Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Попытка отторжения (2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попытка общества отторгнуть новацию, потом - освоить новацию, соблюдя при этом невинность. Неудача обеих попыток. Трагедия Кассандры на примере умного офицера КГБ. В общем, очень печальная история.

  
  Когда мсье Груши проводил гостя, лицо его тронула хищная улыбка. Как ни крути, а большевики навсегда останутся в чем-то безнадежно наивными. Торговаться - торгуются, но как на восточном базаре, ей-богу. Ни малейшего умения дорого продать пустяковую, в сущности, услугу. Нет, это самое пресловутое КаГэБэ явно переоценивают. А они на самом деле не очень понимают даже, на каком свете живут.
  
  - Патрон, а нельзя ли в ходе предстоящего испытания решить реальную задачу? Как раз подходящий случай и по сложности, и по объему... Вам все равно, а я был бы весьма признателен...
  - Дай-ка глянуть... О! Ничего себе задачки у моих ассистентов... Почему нет? Как раз на грани мощности. Приводи, делай программу - и вперед.
  
  
  VI
  
  - Так вы отказываетесь?
  На лице Гельветова промелькнуло мученическое выражение человека, вынужденного двадцать раз повторять одно и то же разнообразным, но и одинаковым идиотам, которые ко всему прочему просто не желают понимать.
  - Я тысячу раз говорил и опять повторяю: не отказываю, а просто не могу. Как не могу даже при всем желании поднять двести килограммов.
  - Да вы понимаете, что речь идет о государственных интересах?
  - А это я слышал две тысячи раз.
  - Слушай, Чангуров, - что он о себе думает, а? Что у тебя, бл..., за кадры такие?
  - Мучаюсь, Андрей Антоныч, но других у меня нет.
  - Слушай, - ты что о себе возомнил, а? Думаешь, без тебя не обойдемся?
  - Это как вам будет угодно. Могу только от всей души пожелать вам всяческих успехов.
  - Нет, что тут у вас вообще творится, не понимаю? Каждое говно начинает считать себя незаменимым, становится в позу и качает права. В прежние времена ты бы у меня...
  - В прежние времена вы бы выясняли отношения не со мной, а с другими соискателями, - Гельветов распахнул объемистый портфель, как самурай - вскрывает живот в ходе традиционного сеппуку, и начал бурно выхватывать оттуда толстые пачки бумаг, - вы думаете, - вы один такой, а? Так поглядите! И все срочно! Сверхсрочно! Вне очереди! Вне всяких очередей! Первостепенной государственной важности!
  Гость побагровел, но сдержал себя, как сдерживают неподъемный груз, и сказал чеканным, железным голосом и почти спокойно:
  - Мне на все это - плевать, меня интересует только одно: когда я получу то, что мне нужно?
  - После того, когда мы справимся хотя бы с чем-то из предыдущего. Или после того, как нам официально укажут, что за чем делать и гарантируют полную неизменность очередности. После того, как все вы, государственные люди, окончательно определитесь, кто будет давать нам официальные указания. Гос-споди! Ведь находятся же еще деятели, которые ругают План! Да это же мечта! Отдых души!!!
  - Павел, по-моему это так называемая попытка скрыть за истерикой собственное неумение работать.
  - Да-а? У меня всего-навсего пятнадцать человек, которые мало-мальски в курсе. У всех все - сверхсрочно. Каждый находит высоких покровителей, чтобы протолкнуть свое дело - в первую очередь. Все требуют, чтобы я выехал лично, потому что их дело - самое важное в Союзе. Меня посылают на Алтай по части твердого топлива, чтоб я заодно решил вопрос с бронированием вертолетов, и это еще хорошо, потому что вертолеты - в Улан-Удэ, но когда очередной государственный человек доходит до еще более высоких кабинетов, мне звонят из ЦК, чтобы я немедленно ехал в Питер, на ЛОМО, я спрашиваю, - в чем дело? Там сначала возмущаются самим фактом вопроса, потом говорят, что это - жутко секретно, потом говорят более-менее конкретно, я предлагаю сотрудника, чтобы он решил эту проблему, после чего немедленно начинается скандал! Потом меня все-таки выдергивают в ЛОМО, но там я опять ничего не успеваю, поскольку через десять дней меня выдергивают в П-пензу, в НПО "Заречное"! - Он замолчал, тяжело дыша и машинально стараясь пригладить волосы. - А я не могу решать все эти ваши сверхсрочные вопросы, пока не решу проблемы по-настоящему фундаментальные. Поняли?
  - Так чего вы хотите?
  - Немного. План. Решать самому, каким образом группировать заявки, чтобы решать их рационально. Опытное производство, чтобы работать на своей базе, а не по городам и весям н-необъятной Родины.
  - Я не могу ждать!
  - Так ведь все равно придется! Но только при моем раскладе вы хотя бы имеете шанс дождаться.
  - Слушай, ты не еврей, а? А то уж больно интонации ж-жидовские... У-у, - грузный седой человек глянул на Гельветова с яростной, но и брезгливой ненавистью, - в прежние времена ты бы у меня... я б тебя...
  Ага. Наслышаны. Вот только сейчас не прежние времена, и ты меня в шарашку не законопатишь. Руки коротки, хряк. Хряк из когорты хряческой, - это сколько ж я успел перевидать вашего брата за эти бесконечные два года восемь месяцев? Куда не сунься - всюду они. Это не я, это, наверное, они незаменимые. И еще необходимые, - в том смысле, что никак и нигде, ни в каком месте невозможно обойти. И никуда нельзя вас засунуть, с вашими суждениями хряческими и хряческими подходами ко всем на свете проблемам. Но сегодня не ты меня интересуешь, и не куда более человекообразный (именно поэтому, наверное, он и подчиняется этому Андрей Антонычу, а не наоборот, потому что промеж хряков - свои, хряческие критерии иерархии) Павел Аркадьевич, которого я, дурак, еще какие-то три года назад считал вреднейшим на свете существом и олицетворением застоя. Да он, можно сказать, - светоч! Луч света в... в ихнем царстве, и вообще непонятно, как он пробился-то в начальники такого уровня, когда кругом сплошные необъятные морды, необъятные животы и щетинистые затылки в складочку. Сегодня меня интересуете совсем не вы, а интересует меня во-он тот чрезвычайно приличный молодой человек лет тридцати в светло-сером костюмчике и золотых очечках. Это мне Леня настоятельно порекомендовал обратить внимание, хотя даже и он не знал толком, кто это такой. Даже сам факт, что Леня! Феклистов! Не знал чего-то! - о многом мог бы сказать посвященному, а уж то, что какой-то хлыщ присутствовал в этом кабинете при таком разговоре... Куда реже, чем хряки, но такого рода деятели ему в последнее время тоже попадались. Очевидно, - эволюция все-таки идет даже среди руководящих форм жизни... И если допустить еретическую мысль о том, что хряки не размножаются делением, - то вполне может случиться так, что в ходе естественного отбора за какие-то десять двенадцать лет хряки будут по преимуществу вытеснены и место их займут такие вот пустотелые жестяные автоматы. Манекены. Андроиды в тоненьких очках и аккуратнейших сереньких костюмчиках. Некоторое время Гельветов, дожидаясь ухода хрякообразного Дяди Дрюни, бесплодно размышлял, будет ли от такой смены лучше, но в конце концов решил, что - будет, потому как у них костюмы красивше, а кроме того - они хотя бы в конечном итоге предсказуемы. О хряках этого сказать нельзя.
  Словно почувствовав, что Гельветов думает именно о нем, непонятный молодой человек осторожно, изящно, без малейшей нарочитости - кашлянул.
  - Простите, что вмешиваюсь, Андрей Антонович, но... Мне кажется, что в данном случае попытка решить проблему именно таким образом м-м-м... несколько контрпродуктивна. Уверяю вас, Валерий Владимирович - действительно очень занятый человек. Удивительно, как он успевает вести одновременно такое количество совершенно разнородных тем.
  - Я вижу одно: говоря по-нашему, по-простому, с-стоит тут сявка и качает права. Выстебывается тут...
  - Думаю, ваше мнение основано на простом недоразумении. Очевидно, вы просто не вполне в курсе. - Вот так вот. На общедоступный язык это должно переводиться приблизительно как: "Заткнись старый дурак, если ровно ни хрена не смыслишь". - Позволю себе предположить, что все здесь присутствующие руководствуются, в конце концов исключительно интересами дела, и для всех будет лучше, если вопрос будет решен ко всеобщему удовлетворению...
  Эка сыплет! И ведь не собьется ни разу. Прямо-таки удивительно, насколько в данном случае форма соответствует фразеологии. Вежливые-вежливые, исполнительные, очень часто почти непьющие, - модный новый стиль в Подкожных Слоях, - они, похоже, знают, что делают. Хряк, сжав кулаки, издал глухое рычание, но - промолчал, а тот тем временем продолжал вить свои диковинные словесные узоры:
  ... Я думаю, что было бы правильно, если бы мы подыскали товарищу Гельветову подходящую по профилю производственную базу. Такую, которая нуждалась бы в самом минимальном переформировании. А что касается вас, Андрей Антонович, то ведь у вас эта проблема - не последняя? Не было бы целесообразно собрать своего рода м-м-м... портфель заказов, упорядоченный пакет проблем, чтобы новый коллектив мог бы решить их комплексно и рационально. Возможно, что в этом случае мы могли бы даже... сэкономить время.
  
  Когда он, наконец, вышел в коридор, то почти тут же снова почувствовал взгляд, нацеленный ему аккурат между лопаток. Когда выходил - чувствовал, и еле сдержался, чтоб не оглянуться, и теперь почувствовал снова Что-то непременно будет. И действительно, не прошло и двух секунд, когда в спину ему высоко, холодно и бесстрастно прозвучало:
  - Гельветов.
  Молодой человек стоял на одном месте совершенно неподвижно, чуть расставив ноги и подбоченившись. Гельветов твердо решил, что - будь что будет, а он не пойдет к этому самоуверенному франту. Еще чего! Ему надо, так пусть и подходит! Но проклятые ноги как будто сами по себе понесли его по, - среднего уровня, - но все-таки ковру. Он ненавидел себя, но эти ребята слишком поднаторели в искусстве обращения с такими, как он. А его - слишком надежно обучили надлежащему поведению. Их обучили. Как бы ни на генетическом уровне. Если это так, то хорошо, что он не женат и не имеет детей. Если это так, то ему нельзя заводить детей, потому что плодить уродов - мерзость перед лицом Господа нашего.
  - Слушайте, Гельветов, вы играете на грани фола. На самой грани. Не думайте, что мы можем постоянно прикрывать вашу задницу. Я сегодня и так несколько... превысил свои полномочия. Меня могут не похвалить за сегодняшнее, а зачем мне это нужно?
  - Я...
  - Не умничайте. Вам это совершенно не идет. Заткнитесь и слушайте, что вам говорят. Я должен настоятельно предостеречь вас от переоценки собственной персоны. В том числе - собственного ума. Вы не слишком-то хорошо ориентируетесь, с кем и чего можно. Со старым, добрым Сухановым сегодня вы были на грани. И не дай вам бог однажды ошибиться.
  - У меня совершенно не было выхода.
  - Зарубите себе на носу, что мне, по большому счету - плевать. Мне просто интересно, чем все это кончится. Но я, с вашего разрешения, продолжаю... Так вот, если вы думаете, что сами по себе имеете какое-то значение и хотя бы когда-нибудь сможете вести свою игру, - это ошибка. Не думайте, что вольны не делать то, чего не хотите, и, тем самым, шантажировать серьезных людей. Это глубокое заблуждение. Глубочайшее. Если возникнет нужда - будете делать. Со старанием, которого сами от себя не ожидали. Рысью. А в перерывах будете ботинки начальникам лизать. С неподдельным восторгом и глубочайшим почтением. Кое-кому из вашего брата позволяется довольно много, им вешают побрякушки и назначают академиками, но это не значит, что у них есть возможность самостоятельно решать какие-то действительно серьезные вопросы. Они дышут, как им велят. А вершить вы не будете никогда. Просто-напросто порода другая, понимаете? С этим ничего нельзя сделать. Вот вы тут, к примеру, ерепенитесь, твердость духа в себе даже предполагать изволили, а у самого уже спина мокрая, хотя уж я-то, казалось бы, что? Ничего ж ровным счетом. А ежели с настоящим человеком серьезный разговор? А? То-то же! Так что запомните, что я вам сказал, и будьте здоровы.
  Здесь и сейчас, в этот миг он больше всего на свете боялся, что собеседник небрежно сунет ему два-три вялых пальца, потому что ясно понимал, что - пожмет эту барственно-небрежную руку, а пожав - сломается надолго, ежели не навсегда, но тот, либо - не сообразив, либо - по пренебрежению, руки подавать не стал, ограничившись небрежным кивком.
  ... А ведь пожал бы. Или, что ничуть не лучше, - устроил бы сцену интеллигентской истерической фронды, нажив себе не то, чтобы врага, а - улыбчивого экспериментатора, который будет устраивать ему всякие неожиданности, просто так, чтоб неповадно было. Вот т-тварь! Вытер об него ноги, будучи твердо уверен, что вытирает безнаказанно. Даже хуже, - зная, что безнаказанно. И ведь, если разобраться, - то кто он такой есть? Референтишко какой-нибудь у крупного начальничка, секретарь - никак не больше, потому как - возраст, - а туда же! Вот с какой стати он себя ведет так, будто самого Господа Бога за бороду держит?
  ... А вот с той самой, - проговорил внутри стылый голос навроде Лондоновской Белой Логики, - что порода другая. Какая порода? А такая, у которой не взмокает спина от самого обыкновенного разговора, и неважно при этом, является ли принадлежащий к ней партийным работником, торгашом или уркой. Так что не держи в кармане фигу, не трясись, воображая себе красочные картины жуткой или - красивой, или - великодушной мести. Потому что кишка тонка, так что - обтекай, утешая себя тем, что ты цивилизованный человек и не стоит обращать внимания на всяких там, и выдумывай полные Гордой Силы и язвительного сарказма ответы, которых никто никогда ни при каких обстоятельствах не услышит, придумывай - зная, что не скажешь и не отомстишь.
  ... Эй, - цивилизованный, а ведь здесь и сейчас - ты с удовольствием забил бы его ногами приблизительно насмерть. Удушил бы методом засовывания в дыхательное горло собственных свежеотрезанный гениталий удушаемого. После долгого, благоговейного созерцания его потрохов без малейшего колебания насыпал бы в распоротое брюхо поваренной соли нулевого помола. И за что, спрашивается? За то, что указал ему его место?
  ... А откуда он такой, человекознатец сраный, выискался? А что он знает? Он знает, с какой стороны у бутерброда находится масло в условиях сложившегося порядка вещей, но вот что он будет делать, если от порядка этого - останутся рожки да ножки?
  ... А ему, Валерику, - поделом, потому что гордыня - смертный грех. Почему грех? А потому что из-за нее можно забыть не то что себя, а - Главное: он, в отличие от гордых представителей Породы, - не сам по себе. Он чувствовал в ту ночь, да что там - чувствовал, доподлинно знал, что это - не он, это - через него, и его не больно-то оптимальным посредством. Вот счесть происшедшее чисто своей собственной заслугой, - было бы чистой воды, непростительным хамством, истинно, что гордыней, а главное - глупой, с заведомо-негодными средствами попыткой обмануть самого себя. Почему-то верхом гордыни как раз и считается - назвать себя "избранником", хотя, если вдуматься, то чего ж гордиться тем, что тебя кто-то выбрал для каких-то своих целей? Причем очень может быть так, что и выбрали-то отнюдь не в том смысле, в котором выбирают жену, а так, как хватают первый попавшийся гвоздь из стеклянной баночки, - такой же, как остальные, не кривой, - так и ладно! Сойдет!
  ... Вот и не будем вести себя так, как будто сами по себе, будем вести себя, как то и надлежит скромному орудию, - надежно. Старательно, но уповая на то, что избравший - не бросит однажды наугад взятый гвоздь, если не будет иметь на то особых оснований. Ежели гвоздь элементарно не согнется. А если Бог за нас, то кто против? Кажется, именно так говорили крестоносцы и конкистодоры, и, как ни крути, - а на то очень похоже, что и впрямь - за них. Из чего, в свою очередь, однозначно следует, что голубиная кротость нрава - вовсе не являлась обязательным условием божьего заступничества.
  Эти, или примерно эти мысли промелькнули в его голове за считанные секунды, так, что этот блаухаунд не успел пройти и восьми шагов. Поэтому Гельветов, воспользовавшись этим обстоятельством, бросил в эту элегантно-серую спину негромкое:
  - Эй!
  Не поленился, подождал, пока тот в изумлении остановится, неторопливо обернется, поднимая белесую бровь как бы в усилии сообразить, что бы это могло подавать какие-то звуки там, за его спиной. Как это ни странно, но это и впрямь был Гельветов, казалось бы - проясненный раз и навсегда. И не думая подходить ближе, он с выражением скверной скуки на лице вопросил:
  - Э-э-э... - простите, не имею чести знать, с кем имею дело, но я так и не понял: когда будет принято положительное решение об организации опытного производства и вообще о реорганизации согласно нашей докладной? А главное - кем?
  
  Вот не был он никаким евреем, и евреев недолюбливал, - не зверски, до безумия, а этак - в меру, как подавляющее большинство мало-мальски приличных людей его круга. И, разумеется, как и все они, имел в своем окружении евреев, которых считал принадлежащими ему лично и не сокрушал. Очевидно, - именно кто-то из них и дал ему странноватое прозвище "Балабост", что с ихнего переводится вроде бы как хозяин, но и не вполне. И это правильно, потому что Хозяин был только один, единственный и неповторимый. А это - вроде бы как и наследник власти того Хозяина, и власть-то в каждом конкретном случае - огромная, безраздельная, - а все равно не Хозяин. А само по себе слово - хорошее, своим звучанием подходит к его облику. Очень подходящее имя для вещи архаичной, громоздкой, немного даже нелепой с виду, но при этом солидной, массивной и крепкой. Как раз для него такого, каким он стал в последние годы, когда кличка приклеилась намертво. Кто его так звал? А - все и никто конкретно, прозвище существовало вроде бы само по себе, отдельно от людей.
  Вот Дмитрия Филипповича он, пожалуй, любил. Он всегда сам знал, что ему нужно делать, а присутствие его не было в тягость. В отличие от иных-прочих. Не будем показывать пальцами. А он - нет. Вот и серьезный человек, не легковесный, - ку-уда там! - а все равно с ним легко. Просьбы его выполняешь не потому только, что - надо, а потому еще, что - приятно. Чего это он там?
  - ... Так что мне показалось, что в данном случае только вы, с вашим авторитетом...
  - Но-но, - тяжело катая во рту звуки, погрозил пальцем хозяин кабинета и, вроде бы, всего остального, того, что есть, и того, чего, вообще говоря, нет, - вечно преувеличиваешь. Сам знаешь - не люблю...
  - В данном случае кажется чрезвычайно желательным, - мимоходом, как пред вступлением в холодную воду вздохнув, начал посетитель, - чтобы к обеспечению режима секретности данного дела ведомство Юрия Валентиновича имело бы только... только самое косвенное отношение.
  Балабост медленно поднял голову, пытаясь осмыслить услышанное, и пока еще не осознавая, не веря в то, что он услыхал. Это - да. Это и впрямь может решить только он. И это тем более невероятно, потому что Дмитрий с Юрой - вовсе не враги, а наоборот, стремятся держаться как-то заодно. Они, да еще умница Андрей, - всегда норовят каждое серьезное дело для начала обкашлять втроем, узким своим кругом. Очень часто и впрямь поворачивают так, как решили они, и поэтому думают, что и вообще... всем тут крутят и заправляют. Смешно, но подобное мальчишеское заблуждение разделяет, в том числе и прекрасный, вполне-вполне соответствующий своей жуткой должности глава Комитета. И вот, - на тебе! Тут не подсидка, не попытка аккуратно оттереть локотком в сторону... Во всяком случае - не только. Что-то тут присутствует еще и до крайности другое, задом - наперед, совсем наоборот... Пожалуй, - раньше и вовсе невиданное.
  Что он никогда не был гением, - это он и сам знал, вот только и дураком он никогда не бывал тем более. Да, в последнее время голова стала не та, мысли стали какими-то тяжелыми, - все так, но если что-то, вдруг, оказывается по-настоящему важным, - ему ведь и думать не надо. Он и так знает. Нутром чует. И уж тем более знает, чует, - пусть как хотят называют, - когда - подмахнуть не глядя, а когда - разобраться досконально. Пусть как угодно медленно, но зато - до конца. Ему торопиться некогда. Вот именно: нет времени на то, чтоб спешить с некоторыми вопросами. Например - с этим.
  - Юрию Валентиновичу, - сказал он медленно и веско, с едва заметным, - для умных, - намеком на угрозу, - мы верим безусловно. Он всей своей жизнью доказал...
  - Об этом и речи нет, - Дмитрий Филиппович, словно защищаясь, выставил вперед ладонями вперед обе руки, - что вы... Просто... Как бы это выразиться поудачнее? Не все можно надлежащим образом проконтролировать. Особенно в тех случаях, когда хозяйство - большое. Это не в человеческих силах. Даже не в силах такого человека.
  - Ты хочешь сказать...
  - Конечно. Будет знать больше десяти сотрудников - узнает тысяч пятьдесят. Весь Комитет. Среди них, - как исключение, конечно, - тоже всякие попадаются. А в данном случае этого нельзя. Совсем нельзя.
  - А ты не того? Не преувеличиваешь?
  - Хотел бы, - Дмитрий Филиппович помотал головой, что было на него, вообще говоря, совершенно непохоже, - да не выйдет. Потому что некуда больше.
  - А как тогда? Отдел ЦК - мал, сам знаешь... Да и задачи у него другие.
  - И речи нет.
  - Самим военным? Так они и так уже в этом деле все под себя загребли. С ногами забрались и никого близко не подпускают. А это нельзя.
  - Я так думаю, что вовсе без Генштаба в этом тонком деле обойтись не удастся, но... Нет у них полноты понимания. Того понимания.
  - Ага... - Хозяин кабинета тяжело задумался, а потом, спустя довольно долгое время, - так же медленно спросил, - а у Комитета, значит, тоже?
  - Вы как всегда правы. У каждого - свое непонимание. У Комитета - свое, у вояк - свое.
  - Выходит, что ты один умный? Только ты у нас все понимаешь, как надо? Любого поправить и направить можешь? Может, - и меня поправишь? Если вдруг чего не пойму?
  - Я к тому и веду, Леонид Касьянович, - гость, - умница, - говорил тихо, - вся беда в том, что мне самому растолковали, что и как. Раскрыли глаза, так сказать.
  - Кто?!!
  - С вашего позволения, - об этом чуть попозже. Молодой, не из первачей, так что вы все равно его не знаете... Я сначала даже и не понял, что он там лепечет, а когда дошло, ну, тут я по нему и врезал, как положено. Без матюков, - ему не по чину еще, - но глаза выпучил, кулаком по столу... Стал политическую близорукость клеить, идеологическую невыдержанность и непонимание линии Партии. Все, что из того еще лексикона помню, собрал, аж сам напугался.
  - А Юрь Валентинычу он теперь ничего такого?
  - Не-ет, - гость помотал головой, - это вряд ли. Он это, видите ли, не в первый раз. Наткнулся на мелочишку, начал копать, раскрутил такое, что было ему вовсе не по чину, сделал выводы, напугался, кинулся докладывать через голову непосредственного начальства...
  - Его - поправили?
  - Конечно. С тех пор он курировал что-то вроде проявлений национализма в Якутии.
  - А как же он тогда...
  - Так ведь Якутия же! Тогда ж никто еще ни черта не понимал...
  - А-а, - проворчал Балабост, - так и не угомонился, значит?
  - Он не как мы. Из знатной чекистской фамилии, смолоду жизнь не била, все на блюдечке... Но вот бывают прирожденные футболисты, а это - прирожденная ищейка. Умная. Он живет этим. Куда ни заткни, он все равно будет вынюхивать.
  - Что-то я... Постой, - уж не сватаешь ли ты его на это дело?
  - Сватаю. Уж больно подходящий парнишка.
  - Юра будет недоволен. Очень недоволен.
  - Подсластим. Формально он будет Комитету подчиняться. Но отчитываться - только перед нами.
  Знаменитые на весь мир брови поползли кверху:
  - Перед кем это - нами?
  Но того нелегко было сбить.
  - Перед Политбюро, разумеется. В вашем лице. Но и контролировать, снимать, назначать, решать вопросы обеспечения тоже будет Политбюро.
  - Бюрократию разводишь, - проворчал Балабост, - комитеты плодишь...
  - Утешает только, - гость тонко улыбнулся, - что это в последний раз. - И тут же стал совершенно серьезным. Дело такое. Тонкое. Он сам все объяснит в лучшем виде, тогда и присмотритесь к кандидатуре.
  - Так он самый первый догадался?
  - Самый.
  - Других таких умных не нашлось?
  - Поищем. Специалисты Генштаба все подчистят, а потом мы их тихо-онько от этого дела...
  - Без смертоубийства там! А то и так кругом одни дураки.
  - Ни-ни. Просто всех соберем под одну крышу.
  
  
  VII
  
  - Валерий Владимирович, ребята тут с предложением пришли. Они... Да ладно, пусть лучше сами расскажут...
  - Товарищ Гельветов, - начал инфразвуковым, утробным басом один из визитеров, бородатый верзила в свитере. Гельветов почему-то подумал, что он именно такими представлял себе героев ранних Стругацких, - вы никогда не слыхали про теорию БКШ? Бардина-Шриффера-Купера?
  - Откровенно говоря... Стоп! Это как-то связано со сверхпроводимостью?
  - Совершенно верно, - прогудел бородатый, - Шрифферовские структуры очень-очень похожи на истину. Вся беда в том, что нам до сих пор неизвестно, какие реальные соединения реально им соответствуют. И можно ли их реально создать. Потому что бывает так, что структура, способная существовать сама по себе, может быть получена только через неосуществимые, невозможные стадии.
  - Так! И что я тут?
  - Тут у меня, - он обменялся быстрыми взглядами с напарником и Иртеневым и поправился, - тут у нас еще и совсем дикая идея возникла. Если б нам взять, - да и попробовать воспроизвести структуру - без материала? Создать за счет конформированных "сборщиков" нечто вроде формы, в которой Шрифферовская структура может возникнуть либо в виде вещества, если окажется, что она соответствует какой-то реалии, то ли будет воспроизведена динамически, как своего рода мнимая структура...
  - Очень красиво, хотя, на мой взгляд, - тихо, очень вежливо ответил Гельветов, - совершеннейший бред. Как, Игорь?
  - По цифири получается, что может выйти. Но я, в отличие от большинства собратий, очень хорошо знаю, как эта цифирь может соотноситься с грубой реальностью.
  - А также с реальностью нежной.
  - А также с нежной.
  - Понятно. Опять чуть-чуть с самого утра?
  - Исключительно с целью стимуляции воображения.
  - В таком случае можешь считать эту цель достигнутой в полной мере. А вы, уважаемые, представляете себе, что будет, если вы хоть каким-то боком - да вдруг правы окажетесь?
  - Уж мы-то, наверное, лучше всех представляем, что значит высоко...
  - Да это-то мелочи. Нам на это - тьфу! Вот чего. Мы это за чистые пустяки держим. - Язык, как это частенько бывает при состояниях хронического недосыпа, вроде бы как сам собой стремительно обретал плавную, бескостную легкость вместе со способностью молоть совершенно энтропийный вздор, почти никак не зависящий от воли хозяина. Он в этот момент мог и вообще спать сам внутри себя. Но тут, сделав над собой неимоверное усилие, он заставил себя поглядеть в лица явно хорошим людям и испугался, увидав, что его бреду, выраженному на чистом шаманском диалекте, они отчасти верят. Словесный понос сняло тут же, как рукой, а он провел корректировку на ходу. - ...А вот ежели "сборщики" удастся использовать не только для выполнения некоторых планов и рецептов но и с целью непосредственно разработки... Ой, да ну вас к черту! Тьфу-тьфу - изыди, сатано! Так, - он снова обвел гостей внимательным взглядом, - кто из вас - Гаврилов, а кто - Вайский?
  - Я - Вайский, - представился Бородатый, - а это - Петя Гаврилов...
  - Очень приятно. Вы на мое поведение внимания больно-то не обращайте, не стоит, я на самом-то деле довольно безобидный, так что по вашему делу: а что лучше-то? Вещество-сверхпроводник, или сверхпроводник - динамическая система?
  Вайский совершенно неожиданно залился темным румянцем, но ничего такого сказать не успел, потому что послышалось осторожное покашливание Иртенева:
  - Лучше бы было и то, и другое. П-тип, - это вся сильноточная техника во-первых, включая сверхнакопители, низкоэнтропийные, страшно надежные и допускающие большую миниатюризацию СБИС-ы, сильноточные микросхемы, зато Д-тип, - это... О, это может быть элементная база на принципиально новом физическом принципе.
  - Названия уже есть, а изделий, насколько я понимаю, - никаких еще признаков?
  - То есть абсолютно. Очень точно подмечено. Именно что никаких, именно, что признаков.
  - Так действуйте. Интересно, как бы отнеслось к такому стилю руководства исследованиями мое прежнее начальство? Игорь, как там ваш экспериментальный ЭВМ?
  - Мы сделали экспериментальный. А заодно, - мне такой же. А заодно, если хотите, - вам. Контроль "сборщиков" - раз в два цикла, отходу почти нет, и потому даже в лабораторном потоке набралось много вполне работоспособных комплектующих...
  - А остальное? Как всегда? Обычная история с бриллиантом в чугунной оправе?
  - Ну уж это, - Иртенев развел руками, - не к нам. Тут как ни чудотворствуй, а все равно время нужно. А коробки там, клавиши, мониторы, - они в КОКОМ не входят, их худо-бедно раздобыть можно. Уже и раздобыли кое-что...
  - Плохо. Свое иметь надо, - и, поглядев на враз окислившуюся физиономию подручного, осведомился, - ты чего это?
  - Да как это у нас быстро получается...
  - Что - это?
  - Да все это, - Иртенев неопределенно повел руками в воздухе, - это самое. Уже тот самый строгий тон. Который исключительно наш. Как у большого руководителя в кино. Который все знает лучше всех и любого может того... На путь истинный.
  - А что - не так?
  - Да так все, так. Только ничего хорошего! Чем купить готовое, доведенное, без сюрпризов, будем спешно свое лепить. На коленке, либо целое производство устраивать! Мельчить и растекаться мыслию по древу. Лишь бы свое!
  - Ты знаешь, чего я терпеть не могу в грамматике?
  - Знаю. Китайскую грамоту, как таковую.
  - ... В грамматике я терпеть не могу, - не обращая внимания на дешевые выпады гнул свое Гельветов, - сослагательное наклонение. Бы. А в данном случае я вижу перед собой очередной приступ карманного бунта. Хорошо бы закупа-ать! Плохо, что деваться пока что некуда! Надо вести так, чтоб не было - отдельного производства. Опосля, как устаканится, - но надо. А программы как, ты еще жаловался?
  - Пишут ребята, чай не бог весть что. Только мы для гарантии и вражьи добыли. Опробированные.
  - Одобряю. А пощупать когда?
  - Знаешь, что? Пошли сейчас. У меня, понимаешь, терпенья не хватило...
  
  - Вольно. Не шуми, я тут не для этого. Вон товарищ хочет с пилотами поговорить...
  - Есть. Собрать людей в классе?
  - Отставить. Мне все как раз не нужны. Двух лучших, сюда, и без шума. Только - слышишь? Чтоб по-настоящему лучших, а не по анкете. Товарищу некогда говорить с кем попало...
  - Есть без шума, двух лучших, сюда.
  
  
  - Товарищ генерал-майор! Гвардии майор Гладилин по вашему приказанию прибыл!
  - Товарищ генерал-майор! Гвардии майор Магомедов по вашему приказанию прибыл!
  - Вольно. Только вы не ко мне. С вами товарищ желает побеседовать. Без меня, - по лицу генерала проскользнула мимолетная, злая усмешка, - мне при разговоре присутствовать не положено.
  Он добродушно хохотнул, намекая, что пошутил, гость, - седоватый мужчина в дорогом сером плаще улыбаясь, закивал головой, гвардии майоры позволили себе вежливо, строго в пропорцию улыбнуться.
  Он поглядел на офицеров. Действительно разные, они и впрямь были до чрезвычайности похожи. Одинаково среднего роста, крепкого, но тоже среднего телосложения. Одинаково флегматичные с виду, держатся без малейшего напряжения. Даже аккуратные лысинки на черной и темно-русой головах - одинаковые. Люди, знающие себе цену перед лицом какого угодно начальства. Потому что они - умеют, и в любой момент могут это показать, а начальство - еще неизвестно. Хорошие мужики. Генерал-лейтенанту, доктору технических наук, дважды герою труда, дважды Лауреату они, в общем, понравились. Вздохнув, он начал со слов вполне бессмысленных:
  - Вот что, орлы, все, что вы мне скажете, дальше меня никуда не пойдет. Так что говорите, как есть...
  Бессмысленных, - потому что ничего не даст. Привычка в любом случае держать свои мысли при себе давным-давно уже стала второй натурой майоров, которые с лысиной. Для некоторых мыслей у них просто-напросто нет подходящих слов в лексиконе, их они начальству высказать просто-напросто не могут. Друг другу - может быть, с применением жестов и неуставной лексики, а ему - нет. И он сам себе - может, таким же, как он сам, спьяну - может, а начальству - нет. Потому что у него тоже есть начальство, которому тоже надо докладывать на особом языке, специально выдуманном ... Не для того, чтобы скрыть свое мнение, - не дай бог! - а для того чтобы выразить его в такой форме, которая вроде бы и то же самое делает простительным. Вроде бы как не противоречащим линии Партии. Гос-споди! Да не психолог же я! Не шифровальщик Генштаба. Обыкновенный же (ну, - не вполне) авиаконструктор! А - никуда без Процедуры. Так что приходится начинать с бессмысленных слов, зная, что они в конечном итоге бессмысленны. Ладно, попробуем по-другому.
  - Как вам "двадцать третий"?
  А они, - молодцы, - отвечать не спешат, они - по опыту знают, что мысль изреченная есть ложь, они постараются повести дело так, чтобы высказать все, не сказав ничего. Они даже не переглядываются, они ведут так, что кажется будто переглядываются все-таки, умело создают такое впечатление. Тем более, что он для них, - не разбери - кто, не поймешь откуда, а следовательно - фигура непредсказуемая. Наконец, один из них, который Гладилин, осторожно говорит:
  - Да ничего вроде, товарищ...
  - Товарищ Степанов. Это будет самое правильное.
  - Машина как машина, товарищ Степанов.
  Он осторожно вздохнул, и перешел к осуществлению своего плана беседы. Тут он был, что называется, в своей стихии, и о технических подробностях мог говорить, сколько угодно. И результат получился ожидаемый: в общем - просто ничего, а в частностях - уже ничего хорошего. Ну, - почти ничего. Большого восторга по отношению к отечественной технике нет. Попробовал проверить свое впечатление, поговорив о других машинах, потому что профессионал - он никогда и ничем до конца доволен не бывает, так что в ходе этого неторопливого, вроде бы беспредметного трепа ему хотелось уловить различия в степени и нюансах этого неизбежного недовольства. И нет нужды, к какому поколению относится машина, ее, с поправкой на это, все равно похвалят, если это была машина хорошая. Поговорили о модификациях, о БРЭО, и каждый раз, каждый раз возникала эта самая пауза перед ответом, когда вопрос ставился "в общем". Как его ставит Начальство. Не военное, не техническое, не финансовое и не территориальное, а особливое, только Родине присущее явление природы, - "Начальство Вообще". Заказчики дальних, тяжелых, сверхскоростных пикирующих бомбардировщиков. Знатоки самых перспективных направлений в биологии, агрономии, теории управления, поэзии, физике, спорте, баллистике и лингвистике, причем во всем этом - одновременно.
  Так, например, выяснилось, что "двадцать первый" ругают в существенно другой манере, нежели "двадцать третий", включая даже и модификации, - и прочие столь же информативные вещи. И действительно, - сами по себе слова были не так уж важны в ходе общения единомышленников, бывших к тому же истинными мастерами Искусства Жить Тут. Не для того затевалось. В завершение общения, с трудом преодолев мучительную неловкость, товарищ Степанов, который вовсе не был Степановым, задал коронный вопрос:
  - А вот какой, какой истребитель вы хотите? Если помечтать?
  И опять - пауза, ставшая уже традиционной, и неприятно, что солидные, имеющие и знающие себе, - немаленькую! - цену мужики раздумывают, как бы это сказать таким способом, чтобы из этого ничего не воспоследовало.
  - Ну, - неуверенно протянул гвардии майор Гладилин, смотря своими жесткими, ясными, редко мигающими глазами куда-то мимо и сквозь, - мы же не конструктора все-таки. Не наше это дело.
  - Да кому ж лучше вас знать, что вам нужно? С конструкторами... С конструкторами я само собой поговорю, отдельно. Меня ваше мнение интересует.
  Но Гладилин упрямо, совершенно тем же тоном, как патефонная пластинка повторил то же самое:
  - Не наше это дело.
  Тут само это упорство носило характер знака, заменяло тот самый обмен взглядами и еще очень-очень многое, что-то приблизительно вроде: "Слушай, достал, вовсе не соображаешь, чего говоришь и какие неприличные навовсе вещи спрашиваешь, и не стукачок ли ты седатый, друг ситцевый, или, паче того, прекраснодушный идиот, с которого станется упомянуть нас, может быть, вовсе даже и без осуждения, но тем более и без соображения, так что мы все равно огребем неприятностей выше ушей, потому что не бывает так, чтобы откровенность с начальством и, тем более, с не-разбери-кем не вышла бы в конце концов боком нам, грешным, потому что мы люди маленькие, а ты тут проездом, вот и езжай себе, езжай, не порть людям жизнь, а ты, брат Магомедов, - молчи, не ищи на свою жопу приключений, не видишь, что ль, кто перед тобой, и вообще на хера тебе все это надо?" Приезжий понял все это так, как если бы прочитал не один раз в отпечатанном черным по белому виде, а вот брат-Магомедов сплоховал:
  - Надо, - сказал пылкий восточный человек Магомедов, - чтоб как "F - 15" был, товарищ Степанов. Нам на информации для старших офицеров ТТД давали.
  - Так, - проговорил конструктор, закуривая, чтобы скрыть неожиданную для него самого панику, - а если - лучше?
  Тут ему не ответили вовсе, со свойственной хорошим профессионалам деликатностью сделав вид, что вопроса этого и вовсе не было, и из молчания этого он понял так много, что в подробностях не уместилось бы и в докладе часа на два - два с половиной. Во-первых оно обозначало, что вопрос его считают очевидной, ясной любому нормальному человеку глупостью, а в данной ситуации - так еще и провокацией. О "во-вторых", - как и следующих номерах тем более, - не хотелось даже и думать. Встретившись, как чужие, они теперь как чужие, без сожаления, - попрощались. В том, что сказал напоследок пылкий восточный человек Магомедов, по факту - не было ничего неожиданного, и все-таки слова его были слишком достаточным основанием для давешней его позорной паники. Крышка. Знак, почти иероглиф, явственно обозначающий Безысходный Тупик, подступы к Последнему Пределу. Безнадегу, которую не выразить словами. Исход всех судорожных попыток соответствовать и быть на уровне.
  Прелесть, как пообщались. Одно удовольствие с такими собеседниками. И в самом деле: зачем бросать слова, которых, как выяснилось, нет, на ветер, который, судя по всему, ушел навсегда, для прояснения того, что и так ясно? Когда ясность эта разлита в самой атмосфере, которой дышат все, а не только те, кто считает себя избранными и посвященными.
  Когда полная, окончательная ясность существует уже сама по себе, вовсе отдельно от слов в их формальном значении и от мыслей, выражаемых этими словами, а слова стали в лучшем случае заклинаниями, шаманским камланием, только в малой степени способным защитить глаза от беспощадного света. Тем, кто этого хочет, и счастье еще, что таких остается по сю пору достаточно.
  Непонятно даже, зачем у нас до сих пор сохраняется такая архаичная способность, как дар речи: о несущественном можно и вовсе не говорить, а все действительно важное мы знаем и так, и об этом и тем более следует помалкивать (что мы и делаем). Откуда знаем, то, что и впрямь важно? А - поле такое особое. Неизвестной науке природы.
  ... Вот как славно было бы взять одного из этих ребят за рукав, да и сказать доверительным тоном: "Так готовьтесь через годик принимать такую технику, что ахнете!" - только было бы это враньем.
  Потому что красивенькая (Да что там - "красивенькая": красавица!!!) "десятка" будет еще неизвестно - когда, если вообще будет, потому что на нее нет ни достойного двигателя, ни доведенной электродистанции, ни толкового "борта", ни, - главное, - элементной базы подо все это. Но мы справимся. Мы произнесем очередное заклинание, но только уже не для всяких, как в газетах и по телевизору, а специальное такое, для верховных шаманов, "докладная записка" называется, - и сразу будет у нас, - как будто, понарошку, - все в порядке.
  ... А старики, однако, покрепче были: вон Учитель и сидел, и все такое, - а ничего, а он, даром, что тоже вся башка седая, так не может. Слишком богатое воображение, из-за всякой ерунды заводится, что называется - с пол-оборота, разгоняется, раскачегаривается, одна пог-ганая мысль начинает неукоснительно тянуть за собой другую, и он не может тогда остановиться даже и при всем своем желании. Он на месте Учителя точно пропал бы. Да что там - на его месте, от куда меньшего пропал бы. От ерунды.
  ... Верил бы в Бога, так молился бы, потому что самое время, поскольку на все остальное надежда у него уже кончилась. Он крепко-накрепко зажмурил глаза, и все, о чем мечталось, предстало перед ним более ярким, чем могло быть в самой что ни наесть реальной реальности. Неторопливые, знающие себе цену рабочие в безукоризненно-чистых комбинезонах в этих его грезах были почему-то все как один немолодыми, с благородными сединами и чем-то похожими на него самого. Детальки не просто те, что ему позарез нужно не то, что сейчас, а вчера, но еще и в комплектиках, аккуратно упакованные и красиво подписанные. И все есть, и не надо пробивать, добывать подписи, а достаточно просто-напросто снять трубку и заказать. От грез его отвлек секретарь Юра. Хороший мальчик...
  - Сергей Иванович! Тут вас с фармацевтического объединения "Симплекс" зачем-то...
  
  Леонид Феклистов глядел на почтенного авиаконструктора неимоверно ясными, как у комсорга философского факультета МГИМО, глазами. Те, кто имели честь быть с ним близко знакомы, прекрасно знали этот безошибочный признак надвигающегося половодья брехни, но Сергей Иванович Семин Феклистова не знал. И еще он никак не мог понять, что тут могло понадобиться этому ясноглазому фармацевту. А тот, сразу же взяв быка за рога, начал врать, не особенно даже заботясь о том, чтобы ему поверили.
  - Видите ли, нам все это, вообще говоря, не очень-то, но распоряжение поступило с самого верху...
  - Так. Я не понял ни единого слова. Кто вы такой вообще, и при чем тут фармацевтика?
  - Фармацевтика, - непонятный гость противно хихикнул, - фармацевтика тут скоро будет при мно-огом... Я все сейчас объясню. У нас объединение новое, задумывалось специально под тонкий синтез на современном уровне, и чтоб были технологии лучше буржуйских. Вы же знаете это наше вечное "Чтоб Было!!!"... Короче, эта штука называется что-то вроде "высокотемпературный каталитический синтез в твердой фазе". К фармации это не имеет никакого отношения, но у нас один там хитрый провернул это под соусом исследований нового класса лекарств на основе кремния, его поймали, наказали, а потом разобрались и решили поощрить.
  - Если вы думаете, что теперь я начал хоть что-то понимать, то заблуждаетесь.
  - Короче: мы можем в единичных экземплярах или малыми сериями делать э-э-э... детали со свойствами, которых другими способами добиться просто нельзя. Мы уже работаем с Зеленоградом и Пензой. А теперь нам приказано изучить ваши потребности и рассмотреть, что на этом направлении мы можем сделать уже сейчас.
  - У нас нет потребностей, которые могли бы удовлетворить фармацевтические фабрички.
  - Ну! Меня как раз и позвали для того, чтобы мы взаимно в этом убедились. Хотя я, - только поймите меня правильно, - на вашем месте таки не спешил бы.
  - Да вы все-таки кто такой? Кто вы такой-то?
  - Документы показать? Так вы меня извините, - ваши особисты, прежде чем пропустить, меня чуть только с рентгеном не просвечивали. А документы - так и просвечивали, точнее - облучали чем-то. При том, что были предварительные звонки и договоренности.
  - Так. - Семин, откинувшись в служебном кресле, с иронией посмотрел на гостя. - И чего же конкретно мы можем получить.
  - Вот! - Феклистов назидательно поднял палец, вроде бы как вовсе не восприняв иронию. - Это уже похоже на деловой разговор. Я - не очень-то, я больше по хозяйственной части. Но - все запишу, на это меня хватит.
  - Стоит ли?
  - Ой, ну ради бога! Спросите кого-нибудь из тех, кого уважаете. Бабаяна, Глушкова... Кажуганиева того же, мы ему кое-какие узлы для навигационной системы делали, так ему, представьте, понравилось.
  Конструктор чуть наклонил голову вперед, ощутимо напрягаясь. Когда он, наконец, заговорил, голос его показался гостю чуть охрипшим.
  - Ага... А насчет электроники?
  - Мы, наверное, только ею в последнее время и занимаемся! Как будто у нас других дел нет! Прямо свет клином каким-то сошелся на электронике! Все только и знают, что пристают к нам с этой электроникой! Прямо-таки хоть вывеску меняй на лавочке!
  - Да заниматься-то чем угодно можно: успехи-то каковы?
  - Ну... Обычно мы делаем так: узнаем, что именно людям нужно, делаем немножечко и даем им для опытов. Если хорошо, - то хорошо, и мы передаем изделие в серию. Если нет... То не передаем. Но в наших привычках прямо и для почину давать несколько вариантов, и хотя бы один из них обыкновенно подходит...
  - Все это как-то несерьезно выглядит.
  - Уважаемый! Это не просто выглядит. Мы-таки и работаем несерьезно. У вас бы волосы на голове встали бы дыбом, если бы вы только увидели, как несерьезно мы работаем. У нас только вещи получаются на полном серьезе, а та-ак... Это ж прям ужас какой-то, как несерьезно работаем. Нам просто некогда работать серьезно, а то бы мы, понятно, серьезно работали б...
  - Боюсь, что я не могу принять ваши слова на веру. Просто не имею права пронадеяться и тем самым потерять время. Я, знаете ли, технарь, я пока не пощупаю - не поверю. Когда можно э-э-э... нанести визит?
  - Боюсь, - совершенно тем же тоном ответствовал Феклистов, - это может оказаться куда более сложным, чем вы себе, очевидно, представляете.
  - Мне?
  - Боюсь, что, в том числе, и вам. И министру обороны. Не знаю, но думаю что у Генерального Секретаря тоже возникли бы определенные сложности.
  - Хорошая у нас нынче фармакология.
  - Недурная. Я думаю, что очень-очень скоро, гораздо раньше, чем вам, может быть, кажется, вы одобрите именно такой уровень мер предосторожности.
  - Неужто и Генсека?
  - Конечно, нет. Когда будет твердая уверенность, что это именно он.
  - А про вас такая уверенность, значит, есть?
  - У нас созданы объективные методы, обеспечивающие такую уверенность. Вполне объективные.
  - Даже так.
  - Я поговорю с моим уважаемым Руководителем. Отчего-то мне захотелось, чтобы вы все-таки получили возможность увидеть.
  - С чего бы это?
  Феклистов вдруг оказался совсем рядом и приблизил к почтенному конструктору лицо. Глаза, несколько скошенные кнутри, казались слегка безумными, и почему-то пугающим показался голос, выражение, с которым он почти прошипел, как Злой Следователь на допросе:
  - Потому что я хочу, чтобы все поняли: уже все. Пока почти никто этого не понимает, но это тем не менее так. Запомните мои слова. И добились этого мы. Вот номерочек, а за сим честь имею кланяться.
  И так же, в одно неуловимое движение пришлый фармацевт оказался у двери. Вот только что он был тут, еще дымится в пепельнице с особым, шпанским шиком заломленная "беломорина", - и тут же, в следующем кадре он же - выходящий в дверь, и видны только его спина и аккуратно подстриженный затылок.
  
  VIII
  
  - Ты что, ты что, - перепуганным голосом скулил Иртенев, вяло отбиваясь, - с ума сошел?
  - Я, да? - Гельветов, ловко направлявший его к выходу за шиворот, перехватился еще и за мятые, посыпанные пеплом штаны, не давая обрести равновесие, чтоб хоть как-то упереться. - Это, значит, я не выхожу из своей берлоги пятьдесят шестой час кряду? Я в ответ на предложение пойти в столовую бормочу что-то о "шестом наборе" и кидаюсь назад к этой своей чертовине?
  Математик внезапно дернулся, и перекрутился весь, освобождаясь из мертвой хватки начальника.
  - Черт вас поймет. Мало работаешь - плохо, много работаешь - туда же...
  - Это не работа. Ты мне нужен хотя бы относительно живым. Ты, к примеру, помнишь, что поувольнял половину сотрудников, когда они говорили тебе, что рабочий день кончился? А что ты сказал бедному особисту, а? Ты куда его послал, не помнишь? А в каких выражениях, матершинник хренов? А еще претендует на какую-то интеллигентность!
  - Зато, - проворчал Иртенев, - выпивать перестал.
  - Это - да. Но лучше бы уж выпивал... умеренно.
  - Я дело делаю.
  - Коли так, то давай о деле. Где? - Он проделал в воздухе хватательное движение. - Где обещанный прототип? Который у вашей милости был "практически готов" еще на прошлой неделе?
  - Да ну его! Херня это все! Ты посмотри, что я ...
  - Та-ак. Я тебя, кажется, убью. Бросил, значит...
  - Да ты погляди...
  - ... люди ждут, а мы свою летящую душу тешим. - Невозмутимо, будто и не слыхал, продолжал Гельветов. - Знаешь, - существует две формы импотенции. У одних, известно, - не стоит. Другие, их меньше, - кончить не могут. Понимаешь? Бабы в восторге, и вообще, - а все равно импотент. Тебе это ничего не напоминает, а? Не доделал-пришла в голову Новая Блестящая Идея-схватился за нее-не доделал... Продолжать? Только на твоем примере я оценил утверждение, что лучшее - враг хорошего.
  - Не сейчас. - Голос математика был полон тихого, всепоглощающего восторга маньяка, дорвавшегося до спичек. - Пошли. Час работы, все проверить - и все. Все не то и все не так. Нам теперь совсем по-другому думать надо...
  
  "Берлога" и впрямь производила дикое и даже какое-то стихийное впечатление. Монитор "Томсон", добычей которых еще два месяца назад так гордилась Служба Снабжения, "СС" по местной терминологии, отключенный, сиротливо стоял в сторонке. Перед эргономическим креслом фирмы "Льеж", с многократно прожженной и усеянной пятнами от кофе обивкой, возвышался метровый квадрат матового стекла, обрамленный грубой рамкой и с дикой порослью проводов, подходящих к нему сзади. Красивенький корпус от "Эппла" был снят, а его торчащие наружу внутренности соединялись с каким-то ящиком мутного стекла, в котором что-то прерывисто, многоцветно помигивало и посверкивало. На столе стояли три кружки, в одной из которых чернело немного остывшего кофе, а в двух других бугрился слой коричневого от гущи, присохшего сахара, пристроенные самым причудливым, но при этом носящим явственные черты сугубо инстинктивной деятельности образом объедки совершенно сухих, покоробившихся бутербродов с маслом и сыром, ржавые огрызки яблок, с воткнутыми в них окурками, отдельные столбики сигаретного пепла, одиннадцать бутылок из-под минеральной воды и несколько непонятного назначения продолговатых предметов самого подозрительного вида.
  - Посмотри, - все с тем же негромким восторгом беззлобного идиота прошептал Иртенев, обводя рукой эту помесь хорошо обжитого вороньего гнезда - с помойкой, - и брось доставать всякими глупостями.
  - Дурак, - поджав губы, проговорил Гельветов, с легким отвращением оглядывая уродливое сооружение, занимавшее почти весь исполинский стол вместе со специально приделанными к нему полками из плохо струганного дерева, - какую вещь испортил.
  - Верхогляд и чистюля, - заявил математик, - о чем ты говоришь? Об убогом карлике, жившем здесь две недели назад? А экранчик твой красивенький - так и вообще меня не удовлетворяет! Мал, и четкость п-паршивая...
  - Микросхемы, - ровным, терпеливым, но при этом все-таки, каким-то способом, - угрожающим голосом промолвил Гельветов, - иде?
  - Какие?
  - С интеграцией на полтора миллиона. Те, которые должен был позавчера сдать.
  - Это - кремниевые такие?
  - Во-во. Прямоугольненькие такие. С то-оненькими проводочками.
  - Не надо. Никаких полупроводников, никакого кремния... Да не гляди ты на меня так, сделали мы тот проект, куда-то в PROJ. засунули, только не надо этого, даже нельзя просто-напросто...
  - Давай.
  - Да не надо, говорю! Смотри сюда... Помнишь, - Вайский о Д-структурах говорил?
  - Ну?
  - Хрен гну! Воспроизвели - слышал?
  - Слышал.
  - Сначала - просто так воспроизвели, как попало, а потом подобрали спецурку из имеющихся "мосов". Проводит! Над "мос"-дорожкой, вторым слоем, - отражающий слой, вместо изоляции, и тоже прекрасно держит. Это ясно, да?
  - Ясно, ясно, сам делал. Дальше что?
  - А теперь гляди сюда: половина элементов Д-структуры имеют "партнерские" элементы во втором слое. Понятно?
  - И?
  - Двухкомпонентный комплекс запросто конформирует со сменой полярности и намертво запирает проводник. Вот тебе аналог триода, причем без отдельного устройства... Таким вот образом, - на стеклянном квадрате, подчиняясь небрежной игре пальцев математика, возникали, преобразовывались и растворялись без следа диковинные, со вновь изобретенными специально для их дела символами, - а вот так они соединяются в элементарный сумматор... Проверяем, - а схема соответствует твоей любимой микросхеме, - у нас п-получается. Тогда мы фиксируем "мос"-ы, - так, как ты придумал для "подносов", только вместо них - у нас упакованные дорожки с одной цепочкой "гнезд". Все. Схема готова. Миниатюризация - на порядок при самом бессовестном дублировании, энергопотребление - тьфу! - а главное, - она не греется. Но...
  Он замолк, будто не решаясь продолжать и с сомнением поглядывая на начальство. Гельветов, глядя на него - демонстративно выжидал, а потом, когда пауза подзатянулось, почел за благо не выдержать:
  - Что там у вас еще за пазухой? Колись, колись!
  - Видишь ли... У нас "триоды" находятся в фиксированных местах, там где имеется ввиду "ввод", так?
  - Ну?
  - Так ведь дорожка-то - на всем протяжении одинакова! В принципе - никакого запрета на то, чтобы вводить их по мере необходимости в любом месте.
  - А... зачем?
  - Ну... не знаю. Но в принципе - это возможность менять архитектуру устройства в зависимости от конкретных задач. Может быть, - может быть! - ежели бы удалось создать своего рода алгоритм, получилось бы нечто вроде нового типа памяти.
  - Понятно. Так что ничего такого, что можно было бы пощупать, у вас так и нет?
  Вместо ответа Иртенев подал ему один из лежавших на столе Подозрительных Предметов. Гельветов содрогнулся: с виду изделие напоминало не то раздутый гороховый стручок, не то - нечищеный арахисовый орех, и отличалось серовато-желтым, безотчетно мерзким цветом, - только по полюсам виднелись жилы выводов. Привычным усилием воли подавив рвотный позыв, Гельветов сохранил на лице обычное свое бесстрастное выражение и даже заставил себя взять это - в руки.
  - Напоминает хорошо высушенное собачье дерьмо с торчащими из него жопными волосиками, - задумчиво проговорил он, - только, наверное, потверже будет... А?
  - Ага, - немедленно окрысился математик, - а тебе, понятно, подавай аккуратный брикетик. С аккуратными буковками. Это, знаешь ли, лютое эстетство! Эстетические вкусы - они меняются.
  - Чтоб. Корпус. Был. Человеческий!!! Мать вашу р-распросучью! И маркировка чтоб! Хоть сами рисуйте! Я вас, блядей, научу под ноги-то глядеть! Вы у меня забудете, что второстепенные проблемы - вообще существуют! Говняют-говняют, сделают - неудобно до смерти, а уж вид-то, - глянуть на вещь невозможно, а они делают вид, что это - ниже их сратого достоинства! Чтоб при монтаже людям - удобно было, а спутать - нельзя никак!
  - Ой... Ну что ты раскипятился? Параметры-то - классные! И гляди еще: мы сделаем, как ты просишь, красивый корпус, так, н-нафаршируем его, - помимо пары-тройки десятков чуть измененных готовых схем, - "дорожками" с деактивированными "мос"-ами и заливаем жидкой фазой из сверхинертной жидкости на фторсиликатной основе. Понял? Получается гель.
  - Начинаю понимать. А зачем?
  - Да затем, что получаем у-ни-версаль-ное устройство с жуткой избыточностью! Уже сейчас можно будет менять архитектуру в зависимости от необходимости, - без изысков, рукой, запросто, - и его можно будет хоть на ЭВМ вроде этой, - он показал, - хоть на любой существующий, проектируемый или мыслимый истребитель. Одного - хватит. Понял? Эти ненасытные глотки от нас лет на десять с электроникой отвяжутся... Так делать?
  - Делать, - бесцветным голосом ответил Гельветов, - но вот это вот, - он потряс зажатым в руке "котяхом" - чтоб довели! Хоть что!
  - Эх... Это ведь мастерскую надо будет и людей, чтоб заделывали и буковки писали...
  - Переживем! Слава богу, никто нас ни в чем пока что не ограничивает... - Он помолчал, а потом спросил уже без всякого запала, тоном почти нормальным. - Слушай, - вы все это за две недели?
  - Ну... За три. А ты не смотри, не смотри так жалостно: лучше научись с техникой работать на уровне. Позорище! Еще три месяца этакого вот начальственного стиля, - и ты перестанешь понимать в том деле, которое сам же и создал...
  
  Тут, среди этих пожилых, грузных, не слишком-то здоровых людей в консервативных костюмах, была своя иерархия, своя табель о рангах. Чужим так сразу не понять. Иностранцам - так и тем более, хотя, все-таки, разбираются как-то. Согласно бытующей где-то в сферах легенде, там даже специальная группа есть, с компьютерами, исключительно для анализа того, кто, на каком месте, с кем на каком заседании сидел, и кто вслед за кем выступал. На этом основании, без понимания сути, на основании данных чисто статистических, делаются предсказания о том, кто - восходит, кого дорога ведет вниз по лестнице абсолютной власти, и в каком направлении предстоят причудливые извивы единственно-верной Линии. А истинная, определяющая логика тут особая, совершенно своеобычная. Такая, которая и сложиться-то могла только в этих, совершенно особых условиях. Вот властвовал - кто? Самый умный? Нет. Самый свирепый и решительный, легче отваживающийся на решение? Нет. Самый подлый и коварный? Куда там. Тут по крайней мере двое были по этой части не чета Балабосту. Отпадало тут по известным причинам также и наследственное богатство. Удача? До определенной поры, и уж, по крайней мере, не на этом уровне. Самый всем удобный и всех устраивающий? Не без того, но утверждать нельзя, потому что на этом дьявольском месте сиживали та-акие деятели... Кукла? Тогда покажите кукловода.
  Одним из самых любимых персонажей западной прозы, от классики и до политического детектива, - чуть ли не до детских сказок, - является так называемый "серый кардинал", теневая фигура, на самом деле обладающая всей полнотой власти. На переднем плане - блистающий золотом манекен, коего за ниточки дергает Он. Тот, в распоряжении кого находятся реальные силы и ресурсы. А какие?
  Вон сидит Маршал, краснолицый матершинник с тяжелыми волосатыми руками. По мановению этой руки тупо, неудержимо, сметая все на своем пути попрут бесконечные колонны танков, бесчисленные стаи самолетов затмят Солнце, раздирая море, выныривая из-под земли, рванутся сотни страшных ракет, миллионы солдат вскочат по последней тревоге, сядут за рычаги, в грузовики и транспортеры, в кресла транспортных самолетов, и настанет Последний День. Если Маршалу позволят.
  Вон там сидит Великий Инквизитор, "осенний министр" по китайской терминологии или гушбастар - "подслушивающий ночные сны", соответственно, - по древнеперсидской. Протирает очечки в тонкой оправочке, сжал тонкие губы, - явный признак того, что чем-то вельми недоволен. Он знает все про всех, на всех имеет досье с надлежащим компроматом. Хозяин самой всемогущей Тайной Полиции всех времен и народов, способной в любой момент превратить какого угодно сановника в государственного преступника, в подсудимого, в пыль лагерную, а если это, по каким-то причинам, неудобно, то просто-напросто в глубокоуважаемого покойника. Теоретически. Если среди пожилых мужчин в консервативных костюмах возникнет Такое Мнение, и Великому Инквизитору дадут "добро".
  Вот Председатель, полновластный хозяин одышливо-неповоротливого, но гигантского хозяйства, имущества на триллионы рублей и долларов, миллиардов киловатт мощностей, миллионов моторов, лабораторий, заводов, шахт и скважин, неизмеримо превосходящих по совокупной мощи и деньгам любую корпорацию. Но взять он может столько, сколько ему полагается, и ни копейкой больше.
  Они - понятны, по всем канонам должны бы быть владыками, и, в каком-то смысле, ими и являются. Понятна даже и роль Балабоста, потому как, ясно же, необходим кто-то, кто не позволил бы полезное делу соперничество превратить во вражду со смертоносным раздраем. Но вон там, с краешку, сидит сухой старичок, голову склонил набок, смотрит в крышку стола, весь из себя безучастный, вроде бы как жует что-то. Его можно было бы назвать, следуя имеющемуся принципу, Верховным Жрецом, либо же, возвращаясь к китайской традиции - Хранителем Алтаря. Можно было бы, ежели бы он уже не был Большезубым, только Большезубым и исключительно Большезубым. Почему? Вопросы сами собой отпали бы у любого, кому довелось бы увидеть одну из очень нечастых улыбочек сухонького старичка. Это была не улыбка, это был чудовищный оскал, бледный от огромных, с угловатыми острыми кромками, каких-то сплошных зубов, как у хорошей пятнистой гиены. За ним по западным канонам, вроде бы, не стояло вообще ничего, никаких реальных сил, и весь он в значительной мере, в основном, находился в прошлом, но он же, когда находил нужным, мог несколькими древними, замшелыми, тяжеловесными, как менгир, словами-заклинаниями заткнуть рот кому угодно. Или сломать через коленку - по желанию заказчика. Всех уже, кроме самых старых, коробило от этих заклинаний, но они, тем не менее, действовали. Линия Партии - к этому уже времени обрела самостоятельное существование и почти перестала зависеть от отдельных людей, а он - он был ее человеческим воплощением. Этого невозможно понять плоскими и приземленными западными мозгами, это надо ощущать всем организмом, а для этого - вырасти среди всего этого. Помимо всего прочего, древний механизм уничтожения был почти непредсказуем и включался зачастую совершенно неожиданно. И вроде бы неадекватно побудительной причине.
  То же относится и к допущенным к телу. Тут майор, - любого ведомства, но допущенный к телу, - может быть поважнее генерал-майора, и не дутого какого-нибудь, из "райской коллегии", а самого настоящего командира дивизии. Правда, положение майора было куда как менее надежным. Или - не менее. В зависимости от Конкретных Обстоятельств. Не элита или пока не элита, а - Особый Круг.
  По молодому человеку было видно, что в этот круг он попал совсем недавно, что ему холодно и страшно в этом вольере для динозавров. Он нервничал, краснел и напрягался в твердом намерении и говорить твердо, но голосок - звенел, и это было даже слишком хорошо слышно. А вот глаза за стеклами очков нервно моргают, похоже, не от того: это скорее, по причине того, что по нему не так уж давно хо-орошенько потопталось родное его начальство. И мордой об стол, и на ковер, и вершить трудную, но почетную чекистскую службу в Мухосранске. Оно это умеет и само по себе, и традиционно. Так, что в иных случаях последствия не проходят никогда. Но вот светло-серый, с иголочки, костюмчик сидит на нем, как на манекене, причем не нашем, а от какого-нибудь Кардена, причесочка модельная, волосики - медовые, густые, без всякой там ранней седины. И - очечки. Тоненькие, вроде бы - как у шефа, но на самом деле, если приглядеться, - другие. Совсем на другую стать. Тихая такая, тонкая фронда. Мало кто заметит, но все-таки. Хороший парень. А что говорит-то? Вообще-то - не так уж и важно, но надо все-таки послушать...
  - ... Говорить на таком уровне что-то, кроме правды было бы не только нарушением моего долга, как коммуниста, но и прямым преступлением перед Партией и народом. Мне поручили изложить именно свое мнение по излагаемому вопросу, и я его выскажу, даже рискуя навлечь чье-то недовольство. И чем бы это ни грозило мне лично. Так вот, чтобы с самого начала расставить все точки над "i" скажу, что по моему мнению самым лучшим вариантом было бы безусловное запрещение к использованию всех технологий этого круга. Это обозначает закрытие всех ведущихся тем исследования. Консервацию производства и постройки новых производственных комплексов. Имеющиеся комплекты оборудования необходимо разукомплектовать и рассредоточить по непрофильным производствам. Рабочие группы, а особенно - исследователей и разработчиков, следует расформировать и рассредоточить причастных по одному. Всех - под подписку о неразглашении, некоторых - под негласный надзор Комитета. - Он развел руками. - Вот, собственно, и все.
  А кто-то из присутствующих здесь престарелых вершителей вполголоса спросил, ни к кому не обращаясь конкретно:
  - Слушайте, что он говорит-то? Что несет? Может, мне кто-нибудь объяснит, что это значит?
  - Вы что, - следом же высказались с другого места, уже вполне вслух и басом, - з-загадки пришли загадывать?! Цирк тут, понимаешь, устроил!
  А Инквизитор, на тонкогубом лице которого стыло особенно-холодное выражение, обозначавшее крайнюю степень гнева, опасного, как ярость очень крупной, опытной и страшно ядовитой змеи, ровным, ледяным тоном осведомился:
  - Вы не могли бы как-то... обосновать столь категоричные выводы? Уж будьте так любезны.
  - Да он что, - взревел, наливаясь дурной кровью, Маршал, - совсем е...
  - Эй, эй, - поднял мясистую руку Балабост, - не наезжайте мне на парня! Сказал, что считает нужным. Не в игрушки ж тут играет, на самом-то деле...
  - Боюсь, - кашлянул Дмитрий Филиппович, - товарищ Гаряев, что вывод ваш мог показался несколько... неожиданным для большинства собравшихся. Так что действительно, - будьте добры обосновать вашу позицию...
  - Нет, погодите, - еще сильнее побагровел Маршал, - он что - всерьез?!!
  - Вы это, - лениво проплямкал Балабост, - по одному заходите-то. Вот давай хоть ты... А то, зрю, перегрелся, вот-вот взорвешься...
  - И скажу! И скажу! Когда этот м-мерзавец, туда мать его...
  - К делу, к делу давай!
  - Когда этот... короче перелетел в Японию, и начали машину всеми потрошить, так над РЛС все там чуть не поус... Короче - веселились чуть ли ни час, ржали, потому что ведущие специалисты ничего подобного уже не застали. Этого... ну бритта, как его? Болулера?
  - Сэра Энтони Боулера, не абы как.
  - Ага... Так вот, когда его спросили, как может продвинуть их электронику изучение наших образцов, он сказал, что, мол, может только отбросить лет на двадцать-двадцать пять назад. Это новейшая и секретнейшая машина! Над нами с-смеются! Еще боятся, но уже смеются, не в лицо, а за глаза... Как над богатым маразматиком. Вот у последних машин и планер, и мотор пока еще на уровне, а все равно - слепоглухонемой калека. И все ведь знают, хотя и засунули языки в... Прикусили, короче. И только это начали давать элементную базу... Седьмак вдруг начал порхать, как птичка, говорит, что как двадцать лет сбросил, ребят, говорит, таких хороших прислали, а тут этот что-то такое про закрытие говорит! - Он замолчал, глядя на докладчика чуть боком, и глаза его медленно наливались кровью, а потом вдруг рявкнул. - Ты, что ли, мне элементную базу дашь, деятель? Закро-оет он! Д-дай волю, - все б на хрен позакрывали!
  - Ясно, ясно, спасибо... Что вы на это можете сказать, Дмитрий Геннадьевич?
  - Не знаю, - он, опустив глаза, пожал плечами, как мог равнодушно, и только опытный глаз мог оценить, какого мужества на самом деле потребовал этот жест, - это не моя компетенция. Что угодно другое, какие угодно технологии более традиционного вида, любые усилия и любые деньги, если это действительно так уж важно, но только не этот путь.
  - Да ты что, б... с-с ума с-сошел?!!
  - Нет, он не понимает, что это, между прочим, вопросы обороны!
  - Я... - в горле у него очевидным образом пересохло, он пискнул, проглотил, и только после этого сумел продолжить, - я далек от недооценки всего, что связано с обороноспособностью Родины и всего социалистического лагеря. Я говорю только, что движение по этому, заманчивому и легкому пути может представлять большую потенциальную опасность, чем временное и локальное отставание по ряду позиций в технологии.
  - А вы, товарищ, способны внятно объяснить, в чем именно вы зрите эту свою мифическую угрозу?
  Вот оно. Вот и все. Он стоял перед лицом чуть ли ни самых могущественных людей на свете бледный, как полотно, и молчал, потому что не в силах был произнести страшные слова. Наконец, он сказал тихо и твердо, но все равно презирая себя за то, что все-таки сглаживает формулировки, зная, что, в конце концов, компромисс этот кончится очень-очень плохо, но любой силе, любой решимости все-таки положен свой предел.
  - Это - не наш путь. Он плохо сочетается с... с принципом общественной собственности на средства производства. Понимаете? Совсем плохо. Почти так же плохо, как с плановостью ведения хозяйства...
  - А ты не замирай, не замирай! Мы, если надо будет, сами вас остановим...
  - Хорошо... Но вот мы же, например, не допускаем э-э-э... бесконтрольного распространения копировальной и множительной техники? Каждую печатную машинку регистрируем, и в этом есть глубокий смысл, потому что нельзя допустить, чтобы каждый озлобленный... элемент мог распространять все, что придет в его больную голову...
  - Какое отношение...
  Нет, сегодня коллеги положительно проявляют прямо-таки небывалое оживление и горячность: почти никто не спит, а кому-то уже, вон, меряют давление, а он слабо отмахивается. Они вроде бы даже помолодели сегодня.
  - Это я только для примера...
  А вот "якать" ему надо бы поменьше. Вовсе ни к чему тут - "якать".
  ... и пример этот не слишком удачный, потому что на самом деле это неизмеримо опаснее. Всем известно, что у нашей великой Родины, находящейся в империалистическом окружении... не всегда есть возможность предложить населению э-э-э... достаточный выбор добротных товаров. Самого повседневного спроса.
  - Все необходимое у них есть. Слава богу - не сорок седьмой.
  - Да, конечно... Но отдельным гражданам всегда хочется больше. Не такого, а еще и этакого. И без очереди.
  - Все собравшиеся хорошо осведомлены о положении на местах. Не понятно только, какое отношение имеют ваши инсинуации - к закрытию именно данного класса технологий?
  - Простите. Наверное, я слишком много думал над всем этим, и эта связь начала казаться мне очевидной. В условиях сохраняющегося пока еще дефицита на ряд товаров именно эти технологии могут оказаться слишком... слишком соблазнительными для всяких там неустойчивых и, тем более, нечистых на руку лиц. Особенность состоит в том, что этот класс технологий просто чрезвычайно трудно, почти невозможно проконтролировать. При помощи даже среднего звена специалистов объединения "Симплекс" легко развернуть производство почти чего угодно почти в любом месте. В подвале, в сарае, в гараже каком-нибудь. В любом медвежьем углу. Особенно там, где еще сильны пережитки буржуазных, феодально-байских или родовых отношений. Чего греха таить, - в некоторых национальных республиках до сих пор еще продолжают действовать элементы традиционных норм отношений. Мы неуклонно боремся за чистоту рядов Партии, избавляемся от нечистоплотных морально и корыстных лиц, но даже среди руководителей областного и краевого уровня попадаются еще... Скажем прямо: попадаются покровители подпольных дельцов. Опасность обсуждаемого способа как раз и состоит в том, что некоторые технологии, хотя бы и однажды попав за пределы предприятий, могут стать полностью неконтролируемыми. Последствия этого неизбежно окажутся самыми печальными...
  - Как будто о каком-то бакоружии говорите!
  Докладчик - молчал, попеременно краснея и бледнее, и на него было просто жалко смотреть. Наконец, вздохнув, он продолжил:
  - Это очень... Хорошая аналогия. Лучше, чем хотелось бы. - Он обвел собравшихся яростным взглядом. - По крайней мере для дела социализма эти драгоценные, спасительные, такие милые сердцу некоторых... недостаточно дальновидных товарищей методы могут оказаться пострашнее любого бактериологического оружия. Стоит ли говорить, чем может быть чревата утрата монополии государства на любую производственную деятельность? Сначала - раскол общества, имущественное расслоение, и, в конце концов, распад государства.
  - Можно? - Ровный голос Юрия Валентиновича был холоден, как лед Антарктиды в лютую зиму. - Как я понимаю, весь вопрос сводится к тому, что наш молодой товарищ имеет сомнения в том, что советская власть способна обеспечить надлежащий режим секретности. Это, в принципе, не удивительно, поскольку он не обладает надлежащим опытом. Но мы располагаем вполне достаточным штатом работников, которые таким опытом обладают. Целое Главное Управление занимается такими делами. При необходимости - его можно и еще усилить.
  Уж он-то мог расставить надлежащие акценты в необходимый момент. Гаряев, поняв, что все кончено, только горько усмехнулся. Бараны. Старые, маразматичные бараны. Настолько отвыкли от всякого не противодействия даже, - куда там! - но и от простого противоречия, настолько привыкли, что общей власти их ничто не угрожает, что потеряли чутье на настоящую, реальную опасность. Хотя - они-то, пожалуй, имеют все шансы и не дожить, а вот каково будет тому, кому доведется все это расхлебывать? Большезубый все так же сидел, так же смотрел в крышку стола и все так же молчал. Уж ему-то все было ясно с самого начала. Ему всегда все ясно с самого начала или даже заранее. Прямые линии, очень небольшой набор истин, оспаривать которые есть заведомая ересь, и истины эти годятся для любого случая. Идиот по Щедрину, в том смысле, что не имеет никаких сомнений и оттого как-либо противостоять ему совершенно невозможно... С одной стороны, - хорошо, что он молчит, но с другой, - он ведь, когда-нибудь, что-нибудь да скажет. Самое страшное, что вдруг проросший в каком-то дьявольском закутке одного из бесчисленных НИИ ужас для них, - как конфетка ребенку. Возможность наконец-то, в чем-то - да утереть нос Штатам, возможность, которая сама по себе уже давно им не нужна, но зато ставшая чем-то вроде символа веры. И меры предосторожности они считают, - если еще умеют считать, - чем-то вроде привычного им всем еще с Владимира Ильича режима секретности. Он сдержался, и, приняв вид легкой академичности, взялся объяснять и втолковывать:
  - Тут мы имеем со своего рода дилеммой. Предположим, мы с самого начала ограничиваем применение этого класса методов только оборонной промышленностью. У нас тысячи заводов, десятки тысяч руководителей производства, миллионы инженеров и десятки миллионов рабочих. У всех - план, у всех - смежники, у всех те или иные... узкие места. С возникновением производственной необходимости в сотнях тысяч случаев, при срывах сроков или технических заданий, при возникновении затруднений будут попытки разрешить их при помощи новоявленной палочки-выручалочки. Смекалистые люди - найдутся. На каждом заводе и в каждом цеху. Будут пытаться обойтись без хронически подводящего смежника, и на этом основании, из самых благих намерений будут требовать, чтобы в качестве исключения, ради выполнения плановых заданий в срок и с высоким качеством... И в некоторых случаях мы неизбежно будем уступать. Возникнут варианты применения, непредусмотренные, в том числе самими создателями и разработчиками. Чтобы в таких условиях проконтролировать все, не хватит никакого Главного Управления, тем более что даже там не все сотрудники одинаковы. Нельзя предсказать, насколько важной или перспективной окажется та или иная мелочь, разработанная каким-нибудь ушлым технологом в Перми, Улан-Удэ или Воскресенске. Когда общее число причастных достигнет какого-то определенного порога, где-то непременно рванет. Если говорить начистоту, - всем присутствующим здесь известно, какой процент предприятий работает у нас прямо или косвенно на оборону и спецтематики безопасности.
  - Можно! Всегда можно ограничить использование, значит, только теми областями, где без этих методов обойтись нельзя. Остальное делать по-прежнему...
  - Простите? Не понял? Вы считаете допустимым делать... изделия заведомо хуже, чем есть возможность? Занижать технические задания? Сказать тому же Григорию Александровичу, чтоб делал самолеты помедленнее, пониже, вооруженные похуже и не такие надежные? Это как - понарошку? И что вам на это скажет товарищ Седьмак? Или мы от него скроем имеющиеся возможности, как от ненадежного и идейно нестойкого?
  - Ну почему вы так... А!
  - Слушай-ка, - а что будет-то? Чем ты нас пугаешь? Ну, прознают, - дальше-то что?
  - В какой-то мере можно ручаться за Европейские области РСФСР, Белоруссию, восточные области Украины, пожалуй - Северный Казахстан и Молдавию. Во всех других случаях опаснейшие новации могут попасть в руки к бандитам, подпольным дельцам, националистическим недобиткам и скрытым врагам социализма. Всем тем, кто наши ценности не приемлет исходно. А, получив в свои руки какие-то возможности, они могут увлечь за собой колеблющихся... Вот, пожалуй, и все?
  - Можно мне?
  - Давай, Дмитрий Филиппыч...
  - Можем ли мы гарантировать, что подобные методы не будут независимо открыты в крупнейших империалистических странах? Независимо, или в связи с самыми смутными слухами?
  - Нет, - Гаряев бесстрастно пожал плечами, - таких гарантий, разумеется, не может дать никто. Наоборот. Тем более, если в руки к кому-то попадут самые невинные образцы... В общем, - шила в мешке не утаишь.
  - Таким образом, первое ваше предложение, по существу, бесполезно?
  - Бесполезно. Хороших выходов тут вообще нет, а этот... Этот показался мне наилучшим из плохих.
  И тут подала свой могучий голос артиллерия Резерва Главного Командования. Болшезубый, словно очнувшись, разогнулся каким-то зазубренно-угловатым движением и приступил:
  - Вот мне удивительно, - начал он тихо, вроде бы с сожалением и продолжая пока что глядеть в стол, - какие пораженческие настроения имеют место у некоторых наших молодых коммунистов. Да, именно пораженческие, другого слова не подберешь. Он говорит подобные вещи людям, которые не дрогнули, не утратили уверенности в окончательной победе даже когда оккупанты стояли у стен столицы нашей Родины. Когда миллионы советских граждан отдавали свои жизни, ни на минуту не усомнившись в правоте, значит, и победоносности наших идей. Партия вывела страну из разрухи, из сплошной неграмотности, Партия восстановила страну после войны и с честью держит знамя социализма в сплошь враждебном, значит, окружении, а тут... Товарищ сам выдумал, - именно выдумал, я не побоюсь этого слова, - проблему и сам же дрябло опускает перед ней руки. И ведь это не просто коммунист, товарищи, это товарищ из Госбезопасности, унаследовавшей лучшие традиции Органов ЧК-ОГПУ-НКВД, у колыбели которых стоял сам Дзержинский... Этот человек долгое время работал под руководством присутствующего здесь уважаемого э-э-э...
  Вдруг не вспомнив, он неопределенно указал в сторону бледного от ярости Инквизитора, а потом, словно внутри у него что-то щелкнуло, сразу же, без перехода, перешел от заклинаний - к выводам:
  - В общем, товарищи, я считаю даже разговоры о том, что Партия якобы бессильна перед какими-то проблемами, которые яйца-то выеденного не стоят, не в силах, значит, ответить на вызов времени, безусловно, неуместными, вредными, недопустимыми. Таким, значит, образом.
  Дмитрий Филиппович деликатно кашлянул, вопросительно глянул на Балабоста, увидел едва заметное шевеление тяжелых век и осторожно вступил:
  - Очевидно, Андрей Денисович, вы не вполне поняли нашего молодого товарища. Разумеется, партия крайне далека от капитулянтских настроений, а он, впервые столкнувшись с серьезной и принципиально-новой проблемой, весьма добросовестно в нее вник. У нас неравнодушная и думающая смена, товарищи, и мне кажется, что мы можем только поблагодарить товарища Гаряева за проделанную работу... Другое дело, что, ознакомившись с обстоятельствами, он отреагировал слишком эмоционально. Он еще не понимает, что идеал в жизни - редок, и столь же редко удается сделать что-нибудь раз и навсегда. Приняв однажды какое-то верное решение. Куда чаще удовлетворительное положение достигается каждодневной работой. Каждодневным принятием малых решений. Как чистота достигается ежедневным подметанием. - И тут он позволил себе ле-огонький такой, почти незаметный выпад в сторону Большезубого, - Но у Андрея Денисовича, разумеется, есть какие-то конкретные предложения? Простите, я перебил...
  - Моим предложениям тыща лет! Они всем известны. Работать, значит, надо. Дело свое делать грамотно и добросовестно. Эту продукцию от любой другой отличить можно? А? Не слышу? Так тогда и вообще непонятно, о чем речь! Где появится - отследить всю цепочку, за ушко - и на солнышко. Еще и чище станет, когда всяческих корыстных двурушников, расхитителей, нечисть всякую...
  Ну, теперь он не остановится, пока не выскажет все, что знает, про поганую метлу, каленое железо и бараний рог. Что там еще? А, серии, маркировку вплоть до изотопов, во многих, кстати, случаях вовсе несовместимых с технологией, журналы для поединичного учета, чтоб, значит, совсем уж как с дензнаками. Это, надо сказать, на него не похоже. Что-нибудь конкретное - это не в его привычках. Это он, надо сказать, рискнул. Видно, тоже не в шутку разволновался.
  А в конце концов было резюме:
  - ... а наказывать мы Дмитрия Геннадьевича не будем. Мы поступим по-другому. Мы поставим его отвечать за этот участок работы...
  Вот так вот: не по-отечески даже, а по-Отечески, в лучшем стиле незабвенного Хозяина.
  ... а вот если он справляться не будет, вот тогда-то мы его и накажем. Если будет необходимость. Что вы на это скажете?
  - Готов выполнить любое поручение Партии и задание правительства.
  
  - Что ж ты не радуешься? Все не просто обошлось, а прошло, прямо-таки как в сказке... Братуха, да если ты теперь сумеешь себя правильно поставить, то через полгода полковником будешь! А через год - генералом! Генерал-майор ГБ Гаряев - как тебе?
  Потенциальный генерал-майор ГБ, не отвечая, махнул в единый дух стакан "Посольской", что было для него, вообще говоря, вовсе нехарактерно (он не запил даже после своего памятного падения), и только потом поднял на собеседника дикий взгляд:
  - Нет, ты что - правда не понимаешь? И ты тоже? Вся страна, от министра и маршала и до пастуха в колхозе тащит все, что может! Весь интеллект нации сосредоточен на этой проблеме, потому как иначе было не выжить, только о том, как стащить, и думают. Это ж тебе не плутоний, не пулемет какой-нибудь, а все сплошь справные и пользительные в хозяйстве вещи.
  - Так блюди, раз приставили!
  - Да не в моих это силах, понимаешь?! Не в моих, не в чьих, и вообще не в человеческих!
  - Не ссы, - рассосется. Главное - не бери в голову, не накручивай себя.
  - Не, - Гаряев, подумав, принял еще полстакана, еще подумал и повторил, - не рассосется. Дважды-два - четыре. Нельзя знать даже, что такое может существовать.
  - Ты того - темпы сбавь. Вырубишься.
  - Поверишь, - не действует! Тут ведь такое дело, что вообще никто ничего не должен знать, даже слухов не должно быть никаких и ни единого... А тут ты такой приходишь, весь из себя, и, оказывается, - полностью в курсе дела. По-хорошему, ежели уж меня прямо с сегодняшнего дня, я и тебя должен был бы того... И всех причастных, и всех, кто в курсе. Ты хоть это понимаешь, придурок? И что я вовсе не шучу, и что очень может быть, что завтра...
  - Нет, - голосом некоего обобщения всех ядовитых змей просвистал его собеседник, - это ты придурок. Идеалист сраный. Как все умники, в упор не видишь са-амых простых вещей.
  - Каких это?
  - Да вот таких, которые в этой стране даже кретины понимают! Понял? Можно ничего другого не понимать, но все у тебя будет в порядке, ежели уж это ты понимаешь всем сердцем.
  - Так просвети.
  - Всего несколько принципов. Умри ты сегодня, а я - завтра. Каждому - до себя. В глазах начальства дело таково, как о нем докладывают. В любом случае лучше быть начальником, нежели подчиненным. А уж это не просто истина, но - Истина! Ты, кстати, во-первых - закусывай, а во-вторых - плесни другу, а то впрок не пойдет...
  - Нет, - Гаряев, который, одновременно, и слушал и не слушал, вроде бы думая о своем, ответил невпопад, - но к-какие же однако... И не знаешь, за кого первого бога молить, за того, который в бараний рог и каленым железом повторно, или за нынешнего отца-благодетеля... Нет, ты понимаешь, - они такой язык выдумали, что на нем нипочем не скажешь то, что хочешь. Вот пробовал сегодня, - так не вышло. Язык сам по себе поворачивался рядом. Хочешь сказать: "Мандец вам всем в ближайшее время" - а получается: "Данная группа технологий может, знаете ли, представлять определенную такую, понимаете ли, неопределенную такую угро-озочку, ма-аленькую такую, - для Нашего Общего Дела". В малообозримой такой перспективочке... Понимаешь?
  - А говоришь - не действует. Уже пятнадцать минут слышу от тебя сплошные: "Ты меня понимаешь?"
  - Бар-раны все - и все! И больше ничего не скажешь! Ни х-хрена!
  - А если ты такой умный, то что ж не генсек? Непонятая душа, понимаешь! Понимают побольше тебя, ежели поняли главное: на их век хватит.
  - Совсем не уверен, - неожиданно трезво фыркнул Гаряев, - со-овсем!
  - Слушай, Дим, - неужто все и впрямь так серьезно?
  - Еще хуже. И никто, ни х-хрена...
  - Тогда слушай сюда: ежели уж ты так уверен, что все окончательно пропало, - я вот почему-то не верю - и все! - с тобой вместе, так сделай все от тебя зависящее, чтобы как можно дольше сберечь в целости свою конкретную шкуру! М-м-м-м... А ежели совесть мучает, так подумай хотя бы о том, что с тобой все-таки хоть что-то, да получится... Сам же говорил, что все остальные ничего не понимают!
  - А ты?
  - И я, - с готовностью кивнул собеседник, - не вполне. Никакой трагедии, во всяком случае, ни в чем не вижу.
  - Бог ты мой! Да что ж кругом ни у кого, ну, никакой фантазии! Ты хоть сны-то видишь?
  - А как же! Вот хоть сегодня: приснилась твоя кис-слая р-рожа, так поверишь ли, - в холодном поту проснулся!
  
  IX
  
  "Во исполнение постановления ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета Союза ССР и Совета Министров СССР "О неотложных мерах по улучшению обеспечения населения лекарственными средствами" в поселке Курчино Новогородской области начато строительство крупнейшего в Европе фармацевтического комбината, рассчитанного на производство широкой номенклатуры лекарственных средств. Выход комбината на полную мощность позволит практически полностью устранить до сих пор имеющийся дефицит в антибиотиках различных групп, антисептических средствах, современных средствах для наркоза, а также гормональных препаратах..."
   "Правда" 11марта 197* года. Информационное сообщение"
  
  "Новая жизнь пришла на древнюю Новогородскую землю вместе с передовыми отрядами строителей нового фармацевтического комбината. Постановлением ЦК ВЛКСМ разворачивающаяся здесь стройка объявлена Всесоюзной Ударной Комсомольской. Молодые строители приняли на себя повышенные социалистические обязательства пустить первую очередь производства к очередному, XXV Съезду КПСС. Дремотную тишину, много лет стоявшую на Волховских берегах, близь старого Курчино, этим утром разбудил рев могучих моторов, лязг гусениц и молодые, звонкие голоса сотен юношей и девушек, прибывших со всех концов нашей необъятной Родины..."
   "Волховская Правда" 3 апреля 197* года. Передовая статья"
  
  - Так, ну, кажется, - все нормально. Только оно все равно, того, - не чересчур будет?
  - Дык ить, - сказали же, чтоб так, вот, смело, откровенно, с молодой прямотой и задором, по-новому, по-современному, но и ни в коем случае не забывая о славных традициях. В том самом никому не ведомом новом стиле, который должон будет характеризовать молодую смену, - нас то-исть, - принимающую эстафету от опытных руководителей старшего поколения, так сказать - от Отцов...
  - Да сказать-то, - с сомнением сказал Гельветов, - много чего можно. А на практике чуть ни каждое слово объявят ересью, и каждое лычко будет основанием для соответствующей строчки.
  - Шеф! Просмотрено и одобрено! Ты себе не представляешь сколько раз, и на каких уровнях! Там - да, слышалось некоторое бурчание, но с уровня Еще Более Высокого его смогли убедить, что на данном этапе, - вынужденно, конечно, исходя из тактических соображений и требований текущего момента, - Так Надо. Говорят, что долго жевал губами, а потом кисло промолчал, что на его лексиконе обозначает согласие.
  - Да, поневоле возгордишься, что все это сделали мы...
  - Гордыня - грех смертный, сын мой.
  - Аминь.
  - Сам ты аминь, - понял?
  
  "... предельную занятость, Леонид Кириллович согласился ответить на некоторые вопросы, интересующие многочисленных молодых читателей "Комсомолки". Феклистов - деловит, подтянут, получил прекрасное образование, имеет ученое звание кандидата химических наук, короче - может считаться типичным представителем нового поколения командиров производства, в последние годы все увереннее берущих в свои умелые руки бразды правления заводами, фабриками, институтами и производственными объединениями. Мы надеемся, что в ходе интервью нашим корреспондентам удастся не только выяснить мысли и чаяния самого Леонида Кирилловича, но и получить определенное представление о настроениях и, главное, - намерениях, царящих в этой когорте руководителей.
  - Леонид Кириллович, не могли бы вы объяснить нашим читателям, в чем состоит коренное отличие именно этого комбината, именно этой стройки?
  - Коренным отличием этой стройки является то, что она, как мы от души надеемся, будет доведена до конца. Причем в срок, а не с опозданием на три с половиной года, когда проект - окончательно устареет, а закупленное оборудование - наполовину выйдет из строя. Эту дурную традицию, сложившуюся в последнее время, пора решительно ломать... Вопреки тому, что было написано в местной прессе, - мы ведь не на пустое место пришли: даже при самом поверхностном взгляде вы можете увидеть там некие бетонные конструкции. Ну, - заросшие такие, видите?
  - Вижу. И что это?
  - Сведения об этом у меня есть, но самое неприятное, что в данном случае это не так уж и важно. Даже совсем не важно, что тут задумывалось, поскольку теперь оно может быть названо общим именем: "Долгострой". Мягкое такое, обтекаемое название преступной практике разбазаривания государственных денег, ресурсов и времени. Потому что любому непредубежденному человеку ясно, что это - не будет строиться долго. Это не будет построено никогда.
  - А сейчас, в данный момент, ваш проект, - он тоже является просто устаревшим?
  - Надеюсь, что мы сумели учесть ошибки прошлого. Надеюсь. Во всяком случае, мы приложили все усилия к тому, чтобы придать вновь создаваемому производству большую гибкость и значительные резервы к модернизации.
  - Объект, строительство которого вы курируете в качестве, - так сказать, - полномочного представителя заказчика, в периодической печати назван "флагманом отечественной фармации"... Это - просто привычный штамп, обычно относимый к наиболее крупным предприятиям, или, в данном случае, он несет еще и какое-то дополнительный смысловой оттенок?
  - Вы знаете, - несет! Новый комбинат не только должен насытить аптечную сеть широкой гаммой препаратов за счет собственного производства. Он призван изменить положение во всей отечественной фармацевтической промышленности целиком. Вы спросите - каким образом? Отвечу. Мы строим не просто производство с полным циклом. Основные циклы комбината, - а они, в разрез существующей практике будут запущены в эксплуатацию первыми, - обладают значительным избытком мощности для того, чтобы снабжать иные аналогичные производства высококачественным исходным сырьем и полуфабрикатами для производства готовых лекарственных форм. А, кроме того, - еще материалами, предназначенными для использования в некоторых технологических процессах в замену импортным реактивам. Прежде всего, речь идет о значительной номенклатуре сорбентов с высокой избирательностью, ионообменных смолах, так называемых "полупроницаемых мембранах". Речь идет, в том числе, о технологиях, не имеющих аналогов в мире.
  - Но, по имеющимся сведениям, основную массу производственного оборудования и технологической оснастки будет составлять все-таки продукция западных фирм?
  - К сожалению, в значительной мере, пока, это так. К счастью, в заметной доле, уже, - это не вполне так. Мы... смогли дополнить закупленные нами комплекты оборудования разработками отечественных ученых и техников. Исходя из ставящихся задач.
  - Простите... Это уже не редакционное задание, а в порядке собственной инициативы, - чтобы ответить на возможные вопросы наших читателей...
  - Давайте.
  - Исходя из некоторых ваших высказываний, можно сделать вывод... Возникает впечатление, что у вас нет... избытка оптимизма в связи с предстоящим вам делом. Это так, или же это мое впечатление является сугубо ошибочным?
  - Вот что я вам скажу товарищ... Кадышев?
  - Совершенно верно.
  - Ага... Так вот, ежели и отвечать тоже того... в порядке инициативы, то можно сказать так: гораздо лучше не проявлять показного, бодряческого, насквозь лживого оптимизма, но сделать дело, нежели загодя говорить о величии будущих побед. Понимаете? Громогласно. Не ударив палец о палец, не представляя себе всей сложности дела. Глубоко презирая всякие там "мелочи" вроде подъездных путей, наличия трудовых ресурсов, квалификации строителей и надежности поставщиков. Хватит болтать! Совсем. Мы надавали слишком много авансов, чтобы говорить и еще какие-то слова. И даже того, что я сказал сейчас, уже слишком много. Поговорим потом, когда на прилавках аптек появится достаточное количество добротной целебной продукции..."
  
  - Ну как?
  - О!
  - То-то же!
  - Ты это все сам?
  - Ни боже мой! Ни единого, можно сказать, слова, за исключением двух-трех. Весь сценарий передал мне наш куратор от Комитета, некто Гаряев. Сволочь, похоже, прямо-таки редкостная. Генетика, потому как сынок того самого Гаряева.
  - Ни о чем не говорит.
  - И это хорошо, сын мой. Твое, можно сказать, счастье. Это... не из тех имен, которые стоит поминать к ночи.
  
  - Майк, что это там за комбинат, а?
  - Очередная компания на манер предвыборной. Деятельность, начинаемая конвульсивно и заканчиваемая почти летаргически.
  - На этот раз они, как ни странно, опоздали с пуском всего-навсего на полтора месяца.
  - Почти ничего, - мягко улыбнувшись, проговорил Майкл Спенсер "Островитянин", руководитель аналитической группы "R-9", - не правда ли? Двадцать-двадцать пять миллионов долларов всего-навсего.
  - Неужто так много?
  - Применительно к нашим производствам аналогичной номинальной мощности и направленности - ничуть. Еще весьма скромно.
  - Ну для них это, как известно, не актуально, - собеседники обменялись тонкими улыбками, - поэтому разве такая поспешность не кажется подозрительной?
  - Ну почему? Временами, судорожно напрягаясь, затратив денег втрое больше, чем рассчитывали, под неусыпным надзором цэ-ка и че-ка, с недоделками, которые потом приходится устранять годами, кое-когда они умудряются успеть к какой-нибудь очередной круглой дате. Очень часто, выпустив первую продукцию, они на другой день останавливают конвейер, чтобы снова запустить его через полгода. Так что тут возможны варианты. В том числе - комбинированные, как в данном случае: отчитались к открытию съезда, а фактически открылись на месяц позже...
  - А на сбыте продукции... ведущих фармацевтических корпораций это как отразится?
  - В конечном итоге? - Задумчиво осведомился "Островитянин" закуривая уютную, "унитазной" формы трубку, предмет постоянных шуток внутри группы и вокруг. - В конечном итоге, как всегда: никак. Они с грандиозной шумихой запустят комбинат, после чего начальство вовсе потеряет к нему хоть какой-нибудь интерес. Технологию и номенклатуру не будут менять лет двадцать, оборудование обветшает полностью, завод станет на сто процентов убыточным, но никто и не подумает его продать, обанкротить, или просто закрыть по нерентабельности... Могу только повторить то, что говорю на всех уровнях и всегда: не надо ничего предпринимать! Никогда. Ни в коем случае, если речь не идет о прямых вооруженных акциях. Нужно делать свое и ждать. Дождаться, когда русским надоест очередная игрушка, когда оснастка сносится, технология устареет, а качество станет ниже дна помойной ямы. Достаточно подождать, когда им станет окончательно нечего кушать, нефть - кончится, люди - окончательно сопьются, а страна превратится в одну гигантскую помойку. Никогда не нужно тратить никаких усилий там, где за тебя все необходимое сделает время. Буквально - все.
  - А ракеты и боеголовки? С ними как?
  - Если мы не будем активничать, тем самым мешая Советам забыться сладким смертным сном, нам не потребуется никакая армия, кроме, разве что, армии ассенизаторов. Чтобы сгребли все, что останется, в один гигантский мусорный совок, очистили бы все, что можно очистить, а остальное - оставили бы в покое лет на двести. Разумеется, - надежно огородив от проникновения отчаянных и неосторожных.
  - Вы прямо как этот китаец... Как его? Ну, он еще все достоинства недеяния проповедовал...
  - Лао Цзу? Представьте, - нет. У меня были примеры для подражания поближе. Мой дедушка в юности был одним из активнейших членов Фабианского общества. Я же не утверждаю, что тот или иной принцип - универсален. Просто нужно иметь в своем распоряжении как можно больше подходов, шаблонов, стандартных стратегий, и в каждом случае подбирать подходящую. Так вот: в отношении России ничего не нужно делать. Точнее, - нужно последовательно делать ничего. Такая стратегия.
  - Сэр Майкл?
  - Да, Гарри?
  - А почему это вы лично так ненавидите Россию? Какие причины личного порядка имеются для такой глубокой... неприязни?
  "Островитянин" огорчился:
  - Неужели это так заметно?
  - Невооруженным взглядом человека, который знал бы вас гораздо хуже меня. Невзирая на всю вашу британскую невозмутимость.
  - Нет, Гаральд, мой фабианец-дедушка не потерял состояния, вбухав все до последнего пенса в русские бумаги. И не участвовал в экспедиционном корпусе. И папа не имел никаких капиталовложений на Кубе или в какой-нибудь Нигерии. И не так уж я опасаюсь мировой войны... во всяком случае - меньше других, и не верю в коммунистическую экспансию. Это не ненависть, а своего рода раздражение, досада. Нечто, имеющее, скорее, метафизические корни. На данный момент это не враг, которого непременно надо победить, а недоразумение, которое должно как можно скорее разрешиться. Нелепость, которую надо побыстрее... устранить. Не страна, а скверная шутка природы, страшный и обреченный монстр, вроде тех, которые так любит изображать ваш Голливуд. Уродливый, нелепый, отвратительный, кровавый кошмар, который слишком долго не рассеивается. Существование Советов оскорбляет, прежде всего, мой эстетический вкус именно своей невыносимой уродливостью и чудовищной, ни с чем не сравнимой безвкусицей. Заметьте: я, как человек глубоко гуманный, вовсе не хотел бы, чтобы русские все вдруг раз - и вымерли бы. Нет. Только, боюсь, что это неизбежно и тут уже поздно предпринимать попытки хоть что-нибудь изменить.
  - Вот затеют они, от безнадежности, - войну, так будете знать...
  - Вот и не давайте повода. Хлопайте по плечику, устраивайте никому не нужные встречи на высшем уровне, заключайте, немилосердно торгуясь при этом, договоры, которые ничего не решают... Только, ради бога, - не раздражайте их. Пусть помрут спокойно и не делая опасных телодвижений. Я бы даже шпионов их не трогал, потому что в их состоянии все, идущее со стороны, только приближает конец, будь то деньги, зерно, фильмы или идеи, как у безнадежных больных усугубляют состояние любые попытки вмешательства, даже самые квалифицированные.
  - Так что ж вы продолжаете сидеть на этом месте? Если тут все едино - работать или нет?
  - А вот как раз для этого самого: чтобы останавливать тех, у кого чешутся руки подколоть, пощекотать, уязвить умирающего уродливого великана. А это и негуманно, и неправильно.
  
  - Дмитрий Геннадьевич, поверьте, - я лучше кого бы то ни было понимаю суть ваших опасений. И вы, в стратегическом плане, вполне можете оказаться глубоко правы. Меня вообще до глубины души порадовала мера вашего понимания проблемы.
  - А откуда вы...
  - Читал.
  - Я с-составлял записку д-для...
  - Я понимаю, - проговорил Гельветов, ласково глядя на Гаряева и тонко улыбнулся, - я в курсе... Но я бы хотел продолжить свою мысль. Опасность несанкционированного прорыва технологий за пределы предприятия на самом деле куда меньше, чем вам, должно быть, кажется. Отдельные компоненты нашей рецептуры могут, конечно, о многом сказать высококвалифицированным специалистам, и могут быть, - с огромным трудом, надо сказать, - воспроизведены и даже использованы в специальных случаях. Но дело-то в том, что не они составляют то, что вы именуете главным секретом. Отнюдь.
  - Это не принципиально!
  - Я поясню в общем, хотя и это уже несколько грешит против правил. Секрет составляет сам по себе раздел математики, применяемый для расчета так называемых "композиций", а также, - и в основном, - конкретные приложения этого раздела для решения столь же конкретных задач. Все это не выходит за пределы чрезвычайно узкого круга аналитиков, композиторов и расчетчиков...
  - Композиторов?
  - Вот видите. Даже одно случайно прорвавшееся словцо из нашего профессионального сленга уже несколько сбило с толку такого искушенного человека, как вы. Композитор, - это специалист высшего класса, владеющий искусством составления исходных композиций. Тех, которые в итоге как раз и развиваются в те или иные изделия. На достаточно высоком уровне, - это божий дар, безусловно. Несколько напоминает искусство писать программы для ЭВМ, но все-таки не вполне. Даже по духу... Но я отвлекся. Я утверждаю, что без знания исходных понятий, аксиоматики, символики, любую рабочую запись композиционной группы прочесть не менее трудно, чем надпись на никому не известном языке. Без всякой дополнительной зашифровки. Что-нибудь новенькое из Теории Поля может прочитать специалист в области Теории Поля и никто другой. Кто-то другой может, - теоретически, - с вовсе других позиций создать теорию поля гораздо лучше, это да, но прочитать - ни в коем случае. Специалисты в нашей области сосредоточены только и исключительно только у нас. Некто может совершенно независимо от нас сделать что-то аналогичное, но даже и тогда никак не сможет проанализировать наши материалы. Никоим образом. Далее, - для рабочих расчетов в области композиции по определенным причинам пришлось создать специальный язык программирования, так называемый "ГарГол" а впоследствии, его глубокую модификацию, именуемую "МелГол". Они не транслируются. Просто потому что мы не делали никаких трансляторов. Из-за чрезмерной насыщенности профессиональным жаргоном непонятны для посторонних даже наши разговоры между собой... Очень мало понятны. Теперь я обязан вас предупредить, что буквально все, что я сказал вам сейчас, совершенно секретно и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах. Ни при каких. Вы меня поняли?
  - Тут я усматриваю некоторое противоречие...
  - Ничуть. Никто посторонний не должен знать даже о существовании "мозаики", как явления. Может быть - даже прежде всего о таком существовании. Остальное - не столь актуально по крайней мере до тех пор, пока... пока шило, в конце концов все-таки не вылезет из мешка, и все не станет ясно вдруг, сразу всем.
  - Ясно и мучительно больно.
  - Да. Это очень смахивает на то, как до определенного возраста совершенно не воспринимаешь никаких сведений, связанных с сексом. А потом - не можешь понять, как мог ничего не видеть и не слышать, если этой темочкой прямо-таки пропитано все кругом. Но нам есть о чем поговорить с вами предметно. Понимаете ли, было бы очень полезно обсудить меры чисто технологического порядка, которые сделали бы утечку материалов или сведений совершенно нереальными...
  - Погодите! Насколько я вас понял, истинная опасность для сохранения "мозаики" грозит только в случае прямого предательства или похищения одного из сотрудников этого вашего "узкого круга"?
  - М-м-м... Что-то вроде этого.
  - А подкуп?
  - А вы знаете, сколько, чего и каким образом имеют у нас эти лица? Уже сейчас? И сколько бы понадобилось долларов США, чтобы иметь что-то хотя бы приблизительно равное? Минус друзья, минус положение, минус семья, плюс люди из вашей системы?
  - Если мне хоть что-то будет непонятно, - ледяным, зловеще-ровным голосом высокого профессионала произнес Гаряев, - я непременно разберусь. Это, надо сказать, моя работа, а соответствующие полномочия для работы мне даны в полном объеме.
  - Ни секунды в этом не сомневаюсь.
  
  - Доктор, - равнодушным, ленивым голосом осведомился Завалишин, по кличке "Сонный", - а вы не можете мне объяснить, что такое эта стенокардия? Как-нибудь по-простому? Чтобы и технарь понял? Это как, - сносилось что-нибудь?
  Из-за постоянно полуопущенных, тяжелых век со светлыми ресницами, из-за медлительных, словно через силу движений действительно казалось, что Завалишин либо все время дремлет на ходу, либо только что проснулся. Услыхав такой вот примитивный, механистический заданный в лоб вопрос, тридцатитрехлетний заведующий кардиологией медсанчасти фармацевтического комбината "Новфарм" Сабленок даже поперхнулся. Может быть, правда, - чуть нарочито.
  - Гхм... Тогда уж, скорее, - засорилось. Забились всякой такой дрянью сосуды, - и привет. Мало напора, - машина плохо работает, нет напора, - не только работать перестает, но еще и ломается.
  - И это, - собравшись с духом, с видимым трудом перенес через губу Сонный Завалишин, - все? Из-за такой вот ерунды?
  - Да, - тихим от негодования голосом ответил Борис Самуилович, - представьте себе, что именно из-за такой. Ерунды, как вы изволили выразиться. Можно даже сказать, - ерундовской ерунды.
  - Доктор, - после новой мучительной паузы выдавил Завалишин, "композитор", начальник Отдела Разнесенной Композиции и Международный Мастер по шахматам Сонный Завалишин, - а нельзя ли их чем-нибудь этаким промыть, а? Вроде как трубы от парафина? Молодой же мужик еще, всего пятьдесят восемь...
  Это нельзя было назвать приемом. Скорее уж - методом. Если Юрий Алексеевич не знал чего-то, как следует, а паче того, - имел представления сомнительного происхождения, он твердо выбрасывал из головы обрывки сведений, твердо решал, что не знает ничего, и начинал задавать потрясающие в своей наивной примитивности вопросы, постепенно навязывая даже самым высоким профессионалам свою терминологию. Почему-то у него она носила несколько сантехнический привкус. Мало знакомых с ним людей это э-э-э... шокировало.
  - Можно, - странным голосом ответил Сабленок, - лично я рекомендую соляную кислоту от извести, а бензин... ну, еще и чистый эфир можно... - от самого холестерина. Прокачивать поочередно около суток по всем сосудам. Чем-нибудь таким, поскольку работа сердца почти сразу же станет неактуальной.
  - Так, значит? - Невозмутимо осведомился Завалишин. - Жаль.
  - Это - да, - горячо согласился довольно-таки ядовитый лекарь, - еще как жаль-то! А-абсолютно с вами согласен.
  - Ага... А нельзя ли получить образец этой пакости... Холестерина там, и прочего? Всего разом?
  - Из вашего батюшки добыть образец атеросклеротической бляшки пока довольно затруднительно. К счастью. Хотя... в принципе можно. А зачем?
  - А - так, - уклончиво пробормотал сонный шахматист, - посмотреть, что можно сделать без бензина с соляной кислотой.
  - Да? А давайте так: у меня вон дед с трансмуралом не сегодня-завтра, так у него состав, надо думать, очень близкий. Его так и так вскрывать. Я позвоню.
  - Нет. Лучше я вам позвоню. Так говорите, - завтра?
  - Завтра. Но уж никак не позже послезавтра. Давненько не вскрывал я в морге трупов.
  - Веселый вы, гляжу, человек, доктор.
  
  Звонил он даже не один раз. В первый раз - узнал, что с искомым материалом обязательный дедок-трансмурал из местных старожилов не подвел, и заехал за довольно противной на вид жирной кашицей, а во второй - осведомиться, сколько всего в организме может случиться бляшек. Попросту, по массе. В третий раз он не стал звонить и заявился самолично, чтобы обсудить отдельные детали. Потом у Алексея Митрофановича по всем правилам взяли письменное согласие на проведение лечения "при помощи внутривенной инфузии нового антиангинозного препарата".
  Новый препарат являл собой довольно толстый слой невзрачного осадка под толщей физиологического раствора на синтетической воде. То, что банка состояла из алмаза, Сабленок, правда, не знал. Дабы не подводить в случае чего подчиненных, он попал в набрякшую вену Алексея Митрофановича самолично. Завалишин, почти вовсе закрыв глаза, набрал какую-то комбинацию на устройстве, напоминающем пишущую машинку, и которое он именовал "манипулятором", "сборщики" дружно приобрели одноименный заряд. Со стороны это выглядело так, словно осадок вдруг растворился без следа, жидкость в сосуде осталась по-прежнему прозрачной, но приобрела какой-то радужный оттенок. Жидкость медленно, осторожничая и перестраховываясь, ввели в кровь.
  "Спецификация Л", аккуратно отщепив субстрат, переходила в так называемую "конформацию 2", поляризовалась и обрела неукротимое стремление к воссоединению с себе подобными, а все вместе - к Водителю.
  - Теперь - быстрее!
  И прежде, чем сколько-нибудь значительное количество сработавшей "Спецификации Л" успело влезть в исходную емкость, Сабленок быстро-быстро, упустив буквально несколько капель крови, подключил стеклянный двойник, направив ползущую вспять, навстречу току жидкости, в другой сосуд, где "спецификацию" ждала Активная Мембрана. Встречаясь с ключевыми структурами на ее поверхности, "сборщики" оставляли груз, возвращались в "конформацию 1", после чего одноименный заряд поверхности возносил их вверх по капиллярам. Мембрана потребляла вполне заметное количество энергии и ровно, едва слышно гудела под током. Через двадцать минут большая часть напластований в виде ултрадисперсного осадка собралась на ее поверхности, а часть "сборщиков" повторно вернулась на свое рабочее место, и цикл повторился снова. Выждав некоторое время, вспотевший от волнения Сабленок дрожащими руками прикурил сигарету и прошелестел, поскольку в горле у него совершенно пересохло:
  - Проверить бы как, а?
  - Я диполь-экран прихватил. Специально разработали для наблюдения за развитием некоторых композиций. Потом - бросили, на редкость бесполезным занятием оказалось. И тут не выйдет, слишком много наложится одно на другое. Тут чего-нибудь все-таки похитрее надо, по принципу автоматического подсчета, компьютерного формирования изображений и всякое такое...
  И только тут до их сознания дошел некий посторонний звук, довольно давно уже доносившийся с жесткой, как устав гарнизонной службы, обтянутой черной клеенкой прямо поверх ДСП кушетки. Это негромко, но басовито храпел расслабившийся и заскучавший от полного отсутствия событий Алексей Митрофанович Завалишин.
  - Ладно! - Прошипел эскулап. - Твое снадобье все на месте? - И, увидав спокойный, как вечные льды, кивок, осведомился. - Уверен? Тогда так: раз он сейчас живой, то хуже уже не будет, значит - проконтролируем по старинке, чисто клинически... Да это, в конце концов, и главное.
  
  - Ну, - его здоровье!
  - Его, - согласился Завалишин, - давай...
  - Так, говоришь, - нет приступов?
  - Да вроде бы как не было. Валидол и нитроглицерин таскает еще, но больше по привычке.
  - Ага... И ЭКГ тоже стала получше. Ку-уда получше. Кардиосклероз, понятно, никуда не денешь, а так... Слушай, а ты знаешь, что это Нобелевка по медицине? На мелкие расходы, потому что в принципе за бугром человек, слепивший этакое, стал бы не миллионером даже. Пожалуй, что миллиардером.
  - Композиция конечно, - пожал плечами тридцатитрехлетний Завалишин, заботливый второй сын своего заботливого отца, - но так себе композиция. Не из сложных. Единственная сложность, - это чтоб только ту известь, которая вместе с холестерином, а так... Простенькая композиция.
  - А почему, кстати, - композиция? Что за дурацкое название?
  - Не машина, не вещество, а работает. И каждый раз надо с самого начала составлять, компоновать. Как-то само собой получилось название.
  - Ну, - за нас с вами, и хрен с ними... Ну так что делать-то будем?
  - Твое здоровье... К сожалению, - ничего такого делать мы не будем. То есть совсем. За то, что мы тут уже сделали, нам уже не сносить головы. Мне - за прямое разглашение, тебе - за то, что узнал то, чего тебе знать никак не полагалось.
  - Б-лин... - Сабленок нервно потребил стопку "Двина" в одиночестве и прошипел, - з-занимаетесь там всякой херней... С с-секретами с-со с-своими с-сучьими... Как будто самим не помирать, вместе со своим высоким начальством.
  - Не высоким, а очень высоким. Все так, все так, но все равно ничего не выйдет.
  - Точно? Неужто ничего нельзя придумать?
  - Погоди. Я тут переговорю кое с кем. Он такой знаешь... дерзкий.
  - А что такое-то?
  - Да вот в голову пришло, когда сказал про очень высокое начальство, - а какое оно у нас, начальство очень высокое? Самое высокое?
  - Не знаю. Какое?
  - Оно у нас старое.
  
  X
  
  Все было просто, как простая гамма. Непонятно только, почему ни до чего подобного никто не додумался раньше. Карбин. Или тот самый навязший у всех в зубах тубулярный углерод. Берется такая длинная-длинная нить из него, а боковые радикалы будут запросто определять последовательность операций. Для сколь угодно сложных изделий. И запросто. И никаких проблем с композированием. Расчеты, понятное дело, - останутся МелГол-овскими, но будут они не то что проще, а... Стандартнее, что ли? Унифицированней. А какой же это у нас получится минимум типов этих самых боковых радикалов? Хотя, что это я? Минимум-то как раз хорошо известен со времен Лапласа и равен двум. А вот оптимум? Оптимум-то чему равен? Какую бы это для такого раза методику избрать? Иль плюнуть и избрать в качестве предварительной стратегии стратегию стихийного языка? Ну-ка, ну-ка... Забыв о времени, старший технолог инженер Костин все вводил и вводил в свой мультипроцессорный "Топаз" все новые и новые варианты: благоразумно решив плюнуть на некий абсолютный оптимум, он решил подобрать некий просто-напросто подходящий. Он подозревал, что именно таким образом поступила в свое время и природа, отобрав считанное количество "букв" для наследственного кода, и приблизительно два десятка аминокислот - для решения всех остальных задач. Невзирая на владевшее им дикое возбуждение, он действовал достаточно последовательно, в хорошем "инженерном" стиле: припомнив все знакомые ему типы "терминальных", т.е. ведущих к конечному равновесию "композиций", он анализировал их решение при помощи нового метода, определял конкретный оптимум типов, а потом сопоставлял. А так как знал он вполне порядочное число такого рода типовых задач, то и обобщение, то есть минимальный набор радикалов, подходящий для решения их всех, получился если и не идеальным, то вполне-вполне приличным. Вполне-вполне, - для процессора "МПБ - 4.ТЧ1024/ ПА", для электродвигателя средней мощности семейства "Ц", для оптоэлектронного преобразователя, который давеча заказывала "Энергия", для... Стоп! Да элементарно, - "Инк-т/и н - ..."... Вот уж это-то сколько угодно раз повторять можно. Так что и: двигательная установка для крейсеров проекта "515" - вместе с системой управления, и для той разработки, что для Седьмака делали, по электродистанции. Как - не знаю, но достоверно видно, что осуществимо. Для разработки - не годится, а вот дублировать любое изделие везде, где есть мощности, - это пожалуйста, да как бы это еще не получше, чем с этими их равновесными системами. Которые они хрен его знает как прикидывают... А тут - про-осто, для нашего брата, не для высоколобых. Итак, что мы имеем: упрощение в задании исходных систем, упрощение в задании базы, упрощение в передаче. Стандартизация. Кроме того, - это ж запросто систему с резервными возможностями для развития. Элементарно. В зависимости от условий - можно выбрать ту "нить", которая нужна, - подсинтезировать "сборщиков" - надстроить то, что нужно. И очень даже надежно, а если еще продублировать, - так и вообще. Уху-ху, - он аж заерзал от внутреннего зуда, возникшего от решительной невозможности хоть сколько-нибудь подробно обдумать все идеи, которые всплывали из глубин его взвихренного мозга, как пузырьки газа - из золотистых глубин шампанского. Своего рода - перегрев. Обрывки и заметки на русском - относительно-литературном он объединил в одну "папку", и запустил сразу две программы: стилистическую и "смысловик", последнюю разработку Отдела Легкой Фракции. Теперь можно было быть почти уверенным, что в результате выйдет вполне-вполне пристойная докладная, только чуть проверить - и все. Можно подавать в Отдел Стандартизации.
  
  - И?
  - Что вас интересует?
  - Ваше мнение по докладной этой колготы.
  - А вы, Дмитрий Геннадьевич, молодец. Звериное чутье. И как это вы стойку именно на этот сигнал сделали, - ума не приложу. Из всей-то кучи входящих...
  - В тамошнем отделе толковый парнишка сидит. Сориентировал. Итак?
  - Очень плохо. Просто-таки на редкость.
  - Нелепость или наоборот?
  - То-то и оно, что наоборот. Очень существенная и дельная работа. Вся, как есть, - от земли, что особенно погано.
  - Почему? - Деловито осведомился Гаряев. - Мне для дела...
  - Сделать композицию вне наших стен - дело почти нереальное. Да что там - "почти"... Просто нереальное, даже если иметь "сборщиков". А тут - достаточно вытащить... сравнительно-простую и емкую штуку, которую, кстати, ничего не стоит спрятать так, что не найдешь никакими мыслимыми способами. И скопировать сколько угодно раз. Это одно. А другое, - так это то обстоятельство, что бывшая совершенно неприступная тайна может... потерять свой статус. Понимаете? Герметичность Системы становится в тысячу раз труднее сохранять. Разработка новых исходных становятся в принципе доступной для каждого дурака, владеющего "МелГол" и доступом к какому-нибудь из самых немудрящих "Топазов".
  - Уничтожить документацию и разработчика - к ногтю?
  - Дмитрий Геннадьевич, - укоризненным тоном проговорил Гельветов, задерживая на собеседнике отстраненный взгляд, - уж вам-то говорить такое... Это Иосиф Виссарионович считал, что проблемы неразрывно связаны с людьми. Это ошибка: проблемы существуют самостоятельно, и общество всего-навсего является средой для их развития. Идеально подходящей средой. Понимаете?
  - Может быть, - проговорил особист сквозь зубы, потому что как раз намертво прикусывал особым образом примятый мундштук "Спутника", вытащенный из Гельветвской пачки, - но вы все-таки поясните. Звучит больно мудрено, вдруг что не так...
  - Хорошо-с... Вот этот, как его... - Гельветов заглянул в лежащую перед ним докладную, - Костин... Ну кто он есть сам по себе? Толковый, хорошо подготовленный, опытный инженер-технолог, всецело принадлежащий Системе. Ни больше, ни меньше. Так у нас плохих-то - нет. Все до единого плод длительного отбора и селекции. Не какой-то там Костин сегодня, так сякой-то Митин - завтра. Этот, простая душа, - сразу кинулся информировать. Махая хвостом и искренне ожидая, что похвалят и дадут косточку. Вполне, кстати, заслуженную... К сожалению. А другой может оказаться себе на уме. Очень себе на уме, и знает, что инициатива наказуема, а в том числе, - какая именно наказуема обязательно. Он промолчит и будет неограниченное время разрабатывать, пока не придумает, что со всем этим делать... Поймите, у нас несколько непривычная для Советской традиции стратегия, не самая лучшая, но зато беспроигрышная: быть впереди всех в любых существующих, перспективных и мыслимых разработках... Так что уничтожать его идею мы не будем. Мы немедленно бросим ее в разработку.
  - Хорошо. А с этим-то что делать будем.
  - А! - Гельветов небрежно махнул рукой. - На ваше усмотрение. Эй! Эй! - Он вдруг остановился, пораженный неожиданной мыслью. - Вы только без этих ваших... Без крайностей там! Чтоб этого у нас не было! Я ответственно заявляю: поссоримся насмерть, и не факт, что вы окажетесь победителем...
  - Ну что вы!? Как можно-с, - Гаряев сосредоточенно уставил глаза в одну точку, и Валерий Владимирович почти физически ощутил исходящий от него азарт особого рода вдохновения, - только вот что... Когда у вас эту его писанину как следует разовьют, вы мне пришлете результат вместе с исполнителем...
  - Простите, - по положению с этими материалами категорически запрещено знакомить даже вас.
  - Да бог с ними совсем, - раздраженно махнул рукой Гаряев, которому замечание не в тему сломало кайф, - вы все вместе пришлите. Тем более, что в ваших хренотах я не пойму ни слова, даже если наизусть выучу... Есть у вас подходящий человечек?
  - Еще какой. Девятнадцать лет. С третьего курса МИФИ украл, договорился, что диплом ему и так дадут. На кафедре Научного Коммунизма и Истории Партии страшно недовольны были. Донос написали!
  - Вы это серьезно?
  - Ну! Смешно, конечно, но тогда я, помнится, рассвирепел страшно, поговорил на уровне куратора, и попросил по ним как следует дать. И дали, надо сказать, по-настоящему, чтоб другим неповадно было.
  - Ого!
  - Извините. Надо совершенно беспощадно, придирчиво, в совершенно омерзительной манере, скандально искоренять все, что мешает делу. Чтоб у всех этих дураков даже мысли не возникало прибегать ко всяким там ихним фокусам, когда речь идет о делах нашей Системы. Хорошим нужно быть с людьми умными и полезными. Со всеми прочими совершенно необходимы непреклонность и совершенная беспощадность в сколь угодно несоразмерном употреблении власти, - и тогда все будет в порядке. Все тебя понимают и уважают... Совершенно искренне, кстати.
  - Профессор! Из вас вышел бы совершенно исключительный уголовник. Крестный Отец. Смотрели такой фильм? А этот, как его, - он стоил ваших хлопот?
  - Да. Еще как. Вообще, к сожалению, в нашем деле чем моложе человек, тем он при прочих равных условиях эффективнее. Будь у нас пятнадцатилетние, они, боюсь, обгоняли бы всех этих маститых и заслуженных в пять-шесть месяцев. Это признак любого совершенно нового дела.
  - Так вы пришлете мне этого своего вундеркинда? Я хочу, чтоб он доподлинно понял, чего именно я от него хочу
  
  - О! Огромное вам спасибо... Юрий Андреевич?
  - Просто Юра.
  - Ну зачем вы так. Возраст не есть эквивалент статуса и значимости... Вам удалось... в сколько-нибудь значительной мере развить идеи из докладной?
  - Порядочно, - пожал неожиданно-мощными, покатыми плечами отрешенный, не от мира сего очкарик с редкой белесой щетиной по бледной физиономии, - у него стиль вообще какой-то... дубовый. Сплошные повторы, лишние циклы. А еще он проглядел минимум половину областей применения. Явный не систематик. Навыка никакого.
  - Но придумал-то первый!
  - Ну, - вундеркинд махнул рукой, - нашли бы не позднее, чем через три месяца систематического поиска. Неизбежно. Но, конечно, молодец. Особенно для технолога.
  - Но разницу-то - сумеет почувствовать?
  - Хэ... - молодой человек улыбнулся улыбкой одновременно и высокомерной и беспощадной ко всяким там низшим существам. - Да уж хрен-то с пальцем не спутаешь. И ватник с фирмовой дубленкой.
  - А нужна? Я ведь все равно собирался о премии похлопотать. И еще... Юрий Андреевич?
  - Слушаю вас.
  - Строго между нами, - Гаряев чуть развел руками, - совсем-совсем. Дело не то, что секретное, а - достаточно щекотливое, так что вы уж, пожалуйста, - никому.
  Проводив вундеркинда, он некоторое время разглядывал документ, насвистывая, как совершенно счастливая птица, а потом подал голос:
  - Раечка! Пожалуйста, - состарьте соответствующее количество листочков, да и напечатайте-ка на них вот это... А дату поставьте, скажем, пятнадцатое ноября четыре года назад...
  Раечка привычно отпечатала на белых листах желтоватый тон к середке пожиже, к краям - погуще, а поверх набрала указанный текст.
  
  - Товарищ Костин? Распишитесь-ка, Сергей Анатольевич, да примите пакет. Осматриваете печати, значит, собственноручно вскрываете конвертик, и знакомитесь в моем присутствии. Потом, - так же собственноручно, - бумажечку в мельницу извольте...
  - Да я в курсе, - рассеянно кивнул головой технолог, - спасибо.
  Такого удара он не получал никогда в жизни. Плод его вдохновения оказался жалкой, безграмотной, бескрылой пачкотней по сравнению с тем, что кто-то ослепительный сделал, судя по всему, просто между делом, небрежно, играя чудовищной, прямо-таки тектонической мощью своего таланта, как культурист играет бугристыми мясами... ЧЕТЫРЕ ГОДА ТОМУ НАЗАД!
  Контролер поглядел на него, покивал сочувственно и доверительным тоном произнес:
  - А на словах меня просили передать, что на настоящий момент эта технология настолько усовершенствовалась, что практически перестала быть собой. Они сказали: "Отменила сама себя". Сам академик Осин сформулировал, а потом еще четыре года сам же и разрабатывал. А это, - он небрежно указал на лежащие перед Костиным листки, - и секретят-то по инерции да еще потому что есть общие правила. Но все-таки просили передать, что вы молодец. Без малейших способностей к композиции уловить таким образом общую тенденцию может только очень крепкий профессионал. Бумажечки - в мельницу, а с вас позвольте расписочку...
  
  Начальник цеха долго, из последних сил, с деревянным лицом терпел, но потом, оказавшись с Костиным наедине, оглянулся и прошипел, задыхаясь от злобы:
  - Самый умный, да? В "Сапиенс" захотел? В первачи? А нас тут за тебя... Все перешерстили, во все носы с-совали, ни одной мусорной корзины не пропустили. Каждое лычко мне в строчку поставили. Они - мне, а уж я, - прости покорно, - тебе, интеллектуал сратый! Я тебе покажу, как с рацухами через голову соваться! Ты у меня из Норильска вылезать не будешь... Э, постой-ка, - да от тебя еще и попахивает, кажется? И, говорят, не первый уже день с самого утречка... Или я ошибаюсь?
  Эта беседа - вовсе не была предусмотрена изощренным умом полковника Гаряева и всецело являлась результатом частной инициативы начальника цеха.
  
  Сказки все-таки случаются. Тогда, - совершенно смешное время тому назад, - Седьмак дал самому себе Аннибалову клятву что, ежели, значит, чего вдруг да сдвинется с мертвой (просто-таки бездыханной) точки то, он непременно, под любым предлогом вытащит к себе майора Гладилина. И не то, чтобы Магомедов был хуже, а - до зуда захотелось переломать скрытую в глубине души прекрасного летчика тихую, молчаливую, закоренелую безнадегу. Кроме того, слегка стыдясь своих чувств, недостойных истинного коммуниста-интернационалиста, он несколько недолюбливал кавказцев. Совершенно так же, как глухо недолюбливали их, видя на рынках, измордованные службой и очередями служащие и нажившие безнадежную сутулость работяги. Ничего не делают, а как живут, с-суки черножопые! О богатстве кавказцев среди широких масс трудящихся ходили самые фантастические слухи, и нет нужды, что правды в них было процентов, от силы, десять. А они, казалось, еще и провоцировали эти самые массы прямой спиной и вовсе позабытыми в Центральной России повадками хозяев жизни. Не как чиновники, фактические рабы государства, а - по-настоящему, сами по себе. Но главное было все-таки это самое, - совершенно иррациональное желание показать хорошему человеку, в котором вдруг увидел скрытое от постороннего глаза, что не всегда в этой стране все кончается безвыходным тупиком. Но "фармацевты" не подвели, и теперь майор летал на предсерийной "двойке", наслаждаясь полетом, как жаворонок по весне. Двигатель только-только доведенной серии "К" глухо, солидно звенел, как бы намекая, что, в случае чего, он может добавить и еще, - столько, сколько потребуется Повелителю. "Десятка", которая по существу перестала быть "десяткой", превратившись в нечто совсем-совсем иное, плотно "влипала" в воздух на постоянных курсах и в движении ее чувствовалась стремительная, упругая мощь. Подчиняясь любому движению рукоятки, со спокойным, достойным изяществом, без малейшей натуги выделывала такие номера, которых не постыдилась бы и легендарная "тэшка", а в его руках потом добавила еще кое-что и от себя. На удобно изогнутых, - что хотят, то и делают! - экранах по первому желанию, но еще и при необходимости выводилось все, что душеньке угодно, и не только цифирь, но и картинки. Цветные. Про электронный "борт" вообще нечего было и говорить, - слов у него таких не было. Но "фармацевты" не забывали о них, и с каждой неделей бывшая "десятка" становилась все надежнее, экономичнее, прочнее. Все более зорким становилось ее, недавно еще подслеповатое, зрение. А вот в том, что машина стремительно умнела, была уже его, майора Гладилина, непосредственная заслуга, потому что каждый вечер, вне зависимости от того, были в этот день полеты или нет, он уединялся с малахольными ребятами из какой-то конторы, называвшейся почему-то Отдел Легкой Фракции, и вместе они делали все новые программы для неизбежного, неизбывного в те укромные времена "МПБ - 4.ТЧ1024/ ПА", бывшего, помимо всего прочего, тактическим "мозгом" машины. Иртенев оказался на сто процентов прав: после этого изделия от них на-адолго отстали с разработкой новых процессоров, и они смогли всецело посвятить себя разного рода "подкожным" разработкам. А к Седьмаку подошел его двадцатисемилетний представитель у "фармацевтов" и пошептал на ушко что-то такое, от чего он начал вовсю отмахиваться и брызгать слюной. Он разве что только не крестился, и орал:
  - Изыди, сатана! Не смущай, дай доделать машину, лучшую машину в мире, а это - без меня! После меня! Ста-ар я, понимаете?
  
  - А-а, Гриша, - с подозрительной благосклонностью, даже улыбаясь, пропел Великий Инквизитор, и вышепоименованного Гришу словно ошпарило с ног до головы ледяным кипятком, бросило в жар, а потом в холод. За считанные мгновения он перебрал в голове все, что могло бы считаться у шефа прегрешением, ничего такого не нашел и несколько успокоился. - Принес что-нибудь интересненькое? Ты говори, говори, я же вижу, что тебе не терпится...
  - Простите, Юрий Валентинович, вы сами указали, что все, связанное с делом "Ушкуйников" доводить непосредственно вам, не исключая мелочей...
  - А как же иначе, Григорий Фролыч. Дело-то важное. Тем более, что на настоящий момент раздобыть мы не смогли даже и мелочи. Аналитики - работают, создается некоторая общая картина того, что и куда идет, для чего используется, а раздобыть - нет. Не получается... Так что там у тебя?
  Второй референт, бывший у всемогущего шефа чем-то вроде порученца по нетиповым, под личный контроль взятым задачам, почтительно положил перед ним извлеченную из новенькой папки бумажку. Юрий Валентинович, поправив очки, углубился в чтение, а референт, затаив дыхание, ждал реакции. Наконец, тот дочитал и аккуратно сложил очки, хотя обычно носил их постоянно.
  - Сотрудник "Крест", значит... У него достаточная квалификация по э-э-э... основной специальности?
  - Сколько-нибудь прямо использовать наше влияние вы запретили после случая с "Провизором", а плохих "ушкуйники" не берут вообще. Никуда. Словечко замолвил папа сотрудника, ответработник, но и без этого... Говорят - вполне грамотный терапевт...
  - Ответработника, - задумчиво повторил видный поэт, - а на чем же его тогда прихватили?
  - Ее, - деликатно поправил молодой человек. - На аморалке, на третьем курсе Второго Московского... Оч-чень темпераментная была особа: ее, понимаете, засняли одновременно с тремя, во время...
  - Без подробностей. - Брезгливо проговорил хозяин кабинета, бывший по натуре аскетом. - Так вы говорите, - этому можно верить?
  - Выводы очень грамотно обоснованы. "Крест" вообще работает не за страх, а за совесть. Но ведь все равно - мелочи...
  - Не скажи, не скажи... Склероз - он ведь у мно-огих... - он безотчетно потер руки, - а эскулапа этого надобно этак осторо-ожно зацепить. Подумай. А насчет любящего сына надо бы озаботиться, чтобы до Бравого Полковника совершенно случайно дошли бы косвенные сведения о его деяниях. Пусть подергается, поперетряхивает свою хваленую службу, глядишь, - и ошибется в чем... Слушай, - а насчет почек они там ничего не выдумывают?
  
  - Так-так-так... В-вот ведь мер-рзавец! Чего уду-умал! Сокрушу, ушатаю, на ноль помножу!
  - Не так быстро, - угрюмо отреагировал Иртенев, - у меня не так много композиторов с такой специализацией. Все на счету. Так что Завалишина я вам не отдам...
  - Но-но-но! Не слишком-то...
  - А ничего не слишком! Вломим, накажем, а сожрать - не дам. Пусть на рабочем месте отбывает, если уж вам так неймется хватать и тащить. Был бы он шпионом... А так... Знаешь, - а ведь я не знаю, как поступил бы на его месте! А ты?
  Гаряев издал странный звук и отвернулся.
  - Ага, - догадался Иртенев, который мно-огому научился, тесно общаясь со своим глубокоуважаемым шефом, - не хочешь про папу? А как насчет мамы?
  - Есть принципы, - железным тоном отчеканил полковник, - о которых мы четко условились. Есть должностные инструкции, нарушение которых равносильно измене! Поняли? Всего-навсего государственной измене!
  - Плевать, - с мертвым спокойствием ответил Иртенев, - выдумывают себе правила, а потом говорят, что изме-ена! Га-асуда-арственная!
  - Так что вы тогда можете предложить в данной ситуации? На них же гэ-бэшникам довели, и они теперь врачишку - трогают. Понимаете? Как рыбка - наживку. Было - так нарушение, преступление, а не было - так сокрытие существенных сведений, представляющих особый государственный интерес... Шефа моего бывшего, заклятого, в чем угодно можно обвинить, но только не в глупости, он утечку допустит, чтобы дошло до... заинтересованных лиц с сердечными заболеваниями. Сказать - каких?
  - Уважаемый Дмитрий Геннадьевич! Вы прямо-таки славитесь как мастер создания совершенно безвыходных, - на слух, - ситуаций, равно как и специалист по блистательному выходу из них...
  - Лично я предлагаю расширить лабораторный блок медсанчасти, новые помещения - наглухо отделить и отдать этому сукину коту в качестве... специального отдела, занятого медицинскими исследованиями. Натянем полный объем режима - на медсанчасть, благо, что она все равно на территории, и сегодня же официально доведем до начальства, что, мол, в связи с государственной необходимостью организовали специальную контору по... всяким, короче, таким штукам. Тогда во, - он показал общепринятый жест Пятидесятипроцентного Исполнения, - они нас достанут...
  - Ну вот. Так-то лучше, чем людей без толку хватать... Теперь, насколько я понимаю, ту самую утечку допустим мы?
  
  
  XI
  
  По меркам еще трехлетней давности "доска-фиксатор" была истинным чудом технологии, по нынешним... А - неизвестно. Может - да, а может - нет, устаревшее изделие, древность седая, вот-вот перестанут использовать, спишут процесс ко всем чертям, и его, Витю Мохова, - с ним вместе. В одну канализацию спустят, да потом забудут через месяцок.
  С виду, впрочем, ничего особенного: что-то вроде неглубокого лотка с отлогими краями, внутренняя поверхность - полирована зеркально и отливает радугой. Слой этот - бездефектный метаморфизированный нитрид бора, более твердый и стойкий, чем алмаз. Гладкость этого слоя по всем обычным меркам превосходила всякое вероятие, и все-таки смысл этого зеркала составляли именно миллиарды регулярных, совершенно одинаковых углублений. В них, повинуясь энергетическому импульсу, фиксировались "сборщики", до этого момента - взвешенные в слое синтетической воды. Все, оставшееся после импульса во взвеси, считалось заведомо-непригодным для дальнейшего использования и безжалостно утилизировалось. Еще импульс - и "сборщики", всплыв, оказывались готовы к дальнейшему использованию. Проверенные, надежные. Безупречные. Только после появления "досок-фиксаторов" молекулярная сборка стала тем, чем являлась в настоящий момент: способом получения безукоризненных изделий. Не имеющих вообще никаких дефектов. Настолько, что после долгих сомнений решено было устранить службы, контролирующие качество серийных изделий.
  Но до того, как поступить в работу, "доска" (в просторечии их все именовали попросту "подносами"), трижды промытая той же синтетической водой, вместе с зафиксированными сборщиками шла под настоящий контроль: в вакуумной камере испарялись последние остатки воды, а на "поднос" падал поток жесточайшего ультрафиолета. В фиксированном положении сборщики не повреждались излучением, но все вместе давали совершенно особую дифракционную картину. Если она соответствовала шаблону, заложенному в памяти ЭВМ, то загоралась зеленая лампочка, и порция "сборщиков" шла в дело. Если нет, - вспыхивала лампочка красная, и на экран выводился, - не всегда, - тип брака, а "поднос" возвращался на исходную позицию. Процедура была организована так, что рабочий "поднос" и "сборщики" ни единого раза не контактировали с открытым воздухом. И тем более, - с руками работяги. Не достойны, значит. Когда делали и пробовали все эти тр-реклятые навороты, - годились, а вот теперь - нет. Разгодились. Хотя, казалось бы, именно для нештатных ситуаций и существовала должность, именуемая на конторском языке "техник-контролер сборочных массивов". Нормальные люди, понятно, называли их "наборщиками", а чаще - так и просто "кассирами". Они - первыми начинали работу во всех цехах основных производств.
  Тогда, три года назад, его вызвали. Жали ручку. Ах, Виктор Трофимыч-Виктор Трофимыч. Только вы, с вашим опытом... Да: "Решающее значение для самого дальнейшего существования М-С технологий..." А он, придурок, вел себя с этаким хмурым достоинством человека, знающего себе цену. Кивал сдержано. Дело-то, спервоначалу, и впрямь было куда как не простое. И вышло, в отличие от всякого-разного другого, далеко не сразу. И в том, что вообще вышло, - немалая его, Мохова, заслуга. А потом попросили проследить пока что, чтоб работа с "подносами" - была бы доведена и стала бы привычной. Зарплату да-али! Она и по сю пору такая же. Вот только у остальных категорий работников - выросла. Все выросло. Все, с кем он начинал - выросли в Большое Начальство, первачами заделались, а он - он остался прежним. Его не обижают. Поздравляют на празднички лично товарищи Феклистов и Гельветов. Помимо общей премии к тем же праздничкам подносят довольно-таки толстенькие конвертики. За ручку не брезгают здороваться, спрашивают, как дела. Уж лучше бы не здоровались и не спрашивали. Больше было бы возможности считать виноватыми их, забуревших вконец и забывших старых друзей тварей. А так получается, будто он сам в чем-то виноват. Самолично не справился с тем, чтоб выйти рылом, - и не вышел. Они здороваются, и не намекают ни на что, но он все равно чувствует, кто он, и кто - они. Рукой не достанешь. И было ему уже давным-давно скучно, и паче того - обидно, что он вроде бы как ни на что больше не способен.
  Нет, он, понятное дело, и раньше раздобывал для дома сколько-то специализированных "сборщиков": ну не горелкой же ему железяки-то скреплять, на самом-то деле? Цилиндры-поршня-днище на "Жигулях" под лейкосапфир. "Вечную" смазку. И прочее по мелочи. И не он один, кстати. Но вот сегодня уже четвертый день подряд участок занят заказом другого рода: в дело пошли так называемые "универсалы". Это такие же "мосы", но только хитровыгнутые таким образом, что могут любые типы химических связей. Поэтому они, понятно, куда-а сложней, а работают - гораздо-гораздо медленнее любых "спецур". Без композиции - они вообще ни на что не годны, а поскольку композиций он не умеет даже и самых простых, то по хозяйству они не нужны ему вовсе. Но! Когда их делали, то имели ввиду, чтоб могли сделать изделие любой сложности. Справиться с любой задачей, в том числе - восполнить собственное недостаточное количество. Дальше-больше, решили, что когда "универсалы" не делают никого, то пусть, по крайней мере, делают себя. Точнее - друг друга. Для этого в конформации "G" они каждый имеют в своем составе фрагментик, вроде программы, цепляясь за который, "мосы" делают и делают свои копии. Процесс аж в четыре стадии, которых никто из непосвященных толком не знает. Когда "универсалы" готовят в дело, их переводят в конформацию "S", при которой фрагментик этот - теряется... Или не переводят, но такие дела к ним, простым смертным, не попадают. А вот "эски" - те бывают. Когда заказ и сложен, и не то, чтобы уж очень велик. Как сейчас, когда предполагается делать (Только тс-с! Никому-никому! Да мы и не знаем ничо...) моноблочную РЛС типа "Циркуль" для новых самолетиков. Запустят параллельно массивов десять, они и дозреют неспехом, зато, говорят, с композициями мудрить сверх меры не придется. Неспехом, но и не медля, как тут делается все. Он никогда не забудет, как несколько лет тому назад занесла откуда-то нелегкая мудака-погонялу из сфер уж вовсе заоблачных. Было это совершенно явным недоразумением, поскольку в этом деле случайные люди, и, тем более, такие вот анекдотичные идиоты, словно вышедшие из сценок Аркадия Исакыча Райкина, не попадались вовсе. Похоже, что он вовсе не был в курсе, куда именно его занесло, понятия никакого не имел о специфике Комбината, наверное - он толком не разбирался ни в каких производственных вопросах и, как многие, многие другие, выезжал на обычной магии безотказных заклинаний про выполнение и перевыполнение, атмосферу высокого трудового подъема, ударный труд на благо любимой Родины, трудовую вахту ко Дню Взятия Бастилии... Короче, как в том анекдоте: "Шестисотой годовщине Куликовской битвы - Шестьсот Ударных Недель!!!". И тоже начал гнать, что, мол: "Медленно, медленно работаете, товарищи..." - и что-то там еще про встречный план, и как Иртенев, чуть приподняв веки, глянул ему в глаза и сказал тихо-тихо:
  - Перевыполнение плана есть его нарушение. Так что мы, - извините, - сделаем ровно столько, сколько необходимо. И ни шпулькой больше! И ни единой колыбашки Притвица сверх заказанного! Ни одной передненижней вуали, которая валялась бы, дожидаясь подвески! Но только насчет колыбашек Притвица, - давайте строго между нами, - вы же понимаете...
  На беду, у идиота оказался мало-мальски нормальный секретарь, который догадался, что над шефом издеваются. Вернувшись в Москву, они попробовали устроить скандал с требованием Согнуть В Бараний Рог. Гаряев тогда, помнится, самолично отправился в столицу нашей великой Родины Город-Герой Москву, напал на всех врасплох с требованием выяснить, кто именно, вопреки требованиям установленного на предприятии и утвержденного Режима, направил к ним совершенно ненужного человека. Некомпетентного, не имеющего понятия и т.д. Подвергая опасности, ставя на грань срыва и т.п. Придурок, хоть и оставался мил сердцу иных из Вершителей, как социально-близкий и до слез понятный, но, однако же, вылетел на пенсию по состоянию здоровья быстрее поросячьего визга, а перед этим по нему еще всласть потоптались компетентные органы.
  Так или иначе, - четвертые сутки подряд приходилось набирать "универсалов", а такое случалось вовсе нечасто. Так что давний соблазн - раздобыть некоторое количество не просто "универсалов", но - "универсалов" комплектных, в данном случае оказался непомерно велик. Другое дело, что он пока не имел ни малейшего понятия, что стал бы делать с такой добычей: хоть он и не отдавал себе в этом отчета, но по большей части интересовал его сам процесс: раздобыть то, чего остальным раздобыть не под силу. И ничего смешного, - совершенно подобные побуждения владели искателями Грааля а также восходителями на восьмитысячники и изыскателями обоих полюсов: все они в поте лица своего и с риском для жизни искали вещи, которые им были, вообще говоря, вовсе не нужны. А так, для самооправдания справного мужика, у него существовали некие смутные представления о том, что спустя какое-то время он непременно изыщет для похищенного добра надлежащее применение. Вот покумекает малость - и найдет.
  План его был прост до гениальности: среди не прошедших "кассу" универсалов непременно есть "висяки". По-другому просто не может быть: наука не допускает. Среди "висяков" непременно встретятся такие, которые висят по причине того, что не сумели выйти из "G"-формы. В таком массовом заказе просто обязаны - быть. Не могут - не быть, когда счет идет на триллионы единиц.
  Он - никакого представления не имеет о последовательностях как одного, так и другого фрагмента, но седиментационную и флотационную, - совершенно случайно, - конечно, знает и про то, и про это. Так что с разделением и концентрацией все будет в полном порядке.
  А если со всем старанием, с надлежащим кряком, постараться отщепить, - оно и отщепится. Как непременно откроется заржавленный замок, ежели его - смазать, промыть керосинчиком, а потом по нему, - со смыслом, вдумчиво! - постучать.
  Вот и разные вроде бы вещи, а правила работы - ве-есьма похожие. Смазать, постучать, покачать. Попробовать. Во всем этом нет ни капельки "верняка", но, однако же, в умелых руках подобные немудрящие действия приводят к успеху в половине случаев. Больше, чем в половине.
  А потом в соответствующую фракцию, где, по идее, будет висеть отщепленный фрагмент, мы добавим "S" - "универсалов".
  Ибо сказано, что при каких условиях - отщепляется, при тех же - и присоединяется. И с тем же катализатором.
  Улучив момент, он снял с трубы утилизатора, в который сливали смывы со снаряженных "подносов" собственноручно изготовленный по МС-технологии фильтр. Установил он его сразу же, как только пошел большой заказ. Невинно выглядящий квадрат из белой материи был снабжен голубой каемочкой и точь-точь напоминал классический мужской носовой платок. Для вящей правдоподобности он даже высморкался в "рабочую" сторону, свернул фильтр соплями внутрь, скомкал и сунул в карман. Улова по всем прикидкам должно было хватить. А что? Никто никому не запрещал делать носовые платки из молекулярно собранного текстиля. Сувенир на память. Можем себе позволить. Но это - так, мысли, порожденные пуганой головой советского человека. При всей дьявольской предусмотрительности молодцев из Режимного отдела они все-таки пропустят засморканный платок в кармане степенного, солидного, справного Виктора Трофимовича Мохова, ветерана из ветеранов и одного из основоположников. Незаслуженно забытых и недооцененных. Теперь, на Комбинате, он вообще повадился ходить в сером с жемчужным отливом плаще, шляпе с полями, отпустил толстые, вислые усы с заостренными кончиками, похожие на небольшие моржовые клыки, взматерел, и завел себе небольшое такое, тугое брюшко, и, таким образом, меньше всего напоминал злоумышленника.
  
  Личный гараж Мохова, уже давным-давно превратился в нечто среднее между благоустроенным складом, мастерской с недурным станочным парком и небольшой, но очень справной лабораторией. Даже вытяжной шкафчик был, да-с! И хватит дышать всякой дрянью исключительно по причине собственной безалаберности... Не выдержав по вечеру, после работы, он приступил к изысканиям немедленно. Специфика работы была такова, что до определенного момента перерывы были, можно сказать, вовсе недопустимыми, и поэтому он, прямо как в старые добрые времена заработался до пяти. Как раз в это время, после ряда неудачных, но зато предельно методичных попыток, когда он в очередной раз чуть-чуть, сменил "пэ-аш" среды, светло-бурая жижа самодельной среды вдруг начала стремительно светлеть и стала совершенно прозрачной, оставив на самом дне тонкий слой коричневого осадка. Если бы он читал в свое время "Золотого теленка", то, глядя на результат колоссальных ухищрений изощренного разума, помноженного на огромный опыт и звериное чутье, мог бы вслед за главным героем повторить бессмертную фразу относительно мечты идиота. Но "Золотого теленка" Виктор Трофимович не читал, поскольку не видел в художественной литературе никакого толка. Искренне не понимал, как люди могут читать заведомые выдумки, зная, что это - выдумки. Поэтому, вместо того, чтобы бесплодно воспоминать, он уже кумекал своими тяжелыми от бессонницы мозгами относительно возможных способов применения добытого сокровища в домашнем хозяйстве.
  
  На тяжкий, лишенный всякого полета, но предельно методичный процесс кумеканья ушло почти три месяца, после чего он как-то неожиданно вспомнил о смешноватом кургузом мужичке-технологе, который выдумал чего-то заумное, был резко опущен начальством, запил, и, в итоге, был уволен по статье. Теперь оставалось только выяснить, съехал ли уже экс-технолог с ведомственного жилья, на которое потерял, в принципе, право или же не успел? От этого зависело очень много. Но можно также сказать, что все происходящее только выглядело кумеканьем, только выглядело поиском: философия или не философия, а - законы физики в конечном итоге проявляются в процессах, казалось бы, куда более сложных. Мохов не мог не встретиться с Костиным, потому что, если где-то есть положительный заряд, то тем самым, пусть сколь угодно далеко, находится ему противоположный. И если они есть, то уже фактом своего существования обречены на встречу.
  
  Твердый, как хорошая сталь, продолговатый предмет, похожий на уродливый желудь, нелепо дернулся, вытянувшись по длине почти вдвое, дернувшись - сократился до прежней длины и за этот удручающий цикл продвинулся вперед миллиметра на три. Вытянулся снова. Тогда Петр Карлович Керст отключил ток и взял свое детище в руки. Такой же твердый и неподатливый, как в сокращенном виде. Охо-хо!!! Уже сейчас, в своем предельно неразвитом, изначальном, медлительном и неизбежно несовершенном виде его "переменные связи с терминальной позиционной фиксацией" могут совершить переворот во многих областях техники... Да вот хотя бы изменение стреловидности крыла без всяких там сложных, ненадежных, уязвимых механических узлов. Рули на тех же аэропланах, причем идеальные для электродистанции. То же - для любых надводных судов и подводных лодок. Название идиотское, а на самом деле - что-то вроде неорганических металлосиликатных мышц, только мышцы в напряженном состоянии - устают, а его системы - нет, зато мышцы на расслабление не требуют энергии, а его системы - требуют на любое изменение формы. Табли-иц... Хоть и на ЭВМ, а составлять придется чертову уймищу, для каждой длины и исходной геометрии, потому что уравнения пока что получаются в частных производных нелинейные, а дожидаться, пока теоретики изыщут общий подход к вычислениям, не было никакого резона. Это все равно как если бы первобытные люди отказались бы от пращи, дожидаясь открытия законов баллистики.
  
  Громовое шипение, от которого захватывало дух, постепенно повышалось тоном, становясь оглушительным, нестерпимо режущим слух свистом, так, что наблюдатели заткнули уши предусмотрительно заготовленными затычками. Впрочем - глаза у них тоже были защищены непроглядно-черными очками. Приземистый агрегат, установленный на импровизированном стенде там, в балке между холмов, как раз и был источником звука и зловещего, режущего блекло-зеленого сияния, которым светился испускаемый им факел.
  - Спектроскописты, - не оглядываясь, проговорил Еретик, очень серьезный человек лет двадцати девяти, в очках и с ежиком коротко стриженых волос, - температуру...
  - Девятнадцать с половиной приблизительно.
  - Температура подложки?
  - Пока восемьсот пятьдесят. Рост за... за четырнадцать уже минут.
  - Тягу в сорок две тонны вижу сам. Благодарю покорно...
  Над позицией нависла напряженная тишина, потом один из наблюдавших, тоже человек в возрасте до тридцати лет, не выдержав, нарушил молчание:
  - А если Слушко услушкает?
  - Победителей - не судят.
  - Ты отлично знаешь, что у нас - судят...
  - И у нас не судят. У нас - едят. Так что, в конечном итоге, не судят все-таки... Факел?
  - Устойчивый.
  - Время режима двадцать одна минута.
  - А дальше что?
  - Дальше? А дальше мы эту штуку запорем. Не годится она, понимаете? Делали - наспех, в условиях идиотской секретности, недодумали. Вне зависимости от результатов испытаний все нужно будет делать с самого начала. Тяжело, бескрыло, громоздко, переусложнено. Повышайте мощность...
  Злой огонек у дюзы увеличился и стал ярче.
  - Температуры выхлопа и подложки - каждые тридцать секунд.
  - Двадцать три - четыреста, девятьсот восемьдесят... Двадцать три - четыреста, тысяча ровно... Двадцать три - пятьсот, тысяча сто тридцать... Двадцать три - пятьсот, тысяча двести девяносто... Двадцать три - пятьсот, тысяча четыреста тридцать... Кривая роста температуры подложки приобрела характер экспоненты!
  Прозрачный от чудовищного накала факел на миг налился опаловым сиянием, обесцветился, резко удлинился.
  - Испарение активного слоя! Испарение подложки!
  Модель внизу исчезла в ослепительной вспышке, ярко светящийся шар с угрожающей медлительностью всплыл к пасмурному небу, а до наблюдателей донесся резкий порыв горячего ветра. Еретик, в миру Ерезин Юрий Кондратьевич, прищурившись, некоторое время созерцал расплывающееся в небе грибовидное облако, а потом проворчал:
  - Бум. Через пять минут стрелки автоматически сойдутся на двенадцати, и произойдет маленький ядерный взрыв... Даже в таком убогом виде наша скороспелая самоделка по всем статьям превосходит все имеющиеся двигатели третьей ступени... И какие же из всего этого мы можем сделать выводы? Саня?
  - Принципиальность вредна принципиально. Не нужно даже и пытаться делать аппарат, выходящий на орбиту целиком. Взлет с гиперзвукового носителя - то, что нужно. И ничем это не плохо.
  Еретик кивнул и обернулся к другому своему соратнику.
  - До "чистого" трансатмосферника мы не доросли идейно и эволюционно. - Проговорил тот. - Нужно навести справки, как обстоят дела с Базой в хозяйстве Седьмака.
  - Мы сделаем и то, и другое, - подытожил Еретик, - и получиться должно неплохо. Вот только...
  - Да, только. Узнает Слушко, и будет большая беда. Старик великий конструктор...
  - Был великим конструктором.
  - Грань, знаешь ли тонкая... Но он злопамятен, как слон, борьбу ведет всегда до полного уничтожения противника, и является убежденным интриганом.
  - Как все они.
  - Как все они. Иначе в те времена было просто не выжить. Так что придется и нам.
  - В интересах дела и спасения шкуры ради. Дорио-Доренский вытребует нас к себе.
  - Я, вообще-то, ракетчик.
  - И сам же приложил руку к тому, чтобы разница тихонько сошла на-нет.
  - Что-то меняется голуби, что-то меняется. Мы смогли провернуть это, по сути, самоуправство, которое ни за что не прошло бы еще лет пять тому назад.
  
  - Чего-чего? Что ты там такое?
  Вид у бывшего технолога, смотавшегося из города сразу же после увольнения, и изысканного неумолимо методичным Моховым во время очередного отпуска в девятистах километрах восточнее, был совершенно ужасный. Невысокого, полненького, улыбчивого человека, подвижного, как ртуть, сравнительно молодого, было невозможно узнать. Лицо у него странным образом и похудело, обрезалось, и, одновременно, как-то оплыло, обрюзгло. Под потухшими глазами залегли сизые мешки, а на недавно еще тугих, розовых щеках виднелась трехдневная щетина. От него не то, чтобы пованивало, а - отдавало запущенностью, несвежей одеждой, не бог весть каким жильем, а еще - безнадежностью. Тем, что не способствует успешному проживанию в общежитие. А вот чем от него попахивало вполне явственно, хоть и не по-наглому, так это перегарцем. Запашок был несильный, но устойчивый, как выхлопными газами - рядом со спокойненько пофыркивающей отрегулированным дизелем грузовой машиной, трактором или танком.
  - Поговорить, говорю, надо. Я тут кое-что добыл, а самому - не разобраться.
  - Чего добыл-то? Ко мне - зачем? Не при чем я теперь, ничего не знаю, ничего не ведаю. Знаешь, - ты уходи лучше.
  Глянув на него, Мохов, который, начал уже было отчаиваться, застав вместо искомого специалиста совершеннейшую развалину, вдруг жестко, понимающе усмехнулся. Как Вельзевул при виде того, кто кричит "Изыди, сатана!" - надрывно-слабеющим голосом. Он не для того провел вовсе небыструю и непростую операцию розыска, и сумел проделать это вполне-вполне скрытно. А было это, кстати, учитывая исправную деятельность службы, возглавляемой товарищем Гаряевым, было ой, как непросто! Так что теперь он ни в коем случае не собирался поворачивать назад по причине трусости и слюнтяйства спившегося инженера.
  - Ты, - жизнерадостно, так, чтобы не чувствовалось и малейшего намерения сострадать или проявлять душевную деликатность, хохотнул он, бесцеремонно облапив его за плечо, - чего перепугался-то, а? Ты ж меня знаешь...
  - Нашли-таки, - затравленно прошипел технолог, - так и знал, что не оставят в покое...
  - А? Ты вот что, - где тут есть место, чтоб можно было посидеть со вкусом, чтоб не мешали?
  - Да пожалуйста! - Издевательским тоном запел Костин, шутовски раскланиваясь, - где прикажете! На каждом углу кабаки и бары с ресторанами! Кухня народов мира! На-апитки в ассортименте! - Вдруг замолчав, он глянул в лицо Мохову в упор. - Ты, Витенька, от жизни оторвался. Тут тебе не Курчинский Соцгород! Тут на всю помойку, - одна "стекляшка" с портвейном! На все тридцать семь тыщ народонаселения!
  - Ну тык, Анатольич, ты-то ведь устроишь? Ты ж теперь навроде как местный...
  - Не прид-дуривайся, клоун!
  - А че? - Зловеще похохатывал Мохов. - Это я от смущения. В жизни никогда не умел взятку сунуть... Так как? Я угощаю...
  - Не нуждаюсь!
  - Да что ты, право слово! Нальем по стакашку, с устатку... Ты ж со смены? Так что сам бог велел. Во-от. Лучку там, колбаски, килечки... Может, - у тебя хозяйка какая есть, капустки там вынесет.
  Слушая его, Костин непроизвольно глотнул, а в глазах его появился сухой блеск.
  - Да есть тут дедок один неподалеку. Ты ссудишь рублишко, а? Я с получки вышлю...
  - Ну я ж сказал! Я ж с отпускными, да еще с премией. Ставлю, инженер, это ж я к тебе пришел, это ты мне нужен, не наоборот. Не комплексуй, как выражается... Один мой ста-арый знакомый.
  
  Улица, как и соседние, как тысячи таких же в десятках, сотнях городов и поселков, больше всего напоминала овражек между косогоров, косое дно которого было засыпано толстым слоем золы и шлака. Тут кисло пахло угарцем, и прямо в глиняном русле, переныривая из одной ржавой трубы в другую, выходили на поверхность мутные ручейки, отдававшие безнадежной, сиротской вонью. И дома - как рубище нищего, состоящее из одних заплат, и видно, что убогая, недоделанная разномастность эта - не по бедности даже, а просто население такое. Не деревня, не город. Коров нет, козы - наперечет, а вот семь-восемь встрепанных курей, от которых больше неприятностей, чем яиц, - чуть ни на каждом втором дворе. Население тут проживало, как положено, более-менее сидевшее. И от оврагов пошире ветвились узенькие, совсем уж косые и горбатые овражки-переулочки.
  
  - Так, дед, - сразу же, с первого взгляда насквозь распознав природу хозяина, взял быка за рога Мохов, - давай так: чтоб если после нас еще какие клиенты появятся, так ты, ежели надо, - обслужи, а на двор не веди. Ей-ей ни к чему тебе это, старичок.
  Хозяин, крепкий старик с пустой штаниной по причине потерянной при каких-то загадочных обстоятельствах ноги и с нечесаными сивыми волосами, прищурился на него и ласковенько проговорил:
  - А ты б, голубь, не распоряжался в чужой избе. Придешь, значится, к себе на двор, так там и командуй. А не нравится тебе у меня, так я не держу никого.
  - Так, старичок, - Витя остро глянул ему в глаза, - во-первых, я не распоряжаюсь а про-ошу. А во-вторых, - не гордился б ты, а? И невыгодно будет, и... вообще ни к чему.
  Старичок, последний раз гостивший у кума двенадцать лет тому назад, недолго, всего-навсего четыре года, помаргивая, смотрел на гостя, а в сивой голове его шла тем временем лихорадочная работа. Гость был, вообще говоря, непонятен, не тянул ни на вора, ни на обычного фраера из богатеньких... В конце концов он решил, что в его времена таких типов просто-напросто не было, но ощутил при этом давно, казалось бы, позабытое чувство, когда волосы на шее, сзади, вроде бы как зашевелились: это нельзя было назвать страхом, это было, скорее, могучее ощущение опасности. И даже это не было бы вполне точным: чувство дела. Как в старые, добрые времена, когда на хазах собирались люди, - Кучум, Зуб, Бесо, чтоб это самое дело обсудить. Большие люди, он в таких никогда не ходил, большие дела, - он никогда не имел в таких доли. Кто их знает, этих нынешних, может, за вислоусого за этого в клочки порвут, только мало повременя...
  ... Больше всего он напоминал бы богатенького, удачливого и оборзевшего барыгу откуда-нибудь из солнечной Грузии, не будь он таким явным русаком. Молчание он, кажется, совершенно правильно и быстро понял как согласие хозяина:
  - Ты так, чтоб без обид, дедусь, - мы тут поначалу без тебя обкашляем одно тут дело, а потом и тебя к столу пригласим. Лады? И того, - самогонку давай ту, которую для себя держишь, не обижу.
  
  - Ну что, Сергей Анатолич, - по вонюченькому?
  - Мне это, бражки... Бражки для начала, а то я что-то быстро хмелеть начал. И самогонку нутро не принимает, если сначала.
  - Ага. Тогда так, хозяин, - бражки нам цеженой изобрази, а?
  Воцарилось молчание, на протяжении которого Мохов, добыв из недр чудовищного (на двадцать две бутылки пива) портфеля копченого сала в прослойку, и окатистую глыбу какой-то ветчины, пластал ее куда более острым, чем пресловутая бритва, собственноручно сделанным из краденой заготовки к лезвию УМТ ножом. Ветчина оказалась такая, что ничего подобного не приходилось пробовать ни в старые, добрые времена, ни на банкетах "с барского плеча", которые время от времени устраивало для сотрудников начальство: от нее положительно невозможно было оторваться. Так, что даже он, давным-давно страдавший от горечи во рту и не имевший никакого аппетита, незаметно для себя увлекся.
  - Откуда, - прочавкал он набитым ртом, указывая на снедь алюминиевой вилкой, поданной справным хозяином к столу для особо почетных гостей, - такая штука?
  - А-а, бабка, куркулиха со Старого Города делает. Окорок от свиньи берет, понимаешь, и как-то там в тесте запекает. Я ей - деньжонок на покупку трех-четырех поросят, подкормку там, литров десять "шесть девяток" когда-никогда. А она мне, ведьма старая, - на зиму тушенки, колбаски домашней, сала бекончиком, очень я его уважаю. Лопатку. Окорок копченый, окорок запеченный.
  - Хм... - Костин неожиданно задумался. - Надо же! Никогда б в голову не пришло. Все продуктовые заказы выбирал. И радовался, что в нашем-то Столе Заказов, - более-менее есть все-таки выбор. А ты жу-ук!
  - При чем тут, - Витя пожал плечами, - чего тут криминального? Всем хорошо и никому не плохо. И мне, и ей, и тебе, и, вот, - он показал, - даже деду.
  - А подкормка-то откуда?
  - Так ты не слыхал? "Амиграм", - за него же драка промеж куркулей. Мы еще того года в Орле синтез наладили. Скандал был, правда, страшный. Наши - ни в какую, не знаю уж, кто и как утолок-то их. Ну, мы и того... Им-то - что? Жалко, что ли? С порожняком, по договору, по госцене, все чинно-благородно, у кого хозяйство. Вот и я. Сначала, правда, не знал, что с этими мешками делать, весь подвал мне захламили...
  - Так это ты бабку куркулихой называешь? Ну ладно, говори теперь, - чего вам всем понадобилось-то от меня?
  - Вот вы, Сергей Анатольевич, - проговорил "кассир", выпивая и закусывая, - уже второй раз говорите про каких-то там "вас". Так мне это даже обидно, потому что никаких таких "нас" и вовсе нет, а есть один только я, собственной персоной. Никто больше не только вас не искал, но и не знает ничего... А дело мое состоит в том, что я... Что мне в руки попалась капелька "универсалов", - он отхлебнул самогончика, исподволь сменившего к этому времени брагу, и уточнил, - полных.
  Он никогда бы не поверил, что человек может так побледнеть в такое короткое время. Лицо технолога как будто обсыпало мукой. Не в силах говорить, он только беззвучно открывал и закрывал рот, и на какой-то миг Мохову показалось, что тот так и не отдышится, помрет прямо здесь, в пропахшем кислятиной, затхлом закуте, за столом, покрытом почерневшей от жизненных невзгод клеенкой.
  - Так. Парень, ты такими вещами не шути. Чем угодно шути, а этим - не смей... Постой-ка... А-а-а! Ну, знаешь, я был о полковнике Гаряеве лучшего мнения, - та-акая грубая провокация...
  - Ага. А ты не задумался, - на хрена ему тебя вообще провоцировать? Да еще - меня подсылать. Сам тебя нашел.
  - Знаешь, - а ведь я тебе на секу-ундочку поверил. На во-от такусенькую. Хотел даже сказать, что, мол, даже о том говорить, что ты меня - не видел, я тебя - не встречал, а мы друг друга - не знаем, - так и то поздно... У меня даже хмель из башки вышибло, а это уже, знаешь, гадство...
  - Не веришь, значит? - Зловеще проговорил Мохов. - Хорошо... Они у меня тут, - при себе... Не все, конечно. А теперь?
  - А... - Костин выхлебал стакан первача, как воду, не понимая, что пьет. Отдышался. - Да-а... Теперь - верю. Нет такой провокации, ради которой товарищ полковник позволили бы вынести за пределы "Проприа" "гэшку". Его никто просто-напросто не поймет. Даже если все пройдет нормально, узнав, его все равно повесят за ребро. Для порядку, в назидание, а еще потому что никак, никаким образом нельзя гарантировать, что действительно все в порядке.
  - И проверять не будешь, на слово поверишь, что они?
  - Нет, - Мохов, оттитровав граммов двадцать, с натугой сглотнул и ответил тоном почти равнодушным, - мне ни к чему. А дело-то у тебя какое?
  - Да такое, что "гэшки" без композиции - почти что и ни к чему. А я, сам понимаешь, - без высшего образования по этой части.
  - Я, можно сказать, - тоже.
  - Ладно-ладно тебе! Своим ребятам...
  - Я одно не понимаю, - тебе-то к чему все это? Больше всех надо?
  Мохов глянул на него бешеными глазами, махнул почти полстакана зелья и злобно полу-провыл полу-прошипел:
  - Да! Надо! Не пойму только, почему вам-то никому не надо? Да с вашей братией, если хочешь знать, и общаться-то пр-ротивно! Сколько ни дай, - они ничего, вроде как довольны. И на все - одно универсальное выражение... Вот-вот, то самое, которое ты только что... У-у, - он с ненавистью потряс волосатым кулаком, - так и поубивал бы вас всех. Овцы! Б-бараны, - только вас даже резать не надо, а можно есть прямо так, заживо.
  - О, - технолог презрительно скривил губы, - да ты, никак, - диссидент?
  - По роже получишь, - угрюмо проговорил "кассир", наливаясь тяжелой злобой, - они еще большие м-мудаки, только на другую стать... Да что там - на другую, на ту же, только навыворот. Не про то толкуют, чтоб против властей, а про то, чтоб свой интерес иметь, понял? Власть - свой, а мы - свой.
  - Так...
  - Да погоди ты, дай сказать! Вот я - никакое не начальство, а жратва бывает не хуже, чем у генсека. И в очереди не стою, и не переплачиваю, а как устроил - про-осто. Ежели с умом - так все в таком роде просто. Если не зарываться, то просто-напросто всегда, всего будет хватать.
  - Вот ответь мне на вопрос, ответишь честно, - будем дальше толковать, соврешь хоть малость, - прости... С чего ты взял, что я тебе могу помочь с композициями?
  - А - начцеха спьяну проболтался. Он не в курсе, что именно ты там выдумал, но зато по-одробно описал, как и что при всем при этом было обставлено. Он, мудило, не сообразил, что все там было проделано не просто так, не абы как, а с бо-ольшим вниманием к мелочам. Все подробности твоей инициативы идиотской были вынюханы очень даже тщательно и с большим смыслом... И ты тоже - мудило, думал, что от тебя отмахнулись, как от мухи, а на самом деле они на тебя от-ре-а-ги-ро-ва-ли. Да еще как! Со всем старанием! Чтобы даже ты не понял, что сделал что-то очень-очень серьезное. Прежде всего - ты.
  - От меня не отмахнулись, как от мухи. Меня спустили в канализацию, как говно.
  - Экие мы нежные натуры. Как мало надо-то, чтобы нас в порошок-то стереть... Но это все - лирика. Конкретно, - связана твоя инициативка с композициями, или нет? Да не блуждай ты глазами, как гулящая жена!
  - Связано, - пискнул Костин, - прямо посвящено...
  - Тогда другой вопрос: это рассуждения на общую тему или рабочая рацуха?
  - Не пробовал, но не вижу, почему бы это могло не работать. Понял? Не вижу.
  - Так, - Мохов стал страшно серьезен. - И что тебе для этого надо?
  - Ты карбинные, из "пяти девяток" нити - можешь? С боковыми радикалами?
  Виктор Трофимычи только презрительно губу оттопырили, не желая отвечать на столь глупые вопросы.
  - Ага, с этим, значит, порядок... А вот чего у нас нет, так это эвээмки. "Топазика" бы. Без него - ничего не выйдет.
  - Есть. - Помедлив, ответил Мохов. - Гельветов по старой дружбе устроил.
  Костин недоверчиво хмыкнул:
  - Это ж как? Там, между прочим, все процессорные блоки - исключительно по адресным номерам и сериям. И если какой-то пошел тебе, то где-то не смонтировали устройство. По-другому - никак. А уж в то, что некоему Виктору Мохову отвели в серии адресный номер, прости - не поверю. Гельветов там или не Гельветов.
  - Да. Всегда говорил, что интеллигенции к мозгам - да еще бы и голову. Объясняю: шла большая серия на истребители. Одну эм-пэ-бэ взяли, - да и конфигурнули не так. Ошибочка вышла-с. А у них, у авиационщиков правило, - ошибочно конфигурированный блок считается негодным. Глупость, конечно, не знаю, кто это выдумал, но такое у них правило. Я попросил. Он подписал. В ознаменование заслуг и в связи с производственной необходимостью.
  - Правда? - Голос у технолога казался севшим от восторга и легкого безумия, как у неожиданно помилованного. - У тебя правда "Топазик" есть? Не шутишь? - До этой минуты державшийся более-менее по-человечески, хоть и в стиле некоторой отрицаловки, технолог в один миг потерял всякое подобие собственного достоинства и превратился в форменного подхалима, жалкого кусочника, заглядывающего в глаза. - Нет, правда, а? Золотой мой, серебряный, - ну скажи, не томи душу...
  - А чего б это ты мне не веришь? С какой это стати?
  - Так. Тогда, брат ты мой, ты обладатель сокровища, равного которому нет. И ни у кого, ни у миллиардеров, ни у венценосцев. Не знаю, чего бы ты не мог в конце концов, потихоньку-помаленьку получить. С моей, понятно, помощью...
  - Не я, а мы. Мы можем получить.
  - Ой, да что ты, Витенька, в самом деле... Мне ж одному ничего почти не надо. Катерина моя от меня ушла почти что сразу, как уволили.
  - Так, значит... Поздравляю тогда. Если увольнение привело к разводу с такой пр-родажной стервой, значит и увольнение было на пользу и во-время.
  - Молчи! Не с-смей!
  - Ты чего? - Мохов с искренним недоумением пожал плечами. - Не хочешь же ты сказать, что эта дешевая предательница стоит доброго слова? А насчет "всего", - это ты погоди. Потихоньку будем. Так, чтоб нигде, никаким боком не светиться бы. Вещи какие попроще, попонятнее и этакие, знаешь...
  - Безличные.
  - Во-во... Говорил же - умный парень, все наскрозь понимает. Если вовремя мозги вправить.
  - Ой, - вдруг всполошился Мохов, - а как же это мы устроимся-то? Понимаешь, - побыстрее хотелось бы... Ты ж вот на "Топазе" толком не работал, не знаешь, что это такое, после него даже писать от руки, - ну, почти что нестерпимая вещь, какой хочешь чертеж, любую схему, как захотел, так и изогнул, сразу все с расчетами, никаких тебе справочников, все у тебя на "дорожке", на СПЗУ, и искать ничего не надо. Я первое время, как отлучили, все отвыкнуть не мог, хватался. Так, наверное, калеки не могут привыкнуть, что - нет ноги, и это - навсегда. Я ж при нем, при "Топазе" моем яхонтовом, человеком себя чувствовал! Все неприятности через пять минут забывал!
  - Скоро забудешь. С чего начнем?
  - Со стандартизации, - пожал руками Павший, - как все и всегда. Перво-наперво нам надо, кровь из носу, изготовить "прялку", чтоб, значит, только комп-нити делала, и больше ничего. О-о-о, - он закатил глаза от предвкушения и потер руки, - с "гэшками" я наборчик спецур приготовлю, ма-аленький такой! - Он свел пальцы, показывая. - А больше у нас проблем не будет!
  - Будут. Что - делать, чтоб купили как можно больше, кому и как сбывать, чтоб, значит, комар носу, и что брать взамен вместо денег, кроме денег, - и все такое прочее.
  - Запчасти - раз, - Костин загнул один палец, - клеи - два! Что еще? Для начала? Инструменты?
  - Э-э-эх... Все можно, потихоньку, но, брат ты мой, на рэ-сэ-фэ-сэ-эр широко не развернешься. Особенно сразу. Здесь слишком советская власть сильна. Нет, мы, конечно, начнем потихоньку, но так, стратегически на ближайшую перспективу надо не в пример ближе к югу подаваться. В теплые края.
  - Может быть. Но, главное, нам не обойтись без посторонних. Причем не только без посредников, - это само собой. Нужны будут подручные.
  - И нужно будет побеспокоиться, чтобы никто из них не понимал истинной сути происходящего.
  - Надолго это не выйдет.
  - Нам - хватит, а остальные пусть позаботятся о себе сами.
  
  XII
  
  - Эхе-хе... Прямо-таки и не знаю, что вам, ребятки, посоветовать... Короче, - пишите: артели инвалидов - раз, народные художественные промыслы - два, модельные цеха обувных комбинатов - три. Это для начала. Ну, а далее, как положено, со всеми остановками...
  
  Кордированная пленка на теплицы!!!
  
  Процедуру он знал прекрасно. Сам попадал под раздачу второй раз, а иные собратья по промыслу - попадали и по четыре, и по пять раз. Выкручивались. Правда, им было проще, а он, как-никак, был все-таки студентом. Ему визит в отделение мог дорого обойтись. И хрен бы с ней, со Строгановкой, - да жалко было расчудесной жизни, которую он вел в Москве, имея законный статус студента. И все-таки он знал процедуру, и уже объяснил гражданину начальнику, что семь пар "Супер Райфл" и двадцать две упаковки "Голден Леди" он купил на толкучке у какого-то вовсе ему незнакомого вроде бы как морячка, а деньги ему прислали, собрав по копейке, друзья детства, проживающие в старинном городе Ельце. Друзья, подруги, подруги друзей, друзья подруг и даже уже и жены кое-кого из друзей. Мужей подруг, увы, - нету, плохо в Ельце с женихами. Он даже деньги, - присланные, - еще не успел все потратить...
  Но вот то, что кабинетик несколько не соответствовал уровню правонарушения, - хотя и был, понятно, в надлежащей степени казенным, потертым и вонючим, - сбивало с толку. Еще больше сбивало с толку, что ласковую, душевную беседу с ним вел совершенно незнакомый подполковник милиции. Небольшого росточка, около пятидесяти или чуть за полтинник, морщинистый, с бесцветными волосами, и очень-очень подходящий ко всей обстановке. Такой же вроде бы потертый и запущено-казенный. Вот только по поводу запаха Петя ничего сказать не мог, - как-то не с руки было нюхать. В этот кабинетик к этому подполковничку он попал после того, как с ним поработал тот, кому и положено. А вот майор, и уж тем более - подполковник ему положены не были. В этом он был уверен свято.
  Вот если бы, к примеру, проводилась какая-нибудь компания по борьбе с фарцой, то - да, и привлечь пристальное внимание можно было бы, и огрести по полной форме, и даже загреметь, но - не было никакой компании. Они бы знали. Не трогал никто знакомых Питу профессионалов розничной и мелкооптовой торговли "фирмой". Так что дело выходило вовсе кисло.
  А особенно досадно было то, что Пит никаких серьезных вещей за собой и вправду не помнил: ни валюты, ни, не тем будь помянута, - наркоты. Ну ничего сверхъестественного, и никого такого, кому нужно было бы раздувать эту историю. Так что одно из двух: либо кто-то сдал, свалив на него нечто такое, о чем он ни сном, ни духом, либо его с кем-то спутали. И в том, и в другом случае дела его до крайности хреновы, поскольку что суд, что менты, что прокуратура - одна шайка-лейка, и всем им, по большому счету, все равно. Его походя, равнодушно сотрут в порошок просто для того, чтоб свести какой-то там баланс или округлить какой-то там отчет. Который подошьют и никогда больше, ни разу не прочитают.
  От этих и множества им подобных мыслей Пит, бывший успешный студент, а впоследствии - человек, решивший было, что понял смысл жизни, совсем загрустил.
  - Ты понимаешь, - дробно, мелко, нервно хихикая, веселился этот самый поношенный подполковник, - все же зависит от точки зрения. Можно, к примеру, тебе, Петр Евгеньевич, поверить, вернуть товар и, со слезой умиления пожав руку, проводить с крыльца. Можно установить факт фарцы, довести твоему деканату. После этого ты пулей вылетаешь из училища и прямо осенью встаешь в стройные ряды защитников Отечества. Можно проделать все это, плюс обеспечить тебе срок условно. Или принудработы. Но помимо этого обычного, скромненького набора, скучного, как комплексный обед в столовке, из тех же продуктов можно сварит со-овсем другую, - хе-хе-хе-хе-хе-хе, - кашу. Это от таланта повара зависит. Есть та-акие специалисты, которые могут устроить подрасстрельную статью, ты просто не поверишь, - из чего. Буквально на пустом месте. Хе-хе-хе-хе. Я это тоже неплохо умею. Вот возьмем, к примеру, твое хобби - фарцу... Ты про Гену Кеермерена, понятное дело, - Крокодила, - слыхал? Он же вроде тебя, по мелочи сшибал, но у него оказался не тот папа, папа, которому надо было ой-ей-ей как бо-бо сделать, и какая там у Гены оказалась статья, не помнишь? Правильно, измена Родине.
  Пит - похолодел, поскольку был хорошо наслышан об этой жуткой, людоедской истории. Мысли метались у него в голове угорелыми кошками. Вербуют? Так тоже не его, - ну, не его же! - это уровень. А говорит явный мент очень даже не по-ментовски, похоже - правда какой-то узкий специалист по деликатным делам. Когда человека не едят сырым, но - предварительно содрав шкуру, заживо освежевав, посолив, поперчив, добавив по вкусу специи и надлежаще его изжарив. А он тем временем продолжал:
  - Вот друзей твоих Елецких можно, к примеру, оформить как группу. А ежели бы их не было, то твой намек на ихние деньги я мог бы расценить, как попытку сунуть мне взяточку и сильно на это обидеться. То есть я этого делать, понятное дело, не буду, но мог бы. Ты понимаешь? А отмазки твои, дешевые, которые тебе, наверное, так нравятся, так и вообще глупость. Ты на самом деле только себе хуже делаешь. По юридической безграмотности. Понимаешь намек, студент?
  Пит, судорожно глотнув пересохшим горлом, кивнул. Прикинул, решил, что хитрить и вилять с потертым ментовским пеньком совершенно бесполезно, а терять, с другой стороны, - нечего, просипел:
  - Что от меня требуется?
  - Ой, - восхищенно всплеснул ручками подполковник, - ну до чего люблю современную молодежь! За деловитость, сообразительность, быструю, понимаете ли, реакцию! Прав ты, голубь: мне от тебя действительно кое-что нужно. Это ты совершенно верно просек, но сейчас я тебя все-таки удивлю: ты мне нужен, по, так сказать, основной специальности. Есть в Брянской области такой райцентр, Гусь Хрустальный называется, там всякое художественное стекло делают, на заводе, а рядом, как положено, народные промыслы всякие стеклянные. Так вот ты внезапно находишь у себя бо-ольшой талант к художественному стеклу, отправляешься туда, и возрождаешь один там ужасно старинный, самобытный, позабытый промысел. Давно утраченный рецепт. Коренную тайность.
  - Я ничего не понимаю в стекле, - хрипло проговорил Пит, - и не понимаю, почему вы хотите взять именно меня?
  - А дело в том, что, как это ни жаль, а требуется, чтоб изделия отличались тонким, самобытным художественным вкусом, носили черты личности автора, чтобы имели сбыт и за бугром. Выставки там, распродажи, коллекционеры. Вот за это и будешь отвечать, а как - это без тебя мастера сделают. Вник? А почему тебя, так это тоже понятно... Ну же, ну? Ты ж умный, сам понимать должен.
  - Ага. Потому что я, в отличие от уважаемых художников с завода, буду молчать.
  - Ну вот и славно. Будешь молчать! А для того, чтоб молчал, ты еще и водку пить не будешь. На месте-то. И н-не дай тебе бог даже попытаться, даже попробовать наварить что-нибудь на стороне. Сгною, ушатаю, на ноль помножу, понял? От тебя мокрого места не останется.
  - Что же вы, - угрюмо проговорил студент, - так-то. Уж вовсе не по-людски...
  - А-а, вот ты о чем! У меня б ты, понятное дело, просто так работал, чтоб только не сесть по какой-нибудь пахучей статье, но заказчик, старый мой товарищ, он человек, в принципе, добрый. Так что ты даже и при башлях будешь. Угодишь, - так даже и при очень приличных.
  
  Нервущиеся, моющиеся, "дышащие" обои в изысканный рисуночек!!! Крутейшая фирма, последний европейский шик!
  
  - Сереженька, я вчера у Поляковых та-акие потрясные обои видела! И Ираида эта распрекрасная важность на себя напустила, ходит с таинственным видом, ровно от директора подзалетела... Импорт. Говорит, что, мол, спецснабжение, тяжело достать, особенно если такие вот, с ромбиком, "Скат" называются, молчать, говорит, просили, чтобы, мол, люде-ей не подводить! Знаю я этих людей! Знаю я, через что она все это достает! Говорит правда, что дорого, аж по одиннадцать рубликов рулончик...
  - Й-ёо!!!
  - ... а ты как хотел?! Зато вещь! Говорит, что на века, не выгорает, не выцветает... Мыть можно! А-а, да что там говорить! Был бы ты мужик, так раздобыл бы! Из под земли бы выкопал, а ты-ы... Ну че морщишься? Неправду, что ль, говорю? Уж ты-то сроду ничего не добудешь! Да что там - не добудешь! Ты и не видишь-то ничего, что под носом творится! Нич-чего ему не надо! Ни жены у него, ни детей никаких нет! Вот говорила мне мама, а я, дура, не слушала! Другие-то вон...
  Здоровенный, флегматичный, белесый Сережа, в тридцать восемь лет - начальник снабжения сборочного цеха на "Севмаше", - молчал. По опыту знал, что бесполезно, и мысли в его опытной, многодумной голове текли двумя параллельными, не смешивающимися потоками. Содержание одного из них составляло недоумение: он никак не мог взять в толк, как же это получается, что он каким-то образом все время слушается свою Светку? Любить, - да хрен его знает, какая вообще может быть любовь после семнадцати лет совместного проживания... хотя, конечно, привык... Бояться? Да чего ее вроде бы боятся, ведь уж он-то - и вправду всю жизнь ее кормит, поит, одевает и на курорты возит, и хрен когда она куда от него уйдет, не такая она дура, понимает, чай, что чем треть - так уж лучше всем владеть, и уйдет-то - так не больно и жалко, потому как хоть и привык, а надоела хуже горькой редьки. В рожу - не вцепится, знает, пробовала как-то, так уж да-авно не пробует... А вот поди ж ты, - умеет как-то заставить его напрягаться, черт его знает - почему.
  Содержание другого потока размышлений составляли мысли по крайней мере отчасти профессиональные: сам собой, включившись, как подобает хорошо налаженному механизму, в голове его заработал, выходя на номинальную свою, немаленькую мощь, компьютер Доставания.
  
  - Резину? Тут, понимаете ли, - вот какое дело: есть у нас импорт. Итало-Германия, "черный ромбик" - слыхали?
  - Да я, собственно... Что-то не приходилось вообще-то. А что - ничего?
  - Так гляньте. Все, что осталось от партии. Шесть комплектов.
  - А-а... подходит?
  - Так говорю же - гляньте.
  С виду, как и положено, в резине ничего особенного не было. Покрышки, как покрышки. Темно-серые, вроде бы чуть посветлее, чем привычные. А так - ведь не влезешь.
  - А почем?
  - Тридцать пять.
  - Ого!
  - Так ведь фирма. Того стоит.
  Кряхтя и делая вид, что является тонким знатоком, солидный покупатель, явившийся по звонку от самого Николая Ивановича, нагнулся, внимательно рассматривая рельефное: "CAPCo "Manta" в сочетании с вышеуказанным ромбом, ориентированным вертикально, разогнулся, сказал равнодушно:
  - Ну так что, что импорт? Чем она лучше-то, чтоб тянуть на столько?
  - О!
  Нырнув куда-то, жуликовато выглядящий жучок вынул тонюсенькую, устрашающей остроты стамеску с массивной ручкой:
  - Прошу! Давайте так: пробьете - разговор окончен, оцарапаете - брать надо хоть один комплект. Нет - так на ваше усмотрение. Ну? Хозяйской рукой...
  Очевидно - от растерянности, покупатель взял в руку инструмент, неуклюже, но от всей души - размахнулся, саданул острием в несокрушимую выпуклость протектора.
  - А? - Торжествующе сказал жучок из славного рода Жучков Складских. - Гляньте-ка, - ни царапинки...
  Что да - то да: острие оставило не зарубку, не царапину даже, а - блестящую линию вроде той, что оставляет грифель на вороненом металле.
  - Не? Не вдохновляет? Ежели что, - так можно и с молоточком попробовать. Тот же результат будет. Углеродный корд по всей толще, пробег - вдвое, все такое...
  - Дороговато все-таки...
  - Так ведь, сударь, - окупится же. И еще вот что: вот вы передумаете, а завтра-то уже и поздно будет. У меня "ромбик" все время спрашивают.
  
  Что-то чувствовалось. Что-то витало в воздухе. Очевидно, - это было действие посредством все того же физического феномена, все того же Общего Информационного Поля, посредством которого обитатели одной шестой части суши узнавали невысказанное куда правильнее чем то, что озвучивалось неоднократно и посредством всех существующих средств массовой информации. От даваемых в навяз во время каждой подписной компании "Правды" с "Известиями" (комсомольцам, соответственно, - "Комсомольской Правды") - через радио с телевидением и вплоть до Закрытых Партсобраний и заседаний Партактива. Вот это вот, - да, воспринималось каким-то образом, неощутимо оседало в подсознании, как грязный жир в кухонной мойке, но - не осознавалось, не было пониманием. А вот действие того самого информационного поля точно, адекватно и правильно снабжало людей информацией по-настоящему существенной. Насчет цен, тарифов, категории снабжения города, области или предприятия, о катастрофах, которые неким чудом были вроде бы отменены на бескрайних просторах этой самой одной шестой. На завод то и дело пребывали представители заказчика, теребили, подталкивали, ругались. Говорили о поставках особой важности, привозили собственных своих угрюмо-высокомерных контролеров с каменными мордами, которые - отказывались общаться с заводскими аборигенами. А когда чего-нибудь не хватало, толкач, замзавснаб, сам завснаб ехали к виновным или же - отправлялись в Москву, разговаривали - басом, полным голосом, - и все в той или иной мере появлялось. В самых сложных и сомнительных случаях вставал на крыло сам директор, сам отправлялся в Москву, сам останавливался в гостинице "Москва", пробивался, как тяжелый танк, в самые высокие кабинеты, - и все опять-таки в той или иной мере было. Тарифы, премии, категория снабжения. Дом отдыха для семейных и солидных, и турбаза для хулиганистой молодежи. Все было привычно, и все было правильно. Как было заведено издревле (никто почему-то не задумывался, что этому самому "издревле" - от силы лет двадцать) и вроде бы как не могло измениться. А с чего б ему, собственно, меняться? На заводе был совсем неплохой директор. В отличие от всяких-прочих, завод был реконструирован всего два года тому назад, поставили новейшее (во всяком случае, - так было принято считать) оборудование, за выполнение плана спрашивали не абы как, для порядка, а на самом высоком уровне. А потом что-то изменилось. Что-то неощутимое. Чтобы навести справки, Арвид Филиппович самолично отправился в Москву, там он ничего не услыхал, но, только понюхав воздух, все понял. Ну - почти все. Все, что играло хоть какую-то роль.
  Когда директорская "Волга" привезла хозяина на предприятие, он прошел к себе в кабинет, едва-едва здороваясь со встречными, и решительно заявил трепещущему секретарю, что никого не желает видеть. Хоть там что. Чтоб позвали главного инженера, главбуха и Петра Семеновича, - и все. Ни для кого его больше нет. Хоть там что. Вот так. Зинаида Николаевна, тридцатидвухлетняя его секретарша, беззаветно преданная своему начальнику, услыхав что, и, главное, - как он говорит, вдруг с ужасом осознала, что шеф как следует пьян. За ним, в отличие от очень и очень многих подобных ему, - да что там - многих, - большинства! - ничего подобного не наблюдалось. А такого, чтобы шеф поддал в будний день посередине рабочего времени, - не было никогда.
  Он не открыл, как сделали бы на его месте девяносто девять процентов из ста, сейф, а отверз фундаментальный портфель, извлек из него бутылку "Арарата", не отмеривая, налил чуть побольше полстакана и выпил залпом. Потом, словно опомнившись, подал сосуд вновьприбывшим и кивком подал им знак - не стесняться. Даже счел нужным пояснить свои действия:
  - У меня еще есть.
  И выпил. А потом, со свойственной ему логикой продолжив начатую мысль, добавил, едва заметно ерничая. Точнее - слегка играя пьяное ерничество.
  - Похоже, однако, - мандец нам. Так-то вот, товарищи...
   В подтверждение сказанного он снова налил-выпил-кивнул и замолчал, уставившись неподвижным взглядом на дверь кабинета.
  - Да в чем дело-то, Арвид Филиппович?
  - Не зна-аю, - вяло пожал плечами директор, - снизили квоту по снабжению. А Кузьмич, падла, в глаза не смотрит. Ласковый такой. Уклончивый. Как и не он полтора года назад - и в бога, и в мать, и в белоснежные ризы Богородицы, и кулаком по столу... Душа радовалась. А теперь сплошное: "В связи с перерасходом фондов..." - да: "Ориентировочно до конца текущего хозяйственного года..." - и тому подобную хреновину. А уж когда начал вдруг здоровьем моим интересоваться, - тут-то я понял, что дело совсем плохо. Никуда не годно. Начал выяснять, так, поверите ли, - никто ж ничего толком не знает! Вижу - не врут. Пожимают плечами, - и ничего! Глаза недоумевающие. По плечику хлопают, и говорят, что все мне это мерещится, что, мол, брось, старик, не переживай, старик, да: вон какой директор нервный пошел. В последнее время. Те говорят, кому положено б знать. По всем понятиям-та.
  - Притворяются?
  - Не-е, - прищурившись по-пьяному хитро, он помотал в воздухе пальцем, - чиновник, ежели знает что-то, что простым смертным вроде тебя знать вроде бы как не положено, непременно сделает многозначительный вид. Даже если и молчать при этом будет, как подпольщик, и ничего не скажет. А тут - все как один... понимаете? Не только я - никто ничего не знает. Кузьмич - знает... Наверное, кое-что, постольку-поскольку... Ну - я все понял, расспросы все прекратил, отправился к себе в номер, и начал прикидывать, как бы все то же узнать путями окольными, но точными. - Он замолчал, а потом вдруг усмехнулся невесело. - Кажется, - выяснил.
  - Ну так?
  - А что? Нашими конденсаторами с-склада з-забиты, никто не забирает. И со всем остальным - почти такая же картина. Хоть и секрет, - но рази ж я не знаю, кто нашу продукцию брал... Брал - и не берет больше. Звонил! Вот у них - да! Голоса те самые, уклончивые... Не у всех. Остальные - сами ни х-хрена...
  - Так это что ж значит? - Побледнел главный инженер. - Это ж значит, - наши детали никому не нужны? Были, значит, - он машинально налил и машинально, не поморщившись, выпил, - нужны, а теперь, значит, амба? Все, значит? Что ж это теперь будет?
  - А ниче! - Нервно, непрерывно посмеиваясь, ввязался главбух, - нам будут спускать п-план, мы будем по-прежнему делать очень хорошие детали, у которых будет только один недостаток - ненужность, их будут складывать на склады, периодически - выбрасывать, но при этом не все... Оборудование потихоньку износится, начнем гнать откровенную халтуру... Одну и ту же, месяц за месяцем, год за годом. Будем переводить материалы, тратить ресурсы... Но никто нас не закроет, поскольку безработицы у нас нет. Нормально. Будем потихонечку жить, как живет половина заводов... Ну - треть...Поменьше путевок, квартир, и денег, но совсем все-таки не отберут...
  А специальный человек Петр Семенович спросил по существу:
  - А чем заменили-то?
  Помедлив, директор с сомнением поглядел на него, а потом, на что-то решившись, извлек все из того же портфеля (вторая бутылка - кончилась) средних размеров детальку и метнул ее вопорошающему.
  - Кондюк. А для ряда изделий, - как сказала одна там сволочь в вагоне метро у меня за спиной, - монтаж в обычном смысле слова вообще отпал.
  - СБИС-ы?
  Когда главный инженер выговаривал это слово, лицо его приобрело совершенно непередаваемое выражение. Некую трудноописуемую смесь кривого презрения, глубокого недоверия и ненависти.
  - Это само собой, - пьяный директор осаждающе махнул на него рукой, - там имели место... Место имели... ф-фу... какие-то намеки на сильноточную технику. Даже на большие РЛС... Врут, наверное. Так, - он провел по онемевшему лицу, - давайте, братцы, закругляться... Домой я не звонил, что приеду... Зинаида Николавна! Зиночка! Вы меня не дожидайтесь, идите домой, я тут, на диванчике заночую...
  Проводив мужчин, она развернула бурную деятельность: перво-наперво добыла из каких-то вовсе непостижимых и невероятных мест легкую, как перышко, мягкую подушечку и подложила ее под щеку шефу, потом у кого-то конфисковала югославский плед и крадучись подошла к нему снова. Тот спал, беспокойно скорчившись, и что-то бессвязно бормотал во сне. Она сняла с него ботинки и шелковые французские носки, погасила свет, тщательно запрела дверь, распустила роскошные волосы, на которые ему и в голову не пришло хоть когда-нибудь обратить внимание, и, наконец, осуществила свою давнюю мечту, - разделась и залезла к нему под одеяло. Уж теперь-то он не отвертится.
  
  Федотов совершенно внезапно, впервые в жизни удостоился высокого начальственного внимания. Директор треста Подтяжкин вообще редко обращал внимание на мелкую служебную шушеру, копошащуюся под его ногами. В результате длительной практики он выработал совершенно особый взгляд, направленный сквозь подчиненного - и вдаль, благодаря чему никому из них даже и в голову не приходило поздороваться с ним, к примеру, в коридоре. Кроме того, - имела место своего рода селекция, отбиравшая тех, у кого к такому взгляду имелась своего рода врожденные способности. Федотов, по крайней мере, был искренне уверен, что директор действительно не видит его. Даже и в упор. Существует только сравнительно ограниченное число способов трансформации лица просто в лицо начальственное. Один из них состоит в обретении выражения постоянной замороженности и одеревенелости. Случай с Подтяжкиным относился именно к этой категории. Худое, амимичное лицо и глаза хека свежемороженого. Его возили в черной "Волге", поскольку подобное уже было ему положено по статусу. Из присутствия - он мог исчезнуть в любой момент, отсутствовать там - совершенно неопределенное время, и всем этим как-то неощутимо подразумевалось само собой, что занят он - ис-сключительно стратегическими, особую важность представляющими проблемами. Это был в истинном смысле этого слова - ненормированный рабочий день. Чутье особого рода... у него, похоже, сохранилось, - без этого он не достиг бы своей нынешней ступеньки иерархии, и, ежели когда случалось начальство, он каким-то образом неизменно оказывался на месте. В подобных случаях он благообразно, умеренно оттаивал. Но, в общем, на работе он появлялся тогда, когда ему это было удобно. Это событие произошло, как на грех, именно в тот момент, когда на трестовскую стоянку вырулил на своих "Жигулях" припоздавший по семейным обстоятельствам Федотов. Увидев начальственный автотранспорт, он сделал озабоченно-деловое лицо и сделал было маневр повернуться к директору чуть более, чем в профиль, но не успел: Иван Семенович, неторопливо восстав из автомобиля, увидал вдруг его "копейку" и замер. В выражении лица его даже появилось нечто человеческое. Наконец, он закрыл приоткрывшийся было рот и не без хрипотцы в голосе спросил:
  - Это... Федотов... э-э-э... Что это у тебя за... машина?
  - Здравствуйте Иван Семенович все та же "единичка", откуда у меня другая, - произнес он натянув на лицо чуть подобострастную улыбку и почти без пауз, - возьмется?
  Он, понятно, увидел, что на шефа вид его машинки произвел значительное впечатление, но все-таки не представлял, на самом деле какое. Черно-лаковое великолепие его "Волги" совершенно терялось на фоне благородного, небывалого, какого-то приглушенно-радужно-черного колера "копейки". Действительно, из-за него, в том числе из-за него машина выглядела совершенно неузнаваемой. Хотя, с другой стороны, перефразировав выражение Понтия Пилата, - зададим себе вопрос: а что, собственно, значит выражение "выглядит неузнаваемой"? Она была неузнаваемой. Причем в куда большей мере даже, чем можно было судить на глаз. Хотя сильнее всего в этой ситуации Федотова поразил тот факт, что Подтяжкин, оказывается, знает его и даже помнит по фамилии.
  - А... красочка... красочка такая - откуда?
  - Так ведь, Иван Семенович, - один из самых модных в Европе колеров. "Сапфир", "перламутр", да это - "черный жемчуг". Один рукастый парнишка по знакомству сделал. Я ж тут в прошлом месяце с воротами поцеловался, вот и пришлось... Он отрихтовал, ободрал, да и говорит, мол, хочешь, мол, покрою по фирме? Как сказал - почем, так я, понятно, почесался, но, как говорится, снявши голову... А что - очень по-моему. Только он говорил, - это не вполне краска.
  - Ты это... Адресок черкни...
  - Ой, прямо и не знаю... Он, Иван Семенович, малый пуганый, сами понимаете... Так что только тем, кого хорошо знает, или таким людям... Маленьким, в общем.
  У "пуганого парнишки" был один из первых образцов изготовленного заговорщиками так называемого "АПШ", что в развернутом виде обозначало "Активный Программируемый Штамп". Это изделие включало МПБ (хотя тут хватило бы и чего-нибудь попроще), кодирующее устройство, две фиксирующих плиты из предварительно-напряженного материала, и сто двадцать килограммов Керстовских псевдомышц. Пуганый парнишка, сорока трех лет от роду, со сплошь стальными зубами в сизых деснах и целой картинной галереей на груди, плечах, пальцах, коленках и более интимных местах при этом, что, вообще говоря, встречается не так уж и часто, помимо хороших рук имел вкус к хорошей работе. Он брал покореженную часть обшивки, - а то и просто лист металла надлежащей толщины, - ориентировал его в своем АПШ и набирал код, после чего агрегат медленно, плавно выдавал свои до пятнадцати тысяч атмосфер включительно. При этом холодный металл тек, как разогретый воск и охотно восстанавливал необходимую форму. Или же принимал какую-то новую. Электричества этот самый АПШ жрал немеренно, но дело того стоило. "Спецура" модификации "ЧМ; СК-СИ//Н, Х, М,М" в считанные минуты снимало с детали все покрытия, АПШ восстанавливал ее форму, и уже тогда наступал черед "сапфира" или там "черного жемчуга". Он - "завязал" четыре года тому назад, скитался и бедствовал, но все-таки держался, пока к нему не подошли по рекомендации неизвестного благодетеля. Получалось... А - неплохо получалось, при том, что не клятый и не мятый. Откровенно говоря - в иные месяцы выходило, как с очень хорошего дела. И что с того, ежели приходилось делиться? Это, говорят, сам Христос велел, а нам - и подавно приходится. Нынешнее место вполне его устраивало, он и завязал-то по причине того, что - устал. А тут - и спокойно, и, как ни крути, а все-таки дело. Не служба государева. Одно плохо, - оброк был фиксированный, и оттягиваться, чтоб, значит, вволю - было некогда. Потому все, что выколачивалось сверху, было его просто по определению.
  
  - Что эт-та такое, я в-вас...
  - Товарищ майор, так ведь я же у вас ничего не прошу. Вообще ничего. Это ж просто в знак глубокого, сами понимаете, уважения...
  - Ты что, п-падла!..
  - Так ведь никто ж и не видит. Ну сами посудите, какой криминал может быть в том, если один человек по доброй, заметьте, воле, - отдал другому свои собственные деньги. При том, что этот другой - не просил. И мы вас, повторяю, ни о чем не просим.
  - Та-ак... И с чего ты, сука, решил, что мне...
  - С того, что старшенький ваш собирается жениться... А, так вы не в курсе? Ой, извините, в мои планы никак не входило вас расстраивать. Ну а младший, как на зло, как раз перешел в десятый, и на следующий год его надо пристраивать... Он у вас, кажется, на юридический собирается? По отцовским, так сказать, стопам? Похвально!
  - А вот я тебя сейчас, деятель, возьму за воротник, и отведу пососедству. Там и выясним, кто ты, откуда, и все прочее. Вплоть до цвета твоих кишок, - майор, нагнувшись к гостю, впился ему в зрачки страшным взглядом и шипел, дыша ему в лицо табачным перегаром, - если мне это будет интересно. Ты понял?
  - И что вам это даст, Вячеслав Борисович? Помимо морального удовлетворения, конечно? Ничего, кроме неприятностей, уверяю вас. Ведь вы же лучше меня понимаете, что никакого криминала в моем предложении не найдешь.
  - Так зачем тогда предлагаешь? Что я за свою жизнь успел твердо усвоить, так это то, что даром денег никто не дает. Тем более, если это свои деньги.
  - Мы исключение, Вячеслав Борисович. Вот точно такую же сумму вы будете получать каждый месяц, вне зависимости от того... Будут у нас повторные встречи, или нет. В пакетике, с номерами вразбивку, без напоминаний, до тех пор, пока вы будете находиться на своем месте... Нет, но если вам вдруг понадобится больше, то мы, в меру наших скромных возможностей...
  - И, конечно, все так же, задаром?
  - Может быть, мы когда-нибудь обратимся к вам с какой-нибудь просьбой, - или вопросом, - но... Если вы сочтете для себя неудобной ту или иную просьбу, то кто ж вас заставит? У нас нет и не будет возможностей как-либо вас заставить.
  - Так. Теперь кончай парить мне мозги, и отвечай, чем таким вы собрались заниматься, если вам понадобился я?
  - Давайте так: я скажу, чем мы не будем заниматься точно. Скупкой краденого, наркотиками, стволами, содержанием малин, самогоноварением, - Михаил Абрамович Блюм, прикрыв глаза, загибал пальцы, - а также валютой, золотом и камешками. Мы не собираемся обыгрывать в карты каких-нибудь лохов. Не будет также краж, пьяных драк и поножовщины. В вашем районе всего этого вообще станет существенно меньше. Понимаете ли, меньше всего нам нужен какой-нибудь кипеж... Меньше, чем кипеж, нам нужна только лишняя дырка в организме. А если в своем перечислении я что-нибудь позабыл, так вы задавайте вопросы...
  - А за что ты сидел, почтенный?
  - Что, еще-таки заметно? Это было в далекой молодости. А молодость - она глупа, товарищ майор. За что могут арестовать молодого человека, который терпеть не может ссор и драк? В одном месте купил, в другом - продал, ну вы же понимаете... А вот вы, вы гражданин майор, - много ли получили за тот самый складик возле Старой Текстильки? Какую благодарность, кроме выговора, мата, угроз поставить вопрос о неполном служебном и тому подобного? Хотя уж вы-то как раз соответствуете... Это не комплемент, потому что вы все-таки, извиняюсь, не дама...
  - Тогда последний вопрос: почему вы подошли именно ко мне?
  - Я мог бы сказать, что это потому что мы считаем вас умным человеком, и это-таки да. Я мог бы сказать что это потому что нам обидно видеть, что такой почтенный человек имеет так мало и его так мало ценят, хотя и это имеет место. Но это не вся правда, а я не хочу врать. Чтобы сказать уже всю правду, я скажу только, что я уже - старый человек, и поэтому я много всякого слыхал и много помню.
  Майор медленно поднял на него взгляд, гость - молчал, спокойно смотрел на него, а глаза его при этом были строги, но при этом еще и полны неизбывной еврейской печали.
  
  XIII
  
  Позднее он так и не смог решить окончательно, - с какого момента начался следующий этап процесса. Очевидно - все-таки с той истории с дисками. Костин, услыхав завиральный проект бригадира сводной бригады фарцовщиков Игорька, молча покрутил возле виска:
  - Вы меня что, за великого конструктора принимаете? За Шухова? За Эдисона? Так я не Леонардо да Винчи!..
  Из чего можно было сделать вывод, что конструировать высокого класса приемник и звукозаписывающую аппаратуру он отказывается категорически. По причине того, что не умеет этого вообще, и не смог бы даже и под угрозой расстрела. Что максимум, на что его может хватить - так это на изготовление отдельных деталей. Если ему дадут схему, характеристики и материал. А лучше, если объяснят требования к материалу, поскольку он-таки как раз материаловед. Вообще говоря, к моменту начала операции "Танго" они здорово наблашнились и решали такие технологические задачи, которые привели бы их в ужас еще полгода тому назад. Вершиной их достижений было то, что они смогли скопировать МПБ своего "Топаза". В этот момент Костин трясся совершенно позорным образом, а когда дьявольская авантюра анализа все-таки завершилась успешно, - перекрестился. Совершенно машинально. При том, что он понятия не имел, как это делается, и поэтому для надежности перекрестился сначала слева-направо, а потом - справа-налево. Сначала правой рукой, а потом, на всякий случай, - левой. Суммарно вышло четыре раза, но это не повредило делу. Каким образом Мохов позаимствовал на одну-единственную ночь основные блоки "Топаза" из запертого на ночь кабинета главного экономиста, который боялся положенной ему по штату ЭВМ прямо-таки панически, - осталось его маленькой тайной. Но это, - повторяем, - было их наивысшим достижением. На совете Малого Круга, включавшего их двоих и только их двоих исключительно, было решено потихоньку подкатиться за помощью к наиболее успешным старшекурсникам из самых влиятельных Московских вузов. Опасность была страшно велика: Костин, куда лучше разбиравшийся именно в этом вопросе, объяснил соратнику, какой настоящий процент составляют стукачи в этих самых элитных школах. Так что рисковать в истинном понимании этого слова никак нельзя. Сугубо, дважды и трижды, - провозгласил он, - надо обеспокоиться тем, чтобы студенты прилагали свои умные головы и умелые руки к их делу исключительно втемную. Даже не догадываясь, что именно они делают. Другое дело, - насколько это, вообще говоря, осуществимо. Костин и вообще был в области межчеловеческих отношений гораздо лучшим теоретиком и аналитиком, нежели практиком и оперативником. Когда у него было время на раздумья, он, как правило, довольно точно разбирался, кому что выгодно, на что и кто способен, кто с кем дружен и как вообще будет развиваться интрига. В непосредственном общении его отличало почти абсолютное неумение как-либо повлиять на своего визави. Студенты - чистые души, - Мохову даже немного совестно было их обжуливать, - вывели их на одного аспиранта, который, по их словам, как раз и занимался акустической аппаратурой. Кроме того, по их словам, аспирант был вовсе не от мира сего, ничем в этой жизни, кроме звукозаписи, звуковоспроизведения, обертонов и прочих мембран не интересующийся. Прикинув, они и решили, что лучшего кандидата на роль исполнителя в плане "Танго" им даже и искать-то нечего. Кроме всего прочего, слегка проследив за образом жизни кандидата, они справедливо решили, что человек, настолько погруженный в науку, вряд ли может быть стукачом. Они как-то не подумали, что сама по себе рассеянность - ни о чем еще не говорит, сама по себе - она может быть только признаком сосредоточенности на каком-то конкретном вопросе. И вообще - самой способности к сосредоточению на чем-либо. В довершение всех бед, Мохов решил, что разговаривать с аспирантом будет Костин, - как классово-близкий.
  Уже через несколько минут разговора он понял, что абсолютно неправильно представлял себе характер собеседника. Худощавый, невысокий, страшно серьезный молодой человек с короткой стрижкой ежиком и смотрел на него необычайно внимательно, словно бы ожидал услышать от него самое важное известие в его жизни. И задавал вопросы, которые каким-то совершенно естественным, лишенным малейшего коварства образом подводили отрешенного от всего мирского акустика к тем вопросам, которые технолог как раз и не хотел поднимать. Видно было, что того несколько злит бестолковость собеседника, но он - только с такими и общался всю свою жизнь, а потому привык, притерпелся и примирился, как с неизбежным злом. Костин, когда ему было уж вовсе нечего говорить, начинал слишком громко и фальшиво похохатывать, хлопать собеседника по плечам и не слишком удачно шутить. При этом он отдавал себе отчет в том, что смех - фальшив, похлопывания - фамильярны и неуместны, шутки - неудачны, а сам он - нелеп и неестественен до боли. Он вообще странным образом чувствовал себя чем-то вроде дворняги, пегой помеси рядом с породистой, хорошо обученной овчаркой. У них были разные весовые категории, - и у технолога хватило ума понять это, хотя, в общем, он был о себе достаточно высокого мнения. В конце концов, отчаявшись добиться толку от визитера, аспирант пожал плечами и нехотя согласился попробовать собрать надлежащую аппаратуру.
  Если бы они хотя бы отдаленно представляли себе, с чем им придется столкнуться, то не стали бы связываться, и бежали бы от плана "Танго", как от чумы, но к моменту истины бросать было поздно - слишком глубоко застряли в своем безнадежном мероприятии. Они делали ему детали, крали детали, иногда - выменивали и покупали детали, и, столкнувшись с иными из образцов, на которых не было никаких данных относительно фирмы производителя, аспирант иногда пожимал плечами, иногда - молча возвращал изделия, а иногда - поглядывал очень уж странно на неловко улыбающегося Костина. А потом он поставил вопрос ребром: либо ему говорят все до конца, либо он прекращает столь подозрительное сотрудничество. Прямо сразу? Прямо сразу. И денежки вернет? Можно вернуть. А можно направиться в компетентные органы, после чего - перестать волноваться о долгах... На более поздних этапах Диаспоры подобное поведение Евгения Медведева кончилось бы, скорее всего, очень-очень скверно, а судьба его после подобных слов была бы решена однозначно, - в духе высказывания Отца Всех Народов относительно человека и проблем. Но в то время в городских кланах не было еще Службы Ликвидации, и глупая, наивная, от полного незнания настоящей советской жизни происходящая угроза - прошла. Ему очень повезло, но получилось так, что им повезло тоже. Неизвестно, поверил ли акустик сляпанной на скорую руку легенде, что Костин-де сделал открытие, создал технологию, но решил не патентовать ее, пока не поимеет от использования соответствующие выгоды. Кто ж знал, что неофит и сам по себе считает жуткой несправедливостью то, каким образом оплачиваются в родной стране достижения ученых и инженеров? "Нет, - горячо, чуть только не брызгая слюной, говорил он, - за технологии, которые дают миллионы, - в лучшем случае премия в размере двух нищенских окладов! Но чаще того, - то, что могло бы дать миллионы, просто-напросто оказывается никому не нужным". Видно было, что это - прямо-таки пунктик у этого человека, в остальных отношениях - спокойного, выдержанного и малоэмоционального, даже несколько суховатого. Но достаточно было при нем сказать что-нибудь о том, как "у нас" принято обращаться с интеллектуальной собственностью, он превращался в опасного маньяка и был говорить на эту тему бесконечно, со страшным количеством повторов и примеров, ветвлений и вставных эпизодов, неподдельного возмущения и бессвязной ругани. При этом он, как и подавляющее большинство населения был, разумеется, совершенно искренне, без малейшего притворства советским человеком. Все то же: за что ни возьмись конкретно, - ну, - все погано, и любой согласится, но попробуй задень все пролетарское мироустройство целиком... Вот попробуй только! Девять человек из десяти совершенно искренне возмутятся и начнут спорить, и дай бог еще, если не донесут по принадлежности. А так как в дополнение к торжеству справедливости - да еще дают та-акую возможность та-аких исследований... А если за это - да еще и платят несколько побольше, нежели доцентам... Он отдался им всей душой, и - весьма сознательно, серьезным кивком головы признал все меры предосторожности, выработанные Малым Кругом, предложил некоторые собственные соображения по этому поводу, и свято им придерживался. Уж он-то имел все возможности привлекать энтузиазм и потрясающий интеллектуальный потенциал студентов, причем это были не только старшекурсники. Он-то знал, как разбить исследования на множество конкретных частностей, не позволявших сделать какие-то далеко идущие выводы. Лабораторные работы. Научные кружки. Система НТТМ. К этому времени Костин Сергей Анатольевич сделал, в дополнение к "прялке", устройство, позволявшее его нити копировать. Это время характеризовалось потрясающими комбинациями людей в тех или иных группах: на этапе окончательного осуществления того же самого проекта "Танго" в одной и той же комнате могли сидеть бок о бок, к примеру, студенты Консерватории и отрешенные от грубой реальности, рассеянные математики. Музыку - записывали с радиопередач, с иностранных пластинок и кассет, записи наиболее модных "бардов" и "андеграунд" приносили с концертов, - это было, как всегда. Но следом начинались отличия. Запись, - впервые в Советской практике, если не говорить о деятельности спецслужб! - переводили в цифровую форму, а "консерваторы" - последовательно, сменяя друг друга, трудясь до пота, очищали запись от накопившихся ошибок при перезаписи. Результатом процедуры было то, что полученная в результате запись оказывалась лучше оригинала. Более качественной, богаче несущими эмоции обертонами. Для того, чтобы сбить с толку спеца по прикладной математике, пришлось озаботиться тем, чтобы втиснуть "Топаз" в фирменный ибээмовский корпус. Монитор, после долгих колебаний, они все-таки решили сделать старой, доброй Иртеневской конструкции, - с молекулярными лазерочками, но при этом, натурально, снабдили его маркой "Томсон Спешиэл". Студент буквально влюбился в свой инструмент, - только что не целовал его при встречах и прощаниях, шумно им восхищался, и надоедливо, чуть ни каждый раз повторял, что: "Нашему дерьму - тут и делать нечего, оно тут и рядом не лежало...", и каждый раз, слушая его сентенции, Основатели с трудом сдерживались от нервного смеха. Так появились знаменитые "серые" диски. То, что они целиком состояли из тубулярного углерода, - диктовалось соображениями технологичности, но побочным результатом этого стала чудовищная стойкость пластинок. Чуть ни самой сложной проблемой оказалось, парадоксальным образом, печатанье "фирменных" конвертов. Но и этот вопрос удалось, в конце концов, разрешить при помощи друзей из солнечной Грузии...
  При всей осторожности виновников Диаспоры, им все-таки не был чужд определенный понт: долгое, долгое время все порождения Костинской "прялки" неизменно несли на себе вертикально ориентированный черный ромбик. Пусть сколь угодно маленький и незаметный. После возникновения "копира", и, особенно, после того, как по-настоящему раскрутилось "Танго" деньги заметные, деньги солидные начали исподволь превращаться в деньги по-настоящему большие. Скромные, потертые торговцы, продававшие скромные кружечки, тарелочки и сервизики из бездефектного пирокерама, небьющегося и непрозрачного, скромно стояли чуть ни на всех толкучках и барахолках Европейской части СССР, на Кавказе и в областях Большого Урала, но начали проникать уже и в Западную Сибирь. Копеечные доли тоненькими струйками текли отовсюду, сливаясь в ручейки, небольшие речки и - вливались во все более солидные состояния Малого Круга, в который к этому времени прочно вошел Евгений Матвеевич Медведев. Не важно, из каких начальных соображений начал он свое сотрудничество с Основоположниками, сейчас все изменилось: вольные деньги, когда их хватает на осторожное удовлетворение любых потребностей, которые только могут прийти в голову человека в Центральной России, очень-очень напоминают по своему действию некоторые наркотики. Очень трудно, почти невозможно становится жить на те деньги, которых каким-то образом хватало раньше. После полутора-двух лет праведных трудов они с изумлением увидели себя обладателями больших, а по советским масштабам, - прямо-таки огромных, безобразных, недопустимых денег.
  Парадоксальным образом одной из главных причин того, что болезнь успела столь широко распространиться и так далеко зайти, была сама по себе глубочайшая секретность Системы. Ни милиция, ни ГБ не знали о самом существовании возможного предмета сыска, а ежели искать нечего по определению, то это и не ищут. Но там, где крутятся большие и не слишком-то легальные деньги, происходит неизбежное: на новый источник товара вышли воры.
  Справедливости ради следует сказать, что до этого момента Черный Ромб не фабриковал на продажу ничего по-настоящему опасного: шины, пленка, фильтры, обои-посуда, очень хорошая сантехника, включая водопроводные краны и смесители, не имеющие ни единой металлической детали и не требующие пресловутых прокладок (возмущению сантехников не было границ: отмечались отдельные случаи, когда они категорически отказывались монтировать исполненные ереси устройства), грампластинки, покрытия и детали для автосервиса, - вот, пожалуй, и все. К этому времени масштаб их деятельности настолько расширился, что некоторые явления стали заметны: вдруг, ни с того, ни с сего появился огромный спрос на любые автомобили, какими бы древними, раскуроченными или разбитыми они ни были. Брали "Москвичи" и "Жигули" даже разбитые буквально вдребезги, - был бы номер и документы в порядке. Но новый этап, характеризовавшийся подключением к делу научной молодежи - с одной стороны, и серьезных воров - с другой, чрезвычайно сильно осложнил ситуацию, добавил ей множество новых нюансов и оттенков. Но и - привнес неожиданно много нового, того, что значительно повысило живучесть "Черного Ромба", сделало его, в конечном итоге, практически неуязвимым.
  
  - Учат вас - учат, а все туда же...
  - Опять мы виноваты, да? А сколько я писал, чтоб этот этап с-сучий, хотя бы на партии разбили! Не вам писал? А то ведь всех на одну нашу занюханную пересылку! Да там одних "смотрящих" четверо! И прочих тварей... Где только подобрали такую свору! И грузины, и ростовцы, и чечены, и лезгины... И еще двое авторитетов из Питера! Для полноты коллекции!
  - Ты вот что, подполковник, - в холодном голосе начальства глухо громыхнула угроза, - без истерик тут у меня. Обосрался - так молчи... В общем, - вопрос о неполном будет поставлен в любом случае, но от тебя зависит, как он будет решен. А теперь рассказывай поподробней, что за люди...
  - А чего тут рассказывать, - трое зэков. В помещении амбулатории удерживают двух женщин-фельдшеров. Один из них неожиданно разбил большой флакон с какой-то медицинской дрянью и убил старшего сержанта Бельзебаева. Или очень тяжело ранил. У одного всплыла заточка, другой - овладел табельным оружием сержанта.
  - Серьезные люди?
  - Хуже. Один - некто Квашнин Николай Захарович, сорок четвертого года рождения, более известный как Квач, - более-менее, вор. А двое-е... - он безнадежно махнул рукой, - хулиганы, истеричная, зашорханная дрянь. Один - так вообще чуть ли не в "петушках" состоит. Обожрался какого-то там димедрола, сидел, пускал слюни а теперь чертей ловит.
  - А чего хотят?
  
  - Я порежу ее! Уходите от окон! Порежу!!! - Истошно, на жутком надрыве вопил Илюха Гнус. - Один па-адходит! Чтоб я руки видел! А то порежу!!!
  
  - Чего хотят - чего хотят... Морфия требуют, две пушки, десять тысяч рублей и машину с шофером. Чтоб водитель был голый и босый...
  - Голый? - Оживился приезжий. - Любопытно!
  - Ну, в смысле, - в "трениках"...
  - Ага. И, насколько я понимаю, - в тапочках.
  - В кроссовках. - Мрачно ответил подполковник. - Без носок.
  - А насчет табельного оружия, - точно? Ведь не положено же вроде бы... И то - к чему бы это они две пушки требуют?
  - Сказали - есть. Не знаю, может - правда у страха глаза велики. Проверить надо. Михеев - займись...
  Вышеозначенный Михеев, полоснув начальство косым взглядом, молча исчез за дверью и минут через десять - позвонил:
  - На месте "ствол", - проворчал он в трубку, - так что ложная тревога была. Как всегда - свист пустяшный... Одна дубинка.
  - А ты не рассуждай. Больно умный...
  - Это, конечно, хорошо, но... слишком уж долго ждать тоже не годится. Устанут, запсихуют, - замочат баб.
  - У н-нас в дес-санте... - начал дотоле молчавший лейтенант Губанов, здоровенный, мордатый офицер, - а, что говорить!
  - А что у вас в десанте? - Неожиданно заинтересовался гость.
  - Ну это...Веревка на пояс, разбежался - и в окно, вперед ногами. И все дела. Я их голыми руками...
  И - скрипнул зубами, заводя себя на штурм и натиск.
  - А ты - умеешь?
  - Я?! Я в разведке Псковской, ордена...
  - Значит, - умеешь. А там что - решетки нет?
  - Так ведь второй этаж. На первом - есть.
  - Понял. Что тебе нужно?
  - Веревку хорошую, - лейтенант загнул палец, - раз. Ствол - само собой. А узел я сам завяжу. Еще вот что, - отвлечь бы их, пока я на крышу-то полезу.
  - О! - Глаза ласкового, улыбчивого гостя сверкнули. - Телефон-то там есть, нет ли?
  - А как же. Внутренний. "Два - ноль два" - номер.
  - Ну и добро, - сказал Губанов, - минут через семь начинайте звонить.
  
  - Алло! Алло! Кто у телефона-то?
  - Григорий Ив-ванович Ступин, вот кто! Зуда. Слыхал?
  - Гриша, Гриша, - ты только не волнуйся. Все будет. Только деньги соберут, - и будет.
  - Марафет - где? Уй, я ее сейчас резать буду, с-суку вашу. На ленты поделю.
  - Гриш, - не волнуйся ты, говорю. Сейчас будет. Через пять минут прямо. И своим передай, что, мол, звонил подполковник Завадовский...
  - Вон ты каким голосом запел, ментяра поганый!.. Слыш, мусор, - ты еще поканючь, а я еще минутку подожду. Больно мне твои колядки по кайфу. А то, - слышишь?
  Завадовский услышал в трубке истошный визг где-то поодаль и довольное, негромкое покряхтывание вблизи.
  - Эй, мусор, - слышишь?
  
  К этому моменту лейтенант Губанов, бывший разведчик славной Псковской дивизии ВДВ, закрепил веревку, привязался к ней по всем правилам искусства, лихо затянул особый "моментальный" узел, позволяющий мгновенно освободиться от упряжи, поглубже вздохнул, напрягся, и начал свой стремительный разбег. Спустя считанные секунда его тренированное, только чуть начавшее тяжелеть, сильное тело, прорезав воздух, всеми своими ста восемью килограммами живого веса врубилось в стену сантиметрах в двадцати от желанного стекла. Лейтенант впечатался в кирпичи краем шлема, упитанной физиономией, молодецкой грудью, коленками и чем-то, вроде бы, еще. Отлетел, откачнувшись, при этом его развернуло вокруг оси и он впечатался в стенку повторно. Затылком, задницей и подошвами исполинских сапог сорок седьмого размера. Так он и повис - сантиметров на десять не доставая носками сапог до узенького, сантиметра в три, - карнизика. После двух подобных плюх бравый десантник пришел в себя только минут через пять, слабым движением дернул за конец веревки и ссыпался вниз. Самым странным в этой операции было то, что основные действующие лица внутри здания умудрились так ничего и не заметить.
  
  - Ну? - Проговорило по телефону начальство вежливо-вежливо, что было крайне скверным признаком. Трудно даже подсчитать, насколько более предпочтительным в данной ситуации был бы нормальный, душевный стоэтажный мат. - И что ж вы теперь предполагаете делать, Казимир Янович?
  Подполковник - молчал, совершенно правильно сочтя вопрос риторическим и ожидая, что изволит сказать его благородие полковник Гришин.
  - Л-ладно, - наконец, после мучительной паузы проскрипело в трубке чрезвычайно сухо, - ничего не предпринимайте там. Довольно самодеятельности. На пути к вам группа "А", - слыхал про такую?
  Господи ж ты мой боже ж ты мой! Матка бозка Ченстохов! Кажется, - сегодня все прямо-таки сговорились спрашивать меня, не слыхал ли я про то или про это! А про "группу "А" он, кажется, чего-то слыхал. Вспомнить бы еще - что именно. Но вместо этого он только вздохнул и сказал:
  - Так мало того, товарищ полковник.
  - Чего еще?
  - Вроде как этап начинает волноваться.
  Невидимый собеседник довольно долго молчал, а потом в трубке снова раздался все тот же скрип, благожелательный, как смотрящее в глаза дуло:
  - Поздравляю... И отчего бы это?
  - Отчего... - Позволил себе хмыкнуть подполковник Завадовский, которому теперь уже вовсе нечего было терять. - Оттого, что Чугун-Щепкин. "Смотрящий" прямо с крытки. С "Владимирки".
  - Да-а, этот даже среди твоего нынешнего контингента... Л-ладно. Семь бед... До кучи будет. Этот - где?
  - Рядом.
  - Позови. Это, вообще говоря, его дело.
  Никогда б не подумал. Явный же, типичный не-оперативник. Не говоря уж о "группе "А", о которой рассказывают всякие чудеса.
  
  Установка "Лоза" была смонтирована на шасси "ЕлАЗ-а", и состояла из генератора "ЭХГ - 500", развивавшего мощность в пятьсот киловатт при массе в сто килограммов всего, двух газовых танков, содержавших восемьсот литров сжиженного бутан-пропана, выносного рабочего места оператора и "КО-2", Катушки Опорной, на которой как раз и были намотано все триста пятьдесят метров этой самой "Лозы".
  
  Человек, возглавлявший взвод "группы "А", отличался от давешнего улыбчивого гостя прямо-таки на удивление. Коротко стриженный, с едва заметной сединой на висках мужик в странной, пятнистой форме без знаков различия, он был огромен. Что бы там ни говорили о том, что в оперативной работе размеры организма - вовсе не главное, а, однако же, командир этих ребяток был никак не ниже метра девяносто двух - девяносто пяти, непомерно широк в плечах и обладал устрашающе массивным торсом. При этом каждое движение его было мягким, плавным, и тягуче-стремительным, неуловимым, не как у тигра даже, а как у какой-то первобытной саблезубой кошки. И что бы он ни делал, - курил ли поганую "Приму", беседовал ли вполголоса со своими, очень похожими на него бесшумно-плавными, глыбообразными подчиненными, говорил ли по телефону, - от него постоянно исходила страшная, явственно ощущаемая на расстоянии угроза. Так исходит радиация от реактора со снятым защитным кожухом. Так веет горьким миндалем от ленивых паров, тянущихся от прохудившегося тулова насквозь проржавевшей, допотопной химической бомбы, рачительно запасенной лет пятьдесят тому назад для какого-то там крайнего случая. Негромкий офицер был как раз в этом роде и казался таким же несовместимым с живыми людьми, с обычными людьми, с любыми людьми, как несовместимы с ними эти устройства. Прозрачные, почти бесцветные глаза под полуопущенными веками смотрели равнодушно, мимо и сквозь, как на что-то, не заслуживающее ни малейшего внимания. И вряд ли он был в таком уж высоком звании, но рядом с ним не имело бы никакого значения хотя бы даже и маршальское звание, тут была своя, отдельная и совсем-совсем особая табель о рангах. Нелюдь. Смертоносное боевое устройство, только по случайности, из каприза принявшее облик человека, он вызывал озноб одним своим присутствием. Таких людей не бывает, не может быть много, потому что мир просто не выдержал бы присутствия сколько-нибудь заметного количества подобных ему и рассыпался бы звонким, хрустящим прахом. Впрочем, - сегодня он присутствовал при намечаемом действе только постольку-поскольку, на всякий случай.
  
  Сержант Синица, огромный, массивный, как старинный комод, белорус из-под Могилева, несколько раз качнул рукоятку насоса, и "ЭХГ - 500" ожил, негромко загудел, плавно повернулась огромная катушка, и "Лоза", до противного живо извиваясь, поползла к зданию амбулатории. Давешний улыбчивый гость уселся за пульт, вынесенный метров за десять от машины и соединенный с ней рубчатым кабелем, перед экраном монитора, и вставил пальцы обеих рук в отверстия чего-то похожего на резиновые кастеты на проводах. Соседний с ним, точно такой же пульт пока что пустовал. Серая змея в считанные минуты доползла до здания и без малейших усилий потекла вертикально вверх. Добравшись до края оконной рамы - изогнулась вперед.
  - Кальвин, - негромко позвал улыбчивый оператор, - не посмотрите ли?
  Роботообразный офицер окатистой глыбой подплыл к нему, навис, перегибаясь к экрану.
  - Того, что с заложницей, - проговорил он бесцветным голосом, - в первую очередь. Того, что на корточках - потом.
  - Вот так?
  - Пожалуй, - кивнул офицер, - прямо под столом. Очень хорошо. Который на корточках - тоже не увидит, темно.
  
  Квач - насторожился, осторожно озираясь, потому что не то слышал что-то вроде шороха, не то - нет, но какое-то шевеление ему явно почудилось, а он привык доверять своему чутью, а точнее, - просто не задумывался, почему делает то или это. Оглядевшись, ничего не обнаружил и вернулся к былой неподвижности и невеселым мыслям. Веселиться было нечему. То есть совсем. Если бы не тот долг в "стирки"... Ему и оставалось-то два с половиной года...
  
  - Кальвин, - негромко окликнул оператор и приглашающе мотнул головой в сторону второго кресла, - будете, или я Василька позову?
  Именуемый Кальвином прочно устроился перед вторым пультом, напялил наушники и натянул на толстенные пальцы "кастеты", бывшие, похоже, совсем эластичными, волчьи глаза его вперились в экран.
  
  Гнус, нагнув одну из фельдшериц лицом к стене, неторопливо щупал ее за разные места, время от времени покалывая ее острием заточки - для разнообразия. Это - отвлекало и позволяло пока что не думать ни о чем. Приоткрыв рот и дыша все более взволнованно, он начал неспеша, сантиметр за сантиметром задирать подол ее халата, и вдруг почувствовал легкую щекотку в правом предплечье, машинально почесав это место.
  
  Квачу снова почудился шорох, он повернул голову и вдруг что-то скользнуло ему в ноздри, со страшной силой вцепившись в них изнутри. Причем держало это "что-то" намертво, из глаз градом лились слезы, но о том, чтоб хотя бы пошевелить головой не могло быть и речи, и он только судорожно открывал рот, как выброшенная на берег рыбина.
  Илюха Гнус ощутил, как какие-то жгучие волокна сковали его правую руку, следом же притянув к ней левую. Руки были зажаты, как в тисках, так, что и не дернешься, невозможно, но от паники, которая ледяным кипятком обдала его спину, он все-таки дернулся, и в тот же миг рукава его тужурки превратились в аккуратно нарезанные ленты, руки покрылись кровавыми разводами, а сотни, тысячи невидимых жал, пронзив кожу, стальными крючьями вцепились ему в сами кости. Он тихонько, задушено взвыл, и замер в нелепой, чудовищно неудобной, пыточной позе, с полусогнутыми коленями, наклонившись вперед, - и не в силах двинуться даже на миллиметр.
  Квач держался из последних сил, вдруг осознав, что будет если... Судорожно тер переносицу свободными от пут руками... Но все оказалось бесполезно: разинув рот так, что чуть не вывихнул челюсть, несколько раз судорожно дернувшись, как одержимый Священным Недугом, он чихнул.
  
  - Говорил же я тебе, - укоризненно сказал улыбчивый оператор, глядя на экран, где освободившийся от захвата Квач судорожно зажимал то, что у него осталось от носа, захлёбываясь кровью, кашляя и пытаясь вопить. Между пальцев его торчало аккуратно, как на микротоме, нарезанное мясо, виднелись обнажившиеся, изрезанные кости и неудержимо лилась кровь, - так нет, умнее всех хочешь быть...
  - Да-а, - протянул Кальвин, - неувязочка вышла. А жаль, у меня было еще так много вариантов...
  Зуда, увидав, что случилось в считанные мгновения с его товарищами, молниеносно очнулся от своего дурмана и проявил завидную реакцию: он мгновенно, словно из тела его разом вынули все кости, повалился на пол, откатился в угол и забился туда. По наитию, граничащему прямо-таки со сверхъестественным, он уставился прямо в объектив камеры и взвыл:
  - Все, все, начальник, сдаюсь, сдаюсь! Не на-адо!!!
  
  - Все, товарищ подполковник. Товар упакован. Можно забирать. - Кальвин подумал еще немного. - Хотя - нет, схожу-ка сам. Хоть подержусь...
  
  - А чего это у него псевдоним такой странный, - спросил Завадовский, провожая офицера задумчивым взглядом, - почему - "Кальвин"?
  - А почему - "псевдоним"? - Искренне удивился оператор, как раз разминавший пальцы. - Самая обыкновенная фамилия. Валериан Маркович Кальвин. Майор гэ-бэ.
  
  ... Начинавшиеся было беспорядки были прекращены спустя четверть часа в единый мах: пресловутого Чугуна вдруг выхватило из толпы зэков, воздело над землей метра на два и без малейшего усилия уволокло прочь, туда, где его со сдержанным нетерпением ждали трое гигантских мужиков в пятнистых комбинезонах и глухих шлемах.
  
  XIV
  
  - "Желтый", "Желтый", я "Зеро - раз", прием...
  - "Зеро - единица", слышу вас хорошо, что случилось, прием...
  - Цель парная, скоростная, почти строго на юг, сорок миль. Прошу инструкций.
  - Вас радары трогали, а?
  - Откуда? Мы - по маршруту, в обход.
  - Любопытно. Курс? Прием...
  - Э-э-э... Перехват. Все время их "трели", уже миль с сорока пяти, настойчивые, повторяю - настойчивые.
  - С каждым часом все страньше и страньше. Не мешайте им. Связь по идентификации.
  - Да, сэр.
  
  - "Желтый", "Желтый", я "Зеро - раз", идентификация, повторяю...
  - Слышу хорошо...
  - Это "Флоггеры". Повторяю, пара "Флоггеров".
  - Хорошо. Скоро отстанут. Это... триста миль от их базы. Конец связи.
  
  - "Желтый", "Желтый", я "Зеро - раз", продолжают висеть.
  - "Зеро - раз", - попробуйте осторожно их стряхнуть. В шутку. Понимаете? Конец связи.
  
  - "Желтый", "Желтый", эти парни держатся, как привязанные. Прием...
  - Просто "Флоггеры"? Этого не может быть. "Зеро - раз" - постарайтесь сблизиться и уточнить. Конец связи.
  
  - "Желтый", "Желтый", это точно "Флоггеры". Произвел съемку, сэр. Прием...
  - Обычные "Флоггеры" "Зеро - раз"? Прием...
  - Точно "Флоггеры", модификация неизвестна, повторяю, - неизвестна. Как будто бы несколько ниже расположены плоскости, чуть приподнят "фонарь" кабины, чуть расширена передняя часть. И еще... Ладно, сэр. Прием...
  - Что такое, "Зеро - единица"? Говорите...
  - Сэр, они как-то по-другому шевелятся...Не могу объяснить, сэр. Очень, очень хорошая маневренность. Прием...
  Сэр - молчал, потому что ему было-таки о чем подумать. Наконец, послышалось:
  - Сколько времени вы там вообще крутитесь, "Зеро - раз", "Зеро - двойка"? Прием...
  - Семнадцать минут, сэр. Прием...
  - И они так и не собираются отваливать? Прием...
  - Нет, сэр. Совсем непохоже. Прием...
  - Курс на базу. Ральф, по прибытию я хочу видеть подробный рапорт по форме на своем столе. Обо всем, что видел, слышал и даже чуял.
  - Спасибо, сэр.
  
  Рапорт по форме, взлетая, как при сильном ветре взлетает любой лист бумаги, все выше и выше, на каждом этапе группировалась со множеством ей подобных, брошюровалась, объединялась с аналитическими обзорами по темам и, наконец, стал одним из тех кирпичиков, из которых складывается вывод. Иногда - вполне даже однозначный. Это уж как получится.
  
  - По поводу вашего запроса: к авиаремонтным предприятиям Советов, здесь, здесь, - референт указал на карте, - и вот здесь, в Арсеньеве, стягиваются полки, оснащенные "Флоггерами". Практически вся материальная часть, в некоторых случаях даже со штабами. Работа идет в три смены, без выходных, расширенными сменами. Ругань по поводу комплектующих и нового оборудования приобрела такие масштабы, бардак царит такой, что это даже прорывается на поверхность.
  - Еще какие-нибудь свидетельства?
  - Большие выплаты по сверхурочным, сэр. Премиальные в давно неслыханных масштабах. Резко сокращены плановые и учебные вылеты. До минимума, сэр.
  - Напрасный труд?
  - Не имеем возможности судить. Только одно свидетельство о характеристиках новой модификации. Значительно увеличен боевой радиус и, похоже, маневренность. Неприятные данные о радиусе действия и ресурсе новой РЛС. По некоторым данным, она именуется "Сатрап - 2".
  - В итоге получается совсем новая машина. И, по сравнению с закупкой мифических "Флэнкеров", - практически задаром... Игра?
  - Есть вещи, которые невозможно спрятать, сэр. Те же зарплаты.
  - Ничего. Это обозначает просто-напросто, что полки магазинов опустеют окончательно, а на колхозных, - он произнес это ужасное слово по-русски, - рынках цены взлетят выше потолка этих самых "Суперфлоггеров".
  - Совершенно верно, сэр. Полки уже пустые. А цены на рынках... Несколько ниже, чем можно было ожидать. И чем вы только что сказали, сэр.
  
  - Слушай, мамка говорит, чтоб я работу свою бросала. Так и говорит: бросай, мол, свой садик, я в прошлом годе на одной картошечке вдвое больше сделала... Золотая картошечка вышла, грит, по сорок копеечек, а сил нет...
  - Ого! Во дает кулацкое отродье! Никакой совести.
  - Знаешь что, Петь? Что б мы без того кулацкого отродья жрали-то всю зиму? Вон от сала не отказался небось, не спрашивал, кулацкое оно или ишшо какое! Один окорок ему запеки, другой дядя Иван ему закопти. Колбасы наделай ему, - это не бессовестные были?
  - Ты че взъелась-то? Я те че, - денег не ношу? Я паш-шу, из цеха не вылазю, а ты!.. Коптилку им кто в прошлом годе сделал? Твой алкаш Васька?
  В случае чего Серафима отлично умела устроить базар по полной форме: в таких случаях визгливый голос ее прорезал тонкие стенки квартиры с такой легкостью, словно они были из бумаги, и соседи получали полную возможность наслаждаться бесплатным концертом. Но сегодня у нее были малость другие планы, а кроме того, - она не была чужда своего рода справедливости: в отличие от очень многих, слишком многих других мужиков и некоторых периодов в прошлом, Петр в последнее время и правда работал что-то уж слишком много. И деньжищи таскал домой, - невпример... За похмельное состояние в последнее время безжалостно лишали премии, и он, будучи пролетарием хоть и с юности, но в первом поколении, - жадничал. Пил не больше, чем в прежние, укромные времена. И коптильню, - факт, - сделал. Ничего не скажешь. Поэтому она проделала то, чего не делала уже несколько лет по крайней мере: прилегла рядом с мрачным мужем и с легким вздохом положила голову ему на плечо:
  - Я ж ниче... Хожу в садик в этот - хожу, к вечеру голова как котел от визгу от ихнего... Прихожу, - так мне ни до чего. Вон ты обижаисся, а мне правда... Ну ниче не хочу. И за все - про все - шестьдесят в месяц. А у маме - ни клятая, ни мятая... Мы ведь чего в садик в этот, помнишь? Митьку надо было устроить, не с кем оставить было. Вырос, так теперь че?
  Петр, хотя, как это и положено суровому мужчине, и не показал виду, но все-таки отчасти размяк, это не в силах живого человека было - не размякнуть в таких обстоятельствах. Приобняв верную супругу, он сказал сравнительно миролюбиво:
  - Это точно, вырос. В бане были, так там уже хреняка такой - я те дам! Года через два поболе моего будет... А че? И уволься с конца апреля. Поживи до октября, грю, а там и назад можно... У Паши огород засадишь, договорисся за бутылку, - ему не много надо, одному-то: дадим ему картохи мешка три, огурцов засолишь, на закуску, - оно и будет с него... Тока езди-ить!..
  - Так я и говорю: давай машину купим...
  Молчание, которое воцарилось после этой магической фразы, вполне можно было бы назвать зловещим:
  - Та-ак, - протянул Петр, чуть отодвигаясь, - а ты, мать, не охренела часом? Где денег-то столько взять?
  - Во! Я ж и говорю! Теть-Зининого Федьку помнишь?
  - Не-а. Чей-то не вспоминается никак.
  - Да ну тебя! - Серафима повернула голову только для того, чтобы изумленно выпучить на него глаза, в упор, - У Васьки на свадьбе свидетелем был! Понятно, почему не помнишь, как ты тогда себя-то не позабыл...
  Тут она вовремя остановила себя, потому что - не время было для всяких там неуместных воспоминаний, их следовало оставить для следующего раза.
  - Чей-то вспоминаю вроде, так че?
  - Так у него сват есть, - машины ремонтирует. У него в гараже, на участку, - чего-чего только нет...
  - И че?
  - Че-че... Они, грят, - разбитую машину купить, совсем дешево, "копейка" вон всего восемьсот тридцать... Ну и сделать!
  - Восемьсот тридцать, - сухо усмехнулся Петр, - а чинить во что выйдет, ты подумала? В тыщу восемьсот тридцать?
  И тут-то она, подобно опытному стратегу (хотя, - почему "подобно"?) выбрав единственный и неповторимый решающий момент, бросила давным-давно заготовленную бомбу:
  - А может, и ни во что: он, грит, пускай, грит, Петр месяцок-два поработает с ним, так, заодно, и ему сделаем... Ежели что, так я ему, грит, займу...
  - Не нуждаемся, - автоматически сказал муж, думая уже совсем про другое, - зарабатываю покамест.
  И тут последовал завершающий мастерский мазок:
  - Так я ж и говорю: так прям и сказал, что кому-кому, а Петру - всегда пожалуйста, у него и руки, грит, золотые, и башка в железяках шурупит - лучше не надо. Тожа золотая башка...
  Но даже этот морально-допустимый для суровой пролетарской души елей был уже почти что и лишним: то, что обладание машиной есть абсолютное благо, было для самых широких масс трудящихся аксиомой, истиной, не нуждающейся в обоснованиях. Почти такой же истиной было также и то, что благо это, - вещь почти что недостижимая как по деньгам, так и по возможности машину достать пусть и за вполне, вроде бы, достаточные деньги. Стать автовладельцем, - это было делом, скорее, какого-то случая: выиграть в лотерею, получить в наследство, отыскать клад или что-нибудь столь же надежное и вероятное. А тут...Месяц, полтора - два, ну, - три, и у него будет машина?!! В дополнение к этому здесь сказался и еще один, чрезвычайно характерный для определенных кругов психологический феномен: люди очень дорожили деньгами, - даже больше, чем они того по-настоящему стоили, - и очень часто буквально ни во что ценили свой труд. Вспахать огород в пятнадцать соток за бутылку, - было настолько широко распространенной практикой, что она никого даже и не удивляла. При этом у счастливого работника существовала полнейшая внутренняя убежденность, что бутылка эта - досталась ему даром. Выпивка, как это называлось, на халяву. Никто и в голове не держал, что вот это вот, - может быть и совсем других денег стоит. Так и Петр, человек с действительно очень хорошими руками и лежащим к железу понятием, был совершенно уверен, что пару месяцев все выходные и кое-когда после смены, - это даром. Совсем пустяшная вещь в дополнение к кровным восьмисот тридцати, которых, понятно, жалко, но все-таки, по сравнению с приобретением, - не очень. Халява, сэр-р-р!!! Так что, - зря его благоверная тратила какие-то и еще слова, уговаривая и улещая: он уже все для себя решил. И не слышал уже, как Серафима сказала, сжимая рот куриной гузкой, что она считала признаком истинного аристократизма:
  - А машина будет, - так и сами к маме переселимся. Двадцать минут езды всего. Ремонт сделаем, а на квартиру - жильцов пустим...
  
  - А-а, пришли значит? Ну и чего ж там на этот раз?
  - Накрыли наш склад.
  - Это какой же, - врастяжку проговорил лысый, кривогубый человек лет пятидесяти, с полным ртом стальных зубов, с серым лицом, изборожденным крупными морщинами, точнее, не лицом даже - а образиной, того типа, который бывает только и исключительно только результатом особого рода процесса. Особой комбинации врожденных и благоприобретенных факторов, - из тех, которые я знаю?
  - Вовин. Тот, что на Старой Фабрике.
  - Это тот, о котором я не знаю, - проговорил человек, отхлебывая чефирок, заваренный, правда, из "Желтой Этикетки", - так что мне нет до него никакого дела. Пусть как хочет выкручивается...
  - Семен Маркианыч! Семен Маркианыч! Что ж будет-то?
  - А что бывает со слишком жадными фраерами? Со всеми слишком жадными фраерами. И с ним будет тоже самое.
  - Так в трубу ж вылетим! Не расплатимся...
  - Ты не расплатишься, голубь сизокрылый. Умнее всех хочешь быть, а того не понимаешь, что только что, самолично разбазарил мне, что - в деле при этом складе. Про который я не знаю. Я не знаю, не мне и расплачиваться.
  - Семен Маркианыч, - ну вы же знаете Вову... Он расколется до жопы, если его возьмут с поличным... Все дело в области пропадет! Как бы ни по всему Среднему Уралу! Как начнут копать...
  - Ну дак а мне-то што с того? - Проговорил он с фирменным равнодушием, которое при подобных пиковых ситуациях оказывалось хлеще самого безудержного понта. - Я укро-омно живу. Вот даже не знаю ничего. Так што нечего мне пришить. А пришьют... Так не первый раз зону-то топтать.
  - Все, все! Никогда больше ничего такого не будет! Все! Зуб даю! Мимо вас ни строчки не проскочит, ни крошечки!
  - Не проскочит, мой нежный белый сахар, нипочем не проскочит. Знаешь, - почему? Ты меня на поставщиков выведешь. На самых-самых главных.
  - Семен Маркианович! - В ужасе завопил проситель, хватая урку за складчатую, как слоновий бок, тяжелую руку. - Я ж не знаю главных! И не знаю тех, кто их знает.
  - А ты узнай, голубь. Постарайся, фраерок дешевый. Стоит того. Закаешься вперед у своих отжимать. Знаешь, как это называется?
  - Так ведь не успеем же!
  Это... Хочешь - не хочешь, а следовало учитывать.
  - Ладно... Попомни наперед. Что за товар-то на складу?
  - Много товару, Семен Маркианович. П-плохой товар...
  - Дурь?
  - Да нет, что вы!? Дело в другом: там непродажные штуки кое-какие. Для наших людей только... И для ваших. Пасты там, покрытия, полироли. Масла машинные. Не дай бог, если начнут копать, что, да из чего сделаны. Спаси, как говорится, Христос и помилуй. Лучше и вправду на марафете попасться. Не так копать будут.
  - "Дур" - нет? Тех самых, о которых этот пидор спьяну тогда размел?
  - Нет, что вы! Это - никогда. Какие склады?
  - Выручу, - протяжно проговорил уголовник, - есть у меня человечек, как раз неподалеку при элеваторе в сторожах состоит. Он там каждую мышиную нору знает.
  - Ох, мы вам так будем признательны... От нас что требуется?
  - Требуется, голубь, - старый вор со скукой прищурился на просителя, - требуется... Две "гребенки"...
  - Это рации? Будет.
  - Ну и ладушки... А еще ту самую "дуру".
  - Но это же невозможно! Совершенно!
  - Как хочешь, голубь, как хочешь. Ты ко мне не приходил, я ничего не слышал, и разговора никакого не было.
  - Будет изделие. Но, Семен Маркианович, мы должны быть совершенно уверены...
  - Не воняй, - он лениво толкнул собеседника в физиономию складчатой лапой, - жук навозный! Еще учить меня будешь?
  - Нет, - неожиданно-твердо проговорил тот, побелев от злости и обиды, - я просто обязан предупредить! Если к властям попадет эта... вещь, то никому не жить. Пригонят гэ-бэ из Москвы, все перекроют, все перероют, никого не выпустят. Изолируют всех, кто хоть что-нибудь, хоть каким-нибудь боком... Даже мусоров. Полк пригонят! Дивизию! Атомную бомбу сбросят, ежели понадобится для соблюдения режима!!!
  - "Гребенки"-то у вас по какой зыби? Не по ментовской, случаем?
  - Нет-нет. Не беспокойтесь. У нас свои частоты. Их и перехватить-то никак невозможно...
  - Добро... Но ты попомни! Дышать все будете, как я говорю!
  
  - Как?
  - Торчат. Двое снаружи околачиваются, двое внутри ветошью прикинулись, вроде как в засаде.
  - А чего ждешь?
  - Не, Семен Маркианович, насчет мокрухи уговора не было. Не возьму грех на душу.
  - В чистоте решил себя, - лениво проговорил вор, - содержать? О душе думаешь? Дело. Но чей-то они околачиваются тут так долго? Нарушение социалистической законности. Самое время прокурору дать знать. Он с них стружку-то снимет.
  - Чего это вы задумали?
  - А - прокурора районного вызвать. Я его как облупленного знаю. Ста-арый приятель. Ты пока того, с крыши слезь, в кустики там сходи, побрызгай, еще чего. Через час я те дерябну. Жди так что.
  
  Когда старый приятель, в полном соответствии с Социалистической Законностью и присутствии понятых опечатал склад, слесарь пребывал в готовности номер один: положив на плечо полученное изделие и прищурив один глаз, он совместил перекрестие прицела с заранее облюбованным окошком. Изделие представляло из себя точную копию "ЛХР - ТТО "Хрусталь", позже получившего столь широкую и печальную известность. Оно и не мудрено: "солома", по которой его вырастили, была точной копией заводской. К этому времени, так или иначе, никому уже и в голову не приходило компоновать Гельветовские "неравновески" для изготовления серийных изделий. Производство неуклонно, как неуклонно книзу течет вода, все больше и больше переходило на спектр технологий, начало которым положил Костин. Про эту злобную ухмылку судьбы сам он так никогда и не узнал.
  Когда группа людей, включавшая в себя понурившихся оперативников, понятых и районного прокурора, который бурно жестикулировал по ходу внушения, отошла от складского здания метров на десять-двенадцать, слесарь-сторож нажал клавишу. Магнето типа "супериндукт" запалило смесь, и как минимум восемьдесят процентов энергии шестикилограммового заряда лучшего на свете твердого топлива со скоростью света, в едином импульсе преодолело шестьсот метров, пролегавшие между крышей сараюшки и окошком склада.
  После всего происшедшего оперативный уполномоченный капитан Терентьев ни за что на свете не смог бы объяснить, что заставило его оглянуться именно в это мгновение, но он оглянулся-таки в самый подходящий момент для того, чтобы увидеть, как из окон медленно-медленно, как в замедленной съемке вылетают стекла, а из вспыхнувших адским лиловым огнем проемов выплескивается бело-голубое пламя. Крыша, которая вспыхнула вдруг, как облитая бензином солома, взмыла к безоблачному небу в столбе рыжего фестончатого огня. Мало того, что Лавр Евдокимов совершенно сознательно обманул вора относительно содержащегося в складе товара, - дело в том, что еще и балбес - Вова из глупой жадности обманул самого Лавра Кондратьевича. Полироли, пасты, покрытия... А хорошеньких круглых коробочек, в которых, свернутые особым образом в аккуратнейшие бухточки лежали в чистейшем метаноле информонити - не желаете? А триста килограммов кефзола плюс сто пятьдесят килограммов доксациклина, чистейших, в порошке, предназначенных к расфасовке выпускницами детского дома Љ 9, которые были рады-радешеньки - это вам как? А так называемый "полностью аморфный углерод" марки "Шесть Девяток"? А металлическая губка с пористостью 97,5%, предназначенная для гидридного поглощения водорода, коего выделялось столь много при почти всех технологических процессах? Надо сказать, что если бы Михеев не сделал того, что он сделал, вскрытие дьявольской похоронки само по себе, дилетантами, могло бы привести к куда-а более печальным последствиям. Поэтому после того, как несчастный, заключенный в пятилитровую пластиковую колбу "Ремет Fe/C - 51.2", предназначенный исключительно для восстановления стального листа в прежнем виде из ржавчины, целиком превратился под воздействием импульса просто-напросто в плазму, в ослепительный газ, следом же рванула вся распыленная взрывом органика. Пред такими температурами воспламеняется все, что способно гореть хотя бы и в принципе, и этот второй раскат совпал по времени со звуком, донесшимся со стороны сарая бабки Клавдии. Группа официальных лиц чисто машинально бросилась к давеча опечатанному объекту, но подойти к нему не было теперь ни малейшей возможности: сорванные двери, окна и крыша обеспечили надлежащую тягу и превратили кирпичную коробку в раскаленную печь, гудящую от немыслимого жара. К этому времени основной частью топлива были катализные агрегаты, состоящие преимущественно из легких металлов, прекрасных восстановителей по своей природе. Так что при последующем осмотре выяснилось, что даже сами кирпичные стены оплавились изнутри. А равнодушно давя странным образом уцелевшие осколки стекла, никто и подумать не мог, что это лейкосапфир, кристаллическая окись алюминия, то же самое вещество, что составляет основу рубинов и сапфиров обычных, синих.
  Ослепший, оглохший, потерявший сознание от жуткого, невообразимого звука, раздавшегося в момент выстрела, Михеев в дополнение ко всему прочему еще и грохнулся с крыши баб Клавиной сараюшки, треснувшись плечом о стоящее тут же на ребре, насквозь проржавевшее, никуда не годное корыто. Придя в себя, он долго тряс головой а потом, приподнявшись, нашарил пустую трубу, оставшуюся после залпа от "дуры". Впоследствии все "Хрустали" наряду с подобными им устройствами все активные пользователи называли исключительно "лахудрами", - очевидно, - по ассоциации, навеянной аббревиатурой. И очень-очень редко палили из них, как из гранатометов. Черная труба из тубулярного углерода угодив в лужу, натекшую от дырявого шланга, шипела и потрескивала, по матово-черной поверхности изредка пробегали редкие, злые лиловые огоньки. Сторож, зашипев от боли, закинул ее назад, в лужу, а уходя, со злобой наступил на бренные останки страшного одноразового лазера, до половины вдавив их во влажную грязь. Потом хозяйственная бабка подобрала добротную вещь, отмыла ее и закинула не чердак, не зная, к чему бы приспособить. Потом внук Петька, соблазненный клавишей "супериндукта" и зеркальцем на дне, явно ведомый незаурядной интуицией, сделал из нее прожектор.
  
  - С-сволочь старая! М-мало сгоревшего товара, так еще этот уголовник долю требует! Да какую там "долю" - на все лапу собирается наложить! Нам оставит, чтоб только прожить, - и гуляй... В-вот ведь т-тварь! Гос-споди, да что ж делать-то теперь?
  - Ладно тебе, Лаврик, не расстраивайся. Чего уж теперь-то?
  - Нет, но с какой стати? За какие такие заслуги вор-рюга, харя уголовная, коренной тюремный обитатель будет иметь столько, сколько захочет? Ведь какая работа! Сколько гениальных организационных решений! Сколько интеллекта было вложено, сколько нервов, труда, изобретательности! - Он подавленно примолк, но только на несколько секунд, поскольку нестерпимая обида на жадного вора, на тяжкую судьбу и общую несправедливость этого мира рвалась из него с непреодолимой силой и прорвалась в новом залпе причитаний. - Нет, ты скажи, - ну за какие заслуги, а?
  Собеседник его, некто Ростислав Косовицин, секретарь райкома комсомола, не выдержал:
  - Да? За какие заслуги? За какие такие заслуги один мой знакомый не далее, как позавчера в ногах валялся у этой самой уголовной твари? Отлично зная, что смотрящий никогда ничего не будет делать даром? И что не удовлетворится деньгами, потому что по-настоящему-то ему нужна только власть? Причем вся власть целиком?
  - Тут не знаешь, что и делать-то, а тут еще ты издеваешься!
  - Больно мне нужно, - издеваться над тобой! Делать мне больше нечего! Я добиваюсь, чтоб ты понял очевидное! Только сам, понимаешь? Не головой только, но и сердцем, печенкой-селезенкой и прочими потрохами! Ты давай, думай, я не тороплю!
  С этими словами Косовицин поправил галстук, по причине расстегнутого пиджака видимый целиком и откинулся на спинку дивана, всем своим видом показывая, что сказал все, что хотел.
  - Постой-постой, - Лавр стиснул голову руками, - постой... Голова, веришь ли, - ничего не соображает...
  - Вот тебе первая причина, - по-змеиному прошелестело из глубины дивана, - достаточно было чуть-чуть на тебя нажать, и ты перестаешь соображать. Семен Маркианыч - не перестает, а ты - перестаешь. Полностью теряешь способность к целенаправленным действиям... И при этом еще хочешь, чтобы Коренной Обитатель Тюрьмы не сожрал тебя с потрохами? Ну?!!
  - Постой, постой, - так ты взаправду хочешь, чтобы я разобрался, за какие заслуги? Не издеваешься?
  - Ну-ну, - поощрило его шелестение с дивана, - делаешь некоторые успехи... Ты расслабься, выпей коньячку...
  - Какой коньячок... Слушай, не в службу, а в дружбу, - там в сейфе спирт стоит, плесни...
  - Тебе сколько?
  - Три четверти стакана. Там граненый есть.
  - Ого! - В голосе гостя впервые послышалось некоторое уважение, - ты систему Станиславского, часом, не изучал?
  - Чего?
  - Ничего. Проехали.
  - Стой-стой-стой, - так ты намекаешь, что надо было самим?
  - Ну наконец-то. Родил. Поздравляю. Не прошло и девяти месяцев. Мораль: не можешь чего-то, не хочешь, не способен - так не обессудь, ежели тебя начинают доить или стричь. Ибо агнец есьмь. Овца то-есть, если по-нашему.
  - И что ж теперь делать?
  - Ох, я, выходит, рано обрадовался. Безнадежно.
  - А ты не очень-то! Сам бы попробовал. А то учить-то все горазды! А помочь...
  - Ну, брат, так дела не делаются. Или будем считать, что ты обратился за помощью официально? По всей форме?
  - Ну, а если так?
  - Да или нет? Остальное, знаешь ли, от лукавого.
  - Ну да, да... Ладно - да!!! Что теперь?
  - А теперь слушай. М-м-м... Ладно, старая сволочь и вправду протянула лапы к слишком... жирному куску. Не вредно бы их, лапы эти - того... Есть у меня пара-тройка людишек. А ты - озаботься тем, чтоб довольны остались.
  - Ты хочешь сказать, что...
  - А ты чего хотел?!! - Рявкнул гость. - Баба!!! Чтоб мы его по-хорошему уговорили, благодетеля твоего?
  - Гос-споди... Чем же мы тогда от него отличаемся?
  - А - умеренностью мысли. Не пытаемся проглотить слишком много, а хотим, чтоб нам никто не мешал тихо, скромно делать свое дело. Мне, к примеру, на ближайшие год-два этого твоего Досуга Молодежи вот так, - он показал, - хватит... Спасибо, кстати. Научил уму-разуму.
  - Обучи, говорят, чтоб было потом у кого учиться...
  - Ладно. За успех нашего безнадежного мероприятия. Мало того, - должен предупредить тебя, что, по глубокому моему убеждению оно должно быть проведено таким способом, чтобы больше не одной, как ты изволил выразиться, уголовной харе даже и в голову бы не пришло соваться в чужие дела. В наши дела.
  - Э-эх, - с невыразимой тоской произнес Лавр Кондратьевич, и впрямь незаурядный администратор и финансист, - и дернула же нелегкая... Знать бы еще, сколько и чего он успел пронюхать?
  И - махнул единым духом еще полстакана спирта.
  - О-о, - с уважением протянул Косовицин, - а ведь это - таки проблема. Это надо будет обдумать отдельно...
  И - повторил действие хозяина.
  
  Двое фраеров, возникших в его комнате, словно чертики из табакерки, безотчетно не понравились старому Семену Маркиановичу, более известному, как Пелым, - по месту, где он после одной легендарной истории впервые обрел свой непререкаемый авторитет. И действительно, - кому бы понравилось, когда его разбудят в три часа ночи два незнакомых молодца, неизвестно - как проникших в запертую квартиру? Добавим, - с большим знанием дела запертую. Когда там, как на грех, никого больше не было. Еще ему не понравилось, что незнакомцы были одеты в резиновые вроде бы сапоги и в черные комбинезоны из какой-то клеенки. Один из них - держал ободранный фанерный чемоданчик. С-слесаря сантехники, м-мать иху!
  - Гражданин Крамской? Семен Маркианович? Не надо. Не надо - под подушку лезть, вовсе это ни к чему вам. Мы только поговорить. Позвольте представиться, - капитан Коротаев, КГБ СССР.
  И - действительно, сунул Пелыму в нос корочку.
  - Видите ли, нас в большей степени интересует все, что вы знаете относительно... складика рядом с вокзалом, помните? Что ж вы так неосторожно, Семен Маркианович, а? При вашем-то опыте...
  Пургу метет! Зубы заговаривает! Страшной, крушащей волю молнией вспыхнуло в голове озарение, и он не выдержал, рысканул взглядом туда-сюда, что было немедленно замечено тем, что разговаривал с ним только что. Второй, здоровенная жердь, казавшийся костлявым только из-за гвардейского роста, - молчал, делая руками странные движения, как будто бы пытаясь безуспешно разорвать что-то невидимое. Кстати - "Коротаев" так и не удосужился представить своего спутника.
  - ... стыдно делать такие очевидные промахи, - продолжал конючить капитан, - что ж вы так?
  Время тянет! Что-то должен сделать, но пока что не решается. А если так, то самое главное тут - не дать бы ребяткам повода. Они, похоже - из тех, не могут совсем уж просто так. Зато если придерутся, то сомневаться не будут. Это - тоже ясно.
  ... Хреновым, и даже очень хреновым признаком было по понятиям вора то, что высокий до сих пор не сказал с ним ни единого слова. Этот признак - не относился к числу общеизвестных и общепринятых, но пониманию Семена, чутью его не было ровно никакого дела до общепринятого: это молчала его, Пелымова, смерть.
  - Не знаю никакого склада, - хрипло проговорил Крамской-Пелым, и в этот момент даже сам себе поверил, - напраслину говоришь, начальник, бога гневишь.
  - Не упрямься, Семен Маркианович, - проговорил капитан, глядя ему в глаза взором столь ласковым, что старого урку прошибла дрожь, - не заставляй нас делать такое, что было бы нам вовсе не по душе.
  Длинный повернулся к столу, открывая свой чемоданчик, и тут-то старый вор прыгнул, и только в следующий момент понял, что это как раз и был тот самый предлог, которого им так не хватало. Комната коротко, страшно провернулась, пол ушел из-под ног, и он оказался на полу. Длинный с перебитым носом держал его, как в клещах, так, что кололо в хребте, и рот непроизвольно открылся. "Капитан" ловко, словно заранее ждал этого, запихал ему в рот грушу из мягкой, литой резины. А потом - упаковал его не хуже, чем паук упаковывает особо ценную муху. При этом он обошелся куда меньшим количеством уз.
  - Тих-хо, - назидательно сказал он, как будто Пелым мог издать звук хотя бы и при всем желании, и начал проверять шприц, - а главная твоя ошибка была та, что ты сунулся не в свое дело. А это такое дело, что в нем вообще нельзя уцелеть. Что, что такое? Вы имеете что-то нам сказать?
  - Сво-олочи! - Сказал урка, как только страшный гость освободил его рот, и от сердечной тоски заплакал впервые за неизвестно сколько лет. - Старика трюмите, креста на вас нет!
  - Нам, право же, страшно неприятно. Но кое-что мы просто обязаны у вас узнать. Больше всего нас интересует, так сказать, мера нынешней вашей осведомленности... И не так все страшно, мы же не собираемся калить на вас всякие кривые и ос-стрые железяки... Не планируем забивать вам под ногти зазубренные гвоздики... Во всем этом просто нет нужды!
  
  Когда ПМГ, наведенная анонимным звонком с одинокого автомата, проникла в квартиру, не по себе стало даже самым стойким. Старческая келья Пелыма напоминала больше всего бойню: пол единственной комнаты был буквально залит кровью, а на залитом кровью диване обнаружилось безголовое туловище самого хозяина, с ногами, и руками, скрученными с какой-то особой, зверской сноровкой. Голова его, отрезанная напрочь при помощи какого-то, очевидно, нечеловечески острого и тонкого лезвия, стояла тут, неподалеку, на коротеньком пеньке перерезанной шеи, по неестественности своей до странности напоминая муляж самой себя, сделанный из папье-маше. Редкие волосы, сохранившиеся в виде венчика вокруг лысой головы, торчали дыбом, а в широко открытых, мертвых глазах застыл такой ужас, что капитан Парамонов, обычно столь же склонный к сантиментам, как, к примеру, кашалот или тигровая лилия, не выдержал и, содрогнувшись, судорожным движением опустил ему веки.
  Следом содрогнулось все областное управление. В происшедшем чувствовалось такое чудовищное хамство, такая запредельная жестокость, такое вызывающее пренебрежение законами человеческими, божьими и даже воровскими, что не содрогнуться было просто-напросто нельзя. Ну не принято было просто так, без предъявления хотя бы малейших претензий, без всякого ритуала, без надлежащего облизывания даже - резать на куски пожилых воров в законе! Помимо естественного ужаса, "Дело "Хирургов" вызывало еще ужас онтологический, экзистенциальный, каким-то образом знаменуя наступление совсем новых, строгих времен с совсем-совсем другими законами.
  
  И очень похоже на то, что некто, пропустив на всякий случай, для очистки совести, несколько чистых страниц, на чистом листе, с новой строки вывел, наверное, киноварью, крупными, четкими буквами, слово: "Перезаконие" - и жирно, два раза подчеркнул его.
  
  Говорят, что когда-то точно так же, без всякой помпы, незаметно наступил во времена оны Железный Век. Хотя, конечно, о подобных вещах и не стоит вспоминать к ночи. Ну их к черту.
  
  XV
  
  - Аркадий Андреевич! Бог ты мой! Какая встреча! Какими судьбами?
  - Да вот, с ребятами приехал. На выставку.
  - Людей посмотреть? Или и себя показать?
  - Да есть кое-что.
  - Зна-аю я тебя! Старый конспиратор, известный!
  - А ты не обратил внимания? Нет? Ну, значит, ничего особенного... Да я то ладно, а вот ты тут какими судьбами, товарищ полковник?
  - А-а, - полковник махнул тяжелой рукой, - кому-то показалось несправедливым, что свадебные генералы - бывают, а вот о полковниках свадебных - ни слуху, ни духу. Решили исправить.
  Внезапно он посерьезнел:
  - Ну а вообще - как ты? Я же ведь тогда писал! И говорил, что это форменное головотяпство.
  Профессор смотрел на него грустно и чуть отрешенно. Это - да. Писал и говорил. Хотя и не очень, надо сказать, настойчиво. Но хоть не топил, как другие-прочие. Вступался все-таки. Так что, по нынешним временам, можно сказать - друг. Тем более, что и человек-то умный, понимающий человек его высокоблагородие полковник Маркелов.
  - А-а, - ничего. Я потихоньку-полегоньку привык с ними, с молодежью. Т-такие хорошие ребята попадаются! Аж сердце радуется.
  - Так что растет смена?
  - Вполне.
  - И все-таки - безобразие. Нельзя разбрасываться такими конструкторами. Мало ли что не по тематике фирмы?
  - Ну ты ж знаешь Патриарха. Не согнет, так сломает, если что хоть чуть не по нем. Поколение старое, они все такие. Их не переделаешь. А что конструктор хороший... Так не плохим же молодежь-то учить, на самом деле?
  - Так ты конструируешь помаленьку?
  - А - одно другому, как оказалось... Берешь студента, тварь ленивую и безответственную, раздолбая по определению, - и заставляешь его делать реальную разработку. Ставишь ему зачеты и с него же снимаешь стружку, как с нас в былые времена снимал тот же Патриарх. Даже из откровенных лодырей кое-когда получается толк.
  - А у лодырей-то - толк выходит?
  - Слушай-ка... Ты не сильно занят? Насколько я понимаю, - просто номер отбываешь?
  - И начальство мое непосредственное. Но оно-то как раз гласность и публичность любит.
  - Тогда пошли, покажу. Это во-он в том ряду, под навесом.
  
  Глянув, полковник понял, почему аппарат не бросился ему в глаза: тот, казалось, и сделан-то был с этой целью. Плоская черно-серая "камбала" со сравнительно короткими и толстыми крыльями, в которые были вделаны кольца с винтами довольно-таки порядочного диаметра. Подчеркнуто обобщенный какой-то облик и ни малейшей выразительности.
  - Очень любопытно, - вежливо проговорил полковник, скользнув по экспонату мимолетным взглядом, и - посмотрел еще раз. Скучающие глаза едва заметно оживились, а тон - так же, едва заметно, изменился, - ка-ак любопытно та-а...
  Наметанный глаз старого пилота и контролера по едва заметным, непередаваемым признакам отличил работающий агрегат от макета, но хозяин наметанного взгляда этого пока что не осознавал, поскольку стоящий в мозгу каждого взрослого человека, - особенно человека при должности! - фильтр, разумеется, полностью отсекал саму возможность того, что столь еретическая штука - может летать, будучи сработана какими-то там студентами прохладной жизни. Аппаратов всяких-разных нестандартных схем он за свою жизнь повидал очень-таки порядочно, делали их истинные профессионалы высочайшего класса, но в серию из них, на его памяти, не пошел приблизительно ни один. Понабравшись соответствующего опыта, он перестал досадовать по этому поводу, осознав, какую настоящую роль играет вся эта техническая экзотика: отдельные оригинальные технические решения, будучи доработаны, с успехом применялись потом на серийных машинах куда более традиционных схем. Тех, что разрабатывались конструкторской элитой, представителями своего рода Могучей Кучки отечественного авиастроения.
  - ... И это что ж, - с ласковостью, только едва заметно фальшивой, продолжил он, - у нас будит-та? Как его назвать?
  - А - черт его знает. Как говорится - хоть горшком... Но вообще-то сама разработка носит название "Вектор". Да ты ребят спроси, им лестно будет все показать и рассказать.
  - Ребята... ребятами, а с тобой оно как-то надежнее. Привычнее, что ли? Так соль-то в чем?
  - Эй, Олежка! Расскажи товарищу полковнику о концепции и вообще... Соль.
  Длинноволосый блондинистый Олежка серьезно кивнул и привычно, фирменной гидовской скороговоркой завел:
  - Универсальный летательный аппарат, имеющий, по названию проекта, рабочее название "Вектор", проектировался, как многоцелевое устройство, естественным образом приспособленное для взлета с очень ограниченных площадок, в том числе - предусмотрен так называемый "полностью вертикальный старт". Соответственно машина способна на вертикальные маневры под любыми углами и рассчитана на горизонтальный полет в диапазоне скоростей от ноля до трехсот пятидесяти километров в час включительно. В режиме зависания и низких горизонтальных скоростях имеет виражные характеристики, близкие к абсолютным, - и пояснил, - это, значит, способна к плоскому или креновому повороту на месте... Корпус данной модели выполнен из полностью неметаллических материалов на каркасе из неметаллических труб и балок, имеющих полностью сотовую структуру. В качестве двигателей использованы электродвигатели нового поколения, сделанные по так называемому "принципу полностью эффективной массы", что позволило полностью исключить использование сложных редукторных устройств при сохранении возможности легкого выбора всего спектра рабочих режимов. Возможности данной версии можно увидеть в фильме, снятом на летных испытаниях модели в условиях полигона...
  - Стоп-стоп-стоп!.. Как это, - "летных испытаниях"? Она что - реально летает?
  - Да, - юнец даже плечами пожал, мол, - а что тут такого? - Всего более четырнадцати часов полета во всех предусмотренных режимах.
  - Та-ак... А ну-ка - идемте, покажете мне этот ваш фильм.
  
  "Ересь" - непринужденно поднималась с места под углом пятьдесят-шестьдесят градусов, зависала на одном месте в трех-четырех метрах от земли, шевеля могучей воздушной струей какой-то неочевидный клочковатый бурьян, - держа корпус параллельно земле, под углом, опустив или задрав нос, с креном на крыло до тридцати градусов. Так же, на манер деловитой ищейки опустив нос, машинка летела параллельно земле. Запросто давала боковое скольжение с зависа и в полете по прямой. И, как об этом и говорил студент, - запросто разворачивалась на месте.
  
  Полковник, судорожно сжав зубы, до хруста стиснул кулаки, не отрывая взгляда от погасшего экрана. Повидав за свою военную карьеру множество нелепостей, жутких нелепостей, идиотских настолько, что честный штафирка даже и представить-то себе не в силах, попривыкнув вроде бы, - он почувствовал вдруг, что потрясен до глубины души. Это было... Ну, вроде как купить на базаре заведомую стекляшку в узорчатом мельхиоровом колечке, а оно оказывается бриллиантом каратов на пять в ободке из платины. Бог его знает, сулит ли какой-нибудь очередной, порядком поднастрявший в зубах переворот эта схема, но сам факт того, что какие-то там студенты! Делают летающую концепцию!! В наше время!!! И ни одна с-сволочь из тех, кому по службе положено, даже ухом не повела! Очевидно - по очевидной же невозможности события. Никому и в голову не пришло, что здоровенная тварь, которую они и доставили-то непонятно как (а как, кстати?), вовсе даже не макет, а всего-навсего летающий прототип принципиально-нового летательного аппарата. Похоже - хорошо летающий. Очень похоже. Очень похоже, что очень хорошо.
  - Так. - Сказал он тоном орудийного затвора. - А теперь, уважаемый профессор, прежде чем позвонить в соответствующие инстанции, я хотел бы получить некоторую дополнительную информацию.
  - Позвонить?
  - Увы. Моя прямая служебная обязанность. Очень жаль, что сейчас лето и до ночи еще далеко. Потому что изъятие экспоната среди бела дня только еще больше усугубит положение. И без того достаточно херовое. Если точно - то просто нетерпимое.
  - По-моему, Иван Захарович, ты сменил место службы очень сильно. И служебные обязанности приобрел... довольно своеобразные.
  - Каковы бы они ни были... а выполнять надо.
  - Изъятие аппарата - одна из них?
  - Безусловно. И вообще вы, похоже, задали нам массу хлопот. Ты просто представить себе не можешь - сколько.
  - А... они?
  - Что - они? - Удивился полковник. - Ты кого это имеешь ввиду?
  - Ребят моих. - Профессор заметным образом ощетинился, но собеседник слишком сильно был занят своими мыслями, чтобы обратить на это внимание. - Вот кого!
  - Ну-у... Придумаем для них что-нибудь... Грамоту там какую-нибудь сообразим. Благодарность. Да, кстати, - составь список причастных. Надо собрать подписку о неразглашении.
  - Все?! Больше вам ничего не надо? Например, - снять штаны и смазать жопу вазелином?
  - Профессор, - Маркелов поморщился, - что за выражения? Я просто вас не узнаю.
  - Я, между прочим, почти всю жизнь на производстве проработал. Так что с выражениями у меня все в порядке. Так я не услышал ответа?
  - На что? - Искренне удивился полковник. - Какие-то вопросы?
  - Я спрашивал, как вы собираетесь поступать с нами.
  - Ну-у, это решать не мне.
  - Вот это, - восхитился профессор, - вы верно сказали! Не вам это все решать! А то привыкли все всегда решать за других.
  - Не понимаю. - Маркелов, полковник Генерального Штаба Маркелов Иван Захарович слегка, предварительно нахмурился. - Вы о чем это?
  - А с чего это вы взяли, что вот так просто заберете экспонат? Он что - ваш?
  - Как это?
  - Элементарно. Не ваш, и все!
  - Это дело, затрагивающее государственные интересы.
  - Ах, сколько патетики! А все эти заклинания, произносимые п-подлючим, якобы значительным голосом, можешь засунуть себе... знаешь куда? Для пролетариев прибереги, а я - пуганый! Словеса эти много раз слышал! Белый день, говорите? Скандала желаете избежать? Чтобы шито и крыто было? А вот, - он сунул собеседнику под нос замысловато сложенный кукиш, - вам! Давайте посмотрим, что у вас получится, если я воспротивлюсь? Потребую формальных оснований? Пошлю вас на хрен с вашими требованиями? Кстати говоря - всего-навсего незаконными. Что? Не слыхали такого слова?
  - Очевидно, - военный деланно улыбнулся, - вы меня просто не так поняли. Разумеется, вы будете привлечены.
  - Ага. Как довесок к экспонату. На какое-то время. Чтобы потом тихонько отделаться. Спасибо, не подходит.
  - Тиш-ше вы...
  - Зачем тише? Это совершенно не в моих интересах.
  - Хорошо... Я подумаю, что можно для вас сделать...
  - Думайте быстрее. А когда придумаете, не забудьте поставить в известность. Я буду во-он там. Чтобы у вас не было соблазна придумать что-нибудь вроде наручников или пули.
  - О чем вы говорите?
  - Я? О присущей вам манере решения проблем.
  - Кому - вам?
  - Да всем вам подобным. Брать все, что вам захочется, и устранять несогласных. Так вот: не выйдет!
  - Пос-смотрим...
  - Давайте-давайте! Кстати, - самое вкусное я приберег на десерт: проектной документации у меня нет! Так что без меня у вас ничего не выйдет. Но даже и этого мало. У вас не получится даже и со мной.
  - Как это?
  - А-а, - на это ты не рассчитывал, стратег хренов? Объясню: моя общая схема. Аэродинамические расчеты. Планер. Но я даже понятия не имею, как они сделали обшивку. Откуда взяли такие двигатели. Что представляет из себя источник тока. Не говоря уж об электронике, в которой я что-то вообще не смыслю. Отстал наверное.
  - Ты что - серьезно?
  - Вот это вопро-ос! Тогда ты либо дилетант, либо хреновый генштабист. Выбирай, что тебе нравится больше. Потому что либо ты не понимаешь, что всего этого не бывает, либо тебя не информируют о некоторых новациях. Впрочем, - мы имеем возможность проверить. Будьте добры ответить на следующие вопросы: из чего сделан "Вектор"? На каком именно заводе делаются такие двигатели и видели ли вы что-нибудь подобное вообще? Какой из известных вам источников тока имеет подходящее отношение вес/мощность? И, наконец, - как это все изготовлено?
  - А ты не знаешь?
  - Нет. - Профессор пожал плечами. - Это все вроде булочки, которая на дереве выросла. Сначала я ничего не замечал, поскольку, наконец, занимался своим настоящим делом. Конструировал, понимаешь ли, хотя бы и под несуществующие материалы с агрегатами. Под несуществующие возможности управления. А потому ничего вокруг не видел и не слышал. А потом как-то вдруг заметил, что машина-то - почти готова. А там - как-то одно за одним...
  - И вас ни капельки не смутило проектирование под несуществующие возможности?
  - Ну вы же знаете, как с молодежью. Они в два счета убедили меня, что это самая мода. Именно так, с ударением на последний слог. Что, мол, последний писк методологии. И, что характерно, показали - как. Это... увлекает. Особенно, когда рад увлечься тем, для чего создан. Так что либо придумай, как взять нас чохом... Да, да, и не делай возмущенное лицо! Бери, и становись инициатором создания нового КБ, занятого принципиально-новой техникой, получай поощрения за бдительность и широту взглядов, либо... Либо готовься к отвратительной гадости, которую я тебе в меру своих слабых...
  - Слушай, - полковник криво улыбнулся, - а с чего ты решил, что ваша разработка представляет из себя такую уж ценность?
  - А - никто не навязывает. Идиот, - сказал он вдруг совершенно нейтрально, без всякого выражения, - ты погляди на форму.
  - А что такое... А-а, бл... Так плоское дно - не случайно?
  - Хуже того, любезный, оно вытекает из концепции. А не противоречит ей, как в той самой Штатовской машинке, которой вас, наверное, пугают.
  
  - Вот именно! В этом же, товарищ генерал-лейтенант, все и дело. Машина, полностью перекрывающая возможности вертолета, обладающая при этом основными достоинствами самолета, да еще и невидимка.
  - Проверяли?
  - Стандартные радары ПВО его не видят вообще. Перспективные - обнаруживают на дистанциях, в десять раз меньших, чем любые аппараты аналогичной массы. И... Еще одно.
  - Что такое?
  - Может быть, - я первый обратил внимание. Несущий корпус. Это же огромный внутренний объем совершенно естественным образом!
  
  - Товарищ генерал армии, испытания...
  - Эт-та што такое? Это ш-што такое, я вас спрашиваю?!!
  То, чем потрясал военоначальник, при ближайшем рассмотрении оказалось журналом "Техника - Молодежи" за номером восьмым.
  - Совсем перестали мышей ловить! Я со стороны узнаю о п-подобных, - журнал полетел в угол, отброшенный военоначальственной дланью, - фортелях, а подчиненные - мышей не ловят! Нет, - ты полюбуйся, что там на выставке НТТМ выставляют, а потом во всяких там журнальчиках - пропечатывают на весь Союз! ЦРУ можно смело отзывать всю свою агентуру! При такой-то прессе!
  
  - Главного редактора - снять! В-выпускающего редактора - снять! Этого, - как его? - с-снять к чертовой м-матери!
  - Может быть... К чему привлекать внимание? Имеем же печальный опыт...
  - Ш-што?! Ты мне указывать будешь? Р-развинтились, понимаешь! Рассуждают, как эти! Вместо того, чтобы делать то, что г-говорят!!! К чер-ртовой матери! Сегодня же! Всех!
  - Без шума?
  - Л-ладно... - Министр, тяжело дыша, растирал грудь, с лица его медленно сходила набрякшая, вздутая багровость, - давайте в рабочем порядке... Но, - глаза его снова сверкнули и притихший было голос снова взлетел до рыка, - ш-штоб ф-фсех!!! К е... м-матери!!! Я им покажу, что печатать, а что где!
  
  Внучок, родная кровинушка и отрада старости, возник прямо сразу после сессии, на зимних каникулах. Привез гостинцев и гостей, - троих молчаливых, здоровенных парней приблизительно своего возраста. С виду "унучек", учившийся аж в самой Москве, меньше всего походил на интеллектуала, был мордат, краснощек и мясист, с волосами, как солома. И папаша-то его, старухин средненький, Толька, пил всю жизнь как следует, никогда мимо не проносил, и жена-то у него, соседская Танька, была так себе, - визг один да жадность, а вот поди ж ты... Спасибо Иван Макарычу, учителю, поговорил с родителями, свозил дошлого пацаненка куда-то там на показ, - и того взяли-таки в специнтернат.
  Бригада приехала прямо на грузовике, - вроде армейского какой-то, аж через снег проехал, и внучок со товарищи - много чего выгрузили из него, в том числе и много непонятного. А с утра, выпив по полстакана мутной самогонки под чудовищную сковороду жареной картошки, парни принялись за дело, в два счета включив какую-то машину, что шипела навроде закипающего чайника, и наладив времянку-свет. Они как-то враз, играя силищей, разобрали до основания катух, обе сараюшки, баньку и даже уборную, она даже и ахнуть не успела. Унучок вежливо слушал ее, гладил по головке, но получалось так, что протесты ее как-то проходили мимо, сметенные всесокрушающей целеустремленностью работы. Сам внук, поглядев, как управляются со стройкой друзья, выгреб и вывез на огород чуть ни метровый слой навоза, накопившийся за полвека не больно рачительного хозяйствования. Сам вывез. И сам перемешал со снегом, коего в этом году, слава богу, скопилось чуть не под крышу ныне разобранной баньки. Какая-то машина тихо поднимала срубы, а парни оперативно, без суеты разбирали бревна, вынося в сторонку вовсе подгнившие, а годные - поливая какой-то коричневой жижей, что впитывалась в древесину, как вода - в рыхлый снег. Настелили полы и сделали перегородки из цельных серых плит, чуть шершавых, но гладких все-таки. А потом они напугали ее уже до конца, договорившись с соседями, что она переночует у них "одну только ночку". А сами за это время перебрали чердак и перестелили крышу, накрыв ее цельным, без швов, глухим зеленым полотнищем. Сказать, что отремонтировали все ветшающее, готовое вот-вот перейти в категорию выморочного подворье, значит не сказать ничего: оно не было таким и снову. Оно и не мудрено: покрытия, материалы и пропитка относились к категории самых добротных из того, что находились в распоряжении "Черного Ромба", "унучек", по статусу своему в этой организации - мог это себе позволить, а студенты, похожие на него самого своим основательным подходом к жизни, за последние два года стали настоящими мастерами.
  - Ой, унучек, - тихо, в талую воду таяла бабка, капая слабыми стариковским слезами, - да какие ребята-то хорошие. К чему мне, старухе-то? Помирать скоро.
  - Погоди, бабуль, - жизнерадостно прервал ее внук, ласково приобнимая за худые, намертво закостеневшие горбом плечи, - погоди помирать. У меня на тебя бо-ольшие виды...
  - Да где мне? С печи-то не каждый день подняться могу...
  - А - ничего. Ноне врачи знаешь, какие хорошие? Враз на ноги поставят. Как новенькая будешь.
  - Чего лечиться. Пожила.
  - Да погодь ты! Свата Ивана сына - помнишь?
  - Это какого? Саньку или Коську? У него еще Светка, которая за загорского Ваську, за агронома вышла...
  - Ну так я про Константина. А у его зять врач. Так что собирайся, и он тебя в лучшем виде...
  - Митенька, да не надо ничего!
  - Собирайся! - Тут его осенило. - Слушай, ты што, - за хозяйство беспокоисся? За курей своих занюханных?
  Она молчала, бессмысленно глядя в никуда, и он, человек с выдающимися способностями к людоведению, понял, что в предположениях своих не ошибся, и потому плавно закруглил:
  - Вон Вована видела, с которым я приехал? Он уже все, закончил, так и поживет у тебя до весны. Ему все одно надо кое-что там посчитать, обдумать... Присмотрит. Заодно месяц медовый проведет. Согласная?
  Она замахала на него руками:
  - Не надь мне ниче! Зажилась!
  - Бабуль, - он стал серьезен, - помереть всегда успеешь, а так ты меня кре-епко выручить можешь...
  - Да чего я, старая...
  - То-то и оно, что старая, а меня, молодого, можешь выручить...
  - Да чем, Димочка?
  - А, - он улыбнулся во все свои белые, толстые зубы, - картошкой. По весне твою картоху подчистую выведем, а ту, что привезу - посадим.
  
  - Так ты это серьезно?
  - А к чему мне шутить-то?
  - По полной форме? По полной? Ты, часом, не оговорился? Ты знаешь, что тут требуется-то? Что это вообще такое? И во сколько выльется?
  - Ты не о том говоришь. Ты другое скажи: можешь или не можешь? Да или нет?
  - Чтоб так, как ты говоришь, я еще никогда... Но если постепенно, одно за другим, так почему бы и нет? Спецуры надо. Воз.
  - Будут тебе спецуры. И такие, о каких не слыхал. И сколько хочешь. С Таблицей Значений. С полной.
  - Ого! А во что это станет, - знаешь?
  - А на что тебе деньги? Может, - чем другим возьмешь?
  - Например?
  - Ну, я ж не знаю, что тебе нужно... Машинку - хочешь? Не хуже западных. Попроще, но, мягко говоря, понадежнее. Телевизор цветной, цвета лучше, чем цветное кино? Видак? Можно тебе числак поставить, - к телевизору, - но это дело такое, к нему с опаской надо, обговорить, во что и как вставить, как замаскировать... Все - вечное, пока не надоест.
  - А кстати - без числака - никуда...
  - Это, - Бабушкин Внучек небрежно махнул рукой, - я свой притащу. Для такого-то дела. Ты справишься?
  - Племянника приглашу. Ой, - эскулап взялся за голову, - это ж мне опять отпуск зимой брать! Дней на десять!
  - Так ты думай... Того, по-моему, стоит. А через годик, если получится, я тебе еще и вечный сертификат дам. На горючку.
  - Слушай, - ты чего это так о ней хлопочешь? Только не ври!
  - Дак - родня она мне...
  - Я тебе сказал!
  - Для дела нужна. Без нее, понимаешь, - никак.
  - А лет-то сколько ей, бабке твоей?
  - А - семьдесят пятый.
  Кумов зять тихонько взвыл, снова берясь за голову.
  - И на што может понадобиться такая ветошь?
  - Вот и сделаешь пригодной к употреблению. Капитальный ремонт.
  - Хорошо, - а почему тогда попросту не взять кого-нибудь помоложе?
  - Потому что, в отличие от молодых, еще умеет все толком делать. Смолоду привыкла работать. А еще...
  - Ну? Интересно?
  - Она живет там у себя, - и живет себе. Ни у кого вопросов не возникает. Никто не будет задавать вопросов бабке, доживающей свою жизнь в выморочной, доживающей свой век деревне. На которую надежно забило все начальство. О которой стараются вовсе забыть. И все это надо сделать своим. Потихоньку-полегоньку. А потихоньку-полегоньку только через стариков сделать и можно. Потому как многое можно, а без жратвы - все равно никуда. И вообще, когда эти мертвые деревеньки, - наши будут, такие вещи можно затеять, что ого-го...
  - Так, - доктор, нервно хихикая, начал загибать пальцы, - весь позвоночник от затылка и до копчика, и позвонки, и диски. Суставы - приблизительно все, включая мелкие, на кисти и стопе. Сосуды, все, как есть, включая соединительную ткань. Клапана. Потом - полиорганную по всей соединительной ткани вообще. Это - программа такая есть, ПСТ, то есть Проблема Соединительной Ткани, специальная композиция, которая часть волокон убирает, часть - удлиняет и сваривает. Дальше: надо адипозин добывать, чтобы подкожку поправить, как положено. Ах, да - чуть не забыл... Зубы. Это - потом, в последнюю очередь, но зато еще одного человечка надо подключать. Санитарку нанимать, непременно запойную, чтоб все сделала, деньги б получила - и в запой... За ассистента... Ладно, за ассистента жену уговорю.
  - А не разметет?
  - Это все, - с нервным смехом проговорил доктор, - о чем ты беспокоишься? Начать и кончить!!! По такой процедуре миллиардеров делать, потому что миллионер - разорится!
  - Нельзя миллиардера, - серьезно сказал заказчик, он внимательно наблюдал за собеседником и отлично видел, что тот, помимо всего прочего - увлекся, - разметет, так и повадятся. А бабуля моя - молчать будет. Никто и не узнает ничего.
  - Это - да. А ты - насчет моей жены не волнуйся. Ты ее не знаешь, она не мне, неврастенику, чета. Человек молчаливый и неулыбчивый.
  - Ну и добро... Как, говоришь, лекарство называется?
  - Адипозин. Откуда берут - не знаю.
  
  
  XVI
  
  Статистика показывает, что среди взрослых, серьезных мужчин вовсе немалый процент занимается коллекционированием чего-нибудь. И добро еще, если это картины старых мастеров, золотые украшения инков, античные монеты из серебра и золота или инкунабулы. Можно с определенной натяжкой понять тех, кто коллекционирует почтовые марки, спичечные этикетки, открытки и тому подобные раскрашенные куски бумаги. Но есть ведь еще и коллекционеры брелоков от ключей, подвесных замков, старых автомобилей и древних аэропланов. Склонные к идолопоклонству, равно греховному для верующих христиан, благочестивых евреев и правоверных мусульман, собирают автографы разного рода визгунов, ревунов, шептунов и болтунов, а также почти безъязыких от нечеловеческой тупости специалистов по всякого рода преследованию разнообразных мячиков. А если сюда отнести еще и коллекционеров, собирающих баб, и ведущих им счет в специальных дневниках, то к категории коллекционеров можно отнести чуть ли ни девяносто процентов мужского населения.
  Собирал коллекцию и подполковник Замятин. Коллекция его была весьма своеобразной, тесно связанной с профессиональной деятельностью подполковника, и оттого можно было бы почитать его счастливым. Наладив со страстью, свойственной только коллекционерам, колоссальное количество соответствующих связей, товарищ Замятин собирал уголовные дела, но не абы какие, а отличавшиеся совершенно особым, специфическим, пряным привкусом, который впервые ему довелось опробовать года три тому назад. С тех пор привкус этот он отличал от любого другого практически безошибочно. Разумеется, - это были не сами папки, которые "хранить вечно" или вроде того, а - коротенькие выписки, самые пахучие и лакомые кусочки из этих дел. Из соображений своего рода конспирации он давал своим экспонатам свои, романтические названия, навевавшие воспоминания о Шерлоке Холмсе. Вот, к примеру, "Дело "Фармацевтов":
  "Относительно же результатов экспертизы образца, взятого из значительной партии неизвестного вещества органического происхождения, изъятой 12.10. ** года на Ж.-Д. станции "Курск - Второй", на Ваш запрос от 04. 11 ** года сообщаем, что данное вещество действительно оказалось антибиотиком "амикацин". Каких-либо примесей, содержащихся в образце, при помощи методов, находящихся в распоряжении ЦЭКЛ обнаружить не удалось..."
  Ну не прелесть ли? А еще там же:
  "Экспртиза, проведенная с привлечением групп специалистов из Института Иммунологии АМН СССР и Института Мозга вышеуказанные образцы удалось предположительно идентифицировать, как кристаллический препарат вещества из группы так называемых "иммуномедиаторов", известный как "Интерлейкин - 2", а также кристаллический полипептид, предположительно совпадающий по своей структуре с гипотетическим регулятором жирового обмена, носящим рабочее название "адипозин". Крайний интерес представляет из себя источник поступления данных препаратов и перспективы получения новых образцов на предмет дальнейшего изучения..."
  Каково? Вот попробуйте высказаться в таком, совершенно особом стиле, - не просто бюрократическом, но - научно-бюрократическом, рискните, а?
  Или вот другая жемчужина коллекции: "Дело "Зеленых".
  
  Это вообще было что-то особенное. Кто-то, похоже, упорно и целенаправленно наводил на Верхне-Воздвиженский ГОК главу краевой СЭС, человека крайне глупого и амбициозного. И еще кто-то, какая-то с-сука рваная, мало того, что тиснула статейку в местной молодежной газетенке, так еще и из "Фитиля" приехали, не поленились. На весь Союз показали лунный пейзаж, гигантские отвалы ядовитых "хвостов", раскрашенные в неестественно-яркие, даже на глаз ядовитые цвета. Не менее разноцветные (и не менее ядовитые) дымы. На еще более ядовитые ручьи жидких отходов, небольшими, но зато многочисленными водопадами впадающие в ближайшую реку. Отдельно, крупным кадром, - плывущая кверху брюхом, хватающая ртом воздух рыбешка, жертва солитера, снятая на самом деле, разумеется, на совсем другой речке, потому что на той никакой рыбы давно уже не было. Тут же - интервью мамаш, жалующихся на здоровье своих чад, а где, скажите, нельзя набрать достаточного количества больных детишек? Момент был выбран талантливо: трудно себе представить, в какую ерунду, почти что в одни только хлопоты, могло обойтись подобное в те наивные, буколические времена, какие-то два-три года тому назад, а с другой стороны, - некогда всемогущий, ГОК "Полиметалл" переживал, мягко говоря, не самые лучшие времена. И уже нельзя было, как некогда, вперед ногой - в кабинет к министру, шантажируя его невыполнением плана, ежели "немедленно не заткнут глотку эти к-крикуны!". Более того, по телефону из того самого кабинета раздался недовольный начальственный бас. Тут как нельзя более кстати оказался совсем-совсем нового профиля, - экологический, - ССО. Энтузиасты, бля. Комсомольцы-добровольцы. Юноши с взором горящим. Из ЛГУ, из Горного, еще откуда-то. Всесоюзный почин: "Сделаем родную землю чистой!". И ладно б оказалось это очередным лозунгом, чтоб студенты - покрутились тут, он - отчитался бы о принимаемых мерах, он - заплатил бы, а они - получили бы, по тысченке-две на нос, так ведь нет: неожиданно быстро поставили какие-то фильтры на трубы и на стоки, подключили ток. Его собственным, ГОК-овским экскаватором выкопали у подножья расписных отвалов громадные ямы и облицевали их в "обменные" бассейны... Не обменные в пору назвать, - обманные!!! Да кто ж знал тогда? Десяти дней не прошло, как уже зазвякали, зашуршали транспортеры, сбрасывая пустую породу в темные воды этих самых бассейнов, как грибы выросли какие-то там установки... Директор специально вызвал "фитильную группу", специально ради такого случая не надрался с самого утра, как поступал почти ежедневно от общей безнадежности, натянул костюм и сунул шею в удавку галстука. Широко улыбаясь, выпил стакан воды, текущий из бывших сливных труб. (До этого, понятно, проверял, и собственные химики утверждали, что вода - хоть куда, лучше водопроводной, и вовсе непонятно, в каком направлении испарились кадмий, свинец, ртуть, едкие щелочи и сурьма с мышьяком.) Вода и на вкус оказалась... даже какой-то безвкусной, вроде как талой. Там, где раньше на полнеба тянулись плотные, как горные отроги, дымы, с трудом можно было разглядеть некое почти невещественное колыхание. Горы отвалов стояли пока что неколебимо, но и там, с увеличением числа бассейнов и транспортеров, что-то вроде как начало поддаваться. Ежедневно десятки грузовиков увозили получившееся ценное сырье: нейтральный порошок пылевидной окиси кремния марки ОХЧ. То, что в точно таких же грузовиках вывозится столь же чистый глинозем, выяснилось только много позднее. А за кремнезем комбинату даже чего-то платили, какие-то договорные деньги. Построив, студенты оставили наемный люд, призванный обслуживать новый очистной комплекс осенью-зимой-весной. Пообещав приехать на следующее лето. А чего не пообещать, ежели заработали куда как хорошо, ку-уда больше, чем расчитывали и чем планировала дать дирекция. И приехали, на радость местным девицам и домохозяйкам, и продолжили строить. И все были довольны. Все было прост-таки замечательно, пока какой-то не в меру бдительный мусор не обратил внимание на подсобного рабочего, по совместительству - кашевара. И не в том даже дело, что очень уж отличался он от "энтузизистов", - среди наемных немало было косоухих образин из бичей, и люди с криминальным прошлым в здешних краях тоже никого особенно не удивляли, - личность его показалась бдительному сотруднику больно уж знакомой. Он - не поленился, навел подробные справки и докопался-таки. Кашевар оказался широко известным рецидивистом по кличке "Шар". Вроде бы как завязавшим, вроде бы как даже вышедшим из закона. Не ссученным, - а именно вышедшим с соблюдением всех положенных формальностей, с поклонами перед людьми и просьбой не держать зла, потому как - застарел и устал.
  Власти в то время не имели ни малейшего понятия о секретнейшем "Нижне-Тагильском меморандуме", принятом на гигантском, общесоюзного размаха сходняке, когда несколько десятков немолодых людей, пристойно одетых, но внешности все-таки жутковатой, тихо, без всякого шума, без отчаянных пьянок и дурной гульбы сумели выработать общие позиции относительно жизни в совсем новых условиях. В условиях Перезакония. Нет, были, конечно, несогласные, как из числа очень уж консервативных воров, так и из числа больно уж борзых. Но - было поздно. Гигантские деньги, заработанные "Черным Ромбом" в стране тотального дефицита, вполне приличную часть которых контролировали воры, - решили дело. Слишком большие деньги, к сожалению, подтачивают даже самые святые обычаи. И - опрокидывают их. Среди всех прочих пунктов этой исторической декларации, равно исполненных мудрости и спокойствия, изложенных языком ярким и сильным, в выражениях точных и выразительных, были и такие, которые прямо благословляли ряд авторитетных товарищей на подъем нового дела. И - заранее отпускали все грехи, связанные с нарушением зарока не работать. Превращая порося в карася, было принято негласное постановление, что необходимые действия будут не работой, но - делом.
  Бдительный сотрудник немедленно обратился к начальству, и оно, в неожиданном приступе активности, провело стандартную, но от этого не менее эффективную процедуру: внедрило в среду наемных молодого, никому в здешних краях неведомого оперативника. Тот - старательно и терпеливо пас Шара и добился-таки своего. Время от времени вор посещал определенные технологические установки, а временами - покидал расположение городка. Памятуя полученные им строгие инструкции отнюдь не мозолить глаза хитрому вору, он и не мозолил, не таскался, куда не следует. А потом, враз поднятая на крыло, из центра прибыла группа сыщиков и следственная группа по особо важным делам. Вся гоп-компания была накрыта в один мах, словно сетью.
  
  - А это у нас что такое, - говорил капитан Литвиненко, одну за другой извлекая из похоронки хорошенькие черные коробочки, и поцокал языком, - ай-яй-яй...
  Впрочем, невзирая на столь глубокомысленное поведение, он и сам-то толком не знал что за сверкающая пластинка находится в черно-бархотном нутре очередной шкатулочки. А то он еще и не так бы цокал. Все это выяснилось потом: сто семьдесят пять граммов родия, триста тридцать с половиной - палладия, четыреста семьдесят один - платины. Девяносто три - иридия и семьдесят четыре с половиной - осмия. Улов чуть больше, чем сорока дней. Две тысячи четыреста сорок один грамм золота "четыре девятки". Пятьдесят три килограмма чистейшего серебра. И - шесть с половиной тонн чистейшей меди, на мелкие расходы.
  Но настоящее потрясение испытали сотрудники, обнаружив в отдельной похоронке целый штабель здоровенных плоских брусков какого-то серебристого металла. Каждый брусок был аккуратно упакован в плотно запаянные пакеты из толстого, грубого полиэтилена.
  - А это что?!!
  У вора был совершенно очевидно смущенный вид.
  - Да ладно вам, Николай Кондратьевич, - проговорил следователь Губайдуллин, - угощая его "Дукатом", - чего уж теперь-то... Все равно узнаем.
  И тот сказал.
  - Мышьяк. Металлический мышьяк. Третий год копится, а мы его никуда пристроить не можем. Висмут - пожалуйста. Сурьму - и то нашли сбыт. А мышьяк - ни в какую. Даже интересно, - он вообще-то нужен кому, или совсем уж нет?
  И тут Литвиненко не нашел ничего лучшего, как сказать:
  - А... А почему упаковано?
  - Так уговор с заказчиком. Чтоб, значит, отравы никакой ни-ни...
  И вообще по сравнению с другими законниками Шар был на редкость спокойным и доброжелательным человеком. Впрочем, из дальнейшего следствию стало очень хорошо ясно, почему этот спокойный, солидный человек, вовсе лишенный той показной, истерической ненависти к властям, которую так часто любит демонстрировать уголовное отребье, все-таки является паханом. Когда пошли вопросы, касающиеся конкретных имен, денег и мест, он только развел руками и спросил с легким недоумением:
  - Начальник, ты же умный человек. Зачем ты все это у меня спрашиваешь?
  А потом и вовсе начались сущие чудеса. Группу отозвали в Москву. Часть - бросили на другие дела. Дело забрали в какое-то особое производство. Бдительного сотрудника повысили таким образом, что он выехал совсем-совсем в другой район края а там - спился, потому что других вариантов новая должность не предусматривала. Шар, понятно, под суд угодил. И тут произошло то, о чем долго-долго ходили предания по зонам и пересылкам. Николай Кондратьевич Шагадамов вместо последнего слова на суде закатил Речь. Согласно легенде, в двадцатом веке только одна речь могла бы поспорить в известности и последствиям с этой: имеется ввиду небезызвестная речь, произнесенная в городишке Фултоне неким Уинстоном Черчиллем. Еще одна памятная в народе речь, начинавшаяся словами "Братья и сестры..." по мнению очевидцев могла претендовать в лучшем случае только на третье место.
  - Граждане судьи! - Начал Шар, и зал потрясенно замер. - Память об этом деле останется надолго, потому что оно было ясно с самого начала, подсудимый - от своих дел не отказывался, не отпирался, не было такого, чтоб подсудимому пришили чужое дело, или бы он сам, своей волей взял на себя чужую вину. И все-таки он, подсудимый, то есть я, - не виновен! Не виновен, потому что делами своими никому не нанес вреда, а принес только пользу всем и очень много пользы!
  Так он начал свое Последнее Слово. Он вдохновенно говорил о реках отравы, о ветре, который становится ядовитым, когда дует со стороны старых отвалов. Об целых тучах ядовитого дыма, изрыгаемых трубами. О том, как сердце его прямо-таки кровью обливалось, когда он видел мертвые реки и земли, на которых не растет даже мох. Так в чем же меня можно обвинить, граждане суд? Только в том, что брал себе выгоду, и без того упускаемую государством? Да, но при этом он еще устранил огромный ущерб, который терпело государство до его вмешательства. Тут он, как положено хорошему оратору, сделал эффектную паузу и завершил свое плаванье по волнам риторики блестящей концовкой. Она была выдержана в форме свободного рассуждения, высказанного тоном несколько задумчивым. Но те, - говорил он, кто, руководствуясь буквой законов, написанных давно, в совсем-совсем другое время, все-таки осуждают меня за это, пусть задумаются. Пусть задумаются и хотя бы сами себе ответят на вопрос: а почему никто раньше, до этого вора, не взялся за столь нужное, полезное, очевидное дело? Может быть только потому что даже и во сне не видел возможности получить от дела, полезного всем, еще и свою маленькую выгоду?
  Кощунство - передавать эту речь в вольном пересказе: изобиловавшая, - не слишком, но все-таки, - специфическими словами, принятыми в соответствующей среде, и яркими, смелыми сравнениями, она дышала суровым, грозным величием. Согласно изустному преданию, прокурор не мог удержать слез, а конвойные - так просто рыдали, как дети, когда выводили героя нового времени из зала суда, дабы препроводить его в зону строгого режима для отбытия очередного срока за хищение социалистической собственности в особо крупных размерах. Не знаем. Пусть подробности эти останутся на совести рассказчиков. В конце концов - каждой людской общности необходимы свои легенды.
  
  Когда бабушкин внук Митя решил было навестить бабушку во время долгого, сложного и откровенно тяжелого процесса лечения, его завернули назад, мотивировав отказ тем, что дуракам-де половину работы не показывают. Обсудив предстоящее в семейном кругу, чета лекарей решила все-таки взять отпуска без содержания. Благо, что дело того стоило. Когда, наконец, первая в своем роде операция, проведенная посредством аж сорока трех "спецур" в составе почти двух сотен композиций была закончена, его официально пригласили ознакомиться уже со всей работой полностью. Неизвестно, чего он на самом деле ожидал, но увидав бабу-Веру в натуре, он испытал потрясение, граничащее с шоком. Навстречу ему, ослепительно улыбаясь снежно-белыми, как с дореволюционной рекламы зубного порошка, зубами, вышла высокая, худощавая женщина. Возраст ее затруднился бы назвать даже специалист, но уж старой-то она не была ни в коем случае! Этого про нее не сказал бы не только специалист, но даже и злейший враг! В крайнем случае - сколько-то лет от тридцати до сорока - сорока пяти. Двигалась, пожалуй, несколько неуверенно, как будто еще не привыкла к новым статям, но это только если присматриваться. Миловидное, гладкое лицо буквально лучилось удовольствием. Молодое, а впрочем - тоже никакого возраста. В голове его мелькнула нелепая мысль, что такие вот лица были, наверное, у греческих богов, потому что невозможно иметь лицо восемнадцатилетнего, прожив долгие тысячелетия. В самом деле, - на каком возрасте остановится такое лицо? Ответ один, - на таком, которого не бывает.
  - Ну как? - Спросила, явно гордясь достигнутым, Люся, дочка того самого Константина, сына кума-Ивана, заведующая Второй Патологии в роддоме. - Каково вышло, а? Отойдем-ка, мне надо кое-что сказать тебе...
  - Слушай, по зрелом рассуждении, мы решили не ограничиваться тем, что запланировали с самого начала. Мы тут, прежде чем начать, - она закурила "Бородино", - поговорили с Верой Михайловной. По-женски, понимаешь? Так она изъявила желание, чтобы ей регенерировали не только суставы с сосудами. Так что на повестку дня само собой стал естественно стал следующий вопрос, - а можно ли спротезировать еще и кое-какие функции... Мы сделали несколько композиций вроде тех, которые используют при синтезе стероидов, придали им органотропность и способность реагировать на... В общем - придали им регулируемость и основные обратные связи биохимического типа. Это - оказалось гораздо проще, чем многое другое. Да сам можешь поглядеть, если захочешь...
  Если он чего и хотел, так это заорать. Благая, в общем-то, здравая, обыкновенная затея, будучи доведена до логического конца, обернулась какой-то жутью. Чем-то, очень сильно напоминающим сон, но и при этом - это был не его сон. Потому что видеть себя зрячими наиболее свойственно в общем-то самим ослепшим. Покрываясь мурашками размером не менее таракана, не имея ничего такого, что было бы по-настоящему уместно сказать, Бабушкин Внучек просто-напросто был вынужден пошутить:
  - Так что ж теперь? Я могу ожидать рождения дяди, который был бы на двадцать лет моложе меня самого?
  - Ну... Что этого не будет, я, пожалуй, гарантировать могу. Но... Я не слишком-то удивлюсь, если у нее восстановятся... В общем - если восстановится цикл.
  - Слушай, - ты хоть понимаешь, что говоришь-то вообще?
  - Да кому же, - ухмыльнулась она своей мимолетной, циничной, знающей, даже мужской какой-то улыбкой, - знать-то, как не нам. Сколько работы! Какой адский труд! Знать бы, что это такое, - ни за что не взялись бы на таких условиях... Но, договор, как говорится... Не бросать же, да и увлеклись как-то.
  - Если народная пословица о деревьях и лесе и относится к кому-то в полной мере, - мерным, отчетливым тоном начал заказчик, и вдруг рявкнул, заставив ее вздрогнуть, - так это к вашей семейке!!! Вы сделали то, чего даже в сказках не делали колдуны! Только черт, этот, как его? В Фаусте.
  - Да, вообще-то... Да-а-а...
  - Дошло, да? Судя по виду нашего Политбюро, в СССР никто ничего даже близко похожего не делал. И тем более - во всем остальном мире. Никто, кроме вас, не умеет творить ничего подобного с живой материей...
  - М-м-м, - перебил его потихоньку подошедший Люсин муж-ортопед, - видишь ли... Как раз того, что принято называть "живой материей", мы и не касались. Ни коллагеновые волокна, из которых в прежние времена делали о-отличнейшие тетивы для луков, ни, тем более, кристаллы фосфата кальция живыми, строго говоря не являются. Как не являются живыми, к примеру, нейлон и известка. Лишнее - убрали, кое-где - прибавили. Форму и поверхности - делал на твоем "Топазе", - забери, кстати, - племянничек, расставаясь, прямо-таки плакал. Гиалиновые хрящи - под ноль, в воду, заменили композитом на основе того же коллагена и полимера "суперслик", из которого проклятые буржуи собирались делать летние катки. Поверхность - упрочнена сеткой из этой твоей "желобоватой" модификации тубоуглерода, стереосвязанного с углеродом глобулярным. Система - сотни на три лет, без шуток, с гарантией... Да! Это все так. Но вот живых клеток - мы не трогали ни единой. Мы не можем вот так взять - и отремонтировать нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются... Зато можем поставить нейробласты человеческих эмбрионов, стабилизированные по особой стандартной методике, - на место отмерших. Что и сделали. Пока совсем никак не можем добавить мышечной массы. Миокарду - условия создали комфортные, тепличные, тут и спору нет, но вот восстановить его там, где, к сожалению, уже нет - бог его знает. Попробовали пока что те же стволовые клетки, только под другую матрицу, - а вот посерьезнее ничего не можем...
  - Не можете, или не делали?
  - Не! Тут работа, чтоб тебе было понятно, чисто инженерная, а про "ВирВекторы" - мы только слышали, да и нет там пока что ничего... так что - слуги покорные. А вот кости-хребты-суставы-связки-объемы-поверхности... - а, еще - протезы! - хоть и молекулярные, - это по нам...
  - Ну! И откуда ж бы это, к примеру, такое пространственное мышление, - сварливо спросил Митя, - у медика-то?
  Супруги - переглянулись, и дружно заржали:
  - Батенька мой! Да поразбирался б ты годиков десять-двенадцать в пленках, который на нашем рентгене делают, понакладывал бы аппараты Илизарова, поделал бы пластики суставов, - тогда б понял, у кого по-настоящему пространственное воображение-то бывает! Да я, если хочешь знать, - поверхности сам выводил, сразу же, племянник только проверял, так почти што никаких поправок-то и не было... Так, - отдельные уточнения.
  - Так. А теперь - серьезно. Поменьше чудес. Лучше бы - вообще никаких чудес. Вообще никаких чудес ответственным работникам, особенно ментам и кагэбэшникам. Сумеешь засрать мозги, что, мол, тут ты, к сожалению, бессилен, а тот случай, про который вы говорите, - так это совсем другое дело, потому что... а? И никаких чудес незамаскированных.
  - А ты поучи, поучи папаню детей делать!
  - Это все понятно. Жаль только, - закуривая новую сигарету, и снова мимолетно улыбнувшись все той же улыбкой, - никого из нас никак нельзя в евреи поверстать. Выезжаешь, к примеру, в Израиль, сам едешь в Штаты. И через годик-другой - миллионер.
  - Во-первых - не все так просто. Во-вторых - не миллионер, а мультимиллионер, а уж если продать лицензию... Только ни хрена не выйдет. "Спецур" новых вам там никто не продаст. Погодите. Работайте пока с теми, кого я буду давать, и вам вообще никакие деньги не понадобятся. Всю зарплату, как есть, будете откладывать. Это - в ближайшее время. А там - посмотрим.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"