Симонова Дарья Всеволодовна : другие произведения.

Пинг-понг жив

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Импровизация - основа джаза, и не стоит торопиться с "синглом"...


  
   Д.Симонова
  
   Пинг-понг жив
  
  
   Мы его слушались, хоть он и улыбался предательски, и не появлялся, когда его ждали, и обманывал до обидного легко, а если гостил, то выворачивал дом наизнанку и ломал любимую дедушкину трубку, единственную память... Не любил фетиши, плевать хотел на них, обсмеивал, и сам после себя почти ничего не оставил, разве что шарфик полосатый, поеденный молью. Но это из того, что осталось мне, - а я, может, чего не знаю, не факт, что кому он и миллионы не припас в тайничке за домом, почему нет, с Марсика все станется. У него имя уменьшительное получалось кошачьим, но все потому что мама назвала его невообразимо - Марс. Она сочла, что раз у ее знакомой модистки дочка Венера, то какие тогда возражения. Марс - бог войны, ему приносят жертвы, чтобы победить? Тогда имя "в руку".
   Венера, кстати, здравствует по сей день, но кто бы мог предположить, что она - ружье, стреляющее в последнем акте. Не ружье, конечно, а дамский короткоствольный пистолетик, забыла, как называется, не забыла - никогда не знала, не люблю оружие.
   Марсик любил гнездиться в центре города, среди архитектурных излишеств, где плюнь - попадешь в гида с японцами или в маршалла на "Чайке", если лет сорок назад.
   ...больше всех машин на свете я люблю нашу Чайку. Феррари-муррари против Чайки - купчишка в фальшивой бирюзе. Марсик, впрочем, не чересчур играл в сноба, и не гнушался выбираться к друзьям на выселки. Но уж на праздники пропадал в лучших домах, никому из нас неведомых, "но милых". Мама родная, как я ему завидовала! Особенно на Новый год. Все вранье? Нет, во мне дело, я смакую блестящую брехню про посольских отпрысков, лобстере в аквариуме и крошечной морской живности, запечатанной в перстень. Красиво и жестоко - маленький осьминожек замурован на ПМЖ в безделушке. Марсик утверждал, что владелица медленно сходит с ума от жалости, ей подарил эту похабень один грек. Онассис, наверное... Надо ли писать Онассиса с двумя "с"? По-моему, это излишество...
   Четыре Стоящие Вещи империи (из тех, что не в стол): песня "День Победы", Олимпийский Мишка, отечественные мультфильмы. И "Чайка" определенно. Стоило ли ради них столько людей загубить... Перебились бы без Мишки, и без мультфильмов. Только не надо про Микельанджело, заколовшего безымянного служку ради достоверности шедевра! Я исповедую мещанский гуманизм, я за теплую пестроту impression, за то, чтобы все живы и никаких злодеяний, в том числе в пылу творения. Ко всем лешим катитесь красоты диктатуры на крови и обагренная живопись туда же. И если Буонароти бесчинствовал в Сикстинской Капелле, то вот вам истоки католической манеры каллиграфично выписать христовы раны на своих статуйках, все эти струйки и кровавые слезки, вылупившиеся у восковой Марии в заштатном испанском городке и прочие мурашки для туристов. Отказать!
   Я ни разу не была у Марсика на дне рождения, он его справлял последнее время с вычурной простотой - по свидетельству очевидцев. Три баллона пива, таранька от двоюродных родственников, ранние сумерки, цитаты из Лао-дзы и иже с ним, потом все ложатся на пол и смотрят телевизор, фильмы категории "В", то есть не номинированные на "Оскар" ни с какого боку. Вот это восточное в нас - мы тяготеем к церемониям. Вручение голого лысого блестящего андроида с мечом и все сопутствующее... но это еще ладно, - вручение категорически не про нашу честь, значит, двойной тотем, церемония любви к церемонии, метацеремония, и куда бы делась эзотерическая харизма, если б ее можно было "потрогать". Мы, конечно, отчасти знакомы с одаряемыми голливудскими неврастениками в швейцарских часах, то есть между нами не больше шести рукопожатий, как обнадеживает статистика, но жизни грешной дай бог на одно хватит в том направлении...
   "Родню с таранькой" я видела однажды - чудные хлебосольные люди, трогательные, как зимние воробушки. У меня тоже есть такая: летом они наезжали к бабушке и наполняли дом свежайшими развлечениями типа походов на пруд, ловли раков и размещения рыбных гирлянд на чердаке, что называлось "вялить"... Лучистое теплое семейство, мама и дети кудрявые, папа лысоватый, компанейский... - даже в экстерьере гармония! По незрелости я не раз хотела к ним дезертировать, когда у ближних завязывались неурядицы. Нам-то с братаном недосуг было добраться до мирных летних радостей, мы были так заняты вредительством - натягивали нитки через переулок, спускали кошек под гору в закрытой таратайке, мастерили могильные холмики из несчастных алкашей, рухнувших в тополиную тень... Сходство воспоминаний сближает несказанно, хотя отнюдь не свидетельствует о родственности вспоминаемого: богач и бедняк, толстый и тонкий, негр и чукча могут на удивление созвучно ностальгировать, суть не в континентах, кастах, сословиях, расах и даже не в половом признаке - у нас у всех абсолютно одинаковый орган радости внутри. Это мне сказал Марсик, когда мы познакомились. Он уже тогда начал свой поиск закономерностей, читая Лао-Дзы и даже Дарвина. Ни один из моих друзей ни до ни после не читал Дарвина. Думаю, что в честь Марсика, то есть в честь памяти о нем, завидя читающего Дарвина, я теперь пойду за ним на край света, - и пусть тогда будет лето, не слишком жарко, но солнечно и одиноко, воскресные дымящиеся улицы, пустые, напряженные городские мышцы, все в саду и должно произойти то, что никогда не происходит, и несолоно хлебавши возвращаешься домой без приключения, зажигаешь свет, и хмель еще не вышел, и так все никчемно, ты как перст, а все твои в саду... вот чтобы миновала сия чаша, пусть встретится мне Читающий Дарвина в фиолетовых очках, рыжей рубашке в мелкую черную полоску с ключами на цепочке, который открывает лучшие таинства мира, у которого, как у Марсика, между иронией и издевкой пролегает уютный язык полуслов-полужестов, которым он изъясняется с нами. То есть - Марсик с нами, а тот, кто встретится, - с тайно любимыми. Марсик нас обязательно любил, мы - первые сливки, снятые им с 16-летия, до нас у него только дворовые компании и связь с маминой подругой. Да мало ли что было еще, но тому верить не стоит, то - бижутерия и алмазная пыль, которая требуется начитанным отравителям (подумать только, какое дорогое и вычурное злодеяние - подсыпать драгоценную россыпь в чай - и жертва три дня в летальных муках!) Не скажу, что мне неважно, что с Марсиком было когда-то, я теперь каждую крупиночку о нем собираю и кладу в несессер, который украла у ушлой квартирной хозяйки, которая купила его в Таиланде и собиралась сбагрить одной гимназистке на бедность, но я сочла себя априори беднее той гимназистки (ведь у богатых кто друзья и дети друзей? Тоже богатые, конечно, а если есть бедные, то им дарят совсем другие вещи, например, модные крышки для унитаза, или сам унитаз, или биотуалет, на худой конец, - одним словом, сугубо функциональное, симпатичный бисерный несессерчик, конечно, так никогда никому и подарен не был бы, если б не моя инициатива!) И вот я, предварительно набрав кислорода в рот, просвистела "да", на вопрос, нравится ли мне эта безвкусица. Она говорит - забирай. А потом - подожди, мол, еще спрошу кое у кого. И зажучила. А потом однажды вздыхает, якобы, в неловкости вся: съехать, мол, тебе придется от меня. А ведь обещала, что я буду жить у нее долго и счастливо! И я так обиделась, и были ноябрьские дожди, мое шматье в мокрых картоночках из-под бананов... В общем, я впала в малодушие, ничтожество, меркантильную ревность, и вещицу хапнула. Теперь храню в ней самое дорогое: бабушкин крестик, адрес одного таксиста в Нью-Йорке (потому что мне лень переписывать в записную книжку эту несусветную "черную мессу", где дом наперед улицы, и я не умею каллиграфично вывести рогатку Y), несколько незначительных писем от значительных людей, шарик тигрового глаза, и схема, которую давным-давно рисовал Марсик, чтобы я не заплуталась в столице и нашла его первую резиденцию. Ну это было, скажу я вам! Марсик всегда с нежностью отзывался о тех изумрудных стенах в Микки-Маусах, низеньких строениях, которые обзывались "стульчаками" и "стольчаками", статуэтку явно на тему Самсона, раздирающего пасть то ли свинье, то ли бульдожке (эта часть композиции скульптору удалась с чрезмерным гротеском), - с темно-красными следами, между прочим, не исключено, что крови! Но подозрения-то бутафорские, для воспитания детективных чувств, и жить бы тут да жить, хозяева еще в доисторические времена имперской дружбы с угнетенными уехали в Алжир, потом пошло-поехало до Швейцарии (надо заметить, что альпийский локоток от африканского севера близехонько, а ты попробуй укуси!) Шустрые благодетели... но и они не без изъяна, пришлось Марсику со всей оравой нахлебников и кредиторов освобождать ширпотребную эклектику, путешественники надумали от него избавиться. А что если останься все как было, Марсик до сих пор бы, по-прежнему, как обычно? Дома и судьбы проходят сквозь нас бок о бок, и неизвестно, что первичней. Сдающие нам счастливые апартаменты - не они ли ангелы по совместительству, счастливое время - не есть ли счастливое место прежде всего, которое до нас уже "нагрели" светлой полосой иные обитатели.
   ...но возвращаясь все же к нежаркому дню: увижу похожего на Марсика - и, конечно, не пойду за ним, просто буду смотреть долго-долго, пока он по самые пятки не нырнет в свет уличный с эскалатора, и желать ему всяческих благ и судьбы не дай бог такой как у Марсика, совсем другой судьбы.
   А в окрестностях точки "двадцать" мы валяли дурака и не сомневались в будущем. Отчасти. Я все-таки беспокоилась, что не вынесу никого из огня, не приму в парке стремительные роды у прогуливающейся беженки из стран третьего мира, не выхвачу чужого ребенка из-под колес и не закрою собой от пули... хотя последнее, пожалуй, чересчур, но подвиг мною тщательно планировался. Если не он - тошно и серо придется на Земле моей бренной сущности. Да окажись я самой Склодовской вкупе с Кюри, каких высот интеллекта не достигни, все равно жизнь человеку спасти значительней, в едином моменте, что поперек горла главному и неколебимому инстинкту любой живности, - величие и бесконечность. Канонические мечты труса! Спасители взаправдашние едва ли мечтают о героической оказии, просто в нужный момент они сработали молодцом, и в какой пропорции и откуда взялись для того тренинг, допинг, кураж - неизвестно. Случиться молодцом - дорогого стоит! Подозревая, что у меня кишка тонка, я навострилась на менее накладные благодеяния, но даже немощные и близорукие, бредущие прямиком сквозь скоростное шоссе, попадались мне крайне редко, и тогда я набрасывалась с заботой на загрустивших, вполне себе о двух невредимых руках и ногах, и мало-мальски здравой голове, - мыла посуду, бегала за портвейном, гладила по голове... Но, бог мой, великого так и не совершив! Потом запихивала мечту свою, как бабулька - очки, через секунду не помня куда, - и вдруг вспоминала, теряясь от бессмысленности своей, когда рядом страдают - где-нибудь за гнилым деревянным перекрытием в пьяной драке гибнут лучшие. Лучшие - они всегда так. Говорят, Шлиман, откопавший Трою, умер в клошарной ночлежке (это я чтобы не приводить хрестоматийные случаи, - а то люблю помусолить желтые журналы про неурядицы идолов, жажду увидеть приписку "По понятным причинам фамилии героев изменены". То есть в смысле Зяма Фрумкин - на Марсель Марсо, а не наоборот). Между прочим, Марсик меня однажды спросил: "А что делать будешь, когда победишь?" До сих пор ошеломлена. И вот бы знать! Он смотрит на меня и улыбается с завистью: "У тебя зрачки - как "двушки". Даже как будто пожелтели. И что, думаю, хорошего... Теперь нет "двушек". Музыка, запахи и деньги - вот устойчивые символы, оживляющие прошлое. Взять "Коней привередливых" и "Скалолазку", запах шашлыков из соседнего ресторана "Малахит" и мороженное за 18 копеек - и можно по-прустовски воспроизвести детство. Что касаемо "двушек", то в двенадцать лет я впервые попала в столицы и вот тебе: на будках написано вместо "телефон" - "таксофон". Такса... не будь собаки, получилось бы приятное женское имя.
   Так вот, Марсик вечно завидовал моим зрачкам и вообще тому, что меня прет бесплатно, безо всяких снадобий. И я ему возражаю сразу, дескать, зачем заранее делить шкуру, тем более удачу сглазить - плевое дело. А он говорит: "Неправда. Нужна стратегия. Удача приходит туда, где сервируют стол лишним прибором". Мне понравилось, как он сказал. Но как ответить, что я буду делать, когда спасу какого-нибудь рядового Райана? Да ничего! Жить дальше и покрываться изнутри известковым налетом тщеславия. Внешне я так особо чваниться не буду, но про себя оторвусь. "Вот именно, - замаячил перстом в небе Марсик. - Замаячит совершенное безделье, жизнь завершит петлю... Благодари свою вершину за то, что дает тебе отсрочку". Я только потом поняла, про что это он, хотя и так все как божий день. Продолжала творить благоглупости. Человека полюбила. Даже зуб пришлось вырывать, - прямой связи нет, впрочем... Пошла к хирургам. А народу в поликлинике - тьма, содом и гоморра. И вот крадется дама с мальчиком лет десяти. Почему-то ко мне. Объясняет, что у ребенка беда и как бы с ним в этой очереди не стоять. А меня пронзает: так это Его жена! И сын у него того же возраста, и мальчик дамочкин очень на Него похож, и дамочка сама вполне была бы достойна, симпатичная такая, по глазам видно - не паскуда, добрая женщина. Излишне живописать, с каким воодушевлением я пропустила их вперед. Нас возвышающий самообман! Я все думала, посмешить ли того гаврика про встречу мою якобы с его семейством, но так и не стала. Он не впечатлительный.
   Марсик его знал. Он меня с ним и познакомил, отнюдь не предполагая, без всякой задней мысли. Когда узнал, что из того вышло, был сумрачно удивлен. Сказал, что я не там ищу и вообще скис по-отечески и одновременно презрительно, а потом напился и говорит: "Я думал, у тебя глупость космическая, как у юродивых, а ты, оказывается, обыкновенная дура". Я ужас до чего обиделась, все смирится не могла, что так меня высоко ценил Марсик, а я и не знала, и вот не знаючи все величие свое и сплющила. Но с другой стороны, неужто жизнь личную псу под хвост спускать, дабы строго соблюсти юродивость! И потом я не думаю, что она мне так уж пригодилась бы. Сам-то Марсище себе выбирал девушек без странностей.
   Наверное, все началось с них. Интересно, кто сильнее верит в жизнь вечную - мужчина или женщина? Тут статистика бессильна, нужен бог из индусов, Шива или Вишну, - запамятовала, кто из них побывал в обеих шкурах и поведал миру, что женщине приятней... Надо было его опросить шире, не только про наслаждение, а про все вообще. С другой стороны, мне думается, что он не вышел за пестрый национальный колорит и оказался не по-божески однобок даже в одном пункте: это у них там в Индии вся камасутра про то, как семя задержать да женщине получше сделать, а иные народности такого феминизма и не нюхали. Но Шива, конечно, в том не виноват. Так вот, на грани 20-летия Марсик объявил мне, что жизнь одна, и дело одно и женщина одна, и она должна родить ему детей, - таков закон единственный и, мол, если я хочу возразить, тогда пусть приведу варианты. Без вариантов!
   ...мне вдруг пришло в голову: хороший псевдоним - Гомо Сапиенс. Или Гетеро Сапиенс. Для противной девушки из скользкого журнала. Противной, но умной. Марсик как раз с такими заводил "варианты".
   Но тогда разговор шел по гамбургским счетам, мы должны были поделить небо или оставить его единым. Вообще это был грустный разговор. На крыше. Под нежным дождем, в четыре, в пять утра, на доме, где с такого-то по такой-то обреталась детская писательница сказок о кучерявых террористах Ульяновых. А пусть бы и Антонио Гауди, что несомненно дало бы дому сто пудов вперед, но не склалось у гения, у него и так жизнь буграми, куда б его еще к нам занесло, каталонцы не любят перемен... Я думала, что та шумная незнакомая шобла вернется быстро, но они наверное купили и пили втихаря на улице или заплутали, или зашли к кому. Марсика это на удивление не обидело (когда привыкнешь, и впрямь не обижает). Он титанически выдыхал дым вверх, словно от него зависело, сколько ажурных облачков проплывет сегодня над городом. У него в запасе был очень приятный напиток промежуточной крепости. Очень приятный, но мало. И я сердилась немного на улизнувших за алкоголем, а тут еще Марс завел про "единобрачие" или однолюбство и наливал по наперстку, себе побольше. Ну и шут бы с ним, только такой вкуснотой можно было и погуще донышко мазать. И, помилуйте, к чему утыкаться в непреложные законы? Что же это за жизнь с одной любовью! Мне было не по себе это слушать, особенно от Марсика, который обычно сам блестит и переливается от излишеств, а в середине лета решил побаловаться аскезой, и выводит философские паузы. Я ему ответила, мол, не берусь тебе ни перечить ни поддакивать, но, во-первых, это у тебя новая любовь что ли случилась? Он не ответил. А во-вторых, я, например, про себя определенно знаю, что у меня не случится старческих прогулок в парке рука об руку до гробовой доски, что перед лицом вечности я не буду, теребя флер д`оранж, бормотать про горе и радость "пока смерть не разлучит нас", и что никакой моей половинки в природе не существует, а только четвертые, пятые, шестые и т.д. доли, все из которых я хочу отведать, потому что на то я и не Изольда, и не Сольвейг и не Пенелопа, чтобы и рыбку съесть и не подавиться... может, поедем продолжать?
   Хотя продолжать нечего, нет ни хмеля, ни дня, ни ночи, неразмеченное время... едем из оцепенения?! Ну хотя бы дойдем пешком до аттракционов как раз к открытию, рожи покорчим в зеркальной комнате, уснем на Чертовом колесе и, вздрогнув, не упадем... а то грустно с тобой здесь, намекаю я Марсику. Всего-всего должно быть побольше, а не по одному, много-много шкур на себя примерить, притереться к ним и выскользнуть, и дальше, - я и лошадь, я и бык, и Ло, и Гумберт-Гумберт, и просто Гумберт, на худой конец. Да не ты ли меня тому учил, зануда! Марс в позе химеры думал свою думу дальше, решив доконать меня ею окончательно. Но сна как на грех ни в одном глазу, хотелось движения, что нам, в конце концов, с утра к станку, что ли?! Нам никогда никуда с утра! Похоже, потому Марсик и затосковал на той крыше в незадавшуюся тихую ночь, у него свербило иногда - хотелось, чтобы хоть и не солдат, а спишь - служба идет, и в списки занесен, чтоб при Втором потопе тебя не забыли погрузить в киберковчег. Одним словом, Марс мечтал быть сказочным клерком в золотых часах, которому не на работу (видимо, потому что волшебником работает, не отходя от кровати...) Острая марсова прихоть обычно начиналась после недельной пирушки, длилась час или от силы сутки, и возможно, сопровождалось утопической пасторалью о единственной на все времена подруге жизни - однако пасторалью молчаливой, теперь же Марсик проповедовал вслух, с неспешностью индейца, который за вечерней трубкой обдумывает пытку для свежепойманных бледнолицых.
   А погода устроилась целительная, как апельсин с похмелья. Помню, что колокола начали звонить рано. Удивительно: стоит случиться судьбоносному моменту, так после узнаю, что тот день пришелся на христианский праздник. Я, кстати, к вере с большим почтением, когда мимо церкви иду, обязательно побирушек порадую и странников в лохмотьях, - мне их особенно в жару жалко: сидят у ограды в тряпье душном, преют, о прохладительном и речи нет. Что за жизнь!
   А у Марсика тогда любовь не появилась, а заканчивалась. И какая любовь, - все прежняя мамина подруга. Приехала к нему на поезде, привезла гостинцев от родни, осталась на пару дней. Она и раньше так делала, и тогда Марсик предоставлял своим пассиям внеочередной отпуск, иногда даже оплачиваемый, и все это он делал, если верить его клятвам на "байбл", ворованной из отеля фиолетововолосым европейским приятелем, чтобы разобраться в покое со старой кралей. То есть якобы ни-ни, не подумайте чего кровосмесительного, он даже разговаривая с ней при свидетелях, садился нарочито поодаль и называл ее с фамильярным почитанием по имени-отчеству. Звали ее Эля. Она казалась женщиной чопорной - до третьей рюмки, потом резко переходила в цыганское веселье, потом столь же внезапно замирала и ее обнаруживали уже мертвецки спящей. У нее были редкие короткие волосы, но когда она красила глаза, то получалась Одри Хепберн, как если бы та заслуженно трудилась на камвольном комбинате, много пила и вообще, если б она поистерлась. Но, согласитесь, породу-то не пропьешь!
   Она рано стала бабушкой. Все, больше ничего про нее не знаю, но ясно одно: у нее сто лет не было мужчины и как честный человек Марсик в общем-то был ей обязан, и его такие обязательства даже забавляли. В общем, грех он большой сделал, слишком много с ней смеялся, а это уже был не ее коленкор, она конечно пьянствовала с нами, вжавшись "под камелек", но наутро ей нужна была достойная старость в виде запеченной свинной ноги и разучивания азбуки с внуками. Но те ее даже не видели никогда, они родились уже в Америке, и бабуля нежилась в дилемме ехать или остаться. Может, Марсик врал, но она звала его с собой. Якобы. Вот был бы цирк! Бабка с молодым проходимцем внагрузку. Вероятность номер два: а что если б он поехал, так может все бы и обошлось?! Но, разумеется, эмиграция - лучшее яблоко раздора. Марсик на коне: его зовут с собой, но он не в силах оставить родину, где найти предлог для расставания достойнее. Подруга привязывается сильнее: за океаном ей явно не маячат бодрые друзья с огоньком - как здесь, как мы! Марсику там вообще ничего не маячит, дочь Эли вышла замуж лет в шестнадцать за техаского животновода (на каком перекрестке его склеила?!) Хотя она с младых ногтей танцевала в мюзик-холле... Эля оглянуться не успела, как стала заочной грейт-мазер. Но тут еще одна тонкость - дочь лет пять ей не звонила. Одним словом, чем дотошней углубляешься в чужие подробности, тем ближе конец света, что, впрочем, не опасная иллюзия. И Марсик вместо великого плача по любимой старушке устраивает ей великий аттракцион - чтоб она запомнила его на всю Америку, ведь ей теперь до конца дней своих с внуками вошкаться, надо же развлечься напоследок.
   Надменная и простодушная одновременно, она если приезжала, только и ворчала, дескать, вот выпить, да еще напиток хороший, вкусный, веселый - милое дело, а вот наркотики - не по-нашему, не по-русски. Даже марихуана не идет нам, нужно нутро иное иметь, нам алкоголь больше по профилю, не говоря уже, что наркота - дрянь редкостная, и жизнь коту по хвост из-за нее. Марс ее подначивал, дескать, тебе-то, старая, можно, ты бы не подсела, зато краски новые увидела бы (Эля работала бутафором в театре, энтузиастка этого дела была, все кукол на досуге разрисовывала...) И Элю однажды тоска очередная забрала, она давай к Марсу в "командировку" и "гостинцев передать", а зазнобыш ее тут и подогрел. Он сказал: только я понимаю, что тебе надо, без меня ты такого не найдешь, такого самого оно "смешать, но не взбалтывать"! "Без меня не найдешь... только я...только тебе"... не надо забывать - барышне пятый десяток, она восприимчива к нежному подходу до судорог миокарда, она поверила. Марсик ее угостил, после чего Эля не попала в Америку, не увидала внуков, не простила свою блудную кровиночку, - Эля умерла. Приступ. Потом я не видела Марсика два года. Никто его не видел. Говорят, на похороны приехала элькина дочка красоты неописуемой и завела с Марсом шашни. Это все, что мне известно из недостоверных источников... Грех первый. Мне всегда хотелось порасспросить об этом, но сведения витали противоречивые, а ведь я не исповедник, чтобы Марсик мне сам все начистоту. Я его только спросила, где Элю похоронили, он ответил, что не здесь, больше ничего. Марсик взялся чаще ездить на родину, стал как будто серьезней и злее, в гости не звал, то есть приглашал заходить как-нибудь, а это, кто ж не знает, равносильно "пошел вон". Без Эли мир нахохлился, волшебная избушка на курьих ножках встала к нам еще не задом, но уже вполоборота. Без Марсика мне непривычно, он нужен был хотя бы для опровержения. Ход событий веками укладывается в одно и то же русло под названием "тезис-антитезис-синтез", его еще никто не отменял. Согласно чему вначале Марсик научил меня пить, курить и, простите, все остальное, потом как порядочная девушка я должна была ему заехать в рожу, воспротивившись, его картине мира, а в зрелости самое то подружиться на равных, как двум престарелым куртизанкам, наставив ретуширующих "цветуечков" на свои и чужие слабости. Не случись с Элей несчастья, мы благополучно бы позубоскалили в стадии антитезиса и взгромоздились бы со временем на третью ступеньку, но теперь никак.
   А Марсик предпочел предложить мне готовую версию: "Ты точишь на меня зуб - я убийца, не думаю, что этим ты отличаешься от прочих". Я выудила у него еле слышную, как шумы в сердце, вопросительную интонацию и мне полегчало, потому что о "прочих" - это была уязвленная клевета. Его никто не бросил любить, просто притушили гимны, затихли, поставили гриф временного отсутствия и ожидания, когда пройдет срок давности. Не 25 лет, конечно, мы легковесней закона раз в дцать. Это я продержалась два года, и то потому что сочла неприличным скорбеть меньше: Эля в один из нежданных карнавалов одарила меня початыми духами в коробочке "с чужого плеча". На ней лаконично зиял харизматический лейбл, но Эля меня утешила, развенчав мнимый авторитет. "Все "Шанели" пахнут немолодой потной женщиной..." А те, что были внутри, неродные, - они пахли учительницей французского. Тоже, между прочим, женщиной не первой молодости. Но, несомненно, не потной. Она - добрая память и вифлеемская звездочка среди провинциального фарисейства. Может, только казалось, что случай подбросил мне кусочек моего горбатого счастливого малолетства, может, все дело в одном всего лишь заковыристом парфюмерном ингредиенте вроде "иланг-иланг", что язык и склонять не рискнет. Так или иначе Эля угадала, а это дорогого стоит. И много вод тех пор утекло и натекло под крыши и в подпол, двери наши теперь набухли и открываются с усилием и стоном, наши руки пахнут не ладаном, а утекшей водой, прилипшими к ладошке мокрыми "In God we trust"... элины духи закончились, я искала их всюду - никто никогда не видел и не знал таких, они существовали в трансцедентально единственном экземпляре. До свидания, Эля.
   Но когда мы сидели на крыше, она была еще жива, Марс просто ее обидел. Я думала - ерунда какая, чужие примирения всегда кажутся неизбежными, а вот свои - отнюдь. Я так и вовсе падка на соседский каравай: зайду к кому на вечерок и жуть до чего хочу остаться. Насовсем. Потом в метро несу глаза свои осторожно, чтоб слезы не расплескать, - а дорога дли-и-нная, муторная вечно, город - мутант кунсткамерный с башкой словно нарост на планете; мне кажется, Москва шарообразна тоже, и если глянуть из космоса - заметишь на месте ее круглую бородавку. И едешь, едешь, а хочется повернуться вспять, и вынырнуть из-под земли в точке входа, и бежать, задыхаясь, обратно по снегам восемь троллейбусных остановок, вернуться - и чтоб тебе обрадовались снова, и сказали, ну об чем спич, живи у нас всегда, мы тебе устроим кроватку в кладовке, и к делу приспособим, и тут же мы с радости шампанское выпили бы и музыку бы завели счастливую, скажем, Глорию Гейнор, песню про то что я, мол, выживу везде, в смысле не я, а она. Я-то не знаю, выживу ли я везде, но песню люблю, и весь народ ее любил, и в восьмидесятом, когда олимпиада была, бодрую Глорию-негритянку в ослепительных песцах по телеку в "Утренней почте" крутили, и это был для нас всех первый видеоклип. А мы и не знали... Вот она, мечта моя теплая.
   Эля сказала однажды, что это у меня ненасыщенный семейный инстинкт, и после того, как дети родятся, должно пройти. Не факт! Я думаю, это совсем другой инстинкт, хороводно-племенной (не путать со стадным). Сесть у огня, преломить хлеба с мамонтиной ногой и прочий провиант, все пустить по кругу, затянуть песню, закурить трубку, замутить легенду вроде той, что про короля Артура и про рыцарей - попрошу заметить! - Круглого стола. А чем мы хуже Артура - нам тоже каждому подавай рыцарей, апостолов, учеников, учителей, предшествеников, последователей и стол, бог с ним, можно и квадратный, но сядем-то вокруг - и понеслась! Кстати, Марсик утверждал, что психоанализ как наполеоновская армия - изможденный, покинет в конце концов эти края, изранившись об еще один инстинкт - национальный. Мы, дескать, боимся потерять "на кушетке" душу, из которой, как из сельди, вынут хребет до единой косточки и разполосуют на одинаковые дольки, и потому ни один из нас не скажет честно, сколько раз в неделю он имеет коитус, потому что это таинство и подлежит умолчанию. Тогда-то я и узнала задним числом, что такое "коитус" и что понимается под кушеткой. Марсик навис интеллектуальным превосходством - он это любил, особенно с тех пор, как я поступила в университет, а он - нет. Все стимул Михайло Ломоносова изображал - догнать и перегнать... На самом деле, я думаю, что всякие разные афористичные красивости - это Марсик не сам придумывал, это ветерок с бережка Эльвиры Федоровны. И даже про то, что все ангелы - евреи. Последнее в элиных устах звучало с мечтательностью героинь русской драмы: вот, дескать, интересно, имеют ли посланники божьи национальность.... А Марс ей в ответ: нет, душенька, не имеют, - в том смысле, что она у них одна на всех. А то как иначе: мог ли еврей не еврея изобрести, помнишь ли, кто "байбл" сочинил?!
   Я думаю, что касается "сингла", тут тоже без нее не обошлось. Еще, вероятно, Дарвин - он тоже приложил свой великий мизинец к марсову вдохновению, даже беглое аллегро по классику не может пройти бесследно для неокрепшего ума. Просто поразительно, что остались еще материалисты, - и это при том, что павшие так активно меняют козыри в наших играх! Эля придумала Марсику "сингл", и чего только ни случилось вследствие того, когда Элечки и след простыл... и чего только ни стряслось со мной из-за Марсика, а ведь и до него уже далеко, гораздо дальше, чем до Эли, - так мне кажется, у Харона свой кодекс, чем тяжелей грехи - тем дальше он отвозит от Земли, дабы не искушать более. Так вот, когда мы сидели на крыше и мне жуть как хотелось продлить карнавал, Марсик не сворачивал с минора, потому что, видите ли, счастливым можно быть только один раз и не кажется ли мне так же? Разумеется, протестую, ваша честь! - я сочла, что мой долг перед человечеством опровергнуть исчерпаемость Главной нормы на душу населения и набросала вкратце пару живописных примеров движения судьбы по синусоиде, но Марсик отвечал, что волнообразие потока - всего лишь "n" в периоде, то есть одна решаюшая высота и бесконечный ряд ее бледных подобий, теней. Один раз в год сады цветут! Посему мудрый инстинктивно откладывает вершину поближе к выходу в тираж - после нее ведь все равно остается покоиться на лаврах и уходить с миром. А он, Марсик, свое острие уже прожил - по глупости и невезению. Я фыркнула, мол, и чего ж теперь, положить тебя в русской рубашке под иконами? Тут он неожиданно вспылил и все потому, что я в его понимании была не из достойных вникать в тему той ночи. Пришлось, нервно теребя извилины, поупражняться в дедукции на ближних, померять, у кого сколько "вершин". К великому сожалению, никаких синусоид обнаружено не было, мои ближние куролесили в свое удовольствие и у них как будто одна сплошная Среднерусская возвышенность вместо аверса и траверса, разве что одна барышня полюбила двоюродного брата и терзалась инцестуозными сомнениями, пока не принялась сожительствовать со зрелой вечной студенткой в модных круглых очках с прибалтийским акцентом, - и они обе выглядели совершенно счастливыми, и так мило готовились к Новому году, столько гостей назвали, и у них впервые я живьем видела трогательные католические шишечки-веночки и прочие рождественские финтифлюшки, - у нас ведь не было таких раньше. Идиллия закончилась весной (сезонный роман - обычное дело, иные связи словно флора и фауна не в силах пережить смену погоды). К старшей подруге приехал сын, а при нем никакой содомии! Понять можно, но та, другая, барышня-подруга, хотя мы не дружили особо никогда... - она так растерялась! Говорила, что ей и в маминой утробе так славно не было, как с той упитанной эстонкой с Санта-Клаусом подмышкой. Она затосковала. Я ее понимала наполовину - у эстонки была такая хата! Центровая "сталинка" с камином и с футбольными просторами гостиной, а в подъезде при входе - мохнатый автомат для чистки ботинок, и в холле украшали елочку, и лежали ковровые дорожки... Что касается самой эстонки, то это совсем не по моей части, я внутренне содрогаюсь при самой мысли... но чем черт не шутит, в конце концов, кто сказал, что удовольствие регламентировано ассоциативным рядом: Николай Крючков, Кларк Гейбл, Махмуд Эсамбаев и далее вплоть до Митхуна Чакраборти... Можно ли подобные истории причислять к "вершинам"? Если да, то плохи дела у той девчонки - связалась с теткой, малость нюх потеряла. И все-таки чушь собачья с этой выдумкой в духе Гюго - у него сплошные адские сковородки с крошечной щелочкой, куда по ошибке протекли маленькие земные радости. "А ты еще подумай, подумай, тогда поймешь, что все именно так и есть у людей..." Я подумала-подумала, но только ради того, чтобы Марсика уесть с его упадочными умствованиями, что хоть никогда и не приносило мне успеха - ораторство мое хромает, в споре у меня всего лишь скулы сводит от несправедливостей, и в досаде хочется съездить противнику по холеной физиономии, - так вот, все это не значит, что не надо пытаться все же выйти победителем из риторической стычки. Тем более речь о том, без чего и смысла нет сажать березки, растить сына, и писать, кажется, роман, но можно и повесть, и дочь, и сосенку - все равно нет смысла. Но мне, как назло, в голову лезла последняя ночная передача "Легенды мирового кино" про Дитрих: скажи на милость, упрямец, у нее "вершина" была с Ремарком или с Габеном? "У нее не было вершины вообще. Она ее вынесла за скобки..." То есть он имел в виду, что при жизни она карабкалась в своих узких брюках и шляпках набекрень все вверх и вверх, но до вершины не добралась. Тогда я говорю: а Мерилин Монро? У нее где? "Где, где... Господа гусары, молчать!" Кстати, про ММ мы поспорили. Я категорически против того, что ее убили братья Кеннеди, а Марсик - нет. То есть он считал, что кроме них некому, потому что она их заразила одной и той же болезнью. Тут мне стало обидно за ММ, я к ней с большим почтением. А что такого?! Большие сиськи еще не грех актрисы, да и чувство юмора не лишнее. Дитрих я тоже уважаю, ну да царство им обеим небесное. Так вот, даже если и заразила, так что ж? В конце концов, и ее ведь тоже заразили, как и многих простых смертных из тех, кто теперь завел мещанский акцент и о прошлом - упаси бог, предпочитают пить сакэ и палочками кушать... Но не убивать же из-за триппера! "Так ведь она не шофера дядю Колю заразила, а президентов... Дядя-то Коля, конечно, не убил бы, хотя и тут гарантия зыбкая..." Для Марсика такие вот братские сговоры в порядке вещей, а вступаться за незнакомого человека почему-то не принято. Хотя кости перемывать - пожалуйста. Да что уж теперь, все умерли - и Достоевский, и Монро, и Марсик.
   Потом мне припомнилось все вместе: и Эля, и разговор этот пустой на крыше. Пустой, но не бесследный. Никаких параллелей, но у богов есть уши, они иногда нас слышат, особенно когда мы забираемся поближе к небу. Наша болтовня - она еще аукнется. Берегись! Не говори о смерти с жевачкой во рту.
   Чем крепче сопротивляешься - тем глубже сомнения. Марсик заронил свое порченное зернышко, приходилось ловить себя на том, что вымеряю волнистость судеб направо и налево. Победил Достоевский (недаром даже ММ к нему тяготела). У него "макушка" аккурат к концу - "Братья Карамазовы" (ох уж мне эти братья!) У прочих - сплошная невнятность. Справилась у Марсика: вершина - она где: в любви, в картах, в деньгах, в ремесле? "Неважно, - отвечает, - где угодно может быть, но только одна".
   Вот потому Марс и назвал плод размышлений "синглом", потому что "сингл" означает "один". Мало того, что жизнь одноразовая, так еще и в горку один раз и под горку один раз, вот и вся недолга, и впридачу бесплатное шампанское, если раззадоришься прикупить два холодильника зараз в нашем фирмастом лабазе на первом этаже. Больше ничего бесплатного, разве что кеды в угол поставить: остановить Землю и сойти - этот аттракцион гарантирован Доброй Феей даром, она еще и холопов своих подошлет, дабы придали нам ускорение пинком под зад... неприятная у Марсика вышла теория, гнилая. Спрашивается, кому она могла сойти за чистую монету?! Отвечается: мегаполису свойственно лееять мрачные сказки - это его помощь естественному отбору. Здесь тесно - должен же кто-нибудь пугаться и отступать, чтобы освободить место настырным. Впрочем, пугаться не обязательно, можно иронично выслушать и поставить рассказчику двойку за "домашнюю заготовку", как и поступил Вацлав, странная птица в крупнозернистых платиновых завитушках, всегда влажно прилипших к розовеющим щекам, как будто только что спасался бегством и озадачен. Он не постеснялся демонически насмехаться над Марсиком, дескать, какие трюизмы обсасывают недоучки на своих наивных кухнях. Дело кончилось дракой и примирением. Марсик лучше дрался, а Вацлав лучше думал. Прекрасный союз! Они это сразу поняли. Вацлав козырял парой-тройкой незаконченных образований (один из выгоднейших плюсов: проверить нельзя, а хвастаться можно). Но одно он все же одолел, - это если забегать вперед. И Марс с этим подозрительным поляком выдумали альянс на пустом месте. Хитрый Вацлав сразу смекнул, что Марсу нужна власть, девки, кутежи и в промежутках служба роду человеческому, но только, разумеется, если водка мешает работе, то ну ее, такую работу... Ваца не упускал случая пустить в ход обмылки своих университетов, умыть оппонентов академическим коктейлем и даже козырял отдаленным родством с высокопоставленным духовенством. На мой взгляд, Ваца не мог нравиться; к чему Марс затеял соревнование именно с этим альбиносом?! История не только умалчивает, она еще и отчаянно сопротивляется расспросам. Но язык у него висел там, где надо. Марс промолчал, лишь когда Вацлав замахнулся на Серафима Саровского. Есть у воцерковленных свои богоугодные кумиры, но и у них в биографии скользкие места с мирской колокольни. Уж где Ваца откопал компромат - не помню, но жила у Серафима в монастыре тихая монашка. У нее братец захворал нешуточно. И батюшка к питомице с просьбой: не можешь ли ты, невеста христова, умереть заместо родственничка, дескать руки у него золотые, да и мужик-то в хозяйстве нужнее. И ведь послушалась, преставилась. Брат, кстати, тоже. То есть оклемался. Я думала, сейчас Марсик покажет этому Саровскому. А тот словно рыба об лед - думает... Дивны дела твои, боже! Только девчонку зачем загубили? Почему вонючему чудотворцу было не обойтись без жертв...
   Я не в церкви, ругаться можно ("вонючий", потому что чем блаженнее, тем реже моются). Словом, Вацлав оказался мне еретически близок. А Марсик - нет, что вышло нелепейшим сюрпризом. Теперь, мне кажется, я в силах истолковать парадокс: богоугодливость не при чем, Марса завлек саровский эксперимент - приглашение от имени Господа махнуться "уан вей тикет", читай тикетс. Это тебе не пика пикой с передачей, это масштаб. Исцеляй и властвуй! - вот что свербило у Марса промеж висков. А глупый поляк ерничал, подавленный марсовым безмолвием, бормотал про бога, которого он и в лицо-то не знает, так о каком "спаси и сохрани" может идти речь!
   Прости меня, почтенный Серафим-батюшка, но едкий Вацлав посеял во мне стойкое, как ртуть, сомнение. Во мне теперь лет двадцать по санитарным нормам благодати не жить.
   А потом я вспомнила, что Эля была религиозна. Не слишком, но и не чужда, так сказать. И я приняла иное толкование того, почему Марсика прибило: он силился придумать, что ответила бы его "старушка" на поклеп в сторону незыблемых. У меня тоже теперь такое бывает, только я в безвыходности про Марсика гадаю - какой бы фортель он выписал... например, прождав час в метро и не дождавшись. Вероятно, ушел бы восвояси. Но, быть может, отнюдь... в том и петрушка, что он умел и обычно и необычно... Окончательный прокол случился у Вацы, когда он полоснул нежную тему поперек волокон. Полоснул, как принято, доверительно и брутально, и никчемно, потому как не спрашивали - не сплясывай, но поляку не терпелось, видать, испробовать на зубок свое влияние, и он вякнул, что виноватость - дело гиблое, и "каждый сам себе судьба" (так называлось мое сочинение на вступительных экзаменах, по совпадению и марсово - тогда мы были похожи; я получила "пять", Марсик - "два". За грамотность...) Вац подразумевал Элю - и зря, потому что Марс скорее умер бы, чем отпустил грех свой добровольно. С ним надо было с точностью до наоборот - он первый и последний раз раскаивался в содеянном, а посему бичевание в радость, он жаждал выйти к миру выплаканным и обновленным и искупить нечаянное зло откровением ньютонова масштаба. Но нет зла - нет и добра. Человеческая природа не прощает любой иголочки, впившейся в упругий задок эгоцентризма, даже в маленькой пакости ей свойственно искать признания. Была в Вацлавской изощренности фатальная незамкнутость круга, и посему меньше бы языком болтал, но вздумал ведь подвести под сомнение преступное деяние, в народе известное как "погубил он ее". Уж кто-кто, а Марсик до скончания дней своих предпочел бы быть гонимым за то, что "погубил" сам, чем бегать в курьерах у высших погубителей. Посему он принялся мстить Вацику медленно, неудержимо, в каждом подтексте, выгадывая момент, страшно и смешно - смешно для нас, наблюдающих, несведущих, знающих наперед... страшно для нас, узнавших все позже...
   При Марсике мы помалкивали, а сами, уединившись, как только не прохаживались по "синглу", обретавшему пока еще незавидную популярность в тесных кругах. Никогда не думала, что для народа как медом намазано там, где и словом не описать. Сколько Марс речей не вел - все без толку, но на том и строилась интрига: великое не опишешь ни вкратце ни всуе, не зря у бога нет имени, точнее не про нашу честь. Мы и про масонов не в курсе, про что они терли в своих ложах, но ужас до чего интригующе; в интриге же скоро захлебнемся - на улицах ступить негде, чтобы не попасть пальцем в эзотерику, вперемешку с бананами - тайные знания, розенкрейцеры, Вуду и знаменитые кактусоведы. Модно! Почему я тоже не сподобилась на свою маленькую доктрину?! Это куда проще, чем завести мелкую лавочку, написать диссертацию или смастерить тысячу журавликов - нет смысла стремиться к конечному продукту, главное - выдумать сюжетогенный намек, порождающий приятные аллюзии. "Вершина" - это... спасение гибнущего товарища, снега Килиманджаро, Высотский, Мимино, в конце концов ... и масса всего трогательного и героического одновременно. И потом само название! Я всегда говорила, что слово, ласкающее ухо человеческое, - половина успеха любого начинания. Вначале было не просто Слово - Слово Благозвучное...
   Эля - вот кто понимал это лучше других, посему я и не сомневаюсь в первоисточнике. Она любила красивое до патологии, - "кукольным" своим зрением причудливо толкуя видеоряд. Убей бог, я не могу отличить красивый член от некрасивого, а она могла, пусть и твердила при том, что сие - лишь опыт, опыт... Нет, вранье, бабцы, кукующие веками без мужей, они это любят: свой несуществующий секс, своих отвергнутых женатых аполлонов, связанных досадными условными узами. Все рассказывают одно и то же: он любил меня до изжоги, но не мог бросить немощную (неприсобленную, глупую, многодетную) жену... Плюс рой обивающих пороги мужиков для праздника... На самом деле, истинного опыта тут - воробей какнул, они давно забыли, как это делается, но ведь кошмар - признать себя едва прикуренной беленькой, с золотым ободком... брошенной во мрак с перрона, потому что подошел последний проходящий! Нерастраченность по женской линии - неприятный приговор. Еще бы! Да мне и фасонистую салфетку в кабаке жалко выбрасывать, пока я ее не зажулькаю до полной непригодности, а тут речь о даре божьем - о неповторимом бытии.
   ...кстати, пристойно ли сигареты Vogue уминать в единственное число и если да, то случайно ли в этой форме они созвучны с главным женским органом, хоть и Vogue - это по-французски, а орган - по-русски, хотя и в латыни корни? Должна же хоть изредка иметь смысл игра слов!
   Так вот, кто знает, тот помалкивает, либо плотина прорывается скандально, на весь мир (что опять-таки большей частью выдумка, но иные и впрямь резвятся не по-детски). Не знаю, как обстояло у Эли, никогда ничего не знаешь, пока одно из данных нам ощущений не подаст сигнал - вот оно! И скорей всего на это способно одно-единственное ощущение - интуиция. Мы уяснили однажды, что нам выгодно с Эльвирой Федоровной вместе ходить на вечеринки - нам нравятся очень разные. Всякие Брандо, Маккартни, Битти, Филиппы, Пеки, Делоны, Бельмонды - о многих я и понятия не имела о ту пору, но о ком имела - так то просто готовые болванки для кукол, по моему разумению, самые что ни на есть натурщики для матрешек мужескаго полу. Эле же они застенчиво нравились. Очень спокойно нравились (вот что у нее на "файф пойнтс" - отсутствие пафоса проголодавшейся пенсионерки, нацепляющей очки для скрупулезного просмотра эротического триллера, дабы порадовать нас критикой из народа. Такие своих кумиров любят душно и напряженно. Видимо у Эли опыт все-таки был). В своих предпочтениях она оставалась бутафором. Нет, я не говорю, что это плохо, это очень даже замечательно, потому как есть тема для ехидства. Разве интересно с теми, над кем нельзя по-легкому поглумиться?! Вот я и поглумилась: понимаете, говорю, - от важности момента на "вы", - приятственность плоти налагает общественные обязанности. Кем должен быть красивый мужчина? Пункт "а": бабником. Пункт "б": голубым. Пункт "в": другое (но что? Актер, включая гения, он тоже либо бабник, либо голубой, либо "другое"...) Что за стадия в промежутке? Только неврастеник, ибо не в силах соответствовать ни первой касте, ни второй. Больше того, садясь промеж ролей или пытаясь усидеть на нескольких, заработаешь многие печали, вплоть до импотенции. Все-все болезни от нервов, и даже триппер от них же, потому что "страх от того, что мы хуже чем можем". Он бьет в ту точку, о коей печемся. Вот, привожу Эльвире пример, твой Брандо. "Ты всмотрись в его лицо"! Явно гондурас его беспокоит. "Его не гондурас, - обиделась Эля, - у него с детьми проблемы..." Вмешался Марсик, ткнув меня пальцем в ямочку на подбородке: "Это твоя Первая настоящая мысль. Поздравляю!" Я, конечно, тоже его ткнула куда попало, но про себя мне было лестно. И про каких детей Эльвира Федоровна! Во время запечатленное у Брандо дети если и были, то махонькие... ему уж с ними тогда точно никаких проблем!
   Эля спорить не стала, только призналась, что считала меня недалекой и со странностями, а теперь нет, отнюдь. Просто диву даешься, как единожды сболтнув, меняешь тональность бытия и как важно, что о тебе подумают, и еще важнее прояснить это вовремя, ни раньше ни позже. Мое тщеславие устроено без извилин: кто ко мне - к тому и я, принцип кукушки и петуха. Что касается грубой лести, так мне все чаще правду-матку, я не избалована реверансами, если и подмажут елеем, так и тут матка замешана. Стоит врагу мне подмигнуть - и я возлюблю его без аннексий и контрибуций. Эля объяснила, что у меня дурной характер, но с этим уж ничего не поделаешь, как с монеткой на дне океанском, не извлечешь. Я изменюсь неизбежно - она объясняет, - но пусть как можно более плавно, мягко постепенно, как в медленном стриптизе, потому что медленный полезней обоюдно. Она не пояснила, что значит "полезней", но мне кажется, я поняла. Я ее спросила, почему она не останется здесь, в Москве, здесь и театров больше, и жизнь шабутней, и вообще (подразумевалось - Марсик...) Эльвира Федоровна прищурила слезящийся глаз от дыма, дескать ну ты даешь! Думаешь, мол, я не потаскалась по юности, думаешь, хуже тебя, пигалицы. Знаю, знаю я Москву, эту отставную прокуроршу с новенькой челюстью, с шершавыми загорелыми ляжками, раздвигающими тугой шелковый разрез и с туфлей на босу ногу, с хорошей туфлей которую наденешь - и одевать расхочется, нога в ней спит; а Москва-душка любит дать поносить, любить за стол позвать, в яства носом потыкать, - только ты успевай каждого попробовать, потому что накушаться не дадут, тут не кормят - тут показывают, вот, дескать, куда тебя пустили со свинным рылом твоим... Добрых рук едва коснешься, так что прощайся с ними сразу, они есть да не про нашу честь, обещанное храни как память, не более, и телефоны пусть при тебе только те, что помнишь наизусть. Москва любовь подарит обязательно, и не одну, и любую, она не может при виде гостя по сусекам не поскрести, пыль не сдувануть, не плюнуть и растереть для новизны и не всучить прошлогодний календарик, забытый кумой зонтик, терку для мозолей... Принцип хорошего продавца - вначале втюхать залежалое, но клюнешь на удочку - и ведь парадокс: не пожалеешь, привяжешься, потом же как проглоченный кусок говядины на ниточке из собаки Павлова - Москва вынет осторожно подарок, а глаза проникновенные: все понимает, только деньги у нее уже посчитаны и скручены резинками, тебя, прости, не ждали и прибора не поставили (ты ж ведь не Удача!), выйди на балкон, пососи спичку, остынь, здесь мало званных - сплошь избранные, Москва - она как хороводы наши детские: каравай, каравай, кого хочешь выбирай, - но выбирают всегда одних и тех же, по одежке, нелюбимых вовсе, но так повелось. Потому что внезапно она рассвирипеет, смахнет скатерти со столов, все вон пошли, окаянные... окинет разруху глазами, налитыми злым смирением... а ты тогда успевай схорониться по кладовкам и замри, замри... смотри в щелочку, что будет. Кто такое еще кроме Эли скажет?
   Еще она беспокоилась за Марсика, сказала, что зря он играет в подлеца и ее не слушается - ему учиться надо, а не порхать, миру совсем не нужны эти мальчики как девочки и девочки как мальчики, мир ими надивится, а после исторгнет их как пестрый космический мусор, ведь с точки зрения эволюции они - ботва, пустое место. В воду глядела Эля, а мне было неловко за нее - засранец предал ее на корню невесть из-за чего, а она по нему чуть не в колокольчик звонит! Мы ведь о нем говорили перед поездом, когда Эльвира Федоровна собралась последний раз к себе. Потом она приедет к Марсу, но уже больше никуда не возвратится. Но никакой угадайки, - Эля отличалась будничным предвиденьем. Это когда без помпы и рукоположений рюхаешь, кому чего грозит, в том числе и самому себе, - бывает же так. Только вряд ли она опускалась до предположений, с какой стати Марсище не пришел ее проводить по-человечески, почему с ней оказалась всего лишь я. Он поймал жирную рыбку в мутной воде и покоролевствовал на час в одном "лучшем доме". Не то, чтобы совсем из-за денег - по интересу. Если честно, я понятия не имею, чьим любовником эти три дня он был, я в том кругу никого не знаю, много позже мы там марсиковы поминки справляли, но можно ли судить по тому о близости? Пришел оттуда весь морщинистый от смеха, потный, дикий, в чужих носках... я тогда впервые узнала, что носки тоже могут быть от Валентино. Откуда мне известно, каким он пришел? Я тогда у него жила, у меня наметился просвет между стульями, т.е. одно кончилось, другое не началось, надо было переждать... Играл скулами, любопытство мое он побаловал года через три. И то избранно, не про все... Тогда он просто пропал, а подруга его здесь, со мной рядом нервничает. Марсик позвонил один раз - и голос чеканный, трезвый, я тут же подумала, что случилось чего. А он говорит, что да, случилось, мол, и Элю он проводить не сможет. "Побудь с Эльвирой Федоровной, ты вроде ее не раздражаешь..."
   И началось у меня по песне: "страх, от того, что хуже, чем можем" - облеченная драгоценным доверием, опасаюсь его утратить; "и радость от того, что все в надежных руках" - разумеется, сделаю все, что смогу, буду метать икру и сдувать пылинки. Эльвира Федоровна сразу показалась старенькой недотепой, накупила на вокзале шанежек и колбас втридорога, осунулась. Я ее, понятно, стараюсь подбодрить любыми средствами, а ей тошно до того, что на меня ее мурашки спрыгивают, и мне даже выпить с тоски захотелось, хотя я это дело не признаю, я люблю принять с ветерком и с радости. И вдруг она спрашивает - пива хочешь? Я ей: хочу ужасно, но покрепче. Эля: идет! Но это у меня без меркантильной мысли вырвалось, я и не знала, что она возьмется меня угощать, да и откуда деньги у женщины после путешествия?! Она ведь официально их себе выцарапывать умудрялась, хотя какие там командировки у бутафорши из провинциального театра! Но мы идем с ней в... что бывает на вокзалах? Туда и идем. Блюз придорожной закусочной. Мне приятно было вспоминать о том вечере, хотя хэппеннинг готовился не для меня - для Марсика. Накопила денежки, старая дура! - она сама так о себе. В кои веки накопила... По-моему, тогда именно она и решила взять курс на западное полушарие. Злые или добрые языки (разве их разберешь!) объяснили мне, что в те дни Марсик получил трудный опыт ...будто его в суматохе вертепа поимели без разбора. Одурманили и поимели. И на старуху найдется проруха. "Языки" еще говорили, что ему понравилось. Я закрывала глаза и уши. Пусть Марсик окажется любым гадом ползучим, только не педерастом. Ведь так? Нет, другие ради бога, по мне так хоть голубой, хоть зеленый, лишь бы человек славный, я приветствую все человеческие конфессии, если они не враждебны к прочим, но харизму зря губить ни к чему. От добра добра не ищут, излишества не угодны природе, она живет по Закону Необходимого и Достаточного, для шага вправо-влево необходимо иметь веские причины, а для остроты ощущений ни-ни, для остроты, пожалуйста, коллекционируй автомобили, кусай яблоко, подвешенное на ниточку и узнавай свою пассию по филейной части в ресторанной развлекухе. Нельзя насмехаться и вносить путаницу в половые признаки, придуманные богом (хотя по мне, так Господь сам первый путаницу в них и внес тем, что наделил некоторых таким казалось бы неполовым признаком как разум)... Нет, Марсику положительно противопоказаны этакие перекосы! Но! Если уж он без дураков впал в "опустительство", то уж гулять так гулять, конфуз никоим образом не сбил бы его с путей и не стал бы поводом к этакому паскудству - любимая женщина на вокзале закусывает портвейн любительской котлетой. Хотя кто знает...
   Господь с вами, а почему тогда поминки всегда в том логове?! Но Марс вечно утыкан вопросами, как Св. Себастьян - стрелами.
   Я спрашиваю: Эля, а вам никогда не хотелось прославиться. Она спокойно - нет, не хотелось. Вообще ей действительно было не до славы. Не хочу думать, предвидела она или нет - страшно мне думать, потому что сразу лезу в ее шкуру, цепенею. Думаю, скорее "да" чем "нет", предвидение бывает деятельным, она готовилась, только толком не понимала к чему. Просила меня бросить называть ее на "вы", я с горячностью соглашалась, потом соскальзывала обратно в ребяческий пиетет: нечестолюбивые для меня - кубики Рубика, инопланетяне, а нечестолюбивей Эли я в жизни людей не видела. Я опьянела молниеносно, у меня организм идеально послушен алкоголю, в том смысле что ему скомандуешь: пить, веселиться! - и он мигом; я давай, упиваясь миссией затейника, плести косички из лирических отступлений и наступлений. Вариации на тему глории мунди терзали меня изначально, со времен младенческой несознанки. Приеду в деревню бабушкину, и оторопь берет: буйные мужики, тихие старухи, сумрачные женщины с толстыми икрами пьют водку, полощут простыни в речке Ряске, судачат, ссорятся, встают в четыре утра, носят воду, угощают домашними яицами, тарахтят мотороллерами, моются раз в неделю в горячем банном аду и тихо тонут в Лете, так и не узнав, что такое Кабо Верде, Лонжин и каре миа - просто слов этаких не услышав. Да не из-за слов, конечно, обида, а из-за того, что люди исчезают легче пыли, - молодые, старые, идиоты, умницы-разумницы, праведники, любимцы, подонки, всех уносит в братскую могилу местного кладбища, чтоб лет через пятьдесят срытые их памятники свезли на свалку, а овальные портреты, каждый из которых заслужил слезу живую и прикосновение губами, морщились и тлели. Но Дориана Грея тут и конь не валялся...
   Эля слушает меня насмешливо, интересуется, что же я предлагаю. Я отвечаю, что очень неправильное на Земле устройство, пусть бы мы после кончины улетали на другую планету, потом на следующую, и так по кругу, и снова Земля, и дальше... вот лучше бы так, чем полное загнивание в ящике и 9 дней, 40 дней, забвение. Оттого и тоска на планете нашей. Почему тоска? У кого тоска? - улыбается Эля. У меня, бью себя в клетку, тоска. Пропадаешь ни за что, в грязи жил, в грязь и ушел. Неправильно это - лучший дар во вселенной изводить как семечки. Его надо холить, лелеять и укутывать в красоту всякую, пусть иллюзорную и утопическую - в мечту, как в фильме "Безымянная звезда", помнишь? Мой любимый фильм (я глубоко под шофе уже, ясен перец, у меня не один любимый фильм, но про "звезду" есть маленько)! Эля не отпускает улыбку. "Да сдалась она, твоя звезда безымянная! - зажмурившись, оголтело отпивает "Изабеллу"... - ты вздумала людей любить сильнее, чем их любит бог. Глупости это и гордыня, и не выйдет ничего. Оставь человеку человеческое, какое ни есть - все с Его позволения...." Я притормозила. Вот уж не думала, что Эльвира Федоровна настолько не чужда, так сказать...
   Кстати, бога я в лицо, как и Вацлав признавался, тоже никогда не видела, - только страх божий: что скажу дурное и он накажет. Не будь карательной составляющей, может, мои с ним отношения сложились бы иначе. А так они едва тлели, как беседа с чужим строгим мужем в то время, как хозяйка отлучилась по нужде. Сидим, пялимся в стороны, фантики мусолим, полный вакуум. А как подруга вернулась, так дундука ее и не замечаем, хихикаем. Хотя смутно догадываемся обе, что для чего-то он нужен тут, наверное, камешек на сердце замещает, чтобы мы слишком на веселящем газу не увлеклись в облака, чтоб не получилось досмеяться до беды. Вот и с богом такая же неловкость. Но для Эли я не стала метать бисер , потому что перед свиньями не стоит, а перед людьми уж больно хлопотно. Она верующая оказалась, а я из колеблющихся, кишка тонка мне растолковать ей, как забочусь о ближних порасторопней Неизреченного. Я перевела дух, полюбопытствовала, как она насчет фаталистических теорий друга, в курсе ли. И тогда она произнесла первая для меня красивое слово"сингл", и ничуть ее не коробила идея, она погоняла вино по кругу и ответила, что так оно и есть для львиной доли человечества. Монро и достоевских посоветовала не трогать, у них отдельный график, а мы, толпа... не твои ли, мол, недавние слова - в грязи живем, в грязи и дохнем... Я давай отнекиваться - речь ведь была совсем о "другой толпе", как ты может так переиначить?! Эля теперь уже не улыбалась. "Толпа - она одна на всех. Разве тебе не страшно от того, как мало дается в этой жизни? Да и одна "вершина" нам - великое благо посреди беспросвета, разуй глаза... Вы молодые еще. А я вот смотрю на своих друзей - кто ж из них получил то, чего достоин? Погуляли в юности, теперь ярмо на себе тащат - и вся любовь. А кто и умирает медленно, а у кого с детьми драмы... Они для меня лучшие люди на Земле - и какой же черствый кусочек счастья им выпал, чтоб годами размачивать..."
   У Эли блестели веки и вся косметика сгрудилась в складочках. Я угадала ее трепет - старательно воздевать взгляд к небесам, чтоб не выплеснуть слезки, подкатившиеся к самому краешку, не размазаться совсем. Я вся истомилась от намерений ее утешить и отправить домой с наименьшими потерями и чтобы на лице читалось скорее "да", чем "нет". Я решилась на отчаянную ложь: "У Марсика долги..." Ложь не то, что долги, а то что они ему помеха, но Эля не дослушала мою тонкую нетрезвую конструкцию. "Еще скажи, что он играет на бирже..." Подошло время поезда.
   Вот такая наша последняя с Элей встреча. Позже, в эру правления Вацлава и золотого тельца у Марса появилась Настя. Редкий типаж. Она являла собой превосходство Марса над прочими планетами, - похоже, Настю слепили "на заказ", иначе как объяснить, что природа стерпела такое совершество. Конечно, в первую очередь царь-девица должна была утереть нос Вацлаву - тому все с матримониальными планами не везло. Поляк у любой кандидатки в подруги прежде всего прочего пытался занять денег. Причем не плевую сумму, просить мало Вацику было стыдно и ни к чему - он без шуток зондировал благосостояния и сетовал, что больше ему, бродяге, ничего не остается, и сетовал столь беззастенчиво-убедительно, что пропитывал атмосферу правотой альфонса: ведь не последний кусочек изо рта какой-нибудь белошвейки собирает стянуть, а снять сливочки, излишки. Наплывала медленная ясность: безлошадный без богатой партии стухнет, сникнет, наплачется. Только Настя его речами брезговала, старательно открывая нам велосипед про мужчину, коему негоже повисать на содержании у женщины. И у мужчины негоже. А мы-то думали, что это модно! И мы не полюбили Настю. С ней Марсик сделался надменным затворником, пил неигристые сухие вина, и взялся ходить в галереи. Дурачок, что же ты делал два года после Эли - неужели придумывал, как бы отомстить судьбе и придумал? Настя, между тем, тоже знала, что такое "играть на бирже", хотя была художницей. Но вам уже не Эля-бутафор, у Насти картины назывались "Василиск", "Страшный Суд", "Ифигения в Тавриде"... Могучие полотна. Глядя на них, я с трудом балансировала под тяжестью опрокинутых канонов: до сих пор в графе "Великая Художница" было пусто, разве что изломы и превратности подруги Родена Камиллы, но та скульптор... а тут на тебе - живая и гениальная! Улыбается. Светится. Причем как надо - без фанаберии, с нервозной иронией педанта подсматривающая за недолюбленным делом рук своих. Кто бы мог подумать, что передо мной трогательная мистификация! Настя - она, конечно, картинами баловалась, но все больше авангардистскими, какие-то больницы, нищие, дети окраин. Фундаментальности - это были работы ее отчима.
   Впрочем, до меня эта весть дошла длинной тропкой. Уже после того, как Настя примкнула к Вацику. И тут Марсик замешан - как бы ни презирали сослагательное наклонение. История его не знает, зато я знаю. Видимо, одной угробленной жизни мало, чтобы одуматься. Одна жизнь - еще не улика. Для верности нужна следующая. Дабы убедиться, что имеешь власть, да еще такую, сродни фантомной боли. Сродни собственным ягодицам, которые толком сам не увидишь, только с помощью особой композиции зеркал. Три человека на марсиковой совести, Настя вторая. Вацлава задело рикошетом. Он жив. Одиночка с двумя детьми. Ему некогда скорбеть. Он заматерел, похорошел, наверняка пролезет куда надо. Он не Элечка и даже не Настя, беззвестность для него - самое горькое несчастье. Этому его научил Марс, бог если не войны, то беспокойства. Изредка мы с Вацей - теперь, после всего - видимся и он угощает меня невыносимым национальным блюдом. То есть он не специально. Он кладет передо мной меню, а я с плохо скрываемым раздражением принимаюсь листать, требуя рекомендации. Все равно я в этой дорогущей хавке ничего не смыслю! Вацлав стервозно мычит невразумительное, и мне приходится самой тыкать пальцем в небо. Ну не совсем в небо, все-таки одним принципом я руководствуюсь без перебоев: поменьше еды, побольше выпивки. Почему-то на выпивку в заведениях мне денег не жалко, особенно чужих. А поесть можно и без помпы.
   Марсик учил: на что не жалко денег, на то не жалко жизни. Демагогия, наверное... Я не во всем с ним соглашаюсь. И насчет психоанализа - что он в плохом климате не приживается, - я тоже не поддерживаю.
   И вот я быстро пью, а Вацлав медленно ест. У него теперь ни друзей, ни женщин. Одни коллеги, партнеры, рыбки в мутной воде, - все не то, не то. Если бы не марсианская путаница, поляк шел бы и шел себе самоуверенной и крепкой дорогой, как и подобает "твердому искровцу". Но Марс, если уж для кого начался, то не проходил, задерживался в дверях, сквозило. А ему что... ведь он ненарочно, его пока держат за фалды, с ним рады... пойти в разведку, даже если вчера хотели убить. Даже если он умер. Вацлав скучает по нему. Что касается пропавшей без вести Насти, то ее он запер в себе на замок. Это простительная боль. А вот как он может тосковать по душегубу - это повергает его в злое изумление. Мы расходимся, хорошо понимая, что хотели сказать друг другу и не сказали. Тоже способ.
   Мы остались дороги друг другу как память. Кто бы мог подумать...
   Таким образом, Марс убил троих, а третьего покалечил. Словно авария. Из меня мимоходом сделал... меня. Могло быть хуже и до "хуже" ничтожный шажок. Если бы я для него значила чуточку больше, он бы убил обязательно. Из мести. Единственное, что он не мог пережить спокойно, - привязанность. Она могла его ставить только в страдательный залог. Действительным залогом он брезговал. Ему это удавалось! Возьмись вдруг я брезговать - черта с два. Впрочем, в морали толстовской Китти о том, что девушке не к лицу желать прохладного к ней господина, я разочаровалась еще раньше, чем получила паспорт. То есть как только мне понравился узколицый канадский фигурист на закате карьеры (не я была на закате, а он). Даже если бы мне и вздумалось взглянуть в его маленькие галльские глазки... а у меня и в мыслях не было, я забавлялась шизотимической определенностью: вот и у меня пришла пора, вот и я влюбилась. Степень недосягаемости объекта меня ничуть не огорчала. Другое дело Марс. Категорически не его репертуар. Хотя даже Китти, я думаю, не осудила бы его за безответную любовь - ведь он мужчина, ему как бы даже и положено. Выходит, мы с Марсиком оба не вписываемся - каждый в надлежащий ему образ. Я подавно с моей манерой не приметить слона: взяться за работу, не спросив о цене, заплатить за чай, сахар, килограмм гречки - забыть сдачу и гречку, и чай, выйти за пластырем - купить черта лысого, даже ликер "Егермейстер", - а пластырь начисто из головы вымести. Потом мозоли в кровь, неудачное свиданьице или на важной встрече скажут:"Приходите через полгода..." - а все от того, что в кузнице не было гвоздя. И над сложившейся нелепицей возвышается инфернальный "Егермейстер"... являя собой вечное зарождение свежего сюжета...
   Что касается Марса, непостижимые его фобии в отношениях взялись ниоткуда. Наследным кронпринцем он не родился, и даже единственным ребенком в семье, и даже не мыкался ни золотушным, ни астматическим, ни хилым. Так чтобы брезгливо отскребать излишки любви шпателем - это вряд ли, мама у него, если честно, - злая старуха из сказки "Карлик Нос". Впервые вижу, чтобы впечатление мое было столь бесспорным и стойким: именно к ней в лапы пропадешь на семь лет, а она и не поперхнется (там, в сказке, маленький Яков попадает в семилетнее рабство к одной носатой ведьме... и через это, как можно догадаться, имеет в итоге почести, и славу, и благоденствие, готический немецкий оптимизм. Хоть на том спасибо! И вообще это замес для дитя полезный: дотрудись до мастера, будь кроток и милосерден, и воздастся тебе по заслугам... По сути - отодвигай "вершину", будь она неладна, не торопись...) Может, я зря на марсову маму, бывают же персонажи снаружи неподарочные, а внутри - драгоценная порода, благодаря им земля наша и качается, как в авоське, над Тартаром, не сверзлась доселе. Скорее, мама с инквизиторским абрисом не причем, она не со зла взглядом мух давила, ненарочно, а на мои инсинуации и вовсе нельзя полагаться, я начальниц боюсь и ненавижу, а матушка у Марсика заведовала обувной мастерской, она из армянской диаспоры, а ведь всем известно, что автомобильный, обувной и прочий сервис - в руках великого томноглазого народа, во всяком случае для справки у них он лучший. Марс совсем в другую породу пошел. Тетка у него, сестра матери, красавица. Да и мать-то наверняка в юности была ого-го, элементарные проказы физиогномики - ангельская фактура неприглядно стареет, а так себе мордашка, созревая, преображается. Или суровость матери, что краеугольная улика по Фрейду, и была виной всему: не будь ее, Марсик не попал бы в тот дурной переплет в доме, где столь щепетильно и тщательно его поминают (почему не попал бы? Потому что с Фрейдом надо ознакомиться хотя бы по диагонали!). Далее из того следует, что Эля не решилась бы махнуть в Америку, а значит, осталась бы жива, а Прекрасная Анастасия тем более.
   Прекрасная Анастасия с чужими картинами. Отчим ее любил. Он всех любил, святой был человек, как мне рассказывали. Жил-жил кладовщиком, картин своих стеснялся, но подозревал, что подход ущербный, искусство должно принадлежать народу, а труд вливаться толстой струей в труд республики. Правильный был человек. Он было к сыну родному от первого брака сунулся, объяснил, что Шарль Перро тоже сказок своих поначалу стыдился и авторство приписывал отпрыску... Сын наотрез. И вот в жизни его появилась Настя. Уже совсем взрослая. Неземная. То, что доктор прописал. Кладовщик кладовщиком, а промоутерская жилка вдруг проснулась и зачихала в нем, как спящая принцесска. Она согласилась "присвоить" папины художества. Такая девушка - еще и маслом пишет! Ее лицо родилось для успеха. Крушение стереотипов должно было сработать на "ура". Работами заинтересовались проклятые буржуины. Лед тронулся в датском королевстве. Вопрос - куда. Настя величаво и покорно несла в подоле зародыш славы, и вроде вот-вот должна была выйти замуж за иностранца - а чего желать еще было в смутные времена лучшему жеребенку в стаде? - но на тропке потайной на Олимп столкнулась лбом с Марсиком. Тот ошивался у подножья и искал легких путей. В первый же вечер она раскололась, выдала отчимову интригу, покаялась. Марсик набрал полную грудь воздуха, мысленно возблагодарил детскую секцию самбо, куда вовремя определила его родительница, и, зажмурившись, прогнал от себя бесов. Беспомощная душа просилась к нему на постой, с ней надо было поступить благородно. По самбо у Марса был трогательный учитель с евангельской закваской, он все больше силу духовную пестовал и зло искал в себе, чего желал и питомцам. И кто бы сомневался: идеальный бой тот, что не случился, потому что мимо стаи отморозков иди, возлюбив ближнего... и кому больше прощается, тот больше верит, и будьте мудры как змеи и просты как голуби, etc. Забавный, он мнил себя атеистом и лицедейски не подозревал, кого цитирует. Впрочем, допускал с интонацией прогрессивного доцента, что Иисус, Магомет и Гаутама - исторические личности. Оно, может, и верно, хотя Духа Святого назвать исторической личностью я бы не рискнула, что, по совести говоря, не мое дело, а богословское... Словом, механизм вытеснения у солнечного самбиста работал отменно, жаль, что марсикова матушка не вышла за него замуж. "Что ты! - печалился Марс, - она ведь знаешь какая чистоплюйка, хоть и сапожница. А у того три класса и коридор. Нет, она его уважала, разумеется. Он самородок... Но замуж - нет, не пошла бы. Все Шнитке слушала. Да ее и не приглашали. А почему тебе вообще это взбрело в голову?!" Потому, дражайший Марс, что если бы тонкий тренер не только маячил идеалами, а еще аккуратно внедрился на отцовское свято место, тогда бы жить тебе да жить. Если бы разведенные женщины были сговорчивее, глядишь - и сыновья покрепче. Скользкая тема! Умолкаю на сей счет. Не мое собачье дело и даже не богословское. И уж тем более для Марсика я молчала. Анастасию угораздило пройти его насквозь. Вначале она угодила в плодородную сущность, потом в пустыню. В пустыню лезть не стоило, в ней носились жестокие мысли. Не всегда нужно доходить до самой сути, иной раз не мешает вовремя вынырнуть на свет и перекреститься. Насте же не терпелось прояснить, есть ли жизнь на Марсе. И под Марсом, и около. И на солнечной его стороне, и на пинкфлойдовской dark side. Был в Насте странный нездоровый лоск. Она мертвых никогда не видела - ни людей, ни собак, ни кошек. И в доме таком жила, где никто не умирал по красивой случайности. Сюжет счастливый, нетронутый, но невозможный. Как она умудрилась... в детстве голубей не хоронить! Помню, мы тогда нашей птичке крестик из веток смастерили и венок сплели из помойных семицветиков, дети первобытно воодушевляются ритуалом... Неправильно это - козырять невинностью перед Танатосом, все ж там будем, даже самые ослепительные вроде С.Светличной (СС) из "Бриллиантовой руки". Если Насте удалось миновать печальной встречи, выходит она непроизвольно брезговала, что есть предательство... Но что я, право, к ней прицепилась, повезло девочке - и славно?! Я к тому моменту тоже не сказать, чтобы сильно опытная была. Но я видела. Однажды лет в пять, когда в бабушкиной деревне умер уважаемый и неизвестный мне от загадочного слова "белокровие". А похороны в тамошних краях - на всю округу, оркестр, ордена несут на подушках, женщины рыдают, жара, жуть... С тех пор народные праздники не выношу - нет-нет да затарахтит где-нибудь медь военной мелодией, а мне сразу так муторно, так тошно, и река времен, смывая нажитые фьорды, все скитания и университеты, волочет мне из бездны те подушечки красные, и зной, и пот, и долю человеческую размером с черный платок...
   Откуда я знала про настину танатофобию? Да подслушала. Мне ведь жуть как интересно, как люди меж собой говорят, все их обывательские драмы. Слышу, как Настя Марсу лепечет: не пойдем к госпоже такой-то, там мертвечиной несет. По совести говоря, я не знала, о ком там шла у них с Марсиком речь, но на всякий случай про себя окрысилась. Сама ты, думаю, мертвечина, восковая Настя с золотистым напылением вместо эпидермиса! Типун мне на язык бы, да поздно теперь. Мне бы примириться с ней от души. Почитают заблуждением, что благой жест меняет фабулу до неузнаваемости. Я же думаю, что чудо - только чье-то смирение, сохраняющее равновесие обеих подставленных щек. Только в нем спасутся все невыносимые анастасии. И всетерпенье часто бессильно, но это не значит, что в руке пустая карта, иной раз и поражение имеет смысл: не уберегли - но хотя бы уберегали, и птенчику было тепло; любимый Николсон в "гнезде кукушки" говорит: "Я хотя бы попытался..." Из множества попыток одна в "яблочко", даже если все они поперек буржуазных ценностей, такая вот выходит революционная ситуация задним умом. Не хватило мне пороху христианского на марсову диву, я ж не знала, что будет и не знала, что было, - про ее бескорыстный плагиат, - почитая Прекрасную за родню Бетмена и куклы Барби, за персону из рекламной сказки про жизнь. А она вон что! Гнилой ход выбрал добрый отчим. Все скрытое опасней открытого, кроткий дьявол страшней отпетого. Марсик объяснял ей, что так нельзя, бросай, мол, это дело, ты же сама рисуешь, у тебя ... он оскорбил ее словом "задатки" (не знаю, как Настя, а я бы фыркнула: ты, никак, старик Державин, чтобы сверху одобрять, - задатки-придатки, понимаешь...), а она без того своих опытов стеснялась, что Марса злило в ком угодно. Тернистый клубок, и кто мог предречь, что распутает его для меня Вацлав; как тут не перефразируешь дражайшего Михаила Булгакова про людей, что откровенны и, главное, откровенны внезапно. Ваце было врать без надобности, он к тому моменту давно уже утерял мятежное вдохновенное единомыслие с давешним братом по духу, дающее почву для всевозможных фальсификаций. Правда, обрел новый мотив, но об том позже, все равно он им не "пользовался", в его устах и компромат не компромат: видел, как Марсище бьет Настю по щекам, - но ведь ради науки, как еще из зомби дурь выбить. Не выбил, она слушалась папу-отчима, он умолял не разоблачать его до срока, ведь скандалить нужно вовремя. Кладовщицкая сермяжная хватка! Она бы осталась в истории трагической графоманской возней, если бы теперь былому кладовщику не поперла масть, болтают, что полотна его облюбовала знать, корпорации и все те же неближние гости столицы, меня даже ангажировали заглянуть в одно посольство заценить отчимову живопись на почетном месте, но мороз по коже продрал от будущей экскурсии, я уклонилась. А что если это все-таки Настенька намалевала, такой вот перевертыш? Молчание было мне ответом. Неудивительно: после случившего это имя не бередят, а меня упрекают в борьбе за несуществующие права несуществующих индейцев. Но уж увольте от Сатурнов, пожирающих своих детей, пусть даже и неродных, пусть и не пожирающих, а так выходит из моей хлипкой обвинительной прихоти.
   Впрочем, вся история с подменой авторства для непосвященных в увертюру граничит с плацкартной байкой навроде "в курсе ли господа, что песню "Годы летят стрелою" написал не Макаревич?" В курсе, ну и что? Я поверю во что угодно, и в не-Макаревича в частности, но мои измышления никто не купит. А "Ифигению в Тавриде" купили. Хотя только ленивый ее "Офигенией в ставриде" не обозвал. Буржуям-то все равно, а для нас, пограничных детей эпохи, ставрида - самый дым отечества. В наших с Марсиком городах вместо мавзолеев царили ЦГ. Центральные гастрономы. Скудные районные вавилоны с консервными пирамидами, с эмалированными усыпальницами для глыб цвета твердого гноя - жиров и маргаринов, мерзлых кубов мойвы. Времена рыбы! Одни рыбки - из неприкасаемых - куковали с нами, другая - лоснилась в мечтах. Она называлась "балык". Лет до шестнадцати я почитала ее самой серьезной рыбой на Земле, кликуха у нее угрожающая, как у хана, я думала, что она и была Золотой...
   В лучшем для меня отделе, кондитерском, выбор был побогаче, и то не ровен час снова пирамиды, только из коробок с сухарями, и продавщица затерялась, словно детей делает с грузчиком, чуть отойдя от кассы.
   Казалось бы нам, ротозеям, какая разница, кто чью песню поет, лишь бы выводил душевно. Редко кого тревожит, что если Икс поет песни Игрек, то по житейскому обыкновению из них двоих один норовит сгинуть, а другому вся моржа под хвост попадает? Икс на коне, Игрек в забвении или, напротив, Игрек фореве, Икс починяет примус. В лучшем случае делят меж собой славу и деньги, кому что больше нравится, - если, конечно, они вольны распоряжаться участью. Даже патриархи не всегда вольны. Лука, Матфей, Соломон, Иеремия, etc. - группа, прости господи, товарищей, чьих откровений дело - самая популярная книга на Земле, и что же они имели? Подозреваю, что nihil. Но златоусты довольствовались Царствием Небесным, им наши пошлые искушения как слону дробина, а вот касаемо наследников - вопрос, возможно и нет среди них благолепного единодушия, но никто пока голос не подал. Значит, наследственость не подкачала. Нам, муравьям, тем более стыдно роптать. Все великое и лучшее родилось безвозмездно, пусть бы Игрек остался горд на свой манер, Икс - на свой. Однако Настя попала совсем в другой переплет, хоть и не тщилась войти в большую игру, она, как патриархи, - еще раз прости Господи, - не за славу и не за деньги, за что же ее было наказывать...
   Но пока Марсик ее спасал, она казалась идеальной и вредной. Благополучие - оно же забвение о неблагополучии нашем, сирых и недолюбленных, а проступить на лице ее тревоге мешала четкая харизма. Посему мы, неприближенные, не подозревали о драме, завидовали себе спокойненько и прохладно. Марс - на самом деле! - за "вершину" свою отдувался, неловко ему было за Эльвиру Федоровну перед Анастасией. Бывает. У многих. Но у Марса все было чересчур и зашкаливало в противоположные страсти. Но это уже общее место - детская амбивалентность, кого спасаю - замурыжу до смерти, это все известно и легализировано классикой мелодраматического жанра. А толку!
   В итоге коллизии были прикрыты ростом благосостояния. А если учесть, что Марс обожал вводить в заблуждение - даже не только из-за выгоды, а из любви к искусству, - то я поверила Ваце на все сто. Глупая воспаленная планета, якобы такая близкая, что человечество вечно планы на нее имело. Вот кто точно не "как патриарх", кого торкали и слава и деньги - но дискретно, непредсказуемо, как придурочный петух в одно (да в любое!) место клюнет - так и торкают, а в промежутках - душа алмазная, Дарвин, теории, все дела. Главное - гениальный сводник, кого надо с кем надо сводил, - и через это выходили правильные дела, дети, альянсы. Настя пропала, а отчим попер в гору - и все началось с Марсика...
   ...на могилу к нему сейчас никто не ездит. Далеко она. Да и нет его там, мне кажется, хотя сдается, что стыдно поддаваться штрейхбрехерству мегаполиса навроде "ехать, долго, не поедем..." У него сосны, окраина деревни - нет, он определенно не вынес бы глухого затишья. Кощунственно и невозможно, но справедливей было бы рассыпать его в самой гуще центрового оживления, в точке welcom to kabaret, в точке пространственной, временной, метафизической и виртуальной одновременно, в Точке с зазывно трясущейся стрелкой в сторону сиюминутного пира. И тогда Марсик продолжал бы свое завлекающее ремесло. Впрочем, он и без того продолжает: хожу по городу, а он рядом зудит: вот здесь я жил, а здесь мог бы, а туточки, помнишь, нам дали пострелять из ненастоящего пистолета...
   Тогда Марс переименовался в агента. Не он один, хлопотливое занятие это - для всякой твари от лифтера до академика, смытые новыми ценами беспечные путники с надеждой вкушали агентской доли, но не всем хватало пороху дотянуть до первой прибыли, которая каплей материального смысла приводит в норму желудок и лицо. Однако Марсик тепло устроился, агентствовал в богемной сфере, - и у него получалось. Оставалось приветствовать удачливого торговца в себе, что Марса смутило настолько, что он норовил спихнуть растропное "Я" в реку или спрятать в подпол. Но дабы не сконфузиться перед публикой, не обнаружить обывательских метаний, в нужный момент Расторопный Джин с помытой шеей являлся как лист перед травой. Куда деваться, Марсик любил эту игру, деньгам приятно удивлялся, как сопутствующему банкету, как празднику, словно повседневность оплачивал из других средств. Выйти вечером с новой стрижкой, в куртке отставного летчика и обаять - вот пик удовольствия! Вытянуть как можно дольше ту ноту, когда барыш - еще дурной тон, но вопрос уже решенный, он уже в стадии алхимического перехода из замысла в материю, но пока не отяготил обязательствами, не замутил вдохновение. Сначала о сделке как будто нет речи, сперва китайская вежливость, уместно рассыпаться о том, о сем, и вдруг показушный декор тихо треснет в самом живом месте, симпатия оплодотворит симпатию, найдется общая Дженис Джоплин или Патти Смит, или Ортега-и-Гассет, или Джером. К. Джером, или Андрей Рублев, или, не к ночи будь помянут, П.П.П. (Пазолини, конечно). Общее пристрастие меняет окраску происходящего как психоделик, сама видела, находясь однажды в культурном шоке: оказалось, Марс столь же болтлив на языке мира, сколь и по-родному. Брела за ним опять в смутном статусе младшей фрейлины, он - в диких фиолетовых ботинках; сказал, оглядев меня усмешливо: "Я сейчас на одну встречу. Твоя задача - хлопать глазами. Можешь и не хлопать, просто вызывать доверие, его же и демонстрировать". Я спрашиваю, дескать, доверие какое? Оно ведь разное бывает, кроме всего прочего, вызывать доверие и выказывать - не одно и то же. Он отвечает: "Не усложняй. Доверие пастушкино". О кей, пошли. Мы прибыли в темный бар, там Марсику пожал руку улыбчивый большеглазый потомок викингов из типа обаятельных подозреваемых наследников в английских романах... в того же фасона ботинках, как у Марса, только рыжих. Они тут же промеж собой залопотали, мне налили виски, не нюханного доселе. Что ж, гнилой и благородный вкус. Мне тут же захотелось вставить слово, Марсик, как будто это предвидев, спросил меня о совершеннейшей чепухе - скоро ли отмотаю свой университет. Я собрала в пучок все знакомые европейские идиомы - мне уже казалось, что будет мило заговорить на языке "оригинала", даже и утопая в невозможных транскрипциях. Меня поняли без фанаберий, виски - решительный демократичный напиток, при всей родовой неопределенности для русского уха на вкус он очевидно мужского пола. Захотелось еще - и выпить, и лясы поточить, первое без второго никчемно. Но мне особенно нечего было развивать про университеты, иное, достойное молодых аристократов в голове не шевелилось, как это всегда бывает, если лихорадочно меняешь тему. "Пей еще, - сказал Марсик. - Тут такого никогда не будет, это тебе не "Джонни Уокер"..." Я послушалась, хотя аргумент мне остался не ясен. До сих пор не знаю, чем плох "Джонни", но при случае не премину снобски фыркнуть в его сторону в память о хорошем. Неловко перед непригубленным "Уокером", ну да с него не убудет, я думаю. В память о хорошем еще не то оговоришь. Хорошего, кстати, получился не особенный излишек: глядела потом на сумеречное движение в окне. "Они" там мыкаются, ползут по скучным причинам, а я тут вне графика прожигаю вечер. В другие дни так же ползу, даже хуже. Мелькнула и тут же пшикнула вспышка привычного отчаяния - остаться бы с Марсиком на каждый день и подружиться с чертом в табакерке, так нет - пропадет на полгода, а у самой у меня получается другое веселье, трудное, бедное, сумасбродное, да и не в том перец - с Марсом даже если тихо, то все равно с огоньком и время на мозжечок не давит, и балкон с панорамой, да пусть даже и первый этаж с видом на собачье дерьмо - все равно с Марсом лучше и безнаказанно, и свою бутыль можно распивать в заведении, в тепле, а не в парадной - это к примеру...
   Не помню, что было дальше. По мне так действо напоминало встречу неблизких товарищей по Гарварду. Именно тогда Марсик договорился о продаже "Ифигении". Сказал, что я принесла ему удачу, но больше так особо в бары не звал, управлялся собственной легкой рукой, мой антураж в качестве персонажа позднего примитивизма уже не требовался. Анастасия все худела, "обострялась", словно сглазили ее, худела не по-хорошему, по-чахоточному. У нее и так ничего лишнего в габитусе не водилось, а тут стала походить на зловредную куницу. Путешествия в чужих шкурах до добра не доводят. Они стали всюду ходить втроем - она, Марсик и Вацлав. Эти оба хвастались, Настя молчала, что раздражало. Мы ж, дураки, не знали, что она подставное лицо, да еще в такой нелепости, каждый смущенно мял про себя мыслишку, что вот, дескать, все дано барыне, а она рот кривит. Определенно нельзя совмещать в себе три абсолюта - красоту, талант и деньги, не то каратнет, от одного элемента непременно придется избавиться. У Насти денег вроде не водилось, но, похоже, и двух китов много. Может, тело сохло в предчувствии катастрофы? А, может, "синдром сопровождающего"? Это когда великие люди обкладывают себя, как дренажом, оруженосцами, и в случае беды по ним пулемет и строчит, а туз с кровью на рукаве продолжает править. Нет, это не про политику, это про инстинкт: великий непременно поглотит за свою жизнь хотя бы одного своего стойкого солдатика, даже сам того не желая. Обычно это жена-секретарша или просто жена. Но часто и жена, и секретарша... Для безопасности прочих невинных жена должна совместить в себе все функции. Или есть еще вариант Тео Ван Гога. Но Тео - жемчужина редкая. Еще реже, если муж, да и Больших Жен - днем с огнем... Не надо приближаться к гению, если невтерпеж - придумывай свои законы, не искривляй тщеславие, потому как из этого получается служение, жертва... Кому это все нужно, живи без примесей, играй вчистую... - можно долго колупаться в моралях, но кто-нибудь все равно попадется в мясорубку, дай бог чтоб не ты. У Вацлава и Марсика вполне хватало материала на одного из Аллеи Звезд, нашей или ненашей, с ними опасно было водиться...
   "Девочка, с которой детям не разрешали водиться" - помнится, была у меня такая книга в детстве. Немецкой писательницы. Немцы-австрийцы в искусстве отличаются крепкой воспитательной жилой. В сочетании с изуверскими вехами в их истории это приобретает зловещую окраску. Госпожа Метелица, упомянутый Карлик Нос, "Горшок каши"... - все они сводятся к труду и смирению, а в награду получишь выстраданную полную чашу, иногда - как в случае с "горшком" - чересчур полную. Получишь.Может быть. А, может, и свихнешься, и станешь пропоповедовать верхом на ящике из под пива посреди Вены как ублюдок, начавший Вторую мировую. С одной стороны, идеи германских сказок полезны. С другой стороны, не для всех. Только для детей с устойчивой психикой. По-моему, их все меньше и меньше. Вот у французов - полный хаос сознания и совершенно немотивированный бред. Одна Красная Шапочка чего стоит, а также Спящие Красавицы, Ослиные Шкуры и волшебные тыквы. Причинно-следственные связи отсуствуют, итог сопровождается нездоровой эйфорией, что касается подсознания - страшно и подумать. Взять Золушку. Меня всегда настораживала ее нечеловечески крошечная туфелька. К несчастью, обувь - старинный эротический символ, означающий женский половой орган. Налицо намек на гинекологическую патологию под названием "детская матка". Если принц (тоже, надо заметить, с признаками вырождения в облике) из всего королевства выбирает именно эту девушку, то монархии конец. "Детская матка" редко умеет рожать, посему, я думаю, старик Перро вкрадчиво накликал французскую революцию. Такие они, французы, все у них через одно место, только не через то, что у нас, через соседнее. В общем со сказками осторожней. Вскользь, не акцентируя... И поближе к скандинавам: борьба со стихией укрепляет им "орган радости", порождаемые коим милейшие фантазмы в виде Карлсона, Нильса и Мумми-троллей, смягчают мир. Английская Мэри Поппинс тоже сойдет. Что касается прочих континентов, то все хорошо, что в меру...
   Только одна добрячка полоумная Настю оправдывала. Говорит мне про нее:"Бедная, бедная, ей бы скорее девочку родить, именно девочку, потому что она отнимает у матери Острие. Мальчик берет у отца, девочка - у матери, так должно быть..." Ну и бредни! Что за "острие" еще?! Чокнулись все на фаллофатализме - вершина, острие. Добрячка отвечает: "Не бредни. Острие - это связь с Высшим миром. Острие - на макушке. У кого работает, у кого нет, кому бывает и вовсе не нужно. Без острия творить невозможно..." И в общем выходило, что все хорошее в человеке - от острия, этакий золотой наконечник башки. Я возмущаюсь - а дети, мол, причем. Она улыбается, это, мол, объяснять долго, не сегодня. Я не унимаюсь. "А как же, - спрашиваю, - например, Цветаева? Родила рано, и девочку вначале, а острие у нее, твое загадочное, только заострялось?!" "А ты помнишь, какая у них у всех судьба жуткая? Помнишь?" - и мерещится мне, что глаза ее горячие, как у Богородицы, неотвратимо приближаются сквозь накрывающую оторопь. Я не осталась у нее ночевать тогда, потому что юродивым как возразишь? Это мне мне уже по возвращении пришло: бывает же и сыновей пятеро, и дочерей не одна, тогда как? Раздел острия? Хорошая мысля приходит опосля. А как и впрямь я ничтожество и представить не могу первопричин бытия и небытия, я не знаю методов бога, мне жалко до мигрени Цветаеву, и детей ее, и всех детей вообще... а что если Добрячка не набрехала?!
   Разыскать бы эту дурищу теперь, поклониться в пояс - пусть все-все мне расскажет. Если жива еще. Господи, оставь хотя бы оставшихся живыми.
   (... только без пафоса, потому как сдается мне, что наша пунктуация имени Розенталя в просьбах ко Всеблагому неуместна).
   Итак, отчим, отпраздновав эпохальную победу, занемог. Как только продали портрет Ифигении, так тут же и скопытился, словно у него все внутренние органы увеличились по-нехорошему и результаты показывают грустные. С досады, наверное. Старику как не заерзать: раз одну картину можно продать, значит и вторую, а вдруг с настиным авторством зря накуролесили, вдруг можно было без экивоков свое имя обнародовать, а сейчас поди ж ты, проясни дело. Глупая история. Особенно деталь ее в нижнем углу: первые свои творения рассеянный кладовщик не подписывал - зачем, если открывался только голубкам на карнизе да паре приятелей. Потом научили, как надо. Хоть и считал это тщетным пижонством - а фамилию свою, никакими правами не защищенную, простецкую, царапал. На том Марс Григорьевич и погорел.
   Смешно звучит - Марс Григорьевич. Мы ошибаемся в самом очевидном. Потом рассчитываем аномальный спин-эффект и от чего Луна никогда не повернется к нам изнанкой, - все предусмотрим, но провал обеспечен от того, что в кузнице не было понятно чего. Пока же провал не наступил - золотой век ожидания. Марсик с Анастасией и как ни странно с Вацей собрались в Биарриц. Получилось так, что гонорар Марсик просадил на путешествия. Но отчиму тоже досталось - на лекарства. Каждому - свое. Почему Биарриц и не тот ли самый... и с какой стати замахнулись - да там и пукнуть нельзя бесплатно?! - все эти пузыри мои повисли в воздухе, потому Марсик позвонил и спросил первым, не знаю ли я, где можно купить платифилин. У меня одно время родственница работала фармацевтом, - потому и спрашивал, какие-то перебои тогда были с лекарствами. И заодно поразил мое воображение курортом декадентских гениев, болезнью отчима, заботой своей об оном отчиме, а также настиным сиротством: оказывается мама ее уже давно лежала в желтом доме... Я только охнула, не успев рассортировать хорошие и плохие новости. В поздней версии Вацлава бытописательская позолота померкла. Марсик действительно суетился для "папочки", но поистратился на него не сильно, на радостях загулял, решил всенепременнейше посетить с первых денег всякие заграницы - ну как было не наплести простофилям про Биарриц! - а ехали, конечно, в Польшу, потому что у Вацы там родня и можно бросить якорь.
   В Польше Марсик пристрастился к муштарде - легкой горчице и фисташкам, размечтался. "Побатрачить бы "челноком", потом своя лавочка, потом глядишь - и магнат..." Арт-бизнес померк пред предместьями Варшавы, захотелось незамысловатости, зашевелилась охота к перемене мест - так давно ее не было, что круп ракушками оброс. И потом - "никто не бросается ему на шею и не кричит, что он - самый лучший в мире Карлсон"! "Они" совсем не рады! Они - Настя с отчимом. Марсик для них старался - и в конце концов, какая разница, кто написал эту чертову девицу со ставридой, раз она удалась и расплатилась. Эти два тревожных суслика начинали Марса раздражать. А Красную планету нельзя злить, у нее и так из глаз кровь подтекает! Отчим мало того, что скопытился, так он еще кусился о потере. Душу, дескать, продал за тридцать серебренников! Расстался с лучшим творением, затосковал. Хотел рыбку съесть и косточкой не подавиться (есть рифмованная версия: рыбку съесть и кое на что сесть, но она мне нравится меньше, потому что... да вот не нравится и все!) Неприятный сюрприз для "магната": прибыль наказуема отсутствием у сапиенсов логики. Старика Марс не трогал, выливал все на Анастасию, которая продолжала худеть. Напоминал, что душа продана гораздо дороже, чем за тридцать. Начитанная Настя напоминала в ответ, что образ Иуды не нужно трогать грязными руками, которыми его заляпали бытовые толкователи, без ревнивого апостола Иисусу было не вознестись. В-третьих, "папе" не так много досталось, не забывай, друг. Стоило ли удивляться, что в Польше реальность сменила регистр. Ваца втихую занимал престол, Анастасия ему жаловалась. Девушке нужна подруга любого пола, чтобы жаловаться на друга, Марс прощал обоих, он уже начал свое обращение в волка, которого сколько ни корми, все в лес смотрит. Настя в отместку проявила обстоятельный недевичий интерес к теории одной-единственной "кочки" - эту свою остроту она непременно сопровождала победным икотным смехом, даже я слышала образец. Не растолковать мутный концепт "сингла" - это было выше вацлавских сил. К тому моменту Ваца уже подсосался логическими рукавами к разным модным терапиям и только и желал, чтоб его молили о комментариях. Ему казалось, что он сумел выдоить из "сингла" целую карманную философию выживания и посему имел право забыть, откуда у нее ноги растут. Растут из Марса, да тот давно в отказе от своих зародышей - выдумок за завтраком. А Вацлав любил игру в идею, вылизывал ее до псевдонаучного великолепия, и оное обнадеживало, потому что прогресс обязан хотя бы легонько, но оскорбить традицию, а потом постепенно ее свергнуть или мирно заместить. Покушаться на аналогию с хрестоматийными революциями у Вацлава не хватало духу. Во всяком случае, вслух. Он искал поддержки у не прославившихся пока современников. Насте оказались близки его умеренные методы. Она почуяла настоящее дело - вот где есть местечко под солнцем! "Синдром сопровождающего" опять сослужил ей плохую службу, она ошиблась. Завершая один круг, не попадись в "восьмерку", из которой уже навеки никуда. Но велик соблазн прибиться к обойме без особых потерь, прилепиться правой рукой, когда туловище уже готово. И вкалывать по-честному, самозабвенно. Уютный тупик со всеми удобствами. Главное поступить "машинисткой" к подходящему "достоевскому". Вацлав в этом смысле куда как пользительней текучего ненадежного Марса. У Насти он денег не занимал - не успел испачкать впечатление. А то, что занимал у других и она знала и грозила пальчиком, - до того ли теперь, когда скоро треснешь от дурных предчувствий.
   Предчувствия ее еще не обманут, но пока у Марса прихоть - элькина дочь. У Насти дрожит нижняя губа: зачем ему Эля теперь?! Тем более ее дочь? Тем более, если она в другом полушарии? "Она приехала в Европу, такой шанс..." Насте не нравится шанс. И мне бы не понравился. Пришел черед Вацлава чесать руки в терапевтических целях - в смысле выбить одним ударом истерику, чтобы бедная девочка забилась обратно в воплощение царевны, а не металась почем зря. Нашла, о чем трепыхаться! (взыграла живучая иллюзия воспитанного молодого человека про узкий круг мадемуазелей, годных для матримониальных планов, - якобы они особенные. У девочек, не обязательно воспитанных, та же иллюзия в сторону молодых людей. Чушь. В вопросах пола лучше исходить из дедуктивного принципа. Все как все. Во всяком случае, что касается страсти. А несчастливые семьи, что каждая несчастливы по-своему? Не так уж и по-своему, чудится мне...) И Ваца давил убеждением. Иначе что? Не каленым железом, в самом деле. Как еще обучишь очевидности, что с Марсом все должно скоропостижно и по-английски кончиться, он - чтоб было что вспомнить, не будь дурой, как все бабы, не продлевай агонию. "Хочешь, чтоб и я там был, мед-пиво пил, хочешь свадьбы? Ее не будет. И это правильно."
   Может, это везение, когда чашу сию пусть не пронесли мимо, но быстро влили, похлопали по щекам, глядишь - наутро реанимирован и лучшее, конечно, впереди. Выходит, Насте повезло. Вацлав и не думал тогда еще, что женится на ней, но был всегда готов. Все-таки она из "особенных". А он все-таки сноб. И тоже особенный со своим крайним проявлением пушкинского святого братства. В двух словах его анамнез не обскажешь. Патологическое отождествление с единомышленником. Любить то же, что и он: того же Дарвина, те же рубашки, ту же женщину. Более того - не видеть в том ничего атипического. Марс, как кот от воды, брезгливо отряхивал лапы от наметившейся драмки, а ведь стоило ему мизинцем поманить, сотой долей улыбки своей обезьяньей - и инцидент исчерпан. Но он ехал за новым. Не за дочерью Эльвиры Федоровны, просто вышел из дома без дождя, без ключей, с розой маршрутов под ногами и опьянел от перспективы. Смылся, словом, на неделю. Мне кажется, клюнул его жареный петух, наконец, - приспичило ему найти то одно-единственное дело на всю жизнь, за которое чуть пасть мне не порвал на незабвенной крыше. Не торговлю картинами с элементами подлога, и не дарвиновскую возню, и не сапожное ученичество (было у Марса и такое обострение - по стопам родительницы батрачил в мастерской, гордый, засаленный и ненадолго вдохновенный трудами от сохи...) Не темных дел ему захотелось и не чужих, а чтоб как Феллини! Почему Феллини? Да потому что. А, что, разве плохо как Феллини?
   Смотря что, конечно, но прочее не наше дело... У нас как раз с делом и случился запор, всех швыряло с корабля на корабль, и только некоторые выплывали на балу с мокрой хризантемой в петлице - но какой ценой, какой ценой... Марсику цена не нравилась. Он дрогнул, засмотрелся на Запад в польском предбаннике - но суеверие свое не отпустил, презирал само намерение отъезда, никогда не забывал Элю, из-за нее он просто не должен... таков был его маленький кодекс. Что при его непоседливости - большое мужество, пусть и напрасное, но потому и трогательное. А Элю свою он держал наготове, в нижних слоях атмосферы, частил будничными упоминаниями - ...а у Эльки тоже... Элька любила вот так... Элька меня научила.... Скрытная суета печали - а вокруг все поеживаются и стучат вилками дальше. А теперь я также про Марсюшку, когда...да что угодно, халву в шоколаде покупаю. Он меня по Елиссевскому первый водил. И вообще везде водил. В 18 лет более всего на свете мне хотелось ходить за Марсиком и родить ребеночка. Увы, одно с другим никак не совмещалось, что навечно поделило меня на два сезона тисненной линией то ли сгиба, то ли отрыва: осенью и зимой - я "про детей", весной и летом - я в бегах. Пинг-понг получается, непрерывное смятение. Вацлав, правда, объяснил, что не в Марсе дело, а в цикличности всего сущего. Отошло много вод и обнаружилось, что мы с Вацлавом в неких отношениях. Пустившись раз в откровения, он не смог остановиться, единожды попав под его раздачу, я осталась к его услугам. Я называла это "прогулки доверия". Получались они спонтанно и я не задавала вопросов, чтобы не спугнуть порыв. Потом не сдержалась и пошло-поехало, я озадачила его своими девичьими тайнами, нам стало смешно. Сие закономерность. Думаю, что даже если священнослужитель в ответ на покаяние расскажет пару-тройку своих историй, это изрядно оживит исповедальную процедуру. Вацлав давно жил с Настей, мы не знали, что Марсик умрет и костерили его вовсю. Ему не привыкать. Про него всегда витали неприятные истории, он сам - ни про кого, разве что анекдота ради. Судьбоносный тренер по самбо не рекомендовал плодить сварливые мысли. Лучше вспыхнуть, но быстро простить, не то неприязнь начнет фонить, как радиоактивные отходы. Поэтому Марсик - уже не простой, как голубь, но еще не мудрый как змея, - частично соблюдал заповеди "духовника". Что, возможно, ему легко давалось: он не говорил и не думал плохое, а сразу бил по намеченному органу. Но Вацлав все равно зачислил его в больные на всю голову. Вот, говорит, почитай, здесь все сказано... Ну, хорошо, не все, только вот эти главы... Ладно, особенно - первую.
   Ваца не дурак, понимал, что целиком его книга пока не просочится в мой мусорный информационный поток, и компромиссная первая глава засветила сакраментальное заглавие "О присущем всем". Хлипкая и без того сосредоточенность тут же вспугнутой пичужкой полетела скользить по другим страницам. Вацлав заметил легкомыслие и все же добился, чтобы я ознакомилась с чтивом в более располагающей обстановке. Позвал меня к себе домой, куда я входить панически отказывалась. Ладно, с Вацей еще кое-как ковыляем вокруг парка, курим одни сигареты и пьем один и тот же алкоголь, вроде мы с ним как будто одного пола... пока не появится неземная Анастасия в пушистом пеньюаре с округлившимся чревом. Она ждала тогда первого ребенка, а тут я с нечистым рылом. Мне и без того при ней всегда хотелось оправить одежду, чтоб спина не выглядывала, взбить несуществующую прическу и почистить уголки рта. И вообще мне казалось, что она меня не любит. А я ее, что, люблю что ли?! Но Ваца объяснил, что все это предрассудки и пора их выкинуть на помойку. Пора поговорить о главном - о наших патологиях. О "сингле", значит, о его детище... Нет-нет, собственно "сингл" усох до одной-единственной главы, точнее даже до половины главы, вот увидишь... Ваца все боялся, уязвимая душа, что я до сих пор подозреваю его в плагиате, что он украл у Марса волшебное зернышко и взрастил из него поле. Нет-нет, имя Марсика тоже будет упомянуто на обложке, когда ...если вдруг...ну в общем книжка выйдет... Марс - он же... "Как Сид Баррет для "пинков", да?!" - помогла я смущенному поляку погуманней выразиться. Куда делась его былая надменность! Вот что значит человек увлекся созидательным процессом и счастлив в браке. Давно подозревала, что зазнайство и ксенофобии относятся к признакам полового голода. Сытые - они покладистые, веротерпимые, попустительствующие.
   Вацлав передо мной зря бисер метал - я б ни в жизнь его не упрекнула. Марсик неуч, его и впрямь только на полглавы хватит. А там, у Вацы, ясен перец, целая система, со сносками и комментариями, такое Марсюше не выносить и не родить, он способен только опылять, безотчетно и безответственно. И вот я иду выдавливать из себя синечулочные мои предрассудки, нарушать чужую гармонию ночным скрипом половиц, а все потому что со мной очередное не комильфо (так бы ни за что). На мне никто жениться не собирался и вместо встречи нервической у фигурального моста Ватерлоо Никто уехал на уик-энд с братом ловить карпа одного-единственного, и то дай бог что поймают. А на заре мне поезд ранний встречать. И Ваца меня уговорил, дескать, выпить ему не кем, языком почесать. Я сразу предупредила, что преклоняюсь перед его энтузиазмом, но книги психологические и прочий науч-поп читать гаком не умею, только выборочно, про примеры интересные, вроде случая больной Р.: раны детства, ее сны, ее перепитии, перверсии. Вацлав снисходительно напыжился, тебе, говорит, Ломброзо нужен, - это у него сплошная сводка историй с бесноватыми, но он-то первопроходец и практик, ему положено наблюдать, а нам пристало уже действовать.
   Ночь я посвятила стопке вацлавских страничек с обилием опечаток. Теперь я чувствовала себя обязанной прочитать труд на совесть, много выпила и съела от смущения, но в чистейшей настиной квартире с пушистым предунитазным ковриком веселья ни в одном глазу, а только одна сальная сытость, от которой сразу тяжелеешь килограммов на пять и появляются буржуазные мысли о борьбе с весом. Настя рано удалилась засыпать перед телевизором (мне между прочим тоже захотелось недавно появившихся у нас полночных комических сериалов, только гогот на заднем плане раздражал поначалу, однако присутствие мое в комнате было невозможно, я успела заметить только, что у них на полу лежит модная циновка с этническим узором и они бросают одежду прямо на нее. Недоступная мне пока еще фаза быта, когда одежду на пол, едва не породила классовую неприязнь...) Вацлав как мог пытался развлечь, но в жестах его улавливалась виноватая юркость мужчины, которого негласно зовут в ложе - не для функций, а просто потому что жена легла и надо чтобы в доме стало тихо и темно. Но пойти сразу - показать свою слабость, и Вацлав еще долго смотрелся в красное липкое донышко фужера и радовался тому, что самый пораженый целлюлитом орган - это мозг. Мы еще пошебуршили прочими модными словами и болезнями; с ума сойти - Вацлав научился смешить! Вообще мы становились печально схожи в чем-то нелучшем, чему не найду названия. Потом он отвалил спать, поставив меня в единственно возможные условия для прочтения его рукописи. Хороший прием для начинающих авторов - мягкое принуждение... иначе как заставишь этих остолопов ознакомиться с тобой, таким неизвестным, неловким?!
   Книга мне неожиданно понравилась - я быстро перехожу из недоверия в восторг. Не знаю, как насчет Марсика, разъяснения о коем Ваца анонсировал, но про себя я нашла сразу. Термин обнадеживал - "ложный симптом".Он принадлежал как раз к категории присущего всем, а ведь камень с души, когда недуг твой знаком человечеству как облупленный, да и что за недуг - просто смятение, брожение, скребущиеся мартовские кошки внутри, впрочем, кошки - не в ту степь немного, не кошки, а Галина Уланова мечется своим знаменитым бегом из балета "Собор Парижской Богоматери", вот такое стремительное грандиозное беспокойство. У меня оно случалось обычно на закате. Вдруг ни с того, ни с сего обволакивала невозможность мечты, спокойный поток из двух составляющих - обиженного смирения и жажды неуемных радостей именно теперь, сию же минуту, радостей - читай срочного вылета к пальмам или корпоративной вечеринки с танцами на Лобном месте, или давно невиданных друзей с лимонной водкой и жеванной-пережеванной кассетой Боба Дилана и "Кэлифорни Дрим" в порядке бонуса, или немедленной случайной встречи с давней и еще не выдохшейся персоной грата твоего секси уэй. Но смирение, как прохладная атласная ленточка, крадется бегущей строкой "Ничего не выйдет. Переболей одна". Теперь я уже слушаюсь, не борюсь с хандрой, поумнела чуток. Хожу из угла в угол, грызу ногти, потею. Только само солнце не тревожится закатом, но и он кончается, не сегодня-завтра позвонят, услышат, вспомнят, жди. В смысле - ни в коем случае не жди, но если так себя стегать, то лишь усугубишь, подсознание стирает все "не", а глагол усиливает, посему позволяй себе ждать. Все сумбурно описанное и есть "ложный симптом", если вкратце... Ваца, правда, поязыкастей изображал, с терминами, но суть та же: Александр Грин наш дорогой ошибся - это не власть несбывшегося. Это власть как раз сбывшегося. Петрушка в том, что счастье, о котором тщимся в острые минуты, уже было и забыто. Так говорил Фрейд. Только он - о грустном: чужой дядя потрогал или мать рано грудью бросила кормить,etc. Но и блаженство свое дитя не бережет, - и так говорит Вацлав. Потому и ловим не пойми что в тоске своей, уверенные - "оно" бывает, бывает с кем-нибудь, пусть и у меня побудет. Неверная посылка! "Оно" уже было и именно у тебя.
   В чем ложность симптома, мне так и не открылось. Захотелось скорее дальше; видимо, симтом неложный от симптома ложного отличался тем что и государь от милостивого государя. Вроде как ничего серьезного, но повод задуматься. Наверное, редактор вырежет этот нелогичный кусок, а жаль, живенько написано, тепло. Я Вацу немедленно зауважала и час в оцепенении глазела в окно. Идеи общей я не раскусила, даже не пыталась, меня испугали таблицы, графики, диаграммы, приписанные вручную сноски на оборотах, но лирические отступления пришлись в жилу - или как еще обозначить проблески легкого жанра... Странный смысл в том есть - разделять удачу, народная мудрость того же мнения: "не везет в картах - повезет в любви" - тому пример. Иначе говоря, если одновременно везет в любви, в картах и в деле, то можно быстро сгореть. На потом останется серенькое время, взлет забудется, а главное - не оставит плодов, одну пустышку для самолюбивого эго. Кроме того, любая масть хороша вовремя, девочкам лучше не созревать раньше шестнадцати, - например... Вацлав и Лолиту помянул как величайший литературный образ, подтверждающий, так сказать... слишком рано жизнь прожила, разве нет? Да, да, - я изумленно соглашалась. Ночью, конечно, все острее, кроме критического отсека ума, днем-то я взяла бы самородка за жабры - что, мол, за чушь, как это можно научиться от лишнего фарта избавляться? Но только у меня накапливался гневный вопль, глядишь - слово за слово и понимаю, что сама отклонилась от курса и плутаю в дреме, а Ваца про морковку, которую непременно проряжают, чтобы пожирнее созрела, а если не трогать - одно крысиные хвостики к осени пожнешь. Все упиралось в разумную постепенность, в то, что счастье не должно нас порабощать, иначе гормоны не выстоят (дальше - цепочка из нечитабельных химий), - умер же один грек от радости, когда его колесница пришла первой! Допустим, мы от радости не умрем, сразу - не умрем, но вот замедленно... пережив сильнейший позитивный стресс организм вроде как постепенно сходит на нет. Это сродни атавизмам при размножении, упоминаемым Отто Вейнингером (на всуе и не всуе упоминаемого нами Отто навела, кстати, опять Эля, царство ей небесное - и так это уже давно...), суть каковых в том, что некоторые малозначительные твари типа пауков всяких после полового акта, - чтоб не сказать коитуса - сразу мрут. Выполнили свое предназначение - и крышка. Помнится, Отто тем и объяснял наследство от непрямых предков - вопль удовольствия, уже человеческий: дескать, ой, сейчас умру, до чего хорошо. Иными словами, нельзя, чтобы в один день у тебя случился грандиозный оргазм и нобелевская премия. Или - радости секса планируй ближе к пенсии, чтобы уж верняк, хоть знать, что пожил на этом свете, ежели что... не поймите меня правильно, как говорится, мои толкования ущербны, все гораздо тоньше и непонятней. Ведь у Вацика теория, а теорию не перескажешь с полтычка... И еще цивилизация нас испортила - нам теперь для счастья так много надо, наши эндорфины все прихотливей и идем мы к ним кривыми путями, вредными для нутра. Но все-таки мы идем и получаем свои неправильные вершины, потому что они всего лишь в отместку за черные дни.
   В общем марсиков "сингл" оброс подробностями, а в подробностях намек - нужно уметь грамотно радоваться, и тогда радость пребудет... Мутно, конечно, зато без докторского пафоса, без дышите глубже, гуляйте чаще, любите ближнего. Внушает доверие без доскональностей. Я ведь и Отто Вейнингера своего обожаемого толком не прочитала, галопом по европам, сразу видно - перчик умнейший, любила априори, по рекомендациям, с некоторыми так можно.
   ...великий был человек и все успел до 23 лет...
   Еще у Вацлава встречались чудные советы, скажем, не хаять чужую рожу, - женщин особенно касается. Многие тетки не преминут вякнуть за глаза про ближнюю и дальнюю, мол, страшна как смертный грех и прочее. А это лишнее. Я согласна с поляком обеими руками, есть в этих "оценщицах" мимолетная гнусь. Ваца же считал, что злопыхательство на почве чужих телесных изъянов - признак "неправильной" радости, нездоровых гормонов и, как следствие, повод подумать о вечном. Быть может, книжка напоминала смесь дзенских опусов и "Диагностики кармы", быть может, это графомания и бред, но мне нравилось. Кто сказал, что графомания и бред не должны нравиться?! И кто сказал, что полное отсутствие причинно-следственных связей в твоей голове не может привести тебя к верному финалу... иной раз достаточно квасить капусту на молодую Луну, и не квасить на убывающую и во время ежемесячных "трех дней Кондора" (Марс все думал однажды, какое бы название благозвучное отписать месячным...), иногда достаточно просто выполнять нелепые и малообъяснимые правила, чтобы преуспеть, ежу понятно. Одиноким женщинам - не заводить кошек, кошки отпугивают сожительские тенденции, ничего тут не попишешь. А собаки, напротив, способствуют беспорядочным контактам, хотя бы исходя из поздних прогулок. Впрочем, у всякого свой опыт, и свои монетки под пятки, и своя соломка там, где упадет. Мне, конечно, захотелось извергнуть свежую порцию вопросов, но некому, пустота, ночь вокруг, Ваца неприлично храпит, мне остались самые мучительные три часа до встречи с поездом, везущим посылочку.
   Посылочки из родных краев приходят чаще всего, когда я в звенящем отчаянии. Пускай даже в гастрономическом - начинаю лопать гостинцы прямо на перроне. Вот и теперь я не в лучшем виде, но тенденция положительная: сразу на перроне харчеваться не тянет, налицо отчаяние более высокого свойства. Интересно знать, Марсик завидует? Он наверняка читал рукопись, собрав морщины в узел над переносицей. Если, конечно, Вацлав ему позволил. Он с польской поездки нерешительно следовал сценарию "мужская ссора" и сомневался, уместно ли ему кобениться - ведь формально он в выигрыше, чужую Настю увел. И смех, и грех! Что касается истины, хоть и непознаваемой, она уж точно ровнехонько легла противоположностью любовному треугольнику, если в геометрии возможны антоподы. Это Марсик их обоих бросил, он им был нужнее, чем они ему, по-другому хитрец не дружил и в гробу видел мужские ссоры, и женские аналогично. Однако он читал письма Пушкина и там обнаружил концовочку "... и отсутствие любимой мысли". Вот эта самая любимая мысль и не давала ему покоя, потому как Вацлав, серенький козлик, умудрился себе ее найти, а Марсик, пуп земли, - ни в одном глазу. И с Вацей он как ни в чем не бывало, что порождало беспокойство и обиду. Да ну их, думалось мне, и эту брезгливую Настю в том числе. Ваца из ущербного самолюбия хоть книгу написал, а она что? С нее-то вроде не убыло, ей не предлагали гонки с препятствиями, из-за которой она собственно и оказалась женой Вацлава и бросала одежду на пол, и ела дорогущую грушу в марте. Из-за которой она и сгинула - но кто же знал тогда... Не балуйся Марсик с оголенными проводами наивного тщеславия... но как он мог снести, когда ближе некуда друг такое лепит. "Прославиться хочу!" Альбинос хренов. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Амбиция хороша тайная и юркая, как куница. А мысль изреченная есть ложь. (Кто сказал? Не помню). Как тут было не применить воспитательные меры, не указать, кто Юпитер, а кто бык, хотя ведь сам толкал претендовать на кесарево. А Вацлав, как дитя, принял вызов всерьез. Без этого разве ж он насмелился даже и предполагать Настю. Он не подлец. То есть подлец не он.
   Утром - и никогда больше я не получила комментариев. Утром было не до этого, а потом не сложилось. И книгу я больше в глаза никогда не видела, хотя, представьте себе, скучала по ней. Но потом такое началось. После того, как Марсик сбежал от смятенных попутчиков в Польше, он вернулся. Свежий, просветленный. Имел наглость дарить подарки! Маленький кипятильник и сигару, а Насте - брошку с бирюзой. Отлучку трактовал без пафоса: счел упущением, что не довелось спать на варшавских газонах, а места исторические, приятные, и поляки так близки нам, чем Марс был совершенно очарован. Удивительно, что Настя его топором не зарубила. Она почуяла проверку: стерпишь - будем жить дальше, а если проблемы - тогда извини. Штука в том, что она хотела жить дальше. Пусть и зыбко, и ненадежно. Но на Вацлава в тот момент она положиться не могла. А остаться одной было позором - с такими-то данными! Ее бы гипотетически обсмеяли гипотетические подруги. Никаких подруг не было, но ведь "над вымыслом слезами обольюсь". Многие обливаются. Одни в недоумении: я красоты неописуемой, а все одна, почему? Другие наоборот: вот я, голубка серенькая, ничего особенного, а мужики ко мне липнут, спасу нет. Тут не знаю, кому сочувствовать больше, а счастливым обычно дела нет до рожи, они другие. А вообще мелкая моя мещанская душонка плачет с поверженными, а от победителей нос воротит. Похоже, Настя на глазах меняла касту - из верховной в жалобную, да тут еще Марс подсобил. Не говоря уже о прочих женских постигших ее неприятностях (но, слава Господу, она быстро забеременела от Вацлава, тут вроде все поправилось, бабушкины страшилки не сбылись, а это всегда приятный стимул...). А Марсик оплошал с картиной. Оплошал еще отчим, выведя свою фамилию, а шустряку-"агенту" пришлось оплошать окончательно. Он не предполагал, что картину будет покупать русский. Заграничный русский, которому как ни странно интрига понравилась. В России его просто обязаны были обмануть, без мошенничества здешнее сафари бессмысленно, сценарий у ковбоя-перерожденца удался. Марс дивился: какая ж разница буржуину, чью картину он берет, раз она ему приглянулась, речь ведь не о подделках Рембрандта. Дурачина, ты, простофиля, а то как пойдет художник в гору, станет цениться, а "буржуин" и не прочухает, что сделал удачное вложение, чепуха получится. "Вот и славно, что все открылось, вот и чудненько", - Марс не нашел ничего лучшего, как заворковать, а то вдруг убьют сейчас же, привет, мол, от русской мафии из Нью-Йорка.
   До чего же страхи наши нелепые. Мы тоже однажды затеяли с моим добрым приятелем немного выпить. Еще был кто-то, но мы самыми стойкими оказались, песни пели, рыбу среди ночи купили вкуснейшую с белой мякотью горячего копчения. Вроде ажур неколебимый. И вдруг ни с того ни сего мне друг мой показался опасным. Чокнутым. Сидит весь тощий, красный, и истории неприятные рассказывает. Как одна девушка, якобы, которая любит его до разрыва селезенки, живет теперь в глухой псковской деревне, одна в деревянном домике, зимой укутавшись в шалочку ходит к колодцу... Теперь вспоминаю эпизод - ну с грустинкой, но ведь не Хичкок! А тогда мне показалось, что именно Хичкок, ужас засасывающий, и взглядик у приятеля не мутнеет, как положено для нашей кондиции, а ясный, приветливый, понимающий даже, как у маньяка из черно-белого хрестоматийного "Психо" (в нем впервые обыграно убийство в ванне - налицо нездоровье мэтра Х., ну да шут бы с ним, со своим бы здоровьем разобраться). И я как забоюсь! Хоть к соседям стучи с воплем. Думаю, нет, к соседям не буду, пока он в туалет ходит - спрячусь. И залезаю под кровать в комнате. На ней остатки компании дрыхнут - какая-никакая, а защита. Тот облегчился, вышел и молча меня ищет. Молча! Был бы в своем уме - позвал бы меня, покричал. А то молчит. А потом спокойно доводит до сведения, выходи, мол, я знаю, где ты. Матка боска! Кошмар достиг критической массы и весь вытек. Устала я под кроватью. Не то чтобы тесно и грязно, но чуть поодаль от меня лежала засохшая кучка кошачего дерьма. Хоть и засохшая, а неприятно. Я и вылезла. И говорю ему, чтоб дул отсюда немедленно, а то... а то не знаю, что будет. Он медленно обулся и впрямь ушел. Послушался почему-то. Но мы и по сей день дружим, как ни в чем ни бывало, редко-редко, недоуменно вспоминая вечеринку с Хичкоком.
   И Марсик залопотал, залопотал о судьбах художников, о Тулуз-Лотреке, который всегда к слову, и завел заморского господина к виновнику торжества. Чтобы убедился господин, что теперь уж без обмана. Отчим словно всю жизнь готовился к встрече, приободрился. Жилет вязаный напялил, кекс прошлогодний нарезал жирными ломтями - а ведь еще недавно болел по нисходящей. И тут у Марса волосы зашевелились - дедулька-то чересчур ожил и давай лепить горбатого про дочку-шалунишку с дружком, что балуются с его картинами, шутки ради выдают за свои, но что с них взять - молодежь... да, мол, мне и не жалко, лишь бы в люди показаться, а уж если и купят, так мне и так радость, а деньги с собой не унесешь - туда... Марс уже тыщу раз проклянул русскоязычие покупателя, но кто ж предположить мог, что настин батя - сущая бестия. Свернуть ему шею на глазах у гостя не представлялось возможным, соучастие, пусть даже пассивное, в насилии, наверное, противоречило его принципам. Хотя пока что все происходящее он воспринимал с ироничным воодушевлением. Ему нравилось. И отчим поймал настроение. Он и оправдывался перед Марсиком в том ключе: "Я специально. С картиной должна быть связана история, понимаешь? Легенда. Никто не пострадал, ведь, слышишь, марсианин?! Настюша тоже будет только рада и ничуть не расстроится, она умная девочка, поймет, что маленькая клевета ради большого блага. Уймись, давай выпьем за встречу". Выпили уже, сколько можно. Впервые Марсику не улыбалась перспектива дармового праздника. Все легко само собой завершилось. Шустрым оказался божий человечек. Его правда: разве повредит Насте разоблачение?! Чай не перед всем народом в исподнем выставили и секут по голым ляжкам. Всего лишь заокеанский мистер, который вот-вот отчалит в Новый свет, где относительно нас будет ходить вверх ногами, сплошное недоразумение в пределах ошибки, повод для маленькой досады. В конце концов пусть нечаянно, без благого умысла, но Марсик избавил подругу от бесплодной игры. Да может и ни к чему репетировать объяснения - не умная ли Настя девочка в самом деле, не утешилось ли ее самолюбие новым польским витком? Любить - любил, но долго у Марсика не получалось, заключение брака сродни переходу спортсмена в "профессионалы", выходу в тираж... сентенции сочиняются на лету, скоро сказка сказывается, по усам течет, да в рот не попадает. Отчим демонстрирует маккиавеллическую швыдкость. Вошел во вкус. Теперь он, пожалуй, и сам может себя продавать. Марсик лишнее накладное звено. А Настюша - просто лишнее. Все-таки она неродная. У него свои дети и даже внуки. Ее мать навсегда в дурке. И у нее начинает получаться... а ну как перегонит его, мэтра, почти Гогена? Значительные тоже опасаются - иначе они не елозили бы на своем троне, не болели ишемией, язвой, алкоголизмом. Да и с именами некстати путаница... лучше бы про Анастасию никто не знал. Но про нее слышали, не пропал даром скорбный труд. Слышали, разумеется, в узеньком кругу, но в нужном, Марсик постарался, по первости он старательный и удачливый. Вацлав уверяет Настю, что грех не воспользоваться проторенной дорожкой, пускай и кривой. Но Настя совсем плохая - честолюбие упало до нуля, ей плевать, что теперь не модно подполье, ее воспитывали так, что она обязана удачно выйти замуж, остальное - хобби, и о чем тут спорить. То есть она не говорит, но подразумевает. Хотя иногда и озвучивает "подразумения". Объясняет, что с Марсиком устала от "астральных" эмоций, от ревности и гордыни. Я бы с ней согласилась: даже захудалый романчик должен позволять собственнические страсти, как собака, снисходительная к щенячьим укусам, иначе он несъедобен. Декларации полной свободы меня лично тоже раздражают, а Марс умело ими баловался и довел сноровку манипулировать до болезненного совершенства. Предлагал любовь втроем, вчетвером плюс-минус бесконечность в то время, как мы, идиоты, фыркали в сторону "неразлучников". Все это оперетта, блеф с баттерфляем, пока не попадется на глаза. На мои глаза, к несчастью, я - свидетель конфуза, коего распирает от справедливого возмездия. Настя плачет на кухне (какой кухне?! Как там оказалась я? Фантастика. Наверное, для сюжета) На глупости можно было бы отчебучить что-нибудь в отместку в духе анекдота про "члены моего кружка", - ан нет, кролик не мстит удаву. Я раздумывала, что лучше сказать - "на самом деле он очень тебя любит", "все пьяные", "пойдем развлекаться в другом месте", "Марс просто назло, понарошку, он брезгует ими, знаешь что он про них расказывал??? Что там у одной половые губы как уши у слона!" (он правда мне такое рассказывал, не помню только точно, о ком шла речь, но не все ли равно). Я бы обязательно расшевелила настин упавший тонус одним из тех общепринятых клише, если бы она не указала мне неопределенным жестом на дверь и если бы она не была столь далека... В сущности это тоже самое, что поведать про "уши слона" Маргарет Тетчер, к примеру, когда она задумалась о фолклендских (мальвинских) островах. И потом я понимаю ее (не Тетчер, а Настю). С Марсиком женские штучки не проходят, они что вода о масло. Отсутствие реакции на естественный раздражитель - не симптом ли из вацлавской книжки? А как прокомментировал бы любимый тренер по самбо? В евангелии должно быть обо всем, и даже об этом - пусть под неожиданным евангельским углом. Кому много прощается, тот сильнее верит, кажется так? И не только в бога. Нелепым, сутулым, неухоженным, щербатым, картавым - больше радости? Критерия нет, но если я читаю на тюбике "для нормальной кожи" - значит, не для меня. Прощение - это ведь не о грехах, это об ущербах, иногда врожденных. Если мне простят заячью губу, родимое пятно на щеке, жуткие волоски у соков, потеющие ладони, и даже "слоновьи уши", то простивших я буду любить вечно, как поет соул-любимица всех континентов У.Х.. А если я буду любить, то и на меня крокодил Гена найдется.
   А как быть с теми, кому нечего прощать? Как Насте. И с теми, кому много прощается, а они не верят. И не любят вечно. Как Марсик. Если бы я с ними не имела чести, то можно было бы не тревожиться за человечество: совершенства нет, каждому прощается и каждый верит по мере сил. Но все оказывается сложнее. Жаль. На небе свой учет и контроль, такой же извилистый, как и земная бухгалтерия. Любая исключительность - риск, потому и кончили плохо оба не вошедших в "таргет-паству". Оба не каялись. ТАМ этого не любят. А здесь по-разному.
   Но сначала событийный ряд долго скручивал "не вошедших" в бараний рог. Настя встретилась с разоблачением лицом к лицу. Кажется, вскользь, на закрытой вечеринке с художественным уклоном. Тогда как раз появилась мода на закрытость. И на некоторых художников. Настя решила блеснуть уже собственной кистью, имея на то основание (Ваца ее смущенно хвалил, конечно!) И тут ее застигает чей-то лукавый вопрос, дескать а это ваши картинки... или папочкины опять-с?
   Откуда ветерок подул, до Анастасии доходило минут пять. До конца не дошло, ибо где ей предположить предшествовашую ее позору комедию положений, папочкино показательное выступление и марсово попустительство маленькой лжи. Но и в момент нелицеприятности этой Анастасия еще не перешла в лагерь Вацлава. Она еще долго после того готова была принять от Марса битье челом в пол и объяснительную и покаянную записки. Но их все не несли на серебрянном подносе, а Ваца задался целью догнать и перегнать. Он должен был перещеголять вероломного и единственного своего друга. Сколько можно было терпеть от него обидных катышков превосходства?
   Я говорю Ваце, бог ты мой, ну что же Настя расстроилась, плюнула бы и растерла, тем более, если у нее получалось лучше, чем у родителя? На сем Вацик циклился, вдавался в детали экспрессионизмов и уминал в мою голову очевидное: что у Насти с отчимом абсолютно непересекающиеся манеры и сранивать их - кощунство. Настя, вернувшись после конфуза, держала истерику в улыбчивой уздечке и тоже не понимала, чего это она... какое ей дело...ну и пусть...и к лучшему...освободилась...на каверзный вопрос она со светской стойкостью ответила "нет". А мир начал обретать неприятно обусловленные формы: папенькина отстраненность, марсовы отлучки. Угрюмая служительница парка тормозит качели-лодочки: бухающие, шершавые толчки снизу - примерно в тех же ритме и тональности Настя понимала, что с обоими в сущности не живет. Ни с отчимом, ни с Марсиком. А с кем не живешь, они уже отрезанные ломтики. Вацлав в тот вечер остался единственным другом. Есть люди, обреченные на это амплуа. С теплой сердцевиной и померзшей листвой снаружи.
   В сущности все - мои домыслы. Я понятия не имею, что в действительности чувствовал этот образец резьбы Господа по ребру Адама. Я совсем не Настя. Но я бы чувствовала, может быть, именно так. Я люблю прикинуть себя на чужое место под солнцем. Когда мне легко, я воплощаюсь в страждущего - на секундочку. От любой же паршивости сбегаю в автобусные сны о судьбоносных ангажементах. Заглядываю через плечо в книги. Там оказывается: "...в июле Марии Каллас позвонил директор Ла Скала и пригласил ее на роль...вместо заболевшей... но Мария Каллас уже могла себе позволить отказаться..." Вот и я сразу воображаю себя в недосягаемейшем состоянии, когда могу позволить отказаться. Я-то наяву ни от чего не отказываюсь. И самое странное даже тогда, когда могу себе позволить, хоть потенции мои куда как скромнее, чем у сиятельной М.К. Но где наша не пропадала, держу руку козырьком, вперед и только вперед - к неизвестной жизни, с которой совсем не умею управляться. Держу наготове свободный прибор для удачи, как говорил Марсик. Чтобы, как М.К., вовремя и правильно отказаться, дабы получить большее. Страницу вовремя перевернули и уведомили меня, что Каллас не просто из чванства нос воротила, она не желала чужих вакансий, она хотела получить только свою, только для нее. И получила. Вот что случилось дальше - я не в курсе. Но тоже помотало Величайшую. Как и всех величайших. Как и не величайших большей частью. Величие - это очень-очень длинные деньги, часто посмертные. Изредка короткие, но на них рассчитывать не стоит. Быстро и много может быть только однажды, - вот, собственно, и принцип "сингла". Меня-то нелегкая хранила от "перегрева", в любви особенно: всякий раз я готова была "бросить все" - и всякий раз часом-годом позже несказанно радовало меня симпатичное "все", к вящему удовольствию до сих пор присущее мне. Если приходится выбирать - Один Самый Что Ни На Есть и многообразные прочие - я не без колебаний, но склоняюсь к последним. У меня непрекращающийся и разрушительный роман с миром.
   Засим дальнейшее. "Пытаясь проникнуть в эту тайну придешь только к тайне"... Это из Лао-Дзы. Я ведь познакомилась с Марсиком, когда по ошибке зашла не не в тот подъезд, и на подоконнике последнего этажа (я решила убедиться в ошибке досконально) неколебимо спал юнец, подложивший под сальную голову редкую даосскую книгу. Тогда, во всяком случае, редкую. И - тогда еще юнец, хотя для меня он являл собой умудренного завлекательным опытом старшего товарища в момент слияния дурной и правильной компаний. То есть в самый-самый зачин, когда булькает пафос "идти другим путем" и в ходу прочие нигилизмы. Марсик был из тех, из первых, которые как феи на крестинах принцесски: какие феи - так и поплывем. Нет, потом тоже случаются любимые персонажи, но вкус у вина будет уже совсем другой.
   И у сигарет, и у них! Какими же вкусными раньше были дрянные сигареты! До того вкусными, что Болгария гнездилась в моем плоско-птолемеевском географическом воображении где-то в самлй европейской гуще. По нашим меркам от Солнечного берега до Лазурного рукой подать. Да и без того Болгария - эпоха. Эпоха дружб по переписке. С пионерами из братской республики. Цонка, Иванка, Данко...Пионеры на слова не особо тратились, все больше про погоду да про заслуги родного села. Зато что за красивости высылали, штучки-дрючки всякие, и даже трусы! Это тебе было не суровое до самых подмышек бельишко арамильской фабрики, это была нежность. И прочные до чего, и ноские, и живучие - с десятилетнего возраста и до самой потери девственности, как говорится, от Ильича до Ильича без паралича. И осталось болгарское исподнее для меня талисманом, как ни надену - так приключение. Хотя не факт, что к добру. И не факт, что болгарские одни счастливые: сестра у меня переписывалась с девочкой из ГДР, та тоже ее баловала, а по наследству мне переходило... но с германцами совсем другая история. И совсем-совсем другая: будь моя модельерская воля, я бы выдумала трусы для каждого темперамента и для каждого случая, и для каждого настроения отдельные, - и для приворота, и для бизнеса, и для вечеринки, и для севера и для юга, и для похода в налоговую инспекцию, и для встречи с бывшим мужем, и, разумеется, с будущим, и со старым конем, который борозды не испортит, и для шабаша под названием "тридцать лет со дня окончания школы", и для шизоидов, и для истеричек, и для вечерней прогулки с черным терьером, и для поездки в роддом (там все равно снимут, но чтобы впитать позитив перед процессом). Если уж иные модницы себе на ягодице изображают специальный иероглиф со значением, то на трусах он пройдет на "ура", главное - провести грамотную разъяснительную кампанию. Вот только не надо мне про красивое и дорогое, которое и без меня со времен Клеопатры изобретают! Великий шанс, который, если молиться, то даден будет, - он не столько про красоту и деньги. Он не поддается бухгалтерии и анатомии, он рядом, но не там. Недаром экзамены лучше не сдавать в новых туфлях... само собой - суеверия, суета, бабушкины "первые звоночки", но ведь из того и состоим...
   ...как в "Безымянной звезде" Казаков вразумляет Вертинскую: "Мона, из чего ты состоишь... из чего я тебя создал... Чуточку духов, море лени, немного фантазии..." И что, разве плохо получилось? И вообще, может, я - маленький Труссарди?
   Истории, не ограненные литературой, страдают слабостью композиции. Все идет вроде, идет, вдруг - бух! Обрыв связи. Типа: с тысячу девятьсот...
   (далее заполнить) года мы с ним не общаемся. Потерялись. Почему??? Так сложилось. Нет, причины есть, но они не пружинят, ни завязки, ни развязки. Кроме того, про одних вспомнишь за десертом - и вечер уже сложился. Про других - одно расстройство. Есть категория третья, объединяющая - по ним лучше печалиться молча, иначе рискуешь остаться непонятым до резкого охлаждения к тебе в дальнейшем. Даже после смерти Марсика хвалили осторожно. Стыдливо. И с оглядкой. На далекую могилу к нему не ездили, а что касаемо его потомства, рожденного Венерой, так с дочерью модистки никто дружб не водил и вообще мы были не ее круга. После того, как Настя и Вацлав зажили по-семейному, а я случалась у них гостем (можно было бы назвать наши прогулки приятельством, но уж больно слово обтекаемое, корректное, а во мне еще не догорели угольки юношеских максим про либо пан, либо пропал, либо обожаешь людей, либо шли бы они...) - после того Марсик исчез с моего перископа. Ничего из ряда вон, просто он менял кожу. Тогда он и успел заронить свое семя. Тут природный расчет: Венера поменяла много мужей, она ведь старше, кроме того мужья гражданские. Но много. Она из типажа "ни дня без строчки" - постоянно с кем-нибудь, без пауз. На то она и Венера. Смуглая, строгая, татарских кровей. Из тех, кто вечно запряжет тебя на празднике покрошить салат. Но не беременела. А хотела. С Марсом вышло, нежданно-негаданно, хотя и урывками, и при дневном свете. Марсик рассказывал мне, что Венера была уверена всерьез, что зачатье может произойти только ночью. Когда мама ее узнала, что символический голубок уже известил дщерь о скором чуде, то возликовала так, что муж оказался факультативен. Нет - и нет, что ж делать, главное, чтобы наследственность здоровенькая. Все-таки выведала знойная модистка, от кого ей в подоле внук принесен, побубнила, поворчала и успокоилась. Марсик - сын верной клиентки, уважаемой матроны в квартале, к тому же виновная сторона не поскупилась. А нянек в шумной венериной семье хватало.
   В разнузданной олимпийской полигамии Марс с Венерой отметились-таки эротическим казусом. Венерин муж Гефест поймал неловких любовником золотой сетью в момент совокупления и, насмехаясь, показывал прочим богам. Своеобразное было у мужика чувство юмора. Ну а насчет потомства никаких аналогий. Дочь Марса и Венеры могла получить единственное в мире имя, ежу ясно. Но как Венера согласилась - ежу не ясно. Наверное, у нее не было стойких предпочтений. Иначе получается, что обрюхатил, бросил, еще и отобрал священную привилегию: ведь папа придумывает для мальчика, мама - для девочки, одна из немногих законных возможностей посамодурствовать - назвать свое дитя... Или мое впечатление с поминок от лукавого. Но хоть убей, а уступчивость я бы в Венере не заподозрила. Если бы мы обе актерствовали, то пригодилось бы клише "я была занята в единственном эпизоде с ней..." Убрать только льстивую тональность ностальгирующей примадонны - и порядок. Камера, мотор. Дубль без номера, просто дубль и все. Многолюдное гудение. Все возбуждены - они ведь Марсика любили, даже если не любили, и всякому здесь найдется брудершафт, содержание притонов и сводничество - предпочитаемое усопшим преступление. Мне объяснили кое-как, кто есть кто и я получаюсь совсем из другой оперы, в основном здесь гости марсова тщеславия. Венера шарится в "челночной" клеенчатой сумке среднего формата, ищет - как я ловлю краем уха - Его побрякушку на память. Ищет для круглолицего парниши, уже снявшего пиджак и ослабившего галстук, словно уже танцы начались и горячее сейчас внесут. Во мне вдруг заплескался дьявол: почему щекастику достанется безделица от Марсика, а мне нет?! У меня ничегошеньки от него, а во мне он поучаствовал куда как основательней, чем в мордатом господине. В несвойственной мне заводке на ломких то ли от гнева, то ли от робости ногах я подошла к Венере. Пока дают - надо брать. Деликатничать нельзя, другого случая не представится, Венера больше не приедет, ничего не повторится, я никогда не встречу Марса на улице, а он это умел - волшебно вырастать из-под земли. Никто более не проведет меня черным ходом через тайны тайн, глотая портвейн, на крышу к теплому дождю, никто более не научит нырять в метро, показывая служительнице вечный жетон, никто не выстрежет мне за полчаса перед свадьбой модную челку. Я невнятно прошу что-нибудь скромное, совсем не нужное, в общем что-нибудь (я не могу произнести "на память" - меня вдруг душит неуместная здесь слезливая лавина). Венера долго смотрит на меня. Сначала непонимающе, ощетиниваясь длинными и изрядно накрашенными ресницами (тушь, видать еще маминой юности и я невольно вспоминаю Эльку, у которой вот-вот должны стечь черные ручейки, а не стекают). Потом смотрит с экспертизой, дескать, кто такая. Потом с явной неохотой. Потом едва устыдясь. Она постаралась одарить меня всей гаммой чувств, порожденных милостыней, но я выстояла. Я и не ждала легкой наживы. Тут она рылась подольше, чем с предыдущим гостем, бормоча "это -нет... это - нет", и, наконец, вытащила тот самый покоцанный молью шарф. На ее взгляд большего я не стоила. И на том спасибо.
   Дочку назвали Элей. Доложил Вацлав - он продолжал много знать об отставном друге. Я спрашиваю, неужели она Эльвира Марсовна? "Наверное. А кем ей еще быть?" - удивился Ваца. Да мало ли... может Венера успела замуж выйти и записать ребенка на супруга, слишком призрачным оставалось марсиково отцовство. Никто о нем не судачил, Венера далеко... Зато Вацлав плодился всерьез. Не успели оглянуться, а у него уже двое. И Ваца - затюканный клерк. Ему уже не до прогулок. И у меня жизнь пошла с другими. Долгая жизнь, ведь на детей уходят годы, даже на чужих. В один благоприятный во всех отношениях день я шла по пустынному воскресному центру города, шла по необременительному поводу, в кои веки ничего не предвкушая. И потому все кончилось хорошо. Но сначала я увидела Марса с поднятой рукой. В черном пиджаке и в чуть не до пуза расстегнутой рубашке. Импозантность на грани фола. В разрезе болтался крестик. Я и не знала, что он крещеный. Это был непростой крестик, но в тот день, не в пример другим дням, прожитым с Марсиком, я не узнала, что крестики бывают от Тиффани. Не было времени. Мы бросились обниматься и отмечать перемены друг в друге. Приятные, разумеется, перемены. Я говорю, ты сейчас куда? Это важно? А то идем со мной на мероприятие. Наконец-то мне представился случай позвать Марсика с собой, чтобы не я с ним, а он со мной! Он ответил, что вот честное слово - он бы с удовольствием, но никак не может. Он уходит сегодня в монастырь. Я обомлела. Что за фортель?! Нет-нет, оказывается, все давно решено. Я начинаю канючить, мол, как же так, давно не виделись, сегодня воскресенье...может с понедельника в монастырь, а? Ну с чего вдруг, что за глупости... Он усмехнулся обезъяньей морщинистой улыбкой. Ты, говорит, все такая же. Я говорю, а как же мы теперь встретимся? Он отвечает, что, мол, обыкновенно. Он же не в тюрьму, он в монастырь. Он позвонит. Обязательно. Всенепременнейше. "Это такой хороший знак, что мы нашлись именно сегодня"... Хороший, о чем спич...
   И принялся снова ловить тачку. А я шла и недоумевала - разве в монастырь уходят столь сиюминутно? Как в загул. В лучшем костюме, на случайной машине? По-моему, в монастырь надо уходить пешком, с мешком, по шпалам босиком, вдумчиво, не шикуя (дорогущее место он выбрал, водилы будут несговорчивы...) Впрочем, не мне судить.
   Кому я только не раззвонила новость - Марсик уходит в монастырь! "Бабетта идет на войну"! Вот уж повод позубоскалить, обмусолить его тиффанистическое распятие на шее... Позже, позже, после всего, в моей голове защелкал ржавый календарик. У меня хорошая память на даты. Только вот не забыть бы вспомнить. Но если пороюсь - найду обязательно. Тот светлый день был днем рождения Эльвиры Федоровны.
   А дальше случилось до сих пор неутрясенное. Ни земными силами, ни прочими. Вацлав с Настей, оставив малолетних деток на бабушек, отправились на юг. Отдохнуть от трудов праведных. Я слишком много раз слышала эту историю, но к ней, противоречивой, много вопросов, а выскребать детали не подобает. Потому только самая суть. Отлучившись за чебуреком к островку цивилизации с дикого пляжа, Вацлав не увидел больше Настю никогда. Он - искал. Искала милиция. Местная и не местная. И черт знает какая. Дальше - обрыв связи. Настя так и не появилась. Ни в море, ни на суше. До сих пор.
   Рассказывают, что они заехали в глухое место, морское, но не шибко курортное. И в округе водились беглые зеки. Рассказывают, что это и вовсе не море было, а средняя полоса. Рассказывают, что наследственность упряма и если учесть недуги настиной матушки, то можно и не исключать суицидального приступа. Я не верю ни одной из версий, особенно самоубийственной - сам себя не ударишь оземь и не обратишь в пепел. По мне так и утонуть умышленно невозможно. По мне и зоны у моря быть не должно...по мне и жить спокойно грешно теперь. Мои заикающиеся предложения были категорически не приняты. Хотя я долго готовилась, чтобы не произнести нечто вроде "если требуется помощь..." и тому подобные па, парализующие идиосинкразией. Но Вацлав не пускал меня в дом до тех пор, пока я протискивала ему дружеский локоть. Как только я просто о встрече - мы свиделись, но прошел изрядный срок. Он показал мне настины последние картины. Я не ценитель. Но к ним меня тянуло больше, чем к Ифигениям. Избороздив себя сомнениями, я все же решила, что нет! - отнюдь не из ужаса и не из жалости. Может, я не тем глазом смотрю на живопись... да какая к лешему живопись, нет теперь человека, а акварели с графикой живые, вот и все. Какие-то куклы, деревья, больницы, негритята - уютный мир. Я бы дома их у себя понавесила. Чего не скажешь об "Ифигении" из холста с маслом. Ваца было открыл рот, но не стал спорить. Он, наверное, по инерции хотел мне напомнить, что масло, акварель и графика не сравнимы, но не стал. Мне же до фени. А там, где не до фени, я и вовсе в дерьме. У меня ничего не просят, а я уже не предлагаю. Не могу ни утешить, ни изменить, ни обнадежить. Даже рассмешить не могу теперь. Могу только подержать за руку. Кроме Вацика и двух детей малых Настю никто не ждал. С матерью совсем плохо. А отчим, взлелявший "золотую девочку" - он слишком много стал суетиться. Он уже окончательный художник, никакого совместительства. Зачем-то просил ее работы, но Ваца не дал. Из суеверия, конечно... Какие работы, когда человека нет... Он опустился на скамейку. "Ты знаешь, она исчезла, как русалка... - Ваца изумлялся, в нем мелькнул прежний въедливый ехидный созерцатель с барахлящей системой защиты. - Интересно, Марсику до сих пор все равно, что с бывшими? Он впаривал мне... чтоб я никогда не заботился о прежних женщинах. Потому что это отсасывает энергию. Мучает, изводит. И когда просят о чем угодно, даже по мелочи - не надо потакать, это, все, дескать, их штучки, ловушки-уловки. Зависеть от прошлого - искушать смерть... в общем болтал... и я ему говорю, что часто вспоминаю, с кем был, и интересно, что с ними... просто интересно, и даже повидаться бы по-стариковски я не прочь... А он говорит - а я, мол, прочь. У Насти после него не состоялось... все не состоялось. Она была уверена, что у нее все с первого раза должно получиться. С первой попытки. Все. Амур, амур-пердюр... все. А вот - бац! - и не вышло. А ему - неинтересно. Есть люди, сучья порода, вот мы хоть в лепешку разбейся - а им все неитересно!"
   Вскочил, пошел прочь. А я за ним, как дряхлая борзая. И вдруг для меня избушка крутанулась и встала невиданным еще не задом и не передом, а боком: у Насти, может, и не состоялось, а поляк точь-в-точь по книге своей зажил - избавился от ненужной ранней кульминации. Когда они поженились, смутно-смутно, но копошилось у меня нелепое сожаление о том, что вот и у белокурых бестий все наладилось, что же дальше? Я подозревала, что несомненности чьего бы то ни было благополучия не бывает - вот и сглазила как будто. Пусть глупости, но не надо было подозревать, не надо и все. Но Вацик - даю на отсечение любой орган на выбор - он заерзал. Он хотел мук творчества и горбатой судьбы, а семейные ценности пусть где-то поблизости, но не до такой степени. Бьюсь об заклад - он, как и я, до сих пор хочет куролесить в горячих марсианских хрониках. Он вовсе не мечтал выиграть принцессу. Он не герой и исповедует принципы израильской армии о высшей ценности - жизни первой ли, последней, в общем любой боевой единицы. Наипервейшая задача - сохранить себя действующим. Не в том ли единственная мудрость?! Я - за. Без этого - ничего. Мои воззрения даже радикальней: лучшее средство борьбы за мир во всем мире - всеощее уклонение от воинской повинности. По крайней мере, уклонение от гибели за геополитическую идею. Да что там - просто уклонение от гибели. Даже когда запахло клиническим керосином и белая фигура в темном тоннеле зовет ТУДА. И - по шатким свидетельствам, но уж какие есть - фигура искушающая, не страшная, инфернально симпатичная, симпатичная настолько, что подмывает с ней согласиться. И вот тут надо, как с деньгами: быстрые и большие деньги за плевую работу - всегда обман. Не надо искать легких тоннелей. Не надо слушаться белых фигур. Все стоящее - дорого, трудно и медленно. Даже стриптиз, как выяснилось от Элечки. Ведь у нас остается еще тонкое удовольствие момента...
   Да, все стоящее - дорого, трудно и медленно, но обратное не верно. Ваца, надеюсь, выкарабкается. Я звоню ему по пятницам и спрашиваю, как он. Спрашиваю без мессианских потуг. Даже если он делает вид, что не видит в том смысла. Смысл найдется.
   Потом случился разговор с Марсиком, нетелефонный по телефону. Я в ужасе спрашиваю, неужто он из монастыря. Да, говорит, несомненно, прямо с черной мессы. Мы встретились. Я говорю: "Ты все знаешь?" Он отвечает, что сделал все, что мог. Он с Вацей на связи. Тон не без самодовольства, отчего мне стало брезгливо, но Вацлав потом подтвердил, что это он сгоряча про Марсика, что тот не тварь, копнул нужную родню и розыск объявили раньше положенного. Опять странные марсовы связи... Но ничего более он сделать был не в силах.
   Я молчу траурно. Марс мне говорит: сейчас же назови быстро все, что не любишь. Я напрягаюсь, недоуменно перечисляю. Не люблю колющие-режущие, насилие, эмалированные кюветки, баки с кипятком, остроконечные ограды, винтовые лестницы, последние этажи, скользкие перекладины, кульбиты на бревне, окровавленные ватки... ненавижу жуткие правдивые истории, не могу простить Набокову дочку из "Камеры обскура"...еще конкурсы, экзамены, тесты, медосмотры, средний рост, средний вес, - тут уж, разумеется, Набоков не причем.
   Затем Марсик требует, чтобы я все это в голове своей стерла и перечислила все, что люблю. Я слушаюсь. Сперва тянет упомянуть лингвистическое удовольствие. Люблю, значит, слова: регтайм, сан-пеллегрино, Саграда Фамилия, ломборджини, рококо, "ариведерчи Рома"... имена - Анна, Арсений, Аркадий, Артур, Джан-Мария Волонте, Джакомо, Хьюго, Бартоломью... исчерпывающе про любимое на вскидку не расскажешь, мы привыкли прятать его неглубоко, но вбок куда-то, для встречи с добрым человеком, для нечаянного успокоения.
   А вот и неправильно, объясняет Марсик, надо любимое держать наготове. Чуть нависла тучка-тоска, сразу бульк - и в любимое. Так и жить. Я с недоверием: "Больно просто поешь!" Он усмехнулся: "Старею. Тейк изи, такие дела".
   И наказал мир лучший соединять с миром сволочным. Протянуть сообщающую трубочку и создать тягу. Объяснял, что все уже создано и надо только умело подсосаться. Мы шли с Марсюшей в темноте до метро, и я пыталась логично оппонировать. Что нет никаких раздельных миров и ни к чему нельзя безнаказанно подсасываться и манипулировать некрепкими душами, что нужно просто любоваться естественным отбором в своем саду или, напротив, быть гипербореем, спасая слабые особи... Дарвин, Вейнингер, помнишь про них?! Воздастся когда-нибудь и неумелому творцу! Марсик не дебатировал в тот день со мной. Он пообещал, что эту тему мы еще разовьем. Но больше мы не встретились.
   А я все развиваю. Да и красная планета никуда не делась. Желаю всем здравствовать.
  
  
   Москва, 2003
  
  
  
   1
  
  
   6
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"