Сиромолот Юлия Семёновна : другие произведения.

Артефакты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


  • Аннотация:
    полная версия для А.Л.Ф.

  Ожерелье Солнца
  
   В глубокой тьме очнулся Бас Дьюлахан - пить хочется... Справа нащупал склизкие камни. Слева оказался рюкзак. Хорошо, уже хорошо. Только что ж так, хоть глаз выколи... Тыльной стороной ладони коснулся лица - вроде всё нормально. Значит, просто темно.
   Ох, и голова. Голова садовая. Читал, наизусть выучил: из источника Лейся Песня пить только на самый худой конец, когда другого ничего не останется... Ну, вот и не осталось... А ведь в двух шагах был заветный замок, уже чёрные башни показал по ту сторону Сухой Щели. И вот, на тебе...
   И вода же в Лейся Песне гадкая... Горло дерёт, словно песка глотнул, а не воды. Сразу дух перехватило, и фляжку выронил, надо думать, так на том месте и валяется. Бас поискал наощупь у пояса, - нет, и всё тут. Давит темнота, дышать трудно. Осторожно сел, подтянул рюкзак, распустил завязки, стал шарить внутри.
   В рюкзаке-то нужных вещей - пол-плитки дорожной пищи... вот она, в сторону, да фонарик. Остальное - штабной хлам: пробки корковые, с десяток, так... это отвёртка, это щётка металлическая...! Чёртов набор имени Филеаса Фогга! Бросают там монетку в штабе, травят прорицательницу серой, а потом таскай это с собой по всем Девяти Мирам. Выкинуть - и думать не моги, вернёшься - отчитаться заставят об использовании... Вот ещё медная проволока на катушке, лакированная, дэ ноль три, а в коробке - бутерброды с сыром, засохли уж, бедные. Это Княжна положила. Добрая душа, заботливая, только никак в толк не возьмёт, что Дьюлахан козьего сыра не ест... Фонарик, конечно, нашёлся последним. Бас повернул колёсико - да будет свет!
   Ну, подземелье, разумеется. Чтоб ты был здоров, Декан, чудны дела твои... Бас вытянул губы трубочкой, тихонько засвистел "Коннемару". Славное место. Выхода не видать ни позади... ни впереди... слева-справа тоже глухо. Да и наверху ничего хорошего: кладка бутовая, крепкая. Добро пожаловать в каменный мешок, герой-молодец Коннемара... то есть, раб Божий и Деканов Дьюлахан.
   А по стенам, между прочим, вода течёт... Дьюлахан сглотнул и насвистывать бросил, - оно к лучшему, ни голоса, ни слуха... Палец натрудил, отпустил колёсико - сразу будто сырой тряпкой обернули лицо. Ни просвета, только от движенья глаз синеватые сполохи под веками. Выхода нет, значит? А если нет, то как сюда попал? Прислушался Бас, принюхался,- в такой засаде чутьё иногда полезнее размышлений. И двинулся осторожно на звук, - туда, где не капало, а журчало. Фонарик сунул поглубже за пазуху, чтобы зрением себя не искушать. Вот и стена, гадостью поросла... уходит, уходит вправо, глина мягкая, не влипнуть бы в какое болото... Вдох-выдох. Горло печёт, губы горят. Вода течёт, вода разговаривает. Пей, говорит, Коннемара... И всё направо, направо, под ногой камушки... А проход-то всё уже, свод - всё ниже. Вот уже Бас согнулся, вот - на четвереньках ползёт, ну, ещё немного, ну - ещё...
   А ручей - всё рядом; Коннемара уже ничком распластался, на локтях подтягивается - неизвестно, куда, в какую чёртову дыру... о-о-о...
   Должно быть, повернул невидимый ход, деваться стало некуда - соскользнул Коннемара, съехал по шею в холодную воду, и, сквозь судорогу в горле - пил, пил, пил.
   Покуда дыхания хватило.
   Ну, и ничего страшного не случилось. Верно, в памятке о подземных ручьях плохого слова не написано, просто никаких особых указаний нет, и что было себя мучить? Это всё Лейся Песня со своим ядом... пуганая ворона куста боится. Отдышался Бас, ещё пару глотков сделал в охотку, зажмурившись - вода сладкая, чуть щиплет язык - из ключа бьёт, наверное...
   Только что это там светится?
   Да чёрт ли его разберёт, в этой тьме кромешной, то ли вправду какой-то красноватый свет разливается, то ли кажется ему...
   То ли кажется, что...
   Зажмурился снова. Вот теперь тьма. Опустил лицо в воду. Страх-то какой!
   Снова вынырнул, приказать себе понадобилось - открой глаза, смотри, Коннемара: видишь вот это, или, может, бредишь опять?
   Перед ним - огромный белый пёс, морда в ручье, красные глаза, как уголья, воду подсвечивают.
   Ни Бога, ни святых не звал Бас на помощь, только попятился, набирая под ремень мелких обкатанных водой камешков со дна.
   Пёс глухо заворчал; услышь Дьюлахан этот звук пять минут назад - обмочился бы от страха: как будто из адского котла бульканье да пар. А так - ничего, терпеть можно.
   - Тихо, тихо ты! - шикнул, как на домашнего пса. Чудище фыркнуло, пригасило свет в глазницах. Зверь огромный, поджарый, нет, - скорее, очень худой. Шкура да кости, губы отвисли, но клыки все на месте, каждый - сантиметров пять длиной. Костлявые лапы с кривыми когтями. Глаза рдеют, зрачки - точки, и уши просвечивают красным. Но какой же тощий, и белая шерсть свалялась...
   Осторожно, поглядывая на страшилище искоса, чтобы не разозлить, Бас приподнялся. Пёс молчал. Вылез Коннемара из ручья - эй, да ведь он уже не в тоннеле! И не в подземелье, наверное. За костлявым задом Адского Пса обозначилась игрой теней, как от масляных ламп, полукруглая арка, и там, в глубине, ощущался высокий свод над гулким пространством.
   Коннемара сел на гладкую, отшлифованную водой плиту. Выпростал из-под ремня гимнастёрку, вытряхнул камешки. Вполголоса недобрым словом помянул штабных с их расчетами: медной проволоки моток ему, значит, пригодится, а сухая перемена - нет... Ай, что злиться - и ту бы намочил... Разделся и отжал безжалостно всю одежду, даже парусиновые штаны и тряпичные туфли... Натянул сырое - ладно, высохнет, он парень горячий... Усмехнулся своей удаче, устало прикрыл глаза и услышал, как высоко и далеко вверху гудит в гигантских травах ветер над башнями.
  
   Значит, вот для чего надо было из Лейся Песни отравы выпить, и по-другому сюда, наверное, не попадёшь. Надо думать, искал бы прохода через Сухую Щель, - а зря... Теперь отсюда надо наверх пробираться, в Башню Запада. Штабная памятка на этом заканчивалась, открывался чистый Басов страх и риск. Вот и страх, тут как тут.
   Басу очень не хотелось испытывать нрав Адского Пса. Зловещий сторож, как положено, растянулся через весь проход. Сейчас Пёс казался спящим: глаза совсем потухли, и только вода пузырилась вокруг ноздрей.
   Бас подошёл к когтям и клыкам так близко, как только благоразумие позволило.
   - Ну, здорово, Кун-Аннон.
   Зверь не отозвался. Сопел себе в воду, бока медленно вздувались и опадали. Дряхлый, паршивый от старости Адский Пёс... Коннемара перешагнул через голый, как у крысы, хвост, - толщиной в предплечье. Пёс не то зевнул, не то рыкнул: словно вагон чугунных горшков сошёл с рельс и рассыпался... Коннемара унял дрожь и пошёл вдоль стен, щурясь на светильники. Позади послышалось тяжкое сопение и "цок-цок-цок". Оглянулся - Адский Пёс, волоча обвисшую складками шкуру, плёлся следом.
   Дьюлахан вскоре обнаружил, что искал, - ступени, уводящие наверх. Другого пути из залы не было. То отверстие, через которое сюда проник, оказалось такое маленькое, что Бас невольно ощупал плечи: цел ли, как только протиснулся? Посмотрел на Кун-Аннона: что скажешь, сторож, как это может быть? Но пёс отвернулся и стал выкусывать под хвостом.
   Оставаться здесь Бас не видел причины. Вода? Ну, вода... ну, флягу потерял. Сейчас напился вдоволь, значит, до двух суток можно будет продержаться, а за двое суток он, может быть, и покончит с делом. Поесть нужно, это так. Бас вернулся к ручью. Достал прессованную пищу, отломил кусок, подумал - отделил немного Адскому Псу. Но Пёс есть не стал. Он тыкался носом в рюкзак, вынюхивал, сопел и хрипел, норовил разворошить Басовы пожитки. Дьюлахан отобрал рюкзак, принюхался - фу, ну и смрад! Сыр Княжны... наверное, вода попала в коробку. Вынул, открыл - так и есть. Вот беда, куда бы выкинуть... Поднял голову - Адский Пёс смотрел на него, высунув длинный чёрный язык. Как обычная собака. И не на него... на бутерброды с сыром, а на сыре том уже и плесень поселилась, только что не светится.
   - Хочешь?
   Кун-Аннон кивнул. Бас поёжился.
   - Точно? Смотри - гадость...
   Пёс снова кивнул и облизнул морду. На том и поладили. Адский Пёс оказался верных понятий - сожрал всё, подождал, пока Бас запьёт свою еду, потом похлебал сам и толкнул добытчика носом в бок - давай, мол, не засиживайся!
   - Сам знаю, - проворчал Коннемара. - Ну, счастливо оставаться, Кун-Аннон!
  
   Лестница была, как лестница - ни широка, ни узка, полога в меру. Коннемара не знал, ведёт ли она в Западную Башню, или же в западню - но другого пути не было. Гладкие ступени сами бежали под ноги, свинчивались вниз бесконечной стружкой; Коннемара не считал их и не оглядывался. Обернулся раз - увидел белую влажную морду и красные глазницы с тусклым пламенем внутри... Кун-Аннон увязался следом, и его хрипы и костяной стук когтей по камню были вполне в лад мыслям Коннемары - понемногу об Ожерелье, как его получится брать - выкрасть, или там какой-нибудь хитрый тайник, или ловушки? Или, может, лежит на видном месте, героя-молодца дожидается? Тут Бас фыркнул: такого счастья добытчику не выпадает. Заранее загадывать - пустая затея, ещё окажется это Ожерелье и вовсе не ожерельем, как вот Сосуд Трёх Бессмертий - какой там сосуд, и близко не то... Эх, любо знать, как обходится Декан с теми штуками, что для него добывают рабы по контракту, - а, по правде сказать, ничуть не любо, потому что рабу до этого никакого дела нет. Ещё думал Коннемара о том, что добытчик он удачливый, перебирал прошлые успехи по названиям, усмехался, - притягивал хорошее, отгонял плохое.
   Часы, компас - ничего такого он не взял в этот раз. Штаб не позволил, ну и ладно. Время Бас отмерял усталостью. Дорогу отыскивал по приметам - до самой Лейся Песни, и ещё - особым чутьём, тайной своей гордостью. На лестнице, однако, дару воли не давал. Отпускал проверить, да всё одно и то же: слева и справа - стены, толща немереная, сверху - сосущая сердце высота, снизу... Вниз догадка падала, как в пропасть, и он досужие эти пробы оставил, от греха подальше. Бас был доволен, что хотя бы не наошупь подымается: тусклый свет сеялся на ступени из отверстий, слишком высоких, чтобы туда заглянуть... а когда попытался заметить расположение, обнаружил, что вровень они не видны. Всё время только выше, а позади - Кун-Аннон подсвечивает путь глазами-угольями. Ступени плавно, почти незаметно сложились в поворот, и увидел Коннемара, что впереди не пятно, а полоса желтоватого света, а за нею - площадка, как раз хватит уместиться.
   И он бросил на пол рюкзак, сел, прикинул - можно лечь, ноги вытянуть, - хорошо! Адский Пёс устроился ниже, на ступенях, свет откуда-то из-под карниза падал ему на шею, отделял жуткую голову от туловища. Но Коннемара вроде пообвык, мало ли уродливых собак на том и этом свете?
   - Эй, Кун-Аннон, ты, часом, не говорящий?
   Ох, Господи, не надо было... Зверь заворчал и качнул брылями из стороны в сторону: нет, мол.
   - Ладно, ладно, это я так... Мне и без болтовни не скучно, есть, чем заняться.
   Бас полез в потайной карман куртки, эту вещь не держал в мешке: особую, всенепроницаемую (так уверяли техники на Базе) капсулу. Пока что там хранились памятка и ручка, и обязанностью добытчика было продолжать записи о приметах и событиях. Добудет Ожерелье - спрячет туда же. Прежде, чем вынуть записки, Коннемара подержал капсулу в руке, просто из удовольствия - вещица тяжёлая, гладкая, приятная на ощупь... и ещё Басу нравилось, что она настроена на него. Слушает сердце, - так он себе объяснял: буде это самое сердце остановится более чем на пять минут, тут же славная штучка отправится в обратный путь, на Базу. Эх, маловата... а то забраться бы в неё самому, ведь сколько раз бывало, что добытчик именно на пути назад погибал... Да, вот оно как, - завёл было Коннемара - и остановился. Бессмысленные это рассуждения, никто его силой к Декану не тащил. Предложили, правда, в трудную минуту, поди откажись... а всё-таки сам нанялся, думал... В конце концов, жив - и то хорошо. Но ведь что за работа, скука смертная, - так сказал себе раб по контракту Дьюлахан и, чтобы проверить, ещё раз поглядел на Адского Пса.
   Бр-р... Да уж... скучный поход. Ничего удивительного: обыкновенный кошмар. Эх, пёсик, пёсик... Бутерброды жрёт... надо будет рассказать Княжне, потешить её, бедную... Наверняка это всё морок, никакого пса нет, потому что воображение само знает...
   И не устоял - поднялся, вытянул руку, пронёс между кровавых ушей, положил пальцы на загривок...
   Кун-Аннон прикрыл гляделки и засопел. От него несло сыром и псиной. Он был очень горячий, влажный, как банное полотенце, сквозь асбестовую редкую шерсть Басову ладонь кололи острые позвонки.
   Бас отступил, сел снова и всё записал про источник, подземелье и Адского Пса.
   Потом он уснул.
  
   Проснулся от жара. Ещё толком не придя в себя, пощупал виски, шею у ключицы, - вроде всё нормально, прижал пальцы к губам - прохладные, но не ледяные... значит, не болен, откуда жар?
   Ах ты, славное дело, нечего сказать!
   Пока он дрых, расслабившись, Кун-Аннон осмелел и вполз на площадку. Места его туше не хватило, зверь примостился в ногах, адскую башку свою положил хозяину, - так, что ли, это понимать? - прямо на живот.
   - Кыш, собачина, - прошипел Бас, осторожно двигая занемевшим задом. - А если бы ещё жрал вдоволь?
   Вдруг прозвучало что-то... Коннемара замер. Адский Пёс не пошевелился. Знакомый звук - сухой, костяной, но не когти...
   Трескучий, гремучий...
   Змея?
   Страшно было пошевелиться. Рука потянулась нащупать фонарик - и замерла. Если это змея... а если целое змеиное гнездо...
   Звук повторился - прямо над головой. Коннемара невольно взглянул, и... Заорал бы, если б смог, но Адский Пёс придавил диафрагму.
   Прямо над ним из стены высунулась и преспокойно жевала воздух костяная конская голова.
   Коннемара моргнул.
   Голова никуда не делась, пустые глазницы таращились на Баса... сказать бы, - пожалуй, с любопытством. Нижняя челюсть двигалась, зубы лязгали, и это Бас принял за гремучую змею... Чёртова лошадь, и чего ей надо?
   Вылизанный временем конский череп, но не голый, а словно бы есть у Коня Бледного туманная неверная плоть... Вот и уши показываются, и шея обозначивается вокруг позвонков. Только в глазницах тьма. Конь опустил голову ниже - щеку обдало могильным холодом.
   - Ах ты, проклятый мешок с углями, - Коннемара силился спихнуть Адского Пса с колен. - Двигайся, ну!
   Кун-Аннон, наконец, изволил пробудиться. Поглядел мутно-кровавым взором на Коннемару, зыркнул на Коня, ощетинился. Конь застучал костями, подался ещё сильнее вперёд, пустил зеленоватый туман из ноздрей. Запахло карбидным дымом. Коннемара вскочил:
   - Подеритесь ещё! Сидеть, тьфу...! А ты, вонючка, исчезни! Мы ничего плохого не делаем, идём с Псом по своей надобности...
   Конь Бледный повёл призрачным ухом. Да ну? Просто так гуляете? - Бас поклялся бы, что на костяной морде проступило ехидное выражение. С ужасным треском и стуком Конь выдвинулся из стены целиком, проклацал копытами по площадке и скрылся в противоположной стене. Не весь - наружу остался торчать похожий на жмут серой пакли хвост. Этот хвост подёргивался из стороны в сторону, слоился туманными струйками: не столько страшно, как противно. Бас покосился на Пса: тот успокоился, искал каких-то адских блох на брюхе. Запущенное, однако, хозяйство: Пёс еле жив от голода, Конь - скелет, в хвосте только что мыши не водятся...
   - Ну? И что теперь?
   Пёс оторвался от исканья. Лениво ткнул лапой в сторону Коня. Или просто потянулся?
   - Что?
   Пёс гулко вздохнул, оторвал тушу от пола, встрепенулся. Подошёл к хвосту и оглянулся на нерадивого Коннемару.
   А у того сейчас лишь глаза открылись: там был проход. Конь, видно, стерёг его, - как и Пёс - свой.
   Коннемара подхватил пожитки и в три шага оказался снова на бесконечной лестнице. Кун-Аннон шёл сзади. Ну, а Конь Бледный, - то слева, то справа показывался, стучал, напускал холоду.
  
   Долго или коротко так подымался Дьюлахан со свитой, - сам не знал. Спросонок Басу было нехорошо и с каждым часом становилось всё хуже: ступени, огни над головой, глухой воздух, - замурован, замурован... Позади ужасный Пёс, и Конь, как паяц, гремит костями. Бас понимал, что его ведут, что по своей воле ему и шагу тут не сделать - но уж скорей бы... Добытчик мерно переставлял ноги, как на тренажёре, потел, жажда снова заскреблась в горле, присохла горькой коркой на губах. И, главное дело, - хоть и казалось ему, будто топчется на месте, ощущение страшной высоты всё чаще и чаще накатывало внезапным звоном в ушах, и никак не удавалось его избыть.
   Он спел всё дорожные, кричальные и пивные песни, какие припомнил. Он бубнил лимерики: "А вот один человек из Америки...", ничуть не удивляясь тому, что во рту от них горечь. Развлекал себя "Охотой на Снарка", вытаскивал из памяти уцелевшие строки, как занозы, нутром чуял, что нужен при этом вязком страхе сплошной ритм - как цепь. Наконец, нашёл, и повторял без смысла: "И с терпеньем искали его, и с умом. С упованьем и крепкой дубиной..."
   Так добрёл до полосы света, преградившей путь - в точности, как вчера? Или сегодня утром?
   Без сил плюхнулся Коннемара на площадку: кружим? Здесь-то? А, всё равно, попить бы... Адский Пёс, страж воды, вывалил дымящийся язык, тяжело пыхтел, - какая ж вода, откуда? Конь Бледный, не к ночи будь помянут, долго возился в стене, устраивался. Наконец показал пол-морды с ухмыляющейся туманной губой и так застыл.
   Коннемара скинул куртку - душно, давит на грудь, - пристроил было рюкзак под голову. Но привычка записывать переходы дала знать: нехотя вынул капсулу, записал о Коне и невидимой бездне. Пёс, отдышавшись, опять затеял возню с рюкзаком; Бас отнял пожитки, лёг всё-таки. Прямо над головой, едва не задевая скулу, свисал космами поганый хвост Коня, дальше, у колен - гнусная грива. Как ни измучился Коннемара, уснуть не мог. Закроет глаза - ступеньки, ступеньки, пропасть... Откроет - серые призрачные колтуны у самого лица раскачиваются, а по ним призрачные же гады ползают - сколопендры какие-то, пауки, едрёны воши. Кун-Аннон вдруг ткнулся носом в локоть, Коннемара вскрикнул: будто утюг раскалённый приложили. Или паяльник.
   - Ай-и... Ты чего? А ну, на место!
   Пёс вскинул голову, разжал челюсти. На живот Коннемаре упала проволочная щётка. Кун-Аннон лапой осторожно постучал: давай, мол. Действуй.
   - Что? Я - его?..
   А что такого, всем видом отвечал Адский Пёс. Бас вспомнил бутерброды... Видно, чему бывать, того не миновать: досадливо крякнул и сел обихаживать Бледного Коня.
   Занятие оказалось не из простых: и хвост, и грива норовили выскользнуть из рук и просочиться сквозь щётку нетронутыми. Пальцы одеревенели, как на морозе с ветром. Карбидная вонь оседала на языке, Бас то и дело сплёвывал отдающую металлом слюну. Коню нравилось чиститься: косил на Баса мёртвым пустым оком, скалил зубы, перестукивал, как танцор на помосте. "Стой тут мне, строишь из себя...", - шипел добытчик, рвал колтуны немилосердно: твари, гады и паразиты сыпались горохом и тут же таяли. Когда Бас, наконец, закончил, - рук не чувствовал по локоть, просто выронил щётку и откинулся навзничь. Кун - Аннон притащил куртку, укрыл хозяина, - но Коннемара уже спал тяжким сном отравленного.
   На сей раз проснулся он от холода. Нет, конечно, это не Конь осчастливил, просто Бас лежал на каменном полу, рюкзак исчез из-под щеки, и куртки сверху не было.
   Когда Бас это понял, мало не показалось ни Коню, ни Адскому Псу. Мешок - да пусть им все черти в аду утрутся, но куртка! Записки! Капсула!
   Коннемара метался по площадке, матерился в Господа и всех любимых святых со чадами и домочадцами, - минуту, не более. Выдохся, сел: подумать надо, как теперь быть? Да как быть, идти дальше, только никто не узнает, в случае чего...
   - Ну? Что ж ты зевнул, тварюка? А ещё Пёс!
   Кун-Аннон опустил чугунные веки-заслонки, - чуть ли не скрежет послышался, так ему было совестно. Конь Бледный только вздыхал и портил воздух. Бас прикрикнул и на него: смерти моей хочешь? О том, кто стащил пожитки, думать было нечего: какая-нибудь мелкая пакость, нечисть мохнатая... Тьфу, досада!
   - Что вытаращились оба?! Раньше таращиться надо было! Ну, где тут выход? Дальше пойду.
   Конь фыркнул напоследок и скрылся в стене по самые ноздри. Адский Пёс поднялся, взъерошил шерсть и обошёл злобного Дьюлахана трижды противосолонь. Проход отворился слева, и только добытчик сделал шагов десять, как Пёс позади заворчал. Оглянулся Коннемара: какая-то тряпка у зверя в зубах.
   - Что там?
   Оказалось - рюкзак. Пустой. Ни пищи, ни даже дурацких предметов из штабного списка. И отвёртку спёрли, и провод медный... не иначе, самому Сатане телефонную связь чинить. Плюнул Бас со злости, отшвырнул ненужный мешок, зашагал дальше. Пищу украли, вот сволочи... К давешней жажде прибавилось сосущее чувство под ложечкой: то ли нарастающий голод, то ли страх. Ни того Коннемара не хотел признать, ни другого. Старался думать о чём угодно: о Снарке, пиве (нет, о пиве нельзя), об ожерельях и медной проволоке... Но толком не думалось: за ступеньками теперь нужен был глаз да глаз. Проход неожиданно стал ломаться зигзагом, по плечам то и дело прорезал ледяной сквозняк. От этого только сильнее сделалось ощущение, что он забрался в невозможную высь, что за стенами - разреженная лиловая пустота с белым лохматым Солнцем, а облака - далеко-о внизу и кажутся твёрдыми...
   - Ох..., - покачнулся, ступенька ушла из-под ноги, как во сне - чуть не упал. Адский Пёс с ходу ткнулся в подколенки. Бас оступился, растянулся над бездной, больно повис на пальцах... Сморгнул, перевёл дух - что ты, брат, какая бездна, мы на лестнице... И ку...
   И куртка сползла рукавом с верхней ступеньки, прямо перед носом, перед выпученными глазами.
   Дьюлахан осторожно подтянулся: и лестницу он ясно видел, и вроде брюхом ступеньки осязал, а уму всё казалось - пропасть. Да, подтянулся и сел, утирая мокрое лицо, бранясь шёпотом от облегчения души. Не торопясь, протянул руку, пощупал: не обман, его курточка. Сразу же хватился потайного кармана - на месте, и капсула на месте... только.
   Только что же это, ради всех святых?
   Конь Бледный, тут как тут, - заглянул через плечо. А, поди ты прочь, вонючка! И ты, Пёс, не отсвечивай глазищами!
   Растянул Дьюлахан куртку, распялил на пальцах: верить или не верить?
   Вся она, от воротника до самого низа, была расшита узорами. Цветы, кресты солнечные, спирали, ленты... да у Баса и слов таких не было ни в уме, ни на языке, чтобы назвать... Так бы и глядел, не отрываясь. Провёл пальцем по переливчатому шитью, ахнул: вот она где, медная проволока-то!
   Цвела, играла пламенем невзрачная Басова одежина - прямо царский наряд! Чьи же это руки вышивали, каких мастериц? Отчего запело что-то в самой сердцевине души - тоненько, обманно-сладко так? Не задумываясь, надел Коннемара драгоценную куртку, молнию застегнул, стрелой вскочил - бодрый, ко всему готовый...
   И тут же во тьму провалился. Даже шагу ступить не успел.
   Правда, пребывать во тьме вышло не так уж и скверно. Играла музыка, женский голос пел, и Дьюлахан вроде бы сидел на пиру, так ему казалось: ушла из глотки злая жажда, подложечный страх-пиявка отстал. А что ни пира, ни хозяев нельзя толком разглядеть - да разве это главное?
   Главное - покой.
   И тишина.
   Такая тишина, что и собственное дыхание замерло. Такая тишина, что и зрение обновилось, теперь Коннемара увидел ясно, что дальше идти некуда. Вот зал со стрельчатыми арками, в оконных проёмах - та самая лиловая пустота, что душе его мерещилась. Ветхое кресло у окна - направо, и сидит в кресле кто-то, седой или белый, то ли в лохмотьях богатых одежд, то ли в туманах. Жужжит пчелой прялочное колесо, тянется нить, и по полу - не веретено прыгает, а та самая, даром не нужная отвёртка.
   Коннемара сглотнул, горло прочистил, поздороваться хотел, да пряха королевским мужским басом первая успела:
   - Многая лета тебе, добрый молодец Коннемара, давно я тебя поджидал!
   - Здравствуй... хозяин. Э-э... рад, что тебе отвёрточка моя пригодилась...
   Повернулся Король-Прядильщик, уставил на Коннемару пронзительный алмазный взгляд. Тут и увидел Бас то, за чем пришёл: среди многих слоёв королевских одежд, перетлевших, как палый лист по весне, сверкало дождевым блеском, позванивало капелью, лучилось летним полуднем драгоценное ожерелье.
   - Да, - прогудел Король, - пригодилась. За то я твой должник. Видишь ли, я здесь так давно, что все веретёна источил. Даже драконьи кости не вечны. Но что мы об этом? Хорошо ли тебя принимали?
   - Неплохо, благодарствую, - отвечал Коннемара, вспоминая и не вспоминая, что было на пиру - или не было?
   - И добро. Конь рад, Псу ты тоже приглянулся, - Король шевельнул бровью, и в окно вскочил Кун-Аннон в ошейнике с шипами, заюлил вокруг Коннемары, преданно сияя красными глазищами. Конь Бледный выступил из-за спины Короля, красуясь: по такому случаю его кости облекала белая попона до полу. Конь приплясывал и ухмылялся. Радость, да и только!
   - Ну, проси, чего хочешь, Коннемара, - величественно изрёк Король. - Раз уж сумел им угодить и сюда добраться. Давно у меня никто ничего не просил, так что щедр буду.
   Коннемара мяться и смущаться не стал - ни к чему.
   - Если так, Король, - сказал он, стараясь попасть в тон Прядильщику, - то пожалуй мне в дар Ожерелье Солнца
   - Это, что ли? - самоцветные капли зазвенели, пренебрежительно подхваченные костяным пальцем. - Это?
   - Да, Король. Ничего другого не нужно, за ним и пришёл.
   При этом Бас глаз долу не опускал и увидел, что королевское чело исказилось - но не гневом, а вроде бы как разочарованием.
   - Хорошо ли ты взвесил? На что оно тебе? Это ж безделушка!
   Шевельнул мизинцем: из воздуха посыпались на Коннемару крученые гривны, жемчужные нити без начала и конца, холодные алмазные обнизи, старые винные пробки, оправленные в золото. Оказалось добра по щиколотку - не ступить.
   - Не дорого стоит, понимаешь? Вот настоящие сокровища, выбирай, - обвёл рукою стены, увешанные серыми коврами, как паутиной. Но что там прял Король в башне - судьбу ли, а, может - саму основу мира, - это для Баса не имело значения.
   - Благодарю, Король, с меня и безделушки будет довольно.
   - Ох, Коннемара, - сварливо отвечал Король, - лучше б ты попросил полцарства, меньше хлопот, клянусь Её Покрывалом!
   Он остановил прялку (по стенам пошёл шорох, шёпоток), приподнялся в кресле, и, кряхтя, снял с плеч увенчанную короной голову.
   Коннемара оторопел. Король бережно приладил главу на кресле, снял с куцего остатка шеи ожерелье, протянул Дьюлахану.
   - Ну, что стоишь, ноги отнялись, что ли? - сердито окликнула голова.
   Бас очнулся. Шагнул осторожно, не поскользнуться бы на этих жемчугах... Король вытянул руки, - ох, и длинные же! - и лёгкая добыча легла на плечи Коннемары.
   - Дарю тебе, согласно твоей просьбе, сие ожерелье, именуемое...
   Бас затаил дыхание.
   - Ожерельем Солнца...
   Нет, он маху не давал ещё ни разу!
   - Пусть будет оно тебе в радость.
   Тут королевские пальцы коснулись вышивки на куртке.
   - Эй, добрый молодец, а это что? Да подойди поближе, глаза мои не то, что у орла...
   От волнения, видно, Король и думать забыл, что голову хорошо бы на место вернуть. Коннемара, ощущая горячечное жжение на скулах, - ну, дело сделано, что медлить,- неохотно ступил ещё два-три шага. Тут-то королевская глава всё разглядела - и рассмеялась змеиным смехом.
   - Ох, и хитёр ты, Коннемара! Всем угодил, и большим, и малым! Пса не убоялся, Коня вытерпел, мастерицам моим принёс дорогой подарочек! Ну что же, пользуйся удачей, сколько сможешь. Да помни: ожерелье это тебе носить, пока голова на плечах!
   Взмахнул руками, всколыхнул туманы коконом - как будто вся Башня рассыпалась самоцветным звоном. Загремел, взлетая кверху копытами, Конь Бледный. Пронёсся, растопырив ужасные лапы, Кун-Аннон. Стрельчатое окно надвинулось - Коннемара только успел увидеть лиловую вспышку, да разреженный воздух огнём полоснул по горлу.
  
   Они неслись быстро, быстрее грозовых туч, Коннемара до судорог втискивал пятки в податливые бока Коня - скорее, скорее! Ветер, ветер бы в лицо - остудить жар. Но впереди огненным клубком, молнией мчался Кун-Аннон, и ветер от него был горячий. Лиловая тьма, чёрная тьма, красная тьма с угольями... Где пролегал их путь - Коннемара не знал. С той минуты, как волей Короля он сам, Пёс и Конь вылетели из окна Западной Башни, добытчик видел и чувствовал только одно - огонь.
   Ожерелье Солнца сжигало его, пустая королевская безделушка.
   Если бы не куртка, расшитая мастерицами Короля, - от вековой скуки, что ли, он их избавил мотком медной проволоки? - быть бы Басу горкой пепла. А так - только длилась его мука. У Коня Бледного не было ни седла, ни повода, Коннемара вцепился в леденящую гриву, припал к ней грудью, - всё казалось чуть легче терпеть. Но даже могильного холода Коня не хватало, чтобы унять боль. Пока голова на плечах, сказал Король, пока голова...
   А голова-то пылала, от Коня несло ядом, каждый вдох-выдох на губах сворачивался проклятьем. А-ах, Дьюлахан, держись, только дотерпеть до Базы, а там Доктор, добрый Доктор.. и Декан премудрый, ему-то свою добычу нужно забрать, уж они вдвоём придумают, спасут-помогут, а до тех пор нужно терпеть... Ведь это же что? Подумаешь: адский горчичник... москиты геенские... гадючья слюна, тьфу! Хуже бывало, правда? Ну? Когда татуировки сводил - ведь хуже было, полотенце грыз, все ногти обломал... Декан так решил, рабам личные приметы ни к чему... а Доктор, конечно, добрый, но такая же сволочь подневольная... Но ты ведь герой-молодец, ты победил, задание исполнил, значит, глупо сейчас загнуться, значит, выдержишь...
   Так, дыша смертью, с живым огнём на плечах, он нёсся по воле Пса и Коня, и вспоминал всю боль, какую приходилось ему терпеть прежде, и уговаривал себя: дескать, тогда было хуже. И татуировки... и когда полоумная Княжна, штабная прорицательница, сломала ему в пророческом экстазе руку ... и когда наступил на морского ежа... и в детстве, даже в детстве, когда ссаживал коленки...
   Всё так же, не сбавляя бега, вдруг вырвались в посюсторонний мир Пёс, Конь и всадник: груда угольёв, кучка истаявших вонючим паром ледяных костей, и Коннемара - пылающим лицом вниз, в роскошный ковёр Декановой резиденции.
  
   Тах-Тах-Тах-Тах! - сигнал пожарной тревоги.
   У-у-у-и-и-и! - сигнал общей.
   - Тащите его, тащите!
   - Да не подступишься! Сволочь... он меня лягнул... прямо в глаз...
   - Идиот, это судороги, Доктора сюда!
   - Где огнетушитель, ...?
   - Отставить! Что он говорит?
   Что он говорит? Что он там хрипит, грызя вытканные цветы и травы, почему не даёт снять с себя добычу, ведь это - добыча?
   Оставьте меня, не касайтесь, это погибель... Это оно... но снять его можно... только с головой...
  
   Все шарахнулись, подались назад. Дымилась куртка, дымился ковёр, затягивая Декана едким облаком. Сам Великий и Могучий поморщился, бросил на Доктора острый взгляд.
   - Ну что же! С головой - так с головой.
   Не того ожидал Бас от всемогущего Декана: какая б ни была мука, надеялся её облегчить, а тут такое... Но сил не стало сопротивляться, только с ненавистью успел взглянуть в глаза Доктору, когда тот комариным морфиновым уколом попытался отправить Дьюлахана в чёрный сон.
   Не вышло: против пламени ожерелья морфин был ничто, только корчи Баса теперь не сотрясали, а боль стала жечь ровно, вгрызалась всё глубже, - или это Докторовы пилы делали своё дело? Руки в перчатках ухватили за подбородок, оттянули кверху, и Бас видел изжелта-белые пальцы, потом они стали красны, потом всё стало красным, побагровело и потухло.
  
   Доктор был мастер своего дела: через десять дней Коннемара уже вставал, а через месяц молодцом накачивал мускулы в спортзале, приходил в форму. От истории с ожерельем остался на память тонкий шрам вокруг шеи, да один из камней выпалил над ключицей знак, похожий на звёздочку. Доктор, исполняя директиву "Ноль", делал всё, что мог, кожу пересаживал, - след выступал и на новой коже, так что Декан в конце концов махнул на это рукой и смирился с тем, что один из рабов останется меченым.
  
   А куртка с бесценной вышивкой так и сгорела почти целиком. Остался клочок с носовой платок размером, но Коннемара на эти узоры смотреть не мог без содрогания... отдал Княжне. Она девушка добрая, пусть забавляется.
  
  
   Браслеты Луны
  
   Не навытяжку стоял перед Деканом Коннемара, но почти... Руки опущены, подбородок вперёд, глаза прищурены. Не понравилось это Декану, никогда ему это не нравилось.
   - Вольно, Коннемара, - сказал он. - И не смотри так. Разве ты не раб мой?
   - Раб, - отвечал Коннемара, не сморгнув. - По контракту.
   - То-то же. Вижу, что ты уже здоров (Бас чуть двинул шеей в свободном вороте спортивного костюма). Для тебя новое задание есть. Памятка давно готова, ступай, изучай. Свободен.
  
   Свободен! Шутить изволит Великий и Могучий. Вернее сказать, и сам не замечает, как это звучит, в его-то устах! Свободен... никогда не услышит бывший Бас Дьюлахан этого слова так, чтобы вся душа взыграла. Нет срока в его контракте, и расторжен он может быть только в одном случае. А тогда и следа не останется. Да и не в следах дело...
   За памяткой нужно было зайти к мелогвистикам. В отделе не застал ни души, прорицатели, должно быть, все ушли купаться. Коннемара пошарил в своём табельном ящичке, выудил чип-карту, сунул в нагрудный карман - под именную вышитую бирочку. Неспешно спустился по гулкой лестнице Штаба, вышел на Набережную. Вот и новое задание... Скучно. Скучно и скверно раскладывается бытие - от одной штучки-дрючки до другой. И так навеки, то есть - до смерти, до глупой смерти от какой-нибудь заранее не вычислимой ошибки, от неверного чиха в недобрый миг, потому что другой погибели у добытчиков не бывает. И до старости они не живут. И никто погибших не помнит, и не ведут им счёта.
   Дьюлахан шёл вдоль Набережной, теребил на ходу шпалерные розы. Мысли были не то, чтобы горькие - прогорклые, затхлые, потому что думал он их не в первый раз, и многое знал из того, что могло случиться. Оттого понимал, что возможных случаев впереди - всё меньше, и неуказанный срок - всё ближе. Вот странная штука, - говорил он себе, - ведь я уже однажды, считай, умер. Чего ж бояться? И на что мне поэтому свобода? И какая она может быть?
   Но сам себе, тоже привычно, возражал - не в свободе дело, это всё слова... цели нет, вот что разъедает. Смысла нет во всём этом - в поисках, хватании, сборе. Ну, хорошо. А если бы знал - зачем и для чего, был бы счастлив и спокоен? Чёрта с два! Ну да. Оправдание существованию... Дитя ты, что ли? Каких тебе оправданий? Ищи, хватай... живи, пока живётся...
   - Эй, Коннемара, ты, что ли? Здорово! Пива выпьешь?
   - Пива? Это мысль!
   И сам себе напоследок прошипел язвительно: фило-соф! Пиво пей. Жизнь - прекрасна!
   Бас напился - не до положения риз, но домой вернулся навеселе. Вот ведь пиво здесь бесплатное, а тот, с кем он сидел за столиком (кажется, Мачадо? Или Стаканов? Кто их без бирки знает, между делами все на одно почти лицо...) - он всё равно оставил какую-то мелочь, какие-то треугольные денежки-семечки. Привычка.
  
   Дом был - мечта: на три спальни, с полоской пляжа прямо под окном, с верандой и причалом... Мечта идиота. Спальни пусты, везде нежилой казённый запашок... На веранде сквозняк. Бас сам себе надоел - в таком-то настроении. Может, Доктор виноват - не так что-нибудь сшил, вот теперь и лезет в голову лишняя тоска да печаль.
   Не откладывай на завтра то, что достало уже сегодня: воткнул памятку в считыватель.
   Назывались они - Браслеты Луны.
   Прочих сведений негусто, как обычно: текущая локализация (какой-то Левый Мигэнех), предполагаемый класс опасности - третий. Данные первичного наблюдения - скудные: артефакт мигрирующего типа, предполагается мутагенная активность. Выход - через двое суток от сего дня... Всё. Ищи, Коннемара. Выдумывай, пробуй... Бас ослабил "молнию" на воротнике, почесал над левой ключицей. Ожерелье Солнца было второго класса... вот когда пошлют на первый...
   Двое суток... Что ж тут думать, надо кидаться в этот Левый как-там-его... Мигэнех, да. Отсюда наблюдать - не выйдет дела. Мигрирует... что, переходит из рук в руки? Что-нибудь очень драгоценное? Или наоборот, гадость мерзкая, никто связываться не хочет, норовят сплавить друг другу. Значит, проследить движение, вычислить принцип, подставиться под передачу. Хороший вариант, очевидный и верный. Декан, похоже, решил, что малость того... с головой-то... перебор вышел.
   А, ладно, какое рабу дело, что решил хозяин. Бас выключил аппаратуру, потянулся на цельнозолотую Луну, показал в зевке язык: что, царица ночи! Уставилась... Браслеты твои... достану. Мне ведь на всё плевать - что и зачем.
   И пошёл спать, ёжась от морского бриза, насвистывая любимую песенку про рыбацкие лодки и сети на ветру.
  
   Наутро повесткой вызвали на сбор группы. А как же двое суток? Ворча и досадуя, Коннемара всё-таки радовался в душе - меньше сидеть здесь, под безоблачным этим колпаком, гонять туда-сюда одни и те же пустые раздумья... По пути Бас дышал полной грудью, здоровался, давал пять, один раз даже обнялся. А на ступенях Штаба застыл в поклоне, пропуская Княжну. Полоумная дева куталась в лоскутное покрывало, вот и Басов лоскут от вышитой камуфляжки, красуется на видном месте. Княжна показала туфельку на шестидюймовом каблучке, звякнула браслетом, Бас - прижал ладонь к сердцу, вошёл следом.
  
   Председательствовал Драган, старший мелогвистик.
   - Нам пришлось внести изменения в расчёты. Коннемара, отправляетесь немедленно, как только Штаб определит вам полевой набор. Плюс оформление... Ваши соображения по поводу?
   - Никаких, - отвечал Бас. - Обыкновенное дело, ничего особенного.
   Мелогвистики переглянулись, старуха Монро шепнула соседу: "Ну конечно... ему теперь всё обыкновенно..." Бас нарочно поймал взгляд Монро и держал до тех пор, пока у неё губы не затряслись от неловкости и злости. А вот тебе, не болтай... Но тут же и пожалел: сейчас начнётся отработка деталей, старой мымре по медицинской разнарядке вкатят "глюконат", и будет она с пеной на устах шарить по планшетке, добывать из эфира сведения о том, как снарядить "безбашенного" Коннемару в Левый Мигэнех. Что уж тут хорошего... Из всей мелогруппы одна Княжна в транс впадает сама по себе и по пять раз на дню...
  
   Дело покатилось по рутинной колее. Баса выдворили в приёмную, а в зал заседаний прошёл наряд обеспечения. Из-за двери потянуло серой, послышались глухие стоны и вой. Бас маялся бездельем. Он подремал немного, полистал ласково-яркие проспекты Бюро Интенсивного Туризма (надо же... ему такого не показывали... может, правильно делали, на это он бы точно не клюнул, тем более - одной ногою в могиле...) Наконец дверь распахнулась, появился замученный Драган с рюкзаком.
   - Проверяйте, - прохрипел он, переводя дух.
   Бас развязал тесёмки. Мама дорогая, что это?
   Коробочки. Баночки. Большая шёлковая кисть с рукояткой из красного дерева. "Fax Hector"... Да ведь это...
   - Вы что, дамский магазин ограбили?
   - Весь список проверьте... и распиши... ох, распишитесь.
   - Ладно, Драган, не в первый раз.
   - Моё дело напоминать.
   Что там ещё? Желатин в бумажном пакетике. Три метра не очень новой цепи, на такую собак сажают. Мелкая стальная сетка - кусочек с коровий носочек... одноразовые иглы для инъекций - а шприцы? Нет... ладно, значит, не нужны...
   - Гаечных ключей, случайно, нет? - сердито спросил Бас.
   - Не знаю, - огрызнулся Драган. - Список у вас.
   Как обычно, когда уже весь список был проверен и Бас расписался, из тьмы зала выплыла, чуть пошатываясь, счастливая Княжна. Сладостно улыбаясь, протянула Басу свой личный дар - упаковку накладных шёлковых ресниц от лучшего производителя.
  
   До оформления оставалось ещё часа два. В коридоре - тут как тут, - поджидал Бооб из Службы Поддержки. Всё успеют! Молодцы...
   - Как дела, Коннемара?
   - Жив покуда.
   Пожали руки. Бооб, однако, щёголь - поводок интерфейса продел в серьгу, напустил на плечо аксельбантом. Бас взглянул - золочёный разъём болтается у пояса, значит - не на связи. Неужели сам пришёл? Нет, конечно, по предписанию, но всё-таки...
   - Советы давать будешь?
   - А нужно? - Бооб улыбнулся, вот уже идут они вестибюлем, добытчик и его советчик, отражаются в зеркалах. Советчик Коннемаре по плечо, голова наголо обрита, слева над ухом это их профессиональное "украшение", поводок... Иногда только посмотришь на такого - уже самому легче, однако им как бы ничего - всегда спокойны, веселы, слово нужное найдут - как по-писаному разложат. - Смотри-ка, отлично выглядишь!
   - Скажи кому другому, - не очень-то Бас хотел разговаривать, но понимал, что придётся, нужно, и Бооб - мастер... Только сейчас он как-нибудь бы и без мастера обошёлся, вчера - другое дело, но вчера... - Ладно. Ты же не отвяжешься, Бо?
   - Не отстану. Куда пойдём?
   Бас скорчил гримасу. Вот ещё одно: нельзя с советчиком попить пива, как давеча с Мачадо (или всё-таки то был Стаканов?). Непьющие они, все как один. Нельзя - из-за связи.
   - Ну... куда... К морю. Э-э...будешь на связи?
   Бооб ответил жестом - щелкнул пальцем по свободному разъёму, и Бас вздохнул с облегчением. Понимал, что на связь садятся добровольно, и Бооб как-то объяснял, что это вовсе не гибридизация, просто так лучше работать, больше данных, легче получить нужный настрой... На это у Дьюлахана было своё мнение, он не любил, когда его личный советчик во время беседы подключался. Не то совсем...
   Они вышли к берегу, к безымянному синему океану. Далеко в мелкую волну уходил ничей причал. Ни паруса в море, ни крыла в небе.
   - Когда отправка?
   - Скоро, если вот ты не замолвишь словечко.
   - Какое? - Бооб просунул босые ноги между перил, сощурил чёрные глаза от солнечных бликов. - Что ты в разладе, не способен? Ерунда, Бас, ты в полном порядке. И потом - какой же из меня советчик, если я так скажу?
   - Советчик ты отличный, сам знаешь. Вот и посоветуй.
   - Тогда говори.
   - А сам не догадываешься?
   Бооб внимательно на него поглядел, вздохнул.
   - Другому я бы сказал - это от боли... Может, всё-таки слишком много помнишь?
   - И ты туда же! - Бас кулаком в досаде стукнул о доски. - Я же не пристаю к тебе, вдруг ты тоже каждый день вспоминаешь, как тебе башку сверлили?
   Советчик рассмеялся. Хороший у него был смех, - Бас, как ни злился порой на эту верную опору своего рабства, всё-таки жалел и любил беднягу. Помогал ему Бооб, и много раз, грех жаловаться... Только сейчас, сегодня - зря он пришёл, нет слов.
   - Ничего я не вспоминаю, Коннемара, - выговорил советчик, отсмеявшись. - Мне, знаешь, кажется, что я с этим разъёмом и родился.
   - Счастливый ты человек.
   Бооб улыбнулся, поднял руки ладонями вверх, - дескать, так и есть, счастливый. И, словно волосы хотел пригладить на ветру, - да только какие же волосы, - не донёс ладонь, уронил на перила.
   - И ты будь счастливым. Почему нет?
   - Потому что я... Потому что - ничего нет.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Разве не ясно?
   - Не очевидно. Я верю в то, что вижу. Ты есть, я есть. Всё это - настоящее. Или два призрака тут сейчас разговаривают?
   - Нет, Бо. Я не о том, что тело...Ты не понимаешь, что ли?
   Дьюлахан умолк и даже зубы стиснул, - что толку в словах? Ну что же ты, советчик... Каких тебе ещё намёков? Умный раб не должен думать об этом - о том, что бессмысленно. Потому что ни лица, ни имени, ни судьбы - с тех пор, как подписал контракт Бюро Интенсивного Туризма.
   - Понимаю, - легко вздохнул Бооб. - А ещё я понимаю, что это всё... мимолётно, друг мой. Тебе тошно, потому что тут солнышко, тепло и нет плохих людей. А в деле будет иначе, и ты почувствуешь, что всё на своих местах.
   - Ерунду говоришь, Бо! Что с тобой сегодня такое? Там, здесь... Да я сам ненастоящий, вот что худо... Ты посмотри, что мне Штаб в этот раз выписал!
   И Бас вытряхнул на причал коробочки, тюбики, пакетики.
   - Ты что, Княжну ограбил?
   - Почти...
   - Будешь оформляться девушкой?
   Бас раздул ноздри, но смолчал, отвернулся. Стал глядеть на море. Глупо, всё очень глупо.
   - Вот оформят, узнаю. Девушка так девушка... Скажешь ещё что-нибудь дельное?
   - Скажу.
   Бас обернулся. Голос, что у него с голосом? Бооб сидел на корточках над рассыпанным скарбом, ладонью прикрывая ухо с серьгой: губы шевелятся, а речи нет...
   - Что ты? Бооб! Что случилось?
   - Ничего... - советчик разом охрип. - Слушай... так мне... просто тру...дно... следить за... губами...
   Бас не понимал ещё секунду, - о-о! Но это же...
   - Всё время на связи?
   Бооб кивнул. Застывшее лицо, рот дёргается, как у отравленного... Совсем прервать связь он, видимо, не мог. Что же поводок - фальшивка?. А, не сейчас об этом.... Что он говорит?
   - Если... не мо...жешь так... со... вет...один......выбирай...
   - Что?
   - Смерть...
   Бас опешил. Чтобы советчик ... такое?
   - Ты с ума сошёл!
   Бооб ничего больше не мог выговорить, у него глаза закатывались. "Я не для того", - бормотал Бас, отдирая неподатливые пальцы от серьги, от глазка-фотода. "Не для того..."
   Бооб не устоял, повис на перилах, задыхаясь. Он хрипел и плакал, но Бас не задержался - только собрал рассыпанные по причалу коробочки и ушёл в Штаб.
  
   После оформления одевался, посматривая на отражения в трёх зеркалах. Не девушка, и то хорошо. Вроде и не сильно изменился, однако ж... Ему сохранили средний рост и, слава Богу, не нарастили рогов, хвостов или мускулов размером с верблюжьи горбы. Но Бас стал суше, смуглее, и волосы на плечи падали тёмно-русые, почти чёрные. От локтей вниз руки оказались расписаны фальшивыми татуировками, на запястьях свивались пучеглазые змеи. Драган предупредил, что змеи будут шевелиться, если Браслеты окажутся рядом. Дескать, такой анимацией там никого не удивишь, а ему - верное указание.
   - Хорошо, - сказал капитан отправки, закончив осмотр. - Одежда... так. Запас? Вижу. Пломба? Угу, хорошо. Имя?
   - Ган Къянэх.
   - Верно. Сюда, пожалуйста.
   Бас поднялся на платформу. Ремни скрипели, подкованные ботинки клацали.
   - Вот это возьмите.
   Капитан протянул Дьюлахану лом.
   - Это ещё зачем?
   - Есть вероятность, - капитан уставился Басу прямо в глаза, - что на вас там сразу нападут. Обороняйтесь, удачи!
   - К чёрту, - буркнул Коннемара и шагнул в Левый Мигэнех.
  
   ***
   Бас поднялся с постели, не сдержав стона. Мо ВаДра, наёмничек... теперь уже покойничек... сукин сын... Он-то стрелял... получше меня стрелял, убийца хренов. Чудом из шальной очереди, что Бас выпустил наугад, почуяв ожог в правом боку, - чудом пара пуль досталась ВаДре, да зато уж наверняка. Так что ВаДра теперь там, на цементном полу, крысам пир... Бас отлепил пластырь, скосил глаза: уф-ф... Затягивается. Хорошая вещь сыворотка. Завтра и следа не будет. Но ждать до завтра нельзя. Время, время. Он потащился к умывальнику, ополоснулся, сменил повязку. Если Мо ВаДра не сбрехал напоследок... вот же крепкий оказался, сволочь! Кровью кашлял, а всё шипел, ехидничал: поиграть захотел? Ну, играй... КуЛих тебя из-под земли достанет...
   А что КуЛих? Браслеты от него уже несколько месяцев как ушли. А ведь знал наверняка, жирный паучище, кому досталось его непоседливое сокровище. Чего бы лучше - только скажи, выну и у самого Ныя из-под хвоста,... Нет, как та собака, что лежит на сене... Так Мо ВаДра, чести приписать, сам разведал. И нюхом понял, кто ещё захочет. Вот и захотел, и получил пулю в бок.
   Но кое-что узнал: место, имя... А Мо ВаДра мёртв, потому что стрелял первым, дурень.
  
   "Оригами Клуб": ничего особенного. Пьют то-сё, покуривают другое-третье. Не при параде, и даже щеголяют рабочей повадкой: тот, глядишь, многоствольное оружие любовно разбирает за столиком, другой девочку из обслуги подзовёт: возьми-ка, милая, зашей дырочки на куртке, вчера не повезло... Дырочки на брюхе латают сами, понятное дело... Увечных здесь не любят, "обращённых" на порог не пускают - никто из мужчин не носит серёг и не раскрашивает лица. Зато женщины могут рисовать на себе, что вздумается, чем ярче, тем лучше. Бас просидел в клубе несколько дней, повидал разное, в драки не ввязывался, играл честную роль. После КуЛиха он был свободен, спросят, - врать не придётся, готов работать.
   И никто не носил здесь модных "фальшивых" браслетов-близнецов, потому Бас как огнём поперхнулся, когда увидел... Это был тощий юнец нерабочего вида, он мирно сидел с каким-то громилой у стойки, тянул пиво.
   Бас и в самом деле поперхнулся, кашлял минуту, другую, глаза залило слезой... Поднялся - выйти в уборную, не без умысла прошёл как можно ближе к стойке, хватаясь за горло: змея на запястье шевельнулась.
   Да.
   Возвратившись, понял, что упустил хозяина: громила покорно заказывал еду бледной девице в мышастом балахоне... и тут же змея на другом запястье оскалила пасть.
   Бас, не сбавляя шага, прошёл на своё место, краем глаза следя за теми двумя... Девица поправила чёлку... снова мелькнул серебряный с чернью браслет! Бас плюхнулся на сиденье. Тьфу, Ныево отродье! Значит, это и есть ЛеНа, которую напоследок назвал-таки Мо ВаДра? Бас искал шикарную королеву бойцов, а эту - надо же, за парня принял. С одной стороны - короткие волосы, с другой - длинные, очень просто...
   Покантовался ещё немного, - допил-доел, и отправился восвояси - думать.
  
  
   ...плохи твои дела, Коннемара... - Бас припал к стене, глотая густой воздух. Крысёнок, пацан, молоко на губах не обсохло... - детишки уже на тебя бросаются!
   Детишки! У подростка в рукаве была мощная глушилка, Бас до сих пор с болью ощущал, как пульс колотит в барабанные перепонки. Одно хорошо - руку-то крысёнку сломал, и деньги, и оружие остались в целости.
   Отдышался, побрёл по лестнице наверх, к себе. ЛеНа, ЛеНа... Знать бы раньше, сколько времени потерял, а? Три дня канули впустую, идей - ноль, а завтра кончается её срок. Судя по всему, не первый... значит... а, ни черта это не значит. Передаёт на время своим, вон их сколько... Бойцы "Оригами" - её, и бойцы "Валенты", и "Патрицы"... Если бы раньше... можно было бы стать одним из них, но за три дня-то? А до завтра?
   Интересно, как это они ей возвращают? Ну... это мысль побочная, возвращают - и всё тут. Дело у неё поставлено, схема есть, а детали... Своим заделаться - опоздал. Значит, надо с лёту... - Бас отпер дверь, в спальне, не снимая плаща, повалился на постель, - значит, надо её заморочить, оплести, с потрохами купить... Тоже задачка... Чем заморочить? На что она покупается? И ведь такая с виду серенькая, невзрачная... а вчера был с нею один, позавчера - другой, сегодня трое каких-то вертелись, и видно, что за её милость каждый даст себя оскопить... Ведь и такое рассказывают: у неё фантазия - ого-го... Обласкает, изувечит и посылает на верную смерть: надёжнее нет, чем такой слуга, что ему остаётся... Тьфу, дрянь. Этим путём мы не пойдём, конечно.
   ЛеНа плавала в несдающейся головной боли, повёртывалась так и сяк: странное, отчаянно неправильное лицо, узкий рот, узкие глаза, цвета её - лиловый и серый.
   И оковы Луны - на запястьях.
   Как снять их, как это сделать?
   Он уснул, так и не решив ничего.
  
   Проснулся, уныло поглядел на часы, прислушался - опять льёт с градом, одно хорошо - не оглох...
   Не хотелось вставать, потому что это означало - снова, снова искать решение, пока от перекоса не посыплются шарики, пока не родят какую-нибудь погибель перегретые мозги...
   Снова идти в "Оригами", пока она там. Привести себя в лучший вид - и вперёд...
   Бас, как заведенный, брился, смывал липкую пену, думал, думал... Сумасшедшая она, а я - нет. Как быть? Нынче, сегодня... или, считай, никогда, потому что следующую новую Луну могу и не увидеть. Надо же трезво оценивать шансы... Братец ВаДры, Мо ТаГра, идёт по следу, и КуЛих начеку, и этих двоих - выше крыши, а ещё сколько всякой крысиной мелочи... Святый Боже, как они тут живут, в этом помойном котле?
   Пена не отмывалась в жёсткой воде. Бас тёр ладонь о ладонь, бездумно смотрел, как свиваются на запястьях змеи фальшивых татуировок. Поглядел в зеркало...
   Ледяной комочек из солнечного сплетения всплыл, прилип к сердцу. Бас повернул голову... Зеркало мутное, или... Схватил полотенце, протёр, снова так, а теперь вот так...
   Ни за что не понял бы этого Дьюлахан, если бы штабные мастера отпустили его сюда с прежним лицом... На этом, что тоньше и жёстче, скуластее и смуглее - на нём проступило решение. Вот почему она такая... О, Коннемара, смотри... Что ты задумал - может...
   Но не стал рассуждать. Плескал водой в лицо, колол пальцы о невыбритую щеку. Не стараясь припомнить то, чего не знал, распустил волосы, разделил надвое, в половину втёр едкое жидкое мыло, выполоскал, другую - оставил, как есть. Рылся в рюкзаке, шепча проклятия: ну, где этот чёртов хлам... вот, вот...
   Разводил желатин, липкой жижей смазывал пряди, накручивал на первое, что под руку попадалось. Отыскал в пакетике накладных ресниц одну неизмятую наклейку - не больше, и не меньше. Сгодился весь дамский маскировочный набор... Тут Коннемара нехорошо усмехнулся: какая уж маскировка! Боевая раскраска, вызов. И стрелять будут без предупреждения, потому что...
   Потому что теперь у него сделалось два лица, и он медленно поворачивал голову перед зеркалом, проверяя, страшась и радуясь догадке.
   Слева - длинные подвитые волосы, накладные ресницы, блёстки на скуле и веках, приторное облако косметики - просто шлюха.
   Справа - длинные прилизанные пряди, откинутые назад, трехдневная щетина, дикий огонь в глазу - просто мачо.
   Прямо в лицо смотреть было жутко - маска, непристойная и вызывающая, но ЛеНа - она тоже такая. Бас понял, - и она половиной лица притворялась, правда, тоньше и искуснее, но у Дьюлахана не было ни времени, ни выбора.
   Хорошо, что одежда тут свободная, и у шляпы поля широкие, это сойдёт... и стальная мелкая сетка - иглами пришпилить, прикрыть весь маскарад, до поры до времени...
   Оделся, напоследок взглянул в зеркало. С "мужской" стороны две-три пряди выбились из-за уха, Бас поднял руку - поправить, и вспомнил.
   И улыбнулся: ну, Бооб, ты всё-таки гений. Я выбираю смерть, видишь? Верную, как дважды два, если я неправильно понял.
   Отсалютовал невидимому советчику шляпой, скрыл лицо за стальной вуалью и был таков.
  
   Он не боялся. Он и думать забыл о том, что смысла нет. Смысл был - в каждой секунде, и особый, тяжёлый и подвижный, как ртуть - начиная с той, когда он повернул ручку на входной двери "Оригами Клуб". Удача вела его: ЛеНа пришла раньше и уже сидела перед стойкой, выставив из косого разреза мышиной хламиды ножку в туфельке. Бас ни о чём не думал в эти несколько мгновений - от входа до бара, он даже не смотрел по сторонам: кто, сколько и с чем в рукавах, карманах и потайных кобурах. Он смотрел на ЛеНу - длинная чёлка слева, короткая стрижка справа, читал тени на её обоих лицах, как азбуку, - и считал секунды.
   Он шёл твёрдо, каждый шаг падал в меру тяжело, но и упруго, словно, - раз-два-три, - тяжёлые резиновые шары раскатывались. Сквозь этот ровный звук, сквозь биение сердца Бас слышал, как подымаются вокруг удивленные, сердитые, злые речи:
   - Опа! Пчеловод! Эй, а где твои пчёлки?
   - Да ладно! У него нос кривой, наверное...
   - Или жабья губа!
   - Эй, милочка (оклик с той стороны, где над сеткой виден нажелатиненный завиток...), что, хозяин личико расписал?
   - Не, она, наверное, редкой красоты...
   - А я вам говорю - у него язва!
   - А вот мы сейчас посмо...
   - С ума сошёл! Если это язва...
   - Я его пристрелю! Пусть снимет сетку... и я его пристрелю, и всё тут!
   Бас остановился у бара. Туфелька ЛеНы почти упёрлась ему в голень. Кто-то (Бас нарочно не смотрел в упор, ни к чему это...), пробуя о ладонь длинный нож, сказал:
   - Снимай свою тряпку. У нас не пьют с закрытым лицом.
   А другой, голосом пожиже, добавил:
   - Снимай, а то не быть живу!
   Под стальным своим платком Бас тщательно проверил: нужное ли выражение держат обе личины, напоследок горечь сглотнул, - и снял прикрытие.
   Они остолбенели на несколько секунд - всё-таки нужно время, чтобы понять... да хотя бы почувствовать, что их оскорбляют!
   Но ЛеНа старым, как все миры, жестом соединила ладони, - Браслеты Луны звякнули друг о друга.
   - О-о, - сказала она. - Ты классно выглядишь. Я буду смотреть на тебя весь вечер. Садись тут.
   И положила свою руку поверх его - на стойке.
   - Я ЛеНа Ордог, эти орлы считают, что я их королева. А ты?
   - Я сам по себе.
   - Сам или сама?
   - Разве есть разница?
   ЛеНа рассмеялась.
   - Ещё не знаю, но ты... все-таки классный. Как тебя зовут, говоришь?
   - Ган. Ган Къянэх.
   - Ты что, с равнин? Я этого не выговорю, даже если напьюсь. Ган... К-х-х... Просто Ган.
   Они выпили за знакомство. Орлы да стервятники потоптались вокруг и разошлись. Кому-то хватило того, что у новоявленного посетителя не было ни жабьей пасти, ни язвы, но Бас знал, что лучше любых броневых жилетов его защищает спина ЛеНы Ордог, некоронованной королевы полоумных бойцов.
  
   ЛеНа в самом деле не сводила с него глаз. Бас, в свою очередь - с неё. Да, она была чокнутая, эта притвора с наполовину мужским обликом, хитрая хозяйка заветных Браслетов... но всё-таки в её двойном, зыбком лице показывалось что-то человеческое. То, чего не было у других здесь. Басу же и этого намёка было довольно, чтобы вести игру. Он только старался не смотреть слишком пристально на руки ЛеНы, потому что нюх у королевы волчий, а она должна отдать их сама...
   - Здорово пьёшь! У тебя катализатор?
   - У меня крепкий желудок.
   - Ой, люблю таких... парней. Ты ведь всё-таки парень?
   - Как тебе будет угодно.
   У неё брови дрогнули.
   - Ну, ладно, это я проверю. Слушай, ты просто меня сразил. Ты знаешь, что здесь так нельзя?
   - Знаю.
   - Великий Ный! Как это тебе в голову пришло? Ты из Клуба Самоубийц?
   - А что, есть такой?
   - Шутишь! Конечно... но ты?
   - Нет.
   - Значит...
   - Я понимаю тебя, ЛеНа, - и Бас посмотрел ей в глаза: диким оком жеребца и подведенным тенью зрачком кошки. Обе половинки его рта растянулись в улыбке.
   И в чёрном стекле позади ЛеНы тенью снова встал Бооб. Не тот, что сказал: "Выбери смерть", уже нет... но тот, который мучительно пытался выговорить нужное. Следи за губами. Следи...
   - Если ты обращённый, я тебя убью, - с тоской выдохнула ЛеНа. - Даже им не отдам, я тебя просто зарежу, и всё. Привяжу твои кишки к водопроводной трубе.
   - Где?
   - Как это - "где"?, - ЛеНа слегка опешила.
   - Здесь привяжешь?
   Она рассмеялась, но тень страха залегла под нижней губой. Бубенчик слева чуть заметно вздрагивал.
   - Нет, у меня дома... Сейчас и поедем. ВаКо, запиши... А жаль, что ты всё-таки не женщина... Мы бы взяли с собой вот этих...
   Бас посмотрел: ого... двое костоломов, каждый - два двадцать, не ниже... плечи развёрнуты косой саженью, квадратные подбородки...
   - Не в моем вкусе, - честно признался он.
   ЛеНа тронула бубенчик. Рассмеяться у неё не получилось.
   - Обидно, они вообще-то о-очень изобретательные. Ты не смотри, что с виду шкафы... Но троих я не хочу, перебор. А поодиночке они не ходят, это братья Гамс. Ну, пойдём.
   Она взяла Баса за запястье. Ледяные пальцы, горячий Эмах. Бас, разумеется, надел кожаные перчатки, на каждом пальце красовался перстень, как положено, но запястья были открыты, и огненные змеи высовывали хвосты и языки. ЛеНа задержала взгляд.
   - Нет, ты настоящий, ясно. Ный тебе в помощь, а то.... знаешь, не люблю, когда много крови.
  
   Она начала раздеваться ещё в лифте: расстёгивала ремни, растягивала шнуровки. В туфельку была обута только левая нога. На правой оказался высокий ботинок на танковой подошве, так что ЛеНа не хромала, но зрелище было хоть куда. Бас вошёл в жилище королевы, снял плащ, уселся в гостиной прямо на ковёр, скрестив ноги. ЛеНа явилась через несколько минут, голая, села напротив. Бас не очень-то думал о ней - тощее тело, совсем безволосое, груди мешочками, в пупке брелок. И Браслеты. Вот отчего он будет твёрд, вот где нынче его сила...
   - Раздевайся. Всё снимай... как я. Оставь только это, - она дотронулась до фальшивых ресниц.
   Дьюлахан заметил, что у неё-то ресницы настоящие, одинаково густые и слева, и справа. Остальное - жёсткая скула, чуть более выступающий подбородок, разрез правого глаза, тень над верхней губой - должно быть, пластическая хирургия да перманентная косметика...
   Она ни слова не сказала, лишь дух перевела, - Бас про себя ухмыльнулся. Неужели всё-таки боялась подделки? Подумала бы - хорошо смерть выбирать один раз, а так - уж чересчур. Кому кишок своих не жалко? Разве что... разве что причина одна - Браслеты.
   - А это? - Бас не коснулся Браслетов, к тому же обнаружил, что держит голос на самых низких нотах, а всё-таки какая-то сливочная, женская мягкость в нём, - неужели от них... следи, следи за губами, стереги гортань, лучше - молчи...
   - Это? - она протянула руки, накрыла его ладони своими. Змеи зашипели, развевая пасти. - Да ты что, младенец? Никогда о них не слыхал?
   - Слыхал. Многие носят.
   - Что же сам не купил? Норов у тебя, однако... эй, а ты, случайно, не боец?
   - Нет.
   - Верю. Бойцу и в голову не взбредёт так... Значит, ты не любишь подделок...ничего себе! Но эти, мои - настоящие. Как я, как ты. Чувствуешь?
   - Горячий и холодный?
   - Да. Это Эмах. А это - Иштьях. Вместе круг, - она свела ладони, улеглась на них. - Это Браслеты Луны. Те, что исполняют желания. Но только месяц подряд, только один месяц... Ну, что теперь скажешь?
   Бас уже всё рассчитал: не медля ни мгновения, не желая лгать, наклонился над нею, прижал и без того опоганенные губы к её рту, - бубенчик звякнул напоследок и замолк.
  
   ... отдам их тебе, - когда он отпустил, разрешил ей вдох и выдох... - Да, так правильно... Другие ведь все ждут... А ты... сам по себе. Они тебе... не нужны. Тебя никто из моих не знает... Нет? Хорошо... Сбережёшь их для меня, надёжно сбережёшь. О-о, как за тобой побегут... Но не бойся..., - в самое ухо, сдавленным ржавым шёпотом, - я помогу, сделаю так, что тебя не найдут... не узнают. А через месяц ты сам... сам ко мне придёшь. Так ведь?
   - Да, - без звука выдохнул Коннемара, - да, моя королева.
  
   Зверем бился - рычал волком, стонал оленем раненным, трижды пропадал совсем. В первый раз забыл всё, что прежде случилось, очнулся - правое запястье согревает Эмах. В другой раз забыл всё, что случиться должно, опомнился - на левом ледяной Иштьях. Ну, а в третий раз - для себя и для ровного счёта, - то, что сейчас и здесь, вытекло из памяти...
  
   Как водится, окончательно пришёл в себя совсем не там, откуда начал: на каком-то вокзале, под нагретой солнцем стеной, на скамеечке. Посмотрел, не вполне ещё осознавая - вот руки на коленях, правая - тепло: Эмах. Левая - ледяной холод: Иштьях. Вместе - круг, завершение... Занервничал Коннемара, полез пальцем за ворот, - след от Ожерелья Солнца зачесался нестерпимо. С опаской глянул на браслеты-близнецы: руки отдавать не хотелось, это уж перебор выйдет с увечьями... Однако защёлки открылись легко. Дьюлахан снял подарки ЛеНы, спрятал в капсулу. Растёр онемевшие запястья, пошёл разведать, куда его занесло. Память вернулась почти вся, но была, как леденец - истончённая, хрупкая. Бас рад был, что управился без осечки - и всё-таки застилала глаза какая-то пелена, словно сияние.
  
   До Точки добираться вышло несколько дней. Поездом, потом городской электричкой - до леса, потом по маячку. Королева сдержала слово - погони не было. От нелепой и опасной маски полудевы он избавился, должно быть, ещё у ЛеНы, только не помнил об этом. Ну, и ничего. Насчёт обмана не беспокоился - руки знали, крепче ума, - Браслеты настоящие. В дороге овладел Коннемарой какой-то глухой, не ко времени, покой. Он с трудом заставлял себя встать, выйти на нужной остановке, и сонно удивлялся, увидев где-нибудь в стекле своё отражение - смуглокожее, в рамке длинных черных волос, гладкое лицо. Скоро, скоро, - говорил себе и подмигивал, но чужое обличье глядело сурово.
  
   Только в лесу стал подозревать, что не всё ладно. Ему бы с силами собраться, взыграть, - а истома на плечи навалилась, на щиколотках виснет... Тело сделалось как чужое, неловкое, грудь ломило - никогда раньше такой странной боли он не испытывал, голова кружилась, то и дело кровь приливала к лицу. Да ещё настырная природа сосредоточила все зовы внизу живота, и так уж тянула, просто жилы выматывала.. Э-э, братец, должно быть, подхватил ты какую-нибудь заразу от госпожи королевы, терпеть же невозможно! Оглянувшись, - так, на всякий случай, кому быть в глухом лесу, - пристроился возле кустика, штаны расстегнул... Хуже боли скрутило - ужасом, до звона в висках: там-то... Господи... там-то - женское!
   Глазам не поверил.
   Рукам поверить пришлось, колени подогнулись. Задохнулся, рванул ворот, застёжки посыпались - ох, что же это? Груди... огромные, налитые, больно так, что не дотронуться.
   Застонал Коннемара, покатился по земле: кричать бы, а голос в глотке застрял - тоненький, с привизгом. Стиснул кулаки - острыми ногтями ладони в кровь разодрал. В опалённом мозгу одно застряло - в Точку, в Точку попасть...
   Попал.
  
   Словами не передать, какой переполох поднялся на Базе, когда в приёмнике Ворот оказалась незнакомая девица, одетая в мужское и совершенно невменяемая. Сладить с нею поначалу не могли: троих охранников расшвыряла. Быть бы ей убитой, но всё-таки сообразили, что постороннего Ворота не пропустят, да только кто она такая - неизвестно, и поведения опасного. Вкатили ей шприц успокоительного по самый поршень, позвали капитана. Самое удивительное при нём началось: обмякла девица, отключилась, капитан взглянул - на шее-то, над ключицей - "звёздочка"!
   По этой примете - не кто иной, как "Коннемара" Дьюлахан, да только лицом не похож, тем более - телосложением... Стали вызывать начальников - по цепочке, обыскали девицу, в потайном кармане нашли капсулу, вытряхнули два серебряных чернёных браслета.
   - Коннемара?
   Не отзывается девица. Дышит еле-еле. Послали за Доктором, тем временем новость дошла и до Декана. Великий и Могучий выслушал донесение, велел браслеты в капсулу сложить и сдать в хранилище. Ну, а Доктор поглядел, поцокал языком, покачал головой:
   - В изолятор его.
   В изоляторе девицею провёл Бас три недели, до новой Луны. Из человеколюбия Доктор продержал его всё это время без памяти; каждый день охранники таскали обколотого Коннемару в лабораторию и назад в койку, а Доктор млел от восторга, обмеривал, записывал, делал фотоснимки - а как же, для науки. Он и признаки обратного развития заметил, сроки рассчитал, в последний день глаз не спускал с Баса, чтобы момент не прозевать.
   Но, едва народилась, тоньше ниточки, новая Луна - мгновенно спало с Коннемары заклятье Браслетов, и снова он стал самим собою. Вернулся, как говорится, светлый разум - и что же? Увидел Бас, что лежит нагишом в каком-то медицинском станке, тут тебе и видеокамера нацелена, и фотоаппарат со вспышкой... И Докторова лысина над животом отсвечивает.
   Не утерпел Дьюлахан, поддался сердечному порыву: согнул могучую ногу, да и врезал блюстителю здоровья из всех сил. По старой ещё памяти - за все прежние муки... Доктор в угол пташкой отлетел, хорошо - одними ушибами отделался.
   А Бас о своём бытии девушкой, конечно, ничего не помнил. Когда ему рассказали, только плечами пожал.
   Ну, был - и ладно, о чём тут разговаривать?
  
   Гюлехандан Доррегерьян
  
  
   Би-исми-и-ллаии-уррахман-иррахим!
   Только это и можно было разобрать в крике, глухо доносившемся в подвал бывшего Главного Рынка. Да и то - скорее по биению голоса, нежели в самом деле услышать, как взывают наверху к Милостивому и Милосердному.
   Больше тьмы и телесных неудобств досаждал Басу едкий запах пряностей. Пополам с тюремной вонью - привыкнуть невозможно. А пряности в этой кладовке хранили, наверное, лет сто... пока Сам Правитель не надумал упразднить вольную торговлю и Рынок на главной площади отдать под тюрьму. Что ж такого? Стены мощные, ворота крепкие...
   Бас насилу выпрямился в тесной каморке. Хорошо, что тут темно... Пусть уж одно обоняние страдает. И кто бы поверил, что всему виной - благоуханная роза! Ничего... по расчётам штаба, отсидки ему в этом случае положено от двух недель до трёх месяцев, и уже шестая неделя идёт. О, моя неувядающая красавица, ну, подбавь огоньку под задницей этому столпу возвышенного и вместилищу добродетелей! Чтобы он спросил, где чужак, ложно обвинённый в воровстве, не посажен ли, часом, на кол. А как я не посажен, то меня приведут, и поговорим...
   Много, много раз повторял Бас в уме эту комбинацию. Роза, которую вырвал у него из рук начальник дворцовой стражи, - безымянная, она только тень, только ниточка, часть предписания. У той, что понадобилась Декану, имя есть - Смеющейся Розой называют её, но что она такое? Артефакт первого класса опасности. И всё. Но Правитель должен знать больше. У него в роду пять поколений поэтов и звездочётов, библиотека, славная далеко за морями, ему ли не знать! А ещё у него сад с тысячей кустов роз, и велено наказывать мучительной смертью того, кто посмеет хотя бы взглядом осквернить их царственную пышность! И тут я со своей красавицей... Две трети штабной инструкции позади: чужестранец приносит в город дивную розу, чужестранца хватают и водворяют в тюрьму, но затем Правитель, поражённый неувя...
   - Малик Чумшид! - раздалось в коридоре. Бас встрепенулся - этим именем назвался, тоже - по предписанию... Высунул отощавшую руку в дверное окошечко, растопырил пальцы.
   - Эй! Здесь!
   Бух-бух-бух: и шаги за дверью, и сердце. Лязгнул засов, потянуло гарью снаружи.
   - Выходи.
   Тощий, голенастый, как саранча, стражник опалил на факеле конец головной повязки и кадил перед хищным носом начальника конвоя.
   - Малик Чумшид? - начальник ни к кому в особенности не обращался. Стражник нервно кивнул.
   - Джамшид, - хриплым от долгого молчания голосом поправил Бас. - Это я.
   Начальник не удостоил его вниманием.
   - В баню ведите.
   Басу связали руки за спиной, выкрутили так, что глаза полезли, как говорится, рогом. Но добытчик терпел, ведь мыться - значит, перед Самим Правителем поставят, а того и нужно... О... баня, баня!
   Чёрта с два! Всей бани - три ведра ледяной колодезной воды, горсть золы пополам с жиром и кусок мешковины. Чтоб вас самих в аду на мыло пустили, - шипел про себя Дьюлахан, - да уж чересчур тощи, куда там... Вид после мытья у него был едва ли не более дикий, чем прежде: лицо тёмное, неотмытое, глаза от золы красные, рыжие волосы и борода сосульками... страшен, как потусторонний тёзка. Начальник поглядел и велел ещё мешковины отрезать, кроме той, что для прикрытия срама - пусть и голову замотает!
   В таком виде, конечно, к Правителю Баса не отвели.
   Принимать его изволил один из советников. "Кланяйся Великому Хранителю Утреннего Покоя, Блюстителю Первой Звезды и Стражу Водной Прохлады!", - возгласил конвойный и ткнул, как полагается, тупым концом копья между лопаток.
   Хранитель, Блюститель и Страж сурово взирал на узника. Впрочем, вони мог не опасаться - в руке держал необыкновенной красоты и строгости розу, в полном блеске цветения, и тонкий ягодный аромат почти видимой стеклянистой струёй протекал между сановником и жалким рабом в мокрой мешковине.
   - Ты Малик Чумшид?
   - Малик Джамшид, так я прозываюсь, о блистательный.
   - Узнаёшь?
   Бас впился глазами в розу: немного удивления...
   - Осмелюсь ли, о блистательный и совершенный... но ведь она до сих пор свежа!
   - Свежа. И только потому ты до сих пор не на колу... Сам Правитель изволил дать ей имя - "Небесный Огонь", и она того заслуживает... Говори, презренный раб, где ты взял её?
   - Еще осмелюсь спросить... о блистательный... означает ли это, что я не буду осуждён как вор, похитивший сокровище из дворцового сада, из пределов запечатанных?
   - Ты отвечаешь вопросом на вопрос! Я прикажу бить тебя плетью!
   - Ты волен, о блистательный, - отвечал Бас, склонившись низко, - но тогда я буду просто кричать... А тебе угодно, чтобы я говорил. Нынче я ничтожен у твоих ног, но всё же хочу знать - прощён ли за то, чего не совершал?
   Сановник оскалился было, но роза...
   - Сам Правитель, наш Светлый Источник Вдохновения, признал, на твое счастье, сын шакала и лисицы, что его сады не родят подобных сокровищ. Поэтому говори, где ты взял эту совершенную красу... или я сделаю с тобой всё, о чём говорил, и даже более того!
   - Правду говорить легко и приятно, - уставными словами отвечал Бас. - Она была ниспослана мне, когда я занимался созерцанием на берегу водоёма мученицы Хаджар.
   - Ты лжёшь! - вскричал Хранитель. - И дважды лжёшь! Как ты мог заниматься созерцанием, когда это запрещено всем, кроме членов Дивана? И, даже если ты из этих сумасшедших Братьев Духа... как повернулся твой вонючий язык сказать, что ты обрёл Её в водоёме Хаджар, этой сточной канаве?
   - О блистательный, - негромко, но внятно отвечал Бас, и голос его зазвучал, как дуда укротителя змей, - я, конечно, виновен в покушении на деяния мудрецов Дивана. Но такими уж создал нас Милостивый и Милосердный - стоит нам устремить взор на прекрасное, или же склонить слух к благозвучному, как мы уже созерцаем. И ты сам - не погружён ли в эту несравненную красу, хотя бы и через посредство всего лишь обоняния?
   Сановник медленно разжал пальцы, стиснутые в кулак, но глубокого вздоха подавить не сумел. Волна гневной крови отхлынула от лица.
   - Что же ты прекрасного и благозвучного нашёл в этом гнусном месте?
   - С позволения сказать, о блистательный, я внимал лягушкам.
   Сановник опешил. Внимать соловью в любовной тоске, внимать филину в печали краткой жизни... но внимать лягушкам?!
   - Ты... ты... Стража!
   - Погоди, о блистательный. Ведь я намереваюсь донести весть о чуде до ушей Самого Правителя, да продлит его век Милостивый и Милосердный! Иначе давно остановил бы я своё жалкое сердце, поскольку пребывание в тюрьме не даёт ему пищи, и оно истомилось. И вот я здесь, и говорю истинно, чтобы ты мог отвечать, когда потребуют от тебя доказательств и объяснений. Но ты не веришь ни единому слову и не осмелишься передать мой рассказ Правителю. Так знай: если сейчас велишь воинам отвести меня в тюрьму на муки или забвение, тут же я упаду бездыханным! И тайная весть умрёт со мною.
   Хранитель, Блюститель и Страж тяжело дышал, как будто это не жалкий нарушитель законов отрекался от жизни, но сам он вот-вот мог порвать с нею связь. Слуга выбежал из задней комнатки, подал ледяной воды. Хранитель выпил, потребовал ещё, выпил, промолвил хрипло:
   - Так говори! Убеди меня... да укрепит мой дух Милостивый и Милосердный, чтобы я мог твёрдо выслушать твои бредни!
   - Когда дойдёт до лягушек, о блистательный, ты можешь без смущения упоминать о них перед Самим Правителем. Ведь Правитель, да будут безустальны его глаза и ненасытно сердце, вне всякого сомнения, начитан в книгах мудрецов страны Ни Пхон. А те, совершенствуясь в высочайших искусствах, немало времени проводили, слушая голоса всяких земных тварей. Голос же лягушки говорил им не менее, нежели песнь соловья. Ибо лягушка почиталась и почитается за свою боевитость и плодовитость (Хранитель презрительно поморщился), и за способность сохранять в жару молоко (Хранитель скривил губы - ох, гадость...), и за то, что из живущих в воде ей одной Милостивый и Милосердный дал голос, чтобы возносить ему хвалу и воспевать жизнь.
   - Довольно, - Хранитель остановил поток красноречия Баса и вперил в него остужённый ледяным питьём взгляд:
   - Ты поёшь не хуже этой... лягушки, тьфу на тебя, что заставил мои уста оскверниться. Ну что же, как сам захотел, явишься перед лицо Правителя, да живёт он века и века... и повторишь всё, что сказал сейчас, ибо мой язык не повернётся выговорить. Ну, а если Правитель, Светоч и Средоточие Мудрости, не пожелает поверить - можешь тогда падать замертво, ведь труп преступника отдают псам, а живого тебя - посадят на кол!
   - На всё воля Милостивого и Милосердного, - смиренно и пламенно прошептал добытчик, склоняя голову и пряча усмешку. Сердце его, которое обещал остановить, билось сильно и ровно, весь разговор прошёл так гладко, как ложка рицины по кишкам. Со спокойной душой Бас вернулся в тюрьму - дело сдвинулось с мёртвой точки.
   Только сердце, случись нужда, остановить он бы не сумел. Не научился.
  
   Правитель назначил Хранителю, Блюстителю и Стражу привести Малика перед рассветом, в самое томительное время. Ещё и ветерок не колыхал занавесей в Зале Стихосложения. Правитель тщательно продумал и цвет шелка, и расположение подушек, и всему придал вид суровый: не о Луне беседовать будут двое мужей выдающегося ума и души, а слушать оправдательные речи чужака, пришедшего шесть недель тому назад к воротам дворца, - подумать только! - с розою в руке!
   И сама она, несравненный Небесный Огонь, присутствовала в стеклянном сосуде тонкой работы, ничего не прибавлявшем и не убавлявшем в её совершенстве. Она всё так же не распустилась и не поблекла, и всё так же разливала запах, ненавязчивый и неотступный, - и всё-таки была живая! Правитель то и дело поглядывал на цветок, тоскуя, и раздражаясь, и чувствуя необходимость твёрдого решения.
   - Итак, - сказал он, выслушав чужака, - ты совершал неположенное и запретное в скверном месте, и тебе было явлено сокровище?
   - Да, о Правитель, Источник Вдохновения. Так и было.
   Правитель опустил углы тонких губ, свёл брови.
   - Воистину, хитросплетение знаков! В этом что-то есть, ты не находишь, Омар?
   Хранитель, Блюститель и Страж уклончиво промолчал.
   - А ведь тебе, как Стражу Водной прохлады, уместно было бы разглядеть в этой истории смысл. Что же ты медлил? Что же испытывал моё терпение?
   - Осмелюсь заметить, о повелитель, сточные канавы отнюдь не являют вместилища той прохлады, коей...
   - Оставь, - Правитель рукавом отмёл оправдания советника. - Вот что, чужеземец... скажи, кто послал тебя ко мне с этим соблазном?
   - Полагаю, только Милостивый и Милосердный волен посылать чудеса и делать нас, недостойных, их вестниками...
   - Ты что же - равняешь себя с самим Джибрилом, а, рыжий раб?
   - Рыж я тоже волей Милостивого и Милосердного, - отвечал Бас, - в отличие от мудрецов твоего Дивана я не могу позволить себе персидской хны.
   - Да ты ещё и дерзок!
   - Я докладывал тебе, о Правитель...
   - Молчи, Омар! Пусть говорит этот...
   - И слова мои правдивы, о Источник Вдохновения! Суди их сам в душе своей. Сталось так, что я, грешник, обрёл чудо. Зная, - ибо слава о том идёт по всей стране и за пределами её, - что Сам Правитель превыше всего почитает и опорой государства мнит прекрасное и возвышенное, я не промедлил ни мгновения, спасением собственной ничтожной души пренебрег, чтобы явиться перед твои очи и принести тебе дар и весть: вот невероятное!
   - Ну, так что же теперь? Дар доставлен, весть я выслушал, и что? Ты хочешь за неё награды?
   - Наградой мне будет моя жизнь. Но я хотел бы, если будет на то твоя милость, говорить с тобой с глазу на глаз об этой розе.
   Правитель завозился на подушках, точно ему было неудобно сидеть. Проклятый чужак... смеет поступать, и говорить, и держаться так, как ни один из двенадцати остолопов, собранных в Великом Сияющем Диване! Поэты, разрази их шайтан! А кто же тогда эти, другие - беззаконно созерцающие, нарушители запретов, знатоки, как говорят, тайных искусств? Вот, сидит связанный, однако же с видом, будто имеет власть! Власть над жизнью и смертью своей... конечно, что такому страх пытки или мучительной казни! А Омар - дурак, начётник и невежа, если бы не умение читать нараспев приятным голосом - приказал бы утопить его в водоёме мученицы Хаджар, - не зная ни алефа, ни лама, пять недель держал этого рыжего в застенке, да потом ещё пять дней медлил, из боязни оскорбить слух Источника Вдохновения, - видите ли, лягушки... О чурбан, сын пня и внук поленницы! Без малого шесть невыносимо долгих недель рядом с нею, и каждый день она свежа, и лепестки её совершенны, и от её вида и запаха чёрной мглой заволакивает разум, а через то и душу...
   Правитель очнулся, понял, что слишком долго молчит. Омар глядел на него с привычной боязнью, - дурак-то дурак, да всё понимает... Рыжий Малик смотрел спокойно, ожидая не решения судьбы, а просто слова.
   - Омар, - глухо, не глядя на советника, сказал Правитель. - Оставь нас.
   Хранитель зашуршал было рукавами халата, но Правитель прикрикнул:
   - Оставь, я сказал!
   Советник вышел вон. Правитель поднялся, откинул занавес:
   - В сад! И сиди там, покуда не позову!
   Омар загремел по мраморным ступеням в облитый росою сад. Опустив занавес, Правитель подошёл вплотную к Малику.
   - О чём ты думал, сидя в тюрьме?
   - Ждал, о Правитель.
   - А если бы я не позвал? Ведь столько времени прошло?
   - Правосудие непоспешно.
   - Трусливая глупость непоспешна! - Правитель почти выкрикнул это в лицо Малику. - И не пытайся уверить меня, что ты тоже глуп! Я не Омар, меня нельзя смутить рассказом о лягушках и явлением этой розы в грязной луже... Но какой злой дух внушил принести её - мне! А ты ещё предлагаешь говорить о ней!
   - Она прекрасна, о Источник Вдохновения.
   - Лучше помолчи, раб!
   Правитель принялся в возбуждении ходить взад и вперёд. Зал Стихосложения отзывался ровным ритмическим эхом.
   - Да, прекрасна. И - вечна? Из каких же садов она? Кто садовник?
   - Он один.
   - Тебя не спрашиваю! У себя ищу ответа... всё это время искал... и ответ - тоже один.
   - Я слушаю тебя, о повелитель.
   - За то, что ты сделал со мною, я должен был убить тебя. Но пролить кровь - не значит напоить мою ненависть. Ибо я тебя ненавижу, раб, называющий себя Малик Джамшидом! Тебя и твою розу! Я назвал её Небесный Огонь... но вижу, что имя ей - Пламя Ада. Она разъела мне душу, обнажила нутро и сожгла... - Правитель спохватился. Обернулся, и на Малика посмотрели уже непроницаемые глаза. - Я отпущу тебя, но не на волю. Ты принесёшь мне весь розовый куст, целиком, или погибнешь в странствиях.
   - Не человеческие руки вырастили её, о повелитель. Не с куста сорвал я её, и...
   - Так что же? Ты, неважно, по злому наущению или по бездумью, не чудо подарил мне, а яд! Она одна... одна такая, она затмевает и все земные розы моего сада, и мой дворец, и меня самого! Этой язвы не исцелить. Но я хочу иметь их много. Сотни! Тысячи! Весь сад вечных, неувядающих роз, когда я буду знать, что их столько... что они не дороже грязи в своём множестве... тогда я смогу спать спокойно. Может быть... Что качаешь головой?
   - Ты не утешишься.
   - Значит, ты умрёшь в пути. Что? Боишься? Ты - боишься смерти? Омар говорил, что...
   - Я не боюсь. Смерть знает меня, и я её знаю. Я говорю так потому, что тебе лучше отпустить меня, пойти выпить вина, а эту розу бросить в огонь, раз уж она так тяжко язвит твою душу. Целого куста таких роз, я думаю, не найти и в садах Эдемских, это и только это я хотел тебе сказать.
   Правитель, оцепенев от неизъяснимой наглости рыжего чужестранца, скрипел зубами и страшно таращил глаза. Малик выдержал бешеный взгляд и не уклонился, когда у самого лица с шёлковым шорохом обнажилась сизо-дымчатая сталь. Рассвет уже набирал силу, и казалось, будто клинок сам светится.
   - Ты поклянёшься сейчас же. Присягнёшь мне вот на этом оружии... или оно перережет твою глотку.
   - Лучше перережь верёвку, о повелитель, мои руки связаны так долго, что я всё равно не смогу владеть ими ещё добрый час. И от раба, ты ведь знаешь, не требуют присяги.
   Правитель расхохотался.
   - Да... не зря ты носишь это имя... видать, сам владыка Ада хранит тебя...
   Он не сошёл с места, Малику пришлось согнуться в три погибели, поднять вывернутые в локтях руки... это было очень больно, и освобождённые кисти упали, как парализованные. А Правитель тут же прижал лезвие к губам, запирая выдох:
   - Клянись, Малик Джамшид! Клянись, что не остановишь странствий, обойдёшь землю, проникнешь в глубины, подымешься на высоты и вернёшься во дворец с розами Небесного Огня - или окончишь жизнь в пути и поисках!
   И Малик Джамшид, Бас "Коннемара" Дьюлахан, отпустил закушенную едва не до крови губу и прошептал:
   - Клянусь.
   ***
   ... с мукой подтянулся на онемевших руках; цепляясь за мокрые камни подбородком, подмышками, рёбрами, перевалился через россыпь у входа и почти потерял сознание.
   Снаружи бушевал ливень. Бас едва слышал бурю сквозь непрестанный звон в ушах. Два дня назад это началось - обмороки от высоты и недостаточной пищи. Штабная прессованная еда годилась для странника внизу, но в горах Бас тратил больше, чем получал. Холод, разреженный воздух, близкое злое Солнце съели всё лишнее в его теле и принялись уже за необходимое.
   А он так и не нашёл её, Гюлехандан, Смеющуюся Розу. Никто ничего не знал о ней. Штаб рассчитывал на Самого Правителя... как же - почитает и пестует высокие искусства! Ох, Правитель, Правитель! Какой мрачный дух тебя осенил при рождении, надоумил поэзию и поэтов почитать столь свирепо, со рвением, уместным разве что на воинской стезе! Ведь не знания получил во дворце, - только дал пустую клятву злобному безумцу...
   Бас перевернулся на спину, попытался сесть. Его колотил озноб, тонкая ломота вгрызалась в переносицу. По губам потекло... опять кровь. Утёрся, затылок прижал к ощетиненной камнем стене. Вот так... ничего. Для остановки кровотечения к затылку следует приложить холод... Ха! Что тут не холодное, не ледяное?
   Он всё-таки сел. От крови першило в горле, подташнивало. Гроза ударила совсем близко лиловой молнией, Коннемара охнул, прикрыл глаза. Сморкаясь, шарил, сколько хватало руки, подальше от входа, искал ровное местечко посуше. Он давно приноровился обламывать на пути всякий сучок, подбирать полосы лишайника, топливо не должно было промокнуть в тройном дорожном мешке, но его так мало... Не хватит на всю ночь, а утром... Утром! Всё равно, что никогда... если не согреться сейчас, утром будет труп. Огня, огня...
   В метре от входа было почти совсем сухо. Бас переполз туда, вынул весь нищенский запас, зажигалку... Огонь! Он выждал, пока бледное пламечко схватит ветки, наберёт золотой оттенок. Неверный свет обрисовал пещеру полусферой, блеснул ручей. Вода, наверное, ледяная, но смыть привкус крови - пожалуй, да и умыться... Подлез на четвереньках, с бережка наклонился...
   Вода попахивала серой. Бас раздумал пить, но умыться, конечно, можно. Он опустил пальцы в поток; ссадины и порезы тут же защипало. Тёплая, надо же... Зачерпнул, плеснул в лицо. Костерок позади разгорелся не на шутку; то ли от смытой крови, то ли в игре света капли, падавшие с ладони, показались Басу рубиново-красными, как вино. Как вино с запахом розовых лепестков, с ароматом малины... Добытчик тряхнул головой: струйки густо-алого цвета не размывались течением, они вытягивались в завитки, а завитки тянулись друг к другу.
   Это у меня бред, сказал сам себе Коннемара. Голова что-то слишком ясная, и в ушах не звенит. Нет... это бред, конечно...
   И кинулся, успел, поймал её за народившийся на глазах черенок - несравненную розу Небесного Огня.
  
   Я во сне, говорил он себе, сидя у костра и любуясь розой на коленях, - он устроил её, как ребёнка, как живое существо. Пламя весело трещало, но, сколько Бас ни глядел в костёр, - ничто там не обугливалось, ни единая веточка, ни единый клочок серого лишайника. Точнее, всё исчезало в огне и тут же будто воссоздавалось вновь из него же, или...Бас не хотел об этом думать. Ему было тепло. Усталость, боль, мука отощавшего тела? Нет, ничего нет. Она здесь. Она со мной, и в этом - всё довольство мира, вся радость...
   Бас чувствовал как бы лёгкое опьянение, - от дыхания розы, надо полагать. Много дней он ощущал только собственную вонь да жгучий, ледяной запах горных вершин, теперь же и это ушло: влезть в ручей Бас не осмелился, но разделся донага и, смачивая рубаху, обтёрся весь. Куда там бане Правителя! Серная вода жгла раны, - поначалу, но потом... Он с тихим изумлением глядел на розовую кожу молодых рубцов там, где час назад - или когда же? - были безнадёжные незаживающие язвы. Гюлехандан, Смеющаяся Роза, бормотал он вполголоса, а хотел бы запеть: это ты? Где ты, ведь это лишь твои следы! Но я иду по ним, и я найду!
   Теперь всё увиделось в особом свете - с алым отблеском победы. Правитель выпал из расчётов, не наставил на путь, но всё-таки и его ложный след вёл сюда. Пускай ничего не стоила вырванная под угрозой ножа клятва: Басу нужна была свобода, а там - годился всякий, кто готов был заговорить с чужестранцем. Правда, таких нашлось немного. Очень уж суров был Правитель, и вне дворцовых стен давно не лелеяли ни цветов, ни сказок. Город ему не помог, и на перекрёстках большой дороги он бросал монету, пытая судьбу - куда идти? В конце концов, у подножья великих гор услыхал песню о Белом Дворце... Слепец пел её на базаре, призывая ветер. Ветер благоуханный, пел он, потому что путь его - над нездешними садами. Всё там - из белого камня, и небывалые там цветники. Хозяйка Дворца - пери, дочь воздуха и огня, от красы её земные цветы исходят завистью насмерть, но в следах маленьких ног распускаются другие - безгрешные и радостные. И, когда Дьюлахан спросил его: где же эти сады? - слепой певец безошибочно вытянул руку к горам Но на вопрос о Смеющейся Розе - ничего не ответил.
   Теперь Бас был уверен, что близок к цели. Сил прибыло столько, что на месте не усидеть. Он видел сейчас намного чётче, и слух обострился. Пещера наверняка продолжается вглубь горы, нужно сходить на разведку. Он охотно смастерил бы факел, но в запасе не осталось ничего. Так что пришлось взять старый фонарик-динамку. Розу Бас тоже прихватил: и в мыслях не было оставить её одну. Откуда же она взялась в ручье? Добытчик с этого и начал, тщательно осмотрел поток, морщась от серного духа. Ничего. Чистая, прозрачная, минеральная водичка. Не из его же крови, в самом деле? Нет, кровь размывалась тут же, а те струйки - они как цветное стекло в обычном, тянулись... Ладно. Это мы всё равно узнаем.
   Бас пошёл против течения. Фонарик, конечно, дрянь... и без него можно было обойтись - по воде словно тянулся вслед отсвет костра на берегу. Поток дважды повернул и вывел Коннемару в другую пещеру, в древний каменный пузырь, ощетинившийся наростами сверху и снизу.
   Ох, красота! Вот источник, наверное - словно чаша каменная... вода переливается, в ручей уходит. Да, воздух... воздух, конечно, тяжеловат. Но дышать можно, пойдём дальше... О! А это что?
   Удивительной формы сталактит нависал над бассейном; в неверном свете, что разлит был повсюду, казалось - человеческая голова. Бас затрещал колёсиком динамки, направил тусклый желтый луч вверх. Точь-в-точь, женское лицо: гневные брови, сурово сжатые губы, слепые глаза...
   Добытчик про себя отчурался, - надо же! - отвёл взгляд. Сунул розу за пояс, чтобы руки освободить, и пошёл вокруг бассейна, ступая осторожно - гипсовые натёчные колоннады местами обрушились, засыпали проходы обломками. Обход занял не много времени: час спустя Коннемара снова стоял у ручья, только на другом берегу. Вот и всё. В нескольких метрах от источника натёки срастались плотно, сливались - не отличить от стен. Бас поглядел на розу: ну, что теперь? Куда пойдём? Лукавый цветок!
   Чувства Дьюлахана по-прежнему были обострены, краем глаза он засёк стремительный прочерк: со сталактита- "головы" сорвалась капля, канула в бассейн. И тотчас же, перебивая запахи подземелья... нет, не от той, лукавой...
   Бас метнулся к бассейну, посветил: ещё дрожали на поверхности зыбкие круги, а в центре их - как цветное стекло в обычном, - завитками, тенью цветка... Не понимая, - что и зачем, - вынул ту розу, что сюда привела, поднёс ближе, - а она сама водой в ладони растаяла, утекла, смешалась, опахнула напоследок радостью... И, пока ошарашенный добытчик глядел, как переливаются, не растекаясь, алые струи в чаше, другой запах вошёл в ноздри - резкий, нефтяной, и ступнями, позвоночником Коннемара ощутил приближающийся подземный гул.
   Он едва успел отскочить, пригнуться, затаиться между бугристых колонн. Вода в источнике поднялась; шипение и грохот, нефтяная вонь наполнили пещеру, из бассейна вырвался язык пламени. Бас зажмурился лишь на мгновение, потом снова взглянул: закончилось ли извержение, можно выйти? И замер в тени, потому что факел ровно стоял над водой, а в нём - какое-то движение, непрерывное и грозное...
   Бас поглядывал, прикрывая лицо растопыренной ладонью, - огненный столб палил жаром, очертаниями же то, что внутри, напоминало человеческую фигуру. Вот протянулась дымная, с колючими вспышками на пальцах, рука, - коснулась каменной "головы"... Что за чёрт, он... он её снял, как снимают кувшин с полки, как светильник снимают с гвоздя!
   Сплю, сказал себе Коннемара. Отравился, устал смертельно, замерзаю - вижу сон об огне... Как огонь проносит каменную голову мимо... ага, к третьему столбу справа... А теперь огонь зачёрпывает воды, - тьфу, ну и вонь! - и поливает...
   - А-а-а! Малик!!!
   Голос! Стон, крик, - и кто зовёт его? Здешним именем? Бас рванулся было, но шагу ступить не мог из укрытия, жар отбрасывал назад.
   - О моя госпожа... - прогудел огонь, и опал, и Бас увидел как будто мужчину: богатыря в тускло-красном плаще, с непокрытой головой, коленопреклонённого. Тёмно-рыжие пряди шевелились на окованных сталью плечах. Он снова заговорил, подняв голову, и Басу был виден жуткий отблеск на скулах - должно быть, в глубоких глазницах его плескалось живое пламя.
   - О госпожа, я одной лишь тебе готов служить, мою верность ты видишь, - голос огня был страшен, от этих рокочущих низких звуков у добытчика пресекалось дыхание.
   - Я вижу, Малик, лишь твоё безрассудное упорство, - отвечал ему другой голос - женский? - полный такого презрения и тоски, что Басу было не взять на нём передышки. - Ты снова явился мучить меня?
   - Госпожа, смири своё сердце! Смени гнев на милость! Мой подземный дворец будет твоим дворцом...
   - Твои адские котлы будут моими садами?
   - Госпожа!
   - Ступай прочь! Убирайся в свой огонь, ибо я - из другого пламени, и никогда нам не быть вместе!
   Богатырь отшатнулся, стиснул кулаки, зарычал:
   - Я приду снова! Я не оставлю тебя в покое, лаской или мукой, но вырву согласие из твоих уст!
   - Не трудись, Малик. Никогда, пока светит Солнце и стоит Луна, ты его не добьёшься!
   Теперь застонал огонь, и Бас скорчился в укрытии, зажимая уши; голова просто разрывалась, но всё-таки увидел, как сверкнуло что-то - словно пламенное лезвие, короткий мучительный вскрик оборвался, факел снова взметнулся над чашей источника и...
   И тишина, холод подземелья, тьма...
   Когда все чувства снова собрались разом, Бас обнаружил, что лежит грудью на краю бассейна, от воды идёт серный пар... и сверху, едва не задевая его всклокоченные волосы, в источник капает кровь.
  
   Великих трудов стоило ему взгромоздиться на шаткую пирамиду из обломов камней на самом краю источника. При этом приходилось ежесекундно глядеть под ноги, чтобы не оступиться прямиком в бездонный кипящий колодец. Добрых полчаса ушло у Баса на то, чтобы понять, как этот огненный тёзка подвесил голову несчастной девушки... Оказалось - за косу, и ещё с полчаса Коннемара потратил, нащупывая её конец и аккуратно разматывая, - коса-то длинная! Осторожно водрузил голову на третий справа столб, считая от места, где укрывался, зачерпнул из бассейна, плеснул в мёртвое лицо...
   - Ма-али-ик!
   В этом пронзительном крике было столько муки, что Бас зажмурился. Он сам тяжело дышал от страха, внезапной слабости и нервного возбуждения, но та, которую вернул к жизни, - она стонала, как ветер над камнями, крик её ранил сердце.
   - Тише, госпожа, - шёпотом обратился он, не глядя, не желая видеть перекошенный страданием рот, бессмысленные от боли глаза.
   - Малик?
   - Да, это я, госпожа моя... то есть так меня называют, но я - не тот...
   - Не тот?
   Бас всё-таки разлепил веки.
   Она была - свет.
   Она возвышалась над ним, одетая в белое с золотом, с косами, чёрными, как ночь, с очами, как синие звёзды, с лицом сияющим и прекрасным - больше слов...
   - Ты - Малик? - переспросила она. - Ты?
   - Да, госпожа, - тупо повторил Бас. Он чувствовал себя очень грязным, жалким, растерянным перед этим живым светом. И ей, значит, осмелился голову долой этот...
   - Ты тоже рыжий, - она словно сошла с постамента, приблизилась, синие глаза оказались вровень с его лицом. Прохлада коснулась Басовой щеки. - Я думала, ты - это он, снова... Ведь очень больно, когда тебе отрубают голову, но потом - ещё больнее...
   - Да, госпожа, - Бас смотрел на неё, видел, как она засмеялась, и запах этот был знаком ему, как песня, и алые, цвета небесного огня, лепестки испестрили его свалявшиеся волосы и бороду.
   - Смеющаяся Роза...
   - Да, это я. Так меня называют, - Гюлехандан...
   И она вдруг заплакала. Свежестью, влажным запахом напоённой земли повеяло на добытчика, что-то дробно застучало у ног.
   - Гюлехандан! Не плачь!
   - А ещё меня называют Доррегерьян, Плачущая Жемчужина, - она улыбнулась сквозь слёзы, протянула ему руки, жемчуг зазвенел на камнях.
   У Дьюлахана кружилась голова. Когда-то уже было это: подземелье, ручей, жемчуга под ногами, боль, опоясавшая шею... Но потом - ещё больнее...
   - Почему ты плакала?
   - Я скажу. Слушай: Малик, хозяин Ада, захотел сделать меня своей женой! Ты только подумай - он и я! Ах, но это... Понимаешь, он знал пророчество, в котором наши имена соединялись, и вот... Ох, эти пророчества! Малик освободит Смеющуюся Розу! Понимаешь, чтобы освободить, нужно заточить сначала, так ведь?.. Хитростью взял меня в плен, а когда я отказалась от его посулов, отрубил мне голову. Каждый раз, как тоска его делалась невыносимой, он являлся сюда, оживлял меня и уговаривал. Драгоценности светил обещал, - Луну переплавить на серьги, Солнце пустить на кольца, звёзды нанизать в ожерелья... А теперь ты - Малик. И я - свободна!
   Она снова смеялась и плакала, воздух звенел и струился, добытчик изнемогал.
   - Пойдём отсюда, Смеющаяся Роза, - выговорил он, касаясь края её одежды.
   - Да, да! Скажи, куда ты хочешь отправиться, и мы будем там тотчас же, о Малик Благословенный!
   Куда отправиться?
   Бас опустил глаза. Горе, горе! Вот она - Гюлехандан, живая и прекрасная, дочь огня и ветра... Не упрятать её в ящичек с секретом, но в ней самой - тайна возвращения. И куда ему возвращаться? В рабство? А её - с собой взять?
   - Гюлехандан...
   - Да, мой господин? Что ты молчишь? Что ты так мрачен? Говори скорее, я хочу уйти из этого страшного места!
   - Я... не господин твой. Я сам - раб, и...
   Он умолк. Синие глаза заслонили свет, заглянули глубоко-глубоко, потемнели.
   - Вижу, - тихо, как утренний ветер, вздохнула Смеющаяся Роза. - И крюк глубоко... и цепь прочна, и камень тяжёл. Значит, ты не Малик?
   - У меня слишком много имён.
   - Пусть будет так. Скажи одно, чтобы я знала... Ох, пророчество!
   - Забудь о нём, госпожа! Ты свободна.
   - Нет, нет. Я должна идти с тобой, повиноваться тебе. Как твое имя?
   - Зачем?
   - Ты этого не понимаешь. Ты человек, и видишь, как человек. Я знаю, что это - не та свобода. Но, клянусь печатью Сулеймановой, я освобожу нас обоих! Скажи имя, и я сплету слова заново!
   - Нет такого имени, госпожа. Я отказался...
   - Ох, свет мой, как долго! Но что-нибудь? Как мне тебя позвать, когда мы будет там?
   - Позвать?
   - Да, да, ради Милостивого и Милосердного, что над нами, одно слово - нужно спешить!
   - Коннемара...
   - Как?
   - Коннемара. Это...
   - Всё равно, я запомню. Возьми меня за руку, господин мой Коннемара!
   - Не надо, Гюлехандан, не на...
  
  
   ***
   - Значит, это всё - для меня?
   - Для нас с тобой, моя королева!
   - Разве ты - король?
   - Здесь - да.
   Женщина высокая, статная, двигалась так легко, что шагов её было не услыхать на каменных плитах. Подошла к окну, впустила ветер, вздохнула.
   - Здесь - на этом острове?
   - Во всём этом мире.
   - А велик ли он?
  - Он, госпожа, бесконечен. Какая разница, может, он с горчичное зерно?
   Женщина повернулась, оглядела полки и ящики, набитые всякой всячиной.
   - Тогда для чего тебе эти предметы?
   - Я собирал их для нас. В них - сила. Могущество. Знание. Ключи от других миров, - всё это здесь, и всё это - наше.
   - Ну, хорошо, - женщина вернулась к накрытому парчой столу. - У тебя есть сила, могущество, знание и ключи. Где же радость?
   - Ты моя радость, о Смеющаяся Роза!
   - Значит, и моё место здесь, в кладовой? Стоило ли вызволять меня из каменного плена?
   - Что ты, прекраснейшая! Твоё место теперь подле меня, а я не сижу в сокровищнице. Я свободен, свободна и ты.
   Тот, кого называли здесь Деканом, а за глаза ещё - Великим и Могучим, - он смотрел, не отрываясь, как плавно двигается в прохладном воздухе дочь огня и ветра, Гюлехандан Доррегерьян, как непроглядно черны её косы, как подобны её глаза спокойному синему морю. Вот она - и сила, и знание, и могущество, и ключ. Женщина с виду, розы и жемчуг, а на деле - живой огонь, неистовый ветер! Но - женщина, и не устоит, конечно...
   - А вот это, королева, только твоё!
   Подошла, невесомо ступая, разложила на узких ладонях:
   - Что это?
   - Твои свадебные украшения. Ожерелье Солнца, Браслеты Луны.
   Гюлехандан! Доррегерьян! Опутают, свяжут!
   - Предлагали мне серьги из Луны, ожерелья из звёзд... Не верила, думала - пустые похвальбы...
   - Не пустые, моя королева, нет, не пустые! Надень же, моя радость!
   Смеющаяся Роза опустила ладони, лукавые украшения скользнули в шкатулку.
   - Не сейчас. Раз уж тебе, - тут она то ли вздохнула, то ли просто отвлеклась, загляделась на блеск Ожерелья, на чёрное серебро браслетов, - тебе суждено стать моим мужем, разве ты сделаешь это тайно?
   - Я сделаю так, как ты пожелаешь, прекраснейшая.
   - Значит, - она всё ещё медлила у шкатулки, - ты добыл это для меня?
   - Не я сам. Девять Миров обширны, королева. Это добыли мои...
   - Твои?
   - Мои воины.
   - Где же они? Я хочу их видеть, хочу почтить их усердие и отвагу!
   - Не стоит, моя дорогая. Их отвага всегда к нашим услугам.
   - Разве ты самый достойный король в этом мире? А они - не свободны?
   - Я единственный король здесь, Гюлехандан. Им некуда уйти.
   - Они - рабы? Ты правишь народом рабов?
   - Что тебе с того, моя радость! Я правлю многими народами, они и не догадываются, кому на самом деле молятся о дожде и урожае! И, если бы не моя воля, никогда не отправился бы раб в твой мир, в далёкую горную страну, и ты...
   - Я хочу видеть твой народ. Тех, кто добыл твою славу и силу. И в особенности я хочу видеть того, кто, пусть и по твоей воле, избавил меня от Малика, князя Ада.
   Декан склонил голову, прижал руки к сердцу.
   - Как пожелаешь, госпожа. Завтра в полдень я соберу всех, и перед всеми назову тебя своей женой, чтобы исполнились пророчества о Смеющейся Розе и драгоценностях светил. А ты, если захочешь, можешь отличить вниманием любого из моих рабов. Если, конечно, узнаешь того, о ком говоришь.
   - Если я узнаю?..
   - Да, Гюлехандан, если узнаешь.
  
  
   Гюлехандан! Доррегерьян! Свяжут, опутают!
   Кончилась жизнь. Кончилась вся, совсем. Никого не выпускают больше за Ворота, не собирают штаб, замерли набережные, опустели пляжи. Чародеи, советчики, добытчики, ночные и дневные девы, - брошены, как куклы без завода, и вся воля, вся жизнь - сосредоточились в ней...
  
   Они были - неразличимы. Много, много, вся огромная площадь перед белым зданием полна народу, иные - мужчины, иные - женщины, на этих она и не глядела, но того, кого искала среди мужчин - не видела. Все на одно лицо, все бледнокожие, бледноглазые, со светлыми, лёгкими, как пух, волосами. Стоят, не шевелясь, опустив руки, глядят в никуда.
   - Я пойду, посмотрю.
   Декан кивнул:
   - Посмотри. Я обещал...
   Где же он? Рыжеволосый, с глазами тёмными, как мёд, с тоскливым неулыбающимся ртом... Где он, настоящий, тот, кто добыл для неё драгоценности светил, Малик, Коннемара?
   Она прошла вдоль рядов безымянных рабов в белом. Ни один не повернул головы, не опустил ресниц, не сжал сильнее пальцев. Она медлила, меняла зрение, проникала под оболочки, - о, конечно, лица были разные, но такого - нет, как нет! А тот, кому придётся подчиниться, - он тоже глядел. Взгляд его звал и тянул назад, на возвышение, к шкатулке, в которой притаились назначенные ей в незапамятные времена ожерелье и браслеты.
   Фальшивый Малик, фальшивая свобода. И не имя, чтобы окликнуть, а прозвище, потому и нет силы в новом заклятии.
   Смеющаяся Роза повернулась, медленно двинулась наверх, к своей судьбе, к вечному плену.
   Встала - над всеми, ясная, облитая солнечным светом.
   Декан набрал было воздуху в грудь, но она остановила:
   - Я скажу. Люди! Жители этого прекрасного острова! Волей судьбы я, Гюлехандан Доррегерьян, дочь огня и ветра, должна буду стать сейчас женой вашего... правителя и вашей королевой. Радуетесь ли вы?
   Молчание.
   - Я говорю вам - радуйтесь, ибо нет другого исхода!
   И наклонилась, взяла сверкающую нить Ожерелья, легко опустила на белые плечи. Декан подавил вздох. Ну, Браслеты!
   В рядах рабов что-то сдвинулось, - или это ветер пролетел, взвихрил разом волосы... Она надела Иштьях, теперь - Эмах, и всё...
   - Погляди, правитель!
   Она вытянула левую руку, извивы чистого серебра меж чернёных линий сверкали, слепили. Что там происходит?
   Что за пятно в ровных рядах его кукол?
   - Стой! Не смей!
   Да уж! Поди, удержи ветер! Она уже там, уже склонилась...
   - Коннемара?
   Совсем другой: не белый, не рыжий - русые пряди налипли на лоб, лицо незнакомое, рот закушен от боли, пальцы рвут туго застёгнутый воротник. А те, что рядом - в рабских пока ещё обличьях: хватают за плечи, поддерживают, но он не открывает глаза. И она, отпугивая прочих ледяным запястьем, отводит его руку и видит - шрам на горле, знак Ожерелья над ключицей.
   - Коннемара!
   - Да, госпожа, это он. Он упал, когда ты...
   - Оставьте его, я сама...
   - Гюлехандан! Что ты делаешь с моим рабом?
   Сам Великий и Могучий не утерпел! Сошёл с возвышения, торопливо приблизился. Рабы по контракту смотрели мимо, словно не видели его.
   - Я его отличаю. Как ты сказал, как я хочу. Послушайте все!
   Она выпрямилась. Коннемара, очевидно, в обмороке, висел на руках соседей по шеренге.
   - Вот, люди, - она подняла ладони, сложенные ковшом, - смотрите: есть пророчества, но они двусмысленны. Кто добыл для меня Ожерелье Солнца?
   - Он, - сказал, выступив из толпы, старый Драган.
   - Кто добыл для меня Браслеты Луны?
   - Он.
   - Кто, назвавшись Маликом, освободил меня от власти Малика, повелителя Ада?
   - Он, госпожа.
   - Я послал его!
   - Молчи, - Гюлехандан Доррегерьян с усмешкой глядела на того, кто объявил себя королём рабов. - Ты ли дал отрубить себе голову? Твоё ли тело переплавила Луна? Ты ли сидел в зловонной тюрьме, умирал высоко в горах, ты ли обрёл Смеющуюся Розу? Пророчество - не для тебя!
   И она засмеялась, и розы посыпались под ноги рабам и господину.
   - Прекрати! Властью Ожерелья приказываю тебе повиноваться!
   - Властью Ожерелья? Держи его!
   Одним движением рванула драгоценную цепь, и та лопнула, - безделушка Короля-Прядильщика, - покатились камешки, прожигая следы в бетонных плитах.
   - Мне три тысячи лет ежедневно рубили голову, - сказала Гюлехандан Доррегерьян. - Надо мной у него нет власти, а Луна - моё серебряное зеркало!
   И с этими словами наклонилась, надела на запястье Коннемаре обжигающий Эмах.
  
   Что дальше произошло - надо ли рассказывать?
   Как очнулся Бас, - а ведь успел подумать, что вот и смерть, наконец, и даже обрадовался... Как развеялись на ярком солнце чародейские маски рабов по контракту, и Гюлехандан заплакала от ужаса, увидав, что все они давно мертвы - в тех мирах, откуда были взяты на службу, а теперь умрут и здесь, потому что век Деканова королевства заканчивался вместе с жемчугами её слёз... Как хватали и вязали поясами униформы обезумевшего от ярости Декана, а он-то был мертвее всех: давно съели его душу вещи знания, силы и могущества, источили волю ключи от иных миров.
   Как взглянула она в настоящее лицо своего суженого, а на нём тоже была смертная тень, - и что же делать?
  
   - Вот, Коннемара, теперь пророчество исполнилось.
   - Да, Гюле. Ты, значит, совсем свободна?
   - Свободна.
   - Ну, иди тогда. Я не забуду...
   - О Коннемара, воин, ты ведь тоже часть пророчества. Посмотри, ты носишь Эмах.
   - Ты отдала мне... зачем?
   - Они все мертвы, видишь? Хочешь остаться с ними?
   Коннемара посмотрел: на площади, под ярким солнцем, стояли они вдвоём, а вокруг - как сухой тростник, шепчущие ломкие стебли, выцветшие лица, иссохшие запястья. И связанный по рукам и ногам мертвец с глазами из дешёвых самоцветов.
   - Гюле! Да разве я - не из них? Куда мне идти? Даже с тобой...
   - Это я пойду с тобой, воин, а куда - неужто ты сам не знаешь?
   - Но я...
   - Клянусь Утренней Звездой, вот упрямец! Твоего контракта больше нет, проклятие, что было на тебе, отменено. Мною! Могу ли я отменять проклятия, как ты думаешь, глупый мой воин?
   - И всё-таки я умру. По-настоящему. А ты...
   - Огонь гаснет. Ветер умирает в холмах. Ты слишком боишься того, чего, может, и не будет никогда. А здесь от смерти уже нечем дышать...
   - Что мне делать, Гюлехандан?
   - Просто скажи...
   -... Коннемара...
  
   ... увидел сначала только синее небо и грозовые облака над морем, а потом уже - зелёную пахучую траву на склоне холма, и мягкий, вечно спокойный горизонт там, где заканчивалось море, и чёрные косы поверх белого плаща женщины, что сидела рядом и глядела на солёную воду и солнце в тучах.

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"