Шваб, Маллере : другие произведения.

Covid-19: Великое обнуление

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:



   Клаус Шваб, Тьерри Маллере (Herbert George Wells)
   COVID-19: Великое обнуление (COVID-19: The Great Reset)
  
  Великий обнулятор: Шваб разоблачает COVID-аферу
  Введение
  1. Макрообнуление
  1.1. Концептуальная структура - три определяющих характеристики сегодняшнего мира
  1.1.1. Взаимозависимость
  1.1.2. Скорость
  1.1.3. Сложность
  1.2. Экономическое обнуление
  1.2.1. Экономика COVID-19
  1.2.1.1. Неопределённость
  1.2.1.2. Экономическая ошибка жертвовать некоторыми жизнями ради спасения роста
  1.2.2. Рост и занятость
  1.2.2.1. Экономический рост
  1.2.2.2. Занятость
  1.2.2.3. Как мог бы выглядеть будущий рост
  1.2.3. Бюджетная и монетарная политика
  1.2.3.1. Дефляция или инфляция?
  1.2.3.2. Судьба доллара США
  1.3. Социетальное обнуление
  1.3.1. Неравенство
  1.3.2. Социальные волнения
  1.3.3. Возвращение 'большого' правительства
  1.3.4. Общественный договор
  1.4. Геополитическое обнуление
  1.4.1. Глобализация и национализм
  1.4.2. Глобальное управление
  1.4.3. Растущее соперничество между Китаем и США
  1.4.4. Хрупкие и рушащиеся государства
  1.5. Обнуление, связанное с окружающей средой
  1.5.1. Коронавирус и окружающая среда
  1.5.1.1. Природа и зоонозные заболевания
  1.5.1.2. Загрязнение воздуха и риск пандемии
  1.5.1.3. Локдауны и выбросы углерода
  1.5.2. Влияние пандемии на политику в области изменения климата и в прочих областях, связанных с окружающей средой
  1.6. Технологическое обнуление
  1.6.1. Ускорение цифровой трансформации
  1.6.1.1. Потребитель
  1.6.1.2. Регулирующий орган
  1.6.1.3. Фирма
  1.6.2. Отслеживание контактов, обнаружение контактов и наблюдение
  1.6.3. Риск антиутопии
  2. Микрообнуление (отрасли и бизнес)
  2.1. Микротенденции
  2.1.1. Ускорение цифровизации
  2.1.2. Приспособляемые цепочки поставки
  2.1.3. Правительства и бизнес
  2.1.4. Капитализм заинтересованных сторон и ОСОКУ
  2.2. Отраслевое обнуление
  2.2.1. Социальное взаимодействие и разуплотнение
  2.2.2. Поведенческие изменения: постоянные в сравнении с временными
  2.2.3. Приспособляемость
  3. Индивидуальное обнуление
  3.1. Переосмысление нашей гуманности
  3.1.1. Лучшие ангелы нашего естества... или нет
  3.1.2. Моральный выбор
  3.2. Психическое здоровье и благополучие
  3.3. Меняющиеся приоритеты
  3.3.1. Творческие способности
  3.3.2. Время
  3.3.3. Потребление
  3.3.4. Природа и благополучие
  Заключение
  Благодарности
  
  Великий обнулятор: Шваб разоблачает COVID-аферу
  
  1
  
  Да, именно разоблачает, потому что вдумчивое чтение книги не оставляет никаких сомнений: COVID-19 - не пандемия, а пландемия. И первым доказательством является... соавторство Тьерри Маллере.
  Написанная в июне 2020 года, через 3-4 месяца после начала массового введения локдаунов, "COVID-19: Великое обнуление" вызывает правомерный вопрос: как оказалось возможным проанализировать ситуацию, систематизировать информацию, продумать структуру книги и написать её за столь короткий срок? Да ещё в соавторстве, потому как это требует дополнительных усилий по сведению фрагментов текста в единое целое. Конечно, разумно допустить, что Шваб "солировал", излагая основные положения, а Маллере исполнял обязанности литнегра, дополняя текст данными из свежих статей и отсылками к историческим событиям и классической литературе. Причём с классикой вышел прокол: "В "Хронике объявленной смерти" Габриэля Гарсиа Маркеса целая деревня предвидит надвигающуюся катастрофу, но тем не менее никто из жителей, похоже, не в состоянии или не желает действовать, чтобы предотвратить её, пока не становится слишком поздно". Повесть Гарсиа Маркеса не об этом, но у авторов, похоже, не было времени на проверку.
  Однако у них было время на то, чтобы... выслать рукопись "многим коллегам по Всемирному экономическому форуму, которые консультировали, читали, рецензировали, форматировали, разрабатывали, публиковали и популяризировали эту книгу". И вся работа была проделана к июлю 2020 года.
  Несколько слов о названии "COVID-19: The Great Reset". Прижившийся в русском языке термин "перезагрузка" не подходит для перевода "reset": "перезагрузка" - "reload" или "reboot". "Reset" же - "обнуление", и это вполне согласуется с одним местом в тексте: "When confronted with it, some industry leaders and senior executives may be tempted to equate reset with restart, hoping to go back to the old normal and restore what worked in the past..." ("Столкнувшись с этим, некоторые ведущие компании отраслей и высшее руководство могут поддаться соблазну приравнять обнуление к перезапуску, надеясь вернуться к старой нормальности и восстановить то, что работало в прошлом...") Замена "обнуления" на "перезагрузку" в данном случае приводит к явной бессмыслице.
  Читатель, открывающий книгу о пандемии, вправе ждать эпидемиологического обоснования опасности вируса, обоснования, опирающегося на серьёзные исследования. Но медико-биологическая база в книге почти отсутствует. Оно и понятно: "COVID-19 - мастер маскировки, проявляющий себя в изменчивых симптомах, которые ставят в тупик медицинское сообщество. Это в первую очередь и главным образом респираторное заболевание, однако для небольшого, но изрядного числа пациентов симптомы варьируются от панкардита и проблем с пищеварением до почечной инфекции, тромбов и менингита". Возникает вопрос: а как насчёт симптомов кори, рабиеса, чумы, холеры, деменции? Ведь "COVID-19 - мастер маскировки"!
  Реальность и реальные цифры крайне опасны для авторов, потому как оказывается, что летальность заболевания непандемически низкая. Не стоит удивляться, если в последующих изданиях - "книга будет постоянно эволюционировать с учётом меняющейся природы темы обсуждения" - не окажется этого предложения: "Несмотря на лавину научных работ, опубликованных о коронавирусе, уровень смертности от инфекции (то есть количество случаев COVID-19, посчитанных или нет, которые привели к смерти) остаётся предметом споров (около 0,4%-0,5%, возможно, до 1%)". Главный же аргумент в пользу опасности вируса - численные модели, позволяющие строить графики заболеваемости. Особый упор делается на экспоненциальный рост численности заболевших, причём язык и мысли авторов так заплетаются, что кто-то - Шваб или Маллере - в итоге проговаривается: "Притворяться, что всё иначе, значит игнорировать мощь экспоненциального роста и значительный ущерб, который он может нанести посредством пандемии". Но если ущерб наносит не пандемия, а модель экспоненциального роста, то это уже самая настоящая пландемия. И сами авторы подтверждают это: "Пандемии суждено годами доминировать в политической среде, с серьёзным риском того, что она может заслонить проблемы, связанные с окружающей средой". Да, именно так: пандемия "доминирует в политической среде".
  Ну и почти открытым текстом говорится о ВОЗ, которая "постоянно зависит от милости государств-членов и фактически не имеет в своём распоряжении инструментов, чтобы напрямую отслеживать вспышки, координировать планирование пандемии или обеспечивать эффективную подготовку на уровне стран, не говоря уже о выделении ресурсов наиболее нуждающимся странам". Авторам не стоит приуменьшать роль ВОЗ, тем более что в её распоряжении имеется достаточно инструментов, чтобы "координировать планирование пандемии".
  Неудивительно, что, не имея твёрдой почвы под ногами, авторы безапелляционно записывают в конспирологи всех сомневающихся: "В случае пандемии причинная связь между вирусом и болезнью очевидна: SARS-CoV-2 вызывает COVID-19. За исключением горстки сторонников теории заговора, никто не станет с этим спорить". Но почему, утверждая, что "SARS-CoV-2 вызывает COVID-19", авторы обращаются не к научным исследованиям, а взывают к очевидности? Очевидно, научные доказательства отсутствуют, и любое взвешенное обсуждение, любое трезвое осмысление происходящего должно быть исключено из пландемической повестки дня.
  Не менее показательна и та спешка, с какой Великий обнулятор и его верный оруженосец провозглашают победу коронавирусного легиона: "Многие из нас задумываются, когда все вернётся к норме. Короткий ответ: никогда. Ничто никогда не вернётся к "нарушенному" чувству нормальности, которое царило до кризиса, потому что пандемия коронавируса знаменует собой фундаментальную точку перегиба на нашей глобальной траектории". Не слишком ли поспешили авторы, сделав такое заявление в июне 2020 года?
  Однако, глядя на приведённые выше цитаты, не следует рассчитывать на то, что книга написана легко и понятно. Язык Шваба - "птичий", как и принято в его кругах. Важное скрыто за мишурой статистических данных и исторических параллелей. Вот, например, что пишет Шваб о России: "Для богатых и относительно развитых энергозависимых экономик, таких как у Российской Федерации и Саудовской Аравии, коллапс цен на нефть "всего лишь" представляет собой значительный экономический удар, подвергая напряжению и без того напряжённые бюджеты и валютные резервы, а также создавая опасные среднесрочные и долгосрочные риски". А вот как на "птичьем языке" Шваб описывает возможное будущее России: "Схлопывание некоторых рушащихся или нефтедобывающих государств, возможный распад ЕС, разрыв между Китаем и США, ведущий к войне: все эти и многие другие сценарии теперь стали правдоподобными (хотя, надеемся, маловероятными)". Переведём с "птичьего" на общепринятый: наряду с Саудовской Аравией Россия является одним из крупнейших нефтедобывающих государств. Возможный сценарий для России - схлопывание, которое может быть осуществлено при помощи той же Саудовской Аравии путём снижения объёмов добычи и цен на нефть. Результатом этого схлопывания будет переход добывающей отрасли России под полный контроль глобалистов (с устранением местной олигархии, выполняющей в современной модели роль торгового посредника). После этого можно будет аналогичным способом схлопнуть Саудовскую Аравию, страну, в которой находятся первая и вторая по значимости святыни ислама. Это очень заманчивый геополитический сценарий для глобалистов, на который в книге даётся лишь завуалированный намёк.
  Авторы ожидаемо прибегают к НЛП: например, повторяют одни и те же слова и выражения. Так, в тексте для нагнетания психологического давления часто встречается эпитет "драматичный". Некоторые слова и фразы даются в кавычках (причём не только цитаты). Ещё пример: неологизм "tech" (и "big-tech"), оставленный без перевода, чтобы наглядно показать русскому читателю применение этого приёма. Также переводчиком опущен весь справочный аппарат книги (список использованных авторами источников содержит 172 ссылки), во-первых, потому что подавляющая часть привлечённых материалов служит явно декоративным целям, во-вторых, потому что все источники - англоязычные, поэтому желающие ознакомиться с ними должны владеть английским настолько хорошо, что без труда прочтут и "COVID-19: The Great Reset" в оригинале.
  
  2
  
  Идеи об инклюзивном капитализме, как и о переходе от капитализма акционеров (shareholder capitalism) к капитализму заинтересованных сторон (stakeholder capitalism), высказывались Швабом и ранее. А так как с приходом пландемии "возможности для изменений и получающийся в результате новый порядок теперь беспредельны и ограничены только нашим воображением", то "редкое, но узкое окно возможностей для обдумывания, переосмысления и обнуления нашего мира" должно быть использовано для внедрения большей "экономической справедливости и инклюзивности". Однако на пути в дивный новый мир есть серьёзные препятствия, которые следует устранить.
  Прежде всего, это касается национальных правительств, которые для Шваба являются помехой для установления глобального управления. Говоря о социетальных последствиях пландемии, Шваб пишет: "Наиболее сиюминутным и заметным влиянием является то, что многие правительства будут призваны к ответу, много гнева будет направленно на тех крупных политиков и те политические фигуры, которые оказались неадекватными или плохо подготовленными с точки зрения их реакции на борьбу с COVID-19". Он даже цитирует Киссинджера: "Когда пандемия COVID-19 закончится, институты власти многих стран будут восприниматься как провалившиеся". Но вдруг Шваб (или Маллере?) как будто проговаривается: "Один из великих уроков последних пяти столетий для Европы и Америки таков: острые кризисы способствуют укреплению власти государства. Так было всегда, и нет никаких причин, почему с пандемией COVID-19 должно быть иначе". Явное противоречие в оценке того положения, в котором окажутся правительства? Отнюдь! Ибо "вторжение правительств" в дела населения "нигде не проявится более решительно, чем при пересмотре общественного договора".
  Общественный договор в той форме, в которой он существует в западных (и не только) странах, несовместим с дивным новым миром. Поэтому "пандемия подтолкнёт многие общества по всему миру к переосмыслению и пересмотру содержания своего общественного договора". Как именно обнуляторы планируют пересмотреть общественный договор, можно заключить из тех ограничительных мер и локдаунов, которые, при грубейшем нарушении гражданских прав, вводились повсюду. Прикрываясь противоречиями, существующими в развитых странах, Шваб заявляет: "Мы уже указывали на тот факт, что COVID-19 действовал как усилитель ранее существовавших условий, выдвигая на первый план давние проблемы, возникшие в результате глубокой структурной слабости, которые никогда не решались должным образом. Этот диссонанс и возникающее сомнение в положении вещей находит выражение в громком призыве пересмотреть общественные договоры, которыми мы все более или менее связаны". Откуда звучит этот "громкий призыв", Шваб, конечно же, скромно умалчивает.
  А после того, как национальные правительства справятся со своими задачами, их следует устранить ради установления "гораздо более инклюзивной и справедливой формы глобализации": "Этого можно добиться только путём улучшения глобального управления - наиболее "естественного" и эффективного смягчающего фактора против протекционистских тенденций. Однако мы пока не знаем, какую структуру оно примет в обозримом будущем. На данный момент есть зловещие признаки того, что оно движется не в правильном направлении. Не стоит терять времени. Если мы не улучшим функционирование и легитимность наших глобальных институтов власти, мир вскоре станет неуправляемым и очень опасным. Без глобальной стратегической структуры управления не может быть прочного восстановления". Шваб проводит очень важную идею: необходимо не просто сохранить глобализацию - необходимо перейти к новой форме глобализации. Вот раскрывающая этот тезис пространная цитата: "В ближайшие годы неизбежно произойдёт некоторая деглобализация, вызванная ростом национализма и большей международной фрагментацией. Нет смысла пытаться восстановить прежнее положение вещей ("гиперглобализация" потеряла весь свой политический и социальный капитал, и защищать её больше политически не разумно), но важно ограничить негативную сторону возможного свободного падения, которое приведёт к крупному экономическому ущербу и социальным страданиям. Поспешный отход от глобализации повлёк бы за собой торговые и валютные войны, нанеся ущерб экономике каждой страны, провоцируя социальный хаос и вызывая этнический или клановый национализм. Установление гораздо более инклюзивной и справедливой формы глобализации, которая сделает её устойчивой в социальном и в связанном с окружающей средой отношении, является единственным возможным способом справиться с этим отходом".
  При этом переход к новой форме глобализации должен осуществляться за счёт простых людей, которые в основном и страдают от пландемии: "В ближайшие месяцы ситуация с безработицей обречена на дальнейшее ухудшение по той простой причине, что она не может значительно улучшиться, пока не начнётся устойчивое восстановление экономики". Ещё один аспект этого перехода - депопуляция, причём на примере Японии Шваб пытается убедить читателя, что "сокращение населения не обязательно ведёт к экономическому небытию". Утверждение очень странное, потому как к чему же ещё может привести депопуляция в долгосрочной перспективе?
  
  3
  
  Помимо депопуляции, важной составляющей дивного нового мира является деиндустриализация, экологическим обоснование которой - сокращение выбросов углерода. Согласно оценке Международного энергетического агентства, повсеместные локдауны привели к уменьшению числа автомобильных поездок и сокращению выбросов углерода на 8%. Но Шваба этот показатель не удовлетворяет: цифра "ничтожна по сравнению с масштабом проблемы". Волей-неволей Швабу приходится искать объяснение: "Похоже, это предполагает, что небольшие индивидуальные действия (гораздо меньшее потребление, отказ от полётов и использования наших автомобилей) не имеют большого значения по сравнению с размером выбросов, производимых электроэнергетикой, сельским хозяйством и промышленностью, "крупными эмиттерами", которые продолжали работать во время локдаунов (при частичном исключении некоторых отраслей)". И далее следует великолепный образчик обнуляторской логики: "Один недавний отчёт об устойчивом развитии показал, что общие выбросы углерода, генерируемые производством электроэнергии, необходимой для питания наших электронных устройств и передачи данных, примерно равны глобальным показателям авиатранспортной отрасли. Вывод? Даже беспрецедентные и драконовские локдауны, когда треть мирового населения не выходили из дома более месяца, нигде не стали жизнеспособной стратегией декарбонизации, потому что даже в этом случае мировая экономика продолжала выделять большое количество углекислого газа. Как же тогда могла бы выглядеть такая стратегия? Со значительным масштабом проблемы можно бороться только комбинацией: 1) радикального и серьёзного системного изменения того, как мы производим необходимую энергию; и 2) структурных изменений в нашем потребительском поведении. Если в эпоху постпандемии мы решим вернуться к прежней жизни (управляя теми же автомобилями, летая в тех же направлениях, питаясь теми же продуктами, так же обогревая наши дома и т. д.), кризис COVID-19 пропадёт даром в том, что касается климатической политики. Наоборот, если некоторые привычки, которые нам пришлось усвоить во время пандемии, преобразовать в структурные изменения в поведении, климатические последствия могут быть другими. Меньше ездить на работу, больше работать удалённо, не садиться за руль, а ездить на велосипеде и ходить пешком, чтобы воздух в наших городах был таким же чистым, как это было во время локдаунов, отдыхать ближе к дому: всё это, если объединить в большом масштабе, могло бы привести к устойчивому сокращению выбросов углерода".
  Получается интересная картина. Во-первых, изменение поведения не привело к крупному сокращению объёмов выбросов, "небольшие индивидуальные действия (гораздо меньшее потребление, отказ от полётов и использования наших автомобилей) не имеют большого значения по сравнению с размером выбросов, производимых электроэнергетикой"; "даже беспрецедентные и драконовские локдауны... нигде не стали жизнеспособной стратегией декарбонизации, потому что даже в этом случае мировая экономика продолжала выделять большое количество углекислого газа". Но именно необходимость "структурных изменений в нашем потребительском поведении", по мнению Шваба, является одной из двух составляющих "жизнеспособной стратегии декарбонизации".
  Во-вторых, если "общие выбросы углерода, генерируемые производством электроэнергии, необходимой для питания наших электронных устройств и передачи данных, примерно равны глобальным показателям авиатранспортной отрасли", то логично сокращать использование электронных устройств, в том числе камер, используемых для наблюдения и слежения за людьми. Но такой вариант развития недопустим для Шваба, поэтому он совершает фактическую подмену термина, требуя "радикального и серьёзного системного изменения того, как мы производим необходимую энергию". Получается, что важно не то, сколько электроэнергии мы потребляем, а то, как мы её получаем.
  В-третьих, ратуя за "структурные изменения в поведении" людей, Шваб призывает не сократить использование электронных устройств (всевозможных гаджетов), а пересмотреть то, как люди питаются и обогревают свои дома (очевидно, не в пользу людей). Возникает риторический вопрос: изменят ли Шваб и прочие участники форма в Давосе свой образ жизни (станут питаться скромнее и жить в непрогретых комнатах) ради сокращения выбросов углерода?
  
  4
  
  Наблюдение - ещё одна тема, важная для Шваба. Основанием для усиления наблюдения и контроля является, конечно же, забота о здоровье населения в условиях вспышки болезни: "По мере ослабления кризиса коронавируса и возврата людей на рабочие места, корпоративный сдвиг будет направлен на усиление наблюдения; к лучшему или к худшему, компании будут следить, а иногда и записывать, что делает их персонал. Тенденция может принимать самые разные формы: от измерения температуры тела тепловизорами до мониторинга через приложения того, как сотрудники соблюдают социальное дистанцирование. Это неизбежно вызовет серьёзные вопросы регулирования и приватности, которые многие компании отвергнут, утверждая, что, пока они не усилят цифровое наблюдение, они не смогут возобновить деятельность и функционировать без риска новых заражений (и в некоторых случаях понесут ответственность). Они будут ссылаться на здоровье и безопасность как на оправдание для усиления наблюдения". Это - ещё один шаг в сторону пересмотра общественного договора и ограничения прав граждан, причём Шваб преподносит как допустимое то, что компании (даже не государственные учреждения) вправе "отвергнуть" возражения своего персонала против нарушения приватности. И оказывается, "функционировать без риска новых заражений" возможно только после того, как компании "усилят цифровое наблюдение". А дальше Великий обнулятор то ли опять проговаривается, то ли уже, более не стесняясь, называет вещи своими именами: "Постоянные опасения, выражаемые законодателями, академиками и профсоюзными деятелями, заключаются в том, что инструменты наблюдения, вероятно, останутся на местах после кризиса и даже после того, как вакцина будет наконец найдена, просто потому, что у работодателей нет никакой мотивации для удаления систем наблюдения, раз они были установлены, особенно если одно из косвенных преимуществ наблюдения - проверка производительности сотрудников".
  Однако, рисуя радужную перспективу цифрового фашизма, Шваб одновременно желает от всего откреститься. Мягко называя это "антиутопией", Шваб приводит аргументы некоторых противников тотального цифрового контроля, после чего с детской наивностью восклицает: "Нас предупредили!" То есть Шваб, насаждающий идеи усиления контроля и наблюдения под видом заботы о здоровье, как бы не имеет никакого отношения к всему тому, что "антиутопия" может принести обычным людям.
  Возможно, понимая, что "Нас предупредили!" звучит всё-таки не слишком убедительно, Шваб успокаивает: "Сценарий антиутопии - не смертельный случай". Правда, не уточняет, для кого...
  
  5
  
  Пландемия ударила по большинству отраслей, однако есть и такие, которые оказались в выигрыше. Прежде всего, Шваб выделяет tech (или big tech), здравоохранение и оздоровление (wellness). С первой и второй всё очевидно, а вот третья отрасль требует пояснения. Под ней подразумевается сочетание первой и второй, цифровых технологий и здравоохранения, дополненное тотальным цифровым наблюдением: "Как и в любой другой отрасли, цифровые технологии будут играть важную роль в формировании оздоровления в будущем. Сочетание ИИ, IoT, датчиков и носимых устройств позволит по-новому взглянуть на личное благополучие". Цифровизация не остановится ни перед чем: "В пост-COVID-19 мире точная информация об объёме выделяемого нами углекислого газа, нашем влиянии на биоразнообразие, о токсичности всех ингредиентов, которые мы потребляем, а также об окружающей среде или пространственном окружении, в котором мы развиваемся, приведёт к значительному прогрессу с точки зрения нашего понимания коллективного и индивидуального благополучия". Учитывая озабоченность Шваба проблемой выброса углерода, можно допустить, что для людей планируется установить допустимую норму выделения углекислого газа, и тех, чьи организмы не соответствуют норме, в будущем не ждёт ничего хорошего. Причина для массового внедрения гаджетов, отслеживающих состояние организма, заключается в том, "что в будущем медицинская помощь будет предоставляться удалённо в большем объёме. Это в свою очередь усилит тенденцию к увеличению количества носимых и домашних средств диагностики, таких как смарт-туалеты, способные отслеживать данные о состоянии здоровья и выполнять анализ состояния здоровья". Позволим себе провести литературную параллель с романом Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка", где среди множества карикатурных персонажей есть и такой: "Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии". Шваб и Маллере, полагающие использование смарт-туалетов залогом крепкого здоровья, напоминают этого "генерала-от-сортиров".
  
  6
  
  Пожалуй, самый примечательный НЛП-приём авторы демонстрируют, разбирая психическую реакцию людей на локдауны. Сперва бодро заявляется: "Когда всё население оказалось дома в локдауне, бесчисленные примеры показали, что в результате у людей не только было больше времени друг для друга, но и, похоже, они стали добрее друг к другу".
  Затем краски сгущаются: "Ритуалы, присущие нашему человеческому состоянию - рукопожатия, объятия, поцелуи и многие другие, - были запрещены. Результатом стали одиночество и изоляция. На данный момент мы не знаем, сможем ли мы полностью вернуться к нашему прежнему образу жизни, и когда это произойдёт. На любой стадии пандемии, но особенно ближе к концу локдаунов, психологический дискомфорт остаётся риском даже после того, как прошёл период острого стресса; психологи назвали это "феноменом третьей четверти" в отношении людей, живущих в изоляция в течение продолжительного период времени (вроде полярников или космонавтов): они обычно испытывают проблемы и напряжение ближе к концу своей миссии. Подобно этим людям, но в планетарном масштабе, наше коллективное чувство психического благополучия получило очень серьёзный удар. Разобравшись с первой волной, мы теперь ожидаем другую, которая может прийти или нет, и эта токсичная эмоциональная смесь рискует вызвать состояние коллективного страдания".
  Дальше - больше: "На момент написания книги (июнь 2020 года) влияние пандемии с точки зрения психического здоровья не может быть определено или количественно оценено общим способом, но известен обширный характер этого влияния. Вкратце: 1) отдельные лица с ранее существовавшими психическими расстройствами, такими как депрессия, будут всё больше страдать от тревожных расстройств; 2) меры социального дистанцирования даже после отмены усугубят проблемы с психическим здоровьем; 3) во многих семьях потеря дохода вслед за безработицей ввергнет людей в состояние "смерти от отчаяния"; 4) уровень домашнего насилия и грубости, особенно в отношении женщин и детей, будет расти, пока продолжается пандемия; и 5) "уязвимые" люди и дети - находящиеся под опекой, социально-экономически неблагополучные и инвалиды, нуждающиеся в поддержке на уровне выше среднего, - будут особенно подвержены риску увеличения психических расстройств".
  Наконец: "Во время пандемии возросло количество случаев домашнего насилия".
  Итак, люди "стали добрее друг к другу", но "возросло количество случаев домашнего насилия". Можно попытаться объяснить подобное отсутствием здравого смысла, но это будет несколько наивно. Скорее, перед нами вполне продуманная траектория, по которой должна скользить мысль читателя, соединяя несоединимое: "добрее друг к другу" - это "домашнее насилие".
  
  7
  
  По поводу "возвращения к бизнесу в обычном режиме" Шваб категоричен: "Этого не случится, потому что это не может случиться". Звучит прямо как заклинание!
  Однако в других местах книги он менее уверен в будущем: так, Шваба очень волнует, что кризис COVID-19 пропадёт даром (go to waste). Четырежды рефреном звучит эта формула на страницах книги: "...кризис COVID-19 пропадёт даром..."; "...кризис COVID-19 не может пропасть даром..."; "...не допустив, чтобы кризис пропал даром..."; "...не допустить, чтобы кризис COVID-19 пропал даром..." - Шваб, предостерегая читателя, вполне допускает, что подобное может случиться.
  Завершая обзор, постараемся ответить на следующий вопрос: кому адресована эта книга? Конечно, не завсегдатаям форума в Давосе, которые вряд ли найдут в книге хоть что-нибудь новое для себя. И не рядовым неподготовленным читателям, которые попросту не поймут "птичий язык" Шваба. Выходит, целевая аудитория книги - те, кого Великому обнулятору и его хозяевам следует убедить в своей победе; те, от кого многое зависит, но чью волю нужно сломить и подчинить, навязав "окно возможностей", которые предоставляет COVID-19.
  
  Анатолий Страхов
  
  
  COVID-19: Великое обнуление
  
  Введение
  
  Всемирный кризис, вызванный пандемией коронавируса, не имеет аналогов в современной истории. Нас нельзя обвинить в преувеличении, когда мы говорим, что он погружает наш мир в целом и каждого из нас индивидуально в самые трудные, но интересные времена, с которыми нам приходилось сталкиваться на протяжении поколений. Это решающий момент для нас - мы будем иметь дело с его последствиями в течение многих лет, и многое изменится навсегда. Это приводит к экономическому сбою монументальных масштабов, порождая опасный и нестабильный период на многих фронтах - политическом, социальном, геополитическом, - вызывая глубокую озабоченность по поводу окружающей среды, а также расширяя область влияния (пагубную или наоборот) технологий в нашей жизни. Ни одна отрасль или бизнес не будут защищены от воздействия этих изменений. Миллионы компаний рискуют исчезнуть, а будущее многих отраслей остаётся неопределённым; процветать будут немногие. В индивидуальном порядке для многих жизнь, какой они её всегда знали, рушится с угрожающей скоростью. Но глубокие экзистенциальные кризисы также способствуют самоанализу и способны таить в себе потенциал для трансформации. Линии разлома в мире - в первую очередь социальное разделение, недостаток справедливости, отсутствие сотрудничества, провал глобального управления и лидерства - теперь обнажены как никогда прежде, и люди чувствуют, что пришло время для переосмысления. Возникнет новый мир, контуры которого нам предстоит как вообразить, так и нарисовать.
  На момент написания книги (июнь 2020 года) пандемия продолжает усугубляться во всём мире. Многие из нас задумываются, когда все вернётся к норме. Короткий ответ: никогда. Ничто никогда не вернётся к "нарушенному" чувству нормальности, которое царило до кризиса, потому что пандемия коронавируса знаменует собой фундаментальную точку перегиба на нашей глобальной траектории. Некоторые аналитики называют это важной бифуркацией, другие ссылаются на глубокий кризис "библейских" масштабов, но суть остаётся прежней: мир, каким мы его знали в первые месяцы 2020 года, больше не существует, разложившийся в контексте пандемии. Грядут радикальные изменения с такими последствиями, что некоторые знатоки ссылаются на эпоху "до коронавируса" (BC) и "после коронавируса" (AC). Нас продолжат удивлять как быстрота, так и неожиданная природа этих изменений - поскольку они сопрягаются друг с другом, они вызывают последствия второго, третьего, четвёртого и более порядков, каскадные эффекты и непредвиденные результаты. Действуя таким образом, они сформируют "новую нормальность", радикально отличную от той, которую мы постепенно оставим позади. Многие наши убеждения и предположения о том, как может или должен выглядеть мир, будут разрушены в ходе этого процесса.
  Однако обширные и радикальные заявления (например, "всё изменится") и анализ по принципу "всё или ничего", "чёрное и белое" следует применять с большой осторожностью. Конечно, в реальности будет гораздо больше нюансов. Сама по себе пандемия не может полностью трансформировать мир, но, вероятно, ускорит многие изменения, которые уже имели место до её вспышки, что в свою очередь приведёт в движение другие изменения. Единственная уверенность: изменения не будут линейными, а также будут преобладать резкие перепады. "COVID-19: Великое обнуление" - это попытка определить предстоящие изменения и пролить свет на них, а также внести скромный вклад в определение того, с чем может иметь сходство их более желательная и устойчивая форма.
  Давайте начнём с рассмотрения явления в перспективе: человеческим существам около 200 000 лет, самым старым бактериям - миллиарды лет, а вирусам - по крайней мере 300 миллионов лет. Это означает, что, скорее всего, пандемии существовали всегда и были неотъемлемой частью истории человека с тех пор, как люди начали путешествовать; на протяжении последних 2000 лет они были правилом, а не исключением. Из-за своей изначально подрывной природы эпидемии на протяжении всей истории доказывали, что являются силой для продолжительных и часто радикальных изменений: разжигая мятежи, вызывая столкновения популяций и военные поражения, но также вызывая инновации, меняя национальные границы и часто прокладывая путь революциям. Вспышки эпидемий вынуждали империи менять курс, например, Византийскую империю, поражённую чумой Юстиниана в 541-542 годах, а некоторые даже исчезали совсем - когда императоры ацтеков и инков умерли вместе с большинством своих подданных от европейских микробов. Кроме того, меры властей по их сдерживанию всегда были частью политического арсенала. Таким образом, нет ничего нового в ограничениях и локдаунах, введённых в большей части мира для усмирения COVID-19. Это была обычная практика на протяжении веков. Самые ранние формы ограничений появились с карантином, введённом при попытке сдержать "чёрную смерть", которая между 1347 и 1351 годами убила около трети всех европейцев. Возникшая от слова quaranta (что по-итальянски означает "сорок"), идея заточения людей на 40 дней возникла без реального понимания властями того, что они хотят сдержать, но эти меры были одной из первых форм институционализированного общественного здравоохранения, которая помогла узаконить усиление власти современным государством. Период в 40 дней не имеет под собой медицинских оснований; он был выбран по символическим и религиозным причинам: и Ветхий Завет, и Новый Завет часто ссылаются на число 40 в контексте очищения, в частности, 40 дней Великого поста и 40 дней потопа в Книге Бытия.
  Распространение инфекционных заболеваний имеет уникальную способность разжигать страх, тревогу и массовую истерию. Действуя таким образом, как мы видим, она также бросает вызов нашей социальной сплочённости и коллективной способности управлять кризисом. Эпидемии по своей природе вызывают разногласия и наносят травмы. То, против чего мы боремся, невидимо; наша семья, друзья и соседи могут стать источниками инфекции; те повседневные ритуалы, которыми мы дорожим, вроде встречи с другом в общественном месте, могут стать каналом передачи; и власти, которые пытаются защитить нас, применяя ограничительные меры, часто воспринимаются как агенты угнетения. На протяжении всей истории важным повторяющимся шаблоном был поиск козлов отпущения и решительное возложение вины на постороннего. В средневековой Европе евреи почти всегда были среди жертв самых громких погромов, спровоцированных чумой. Это иллюстрирует один трагический пример: в 1349 году, через два года после того, как "чёрная смерть" начала бродить по континенту, в Страсбурге в день святого Валентина от евреев, которых обвиняли в распространении чумы путём загрязнения городских колодцев, потребовали обратиться в христианство. Около 1000 человек отказались и были заживо сожжены. В том же году еврейские общины в других европейских городах были истреблены, что вынудило евреев массово мигрировать в восточную часть Европы (в Польшу и Россию), в процессе этого навсегда изменив демографию континента. То, что верно для европейского антисемитизма, также применимо к возникновению абсолютистского государства, к постепенной сдаче позиций церковью и к многим другим историческим событиям, которые в немалой степени можно отнести к пандемиям. Изменения были настолько разнообразными и распространёнными, что привели к концу эпохи покорности, положив конец феодализму и крепостному праву и возвестив начало эпохи Просвещения. Проще говоря, "чёрная смерть" могла быть непризнанным началом современного человека. Если такие глубокие социальные, политические и экономические изменения могли быть спровоцированы чумой в средневековом мире, могла бы пандемия COVID-19 ознаменовать начало аналогичного поворотного момента с долгосрочными и драматичными последствиями для нашего мира сегодня? В отличие от некоторых прошлых эпидемий, COVID-19 не представляет собой новой экзистенциальной угрозы. Это не приведёт к непредвиденному массовому голоду, крупным военным поражениям и сменам режимов. Целые популяции не будут истреблены или переселены в результате пандемии. Однако это не тождественно обнадеживающим выводам. В реальности пандемия драматично обостряет уже существующие опасности, которым мы слишком долго не могли адекватно противостоять. Она также ускорит тревожные тенденции, которые накапливались в течение длительного периода времени.
  Чтобы начать проработку продуманного ответа, нам нужна концептуальная структура (или простая мысленная карта), чтобы помочь нам задуматься о том, что происходит, и направлять нас в осмыслении этого. Идеи, предлагаемые историей, могут быть особенно полезны. Вот почему мы так часто ищем обнадёживающий "мысленный якорь", который может служить ориентиром, когда мы вынуждены задавать себе трудные вопросы о том, что изменится и в какой степени. Действуя таким образом, мы ищем прецеденты, задавая такие вопросы: похожа ли пандемия на испанский грипп 1918 года (унёсший, по оценкам, жизни более 50 миллионов человек во всём мире в результате трёх последовательных волн)? Может ли она быть похожа на Великую депрессию, начавшуюся в 1929 году? Есть ли какое-нибудь сходство с психологическим шоком, нанесённым 9/11? Есть ли сходства с тем, что произошло с SARS в 2003 году и H1N1 в 2009 году (хотя и в другом масштабе)? Может ли это быть похоже на великий финансовый кризис 2008 года, но намного крупнее? Правильный, хотя и нежелательный ответ на все эти вопросы: нет! Ничто из этого не соответствует области влияния и примеру человеческих страданий и экономических разрушений, вызванных нынешней пандемией. В частности, экономические последствия не допускают сходства с каким-либо кризисом в современной истории. Как указывали многие главы государств и правительств в разгар пандемии, мы находимся в состоянии войны, но с врагом, который невидим; выражаясь метафорически: "Если то, что мы переживаем, действительно может быть названо войной, это, конечно, не типичная война. В конце концов, сегодняшнего врага носит в себе всё человечество".
  И всё равно Вторая мировая война даже в этом случае могла бы стать одним из наиболее уместных мысленных якорей в попытке оценить, что будет дальше. Вторая мировая война была ярчайшей трансформирующей войной, вызвавшей не только фундаментальные изменения в мировом порядке и мировой экономике, но также повлёкшей за собой радикальные сдвиги в социальных взглядах и убеждениях, которые в конечном итоге проложили путь для радикально новой политики и положений общественного договора (вроде включения женщин в трудовые ресурсы до того, как им стать избирателями). Очевидно, есть фундаментальные различия между пандемией и войной (которые мы обсудим более подробно на следующих страницах), но значительность их трансформирующей мощи сопоставима. Обе имеют потенциал стать трансформирующим кризисом ранее невообразимых масштабов. Однако мы обязаны остерегаться поверхностных аналогий. Даже при наихудшем, ужасном сценарии COVID-19 убьёт гораздо меньше людей, чем великие эпидемии чумы, включая "чёрную смерть", или Вторая мировая война. Более того, сегодняшняя экономика не допускает сходства с экономикой прошлых веков, которая зависела от ручного труда, сельскохозяйственных угодий или тяжёлой промышленности. Однако в сегодняшнем сильно взаимосвязанном и взаимозависимом мире влияние пандемии выйдет далеко за рамки (уже ошеломляющей) статистики, относящейся "всего лишь" к смерти, безработице и банкротствам.
  "COVID-19: Великое обнуление" написана и опубликована в разгар кризиса, чьи последствия будут раскрываться в ближайшие годы. Неудивительно, что все мы чувствуем себя несколько озадаченными - чувство столь понятное, когда поражает сильный шок, приносящий с собой тревожную уверенность в том, что его результаты будут и неожиданными, и необычными. Эту странность хорошо уловил Альбер Камю в своём романе 1947 года "Чума": "Но все эти перемены в каком-то смысле были столь удивительны и произошли они так молниеносно, что нелегко было считать их нормальными и прочными". Теперь, когда над нами нависло немыслимое, что будет дальше, сразу после пандемии, а затем в обозримом будущем?
  Конечно, ещё слишком рано говорить с какой-либо обоснованной точностью, что повлечёт за собой COVID-19 с точки зрения "исключительных" изменений, но задача этой книги - предложить некоторые последовательные и концептуально обоснованные рекомендации о том, что может быть впереди, и сделать это как можно более исчерпывающе. Наша цель - помочь нашим читателям осознать многогранность грядущих изменений. По крайней мере, как мы докажем, пандемия ускорит системные изменения, которые среди множества других уже были очевидны до кризиса: частичный отход от глобализации, растущее разъединение между США и Китаем, ускорение автоматизации, опасения по поводу усиленного наблюдения, растущая привлекательность политики обеспечения благополучия, рост национализма и последующий страх перед иммиграцией, растущая мощь tech, необходимость для предприятий иметь ещё более прочное онлайн-присутствие. Но это могло бы выйти за рамки простого ускорения, изменив то, что раньше казалось неизменным. Таким образом, могут быть спровоцированы изменения, которые до пандемии казались бы немыслимыми, такие как новые формы денежной политики вроде вертолётных денег (уже наличествующие), пересмотр/корректировка некоторых из наших социальных приоритетов и расширенный поиск общего блага как политическая цель, понятие справедливости, обретающее политическую действенность, радикальные меры социального обеспечения и налогообложения, а также коренные геополитические перестроения.
  Более широкая идея заключается в следующем: возможности для изменений и получающийся в результате новый порядок теперь беспредельны и ограничены только нашим воображением, к лучшему или к худшему. Общества могут становиться либо более эгалитарными, либо более авторитарными, либо ориентированными на большую солидарность или больший индивидуализм, отстаивая интересы немногих или многих; экономики, когда они восстановятся, могли бы вступить на путь большей инклюзивности и быть более приспособленными к нашим общим глобальным нуждам, а могли бы вернуться к прежнему функционированию. Вы уловили суть: мы должны воспользоваться преимуществами этой беспрецедентной возможности, чтобы переосмыслить наш мир, постараться сделать его лучше и более приспособленным, когда он окажется по другую сторону этого кризиса.
  Мы осознаём, что попытка охватить масштаб и широту всех проблем, рассматриваемых в этой книге, - это огромная задача, которая может быть даже невыполнимой. Тема и все связанные с ней неопределённости колоссальны и могли бы заполнить страницы публикации в пять раз больше этой. Но нашей целью было написать относительно краткую и простую книгу, чтобы помочь читателю понять, что происходит во множестве областей. Чтобы как можно меньше прерывать поток текста, справочная информация находится в конце книги, а прямые ссылки на источники сведены к минимуму. Опубликованная в разгар кризиса, когда ожидаются новые волны заражения, книга будет постоянно эволюционировать с учётом меняющейся природы темы обсуждения. Будущие редакции будут обновляться с учётом новых результатов, последних исследований, пересмотренных политических мер и постоянной обратной связи от читателей.
  Этот том представляет собой гибрид лёгкой академической книги и эссе. Он включает в себя теорию и практические примеры, но в основном носит пояснительный характер и содержит множество предположений и идей о том, как может и, возможно, должен выглядеть постпандемический мир. Текст не предлагает ни простых обобщений, ни рекомендаций для мира, движущегося к новой нормальности, но мы полагаем, что он будет полезным.
  Эта книга состоит из трёх основных глав, предлагающих панорамный обзор картины будущего. В первой оценивается, каким будет влияние пандемии на пять ключевых макрокатегорий: экономические, социетальные, геополитические, связанные с окружающей средой и технологические факторы. Во второй рассматривается воздействие на микроуровне для конкретных отраслей и компаний. В третьей выдвигается гипотеза о природе возможных последствий на индивидуальном уровне.
  
  1. Макрообнуление
  
  Первый этап нашего пути проходит через пять макрокатегорий, которые представляют всестороннюю аналитическую структуру для понимания того, что происходит в современном мире и как это может развиваться. Для удобства чтения мы тематически пройдёмся по каждой категории в отдельности. В реальности они взаимозависимы, с чего мы и начинаем: наш мозг заставляет нас мыслить линейно, но мир, который нас окружает, нелинейный, то есть сложный, адаптивный, динамичный и неоднозначный.
  
  1.1 Концептуальная структура - три определяющих характеристики сегодняшнего мира
  
  Макрообнуление произойдёт в контексте трёх преобладающих мирских сил, которые формируют наш мир сегодня: взаимозависимости, скорости и сложности. Сила этого трио в большей или меньшей степени применяется ко всем нам, кем бы мы ни были и где бы мы ни находились.
  
  1.1.1 Взаимозависимость
  
  Если бы только одно слово могло раскрыть суть XXI века, это было бы слово "взаимозависимость". Побочный продукт глобализации и технологического прогресса, её фактически можно определить как динамику обоюдной зависимости между элементами, составляющими систему. Тот факт, что глобализация и технологический прогресс так сильно продвинулись вперёд за последние несколько десятилетий, побудил некоторых знатоков заявить, что мир теперь "гиперсвязанный" - вариант взаимозависимости "на стероидах"! Что означает эта взаимозависимость на практике? Просто то, что мир "сцеплен": связан вместе. В начале 2010-х Кишор Махбубани, академик и бывший дипломат из Сингапура, запечатлел эту реальность с помощью метафорического корабля: "7 миллиардов человек, населяющих планету Земля, больше не живут в более чем сотне отдельных кораблей [стран]. Вместо этого все они живут в 193 отдельных каютах на одном корабле". По его собственным словам, это вообще одна из величайших трансформаций. В 2020 году он продолжил эту метафору в контексте пандемии, написав: "Если мы, 7,5 миллиарда человек, теперь застряли вместе на заражённом вирусом круизном лайнере, имеет ли смысл чистить и мыть только наши личные каюты, игнорируя коридоры и вентиляционные шахты снаружи, по которым перемещается вирус? Ответ однозначный: нет. Но это то, что мы делаем. ...Поскольку мы сейчас находимся на одном корабле, человечество должно заботиться о глобальном корабле целиком".
  Взаимозависимый мир - это мир глубокой системной связанности, в котором все риски влияют друг на друга через сеть сложных взаимодействий. При таких условиях утверждение о том, что экономический риск будет ограничиваться экономической сферой или что риск, связанный с окружающей средой, не будет иметь влияния на риски иного характера (экономические, геополитические и т. д.), больше не является здравым. Мы все способны придумать экономические риски, превращающиеся в политические (вроде резкого роста безработицы, ведущего к очагам социальных волнений), или технологические риски, мутирующие в социетальные (такие как проблема отслеживания пандемии с помощью мобильных телефонов, вызывающая социетальную негативную реакцию). При изолированном рассмотрении отдельные риски - экономического, геополитического, социетального или связанного с окружающей средой характера - создают ложное впечатление, что их можно сдерживать или смягчать; в реальной жизни системная связанность показывает, что это искусственная конструкция. Во взаимозависимом мире риски усиливают друг друга и, действуя таким образом, имеют каскадные эффекты. Вот почему изоляция или сдерживание не рифмуются со взаимозависимостью и взаимосвязанностью.
  Это наглядно показано на диаграмме ниже, взятой из доклада о глобальных рисках Всемирного экономического форума за 2020 год. Она иллюстрирует взаимосвязанную природу рисков, с которыми мы коллективно сталкиваемся; каждый отдельный риск всегда сопрягается с рисками из его собственной макрокатегории, но также и с отдельными рисками из других макрокатегорий (экономические риски отображаются синим цветом, геополитические - оранжевым, социетальные - красным, связанные с окружающей средой - зелёным, а технологические - фиолетовым). Таким образом, каждый отдельный риск таит в себе возможность вызвать эффект рикошета, провоцируя другие риски. Как ясно видно из диаграммы, риск "инфекционных заболеваний" (infectious diseases) обязательно будет иметь прямое влияние на "сбой глобального управления" (global governance failure), "социальную нестабильность" (social instability), "безработицу" (unemployment), "бюджетные кризисы" (fiscal crises) и "вынужденную миграцию" (involuntary migration) - и это лишь некоторые. Каждый из них поочерёдно будет влиять на другие отдельные риски, а это означает, что отдельный риск, с которого началась цепочка влияния (в данном конкретном случае "инфекционные заболевания"), в конечном итоге усиливает многие другие риски не только в своей собственной макрокатегории (социетальные риски), но также и в других четырёх макрокатегориях. Это демонстрирует феномен заражения через системную связанность. В следующих подразделах мы исследуем, что может повлечь за собой риск пандемии с экономической, социетальной, геополитической, связанной с окружающей средой и технологической перспективы.
   []
  Рисунок 1. Источник: World Economic Forum, The Global Risks Report 2020, Figure IV: The Global Risks Interconnections Map 2020, World Economic Forum Global Risks Perception Survey 2019-2020
  
  Взаимозависимость имеет важный концептуальный эффект: она сводит на нет "узкое мышление". Поскольку в конечном итоге имеет значение сопряжение и системная связанность, рассмотрение трудностей или оценивание проблемы или риска отдельно от других бессмысленно и бесполезно. В прошлом такое "узкое мышление" отчасти объясняет, почему так много экономистов не смогли предсказать кредитный кризис (в 2008 году) и почему так мало политологов предвидели приближение Арабской весны (в 2011 году). Сегодня такова же проблема с пандемией. Эпидемиологи, специалисты в области общественного здравоохранения, экономисты, социологи и все другие учёные и специалисты, которые помогают лицам, принимающим решения, понять, что их ждёт впереди, сталкиваются с трудностями (а иногда и невозможностью) преодолевать границы своей собственной дисциплины. Вот почему рассмотрение комплексных компромиссов, таких как сдерживание развития пандемии вместо возобновления экономической деятельности, чертовски сложно. Понятно, что большинство экспертов в конечном итоге разделяются по всё более узким областям. Поэтому им не хватает расширенного изображения, необходимого для соединения множества различных точек, которые обеспечивают более полную картину, в которой отчаянно нуждаются лица, принимающие решения.
  
  1.1.2 Скорость
  
  Вышесказанное чётко указывает на технологический прогресс и глобализацию как на главных "виновников", ответственных за большую взаимозависимость. Кроме того, они создали такую культуру незамедлительности (culture of immediacy), что не будет преувеличением утверждать, что в современном мире всё движется намного быстрее, чем раньше. Если бы было выделено что-то одно, чтобы объяснить это поразительное увеличение скорости, то это, несомненно, был бы интернет. Более половины (52%) населения мира сейчас подключены к интернету, по сравнению с менее чем 8% 20 лет назад; в 2019 году по всему миру было продано более 1,5 миллиарда смартфонов - символ и вектор скорости, позволяющий добраться до нас везде и в любое время. Интернет вещей (IoT) теперь соединяет 22 миллиарда устройств в режиме реального времени, начиная с автомобилей и заканчивая больничными койками, электрическими сетями и насосами для водяных станций, кухонными печами и системами сельскохозяйственного орошения. Ожидается, что к 2030 году это число достигнет 50 миллиардов или больше. Другие объяснения роста скорости указывают на элемент "дефицита": раз общества становятся богаче, время становится более ценным и поэтому воспринимается как всё более дефицитный ресурс. Это может объяснить исследования, показывающие, что люди в богатых городах всегда ходят быстрее, чем в бедных городах, - у них нет времени, чтобы его терять! Независимо от причинного объяснения, развязка всего этого очевидна: как потребители и производители, супруги и родители, лидеры и последователи, все мы подвергаемся постоянным, хотя и прерывистым, быстрым изменениям.
  Мы можем видеть скорость везде; будь то кризис, социальное недовольство, технологические разработки и внедрение, геополитические потрясения, финансовые рынки и, конечно же, проявление инфекционных заболеваний - теперь всё движется, как при перемотке вперёд. В результате мы действуем в обществе реального времени, испытывая мучительное ощущение, что темп жизни постоянно возрастает. Эта новая культура незамедлительности, одержимая быстротой, проявляется во всех аспектах нашей жизни, от цепочек поставок "точно в срок" до "высокочастотной" торговли, от быстрых знакомств до быстрого питания. Она настолько распространена, что некоторые знатоки называют этот новый феномен "диктатурой срочности". Это действительно может принимать крайние формы. Исследования, проведённые учёными Microsoft, показывают, например, что замедления не более чем на 250 миллисекунд (четверть секунды) достаточно для того, чтобы веб-сайт терял посещаемость среди своих "более быстрых" конкурентов! Всеобъемлющий результат заключается в том, что срок годности политики, продукта или идеи, а также жизненный цикл лица, принимающего решения, или проекта резко сокращаются и часто непредсказуемы.
  Ничто не проиллюстрирует это более ярко, чем головокружительная быстрота, с которой COVID-19 развивался в марте 2020 года. Менее чем через месяц из водоворота, спровоцированного ошеломляющей скоростью, с которой пандемия поглотила большую часть мира, казалось, наступила целая новая эра. Предполагалось, что начало вспышки имело место в Китае раньше, но экспоненциальное глобальное развитие пандемии застало многих лиц, принимающих решения, и большую часть общественности врасплох, потому что в когнитивном плане нам обычно трудно осознать значение экспоненциального роста. Рассмотрим следующий пример в пересчёте на "дни удвоения": если пандемия растёт на 30% в день (как это произошло с COVID-19 примерно в середине марта для некоторых из наиболее пострадавших стран), число зарегистрированных случаев (или смертей) удвоится чуть более чем за два дня. Если она растёт на 20%, это займёт от четырёх до пяти дней; а если растёт на 10%, это займёт чуть более недели. Другими словами: на глобальном уровне COVID-19 потребовалось три месяца, чтобы достичь 100 000 случаев, 12 дней, чтобы удвоить количество случаев до 200 000, четыре дня, чтобы достичь 300 000 случаев, а затем 400 000 и 500 000 случаев были достигнуты за два дня оба раза. От этих чисел кружится голова - невероятная скорость в действии! Экспоненциальный рост настолько затруднителен для наших когнитивных функций, что мы часто справляемся с ним, лишь развивая экспоненциальную "близорукость", считая его не более чем "очень быстрым". В знаменитом эксперименте, проведённом в 1975 году, два психолога обнаружили, что, когда нам нужно предсказать экспоненциальный процесс, мы часто недооцениваем его в 10 раз. Понимание этой динамики роста и мощи экспонент проясняет, почему скорость является такой проблемой и почему быстрота вмешательства для сдерживания темпов роста является ключевой. Это понял Эрнест Хемингуэй. В его романе "И восходит солнце" два персонажа ведут следующий разговор:
  - А как вы обанкротились? - спросил Билл.
  - Двумя способами, - сказал Майкл. - Сначала постепенно, а потом сразу.
  То же самое происходит с большими системными сдвигами и сбоями в целом: всё имеет тенденцию меняться сначала постепенно, а затем внезапно. Ожидайте того же от макрообнуления.
  Скорость не только принимает крайние формы, но может также вызывать обратные эффекты. Например, "нетерпеливость" - это то, последствия чего можно увидеть также в поведении участников финансовых рынков (с новым исследованием, предполагающим, что импульсная торговля, основанная на скорости, заставляет котировки акций постоянно отклоняться от их фактической стоимости или "правильной" цены) и избирателей на выборах. Последнее будет иметь решающее значение в постпандемическую эпоху. Правительствам, по необходимости, требуется время, чтобы принять решения и реализовать их: они обязаны учитывать множество различных групп избирателей и конкурирующие интересы, уравновешивать внутренние проблемы с внешними факторами и получать одобрение законодательного органа, прежде чем приводить в действие бюрократический аппарат для выполнения всех этих решений. Напротив, избиратели ожидают почти немедленных политических результатов и улучшений, которые, если они не происходят достаточно быстро, приводят к почти мгновенному разочарованию. Эта проблема асинхронности между двумя разными группами (крупными политиками и общественностью), чей временной горизонт так существенно различается, будет острой и очень трудной для разрешения в контексте пандемии. Скорость шока и (глубина) причинённых им мук не будут и не могут быть сопоставлены с аналогичной скоростью в политической области.
  Скорость также побудила многих наблюдателей установить ложную равнозначность, сравнив сезонный грипп с COVID-19. Это сравнение, проводившееся снова и снова в первые месяцы пандемии, вводило в заблуждение и было концептуально ошибочным. Давайте возьмём пример США, чтобы обозначить суть и лучше понять роль, которую во всём этом играет скорость. По данным центров по контролю за заболеваниями (CDC), от 39 до 56 миллионов американцев заразились гриппом в течение зимнего сезона 2019-2020 годов, и от 24 000 до 62 000 умерли. Напротив, по данным университета Джона Хопкинса, 24 июня 2020 года более 2,3 миллиона человек были диагностированы с COVID-19, и почти 121 000 человек умерли. Но на этом сравнение заканчивается; это бессмысленно по двум причинам: 1) цифры по гриппу соответствуют предполагаемому общему бремени гриппа, тогда как цифры по COVID-19 являются подтверждёнными случаями; и 2) сезонный гриппа спадает "мягкими" волнами в течение нескольких (до шести) месяцев по ровной модели, тогда как вирус COVID-19 распространяется, как цунами, по модели горячих точек (в нескольких городах и регионах, где он концентрируется) и, действуя таким образом, может перегрузить и заблокировать систему здравоохранения, монополизируя больницы в ущерб пациентам, не больным COVID-19. Вторая причина - скорость, с которой нарастает пандемия COVID-19, и внезапность появления кластеров - имеет решающее значение и делает сравнение с гриппом неуместным.
  В основе первой и второй причин лежит скорость: в подавляющем большинстве стран быстрота, с которой развивалась эпидемия, сделала невозможным наличие достаточных возможностей тестирования и тем перегрузила многие национальные системы здравоохранения, оснащённые, чтобы справляться с предсказуемым, периодическим и довольно медленным сезонным гриппом, но не со "сверхбыстрой" пандемией.
  Ещё одно важное и далеко идущее последствие скорости состоит в том, что лица, принимающие решения, имеют больше информации и больше аналитических данных, чем когда-либо прежде, но меньше времени для принятия решения. Для политиков и бизнес-лидеров потребность в стратегической перспективе всё чаще вступает в конфликт с повседневным давлением немедленных решений, особенно очевидным в контексте пандемии и усиленным сложностью, как мы увидим в следующем разделе.
  
  1.1.3 Сложность
  
  В простейшей возможной форме сложность можно определить как то, что мы не понимаем или находим трудным для понимания. Что касается сложной системы, психолог Герберт Саймон определил её как "систему, состоящую из большого количества частей, взаимодействие между которыми является непростым". Сложные системы часто характеризуются отсутствием видимых причинных связей между их элементами, что делает практически невозможным предсказание их поведения. В глубине души мы чувствуем, что чем сложнее система, тем больше вероятность того, что что-то может пойти не так, что могут происходить и распространяться аварии или отклонения.
  Сложность можно приблизительно измерить тремя факторами: 1) объёмом информационного содержания или числом компонентов в системе; 2) взаимосвязанностью - определяемой как динамика обоюдной ответной реакции - между этими частями информации или компонентами; и 3) эффектом нелинейности (нелинейные элементы часто называют "переломными точками"). Нелинейность - ключевая особенность сложности, потому что это означает, что изменение только одного компонента системы может привести к неожиданному и непропорциональному эффекту в другом месте. Именно по этой причине модели пандемии так часто дают широкий диапазон результатов: различие в предположениях относительно только одного компонента модели может драматично повлиять на конечный результат. Когда кто-то слышит о "чёрных лебедях", "известных неизвестных" или "эффектах бабочек", здесь проявляется нелинейность; поэтому неудивительно, что мы часто ассоциируем сложность мира с "сюрпризами", "турбулентностью" и "неопределённостью". Например, сколько "экспертов" ожидали в 2008 году, что ипотечные ценные бумаги, выпущенные в Соединённых Штатах, нанесут вред банкам по всему миру и в конечном итоге приведут глобальную финансовую систему на грань коллапса? И сколько лиц, принимающих решения, в первые недели 2020 года предвидели степень, в которой возможная пандемия нанесёт урон некоторым из самых продуманных систем здравоохранения в мире и причинит такой серьёзный ущерб мировой экономике?
  Пандемия - это сложная адаптивная система, состоящая из множества различных компонентов или частей информации (столь же разнообразных, как биология или психология), на поведение которых влияют такие переменные, как роль компаний, экономическая политика, вмешательство правительства, политика здравоохранения или национальное управление. По этой причине её можно и нужно рассматривать как "живую сеть", которая приспосабливается к изменяющимся условиям, - не что-то высеченное в камне, а система взаимодействий, которая одновременно сложная и адаптивная. Она сложная, потому что представляет собой "колыбель для кошки" касательно взаимозависимости и взаимосвязей, из которых она возникает, и адаптивная в том смысле, что её "поведение" определяется взаимодействием узлов (организациями, людьми - нами!), которые могут быть сбиты с толку или стать "непослушными" во время стресса (Будем ли мы приспосабливаться к нормам ограничений? Будет ли большинство из нас - или нет - соблюдать правила? и т. д.). Управление (в данном конкретном случае - сдерживание) сложной адаптивной системой требует непрерывного, но постоянно меняющегося взаимодействия в режиме реального времени между огромным набором дисциплин и между различными областями внутри этих дисциплин. В качестве общего и упрощённого примера, сдерживание пандемии коронавируса потребует глобальной сети наблюдения, способной выявлять новые вспышки, как только они возникают, лабораторий во многих местах по всему миру, которые могут быстро анализировать новые штаммы вирусов и разрабатывать эффективные методы лечения, большие IT-инфраструктуры, чтобы сообщества могли подготовиться и эффективно реагировать, соответствующие скоординированные механизмы политики для эффективного выполнения решений после их принятия и т. д. Важный момент заключается в следующем: каждое отдельное мероприятие само по себе необходимо для борьбы с пандемией, но его недостаточно, если оно не рассматривается в сочетании с другими. Отсюда следует, что эта сложная адаптивная система есть нечто большее, чем сумма её частей. Его эффективность зависит от того, насколько хорошо оно работает в целом, и оно является действенным лишь настолько, насколько действенным является его самое слабое звено.
  Многие знатоки неправильно охарактеризовали пандемию COVID-19 как событие "чёрный лебедь" просто потому, что оно обнаруживает все характеристики сложной адаптивной системы. Но в реальности это событие "белый лебедь", точно показанное Нассимом Талебом в книге "Чёрный лебедь", опубликованной в 2007 году: то, что в конечном итоге произойдёт с большой долей вероятности. Конечно! В течение многих лет международные организации, такие как Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), такие учреждения, как Всемирный экономический форум и Коалиция за инновации в области обеспечения готовности к эпидемиям (CEPI, представленный на Ежегодном совещании 2017 года в Давосе), и такие лица, как Билл Гейтс, предупреждали нас о риске следующей пандемии, даже указывали, что она: 1) возникнет в густонаселённом месте, где экономическое развитие объединяет людей и дикую природу; 2) будет распространяться быстро и тихо через сеть путешествий людей и торговли; и 3) достигнет множества стран, сорвав меры сдерживания. Как мы увидим в следующих главах, жизненно важно правильно охарактеризовать пандемию и понять её характеристики, поскольку именно они лежат в основе различий с точки зрения готовности. Многие азиатские страны отреагировали быстро, потому что были логистически и организационно подготовлены (из-за SARS) и поэтому смогли уменьшить воздействие пандемии. Напротив, многие западные страны были неподготовленными и пострадали от пандемии - неслучайно именно в них больше всего циркулировало ложное представление о событии "чёрный лебедь". Однако мы можем уверенно утверждать, что пандемия (событие "белый лебедь" с высокой вероятностью и сильными последствиями) спровоцирует множество событий "чёрный лебедь" через эффекты второго, третьего, четвёртого и большего порядков. Трудно, если вообще возможно, предвидеть, что может произойти в конце цепочки, когда эффекты множественного порядка и вызванные ими каскады последствий возникнут после скачков безработицы, разорения компаний и некоторых стран, находящихся на грани коллапса. Ничто из этого не является непредсказуемым само по себе, но именно предрасположенность этих событий создавать идеальные бури, когда они сопряжены с другими рисками, застают нас врасплох. Подводя итог, можно сказать, что пандемия - это не событие "чёрный лебедь", но некоторые из его последствий будут иметь место.
  Опорная точка здесь следующая: сложность создаёт границы для нашего знания и понимания вещей; поэтому возможно, что сегодняшняя растущая сложность буквально подавляет возможности политиков в частности - и лиц, принимающих решения, в целом - принимать хорошо обоснованные решения. Физик-теоретик, ставший главой государства (президент Армении Армен Саркисян), указал на это, когда придумал выражение "квантовая политика", описывая, как классический мир постньютоновской физики - линейный, предсказуемый и в некоторой степени даже детерминированный - проложил путь в квантовый мир: сильно взаимосвязанный и неопределённый, невероятно сложный и также меняющийся в зависимости от положения наблюдателя. Это выражение напоминает квантовую физику, которая объясняет, как всё работает, и является лучшим из имеющихся у нас описанием природы частиц, из которых состоит материя, и сил, с которыми они взаимодействуют. Пандемия COVID-19 обнажила этот квантовый мир.
  
  1.2 Экономическое обнуление
  
  1.2.1 Экономика COVID-19
  
  Наша современная экономика радикально отличается от экономики предыдущих веков. По сравнению с прежними она бесконечно более взаимосвязанная, запутанная и сложная. Она характеризуется экспоненциальным ростом мирового населения; самолётами, которые соединяют любые точки всего за несколько часов, в результате чего более миллиарда из нас пересекают границу каждый год; посягательством людей на природу и среду обитания диких животных; повсеместными разрастающимися мегаполисами, в которых бок о бок проживают миллионы людей (часто без надлежащей санитарии и медицинской помощи). По сравнению с картиной, бывшей всего несколько десятилетий назад, не говоря уже той, что была несколько столетий назад, сегодняшняя экономика просто неузнаваема. Тем не менее некоторые экономические уроки, которые следует извлечь из истории пандемий, актуальны и сегодня, чтобы помочь понять, что нас ждёт впереди. Глобальная экономическая катастрофа, с которой мы сейчас сталкиваемся, является самой серьёзной после 1945 года; с точки зрения своей быстроты она не имеет аналогов в истории. Хотя она не может сравниться с бедствиями и абсолютным экономическим безумием, которые общества перенесли в прошлом, есть некоторые выразительные черты, навязчиво похожие. Когда в 1665 году, за 18 месяцев, последняя бубонная чума истребила четверть населения Лондона, Даниэль Дефо написал в "Дневнике года чумы" (опубликованном в 1722 году): "...торговля, как и приём людей на работу, прекратилась; не было торговли, а значит, не было и хлеба для бедняков; поначалу жалко было слышать их вопли... тысячи оставались в Лондоне, пока их не выгнало из домов отчаяние; многих смерть настигла в дороге - они оказались всего лишь посланцами смерти..." Книга Дефо полна историй, которые перекликаются с сегодняшней ситуацией, рассказывая нам, как богатые сбегали в деревню, "несли окружающим смерть", и показывая, как бедные были намного больше подвержены вспышке заразы, или описывая, как "знахари и шарлатаны" продавали ложные лекарства.
  История предыдущих эпидемий снова и снова показывает, как пандемии пользуются торговыми путями и какое противоречие существует между интересами общественного здравоохранения и интересами экономики (то, что представляет собой экономическое "отклонение", как мы увидим через несколько страниц). Вот как описывает историк Саймон Шама: "В разгар бедствий экономика всегда противоречила интересам общественного здравоохранения. Даже несмотря на то, что до тех пор, пока не было понимания природы болезней, переносимых микробами, чуму в основном связывали с "испорченным воздухом" и ядовитыми парами, которые, как утверждалось, поднимались из застойных или загрязнённых болот, всё же существовало ощущение, что именно коммерческие артерии, что приносили благосостояние, теперь трансформировались в переносчиков отравы. Но когда предлагали или вводили карантин (...), те, кто больше всего терял, купцы, а в некоторых местах ремесленники и рабочие, из-за остановки рынков, ярмарок и торговли, оказывали решительное сопротивление. Должна ли экономика умереть, чтобы её можно было возродить, имея крепкое здоровье? Да, сказали блюстители общественного здравоохранения, которое стало частью городской жизни в Европе с XV века".
  История показывает, что эпидемии являются великими обнулителями экономики и социальной ткани страны. Почему с COVID-19 должно быть иначе? Один из основополагающих документов о долгосрочных экономических последствиях важных пандемий на протяжении всей истории показывает, что значительные макроэкономические отсроченные последствия могут сохраняться в течение 40 лет, существенно снижая реальную норму прибыли. Это отличается от войн, которые имеют противоположный эффект: они уничтожают капитал, тогда как пандемии - нет; войны вызывают повышение реальных процентных ставок, предполагающее большую экономическую активность, тогда как пандемии вызывают понижение реальных ставок, предполагающее вялую экономическую активность. Кроме того, потребители склонны реагировать на шок увеличением своих сбережений либо из-за новых мер предосторожности, либо просто для возмещения богатства, утраченного во время эпидемии. Что касается рабочей силы, она получит выгоду за счёт капитала, поскольку реальная заработная плата имеет тенденцию расти после пандемий. Ещё во времена "чёрной смерти", опустошавшей Европу с 1347 по 1351 год (и погубившей 40% населения Европы всего за несколько лет), рабочие впервые в своей жизни обнаружили, что власть, способная изменить положение вещей, находится в их руках. Почти через год после того, как эпидемия утихла, текстильщики из Сен-Омера (небольшой город на севере Франции) потребовали и успешно получили повышение заработной платы. Два года спустя многие рабочие гильдии договорились о сокращении рабочего времени и более высокой заработной плате, иногда на треть больше, чем была до чумы. Подобные, но менее резкие примеры других пандемий указывают на тот же вывод: рабочая сила получает власть в ущерб капиталу. В настоящее время этот феномен может усугубляться старением большей части населения во всём мире (примечательными исключениями являются Африка и Индия), но при таком сценарии сегодня есть риск радикальных изменений из-за роста автоматизации, и к этой проблеме мы ещё вернемся в разделе 1.6. В отличие от предыдущих пандемий, нет уверенности в том, что кризис COVID-19 склонит чашу весов в пользу рабочей силы и против капитала. Это возможно по политическим и социальным причинам, но технологии меняют расстановку сил.
  
  1.2.1.1 Неопределённость
  
  Высокая степень постоянной неопределённости вокруг COVID-19 делает невероятно трудным точную оценку риска, который представляет COVID-19. Как и все новые риски, которые являются агентами страха, это создаёт сильную социальную тревогу, которая влияет на экономическое поведение. В мировом научном сообществе сложилось подавляющее единодушие в отношении того, что Цзинь Ци (один из ведущих учёных Китая) был прав, когда сказал в апреле 2020 года: "С большой вероятностью это будет эпидемия, которая сосуществует с людьми в течение длительного времени, становится сезонной и сохраняется в телах людей".
  С момента начала пандемии нас ежедневно бомбардировали неослабевающим потоком данных, но в июне 2020 года, примерно через полгода после начала вспышки, наши знания всё ещё очень обрывочны, и в результате мы всё ещё не знаем по-настоящему, насколько опасен COVID-19. Несмотря на лавину научных работ, опубликованных о коронавирусе, уровень смертности от инфекции (то есть количество случаев COVID-19, посчитанных или нет, которые привели к смерти) остаётся предметом споров (около 0,4%-0,5%, возможно, до 1%). Соотношение не выявленных случаев к подтверждённым случаям, частота передачи от бессимптомных лиц, сезонный эффект, продолжительность инкубационного периода, национальные уровни инфицирования - прогресс с точки зрения понимания каждого из этих факторов уже достигнут, но они и многие другие элементы остаются в значительной степени "известными неизвестными". Для крупных политиков и государственных чиновников такой преобладающий уровень неопределённости делает очень затруднительным выработку правильной стратегии общественного здравоохранения и сопутствующей экономической стратегии.
  Это не должно стать сюрпризом. Энн Римоан, профессор эпидемиологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, признаёт: "Это новый вирус, новый для человечества, и никто не знает, что произойдёт". Такие обстоятельства требуют хорошей дозы смирения, потому что, по словам Питера Пиота (одного из ведущих вирусологов мира): "Чем больше мы узнаём о коронавирусе, тем больше вопросов возникает". COVID-19 - мастер маскировки, проявляющий себя в изменчивых симптомах, которые ставят в тупик медицинское сообщество. Это в первую очередь и главным образом респираторное заболевание, однако для небольшого, но изрядного числа пациентов симптомы варьируются от панкардита и проблем с пищеварением до почечной инфекции, тромбов и менингита. Кроме того, у многих выздоровевших остаются хронические проблемы с почками и сердцем, а также длительные неврологические последствия.
  Перед лицом неопределённости имеет смысл прибегнуть к сценариям, чтобы лучше понять смысл того, что ждёт впереди. В связи с пандемией хорошо известно, что возможен широкий спектр возможных результатов, в зависимости от непредвиденных событий и случайных происшествий, но выделяются три правдоподобных сценария. Каждый из них может помочь очертить контуры того, какими могут быть следующие два года.
  Все эти три вероятных сценария базируются на ключевом предположении, что пандемия может продолжаться до 2022 года; поэтому они могут помочь нам задуматься о том, что нас ждёт впереди. При первом сценарии первая волна, начавшаяся в марте 2020 года, сопровождается серией более мелких волн, которые возникают до середины 2020 года, а затем в течение периода от одного до двух лет, постепенно уменьшаясь в 2021 году, как "пики и спады". Возникновение и амплитуда этих пиков и спадов различаются географически и зависят от конкретных применяемых мер для смягчения последствий. При втором сценарии за первой волной следуют более крупная волна, которая произойдет в третьем или четвёртом квартале 2020 года, и одна или несколько более мелких последующих волн в 2021 году (вроде того, что было во время пандемии испанского гриппа 1918-1919 годов). Этот сценарий требует повторной реализации мер для смягчения последствий примерно в четвёртом квартале 2020 года для сдерживания распространения инфекции и предотвращения перегрузки систем здравоохранения. При третьем сценарии, который не наблюдался при прошлых пандемиях гриппа, но возможен для COVID-19, за первой волной 2020 года последует "медленное горение" при продолжающейся передаче и возникновении случаев заболевания, но без чёткой волновой модели, только с небольшими подъёмами и спадами. Как и при других сценариях, эта модель варьируется в зависимости от географического положения и в некоторой степени определяется природой ранее принятых мер для смягчения последствий в каждой конкретной стране или регионе. Случаи инфицирования и смерти продолжают иметь место, но не требуют восстановления мер по смягчению последствий.
  Похоже, что многие учёные согласны со структурой, предлагаемой этими тремя сценариями. По какому бы из них ни развивалась пандемия, все они означают, как прямо заявляют авторы исследования, что крупные политики должны быть готовы к значительной активности COVID-19 по крайней мере в течение ещё 18-24 месяцев, когда горячие точки будут периодически появляются в различных географических областях. Как мы докажем далее, полноценное восстановление экономики не сможет произойти, пока вирус не будет побеждён или не останется в прошлом.
  
  1.2.1.2 Экономическая ошибка жертвовать некоторыми жизнями ради спасения роста
  
  На протяжении всей пандемии велись непрерывные споры о "спасении жизней или спасения экономики" - жизней или средств к существованию. Это ложный компромисс. С экономической точки зрения миф о необходимости выбора между общественным здравоохранением и ударом по росту ВВП можно легко развенчать. Если оставить в стороне (немаловажный) этический вопрос о том, является ли жертвование некоторыми жизнями для спасения экономики социально-дарвинистским предложением (или нет), решение не спасать жизни не улучшит экономическое обеспечение. Причины двоякие.
  1. Касательно предложения, если преждевременное ослабление различных ограничений и правил социального дистанцирования приведёт к ускорению распространения заражения (что произойдёт, по мнению почти всех ученых), то больше наёмных сотрудников и рабочих будут инфицированы и больше предприятий просто перестанут функционировать. После начала пандемии в 2020 году справедливость этого аргумента была доказана несколько раз. Случаи варьировались от фабрик, которые были вынуждены прекратить работу из-за того, что слишком много рабочих заболели (в первую очередь, это касается рабочей среды, которая вынуждала рабочих находиться физически близко друг к другу, вроде цехов по переработке мяса), до военно-морских кораблей, "севших на мель" из-за заражения слишком большой части экипажа, что препятствовало нормальному управлению судном. Дополнительным фактором, негативно влияющим на предложение рабочей силы, является то, что во всём мире неоднократно повторялись случаи, когда рабочие отказывались вернуться на работу из-за опасения заразиться. Во многих крупных компаниях наёмные сотрудники, которые чувствовали себя уязвимыми перед болезнью, вызвали волну активности, включая прекращение работы.
  2. Касательно спроса, аргумент сводится к самому базовому, но всё же фундаментальному определителю экономической активности: настроениям. Поскольку потребительские настроения - это то, что действительно движет экономикой, возврат к любому виду "нормальности" произойдёт только тогда, когда вернётся уверенность, а не прежде этого. Представления отдельных лиц о безопасности определяют решения потребителей и бизнеса, а это означает, что устойчивое экономическое улучшение зависит от двух вещей: уверенности в том, что пандемия уже позади, без чего люди не будут потреблять и инвестировать, и доказательства того, что вирус побеждён глобально, без чего люди не смогут чувствовать себя в безопасности сначала поблизости, а затем и вдали от дома.
  Логическое заключение из этих двух пунктов таково: в интересах нашего здоровья и нашего коллективного богатства правительства для устойчивого восстановления экономики должны делать всё, что нужно, и тратить столько, сколько нужно. Как выразились экономист Раджеев Черукупалли и специалист в области общественного здравоохранения Том Фриден: "Только спасение жизней может спасти средства к существованию", поясняя, что только политические меры, которые ставят здоровье людей во главу угла, смогут обеспечить восстановление экономики, добавив: "Если правительства не смогут спасти жизни, люди, напуганные вирусом, не возобновят покупки, поездки или обеды вне дома. Это будет мешать экономическому восстановлению, с локдауном или без него".
  Только будущие данные и последующий анализ предоставят неопровержимые доказательства того, что компромисса между здоровьем и экономикой не существует. Всё же некоторые данные, собранные в США в некоторых штатах на ранних фазах возобновления деятельности, показали спад расходов и работоспособности ещё до локдауна. Как только люди стали беспокоиться о пандемии, они фактически начали "останавливать" экономику даже до того, как правительство официально попросило их сделать это. Схожий феномен имел место после того, как некоторые американские штаты решили (частично) возобновить деятельность: потребление оставалось низким. Это доказывает, что экономическая жизнь не может быть активирована указом, но также это иллюстрирует затруднение, с которым сталкивается большинство лиц, принимающих решения, когда им приходится решать, возобновлять деятельность или нет. Экономический и социетальный ущерб от локдауна очевиден для всех, тогда как успех с точки зрения сдерживания вспышки и предотвращения смертей - необходимое условие успешного открытия - более или менее незаметны. Когда нет публичных празднований, не случается заражение коронавирусом или смерть, что приводит к парадоксу политики общественного здравоохранения: когда вы поступаете правильно, ничего не происходит. Вот почему отсрочка локдауна или слишком раннее открытие всегда была сильным политическим соблазном. Однако несколько исследований показали, что такое искушение несло значительный риск. В частности, два исследования привели к аналогичным выводам с использованием разных методологий, смоделировав то, что могло бы произойти без локдауна. Согласно одному исследованию, проведённому Имперским колледжем Лондона, широкомасштабные строгие локдауны, введённые в марте 2020 года, предотвратили 3,1 миллиона смертей в 11 европейских странах (включая Великобританию, Испанию, Италию, Францию и Германию). В другом исследовании, проведённом под руководством Калифорнийского университета в Беркли, сделаны выводы, что 530 миллионов заражений, соответствующие 62 миллионам подтверждённых случаев, были предотвращены в шести странах (Китае, Южной Корее, Италии, Иране, Франции и США) с помощью ограничительных мер, которые внедрила каждая из стран. Простой вывод: в странах, страдавших от зарегистрированных случаев COVID-19, число которых на пике удваивались примерно каждые два дня, у правительств не было разумной альтернативы, кроме как ввести строгие локдауны. Притворяться, что всё иначе, значит игнорировать мощь экспоненциального роста и значительный ущерб, который он может нанести посредством пандемии. Из-за чрезмерной скорости распространения COVID-19 время и сила вмешательства имели решающее значение.
  
  1.2.2 Рост и занятость
  
  До марта 2020 года мировая экономика никогда не останавливалась так внезапно и жестоко; никогда прежде ни один из живущих не испытал экономического коллапса, такого драматичного и резкого и по своей природе, и по темпам.
  Удар, который пандемия причинила мировой экономике, был более серьёзным и произошёл гораздо быстрее, чем что-либо другое в экономической истории. Даже во время Великой депрессии в начале 1930-х годов и глобального финансового кризиса в 2008 году потребовалось несколько лет, чтобы ВВП сократился на 10% и более, а безработица взлетела выше, чем на 10%. В условиях пандемии макроэкономические последствия, похожие на катастрофу, в частности, внезапный рост уровня безработицы и резкое падение роста ВВП, произошли в марте 2020 года всего за три недели. COVID-19 вызвал кризис спроса и предложения, который привёл к самому глубокому падению в истории мировой экономики за более чем 100 лет. Как предупредил экономист Кеннет Рогофф: "Всё зависит от того, как долго это продлится, но если это будет продолжаться долго, то, безусловно, станет источником всех финансовых кризисов".
  Продолжительность и острота спада и его последующее воздействие на рост и занятость зависят от трёх факторов: 1) продолжительности и серьёзности вспышки; 2) успеха каждой страны в сдерживании пандемии и смягчения её последствий; и 3) сплочённости каждого общества в отношении постограничительных мер и различных стратегий открытия. На момент написания (конец июня 2020 года) все три аспекта остаются неизвестными. Возникают новые волны вспышек (больших и малых), успех стран в сдерживании вспышек может сохраняться или внезапно аннулироваться новыми волнами, а сплочённость обществ может быть поставлена под угрозу из-за новых экономических и социальных мук.
  
  1.2.2.1 Экономический рост
  
  В разные моменты между февралём и маем 2020 года, стремясь сдержать пандемию, правительства всего мира приняли обдуманное решение остановить большинство своих экономик. Этот беспрецедентный ход событий принёс с собой фундаментальный сдвиг в способах функционирования мировой экономики, отмеченный внезапным и добровольным возвращением к форме относительной автаркии, когда каждая нация пытается двигаться к определённым формам самодостаточности, и сокращение национальной и мировой продукции. Влияние этих решений казалось тем более драматичным, потому что они касались в первую очередь и главным образом сферы услуг, сектора, традиционно более защищённого от циклических колебаний экономического роста, чем другие отрасли (вроде строительства или обрабатывающей промышленности). Следовательно, сектор услуг, который представляет собой самый крупный компонент экономической активности в любой развитой экономике (около 70% ВВП и более 80% занятости в США), больше всего пострадал от пандемии. Он также пострадал из-за других особенностей: в отличие от обрабатывающей промышленности или сельского хозяйства, упущенные доходы в сфере услуг исчезли навсегда. Эти доходы нельзя отсрочить, потому что у сервисных компаний нет запасов или сырья.
  Через несколько месяцев после начала пандемии кажется, что даже видимость возвращения к "бизнесу в обычном режиме" для большинства сервисных компаний немыслима, пока COVID-19 остаётся угрозой для нашего здоровья. Это в свою очередь говорит о том, что нельзя ожидать полного возврата к "нормальности" до появления вакцины. Когда это может быть? По мнению большинства экспертов, это вряд ли произойдёт раньше первого квартала 2021 года. В середине июня 2020 года уже проводилось более 135 испытаний, и они проходили с удивительной скоростью, учитывая, что в прошлом на разработку вакцины могло уйти до 10 лет (пять в случае Эболы), поэтому причина не в науке, а в производстве. Изготовление миллиардов доз представляет собой настоящее испытание, которое потребует масштабного расширения и перенаправления существующих мощностей. Следующее препятствие - это политическое испытание, вакцинация достаточного количества людей во всём мире (мы коллективно сильны настолько, насколько сильным является самое слабое звено) с достаточно высокой степенью уступчивости, несмотря на рост числа антивакцинаторов. В течение переходных месяцев экономика не будет работать на полную мощность: это зависящий от страны феномен, прозванный 80% экономикой. Компании в столь разных секторах, как туризм, гостиничный бизнес, розничная торговля, спорт и организация мероприятий, получат следующий тройной удар: 1) меньшее количество клиентов (которые отреагируют на неопределённость тем, что станут более нерасположенными к риску); 2) потребители в среднем будут тратить меньше (из-за предупредительных сбережений); и 3) транзакционные издержки будут выше (обслуживание одного клиента будет стоить дороже из-за физической удалённости и санитарных мер).
  Принимая во внимание важность услуг для роста ВВП (чем богаче страна, тем больше значение услуг для роста), эта новая реальность 80% экономики ставит вопрос о том, будут ли последовательные возможные остановки бизнес-активности в секторе услуг иметь длительные последствия для экономики в целом благодаря банкротствам и снижению занятости, что в свою очередь ставит вопрос о том, может ли за этими возможными длительными последствиями произойти коллапс спроса, поскольку люди теряют свой доход и уверенность в будущем. Такой сценарий почти неизбежно приведёт к коллапсу инвестиций в бизнесе и резкому росту предупредительных сбережений среди потребителей, что отразится на всей глобальной экономике через отток капитала, быстрое и неопределённое перемещение больших объёмов денег из страны, что имеет тенденцию усугублять экономические кризисы.
  По данным ОЭСР, непосредственным ежегодным влиянием от "выключения" экономики могло бы стать сокращение ВВП в странах G7 на 20-30%. Но, опять же, эта оценка зависит от продолжительности и серьёзности вспышки в каждой стране: чем дольше длятся локдауны, тем больший структурный ущерб они наносят, оставляя постоянные следы в экономике из-за потери рабочих мест, банкротств и отмены капиталовложений. Как показывает опыт, каждый месяц, когда крупные сегменты экономики остаются закрытыми, годовой рост может снизиться ещё на 2 процентных пункта. Но, как и следовало ожидать, зависимость между продолжительностью ограничительных мер и соответствующим влиянием на ВВП не является линейной. Центральное бюро планирования Нидерландов обнаружило, что каждый дополнительный месяц сдерживания приводит к ещё большему непропорциональному ухудшению экономической активности. Согласно их модели, полный месяц экономической "спячки" привёл бы к потере 1,2% роста в Нидерландах в 2020 году, а три месяца вызвали бы потерю 5%.
  Для регионов и стран, которые уже вышли из локдаунов, ещё слишком рано говорить о том, как будет развиваться рост ВВП. В конце июня 2020 года некоторые V-образные графики (например, индексы деловой активности (PMI) еврозоны) и своего рода неофициальные данные породили более сильный, чем ожидалось, нарратив восстановления, но мы не должны увлекаться по двум причинам.
  1. Заметное улучшение PMI в еврозоне и США не означает, что их экономики вышли из опасного положения. Это просто показывает, что деловая активность улучшилась по сравнению с предыдущими месяцами, что естественно, поскольку за периодом бездействия, вызванным строгими локдаунами, должен последовать значительный подъём активности.
  2. С точки зрения будущего роста одним из наиболее значимых индикаторов, за которыми нужно следить, является уровень сбережений. В апреле (правда, во время локдауна) уровень личных сбережений в США вырос до 33%, тогда как в еврозоне уровень сбережений домохозяйств (рассчитываемый иначе, чем уровень личных сбережений в США) вырос до 19%. Они оба значительно упадут по мере возобновления экономической деятельности, но, вероятно, этого будет недостаточно, чтобы предотвратить сохранение этих уровней сбережений на исторически высоком уровне.
  В своем "Обновлении перспектив развития мировой экономики", опубликованном в июне 2020 года, Международный валютный фонд (МВФ) предупредил о ни на что не похожем кризисе и неопределённом восстановлении. По сравнению с апрелем, этот прогноз глобального роста был пересмотрен в сторону понижения, ожидается, что мировой ВВП составит -4,9% в 2020 году, что почти на два процентных пункта ниже его предыдущей оценки.
  
  1.2.2.2 Занятость
  
  Пандемия ставит экономику перед кризисом гигантских масштабов на рынке труда. Опустошение оказалось настолько внезапным, что почти лишило дара речи даже самых бывалых крупных политиков (и, что ещё хуже, почти всех менее вовлечённых в политику). Выступая перед комитетом Сената США по банковскому делу 19 мая, председатель Федеральной резервной системы - Джером "Джей" Пауэлл - признался: "Это резкое падение экономической активности вызвало муку, которую трудно описать словами, поскольку жизнь перевёрнута из-за большой неуверенности в будущем". Всего за два месяца, март и апрель 2020 года, более 36 миллионов американцев потеряли работу, что перечеркнуло десятилетний прирост числа рабочих мест. В США, как и везде, временные увольнения, вызванные первыми локдаунами, могут стать постоянными, причиняя сильную социальную муку (которую могут смягчить только надёжные системы социальной защиты) и серьёзный структурный ущерб экономике страны.
  Уровень глобальной безработицы в конечном итоге будет зависеть от глубины коллапса экономической активности, но уже наличествует колебание или превышение двузначного уровня по всему миру. В США, предвестнике наступающих повсюду трудностей, оценивают, что официальный уровень безработицы может достичь пика в 25% в 2020 году - уровня, эквивалентного уровню Великой депрессии, - который был бы даже выше, если бы учитывалась скрытая безработица (например, работники, которые не учитываются в официальной статистике, потому что они настолько пали духом, что покинули трудовые ряды и перестали искать работу, или работники, занятые не на полную ставку, которые ищут работу на полную ставку). Положение наёмных сотрудников в сфере услуг будет особенно ужасным. Ещё хуже будет положение рабочих, официально не трудоустроенных.
  Что касается роста ВВП, масштабы и серьёзность ситуации с безработицей зависят от страны. Каждая нация будет затронута по-разному, в зависимости от её экономической структуры и природы её общественного договора, но США и Европа предлагают две радикально разные модели того, как эта проблема решается крупными политиками, и того, что ждёт впереди.
  По состоянию на июнь 2020 года рост уровня безработицы в США (до пандемии он составлял всего 3,5%) был намного выше, чем где-либо ещё. В апреле 2020 года уровень безработицы в США вырос на 11,2 процентных пункта по сравнению с февралём, тогда как за тот же период в Германии он увеличился менее чем на один процентный пункт. Это разительное различие объясняется двумя причинами: 1) на рынке труда США существует культура "найма и увольнения", которая не существует и часто запрещена законом в Европе; и 2) с самого начала кризиса Европа ввела бюджетные меры, направленные на поддержку занятости.
  В США государственная поддержка пока (июнь 2020 года) была больше, чем в Европе, но принципиально иного характера. Она обеспечивает поддержку доходов тех, кто потерял работу, и иногда вынужденно лишившиеся работы живут лучше, чем когда работали на полную ставку до кризиса. В Европе, напротив, правительства решили напрямую поддерживать те предприятия, которые оставляли работников формально "занятыми" на их исконной работе, даже когда они больше не работали на полную ставку или не работали вообще.
  В Германии схема краткосрочной занятости (называемая Kurzarbeit - модель, копируемая в других странах) заменила до 60% доходов 10 миллионов наёмных сотрудников, которые в противном случае потеряли бы работу, тогда как во Франции похожая схема также компенсировала такое же количество рабочих, предоставив им до 80% от их прежней зарплаты. Многие другие европейские страны предложили похожие решения, без которых временная безработица и излишек рабочей силы были бы гораздо более значимыми. Эти меры поддержки рынка труда сопровождаются другими чрезвычайными государственными мерами, вроде тех, которые дают неплатёжеспособным компаниям возможность оттягивать время. Во многих европейских странах, если фирмы смогут доказать, что их проблемы с ликвидностью были вызваны пандемией, им не придётся объявлять себя банкротами до более позднего времени (возможно, до марта 2021 года в некоторых странах). Это имеет большой смысл, если начнётся восстановление, но может оказаться, что эта политика только откладывает проблему. В глобальном масштабе для полного восстановления рынка труда могут потребоваться десятилетия, и в Европе, как и везде, боятся массовых банкротств, за которыми маячит массовая безработица.
  В ближайшие месяцы ситуация с безработицей обречена на дальнейшее ухудшение по той простой причине, что она не может значительно улучшиться, пока не начнётся устойчивое восстановление экономики. Этого не произойдёт, пока не будет найдена вакцина или способ лечения, а это означает, что многие люди будут беспокоиться вдвойне - о потере работы и о том, что не найдут другую, если потеряют эту (что приведёт к резкому увеличению размеров сбережений). В несколько более отдалённом будущем (от нескольких месяцев до нескольких лет) две категории людей столкнутся с особенно мрачной ситуацией с занятостью: молодые люди, начинающие трудовую деятельность на рынке труда, опустошённом пандемией, и работники, которые могут быть заменены роботами. Это фундаментальные вопросы, касающиеся одновременно экономики, общества и технологий, определяющие последствия для будущего сферы труда. Особую озабоченность вызывает автоматизация. Экономическое обоснование того, что технология всегда вызывает положительный экономический эффект в долгосрочной перспективе, хорошо известно. Суть аргумента заключается в следующем: автоматизация - разрушительна, но она повышает производительность и увеличивает благосостояние, что в свою очередь ведёт к повышению спроса на товары и услуги и, следовательно, к новым типам рабочих мест для удовлетворения этих требований. Это правильно, но что произойдёт между настоящим и будущим в долгосрочной перспективе?
  По всей вероятности, рецессия из-за пандемии вызовет резкое увеличение замещения рабочей силы, а это означает, что физический труд будет заменён роботами и "умными" машинами, что в свою очередь спровоцирует длительные структурные изменения на рынке труда. В главе, посвящённой технологиям, мы более подробно анализируем влияние, которое пандемия имеет на автоматизацию, но уже есть достаточно доказательств того, что она ускоряет темпы трансформации. Эту ситуацию олицетворяют колл-центры.
  В допандемическую эпоху постепенно внедрялись новые технологии на основе искусственного интеллекта для автоматизации некоторых задач, выполняемых человеческой наёмной рабочей силой. Кризис COVID-19 и сопутствующие ему меры социального дистанцирования внезапно ускорили этот процесс инноваций и технологических изменений. Быстро внедряются чат-боты, которые часто используют ту же технологию распознавания голоса, что и Amazon Alexa, и другое программное обеспечение, которое может заменить задачи, обычно выполняемые человеческой наёмной рабочей силой. Эти инновации, вызванные необходимостью (например, санитарными мерами), вскоре приведут к потере сотен тысяч, а возможно, и миллионов рабочих мест.
  Поскольку потребители через некоторое время могут предпочесть автоматизированные услуги личному общению, то, что сейчас происходит с колл-центрами, неизбежно произойдёт и в других секторах. Поэтому возродится "беспокойство из-за автоматизации", чем усугубит экономическую рецессию. Процесс автоматизации никогда не бывает линейным; он обычно происходит волнообразно и часто в тяжёлые экономические времена, когда снижение доходов компаний делает стоимость рабочей силы относительно более высокой. Тогда работодатели заменяют менее квалифицированных рабочих автоматами, чтобы повысить производительность труда. Чаще всего страдают малообеспеченные работники, выполняющие рутинную работу (в обрабатывающей промышленности и в сферах услуг, связанных с продуктами питания и транспортом). Рынок труда будет становиться всё более поляризованным между высокооплачиваемой работой и множеством рабочих мест, которые либо исчезают, либо плохо оплачиваются и не очень интересны. В странах с формирующейся экономикой и развивающихся странах (особенно в странах с "молодёжным бугром") технологии рискуют трансформировать "демографический дивиденд" в "демографический кошмар", потому что автоматизация значительно затруднит подъём на эскалаторе экономического роста.
  Легко уступить чрезмерному пессимизму, потому что нам, человеческим существам, намного легче визуализировать то, что исчезает, чем то, что будет дальше. Мы знаем и понимаем, что в обозримом будущем уровень безработицы во всём мире обязательно вырастет, но мы можем быть удивлены в ближайшие годы и десятилетия. Мы стали свидетелями беспрецедентной волны инноваций и творческих способностей, движимой новыми методами и инструментами производства. Также может произойти глобальный взрыв сотен тысяч новых микроотраслей, в которых, как мы надеемся, будут работать сотни миллионов людей. Конечно, мы не можем знать, что нас ждёт в будущем, за исключением того, что многое будет зависеть от траектории будущего экономического роста.
  
  1.2.2.3 Как мог бы выглядеть будущий рост
  
  В постпандемическую эпоху, согласно текущим прогнозам, новая экономическая "нормальность" может быть охарактеризована гораздо более низкими темпами роста, чем в прошлые десятилетия. Когда начнётся восстановление, квартальный рост ВВП может выглядеть впечатляющим (потому что начнётся с очень низкого уровня), но могут пройти годы, прежде чем общий объём экономики большинства стран вернётся к своему допандемическому уровню. Это также связано с тем, что серьёзность экономического шока, вызванного коронавирусом, будет сопряжена с долгосрочной тенденцией: сокращение численности населения во многих странах и старение (демография - это "судьба" и ключевой фактор роста ВВП). При таких условиях, когда более низкий экономический рост кажется почти неизбежным, многие люди могут задаться вопросом, действительно ли "одержимость" ростом вообще полезна, делая вывод, что нет смысла гнаться за ещё более высоким ростом ВВП.
  Глубокие потрясения, вызванные COVID-19 во всём мире, заставили общества задуматься о том, что действительно имеет ценность. При чрезвычайных экономических мерах реагирования на пандемию, используемых сейчас, можно воспользоваться возможностью, чтобы принять такие институциональные изменения и политические решения, которые выведут экономики на новый путь к более справедливому и более экологичному будущему. История радикального переосмысления в годы после Второй мировой войны, которая включала создание Бреттон-Вудской системы, Организации Объединенных Наций, ЕС и расширение социальных государств, показывает масштабы возможных сдвигов.
  Возникают два вопроса: 1) каким должен быть новый компас для отслеживания прогресса? и 2) каковы будут новые движущие силы экономики, которая является инклюзивной и устойчивой?
  Что касается первого вопроса, изменение курса потребует смены мировоззрения мировых лидеров, чтобы больше сфокусироваться на благополучии всех граждан и планеты и повысить его приоритет. Исторически сложилось так, что национальная статистика собиралась в основном для того, чтобы правительства лучше понимали, какие ресурсы доступны для налогообложения и ведения войны. По мере укрепления демократии, в 1930-х годах сфера национальной статистики была расширена, чтобы охватывать экономическое обеспечение населения, но при этом превратилась в форму ВВП. Экономическое обеспечение стало эквивалентом текущего производства и потребления без учёта доступности ресурсов в будущем. Чрезмерная зависимость крупных политиков от ВВП как показателя экономического процветания привела к нынешнему состоянию истощения природных и социальных ресурсов.
  Какие ещё элементы следует учитывать для отслеживания прогресса? Во-первых, нужно модернизировать сам ВВП, чтобы отражать стоимость, создаваемую в цифровой экономике, стоимость, создаваемую за счёт бесплатной работы, а также стоимость, потенциально уничтожаемую определёнными видами экономической деятельности. Отсутствие учёта стоимости, создаваемой работой, выполняемой в домашнем хозяйстве, является давней проблемой, и исследовательские усилия по созданию концептуальной схемы измерения потребуют новой энергии. Кроме того, по мере расширения цифровой экономики разрыв между измеряемой и реальной экономической активностью увеличивается. При этом определённые типы финансовых продуктов, которые благодаря их включению в ВВП учитываются как создание стоимости, просто сдвигают стоимость или даже имеют эффект разрушения.
  Во-вторых, имеет значение не только общий размер экономики, но и распределение выгоды и постепенное развитие доступа к различным возможностям. При более заметном, чем когда-либо, неравенстве доходов во многих странах и развитии технологий, способствующих дальнейшей поляризации, общий ВВП или средние показатели, такие как ВВП на душу населения, становятся всё менее и менее полезными в качестве истинных показателей качества жизни отдельных лиц. Неравенство богатства является важным аспектом сегодняшней динамики неравенства, и его следует отслеживать более систематически.
  В-третьих, необходимо будет лучше измерять и отслеживать устойчивость, чтобы оценить истинное состояние экономики, включая детерминанты производительности, такие как институты власти, инфраструктура, человеческий капитал и инновационные экосистемы, которые имеют ключевое значение для общей прочности системы. При этом необходимо систематически отслеживать резервы капитала, которые страна может использовать во время кризиса, включая финансовый, физический, природный и социальный капитал. Хотя природный и особенно социальный капитал трудно измерить, они являются ключевыми для социальной сплочённости и связанной с окружающей средой устойчивости страны, и их нельзя недооценивать. С недавних академических попыток началось решение задач измерения путём объединения источников данных государственного и частного секторов.
  Появляются реальные примеры смещения акцента у крупных политиков. Неслучайно в 2019 году одна из стран, входящих в топ-10 рейтинга Всемирного доклада о счастье, обнародовала "бюджет благосостояния". Решение премьер-министра Новой Зеландии выделить деньги на социальные проблемы, такие как психическое здоровье, детская бедность и насилие в семье, сделало благополучие одной из явных целей государственной политики. Действуя таким образом, премьер-министр Ардерн превратила в политику то, что всем было известно годами: увеличение ВВП не гарантирует улучшения уровня жизни и социального обеспечения.
  Кроме того, некоторые учреждения и организации, от городов до Европейской комиссии, размышляют над вариантами, которые позволят поддерживать будущую экономическую активность на уровне, который соответствует удовлетворению наших материальных потребностей с учётом пределов нашей планеты. Муниципалитет Амстердама является первым в мире, официально признавшим эту концептуальную схему в качестве отправной точки для принятия государственных политических решений в постпандемическом мире. Схема напоминает "бублик", в котором внутреннее кольцо представляет минимум, который нам необходим для хорошей жизни (как изложено в Целях устойчивого развития ООН), а внешнее кольцо - определённый занимающимися системой Земли учёными экологический потолок (который очерчивает пределы, которые не должны пересекаться деятельностью человека, чтобы избежать негативного воздействия на окружающую среду, климат, почву, океаны, озоновый слой, пресную воду и биоразнообразие). Между двумя кольцами находится золотая середина (или "тесто"), где сходятся наши человеческие потребности и потребности планеты.
  Мы ещё не знаем, прекратится ли "тирания роста ВВП", но по разным сигналам можно предположить, что пандемия может ускорить изменения во многих наших прочно укоренившихся социальных нормах. Если мы коллективно признаем, что помимо конкретного уровня благосостояния, определяемого ВВП на душу населения, счастье в большей степени зависит от нематериальных факторов, таких как доступное здравоохранение и прочная социальная ткань, чем от материального потребления, тогда ценности столь же разные, как уважение к окружающей среде, надёжное питание, сочувствие или щедрость могут набрать популярность и постепенно стать характеристикой новых социальных норм.
  Помимо текущего кризиса, в последние годы роль экономического роста в повышении уровня жизни варьировалась в зависимости от ситуации. В экономиках с высоким уровнем доходов рост производительности неуклонно снижается с 1970-х годов, и утверждается, что в настоящее время нет чётких политических путей для возобновления долгосрочного роста. Кроме того, тот рост, который действительно осуществился, непропорционально накапливается отдельными лицами, находящимися на верхнем уровне распределения доходов. Более эффективный подход может заключаться в том, чтобы крупные политики могли более открыто направлять меры по повышению социального обеспечения. В странах с низким и средним уровнем доходов выгоды экономического роста на крупных формирующихся рынках помогли миллионам людей выбраться из нищеты. Политические средства для повышения показателей роста более известны (например, устранение базовых искажений), однако необходимо будет найти новые подходы, поскольку модель промышленного производства быстро теряет свою мощь с наступлением четвёртой промышленной революции.
  Это подводит ко второму ключевому вопросу о будущем росте. Если направление и качество экономического роста имеют такое же значение, как его скорость, а возможно, даже большее, то что может быть новой движущей силой этого качества в постпандемической экономике? Некоторые области потенциально могут предложить окружающую среду, способную повысить инклюзивный и устойчивый динамизм.
  Экологичная экономика охватывает целый ряд возможностей, от более экологичной энергетики до экотуризма и экономики замкнутого цикла. Например, переход от методики "взять-сделать-выбросить" в производстве и потреблении к модели, которая является восстановительной и регенерирующей по своему замыслу, может сохранить ресурсы и минимизировать отходы за счёт повторного использования продукта, когда он достигает конца своего срока годности, таким способом создавая дополнительную ценность, которая в свою очередь может приносить экономические выгоды, способствуя инновациям, созданию рабочих мест и в конечном итоге росту. Стратегии и компании, которые предпочитают изделия, допускающие возможность ремонта, с более длительным сроком службы (от телефонов и автомобилей до модной одежды), которые даже предлагают бесплатный ремонт (например, верхняя одежда Patagonia) и платформы для торговли бывшими в употреблении изделиями, быстро расширяются.
  Социальная экономика охватывает другие быстрорастущие и создающие рабочие места области в сферах услуг по уходу и личных услуг, образования и здравоохранения. Инвестиции в уход за детьми, уход за пожилыми людьми и другие элементы экономики услуг по уходу создадут 13 миллионов рабочих мест только в США и 21 миллион рабочих мест в экономиках Большой семёрки, а также приведут к увеличению роста ВВП на 2% в изучаемых странах. Образование также является областью массового создания рабочих мест, особенно если рассматривать одновременно начальное и среднее образование, техническое и профессиональное образование и обучение, университетское обучение и обучение взрослых. Здоровье, как показывает пандемия, требует гораздо больших инвестиций как с точки зрения инфраструктуры и инноваций, так и с точки зрения человеческого капитала. Эти три области создают мультипликативный эффект как за счёт собственного потенциала занятости, так и за счёт долгосрочных выгод, которые они высвобождают в разных обществах с точки зрения равенства, социальной мобильности и инклюзивного роста.
  Инновации в моделях производства, распределения и бизнеса способны привести к повышению эффективности и выпуску новых или более совершенных продуктов, которые создают более высокую добавочную стоимость, что ведёт к созданию новых рабочих мест и экономическому процветанию. Таким образом, правительства имеют в своём распоряжении инструменты, позволяющие перейти к более инклюзивному и устойчивому процветанию, сочетая определение направлений деятельности и стимулы государственного сектора с коммерческими инновационными возможностями путём фундаментального переосмысления рынков и их роли в нашей экономике и обществе. Это требует иного обдуманного инвестирования в пограничные рынки, описанные выше, в те области, где рыночные силы могут иметь трансформирующий эффект в экономике и обществе, но где некоторые из необходимых предпосылок для функционирования всё ещё отсутствуют (например, технических возможностей для устойчивого производства продукта или масштабных активов всё ещё недостаточно, стандарты не определены чётко или правовая база ещё не разработана хорошо). Формирование правил и механизмов этих новых рынков может оказать трансформирующее воздействие на экономику. Если правительства хотят перейти к новому и лучшему виду роста, у них есть уникальная возможность действовать сейчас, чтобы создать стимулы для инноваций и творческих способностей в областях, указанных выше.
  Некоторые призывают к "антиросту", движение, которое предполагает нулевой или даже отрицательный рост ВВП и набирает обороты (по крайней мере, в самых богатых странах). Так как критика экономического роста находится в фокусе внимания, будет пересмотрено финансовое и культурное доминирование потребительства в общественной и частной жизни. Это становится очевидным в ориентированной на потребителя активности антироста в некоторых нишевых сегментах, например, призывы к уменьшению потребления мяса или сокращению полётов. Вызвав период вынужденного антироста, пандемия пробудила новый интерес к этому движению, стремящемуся повернуть вспять темпы экономического роста, что побудило более 1100 экспертов со всего мира выпустить в мае 2020 года манифест, предлагающий стратегию антироста для сдерживания экономического и человеческого кризиса, вызванного COVID-19. Их открытое письмо призывает к принятию демократически "спланированного, но адаптивного, устойчивого и справедливого уменьшения масштабов экономики, ведущего к будущему, в котором мы сможем жить лучше с меньшими затратами".
  Однако остерегайтесь того, что погоня за антиростом окажется столь же бесцельной, как и погоня за ростом! Вместо этого наиболее дальновидные страны и их правительства будут отдавать приоритет более инклюзивному и устойчивому подходу к управлению и оценке своей экономики, который также способствует росту рабочих мест, повышению уровня жизни и защите планеты. Технология, позволяющая делать больше с меньшими затратами, уже существует. Не будет фундаментального компромисса между экономическими, социальными и связанными с окружающей средой факторами, если мы примем этот более целостный и долгосрочный подход к определению прогресса и стимулированию инвестиций в экологичные и социальные пограничные рынки.
  
  1.2.3 Бюджетная и монетарная политика
  
  Реакция бюджетной и монетарной политики на пандемию была решительной, масштабной и быстрой.
  В системно важных странах центральные банки почти сразу после начала вспышки решили снизить процентные ставки, запустив при этом крупные программы количественного смягчения, взяв на себя обязательство печатать деньги, необходимые для сохранения низкой стоимости государственных займов. ФРС США обязалась покупать казначейские облигации и агентские ипотечные ценные бумаги, тогда как Европейский центральный банк пообещал купить любую ценную бумагу, которую выпустит правительство (шаг, который позволил сократить разрыв в заёмных средствах между более слабыми и более сильными членами еврозоны).
  Одновременно большинство правительств отреагировали амбициозными и беспрецедентными мерами бюджетной политики. Срочные и масштабные меры были приняты очень рано во время кризиса с тремя конкретными целями: 1) бороться с пандемией, расходуя столько средств, сколько необходимо, чтобы как можно быстрее взять её под контроль (благодаря производству тестов, возможностям больниц, исследованиям лекарств и вакцин и др.); 2) предоставлять экстренные денежные средства домохозяйствам и фирмам, находящимся на грани банкротства и катастрофы; и 3) поддерживать совокупный спрос, чтобы экономика могла работать максимально близко к своему потенциалу.
  Эти меры приведут к очень большому бюджетному дефициту с вероятным увеличением отношения долга к ВВП на 30% ВВП в странах с богатой экономикой. На глобальном уровне совокупный стимул со стороны государственных расходов, вероятно, превысит 20% мирового ВВП в 2020 году со значительными различиями по странам: от 33% в Германии до более чем 12% в США.
  Это расширение бюджетных возможностей имеет драматично разное применение в зависимости от того, является ли страна развитой или формирующейся. Страны с высоким уровнем доходов имеют больше бюджетного пространства, потому что более высокий уровень долга должен подтверждать устойчивость и приводить к стимулирующему эффективную жизнедеятельность уровню затрат на обеспечение будущих поколений по двум причинам: 1) обязательство центральных банков приобретать любое количество облигаций, необходимое для поддержания низких процентных ставок; и 2) уверенность в том, что процентные ставки, скорее всего, останутся низкими в обозримом будущем, поскольку неопределённость будет и дальше препятствовать частным инвестициям и оправдает высокие уровни предупредительных сбережений. Напротив, в странах с формирующейся или развивающихся экономикой ситуация не может быть более суровой. У большинства из них нет бюджетного пространства, необходимого для реагирования на пандемический шок; они уже страдают от крупного оттока капитала и падения цен на сырьевые товары, а это означает, что обменный курс их валют будет подорван, если они решат начать экспансионистскую бюджетную политику. В этих обстоятельствах помощь в виде грантов, списания долгов и, возможно, полного моратория не только потребуется, но и будет иметь ключевое значение.
  Это - беспрецедентные программы для беспрецедентной ситуации, что-то настолько новое, что экономист Кармен Рейнхарт назвала это "моментом, когда могут потребоваться любые средства для широкомасштабной нетривиальной бюджетной и монетарной политики". Меры, которые до пандемии казались немыслимыми, вполне могут стать стандартом во всём мире, поскольку правительства пытаются предотвратить превращение экономической рецессии в катастрофическую депрессию. Всё чаще будут звучать призывы к правительству действовать как "плательщик последней инстанции", чтобы предотвратить или остановить волну массовых увольнений и разрушение бизнеса, вызванных пандемией.
  Все эти изменения меняют правила "игры" экономической и монетарной политики. Искусственный барьер, делающий монетарные и бюджетные органы независимыми друг от друга, теперь демонтирован, и руководители центральных банков стали (в относительной степени) подчиняться избираемым политикам. Теперь вполне возможно, что в будущем правительство попытается использовать своё влияние на центральные банки для финансирования крупных государственных проектов, таких как инфраструктуры или фонд экологических инвестиций. Точно так же предписание о том, что правительство может вмешиваться, чтобы сохранить рабочие места или доходы рабочих и защитить компании от банкротства, может сохраниться после того, как эта политика прекратится. Вполне вероятно, что общественное и политическое давление с целью поддержания таких схем сохранится, даже когда ситуация улучшится. Одна из самых важных проблем заключается в том, что это неявное взаимодействие бюджетной и монетарной политики ведёт к неконтролируемой инфляции. Источником этого является идея о том, что крупные политики станут применять огромные бюджетные стимулирующие средства, которые будут полностью монетизированы, то есть не будут финансироваться за счёт стандартного государственного долга. Именно здесь на помощь приходят современная монетарная теория (MMT) и вертолётные деньги: когда процентные ставки колеблются около нуля, центральные банки не могут стимулировать экономику с помощью классических монетарных инструментов, то есть снижения процентных ставок, пока они не решатся на резко отрицательные процентные ставки - проблематичный шаг, которому сопротивляется большинство центральных банков. Поэтому стимул должен исходить из увеличения бюджетного дефицита (это означает, что государственные расходы будут расти в то время, когда сокращаются налоговые поступления). Выражаясь наиболее простыми (и в данном случае незамысловатыми) терминами, MMT работает так: правительства выдают некоторые долговые обязательства, которые выкупает центральный банк. Если он никогда не продаст их обратно, это приравнивается к монетарному финансированию: дефицит монетизируется (центральный банк покупает облигации, которые выпускает правительство), и правительство может использовать деньги по своему усмотрению. Оно может, например, метафорически выражаясь, сбросить их с вертолётов нуждающимся людям. Идея привлекательна и реализуема, но она содержит важную проблему социальных ожиданий и политического контроля: как только граждане поймут, что деньги можно найти на "волшебном денежном дереве", избираемые политики окажутся под яростным и неумолимым общественным давлением с целью создания всё большего вброса денег, и тогда возникает проблема инфляции.
  
  1.2.3.1. Дефляция или инфляция?
  
  Два технических момента, составляющих проблему монетарного финансирования, связаны с риском инфляции. Во-первых, решение об участии в постоянном количественном смягчении (то есть в монетарном финансировании) не обязательно должно приниматься, когда центральный банк покупает долговые обязательства, выпущенные правительством; можно оставить на будущее возможность скрывать или обходить идею о том, что деньги "растут на деревьях". Во-вторых, инфляционное влияние вертолётных денег не связано с тем, финансируется ли дефицит или нет, а прямо пропорционально сумме привлечённых денег. Нет номинальных ограничений на то, сколько денег может напечатать центральный банк, но есть разумные пределы тому, сколько хотелось бы напечатать, чтобы достичь рефляции, не рискуя слишком большой инфляцией. Возникающее в результате увеличение номинального ВВП будет разделено между эффектом реального объёма производства и эффектом увеличения уровня цен, этот баланс и его инфляционный характер будут зависеть от того, насколько жёсткими будут ограничения в сфере предложения, и в конечном итоге от количества напечатанных денег. Центральные банки могут решить, что не о чем беспокоиться, если инфляция составляет 2% или 3%, и что 4-5% тоже хорошо, но им придётся определить верхний предел, при котором инфляция становится разрушительной и вызывает настоящую тревогу. Задача будет заключаться в том, чтобы определить, на каком уровне инфляция становится губительной и вызывает навязчивую тревогу у потребителей.
  На данный момент одни боятся дефляции, другие обеспокоены инфляцией. Что скрывается за этими неоднородными тревогами по поводу будущего? Обеспокоенные дефляцией указывают на коллапс рынка труда и падение цен на сырьевые товары и задумываются на тем, как инфляция может вырасти в ближайшее время в этих условиях. Обеспокоенные инфляцией наблюдают за существенным увеличением балансов центральных банков и бюджетного дефицита и задаются вопросом, как бы это однажды не привело к инфляции, возможно, к высокой инфляции и даже к гиперинфляции. Они указывают на пример Германии после Первой мировой войны, которая раздула свой внутренний военный долг в результате гиперинфляции 1923 года, или Великобритании, экономику которой отчасти подорвала инфляция огромной суммы долга (250%), доставшегося ей от Второй мировой войны. Эти обеспокоенные признают, что в краткосрочной перспективе дефляция может быть более серьёзным риском, но утверждают, что инфляция в конечном итоге неминуема с учётом огромного количества неизбежных стимулирующих факторов.
  На данном этапе трудно представить, как инфляция может ускориться в ближайшее время. Решоринг производственной деятельности может вызывать случайные очаги инфляции, но они, вероятно, останутся ограниченными. Сочетание сильных долгосрочных структурных тенденций вроде старения населения и технологий (обе дефляционные по своей природе) и исключительно высокий уровень безработицы, который будет сдерживать рост заработной платы в течение многих лет, оказывает сильное понижающее давление на инфляцию. В постпандемическую эпоху высокий потребительский спрос маловероятен. Муки, причиняемые повсеместной безработицей, низкими доходами больших слоёв населения и неуверенностью в будущем, скорее всего, приведут к увеличению предупредительных сбережений. Когда социальное дистанцирование в итоге ослабнет, сдерживаемый спрос может спровоцировать небольшую инфляцию, но, скорее всего, будет временным и поэтому не повлияет на инфляционные ожидания. Оливье Бланшар, бывший главный экономист МВФ, считает, что только сочетание следующих трёх событий может вызвать инфляцию: 1) очень большой рост отношения долга к ВВП, превышающий текущий прогноз на 20-30%; 2) очень большой рост нейтральной ставки (т.е. безопасной реальной ставки, необходимой для сохранения потенциала экономики); и 3) бюджетное доминирование монетарной политики. Вероятность каждого из них в отдельности уже мала, поэтому вероятность того, что все три произойдут одновременно, мала чрезвычайно (но не равна нулю). Облигационные инвесторы думают так же. Конечно, всё может измениться, но на данный момент низкая разница в ставках между номинальными и индексированными по инфляции облигациями в лучшем случае рисует картину очень низкой бессрочной инфляции.
  В ближайшие годы страны с высоким уровнем дохода вполне могут столкнуться с ситуацией, аналогичной той, что была в Японии в последние несколько десятилетий: структурно слабый спрос, очень низкая инфляция и сверхнизкие процентные ставки. Возможная "японизация" (богатого) мира часто изображается как безнадёжное сочетание отсутствия роста, инфляции и недопустимого уровня долга. Это заблуждение. Если данные скорректировать с учётом демографии, Япония добилась большего, чем большинство других. Её ВВП на душу населения высок и продолжает расти, а с 2007 года её реальный ВВП на лиц трудоспособного возраста рос быстрее, чем в любой другой стране G7. Естественно, для этого есть много идиосинкразических причин (очень высокий уровень социального капитала и доверия, но также рост производительности труда, превышающий средний, и успешное вовлечение пожилых рабочих в трудовые ресурсы), но это показывает, что сокращение населения не обязательно ведёт к экономическому небытию. Высокие показатели уровня жизни и благополучия Японии служат полезным уроком того, что есть надежда перед лицом экономических трудностей.
  
  1.2.3.2. Судьба доллара США
  
  На протяжении десятилетий США пользовались чрезмерной привилегией сохранения глобального валютного резерва, статусом, который долгое время был преимуществом имперского могущества и экономическим эликсиром. В значительной степени американская мощь и процветание были построены и укреплены за счёт глобального доверия к доллару и готовности приобретателей за рубежом держать доллары, чаще всего в форме государственных облигаций США. Тот факт, что так много стран и иностранных организаций хотят держать доллары как средство накопления и как инструмент обмена (для торговли), закрепил его статус в качестве глобальной резервной валюты. Это позволило США получить дешёвые займы за границей и выгоду от низких процентных ставок у себя дома, что в свою очередь позволило американцам потреблять не по средствам. Это также сделало возможным недавний крупный дефицит правительства США, позволило США иметь существенный торговый дефицит, снизило риск обменного курса и сделало финансовые рынки США более ликвидными. В основе статуса доллара США как резервной валюты лежит решающий вопрос доверия: неамериканцы, которые держат доллары, верят, что Соединённые Штаты будут защищать как свои собственные интересы (разумно управляя своей экономикой), так и остальной мир в том, что касается доллара США (разумно управляя своей валютой, например, эффективно и быстро предоставляя долларовую ликвидность глобальной финансовой системе).
  В течение некоторого времени некоторые аналитики и крупные политики рассматривали возможность постепенного прекращения господства доллара. Теперь они думают, что пандемия может быть катализатором, подтверждающим их правоту. Их аргумент двоякий и касается обеих сторон вопроса доверия.
  С одной стороны (разумное управление экономикой), сомневающиеся в доминировании доллара США указывают на неизбежное и резкое ухудшение состояния бюджета США. По их мнению, неприемлемый уровень долга в итоге подорвёт доверие к доллару США. Непосредственно перед пандемией расходы на оборону США, проценты по федеральному долгу и ежегодные компенсационные выплаты - программы "Медикэр", "Медикейд" и социальная защита - составляли 112% поступлений федерального налога (против 95% в 2017 году). Этот неприемлемая траектория ухудшится в постпандемическую, постсубсидийную эпоху. Этот аргумент предполагает, что что-то важное так или иначе должно измениться либо за счёт значительного снижения геополитической роли, либо за счёт повышения налогообложения, либо за счёт того и другого, иначе растущий дефицит достигнет порога, за которым неамериканские инвесторы не захотят участвовать в финансировании. В конце концов, статус резервной валюты не может длиться дольше, чем уверенность иностранцев в способности владельца выполнять платежи.
  С другой стороны (разумно управляя долларом США для остального мира), сомневающиеся в доминировании доллара указывают на несовместимость его статуса в качестве глобальной резервной валюты с растущим экономическим национализмом внутри страны. Несмотря на то, что ФРС и Казначейство США эффективно управляют долларом и его сетевым влиянием во всём мире, скептики подчёркивают, что готовность администрации США использовать доллар в качестве оружия в геополитических целях (вроде наказания стран и компаний, торгующих с Ираном или Северной Кореей) неизбежно будет побуждать владельцев долларов искать альтернативы.
  Есть ли жизнеспособные альтернативы? США остаются грозным мировым финансовым гегемоном (роль доллара в международных финансовых транзакциях гораздо выше, хотя и менее заметна, чем в международной торговле), но также верно, что многие страны хотели бы бросить вызов мировому господству доллара. В краткосрочной перспективе альтернатив нет. Вариантом может быть китайский юань (RMB), но только после того, как будут отменены строгие ограничения на движение капитала и юань превратится в рыночную валюту, что вряд ли произойдёт в обозримом будущем. То же самое и с евро; это может быть вариантом, но только после того, как сомнения относительно возможного схлопывания еврозоны исчезнут навсегда, что, опять же, маловероятно в ближайшие несколько лет. Что касается глобальной виртуальной валюты, то её на рынке пока нет, но есть попытки выпускать национальные цифровые валюты, которые в итоге могут развенчать превосходство доллара США. Самая значительная из них имела место в Китае в конце апреля 2020 года с тестированием национальной цифровой валюты в четырёх крупных городах. Эта страна на годы опережает остальной мир в разработке цифровой валюты, связанной с мощными платформами электронных платежей; этот эксперимент ясно показывает, что существуют монетарные системы, которые пытаются стать независимыми от американских посредников, продвигаясь к большей цифровизации.
  В конце концов, возможное прекращение господства доллара США будет зависеть от того, что произойдёт в США. Как сказал Генри Полсон, бывший министр финансов США: "Известность доллара США начинается у себя дома (...). Соединённые Штаты должны поддерживать экономику, внушающую глобальную надёжность и доверие. Неспособность делать это со временем подвергнет опасности позицию доллара США". В значительной степени глобальная надёжность США также зависит от геополитики и привлекательности их социальной модели. Чрезмерная привилегия неразрывно переплетена с глобальной властью, восприятием США как надёжного партнера и их ролью в работе мультилатеральных институтов власти. "Если бы эту роль считали менее надёжной, а эту гарантию безопасности - менее прочной из-за отказа США от глобальной геополитики в пользу более обособленной, ориентированной на внутренний рынок политики, то плата за безопасность, которую даёт доллар США, могла бы уменьшиться", - предупреждает Барри Эйхенгрин и представители Европейского центрального банка.
  Вопросы и сомнения относительно будущего статуса доллара как глобального валютного резерва являются уместным напоминанием о том, что экономика не существует в изоляции. Эта реальность особенно сурова для имеющих чрезмерную задолженность стран с формирующимся рынком и бедных стран, которые сейчас не способны выплатить свой долг, часто выраженный в долларах. Для них этот кризис примет огромные масштабы, понадобятся годы, чтобы преодолеть его со значительным экономическим ущербом, который быстро перерастёт в социальные и человеческие муки. Во всех этих странах кризис COVID вполне может положить конец постепенному процессу конвергенции, который должен был привести высокоразвитые, а также развивающиеся страны и страны с формирующимся рынком к более одинаковым показателям. Это приведёт к увеличению социетальных и геополитических рисков - явное напоминание о том, в какой степени экономические риски пересекаются с социетальными проблемами и геополитикой.
  
  1.3 Социетальное обнуление
  
  Исторически пандемии подвергали общества серьёзным испытаниям; кризис COVID-19 2020 года не станет исключением. По сравнению с экономикой, как мы только что видели, и геополитикой, как мы увидим в следующей главе, социетальные сдвиги, вызванные COVID-19, будут длиться годами, а возможно, и поколениями. Наиболее сиюминутным и заметным влиянием является то, что многие правительства будут призваны к ответу, много гнева будет направленно на тех крупных политиков и те политические фигуры, которые оказались неадекватными или плохо подготовленными с точки зрения их реакции на борьбу с COVID-19. Как заметил Генри Киссинджер: "Нации объединяются и процветают, полагаясь на то, что их институты власти способны предвидеть бедствия, остановить их влияние и восстановить стабильность. Когда пандемия COVID-19 закончится, институты власти многих стран будут восприниматься как провалившиеся". Это будет особенно актуально для некоторых богатых стран, обеспеченных продуманными системами здравоохранения и мощными ресурсами в области исследований, науки и инноваций, где граждане будут спрашивать, почему их власти поступили так плохо по сравнению с другими. В этих странах может проявиться сама суть их социальной ткани и социально-экономической системы, которых осудят как "настоящих" преступников, виновных в неспособности гарантировать экономическое и социальное обеспечение для большинства граждан. В более бедных странах пандемия вызовет драматичные потери с точки зрения социальных издержек. Это усугубит социетальные проблемы, которые уже преследуют эти страны, в частности, бедность, неравенство и коррупцию. В некоторых случаях это может привести к таким тяжёлым последствиям, как социальная и социетальная дезинтеграция ("социальная" относится к взаимодействиям между индивидами или группами индивидов, а "социетальная" - это прилагательное, относящееся к обществу в целом).
  Можно ли извлечь какие-либо системные уроки относительно того, что сработало с точки зрения борьбы с пандемией, а что нет? В какой степени реакция различных наций раскрывает некоторые внутренние сильные и слабые стороны конкретных обществ или систем управления? Некоторые, такие как Сингапур, Южная Корея и Дания (среди прочих), выглядели довольно неплохо и, безусловно, лучше большинства. Другие, такие как Италия, Испания, США или Великобритания, выглядели отстающими по разным показателям: с точки зрения подготовки, антикризисного управления, связи с общественностью, количества подтверждённых случаев и смертей, а также разных прочих метрик. В соседних странах, таких как Франция и Германия, которые имеют много структурных сходств, имелось примерно эквивалентное число подтверждённых случаев, но сильно различное число смертей от COVID-19. Помимо различий в инфраструктуре здравоохранения, в чём причина этих очевидных аномалий? В настоящее время (июнь 2020 года) мы всё ещё сталкиваемся с множеством "неизвестных" относительно тех причин, по которым COVID-19 поражал и охватывал с особой вирулентностью эти, а не другие страны и регионы. Однако в совокупности страны, справившиеся лучше, обладают следующими явными общими свойствами.
   Они были "подготовлены" к случившемуся (логистически и организационно).
   Они приняли быстрые и решительные решения.
   У них экономически выгодная и инклюзивная система здравоохранения.
   Это общества с высоким уровнем доверия, в которых граждане доверяют как руководству, так и предоставляемой информации.
   По-видимому, они вынуждены проявлять настоящее чувство солидарности, предпочитая общее благо индивидуальным стремлениям и нуждам.
  При частичном исключении первого и второго свойств, которые являются более техническими (хотя техническая специфика включает в себя культурные элементы), все остальные могут быть определены как "благоприятные" социетальные характеристики, доказывающие, что основные ценности инклюзивности, солидарности и доверия являются сильными определяющими элементами и важными факторами успеха в сдерживании эпидемии.
  Конечно, ещё слишком рано описывать с какой-либо степенью точности форму, которую социетальное обнуление примет в разных странах, но некоторые его общие глобальные контуры уже можно очертить. В первую очередь и главным образом эпоха постпандемии откроет период массового перераспределения богатства от богатых к бедным и от капиталистов к рабочим. Во-вторых, COVID-19, вероятно, прозвучит похоронным звоном неолиберализму, совокупности идей и политических линий, которые можно условно определить как предпочтение конкуренции солидарности, творческого разрушения вмешательству правительства и экономического роста социальному обеспечению. В течение ряда лет неолиберальная доктрина переживала спад, многие комментаторы, бизнес-лидеры и крупные политики всё больше осуждали её "рыночный фетишизм", но COVID-19 нанёс решающий удар. Не случайно то, что две страны, которые в течение последних нескольких лет с наибольшим рвением придерживались политики неолиберализма, - США и Великобритания - относятся к числу тех, кто наиболее пострадал во время пандемии. Эти две сопутствующие силы - массовое перераспределение, с одной стороны, и отказ от неолиберальной политики, с другой стороны, - будут оказывать определяющее влияние на организацию наших обществ, начиная от того, каким образом неравенство может спровоцировать социальные волнения, до возрастающей роли правительств и пересмотра общественного договора.
  
  1.3.1 Неравенство
  
  Одно очень обманчивое клише о коронавирусе заключается в метафоре COVID-19 как "великого нивелировщика". Реальность совершенно противоположная. COVID-19 усугубляет ранее существовавшие условия неравенства всегда и везде, где он наносит удар. Таким образом, он не является "нивелировщиком" ни в медицинском, ни в экономическом, ни в социальном, ни в психологическом плане. В действительности пандемия является "великим антиуравнителем", который усиливает различия в доходах, богатстве и возможностях. Она открыла для всех возможность увидеть не только огромное количество людей в мире, которые являются экономически и социально уязвимыми, но также глубину и степень их уязвимости - феномен, ещё более превалирующий в странах с низким уровнем или отсутствием систем социальной защиты или слабыми семейными и социальными связями. Это положение дел, конечно, предшествовало пандемии, но, как мы наблюдали в отношении других глобальных проблем, вирус действовал как усилитель, вынуждая нас осознать и признать серьёзность трудностей, связанных с неравенством, которые раньше слишком многие слишком долго игнорировали.
  Первым эффектом пандемии стало усиление макростимулирования социального неравенства, высветив шокирующие различия в степени риска, которому подвергаются разные социальные классы. Схожий, хотя и показательный нарратив возник во время локдаунов в большинстве стран мира. Это описывает дихотомия: высшие и средние классы имели возможность работать удалённо и самостоятельно обучать своих детей у себя дома (более удалённые постоянные или, где возможно, временные места проживания считались более защищёнными), тогда как представители рабочего класса (те, кто имел работу) не были дома и не следили за образованием своих детей, но работали на передовой, чтобы помочь спасти жизни (напрямую или нет) и экономику: убирали больницы, оформляли заказы, доставляли предметы первой необходимости и обеспечивали нашу безопасность. В случае высокоразвитой экономики услуг, такой как в США, работа примерно трети всех работников может выполняться из дома или удалённо со значительными расхождениями, которые сильно коррелируют с доходами по секторам. Более 75% американских финансовых и страховых работников могут выполнять свою работу удалённо, тогда как в пищевой промышленности, где оплата гораздо меньше, это могут делать только 3% работников. В разгар пандемии (середина апреля), большинство новых случаев заражения и число смертей прояснило как никогда, что COVID-19 далеко не "великий нивелировщик" или "уравнитель", о котором говорили многие люди в начале пандемии. Вместо этого быстро выяснилось, что не было ничего справедливого или беспристрастного в том, как вирус выполнял свою смертельную работу.
  В США COVID-19 нанёс непропорционально большой урон афроамериканцам, людям с низкими доходами и уязвимым слоям населения, таким как бездомные. В штате Мичиган, где менее 15% населения составляют чернокожие, на чернокожих жителей приходится около 40% смертей от осложнений COVID-19. Тот факт, что COVID-19 так непропорционально затронул общины чернокожих, является простым отражением существующего неравенства. В Америке, как и во многих других странах, афроамериканцы более бедные, поэтому с большей вероятностью окажутся безработными или частично занятыми и станут жертвами некачественного жилья и условий жизни. В результате они больше страдают от уже существующих заболеваний, таких как ожирение, болезни сердца или диабет, которые делают COVID-19 особенно смертоносным.
  Вторым эффектом пандемии и последовавшего за ней состояния локдауна стало выявление глубокого разрыва между сущностным характером и внутренней ценностью проделанной работы и экономической компенсацией, которую она даёт. Иными словами: с экономической точки зрения мы меньше всего ценим людей, в которых больше всего нуждается общество. Отрезвляющая правда заключается в том, что герои непосредственного кризиса COVID-19, те, кто (подвергаясь личному риску) заботился о больных и поддерживал функционирование экономики, относятся к числу самых малооплачиваемых профессионалов, в том числе: медсёстры, уборщицы, водители доставки, работники пищевых фабрик, домов престарелых и складов. Часто их вклад в экономическое и социетальное обеспечение признаётся менее, чем вклад остальных. Этот феномен носит глобальный характер, но особенно ярко проявляется в англосаксонских странах, где бедность сочетается с необеспеченностью. Граждане этой группы не только получают самую низкую зарплату, но и наиболее подвержены риску потерять работу. В Великобритании, например, подавляющее большинство (почти 60%) поставщиков медицинских услуг в обществе работают по "контрактам нулевого часа", а это означает, что у них нет гарантированных регулярных часов и, как результат, нет уверенности в регулярном доходе. Аналогичным образом, работники пищевых фабрик часто трудятся по временным контрактам с меньшими правами, чем обычно, и без каких-либо гарантий. Что касается водителей доставки, которые в большинстве случаев считаются самозанятыми, они получают оплату за каждый "выезд" и не получают ни больничных, ни отпускных - реальность, едко изображённая в самой последней работе Кена Лоуча "Извините, мы вас не застали", фильме, иллюстрирующем ту степень драматизма, при которой лишь одна неудача всегда отделяет этих работников от физического, эмоционального или экономического краха, с каскадными эффектами, усугубляемыми стрессом и тревогой.
  Будет ли социальное неравенство увеличиваться или уменьшаться в постпандемическую эпоху? Многие неофициальные данные свидетельствуют о том, что неравенство, вероятно, усилится, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Как указывалось ранее, люди с низким доходом или без доходов непропорционально сильно страдают от пандемии: они более восприимчивы к хроническим заболеваниям и иммунодефициту, поэтому с большей вероятностью заразятся COVID-19 и пострадают от тяжёлых инфекций. Это будет продолжаться в течение нескольких месяцев после вспышки. Как и в случае с предыдущими пандемическими случаями, такими как чума, не все одинаково воспользуются медицинской помощью и вакцинами. Особенно в США, как заметил лауреат Нобелевской премии, соавтор книги "Смерть от отчаяния и будущее капитализма" с Энн Кейс, Ангус Дитон: "Производители лекарств и больницы станут более могущественными и богатыми, чем когда-либо", в ущерб самым бедным слоям населения. Кроме того, ультрааккомодационная монетарная политика, проводимая во всём мире, приведёт к увеличению имущественного неравенства за счёт роста цен на активы, особенно на рынках финансов и собственности.
  Однако за рамками ближайшего будущего тенденция может дать обратный ход и спровоцировать противоположное - уменьшение неравенства. Как это может случиться? Возможно, достаточное количество людей будут сильно возмущены вопиющей несправедливостью приоритетного лечения, которым пользуются исключительно богатые, что вызовет обширную социетальную негативную реакцию. В США большинство или очень шумное меньшинство может потребовать национального или общественного контроля над здравоохранением, тогда как в Европе недофинансирование системы здравоохранения больше не будет политически приемлемым. Также может случиться так, что пандемия в итоге заставит нас переосмыслить значение тех профессий, которые мы действительно ценим, и пересмотреть то, как мы коллективно их оплачиваем. Примет ли общество в будущем, что звёздный менеджер хедж-фонда, специализирующийся на коротких продажах (чей вклад в экономическое и социальное обеспечение в лучшем случае сомнительный), может получать доход в несколько миллионов в год, тогда как медсестра (чей вклад в социальные обеспечение бесспорный) зарабатывает бесконечно малую часть этой суммы? При таком оптимистичном сценарии, когда мы всё больше осознаём, что многие работники на низкооплачиваемых и небезопасных рабочих местах играют важную роль в нашем коллективном благополучии, политика будет скорректирована, чтобы улучшить как условия их труда, так и оплату. За этим последует повышение заработной платы, даже если это будет сопровождаться сокращением прибыли компаний или более высокими ценами; возникнет сильное социальное и политическое давление, чтобы заменить ненадёжные контракты и эксплуататорские лазейки постоянными должностями и лучшей подготовкой. Поэтому неравенство может сократиться, но, если обратиться к истории, этот оптимистичный сценарий вряд ли возобладает без предшествующих ему массовых социальных беспорядков.
  
  1.3.2 Социальные волнения
  
  Одна из самых серьёзных опасностей, с которыми столкнутся в постпандемическую эпоху, - это социальные волнения. В некоторых крайних случаях это может привести к социетальной дезинтеграции и политическому коллапсу. Бесчисленные исследования, статьи и предупреждения подчёркивают этот заслуживающий особого внимания риск, основанный на очевидном наблюдении, что люди, когда не имеют работы, доходов и перспектив на лучшую жизнь, часто прибегают к насилию. Следующая цитата отражает суть проблемы. Она относится к США, но её выводы справедливы для большинства стран мира: "Те, кто остался без надежды, без работы и без имущества, легко могут повернуться против тех, кто более обеспечен. Уже сейчас около 30% американцев имеют нулевой или отрицательный показатель благосостояния. Если после текущего кризиса появится больше людей, не имеющих ни денег, ни работы, ни возможности пользоваться медицинским обслуживанием, и если эти люди придут в отчаяние и разгневаются, то такие сцены, как недавний побег заключённых в Италии или грабежи, последовавшие за ураганом Катрина в Новом Орлеане в 2005 году, могут стать обычным делом. Если правительствам придётся прибегать к использованию военизированных формирований или вооружённых сил, например, для подавления мятежей или нападений на собственность, общества могут начать распадаться".
  Задолго до того, как пандемия охватила мир, во всём мире росли социальные волнения, поэтому этот риск не нов, но COVID-19 его усилил. Существуют разные способы определения того, что формирует социальные волнения, но за последние два года по всему миру, в богатых и бедных странах, произошло более 100 значительных антиправительственных протестов, от мятежей "жёлтых жилетов" во Франции до демонстраций против авторитарных лидеров в таких странах, как Боливия, Иран и Судан. Большинство (из последних) были подавлены жестокими репрессиями, и многие "впали в спячку" (как глобальная экономика), когда правительства принудили своё население к локдаунам, чтобы сдержать пандемию. Но после отмены запрета собираться группами и выходить на улицы трудно представить, что старые обиды и временно подавленная социальная тревога не прорвутся снова, возможно, с новой силой. В постпандемическую эпоху количество безработных, озабоченных, несчастных, обиженных, больных и голодных драматично увеличится. Личные трагедии будут накапливаться, разжигая гнев, негодование и раздражение в различных социальных группах, включая безработных, бедных, мигрантов, заключённых, бездомных, всех оставшихся без крова... Как может это давление не закончиться взрывом? Социальные феномены часто проявляют те же особенности, что и пандемии, и, как отмечалось на предыдущих страницах, переломные точки в равной степени относятся к обоим явлениям. Когда бедность, чувство бесправия и бессилия достигают определённой переломной точки, разрушительные социальные действия часто становятся крайней мерой.
  В первые дни кризиса видные люди разделяли эту обеспокоенность и предупреждали мир о растущем риске социальных волнений. Шведский промышленник Якоб Валленберг - один из них. В марте 2020 года он писал: "Если кризис продлится долго, безработица может достичь 20-30 процентов, а экономика может сократиться на 20-30 процентов... Восстановления не будет. Будут социальные волнения. Будет насилие. Будут социально-экономические последствия: драматичная безработица. Граждане драматично пострадают: одни умрут, другие будут чувствовать себя ужасно". Сейчас мы переступили порог, который Валленберг считал "тревожным": безработица превышает 20-30% во многих странах мира, а во втором квартале 2020 года экономики большинства стран сократились до уровня, который ранее считался вызывающим беспокойство. Чем это закончится, где с наибольшей вероятностью возникнут социальные волнения - и насколько сильные?
  На момент написания этой книги COVID-19 уже вызвал глобальную волну социальных волнений. Она началась в США с протестов Black Lives Matter после убийства Джорджа Флойда в конце мая 2020 года, но быстро распространилась по всему миру. COVID-19 был определяющим элементом: смерть Джорджа Флойда стала искрой, которая зажгла огонь социальных волнений, но основные условия, созданные пандемией, в частности, открытое расовое неравенство и растущий уровень безработицы, стали горючим, разжигающим протесты и поддерживающим их. Как? За последние шесть лет почти 100 афроамериканцев умерли в полицейском участке, но убийство Джорджа Флойда вызвало национальное восстание. Поэтому не случайно, что этот всплеск гнева произошёл во время пандемии, которая непропорционально сильно затронула афроамериканское сообщество США (как указывалось ранее). В конце июня 2020 года уровень смертности чернокожих американцев от COVID-19 был в 2,4 раза выше, чем среди белых американцев. Одновременно с этим занятость чернокожих американцев была подорвана коронакризисом. Это не должно вызывать удивление: экономический и социальный разрыв между афроамериканцами и белыми американцами настолько велик, что почти по всем показателям чёрные рабочие находятся в менее выгодном положении по сравнению с белыми. В мае 2020 года безработица среди афроамериканцев составляла 16,8% (по сравнению с национальный уровнем в 13,3%), это очень высокий уровень, который подпитывает феномен, описываемый социологами как "биографическая доступность": отсутствие занятости на полную ставку приводит к повышению уровня вовлечённости в социальные движения. Мы не знаем, как будет развиваться движение Black Lives Matter и какую форму оно примет, если сохранится. Однако признаки показывают, что оно превращается в нечто большее, чем исключительно расовые проблемы. Протесты против системного расизма привели к более общим призывам относительно экономической справедливости и инклюзивности. Это логичный переход к проблемам неравенства, рассмотренным в предыдущем подразделе, который также показывает, как риски влияют друг на друга и усиливают друг друга.
  Важно подчеркнуть, что никакая ситуация не является незыблемой и нет "механических" спусковых крючков для социальных волнений - всё остаётся выражением коллективной человеческой динамики и настроения, зависящего от множества факторов. Подтверждая представления о взаимосвязанности и сложности, всплески социальных волнений являются ярчайшими нелинейными событиями, которые могут быть вызваны широким спектром политических, экономических, социетальных, технологических и связанных с окружающей средой факторов. Они варьируются в зависимости от таких разных факторов, как экономические потрясения, лишения, вызванные экстремальными погодными явлениями, расовая напряжённость, нехватка продуктов питания и даже чувство несправедливости. Всё это и многое другое почти всегда влияет друг на друга и создаёт каскадные эффекты. Поэтому нельзя предсказать конкретные беспорядки, однако их можно предвидеть. Какие страны наиболее уязвимые? На первый взгляд, более бедные страны без систем социальной защиты и богатые страны со слабыми системами социальной защиты подвергаются наибольшему риску, потому что не имеют или имеют очень незначительные политические меры вроде пособий по безработице, чтобы смягчать потрясения от потери доходов. По этой причине сильно индивидуалистические общества вроде США могут подвергаться большему риску, чем европейские или азиатские страны, которые либо имеют более развитое чувство солидарности (как на юге Европы), либо лучшую социальную систему для помощи обездоленным (как на севере Европы). В некоторых есть и то, и другое. Например, страны вроде Италии обладают как сильной системой социальной защиты, так и сильным чувством солидарности (особенно в отношениях между поколениями). Аналогичным образом конфуцианство, распространённое во многих азиатских странах, ставит чувство долга и солидарность поколений выше прав личности; оно также придаёт большое значение мерам и правилам, которые приносят пользу обществу в целом. Всё это, конечно, не означает, что страны Европы или Азии защищены от социальных волнений. Отнюдь нет! Как продемонстрировало движение "жёлтых жилетов" во Франции, насильственные и устойчивые формы социальных волнений могут возникать даже в странах с надёжной системой социальной защиты, где социальные ожидания не оправдываются.
  Социальные волнения негативно сказываются и на экономическом, и на социальном обеспечении, но важно подчеркнуть, что мы не бессильны перед потенциальными социальными волнениями по той простой причине, что правительства и - в чуть меньшей степени - компании и другие организации могут подготовиться к снижению риска путём проведения правильной политики. Самая главная причина социальных волнений - неравенство. Политические инструменты для борьбы с неприемлемым уровнем неравенства существуют, и часто они находятся в руках правительств.
  
  1.3.3 Возвращение "большого" правительства
  
  По словам Джона Миклетуэйта и Адриана Вулдриджа: "Пандемия COVID-19 снова сделала правительство важным. Не просто снова могущественным (посмотрите на эти некогда могущественные компании, просящие помощи), но и снова жизненно необходимым: чрезвычайно важно, есть ли в вашей стране хорошая служба здравоохранения, компетентные бюрократы и надёжные финансы. Хорошее правительство - это разница между жизнью и смертью".
  Один из великих уроков последних пяти столетий для Европы и Америки таков: острые кризисы способствуют укреплению власти государства. Так было всегда, и нет никаких причин, почему с пандемией COVID-19 должно быть иначе. Историки указывают на тот факт, что рост бюджетных ресурсов капиталистических стран начиная с XVIII века всегда был тесно связан с необходимостью вести войны, особенно такие, которые происходили в отдалённых странах и требовали наличия судов. Так было с Семилетней войной 1756-1763 годов, описанной как первая поистине глобальная война, в которой участвовали все великие державы Европы того времени. С тех пор реакции на важные кризисы всегда ещё больше укрепляли власть государства, начиная с налогообложения, неотъемлемого и непременного атрибута суверенности, который по праву принадлежит каждому независимому правительству. Несколько примеров, иллюстрирующих это, убедительно свидетельствуют, что на этот раз, как и в прошлом, налогообложение увеличится. Как и в прошлом, социальное обоснование и политическое оправдание этого увеличения будут базироваться на нарративе "страны в состоянии войны" (только на этот раз против невидимого врага).
  Максимальная ставка подоходного налога во Франции в 1914 году была нулевой; через год после окончания Первой мировой войны - 50%. Канада ввела подоходный налог в 1917 году как "временную" меру для финансирования войны, а затем драматично увеличила его во время Второй мировой войны, установив фиксированный дополнительный налог в размере 20% на все подоходные налоги, уплачиваемые физическими лицами, а не корпорациями, и введя высокую предельную налоговую ставку (69%). Ставки снизились после войны, но остались значительно выше, чем были раньше. Точно так же во время Второй мировой войны подоходный налог в Америке превратился из "классового налога" в "массовый налог", при этом количество плательщиков выросло с 7 миллионов в 1940 году до 42 миллионов в 1945 году. Самые прогрессивные налоги в истории США были в 1944 и 1945 годах, при этом ставка 94% применялась к любому доходу выше 200 000 долларов (эквивалент 2,4 миллиона долларов в 2009 году). Такие высокие ставки, часто осуждаемые как конфискационные теми, кто должен был платить, не опускались ниже 80% в течение следующих 20 лет. В конце Второй мировой войны многие другие страны приняли аналогичные и часто экстремальные налоговые меры. В Великобритании во время войны максимальная ставка подоходного налога выросла до невероятного значения - 99,25%!
  Иногда суверенная власть государства облагать налогами обращалась в ощутимые социетальные выгоды в различных областях, таких как создание системы социального обеспечения. Однако эти масштабные переходы к чему-то совершенно "новому" всегда определялись как реакция на сильный внешний удар или грядущую угрозу. Вторая мировая война, например, привела к введению системы пожизненного государственного социального обеспечения в большей части Европы. То же самое и с "холодной войной": правительства капиталистических стран были настолько обеспокоены внутренним коммунистическим сопротивлением, что создали возглавляемую государством модель, чтобы его пресечь. Эта система, в которой государственные бюрократы управляли крупными секторами экономики, от транспорта до энергетики, сохранялась до 1970-х годов.
  Сегодня ситуация принципиально иная; за прошедшие десятилетия (в западном мире) роль государства значительно сократилась. Эта ситуация должна измениться, потому что трудно представить, как с помощью чисто рыночных решений можно справиться с экзогенным шоком такой силы, как тот, который вызван COVID-19. Почти в одночасье коронавирусу удалось изменить представления о сложном и слабом балансе между частной и общественной сферами в пользу последней. Он показал, что социальное страхование является эффективным и перенос всё большей части ответственности (например, в области здравоохранения и образования) на отдельных лиц и рыночные структуры может не соответствовать интересам общества. В результате неожиданного и внезапного поворота идея - которая была бы анафемой всего несколько лет назад - о том, что правительства могут способствовать общественному благу, тогда как безудержные экономики без контроля могут нанести урон социальному обеспечению, теперь может стать нормой. На шкале, измеряющей континуум между правительством и рынками, стрелка окончательно сместилась влево.
  Впервые с тех пор, как Маргарет Тэтчер запечатлела дух эпохи, заявив, что "нет такого понятия, как общество", правительство одерживает верх. Всё, что произойдёт в постпандемическую эпоху, заставит нас переосмыслить роль правительств. Вместо того, чтобы просто исправлять рыночные сбои, когда они возникают, правительствам следует, как предлагает экономист Мариана Маццукато, "двигаться к активному формированию и созданию рынков, обеспечивающих устойчивый и инклюзивный рост. Они также должны гарантировать, что в партнёрстве с бизнесом при привлечении государственных средств руководствуются общественными интересами, а не прибылью".
  Как проявится эта возросшая роль правительств? Важный элемент нового "более крупного" правительства со значительно усиленным и почти непосредственным правительственным контролем экономики уже имеется. Как подробно описано в главе 1, государственное экономическое вмешательство случилось очень быстро и в беспрецедентных масштабах. В апреле 2020 года, когда пандемия начала охватывать мир, правительства повсюду объявили о программах стимулирования на сумму в несколько триллионов долларов, словно восемь или девять планов Маршалла были введены в действие почти одновременно, чтобы поддержать основные нужды беднейших слоёв населения, по возможности сохранить рабочие места и помочь бизнесу выжить. Центральные банки решили снизить ставки и обязались предоставить всю необходимую ликвидность, тогда как правительства начали расширять пособия социального обеспечения, осуществлять прямые денежные переводы, покрывать заработную плату и среди прочего приостанавливать выплаты по кредитам и ипотеке. Только правительства обладали властью, возможностями и областью влияния для принятия таких решений, без которых возобладали бы экономические беды и полный социальный крах.
  Заглядывая в будущее, правительства, скорее всего, но с разной степенью интенсивности, решат, что в интересах общества переписать некоторые правила игры и постоянно повышать свою роль. Как это произошло в 1930-х годах в США, когда проблема массовой безработицы и экономической незащищённости постепенно решалась более значимой ролью правительства, сегодня аналогичный курс действий, вероятно, будет характерен для обозримого будущего. В других подразделах (например, в следующем, по поводу нового общественного договора) мы рассмотрим форму, которую это примет, но давайте кратко определим некоторые из наиболее значимых пунктов.
  Страхование здоровья и безработицы нужно будет создать с нуля или укрепить там, где оно уже существует. Также необходимо будет укрепить системы социальной защиты - в англосаксонских обществах, которые являются наиболее "рыночно ориентированными"; для смягчения воздействия шока необходимо будет принять расширенные пособия по безработице, отпуск по болезни и многие другие социальные меры, которые впоследствии станут нормой. Во многих странах возобновление участия профсоюзов будет содействовать этому процессу. Ценность акционеров (shareholder value) станет второстепенной, выдвинув на первый план главенство капитализма заинтересованных сторон (stakeholder capitalism). Финансизация мира, которая набрала обороты в последние годы, вероятно, даст обратный ход. Правительства, особенно в странах, наиболее пострадавших от этого - США и Великобритании, - будут вынуждены пересмотреть многие аспекты этой одержимости финансами. Они могут выбирать из широкого спектра мер, от признания незаконным обратного выкупа акций до запрета банкам поощрять потребительский долг. Общественный контроль над частными компаниями усилится, особенно (но не только) в отношении бизнеса, который извлекает выгоду из государственных средств. Некоторые страны пойдут по пути национализации, тогда как другие предпочтут брать доли в уставном капитале или предоставлять ссуды. В целом, будет больше предписаний, охватывающих множество различных вопросов, таких как безопасность работников или внутренние источники для определенных товаров. Бизнес также будет нести ответственность за социальные и связанные с окружающей средой проблемы, в решении которых он может принимать участие. Дополнительно правительства будут всячески поощрять государственно-частное партнерство, чтобы частные компании больше вовлекались в смягчении глобальных рисков. Независимо от деталей, роль государства будет возрастать, и, действуя таким образом, оно существенно повлияет на способ ведения бизнеса. В той или иной степени бизнес-руководители во всех отраслях и во всех странах должны будут приспособиться к усилению государственного вмешательства. Будут активно продолжаться исследования и разработки в области глобальных общественных благ, такие как решения, касающиеся здравоохранения и изменения климата. Налогообложение будет увеличиваться, особенно для наиболее богатых, поскольку правительствам необходимо будет укреплять свои возможности и стремиться вкладывать в это более значительные средства. Как утверждает Джозеф Стиглиц: "Первым приоритетом является (...) предоставление большего финансирования государственному сектору, особенно тем его сегментам, которые предназначены для защиты от множества рисков, с которыми сталкивается сложное общество, и для финансирования достижений в области науки и более качественного образования, от которого зависит наше будущее процветание. Это области, в которых можно быстро создать продуктивные рабочие места - исследователей, учителей и тех, кто помогает управлять институтами власти, которые их поддерживают. Даже когда мы выходим из этого кризиса, мы должны осознавать, что за углом наверняка поджидает другой кризис. Мы не можем предсказать, как будет выглядеть следующий, кроме того, что он будет отличаться от предыдущего".
  Это вторжение правительств, которое по форме может быть как благоприятным, так и неблагоприятным, в зависимости от страны и культуры, в которой оно происходит, нигде не проявится более решительно, чем при пересмотре общественного договора.
  
  1.3.4 Общественный договор
  
  Почти неизбежно то, что пандемия подтолкнёт многие общества по всему миру к переосмыслению и пересмотру содержания своего общественного договора. Мы уже указывали на тот факт, что COVID-19 действовал как усилитель ранее существовавших условий, выдвигая на первый план давние проблемы, возникшие в результате глубокой структурной слабости, которые никогда не решались должным образом. Этот диссонанс и возникающее сомнение в положении вещей находит выражение в громком призыве пересмотреть общественные договоры, которыми мы все более или менее связаны.
  В широком смысле "общественный договор" относится к (часто неявной) совокупности соглашений и ожиданий, которые регулируют отношения между отдельными лицами и институтами власти. Проще говоря, это "клей", скрепляющий общества; без него социальная ткань распадается. На протяжении десятилетий общественный договор медленно и почти незаметно развивался в направлении, которое заставляло отдельных лиц брать на себя большую ответственность за свою собственную жизнь и экономические результаты, что приводило значительную часть населения (наиболее очевидно в группе с низким уровнем дохода) к выводу, что общественный договор в лучшем случае подорван, если не разрушен полностью. Кажущаяся иллюзия низкой или отсутствующей инфляции является практическим и наглядным примером того, как этот подрыв проявляется в реальной жизни. В течение многих лет во всём мире уровень инфляции снижался для многих товаров и услуг, за исключением трёх вещей, которые наиболее значимы для подавляющего большинства из нас: жилья, здравоохранения и образования. Для всех трёх цены резко выросли, поглощая всё большую часть наличных доходов, а в некоторых странах даже вынуждая семьи залезать в долги для получения медицинской помощи. Точно так же в допандемическую эпоху возможности трудоустройства расширились во многих странах, но рост уровня занятости часто совпадал со стагнацией доходов и поляризацией работы. Эта ситуация в конечном итоге подорвала экономическое и социальное обеспечение подавляющего большинства людей, чей доход больше не был достаточным, чтобы гарантировать скромный достойный образ жизни (включая средний класс в богатых странах). Сегодня фундаментальные причины, лежащие в основе утраты веры в наши общественные договоры, объединяются вокруг проблемы неравенства, неэффективности большинства политик перераспределения, чувства отчуждённости и маргинализации и общего ощущения несправедливости. Вот почему многие граждане начали обличать нарушение общественного договора, всё более и более решительно выражая общую утрату доверия к институтам власти и лидерам. В некоторых странах это широко распространённое недовольство приняло форму мирных или насильственных демонстраций; в других случаях это привело к победам на выборах популистских и экстремистских партий. Какую бы форму оно ни принимало, почти во всех случаях реакция правящих кругов оставляла желать лучшего - неподготовленность к восстанию, без идей и политических рычагов для решения проблемы. Политические решения, хотя они и сложны, существуют и в основном заключаются в приспособлении социального государства к сегодняшнему миру путём расширения полномочий людей и реагирования на требования более справедливого общественного договора. За последние несколько лет некоторые международные организации и аналитические центры подстроились под эту новую реальность и выдвинули предложения о том, как это воплотить. Пандемия станет поворотным моментом, ускорив этот переход. Она выкристаллизовала проблему и сделала возврат к допандемическому положению вещей невозможным.
  Какую форму может принять новый общественный договор? Стандартных, готовых моделей нет, потому что каждое потенциальное решение зависит от истории и культуры страны, к которой оно применяется. Несомненно ясно, что "хороший" общественный договор для Китая будет отличаться от такового для США, который в свою очередь не будет иметь сходство с договором Швеции или Нигерии. Однако все они могут иметь некоторые общие черты и принципы, абсолютная необходимость которых становится всё более очевидной из-за социальных и экономических последствий пандемического кризиса. Особенно выделяются два.
  1. Более широкое, если не всеобщее, предоставление социальной помощи, социального страхования, здравоохранения и базовых качественных услуг.
  2. Движение к усиленной защите работников и тех, кто в настоящее время наиболее уязвим (например, тех, кто занят в гиг-экономике и подпитывает её, когда работающие на полную ставку наёмные сотрудники заменяются независимыми контракторами и фрилансерами).
  Часто утверждают, что реакция нации на катастрофу многое говорит о её сильных сторонах и дисфункциях, в первую очередь и главным образом о "качестве" и надёжности её общественного договора. По мере того как мы постепенно удаляемся от самых острых моментов кризиса и начинаем тщательное изучение того, что было правильно, а что нет, нам следует ожидать серьёзного самоанализа, который в конечном итоге приведёт к пересмотру условий нашего общественного договора. В странах, которые, как считалось, реагировали на пандемию не на должном уровне, многие граждане начнут задавать такие важные вопросы, как: почему в разгар пандемии в моей стране часто не хватало масок, респираторов и аппаратов ИВЛ? Почему это не подготовили должным образом? Связано ли это с одержимостью политикой получения краткосрочных выгод? Почему мы так богаты с точки зрения ВВП и так неэффективны в оказании качественной медицинской помощи всем, кто в ней нуждается? Как может случиться так, что человек, потративший более 10 лет подготовки, чтобы стать врачом, чьи итоговые "результаты" измеряются жизнями, получает заработную плату, скудную по сравнению с доходами коммерсанта или менеджера хедж-фонда?
  Кризис COVID-19 выявил неадекватное состояние большинства национальных систем здравоохранения, как с точки зрения затрат на жизни пациентов, так и на жизни медсестёр и врачей. В богатых странах, где службы здравоохранения, финансируемые за счёт налогов, долгое время страдали от нехватки ресурсов (наиболее ярким примером является Национальная служба здравоохранения Великобритании) из-за политических опасений по поводу повышения налогов, призывы к увеличению расходов (следовательно, к повышению налогов) будут громче, с растущим осознанием того, что "эффективный менеджмент" не может компенсировать недостаточные инвестиции.
  COVID-19 также выявил зияющие пробелы в большинстве систем социального обеспечения. На первый взгляд, наиболее инклюзивным образом отреагировали нации с развитой системой социального обеспечения, особенно скандинавские страны. В качестве примера, ещё в марте 2020 года Норвегия гарантировала 80% среднего дохода самозанятым работникам (на основе налоговой отчётности за предыдущие три года), а Дания гарантировала 75%. На другом конце спектра экономики, наиболее ориентированные на рынок, играли в догонялки и демонстрировали нерешительность в том, как защитить наиболее уязвимые сегменты рынка труда, особенно гиг-рабочих, независимых контракторов, работников по вызову и временных работников, чья занятость состоит из приносящей доход деятельности, которая выходит за рамки традиционных отношений работодателя и наёмного сотрудника.
  Важной темой, которая может иметь решающее влияние на новый общественный договор, является отпуск по болезни. Экономисты склонны соглашаться с тем, что отсутствие оплачиваемого отпуска по болезни затрудняет сдерживание распространения эпидемии по той простой причине, что если наёмным сотрудникам отказано в получении такого отпуска, то они могут из-за соблазна или по принуждению пойти на работу, будучи инфицированными, таким образом распространяя болезнь. Это особенно верно для работников с низкими доходами и работников сферы услуг (часто они тесно взаимодействуют). Когда в 2009-2010 годах произошла пандемия свиного гриппа (H1N1), по оценкам Американской ассоциации общественного здравоохранения, около 7 миллионов человек были инфицированы и ещё 1500 умерли, потому что заразные наёмные сотрудники не могли позволить себе не ходить на работу. Среди стран с богатой экономикой только в США существует система, которая оставляет на усмотрение работодателей право решать, предоставлять ли оплачиваемый отпуск по болезни. В 2019 году почти четверть всех рабочих в США (около 40 миллионов, в основном занимающие низкооплачиваемые должности) не воспользовались этим. В марте 2020 года, когда пандемия начала бушевать в США, президент Трамп подписал новый закон, который временно требовал от работодателей предоставлять двухнедельный отпуск по болезни плюс семейный отпуск с частичной оплатой, но только для работников с проблемами ухода за детьми. Предстоит увидеть, как это отразится на пересмотре общественного договора в США. Напротив, почти все европейские страны требуют от работодателей предоставлять оплачиваемый отпуск по болезни на разные сроки, в течение которых работники также защищены от увольнения. Новые законы, которые были обнародованы в начале пандемии, также означали, что государство будет компенсировать часть или всю заработную плату людей, изолированных дома, в том числе тех, кто работает в гиг-экономике, и фрилансеров. В Японии все работники имеют право на оплачиваемый отпуск продолжительностью до 20 дней в год, тогда как в Китае они имеют право на получение пособия по болезни в размере от 60% до 100% суточной заработной платы в течение любого периода болезни при продолжительности отпуска по болезни, по договору согласованной или определённой между работниками и работодателями. Поскольку мы движемся вперёд, нам следует ожидать, что такие вопросы будут всё больше и больше возникать при пересмотре нашего общественного договора.
  Другой аспект, который имеет ключевое значение для общественных договоров в западных демократиях, относится к вольности (liberties) и свободе (freedom). В настоящее время растёт беспокойство по поводу того, что борьба с этой и будущими пандемиями приведёт к созданию обществ постоянного наблюдения. Этот вопрос более подробно рассматривается в главе о технологическом обнулении, но достаточно сказать, что чрезвычайное положение может быть оправдано только тогда, когда угроза носит общественный, универсальный и экзистенциальный характер. Вдобавок политические теоретики часто подчёркивают, что чрезвычайные полномочия требуют разрешения народа и должны быть ограничены по времени и пропорциям. Можно согласиться с первой частью утверждения (общественная, универсальная и экзистенциальная угроза), но как насчет второй? Следует ожидать, что это станет важным компонентом будущих дискуссий о том, каким должен быть наш общественный договор.
  Коллективный пересмотр условий наших общественный договоров - это эпохальная задача, которая связывает важные испытания в настоящем с надеждами на будущее. Как напомнил нам Генри Киссинджер: "Историческое испытание для лидеров - справиться с кризисом, строя будущее. Неудача может стать чем-то экстраординарным". Размышляя о контуре, который, по нашему мнению, может принять будущий общественный договор, мы на свой страх и риск игнорируем мнение молодого поколения, которому будет предложено смириться с этим. Их участие является решающим, и поэтому, чтобы лучше понять, чего они хотят, мы не должны забывать о них. Это тем более важно из-за того, что молодое поколение, вероятно, будет более радикальным, чем старшее, переделывая наш общественный договор. Пандемия перевернула их жизнь, и целое поколение во всём мире будет определять экономическая и часто социальная незащищенность, миллионы людей будут вынуждены трудоустраиваться в разгар глубокой рецессии. Они будут носить эти шрамы вечно. Кроме того, начало дефицита - у многих студентов есть долги за образование - может иметь долгосрочные последствия. Поколение миллениума (по крайней мере, в западном мире) уже находятся в худшем положении, чем их родители, с точки зрения доходов, имущества и богатства. У них меньше шансов иметь дом или иметь детей, чем у их родителей. Теперь другое поколение (поколение Z) входит в систему, которую оно видит неисправной и которая будет сталкиваться с давними проблемами, выявленными и усугублёнными пандемией. Как сказал один студент колледжа, цитируемый в The New York Times: "Молодые люди сильно хотят радикальных перемен, потому что видят впереди разбитый путь".
  Как отреагирует это поколение? Предлагая радикальные решения (а часто и радикальные действия) в попытке предотвратить удар следующей катастрофы - будь то изменение климата или социальное неравенство. Скорее всего, оно потребует радикальной альтернативы нынешнему курсу, потому что его участники разочарованы и мучимы навязчивой верой в то, что текущая система сломана и не подлежит восстановлению.
  Молодёжная активность растёт во всём мире, революционизировавшись благодаря социальным сетям, которые повышают мобилизацию до такой степени, которая раньше была невозможна. Это принимает множество различных форм, от неинституционализированного политического участия до демонстраций и протестов, и затрагивает столь разные вопросы, как изменение климата, экономические реформы, гендерное равенство и права ЛГБТ. Молодое поколение твёрдо идёт в авангарде социальных изменений. Нет сомнений в том, что оно станет катализатором перемен и источником критического импульса для Великого обнуления.
  
  1.4 Геополитическое обнуление
  
  Связь между геополитикой и пандемиями действует в обоих направлениях. С одной стороны, хаотичный конец мультилатерализма, вакуум глобального управления и рост различных форм национализма делают более трудной борьбу со вспышкой. Коронавирус распространяется по всему миру и никого не жалеет, тогда как в тоже время геополитические линии разлома, разделяющие общества, побуждают многих лидеров сосредоточиться на национальной реакции - ситуация, которая ограничивает коллективную эффективность и снижает способность уничтожить пандемию. С другой стороны, пандемия явно усугубляет и ускоряет геополитические тенденции, которые были очевидны ещё до того, как разразился кризис. Какими они были и каково текущее положение геополитических дел?
  Покойный экономист Жан-Пьер Леманн (преподававший в Международном институте управленческого развития в Лозанне) с большой проницательностью резюмировал сегодняшнюю ситуацию, сказав: "Нового глобального порядка нет, просто хаотичный переход к неопределённости". Совсем недавно Кевин Радд, президент Института политики азиатского общества и бывший премьер-министр Австралии, выразил аналогичные настроения, особо опасаясь "надвигающейся пост-COVID-19 анархии": "Различные формы оголтелого национализма занимают место порядка и сотрудничества. Таким образом, хаотический характер национальной и глобальной реакции на пандемию является предупреждением о том, что может произойти в ещё более широком масштабе". В последние годы множество причин пересекаются друг с другом, но определяющим элементом геополитической нестабильности является постепенное изменение баланса с Запада на Восток - смещение, которое порождает стрессы, а в процессе смещения также возникают глобальные беспорядки. Это отражено в так называемой ловушке Фукидида - структурном стрессе, который неизбежно возникает, когда восходящая держава, такая как Китай, соперничает с правящей державой, такой как США. Эта конфронтация будет источником глобальной неразберихи, беспорядков и неопределённости в предстоящие годы. Независимо от того, "нравятся" кому-то США или нет, их постепенное устранение (эквивалент "геополитического скоса", как выразился историк Найл Фергюсон) с международной арены неизбежно связано с ростом международной нестабильности. Всё больше и больше стран, которые имели склонность полагаться на глобальные общественные блага, предоставляемые американским "гегемоном" (для безопасности морских путей, борьбы с международным терроризмом и т. д.), теперь будут вынуждены сами заботиться о своих тылах. XXI век, скорее всего, будет эпохой, не имеющей абсолютного гегемона, в течение которой ни одна держава не получит абсолютного доминирования, и в результате власть и влияние будут перераспределяться хаотично, а в некоторых случаях вынужденно.
  В этом беспорядочном новом мире, определяемом сдвигом в сторону многополярности и интенсивной конкуренции за влияние, конфликты или напряжённость больше не будут движимы идеологией (при частичном и ограниченном исключении радикального ислама), а будут стимулироваться национализмом и конкуренцией за ресурсы. Если ни одна держава не сможет навести порядок, наш мир будет страдать от "дефицита глобального порядка". Если отдельные нации и международные организации не смогут найти решения для лучшего сотрудничества на глобальном уровне, мы рискуем вступить в "век энтропии", когда сокращение расходов, фрагментация, гнев и ограниченность интересов будут всё больше определять наш глобальный ландшафт, делая его менее понятным и более беспорядочным. Пандемический кризис одновременно выявил и усугубил это печальное положение дел. Масштабы и последствия причинённого им шока таковы, что сейчас нельзя исключать ни одного экстремального сценария. Схлопывание некоторых рушащихся (failing) или нефтедобывающих государств, возможный распад ЕС, разрыв между Китаем и США, ведущий к войне: все эти и многие другие сценарии теперь стали правдоподобными (хотя, надеемся, маловероятными).
  На следующих страницах мы рассмотрим четыре основные проблемы, которые станут преобладающими в постпандемическую эпоху и которые сопрягаются друг с другом: подрыв глобализации, отсутствие глобального управления, растущее соперничество между США и Китаем и судьба хрупких и рушащихся (failing) государств.
  
  1.4.1 Глобализация и национализм
  
  Глобализация - универсальное слово - это широкое и расплывчатое понятие, которое относится к глобальному обмену товарами, услугами, людьми, капиталом, а теперь даже данными между странами. Ей удалось вывести сотни миллионов людей из нищеты, но вот уже довольно много лет она ставится под сомнение и даже начинает сдавать позиции. Как подчёркивалось ранее, современный мир более взаимосвязан, чем когда-либо, но уже более десяти лет ослабевает экономический и политический стимул, который давал обоснование в пользу усиления глобализации и поддерживал её. Глобальные торговые переговоры, которые начались в начале 2000-х годов, не привели к достижению соглашения, тогда как в тот же период политическая и социетальная негативная реакция на глобализацию неуклонно набирала силу. По мере роста социальных издержек, вызванных асимметричными эффектами глобализации (особенно с точки зрения безработицы в обрабатывающей промышленности стран с высоким уровнем доходов), риски финансовой глобализации становились всё более очевидными после Великого финансового кризиса, начавшегося в 2008 году. Совпав таким образом, они спровоцировали рост популистских и правых партий по всему миру (особенно на Западе), которые, придя к власти, часто отступают в сторону национализма и продвигают изоляционистскую повестку дня - два понятия, противоположные глобализации.
  Глобальная экономика настолько сложно переплетена, что положить конец глобализации невозможно. Однако её можно замедлить и даже дать обратный ход. Мы предвидим, что пандемия сделает именно это. Она уже с лихвой восстановила границы, усилив крайности, которые уже проявлялись в полной мере до того, как она разразилась в полную силу в марте 2020 года (когда стала поистине глобальной пандемией, не щадящей ни одну страну), такие как ужесточение пограничного контроля (в основном из-за опасений по поводу иммиграции) и усиления протекционизма (в основном из-за опасений насчёт глобализации). Ужесточение пограничного контроля с целью сдерживания развития пандемии имеет очевидный смысл, но риск того, что возрождение национального государства постепенно приведёт к гораздо большему национализму, реален, и эта реальность отражена в концепции "трилеммы глобализации", предложенной Дэни Родриком. В начале 2010-х годов, когда глобализация становилась чувствительной политической и социальной проблемой, экономист из Гарварда объяснил, почему рост национализма привёл бы к неизбежной жертве. Трилемма предполагает, что три понятия - экономическая глобализация, политическая демократия и национальное государство - взаимно несовместимы, исходя из логики, что только два из них могут эффективно сосуществовать в любой момент времени. Демократия и национальный суверенитет совместимы только при сдерживании глобализации. Напротив, если процветают национальное государство и глобализация, то демократия становится несостоятельной. И затем, если расширяются демократия и глобализация, национальному государству нет места. Следовательно, из трёх можно выбрать только два - в этом суть трилеммы. Европейский Союз часто использовался в качестве примера, чтобы проиллюстрировать уместность концептуальной схемы, предлагаемой трилеммой. Сочетание экономической интеграции (проводника глобализации) с демократией означает, что важные решения должны приниматься на наднациональном уровне, что некоторым образом ослабляет суверенитет национального государства. В нынешних условиях концепция "политической трилеммы" предполагает, что глобализацию необходимо сдерживать, если мы не хотим отказаться от некоторого уровня национального суверенитета или некоторого уровня демократии. Поэтому рост национализма делает неизбежным отход от глобализации в большинстве стран мира - импульс, особенно заметный на Западе. Голосование за Брексит и избрание президента Трампа на протекционистской платформе - два знаменательных показателя негативной реакции Запада на глобализацию. Последующие исследования не только подтвердили трилемму Родрика, но также показали, что неприятие избирателями глобализации является рациональной реакцией при сильной экономике и высоком уровне неравенства.
  Наиболее заметно постепенная деглобализация будет происходить в самом сердце её "ядерного реактора": глобальной цепочке поставок, которая стала символом глобализации. Как и почему это будет проявляться? Сокращению или изменению локализации цепочек поставок будут способствовать: 1) бизнес, который рассматривает это как меру по снижению риска нарушения цепочки поставок (компромисс между устойчивостью и эффективностью); и 2) политическое давление как справа, так и слева. С 2008 года стремление к большей локализации прочно занимает своё место в политической повестке дня многих стран (особенно на Западе), а в постпандемическую эпоху оно ускорится. Справа: отпор глобализации осуществляется протекционистами и силами национальной безопасности, которые уже мобилизовались ещё до начала пандемии. Теперь они будут создавать союзы, а иногда и сливаться с другими политическими силами, которые увидят выгоду в принятии антиглобалистской повестки дня. Слева: активисты и "зелёные" партии, которые уже заклеймили авиаперелёты и призывают к откату от глобализации, воодушевятся от положительного влияния, которое пандемия оказала на нашу окружающую среду (гораздо меньше выбросов углерода, гораздо меньше загрязнения воздуха и воды). Даже без давления со стороны крайне правых и "зелёных" активистов многие правительства осознают, что некоторые обстоятельства торговой зависимости больше не являются политически приемлемыми. Как, например, администрация США может признать, что 97% антибиотиков, поставляемых в страну, поступает из Китая?
  Этот процесс обратного хода глобализации не произойдет в одночасье; сокращение цепочек поставок будет очень напряжённым и очень дорогостоящим. Например, полное и всестороннее отделение от Китая потребовало бы от компаний, совершающих такой переход, вложений сотен миллиардов долларов в расположенные на новом месте фабрики, а от правительств - эквивалентных сумм для финансирования новой инфраструктуры, такой как аэропорты, транспортные связи и жильё, и для обслуживания цепочек поставок по изменённым маршрутам. Хотя политическое стремление к разъединению может в некоторых случаях быть сильнее, чем фактическая способность сделать это, тем не менее направление тенденции понятно. Японское правительство сделало это очевидным, когда выделило 243 миллиарда из 108 триллионов японских иен в качестве пакета мер по оказанию помощи, чтобы помочь японским компаниям вывести свои операции за пределы Китая. Администрация США многократно намекала на аналогичные меры.
  Наиболее вероятный исход континуума "глобализация - без глобализации" лежит в промежуточном решении: регионализации. Успех Европейского Союза как зоны свободной торговли или новое Всестороннее региональное экономическое партнерство в Азии (предлагаемое соглашение о свободной торговле между 10 странами, составляющими АСЕАН) являются важными иллюстративными примерами того, как регионализация вполне может стать новой смягчённой версией глобализации. Даже три государства, составляющие Северную Америку, теперь больше торгуют друг с другом, чем с Китаем или Европой. Как отмечает Параг Ханна: "Регионализм явно обгонял глобализм до того, как пандемия выявила уязвимые места нашей дистанционной взаимозависимости". В течение многих лет, при частичном исключении прямой торговли между США и Китаем, глобализация (измеряемая товарным обменом) уже становилась скорее внутрирегиональной, чем межрегиональной. В начале 1990-х годов на долю Северной Америки приходилось 35% экспорта из Восточной Азии, а сегодня эта доля снизилась до 20%, главным образом потому, что доля Восточной Азии в экспорте для себя растёт с каждым годом, - естественная ситуация, когда азиатские страны продвигаются вверх по цепочке добавленной стоимости, потребляя больше того, что они производят. В 2019 году, когда США и Китай развязали торговую войну, торговля США с Канадой и Мексикой выросла, а с Китаем упала. В то же время оборот торговли Китая с АСЕАН впервые превысил 300 миллиардов долларов. Короче говоря, деглобализация в форме большей регионализации уже происходила.
  COVID-19 только ускорит это глобальное расхождение, поскольку Северная Америка, Европа и Азия всё больше фокусируются на региональной самодостаточности, а не на удалённых и сложных глобальных цепочках поставок, которые прежде олицетворяли суть глобализации. Какую форму это может принять? Это могло бы иметь сходство с последовательностью событий, положивших конец более раннему периоду глобализации, но с региональным уклоном. Антиглобализация была сильной в период до 1914 года и до 1918 года, а затем в меньшей степени в течение 1920-х годов, но она возобновилась в 1930-х годах как результат Великой депрессии, вызвав рост тарифных и нетарифных барьеров, разрушивших многие предприятия и причинивших большие муки странам с крупнейшими экономиками того времени. То же самое могло бы произойти снова при сильном импульсе к решорингу, который распространится за пределы здравоохранения и сельского хозяйства, чтобы включить большие категории нестратегических продуктов. И крайне правые, и крайне левые воспользуются кризисом для продвижения протекционистской повестки дня с более высокими барьерами для свободного движения средств производства и людей. Несколько опросов, проведённых в первые несколько месяцев 2020 года, выявили, что международные компании опасаются возвращения и обострения протекционизма в США не только в торговле, но и в трансграничных слияниях и поглощениях, а также при государственных закупках. То, что происходит в США, неизбежно ударит рикошетом где-нибудь ещё, когда другие страны с развитой экономикой будут вводить новые барьеры для торговли и инвестиций, пренебрегая призывами экспертов и международных организаций воздерживаться от протекционизма.
  Этот мрачный сценарий не является неизбежным, но в течение нескольких следующих лет нам нужно ожидать, что напряжённость между силами национализма и открытости будет проявляться в трёх ключевых направлениях: 1) глобальные институты власти; 2) торговля; и 3) потоки капитала. В последнее время глобальные институты власти и международные организации либо были ослаблены, как Всемирная торговая организация или ВОЗ, либо не справлялись с этой задачей, причём последнее было вызвано скорее недофинансированием и чрезмерной управляемостью, чем присущей им несостоятельностью.
  Глобальная торговля, как мы видели в предыдущей главе, почти наверняка сократится, поскольку компании сокращают свои цепочки поставок и гарантируют, что для критических узлов и компонентов они больше не полагаются на одну страну или предприятие за рубежом. В случае особо чувствительных отраслей (вроде фармацевтики или товаров для здравоохранения) и секторов, которые считаются представляющими интересы национальной безопасности (вроде телекоммуникаций или производства энергии), может даже иметь место непрерывный процесс деинтеграции. Это уже становится требованием в США, и было бы удивительно, если бы такое отношение не распространилось на другие страны и другие сектора. Геополитика также причиняет некоторые экономические муки из-за так называемого "вооружения торговли", вызывая страх среди глобальных компаний, что они больше не могут рассчитывать на упорядоченное и предсказуемое разрешение торговых конфликтов благодаря международному верховенству закона.
  Что касается международных потоков капитала, то уже очевидно, что национальные власти и общественное неповиновение будут сдерживать их. Как уже показали многие страны и регионы, такие разные, как Австралия, Индия или ЕС, протекционистские соображения станут всё более актуальными в постпандемическую эпоху. Меры будут варьироваться от покупки национальными правительствами пакетов акций "стратегических" компаний для предотвращения поглощений иностранными компаниями или введения различных ограничений на такие поглощения, вплоть до прямых иностранных инвестиций (ПИИ), подлежащих утверждению правительством. Показательно, что в апреле 2020 года администрация США решила заблокировать одному государственному пенсионному фонду возможность инвестировать в Китай.
  В ближайшие годы неизбежно произойдёт некоторая деглобализация, вызванная ростом национализма и большей международной фрагментацией. Нет смысла пытаться восстановить прежнее положение вещей ("гиперглобализация" потеряла весь свой политический и социальный капитал, и защищать её больше политически не разумно), но важно ограничить негативную сторону возможного свободного падения, которое приведёт к крупному экономическому ущербу и социальным страданиям. Поспешный отход от глобализации повлёк бы за собой торговые и валютные войны, нанеся ущерб экономике каждой страны, провоцируя социальный хаос и вызывая этнический или клановый национализм. Установление гораздо более инклюзивной и справедливой формы глобализации, которая сделает её устойчивой в социальном и в связанном с окружающей средой отношении, является единственным возможным способом справиться с этим отходом. Это требует политических решений, рассмотренных в заключительной главе, и некой формы эффективного глобального управления. Прогресс действительно возможен в тех глобальных областях, которые традиционно извлекали выгоду из международного сотрудничества, таких как природоохранные соглашения, общественное здравоохранение и офшорные зоны.
  Этого можно добиться только путём улучшения глобального управления - наиболее "естественного" и эффективного смягчающего фактора против протекционистских тенденций. Однако мы пока не знаем, какую структуру оно примет в обозримом будущем. На данный момент есть зловещие признаки того, что оно движется не в правильном направлении. Не стоит терять времени. Если мы не улучшим функционирование и легитимность наших глобальных институтов власти, мир вскоре станет неуправляемым и очень опасным. Без глобальной стратегической структуры управления не может быть прочного восстановления.
  
  1.4.2 Глобальное управление
  
  Глобальное управление обычно определяется как процесс сотрудничества между транснациональными субъектами, направленный на решение глобальных проблем (тех, которые затрагивают более одного государства или региона). Оно включает в себя совокупность институтов власти, политики, норм, процедур и инициатив, с помощью которых национальные государства пытаются придать большую предсказуемость и стабильность своей реакции на транснациональные вызовы. Это определение ясно даёт понять, что любые глобальные усилия по любой глобальной проблеме или задаче неизбежно будут беззубыми без сотрудничества национальных правительств и их способности действовать и принимать законы для поддержания своих целей. Национальные государства делают возможным глобальное управление (одно ведёт за собой другое), поэтому ООН заявляет, что эффективное глобальное управление может быть достигнуто только при эффективном международном сотрудничестве. Два понятия, глобальное управление и международное сотрудничество, настолько переплетены, что для глобального управления почти невозможно процветать в разделённом мире, который сокращается и фрагментируется. Чем больше национализм и изоляционизм пронизывают глобальную форму правления, тем больше вероятность того, что глобальное управление потеряет свою значимость и станет неэффективным. К сожалению, сейчас мы находимся в этой критической точке. Откровенно говоря, мы живём в мире, в котором на самом деле никто не несёт ответственности.
  COVID-19 напомнил нам, что самые большие проблемы, с которыми мы сталкиваемся, имеют глобальный характер. Будь то пандемии, изменение климата, терроризм или международная торговля - всё это глобальные проблемы, с которыми мы можем бороться - и чьи риски можно уменьшить - только коллективными действиями. Но мир стал, говоря словами Яна Бреммера, миром G0 или, что ещё хуже, миром G-минус-2 (США и Китай), согласно индийскому экономисту Арвинду Субраманьяну (по причине отсутствия лидерства двух гигантов, противостоящих G7, группе семи самых богатых стран, или G20, G7 плюс 13 других значимых стран и организаций, от которых ожидают лидерства). Всё чаще и чаще крупные проблемы, окружающие нас, оказываются вне контроля даже самых могущественных национальных государств; риски и вопросы, с которыми предстоит столкнуться, становятся всё более глобализированными, взаимозависимыми и взаимосвязанными, тогда как возможности глобального управления для этого терпят крах под угрозой возрождения национализма. Такое несоответствие означает не только то, что наиболее важные глобальные проблемы решаются крайне фрагментированным, а значит, неадекватным образом, но и то, что эти проблемы фактически усугубляются неспособностью решить их правильно. При этом, отнюдь не оставаясь постоянными (с точки зрения риска, который они представляют), они расширяются и в конечном итоге усиливают хрупкость системы. Это показано на рисунке 1; существуют сильные взаимосвязи между неудачами глобального управления, неудачами в борьбе с изменением климата, неудачами национального правительства (что имеет самоусиливающийся эффект), социальной нестабильностью и, конечно, способностью успешно бороться с пандемиями. В двух словах, глобальное управление находится в центре всех других проблем. Поэтому вызывает опасение то, что без надлежащего глобального управления мы будем парализованы в наших попытках бороться с глобальными трудностями и реагировать на них, особенно когда существует такой сильный диссонанс между краткосрочными внутренними императивами и долгосрочными глобальными трудностями. Это вызывает серьёзное беспокойство, учитывая, что сегодня нет "комитета по спасению мира" (это выражение использовалось более 20 лет назад, в разгар азиатского финансового кризиса). Продолжая эту аргументацию, можно даже утверждать, что "общий институциональный упадок", который Фукуяма описывает в работе "Политический порядок и политический упадок", усугубляет проблему мира, лишённого глобального управления. Это приводит в движение порочный цикл, в котором национальные государства плохо справляются с важными трудностями, которые их окружают, что затем подпитывает недоверие общества к государству, что в свою очередь приводит к тому, что государство испытывает нехватку влияния и ресурсов, а затем даже приводит к более низкой эффективности и неспособности или нежеланию решать проблемы глобального управления.
  COVID-19 свидетельствует именно о таком сценарии неудачного глобального управления. С самого начала вакуум в глобальном управлении, усугублённый натянутыми отношениями между США и Китаем, подрывал международные усилия по реагированию на пандемию. В начале кризиса международное сотрудничество не существовало или было ограниченным, и даже в период, когда оно было наиболее необходимым (на пике кризиса: во втором квартале 2020 года), было заметно его отсутствие. Вместо введения комплекса мер, скоординированных глобально, COVID-19 привёл к противоположному: волна закрытий границ, ограничения на международные поездки и торговлю, введённые почти без какой-либо координации, частые перебои в распределении медицинских товаров и вызванная этим конкуренция за ресурсы, особенно заметная в разнообразных попытках нескольких национальных государств получить остро необходимое медицинское оборудование любыми возможными способами. Даже в ЕС страны изначально предпочли действовать в одиночку, но впоследствии этот порядок действий изменился благодаря практическому содействию между странами-членами, изменённому бюджету ЕС в поддержку систем здравоохранения и объединённым исследовательским фондам для разработки методов лечения и вакцин. (И сейчас принимаются амбициозные меры, которые выглядели бы невообразимыми в допандемическую эпоху, способные подтолкнуть ЕС к дальнейшей интеграции, в частности, фонд восстановления в 750 миллиардов евро, предложенный Европейской комиссией.) В действующей структуре глобального управления народы должны были объединиться, чтобы вести глобальную скоординированную "войну" против пандемии. Вместо этого реакция "сперва моя страна" преобладала и сильно ослабила попытки сдержать распространение первой волны пандемии. Это также ограничило доступность средств защиты и лечения, что в свою очередь подорвало устойчивость национальных систем здравоохранения. Более того, этот фрагментарный подход поставил под угрозу попытки скоординировать политику выхода, направленную на "перезапуск" глобального экономического двигателя. В случае пандемии, в отличие от других недавних глобальных кризисов, таких как 9/11 или финансовый кризис 2008 года, глобальная система управления потерпела неудачу, доказав, что она либо не существует, либо дисфункциональна. США прекратили финансирование ВОЗ, но, независимо от разумного обоснования, лежащего в основе этого решения, фактом остаётся то, что ВОЗ - единственная организация, способная координировать глобальную реакцию на пандемию, а это означает, что ВОЗ, хотя и далёкая от совершенства, бесконечно предпочтительнее чего-то несуществующего, - аргумент, который Билл Гейтс убедительно и кратко изложил в своём твите: "Их работа замедляет распространение COVID-19, и если эта работа будет остановлена, никакая другая организация не сможет их заменить. Сейчас мир нуждается в ВОЗ больше, чем когда-либо".
  Эта неудача - не промах ВОЗ. Орган ООН является всего лишь симптомом, а не причиной неудачи глобального управления. Почтительное отношение ВОЗ к странам-донорам отражает её полную зависимость от государств, согласных сотрудничать с ней. ООН не имеет полномочий принуждать к обмену информацией или навязывать подготовку к пандемии. Как и другие подобные органы ООН, например, по правам человека или изменению климата, деятельность ВОЗ отягощают ограниченные и сокращающиеся ресурсы: в 2018 году её годовой бюджет составлял 4,2 миллиарда долларов, что является ничтожным по сравнению с любым бюджетом здравоохранения в мире. Кроме того, она постоянно зависит от милости государств-членов и фактически не имеет в своём распоряжении инструментов, чтобы напрямую отслеживать вспышки, координировать планирование пандемии или обеспечивать эффективную подготовку на уровне стран, не говоря уже о выделении ресурсов наиболее нуждающимся странам. Эта дисфункциональность симптоматична для нарушенной системы глобального управления, и остаётся открытым вопрос о том, могут ли существующие организационные структуры глобального управления, такие как ООН и ВОЗ, быть перепрофилированы для борьбы с сегодняшними глобальными рисками. На данный момент суть в следующем: ввиду такого вакуума в глобальном управлении только национальные государства являются достаточно сплочёнными, чтобы быть способными принимать коллективные решения, но эта модель не работает в случае рисков мирового масштаба, которые требуют согласованных глобальных решений.
  Мир станет очень опасным, если мы не закрепим мультилатеральные институты власти. Глобальная координация станет ещё более необходимой при последствиях эпидемиологического кризиса, поскольку немыслимо, чтобы глобальная экономика могла "перезапуститься" без устойчивого международного сотрудничества. Без него мы будем двигаться в сторону более бедного, более слабого и более мелкого мира.
  
  1.4.3 Растущее соперничество между Китаем и США
  
  В постпандемическую эпоху COVID-19 могут вспомнить как поворотный момент, открывший новый тип "холодной войны" между Китаем и США (два слова "новый тип" имеют большое значение: в отличие от Советского Союза, Китай не стремится навязать свою идеологию всему миру). До пандемии напряжённость между двумя доминирующими державами уже нарастала во многих различных областях (в частности, торговля, права собственности, военные базы в Южно-Китайском море, tech и инвестиции в стратегические отрасли), но после 40 лет стратегической заинтересованности США и Китай теперь кажутся неспособными преодолеть идеологические и политические разногласия, разделяющие их. Пандемия не только не объединила двух геополитических гигантов, но и сделала прямо противоположное, усугубив их соперничество и усилив конкуренцию между ними.
  Большинство аналитиков согласились бы с тем, что во время кризиса COVID-19 политический и идеологический раскол между двумя гигантами усилился. По словам Ван Цзиси, известного китайского учёного и декана Школы международных исследований Пекинского университета, из-за последствий пандемии китайско-американские отношения достигли худшего уровня с 1979 года, когда были установлены официальные связи. Ван Хуэйяо, президент Центра Китая и глобализации в Пекине, предупреждает, что билатеральное экономическое и технологическое разделение уже необратимо и может зайти так далеко, что глобальная система распадётся на две части. Свою озабоченность публично выражали даже общественные деятели. В статье, опубликованной в июне 2020 года, премьер-министр Сингапура Ли Сянь Лун предупредил об опасностях конфронтации между США и Китаем, которая, по его собственным словам, поднимает глубокие вопросы о будущем Азии и форме возникающего международного порядка. Он добавил, что страны Юго-Восточной Азии, включая Сингапур, особенно обеспокоены, поскольку они живут на пересечении интересов различных крупных держав и должны избегать ловушки посредине или принуждения делать возмутительный выбор.
  Конечно, радикально расходятся взгляды относительно того, какая страна "права" или собирается взойти "на вершину", извлекая выгоду из предполагаемых слабых и уязвимых сторон другой страны. Но важно контекстуализировать взгляды. Не существует "правильного" и "неправильного" взгляда, а есть разные и нередко расходящиеся интерпретации, которые часто коррелируют с происхождением, культурой и личной историей тех, кто их исповедует. Продолжая метафору "квантового мира", упомянутую ранее, из квантовой физики можно сделать вывод, что объективная реальность не существует. Мы думаем, что наблюдение и измерение определяют "объективное" мнение, но микромиром атомов и частиц (вроде макромира геополитики) управляют странные правила квантовой механики, в которых два разных наблюдателя имеют право на свои собственные мнения (это называется "суперпозицией": частицы могут находиться сразу в нескольких местах или состояниях). В мире международных отношений, если два разных наблюдателя имеют право на свои собственные мнения, это делает их субъективными, но не менее реальными и не менее вескими. Если наблюдатель может понять "реальность" только благодаря различным идиосинкразическим линзам, это заставляет нас переосмыслить наше понятие объективности. Очевидно, что представление реальности зависит от позиции наблюдателя. В этом смысле "китайский" и "американский" взгляды могут сосуществовать вместе с множеством других взглядов в этом континууме - все они реальны! В значительной степени и по понятным причинам на взгляд китайцев на мир и их место в нём повлияло унижение, нанесённое во время Первой опиумной войны в 1840 году и более позднего вторжения в 1900 году, когда Альянс восьми держав разграбил Пекин и другие китайские города прежде, чем потребовать компенсацию. Наоборот, то, как США видят мир и своё место в нём, во многом основано на ценностях и принципах, которые формировали американскую общественную жизнь с момента основания страны. Они определяли её выдающееся положение в мире и её уникальную привлекательность для многих иммигрантов на протяжении 250 лет. Точка зрения США также основана на непревзойдённом доминировании, которое они имеют над остальным миром в течение последних нескольких десятилетий, а также на неизбежных сомнениях и неуверенности, которые сопровождаются относительной утратой абсолютного превосходства. По понятным причинам Китай и США имеют богатую историю (Китай насчитывает 5000 лет), которой они гордятся, что заставляет их, как заметил Кишор Махбубани, переоценивать свои собственные сильные стороны и недооценивать сильные стороны другого.
  Подтверждая вышеизложенное, все аналитики и прогнозисты, кто специализируется на Китае, США или обеих странах, имеют доступ к более или менее одним и тем же данным и информации (теперь одному из глобальных товаров), видят, слышат и читают более или менее одно и то же, но иногда приходят к диаметрально противоположным выводам. Некоторые видят США окончательным победителем, другие утверждают, что Китай уже победил, а третья группа заявляет, что победителей не будет. Давайте по очереди кратко рассмотрим аргументы каждой из групп.
  
  Китай в качестве победителя
  
  Аргумент тех, кто утверждает, что пандемический кризис принёс пользу Китаю, выявив слабости США, состоит из трёх частей.
  1. Кризис показал неактуальность силы Америки как самой значимой военной державы мира перед лицом невидимого и микроскопического врага.
  2. По словам американского академика, который ввёл в обращение следующее выражение, кризис нанёс ущерб мягкой силе США из-за "недостаточности её реакции". (Важная оговорка: вопрос о том, была ли общественная реакция на COVID-19 "достаточной" или "недостаточной", породил мириады мнений и вызвал много разногласий. Однако всё ещё трудно вынести приговор. В США, например, политическая реакция была в значительной степени обязанностью штатов и даже городов. Следовательно, по сути, не было национальной политической реакции США как таковой. То, что мы обсуждаем здесь, является субъективными мнениями, которые сформировали общественные взгляды.)
  3. Кризис выявил аспекты американского общества, которые кое-кто может найти шокирующими, такие как глубокое неравенство перед вспышкой болезни, отсутствие всеобщего медицинского страхования и проблема системного расизма, поднятая движением Black Lives Matter.
  Всё это побудило Кишора Махбубани, влиятельного аналитика соперничества, которое противопоставляет США и Китай, утверждать, что COVID-19 поменял роли обеих стран с точки зрения борьбы с бедствиями и поддержки других. Он говорит, что если в прошлом США всегда первыми приходили на помощь там, где она требовалась (например, 26 декабря 2004 года, когда на Индонезию обрушилось сильное цунами), то теперь эта роль принадлежит Китаю. В марте 2020 года Китай отправил в Италию 31 тонну медицинского оборудования (аппаратов ИВЛ, масок и защитных костюмов), которое не смог предоставить ЕС. По его мнению, 6 миллиардов человек, которые составляют остальной мир и проживают в 191 стране, уже начали готовиться к геополитическому столкновению США и Китая. Махбубани говорит, что именно их выбор будет определять, кто победит в противостоянии соперников, и что выбор будет основан на холодном расчёте разума для проведения анализа затрат и выгод того, что США и Китай могут им предложить. Настроения могут не играть большой роли, потому что все эти страны будут основывать свой выбор на том, какой соперник, США или Китай, в конечном итоге улучшит условия жизни их граждан, но подавляющее большинство стран не хотят быть пойманными в геополитической игре, где победитель будет только один, и предпочли бы оставить своё право выбора открытым (т.е. не быть вынужденными выбирать между США и Китаем). Однако, как показал пример Huawei, даже традиционные союзники США, такие как Франция, Германия и Великобритания, подвергаются давлению со стороны США. Решения, которые страны принимают при таком суровом выборе, в конечном итоге определят, кто окажется победителем в растущем соперничестве между США и Китаем.
  
  США в качестве победителя
  
  В лагере, рассматривающем Америку как окончательного победителя, аргументы сосредоточены на внутренних сильных сторонах США, также как на усматриваемых структурных слабостях Китая.
  Сторонники идеи "США в качестве победителя" считают преждевременным заявлять о резком завершении превосходства США в постпандемическую эпоху и предлагают следующий аргумент: страна может уступать в относительных показателях, но по-прежнему оставаться грозным гегемоном в абсолютных показателях и по-прежнему обладать значительной по величине мягкой силой; её привлекательность в качестве глобальной цели может как-то ослабевать, но она всё же остаётся сильной, как показывает успех американских университетов за рубежом и привлекательность её культурной индустрии. Кроме того, доминирование доллара как мировой валюты, используемой в торговле и воспринимаемой как безопасная гавань, на данный момент практически не оспаривается. Это транслируется в значительную геополитическую мощь, позволяющую властям США исключать компании и даже страны (например, Иран или Венесуэлу) из долларовой системы. Как мы увидели в предыдущей главе, это может измениться в будущем, но в следующие несколько лет альтернативы мировому господству доллара США нет. На более фундаментальном уровне сторонники "неукротимости" США будут доказывать с Ручиром Шармой: "Экономическое превосходство США неоднократно доказывало, что сторонники упадка неправы". Они также согласятся с Уинстоном Черчиллем, который однажды заметил, что у США есть исконная способность учиться на своих ошибках, когда он обнаружил, что США всегда поступали правильно, когда все альтернативы были исчерпаны.
  Оставляя в стороне весьма острый политический аргумент (демократия против автократии), те, кто верит, что США останутся "победителем" ещё много лет, также подчёркивают, что Китай сталкивается с собственными сдерживающими факторами на пути к статусу глобальной сверхдержавы. Чаще всего упоминаются следующие: 1) он страдает от демографических недостатков, с быстро стареющим населением и трудоспособным населением, пик которого пришелся на 2015 год; 2) его влияние в Азии сдерживается существующими территориальными спорами с Брунеем, Индией, Индонезией, Японией, Малайзией, Филиппинами и Вьетнамом; и 3) он сильно зависит от энергии.
  
  Нет победителя
  
  Что думают те, кто заявляет, что пандемия предвещает беды как американской, так и китайской державе, а также мировому порядку? Они утверждают, что, как почти все другие страны мира, Китай и США наверняка понесут огромный экономический ущерб, который ограничит их возможности для расширения области влияния. Китаю, торговый сектор которого составляет более трети совокупного ВВП, будет сложно начать устойчивое восстановление экономики, когда его крупные торговые партнёры (вроде США) резко сокращают расходы. Что касается США, их чрезмерная задолженность рано или поздно ограничит расходы в период после восстановления, с постоянным риском того, что текущий экономический кризис метастазирует в системный финансовый кризис.
  Ссылаясь в случае с обеими странами на экономический удар и внутренние политические трудности, сомневающиеся утверждают, что обе страны, вероятно, выйдут из этого кризиса значительно ослабленными. Ни новый Pax Sinica, ни обновлённый Pax Americana не поднимутся из руин. Скорее, обе державы будут ослаблены как внутри, так и за своими пределами.
  Основная причина аргумента "нет победителя" - это интригующая идея, выдвинутая несколькими академиками, прежде всего Нилом Фергюсоном. По сути, аргумент указывает на то, что коронакризис выявил неудачу таких сверхдержав, как США и Китай, подчеркнув успех малых государств. Слова Фергюсона: "Настоящий урок здесь не в том, что с США покончено, а Китай становится доминирующей державой XXI века. Я думаю, что реальность такова, что все сверхдержавы - Соединённые Штаты, Китайская Народная Республика и Европейский Союз - выявили себя как сильно дисфункциональные". Сторонники этой идеи утверждают, что большая территория влечёт за собой отрицательный экономический эффект масштаба: страны или империи выросли настолько, что достигли порога, за которым они не могут эффективно управлять собой. Это в свою очередь является причиной того, почему страны с небольшой экономикой, такие как Сингапур, Исландия, Южная Корея и Израиль, похоже, преуспели в сдерживании пандемии и борьбе с ней лучше, чем США.
  Предсказание - это викторина для дураков. Простая истина заключается в том, что никто не может сказать с какой-либо степенью разумной уверенности или определённости, как будет развиваться соперничество между США и Китаем, не говоря уже о том, что оно неизбежно будет расти. Пандемия обострила соперничество между инкумбентом и крепнущей державой. США застряли в пандемическом кризисе, и их влияние ослабло. Между тем Китай может попытаться извлечь выгоду из кризиса, расширяя своё присутствие за рубежом. Мы очень мало знаем о том, что нас ждёт в будущем с точки зрения стратегической конкуренции между Китаем и США. Она будет колебаться между двумя крайностями: от сдерживаемого и управляемого ухудшения, умеренного бизнес-интересами, на одном конце спектра до постоянной и тотальной враждебности на другом.
  
  1.4.4 Хрупкие и рушащиеся (failing) государства
  
  Границы между хрупким, рушащимся (failing) и рухнувшим (failed) государствами зыбкие и неясные. В сегодняшнем сложном и адаптивном мире принцип нелинейности означает, что хрупкое государство внезапно может превратиться в рухнувшее (failed) государство и что, наоборот, рухнувшее (failed) государство может увидеть, как его положение улучшается с такой же быстротой благодаря посредничеству международных организаций или даже вливанию иностранного капитала. В ближайшие годы, когда пандемия вызовет лишения во всём мире, весьма вероятно, что динамика развития беднейших и наиболее хрупких стран мира пойдёт только в одном направлении: от плохого к худшему. Короче говоря, многие государства, которые демонстрируют признаки хрупкости, рискуют рухнуть (failing).
  Хрупкость государства остаётся одной из самых ключевых глобальных проблем, особенно в Африке. Причины этого многочисленные и взаимосвязанные; они варьируются от экономического неравенства, социальных проблем, политической коррупции и неэффективности до внешних или внутренних конфликтов и стихийных бедствий. Сегодня, по оценкам, около 1,8-2 миллиарда человек живут в хрупких государствах, и это число обязательно увеличится в постпандемическую эпоху, поскольку хрупкие страны особенно уязвимы для вспышки COVID-19. Сама суть их хрупкости - слабый государственный потенциал и связанная с этим неспособность обеспечить фундаментальные функции основных государственных служб и безопасности - делает их менее способными справиться с вирусом. Ситуация ещё хуже в рушащихся (failing) и рухнувших (failed) государствах, которые почти всегда являются жертвами крайней нищеты и неуправляемого насилия и сами по себе почти или уже не могут выполнять основные общественные функции, такие как образование, безопасность или управление. В вакууме власти беспомощные люди становятся жертвами конкурирующих фракций и преступных группировок, часто вынуждая ООН или соседнее государство (не всегда с благими намерениями) вмешаться, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу. Для многих таких государств пандемия станет экзогенным шоком, который ускорит их разрушение (fail) и дальнейший распад.
  С учётом этих причин было бы почти тавтологией утверждать, что ущерб, нанесённый пандемией хрупким и рушащимся (failing) государствам, будет гораздо более глубоким и долговременным, чем в странах более богатых и с более развитой экономикой. Он опустошит некоторые из наиболее уязвимых сообществ мира. Во многих случаях экономическое бедствие вызовет ту или иную форму политической нестабильности и вспышки насилия, поскольку беднейшие страны мира пострадают от двух трудностей: во-первых, разрушение торговли и цепочек поставок, вызванное пандемией, спровоцирует немедленное опустошение, например, прекращение денежных переводов или усилившийся голод; и, во-вторых, в дальнейшем им придётся выдержать длительные и суровые потери работы и дохода. Это причина, по которой глобальная вспышка может нанести урон беднейшим странам мира. Именно там экономический спад окажет ещё более непосредственное влияние на общество. В частности, на обширных территориях Африки к югу от Сахары, а также в некоторых частях Азии и Латинской Америки миллионы людей зависят от скудного ежедневного дохода, чтобы прокормить свои семьи. Любой локдаун или кризис здравоохранения, вызванный коронавирусом, может быстро породить повсеместное отчаяние и беспорядки, потенциально вызывая массовые волнения с глобальным эффектом домино. Последствия будут особенно разрушительными для всех стран, оказавшихся в разгаре конфликта. Для них пандемия неизбежно нарушит потоки гуманитарной помощи. Это также ограничит миротворческие операции и отсрочит дипломатические усилия по прекращению конфликтов.
  Геополитический шок имеет свойство застигать наблюдателей врасплох, вызывая колебания и эффект домино, которые создают последствия второго, третьего и дальнейшего порядка, но где в настоящее время риск наиболее очевиден?
  Все сырьевые страны подвержены риску (Норвегия и некоторые другие страны не попадают в эту категорию). Во время написания книги они особенно сильно пострадали от коллапса цен на энергию и сырьё, которые усугубили проблемы, вызванные пандемией, и всеми другими трудностями, с которыми они сопряжены (безработица, инфляция, неадекватные системы здравоохранения и, конечно, бедность). Для богатых и относительно развитых энергозависимых экономик, таких как у Российской Федерации и Саудовской Аравии, коллапс цен на нефть "всего лишь" представляет собой значительный экономический удар, подвергая напряжению и без того напряжённые бюджеты и валютные резервы, а также создавая опасные среднесрочные и долгосрочные риски. Но для стран с низкими доходами, таких как Южный Судан, где нефть составляет почти весь экспорт целиком (99%), удар может быть просто сокрушительным. Это верно для многих других хрупких сырьевых стран. Полный коллапс - это не диковинный сценарий для таких нефтедобывающих государств, как Эквадор или Венесуэла, где вирус может очень быстро переполнить несколько функционирующих больниц страны. Между тем в Иране санкции США осложняют проблемы, связанные с высоким уровнем заражения COVID-19.
  Особому риску сейчас подвергаются многие страны Ближнего Востока и Магриба, где до пандемии экономические муки становились всё более очевидными при беспокойном, молодом населении и безудержной безработице. Тройной удар COVID-19, коллапс цен на нефть (для некоторых) и замораживание туризма (жизненно важного источника занятости и поступлений в иностранной валюте) могут вызвать волну массовых антиправительственных демонстраций, напоминающих Арабскую весну 2011 года. Зловещий знак - в конце апреля 2020 года и в разгар локдауна в Ливане произошли мятежи из-за проблем с безработицей и резкого роста бедности.
  Пандемия с лихвой вернула проблему продовольственной безопасности, и во многих странах это может вызвать гуманитарную и продовольственную катастрофу. Чиновники Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН прогнозируют, что число людей, страдающих от острого недостатка продовольствия, может удвоиться в 2020 году до 265 миллионов. Сочетание ограничений на передвижение и торговлю, вызванных пандемией, с ростом безработицы и ограниченным доступом к продовольствию или отсутствием доступа может вызвать крупномасштабные социальные волнения, за которыми последуют массовые передвижения мигрантов и беженцев. В хрупких и рушащихся (failing) государствах пандемия усугубляет существующий дефицит продовольствия из-за торговых барьеров и нарушения глобальных цепочек поставок продовольствия. Это происходит в такой значительной степени, что 21 апреля 2020 года Дэвид Бисли, исполнительный директор Мировой продовольственной программы ООН, предупредил Совет безопасности ООН о том, что серийный голод библейских масштабов стал возможен примерно в почти трёх десятках стран, прежде всего в Йемене, Конго, Афганистане, Венесуэле, Эфиопии, Южном Судане, Сирии, Судане, Нигерии и Гаити.
  Локдауны и экономическая рецессия, происходящие в странах с высоким уровнем доходов, в беднейших странах мира вызовут большие потери доходов у рабочей бедноты и всех тех, кто от них зависит. Снижение переводов денег из-за границы, на которые приходится такая большая доля ВВП (более 30%) в некоторых странах, таких как Непал, Тонга или Сомали, является тому примером. Это нанесёт сокрушительный удар по их экономикам с драматичными социальными последствиями. По данным Всемирного банка, последствия локдаунов и последовавшая за этим экономическая "спячка", которая наступила во многих странах по всему миру, вызовут снижение денежных переводов на 20% в страны с низким и средним уровнем доходов с 554 миллиардов долларов в прошлом году до 445 миллиардов долларов в 2020 году. В более крупных странах, таких как Египет, Индия, Пакистан, Нигерия и Филиппины, для которых денежные переводы являются ключевым источником внешнего финансирования, это создаст множество трудностей и сделает их экономическое, социальное и политическое положение ещё более хрупким при вполне реальной возможности дестабилизации. Также существует туризм, одна из наиболее пострадавших от пандемии отраслей, которая является жизненно важной в экономической сфере многих бедных наций. В таких странах, как Эфиопия, где выручка от туризма составляет почти половину (47%) от общего объёма экспорта, соответствующая потеря доходов и занятости приведёт к значительным экономическим и социальным мукам. То же самое касается Мальдив, Камбоджи и некоторых других стран.
  Кроме того, есть зоны конфликта, где многие вооружённые группы размышляют о том, как использовать предлог пандемии для продвижения своей повестки дня (например, в Афганистане, где Талибан требует освободить своих заключённых из тюрьмы, или в Сомали, где группа "аш-Шабааб" представляет COVID-19 как попытку дестабилизации). Призыв к глобальному прекращению огня, сделанный 23 марта 2020 года генеральным секретарём ООН, остался без внимания. Из 43 стран, где в 2020 году было зарегистрировано не менее 50 случаев организованного насилия, только 10 ответили положительно (чаще всего с простыми заявлениями о поддержке, но без готовности к действию). В остальных странах, где продолжаются конфликты, действующие стороны не только не предприняли шагов, чтобы исполнить призыв, но многие даже повысили уровень организованного насилия. Преждевременные надежды на то, что опасения насчёт пандемии и последующего чрезвычайного положения в области здравоохранения могут умерить затяжные конфликты и ускорить мирные переговоры, развеялись. Это ещё один пример того, как пандемия не только не смогла сдержать тревожную и опасную тенденцию, но и фактически ускорила её.
  Более богатые страны на свой страх и риск игнорируют трагедию, разворачивающуюся в хрупких и рушащихся (failing) странах. Так или иначе, риск будет проявляться в большей нестабильности или даже в хаосе. Для более богатых частей мира одним из наиболее очевидных эффектов домино от экономического бедствия, недовольства и голода в наиболее хрупких и беднейших государствах будет новая волна массовой миграции в направлении богатых частей мира, подобная той, которая произошла в Европе в 2016 году.
  
  1.5 Обнуление, связанное с окружающей средой
  
  На первый взгляд, пандемия и окружающая среда могут показаться лишь дальними родственниками; но они гораздо ближе и переплетены более, чем мы думаем. Обе взаимодействуют и будут взаимодействовать непредсказуемым и особым образом, начиная с роли, которую играет уменьшение биоразнообразия в поведении инфекционных заболеваний, и заканчивая тем влиянием, которое COVID-19 может оказать на изменение климата, тем самым иллюстрируя опасно незаметный баланс и сложное взаимодействие между человечеством и природой.
  Более того, с точки зрения глобального риска, пандемию легче всего приравнять к изменению климата и коллапсу экосистемы (два ключевых риска, связанных с окружающей средой). По своей природе эти три фактора в разной степени представляют собой экзистенциальные угрозы человечеству, и мы могли бы утверждать, что COVID-19 уже дал нам проблеск или прогноз того, что полноценный климатический кризис и коллапс экосистемы могут повлечь за собой в экономической перспективе: комбинированные удары по спросу и предложению, а также сбои в торговле и цепочках поставок с колебаниями и эффектами домино, которые усиливают риски (а в некоторых случаях и возможности) в других макрокатегориях: геополитика, социетальные вопросы и технология. Если изменение климата, коллапс экосистемы и пандемии так схожи в качестве глобальных рисков, то как на самом деле их сравнивать? Они выявляют много общих признаков, при этом показывая сильные отличия.
  Пятью основными общими признаками являются: 1) они - известные (т. е. "белый лебедь") системные риски, которые очень быстро распространяются в нашем взаимосвязанном мире и, действуя таким образом, усиливают другие риски разных категорий; 2) они нелинейные, это означает, что за определённым порогом или переломной точкой они могут вызывать катастрофические эффекты (например, "сверхраспространение" в конкретном месте с последующим превышением возможностей системы здравоохранения в случае пандемии); 3) вероятность и распределение их воздействий очень трудно, если вообще возможно, измерить, они постоянно меняются и должны пересматриваться согласно исправленным допущениям, что в свою очередь делает их чрезвычайно трудными для управления с политической точки зрения; 4) они глобальны по своей природе, и потому с ними можно справиться только глобально скоординированным способом; и 5) они непропорционально сильно влияют на и без того наиболее уязвимые страны и слои населения.
  А в чём их отличия? Их несколько, большинство из них носят концептуальный и методологический характер (например, пандемия представляет собой контагиальный риск, тогда как изменение климата и коллапс экосистемы являются аккумулирующими рисками), но наиболее важны два: 1) разница на горизонте времени (она имеет критическое значение для политики и смягчающих действий); и 2) проблема причинно-следственной связи (она затрудняет общественное признание стратегий смягчения последствий).
  1. Пандемия - это почти мгновенный риск, неизбежность и опасность которого видны всем. Вспышка угрожает нашему выживанию - как индивидов или как видов, - и поэтому мы немедленно и решительно реагируем, когда сталкиваемся с риском. Наоборот, изменение климата и гибель природы являются постепенными и кумулятивными, с эффектами, которые в основном видны в среднесрочной и долгосрочной перспективе (и вопреки всё большему и большему числу связанных с климатом и "исключительных" случаев гибели природы, всё ещё остаётся значительное число тех, кто по-прежнему не верит в актуальность климатического кризиса). Это критическое различие между соответствующими горизонтами времени для пандемии и для изменения климата и гибели природы означает, что риск пандемии требует немедленных действий, за которыми последует быстрый результат, тогда как изменение климата и гибель природы также требуют немедленных действий, но результат (или "будущая награда", на жаргоне экономистов) последует только через определённое время. Марк Карни, бывший управляющий Банка Англии, являющийся в настоящее время специальным посланником ООН по вопросам климата и финансов, заметил, что эта проблема асинхронности во времени порождает "трагедию горизонта": в отличие от непосредственно наблюдаемого риска, риск изменения климата может показаться отдалённым (с точки зрения времени и географии), и в этом случае на него не отреагируют с той серьёзностью, которой он заслуживает. Например, существенный риск, который глобальное потепление и повышение уровня воды представляют для физического объекта (вроде пляжного курорта) или компании (вроде группы гостиниц), не обязательно будет рассматриваться инвесторами как существенный и поэтому не будет закладываться в рыночную цену.
  2. Проблему причинно-следственной связи легко понять, как и причины, которые значительно затрудняют реализацию соответствующей политики. В случае пандемии причинная связь между вирусом и болезнью очевидна: SARS-CoV-2 вызывает COVID-19. За исключением горстки сторонников теории заговора, никто не станет с этим спорить. В случае рисков, связанных с окружающей средой, гораздо сложнее приписать прямую причинность конкретному событию. Часто учёные не могут указать на прямую причинно-следственную связь между изменением климата и конкретным погодным явлением (например, засухой или силой урагана). Точно так же они не всегда приходят к согласию о том, как конкретная деятельность человека влияет на отдельные виды, которым грозит вымирание. Это делает значительно более сложным смягчение рисков изменения климата и гибели природы. Тогда как в случае пандемии большинство граждан будут склонны согласиться с необходимостью применения принудительных мер, они будут сопротивляться политике ограничения в случае риска, связанного с окружающей средой, когда очевидность можно оспорить. Существует также более фундаментальная причина: борьба с пандемией не требует существенного изменения лежащей в основе социально-экономической модели и наших потребительских привычек. А борьба с рисками, связанными с окружающей средой, требует таких изменений.
  
  1.5.1 Коронавирус и окружающая среда
  
  1.5.1.1 Природа и зоонозные заболевания
  
  Зоонозные заболевания - это болезни, которые передаются от животных к человеку. Большинство экспертов и защитников природы согласны с тем, что они резко увеличились в последние годы, особенно из-за вырубки леса (феномен, также связанный с увеличением выбросов углекислого газа), что повышает риск тесного взаимодействия человека с животными и заражения. В течение многих лет исследователи считали, что разновидности природной среды, такие как тропические леса, богатые дикими животными, представляют угрозу для людей, потому что именно здесь могут быть обнаружены патогены и вирусы, являющиеся источником новых заболеваний у людей, таких как лихорадка денге, лихорадка Эбола и ВИЧ. Сегодня мы знаем, что это не так, потому что причинно-следственная связь действует иначе. Как утверждает Дэвид Куаммен, автор книги "Зараза: инфекции животных и следующая человеческая пандемия": "Мы вторгаемся в тропические леса и прочие дикие ландшафты, в которых обитает так много видов животных и растений, а внутри этих существ так много неизвестных вирусов. Мы рубим деревья; мы убиваем животных или сажаем их в клетки и отправляем на рынок. Мы нарушаем экосистемы и освобождаем вирусы от их естественных носителей. Когда это происходит, им нужен новый носитель. Часто носителем становимся мы". В настоящее время всё больше учёных доказывают, что на самом деле именно разрушение биоразнообразия, вызванное людьми, является источником новых вирусов вроде COVID-19. Эти исследователи объединились вокруг новой дисциплины "планетарное здоровье", изучающей тонкие и сложные связи, существующие между благополучием людей, других живых видов и целыми экосистемами, и их выводы ясно показали, что разрушение биоразнообразия будет увеличивать число пандемий.
  В недавнем письме в Конгресс США 100 групп, занимающихся дикой природой и окружающей средой, подсчитали, что за последние 50 лет количество зоонозных заболеваний увеличилось в четыре раза. С 1970 года изменения в землепользовании оказывали наибольшее относительное негативное воздействие на природу (и при этом вызывали четверть антропогенных выбросов). Одно только сельское хозяйство охватывает более трети поверхности суши и является экономической деятельностью, которая больше всего нарушает природу. В недавнем академическом обзоре Всемирного экономического форума делается вывод о том, что факторы, стимулирующие сельское хозяйство, связаны с более чем 50% зоонозных заболеваний. Поскольку человек своей деятельностью, такой как сельское хозяйство (со многими другими, такими как добыча полезных ископаемых, лесозаготовка или туризм), вторгается в природные экосистемы, он разрушает барьеры между человеческой популяцией и животными, создавая условия для возникновения инфекционных заболеваний, передаваемых от животных к людям. Утрата природной среды обитания животных и торговля дикими животными особенно актуальны, потому что, когда животные, связанные с определёнными заболеваниями (вроде связанных с коронавирусом летучих мышей и ящеров), вывозятся из диких мест и перемещаются в города, резервуар болезней диких животных просто перемещается в густонаселённый район. Это то, что могло произойти на рынке в Ухане, где, как полагают, возник новый коронавирус (с тех пор китайские власти навсегда запретили торговлю дикими животными и их потребление). В настоящее время большинство учёных согласились бы с тем, что чем выше рост популяции, тем больше мы нарушаем окружающую среду, чем интенсивнее становится сельское хозяйство без надлежащей биобезопасности, тем выше риск новых эпидемий. Ключевым противоядием, доступным для нас в настоящее время, чтобы сдерживать распространение зоонозных заболеваний, является уважительное отношение к окружающей природной среде, её сохранение и активная защита биоразнообразия. Чтобы делать это эффективно, нам всем надлежит переосмыслить наши отношения с природой и задать вопрос, почему мы так отдалились от неё. В заключительной главе мы предлагаем конкретные рекомендации относительно той формы, которую может принять "дружественное к природе" восстановление.
  
  1.5.1.2 Загрязнение воздуха и риск пандемии
  
  В течение многих лет было известно, что загрязнение воздуха, в основном вызванное выбросами, которые также способствуют глобальному потеплению, является тихим убийцей, связанным с различными нарушениями здоровья, от диабета и рака до сердечно-сосудистых и респираторных заболеваний. Согласно ВОЗ, 90% населения мира дышит воздухом, который не соответствует нормам безопасности, вызывая преждевременную смерть 7 миллионов человек каждый год и побуждая ВОЗ квалифицировать загрязнение воздуха как чрезвычайную ситуацию в области общественного здравоохранения.
  Теперь мы знаем, что загрязнение воздуха усугубляет влияние любого конкретного коронавируса (не только нынешнего SARS-CoV-2) на наше здоровье. Ещё в 2003 году исследование, опубликованное в разгар эпидемии атипичной пневмонии, показало, что загрязнением воздуха можно объяснить различия в уровне летальности, впервые сделав ясным то, что чем выше уровень загрязнения воздуха, тем выше вероятность смерти от болезни, вызванной коронавирусом. С тех пор всё больше исследований показывают, как проживание в условиях с более грязным воздухом может сделать людей более восприимчивыми к коронавирусу. В США в одной недавней медицинской статье сделан вывод о том, что в регионах с более загрязнённым воздухом будет больше риск смерти от COVID-19, показывающий, что в округах США с более высоким уровнем загрязнения будет большее число госпитализаций и смертей. В медицинском и общественном сообществе сформировался консенсус о том, что существует синергетический эффект между воздействием загрязнённого воздуха, возможным наличием COVID-19 и худшим исходом, когда вирус действительно поражает. Исследование, всё ещё находящееся в зачаточном состоянии, но быстро расширяющееся, пока не доказало, что существует причинно-следственная связь, но оно однозначно выявляет сильную корреляцию между загрязнением воздуха и распространением коронавируса, а также его опасностью. Похоже, загрязнение воздуха в целом и концентрация твёрдых частиц в частности причиняют вред дыхательным путям - первой линии защиты лёгких, - а это означает, что люди (независимо от их возраста), которые живут в сильно загрязнённых городах, столкнутся с повышенным риском заражения COVID-19 и смерти от него. Этим можно объяснить, почему люди в Ломбардии (одном из самых загрязнённых регионов Европы), подхватившие вирус, в два раза чаще умирали от COVID-19, чем люди, живущие где-либо ещё в Италии.
  
  1.5.1.3 Локдауны и выбросы углерода
  
  Пока ещё слишком рано определять величину, на которую глобальные выбросы углекислого газа упадут в 2020 году, но Международное энергетическое агентство (МЭА) в своём "Глобальном энергетическом обзоре 2020" оценивает сокращение выбросов на 8%. Хотя эта цифра соответствовала бы крупнейшему ежегодному сокращению за всю историю наблюдений, она всё же ничтожна по сравнению с масштабом проблемы и уступает ежегодному сокращению выбросов на 7,6% в течение следующего десятилетия, которое, по мнению ООН, необходимо, чтобы сдержать глобальное повышение температуры ниже 1,5℃.
  Учитывая строгость локдаунов, цифра в 8% выглядит довольно неутешительной. Похоже, это предполагает, что небольшие индивидуальные действия (гораздо меньшее потребление, отказ от полётов и использования наших автомобилей) не имеют большого значения по сравнению с размером выбросов, производимых электроэнергетикой, сельским хозяйством и промышленностью, "крупными эмиттерами", которые продолжали работать во время локдаунов (при частичном исключении некоторых отраслей). Это также показывает, что крупнейшие "нарушители" с точки зрения выбросов углерода не всегда являются теми, кого считают явными виновниками. Один недавний отчёт об устойчивом развитии показал, что общие выбросы углерода, генерируемые производством электроэнергии, необходимой для питания наших электронных устройств и передачи данных, примерно равны глобальным показателям авиатранспортной отрасли. Вывод? Даже беспрецедентные и драконовские локдауны, когда треть мирового населения не выходили из дома более месяца, нигде не стали жизнеспособной стратегией декарбонизации, потому что даже в этом случае мировая экономика продолжала выделять большое количество углекислого газа. Как же тогда могла бы выглядеть такая стратегия? Со значительным масштабом проблемы можно бороться только комбинацией: 1) радикального и серьёзного системного изменения того, как мы производим необходимую энергию; и 2) структурных изменений в нашем потребительском поведении. Если в эпоху постпандемии мы решим вернуться к прежней жизни (управляя теми же автомобилями, летая в тех же направлениях, питаясь теми же продуктами, так же обогревая наши дома и т. д.), кризис COVID-19 пропадёт даром в том, что касается климатической политики. Наоборот, если некоторые привычки, которые нам пришлось усвоить во время пандемии, преобразовать в структурные изменения в поведении, климатические последствия могут быть другими. Меньше ездить на работу, больше работать удалённо, не садиться за руль, а ездить на велосипеде и ходить пешком, чтобы воздух в наших городах был таким же чистым, как это было во время локдаунов, отдыхать ближе к дому: всё это, если объединить в большом масштабе, могло бы привести к устойчивому сокращению выбросов углерода. Это подводит нас к чрезвычайно важному вопросу о том, окажет ли пандемия в конечном итоге положительное или отрицательное влияние на политику в области изменения климата.
  
  1.5.2 Влияние пандемии на политику в области изменения климата и в прочих областях, связанных с окружающей средой
  
  Пандемии суждено годами доминировать в политической среде, с серьёзным риском того, что она может заслонить проблемы, связанные с окружающей средой. Анекдотично, что конференц-центр в Глазго, где в ноябре 2020 года должен был состояться климатический саммит ООН COP-26, в апреле был превращён в больницу для пациентов с COVID-19. Обсуждение климата откладывается, а политические инициативы отсрочены, что уже подпитывает нарратив о том, что в течение длительного времени правительственные лидеры будут обращать внимание только на многогранный круг неотложных проблем, созданных пандемическим кризисом. Появился и другой нарратив, разработанный некоторыми национальными лидерами, высшими бизнес-руководителями и видными законодателями общественного мнения. Он вращается вокруг идеи, что кризис COVID-19 не может пропасть даром и что сейчас самое время утвердить устойчивую политику, связанную с окружающей средой.
  В действительности то, что произойдёт с борьбой с изменением климата в постпандемическую эпоху, может пойти в двух противоположных направлениях. Первое соответствует приведённому выше нарративу: экономические последствия пандемии настолько болезненны, с ними настолько трудно справиться и их настолько сложно восполнить, что большинство правительств во всём мире могут решить "временно" отказаться от опасений по поводу глобального потепления, чтобы сфокусироваться на восстановлении экономики. В этом случае политические решения будут поддерживать и стимулировать отрасли тяжёлой промышленности, связанные с ископаемым топливом и выделяющие углерод, путём их субсидирования. Они также откажутся от строгих стандартов, связанных с окружающей средой, которые считаются камнем преткновения на пути к быстрому восстановлению экономики, и будут поощрять компании и потребителей производить и потреблять как можно больше "хлама". Второму направлению способствует другой нарратив, при котором бизнес и правительства воодушевляются новым социальным сознанием широких слоёв населения, что жизнь может быть другой, и это продвигается за счёт активистов: необходимо воспользоваться моментом, чтобы получить преимущество этого уникального окна возможностей для перестройки более устойчивой экономики на благо наших обществ.
  Давайте рассмотрим оба возможных разнонаправленных исхода более подробно. Излишне говорить, что они зависят от страны и региона (ЕС). Никакие две страны не будут проводить одинаковую политику и двигаться с одинаковой скоростью, но в конечном итоге всем им следует двигаться в направлении менее углеродоёмкой тенденции.
  Три ключевые причины могут объяснить, почему не наличествует эта тенденция и почему внимание к окружающей среде может исчезнуть, когда пандемия начнёт отступать.
  1. Правительства могут решить, что лучше в коллективных интересах продолжать рост "любой ценой", чтобы смягчить влияние на безработицу.
  2. Компании будут испытывать такое давление с целью увеличения доходов, что устойчивость в целом и климатические соображения в частности станут второстепенными.
  3. Низкие цены на нефть (если они будут устойчивыми, что вполне вероятно) могут побудить потребителей и бизнес ещё больше полагаться на углеродоёмкую энергию.
  Эти три причины достаточно убедительны, но есть и другие, которые могут просто успешно изменить направление тенденции. Четыре из них, в частности, могли бы способствовать успеху в том, чтобы мир стал чище и устойчивее.
  1. Просвещённое руководство. Некоторые лица, принимающие решения, и лидеры, которые уже были на переднем крае борьбы с изменением климата, возможно, захотят воспользоваться шоком, вызванным пандемией, для осуществления долгосрочных и более масштабных изменений, связанных с окружающей средой. По сути, они "хорошо используют" пандемию, не допустив, чтобы кризис пропал даром. Призыв различных лидеров, от Его Королевского Высочества принца Уэльского до Эндрю Куомо, "отстроить лучшее" действует в этом направлении. То же самое и с двойным заявлением, сделанным МЭА с Дэном Йоргенсеном, министром климата, энергетики и коммунального хозяйства Дании, в котором говорится, что переход на экологически чистую энергию мог бы дать толчок экономике: "Во всём мире сейчас лидеры готовятся, составляя огромные экономические пакеты мер стимулирования. Некоторые из этих планов обеспечат краткосрочную поддержку, другие будут формировать инфраструктуру на десятилетия вперёд. Мы считаем, что, сделав экологически чистую энергию неотъемлемой частью своих планов, правительства могут обеспечить рабочие места и экономический рост, а также гарантировать, чтобы их энергетические системы были модернизированными, более приспособляемыми и менее загрязняющими". Правительства, возглавляемые просвещёнными лидерами, будут принимать пакеты мер стимулирования, зависящие от экологических обязательств. Они, например, предоставят более щедрые финансовые условия компаниям с низкоуглеродными бизнес-моделями.
  2. Осознанность риска. Пандемия сыграла роль великого "осознания риска", заставив нас гораздо больше осознать риски, с которыми мы все вместе сталкиваемся, и напомнила нам, что наш мир тесно взаимосвязан. COVID-19 дал понять, что мы игнорируем науку и экспертные знания на свой страх и риск и что последствия наших коллективных действий могут быть значительными. Надеемся, некоторые из этих уроков, которые предлагают нам лучшее понимание того, что на самом деле означает и влечёт за собой экзистенциальный риск, теперь будут перенесены на климатические риски. Как заявил Николас Стерн, председатель Грэнтэмского научно-исследовательского института изменения климата и окружающей среды: "Из всего этого мы увидели, что мы можем совершать изменения (...). Мы должны осознать, что будут другие пандемии, и быть лучше подготовленными. [Но] мы также должны осознать, что изменение климата - это более глубокая и крупная угроза, которая никуда не исчезнет, и она не менее актуальна". В течение нескольких месяцев беспокоясь о пандемии и её влиянии на наши лёгкие, мы станем одержимы чистым воздухом; во время локдаунов многие из нас увидели и почувствовали на себе преимущества снижения загрязнённости воздуха, что, возможно, побудило к коллективному осознанию того, что у нас есть всего несколько лет, чтобы справиться с наихудшими последствиями глобального потепления и изменения климата. Если это так, то последуют социетальные (коллективные и индивидуальные) изменения.
  3. Изменение в поведении. Как следствие вышеизложенного, социетальные отношения и требования могут развиваться в сторону большей устойчивости в большей степени, чем обычно предполагается. Наши модели потребления драматично изменились во время локдаунов, заставив нас сфокусироваться на самом главном и не оставив нам другого выбора, кроме как принять "более экологичный образ жизни". Это может продолжаться, побуждая нас пренебрегать всем, в чём мы действительно не нуждаемся, и приводя в движение благотворный цикл для окружающей среды. Точно так же мы можем решить, что работа из дома (когда это возможно) полезна для окружающей среды и для нашего личного благополучия (поездки на работу - это "разрушитель" благополучия, чем дольше она длится, тем более вредна она для нашего физического и психического здоровья). Для этих структурных изменений в том, как мы работаем, потребляем и инвестируем, может потребоваться некоторое время, прежде чем они станут достаточно широко распространёнными, чтобы что-то изменить, но, как мы утверждали ранее, важны направление и сила тенденции. Поэт и философ Лао-цзы был прав, говоря: "Путешествие в тысячу миль начинается с одного шага". Мы находимся только в начале длительного и болезненного выздоровления, и для многих из нас размышления об устойчивости могут показаться роскошью, но когда ситуация начнёт улучшаться, мы все вместе вспомним, что существует причинно-следственная связь между загрязнением воздуха и COVID-19. Тогда устойчивость перестанет быть второстепенной, и изменение климата (так тесно связанное с загрязнением воздуха) станет одной из главных наших забот. То, что социологи называют "поведенческой инфекцией" (способ распространения взглядов, идей и поведения среди населения), сможет тогда творить чудеса!
  4. Активность. Некоторые аналитики рискнули предположить, что пандемия спровоцирует упадок активности, но может оказаться, что всё наоборот. По мнению группы американских и европейских академиков, коронавирус взбодрил мотивацию к изменениям и привёл в действие новые инструменты и стратегии с точки зрения социальной активности. Всего за несколько недель эта группа исследователей собрала данные о различных формах социальной активности и определила почти 100 различных методов ненасильственных действий, включая физические, виртуальные и гибридные. Их вывод: "Чрезвычайные ситуации часто оказываются кузницей, в которой выковываются новые идеи и возможности. Хотя невозможно предсказать, каковы могут быть долгосрочные последствия такого роста навыков и осознанности, ясно, что могущество людей не уменьшилось. Вместо этого по всему миру движения приспосабливаются к удалённой организации, создают свои базы, оттачивают свои сообщения и планируют стратегии на будущее". Если их суждение верно, социальная активность, подавляемая необходимостью во время локдаунов и различных мер физического и социального дистанцирования, может вновь проявиться с новой силой после того, как периоды ограничения закончатся. Взбодрённые тем, что они увидели во время локдаунов (отсутствие загрязнения воздуха), климатические активисты удвоят свои усилия, оказывая дополнительное давление на компании и инвесторов. Как мы увидим в главе 2, активность инвесторов также станет силой, с которой нужно считаться. Это укрепит фактор социальных активистов, добавив ему мощный дополнительный ракурс. Давайте представим следующую ситуацию, чтобы проиллюстрировать этот момент: группа экоактивистов может провести демонстрацию перед угольной электростанцией, чтобы потребовать более строгого соблюдения норм загрязнения, тогда как группа инвесторов делает то же самое в зале заседаний, лишая электростанцию доступа к столице.
  Разрозненные фактические данные, касающиеся этих четырёх причин, дают нам надежду на то, что в конечном итоге экологическая тенденция возобладает. Она проистекает из разных сфер, но сводится к выводу, что будущее может быть более экологичным, чем мы обычно предполагаем. Чтобы подкрепить это убеждение, вот четыре наблюдения, которые пересекаются с четырьмя приведёнными причинами.
  1. В июне 2020 года компания BP, один из мировых гигантов в нефтегазовой отрасли, снизила объём своих активов на 17,5 млрд долларов, придя к выводу, что пандемия ускорит глобальный переход к более чистым формам энергии. Другие энергетические компании собираются сделать аналогичный шаг. В том же духе крупные мировые компании, такие как Microsoft, взяли на себя обязательство снизить выбросы углерода к 2030 году.
  2. "Европейский зелёный курс", инициированный Европейской комиссией, является масштабным начинанием и наиболее ощутимым проявлением решения государственных властей не допустить, чтобы кризис COVID-19 пропал даром. План предусматривает выделение 1 триллиона евро на снижение выбросов и инвестиции в экономики замкнутого цикла с целью сделать Европу первым углеродно-нейтральным континентом к 2050 году (с точки зрения нетто-выбросов) и отделить экономический рост от использования ресурсов.
  3. Различные международные исследования показывают, что подавляющее большинство граждан во всём мире хотят, чтобы при восстановлении экономики после коронакризиса приоритетным стало изменение климата. В странах, входящих в G20, значительное большинство - 65% граждан - поддерживают экологичное восстановление.
  4. Некоторые города, такие как Сеул, продолжают выполнять свои обязательства в области политики, касающейся климата и окружающей среды, реализуя свой собственный "Новый зелёный курс", который рассматривается как один из способов смягчения последствий пандемии.
  Направление тенденции очевидно, но в конечном счёте системные изменения будут исходить от крупных политиков и бизнес-лидеров, желающих воспользоваться пакетами мер стимулирования COVID, чтобы дать толчок развитию природно-позитивной экономики. Речь пойдёт не только о государственных инвестициях. Ключом, который обеспечит приток частного капитала к новым истокам природно-позитивной экономической полезности, будет смена ключевых политических рычагов и стимулов государственного финансирования как части более широкого экономического обнуления. Есть веские основания для более решительных действий в отношении пространственного планирования и регулирования землепользования, реформы государственного финансирования и субсидий, инновационной политики, которые помогают стимулировать расширение и внедрение дополнительно к научно-исследовательским работам, смешанному финансированию и более точному измерению природного капитала как ключевого экономического актива. Многие правительства начинают действовать, но необходимо гораздо большее, чтобы склонить систему к новой природно-позитивной норме и заставить большинство людей во всём мире понять, что это не только настоятельная необходимость, но и значительная возможность. В аналитическом документе, подготовленном Systemiq в сотрудничестве со Всемирным экономическим форумом, даётся оценка, что построение природно-позитивной экономики к 2030 году могло бы составлять более 10 триллионов долларов в год с точки зрения новых экономических возможностей, а также предотвращённых экономических затрат. В краткосрочной перспективе применение стимулирующего финансирования на сумму около 250 миллиардов долларов может создать до 37 миллионов природно-позитивных рабочих мест с высокой рентабельностью. Процесс обнуления окружающей среды следует рассматривать не как затраты, а как вложение, которое создаст экономическую активность и возможности трудоустройства.
  Надеемся, угроза COVID-19 не продлится долго. Однажды это останется позади. Напротив, угроза изменения климата и связанных с ним экстремальных погодных явлений будет с нами в обозримом будущем и после. Климатический риск развивается медленнее, чем пандемия, но он будет иметь ещё более серьёзные последствия. В значительной степени его серьёзность будет зависеть от реакции политики на пандемию. Каждая мера, направленная на оживление экономической активности, будет иметь немедленное влияние на то, как мы живём, но также окажет влияние на выбросы углерода, которые в свою очередь окажут воздействие на окружающую среду во всём мире и будут измеряться поколениями. Как мы утверждаем в этой книге, этот выбор остаётся за нами.
  
  1.6 Технологическое обнуление
  
  В опубликованной в 2016 году книге "Четвёртая промышленная революция" утверждалось, что "технологии и цифровизация будут революционизировать всё, делая уместной затасканную и часто неправильно используемую поговорку "в этот раз по-другому". Проще говоря, важные технологические инновации находятся на пороге исключительных динамичных изменений повсюду в мире". В течение этих четырёх лет технический прогресс продвигался впечатляюще быстро. Теперь ИИ окружает нас повсюду, от дронов и систем распознавания голоса до виртуальных помощников и переводческого программного обеспечения. Наши мобильные устройства стали постоянной и неотъемлемой частью нашей личной и профессиональной жизни, помогая нам на разных фронтах, предугадывая наши потребности, слушая нас и находя нас, даже когда об этом не просят... Автоматизация и роботы меняют конфигурацию предприятий так, что те работают с ошеломляющей скоростью, а прибыль в таком масштабе была немыслима всего несколько лет назад. Инновации в генетике и синтетическая биология, которая маячит на горизонте, также впечатляют, выстилая путь для принципиально новых разработок в области здравоохранения. Биотехнология всё ещё не позволяет быстро останавливать, не говоря уже о том, чтобы предотвращать, вспышку заболевания, но недавние инновации позволили идентифицировать и секвенировать геном коронавируса намного быстрее, чем в прошлом, а также разработать более эффективные методы диагностики. Кроме того, новейшие биотехнологические методы с использованием платформ РНК и ДНК позволяют разрабатывать вакцины быстрее, чем когда-либо. Они также могут помочь в разработке новых биоинженерных методов лечения.
  Подводя итог, можно сказать, что скорость и масштабы четвёртой промышленной революции были и остаются поразительными. В этой главе утверждается, что пандемия ещё больше ускорит инновации, катализируя уже происходящие технологические изменения (сравнимые с усугубляющим эффектом, который она оказала на другие основные глобальные и внутренние проблемы) и "турбонаддувом" любого цифрового бизнеса или цифровым измерением любого бизнеса. Это также подчеркнёт одну из величайших социетальных и индивидуальных проблем, создаваемых tech: приватность. Мы увидим, что отслеживание контактов имеет несравненные возможности и почти обязательно в арсенале, необходимом для борьбы с COVID-19, и в то же время может стать предпосылкой массового наблюдения.
  
  1.6.1. Ускорение цифровой трансформации
  
  В связи с пандемией "цифровая трансформация", о которой многие аналитики говорили в течение многих лет, не зная точно, что она означает, нашла свой катализатор. Одним из важных последствий ограничений будет расширение и развитие цифрового мира, решающее и зачастую окончательное. Это заметно не только в самых обыденных и случайных аспектах (больше онлайн-переговоров, больше потоковой передачи данных для развлечения, больше цифрового контента в целом), но и с точки зрения более глубоких изменений в том, как работают компании, что исследуется более глубоко в следующей главе. В апреле 2020 года несколько tech лидеров наблюдали, как быстро и радикально потребности, возникшие в результате кризиса в области здравоохранения, ускорили внедрение широкого спектра технологий. Всего за один месяц выяснилось, что многие компании с точки зрения tech продвинулись на несколько лет, как при перемотке вперёд. Для разбирающихся в цифровых технологиях это означало благо, тогда как для других - очень плохие перспективы (иногда катастрофические). Сатья Наделла, генеральный директор Microsoft, заметил, что требования к социальному и физическому дистанцированию создали "всё удалённое", способствуя внедрению широкого спектра технологий за два года, тогда как Сундар Пичаи, генеральный директор Google, восхищался впечатляющим скачком в цифровой активности, прогнозируя "значительное и продолжительное" влияние на такие разные сектора, как онлайн-работа, образование, покупки, медицина и развлечения.
  
  1.6.1.1. Потребитель
  
  Во время локдаунов многие потребители, ранее не желавшие слишком сильно полагаться на цифровые приложения и сервисы, были вынуждены изменить свои привычки почти в одночасье: смотреть фильмы онлайн вместо того, чтобы идти в кинотеатр, есть доставленную еду вместо того, чтобы идти в рестораны, разговаривать с друзьями удалённо вместо того, чтобы встречаться с ними живьём, разговаривать с коллегами на экране вместо того, чтобы болтать у кофемашины, тренироваться онлайн вместо того, чтобы идти в спортзал, и так далее. Таким образом, почти мгновенно большинство вещей стали "электронными вещами": электронное обучение, электронная коммерция, электронные игры, электронные книги, электронное присутствие. Некоторые из старых привычек обязательно вернутся (радость и удовольствие от личных контактов не могут сравниться с этим - в конце концов, мы социальные животные!), но многие tech модели поведения, которые мы были вынуждены принять во время ограничения, станут более естественными благодаря близкому знакомству с ними. Поскольку социальное и физическое дистанцирование сохраняется, большее использование цифровых платформ для общения, работы, обращения за советом или заказа чего-либо постепенно будет укреплять ранее укоренившиеся привычки. Кроме того, "за" и "против" онлайн и офлайн будут постоянно изучаться с самых разных точек зрения. Если соображения здоровья становятся первостепенными, мы можем решить, например, что уроки езды на велосипеде перед экраном дома не настолько весёлые и радостные, как занятия с группой в живом классе, но на самом деле безопаснее (и дешевле!). Те же рассуждения применимы ко многим различным областям, таким как полёт на совещание (Zoom безопаснее, дешевле, экологичнее и намного удобнее), дальняя поездка на семейную встречу в выходные (семейная группа WhatsApp не так весело, но, опять же, безопаснее, дешевле и экологичнее) или даже посещение академического курса (не так полноценно, но дешевле и удобнее).
  
  1.6.1.2. Регулирующий орган
  
  Этот переход к большей цифровизации всего в нашей профессиональной и личной жизни также будет поддерживаться и ускоряться регулирующими органами. На сегодняшний день правительства часто замедляют темпы внедрения новых технологий из-за долгих размышлений о том, как должна выглядеть наилучшая регулирующая нормативная база, но, как сейчас показывает пример телемедицины и доставки с помощью дронов, возможно драматичное ускорение, вызванное необходимостью. Во время локдаунов оттого, что не было лучшего или другого доступного выбора, внезапно произошло почти глобальное ослабление регулирующих норм, которые ранее препятствовали прогрессу в областях, где технологии были доступны в течение многих лет. То, что до недавнего времени казалось немыслимым, внезапно стало возможным, и мы можем быть уверены, что ни те пациенты, которые на собственном опыте убедились, насколько простой и удобной была телемедицина, ни регулирующие органы, которые сделали это возможным, не захотят, чтобы всё пошло вспять. Новые регулирующие нормы останутся в силе. В том же ключе похожая история разворачивается в США с Федеральным управлением гражданской авиации, но также и в других странах, связанных с ускоренным внедрением регулирующих норм, касающихся доставки дронами. Текущее требование стимулировать, несмотря ни на что, "бесконтактную экономику" и последующая готовность регулирующих органов ускорить этот процесс означает, что все средства хороши. То, что верно для ещё недавно чувствительных сфер деятельности, таких как телемедицина и доставка дронами, также верно и для более обыденных и хорошо проработанных сфер регулирования, таких как мобильные платежи. В качестве банального примера: в разгар локдауна (в апреле 2020 года) европейские банковские регулирующие органы решили увеличить сумму, которую покупатели могли бы оплачивать через свои мобильные устройства, а также снизили требования аутентификации, которые ранее затрудняли совершение платежей с использованием платформ вроде PayPal или Venmo. Такие шаги только ускорят цифровое "преобладание" в нашей повседневной жизни, хотя и не без возможных проблем кибербезопасности.
  
  1.6.1.3. Фирма
  
  В той или иной форме меры социального и физического дистанцирования, вероятно, сохранятся после того, как пандемия утихнет, что оправдывает решение многих компаний из разных отраслей ускорить автоматизацию. Через некоторое время стойкие опасения по поводу технологической безработицы пойдут на убыль, поскольку общества придают значение необходимости реструктуризации рабочего места таким образом, чтобы минимизировать тесный человеческий контакт. Действительно, технологии автоматизации особенно хорошо подходят для мира, в котором человеческие существа не могут слишком близко подходить друг к другу или хотят сократить своё взаимодействие. Таким образом, наш давний и, возможно, устойчивый страх заразиться вирусом (COVID-19 или другим) ускорит неумолимое движение автоматизации, особенно в сферах, наиболее предрасположенных к автоматизации. В 2016 году два академика из Оксфордского университета пришли к выводу, что к 2035 году можно автоматизировать до 86% рабочих мест в ресторанах, до 75% рабочих мест в розничной торговле и до 59% рабочих мест в сфере развлечений. Эти три отрасли относятся к числу наиболее пострадавших из-за пандемии, в которых автоматизация по соображениям гигиены и чистоты станет необходимостью, что в свою очередь ещё больше ускорит переход к большему уровню tech и большей цифровизации. Существует дополнительный феномен, поддерживающий расширение автоматизации: когда "экономическое дистанцирование" может следовать за социальным дистанцированием. По мере того как страны замыкаются в себе, а глобальные компании сокращают свои сверхэффективные, но очень хрупкие цепочки поставок, автоматизация и роботы, которые позволяют увеличить местное производство при сохранении низких затрат, будут пользоваться большим спросом.
  Процесс автоматизации был запущен много лет назад, но критическая проблема снова связана с ускорением темпов изменений и переходного периода: пандемия ускоряет, как при перемотке вперёд, внедрение автоматизации на рабочем месте и появление большего количества роботов в нашей личной и профессиональной жизни. С самого начала локдаунов стало очевидно, что роботы и ИИ являются "естественной" альтернативой, когда человеческий труд недоступен. Более того, они использовались, когда это было возможно, чтобы снизить риск для здоровья сотрудников. В то время, когда физическое дистанцирование стало обязательным, роботы были внедрены в самых разных местах, таких как склады, супермаркеты и больницы, в самых разных сферах деятельности, от сканирования полок (область, в которой ИИ совершил огромный прорыв) до уборки и, конечно же, роботизированной доставки - становящийся важным компонент цепочки поставок в сфере здравоохранения, что в свою очередь приведёт к "бесконтактной" доставке продуктов и других предметов первой необходимости. Что касается многих других технологий, которые были далеки с точки зрения внедрения (вроде телемедицины), бизнес, потребители и государственные органы сейчас спешат ускорить внедрение. В таких разных городах, как Ханчжоу, Вашингтон и Тель-Авив, предпринимаются усилия по переходу от пилотных программ к крупномасштабным операциям, позволяющим ввести армию роботов, выполняющих доставку по дорогам и по воздуху. Китайские гиганты электронной коммерции, такие как Alibaba и jd.com, уверены, что в ближайшие 12-18 месяцев автономная доставка может стать широко распространённой в Китае - гораздо раньше, чем предполагалось до пандемии.
  Максимальное внимание часто фокусируется на промышленных роботах, так как они являются наиболее заметным лицом автоматизации, но радикальное ускорение также происходит в автоматизации рабочих мест с помощью программного обеспечения и машинного обучения. Так называемая роботизированная автоматизация процессов (RPA) делает бизнес более эффективным за счёт установки компьютерного программного обеспечения, которое конкурирует и заменяет действия рабочего-человека. Это может принимать различные формы: от финансовой группы Microsoft, упрощающей и объединяющей разрозненные отчёты, инструменты и контент в автоматизированный персонализированный портал на основе ролей, до нефтяной компании, устанавливающей программное обеспечение, которое отправляет изображения трубопровода в систему ИИ для сравнения изображения с существующей базой данных и предупреждает соответствующих сотрудников о потенциальных проблемах. Во всех случаях RPA помогает сократить время, затрачиваемое на сбор и проверку данных, и поэтому сокращает расходы (за счёт вероятного увеличения безработицы, как упоминалось в разделе "Экономическое обнуление"). Во время пика пандемии RPA завоевала популярность, доказав свою эффективность при обработке в условиях резко возросших объёмов; ратифицированный таким образом, в постпандемическую эпоху процесс будет развёрнут и ускорен, как при перемотке вперёд. Это подтверждают два примера. Решения RPA помогли некоторым больницам распространять результаты тестов на COVID-19, экономя медсестрам до трёх часов работы в день. Аналогичным образом, цифровое устройство с ИИ, обычно используемое для отклика на онлайн-запросы клиентов, было адаптировано, чтобы помогать медицинским цифровым платформам проводить онлайн-проверку пациентов на симптомы COVID-19. По всем этим причинам Bain & Company (консалтинговая компания) считает, что количество компаний, внедряющих эту автоматизацию бизнес-процессов, удвоится в течение следующих двух лет - срок, который пандемия может сократить ещё больше.
  
  1.6.2. Отслеживание (tracing) контактов, обнаружение (tracking) контактов и наблюдение
  
  Важный урок могут дать страны, которые более эффективно справились с пандемией (в частности, азиатские народы): помогают технологии в целом и цифровые в частности. Успешное отслеживание контактов показало себя ключевым компонентом успешной стратегии борьбы с COVID-19. Хотя локдауны эффективны для снижения скорости размножения коронавируса, они не устраняют угрозу, создаваемую пандемией. Кроме того, они имеют чрезвычайно высокие экономические и социетальные издержки. Будет очень сложно бороться с COVID-19 без эффективного лечения или вакцины, и до тех пор наиболее эффективным способом сократить или остановить передачу вируса будет широкомасштабное тестирование с последующей изоляцией инфицированных, отслеживанием контактов и карантином тех, кто контактировал с инфицированными людьми. Как мы увидим ниже, в этом процессе технология может быть значительным подспорьем, позволяя чиновникам органов здравоохранения очень быстро выявлять инфицированных людей, тем самым сдерживая вспышку до того, как она начнёт распространяться.
  Поэтому отслеживание и обнаружение контактов являются важными компонентами реакции нашего общественного здравоохранения на COVID-19. Оба термина часто используются как взаимозаменяемые, но имеют немного разные значения. Приложение для обнаружения получает сведения в режиме реального времени, например, путём определения текущего местоположения человека с помощью геоданных через координаты GPS или местоположения радиосоты. Напротив, отслеживание заключается в получении сведений в ретроспективе, например, в выявлении физических контактов между людьми, использующими Bluetooth. Ни то, ни другое не предлагает чудодейственного решения, которое может полностью остановить распространение пандемии, но это позволяет почти сразу бить тревогу, допуская раннее вмешательство, тем самым ограничивая или сдерживая вспышку, особенно когда она случается в условиях сверхраспространения (например, сообщество или семейная встреча). По причине удобства и простоты чтения мы объединим эти термины и будем использовать их взаимозаменяемо (как это часто бывает в статьях в прессе).
  Самая эффективная форма обнаружения или отслеживания, очевидно, основана на технологиях: она не только позволяет обнаружить "задним числом" все контакты, с которыми находился близко пользователь мобильного телефона, но также отслеживает перемещения пользователя в реальном времени, что в свою очередь даёт возможность более эффективно применять локдауны и предупреждать других пользователей мобильных телефонов, находившихся поблизости от него, о том, что они были рядом с кем-то инфицированным.
  Неудивительно, что цифровое отслеживание стало одной из самых чувствительных проблем с точки зрения общественного здравоохранения, вызывая острую озабоченность по поводу приватности во всём мире. На ранних этапах пандемии многие страны (в основном в Восточной Азии, но также и другие, такие как Израиль) решили внедрить цифровое отслеживание в различных формах. Они перешли от ретроактивного отслеживания цепочек прошлого заражения к обнаружению перемещений в реальном времени, чтобы ограничить человека, инфицированного COVID-19, и обеспечить последующий карантин или частичный локдаун. С самого начала Китай, САР Гонконг и Южная Корея применяли принудительные и бесцеремонные меры цифрового отслеживания. Они приняли решение обнаруживать отдельных лиц без их согласия, используя данные их мобильных телефонов и кредитных карт, и даже использовали видеонаблюдение (в Южной Корее). Кроме того, в некоторых странах (в САР Гонконг) требовали обязательного ношения электронных браслетов прибывшими из путешествий и людьми, находящимися на карантине, чтобы предупреждать отдельных лиц, которые могли подвергнуться заражению. Другие страны выбрали компромиссные решения, когда отдельные лица, помещённые в карантин, снабжались мобильными телефонами, чтобы отслеживать их местоположение и публично идентифицировать в случае нарушения правил.
  Наиболее хвалебным и обсуждаемым решением для цифрового отслеживания было приложение TraceTogether, разработанное Министерством здравоохранения Сингапура. Похоже, оно предлагает "идеальный" баланс между эффективностью и приватностью, сохраняя данные пользователя на телефоне, а не на сервере, и назначая логин анонимно. Детектирование контакта работает только с последними версиями Bluetooth (очевидное ограничение для большинства менее развитых в цифровом плане стран, где большой процент мобильных телефонов не имеет достаточных возможностей Bluetooth для эффективного детектирования). Bluetooth идентифицирует физические контакты пользователя с другим пользователем приложения с точностью примерно до двух метров, и, если возникает риск передачи COVID-19, приложение предупреждает контакт, после чего передача сохранённых данных в министерство здравоохранения становится обязательным (но сохраняется анонимность контакта). Поэтому TraceTogether не является бесцеремонным с точки зрения приватности, а открытый исходных код делает приложение пригодным для использования в любой стране в любой точке мира, хотя защитники приватности возражают, что риски всё ещё существуют. Если бы всё население страны скачало приложение и произошло бы резкое увеличение числа заражений COVID-19, то приложение могло бы идентифицировать большинство граждан. Дополнительные проблемы с приватностью создают кибервторжения, проблемы доверия к оператору системы и сроки хранения данных.
  Существуют и другие варианты. В основном они связаны с доступностью открытых и верифицируемых исходных кодов, а также с гарантиями, касающимися инспектирования данных и продолжительности хранения. Могут быть приняты общие стандарты и нормы, особенно в ЕС, где многие граждане опасаются, что пандемия заставит пойти на компромисс между приватностью и здоровьем. Но, как заметила Маргрет Вестагер, комиссар ЕС по вопросам конкуренции: "Я думаю, что это ложная дилемма, потому что вы можете делать многое с помощью технологий, которые не нарушают вашу приватность. Я думаю, что очень часто, когда люди говорят, что это возможно сделать только одним способом, то это потому, что им нужны данные для своих личных целей. Мы разработали набор руководящих принципов и вместе с государствами-членами превратили их в набор инструментов, чтобы вы могли создавать добровольные приложения с децентрализованным хранилищем и технологией Bluetooth. Вы можете использовать технологию для обнаружения вируса, но вы всё равно можете предоставить людям свободу выбора, и люди, когда вы действуете таким образом, поверят, что технология предназначена для обнаружения вирусов, а не для каких-либо других целей. Я думаю, что очень важно показать, что мы действительно имеем в виду это, когда говорим, что вы должны быть в состоянии довериться технологиям, когда используете их, что это не начало новой эры наблюдения. Это используется для обнаружения вирусов, и это может помочь нам открыть наши общества".
  Опять же, мы хотим подчеркнуть, что это быстро меняющаяся и очень нестабильная ситуация. Объявление, сделанное в апреле Apple и Google, о том, что они совместно разрабатывают приложение, которое работники здравоохранения могли бы использовать для инженерного анализа перемещений и связей человека, заражённого вирусом, указывает на возможный выход для обществ, которые наиболее озабочены приватностью данных и оттого больше всего боятся цифрового наблюдения. Человек, который носит мобильный телефон, скачивал бы добровольно приложение и соглашался бы делиться данными, и обе компании дали понять, что их технология не будет предоставляться агентствам общественного здравоохранения, которые не соблюдают их правил приватности. Но у приложений для добровольного отслеживания контактов есть проблема: они действительно сохраняют приватность своих пользователей, но они эффективны только тогда, когда уровень вовлечённости достаточно высок, - проблема коллективных действий, которая ещё раз подчеркивает глубоко взаимосвязанную природу современной жизни за индивидуалистским фасадом прав и договорных обязательств. Никакое приложение для добровольного отслеживания контактов не будет работать, если люди не захотят предоставлять свои личные данные правительственному агентству, которое проводит мониторинг системы; если кто-либо откажется скачать приложение (и оттого скроет информацию о возможном заражении, передвижениях и контактах), это негативно отразится на всех. В конце концов, граждане будут использовать приложение только в том случае, если посчитают его заслуживающим доверия, что само по себе зависит от доверия к правительству и государственным органам. В конце июня 2020 года опыт отслеживающих приложений был свежим и неоднозначным. Их внедрили менее 30 стран. В Европе некоторые страны, такие как Германия и Италия, развернули приложения на основе системы, разработанной Apple и Google, тогда как другие страны, такие как Франция, решили разработать собственное приложение, что подняло вопросы совместимости. В целом технические проблемы и вопросы приватности, по всей видимости, повлияли на использование и показатель внедрения приложения. Вот несколько примеров: Великобритания, после технических сбоев и критики со стороны активистов по обеспечению приватности, сделала разворот на 180 градусов и решила заменить собственное приложение для отслеживания контактов тем, что предложили Apple и Google. Норвегия приостановила использование своего приложения из-за проблем с приватностью, тогда как во Франции, всего через три недели после запуска, приложение StopCovid просто не заработало при очень низком показателе внедрения (1,9 миллиона человек), за которым следовали частые решения удалить его.
  Сегодня в мире существует около 5,2 миллиарда смартфонов, каждый способен помочь определить, кто инфицирован, где и - часто - кем. Эта беспрецедентная возможность может объяснить, почему различные опросы, проведённые в США и Европе во время локдаунов, показали, что растущее число граждан, видимо, относится благосклонно к обнаружению смартфонов государственными органами (в очень определённых границах). Но, как всегда, дьявол кроется в деталях политики и её исполнении. Должно ли цифровое обнаружение быть обязательным или добровольным, должны ли данные собираться анонимно или персонифицировано, должна ли информация собираться приватно или разглашаться публично - такие вопросы содержат множество различных оттенков чёрного и белого, что чрезвычайно затрудняет согласование по единой модели коллективного цифрового отслеживания. Все эти вопросы и та тревога, которую они могут вызвать, усугублялись ростом числа корпораций, отслеживающих здоровье сотрудников, что появилось на ранних этапах возобновления деятельности в стране. Их актуальность будет постоянно расти по мере затягивания пандемии коронавируса и появления опасений по поводу других возможных пандемий.
  По мере ослабления кризиса коронавируса и возврата людей на рабочие места, корпоративный сдвиг будет направлен на усиление наблюдения; к лучшему или к худшему, компании будут следить, а иногда и записывать, что делает их персонал. Тенденция может принимать самые разные формы: от измерения температуры тела тепловизорами до мониторинга через приложения того, как сотрудники соблюдают социальное дистанцирование. Это неизбежно вызовет серьёзные вопросы регулирования и приватности, которые многие компании отвергнут, утверждая, что, пока они не усилят цифровое наблюдение, они не смогут возобновить деятельность и функционировать без риска новых заражений (и в некоторых случаях понесут ответственность). Они будут ссылаться на здоровье и безопасность как на оправдание для усиления наблюдения.
  Постоянные опасения, выражаемые законодателями, академиками и профсоюзными деятелями, заключаются в том, что инструменты наблюдения, вероятно, останутся на местах после кризиса и даже после того, как вакцина будет наконец найдена, просто потому, что у работодателей нет никакой мотивации для удаления систем наблюдения, раз они были установлены, особенно если одно из косвенных преимуществ наблюдения - проверка производительности сотрудников.
  Это то, что произошло после террористических атак 11 сентября 2001 года. Во всём мире стали нормой новые меры безопасности, такие как использование широко распространённых камер, требование электронных удостоверений и регистрация сотрудников или посетителей. В то время эти меры представлялись крайностями, но сегодня они используются повсеместно и считаются "нормальными". Всё большее число аналитиков, крупных политиков и специалистов по безопасности опасаются, что то же самое теперь произойдёт с tech решениями, введёнными для сдерживания пандемии. Они предсказывают, что перед нами - антиутопический мир.
  
  1.6.3. Риск антиутопии
  
  Теперь, когда информационные и коммуникационные технологии пронизывают почти все аспекты нашей жизни и формы социальной вовлечённости, любой цифровой опыт, который мы имеем, можно превратить в "продукт", предназначенный для мониторинга и прогнозирования нашего поведения. Из этого наблюдения проистекает риск возможной антиутопии. За последние несколько лет он породил бесчисленное множество произведений искусства, начиная от таких романов, как "Рассказ служанки", и заканчивая телесериалом "Чёрное зеркало". В академических кругах это находит своё выражение в исследованиях, проведённых такими учёными, как Шошана Зубофф. Её книга "Капитализм наблюдения" предупреждает о том, что клиентов переделывают в источники данных, а "капитализм наблюдения" трансформирует нашу экономику, политику, общество и нашу собственную жизнь, создавая глубоко антидемократическую асимметрию знаний и мощь, которая накапливается в знаниях.
  В ближайшие месяцы и годы компромисс между пользой для общественного здравоохранения и потерей приватности будет тщательно взвешен, что станет темой многих оживлённых обсуждений и горячих споров. Большинство людей, опасаясь COVID-19, спросят: разве не глупо не использовать мощь технологий, чтобы прийти нам на помощь, когда мы являемся жертвами вспышки заболевания и решается вопрос жизни или смерти? Тогда они будут готовы отказаться от приватности и согласятся, что в таких обстоятельствах государственная власть может по праву попирать права личности. Затем, когда кризис закончится, некоторые смогут осознать, что их страна внезапно превратилась в место, где они больше не хотят жить. В этом мыслительном процессе нет ничего нового. В течение последних нескольких лет и правительства, и фирмы использовали всё более продуманные технологии для мониторинга граждан и сотрудников, а иногда для манипулирования ими; если мы не проявим бдительность, предупреждают защитники приватности, пандемия станет важным переломным моментом в истории наблюдения. Аргумент, выдвигаемый теми, кто больше всего боится власти технологии над личной свободой, ясен и прост: во имя общественного здравоохранения некоторые элементы личной приватности будут отменены в пользу сдерживания эпидемии, как и террористические атаки 9/11, приведшие к усилению постоянной охраны во имя защиты общественной безопасности. Затем, не осознавая этого, мы станем жертвами новых возможностей наблюдения, от которых никогда не откажутся, которые можно будет использовать в качестве политического средства для более зловещих целей.
  Как показали последние несколько страниц, не оставляя места для разумных сомнений, пандемия может открыть эру активного наблюдения за здоровьем, наблюдения, ставшего возможным благодаря детектирующим местоположение смартфонам, камерам с распознаванием лиц и другим технологиям, которые определяют источники инфекции и обнаруживают распространение болезни почти в реальном времени.
  Несмотря на все меры предосторожности, которые некоторые страны принимают для контроля мощи tech и ограничения наблюдения (другие же страны не очень обеспокоены этим), некоторые мыслители беспокоятся о том, как некоторые из скорых решений, которые мы принимаем сегодня, повлияют на наши общества в предстоящие годы. Историк Юваль Ной Харари - один из них. В недавней статье он утверждает, что у нам предстоит фундаментальный выбор между тоталитарным наблюдением и полномочиями граждан. Стоит подробно изложить его аргумент: "Технологии видеонаблюдения развиваются с головокружительной скоростью, и то, что 10 лет назад казалось научной фантастикой, сегодня является устаревшей новостью. В качестве мысленного эксперимента рассмотрим гипотетическое правительство, которое требует, чтобы каждый гражданин носил биометрический браслет, отслеживающий температуру тела и частоту сердцебиения 24 часа в сутки. Полученные данные накапливаются и анализируются правительственными алгоритмами. Алгоритмы будут знать, что вы больны, ещё до того, как вы это узнаете, а также будут знать, где вы были и с кем встречались. Цепи заражения можно было бы резко сокращать или даже полностью отсекать. Такая система, возможно, могла бы остановить эпидемию в течение нескольких дней. Звучит прекрасно, правда? Обратной стороной, конечно же, является то, что это придало бы легитимность ужасающей новой системе наблюдения. Если вы знаете, например, что я кликнул ссылку Fox News, а не ссылку CNN, это может сообщить вам кое-что о моих политических взглядах и, возможно, даже о моей личности. Но если вы сможете отслеживать, что происходит с температурой моего тела, кровяным давлением и частотой сердцебиения, пока я смотрю видеоклип, вы можете узнать, что заставляет меня смеяться, что заставляет меня плакать и что меня по-настоящему злит. Очень важно помнить, что гнев, радость, скука и любовь - это такие же биологические феномены, как жар и кашель. Технология, которая определяет кашель, могла бы также определять смех. Если корпорации и правительства начнут массово собирать наши биометрические данные, они смогут узнать нас намного лучше, чем мы сами знаем себя, и тогда они смогут не только предсказывать наши чувства, но и манипулировать нашими чувствами и продавать нам всё, что они хотят, будь то продукт или политик. Биометрический мониторинг сделал бы тактику взлома данных Cambridge Analytica чем-то вроде каменного века. Представьте себе Северную Корею в 2030 году, когда каждый гражданин должен носить биометрический браслет 24 часа в сутки. Если вы слушаете речь Великого Вождя, и браслет улавливает явные признаки гнева, вам конец".
  Нас предупредили! Некоторые публицисты, такие как Евгений Морозов, идут ещё дальше, убежденные, что пандемия знаменует тёмное будущее техно-тоталитарного государственного наблюдения. Своим аргументом, исходящим из концепции "технологического солюционизма", выдвинутой в книге, написанной в 2012 году, он утверждает, что tech "решения", предложенные для сдерживания пандемии, обязательно выведут наблюдение на новый уровень. Он видит доказательства этого в двух разных направлениях "солюционизма", которые он выявил в реакциях правительств на пандемию. С одной стороны, есть "прогрессивные солюционисты", которые считают, что соответствующее выявление через приложение нужной информации об инфекции могло бы заставить людей поступать сообразно общественным интересам. С другой стороны, есть "карательные солюционисты", готовые использовать обширную инфраструктуру цифрового наблюдения, чтобы ограничить нашу повседневную деятельность и наказывать за любые нарушения. Что Морозов считает величайшей и крайней опасностью для наших политических систем и вольностей (liberties), так это то, что "успешный" пример tech в мониторинге и сдерживании пандемии затем "закрепит инструментарий солюционистов как вариант по умолчанию для решения всех других экзистенциальных проблем - от неравенства до изменения климата. В конце концов, гораздо проще внедрять солюционистские tech, чтобы влиять на поведение людей, чем задавать сложные политические вопросы о коренных причинах этих кризисов".
  
  * * * *
  
  Спиноза, философ XVII века, всю свою жизнь сопротивлявшийся репрессивной власти, сказал знаменитую фразу: "Страх не может существовать без надежды, как и надежда - без страха". Это хороший руководящий принцип для завершения данной главы, наряду с мыслью о том, что нет ничего неизбежного и что мы должны одинаково осознавать и хорошие, и плохие результаты. Сценарий антиутопии - не смертельный случай. Это правда, что в постпандемическую эпоху личное здоровье и благополучие станут гораздо более важными приоритетами для общества, поэтому джинна tech наблюдения не вернуть обратно в бутылку. Но он существует для тех, кто управляет, и персонально для каждого из нас, чтобы контролировать и использовать преимущества технологий, не жертвуя нашими индивидуальными и коллективными ценностями и свободой.
  
  2. Микрообнуление (отрасли и бизнес)
  
  На микроуровне, на уровне отраслей и компаний, Великое обнуление повлечёт за собой долгую и сложную серию изменений и приспособлений. Столкнувшись с этим, некоторые ведущие компании отраслей и высшее руководство могут поддаться соблазну приравнять обнуление к перезапуску, надеясь вернуться к старой нормальности и восстановить то, что работало в прошлом: традиции, проверенные процедуры и знакомые способы действовать, - короче говоря, возвращение к бизнесу в обычном режиме. Этого не случится, потому что это не может случиться. По большей части "бизнес в обычном режиме" умер от COVID-19 (или по крайней мере был заражён им). Некоторые отрасли разорила экономическая спячка, вызванная локдаунами и мерами социального дистанцирования. Другим из-за экономической рецессии, охватившей мир, будет сложно вернуть упущенные доходы, прежде чем они начнут двигаться по сужающемуся пути к прибыльности. Однако для большинства предприятий, вступающих в посткоронавирусное будущее, ключевой проблемой будет найти подходящий баланс между тем, что функционировало раньше, и тем, что необходимо сейчас для процветания в условиях новой нормальности. Для этих компаний пандемия - уникальная возможность переосмыслить свою организацию и добиться позитивных, устойчивых и длительных изменений.
  Что определит новую нормальность посткоронавирусного бизнес-ландшафта? Как компании смогут найти наилучшее возможное равновесие между прошлым успехом и фундаментальными принципами, необходимыми сейчас для успеха в постпандемическую эпоху? Очевидно, что реакция зависит от каждой отрасли и от того, насколько серьёзно она пострадала от пандемии. В пост-COVID-19 эпоху, кроме тех немногих секторов, где компании в среднем выиграют от сильного попутного ветра (прежде всего - tech, здравоохранение и оздоровление), путь будет сложным, а иногда и опасным. Для некоторых отраслей, например, развлечения, путешествия или гостиничный бизнес, возвращение в допандемические условия невообразимо в обозримом будущем (а в некоторых случаях, возможно, и никогда...). Для других, а именно для обрабатывающей промышленности или производства продуктов питания, это больше связано с поиском способов приспособиться к шоку и нажиться на некоторых новых тенденциях (например, цифровых) для процветания в постпандемическую эпоху. Размер тоже имеет значение. Трудности будут серьёзней у малого бизнеса, который в среднем работает с меньшими денежными резервами и более низкой маржой прибыли, чем крупные компании. В дальнейшем большинство из них будет иметь дело с соотношением затрат и доходов, которое поставит их в невыгодное положение по сравнению с более крупными конкурентами. Но малый размер может дать некоторые преимущества в современном мире, где гибкость и скорость могут иметь решающее значение с точки зрения адаптации. Быть проворной для малой компании легче, чем для промышленного тяжеловеса.
  Всё это говорит о том, что независимо от отрасли и конкретной ситуации, в которой компании находятся, по всему миру почти в каждой отдельной компании человек, принимающий решения, столкнётся с аналогичными сложностями и будет вынужден реагировать на некоторые общие вопросы и проблемы. Вот наиболее очевидные из них.
  1. Должен ли я поощрять работу удалённо для тех, кто может так работать (около 30% от общей численности рабочей силы в США)?
  2. Смогу ли я сократить количество авиаперелётов при моём бизнесе и сколько личных встреч я могу эффективно заменить виртуальным взаимодействием?
  3. Как я могу трансформировать бизнес и наш процесс принятия решений, чтобы они стали более гибкими и продвигались быстрее и решительнее?
  4. Как я могу ускорить цифровизацию и внедрение цифровых решений?
  Макрообнуление, описанное в главе 1, приведёт к мириадам микропоследствий на уровне отраслей и компаний. Ниже мы рассмотрим некоторые из этих основных тенденций, прежде чем перейти к вопросу о том, кто является "победителями и проигравшими" от пандемии и её последствий для конкретных отраслей.
  
  2.1 Микротенденции
  
  Мы всё ещё находимся на начальной стадии постпандемической эры, но уже действуют мощные новые или ускоряющиеся тенденции. Для одних отраслей это окажется благом, для других - крупной проблемой. Однако во всех секторах каждая компания должна будет извлечь максимальную пользу из этих новых тенденций, приспосабливаясь к ним быстро и решительно. Предприятия, которые окажутся наиболее гибкими и подвижными, станут прочнее.
  
  2.1.1 Ускорение цифровизации
  
  В допандемическую эпоху слухи о "цифровой трансформации" были мантрой большинства советов и исполнительных комитетов. Цифровые технологии были "ключом", их нужно было "уверенно" внедрить, они рассматривались как "предпосылка успеха"! С тех пор, всего за несколько месяцев, мантра стала обязательной, даже, в случае некоторых компаний, вопросом жизни и смерти. Это объяснимо и понятно. Во время ограничений мы полностью зависели от Сети в большинстве случаев: от работы и образования до социализации. Именно онлайн-сервисы позволили нам сохранить подобие нормальности, и вполне естественно, что "онлайн" должен стать самым крупным выгодоприобретателем пандемии, дав огромный толчок технологиям и процессам, которые позволяют нам делать что-то удалённо: универсальный широкополосный интернет, мобильные и удалённые платежи, а также среди прочего работоспособные сервисы электронного правительства. Как прямое следствие, предприятия, которые уже работали онлайн, обязательно извлекут выгоду из длительного преимущества при конкуренции. По мере увеличения разнообразных вещей и услуг, поступающих к нам через наши мобильные телефоны и компьютеры, будут процветать компании в столь разных секторах, как электронная коммерция, бесконтактные операции, цифровой контент, роботы и доставка дронами (и это лишь некоторые из них). Не случайно такие фирмы, как Alibaba, Amazon, Netflix или Zoom, оказались "победителями" в результате локдаунов.
  По большому счёту потребительский сектор продвинулся раньше и быстрее всех. От необходимого бесконтактного опыта, навязанного многим пищевым и розничным компаниям во время локдаунов, до виртуальных выставочных залов в обрабатывающей промышленности, позволяющих клиентам просматривать и выбирать продукты, которые им больше всего нравятся, большинство компаний, занимающихся бизнесом для потребителей, быстро осознали необходимость предлагать своим клиентам цифровой путь от начала до конца.
  По мере окончания некоторых локдаунов и возвращения некоторых экономик к жизни, аналогичные возможности появились в приложениях бизнеса для бизнеса, особенно в обрабатывающей промышленности, где правила физического дистанцирования приходилось вводить по первому требованию, часто в сложной обстановке (например, на сборочных линиях). Как прямой результат, IoT добился впечатляющих успехов. Некоторые компании, которые не спешили внедрять IoT в период до локдаунов, теперь массово внедряют это с конкретной целью - выполнять как можно больше действий удалённо. Обслуживание оборудования, управление запасами, отношения с поставщиками или стратегии безопасности: все эти различные действия теперь могут выполняться (в значительной степени) через компьютер. IoT предлагает компаниям средства не только для выполнения и соблюдения правил социального дистанцирования, но также для снижения затрат и выполнения более гибких операций.
  Во время пика пандемии схема О2О - онлайн для офлайна - набрала обороты, подчеркнув важность присутствия и онлайн, и офлайн, а также открыв дверь (или, возможно, даже шлюзы) для выворачивания. Этот феномен размывания границ между онлайн и офлайн, по определению известного писателя-фантаста Уильяма Гибсона, заявившего, что "наш мир выворачивается" при неуклонно расширяющемся киберпространстве, стал одной из самых мощных тенденций пост-COVID-19 эпохи. Пандемический кризис ускорил этот феномен выворачивания, потому что он одновременно вынудил и побудил нас к цифровому, "невесомому" миру быстрее, чем когда-либо, поскольку во всё больших и больших видах экономической деятельности нет другого выбора, кроме как проводить цифровизацию: образование, консалтинг, публикации и многое другое. Мы могли бы пойти дальше и сказать, что на какое-то время телепортация вытеснила транспортировку: большинство встреч исполнительных комитетов, советов, команд, а также мозговых штурмов и других форм личного или социального взаимодействия должны были происходить удалённо. Эта новая реальность отражена в рыночной капитализации Zoom (компании видеоконференцсвязи), которая в июне 2020 года взлетела до 70 миллиардов долларов, выше (на тот момент), чем у любой американской авиакомпании. Одновременно с этим крупные онлайн-компании, такие как Amazon и Alibaba, решительно расширили О2О бизнес, особенно в розничной торговле продуктами питания и логистике.
  Такие тенденции, как телемедицина или работа удалённо, которые сильно расширились во время ограничений, вряд ли исчезнут: для них не будет возврата к тому положению вещей, которое преобладало до пандемии. В частности, значительно выиграет телемедицина. По очевидным причинам здравоохранение является одной из наиболее строго регулируемых отраслей в мире, что неизбежно замедляет темпы инноваций. Но необходимость бороться с пандемией любыми доступными средствами (плюс необходимость защищать медицинских работников во время вспышки, позволяя им работать удалённо) устранила некоторые регуляторные и законодательные препятствия, связанные с внедрением телемедицины. Несомненно, что в будущем медицинская помощь будет предоставляться удалённо в большем объёме. Это в свою очередь усилит тенденцию к увеличению количества носимых и домашних средств диагностики, таких как смарт-туалеты, способные отслеживать данные о состоянии здоровья и выполнять анализ состояния здоровья. Точно так же пандемия может оказаться благом для онлайн-образования. В Азии переход к онлайн-образованию был особенно заметным: резко увеличилось число студентов, зачисленных на образование в цифровом формате, значительно повысилась рыночная стоимость компаний, занимающихся онлайн-образованием, и увеличился капитал для стартапов в сфере "образовательных тек" ("ed-tech"). Обратной стороной медали будет усиление давления на институты, предлагающие более традиционные методы образования, чтобы те подтверждали свою ценность и оправдывали плату за образование (как мы подробнее остановимся на этом чуть позже).
  Скорость расширения просто захватывала дух. В 2019 году в Великобритании менее 1% первичных медицинских консультаций проходили по видеосвязи; при локдауне 100% происходят удалённо. Другой пример: одна из ведущих компаний розничной торговли США в 2019 году захотела запустить доставку к тротуару перед домом; запуск планировалось осуществить за 18 месяцев. Во время локдауна всё заработало менее чем за неделю, что позволило обслуживать клиентов, сохраняя источник дохода рабочей силы. Взаимодействие через онлайн-банкинг выросло до 90% процентов во время кризиса с 10%, без снижения качества и с повышением соответствия требований, обеспечивая при этом клиентский опыт, который касается не только онлайн-банкинга. Подобных примеров предостаточно.
  Социальная реакция для смягчения последствий пандемии и меры физического дистанцирования, введённые во время ограничений, также приведут к тому, что электронная коммерция станет всё более мощной отраслевой тенденцией. Потребителям нужны товары, а если они не могут делать покупки в магазине, они неизбежно прибегнут к онлайн-покупкам. По мере привыкания люди, которые никогда раньше не совершали покупки онлайн, начнут находить удобным делать это, тогда как люди, которые раньше были частичными онлайн-покупателями, очевидно, будут больше полагаться на это. Это стало очевидным во время локдаунов. В США Amazon и Walmart наняли в общей сложности 250 000 сотрудников, чтобы не отставать от растущего спроса, и выстроили обширную инфраструктуру для онлайн-доставки. Этот ускоряющийся рост электронной коммерции означает, что гиганты отрасли розничной онлайн-торговли, вероятно, выйдут из кризиса даже более сильными, чем были в допандемическую эпоху. У истории всегда есть две стороны: раз привычка покупать товары онлайн становится всё более преобладающей, это приведёт к ещё большему подавлению обычной розничной торговли (на улицах и в торговых центрах) - феномен, который более подробно рассматривается в следующих разделах.
  
  2.1.2 Приспособляемые цепочки поставки
  
  Сама природа глобальных цепочек поставок и присущая им хрупкость таковы, что доводы об их сокращении вызревали годами. Эти цепочки, как правило, запутаны и сложны для управления. Их также трудно контролировать с точки зрения соблюдения норм окружающей среды и трудового законодательства, что потенциально подвергает компании репутационному риску и наносит ущерб их брендам. В свете этого тревожного прошлого пандемия забила последний гвоздь в крышку гроба принципа, согласно которому компании должны оптимизировать цепочки поставок на основе затрат на отдельные компоненты и в зависимости от единственного источника поставок критически важных материалов, что в итоге означает предпочтение эффективности перед приспособляемостью. В постпандемическую эпоху будет преобладать "сквозная оптимизация стоимости", идея, которая включает в себя приспособляемость и эффективность наряду с затратами. Это воплощено в формуле, согласно которой "на всякий случай" в конечном итоге заменяет "точно в срок".
  Удары по глобальным цепочкам поставок, проанализированные в разделе о макрообнулении, в равной степени затронут как глобальный бизнес, так и более мелкие компании. Но что на практике означает "на всякий случай"? Модель глобализации, разработанная в конце прошлого века, задуманная и построенная глобальными производственными компаниями, которые искали дешёвую рабочую силу, товары и компоненты, достигла своих пределов. Она раздробила международное производство на более сложные куски и привела к запуску системы, работающей "точно в срок", которая оказалась крайне компактной и эффективной, но также чрезвычайно сложной и, соответственно, очень уязвимой (сложность влечёт за собой хрупкость и часто приводит к нестабильности). Поэтому упрощение является противоядием, которое в свою очередь должно способствовать повышению приспособляемости. Это означает, что "глобальные цепочки добавленной стоимости", на которые приходится примерно три четверти всей мировой торговли, неизбежно пойдут на спад. Этот спад будет обостряться новой реальностью, когда компании, зависящие от сложных цепочек поставок "точно в срок", больше не могут считать само собой разумеющимся то, что тарифные обязательства, закреплённые Всемирной торговой организацией, защитят их от внезапного всплеска протекционизма где-либо. В результате они будут вынуждены соответствующим образом подготовиться, сокращая или локализуя свою цепочку поставок и разрабатывая альтернативные планы производства или закупок для защиты от длительных сбоев. Каждому предприятию, прибыльность которого зависит от принципа глобальной цепочки поставок "точно в срок", придётся переосмыслить свою работу и, вероятно, пожертвовать идеей максимизации эффективности и прибыли ради "гарантии поставок" и приспособляемости. Поэтому приспособляемость станет главным критерием для любого предприятия, серьёзно относящегося к хеджированию от сбоев, будь то сбой из-за конкретного поставщика, из-за возможного изменения торговой политики или из-за конкретной страны или региона. На практике это заставит компании диверсифицировать свою базу поставщиков, даже за счёт хранения запасов и создания избыточности. Это также вынудит эти компании гарантировать то же самое для собственной цепочки поставок: они будут оценивать приспособляемость по всей своей цепочке поставок, вплоть до своего конечного поставщика и, возможно, даже поставщиков своих поставщиков. Затраты на производство неизбежно вырастут, но это будет цена, которую придётся заплатить за повышение приспособляемости. На первый взгляд, отрасли, которые пострадают больше всего, поскольку они первыми изменят модель производства, - это автомобилестроение, электроника и промышленное оборудование.
  
  2.1.3 Правительства и бизнес
  
  По причинам, раскрытым в первой главе, COVID-19 переписал многие правила игры между государственным и частным секторами. В постпандемическую эпоху бизнес будет подвергаться гораздо большему вмешательству правительства, чем прежде. Более широкое благожелательное (или иное) вторжение правительств в жизнь компаний и ведение их бизнеса будет зависеть от страны и отрасли, поэтому примет множество различных обличий. Ниже описаны три ощутимые формы воздействия, которые сильно проявятся в первые месяцы постпандемического периода: условные субсидии, государственные закупки и регулирование рынка труда.
  Для начала, все пакеты мер стимулирования, совмещаемые в западных экономиках для поддержки проблемных отраслей и отдельных компаний, будут иметь договорные обязательства, ограничивающие, в частности, возможность заёмщиков увольнять наёмных сотрудников, выкупать акции и выплачивать бонусы руководству. В том же ключе правительства (побуждаемые, поддерживаемые, а иногда и "подталкиваемые" активистами и общественными настроениями) будут нацелены на подозрительно низкие корпоративные налоги и щедро высокие вознаграждения руководства. Вряд ли они проявят снисхождение по отношению к высшим руководителям и инвесторам, которые подталкивают компании тратить больше на выкуп собственных акций, минимизировать налоговые платежи и выплачивать огромные дивиденды. Американские авиалинии, обвиняемые в обращении за помощью к правительству, которые в последнее время постоянно использовали большие суммы денежных средств компании для выплаты дивидендов акционерам (shareholder dividends), являются ярким примером того, как это изменение в общественном отношении будет осуществляться правительствами. Кроме того, в ближайшие месяцы и годы может произойти "смена режима", когда крупные политики возьмут на себя значительную часть риска дефолта частного сектора. Когда это произойдёт, правительства захотят что-то взамен. Такого рода ситуации олицетворяет субсидирование Германией Lufthansa: правительство вливало денежные средства национальному перевозчику, но только при условии, что компания ограничивает выплаты руководителям (включая опционы на акции) и обязуется не выплачивать дивиденды.
  С точки зрения более крупного государственного вмешательства отдельно в фокусе внимания будет лучшее совмещение государственной политики с корпоративным планированием. Почему - демонстрирует борьба за аппараты ИВЛ во время пика пандемии. В 2010 году в США по государственному контракту было заказано 40 000 аппаратов ИВЛ, но они так и не были доставлены, что в значительной степени объясняет их нехватку в стране, которая стала настолько очевидной в марте 2020 года. Что привело к этой ситуации дефицита? В 2012 году первоначально выигравшая тендер компания была куплена (при несколько сомнительных и неясных обстоятельствах) гораздо более крупным производителем (акционерной компанией открытого типа, также производящей аппараты ИВЛ): позже выяснилось, что покупающая компания хотела помешать первоначальному претенденту создать более дешёвую модель аппарата ИВЛ, которая подорвала бы рентабельность её собственного бизнеса. Эта компания протянула время, прежде чем наконец расторгла контракт и в конечном итоге была приобретена конкурентом. Ни один из 40 000 аппаратов ИВЛ так и не был доставлен правительству США. Маловероятно, что подобная ситуация повторится в постпандемическую эпоху, так как государственные органы дважды подумают о передаче проектов, которые имеют критические последствия для общественного здравоохранения (или же критические последствия для общества, безопасности и т. д.), на аутсорсинг частным компаниям. Итог: максимизация прибыли и политика получения краткосрочных выгод, которая часто сопровождает это, редко или, по крайней мере, не всегда соответствуют общественной цели подготовки к будущему кризису.
  Во всём мире будет усиливаться потребность в улучшении социальной защиты и уровня заработной платы низкооплачиваемых наёмных сотрудников. Скорее всего, в нашем постпандемическом мире повышение минимальной заработной платы станет центральным вопросом, который будет решаться за счёт более сильного регулирования минимальных стандартов и более тщательного соблюдения уже существующих правил. Вероятнее всего, компаниям придётся оплачивать более высокие налоги и различные формы государственного финансирования (например, услуги по социальному обеспечению). На гиг-экономике влияние такой политики скажется больше, чем на любом другом секторе. До пандемии она уже находилась под пристальным вниманием правительства. В постпандемическую эпоху по причинам, связанным с пересмотром общественного договора, это пристальное внимание будет усиливаться. Компании, которые в своей работе полагаются на гиг-рабочих, также ощутят большее государственное вмешательство, возможно даже способное подорвать их финансовую жизнестойкость. Поскольку пандемия радикально изменит социальное и политическое отношение к гиг-рабочим, правительства будут заставлять те компании, которые их нанимают, предлагать соответствующие контракты с такими льготами, как социальное страхование и медицинское обеспечение. Над ними нависнет проблема рабочей силы, и, если им придется нанимать гиг-рабочих в качестве обычных наёмных служащих, компании перестанут приносить прибыль. Может даже исчезнуть их raison d'être.
  
  2.1.4. Капитализм заинтересованных сторон и ОСОКУ
  
  За последние 10 лет или около того фундаментальные изменения, произошедшие в каждой из пяти макрокатегорий, рассмотренных в главе 1, сильно преобразовали окружающую среду, в которой работают компании. Они сделали капитализм заинтересованных сторон, а также обсуждения, касающиеся окружающей среды, общества и корпоративного управления (ОСОКУ), ещё более актуальными для устойчивого создания стоимости (ОСОКУ можно рассматривать как мерило капитализма заинтересованных сторон).
  Пандемия разразилась в то время, когда множество различных проблем, начиная от активности, связанной с изменением климата, и растущего неравенства до гендерного разнообразия и скандалов #MeToo, уже начали усиливать осознание и повышать важность капитализма заинтересованных сторон и обсуждений ОСОКУ в сегодняшнем взаимозависимом мире. Независимо от того, поддерживаются они открыто или нет, теперь никто не стал бы отрицать, что фундаментальной целью компаний больше не может быть просто безудержная гонка за финансовой прибылью; теперь им надлежит служить всем своим заинтересованным сторонам (stakeholders), а не только тем, кто владеет акциями (hold shares). Это подтверждается давними неофициальными данными, указывающими на ещё более позитивные перспективы ОСОКУ в постпандемическую эпоху. Это можно объяснить трояко.
  1. Кризис породит или усилит острое чувство ответственности и срочности по большинству вопросов, относящихся к стратегиям ОСОКУ, наиболее важным из которых является изменение климата. Но другие вопросы, такие как поведение потребителей, работа и мобильность в будущем, ответственность за цепочку поставок, выйдут на передний план инвестиционного процесса и станут неотъемлемым компонентом комплексной проверки.
  2. Для залов заседаний пандемия не оставляет сомнений в том, что отсутствие обсуждений ОСОКУ может уничтожить существенную ценность и даже поставить под угрозу жизнеспособность бизнеса. Поэтому критерии ОСОКУ будет более полно интегрированы и внедрены в основную стратегию компании и управление ей. Это также изменит способ оценки инвесторами корпоративного управления. Налоговые отчёты, выплаты дивидендов и вознаграждения будут подвергаться всё более тщательной проверке из-за опасений понести репутационные потери, когда проблема возникнет или станет общеизвестной.
  3. Воспитание доброжелательности сотрудников и сообщества будет ключом к повышению репутации бренда. Компаниям всё чаще и чаще придётся доказывать, что они хорошо относятся к своим работникам, приветствуя улучшенные методов работы и уделяя внимание здоровью и безопасности, а также благополучию на рабочем месте. Компании будут придерживаться этих мер не обязательно потому, что они действительно "хороши", а скорее потому, что "цена" невыполнения этого будет слишком высока с точки зрения гнева активистов, как инвесторов-активистов, так и социальных активистов.
  Убеждённость в том, что стратегии ОСОКУ выиграли от пандемии и, скорее всего, выиграют в дальнейшем, подтверждается различными опросами и отчётами. Предварительные данные показывают, что сектор устойчивого развития превзошёл традиционные фонды в течение первого квартала 2020 года. По данным Morningstar, которая сравнила доходность за первый квартал более чем 200 акционерных фондов устойчивого развития и биржевых фондов, фонды устойчивого развития показали лучшие результаты на один или два процентных пункта в относительном выражении. В отчёте BlackRock предлагаются дальнейшие доказательства того, что компании с высокими рейтингами ОСОКУ превзошли своих конкурентов во время пандемии. Некоторые аналитики предположили, что это превосходство могло просто отражать снижение фондами и стратегиями ОСОКУ приверженности к ископаемому топливу, но BlackRock утверждает, что компании, соответствующие требованиям ОСОКУ (ещё один способ сказать, что они придерживаются принципа капитализма заинтересованных сторон), как правило, более приспособляемые из-за целостного понимания управления рисками. Похоже, что чем более восприимчивым к широкому набору макрорисков и проблем становится мир, тем больше необходимость исповедовать капитализм заинтересованных сторон и стратегии ОСОКУ.
  В споре между теми, кто считает, что капитализм заинтересованных сторон будет принесён в жертву на алтарь восстановления, и теми, кто утверждает, что настало время "отстроить лучше", далеко до завершения. На каждого Майкла О'Лири (генерального директора Ryanair), который считает, что COVID-19 отложит обсуждения ОСОКУ в долгий ящик на несколько лет, найдётся Брайан Чески (генеральный директор Airbnb), который стремится трансформировать свой бизнес в компанию заинтересованных сторон (stakeholder company). Однако, независимо от чьего-либо мнения о достоинствах капитализма заинтересованных сторон и стратегий ОСОКУ и их будущей роли в постпандемическую эпоху, активность повлияет на ситуацию, усиливая эту тенденцию. Социальные активисты и многие инвесторы-активисты внимательно изучат, как компании вели себя во время пандемического кризиса. Вполне вероятно, что рынки или потребители, или то и другое, накажут те компании, которые плохо справились с социальными проблемами. Эссе, написанное в апреле 2020 года в соавторстве с Лео Стрином, влиятельным судьёй в делах корпоративной Америки, разъясняет этот пункт о необходимых изменениях в корпоративном управлении: "Мы снова платим цену за систему корпоративного управления, в которой не уделяется внимания финансовой прочности, устойчивому повышению благосостояния и справедливому обращению с работниками. Слишком долго власть фондового рынка над нашей экономикой росла за счёт других заинтересованных сторон, особенно рабочих. Хотя общее благосостояние выросло, это произошло с искажениями, что несправедливо по отношению к большей части американских рабочих, которые в первую очередь ответственны за этот рост. Сдвиг в сторону удовлетворения ненасытных требований фондового рынка также привёл к увеличению экономического риска и уровня корпоративного долга".
  Для активистов порядочность, проявленная (или нет) компаниями во время кризиса, будет иметь первостепенное значение. В течение многих лет о предприятиях будут критически судить по их действиям не только в узком коммерческом смысле, но и через более широкую социальную призму. Мало кто забудет, например, что за последние 10 лет авиакомпании США потратили 96% своего денежного потока на обратный выкуп акций и что в марте 2020 года EasyJet выплатила своим акционерам (shareholders) дивиденды в размере 174 млн фунтов стерлингов (включая 60 миллионов фунтов стерлингов её основателю).
  Активность, которую сейчас могут проявлять компании, выходит за традиционные рамки социальной активности (со стороны посторонних) и активности инвесторов; при активности сотрудников она расширяется внутри компании. В мае 2020 года, когда эпицентр пандемии перемещался из США в Латинскую Америку, сотрудникам Google, вдохновлённым отчетом, опубликованным Greenpeace, удалось убедить компанию больше не создавать специализированные алгоритмы ИИ и машинного обучения для наращивания объёмов добычи в нефтегазовой отрасли. Несколько таких примеров в недавнем прошлом иллюстрируют растущую активность сотрудников, начиная от проблем окружающей среды и заканчивая социальными вопросами и инклюзивностью. Они служат наглядным примером того, как разные типы активистов учатся работать вместе для достижения более устойчивого будущего.
  Одновременно резко возросла самая старая форма активности: забастовки. В частности, в США, тогда как многие белые воротнички справлялись с пандемией, работая из дома, многие низкооплачиваемые основные рабочие "в окопах", которые не имели иного выбора, кроме как пойти на работу, устроили волну самовольных отлучек, стачек и протестов. Так как вопросы безопасности работников, оплаты труда и льгот становятся всё более важными, программа капитализма заинтересованных сторон будет приобретать всё большую актуальность и силу.
  
  2.2 Отраслевое обнуление
  
  В результате локдаунов пандемия немедленно отразилась на всех возможных отраслях по всему миру. Это влияние продолжается и будет ощущаться в ближайшие годы. По мере изменения конфигурации глобальных цепочек поставок, изменения потребительского спроса, увеличения вмешательства правительств, развития условий рынка и разрушения технологий, компании будут вынуждены постоянно адаптироваться и обновлять себя. Цель этого раздела не в том, чтобы дать точный отчёт о том, как может развиваться каждая конкретная отрасль, а в том, чтобы проиллюстрировать импрессионистскими мазками, как некоторые из основных характеристик и тенденций, связанных с пандемией, будут влиять на конкретные отрасли.
  
  2.2.1 Социальное взаимодействие и разуплотнение
  
  Воздействие на путешествия и туризм, гостиничный бизнес, развлечения, розничную торговлю, аэрокосмическую и даже автомобильную отрасль
  
  Пандемия существенно повлияла на то, как потребители взаимодействуют друг с другом, а также на то, что и как они потребляют. Следовательно, будущее обнуление в разных отраслях будет фундаментально различаться в зависимости от характера используемых экономических сделок. Для тех отраслей, где потребители совершают сделки при социальном и личном контакте, первые месяцы и, возможно, годы постпандемической эпохи будут намного тяжелей, чем для тех, где сделки могут осуществляться на большем физическом расстоянии или даже виртуально. В современных экономиках большая часть нашего потребления происходит посредством социального взаимодействия: путешествия и отдых, бары и рестораны, спортивные мероприятия и розничная торговля, кинотеатры и театры, концерты и фестивали, съезды и конференции, музеи и библиотеки, образование - всё это относится к социальным формам потребления, которые составляют значительную часть общей экономической активности и занятости (услуги составляют около 80% от общего числа рабочих мест в США, большинство из которых являются "социальными" по своей природе). Это или не может иметь места в виртуальном мире, или, когда возможно, доступно только в усечённой и часто неоптимальной форме (например, показ на экране живого выступления оркестра). От локдаунов больше всего пострадали отрасли, в основе которых находится социальное взаимодействие. Среди них много таких, которые составляют очень значительную долю от общей экономической активности и занятости: путешествия и туризм, досуг, спорт, мероприятия и развлечения. В течение месяцев, а возможно, и лет они будут вынуждены работать при пониженной производительности, столкнувшись с двойной угрозой ограничивающего потребление страха перед вирусом и навязыванием регулирующих норм, направленных на противодействие этим страхам путём создания большего физического пространства между потребителями. Общественное давление с целью физического дистанцирования будет продолжаться до тех пор, пока вакцина не будет разработана и коммерциализирована в больших масштабах (что, опять же, по мнению большинства экспертов, вряд ли произойдёт раньше первого или второго квартала 2021 года). В переходный период вполне вероятно, что люди будут гораздо меньше путешествовать как во время отпуска, так и по делам, они будут реже ходить в рестораны, кинотеатры и театры и могут решить, что безопаснее покупать онлайн, чем физически идти в магазины. По этим фундаментальным причинам отрасли, наиболее сильно пострадавшие от пандемии, будут медленнее всего восстанавливаться. Отели, рестораны, авиалинии, магазины и культурные объекты, в частности, будут вынуждены сделать дорогостоящие изменения в способах реализации своих предложений, чтобы адаптироваться к постпандемической новой нормальности, которая потребует осуществления радикальных перемен, включая применение дополнительного пространства, регулярную уборку, средства защиты персонала и технологии, ограничивающие взаимодействие клиентов с работниками.
  Во многих из этих отраслей, но особенно в гостиничном бизнесе и розничной торговле, малые предприятия пострадают непропорционально сильно, поскольку им придётся балансировать на очень тонкой грани между выживанием при закрытии из-за локдаунов (или при резком сокращении бизнеса) и банкротством. Работа при пониженной производительности с ещё более низкой маржой означает, что многие не выживут. Последствия их неудачи будут тяжёлыми и для национальной экономики, и для местных сообществ. Малые предприятия являются основным двигателем роста занятости и в большинстве стран с развитой экономикой обеспечивают половину всех рабочих мест в частном секторе. Если значительное число этих предприятий вылетят в трубу, если в конкретном районе будет меньше магазинов, ресторанов и баров, это повлияет на всё сообщество, так как вырастет безработица и иссякнет спрос, запуская движение по порочной нисходящей спирали и влияя на всё большее число малых предприятий в конкретном сообществе. В конечном итоге колебание распространится за пределы местного сообщества, затронув, хотелось бы надеяться, в меньшей мере, другие, более отдалённые районы. В высшей степени взаимозависимый и взаимосвязанный характер сегодняшней экономики, отраслей и предприятий, сравнимый с динамикой, связывающей макрокатегории, означает, что они мириадами различных способов быстро влияют друг на друга через эффект домино. Возьмите рестораны. Этот сектор настолько драматично пострадал от пандемии, что даже неизвестно, как ресторанный бизнес когда-либо восстановится. Как сказал один ресторатор: "Я, как сотни других шеф-поваров по всему городу и тысячи по всей стране, сейчас задаюсь вопросом о том, как могли бы выглядеть наши рестораны, наша карьера, наша жизнь, даже если мы сможем их вернуть". Во Франции и Великобритании, по оценкам нескольких представителей отрасли, до 75% независимых ресторанов могут не пережить локдауны и последующие меры социального дистанцирования. А крупные сети и гиганты быстрого питания переживут. Это в свою очередь говорит о том, что крупный бизнес разрастётся, тогда как самый мелкий сократится или исчезнет. Например, у крупной сети ресторанов больше шансов остаться на плаву, если она извлекает выгоду из большего количества ресурсов и в конечном итоге из меньшей конкуренции в результате банкротств среди более мелких компаний. Маленьким ресторанам, пережившим кризис, придётся полностью перестроиться. При этом в случае тех, кто закрывает свои двери навсегда, закрытие повлияет не только на ресторан и его непосредственный персонал, но и на все предприятия, работающие на его орбите: поставщиков, фермеров и водителей грузовиков.
  На другом конце спектра: некоторые очень крупные компании, как и очень маленькие, станут жертвами такого же затруднительного положения. В частности, авиакомпании столкнутся с аналогичными ограничениями с точки зрения потребительского спроса и правил социального дистанцирования. Трехмесячный простой поставил перевозчиков по всему миру в катастрофическую ситуацию с практически нулевым доходом и перспективой сокращения десятков тысяч рабочих мест. Например, British Airways объявила, что сократит до 30% своего нынешнего штата, насчитывающего 42 000 наёмных сотрудников. На момент написания книги (середина июня 2020 года) может вот-вот начаться перезапуск. Это будет чрезвычайно сложно, и ожидается, что восстановление займёт годы. Улучшение начнётся с туристических поездок, а за ними последуют корпоративные поездки. Однако, как обсуждается в следующем разделе, потребительские привычки могут навсегда измениться. Если многие предприятия решат сократить поездки, чтобы уменьшить расходы и заменить физические встречи виртуальными, где это возможно, то влияние на восстановление и конечную прибыльность авиакомпаний может быть драматичным и долговременным. До пандемии корпоративные поездки составляли до 30% оборота авиакомпаний при 50% доходов (благодаря более высоким ценам на места и бронированию в последнюю минуту). В будущем это должно измениться, что сделает рентабельность некоторых отдельных авиакомпаний весьма неопределённой и заставит всю отрасль пересмотреть долгосрочную структуру глобального авиационного рынка.
  При оценке окончательного воздействия на конкретную отрасль, для полной цепочки последствий нужно принимать во внимание то, что происходит в смежных отраслях, судьба которых во многом зависит от того, что происходит в одном из верхних звеньев или "на вершине". Чтобы проиллюстрировать это, мы кратко рассмотрим три отрасли, которые полностью зависят от авиационного сектора: аэропорты (инфраструктура и розничная торговля), самолёты (аэрокосмическая промышленность) и аренда автомобилей (автомобилестроение).
  Аэропорты сталкиваются с теми же проблемами, что и авиакомпании: чем меньше людей летают, тем меньше они проходят через аэропорты. Это в свою очередь влияет на уровень потребления в различных магазинах и ресторанах, составляющих экосистему международных аэропортов по всему миру. Кроме того, опыт аэропортов в пост-COVID-19 мире, предполагающий более длительное время ожидания, строгое ограничение или даже отсутствие ручной клади и другие потенциально неудобные меры социального дистанцирования, может подорвать желание потребителей путешествовать по воздуху для удовольствия и отдыха. Различные торговые ассоциации предупреждают, что реализация политики социального дистанцирования не только ограничит пропускную способность аэропорта до 20-40%, но также, вероятно, сделает весь этот опыт настолько неприятным, что он станет сдерживающим фактором.
  Драматично пострадавшие от локдаунов, авиакомпании начали отменять или откладывать заказы на новые самолёты и менять свой выбор конкретной модели, а действуя таким образом, серьёзно повлияли на аэрокосмическую промышленность. Как прямое следствие в обозримом будущем, основные заводы по сборке гражданских самолётов будут работать при пониженной производительности, что окажет каскадное воздействие на всю их цепочку добавленной стоимости и сеть поставщиков. В более долгосрочной перспективе изменения спроса со стороны авиакомпаний, которые пересмотрят свои потребности, приведут к полной переоценке производства гражданских самолётов. Это делает оборонный аэрокосмический сектор исключением и относительно безопасной гаванью. Для национальных государств неопределённая геополитическая перспектива делает необходимым поддерживать заказы и закупки, но правительства с ограниченными денежными средствами будут требовать более выгодных условий оплаты.
  Как и аэропорты, компании по аренде автомобилей почти полностью зависят от авиаперелётов. Hertz, компания с крупной задолженностью, имеющая парк из 700 000 автомобилей, подавляющее большинство которых простаивает во время локдаунов, заявила о банкротстве в мае. Как и для многих других компаний, COVID-19 стал пресловутой последней каплей.
  
  2.2.2 Поведенческие изменения: постоянные в сравнении с временными
  
  Воздействие на розничную торговлю, недвижимость и образование
  
  Некоторые поведенческие изменения, наблюдаемые во время локдаунов, вряд ли будут полностью аннулированы в постпандемическую эпоху, а некоторые могут даже стать постоянными. Как именно это будет развиваться, остаётся очень неясным. Некоторые модели потребления могут вернуться к долгосрочным траекториям (сравнимым с авиаперелётами после 9/11), хотя и с изменённым темпом. Другие, несомненно, будут ускорены, например, онлайн-сервисы. Некоторые из них могут быть отсрочены, вроде покупок автомобилей, тогда как могут появиться и новые постоянные модели потребления, вроде приобретений, связанных с более экологичной мобильностью.
  Многое из этого до сих пор неизвестно. Во время локдаунов многие потребители были вынуждены учиться делать что-то самостоятельно (печь хлеб, готовить всё самостоятельно, стричь себя и т. д.) и чувствовали необходимость тратить деньги с осторожностью. Насколько укоренившимися станут эти новые привычки, способы "сделай сам" и самопотребление в постпандемическую эпоху? То же самое может относиться к студентам, которые в некоторых странах платят непомерную плату за высшее образование. После триместра, потраченного на созерцание своих профессоров на экранах, начнут ли они сомневаться в высокой стоимости образования?
  Чтобы понять чрезвычайную сложность и неопределённость этой эволюции поведения потребителей, давайте вернёмся к примеру онлайн-покупок вместо осуществляемой при личном контакте розничной торговли. Как уже говорилось, весьма вероятно, что обычные магазины серьёзно проиграют в пользу онлайн-торговли. Потребители могут быть готовы платить немного больше, чтобы им доставляли тяжёлые и громоздкие товары, такие как бутылки и предметы домашнего обихода. Поэтому торговые площади супермаркетов будут сокращаться и станут напоминать минимаркеты, в которые покупатели приходят за относительно небольшим количеством определённых продуктов питания. Но также может случиться, что в ресторанах будут тратить меньше денег, и это свидетельствует о том, что в местах, где большая часть продовольственного бюджета людей традиционно уходила на рестораны (например, 60% в Нью-Йорке), эти средства могут быть перенаправлены и принести выгоду городским супермаркетам, поскольку горожане заново откроют для себя удовольствие от приготовления пищи дома. То же самое может случиться и с развлекательным бизнесом. Пандемия может усилить нашу тревогу по поводу нахождения в замкнутом пространстве с совершенно незнакомыми людьми, и многие могут решить, что оставаться дома и смотреть последний фильм или оперу - самый мудрый вариант. Такое решение принесёт выгоду местным супермаркетам в ущерб барам и ресторанам (хотя вариант онлайн-доставки еды на вынос может стать спасением для последних). Было множество примеров того, как это происходило ситуативно в городах по всему миру во время локдаунов. Может ли это стать важным элементом нового пост-COVID-19 плана бизнес-выживания некоторых ресторанов? Есть и другие первостепенные эффекты, которые гораздо легче предвидеть. Один из них - чистота. Пандемия, безусловно, повысит наше внимание к гигиене. Новая одержимость чистотой, в частности, повлечёт за собой создание новых форм упаковки. Нас попросят не прикасаться к покупаемым товарам. Простые удовольствия, такие как запах дыни или нажатие на фрукты, будут осуждаться и даже могут уйти в прошлое.
  Единичное изменение отношения к чему-либо будет иметь множество различных последствий, каждое из которых окажет частный эффект на одну конкретную отрасль, но в конечном итоге будет воздействовать на множество различных отраслей посредством волновых эффектов. Следующий рисунок иллюстрирует этот пункт для лишь одного изменения: проводить больше времени дома.
  
   []
  Рисунок 2: Возможные последствия от того, что проводят больше времени дома. Источник: Reeves, Martin, et al., "Sensing and Shaping the Post-COVID Era", BCG Henderson Institute, 3 April 2020, https://www.bcg.com/publications/2020/8-ways-companies-can-shape-reality-post-covid-19.aspx
  
  Горячие споры о том, будем ли мы (и в какой степени) работать удалённо в будущем и, как следствие, проводить больше времени дома, ведутся с начала пандемии. Некоторые аналитики утверждают, что сохранится фундаментальная привлекательность городов (особенно самых крупных) как живых центров экономической активности, социальной жизни и творческих способностей. Другие опасаются, что коронавирус вызвал фундаментальный сдвиг во взглядах. Они боятся, что COVID-19 стал точкой перегиба, и предсказывают, что во всём мире городские жители всех возрастов, столкнувшиеся с недостатками городского загрязнения и тесного дорогого жилья, решат переехать в места, где больше зелени, пространства, меньше загрязнения и ниже цены. Ещё слишком рано говорить, какой лагерь окажется прав, но несомненно, что даже относительно небольшой процент людей, уезжающих из крупнейших центров (таких как Нью-Йорк, САР Гонконг, Лондон или Сингапур), оказал бы огромное влияние на множество разнообразных отраслей (прибыль всегда окажется на периферии). Нигде эта реальность не очевидна более, чем в сфере недвижимости и, в частности, в сфере коммерческой недвижимости.
  Сфера коммерческой недвижимости является важным двигателем глобального роста. Её общая рыночная стоимость превышает стоимость всех вместе взятых акций и облигаций во всём мире. До пандемического кризиса она уже страдала от избытка предложений. Если экстренная практика работы удалённо станет укоренившейся и широко распространённой привычкой, трудно представить, какие компании (если таковые имеются) выдержат этот избыток предложений, стремясь сдать в аренду лишнее офисное пространство. Возможно, будет несколько инвестиционных фондов, готовых сделать это, но они будут исключением, так как можно предположить, что обвал в сфере коммерческой недвижимости ещё предстоит. Пандемия сделает со сферой коммерческой недвижимостью то же самое, что и с многими другими проблемами (как макро, так и микро): она ускорит и усилит ранее существовавшую тенденцию. Сочетание возрастающего числа "зомби" компаний (тех, которые используют кредит для финансирования большего кредита и которые за последние несколько лет не накопили достаточно денег для покрытия своих процентных расходов), готовых обанкротиться, и возрастающего числа людей, работающих удалённо, означает, что арендаторов пустующих офисных зданий будет гораздо меньше. У строителей индивидуального жилья (по большей части имеющих высокую долю заёмных средств) начнётся волна банкротств, при этом наиболее крупные и системно важные из них должны будут получать помощь от соответствующих правительств. Поэтому во многих лучших городах по всему миру цены на недвижимость будут падать в течение длительного периода времени, пробивая глобальный пузырь на рынке недвижимости, который создавался годами. В какой-то мере такая же логика применима и к жилой недвижимости в крупных городах. Если тенденция работать удалённо наберёт обороты, сочетание отказа от поездок на работу и отсутствия роста рабочих мест означает, что молодое поколение больше не будет выбирать возможность арендовать жильё или купить его в дорогих городах. Тогда цены неизбежно упадут. Кроме того, многие осознают, что работа на дому является более экологически благоприятной и менее стрессовой, чем необходимость добираться до офиса.
  Возможность работать удалённо означает, что из крупнейших центров, которые извлекли выгоду из более высокого экономического роста по сравнению с другими городами или регионами по соседству, может начаться отток рабочих в растущие города следующего уровня. Этот феномен в свою очередь может вызвать волну набирающих популярность городов или регионов, привлекающих людей, ищущих лучшего качества жизни благодаря большему пространству при более доступных ценах.
  Несмотря на всё вышесказанное, возможно, идея о том, что широко распространённая работа удалённо становится нормой, слишком надуманная, чтобы хоть как-то претвориться в реальность. Разве мы не слышали так часто, что оптимизация "умственной работы" (фактически самый нетрудный для перехода на удалённый формат сектор) зависит от тщательно спроектированной офисной среды? В технологической отрасли, где так долго сопротивлялись такому шагу, массово инвестируя в продуманные кампусы, теперь меняют своё мнение в свете опыта локдаунов. Twitter был первой компанией, допустившей работу удалённо. В мае его генеральный директор Джек Дорси сообщил наёмным сотрудникам, что многим из них будет разрешено работать из дома даже после спада пандемии COVID-19, то есть постоянно. Другие tech компании, такие как Google и Facebook, также допустили разрешать своим сотрудникам продолжать работать удалённо по крайней мере до конца 2020 года. Неофициальные данные свидетельствуют о том, что другие глобальные фирмы в различных отраслях будут принимать подобные решения, позволяя части своего персонала часть времени работать удалённо. Пандемия сделала возможным то, что ещё несколько месяцев назад казалось невообразимым в таких масштабах.
  Могло бы что-то подобное и столь же разрушительное произойти с высшим образованием? Можно ли представить себе мир, в котором гораздо меньше студентов будут получать образование в кампусе? В мае или июне 2020 года, в разгар локдаунов, студенты были вынуждены учиться и получать высшее образование удалённо, и многие в конце семестра задумывались, вернутся ли они физически в свой кампус в сентябре. В то же время университеты начали урезать свои бюджеты, соображая, что эта беспрецедентная ситуация может повлечь за собой для их бизнес-модели. Должны ли они двигаться в онлайн или нет? В допандемическую эпоху большинство университетов предлагали некоторые онлайн-курсы, но всегда воздерживались от полного перехода на онлайн-образование. Наиболее титулованные университеты отказывались предлагать виртуальные дипломы, опасаясь, что это может ослабить их эксклюзивное предложение, делая некоторые их факультеты излишними и даже поставить под угрозу само существование физического кампуса. В постпандемическую эпоху это изменится. Большинству университетов - особенно дорогим в англосаксонском мире - придётся изменить свою бизнес-модель или обанкротиться, потому что COVID-19 сделал её устаревшей. Если бы онлайн-обучение продолжилось в сентябре (и, возможно, после), многие студенты не согласились бы платить такую же высокую плату за виртуальное образование, требуя снижения платы или отсрочки их зачисления. Кроме того, многие потенциальные студенты засомневались бы в уместности непомерно высоких затрат на высшее образование в мире, омрачённом высоким уровнем безработицы. Потенциальное решение может заключаться в гибридной модели. В таком случае университеты значительно расширили бы онлайн-образование, сохраняя при этом присутствие в кампусе другой группы студентов. В некоторых случаях это уже было успешно выполнено, особенно в Технологическом институте Джорджии для получения онлайн-диплома магистра компьютерных наук. Выбрав этот гибридный путь, университеты расширили бы доступ, одновременно сокращая затраты. Однако вопрос в том, является ли эта гибридная модель масштабируемой и воспроизводимой для университетов, у которых нет ресурсов для инвестирования в технологии и эксклюзивную библиотеку первоклассного контента. Но гибридный характер онлайн-образования может также принимать другую форму, объединяя очное обучение и онлайн-обучение в рамках одной учебной программы посредством онлайн-чатов и использования приложений для тьюторинга и других форм поддержки и помощи. У этого есть преимущество - упрощение процесса обучения, но есть и недостаток - стирание весомого аспекта социальной жизни и личных взаимодействий в кампусе. Летом 2020 года направление тенденции кажется очевидным: мир образования, как и многие другие отрасли, станет частично виртуальным.
  
  2.2.3 Приспособляемость
  
  Воздействие на big tech, здоровье и благополучие, банковское дело и страхование, автомобильную отрасль, электроэнергетику
  
  Во время пандемии качество приспособляемости, или способность процветать в трудных условиях, приобрело "обязательную" привлекательность и стало модным термином - повсюду! Вполне понятно. Для тех, кому посчастливилось оказаться в отраслях, "естественно" приспособленных к пандемии, кризис был не только более терпимым, но даже оказался источником выгодных возможностей в трудные для большинства времена. В частности, в постпандемическую эпоху будут процветать (в совокупности) три отрасли: big tech, здравоохранение и оздоровление. В других отраслях, которые сильно пострадали от кризиса, доказательство приспособляемости - это то, от чего будет зависеть: оправиться после внезапного экзогенного шока COVID-19 или пасть его жертвой. Банковский, страховой и автомобильный секторы - это три разных примера отраслей, которым необходимо повысить приспособляемость, чтобы пройти через глубокую и продолжительную рецессию, вызванную кризисом в области здравоохранения.
  По большому счёту big tech была преимущественно устойчивой отраслью, поскольку вышла из этого периода радикальных изменений как крупнейший выгодоприобретатель. Во время пандемии как компании, так и их клиенты были вынуждены перейти на цифровые технологии, ускорить онлайн-планы, освоить новые сетевые инструменты и начать работать из дома, tech стали абсолютной необходимостью даже для традиционно не расположенных к этому клиентов. По этой причине совокупная рыночная стоимость ведущих tech компаний во время локдаунов била рекорд за рекордом, даже вновь поднявшись выше уровня, бывшего до начала вспышки. По причинам, изложенным в других разделах этой книги, этот феномен вряд ли исчезнет в ближайшее время, как раз наоборот.
  Приспособляемость, как и вся положительная практика, начинается у нас дома, поэтому мы можем справедливо предположить, что в постпандемическую эпоху мы коллективно станем лучше осознавать важность нашей собственной физической и психической приспособляемости. Движимое большей необходимостью желание чувствовать себя физически и психически здоровыми и необходимость укреплять нашу иммунную систему означают, что благополучие и те секторы оздоровительной отрасли, которые предназначены для того, чтобы помочь в достижении этого, окажутся в крупном выигрыше. Кроме того, роль общественного здравоохранения будет развиваться и расширяться. К благополучию нужно подходить целостно; мы не можем быть здоровыми индивидуально в нездоровом мире. Поэтому планетарная забота будет так же важна, как и личная забота, - равноценность, которая прочно обосновывает продвижение принципов, которые мы ранее обсуждали, таких как капитализм заинтересованных сторон, экономика замкнутого цикла и стратегии ОСОКУ. На уровне компаний, где последствия ухудшения состояния окружающей среды для здоровья всё более очевидны, первостепенное значение приобретают такие проблемы, как загрязнение воздуха, управление водными ресурсами и внимание к биоразнообразию. Быть "чистой" будет императивом отрасли, а также настоятельной необходимостью, навязанной потребителем.
  Как и в любой другой отрасли, цифровые технологии будут играть важную роль в формировании оздоровления в будущем. Сочетание ИИ, IoT, датчиков и носимых устройств позволит по-новому взглянуть на личное благополучие. Они будут следить за тем, как мы себя чувствуем, и постепенно сотрут границы между системами общественного здравоохранения и персонализированными системами создания здоровья - различие, которое в конечном итоге исчезнет. Потоки данных во многих отдельных областях, от нашей окружающей среды до нашего личного состояния, дадут нам гораздо больший контроль над нашим собственным здоровьем и благополучием. В пост-COVID-19 мире точная информация об объёме выделяемого нами углекислого газа, нашем влиянии на биоразнообразие, о токсичности всех ингредиентов, которые мы потребляем, а также об окружающей среде или пространственном окружении, в котором мы развиваемся, приведёт к значительному прогрессу с точки зрения нашего понимания коллективного и индивидуального благополучия. Отраслям придётся это учитывать.
  Коллективная погоня за приспособляемостью также благоприятствует спортивной отрасли, тесно связанной с благополучием. Поскольку сейчас хорошо известно, что физическая активность в значительной степени способствует здоровью, спорт будет всё больше рассматриваться как недорогое средство для более здорового общества. Поэтому правительства будут поощрять эти занятия, признавая дополнительную выгоду в том, что спорт представляет собой одно из лучших средств, доступных для инклюзивности и социальной интеграции. Какое-то время социальное дистанцирование может ограничивать занятия некоторыми видами спорта, что в свою очередь пойдёт на пользу всё более мощному распространению электронного спорта. Tech и цифровые технологии всегда рядом!
  Четыре отрасли, которые столкнулись с множеством конкретных проблем, вызванных пандемическим кризисом, иллюстрируют разнообразную природу приспособляемости. В банковском деле речь идёт о подготовке к цифровой трансформации. В страховании речь идёт о подготовке к предстоящим судебным разбирательствам. В автомобилестроении речь идёт о подготовке к грядущему сокращению цепочек поставок. В секторе электроэнергетики речь идёт о подготовке к неизбежному переходу к другим источникам энергии. Проблемы одинаковы в каждой отрасли, и только наиболее приспособленные и лучше подготовленные компании в каждой из них будут способны "спроектировать" успешный результат.
  Из-за характера своей деятельности банки, когда случается экономический кризис, обычно оказываются в эпицентре бури. С COVID-19 риск увеличился вдвое. Во-первых, банки должны подготовиться к возможности того, что кризис потребительской ликвидности перерастёт в крупный кризис платёжеспособности корпораций, и в этом случае их приспособляемость подвергнется серьёзным испытаниям. Во-вторых, они должны приспособиться к тому, как пандемия посягает на традиционные банковские привычки - другую форму приспособляемости, которая требует дополнительных ресурсов на адаптацию. Первый риск относится к категории "традиционных" финансовых рисков, к которым банки готовятся годами. Это решается с помощью буферов капитала и ликвидности, которые должны быть достаточно прочными, чтобы выдержать серьёзный удар. В случае кризиса COVID-19 испытание приспособляемости наступит, когда объём просроченных кредитов начнёт расти. Совершенно иная ситуация для второй категории рисков. Почти в одночасье розничные, коммерческие и инвестиционные банки столкнулись с (часто) неожиданной ситуацией, когда им пришлось перейти в онлайн. Невозможность лично встретиться с коллегами, клиентами или коллегами-трейдерами, необходимость использовать бесконтактные платежи и призывы регулирующих органов использовать онлайн-банкинг и онлайн-торговлю в условиях работы удалённо - всё это означало, что целая банковская отрасль росчерком пера должна была перейти к цифровому банкингу. COVID-19 вынудил все банки ускорить цифровую трансформацию, которая теперь должна остаться, которая усилила риски кибербезопасности (которые в свою очередь могут иметь последствия для системной стабильности, если не будут должным образом смягчены). Тем, кто отстал и пропустил высокоскоростной цифровой поезд, будет очень трудно адаптироваться и выжить.
  В сфере страхования было подано множество различных исков, связанных с COVID-19, в рамках различных видов домашнего и коммерческого страхования, которые включают коммерческое имущество и приостановку бизнеса, поездки, жизнь, здоровье и страховое покрытие (например, компенсация работникам и страховое покрытие, связанное с обеспечением занятости). Пандемия представляет особый риск для страховой отрасли, поскольку её существование и функционирование основаны на принципе диверсификации рисков, который был эффективно подавлен, когда правительства решили ввести локдаун. По этой причине сотни тысяч предприятий по всему миру не смогли успешно подать иски и либо столкнулись с месяцами (если не годами) судебных разбирательств, либо разорились. В мае 2020 года в страховой отрасли оценили, что пандемия потенциально может стоить более 200 миллиардов долларов, что делает её одним из самых дорогостоящих событий в истории страховой отрасли (стоимость вырастет, если локдауны выйдут за рамки рассматриваемого периода, когда прогноз был сделан). Для страховой отрасли проблема пост-COVID-19 заключается в удовлетворении растущих потребностей клиентов в защите, достигаемом путём повышения приспособляемости по отношению к широкому спектру потенциально "незастрахованных" катастрофических потрясений, таких как пандемии, экстремальные погодные явления, кибератаки и терроризм. Она должна осуществить это в условиях чрезвычайно низких процентных ставок, одновременно готовясь к ожидаемым судебным разбирательствам и возможности беспрецедентных исков и убытков.
  Последние несколько лет автомобильная промышленность была охвачена нарастающей бурей проблем, от торговой и геополитической неопределённости, снижения продаж и штрафов за выбросы углекислого газа до быстро меняющегося потребительского спроса и многогранного характера растущей конкуренции в сфере мобильности (электромобили, самоуправляемые автомобили, совместная аренда). Пандемия усугубила эти проблемы, добавив значительную неопределённость, с которой сталкивается отрасль, особенно в отношении цепочек поставок. На ранних этапах вспышки нехватка китайских комплектующих пагубно сказалась на мировом автомобильном производстве. В ближайшие месяцы и годы компаниям отрасли придётся переосмыслить всю свою организацию и методы работы на фоне сокращения цепочек поставок и вероятного падения продаж автомобилей.
  На протяжении последовательных стадий пандемии и, в частности, во время локдаунов, сектор электроэнергетики играл важную роль в обеспечении работы большей части мира в цифровом формате, а больниц и всех основных отраслей - в нормальном режиме. Несмотря на значительные проблемы, связанные с киберугрозами и изменениями в моделях спроса, сектор электроэнергетики удержался, доказав свою приспособляемость к ударам. Двигаясь вперёд, сектор электроэнергетики должен принять вызов ускорения своего перехода к другим источникам энергии. Сочетание инвестиций в прогрессивную энергетическую инфраструктуру (например, в возобновляемые источники энергии, водородные трубопроводы и зарядные сети для электромобилей) и реконструкцию промышленного кластера (например, электрификацию энергии, необходимой для химического производства) имеет потенциал для поддержки экономического восстановления (путём создания рабочих мест и экономической деятельности), одновременно повышая общую приспособляемость энергетического сектора с точки зрения производства экологически чистой энергии.
  
  * * * *
  
  Микрообнуление заставит каждую компанию в каждой отрасли экспериментировать с новыми способами ведения бизнеса, работы и функционирования. Те, которые испытывают искушение вернуться к старому образу жизни, потерпят неудачу. Те, которые адаптируются с ловкостью и творческой фантазией, в конечном итоге обратят кризис COVID-19 в свою пользу.
  
  3. Индивидуальное обнуление
  
  Как и в случае макро- и микровоздействий, пандемия будет иметь глубокие и разнообразные последствия для всех нас индивидуально. Для многих это уже стало потрясением. На сегодняшний день COVID-19 вынудил большинство людей во всём мире самоизолироваться от семей и друзей, привёл к полному беспорядку в личных и профессиональных планах и глубоко подорвал чувство экономической, а иногда и психологической и физической безопасности. Нам всем напомнили о нашей природной человеческой хрупкости, нашей бренности и наших недостатках. Это осознание в сочетании со стрессом, порождённым локдаунами, и одновременным глубоким чувством неуверенности в том, что будет дальше, могло бы, хотя и скрытно, изменить и нас, и то, как мы относимся к другим людям и к нашему миру. Для некоторых то, что начинается как изменение, может закончиться как индивидуальное обнуление.
  
  3.1 Переосмысление нашей гуманности
  
  3.1.1 Лучшие ангелы нашего естества... или нет
  
  Психологи отмечают, что пандемия, как и большинство трансформирующих событий, может выявить в нас самое лучшее и худшее. Ангелы или демоны: каковы доказательства на данный момент?
  На первый взгляд кажется, что пандемия сблизила людей. В марте 2020 года кадры из Италии, наиболее пострадавшей в то время страны, создавали впечатление, что коллективные "военные усилия" были одной из немногих неожиданных положительных сторон катастрофы COVID-19, которая охватила страну. Когда всё население оказалось дома в локдауне, бесчисленные примеры показали, что в результате у людей не только было больше времени друг для друга, но и, похоже, они стали добрее друг к другу. Проявления этой повышенной коллективной восприимчивости варьировались от выступлений известных оперных певцов перед соседями со своего балкона до ночных ритуалов, когда население пело хвалу медицинским работникам (феномен, который распространился почти на всю Европу), а также различные акты взаимопомощи и поддержки нуждающихся. Италия в некотором смысле шла впереди, и со временем на протяжении всего периода ограничений во всём мире появлялись сопоставимые примеры выдающейся личной и социальной солидарности. Повсюду простые добрые дела, щедрость и альтруизм становятся нормой. С точки зрения того, что мы ценим, на первый план вышли понятия сотрудничества, коммунитарных идей, принесения личных интересов в жертву общему благу и заботе. И наоборот, проявления индивидуальной власти, популярности и престижа не одобрялись, даже затмевая привлекательность "богатых и знаменитых", которая исчезала по мере развития пандемии. Один комментатор заметил, что коронавирус привел к быстрому "разрушению культа знаменитостей" - ключевой особенности нашей современности, - отметив: "Мечта о классовой мобильности рассеивается, когда общество блокируется (locks down), экономика останавливается, число смертей растёт и будущее каждого застыло в собственной многолюдной квартире или в роскошном особняке. Разница между мечтой и реальностью никогда не была более очевидной". Разнообразие таких наблюдений побудило не только социальных комментаторов, но и широкую общественность задуматься о том, удалось ли пандемии извлечь из нас всё самое лучшее и, действуя таким образом, породить поиск более высокого смысла. Возникло много вопросов, например: может ли пандемия породить лучшее "я" и лучший мир? Последует ли за этим смена ценностей? Станем ли мы более склонными заботиться о наших человеческих узах и более целенаправленно поддерживать наши социальные связи? Проще говоря, станем ли мы более заботливыми и сострадательными?
  Если обратиться к истории, стихийные бедствия, такие как ураганы и землетрясения, сближают людей, а пандемии - наоборот: разъединяют их. Причина может быть в следующем: столкнувшись с внезапным, жестоким и часто кратковременным стихийным бедствием, население объединяется и стремится относительно быстро восстановить всё. Напротив, пандемии - это долговременные, продолжительные события, которые часто вызывают постоянное чувство недоверия (по отношению к другим), коренящееся в изначальном страхе смерти. Психологически наиболее важным последствием пандемии является возникновение феноменальной степени неопределённости, которая часто становится источником беспокойства. Мы не знаем, что принесёт завтрашний день (будет ли ещё одна волна COVID-19? повлияет ли это на любимых мной людей? сохраню ли я свою работу?), и такое отсутствие уверенности вызывает у нас тревожность и смятение. Как человеческие существа, мы жаждем определённости, отсюда и потребность в "когнитивном закрытии", во всём, что может помочь стереть неопределённость и двусмысленность, которые парализуют нашу способность действовать "нормально". В контексте пандемии риски сложны, трудны для понимания и в значительной степени неизвестны. Столкнувшись с этим, мы с большей вероятностью будем сокращать расходы, а не заботиться о потребностях других, как обычно бывает при внезапных стихийных (или не стихийных) бедствиях (что фактически противоречит преобладающим первым впечатлениям, сообщаемым медиа). Это в свою очередь становится бездонным источником стыда, ключевым чувством, которое движет отношениями и реакциями людей во время пандемий. Стыд - это моральная эмоция, которая равнозначна плохому самочувствию: чувство дискомфорта, в котором смешаны сожаление, ненависть к себе и смутное чувство "бесчестия" из-за того, что не поступают "правильно". Стыд описывается и анализируется в бесчисленных романах и литературных текстах, написанных об вспышках эпидемий в истории. Это может принимать радикальные и ужасающие формы, когда родители бросают своих детей на произвол судьбы. В начале "Декамерона", серии новелл, повествующих о группе мужчин и женщин, укрывшихся на вилле, когда "чёрная смерть" опустошала Флоренцию в 1348 году, Боккаччо пишет, что "отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети". В том же духе многочисленные литературные отчёты о прошлых пандемиях, от "Дневника года чумы" Дефо до "Обручённых" Мандзони, рассказывают, как часто страх смерти в конце концов преобладает над всеми другими человеческими эмоциями. В любой ситуации отдельные лица вынуждены принимать решения о спасении собственной жизни, что приводит к глубокому стыду из-за эгоизма их окончательного выбора. К счастью, всегда есть исключения, что наиболее горько было видеть во время COVID-19, например, среди медсестёр и врачей, чьи многочисленные акты сострадания и мужества во многих случаях выходили далеко за рамки их профессионального долга. Но они являются лишь исключениями! В книге "Великий грипп", в которой анализируется влияние испанского гриппа на США в конце Первой мировой войны, историк Джон Барри подробно излагает, как медицинские работники не могли найти достаточно волонтёров для помощи. Чем более вирулентным становился грипп, тем меньше людей желало работать волонтёрами. Возникшее коллективное чувство стыда могло быть одной из причин того, почему наши общие знания о пандемии 1918-1919 годов такие скудные, несмотря на тот факт, что только в США она убила в 12 раз больше людей, чем сама война. Это, возможно, также объясняет, почему на сегодняшний день об этом написано так мало книг или пьес.
  Психологи говорят нам, что когнитивное закрытие часто требует чёрно-белого мышления и упрощённых решений - территория, благоприятная для теорий заговора и распространения слухов, фейковых новостей, неправды и прочих пагубных идей. В этом контексте мы ищем лидерство, авторитет и ясность, а это означает, что вопрос о том, кому мы доверяем (в нашем непосредственном сообществе и среди наших лидеров), становится критическим. Как следствие, то же самое и с противоположным вопросом о том, кому мы не доверяем. В условиях стресса привлекательность сплочённости и единства возрастает, что приводит нас к объединению вокруг нашего клана или нашей группы и в целом делает более общительными внутри неё, но не за её пределами. Кажется вполне естественным, что наше чувство уязвимости и хрупкости возрастает, как и наша зависимость от окружающих, как у ребёнка или немощного человека. Наша привязанность к тем, кто нам близок, усиливается с обновлённым чувством признательности ко всем, кого мы любим: к семье и друзьям. Но у этого есть и более тёмная сторона. Это также вызывает рост патриотических и националистических чувств, а также тревожные религиозные и этнические факторы, которые нужно учитывать. В конце концов, эта ядовитая смесь объединит худших из нас в какую-нибудь социальную группу. Орхан Памук (турецкий писатель, получивший Нобелевскую премию по литературе в 2006 году и чей последний роман "Ночи чумы" должен быть опубликован в конце 2020 года) подробно излагает, как люди всегда реагировали на эпидемии, распространяя слухи и ложную информацию и изображая болезнь как чужеродную и передающуюся по злому умыслу. Такое отношение заставляет нас искать козла отпущения - общая черта всех эпидемий в истории - и является причиной того, что "неожиданные и неконтролируемые вспышки насилия, слухов, паники и возмущения являются обычными в описаниях эпидемий чумы со времён эпохи Возрождения". Памук добавляет: "История и литература о чуме показывают нам, что интенсивность страданий, страха смерти, метафизического ужаса и чувства необъяснимого, переживаемого страждущим народом, также будет определять глубину его гнева и политического недовольства".
  Пандемия COVID-19 недвусмысленно показала всем нам, что мы живём в мире, который взаимосвязан и всё же в значительной степени лишён солидарности между нациями, а часто даже внутри наций. На протяжении периодов ограничений появлялись замечательные примеры личной солидарности, а также контрпримеры эгоистичного поведения. На глобальном уровне ценность взаимопомощи проявляется в её отсутствии, и это несмотря на антропологические доказательства того, что то, что отличает нас как людей, есть способность сотрудничать друг с другом и формировать в процессе что-то большее и значительное, чем мы сами. Приведёт ли COVID-19 к тому, что люди замкнутся в себе, или это будет питать их врожденное чувство сочувствия и сотрудничества, вдохновляя их на большую солидарность? Примеры предыдущих пандемий не были очень вдохновляющими, но на этот раз есть фундаментальное отличие: мы все вместе осознаём, что без более тесного сотрудничества мы не будем способны решать глобальные проблемы, с которыми мы все вместе сталкиваемся. Проще говоря, если мы как человеческие существа не будем сотрудничать, чтобы противостоять нашим экзистенциальным проблемам (среди прочего, потере контроля над окружающей средой и глобального управления), мы обречены. Таким образом, у нас нет выбора, кроме как призвать лучших ангелов нашего естества.
  
  3.1.2 Моральный выбор
  
  Пандемия вынудила всех нас, граждан и крупных политиков, добровольно или нет, вступить в философский спор о том, как максимизировать общее благо наименее опасным способом. В первую очередь и главным образом она побудила нас более глубоко задуматься о том, что на самом деле означает общее благо. Общее благо - это то, что приносит пользу обществу в целом, но как нам коллективно решить, что лучше для нас как сообщества? Речь идёт о сохранении роста ВВП и экономической активности любой ценой, чтобы попытаться предотвратить рост безработицы? Речь идёт о заботе о самых уязвимых членах нашего сообщества и принесении жертв друг другу? Это что-то среднее, и если да, то каков компромисс? Некоторые школы философской мысли, такие как либертарианство (для которого индивидуальная свобода имеет наибольшее значение) и утилитаризм (для которого стремление к наилучшему результату для наибольшего числа людей имеет больший смысл), могут даже оспаривать, что общее благо является тем, к чему стоит стремиться, но можно ли разрешить конфликты между конкурирующими теориями морали? Пандемия довела их до точки кипения, вызвав яростные споры между противоборствующими лагерями. Многие решения, оформленные как "холодные" и рациональные, движимые исключительно экономическими, политическими и социальными соображениями, на самом деле испытывают глубокое влияние философии морали - стремления найти теорию, способную объяснить, что мы должны делать. Фактически почти каждое отдельное решение, касающееся того, как лучше всего бороться с пандемией, можно было бы перефразировать как этический выбор, отражающий то, что почти во всех случаях в человеческой практике руководствуются моральными соображениями. Должен ли я отдавать тем, у кого ничего нет, и проявлять сочувствие к тем, чье мнение отличается от моего? Правильно ли лгать публике ради большего блага? Допустимо ли не помогать соседям, инфицированным COVID-19? Должен ли я уволить несколько наёмных сотрудников в надежде сохранить свой бизнес на плаву для других? Нормально ли сбежать в свой дом для отдыха ради большей безопасности и комфорта, или я должен предложить его кому-то, чьи потребности превышают мои? Могу ли я игнорировать ограничительный приказ, чтобы помочь другу или члену семьи? Каждое отдельное решение, большое или малое, имеет этический компонент, и то, как мы реагируем на все эти вопросы, в конечном итоге позволяет нам стремиться к лучшей жизни.
  Как и все понятия философии морали, идея общего блага неуловимая и спорная. С начала пандемии она вызывала яростные дебаты о том, следует ли использовать утилитарный расчёт при попытке смирить пандемию или придерживаться сакрального принципа святости жизни.
  Ничто так не выкристаллизовывает проблему этического выбора, как бушевавшие во время первоначальных локдаунов споры о компромиссе между общественным здоровьем и ударом по экономическому росту. Как мы уже говорили ранее, почти все экономисты развенчали миф о том, что принесение в жертву нескольких жизней спасёт экономику, но, независимо от суждения этих экспертов, споры и аргументация продолжались. В частности, в США, но не только там, некоторые крупные политики придерживались линии, согласно которой оправданно ценить экономику выше жизни, одобряя политический выбор, который был бы немыслим в Азии или Европе, где такие заявления были бы равносильны обязательству совершить политическое самоубийство. (Осознание этого, вероятно, объясняет поспешный отход премьер-министра Великобритании Джонсона от первоначальной политики, защищающей коллективный иммунитет, которую эксперты и медиа часто изображают как пример социального дарвинизма). Приоритет бизнеса над жизнью имеет давнюю традицию: от купцов Сиены во время "чёрной смерти" до купцов Гамбурга, которые пытались скрыть вспышку холеры в 1892 году. Однако кажется почти неприличным, что он продолжает жить сегодня при всех медицинских знаниях и научных данных, которыми мы располагаем. Аргумент, выдвигаемый некоторыми группами, такими как "Американцы за процветание", заключается в том, что рецессии убивают людей. Этот факт, несомненно являющийся верным, коренится в политическом выборе, основанном на этических соображениях. В США рецессии действительно убивают много людей, потому что отсутствие или ограниченный характер любой системы социальной защиты делает их опасными для жизни. Как? Когда люди теряют работу, не имея государственной поддержки и медицинской страховки, они, как правило, "умирают от отчаяния" из-за самоубийств, передозировок наркотиков и алкоголизма, как показали и подробно проанализировали Энн Кейс и Ангус Дитон. Экономические рецессии также провоцируют смерти за пределами США, но выбор политики с точки зрения медицинского страхования и защиты рабочих может гарантировать, что смертей станет значительно меньше. В конечном итоге это моральный выбор: отдавать предпочтение индивидуалистическим качествам или тем, которые благоприятствуют судьбе сообщества. Это как индивидуальный, так и коллективный выбор (который может быть выражен путём голосования), но пример пандемии показывает, что в высшей степени индивидуалистические общества не очень хорошо выражают солидарность.
  В эпоху сразу после пандемии, после первой волны в начале 2020 года и в то время, когда многие экономики по всему миру скатываются в глубокую рецессию, перспектива более жёстких локдаунов кажется политически немыслимой. Даже самые богатые страны не могут "позволить себе" терпеть локдаун бесконечно, даже не год или около того. Результаты, особенно с точки зрения безработицы, были бы ужасающими, приводя к драматичным последствиям для беднейших слоев общества и благополучия людей в целом. Как сказал экономист и философ Амартия Сен: "Наличие болезни убивает людей, и отсутствие средств к существованию также убивает людей". Поэтому теперь, когда возможности тестирования и отслеживания контактов широко доступны, многие индивидуальные и коллективные решения неизбежно будут включать в себя комплексный анализ затрат и выгод и даже иногда "жестокий" утилитарный расчёт. Каждое политическое решение станет чрезвычайно деликатным компромиссом между спасением как можно большего числа жизней и предоставлением экономике возможности работать в как можно более полном объёме. Биоэтики и философы-моралисты часто спорят между собой о подсчёте потерянных или спасённых лет жизни, а не о количестве смертей, которые произошли или которых можно было бы избежать. Мнение Питера Сингера, профессора биоэтики и автора книги "Жизнь, которую вы можете спасти", является выдающимся среди тех, кто придерживается теории о том, что мы должны принимать во внимание количество потерянных лет жизни, а не только количество потерянных жизней. Он приводит следующий пример: в Италии средний возраст тех, кто умирает от COVID-19, составляет почти 80 лет, что могло бы побудить нас задать следующий вопрос: сколько лет жизни было потеряно в Италии, учитывая, что многие из людей, умерших от вируса, не только пожилые, но и страдали сопутствующими заболеваниями? По приблизительным оценкам некоторых экономистов, итальянцы потеряли в среднем три года жизни, что сильно отличается от 40 или 60 лет жизни, потерянных из-за гибели большого числа молодых людей на войне.
  Цель этого примера такова: сегодня почти у каждого во всём мире есть мнение о том, был ли локдаун в его стране слишком жёстким или недостаточно жёстким, следовало ли его сократить или продлить, грамотно ли он был организован или нет, правильно ли его навязывать или нет, - и часто проблему формулируют как "объективный факт". В действительности все эти суждения и заявления, которые мы постоянно делаем, определяются лежащими в основе этическими соображениями, которые имеют исключительно личный характер. Проще говоря, то, что мы выставляем как факты или мнения, является моральным выбором, который обнажила пандемия. Он создан во имя того, что мы считаем правильным или неправильным, и поэтому определяет нас такими, какие мы есть. Всего лишь один простой пример, чтобы проиллюстрировать эту мысль: ВОЗ и большинство национальных органов здравоохранения рекомендуют носить маску в общественных местах. То, что преподносилось как эпидемиологическая необходимость и простая мера снижения риска, превратилось в поле политической битвы. В США, а также, но в меньшей степени, в некоторых других странах решение носить или не носить маску стало политически мотивированным, поскольку оно рассматривается как посягательство на личную свободу. Но за политической декларацией отказ от ношения маски на публике - это моральный выбор, как и решение носить её. Говорит ли это нам что-нибудь о моральных принципах, лежащих в основе нашего выбора и решения? Возможно, да.
  Пандемия также вынудила нас (пере)осмыслить критическую важность справедливости, очень субъективного понятия, но необходимого для социетальной гармонии. Принимать во внимание справедливость - это напоминание нам, что некоторые из самых базовых предположений, которые мы делаем в экономике, включают в себя моральный элемент. Следует ли, например, учитывать справедливость или законность при рассмотрении законов спроса и предложения? И что ответ скажет нам о нас самих? Эта квинтэссенция моральной проблемы вышла на первый план во время наиболее острой фазы пандемии в начале 2020 года, когда стали возникать случаи дефицита некоторых предметов первой необходимости (вроде масла и туалетной бумаги) и важнейших материалов для борьбы с COVID-19 (вроде масок и ИВЛ). Какой была правильная реакция? Позволить законам спроса и предложения творить чудеса, чтобы цены поднялись достаточно высоко и очистили рынок? Или правильнее регулировать спрос или даже цены на какое-то время? В известной статье, написанной в 1986 году, Даниэль Канеман и Ричард Талер (которые впоследствии удостоились Нобелевской премии по экономике) исследовали этот вопрос и пришли к выводу, что рост цен в чрезвычайной ситуации просто неприемлем с социетальной точки зрения, поскольку будет воспринят как несправедливый. Некоторые экономисты могут утверждать, что более высокие цены, вызванные спросом и предложением, эффективны постольку, поскольку они препятствуют паническим покупкам, но большинство людей сочло бы это проблемой, которая имеет мало общего с экономикой, а больше связана с чувством справедливости, следовательно, моральным суждением. Большинство компаний понимают это: повышение цены на товар, который необходим в экстремальной ситуации, такой как пандемия, особенно если это маска или дезинфицирующее средство для рук, не только отвратительно, но и бросает вызов тому, что считается морально и социально приемлемым. По этой причине Amazon запретил завышение цен на своём сайте, а крупные сети розничной торговли отреагировали на дефицит не повышением цен на товары, а ограничением количества, которое каждый покупатель мог купить.
  Трудно сказать, составляют ли эти моральные соображения обнуление и окажут ли они долгосрочное посткоронавирусное воздействие на наши взгляды и поведение. По крайней мере, мы могли бы предположить, что теперь мы более индивидуально осознаём тот факт, что наши решения вдохновляются ценностями и формируются моральным выбором. Из этого может следовать, что если (но это большое "если") в будущем мы откажемся от доктрины личного интереса, который загрязняет так много наших социальных взаимодействий, мы будем способны уделять больше внимания таким вопросам, как инклюзивность и справедливость. Оскар Уайльд уже подчёркивал эту проблему в 1892 году, изображая циника как "человека, который знает цену всему и ничего не ценит".
  
  3.2 Психическое здоровье и благополучие
  
  Эпидемия психического здоровья охватила большую часть мира на много лет. Пандемия уже усугубила ситуацию и будет только ухудшать её. Большинство психологов (и особенно все те, с кем мы общались), похоже, согласны с суждением, высказанным в мае 2020 года одним из их коллег: "Пандемия оказала опустошающее воздействие на психическое здоровье".
  В отличие от физического заболевания, у людей с проблемами психического здоровья часто бывают раны, невидимые непрофессиональным невооружённым глазом. Всё же за последнее десятилетие специалисты по психическому здоровью сообщают о взрыве проблем с психическим здоровьем, начиная от депрессий и самоубийств и заканчивая психозами и аддиктивными расстройствами. В 2017 году около 350 миллионов человек во всём мире страдали от депрессии. Тогда же ВОЗ предсказывала, что депрессия станет второй основной причиной бремени болезней в мире к 2020 году и что к 2030 году она превзойдёт ишемическую болезнь сердца в качестве основной причины бремени болезней. В 2017 году в США, по оценкам центров по контролю за заболеваниями (CDC), депрессия затронула более 26% взрослых. Примерно в 1 из 20 случаев сообщается о симптомах от умеренной степени до тяжёлой. Тогда же прогнозировалось, что 25% взрослых американцев будут страдать от психических заболеваний в течение года и почти у 50% разовьётся хотя бы одно психическое заболевание в течение жизни. Подобные цифры (но, возможно, не такие серьёзные) и тенденции существуют в большинстве стран во всём мире. На рабочем месте проблема психического здоровья стала одной из главных в корпоративной сфере. Эпидемии связанного с работой стресса, депрессии и тревоги, похоже, постоянно ухудшают положение. Показательным примером является то, что в 2017-2018 годах в Великобритании на стресс, депрессию и тревогу приходилось более половины (57%) общего количества рабочих дней, потерянных из-за плохого состояния здоровья.
  Для многих людей преодоление пандемии COVID-19 будет определяться как переживание личной травмы. Полученные увечья могут сохраняться годами. Начнём с того, что в первые месяцы вспышки было слишком легко стать жертвой предрассудков в отношении доступности и видимости. Эти два ментальных ярлыка заставили нас зациклиться на пандемии и её опасностях и пережёвывать это (доступность заставляет нас полагаться на непосредственные примеры, которые приходят на ум при оценке чего-либо, а видимость побуждает нас сосредоточиться на вещах, которые более заметны или эмоционально разительны). В течение нескольких месяцев COVID-19 стал почти единственной новостью, новостью, которая почти неизбежно была исключительно плохой. Неустанные отчёты о смертях, случаях инфицирования и обо всём другом, что может пойти не так, вместе с эмоционально заряженными образами позволили нашему коллективному воображению взбунтоваться от беспокойства о нас и наших близких. Такая тревожная атмосфера имела катастрофическое влияние на наше психическое благополучие. Кроме того, тревога, усиливаемая медиа, может быть очень заразной. Все это подпитывало реальность, которая для многих становилась личной трагедией, независимо от того, определялась ли она экономическими воздействием потери дохода и работы и/или эмоциональным воздействием домашнего насилия, острой изоляцией и одиночеством или неспособностью должным образом горевать по умершему любимому человеку.
  Люди по своей природе социальные существа. Товарищеские отношения и социальное взаимодействие являются жизненно важным компонентом нашей человечности. Если их отнять, мы обнаружим, что наша жизнь перевёрнута с ног на голову. Социальные отношения в значительной степени стираются ограничительными мерами и физическим или социальным дистанцированием, а в случае локдаунов COVID-19 это произошло во время повышенной тревожности, когда мы больше всего нуждались в этих отношениях. Ритуалы, присущие нашему человеческому состоянию - рукопожатия, объятия, поцелуи и многие другие, - были запрещены. Результатом стали одиночество и изоляция. На данный момент мы не знаем, сможем ли мы полностью вернуться к нашему прежнему образу жизни, и когда это произойдёт. На любой стадии пандемии, но особенно ближе к концу локдаунов, психологический дискомфорт остаётся риском даже после того, как прошёл период острого стресса; психологи назвали это "феноменом третьей четверти" в отношении людей, живущих в изоляция в течение продолжительного период времени (вроде полярников или космонавтов): они обычно испытывают проблемы и напряжение ближе к концу своей миссии. Подобно этим людям, но в планетарном масштабе, наше коллективное чувство психического благополучия получило очень серьёзный удар. Разобравшись с первой волной, мы теперь ожидаем другую, которая может прийти или нет, и эта токсичная эмоциональная смесь рискует вызвать состояние коллективного страдания. Неспособность строить планы или заниматься определённой деятельностью, которые раньше были неотъемлемой частью нашей нормальной жизни и жизненно важными источниками удовольствия (например, посещение семьи и друзей за границей, предварительное планирование следующего семестра в университете, устройство на новую работу), способна привести нас в смятение и деморализовать. Для многих людей напряжение и стресс, вызванные непосредственными дилеммами, которые последовали за окончанием локдаунов, продлятся месяцами. Безопасно ли ехать на общественном транспорте? Слишком ли рискованно идти в любимый ресторан? Уместно ли навещать этого пожилого члена семьи или друга? Эти очень банальные решения ещё долго будут омрачены чувством страха, особенно для тех, кто уязвим из-за своего возраста или состояния здоровья.
  На момент написания книги (июнь 2020 года) влияние пандемии с точки зрения психического здоровья не может быть определено или количественно оценено общим способом, но известен обширный характер этого влияния. Вкратце: 1) отдельные лица с ранее существовавшими психическими расстройствами, такими как депрессия, будут всё больше страдать от тревожных расстройств; 2) меры социального дистанцирования даже после отмены усугубят проблемы с психическим здоровьем; 3) во многих семьях потеря дохода вслед за безработицей ввергнет людей в состояние "смерти от отчаяния"; 4) уровень домашнего насилия и грубости, особенно в отношении женщин и детей, будет расти, пока продолжается пандемия; и 5) "уязвимые" люди и дети - находящиеся под опекой, социально-экономически неблагополучные и инвалиды, нуждающиеся в поддержке на уровне выше среднего, - будут особенно подвержены риску увеличения психических расстройств. Давайте рассмотрим ниже некоторые пункты более подробно.
  Для многих в первые месяцы пандемии произошёл взрыв психических проблем, и это будет продолжать развиваться в постпандемическую эпоху. В марте 2020 года (в начале пандемии) группа исследователей опубликовала статью в The Lancet, в которой было признано, что ограничительные меры приводят к ряду серьёзных последствий для психического здоровья, таких как травмы, смятение и гнев. Хотя мы предотвращаем самые серьёзные проблемы с психическим здоровьем, большая часть населения мира вынуждена в той или иной степени страдать от стресса. В первую очередь и главным образом именно у тех, кто уже подвержен проблемам с психическим здоровьем, произойдут ухудшения, связанные с реакцией на коронавирус (локдауны, изоляция, страдания). Некоторые выдержат бурю, но для некоторых диагноз депрессии или тревоги может перерасти в острый клинический случай. Есть также значительное количество людей, у которых впервые проявились симптомы серьёзного аффективного расстройства, такие как мания, признаки депрессии и различные психотические переживания. Все они были вызваны событиями, прямо или косвенно связанными с пандемией и локдаунами, такими как изоляция и одиночество, страх подхватить болезнь, потеря работы, тяжёлая утрата и беспокойство о членах семьи и друзьях. В мае 2020 года клинический директор по психическому здоровью Национальной службы здравоохранения Англии сообщил парламентскому комитету, что "спрос на психиатрическую помощь "значительно" возрастёт после завершения локдаунов, и в ближайшие годы будут появляться люди, нуждающиеся в лечении от травм". Нет оснований полагать, что в другом месте ситуация будет сильно отличаться.
  Во время пандемии возросло количество случаев домашнего насилия. По-прежнему трудно измерить точную величину увеличения из-за большого числа случаев, которые остаются неучтёнными, но всё равно ясно, что рост был вызван совместно тревогой и экономической неопределённостью. При локдаунах произошло соединение всех необходимых ингредиентов для роста домашнего насилия: изоляция от друзей, семьи и работы, возможность постоянного наблюдения грубого партнёра и физическое соседство с ним (часто подвергавшие ещё большему стрессу), а также ограниченные возможности для бегства или их отсутствие. Условия локдауна усугубили существующее грубое поведение, практически не оставляя жертвам и их детям передышки вне дома. Прогнозы Фонда ООН в области народонаселения показывают, что если домашнее насилие возрастёт на 20% в периоды локдауна, в 2020 году прирост случаев насилия со стороны полового партнёра составит 15 миллионов при средней продолжительности локдауна сроком три месяца, 31 миллион при средней продолжительности локдауна сроком шесть месяцев, 45 миллионов при средней продолжительности локдауна сроком девять месяцев и 61 миллион при средней продолжительности локдауна сроком один год. Это глобальные прогнозы, охватывающие все 193 государства-члена ООН и отражающие высокий уровень не полностью предоставленных данных по гендерному насилию. В общей сложности это составляет дополнительно 15 миллионов случаев гендерного насилия за каждые три месяца локдауна. Трудно предсказать, как будет развиваться домашнее насилие в постпандемическую эпоху. Тяжёлые условия сделают его более вероятным, но многое будет зависеть от того, как отдельные страны контролируют два пути, приводящие к появлению домашнего насилия: 1) сокращение усилий по профилактике и защите, социальных услуг и опеки; и 2) сопутствующий рост числа случаев насилия.
  Этот подраздел завершается вопросом, который может показаться случайным, но который приобрёл некоторую актуальность в эпоху неустанных онлайн-встреч, которые могут расшириться в обозримом будущем: являются ли видеобеседы и психическое благополучие несовместимой парой? Во время локдаунов видеобеседы были для многих личным и профессиональным спасением, позволяя нам поддерживать человеческие связи, отношения на расстоянии и связи с нашими коллегами. Но они также породили феномен психического истощения, получивший известность как "Zoom-усталость": состояние, относящееся к использованию любого видеоинтерфейса. Во время локдаунов экраны и видео так широко использовались для целей коммуникации, что это было приравнено к новому масштабному социальному эксперименту. Вывод: нашему мозгу сложно, а иногда и тревожно вести виртуальные взаимодействия, особенно когда такое взаимодействие почти тотально для нашего профессионального и личнего общения. Мы социальные животные, для которых множество незначительных и часто невербальных сигналов, которые обычно возникают во время физических социальных взаимодействий, жизненно важны с точки зрения общения и взаимопонимания. Когда мы разговариваем с кем-то во плоти, наше внимание не только концентрируется на словах, которые он произносит, но и фокусируется на множестве инфраязыковых сигналов, которые помогают нам понять смысл происходящего общения: находится ли нижняя часть тела человека обращённой к нам или нет? Что делают его руки? Какова тональность общего языка тела? Как человек дышит? Видеобеседа делает невозможной интерпретацию этих невербальных сигналов, наполненных тонким смыслом, и заставляет нас концентрироваться только на словах и выражении лица, иногда искажаемом из-за качества видео. В виртуальной беседе у нас нет ничего, кроме интенсивного, продолжительного зрительного контакта, который легко может стать пугающим или даже угрожающим, особенно когда существуют отношения подчинённости. Эта проблема усугубляется видом "галереи", когда на центральное зрение нашего мозга воздействует огромное количество людей в "галерее". Есть порог, за которым мы не можем распознать так много людей одновременно. Психологи называют это "постоянным частичным вниманием". Это как если бы наш мозг пытался работать в многозадачном режиме, но, конечно, напрасно. В конце звонка постоянный поиск невербальных сигналов, которые невозможно найти, просто подавляет наш мозг. Мы чувствуем, что наша энергия иссякает, и уходим с чувством глубокой неудовлетворённости. Это в свою очередь отрицательно сказывается на нашем чувстве психического благополучия.
  Воздействие COVID-19 привело к более широкому и глубокому спектру проблем психического здоровья, затрагивающих большое число людей, многие из которых могли бы поберечься в ближайшем будущем, если бы не пандемия. С этой точки зрения коронавирус усилил, а не обнулил проблемы с психическим здоровьем. Однако то, чего достигла пандемия в отношении психического здоровья, как и во многих других областях, - это ускорение ранее существовавшей тенденции; вместе с этим возросло осознание общественностью серьёзности проблемы. Психическое здоровье - наиболее важный отдельный фактор, влияющий на уровень удовлетворенности людей своей жизнью, уже был в поле зрения крупных политиков. В постпандемическую эпоху этим вопросам может быть уделено приоритетное внимание, которого они заслуживают. Это действительно было бы жизненно важным обнулением.
  
  3.3 Меняющиеся приоритеты
  
  Уже много написано о том, как пандемия может изменить нас: изменить то, как мы думаем и как мы поступаем. Тем не менее мы всё ещё находимся на начальном этапе (мы ещё даже не знаем, прошла ли для нас пандемия), и в отсутствие данных и исследований все предположения о нашем будущем являются в высшей степени спекулятивными. Всё же мы можем предвидеть некоторые возможные изменения, которые сочетаются с макро- и микропроблемами, рассмотренными в этой книге. COVID-19 может заставить нас решать наши внутренние проблемы способами, о которых мы раньше не думали. Мы можем начать задавать себе некоторые фундаментальные вопросы, которые никогда не возникли бы без кризиса и локдаунов, и, поступая так, обнулить нашу ментальную карту.
  Экзистенциальные кризисы вроде пандемии сталкивают нас с нашими собственными страхами и тревогами и предоставляют большие возможности для самоанализа. Они заставляют нас задавать действительно важные вопросы, а также могут сделать нас более творческими в наших ответах. История показывает, что новые формы индивидуальной и коллективной организации часто возникают после экономических и социальных депрессий. Мы уже приводили примеры прошлых пандемий, которые радикально изменили ход истории. Во времена бедствий часто процветают инновации - необходимость давно признана матерью изобретений. Это может оказаться особенно актуальным для пандемии COVID-19, которая заставила многих из нас снизить темп жизни и дала нам больше времени для размышлений в стороне от темпа и безумия нашего "нормального" мира (конечно, при очень важном исключении - десятки миллионов героических работников здравоохранения, продуктовых магазинов и супермаркетов, а также родителей с маленькими детьми или людей, ухаживающих за престарелыми или родственниками-инвалидами, нуждающимися в постоянном внимании). Предлагая, как дар, больше времени, больше спокойствия, больше уединения (даже если избыток последнего иногда приводил к одиночеству), пандемия дала возможность глубже задуматься о том, кто мы есть, что действительно важно и чего мы хотим как индивиды и как общество. Этот период вынужденных коллективных размышлений мог бы привести к изменению поведения, которое в свою очередь вызовет более глубокий пересмотр наших верований и убеждений. Это могло бы привести к смещению наших приоритетов, что в свою очередь повлияло бы на наш подход ко многим аспектам нашей повседневной жизни: как мы социализируемся, заботимся о членах нашей семьи и друзьях, занимаемся спортом, поддерживаем наше здоровье, делаем покупки, обучаем наших детей и даже как мы видим своё положение в мире. Всё чаще на первый план могут выходить очевидные вопросы, например: знаем ли мы, что важно? Не слишком ли мы эгоистичны и чрезмерно сосредоточены на себе? Не уделяем ли мы слишком много внимания и времени своей карьере? Являемся ли мы рабами потребительства? В постпандемическую эпоху, благодаря паузе для размышлений, которую она дала некоторым из нас, наша реакция вполне могла эволюционировать по сравнению с тем, как могло бы ответить наше допандемическое "я".
  Давайте рассмотрим, произвольно и не исчерпывая все потенциальные изменения, некоторые из них, вероятность возникновения которых, как нам кажется, даже если и не очень высока, тем не менее выше, чем обычно предполагается.
  
  3.3.1 Творческие способности
  
  Фраза "то, что нас не убивает, делает нас сильнее", может быть клише, но Фридрих Ницше был прав. Не каждый, кто выживет после пандемии, станет от этого сильнее, далеко не каждый. Однако некоторые отдельные лица станут, и их действия и достижения, которые в это время могут казаться незначительными, задним числом окажут огромное влияние. Помогает творческий подход. То же самое оказаться в нужном месте (например, в нужной отрасли) в нужное время. Например, нет никаких сомнений в том, что в следующие несколько лет мы станем свидетелями взрыва творческих способностей среди стартапов и новых начинаний в цифровом и биотехнологическом пространствах. Пандемия ударила по обеим сторонам, предполагая, что мы увидим значительный прогресс и много инноваций со стороны наиболее творческих и оригинальных отдельных лиц в этих секторах. У самых одарённых предпринимателей будет раздолье!
  То же самое может произойти в сфере науки и искусства. Знаменитые случаи из прошлого подтверждают, что творческие натуры расцветают в локдауне. Исаак Ньютон, например, преуспевал во время чумы. Когда летом 1665 года из-за вспышки Кембриджскому университету пришлось закрыться, Ньютон вернулся в свой семейный дом в Линкольншире, где пробыл более года. В течение этого периода принудительной изоляции, описываемого как annus mirabilis ("замечательный год"), у него был прорыв творческой энергии, что способствовало формированию основ его теорий гравитации и оптики и, в частности, разработке закона обратной квадратичной зависимости гравитации (рядом с домом была яблоня, и эта идея пришла ему в голову, когда он сравнил падение яблока с движением луны по орбите).
  Подобный принцип пробуждения творческих способностей в условиях лишения свободы применим к литературе и лежит в основе некоторых из самых известных литературных произведений в западном мире. Учёные утверждают, что закрытие театров в Лондоне, вызванное чумой 1593 года, помогло Шекспиру обратиться к поэзии. Именно тогда он опубликовал "Венеру и Адониса", популярную эпическую поэму, в которой богиня умоляет мальчика поцеловать его, "чтобы изгнать заразу в тревожный год". Несколько лет спустя, в начале XVII века, из-за бубонной чумы театры в Лондоне чаще закрывались, чем открывались. Официальное правило предписывало, чтобы театральные представления отменялись, если смертность от чумы превышала 30 человек в неделю. В 1606 году Шекспир был очень плодовитым именно потому, что театры были закрыты из-за эпидемии и его труппа не могла играть. Всего за год он написал "Короля Лира", "Макбета" и "Антония и Клеопатру". У русского автора Александра Пушкина был схожий опыт. В 1830 году, после эпидемии холеры, которая достигла Нижнего Новгорода, он оказался в локдауне в провинциальном имении. Внезапно, после многих лет личных потрясений, он почувствовал облегчение, свободу и счастье. Три месяца, которые он провёл в карантине, были самыми творческими и продуктивными в его жизни. Он закончил свой шедевр "Евгений Онегин" и написал цикл маленьких трагедий, одна из которых называется "Пир во время чумы".
  Мы ссылаемся на эти исторические примеры расцвета личных творческих способностей некоторых из наших величайших художников во время чумы или пандемии не для того, чтобы преуменьшить катастрофическое финансовое воздействие, которое кризис COVID-19 оказывает на мир культуры и развлечений, или отвлечь от этого воздействия, а чтобы вместо этого обеспечить проблеск надежды и источник вдохновения. Творческие способности наиболее обильно присутствуют в культурной и художественной сфере наших обществ, и история показала, что именно эти творческие способности могут оказаться важным источником приспособляемости.
  Таких примеров множество. Это необычная форма обнуления, но она не должна нас удивлять. Когда случается нечто опустошающее, часто процветают творческие способности и изобретательность.
  
  3.3.2 Время
  
  В романе Джошуа Ферриса (2007) "Тогда мы подошли к концу" один персонаж замечает: "Некоторые дни кажутся длиннее, чем другие. Некоторые дни кажутся целыми двумя днями". Это произошло в мировом масштабе в результате пандемии: это изменило наше чувство времени. В разгар соответствующих локдаунов многие люди ссылались на тот факт, что дни при ограничениях, казалось, длились вечность, и тем не менее недели пролетали на удивление быстро. Опять же, за принципиальным исключением тех, кто был в "окопах" (всех основных рабочих, о которых мы уже упоминали), многие люди в локдауне чувствовали однообразие дней, когда каждый день похож на предыдущий и на следующий, и почти нет разницы между рабочими днями и выходными. Как будто время стало аморфным и однообразным, без всех отметок и нормальных делений. В фундаментально ином контексте, но с аналогичным опытом это подтверждают заключённые, столкнувшиеся с наиболее суровыми и радикальными формами ограничений. "Дни тянутся, а потом просыпаешься, прошёл месяц, и думаешь: "Куда это делось, чёрт возьми?", - сказал Виктор Серж, русский революционер, который неоднократно попадал в тюрьму. - Бывают быстрые часы и очень долгие секунды". Могут ли эти наблюдения заставить некоторых из нас пересмотреть наше отношение ко времени, лучше понять, насколько оно дорого, и не упускать его незамеченным? Мы живём в эпоху предельных скоростей, когда всё происходит намного быстрее, чем когда-либо, потому что технологии создали культуру незамедлительности. В этом обществе "реального времени", где всё нужно и требуется немедленно, мы постоянно чувствуем нехватку времени и мучительно ощущаем, что темп жизни постоянно нарастает. Может ли опыт локдаунов изменить это? Могли бы мы испытать на собственном индивидуальном уровне эквивалент того, что сделают в постпандемическую эпоху цепочки поставок "точно в срок", - подавление ускорения времени в пользу большей приспособляемости и душевного спокойствия? Может ли необходимость стать более психологически приспособленными заставить нас снизить темп жизни и внимательнее относиться к уходящему времени? Возможно. Это могло бы быть одной из неожиданных положительных сторон COVID-19 и локдаунов. Это сделало нас более осведомлёнными и чуткими в отношении великих отметок времени: дорогих моментов, проведённых с друзьями и нашими семьями, времён года и природы, мириады мелких вещей, которые требуют немного времени (вроде разговора с незнакомцем, слушания птицы или восхищение произведением искусства), но способствуют благополучию. Обнуление: в постпандемическую эпоху мы сможем по-другому ценить время, стремясь к большему счастью.
  
  3.3.3 Потребление
  
  С тех пор как разразилась пандемия, многие дюймы колонок текста и аналитические статьи были посвящены влиянию COVID-19 на наши модели потребления. В значительном количестве статей заявляется, что в постпандемическую эпоху мы станем больше осознавать последствия нашего выбора и привычек и решим подавить некоторые формы потребления. На другом конце спектра несколько аналитиков прогнозируют "мстительное потребление", которое примет форму резкого роста расходов после окончания локдаунов, предсказывая сильное возрождение нашего животного духа и возвращение к ситуации, которая преобладала до пандемии. Мстительного потребления пока нет. Возможно, его вообще не будет, если сначала проявится чувство сдержанности.
  Основополагающий аргумент, поддерживающий эту гипотезу, - тот, на который мы ссылались в главе об обнулении, связанном с окружающей средой: пандемия стала драматичным откровением для широкой общественности в отношении серьёзности рисков, связанных с деградацией окружающей среды и изменением климата.
  Такой же эффект могут иметь возросшее осознание неравенства и острая озабоченность по поводу него в сочетании с пониманием того, что угроза социальных волнений реальна, непосредственна и близка. Когда достигнута переломная точка, крайнее неравенство начинает подрывать общественный договор и всё чаще приводит к антисоциальному (даже преступному) поведению, нередко направленному против собственности. В ответ следует увидеть, что модели потребления меняются. Чем это может закончиться? Расточительное потребление может "впасть в немилость". Обладание последней, самой современной моделью чего бы то ни было больше не будет признаком статуса, в лучшем случае будет восприниматься как нечто неадекватное, а в худшем - как совершенно непристойное. Система сигналов о социальных статусах (positional signalling) будет перевёрнута с ног на голову. Рассказывать о себе посредством покупки и выставлять напоказ дорогой "хлам" - такое поведение может просто устареть. Проще говоря, в постпандемическом мире, охваченном безработицей, невыносимым неравенством и тревогой за окружающую среду, показная демонстрация богатства больше не будет приемлема.
  На путь вперёд может вдохновить пример Японии вместе с некоторыми другими странами. Экономисты постоянно беспокоятся о возможной японизации мира (о которой мы упоминали в разделе о макрообнулении), но есть гораздо более позитивная тема японизации, которая даёт нам представление о том, куда мы можем стремиться в отношении потребления. У Японии имеются две взаимосвязанные отличительные черты: там один из самых низких уровней неравенства среди стран с высоким уровнем доходов, а с момента, когда в конце 1980-х годов лопнул спекулятивный пузырь, там был более низкий уровень расточительного потребления, что отличает её от других. Сегодня позитивная ценность минимализма (ставшая заразной благодаря сериалу Мари Кондо), стремление на протяжении всей жизни искать смысл и цель жизни (ikigai), осознание важности природы и практика "лесных купаний" (shirin-yoku) копируются во многих частях мира, хотя всё это продвигает относительно более "бережливый" японский образ жизни по сравнению с более потребительскими обществами. Подобный феномен можно наблюдать в странах Северной Европы, где расточительное потребление осуждается и подавляется. Но ничто из этого не делает их менее счастливыми, как раз наоборот. Как постоянно напоминают нам психологи и бихевиоральные экономисты, чрезмерное потребление не тождественно счастью. Это может быть ещё одним личным обнулением: понимание того, что расточительное потребление или чрезмерное потребление любого вида не хорошо ни для нас, ни для нашей планеты, и последующее осознание того, что чувство личной реализации и удовлетворения не обязательно должно зависеть от неустанного потребления - возможно, как раз наоборот.
  
  3.3.4 Природа и благополучие
  
  Пандемия оказалась упражнением в режиме реального времени в том, как управлять своей тревогой и страхами в период чрезвычайного смятения и неопределённости. Отсюда вытекает один ясный посыл: природа - грозное противоядие от многих сегодняшних недугов. Недавние обширные исследования неопровержимо объясняют, почему это так. Нейробиологи, психологи, врачи, биологи и микробиологи, специалисты по физической работоспособности, экономисты, социологи: все в своих областях теперь могут объяснить, почему природа заставляет нас чувствовать себя хорошо, как она облегчает физическую и психологическую муку и почему это связано с таким множеством преимуществ с точки зрения физического и психического благополучия. И наоборот, они также могут показать, почему отделение от природы во всём её богатстве и разнообразии - дикая природа, деревья, животные и растения - отрицательно влияет на наш разум, наше тело, нашу эмоциональную жизнь и наше психическое здоровье.
  COVID-19 и постоянные напоминания органов здравоохранения о ежедневных прогулках или упражнениях для поддержания формы ставят эти соображения в центр внимания. То же самое и с мириадами индивидуальных свидетельств во время локдаунов, показывающих, как много людей в городах жаждут зелени: леса, парка, сада или просто дерева. Даже в странах с самыми строгими режимами локдаунов, такими как Франция, органы здравоохранения настаивали на необходимости проводить какое-то время на улице каждый день. В постпандемическую эпоху гораздо меньше людей будут игнорировать центральное место и важную роль природы в их жизни. Пандемия сделала это осознание возможным в больших масштабах (поскольку теперь об этом знают почти все в мире). Это создаст более глубокие личные связи на индивидуальном уровне с макропунктами, которые мы высказали ранее о сохранении наших экосистем и необходимости производить и потреблять таким образом, чтобы бережно относиться к окружающей среде. Теперь мы знаем, что без доступа к природе и всему, что она может предложить с точки зрения биоразнообразия, наш потенциал физического и психического благополучия крайне ослаблен.
  На протяжении всей пандемии нам напоминали, что правила социального дистанцирования, мытья рук и ношения масок (плюс самоизоляция для наиболее уязвимых людей) являются стандартными средствами, чтобы защитить себя от COVID-19. Всё же два других важных фактора, которые сильно зависят от нашего воздействия на природу, также играют жизненно важную роль в нашей физической приспособляемости к вирусу: иммунитет и воспаление. Оба способствуют нашей защите, но с возрастом иммунитет снижается, а воспаление усиливается. Чтобы повысить наши шансы противостоять вирусу, необходимо повысить иммунитет и подавить воспаление. Какую роль в этом сценарии играет природа? Теперь наука говорит нам, что главную! Низкий уровень постоянного воспаления, испытываемого нашим организмом, приводит к всевозможным заболеваниям и расстройствам, от сердечно-сосудистых заболеваний до депрессии и понижения иммунных возможностей. Это остаточное воспаление чаще встречается у людей, живущих в городах, городской среде и промышленных районах. В настоящее время установлено, что отсутствие связи с природой является фактором, способствующим усилению воспаления, и исследования показывают, что всего два часа, проведённые в лесу, могут облегчить воспаление за счёт снижения уровня цитокинов (показателя воспаления).
  Всё сводится к выбору образа жизни: не только время, которое мы проводим на природе, но и то, что мы едим, как спим, сколько упражняемся. Этот выбор указывает на обнадёживающее наблюдение: возраст не обязательно должен быть фатальным фактором. Обширные исследования показывают, что вместе с природой диета и физические упражнения могут замедлить, а иногда и обратить вспять наш биологический упадок. В этом нет ничего фаталистического! Упражнения, природа, не переработанная пища... Все они обладают двойным преимуществом: повышают иммунитет и подавляют воспаление. Это сочетается с замечанием о потребительских привычках, которое мы только что сделали. Было бы удивительно, если бы все эти недавно обнаруженные доказательства не привели к большей осведомлённости об ответственном потреблении. По крайней мере, направление тенденции - меньше хищничества, больше устойчивости - кажется ясным.
  Обнуление для отдельных лиц: пандемия привлекла наше внимание к важности природы. В будущем первостепенным станет уделять больше внимания нашим природным активам.
  
  Заключение
  
  В июне 2020 года, всего через шесть месяцев после начала пандемии, мир находится в другом положении. В течение этого короткого периода времени COVID-19 вызвал исключительные изменения и увеличил линии разлома, которые уже охватывают нашу экономику и общество. Растущее неравенство, широко распространённое чувство несправедливости, углубление геополитических разногласий, политическая поляризация, рост государственного дефицита и высокий уровень долга, неэффективное или несуществующее глобальное управление, чрезмерная финансизация, ухудшение состояния окружающей среды: вот некоторые из основных проблем, существовавших до пандемии. Коронакризис усугубил всё это. Может ли прорыв COVID-19 быть молнией перед громом? Может ли он пробудить серию глубинных изменений? Мы не можем знать, каким будет мир через 10 месяцев, тем более, каким он будет через 10 лет, но мы точно знаем: если мы не сделаем что-нибудь для обнуления сегодняшнего мира, завтра будет сильное бедствие. В "Хронике объявленной смерти" Габриэля Гарсиа Маркеса целая деревня предвидит надвигающуюся катастрофу, но тем не менее никто из жителей, похоже, не в состоянии или не желает действовать, чтобы предотвратить её, пока не становится слишком поздно. Мы не хотим быть той деревней. Чтобы избежать такой участи, нам нужно незамедлительно приступить к Великому обнулению. Это не "хорошо бы иметь", а абсолютная необходимость. Неспособность устранить и исправить глубоко укоренившиеся недуги наших обществ и экономик может повысить риск того, что, как и всегда в истории, в конечном итоге обнуление будет вызвано мощными ударами, такими как конфликты и даже революции. Мы обязаны взять быка за рога. Пандемия даёт нам этот шанс: она представляет собой редкое, но узкое окно возможностей для обдумывания, переосмысления и обнуления нашего мира.
  Глубокий кризис, спровоцированный пандемией, дал нам достаточно возможностей обдумать то, как работают наши экономики и общества, и то, как они не работают. Вердикт кажется ясным: нам нужно измениться; нам следует измениться. Но можем ли мы? Будем ли мы извлекать уроки из ошибок, которые совершили в прошлом? Откроет ли пандемия дверь в лучшее будущее? Наведём ли мы порядок в нашем глобальном доме? Проще говоря, приведём ли мы в действие Великое обнуление? Процесс обнуления - амбициозная задача, возможно, слишком амбициозная, но у нас нет другого выбора, кроме как сделать всё возможное для её достижения. Речь идёт о том, чтобы сделать мир менее разделённым, менее загрязнённым, менее разрушительным, более инклюзивным, более равноправным и более справедливым, чем он был в допандемическую эпоху. Ничего не делать или делать слишком мало - значит идти во сне к ещё большему социальному неравенству, экономическому дисбалансу, несправедливости и ухудшению состояния окружающей среды. Неспособность действовать равнозначна тому, чтобы позволить нашему миру стать более дрянным, более разделённым, более опасным, более эгоистичным и просто невыносимым для обширных слоёв населения земного шара. Ничего не делать - не приемлемый вариант.
  Вместе с тем Великое обнуление далеко от завершения. Некоторые могут сопротивляться необходимости участвовать в этом, опасаясь масштабов задачи и надеясь, что ощущение срочности утихнет и ситуация скоро вернётся в "нормальное состояние". Аргумент в пользу пассивности звучит так: мы уже переживали схожие потрясения - пандемии, резкие рецессии, геополитический раскол и социальную напряженность - и прежде, и мы пройдём через них снова. Как всегда, общества будут перестраиваться, и наша экономика тоже. Жизнь продолжается! Обоснование отказа от процесса обнуления также основывается на убеждении, что состояние мира не так уж и плохо и что нам просто нужно исправить кое-что по краям, чтобы сделать его лучше. Верно, что состояние мира сегодня в среднем значительно лучше, чем в прошлом. Мы должны признать, что нам, человеческим существам, никогда не жилось так хорошо. Почти все ключевые показатели, которые измеряют наше коллективное обеспечение (например, количество людей, живущих в бедности или умирающих в результате конфликтов, ВВП на душу населения, ожидаемая продолжительность жизни, уровень грамотности и даже количество смертей, вызванных пандемиями), постоянно улучшались за прошедшие столетия и особенно впечатляюще за последние десятилетия. Но они улучшались "в среднем" - статистическая реальность, которая бессмысленна для тех, кто чувствует себя (и часто оказывается) сброшенным со счетов. Поэтому убеждение, что сегодняшний мир лучше, чем когда-либо, хотя и верно, но не может служить оправданием для утешения в существующем положении вещей и неспособности исправить многие недуги, которые по-прежнему поражают его.
  Это наглядно иллюстрирует трагическая смерть Джорджа Флойда (афроамериканца, убитого офицером полиции в мае 2020 года). Это была первая костяшка домино или последняя капля, ознаменовавшая важнейшую переломную точку, когда накопившееся в афроамериканском сообществе США глубокое чувство несправедливости наконец вылилось в массовые протесты. Разве указание на то, что в "среднем" их участь сегодня лучше, чем в прошлом, успокоило бы их гнев? Конечно, нет! Для афроамериканцев важно их положение сегодня, а не то, насколько их состояние "улучшилось" по сравнению с тем, что было 150 лет назад, когда многие из их предков жили в рабстве (оно было отменено в США в 1865 году), или даже 50 лет назад, когда браки с белыми американами был незаконными (межрасовые браки стали законными во всех штатах только в 1967 году). В этом отношении к Великому обнулению относятся два пункта: 1) наши человеческие действия и реакции не коренятся в статистических данных, а определяются эмоциями и настроениями - нарративы движут нашим поведением; и 2) по мере улучшения условий человеческого существования наш уровень жизни повышается, а также повышаются и наши ожидания лучшей и справедливой жизни.
  В этом смысле широкомасштабные социальные протесты, имевшие место в июне 2020 года, отражают срочную необходимость прибегнуть к Великому обнулению. Если связать эпидемиологический риск (COVID-19) с социетальным риском (протестами), то становится ясно, что в современном мире именно системная связанность между рисками, проблемами, трудностями, а также возможностями имеет значение и определяет будущее. Понятно, что в первые месяцы пандемии внимание общественности было сфокусировано на эпидемиологических последствиях COVID-19 и их влиянии на здоровье. Но по мере продвижения вперёд наиболее закономерные проблемы заключаются в сочетании экономических, геополитических, социетальных, связанных с окружающей средой и технологических рисков, которые возникнут в результате пандемии, и их продолжающегося воздействия на компании и отдельных лиц.
  Нельзя отрицать, что вирус COVID-19 чаще всего был личной катастрофой для миллионов, инфицированных им, а также для их семей и сообществ. Однако на глобальном уровне, если рассматривать с точки зрения процента затронутого населения мира, коронакризис (пока) является одной из наименее смертоносных пандемий, которые мир пережил за последние 2000 лет. По всей вероятности, если пандемия не начнёт развиваться непредвиденным образом, последствия COVID-19 для здоровья и смертность от него будут мягкими по сравнению с предыдущими пандемиями. В конце июня 2020 года (в то время, когда вспышка всё ещё бушует в Латинской Америке, Южной Азии и в большей части США), COVID-19 унёс жизни менее 0,006% населения мира. Если рассматривать эту низкую цифру с точки зрения летальности, то от испанского гриппа погибло 2,7% населения мира, а от ВИЧ/СПИДа - 0,6% (с 1981 года по сегодняшний день). Чума Юстиниана, начавшаяся в 541 году и окончательно исчезнувшая в 750 году, по разным оценкам убила почти треть населения Византии, а "чёрная смерть" (1347-1351 годы) убила от 30% до 40% населения мира в то время. Пандемия коронавируса другая. Она не представляет собой экзистенциальной угрозы или удара, который на десятилетия оставит свой отпечаток на населении мира. Однако она влечёт за собой тревожные перспективы по всем уже упомянутым причинам; в сегодняшнем взаимозависимом мире риски сопрягаются друг с другом, увеличивая свои взаимные эффекты и усиливая свои последствия. Многое из того, что нас ждёт впереди, неизвестно, но мы можем быть уверены в следующем: в постпандемическом мире на первый план выйдут вопросы справедливости, начиная от стагнации реальных доходов подавляющего большинства до пересмотра наших общественных договоров. Точно так же глубокая озабоченность по поводу окружающей среды или вопросы о том, как можно внедрять технологии и управлять ими на благо общества, будут вклиниваться в политическую повестку дня. Все эти проблемы возникли ещё до пандемии, но COVID-19 обнажил их для всеобщего обозрения и расширил их. Направление тенденций не изменилось, но после COVID-19 они стали гораздо быстрее.
  Абсолютной предпосылкой для правильного обнуления является более тесное взаимодействие и сотрудничество внутри стран и между странами. Сотрудничество - в высшей степени человеческую когнитивную способность, которая вывела наш вид на его уникальную и экстраординарную траекторию, - можно охарактеризовать как совместное намерение действовать сообща для достижения общей цели. Без этого мы просто не сможем развиваться. Будет ли постпандемическая эпоха характеризоваться большим или меньшим сотрудничеством? Существует вполне реальный риск того, что завтра мир будет ещё более разделённым, националистическим и тяготеющим к конфликтам, чем сегодня. Многие из тенденций, рассмотренных в разделе о макрообнулении, предполагают, что в будущем наш мир будет менее открытым и менее располагающим к сотрудничеству, чем до пандемии. Но возможен альтернативный сценарий, при котором коллективные действия внутри сообществ и большее взаимодействие между нациями позволят более быстро и мирно выйти из коронакризиса. По мере перезапуска экономик появляется возможность внедрить большее социетальное равенство и устойчивость в процессе восстановления, ускоряя, а не задерживая прогресс в достижении Целей устойчивого развития на период до 2030 года и открывая новую эру процветания. Что могло бы сделать это возможным и повысить вероятность такого исхода?
  Наблюдение за неудачами и линиями разломов при суровом свете дня, отбрасываемом коронакризисом, может заставить нас действовать быстрее, заменяя неудачные идеи, институты власти, процессы и правила новыми, более подходящими для текущих и будущих потребностей. В этом суть Великого обнуления. Может ли общий глобальный опыт пандемии помочь облегчить некоторые проблемы, с которыми мы столкнулись в начале кризиса? Может ли из локдаунов возникнуть лучшее общество? Так думает Амартья Сен, лауреат Нобелевской премии по экономике, веря, что "необходимость действовать сообща, безусловно, может зародить понимание конструктивной роли общественных действий", ссылаясь в качестве доказательства на некоторые примеры, такие как Вторая мировая война, заставившая людей осознать важность международного сотрудничества и убеждённость таких стран, как Великобритания, в преимуществах улучшения общедоступного питания и здравоохранения (и в конечном итоге создания социального государства). Джаред Даймонд, автор книги "Переворот: как нации справляются с кризисом и переменами", придерживается аналогичного мнения, надеясь, что коронакризис заставит нас бороться с четырьмя экзистенциальными рисками, с которыми мы коллективно сталкиваемся: 1) ядерные угрозы; 2) изменение климата; 3) неустойчивое использование основных ресурсов, таких как леса, морепродукты, верхний слой почвы и пресная вода; и 4) последствия огромных различий в уровне жизни между людьми в мире: "Как ни странно, успешное разрешение пандемического кризиса может побудить нас заняться теми более крупными проблемами, которые до сих пор сдерживали нас. Если пандемия наконец подготовит нас заняться этими экзистенциальными угрозами, может появиться серебряная облицовка на чёрной туче вируса. Среди последствий вируса это может оказаться самым крупным, самым продолжительным - и нашим великим поводом для надежды".
  Эти выражения индивидуальной надежды подтверждаются множеством обзоров, в которых делается вывод о том, что мы коллективно желаем перемен. Исследования варьируются от опроса в Великобритании, показавшего, что большинство людей хотят фундаментально изменить экономику по мере её восстановления, в отличие от одной четверти, желающих, чтобы она вернулась к тому, чем она была, до международных обзоров, показывающих, что подавляющее большинство граждан в мире хочет, чтобы экономическое восстановление после коронакризиса сделало приоритетной проблему изменения климата и поддержало экологическое восстановление. Во всём мире множатся движения, требующие "лучшего будущего" и призывающие к переходу к экономической системе, которая делает приоритетным наше коллективное благополучие, а не простой рост ВВП.
  
  * * * *
  
  Мы сейчас на распутье. Один путь приведёт нас к лучшему миру: более инклюзивному, более справедливому и более почтительному к матери-природе. Другой перенесёт нас в мир, похожий на тот, который мы только что оставили позади, но ещё хуже, где постоянно преследуют неприятные сюрпризы. Поэтому мы должны выбрать правильно. Назревающие трудности могут иметь более серьёзные последствия, чем мы до сих пор решались вообразить, но наша способность к обнулению также может быть значительней, чем мы смели надеяться ранее.
  
  Благодарности
  
  Авторы хотели бы поблагодарить Мэри Энн Маллере за её неоценимый вклад в работу над рукописью и за значительное улучшение общего стиля благодаря её "ручке" и Хильду Шваб за работу в роли критического читателя. Они также хотели бы поблагодарить Камиллу Мартин из Monthly Barometer за помощь в проведении исследований и Фабьен Штассен, которая редактировала книгу прилежно и с вниманием к деталям, несмотря на очевидные ограничения по времени. Спасибо также многим коллегам по Всемирному экономическому форуму, которые консультировали, читали, рецензировали, форматировали, разрабатывали, публиковали и популяризировали эту книгу. В их число входят коллеги из офисов в Сан-Франциско, Нью-Йорке, Женеве, Пекине и Токио, а также специалисты в области экономики, общества, технологий, общественного здравоохранения и государственной политики. Особая благодарность Келли Оммундсен и Питеру Ванхаму из Chairman"s Office. Наконец, отзывы, полученные от участников Форума со всего мира и от людей с самым разным жизненным опытом, помогли сделать эту книгу такой, какой она, как мы надеемся, является: своевременной, хорошо сбалансированной и информативной книгой о наиболее важных проблемах общественного здравоохранения в мире в век, которому мир продолжает противостоять, и о путях решения этой проблемы и смягчения его последствий в будущем.
  
  Клаус Шваб и Тьерри Маллере
  Женева, июль 2020 года
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"