Соколов Иннокентий Дмитриевич : другие произведения.

Королева цветов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы: Декабрь, Королева цветов, Осенние люди, Red Line, Договор, Хау ду ю ду, В ожидании, Переговорщик, Красная Шапочка


   Декабрь
  
   Кто знает что там, где нет, и никогда не будет нас? В мире заоблачных вершин, наполненных ликованием, в мире, где нет, и никогда не будет подобных нам?
   Быть может иногда достаточно открыть глаза, чтобы обнаружить свою несостоятельность в мире разбитых окон и грязных улиц - все так, но что делать тем, кому просто нет места там, где находится утерянный, и вновь обретенный смысл?
   Каково удивление, что все мысли и чувства в розовато-блеклой дымке повязаны одной и той же причиной, скреплены чем-то вроде строительного гвоздя?
   Ответы на вопросы и вправду наполнены ликованием, но некоторые не готовы принять их такими, какими они кажутся поначалу...
   Черное безмолвие всегда находилось с ней, окутывало непроглядным туманом, и все попытки докричаться до тех, кто за туманом, были обречены заранее.
   Но иногда происходили чудеса - Наиша обнаружила себя однажды, осенним теплым вечером, в городском парке. Она все так же разбрасывала ногами листву, и в падающем золоте виделись ей отдельные призрачные части целого, готовые собраться в это целое, но сам вечер не способствовал великим свершениям. Как бы там ни было, она удержала в руках то хрупкое, что явилось ей в тот миг: огромный лист оторвался от ветки, и замер на мгновение, словно не решаясь оставить сырое небо, завис, чтобы в следующий миг начать неизбежное падение. Наиша следила взглядом, не веря самой себе - именно тогда ей было дано понять главное: все что было раньше, следовало отбросить прочь, поскольку оно стало не намного важнее падающего листа.
   Все, что было раньше - дни, наполненные безмолвием, цвета зимних сумерек, нелепые перемещения в пространстве, стянутом таким же нелепым смыслом. Наише даже не пришло в голову копаться в прошлом, выискивая нечто невообразимо ценное, словно она заранее знала - нет ничего там, в тусклых буднях, среди однообразных черно-белых картинок.
   Мир лежал впереди - уходил грязной аллеей парка, уносился вверх тонкой дымкой чадящих костров, (дворники жгли листья, словно пытаясь избавиться от осени, но золотокожая мерзавка даже и не думала сдаваться - она пропитала окрестности противной сыростью, оплакала мир горючими слезами, провожая несущественное), и Наиша сделала первый шаг, ступая обутыми в кроссовки ногами.
   Что было дальше - мир стремился избавиться от нее, становился с ног на голову, выдавливал по капле, но она хохотала, разбрасывая листву, наполняя вечерний воздух совиным уханьем, - все те странные звуки, что могло издавать ее горло, как нельзя лучше вписывались тонкими мазками в мертвую картину осеннего парка, придавали неожиданный шарм, словно не было до сих пор ничего такого, что могло бы сравниться со всем этим великолепием.
   Наиша обнимала плохо выкрашенный столб, ощупывая голову, и новый мир радовался вместе с ней, принимая за должное случайный выбор, пускай эти самые случайности загодя были заложены в общую схему - самой Наише было не до того. Она обретала саму себя, и новые приобретения должны были казаться чем-то вроде чуда.
   Мир новогодних чудес был далек от нее, но Наиша ощущала его волшебство заранее, приобщаясь к умирающей природе городского парка. Она с неохотой оторвалась от столба, делая первый шаг, и этот шаг оказался куда важнее всех тех шагов, что были сделаны до сих пор - она ступила в неизвестное, оставляя примитивный мир истоптанной земли, касаясь носками растрескавшегося асфальта тропинки, теряющейся во тьме. Она шла навстречу истине, удаляясь от колышущегося пятна света, наполненного гудением фонаря и жужжанием насекомых, что обретались в этом свете, принимая за должное бесплатную истину электрической лампы.
   В этом новом мире, было много чего такого, что не укладывалось в старые привычные схемы, но даже теперь, балансируя на грани, Наиша удалялась во тьму, не опуская рук. Ее волосы оказались взъерошены случайными касаниями дрожащих пальцев, но все на самом деле было не случайным, и в сумрачных тенях аллеи виделось ей нечто многообещающее, то, что недоступно остальным.
   Недоступность была во всем - в неровной кладке керамзитовых плит, в трещинах и выбоинах асфальтовой тропинки, в уносящихся дымных спиралях, но даже эта недоступность казалась вполне доступной в ее новом качестве - необычность мироощущения обещала многое, чуть ли не все сразу, и Наиша прижимала к щекам холодные ладони, пытаясь привести мысли в порядок. Что бы ни было там впереди, оно маячило странной оторопью, теряясь в зыбком мареве, и любые попытки навести порядок в разбежавшихся мыслях заранее были обречены на провал - Наиша касалась руками несуществующего, и оно пускало замысловатые трещины, удаляясь в стороны длинными причудливо-злыми молниями, оставляя швы, разграничивая некогда общее, придавая оттенок отчужденности и нетерпимости в чувствах. И мир сдался, перестал выталкивать ее, принял неизбежное, замер, колыхнувшись напоследок, словно наказывая возможностью изменений - Наиша склонила голову, радуясь в радужно-светлом итоге, но даже эта маленькая победа была лишь вехой, на невероятно длинном пути, по которому следовало ступать с опаской, ощупывая неровности носком грязной кроссовки.
   Она взбиралась по ступеням лестничной площадки, отмечая каждую мелочь: небрежные плевки, надписи на исстрадавшейся штукатурке, и черные пятна на потолке - следы сгоревших спичек, намертво приклеенных к поверхности злым гением разбушевавшихся подростков - все это было на самом деле привычным, чем-то вроде тех же ступенек, ведущих вверх (или вниз - это Наиша поняла чуть позже, задумавшись над смыслом движения в вертикальной плоскости бетонных выступов), шагать по ним было одно удовольствие - все помыслы казались созвучными незамысловатым усилиям отяжелевших ног. Толстая грязная кишка мусоропровода пронзила здание от верха донизу, Наиша следовала вслед за ней, сворачивая на узких лестничных пролетах - бетонные трубы гудели в темноте, их утробная перистальтика сводила с ума - там, в ненасытном, темном жерле проносились встревоженные лохмотья мусора, улетая вниз, в зловонную темноту. Звуки казали порождением безумной фантазии дома. Они доносились отовсюду, и время от времени Наиша закрывала уши ладонями, пытаясь отгородиться от них, но все напрасно - звуки составляли неотъемлемую часть нового мира, наравне со ступенями и волей-неволей приходилось сосуществовать с ними, получая некую отраду в нелогичности и зловредности неприятных ощущений, вплетенных в общую картину мироздания. Сама нелогичность казалась вполне логичной и объяснимой, но только до тех пор, пока не приходилось разбирать частное, пытаясь определить смысл общего - в этом случае пресловутая нелогичность и отчасти зловредность, казались чужеродными вкраплениями в тугую массу ощущаемого, и Наиша посчитала лишним преумножать сложности там, где и без того хватало недосягаемого.
   Она толкала дверь, стараясь просочиться в уютный быт трехкомнатной квартиры, но последняя жила своей жизнью, отгородившись лощеным блеском дерматиновой обивки. Золотистый ромб номера сверкал в темноте, и пузатая восьмерка сочилась самодостаточностью. Кнопка звонка утопала в стену, подчиняясь нажатиям пальцев, но даже дребезжащий звонок не мог полностью охватить суетливый быт там, за дверью - он утопал в скромности внутреннего убранства, многократно поглощаясь в сумрачной атмосфере жилых комнат.
   Шаркающие шаги за дверью были причинным дополнением, они приближались и удалялись - Наиша слышала их так же отчетливо, как и прочие звуки дома. Она открывала-закрывала рот, словно огромная золотистая рыба в треснувшем аквариуме, но безмолвие, хоть и перестало быть непроницаемым все же оставалось вполне безмолвным. Слова отскакивали от Наиши, и, окунувшись в поредевшую муть, возвращались обратно, превращаясь в нервные суетливые мысли. Мысли вслух - непроизнесенные словосочетания. Наиша смаковала их кончиком языка, не решаясь произнести - тонкая грань безмолвия казалась слишком ценной, чтобы вот так просто разрывать ее грязным потоком междометий. Вместо этого она вдавливала кнопку, рождая механические звуки там, в квартире, в которую так упорно пыталась проникнуть.
   И только потом, когда шаги истончились и пропали вовсе, оказавшись домыслами Наиши, ее руки поползли вниз, к грязным карманам драпового пальто, где за оттопыренными лоскутьями ткани, наверняка должны были отыскаться ключи.
   Наиша поднесла их к глазам - связка подрагивала в такт несущимся мыслям. Четыре ключа на связке - один большой и остальные поменьше. Металл поблескивал в сумерках лестничной площадки, словно отсвечивая обыденной сутью, Наиша перебирала металлические четки, напрасно шевеля губами. Она вспоминала: в темном безмолвии тем не менее существовали зыбкие тени, они изгибались и подрагивали каждый раз, когда Наиша пронзала туман неслышимым криком. Иногда граница тумана чуть отодвигалась, и Наиша могла видеть саму себя - она принималась жить самостоятельной жизнью, совершала поступки, двигаясь в замедленном ритме. Мимо проносились силуэты домов, людей и машин - та, вторая Наиша не торопилась за ними вслед, она провожала тревожным взглядом, даже не пытаясь успеть. Туман, клубясь, возвращался назад, и Наиша оставалась в одиночестве мыслей.
   В одно из таких возвращений, она успела бросить короткий взгляд, и возможно именно поэтому желтоватый отблеск ключей казался странно знакомым. Надлежало отыскать простую закономерность в сложном мире хаотических связей - Наиша сделала самое простое, что только смогла. Она позволила руке жить самостоятельно, отстранено наблюдая, как проворачивается в скважине прямоугольная головка ключа.
   Там за дверью не оказалось ничего такого, что могло бы оправдать дешевое волнение Наиши - тесный коридор, закопченный потолок кухни, она пила оставленный на столе чай, сдувая тонкую коричневую пленку. Курила, пуская дымные овалы, следила за турбулентностью галантных линий, смущаемых сквозняком из треснутых рам окна.
   Были еще совмещенный санузел с отлетевшим кафелем, треснувшим умывальником, (а в облупившейся эмали ванны желтели прошлое, настоящее и возможно будущее), три жилых комнаты, в которых царил хаос брошенных наспех вещей и пыльных штор - Наиша перемещалась по ним, словно пытаясь отыскать саму себя - бродила тенью, поникшим призраком, зачем-то передвигая стулья.
   В комнатах было прошлое - оно перемешалось с настоящим, и ни к чему было ворошить будущее, что таилось в заплетенных паутиной углах кладовой. Наиша касалась вещей, пытаясь сообразить, что к чему - увиденного, услышанного и понятого казалось совсем мало, но впрочем, главное отсвечивало настроечной таблицей телевизора, стоящего на покосившейся от старости тумбе. В мельтешащих узорах без труда читалось презрение - Наиша впитывала его губкой, наполняясь тем мелким знанием, что было даровано свыше. Она жила сама в опостылевших комнатах, давно, чуть дольше месяца - соседи маячили в глазах, пытаясь наполнить жилплощадь Наиши, и она отмахивалась от пестрящих одежд, чтобы остаться, наконец, одной - процедура похорон навевала тоску. Родителей она не помнила совсем, если можно считать памятью те крохи, что были при ней - вдвоем с теткой они коротали темные вечера, экономя дорогие киловатты, жгли кривые, в потеках свечи, их белесые фаллосы рождали тонкий огонек, от которого оставались непонятные фигуры копоти на некогда выбеленном потолке. По всей видимости, теперь Наише предстояло экономить чертовы киловатты самой, вслушиваясь в деловитый треск электросчетчика, гоняющего по кругу пустые домыслы алюминиевого диска, демонстрирующего смысл ее новой жизни - мысли крутящиеся в голове, вот также будут возвращаться к тому мгновению, к итогу, к истине обретенной на аллее городского парка.
   Черное безмолвие не отступило насовсем - это было похоже на отлив, и если пройти лишние метры, ступая по мокрому песку, ноги, в конце концов, все равно окунутся в пену. Из черного оно стало серым, и Наиша вновь и вновь закрывала уши, пытаясь поймать отголоски мыслей, запереть их в голове, чтобы рано или поздно, пронзить тонкую границу острыми стрелами слов. Пока получалось не очень - предполагаемые слова вязли в сером безумии, окружающем ее. Наиша трепетала, вздрагивая каждый раз, когда в голове расцветали огненные цветы - мысли все так же оставались мыслями, не решаясь превратиться в слова.
   Осень же истончалась, уносилась скрученными листьями, огрызалась дождями, и Наиша бродила по мокрым аллейкам, трогательно прижимая к груди ворох размокших гвоздик, купленных случайно, в порыве, у сомнительного вида цветочницы.
   Там, в квартире, на полках завалялись сухие краски. Картонные тубы с коряво выведенными знаками. Наиша бормотала заклинания, не слыша слов, упиваясь незнакомыми названиями. Осень уходила прочь, оседая туманами в запотевших стеклах, и можно было чертить указательным пальцем, рисуя немыслимые узоры, удивляясь самой себе - что в этих пасмурных сумерках, когда паутина безмолвия соткана траурным саваном, и дополнением всему служит беспросветная муть?
   Ответы роились мыслями. Приходили вместе с зимними сумерками. Она рисовала ответы на тонком листе, водила пальцами по глянцевой поверхности ватмана, оставляя следы - там, в переплетении линий, царил хаос, но и он был осознанным. Чем-то невероятно важным, словно застарелое переживание - в протянутой руке хаоса дарящей смысл, виделся ей определенный символ сущей действительности. И сама окружающая действительность, действительно казалась таковой. Наиша касалась ее холодными руками, даже не пытаясь сохранить целостность ощущений, запершись в холодной хрущевке, отгородившись трехкомнатной площадью от забот и тревог равнодушного мира.
   Она перемещалась по комнатам сумрачным призраком неосуществленных надежд несбывшегося будущего. Мир вокруг был похож на замерший бокал вина - округлый кристалл ярко-красного, радующий элегантностью линий, и завершенностью формы - застывшие линии содержимого, принявшие ту самую форму благородного стекла. Наиша перебирала мгновения, проведенные в квартире, пытаясь собрать воедино все то ценное, что было у нее. В итоге получалась разная дрянь: бесцельные перемещения по комнатам, суетливые касания вещей, кое-как расставленных по полкам. Что еще: ахи-вздохи, странные мысли, что отдавались не менее странным эхом в голове, и первичные намеки полуночи - темнота за окном, и тусклые, отсвечивающие багровым следы окурка в его руке. Он водил в темноте, рисуя овалы, и Наиша следила глазами, пытаясь не утерять то самое главное, что виделось ей в огненных фигурах.
   Источником вдохновения были все то же терпкое содержимое длинных картонных туб и мелко-дисперсионный путь, прочерченный белым на блеклом ватмане - он рассыпал порошок, не заботясь о потерях, безжалостно разбрасывая драгоценные кристаллы.
   И дымка - она поднималась над красками, переливаясь чудными оттенками, придавая волшебный смысл всему тому, что не имело смысла по определению. Стоило потянуть воздух, как тут же мир облекался в новые оттенки полуночи, принимая какую угодно форму, прогибаясь под новые определения, что составляли основу созданной реальности. Наиша следила за ним, даже не сознавая того, что этот новый мир оказывался частью старого, содержал все те определения и понятия, что составляли некое множество категорий, неподвластных разуму. На самом деле все было проще - увиденное и понятое лишь сотая часть целого, и достаточно обратить немного внимания, не отдаваясь во власть, и все то, что было пред глазами, казалось доступным настолько, насколько возможно. Протягивала руку, и вот оно - мир, пронизанный тонкими почти невидимыми следами, линиями, ведущими в никуда, но, тем не менее, имеющими свой особый смысл. Наиша как никто другой осознавала важность несуществующего, она закрывалась в ванной, и замирала там, на долгие часы, ощущая твердость коленок и быстро остывающую, пахнущую гелем воду. Она обнимала колени, радуясь немыслимой твердости, стараясь позабыть об остальном - тянущей боли внизу спины, там, где заживала приобретенная татуировка - немыслимая спираль, уходящая в запретную даль пространства (Наиша сделала ее, отчаявшись однажды, созерцая в треснувшее окно безликую даль улицы - решение оставить отметины на коже оказалось сильнее тревожных домыслов и сомнений), а за тонкой дверью ванной, прохаживался случайный прохожий, подобранный на покрытой льдом и холодом сумерек улице. Она следила за трещинками плитки, не решаясь решить главное - каким будет окончание начала, и выбираясь из остывающей воды, она разбрасывала капли на равнодушный кафель, даже не думая о том, что ждет ее там, за белой крашенной дверью.
   Она выходила обмотавшись полотенцем, защищая то сокровенное, что хранят женщины, но уже тогда, когда в его взгляде зажглись звезды, уже чувствуя неизбежное расслабила мышцы, и в глазах ответно вспыхнули туманные огни - эта ночь стала белой, но пришедшее утро безжалостно развеяло потустороннее, привнеся будничное равнодушие в осыпанное лунной пылью волшебство, и когда первые лучи солнца раскрыли взгляду необъятное пространство спальни, Наиша отреклась от самой себя, ощутив нечто новое в запятнанных простынях и неровных швах кое-как наклеенных обоев. Она оставила все то, что обещало утро и, умываясь в холодной ванной, где нет места волшебным сновидениям и ночным переживаниям, обрела недостающее, принимая неизбежное - первая ночь оказалась не такой, как обещали толстые книги в суперобложках. Там, в пахнущих серой пылью знаний страницах, не оказалось места тому, что было на самом деле - тянущая боль внизу живота, и коричневатые полосы утраченного детства на широких бедрах Наиши, никак не совпадали с тем, что было обещано утренними переживаниями и девичьими терзаниями. Все казалось будничным и неинтересным, как банка пива, выпитая накануне - она чистила зубы, даже не пытаясь принять себя в новом качестве - все то же самое, вот только новый смысл в отражении в запачканном стекле ванной, обещал нечто новое, отличное от прежнего, и Наиша ощутила как в ней рождается это новое, непохожее ни на что ощущение - тягучее, приторно-сладкое, слаще ванили и самого сладкого, что только есть на свете - и, роняя зубную щетку, она задыхалась, теряя минуты утра, а холодный кафель пола явил свою растрескавшуюся суть. Она сучила ногами, пытаясь сохранить целостность этих самых ощущений, пытаясь сохранить саму себя, вот только не получалось никак, и тот, случайный, подобранный невесть где стучался в двери, пытаясь докричаться до нее, сообразить в чем же дело, и потом, когда оказалось что все так, как есть, поспешил убраться из ее жизни, полной новых поисков и дерзаний, и тогда Наиша собрала воедино все разрозненное, создавая по новой новую жизнь, вот только смысла в ней оказалось совсем мало.
   Еще осенью, Наиша бродила по парку, загребая пыльную листву, и широкая аллея уходила во тьму, туда, где не светили фонари, и смысл прожитых дней казался чем-то не важнее мерцающих пятен тени от этих самых фонарей, и тучи насекомых, что тянулись в тянущую тьму были подтверждением яркому смыслу окружающей бессмысленности, и все возможные поиски смысла заранее были обречены на провал. Она шла по улицам города, не поднимая глаз, и все то, что было у нее, казалось демонстрацией собственной ущербности - теперь же новый мир оказался совсем не тем, что ожидалось, и даже когда зияющая пустота между ног, оказалась всего лишь реальностью, данной ей в ощущениях, Наиша не могла понять, насколько реальными были те тягостные минуты проведенной ночи, когда тусклое свечение торшера накладывалось на животный ритм чужака, что присвоил себе право именоваться первым. Это казалось отражением сумерек, и получилось само собой. Она все так же бродила по аллеям, отмечая каждую мелочь, не думая о неизбежном, вот только случайная мысль была подобна импульсу, и кто знал, что последует потом, когда за оформившимся желанием возникла цепь последующих событий, где даже ничтожные мысли накладывались на ворох вероятных событий, рождая будущее, в котором были и тени за мятыми шторами, и тихий вздох, и судорожное дыхание, когда он трясущимися руками срывал с нее одежду, пытаясь добраться до главного, и Наиша, оцепенев, следила за его пальцами, что дрожали сухими былинками, разрывая неподатливую ткань - почему-то ей даже не пришло в голову помочь ему. Он сорвал неуклюжий балахон пижамы, и пальцы касались белой кожи, рисуя линии страсти. И только когда Наиша приподняла поясницу, позволяя стащить белесую ткань трусиков, он остановился на миг, изучая то, о чем мечтал так давно, еще с того самого мгновения, как вычленил в яркой будоражащей толпе яркую, непохожую на других девчонку, уже тогда зная, к чему приведет случайный взгляд и непритязательные прикосновения дрожащих рук.
   Это было сильнее страстных объятий и теплых поцелуев в вестибюле. Ночь за окном ухмылялась хлопьями снега - Наиша терпела холода, пытаясь осознать главное - быть может она и стала другой той морозной ночью, вот только декабрь за покрытыми изморозью окнами оставался все тем же декабрем, и изменить что-либо было выше ее сил, - она вытягивалась струной, чувствуя прикосновения холодного одеяла, и в тишине комнаты не находилось ничего такого, что могла бы наполнить эту тишину уютным теплом молодого тела.
   Был он или не был - скорее был, оставив напоминанием, спираль уходящую в расщелину ягодиц, да загадочную пустоту между ног, волшебную глубину сакрального смысла - при желании Наиша проникала в нее дрожащим пальцем, словно пытаясь убедиться, что это не сон.
   Все было не так - ее дни не оказались расчерченными дрожащими радугами. Безмолвие возвращалось, накатывало ласковыми пенными волнами, иногда накрывая с головой, и тогда ее ресницы глупо подрагивали в темной прихожей, и кристальная чистота зеркала оказывалась лишенной той волшебной глубины.
   Месяц оказался насыщен событиями. Они входили в ее жизнь один за другим - жадно впивались в уста, словно пытаясь обрести недостающее. Прижимались к ее телу без единого зазора, и плавность линий переходила в суету. Наиша вслушивалась в сопение, принимая мир, таким как есть. Иногда, когда жадные чужие руки касались затылка, она вздрагивала, чувствуя потаенное.
   Мир застывал холодом холодов, снегом снежной зимы, и казался ослепительно ярким - ярче солнца, что так же замерзло во льдах, сдавшись на милость пришедшей зимы. Она перебирала воспоминания лета, но там, в светлых расцветах, не оставалось места для нее самой. Ей было тесно в солнечных сумерках лета, и темных утренних грезах - Наиша касалась их рукой, но не более того - воспоминания были слишком истончившимися, нежными, и одно неловкое касание грозило катастрофой - с нее было достаточно того, что было: минуты слабости, заполненные переживаниями, да безликие ожидания радующего душу тепла.
   А еще она знала, что как бы ни повернула судьба, для нее навсегда останется в памяти это волшебное время перемен. Холод декабря и сосущая темнота ранних ночей. Сладостная муть лишенных иллюзий дней, и странной ощущение утраченного - первая зима в ее жизни, оказавшаяся не такой как все предыдущие. Зима, наполненная странным ощущением обретенного смысла, подарившая сомнения и тревоги.
   И уже потом, некоторое время спустя, Наиша сумела подобрать полное название всему тому, что произошло с ней в этот волшебный месяц.
   Это было касанием чуда, и чудесным прикосновением - холодный декабрь, страница раненных чувств и утраченных сказок.
   Волшебный декабрь, сказки королевы-зимы.
   Красавец декабрь, проклятый бродяга, холодный любовник, ранящий душу.
   Последний месяц уходящего года...
  
   Славянск, декабрь-февраль 2007
  
  
  
   Королева цветов
  
   В баре царил приятный полумрак - ночь заканчивалась, ее мистическое очарование растворялось в деловитой обыденности наступающего утра. За окнами лютовала зима, засыпая улицы хлопьями мокрого снега, а мы с Джорджем сидели у стойки и с неподдельным интересом, смотрели, как бармен готовит порцию "Большого Бермудского". После хитрых манипуляций с шейкером, Джи в последний раз встряхнул адскую смесь и налил в бокал, стоящий перед Джорджем, густой коктейль. В блюдце, стоящее на стойке, бармен положил несколько долек апельсина. Теперь все зависело от того, выдержит ли организм Джорджа очередную порцию спиртного.
   Я замер. Джордж подмигнул мне, взял бокал в руку, и потянулся за апельсином. Бармен с любопытством следил за моим другом, не забывая одновременно вытирать и без того идеально чистую поверхность стойки. По правде говоря, я не сомневался в способностях Джи, и поэтому ничуть не удивился, когда по лицу Джорджа разлилась волна блаженного удовлетворения.
   - Черт возьми - выдохнул он изумленно - я даже и не предполагал, что это будет так божественно. Готов поставить пару сотен, что лучше этого ничего и не найти...
   - И, наверняка, проиграете...
   Мы повернули головы - сидящий, слева от Джорджа старикан, безучастно смотрел сквозь пустую рюмку, которую держал в руке. Впервые за всю ночь он подал голос - до этого он сидел рядом, и с угрюмой методичностью поглощал содержимое бутылки, стоящей прямо перед ним. Похоже, за ночь, он все же умудрился прикончить бутылку виски.
   Старикан, как старикан - ничего особенного. Гавайская рубашка посетителя помялась, покрылась пятнами неопределенного происхождения. Лицо, изборожденное морщинами, серые глаза, много повидавшие в этой жизни, трясущиеся руки. Таких пьянчуг полно в каждом заведении, - они готовы за выпивку рассказывать и рассказывать разные истории. Во всяком случае, от этого старика историей разило за версту.
   Джордж обожал истории. Каждая история - это чья-то жизнь, чья-то судьба. Если рассказчик попадался стоящий, он мог не волноваться - выпивка и закуска были ему обеспечены. Собственно, во многом, ради этого он и посещал злачные места, таская меня повсюду с собой. Места, где можно было услышать историю...
   Джордж кивнул головой бармену. Джи наполнил рюмку старику. Тот с благодарностью взглянул на Джорджа и поднял ее в приветствии. Выпив, посетитель протянул руку:
   - Дин Джоу - к вашим услугам.
   - Джордж - представился мой друг, съедая глазами старика.
   Дин понимающе усмехнулся:
   - Я вижу, вы из тех парней, которые любят слушать истории. Когда-то я сам был таким. Когда-то - но не теперь...
   - У меня есть один вопрос - произнес Джордж, и азартно посмотрел на бармена - Джи, сделай "Большой Бермудский".
   Джи усмехнулся, и потянулся за шейкером. Пока бармен готовил свой фирменный коктейль, Джордж смотрел на Дина, словно голодный удав на кролика:
   - Дружище, я хочу услышать Ваше мнение...
   Джи поставил бокал на стойку и наполнил его. Джордж подтолкнул бокал и блюдце с апельсиновыми дольками к старику.
   Дин, не спеша, выпил и довольно крякнул.
   - Это лучший коктейль в моей жизни, скажу я вам - умиротворенно произнес он.
   - Да, но... - неуверенно пробормотал Джордж, чувствуя себя одураченным...
   Дин хрипло засмеялся и похлопал его по плечу.
   - Послушай юноша, что я тебе скажу. Представь, что ты выпил однажды самый лучший в мире коктейль. Разве ты будешь потом пить дешевое пойло в портовых кабаках?
   - Ну, нет, наверно - Джордж задумался.
   - Правильно, но это же не означает, что ты перестанешь пить коктейли вообще. Ты будешь пить очередной коктейль, и сравнивать его с тем, что ты выпил когда-то. И однажды, когда ты основательно подзабудешь вкус самого лучшего в мире коктейля, ты попробуешь другой - ну почти самый лучший в мире, и ты скажешь - черт меня дери - это лучшее, что я пил в своей жизни. И ты будешь прав. Почти...
   - Да, но лучше "Большого Бермудского" - никто пока еще не придумал - с жаром перебил Джордж.
   - А откуда тебе знать? - старик хитро прищурился - однажды лет через пять ты попробуешь, какой нибудь "Ночной Бостонский" или "Золотой Рио", и скажешь - вот самый лучший коктейль в мире...
   - Ага - вот тут я вас и поймал - увлеченно продолжил Джордж мысль старика - я вернусь сюда, выпью "Большой Бермудский", и скажу - нет, черт меня раздери пополам совсем, вот самый лучший в мире коктейль.
   - Может статься, сынок, ты не сможешь вернуться сюда. Или вернешься, но здесь будет другой бармен, который уже не сможет приготовить такой коктейль - старик посмотрел на Джорджа слезящимися глазами - И ты будешь только вспоминать, как пил у Джи "Большой Бермудский". Поэтому нужно ценить то, что ты имеешь сейчас, юноша, хотя бы потому, что нет никакой уверенности в том, что, когда нибудь ты снова сможешь вернуть это, не забывая о том, что со временем все воспоминания потускнеют и сотрутся...
   Джордж с интересом посмотрел на старика и протянул руку
   - Дружище, а ведь ты прав...
   Дин пожал року Джорджу и добавил
   - В конечном счете, именно так все и произошло со мной. Я расскажу Вам свою историю, она немного похожа на сказку. Может быть, это и есть сказка, может это бред пьяного старика, а может просто сон...
   По моему знаку бармен наполнил бокалы, и мы приготовились слушать:
   - Я из простой семьи. Мой отец был докером, так же как его отец, так же как отец его отца. Моя мать была простой прачкой. Так что мне была прямая дорога в док - продолжать дело отца.
   Однажды зимой, мы с друзьями возвращались домой после смены. День выдался особенно тяжелым, и мы решили заглянуть сюда, к Джи. Нет, нет - это был другой Джи. Может быть родственник вашего бармена, а может быть просто тезка.
   Что? - а, это был таки ваш отец. Ну, тем лучше (тогда, лет сорок назад это было еще то заведение)
   Мы заказали "Синий Лед" (Джи ухмыльнулся понимающе), потом пили пиво, потом я выпил "Особый Докерский" и понял, что пора сматывать удочки, пока еще стою на ногах.
   Февраль подходил к концу, но зима и не думала уходить. Я вышел к берегу, и стоял, вдыхая морозный морской воздух. Пошел снег, и если, я не собирался торчать тут всю ночь, как рождественская елка, то самое время было брать ноги в руки и переться через весь город в свою хибару. Так я и поступил...
   Снег все усиливался, и меня стало клонить в сон. Из последних сил я тащился домой, чтобы не замерзнуть в снегу. И тогда все и началось.
   Я не знаю, хватит ли у меня слов, чтобы объяснить вам то, что я почувствовал.
   Как будто внезапно наступила весна. В воздухе запахло цветами. Вы будете смеяться, но я дышал ароматом весны. Словно теплый, ласковый май заморозили, и теперь он оттаял, и заполнил собой февральскую ночь. И в темноте я услышал тихий смех. Словно серебряные колокольчики звенели на весеннем ветру. Пройдя немного, я вышел из темноты и увидел ее.
   Вы когда нибудь видели ангела? Готов поставить об заклад две ваших сотенных, вы даже и не подозреваете о том, какой она была красивой. Словно кто-то собрал всю красоту вселенной, и создал ее.
   Я не могу описать ее фигуру, ее лицо, глаза. Она была идеальной. Если в моей памяти и были какие-то милые сердцу образы, то тогда они исчезли, растворились в ее красоте. В ее глазах была весна. Она была королевой красоты, королевой весны. Она была всем...
   Я протянул руку и все, что я смог прошептать:
   - Королева...
   Она засмеялась и взмахнула руками. Весенний ветер ударил мне в лицо, и я закрыл глаза. Если вы не забыли, был февраль, и я был пьян. Когда я открыл глаза, вокруг была весна, и я был трезв как стеклышко. Она взяла меня с собой в свое королевство...
   Дальнейшее я помню словно во сне.
   Мы жили в большом доме, окруженном цветами. Тысячи, миллионы цветов - на многие мили вокруг раскинулось разноцветное море. Розы, хризантемы, орхидеи - я мог назвать только ничтожную часть. Похоже, она собрала все цветы, которые только существовали, здесь. Когда утром мы завтракали на веранде, ветер доносил волшебный аромат. Мы сидели на крыльце, или гуляли среди цветов. Каждый раз, когда мы выходили из дома, цветы, склоняли свои стебли и шептали:
   - Приветствуем тебя, Королева Цветов...
   Утром и вечером все было наполнено весенней тишиной и прекрасным ароматом цветов. Ароматом любви. Она любила цветы, но она также любила и меня. Каждую ночь мы сгорали в ласках. Она была моей королевой...
   Проходили дни. Мы занимались любовью, гуляли среди цветов, слушая их шепот. Мы жили в мире, где всегда царила весна. Где всегда царила любовь и покой. Наше ложе было усыпано лепестками роз, самыми красивыми, какие я только видел в жизни.
   Я просыпался утром от ее ласк. Я был счастлив так, как может быть счастлив человек. Забавно, я так и не спросил ее имени. Я называл ее своей королевой. Собственно так оно и было.
   Мы жили в большом красивом доме. Нам прислуживал старый дворецкий. За все время он не проронил не слова...
   Я не помню, о чем мы разговаривали с Королевой Цветов. Я только помню слова любви и нежности, которые шептал ей, лаская ее. Не знаю, сколько длилась та весна. Может быть вечность, а может быть только миг. Время не существовало в мире Королевы Цветов, вернее оно жило своей жизнью. Но все изменяется, и безмятежную свежесть весны сменила жаркая страсть лета.
   Все так же цветы приветствовали свою королеву, все также мы гуляли, вдыхая небесный аромат. Но если раньше я сжимал в своих объятиях невинного ангела, то теперь, с каждым днем Королева Цветов становилась все более страстной и ненасытной в любви, словно предчувствуя скорое расставание. Она шептала мне слова любви, дарила свое тело, дарила себя. Она пила мою любовь, растворяясь в ней, растворяя меня в себе.
   Я тогда еще не знал, что будет дальше, и не хотел этого знать. Я жил только ради своей королевы. Боже, как я любил ее...
   Я не знаю, существует ли абсолютное счастье. Если да, то я был счастлив абсолютно. Мы были счастливы. Я был готов на все, чтобы быть всегда с Королевой Цветов, с моей королевой...
   Летели дни, и лето наливалось жарой, готовясь к схватке с осенью. Аромат цветов стал более терпким, более насыщенным. Все вокруг, словно затаилось, в ожидании...
   А потом наступила осень и однажды утром, проснувшись, я не нашел Королевы Цветов. Она исчезла...
   Может, осень была тому виной, а может быть, просто наше время прошло - я не знаю. Наш дом сразу показался мне пустым и неуютным. Я искал ее. Напрасно я пытался расспросить дворецкого - он лишь угрюмо качал головой. Осень проникла в мою душу, заполнив ее тоской. Я бродил по гулким комнатам, вспоминая, как нам было хорошо когда-то. Тогда я и возненавидел осень.
   Я перестал спать ночами - я глядел в потолок и звал ее. Я надеялся, что в один прекрасный день она вернется и наполнит мою пустую душу счастьем.
   Цветы по-прежнему росли вокруг, но я стал замечать, что яркие краски становились все бледнее и бледнее. Лепестки цветов увядали.
   Насколько короткой была наша весна, настолько бесконечной оказалась эта проклятая осень. Старик дворецкий, как ни в чем не бывало, продолжал прислуживать мне, словно я, по-прежнему, был гостем в этом доме. С каждым днем он, казалось, становился все старше и старше. Его волосы поседели, спина согнулась. Он, как тень, бродил по коридорам дома, напрасно стараясь поддерживать чистоту и порядок. Дом тоже поник и съежился. Паутина заплела окна. Штукатурка пожелтела, и отваливалась кусками со стен и потолка. Полы скрипели, при каждом шаге.
   Я находился в таком отчаянии, что не замечал ничего, что творится вокруг, пока изменения не стали отчетливо бросаться в глаза. Пока не увял последний цветок, пока не упал на холодную землю последний лепесток. Пока не наступила зима...
   Выпал первый снег. В то утро я сидел на веранде, обхватив голову руками. Шаркая ногами, приплелся дворецкий и принес мне выпить. Тогда-то он и заговорил в первый раз.
   - Вам пора домой, сэр.
   Это были первые и последние слова, что я от него услышал. Я был настолько ошеломлен, что потерял дар речи. Дворецкий, не глядя на меня, удалился, и я отпил глоток из бокала, принесенного им. Я был трезв, когда сделал первый глоток, и несколько секунд спустя, валяясь в снегу, на побережье моего родного города, я понял, что пьян в стельку, и что вернулся домой...
   Ну, пожалуй, и вся история. Для меня прошел один год, для моих знакомых и друзей - одна ночь. Несколько лет я находился словно во сне - все пытался искать свою королеву. До сих пор не знаю, почему она исчезла, не предупредив меня.
   Зима заполнила мою душу холодной снежной пустотой. Работа, старые друзья - все потеряло для меня всякий смысл. Днем я выходил на берег реки, пытаясь вспомнить дорогу, которая привела меня к ней тогда, год назад. Вечером пил...
   Со временем чувство пустоты стало заполняться новыми ощущениями. Я немного отошел и мало-помалу начал оживать. Ну, вы понимаете - как будто медленно выздоравливающий больной начинает понемногу вставать с постели, и делать первые шаги по коридору больницы. Жизнь снова пошла своим чередом, увлекая меня в новые заботы и хлопоты. Вскоре я только вспоминал ее, словно призрачный сон, увиденный когда-то...
   Я встречался с женщинами, но по сравнению с той, одной - они были пустышки. Яркие светлячки на фоне ослепительного солнца. Так было вначале, но потом, спустя некоторое время я уже не мог сравнивать. В памяти осталось что-то недостижимо прекрасное...
   А еще через пару лет я встретил ее - нет, не Королеву Цветов - я встретил свою будущую жену - Катрин, которая и стала для меня той единственной. Она стала моей королевой. Ее улыбка навсегда заполнила осеннюю пустоту, оставшуюся от той весны, что когда-то сводила меня с ума. Но, боюсь джентльмены, это совершенно другая история...
   Сейчас, пожалуй, я даже и не вспомню, какой была та - моя первая любовь. Так, остались обрывки, какие-то обломки разноцветных воспоминаний, дни прошедшей любви, легкий весенний ветер, и серебряные колокольчики смеха. Да еще вот это - Дин, достал из кармана небольшую деревянную коробочку, похожую на табакерку.
   Старик открыл крышку, и в баре воцарилась весна. Лежащий в коробочке лепесток, какого-то диковинного цветка, давно высох, но даже теперь, аромат, исходящий от него опьянял, смущая разум, наполняя сердце каким-то волнующим ожиданием.
   - Когда я очнулся, лежащим в снегу, этот лепесток был зажат у меня в руке. Вы чувствуете запах? К сожалению, я уже не могу ощутить его - Дин виновато улыбнулся - возможно, я просто привык к нему за эти годы...
   Я показывал этот лепесток одному профессору - он сказал, что это орхидея...
   Это все, что осталось у меня от той весны. Иногда я думал, что, возможно в жизни каждого неудачника, такого как я, будет время, когда весенний ветер растопит февральский холод и заполнит сердце безмятежной тоской. А может быть, я был единственным счастливцем, которому повезло познать ту любовь, которая хоть на некоторое время расцвела в одиноком сердце. А может быть, кто-то другой сейчас обнимает Королеву Цветов, и для них сейчас царит прекрасная весна любви. Может быть, где-то цветы снова склоняются, приветствуя свою Королеву.
   Так или иначе, я благодарен небесам за те мгновения, которые провел в объятиях самой желанной из женщин...
   Дин бережно закрыл коробочку, и положил в карман.
   - Так что юноша, наслаждайтесь сегодняшним днем, завтра вы будете только вспоминать день вчерашний. Цените то, что имеете. Что толку с воспоминаний, даже если они так дороги для вас. Я думаю, вы надолго запомните вкус "Большого Бермудского", но когда нибудь - вы вспомните мои слова. Я уверен в этом.
   Старик осторожно слез со стула и поковылял к выходу
   - Всего хорошего, джентльмены...
   Мы проводили его взглядами, заворожено слушая, как затихают шаркающие шаги.
   Джордж повернулся к бармену
   - Черт его забери, старикан совсем сбил меня с толку. Джи, сделай-ка мне еще один "Большой Бермудский".
   Джи покачал головой, протирая бокал:
   - Простите мистер. Я могу сделать его для вас только раз. Если ваш товарищ согласен, я могу приготовить "Большой Бермудский" для него.
   Джордж понимающе кивнул и выложил на стойку сотенную.
   Джи поставил бокал на стойку и потянулся за следующим:
   - Дело не в деньгах - заберите их. За этот коктейль, и за тот, которым вы угостили Дина, я не возьму ни пенни. Я предлагаю "Большой Бермудский" своим клиентам только один раз - за счет заведения...
   - Вот так штука - изумленно выдохнул Джордж - похоже, старик и здесь оказался прав. Хорошо Джи, тогда скажи мне, что это за штука такая "Синий Лед"?
   Джи скептично посмотрел на Джорджа и потянулся за шейкером...
   Я же вышел на улицу и просто стоял, вглядываясь в падающий снег, пытаясь почувствовать в ледяном февральском ветре легкое дуновение весны. Я смотрел, как легкие хлопья летают над городом, накрывая его своим холодным одеялом. В уютном тепле бара, Джи готовил выпивку для Джорджа, а я стоял на морозе, в напрасной надежде ощутить те легкие мгновения счастья любви. Я стоял, зная, что, никогда не услышу серебряные колокольчики, прекрасного голоса Королевы Цветов...
  
  
  
   Осенние люди
  
   Я сижу на скамейке, в маленьком загаженном скверике. Солнце с трудом пробивается сквозь вялую листву старого тополя. Этому дереву много лет - пожалуй, даже больше чем мне, но это не утешает. Вообще в последнее время (пару десятков лет) мало, что утешает старика.
   Мои года со мной - они в прожитых мгновениях, в потускневших образах лета. Я помню солнечные деньки, когда трава была зеленой, и белый пух тополей носился по земле. Мы, босоногие сорванцы, набирали полные пригоршни и бросались друг в друга. Смеялись, не зная главного. Вернее каждый из нас догадывался об этом, но никто не мог признаться даже самому себе - эти дни самое лучшее, что только есть у нас, и за каждый из них будет выставлен счет.
   Сейчас я ловлю лицом жалкие лучики - солнцу нет никакого дела до старика, даже сейчас, в жаркий июльский полдень, оно лишь слегка касается потемневшей кожи, отдавая долг. Да старик, я буду светить таким как ты, но не надейся, что сможешь, как раньше купаться в моих ласковых объятиях.
   Раньше все было не так - краски, запахи, звуки. Все было ярким, терпким, громким, вкусным. Мир лежал под ногами, и все что требовалось - сделать первый шаг навстречу. Окунуться в манящее утро. Сорваться с места, и улететь навстречу солнечному ветру.
   Мы были дети солнца, а теперь, иногда просыпаясь среди ночи, я лежу, вслушиваясь в темноту. В окно светит щербатая луна, и она подмигивает серебряным глазом - ты мой, весь без остатка. Мой холодный свет - твое утешение старик. Мой мир - твой мир, и так будет, пока один из нас не сдастся. Ты человек ночи, старик, мы оба порождения сумрака, пускай твой путь и начался однажды теплым, солнечным утром. Мы знаем, где окончится заросшая сорной травой тропинка. Мы придем туда вместе - ты и я. Это место осеннего сумрака, оно скрыто под засохшими ветвями старого тополя. Пускай на улице июль, это лето не для таких как ты - твой удел осень. Она везде, и никуда не деться от ее прохладных касаний.
   Я сижу на скамье, теплым июльским днем, но на самом деле осень уже закружила пожелтевшей листвой. Не я один вижу ее. Мы все, осенние люди, слышим холодный шепот. Он проникает в уши, чтобы остаться внутри, бродить в опустевших душах, навевая грусть.
   Вы проходите мимо, и иногда, случайно обернувшись, замечаете наш пристальный взгляд. Мы повсюду. Выходя из темного подъезда, вы окунаетесь в ласковое лето, не обращая внимания на нас. Осенние люди смотрят вам вслед, о чем-то тихонько переговариваясь. Старики в засаленных пиджаках и старухи в теплых платках - мы среди вас. Мы люди осени, мы слышим шепот луны, она рассказывает о том, что ждет в месте осеннего сумрака. Там, под засохшими ветвями, каждому будет исполнено свое и осень явит свой лик.
   Вы услужливо стоите рядышком, придерживая под руку, помогаете спуститься со ступенек, уступаете место в автобусе, придерживаете двери, думая, что мы усмехаемся наивной юности. Да, все так - мы благодарим легким кивком головы, собираем складки на лице в добродушную улыбку, но внутри, (о внутри!) осенние ветры гоняют сухую листву по обезлюдевшим аллеям души.
   Мы ненавидим вас. Искренне, ярко - пожалуй, это единственно чувство, что осталось у нас. Мы не способны любить и желать. Мы не умеем жалеть. Ненависть - вот то, что удерживает осенних людей среди вас. Каждый раз, при встрече, мы сердечно улыбаемся, но это все фальшь, маскарад. Сухие губы шепчут проклятия, а в глазах осенняя тоска.
   Мы слабее вас, наполненных жизнью, но нас больше. Вы просто не замечаете нас, людей осени. Мы для вас пыль под ногами, отвратительные сморчки. Каждый раз, вдыхая запахи мочи и лекарств, вы невольно морщите нос, но тут же пытаетесь исправиться, сделать вид, что все нормально, но мы знаем - придет время, и эти запахи станут вашими.
   Мы ждем, лелея мечту о том, что невинная проказница станет безобразной старухой, а загорелый, смуглый сорванец - шаркающей ногами развалиной. Ваша осень принесет полную пригоршню сюрпризов, но сейчас мы проклинаем вас только за то, что это время еще не пришло.
   Паутина и сумерки - наш удел. Мы ненавидим вас за то, что вы молоды, а мы стары. За то, что в ваших душах жаркая весна и теплое лето, а в наших иссохших оболочках нет места радости.
   Мы желаем вам сгинуть в осенних сумерках, сгореть в обжигающем жаре сентября. Мы, люди осени, ненавидим вас, и однажды, быть может, мы сделаем то, о чем мечтаем каждую ночь, вслушиваясь в пронзительную темноту. Сделаем то, о чем шепчет луна, о чем поет сверчок за окном. Мы убьем вас, высосем ваши души, оставив высохшие хлопья, пыль и тлен. Затопчем огоньки ваших душ, заберем с собой, за край пустоши, в место осеннего сумрака. И тогда придет наше время.
   Оно придет непременно.
   Когда-нибудь...
  
   Славянск, июнь 2010
  
  
  
   Red Line
  
   Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Пока еще пусто. Но уже достаточно темно, для того чтобы ощутить веяние ночи. Она дышит еще пока не часто, но можно уловить, как подрагивают кончики волос - ночь ворошит прическу, приближаясь:
   - Ха, малыш. Ты еще здесь? Я спешу к тебе, только дождись...
   И я жду. Жду как никогда, таращась в пустоту углов, там, где за нарочито небрежной кирпичной кладкой, проступает гламурная свежесть.
   Стиль - черное и красное. Черна ночь своей чернотой, пускай снаружи еще только вечер (сумерки опускаются на стоянку для авто, но никому нет до этого дела), и красные линии отсвечивают кровью.
   Черное на красном, и красное в черном.
   За стойкой разминается бармен. Он вертит бутылку водки, жонглирует шейкером, и одновременно ловит ритм приближающейся ночи. Он в теме.
   В отличие от меня...
   Диджей настраивает пульт. Он худ и бледен - очередное дитя ночи, ее порождение. Там наверху, он обычный лох, что стоит в очереди за кока-колой, протягивая смятую двухгривенную купюру, но здесь он бог винилов и микрофона. Он тоже в теме.
   Шесты для стриптиза блестят смазкой - податливые девицы обеспечат волнением присутствующих. Возможно и они в теме, но кто знает - извиваясь под музыку, похабные тату на пояснице говорят о многом, но только не о том, о чем должны.
   Дорогущие стервы - о, их много поблизости, но не здесь, братан. Можешь приобщиться к нашей морали здесь и сейчас, но подумай сам - дешевый никель шеста не заменит своей убогостью настоящие чувства. Поднимись по винтовой лестнице наверх, туда, где шары летят по скользкой дорожке, сбивая ни в чем не повинные кегли, даже там все та же сирость и убогость. Столица, мля.
   Тему просечь очень просто. На самом деле двести баксов способны творить чудеса, но что делать тем, для кого эти баксы месячный заработок?
   Ну, приятель - ответ на самом деле прост.
   Не посещай клубы. Пиво и сигареты, лавочки и одиннадцатиклассницы, вонь мусорных баков и мерцание окон, где за дешевыми шторами трудится старый работяга "Рубин" - он порождает новую реальность, дает возможность заглянуть туда, куда дано попасть не каждому.
   Таков мир - он обыденен в своей серости. Лишен полутонов и красок - лишь градации серого и не более. Хотя...
   Темнота сгущается, и линии красного становятся отчетливей. Интересно, если бы красный заменить ярко-зеленым? Можно было бы назвать всю эту мерзость "Lime&Line" - а что, достаточно емко и самодостаточно. Или вот, например, "BlueLine" - голубое в черном. Пристанище геев и лохов, готовых косить под них. Быть геем модно. И, наверно, круто. Минимум стараний - джинсики, и кеды. Не знаю почему, - быть может, для представителей секс-меньшинств, трение резины услаждает слух и обоняние?
   А вот и они, первые посетители.
   Жмутся у стен. Там темно, и не так страшно.
   Мля, он в джинсах и кедах. И футболка обтягивает тонкий стан - ну надо же, на ум сразу же приходит старый рекламный слоган - "Толерантность, это..." ну там после троеточия еще телефон 8-800..., но не суть дело - и так понятно, что каждый сходит с ума, так как хочет.
   Ладно, первый шаг в ночь, всегда суров. Подобен самоотречению. Я замираю у стены, шепчу пересохшими губами, и, оглянувшись, оставляю свою тень. На шее парня пульсирует жилка, мир взрывается, и ночь бурлит темной водой, приникая в пустоту, заполняя ее без остатка. Красные линии очерчивают пространство, загоняя его в новое измерение - там, где раньше были тень и свет, теперь только алая тревога. Назовем все это "Bladeline" - наверно так будет правильно. Ибо сейчас воцарится...
  
   Ната. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Ночь. Я спускаюсь по лестнице. Вечер еще не растворился в стенах. Стеклянные лифты поднимаются-опускаются, и я провожаю взглядом тревожный отблеск зеркал.
   Чертовы стринги - хочется забраться руками в зудящую промежность и расчесывать, разбрасываясь отборными ругательствами. Интересно, почему столько разных приколов для нас, и никаких мучений для них?
   Хотя, конечно, если рассудить, все эти женские терзания глубоко беспочвенны. Да, нам нравится носить стринги, натягивать колготки и ходить на каблуках - и это самая главная женская тайна, которую мы оберегаем от них. Но, черт раздери, разве это не нравится им самим?
   Нравится, конечно. Вот.
   Внизу темно, и странно. Не самый дешевый клуб, для тех, кому за сорок. Донецк не Москва, и вряд ли можно удивить, чем-либо скучающего провинциала, только...
   -- Ната, привет.
   -- Мяу!
   -- Как дела?
   -- Таксебешелбытынахер...
   -- Что?
   -- Хорошо, говорю...
   Улыбается, сука. Ну-ну...
   Так, а это кто?
   - А ты кто?
  
   Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Кто я? Почему я здесь? Наверно, потому что я здесь. Вопрос в другом - зачем я здесь? Хотя ответ окажется не менее прозаичным - я здесь, затем, что так нужно.
   Вот так. Коротко и емко.
   Мля. Опять нажрался...
   Ух, ничего себе. Ногисиськиморда.
   Спокойно, вздохни четыре раза. Глубоко, с осознанием собственной значимости. И скажи про себя самое главное:
   - Это обычная телка. Не более того. У нее две ноги, две огромных (о!) сиськи, и лицо. Ее волосы мягки и стекают водопадами шелка. В волнительной ложбинке затаился золотой крестик, а в глазах все та же ночь. Обычная телка, человек женского рода. В глазах вопрос. Ага, уже не только в глазах...
   - Что ты шепчешь?
   - А?
   - Что ты сказал?
   - Как тебя зовут?
   - Натали...
   - Как?
   - Наташа, баран!
   - Наташа?
   - Наташа, мля... (Ух ты, почти по Фрейду!)
   - О, Наташа... (На самом деле я слышал все, но ей вовсе не зачем об этом знать...)
   - Да...
   Я вижу как на стене дрожит человеческая тень, при полном отсутствии самого человека.
   О, черт...
  
   Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Я оставляю тень дрожать на стене. И лечу вперед, пытаясь прорваться сквозь дрожащее алое. Линии расчертили тьму, и приходится преодолевать их.
   Красный лабиринт. Линии указывают границы, и это помогает.
   Сначала на ощупь, потом чуть полегче. Продираюсь сквозь завалы красного, строго придерживаясь линий. Этот клуб особенный - здесь можно двигаться в темноте, и при желании (очень большом желании!) можно попытаться чуть изменить направленность линий. Небольшой изгиб, и красная линия изменяется, прогибаясь под несбыточные надежды. Самое сложное - изменить ее так, чтобы дрожащий кончик уперся чуть ниже подбородка. Вывести уровень, если можно так выразиться.
   Ну что же...
   Давай детка, не подведи. Изгибайся, мать твою, даром я оставил тень на стене, там где шторы и мягкий уголок, а стеклянный столик разделен на две части плавными изгибами, почти такими же, как и те, что так нужны мне.
   Звуки уносятся вдаль. Глухое уханье басов и легкий свист высоких частот.
   Запахи растворяются в ночи. Пахнет дымом сигарет - ночь впиталась в голый кирпич, просочилась сквозь обивку мягкой мебели, осталась за стойкой, следить за уверенными движениями бармена.
   Невесомость - я становлюсь легче, воспаряю над полом, широко расставив руки.
   Смотрите же. Не на меня, нет - лучше всего туда, где под ультрафиолетовыми лампами загорается столик, уставленный стопками и бокалами. Бери чего душа желает, если она у тебя есть.
   Его шея так близка. Мерцает жилка - кровь наполняет и покидает ее.
   Все ближе - расстояния почти ничего не значат сейчас. Стоит только приблизиться и...
  
   Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Я Максим. На мне надеты джинсы и футболка в обтяжку. На шее пульсирует жилка, и я не гей. Дорога от моего города, осталась шуршанием колес, и ветром из окна. Запахом дыма и дерьмовым шансоном из колонок поддельного "Пионера". Да и была ли она, эта мифическая дорога? Скорее всего, да, раз я стою у входа, щурясь от волнения, пытаясь поймать ускользающую ночь.
   - Мяу!
   Мля, это старый прикол. Ему наверно, лет десять, и, поди ж...
   - Привет киска.
   - Привет...
   Ее глаза холодны, и в них нет желания. Я вижу немного дальше. Я слушаю ночь, ее шепот. Ночь рассказывает о том, что она пуста. Пусты они обе - и ночь, и чудная девица, в глазах которой осень и темнота. Я вижу, и знаю, как будет она танцевать - невероятная плавность движений, и новомодные туфли на каблуке, с открытым носом, будут выписывать восьмерки, разрезая тьму, вот только взгляд ее ловит себя саму, отраженную в огромном, во всю стену зеркале, и не надо ничего кроме этого.
   Это телка, обычная телка, не более. Она потеряла себя саму еще в школе, и теперь всматривается в зеркала, пытаясь отыскать утраченное, и мы (я и холодное ледяное зеркало) знаем - там, в кристально чистой поверхности отразятся лишь тьма да красная линия, что идет от стойки, и пронзает пространство, придавая ему особый смысл. И ничего больше нет. Разве что тень - она дрожит на стене, и нет никого, кто мог бы отбрасывать ее.
   Отчего же тогда так дрожит жилка на шее. И почему видения будущего так легки и неуловимы, словно дорога сюда?
   Быть может иногда не стоит смотреть туда, где тени живут отдельно от своих хозяев?
  
   Ната. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Вхожу, покачиваясь на каблуках.
   Я счастлива потому, что я женщина. Это так прекрасно, чувствовать свою слабость, бравировать ею, бросать под ноги, и быть при этом стальной сукой, способной на все, чтобы достичь главного.
   Мой айкью зашкаливает за двести. Эйнштейн по сравнению со мной сосунок. Я читаю фантастику, ухмыляясь от глупости авторов пишущих ее.
   Я знаю, что электроны не вращаются вдоль эллиптических орбит, знаю, почему действуют силы притяжения, зачем нужен сон, и что происходит после смерти.
   Я знаю, о чем думает парнишка в джинсах и кедах. Знаю о том, что он не гей. Знаю, почему так дрожит жилка на его шее.
   Счастье - оно пронзает меня от кончиков ногтей и до кончиков волос.
   О! Мои волосы мягки и шелковисты. Мои ногти ухожены, а дорогие колготки издают при ходьбе еле слышный звук. Пальцы ног заточены в узких туфлях на каблуках, величина которых сравнима лишь с... даже не знаю с чем.
   Я люблю и любима, пускай это все разные люди. Я люблю мир вокруг меня, и себя в этом мире.
   Да, на самом деле я не знаю, какой у меня айкью, но дело даже не в этом. Мир преисполнен гармонии, пускай для этого пришлось рассыпать белые полосы на стеклянной поверхности умывальника в кабинке для настоящих леди.
   Черт с вами, провалитесь пропадом.
   Я люблю эту жизнь, пускай она бывает несправедлива. Я умна и красива. Черт с ними, с электронами и их клятыми орбитами. Зато я знаю, отчего дрожит жилка на шее у того парня. Вот.
   Единственное, чего мне не понять - чья это тень на стене переливается красным? И отчего тревожно и муторно, хотя все начиналось совсем не так...
  
   Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Все начиналось совсем не так.
   Красные линии оставались красными, но не были такими строгими. Направления менялись произвольно. Только тьма по прежнему хранила верность мне и ночи, что создавала ее своим присутствием где-то там, снаружи.
   Я спускаюсь вниз, еще не зная того, что будет впереди. То есть я знаю, что впереди не будет ничего хорошего. Не для меня разумеется. То есть для меня все будет определенно хорошо.
   Черт. Софистика какая-то... Вернее бред...
   Я никогда не знаю, что будет впереди, хотя возможно есть такие, кто знает.
   Как в кино.
   Я вижу линии, и умею оставлять свою тень на стене. Просто забываю ее там, и становлюсь существом без тени. Бесплотным духом, хотя нет... Не так. Просто тень остается на стене, и вся тьма, что только есть вокруг, становится светом. Особым светом. А красные линии похожи на разметку дороги - если правильно следовать за ними, вполне можно достичь желаемого.
   Все начиналось не так - я спускаюсь вниз, не видя будущего. Ныряю в ночь, которая вот-вот прибудет. Ловлю линии жадным взглядом, примечая пути, приберегая направления.
   Одновременно осматриваю стойку, вдоль которой разместились кресла, числом... неважно. Вижу, как в пустых глазах девицы загорается голубое пламя а-ля "FireFly" и ее волнительное "Мяу" отдается пульсацией жилки на шее того парня.
   Он не гей, пускай и одет как один из них.
   Если не ошибаюсь, нужно позвонить 8-800... черт забыл как там дальше, в общем, если угадать номер, можно узнать что такое толерантность, хотя и так ясно, что это за хрень - ничего хорошего в перспективе, нечто вроде терпимости к отбросам - это их право вонять, как следует, чтобы другим неповадно было.
   Я не буду звонить, по крайней мере, этой ночью. Потому что эта ночь...
  
   Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Эта ночь не будет вечной. Я слышу, как она шепчет об этом. Вот прямо так:
   - Малыш, нет ничего вечного в этом мире...
   Ну, или так:
   - Ее взгляд жарче огня и одновременно холоднее льда. Она ищет себя в зеркалах и ловит отражение в чужих глазах. Ее тело дарит пытку наслаждением, и еще она прикусывает губу, в тот самый момент когда...
   Или так:
   - Убирайся отсюда, дурачок. Ибо тень дрожит не напрасно, так же как и жилка на твоей шее. Время и место были выбраны не просто так...
   А еще вот так:
   - Кто ты? - Тихий, но отчетливый шепот.
   Линии крови, кровавые линии. Алое на черном, и пятна черного в красном свете. Беги пока не поздно, чтобы только не услышать:
   - Мяу!
   Ее волосы как шелк. В глазах пустота, а стринги врезались в промежность, рождая нестерпимое желание.
   Дорога сюда казалась шелестом ветра, гуденьем проводов вдоль дороги, а еще я слышу, как шепчет ночь, которая еще не настала, но уже затаилась в углах VIP-зоны, за стойкой бара, за легкими, но непрозрачными шторами.
   Я хочу ее, с тех самых пор, как только ощутил незримое присутствие. Я хочу их обоих:
   Ее, и ночь...
  
   Ната. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Ночь. Я люблю ее, а она любит меня. Она мое порождение, я ее дочь. Мое тело как сгусток мрака, мои волосы частицы ночи, мои глаза - темные глубины, из которых нет возврата. Я умна и дьявольски красива.
   Я красива и дьявольски умна.
   Мой мир - он во мне, он вне меня, вне времени и пространства. Я не могу слушать ночь, но и без того знаю все, о чем она шепчет другим. Быть может отчасти оттого, что сама шепчу ее губами, принимая облик темноты.
   Спускаюсь по лестнице, ступая божественными ногами. Я совершенна, как ночная богиня. Если бы не проклятые стринги...
   Он выплывает из темноты. Коротко стриженый, нос прямой, сам худой как щепка. На ногах кеды, но я точно знаю, что он не гей. Просто он... слышит ночь.
   На миг я сама слышу то, что слышит он, потом все проходит.
   А еще я вижу свет его глаз. Его достаточно, чтобы растопить лед всех планет. Он слушает ночь, но сам далек от ее неземной красоты.
   И он, и я - дети ночи. Как и тот, чья тень на стене. Она дрожит, словно готова сорваться. Еще мгновение и все будет кончено.
   Что-то произошло - мир, словно взбесился. Еще немного и я перестану жить его жизнью, перестану слышать вместе с ним.
   Но пока длится этот нескончаемый миг, я шепчу так, чтобы услышали все:
   - Наполни меня. Убери ночь из моих глаз...
   Он смотрит на меня, и свет в его глазах сравним с шелестом ветра из раскрытых окон, с запахом велюра сидений, с хрипом колонок поддельного "Пионера". Его путь был долог, он проделал его, упиваясь собственной значимостью, сравнимой с величием, вот только красные линии в черном, не всегда следуют нашим желаниям, и сворачивают вовсе не там, где бы хотелось нам.
   Я пою, кричу, шепчу, наполняю ночь смыслом, понятным только нам обоим. Ну, еще тому, чья тень неровно дрожит на внутренней кирпичной стене клуба:
   - Развей мою ночь. Прогони ее прочь...
  
   Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Ее губы как маки. В ее глазах ночь. Как и в сердце.
   Он шепчет, и линии смерти извиваются пучком непослушных змей. Я отлипаю от стены, оставляя свою тень. Кусочек темноты во тьме - она дрожит, с трудом сохраняя очертания человеческой фигуры.
   Все почти готово. Линии вытянулись вдоль оси моих желаний - на самом деле мне стоило большого труда вытянуть их, словно ночь задумала нечто свое. Мне пришлось уговаривать ее, как ребенка.
   Все должно получится вскоре. Все почти готово для этого.
   Она чертовски красива.
   Он чертовски умен.
   Вернее не так - она умна, а он красив, пускай и одет в эти смешные джинсы и кеды. Все получится так, как задумано.
   Делаю первый шаг - он почти невесом. Скольжу вдоль линий, чувствуя их незримую поддержку. Тень за моей спиной колышется, стараясь не потерять очертаний. Моя цель впереди - жилка на шее дрожит, подчиняясь биениям сердца.
   Моего сердца.
   Мне нужны они оба.
   Он, потому что путь сюда был неблизким.
   Она, потому, что в ее глазах ночь. И только так я могу получить причитающееся.
   Он заполнит ночь в ее глазах. Она растворит его в себе, и будет создан новый мир, в котором найдется место для всех нас. И пробираясь вдоль красных линия в этот новый мир, я шепчу пересохшими губами, стараясь не вспугнуть:
   - Малыш, ночь не будет вечной...
   А еще я ловлю тьму в ее глазах, пытаясь понять, что нужно ей здесь и сейчас. У меня найдутся слова для нее, я постараюсь подобрать ключик к ее темноте:
   - Ты прекрасна. Твои волосы мягки и шелковисты. Твои губы как маки, а в глазах вечная ночь. Иди же вперед, покачиваясь на высоких каблуках, сравнимых с... черт, я даже не знаю с чем можно сравнить...
   Ночь следит за нами, ухмыляясь. Сейчас только шесть часов, но чертовка уже потирает руками, готовясь заползти в темноту зала.
   У меня найдутся слова и для ночи:
   - Ты прекрасна как никогда. Оставайся с нами, пусть это время станет временем, когда исполнятся все желания. Мои, твои, наши... Никто не уйдет обделенным, поверь... Мяу!
  
   Максим. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   - Мяу!
   Черт, это же старый прием. Все равно, что говорить... впрочем неважно.
   - Мяу, детка...
   В ее глазах холод ночи. В моих - свет, пускай я слышу, как шепчет ночь.
   - Ты кто?
   О, детка. Я старый усталый чел, который проделал долгий путь, развалившись на заднем сиденье авто. Я слушал ветер и хриплый голос из колонок поддельного "Пионера", впрочем, ночь подсказывает мне, что ты прекрасно знаешь об этом. Что-то произошло, и возможно происходит и сейчас. Что-то, что заставляет все быть не таким, как есть. Я и раньше слышал ночь, но сдается, на короткий миг ты тоже услышала ее хриплый шепот, и не скажу, что это не понравилось тебе. Быть может, есть нечто, что влияет на происходящее, и тень на стене, всего лишь часть всего этого. Хотя все это домыслы, и мы оба понимаем, что мир куда проще и глупее. Для него достаточно лишь промямлить нечто несуразное вроде:
   - Я тот, кто заберет ночь из твоих глаз...
   Или:
   - Я тот, кто слушает темноту...
   А еще:
   - Детка, ты обычная телка. У тебя две ноги, две руки, и пара огромных сисек. Твои губы как маки, а в глазах можно утонуть. Ты пуста, и ищешь себя в зеркалах. Ты глотаешь коктейль, вынимая трубочку, ты танцуешь, не глядя под ноги, ты вываливаешься из клуба, с трудом выбираясь из ночи только потому, что ты сама часть всего этого. Ты порождение ночи, а ночь часть тебя.
   На стене дрожит чья-то тень, и видит бог, я не вижу никого, кто мог бы забыть ее на небрежной кирпичной кладке. Эта тень пугает меня так, что жилка на шее дрожит в такт музыке ночи, ее дыханию, шепоту, звукам и запахам.
   Мир сворачивается в клубок, и тьма наполняет его священную пустоту. Я вижу, как красные линии меняют направления, собираясь в клубок, чтобы извернутся и по новой пронзить мой неустойчивый мирок, созданный дыханием того, кто забыл на стене свою тень.
  
   Ната. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Я сбиваюсь, впервые забывая, сколько ступенек на лестнице. Вхожу в темноту, открываю двери.
   - Ната, привет!
   - Мяу!
   (Старый прикол, но еще срабатывает)
   - Как дела?
   - Таксебешелбытынахер...
   Там впереди ночь. Она заползает в зал, словно я принесла ее с собой. Впереди он - смешные джинсы и кеды, на стене дрожит чья-то тень. Диджей готовит винилы, а бармен разминается, смешно подбрасывая бутылку и шейкер. Получается не очень...
   - Ты кто?
   Он смотрит в глаза, и я вижу свет. Этот свет холоднее льда, чище росы, что сбегает с травы рано поутру. И мне достаточно того, что я слышу ночь в его словах:
   - Беги, детка. Беги, не останавливаясь, потому что это особое время. Я заберу ночь из твоих глаз, но боюсь, она останется со мной навечно, потому что кто-то забыл свою тень, и она дрожит, теряя очертания, так же, как дрожит жилка на моей шее, и я знаю, что еще немного, и...
   Это шепчет ночь, убираясь из моих глаз. И я вижу, как дрожат красные линии, извиваясь жадными змеями, и как гаснет свет в его взгляде.
   Мои губы как маки, мои волосы как шелк, и золотой крестик удобно разместился в ложбинке между грудей. И вместе с тем я обычная телка - у меня две ноги, две руки, пускай и умна как сатана, и Эйнштейн по сравнению со мной просто олух. Я знаю, что электроны не вращаются вдоль эллиптических орбит, и вместе с тем, для меня так и остается загадкой, почему мы женщины так любим носить колготки и стринги, от которых нестерпимое жжение в промежности.
   Я шепчу, провожая ночь, которая покидает мой взгляд.
   - О, черт...
  
   Антон. Клуб Редлайн. Шесть часов вечера.
  
   Он застывает посреди зала. Линии смерти опутали его тело. Он смотрит на нее, не в силах отвести взгляд. Он говорит с ней, я знаю, пускай из его рта не вырывается ни звука. И я знаю, что он говорит ей:
   - У меня нет души. Все что есть - долгая дорога из моего города в эту ночь столицы. Шум ветра, да хрип колонок.
   Все так. У него нет ничего. Но даже теперь, когда моя тень позабыта на стене клуба, и жилка на его шее все ближе и ближе, я знаю - он счастлив.
   Потому что это особое время. Время, когда ночь еще не вошла в свои права. Время, когда исполняются самые заветные желания. Время, когда каждый получает причитающееся.
   Она - услышит шепот ночи, и старая злодейка расскажет о том, чего не было, нет и не будет. Старые байки, которые слушать нет ни терпения, ни желания.
   Он - увидит, как ночь покидает ее взгляд, и для него это будет тем самым, о чем мечталось на заднем сиденье старенького авто, когда позади оставались долгие километры дороги.
   Ну а я заберу то, что принадлежит мне по праву - сны о том, как встретились две пары глаз. Ну, еще дрожащая жилка на его шее - это будет тем маленьким приключением, ради которого пришлось спуститься вниз, отсчитывая ступени винтовой лестницы.
   Я соединил их сердца, только так ночь может привести туда, куда нужно мне этим вечером. Связал тонкими линиями страсти. Опутал алым клубком, чтобы разъединить потом навсегда.
   Каждый останется при своем. И он, и она, и я.
   Лишь только красные линии разочарованно вернутся на места, извиваясь голодными змеями. Они сделают свое дело, и застынут в темноте.
   До следующего раза.
   Ну что же. Вдох-выдох-вдох.
   Пора...
  
   Славянск, май 2008
  
  
  
   Договор
  
   - Продать душу? Как это пошло!
   Сатана, сидящий напротив, только пожал плечами, оставив мой выпад без ответа. Я посмотрел на ночного гостя, сквозь бокал - вино окрасило в рубиновый цвет спортивную, холеную фигуру, придало зловещие оттенки, насытило тревогой доселе уютную атмосферу гостиной.
   Ничего особенного - Дьявол, как Дьявол. Испанская бородка, смуглая кожа, изящные запястья, пронзительный взгляд карих глаз. Этакий мачо, соблазнитель красоток...
   - Да и вообще, в наш просвещенный век, от такого предложения веет анахронизмом. Скажите, пожалуйста, а для чего вам собственно моя душа?
   Сатана тяжело вздохнул, и отставил свой бокал - он так и не решился пригубить дешевое вино, очевидно предпочитая более дорогие сорта.
   - Исключительно для самоутверждения, если вас устроит такой ответ...
   Я с уважением осмотрел на огромные бриллианты в золотых запонках - дорогой смокинг подчеркивал строгость и серьезность намерений.
   - Вполне устроит, но... вы понимаете...
   Дьявол вздохнул второй раз, и развел руки в стороны:
   - Милейший, у меня очень мало времени, насколько я помню, именно вы настаивали на встрече. Перейдем к делу...
   Из воздуха материализовался типовой бланк договора и тихим, укоризненным шелестом упал на стол, оставшись напоминанием о силе и могущественности гостя.
   Я взял в руки договор, подивившись предусмотрительности Дьявола. Водяные знаки, пара голограмм, защитная пластиковая лента, внедренная в бумагу...
   - И специальные символы, которые проявляются в ультрафиолетовом свете - Сатана с насмешкой приподнял бровь - стараюсь идти в ногу со временем.
   - А подписывать...
   - Кровью, конечно - Сатана сокрушенно сплел пальцы в замок - традиция, знаете ли.
   Пробежав глазами текст, я положил договор на стол. Дьявол застыл в ожидании.
   - Итак, насколько я понял, в обмен на свою бессмертную душу, вы исполняете любое мое желание, за исключением...
   - Вы не можете пожелать вечную жизнь, разорвать договор и уничтожить меня - всего три условия - Сатана нетерпеливо заерзал в кресле - я думаю, вы согласитесь, с необходимостью данных условий.
   - Конечно, конечно... - я поспешно кивнул, соглашаясь с доводами оппонента - но могу я задать последний вопрос - все остальное без ограничений?
   - Будьте уверены!
   Дьявол чиркнул острым когтем по запястью - капля черной крови упала на договор и зашипела, испаряясь.
   Я с содроганием вонзил в безымянный палец тонкую швейную иглу, и оставил кровавую подпись, отдавая свою душу...
   - Договор подписан - Сатана победно улыбнулся и довольно потер руки, радуясь совершенной сделке - чего изволите-с? Власти? Богатства? Славы?
   Я покачал головой:
   - Нет. Мое желание будет немного необычным...
   Дьявол сардонически ухмыльнулся и пожал плечами. Я допил вино и, не глядя, бросил бокал за спину. Раздался тихий звон разбитого стекла
   - Я желаю спасения всем людским душам. Мертвым, живым и еще не рожденным. Всем, кто в аду. Всем, кто на земле. Всем, кто на небе. Навсегда и на веки веков. Да будет так!
   Черт возьми! Этот парень совершенно не умел держать удар!
   Еще бы - отдать все души в обмен на одну, жалкую и ничтожную душонку.
   Сатана посерел и медленно начал сползать в кресле. Я с сочувствием посмотрел на гостя и похлопал его по плечу.
   - Не расстраивайся так дружище - у тебя же останется моя душа. Надеюсь в аду не очень скучно?
   Сатана сглотнул и медленно повернул голову.
   - Вина? - участливо предложил я.
   Ночной гость кивнул и потянулся за бокалом. Я услышал, как застучали зубы Дьявола. На смуглом лице проступила смертельная бледность. Я почти ощущал, как его разум лихорадочно кипит, пытаясь найти выход из ловушки.
   Тем не менее, Дьявол оставался Дьяволом - немного придя в себя, Сатана откинулся на спинку кресла.
   - Приятель, ты меня поймал - Сатана грустно улыбнулся, и покорно сложил руки на груди - кстати, я тут немного подумал - а зачем вообще нужны все эти договоры. Так - одна бюрократия. К чему эти юридическая казуистика. Разве не могут два джентльмена договориться между собой без всяких, никому не нужных бумажек.
   Сатана дружески подмигнул.
   - Секунду. Насколько я помню, был заключен договор. И я пока не вижу ни одной причины расторгать его.
   Дьявол сразу поскучнел и уставился на свои ногти. Изучив безукоризненный маникюр, Сатана повернулся ко мне.
   - Хорошо, сегодня твой день, парень. Ставь свои условия.
   Как приятно осознавать, что оставил в дураках самого Дьявола. Что-то подсказывало мне, что в типовом бланке договора, очень скоро появится еще один пункт.
   Но это волновало меня уже меньше всего. Я улыбнулся и посмотрел на своего гостя.
   - Для начала... как насчет вечной жизни?
  
  
  
   Хау ду ю ду
  
   1.
   Зачем она делает это? И главное, как?
   Просто стоит в проходе, затем, словно решившись, делает шаг. Еще один. Ближе и ближе...
   Я поворачиваю голову, совсем немного. Мыслями я еще там, - творю, созидаю. Мой мир не занимает много места - всего лишь ровные строчки текстового редактора. Но я слышу шаги. Она бродит по квартире тяжеловесным призраком. Ее шаги - топ, топ. Она словно хочет сказать - я иду, беби, ты рад?
   О! Еще как!
   Несказанно, волшебно, неповторимо.
   Ее мотив - разделить торжество созидания. Это сложно, проще можно объяснить так: я не сплю, слушаю треск нажимаемых кнопок, так какого хера, ты любимый позволяешь мне это? Зачем?
   Ты отгородился от всех, - это гордыня, дружок. Она есть зло - и зло будет наказано.
   Проще простого - все женщины делают так. Подглядывают из-за плеча. Суют свой любопытный нос...
   Быть может, в них заложена непонятная нам программа?
   Наверняка...
  
   2.
   Как он делает это? Сжимает в кулак трясущиеся пальцы. Да какой там кулак - так, кулачок. Пальцы - кривые, покрытые пигментными пятнами. Заскорузлые ногти с необрезанными заусенцами.
   Маленькое стариковское счастье.
   Мир вокруг - тесен и глуп.
   Он знает цену словам. Цедит, выдавливает мудрость по капле. Сколько тех дней - счастье, размазанное по времени. Почему-то принято так - время придает шарм, словно благородная патина.
   Он один. Иначе и быть не может. Иначе - это как глупая, неуместная шутка. Жили были...
   Он всегда один, в этом смысл его бытия.
   Впрочем, это не главное. Когда мир застывает, нужно лишь слегка подтолкнуть его.
   Как он делает это?
   Очень просто. Сжимает в кулак трясущиеся пальцы и бьет себя в грудь, заставляя биться маленькое, уставшее сердечко. Разгоняет его.
   Иначе никак.
  
   3.
   Как мы все делаем это?
   Плачем, любим, проклинаем?
   Иногда исключительно сами, без посторонней помощи.
   Кто помогает в трудную минуту? Друг, брат, враг.
   А иногда, дружок - человек сам кузнец своего счастья. Так написано в книжках, значит, так тому и быть.
   Истина, брат - тверда, как камень. И недоступна. Лови ее, быть может, повезет.
   Как-нибудь, в следующий раз.
  
  
  
   В ожидании
  
   День первый
   Комната, в которую я попал, была небольшой метра три на три, голые стены, пол, потолок и больше ничего. Ничего, не считая небольшого темного табло на стене, и какого-то прибора, похожего на спидометр, под ним. На циферблате прибора тускло светятся цифры от нуля до десяти. Сейчас желтоватая стрелка прибора стоит на десяти.
   Забавно, совершенно не помню кто я, и как сюда попал- в моей комнате нет ни окон ни дверей. Жду...
  
   День второй
   Сильно хочется есть. Вчера весь день ходил по комнате, раздумывая над своим положением. Хотя интересно- почему я думаю, что прошел день? Ведь здесь нет смены суток. Похоже я просто знаю это. Странно... Сильно хочется есть. От нечего делать смотрю на прибор- стрелка за ночь передвинулась с десяти до восьми...
  
   День третий
   Уф, только поел... Откуда появилась еда- ума не приложу. Только отвернулся, на полу уже лежала еда. Какой-то гамбургер (гм, что это слово означает не пойму- просто знаю что это гамбургер) и Кока-Кола (тоже странное название...). Съел с удовольствием.
   Кстати стрелка стоит опять на десяти. Может быть прибор показывает время? Не знаю...
  
   День четвертый
   Дурею от скуки. Смотрел на прибор- показывает чуть ниже восьми. Что это означает?
   Возникла проблема. Как бы это помягче- гамбургер ищет естественный выход из организма. Что делать? И главное куда... Кстати опять хочется кушать...
  
   День пятый
   Стоит отвратительная вонь. А что оставалось делать? Сильно хочется есть. Стрелка светится на шести...
  
   День шестой
   Хочется есть...Воняет...Скучно...Прибор показывает пять...
  
   День седьмой
   Ура-ура-ура... Куча (пардон) дерьма исчезла. На полу лежит гамбургер с Кока-колой.
   Жить можно. На приборе твердая девятка. Что же он показывает?
  
   День десятый
   Скучно... За день только одно развлечение- еда. Как мне надоели эти гамбургеры...
   Стрелка стоит на восьми. Хорошо, хоть кучи исчезают. Дурею от скуки...
  
   День одиннадцатый
   Странно. Сегодня днем впервые загорелось табло. Какие-то загадки, ребусы. Весь день отгадывал. Уже не так скучно... Да и прибор показывает, как в первый день десятку. Непонятно...
  
   День шестнадцатый
   Скучно. Весь день думал о том кто я, и есть ли что нибудь за пределами комнаты. Как отсюда выбраться? Кто включал табло? Одни вопросы...
  
  
   День двадцать первый
   Как мне все надоело. Я уже запомнил каждую трещинку в комнате. Табло, кстати больше так и не загоралось. На приборе семь...
  
   День двадцать второй
   Жрал...Срал...Думал...
  
   День двадцать шестой
   Надоело... Шесть...
  
   День двадцать седьмой
   Странно, сегодня целый день не было еды. Вчерашняя куча до сих пор не убрана. Эй, кто там следит за всем этим. Пора принять меры...
  
   День двадцать восьмой
   Отвратительная вонь. Сильно хочется есть... Не могу понять в чем дело. Чертов прибор показывает пятерку....
  
   День двадцать девятый
   Вонь, голод... Стрелка на тройке с плюсом. Кажется я понял что она показывает...
  
   День тридцатый
   Хрен с вонью. Дайте еды...
  
   День тридцать первый
   Хочется пить и есть. Дважды терял сознание. Когда очнулся в последний раз, стрелка стояла на двойке... Боже, если ты есть, помоги мне...
  
   День тридцать второй
   Стрелка на единице... Отказали ноги... Что же дальше?
  
   -Мишка! Мишкааааа!- кричали друзья за окном. Мишка выглянул в окно- бегу, мол. А под кроватью, в ящике с игрушками, медленно умирал забытый Тамагоччи...
  
  
  
   Переговорщик
  
   Ник Чейни любил свою работу. Не то, чтобы он ловил неописуемый кайф только от одной мысли о том, что занимается нужным, хоть и рискованным делом, спасая никчемные души тех, кто подошел к самому краю, за которым все, конец пути, последняя остановка перед прыжком в вечность, вовсе нет - просто Нику нравилось возиться всем этим дерьмом, вытирая сопли разным неудачникам, что решили немного поиграть в лотерею без выигрыша. И совсем неважно, кто следующий - обдолбанный студент, решивший сигануть с крыши, чтобы испачкать асфальтовое покрытие небольшой аккуратной площадки, перед корпусом, где так часто толпится молодежь, рассматривая расписание занятий, либо очередная девица, брошенная любовником на шестом месяце, когда уже нет никакой возможности избавиться от последствий неуемной страсти. Главным для Чейни была возможность приоткрыть занавес, отделяющий ту прямую дорогу, на которой главными оставались работа, карьера, учеба, да и просто семья, наконец, от извилистой, покрытой припорошенной инеем отчаяния, тропинки, что ведет за край пустоши, туда, где в темных сумерках поджидает смерть...
   В тот вечер Ник подъехал к зданию на служебной машине. У подъезда его уже встречали двое - копы из ближайшего участка. Один из них, долговязый верзила с неприятным, перекошенным лицом, протянул ему мегафон. Чейни мотнул головой. Он посмотрел верх, пытаясь разглядеть в вечернем небе, маленькую точку, что собиралась преодолеть огромное расстояние за считанные секунды, чтобы приземлиться здесь, рядом с ними, разбросав по тротуару окровавленные внутренности. Вокруг уже собралась порядочная толпа зевак, ожидающих развязки.
   - У парня совсем съехала крыша - буркнул второй коп. Он представлял собой полную противоположность своему напарнику - пузатый коротышка, с копной рыжеватых соломенных волос вокруг намечающейся лысины.
   Ник подбросил в руке теннисный мяч, и пожал плечами.
   - Сколько этажей в доме? - поинтересовался он.
   - Пятьдесят - долговязый ухмыльнулся - вполне достаточно для того, чтобы разбросать вокруг свои мозги.
   Чейни не ответил. Он в очередной раз подбросил мяч и направился к входу. Работа есть работа.
   Ник вышел из лифта на последнем этаже. Все вокруг было заставлено пустыми картонными ящиками, обломками мебели и прочим никому не нужным хламом. Чуть дальше по коридору, Ник заприметил небольшую металлическую лесенку, которая вела, очевидно, прямо на крышу. Он поднялся по ней, и оказался в небольшой комнатушке. Толкнув металлическую дверь, он вышел на крышу, и почти сразу же увидел того парня.
   Паренек перелез через железные перила, и теперь стоял на невысоком бортике, что опоясывал крышу по периметру. Достаточно одного неверного движения, и толпа внизу, вволю насладится изысканным зрелищем.
   На вид ему было лет двадцать. Как раз самый возраст, чтобы сигануть вниз, издав победный клич, в напрасной надежде, что дерьмо, которое начнет вываливаться из штанин где-то после сорокового этажа, все же не окажется первым в этой безумной гонке, и коснется земли не раньше, чем это сделает хозяин.
   Чейни хмыкнул.
   - Эй парень - осторожно позвал он.
   Парень дернулся от неожиданности, но устоял. Одной рукой он нервно сжимал перила, другой пытался поправлять слезающие с носа очки. Он оглянулся, и заметил Ника.
   - Не подходи - пробормотал парень - еще один шаг и я прыгну.
   - Валяй! - легко согласился Чейни и сделал шаг.
   Паренек нахмурился.
   - Эй, мистер, не думайте, что я шучу.
   - Да мне глубоко насрать, на твои мысли - Чейни растянул в улыбке рот - у меня был тяжелый денек, и поверь, дружище, у меня нет никакого желания стоять тут, и упрашивать тебя, словно мне не все равно, что скоро твои мозги растекутся на асфальте, на радость всем.
   Слова Чейни явно не понравились парню. Он крепче сжал руку, и слегка подвинулся к перилам.
   - Вообще-то я думал, что вы должны отговаривать меня - паренек угрюмо следил за тем, как теннисный мяч падает в широкую ладонь Чейни, чтобы через секунду снова взлететь в воздух.
   - Это еще почему? - искренне удивился Ник - запомни парень - в этой жизни никто никому ничего не должен. Тем более такому неудачнику как ты. И знаешь, что я тебе скажу - на самом деле мне даже хочется, чтобы ты сейчас отпустил эти гребаные перила, и сделал шаг. Мне интересно, хватит ли у тебя на это пороху, или все что ты можешь - только ныть о том, какой ты несчастный, обиженный жизнью сукин сын?
   - Идите к черту - Парень повернулся лицом к Чейни - проваливайте отсюда, я сам разберусь, что к чему...
   Чейни засмеялся, и сделал еще один шаг.
   - Тут ведь вот какая проблема, сынок. Пока ты здесь изображаешь Тарзана, мой рабочий день не окончен, и я не могу отправиться домой, чтобы обнять женушку, поужинать в уютной домашней обстановке, и просто поваляться на диване перед телевизором. Так что давай, не будем ходить вокруг да около. Скажу тебе откровенно, парень - уж если решился немного полетать, так почему бы ни сделать это прямо сейчас? Так будет лучше для всех...
   Парень напрягся.
   - Эй, я не знаю, кто ты такой... держись от меня подальше.
   - ... и с другой стороны, если небольшая помощь с моей стороны поможет тебе решить все проблемы, то я готов оказать ее, совершенно безвозмездно - продолжил Ник, не обращая внимания на бормотание паренька.
   Он подошел к перилам, и встал рядом с парнем. От высоты захватило дух.
   - Ух ты! - восхищенно воскликнул Ник, и хлопнул парня по плечу - слушай, приятель, да это просто фантастика. На твоем месте, я бы не медлил ни минуты. Ты только посмотри, какой вечер. Твой прыжок стал бы его достойным завершением.
   Парень схватился за перила с такой силой, что на руках выступили вены.
   - Отвали от меня, придурок - прошипел он - я сам буду решать, когда мне прыгать.
   - Ну-ну - примирительно произнес Ник - я совсем не собирался давить на тебя, просто в это время года, обычно темнеет рано, и зрители внизу, могут не рассмотреть все детали картины, которую ты собрался нарисовать своими мозгами - он мечтательно причмокнул - поклонники назовут ее, например "Брызги розового на черном" или "Вечерний закат на асфальте" - звучит неплохо, черт возьми!
   Парень заплакал. Он подслеповато смотрел на Ника, и слезы катились по щекам тяжелыми каплями.
   - Вот те раз - картинно удивился Ник - да кто же подходит к выполнению такого ответственного дела, с таким настроением? Парень, черт тебя раздери пополам совсем, будь мужчиной! Расправь плечи, вытри сопли, и давай, прыгай засранец ты этакий!
   Чейни соскочил назад и подбросил мяч.
   - Иди к черту, иди к черту... - бормотал парень, вытирая слезы рукавом.
   - А по-моему, ты просто неблагодарный сукин сын - обиделся Чейни - мог бы быть немного полюбезнее, тем более именно ты задерживаешь всех на этой гребаной крыше.
   Парень взялся за перила, собираясь перелезть обратно. Ник отступил, удивленно рассматривая самоубийцу-неудачника.
   - Стоп, парень. Не знаю, что ты удумал, но если ты собрался прыгать с крыши, то для этого совсем нет необходимости залазить на перила...
   - Я передумал... - парень исподлобья следил за Чейни.
   Ник чуть не задохнулся от такой наглости.
   - Прости, не расслышал, дружище - ласково пропел он - ты не мог бы повторить, для старины Ника?
   - Иди к черту, засранец - тихо пробормотал парень - я передумал прыгать...
   Ник вздохнул.
   - И после этого все удивляются, почему страна катится к черту. Да потому, что люди позабыли о принципах. Для вас ни осталось ничего святого... Молодежь совсем не уважает ни себя, ни нас, стариков... Лови!!!
   Чейни бросил в парня мяч. Тот машинально попытался поймать его, и потерял равновесие. Ник с интересом смотрел, как парнишка, с перекосившимся лицом балансировал на краю пропасти.
   - Все таки, парень, думаю что "Вечерний закат на асфальте" звучит получше, чем "Брызги розового на черном"...
   Парень не ответил - он летел вниз.
   Ник Чейни спустился на лифте. Он вышел из подъезда, набросив на лицо выражение ошарашенного недоумения и ужаса, замешанных в равных пропорциях (Чейни придумал его где-то между сороковым и тридцатым этажами), изображая оглушенного несчастьем копа.
   Долговязый сочувственно хлопнул его по спине.
   - Не убивайся дружище. Я уверен, ты все делал правильно.
   Чейни вздохнул. Он любил свою работу...
  
  
  
   Красная шапочка
  
   1. Ма
   Огромный нож для разделки мяса с сочным треском вонзился в свиное бедро. Ма как всегда готовила свои фирменные отбивные. Такие отбивные как делала она, не смог бы приготовить даже повар-итальянец в единственном на весь городок ресторане. Ма знала это наверняка, эти сраные итальяшки не могли бы приготовить даже яичницу, не то что она- бывшая мисс красоты какого-то там года, когда-то блондинка с аппетитными формами, а теперь располневшая, обрюзгшая вдова, с пожелтевшими от никотина зубами, и синими от варикоза отекшими ногами.
   С утра Ма была не в настроении. Мало того, что банк опять прислал напоминание о просроченных платежах за трейлер в котором она жила с дочерью, так с самого утра наступила невыносимая жара, и мухи буквально заполнили собой трейлер, ползая по столу, по переднику Ма, мешая ей приготовить свое любимое блюдо. Блюдо, которое по достоинству оценил ее бывший супруг (при воспоминании о Джо Ма оскалила зубы), правда закончилось это для него койкой в бесплатной благотворительной больнице, где кроме клизмы можно было только получить пару таблеток аспирина. Что и говорить супруг Ма любил вкусно поесть, попить пивка (напиваясь при этом до скотского состояния, приканчивая за один присест по две-три стандартных упаковки пива), любил он также грудастых официанток в придорожных ресторанах (именно в ресторане, где Ма работала, он с ней и познакомился, как обычно- привет детка и все такое...).
   Тогда отбивные Ма не пошли ему на корысть, лысый сутулый врач в грязном халате (боже как Ма ненавидела всю эту грязь!), печально сообщил о том, что ее благоверный отравился полусырой отбивной (отбивные Ма всегда представляли собой шедевр кулинарного искусства, не считая конечно того белого порошка, про который Ма вычитала в одном журнале, который раздает бесплатно ассоциация помощи бедным, и который с большим трудом раздобыла, переспав с пожилым, усатым аптекарем, работавшим в захолустной аптеке соседнего городишка, похоже тот усач до сих пор думал, что ей нужен был порошок для того, чтобы избавится от крысиного гнезда в подполье...) Это произошло в прошлом году, у дочери как раз началось половое созревание, и Ма частенько ловила задумчивый взгляд Джо, который он (грязный извращенец!) бросал на ее только намечавшуюся грудь.
   После кончины Джо Ма осталась в старом разбитом трейлере, вопреки всем ее ожиданиям медицинская страховка мужа, едва позволила ей расплатится с банком за телевизор, остаток пошел на погашение счетов. И вот теперь одинокая вдова Ма готовила свои отбивные (больше никакого порошка- только свежее мясо и специи...). Дочка играла как всегда на подворье. Ма начинала тревожится по поводу судьбы дочери- девке уже стукнуло четырнадцать, в таком возрасте за ними нужен глаз да глаз, того и гляди принесет чего нибудь в подоле, или смоется с заезжим коммивояжером, как это сделала в неполные пятнадцать ее мать... Хотя кто позарится на эту дурочку в красной шапочке. Увлечение травкой в молодости (а кто тогда ее не курил, скажите на милость), а может быть беспробудное пьянство Джо, сказалось на умственных способностях дочери Ма- ай кью Синди едва достигал восьмидесяти пяти. Каждый день, кроме вторника и четверга Ма возила дочь в специальную школу, в соседний городок, на старом издыхающем Фольксвагене. Сейчас же, когда наступило лето, школа закрылась до середины августа, поэтому Красная Шапочка наслаждалась возможностью отдохнуть от общества одногрупников- детей с ослабленным интеллектом.
   Хотя Ма особенно и не волновалась по поводу наличия интеллекта у дочери, по своему опыту зная, что мужчин будут в первую очередь интересовать совсем другие ее качества, все же некоторые привычки Синди не могли не внушать опасения. Чего только стоит ее красная панама- дочь носила ее с девяти лет, после того как тогда еще живой Джо с глупой усмешкой (боже, как Ма ненавидела эту усмешку) пьяно напялил ей ее на голову. После этого дочь ни на минуту не расставалась с этой идиотской шляпкой, не снимая ее ни на минуту, (Ма даже иногда казалось, что не прояви она строгость, дочь бы и спала в панаме), из-за чего к ней намертво приклеилось прозвище "Красная Шапочка". Дети порой бывают очень жестоки, и благодаря своей дурацкой панаме, ее дочь стала главным объектом насмешек детей, их дразнилки (Красная Шапочка-дурная голова....) постоянно звучали на улице, около их трейлера. Да и эти игры в песочнице...
   К тому времени как Ма предавалась мыслям о будущем дочери, отбивные уже были нарезаны, отбиты, посолены (кроме этого Ма обильно поперчила мясо, добавила особую приправу-ее главный секрет). Масло в сковороде нагрелось до нужной температуры- можно было начинать жарить отбивные. После того как мясо будет готово, в масле, оставшемся после отбивных можно будет пожарить немного картофеля, нарезав его тонкими-тонкими ломтиками. Добавив немного зелени, Ма в итоге получала блюдо, от которого просто текли слюнки, запах жареного мяса разносился по округе, привлекая внимание голодных работяг, возвращающихся в это время с рабочей смены (асфальтовый завод- единственное, что хоть как то поддерживало жизнь в этой дыре). Как только ужин был готов Ма вытерла руки о передник и позвала дочь. На зов матери дочь прибежала только после того, как закончила то, что было ее главным увлечением, и то, что, как потом как оказалось, помогло ей прожить еще сутки. Мать не знала об этом ничего, иначе (Синди знала это точно) Ма прибила бы ее. Ма грозно посмотрела на дочь, внезапно испытав сильный приступ головной боли (у нее всегда болела голова, когда дочь приближалась к ней ближе чем на три-четыре метра). Синди с отсутствующим видом подняла глаза на Ма.
   - Слушай внимательно и запоминай. Я приготовила гостинец твоей бабушке. После того как умоешься, грязнуля, отнесешь корзинку старухе. Старая перечница с удовольствием поработает деснами. На новые зубы ее страховки не хватит, даже если карга откинет копыта- усмехнувшись (она не любила свекровь) сказала Ма.- Пойдешь, пока не стемнело, через лес, на дорогу тебе за глаза должно хватить четыре часа. Не вздумай только шляться где попало, сойдешь с тропинки пеняй на себя... -Ма с сомнением посмотрела на дочь -Ладно, бери еду и проваливай пока еще светло, мне нужно убраться в трейлере (Ма очень любила чистоту). Синди послушно взяла корзинку с едой для бабушки, и не спеша, вышла из трейлера.
   Так Синди Красная шапочка оказалась в эту пятницу вечером на лесной тропинке, начинавшейся сразу за трейлером Ма, и уходившей далеко в старый сосновый лес, лес где по слухам водились волки (отец Синди, как то раз даже ходил с друзьями на охоту, предварительно залившись пивом по самые гланды, правда безрезультатно...), где жили дикие свиньи, и возможно медведи, хотя старик Отто, местный старожил, утверждал, что последнего медведя убил в двадцать седьмом его дед Берг- сумасшедший немец...
   Если бы Красная шапочка Синди была немного поумнее, она бы четко смогла сформулировать то, что потом произошло с ней с точки зрения статистики учета закономерностей и случайностей. Обладая слабым интеллектом, она тем не менее впоследствии смогла высказать свою точку зрения на проблему непреодолимости некоторых сил, которые творят судьбу человека, складывая из малейших случайных событий единую нить, единую линию, вдоль которой выстраивается судьба, отдельные стороны которой она могла видеть, когда находилась в особом состоянии- когда полностью теряла контроль над окружающей обстановкой, отключаясь, выпадая из реальности, воспринимая окружающее пространство как отдельные кубики, из которых будет сложена ситуация, которая возникнет, или сможет возникнуть в будущем.
   Однажды впав в такое состояние она до ужаса напугала Ма- тогда она увидела некоторые события, имеющие место в прошлом и возможно будущем Ма; именно с тех пор у Ма и болела голова, когда Синди приближалась к ней, именно поэтому Ма с некоторой опаской относилась к дочери, пустив ее воспитание на самотек. Второй раз это случилось с ней, когда она была одна на берегу реки, проходившей через весь город, деля его пополам-Синди играла в дамбу, выкопав пустой металлической банкой из шпрот, небольшой канал, заполнив его водой из реки, зачерпывая ее той же банкой. Синди помнила как внезапно сдвинулось время, небо повернулось вокруг своей оси и она услышала где-то за пределами сознания, а может быть и не услышала, а просто почувствовала, ветер, принесший слабый запах миндаля, после чего очнулась лежа на берегу, острая консервная банка здорово порезала ей щеку (Ма тогда задала ей крепкую взбучку за испачканное в речной тине платье). Из сдвинутого пространства выплыли странные слова, которые время от времени вспоминала Синди (....регистрация в книге техники безопасности, позволит Вам отказаться от участия в нашей программе, в случае привлечения новых клиентов....), постепенно забывая их.
   То, что произошло с ней на берегу, осталось только между ней и Кларисой, другом Синди (именно с Клариссой и играла Синди весь день за трейлером, делая то, что привело бы в ужас Ма). С Клариссой Синди познакомилась в пять лет, когда крышка погреба упала на нее, больно ударив по голове (Ма послала ее за консервами, которые лежали в самом темном углу погреба, в углу, где жил Бука...). Когда от удара она смогла прийти в себя, она, хныча обнаружила, что не в состоянии поднять тяжелую дубовую дверь. Она с ужасом представила, как из темного угла, кряхча и чмокая отвратительными губами не спеша, переваливаясь на длинных кривых ногах к ней приближается Бука. Тогда ее спасла Кларисса, открывшая дверь. После этого она иногда приходила к Синди, они играли вместе, забывая обо всем: о тяжелом взгляде Ма, о страшном Буке, о зловещих соснах старого леса... Часто Синди видела то, что никогда не должна была бы увидеть обычная девочка ее лет. Эти видения, напоминавшие, впрочем, обычные цветные картинки, появлялись как всегда внезапно, всегда ближе к вечеру, причем никогда больше она не чувствовала того сдвига, того смещения разбитых частей времени, как на берегу реки- скорее просто видения, как будто кто то из-за края сознания выбрасывал рукой снимки сделанные поляроидом. Часто она видела то, что потом могла использовать в своих интересах- так она однажды нашла старые серебряные часы, которые потеряла Ма в прошлом году, или тот случай с молочником.....
   Как ни странно в тот день, когда Синди пошла в лес, никакое предчувствие не затронуло ее душу, ничто не тревожило ее в этот летний июльский вечер, вечер, когда сонные мухи летали над трейлером, привлеченные запахом свежей свинины. Красная Шапочка Синди сделала первые шаги по лесной тропинке, выстраивая из кубиков событий линию своей собственной судьбы...
  
   2. Волк
   С самого утра волк был в отличном, игривом настроении. Сытый желудок располагал к такому щенячьему настроению. Сначала он сыто резвился на опушке, где росли вкусные ягоды, повалялся на траве, которая ковром устилала всю опушку. Потом прибежал к лесному пруду, густо заросшему ряской. Для волка весь мир воспринимался через запахи- вот прошла утром старая лосиха с молодыми лосятами (лось не был добычей для волка, разве что молодой лосенок вызвал бы интерес волка, если бы был один без лосихи...), чуть дальше на другой стороне пруда волк обнаружил свежий заячий след. Это было уже поинтереснее, волк ощущая молодую силу во всем теле, затрусил по следу, предвкушая как не спеша, держась с подветренной стороны, приблизится к растяпе зайчихе. Он представлял, как выпрыгнет из кустов на добычу, ощутит испуг маленького зверька, почувствует как затравленно забьется сердечко зайчихи. Он не станет есть ее, нет- он был сыт как никогда (встреча с молодой свиньей утром была особенно приятной для волка), сначала он вдоволь насладится испугом и отчаянием зверька, а потом уж будет видно...
   Если бы волк был человеком, он бы наверно засвистел. Солнце ярко светило сквозь густую зелень лесных сосен, даря земле тепло, насыщая природу теплом, даря волку радость и веселое настроение. Волк шкурой впитывал окружающую действительность, солнце с его теплыми ласковыми лучами, сильные, приятные лесные запахи, негромкую трель лесных птиц, мягкий писк полевых мышей в траве, стрекотание насекомых...
   К тому времени как волк выбрался на прогалину, хвойный лес сменился лиственным, мягкая хвоя сосен уступила место жесткой траве, валяясь на которой волк окончательно потерял интерес к заячьему следу. Невдалеке шумел лесной ручей, впадавший в речку, протекавшую через город. Пробежав еще несколько метров волк выбрался на небольшой холм, заросший темно-бурым лесным мхом. В нос волку ударил сильный запах добычи. К своему удивлению волк не смог определить хозяина запаха, такое с ним случилось впервые, раньше он всегда знал по чьему следу идет, будь то зайчиха-растяпа, либо хозяин леса-бурый медведь, а то и просто главная добыча- мягкая, сочная, вкусная дикая лесная свинья. Сразу же за холмом запах привел волка к норе, заросшей кустами ежевики. Волк принюхался к странному запаху, который шел из норы, и стал копать передними лапами. Прокопав немного, по усилившемуся запаху волк понял, что добыча уже близко, и удвоил усилия. Скорее всего нора была не глубокой, и заканчивалась здесь же, в отличии от туннелей кротов, живших на опушке, на которой волк сегодня проснулся.
   Вскоре мягкая земля стала поддаваться усилиям волка, часть ее просыпалась вовнутрь, обнажая ямку, в которой притаилось существо, запах которого был незнаком волку, впрочем теперь когда его нос ощутил весь букет запахов исходящих от спрятавшегося зверька волк начал смутно догадываться кто был хозяином разрытой им норы. Только когда он окончательно разрыл нору, и острые зубы существа, сидевшего в ней, впились в его нос, волк окончательно понял, что это было- ласка, которая при своих небольших размерах вполне могла бы перегрызть горло молодому, неопытному волку...
   Почувствовав невыносимую боль волк резко дернулся наружу, сбрасывая беснующуюся ласку со своей морды. Боль была настолько сильной, что волк позабыв обо всем, позорно бежал через лес, не обращая больше внимания ни на запахи леса, ни на теплое летнее солнце.
   Только выбежав на знакомую, родную опушку он успокоился и устало лег на землю, ощущая, как в нем нарастает странное оцепление. От испуга и усталости волк незаметно для себя заснул и проспал до самого вечера. Если бы он знал, что вместе со слюной ласки в его кровь проникли маленькие, злые частицы, которые превращали животное в истекающее слюной, боящееся воды чудовище, которое без жалости уничтожит любое встретившееся ему живое существо, волк бы завыл. Однако не зная этого он спал, и во время сна его лапы беспокойно дергались в такт непонятным, смутным сновидениям, пришедшими в его испорченную, зараженную бешенством душу. Так волк, сам того не подозревая, стал одним из звеньев в цепи событий, которые должны были вскоре произойти.
  
   3. Лесная тропинка
   Синди Красная Шапочка уверенно шла по тропинке, помня строгий наказ Ма никуда не сворачивать. Впрочем, несмотря на то, что она никогда не отличалась особой сообразительностью, Синди все же хватало ума догадаться, что произойдет с ней, если она свернет с дороги. Лес простирался на много миль вокруг, и скорее всего маленькой девочке, четырнадцати лет, вроде нее, делать в нем было бы нечего, поэтому Синди упрямо держалась середины дорожки, крепко сжимая в руках корзинку, с любимой едой бабушки. По правде говоря Красная Шапочка не очень-то любила старую Ба. Ей делалось не по себе, когда старуха, шамкая беззубыми челюстями, пыталась обслюнявить ее щеку, изображая поцелуй. Когда Ма была помоложе, и сама ходила к Ба, беря всегда дочь с собой, эти поцелуи стали чем-то вроде ритуала, и вызывали в Синди только отвращение (однажды Ма, заметив отношение дочери к приветствию Ба, строго наказала Синди, после чего та всегда покорно подставляла щеку, крепко зажмурив глаза- с этим Ма уже ничего не могла поделать, как ни старалась...). Теперь же, когда Синди подросла, и самостоятельно носила бабушке корзинку с едой, она терпела бабушкину любовь только из чувства жалости к старухе. Синди догадывалась, что старая Ба была немного не в себе, одно только то, что старая жила в лесной глуши, на краю болота, вызывало если не удивление, то по крайней мере недоумение у жителей города. Хотя Ма строго-настрого запретила дочери обсуждать с кем либо странности бабушки, Синди сама смогла сообразить, что со старухой не все в порядке... И вот теперь четырнадцатилетняя девочка смело шагала по лесной дорожке навстречу тому, что ждало ее.
   Пройдя четверть пути до избушки старухи, Синди увидела что на лесной опушке, справа от тропинки, по которой она шла, созрели большие сочные ягоды ежевики. Соблазн был велик, девочка зажмурилась, вспомнив как Ма, уперев руки в бока, грозно повторяла ей о том, чтобы ни при каких обстоятельствах Синди не сходила с дороги. Красная Шапочка опасливо оглянулась, и решила, что сходить с дорожки не будет- просто сорвет несколько ягод, что растут прямо у края тропинки. Придя к такому компромиссу, она принялась рвать ягоды, оставив корзинку с едой на тропинке. Съев несколько ягод, она заметила, что ягоды, которые росли у тропинки, были мелкие и кислые, тогда как ягоды, росшие на опушке, прямо дразнили своей величиной. Незаметно для себя, двигаясь на четвереньках, обрывая ягоды, она оказалась на самом краю опушки. Раздвинув руками густые кусты, она к своему восхищению увидела кусты лесного ореха. Забыв про все Синди бросилась рвать лещину. Однако к ее разочарованию орехи оказались мелкими, и совершенно несъедобными (ближе к концу лета, окончательно созрев, они бы скорее всего представляли собой изысканное лакомство для лесных зверей). Синди решила вернуться на тропу, и вдруг, к своему удивлению обнаружила, что совершенно не представляет, в какую сторону ей двигаться. Пройдя несколько десятков шагов, и не обнаружив опушки с ежевикой, девочка окончательно поняла, что заблудилась. Спустя несколько часов бесплодных поисков тропинки, сильно устав, Синди вышла на лесную опушку, со всех сторон окруженную старыми соснами, ноги ее подкосились, девочка прилегла на жесткую лесную траву, и незаметно для себя уснула...
  
   4. Волк
   Волк проснулся вечером, когда солнце зашло за горизонт, и на небе показалась полная луна. С трудом он встал на лапы. Что-то было не так- что именно волк так и не смог определить. Мир словно сдвинулся-чуства волка подсказывали ему это. Какое-то непреодолимое желание сверлило его мозг, пробуждая темные, неясные пока инстинкты. Ему хотелось бежать, рвать в куски, уничтожать... Единственное, что сбивало его с толку, это ощущение сдвига, ощущение чего-то неправильного, плохого. Волку сильно хотелось пить, жажда сводила его с ума. Он ковыляя направился к пруду, однако увидев в воде отражение луны отпрянул, и ощутив мгновенное бессилие, бешенно завыл, подняв голову вверх. Какое-то знание внезапно наполнило его- он почувствовал, что время его на исходе, что нужно найти кого-то, кто забрел в его владения, чтобы хорошенько его наказать. Какая то сила прошла через тело волка и словно стрелку компаса направила в лесную глушь. Волк неторопливо затрусил в сторону небольшой лесной полянки, расположенной в самом глухом месте, зная, что там найдет способ снять то яростное напряжение, которое только что накрыло его...

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"