной новизной, для меня просто стало набором букв, и слова, что перекочевывают из одной работы в другую, меняясь местами, постепенно набирая пафос, потеряли интерес и превратились просто в задачу с установленным сроком для ее решения.
  Возможно, мой взгляд на проблему просто эволюционировал. Для того чтобы без лишнего трепета подойти к защите диссертации и пройти эту процедуру успешно, без лишних эмоций - без страха, волнения, слепой надежды, фантастических иллюзий все это погибало и механизировалось где-то глубоко внутри меня. В диалогах моя мимика подыгрывала случайным коллегам на кафедре, рецензентам, оппонентам, случайным критикам, что своим любопытством и с моего позволения внедрялись в суть трудов. Я слушал критику участливо, смущался, когда меня хвалили, но до конца не мог разобраться в причинах той или иной реакции совершенно чужих людей и в их непосредственной заинтересованности.
  У меня складывалось впечатление, что я совсем перестаю улавливать суть процесса, но точно знаю чего мне надо достигнуть и двигался вперед, окруженный говорящими головами, сыплющими терминами, определениями и дословными цитатами из художественной или научной литературы.
  518.
  Понедельник умер, не успев начаться. Я умирал вместе с ним от нестерпимой головной боли, кроившей мой череп по швам, отделяя височные кости от всего остального скелета и вырывая зубы из верхней челюсти. Глаза слезились, и было ощущение, что они теряли свою первоначальную форму. Приступ паники от осознания, того что медленно, но верно я выбиваюсь из намеченного графика, не оставлял меня до того пока я не смог закрыть глаза в собственном номере и нырнуть в черную дыру сна, предварительно тысячу раз проклиная свое воскресное безделье.
  Во вторник меня мучил постоянный голод. В течение утра, заглянув два раза в студенческую столовую, съев пару картонных котлет с гречкой, я не мог найти себе места уже к часу. Сдерживая свои страстные позывы, я с трудом заставил себя работать до трех дня, а потом пулей выскочил из-за компьютера и прошел прогуляться в поисках ресторана или кафе, где был бы удобоваримый по цене бизнес-ланч. Я петлял по гранитным улочкам, разглядывая цветные баннеры и прикидывая соотношение цен и своих возможностей. Все они отталкивали, либо ценовой политикой, либо представленным меню, воспроизводящим всю ту же гречку, от которой за неделю меня уже воротило.
  Яркая красная вывеска, на которой растянулся огромный золотой дракон, привлекла мое внимание. Пузатые китайские фонарики, раскачивались на ветру, поскрипывая на маленьких цепочках и демонстрируя блестящие иероглифы.
   Замерев у входа, я смотрел через прозрачные двери, как официант в китайском халате, пронес дымящуюся сковороду, чего-то необычного. Зал был практически пуст, что, по моему мнению, ярко свидетельствовало о дороговизне заведения, но я не смог с собой совладать. Открыв дверь, я зашел, под незатейливые звуки колокольчиков и тут же меня подхватил миловидный, услужливый китайчонок, провожающий в зал, попутно стаскивающий куртку с моих плеч.
  - Выбирайте, присаживайтесь, - разводил он худыми руками, торчащими из широких шелковых рукавов, демонстрируя пустые места.
  Я плюхнулся за ближайший столик, и тут же скользя по поверхности стола, передо мной возникло меню.
  - Официант будет через семь минут. Отдыхайте, - и китайчонок исчез, используя древнекитайскую магию.
  Меню напоминало древний фолиант неимоверной толщины, а цены были поистине китайские, мелко напечатанными и не представляющих никакой угрозы для моего финансового благополучия. От приятного удивления у меня заурчало в животе, и я решил обеспечить себя внушительным комплексным обедом, потому что от царивших в заведении запахов аппетит разгорался и не подчинялся я уже законам физиологии.
  Ровно через семь минут появился официант с небольшим блокнотиком и ручкой.
  - Готовы сделать заказ?
  - Да... - я с придирчивой важность на секунду замялся, - Мне, пожалуйста, - салат из грибов, суп с лапшой и курицей и рис с морепродуктами.
  По мере того, как, не стесняясь я обозначал свой выбор у официанта глаза округлялись и сомнение желтым, подкожным осьминогом взрыхлило ему лицо, не затронув только азиатской улыбки.
  - Это все? - спросил он.
  - Да спасибо, - произнес я, возвращая ему меню.
  - Разрешите, я оставлю его у вас. Вдруг вам понадобиться что-то еще...- учтиво сказал азиат и исчез.
  Я огляделся и совсем расслабился, приятные звуки струнных инструментов лились из невидимых динамиков. В зале было тепло и, хотя массивные стулья, стоявшие за столами, не подразумевали мягкой обивки, были исключительно органичны.
  Недалеко от меня в атмосфере востока, тонули за взъерошенным разговором двое мужчин с неловко, развязанными галстуками. Галстуки болтались неровно, замысловато петляя между пуговиц на рубашках и забираясь на вспученные животы, выдавая в своих хозяевах, сорвавшихся висельников. От них тянуло нервозностью, по столу валялись скомканные салфетки, которые не успевали подбирать материализующиеся официанты, и четыре запонки в фарфоровом блюдце, на которые готовы были позариться многие, но отважились бы единицы.
  - Где документы? - спрашивает один из них с напором.
  - У владельца фирмы, - отвечает ему компаньон, пожимая плечами.
  -Веди его завтра ко мне! - наседает первый, - С самого утра! Мне не важно, в каком он состоянии и где сейчас находится!
  - Не могу! - жалостливо стонет второй, расписываясь в собственной беспомощности, начиная еще больше нервничать.
  - Это еще почему?
  - Он умер!
  Я с трудом сдержал смех, который вакуумной бомбой тут же разорвался в моих легких. Взрывная волна вот - вот должна была вырваться наружу, но бесшумный официант спас ситуацию притащив огромную тарелку заваленную маринованными грибами.
  - Спасибо, - выдавил я сквозь смех и удивление. И стараясь не подслушивать диалоги соседей, начал резво расправляться с блюдом. До меня стремительно начало доходить, что грибов бы было вполне достаточно, но усилиями азиата на столе возникла большая, но пустая тарелка.
  - Что это? - постарался как можно более вежливо спросить я.
  - Тарелка, для супа, - невозмутимый ответ сгустил над моей головой китайскую обыденность, - Половник принесу через три минуты вместе с супницей.
  Я нервно отложил приборы и решил подождать супницу. Фарфоровая чаша с крышкой и половником, меня смутила, но я увлекаемый собственным любопытством заглянул внутрь чуть приподняв крышку, хотя бы просто насладиться ароматом, потому что грибы заполнили все пространство в моем алчущем животе. Стараясь не выгладить идиотом, я осторожно плеснул половник супа в тарелку, взял ложку и стал мерно хлебать, боясь высказать неуважения к людям, которые так для меня стараются.
  В надежде понять, где же я ошибся, в своих возможностях или в меню, я открыл оставленный фолиант и решил обратить внимание, на массу блюд, заказанных мной. Оценив объемы заказа, я сразу вспомнил про голодных детей в Африки, замерзающих полярников и самих китайских крестьян, прозябающих в горах на северо-востоке Поднебесной. Во мне роилось неприятное сожаление с маслянистым насыщенным привкусом изобилия. Тяжесть первых двух блюд заставляла сидеть блаженно на месте, но нетерпеливая странная совесть гнала на улицу.
  - Ваша лапша, - шелковый халат принес на небольшом глиняном блюде, гигантскую гору лапши из которой торчали креветки и мидии, источающие обильно сладковатый соус.
  Я с опаской заглянул в фолиант в надежде, что в ценах я с ориентировался верно, и тихо произнес, словно боясь, что могу быть услышанным.
  - Счет, пожалуйста...
  518.
  Я поселился в междугородних поездах, перескакивая с одного на другой из новеньких вагонов в старые и обратно. За то время, что я находился в пути, у меня появлялись новые друзья с первой сигареты, с первой непринужденной беседы и эти же друзья исчезали и больше никогда не появлялись, хотя для чего-то некоторые брали у меня номер телефона и на прощание бросали мне обнадеживающее - 'созвонимся'. Мы жали друг другу руки и нас растаскивала жизнь, не вызывая в нас не капли сожаления, но я всегда недоумевал зачем людям был необходим мой телефонный номер.
  Ссора в плацкартном вагоне притягивает всех, кто уже успел заскучать и выпить, у кого закончились сигареты, кому надоело читать беллетристику в мягкой обложке, или дремать на жесткой полке, всех кто был увлечен тем или иным занятием больше уже не увлечен, а с удовольствием следит или вслушивается в развитие событий на расстоянии в пару отсеков.
  - Зачем ты взял две простыни? - громогласно шипел здоровенный мужик, попирая своим пузом исхудалого узбека, прижимая его к оконному стеклу, словно стараясь выдавить в ряд мельтешащих деревьев, - Одну постелил, вторую! И прилег сверху! Иди теперь стирай!
  - Мне не нато! - ворковал неуверенно расстроенный южанин.
  - Мне надо! Иди к проводнику, у него новую, возьми и мне неси! Ты такой странный, малый! Как будто я под тебя постелил две простыни!? Я постелил?
  - Нет.
  - Я спрашиваю - это я постелил? - у мужика сжались кулаки, и он сорвал одну из простыней, которая ютилась на верхней полке узбека, желваки на его лице вздулись буграми, а потом за мгновение до катастрофы вдруг обмякли искажая голос, вибрирующий примирительно-обиженных тонах, - Да и хуй с тобой! Давай эту, а сам вали в тамбур, покури! Что бы я тебя не видел хотя бы минут пятнадцать!
  - Я не кюрю!
  - Да, твою ж мать то, - выругался мужик и откуда-то из-под пуза достал пачку сигарет. Из пачки не глядя достал несколько сигарет и всучил их своему, новому другу, - Иди, иди...целее будешь...
  
  519.
  Я подсчитал. Одинаковое количество денег тратится, если у меня два выходных подряд. Первый вариант остаться в Питере и блуждать по городу, как призрачная и сухая тень Гоголя, или вернуться домой. В пятницу вечером в поезд, субботним утром на вокзале в родном городе, день свободен, ночь в своей постели и воскресным вечером на вокзал обратно в поезд до Питера, чтобы уже к одиннадцати ноль-ноль предстать пред скучающим взглядом ученого секретаря на кафедре.
  Чем больше времени я проводил в северной столице, тем больше я любил возвращаться домой, хотя с каждым днем Петербуржская погода улучшалась, заставляя взгляд застревать на распятии оконной рамы, которую облепили солнечные лучи и голоса невидимых птиц. Пернатые основательно оживились, купаясь в переменчивом тепле и надругались у казанского собора над статуями великих полководцев - Кутузову и Барклаю-де-Толли изрядно загаживая им эполеты и бронзовые лики, подернутые патиной.
  В Питере я катастрофически не высыпался. День стремительно разрастался, вытесняя ночь, и только дребезжащие вагоны спасали меня от бессонницы, вытесняя посторонними шумами все обрюзгшие мысли, скопившиеся за рабочую неделю. Но вскоре и эта практика потеряла всякую романтику и приобрела отвратительный рутинный привкус. Запах уставших рельс стал раздражать, чистое белье из целлофановых пакетов казалось удивительно колючим и норовило все время соскользнуть с полки. Мне казалось, что ширина, полки постепенно уменьшалась с каждой последующей поездкой, представляя явную угрозу для безопасности моего еженедельного путешествия. По истечении еще нескольких недель, я потерял сон и в своей собственной постели, ведя непримиримою борьбу с неудобной подушкой, душным одеялом и собственным представлением о скоротечности воскресенья. Все усугубляла моя собственная бессонница. Когда проводя в неисчерпаемом бодрствовании, я мог угаснуть только к четырем или пяти часам утра и возродиться в полном ужасе уже в три дня, всего лишь за несколько жалких часов до поезда. Для меня в поездах исчезли пассажиры, я видел только свисающие конечности - ноги, имеющие запах пота и тлеющих носков и руки - пахнущие металлическими перилами и фурнитурой.
  520.
  Пока я умирал и возрождался в междугородних поездах, преодолевая расстояние и бессонницу, мои друзья обрастали работой. Всего месяц назад, еще не покинув перрон, я звонил Насону, Немчику или Дэну произнося простую фразу словно пароль 'В городе', как тут же распахивались двери репетиционных точек, и можно было на неопределенное время с головой окунуться в музыку. Ребята слетались на зов, волоча за собой инструменты и провода, иногда приглашая случайных друзей, безапелляционно настаивающих на посещении творческого вечера, где четверо музыкантов ткали плоть музыки из воздуха и струн.
  - Я в городе, - моя стандартная попытка. Усталость мозга приглушала серотониновые волны, не позволяя упиваться радостью в предвкушении грядущей репетиции.
  - На работе, - мне был ответ, и шелест клавиатуры затмевал все, что могло быть сыграно сегодня.
  - Вечером? - не имея сил настаивать, я просто поинтересовался.
  - На работе, - Насон раздражался, но он был поглощен работой своих пальцев, равномерно скачущих по клавиатуре, словно под стук метронома.
  - Долго?
  - Не знаю. Да. Думаю да. Мне надо себя зарекомендовать. Пока испытательный срок и... и дальше в том же духе... - его внимание рассеивалось на наш диалог, и на тот материал что он создавал при помощи компьютера.
  - Кем устроился?
  - Менеджером.
  - Что печатаешь?
  - Накладную.
  - Не буду мешать!
  - Пока.
  - Может в следующий раз?
  - Ок. Давай...
  Сквозь динамик в мое ухо крались мерзкие гудки, словно аскариды, добиравшиеся до барабанной перепонки и пытавшиеся всей массой своего склизкого тела навалиться на нее чтобы пробраться внутрь моей головы.
  Я сделал еще попытку.
  - Леха! - в этот момент мне казалось, что мой голос звучит радостно и правдоподобно. Перрон вокруг меня опустел, человеческая масса схлынула с приглушенным стуком, волоча багаж по ступенькам подземного перехода.
  - Я здесь! - мушкетерский радостный голос разогнал уставших аскарид, - В городе?
  - Да. И сразу к делу... Я устал...
  - Хорошо...
  - Я сейчас домой - пожрать, отдохнуть и ближе к вечеру можно встретиться поиграть! Как ты смотришь на предложение, а?
  - Нормально, просто отлично, - затараторил Немчик, преодолевая утреннюю сонливость, которая проявилась с небольшим запозданием в голосе, - Но Насон на работе... я знаю, он мне говорил еще в начале недели, и поэтому мы с Машей запланировали, ну...там... в магазин сходить, она хотела посмотреть джинсы себе, мне рубашку. Вечером собирались в кино. Билеты еще не купили, но уже забронировали, потом в гости к ребятам из консерватории... в общем ты понимаешь, домой вернемся...вернемся... возможно уже не сегодня...
  - Я понял, - к моей тихой горечи, прибавилась сладковатый привкус праздности и безразличия.
  - Ты будешь на следующей неделе, Стас?
  - Не знаю. Сложно предположить.
  - Если соберешься, позвони заранее, хотя у Насона работы, по-моему, на две недели вперед, мне кажется, что и в воскресенье он будет сидеть в офисе. Если что без него соберемся, ты ведь так хотел?
  - Хорошо. Пока, - и не дожидаясь ответного реверанса, я зажал на трубке красную кнопку, словно стараясь утопить ее и не дать всплыть на поверхность. Большой палец, чуть побледнел, онемел и ослабил хватку, заскакал, набирая темп по соседним кнопкам в поисках телефонного номера Дэна в записной книжке.
  - Бля-а-а-а-а, Стас, ты?
  - Конечно.
  - Я еще в говно.
  - Отлично, а я на вокзале, пока я дома переодеваюсь и принимаю душ, ты еще сто раз протрезвеешь.
  - Сегодня суббота?
  - Да Дэн!
  - Насону звонил?
  - Да.
  - На работе?
  - Да.
  - А Лехе, Лехе звонил? - голос Дениса напоминал звук скрипучих деревенских ставень.
  - Звонил, у него другие планы. С Машей собрался по магазинам...
  - С Машей, - утреннего пренебрежения и насмешки, было более чем обычно, - Ну и хуй с ней! Ты то че звонишь?
  - Всех звал на репетицию, а тебе уже...просто так...наверное...
  - Просто так?
  - Да.
  - Зачем? Если бы все собрались, звонил бы!
  - Я понял.
  - Мы вчера просто на работе с ребятами из отдела контроля качества и... как там их? Еще были...ну всякая шалупень, типа Насона...
  - Менеджеры или музыканты?
  - Точно, менеджеры, - голос на мгновение озарился светом воспоминания, - Мы наебались... какая музыка?
  - Ты тоже устроился на работу?
  - Инженером, на завод.
  - На какой?
  - Бля достал. Репетиции не будет, я просплюсь, перезвоню, давай пока.
  Странно, но мне неожиданно стало легче. Мне показалось, что я сделал все что мог для того что бы репетиция состоялась, а точнее от того, что я был последним кого интересовала очередная репетиция.
  Но надо признать, что все ребята оказались честнее и самое главное смелее меня. Просто в определенный момент всем надоело, а я продолжал представлять, что совершенно чуждые и неважные вещи до сих пор играют огромное значение в моей жизни, а те люди, с кем я только что говорил на протяжении пятнадцати минут, стоят ровно столько сколько и их песни.
  Во мне не было разочарования. Я просто ощутил свободу...и сегодня уже никуда не торопился...и именно сегодня...я понял, что мучительно и безобразно будет всем снова встретится на репетиционной студии...потому что только я один понимаю, что финал нашей музыкальной карьеры наступил именно этим субботним утром.
  ...а ребята не в курсе.
  521.
  Репетиции были так редки, что стали напоминать встречу старых друзей. Друзья были настолько стары, что обрюзгли проблемами, наполнились раздражением и претензиями, превращающимися в мелочные склоки. В перерывах подозрительно рассматривая лица друг друга сквозь сизый дым велись разговоры, о чем угодно, только не о музыке. В основном обсуждалась работа и личная жизнь, чтобы не затронуть тему коллективного предательства.
  Каждая репетиция превращалась в ширму, прикрывающую творческую беспомощность, обреченную рухнуть в любую минуту и обнажить усталость и полное отсутствие перспективы. Нас отравляла привычка, потому что никто не мог признаться открыто, что все чем мы занимаемся больше никому не нужно, мы упустили тот момент, когда нужно было рубить якоря и довериться судьбе. Необходимо было сжигать все мосты, и умирать с голода, чтобы изобрести собственное вдохновение и возможно тогда бы получилось выжить. А сейчас оставалось просто мять струны в свое удовольствие и играть для случайных гостей.
  Нас встречали полупустые залы, где с каждым разом свободное пространство расширяло свои границы, словно выдавливая слушателей в квартиры, на улицу или другие площадки, оставляя нас предоставленных самим себе.
  - Нам прислал письмо какой-то американский дальнобойщик. Он написал, что ему нравится наша музыка, и он ставит наши записи на repeat. Благодарил. Ждет еще, - Насон говорил с искренним восторгом и в его голосе звучало, что-то вот-вот придет приглашение из штатов от независимого record-лейбла и нас позовут в турне, а дальше все сложиться, само собой. Но если бы подобное известие его посетило два года назад, он бы вместо репетиции покупал бы билеты на трансатлантический перелет, а сейчас это просто слова, теряющие с каждой последующей буквой энтузиазм и надежду.
  - Как они у него оказались? - спросил я, перелистывая в уме свою диссертационную работу, пересчитывая страницы и редактируя знаки препинания в списке литературы.
  - Мы с Дэном как-то вечером... еще зимой, забрались в интернет-кафе, выложили в соцсети и разместили на разных сайтах музыку, откуда ее может скачать любой совершенно бесплатно.
  - Качают?
  - Да... но не очень...
  - С каждым днем все больше?
  - Не уверен...
  - Еще отзывы есть?
  - Пока нет... только один.
  - Рок -звезды, играть будем? Или по домам? - Леха на нас смотрел с тучной ненавистью в глазах. Высшее профессиональное музыкальное образование его превратило в щепетильного диктатора, лишенного полномочий и он больше скандалил, чем играл, считал минуты, пока репетиция иссохнет, и два часа минуют, лишив его возможного сна, телепередачи, ужина, секса, спокойствия, интересной книги или творчества в тишине. Он рисовал. Рисовал все больше и больше, чувствуя, что именно так, не завися ни от кого, он фантазирует и изменяет пространство, на своих собственных условиях. Музыка в отличие от нас от всех была для него работой, которая его кормила изо дня в день, купируя творческую жилку, превращая его в музыкальный автомат, качественный, но строптивый.
  Дэн был слишком умен чтобы не терять оптимизма и верить во что-то с привычной настойчивостью. Он был готов на все и рвался в бой. И если где-то атака вязла и задыхалась, он с неудержимой энергией рвался в бой. Ему нравилась работа, музыка, скандальные женщины, от которых он отшучивался, нравилась простая понятная водка, нравились олимпийские игры и чемпионаты мира по различным видам спорта, наполняющие его диванным адреналином. Ему нравились люди, которые его могли терпеть и Цепилов ценил это, осознавая на сто процентов всю сложность своего характера. Он полностью был лишен иллюзий, но всегда искусно это скрывал, он не на что не рассчитывал и просто жил сегодняшним днем, веселясь от души.
  Мечтая избавиться от нас Насон, четко понимал, что ему не на кого надеятся и это была его личная трагедия. Он искал варианты, где бы он мог воплотиться просто как гитарист, но это полностью его не устраивало. Возможно, он не видел себя вокалистом, но автором текстов англоязычных песен и композитором он представлял себя совершенно отчетливо. В своих грезах Никита видел миллионные тиражи альбомов, где в ссылках на обложке, было написано, что он есть все! Что он Брайан Молко, Мэтью Беллами и Том Йорк, в одном лице и трижды талантлив и бескорыстен. Он видел, как его обдирают продюсеры, менеджеры и юристы, как на нем наживаются Universal Music Group, Sony Music, как они его потрошат, выдавливая из него все до последнего цента. А наш герой в полуподвальной студии ведет войну, вооружившись собственным талантом, на который столько раз уже посягали и гитарой, подаренной кем-то из великих, на камерной вечеринке, где было только двое... они просто пили виски и разговаривали о музыке, и о том, как охуели трансатлантические компании. Закусывали бобами и шпротами... было немного джема.
  Насон видел собственное воскрешение, видел майки со своими портретами постеры, наклейки и значки.
  Смерть для него значила переход из трехмерного пространства в двухмерное с помощью копировального оборудования и прочих, не столь уж замысловатых полиграфических технологий.
  - Ладно, на сегодня хватит! Валим. Не прет. - прервав унылое не стройное звучание, Леха не дожидаясь ответа начал прятать с излишним раздражением бас в чехол, - Встретимся на следующей неделе. Собирайтесь, пошли! Бестолку все это...сегодня точно...
  - Ты так говоришь, что как, будто на следующей неделе будет толк!
  'Кто это сказал?' - пронеслось у меня в голове.
  522.
  Ощущение, что я взрослею - ложно. Оно не может быть правдоподобно, возможно, просто я становлюсь морально обрюзгшим, уставшим и...чувствую себя бесполезным. Выполняя огромную бюрократическую работу, я не смог никому помочь, это просто работа, что бы получить корки! К образованию или интеллекту эта процедура не имеет никакого отношения. К понтам - пожалуй! Официальный статус, подтвержденный документом, украшает любое резюме, тем самым повышая мою конкурентоспособность на рынке труда, но совершенно не делает меня лучше. Я просто трачу деньги. Осуществляю их взброс, вкладывая в торжественное мероприятие - банкет, на котором должны произноситься речи по поводу блестящей защиты диссертации.
  На состоявшуюся защиту надеется мой научный руководитель, но верит ли в нее? Верит ли в ее блеск? Сомневаюсь...
  Сколько я уже потратил, на всю эту процедуру? На билеты, проживание, еду, на издание автореферата и диссертации, теперь на банкет...сколько? Гораздо больше чем я зарабатываю? Гораздо больше, чем было оформлено как командировки? Гораздо больше, чем это стоит того? И осознание подобного факта, стало единственной мотивацией довести все до конца - выраженной в простой жадности и банальном сожалении!
  'Столько всего вложено, ты не можешь этого бросить!' - звучат голоса в моей голове.
  А в музыку было вложено больше в разы и теперь она находится на грани вымирания внутри меня самого! Она является препятствием, исключительным раздражителем, символическим напоминанием о прежних приоритетах. Разочарованием. Разрастающейся неудачей от репетиции к репетиции. Можно было не спать, не есть, но играть. Слушать и играть, забыв обо всем на свете. А теперь? А теперь осталась лишь скука, скука от того, что все к чему приходится стремиться и желать превратится на определенном жизненном этапе в позорную обузу.
  Бессмысленность приобрела угрожающие размеры. Погоня за документом, лишенная фантазии и фиксированная в ежедневных протоколах, отравляла меня. Иногда, впадая в азарт, я с рвением включался в придуманную, кем-то ранее игру, но быстро остывал, окруженный одноликими бумагами. Считал дни и не спал по ночам.
  Я вскакивал с постели, матерясь на солнечный свет, пробивающий плотные шторы в гостинице и напяливал на себя джинсы и рубашку, хватал телефон и мельком обращал внимание на время.
  Четыре часа утра!
  Белые ночи!
  С непривычки, я плясал под их дудку. По нескольку раз за ночь, просыпаясь и стараясь не опоздать в университет к назначенному времени, рвался к входной двери. Останавливался. Валился на кровать не раздеваясь, и чутко дремал, прислушиваясь к гостиничным шорохам, выжидая, когда они станут плотнее и громче, выжидая, когда просто прозвенит мой будильник.
  ...и если я вдруг от усталости и собственной нервозности проваливался в собственные черные сновидения как в могилу, то осознав глубину погружения, вылетал из нее в ужасе и мчался к обуви у порога, попутно рассматриваю цифры на дисплее телефона...
  ...четыре тридцать.
  Я чувствую, что в пустой комнате, кто-то невидимый толкает меня в плечо, комната, освещенная ярким солнечным светом, тает и рассыпается от равномерной качки и рванного, резкого голоса, словно собачий лай...
  - Вставай! Вставай! Вставай! - с каждым толчком мне становилось обиднее и непонятнее, что именно со мной происходит, и где я нахожусь окруженной тишиной и пронзительным лаем, - Вставай! Молодой человек! Санкт-Петербург! Выходишь! Все приехал! Последний остался! Вставай!
  523.
  - Стой, - голос был суровый и четкий, внутренний голос заставил остановиться, хотя первая мысль была, дать деру, но я навьюченный рюкзаком и со спортивной сумкой в руках далеко бы не убежал, - Что в сумках?
  Мерным шагом ко мне подошли два доброжелательных милиционера, помахивая дубинками у своих бедер, словно дородные, развеселые, немного стесняющиеся псы, выклянчивающие сахарок.
  Мы стояли в подземном переходе, над нами навис желтый, словно грязная скатерть, потолок. Мимо спешили прохожие, с любопытством наблюдающие за тем фрагментом развития событий, что могли ухватить и не опасаться привлечь лишнего внимания хранителей правопорядка.
  -М-м-м-м - от неожиданности я забыл, что тащу в своих сумках и искренне надеялся вспомнить, росясь в своем собственном чистом белье, - Шмотки...Диссертация...напечатанная... Коньяк 'Черный Аист'...две бутылки виски, какого не помню...
  - Покажи, - со спокойной суровостью, сказал один из милиционеров и кивнул на широкую лямку рюкзака, обрывающую мне плечо.
   Я подчинился и опустил рюкзак на грязный кафель подземного перехода. Молния на удивления расстегнулась легко, хотя все время заедала, и я смог продемонстрировать дары, запечатленные в стекле, что я вез своим рецензентам и оппонентам.
  - Понятно.
  - Застегну?
  - Застегивай и давай документы!
  Из внутреннего кармана куртки вытащил паспорт в раскрытом виде и отдал его в руки патрулю. Каждое движение я совершал плавно, словно боясь спровоцировать агрессию у представителей органов, отслеживающие каждое мое движение.
  - Не местный! Билеты туда и обратно есть?
  - Да, - подтвердил я и полез опять в тот же карман, извлекая требуемые документы, демонстрируя их милиции.
  - Хорошо, - мне протянули паспорт с вложенными в него билетами, - Удачи. Не попадай в истории.
  - С какой это стати?
  - Всякое может произойти. Город навеселе. 'Зенит' выиграл!
  - Что именно? - попытался уточнить я.
  - Все что только можно! - еле - еле сдерживая вопль гордости, рвущийся из-под синей формы, сказал милиционер, расцветая в плохо контролируемой улыбке, превращающей его в простого болельщика, у которого все при нем и татуха с символикой родного клуба на плече и шарфы развешены по стенам квартиры и под кителем футболка с надписью на спине 'Аршавин'.
  524.
  На Лиговском проспекте дождь. Я ищу один из корпусов общежития РГПУ. Лиговку я возненавидел за ветер в лицо в каком бы направлении и по какой стороне проспекта не приходилось бы идти, за километраж и исключительную серость, спрятанную за строительными заборами нависающими жестяными крышами над дрожащими прохожими. В общежитии за Казанским собором не было мест и меня отправили в другой корпус, до которого я еще не добрался, но с каждым пройденным шагом он мне нравился все меньше и меньше. Впереди уже маячила промзона, как я увидел нужное мне здание и юркнул в подъезд под пристальный взгляд дежурного коменданта.
  - Здравствуйте, у меня забронировано, - начал я, не особо стараясь очаровывать незнакомого мне человека, в надежде получить то, что мне причитается, потому что мне казалось дальше, чем я нахожусь от университета можно только представить. Пришлось, конечно, сознаться что жизнь около университета, в самом центре Питера, когда мне только стоило перейти дорогу, и я оказывался на кафедре, меня совершенно развратила, и от принятия данного факта, я раздражался и нервничал еще больше.
  Комендант, бабушка в теплой коричневой вязаной жилетке смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Она подобное раздражение считывала с легкостью и очень хорошо понимала, откуда оно берется у приезжих аспирантов. Молчание ее было многозначным, что заставило меня представиться.
  - Шелев. Стас.
  - Да, конечно, - бодро и приветливо залепетала она, пролистнула от корки до корки несколько раз ветхую тетрадь регистрации и с удовлетворением хмыкнула и затараторила, я старался тем временем не упустить ее мысль, - Там живут хорошие ребята, вам понравится! Возможно, их еще и нет, но они обязательно, обязательно сегодня придут...
  'Бля-я-я-я' - запел мой внутренний голос, - 'Значит не один!'
  - Не все. Там. Там в этой комнате - один выбыл, двое не вернутся. Точнее вернуться, но позже...
  - А сколько всего в комнате мест? - перебил я инструктаж.
  - Пять! Вам понравится.
  - Не сомневаюсь. А двое еще где?
  - Они ближе к вечеру. Ближе к вечеру придут, - старушка чуть сбавила темп речи, поднимаясь на второй этаж, но не потеряла оптимизма, хотя в ее голосе билась отдышка вперемешку со слогами, вылетающими из слов, - Хорошие мальчики. Комната угловая. Угловая, там немного холодно, ключи я вам дам. Холодно, потому что много окон, ветер продувает. Дует в щели. Как освоитесь, можете спуститься, взять камин.
  - Спасибо.
  - Все пришли. Третий этаж. Сюда, - комендант протянул мне ключик с огромной деревянной бляшкой с номером, - Уходите, ключ сдаете, понятно?
  - Понятно.
  - Ну, если понятно открывайте.
  Я вставил ключ в замочную скважину и повернул, податливый замок щелкнул. Дверь приоткрылась. В комнате было прохладнее, чем в коридоре. Пыль клубилась рваными клочьями в воздухе, играя с заблудившимися лучами солнечного света. Оконные рамы и стекла транслировала шумы упрямого ветра, протискивающегося в щели.
  - Какое место можно занять безболезненно? - спросил я у старушки, рассматривая пять коек одинаково застеленных, но при этом на каждой тумбочке валялось какое-то барахло, идентифицирующее хозяина и его род занятий. На единственном письменном столе лежал отключенный ноутбук, а в углу стояла бас-гитара, чей вид меня несколько умиротворил.
  - Это. Пока не занято.
  - Хорошо, - смиренно сказал я и бросил рюкзак и сумку на постель, указанную мне комендантом, но один меня вопрос мучил серьезно, хотя я никогда не являлся поклонником футбола, но это событие казалось для меня значительнее многих, - А правда, что 'Зенит' выиграл кубок УЕФА?
  - Правда. Болел?
  - Нет, - отстраненно ответил я и полез осматривать скарб, что в открытом доступе стоял на тумбочках у моих потенциальных соседей. Несколько тетрадей, шариковые ручки, рваная струна, шнурки, пепел, структуру которого невозможно перепутать с сигаретным, запах и бульбулятор... - Хорошие мальчики!
  525.
  С 'Хорошими парнями' отношения сложились сразу. Первые пятнадцать минут я для них как будто не существовал, а потом они дали мне понять, что знают меня всю жизнь.
  - Алеша, - представился один из них, ковыряясь в своей тумбочке, из которой пахло ярким ямайским летом. В карманах его широких штанов торчали разноцветные целлофановые пакетики, и цепочки. Видавшие виды кроссовки, стянутые разноцветными шнурками, трещали по швам и отторгали подошву. Всеобъемлющая футболка хоккеиста болталась на его тщедушном теле словно занавеска, обмотанная вокруг гардины, а козырек новенькой бейсболки закрывал глаза.
  - Стас, очень приятно!
  - Мне насрать кому приятно, кому нет...чем занимаешься Стас?
  - Диссертацию...
  - Это все понятно, я тоже как бы учусь и... и все... Я больше ничем не занимаюсь, надоело.
  - В группе играю, - лаконично ответил я на поставленный вопрос.
  - Музыка, значит, нравится? Хотите раскрутиться? Зарабатывать?
  - Боюсь, уже момент упущен!
  - Отлично! - Алеша радостно вскрикнул, оторвался от тумбочки, вскочил на ноги и поправил ремень, цепляющийся за его ягодицы, в попытке удержать штаны, - Я тоже занимался музыкой, играл всякое...русское народное. На первом курсе я бросил учебу здесь и уехал с оркестром. Колесили по Азии! Я всю Азию видел, бля буду! В Китае, Японии, Вьетнаме, Юной Корее, в Индии...хотя в Афганистане, Пакистане не были. В основном конечно Дальний Восток. Косоглазые хавают нашу национальную культуру за милу душу, кокошники, косоворотки, балалайки, сапоги, заунывное лирическое, оркестровое нытье! Залы битком, мы с концертов не вылезали по несколько лет. Денег было море.
  - И где они?
  - Скурил, - ответил просто Алеша, - Пристрастился, научился, нравится. У меня ничего нет, мне ничего не надо, у меня все было, я все видел. Отдых за границей? Хватит уже! Машина? Куда ездить? Квартира? Отсюда пока не гонят! Девчонки? Этажом выше! Еда? У девчонок! Что еще?
  - А возобновить не хочется? - спросил я, искренне надеясь услышать тоску в голосе.
  - Если ты про музыку, то точно нет, я устал, надоело...да ни за какие деньги, если честно! - Алеша мялся и перетаптывался с ноги, на ногу глупо улыбаясь из-под козырька, - Дунуть, не хочешь?
  - Нет. Спасибо, - ответил я и развалился на кровати, скинув обувь и потягиваясь от удовольствия,безапелляционно проигрывая своей собственной лени.
  - А че?
  - Просто - нет. Зачем?
  - Хорошо, я понял, понял. Нет, значит, нет! А у тебя пожрать есть че?
  - Печенье будешь?
  - Да.
  Я полез в сумку и достал пачку, купленную мной еще в поезде у сонного проводника, и безжалостно запустил ее в Алешу. Тот ее радостно поймал в прыжке и сразу засунул в бездонный карман на своих штанах, позвякивая цепочками.
  - Если ты не будешь, - осмелившись, Алеша потянулся к бульбулятору, стоявшему на тумбочке, - То, если ты не возражаешь, я раскурюсь?
   - А здесь можно? - поинтересовался я.
  - А где можно? - ответил он вопросом на вопрос.
  526.
  Несколько часов призрачной тишины и одиночества, всполохи голосов в коридоре и шум машин, проносящихся по Лиговке в поисках тепла, тонущего в проспектных грязных лужах, озаренных бензиновой радугой. Я в тысячный раз перечитывал свою диссертацию, анализируя слабые места, напряженно ведя внутренний диалог, задавая и отвечая на возможные вопросы, которые я постоянно составлял, переформулировал, пытаясь спрогнозировать все возможные ситуации, способные возникнуть по причине незаурядности членов ученого совета. Моя фантазия шизофренически скакала от полного банального провала до восхитительного триумфа в древнеримском стиле. И каждый раз, сбрасывая лишнюю шелуху иллюзий, я рвался к простым буквам, слившимся в витиеватые предложения, подыгрывающие настоящей науке.
  - Привет, - будничным тоном поздоровался со мной худощавый парень, бесшумно проникнувший в комнату. Его длинные волосы с сединой вились вокруг лица, сглаживая острые черты. Густая бледная шкиперская бородка ползла от кончика подбородка к кадыку. Джинсы были чуть короче, чем его ноги, штанины оголяли щиколотки и воротники грязных носков, футболка бумажным колоколом, то ли потеряла форму, то ли из-за скопившейся грязи между нитками начинала ее обретать, было не очень понятно. В руках он держал пакетик чипсов, - Хочешь?
  - Хочу, - ответил я и протянул руку. Его непринужденная манера общения тут же обратила меня в свою веру, от чего мои неприятные предчувствия развеялись. Почему-то я видел в своих соседях по комнате несколько других людей - навязчивых с перегибами, громких, заполняющих собой все пространство комнаты, лишних, чужих, агрессивных.
  Хрустя картофельными пластинками, я не мог вспомнить, когда мне последний раз доводилось есть чипсы - это было точно не здесь, и именно поэтому вкус их у меня ассоциировался с родным городом, по которому я начинал скучать в тот момент, когда поезд отталкивался от перрона. При первом же толчке, когда вагоны передают друг другу начальный импульс железной дороги, мне хотелось вдруг встать и идти по вагону в обратном направлении, потом по следующему, следующему и так далее, чтобы как можно дольше оставаться на месте и смотреть сквозь окна и двери купе на тот бетон и мрамор вокзала, что я помню с самого детства...
  - Твоя гитара? - спросил я, соотнеся образ своего соседа с инструментом.
  - Да, - коротко ответил он, и взял инструмент в руки и начал виртуозно перебирать струны.
  - Хорошо играешь, мне нравится.
  - Мне нет, - коротко ответил он, но это был лучший из бас-гитаристов, что мне приходилось видеть и слышать в живую.
  - Ты говоришь с акцентом, откуда ты? - его простота пробудила во мне любознательность, а возможно, просто устав от диссертации мне хотелось отвлеченной беседы.
  Олег точно не помнил, откуда он, или возможно не хотел рассказывать, а возможно, просто хотел забыть. В его лукавости было, что-то притягательное и полностью отсутствовала ложь. Он чувствовал - русский человек, воодушевленный размахом своей родины считает, что Латвия и Литва - это одно государство, ну или практически одно и принципиальной разницы в них не видит, не говоря уж о государственном устройстве, национальном костюме или любой рок-группе, берущей свои корни в этих государствах. Он не хотел говорить о своих родителях, и мне в определенный момент показалось, что здесь в Петербурге, он прячется от всех своих родственников, стараясь получить высшее образование в очень неторопливом темпе. Мой сосед, учился, сдавал сессию, уходил несколько раз в академический отпуск и не жаждал диплома, не сгорал от нетерпения покинуть университет. С его слов на протяжении семи лет он живет в этой комнате и даже когда ему приходилось уезжать эта кровать и ключ от двери, всегда были в его распоряжении.
  Музыка связала наши интересы и стала фундаментом, на котором выстроилось наше знакомство. Я поставил треки, которые были записаны 'Sale'.
  - Круто. Мне нравится. Очень по-европейски. Все на английском? - с поэтичными паузами проговаривал он, - У меня есть пара не законченных треков, на ноутбуке. Могу поставить?
  Не спрашивая моего ответа, он начал шарить курсором по списку треков, выискивая нужный, включая и выключая случайные безымянные композиции. Без хищного предвкушения, он выцедил нужную запись и нажал на 'play'...
   ...и мне вдруг стало не понято, почему этот странный гений все еще здесь, если эта музыка уже давно покоится в интернет пространстве.
  - Эта музыка стоит миллионы! - просто прошептал я, боясь вспугнуть мелодию.
  - Знаю, - отозвался спокойным безразличием Олег, - Точно так же, как и ваша.
  - Не уверен...
  - Ты не уверен, но тебе нравится, то, что вы играете, а я уверен в себестоимости своих сочинений, и мне не нравится... при всем при этом мы лежим на соседних кроватях в холодной комнате, одного из общежитий Питера. Выводы делай сам!
  
  527.
  Логика в документах, точно так же как и в моей научной работе была выстроена и приготовлена, я уже маялся от безделья, планируя банкет. В моей голове смешались цифры анкетирования учащихся и стоимость колбасы, сыров и алкоголя, полностью между собой переплелись перечень используемой литературы и список заказанных блюд. Речь, приготовленная на защиту диссертации, перемежалась с пафосными, банальными тостами и словами благодарности всем, всем, всем!
  Я вышел на финишную прямую. Я знал все слабые места в своей научной работе и приготовил достаточно веские аргументы, чтобы отстоять звание на защите. Уверенность зашкаливала, и мне приходилось судорожно возвращаться к материалу, выискивая недочеты в моей работе, просматривая каждый лист набранного мной текста, таблицы, схемы, графики. Замыленный взгляд скользил легко, и мне казалось, что я тупею с каждым днем, поэтому мысленно, по итогам сделанного анализа, я торопил день защиты изо всех сил, стараясь силой мысли перелистнуть календарь на нужное мне число.
  Приступы паники возникали совершенно неожиданно, они разбивали шаткую скорлупу уверенности, которая еще несколько минут назад казалась совершенно несокрушимой. Ужас, иллюстрированный возможным провалом, сковывал голосовые связки, перекрывал дыхание и готов был меня уволочь на поезд, идущий в любом направлении из северной столицы. Панические настроения мгновенно набирали обороты, в те моменты, когда, голова освобождалась от решения насущных проблем и в бесперебойном течении мысли возникала небольшая пауза. Единственное, что помогало мне в эти моменты, был сон, но что бы его активизировать приходилось бороться с лишними мыслями, разрушающими мою сосредоточенность на результате.
  Нахлебавшись белых ночей, я мог уснуть теперь в любое время суток. Чужие люди, находящиеся в комнате или истошно галдящие в коридорах общежития, отсутствие штор на некоторых окнах, музыка, бьющая из колонок... все это меня уже не тревожило, если я справлялся с собственным волнением и был способен успокоить дыхание, сердцебиение и просто закрыть глаза, по памяти перечитывая диссертацию, страница за страницей.
  Плохой сон окончательно превратился в сыпучую дремоту под какофонию чужого города, но он остался единственной отдушиной при полном безденежье и обрыглости окружающего серого пространства, залитого дождями и бледным светом, выскальзывающего из-под покрова вязких туч. Старческая бесполезность, отрешенность и лень грызли меня изнутри при пробуждении и, если мне не надо было никуда торопиться, я вновь и вновь не вставая с постели, бездумно перелистывал диссертацию, концентрируясь только на схемах и графиках, стараясь сохранить их в своей памяти во всех подробностях.
  В день до защиты приехали мой научный руководитель с близкими коллегами и отец. По их внешнему виду можно было сказать, что завтрашнее событие их волнует гораздо больше чем меня самого. Я,с умиротворенной обреченностью и мысленно готовый к любому повороту событий, выглядел куда более невозмутимым, чем моя команда поддержки, сыплющая вопросами и искавшие новые и новые способы, обеспечить положительный результат завтрашнего события. Ничего нового коллеги предложить не могли, им только оставалось, надеяться на мою подготовку, благосклонность комиссии и удачное стечение обстоятельств.
  528.
  - Молодой человек, не смотрите на своего научного руководителя. Это я вам задал вопрос. Я! Смотрите на меня и отвечайте, что думаете! - толи академик, то ли доктор наук, задал мне вопрос. Я не знаю этого человека, как его зовут, какая у него должность и ученая степень, но он вполне адекватен, изъясняется простыми словами и не нагромождает научные термины друг на друга, чтобы казаться значительнее и умнее. Седина в волосах, приятное лицо, взгляд с прищуром, аккуратный костюм, когда говорит активно и при этом плавно жестикулирует, но с небольшой амплитудой.
  Я стою за кафедрой. В аудитории члены ученого совета и практически все старше меня в два раза, хотя есть несколько экземпляров, что превосходят меня по возрастному показателю и в три. За последними партами сидят болельщики и несколько взъерошенных зрителей, по всей видимости, аспиранты, которых позвали посмотреть, как проходит защиты воочию. Мое выступление записывается на видеокамеру. Стенографистка сидит во главе среднего ряда парт, и быстро черкает каракули в листках, не поднимая головы. Ее монотонная работа успокаивает, камера раздражает. Когда я вставал за кафедру перед началом процесса, мне казалось что самое сложное это открыть рот и начать произносить членораздельно каждое слово, все остальное уже по мере поступления,.. и я был прав. Первые десять слов я выталкивал словно камни, забившие мне глотку. Казалось, язык опух и я вот - вот задохнусь, но уже по истечении первых двух минут, голос стал звучать ровнее и слова цепляясь одно за другое ложились в стенограмму закорючками, бились в микрофон видеокамеры и заставляли изредка кивать членов ученого совета, что несомненно меня вдохновляло. По прошествии десяти минут моего выступления, когда оно уже должно было завершиться и я вот - вот должен перейти к выводам, в моей голове возник образ сегодняшнего утра, как я стою перед зеркалом, сосредоточенный и настроенный выдать сегодня нужный результат. Сегодня солнечный день. Слишком светлый, чтобы испортить его неуверенностью, трусостью и подвести всех своих, не говоря уже про тех людей, что пришли на защиту и тратят свое время на мою диссертацию.
  - Вам повторить вопрос? - звучит тот же приятный голос, но уже, ровнее, лишенный и тени заигрывания.
  - Спасибо. Я услышал его. Десять секунд подумать. Простите - семь...
  После моей последней помарки и легкого уточнения, смешок летит по ученым рядам. Я перевожу взгляд на Петра Александровича и вижу, что он в бешенстве сжимает карандаш в обоих кулаках и пронзительно на меня смотрит. Стараясь не искушать судьбу, я начинаю бодро и несколько развязано отвечать на поставленный вопрос, с ужасом понимаю, что за тем предложением, что я произношу, не знаю, какое на свет появится следующим, но отслеживая реакцию аудитории, стараюсь не зажиматься и довериться самому себе, потому что мне более ничего не остается.
  Странно, но время летит слишком быстро. Вопрос за вопросом сыплются на меня, но с удивлением для самого себя, словно фехтую и тактично подшучиваю над соперником в рамках своей работы. Все это становится похоже на игру в карты, в 'Дурака', иногда в подкидного. Карта бита. Бита. Еще одна. Еще и еще. Больше нет вопросов.
  - Переходим к обсуждению, - летит мне в спину, сдержанный голос Перта Александровича, пока я иду между рядов, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Сажусь на свое место и с удовлетворением понимаю, что самое сложное уже позади. Остались формальные моменты, речи оппонентов, рецензентов и моя заключительная, где я буду торжественно клясться, что буду продолжать и совершенствовать свою работу, на благо вселенской педагогики.
  Аккуратно, стараясь остаться незамеченным, поворачиваю голову и смотрю через плечо на Галину Савельевну. Читаю по ее губам 'молодец' и в то же время блеск ее строго взгляда заставляет повернуться в сторону выступающего, выпрямить спину и изобразить что я весь внимание.
  Меня разбирает хохот, хочется вспрыгнуть на парту стянуть себя пиджак и вращая его над головой держа за один рукав, вопить от радости. Сижу. Молчу. Пытаюсь слушать, но у меня не получается...да мне этого больше и не нужно. Ответная речь у меня записана, и она аккурат ложиться в то, что будет сказано между моим первым выступлением и заключительным. В аудитории переговариваются. В аудитории обсуждают...и не только мое выступление, но политес должен быть соблюден. Я пытаюсь заглушить преждевременную радость и сосредоточиться. Получается плохо. Минуты бегут, и я готовлюсь к своему очередному выходу.
  За кафедрой скука. Второй раз по той же дорожке. Я вальяжен и не тороплив. В головах у ученого совета уже созрело решение. Я вижу это по глазам, по тому как сидит мой научный руководитель, по тому что Петр Александрович смотрит в окно, по тому что сегодня просто прекрасный день. Потому что я чувствую удовлетворение и ничего более, ничего более кроме счастья, нелепого счастья от которого даже смешно и почему-то стыдно.
  529.
  Все собирают бумаги. Жмут мне руку. Из-за снующих плеч и спин я вижу, как поздравляют Галину Савельевну коллеги. Как тревога сменяется ощущением праздника, а мне просто хочется лечь на пол в этой аудитории и лежать, не шевелясь хотя бы полчаса, но мне не дает растянуться подскочивший ко мне и уткнувшийся своими усами мне в лицо яростный Петр Александрович.
  - Ты мля как стоял? - из него плескалась через край военщина, забрызгивая плац и мое хорошее настроение, - Как стоял, тебя спрашивают? Отвечай!
  Последний вопрос оказался самым сложным.
  - Нормально, - стараясь собраться с мыслями, бормочу я от растерянности.
  - Нормально? Нормально? Ты стоял, как на перекуре работяги не стоят! Ты не стоял! Ты лежал на полусогнутых! Кафедру обнял и развалился, когда тебе вопросы задавали, - диалог тонул в суете и на нас никто не обращал внимания, - Твой научный руководитель не учил тебя как надо вести себя за кафедрой?! Нет?! Зря! Стоило бы!
  - Я вроде бы нормально... - пытался перечить я.
  Петр Александрович покраснел еще больше прежнего и ударился грудной клеткой о кафедру.
  - Вот так, ты стоял Стас, когда тебе задавали члены ученого совета свои вопросы! Вот так! Понял?!
  - Так? - я сам поперхнулся от удивления, - Не может быть!
  - Может мля! Еще как может! Развалился на деревяшки и повис как панда! Накидали бы тебе пенсионеры черных камней, и поехал бы к себе домой в слезах.
  - В слезах бы не поехал!
  - Споришь со мной?
  - Никак нет, Петр Александрович! - чуть ли не выкрикнул я, как меня учили на военной кафедре, и встал по стойке смирно.
   - Ладно, давай собирай свое барахло. На следующей неделе надо приготовить все документы по итогам защиты. Понял? - в его голосе суетилось столько безрадостной усталости, что мне его вдруг стало жалко.
  - Понял, - стараясь проявить чувство такта, сказал я примирительно, - Пойдемте на банкет Петр Александрович. Есть повод.
  - У тебя!
  - А у вас?
  - А у меня работа. Вот и все. Некогда по банкетам ходить. В бумагах завал, - а потом, чуть оттаяв добавил, - Ладно мля. Спасибо за приглашение. Извини. Я никогда не хожу... Поздравляю.
  530.
  Гуляли. Теплая белая ночь, подернутая чахоточной бледностью, украшенная неторопливостью наших шагов уходила в историю, оставляя влажные следы на стенах домов. Заблудившись в безвременье, словно в огромном грязном пододеяльнике, мы лениво курсировали по вызубренным мной улицам и подворотням, зачем-то, срезая углы и выбирая наиболее кратчайшие маршруты из любой исторической части города к педагогическому университету. На пути встречались случайные прохожие, торопливые от собственной усталости, интеллигентно несущие ее на каблуках своих ботинок и шумные туристические группы, обожженные алкогольным опьянением и безмятежной радостью поздней прогулки. Свет фонарей запекался в тумане и казался плотным и удобоваримым. Хотелось откусить от него электрический кусок и пережевывать как жвачку, выплюнув по истечении вкуса его на брусчатку маленьким, звонким солнечным шариком, спешившим по воле силы притяжения найти свою темную лузу на тротуаре.
   - Есть хочешь? - спросил меня отец. По нему было видно, что он не знал, как подступиться к нашему диалогу, потому что вяз в моем отдохновении. Как истинный трудоголик и большой поклонник своей профессии, да и всего остального над чем он работает, включая и меня, отец не знал, как завести разговор, сводя все к двум животрепещущим темам: 'Как прошла защита диссертации?' и более абстрактная 'Какие планы на будущее?' Сегодня у меня не было планов и не было будущего, а как прошла защита, к своему внезапному смятению, я не очень помнил. В этот момент он хотел от меня рефлексии, желал, чтобы я высказался о каждой минуте, проведенной за кафедрой, рассчитывал обсудить вопросы, которые мне задавали и весь процесс подготовки к защите, начиная с первого дня обучения в аспирантуре. А мне было наплевать, и от этого ощущения, было приятно на душе. Я пинал мусор, попадавшийся под ноги. Пластиковые стаканчики, обертки от шоколадок, сигаретные пачки, старался точно легким ударом направить в ливневки, а он пытался на это не раздражаться.
  - Хочу. Было бы не плохо, - ответил я на вопрос после небольшой паузы и сумбурных размышлений.
  - Ты только что с банкета? Не наелся?
  - А что тогда спрашиваешь?
  - Просто.
   - А я просто отвечаю.
   - Куда пойдем?
  - Хочу суши.
  - Хорошо,- ответил отец, и мы продолжали идти по улице в том же темпе, не бросаясь специально на рьяные поиски подходящего заведения. Уже не надеясь получить на все вопросы требуемого ответа, он фантазировал, предполагал, строил схемы, пытаясь заглянуть в будущее - лет на пять вперед. Представляя как он со своим сыном доктором наук идет так же в белой ночи по Санкт- Петербургу.
  - Не смеши меня. Только через мой труп! Я не хочу еще пять лет переписывать чужие книги и выступать на публике с умным видом, а эта публика будет изображать, что она меня слушает и действительно интересуется проблемой, которая мне в свою очередь чрезвычайно не интересна.
  - Не в этом дело. Надо чисто технически подойти к решению вопроса. Надо это просто сделать и все. Без эмоций, по правилам.
  - И все?
  - Да!
  - Вот и делай, - мое равновесие пошатнулось, треснуло, в горле засвербило раздражение.
  - Ладно, Я не прав. Мы потом на эту тему поговорим. Сейчас будем отдыхать. Где-нибудь перекусим, выпьем, выспимся, и будем строить планы... ну может быть планы еще немного отложим. Ты как?
  - Здесь, должно быть неплохо.
  - 'Тинькофф'? Пожалуй.
  Мы зашли в ресторан. В темном зале, не смотря на позднее время, было достаточно многолюдно. В центре, за большим столом, немцы, горланя и посмеиваясь, употребляли пиво, закусывая гренками и орешками, не стесняясь своего европейского плебейства. Официанты метались по залу, звеня посудой и шелестя чеками. Улыбались. Благодарили и вновь ударялись в бега, протаптывая каждый свою тропу от кухни до каждого столика зала, подхватывая заказы у замешкавшихся коллег, апеллируя в свою защиту тем, что они лишь помогают ускорить процесс и все это исключительно ради гостей, тем временем, сладострастными жестами, пряча чаевые в широкие карманы фартуков.
  Разместившись за небольшим столиком, мы заказали себе по огромной китайской джонке набитой японскими ролами, взяли питерского пива и углубились в трапезу, как только наш заказ был доставлен. Сытость прибавляла удовольствия и неизменно клонила в сон. Легкое опьянение вернулось и вернулись старые темы бесед, не смотря на то что, на большом экране транслировали футбольный матч, а пиво уходило гораздо быстрее, чем джонки освобождались от груза риса и рыбы.
  Отцу всегда казалось, что я могу работать больше и лучше, а я знал, что он, безусловно, прав, но сферу приложения своих усилий я видел несколько иную. Он меня всегда спрашивал, сколько я зарабатывал на музыке, а я всегда в подробностях рассказывал, сколько я трачу, искренне веря в то, что вернется сторицей. Он уважительно относился к тому, чему я посвящал все свое свободное время, но всегда называл мои увлечения очень оскорбительно - хобби! Я старался не обвинять его, но при этом плохо скрывал свое раздражение. Возможно, потому что он был прав. А возможно, потому что он ничего не хотел видеть кроме того, что реально. Мне же хотелось иного...
  Он сидел напротив и произносил тосты за меня, а я устало кивал головой в знак согласия и просто говорил: 'Спасибо!', стараясь увиливать от похвалы и ответов на неудобные вопросы, потому что и того и другого было более чем достаточно сегодня, на защите и банкете. В этих словах грезился скучный призрак карьеры, от которого я прятался по подвалам с остервенением идиота.
  Банкет в этот вечер распластался и тянулся гораздо дольше, чем мне хотелось бы. Приглашенные не торопились расходиться, углубившись в дружеские беседы и высокоинтеллектуальные шутки, а мне хотелось сбежать и насытиться Невским, словно в последний раз, побыть одному и просто не думать о том, как начнется завтрашней день.
  - Ты знаешь, что ты будешь делать завтра? - спросил меня отец, готовя очередной бокал и вздергивая его чуть вверх.
  - Да. Документы и потом домой.
  - Завтра.
  - Домой? К сожалению, гораздо позже.
  Из точки А в точку Б вышел юноша бледный со взором горящим.
  По дороге слегка располнел, пропил доспехи, женился на прачке.
  Таков каждый второй. Тут их рой, тут отряд не заметит потери бойца.
  А я жизни учился у мертвых, как принц датский у тени отца.
  Мирон Федоров
  Часть 16. The Final Cut
  531.
  Незнакомая, чужая, однокомнатная квартира. На подлокотниках кресел, подоконниках, письменном столе, на полу, стояли импровизированные пепельницы, из которых торчали плотно сбитые ежи окурков. Их повсеместно сопровождали бутылки из под спиртного, нацепившие на свои этикетки всю географию земного шара. Пыль сбилась в небольшие кучки по углам и словно специально рассыпанный порох тонкой струйкой лежала вдоль несокращенных плинтусов, словно готовясь в любой момент взорваться и пустив жилище по ветру.
  - Нормальная квартира, - сказал я, - Если жить одному то вполне сойдет.
  - Удобная транспортная развязка. Мне нравиться, - Валя методично курил одну за другой сигареты, не стряхивая пепел. Пепел бледными струпьями сам падал ему на живот и рассыпался, соскальзывая по засаленной ткани футболки.
  - Разводитесь? - я с трудом выдавил из себя этот прямолинейный вопрос, и прежде чем получить ответ, уже пожалел.
  - Ну...не знаю... нет... Пока нет! Просто решили пожить отдельно. Вот и все. Стало тяжело, я на нее начал срываться, она на меня. В общем как то все начало разваливаться, а собирать, строить уже сил нет. Решили взять паузу, - размышляя о сложившейся ситуации валя неудобно ерзал. Тапочки с его полных ног слетали и упав на пол переворачивались подошвой вверх. Рассматривая тлеющий уголек сигареты, он шарил босой ногой по грязному паласу выискивая беглянку, а поймав ее долго пытался привести в соответствующее положение и полностью подчинить себе.
  - А Даня?
  - Ну, иногда они приезжают с мамой. Иногда я к ним, а так большую часть времени они проводит вдвоем. Если конечно не считать Лениной работы. Ну, ты понимаешь, о чем я!?
  - Скучаешь? - банальные вопросы у меня рождались сами собой. Я уехал из одной своей жизни на несколько недель, окунулся в петербуржскую пропасть, а выбравшись, вернулся совершенно в другую. Меня не было чуть больше месяца и произошедшие изменения меня ошарашили. Я не мог привыкнуть к старым своим друзьям и знакомым, хотя по сути они остались теми же людьми.
  - Всегда, - прозвучало искренне, но не убедительно.
  - И?
  - Пока так... - Валя сделал паузу, выдохнул дым, затушил окурок, встал из кресла, приложил свои большие ладони к лицу и начал быстро тереть, то ли стараясь пробудиться от кошмара, толи надеялся, что многодневная щетина опадет с одутловатого лица, - Чай?
  - Нет.
  - Знаешь, она даже оставалась здесь на ночь. Приезжали ко мне. Мы вместе прибирались. Вместе легли спать.
  - А потом?
  - Утром уехали....
  - А Лена там же живет?
  - Нет. То же квартиру сняла, то же однокомнатную.
  - Был там?
  - Нет. Знаю с ее слов.
  Молча, курили, рассматривая потолок и узорчатую грязь, занимавшую практически каждый квадратный сантиметр пространства.
  - Я знаю, грустить нельзя. Надо быть в хорошем настроении. У меня здесь была пара вечеринок, пока ты торчал в Питере. Было весело. Все будет нормально, все наладиться. Она увидит как мне весело, и она не сможет остаться в стороне...вернется.
  - Откуда ты знаешь?
  - Просто мы все еще женаты, и кроме всего прочего знаю я ее не первый год.
  - И когда же должно произойти возвращение?
  - Понятия не имею, - Желтов развел руки в сторону и улыбнулся, - Я даже уже не знаю, хочу ли я этого!
  - Хочешь. Иначе бы мы это не обсуждали!
  - А что обсуждать?
  - Что делать дальше. Мне и тебе. Мы с тобой у черты. Твоя семейная жизнь дала широкую трещину. Я защитил диссертацию...
  - Стас ты так говоришь что это как будто бы одно и то же.
  - Не одно и то же, но мы мой друг столкнулись с одинаковым вопросом и перед нами появилась прорва свободного времени! Что будем делать?
  - Ты намекаешь на музыку?
  - Музыку мы уже с тобой играли! Хватит! Может быть... - я замялся и посмотрел на собеседника утопающего в безмятежности, - мы напишем книгу?
  532.
  Я судорожно брился, понимая, что опаздываю.
  Утро для меня началось в одиннадцать примерно сорок секунд назад. Меня разбудил телефонный звонок, звонили из администрации. Вихрь тревожных мыслей пролетел в моей голове и разогнал сон. Уверенно говоря в трубку 'Да', 'Конечно', 'Когда скажете' я чеканил каждый слог, попутно плавно выскальзывая из кровати стараясь так, что бы предательски ни скрипнуло, ни одна пружина, выдавая мою праздность.
  Теперь я старался, просто не порезаться. И как это обычно выходит, черканул лезвием бритвы у основания ноздри. Потекла кровь. Всматриваясь в зеркало как растягивается кровяная линия по верхней губе, нижней губе и вот вот первая капля сорвется с подбородка в раковину в которую бьет ледяная струя из крана, я подхватываю ее ладонью и вытираю размазывая по запястью. Пока я жду, когда засохнет рана, добриваю щеки и шею, попутно перебирая в своих мыслях гардероб, стараясь выбрать, что я должен одеть: рубашка белая с коротким рукавом... глаженная? брюки светло серые...глаженные! ремень, ботинки... чищеные? галстук?
  Обойдемся без галстука! На улице жара. На ванной полочке руки ищут спирт, ватку. Прижигаю рану. Прижимая верхней губой ватку к ранке распластавшейся предательски под носом, с перекошенным лицом - одеваюсь.
  Перед зеркалом стою совершенно одетый и готовый к выходу. Внимательно рассматриваю свою физиономию, оцениваю ущерб - незначительный... и выпрыгиваю в подъезд, торопясь преодолеть, проспекты и мосты что бы добраться в пункт назначения, где меня ждут на собеседование. Не люблю опаздывать, и терпеть не могу, когда другие опаздывают, поэтому преодолевая сжатые сроки, я мчусь вперед, вклиниваясь в толпу пассажиров в маршрутке повиснув на подножке, быстром шагом иду по улицам, срезая расстояние дворами, пытаясь проиграть в своей голове какие будут задавать вопросы, но ничего мне на ум не приходило.
  Мне нечего было терять, поэтому я был более чем уверен, но моя слепая уверенность была сформирована этим утром, исключительно на уровне рефлексов. А что я мог приобрести, мне плохо себе представлялось, поэтому я несся на встречу в хорошем настроении, разгоняя привычную июльскую лень и хандру плавившееся в моем желудке.
  533.
  По черной металлической лестнице с вензелями и деревянными перилами, я поднялся на второй этаж, в поисках нужного кабинета стараясь как можно бодрее и тише передвигаться в суете административного здания. Каждый мой шаг гулко звучал, врезаясь в каждую ступеньку и мне казалось, что все на меня пялиться с осуждением и любопытством, провожая взглядом до лестничной клетки, пока я не поверну и опять не двинусь вверх, встречая все новых и новых зевак, отвлекающихся от своих насущных дел.
  Дверь в кабинет была открыт, а и я появился в проеме совершенно не готовый к диалогу.
  - Шелев? - спросил меня грузный мужчина. Степенная гряда усов подчеркивала суровость его облика, галстук был затянут, так что при сглатываниии, кадык протискивался через ворот рубашки с чуть слышным скрипом. Не дожидаясь моего ответа, он же встал из-за стола схватил пиджак со спинки стула и одел его, подошел ко мне деловито дернул меня за руку, - Не надо заходить. Со мной пойдешь. Нам на следующий этаж.
  Пока мы поднимались, вверх минуя два пролета, он меня подробно изучал, стараясь, свое любопытство прикрыть равнодушием, но тут любопытство сменилось призрачным недовольством, и в моей голове вспыхнула цитата Тайлера Дердена: 'Если молод - говори зелен! Если стар - слишком стар!'. Двигаясь по ступенькам, а затем и по коридору я не мог определить темп ходьбы моего проводника, то я выскакивал чуть вперед, и мне казалось, что это не очень прилично, потому что я не очень понимал, куда мы идем, то отставал, явно демонстрируя свою слабость и ненужную отрешенность.
  - Главу района зовут Андрей Николаевич. Идем к нему, там посмотрим, - было мне выданное ценное указание.
  - Понял, - единственное, что я смог произнести.
  В просторной приемной сидели два секретаря и перелистывали папки с бумагами. Из-за их спин сквозь окна бил приятный летний солнечный свет, через открытую форточку доносилось чириканье птиц, вязнущее в гуле кипящих машин. В старом здании администрации района царила приятная прохлады, а снежная белизна тыльной стороны документов, веял чистый подавленный холод, подправленный грязью печатных слов и синевой просвечивающихся печатей.
  - Ждет. Проходите, - сказала одна из секретарей, чуть оторвавшись от документа и вновь занырнув в него с придирчивой скукой.
  Мой проводник, приоткрыл дверь в кабинет главы.
  - Разрешите?
  - Проходите Игорь Сергеевич, - донеслось из-за дверей, - Тороплюсь. Присаживайтесь.
  Кабинет оказался гораздо больше, чем я мог себе представить. На широких подоконниках стояли цветные поздравительные открытки и грамоты. Стол был пуст, на его гладкой поверхности лежала только шариковая ручка в металлическом корпусе и небольшой блокнот в кожаном переплете. Передо мной в своем кресле сидел человек с обездвиженным лицом и в его глазах я мог рассмотреть каменистое дно. Коротко аккуратно подстрижен, чисто выбрит с ухоженными ровными руками лишенных опухлости и жеманства чиновничества. Глава сидел с комсомольской выправкой, прямо, не облокачиваясь на спинку, руки были сложены перед собой, пальцы сцеплены в замок. Пузатый узел галстука казалось, согревал его больное горло, багряным своим цветом.
  - Шелев Станислав Витальевич.
  Меня представили.
  - Директор школы. Понял, - у главы при разговоре шевелились только губы, словно захватив власть над мимикой и парализуя ее, - Сам готов?
  - Да, - коротко сказал я, потому что сомневаться и мямлить уже не имело смысла, но при слове 'директор' во мне пробудилась вялая предательская тошнота.
  - Ладно. Посмотрим, - Андрей Николаевич встал из-за стола, не собираясь выходить но, давая явно понять, что на сегодня все закончено, - Спешу. Мы вам позвоним.
  - Я понял, - сказал я, поднимаясь и направляясь за своим проводником к выходу, - Спасибо.
  - Станислав Витальевич, - окликнул меня глава.
  Я обернулся.
  - Хотел спросить вы всегда на лысо бреетесь или...
  - У меня пока что отпуск Андрей Николаевич. Лето. Жара. А на работу, как обычно... как все...
  534.
  Без особой радости я шел в военкомат. Люди в форме меня всегда несколько напрягали своим лощенным однообразием, напускной ухоженностью выверенной уставом. С военными людьми у меня не складывалось общения, как бы я к ним уважительно не относился и не пытался понять образ жизни и мысли. Как показала практика муштре я не поддавался и поэтому заочно мог себя зачислить либо в штрафбат либо приговорить себя к расстрелу.
  - Вы по какому вопросу? - на входе и дежурке на меня устало смотрел престарелый лейтенант. Лейтенант то ли вырвался из прапоров на стрости лет, то ли был разжалован, но удержался от полного фиаско и теперь смотрит из своего окошечка, как новобранцы проскальзывают мимо него, а сам он ждет не дождется когда наступит пенсия по выслуге лет и можно будет сорвать погоны и уехать в деревню.
  - Забрать военный билет, - нагнулся я в три погибели и попытался изобразить радость.
  Лейтенанта передернуло от пресной моей восторженности и он уткнувшись в желтые страницы толстой тетради проведя пальцем вниз вверх несколько раз скзал:
  - Двадцать седьмой.
  - Что простите?
  - Кабинет...двадцать седьмой...проходите..
  - А этаж... простите...Какой?
  - Второй. Идите. Не задерживайте.
  Я стоял у турникета в полном одиночестве. Хол был пуст, в двери военкомата то же рьяно ни кто не ломился. Гулкие торопливые шаги летели по коридору. В ближайшем кабинете грубо смеялись и гремели чашками. Чай пили?
  - Спасибо, - поблагодарил я, и пошел в сторону лестницы, минуя рассыпающуюся тишину при каждом привычном человеческом шорохе.
  Вход в двадцать седьмой кабинет представлял собой дверь распиленную надвое по горизонтали. Из-за нижней створки выглядывала девушка, точнее ее глаза и челка.
  - Скажите у вас модно получить военный билет?
  - По состоянию здоровья? - презрительно произнесла она подфыркивая на каждом слоге.
  - Практически...кандидатскую защитил.
  - Понятно. Давайте документы.
  Я протянул ей файл в котором сбились в ровную стопку справки и протоколы и мои фотографии три на четыре. Девушка тяжело вздохнула и начала заполнять витиеватые формуляры, вписывая нужные слова в подготовленные строчки, и стая галочки в соответствующих клеточках. Чуть привстав на цыпочках она по пыталась рассмотреть мои ноги.
  - Размер обуви какой? - спросила она, отбросив свои попытки разобраться в этом вопросе самостоятельно.
  - А зачем вам?
  - Обувь вам подберут...
  - А зачем мне? - с осторожностью спросил я.
  - А вдруг война!? - не отрываясь от формуляра, с повседневной обыденностью в голосе проговорила девушка.
  - Ну, если война, тогда сорок второй...
  535.
  Странное ощущение. Странное, потому что животного любопытства больше чем тревоги. Утром новости тебе рассказывают, что этой августовской ночью началась война и уже есть погибшие среди военных, и мирных жителей. Вроде бы все происходит за границами нашего государства, но уже погибли русские миротворцы и просто граждане России, и уже наши войска направляются в эпицентр конфликта, торопясь ввязаться в драку... и принудить агрессора к миру. Причем все стороны конфликта, вполне неплохо говорят по-русски и большинство тех, кто нажимает на курок, пытаясь вытравить в прицел врага, реализуя свои амбиции или приказы офицеров, закончили советские школы.
  В новостях нет ничего коме происходящей войны растворившей в себе всю Южную Осетию. Жертвы...жертвы...жертвы... и слащавые европейские политики с наплевательским видом призывающие к миру и требующие созвать тонну комиссий и комитетов что бы разобраться в сложившейся ситуации, что бы в свою очередь комиссии рассевшись по кабинетам дискутировали на тему 'Как учитывая все без исключения права человека повернуть сначала войну в цивилизованное русло, оградить женщин и детей от возможной гибели и психологических травм, потом поставить в зону боевых действий, еду и одеяла для нуждающихся, а затем с театральными паузами потребовать о прекращении огня от всех сторон вооруженного столкновения?'
  Пока в течении предшествующих десяти лет Грузия меняла калашников на М-4 и CZ Scorpion, УАЗики на хаммеры а предпочтения в авиации отдавала российскому ВПК, все ее действия кредитовались США и на эти же самые средства продавалось американское вооружение, и оплачивались контракты военных инструкторов тела, которых бросала отступающая грузинская армия.
  Точно так же как и вооружение, деньги поставлялись с завидной периодичностью, но имели одну непререкаемую особенность доллара, возращаться к своему старому хозяину, оставляя проценты, и долги нациям вожделеющим процветания и независимости, самостоятельной внутренней и внешней политики, а так же как гарант всех вышеперечисленных благ -стабильной экономики.
  Практически на протяжении последнего десятилетия Америка инвестировала в Грузию десятки миллионов долларов, обещая ей членство в НАТО, предлагая скорую полноценную интеграцию в мировую экономику, а так же приоткрывая двери своего рынка для грузинского вина. Но ничего кроме муштры грузин одетых в военную форму Северо-Атлантического альянса не смогла реально предложить.
  Были случайные жесты доброй воли, похожие на деловые отношения, но они все превращались в дегустацию, а не сделки года, даже в рамках Закавказья. За дегустацию пришлось расплачиваться, обученных солдат и технику отправлять на боевую практику в Ирак, для того чтобы сэкономить деньги американских налогоплательщиков.
  США заработали на сотрудничестве с Грузией гораздо больше, чем вложили и надеются, что их проект в виде нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан, втоптавший в грязь Боржомский заповедник, будет бесперебойно функционировать и приносить исключительные дивиденды.
  Большинство руководителей Грузии, питая легкую неприязнь к России и светлые надежды на новые транши запада, с удовольствием приторговывали своей ориентацией и стратегическим положением своей страны, надеясь на этом заработать как можно больше, а также рассчитывая развернуть небольшой миллионный бизнес в пределах Москвы в ближайшее время.
   Являясь воротами к Прикаспийским запасам нефти, не уступающим залежам углеводородов Северного моря, Грузия со всей гостеприимностью ложилась под натовского офицера, надеясь в будущем стать плацдармом для Американского вторжения в Иран, при этом закрывая глаза на возможные опасности для своих граждан и умалчивая в приличном миролюбивом обществе о подобных перспективах.
  Сегодня же единственное, что в аналитическом уме гражданского может крутиться, это единственная мысль - Какие могут быть последствия Грузино-Осетинского конфликта? В милитаристских фантазиях рисовались картины, как все заинтересованные лица мировой шахматной игры втягиваются в войну, рассчитывая, каждый на свою долю и посматривая поверх Кавказских гор в сторону Каспия.
   Телевизор не выключается, точно также, как и мыслительный процесс, который буксовал в противоречиях идеологической муштры, но поверх всего информационного хлама, теплилась надежда на скорый мир и бесконечно лютый страх перед продолжительной все разрастающейся войной. Позорной трусостью он заставлял представить себя и своих родных в городе, переполненным трупами и военной техникой с грязными лоснящимися кровью гусеницами и обожженной броней. Огромные груды железа живого и мертвого и ни капли чистой воды и полное отсутствие возможности найти еду, потому что все, что было в подвале заготовлено, завалено трухой, оставшейся от дома, рассыпавшегося на глазах под ударами артиллерии. Единственные у кого была еда - это были солдаты, но они вторглись в мирную жизнь, и от них пахло безразличием и смертью.
  Информационная война велась по всем фронтам, и сколько не были убедительны российские журналисты, их голос глох среди воя сирен западных средств массовой информации, работающих слаженно, как по учебнику и поющих в унисон друг другу.
  В Европе и Америке простые люди плохо представляли, что такое Грузия, а уж что такое Абхазия или Южная Осетия, они даже представления не имели. Поэтому в их головах легко и непринужденно формировалась примитивная картина, совершенно не вызывающая никаких противоречий.
  В прекрасной горной стране русские солдаты громят маленькую чистую грузинскую армию, которая до последнего иностранного инструктора мужественно защищает свои границы, но под давлением танков и артиллерии отступает к столице, стараясь спасти своего президента, методично пережевывающего галстук.
  536.
  - Ты будешь моим шафером?
  - Кем бля?! - давясь раздражением и понимая, куда клонит мой друг Паша.
  - Ну, так американцы говорят... у них, когда свадьба, там у жениха есть шафер! Будешь моим шафером, последний раз спрашиваю? - у Шумова был совершенно не торжественный вид, рваные джинсы, убитые кеды, толстовка, рыжая щетина ползла по щекам и бритая голова. Татуха в виде штрих кода красовались на затылке. Тыльная сторона ладоней была в мелких царапинах.
  - Буду, кем скажешь и когда скажешь! - проговорил я и мы обнялись, похлопывая друг другу по лопаткам, посмеиваясь с удовлетворением в предвкушении события, - Ну что, можно поздравить. Она же сказала - да?
  - Сказала, сказала, - проворил Паша искреннее впадая в смущение, чем усугублял свой нелепый вид, - В сентября свадьба. Через месяц!
  Лето приятно умирало. Мы стояли на набережной, вокруг суетились осенние люди в преддверьях сентября, а нам было наплевать, потому, что мы уже с головой погрузились в торжественное мероприятие, обреченное вовлечь в себя два разномастных карнавала и превратить вечер в незабываемый концерт. Не стоило спрашивать по именам - кто будет из гостей? Важно, чем эти люди жили. Часть из них оголтелые музыканты, а часть еще более оголтелые туристы, которым не важно, куда и на чем, двигаться по вертикали или по горизонтали, вплавь или по суше, важно только расстояние, что их отделят от дома.
  - Наташка рада? - спросил я.
  - Она слишком умная. Чего радоваться? Свадьба и свадьба. Сфотографировались, выпили, повеселились в кругу близких. Вот и вся свадьба. Мы и так уже сто лет вместе живем, ничего не изменится!
  - Дай Бог!
  - Кстати, тамада есть? - при этом вопросе Шумов напрягся. По всей видимости он провел в поисках не одни сутки и предлагаемый ценник его явно не устраивал.
  - Белова, - не утруждая себя долгими размышлениями, выпалил я.
  - Эта та огромная женщина вся в черном? - спросил Паша.
  - Да.
  - А что, она в школе не работает?
  - Работает. Просто решила заняться шабашкой. Нашла мальчиков с аппаратурой и пытается организовывать мероприятия. Деньги всем нужны!
  - Дорого берет?
  - Для меня сделает скидку.
  - А для меня?
  - И для тебя.
  - А хорошо ведет?
  - А вот это и проверим.
  - Свадьба один раз!
  - Все так говорят перед первой свадьбой! Ты не оригинален...
  - Я просто переживаю, - Паша очень мило нервничал.
  - Послушай, я тебе ничего не впариваю, встретишься с Ирой, и обсудите все. Договоритесь. Хорошо? Если не договоритесь, ну что ж....Ты знаешь ее, она бойкая, за словом в карман не лезет, адекватная...иногда, а если платят всегда и...
  - Я с ней поговорю.
  - Телефон дать? - я достал из кармана видавшие виды сотовый и начал перелистывать записную книжку.
  - Не. У меня вроде есть, - Паша, дублируя мои движения, нашел искомого человека, улыбнулся сам себе и в подтверждении кивнул, - Есть!
  - Вот и ладно, вот и договорились. Правильно. Поговоришь и сам все решишь. С невестой обсудишь...Если не найдете общего языка с Беловой, звони! Буду помогать я же свидетель... или как там у вас - шафер?
  537.
  На педагогическом совете, меня разбирал смех. Я старался не слушать, о чем вещал завуч, старался смотреть в окно, или найти бесценный клад под собственными ногтями, старался отвлечься. Но не мог справиться с собственным любопытством. Нас собрали по одной простой причине, что все среднее образование в панике. Совершенно неожиданно оказалось, что учащиеся слушают эмо и в связи с этим подвержены суициду. Фигурно режут себе вены и парами прыгают с крыш домов. Так как подростковая смертность по статистике возросла, а тела погибших были со странными скошенными челками, в кедах и розово-черных одеждах, то безусловно во всем виновата музыка. Родители умывают руки - само собой, а школьные учителя должны отслеживать, во что рядятся их ученики и как именно стригутся. До сегодняшнего дня черные джинсы и розовая рубашка были в порядке вещей, а начиная с этой минуты - это признак самоубийцы.
  Если в девятнадцатом веке мужчины слушали Шопена и убивали друг друга на дуэлях, почему у правительств разных стран не возникало желания запретить 'Большую фантазию на польские темы', а к ним присовокупить творчество гениального Баха, потому что тот сильно занимался церковной музыкой, а в ней лейтмотивом тянется кровавый след распятия и воскрешения, жизни после смерти и других чудес возможных лишь по истечению земного существования!
  В государственной думе обсуждалась 'Концепция государственной политики в области духовно-нравственного воспитания детей в РФ и защиты их нравственности', приравняв в данном документе рассматриваемую субкультуры к фашистам и антифа.
  Вместо того чтобы предлагать альтернативу у нас вводятся новые и новые запреты, внимательно оценивающие последствия и внешнюю сторону проблемы, вызывающие простые решения, способные спровоцировать видимость действия на всех уровнях власти.
  Подобные решения правительства вызывают гораздо больше желание покончить с собой, нежели музыка любого направления и жанра. Хотя я уже практически избавился от навязчивых мыслей о том, чтобы было, если бы меня вдруг не стало, но все же, где-то прах и ил прошлых размышлений лежит, прилипнув к стенкам кровеносных сосудов и при горьких волнениях, поднимается и клубиться в крови, разъедая стенки сердца.
  Если случайно бросить взгляд на восток, то можно обратить внимание на государственную машину средневековой Японии, в которой наоборот поощрялись подобные медитативные размышления самурая, подталкивая его к выводу определенного характера и почитая тех, кто способен смыть свой собственный позор и поражение харакири, но это совершенно не имеет отношение к школьному образованию, как и многое другое, что нам пытаются навязать, доказывая всесильность учителей, работающих за символические деньги.
  538.
  Год начался паршиво и по всей видимости так же паршиво закончится.
  Мне никто не позвонил. Когда обещают и не звонят... паршиво. Ожидание превращается в незапертую клетку, из которой просто не хочется выбираться, до той поры пока не откроют дверь и не поманят. Потом клетка испаряется, исчезает, не оставив после себя ни тени, ни следа. Но тело, стесненное исчезнувшими прутьями, находится в зажатой позе скованной предчувствием и уже не способное полностью распрямиться.
  Все раздражало. Не то что бы сильно, но постоянно напоминало мне, что я стою на месте и никуда не двигаюсь. Дни проходят и события не задерживаются в памяти, остаются только те, что произошли три - четыре года назад, а последний год и этот, что тащится от каникул к каникулам похож на предыдущий.
  Каждый урок, пережевывая одну и ту же жвачку, на новую публику, понял, что я растерял кураж и сам себя ругаю за это, пытаясь вылезать из собственной шкуры, но вдохновение разрушено рутиной. Среди новых лиц я не вижу тех, кто бы пришел на замену Постоенко, Елис, Князю, Бутакову и другим чудакам, которые очаровывали своей наглостью, чувством юмора, и не останавливались, пугаясь своих необдуманных поступков. Странно...потому что еще два года назад казалось, что эта карусель счастья не может замедлить бег!
  Сегодня передо мной дети с перманентно уставшими лицами. Их детство пресно и закрыто для меня. Я переметнулся на темную сторону силы и стал просто учителем, которого время оторвало от бесполезного, но чертовски бодрящего ребячества. Забавно осознавать, что теперь я представитель другого поколения, которое, наверное, не лучше и не хуже, просто другое...предыдущее...
  Я не испытываю к себе ни капельки жалости...но сочувствие в полной мере!
  На переменах, я мысленно постоянно ищу другую работу, даже не работу, а род занятий, чтобы просто вырваться на свободу в тот момент, когда тоска меня уже будет загрызать на маленькой арене класса, перед зрителями, что при любой удобной заминке готовы уткнуться в экраны своих телефонов.
  Практически каждое утро, за завтраком, я пытался предположить, что было бы, если бы предложение мне поступило и появилась возможность начать с чистого листа и в другой должности, но маршрут мой был все тот же и я отправлялся на работу, знакомой дорогой по изученному досконально маршруту, преисполненный сочувствия...
  539.
  Я знал! Знал, что не ошибся в тебе! - Пашина благодарность не знает границ. Мы стоим лицом к лицу, я завязываю белоснежный галстук, стараясь танцевать на его ткани кончиками пальцев боясь поставить пятно. Павел на несколько секунд растерялся, когда понял, что узел был завязан не совсем верно и кончик галстука выбивается из-под полы женильного пиджака и свисает ниже мошонки, но все поправимо.
  На часах ровно восемь утра, все присутствующие в хорошем настроении. Каждый занят своим делом. Леня украшает машину, Пашин брат с безучастным видом пьет кофе, я помогаю жениху навести марафет, Санек шутит по поводу и без. Сегодня все просто, день расписан практически по минутам: едем за невестой, потом в ЗАГС, затем на банкет и все... дело сделано. Обыкновенная свадьба, такая, как и должна быть: немного волнения немного радости все это немного пошло и навевает скуку, тем и хорошо.
  С галстуком справились без особых проблем, хотя и не с первого раза. Жених мне жмет руку и спрашивает: - Ну что поехали?
  - Рано. Еще полчаса.
  - Тогда покурим?
  - Это можно!
  Мы выходим на лоджию и дымим в приоткрытое окно. Кто-то тянет здоровый бокал кофе поверх моего плеча и пытается вручить его Пашке, который целеустремленно смотрит вдаль и курит уже вторую сигарету.
  - Ему не надо, обольется! - я, вырывая кофе из добродетельной руки, и с удовольствием делаю глоток, - Спасибо!
  - Пора? - спрашивает жених после третьей сигареты, - Может пора?
  - Ладно. Поехали, - говорю я.
  - По коням! - тут же раздается Пашин вопль и все судорожно бычкуют сигареты, ставят кружки, накидывают пиджаки и бегут толкаться в коридор, одевая на свои несуразные ноги, привыкшим к кроссовкам и кедам, лакированные ботинки, купленные еще на школьный выпускной. Сегодня их будут выгуливать второй раз.
  540.
  В сентябре разновозрастные невесты, одетые в свадебные платья без рукавов или небольшие меховые манто курят, и перетаптываются на высоких каблуках, курсирую от подруг, занявших место в очереди к пепельнице.
  Двери залов хлопают, словно бракованные станки, поочередно из-за торжественно хлопающих створок начинает звучать марш Мендельсона. В одном зале шабашат музыканты местного оркестра, в другом щелкая кнопками, завывает торжественно музыкальный центр.
  В кавалькаде женихов происходит драка. Из всей массы фраков и пиджаков в рукопашной сцепились двое. Случайная потасовка, чтобы снять нервное напряжение. Их разнимают свидетели и поправляют потрепанные бутоньерки на лацканах. На выходе из дворца бракосочетания тут же осыпают лепестками роз молодоженов, мило смущающихся и движущихся в общем потоке.
  Рассматриваю весь этот бардак... меня подташнивает. Знаю, на все про все должно уйти не более получаса, полчаса на то чтобы жениху и невесте поставить роспись и все те же полчаса на то чтобы распить пару бутылок шампанского во дворе и съесть по шоколадной конфете. Сценарий обыкновенен. Нас всех запускают в зал...
  Публика строится полукругом и рассматривает, как произносится торжественно речь, у всех серьезные лица, внимающие произносимым словам, словам ненастоящим, написанным чужим человеком для чужих людей. Как свидетель я стою перед работником ЗАГСа и принимаю на себя весь груз пафосной чуши, что она несет. Раздражаюсь. Боковым зрением пытаюсь заглянуть в каменеющее лицо жениха. Его скулы сжаты, немигающий взгляд пуст и отстранен - Паша словно стоит на посту возле мавзолея. Ему требуется помощь.
  Недолго думая, я протягиваю свою левую руки и пальцами вцепляюсь в левую ягодицу жениху. В спину нам полетели смешки зрителей, Пашина мимика тоже поплыла, он остался обездвижен от такого поворота событий, глупо расцвел и прошептал, - Сука!
  - Первая брачная ночь - моя! Передай жене! - шепчу ему я, стараясь использовать технику чревовещания. Но вместо этого он мне дает стремительный и яркий подзатыльник, прилетевший ко мне со свистом.
  ...а Наташка в этот момент просто говорит, - Да! - и озлобленным шепотом спрашивает, - Что там у вас происходит?
  - Да! - отвечает Паша четко, громко и счастливо, стараясь, чтобы его слово могло преодолеть волну нарастающего улюлюканья за нашими спинами...
  Под марш Мендельсона молодожены обмениваются кольцами, и мы покидаем зал, выходим на улицу. Дима, фотограф, не отстает от процессии, вертится под ногами. Он снимает кадр за кадром и не просит никого позировать, просто ловит момент, выцеливая портреты и сюжеты сегодняшнего дня.
  Раздаются хлопки шампанского. Пластиковые пробки катятся с глухим стуком по брусчатке. Сталкиваясь бортами, пластиковые стаканы мнутся и противно хрустят. Шампанское не лезет в горло... и вообще здесь собрались люди, к шампанскому не притрагивающиеся десятилетиями.
  Навязчивое 'горько!' звучит не продолжительно и как-то вяло, не потому что на душе у всех присутствующих нет радости за друзей, а потому что как-то неловко, глупо, по-сельски все это звучит, и утомившись от нелепости все бросаются обнимать жениха и невесту, начинают их тискать и на радостях носить на руках.
  - Планы какие? - спрашивает фотограф у невесты, потому что как опытный человек, знает, кто главный на подобных мероприятиях.
  - Гулять, потом в ресторан к пяти, - просто отвечает она пока, фотограф ее снимает.
  - Вы поедете со мной, мы сделаем неплохую фотосессию. Знаю одно место. Вам подойдет. А потом встретимся уже со всеми в ресторане. Так пойдет? - Дима, говорил просто, не настаивая, но сопротивляться ему было невозможно.
  - Конечно.
  - Свидетелей берите, они пригодятся. Все остальные пусть гуляют.
  - Па-а-аш! - позвала невеста и Шумов, вырвавшись из объятий рванул к ней.
  - Что?
  - Поехали. Дима попросил.
  - А ребята?
  - Встретимся с ними в ресторане.
  Жених кивнул и бросился в толпу гостей, расставив руки, словно хотел вцепиться во всех сразу, - Я уезжаю с женой, встретимся в ресторане, не скучайте, гуляйте. В пять! В пять в ресторане! Не продинамьте, раньше времени не напивайтесь! Увидимся, - и схватив меня за локоть Паша потащил меня в машину!
  Сонный осенний город зарывался в опавшую листу. День был солнечным, теплым. Окно водителя было приоткрыто, и звук дороги сливался с шумом воды. Мы выехали на набережную, пролетая под мостами, мимо старых купеческих домов, спрятавшихся в тени рослых железобетонных колон, вибрирующих от дребезга трамваев, катившихся над нами и над рекой, обернутые в солнечную фольгу и электричество. В географическом центре нашего города была его окраина, здесь заканчивалось все - жилые дома, маленькие причалы для прогулочных катеров, дорога. Город был над нами, прячась где-то на вершине холмов, на другом берегу, возвышаясь черными трубами заводов и крышами высоток спальных районов и там, откуда мы только что выбрались.
  Вокруг нас осталась только осень, тишина и ленивые собаки... более никого.
  - Разувайся, - скомандовал Дима жениху, а тот моментально и с удовольствием начал стаскивать с себя неудобные ботинки, - Закатай свои брюки, только не очень высоко. До середины голени! Отлично!
  Фотограф тут же нашел полуантикварный стул, спрятанный в кустах, но достаточно чистый, чтобы женильными брюками можно было присесть без последствий, нашел кирпичную стену с фигурными трещинами, кусты репейника, измотанного засухой и посчитал что этого будет вполне достаточно, чтобы реализовать задуманный план.
   - Жених на стул. Невеста встала рядом. Так. Да! Да! Босые ноги свои не подгибай! Не прячь! Я тебе что сказал, выпятить их на камеру? Я тебя попросил не прятать! - Дима крутился, как мог и млел от профессионального удовольствия, - Хорошо! Вот так! Отлично! Теперь Паша в реку по щиколотку, а ты Наташ вот сюда. Правильно! На этот остов причала, смотри не искупайся! Отлично! Отлично! Еще пару кадров, обуемся и сделаем несколько снимков во дворе одного заброшенного дома. Сначала обуемся! Все вылезай из воды! Обуемся и потом на банкет! Вас же ждут!
  541.
  Как только мы вошли под аплодисменты присутствующих в банкетный зал, все встало на свои места добавив празднику отчаянья. Белова в роли тамады, со всей своей необъятностью, несла какую-то свадебную чушь, от которых всех присутствующих с изысканным снобизмом кривило и коробило. Публика недоумевала и переглядывалась, пытаясь самим себе объяснить весь этот фарс странной шуткой, которая должна была вот - вот закончиться. Паша, не успев сесть за стол и поднять первый бокал шампанского 'За здоровье молодых' уже виновато раскланивался и краснел, извиняясь за неловкую ситуацию, перед импозантной публикой, в любом состоянии понимающей что такое хорошо и что такое плохо.
   Публика извинения принимала и не дотрагиваясь до шампанского решила подбодрить себя водочкой.
  По сценарию на подобных мероприятиях после третьей рюмки всегда находится желающий бить морду неугодному тамаде, а все остальные пытаются его пыл остудить, но после пятой появляются еще несколько драчунов и тогда трагедия неизбежна. В данном случае Иру спасал только ее пол - женский. От ее бесполезной женственности в сложившейся ситуации на душе у всех присутствующих было невыносимо тяжело и уже нашлась парочка находчивых парней, нашедших выход из сложившейся ситуации, готовые вот - вот рвануть в атаку на ди-джея, изливающего отвратительный звук в зал.
  В банкетном зале стоял унылый гул, все общались между собой, не стесняясь в выражениях, Белова упрямо продолжала двигаться по сценарию, но судя по выражению ее лица, она мечтала, когда приедут ее сменщики. На это же самое надеялись все здесь присутствующие, включая жениха и невесту.
  Родители молодоженов переглядывались и недоумевали, почему на вполне обычной свадьбе с приятной ведущей все гости, тихо, каждый себе в рукав изрыгает возмущение, надеясь на то, что это не тронет их друга, который успел за это все заплатить и пытается пересидеть собственное ощущение неловкости.
  Молодожены от собственных родителей принимали конверты, и это хоть как-то компенсировало их настроение, пусть даже на короткий момент. Момент очень четко разграничивался двумя движениями, когда конверт принимался в дар и когда уходил из рук, ныряя в подарочную коробку нехилых размеров... и вновь по залу, тянулось ленивое и циничное 'Горько!'
  К всеобщему счастью, цирк приехал, чуть опережая время своего выхода на публику, и лица присутствующих сразу просветлели. Художественным руководителем труппы был Ваня Квасов. При всей интеллигентности имени и ассоциативности фамилии, художественный руководитель полностью отрицал употребление алкоголя и табачной продукции и уж, тем более наркотиков, но с неимоверным обожаниям относился к татухам. На его руках слепые зеленые мыши в темных очках выстраивались по росту и, нащупывая клюкой дорогу двигались к запястью, на другой - внушительный скелет рыбы царапал ребрами одежду.
  Паша, забыв про жену, рванул к вошедшим ребятам, волочившим инструменты и собственное оборудование.
  - Делай что хочешь, но надо, спасать ситуацию! Сейчас все с тоски подохнут. Квасов - у вас пятнадцать минут! - жених пытался говорить свободно, пока ему музыканты жали руку и поздравляли с важным событием в его жизни, - Вся надежда только на вас!
  - Да хуль блядь! Ща все исправим! - Квасов ринулся к свободному микрофону и жизнерадостно заорал в него, приглаживая свой кучерявый ирокез, из которого уверенно торчали случайные дреды, - Вас приветствует группа 'Так Получилось'! Дайте нам пятнадцать минут и мы устроим танцы!
  Засыпающая публика моментально приободрилась и проглатывая последнюю рюмку начала выползать на импровизированный танцпол.
  - Свет убавьте! - командовал Квасов, - Много света не надо! Не надо, потому что кто в танце кого заденет...в общем всякое у нас на концертах бывает... чтобы зла обиженный не держал! Да и вот эту хуйню выдерните из розетки!
  Ребята по-армейски расчехлялись и собирали барабанную установку, справившись с проводами и струнами, они ввязались в бой с всеобщей апатией. Грянул панк рок!
  Обслуживающий персонал сразу прижался к барной стойке. Белова схватив салатик, спряталась в уголке за столом, источая исключительную благодарность, потому что о ней сразу все забыли. Ди-джей сразу надел наушники и ставил свои треки только для себя любимого, пока живой звук заполнял помещения и заставлял дребезжать окна.
  Простые песни в очень хорошем темпе, посвященные женским прелестям и слесарям, бухлу и жестким потасовкам с гопниками заставили сокращаться даже старшее поколение с удовольствием, покидающим свои места из-за столов и пританцовывающих в такт, стараясь особо не вслушиваться в тексты песен...
  542.
  - Нет, погоди, мы все тут работаем. Работаем не первый год! - у меня было ужасное настроение. Пальцы мои тискали воздух в карманах куртки, сжимаясь в кулаки. От неловкого детского отчаянья, охватившего меня, становилось дурно, то, что мне только что заявил Насон, ставило крест на всем, ради чего приходилось трудиться последние несколько лет.
  - Это не далеко! Москва - это четыре, ну максимум шесть часов на поезде. Ты чего заводишься, я буду приезжать каждые выходные.
  - Каждые выходные? - переспросил я, прикладывая массу усилий чтобы не орать и от этой напряженной сдержанности мой голос был еле - еле различим в шуме улицы.
  - Ты все правильно понял.
  - Встретишь кого-нибудь...
  - Кого?
  - Девушку и она тебе будет проедать плешь, что ты опять куда-то собрался на выходные в пятницу вечером. А пятница у вас у менеджеров - это же святое!
  - Стас не преувеличивай... - Никита предательски мялся, - У меня есть девушка, она едет со мной.
  - То есть ее ты взял с собой... а к нам будешь приезжать? - звучало глупо, ревностно и скучно. Вполне четко вырисовывалась картина, что будет впереди. Мы атомизировались, зарывались в свои карьерные проблемы с головой, и музыка становилась случайной отдушиной. Последние месяцы мы играли просто для себя, стараясь перевести дух от каждодневной суеты. Дэн часто пропадал, либо на пьянках, которые невозможно пропустить, либо в кратковременных командировках, более чем часто выпадавших на тот момент, когда мы пытались собраться все вместе. Леху это раздражало, и он часто опаздывал, ссылаясь на свою занятость в оркестре, а если состав на репетиции был неполным, ссылаясь всю на ту же занятость, уходил на десять пятнадцать минут раньше.
  - Хочешь, поехали со мной?! Найдешь работу. Будешь как все, - предложил Насон, заведомо предполагая мой ответ.
  Первый снег мраморный пылью падал на асфальт и под ногами пешеходов превращался в грязь, струящуюся рваными клочками почерневших листьев.
  - Не хочу.
  - Все будет нормально. У нас впереди большие возможности. Подвяжусь с людьми, найду пару приличных концертных площадок. С работы буду уходить в пятницу пораньше... к одиннадцати ночи, буду у вас в городе, сразу в эту же ночь на репетицию, а с утра в субботу или в воскресенье можно будет играть концерты по Московским клубам. Отосплюсь в поездах. Вы все к понедельнику успеете вернуться домой и выйти на работу, а я останусь. Таким образом, раскрутимся, в Москве публика поживее, на любую музыку свой слушатель там найдется. Все будет нормально. У нас больше нет вариантов, ты сам знаешь. Сколько мы просидели в нашем городе? Три года? Четыре? Больше? И чего?
  - Ничего...
  543.
  Афроамериканцы верят, что кроме того, что Иисус был сыном Господа, он был еще и черным. В глубине души, требуя социальных реформ и такого равноправия, чтобы белые граждане трепетали от ужаса, но при этом не хлестала кровь - они голосовали за Обаму.
  Белые голосовали против республиканцев, потому что республиканцы надоели всем до чертиков, кичась на ближнем востоке размером своей пушки и длинной авианосца.
  Африканцы голосовали за парня с Кенийскими корнями, который якобы родился на Гавайях.
  Латиносы голосовали за Обаму, потому что их кандидат не так уж и черен, волосы жесткие кучерявые, но кожа по цвету, как у индейца лесов Амазонки.
  Пакистанцы, Афганистанцы, Саудиты, Катарцы верили в то, что он, возможно, когда-то исповедовал ислам, и только чтобы добиться власти, он исключительно благодаря восточной хитрости, принял методизм, чтобы умаслить представителей различных течений христианства. А кроме всего прочего, в его имени между 'Барак' и 'Обама' притаился 'Хуссейн', а Хуссейн это внук пророка Мухамеда, что тоже имеет не последнее значение для граждан США, вслушивающихся в слова имамов.
  Китайцы, Вьетнамцы, Индусы, Корейцы, Японцы, голосовали, как попало, не глядя второпях, потому что опаздывали на работу, но при всей своей занятости не могли не обратить внимания на его доброжелательную гостеприимную тихоокеанскую улыбку.
  А русские опять не пошли на выборы!
  Барак Обама располагал к себе. Он был похож на Кеннеди, такой же улыбчивый, добродушный, сладкоголосый, с хорошим чувством юмора и обещающий благоденствия. Молодой, энергичный, веселый, подвижный, легкий и иногда казалось, единственное, что его удерживает у земли, так это не самый дорогой костюм, мешком повисший на его плечах.
   Ему с удовольствием поверили американцы, на него возлагали большие надежды и видели в его глазах чудо. Как он одним движением сможет восстановить мир и найти общий язык с Ираном, Китайцами, Русскими, решит вопрос с медициной, образованием, экологией, вернет процветание американским семьям и вытащит страну из банковского кризиса. Мировой терроризм тут же заскучает и сложит оружие! На землю вернется рай и исчезнет половой диморфизм... останется только обамамания!
  Черную безвольную куклу вытащили отплясывать за долги государства перед странами всего мира и перед собственными гражданами. Вытащили на свет для того чтобы привлечь внимание, не только граждан США, но и всей мировой общественности, погрязшей в ипотечном кризисе 2008года, которая металась в панике и стоило все опять вернуть в русло идеального потребления. Нужно было продемонстрировать спокойствие и радушие, умиротворение и гуманизм Америки, и лучше всего это мог сделать полукровка с юридическим образованием, избранный на четыре года, в то время как четырнадцатый председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы Бен Бернанке уже был у руля не первый год и не помышлял о своей отставке.
  544.
  - Мы начнем с конца списка, - проговорил преподаватель, - Кто у нас здесь. Шелев? Шелев здесь?
  - Да, - спокойно сказал я и направился к кафедре, чтобы тянуть экзаменационный билет.
  Аудитория повеселела, сдержанные смешки прокатились по кабинету, и мне летело в спину: - Третий раз подряд! Третий...
  Каждый экзамен для меня становился игрой в философию на заданную тему. Я не выигрывал и не проигрывал. Просто беседовал, старался не замыкаться на конкретный вопрос билета, а видеть задачу шире, что практически подкупало всех наших преподавателей. Играя в свое удовольствие, жонглируя словами, старался продемонстрировать свою эрудицию, а иногда просто прятал за словами свое незнание.
  Я только в этот понедельник вспомнил, что у меня начинается сессия и мне придется в течение двух недель тащить ее на своих плечах.
  Минувшим августом я поступил в университет на второе высшее, на факультет с нелепой аббревиатурой, трансформирующейся в громкое название 'Государственное и Муниципальное Управление', тем самым стараясь скрыться от прорвы времени, образовавшейся после того как отгремели случайные репетиции и ежедневная работа.Мне не приходилось скучать, но сила привычки, возведенная практически до рефлекторного уровня за восемнадцать лет, давала о себе знать. Если есть свободная минута, решил я несколько месяцев назад, почему бы ее не потратить на образование и новые знакомства.
  Всю свою сознательную жизнь я учился. Учился в школе, в педагогическом университете, в аспирантуре, а потом это все якобы случайно оборвалось и то, к чему я относился с пренебрежением, вдруг стало мной востребовано, по причине собственного одиночества, которое я затыкал новыми людьми как тряпками, годившимися только на то, чтобы сдерживать меня и прятать от меня самого.
  Нет. Я не ощущал нехватку образования, просто хотелось, как-то мягко выйти из этого процесса, через заочную форму обучения.
  Да. Можно было посещать и педагогический в свободном порядке, навещать преподавателей, пить чай с ними на кафедре и обмениваться воспоминаниями, словно гашеными марками, содранными с конверта. Да, можно, но я точно знал, что не смогу себя заставить вернуться, потому что не было необходимости, не было мотива, а уж тем более делать это с определенной периодичностью вообще не представлялось возможным.
  Поэтому подписал себя на студенческую кабалу еще на два с половиной года, хотя уже к третьему экзамену, то небольшое чувство азарта, которое было при первом, стремительно угасало... да и вообще, мне сложно было понять, откуда оно вообще первоначально взялось... и становилось жалко, что оно уходит, оставляя меня один на один с собственными словами, чужими вопросами и теми, кому искренне не интересно, то, что я сейчас говорю...
  - Это все по этому вопросу...
  - Хорошо Шелев, переходите к следующему, - преподаватель с отсутствующим видом теребил свою бороду. Полемики не наблюдалось.
  545.
  Счастье - это когда что-то с тобой происходит! Пусть даже и не очень хорошее. Штиль убивал матросов во времена великих парусников, штиль убивает меня этой весной. Чем меньше событий в жизни, тем жизнь скоротечнее, незаметнее. Дни съеживаются и уменьшаются в размерах, а я словно сторонний наблюдатель - изучаю собственное тело, дрейфующее по страницам календаря, проживающее каждую неделю до пятницы в надежде на более насыщенные выходные, но уже к обеду в субботу я тороплю понедельник, заведомо готовясь к разочарованию. Как любой другой учитель с нетерпением жду каникул. В каникулярное время еженощно, ближе к утру, ухожу в спячку, просыпаясь на следующий день, разбитый. Пока я прихожу в себя за поздним завтраком и строю планы на остающуюся часть дня, день растворяется, плавно утопая в мимолетном вечере, обрывающимся в тишине бездействия. При необходимости я научился высыпаться на ходу, в общественном транспорте зависая на поручнях, в коротких паузах обеденных перерывов.
  От истощающего бездействия во мне закипал беспричинный гнев и чтобы обезопасить окружающих от самого себя, я впал в спячку, отстранившись от однообразного процесса движения самой жизни.
  - Ты все еще играешь? - спрашивали меня мои друзья при случайной встрече, с неуверенностью и надеждой в голосе.
  - А ты? - отвечал я вопросом на вопрос.
  - Ну, так немного, - были уклончивые ответы.
  - И я... - совершенно пространно отвечал я. Хотя я продолжал репетировать с какими-то непонятными группами, случайно затянувшими меня. С Никитой, Денисом и Лешей, мы встречались редко и не всегда уже могли вспомнить, что происходило на последней репетиции, и что мы должны отработать за сегодня. В лучшем случае мы импровизировали с удовольствием, наслаждаясь обществом, друг друга и в перерывах с упоением разговаривали. В худшем случае мы просто репетировали, а в своих мыслях полностью отсутствуя в репетиционном зале, витали, где-то на работе, в другом городе, или ждали встречи с человеком рассчитывая на то, что именно он сможет, что-то сделать с простой безысходностью.
  Мечтательные разговоры прекратились. Никто не заикался и не произносил таких выражений: 'Еще немного и мы...', 'Когда это произойдет...', 'Все произойдет, точно не завтра, но я думаю в течении этого года... '
  Мы были на столько стары и так далеко ушли в тень, что нас тут же все позабыли и никто не хотел с нами связываться, потому, что жаждущих выступать и перегрызать друг другу глотки за ломоть сцены вполне хватало. Старость приходит не со временем, а с осознанием собственной беспомощности и в именно в эти дни я был старше, чем Мик Джагер и Биби Кинг вместе взятые!
  Нет, никто не расстраивался, никто не закатывал истерик и в то же время не казался равнодушным, просто хобби, которое когда-то стало работой за дарма, превратилось в простое увлечение и коротание мерзких весенних вечеров, словно перед лучиной...свет тускл, тишина, скука...
  Нас тащила собственная инерция, а может быть просто страх. Это примерно, то же самое, как когда умирает человек. Все, кто слышали про смерть близкого, но по стечению обстоятельств с ним не виделись уже более года, причитают и говорят: 'Не может быть! Год назад он был совершенно здоров! Все же умер!? Скончался? Приду на похороны? Конечно! Обязательно!', а приходя к телу перед тем, как надо забить гроб, что покоится на табуретках, принесенных с кухни, а затем опустить в землю, долго беседуют как с живым, что-то спрашивают, сами отвечают на свои же вопросы и причитаю: 'Похорошел. Помолодел. Как живой...' плачут...
  Мне было решительно некогда, и я решил ни о чем не жалеть, хотя я ощущал, как все меньше и меньше удовольствия в том, что я делаю, а от этого мне становилось жалко тех, кто посвятил всей этой молодежной затее всю свою жизнь и прославился парой песен, обрекая себя на постоянное повторение. Сизифов труд!
  Размышляя так, я успокаивал себя, и от этого становилось еще более противно, еще более скучно и от этой гнетущей скуки я бросался к первым кто звал меня и просил прийти репетировать с ними.
  От их разговоров в моменты творческих пауз и перекуров меня воротило. В них было столько надежды и самообмана, что мне хотелось орать, но я молчал и разглядывал малознакомых людей, бьющихся изо всех сил. Я видел много хороших музыкантов, но слишком мало счастливых случаев. Больше кабалу, чем творчество, больше пустого тщеславия, чем понимания собственной обреченности катить вновь и вновь один и тот же камень в гору, так и не добравшись до вершины.
  546.
  - У меня такое ощущение, что вы друг другу не очень интересны, как только вы выходите из-за парты, вы разбредаетесь по своим углам и замыкаетесь в себе, решая свои местечковые, мелочные проблемы, - рассуждал я, сидя на откосе, смотря как передо мной течет громадина река, подставив свой черный хребет солнечным лучам. Постенко сидел рядом на траве и разглядывал бутылку пива. Ковыряя этикетку, он отдирал тонкие разноцветные клочки и пускал их по ветру, разглядывая, как они кувыркаются над пропастью и городскими мостами.
  - У всех очень непохожие интересы Стас Витальевич. Просто в этом котле варятся разные люди вот и все. Тянут каждый в свою сторону, ссорятся, перекрывают друг друга, ну иногда встречаются на родительских собраниях. Ну как ты помнишь мои уже, который год не ходят по объективным причинам!
  - В этой школе учатся дети владельцев автосалонов, заводов, магазинов, юридических фирм, строительных компаний! Да мало ли кто из родителей учеников, какой бизнес имеет...а дети чиновников, про них забыли! А дети высших чинов ГИБДД, вооруженных сил РФ!? Можно во втором поколении нехилый синдикат замутить! А вы?
  - Что? Что мы?
  - Девочки сидят на месте секретарш в папашкиных фирмах, мальчики косынку раскладывают на месте менеджера...
  - Молодцы начинают с низов и ползут по карьерной лестнице!
  - Да с такими зарплатами, которые им выставляют, на хуй лестница не нужна, они эскалатор уже купили и в свой коттедж поставили, а также приобрели себе BMW, и квартиру в ипотеку на всякий случай, а все это хозяйство оформили на фирму отца, если так можно, а если нельзя то все равно, что-то подобное провернули, опять же таки не без его помощи!
  - Ну, я не такой!
  - Здесь хочется сказать, Постоенко - Очень жаль, что ты никакой! Ты вместе со мной пиво сидишь пьешь на откосе!
  - Одиннадцать лет вместе проучиться и проебать все возможности! Вот ты мне скажи, вы классом собирались, хотя бы раз после того, как закончили школу?
  - Один раз собирались. По-моему... в том году, - неуверенно промямлил Илья, запивая каждое отдельное предложение протяжным пивным глотком.
  - И?
  - Что?
  - Рассказывай, как это было?
  - Ну, не знаю...как у всех! Собрались около школы...
  - Сколько человек?
  - Я не помню, - Илья растерялся от моего напора и вопросов, сыплющихся на него.
  - Примерно. В процентах!?
  - Процентов семьдесят пять, - прозвучало неуверенно.
  - То есть четверть слилась до начала мероприятия!
  - Ну-у-у-у, там кто-то беременный, кого-то муж не отпустил, кто-то заболел, кого-то просто забыли пригласить специально...
  - И это был ты? - постарался задеть я его по непонятной мне самому причине.
  - Нет. Я как раз там был! Рассказываю же...
  - Дальше рассказывай. Не будем на тебе зацикливаться... о чем говорили?
  - Решали куда пойдем.
  - Решили?
  - Да.
  - Девочки хотели, что-то с танцами и вкусный едой, парни с пивком и в тишине!
  - Надеюсь, пришли к общему знаменателю?
  - Нет. По обсуждали и разошлись!
  - Заебись! Вас не из школы надо было выпускать, а из детского сада! - я посмотрел на Илюху с грустью, осознавая собственную обреченность, - А из группы парней сколько дошло до кабака, а сколько растаяло по дороге?
  - Примерно половина...
  - Надеюсь, ты был среди них? Тех, кто дошел!
  - Само собой Стас Витальевич, не в растаявших же!
  547.
  Так как я боюсь, лета больше никто не боится. Абсолютная счастливая обреченность окружающего мира и полная отстраненность от моей персоны. Именно летом до меня доходит осознание того что жизнь движется по кругу, появляется тревожное ощущение порочной цикличности и распада. Пока еще природа бушует в красках и цвете, засыпая города аллергенами, жители с красными глазами и вздутыми веками буксуют в расплавленном асфальте. Я вдыхаю жару, тянущую ко мне свои щупальца от бетонных стен и пробивающихся через головную боль, стекающую по небу в гортань пыльной горечью.
  Последнее время у меня плохо получается даже мечтать. Не о чем. Где-то внутри меня маленький злой бес оборвал стоп кран. Тормозные колодки прикипели к дискам. Моя жизнь превратилась в календарь, где ежедневно с треском от корешка совершенно незнакомые руки отрывают листы, комкая их и закидывая, не целясь в мусорную корзину дату за датой. Календарь прошлогодний и поэтому искать соответствие в нем не имеет смысла. Все тоже самое: числа, месяца, дни недели, но все это устарело и больше никому не нужно.
  Говорить не о чем, писать не о чем и записывать больше нечего... Играть?...
  Иногда я запираюсь в одиночестве с барабанами на репетиционной точке и долблю без перерыва полчаса. Когда же утихнет гнев, уходит и сила, растворяется понимание, точно так же и все остальное, что меня связывало с подвалами, в которых происходило что-то важное! Только я не всегда могу вспомнить, что именно..., впрочем, что и происходит со мной и сегодня, в эту самую минуту. Возможно, я просто здесь сижу в ожидании, что кто-нибудь меня позовет с собой, потому, что собирать самому по крупицам, что было растеряно, убито, упущено, слито, выброшено, отдано, продано, подарено или просто перестало существовать, испарившись из моего круга, больше никогда не вернется.
  В основном это были... нет не вещи... люди!
  Большинство из них меня раздражало, и я не мог их долго терпеть, впрочем, как и они меня. Я готов был сорваться и броситься на них с кулаками, а теперь не могу позволить себе и такой мелочи... как пустая брань... смешно. Смешно, что некоторые ценили меня за мою излишнюю импульсивность... хотя возможно они просто искусно врали, а я им верил. А может быть, что они и врали то не очень хорошо, просто мне хотелось в это верить потому, что это было по-настоящему, это было здесь и сейчас... просто бранные слова! Эмоции...
   Все мои повседневные действия направленны на поддержание собственной жизнедеятельности, тупой, и беспощадной. Я все воспроизвожу шаг за шагом, движение за движением словно стараюсь тянуть время, тянуть, как могу, не заметно для окружающих, будто бы нахожусь в ожидании, простых и ясных перемен. Заправляю постель, чищу зубы, готовлю завтрак, мою посуду, передвигаюсь в пространстве, куда-то еду, возвращаюсь и с трудом укладываю себя спать в четыре утра.
  В пресных, изворотливо благополучных условиях выживаю, и все время постоянно стараюсь напоминать себе, что я еще существую.
  В тени неумолимо скучно и так же жарко, как совершенно бессмысленно и потливо на солнцепеке, душно в квартире и странно холодно по ночам: осталось 48 дней лета...47...46...45...
  548.
  Господь Бог или кто бы он не был, без остановки щелкает небесным выключателем, словно маленький ребенок, осознавший свою способность дотянуться до кнопки...день, ночь, день, ночь, день ночь...усталость.
  Усталость формируется не из больших объемов нагрузки, а из затравленности, исходящей откуда-то изнутри, от монотонности. 'Отдых - это смена деятельности' - так говорил великий русский физиолог Павлов и именно так его цитируют школьные учебники по анатомии. Именно так исчезают люди, замкнувшись в собственной монотонности и однообразии. У каждой жизни своя частота колебаний событий, на первых взгляд важных, но при определенной частоте повторений они теряют всякий смысл.
  'О, вот опять!' проносится восклик в голове, словно там сидит маленький уродливый карлик и комментирует все что происходит, акцентируя внимание своего хозяина на тех моментах, что стали неотъемлемой посредственностью - твоей жизни.
  Майкл Джексон умер от посредственности! Умер, по-моему, три месяца назад...это было двадцать пятое число...июнь.
  Ему просто надоело продавать себя, собственное физическое уродство, собственные проблемы, суды, скандалы, и как за шорами прятаться за музыкой. Ему надоело восхищение, которое граничит с постоянным разочарованием публики. Любые обвинениями и уголовные преследования, на определенном этапе воспринимаются как издержки. Журналистские изыскания и расследования превращаются просто в белый шум. А высказывания 'Нет, Майкл уже не тот, что десять лет назад!' представляют исключительное зло. Конечно, блять! Ему уже за полтинник, он уже далеко не тот, а вы все хотите, чтобы Джексон сокращался на сцене, как тридцать пять лет назад! Нет...
  Машина! Даже не машина, а целая индустрия, сломалась, пошла прахом, когда умер Майкл, но бренд остался, и в эти самые летние дни бойко шла торговля, вваливаясь в сентябрь две тысячи девятого года, продавая фильмы, альбомы, антологии, книги, плакаты и в огромном количестве глянцевые статейки. Сомневаюсь, что он бы остался не свергнутым королем поп-музыки, если бы не было слухов о его витилиго или то, что он делал с собой и выставлял это как болезнь. Его пластические операции стали персонажами мультфильмов, где он появлялся в качестве героя второго плана с потерянным носом, что в очередной раз делало жизнь Майкла посредственной и вторичной, если взглянуть на нее с точки зрения русской классической литературы.
  ...но вся его посредственная жизнь не смогла скрыть его несомненной гениальности. Просто однообразие всегда крадет талант, либо толкает к разрушению...
  Ты чудесно богат! Чудесно талантлив! Чудесно мертв...а в смерть было еще сложнее поверить, нежели чем в талант и любую другую легенду, рожденную за более чем тридцатилетний срок правления. Жизнь реального человека разбилась на истории и биографии, написанные чужими людьми...
  Я валялся на диване и слушал They Don't Care About Us. В моей голове били барабаны и отказывался, что-либо предпринимать. Был слишком хороший солнечный сентябрьский вечер. До того момента как он скукожится и превратится в лысую луну оставалось еще пара часов. В открытую балконную дверь под грохот композиции залетали пожухлые листья, а из двери сыпался речитатив, осевший на пленках и дисках более четырнадцати лет назад.
  Пытаясь отвлечься на песню, я старался думать о чем угодно, кроме работы и собственной физического разложения. Мне казалось, что мышцы расслаиваются и я, потеряв способность к сопротивлению разрушаюсь и злюсь.
  Может быть, я просто устал. Был бесконечно длинный день, который еще начался до того, как встало солнце, который не хотел отпускать меня и требовал к себе моего постоянного внимания к важным мелочам, я хотел просто уснуть и возможно не проснуться или проснуться, когда уже стемнеет и я никому не буду нужен...я не мог определится...я лежал и кипел...
  ...сотовый телефон зазвонил неожиданно резко, преступно громко, и каким-то мерзким сигналом, не похожим, на тот, что я всегда готов от него слышать.
  Поднявшись с дивана, я пошел в комнату, где на столе лежал и подмигивал мне незнакомым номером аппарат.
  Я вдохнул...Выдохнул. Взял в руки. Нажал кнопку... Хотел первым спросить 'Ну какого хуя тебе надо?' и тут же сбросить вызов. Сдержался...
  - Слушаю...
  - Это Игорь Сергеевич.
  - Да... - выцедил я из себя.
  - Я хотел бы вернуться к прошлогоднему разговору... Как вы? Не против?
  - Нет, - отвечал я и перебирал в своей голове ассоциации. Это...это...звонили из администрации, по поводу работы. Год прошел? Вроде бы все было совсем не давно, словно в апреле или мае. Была жара...больше года назад...
  - Сможете подойти завтра утром?
  - Да.
  - Часов в десять, в администрацию района.
  - Да, - при каждом моем 'да' процесс распада замедлялся, по-моему лицу поползла бессмысленная улыбка.
  - Знате, куда идти? Немного в другой кабинет. Надо будет пройти чуть дальше по коридору на втором этаже.
  - Понял.
  - Не опаздывайте, - и повесили трубку.
  549.
  На часах 10.45... прошел урок...
  Выхожу из здания районной администрации. Ослабляю галстук, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки. Вдыхаю полной грудью, улыбаюсь. Чувствую в себе уверенность, такой, какой давно не ощущал. Завтра, все изменится, завтра, наступит другая жизнь. Завтра, я проснусь другим человеком с новыми возможностями и с новым уровнем ответственности. Я знаю точно, я справлюсь, просто у меня нет другого пути, у меня нет другого выхода...больше нет.
  В эти мгновения мир стремительно модернизировался, становился светлее и интереснее, зазвучал громче. Неимоверный прилив сил, бурлил в моей крови. Мне хотелось бежать. Закрыть глаза бежать вперед, размахивать руками и орать. Казалось, что в эти мгновения преград для меня не может быть, не может быть того, что в состоянии остановить мое продвижение в любом из возможных измерений.
  Я помню - мне нужно позвонить отцу. Но возле самого здания администрации, я не могу говорить, мне кажется, что, начав беседовать здесь по телефону, открою неприличную тайну, тайну которую, никто не должен слышать, иначе все может закончиться в этот самый момент. Я не очень понимал и, соответственно не мог объяснить, что же все-таки может закончиться? Но очень четко осознавал - все, или, во всяком случае, все хорошее, все, то, что радует, и дарит тот прилив сил, что насыщает и вдохновляет.
  Быстрым шагом, и неизменно продолжая улыбаться, я пошел прочь от здания, хранящего коридоры маленькой власти. В кармане пиджака, я теребил сотовый телефон, указательным пальцем, нажимая на кнопку вызова, понимая, что клавиатура заблокирована, и сигнал не вырвется к адресату из моего кармана.
  Выйдя на центральную улицу, и потеряв здание администрации из виду, стоя посреди бесконечного потока людей, я снял блок, и нажал на вызов.
  Не прошло и пары гудков, какраздался чуть обеспокоенный голос отца, из динамика телефона: - Как все прошло?
  - Отлично!
  - Ну? - нервно спросил он.
  - Я директор школы, - ответил я, смеясь, от удовольствия.
  - Какой? - не теряя интереса и не впадая в эйфорию, задал очередной вопрос отец.
  - Третьей.
  - Может не надо. Там не все так просто...
  - А где просто?
  - В этом, ты, наверное, прав, - он замолчал, выдержал паузу, потом выдохнул и осторожно проговорил - Ну может еще не поздно передумать?
  - А что, у тебя есть альтернативные варианты?
  - Нет...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"