Сухарев Владимир Вячеславович : другие произведения.

Стая 2.0 (гл. 1-9)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение романа "Стая"

  
   СТАЯ 2.0
  
  
  
   Глава 1
  
   Я иду по льду через реку. Там, на другом берегу есть заводь, где я собираюсь ловить рыбу. У меня за спиной рыболовный ящик и ледобур. Рядом со мной идут другие рыбаки, они весело переговариваются, предвкушая хорошую рыбалку. Вдруг лед подо мной уходит куда-то вниз, я ощущаю ногами, а потом всем телом обжигающую воду. На мне американский рыбацкий костюм "Поплавок", который не даст мне утонуть. Уже находясь в воде, я вижу, что на мне не "Поплавок", а овчинный тулуп и ватные штаны, которые быстро намокают и тянут меня на дно. Я кричу о помощи, благо есть, кого звать. Я хватаюсь за кромку льда и вижу, как мой приятель Колька подбегает к полынье. Но вместо того, чтобы бросить мне веревку, он снимает со своего плеча ледобур и замахивается. Со словами: "Пусть так будет", сказанными почему-то на английском языке, он опускает ледобур на мою голову. И тут я просыпаюсь. Успеваю подумать, что, слава Богу, сон кончился. Приснится же такое. Просто кошмар, провожу рукой по своему телу, я весь мокрый от пота.
   В комнате темно, смотрю на часы - шесть утра. Да если учесть, что легли мы вчера с Колькой далеко за полночь, то спал я мало. Невольно пришла в голову известная поговорка: "Сон алкоголика короток, но крепок". Получалось, что это про меня. Со времени, а это два месяца, как я приехал в поселок Бурун, я не помню, чтобы когда-нибудь ложился спать трезвым. Не сказать, что это меня не печалило, тем более что до приезда сюда я особым пристрастием к спиртному не отличался, но тут иначе нельзя. Иначе - сдохнешь. Так считал Колька, который жил в поселке уже третий год. Сначала я считал, что мне просто не повезло с соседом по общаге, но потом убедился, что Колькиной теории придерживаются здесь все.
   Я опустил ноги на холодный пол. В нашей с Колькой комнате была буржуйка, но чтобы ее протопить на ночь нам никогда не хватало ни желания, ни сил. Поэтому утром в комнатке было всегда холодно. Но с похмелья это не особо ощущается. Сегодня была суббота, и похмеляться можно было прямо с утра. Я посмотрел на столик, но обычной похмельной бутылки "чистого" не заметил. Странно, ведь я точно помню, что из кафе мы взяли с собой "бутылку на утро". Выпить очень хотелось, так как сильно болела голова и весь организм просто изнывал от жажды. Я подумал, что, может быть, Колька не выложил бутылку из кармана, и на ощупь стал искать его куртку на вешалке. Что за черт? Кроме моей куртки на вешалке больше одежды не было. Я выругался и стал шарить по стене в поиске выключателя. В конце концов, свет загорелся. Он был тусклым, так как ночью, дизель, дававший всему поселку электричество, работал не на полную силу. Экономили солярку. Я посмотрел на Колькину кровать. Кровать была пустой, более того, она была аккуратно прибрана, и на нее точно никто с вечера не ложился. Когда мы вчера с Колькой собирались в кафе, пришел парень из соседней комнаты и возвратил Кольке журнал "Рыбалка и охота", который брал почитать. Колька про журнал уже забыл, и, не зная, куда его в нашей маленькой комнатке пристроить, просто бросил на кровать. Журнал и сейчас лежал на кровати.
   Я растопил буржуйку и поставил на плитку чайник. Комната быстро нагревалась, но лучше мне от этого не становилось. Наконец, я не выдержал и достал из-под кровати свой рюкзак. На самом дне его хранился наш с Колькой "НЗ" - бутылка водки, привезенная мной с Большой Земли. Помню тогда, при нашем с Колькой знакомстве, когда меня к нему подселили, именно он предложил не трогать эту бутылку, а оставить на всякий случай. Познакомились мы не под водку, а под популярный и единственный здесь алкогольный напиток - спирт. Спиртом его никто не называл, а называли просто "чистый". Может быть в Буруне, так назывался наш поселок, "чистым" спирт называли еще и потому, что разбавлять его водой для употребления, здесь было не принято.
   Я откупорил бутылку и налил себе почти целый стакан. Залпом выпил, закурил. После "чистого" водка показалась лимонадом. Но свое дело она сделала быстро. В животе зажгло, голова прояснилась, и мне стало намного легче. Теперь можно и Кольку поискать.
  Первым делом я посмотрел под его койку. Нет, его рюкзак был на месте, значит, далеко он не собрался. Да и куда он может собраться? Вертолет в Бурун прилетает один раз в неделю: в понедельник. До ближайшего населенного пункта, маленького городка, который является районным центром, километров триста через тайгу. Теоретически до него можно добраться на собачьей упряжке, но это только теоретически. Так что уехать Колька не мог. Остаться у кого-то ночевать он тоже не мог. Во всем поселке жителей было человек сто. Из них в двух бараках, называемых общежитием, жило двадцать. Я точно знал, что сейчас все комнаты заселены полностью. Остальные жители поселка жили в своих домах. Одиноких женщин в поселке не было. Приютить Кольку на ночь было некому. Тогда где же он? Я присел на свою кровать и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.
   С работы мы пришли в шесть часов. Это точно, как только мы зашли в комнату, я включил телевизор, как раз новости начались. Пол дня я ходил на лыжах по тайге, отбирая пробы воздуха и снега, потом в лаборатории делал анализы. Чем занимался Колька, мне, в общем- то, известно. Он, как и большинство живущих в общаге мужиков, работал на лесозаготовках. Заготавливался в Буруне кедр. Заготавливаемая порода кедра был очень ценной и применялась в самых разных областях: от мебели для очень богатых до медицины. Тоже, наверное, для них. Зимой кедр заготавливался, а летом его из Буруна вертолетами доставляли в районный центр, откуда уже существовали дороги. Так что работа в Буруне для лесозаготовщиков была сезонной, но сезон длился порой по девять месяцев и те, кто, хотел работать несколько сезонов, из Буруна не уезжали, экономя заработанные деньги. Колька тоже жил тут уже третий год, говорил, что последний.
   После работы мы либо ходили в кафе, либо сидели в комнате и под "чистый" развлекали себя разговорами. У телевизора, что был в каждой комнате, более или менее, работал только звук. Изображение было невозможно различить из-за слабого сигнала. Поэтому вечерами делать было нечего. В пятницу кафе мы посещали всегда. Так было и вчера. Я мучительно напрягал память. Помню, народа в кафе было много, накурено. Сначала мы сидели за столиком вчетвером, потом Витек, парень из нашего барака, ушел. Потом, перед самым закрытием, а кафе закрывалось в полночь, мы с Колькой вспомнили, что у нас нет ничего на утро. Колька порылся по карманам и пошел к стойке. Я в это время, одурев от табачного дыма, висевшего в воздухе, накинул куртку и вышел на улицу. Я точно помню, что было ветрено и холодно, начиналась пурга. Я тогда еще подумал, что путь до общаги, всего-то метров триста, будет нелегким. Так, что дальше? Не помню.
   Вернулся я в кафе? Да, вернулся. Как же без психического? Ровно без пяти двенадцать по пятницам в кафе был последний тост за счет заведения - "психический". Это традиция. Хозяин кафе, единственный в поселке предприниматель, устраивал его специально, чтобы мужики не разошлись раньше и дожидались дармового угощения. "Психический" - это сто грамм "чистого" на каждого дождавшегося не зависимого от его состояния. Я помню, что выпил "психический" с большим трудом и Колька тоже выпил. Потом мы вышли из кафе, и пошли сквозь пургу к нашему бараку. Получается, что я дошел, а Колька нет. Но этого быть не может! Сзади нас шли другие участники застолья, и если бы Колька упал, они бы его не бросили. Сколько раз мы с Колькой сами доводили до общаги пьяных в стельку мужиков. О том, что Колька замерз на дороге, я и думать боялся.
   Я пытался вспомнить еще что-нибудь. Но память упорно не возвращалась. Про себя я знал, что на автопилоте могу дойти до барака, раздеться и лечь спать. Но вспомнить подробности я не смогу. Я быстро оделся, взял фонарик и вышел на улицу. Пурги не было, напротив, небо было утыкано звездами, и луна была почти полной. Поэтому фонарик мне не понадобился. Мороз был очень сильным, на вскидку все сорок градусов, а может больше. Снег под унтами скрипел так, что даже раздавалось эхо. Я посмотрел на дорогу, но все вчерашние следы были запорошены пургой. Ни одного следа не было. Я пошел по дороге в сторону кафе. Я шел медленно, и все боялся, что увижу лежащего на снегу Кольку, обмороженного и, естественно, мертвого. Но дорога была пуста, сугробы по ее обочинам повреждены не были, то есть никто через них не пытался перелезть. Так, не спеша, я дошел до кафе. Сразу за ним расположилась контора лесозаготовок, опорный пункт милиции и медицинский пункт. Все административные здания были старыми, неухоженными. Следом за ними рядком расположились дома, где жили постоянные жители Буруна. Домов было десятка три, и они уверенно изображали улицу вдоль единственной расчищаемой от снега дороги. Дорога вела на кедровую делянку, от которой до поселка было меньше километра. Дома были построены давно и тоже ухоженностью не отличались. Лишь несколько из них имели вид, свидетельствующий о том, что хозяева дома действительно таковыми являются. Среди таких домов были дома участкового милиционера, врача, хозяина кафе и начальника лесозаготовок. От кафе к административным зданиям и частным домам шла одна дорога, которая заканчивалась на кедровой делянке. Я пошел по ней, но Кольки не обнаружил. На дверях всех административных зданий висели навесные замки, и они повреждены не были. Следовательно, их закрыли еще вчера и больше не открывали. Никаких следов возле них не было. Я прошел вдоль частных домов и с тем же успехом. Наконец я не поленился и дошел до делянки, где стояли два вагончика, которые оказались незапертыми и пустыми. В них было холодно и никаких следов Кольки не было. Как в воду канул. Произошло бы это исчезновение где-нибудь в другом месте, я бы не переживал так сильно. Но здесь, в поселке Бурун Ханты-Мансийского автономного округа, человеку деться некуда. Кругом тайга на сотни километров. С какой целью создавался этот поселок еще в пятидесятых годах прошлого столетия Советской властью, до сих пор было непонятно. Тогда кедр здесь не добывали. Скорее всего, в Буруне собирались сделать лагерь для особо опасных преступников, во всяком случае, бараки, которые сейчас именуются общежитием, наводят на эту мысль. Но это мое мнение, может я и не прав.
   Я вернулся в свою комнату в общаге, еще надеясь, что Колька вернулся и сейчас меня дожидается, чтобы похмелиться. Но в комнате никого не было. Я присел на кровать и снова стал вспоминать вчерашний вечер. Так, вышли мы из кафе вместе, по дороге пошли вместе. Где-то на середине пути от кафе к общаге у меня пропала память. Больше ничего не помню. Надо расспросить соседей, может, кто-нибудь Кольку и видел. А пока они не проснулись, надо определить заходил вчера Колька в комнату или нет. Идти от кафе до общаги, даже очень медленным шагом, займет всего пятнадцать минут. "Психический" занял пять минут, кафе закрылось ровно в полночь, так как Митяй, хозяин кафе, никогда, ни одной минуты после полуночи не работает. Значит через пятнадцать минут после начала субботы, я и Колька должны были зайти в комнату. Я стал думать, что стал бы делать Колька перед тем, как лечь спать. Конечно, он бы покурил! Он так всегда делал. Так как я не курю, то Колька всегда выходил курить в коридор нашего барака. Там в конце у окна было устроено что-то вроде "курилки". На подоконнике стояли банки из-под консервов, куда курившие, бросали окурки. По мере наполнения банки выбрасывали. Убираться в комнатах и коридоре приходил один старичок из местных жителей. Делал уборку он по понедельникам, когда все уходили на работу. "Уборка" - это было слишком громко. Старичок для виду возил по давно некрашеному полу грязной ветошью, а в комнатах просто подметал. Поэтому кто хотел жить в чистоте сам ее и поддерживал. Но таких почти не находилось. Мужики считали, что все их неудобства временные, за что им и платят приличные деньги.
   Я вышел в коридор и подошел к окну, где на подоконнике стояли две металлические банки с окурками. Так, Колька курил папиросы "Беломорканал". Больше папирос в поселке никто не курил. Я еще спрашивал об этой Колькиной увлеченности папиросами, он отвечал, что с сигарет не накуривается. Мне, не курящему это было мало понятно, но сейчас эта Колькина блажь давала мне шанс что-нибудь выяснить.
   Я внимательно осмотрел обе банки. В одной из них чуть присыпанный окурками от сигарет лежал папиросный окурок. Я хотел, было, сразу его достать, но тут вспомнил, как укладывают в целлофан окурки разные сыщики из кинофильмов. Поэтому я сходил в комнату, взял маленький пакетик и уложил в него окурок. Колькин окурок не лежал на самом верху, то есть после него еще кто-то курил, а может и вместе с ним. Как только наш барак очухается после вчерашнего застолья, я это выясню. Я поискал в обеих банках, но больше Колькиных окурков не обнаружил.
   Учитывая, что в нашем бараке было пять комнат, то проживает в них десять человек. В кафе я вчера видел пятерых из них. Остальные оставались в общаге. То есть, еще пять человек из нашего барака, пусть и сильно пьяных, шли вместе со мной и Колькой по пурге из кафе к общаге вчера вечером. Я вспомнил, что в нашем бараке не курят только двое: я и бывший спортсмен Толик из Смоленска. Толик вчера в кафе был и напился не слабее остальных. Следовательно, с Колькой могли курить только четверо: средних лет парень из Саратова Костя, неопределенного возраста мужик по имени Арсений, вечно шмыгающий носом ростовчанин Андрей, и совсем ещё сопляк Пашка из Казани. Костя и Арсений жили в одной комнате. Пашка жил в комнате с некурящим Толиком. Андрей жил в комнате сразу у входа в барак, и постоянно ругался, чтобы закрывали дверь, из которой, как ему казалось, вечно дуло.
   Я вернулся в комнату. За окном потихоньку рассветало. Я решил осмотреть Колькины вещи, может это чем - то поможет. В Колькином рюкзаке я ничего не обнаружил, кроме одежды, бесполезного в Буруне сотового телефона и паспорта. Я раскрыл Колькин паспорт. Ничего особенного: Анисин Николай Евгеньевич, 1981 года рождения. Родился в Москве, прописан в Москве. Женился, развелся, дочь. Я положил паспорт на место и убрал рюкзак под кровать. При разговорах с Колькой я так и не выяснил, что его привело в поселок Бурун за столько километров от цивилизации. Зачем ему, с высшим университетским образованием бросать Москву и ехать в такую глушь. Остальные ладно, не нашли себе места на Большой Земле, так они хотя бы из провинции и необразованные. Кстати, я Кольке рассказал, что меня привело в Бурун. Не всё, конечно, а так в общих чертах. Не поделил, мол, девушку с сыном начальника полиции города, пришлось уехать. Предварительно, конечно, знатному сынку накостылять пришлось. Если бы он узнал про меня всё, может быть, что и жить бы со мной в одной комнате не согласился. Он в ответ откровенничать не стал.
  
  
  
   Глава 2
  
   Первые лучи солнца проникли сквозь маленькое оконце комнаты. Я налил еще пол стакана водки и приготовился выпить, но колпачок от бутылки упал на пол и покатился под Колькину кровать. Я вернул стакан на место и, встав на коленки, полез за колпачком. Шаря рукой под Колькиной кроватью, я наткнулся на какой-то предмет. Спичечный коробок! Я достал его из-под кровати. Колька никогда не пользовался зажигалкой, так как на морозе они часто портились и не работали. Этот коробок мог попасть под кровать уже давно, и ничего к моим поискам не прибавлял. Я открыл коробок, в котором кроме спичек лежал какой-то маленький комок бумаги. Я развернул комочек, и он оказался кассовым чеком. Я посмотрел на дату. Из чека следовало, что вчера в двадцать три часа сорок минут Колька купил товар на сумму сто пятьдесят рублей. Именно столько стоила бутылка "чистого" в кафе. Значит, этот коробок Колька принес собой из кафе вчера вечером. Но как он попал под кровать? Получается, что Колька вернулся из кафе, повесил свою куртку на вешалку, взял папиросы и спички, пошел курить, покурил, вернулся, обронил коробок, забросил его под кровать, снова надел куртку и пропал. Странно, даже для пьяного.
   В коридоре послышалось движение. Кто-то вышел из комнаты и направился в "курилку". Это мог быть только Пашка. Остальные не стали бы себя утруждать одеванием, чтобы выйти в коридор покурить. Но Толик, второй не курящий мужик в нашем бараке, курение в комнате "сопляку" Пашке не позволял. Я вышел в коридор. Точно, возле окна в накинутом на голое тело тулупе, стоял Пашка и пытался извлечь огонь из пластмассовой китайской зажигалки. Руки дрожали, и ничего не получалось. Я вернулся в комнату, взял початую бутылку водки, стакан, спички и вернулся в "курилку". Пашка, уже разозлившийся не на шутку, продолжал добывать огонь. Я поздоровался, чиркнул спичкой, Пашка, наконец, прикурил.
  - Как здоровье? - спросил я.
   Пашка только махнул рукой, продолжая дрожать всем телом. "На утро", конечно, у Толика и Пашки, оставлять выпивку не было привычки. Кафе откроется только в полдень и до этого времени Пашке придется страдать. Я налил полстакана из бутылки и подал Пашке. Тот быстро выхватил стакан у меня из рук, выпил его одним глотком. Глубоко затянувшись сигаретой, Пашка громко выдохнул. Щеки его порозовели, дрожь прошла, и он на глазах превращался в просто не выспавшегося молодого парня.
  - Благодарю, - пробормотал Пашка, - с чего такой подарок?
  - Скучно, - ответил я, решив не говорить пока о Колькином исчезновении, - потрещать не с кем. Ты давно в Буруне?
  - Второй год, - охотно отвечал благодарный Пашка.
  - Из-за денег?
  - Не только, в армию не хочу. А здесь никто не отыщет.
  - Это верно. Вчера сильно мы погуляли.
  - А чего тут еще делать? - как бы оправдывался Пашка.
  - Паша, ты вчера сразу лег спать?
  - А что? - напрягся Пашка.
  - Ну, может, еще курить ходил или просто не спал?
  - Думаешь, я помню?
  - Паш, вспомни, мне это важно.
   Пашка провел ладонью по не мытым волосам, изобразил глубокое раздумье и, наконец, произнес:
  - Точно, курить я ходил. Вспомнил.
  - И с кем ты курил?
  - Ни с кем. Я был один. Я сначала хотел сразу спать завалиться. И лег уже на койку, но тут Толян такой храп затеял, что насколько я пьяным не был, уснуть мне не удалось. К тому же, как закрою глаза, голова начинает кружиться. Я встал и пошел в "курилку". Продрог тут, но зато потом уснул.
  - Значит, никого в "курилке" не было?
  - Никого. А что случилось? Пропало что?
   Я уклонился от ответа. Вместо этого налил Пашке еще глоток. Тот с радостью выпил и закурил вторую сигарету. Курил он сигареты "Тройка". Но эти сигареты курили в бараке многие, поэтому исследование окурков в банках не позволяло проверить Пашкины слова.
  Но один вопрос мне у него все же захотелось уточнить.
  - Паша, сколько времени ты пролежал, прежде чем пойти курить?
  - Не знаю. Может минут десять, а может и полчаса.
  - А ты слышал, пока не спал, кто-то здесь курил?
  - Я не прислушивался. Даже если бы я и хотел что-то услышать, то у меня бы ничего не получилось. Толик храпит как бензопила. Чего тут услышишь?
   Пашка бросил бычок в банку, и еще раз поблагодарив, ушел к себе в комнату.
   Я вернулся к себе, надел куртку и вышел на улицу. Около входной двери в барак к стене была прислонена метла. Теоретически этой метлой нужно было счищать снег с унт или валенок при входе в барак. Но этого никто не делал. Я взял метлу и начал мести снег возле двери. Через некоторое время на расстоянии пяти метров от входной двери я увидел что-то черное, которое сильно выделялось на белом фоне еще не испачканного снега. Я наклонился и подобрал пуговицу. Спрятав находку в карман, я вернулся в комнату. Положив пуговицу на стол, я внимательно ее осмотрел. Пуговица была не от Колькиной куртки. Такую пуговицу я у кого-то видел, она была необычной. Но у кого ее видел, я вспомнить не смог, как не напрягал память. Наверное, у кого-то из нашего барака. Ничего эта пуговица не прибавляла к причинам Колькиного исчезновения. Но на всякий случай, пуговицу я положил в тот же пакетик, куда ранее положил Колькин окурок.
   Немного поразмышляв, я решил, что пора обратиться к властям, то есть к участковому Некрасову. Где находится его дом, я знал. Надо идти прямо домой, так как в опорном пункте он появляется редко. Ничего страшного, случай произошел особый, и одному мне не справиться. Я оделся и вышел из барака.
  
  
   Глава 3
  
   Я шел по дороге к кафе, и ни чьих следов, кроме моих, которые я оставил ранним утром, на дороге не было. Поселок в выходные дни пробуждался поздно. Идти в поселке было некуда, делать тоже нечего, поэтому никто рано не просыпался. Миновав кафе, я увидел, что труба над домом участкового Некрасова дымит. Значит, хозяева уже затопили печь, и будить их мне не придется. Я подошел к дому и постучал кулаком в дверь. Через пару минут за дверью заскрипели засовы, и она чуть приоткрылась. В дверном проеме возникла жена Некрасова, которая работала в медпункте, а еще и заведовала кадрами в конторе лесозаготовок. Никого это не смущало, да и что в этом было особенного. Если врачу требовалась помощница, он просто просил позвать Ирину Ильиничну. Благо от медпункта до конторы можно было запросто докричаться. Ирине Ильиничне было лет сорок, но от возможной былой привлекательности не осталось и следа. Волосы местами поседели, на лице наметились морщины, тело было бесформенным, давно забывшем о талии. Одним словом, открыла мне дверь обычная деревенская баба, лучшие годы которой давно канули в лету.
  - Доброе утро, я к Тимофею Ивановичу.
  - Доброе, доброе, - нараспев проговорила женщина, внимательно меня разглядывая и, видимо, пытаясь меня узнать. Наконец, признав меня, она сказала:
   - А, это ты, синоптик. А он спит еще, приходи к обеду, может и проснется.
  - У меня дело срочное.
  - У всех у вас дела срочные. Опять, поди, раздрались, это может и подождать.
   Ссоры, заканчивающиеся драками, были единственным поводом для обращения за помощью к власти. Не сказать, чтобы они бывали частыми, но иногда это случалось. Как рассказывал Колька, Некрасов во всем разбирался, и старался помирить драчунов, а уж если не получалось, накладывал штраф на обоих. Но в Буруне никто никого не калечил и друг у друга не воровал. Не знаю, чем это объяснить, но других проблем, кроме драк, у местного участкового не было.
  - Нельзя мне ждать, - я чуть помедлил, но решил раскрыться, - у меня сосед по комнате пропал.
  - Как пропал? Когда?
  - Разбудите Тимофея Ивановича, прошу вас.
  - Ну, раз так, проходи, синоптик.
   Я пошел вслед за женщиной. Из сеней мы попали в кухню, в которой было тепло натоплено. Она жестом мне указала на табурет:
  - Сиди, жди, я сейчас.
   Она открыла дверь в комнату и на цыпочках зашла внутрь. За дверью послышалось шевеление, потом приглушенные голоса. Я просидел минут десять. Наконец, дверь открылась, и на пороге появился участковый. Лицо у него было заспанное, недовольное. Чувствовалось, что вчера он тоже трезвым не был, так как запах перегара от него распространился по кухне и перебил все остальные запахи.
  - Здравствуйте, - сказал я тихо.
  - Здоров будь, ты кто?
  - Я новый синоптик. Я у вас был на инструктаже пару месяцев назад.
   Некрасов внимательнее на меня посмотрел:
  - А, синоптик... Ученый, "интеллигент в маминой кофте". Помню, ты приехал два месяца назад вместо Борисова.
  - Не знаю, вместо кого, но приехал.
  - Я знаю, - ударил себя в грудь Некрасов, и мне показалось, что он до сих пор не протрезвел, - я все знаю, должен все знать.
  - Мой тезка и сосед по комнате, Анисин Николай, дома не ночевал и пропал.
  - И что? - набычился Некрасов.
  - Надо его искать.
  - Кому надо?
   Я почувствовал, что еще немного и сорвусь. Вмажу по этой наглой, полупьяной харе.
  - Надо мне, надо вам, надо всем, - не повышая голос, внятно произнес я.
  - Тебе надо, ты и ищи, а я спать пойду.
   Некрасов начал разворачиваться вокруг своей оси, пытаясь вернуться в комнату. Но я быстро вскочил, схватил его за плечо и развернул к себе лицом.
  - Слушай, ты! - заорал я, - я к тебе не просто так пришел. Ты милиционер, офицер. Ты здесь являешься государством. Поэтому иди, умывайся и принимай меры.
   Некрасов опешил. Так с ним, видимо, никто давно уже не разговаривал.
  - Что смотришь? - продолжал орать я, - я на тебя такую депешу напишу твоему начальству, что без пенсии останешься, а то и сядешь.
  - Ладно, ладно. Чего орешь? Какая депеша? Какое начальство? Чего ты городишь? Кто там тебя слушать станет?
   Взгляд его становился все более осмысленным.
  - Как тебя? - он задумался, - Ах, да, синоптик. Так вот, синоптик, сюда в Бурун не приезжают те люди, которых где-то кто-то будет слушать. Я тут родился и живу всю жизнь, а ты птица залетная. Думаешь, я не знаю, почему ты здесь? Знаю. Так что, не ори. Давай лучше похмелимся и подумаем, что нам делать.
   Я не очень вслушивался в похмельный бред участкового. Если бы он действительно знал, зачем я приехал в Бурун и кто я на самом деле, давно бы уже я кормил вшей в краевом следственном изоляторе. Участковый знает только биографию Симонова Николая Ивановича, согласно которой мне тридцать шесть лет, я окончил горный институт, дважды судим по мелочи. Я сам об этом узнал, когда устраивался на работу в Бурун. Оказывается паспорт, который я добыл на даче у некого господина Седова, имел некогда определенного владельца. У этого владельца, Николая Симонова, была биография не очень законопослушного гражданина. Куда делся сам Симонов, мне было неизвестно, но можно вполне догадаться. Кудесник одного уголовного авторитета вклеил в паспорт мою фотографию и вот так я стал Симоновым. Паспорт нигде не вызвал подозрений. Видимо, настоящий Симонов ничем перед государством не провинился, а за старые грехи отсидел. Когда я поселился в одной комнате с Колькой Анисиным, наши одинаковые имена создавали определенные неудобства. Но с некоторых пор все меня стали звать Коляном, а Анисин так и остался Колькой.
   Я сел на табурет. Некрасов подошел к рукомойнику и умылся. Потом крикнул осипшим голосом:
  - Ирка! Дай чего-нибудь закусить. Гость у меня.
   Из комнаты вышла Ирина Ильинична и прошла мимо меня. Наверняка она слышала весь наш разговор. Скоро на столе появились тарелки с едой. Некрасов достал из шкафа початую бутылку "чистого" и налил в два стакана. Мне не хотелось пить, тем более с ним, но отказаться - значит не достичь цели моего прихода.
  - Ну, давай, - Некрасов одним глотком опорожнил стакан, заел соленым огурцом. Я тоже выпил.
  - Ты на дороге смотрел? - спросил Некрасов, как бы в продолжение разговора.
  - И на дороге, и вокруг везде, и даже на лесосеку я сходил. Никаких следов.
   Некрасов налил еще по половине стакана. Выпил, уже меня не дожидаясь.
  - И что ты думаешь? - он посмотрел на меня немигающими глазами. Лицо его понемногу расправилось, движения приобрели уверенность, голос перестал сипеть.
  - Надо организовать поиски. У вас же есть снегоход?
  - Снегоход есть, - подтвердил Некрасов, - а бензина нет.
  - Надо в конторе попросить бензин. У них наверняка есть.
  - Не дадут, - уверенно ответил Некрасов, - я им уже двести литров должен. Не дадут.
  - Что же делать?
  - Ну что ты переживаешь? Ты когда приехал, я тебя предупреждал?
   Я кивнул. Такой разговор действительно был.
  - Я тебя предупреждал, что у нас тут не Москва, не Питер и даже не твой Мухосранск, из которого ты изволил приехать. У нас тут красные волки по деревне бегают. Вот, и сожрали, наверное, твоего приятеля. Его я тоже предупреждал, как и всех. А может, сам он с дороги в сторону ушел и замерз где-то рядом. Весна придет - отыщется.
  - Но нельзя же так. Надо что-то делать.
  - Что? У вас на всех рабочих пять пар лыж охотничьих, да в поселке еще пар пять. И все! Да две собачьих упряжки. Да и кого в тайгу сейчас загонишь?
  - Получается, пропал человек и черт с ним? - я начинал опять заводиться.
  - Стой, - понял это Некрасов, - пошли.
  - Куда?
  - Пошли, я тебе кое-что покажу. Тут рядом.
   Некрасов накинул куртку с погонами, обулся и вышел из дома. Я пошел следом. Мы прошли сотню метров и остановились около опорного пункта. Некрасов порылся по карманам и, достав ключ, открыл навесной замок с двери. Мы зашли внутрь. Некрасов зажег свет и прошел к сейфу. В помещении было холоднее, чем на улице и хотелось поскорее его покинуть. Некрасов открыл сейф и достал оттуда большую гору скоросшивателей. С размаху он бросил ее на пустой стол. Со стола поднялась туча пыли.
  - Вот смотри.
  - Что это? - не понял я.
  - Это, - постучал Некрасов по верхней папке, - это, мил человек, дела пропавших в Буруне граждан за последние десять лет. Кто пропал раньше, здесь нет. После десяти лет - можно выбрасывать, отослав справку в райцентр.
  - Здесь, видимо, человек двадцать?
  - Здесь двадцать восемь человек, твой приятель будет двадцать девятым.
  - Много, - вздохнул я.
  - Думаешь, я их не искал? Еще как искал. Не все же зимой пропадали, бывало, что и летом. И что? Думаешь, я кого-нибудь нашел? Никого, ни одного человека.
  - Волки?
  - Да причем здесь волки? Волк, что серый, что красный, он одежду жрать не будет. И до конца все не сожрет. Все равно следы бы остались. Но нет никаких следов. Ни разу ничего найти не удалось.
  - Так не бывает.
  - Бывает. Мне тоже не верили. Из райцентра в первые годы моей службы по каждому случаю бригады сыскарей приезжали. Жили тут неделями. Тайгу утюжили, меня всего изводили. А толку? А потом перестали приезжать. Поэтому, даже если я сейчас по рации и сообщу о происшествии, сюда никто не приедет, и технику не пришлет.
  - Значит, к пропажам людей привыкли? - спросил я скорее самого себя.
  - Что, значит, привыкли? - возмутился Некрасов, - не привыкли, а воспринимают это, как неизбежность. Раз ты собрался в Бурун, значит должен знать, что можешь отсюда и не вернуться. Ты расписывался, когда я тебя об этом предупреждал?
   Я кивнул.
  - Ты мог не расписываться и улететь следующим вертолетом?
  - Мог.
  - Но ты остался. У тебя выхода не было, я знаю. Ты же дважды зону топтал. Наверное, опять тебе туда светило, вот и приехал к нам. Но это нормально, твоя жизнь и твои дела на Большой Земле здесь никого не интересуют. Если конечно ты не убил кого-нибудь, или банк не выставил, ну или Родину предал. Тогда тебя и здесь найдут. Но за тобой этого нет, поэтому работай и живи спокойно. Вот и приятель этот твой, Анисин, кажется, тоже расписывался и тоже мог улететь, но остался. О его причинах такой сильной любви к здешним местам мне неизвестно, хотя я и пытался узнать.
   Некрасов убрал дела в сейф, закрыл его. Мы вышли на улицу.
  - Так что, мил человек, иди в общежитие, напейся и ложись спать. Ничего ты изменить не сможешь. Анисину уже никто не может ничем помочь. Завтра проспишься, а в понедельник в обед найди меня. Напишешь заявление, я тебя опрошу и так далее. Дело новое заведем, так положено. Ну, будь здоров.
   Некрасов все это произносил, пытаясь закрыть замерзший замок на двери в опорный пункт. Наконец, он повернулся ко мне и протянул руку. Я ответил на рукопожатие и тут заметил, что на куртке Некрасова одна пуговица отличается от остальных. Все пуговицы были одинаковыми и точно такими же, как та, что я обнаружил сегодня утром возле входной двери в наш барак. А одна пуговица была совсем другой, не такой как все. И видно было, что пришивали ее совсем недавно. Цвет ниток, которыми она пришита, отличался от остальных.
   Попрощавшись, Некрасов зашагал по направлению к своему дому. Я смотрел ему вслед. А он не такой простой, как хочет показаться. Пуговицу-то он как смог потерять? К нашему бараку, как, впрочем, и ко второму, он никогда не ходит. Нечего там ему делать. Если нужен кто, то он обычно к себе вызывает. Новая пуговица заняла место оторванной на рукаве правой руки. На манжете правого рукава, если говорить более точно. То есть, эту пуговицу никогда не расстегивают, и отрываться ей не с чего. Значит? А что это значит? Я пытался успокоить себя, что шел Некрасов, задел рукавом за что-нибудь, пуговица и оторвалась. Верилось в это с трудом.
  
  
  
  
  
   Глава 4
  
   Я вернулся в барак. В бараке было по-прежнему тихо. Хотя возле входной двери и было уже изрядно натоптано. Кто-то выходил подышать, или умыться свежим снегом. Я прошел в свою комнату. В коридоре не было никого. В комнате потеплело, дрова догорали, и я еще подбросил в буржуйку пару поленьев.
   Я прилег на кровать и решил подумать. Итак, что мне удалось узнать за это утро. Колька не ночевал дома. Документы его лежат у него в рюкзаке. Спать он не ложился. Пашка его вечером перед сном в коридоре не видел. Участковый Некрасов потерял пуговицу у входа в наш барак. И еще, за последние десять лет Колька Анисин стал двадцать девятым, пропавшим бесследно из поселка Бурун. Причем, пропажа людей здесь стала обычным явлением, и никто пропавшего не ищет. Раньше искали, но безрезультатно, а потом и вовсе перестали искать. Вот так. Никак не верится, что на дворе сейчас двадцать первый век.
   Я только вздохнул. Обратиться я никуда не смогу, так как не заинтересован, чтобы про меня вспомнили там, на Большой Земле. Как все плохо, как в заколдованном круге. Тут мне в голову пришла одна простая мысль: Некрасов сказал, что знает, почему я приехал в Бурун. Вернее думает, что знает. Он уверен, что я чего-нибудь натворил на Большой Земле и здесь скрываюсь от правосудия. Но, по словам Некрасова, совершил я что-нибудь мелкое, как и в мои прошлые судимости. Судимым я был за кражу и мошенничество, и в общей сложности отсидел пять лет. Участковый полагает, что и ждать от меня чего-нибудь более существенного не приходится. С такими правонарушениями, как кража или мордобой без последствий, и даже мошенничество в Буруне принимают со всей душой и никуда не сообщают. Почему? Откуда такая сердобольность?
   А ответ лежит на поверхности. Колька Анисин пропал, потому что должен был пропасть. При здешнем образе жизни хватиться его могли только я и в конторе лесозаготовок. Поэтому и пропал Колька в пятницу. Я узнал об этом первым и побежал к участковому, который живо меня поставил на место. Контора откроется только в понедельник, а кадрами там заведует кто? Правильно, жена Некрасова. Хватятся Кольку на делянке, а она им в ответ, что, мол, уволился и улетел. Вертолет в понедельник прилетает в десять утра. И кто тогда Кольку будет искать? Верно, только я один, так как точно знаю, что Колька никуда не улетал, и документы его...
   Я быстро вскочил и заглянул под Колькину кровать. Рюкзака Кольки Анисина не было. Ну, вот, теперь "уволившийся в понедельник" Колька и вещи с собой забрал. Придраться не к чему. Кстати, и под расчет Кольке платить не надо. И все равно во всей этой схеме есть изъян. Этот изъян - я. Но и это учтено, потому что я никуда жаловаться и сообщать не буду. Мне это слишком дорого обойдется. Насчет этого они спокойны. Они? Конечно они, ведь я все утро был с Некрасовым, его жена тоже была на глазах. Кто же рюкзак утащил? Я поднялся, подошел к столику и вылил остатки водки в стакан. Надо чего-нибудь съесть. Я открыл банку тушенки и нашел в шкафчике нарезанный хлеб. Выпив и поев, я почувствовал себя лучше. Мысли опять вернулись к Колькиной пропаже. Все вроде сходилось, и только одного я не мог понять. Зачем? Зачем Кольку надо было убивать или похищать? Где мотив? Неужели здесь на органы людей разбирают? Глупости. Пока этот орган доберется до Большой Земли, его самого надо будет хоронить. И потом, при постоянном пьянстве и малоподвижном образе жизни, органы здешних доноров принесут больным больше вреда, чем пользы. Что такого мог Колька узнать, чтобы от него нужно было избавиться? Нет в Буруне никаких секретов, и денег больших тоже нет, и ничьи интересы не пересекаются.
   В дверь постучали, и, не дождавшись моего ответа, распахнули. Вошел ростовчанин Андрей. От того, видимо, что был он человеком южным, здешний климат давался ему с трудом. У него всегда был насморк, который он лечил единственным лекарством, которое помогало от всех болезней - "чистым". И сейчас, нос у него был красным, но не от алкоголя, а от постоянного сморкания. В руках у него была тряпка, не очень чистая, которая являлась носовым платком.
  - Доброе утро, - приветствовал меня Андрей без особого энтузиазма, - у вас санорина нет?
   Откуда у меня санорин? Это все равно, что спрашивать на отколовшейся льдине как пройти в библиотеку. И Андрею было это заведомо известно. Наверняка, он пришел похмелиться, так как о нашей с Колькой "утренней заначке" знал. Увидав на столе пустую бутылку водки, Андрей без всякого перехода спросил:
  - А это откуда?
  - С Большой Земли еще. Держали на всякий случай.
   Для Андрюхи не существовало никакого случая, ради которого надо было хранить алкоголь. Не смотря на то, что бутылка была пустой, он спросил с надеждой:
  - Может, осталось еще?
  - Скоро кафе откроют, потерпи.
  - Дождешься это кафе, что за моду взяли открываться в полдень. Где это видано? - раздраженно проговорил Андрей, понимая, что тут ему ничего не обломится.
  - Слышь, Андрюха, ты давно поднялся?
  - В десять часов, примерно.
  - Ты у двери живешь, никого утром постороннего в бараке не видел?
  - А что случилось?
  - Ничего особенного, хотя с какой стороны посмотреть.
   Я быстро придумал, как освежить у Андрюхи память:
   - У нас бутылка "чистого" пропала. Мы вышли не надолго, возвращаемся, а пузырь пропал. Стоял на столике, а вернулись, его нет. Наши мужики не взяли бы, сам знаешь.
  - Ну, дела! - возмутился Андрюха, - наши не возьмут это точно. У нас с этим строго, никто в комнату без спроса не зайдет. Тогда кто?
   Андрюха задумался, пропажа его сильно взволновала, тем более, такая.
  - Ну, нет, она не могла, ей зачем? - пробормотал он скорее самому себе.
  - Ты о чем?
  - Заходила Люська, жена начальника конторы. Я еще удивился, чего это ей не спится.
  - И что?
  - Листочки по зарплате принесла. Я еще лежал в кровати, она зашла к нам в комнату и бросила листочки на столик.
  - И все?
  - Все. Даже не поздоровалась.
  - А потом?
  - Потом ушла. Я и поднялся из-за этого, она опять входную дверь не прикрыла. А у меня, сам знаешь, насморк. Неужели она могла бутылку уволочь?
  - А почему бы и нет?
  - Ну, дела, - опять возмутился Андрюха.
  - А ты видел, как она выходила из барака?
  - Откуда, - замахал руками Андрюха, - я пока поднялся, пока собрался, вышел дверь прикрыть, от нее уж и след простыл. Да, жаль "чистый", сейчас бы и похмелились.
  - А ты вчера вечером, после кафе, с Колькой курил?
   Такого быстрого перехода в теме разговора Андрюха не ожидал, и мне пришлось ему еще раз повторить вопрос. Наконец, он понял, чего от него хотят.
  - Курил с Колькой. С нами еще этот был, - он сморщил лоб, - Арсений, ну, этот доходяга.
  - А, это здешний долгожитель?
  - Точно. Он дольше всех из нас тут работает. Лет десять, а может больше.
   Андрюха стал еще что-то рассказывать про Арсения, но я его остановил.
  - Долго вы курили?
  - Кто?
  - Ну, ты, Арсений и Колька.
  - А..., - вспомнил о чем идет речь Андрей, - не, братан, мы "чистый" не брали. Я точно не брал. Да и Арсений закон уважает.
  - Я знаю, что вы не брали. Быстро вы вчера разошлись?
  - Да, съели по сигарете и "баиньки".
  - Колька к себе в комнату пошел?
  - Да, мы еще около вашей двери про футбол спорили. Точно, спорили, но на что, убей, не помню.
   Больше никакой полезной информации мне узнать от Андрюхи не удалось. Я выслушал еще о насморке, о бесстыжих бабах, которые крадут у порядочных мужиков их единственную радость и, показав Андрюхе на часы, выпроводил его за дверь. Время приближалось к полудню, и Андрюха пошел собираться в кафе, чтобы поправить здоровье.
   Разговор с Андрюхой из Ростова только окончательно все запутал. Появилась Люська, единственная в поселке женщина, которую можно назвать привлекательной. Она была женой начальника конторы лесозаготовок. Хозяева всего предприятия жили в райцентре и сюда наведывались изредка. Я их не видел, но Кольке доводилось, и он мне об этом рассказывал. Наемный директор, которого мы величали начальником, был коренным местным жителем, а Люську он привез из райцентра лет пять назад. Сизов Юрий Петрович был старше жены, ему было под пятьдесят, а Люське на вид не дашь и тридцати. Многие из рабочих лесосеки удивлялись, зачем такой смазливой бабе было ехать в такую глушь к этому старому, лысому мужику. К тому же Юрий Петрович и ростом был заметно ниже своей супруги. У рабочих это в голове не укладывалось. Люська работала в конторе предприятия учетчиком. И в принципе, раздавать расчетные листочки по заработной плате входило в круг ее обязанностей. Но почему в субботу? Почему в понедельник не принести их на делянку? Получается, что кроме Люськи забрать Колькины вещи никто не мог? И что? И Люська входит в эту банду? Кроме Некрасова и его жены, еще и Люська? Бред. Люська, в моем представлении, настолько легкомысленная и не обремененная никакими принципами дама, что брать ее в какое-то дело - себе в убыток. Кроме того, она без Сизова и шагу не ступит, так как, целиком и полностью от него зависит. То есть и Сизов тоже причастен к Колькиному исчезновению? А, ему-то это зачем? Зарплату рабочим платят хозяева из райцентра, а больше начальнику Сизову с Колькой или другими рабочими делить нечего. Да и зарплата каждому рабочему почти целиком перечисляется в банк, который находится в районном центре. На руки выдается совсем маленькая часть, чтобы можно было пьянствовать и не умереть от голода. Чего Сизову, и тем более его жене Люське, понадобилось от Кольки Анисина? А Некрасову? Не понимаю.
   Я очень пожалел, что не стал читать дела мужиков, которые пропали до Кольки. Хотя теперь мне кажется, что Некрасов не дал бы мне этого сделать. Может у всех пропавших граждан есть что-то общее? Но как теперь добраться до этих дел? Сейф Некрасов закрыл на замок. Даже если я и заберусь в опорный пункт, сейф мне все равно не открыть. А хотелось бы мне посмотреть, кто пропал за последние десять лет, и что их всех связывает?
   Дверь снова открылась. На пороге появился высокий молодой парень с длинными до плеч волосами. Это был Костя, или Костян, как его все называли.
  - На похмелку пойдете?
  - Нет, мы уже похмелились.
  - А где Колька?
  - Вышел куда-то.
  - Он хотел на ярмарку сходить, мы с ним договаривались.
  - На какую ярмарку? - не понял я.
  - Ах, да... Ты ведь новенький, хотя и живешь здесь уже месяца три?
  - Два.
  - Так вот, несколько раз за зиму в кафе организуется что-то типа базара. Ханты привозят для продажи мех. Отлично выделанные шкурки. Соболь, в том числе и голубой, норка, красный волк и еще всякого разного. Мы называем это ярмаркой.
  - Теперь понятно.
  - Ну, мы с Анисиным месяца три назад заказали одному ханту шкурок на шубы. И аванс ему дали, так что ты Кольку найди, пусть меня догоняет.
  - Откуда у Кольки такие деньги?
  - Какие, такие? - удивился Костя, - это шуба стоит дорого. А шкурки здесь, даже соболиные - копейки. За такие шкурки в Москве можно целую машину получить, не иномарку, конечно. Но "Жигули" - точно. Вот мы с Колькой и решили купить шкурок, по весне рассчитаться и домой. Приехал, шкурки продал и ты на колесах. Здорово?
  - Ага, - ответил я, - сейчас я его поищу.
   Костя вышел из комнаты, и было слышно, как он хлопнул выходной дверью. Так делали все жившие в общежитии для успокоения души ростовчанина Андрюхи. Если Андрюха не слышал дверного хлопка, он тотчас выбегал из комнаты, обкладывал вошедшего или вышедшего отборными ругательствами и сам сильно хлопал дверью. А Люську обложить, получается, не успел. А то бы рюкзак у нее в руках он бы заметил непременно.
   Я подумал, что на ярмарку стоит сходить. Желания что-то покупать у меня не было, но и находиться одному в комнате было тошно. Я засунул руку за отгибающийся лист фанеры, которой были оббиты стены комнаты, и вытащил оттуда небольшой конверт. В нем мы с Колькой хранили деньги. Тайник был чисто символическим и легко обнаруживался. Но что-то прятать, в том числе и деньги, в Буруне не имело смысла. Тут не воровали. Колька рассказывал про один случай воровства, который произошел здесь пару лет назад. Один из рабочих украл у другого хорошие наручные часы. Часы обнаружились, хотя он их и спрятал у себя в комнате. Но старичок, который убирался в комнатах, на них случайно наткнулся и .... Этот рабочий улетел первым же вертолетом, причем сам в него подняться не смог. А последние дни перед отлетом провел в медпункте. Хорошо хоть лето было, а зимой замерз бы. Никто бы ему дров для печки не дал.
   В конверте оказалось двадцать с лишним тысяч. По здешним меркам деньги небольшие, но Кольке они больше не нужны, а мне пригодятся. Я засунул деньги в карман рубашки и решил носить их при себе. Мало ли что.
  
  
   Глава 5
  
   В кафе, как обычно дым стоял коромыслом. Столы были сдвинуты. На них в навал лежало множество шкурок. Я в мехах не разбирался, поэтому и не разделял восторгов покупателей, среди которых были и рабочие, и жители поселка. Торг был в самом разгаре.
  Четверо не молодых хантов стояли за импровизированным прилавком и только успевали принимать деньги и отпускать товар. Пятый абориген поминутно бегал к большим мешкам, сваленным тут же в углу помещения, за новыми шкурками.
   Я подошел к стойке и заказал Митяю сто грамм "чистого" и квашеной капусты на закуску. Взяв заказ, я прошел в дальний угол, пытаясь отыскать свободное место. За столиком, где оно нашлось, сидели двое мужиков из соседнего барака и громко спорили. Я присел. Спорящие затихли, потом поднялись и, пошатываясь, направились к выходу. Не смотря на то, что кафе открылось полчаса назад, они уже опьянели. Я выпил свои сто грамм и принялся за капусту.
  - Здесь можно? - услышал я чей-то вопрос.
   Я поднял голову. Около моего столика стоял старик, одетый в местную национальную одежду. Я не отличал хантов от манси и поэтому мне было трудно судить, к какой из этих национальностей он принадлежит. Я жестом показал ему на свободный стул. Старик присел, развернул сверток, который, видимо, принес с собой. В свертке оказался балык из оленины. Старик достал из кармана самодельный нож и ловко нарезал мясо тонкими ломтями.
  - На, ешь, - сказал старик, - это очень вкусная олень.
   По-русски он говорил плохо. Слова выговаривал с трудом, а о падежах и родах вообще, видимо, не знал. Я взял кусок и съел. Было действительно очень вкусно. Во всяком случае, по сравнению с квашеной капустой, которую приготавливал Митяй или его жена. Я подумал, что надо как- то отблагодарить старика за угощение. Поднявшись, и сделав жест рукой, означающий, чтобы он подождал кушать, я сходил к стойке и принес "два по сто" чистого. Один стакан я поставил перед стариком.
  - Под такую закуску грех не выпить.
  - Ага, - только и сказал старик.
  - Ну, за дружбу народов? - поднял я свой стакан.
   Я выпил и закусил балыком. Тут я заметил, что старик, только поднес свой стакан к губам, но пить не стал, а поставил его обратно.
  - Не пьете? - спросил я, - извините, но больше никакого алкоголя тут не продают.
  - Ага, - опять сказал старик, - тебя как звать?
  - Николай, а вас?
  Старик не ответил, вместо ответа он снова задал вопрос:
  - Где твой дом?
  - Это очень далеко. Из Москвы я приехал, - соврал я старику.
  - Из Москвы? - как бы изумился старик, - Москва, столица, большой город. А твой папа, мама тоже из Москвы?
  - Да, и дед, и бабка, и их родители всегда жили в Москве. Я коренной москвич, - продолжал я вдохновенно врать. Не станешь же объяснять старику про небольшой городок с труднопроизносимым названием, где я родился и прожил всю свою жизнь.
  - Это хорошо, - обрадовался старик, - ты охотник?
  - Нет, я инженер.
   Старик наморщил лоб. Это слово ему ничего ни говорило.
  - Ты учился? - наконец спросил он.
  - Да, сначала десять лет в школе, потом еще пять в институте. Институт - это высшая школа. А всего пятнадцать лет.
  - Да, - изумился старик. Он зацокал языком, видимо, подбирая слова, что-то пришептывал и, наконец, спросил:
  - А почему ты здесь. Москва, много лет учений и этот поселок?
  - Были причины, - ответил я, - но тебе это будет не интересно.
  - Ты куришь табак? - спросил старик без всякого перехода и достал из кармана кисет и бумагу.
  - Нет, я не курю.
   Старик очень обрадовался этому моему "подвигу" и быстро спрятал кисет.
  - Курите, на меня внимания не обращайте, - сказал я старику.
   Тот только замахал руками:
  - Табак, очень плохо, совсем плохо. Ты хороший, раз не куришь. А вот это, - он указал на свой налитый стакан, - это совсем плохо.
  - Согласен, - просто ответил я, - это вредно. Но...
   Я развел в стороны руки, давая понять, что борьбе с этим недугом я проиграл.
  - Давно ты здесь? - спросил старик.
  - Уже два месяца.
  - Мало, - обрадовался опять неизвестно чему старик, - два месяца, Москва, мать, бабка, все из столицы, нет табака, умный.
   Старик перечислял и перечислял все, что от меня услышал. Мне, честно сказать, надоела его болтовня, и я принялся за балык. Когда еще придется поесть чего-нибудь вкусного. Я даже сбегал к стойке и принес себе еще сто грамм "чистого". Когда я вернулся к столику старика и след простыл. Большой кусок балыка старик оставил на столе. Я мысленно его поблагодарил за столь щедрый подарок и посмотрел по сторонам. За дальним столиком похмелялись Пашка и Костя из нашего барака, причем рядом с Костей стоял приличных размеров мешок. Видимо, заказанные шкурки он купил. Я их окрикнул и поманил за свой столик.
  - Эх, ты! - удивился подошедший Костя, - откуда у тебя эта роскошь?
   Он взял кусок балыка и отправил в рот.
  - Вкуснотища! - Костя присел на свободный стул.
   Пашка тоже присел и тоже отведал балыка. Набив полный рот, он еле выговорил:
  - Такой балык грешно без "чистого", я сейчас.
   Он пошел к стойке и вернулся с бутылкой "чистого". Мы разлили "чистый" по стаканам и выпили.
  - Так, откуда угощение? - повторил свой вопрос Костя.
  Я рассказал им про старика.
  - Это был хант? - спросил Костя.
  - Не знаю, я их не различаю.
  - Нет, наверное, не хант, - Костя разлил "чистый" по стаканам, - ханты прижимистые, и живут беднее, чем манси. Хант бы не сделал тебе такую любезность, он бы предложил тебе купить балык. А тут - бесплатно. Странно.
  - Какая разница, хант или не хант, - Пашка сосредоточенно жевал, - главное, что есть вкусная закуска, есть "чистый", сегодня выходной, завтра тоже. Чем не счастье?
   С этим Пашкиным подходом к текущему моменту, пусть и очень упрощенным, спорить было трудно.
   Тут я вспомнил о событиях сегодняшнего дня, и мне стало стыдно. Сижу здесь, пью, ем дармовой балык, как будто ничего и не случилось. Словно читая мои мысли, Костя спросил:
  - А где Колька? Про него ханты спрашивали, шкурки ему привезли. Неудобно получается.
   Меня очень подмывало все рассказать и Косте, и Пашке тоже. Хотелось поделиться, советов послушать. Но что-то меня удерживало, сам пока не знаю что. Поэтому я ответил:
  - Спит, уже готовый.
  - Ну, дает! - возмутился Костя, - нажрался с утра. Шкурки не выкупает.
  Я развел руками. И чтобы перевести разговор в другое русло спросил:
  - Ну, что еще пузырек возьмем?
   Моя идея нашла бурное одобрение. Снова речь зашла о великолепном балыке и Костя стал рассказывать как его приготавливают. Я сделал вид, что этот вопрос меня сильно интересует, и постоянно выпытывал у Кости разные подробности. Пашка слушал равнодушно, так как никогда в будущей жизни готовить балык из оленя не собирался. Про Кольку быстро забыли.
   В кафе становилось жарко. Торги закончились, ханты оседлав свои собачьи упряжки, уехали. Столики, которые ханты использовали как прилавки, снова были расставлены и тут же заполнились рабочими и местными жителями. Короче говоря, все снова пошло своим чередом. Я, Костя и Пашка уже изрядно опьянели. Но балык еще оставался, и мы не спешили расходиться. Да, и торопиться было некуда. Тут Костя решил снять с себя куртку, так в ней было жарко. Он поднялся, стал стягивать с себя куртку, но получалось это с трудом. Сказывалось количество выпитого "чистого". Наконец куртка поддалась. Костя бросил ее в угол, но не очень удачно. Из карманов что-то выпало позвякивая. Костя выругался и стал поднимать с пола разные безделушки и мелкие монетки. Все, что подбирал, он засовывал в карманы брюк. Я рассеянно за ним наблюдал и тут я увидел, что прямо под столом лежит брелок в форме Эфелевой башни, к брелоку пристегнут ключ, а также маленький алюминевый жетончик. Это был брелок Кольки Анисина! Это точно. Такого брелока больше ни у кого из рабочих не было. К тому же на алюминиевом жетончике были выгравированы данные о Колькиной группе крови и резусе. Только у Кольки никакого ключа к брелоку пристегнуто не было. Во всяком случае, так было вчера. Я точно помню, когда мы с Колькой собирались вчера в кафе, он достал все из своих карманов и выложил на столик в нашей комнате. Я тоже так сделал. Мы так делали всегда, когда собирались идти в кафе пьянствовать. Это было мерой предосторожности, чтобы не потерять какую-нибудь важную вещь. Вчера я оставил в комнате золотую цепочку, а Колька? Колька оставил выкидной финский нож, который и сейчас лежал на столике в комнате. Все остальное, вместе с брелоком, Колька снова рассовал по карманам куртки, и мы отправились в кафе. Откуда Колькин брелок оказался у Кости, и что за ключ к нему прицеплен?
   Я посмотрел на Костю. Тот ползал на четвереньках по полу. И вроде бы все, выпавшее из карманов его куртки, было уже собрано, он с четверенек не поднимался. Он что-то искал еще. Наконец, он заполз под столик, и, подобрав брелок, стал подниматься. Причем, делал он это, явно преувеличивая свое опьянение. Я тоже решил ему подыграть. Когда Костя поднялся на ноги, то увидел, что моя голова лежит на столе, и я сладко сплю. Пашка еще раньше куда-то отошел. Костя даже облегченно вздохнул, никто его не видел за поисками брелока. Он сел за стол и налил себе "чистого":
  - Колян, - тронул он меня за плечо.
   Я промычал в ответ.
  - Ну, нажрался, придется тебя тащить. Пашка! - крикнул он в зал.
  Пришел Пашка, и приятели, взяв меня под руки, стали выводить из кафе. Я сам передвигал ноги и, выйдя на улицу, как бы очнулся и смог двигаться самостоятельно. Это обрадовало моих собутыльников, и они, убедившись, что я передвигаюсь вполне сносно, решили, что я и сам доберусь до общаги. Я не возражал, и отправился домой, а Пашка и Костя вернулись в кафе.
   Пока я шел к бараку, мысли плохо меня слушались. Единственное, что я понял, так это то, что Костя тоже как-то причастен к исчезновению Анисина. Но проанализировать ситуацию мне мешал шум в голове. Нужно было выспаться и все обдумать на свежую голову. И самое главное, надо перестать пить. Иначе, ничего не мешает мне, пропасть вслед за Колькой. Слишком много вокруг непонятного, в котором и на трезвую голову не разберешься, а уж о пьяной и говорить нечего.
   Я добрался до своей кровати и последнее, о чем я вспомнил перед тем, как уснуть, что я идиот и алкоголик. Если у Кости брелок Кольки, то он знает о Колькином исчезновении и без меня. Если, конечно, Колька брелок не потерял, а Костя не подобрал и решил оставить себе. Даже ключ на него прицепил. Но Костя не хотел, чтобы я увидел Колькин брелок у него. Почему? Мог бы сказать, что он ему его подарил. Ага, вместе с жетончиком. Чушь какая-то. Спать.
  
   Глава 6
  
   Я иду по подвесному мосту через горную реку. Мне кажется знакомыми и река, и мост. Я ходил по нему тысячи раз. Я иду уверенно, не смотрю под ноги. Я знаю, что внизу под мостом, бурлит, несется горная река. Река мелкая и сверху хорошо видны острые камни на ее дне. Часть из них выглядывает из воды. Вдруг под ногами что-то затрещало, мост проваливается, но я успеваю ухватиться за одну из досок и повисаю над пропастью. Я пытаюсь подтянуться, и мне это удается. Еще немного, и я выкарабкаюсь. Лишь бы никто не пошел по мосту, тогда от малейшего раскачивания я точно свалюсь вниз. И тут, когда мне оставалось совсем немного, чтобы выбраться и увидел, что с противоположной стороны на мост заходит человек. Более того, я его узнаю. Это Колька быстрым шагом идет по мосту. На груди у Кольки надет аккордеон. Он идет и играет какую-то мелодию, которую я слышал много раз, но никак не могу вспомнить где. Мост начинает раскачиваться, мои пальцы слабеют. Я что есть мочи кричу Кольке, чтобы он остановился, но из моей груди вырывается лишь слабый хрип. Из-за звуков аккордеона моих призывов Колька не слышит. Мои пальцы разгибаются, и я лечу вниз навстречу острым камням. Тут сон обрывается. Я поднимаю голову с мокрой подушки. Меня трясет от холода, так как печку на ночь я не натопил, и, ложась спать, ничем не накрылся. Голова гудит, очень хочется пить.
   Я поднимаюсь с кровати и смотрю на часы. Без пятнадцати полночь. Я проспал обычные шесть часов. Чтобы еще поспать, нужно еще выпить грамм двести "чистого", тогда есть шанс, что проснешься с рассветом. Я отогнал эту мысль, решив, что с этой минуты больше не пью. Похмелье я как-нибудь переживу.
   Я вышел на улицу набрал снега в ведерко, заменявшее кастрюлю, и поставил его на плитку. Затем разжег буржуйку и сунул в нее дров. Потом снова вышел на улицу и, раздевшись по пояс, несмотря на холод, умылся и растерся снегом. В это время со стороны кафе послышался шум. Значит, наступила полночь, кафе закрывают и через пятнадцать минут наш барак наполнится пьяными голосами. Возвращаются гуляки, чтобы лечь спать, а завтра снова в полдень вернуться в кафе. Вдруг я отчетливо понял, что вот такая жизнь рабочих лесозаготовок кому-то очень выгодна. И, причем, не их работодателям. Эти живут в райцентре, им выгодно, чтобы рабочие много работали и не просили лишнего при получении заработной платы. Но платят здесь неплохо, никто из рабочих не жалуется. Работа у них не очень квалифицированная, из всей техники только бензопилы и один бульдозер. Технология позавчерашнего дня, и на Большой Земле за такой труд много бы не заплатили. А здесь платят. Неужели кедр такой дорогой? И если он такой ценный, то почему до приезда сюда я не слышал, чтобы его где-нибудь еще заготавливали. Хотя, может, и заготавливают, просто меня это не интересовало.
   Нет, работодателям подобная жизнь рабочих не выгодна. Почему они тогда мер не принимают? А зачем? Вот если бы объем заготовок не выполнялся, тогда нужно было вмешаться, а так... Тогда кому это выгодно? Тому, по чьей вине пропадают люди. Ему точно выгодно. Простой пример: Колька пропал в ночь с пятницы на субботу, а об этом не знает никто кроме меня и участкового, которому эта пропажа не интересна. А всем остальным она не только не интересна, она вообще для них не существует. Если бы я сообщил всем, что Колька пропал, они кинулись бы его искать? Они не пошли бы сегодня в кафе и не напились бы, как обычно? Пошли бы, и напились. Разве что подняли бы тост за упокой души пропавшего, а дальше все пошло бы своим чередом. Именно поэтому за последние десять лет пропало двадцать девять человек.
   Я посмотрел на свое лицо в огрызок зеркала прикрепленного к стене. Из него на меня смотрело опухшее от пьянства не бритое лицо. Взгляд был помутневшим, под глазами четко обозначились темные круги. Про прическу я уж и не говорю. Я отошел от зеркала. А я ведь тут только два месяца. И уже ничем от других не отличаюсь, разве что не курю. Но начать никогда не поздно. Я уже пару раз в кафе пробовал начинать и не сказать, что мне это сильно не понравилось.
   Хлопнула входная дверь, и топот нескольких пар ног прервал мои размышления. В коридоре стало шумно. Кто-то возмущался, что сегодня Митяй "зажал" психический. Но ему ответили, что сегодня суббота, а "психический" только по пятницам. В "курилке" тоже о чем-то спорили. Наконец, минут через пятнадцать, все угомонились. Стало тихо, лишь из соседней комнаты доносился глухой храп.
   Я снял с плитки ведро с водой и перелил ее в чайник. Чайник снова поставил на плитку и стал ждать. Скоро чайник закипел, я вывалил заварку прямо в кружку и залил кипятком. Затем достал с полки вареный сахар и разбил его на мелкие кусочки. Сахар поддавался с трудом, так как лежал на полке добрых дней двадцать. Мы с Колькой никогда не пили чай с сахаром, да и чай порой заменялся обычным кипятком. Я взял Колькину кружку и перелил в нее из своей кружки половину уже заварившегося чая. В прикуску с вареным сахаром это было очень вкусно. Через несколько минут в моей голове просветлело, в желудке было теплое блаженство, на лбу выступил пот. А считалось, что от "чистого" можно вылечиться только "чистым". Но, оказывается, обыкновенный сладкий горячий чай и полезнее, и вкуснее, и, главное, не бьет по голове. Это открытие меня поразило, а ведь никто в бараке ничем, кроме "чистого" похмелье не лечил. Даже не пробовал.
   Теперь можно осмыслить ситуацию, и решить, что делать дальше. Прислушиваться к советам Некрасова о неизбежности происходящего я не собирался. В конце концов, по его версии выходило, что и я могу завтра пропасть, и никто меня искать не будет. Ну, уж нет. Заканчивать жизнь здесь, в Буруне, за сотни километров от цивилизации, я не собираюсь. Я не этим сюда приехал. К тому же здешние заработки меня интересовали в последнюю очередь. В далеком немецком банке у меня лежала и приносила проценты сумма, которой мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Я уверен, что Ольга не станет снимать с моего счета на предъявителя ни одного евро по принципиальным соображениям, хотя пароль счета я ей и сообщил. К тому же я знаю, что меня ждут и у меня есть шанс начать все с начала.
   Тут в коридоре послышались шаги. Скорее даже шарканье ног по полу. Кто-то прошел в сторону "курилки". Я налил еще стакан горячего чая, и накинув куртку, вышел в коридор. В "курилке", прислонившись к стене стоял Арсений. Он только что прикурил сигарету и теперь старался кольцами выпустить дым.
  - Доброй ночи, - приветствовал я его.
  - Будь здоров, - ответил Арсений, - чего не спишь?
  - Выспался уже, я сегодня рано отрубился.
  - Вот и я не могу уснуть, хоть тоже принял сегодня не мало. А Костька, вон, дрыхнет уже. Вот, что значит молодость.
   Я посмотрел на Арсения. Не высокого роста, начинающий седеть мужик, лицо сморщенное, не бритое.
  - А ты давно здесь? - спросил я.
  - Давно, лет шесть или семь. Я и сам не помню. Но дольше меня тут никто не живет, причем, в обоих бараках.
  - Домой не собираешься?
  - Домой? Нет у меня дома и собираться мне некуда. Но это долгая история и тебе ее знать не к чему. Да и не интересно это. Здесь останусь, здесь и умру.
  - Ну, извини, если обидел. Я не хотел. Только чего ты так рано собрался умирать? Ты ведь еще не старый.
  - Мне скоро пятьдесят, Колян. Работать все тяжелее и тяжелее с каждым годом. Да еще и "чистый" все потроха съел. Так что недолго мне осталось.
   Разговор становился совсем мрачным. Я, чтобы увести собеседника от печальных мыслей, нарочито весело воскликнул:
  - Да брось ты, Арсений. Придет весна, рассчитывайся, забирай деньги и езжай в какую-нибудь Тульскую губернию. Найди бабенку хозяйственную и живи в свое удовольствие.
   Арсений не ответил. Он взял у меня из рук горячую кружку и отхлебнул пару раз. Потом закурил еще одну сигарету и тихо сказал:
  - Если доживу до весны, тогда и думать буду.
  - А что тебе помешает дожить?
  - Я здесь уже давно. Многие мечтали уехать на Большую Землю, и что вышло? Я с Борисовым Гришей, который до тебя синоптиком был, два года в одной комнате жил. Дружили мы. А, он взял как-то раз и улетел в понедельник на вертолете, и даже не попрощался.
  - Бывает.
  - Улетел, а паспорт оставил? У нас документы были в надежном месте спрятаны. Его паспорт до сих пор там лежит. А без паспорта на вертолет тебя никто не посадит. Понял? А ты говоришь: до весны.
   Я сразу стал серьезным и спросил Арсения:
  - За шесть лет не только Борисов так неожиданно улетел?
  - Не знаю, я за этим не следил. За этим никто не следит. Если пить каждый день, все остальное теряет всякий интерес. Но Гриша был мой друг и если бы он задумал уехать, он бы меня в известность поставил. Поэтому никуда он не улетал.
  - Тогда что?
  - Пропал он. Исчез бесследно. Вместе с вещами исчез. Вот вместо него тебя наняли.
   В моей голове забегали всякие мысли, появилось много вопросов.
  - Ты участковому сообщил, что паспорт остался у тебя?
  - Нет. А зачем?
  - Не знаю, может, он бы организовал поиски Борисова.
  - Не усвоил ты еще здешних правил, поэтому и задаешь такие глупые вопросы. Если Некрасов в понедельник приходит на делянку и сообщает мне, что лично посадил пьяного Гришку в вертолет. Причем сообщает так, мимоходом, появился он на делянке совсем по другому поводу. При этом он почти угрожающе спрашивает, понял ли я, что Гришка Борисов улетел на Большую Землю? Как после этого я к нему обращусь?
   Арсений замолчал.
  - А писать в райцентр не пробовал?
  - Нельзя мне писать. Нет у меня такой возможности, хотя мне очень хочется что-то узнать о Гришке. Мне кажется, что если я напишу, то не протяну и недели.
  - С чего ты так решил?
  - Неужели тебе не понятно? Если Гришка кому-то понадобился, живой или мертвый, неужели ты думаешь, что свидетель или просто сомневающийся человек, который способен привлечь к этой истории милицию или прокуратуру, будет так просто отсюда отпущен? Стоит этому человеку хотя бы заявить участковому или в конторе о желании уволиться и уехать, как жить ему останется совсем немного. Ровно до дня прилета вертолета. Смотри, даже в рифму получилось. Так что, Колян, мне об отъезде думать никак нельзя. Ни в какую Тульскую губернию, а равно в любую другую, мне ни за что не попасть и не осчастливить какую-нибудь знойную вдовушку.
   Арсений снова замолчал и, отхлебнув из моей кружки, поставил ее на подоконник. Он пожелал мне спокойной ночи и медленно зашаркал ногами в сторону своей комнаты.
  - Арсений, - окликнул я его, - а почему ты мне все это рассказал? А если я донесу тому же участковому?
  - Не донесешь, - не оборачиваясь, ответил он, - тогда ты тоже станешь таким, как я, то есть не выездным. Я никому не расскажу, что ты теперь в курсе Гришкиного дела, а если ты сам решил набросить на себя капкан, то валяй. Но ты же не дурак.
  - Извини, я не хотел.
  - Ладно, проехали. К тому же ты теперь в такой же ситуации, что я был два месяца назад.
  - Не понял? - удивился я.
  - Все ты понял. Аниська куда делся? Если бы я не знал, что Колька пропал, я тебе ничего бы не рассказал, чисто из гуманных соображений. Меньше знаешь, дольше живешь. Теперь нас двое таких, кто что-то знает. И отсюда нам дороги нет. Не выпустят нас.
  - Кто не выпустит?
  - Какая разница кто, - Арсений повернулся ко мне лицом, - Колян, если бы я знал кто, давно бы их всех порешил. Не знаю я. Не Некрасов же? Он только "крыша", а, как и для чего все происходит, он может и не знать. Я так думаю. Ладно, давай спать, я давно над этим думаю, но ничего так и не придумал.
   Арсений зашел в свою комнату. Я взял кружку с остывшим чаем и направился к себе. То, что я услышал от Арсения, произвело на меня сильное впечатление. Нужно было сосредоточиться и подумать. Я еще заварил чая, а пока он заваривался, вышел на улицу и стал растирать лицо и шею снегом. Было холодно, луна была почти полной и хорошо освещала поселок. Во всем поселке не было ни одного огонька, и если бы не лунный свет, тьма была бы кромешной. Я быстро замерз и вернулся в комнату.
   Я сопоставил услышанное от Арсения с тем, что знал сам, и получилась у меня очень неприглядная картина. В поселке Бурун, Ханты-Мансийского автономного округа, находящегося в трехстах километрах севернее районного центра, и в который ничем, кроме вертолета добраться невозможно, в течение длительного времени бесследно пропадают люди. Причем не те, кто живет в поселке постоянно, а сезонные рабочие. Кроме того, участковый, его жена, жена начальника заготовительной конторы и он сам, скорее всего, к этим пропажам причастны самым непосредственным образом. Замешан тут каким-то боком и Костя, сосед Арсения по комнате. У Кости я видел Колькин брелок. Может быть еще кто-то замешан, мне пока неизвестно. Более того, Арсений утверждает, что уехать ему из Буруна не дадут. Тут меня прошиб пот, а мне дадут? Я же был у участкового и все ему рассказал. А если бы не рассказал? А вот если бы я не рассказал, то мне в понедельник к вечеру бы сообщили, что Колька Анисин, собрав вещички, укатил на Большую Землю, получив расчет в конторе. Кто бы это сделал? Да кто угодно: хоть Некрасов, хоть его жена, хоть Сизов. Причем, мне бы намекнули, что не надо поднимать шум. А пока, Некрасов только посоветовал, чтобы я шел и дальше пьянствовать и о Кольке забыл. Он, наверное, счел это за предупреждение. Только я этого, с похмелья не понял. Мне стало жутко, и помощи попросить не у кого. Арсений, мой теперешний товарищ по несчастью, производил впечатление обреченного, смирившегося со всем человека.
   В коридоре опять затопали. Кто-то снова направлялся в "курилку". Я вышел в коридор и увидел Арсения. Он стоял в той же позе, что и час назад, и сосредоточенно курил.
  - Никак не могу уснуть, - сказал он, увидев меня.
  - И я тоже.
   Мы помолчали. Я хотел найти какие-то слова для него, чтобы он почувствовал во мне нового друга, причем, может быть, единственного. Вместо этого я выругался и сквозь зубы прошипел:
  - Некрасов, сволочь. Дорого бы я отдал, чтобы покопаться у него в сейфе.
  - Зачем? - спросил Арсений.
   Я рассказал, что Некрасов мне показывал дела пропавших за десять лет двадцати восьми человек. Как ни странно, эта цифра Арсения не испугала. Напротив, он встрепенулся и сказал:
  - Сейф в опорном пункте?
  Я кивнул.
  - Я его вскрою в пять минут. Только нужен фонарик, а то темно. Пошли? - он испытывающе посмотрел на меня.
  - Пошли, фонарик у меня есть. Батарейки свежие, светит как прожектор.
  - Тогда собираемся и через пять минут встречаемся у входа на улице.
  Я кивнул.
   Когда мы шли по пустынной дороге, и я еще отметил, что следов мы не оставим, так как снег сегодня, вернее вчера не падал, я спросил:
  - Арсений, почему ты решил мне помочь?
  - Я не знал, рассказал ты Некрасову или нет про Кольку. А ты рассказал, да видать так его напугал, что он тебе и сейф открыл, и дела показал. Что такого ты ему сказал?
  - Ничего особенного, так наорал и то с похмелья.
  - Теперь мы с тобой в равных условиях. И ты знаешь, и я знаю. Ты знаешь про Кольку и с моих слов знаешь про Гришку. Я - наоборот. Если будут избавляться, то от обоих. Поэтому надо вместе держаться.
  - Согласен, - ответил я, - и благодарю за доверие.
  - Бога благодари, я исхожу из обстоятельств.
   Мы подошли к опорному пункту милиции. Я ожидал, что Арсений достанет из кармана набор отмычек и примется за работу. Но в руках у моего нового товарища я увидел большую связку ключей. Через две минуты Арсений открыл висячий замок, и мы зашли в помещение. Я включил фонарик. Его луч быстро нашел большой старый металлический сейф. Я посмотрел на Арсения.
  - Ерунда. Сейчас мы его, родимого быстро вскроем.
   Арсений определил необходимые ключи и принялся за работу. Я осмотрел помещение. На стене висел портрет Дзержинского и какие-то графики, датированные позапрошлым годом. Кругом было грязно и полно пыли. Чему удивляться? Зимой опорный пункт не отапливался, поэтому сюда участковый почти не заходил. Летом, скорее всего, он тут порядок наведет.
  - Готово, - прошептал Арсений и открыл тяжелую дверцу.
  Я посветил фонариком внутрь сейфа. Дела были на месте. Я их вытащил и положил на стол, передал фонарик Арсению, а сам раскрыл первую папку.
  - Агафонов Николай Петрович, 1978 года рождения, родился в Перми. Две судимости за хулиганство, - читал я вслух первый лист дела, - административные наказания за драку.
   Я пролистал несколько протоколов об административных наказаниях. Они меня не интересовали.
  - Ага, вот, нашел. Заявление от Люськи Сизовой. Пропал 25 сентября 2006 года. Так, рапорт Некрасова о поисках. Поиски ни к чему не привели. Рапорт участкового в райцентр о пропаже. И вот самый последний документ, составлен в одиннадцатом году. Поиски прекратить, считать умершим. Объявить заинтересованным лицам о праве обратиться в суд за признанием Агафонова умершим. Ознакомлена Люська. Лихо.
   Я стал смотреть другие дела и быстро выяснил, что Агафонов был последним пропавшим лицом, на которого было заведено дело. Он был последним, кого хотя бы на бумаге искали, и о пропаже которого, Некрасов сообщил вышестоящему начальству.
  А с тех пор прошло шесть лет.
  - Ты понял? - спросил я Арсения.
  - Как не понять. Теперь рабочие не пропадают, а рассчитываются с работы, и уезжают на Большую Землю. Так удобнее.
  - Странно, а почему Некрасов велел мне в понедельник зайти и написать заявление о Колькиной пропаже.
  - Ну и что. Что он реагировать будет? Полежит твое заявление на всякий случай, а как только ты уедешь или ... пропадешь, он его выбросит.
   Я заглянул в сейф. На стопке лежалых, пожелтевших бумаг лежал лист белой бумаги с моим портретом! Это была ментовская ориентировка. Я посветил фонариком на листок и прочитал:
  "Разыскивается опасный преступник Терентьев Павел Николаевич. Далее описываются приметы, рост, прическа и в чем был одет, когда меня видели в последний раз. С большой вероятностью преступник может быть вооружен. Принять меры к задержанию".
  - Чего ты там ищешь? - спросил Арсений, - неужели не видно, что он этот сейф давно не открывает. Даже по замку видно. Если бы замок открывали регулярно, я справился бы с ним гораздо быстрее. Пошли отсюда.
  - Пошли.
   Арсений закрыл сейф, а затем и входную дверь. Мы взяли из-под крыльца веник из тонких прутьев и тщательно смели следы на приступках и вокруг крыльца. Убедившись, что наше посещение опорного пункта останется незамеченным, мы отправились в обратный путь.
  - Вот куда надо бы залезть, - показал Арсений на контору лесозаготовок.
  - Зачем, - удивился я.
  - Как зачем? Мы знаем двоих, кто точно не уехал, а пропал. Можно посмотреть документы в отделе кадров. Ведь на расчет пишут заявление, а потом получают расчетные деньги и расписываются.
  - И книжку трудовую получают, и тоже расписываются.
  - Как они с этим делом управились, хотелось бы посмотреть, - прошептал Арсений, - а заодно выписать всех рассчитавшихся за последние шесть лет и проверить, кто из них жив.
  - Ты сможешь открыть замок? - спросил я.
  - Плевое дело. Но давай дождемся, пока Кольку не уволят. Сходим туда во вторник, или в среду. Только надо наших всех напоить, чтобы спали крепче.
  - У меня как раз День Рожденья в среду. Я проставлюсь по полной программе, а ночью мы в контору наведываемся.
  - Нормально, - ответил Арсений, - надеюсь, что до среды нас не угробят.
  - Типун тебе на язык.
   Мы вернулись в барак, и, попрощавшись, разошлись по своим комнатам. Я прилег на кровать и попытался уснуть, но разные мысли лезли в мою голову и мешали. Получается, что Некрасов знает, кто я на самом деле. Тогда почему он до сих пор меня не сдал? Почему не арестовал? Ориентировку он получил уже давно. Возможно, даже раньше того дня, когда я появился в Буруне. И ни каких действий он не предпринял. Ничего не понимаю. Какую роль он мне уготовил? Про мои прошлые "подвиги" в ориентировке не говорилось. Но если преступник объявлен в Федеральный розыск, то уж точно не за мелкую кражу. Не может Некрасов этого не знать. Значит, к той роли, которую он мне готовит, мое криминальное прошлое не имеет отношения. В делах, которые я видел в опорном пункте полно пропавших с судимостями. Это не помешало им пропасть. Значит, и я тоже должен буду пропасть. Некрасову это даже удобно, меня все равно ищет вся полиция страны. Ну, не нашла, так тоже бывает. А кроме полиции искать меня некому. И пропадет в тайге не Павлик Терентьев, снайпер штучного образца, угробивший за свою карьеру полтора десятка душ, а Коля Симонов - мелкий уголовник и мошенник, к тому же почти состоявшийся алкоголик.
   Одно мне было непонятно, почему сначала пропал мой сосед Колька Анисин? Почему Некрасову надо было сначала добраться до него? Проще было бы начать с меня.
  
   Глава 7
  
   Воскресное утро в Буруне отличалось от остальных тем, что по воскресеньям для рабочих лесозаготовок топилась баня. Еще с вечера субботы в бывшем сельском клубе, который располагался на самом краю поселка, затапливались две большие печки. Топили печки сами рабочие по очереди. Я один раз этим занимался вместе с Колькой. Не спать пришлось всю ночь.
   Проснувшись, я собрал одежду для стирки, сменил постельное белье и на своей кровати, и на Колькиной. Грязное постельное белье уложил в специальный мешок и выставил в коридор. Через пару часов за этими мешками придут из поселка двое мужиков и унесут сначала на "прожарку", а затем их жены займутся стиркой, когда все желающие закончат помывку. Во вторник чистое постельное белье будет возвращено в общежитие. Такой вот непритязательный быт был налажен для работников лесосеки.
   В бараке было еще тихо, никто еще не проснулся. Я взял мыло, мочалку, полотенце и отправился в баню. Мне не очень хотелось мыться в компании. Тем более после всего произошедшего. Казалось, что все кругом замешаны в этих странных исчезновениях. Конечно, я понимал, что привлекать рабочих к любым криминальным делам - дело пропащее. Они здесь все временно, на Большой Земле могут и проболтаться, к тому же все они еще и пьянствуют беспробудно. Какие дела можно иметь с такими людьми? Но Костя? Откуда у него Колькин брелок? Он же замешан! Может и другие тоже, понять логику преступников сложно, а то, что в Буруне не первый год совершаются преступления, я был уверен. Я сам долгие годы был не в ладах с законом, поэтому любое его нарушение я чувствовал за версту. А здесь и принюхиваться особо не надо. Нужно непременно узнать, в чем состоит смысл пропажи людей в Буруне. Тогда можно подготовиться к своему собственному исчезновению. Тогда можно использовать ситуацию в своих целях.
   Размышляя подобным образом, я шел по дороге к бане. Дорога была пустой. Тут увидел, что навстречу мне со стороны лесосеки движется собачья упряжка. Являясь единственным в Буруне зимним средством передвижения, собачьи упряжки не были редкостью. Поравнявшись со мной, упряжка остановилась. Я увидел, что в санях сидит старик, который вчера подсел ко мне за столик в кафе во время ярмарки.
  - Здравствуй, Николай, - приветствовал меня старик, и я удивился, что он помнит мое имя.
  - Доброе утро, - ответил я.
  - Как Москва? Как столица? - спросил он в два приема, как будто речь шла о двух разных городах.
  - Стоит Москва, чего ей сделается.
  - Это хорошо. В баню?
  -Да, сегодня воскресенье. Спасибо за балык, было очень вкусно.
   Старик заулыбался:
  - Это я сам делал. Лучше меня никто не может балык делать.
   Я знал, что у хантов похвастаться чем-то, самое любимое занятие, даже если для самолюбования нет причин. Значит он - хант. У манси с этим вопросом все гораздо скромнее. Старик порылся в санях и достал сверток.
  - На, Николай, это тебе.
  - Что это? - спросил я удивленно.
  - Это копченый медведь. Очень вкусно.
   Я удивился еще больше. С чего бы это он решил меня одаривать. Я хотел отказаться, хотя бы из вежливости, но старик сунул мне сверток под мышку и, прикрикнув на собак, поехал дальше по дороге. За бараками дорога кончалась, но старика это не остановило. Собаки понесли его прямо по сугробам в сторону леса. Они почти не утопали в промерзшем снеге и развивали приличную скорость. Вскоре упряжка скрылась за деревьями.
   Я положил сверток в сумку с банными принадлежностями и продолжил свой путь. Размышлять над поступками хантов мне было некогда. Может ему, что-то нужно от меня, и он ко мне еще обратится? Как рассказывал Колька, ханты просто так ничего не делают. Всегда с выгодой. Их к этому приучила жизнь в таких суровых условиях, а еще бедность. Не смотря на то, что они добывали пушнину, разводили оленей, собирали различные лесные коренья и ягоды, цены на заготовительных базах, принимавших у них плоды их трудов, были мизерными. Да и сами базы располагались в райцентре, куда добраться было нелегко. Поэтому охотники и устраивали в Буруне ярмарки. А сдавать шкурки коммивояжеру прилетавшему всякий раз по понедельникам, было совсем невыгодно. Тем более что он старался предложить охотникам обмен: спички, соль, сахар, спирт, горючее и так далее. Согласитесь, что обмен по известным меркам, был кабальным. Но деваться хантам было некуда, и они соглашались.
   Проходя мимо конторы лесозаготовок я посмотрел на окно своей лаборатории маленькой каморки в самом углу большой избы и подумал, что заглянуть в документы отдела кадров я смогу и не дожидаясь среды. В понедельник я, как обычно возьму лыжи и отправлюсь в три точки в тайге. Самая дальняя точка от поселка находится в восьмистах метрах. Обычно я иду медленно и возвращаюсь в лабораторию только после обеда. Наскоро перекусываю в кафе и сажусь за анализы снега. Потом отдаю отчет в радиорубку, где сидит и страдает от безделья радист Сеня. Моему появлению он обычно радуется, так как появляется возможность хоть чем-либо себя занять. Куда и зачем он передает сведения о температуре воздуха и результатах анализа снега, мне неизвестно. Может это нужно для лесозаготовок, может для полетов вертолета, может еще по какой-то причине? Но заработную плату мне платит контора лесозаготовок. Наверное, и результаты моей работы отправляются в райцентр таким "допотопным" способом для этой же цели.
   В понедельник я, если потороплюсь, то вернусь в контору часам к одиннадцати. В двенадцать все разойдутся на обед: Люська с директором к себе домой, Ирина Ильинична к себе кормить участкового, бухгалтерша тетя Валя тоже отправится домой. Вернутся они через час, не раньше. Бывало, что я из леса возвращался и до окончания обеда, но на дверях висел замок. Поэтому я, оставив лыжи на крыльце, шел в кафе. Первыми с обеда возвращались Сизовы, так как ключ был у директора. Бухгалтерша и Ирина Ильинична раньше двух в контору не возвращались. Получалось, что обед у них длился два часа, но так было заведено издавна и никому это не мешало. За час я все документы найду и просмотрю, поэтому лезть в контору ночью не понадобится. Да и определить, что ночью контору открывали и рылись в бумагах, гораздо проще, чем опорный пункт, который месяцами никто не посещал.
   Я зашел в баню и отпустил двух истопников из соседнего барака. Глаза у них были сонные, но они бодрствовали. Если баня сгорит, то и всей работе придет конец, так как завшивят все работники за пару недель. Поэтому баню берегли и без присмотра печки не оставляли. Дежурство истопников кончалось первым посетителем. Около печек были аккуратными стопками сложены дрова, которые предстояло сжечь днем. Печки располагались таким образом, что топить их нужно было из предбанника, а отапливали они помывочное помещение. В предбаннике я скинул одежду, взял мочалку, мыло и зашел внутрь. В небольшом, шесть на семь метров, помывочном отделении пар висел в воздухе, было жарко и от печек и от большого бачка с горячей водой, нагреваемой этими же печками. Холодная вода стояла тут же на полу в другом, еще больших размеров, баке.
  Тут же стояли две скамьи и табурет с десятком шаек из оцинковки. Ни о каком душе речи, конечно не было. Все моющиеся знали, что на одного человека положено два ведра горячей воды и четыре холодной. Мерные ведра стояли тут же, на полу. Все это правило соблюдали и обходились расчетным количеством воды. Никто напрасно воду не расходовал.
   Я блаженствовал лежа на лавке. Пот стекал с меня большими каплями, которые падали на пол. Я слышал, как они ударяются об пол, такая стояла тишина. Но это недолго. Скоро заявятся остальные участки банного дня. Кто-то принесет с собой выпивку. Начнется гуляние прямо здесь, а затем продолжится в кафе. Так было всегда, во всяком случае, с тех пор, пока я здесь. Я обратил внимание на надписи на потолке и стенах. Потолок и стены были деревянными, и чтобы что-то нацарапать, нужно приложить определенное умение и сноровку. Причем писали, не те, кто мылись, а, скорее всего истопники, которым всю ночь не спать и делать все равно нечего. Я механически читал надписи. Чего тут только не было, от желания увековечить свое имя до сообщения о том, что "Люська - шлюха". Кто бы сомневался? Но видать у автора надписи были свои причины об этом сообщить моющейся общественности.
   Тут мое внимание привлекла одна надпись на стене. Под самым потолком возле лампочки было нацарапано: "Все там будем". Я бы и не стал заострять внимание на этой надписи, если бы под ней не стояли дата и подпись: Гриша. Дата указывала на то, что надпись была выполнена Гришей за две недели до моего приезда в Бурун. Никто из настенных писателей не подписывался под своими творениями и дату не ставил. Нет, были надписи типа: "Саша К. 2009". Но такие надписи не несли никакой информации, а дата указывала только на текущий год. А Гриша поставил и число, и месяц, и год. Да еще сообщил, что, сколько не трепыхайся - конец один, и он неизбежен. Фатальная какая-то надпись. Если учесть, что истопникам пить запрещено, то царапал эту фразу человек трезвый. Тут я вспомнил, что моего предшественника звали Гриша, мне об этом Арсений рассказал. Гриша тоже исчез, и именно поэтому приехал вместо него я. Я вспомнил, что в журнале результатов анализов снега был перерыв. До моего приезда анализы не делались ровно неделю. То есть в воскресенье чуть больше двух месяцев назад Гриша топил баню, наверняка вместе с Арсением. Они жили в одной комнате, и других истопников не могло быть по определению. В пятницу на следующей неделе Борисов сделал последнюю запись в журнале анализов, а дальше Некрасов сообщил Арсению, что в понедельник Борисов рассчитался и улетел на Большую Землю. А в следующий понедельник приехал я, на работу вышел во вторник, и записи в журнале возобновились.
   Жаль, что Арсений не со мной. Он, наверняка видел, как царапал на стене Гриша, и сможет объяснить смысл надписи. Выходит, что Борисов что-то подозревал? Он чувствовал или предвидел, что с ним что-то произойдет в ближайшее время. Поэтому он и поставил дату. Я быстро прикинул, может это какой-то другой Гриша? Нет, Григорий- имя редкое, и других рабочих с таким именем в обоих бараках не было. А из поселка никто в эту баню не ходит. Не потому что брезгуют, просто в каждом дому есть свои бани. Да и не стали бы истопники таскать воду для посторонних, не имеющих отношения к лесозаготовкам, граждан.
   Я решил дождаться Арсения, и намыливать мочалку не спешил. Стали приходить рабочие, но Арсений так и не появлялся. Это вызвало у меня беспокойство и плохое предчувствие. Наконец, пришел Костя, сосед Арсения по комнате. Я с ним поздоровался и спросил про Арсения:
  - Дома остался, нездоровится ему.
  - Что такое?
  - Не знаю, лежит и не встает.
   Я быстро собрался и пошел в общагу. По пути мне попадались рабочие, шедшие в баню. Все они оживленно переговаривались и были в приподнятом настроении. Еще бы! Сегодня баня, а это при здешней скуке целое мероприятие, причем приятное.
   Я зашел к себе в комнату, бросил на кровать мешок с одеждой и подарком старого ханта. Поискал лекарства, но у нас с Колькой был только аспирин. Я положил упаковку в карман и пошел в комнату Арсения. Он лежал на своей кровати полностью одетый, глаза были закрыты, мне показалось, что он спит.
  - Арсений, - тронул я его за плечо.
  Он с трудом, медленно раскрыл глаза.
  - Это ты? - спросил он, как будто меня не видел.
  - Ты узнаешь меня? - спросил я.
  - Да, узнаю. Видишь, как все получается. Не видать мне весны, как своих ушей.
  - Брось ты раньше времени себя хоронить. Сейчас я нагрею тебе чаю, примешь аспирин, а я пока за врачом сбегаю.
  - Не надо ничего, это не простуда. Это другое.
  - Что другое?
  Но Арсений снова закрыл глаза. Казалось, что он теряет сознание. Я снова потряс его за плечо.
  - Что другое? Арсений, что?
  - Все там будем, - еле слышно прошептали его губы.
   Он силился еще что-то сказать, но начавшиеся судороги ему мешали это сделать. Арсений умирал, умирал у меня на глазах. Последнее, что он произнес, было невозможно понять. Через секунду все было кончено.
   Я понял, что помочь ему уже невозможно. Мы жили в одном бараке два месяца, двери наших комнат были напротив друг друга, но я никогда не обращал на него внимания. Мы даже не здоровались. Он был замкнутым, угрюмым. И только вчера, совершенно случайно, мы стали друзьями. И вот теперь, я с ужасом это осознал, теперь я совсем один. Нет ни одного человека, с которым можно было поделиться своими сомнениями и попросить о помощи.
   Не смотря на смерть, произошедшую на моих глазах, я решил, что надо осмотреть вещи Арсения, пока есть такая возможность. Костя наверняка из бани проследует в кафе, и его скорого возвращения можно не опасаться. Я достал из-под кровати Арсения его чемодан. Старый, потертый, видавший виды чемодан, у которого Арсений был, скорее всего, далеко не первым хозяином. В чемодане кроме одежды, паспорта и разной мелочи я увидел сложенный вчетверо листок бумаги. Я развернул листок. Это было заявление от Арсения в контору лесозаготовок об увольнении. Написано оно было в пятницу. То есть в тот день, когда пропал Колька. В верхнем правом углу на заявлении стояла размашистая Сизовская резолюция: уволить с пятнадцатого февраля. Это значит, что Арсений уволен с завтрашнего дня. Завтра он должен был получить расчет и в одиннадцать часов улететь на вертолете в райцентр. А он не дожил. Вчера ночью он знал, что все равно уехать ему не дадут, поэтому так обреченно об этом говорил со мной. Он знал, что не доживет!
   Я еще раз осмотрел комнату Арсения и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Ничего из комнаты я не взял. Вернувшись к себе, я решил, что мне не стоит бежать к врачу или к Некрасову с вестью о смерти Арсения. У нас не принято заходить в чужие комнаты без лишнего повода, а особенно, когда хозяев нет. Поэтому мое сообщение о смерти товарища наведет его недругов на мысль о том, что я мог с ним перед смертью поговорить и он, которому терять уже нечего, мог мне что-то и рассказать. Арсению все равно уже не поможешь, а навлекать на себя дополнительную опасность весьма рискованно.
   Меня мучил только один вопрос. Арсений умер своей смертью или ему помогли? Если бы не его заявление, то я бы над этим и не задумывался. Мог Арсений умереть? Почему бы и нет. Он жил здесь шесть лет, пьянствовал не хуже других, курил по две пачки в день, наверное, имел хронические недуги. Так, что, чему было удивляться? Вызывало удивление совсем другое. До Арсения не умирал никто, все пропадали. Может, у преступников времени не хватило, чтобы похитить Арсения? Ведь заявление он написал в пятницу. Ну и что? Если Сизов в курсе всех событий, то он просто не подписал бы ему заявление, и Арсению никак бы не удалось улететь в понедельник. При посадке в вертолет смотрят на подписанный начальником лесосеки обходной лист. То есть уволившийся должен не иметь долгов перед работодателем. Сизов мог оставить Арсения в Буруне еще на некоторое время, но он заявление подписал. Что-то тут не стыкуется. А вот что, я никак не мог понять.
   В коридоре послышались шаги. Сразу много рабочих вернулось из бани. Еще минут через пятнадцать возле комнаты напротив стало особенно оживленно. Я вышел в коридор.
  - Что случилось? - спросил я у Пашки, который стоял ко мне ближе всех.
  - Арсений умер, - тихо ответил он.
   В комнате Арсения уже приспосабливали носилки. Местный врач, маленький тщедушный мужичонка, которого я никогда не видел трезвым, заканчивал осмотр трупа. Наконец, он выпрямился и велел перекладывать тело на носилки.
  - В морг его, сердешного, - писклявым голосом проговорил врач.
   Морг представлял собой сарай рядом с медпунктом. Там умершие находились до тех пор, пока не растает снег и их можно будет предать земле. Раньше начала июня похороны Арсения не состоятся.
  - Что с ним? - спросил кто-то из толпы.
  - Что, что? - передразнил доктор, - пить надо меньше. Перепой, вот сердце и не выдержало. Будете так лопать, и вы окажетесь с ним рядом, там в морге.
   Он один посмеялся своей удачной, как он думал, шутке и, взяв в руки свой саквояж, ушел. Четверо парней помоложе закрыли труп Арсения простыней, подняли носилки и понесли вслед за доктором. Вот и вся процедура. Завтра доктор выйдет на работу и напишет заключение о смерти Арсения. Заключение подпишет и Некрасов, что труп, мол, не криминальный. Был Арсений, и нет Арсения.
   Мне очень захотелось выпить, чтобы хоть помянуть Арсения, но я сдержался и не пошел вместе со всеми в сторону кафе. Помянуть умершего дело святое. Чем не повод для начала очередной пьянки? Я стоял на крыльце и смотрел вслед удаляющейся толпе. Пошли все, Костя - сосед Арсения тоже был среди них. Таким образом, в бараке никого не осталось. Некоторые спрашивали, почему мы с Колькой не идем на поминки. Представляете, все до сих пор были уверены, что Колька Анисин валяется на своей кровати. Никто не удивится, если завтра он рассчитается и улетит на Большую Землю. Никто ничего не знает, кроме меня. И пока я не напишу такого же заявления, какое написал Арсений, я могу чувствовать себя в относительной безопасности. Эх, Арсений...
  Зачем ты написал заявление? Тебе же и ехать было некуда, ты же сам мне говорил, что один ты на всем белом свете. Вдвоем бы нам было легче. Куда ты собирался? Мне ничего не сказал. И тут до меня дошло, что Арсений и не собирался никуда уезжать, он просто хотел проверить результаты собственного расследования исчезновения Гриши Борисова. Поэтому он так легко согласился проникнуть в опорный пункт. Стал бы он рисковать, если бы знал, что в понедельник улетит? Нет, конечно, не стал бы. Он своей гибелью и меня предостерег от необдуманных поступков. Спасибо ему. Жизнью своей он не дорожил, да и нелегкая, наверное, у него была жизнь.
   Кто же и как убил Арсения? Когда я пришел из бани, в бараке никого не было. Я, честно сказать, грешу на Костю. Подсыпал Арсению в кружку какую-нибудь отраву, убедился, что тот выпьет, и ушел спокойно в баню. Я снова зашел в комнату Арсения и начал ее осматривать уже со всей тщательностью. Я высыпал все из мусорного мешка, пытаясь обнаружить флакон из-под жидкости или таблеточный лист, но ничего похожего в мусоре не было. Осмотр кружек тоже ничего не дал. Обе кружки были со следами капель жидкости, никакого запаха из кружек не исходило. И когда моя версия смерти Арсения начала рассыпаться, я нашел то, что искал. Я раскрыл печку-буржуйку. Последний раз ее топили утром, так как в комнатке холодно не было, и найти что-то в пепле и золе было бесполезным занятием. Печку я открыл скорее машинально, как делает человек не знающий не только, где искать, но и что он ищет. Такой человек открывает все дверцы подряд без особой цели. В полностью прогоревших углях я заметил что-то блестящее. Это была иголка от разового шприца. Сам шприц из пластмассы, он сгорел бесследно, а металлическая игла осталась. Вот она - причина смерти. Укол спящему, и он больше не поднимется с кровати. Костя? А кто еще? Конечно, он, больше некому.
   Мне очень захотелось взять где-нибудь ружье, пойти в кафе и застрелить убийцу на глазах у всех. Выдать свой фирменный дуплет, один выстрел в голову, второй в сердце. Глупо, конечно. Костя, скорее всего, только исполнитель. А вот, того, кто за ним стоит еще предстоит найти. Тогда можно и...
   Я вернулся в комнату и уложил найденную иглу в пакетик, где хранились окурок и пуговица. Пакетик я спрятал, как мне показалось надежно, под матрац Колькиной кровати. Тут я вспомнил, что при осмотре комнаты напротив, я не обнаружил большой связки ключей, которую видел у Арсения сегодняшней ночью. Конечно, он мог ее спрятать вне комнаты, но это вряд ли. Скорее всего, ключи забрал тот, кто сделал ему укол.
   Тут я вспомнил о подарке старика и почувствовал, как проголодался. Я развернул сверток. Внутри оказался большой кусок мяса, от которого исходил чудесный запах. Я взял нож и нарезал мясо тонкими ломтиками. На вкус медвежатина была превосходной, хотя я слышал, что мясо медведя в рот не вломишь и не разжуешь, как следует. Но видимо все зависит от того, как его приготовить. Я мысленно поблагодарил старика и насытившись, налил себе горячего чая. Медленно делая несколько шагов вперед назад по маленькой комнатке и прихлебывая горячий чай, я стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
   Итак, в ночь с пятницы на субботу пропал Колька. Ночью он курил в бараке, но на кровать не ложился. Возле барака я нашел пуговицу с милицейской куртки Некрасова. Некрасов искать Кольку не стал, напротив сообщил мне, что пропажи людей - дело обычное, никто их не ищет. За последние пять лет никаких дел об исчезновениях не заводится. Напротив, считается, что человек неожиданно рассчитался с работы и уехал. Для того, чтобы никто никого не вспоминал, поощряется беспробудное пьянство. Перед Колькой пропал синоптик Гриша Борисов, который что-то предчувствовал и нацарапал в бане за неделю до своей пропажи: "Все там будем". Арсений попытался что-то выяснить, так как с Гришей дружил, и решил проверить созданную им версию. Для этого он написал заявление на расчет в пятницу и должен был в понедельник улететь. Возможно, Арсений тоже ждал, что он пропадет, но его просто убили. Если бы он знал о таком исходе, то вряд ли бы написал заявление. Это все, что мне известно. Нет, не все. Еще мне известно, что в сейфе участкового полицейского лежит ориентировка на меня, и Некрасов не принимает в отношении меня никаких действий.
   В понедельник я попытаюсь найти в отделе кадров сведения о ранее пропавших рабочих, и определить, что их связывало, если их, конечно, что-то связывало. Это все, что я смогу пока сделать. Я подумал, а угрожает ли мне опасность разделить судьбу Арсения? Нет, вряд ли. Заявление на расчет я не напишу не только потому, что возвращаться на Большую Землю мне пока нельзя, но и потому, что я сам видел, чем это кончается. И Некрасов об этом знает. Поэтому пока мне опасность не угрожает.
  
   Глава 8
  
   Утро понедельника началось как обычно. Барак проснулся с рассветом и стал собираться на работу. Я тоже сбегал, умылся снегом, почистил зубы, позавтракал и попил чая. Дальше все двинулись в сторону делянки. Я шел вместе со всеми, но у конторы лесозаготовок свернул с дороги. Я успел подумать о том, что никто не поинтересовался даже, почему я иду один без Кольки. Никого это не интересовало, так как похмелье заставляет думать только о нем, все остальное не похмелившегося человека не интересует.
   Контора была уже открыта. Я зашел внутрь, в помещении было уже относительно тепло, печки старались во всю, и поздоровался с бухгалтершей, которая пришла пораньше и растопила печки. Ни Люськи, ни Ирины Ильиничны еще не было. В своей конурке с громким названием "Лаборатория", о чем извещала табличка на двери, я взял лыжи и рюкзак с приспособлениями. Обув лыжи, я двинулся в тайгу. Снега за выходные нападало немного, так что мои пятничные следы были вполне различимы. Я встал на лыжню и углубился в лес. Помня о своих замыслах, я старался все делать быстро. Вся работа заняла около часа, и с последней точки можно было возвращаться в контору. Тут в небе загудело, и появился вертолет. Он медленно заходил на посадку. Значит, времени было десять утра. Было видно, какие огромные клубы снега поднял в воздух вертолет, приземляясь в поселке.
   Получалось, что я немного опережаю график. Но, я сильно вспотел, и теперь если буду двигаться медленнее, обязательно замерзну. Первое правило при сильном морозе - не торопись, чувствуй тот момент, когда может появиться пот. Ну, а уж если прозевал, то скорость движения не сбавляй до попадания в жилье, иначе точно замерзнешь и заболеешь. Поэтому весь мокрый от пота, в промокшем насквозь нательном белье, я вернулся в контору. Вертолет к этому времени уже успел улететь.
  - Ты что, синоптик? - подняла голову Люська, - от красных волков бежал?
  - От них, - ответил я.
  - Какие у нас волки? - поддержала разговор Ирина Ильинична, - у нас тут так шумят на лесосеке, что волк наш Бурун за версту обходит.
  - Синоптик не опытный еще, - бухгалтерша подняла голову от своих бумаг, - вот и бежал бегом. Ладно, он молодой, не заболеет.
  - Колян, иди вот чая выпей горячего, - Ирина Ильинична поднялась и пошла к дымящемуся чайнику.
   Я в лаборатории снял нательное белье и развесил на стуле. Снова одевшись, я вышел к женщинам. Лицо у меня горело, пить очень хотелось, и я взял из рук Ирины Ильиничны горячую кружку.
  - Куда же это ты торопился? - кокетливо спросила Люська.
   Я не знал, что ей ответить, но тут на помощь мне пришла бухгалтерша:
  - Ну, чего к парню пристала, дай ему отдышаться. С дружком, наверное, хотел попрощаться.
   Я насторожился, но ничего не ответил.
  - С Анисиным? - спросила Люська, - синоптик, ты, что с ним дружился?
  - Мы жили в одной комнате, - ответил я тихо.
  - Он улетел только что, - размеренно и внятно произнесла Ирина Ильинична, - понял?
   И, чтобы не услышать мой ответ, тут же продолжила:
  - Болтался в поселке все выходные, а сегодня рассчитался и был таков. Понял?
  - Да, - утвердительно кивнул головой я.
   Я поблагодарил за чай и вернулся к себе в каморку. Нет, они совсем обнаглели! Я приходил к Некрасову в субботу и говорил Ирине Ильиничне, что Колька пропал. А она мне в понедельник рассказывает, что Колька улетел на Большую Землю! Некрасов даже не соизволил сам это сделать, а попросил жену. Причем в курсе этого "отъезда" и Люська, и даже бухгалтерша. Прямо стая упырей, а не контора лесозаготовок.
   Не спеша, делая анализы снега, и производя расчеты, я посматривал на часы. Пол двенадцатого засобиралась на обед бухгалтерша, она ведь раньше всех пришла. Потом в помещение конторы зашел сам Сизов и позвал Люську обедать. Они тоже ушли. Оставалась Ирина Ильинична. Но, наконец, она тоже поднялась со своего рабочего места и стала одеваться. Я взял в руки колбы и вышел из лаборатории.
  - Придется тебе, синоптик, нас тут с обеда дожидаться.
  - Я согласен, у меня работы полно.
  - Ну и ладно, - направилась к двери Ирина Ильинична, - как кто из баб придет с обеда, можешь и ты отправляться.
  - Хорошо, я понял.
  - Это прекрасно, что ты такой понятливый, - с каким-то скрытым подтекстом произнесла эту фразу Ирина Ильинична.
   Я прикрыл за ней дверь. Внутри замка не было, поэтому на всякий случай я подпер дверь большим ухватом, стоявшим возле печки. Если, кто и спросит, зачем я это сделал, я отвечу, что находился в лаборатории и входная дверь мне не видна. Мало ли что? Приняв меры предосторожности, я бросился к Люськиному столу. На самом виду лежал табель учета рабочего времени рабочих лесозаготовок. Боже! Анисин шел самым первым, так как фамилия его начиналась с первой буквы алфавита. У все рабочих сегодня уже стояли восьмерки, а напротив Колькиной фамилии было написано "уволен". Я порылся в бумагах на столе и нашел Колькино заявление на расчет с сегодняшнего числа. Отпечатано оно было на машинке, причем на вот этой вот самой. Я посмотрел на старую печатную машинку, стоящую на отдельном столе, который никто не занимал. Под заявлением стояла Колькина подпись. Я помню, как он расписывался, и подпись была похожей на настоящую. Сверху заявления стояла резолюция Сизова. Так, с Колькой все ясно, он с утра успел уволиться и улететь на вертолете. Не придерешься. А это что? Доверенность Люське Сизовой получить расчетные деньги. Господи, ну не из-за двухсот же тысяч Колька пропал? Неужели все так банально просто? Доверенность тоже отпечатана на машинке, тут данные Колькиного паспорта. Внешне все вроде нормально. При случае Люська объяснит, что Колька у нее занимал, а, уезжая неожиданно и срочно, вот таким образом долг вернул. Копия Колькиного паспорта в бухгалтерии есть и, выдавая Люське Колькины деньги, бухгалтерша ничего не нарушает. В ведомости Люська распишется по доверенности. Все продумано: именно сегодня в кассе нет таких денег, их надо заказывать, а Колька "ждать" не мог и написал доверенность. Все здорово, не подкопаешься.
   Я выдвинул ящики в столе Люськи и стал просматривать, лежавшие там бумаги. В нижнем ящике я обнаружил коробку из-под женских туфлей. В коробке оказались перетянутые резинкой трудовые книжки. Я развязал резинку и раскрыл трудовую книжку, лежавшую сверху. Принадлежала она Борисову Грише. Дата увольнения из конторы по лесозаготовкам в книжке не стояла. Я еще порылся в этом ящике и нашел амбарную книгу, в которой велся учет выдачи трудовых книжек уволившимся рабочим. Я раскрыл журнал на последней странице и увидел, что Борисов свою трудовую книжку получил. Записи об Арсении пока не было. Я быстро переписал даты увольнения и фамилии уволившихся за последние два года, на большее времени может не хватить. Затем я переписал фамилии всех рабочих, чьи книжки лежали в коробке. Потом все убрал в стол и приготовился ждать возвращения женщин в контору. Но время еще оставалось, и я стал осматривать стол Ирины Ильиничны. В одном из ящиков оказался список всех работающих на лесозаготовках. Причем список велся давно, и в него были вписаны все основные данные работников: год рождения, откуда приехал, специальность, судимости и так далее. Список был большой, и я воспользовался ксероксом. Это чудо техники в конторе имелось. Спрятав копию, я решил, что больше мне ничего тут не нужно и пошел к себе в лабораторию.
   Через десять минут первой пришла бухгалтерша. Я оставил на нее контору и, взяв результаты сделанных анализов, пошел в радиорубку, которая находилась почему-то в кафе. Отдав результаты анализов радисту , который был местным жителем, я направился к себе в комнату решив, что пообедаю медвежьим мясом. У меня оставался еще изрядный кусок. Но манило меня в общагу не столько вкусное мясо, сколько желание быстрее разобраться с бумагами, которые лежали у меня в грудном кармане.
   В общежитии было пусто, так как обычно никто с лесозаготовок на обед в общагу не приходил. Обедали рабочие прямо на делянке. Митяй имел договор с конторой об обеспечении рабочих горячим обедом. Так как стряпать Митяй не любил, а может, и не хотел, то к рабочим отправлялись не пользующиеся успехом на Большой Земле сухие бизнес-ланчи, которые нужно было просто залить кипятком. Кипяток Митяй обеспечивал.
  Довершал обед чай с какой-нибудь лежалой выпечкой. Никто из рабочих не жаловался на такие разносолы, понимая, что и такое "приблизительное" питание компенсируется хорошей заработной платой.
   Я полчаса изучал бумаги, которые принес с собой из конторы. Вскоре мне удалось сделать обобщающие выводы. Выходило, что у всех пропавших за последнее время, были ряд общих черт или признаков. Всем им было около тридцати лет. Все они приехали в Бурун из больших городов, не было ни одного провинциала. Не было и необразованных. У двоих было высшее образование, у остальных - техникум. Что касается судимостей, то в этом отношении никакая система не складывалась. Здесь были и не единожды судимые и не судимые вовсе. Не складывалось в систему и наличие жен, детей, разводов. Все взвесив, я сделал вывод, что пропадают молодые люди, из крупных городов, с образованием больше, чем средняя школа. И что это давало? А то это давало, что, например, Арсений был не молод и не так сильно образован, вот он и умер. А еще это открывало передо мной весьма мрачные перспективы. Я подходил и по возрасту, и по месту рождения, и по образованию. Остальное было не важно. Я даже поежился от такой перспективы и вспомнил слова, нацарапанные Гришей: "все там будем". Получается, что не все.
   Тут я решил, что для полной картины недостает одного звена - состояние здоровья. Я точно знал, что на каждого рабочего имелась в медпункте медицинская карточка. Формальность, конечно, но при зачислении в штат посещение медпункта являлось обязательным. Правда, все имеющиеся у меня недуги врач записал с моих слов, и никак эти слова не проверял. Но я сам видел, как он записал, что в десятилетнем возрасте мне удалили аппендицит, а в шестнадцать я сломал ключицу. Я так же на вопрос врача ответил, что имел слабость переболеть банальной венерической болезнью в юном возрасте, а также часто обращаюсь к стоматологу, так как с зубами у меня не заладилось с самого рождения. Думаю, что остальные рабочие, которые в момент устройства на работу еще не представляли всей безнадежной перспективы получить в Буруне медицинскую помощь, не скрывали от врача своих болячек. Может быть, состояние здоровья тоже являлось каким-нибудь критерием помимо образования и происхождения?
   Я стал раздумывать, как бы мне попасть в медпункт. Вот если бы был Арсений, то это не стало бы проблемой. Единственное, что я смог придумать, так это обратиться к врачу и на месте уже что-то решить. Я стал искать у себя болячки и тут вспомнил про зубы. Давно мне мешал полуразвалившийся коренной зуб, который вполне мог заболеть. Это и подозрений не вызовет, и дает определенные шансы. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, я одел куртку и направился в медпункт.
  
   Глава 9
  
   В медпункте никого, кроме врача, не было. Он сидел за столом и читал журнал. В помещении было не слишком чисто, как требовалось бы для медицинского учреждения, но жителям Буруна выбирать было не из чего.
  - Можно? - спросил я, войдя в комнату.
   Врач поднял голову, которая у него была большой, несоразмерно маленькому, тщедушному телу.
  - Заходи, - пропищал он свом писклявым голосом и указал на стул напротив.
  - Фамилия?
   Я назвался. Врач протянул руку к шкафу и быстро отыскал мою карточку.
  - На что жалуетесь? Больничный не дам, уже обед кончился, а завтра все пройдет, - скороговоркой сказал врач, даже не узнав, за чем я к нему обратился.
  - Не нужен мне больничный, у меня зуб болит. Терпеть уже мочи нет.
   Врач оживился, так как скандал по поводу больничного листа не предвиделся, и вскочив со стула, быстро подошел ко мне.
  - Открой рот, - приказал врач.
   Я широко раскрыл рот и пальцем показал на остатки коренного зуба. Врач, даже не помыв руки, залез желтыми прокуренными пальцами ко мне в рот и дотронулся до остатков зуба. Я изобразил страшную боль. Он быстро вынул пальцы из моего рта и отошел в сторону.
  - Что же ты так зуб запустил? И на первичном медосмотре про зубы ты от меня скрыл.
  - Про зубы я говорил, но может не очень убедительно. Я не знал, что и про зубы надо говорить.
  - Про все надо было говорить, - заорал врач, - для этого и делается первичный медосмотр, чтобы выяснить про все болезни. Вот теперь придется удалять зуб.
   Было очевидно, что ему удалением зуба заниматься не хотелось. Я только не понимал почему?
  - А что, удалить зуб невозможно? Или у вас здесь есть какой-то другой способ лечения зубной боли? Я что-то не вижу здесь никакого стоматологического оборудования.
  - Хватит тут умничать, - кипятился все больше врач, - зуб удалить дело не хитрое, но это все равно операция, а это совсем не желательно сейчас ...
   Он неожиданно умолк, как будто понял, что начинает говорить что-то, что мне знать не нужно. Это меня удивило.
  - Садись на кушетку, - велел врач.
   Он прошел в глубь кабинета, чем - то там гремел и вернулся со шприцем в руках.
  - Новокаин переносишь? - спросил он.
  - Да настоящего времени переносил.
  - Открой рот.
   Врач сделал мне два укола в десну и велел сидеть минут десять. Я продолжал сидеть на кушетке, а врач достал сигарету и прикурил. Я вспомнил об иголке обнаруженной мной вчера в печке комнаты напротив. Где еще взять разовый шприц, как не в медпункте?
   Чтобы остаться в комнате одному я изобразил слабость, и стал заваливаться на спину.
  - Что с тобой? - спросил врач.
  - Плохо что-то, я не курю, а тут еще и заморозка, дышать нечем.
   Врач выругался и, накинув куртку, вышел из комнаты. Времени у меня было мало. Я подбежал к шкафу, где хранились медицинские карточки. Искать карточки пропавших в общей стопке мне было некогда. Но тут я увидел еще одну стопку медицинских карточек, лежащую отдельно, и накрытую другими бумагами. Я быстро ее извлек и, увидев на верхней фамилию Гриши Борисова, понял, что это то, что я ищу. Я засунул всю пачку под ремень своих ватных штанов и выпустил свитер наружу. Надеюсь, что врач ничего не заметит. О том, что врач обнаружит пропажу самих карточек, я не думал. Пусть докажет, что это я их взял.
  - Ну, готов? - спросил врач, вернувшись с улицы. Он отсутствовал всего пару минут, и мне просто повезло, что удалось так быстро найти нужные мне бумаги.
  - Готов.
  - Тогда раскрывай ворота, - пропищал он.
   Не знаю, каким грамотным был специалистом он в других областях медицины, но удалял зубы просто замечательно. Быстро и совсем не больно. После удаления врач посыпал мне ранку каким-то порошком, велел в его присутствии выпить пару таблеток тетроциклина и выписал мне больничный лист до завтра.
  - Иди домой, приляг. На работу не ходи. Часов в пять зайди ко мне, я посмотрю на ранку и таблеток еще дам выпить. Спирт сегодня не пей, он кровь разжижает и не ешь ничего до вечера. Понял?
  - Понял, - ответил я, пораженный такой заботой о моем здоровье. Я не припомню случая, чтобы кому-нибудь в Буруне давали больничный при удалении зубов.
   Я взял больничный и вышел из медпункта. Сейчас я посмотрю медицинские карточки, а вечером попытаюсь положить их на место. Мнение свое о враче я изменил. Он же действительно заботится о здоровье больных, а я так плохо о нем думал. Да, у него свои методы, у него ограничены возможности, но дело свое он делает! Причем делает очень грамотно. Вон как ловко он с моим зубом управился, и больничный дал. А это в конторе не приветствовалось. Больничный получали рабочие в редких случаях: или температура высокая, или живот прихватило, или еще что-то серьезное. Поэтому без причины никто в медпункт не совался, так как это было напрасным делом. Врач больничные листы без веских оснований не выдавал. Значит мой зуб - веское основание? Дело не в зубе, а в том, чтобы после его удаления я не получил какое-нибудь заражение. Вот, что беспокоит врача. Ведь при осложнениях контора останется без синоптика, а это никому не нужно. Я даже загордился своей работой, хотя до сегодняшнего дня считал ее бестолковой и никому не нужной.
   В своей комнате я тщательно осмотрел все медицинские карточки, которые выкрал из медпункта. Их было всего двенадцать. Потом я сверил фамилии, указанные в карточках, с фамилиями уволившихся работников за последние несколько лет. Все фамилии совпадали. В медицинских карточках у всех двенадцати человек не имелось никаких более или менее серьезных недугов. Все они были молоды и здоровы. Собственно это я ожидал увидеть. Что может быть недостающим звеном в цепочке из образования, возраста и места рождения? Конечно, крепкое здоровье. Поэтому Арсений в эту схему не попадал уже по двум показателям: он был и не молод, и здоровье у него было не очень.
   Теперь мне стало абсолютно понятно, какими качествами нужно обладать, чтобы пропасть из Буруна навсегда. Оставалось непонятным самое главное. Оставалось загадкой для чего все это нужно? Ответить на этот вопрос я пока не мог.
   Ближе к вечеру я снова пошел в медпункт, захватив с собой карточки. Врач снова сидел за столом и читал. Положить карточки на место оказалось проще, чем я предполагал. Так как свет в медпункте был тусклым, врач велел мне подойти к окну и открыть рот. Окно и шкаф были на расстоянии вытянутой руки. И пока врач искал в противоположном углу кабинета нужные таблетки, я незаметно вернул карточки на место. Врач остался доволен состоянием ранки, снова присыпал ее порошком, и велел мне выпить еще две таблетки тетрациклина. Затем он взял с меня обещание не пить сегодня "чистый", а также не принимать пищу.
  - Ничего, поголодаешь разок, а завтра отъешься, - напутствовал меня врач.
   Я пообещал выполнить все его инструкции и отправился в общагу. И все-таки такая трогательная забота о моем здоровье, о пустяковой операции по удалению зуба не давала мне покоя. За два месяца мне много раз приходилось слышать о враче разных гадостей. Что ему только в концлагере работать, что доверить ему лечить можно только кошек, и то бродячих и так далее. И тут такая сердобольность. Из-за того, что я синоптик? И заменить меня некем? Но ведь когда исчез Борисов, без синоптика обходились целую неделю. И ничего не случилось, лесосека работала. Странно. Что-то здесь не так. Я вспомнил слова врача, что завтра я отъемся за сегодняшний день. Где я отъемся? В кафе что ли?
   Размышляя подобным образом, я добрался до своей комнаты. В бараке было шумно, рабочие возвратились с лесосеки. Некоторые собирались в кафе на ужин, остальные готовили еду в комнатах. В коридоре стоял запах приготавливаемой еды. Пахло жареным луком, тушенкой и вечным бизнес-ланчем из сухих макарон. Ужинать мне все равно не светило, поэтому я прилег на кровать. В дверь постучали.
  - Привет, - в комнату зашел Костя.
   Меня от такой наглости передернуло. Я хотел сразу его выгнать. Но Костя меня опередил:
  - Слышь, Колян, а что Колька так неожиданно уехал? Даже не проставился.
   Потом Костя, не дождавшись моего ответа, вынул из кармана Колькин брелок и положил на столик.
  - Вот забери, у тебя, наверное, есть Колькин адрес. Отдашь ему при случае.
  - Откуда это у тебя? - спросил я.
  - Помнишь в пятницу, какие мы "хорошие" из кафе вернулись?
  - Помню.
  - Ничего ты не помнишь. Ты еще на середине пути вырубился, тебя словно столбняк пробил. Мы с Колькой тебя до кровати еле дотащили. Потом мы с ним покурить вышли.
  - Ну, дальше.
  - Дальше открылась дверь в барак, вошел Некрасов и велел Кольке следовать за ним.
   Костя умолк, достал сигарету и стал прикуривать.
  - Костя, что дальше было?
   Он понял мое нетерпение по своему. Ему показалось, что я проявляю такой интерес к Колькиному брелоку только из-за того, чтобы уличить его в воровстве. А это означало для Кости не только конец работы в Буруне, но и большие проблемы со здоровьем. Так как сегодня был понедельник, то до следующего вертолета ему придется жить в медпункте. Поэтому Костя тщательно подбирал слова.
  - Колька не возражал. И как-то обреченно согнул плечи, зашел в вашу комнату, надел куртку, но перед тем, как выйти на улицу отдал мне брелок.
  - Он ничего не сказал тебе?
  - Сказал, чтобы я подержал его у себя, он потом заберет. И ушел.
  - Тебе не показалось это странным?
  - Нет. А что такого. Если Колька что-то накосорезил, а иначе, зачем участковый к нему приперся в пятницу ночью, то брелок у него точно отметут, когда на нары определять будут, вот он мне его и отдал.
   Костя судя по увиденным мною документам имел за плечами две ходки. Поэтому, когда он волновался, он незаметно переходил на блатной жаргон.
  - Костя, какие в Буруне нары?
  - В буквальном смысле нет никаких нар, но изолировать человека до отправки в райцентр можно. Есть медпункт, есть баня, наконец, дома у Некрасова есть специальный сарай. Несколько наших в нем сидели за разную мелочь.
  - Ты подумал, что Колька что-то совершил?
  - Ну, да. А сейчас, то есть сегодня его отправили в изолятор в райцентр, поэтому и распустили слухи об увольнении, чтобы рабочих не волновать.
  - Кто распустил?
  - Некрасов сегодня приходил на делянку и сообщил, что Колька утром уволился и отчалил на Большую Землю. Все поверили, но я - то знаю, что он был задержан за что-то. Только за что? Все вроде живы. Ты не знаешь?
   Я решил, что Костю не надо ставить в известность о всех открытиях, сделанных мною за выходные. Не только потому, что тогда и он может пострадать, просто я ему не очень верил. Оставалось еще одно невыясненное обстоятельство. Вместо ответа я спросил:
  - Ты убил Арсения?
  - Ты что Колян? - опешил Костя, - я хоть и "урка" бывший, но "мочилово" не мой профиль. С чего ты взял?
   Я достал из пакетика иголку от шприца и показал Косте. Потом я рассказал, где ее обнаружил. Выводы делать я предложил Косте. Он глубоко вздохнул, и сразу успокоился:
  - А, это, - он взял иголку двумя пальцами, - утром в воскресенье Арсению стало плохо. Он просил позвать тебя. Я удивился, чем ты ему можешь помочь, но постучал в вашу комнату, никто не ответил. Тогда я собрался в баню и по дороге заглянул домой к врачу. Тот обещал зайти к Арсению. Наверное, он и сделал укол. Так что ты в следующий раз следи за базаром, а то и ответить за такие слова придется.
  - Ладно, извини. Я не хотел, и что мне было думать?
   Костя что-то еще проворчал и вышел из комнаты. Я взял со стола брелок Кольки Анисина и сунул в карман куртки. Получается, что Костя не имеет отношения к исчезновению моего приятеля, и не убивал Арсения. Но Некрасов задержал Кольку на глазах у Кости и не побоялся вопросов, которые могли у Кости появиться. И доктор тоже хорош, запросто угробил Арсения. А я его хвалил за преданность клятве Гиппократа.
   Тут до меня дошла очевидная мысль. Поведению Некрасова в выходные дни, а также действиям доктора в отношении Арсения и его трогательные заботы о моем здоровье, имеется только одно объяснение. Пропасть я должен в самое ближайшее время. Может быть, даже и сегодня.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"